«Бытовая химия»

Мил Миллингтон Бытовая химия

I

Привет, я Бог. Да-да, понимаю, вы думали, я выше ростом. Удивительное дело, люди, я создал вас, но иногда даже я не могу в вас врубиться, если вы, конечно, понимаете, о чем я. Есть тут один шутник, – у него были проблемы с тормозами, и теперь он новоприбывший в раю, – так вот он стоит и разглагольствует: «Да уж, прямо-таки поверю, что ты-то и есть Бог», словно для создания вселенной или еще какой ерунды есть ограничение по росту. Ну да, я на пару сантиметров ниже него, ну и что? Я-то Бог, так что просто смирись с этим, дружочек!

Ладно, лучше не заводите меня на эту тему, я тут не для этого, а чтобы кое-что разъяснить вам. И сказать вообще-то хочу кое-что важное – типа, башню может снести, ну, понимаете, я надеюсь. Я тут подумал: лучше всего просто рассказать историю, знаете, как пример, о чем я тут повествую. Случай этот произошел с Томом Картрайтом. Ему 28 лет, он живет в Эдинбурге, в Шотландии, и он, – как это называется-то? Ну, вроде как пишет книги за других людей? – литературный негр, вот, вспомнил, так вот они есть этот самый литературный негр. Я хочу, чтобы вы обратили внимание… нет, пожалуй, я скажу вам позже. А пока вы просто слушайте, я сделаю так, что Том сам расскажет вам свою историю.

Ну да, а вы что думали, я и не такое умею – с легкостью проверну это дельце.

Глава 1

– Я заказывала столик на фамилию Макгрегор.

– Позвольте, я взгляну… Да, столик на двоих?

Эми кивнула, и официантка продефилировала впереди нас к столику в самом дальнем углу ресторана – около туалета.

– Я подумала, что лучше заказать столик заранее, – сказала Эми, как только мы присели. – Порой непросто найти место в зале для курящих во время обеда. – Я осмотрелся, ерзая на стуле, и обнаружил, что в ресторане хоть шаром покати, кроме сбившихся в геттообразные кучки куряг. Официантка подала нам карты меню, пепельницу и, одарив бесплатной улыбкой, собралась уходить.

– Простите… – задержала ее Эми, покачиваясь на стуле. – Нам, пожалуйста, бутылку красного и бутылку белого. – Она повернулась и вопросительно глянула на меня: – Прости, ты хочешь что-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Тогда только две бутылки, – подтвердила она.

– Конечно, – ответила официантка и направилась к бару.

Эми вытащила сигарету из пачки, большим пальцем щелкнула зажигалкой и застыла, сосредоточившись целиком на долгой, наполненной смыслом затяжке. С легким щелчком она вынула сигарету изо рта, кисти рук упали на стол, и она замерла совершенно. Ее взгляд был расфокусирован, она не дышала и не двигалась – словно выключилась, и продолжалось это маленькую вечность. Мне не в новинку было ее поведение, но оно меня все равно нервировало. Только я потянулся, чтобы для проверки щелкнуть ее по лбу, как она расслабилась и выдохнула дым, издав резкий свистящий звук, словно открыла клапан на скороварке и выпустила мощный поток пара.

– Ну и как дела? – поинтересовалась она. Эми была моим агентом.

– Ну… сама знаешь, – ответил я.

Если Эми стала вашим агентом, назад дороги нет. И я не в плохом смысле говорю. По контракту Эми полагаются десять процентов вашей прибыли и полностью ваша душа, так что если вдруг взбрендит от нее избавиться, она будет преследовать вас безумными воплями в ночных кошмарах. Но я не об этом. Я всего лишь о том, понимаете… У меня нет посудомоечной машины, но все имеющие ее твердят одно и то же: без этого можно прожить большую часть жизни, причем вполне счастливо. Но как только вы ее покупаете, наступает конец: невозможно даже вообразить жизнь без аппарата для мытья грязных тарелок. Эми почти как посудомоечная машина.

– Я прочитала твой текст для «Работающей матери» – про то, как заполнять налоговую декларацию, – сказала она.

– Да. Я просто перефразировал сведения из брошюры о внутренних налогах, всего-то.

– Нет, ты опять прикидываешься дешевкой. Как отважно твоя героиня борется за существование и управляется с этномагазинчиком, торгующим половиками, одновременно воспитывая четырех больных экземой детей? Я действительно прониклась. А ее муж… как его там?

– Брайен.

– Да, Брайен, – вот урод! Я тебе точно говорю, меня просто слеза прошибла!

– Спасибо.

– А Хью, кстати, очень доволен тем, как продастся «Только горизонт».

Это была последняя написанная мною книга для парня по имени Джастин Ли-Харрис, пробороздившего морские и океанские просторы на маленькой яхте от Ирландии до Новой Зеландии. Кто его знает, зачем. Ли-Харрис всегда был в плаваниях. Я и видел его лишь однажды, потому что, когда все согласовали и меня ввели в курс дела, он был чуть ли не на борту другой одноместной яхты и отправлялся на очередные подвиги в Южно-Китайское море. Только когда он отчалил, я обнаружил, что батарейка в диктофоне села на середине нашей единственной беседы. Так что все, что происходило с ним после Кейптауна, я просто выдумал.

– Я увижу Хью сегодня днем.

– Правда? Ты уверен, что не хочешь выпить?

Официантка вернулась.

– Вы готовы сделать заказ? – спросила она, встав в коронную позу с ручкой и блокнотом в руках.

– Хммм… простите, – начал я, изображая, что мне жутко неудобно признаваться в своем невежестве, – я не так много знаю о кухне Ганы… что такое «фуфу»?

– Это клейкая масса из маниоки и подорожника, размолотых пестиком в деревянной ступе, – пояснила официантка, выжидающе водя карандашом по страничке блокнота.

– А маниока?

– Корень.

– А какой на вкус подорожник?

– Вроде банана.

– Правда?… Ну… мне, пожалуйста, жареного цыпленка с картофелем.

Официантка улыбнулась, закивала, накарябала нечто сомнительное в блокноте и развернулась лицом к Эми.

– А мне ничего, спасибо, – сказала она, отмахнувшись, – или нет, можно нам еще одну бутылку красного? – Повернулась ко мне: – Так зачем ты встречаешься с Хью?

– А, да просто так. Все равно я выбрался в город, чтобы увидеться с тобой, к тому же я с ним давно не виделся… – Я закончил предложение легким движением руки. – Просто зайду поздороваться.

– Мне казалось, ты был у него на прошлой неделе. Я точно помню, когда мы с ним виделись, он как раз сообщил мне, что ты заходил в офис на прошлой неделе.

– Да, точно. Теперь, когда ты упомянула об этом, я вспомнил, что наткнулся на него на прошлой неделе.

– Где?

– Ну где, в офисе.

– Вообще-то это называется «не наткнулся», правильно? «О, привет, Хью, рад тебя тут встретить. За твоим рабочим столом». Как-то больше похоже на «целенаправленный визит», так ведь?

– Ну, наверное, как скажешь.

– Ты что-то задумал?

– Я? Нет, о боже, конечно, нет. – Воображение сразу нарисовало кое-чьи грудки, и чувство вины подсказывало, что Эми видит их тоже: вот они трепещут – прямо у меня перед глазами. – Нет… а что, ты что-то слышала?

– Я ничего не слышала, – ответила Эми.

– Вот видишь, стоит доверять своим ушам.

– Ну, хорошо. Помни, не стоит слишком сближаться с издателями, ног что меня беспокоит. Ты же знаешь, что случается, когда писатель и издатель становятся друзьями.

– Эльф умирает, да, я помню об этом. Но Хью мне и вправду друг, он не просто мой издатель, Эми.

– Дружба – это хорошо, Том. Еще лучше дружить на расстоянии. Если ты слишком сближаешься с издателем, то усложняешь мою работу. Нужно держаться на достойной дистанции. Если с кем-то хочешь подружиться, скажи мне. Я же лучше умею: притворство – вот мой секрет.

Эми продолжала читать нотации, как рискованно для меня разговаривать с кем бы то ни было. За это время она выкурила почти целую пачку сигарет и выпила все вино, причем количество используемых эпитетов росло с каждой бутылкой.

– Обычная шайка высокомерных полудурков, согласен?

– Да.

– Совершенно точно, – она исступленно тушила окурок в пепельнице. – Лондонские агенты – просто гаденыши. Они думают, что я какая-то там отважная фуфайка-любительница, исключительно потому, что я не живу в Лондоне. Как только я сообщаю им о том, что живу в Эдинбурге, у них даже мимика меняется: они расправляют плечи и засовывают руки в карманы: «А, так вы здесь живете? Как мило. Я бы тоже не прочь тут пожить, моим нервам было бы полезно». Вот гады. Так бы им и врезала.

Каждый день я просыпаюсь по утрам и благодарю Бога за то, что Эми на моей стороне.

– Ну, – вздохнул я, в поисках поддержки вглядываясь в свои часы, – мне лучше поторопиться, если я хочу застать Хью.

– А, да, мне тоже уже пора.

Она нырнула рукой в сумочку, погрузившись в нее до локтя, и после недолгих поисков вынула заколку для волос. Обе руки взлетели за голову, чтобы завязать прямые каштановые волосы в жесткий узел. Она закрепила их с такой остервенелостью, что кожа на лице натянулась, а глаза превратились в узкие щелки. Это был ее боевой ритуал. Эми Макгрегор, выглядящая довольно угрожающе и в обычной жизни, со стянутыми в узел волосами напоминала участницу атаки горцев.

– А куда ты идешь, я забыл?

– На вечеринку по случаю выпуска журнала. У меня заплетается язык?

– Чуть-чуть.

– Ну и славно. Как раз впишусь в общую атмосферу.

– Может, тебе удастся что-нибудь для меня выудить? У меня нет никаких заказов, а Сара заговорила О новых коврах.

– Попробую. На какую тему? У тебя есть идеи для зарисовок?

– Да уж… конечно.

– Понятно, извини. Просто подожду, пока кто-нибудь что-нибудь вякнет, и тут же вверну: «Правда? А Том как раз недавно говорил, что у него есть пара идей для текстика по теме». И сделаю еще вот такое лицо, смотри.

– Вполне убедительно, на мой взгляд.

– Привет, Том.

Я подошел к Хью, и его лицо расплылось в мученической улыбке. Пугаться не стоило, это был его Обычный вид. Великий Мученик всегда выглядел гак, словно он только что вышел на работу после хирургической операции, о которой и вслух-то говорить неприлично.

Хью – старший редактор в шотландском представительстве издательства «Макаллистер amp; Кэмпбел». В зависимости от его настроения подающий надежды молодой писатель мог праздновать триумф, пританцовывая на кухне, или чувствовать себя совершенно раздавленным и тщетно живущим на свете существом. У многих людей на месте Хью (и я знаком с ними лично) постоянно возникала эрекция от осознания собственной власти, но сам Хью нажил лишь язву.

– Привет, Хью. Подумал, почему бы не заглянуть к тебе, проведать, как идут дела.

– Очень хорошо. Рад тебя видеть… Меня вот мучают боли в животе.

– Правда? – Великомученику Хью тридцать семь лет…

– Да, вот тут… – он озабоченно помассировал низ живота, словно намыливал себя, стоя в душе. – Меня беспокоит сердце, понимаешь, из-за сидячего образа жизни. Я все время провожу сидя. Разве тебя это не беспокоит? Ты же тоже все время сидишь.

– Нет, но мне-то пока двадцать восемь. Если бы мне было тридцать семь, я бы уже обделался со страху, понятное дело.

– Хмм… в общем, меня беспокоит сердце, поэтому в выходные я купил массажер. Он вообще должен быть полезен для здоровья всего организма.

– Понятно.

– Но пока я вытаскивал его из машины, чуть не помер.

– Да неужели?

– Я настраивал его весь день – такой стресс. Теперь пользуюсь им каждый вечер.

– И теперь у тебя…

– И теперь у меня боли в животе, да. Проблема в том, что упражнения на массажере напрягают мышцы живота. И непонятно, то ли мышцы живота болят, то ли сердце.

– Так у тебя болело что-нибудь до покупки тренажера?

– Нет, но это ничего не значит. Все равно, возможно, сердце болит. Сразу-то не поймешь, что оно барахлит, правильно? Давление, может, повысилось, а то, что я купил тренажер именно сейчас, вполне может оказаться просто совпадением. Вот купил я тренажер, а сердце мое уже давно затухает.

– У тебя остался чек?

Я знаком с Хью вот уже шесть лет и точно могу сказать, что сегодня он был явно в более оптимистическом расположении духа, чем обычно.

Наше знакомство произошло случайно, так же случайно, как я стал писателем. Приехал в Эдинбург изучать английский в университете. Сразу вношу ясность, меня не снедала страсть к литературе. Ну ведь нужно же что-то изучать, правильно? Однажды, когда мне было десять, моя школьная учительница мисс Бертсон сказала, что у меня вовсе не плохо О правописанием, вот я и решил плыть по течению последующие десять лет. Мои успехи в учебе были крайне малы: я тихонько сидел на лекциях и так прилежно занимался, что вызывал всеобщее умиление. Самая серая посредственность в Эдинбурге должна ежегодно награждаться студенческой премией Тома Картрайта, или более подходящее название – «премия никого».

Короче, за университетские годы у меня появились друзья, и после его окончания возвращаться в родные пенаты не было смысла. Что там было делать – дома (маленькая деревушка, затерявшаяся в Кенте в XVII веке), а от возможности переезда в Лондон, чтобы добиться успеха, по коже бежали мурашки. Так я остался в Эринбурге и вскоре уже работал в рекламной газетенке. Я писал всякую чушь: о плохо проложенной дорожке для велосипедистов или благотворительной деятельности пенсионеров. Полета мысли и вдохновения не требовалось, я грамотно писал и быстро работал, а чтобы преуспеть в журналистике, достаточно хотя бы одного из двух качеств. Все было просто замечательно, пока одну мою знакомую не спросили, не думала ли она когда-нибудь о написании книги?

Моя приятельница Джанин была владелицей магазина, где торговала всякой всячиной: таблицами звездного неба, картами Таро, пособиями по искусству фэн-шуй, фарфоровыми статуэтками с кристаллами в руках, блестящими металлическими шариками в черных бархатных шкатулках, в общем, в ее запасе был целый арсенал совершенно бесполезных вещиц. Однако главным ее увлечением была ароматерапия. Она не только продавала масла, книги и китайские палочки, но и за скромное вознаграждение работала консультантом. Приступ паники? Кризис в личной жизни? Один телефонный звонок, и Джанин бодро летела к клиенту, окуривая его душистым маслом. Сложилась щекотливая ситуация на работе, и вам нужно вызвать расположение коллег? Пара купюр для Джанин, и с ее помощью вы будете благоухать розами, причем в буквальном смысле слова. Неизбежно – как и следовало ожидать, правильно? – кое-кто из клиентов Джанин занимались издательским бизнесом. Однажды один издатель отметил, что на рынке всегда есть спрос на книги о такой «фигне» (т. е. об ароматерапии, я перефразировал), и не думала ли когда-либо Джанин о том, чтобы взять и самой написать такую книжицу?

Джанин очень увлеклась предложением, но чувствовала, что не готова сама изложить свои мысли на бумаге. Зная, что я вполне уважаемый наемный «кузнец слова», попросила меня написать за нее книгу. Она расскажет мне суть, а я напишу текст. Я ответил, что если мы назовем творение «Ароматерапия», я выполню ее просьбу за фиксированную сумму. Если название будет «Душевная ароматерапия», то я готов создать ее за процент от продаж. Она решилась на второе, что было для меня истинной благодатью (обычно литературные негры не получают процент от продаж, а только оговоренную сумму денег и точка, как бы успешно их произведение ни продавалось). Книга вышил и очень удачный момент, как раз когда ароматерапия была названа СМИ самой модной тенденцией (я бы сказал, «писком моды», но не думаю, что прощу себе такую вульгарность). Книга просто улетела с прилавка. Мы умудрились издать продолжение под названием «Ароматерапия для тела и души», которая, конечно, и близко не достигла уровня продаж первой, но все равно проданного количества экземпляров с лихвой хватало для того, чтобы убедиться в том, что в мире еще хватает расстройств души и тела. Гораздо важнее, что за время написания двух книг я познакомился с Хью (занимающим скромную должность и к книгам по ароматерапии не имеющим отношения) и Эми. Из-за случайно перепавшей поддержки первого и свирепой цепкости второй спустя год я стал вполне обеспеченным и мог уйти из газеты, чтобы писать книги за других. Я подрабатывал журнальными статьями на темы: как справиться с менопаузой; что делать, если твой любовник – твой стоматолог? Но статьи перепадали редко и не приносили серьезной прибыли, зато полгода я был свободен и делал, что хотел. Согласитесь, отличные условия работы.

Хью тяжело вздохнул.

– Мысли о смерти заставляют целиком переоценить свою жизнь, понимаешь?

– Правда?

– Само собой. Когда ты ребенок, ты весь в мечтах. Воображаешь, как станешь настоящей звездой. И Паркинсон будет приглашать тебя в качестве гостя в его ток-шоу, причем в качестве основного гостя, а не на разогрев вроде: «А сначала в нашей студии…» И вот ты уже знаменит. Но, взрослея, решаешь остепениться. Главной заботой становится то, как вынуть пакет с мусором из ведра и вынести его из кухни до того, как порвется полиэтилен. И вот уже тридцать семь, и ты совсем одомашненный и понимаешь, что все позади. Никогда не станешь мега-звездой вроде Элвиса Пресли и даже маленькой звездочкой вроде того недалёкого лысого придурка из Бенни Хил… господи.

Он упал головой на письменный стол.

– Продвигается работа над книгой? – спросил я.

– Ну да. Но книжка дерьмо. Настоящее дерьмо.

– Ну, знаешь, может, продать ее другому издателю?… Мне на ум приходят сразу два имени.

Я увидел Фиону. Она вышла из кабинета и остановилась налить себе воды.

– Ох, не надо, Том. Для тебя все так просто, а вот если бы ты решил написать роман…

– Не заводи шарманку.

– Ну…

– Извини, одну минуту… – я нацелил палец, показывая на Фиону. – Я просто хотел перемолвиться парой…

Хью еще раз тяжко вздохнул вместо ответа. Я принял это как знак согласия, поднялся и быстро подошел к тому месту, где она стояла.

– Фиона! – воскликнул я, усмехнувшись. Я хотел, чтобы мои слова прозвучали дружески и открыто. Получилось просто громко. Она повернулась и обозрела меня: так смотрят на человека, подкравшегося к кому-то в тихом офисе и прооравшего его имя прямо в ухо.

Она сделала глоток воды из бумажного стаканчика и ответила:

– Том.

– Я просто сидел там… – ткнул пальцем в сторону стола Хью, – и потом увидел тебя.

Она лениво посмотрела в том направлении.

– Правда, что ли? Почти полметра… какая зоркость, не забудь завещать свою сетчатку ученым.

– Ха-ха, неплохо.

Фиона Лаури. Ей за двадцать. Ростом около 165 см (без каблуков). Звезда отдела паблисити в «Макаллистер amp; Кэмпбелл». Глаза светлые, волосы русые и короткие, такая «раскраска» свойственна синему чулку, но она колдовским образом превратила бесцветность и особый стиль. Фиона, как и я, англичанка. Она родилась в Гемпшире, как мне помнится, и работала на «Макаллистер amp; Кэмпбелл» всего пару лет, а раньше сидела в лондонском офисе. По слухам, ее послали сюда, потому что она являлась молодым сотрудником и ее нельзя было так сразу поднять по служебной лестнице и громко хвалить. На прежней работе в Лондоне ей уже нечего было делать, и она переехала в Эдинбург. Так в прошлые времена любимый сын Империи перемещался в доверенную ему на правление Канаду на некоторое время, пока не дорастет до министра внутренних дел Великобритании.

Но мне до этого не было дела. Больше всего в Фионе меня впечатляет ее безукоризненное превосходство. Почему ее белки такие белые? Почему ее одежда не мнется? Я никогда не видел, чтобы она выглядела иначе, чем испепеляюще совершенно: глянцевой или матовой там, где нужно. Передвигается она медленно, привлекая внимание, ведь так? Куда бы она ни направлялась, у нее всегда был такой вид, словно она может пойти туда и никуда иначе. Фиона невозмутима. Даже надменна.

Безукоризненная внешность и легкая сдержанность – очень соблазнительны и производят неизгладимое впечатление. Ну и еще у нее потрясающие сиськи. На самом деле офигенные сиськи. Сиськи-классика. Каждая грудка могла бы уместиться в сложенной чашечкой ладони, твердая, как свежий фрукт. Кажется, именно для ее сосков и изобрели тонкие белые хлопчатобумажные кофточки.

В последнее время меня посещают мысли, за которые мне жутко-жутко стыдно. Мысли о том, что бы я сделал с этими сиськами. Совсем на меня непохоже.

– Я… эээ… просто зашел… ну, увидеться с Хью, – улыбаясь, промямлил я.

Фиона отхлебнула из бумажного стаканчика и приподняла бровь, это быт ее ответ. Беспроигрышный жест, говорящий: «М-да? Это очень, очень интересно». Она смотрела на меня сверху вниз, используя всего лишь силу собственных бровей. Я затрепетал и – не в силах остановиться – непроизвольно опустил взгляд в вырез ее кофточки.

– Ну… – произнес я и в итоге выдавил вздох из сжатых губ, искусно и бессмысленно щелкнув языком. – Ну… мне пора вернуться к Хью. Обсудить кое-что. Ну, понимаешь, – я хлопнул в ладоши и демонстративно выпучил глаза, – дела! – Внезапно рука моя потянулась вперед, словно обезумела и перестала мне подчиняться. Я чуть ли не похлопал Фиону нежно по плечу. Однако вовремя спохватился и умудрился изменить жест, стиснув в кулак и выставив вперед большой палец.

Ситуация была спасена, решив, что большего сегодня достичь не удастся, ретировался в сторону кабинета Хью.

– Пока.

– Счастливо, – ответила Фиона, ровно глядя на меня, пока я отступал. – Рада, что мы пообщались.

– Какая рука должна болеть при сердечном приступе? – вопросил Хью, когда я плюхнулся на стул рядом.

– Левая, по-моему.

– Хмм… – Хью задумчиво потер правую руку. – А если болит правая? Что это значит? Медицине известно, что это значит?

– Подозреваю, что существует философская школа, связывающая боль в правой руке с неразумным использованием массажеров, но доказательств пока нет.

– Понятно, – с сомнением кивнул Хью.

– Ну, у нас есть пара минут перед тем, как за тобой придет старуха-смерть, так что скажи мне: может, у тебя найдется что-нибудь для меня? Какая-нибудь работа на горизонте? Говори быстро и оперируй только фактами.

– Нет… ну, вернее, да… То есть, может быть. Я предпочел бы пока не говорить, Том.

– Предпочел бы пока не говорить? В смысле?

– Ну, есть кое-что на подходе. Но большое дело, – очень большое дело, – и я бы не хотел тебя зря обнадеживать.

– Ох, ну скажи же, хватит меня дразнить. Я почти банкрот, черт возьми, подбрось мне хоть мелкую работенку.

– Ты же понимаешь, тут не я принимаю решение, Том. Я могу внести предложение, замолвить за тебя словечко, и все. Речь идет о первоклассной книге, и я не хочу, чтобы ты воспламенился, а потом ничего не получил. Не хочу, чтобы ты мысленно растратил те деньги, которые можешь и не получить.

– А речь идет о большой сумме денег?

– О, да. О большой.

– Ну так скажи мне. Я обещаю, что буду петь хвалы на твоих похоронах.

– Нет, подробности будут известны где-то послезавтра. Я все передам Эми.

– Ладно.

Хью снова принялся за свое.

– Знаешь, мне кажется, теперь у меня болят еще и ноги. Ноги? Что значат боли в ногах?

Глава 2

– Том? Это ты? – окликнула Сара из гостиной. Мы жили вместе вот уже пять лет, никого, кроме нас, не было в этом доме, никто не имел ключей, и все равно каждый раз, когда я приходил домой, Сара спрашивала, я это или нет.

– Нет, – крикнул я в ответ, – это твой любовник!

– Хорошо! Но Том скоро вернется, так что у нас мало времени. Давай прямо на полу в гостиной. Носки можешь не снимать.

Я неспешно прошел в гостиную. Сара смотрела телевизор, свернувшись калачиком на диване.

– А некоторые мужчины снимают носки перед сексом? – встревожился я, чмокнул ее в макушку и присел рядом на диван.

Сара, не отрываясь от экрана, воодушевленно кивнула:

– Да. Я в кино видела… Хорошо прошел день?

– Ну, средне.

– Скажи, ты любишь меня так сильно, что мое отсутствие сдавливает тебе грудь?

– Конечно.

– Вот и молодец.

Она досмотрела до конца рекламу маргарина, потом повернулась, чтобы взглянуть на меня. Ее глаза обежали мое лицо. Вроде бы она всегда встречала меня таким взглядом, если мы расставались на короткое время. Но только в последнее время я стал обращать на это внимание.

– Так что ты делал?

– Я пообедал с Эми, потом зашел увидеться с Хью.

– Получил какой-нибудь заказ?

– Нет. Хью сказал мне, что близится большой заказ, но он пока не уверен, что я получу его, поэтому ничего не рассказывает.

– Да, неплохо бы сменить ковры.

– Так я и сказал Эми.

– Да ты что?… Правда?

– Шучу.

– Или все же сказал?

– Конечно, сказал.

– Ну ты даешь!

Сара ущипнула меня за живот.

– Ох… она собирается раздавать листовки с моей фотографией и надписью «Готов работать за копейки»… Ну, а как твой день прошел?

– Короткое замыкание случилось в морозильнике в рыбном отделе. Никто не заметил, и мы потеряли много пикши.

– Понятно. А что на ужин?

– Пикша.

Сара становилась невнимательной, потому что реклама закончилась и на экране появилась ее любимая мыльная опера под названием «Устье». Драма разыгрывалась в несуществующем приморском городке и повествовала обо всех подробностях жизни его обитателей. Каждый год обязательно была свадьба, а каждые два – трагическая смерть: все, как по часам. А между делом – семейные междоусобицы, соперничество, любовные связи и истории, привлекающие повышенное внимание прессы за «решение острых социальных проблем» и «помощь в установлении взаимопонимания». Например, кто-то из персонажей внезапно заболевал неизлечимой болезнью, или в сериале обсуждалось, какое влияние имеет родитель-каннибал на остальную часть семьи. Этот сериал идет уже миллион лет.

– Пикша, значит?

– Ну да, – ответила она рассеянно, словно под гипнозом. – Омлет из пикши с подливой из цыпленка… и еще есть спагетти…

Сара не особо задумывается о том, что есть, она совмещает несовместимое. Ей не все нравится («Оливки – гадость!», например), но если уж что-то понравилось, то составляющее будет везде. Любит она мороженое и яйца, и если кроме них в холодильнике ничего нет, то, скорее всего, на обед будет яичница с мороженым. Как человек пишущий, хотя и за других, размышляющий над связью явлений (когда грущу), я подозреваю, что ее особенность имеет профессиональные корни. Сара заведует отделом в продуктовом магазине. «Полар Сити» – супермаркет, где много дешевых замороженных продуктов. Будь Сара героем моей книги, а не моей девушкой, я бы сказал, что для нее еда – это сплошной проход от корзин у входа в магазин и до касс у выхода. Продукты хранятся в разных отделах только для удобства, все равно в итоге они попадут в продовольственные сумки. Вот так бы я описал ее видение. Как складно вышло. Но дело в том, что если взять настоящую, а не придуманную Сару, то весь мой анализ пойдет прахом. Сара так питалась еще до того, как устроилась на работу в «Полар Сити». Она была такой с самого начала нашего знакомства.

Тогда Сара работала в круглосуточном винном магазинчике. Он был напротив дома, и я встречал ее за прилавком каждый раз, когда заходил за пачкой сигарет или парой банок пива. Она сразу показалась мне милашкой. Что неудивительно: до нее там работал угрюмый тип из Глазго с птичьими глазенками, он всегда прятал руку в карман и подозрительным образом шевелил внутри него пальцами. Но она бы понравилась мне всяко. Она не была красавицей со страниц глянцевых журналов, но в ней было (кроме шуток) нечто очаровательное. На голове бурлил напоминающий Золотую Орду водопад – копна рыжих волос, да-да, именно рыжих. И я не собираюсь приукрашивать. Я вовсе не намерен стыдливо опускать глаза и мямлить, что Сара – рыжик или огневолосая. Она просто рыжая. И примите это к сведению. В любом случае, ее волосы не были так уж заметны. Во-первых, мне было всего двадцать два, а в этом возрасте вы не задумываетесь о том, что она рыжая и вам предстоит иметь с ней детей. К тому же, живя в Шотландии, не воспринимаешь рыжеволосых как нечто особенно, они здесь повсюду. Кожа у Сары бледная (немного веснушек, но ничего страшного), почти цвета слоновой кости, а тело худенькое, как у героиновой девушки. Вообще-то, как мне теперь кажется, она была субтильной, но что-то подсказывает изнутри, что такая внешность и привлекает меня. Я – Романтик (с большой буквы). Но глаза ее были – нечто особенное. Светло-голубые, чистые и блестящие, как бокал в рекламе моющего средства, с маленькими морщинками по краям из-за улыбки. Улыбалась Сара постоянно. Мне, входящему туда, ставящему пивные банки на прилавок, прощающемуся, выходя прочь. Причем такой хитрой улыбкой. Улыбалось ее лицо, а глаза смотрели на меня взглядом, говорящим, что ей все известно. Когда я протягивал Саре деньги, она улыбалась, а глаза ее насмешливо говорили: «Я знаю, что пока я тянулась к полке за пачкой «Мальборо», ты пялился на мою попку. Ты пялился на контуры моего тонкого мягкого платья и раздумывал, стринги на мне или просто трусики впились в попу, но, в общем, будь оно так или иначе, тебе вполне нравились оба варианта. Я знаю, что ты думал именно об этом. И знаешь что? Все в порядке. Меня это не напрягает. Мне даже приятно в каком-то смысле, так по-школьному мило. Что скажешь на это, а?» Сильное ощущение, когда взглядом тебя ловят на месте преступления.

Поначалу я защищался. Психологический перенос, кажется, так это называется? Сара у меня ассоциировалась с пивом и сигаретами, и поэтому мое сердце так билось, а рот безвольно расплывался в улыбке каждый раз, когда я думал о ней. Влюбиться в женщину из магазина спиртных напитков? Что может быть печальнее… Хуже, чем в классических учебниках по психологии, почти как влюбиться в собственную няньку или мать. Нет-нет, подождите… только не мать. Ну, неважно, надеюсь, понятно, я хочу сказать. Но ощущения не проходили. Я обнаружил, что стал «забывать» купить в магазине какую-нибудь мелочь. Например, коробок спичек, и мне приходилось возвращаться второй раз. В 10.30 вечера меня навещала мысль, что нужно сгонять в магазин за упаковкой чипсов. Не из-за Сары, конечно. Просто до смерти захотелось «посолиться». Сумасшествие продолжалось недолго. Однажды, стоя у прилавка с бутылкой сухого белого вина, я обнаружил, что ситуация совершенно сошла с катушек.

Когда Сара появилась в магазине, я забегал туда за упаковкой четырех банок пива какой-нибудь неизвестной фирмы с этикеткой вроде «Вайнермастер: сварено без прав в одном из сараев Донкастера». Быстро пробегал глазами весь ассортимент, не замечая ничего, кроме иены и содержания алкоголя. Попросту делил цену на процент содержания алкоголя, вычислял сокрытые в каждой бутылке возможности опьянения и брал то, что было по вкусу. Но однажды вечером, потянувшись к баночному пиву, на которое как раз на той неделе были скидки, я случайно взглянул на Сару, и она, конечно же, улыбнулась. Я неуверенно пошарил по банкам и отвел руку. Я притворно потирал подбородок, словно размышлял над выбором, исходя из более впечатляющих критериев. «Хммм, так что же все-таки лучше всего подойдет к моему ужину – кролику под горчичным соусом?…» И я взял четыре банки «Карлсберга».

Так я переступил грань.

В следующий раз купил «Макэванс Экспорт». Потом «Кроненбург 1664», за ним две банки светлого пива и бутылку (бутылку, заметьте, какое изящество) «Гиннеса», а потом… в общем, в конце концов, вот он я – стою у кассы с бутылкой белого сухого, – мать его разэтак, – вина. Выбор алкоголя должен был убедить работающую в магазине женщину, что я настоящий урбанист с широкими взглядами на жизнь.

Затем наступило фиаско: я онемел. Ну и ладно, подумаете вы, о чем там особо беседовать: нет ли у вас этого вина в графине? Но, что печально, я не просто потерял дар речи, скорее, потерял слова, издавая невнятные звуки.

Понимаете, у меня есть одна беда. Я неплохо владею языком. Я, конечно, не великий рассказчик, но вполне способен складывать звуки для слововыражений. Мне ничего не стоит общаться с женщинами, разговаривать с ними, не испытывая неловкости и не попадая впросак самым нелепым образом: все-таки я учился не в общеобразовательной школе. Даже привлекательные женщины не мешают использовать средства коммуникации (я вполне освоил навык общения с высунутым языком). Но если женщина кажется не просто привлекательной, а вызывает особые чувства, это еще до меня не доходит, даже если моя способность общаться с ней по-взрослому стремительно пикирует до нуля.

Покупая бутылку освежающего «Шабли», пачку «Мальборо» и упаковку свиных обрезков, испытывая дьявольское искушение к Саре, решил что нет мне дела до английского языка. Я явственно ощущал, как слова шагают по мне и беспомощно падают на пол, летят кубарем, споткнувшись о мои ботинки, разбегаются врассыпную прочь от прилавка, отскакивая от магазинного пола как крохотные мячики. Вместо того чтобы лишь произнести: «Нет, спасибо» (ответ на обычный вопрос «Что-нибудь еще?»), потому что ничего больше не требовалось, а потом: «Спасибо, счастливо», всего-то господи! Но едва я пытался уцепиться за предложение, слова словно сдувало ветром, и я не мог их поймать. Будто вы ловите пух чертополоха, и само движение вашей руки в воздухе мгновенно срывает неуловимую пушинку за пушинкой, вы открываете сжатую ладонь, а там пусто. Я просто стоял, уставившись на нее, мне казалось, это длилось лет десять (все девяностые) с бессмысленной дикарской усмешкой на лице. Потом собрался и, приложив все усилия, издал странный звук, напоминающий смех Гуфи в мультфильме, и вышел из магазина. Я пришел домой, за десять минут выпил «Шабли» и на следующее утро проснулся на ступенях лестницы со спущенными штанами (хочется верить, что я все-таки старался добраться до кровати).

Все могло брести таким презабавным образом по накатанной дорожке, пока бы моя печень не взорвалась, а Сара не нашла бы новую работу. Пару раз я пробовал что-нибудь сказать: «Так ты живешь поблизости?», или «А что ты делаешь после работы?», или даже «Кстати, а как тебя зовут?» При первой попытке, вот-вот собравшись произнести долгожданные слова, в магазин зашел кто-то еще, я струсил и смылся. Вторая попытка закончилась тем, что я умудрился купить коробочку с пятьюдесятью зонтиками для коктейлей. Неудача постигла меня дважды, так что я поступил так, как поступил бы на моем месте любой разумный мужчина, – ретировался в убежище в ожидании чуда.

И чудо приключилось.

Пусть не совсем чудо, но, по крайней мере, стечение обстоятельств. В то время я все еще работал в газете. После работы несколько сотрудников отправились в паб праздновать какое-то событие (не помню, по какому поводу, но, конечно, склонить группу журналистов к вечернему распитию так сложно, что повод, должно быть, был очень значительным).

Мы сидели и обсуждали насущные вопросы дня, как вдруг в бар прогулочным шагом вошла Сара, плотно окруженная друзьями. Девушка по имени Беверли только что получила окончательное решение суда о разводе, и они зашли пригубить по рюмочке перед тем, как отправиться в клуб. К тому же подружка Сары оказалась кузиной ассистента нашего выпускающего редактора. Она быстро нашла способ вогнать его в краску. Таким образом две наши компании смешались. Все шло как по маслу. Я оказался рядом с Сарой в обществе, но мне не надо было придумывать умных фраз. Я мог, не торопясь, непринужденно вставлять изредка что-нибудь вроде «Да…» или «Ха-ха…», подавая голос с периферии, что было достаточно для того, чтобы вписываться в происходящее. Я даже вычислил, что ее зовут Сара. «Запомни, дружище, – сказал я себе, – пригодится чуть позже». Когда я берусь за дело, меня уже не остановишь, правда-правда.

Девушки почесали в клуб, и некоторые из парней отправились вместе с ними. Честно говоря, клуб оказался провальной идеей. К концу пребывания в пабе дела мои шли неплохо. Я подрулил к тому месту, где стояла Сара, так что наши предплечья соприкасались, и не так уж редко. Я произнес целую фразу целиком («Я на минутку отойду в туалет»), конечно, она была адресована всей группе, но мои глаза задержались на ней. Я даже предложил ей чипсы, и – представляете – она взяла! Однако клуб погубил все наработки, и меня выбросило в душный, вонючий, содрогающийся ад. Проведи мы еще один час в пабе, и я, возможно, отважился бы и отвесил: «У тебя красивая цепочка» (в этот момент мы бы уже, как полагается, нетерпеливо теребили ширинки друг у друга на джинсах). Но говорить такое в клубе полный глупеж, потому что даже выдай я эту очаровательную ерунду, услышать что-либо на фоне оглушающего рева музыки было почти невозможно. В общем, все, что не укладывалось в пять слогов, произносить не имело смысла: фраза сразу же тонула в звуковом хаосе, к тому же приходилось слишком громко орать. Еще можно добавить, что танцую я в идиотическом стиле столетней давности. Просто катастрофа. Стоя в очереди у барной стойки, я случайно столкнулся с какой-то компашкой, и один завопил: «Ты тут поаккуратней, дедок!» Дедок. А мне, я повторюсь, было всего-то двадцать два.

Безумие продолжалось и продолжалось. Часами. Я наблюдал, как Сара танцует, и так нажрался, что, наоборот, протрезвел. Время от времени кто-нибудь из наших прекращал танцевать и устраивал пьяный дебош: подходил к стойке и кричал мне «Уаааа!» (а я кричал «Уаааа!» в ответ), заливал в глотку напиток и спешил вернуться на танцпол, чтобы двигаться там чуть не ползком! Когда наступило раннее утро, групповое сознание нашей компании наконец решило, что пора остепениться, и мы, как куча мала, вывалились на улицу, хихикая и спотыкаясь. Охрипшие, мы жадно глотали приятный прохладный кислород. Мы разбились на группы, чтобы ловить такси, и так как все еще считали, что на дворе ночь, то отправились продолжать веселье «в ночное убежище». Им оказалась квартира, которую снимала Сара с двумя подругами.

И я переспал с ней.

Как она была пьяна, даже господу не снилось в страшном сне. Сара была в бесчувственном состоянии и, казалось, может вырубиться каждую секунду. Во мне боролись чувства: передо мной – женщина, пригласившая меня в свою постель, но ее разум спит под воздействием алкоголя, вот такие дела. Какими принципами руководствоваться – исключительно ваше личное дело. Так что не мне кого-либо судить за сделанный выбор. Ситуация откровенна донельзя: вы желаете заняться с ней сексом, но в то же время мысль о том, что ее стошнит, сами понимаете – на кого, не особо прельщает. Я подумал, что лучше всего будет просто заняться друг с другом сексом, чем быстрее, тем лучше, что вполне предусмотрительно. Пока она ничего не соображает, ей и волноваться будет нечего, даже если ей потом станет плохо.

Все началось на кухне. Сара вошла туда, чтобы попить, и я оказался там же, потому что следовал за ней по пятам. Я был диво как остер на язык: «Хочется пить, да?» – спросил. Ухохочешься, потому что в этот момент она пила воду из графина, понимаете? Мы мямлили несуразицу, но не прошло и пары секунд, как вдруг начали целоваться. Насколько мне помнится, Сара сделала первый шаг, а не наоборот, и так будет занесено в историю, потому что она не помнит ни йоты из того, что происходило в течение всего вечера. После на самом деле прекрасных обниманий-целований она предложила мне отправиться в ее комнату. Оказавшись там, молча начала снимать платье – тонкую полотняную чуть хипповскую вещицу как раз в ее стиле. Сара схватила его за ворот и дернула через голову, выворачивая его наизнанку. Она отчаянно качалась, и платье застряло у нее на носу. В одежке запуталось не только лицо, но и поднятые вверх руки. Пытаясь высвободиться, она кружила по комнате и размахивала застрявшим на голове платьем. Воистину это был танец огромной каракатицы. Наконец она умудрилась освободить голову и, стащив платье, швырнула его в дальний угол комнаты с победным кличем: «Вот так тебе, сучка!» На ней не было лифчика, что сэкономило нам, по крайней мере, десять минут времени и предотвратило плечевые вывихи. Девушка упала навзничь на кровать и, извиваясь, стащила с себя трусики. И вот она лежала передо мной совершенно обнаженная.

Посмотрев на нее сверху, я понял, что могу сделать все вдвое быстрее, чем предполагал.

Чаще прочего, проснувшись утром в подобной ситуации, любители смены партнеров (вы не из таких?) начинают вспоминать былые подвиги и просто не могут остановиться (они ничем не хвастаются, конечно, просто сокрушаются, слегка подтрунивая над собой: «Ох, как это ужасно», «Вот так всегда»). Иной раз вы просыпаетесь и не можете вспомнить имени человека рядом с вами, понимая, что это поп-звезда, чья песенка на четвертом месте в хит-парадах, но вы ее ненавидите, или что вы переспали с чьей-то близняшкой. Но тем утром все было иначе. Не было стыдной неловкости или желания отступить. Теперь я мог говорить связно, как нормальный человек. Забавно, конечно: моя немота сразу исчезла после секса с нравившейся мне женщиной (за исключением тех случаев, когда ситуация разрешалась менее драматическим образом и я переключался на другую особу). Сара проснулась бойкой и улыбающейся.

– Обычно я не ложусь в постель с едва знакомыми мужчинами, даже если они частые посетители магазина, – прощебетала она в самой обычной манере.

Сара сказала это просто: ни беспокойства, ни страданий, но мне хотелось успокоить ее.

– Ну, конечно же, нет, – ответил я. – Я не думаю, что ты какая-то блудная девица. Просто ты была очень пьяна.

– Спасибо, – ответила она, и после того, как все возможные недомолвки рассеялись, мы решили встать и позавтракать. Я быстро принял душ, и когда вышел, Сара уже приготовила кашу с маринованными помидорами и грейпфрутом. Все водной миске. Вот так.

Короче, у нее всегда были странные отношения с едой. Именно об этом, если помните, я вам и рассказывал.

– Что ты делаешь завтра? – спросила Сара, сидя на кровати и втирая крем в ступни.

– Наверное, пойду в издательство и еще немного помучаю Хью, может, он проговорится и выдаст информацию о намечающемся «сытном дельце». Мне кажется, ему нравится, когда я захожу к нему и отвлекаю отдел. Чем больше он работает, тем больше издается книг, а масса изданных книг по определению вводит его в депрессию. Еще, наверное, переговорю с Эми. Сегодня она была на вечеринке в редакции какого-то журнала, так что, может быть, подкинет немного работенки… А почему тебя это интересует?

– Ох (до сих пор не верится, что живу с женщиной, которая постоянно охает), просто так… просто хотела попросить тебя напомнить Хью про тот видеорепортаж…

У Хью есть спутниковое телевидение с восемьюста спортивными каналами, и она попросила его записать для нее велогонки. Сара старалась преподнести это как вполне обычную вещь. Непростительная ошибка.

Я решил поиграть с ней.

– Что за репортаж? – спросил я очень заинтересованно.

– Ну, ты же знаешь… – Она быстро закончила смазывать ступни, положила часы на туалетный столик и увильнула под плед, не глядя мне в глаза. – Четыре дня в Данкирке… велогонки.

– Ааа… Велогонки, – сказал я. И я насмешливо улыбнулся.

Она наконец-то повернулась, чтобы взглянуть на меня, и я склонился над ней, еще больше улыбаясь. Она легонько ткнула меня в лицо подушкой.

– Вот ведь змий!

Тайная страсть Сары – следить за велосипедистами. Неизвестно, что уж так ее увлекало и на чем был основан ее интерес? Может быть, все дело было в велосипедных штанишках или ритмичном дыхании, или ее завораживали упругие попки в движении: на самых трудных горных подъемах они навязчиво лезли в кадр следующей за ними камеры. Возможно, остались воспоминания юности: безумная романтическая сцена за навесами для велосипедов или ее тайное открытие, каким занимательным образом шотландская девушка может использовать хорошо поставленное седло для познания мощеных улиц Эдинбурга. Впрочем, я ни в чем не уверен, потому что Сара самым нелепым образом скрывала корни своих пристрастий. Она настаивала, что всею лишь проявляет здоровый интерес к такому сложному и увлекательному виду спорта, как велогонки.

– Что? – спросил я, когда подушка упала и мое лицо было снова открыто. Я сделал вид, что крайне удивлен. А вопрос мой крайне невинен.

– Сам знаешь что. Я бы хотела посмотреть эту запись – очень важное событие в спортивном календаре и серьезный показатель того, в какой форме…

Я прыснул.

Сара снова запустила в меня подушкой.

– Ох, просто спроси у него, ладно?

– Да, – сказал я, притягивая ее к груди, – я непременно спрошу его.

Сара нежно укусила меня.

– Ты любишь меня на столько процентов, сколько есть звезд на небе?

– Да… конечно, – ответил я. И, в общем-то, так оно и было.

Глава 3

– Фио… на! – Я хотел протянуть руку и дотронуться до ее локтя, но потом решил, что лучше не стоит. – Я только вошел.

Она приподняла бровь на четверть миллиметра. Уничтожающий жест.

– Ну, в смысле… я… понимаешь, только пришел… сюда. Вот только что. Вошел, через дверь. – Я изобразил, что открываю дверь. – Ха-ха… Да, ну неважно. Я пришел увидеться с Хью… Хью-хью, ха-ха-ха!.. Да… Ну, наверное, я лучше… мне лучше… ну понимаешь… Меня ждет Хью. Ха-ха-ха! – Что за ахинею я нес? – Да, в общем. Я, пожалуй, пойду и… вот я уже иду. Пока, в общем, приятно тебя видеть.

– Том.

Я направился к кабинету Хью. Или нет, подождите, если уж честно, я, пританцовывая, прошелся к кабинету Хью. Казалось, внезапно мои нервные импульсы отказали и я потерял способность испытывать чувство стыда.

Хью просматривал номер вчерашнего впуска «Вечерних новостей». Склонившись над газетой, он туда-сюда вращал пустую кофейную чашку. Погруженный в процесс, не заметил моего появления и глянул на меня только когда я заговорил.

– О, привет, Том, – ответил он, искривив губы и выжав слабую улыбку. Улыбки некоторых способны осветить комнату, улыбка Хью способна потушить в ней свет.

– Что ты тут делаешь?

– Я пришел проведать тебя, само собой, зачем еще я могу сюда прийти?

– Я не…

– Вот видишь. А что ты читаешь?

– Что? А… да я просто просматриваю колонку некрологов.

– Ты кого-то ищешь?

– Ну… так, для себя. «Мужчина, умер тридцати семи лет от роду…» Я соизмеряю себя с общей картиной мира. Понимаешь, стараюсь освоить жанр. Если я вижу, что кто-то умер в тридцать пять, то думаю: вот хорошо. Мои дела не так уж плохи. Если бы я был тем бедным парнишей, то вот уже два года лежал бы в могиле. Вот за что стоит благодарить Бога.

– И что, благодаришь?

– Нет. Не благодарю. Господи! Люди умирают совсем молодыми. Должно быть, мне страшно повезло и такая удача не может сопутствовать мне слишком долго.

– Неплохая мысль. Хочешь, я позвоню Сатане, и заключишь сделку? Прямо сейчас.

– Это как на кладбище. Знаешь, когда ты там? Когда присутствуешь на венчании или просто бродишь у какой-нибудь церквушки поблизости с кладбищем…

– Понимаю.

– И начинаешь прочитывать надгробные надписи просто из любопытства или чтобы убить время?

– Да.

– И вычитаешь из года смерти усопшего его год рождения, чтобы узнать, сколько ему было лет, когда он умер, и сравниваешь с собственным возрастом?

– Я так не делаю.

– Ну, а со мной так бывает. Если покойники моложе, это жутко. Если им столько же лет, тогда это столкновение со смертью лицом к лицу, правда ведь? Так что это тоже жутко. А если они старше, то это…

– Жутко?

– Правильно. Если умершему, например, сорок два, ты думаешь: осталось всего-то пять лет. Еще пять лет: смогу ли я достигнуть всего, чего хочу, за пять лет? Учитывая, что я старался достичь хоть чего-либо за тридцать семь лет и не сумел… Я вчера еще чуть-чуть поработал над своей книгой, кстати.

– Правда?

– Да… – его голова безжизненно склонилась, словно этого было вполне достаточно для объяснения.

– Знаешь… Я открываю газету, чтобы проглядывать рубрику знакомств.

– Зачем?

– Очень увлекательно. На нее можно даже подсесть. Я изучал ее на днях. Совершенно иной мир: все эти люди, отчаянно прилагающие усилия, чтобы четко описать себя в крошечном объявлении из нескольких слов: кто они, почему они тут и на что они надеются. «34-летняя мама, рост 160 см, любит чтение, спорт и движение. Ранена былой любовью, ищет заботливого Принца от 25 до 42». Крохотные новеллы в два предложения, в которых нет последних страниц.

Хью сморщился, с хрустом смял пластиковый стаканчик и, подкинув его вверх, отправил в урну.

– По-моему, звучит очень грустно.

– Ну, мне ясен твой ход мыслей, они же не мертвые, поэтому тебе неинтересно. А вообще, – согласился я сам с собой, – они настоящая противоположность мертвым.

– Да, готов поспорить, что Сара, войдя в комнату и обнаружив, что ты просматриваешь объявления, говорит: «Том! Читаешь «Знакомства», да? Какое приятное проявление жизнерадостности!»

Как и полагается, я не посвящал Сару в тайну своей новой привязанности, просто не возникало повода. Не то чтобы скрывал, понимаете, я просто переворачивал газету на другую страницу, когда она входила в комнату, чтобы подружка не поняла меня превратно.

– Вообще-то Сара тоже считает их занимательными.

– Правда?

– Да, правда. В общем, неважно. Решился вопрос с заказом?

– Я же сказал тебе, как только я буду знать что-либо определенное, то позвоню Эми.

– А когда ты узнаешь?

– Трудно сказать.

– А когда ты узнаешь, когда это узнаешь?

– Господи, какая зануда! Даже для автора это уж слишком. Послушай, сегодня у меня будет встреча. Если она пройдет хорошо, я передам информацию Эми, и она сразу с тобой свяжется.

– А если встреча пройдет плохо?

– Тогда я переоденусь в лохмотья старой мексиканки и сбегу через кухню, и ты никогда больше меня не отыщешь.

Он явно был не намерен посвящать меня в свои дела (просто ненавижу таких осторожных кадров), так что я напомнил ему о видеокассете для Сары и отправился поболтаться по городу. Был теплый весенний день, и на улицах, как обычно, толпились продавцы-частники, туристы и бездомные. Я собрал целую кипу из 15 листовок с рекламой экскурсий, мероприятий, особых предложений по покупке мобильных телефонов, которые всегда сопровождались громкими эпитетами «невероятно» или «сногсшибательно». Они мне были совсем ни к чему, конечно, просто мне доставляет удовольствие радовать раздающих, внушать им чувство, что они чего-то достигли. Проше простого пасть духом, если стоять посередине улицы весь день с приклеенной к лицу улыбкой, изо всех сил раздавая бумажки людям, которые либо с презрением отводят их руками, либо берут, чтобы, скомкав, кинуть на следующем же шагу. Я всегда беру листовки. Мне нравится думать, что так я доставляю радость раздающим их людям: они приходят домой – утомленные, замерзшие, пропахшие пылью и выхлопными газами, – устало вешают куртку с логотипом фирмы на спинку стула, но потом вспоминают обо мне и, улыбаясь, говорят мужу или жене: «Сегодня… я чуть-чуть изменил мир к лучшему».

В наличии было всего-то двенадцать фунтов, и они прожигали мне карман. Я слонялся по городу, стараясь выкинуть из головы крепкую грудь Фионы, и прошелся по магазинам. Я решил устроить праздничный ужин и купил немного еды. Привыкнув к особенностям Сариной кухни, иногда я хотел чего-нибудь не столь экзотического. Я купил замороженную пиццу и салат из овощей – спелых и упругих, что соответствовало ходу моих мыслей. В сумерки я вернулся домой, сел за ноутбук на верхнем этаже в своем логове и написал статью для журнала из четырехсот слов. Тема: «Романтические круизы». В жизни не катался на моторных лодках, не говоря о кораблях, но пусть все мельчайшие детали кругосветных радостей описывают писатели, имеющие дома новые ковры.

Начало статьи выходило неплохо, и я продолжал беспечно стучать пальцами по клавиатуре, как вдруг зазвонил мой мобильный. Я цапнул его со стола. Помните, что у меня реноме прилежного мальчика, никогда никого не подводящего, что довольно мрачно, признаюсь честно, но это вовсе не потому, что я цепляюсь за каждую работенку. Для писателя я на редкость самодисциплинирован и исполнителен, но все-таки не полный маразматик. Я всегда готов отвлечься, если есть на то возможность. Но если отвлекает меня телефон, я готов на все: к телефону у меня особое отношение. Не к собственному аппарату конкретно, что было бы, кстати, более понятно. Нет, у меня не самый первоклассный телефон, и, когда я его покупал, логика гуляла в другом месте. Но я все-таки попытался оправдать потраченные деньги, сказав Саре: «…А ты можешь взять мой старый мобильник!» Правда, у Сары уже был свой и она не желала с ним расставаться.

Мой телефон потрясающе изящен и легок, словно сделан из безе: тонкий, с серебристой панелью и чувственной формой, ласкающий взгляд и приятный на ощупь. Когда он включен, то мигает крохотный светодиод, иначе говоря, кокетливо подмигивает мне. Одно нажатие клавиши, и экран озаряется чистым голубым сиянием, а все кнопочки загораются зеленой подсветкой. Он необычен, обладает памятью как в самом телефоне, так и на сим-карте – намек на многомерность его отношений, пусть даже немного порочную. Он дразнит меня голосовым набором. Я могу позвонить любому, чей номер записан в телефонной книжке, нажав одну-единственную боковую клавишу и назвав имя. Понятно, что я никогда не пользуюсь голосовым набором на людях, с таким же успехом можно носить кепку с надписью «Дебил». Но в одиночестве, дома, я часто ласкаю резиновый сосок сбоку и приказываю: «Эми». После короткой паузы на экране появляется надпись «Соединение с Эми…», и я чувствую себя капитаном Пикардом на мостике корабля «Энтерпрайз». А вибрации телефона – его повышенная чувствительность. Еще до того, как я обнаружил эту особенность, я решил, что моя труба – живое существо, милашка по имени Наташа.

Хотя, как вы уже поняли, моя слабость к телефонам распространяется не только на мой любимый номер. Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я помешан на своей мобильной игрушке, привязанность моя вне места и времени. Я всегда быстро хватал звонящие телефоны, словно повинуясь инстинкту. Возможно, из-за смутного ощущения, что звук этот – зов стучащейся в дверь Судьбы, Шанса, Надежды. Неизвестно, кто окажется на том конце провода и какие удивительные новости мне преподнесут. Возможно, они изменят все раз и навсегда. Не могу подобрать лучшую фразу для начала книги, чем «Раздался телефонный звонок…».

– Добрый день, это Том Картрайт?

– Да-а-а! – Звонки Эми меня всегда радуют, так как она мой агент. И это несмотря на то, что и ей в радости было не отказать, когда я брал трубку.

– Привет, Эми, как дела?

– Чудесно, как в джакузи с шампанским и с трахающимися наперебой бабуинами.

– Понимаю.

– Мне только что позвонил парень по имени Пол Дуган…

– Кто он?

– Да так, один придурок. Лондонский агент – что ты хочешь! Но мы забудем про его идиотский английский и отвратительные самодовольные ланчи в «Айви», потому что, оказывается, он агент самой Джорджины Най! – Она на секунду замолкла, чтобы усилить произведенный эффект, и потом заорала: – Джорджины мать ее Наааай!

Меня тряхануло, должен признаться. Джорджина Най… означала деньги. Она играла роль Мейган в «Устье», и Сара была далеко не единственной поклонницей сериала. По последним опросам это была самая популярная мыльная опера на телевидении (и поэтому, по нерушимым законам вселенной, лучшее современное шоу вообще), и Джорджина Най была самой яркой звездой. Никого так часто не показывали крупным планом в конце серии, когда вступает финальный аккорд, даже больше, чем всех остальных актеров, вместе взятых. Я знал, потому что часто сидел рядом с Сарой на диване, пока шел сериал, демонстративно погрузившись в чтение рубрики о международной политике в газете… но чертова программа затягивала настолько, что часто я даже забывал театрально ахнуть, когда шоу заканчивалось. Джорджина Най была не просто телезвездой, а любимицей Великобритании. Более того, ее героиня была независимой, боровшейся за права женщин на заводе, и Най считалась иконой рабочего класса и феминизма в постмодернистском исполнении – даже в афишах (хотя они были надежно защищены английским сарказмом). Женщины-зрительницы просто обожали ее. И мужчины-зрители тоже ее обожали, во-первых, потому, что у нее была потрясающая внешность, во-вторых, потому, что актриса производила такое впечатление, что если бы ей захотелось, то она затрахала бы вас до смерти. Так что безусловная привлекательность для обоих полов. Если бы вышла книга с именем Джорджины Най на обложке, она бы отлично продавалась, кто бы сомневался, что она бы отлично продавалась, и поэтому издатели не поскупились бы на щедрый аванс. И если бы Эми и я имели к этому хоть малейшее отношение, то какая-то часть этого аванса отправилась бы прямиком нам в карман.

– Джорджина. Мать ее. Най! – повторила она.

– Что она задумала написать? Полугламурную новеллу на фоне декораций из мыльной оперы или что?

– Автобиографию.

– О, как мило, – сколько ей лет-то? Около двадцати восьми? И треть своей жизни она занималась одним и тем же, три ночи в неделю.

– Значит, тебе придется перейти на прилагательные, ну и что! С такими деньгами, о которых идет речь, ты сможешь купить нехилый орфографический словарь.

– Так о какой все-таки сумме идет речь?

– «Макаллистер и Кэмпбел» заплатили за эту книгу полтора миллиона фунтов. Я хочу получить десять процентов с ее агента, даже если это означает, что мне придется драться с этим уродом на парковке.

– Полтора миллиона. Боже мой.

– Совершенно верно. Были и другие издатели, предлагавшие немногим меньше. Как выяснилось, они выбрали «М amp;К» из-за их связи с Шотландией. Возможно, большая часть их лондонских бизнесменов – сукины дети, но у «М amp;К» репутация «рожденного и выращенного» в Эдинбурге издательства, к тому же у «М amp;К» здесь настоящий офис. По плану они собираются продвигать Джорджину Най как шотландку, понимаешь. Шотландская актриса в шотландском телешоу, книга издана шотландским издательством. Они хотят, чтобы книга вышла как раз к Эдинбургскому фестивалю. Спорю, что они даже обложку сделают клетчатой. Ха! Лохи недотраханные.

– Ммм… Времени-то совсем мало, если они хотят, чтобы книга была на полках книжных магазинов к фестивалю, уже середина мая.

– Не-а. Издатель может выблевать книгу за шесть недель, если есть желание, средства и место, куда прятать трупы, сам же знаешь, Том. Но им нужен кто-то, кто определенно – и без всяких страхов и сомнений – сварганит рукопись за три недели.

Я услышал треск зажженной спички, и ее речь стала невнятной из-за воткнутой в рот сигареты.

– Это шамый пошледний шрок, инаше мы в жопе, Шом.

Всасывание сигареты. Шипящий выдох.

– Они должны быть уверены в результате наверняка, – продолжила она. – А ты как раз то, что нужно, – мистер Предусмотрительность.

– Когда мы подписываем контракт?

– Ну, подожди… эти сучки почти у нас на крючке. Джорджина Най хочет познакомиться с тобой лично, перед тем как дать добро. Сделай так, чтобы ее устраивало, что именно ты будешь рассказывать историю ее жизни. Ты должен быть таким добрым хиппи, мать твою. В общем, она остановилась тут в гостинице. Завтра в час дня у памятника Вальтеру Скотту – приходи и будь очаровашкой.

– В парке? А мы не могли бы встретиться за ланчем или что-то вроде того?

– Не я выбираю, дурень. Она сама так захотела, черт знает, что у нее в голове, она же актриса. Так что иди-ка и познакомься с ней. Вычисли, что ей нужно, и сыграй эту роль. Понятно?

– Понятно.

– Хорошо. Как только она скажет свое последнее слово, я примусь за ее сучьего агента.

– Джорджина Най? Ничего себе!

– Еще никому неизвестно, будет ли подписан контракт. Так что не торопись заказывать новую мебель на кухню.

Меня сильно потрясла такая сумма вознаграждения, и я вовсе не хотел, чтобы Сара попусту нервничала.

– Я не о деньгах, – сказала она. – Деньги тут ни при чем… Хотя если бы я знала, что ты только что получил чек на 150 тысяч фунтов, то посчитала бы тебя безумно сексуальным.

– Ха… Да ты и так считаешь меня секс-гигантом. Мы оба знаем об этом, и глупо притворяться.

– Ну да, меня тянет к тебе, но ты не тянешь на 150 тысяч фунтов. Ну, ты просто привлекательный парень стоимостью… вот что у тебя сейчас в кармане?

– Реактивный снаряд.

Сара приподняла брови и с издевкой улыбнулась.

– Ну да, снаряд, который взрывается прямо на пусковой площадке. Нет, правда, Том. Я ведь не о деньгах, я имела в виду: «Ничего себе! Сама Джорджина Най!» Как думаешь, я с ней познакомлюсь?

– Сомневаюсь. Вряд ли она будет долго возиться с этим делом. Предполагаю, встретимся разок днем, где она сообщит мне имя своего первого хомячка, даст несколько фотографий с подписями: «Вот я на пляже, мне шесть лет, и я еще ничего не подозреваю о том…», укажет, как слегка очернить парочку звезд из сериала, ну и все.

– Ох, она не заставит тебя никого очернять… Она же очень милая.

– А ты-то откуда знаешь?

– Прочла в газете.

Мы оба засмеялись. Сара откинулась на диване, сбросив туфли, одна отскочила под стол, а другая приземлилась на журнальную стойку.

– Серьезно, Том. Она поддерживает кампании в помощь работающим матерям и все такое, это правда. Она…

– Феминистская икона – я знаю. Хорошее название для главы четырнадцатой, думается мне.

– Ты циник. И в этом твоя проблема.

– Но не по природе, просто из опыта.

Я присел рядом с Сарой.

– Ничего себе… Джорджина Най… – Она рассеянно уставилась в потолок. – Меня это потрясает. – Слегка отодвинувшись, она опустила голову мне на колени, чтобы я мог гладить ее.

– Любишь ли ты меня так сильно, что даже мое имя оставляет сладкий привкус во pry? – спросила она.

– Да, как скажешь.

У меня не было уверенности, успеваю я или опаздываю. Это в порядке вещей, когда речь идет о важной встрече. Приходишь первым – показываешь свою неуверенность. Приходишь раньше – будто напрашиваешься, зато опаздывать никогда не стоит, если хочешь получить работу. Опоздать можно, если вы супер-пупер первый класс (предполагаю, что в этой роли мне выступать не доводилось), тогда можно козырнуть легким сумасшествием: «Прошу прощения, я – извините меня – уф! Просто застрял – ох, даже и не спрашивайте! Уф! Так как я выгляжу?» Но для человека, умоляющего (будем честны) дать ему работу, опоздание явно не лучший ход конем. Выход один: прийти ровно в назначенное время. Этот вариант несколько пугает. Он может сработать, если вы устраиваетесь на работу корректором или бухгалтером, но в любой другой ситуации вы выглядите почти как одержимый маньяк, даже страшно. У меня существует ряд проверенных способов, говорящих, что я человек здравомыслящий и трезвый. Так вот, нужно приехать чуть раньше и спрятаться. Я нахожу местечко где-нибудь неподалеку и затаиваюсь в ожидании, когда прибудет нужный мне человек, выжидаю секунд пятнадцать, а потом выхожу из укрытия и рассыпаюсь в извинениях за опоздание. Срабатывает безотказно. Ну, кроме тех случаев, когда оказывается, что человек, с которым назначена встреча, идет как раз за вами, пока вы, припав к земле, крадетесь вдоль низкой стены прямо напротив места вашей встречи. Если подобное случается, вам ничего не остается, кроме как изобразить, что за вами следят.

Держа все это в уме, я поймал такси и застрял в пробке.

Я отважно держался довольно долгое время, пока мы ползли по улицам города, но в конце Кокберн-стрит все: решил, что ехать дальше не имеет смысла. Я заплатил водителю и помчался на всей скорости по мосту к памятнику Вальтеру Скотту. Приблизившись с другой стороны, я мгновенно сменил безумный бег на проворную походку (вообразил, что так буду выглядеть более деловито, если вдруг Най заметит меня раньше, чем я ее).

Однако, добравшись до памятника, обнаружил – никакой Най не было и в помине. Я обогнул сидящего Вальтера Скопа раз этак одиннадцать, стараясь опознать ее среди стоящих кругом людей. Что было не очень сложно, зная, что она не мужского пола и не японка, так что при каждом обходе мне приходилось осматривать всего-то пару-тройку зрителей. Но, описывая один круг за другим, я все больше уверялся в том, что она чуть подождала меня и, убедившись, что я не пришел на встречу, гордо удалилась в припадке звездного гнева. Конечно, можно попросить Эми позвонить ее агенту со словами: «Мне ужасно неудобно, прошу прощения! Том оказался свидетелем автокатастрофы и не смог пройти мимо жертв. Он не смог позвонить, потому что делал искусственное дыхание по крайней мере одному из пострадавших». Никто бы не поверил, им просто не до того. Прошляпил я сделку! Сто пятьдесят тысяч фунтов. Как же я буду пинать себя потом, после того как меня отпинают Эми и Сара.

Я начал озираться по сторонам. Может быть, она ушла, но задержалась по дороге и сейчас рассматривает витрину магазина или читает квиток с предложением о покупке мобильного телефона. И возможно, я успею догнать ее и… ну, и упасть перед ней лбом в землю, моля о прощении.

Вообще-то я три раза ее оглядел, прежде чем меня посетила мысль, что это она. Стоя в десяти метрах и задрав голову, она разглядывала статую Ливингстона. Я только что проходил там и, должно быть, прошел мимо нее. Всегда ждешь, что супергерои будут выглядеть как автопортрет в своих самых знаменитых ролях. Даже если вы идете со звездой на ланч в ресторан быстрого питания вроде «Кентакки Фрайд Чикен», внутренне ожидаете увидеть Дэвида Боуи с нарисованной на лице молнией, в обтягивающем трико с одной штаниной. Харрисон Форд будет носиться, уворачиваясь от страшных опасностей, а Дэнни Миног придет голой. Я искал Джорджину Най, наряженную для съемок «Устья», – в рабочем комбинезоне или платье из универмага «Бритиш Хоум Сторз», со смоляно-черными волосами, стекающими по плечам. Но передо мной стояла молодая женщина в холщовых брюках и мешковатой кофте «Найк». На ней были солнечные очки, причем вовсе не от «Рэй-Бэн» и без защитных стекол по всему периметру, а самые обыкновенные, которые вы в солнечную погоду без особого желания приобретаете на заправке, проклиная тот ящик в шкафу дома, где лежит не одна пара фирменных. Но самым главным отличием было то, что ее характерные локоны (настоящий золотой прииск для производителей шампуня, если бы только участникам сериала по контракту не запрещалось сниматься в рекламе) были спрятаны под фетровой шляпой вроде той, что когда-то носил Чико из «Братьев Маркс». Я нервно подошел поближе туда, где она стояла, искоса наблюдая за ней вопрошающим взглядом: «Она или не она?» Встал рядом с ней и кашлянул:

– Ммм… Простите… вы… – Внезапно я понял, что мне неловко называть ее ни Джорджиной, ни мисс Най, а произнося полное имя «Джоржина Най», я рисковал выглядеть так, словно вот-вот попрошу автограф, так что она может просто откреститься, чтобы избежать излишнего внимания.

– Хм… Я Том Картрайт, – выдавил я. Такое непрошеное знакомство привело бы в смущение девушку, окажись она не Джорджиной Най. Но ничего более подходящего я не мог придумать, как к ней подступиться.

Слава богу.

Она взглянула на меня и просияла, обнажив бессчетное количество зубов, и ответила:

– О, привет!

Я уже сочинил душещипательную сценку: смотрю на башенные часы гостиницы через дорогу безумным взором, затем бросаю взгляд на наручные часы, прижимаю их к уху, яростно срываю с запястья и швыряю в сторону железнодорожных рельсов, извергая ругательства.

Однако ей не было никакого дела до моего опоздания. Не успел я напрячь лицевые мышцы для моего спектакля, она кивнула в сторону статуи и произнесла:

– Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.

Ничего более предсказуемого произнести в данной ситуации невозможно. Статуя Ливингстона, должно быть, слышит это двадцать тысяч раз за день ежедневно и ежегодно. Удивительно, что постоянное, сводящее с ума повторение этих слов не приводит к тому, что окаменевший Ливингстон не оживает, не сходит с постамента и не пинает жестоко до потери сознания того, кто произносит эту фразу.

– Ха-ха, неплохая шутка, – ответил я.

– А что у него в руках?

– Хм… книга, да ведь? Скорее всего, Библия, он же был миссионером.

– О… да.

– В общем, они обязаны держать что-то в руке.

– В смысле?

– Ну, если хочешь быть памятником в Эдинбурге… нужно обязательно что-то держать в руке. Предполагаю, что на этот счет есть особый закон.

– Правда?

– Да. Здесь все статуи держат что-то в руках.

Когда люди позировали, им, наверное, говорили: «Приходите в студию к одиннадцати и принесите что-нибудь, что можно держать в руках».

Он улыбнулась повторно и, не говоря ни слова, ринулась к памятнику Вальтеру Скотту. Я буквально прирос к земле от недоумения и затем рванул за ней.

– Неужели все? – спросила она, как только я догнал ее.

– Ну, я… да. Наверное.

Актриса остановилась и уставилась вверх, на писателя.

– Книга, – отметила она.

– Да. Вот видите. Я…

Но она уже снова неслась куда-то. К следующей статуе на краю парка, на этот раз легкой трусцой. Боже мой, актрисы! Я побежал следом.

Адам Блэк. Волосы почтительно седого цвета от немыслимого количества голубиного помета: явно любимчик всех гадящих в Принц-парке птичек, и не спрашивайте меня почему.

– А у этого что? Не могу понять.

– Свиток, я думаю… какой-то документ. Он же был членом парламента, правильно? Так что, наверное, это парламентский указ.

– Он целиком в дерьме. Посмотрите на него.

– Да, ну шотландские политики просто обречены на то, что на них гадят. – Это была выигрышная шутка, причем в нескольких смыслах, и я поздравил себя. Но потом заметил, что девушка не слышала мою тонкую остроту, потому что тут же побежала к следующей статуе.

– А вот я вас и поймала. Этот ничего не держит! – Она победно указала на Джона Уилсона. – А этот платок или что там у него на плече, не считается.

– Нет… посмотрите на его левую руку. Видите? Еще один свиток.

– Где?… А, правда. Черт… А где следующая статуя?

– Следующая…? Ну… там, внизу, на перекре…

Ее и след простыл.

Алан Рэмзи. Он тяжело глядит на обувной магазин «Барратс». И, – я снова выигрываю, – в руках у него манускрипт.

– Еще одна книга.

– Ну, это же Алан Рэмзи. У него она и должна быть. Но, в любом случае, просто город Эдинбург очень серьезно относится к книгам, – сказал я, набирая очки в свою пользу.

– Пойдем дальше.

– Пойдем.

– А что там наверху?

Я даже ответить не успел, она удрала как спринтер вверх на холм в сторону Старого Города. Я мог бы обойтись и без таких испытаний. Перед встречей я проглотил огромную миску Сариных спагетти с запеченными кусочками мяса, еда колыхалась у меня в животе, словно я проглотил живую собаку, причем огромных размеров. И холм этот, кстати, неверно называли, потому что холмы обычно плоские. Най, однако, это яснее ясного, не замечала, что горка такая крутая, что ноги сломишь, она рванула вверх, словно резвящийся грызун. Усилием воли я заставил себя догонять ее, одерживая победу над собственными мышцами и нарисовав над ее головой сто пятьдесят тысяч фунтов.

– Э… можно я просто… ты же Джорджина Най, верно? – спросил я, когда наконец-то остановился рядом, судорожно переводя дыхание.

Девушка снова улыбнулась мне.

– Хочешь сказать, что для тебя обычное дело наугад носиться за незнакомками по Эдинбургу?

– Ну, после того как вышел новый закон, я это дело оросил, – попытался я ответить, но думаю, фраза затерялась из-за одышки.

– Ммм… – она притормозила. – Винтовка. Почему?

– Это воин «Черной стражи»… Было бы странно, если бы у него в руках был торт.

– Ясно. Ну, давай продолжим. Готова поспорить, что чуть выше есть еще несколько памятников.

– Нет! – сказал я назидательным тоном. Ну, или умоляющим, ладно. – Нет! – упрашивал я. – Мы можем тут срезать угол… если уж так хочешь…

Пружинящим шагом Джорджина поднималась по аллее Лэди Стэрз.

Я указал на краткий путь мимо Музея писателей, намекая внутренне, что я тот, кто ей нужен. Но она бежала на несколько метров впереди меня. И у меня не было такой возможности, да и дыхания тоже не хватало, надо сказать.

Джорджина оглядывала улицу, когда я наконец-то приблизился к ней. У меня было всего полсекунды, чтобы собраться с мыслями до того, как она вскрикнула: «Туда!» – и заспешила к памятнику Дэвида мать его Хьюма. В руках у него оказалась какая-то дощечка, к моему огорчению: если бы его руки были свободны, все закончилось бы моим уже столь желанным проигрышем и кошмару был бы положен конец. Хреновы философы.

– Туда! – опять, и быстрее, чем раньше, она пулей помчалась через дорогу. Я был уже измотан до предела. Меня уже нельзя было назвать бегущим, идущим или вообще движущимся нормально. Знаете, так дети скачут галопом, странно перебирая ногами, так двигался Игорь по лаборатории Франкенштейна с туловищем в руках, когда они притворялись, что катаются на лошадках. Именно так я и ковылял.

Джорджина стояла и, прищурившись, внимательно рассматривала статую.

– Мне кажется, я тебя… О, мать его в задницу! – сказала она. – Этот держит пару чертовых перчаток. А где следующая статуя?

– Больше нет.

– Что?

– Больше нет. Правда, в Эдинбурге больше нет статуй, клянусь Господом-Богом… – Я грузно осел прямо на тротуар, потея, как свинья. – Больше нет.

Сердце стучало в ушах, стоял просто мерзкий звон, который, казалось, распространялся не только на мою голову и тело, но охватывал всю Шотландию. Задыхаясь, я примостился на выложенной булыжниками мостовой, мой лоб безутешно выделял слезы пота, и они извилистыми линиями стекали по носу и капали на камни. Джорджина Най облокотилась о постамент и вытащила из кармана пачку сигарет. Отлично: она курит. Она курит, и все-таки умудрилась до такой степени унизить меня. Либо у нее легкие такие же мощные, как у акулы, либо у меня не больше пяти работающих кровяных клеток во всем теле.

– Хочешь? – спросила она, наклоняя в мою сторону пачку сигарет.

– Нет, спасибо, я бросил много лет назад.

– Разумно. Как жаль, что я никак не могу бросить.

– Да… я бы воспринял сегодняшнюю пробежку, как предупредительный выстрел, будь я на твоем месте.

Она рассмеялась.

– Ну, я стараюсь пробегать по пять миль ежедневно, потому что пробежки и аэробика держат меня в форме. Попросту говоря: бег, немного аэробики и сигареты помогают мне хорошо выглядеть.

– План из трех составляющих. Может быть, по такой схеме и книгу построим?

Джорджина улыбнулась. Она была довольно дружелюбна, но я не мог понять, что она думает на самом деле. Меня слегка пошатывало, но ощущение, словно внутренности моего живота отдраили наждачной бумагой, прошло. Я поднялся на ноги.

– Мне бы хотелось посмотреть город, – сказала она, с силой выпуская сигаретный дым, о чем мои лишенные никотина легкие могли только мечтать. – Я была здесь всего однажды в четырехлетнем возрасте: все, что я помню, – это коленки людей. Думаю, можно было бы пройтись до памятника Вальтеру Скотту, тебе же это не в тягость, правда? Я потому и предложила там встретиться, хотела увидеть всю панораму города.

Я был вовсе не прочь прогуляться. Но потом совершил роковую ошибку, указав ей на особенность статуй в Эдинбурге, что и вылилось в эксперимент, от которого я чуть не умер. Уверен, что некоторое время я просто плыл, потому что ног под собой определенно не чувствовал. Поэтому сейчас мне меньше всего на свете хотелось идти обратно, к месту начала нашей эстафеты, и снова карабкаться по ступенькам, которых там около трехсот. Эта книга может принести мне огромную сумму денег, достаточных лет на четырнадцать, но зачем они мне, если я умру еще до подписания контракта?

– Но «Камера Обскура» еще выше, если тебе хочется увидеть панораму Эдинбурга, – предупредил я.

– Правда? А где она?

– Чуть вперед по этой дороге – довольно близко. Так будет лучше для Джорджины, и от меня не потребуется стольких усилий. Кажется, я нашел выход.

– Отлично. Ну, пойдем тогда.

Она снова поскакала вперед. Откуда в ней было столько энергии, как в пружинке? Это ненормально. Джорджина была похожа на женщину из рекламы тампаксов, черт побери, на ней даже были белые штаны.

Мы поднялись по дороге, заплатили за вход и вошли в здание «Камеры Обскура». На этот раз я оказался в форме и не солгу, признавшись, что добрался до обзорной площадки наверху крыши вполне живым. Мисс Най оперлась на железную оградку и закурила еще одну сигарету.

Здесь было немноголюдно: несколько человек рассматривали буклеты и живо щебетали по-итальянски. Некоторое время мы тихо стояли бок о бок и смотрели на каменные дымчатые постройки Эдинбурга, вдалеке высились словно пригвожденные к береговой линии подъемные краны. Я, конечно, хотел быстрее приступить к решению деловых вопросов, но решил, что если я безмолвно уставлюсь на крыши домов и застыну в такой позе некоторое время, то мне припишут созерцательность.

– Так ты хочешь писать мою биографию, да? – внезапно начала Джорджина.

– Да. Надеюсь, хорошо получится. У меня хватает опыта в написании книг за других, так что можешь не сомневаться, я произведу на свет нечто, чего ты не будешь стыдиться.

Тьфу! Ну и идиот. Надо было сказать: чем ты будешь непременно гордиться, это звучало бы намного более выразительно: «Сара, я только что профукал сто пятьдесят тысяч фунтов». А то… Сплошные отрицания… Ну и балда же я.

Однако мисс Най, казалось, была сосредоточена на других вещах.

– Хью Мортимер очень тебя рекомендовал.

– Приятно слышать…

– Он говорит, что ты просто замечательный писатель.

– Да, я никогда еще не срывал сроков.

– Нет, не в смысле аккуратности. Он сказал, что ты пишешь очень естественно, что ты мог бы быть писателем сам по себе.

– Конечно, будет ужасно, если я начну нахваливать себя, – ответил я с улыбкой. – Но мне хочется верить, что я смогу написать книгу, которая найдет своего читателя. У нее будет свой особый стиль.

– Я не об этом говорю. Мне интересно, почему ты сам не напишешь книгу, под собственным именем?

У нее не было сильного шотландского акцента. Он чувствовался, если прислушиваться, но обычно где-то вдали, а иногда вообще исчезал. У ее героини из сериала акцент был намного ярче – как у Сары. Я подумал, что актриса, наверное, просто подыгрывает телезрителям.

– А, не беспокойся, – улыбнулся я понимающе, – я не подведу тебя, потому что вдруг решу все бросить и засесть за написание романа века.

– Ты сознательно избегаешь ответа на вопрос?

Ей удалось произнести это совершенно обычным тоном: только легкое невинное удивление, никакого раздражения или обвинений.

– Ммм, нет… Просто хочу пояснить, что я всего лишь литературный негр. Я пишу книги за других или сочиняю статейки в журналы, где может быть указано мое имя, чужое или вообще никакого: как им заблагорассудится. Вот в чем состоит моя работа.

– И у тебя нет желания сотворить нечто свое? Никакой жажды славы?

– Слава – это ерунда.

Джорджина улыбнулась такой улыбкой, словно я только что сказал, что Папа Римский на самом деле женщина и зовут ее Трикси, а раньше она работала на верфи. Я слегка изменил курс.

– Ну… не полная ерунда, конечно. Ну, понимаешь, не то чтобы я за то, чтобы ее отменить или что-то в этом роде. Просто слава…

– Никчемна? – Мне показалось, что актриса дразнит меня.

– Скорее иллюзорна. Знаешь, почему, по моему мнению, большинство людей хотят прославиться?

– Ну… Деньги? Власть?

– Нет, не то…

– Всеобщее уважение? Снобизм? Возможность называть Дензела Вашингтона «Вашкой»?

– Нет, это не самое главное. Спроси у большинства, хотят ли они оказаться на телевидении, и они даже не спросят, заплатят им за это или нет, и уж тем более будут ли их уважать, оставят трезвыми или изнасилуют. Они просто жаждут славы, ради самой славы. И жаждут ее, потому что где-то им кажется, что она сделает их бессмертными.

– Ну и что?

– Ну, ведь это не так, правильно? Сейчас мы живем в двадцать первом веке, помним каких-то личностей из века двадцатого. А как насчет двадцать пятого столетия? Кого будут помнить тогда? Ну, может быть, Гитлера. А в четыреста семьдесят втором столетии? В исторической перспективе Элвис почти ничем не отличается от любого анонима. За миллиард лет знаменитости будут наслаиваться друг на друга, хороня под собой предыдущих. Потом Землю поглотит Солнце, и вскоре Вселенная закончит свое существование. И все будет так, словно я никогда не выступал по телику в передаче «Я и мои домашние животные».

– Ну, ты определенно любишь загадывать вперед, скажем прямо.

– Просто я предпочитаю, чтобы все эти интрижки вокруг славы обошли меня стороной, увольте. Я пишу слова, забираю деньги, покупаю новый ковер. Слава – всего лишь оберточная бумага: несколько секунд, и она уже в мусорном ведре.

– Понятно.

– Ну… конечно, если это не роскошная оберточная бумага, с которой можно содрать пленку без особых потерь. Тогда ее можно спрятать под кровать с мыслью о том, что она пригодится еще раз. Но все равно это довольно подходящая метафора.

– Понимаю.

– Особенно потому, что использовать ее второй раз обычно не удается. О ней забудут, и она просто будет пылиться там годами, пока не наступит генеральная уборка и все не будет выброшено в порыве очищения.

– Хм.

– И спорим, что уже завтра вдруг потребуется оберточная бумага, придется идти и покупать ее. Но дело не в этом. Я не имел в виду, что эту метафору можно развивать бесконечно.

– Ясно.

Я подумал, что довольно ловко и точно изложил свое мнение, поэтому замолчал.

Джорджина неотрывно смотрела на меня пару мгновений с тем непроницаемым выражением лица, смысл которого непонятен, потом отвернулась, чтобы еще раз обозреть город.

– А я всегда хотела быть знаменитой, – сказала она. Короткая пауза. – А ты женат?

– Ну, да. То есть можно сказать, что женат. Мы живем с Сарой уже пять лет.

– Она тоже пишет?

– Нет. Она работает в магазине замороженных продуктов.

– Боже, хоть у кого-то есть нормальная работа… Я хотела стать знаменитой, сколько себя помню. Прославиться, но даже не чем-то конкретным. Я не торчала перед зеркалом, представляя, что я актриса, певица или модель. Просто я мечтала о том, что у меня берут интервью. – Джорджина тут же перевоплотилась в небрежно беспечную личность и убедительно сыграла сценку интервью.

– Ну, знаешь, «Ха-ха-ха – этот вопрос мне задают чаще всего…». Интервью символизирует амбиции. Когда люди действительно хотят знать все о тебе, что ты думаешь, даже твое мнение о собственной персоне. «Или это просто удачное совпадение нездорового людского любопытства и стратегии отдела паблисити», – подумал я. Но не сказал этого вслух. Вслух согласился, но сохранил свое мнение при себе, придав сказанному «да» оттенок двусмысленности.

– Иногда интервью мне заменяют встречи с психологом, потому что это почти то же самое, и речь идет только обо мне.

Она ходит к психологу. Боже правый!

– Понятно, – ответил я, немного изменив интонацию.

– В общем, больше всего мне хотелось, то есть, нет, мне хотелось единственного, и это правда, – быть знаменитой. Чтобы у меня брали интервью. Фотографии в воскресных приложениях, на которых я блистаю на эксклюзивных вечеринках. Люди останавливают меня на улицах и говорят: «Ух ты! Вы же Джорджина Най, верно?» Знакомиться со звездами и быть тем, с кем хотят быть знакомы другие известные люди. И сейчас, будь у меня кнопочка, на которую можно было бы нажать, чтобы все испарилось – а я бы стала обычным, обыкновенным, незнаменитым человеком, – то знаешь что?

– Ты бы ее не нажала.

– Ни за что, честное слово.

И снова ее обнажающая зубы улыбка.

– Наверное, ты думаешь, что я выгляжу поверхностной? Пустой?

– Вовсе нет, – сказал, выразительно тряхнув головой. – Это мне не нужна слава, по крайней мере, мне она неинтересна… как невкусна пицца с анчоусами, но я не осуждаю людей, которые заказывают именно ее.

Джорджина потерла нос.

– Ты мне нравишься… А я тебе нравлюсь?

– Ну, я плохо тебя знаю…

Что за глупый ответ, когда находишься так близко к ста пятидесяти тысячам фунтов?! Надо было сказать «да», почему я просто не ответил «да»? Вот зачем мне нужна Эми, Эми сразу же бы выдала «да», ей даже не пришлось бы думать, чтобы дать ответ на этот вопрос, и ее «да» прозвучало бы совершенно правдиво. Но я быстро сообразил, что к чему.

– Ну, в смысле, конечно нравишься.

Джорджина повернулась, облокотилась на решетку и убрала руки в карманы.

– Я скажу Полу, что хочу, чтобы именно ты написал эту книгу.

– Отлично. «Слава богу, сдвинулись с мертвой точки!»

– Ты мне симпатичен, ты умен, а это значит, что я тоже буду выглядеть умной, и ты нормальный, а это значит, что я тоже буду выглядеть нормальной. Я не хочу показаться персоной из мира шоу-бизнеса, и мне кажется, ты как никто подходишь для этого и понимаешь, что я имею в виду.

– Я сделаю именно то, что тебе хочется видеть. Спасибо, это великолепное предложение, мисс… эээ… Най Джорджина.

– Называй меня просто Джорджи. Или – Джордж.

– Хорошо, Джордж. А ты можешь называть меня Том. Само собой.

– Том.

– Джорджи.

– Прекрасно.

Я потянулся вперед и пожал ей руку. Что было несколько по-идиотски с моей стороны, но я достаточно трезво смотрел на мир и понимал, что иначе поступить или сдержаться не мог. Если все шло по плану, то это значило, что я заполучу гонорар в десятки раз больше, чем обычно. Так что Джорджине повезло, что я всего лишь пожал ей руку, а не упал на колени с опущенной головой и слезами на глазах.

– Отлично. Что от меня требуется?

– Нужно будет обсудить все подробности: собрать все биографические данные, записать приключавшиеся с тобой забавные истории, ну и так далее. Для книги еще потребуются фотографии. Не кадры с публичных мероприятий, скорее личные фото: семейные или закулисные.

– Понятно, думаю, что я решу вопрос с фотографиями в ближайшее время. Когда ты готов начать выслушивать историю моей жизни?

– Когда тебе будет удобно.

– Завтра?

– Конечно, если тебя это устроит.

– Ну, тебе уже известно мое отношение к интервью, так что сделал дело – гуляй смело.

Она улыбнулась. Широко и обворожительно.

– Держи, вот мой номер телефона, – сказал я. – Позвони мне сегодня вечером, например, и мы договоримся на завтра.

– Ладно.

– Вот и прекрасно.

II

Привет, друзья! Бог снова с вами. Вы уже забыли, что я подсматриваю, верно? Да, так часто бывает. Ха-ха! Ну, не напрягайтесь, я просто шучу. Хочу вам сказать, что самое тяжкое в участи Бога – это то, что вас часто неверно понимают. Ясно, что я имею в виду? Вот, например, я сотворю какую-нибудь шутку, а все сразу в один голос: «А что он хотел этим сказать? Нам смеяться? Или он собирается нас покарать?» Говорю, как на духу, – я действительно расстраиваюсь, когда так происходит. А все эти ожидания! Вы и представить себе не можете, каких чудес ожидают люди, если ты Бог. Они могут метелить тебя по-черному, просто потому, что ты не оправдываешь их ожиданий. Иногда мне приходится перевоплотиться и напомнить им об их роли. «Я вижу, что вы расстроены, ничего страшного. Но давайте-ка избавьтесь от уныния, не то окажетесь в такой передряге – слышите, что говорю?» Вот, например, при смерти. Некоторые изрыгают такие проклятия. Протестуют изо всех сил. Они ропщут: «Эй, послушай, мы были приверженцами религии, Бога, а выходит, ты совсем не такой, каким тебя представляют! Почему ты молчал? А?

Представляешь, сколько мы потратили времени на ужасы и страхи по поводу каких-то дней в календаре, мучаясь над тем, что надевать, что делать и что говорить? А если мы начнем рассказывать о кошмарах поста…» Будто я в чем-то виноват. Но я всегда стараюсь их утешить, понимаете? Говорю им, что принимаю претензии, но поверьте, не я все это придумал, если честно, только часть… Я довольно долго размышлял, что никто вообще-то в эти игры не верит и правилам не следует, что все лишь притворяются, что верят в Бога, в качестве шутки. Знаете, проявляют чувство юмора. В общем, однажды я заставил их успокоиться. Довольно глупо с их стороны тратить понапрасну столько времени, хотя, скажу по секрету, они сами виноваты. Но пусть все это останется позади, и начнем по-новенькому. В результате все окажутся здесь. Тут, кстати, вовсе не nлoxo, все тип-топ, у нас теперь даже есть поле для мини-гольфа.

В общем, поговорили, вернемся к нашим делишкам, да? Я рассказываю вам историю про Тома и других ребят, чтобы показать кое-что, понимаете? Я стараюсь на примере объяснить вам, почему вещи происходят именно так, а не иначе. Речь о том, как что действует, то есть как вы действуете сами. Пытаюсь объяснить: почему вы ведете себя так или иначе и придерживаетесь определенного пути, хотя можете его перед собой и не видеть. Некоторым не по душе то, что я излагаю, но советую вам вдуматься в ситуацию. Хотя сейчас хочу, чтобы вы просто наблюдали за ними, ладно? Я знаю, что вы, друзья мои, любите покопаться в себе и других и, скажем так, порасстраиваться, верно? Глядя на то, кто чем занимается, где находитсяи все такое. На внешний вид. Вы увлекаетесь частностями и не можете разглядеть картину в целом. То есть, может быть, и можете, но не желаете этого делать, правильно? Эта история – дело вполне обычное. И на то есть свои основания, но к ним я еще вернусь. Просто не нервничайте и не смущайтесь из-за шумов сзади, договорились? Наблюдайте за людьми. Не думайте о том, кто они, а следите за тем, что они делают! Люди – всегда самое главное.

Глава 4

Я позвонил Эми на счет «четыре» после того, как попрощался с Джордж. Она была счастлива, что ситуация складывается самым благоприятным образом, и похвалила меня за навыки дипломатии.

– Урррраа! Так и надо, твареныш!

Эми сказала, что свяжется с агентом Джорджины и немедля примется за обсуждение подробностей контракта.

Сара тоже явно обрадовалась.

– И какая она?

– Очень уж проворная.

– Видишь, я же тебе говорила, что она умница.

– Нет, – ответил я, качая головой, – вообще-то я в самом прямом смысле. Она носилась по всему городу, и я чуть не умер, еле поспевая за ней. Она бодра, как чертова гончая.

– А еще что? Расскажи мне, как все было.

– Ну, нечего особо рассказывать. Я пока еще не очень понял, что она собой представляет. Джорджине определенно нравится быть знаменитостью и играть в эти игры, я предполагаю, что она лукавая хитрованка, на этом мои размышления о ней заканчиваются.

– А что на ней было надето?

– Сара, я должен предупредить, что мои рабочие отношения с ней явно усложнятся, если ты начнешь, как одержимая, следить за ней, понимаешь?

– Ох, мне просто интересно. Ты же редко работаешь с настоящими знаменитостями. Обычно это всего лишь занудные путешественники или люди, пережившие жуткие личные трагедии… а тут по-настоящему интересно – ее ведь даже по телику показывают.

– Ну, хорошо. На ней были супервыразительные полотняные штаны и очень сексуальная мешковатая спортивная рубашка.

– Ничего себе! Так это же любой может напялить. Даже я могу надеть что-то вроде этого… Ничего себе!

– Тебе принести водички?

– Тихо ты, мерзавец. – Она шутливо ущипнула меня за ухо, потом опустила голову мне на плечо и сказала почти сонно: – Наверное, будучи такой большой знаменитостью, она получает кучу подарков… ну знаешь, проявление малейшего интереса к чему-либо, и ей преподносят это на блюдце… – Сара выводила пальцами узоры на моем животе.

– Учти, я не буду пытать Джорджину о том, может ли она достать для тебя бесплатные билеты на велосипедные гонки.

Сара внезапно подняла голову с моего плеча и прямо уселась на диване.

– Кстати, об этом-то с ней можно поболтать, – подсказала она. – Ты же не знаешь, может, ей так же интересен спорт, как и мне?

– Так же интересен, как и тебе, говоришь? – усмехаясь, ответил я.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но ты идиот, ясно?

Я чмокнул ее в нос. Сара демонстративно вытерла его ладонью, дурачась, но снова приклонила голову мне на плечо.

– Любишь ли ты меня так сильно, что у тебя кружится голова, словно от божественного наркотика, несущегося по твоим венам?

– Ну, пожалуй.

– Хорошо… ну тогда помни о билетах, вдруг эта тема всплывет в вашем разговоре.

Джордж позвонила где-то в полдесятого. Услышав ее голос, я внезапно вскочил. Спокойно…

– Том?

– О… Джордж, я очень рад! – сказал я с таким видом, будто мне приходится проигрывать в уме еще кучу деловых контактов. – Привет, а я только… – я махнул рукой в сторону занавесок, – понимаешь… Ну, как твои дела?

– Хорошо, спасибо, я в порядке. Скажи, тебе без разницы, где мы будем делать интервью?

– Ну, разница есть. Лучше не делать его в ночном клубе, у меня диктофон плохо реагирует на громкие басы, но, в общем, главное – чтобы было потише и мы могли свободно общаться. За обедом в гостинице, например, или в тихом ресторане… – Я, само собой, надеялся, что меня накормят на халяву.

– Понятно. Ну, отлично. Думаю, что можно было бы пообщаться на «Карлтон Хил».

– Отлично.

Да уж, отлично. Ясно: я не только не смогу потрескать, но она еще и заставит меня прошагать вверх неизвестно сколько ступенек. Неужели эта женщина не может работать на уровне моря? Если так будет и дальше, мне придется позвонить Эми и попросить ее внести в список непредвиденных расходов покупку мула.

– Отлично, – повторил я.

– Хорошо, тогда увидимся там, скажем, в два. Завтра должна быть хорошая погода. Я слышала, оттуда открывается потрясающий вид.

– Да. Великолепно… И вид… С нетерпением жду нашей завтрашней встречи.

«О Боже, спаси и сохрани!»

Утром я провел небольшие раскопки в Интернете. Как и следовало ожидать, учитывая, что Джордж – борец за права женщин, я нашел довольно большую подборку фотографий, где она запечатлена обнаженной. Просмотрев около тридцати из них, понял, что все они фальшивки. Одну изучал довольно долго, но в результате сделал вывод, что тень падает как-то неестественно, к тому же вряд ли у человека может быть такое мечтательное лицо, когда он занимается тем, что изображено на фотографии. Единственной подлинной фотографией был снимок ее трусиков под юбкой, когда актриса выходила из машины, отправляясь на какую-то премьеру или что-то в этом роде. Необходимой деталью в углу общего снимка размещалось увеличенное изображение ее промежности. Как ни посмотри, на ней были трусы, причем вполне земные, скажем прямо, так что кадр мог быть интересен лишь тем, кто просто перся от того факта, что ее ноги срастаются у бедер. Да, и еще я узнал, что ей тридцать. Интернет действительно неисчерпаемый ресурс.

Я приехал в город пораньше на автобусе и поднялся на «Карлтон Хил». Я опоздал на первую встречу, поэтому мне хотелось знать наверняка, что я прибуду на вторую с запасом, но и это не главная причина. Подъем на «Карлтон Хил» довольно крутой, поэтому к моменту прихода Джордж мне хотелось быть уже на самом верху, беспечно прогуливаться вдоль перил и небрежно опираться на решетку, словно Марлон Брандо, облокотившийся на музыкальный автомат в «Дикаре». Так явно лучше, чем появиться ползущим на четвереньках, жадно хватая ртом воздух, как… скажем… Марлон Брандо, взбирающийся на «Карлтон Хил» на закате своей карьеры. Я взобрался наверх, некоторое время наслаждался тем, что жадно глотал воздух, и потом принялся за поиск удобного места. Я испробовал несколько поз: встать спиной к дорожке с обращенным к «Обсерватории» взглядом, держась одной рукой за черные металлические перила, а другой раздумчиво касаясь подбородка; наблюдать через двор на реку и замок; откинуться назад, руки глубоко в карманах, закрыть глаза и подставить лицо солнечным лучам. Наигравшись с позами, я уже решил принять последний вариант, но – увы – я слишком долго примерялся в поисках идеального положения и места, где острые выступы не врезались бы мне в спину столь брутально. Слишком много тупого топтания. Так что когда Джордж поднялась наверх, я был занят маленьким танцем: встряхивал ботинком, тер его о землю, а потом пялился на подошву. Я совершал столь непонятные действия для того, чтобы избавиться от огромного прилипшего на подошву куска собачьего дерьма цвета охры. Экскремент застрял прямо у основания каблука, как раз в том самом месте, с которого черта с два сдерешь налипшее дерьмо.

Знаете, что меня отвращает в таких запахах? Их неясное происхождение, вот что. Конечно, запах чеснока не из приятных, но уж лучше, чтобы обо мне думали: «От него воняет чесноком. Натрескался, как сапожник, и теперь от него воняет чесноком», чем «Боже ты мой, и чем это от него так несет?». По крайней мере, если люди знают, что это за вонь, они принимают ее. Ну, кроме таких вот случаев, как со мной. Но все равно понятные запахи явно лучше мистических ароматов. Я говорю обо всем этом лишь для того, чтобы пояснить, почему, когда Джордж подошла ко мне и улыбаясь сказала «привет», я выпалил: «У меня собачье говно на ботинке». Затем без промедления поднял ногу и сунул подошву чуть ли не ей в лицо.

Артистка взглянула на экскремент, расплющенный на подметке и за ее пределами, и кивнула.

Я отошел в сторону, чтобы поскрести ногой о более высокую траву, пока Джордж терпеливо дожидалась моего возвращения. На ней были те же солнечные очки, а волосы спрятаны под шляпой, как и вчера, но сегодня на ней были джинсы – явно вышедшие из моды еще во времена ее бабушки – и нечто напоминающее мужскую белую рубаху, которая была ей не по размеру, манжеты свисали до кончиков пальцев. На ней снова были кеды. Я надеялся, что сегодня это не предвещало ничего плохого.

Когда я отскреб дерьмо, насколько это было возможно, то торопливо засеменил к ней.

– Ну вот, я закончил. Пройдем…? – я указал ей на холм.

– Ничего, если мы усядемся там? – спросила она, указывая на «Национальный Монумент». Он воспроизводит Парфенон. Прообразом послужила классическая архитектура Афин, но выстроен он в британском духе: деньги иссякли, и памятник был оставлен в незаконченном виде.

– Думаю, что ничего.

Ранними вечерами на ступеньках «Монумента» часто собиралась молодежь, чтобы потусоваться. Одному богу известно, почему бы им не торчать у входа в «Макдональдс» или на автобусной остановке, как вся остальная британская молодежь. Однако сейчас никого из них еще не было. Вокруг бродили несколько туристов и фотографировали друг друга на фоне разных штуковин. Больше никто шума не производил. Мы поднялись наверх и вскарабкались на памятник, с грохотом усевшись между двумя колоннами.

– Прекрасный вид, – сказала Джорджи.

– Нуда, наверное, – ответил я, потому что так и было. Ландшафт Эдинбурга сплошь состоит из острых углов и шпилей. Минимум монументальных блоков, которыми загромождены современные города. Он выглядит скорее как усыпанное сталагмитами дно пещеры: случайным образом разбросанные остроконечные кристаллы.

– Мои глаза уже не воспринимают красоты после тех лет, что я прожил здесь, – признался я.

– А где ты живешь? – Она водила глазами в поисках указаний, в какую сторону смотреть.

– Ха! Отсюда не видно. Я живу вон там – в доме с серыми стенами, который раньше принадлежал родителям Сары. Те домики, что можно разглядеть с этого расстояния, мы просто не могли себе позволить… Может, приступим?… – Я достал из кармана диктофон и помахал им вопрошающе в воздухе. Она согласно кивнула, и я начал записывать.

– Хорошо… Подожди секунду – раз-два, раз-два… начали. Насколько я понимаю, ты не из Эдинбурга?

– Нет. Моя семья происходит из деревни в Восточном Айршире под названием «Маучлин».

– Понятно. Интересное местечко? Что-нибудь, что пригодилось бы для книги?

– Там недолго жил Роберт Берне.

– Да уж… редкое место в Шотландии не может похвастаться связью с Бернсом. А еще что-нибудь?

– Ничего интересного в голову не приходит.

– Ну, неважно. Я проведу небольшое расследование, может быть, найду что-нибудь, чем можно было бы задобрить публику.

– Я уехала, когда мне было семь лет, поэтому помню не так уж много.

– Ясно, а куда ты переехала?

– В Ковентри.

– О господи!

– Отец искал работу.

– Что-либо другое и предположить сложно.

– Он получил там место на машиностроительном заводе.

– Понимаю… и сколько ты прожила в Ковентри?

– До восемнадцати лет.

– Ага.

– Потом я переехала в Строук Ньюингтон.

– Понятно… понятненько. А где ты сейчас живешь?

– В Чизвике.

Я слегка потер нос.

– Ммм… не пойми меня превратно… но тебя с натяжкой можно назвать шотландкой, верно?

– Я родилась здесь. И каждую неделю приезжаю сюда на съемки: студия базируется в Глазго.

– Я уверен, что все будет в порядке. «Дай мне ребенка до семи лет…», как говорят иезуиты… Просто, если мы хотим развить шотландскую тему, мне нужно обыграть Маучлин, потом Ковентри и Строук Ньюингтон.

– Понятно.

У нее был извиняющийся вид, словно она чувствовала себя виноватой за то, что создала мне такую проблему. Конечно, все было разыграно – вежливое профессиональное сожаление, такое выражение лица бывает у консультанта в магазине при фразе: «Я очень сожалею, но на этот товар скидки не действуют. Просто его поставили сюда по ошибке, случайно засунули в кучу мусора, по невероятному капризу судьбы». Но мне все равно было очень приятно. Ведь Джорджи могла бы легко пожать плечами со словами: «Дорогой, не забывай, я плачу тебе за эту работенку».

– Не то чтобы обыграть Ковентри и Строук Ньюингтон будет так уж сложно… – сказал я.

– А Чизвик?

– Ммм… Давай посмотрим, сможем ли мы вообще избежать упоминания о Чизвике, попробуем так?

Я планомерно расспрашивал ее о главном: родители, братья-сестры, друзья, образование, имена, даты и прочие сведения. Она долго и сбивчиво рассказывала о том о сем, я всего лишь руководил беседой. Ей доставляло удовольствие рассказывать о себе так, что это не напоминало суровое испытание, вытягивающее из меня все соки, как порой случалось. Я мог заставить гонщика воодушевленно болтать часами о шпинделях, но как только дело доходило до его школьных лет (чтобы читатели посчитали его человечным и привлекательным, иначе как можно было заставить их интересоваться тем, какие шпиндели он использовал в своей жизни?), он отвечал нечто подобное: «Мои школьные годы? Ну, все нормально было. Как у всех». И молчание. Джордж, наоборот, была настолько откровенна, что я порой смущался. Я узнал о ее первом сексуальном опыте (глава «Первая любовь» в книге, могу вам открыть секрет), она вспоминала мельчайшие детали, хотя я всего лишь поинтересовался, что она делала после школы в Ковентри… Джорджи даже изобразила всё в лицах.

Пленка закончилась, и я прервался, чтобы перевернуть кассету. Всегда пренеприятный момент. Людям кажется, что они обязательно должны что-то сказать, когда я меняю пленку. Такая же потребность заполнить паузу возникает, когда бармен наливает вам кружку «Гиннеса» или механик разглядывает мотор вашей машины. В моем случае, учитывая, что диктофон не работает, им нужна уверенность, что их реплика будет совершенно неважной и неинтересной.

– Какой чудесный день, – сказала Джордж. Но потом она сделала нечто такое, что меня выбило из колеи. Не ожидал, но так уж случилось. Более того, еще больше меня поразило то, что я был так поражен. Она сняла шляпу, поставила ее возле себя словно чашу и, сняв солнечные очки, небрежно бросила их туда. Внезапно… она превратилась в Джорджину Най. Ее неповторимые темные волосы, бурля, вылились ей на плечи, словно кувшин абсолютно черного молока. И вот – прямо передо мной – глаза, что столько раз появлялись на экране, зафиксированные камерой с близкого расстояния, вот они смотрят куда-то вне кадра на мерзкого владельца завода, на автомобильную аварию, закончившуюся трагедией, или на случайно забеременевшую девушку. Обычно знаменитости выглядят иначе в реальной жизни. Часто они ниже ростом, чем казались, их загар странного коричневого цвета, иногда они выглядят уставшими, старыми или – как чаще всего бывает – раздражающе обыкновенными. Но в случае Джордж разочарование было самой неподходящей эмоцией: в жизни она выглядела так же, как на экране. Возможно, я был так шокирован, потому что уже привык к тому, что она прикрыта шляпой и темными очками, и с налету увидел ее целиком. И тут я осознал «это»: я понял, почему она выделяется на фоне бесчисленного количества других хорошеньких, но безработных актрис Британии. Я не мог «это» определить точно, это была неподвластная определению система деталей, обворожительно-магическое созвездие крохотных капризов. Но «это» определенно имело место быть. Я суммировал все свои мысли в одно лаконичное и невольно вырвавшееся восклицание:

– Черт!

– Что? – откликнулась Джордж. Увидев выражение моего лица, она быстро оглядела себя, по-видимому, в поисках пятен или выпавших из бюстгальтера грудей. Не обнаружив ничего подозрительного, она скосила глаза для того, чтобы оглядеть собственный нос.

– Прости. Ты только что превратилась в Джорджину Най – так неожиданно.

Она насмешливо улыбнулась мне.

– О, дорогой, как это мило… – Актриса приложила большой и средний пальцы к ладони, изобразив, что это ручка и бумага. – Не желаете автограф?

– Да, ну ладно-ладно, – я улыбнулся в ответ. – Я же не сказал, что мне нравится Джорджина Най, просто удивился, когда увидел ее.

– Конечно, притормози и сдавай на попятный. У тебя в голове есть своя теория антиславы, и вот ты сталкиваешься с… эээ… моим присутствием, и вся твоя философия летит в тартарары. – Она резким толчком достала пачку сигарет из кармана рубашки и прикурила. – Готово?

– Что?

Джорджи кивком указала на диктофон.

– А, одну секунду… Да. Поехали.

Новые биографические сведения. Смешно, но, несмотря на ее потрясающий вид, в ее рассказах не было совсем ничего выдающегося: честно говоря, мне придется всерьез покорпеть над тем, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку пригодна для книжной истории.

Я ловил себя на том, что не могу отвести от нее глаз, постоянно уплывая куда-то мыслями. Что было совсем неуместно, тем более в ситуации, когда мне было так важно охотиться за интересненьким и вылавливать все то, что пригодно для письменного изложения. Главная проблема заключалась в том, что в ее жизни не было ни одного неприятного случая, вокруг которого можно было бы построить повесть ее жизни. Если вы пишете портрет человека, только что награжденного золотой медалью на мировом чемпионате по вращению обруча нагишом (я только что выдумал этот вид спорта, но внезапно осознал, что на самом деле это не такая уж плохая идея), то история проста: я мечтал, тренировался, соревновался и выиграл, – гип-гип, ура! Примерно так же будет выглядеть история победителя в лотерее, или успешно реабилитировавшегося после несчастного случая, или родившегося с уродливыми ушами. Но случай Джордж был иным: она фантастически популярна. А от безумно знаменитой персоны люди хотят только одного – откровений. Нечто шокирующее о приятелях-актерах или рассказ об их невинной зависимости от содержащего эфедрин «перкодана»: они прятали ее от окружающих, боролись, но смогли пересилить себя и справились, и это, «дорогие читатели, естественно, сделало их сильнее». Джорджи, напротив, рассказывала мне, как препиралась с людьми, которые вешали книжные полки в ее квартире. Я начал понимать, что мне наверняка придется подкупить кого-нибудь, чтобы вовлечь ее в контрабанду героина из Малайзии, который она якобы провезет в пластмассовой статуэтке Будды. У меня было такое ощущение, словно Джордж рассказывает все это специально, чтобы разозлить меня: ее родители никогда не отказывались от нее. Ни один из молодых людей ее не обидел, все друзья были очень милыми, а самое худшее, что с ней случалось в жизни, – ветряная оспа. Ну что за жизнь такая?! Может быть, надо прямо сейчас столкнуть ее с «Национального Монумента»? Расстояние не более двух метров, но, по крайней мере, риск сломать шею послужит хоть каким-то материалом для меня.

Внезапно я понял, что снова просто уставился на актрису и погрузился в собственные мысли.

Интервью продолжалось почти два часа, ей нужно было спешить на следующую встречу. У меня собралось достаточно информации, и я воистину насладился ее обществом, она обладала удивительной харизмой, а в ее голосе была неотталкивающая внутренняя уверенность. Она не была скучным персонажем, она оказалась потрясающе интересной, но у меня не нашлось ни единой зацепки для создания истории. Неужели чертова книга будет похожа на роман Пинтера?

– Ну, мне пора, – сообщила Джордж, постукивая пальцами по циферблату наручных часов. – Предполагаю, ты захочешь сделать еще одно интервью?

– Да… – Да уж, наверное, она расскажет мне нечто сногсшибательное, вроде того, как она подошла к кому-то на улице и коснулась его плеча, а оказалось, что это чужой человек, совсем не тот, на кого она подумала, просто прохожий. На этом и можно было бы поставить жирную точку. – Разумеется. Я поработаю кое над чем, и у меня наверняка появится несколько вопросов. Было бы здорово встретиться еще разок и обсудить детали.

– Хорошо, тогда я тебе позвоню. И буду рада снова тебя видеть, мне понравилось.

– Взаимно.

Она надела шляпу и очки, наклонилась, для порядка поцеловала меня в щеку и с легкостью спортсменки спрыгнула на траву. Я проследил, как она удаляется по направлению к городу. Перед тем как пропасть из виду, Джорджи обернулась и помахала мне. Я поднял руку в ответ. Она была интересной женщиной. Жаль, что в ее жизни не происходило ничего интересного.

– О, Хью, перестань!

Я был в офисе Хью в «Макаллистер amp; Кэмпбел» на встрече, посвященной состоянию дел компании. Я пришел пораньше, так что – чего и следовало ожидать – Хью решил с пользой провести время до того, как соберутся остальные, и рассказывал мне о своей простате.

– Нет-нет, послушай… – продолжил он. – Я информирую, чтобы ты был в курсе, когда тебе самому придется идти на осмотр.

– Но я ничего не желаю знать об этом, пока не придет время идти на осмотр, Хью. Ты лишаешь меня приятного сюрприза.

– Хотя вполне возможно, стоит проверить простату уже в твоем возрасте, понимаешь, ведь никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, – продолжал он, не слушая меня. – Так вот, знаешь, как доктор проверяет простату? Он, ну, или она, засовывает тебе палец в задний проход.

– Отлично. Они делают то же самое, чтобы вылечить заикание, я уверен.

– Ну ладно, ты, наверное, скажешь, что ничего особенного в этом нет…

– Именно так и скажу.

– Но знаешь, что представляется мне самым ужасным?

– Нет.

– Догадайся.

– Хью, моя голова уже и так набита самыми пугающими картинками, способными преследовать человека годами. Умоляю, не заставляй меня думать об этом дальше.

– Беседа с доктором. Я вхожу в кабинет врача, снимаю штаны и наклоняюсь у стола для осмотра…

– Я уже слышал этот анекдот. И вдруг оказывается, это не кабинет врача, а продовольственный магазин, да ведь?

– …и он, или она, надевает резиновую перчатку, наносит на нее желе-смазку и потом вставляет палец. И вот тогда наступает самый ужасный момент.

– Совершенно наоборот, Хью. Это самый пик удовольствия.

– Доктор меня там ощупывает, я стою раком у стола… и понимаю, что надо бы что-нибудь сказать.

– Да, похоже на мою ситуацию с Джорджиной Най и диктофоном.

– Что?!

– Да неважно, ничего.

– Ну, так вот, я чувствую, что должен что-нибудь сказать, ну знаешь, чтобы нарушить тишину. Но, понимаешь… а что тут скажешь? Ты стоишь в полусогнутом виде, в твоей заднице – чей-то палец, и ты вдруг говоришь: «А вы смотрели футбол вчера вечером?», это все-таки странно звучит. А мне так жутко хочется заполнить эту ужасную тишину, но я просто не могу найти подходящий уровень естественного общения для такого рода ситуации.

– Знаешь, в газете «Дэйли телеграф» есть колонка по этикету. Советую тебе туда написать на эту тему.

– А весь ужас в том, что я начинаю думать об этом, стоя в очереди в кабинет. Я каменею от напряжения.

– Что явно служит препятствием в ожидающей тебя процедуре. Вот проблема-то, понимаю.

Я весь напрягаюсь, и меня охватывает паника: что же мне сказать? Я обдумываю самые разные темы. И ничего подходящего не приходит на ум. Если у меня был просто вирус, можно было бы завязать беседу о том, распространен ли он сейчас. Но вот кто-то воткнул палец вам в задницу, а вы спрашиваете его: «И часто вам приходиться делать такую процедуру?» – в этом есть что-то некорректное. И вопрос не только в том, что сказать, а какой момент выбрать. Если долго молчать, тишина станет неразрешимой, а начни говорить сразу же, и ощущаешь себя говорящей куклой, словно в заднице нажали кнопочку, и ты лопочешь…

– Вот такую Барби я не прочь иметь.

– …Так сколько времени нужно подождать после того, как его палец уже там, чтобы спросить, часто ли им дают отпуск на работе?

– Я не знаю, Хью. И я скажу тебе вот что: я бы позаботился о собственном здоровье, если бы знал ответ на твой вопрос.

Лицо Хью исказилось страданием, неясно было, относится ли оно к нашему разговору или к воспоминаниям о его последнем визите к врачу. Только он открыл рот, чтобы добавить еще что-то, как Эми ворвалась в офис, и он тут же его захлопнул.

– Привет, Том! Хью! Здорово! Гнусный урод!

– Привет, Эми. – Хью начал прибирать на столе, который и так был в идеальном состоянии.

– Отлично, – сказала Эми, – если все в сборе, значит, можно уже…

– Но Фионы еще нет, – заметил Хью.

Как будто Эми сама этого не видела.

– Фиона?… А… Фиона. – Она достала сигарету из сумочки и воткнула ее между зубов. – Может, начнем без нее?

– Извини, Эми, ты же знаешь, тут не курят.

– Я и не курю, Хью. Так что, начнем, или обязательно нужно ее дождаться… непонятно зачем? Ваша Фиона явно опаздывает. Потому что я точно пришла позже, а ее еще нет.

Хью бросил в мою сторону умоляющий взгляд. Я отвернулся и сделал вид, что разглядываю стоящие на полках книги.

– Вообще-то она глава отдела паблисити, Эми. По крайней мере, мне так кажется…

В этот самый миг Фиона показалась в дверях. Хью слегка расслабил плечи, хотя оставшегося напряжения хватило бы еще на неделю. Не то чтобы Фиона нервничала, но выглядела она немного раздраженной: она явно спешила, потому что ее отвлекли от какого-то другого дела.

– Простите, что опоздала, – сказала она, хотя внешне никакого раскаяния не было и в помине. Она закатила глаза и затрясла головой, словно говоря: «Уф! Весь мир – полное безумие, понимаете», потом снова повторила свои извинения: – Мне так жаль, наверное, я все пропустила.

– Нет, что ты, – ответила Эми утешительно. – Ты приволокла свою задницу как раз вовремя.

Фиона взглянула на Эми. Эми невинно ей улыбнулась. Фиона не спускала глаз с Эми. Наконец-то Фиона добродушно ухмыльнулась, ее усмешка шла глубоко из истоков, и сказала:

– Ха-ха-ха. – Именно так, не засмеялась, а произнесла раздельно: – Ха-ха-ха.

Она прошагала на свое место, обходя стул Эми. Поднимая уголки юбки, присела и добавила:

– Какая тонкая шутка!

Я сел за стол Хью, заняв свободное место между Эми и Фионой.

– На повестке дня… – начал Хью.

– Я очень сожалею, но здесь нельзя курить. – Фиона улыбнулась Эми.

– Я и не курю, Фиона. – Эми улыбнулась Фионе.

– Так вот, – продолжил Хью, – книга Джорджины Най. Насколько я знаю, все вопросы между вами уже улажены, правильно, Том?

– Совершенно верно, – ответила Эми. – Том уже расставляет последние точки над «і», почти все схвачено.

– Так значит вы еще не подписали контракт? – спросила Фиона.

– Все равно что подписали.

– Но на самом деле не подписали?

– На самом деле – все равно что подписали.

– Ага… – сказала Фиона, записывая что-то в блокнот, – понимаю.

Эми вынула изо рта сигарету и постучала ею по крышке стола.

– Джоджина Най, – весомо сказала она, обращаясь к Хью, – уже велела своему агенту передать права на написание книги Тому. Они встречались уже дважды, и Том выбрал отличный ракурс для ее книги… – Она сочиняла напропалую, об этом еще и речи не было, но Эми незаметно подмигнула мне, что было ее фирменным ноу-хау жестом, и я в знак согласия убедительно кивнул. – Так что тут главное – вопрос времени. А те, кто думают, что автором ее книги будет не Том, те… – она посмотрела на Фиону и помахала рукой в воздухе, как бы подыскивая нужное слово, и она жестом просила Фиону поймать его. Как только Фиона открыла рот, Эми закончила фразу: – те просто тупицы. Так что Пол Дуган, агент Джорджины Най, и я сейчас заканчиваем обсуждение тонкостей дела.

– Хорошо, – сказал Хью, – просто прекрасно.

Фиона нарочито поднесла кончик шариковой ручки к странице блокнота.

– Говоришь, ты уже нашел подходящий угол зрения, Том?

– Да, – ответил я.

– Совершенно верно, – добавила Эми, но взгляд Фионы был прикован ко мне. Мне показалось, что она выглядит утомленной. Она не смотрела так прозорливо, как прежде. Словно ее голубые ирисы глаз, скажем, всего лишь завяли, а не покрылись инеем. Может быть, она слишком много работала, что сказывалось на ее внешнем виде.

– Да, – повторил я с улыбкой.

Фиона внимательно разглядывала меня, и мгновенно на ее лице промелькнуло нечто среднее между удивлением и замешательством, но это выражение тут же исчезло. Лицо снова стало непроницаемым.

– Ну, тогда, вероятно, ты мог бы поделиться со мной тем, что это за ракурс? Потому что, – кто знает, – возможно, я посчитаю нужным упомянуть это в той крохотной рекламной кампании, что нам предстоит.

– Ее шотландское происхождение – это раз, – сказал я, оттягивая время. – Об этом будет сказано многое. Джордж – шотландская актриса, играющая в сериале «Устье». Выход книги – это большое событие, и оно совпадет по времени с Эдинбургским фестивалем. Мне ли тебе об этом рассказывать, Фиона?

– Но если уж ты все равно это делаешь, Том! И я очень благодарна тебе за это.

– Но… но! – Я вытянул вперед руку, демонстрируя указательный палец на крохотном расстоянии от большого, словно показывая точный и обманчиво маленький размер этого «но»… или что-то в этом роде… О боже, не знаю уж, что я делал. – В чем главная проблема с этим шотландским ракурсом? – Я откинулся на стуле, улыбнулся и сложил руки домиком, дав понять, что нахожусь в ожидании ее ответа, который мне просто придется повторить, потому что у меня уж точно не было ни малейшего представления о том, что надо было отвечать.

Эми снова вставила сигарету между зубов и в ожидании уставилась на Фиону.

– Хмм… ну… – Фиона посмотрела на Хью.

Хью отвернулся, делая вид, что рассматривает книги на полках собственного кабинета.

– …Ну, – продолжила Фиона нерешительно, – шотландский поворот темы вполне хорош, но он не везде сработает.

– Точно, – ответил я.

– Совершенно верно, – подтвердила Эми.

Я почувствовал, что хватит ломать комедию, наклонился вперед и, придвинувшись к Хью, поинтересовался:

– А ты будешь проверять гранки?

– О, я не… – начал Хью, но Фиона постучала ручкой по столу.

– Извините, пожалуйста, но мне кажется, я только что пропустила ту часть разговора, где ты объясняешь про выбранный ракурс. Не мог бы ты еще раз пояснить?

Эми увидела, что я мнусь, не зная, что ответить, и правильно догадалась, что сомнения эти будут терзать меня еще месяц или полтора, поэтому решила взять инициативу на себя:

– Ты кое-что упускаешь из виду, Фиона, а именно то, что Джорджина Най – женщина… – Она театрально набрала воздуха, словно собиралась продолжить фразу словами вроде: «с прекрасными волосами», или: «которая жонглирует апельсинами», или не знаю уж что, но внезапно меня озарила искра вдохновения, и я встрял:

– Жен-щи-на. Джорджина Най – женщина! – сказал я.

Фиона изобразила удивление.

– И ты добился от нее этого признания уже на второй вашей встрече, Том? Ничего себе. С такой ценной секретной информацией наши ставки настолько велики, что можно затеять целую серию сенсационных публикаций в бульварной газете.

– Я имел в виду… Фиона… – сказал я, делая ударение на ее имени, словно в знак несогласия с ней, – что сериал «Устье», как и все мыльные оперы, особенно популярен у женской части аудитории. Не только ее героиня Мейган – характерный женский персонаж, но и сама Джорджи считается лицом феминизма, что признают даже такие источники, как вполне уважаемая газета «Дэйли мейл». Если мы выберем этот ракурс, то сохраним поклонников сериала и привлечем более широкую аудиторию.

Фиона неотрывно смотрела на меня. Хью приподнял брови и вдумчиво закивал. Эми потянулась в мою сторону и потрепала меня по волосам. Фиона молчала несколько секунд.

Но через какое-то время она все-таки нашлась, что сказать.

– Ты что, болен на голову? – сказала она. – Это же автобиография звезды! Как ты думаешь, что произойдет, если мы пообещаем автобиографию звезды, а потом преподнесем незатейливую книгу? Просто нужно решить, какие откровения мы будем использовать в пресс-релизах, и выстроить вокруг них остальную часть рекламной кампании.

– А никаких откровений нет, – объяснил я, – в биографии этой женщины нет ни малейших сенсаций.

– А что ее отец?

– Приятный человек. Мягкий, неизменно преуспевающий, они до сих пор в чудесных отношениях.

– Бывшие любовники?

– По ее рассказам, их было всего-то несколько, и расставалась она со всеми вполне доброжелательно.

– Боже правый! Ты хочешь сказать, что ее никогда никто пальцем не тронул, даже чуть-чуть?

– Очень похоже на то.

Фиона с недоумением взглянула на Хью.

– А мы знали об этом, когда подписывали контракт?

– Ну… – начал Хью, но Фиона не собиралась дожидаться, пока он там что-то промямлит.

– Мазохизм? Аборты? Антидепрессанты?

– Ничего.

– Господи, что же делала эта женщина последние тридцать лет?! Да у нас ничего нет – пустое место.

– Именно так, если ты не позволишь мне вдумчиво развить феминистскую линию.

Фиона продолжала разглядывать меня в поисках признаков слабоумия, но теперь было очевидно, что при этом она определенно желала поверить в мою правоту.

– Ты предполагаешь, что сможешь справиться с этим ракурсом? – спросила она.

– Определенно. Я не собираюсь писать очередную биографию знаменитости, это будет действительно нечто особенное.

Фиона промолчала.

– Джордж действительно особенная, – продолжил я. – Нельзя терять такую великолепную возможность: подлинно добродетельная знаменитость.

– А может, у нее были проблемы с питанием? Булимия?

– Нет.

– Понятно, – сказала Фиона медленно, внутренне готовя себя к этой мысли. – Добродетель… Я могла бы построить на этом рекламную кампанию. Да, – в ее глазах и впрямь появился огонек. – Да, «не просто еще одна звездная биография». Мне нравится. «Смело. Интеллигентно. Неповторимо. Биография знаменитости в новом ключе, – такого вы еще не читали». Кстати, у меня еще остались всякие штуки с прошлой рекламной кампании, что мы делали для шепелявого игрока в крикет два года назад. Можно использовать тот же шаблон.

– А ты думаешь, Джорджина Най будет удовлетворена таким раскрытием темы? – спросил Хью.

– А почему бы и нет? – сказал я. – Ну, если мы сделаем это классно, конечно же. Кстати, она с самого начала сказала мне, что ее привлекает мысль, что в книге она будет выглядеть умной. К этому приложатся смешные истории из шоу-бизнеса и советы по моде, конечно.

– Конечно.

– Конечно.

– Совершенно верно.

Казалось, все согласились.

Эми вскинула вверх руки.

– Най будет просто счастлива. В смысле, кто же будет возражать, если его изобразят умным и социально востребованным с одной стороны, а с другой стороны выдадут за это еще и полтора миллиона фунтов?

– Откуда у тебя такие цифры? – с тревогой спросил Хью у Эми. – Мы же никому не называли конечной суммы.

– Мне так сказал Бил.

– Кто?

– Ну, Бил, парень, что приносит вам обеды.

– А, ну конечно, – кивнул Хью, – Билу видней.

Я забыл, что у Сары скоро день рождения, хорошо, что она сама поинтересовалась:

– Ты помнишь, что у меня день рождения через две недели?

– Конечно, – ответил я.

Сара обожала дни рождения. Вообще-то она любила всякие празднества, и они ее тоже: праздники явно придавали ей бодрость духа и лучезарное настроение. Сара и праздники настолько совпадали, насколько… эээ… не совпадали продукты, соединенные в приготовленных ею блюдах. Когда ей исполнилось 27, мы протанцевали всю ночь… вдвоем… дома… Ну, по крайней мере, Сара протанцевала всю ночь. Насколько я помню, дело было так: я спьяну вырубился на диване в какой-то момент, но последнее, что я помню, – ее танцующую, а когда я проснулся следующим утром, она все еще танцевала напротив меня.

Сара – совершенно ненормальная, но в самом хорошем смысле.

– И это особенный день рождения, понимаешь.

– Особенный?

– Мне исполнится двадцать девять.

– Да, я знаю. Но почему он особенный? Дата вроде бы не круглая.

– Эх ты! – Она потрясала головой, пораженная моей недогадливостью. – Двадцать девять – это последний день рождения, когда тебе еще всего-то двадцать с лишним. Особенный день! – Она вертела в руках пуговицы на древней, почти викторианской ночной сорочке, что была на ней надета, я все еще сидел за компьютером, прорабатывая вводную главу к книге Джорджи.

– А тридцать?

– Ну да, тридцать – тоже особенная дата, – согласилась Сара.

– Но не такая особенная, как тридцать один. Твой возраст не будет простым числом еще шесть лет после этого – до тридцати семи. Вот к чему нужно присматриваться в жизни.

– Нееет… присматриваться нужно к моим бедрам!

– Так что ты хочешь устроить на свой особенный день рождения?

– Что-нибудь, запоминаемое надолго.

– Например? Хорошая взбучка подойдет?

– Остроумие – это прекрасно… Но не боишься, что я сейчас подойду и отколошмачу тебя как следует, гад ты этакий?

– Не боюсь…

– Вы только посмотрите, какой он стал смелый!

– Лучше скажи мне, что ты хочешь в подарок?

– Удиви меня. Удиви меня чем-нибудь сногсшибательным.

– Да уж, тебя удивишь. Лучше скажи, что ты хочешь. Я не умею делать сюрпризы.

– Но раньше-то умел, когда мы с тобой начали встречаться.

– Это получалось случайно. Я просто делал то, что всегда делаю, но тогда ты знала меня недостаточно хорошо, поэтому тебя это удивляло.

– Да, а иногда ужасало. Ну давай же – сделай что-нибудь экстравагантное! Романтичное. Помнишь, мы смотрели недавно кино, где он…

– О нет! Даже не начинай. Ну, сколько раз мне повторять? Фильмы далеки от жизни. Романтические широкие жесты бывают только в кино. Нормальные люди не делают таких глупостей: никто не забирает свою девушку из паба в освещенном свечами вертолете, наполненном восточными сладостями. Думаешь, Хью Грант такой же в реальной жизни? Как бы не так! Готов поспорить, что для его девушки великое счастье, если она на день рождения получает от него поцелуйчик в щеку и ваучер на десять фунтов в дешевом магазинчике «Бутс».

– Ну, знаешь, тут ты не прав. Такое бывает не только в кино. Помнишь Сэйди с моей работы?

– Ту, что со странностями?

– Да, именно. Ее друг позвонил мне как-то и попросил помочь организовать ей отпуск на две недели, но так, чтобы Сэйди об этом даже не подозревала. Однажды он появился у нас на работе в понедельник утром. Она-то думала, что впереди целый рабочий день за кассой, но он вошел как раз в пять минут десятого, подошел к Сэйди и сделал предложение. Она согласилась, а он говорит: «Тогда эта касса закрывается». Они сели в такси, где лежал чемодан с ее летними вещами, тайно упакованный ее подругами, и умчались в аэропорт, он заранее купил билеты на Балеарские острова. В магазине все прослезились.

– Ерунда… – сказал я, словно был истиной в последней инстанции, – это просто выпендреж чистой воды.

– Да как ты…

– Ну, для начала подумай, сколько всего могло не срастись? Например, Сэйди могла ответить: «Вообще-то я бы предпочла выйти замуж за твоего брата», ну и так далее. Нужно быть весьма нескромного мнения о собственной персоне, чтобы выдумать нечто подобное и быть в полной уверенности, что это будет незабываемый романтический момент, а не катастрофа. И я тебе еще кое-что скажу, помни об этом. Парень, совершивший такое, сделал это для себя. Он поступил так, чтобы выставить себя в наилучшем свете. Почему он попросил подруг упаковать за нее вещи?

– Потому, что хотел быть уверен, что в чемодане есть самые необходимое, конечно же, все то, что она сама бы взяла с собой. Если бы мы отправлялись в отпуск и ты паковал мой чемодан, то в нем оказалось бы одно выбранное наобум платье, а все остальное пространство было бы заполнено чулками и подтяжками.

– Какие глупости! Он попросил их об этом исключительно затем, чтобы вовлечь как можно больше соглядатаев в эту авантюру, подразумевающую, что он настоящий герой. Он ведь не позвал ее на улицу, верно? И не сделал ей предложение наедине, чтобы девушке не было стыдно, если у нее возникнут затруднения. Нет, он сделал это на виду у всего магазина, потому что ему нужно было огромное количество зрителей для его представления. Готов поспорить, как только Сэйди начинает рассказывать эту историю на людях, он сразу оказывается подле нее, так ведь? И при этом улыбается, гаденыш.

– Знаешь что?

– Что?

Вместо ответа она задрала ночную сорочку и показала мне свою голую попу.

Скорее это гол в свои же ворота. Когда мужчины показывают голые задницы, это может быть смешно, обидно или что-то в этом духе. Но вот если женщина наклоняется и показывает вам голую попку, то, скорее всего, вы, переполненный благодарностью, с трудом сможете выдавить «спасибо». К тому же жест Сары был обречен на провал еще и потому, что попка у нее была просто потрясающей.

Она чуть-чуть покрутила ею перед моим носом, чтобы усилить якобы наносимое мне оскорбление.

«Спасибо, милая».

– Знаешь, – сказала Сара, – мне кажется, его поступок просто прекрасен, так думают и все девочки у нас на работе. Я знаю, что ты англичанин и все такое, но было бы очень мило, если бы ты сделал нечто подобное хотя бы раз. Просто, чтобы показать, что ты любишь меня.

– Но я действительно люблю тебя, ты же знаешь.

– Тихо, я знаю, что ты меня любишь.

– Так что ты тогда…

– Я сказала: показать, как ты меня любишь.

– Но если ты уже знаешь это, то…

– Чтобы показать, что ты любишь меня.

– Но ты же сказала, что сама знаешь…

– Господи, Том. – Сара улыбнулась и поцеловала меня в лоб. – Это же не наука, это искусство. Ты – прекрасный человек, потрясающий бойфренд, талантливый писатель, но при этом полоумный идиот. В общем, я пошла спать.

– Я тоже… – сказал я, выключая компьютер.

– Но ты же говорил, что тебе еще надо поработать.

– Да… ну…

– Что ну?

– Это было до того, как ты продемонстрировала мне свою попку.

– Аааа…

– У тебя под сорочкой была спрятана такая прекрасная попка, кто бы мог подумать?

Сара удалялась в спальню, выкрикивая:

– А если предположить, что я не в настроении?

– А… ну ладно. Вообще-то, у меня есть еще работа. Так что я могу…

Она появилась в дверном проеме спальни.

– Тихо! Я сказала «предположить».

Глава 5

– Тебе бы не помешало подстричься, – сказала Сара. – Она наклонилась и поцеловала меня в шею, перед тем как уйти на работу.

– Правда?

– Ну, если ты не отращиваешь волосы. Или отращиваешь?

– Мне слишком много лет, чтобы отращивать волосы.

– Это что еще значит? Думаешь, твой двадцативосьмилетний скальп не выдержит напряжения?

– Я имею в виду, что длинные волосы разрешается носить тем, кому меньше двадцати.

– Ты можешь носить длинные волосы, если хочешь.

– Люди будут смеяться надо мной.

– Пошли они в задницу!

– Да, конечно, ты права… Я начинаю говорить, как Хью. Я могу делать все, что хочу: это же мои волосы. Я не затем родился, чтобы вести себя так, как хотят другие. Пошли они в задницу.

– Хотя тебе больше идет короткая стрижка.

– Сегодня же схожу в парикмахерскую.

После того как Сара ушла, я отправился наверх в комнату и сделал пару набросков для книги. Я старался найти нужную интонацию. Что несвойственно авторам, пишущим за других, я изобретал голос, который пришелся бы мне по вкусу, – я создавал Джорджи вместо того, чтобы подражать ей. Ее голос должен был быть романтичным, но не мечтательным. Идеалистичным, но при этом с долей практичности. И сильным. И шотландским. Я продолжал рыть и рыть. Я дотронулся до клавиатуры, чтобы взглянуть, что там вышло.

Маленькой девочкой я жила в Маучлине. Я часто останавливалась на углу Лудон-стрит и смотрела на здание почты. Оно казалось мне заколдованным местом: мистические врата в другой мир. Над почтой была масонская ложа (кто знает, что за странное колдовство осуществлялось там?), но магия почты была столь своеобразна, что перекрывала ту власть, что даруется примкнувшим к масонам мужчинам, укоротившим штаны. На почту приходили посылки, и внутри этого всемогущего здания с викторианскими стенами из красного кирпича невообразимым образом письмам и бандеролям даровалось право путешествовать в любую точку земного шара. Они могли оказаться в Лаггане или Лондоне, Нью-Йорке или Нью-Дели. Я стояла перед зданием почты, под моросящим дождем, в сползших шерстяных колготках, туфлях со стертыми носами (несмотря на постоянные замечания матери, я шаркала ногами) и огромном плаще-дождевике, – сестра явно погорячилась, отдав его мне. Я не могла представить себе ничего более волшебного, чем возможность отправиться во все эти места. Теперь, конечно, я знаю, что настоящее волшебство – не те места, куда отправляешься, но та частица домашнего уюта, которую берешь с собой.

Отвратительно. Банально, слащаво, а шутка о неподтянутых колготках была невыносимо глупой и совершенно неуместной, особенно после фразы «кто знает, что за…». Голоса Джорджи-взрослой и Джорджи-ребенка уродливо смазывались. Поношенный плащ-дождевик был очарователен (я быстро проверил свои записи, чтобы еще раз проверить, действительно ли у Джорджи есть старшая сестра, – есть, фу!), но слишком уж очевиден, честно говоря. А все мои сведения о Маучлине были почерпнуты из туристического путеводителя по Шотландии 1950-х годов, отрытом на чердаке. Конечно, Джорджи не упоминала никакой почты, так что, перед тем как начать выстраивать картинку ее личности, мне было необходимо проверить более свежие данные. Было бы довольно стыдно, если бы, прочитав книгу, кто-нибудь сказал: «Э, да здание почты было стерто с лица земли еще в 1961 году… Джорджина Най, должно быть, с тоской смотрела на витрины супермаркета „Сэйфвэй"». Вот бы народ посмеялся.

Я покажу отрывок Джорджи и ее агенту и, если им понравится, продолжу в том же духе.

Зазвонил мобильный телефон, на экране высветилась надпись: «Номер неизвестен». Я отметил для себя, что начинаю писать эту книгу с телефонного звонка, причем не с обычного, а со звонка от неизвестного абонента. Я схватил трубку со стола и опасливо приложил к уху.

– Привет, Том. Это Джорджи, – она звонила из гостиницы.

– Привет, Джорджи. Как дела?

– Великолепно. Просто я хотела узнать, не нужно ли тебе еще одно интервью сегодня? Завтра я уезжаю в Глазго на съемки, а после этого отправлюсь в Лондон. Так что сегодня днем у нас последняя возможность пообщаться лично…

– А, понятно.

– Сегодня я свободна. Ты можешь прийти в гостиницу в любое время после трех.

– Да, это было бы неплохо. Я как раз хотел обсудить несколько вещей.

– Хорошо, тогда до встречи.

– Отлично.

Довольно волнующе. То есть не так, конечно. Полезно. Весьма кстати увидеть Джорджи еще раз: проверить необходимые факты, вошедшие в книгу. Я был определенно взволнован такой «полезной» возможностью.

И мне нужно было подстричься.

Лучше это сделать до встречи с Джорджи. Не дело появляться в ее гостиничном номере с плохой прической.

Я обзвонил салоны красоты, но даже в такой будничный день, как среда, записаться на стрижку оказалось сложно. Лишь в одном месте мне пообещали втиснуть меня куда-нибудь, если я приду в два часа. Что делало мое расписание довольно плотным, если я желал появиться в гостинице Джорджи в три, но других вариантов не оставалось.

– Мне подходит, – сказал я, – остается только, чтобы подошла прическа.

– …Так записать вас на два или нет?

– Да… да, пожалуйста, запишите.

К мужчине, появляющемуся в женском салоне красоты, относятся с подозрением и осторожностью. В глазах женщин я был определенно сексуальным маньяком, относиться к которому нужно со всей строгостью, чтобы я не провернул никаких непристойностей. «Да, я парикмахерша, – всем своим видом заявляла женщина, завязывающая полиэтиленовый фартук вокруг моей шеи. – Но меня голыми руками не возьмешь».

Она нажала большим пальцем педаль на моем стуле, и я со свистом опустился.

– Что вы хотите? – спросила она, уставясь на меня в зеркало, а глаза ее добавили: «Как будто я не знаю, придурок».

– Ну, не могли бы вы просто сделать поаккуратней?

Я воздел руки и проиллюстрировал желаемый результат довольно расплывчатыми жестами, словно уши мои горели и я обмахивал их ладонями. Она кивнула и принялась за работу. Будто нарочно, она не перемолвилась со мной ни единым словом, даже не спросила, будет ли у меня отпуск в этом году. Вокруг нас женщины-парикмахеры и женщины-клиентки вели бурные беседы. Одна из полусотни теток (из мелких отверстий ее резиновой шапочки торчали тонкие пряди волос, и голова была похожа на полудохлого лысеющего дикобраза) делилась проблемами, возникшими у нее с муниципалитетом по поводу страховки. Ее парикмахерша застыла со скрещенными на груди руками и, выслушивая все хитросплетения истории, потрясала головой от удивления ровно столько же времени, сколько потратила и на окраску волос клиентки. Другая посетительница была утомлена приготовлениями к свадьбе. Она просто не знала, как ей все организовать, а Джимми был конечно же никуда негоден. Я уж было увлекся историей о чьей-то сестре, но тут раздался рев сирен.

Через зеркальные витрины салона было видно, что люди на улицах застыли и на тротуар въехали полицейские машины. Пока мы все еще недоумевали, что происходит, дверь открыл офицер полиции и, облокотившись на дверной проем, произнес:

– У нас есть подозрение, что здесь заложена бомба. Необходимо, чтобы все немедленно эвакуировались. Если вы видели подозрительных людей или странные свертки, пожалуйста, дайте нам знать.

Он оторвался от дверного проема и ринулся в соседний магазинчик. В парикмахерской воцарилась тишина: пало тихое подозрение на всех и вся. Громкоговоритель снаружи принялся повторять такое же послание, что и речь офицера, и все мы приступили к решительным действиям. Всем немедленно захотелось пожаловаться – как можно быстрее и наперебой. Все вздыхали, неодобрительно восклицали и стонали по поводу того, что кому-то понадобилось заложить бомбу именно тут и именно сейчас. «Вот безобразие! И что, нам придется встать и тащиться куда-то по улице, когда прически и наполовину не закончены? Будь они прокляты, а может, тревога ложная?»

Женщина, которой уже окрасили корни волос, принялась ныть, что процесс прервали такой банальностью, как бомба, что было явно нелепо. А я должен был встречаться с Джорджиной Най, причем до встречи оставалось меньше двадцати пяти минут. Я не мог заявиться в гостиничный номер Джорджины Най с остриженной наполовину головой – я бы выглядел, как сбежавший из психушки.

– Разве мы не можем быстренько закончить? – молил я парикмахершу, уже натягивавшую пальто.

– Что?

– Разве вы не можете закончить стрижку до того, как мы уйдем отсюда?

– Вы что, не поняли: заложена бомба.

– Да, да, я знаю. Но вы, ну… посмотрите на мои волосы.

– Таня, идем же, – позвала ее стоявшая в дверях пожилая женщина, по моим предположениям, владелица салона.

– Я иду. Молодой человек хотел убедить меня, чтобы я осталась и закончила его стрижку.

Владелица покосилась на меня.

– Что у него? Стрижка на сухие волосы?

– Да, – кивнула Таня. – Я хотела сделать подлиннее на макушке.

– Хмм, тут главное не перестараться. У него не такие густые волосы.

– Понятно.

– Ну, пойдем же, пока нас не убили!

Я выскочил на улицу, застыв в дверном проеме, оказавшись ни там ни сям, и умоляюще кричал им вслед:

– Может, возьмете ножницы?

Но они спешили вверх по улице и не отвечали. Я на всех парусах метнулся за ними. Надеясь, что не все потеряно, и желая сохранить атмосферу парикмахерской, я решил оставить полиэтиленовый фартук. Пока я бежал, он шлепал меня по бокам: я был похож на Бэтмена с неудачной прической и в накидке задом наперед.

– Мы могли бы отойти на безопасное расстояние, чтобы вы закончили стрижку.

– Сожалею, – сказала владелица, даже не взглянув на меня, – но не могу позволить, чтобы Таня стригла клиента на улице, наша страховка не сможет покрыть такие расходы.

– Какая еще страховка? Это всего лишь стрижка. Ничего не может случиться… ну, разве что бомба взорвется.

– А что, если Таня отхватит вам ухо?

– А что, это вероятно?

– Как знать… Она делает последние штрихи, вдруг взрывается бомба… вас ударяет взрывной волной… – все еще не поворачиваясь ко мне лицом, парикмахерша дотронулась рукой до уха и резко отвела ее, иллюстрируя, как ушная раковина разрывается ножницами.

– Я подпишу документ, что не имею претензий.

– Фффи, – сплюнула хозяйка, – не первый раз такое слышу.

– Ну… эээ… ааа… хорошо! Да, тогда мы вот как поступим… Я сбегаю в ближайший магазин, куплю ножницы и пару зеркал, так? Я поставлю зеркала и сам себя подстригу – следуя вашим указаниям. Вы просто будете говорить мне, что делать. Согласны? Ну, пожалуйста?

Хозяйка и Таня переглянулись и покачали головами. Словно я был полным идиотом. Они даже и не думали идти на уступки.

Вот дерьмо вонючее, и что мне теперь делать? Я глянул на часы. Мать твою! Мой разум кружился белкой в колесе, я вспоминал, где поблизости есть еще парикмахерская. Где? Где? Где же? А! Вон где! Приличное расстояние пешком, но я вполне мог успеть как раз вовремя: вполне можно спасти голову и добраться в гостиницу Джорджи в назначенное время, если бежать быстро-быстро.

Я продирался сквозь небольшую толпу, стоящую в ожидании дальнейшего развития событий: либо люди вернутся на работу, либо бомба разорвется у них на глазах. Как только я пробрался сквозь ряды, вся надежда была на собственные ноги. Я помчался по улицам Эдинбурга. Чертов Эдинбург, почему не додумались построить город на равнине? Да и не только в том дело, что местность неровная, куда бы вы ни направились, кажется, что вы все время двигаетесь в гору. Наверное, город строили по эскизам Эшера. Подпрыгивая и выделывая ногами кренделя, я скакал по тротуарам между прохожими, которые, казалось, готовы были пройти лишние километры, чтобы попутаться у меня под ногами.

Еще несколько вдохов-выдохов, и я бы выплюнул на тротуар свои легкие. После пяти минут бега я навалился на дверь салона, бывшего моим последним шансом. Покачиваясь, ввалился внутрь и неуклюже прошлепал к стойке администратора. У девушки за стойкой перекосилось от испуга лицо, его выражение говорило: «Хорошо, хорошо, возьмите все, что в кассе, только не делайте мне больно».

– Нужна… стрижка… прямо… срочно…

Администраторша прикусила губу.

– Боюсь, у нас все мастера заняты… Я могу найти для вас время… ммм… в пятницу днем.

Я посмотрел на нее разбивающим сердце взглядом и оживленно ткнул пальцем в голову.

– …Срочно.

Дверь в небольшую комнатку позади стойки была открыта. Девушка слегка повернула голову в том направлении и, не спуская с меня глаз, позвала:

– Миссис Коннелли? Миссис Коннелли? Тут пришел молодой человек, говорит, что ему нужна стрижка.

– …сро…

– Срочно.

Из комнатки послышался голос, человека не было видно.

– Мы не можем взять его сегодня. Скажи ему, пусть запишется предварительно.

Я умоляюще протянул к администраторше руки.

– Видите ли, он хочет прямо сейчас, миссис Коннелли.

– Прямо сейчас? – вопросил голос с нотками раздражения.

– Да, миссис Коннелли. Прямо сейчас. Знаете… он даже пришел в собственном фартуке.

«Ах-да, а я-то и забыл. Ну что же!»

Тишина, скрип отодвигаемого стула по полу, и в дверях появилась женщина с тонной косметики на лице – больше чем у всех солисток парижского хора. Обозрев меня, она отступила на шаг назад, но потом успокоилась и подошла к стойке.

– Извините, но у нас все занято до пятницы.

К этому времени я уже обрел способность дышать и говорить, так что мог произнести нечто членораздельное.

– Да не могу я, черт побери, ждать до пятницы, – объяснил я. – Мне нужно исправить дело прямо сейчас.

Миссис Коннелли напряглась еще больше.

– Ну, мы ничем вам помочь не можем. Посмотрите – все кресла заняты. Вы же не думаете, что я попрошу встать кого-нибудь, чья стрижка еще не закончена, правильно?

Я использовал каждый мускул на лице, чтобы заверить их, что это будет вполне оправдано с финансовой точки зрения, если мы втроем возьмем вон ту старую кобылу, которой как раз ополаскивают волосы, и выкинем ее на улицу.

– Прошу прощения, – повторила миссис Коннелли, тоном явно давая понять, что это ее последние слова.

Я скривил губы. Через некоторое время из них вырвалось нечто вроде «Вы… да вы…», но злость и отчаяние блокировали мой дар речи. Я яростно фыркал и со всей силы хлопнул ладонью по крышке стойки. Баночка-образец с муссом вздрогнула. Бросив оскорбленный взгляд на обеих теток, я маршем двинулся на выход. Дернул на себя ручку, остановился в проходе и оглядел весь салон.

– Никогда больше… – объявил я, по-ленински выбросив в воздух руку, – …ноги моей здесь не будет! – Эта ошеломляющая новость, как видно, не произвела ни на кого из них впечатления и дух парикмахерш не сломила, но я постоял в этой позе пару секунд, чтобы до всех дошел смысл сказанных слов. После этого схватил свой полиэтиленовый фартук, театрально вскинул его на плечо и выскочил на улицу.

Вот жопа!

Жопа, с хреном и укропом.

Я закатал рукав и посмотрел на часы. Мой желудок провалился в задний проход. Весь разбитый, я устало потащился в сторону гостиницы Джордж, ругая свои едва волокущиеся и шаркающие ноги. Потом я взглянул на вывеску. И остановился.

И помчался изо всех сил в магазин через дорогу.

– Мне нужна шляпа.

– А какого рода шляпы вас интересуют, сэр? – спросил продавец, мужчина средних лет, с невозможно выхолощенным эдинбургским акцентом.

– Любая. Любая шляпа.

– Эээ… шляпа для повседневного использования, для официальной встречи или…

– Послушайте, я встречаюсь с женщиной в гостинице через… о, господи… две минуты, и мне нужна шляпа.

– Понимаю… сэр.

– Уффф… Вы видите мою прическу? Я был в парикмахерской, когда объявили, что в здании заложена бомба. Я бежал как лось через весь город, но у этих гадов не оказалось свободных мест до пятницы, а у меня встреча через две минуты, и мне нужна шляпа. Вы только взгляните на мои волосы, вы видите?

– Да, конечно, – кивнул мужчина. Он окинул взглядом магазин. – Возможно, фетровая шляпа? Классическая, стильная, с оттенком… – он пошевелил, словно пытался что-то поймать в воздухе, большим и указательным пальцами, – …богемности.

– Она прикроет мои уши?

Продавец посмотрел на мое правое ухо, затем на левое, его глаза оказались явно на разных уровнях, когда он сравнивал длину моих кудрей.

– Хммм… может быть, вот это? – сказал он, элегантно расплетая пальцы и указывая на большую корзину около кассы. – Насколько мне известно, изначально их прислали нам как шапочки для катания на сноуборде, но в последнее время они очень популярны среди молодых людей.

Я встал, уставившись в корзину.

– Довольно теплые, конечно же, – продолжил он, – легкие, хорошо стираются… и скрадывают уши целиком.

– Сколько?

– Двадцать девять фунтов и девяносто девять пенсов.

– Тридцать фунтов за какую-то шерстянку?

– Это не шерсть, сэр: это стопроцентный полиэстер.

– Я… нуда неважно… Я возьму.

– Отлично. Какой вы предпочтете цвет? «Солнечный оранжевый» или «пронзительный лиловый»?

– Они одинаково стоят?

– Совершенно одинаково, сэр. Это всего лишь вопрос личных предпочтений.

– А что вы посоветуете?

– Ну, в оранжевом есть энергия, жизненная сила. Наверное, она как раз подойдет для встречи с юной леди.

– Это… послушайте, она – актриса, я – писатель, и встреча у нас чисто деловая.

– А, тогда лиловая, – заключил продавец глубокомысленно.

Я начал раскопки в корзине.

– Они одного размера и подходят каждому, сэр.

Я вытащил сноубордическую шапку вопиюще лилового цвета, какие особенно популярны среди молодых людей, и напялил ее на голову поверх ушей.

– Как я выгляжу? – спросил я.

– Подходит и для давосской лыжни, и для прогулки вдоль «Королевской Мили», сэр.

Я побоялся хоть на секунду увидеть себя в зеркало: быстро сунул ему деньги и кинулся со всех ног к гостинице Джордж. Остановился только раз: чтобы выбросить в урну парикмахерский фартук, что сделал исключительной яростью.

– Ха.

– Что? – спросил я.

– О… ничего, – ответила Джордж, распахивая дверь, чтобы впустить меня внутрь. – Пожалуйста, входи.

– Прости, я немного опоздал. Полицейские объявили, что, возможно, заложена бомба, поэтому на улицах были пробки.

– Да, Партия Освобождения Животных, об этом упоминали по радио.

– Так вот кто это? – спросил я. – ПОЖ? Тварюги. Завтра проведу весь день в парке – буду пинать белок, скидывая их ногами в пруд.

Джордж остановилась в роскошном номере в шикарной гостинице: такое ощущение, что находишься в викторианской художественной мастерской. Впрочем, неверное определение. Ощущение такое, словно вы на съемочной площадке, декорированной под викторианскую художественную мастерскую. Несмотря на то что письменный стол выглядел антиквариатом, не сомневаюсь, что он – подделка: слишком рафинирован, слишком правильно поставлен. Комнату вылизывали после каждого гостя, чтобы она выглядела свежей и непорочной для следующего посетителя. В итоге атмосфера была стерильной, а комната – необжитой и нелюбимой.

– Может быть, снимешь пальто? И шапку?

– Я… эээ… нет… спасибо. Боюсь, у меня начинается озноб.

– Правда?

– Да… брррр… – Я обхватил себя руками, растирая кожу и используя все средства, чтобы продемонстрировать сказанное. В комнате было градусов двадцать пять, Джорджи была босиком, в одной футболке и обрезанных до шорт джинсах.

Она шагнула вперед и положила руку мне на лоб. Рука на лбу была прохладной, поэтому волоски у меня на шее зашевелились при ее прикосновении.

– Ничего себе, да ты горишь. У тебя, наверное, жар.

– Ну, теперь у меня не жар, а эрекция…

Да. Именно это я и сказал. Отлично. Я бы хотел думать, что слова вылетели неизвестно откуда: выскочили сами по себе после того, как инопланетяне и ведьмы имплантировали эту мысль мне в голову.

Но пугающей правдой было то, что родились они в результате долгой внутренней борьбы. Может быть, не такой долгой, если мерить скучным тиканьем часов, но в моем мозгу прошло около миллиона лет, пока я принимал решение, сказать их вслух или нет. Джорджи медленно подошла ко мне и положила руку на лоб. Ее прикосновение было настолько стремительным, что скорее походило на нежный шлепок, но я прочувствовал его так, словно он проходил в несколько этапов. Я ощутил кончики ее пальцев, они на секунду остановились, затем рука развернулась таким образом, что вся ее ладонь легла на мой лоб. Ладонь замерла там на некоторое время, но потом я почувствовал, как она переместилась чуть в сторону, словно измеряла температуру уже в другой части лба – для сравнения. Потом рука мягко оторвалась ото лба, кончики пальцев дотронулись до него первыми и оторвались последними: они словно прошлись по коже, сдвигаясь чуть в сторону лица, прежде чем полностью потерять с ним контакт. Именно в этот момент я почувствовал уплотнение в районе паха. Посмотрел на Джорджи и был очень обеспокоен тем, что всего-то несколькими сантиметрами ниже наших встретившихся взглядов мой пенис рвется на свободу. Я не смел опустить глаз, чтобы оценить размеры возникшей проблемы, в ужасе, что глаза Джорджи инстинктивно последуют за моим взглядом, но по ощущениям речь шла о длине и плотности микрофонной стойки: если бы я быстро развернулся, то уж точно выдал бы себя, одним движением смахнув со стола всякую мелочь. Я мог и просто сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести себя так, словно все в порядке вещей, пока мне не пришлось бы ходить, сидеть или стоять ровно. Или попробовать сделать происходящее менее заметным и ужасным, например, крикнуть: «Посмотри-ка туда!», и пока взгляд Джорджи блуждал бы где-то вдалеке, я мог бы вступить в бой с собственным членом и заставить его принять более удобное положение. Но я тут же отказался от этой мысли: а если бы она уже перевела взгляд на меня и обнаружила, что я занят неизвестно чем? Или я мог бы разрубить все узлы, заявив о ней прямо. Иногда это самое лучшее, не так ли? Если вы появляетесь на деловой встрече с пятном на галстуке, нельзя сделать вид, что его нет, а все старания спрятать неряшливость зачастую только ухудшают ситуацию. Поэтому лучше всего сказать: «Внимание! Смотрите, я только что посадил пятно на галстуке». Признайтесь, покажите, что для вас проблемы не существует, и все забудут о ней и будут жить дальше. Так что, вы понимаете, я все взвесил прежде, чем открыл рот и обратился к Джорджине Най в ее гостиничном номере:

– Ну, теперь у меня эрекция…

Ее глаза расширились, а на лице было смешанное чувство удивления с чем-то вроде «О! Поздравляю! Я так рада за тебя!».

– …Ха-ха-ха, – добавил я в надежде на то, что, ну… господи, не знаю на что, ну, чтобы уберечь себя от того, чтобы она не закричала во всю глотку и не стала хлестать меня по лицу телефонным шнуром. Я надеялся, что мое «ха-ха-ха» поможет нам найти альтернативу такому поведению.

Внезапно на лице Джорджи появилась насмешливая улыбка.

– Прости, – пожал я плечами.

Она улыбнулась, на этот раз – ослепительно.

Однако мы все еще смотрели друг на друга. Не отводя взгляда, я всего лишь старался избежать того, что она опустит глаза и посмотрит туда, даже хотя бы на долю секунды. Моргни я, и наша связь могла бы оборваться. Будто я вел психологический бой с медведем. Наконец напряжение спало, и она уже было направилась в сторону дивана. Но – эх! – вот оно! Уже на повороте она опустила вниз глаза и быстро оглядела мое хозяйство. Мои плечи безжизненно ссутулились, такой позор! Но что еще хуже, подглядев за происходящим у меня в штанах, она слегка хрюкнула, подавляя смех. Вот так незадача: то паника, что она углядит мою внушительную плоть, а как только это происходит, она издает хрюкающий смешок, тем самым демонстрируя, что мой дух вот-вот будет сломлен. В ту же секунду, как мои уши приняли сигнал, мой пенис сник, он уменьшался поразительно быстро. Чуду подобно, что он не издавал свистящий писк сдувающегося воздушного шарика.

Джорджи уселась на диван, подогнув под себя одну ногу.

– Да… – сказала она.

– Да. – Я второпях осмотрел комнату. Было невозможно усесться на диван рядом с ней после тех знаков, что только что подавали мои гениталии, так что я схватил стоявший за письменным столом деревянный стул и поставил его прямо напротив того места, где сидела Джорджи. Она стиснула губы, пока я волочил стул, и изо всех сил старалась сдержать улыбку. Нас разделял кофейный столик, именно на него я и поставил диктофон.

– …Ну, ты готова?

– Конечно. Ты что-нибудь хочешь до того, как мы начнем?

– В смысле?

– Ты хочешь что-нибудь? Попросить, чтобы принесли кофе, или чай, или что-нибудь еще…? До того, как мы начнем?

– А, нет, спасибо. Я в порядке.

– Парацетамол, может быть?

– Что, извини?

– Ну такое лекарство. Это жаропонижающее.

– Нет, нет, все в порядке, но все равно спасибо. – Я провел рукой по лбу, чтобы вытереть испарину, и этот жест напомнил о том, что на мне сноубордическая шапочка пронзительно лилового цвета (вот так козырь) и надета она была поверх прически под названием «на временной реконструкции» (вот так).

Пытаясь спрятаться за профессионализм, я сразу засыпал ее вопросами, что возникли у меня с первого момента работы над книгой. Она с готовностью отвечала на них и даже предоставила мне массу дополнительного материала. Все биографические сведения были мне уже известны, так что Джорджи рассказала несколько действительно смешных историй и несколько закулисных сюжетов из гламурного мира шоу-бизнеса. Они вполне пригодятся для книги, надеюсь, мне удастся подделать доверительный тон, чтобы все это предстало настоящими исповедями.

Мы проговорили несколько часов. Джорджи выкурила полпачки сигарет, и порой я забывал не только то, что на мне эта дурацкая шапка, но и что я опрашиваю ее для книги: казалось, мы просто беседуем. Она интересовалась моей жизнью, писательством и издательским делом, и могло пройти четверть часа до того, как я вдруг осознавал, что не она рассказывает мне историю свой жизни, а я ей. На это не стоило тратить диктофонную пленку, я и так знал свою жизнь от и до и понимал, что книги из нее не получится. Именно из-за пленок, кстати, нам и пришлось прерваться. Когда закончилась последняя, что была у меня с собой, нашей беседе пришел конец. Во мне поднялась волна легкого раздражения, примерно такое чувство бывает в школе на письменном экзамене, когда объявляют: «А теперь все положили ручки на стол и сдали тетради». Удивительно, что именно тогда осознаешь, о чем должен был написать, и в голове появляется туча невысказанных мыслей.

Я взял диктофон со стола и щелкнул по нему.

– Ну, что же, пожалуй, на этом закончим.

– Как-то грустно даже, правда?

– Почему?

– Оказывается, всю мою жизнь можно уместить на нескольких пленках.

– Господи, нет, конечно. Во-первых, это не вся твоя жизнь. Это всего лишь та часть жизни, что…

– Пригодна для печати?

– Именно. Во-вторых, тебе всего лишь тридцать. И, наконец, должен тебе сказать, что доведись мне рассказать о всей своей жизни, она уместилась бы в сообщение на твоем автоответчике.

– Ха, никогда не поверю в это.

– Честное слово. В общем-то, самое интересное, что произошло в моей жизни, – это знакомство с тобой. – Я предполагал, что это прозвучит мягко и скромно, но, сказав вслух, осознал, что звучит это подобострастно, а если вдуматься, то даже немного оскорбительно.

– Спасибо, – ответила Джорджи с улыбкой. Очевидно, она еще явно не дошла до «оскорбительной» стадии. Но, ясное дело, она проснется ночью несколько дней спустя и прошепчет: «Вот придурок».

Я собрал записи со стола, пока Джорджи тушила в пепельнице сигарету, вкручивая ее просто насмерть. Мы поднялись, оба изобразили потягивания и отправились к выходу. Она открыла передо мной дверь, я вышел в коридор и повернулся, чтобы попрощаться.

– Как я говорил, у меня есть несколько готовых отрывков для чтения, просто чтобы ты имела представление. Я вышлю их твоему агенту, и если тебе что-то не понравится, сообщи мне, и я перепишу.

– Хорошо, – согласилась она, стоя в дверном проеме и опершись щекой о косяк.

– И чем скорее у меня будут фотографии, тем лучше, – напомнил я.

– Как только вернусь в Лондон после съемок, так что надеюсь, ты получишь их до выходных.

– Отлично.

Джорджи улыбнулась. Мы оба явственно распознали некий четкий сигнал, обозначающий конец нашей встречи, и она уже должна была закрыть дверь, а я – уйти, чтобы прощание не затянулось, стесняя нас обоих, но, как выяснилось, это было сделать довольно сложно.

– Ну, счастливо тогда, – сказал я.

– Да, пока, – эхом отозвалась она, но не сдвинулась ни на миллиметр.

– Возможно, мы увидимся снова. Чтобы обсудить черновой вариант и…

Не отвечая, она переступила порог и придвинулась ближе ко мне. Подняла руку и приложила к моему лбу.

– Жар чуть спал… это хорошо.

Я что-то ответил, неведомо что. Это определенно нельзя было назвать членораздельной речью.

– Счастливо. И обещай мне дома сразу лечь в постель, – сказала Джорджи, закрывая дверь. Она смотрела на меня через уменьшающуюся щелку, не отрывая глаз, пока дверь не закрылась.

Я замер на мгновение, потом развернулся и направился к лифту. Я решил спуститься по лестнице, но подумал, что на лифте будет проще. С моей-то эрекцией.

III

Эй вы, я знаю, что вы себе там возомнили, так что пора вмешаться – скоренько – и растолковать вам кое-что. Мне и видеть вас не надо, я и так знаю, что вы сидите и все, как один, киваете головами: «Да, понятно, что тут происходит» и начинаете достраивать все в воображении, а этого делать как раз не нужно. Пора остановиться. Я не знаю, что там Джорджи имела в виду, упоминая психолога, но я знаю наверняка, что каждый из вас изнутри уверен в том, что мог бы им быть: вам только дай друг друга поанализировать. Так что если я не встряну прямо сейчас, вы начнете пороть чушь, типа «это значит то», «он поступает так, потому что она делает то-то», решите, что все это связано с «нереализованными потребностями» и «неверным представлением о себе», дойдете до предположений вроде «стол символизирует его мать» и еще черт те чего. Неизвестно, во что вы поверите в итоге. Так что, до того как вы начнете свои рассуждения, я скажу вам только одно слово, ладненько? Так вот оно… Моноамины. Поняли? Моноамины.

Я объясню подробности позже, сейчас еще не время. Но я хочу, чтобы вы были собраны, слышите меня? Я хочу, чтобы вы придерживались моего хода мыслей, и если вдруг почувствуете, что залезаете в путаные дебри теоретизирования, просто скажите себе: «Моноамины», и вы вернетесь на исходные рельсы. Пожалуйста, попробуйте так поступить ради меня! Ну… по крайней мере постарайтесь, ладно?

Глава 6

– Это ты, Том? – вопросила Сара из кухни, когда я вошел через парадную дверь.

– Нет, убийца с топором. Проходил мимо и заглянул.

Она вышла в коридор, в руках у нее была миска с подозрительным содержимым: желе из лайма с тунцом. Сара остановилась и оглядела меня.

– Ты поздно вернулся.

Я вздохнул.

– Да, прости, зацепился в городе, – сказал я, снимая шапку и откидывая в сторону. – Сначала полиция предупредила о заложенной ПОЖ бомбе…

– О, господи прости! – вскрикнула Сара, глядя на меня и светясь от изумления. – Партия Освобождения Животных разбомбила твои волосы! – Она подошла ко мне и потрепала макушку.

– Я был в парикмахерской, как раз когда полиция всех эвакуировала, – промямлил я.

– Ох, бедный мой, а власти клялись нам, что подобные вещи в прошлом.

– Завтра пойду в парикмахерскую, надеюсь, там исправят положение.

Сара, все еще поглаживая меня по волосам, сморщила нос.

– От тебя пахнет табаком… Ты с Эми встречался?

– Ну да.

Странно. Не знаю, зачем я так ответил?

– Обсуждали книгу Джорджины Най?

– Да. Нужно было уточнить детали контракта – мелочи, но ты же знаешь, как долго тянутся такие вещи. Я провел с ней весь день, мы проверяли конечный вариант.

Сара отстраненно кивнула, в последний раз взъерошила мои волосы и отправилась в гостиную.

– В холодильнике еда, если хочешь, – сказала она, удаляясь.

– Нет, спасибо, – ответил я. – Я сыт.

Эми не выдыхала дым, пока он не обрел во рту желаемую форму, затем положила зажигалку на пачку сигарет на столе.

– Он порядочный мудиль, даже по высоким мудильным стандартам лондонских агентов, – сказала она, качая головой. – Словно общаешься с торгашами, продающими фрукты на рынке в Ист-Энде. Несмотря на то что он литературный агент, даже несмотря на то что он из мира шоу-бизнеса, Пол Дуган не просто «классический кокни-парень», но он, кажется, еще и гордится этим.

Говоря последнюю фразу, Эми попыталась изобразить акцент, какой услышишь на рыночных площадях Лондона, на самых окраинах.

Я позвонил ей накануне вечером и спросил, можем ли мы встретиться в пабе во время обеда, объяснив, что хочу обсудить книжные дела. Конечно, мне важно было встретиться и по делам, но больше всего я хотел стереть ложь, ту совершенно бесполезную ложь, которую мне взбрело в голову ляпнуть Саре. Я думал, что сотру ее, на самом деле встретившись с Эми. Ладно, пусть я не встречался с Эми, когда сказал об этом Саре, зато встреча произошла на следующий день и таким образом изменила явную ложь на тривиальное расхождение хронологических подробностей, ведь такое возможно, не правда ли? В среду? В четверг? Какая разница.

– То есть, ему не понравилось наше предложение о десяти процентах предоплаты?

– Ну, он провернул такую тему: притворился, что идея настолько невообразимая, что он находит ее даже забавной. И расхохотался в ответ на мои слова.

– Урод.

– Совершенно верно. Сказал, что у него в мыслях скорее семь процентов.

– И что ты на это ответила?

– Громко рассмеялась в ответ.

– Вот молодец!

– А потом поинтересовалась, как ему кажется, сколько они продадут книг? Дуган – мастер блефовать, но тут он просто превзошел себя: вместо того чтобы сказать хоть нечто, отдаленно напоминающее правду, он со слезами на глазах выдал, что предположительно не более семидесяти пяти тысяч.

– Ерунда какая!

– Абсолютная ерунда, верно. Но вот тут я его и поймала. Говорю: хорошо, мы согласны на семь процентов… но если получится книга, способная привлечь гораздо более широкую аудиторию, превосходящую все ваши ожидания, и вы продадите, скажем, тысяч двести, тогда мы получим тринадцать процентов. «Безусловно, Пол, – заявила ему я, – безусловно, такой хит стоит дополнительных денег».

– А он что?

– Обосрался, самым очевидным образом.

– И что дальше?

– Он начинает рассказывать мне длинную историю о всяких мудилах, да уж, с такими даже мне не удалось бы провернуть дельце. В итоге мы останавливаемся на девяти процентах, но – «Я просто в агонии, – моя мать-старушка будет вынуждена продавать спички на улице зимой, воистину», короче – одиннадцать, если мы выйдем на тираж боле двухсот тысяч.

Я нервно поелозил влажным дном пивной кружки по столу.

– А у нас получится?

– С Джорджиной Най? О, да… легко. От ее популярности будет пар валить, и от «М amp;К» тоже. Ты выдашь отличное чтиво – интересное и смешное, то, что понравится каждому, и за год мы выйдем, по меньшей мере, на двести тысяч копий. А если не получится, то мы вернемся сюда год спустя, и я просто урою тебя, прямо на этом столе, на глазах всего паба.

– Единственный агент в Эдинбурге, кто способен вписать подобный пункт в контракт. Эми, ты неподражаема!

– Ясное дело, сукин сын.

Она яростно затушила сигарету и откинулась на спинку стула.

– Да, всплыла еще одна вещь во время нашей беседы с Полом, – проговорила она, наклонившись вперед и зажигая очередную сигарету. – «М amp;К» устраивают распродажу в книжной сети в Лондоне в конце июля. Они попросили Най приехать, но она будет в Америке. Она предложила, чтобы за нее это сделал ты, так что Пол спрашивает твоего согласия.

– А ему не приходит в голову, что ничего хуже и выдумать нельзя? Я представляю лица людей, ожидающих Джорджину Най, когда вместо нее появлюсь я. И мне придется тащиться в Лондон, потом возвращаться, чтобы провести целый вечер, рассыпаясь в любезностях неизвестно перед кем.

– О, да им, похоже, до лампочки, будет там знаменитость или нет. Все они – из отделов продаж и маркетинга, выдохлись давным-давно. К тому же Пол добавил, что ты просто идеальная кандидатура для того, чтобы разъяснить им, как лучше продавать книгу. Тебе же известно ее содержание лучше любого из них. К тому же тебе оплатят гостиницу и проезд.

– А ты бы согласилась на моем месте?

– Ты шутишь, нет, конечно, что за бред?!

– Вот и я склонен с тобой согласиться.

– Хорошо. Я свяжусь с Полом позже и скажу, что мы очень польщены, что они выбрали тебя для этой роли, и ты постараешься сделать все, что в твоих силах, чтобы книга стала по-настоящему успешным проектом, но не пошли бы они оба в задницу, пусть сдохнут, подонки.

– Спасибо.

– He стоит, такая у меня работа.

Она отхлебнула из бокала, одновременно умудряясь заглатывать вино и выпускать носом сигаретный дым, – довольно впечатляющее зрелище. Я отбивал по столу костяшками пальцев ритм мелодии, доносившейся из музыкального автомата, и позвякивал ногтем по стеклу бокала некоторое время, пока Эми не закончила свой трюк.

– Ну вот, – сказала она, еще раз откинувшись на стуле, – я продержалась сколько смогла. Что у тебя за идиотская шляпа на голове?

– А… проблемы с прической – решу их позже.

Сара работала по субботам. И у нее было довольно много работы – это был самый напряженный день в магазине, – поэтому она ненавидела субботы.

Я слышал, как она исполняет Симфонию Раздражения, бурча себе под нос и хлопая дверками шкафчиков. Ворчание продолжалось, пока она не ушла на работу. Мой рабочий режим, отличающийся жесткой дисциплиной, явно не подразумевал работу по субботам, хотел я того или нет. Поэтому я вылеживался в постели до десяти тридцати, опять-таки хотел я того или нет. На свете нет большей радости, чем просыпаться утром в субботу и осознавать, что можно продолжать валяться в постели. И я не собирался отказываться от такого удовольствия, потому что я был сам себе начальник, не обязан был пахать с девяти до шести и мог, в принципе, валяться в постели хоть с утра до ночи. Над удовольствиями тоже приходится работать, понимаете, вкладывать в них силы. Если вы потратили три часа на дорогу до парка развлечений и заплатили двадцать фунтов за вход, то просто обязаны прокатиться на всех аттракционах. И неважно, холодно вам или вы устали, особенно от очередей, отстояв в каждой из них по сорок пять минут, или голова ваша раскалывается от боли, которая явно не пройдет от того, что вас засадят в какую-то клетку и будут вертеть вверх ногами на скорости шестьдесят километров в час. Нет, раз уж вы тут оказались, придется отрываться по полной, нравится вам это или нет. Так что я распластался в кровати и покорно уставился на часы, стрелка которых медленно подбиралась к десяти тридцати. Когда она наконец доползла до нужной точки, я встал, и мне не пришлось мучиться угрызениями совести оттого, что я поддался минутной слабости и урезал свое еженедельное субботнее валянье в постели.

Я вразвалку прошел на кухню, у входной двери поднял с пола доставленную утром почту. Три письма тут же отправил в мусорную корзину, даже не открывая их. Не возникало ни малейшего сомнения, что это просто какая-то рекламная ерунда, все признаки были налицо. Два письма сообщали, что я что-то выиграл, а третье гласило: «Срочно откройте: важные документы – время не терпит». Четвертое оказалось пухлым конвертом. Я включил чайник и занялся отдиранием огромного количества скотча, которым была обмотана посылка. Внутри была короткая записка: «Надеюсь, пригодится. Дай мне знать, если потребуется что-то еще. С любовью, Джорджи» и десяток фотографий. Две-три были общими – фотографии на вечеринках, где Джорджи болтает с главными мировыми звездами, но они все равно пригодятся для книги. Остальные – семейные. Она была некрасивым ребенком.

Не знаю, до скольких лет она была уродцем. Но ее превращение в знакомую Джорджину Най, до невозможности привлекательную, началось лет с восьми-девяти. На одном снимке она на пикнике с родителями и братьями-сестрами, на другом позирует с беззубой улыбкой рядом с тортом в день рождения. На этих фотографиях уже видны ее ниспадающие каскадом густые черные волосы, а в детской мордашке уже различимы задатки шикарной взрослой внешности. На обратной стороне каждого фото Джорджи оставила мне краткие пометки. Она просто обожала это платье и отказывалась его снимать даже перед сном, так что каждую ночь матери приходилось ждать, пока она уснет, и снимать его со спящей девочки. Пса звали Снежок (он был совершенно черным, так что в семье Най кто-то явно обладал особым чувством юмора), его задавил «хилман авенджер» сразу после того, как семья перебралась в Ковентри. Для юной, только что переселившейся в Ковентри Джорджины эта марка машины приобрела дьявольское значение. По ее словам, она вздохнула с облегчением, узнав, что модель сняли с производства в 1981 году. Рождественскую фотографию сделал ее брат «Полароидом», полученным в подарок. Позже они с сестрой обнаружили ворох разорванных засвеченных фотографий в мусорном ведре. По злополучному негативу они догадались, что за штучка была его подружка. Когда он все-таки умудрился уничтожить все улики, они успели изрядно поиздеваться над ним, используя ее фотографии в течение полутора лет. До сих пор они с сестрой при встрече вспоминают об этом случае с громким смехом. На другой фотографии Джорджи на пляже. Ей явно больше четырех, и она уже не строит песочные замки пластмассовым совочком. А здесь Джорджи лет девятнадцать, она выбегает из моря в сплошном черном купальнике. Ее ноги и руки блестят от воды, на лице переливаются морские капельки, а мокрые волосы облепляют торс, словно липкая глянцевитая смола. Может быть, она упала, а может быть, опрометчиво прыгнула в воду. Что бы ни случилось, казалось, она бежит мне навстречу, улыбаясь так, что в душе все перевернулось, так откровенно и счастливо, словно из рекламного ролика «Пепси-колы». Так можно улыбаться, если снимающий тебя человек – твой любовник, и вас ожидает потрясающий секс в гостинице вечером. Я почувствовал волну… ну, наверное, голода, я бы так назвал это ощущение. Так что я приготовил себе тост и налил чашку чаю, а потом прошлепал в гостиную и небрежно бросил конверт с фотографиями на стол.

День рождения Сары приближался, а я не представлял, что ей подарить. В ожидании готовности тоста я перенес ноутбук в гостиную и подключился к Интернету.

Я надкусывал тост, держа его одной рукой, а второй щелкал мышкой, перепрыгивая от одной ссылки к другой в поисках подарка Саре. Два часа спустя я все еще сидел в пижаме и не продвинулся в своих поисках ни на йоту. Зато я просмотрел плохо нарисованные картинки всех персонажей из Симпсонов в самых безумных сексуальных позах. Конечно, куда приятнее сказать, что меня вымотало бесконечное скакание от одного изображения к другому и я отключился от Интернета с измученным вздохом, коря себя за столь бессмысленную трату времени. Но, по правде говоря, я жутко захотел в туалет.

Понимаете, есть несообразность в утопическом видении мира Джона Стюарта Миллса. Он, мечтатель, верил в возможность существования идеального полезного общества, потому что люди, учитывая время и образ мысли, будут предпочитать «духовные наслаждения». Но когда иностранные державы пытаются украсть лучшие умы других государств, они подлавливают их на секс-приманки вместо обещаний хорошей жизни. Потому как люди – всего лишь люди.

Впрочем, вернувшись из туалета, я предпочел одеться и выйти проветриться, вместо того чтобы тотчас вернуться к порномультикам… знаете, чтобы не разочаровывать Д. С. Миллса.

– Мне нужно купить подарок Саре на день рождения, – проныл я в мобильный телефон.

Я шатался по городу, и мне жутко надоело это занятие. Не столько надоело, сколько оно меня раздражало. Меня все больше бесил приближающийся день рождения Сары и она вместе с ним. Как эгоистично! Вместе с Сарой я покупал подарки ее подругам и наверняка знаю, какое ей доставляло удовольствие искать их. Как можно наслаждаться ситуацией, когда у вас еще нет подарка, но он вам определенно нужен? Полная бессмыслица. Вот, например, вы пришли в кинотеатр, но не можете найти там свободного места, и при этом все равно думаете: о как прекрасно, ведь поиск свободного места и есть половина удовольствия! Бред какой-то. А Сара действительно наслаждается отсутствием результата: когда ищет что-то и не может найти. А когда все-таки находит подарок, наступает настоящая эйфория. Она платит деньги, а лицо просто расплывается в улыбке от удовлетворения. Когда я наконец-то нахожу подарок, который обязан купить другу, то кассиру я отплачиваю не чем иным, как злостью и нигилистическим отчаянием: «Ну все, хватит, нашел. Вот что они получат. С меня хватит… все, я куплю эту штуковину… и конец… а если им не нравится, то пошли они куда подальше». Более того, я раздражен тем, что потратил в два раза больше, чем предполагал, а именно так всегда и выходит из-за чувства вины, что я покупаю им какое-то дерьмо. Ну-ка, пойди разберись.

– Так вот, мне нужно сделать Саре подарок на день рождения, – промычал я замогильным голосом в мобильный телефон.

– Хммм… А ты не думал о том, чтобы подарить ей какую-нибудь штучку для спа? – спросила Эми. Как я намекал ранее, за то, что Эми получает десять процентов от всех моих заработков, она выступает в роли моей матери.

– Нет. Какие еще штучки для спа?

– Ну, когда покупаешь дневной сеанс в салоне красоты, где-нибудь за городом.

– А разве это не все равно, что намекнуть, что женщина плохо выглядит? И к тому же в чем смысл-то? Все это можно купить в «Супер-аптеке» всего за пару-тройку фунтов, и если ей хочется принять ванну, она, может принять ванну дома.

– Мне кажется, смысл в том, чтобы отключиться за городом вдали от дома.

– Зачем? Чем плох наш дом?

– Ох… Том. Учти, что я говорю это не потому, что ты англичанин, но ты, правда, совершеннейший, мать твою, тупица.

«Слишком уж жестко», – подумал я. Вообще-то я писатель, как известно. Изо дня в день я размышляю о вещах, причем с разных точек зрения, и мысли мои глубоки: такая у меня работа. Я очень даже, черт возьми, проницателен и чувствителен, и мне никуда от этого не деться, я же писатель!

– Послушай, Эми, просто скажи, что мне делать? До дня рождения Сары осталась всего неделя.

– Удиви ее. Подготовь какой-нибудь большой сюрприз – запряженную лошадьми повозку, новое платье с завернутыми в него туфлями, она может переодеться в них, пока вы едете в ложу на балет, билеты на который ты заказал втайне от нее…

– Если ты собираешься издеваться надо мной, Эми, тогда…

– Я не издеваюсь. Что в этом такого ужасного?

– Балет? Я ненавижу балет, даже и не думай. Даже и не думай, потому что и от Сары я никогда не слышал, чтобы ей нравился балет. Думаю, что она там и не была ни разу.

– Ага!

– Что?

– А то, придурок, что возьми и сделай ей сюрприз.

– А если предположить, а я в этом уверен на все сто, что ей не понравится? Я хочу подарить Саре что-то, что ей подойдет. Я не хочу рисковать и разочаровывать ее.

– Даже если ей жутко не понравится, у нее всегда будет возможность сказать: «Не нравится мне балет», и эти слова будут связаны в ее памяти с прекрасным воспоминанием о том, как она это узнала, как ты сделал ей сюрприз в день рождения, тайком увез на балет.

– Ты что…? «Тайком увез»? Что за черт? Тебе кто-то угрожает, Эми? Тебя связали и держат сейчас, да? Кашляни разок, если это так?

– Знаешь, вообще-то ты сам мне позвонил, а не я тебе.

– Да, но не для того, чтобы выслушивать твои высокохудожественные фантазии. Я никак не ожидал, что ты вдруг, – господи, изо всех моих знакомых! – именно ты вдруг превратишься в миссис Радклифф, саму романтичность! Давай спустимся на землю. Существует миллиард вещей, которые могут не совпасть с таким грандиозным планом. И к тому же Сара – современная женщина, она не хочет, чтобы ее тайно увозили. Ну, то есть, может, она и говорит иногда, что хочет, но лишь на абстрактном уровне. Прекрасная иллюзия, но в реальности не нужная: Саре нравится, когда мы вместе принимаем решения, ей будет не по себе, если я решу все за нее и ей придется следовать моему плану.

– Ты… О господи, тогда просто купи ей платье, понятно? Купи ей платье, на хрен.

– Хорошо. Ты представляешь, какой у нее размер?

Не стоило уделять особого внимания ответам Эми. Судя по всему, переговоры по контракту оказались для нее большим потрясением, чем я предполагал.

Вскоре пошел дождь. Мутный дождичек, который сваливается как проклятие в середине мая и вымачивает до нитки. Воздух сырой, а улицы пахнут мокрой джинсой. Я прошлялся по магазинам, так и не найдя для Сары ничего подходящего. Промокшая одежда прела в тепле, и потом я уже не мог различить, где по мне течет дождевая вода, а где пот. Удрученный и униженный, я сел на автобус и поехал домой.

Как только я вошел в дом, скинул промокшие насквозь шмотки и залез под душ, быстро вымылся и, выходя оттуда, попал в обычную передрягу: одна нога стояла на полу, а другая, что была еще в ванной, неожиданно поскользнулась.

– Боже! Черт! – фу, вовремя остановился, – ох, мороз по коже, – давно не чувствовал себя настолько живым!., черт, а где все полотенца?

Я взял мобильный (да-да, я беру мобильный в ванну, а что тут такого?) и отправился искать чистое полотенце в шкафчике в спальне и быстро обтерся насухо. Увидев свою мокрую, сваленную в кучу одежду на полу спальни и доверху наполненный бак грязного белья, я решил спуститься вниз и загрузить белье в стиральную машину. В надежде, что Сара заметит мой тонкий жест одомашнившегося Принца и зачтет его на следующей неделе, когда я окажусь в полном прогаре с пустыми руками и не подарю ей ничего на день рождения. Шлепая восвояси через кухню, я включил чайник и потопал в столовую, чтобы взять со стола чашку, оставленную там еще утром. Я положил мобильный рядом с ноутбуком. Ах… я, конечно, гол, но вот мобильный, ноутбук, и чай скоро подоспеет: именно такой и была задумана жизнь Человека. «Оставьте себе пустые легкомысленные радости современного общества. Вот все, что мне нужно», – подумал я. Заметив на столе конверт, я вынул из него фотографии, чтобы взглянуть еще разок. Жизнь Джорджи в коробочке. Вспомнилась сцена из фильма, где герой выходит из тюрьмы и получает конверт со всем тем, чем он являлся двадцать лет назад. Ребенок. Девочка. Подросток. Девятнадцатилетняя девушка, выходящая из моря. Я задержался взглядом именно на этой фотографии и присел на кресло. Джорджи была такой… и с годами хуже не стала. Более того…

Я положил фотографию на стол рядом с собой и включил ноутбук. Немного времени мне потребовалось, чтобы найти то, что искал. Просто для сравнения: оказалось, ее ноги на фотографии, где она в прилипшем к телу купальнике, ничем не хуже, чем на той фотографии в Интернете, где она вылезает из машины и видны ее ляжки и трусики. Интересно. Я смотрел поочередно то на одну фотографию, то на другую, размышляя над их особой способностью запечатлевать момент, запечатывать его в янтарь времени. Я думал о том, что будущие поколения без преград смогут понять суть сегодняшних явлений, у них будет возможность подглядеть за нашей жизнью. Мы же не можем заглянуть в прошлое, особенно если говорить о людях, живших до изобретения фотоаппарата. Каким особым был ход моих мыслей, но меня немного раздражало, что развить их далее мне мешал отвлекающий меня и трущийся о живот эрегированный член. Я опустил руку и подвигал его немного, стараясь найти для него менее заметное положение. Но он был непоколебим и коварен и продолжал стоять вертикально. Я не мог проиграть, и его сопротивление только сподвигло меня на то, чтобы удвоить усилия и усмирить его с помощью ручной борьбы.

Довольно быстро эта затея стала началом конца.

Время исчезло. Несмотря на отлетное состояние, я был удивительным образом собран и не потерял способности соображать. Упрямая эрекция просто отказывалась заканчиваться то ли из-за моих умственных усилий, то ли из-за попыток обойтись с ней жестко, по-полицейски и применить технику рукопашного боя – быстрого и решительного. Само собой, оставался единственный способ избавиться от этого упрямого гостя. Как только я осознал это, то начал действовать по плану, воплощая его в жизнь и применив все свои силы и упорство. Безо всяких сомнений, я был довольно близок к намеченной цели, как вдруг зазвонил телефон. Как всегда, я схватил его со стола и ответил. Привычка. Совершенно безумное движение, в котором никоим образом функции мозга не участвуют: вот гротескный пример того, что происходит, когда левая рука не знает, что делает правая.

– Алле, – сказал я. Ну ладно, выдохнул.

– Привет, Том, – ответила Джордж.

О боже! Рой самых стремительных мыслей пронесся в моей голове и спикировал в живот.

– О… Джор… хммм… привет, Джордж. Как твои? Дела?

– Все нормально. Послушай, я звоню по поводу того издательского мероприятия. Понимаешь, я как раз буду в Америке. Я знаю, что ты уже сказал, что тебе неинтересно, но была бы очень тебе благодарна, если бы ты выступил за меня.

– Ммм… Ну я не… – Я рассеянно отметил, что, несмотря на катастрофическую ситуацию, моя рука, как оказалась, все еще орудует там. Она остановилась на долю секунду, когда раздался голос Джордж, но каким-то образом умудрилась не ослабить хватку. И теперь она снова двигалась. Я, конечно, здорово ужаснулся этому факту. Я мог только предположить, что рука продолжает совершать позорные движения исключительно из-за наполнившего меня мятежного возбуждения: неужели можно вытворять такое и тебя не накажут (о господи, прости).

– Я буду у тебя в долгу, – прошептала Джорджи в трубку, одновременно одетая в дьявольский черный купальник и сверкающая божественными белыми трусиками, выходя из машины.

Это было из ряда вон. Я чернил себя. Хоть бы что-нибудь произошло! Конечно, должно же быть какое-то спасение? Печально, но в голове у меня было пусто.

– Да… ну… – ответил я, отвалясь на стуле.

– Ну, пожалуйста, Том. Даваааай… ради меня?

Жуть. Просто застрелиться и не жить.

Просто поразительно, какими скачками способен двигаться человеческий разум. И я не в том смысле, что он стремится к какому-то заключению, но просто как ему удается нестись сквозь тысячи мыслей, рисуя сотни возможностей и складывая калейдоскоп из бессчетного количества вертящихся образов? Если в мире и существовал рекорд по скорости мысли, в этот момент я точно побил его. Я – голый за столом с фотографией Джорджины Най в купальнике, передо мной – ноутбук, на его экране – «личная страница Дэйва: фотки под юбкой», на проводе – сама кинозвезда, в руке – пульсирующий эрегированный член, а у входной двери – голос Сары: «Том? Ты дома?»

– Черт!

– Что? – ответила Джорджи слегка удивленно.

– О господи, черт-черт-черт…

Ну и что дальше? Засунуть фотографию обратно в конверт? Выключить компьютер? Постараться в предсмертном состоянии зажать отвердевший член где-то между ног, чтобы он исчез? Прервать разговор с Джорджи, повесив трубку? Накинуть что-нибудь из одежды? Если ваша девушка уже за дверью и нет никакой возможности успеть сделать все сразу, нужно найти главную улику, в противном случае все ваше алиби рухнет и оставит вас безо всякой надежды на более-менее внятный ответ. Вам просто придется признаться: «Привет! Я сижу в столовой голый и дрочу на Джорджину Най». Вы скажете, что главная улика – эрекция, но пораскиньте мозгами. Если даже у вас все в полном покое, но на столе фотография женщины в купальном костюме, изображение ее трусиков, плюс вы сидите нагишом в столовой: явно Сара что-то заподозрит, она же не дурочка. Если бы у меня была всего лишь эрекция, с которой пора разобраться, я бы, по крайней мере, мог сблефовать: «А! Сара! (широкий театральный жест), я так тебя ждал!»

– Ты в порядке? – спросила Джорджи.

Я грохнул крышкой ноутбука, закрыв его.

– Да! Черт! Черт!

– Том? – вопросительно произнесла Сара. Она определенно слышала мои шебуршания. Или, возможно, до нее донеслось биение моего сердца, колотившегося так оглушительно, что еще один децибел, и из оконных рам вылетят стекла. – Том?

– Да, – ответил я Саре. Я постарался сделать это с обычной интонацией, словно говорящей: «Незачем заходить в столовую – тут нет ничего интересного».

– Что да? – спросила Джорджи.

Я неистово оглядывал комнату в поисках хоть какой-либо одежды. Хоть шаром покати, мать твою! Ну! Хотя кое-что было: чехол от моего мобильного телефона. Думаю, я мог бы напялить его на торчащий член. Входит Сара, а у меня на пенисе болтается чехол с картинками из жизни Симпсонов, тогда я выкрикну: «Та-да!», а потом внезапно скончаюсь от сердечного приступа. Лучшего плана я придумать не мог.

– Ничего, – прошептал я Джорджи. – Послушай, мне нужно идти, я…

Я уже слышал шорох вешалок для верхней одежды у передней двери.

– Том, – прокричала Сара, – со мной Линдси и Бет, я сказала, что мы присмотрим за ними часок, пока Сюзан занята переучетом товара.

Сюзан работает вместе с Сарой в магазине полуфабрикатов. У нее две дочери: Линдси шесть лет, а Бет – четыре года.

Так что мне кранты. Теперь наверняка посадят в тюрьму за развращение малолетних.

– Том? Так… ты выступишь на этом издательском вечере? – спросила Джордж.

– Что? Да, что угодно, да… – В столовой были прозрачные двери. – Как скажешь… Да.

– Здорово! Спасибо!

– Не за что. Мне нужно идти. Пока, любовь моя.

– Ха, как ты меня назвал?

– Просто… Я не… это…

– Все в порядке, – сказала Джорджи со смехом в голосе, – пока! – И повесила трубку.

Теперь пора выбраться через застекленные двери в сад. Я кинулся к дверям. О боже! Тогда я буду разгуливать нагишом по саду и не смогу иначе проникнуть в дом, кроме как голым войти обратно в столовую через те же самые застекленные двери.

Дверь распахнулась. Я нырнул на пол, утягивая со стола фотографии.

К счастью, стол стоял между нами, и меня не сразу можно было разглядеть из дверного проема. Я приподнял голову, чтобы взглянуть, что происходит.

– Привет. Линдси, – поздоровался я. – Привет, Бет, я просто уронил кое-какие бумаги со стола… и их поднимаю.

– Вам…

– Нет!.. Не нужно помогать, спасибо. Почему бы вам, девочки, не пойти в соседнюю комнату? Можете посмотреть кино.

– А какие у вас есть кассеты? – спросила Линдси.

– Ну не знаю, много разных.

– А есть детские фильмы? Мама не разрешает Бет смотреть страшилки, ей потом снятся кошмары.

«Тогда ей намного полезнее будет посмотреть любой фильм в той комнате, нежели случайно заглянуть под этот чертов стол».

– Я точно не знаю, что у нас есть. Возьми Бет и посмотрите сами.

– Хорошо.

– Вы весь мокрый, – сказала Бет.

– Да. А теперь идите, девочки.

Они ушли. А где Сара? Я навострил уши и услышал исходящее из кухни шипение жарящихся котлет. Я в столовой, слева от кухни, где находилась Сара, справа в гостиной были Линдси и Бет. Смогу ли я прокрасться через прихожую наверх по лестнице так, чтобы меня никто не заметил? Если они точно будут сидеть в комнатах, причем за закрытыми дверьми, все будет тип-топ. Я понятия не имел, закрыта ли дверь в комнату Линдси и Бет, но знал наверняка, что дверь на кухню распахнута настежь. Сара ни разу в жизни не закрывала двери, я же, наоборот, фанатично закрывал их за собой и другими, так что ее привычка просто сводила меня с ума. Знать бы, сколько у меня есть времени, чтобы воспользоваться хотя бы этой призрачной надеждой. Нужно решаться, нельзя терять ни минуты. Чтобы было чем прикрыть свое постыдное хозяйство, если случится непоправимое и Линдси и Бет застукают меня, я выключил из розетки ноутбук и прикрыл им пах.

Я не святой, спорить не буду, но всяко не сатана. Я не серийный убийца и не тиран. Я никогда не удирал, украв деньги из пенсионного фонда для вдов военнослужащих, и никогда не отправлял младенцев в детский приют, чтобы похитить наследство. Учитывая все это, будет несправедливо, чтобы в тот самый момент, когда и так забот полон рот, я сжег свои гениталии о жутко горячий пластмассовый корпус ноутбука. Неужели я не заслуживаю снисхождения?

Если вы неожиданно обжигаете гениталии, то произносите: «Черт!», кем бы вы ни были. Как мне удалось рявкнуть это безмолвно, до сих пор не представляю. Уж поверьте мне на слово, боль была адской. Я схватил окаменевший пенис и стиснул его, мое лицо хрустнуло, я закрыл глаза и сжал губы так, что открылись мои стиснутые зубы, и процедил: «Гррррраааа!» – если бы кто-то зашел сиюминутно, им бы предстала живописная картина, и, боюсь, они бы поняли ее не так, как надо. Но, к счастью, никто не зашел, и, несмотря на то что времени было в обрез, я все-таки осмотрел свое тело в поисках следов от ожога. Как бы ни был занят человек, он всегда найдет время проверить, как поживает его бедный пенис, если он обжег его корпусом ноутбука, иначе и думать не стоит. Ожогов видно не было. Судя по судорожной боли, я рассчитывал увидеть на члене отпечатанный серийный номер и вентиляционную решетку в качестве клейма. В полубезумии я размышлял, как потом вразумительно объяснить доктору и Саре, зачем я вытатуировал серийный номер на пенисе? Однако, как водится, при ожоге гениталий болезненные ощущения гипертрофированы, поэтому реально никаких ярких покраснений на теле не оказалось. Но, естественно, к месту приливает кровь. Само собой, там с циркуляцией крови и до этого было все нормально, но теперь казалось, что у пениса появилось собственное сердце. Он покачивался вверх-вниз, отбивая ритм моего учащенного сердцебиения, временами словно поднимая подбородок и желая поздороваться с кем-то мне невидимым: «Привет, как дела?» Приложив старания, я упаковал его под ноутбук, заботливо перевернув корпус, чтобы сейчас задействовать более прохладную поверхность.

Ноутбук сдавил мне пах, я дополз до двери и приоткрыл ее, словно сверток, где может оказаться бомба. Выглянул наружу. Я не видел, что творится в гостиной: она располагалась как раз по соседству, а входная дверь была у той же стенки, так что мне лишь оставалось надеяться, что девочки заняты просмотром видеокассет и не заметят, как по коридору несется взрослый пупсик. Но я вполне мог видеть, что происходит на кухне: она располагалась в самом торце коридора, перпендикулярно столовой. Дверь была нараспашку, и Сара готовила еду. Я прикрыл створку, оставив щелочку шириной в человеческий волос, и наблюдал за ней через отверстие. Стоя у раковины, она нарезала сыр и опускала готовые кусочки в миску с чем-то, что издалека напоминало фруктовый йогурт. Я находился с тылу и был явно вне ее поля зрения. Однако она без сомнения заметила бы краем глаза мои движения, если бы я сделал попытку выскользнуть из комнаты прямо сейчас. Нужно выждать, пока она встанет в более выгодное для моего побега положение.

Внезапно она повернулась и посмотрела прямо на меня. Душа ушла в пятки. Правда-правда, ощущение было таким, словно нечто глубоко в сердце было внезапно высосано: меня затрясло, дыхание перекрыло, конечности стали ватными, словно кто-то нажал кнопку и я выключился.

Сара обмакнула в йогурт ломтик сыра, отправила в рот и поставила тарелку у плиты. Конечно же, она не могла видеть ни меня, ни даже мой широко открытый глаз, выражающий вселенский ужас. Я же обозревал ее вполне отчетливо через узкую щель. Я приказал своим легким снова дышать и с немалой гордостью отметил, что не напрудил на ковер. Сара замурлыкала какую-то мелодию и потянулась к шкафчикам наверху. Она стояла ко мне спиной. Вот мой шанс, и кто знает, повторится ли он? Была не была, ребята!

Прижав к телу ноутбук, словно гарантию безопасности, я рывком отвел дверь, как можно быстрее и тише. Мои скулы были сомкнуты от напряжения, я проскочил в коридор мимо гостиной (дверь приоткрыта, но девочек не было видно), мимо лестничной площадки и пронесся вверх по ступеням.

Никаких воплей позади: я победил.

Я влетел в спальню и накинул на себя первое, что попалось в шкафу. И вот я стоял – неразоблаченный и одетый – и чувствовал себя КОРОЛЕМ ЭТОГО МИРА, мать вашу! Я сжал кулаки и потряс ими в воздухе: «Йес!»

Неспешным шагом я отправился вниз. На кухне Сары уже не было. Она сидела за моим столом с тарелкой йогурта и сыра и с отсутствующим видом рассматривала фотографии Джорджи из кинутого мною там конверта.

– Привет, – сказал я, коротко целуя ее в рыжую макушку.

– Где ты был? Я думала, ты тут.

– Тихо, я ходил писать. Можно?

– Ну да, конечно, просто я не слышала, как ты проходил мимо.

– Я поздоровался, – вздохнул я. – Но ты напевала себе что-то под нос, витая в облаках.

– А, понятно… Это для книги, да?

– Да. Издателям всегда нравятся фото. Картинка стоит тысячи слов и примерно столько же дополнительно проданных копий.

Она перебрала детские снимки и остановилась на фотографии, где Джорджи запечатлена в купальнике.

– Красивая фигура, – сказала она с неподдельным восхищением.

Я наклонился вперед, перегнувшись через плечо Сары, и прищурился, глядя на фото, чтобы создать впечатление, что я как-то не рассматривал снимок до этого.

– Хмм… – пожал я равнодушно плечами, – она не совсем в моем вкусе.

IV

Сожалею, что вам пришлось увидеть такое, правда. Вы – утонченные личности, ну, большенство из вас, и не должны сталкиваться с подобными вещами. Для утешения подумайте о том, каково будет Тому, когда вы все встретитесь на том свете и он узнает, что многие из вас сидели, как в кино, и наблюдали, как он тут хотел по-быстренькому, понимаете?

Конечно, это зона моей ответственности, и я, как зрелый Бог, готов в знак поражения поднять руки и признать свою вину, поэтому и рассказываю вам об этом. Когда я решил провернуть дельце – создание вселенной и все прочие, – я думал, что это всего лишь приятное развлечение. Я все обустрою, и она начнет функционировать… а я буду себе сверху наблюдать – вроде как с интересом, но иногда отвлекаясь и позволяя поразмыслить себе над чем-нибудь занятным. Понимаете меня? Но в любом случае, чтобы процесс пошел, нужно было повозиться с полами, так что надо было и это взять на себя. И в голову бы не пришло, что эта тема станет настолько важной, клянусь вам, никогда бы не подумал. Знаете, вот слышал недавно про Рахмана и Ходжсона. Эти ребята – ученые… А я просто помешан на науке, кстати… Вы смотрите канал «Дискавери»? Это просто класс – обожаю эту штуку. Понимаете, мне без толку знать, что и как функционирует, да и зачем это нужно? Вот хочу, чтобы была акула, и говорю: «Бум – акула!», вот и все, бада-бинг-бада-бум! Я не собираюсь вдаваться в подробности, что за ерунда? Правильно же говорят, дьявольщинка в мелочах?! Ха-ха, «дьявольщинка в мелочах», понимаете шутку-то? Нет-нет, я снова решил вас позабавить: расслабьтесь, нет никакого дьявола. Зачем мне лепить дьявола? Я что, без мозгов, что ли? Но шутка неплохая вышла, как вам? Ну, неважно, просто хочу сказать, что эти ученые изучают всякую ерундистику, исследуют, объясняют, как что функционирует. А я-то: «Ничего себе! Акула. Так вот как я ее сделал… ну, круто». И тут то же самое, эти парни Рахман и Ходжсон – Стэн и Рэй – проводят всякие эксперименты и изучают, могут ли они заставить людей… ну, понимаете… заинтересоваться ботинками. То есть, грубо говоря, они изучают, можно ли сотворить кумира в лаборатории, ясно? Потому что у некоторых уже и так есть фетиш, и нужно попытаться понять, как он возникает, и лучший способ – создать предмет поклонения самостоятельно. Они решили выбрать ботинки в качестве иконы. И не надо задавать вопросов, почему именно ботинки. Может быть, им пришло в голову, что нижнее белье опорочит столь благородное дело, а заставить людей «фанатеть» от газотурбинного двигателя может просто усложнить ситуацию, так что они остановились на ботинках. Да черт с ним, спросите их самих, если вам так интересно: для моего рассказа это значения не имеет. В общем, они этими занялись. Стэн и Рэй проводят эти, ну… вы понимаете… эксперименты со всеми желающими, и в какой-то момент, когда они показывают им картинку ботинок, те приходят в дикий восторг.

Вот и Том проводил тренировки сам с собой. Аутотренинг: он усугублял свое влечение к Джорджи тем, что совмещал рассматривание фотографий с… эээ… стимуляцией. Конечно, он об этом не размышлял и делал это по наитию, но все равно именно этим он и занимался. Возможно, некоторым стоит обратить на это внимание, да? Помните о том, что руки творят, – просто, чтобы избежать крутых виражей, на которые вы не рассчитывали. Но все в порядке. Не будем показывать пальцем: вы же понимаете, о ком речь.

Но и это не первично в моей истории. Самое важное произошло после того, как Стэн и Рэй отработали трюк с ботинками. Понимаете, они получили нужный им результат и вполне счастливы. Они идут в ресторан отметить победу или не знаю, что уж они делают, а потом, – они ведь добрые ребята, – принимаются за очищение своих подопечных. Они собираются избавить участников эксперимента от такого пристрастия, как ботинки, которое они создали исключительно в целях научного исследования. Вот тут-то и собака зарыта. Видите ли… многие вовсе не хотят, чтобы их излечивали. Им все в кайф. Ну, вообразите, как они себя чувствуют. Словно они открыли неведомый третий пол. Теперь они могут провести целый день, стоя перед витриной обувного магазина. Они словно наблюдают за оргией, понимаете? Всего лишь заданная схема действий… но именно в этом и состоит привязанность. Я изобрел влечение просто ради продолжения рода, но, чтобы ничего не сорвалось, я сделал его очень сильным. Таким мощным, что Том готов теребить свое хозяйство в столовой, пока никого нет дома. Настолько сильным, что тем, кто его испытывает, оно кажется не просто воспроизводством, а чем-то ценным и даже мистическим. Труппа ботиночных фетишистов не хочет, чтобы у них отобрали их влечение к мягким стелькам, а вы бы хотели, чтобы у вас отняли желание? Если бы врач сказал вам: «Мы уберем у вас физические влечения, и вам больше не будут мешать ощущения, возникающие, когда вы смотрите на кинозвезд, или певцов, или моделей, или человека на той стороне дороги, вы сможете жить без тревог, эти позывы больше не будут вас беспокоить», согласились бы вы на операцию? Как я уже говорил, отчасти это и моя вина. Я сделал кое-что важным для вас, но вдруг оказывается, что эти вещи важны для вас совершенно иначе, как я и предположить не мог, просто голова идет кругом. Я хотел, чтобы ваши влечения были сильными, но никогда не желал сделать их чем-то особенным.

Мне очень жаль, правда.

Глава 7

– Что Том тебе подарил? – спросила Мэри, жена Хью.

У нас были домашние посиделки в честь дня рождения Сары. Друзья Сары и пара ее наименее опасных родственников выхаживали по дому, держа пошлые пластиковые тарелки с ветчинными рулетами и чипсами в одной руке и бокалы шампанского – в другой. Они расспрашивали друг друга о работе, восклицали: «О, неужели?», а потом замолкали. Сара пригласила разношерстных друзей, я пригласил Хью. Я знал кое-кого из них – моих старых коллег из газеты и тому подобных, но тут не было никого, с кем я регулярно общался или в свою очередь с удовольствием бы пригласил на день рождения своей девушки. Но я был не против, как ни странно. Мне для общения вполне хватило бы Хью и Эми. Хотя Эми все-таки не была мне подругой: она была моим агентом, что одновременно означает чуть больше, чем друг, и чуть меньше. Так что если бы я пригласил Эми на вечеринку, думаю, она почувствована бы себя не в своей тарелке, словно мы переступили некую черту. Она бы ощущала какую-то витающую в воздухе противоестественность, так же почувствовал бы себя мужчина, если бы его жена пригласила на его день рождения своего гинеколога.

Я ожидал, что Хью будет давить на плешь всем гостям, пресекая их попытки беспечного веселья. Но я никак не ожидал, что именно Мэри сразу испортит праздник.

Мы с Сарой пересеклись еще утром. Вообще мы редко ссоримся: Сара полна оптимизма и у нее славный характер, а я просто лентяй, так что, когда возникал конфликт, мы даже не знали, как себя правильно вести. Нам явно не хватало опыта, никто не знал, что говорить, и всегда было непонятно, кто должен начинать речь и, самый финиш, как ссору заканчивать.

Именно с размолвки наше утро и началось. Накануне я сидел над книгой до глубокой ночи и всяко не смог проснуться заранее, чтобы разбудить Сару поцелуем и подносом с завтраком, следуя заведенной в нашем доме традиции. Но Сара твердо была намерена получить то, что ей по праву полагается, так что, вместо того чтобы встать, она все утро напрасно сидела в кровати, причем бог знает сколько. Просто в наивном ожидании моего пробуждения. Мне кажется, она стала разбухать уже тогда. Вообще, я подозреваю, что и глаза открыл именно от того, что Сара наконец потеряла терпение: я точно знаю, что когда очнулся, у меня необъяснимым образом болело ухо, а Сара потирала локоть.

В общем, проснувшись, я встал и выполнил свою обязанность. Я вернулся в спальню с подносом с завтраком и с открыткой. Внутри открытки был неподходящий текст, что еще более распалило Сару, но какой идиот читает текст внутри открытки, перед тем как ее купить? Сара аккуратно поставила открытку на прикроватный столик.

– А подарок? – сказала она, заметив, что я не принес презент на подносе и осматривая комнату в его поисках.

– А, да, – ответил я, вспоминая, что я ей кое-что приготовил. – У меня есть для тебя подарок, но его не завернуть в оберточную бумагу.

Сара распрямилась, сидя на постели, и немного повеселела. Она извивалась от нетерпения.

– А что это?

Я быстро сгонял в свой тайник и вернулся с конвертом.

– Им нельзя воспользоваться немедленно. Но я все-таки приготовил для тебя конверт, чтобы тебе было что открыть сейчас.

Сара взяла, можно сказать, скорее выхватила конверт у меня из рук и изучающе согнула его в руках.

– Это билеты? – предположила она.

– Нет, не совсем, – улыбнулся я в ответ.

– О-о-о… – пропищала она с девичьей непосредственностью. Она разорвала конверт с бешеной радостью и торопливо развернула лежащий внутри лист бумаги.

– Это годовая подписка на журнал «Велоспорт», – сказал я утвердительно.

Она, не отрываясь, смотрела на бумагу.

– Я оформил подписку по Интернету, но распечатал подтверждение заказа, просто чтобы у тебя было что открыть этим утром.

Сара перечитывала распечатку молча и не двигаясь, ну… наверное… раз двенадцать.

Наконец она засунула ее обратно в конверт, положила конверт на прикроватный столик рядом с открыткой и сказала: «Спасибо».

В течение следующих двадцати минут мы и поссорились.

С тех пор ссора так и продолжалась. Мы готовили еду для вечеринки, общаясь прохладно-деловито. «Я помогу тебе порезать сыр, но это вовсе не значит, что ты мне нравишься, понятно?» Пока мы носились по дому туда-сюда в процессе приготовлений, мы ни разу не упустили возможность пройти друг мимо друга молча, не глядя в глаза.

Таков был контекст. Именно в этом контексте Мэри спросила Сару:

– Что тебе Том подарил?

– Подписку на журнал, – ответила она, улыбаясь так, что у всех по коже побежали мурашки.

– О, – сказала Мэри. – Очень мило.

– Да, правда, ты так думаешь?

– Это журнал о велоспорте, – вставил я, защищаясь. – Знаете, Сара ведь очень любит велоспорт. А это американский журнал. Я подписался на него по Интернету.

– О, – сказала Мэри. – Очень мило.

Хью, почуяв неладное, сменил тему. Хотя у Хью, как известно, всего одна тема для обсуждения, явно не способствующая поднятию настроения.

– Двадцать девять исполнилось, да? – сказал он Саре. – У тебя есть еще возможность пожить, в двадцать девять-то. Наверное, ты это еще не осознаешь, наверное, думаешь, что лучшие годы позади, но в реальности у тебя есть, по крайней мере, еще один годик, уж поверь мне.

– Меня нисколько не огорчает, что мне двадцать девять.

– Молодец!

– Джорджине Най тридцать, – сказал я, надеясь поддержать тему, но стоило мне произнести эти слова, как я совершенно забыл, о чем идет речь.

Возникла заминка, после которой Хью добавил:

– Вот именно.

Все вперили взгляды в бокалы с вином, а потом Хью занялся дальнейшим поднятием нашего настроения.

– Конечно, – погрузился он в размышления, – большинство людей думают, что все кончено, как только тебе исполняется тридцать… но это вовсе не правда. Что за глупости? Ваша жизнь не заканчивается, пока вам не исполнится тридцать пять.

– Тридцать пять, о чем ты? Тебе-то тридцать семь, Хью, и ты до сих на ногах, – сказал я.

– О, конечно, вы продолжаете по привычке волочить ноги, но всего лишь в ожидании смерти, честно говоря. После тридцати пяти ваше тело начинает разлагаться, оно несется кубарем в пропасть, причем быстрее, чем вы могли предположить. Вы смотритесь в зеркало и внезапно замечаете, как редеют ваши волосы и просвечивает кожа головы. Жиреете и не можете сбросить жир, что бы вы ни делали, постепенно вы оседаете вниз. Вы можете сутки стоять в душе, хватая себя за обвисшие телеса и поднимая их. Но, едва разжав руку, вы видите, как они опадают грузно и безнадежно, подрагивая, словно желе. – Хью уставился в пол, но взгляд его ни на чем не задержался. – Вы начинаете косить украдкой, носить эластичные пояса, думать о суставах, беспокоиться о питании, засыпать во время вечерних новостей и покрякивать со словами: «Ох… Я слишком долго сидел в одном положении». В тридцать пять все это обнаруживается со столь стремительной скоростью, что вам недосуг осознать, что происходит. Поэтому… – Тут Хью поднял на меня грустные глаза. – Ты когда-нибудь заполнял анкеты? Там есть возрастные категории с графами: «1–7 лет», «7 – 14 лет», «14–21 год», «21–34» и… «35–70». И это последняя категория. Иногда им даже лень смягчить удар, написав цифру 70, иногда там просто «35 и старше», то есть «от 35 и до смерти». 35 – и поехали, – он выкинул вперед руку и посмотрел вдаль, словно метая кегли, – …в бесконечность. Добро пожаловать, станция «35», следующая остановка – могила.

Хью сделал глоток вина, прополоскал им рот, глядя в пол и медленно покачивая головой.

– Ну, – сказала Мэри. – Я, наверное, пойду, возьму что-нибудь поесть, все выглядит таким аппетитным.

– Мммм… да, – сказал я, провожая ее к столу, – приступай, тут все нужно подчистить.

– А с чем бутерброды?

– Есть с лососем, сыром и джемом, – сказал я. Затем придвинулся ближе к ней и прошептал: – Я их сам готовил, так что не волнуйся, это три отдельных вида бутербродов.

Дядя Сары Тэм и его жена Лиззи уехали последними, около одиннадцати вечера. Лиззи еще раз извинилась за Тэма и поблагодарила нас за пакет с остатками торта. Тэм стоял за ней, извиваясь с поразительной для его возраста грацией, и напевал «Do You Think I'm Sexy?».[1] Мы успокоили Лиззи, что все в порядке, поблагодарили за приезд и льготный купон в «ИКЕА» и заверили друг друга, что постараемся видеться чаще в этом году. Уводя Тэма по дороге к машине, жена прошипела:

– Ты каждый раз так делаешь.

– Быстрее, – прошипел он ответно, насмешливо улыбаясь, – давай-ка поспешим домой, я бы не прочь покувыркаться.

Мы помахали им рукой, закрыли дверь и начали молча прибираться. Я убирал мусор со стола, а Сара стояла рядом со мной и выкладывала остатки трапезы на как можно меньшее количество тарелок. В комнате зависло больше тишины, чем в ней помещалось. Потом, не отрывая глаз от бисквитов, Сара наконец заговорила:

– Извини.

Я перестал убираться и уставился на нее. Она паковала остатки бисквита в небольшую миску, и каждое чавкающее движение ложкой было громче, чем если бы высокие резиновые сапоги вынимали из глубокой грязи. Когда она закончила, то остановилась и посмотрела на меня.

– А… я сказала: извини, – повторила она, с грустью улыбаясь. – Хорошо, что ты выписал для меня журнал, я знаю, что он мне понравится. Просто… понимаешь… я ожидала чего-то действительно… оригинального. Наверное, я маленькая свинья, но я столько раз намекала тебе по-всякому, что сама уверовала, что ты готовишь мне нечто невероятное. Я так была убеждена в этом, что даже стала ощущать, что ты что-то скрываешь…

– Скрываю? В смысле?

– Понимаешь это не объяснить словами. Просто у меня было ощущение, что ты что-то задумал, что что-то происходит, о чем ты мне не рассказываешь, и это еще больше убедило меня в том, что ты готовишь мне большой сюрприз. Наверное, мне просто хотелось так думать, потому что мне так мечталось, чтобы было именно так. Я пришла в бешенство, потому что была слишком разочарована… но я сама себя обманывала, на самом-то деле.

– Нет… это я виноват. – Я чувствовал себя премерзко. И почему я первым не покаялся? Ну и подлец же я.

– Просто я дерьмовник, Сара. Ты же знаешь, какой я, не могу себя заставить сделать нечто из ряда вон, ну просто не могу. Я не могу организовать карету и балет…

– Что организовать?

– Ну, для сравнения, понимаешь, – шутовские игры. И да, я на самом деле думаю, что они дурацкие, и мне серьезно кажется, что мужчины, которые так поступают, – напыщенные индюки, но мне так или иначе нужно было сделать свой шаг: я же знал, как ты этого хочешь. Но я исправлюсь и придумаю что-нибудь. Просто в этот раз не вышло, потому что… ну, знаешь… потому что я такая какашка.

Сара сделала два шага вперед, чтобы преодолеть то огромное расстояние, что разделяло нас весь день, и обняла меня, щекой прижавшись к плечу. Я прижал ее к себе еще сильнее и провел пальцами по ее полосам. Она пахла домом.

– Ну, ладно, – сказала Сара, – может быть, когда-нибудь ты исправишься.

– Эй… не надо. Давай просто остановимся на том, что я такой дерьмовник, и покончим с этим делом, ладно?

Она рассмеялась.

– Хорошо, ты дерьмо. В конце концов, я счастлива тем, что у меня есть… а у меня есть ты, Том… и ты дерьмо.

– Полное дерьмо.

– Дерьмовник.

Я поцеловал Сару в голову.

– Ты любишь меня любовью вне границ разума и за пределами времени?

– Да, – ответил я, – конечно.

Не за горами была встреча в «Макаллистер amp;Кэмпбел», где я пообещал Джорджи выступить вместо нее. К тому времени я уже отдал Хью рукопись книги. Честно говоря, я мог бы сдать ее и раньше. Но я возвращался и переписывал некоторые куски такое количество раз, что сам себя не узнавал. Обычно я писал безотрывно, общим потоком, потом сразу перечитывал законченную рукопись, проверяя, нет ли нагромождения слов (а иногда даже этого не делал, иначе что останется редакторам), грубых опечаток или идиотских, вгоняющих в краску фактических ошибок (а иногда я даже этого не делал, иначе что останется корректорам). Потом я швырял рукопись на стол Хью, радостно улюлюкал и никогда больше не вспоминал о чертовой книженции. Но к этой книге я относился иначе. Теперь у нее, кстати, появилось официальное название: «Джорджина Най: история роста». Ей было всего тридцать, так что название длдя автобиографии выглядело с прицелом на будущее. Еще оно создавало ощущение, что в книге рассказывается о том, как она взрослела. Более того, это был ненавязчивый намек на то, что она все еще растет, ну, набирает духовную или нравственную силу, и наш всеобъемлющий подзаголовок отсылал к стихотворению Роберта Бернса «Растет камыш среди реки». Короче, мы делали акцент не только на Шотландии, но и на дерзком женском лидерстве Джордж: книга начиналась с куплета из песни на стихи Бернса:

Сперва мужской был создан пол. Потом, окончив школу, Творец Вселенной перешел К прекраснейшему полу![2]

Я просто не мог оставить текст книги в покое. Я перерабатывал отрывки. Я выкидывал целые абзацы, считая их полной ерундой и испытывая отвращение к самому себе. Я провел исследование – настоящее исследование. Я корпел над отдельными словами. Часто я вскакивал с кровати посреди ночи и шел к столу, не в силах уснуть из-за того, что в моей голове крутился невообразимый пассаж. В конце концов мне пришлось силком заставить себя сдать рукопись: она никогда не стала бы таким совершенством, чтобы удовлетворить меня, а срок сдачи уже подоспел.

После прочтения Хью сказал, что «несколько взволнован». Обычно литературный неф должен вживаться в образ человека, за которого он пишет книгу. Не полностью, конечно: футболист, якобы сочинивший книгу, не должен выглядеть в ней жующим манную кашу дебилом, даже если такова запись на вашем диктофоне. Но он должен быть близок автору; чтобы читатели без труда сопоставили образ Уэйна, центрального нападающего, с героем его прозы – простым, хорошим парнем.

И поэтому Хью был несколько взволнован.

По его предположениям, «История роста» походила скорее на книгу Сьюзан Зонтаг, чем Джорджины Най. Налицо несовпадение. Я ответил, что вполне симпатизирую Сьюзан Зонтаг, и зашел так далеко, что умудрился спросить, не знает ли он, где в Интернете можно найти фотографии ее обнаженной. Но Хью продолжал волноваться. На самом деле, похоже, он тревожился даже не чуть-чуть, а вполне серьезно. Он даже призвал Фиону для участия в беседе, и она с характерным снобизмом сообщила мне, что аудитория «Устья» и поклонники сериала «Против интерпретации» – «два совершенно разных демографических слоя». Так что в результате мне пришлось выкинуть практически весь подраздел о распаде Веймарской республики как метафоре личного сознания, открывающегося атавистическим демонам личностного подсознания, вырезал главу о слепом Тересие из Фив, и мы добавили кучу фотографий Джорджи на светских вечеринках.

Агент Джорджи все одобрил: «Отличный выбор фото! Клево!», и рукопись отправилась в руки корректора (корректоры напоминают мне компьютерные программы или проктологов, к таким людям испытываешь огромную благодарность, но при этом не можешь не относиться к ним с подозрением на каком-то глубинном уровне). Мне заказали номер в гостинице, чтобы я мог остаться на вечеринку издательского дома «Макахлистер amp; Кэмпбел» в Лондоне.

Я не испытывал особого желания оказаться на вечеринке, а накануне до меня дошли новости, узнав которые, мне захотелось ехать туда еще меньше. Я упаковывал в спальне сумку для поездки на один день, Сара как раз вышла из душа.

– Не забудь привезти шампунь из гостиницы, – сказала она.

У Сары бледная кожа. Глядя на ее кожу, пронизывающие насквозь глаза и рыжие волосы, можно подумать, что обреченная героиня с трагической судьбой, пытаясь ускользнуть от своей участи, тайно сбежала с полотна Уотерхауза и спряталась в Эдинбурге под видом начальника отдела в магазине замороженных продуктов. Может быть, эту Данаю поместила туда международная программа по защите свидетелей после расправы с ее кровожадными сестрами? Но после горячего душа Сара сильно розовела, а после ванны на ярко-розовом теле белели голова и колени. Она только что вышла из душа и выглядела как фантастическая танцовщица, отлучившаяся от барной стойки в «Звездных войнах».

– Конечно… шампунь, мыло, может быть, плитку шоколада и блокнот, если повезет.

– А газету?

– Неа. Лучшее место для сбора газет – это поезд, немного терпения, и у тебя на руках целая коллекция.

Сара засмеялась и обтерла волосы полотенцем.

– Неплохая мысль. Можешь заполучить несколько номеров, из них как раз можно узнать, чем еще Джорджина Най занимается в Америке, покаты продвигаешь за нее ее книгу.

– Да, – ответил я. Потом оторвался от упаковывания вещей и спросил: – А что ты имеешь в виду под «чем еще она занимается»? Ты знаешь, что она там уже сделала?

– Ох, – Сара пожала плечами, – она трахается с Дареном Бойлом, да ведь?

Дарен Бойл был сначала комедиантом, потом ведущим игрового шоу, а теперь стал актером. Он мог продолжать свои превращения и дальше – мне не было до этого никакого дела.

– Что?

– Об этом недавно писали в газете.

– В какой газете?

– Я не помню, кто-то из девочек на работе ее читал. «Стар»… или «Сан», что-то в этом роде. А может, и «Дэйли Мэйл».

– И что там было написано?

– Что они оба в Америке и их видели вместе. Как они ужинают, в клубах… сам знаешь. Мне кажется, там была цитата одного из «друзей», который сказал, что они прямо-таки не могут насытиться друг другом или что-то в этом роде.

– И что это значит, мать твою?

– Я не знаю. Господи, Том, успокойся, – Сара снова рассмеялась. – Не все ли равно? Она же не твоя девушка. Кому какое дело до того, что актриса немного развлечется?

– Просто… конечно, мне нет дела до того, с кем спит эта шлюха, я думаю всего лишь о книге.

– Разве это не хорошая реклама для книги?

– Нет.

– Почему? Я думала, что это дополнительная реклама.

– Видишь ли, все о ней знают. А Дарен Бойл, шутник хренов, даже не упомянут в книге. И люди будут разочарованы, если не найдут о нем ни единого слова, потому что они наверняка просто в восторге от бурного романа Джорджи и ее грядущего замужества.

– Не думаю, что речь шла о замужестве – они всего лишь ужинали вместе.

– Ну… именно так все обычно и начинается, уж поверь мне.

Сара взглянула на меня.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Да, в порядке! – я практически выкрикнул эту фразу. – Да, – повторил я, придя в себя, – я в порядке. Просто все дело в этой идиотской вечеринке, и вообще – столько работы…

– Но тебе незачем было соглашаться ехать.

– Много ты понимаешь! Я же говорил тебе, Эми заставила меня – это условие контракта.

– Ты мог переадресовать ее обратно, потому что заказчица не согласовала с тобой этот пункт заранее.

– Нет, не мог, потому что… ну, это уже не имеет значения: простоя немного раздражен, вот и все.

– Может быть, тебе позвонить и отменить все? Скажи, что ты заболел.

– Хммм…

Сара накинула ночную рубашку.

– Нет, – ответил я. – Я поеду. Я же пообещал.

– Ну… как тебе угодно, – пожала плечами Сара и отравилась в ванную сбросить мокрое полотенце.

Я начал ожесточенно запихивать в сумку оставшиеся вещи. «Я выступлю на твоей долбанной вечеринке, а ты давай перетрахай всю Америку, Джорджи, – бормотал я злобно. – Надеюсь, тебе станет не по себе, мать твою».

Главное правило издательских вечеринок – пей до дна. Это уникальная возможность для всех сотрудников организации – менеджеров, редакторов, маркетологов, рекламщиков. авторов и г. д. – собраться вместе и нажраться до беспамятства на равных. Вечеринка была в каком-то заведении в Лондоне, должно быть, очень модном на тот момент, потому что ни в каком другом городе в Великобритании никто бы и носу туда не сунул. Старые металлические поручни торчали из пыльного серого цемента, узкие лестницы были заполонены людьми, снующими с этажа на этаж, питая иллюзии, что наверху, или внизу, или снова наверху происходит самое главное веселье. Наверное, это был специально разработанный «минималистский» дизайн, а создателями были те, чей словарный запас трагическим образом заканчивался на слове «мрак». Лондон, город журналистов, – по сути единственное место, где подобное приемлемо, в Лидсе люди просто бы сказали: «Чего? Да они просто выставили пару садовых стульев на старой скотобойне, черт возьми». Тем более что я тоже не был настроен на такое мероприятие. Я прокричат над толпой приемлемый минимум слов о грядущем успехе «Истории роста», а прочее время просто старался не мешаться под ногами.

Я приткнулся в углу бара, потягивая светлое пиво и наблюдая за группой молодых девушек из лондонского офиса «М amp;К», танцующих с бутылками «Смирнофф Айс» в руках; их всех как одну звали «Эмма». Тут зазвонил мой мобильный, я выдернул его из бокового кармана и врезал им себе по уху. Я даже не взглянул на экран, потому что точно знал, что это либо Эми, либо Сара.

– Привет. Том Картрайт не может сейчас подойти к телефону, потому что он временно пребывает в аду. Пожалуйста, оставьте свое сообщение после скрежета зубов…

– Эээ… Том? – Это была Джордж.

Я заткнул пальцем второе ухо, чтобы лучше ее слышать.

– Джордж!., извини… просто я… ожидал…

– О, прости, я не буду тебя задерживать, если ты ждешь другого звонка.

– Нет… Я – нет… А ты, нет… не… Ха-ха-ха, – объяснил я.

– Я все еще не привыкла к разнице во времени. Мне кажется, разница в пять часов или, может, в шесть… или восемь? В общем, я просто хотела позвонить и поблагодарить тебя за то, что ты согласился выступить за меня, и спросить, как все проходит.

– Хорошо… Ты… Хорошо, – сказал я.

– Отлично, я рада. У меня тоже тут все отлично.

– Ясное дело, – ответил я. Я намеревался произнести это ровным тоном, но, кажется, сказал это так, что горечи в моих словах хватило на все те двенадцать тысяч миль, что разделяли нас, потому что после этой фразы на том конце провода настала тишина. Я похолодел.

Я ожидал, что Джорджи повесит трубку, или разразится тирадой вроде: «Да какое твое дело, с кем я сплю?», или скажет коротко и справедливо: «Придурок». Однако, когда она вновь заговорила, голос звучал виновато:

– Ну, прости, Том. Я знаю, что ты не хотел идти на это мероприятие, а тут еще я звоню тебе и рассказываю, что я неплохо провожу время, пока ты отдуваешься за меня.

– Я… ну… – я попытался объясниться.

– Послушай, я отблагодарю тебя как-нибудь, когда вернусь, хорошо? Я обещаю.

– Я… – На заднем плане мужской голос нетерпеливо позвал ее по имени.

– Да, да, хорошо, – сказала она ему. – Послушай, мне нужно идти, Том. Но еще раз спасибо, и скоро увидимся, да? Пока.

Джорджи повесила трубку.

– Да, скоро увидимся. Извини, что сорвался, просто я слегка рассержен. Ничего страшного. Мы вместе поужинаем, когда вернешься, да? Будет весело. Пока, – сообщил я отключенной телефонной линии.

Я выпил еще пива и обругал какого-то поэта. На рассвете я наконец-то добрел до гостиничного номера.

Я был немного пьян.

На местном телевидении имелись три-четыре порноканала, но они оказались платными, а так как счет должен был прийти на «Макаллистер amp; Кэмпбел», то я не решился ими воспользоваться. Зато можно было просматривать названия идущих фильмов в меню на экране. Я уселся в трусах на край кровати, прочитал названия и постарался угадать, как бы выглядели эти фильмы, будь у меня к ним доступ. Каждый фильм, по моим представлениям, был удивительно непристойным. Ну и ну! Ведь это респектабельная гостиница. Маленькие дети без ведома родителей могли случайно нажать кнопку, увидеть меню канала и представить себе те же самые жестокие извращения, что пришли в голову и мне. Нужно что-то сделать.

Я подумал о том, как Джорджи сказала, что «отблагодарит меня… как-нибудь». Возможно, все это розыгрыш, не была она ни в какой Америке (где в нее ежедневно впивался член умника Дарена Бойла), а поджидала где-нибудь через дорогу. Возможно, через две секунды раздастся стук в дверь и она войдет, смеясь и поддразнивая меня. На ней будет тот купальник, что на фотографии. Но долго он на ней не задержится.

Я взял телефон, нажал кнопку голосового набора, с закрытыми глазами назвал имя и услышал в ответ сонный голос.

– Привет, это я, – сказал я.

– Боже мой, Том, сколько времени?

– Ну…

– Двадцать минут пятого. Господи. Ты в порядке?

– Да, я в порядке.

– Я не верю. Если ты звонишь мне в двадцать минут пятого утра, ты, по меньшей мере, должен был попасть в автокатастрофу и тебя только что достали из-под обломков, ну или что-то в этом роде.

– Прости, Сара… Я просто соскучился по тебе, вот и все. Я хотел сказать тебе, что скучаю.

– Ты пьян?

– Нет.

– To есть ты не пьян и не при смерти, но звонишь мне в четыре двадцать утра, чтобы сказать, что скучаешь? Ты кем себя возомнил? – Она внезапно остановилась. – Ты что, подцепил кого-то?

– Нет, конечно, нет.

– Ну, я назвала три причины, которые могут быть адекватным объяснением звонков в такое время суток, – это очень просто, Том.

– Не сердись. Я соскучился, вот и все. Я соскучился и хотел сказать тебе об этом.

– Мне вставать на работу через три часа. Ты случайно не скучал по мне вчера в десять вечера?

– Прости.

– Ох, – вздохнула она сонно. – Я рада, что ты скучаешь по мне, Том, и это очень мило, что ты позвонил мне, чтобы сообщить об этом… А теперь отвали, а?

– Да, прости. Пока.

– Пока.

И Сара повесила трубку.

Я продолжал смотреть на телефон, взвешивая его в руках, словно нечто вроде заменителя Сары, а потом положил его на прикроватный столик. Названия порнофильмов все еще сменяли друг друга на телеэкране. Я уселся в трусах на кровать, пробежал глазами названия фильмов, подумал о Джорджи, как она входит в комнату, на ней купальник, а потом его уже нет, и затосковал, не зная, чем бы мне заняться в ближайшее время.

Глава 8

Чтобы отпраздновать сдачу рукописи, Эми пригласила меня на обед. Уделять дополнительное внимание клиентам было ее ноу-хау, так она добивалась наиболее благожелательного к себе отношения.

Сидя у окна на верхнем этаже эдинбургского «Макдональдса», можно любоваться видом Принц-парка. День был солнечным, и за диким скоплением машин на перекрестке (перекресток был предметом местной гордости: на Принц-стрит – самый высокий уровень смертности по сравнению со всеми дорогами в Великобритании) просматривались сидящие на скамейках люди с мороженым в руках или фланирующие парочки, заглядывающие в карту. Я отправил в рот куриный наггет.

– Так здорово, мать твою, – начала Эми, макая кончик жареной картошки в крошечную ванночку с кетчупом, – что днем и ночью поблизости всегда найдется «Макдональдс», если вдруг у меня появится непреодолимое желание услышать, как Уитни Хьюстон исполняет одну из своих песенок.

Она потянулась за соком, нажала на маленький пластиковый пупырышек на крышке стакана, информирующий, диетический это напиток или нет, провела рукой по образовавшейся ямке, вложила туда большой палец и, казалось, была совершенно счастлива проделанной процедурой.

– Наша Най уже вернулась из Америки, знаешь об этом? – добавила Эми.

– Да, так и есть, насколько я знаю. Правда, она мне не звонила.

Не то чтобы я ждал ее звонка, конечно. И я быстро продолжил фразу:

– Как я слышал, она неплохо провела там время.

– Что ты имеешь ввиду?

– Газеты писали, что она встречается с этим уродом Дареном Бойлом.

– А ты знаешь Дарена Бойла?

– Нет.

– Ну, тогда, – сказала Эми, рукой стряхивая крупинки соли со стола, – я не уверена, что это правда, вполне возможно, что вранье, ты же знаешь, что такое газеты. Но если благодаря этому газеты пишут о ней, то… это и есть самое важное.

– Так ты не думаешь, что это правда?

– Трудно сказать.

– Понятно.

– Но, скорее всего, это, конечно, правда.

– А почему ты так думаешь?

Эми наклонилась ко мне и понизила голос.

– Ну, говорят, наша Джорджина – настоящий Трахомонстр, верно?

– Так говорят… – Я окрысился, но умудрился сообразить в последнюю минуту и разыграл удивление, найдя подходящее продолжение фразы: – Кто?

– Ну… никто конкретно, – она пожала плечами. – Знаешь… все.

– Понимаю.

– Просто доходят слухи.

– От кого?

– От разных людей… Не могу вспомнить никого в частности, просто таково общее мнение, понимаешь? Она постоянно флиртует.

– Неужели правда? – Я не мог построить правильно вопрос, я просто попытался произнести это как можно более равнодушно, чтобы не выдать досаду.

– Да, дразнит члены… только это ничем не заканчивается: подинамит, а к себе не приглашает.

– Ага.

– Тебе она показалась кокеткой?

– Ты меня спрашиваешь? А тебе она показалась кокеткой?

– Но я ее никогда не видела, правильно? Никогда не сталкивалась с ней лицом к лицу, только по телефону.

– А если бы ты встретилась с ней лично, то поняла бы?

– Конечно.

– Откуда?

– Господи, Том! Под профессиональной спокойной маской агента скрывается вполне функционирующая женщина, не забывай об этом. У меня вполне хватает эстрогенов, стоит мне пообщаться с женщиной несколько минут, я могу точно определить, нормальная она подстилка или нет.

Я впился зубами в очередной куриный наггет. После паузы Эми продолжила как ни в чем не бывало:

– Я недавно разговаривала с Полом.

– A зачем ты ему звонила? С контрактом же нет проблем, верно?

– Я ему не звонила. У меня нет никакого желания общаться с ним, кроме тех случаев, когда это необходимо по работе. Я ему вовсе не звонила – это он мне звонил.

– Хорошо, так зачем он тебе звонил?

– У них запланировано интервью на телевидении. В программе у Баркера.

Бенни Баркер – ведущий ток-шоу и остряк, немного похож на того придурка Дарена Бойла, но намного смешнее и острее на язык. Его шоу «Баркер» выходит еженедельно, и у него довольно хорошие рейтинги: он достаточно крут для тех, кому чуть больше двадцати, достаточно циничен для тех, кому за тридцать, и достаточно очарователен, чтобы все женщины за сорок и старше были от него в восторге. Он без особых усилий заполучал в студию звезд не первой величины, но были среди его гостей и настоящие знаменитости, желающие выглядеть прикольными или «просто обычными людьми», появлялись даже заезжие американские актеры.

– Неплохой ход, – отметил я.

– «Баркер» переместился сюда на время фестиваля: они делают прямые эфиры из Эдинбурга, приглашают комиков из Фринджа, местных звезд и все такое. Книга начнет продаваться буквально завтра после его программы, так что запланировано взаимовыгодное интервью.

– Хорошо, – сказал я, не испытывая особых чувств по этому поводу.

– Пол сказал, что Най хочет, чтобы ты пошел с ней. В смысле, не в эфир, конечно, но вместе с ней в студию. В качестве моральной поддержки, я думаю.

– Правда? – Я взволнованно заскрипел стулом.

– Я, конечно же, послала его куда подальше.

– Ты так поступила?

– Ну да. Я сказала, что ты уже и так смотался в Лондон и обратно, чтобы присутствовать на той издательской встрече вместо нее. Это уже слишком. Пошли-ка они ко всем чертям, если думают, что ты проторчишь ради них где-то еще один вечер как идиот, просто чтобы подержать Джорджину Най за ручку, если она вдруг занервничает.

– А я бы не прочь, вообще-то.

– Что?!

– Ну, в смысле – пффф, конечно, это будет немного внапряг и так далее. И я, конечно, вряд ли смогу насладиться… но мне было бы интересно. Я никогда не был за кулисами телешоу.

– А почему тебе так хочется там оказаться? Ты же знаешь, что говорят о тех, кто работает на телевидении.

– Да, ну и что… Просто думаю, что это будет довольно познавательно.

– Правда? Ну, я не думала, что ты так отнесешься к делу.

Эми порылась в бумажном пакете в поисках ломтиков жареного картофеля, которые вывалились из картонной коробочки, когда она доставала ее из пакета. Их осталось семь. Она съела их в три приема: дважды по два и еще три. Потом она вытерла салфеткой руки и рот, скомкала ее и положила на поднос, потянулась за коктейлем и начала высасывать его через трубочку.

Все это время я наблюдал за ней, пристукивая друг о друга ногтями большого и указательного пальцев. В конце концов я не выдержал.

– Так ты перезвонишь им и скажешь, что я согласен?

– А? На что? А, интервью-то? Ты хочешь, чтобы я позвонила и сказала, что ты хотел бы все-таки пойти с ней…? Правда? Тебе правда так не терпится?

– Ну, я бы не сказал «не терпится»…

– Ну и кем я буду выглядеть после того, как сказала, что даже просить тебя об этом – и так слишком, верно ведь? Просто сучкой.

– Ну, возможно, «не терпится» все-таки подходящее слово: мне очень уж невтерпеж увидеть процесс производства телешоу.

– Я не прочь выглядеть сучкой, конечно, если тебе это пойдет на пользу. Такой уж я замечательный агент.

– Я знаю.

– Совершенно верно.

– Так ты позвонишь?

Эми вздохнула:

– Нуда, позвоню, конечно, позвоню.

Она поднялась и отправилась относить посуду в мусорный бак.

– Но ты не забывай, на что я ради тебя способна, ладно?

– Конечно, не забуду.

– Ты – тварюга английская.

Так что все было устроено. Эми разрешила все вопросы с агентом Джордж, и мое имя вписали в списокгостей. Шоу должны были передавать из одного из эдинбургских кабаков, приспособленных для фестивальных мероприятий. Во время смотра только исполнители самого высокого уровня выступают на настоящих площадках: в клубах или театрах. Другие довольствуются «комнатками», или палатками, или вообще неким пространством, куда можно запустить пару– тройку актеров и где есть физическое пространство для зрителей. Во время праздника уставшие бомжи сталкиваются с дополнительной конкуренцией, борясь за проемы у магазинов, которые готовы оккупировать отчаявшиеся танцевальные труппы.

Все же пора уже покончить с подтанцовками на эту тему. Хватит распинаться, считаю, что пора подойти к концу.

Бенни Баркер, само собой, заполучил самое выигрышное место – в здании на улице с подходящим названием Джордж-стрит. Его шоу должно было транслироваться по национальному телевидению в пятницу, а в субботу книга Джорджи уже поступала в продажу. Блестящий рекламный ход, тем более что и Баркеру, и Джорджи было очень «в тему» использовать шотландскую тему. Джорджи выдали список вопросов, которые ей должны были задать в студии. Такой расклад всех устраивал. Джорджи не окажется в неловкой ситуации, и ее не будут спрашивать о том, о чем ей говорить не хочется. При этом Баркер рассчитывал, что ей хватит времени подготовить остроумные ответы, что хорошо для шоу в целом и, естественно, для него лично. Эми переслала мне перечень обращений, потому что, по ее словам, агент Джорджи хотел быть уверен в том, что они получат умные ответы на вопросы по книге. Я сочинил несколько великолепных экспромтов, которые могла бы использовать Джордж.

Я чувствовал себя, хмм… облапошенным, вот подходящее слово, – я не хочу преувеличивать происходящее. Я был слегка уязвлен, что вся процедура происходила через посредников – Эми и Пола. Джорджи могла бы сама со мной переговорить, так ведь? Всяко проще. И тем не менее я старался, чтобы моя обида не оказала ни малейшего влияния на качество подготовленных для нее блестящих ответов: я же профессионал. Джорджи вправе действовать через агентов, если ей так хочется. Она может сваливать в Америку, где Дарен Бойл – сукин чеширский кот – будет трахать ее до потери пульса: для меня это ничего не значит и не повлияет на мою работу.

Когда дело дошло до Сары, я понял, что здесь явно переборщил с демонстративно безразличным отношением к вечеру. Перед нею я делал вид, что мне все до лампочки. Нет ничего экстраординарного в том, что я один отправляюсь на шоу, пожимал я плечами… именно поэтому даже из головы вылетело упомянуть о вечере заранее и я сделал это накануне. А зачем мне было говорить о нем раньше? Повод-то столь обычен. Я перевел вечер из категории «обязательных светских событий» в «скучные», когда Сара продолжала настаивать на том, что это очень волнующе: сам Бенни Баркер, возможность посмотреть на телешоу изнутри, побывать за кулисами и все такое.

– Почему ты не поинтересовался, могу ли я тоже пойти? – спросила Сара.

– Ну, я тебе уже объяснил, там будет о-о-очень скучно. Не хотел напрягать тебя. Понимаешь, просто защищал тебя от скуки, правда.

– Я уверена, что мне бы было интересно. К тому же ты знаешь, как я хочу познакомиться с Джорджиной Най, – ответила Сара. А потом применила запретный прием, добавив: – К тому же, в любом случае, ты мог бы сначала поинтересоваться у меня, хочу я или нет, а не просто решать, не спросив.

Настоящий удар ниже пояса.

– Ну, да… – ответил я. Нужно было срочно менять тактику, и я замолчал на некоторое время, раздумывая над ее новой линией поведения.

– Но тут еще есть вопрос безопасности.

– Что?

– Безопасности. И популярности. Ведь каждый хочет попасть на шоу.

– Вот дурачки! Мы-то с тобой знаем, какое это скучное занятие, верно?

– Послушай… Куча народу ломится в двери, не пойми кто, места мало, а охранники вообще не хотят никого пускать… Думаешь, я бы там оказался, если бы не был нужен для программы? Меня пригласили безо всякого пиетета, исключительно потому; что имеются указания, что я должен там присутствовать в качестве поддержки Джорджины. Представь себе на секунду, что бы мне ответили, если бы я начал ныть: «Ох, а можно моя девушка тоже пойдет со мной», а?

– Ты мог хотя бы попробовать.

– Я… – Я не знал, что должно было последовать после «я…», и долго молчал, а потом просто побежденно вздохнул: – Да, ты права. Прости меня. Я не подумал.

Сара взглянула на мое мученическое лицо и закатила глаза.

– Ой… да ладно. Просто пообещай мне, что ты очень хреново проведешь время.

Потом она улыбнулась. Господи, какой она была красивой!

– Договорились.

– Нет – послушай меня: очень-очень хреново.

– Наверное, я просто повешусь на съемочной аппаратуре, и это будет моим криком о помощи.

После этого я продолжил, причем по собственной инициативе, высказывать предположения о том, насколько будет уныло. Я пытался убедить Сару в том, что отправляюсь на вечер, где будет ничуть не больше веселья, чем сидеть сиднем дома и неотрывно наблюдать за коричневеющей мякотью яблока под нудную музыку, но, к сожалению, все мои попытки оказались напрасны. Время уходило, и я вел себя, как мать невесты. Всяко пытался скрыть свое радостное освобождение под маской капризного раздражения, надеясь, что трюк прокатит, но, кажется, у меня ровным счетом ничего не выходило. Я носился по дому, нянчился с рубашкой и смотрел на циферблат каждые две минуты, а до выхода оставалось еще несколько часов. В какой-то момент я просто дал деру. За полтора часа до начала я приехал в центр и засел в самом близком к театру пабе.

В зале было не продохнуть, но я все-таки взял себе пиво в баре. Что удивительно, бармен не заметил меня всего-то раза четыре, обслужив подошедших позже меня, надеюсь, они скоро подохнут, а их оползшие трупы пригвоздят бармена к стойке, да так, что перекроют ему дыхание ион тоже подохнет, подонок. Потом я сел на стул, что одиноко стоял у небольшого столика.

В пабе можно находиться одному довольно малое количество времени, прежде чем все разом начнут пялиться на вас и думать про себя: «Его продинамили, это точно». В Великобритании этот период равен шестнадцати минутам. Конечно, можно постараться сделать все, чтобы другие не подумали, что вас кинули. Есть еще несколько вариантов: 1) Вы сходите с ума и очень надеетесь: помоги же, Господи, положить этому конец прямо здесь и сейчас и покончить с годами беспробудного одиночества и ночной тоски, заменяемой неистовой мастурбацией, за которой следует самобичевание и просмотр телика, пока не наступит временное облегчение в виде прерывистого сна, когда просыпаешься весь мокрый. 2) Вы всего лишь горький пьяница. Вариант номер два весьма распространен. Но оба варианта все-таки лучше, чем подстава. Если у вас нет сейчас близкого человека, то таково положение дел, в этом нет пренебрежения лично к вам. Ато, что вас продинамили, наоборот, – самый недвусмысленный комментарий, касающийся исключительно вас. Сколько бы людей ни было в мире, эту ситуацию ничто не изменит. Потому что отверг вас всего один человек. Всего лишь договорившись встретиться с вами, наверняка не с трезвого ума, этот человек, опомнившись, просто не смог вынести мысль о нахождении рядом, когда дело дошло до реальной встречи. И дело было только в вас.

По прошествии шестнадцати минут я заметил, как люди в пабе начали поглядывать на меня и сочиться жалостью. Если бы я выставил на стол перевернутую шляпу и картонку с надписью «Продинамили», думаю, собрал бы прилично деньжат. Вместо этого я решил иронично улыбаться, показывая, что, мол, знаю, вы думаете, меня бросили, но эта версия столь далека от истины, что ваш ход мыслей по-настоящему забавен. Такая тактика действовала на окружающих минуты полторы, после этого я переместился в соседний паб. К счастью, как ни странно вам это покажется, в Эдинбурге выпивка доступна везде, так что я с легкостью прошелся по трем кружкам пива еще в трех разных барах, а потом как раз подошло время отправляться на шоу Бенни Баркера.

Швейцар вызвал ассистента, чтобы тот провел меня в зеленую гостиную, которую оборудовали внутри театра. Здесь, за кулисами, я мог выпить бокал вина, пожевать крохотные крекеры и посмотреть шоу на телевизионных мониторах. Некоторые могут возразить, что то же самое можно делать и дома, но тогда вы всего лишь обыкновенный зритель снаружи, а здесь вы просто купаетесь в осознании собственной значимости, наблюдая за происходящим изнутри. Кроме меня, в комнате присутствовали еще мальчики из группы, выступающей на этой неделе в программе (они были в верхних строчках со своей ненавистной мне песенкой и выглядели в жизни намного уродливее, чем в клипс), несколько сопровождающих их лиц и полная отчаяния ассистентка программы, с наушниками и рацией, в которую она периодически вопила: «Ч го?» Все они демонстративно не замечали меня, и меня это вполне устраивало. После нервной встряски и четырех стремительных бокалов пива я чувствовал себя плоховато.

Было ясно, что в зеленой гостиной будет всего один гость. Бенни Баркер обычно приглашал нескольких, но Джорджи была звездой такой величины, что шоу было полностью отдано под нее (а группа будет всего лишь исполнять свой шлягер на заднем плане, как традиционно и бывает в ток-шоу). Выпуск был посвящен исключительно Джорджине Най. Хотя по мне, для Джорджины Най и целого шоу недостаточно. Времени до начала оставалось совсем чуть-чуть – где же она сама?

Я погрыз немного орешков и почувствовал себя еще более отвратительно. Я медленно вышагивал по комнате, делая вид, что рассматриваю заинтересовавшие меня детали: цветочные композиции, бутылки вина, проволочные фрагменты. Я разглядывал место стыка двух листов обоев и водил пальцем по шву, глубокомысленно изображая смесь любопытства научного исследователя и детское удивление. В этот момент и появилась Джордж. Она, как всегда, излучала энергию и легкую естественную уверенность. На ней были джинсы и футболка, и выглядела она просто потрясающе. Она огляделась, заметила меня, усмехнулась, закатила глаза и направилась прямиком ко мне, казалось, не замечая, что в комнате был кто-то еще кроме нас двоих. После чего, должен признаться, я тоже почувствовал себя просто великолепно. Четыре кружки пива и внимание звезды из мыльной оперы могут сотворить настоящие чудеса с вашей самооценкой.

– Вот так повезло, да? – сказала она, смеясь.

– Да, – засмеялся я в ответ. Потом я прочистил горло и спросил: – А что?

Знаете такое выражение: «В тебе говорит алкоголь»? Мне казалось, что именно это со мной и происходит, причем, хотите верьте – хотите нет, в самом буквальном смысле слова. Не то чтобы пивной квартет расслабил мои голосовые связи. Нет, я чувствовал себя совершенно иначе. Спросите меня, как я собирался поздороваться с Джордж, когда она вошла в комнату, и я бы просто растерялся: на этот вопрос ответа у меня не было. Я просто не мог найти в себе ни единого слова: словно мою голову очистили щеточкой ото всех языковых единиц. В любой другой ситуации я не смог бы, наверное, ничего иного, кроме как стоять и подвывать, глядя на нее. Но хотя мой мозг и мой рот были не в состоянии и настроении слагать звуки в осмысленные слова, оказалось, что четыре бутылки «Стеллы», колыхающиеся у меня внутри, уютно расположились для непринужденной беседы. И они вели ее за меня. Как бы странно это ни звучало, испытывал я примерно следующее: мой язык был словно связан необъяснимым образом, а лившаяся изо рта речь не проходила через мой мозг ни на одной из стадий. У меня не было ни малейшего представления, что пиво собирается выдать, пока слова не соскальзывали с губ в комнату.

– Так они тебе не сказали? – спросила Джордж. – Бенни Баркер заболел.

– Когда?

– Еще вчера утром, как выяснилось. Говорят, у него желудочная инфекция.

– Говорят? А что на самом деле?

– Ну, желудочная инфекция, так сказали врачи.

– А, понятно… Но что тогда происходит? Программу явно не отменили.

– Они взяли на роль ведущего приехавшего на фестиваль комика. Он друг Бенни… черт. Не могу вспомнить, как его зовут… Его снимали для Перье, и… Пэдди! Пэдди Адамс. – Она повторила это имя раз пять, словно вбивая его себе в голову.

– Пэдди Адамс, – кивнул я.

– Ты о нем что-нибудь слышал?

– Да. Он довольно забавный. Своеобразный. Умный. Его любят студенты. Хотя, конечно, в том не его вина.

– Понятно.

– Это хорошая замена. Его любят, но он все-таки мало известен, так что никакого ощущения конкуренции не будет, шоу будет целиком твоим.

– Мне сказали, что с ним побеседовали и он очень готовился к шоу. Это его первое большое появление на телеэкране, и он места себе не находит…

– Господи, и я тоже. Мне-то придется стоять тут и есть орешки.

– Думаю, все будет в порядке. Я надеюсь.

– А ты получила мои ответы на вопросы о книге?

– Да, отличные ответы. – Джорджи потянулась и сжала мне руку. – Спасибо.

В этот момент пиво выдохлось. Я умолял его сказать хоть еще одно предложение, но оно словно наговорилось и высохло. Я стоял и просто улыбался. Широкой идиотской улыбкой, не сходившей с моего лица: судя по всему, мальчики из группы смотрят на нас двоих и наверняка думают, что Джорджи встречается со мной в качестве благотворительной акции. К счастью, женщина в наушниках, которая, как мне казалось, была на уровне нервного срыва и раньше, но, как выяснилось, могла дойти до еще более высоких порогов стресса, подбежала и, крича в микрофон: «Что? Я… Что?», почти рыдая, вывела Джорджи из комнаты.

Я выпил бокал вина. Оно было ужасным, по-настоящему гадким. Вообще я не большой любитель вина, начнем с этого, и орешки тоже не улучшают его вкус, но я уверен, что любому это месиво показалось бы таким же мерзким, как и мне. Так что я выпил еще один бокал.

Вскоре шоу началось. Я уселся на круглый стальной стул, отделанный черной кожей, стоивший, наверное, больше всей мебели в моем доме, вместе взятой, и уставился на мониторы. Появился Адамс и минуту был в кадре, объясняя, что он будет вести шоу вместо Бенни Баркера. Казалось, он чрезмерно хотел ублажить аудиторию, большей части которой был незнаком, но он выглядел смешным и обладал особым поразительным шармом, так что вскоре стало комфортно. Хорошо и для него, и, что еще важнее, для Джордж. После этого ведущий уселся на большую выгнутую софу Бенни Баркера и представил Джордж. Заиграла знакомая мелодия из сериала «Устье», и актриса быстрым шагом спустилась с бокового подиума. Она выглядела так, словно просто пришла на вечеринку в дом друзей, а не в заполненную людьми студию, где появилась перед миллионами телезрителей. Казалось, она заскочила поболтать – с человеком, увиденным ею только что первый раз в жизни и чье имя она с трудом запомнила. Какой бы глупой и бессмысленной ни была эта возня со знаменитостями, участвовать в ней с такой очевидной легкостью и простотой, как это делала Джордж, было трудно. Само по себе шоу требовало профессионального умения: у нее был талант вести себя естественно в самых неестественных ситуациях.

И вы только гляньте на ее попку в этих джинсах. Hичего себе!

Сначала было вступление – разговорчики ни о чем: какой Эдинбург прекрасный город, какие шотландцы прекрасные люди, как прекрасен этот старый шотландский театр в Эдинбурге. Потом Адамс заинтригованно приподнял брови и задал свой первый вопрос по делу. В этот момент каждый мускул внутри меня обмяк. Это было потрясающе в самом ужасающем смысле этого слова – кошмарный поворот событий, непредсказуемый заранее.

– Так, – начал Адамс, – в вашей биографии «История роста», которая выходит как раз завтра, вы довольно негативно относитесь к так называемой феминистской трактовке Клауса Тьюлета…

Черт! Он знаком с книгой. Чтобы кто-то на телевидении брал интервью по поводу вашей книги и действительно прочитал ее – такое чуду подобно. Никому и в голову не могло прийти, что Адамс будет столь истерично-педантичен, что проштудирует книгу в качестве подготовки. Более того, даже если интервьюер и ознакомился с произведением (несчастные случаи бывают), каким нужно быть извращенцем, чтобы даже помыслить о такой бестактности. Никто и представить себе не мог такой наглости, что он осмелится задавать вопросы по книжному тексту, вместо того чтобы следовать составленному списку. Джорджи была ошеломлена, ее состояние я могу описать исключительно как «случай раздвоенного аудио– и видеовещания»: с ее губ слетело слово «да», но одновременно с этим глаза ее кричали: «Черт!»

Мне все было совершенно понятно… Адамс, возможно, и прочел ее книгу, но она сама ее точно не читала.

Конечно, она ее не читала, – зачем ей это? Чтение книг занимает столько времени, к тому же у нее есть агент для того, что проверить, не вставил ли я втихомолку что-нибудь вроде: «Джорджина Най любит пинать бездомных детей». Для меня это почти оскорбление, если человек, за которого я написал книгу, читает ее, словно он не доверяет вам, подозревая вас в том, что вы могли подложить свинью. Джорджи попала в эту жуткую ситуацию не по своей вине, этот Адамс, ну и ну… Я просто дрожал от ярости. Он, конечно же, почти наверняка знал, что главная звезда мыльной оперы страны вряд ли сама написала историю своей жизни. Как можно быть настолько глупым! Так что наверняка ведущий сделал это сознательно: хотел выглядеть умником, используя Джорджи.

Однако, будучи профессиональной актрисой, Джорджи мгновенно сориентировалась и изменила выражение лица. Вполне возможно, что я был единственным, кто заметил ее краткий взгляд, полный изумления и внезапного испуга. Она улыбнулась и слегка покачала головой. «Ах, Клаус, Клаус, Клаус…» Создалось впечатление, что упоминание об этом старом плуте отвлекло ее от беседы, но мне было очевидно, что на самом деле ее мысли неслись на бешеных скоростях в поисках хоть какой-либо догадки, о ком вообще идет речь? Актер, с которым она работала? Незначительный дизайнер одежды, ударившийся в социологические размышления?

– Как же вы его описали? – продолжил Адамс. – Что вы считаете его словесный винегрет из литературных, исторических и психоаналитических сентенций слишком специфичным, а потому неубедительным и уж всяко при более вдумчивом прочтении слишком заумным, чтобы заинтересовать обычную женщину из толпы?

Джорджи подалась вперед, взяла стакан с водой со стола, сделала длинный глоток и снова поставила на стол. Она повернулась в сторону Адамса.

– Да.

Адамс задумчиво кивнул.

– Меня поразило еще кое-что, – начал он, – ваша отсылка к Сандре Гилберт… – Но в этот момент он внезапно замолк, схватился за уши и содрогнулся всем телом. Не надо быть гением, чтобы догадаться о причине – это директор программы орал в его наушник. Он кричал так громко, что звук отразился на микрофоне Адамса, который издал скрипучий пронзительный вой, напоминавший писк напуганной мыши, отправленной в ад. Расслышать слова было невозможно, но речь оказалась довольно длинной, в ней явно уместилось несколько фраз вроде «Просто задавай подготовленные вопросы, придурок». Адамс, потирающий ухо, со слезящимися глазами искоса глянул на Джорджи и сказал:

– …но на самом деле мне хотелось бы знать вот что: считаете ли вы труппу из «Устья» своей семьей? В каком-то роде?

– Ну… – начала Джордж, удивленная и берущая маленький тайм-аут, чтобы обдумать вопрос, – вы знаете… – И она пустилась в подготовленные заранее разглагольствования.

Адамс был сломлен, и остальная часть шоу прошла без ненужных хлопот и волнений. Он задавал вопросы очень осторожно, с боязливой внимательностью, сидел молча и не двигаясь, когда Джорджи отвечала. Казалось, что ему по секрету шепнули, что уже вызвали электрика для внесения кое-каких модификаций за кулисами, так что если Адамс еще хоть раз отважится на произвол, то одним нажатием кнопки через наушники в его голову поступят все 240 вольт. Но я все-таки нервничал и каждый раздавал Адамсу установку следовать сценарию, напряженно сводя собственные ягодицы. Поэтому финал шоу стал для меня настоящим освобождением. Оркестр в студии заиграл коронную мелодию программы, и я, впервые выдохнув за последние сорок минут, поспешил налить себе еще один бокал вина. Я заглотил его и уже собирался сделать то же самое со вторым, как Джорджи влетела в комнату, на ходу стирая с лица косметику кучей мокрых салфеток, и схватила меня за руку. Она смеялась беззвучным маниакальным смехом человека, который только что пережил стресс: так смеются люди на выходе с очень страшного аттракциона.

– Быстро! – сказала она. – Пора отсюда сматываться! – Она в спешке протащила меня по всему зданию, мы вышли с черного входа, где ее ждало такси. – Знаете, где гостиница, да? – сказала Джорджи водителю, и мы ввалились внутрь. Тот кивнул, и мы умчались в ту же секунду, как упали на заднее сиденье.

– О господи, – истерично хохотала Джордж, уткнувшись головой мне в грудь, – ты можешь в это поверить? – Она подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на меня. Она сжимала щеки руками, ернически улыбалась и краснела, а ее широко распахнутые глаза сияли от внезапного испуга, возбуждения и изумления.

Я все еще необъяснимым образом был лишен способности говорить, так что я просто улыбался в ответ, закатывал глаза и издавал звук, похожий на тот, что издают мальчишки, имитируя взрывающуюся бомбу: «Пшшшш!»

– Я чуть не описалась, когда он начал придумывать вопросы в самом начале. Господи! Господи! Прямой эфир, Том, да? И вот я должна рассказывать о своей биографии, а я не могу думать, потому что у меня перед глазами пролетает вся моя жизнь. Вот так прикол! О боже!

Джорджи снова засмеялась, посмотрела мне в глаза и глубоко выдохнула в ожидании моих чувств и мыслей по этому поводу.

– Пшшшш!

Переварив мой ответ, она кивком выразила согласие, а потом посмотрела на свои руки.

– Посмотри, – сказала Джорджи, – посмотри на мои руки! Ты можешь в это поверить? Я вся дрожу! – И она приложила их к моему лицу. Но я не мог почувствовать ее дрожь, потому что сам дрожал в сто раз сильнее, чем ее руки, а кожа на моих щеках в том месте, где Джорджи дотронулась до нее, почти пенилась, как шампанское.

Потом она прекратила смеяться.

Взяла и прекратила, внезапно, почти за один вдох: словно состав, который вел ее эмоциональный ток, сошел с рельсов, и теперь она двигалась в совершенно другом направлении. Выражение ее лица изменилось, а движения стали спокойными. Вокруг нас не было ни звука. То есть, я уверен, что по правде это было не так: радио в машине продолжало что-то бормотать, на экранчике мигали цифры, которые вскоре должны были превратиться в фунты, мотор наверняка шумел, и у меня нет никаких сомнений, что сам дышал с грохотом, как воздуходувные мехи гиперактивного ребенка. Но мои уши были забиты проблемами. Они знали лишь то, что происходит нечто близкое к кессонной болезни, только вместо воздуха выступает звук. Руки Джорджи все еще были на моем лице, и на секунду она замерла. Она смотрела в глубь моих глаз, и никуда больше. Она не просто установила со мной контакт или смотрела мне в глаза, она смотрела внутрь. Было ощущение, что ее взгляд проникает очень глубоко, далеко за пределы прозрачной радужной оболочки и зрачков. И, пройдя взглядом насквозь, она могла увидеть где-то в глубине меня обнаженного. Она словно искала меня какое-то время, сидя без движения, тихо и серьезно. Потом Джорджи наклонилась и прижалась губами к моим губам. В ту секунду, что она прикоснулась ко мне, шоковая волна мурашек разошлась по моему телу из взрывной точки где-то на задней стороне шеи. Мой мозг заплыл туманом и пульсировал, и ни одна связная мысль не просматривалась сквозь этот туман, мышцы внезапно обмякли, я завалился глубоко в угол на сиденье машины под приятной тяжестью Джордж.

Хочу вам сказать, что довольно критично отношусь к ожиданиям общества по поводу половых ролей. Я никоим образом не поддерживаю такой взгляд на мир, в котором мужчины решают, властвуют и действуют, а женщины ждут, надеются и отвечают. Эта картина представляется мне обманной, что доказать элементарно, но, что более важно, я не питаю никаких иллюзий – нечестных и мелких, что это и есть правильное устройство мира. Не то чтобы я с неохотой принимаю новый мир, изменившийся с тех пор, когда жены рожали по четырнадцать детей, а мужья умирали на рудниках и никто не нес нелепицу про состав человеческих тканей. Скорее я просто радуюсь тому, что все есть, как есть. Вы думаете, что за этим должно последовать «но», не правда ли? Да, ну… хотя я не живу по образу и подобию всех остальных и могу вам в этом поклясться, я не мог не испытать легкое ощущение того, что меня немного… ну… вы понимаете… Короче, взгляните прямо на ситуацию: я сидел спокойно и мирно, и вдруг Джорджи обхватывает мое лицо ладонями и выказывает свое желание, целуя меня нежнейшим образом. Поэтому не буду лицемерить и скажу не таясь, что мне оставалось только капитулировать. В полуобморочном состоянии я обмяк на заднем сиденье, облокотившись на дверь. Я находился под Джорджи. Гордиться особенно нечем, думаю, вы со мной согласитесь. Господи, оставалось только кокетливо отворотить голову, обмахивая лицо руками, и выдохнуть: «О, мисс Най, мое сердце бьется, словно крылья крошечной испуганной пташки». Кстати, мгновение спустя я примерно так и поступил. Руки Джорджи все еще обнимали мое лицо, двигая его то вправо, то влево. Ее губы скользили, и прижимали, и проникали внутрь моих: напряжение накалялось и накалялось, и внезапно все закончилось. Ее губы отступили, движения прекратились, и я почувствовал ее язык. Медленно, бережно, безукоризненно его кончик коснулся края моего рта. Он обвел мои губы, вызывающе прошелся по твердой поверхности моих зубов и наконец застыл на секунду, чтобы подразнить меня, и потом проник внутрь. В этот момент я взвизгнул. Короткий высокий носовой звук «мммм…» от захлестнувшего экстаза. Если бы у меня осталась хоть капелька самоуважения, я сгорел бы от стыда прямо в автомобиле, не оставив после себя ничего, кроме горстки пепла. Но, развалившись на заднем сиденье и производя впечатление Мег-мать-твою-Райен, я избежал этой участи по двум причинам. Во-первых, соображал я очень слабо и был словно в тумане, и, честно говоря, меня можно было считать совершенно бессознательным от внезапной эйфории. Во-вторых, хотя я не особо напирал на свою мужественность (и надо признать, был вполне доволен тем, что происходило на заднем сиденье: как говорит Лиза Стэнсфилд, может быть, я и не леди, но уж точно женщина), я был уверен, что Джорджи прекрасно представляет, на какой я стадии. Она прижималась ко мне, так что не могла не почувствовать, что в моих штанах находится нечто настолько твердое, что вполне подойдет для поднятия крышки люков на улице.

Я пропущу подробности остальной части поездки в такси по несколько путаным улицам Эдинбурга и то, как мы забрали ключи у администратора гостиницы и поднялись в номер Джордж. Я бы проклинал себя еще больше, если бы помнил все до последней мелочи, и вне всякого сомнения, я уверен, что вам не терпится оказаться в гостиничном номере, только все-таки чуть меньше, чем нам с Джорджи в тот момент.

Удивительно, что мы вообще не произнесли не слова. Ну, я не в состоянии говорить, как вам уже известно, но и Джорджи почти все время молчала. Все было предрешено: например, когда мы прибыли в гостиницу, Джорджи не спрашивала меня, хочу ли я подняться с ней в номер, она просто шла впереди, предполагая, что я следую за ней… Не то чтобы для этого требовалась особая интуиция с ее стороны, но вы понимаете, что я имею в виду. Словно мы заключили пакт о молчании. Когда мы вошли в номер Джорджи и заперли дверь, соблюдая строгую секретность мероприятия, наше молчание стало еще более осязаемым. Потому что любые слова в этой неустойчивой ситуации разрушили бы полет и остановили бы ту волну, что несла нас, а мне казалось и хотелось, чтобы именно так оно и было, что стихия эта настолько мощная, что сопротивляться ей невозможно. Не исключено, что (из-за напряжения) один из нас скажет нечто нелепое вроде: «В моем банке такой же ковер», или нечто напыщенное, или, что было бы еще хуже, произнесет вслух то, что стопудово вертелось у нас обоих в голове… «Господи, что же мы творим?» Меньше всего на свете тогда я хотел, чтобы Джорджи спросила меня: «Ох, Том, а разумно ли это? Должны ли мы совершать это?» Я знал, что ни за какие коврижки не смог бы принудить себя произнести ответ, который бы развернул бы историю вспять: «Да… ты права. Я, пожалуй, пойду: давай все прекратим, пока не стало слишком поздно», у меня не было ни единой возможности выдавить из себя эту благоразумную ерунду. Но в то же время я не хотел брать на себя полную ответственность за происходящее и не мог открыто отбросить в сторону все сомнения, отказавшись даже от самых поверхностных жестов. Я хотел, чтобы все было безумством или, скорее, выглядело так. Я думаю, что и Джорджи тоже предпочитала держаться подальше от кристальной ясности слов. Нам обоим было намного уютнее воображать, что мы временно выжили из ума, и наше молчание позволяло нам сохранять эту иллюзию. Целуя мое лицо, Джорджи переместилась в сторону дивана, легла на него и притянула меня к себе. Я ударился голенью об угол стола, когда проходил мимо него: было очень-очень больно, но мне не было до этой боли никакого дела. Я лежал на Джордж, запустив в пальцы в ее бесконечные, текущие через край грешно-черные волосы, и пощипывал губами ее ухо. Она изогнула шею и стала сильно и страстно сосать мою шею, не слабо впиваясь в нее зубами: ощущение уже выходило за пределы приятного, но чуть-чуть не дотягивало до боли. Таким образом, были задействованы нервные окончания, и у меня по спине бежали мурашки. Она потянулась вниз обеими руками и расстегнула пуговицу на моих штанах. Ее пальцы проникли внутрь, пошуршали там и ничего не обнаружили… Вежливо подождав три восьмых секунды (для вида), я решил вступить и немного помочь ей.

Я подскочил и затеял нелепую драку с собственной одеждой. Каждая пуговица и молния, казалось, ратовали за воздержание, на мне явно была одежда для безбрачия. (Ну-ка слезай с меня, гадость! Развязывайся! Расстегивайся! Завтра, предупреждаю вас прямо сейчас, сменю вас на липучки!) Умные мужчины всегда первым делом снимают носки, это вопрос эстетики. Носки, потом верх, потом низ. Я, ясное дело, начал со штанов, стянул их вниз, потом понял, что не смогу их скинуть, пока на мне туфли (которые уже запутались где-то в штанинах), затем постарался скинуть с себя этот капкан из туфель-штанов-трусов. Наконец-то я разобрался с ним (успев дойти до высот ярости и глубин отчаяния), я выдохся, но победил. Я стоял со скомканными штанами в руках, в распахнутой рубашке, которая была слишком коротка для скромника, и в одном носке. К счастью, Джорджи ничего не заметила: она воевала с собственными джинсами. Скинув туфли, она отправила их в противоположные углы комнаты и сбросила футболку легким уверенным движением герцогини, но с джинсами у нее все-таки были какие-то проблемы. Они слишком облегали ее… слишком облегали всю ее, так что Джорджи пришлось лечь на спину на диван и, извиваясь, стаскивать их, причем прикладывая серьезные усилия. Она напоминала бабочку, неистово рвущуюся наружу из кокона гусеницы. Я стоял, теперь уже совершенно нагим, и наблюдал, как она высвобождает лодыжку: Джорджи с силой швырнула джинсы через всю комнату, словно безвольный труп побежденного монстра, подняла глаза и улыбнулась. Она была голой, я был голым, уже пора было придвинуться поближе, чтобы не простудиться.

Я прыгнул на диван с большим энтузиазмом. С таким воодушевлением, что он опрокинулся и мы с Джордж, оказавшись в объятиях друг друга, свалились на пол. Мы все еще катились по полу, но нам уже не терпелось начать действовать. Кожа соприкасалась с кожей, губы, языки и кончики пальцев, волосы, их можно было гладить и теребить. Горячее дыхание, руки, жадно шарящие по всему телу, идущие дальше наших мыслей, мы были вселенной, раскаленной прикосновениями. Все это происходило на самом деле. В этой реальности была такая непосредственность восприятия, а каждое ощущение было настолько насыщенным, что любая другая действительность казалась по сравнению с происходящим расплывчатой, бледной, приглушенной и достойной лишь сожаления. Если бы я живописал этот момент в книге за моих героев, я знаю, как сделал бы это. Если бы передо мной стояла цель оформить произошедшее как художественный вымысел, а не описать его как явление природы, я бы связал воедино целую бурю мыслей: конфликты, вопросы и сомнения. Потому что именно так вы должны поступать, если вы писатель, ведь мастерство писателя – умение описать внутренний мир. Даже в самых обычных ситуациях – особенно в самых неприметных – ваши персонажи изучают себя и задают себе вопросы. И чем сложнее, многослойнее и утонченнее мысли человека в тот момент, когда он вовлечен в нечто первородное, дикое и грубое, тем более талантливым писателем вас будут считать. Неправда, что писатели и читатели легко вступают в тайный сговор. Так что если бы я описывал этот момент как писатель, я бы сказал так: «Том заметил, что Джорджи состоит из отличий. Все, что бы она ни делала: как двигалась и прикасалась к нему, какой издавала запах и какой была на вкус, определяло ее не как Джордж, а как не-Сару. Невозможно было почувствовать что-либо, не подвергая это ощущение сравнению. Каждый новый сюрприз, преподнесенный Джордж, был одновременно и радостью обновления, и напоминанием о собственной вине, возбуждающим и причиняющим острую боль.

Лежа голым на гостиничном полу, я трахался таким бессовестным образом, изменяя Саре, что мои мысли выстроились в бесконечный крик «А-а-а-а!». В моей голове не было ничего, кроме этого бессмысленного вопля: мы катались по полу, не проронив ни единого связного предложения, сношаясь, как дикие псы.

И это было потрясающе.

– Я думала, ты не куришь, – сказала Джорджи, когда я потянулся к пачке сигарет и вынул одну. Мы свернулись калачиком на диване под пуховым одеялом, которое Джорджи ловко стянула с кровати. В комнате было не очень холодно, но приятнее свернуться в комочек под чем-то. К тому же чувствуешь себя слегка неловко, оставаясь голым после секса. Словно вы уже покончили со всеми любовными делами, а нагота осталась. Такое же ощущение бывает, когда вы смотрите на еду, оставшуюся на столе после вечеринки.

– Ну… да. – пожал я плечами, стискивая ее руку с зажигалкой и придвигая к своей сигарете.

Я перестал класть сахар в чай много лет назад. Спросите людей, кто сделал то же самое, и они все ответят вам одно и то же. Сначала чай на вкус просто ужасен, его можно заглатывать только усилием воли, но проходит несколько месяцев, вы привыкаете, и он кажется вам совершено приемлемым. Потом однажды вы случайно отпиваете чай из чужой чашки, принадлежащей тому, кто все еще пьет чай с сахаром, и «фу!» – это просто теплый компот, и вы уже не можете себе представить, как вы когда-то могли любить этот мерзкий напиток.

В отличие от сахара в чае, бросать курить – совсем другое дело. Вы можете миновать стадию изначальной нелюбви к чаю без сахара, просто перестав его пить. Если вы бросаете курить, то каждую секунду, каждую долю секунды обречены на ощущение, что вы не курите, и избежать этого нет никакой возможности. Более важен тот факт, что чай с сахаром становится противен вам уже через несколько месяцев. Если же вы курильщик, то могут пройти месяцы и годы, но вы никогда не теряете ощущения, что неплохо было бы выкурить сигарету, вот сейчас, например.

Вы готовы пойти на все, что угодно, лишь бы у вас появилось достаточное основание для того, чтобы выкурить хотя бы еще одну сигарету. Иногда бывает, что люди даже мечтают о том, что попали в очень серьезную автокатастрофу, всего лишь чтобы обрести право закурить и успокоить нервы.

Я был занят целесообразностью выкуриваемой мной сигареты (этой восстановленный мною сигареты, самой божественной из всех сигарет) и решил, что совершаю вполне законное действие, учитывая пугающий масштаб ситуации. Это напоминало радостное возвращение блудного сына, тайно приветствуемый триумф удовольствия над разумом.

Я взглянул на часы: 00.34.

Джорджи поймала мой взгляд.

– Сара? – спросила она тихо. Стоило произнести всего лишь одно слово… Я предпочел бы любую формулировку или заданный самым неприятным образом вопрос, только бы в них не было имени Сары. Но Джорджи просто произнесла ее имя, и я не мог ничего поделать. Предполагаю, в этом имени заключались все вопросы, которые только можно задать.

– Да, – ответил я, судорожно поднося ко рту сигарету.

– Она будет волноваться где ты?

– Может быть. Не уверен. Возможно. Хотя я могу быть на вечеринке после шоу, наверное.

Не так уж и поздно, на самом-то деле. Не то чтобы я дал Саре понять, что буду долго отсутствовать. Я вообразил, что она спросит меня, когда я вернусь, почему я не позвонил и не сказал, что задержусь. Не зло, просто чуть-чуть обиженно, потому что так просто позвонить, а я не позвонил, что выглядело, мягко говоря, не очень.

Как и следовало ожидать, теперь мысль о том, чтобы позвонить Саре, преследовала меня, понимающе усмехаясь. Было не так уж поздно, но все равно уже за полночь, и, как известно, когда я последний раз разбудил Сару поздним звонком, она первым делом спросила, не переспал ли я с кем-нибудь. А нервы мои были явно ни к черту, чтобы вести двойную игру. И в любом случае… Боже, ну вы понимаете, что я имею в виду. Изменить тембр голоса на изнуренный: «Это просто ужас, Сара, эти типы-журналисты невыносимы, но я никак не могу отсюда выбраться». Или объяснять, как я застрял на какой-то нудной вечеринке: «Послушай, мне пора идти. Нужно переговорить с каким-то уродом-продюсером, пока», а в это время на самом деле сидеть голым рядом с Джорджи… Как тошнотворно муторно это бы прозвучало. Даже во лжи есть кодекс чести.

– Знаешь, я люблю Сару, – сказал я.

Ужас, что я такое сказал! Губительное для новой любви, отвратительное клише, в такие моменты все говорят одно и то же – эту печальную глупую фразу. Я тут же застыдился собственного беспробудного идиотизма и смехотворной банальности. Как я мог произнести это древнейший штамп, когда сама ситуация со мной и Джорджи была такой уникальной?

– Я знаю, – ответила Джордж. Поддерживая меня, она показала, что готова соблюдать правила игры, если я хочу их придерживаться.

Я стряхнул пепел тщательно как никогда.

– А что насчет тебя и Дарена Бойла?

– Меня и Дарена? – Она издала короткий горловой смешок и придала голосу официальность, словно для интервью прессе. – Я и Дарен просто хорошие друзья.

– Нет, правда, это серьезно?

– Да, правда, мы просто друзья. Друзья и конспираторы.

– А это что значит?

– Что мы сознательно позволяем прессе заблуждаться на наш счет. Немного рекламы перед выходом книги, мне это, в общем-то, никак не помешало. Если всего раз произнести вслух роковое слово «феминизм», некоторые СМИ будут автоматически искать признаки того, что ты обозленная на жизнь безрадостная лесбиянка.

– Но все ведь знают, что это не так? – сказал я. Интуитивно удержавшись, чтобы не добавить: «Как мне сообщила Эми, говорят, ты просто трахомонстр».

– То, что люди знают, и то, что им хотелось бы видеть, – две разные вещи, и именно второе волнует их больше всего. Чужие тайны делают их в сотни раз счастливее. Что очень раздражает, когда действительно есть что скрывать, в случае Дарена, например.

– Что же он скрывает?

– О, ну же, Том… Дарен приехал в Америку делать карьеру, возможно даже, чтобы получить роль в каком-нибудь телешоу. Но американские медиа не любят гомосексуалистов и не допускают их на телевидение. Иначе будут восстания в Айове. А если у тебя английский акцент, то они автоматически считают, что ты гей, пока им не докажешь обратное.

– То есть ты, грубо говоря, отправилась туда, чтобы компенсировать произношение Бойла?

– Ну… да… У Дарена есть и другое, чему нужен противовес.

– Так он и вправду гомосексуалист?

– Он не гомосексуалист, строго говоря.

– В каком смысле «строго говоря»?

– Он просто… понимаешь. Он просто проводит опыт с гомосексуальностью.

– Экспериментирует? Зачем? Думает, что гомосексуальность может стать новым источником эволюционного развития?

– Тебя это коробит? – рассмеялась Джорджи, глядя на меня. – У меня ты не проходил под пометкой «гомофоб».

– Ну, обычно я говорю, что это для меня не имеет никакого значения, гомосексуалист кто-то или традиционной ориентации, но в данном случае, должен признаться, я просто счастлив, что он гей.

– Потому что ты думал, что у нас с ним романчик?

– А что, так до сих пор говорят – «романчик»?

– Ты прочитал, что у нас с ним романчик, и заревновал?

– Вот еще не хватало.

– Ха, – она улыбнулась отличительной широкой улыбкой Най. – Ты взревновал, а я и понятия не имела, нравлюсь тебе или нет.

– Да уж, непросто было догадаться. Наверное, ты причисляла меня к тем, кто страдает жуткой перманентной эрекцией, в больничных отделениях полно таких.

– Я очень польщена, конечно, но хочу сказать, что не изучаю постоянно мужские промежности в поисках признаков возбуждения. Я помню, что однажды ты сообщил мне об этом, конечно. Но у мужчин все время возникает эрекция. У них она может возникнуть, если женщина просто наклонится вперед. Невозможно придавать эрекции такое огромное значение, особенно, когда знаешь, что у мужчины может возникнуть половое возбуждение, если он случайно слегка заденет стену. Мне казалось, ты выпалил, что у тебя эрекция, потому что это твоя технология, ноу-хау.

– Спасибо на добром слове.

– Нет-нет, не в том смысле… я думала, что это твоя профессиональная технология.

– Ты думала, что, говоря тебе, что у меня стоит, причем ни с того ни с сего, я преследовал свои профессиональные цели? Я определенно сгораю от нетерпения услышать продолжение.

– Мне это показалось единственным логичным объяснением. Признайся честно: ты ведь пытался разговорить меня для книги… а разве это не типичная тактика: сказать нечто, что ставит тебя самого в неудобное положение, чтобы подтолкнуть человека, у которого ты берешь интервью, чтобы тот открылся?

– Боже, даты права! Оказывается, я просто гений, мать твою.

Джорджи вытянулась под пуховым одеялом и повернулась ко мне лицом. Она произнесла притворно заинтересованным тоном:

– Так и когда вы начали мне симпатизировать, мистер Том Картрайт?

– Не обижайся, но я никогда не был большим фанатом твоего шоу. Что, я надеюсь, только плюс, правильно? Не так уж страшно.

– Да уж, конечно, – надулась Джордж, изображая обиду. – Нет ничего хуже, чем трахаться с кем-то, кто считает, что ты хорошо делаешь свою работу.

– О, не пойми меня превратно. Я вовсе не думал, что ты плохая актриса.

– Вот что, Том, могу посоветовать тебе все-таки остановиться на фразе «у меня эрекция», другой твой подход мне что-то не по душе.

– Хорошо, я начну заново. Сначала, еще до того как мы познакомились, я не мог представить тебя никак иначе, кроме как в виде большой сумы, набитой деньгами.

– О, как приятно, что ты начал еще раз.

– Потом, когда мы встретились первый раз, я был занят исключительно тем, чтобы не упустить сделку. Ну и еще, чтобы не умереть от ужасного физического истощения… Я сам не уверен, когда я… Понимаешь, глупо, что кто-то вроде меня питает надежды на флирт с Джорджиной Най. Я всячески старался не признаться самому себе, что мой интерес к тебе вышел за пределы естественного желания трахнуть определенное количество актрис, певичек и девушек, ведущих прогноз погоды. До сегодняшнего момента в такси я старался думать иначе, не желая принять, что я… Но теперь, наверное, я могу быть объективен, началось это при нашей второй встрече. Когда мы были на «Карлтон Хил» и ты сняла шляпу, превратившись в Джорджину Най прямо у меня на глазах.

Джорджи молчала несколько секунд.

– Для тебя было важно, что я Джорджина Най? – Она не смотрела на меня, когда произносила эти слова, взамен просто потянулась к столу за сигаретой.

– Нет, конечно, – рассмеялся я.

– Но ты уже дважды упомянул это.

Я улыбнулся и подался вперед, проведя рукой по ее щеке и отодвигая волосы от лица.

– Але? – сказал я. – Ты забыла, с кем разговариваешь? В целом англоговорящем мире нет ни единого человека, кто ценил бы знаменитостей меньше меня! Я просто имею в виду, что из крохотной подвижной девушки, скрывающейся под шляпой и темными очками, ты превратилась… в себя. Я внезапно ощутил, что ты Джорджина Най. Я увидел, почему ты столь популярна, но именно причинно-следственная связь впечатлила меня, а не сама твоя популярность.

– Это… – Казалось, она не может подобрать нужных слов, поэтому просто подняла мою руку и поцеловала в ладонь. – …Я, наверное, слишком осторожна. Со всеми. Мой психотерапевт говорит, что я должна позволить себе больше отдавать.

Наличие психотерапевта доказывает, что ты чувствительная особа, не правда ли? Натура думающая и глубокая. Самовлюбленные головорезы не посещают психологов, так ведь? Ну… если только в тюрьме.

– А когда я начал тебе нравиться? – Я насмешливо улыбнулся, и Джорджи улыбнулась в ответ. Мне казалось, будто мне снова шестнадцать. Знаете это ощущение – будто тебе шестнадцать лет, и ты сбегаешь с вечеринки с девочкой, и вы сидите в сумерках, куря сигареты и разговаривая о сексе? Вы говорите шепотом и сгораете от возбуждении. Хотя, как известно, мы с Джорджи уже вытерли всю комнату в необузданном животном экстазе, испробовав все непристойные и вульгарные сексуальные позы, которые только возможны, в то время как в шестнадцатилетнем возрасте вы лишь надеетесь, что ваш разговор приведет к легкой сексуальной прелюдии. И все-таки каким-то образом ощущение кокетливой интимности и игры с огнем сохранялось.

– Ну… – Джорджи сделала долгую затяжку и уставилась в потолок, задумавшись над моим вопросом. – Ты заинтриговал меня с первой встречи, но я не считала тебя сексуально привлекательным.

– Спасибо… Я тебя, кстати, тоже.

Джорджи рассмеялась.

– Все началось позже… – сказала она кокетливо и снова взяла мою руку, на этот раз облизывая мой палец, водя губами вниз-вверх.

– Так когда?

– Не помню наверняка. Я просто поняла, что меня тянет к тебе после нашей встречи. Это происходило постепенно. Я знала, что ты мне нравишься, когда попросила тебя прийти на шоу Бенни Баркера, но я не могу вспомнить момент, когда это вдруг случилось.

– А почему ты уверена, что тогда уже это знала?

– Ну, потому что это было очевидно. Не было никакой нужды в том, чтобы ты пришел на съемку. Что бы ты там делал? Суфлировал из-за сцены, если бы мне задавали не те вопросы? И я даже не могла позвонить тебе сама: поэтому я попросила Пола связаться с твоим агентом. Господи, словно я была школьницей и просила свою подружку назначить за меня свидание.

– Ха. А я-то думал, что ты просто сторонишься меня.

– Сторонюсь? Ты так подумал? Мне казалось, что все настолько очевидно и ты думаешь, что я в отчаянии. Мне было даже страшно встретиться с тобой лицом к лицу до передачи. Я пряталась за кулисами и вошла в зеленую гостиную в последнюю минуту, чтобы у меня был повод быстро улизнуть. Я представляла себе, что ты будешь стоять с бокалом вина и хитрой улыбкой… «Привет, Джордж, ты определенно позвала меня сюда, чтобы трахнуться, да ведь?» Я больше нервничала из-за тебя, чем из-за этого телевизионного интервью.

– По тебе не было заметно.

– Я же актриса, дружок.

– И что дальше?

– Что ты имеешь ввиду? А дальше мы приехали сюда и сотворили эти позорные деяния.

– Мы приехали сюда после того, как ты накинулась на меня в такси.

– Спасибо, Том. До чего же ты деликатный. Помогаешь мне сохранять чувство собственного достоинства. Отдельное спасибо.

– А когда я начал тебе нравиться? – Я насмешливо улыбнулся, и Джорджи улыбнулась в ответ. Мне казалось, будто мне снова шестнадцать. Знаете это ощущение – будто тебе шестнадцать лет, и ты сбегаешь с вечеринки с девочкой, и вы сидите в сумерках, куря сигареты и разговаривая о сексе? Вы говорите шепотом и сгораете от возбуждении. Хотя, как известно, мы с Джорджи уже вытерли всю комнату в необузданном животном экстазе, испробовав все непристойные и вульгарные сексуальные позы, которые только возможны, в то время как в шестнадцатилетнем возрасте вы лишь надеетесь, что ваш разговор приведет к легкой сексуальной прелюдии. И все-таки каким-то образом ощущение кокетливой интимности и игры с огнем сохранялось.

– Ну… – Джорджи сделала долгую затяжку и уставилась в потолок, задумавшись над моим вопросом. – Ты заинтриговал меня с первой встречи, но я не считала тебя сексуально привлекательным.

– Спасибо… Я тебя, кстати, тоже.

Джорджи рассмеялась.

– Все началось позже… – сказала она кокетливо и снова взяла мою руку, на этот раз облизывая мой палец, водя губами вниз-вверх.

– Так когда?

– Не помню наверняка. Я просто поняла, что меня тянет к тебе после нашей встречи. Это происходило постепенно. Я знала, что ты мне нравишься, когда попросила тебя прийти на шоу Бенни Баркера, но я не могу вспомнить момент, когда это вдруг случилось.

– А почему ты уверена, что тогда уже это знала?

– Ну, потому что это было очевидно. Не было никакой нужды в том, чтобы ты пришел на съемку. Что бы ты там делал? Суфлировал из-за сцены, если бы мне задавали не те вопросы? И я даже не могла позвонить тебе сама: поэтому я попросила Пола связаться с твоим агентом. Господи, словно я была школьницей и просила свою подружку назначить за меня свидание.

– Ха. А я-то думал, что ты просто сторонишься меня.

– Сторонюсь? Ты так подумал? Мне казалось, что все настолько очевидно и ты думаешь, что я в отчаянии. Мне было даже страшно встретиться с тобой лицом к лицу до передачи. Я пряталась за кулисами и вошла в зеленую гостиную в последнюю минуту, чтобы у меня был повод быстро улизнуть. Я представляла себе, что ты будешь стоять с бокалом вина и хитрой улыбкой… «Привет, Джордж, ты определенно позвала меня сюда, чтобы трахнуться, да ведь?» Я больше нервничала из-за тебя, чем из-за этого телевизионного интервью.

– По тебе не было заметно.

– Я же актриса, дружок.

– И что дальше?

– Что ты имеешь ввиду? А дальше мы приехали сюда и сотворили эти позорные деяния.

– Мы приехали сюда после того, как ты накинулась на меня в такси.

– Спасибо, Том. До чего же ты деликатный. Помогаешь мне сохранять чувство собственного достоинства. Отдельное спасибо.

– A когда я начал тебе нравиться? – Я насмешливо улыбнулся, и Джорджи улыбнулась в ответ. Мне казалось, будто мне снова шестнадцать. Знаете это ощущение – будто тебе шестнадцать лет, и ты сбегаешь с вечеринки с девочкой, и вы сидите в сумерках, куря сигареты и разговаривая о сексе? Вы говорите шепотом и сгораете от возбуждении. Хотя, как известно, мы с Джорджи уже вытерли всю комнату в необузданном животном экстазе, испробовав все непристойные и вульгарные сексуальные позы, которые только возможны, в то время как в шестнадцатилетнем возрасте вы лишь надеетесь, что ваш разговор приведет к легкой сексуальной прелюдии. И все-таки каким-то образом ощущение кокетливой интимности и игры с огнем сохранялось.

– Ну… – Джорджи сделала долгую затяжку и уставилась в потолок, задумавшись над моим вопросом. – Ты заинтриговал меня с первой встречи, но я не считала тебя сексуально привлекательным.

– Спасибо… Я тебя, кстати, тоже.

Джорджи рассмеялась.

– Все началось позже… – сказала она кокетливо и снова взяла мою руку, на этот раз облизывая мой палец, водя губами вниз-вверх.

– Так когда?

– Не помню наверняка. Я просто поняла, что меня тянет к тебе после нашей встречи. Это происходило постепенно. Я знала, что ты мне нравишься, когда попросила тебя прийти на шоу Бенни Баркера, но я не могу вспомнить момент, когда это вдруг случилось.

– А почему ты уверена, что тогда уже это знала?

– Ну, потому что это было очевидно. Не было никакой нужды в том, чтобы ты пришел на съемку. Что бы ты там делал? Суфлировал из-за сцены, если бы мне задавали не те вопросы? И я даже не могла позвонить тебе сама: поэтому я попросила Пола связаться с твоим агентом. Господи, словно я была школьницей и просила свою подружку назначить за меня свидание.

– Ха. А я-то думал, что ты просто сторонишься меня.

– Сторонюсь? Ты так подумал? Мне казалось, что все настолько очевидно и ты думаешь, что я в отчаянии. Мне было даже страшно встретиться с тобой лицом к лицу до передачи. Я пряталась за кулисами и вошла в зеленую гостиную в последнюю минуту, чтобы у меня был повод быстро улизнуть. Я представляла себе, что ты будешь стоять с бокалом вина и хитрой улыбкой… «Привет, Джордж, ты определенно позвала меня сюда, чтобы трахнуться, да ведь?» Я больше нервничала из-за тебя, чем из-за этого телевизионного интервью.

– По тебе не было заметно.

– Я же актриса, дружок.

– И что дальше?

– Что ты имеешь ввиду? А дальше мы приехали сюда и сотворили эти позорные деяния.

– Мы приехали сюда после того, как ты накинулась на меня в такси.

– Спасибо, Том. До чего же ты деликатный. Помогаешь мне сохранять чувство собственного достоинства. Отдельное спасибо.

– Я просто имел в виду: что произошло между шоу и поездкой в такси?

– О, во мне бурлил адреналин после интервью, что немного спасло мои нервы, наверное. А потом в такси я просто посмотрела на тебя и поняла. Я поняла, что ты тоже меня хочешь.

– Как ты это поняла?

– Ну, просто догадалась.

– Да, но почему? Я не помню, чтобы делал или говорил что-то, похожее на сигнал, который был послан мною без моего ведома. Я просто хотел бы знать, что это за сигнал, понимаешь, чтобы я случайно не послал его человеку, который проверяет наш газовый счетчик, или еще кому-нибудь.

– Я просто знала. Я не могу сказать, откуда именно. Может быть, сразу куча маленьких сигналов, или волшебство, или телепатия, или что-то другое… Я просто знала.

Мы разговаривали и разговаривали. Болтали больше времени, чем занимались сексом, и в каком-то смысле это было даже лучше секса.

Господи! О чем это я? Нет, куда уж лучше, секс был просто изумительным, черт возьми. Кажется, я начал нести чушь? Простите, опять во мне проснулся писатель.

Но наши разговоры были прекрасны. Так прекрасны, что я не хотел, чтобы они заканчивались. Но именно разговоры – правда – заставляли меня страдать от громадного чувства вины. Секс – это ведь… секс, правильно? Мощная природная первородная сила. Я не хочу сказать, что не мог не изменять Саре, что это было пне моего контроля, но в данной ситуации так оно и было… Можно ли назвать человека неуклюжим и то, что он поскользнулся и упал, верно? Но нельзя же обвинить его в том, что он упал: это всего лишь несмирное притяжение. Понимаете, что я имею ввиду? Хорошо. Так что секс с Джорджи можно простить, правильно? Но разговор и то, как мне приятно было его нести, – вот настоящее предательство по отношению к Саре. Причем предательство в квадрате, ведь сколько раз она сокрушалась по поводу того, что я ни разу не говорил с нею долго и всерьез. После того как мы обменивались тремя-четырьмя предложениями, содержащими исключительно полезную информацию, она замечала, что я нащупываю глазами пульт от телевизора. Не то чтобы я никогда не разговаривал с Сарой, вы понимаете, и я определенно не хочу сказать, что не получал удовольствия от наших с ней разговоров. Просто, ну… Сара и я были вместе уже столько лет. Мне и не надо было спрашивать, что она думает о том о сем, я знал ответ заранее или мог догадаться. И у меня исчезла потребность постоянно говорить о том, что люблю ее. Мы уже прошли эту стадию, и наши отношения были глубже. Сара могла спать спокойно, в полной уверенности, что я люблю ее. Она знала это наверняка, так что мне не требовалось постоянно, день за днем повторять слова любви. Такова настоящая любовь, на мой взгляд. Сара и я были вместе, душой и телом: если я не нашел времени поговорить с ней сегодня, я мог перенести разговор на завтра, нет никакой срочности, верно? И все-таки невозможно было не думать, как Сара отнеслась бы к нашим с Джорджи разговорам и к моей радости. Мои разговоры с Джорджи были очень плохим поступком, но то, что я считал их столь опьяняющими, являлось прямым доказательством моего неуважения к Саре и выглядело словно пощечина. Просто ужасно.

Джорджи и я болтали до четырех утра.

Хотя, чего уж тут скрывать, все было не так драматично, потому что мы не только разговаривали, но еще и любили друг друга, что отняло какую-то часть времени.

Наконец я сказал:

– Мне пора.

Мы только что докурили последнюю сигарету. Джорджи скомкала пустую пачку и бросила на стол. В этом не было цинизма – якобы я оставался до последнего, чтобы выкурить все ее сигареты. Просто выкуривание последней сигареты – всегда переломный момент, знак того, что вечер окончен. Джорджи отправилась накинуть халат, и я оделся (слава богу, ее не было в комнате, и она не видела меня в процессе, я жутко стеснялся). Потом шаг за шагом мы дошли до двери. Обнявшись, словно мечтательные подростки. Я открыл дверь и вышел в коридор.

– Ну… – вымолвил я.

– Ну… – согласилась Джордж.

Я почувствовал, как что-то сдавило мне горло. Не знаю, есть ли слово для подобной эмоции или смеси чувств. Хотя, если бы я был вынужден назвать это ощущение, я бы выбрал слово «испуг».

– Ну… – повторил я. – И что теперь?

– А как ты хочешь, чтобы было теперь?

Я отвел взгляд и посмотрел вдоль коридора. Никуда, просто в пространство.

– Я люблю свою девушку… – начал я. Бывают моменты, когда срочно требуется, чтобы кто-то заехал тебе лопатой по лицу. – Но… мысль о том, что я больше не увижу тебя, просто невыносима.

Джорджи молчала. Я решил, что она оскорблена до глубины души и у нее просто нет слов после моего банального заявления.

– Я… – я начал еще раз, совершенно не представляя, как мне продолжить свою мысль, и я – это не шутка – просто повесил голову.

Я почувствовал, как рука Джорджи коснулась моего подбородка. Она подняла мое лицо, я поднял глаза и обнаружил ее губы в ожидании моих. Она целовала меня так безупречно, что, когда закончила, меня уже не было. Я растворился, от меня осталась лишь оболочка.

– У меня завтра автограф-сессия, – сказала она. – В два часа дня. Я буду в магазине «Уотерстоун» на Принц-стрит.

– Хорошо.

V

Ну что же. Буду с вами откровенен… Я чувствую, что погорячился. Словно вы пошутили над кем-то, ожидая, как всем будет смешно, но все пошло наперекосяк, и окружающие расстроились. Конечно, я должен за них отвечать, я ведь Бог, верно? Так что ответственность неизбежна. Но смею заверить, что намерения мои исключительно благородны. Вы должны поверить мне на слово, и я спешу вам сказать, что и в малой доле не желал, чтобы история так далеко зашла.

Впрочем, я не имею в виду Тома, Сару или Джордж, я знал, что с ними так будет, именно поэтому я и показываю вам примерную ситуацию, чтобы вы могли увидеть, ради чего я бью себя кулаками в грудь. И я не имею в виду кого угодно. Потому что, как я уже говорил, Том, Сара и Джордж: и есть «кто угодно». Мне важно удостовериться, что вы понимаете меня. Например, то, что Джорджи известная актриса, не так уж важно, да? Я знаю, что вы, люди, так странно устроены, что вам по силам оценить сложные вещи и увидеть значимые детали, но мне вовсе не хочется думать, что вы недостаточно сложны. Если бы та кошмарная девка Фиона этого захотела, Том мог быоказаться в гостинице с ней. И потом бы он думал, что между ними есть некая особая связь, что оба они англичане и живут в Шотландии, или что оба работают в издательском бизнесе, или еще что-нибудь. Но это не так. Помните: нужно менять декорации. Помните, кто бы то ни был: Сара, или Джорджи, или Том, или кто угодно, или вы сами, – все одно и то же, понимаете?!

Видите ли, когда я творил вселенную, я находился в процессе работы и делал шаг за шагом. У меня не было никакого плана вроде «Вселенная № 101», по которому я все лепил, понимаете, о чем я? Ясное дело, я мог бы поаккуратнее обойтись кое с чем, и я первым готов это признать. Не считайте, что я не готов первым поднять руку и сказать «теа culpa»,[3] если что-то сделал не так. И я, по крайней мере, стараюсь отрегулировать все, что вышло боком, понимаете, именно поэтому я сейчас тут, да ведь? Нужно разобраться с ситуацией, в которую мы попали: мы не можем вернуться и переписать книгу, но я, по меньшей мере, могу зачитать вам ряд правил, чтобы вы понимали, в чем дело. Я признаю, что должен был сделать это намного раньше, один ноль в вашу пользу, но вы же знаете, как иногда откладываешь работу.

Ладно, довольно самокритики, давайте вернемся к делу.

Помните, что я говорил вам о китах? Как я просто выдумал их и решил создать? Иногда меня слегка заносит в сторону, я вхожу в роль и продолжаю, мечтая, выдавать идеи. Типа: «Да-да, это круто! Красота – и вот еще было бы неплохо…» и просто не могу остановиться. Можно сказать, что я просто полон идей, но предпочитаю думать, что «попал в точку». Я не хочу, чтобы вы подумали, что я выкинул вас в мир всех скопом. Я и впрямь продумывал это дело, все перспективы и все, так сказать, возможности. Как я уже объяснял в случае с китами, я не знаю, как я творю все это, я просто, понимаете, хочу, чтобы были барсуки, и вот они тут как тут – эти барсуки. Что меня вполне устраивает, кстати. Если я задумал создать растение, я не хочу сначала размышлять про деление клеток или изобретать биологическую систему давления, у кого есть на это время, верно? Но, как я уже говорил, меня очень интересуют все эти ваши ученые, которые возятся с микроскопами и всякими прибамбасами и изучают, как я все это сделал. Мне это жутко нравится. Могу предположить, и мне кажется, что я прав, их поиски помогают вам понять, что вообще происходит, если вы взглянете на все с их точки зрения. Так что именно таким образом я вам все и объясню, договорились? Чтобы вы услышали мои слова на понятном вам языке, если вы понимаете, что я имею в виду. И еще чтобы вы могли все это проверить и убедиться, что я говорю правду. Видите, какой я добросовестный?

Начнем с начала. Я думал, что большинство из вас едва ли доживут до сорока лет. Примем это как факт. На большее я и не рассчитывал, и я думаю, что сделал максимум для того, чтобы это было именно так, а не иначе. Катастрофы, эпидемии, дикие звери, холод и голод, много всяких страстей, мешающих выжить. Так что не думаю, что ваши обвинения в невнимательности будут иметь основания, правильно? И все это давало свой результат: откуда я мог знать, что вы начнете придумывать всякие препараты, удлиняющие жизнь? Предупреждения о наводнениях, антибиотики и механизация труда. Вы думаете, разумно обвинять меня в том, что я не предусмотрел, что какой-то проклятый мудрец изобретет аппарат для производства искусственных волокон, а? Так что начнем с того, что любые проблемы в вашей жизни после сорока – не моя робота, ясно? Срок годности истек. Все, что вы делаете со своей жизнью после тридцати девяти, – вы делаете на свой страх и риск, это понятно?

И вот я добрался до этих делишек с сексом, это было приятно решать, и я думаю, тут вы со мной согласитесь. Но тогда я еще не знал, как внедрить ее в реальность. До четырнадцати лет вы заняты тем, что стараетесь поумнеть (ладно, еще одна ошибка, проехали, движемся далее все равно), потом у вас есть немного времени, чтобы опериться, и потом в вашу жизнь приходит секс, пока вы сражаетесь еще лет этак десять. Я посчитал необходимым, чтобы вы занимались сексом. Я волновался, что вы можете погубить потомство, если не будете достаточно уделять ему времени, так что я многое вложил в то, чтобы вы его полюбили. Ну да, я определенно перестарался. Каждый может умничать, анализируя прошлое, верно? Сначала я сделал так, чтобы вы хотели этого, причем сильно. Как? С помощью гонадальных стероидов, как выяснилось. Как я уже говорил, я просто разговариваю с вами на вашем языке, если бы мне пришло в голову давать названия всем этим штуковинам, я бы никогда не придумал нечто вроде «гонадальных стероидов», вот так ужас, верно? В общем, у вас есть эти гонадальные стероиды: эстроген и тестостерон, они разжигают вас, и вы жаждете секса. И вы его находите.

Теперь мне нужно слегка облагородить процесс… или лучше показать вам, что может произойти, если я этого не сделаю: очереди на почте двигались бы еще медленнее, если вы понимаете, о чем я. Что же я делаю, чтобы вас привлекал некто определенный, нежели все подряд (я еще вернусь к этому, так что не забудьте, ладно?). Тут я включил мозги, разрешите похвастаться. Я втянул в дело немного мозговой химии, то, что вы называете психологией, ну самые основы, но сделал это очень гладко, чтобы и комар носа не подточил. Например, я сделал так, что вас привлекают лица, похожие на ваше собственное. Например, если вы мужчина, вам нравится собственная рожа, только в более мягком варианте, то же самое касается и женщин: вас привлекают мужские черты лица, похожие на те, что вы видите в зеркало. (А вы этого даже не знали, да ведь? Вы думаете, что я все это выдумываю на ходу. Но это не так, спросите людей из университета Святого Эндрю в Шотландии, если вы подозреваете, что я все это выдумываю: они вам за это морду разукрасят.) «Будет лучше, – подумал я, – если вам будут нравиться лица, походящие на ваше собственное лицо, нежели на мордочку вашей собаки». И попробуйте мне сказать, что и тут я не прав. По большей части введенные мною правила очень просты. Вы с ними незнакомы, но они по шаблону. Симметрия: вы предпочитаете физически соразмерных людей. Запах: женщины предпочитают запах мужчин, чья иммунная система отличается от их собственной. Да, и еще они определенно реагируют на мужские феромоны. Я немного увлекся женскими реакциями на запах, скажем прямо. И все закончилось тем, что женщины оказались в тысячи раз чувствительнее ко многим запахам. В этом не было необходимости, это точно. Просто снова попал в точку. И теперь каждый раз наблюдаю, как вы сходите с ума по запахам, выстреливая моноаминами.

Помните о моноаминах, да? Помните, я упоминал их тогда, чтобы вы не искали особый подтекст, задумываясь, почему у Тома встал член во время интервью с Джордж. Без сомнений, вы уже начали продвигаться в этом направлении. Так давайте я вам кое-что дополнительно поясню.

Моноамины – группа химических веществ – нейротрансмиттеров, которые… ну, в общем, они и есть сексуальное влечение, грубо говоря. Что происходит, когда вы чувствуете физическое притяжения? Нет уж, избавьте меня от ваших фантазий типа «я словно ощущаю покалывание» или «такое чувство, словно крохотные зайчики порхают у меня в животе, и мой разум замирает». Сравнения тут ни к чему. Они только создают сложности, к тому же я спрашиваю, что происходит, а не то, как вы это растолковываете. Влечение неподвластно, ему нет никакого дела до ваших моральных установок или жизненных принципов, и оно уж точно не дело рук купидона, проказы крохотных розовых амурчиков или волшебство. Все дело в моноаминах. Вашей головой управляют серотонин, артеренол (я и вы называем его адреналином) и допамин. Ваш мозг группируется на средней островковой доле большого мозга, передней коре головного мозга, ядре центральной нервной системы и скорлупе мозга, в этот момент отключаются постцентральная извилина, мозжечковаяминдалина и – по бокам – височные отделы коры головного мозга. Что значит вся эта заумь? Значит, что вы по уши вляпались, в общем-то. Я тут не шутки шучу, вы превращаетесь в животное и по клиническим симптомам практически гавкаете, в таком состоянии вам уж точно нельзя садиться за руль. Моноамины – беспощадные, аморальные штурмовики на службе у физического влечения. Эти парни точно уж раненых не берут: один допамин готов обменять все ваше сознание на нежную улыбку, и вместе они составляют атомный коктейль, он-то и приводит к тому, что вы скачете в гостиничном номере верхом на звезде из мыльной оперы.

Но, и эта мысль недалека от истины, все это коту под хвост, если, когда вы наконец-то добиваетесь секса, он оказывается столь же приятным занятием, сколь и пожевывание носка тракториста. Итак, стадия номер три: нейропептиды. Речь идет об окситоцине и адиуретине, скажем так. Во время секса окситоцин поступает в центры удовольствия вашего мозга, и вы думаете: «Ничего себе! Надо это дело как-нибудь повторить». Но, и тут я поступил очень мудро, окситоцин также подталкивает вас хранить верность. Я долго трудился над этим апектом. Было неясно, верен ли мой расчет. Сначала я проверил идею верности на мышах-полевках, чтобы узнать, возможно ли это в принципе. Я, конечно, не знал, что использую окситоцин, но это был именно он, я испытал на верность мышей-полевок Среднего Запада и решил не впутывать северозападных полевок. Должен вам сказать, что с мышами-полевками все сработало прекрасно, и с теми, и с другими. Но с вами, как выяснилось, дело обстоит чуть иначе, вам нравится страдание. Так что я сделал так, чтобы окситоцин преследовал вас, когда вы занимались сексом, а также превратил его выделение в «классический условный рефлекс», как говорят люди в белых халатах. Это значит, что окситоцин выделяется во время секса, и если вы долго занимаетесь сексом с одним партнером, то чуть-чуть гормона выделяется, когда вы просто видите партнера. Том думает, что чувствует себя виноватым перед Сарой, но вы увидите, что будет, когда он снова увидит ее и получит свою порцию окситоцина, его как молотком ударит.

Так что, и это очевидно, вполне подходящий план, думаю, вы согласитесь. Вам не нужно беспокоиться О продолжении рода, потому что я за вас уже все сделал, и вам вообще не надо думать об этом.

Но потом ситуация деформировалась.

Кто же знал, что вы собираетесь жить не в хижинах, а перемещаться в города по восемь миллионов жителей, верно? Я думал, вы будете вполне счастливы, если дотянете до четвертого десятка, а потом скончаетесь от гриппа или будете съедены волком, так что зачем мне было беспокоиться о том, чтобы верность жила долго? Действие моноаминов держится – в лучшем случае – тридцать месяцев. После этого ваше тело становится терпимым к нейротрансмиттерам и, увы, страсть проходит. Это конец беготни по паркам в грозу и безудержного смеха, вместе вы исключительно из-за постоянного действия окситоцина. И как долго это продержится, по-вашему, когда вы столкнетесь с новыми дозами допамина и серотонина? И я даже не думал, что важно исправить такую проблемку, что женщины – неважно, из какой они страны или к какой культуре принадлежат, – проходят примерно четырехгодичный цикл, который начинается с совместной жизни с мужчиной и заканчивается мыслями о том, что стоит найти кого-нибудь еще. Периодическая моногамия казалась мне вполне подходящей: ведь всегда был шанс того, что за эти четыре-пять лет она или ее партнер может стать жертвой аппендицита или кого-то из них унесет снежная лавина… ну а если этого даже и не произойдет, я не рассчитывал, что в пределах часа езды будут толочься еще четыре миллиона самцов, готовых составить ей компанию, верно? И почему бы не дать мужчинам лишнюю порцию тестостерона и не посмотреть правде в глаза? Ведь лучше любить и терять, правильно?

И вот тут начинается самое позорное для меня. Потому что я не думал, что неверность станет такой большой проблемой. Мне и в голову не приходило, что большинство людей будут изменять или даже иметь возможность изменять: вы просто заставляете меня сгорать от стыда, понимаете? Я не принял этого во внимание, и все вышло очень-очень плохо. Я никогда не думал о таком коловороте… Я даже не вложил в измену мысль, как вложил ее в снежные хлопья, вот что я хочу сказать. Все функционирует на базовом уровне и зависит от грубой химии и психологии (а психология, конечно же, не что иное, как химия в действии). Поэтому все интрижки похожи друг на друга. Совершают ли акт измены два человека, что закручивают гайки на заводе, или живущий в Эдинбурге английский писатель, столкнувшийся с актрисой из лучшей мыльной оперы с самыми высокими рейтингами по всей Великобритании… все всегда одинаково. Меняются тривиальные детали и декорации, но каждый раз людииспытывают одно и то же. Я знаю, что вы это, наверное, тоже уже заметили, и именно поэтому отчасти и решил, что должен с вами поделиться. Пришить, что это так и есть, хотя вы и так это знаете, просто, чтобы вам было легче дышать.

Я сделал гадость. Но многие другие вещи я все-таки сотворил верно, например бананы. Со сладкими плодами явыпутался. Так, чувствую вашу враждебность, хорошо, все в порядке: я же признал свою вину. И если мы все не сойдемся на этом, мы не сможем двинуться дальше.

Понимаете, думаю, мы вполне бы могли чуть продвинуться. Правда, я не собираюсь поднимать этот вопрос сейчас. Сейчас мне кажется, вам требуется обдумать вышесказанное наедине с самими собою, и что бы никто не мешал.

Поговорим позже, ладно?

Глава 9

Я спал на диване.

Представим, что это искупление грехов: я наказывал себя так, как меня бы наказала Сара. Я всеми силами пробовал внушить себе эту мысль, предпринял попытку найти для себя прощение в самоистязании, но мне было не избавится от того, что я видел себя насквозь. Мое поведение было всего лишь поводом к расплате и наказанию, дело было в трусости. Я не мог представить себе, что Сара проснется, когда я, задержав дыхание, нырну в кровать. Она перевернется, посмотрит на меня и сонно спросит: «Где ты был?» От такого видения у меня внутри все переворачивалось. Так что я улегся на диване в трусах, накрывшись пальто.

Я плохо спал. Поверить в то, что я весь извертелся лишь потому, что не мог найти удобного положения, было невозможно, я весь извелся от ужаса содеянного мною. Мое предположение, и от этого было некуда деться, заключалось в том, что я не мог никак успокоиться, потому что я лежал на диване, на котором не было тесно, и к тому же у меня снова возникла эрекция. Я лежал в темноте, проигрывая в уме произошедшие только что события. Не успел начать, как тут же явился эрегированный член, чтобы повспоминать вместе со мной.

Той ночью у нас был долгий секс с Джорджи, и у меня все равно с полпинка возникла эрекция, которая продержалась до рассвета. Ясное дело, гордиться нечем. Это неинтеллигентно, верно ведь? Делать какие-то идиотские выводы о моей сексуальной энергии в такой ситуации… Тем не менее эрекция была на месте. И не исчезала до самого рассвета. Я всего лишь сообщаю вам факты, вот и все.

В общем, не говоря об эрекциях и тому подобном, я не только плохо и мало спал, но и вскочил на ноги и 6.30. Уставшим я себя не чувствовал. На самом деле я был перевозбужден и находился почти в отлетном состоянии, на пике ощущений, как бывает, когда сутками не спишь. Я думал, как бы не встречаться с Сарой. Оставить на столе записку, что вышел по делам. Но где с пользой для дела можно оказаться в семь утра в субботнее утро, особенно после того, как меня почти целую ночь не было дома? Вы уже наверняка поняли, что план оказался с червоточинкой. Так что я съел миску пшеничных хлопьев с корицей, которые я просто не выношу, как на вкус (я ненавижу корицу), так и в более широком социолингвистическом смысле: ведь хлопья – явное проявление тупого порочного американского насилия корпоративной культуры, но я не мог заставить себя приготовить тост. Еще я выпил несколько чашек кофе. Крадучись пройдя в гостиную, я включил телевизор. Было субботнее утро, и показывали детские передачи. Я уселся напротив телевизора, сжимая чашку трясущимися руками, а взвинченные ведущие орали на меня сорок пять минут кряду: возможно, это я и заслужил.

Когда я услышал, что Сара копошится наверху, то испытал шок, словно меня током ударило.

Я поднажал на уши, заставляя их прислушаться и распознать звуки. Меня колотило. Не физически, но внутри. Медленные мягкие шаги Сары, спускающейся по лестнице, казались мне не шажками только что проснувшейся маленькой шотландской женщины, но неотвратимой поступью потустороннего чудовища из фильма ужасов. Ничего не видя, я уставился в экран телевизора, в этот момент дверь гостиной открылась, и она вошла в комнату.

– А-у-у-у… когда ты вернулся вчера ночью? – спросила она, переходя от зевоты к связной речи.

– Х-м-м-м… – пожал я плечами, – не уверен… Думаю, довольно поздно.

– А когда примерно?

– Не знаю, как я уже сказал, я не смотрел на часы.

Я говорил, не глядя на нее. Я упорно смотрел в экран телевизора и разговаривал рассеянно, голосом человека, вселенски заинтересованного происходящим на экране. Но если бы мне предложили миллион фунтов, я бы все равно не смог ответить, что же там показывали.

– Ну да, но хотя бы примерно?

Ее голос не был злым или ворчливым, просто сонно-любопытствующим. Саре было просто интересно. Лучше всего было бы ответить: «Ну, после четырех, я знаю, что было уже четыре» или что-нибудь в этом роде, дипломатично уклонившись от точного ответа на вполне нормальный вопрос. Так и нужно было сделать.

Я сказал:

– Господи, я не заметил, понятно? В чем дело? У нас что, есть отбой? Какая вообще разница, сколько было времени? Было поздно, ясно?

Я вылил это великолепие на телевизор. Сара стояла близко, но молчала. Не ответила она и минуту спустя. Ее молчание заставило меня повернуться к ней лицом. Я был в ужасе, предвкушая ожидающую меня картину, но обстоятельства вынуждали меня так поступить.

Я не знаю, чего я больше всего ожидал и боялся увидеть: выражение лица, по которому станет ясно, что Сара обо всем догадывается, или ее обиженный взгляд. Она просто поразила меня тем, что никаких следов ни того, ни другого на ее лице не было. Девушка смотрела на меня с улыбкой. Даже с усмешкой.

– Но ты устал, да, любимый? – сказала она. – Поздно вернулся, и теперь ничего не хочется делать?

Как вы можете себя представить, я ухватился за эту возможность обеими руками и с благодарностью прижал ее к груди.

– Да… прости. – Я растер руками лицо, словно стараясь смыть наваждение. – Я определенно стал слабаком.

Сара улыбнулась. Она стояла у двери и улыбалась. Ее волосы были всклокочены после сна, на щеке остались следы от подушки, большая мешковатая футболка с почти стершимся рисунком и дырявыми подмышками отважно висела на ней, словно потрясающее вечернее платье. Она была красива. Красива и блаженна: Мадонна, Офелия, Сибилла Вейн и Эдисон Хэнниган, все в одном лице. И я разлагался изнутри, просто глядя на нее. Как я мог предать этого ангела? Знаете, не думаю, что когда-либо любил ее больше, чем в тот момент. Я провел прекрасную ночь, трахая прекрасную женщину на всех твердых поверхностях ее гостиничного номера, но именно это и заставляет ценить своего постоянного партнера. Я улыбнулся Саре. Знаете, такой «измученной улыбкой»? Как пишут в книгах? Вот именно такой.

– Ох… дай мне свою чашку, мой честный труженик, я заварю тебе свежий кофе.

Она ушла на кухню, а я остался сидеть в одиночестве и смертной таски. Я думал о том, какой я чувствительный. О том, что некоторые мужчины могут изменять и даже не думать об этом дольше пяти минут. Но я не такой. Чувство вины пилило ножом, когтями рвало сердце, его клейкая тяжесть наваливалась на веки и клонила мою голову вниз. Господи, и почему я такой глубокий?

Я умудрился спрятать внутри себя Тома, проходящего сквозь персональный ад и пытки, конечно, на благо Сары, и заставил себя надеть безмятежную маску, когда она вернулась с двумя чашками кофе для нас обоих. Она уселась на диван рядом со мной, подвернула ноги под ночную рубашку и подула на чашку.

– Ну, рассказывай, как все произошло?

– Произошло?

– На шоу. Я смотрела его по телевизору, конечно, но что происходило за кулисами? Слухи подтвердились? Действительно ли Бенни Баркер был болен? А мальчики из той группы тоже были за сценой со своими друзьями?

– О… там… да ничего особенного там не происходило. А если и происходило, то я не видел. Я просто смотрел запись из маленькой неприглядной комнатки и жевал орешки.

– А потом пошел на вечеринку.

– Вечеринку? Интересно, как ты догадалась?

– Ну, дай мне подумать… Книга Джорджины Най выходит завтра, шоу Бенни Баркера было накануне, ты не являешься домой всю ночь, а когда являешься, то насквозь прокурен.

– Ну да, была вечеринка. Ужасная, кстати. Правда… ну, для начала там было жутко накурено. Но я чувствовал, что должен остаться.

– А где она была?

– Кто?

– Вечеринка, ясное дело.

– А, вечеринка. Она была в театре, все остались там после шоу.

– И много там присутствовало знаменитостей?

– Нет, не особенно.

– Не особенно?

– Ну… честно говоря… их там совсем не было.

– А что за тип Пэдди? Который был вместо Бенни Баркера. Мне он показался довольно забавным. Он такой же смешной и в жизни?

– Нет.

Сара сделала глоток кофе.

– Ты мог бы позвонить, знаешь. Я немного беспокоилась.

– Да, прости. Я просто потерял счет времени, потому что мне было так… скучно. – Господи, придумай же что-нибудь, Том, быстрее. – Но я специально оставил включенным телефон, ты могла мне сама позвонить. Почему ты не позвонила, если волновалась? Я специально оставил включенным телефон, чтобы ты могла мне позвонить.

– Ну да… чтобы это выглядело так, словно назойливая девушка трезвонит, чтобы проверить, что ты там вытворяешь? Женщина, которой только что исполнилось двадцать девять, сидит дома и высиживает яйца, засекая по своим биологическим часам, когда ты вернешься домой.

– Я бы вовсе так не подумал.

– Нет, но люди, что были с тобой, могли бы.

– Вряд ли. А даже если бы они так и подумали, никто из них тебя не знает, так что какая разница? Хрен с ними.

– Ну да, ну я немного утрирую. Просто я лежала одна в нашей кровати, мне двадцать девять, мой молодой человек где-то на гламурной вечеринке с людьми из шоу-бизнеса, и я вся на нервах.

– Ты скучала по мне?

– Лучше сказать, я думала: «Не буду звонить этому уроду. Он и так не хочет, чтобы я это делала». Вот такое было настроение, понимаешь?

– А.

Сара приподняла беспорядочно лежащие волосы и сделала еще один глоток кофе.

– А кстати, почему ты спал на диване?

– Ну, было поздно. Я не хотел тебя будить.

– Я бы не возражала.

– И знаешь – фу, я воняю сигаретным дымом. – Я встряхнул рубаху, словно проветривая ее.

– О… – Она подалась вперед и поцеловала меня в щеку. – Но в следующий раз… позвони, ты, английская тварюжка.

– В следующий раз? Какой следующий раз?

– Ну, неважно… Но ты все равно английская тварюжка, да?

– Да.

Я поцеловал ее в нос.

– Ты любишь меня больше, чем луна любит море?

– В два раза больше.

Она придвинулась и облокотилась на меня, а я зарылся носом в ее волосы.

Внутри, конечно, я жгуче ненавидел себя. Думаю, мне даже не нужно говорить об этом, да?

* * *

– Куда ты собрался?

– А… всего лишь в город. – Отвечая, я натягивал куртку.

– Зачем?

– Ну, кое за чем.

Конечно, я имел полное право увидеться с Джорджи на ее автограф-сессии. Посмотреть, как идут дела, и поздороваться, не давая покупателям знать, кто я, конечно же. Я знаю, что Саре это ни в коем случае не показалось бы странным или подозрительным. Но я знал, что она захочет пойти со мной, потому что ей так хочется познакомиться с Джорджи. А мне, наоборот, очень не хотелось, чтобы мы пошли вдвоем. И причиной тому были два уровня гнусности. Позвольте с вами поделиться.

Во-первых, меня совсем не радовала перспектива знакомства Сары и Джорджи. Джорджи знает, что она мне нравится, вдруг Сара это тоже заметит. А даже если нет, все равно для меня и Джорджи дурацкая ситуация: играя в невинность, я бы ощущал себя еще более виноватым. Вторая причина была еще более неприятной. Очень просто: если там будет Сара, и думать не стоит, что за подписанием книг произойдет нечто между мной и Джордж. Если бы я был один, то, возможно, я и Джорджи могли бы отправиться в ее гостиничный номер. Ну, знаете, если бы нам показалось это уместным, не то чтобы я на что-то рассчитывал. Но если бы Сара пошла со мной, это было бы явно маловероятно: «Ладно, Сара, можешь идти домой, я останусь тут ненадолго, чтобы Джорджи могла оседлать меня». Думать об этом было просто отвратительно. Было бы лучше, если бы все мои размышления проходили на подсознательном уровне и я бы не мог столь точно формулировать собственную мотивацию, но я был лишен даже такой психологической защиты, для меня все было ясно. Я подумал, как же я ничтожен.

Я еще раз представил седлающую меня Джорджи и с энтузиазмом направился к дверям, прощаясь с Сарой.

Я впервые был на автограф-сессии. Большинство авторов, которыми я восхищался, никогда не проводили автограф-сессии, потому что были мертвы уже, по меньшей мере, лет сто. Но мне хочется думать, что писатели, которые мне нравятся, все равно бы в них не участвовали. Что более всего напоминает о степени известности, как не автограф? Нет, все мои любимые авторы спасались бы бегством от одной идеи автограф-сессии. Ну… кроме Диккенса: Диккенс бы точно подписывал книги в магазинах, устраивал бы чтения и позировал бы для журнала «Hello!», но уверен, только для того, чтобы люди узнали о какой-нибудь социальной проблеме. В любом случае, никто из отдела паблисити никогда не приглашал меня на автограф-сессии в сетевом магазине «Блэкуэлл», потому что никто из читателей написанных мною книг не хотел видеть мой автограф на внутренней стороне обложки. Что устраивало обе стороны, скажем прямо.

Хотя я никогда не был на подобных мероприятиях, у меня было представление о том, как они проходят. Автор сидит за столиком, где сбоку покоится аккуратная стопка книг. Вот и все. И на расстоянии десяти тысяч миль ни одного потенциального покупателя. Даже больше, чем просто нехватка людей, интересующихся его книгами, не говоря уже о подписанных им книгах, нет, мне казалось, что вокруг автора образовывалась некая исключительная зона позора. Сотрудники магазина с опущенными головами все время должны быть чем-то заняты, чтобы случайно не поймать его взгляд и не стать его сообщником, пока тот цокает зубами и, улыбаясь, закатывает глаза, словно говоря: «Да уж, весело придумали». Посетители собираются в кучки, причем на максимально дальней дистанции от того сидящего автора, им страшно даже проходить мимо к нужному отделу, потому что в воздухе витает явное ощущение того, что никто не покупает его книги и никто не хочет, чтобы на его книгах ставили автограф.

Неудивительно, что автограф-сессия Джорджи проходила совершенно иначе. Магазин просто захлебывался людьми. Народу было намного больше, чем в него вмещалось. Тротуар у входа был запружен ждущими своей очереди и желающими попасть внутрь. Они вытягивали шеи и вставали на цыпочки, чтобы поверх голов разглядеть, что происходит в магазине, силясь в нетерпении все рассмотреть, до того как наступит их звездный час. Была и пара полицейских. Один что-то вещал в рацию, и я подумал, что могут возникнуть проблемы с движением транспорта. Отдел паблисити «Макаллистер amp; Кэмпбел» был бы более чем счастлив, если бы полиция официально вмешалась из-за такой проблемы.

Ситуация была совершенно непереносимой: все эти люди объявились, чтобы увидеть Джордж. Но меня больше всего раздражало то, что они мешали мне ее увидеть. Я попробовал сказать стоящим у дверей: «Пропустите меня, я представитель издательства», но это прозвучало недостаточно убедительно, и меня не пропустили. Хотя, должен признаться, когда меня спросили: «А зачем вы тут?», стоило придумать нечто более вразумительное, нежели: «Это секрет», ß итоге мне не пришло в голову ничего лучшего, чем позвонить Джорджи на мобильный. К счастью, он был включен, и она послала кого-то меня встречать.

Актриса сидела за столиком, стопка книг на краю, но все остальное явно не соответствовало моему представлению, и я знал, что так и должно быть в ее случае: она же не автор, а знаменитость. Вместо того чтобы держаться поодаль, посетители так и льнули к ней. Не затем, чтобы им скорее подписали книгу, но из желания находиться в физической близости к ней. Хотя все стояли в очереди на своих местах, но увертывались и толкались, чтобы каждую секунду быть как можно ближе к ней. Те, кто наконец-то добрались до начала очереди и стояли рядом, обмениваясь репликами, широко улыбались. Все они – мужчины и женщины, молодые и старые – как только она смотрела лично на них, прямо в глаза, улыбались. И улыбались они не от удовольствия, как мне кажется. Их улыбки были непроизвольными. Думаю, если бы их попросили не улыбаться, глядя на Джорджи, им бы это не удалось. Это было приношением ей, приношением, которое они чувствовали себя обязанными преподнести. В этом было нечто пугающее. Но еще страшнее было то, что рядом с ней стояла… Фиона.

Торговые представители иногда появлялись на автограф-сессиях вместе с авторами, но я не мог представить себе, чтобы главы отдела паблисити часто приходили на них, особенно в субботу. Фиона очевидным образом решила наградить себя этой работой. Я мог представить ее объяснение: «Мы должны показать Джордж, что отдаемся на все сто… так что, на мой взгляд, сопровождать ее должна я». Что означало, что она всего лишь хотела постоять рядом с ней: «Смотрите, Джорджина Най – и я вместе с ней… Должно быть, я тоже ничем не хуже, верно?»

Не желая мешать, я подошел к Фионе и встал у стола. Когда я проходил мимо Джордж, она мгновенно взглянула на меня и улыбнулась. Всего-то долю секунды, но этого было достаточно, чтобы нечто внутри меня запело. Фиона невозмутимо смотрела на меня и, когда я подошел ближе, сказала:

– Привет, Том, что ты тут делаешь? – ее интонация блуждала где-то между подозрением и презрением.

– Я просто подумал… – начал я, но как только я приготовился отвечать, она отошла от меня на несколько шагов. Это несколько поразило меня. Ситуация чем-то напомнила мне сцену из фильмов о мафиози, где кого-то задумали убить: они встречаются, ничего откровенно угрожающего не происходит, но потом тот, кто организовал дельце, отходит назад, потому что знает, что вот-вот появится некто и сровняет с землей его собеседника, из пушки. Неужели Фиона готова меня убить за то, что я самовольно явился на автограф-сессию? Это явно было бы ударной строкой в ее резюме, если бы она искала новую работу в отделе паблисити. Я оглянулся через плечо, быстро проверяя толпу в поисках Джо Пески. Фиона уставилась на меня и молча скрестила руки на груди, встав в позу, выражающую: «Ну, я жду вашего ответа». Наконец стало ясно, что она всего лишь хотела удалиться от Джордж, чтобы покупающая книги публика не расслышала, о чем мы говорим. Что, естественно, подразумевало: «Потому что, Том, на мой взгляд, ты вполне можешь ляпнуть нечто неподходящее». Я вздохнул про себя и прошел к тому месту, где она стояла.

– Просто я подумал… – Если бы у Фионы было хоть какое-то чувство юмора, она бы сделала еще несколько шагов назад, но у нее его не было. – Я подумал зайти и посмотреть, как идут дела.

Фиона кивнула и потом, все еще кивая, спросила:

– Зачем?

– А почему бы и нет?

– Да, почему бы и нет? Ведь тут совсем немного народу. Почему бы кому угодно не зайти и не посмотреть, что тут такое происходит?

– Речь идет не о ком угодно. А обо мне. Мое присутствие ничего не меняет.

– Ффф, – она издала короткий едкий смешок. – То же самое говорят о машинах и озоновом слое.

– Ты ездишь на огромном голубом кабриолете, я приехал на автобусе.

– Господи, я говорю для сравнения. Мне нет никакого дела до озонового слоя, понимаешь? Я просто использовала его в качестве образа.

– А, понимаю, – сказал я спокойно. Ее так легко было накрутить: не могу поверить, что когда-то считал ее неприступно спокойной и надменной. Может быть, она теряла навык или я повзрослел в человеческом смысле. Неважно. В любом случае, мне было скучно с ней спорить. Все, что мне было нужно, – побыть тут, пока Джорджи не закончит дела. Я сменил тему.

– Хорошие отзывы на книгу, – сказал я. – Ты, должно быть, довольна тем, как идут дела.

Я говорил праздничным тоном, надеясь, что она поймет, что я положительно настроен, причем речь шла и о ней лично, я не просто хотел сказать, что я постарался и написал хорошую книгу. К счастью, ей даже в голову не могла прийти мысль, что хорошие рецензии как-то связаны со мной. Моя задача ограничивалась написанием текста, все остальное – ее рук дело.

– Да, – ответила она, заметно расслабившись. – Эту книгу невозможно классифицировать.

Проясню, что последнюю фразу она сказала, озабоченно нахмурив брови. Книга, которую невозможно классифицировать, – самый большой ужас для маркетологов. Основная задача маркетолога состоит в том, чтобы успешно классифицировать книгу одновременно как можно более узко и как можно более широко. Маркетолог должен убедить всех, и продавцов, и покупателей, в том, что эта книга – практически копия той, что была выпущена совсем недавно и была жутко успешна.

Фиона продолжила:

– Но я сделана так, чтобы все обернулось в нашу пользу. У нас получилось две книги, и все притворяются, что покупают одну из них – феминистский трактат, чтобы на самом деле прочесть другую – автобиографию знаменитости из шоу-бизнеса. Мы будем на первом месте несколько недель. Могу поспорить, что придуманную нами модель для автобиографий знаменитостей будут использовать еще лет двести. – Я ожидал, что после последнего предложения последует саркастичная улыбка, но нет… очевидно, она действительно говорила на полном серьезе.

– Отличная работа, – сказал я, думая исключительно о том, когда же Джорджи завершит дела. Она продолжала подписывать книги и обмениваться любезностями с читателями, как мне казалось, уже целую вечность. По плану событие должно было длиться полчаса, чтобы Джорджи сама могла открыто настоять на продолжении, когда объявят, что автограф-сессия закончена. Она так и сделала, но в итоге под завывания покупателей встречу пришлось силой закончить, потому что у Джорджи якобы была еще одна встреча.

Фиона проводила Джорджи в отдельную комнату, и я пошел с ними. Джорджи немного пообщалась с персоналом. Глядя на часы, я пытался вычислить, когда наконец можно покончить с этими вежливыми формальностями и отправить их ко всем чертям, никого при этом не обидев, чтобы я мог оттрахать Джорджи как воющий маньячина-койот.

– Ну, – наконец встряла Фиона, – к сожалению, Джорджи, вам пора, такси уже ждет вас.

– О, хорошо, спасибо, – ответила Джорджи и повернулась ко мне.

– Ну, Том…

Она протянула руку. Я посмотрел на нее, думая, что она, наверное, что-то хочет мне показать… что ее руки устали от подписания книг, или татуировку. Только потом я понял, что она протягивает руку, чтобы я ее пожал.

С таким же успехом Джорджи могла бы дать мне оплеуху.

Неважно, что несколько часов назад мы были в достаточно интимных отношениях, что мне периодически приходилось поднимать голову, чтобы вдохнуть, но даже исключая это обстоятельство, ее жест означал очевидный отказ от какого-либо личного знакомства. Боковым зрением я заметил, как глаза Фионы расширились от удивления, а потом она расплылась в улыбке.

В издательском деле мужчины и женщины целуют друг друга в щеку, потому что мы – люди творческой профессии. Для этого необязательно быть хорошими друзьями: целоваться в щеки что отдавать честь в армии или следовать строго определенным принятым формам обращения в парламентских дебатах. Вот что отличало нас, как профессиональное объединение, от людей, закалывающих свиней или работающих в государственном аппарате. Если вам кто-то не очень симпатичен, можно поцеловать воздух или всего одну щеку или просто уйти. Но пожимать руку просто не принято. Господи! Почему бы ей просто не изобразить отвращение на лице и не ударить меня палкой?

Замерев в молчании, я не просто протянул руку и пожал ее, скорее, я просто наблюдал, как моя рука, в тот момент имеющая ко мне мало отношения, сделала это автоматически.

– Спасибо за всю проделанную тобой работу, – сказала она. – Я очень благодарна тебе за потраченные усилия и время.

Но я не слушал. Сначала я не слушал, потому что был слишком ошеломлен неожиданным оскорблением. Но досада прошла. Я заметил, что Джорджи не просто жмет мне руку. Моя ладонь была вложена в ее, и она аккуратно поглаживала большим пальцем мне запястье. А когда, осознав это, я поднял глаза, то обнаружил, что она решительно смотрит прямо на меня. Для присутствующих людей она старалась держаться со мной очень формально и на расстоянии, но мне она ясно показывала свое отношение. Потрясающее облегчение. И поразительно волнующее – все смотрели на нас, не имея представления о наших чувствах. Просто великолепно.

Правда, не совсем так.

Мне кажется, сотрудники магазина ничего не замечали, но Фиона начала всматриваться в нас, явно испытывая любопытство. Я не знаю, поняла ли она что-то из нашего телесного языка или действительно заметила, как Джорджи умасливает мое запястье, но когда я взглянул на нее, ее прошлое злорадство сменилось настороженностью. Я поспешно убрал руку и сказал: «Ну, не пропадай!» Так можно было бы ответить какой-нибудь живущей за тридевять земель паре, с которой вы познакомились в отпуске.

Фиона шагнула вперед и, положив руку на плечо Джорджи, сказала: «Нам пора, Джорджи», при этом окинув меня пронзительным взглядом. Они заспешили к выходу, но, оказавшись за порогом, где нас никто не мог видеть, Джорджи обернулась и проговорила губами: «Я позвоню». Я улыбнулся, довольный, и поднял руку. В этот момент обернулась Фиона, так что я постарался сделать вид, что машу ей рукой, что было самым неубедительным жестом со времен создания вселенной. Она посмотрела на меня, потом на Джорджи, снова на меня, сузила глаза и отправилась к такси.

Может быть, она что-то и заподозрила, но не могла точно знать, что происходит, тем более что никаких доказательств не было. И к тому же, даже если бы она знала, что бы она сделала по этому поводу?

Я уже отправился домой, но должен был остановиться и снова вернуться в город. К счастью, я вовремя вспомнил сказанное Саре, что мне нужно кое-что купить. Было бы странно возвращаться с пустыми руками. В городе я быстро забежал в два ближайших магазина и второпях купил таблетки от диареи и складной швейцарский нож, и потом вернулся на автобусную остановку, полный энергии оттого, что мне удалось сбежать незамеченным.

Вообще-то еще я купил пачку сигарет и зажигалку. Сильно нервничая, я выкурил полсигареты в ожидании автобуса. Я, как школьник, прятал ее в рукаве пальто между затяжками. Мои глаза бегали: я боялся, что меня заметит кто-то из Сариных знакомых. Курить эту сигарету было неудобно, и я сильно нервничал… но удивительным образом меня это устраивало больше, нежели не курить ее вообще.

Я вернулся домой. Сара услышала, как я открываю переднюю дверь, и позвала с кухни:

– Том? Это ты?

– Да.

Она оставалась вне поля зрения.

– Так, оказывается, ты был вчера не на вечеринке, а с Джорджиной Най в такси, а? – крикнула она. – Трахались словно кролики на заднем сиденье, так что неизвестно, что происходило в ее гостиничном номере?!

Моя реакция на то, что я услышал, была не эмоциональной и даже не психологической в широком смысле слова: она была физической, и давайте не будем вдаваться в подробности.

Я стоял в прихожей, уставившись в дверной проем, ведущий на кухню, и совершенно не двигаясь, за исключением дрожащих колен. Мне казалось, сама кухня говорила со мной, разевая дверью рот. Сара больше не была для меня простой смертной: она трансформировалась в дух мщения, бестелесную силу, которая общалась с миром людей посредством оракула из кухни. Но что-то было не так. Нет, подождите, ситуация была неоднозначной, что-то было неправильно, словно несовместимые элементы соседствовали друг с другом. Не знаю, что заставило Сару высунуть голову и посмотреть на меня, мое молчание или оглушительные хлюпающие удары моего желудка, который скручивало от страха. В общем, неважно, что было причиной, но в дверном проеме появилось ее лицо, и я увидел, что конкретно вызывало ощущение несоответствия. Она улыбалась. Вот почему ее реплики казались столь удивительными, они были сказаны игривым насмешливым тоном. В голове моей блуждала мысль о том, что Сара узнала о моей неверности и посчитала этот факт занятным… но эта мысль так никуда и не привела. Такой ход мыслей был настолько безумным и развратным, что моя нервная система просто отказывалась его принимать. Сара стояла передо мной и ворошила мои волосы, приговаривая:

– Так вы трахались с Джорджиной Най, да? Ах ты, дрянная любовная подстилка, ты не был в кадре очень долго, так что я немного растерялась.

Сара продолжала насмешливо улыбаться, глядя на меня.

Прикладывая немыслимые усилия, я сделал все, чтобы мой голос звучал как можно более нейтрально, посмотрел на нее и сказал:

– Что?

– Изменнице не поздоровится, – рассмеялась Сара. Меня точно втянули в какой-то сюрреальный фантастический сиквел в стиле Дэвида Линча. Что-то, скорее всего моя голова, должно было воспламениться, словно в замедленной съемке, причем прямо сейчас.

Я поспешно продолжил:

– Что?

– Ну представь, если бы твоя девушка была на заднем сиденье машины с каким-то парнем, по-видимому, по дороге в гостиницу. Интересно, что скажет Дарен Бойл, когда узнает об этом? Думаешь, оставит так?

– Понятно, – ответил я. Потом: – Но откуда ты знаешь?

– В газете фотография, – она кивнула на нечто вне поля моего зрения.

Я проскрипел на кухню походкой все еще несмазанного Железного Дровосека. На столе лежала местная газета, и на первой полосе, хоть и не в качестве передовицы (она была посвящена краху экономики), красовался заголовок: «Най в городе!», что, по моему мнению, весьма оскорбительно и профессионально неэтично, даже если бы я был незаинтересованным лицом. Либо водитель автомобиля пришел прямиком в газету, либо история прошлась сначала по его коллегам-автомобилистам, но, очевидно, информация исходила именно от него. Я уверен, что Джорджи уже видела материал до автограф-сессии, неудивительно, что она так стремилась соблюсти формальности. В материале содержалось все, что мы привыкли считать новостями, как бы это ни давило на психику. На первой полосе был лишь заголовок и пара предложений, за которыми следовала фраза: «Продолжение на стр. 7». Там был текст всего лишь из пятидесяти слов, потому что визит Най был, по их словам, как и следовало ожидать, совершенно пошлым событием. Тем не менее даже в таком маленьком текстуальном пространстве газетчики умудрились уместить все существующие образцы журналистской настырности, которые не устаревают исключительно благодаря постоянному их использованию прессой: например, слова «ласкаться» и «кавалер». Кроме того, что меня назвали «кавалером», я также стал жертвой эстетического пассажа, и меня обозвали «загадочным ухажером».

Я прочел текст несколько раз, причем каждый раз ожидая обнаружить какую-нибудь незначительную, но выдававшую меня подробность. Так всегда бывает: ее никто не замечает, пока Пуаро не скажет: «Но, конечно же…» прямо перед закрытием дела.

– Знаешь, кто это был? – спросила Сара.

– Не я, – выпалил я внезапно. Вот придурок-то.

Сара закатилась смехом и взглянула на меня с кухни, где она резала помидоры, виноград и лук и бросала их в миску клубничного йогурта.

– Неужели? Джорджина Най увозит тебя ночью в свой гостиничный номер. Да уж ты можешь только мечтать об этом. – Она забросила пол-ягоды винограда в рот. – Я просто подумала, может, ты видел, с кем она уехала.

– Нет. Я не заметил. Я остался на вечеринке, как ты знаешь, а Джорджи уехала. Я был настолько далеко от нее, когда она уезжала, что я даже не видел, как это произошло, не говоря уже о том, с кем она была. Прошло несколько часов, и кто-то спросил: «А где Джордж?», а кто-то ответил «Она уехала», только тогда я узнал, что ее уже нет на вечеринке… Но думаю, что она уехала с кем-то очень известным.

– Почему?

– Ну… потому что Джорджи известна. Знаменитости всегда занимаются сексом со знаменитостями, разве не так?

– Держу пари, они занимаются сексом особым образом, известным только знаменитостям, – рассмеялась Сара, – таким правильным танцующим сексом без неприличных звуков, который намного лучше, сексуальнее и уж точно намного более фотогеничнее, чем наш секс.

От ее фразы у меня по телу побежали мурашки. «Лучше, чем наш секс». Секс с Джорджи был потрясающим, как взрывы пиротехники, но он был ничем не лучше нашего секса с Сарой. Или был? И вообще это неважно, главное же не секс. Но даже если рассуждать исключительно о сексе, то наш с Сарой секс был прекрасен. Очень милый и приятный. Наверное, это был секс другого рода, но все равно качественный, в этом нет никаких сомнений. Мне было бы очень больно, если бы Сара действительно считала, что наш с нею секс был хуже моего секса с Джордж. Хммм… мне определенно требовалось только одно в данной ситуации – перестать думать.

– Почему бы тебе не выбрать ковер, который ты хочешь купить? – сказал я. – Теперь мы можем себе это позволить.

Сара покачала головой, взглянув на меня.

– Ничего себе – от секса к коврам. Но я могу понять твой ход мыслей, это меня и беспокоит.

– Просто я подумал, что скоро получу деньги за книгу, а ты хотела новый ковер, а я люблю тебя, ну и…

– Нет, нет, я вовсе не осуждаю тебя. Господи, ты можешь выражать свою любовь ко мне в виде ковров в любое удобное для тебя время. – Она потянулась ко мне и быстро поцеловала в губы. – Фу, от тебя пахнет сигаретным дымом!

– Наверное, это куртка. Нужно проветрить ее после вчерашней ночи. От нее жутко воняет. – Я пошевелил ее пальцем и скорчил гримасу.

Господи, мне не помешало бы покурить.

Остаток дня я провел, постоянно проверяя, исправно ли работает мой мобильный. Джорджи сказала, что позвонит, и я был настолько взвинчен в ожидании ее звонка, что можно было подумать: у меня вот-вот начнется менструация. Я не мог сидеть на месте, смотреть телевизор, читать и вообще сосредоточиться на чем-либо. Я уплывал куда-то, не успевала Сара закончить фразу, и все, что происходило в мире, раздражало меня до крайности, потому что никак не было связано со столь желанным звонком Джорджи. Только вчера я опять начал курить, а сейчас мне не помешало бы отправиться в город за риталином. Хотя и это, наверное, слишком оптимистично. Нервное расстройство из-за недостатка внимания и маниакальная навязчивость? Вот симбиоз слабоумий. Да, вот такой я парень, падкий на эксперименты и подлость.

Сара не могла не заметить, что я раздражен и вспыльчив. Я сказал ей, что дело всего лишь в моей жуткой усталости, и постоянно извинялся. Когда мы легли спать, стало ясно, что мне не уснуть, и я решил заняться сексом с Сарой в надежде, что это поможет. Звучит ужасно, да? Хладнокровно трахаться со своей девушкой, чтобы избавиться от физического напряжения из-за мыслей о другой женщине. Ну, все было, конечно, не так мрачно. Я получил удовольствие от секса с Сарой тоже. Хммм… Это звучит еще ужаснее, да ведь? Хорошо, послушайте, я скажу вам кое-что: несмотря на то что я затеял это дело, чтобы уснуть, я получал удовольствие от секса с Сарой и, обманывая ее, старался изо всех сил, чтобы ей было так хорошо, как никогда. Правда. Мне кажется, я был перед Сарой в долгу. У меня был левый секс, поэтому я был перед ней в долгу и должен был сделать все, чтобы ее секс со мной был верхом совершенства. Ни единой мысли о самом себе. Единственная цель – доставить ей удовольствие. Если потребуется, я собирался быть рядом с ней до того, как моя челюсть отвалится. Удовлетворить ее в сексе было моей обязанностью. Наказанием, которое я с радостью исполнял. Ах… самая ужасающая перспектива изо всех возможных.

Наверное, мне стоило сказать, что я хотел помастурбировать, так бы мне удалось сохранить ваше уважение.

Вам стоит помнить о том, что в этой ситуации я выступаю в качестве страдальца. Вряд ли можно сказать, что у меня есть любовница, ведь секс на стороне случился однажды. Это нельзя назвать «любовной связью», верно? Подходящее название – «перепих». Хорошо, признаюсь, у меня не было уверенности, что все закончится на той единой ночи, но пока больше ничего не происходило. Нельзя же впадать в истерику и вешать ярлыки, исходя из того, что может получиться в будущем, правильно? Это несправедливо. Но даже если мы назовем это «любовной связью», исключительно в качестве образа, то и она была не такой, как у других. Для начала, я был просто жертвой обстоятельств, причем неожиданных. Если бы агент Джорджи не решил, что было бы неплохо издать книгу, если бы они обратились к другому издателю и Хью не сделал бы мне предложение, если бы Я опоздал на ту первую встречу (что я почти и сделал) и т. д. и т. п. И нескончаемая цепь обстоятельств и привела к тому, что произошло: неизвестный персонаж из Кента оказался в постели с женщиной из Восточного Айршира, которая при этом была еще известна всей Великобритании. Это не привычная схема, когда женатый мужчина окучивает свою секретаршу. Казалось, сама судьба бросила меня в объятия этой женщины против моей воли, этому было суждено случиться. И я испытывал совсем другие чувства, я ведь не из тех, кто обычно ввязывается в подобные истории. Я жутко страдал. Страдал, в то время как все остальные чувствовали себя превосходно. Джорджи определенно не о чем было волноваться. Она сделала первый шаг, и если я как-то и подвел ее к этому, то уж точно без задней мысли. Я не лгал ни до, ни после совершившегося акта. Она знала, что я с Сарой, я много ей о ней рассказывал, к тому же Джорджи хотела знать обо мне и Саре и наших с ней отношениях. И я не говорил, что собираюсь бросить Сару или что я несчастлив с ней. К тому же ей не нужно было беспокоиться о том, что кто-то узнает, в отличие от меня. Ей нечего терять, ей не надо все время быть начеку и осторожничать. Нет, у Джорджи на руках все козыри. Что касается Сары, то да, я ей изменял. Но она-то об этом не знала. Именно мне приходилось нести бремя жизни, отяжеленной чувством предательства: именно я ощущал себя виноватым. Что бы вы там ни думали, Саре было легче, потому что я прикладывал все усилия к тому, чтобы ей было легче. Так что ответьте мне: кому было хуже всего из нас троих? И все-таки я хранил все в себе, мучаясь с неразберихой внутри, не имея возможности поделиться с кем-либо своей тяжестью. Мои благотворительные движения оставались никем не замеченными. Господи прости, людей причисляли к святым за меньшие муки! Я страдаю втихую, чтобы сохранить счастье других, а вы способны только презирать меня за то, что я делаю все, чтобы моя девушка получила целую волну оргазмов после моей работы языком: вам должно быть чертовски стыдно за себя.

В общем, как я уже говорил, Джорджи не позвонила. Не позвонила она и в воскресенье утром. Воскресный день еле тащился, знаете, как обычно тянутся воскресные дни, но мой телефон молчал. Ну, кроме того, что я несколько раз позвонил сам себе с обычного телефона, чтобы убедиться, что мобильник исправен. Сара случайно сделала мое существование еще более мучительным: она смотрела односерийную версию «Устья» по телевизору. Передо мной мелькала Джордж, но в совершенно другом виде. Я сидел рядом с Сарой на диване, а телевизионный сумбур воскресного дня плавно перетекал в замешательство воскресного вечера. Я был мертв и готов к похоронам. Занудный детектив из сериала, который, как обычно, показывали вечером, экранизируя какую-то книжонку, что-то беззлобно вещал своим подчиненным, как наконец мой мобильный телефон затрещал, требуя внимания. Я схватил его с невероятной скоростью и прижал к уху. Что могло выглядеть подозрительно, сделай так кто-то другой, но Сара, конечно, уже привыкла к тому, что я делаю так всегда.

– Але? Том? – сказала Джорджи. Ее голос звучал так, словно она была обнажена.

– О, привет, – ответил я обычным голосом. Я поднялся и направился к двери. – Как твои дела?

– В порядке, – сказала она. Джорджи тянула время. Я чувствовал, что она не хочет говорить ничего, что прозвучало бы не совсем прилично, до того как я дам ей сигнал, что можно говорить.

– Хорошо.

– А у тебя?

– Ну, знаешь… – теперь я был в коридоре, но все равно осторожничал, – нормально. Просто смотрю телевизор. – Я поднялся по лестнице в туалет. – Какой-то детектив показывают.

– Хорошо, ну если ты смотришь его…

– Нет-нет-нет. Я не смотрю его, – я сел на унитаз. – Просто он идет, – я перешел на шепот. – Я скучал по тебе.

– Правда?

– О да, – я понял, что буду странно выглядеть, если Сара поднимется наверх, – подожди, я сниму штаны.

– Это необязательно, ты скучал по мне, я верю.

– Ха. Да нет, просто я прячусь в туалете и хочу, чтобы все выглядело убедительно. – Я снова уселся на унитаз со спущенными до лодыжек штанами.

– Какая романтическая картина.

– Прости. Ох, черт. – Если кто-нибудь уже знает, как сидеть на унитазе с эрекцией, пусть будет добр и пришлет мне схемку.

– Что такое?

– Ничего. Просто я заметил, что у нас закончился освежитель.

– Ты видел газеты?

– Да. Гады.

– Я испугалась до смерти. Ты представляешь, что со мной может сделать пресса, особенно с выходом книги и этим феминистским уклоном? Они раздуют дело до измены. Не говоря уже о том, что о тебе они тоже не забудут и наверняка порассуждают на тему, сколько из книги действительно написано мной.

– И еще есть Сара.

– Что? О да, верно, ужасно для нас обоих.

– Ну… – Я взял в руки рулон туалетной бумаги. – Ты собираешься сказать, что хочешь все прекратить?

– А ты хочешь?

– А ты?

– Я – как ты.

– Я не сказал, что хочу все прекратить, я просто спросил, хочешь ли ты этого.

– Так, а ты сам чего хочешь?

– Того же, что и ты.

– Ну, – сказала Джорджи, – я не хочу ничего прекращать, но если ты этого хочешь…

– О боже, нет! Я не хочу ничего прекращать.

– Правда?

– Я этого не вынесу. – Я весь взмок. Я не сообщил об этом Джордж. Конечно, это могло быть доказательством, насколько сильные чувства я испытывал, но гордиться собственным потовыделением довольно сложно: пусть лучше она представляет меня просто уютно сидящим на унитазе и вполне сухим. – Я хочу видеть тебя как можно скорее. Даже еще скорее. Я хочу видеть как невозможно скорее. Она хихикнула. Хихикнула. Как можно прислушиваться к голосу разума, если слышите такое?

– Завтра мне нужно ехать в Глазго, – сказала Джордж.

– Я ускользну.

– Нет, я буду связана по рукам и ногам весь день.

– Так даже лучше, – промурлыкал я. Господи прости, я умею мурлыкать, а это-то откуда?

– Нет, не надо… Нет, правда, мне нужно сделать пару дел в студии. Мне дали передышку со съемками, чтобы я могла заниматься продвижением книги, но мне нужно съездить и отснять пару сцен. Потом у меня еще одна автограф-сессия, два радиоинтервью и куча встреч с прессой. У меня не будет и свободной секунды. Но во вторник мы встречаемся все вместе на встрече издателей. Что-то вроде оценки результатов после запуска книги.

– Мне ничего не говорили об этом.

– Твой агент будет там. Пол сказал, что она там будет.

– А, понятно. Тогда они, наверное, подумали, что мне нечего там делать.

– Но если бы ты пришел, думаю, это было бы совершенно нормально. Мы бы могли пойти вместе куда-нибудь после, пообедать, в этом ничего такого бы не было. Обед может продолжаться часами, такое случается все время.

Сара открыла дверь.

– Верно. Хорошо. Да, – рявкнул я в трубку. – Пять процентов. Да. Во вторник. Да. До свидания.

Джорджи поняла.

– Счастливо, – проворковала она и повесила трубку.

– О, – сказала Сара, – вот ты где?

– Да.

– А кто звонил?

– Джорджина Най, – я утомленно вздохнул и сморщил лицо.

– А зачем ты пошел в туалет разговаривать с ней?

– Телевизор работал слишком громко, мне не было слышно.

– Нет, но почему ты пошел именно сюда? Я не имела в виду, что ты… – она произнесла эти слова и потрясла пальцем в воздухе, демонстрируя, что она всего лишь шутит. А я спрашивал себя, шутит ли она на самом деле. – Мне просто любопытно, почему ты решил разговаривать, сидя на унитазе.

– О… – сказал я. – Я-я-ясно. Мне просто хотелось в туалет.

– Так сильно? Фу… а ты не боялся, что она услышит?

– Ну… – иногда вам просто везет. – Просто у меня что-то с животом. Вот уже весь день. – Из всех вещей, приобретенных мною накануне – слава богу, что мне вообще пришло в голову приобрести хоть что-то, – что же я приобрел? Иногда вам просто везет.

– Я купил таблеток в городе, они у меня в кармане куртки. Ты не могла бы спуститься и принести мне парочку?

– Почему ты ничего не сказал? – Она повернулась и начала спускаться вниз по лестнице в коридор, где на вешалке висела моя куртка.

– Из чувства собственного достоинства.

– Ха! – Сара дошла до самого низа и взялась за мою куртку. – В каком кармане?

А вот тут-то я ошибся, это был не тот раз, когда мне просто повезло.

Черт!

– Нет! Вообще-то оставь, не надо. – Сара могла с таким же успехом найти таблетки от диареи, как и мои сигареты. – Я сам спущусь.

– Но я уже тут.

Я одним движением натянул штаны, спустил воду (для вида) и метнулся зайчиком вниз.

– Да, но…

Вы можете подумать, что в такой реакции не было необходимости, особенно если учитывать, что у меня были секреты и посерьезнее. Вы можете подумать, что паника по поводу того, что Сара обнаружит мои сигареты, была истерична и бессмысленна. В этом случае моя внутренняя интуиция подсказывает мне, что вы никогда не были в длительных отношениях с некурящим человеком, в отношениях, в которые вы вступили курящими, но изменили свой стиль жизни благодаря расцвету вашей любви. При таком раскладе даже мысль о том, что обнаружат ваше предательство, холодит кровь. Ваш партнер-вегетарианец, например, обнаруживает, как вы уплетаете сэндвич с ветчиной, но даже это не так пугает. В этом случае вас посчитают воплощением зла и съязвят, что вы вероломный лжец-убийца. Некурящий партнер будет «вами огорчен». Мало того, что вы потеряете его доверие, но вы разбили его сердце, при этом еще и опустили себя. Тем более что у вас нет никакого алиби. Легко доказать, что свинья уже и так была мертва, и знаете, это так вкусно. С курением оправдать и защитить себя гораздо труднее. Вам придется столкнуться с фразами вроде: «Ты что, хочешь убить себя?», и «Ты что, глупый?», и «Да что в этом хорошего? Давай, расскажи мне», а вы будете мямлить извинения и надеяться, что вас отправят в свою комнату как можно скорее, чтобы эти пытки наконец закончились. И знаете, они никогда не закончатся.

Так что я подошел совершенно трезво к вопросу, когда вылетел пулей из туалета со спущенными до колен штанами.

– Да, но… – я мчался навстречу к ней на кошмарной скорости – полет по лестнице в едва натянутых штанах. – Я уже закончил в туалете и… – вместо завершения предложения я развернул ее и жадно поцеловал.

Сара улыбнулась.

– Х-м-м-м, мило. Даже если… – она шутя наградила меня пощечиной, – это не самая романтическая мысль – быть у парня на втором месте после туалета.

– Нет, – я взял ее лицо в ладони. – Я никогда не позволю тебе быть на втором месте, Сара. Никогда.

Вы можете представить себе, как я страдал, произнося эту фразу: ее глубокое значение было известно лишь мне. Но мне это удалось: иногда вы находите внутренние силы, о существовании которых и не подозревали.

Понедельник тянулся нескончаемо долго и был настоящим адом.

Он был совершенно пуст и топтался на месте, словно утомительный незваный гость, оттягивая вторник и мою встречу с Джорджи. Я попытался немного поработать и занялся сортировкой файлов, но не мог сосредоточиться. Сара была на работе, и я, по крайней мере, мог покурить в саду, но только предельно аккуратно, в волнении, что кто-нибудь из соседей может меня заметить и выдать. Еще одной проблемой стало рытье маленьких дырочек для окурков, потом мне приходилось чистить зубы, принимать душ и переодеваться. Все было бы терпимо, если бы я просто сказал себе, что буду курить весь день, но каждую сигарету я считал последней, так что мне приходилось все время переодеваться в специальную одежду, чтобы выкурить очередную сигарету, и потом еще раз принимать душ. К пяти часам я был готов ассистировать на операции.

Вечер был не так ужасен. Не потому, что я был ближе ко вторнику (мучительное осознание этого могло только отнять все удовольствие), но потому, что Сара была дома. Мне было на чем сконцентрировать внимание: я старался быть донельзя предупредительным. Не исключено, что я снова буду изменять ей на следующий день (по крайней мере, я на это надеялся), поэтому я хотел, чтобы она не знала забот в этот вечер. Телевизор? Что бы она хотела посмотреть? Чашку чая? Я сейчас же принесу. Я делал это не для себя. У меня не было цели сделать кармические накопления, которые бы искупили мою завтрашнюю измену. Я делал это, как уже говорил, исключительно из чувства долга. Если вы любите свою девушку, но собираетесь завтра заняться сексом с другой девушкой, вы чувствуете себя обязанным массировать ей ступни ровно столько, сколько она пожелает. Это вопрос уважения.

Наконец-то наступил вторник, я размялся беготней по гостиной, а потом умудрился убедить себя в том, что пора отправиться в «Макаллистер amp; Кэмпбел».

Никто не сидел рядом со мной в автобусе. Не стоящая внимания деталь, но у меня постоянно было ощущение, что сегодня люди не садились рядом со мной, потому что они читали мои мысли. А мысли мои были довольно мутными. И беспорядочными. Есть огромная разница между внезапной изменой, когда вы теряете ориентацию в пространстве из-за головокружительности момента, и запланированной, когда вы едете на автобусе через весь город, зная, что вам предстоит измена. Все было просчитано. Сложно считать аффектом измену, о которой вы договорились заранее.

Писатель во мне снова готов солгать. Он хочет всунуть вам типичную историю, тот момент во втором акте, в котором протагонист – после изнурительной внутренней борьбы – наконец решается действовать. Он хочет, чтобы я описал, как я едва не повернул обратно: я даже нажал на звонок в автобусе и отправился к выходу, чтобы сойти на следующей остановке, но желание пересилило, и я вернулся на свое место под удивленными взорами других пассажиров. Но этого не произошло. Я чувствовал себя виноватым, да, и меня ужасало осознание того, что я действовал так хладнокровно и сознательно. Но я ни разу не предпринял ни малейшей попытки сойти с выбранного пути или отступиться от желаемого. Что, конечно, ужасно. Мне явно не помешало бы поработать над собой.

Кроме моей измены, меня занимали мысли о том, как все сложится с Джордж. В прошлый раз мне не приходилось об этом думать: все произошло до того, как я догадался, что что-то вообще происходит. Но на этот раз я волновался. О чем я буду говорить? Должен лия сделать первый шаг или подождать ее предложений? Будет ли она чувствовать то же самое, когда вновь меня увидит… в дневном свете? Первое, что я сделал, сойдя с автобуса, – выкурил сигарету и еще чуть потоптался.

Я решил для себя заранее, что появлюсь в офисе «Макаллистер amp; Кэмпбел», когда все соберутся и встреча будет в полном разгаре: «О! Ты пришел! Какой сюрприз!», но ожидание оказалось невыносимым, поэтому я явился раньше. Хью сидел один в своем офисе, уставившись в окно.

– Привет, Хью.

– А, Том, привет. Как твои дела?

– Неплохо, неплохо. Как твои?

– О… – он посмотрел на свои колени и медленно потряс головой, – ну… сам знаешь.

– Понятно.

– Я вчера еще чуть-чуть поработал над книгой.

– И как она продви… – он перебил меня, состроив такую гримасу, от которой сердце готово было разорваться. – Ну, ладно… – Я не имел ни малейшего представления, что за слова утешения я должен был произнести, но от болезненных поисков меня спасли Эми, Джорджи и некий мужчина, который, как я мог догадываться, был ее агентом, они радостно вошли в офис.

– Том, – сказала Эми, несказанно удивившись, – а ты что тут делаешь?

– О, я просто зашел. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. У нас тут встреча, и я не ожидала тебя встретить.

– Может, мне…? – Я сделал едва заметный шажок в направлении двери.

– Нет, – Эми замахала руками, останавливая меня. – Все в порядке. Я не сообщила тебе о встрече, потому что это всего лишь общее обсуждение после запуска книги. Я не думала, что тебе будет интересно. Но все-таки останься: мы можем вместе сидеть сзади и издавать пердящие звуки с помощью подмышек.

– Привет, Эми, – сказала Фиона, входя в комнату.

– Фио! – Эми уставилась на нее. – У тебя новая прическа?

– Нет, просто…

– Я так и подумала, что нет, но ты же говорила, что собираешься сменить имидж?

– Нет, не говорила.

– Не говорила? – Эми прикусила губу и задумчиво спросила сама себя: – Господи… тогда кто же мне говорил о твоих волосах?

Фиона промаршировала к своему месту.

– Так что, начнем?

– Мне нравится твоя прическа, девочка, – прочирикал Пол с лондонской усмешкой, – очень мило, стрижка настоящей светской птички.

По лицу Эми пробежала тень раздражения, Фиона поблагодарила его без особого энтузиазма, и все мы сели за стол Хью, Я устроился между Эми и Джордж. Пока я садился, Фиона сказала:

– Том? Опять появился негаданно-нежданно, да?

Я нe думаю, что она ожидала моего ответа, но чтобы показать, что могу за себя постоять, если нам и дальше предстоит обмениваться лживыми любезностями, ответил:

– Да.

Почти с самого начала встреча стала вялотекущей. Замечательные новости о книге, все идет, как и запланировано, открываются новые перспективы, так что люди вроде Фионы, получающие кайф от того, что все идет тютелька в тютельку по бизнес-плану, возможно, вовсе не плохо провели бы здесь время. Чтобы поддерживать успех, решили устроить нечто вроде вечеринки, посвященной выходу книги, спустя две недели, как раз под занавес Эдинбургского фестиваля. Формальным поводом будет празднование успеха книги и благодарности Джорджи от «Макаллистер amp; Кэмпбел», но на самом деле – способ привлечения журналистов и создание очередного повода для упоминания книги. Довольно мрачный план для вечера, если хотите знать мое мнение. Я сказал, что идея великолепна и я буду с нетерпением ждать этого события. На самом деле мой ум был занят более человеческими вопросами. Господи прости, но меня не завораживали ни цифры продаж, ни проценты от прибыли, ни промоушен-вечеринки. В конце концов, речь шла всего лишь о продажах и деньгах, и какое они могли иметь значение, если рядом со мной сидела Джорджи в короткой джинсовой юбке?

Хью сказал, как он всеми гордится. Причем повторил это много-много раз. Я впервые встретился взглядом с Полом, агентом Джордж, и он оказался не только пронырой, как описывала его Эми, но и довольно опасным типом. Он был коренастым, с бычьей шеей и имел обыкновение крутить головой, когда говорил, словно в прошлом был боксером, а теперь занимался разборками, параллельно работая на фирму по доставке мяса и вымогательству денег у тотализаторов. Предполагаю, что он обладал такой комбинацией физической мощи и раздражительности, которую женщины среднего класса считали жутко привлекательной. Я вполне мог представить его агентом братьев Крэй.[4] Еще он был готов пререкаться по любому поводу: вообще-то повода не было, но мне кажется, ему доставлял удовольствие сам процесс. Эми все время бросала на него быстрые взгляды, но ни разу не высказала едких комментариев в его адрес (я был очень горд ее профессиональным самообладанием). Фиона постоянно напоминала о том, что нужно обязательно запомнить. Как и на любой издательской встрече, пятнадцать минут обсуждаются дела, а через полтора часа приносят печенье для кофе-брейка. Когда прошло минут семьдесят, мне уже не было дела, на каком языке неведомого мне маркетингового экстаза шла беседа, потому что Джорджи начала щупать мою промежность.

В этом было нечто невыразимо волнующее. Джордж, щупающая мою промежность под столом… Частично, конечно, дело было в секретности: никто из присутствующих не имел представления о том, чем мы занимаемся. Но меня вдохновлял и сам факт, что Джорджи щупает мою промежность. Думаю, это сработало бы при любых обстоятельствах. В этом была пикантная дерзость. Никто за столом не мог видеть того, что происходит, хотя они могли заподозрить меня в том, что я сожрал пару таблеток экстази. Ситуация была действительно дерзкой.

После некоторого времени Джорджи остановилась и прилично сложила руки на столе. Пока все углубились в какие-то маркетинговые подробности, Джорджи наградила меня нежным и призывным взглядом, удивительным образом сочетавшим поднятые брови и опущенные веки. Я быстро оглядел присутствующих за столом и опустил руку на ее голую ногу. Поверхность была прохладной, или моя рука горела: неважно, то или другое, но у меня было четкое ощущение, что они должны соединиться в поисках гармонии. Я притворился, что рассматриваю бумаги, которые Фиона всем раздала. Несколько позитивных отзывов прессы, таблицы с цифрами, графики продаж, все это ничуть не интересовало меня в данный момент жизни. Я даже не видел, что на них изображалось, не мог расшифровать буквы и цифры и придать им хоть какое-то значение. Мой мозг был сосредоточен исключительно на ощущениях пальцев, касающихся бедра Джордж. Отвечающая за зрение часть коры головного мозга была напрочь отключена, потому что все внимание было приковано к ощущению ее кожи. Словно змея, огибающая ветку, я медленно двигался от коленей наверх. Рука легко переместилась на другую ногу, и теперь моя ладонь прислонялась к внутренней части одного бедра и слегка касалась кончиками пальцев другого. Джорджи аккуратно раздвинула ноги, делая вид для всех присутствующих, что всего лишь принимает более удобную позу, чтобы просмотреть лежащие перед ней бумаги. Наверное, я обладаю особой способностью понимать жесты на телесном языке, не знаю, но каким-то образом я понял, что это приглашение. Я продвигался вверх по ее бедру медленными нежными поглаживаниями, двигаясь то чуть вперед, то чуть назад. Ее ноги были упругими, чувствовалось, что она наяривала все эти километры ежедневно, и я благословил каждый метр. Они были еще и гладкими, но не безжизненно, как пластмасса или эмаль. Я чувствовал сопротивление, проводя рукой по ее коже, чувствовал, как крохотные волоски щекотали и кололись при моем прикосновении. Я мог даже слегка приподнять ладонь, скользя на долю миллиметра выше, и все равно ощущать связь, едва касаясь кончиков мягких волосков подушечками пальцев. Я продвигался между ее ног, где становилось все жарче и жарче. Нет сомнения, что существовала ощутимая разница в температуре, даже если передвинуться всего на сантиметр: температура поднималась не постепенно, а повышалась резкими перепадами, и пальцы мои с каждым толчком перемещались в место гораздо более горячее, чем предыдущее. Я даже чувствовал эпицентр этого жара. Из той точки, где ноги ее соединялись чуть выше, исходил жар, источника я не касался, но это был жар, который уже и сейчас излучал тепло на поверхность моей руки, ощущение было, словно летнее солнце нагревало мою кожу.

Джорджи резко свела ноги, одновременно скрестив их, она сделала это агрессивно и резко, так что ее стул издал скрипучий звук, поцарапав пол. Когда ноги ее сомкнулись, моя рука чуть ли не попала в капкан между ними, я был близок к тому, чтобы упасть со стула, словно рука моя застряла в каком-то механизме и он утягивает меня вниз. Я посмотрел на Джордж, но она демонстративно смотрела в другую сторону, казалось, очень заинтересованная тем, что говорит ее агент о кросс-маркетинге. Не знаю, что я такого сделал или какую линию переступил. Но когда я отвел глаза от Джордж, то увидел причину ее внезапного взрыва целомудренности. Фиона наклонилась под стол. То, что я вижу, что у нее под блузкой, не послужило мне утешением, потому что, наклонившись вниз, она смотрела вовсе не вниз, а вперед. Неизвестно почему, – внимание мое плавало где-то еще, – но Фиона уже очевидным образом успела выпрямиться после того, как достала нечто из-под стола. Не знаю, зачем она наклонялась: поднять упавшую ручку или лист бумаги, почесать ногу или засунуть палец в туфлю, а может быть, просто украдкой рассмотреть промежность Пола, я не знаю, но факт был налицо: голова ее была наполовину под столом. Возможно, конечно, она ничего не видела. Вполне возможно, что она и не смотрела на ноги Джордж, или Джорджи вовремя заметила, что та наклоняется, и совершила хитрые маневры до того, как Фиона опустит голову настолько, чтобы разглядеть происходящее. Оба варианта были возможны, но ни тот, ни другой не оправдались. Стоило взглянуть на лицо Фионы, и сразу стало ясно, что эти варианты не пройдут. Когда она вернулась в вертикальное положение, взгляд ее был прикован ко мне: так лев сморит на газель, приближаясь к жертве через высокую траву. Если этого недостаточно – а этого более чем достаточно, смею вас в этом заверить, она улыбалась, глядя на меня. Улыбкой, но без юмора. Если в ней и присутствовала эмоция, кроме бездушной ледяной зловредности, то это было нечто вроде мимолетного, но несомненного ощущения триумфа.

Я попытался ответить ей безразличным взглядом. Не виноватым, или смущенным, или злым, но исключительно отстраненным взглядом. Однако я первым отвел глаза. Невозможно блефовать, если соперник видел ваши карты. Я избегал встречаться с ней глазами и делал вид, что меня интересуют слова Пола. Последние десять минут встречи, казалось, длились лет двадцать восемь и проходили в комнате, где наступила африканская жара. Хью как раз управился с третью фразы, содержащей предположение о том, что можно уже подумать о завершении встречи, как я соскочил со стула и быстрым шагом направился к двери. Фиона позвала меня «Том…?» с нотками ядовитости в голосе, но я притворился, что не слышал, и направился к автомату с водой, словно только что был эвакуирован из пустыни.

Я налил себе чашку воды и наблюдал, как все выходят из офиса. Хью стоял в дверях, словно хозяин, желающий уходящим гостям приятного пути. Фиона, Джорджи и Пол остановились у дверей офиса, весело болтая о чем-то, а Эми отделилась и подошла ко мне.

– Ну, – начала она, – вроде все неплохо прошло.

– Хм, – ответил я.

Эми оглянулась на группу.

– Я должна признаться тебе: я очень рада, что ты проехал свое увлечение Фионой.

Я театрально поднял брови и открыл от удивления рот:

– А? Что за увлечение Фионой?

Эми копалась в своей сумочке.

– Это не мое дело, я знаю… – Она достала пачку сигарет и вставила одну их них между зубами. – Но Я не умею обходить вниманием кое-какие детали.

– Обходить что?

– Ну, не видеть явную тупость, как ты на глазах терял клетки мозга, когда она появлялась поблизости, как ты пялился на ее сиськи…

– Я вообще люблю пялиться на сиськи, я пялюсь и на твои сиськи тоже, причем все время.

– Да уж, да уж, – она держала в руках зажигалку и с отсутствующим видом щелкала ею, – но потому что это всего лишь сиськи и они в пределах твоего поля зрения. Ты смотришь на мои сиськи так, как некоторые смотрят футбольные матчи между двумя командами, ни одну из которых они не поддерживают. А за сиськи Фионы ты бы купил билеты на все матчи сезона и майку фаната.

– Ты правда так думаешь? – сказал я, ощущая освобождение.

– Неважно… Это не мое дело, но я рада, что ты прошел через это. Ты даже не мог смотреть на нее к концу этой встречи, видишь, я все замечаю.

– Ну, это вряд ли.

– Тебе явно лучше быть с Сарой, знаешь. Сколько вы уже вместе?

– Пять или шесть лет.

– Вот видишь. У тебя есть хорошенькая женщина, причем шотландка, а такую драгоценность не заслуживает ни один англичанин, и вы счастливы вместе. Ты устроился лучше, чем многие другие.

Фиона, Джорджи и Пол оставили Хью одного в офисе, где он мог предаться хандре, плача над своей книгой и смертностью, и направлялись к тому месту, где стояли Эми и я.

– Если ты собираешься рисковать тем, что имеешь, хотя бы убедись, что ты выбираешь достойный объект. По крайней мере, стоит выбрать того, чья задница не видна из космоса, – о, привет, Фиона!

Фиона проигнорировала Эми с выражением превосходства и неуязвимости на лице. Она ничего никому не сказала, а просто уставилась на меня с улыбкой.

– Ты готова, птичка? – обратился Пол к Эми.

– Конечно, – ответила она.

Я посмотрел на нее, обрадовавшись представившемуся поводу не смотреть на Фиону.

– Пол и я идем вместе обедать, Том. У меня заказан столик в том боснийской ресторанчике, там точно не окажется свободного места в это время суток. Прости, я не знала, что ты придешь. Но мы можем пойти куда-нибудь еще, можно сделать и так, да, Пол?

– Хм, да, конечно, легко.

– Нет, – настоял я, – ничего страшного.

– Почему бы вам с Джорджи не пойти куда-нибудь вместе?

Фиона закашлялась. Я не посмотрел на нее. Что еще более удивительно, я не прибил ее огнетушителем.

– Мы поговорим о делах, – продолжила Эми, – а вы двое можете отпраздновать проделанную работу за обедом. Вы оба это заслужили.

– Да, хорошая мысль, – сказал Пол.

– И я уверена, что Пол заплатит по счету в качестве благодарности.

Казалось, Пол внезапно испытал сердечный приступ, но умудрился тихо вымолвить «да» в знак согласия и направить на Джорджи говорящий взгляд: «Ради бога, Джордж, пожалуйста, пожалуйста, боже ты мой, отведи Тома на скамейку в парке, пусть он обойдется сервелатом и банкой фанты».

– Конечно, – кивнула Джорджи, – что скажешь, Том? – Думаю, она решила делать вид, что ничего не произошло, такова была ее стратегия обращения с Фионой – не показывать виду ни в коем случае.

– Ну… да. Почему бы и нет? – ответил я.

– Тогда я оставлю вас на время обеда, – сказала Фиона. – Мне нужно закончить пару дел.

– А ты не…? – начал Пол, но Эми внезапно его перебила:

– Ты настоящий боец, Фио. Я почти чувствую себя виноватой. Ладно, тогда мы пойдем обжираться.

Фиона стояла и смотрела на меня, пока мы постепенно не исчезли из вида.

Было отлично, что у нас появилось свободное время, но я уверен, что для Пола было большим облегчением, что мы отказались от посещения ресторанов и предпочли сэндвичи из супермаркета «Маркс amp; Спенсер» на траве у Трона Артура. Джорджи сама предложила это место, сказав, что – как она слышала – вид Эдинбурга с холма был просто великолепен. У нее и впрямь был особый интерес к видам. Меня они никоим образом не заботили, но ход моих мыслей был таков: если хочется увидеть ситуацию в действии, то лучше сидеть на краю вулкана. Так что мы доехали на такси до подножья, а затем поднялись наверх, вокруг за сотни метров не было ни души, а на Джорджи были шляпа и солнцезащитные очки, так что мы спрятались на самом видном месте Эдинбурга. Конечно, я чуть концы не отдал, мать вашу, пока поднимался на этот чертов холм, но, оказавшись там, я справился с одышкой за десять-пятнадцать минут.

– Знаешь, – сказал я, – ты сделала все правильно.

– Ты уверен?

– Определенно. Ты можешь победить Фиону одним взглядом. Она не посмеет тебя обидеть, ты же Джорджина-мать твою-Най.

– А какого уровня знаменитости удостаиваются присказки «мать твою»? – рассмеялась она.

– Значительного, мать твою, – ответил я, – никто не может тронуть твой звездный тмезис-статус.

– Какой статус?

– Тмезис это когда сложное слово разделяется другим словом.

– Тмезис?

– Тмезис.

– Ты сказал это, просто чтобы показаться умным?

– Разве у меня это не получилось?

– Получилось.

– Фу, слава богу Потому что я не уверен, что это все-таки именно тмезис, когда говорят Джорджина, мать твою, Най. Я думал, ты меня поймаешь на этом.

– На то есть все основания… – Она вытащила ломтик огурца из сэндвича, отправила его в рот и снова стала серьезной.

– Но Фиона может рассказать остальным. Даже если она боится меня и моего страшного тмезиса, она может распустить слух, который дойдет до какого-нибудь репортера.

– Нет. Фиона не станет. Она слишком ассоциирует себя со своей работой: она считает ее главным критерием отличия себя от других людей и вселенной. Распускать информацию, с ее точки зрения, – это непрофессионализм, так что даже если произойдет хоть крохотная утечка информации и люди будут думать, что она как глава отдела паблисити допустила этот промах, она этого не вынесет.

– Тогда она должна притворяться, что ничего не видела?

– О нет. Уверен, что она будет использовать эту информацию, чтобы помучить меня, в качестве палки, которой можно меня потыкать. Фиона всегда делает так, чтобы я знал, что она знает то, что знать ей, на мой взгляд, совсем не надо, но она никому ничего не скажет.

– Понятно… Слава богу. Нам нужно быть осторожнее.

– Ты говоришь это, а в следующую минуту уже щупаешь меня под столом на официальной встрече по обсуждению продаж.

Джорджи улыбнулась своей звездной улыбкой.

– Знаю, знаю. Но я не могла остановиться. Знаешь, как это бывает… сам факт того, что нечто явно несет опасность и совсем не к месту, только подхлестывает события, и противостоять желанию невозможно.

Я начал думать об этом, но быстро переключился на сэндвич. Интересно, кто первым придумал резать сэндвичи по диагонали? Думаю, когда впервые представили эти треугольные кусочки на суд потрясенному миру, они считались сногсшибательными, шокирующими, подрывающими традиции. Наверное, во всех газетах были яростные передовицы, а когда в столовую вносили скандальное блюдо, мужьям приходилось уводить жен в полуобморочном состоянии, пробираясь сквозь хаос, шум и гам. Сегодня, конечно, это знак самой изысканности: треугольные сэндвичи стали совершеннейшей обыденностью. Так же как и брюки, которые появились в респектабельном обществе в качестве возмутительной моды, отсылающей к одеждам французских крестьян-революционеров, уже давно стали нормой. Готов поспорить, что треугольные сэндвичи были когда-то вне закона.

В общем, думаю, все эти мысли в достаточной мере отвлекли меня от того, что говорила Джорджи.

– Так ты свободна в течение дня? – спросил я.

– Дня… и ночи, – ответила она.

– Всей ночи?

– Да. Ты можешь сбежать?

– Сбежать куда?

– Не знаю куда, я просто имею в виду…

– А, понятно. Сбежать от… – я не сказал «Сары». Нодаже молчаливое признание ее существования овеяло нас грустью. Не то чтобы я хотел, чтобы ее вообще не существовало, чтобы ее не было, определенно нет, я же люблю ее. Просто мне было… ну… больно.

Как жестока невидимая поступь Судьбы, как бессердечен Случай, что заставляет нас проходить через эти испытания! Мы живые люди. Мне было больно от испытываемого чувства вины и горечи иначе, чем другому мужчине, глубже и более основательно. Мой разум изнывал, а душа плакала. Я и Джордж, вдвоем, наши чувства – огонь, чье пламя однажды грело и обжигало нас, самые прекрасные эмоции сложным образом сплетались с самыми уродливыми. Мое горло пересохло от головокружительной тоски, я потянулся и поцеловал Джорджи в губы. Она ответила без тени сомнения, и, прильнув друг к другу ртами, мы обнялись и легли на грубую землю. Где-то в вышине небо смотрело на наши радостные и одновременно трагические объятия, спрятав нас на секунду от беспощадных богов.

– Вот дерьмо, – кричал я Саре, прижимая телефонную трубку к одному уху и затыкая пальцем другое, чтобы слышать ее поверх шума машин. – Наверное, мне нечего ныть, Эми никогда не пропускала никаких деталей до этого. Но она пропустила эту, и теперь мне просто необходимо поставить инициалы на исправленных контрактах, потому что агент Джорджины Най не в себе.

– Ну да, конечно, – ответила она, – нужно с этим разобраться. Но помни, что ты мне обещал тот ковер.

– Я вернусь завтра днем.

– Хорошо.

– Прости.

– Ничего страшного, тебя не будет всего сутки.

– Да, но мне не нравится, что я не смог тебя предупредить. Просто мы поняли это только сегодня на встрече.

– Ох, не напрягайся, Том. Ты уезжаешь в Лондон всего на одну ночь, я справлюсь. Черт возьми, я найду тот старый пылесос, возьму в прокате пару фильмов Джона Кузака и проведу жаркий вечерок.

– Конечно, так и сделай.

– Я вообще-то шучу.

– Я знаю… но просто говорю: даже если бы ты не шутила, я бы ничего не имел против. Если я так вот уезжаю на сутки…

– Том? Приди в себя… Ты что, выпил пива за обедом, а? Я знаю, как странно оно на тебя действует. – Она засмеялась.

Господи, каким я был ублюдком.

– Хорошо, хорошо, увидимся завтра, – сказал я.

– Хорошо.

– Люблю тебя.

– Ну, конечно же, боже мой.

Я повесил трубку. Я устроил спектакль из такой простой вещи, как фраза «Я люблю тебя», потому что если бы просто сказал ее, то сгорел от стыда, зная, что Джорджи идет рядом и может услышать мои слова. Нe то чтобы я стеснялся, что она услышит, как я говорю своей девушке о любви в качестве части сценарного плана моей неверности. Наоборот, это совершенно понятно. Хотя когда наблюдают, как ты совершаешь выверенное предательство, все равно становится стыдно, даже если наблюдающий с тобой заодно. Странно, я почувствовал себя пренеприятнейшим образом, потому что мне казалось жестоким говорить Саре, что я люблю ее, когда Джорджи была в двух шагах. Я боялся, что Джорджи может быть больно, если она услышит, как я говорю это Саре. Вот так все сложно. Кое-кто мог бы подумать, что такие заморочки доказывают, что они интересные люди с незаурядной жизнью и будут лелеять этот факт. Но не я. Я всего лишь желал, чтобы все было проще и мне не нужно было бы носить на себе проклятие судьбы – интересную и волнующую историю. Посмотрите на людей, что проходят мимо, как им повезло. Если бы они только знали агонию, которой расплачиваешься за то, что ты такой интересный, они бы поблагодарили звезды за то, что они обыкновенные люди со скучнейшими жизнями. Но, конечно, они и понятия не имели ни о чем. Они не имели представления, кто идет мимо них в этот момент.

Несмотря на то, что я сказал Саре, мы, конечно, были не в Лондоне. Мы были в Батгейте. Батгейт в двадцати милях от Эдинбурга. Вполне возможно, Джорджи и я были единственными людьми за всю историю Британских островов, которые решили провести там ночь неукротимой страсти. Но все логично: полчаса на поезде, а ходят они регулярно. Конечно, вы следуете зову сердца, но все же нужно соизмерять желаемое с действительным.

Мы недолго искали место для ночлега. Я заказал номер на двоих, пока Джорджи пряталась от ненужных глаз. Как только у меня оказался ключ, мы сразу тайком пробрались в комнату (сделав несколько перебежек, проверяя глазами каждый участок, словно шпионы, проникающие в здание). Мы поднялись на второй этаж и влетели в номер, смеясь от напряжения, хлопком закрыли дверь и жадно занялись бурным сексом. После этого приготовили две чашки чая. Благо все для чая было уже в номере, причем совершенно бесплатно.

Джорджи сидела рядом со мной на кровати и, размышляя, дула на чай. Я мечтательно уставился в телевизор. Он был выключен, с прикрепленной сверху антенной, с помощью которой невозможно поймать ни единого канала без помех. Поэтому никто из смертных не может устоять перед соблазном и включает, щелкая кнопками с бесконечной надеждой на чудо. Каким-то образом мои трусы обмотались вокруг антенны. Но еще интереснее было то, что складки трусов на антенне были практически совершенной копией головы Ричарда Никсона в профиль.

– Чем займемся вечером? – спросила Джордж.

Я посмотрел на нее так, как это сделал бы Кэри Грант, по моим понятиям, если бы его спросили об этом в подобной ситуации.

– Не надо на меня косо смотреть, – сказала она, смеясь. – Думаю, в этом можно не сомневаться. Я имею в виду: а чем еще мы займемся?

– А чем бы ты хотела заняться? – спросил я, втайне надеясь, что в ответе будет упоминаться униформа медсестры со всеми резиновыми причиндалами.

– Хмм. Я бы хотела пойти в паб. Выпить в пабе и съесть кебаб по дороге обратно.

– Понятно… – я взвесил это неожиданно экзотичное предложение. – Разве это не рискованно? Вдруг нас увидят вместе в таком публичном месте? Может, лучше остаться здесь и втирать фрукты друг в друга?

– Втирать фрукты друг в друга?

– Ну или что угодно.

– Понимаю. Но мне кажется, нам это удастся. Мы же не будем делать ничего на людях, что может… сам понимаешь. Так что будет не так рискованно. А я спрячу волосы под шляпой, обычно этого вполне достаточно, чтобы меня никто не узнал. Более того, если кто-нибудь спросит, я могу ответить, что просто выгляжу как Джорджина Най, сказав: «Я знаю, люди всегда принимают меня за нее». Я так делаю иногда.

– Да… – кивнул я. Будет очень забавно. Почти как шпионы в оккупированной Франции: притворяться кем-то другим и иметь историю для прикрытия. – Я мог бы сказать, что ты проститутка и как раз используешь ваше сходство в своей работе, знаешь. Мужчины покупают тебя, чтобы они могли представлять себе, что занимаются сексом с Джорджиной Най.

– Нет уж, лучше остановиться на том, что я просто на нее похожа.

– Уговорила.

– Так мы сегодня будем нормальными людьми, да? Выскочим за пивасом, а потом кебабчик, так, дружок?

– О да, не имею ничаво против, куропаточка моя.

– Вот это жуть, твой шотландский акцент просто безумен.

– А тебе-то откуда знать? Ты живешь в Чизвике, черт возьми!

Джорджи засмеялась, потянулась ко мне и укусила за ухо.

– Ой!

Я поставил чашку чая на стол и принялся за месть, покусывая ее в разных местах.

Знаете, может быть, все и получится как нельзя лучше. Быть с Джорджи так чудесно и естественно. Что касается Сары, она знать ничего о нас не знала, к тому же вряд ли они где-нибудь столкнутся. Я могу продолжать жить с Сарой, как и раньше, для меня это важно, потому что я любил ее и не хотел разрушать наши с ней отношения. С Джорджи я бы проводил три ночи в неделю. Все были бы счастливы. К тому же люди только так и поступают, разве нет? Вот расхожая история из книг: мужчина умер, и только после его смерти стало известно, что у него было две семьи в разных частях страны, причем в течение тридцати лет. У меня же ситуация намного проще: мне не нужно прятать Сару от Джорджи, к тому же не нужно ездить такую даль. Господи, сложно себе представить, что что-то может не сложиться в такой ситуации. Почему же я так истязал себя до этого? Если жить по обстоятельствам, все уладится само собой.

* * *

– Можно мне?… – я уже дошел до стадии, когда приходится махать деньгами перед носом проходящего мимо бармена (причем идущего к соседнему столику), но даже это слабо действовало. Бармены поступают так сознательно. Если они видят, что вы с женщиной, они сознательно проходят мимо, предпочитая любой другой столик вашему, чтобы вы выглядели уродом-неудачником. Извращенный способ борьбы за власть. Готов поспорить, что те, кто выбирают работу бармена, любят мучить животных. А женщины не будут вас уважать, если вы не в состоянии заказать напиток у барной стойки. Ну, конечно, некоторые из них делают вид, что это не важно, или даже переводят все в шутку, но глубоко внутри их чувства все равно меняются. Если бы я не заказал пару пива в течение ближайших полутора минут, Джорджи отправилась бы на поиски сексуального удовлетворения куда-нибудь еще, так что было глупо действовать иначе.

– Простите! Как думаете, могу я сделать заказ, пожалуйста?

Кричать на бармена – рискованная затея. Есть шанс, что он ответно не будет обслуживать вас с еще большим рвением, чтобы подчеркнуть свое место в иерархии. И не ждите никакой поддержки от других посетителей, ситуация выглядит совсем наоборот: они будут зыркать на вас и негодовать, надеясь, что бармен заметит их солидарность и выделит среди прочих клиентов. Им наплевать на справедливость, все дело в политике. Если кричать на бармена – дело опасное, то кричать в шотландском баре с английским акцентом – просто безрассудство. Наверное, очевидность этого и сыграла решающую роль в моем случае. Бармен уставился на меня и, заключив, что я, должно быть, просто лунатик, решил не тратить свои изощренные приемы пыток на какого-то сумасшедшего и обслужил меня.

Я по-щегольски развязно подошел к столу с двумя бутылками светлого пива, словно доисторический охотник, возвращающийся к своей женщине со шкурой лося на плечах.

– Спасибо, – сказала Джорджи.

Я слегка улыбнулся в ответ.

Она прикурила сигарету и указала мне на пачку. Я взял одну, и она поднесла мне зажигалку, позволив мне взять ее руки в свои, а мы знаем, насколько вовлеченными оказываются обе стороны при таком действии. Ощущение было замечательным. В пабе с Джорджиной Най и сигаретой. Разве бывает жизнь прекраснее?

– А что ты теперь собираешься делать? – спросил я.

– Волнуешься, что снова начну тебя щупать под столом?

– Нет, то есть это было бы вовсе не плохо, кстати, даже великолепно, но я имел в виду, что ты собираешься делать по работе? Теперь-то книга закончена.

– А, понятно. Ну, всегда есть «Устье», ясное дело, но, говоря уже о долгосрочных планах, я бы мечтала попасть на американский рынок.

– Почему?

– Ну? Потому что он большой.

– Но не такой большой, как Китай.

– Кто хочет быть знаменитым в Китае?

– Интересно. – Я кивнул, изображая научный интерес.

– Что?

– Дело ведь не только в цифрах. Китай – это треть мира, но неважно, что ты знаменита там, потому что это «не та треть».

– Да… Америка – это сказка, верно? Подростком я грезила о Голливуде, думаю, каждый о нем мечтал.

– Я мечтал о Мадонне.

– Ха… а сейчас ты о чем мечтаешь?

– О Мадонне.

– О, как ты вырос!

– Ну, мы сейчас занимаемся совершенно разными вещами. Странно, оба мы выросли и изменились: она стала слишком услужливой.

– В этот момент я подался вперед, задев пепельницу, потому что кто-то толкнул меня в спину. Я повернулся, сердито зыркая. За мной стоял мужчина с головой, напоминающей каштановый орех, – твердой, потрепанной и неправильной формы. Его ярко-голубые глаза с трудом фокусировались, и выглядел он как полный идиот, но он явно смотрел прямо на меня. Я не знаю почему. Возможно, ему не понравился мой акцент, или мое поведение, или то, что я был с красивой женщиной: идиотам определенно не требуются разумные причины для того, чтобы выделить вас. В любом случае, я отбросил свою злобу, быстро отвел от него взгляд и посмотрел на часы над стойкой бара, притворяясь, что сверяю время со своими наручными часами, постепенно меняя выражения лица: раздраженный, задумчивый, раздосадованный и наконец-то смирившийся.

– Ну, похоже, вы и Мадонна вполне счастливая пара, – сказала Джордж, когда я повернулся к ней, – а меня ждет серьезная битва в Америке. Мы ездили туда, чтобы прозондировать ситуацию и достать мне хоть крохотную роль, и обстановка там брутальная.

– Да, я…

– Как ты меня только что назвал? – сказал человек с головой из каштана, и рот его напрягся от злобы. Он с грохотом поставил свой стакан на наш столик, и его морда тут же оказалась на расстоянии нескольких миллиметров от моего лица.

Я отпрянул на стуле, чтобы уйти из опасной зоны и смотреть на него, не скашивая глаз.

– Простите? – сказал я.

– О, простите, – передразнил он издевательским женоподобным голосом и скривил губы. – Простите, – повторил он, на этот раз обращаясь к своим дружкам, которые стали чуть позади него. Они все засмеялись, раззявив рты: у них на всех было ровно столько зубов, сколько потребовалось бы коварному дантисту для комплектации одного рта. Человек-каштан повернулся ко мне, его дружки предпочитали стоять чуть поодаль и наблюдать, одним своим существованием понижая коллективный коэффициент интеллекта Шотландии.

– Я сказал… Как ты меня только что назвал?

– Я никак вас не называл, – сказал я. – Я вообще вас не упоминал.

Тип недоверчиво наклонил голову. Он не мог поверить в то, что только что услышал, и торопился предоставить мне любой шанс, чтобы избавиться от сложившегося недопонимания.

– Ты что, считаешь, что я вру?

Не знаю, зачем они это делают? Кому от этого хорошо? Мне? Ему? Зрителям? Никто ведь не верит, что к нему проявили неуважение, почему бы просто не сказать: «Я решил с тобой подраться. Я понимаю, что ты этого не очень хочешь, но меня это мало интересует: я не собираюсь отказываться от своего желания». Нет, они всегда должны пройти через этот идиотский ритуал. Причем ни разу не предпринималось ни единой попытки испробовать новую стратегию: «Ты что, сомневаешься в моей способности произносить гласные звуки?», нет – всегда все заканчивается фразочкой: «Ты что, считаешь, что я вру?» Мое критическое отношение к его банальному представлению не заставило себя ждать, и я инстинктивно закатил глаза, улыбнулся и издал тихий вздох.

«Такой ответ снял напряжение, его мышцы расслабились, он издал мягкий жизнерадостный смешок, а потом уселся с нами за стол, чтобы вместе выпить, С годами он стал одним из моих самых настоящих и верных друзей».

Как было бы здорово, если бы в жизненно важные моменты можно было бы все остановить, пойти домой и изложить на бумаге, что было дальше. В реальности он врезал мне по шее.

К счастью, ему немного мешали окружающие, и ему пришлось чуть согнуться, да и угол был выбран неправильно, так что удар оказался намного слабее, чем он надеялся. Несмотря на это, я издал хлюпающий звук, схватился за горло и парадоксальным образом подумал: «Ну, все могло бы быть намного хуже».

– Эй! – прикрикнула Джорджи через стол на Каштана. – Оставь его в покое! – Она начала вставать.

– Держись подальше, курочка, это касается только меня и твоего парня.

Остальные люди в пабе притихли и наблюдали. Из-за их странного молчания оклик прозвучал намного громче:

– Эй! Прекратите прямо сейчас! – приказал бармен. Фу: кавалерия подоспела. – Вы двое, решите проблему за дверью.

Значит, не кавалерия: просто кто-то, кто хотел, чтобы меня пришибли чуть левее.

– Давай, – Каштан напирал на меня. – Ты и я. Давай-ка решим все дела на улице… или ты просто педик трусливый?

По сути, я должен был сказать:

«Я останусь на этом самом месте и вызову полицию. Потому что ты просто придурок недоделанный со съехавшими набок мозгами и низкой самооценкой, мне плевать, что думаешь ты или кто-либо в этом пабе. Более того, глупо думать, что мужчины-геи трусливее, а то, что вы оперируете такими понятиями, доказывает лишь то, что вы тупой и недоделанный, возможно, вы говорите так всего лишь, чтобы скрыть свою собственную латентную гомосексуальность, за которую вы себя бичуете, элементарное психологическое замещение».

Но тут была Джордж, поэтому я ответил:

– Пошли, мать твою.

Мой ход мыслей был таков: «Я не могу допустить, чтобы Джорджи распознала мой испуг. Нет, для меня и наших отношений будет всяко лучше, если она увидит, как этот вышибала изобьет меня до смерти».

Джорджи даже крикнула: «Том, не надо…», но я отмахнулся от ее протестов. Это дело чести: вечная мужская тема. Этот гад затеял возню, и пусть он узнает, мать его, что я не какой-то хлюпик, я вполне способен свернуться калачиком и подыхать, пока он систематически ломает мне одну кость за другой и разрывает внутренние органы. Я уверенно встал из-за стола, и оказалось, что он на голову ниже меня ростом. Но я не буду говорить, что в этом-то и была его беда, иначе я тоже впаду в глупый штамп. Но все-таки, наверное, так оно и было, правильно? Я почувствовал долю удовлетворения, понимая, насколько очевидно было происхождение его дурного характера, но знаете… даже странно, как быстро проходит самоудовлетворение, когда вы знаете, что вас вот-вот отпинает кроха-гомосексуалист.

Каштан направлялся с дружками к двери, я следовал за ними. Другие люди в пабе разделились, приняв разные стороны. Я двигался нагло: глаза сощурены, губы сжаты, сосредоточенность на лице. Мне хватало смелости надеяться, что я не зареву до того, как выйду на улицу. Если бы я смог дожить до самой драки и меня бы уложили, тогда я был бы и так в такой заднице, что никто и не заметит мои слезы, так что все будет в порядке.

Вы, наверное, догадались, что мысль о том, что я могу победить, мне даже в голову не приходила. Каштан был ниже меня и не такой уж плотный. Но проблема в том, что я беспомощен. Когда я сжимаю кулак, мне приходится напоминать самому себе, что большой палец нужно убрать внутрь: вот какой я драчун. Если я собираюсь кого-то ударить, то – уверен на сто процентов – обязательно промахнусь, да еще и ботинок мой слетит. Если человек в гневе поворачивает руку, локоть, голову или колено, он обязательно заедет мне по носу.

Но даже моя похоронная уверенность в собственном уничтожении дела не меняла, потому что я не мог допустить, чтобы Джорджи поняла, что я трус. Вот почему я стоял снаружи паба в Батгейте перед мордой тупицы, который так радовался каждой заглянувшей ему в голову мысли, что делал из нее татуировку на плече.

Между нами была пара метров. Толпа наблюдала за нами, а два приятеля Каштана рычали сзади: – Гверррн, задай-ка ему!!!

Мы угрожающе уставились друг на друга. Он чуть сдвинулся влево, словно собирался зайти с фланга, но я повторил его движение. Вот неплохо, все правильно сделал: стоит вспомнить это движение позже, когда меня привезут в больницу. Каштан потоптался еще чуть-чуть и начал наскакивать на меня. На самом деле он не нападал на меня, а всего лишь сделал пару шажков, изобразил атаку, чтобы проверить на вшивость. Я отреагировал уклоняясь, отпрыгнул назад, поднял вверх руки, чтобы отразить удары, и в то же время привел все мышцы тела в состояние полной готовности. Можно так сказать: звучит ничего. Вообще-то чтобы нарисовать картину происходящего, попробуйте представить описанную мною последовательность движений и добавьте ко всему этому пронзительный вопль: «И-и-ик!» Лица наблюдателей исказила легкая усмешка, а рот Каштана расплылся в издевательской маленькой улыбочке. Мне было необходимо вернуть психологическое превосходство, если я собирался оттянуть неизбежную взбучку еще ненадолго.

Я решил плюнуть на землю.

Это довольно серьезный шаг, верно? Плевок показывает, что вы физически крепкий малый и неутомимы. Атлеты плюются перед тем, как подойти к снаряду. Футболисты плюются после того, как пропустили гол. Каштан увидит, что его оппонент имеет привычку плеваться, определенно забеспокоится и не будет столь уверенным в своей затее. Так что, приковав к нему взгляд, я сплюнул в сторону, извергнув убедительный взрыв слюней. Но из-за страха губы мои стали словно резиновыми, а слюни – вязкими. Вместо того чтобы упасть на землю, как мужская пуля, возможно даже разрывая асфальт, липкий комок, хлюпнув, сорвался с губ, еле отлепился ото рта и опустился мне на куртку, дезориентированный гравитацией и собственной эластичностью. Я посмотрел на слюну, туда же уставились и все присутствующие. Мне оставалось только одно. Я напоказ стер ее краем ладони, точнее, размазал прямо по верхней части куртки.

– Да, – произнес я негромко, – верно думаете, я сам на себя харкнул. Я и есть Кайзер Соза.

По Каштану нельзя было сказать, что мое представление придало ему желания вмазать мне, но выглядел он глубоко пораженным. По крайней мере, оно заставило его остановиться, так что жест мой оказался вполне успешен. Может быть, я смогу выиграть еще время, напустив лужу. Вполне привлекательная идея, если учесть, что это и так могло легко произойти.

Именно тогда, как говорят в детских книжках, именно тогда раздался чудесный звук. Темень ночи была разрезана ревом полицейской машины, который был столь прекрасно близок, сирена была включена всего на мгновение, как объявление того, что они уже в пути. Я не видел машину, но звук шел из-за Каштана, что скоро подтвердилось: люди, стоящие вокруг нас, начали смотреть в ту сторону и что-то нашептывать. Толпа начала расползаться, Каштан пыхтел сквозь зубы, а я прошипел: «Черт», выдохнув это достаточно громко, чтобы представить всем свою раздраженность и расстройство. Язык тела Каштана быстро изменился: он сменил драчливую позу на расслабленную манеру «просто наблюдателя» и начал неспешным прогулочным шагом идти ко мне, уходя от приближающейся полиции. Я стоял на месте, спрятав руки в карманы, и делал вид, что не замечаю его, как поступают шпионы в кино, когда встречаются в парке. Он прошел мимо меня, не говоря ни слова. Но, проходя мимо, он все-таки воспользовался случаем вмазать мне по носу, причем довольно сильно.

Знаете, бывает, вы получаете увечье, но происходит это столь внезапно и неожиданно, что вы ничего не чувствуете? Так вот, на этот раз все оказалось по-другому. Потому что было очень, мать вашу, больно. «Эргх!» – просипел я, падая на колени и отбивая их. Будучи в полной уверенности, что голова моя расколота пополам, я прижал руки к лицу. Прошло несколько секунд, и изначальная боль от удара постепенно уходила, но за ней пришла другая боль, еще более неприятная. Она пульсировала, извивалась и металась под кожей лица, она обжигала меня жаром, потом становилась ледяной и снова горячей. Я стиснул лицо еще сильнее в надежде, что она уйдет. «Черт! Черт! Черт… Боже мой. Мать твою. Сволочь. Черт. Сволочь. Сволочь… Черт. Чертов… Сволочь. Черт-черт-черт-черт-черт…»

Я почувствовал руку на плече.

– Вы в порядке, сэр?

Я открыл один глаз и посмотрел на склонившегося надо мной полицейского.

– Да, я в порядке, спасибо, – ответил я.

Надо было сказать: «Нет, он ударил меня. Причем очень сильно. И безо всякой причины» – и указать на Каштана, который беззаботным прогулочным шагом удалялся по улице со своими дружками.

– Понимаю… Поступил сигнал, что здесь были беспорядки.

– Правда?

– Да, правда.

– Понятно… ну, я ничего не видел.

– Потому что вы стояли на коленях на тротуаре, приложив руки к лицу, сэр?

Ничто так не сокрушает чванливость, как ироничный тон полицейского-шотландца.

– Пойдем, Джим, – сказал он утомленно своему коллеге. – Пойдем внутрь и проверим, что там происходит.

Сначала я подумал, что остался совсем один, но потом разглядел Джордж. Актриса стояла на дороге чуть подальше, на таком расстоянии, что можно было подумать, что она не имеет к происшествию никакого отношения. Она поспешила ко мне.

– Господи, все нормально?

– Да, – ответил я, – ничего страшного.

– Я вызвала такси. Мы можем отвезти тебя в больницу.

– Нет, правда, все нормально. Бывало и похуже.

– Правда?

– Конечно… Как-то упал с ледяной горки в семь лет.

– Понятно.

– Зашивали.

– Понимаю… Этот идиот ушел?

Я посмотрел через плечо: Каштана и его дружков не было и в помине.

– Думаю, да. Повезло, что приехала полиция… в смысле, ему повезло.

– Я вызвала полицию, я уже говорила по мобильному до того, как ты вышел за дверь.

– А, понятно. Ну, ты спасла эту тварь от самой мощной молотилки в его жизни.

– В смысле – это его бы молотили или он сам тебя молотил? – Она улыбнулась и положила руку на то место на моем лице, что не было уже занято моими собственными руками.

– Я бы его уделал.

– Это неважно. Даже если он избил бы тебя тысячу раз, ты все равно бы остался мужественнее его, он может только мечтать об этом… он дерется, потому что это все, что он умеет делать.

– Я люблю тебя.

Я не мог не сказать этого в тот момент, даже если бы мое молчание решало судьбу всего человечества. Слова поднялись откуда-то изнутри, причем с такой скоростью, что если бы я не позволил фразе вырваться наружу, она бы застряла у меня в горле, сдавливая его, пока бы я ее не выдавил.

Джорджи наклонилась и поцеловала мою оставшуюся целой бровь.

– Эти слова привлекают любую девушку намного больше, чем уличная драка, – прошептала она.

– Хорошо… – Я улыбнулся и отнял одну руку от лица, чтобы провести ею по лицу Джордж. – …Но даже если так, я бы уделал его, ты, надеюсь, не сомневаешься?

– Эй, а вот и наше такси.

Она подошла к такси, а когда оно развернулось, сказала что-то быстро водителю, потом кивнула мне и уселась внутрь. Я последовал за ней. В такси она положила голову мне на плечо, и мы помчались обратно в гостиницу.

– Я бы его уделал.

– Я знаю.

– Честное слово!

Спать с женщиной – нечто особенное. С одной стороны, это настолько очевидно, что не стоит даже говорить. В том смысле, что если в жизни мужчины преобладает вечный поиск секса, то просыпаться утром и чувствовать, что женская попка прижимается к вашей промежности, а руки уже мнут женскую грудь, должно быть верхом совершенства, верно? Это словно скачок от ничего ко всему в ноль секунд. Но я не об этом говорю. Во-первых, в моей жизни далеко не преобладает охота за попками: я, спасибо большое, намного более изощренный и многосторонний. Я говорю о том, как трогательно это восприятие. Может быть, потому что вы беззащитны, когда вы спите? Так что, если женщина спит рядом с вами, она показывает, что она вам доверяет, и вы в ответ показываете то же самое. Вот в чем дело. По какой-то причине это все-таки удивительное открытие, что спать рядом с женщиной, даже без секса, намного более романтично и интимно, чем впопыхах трахать ее на аллее за парковкой у паба. Вместе в кровати можно ощутить вдохновляющую близость, которая вне секса. Но я не хочу сказать, что мы с Джорджи не занимались сексом, когда вернулись в гостиницу – о нет! Мы трахались так, словно нас обоих только что выпустили из тюрьмы, если бы ее язык был еще чуть более быстрым, я бы, наверное, пострадал от ожогов и силы трения. Я всего лишь хочу сказать, что было великолепно: у нас была человеческая близость и при этом такой потрясающий секс. Просто совершенство. Я был более чем счастлив, когда проснулся рядом с Джорджи следующим утром. Я чувствовал себя на миллион долларов. Но взгляд в зеркало нарушил спокойствие: увидев свое отражение в ванной, я понял, что выгляжу доллара на два.

Мой правый глаз заплыл кровью и был окружен радужной припухлостью с кровоподтеками, выглядело это настолько соблазнительно, что даже я, зная, что мне будет больно, все-таки решился ткнуть пальцем для проверки. Не очень-то привлекательно. Совсем не привлекательно. Я надел вчерашние трусы, зажег выкуренную на треть сигарету, которую нашел в пепельнице, и уставился в зеркало, размышляя, как я могу улучшить свой внешний вид. Зевая, в ванну вошла Джордж, закутанная в плед. Ее волосы, и так выглядящие дикими при любых обстоятельствах, теперь напоминали ужасающую бурю с востока. В середине были извивающиеся потоки, двигающиеся в неизвестном направлении, неугомонные узлы и что-то напоминающее облака горящего клубящегося газа, изгибающиеся на фоне черного солнца. Такие волосы заставляют тебя сразу же хотеть их владелицу, и если она входит в ванную утром, просто необходимо неистово оттрахать ее, пока она, наклонившись, опирается на раковину, а ее стоны перемешиваются с хриплыми выкриками из-за захватывающих обоих толчков. Я думал о том, как бы лучше сформулировать это предложение, но Джорджи заговорила сама, и первое, что она сказала, было: «У-у-у-у…» Она посмотрела на мой глаз и вздрогнула от сострадания и боли. Она подошла ближе и дотронулась до него пальцем.

– Больно?

Я втянул воздух сквозь зубы, почувствовав обжигающую боль, и попятился.

– Нет! Все в порядке. Выглядит хуже, чем есть на самом деле.

Она попробовала дотронуться еще раз, я отпрянул чуть дальше.

– Наверное, я могу немного скрыть кровоподтек, у меня есть тональный крем в сумочке, – предложила она.

– Это неважно. У меня же нет сегодня фото-сессии или чего-нибудь в этом роде.

– А что ты скажешь людям?

Под людьми, как мы оба понимали, подразумевалась Сара.

– Ну, не знаю… Наверное, скажу, что меня избили. Можно не врать о том, о чем врать не обязательно, верно? Вполне возможно, что меня ударили по лицу и тебя при этом не было, можешь спросить кого хочешь.

– Верно, – кивнула Джорджи. – Ну, я пойду в душ… – Она сняла плед и выкинула его из ванной. Господи, какая она красавица. И не просто красавица, но еще и голая. Она наклонилась, чтобы включить душ, а я подошел к ней сзади и поцеловал в шею.

– О, Том… не надо, – сказал она, хихикая, – я только что из постели, от меня пахнет.

– Мне неважно, как от тебя пахнет, – прошептал я и медленно провел языком по ее позвоночнику. Я остановился на середине спины и снова выпрямился. – Я имел в виду, что от тебя вовсе не пахнет, понятно?

– Да, так и я подумала. Но спасибо, что ты все-таки произнес это вслух.

Я дотрагивался губами до ее плеч.

– Ты… совсем… не пахнешь.

– Ммм… как же девушкам нравится, когда им такое говорят, знаешь…

Джоржди вытянула руки за спину и дотронулась до меня.

VI

Знаете, о чем я тут подумал? Когда у Тома были разборки с этим недоноском у бара? Ну, мне нужно снова прояснить ситуацию и рассказать вам, что я обошел кое-какие вопросы, с точки зрения психологии. Понимаете, я забыл отделить друг от друга сигналы любви и сигналы страха. Я просто подумал, что это будет ясно само по себе. А потом я вдруг узнаю, что ученые провели эксперимент и выяснили, что из-за облака гормонов люди, испытывающие страх на первом свидании, часто неверно принимают его за любовь. Смутился ли я, когда услышал это? Словами не передать.

Такая вот мысль пришла мне в голову. Но это к слову.

Но есть еще кое-что. Думаю, мне стоит упомянуть об этом раньше, когда я вылил на вас все эти научные штуковины с их названиями. Но, знаете, просто я не решился, понимаете? И одна из причин тому – слово это не так уж легко выговорить, уж поверьте мне. Вот оно… фенилетиламин. Ну что я вам говорил, а? Даже ваши ученые сократили название до ФЕА, чтобы самим не запинаться каждый раз, когда им нужно произносить название, и не выставлять себя на посмешище во время, скажем, семинара. Но должен признаться, чтоменя остановила не только длина слова. Дело в том, что я чувствую себя чуть виноватым. ФЕА – это грязная штука. Конечно, как я уже говорил, я беспокоился, что вы не будете объединяться в пары и что дело прогорит из-за этого, а ФЕА… Хорошо, я просто скажу все открытым текстом: ФЕА начинает работать, когда вас кто-нибудь привлекает, и вот что он делает – он заставляет вас не замечать чужие недостатки. ФЕА, короче, как розовые очки. Ужасно, да? Только потом… прости-прощай, любимая! Хорошо. Сроки бывают разными, могут пройти годы, но через какое-то время… ФЕА перестает действовать.

Да, это уже проверено.

Я не уверен, что решился бы сказать вам об этом, если бы ваши ученые сами не обнародовали эти улики. Грязный трюк, как я уже говорил. Но еще хуже – нечестное дельце.

Давайте остановимся на моих долгах вам.

Глава 10

Я заплатил за вторую ночь, чтобы нам не пришлось освобождать номер в одиннадцать утра и мы могли спокойно отдохнуть вместе в гостиничном номере. Чуть позже я вышел на улицу и вернулся с парой чистых трусов, парой зубных щеток, большой упаковкой пончиков, чипсов и еще сигарет. Жареная пища, сигареты и Джордж: если я и желал чего-либо еще, так только еще несколько рук и дополнительный рот. Днем, когда мы наконец-то начали собираться, чтобы отправиться в Эдинбург, я ощутил грусть, которая бывает, когда вы пакуете вещи в последний день прекрасного отпуска. Я обнаружил, что запоминаю вещи вокруг: вид из окна, занавеска в душе, гостиничный чайник, просто пытаясь зафиксировать их и спрятать под стеклянным колпаком памяти. Джорджи и я теперь говорили меньше и не упускали возможности обменяться печальными улыбками. Когда мы сели в поезд на Эдинбург, мы держались за руки под сиденьем. Словно наши души сплелись в одну и болели оттого, что не могут раствориться друг в друге полностью.

Я вздохнул с расслабленной радостью в голосе и захлопнул задвижку.

– А ты до этого когда-нибудь трахалась в туалете поезда? – спросил я.

Джорджи внесла предложение, игриво прошептав его мне на ухо, и я был всем сердцем за то, чтобы попробовать – было бы не по-джентльменски поступить иначе. Но меня беспокоило, что не будет той магии: обычно вы находитесь в туалете в поезде ровно столько, сколько вы можете задерживать дыхание, верно? Все искусство, музыка и литература, произведенные гуманитарным знанием за все века, с трудом перевешивают один взгляд на туалет в поезде. Если вы выходите из туалета и за вами входит другой человек, то всегда хочется впасть в безумие, приходится бороться с диким желанием схватить его за плечо и выкрикнуть: «Видите вот это? Это не я сделал, понятно?» Но когда мы проникли в этот туалет, он оказался тем единственным туалетом в поезде во всем Соединенном Королевстве, который не вонял, как открытая жарким летом сточная труба, не было в нем и жутких мерзостей, размазанных по всем поверхностям. Так что я воспринял это как очередной знак того, что Джорджи и меня несет чудотворное окутывающее течение Судьбы.

– Нет, никогда, – ответила Джорджи. – А ты?

– Никогда.

– О, – проворковала она, – первый раз в первый класс.

Но у меня была тревога по поводу позы. Дело в том, что за последние двадцать четыре часа я занимался сексом огромное количество раз. И честно говоря, у меня возникли легкие болезненные ощущения, но еще более важным было то… Послушайте, давайте говорить начистоту: ничто не бездонно, верно? В смысле, можно перезарядиться, но на это уходит время. Я не был так уверен, что у меня хоть что-то осталось. А что происходит, когда у вас ничего не осталось? Я не имел ни малейшего представления. Может, такое же ощущение, как когда у вас сухой кашель? Вы кончаете, но из вас выходит лишь воздух? «Паф-ф-ф-ф»… Заметит ли Джордж? Я бы, конечно, мог сфальсифицировать оргазм (несмотря на то что женщины думают, что это секретное оружие принадлежит исключительно им, все мужчины делали это хоть раз в жизни), но не думаю, что у меня бы вышло очень убедительно. Мне было бы слишком неловко перед Джордж. Это бы выглядело, словно я считываю оргазм с бегущей на экране строки. С другой стороны, если я все-таки собирался представить товар, соответствующий спросу, не повлияет ли это на мою физиологию? Ведь если часто мыть волосы, то кожа головы становится жирной. Ожидает ли теперь мое тело, что каждый день будущей жизни будет столь же насыщенным? Представляю, какое перепроизводство меня ждет… Я представил телевизионный экран с выпуском новостей, где сообщается, что, когда я ходил по магазинам, мои гениталии взорвались и разрушили два квартала.

Хорошо! Возможно, я мыслил слишком пессимистично или слишком оптимистично, но я все равно был обеспокоен.

Джорджи сняла трусики и подняла юбку на бедра. Я принял внезапное решение просто заняться с ней сексом и надеяться, что все, что ни делается, – все к лучшему. Иногда стоит просто следовать своим инстинктам, верно ведь?

Мы натыкались на все подряд. Тот, кто оборудовал туалеты в поездах, явно не думал о том, как в них можно потрахаться. С каждым движением одна из частей моего тела ударялась о нечто твердое – прямо позади меня, ровно на уровне задницы, была острая металлическая труба с горячей водой, и я боялся ее больше смерти.

– Так – ты – никогда – не делал – такого – с Сарой? – спросила Джордж, делая паузы между словами, ударяясь затылком об стенку. Я на секунду утратил равновесие и завалился набок, случайно нажав на кнопку слива унитаза. Отверстие в унитазе открылось, и были видны рельсы, бегущие всего в нескольких сантиметрах под нами, помещение наполнилось шумящим: «У-у-у-ш-ш-ш», пока я не оторвал свое тело от нажатой кнопки.

– Сара! – я то ли засмеялся, то ли прокричал, когда ко мне вернулось дыхание. – Нет! Но забудь о Саре. Когда я с тобой, Джордж, я могу думать только о тебе. Я не думаю сейчас о том, как не трахаю Сару, я думаю о том, как я трахаю тебя.

– Тогда трахай меня сильнее.

– Трахать тебя?

– Да, трахни меня.

Вы никогда не замечали, что женщины чаще всего говорят: «Трахни меня», когда ты именно это и делаешь? Они не просят тебя трахнуть их, например, на вечеринке, просто так, когда ты так сильно этого желаешь, но когда ты их действительно трахаешь на всех скоростях, они делают вид, что они и не заметили, что процесс уже пошел. Быть мужчиной – сплошное унижение, правда-правда.

Мы до упора выполнили поставленную задачу, и после некоторого времени Джорджи кончила, приятно постанывая. Что впечатляет еще больше, я тоже кончил. Я и не думал, что у меня есть на то ресурсы, причем в буквальном смысле.

Выдохшиеся, мы начали медленно натягивать и застегивать одежду: счастливые, удовлетворенные и, честно говоря, не на шутку гордые собой.

– Было хорошо, – просияла Джордж.

– Да… так и должно было быть, хотя – сколько это может еще продолжаться? Когда я смогу тебя снова увидеть?

– Хмм… не знаю. Когда тебе удобно? Когда ты снова можешь сбежать от Сары?

– О господи, я могу сбежать от Сары в любой момент. Ты просто скажи, когда ты свободна в следующий раз, как можно скорее, и я конечно же буду тут как тут.

– Ну, мне нужно съездить… Что это было?

– О чем ты?

– Ш-ш-ш… – она прислушалась. – Писк. У тебя только что что-то пропищало.

– У меня пропищало? Что ты имеешь в виду? – засмеялся я. – Я не… – я разом прекратил смеяться. С диким рвением я схватился за чехол с моим мобильным и вытащил его рывком. Он как раз звонил кому-то. Я настроил его так, что, когда он работал, он периодически подавал сигнал и показывал, сколько минут я проговорил за последний звонок. Он был включен, он звонил, и на экране была надпись «Сара». В качестве эксперимента я поднес его к уху, так можно слушать, как тикает бомба. На другом конце не было звука, но звонок был сделан.

Я ударил пальцем по кнопке, чтобы повесить трубку, и посмотрел на часы.

– Что там? – спросила Джорджи нетерпеливо.

– Сара.

– Сара была у телефона? – выдохнула она. – Что? Она тебе звонила или…

– Нет-нет, я ей звонил…

– Как это? Быстрый набор?

– Наверное. Или голосовой набор: я запрограммировал телефон так, что он звонит некоторым людям, если назвать их имя. Нужно нажать всего одну кнопку. Если она была случайно нажата, пока мы… сама понимаешь и потом один из нас назвал ее имя достаточно громко, чтобы телефон воспринял это как команду, то ее номер был набран автоматически.

– Господи.

– Чертовы телефоны, – сплюнул я. – Чертовы идиотские мать твою мобильные блин телефоны.

– Значит, Сара слышала…

– Нет, звонок был на ее мобильный. А она всегда выключает его, когда на работе.

– Фу-у-у, – Джорджи откинулась назад, с облегчением облокотившись о стену.

– Никакое не «фу-у-у», черт возьми. Звонок просто перевелся на ящик голосовой почты. Сразу после работы она включит телефон, а там написано «новое сообщение», и в качестве угощения ей предложат запись нашего траха.

– А она будет знать, что это мы? Разве мы что-нибудь говорили?

– Я не помню. Но она знает, что это с моего телефона, и я уверен, она поймет, что это трах. Знаешь, трах легко различить, как думаешь?

– Да… к тому же, мне кажется, мы все-таки что-то говорили.

– Да… мне кажется, говорили… – Меня прошиб холодный пот. Мои конечности заныли, и тысячи мыслей зароились в голове. Я не мог задержаться ни на одной из них, потому что до того, как я мог довести одну до логического конца, другая, еще ужаснее, уже занимала ее место.

Джорджи кусала губу.

– Когда Сара заканчивает работу? – спросила она.

– В половине шестого. У нас есть… – я снова глянул на часы… – сорок девять минут до того, как она включит телефон.

VII

Итак, сейчас я хотел бы поведать вам… Что? Нет, послушайте, тут не имеют значения детали: Том, Джорджи и Сара, сколько раз мне напоминать вам об этом? Они всего лишь слепок с общего фона, верно? Сара – просто женщина, жившая в Шотландии в наше время: не так важно, услышит она запись на мобильном телефоне или нет. Нет, я бы хотел вам рассказать вот что… Что? Эй, не надо на меня так смотреть… Что? А, ну… хорошо, хорошо, тогда я вернусь чуть позже. Эпохальные картины кажутся вам менее интересными, люди, верно я говорю?

Глава 11

– Когда мы будем в Эдинбурге? – спросила Джордж.

– По расписанию поезд приходит в 16.52, но он опоздает.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что это чертов поезд, – ответил я. По выражению лица Джорджи было понятно, что можно было бы сказать это и с меньшим раздражением. – Извини… Извини меня. Просто я… – Я поцеловал ее в щеку и обнял. Я обнял Джорджи очень крепко. Как будто, если бы я прижимал ее к себе так сильно и мы были совсем близко друг к другу, я был бы спасен. Мы оказались бы друг в друге: наше единство стало бы неразрушимо и существовало бы параллельно всему миру. Изолированное. Защищенное.

– Я не могу дышать, – сказала Джорджи.

– Я знаю, – отметил я, – я тоже. Весь словно сжатый кулак…

– Нет, я не могу дышать – ты душишь меня.

– А, понятно… – Я отпустил ее и отступил назад на полшага. – Извини.

– А что, если поезд придет вовремя? Ты сможешь добраться до ее магазина до того, как Сара закончит работу?

– Ну… я не знаю. Да. От станции пешком тридцать восемь минут. А если бы я поймал такси, у меня была бы в запасе куча времени… но видишь ли, все зависит от поезда, да и смогу ли я поймать такси в это время дня, во время фестиваля?

– Тогда все будет в порядке.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что лучше всего думать именно так. Позитивная визуализация, как говорят терапевты. Ну, или это скорее имеет отношение к личным отношениям…

– Может быть, позвонить твоему терапевту и узнать, какая визуализация работает в поездах?

– Эта как раз и сработает. Она едина, так сказать. Наша личная энергия влияет на внешний мир. Если ты веришь, что все будет в порядке, то все будет в порядке.

– Сомневаюсь.

– Будет… а даже если и нет, ты все равно будешь лучше себя чувствовать, по крайней мере, внутренне.

– Я думаю, что нужно всегда настраиваться на самое худшее. Потому что именно оно и случится, хотя бы будешь готов к тому, что так оно и будет.

– Слишком негативное мышление, Том.

– Просто реалистичное.

– Хм-м… Может, выйдем из туалета?

– Подожди.

– Что?

– Подожди секунду. Это серьезный шаг для меня.

– Что?

– Выход наружу. За дверью нас ждет реальный мир. Психологически выход из этого туалета – серьезный шаг.

– Хорошо.

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Готов? – спросила Джордж.

– Я… нет, еще секунду. – Я снова вдохнул и медленно выдохнул. – Хорошо, давай попробуем.

Мы вернулись на свои места, и начался истинный ад. Я посмотрел на часы – 16.43. У меня оставалось сорок шесть минут, чтобы добраться до Сары. Каждые двадцать секунд я гипнотизировал часы и извергал ругательства. Меня поглотило чувство полной беспомощности, словно я ехал в «тюремной клетке». Я стучал костяшками по столику, просто чтобы занять себя любой физической деятельностью, найти какой-то выход. Сорок две минуты. Господи, время струилось медленно, словно кровь из порезанной артерии. Я расплющил лицо по оконному стеклу, стараясь разглядеть, не приближается ли вокзал? Нет, конечно, нет. Я пытался выявить хоть какие-то признаки, которые подсказали бы мне, что мы совсем близко к «близко». Я искал именно надежду. Но видел только железнодорожные шпалы. Затем мое отчаяние перескочило в новую стадию – осталось тридцать восемь минут: уже пора быть на вокзале. Если до этого мы отчаянно молились о том, чтобы поезд поторопился, дав мне как можно больше времени, то теперь я констатировал, как на глазах с каждой секундой угасают шансы осуществить задуманное. Каждое тиканье часов ножом распарывало мне грудь. Тридцать семь минут. О боже!

Потом просвет: вокзальный гудок, и машинист объявил, что мы подъезжаем к Эдинбургу. Я вскочил на ноги и заорал в ближайший громкоговоритель:

– Как раз вовремя, сволочь!

Учитывая, что дело было в Великобритании и в поезде, все пассажиры сделали вид, что ничего не слышали.

Я ринулся к двери. За мной следовала весьма озабоченная Джордж. Ну, честно говоря, она могла бы кричать как свинья резаная, и все равно выглядела бы сдержанно в сравнении со мной. Дымящийся от нетерпения, я кипел в ожидании у двери, но прошло еще около минуты до того, как мы въехали в Эдинбург. А потом последовало объявление: «Двери останутся закрытыми, пока поезд полностью не остановится», если я когда-нибудь узнаю, какой урод из комитета по безопасности на железнодорожном транспорте придумал это правило, я врежу этой твари по полной программе.

Наконец-то поезд остановился, и я вылетел на платформу. Я помчался к остановке такси, глядя на часы: тридцать четыре минуты. Люди! У меня на пути! Пошли вы на…

Такси нет!!! Вы можете в это поверить?! Эдинбург, столица Шотландии, мать твою, и нет ни одного хренова такси?! Зачем иметь парламент в городе, где не могут даже разобраться с такси, мать вашу?! А?!

Я повернулся к Джорджи и указал на площадку без единой машины. Я скрючил пальцы и потряс ими. «Че-е-е-е-рт!» – просипел я. Все в этом мире против меня! Все. Пластиковая упаковка от чипсов, летящая на ветру вдоль тротуара, эта дорога, этот вокзал, Эдинбург, Великобритания, Земля, все дрянная вселенная, все было создано исключительно для того, чтобы отыметь меня.

– Такси может подойти в любую секунду, – сказала Джордж.

– Да. Или не прийти в ближайшие десять минут, и смотри… – я указал на дорогу. – Транспорт просто застыл там, никто никуда не двигается. Даже если бы такси подъехало прямо сейчас, я никогда не доберусь вовремя на другой конец города.

Джорджи отчаянно грызла ноготь, засунув его между зубов. Она взглянула на дорогу, потом назад на платформу… и убежала.

Я не почувствовал ни малейшей горечи, когда она проскочила мимо меня. То есть, я не мог не понимать, почему она так поступила. Она промчалась мимо со свистом, и я подумал: «Да, вполне справедливо».

Я посмотрел через плечо, как Джорджи уносится вдаль: господи, как она быстро бегает! Я вспомнил тот первый раз, когда только познакомился с ней: в первый же день она с ее запрограммированными на фитнес ножками заставила поработать мои ноги, которые всего-то иногда спускались по ступенькам, чтобы выглядеть по-мужски, тогда от полного распада меня спасло исключительно сильное желание получить деньги за книгу. Сейчас у меня не было сил бежать за Джорджи, не было воли делать хоть что-либо. Я наблюдал, как она спринтирует прочь, так же как люди, имевшие опыт выхода из тела, по их рассказам, без интереса наблюдают, как врачи стараются вернуть их к жизни.

Но потом она остановилась. То есть она бежала не просто так, но целенаправленно к конкретному человеку. Он явно тоже недавно сошел с поезда и, что неудивительно, толкал впереди велосипед (Эдинбург привлекателен для таких персонажей). Джорджи что-то тараторила ему на ухо, активно жестикулируя. Он искал… честно говоря, он искал ближайший выход. Я подбежал к ним.

– Пожалуйста! Честно, – говорила Джордж, и слова вылетали у нее изо рта паническими толчками. – В два раза больше, чем вы за него заплатили. В городе есть магазин велосипедов. Вы можете купить себе новый велосипед прямо сейчас, и у вас еще останутся деньги.

– Ну… хмм… – ответил мужчина, ища глазами вокзального служащего, который помог бы ему.

Я посмотрел на часы. Тридцать одна минута.

– Послушайте, – начал я.

– Вы двое вместе работаете? – перебил мужчина, нервничая: Фраза «Вместе работаете» прекрасно обозначила его понимание ситуации.

– Нет, что вы… неважно. Я тоже заплачу тебе в два раза больше того, что ты заплатил за велосипед, понятно? Что означает, что ты получишь в четыре раза больше его стоимости. Давай мне велосипед, я оставлю тебе свою карточку, банк за углом, и вы оба сможете…

– Так… – кивнул мужчина, – у вас нет наличных? Вы хотите, чтобы я отдал вам велосипед и потом, когда вы уедете…

– Ну, конечно, у меня нет наличных. Я не ношу с собой такие деньги наличными. Кто же так делает? Вот вы носите?

– Я… нет: у меня нет ни копейки вообще. Нисколько, – голос его слегка дрожал.

– Это срочно, – умоляла его Джорджи. – Просто поверьте нам.

– Простите… – Незнакомец начал сдвигаться в сторону. – Я…

Джорджи преградила ему дорогу. Она сняла шляпу и солнечные очки – аккуратно, чтобы перемена не была столь разительной, включила шотландский акцент и сменила тембр голоса, приблизив ее к тому, как она говорит в «Устье».

Мужчина остолбенел, словно наткнулся на невидимый столб. В то же время он изменился чисто физически: его поза стала мягче, твердость испарилась, плечи расслабились, а пораженные глаза и широкая улыбка смыли страх и напряжение с его лица.

– Привет, – сказал он, указывая на нее. – Вы прямо из телика, да?

Джорджи потупила взгляд и скромно пожала плечами, соглашаясь, что было довольно сложным трюком, когда вы практически меняетесь на чьих-то глазах и потом: «Та-ра! Вот и я!», но ей удалось это.

– Да, – сказал я. Я сделал шаг вперед и положил руку мужчине на плечо. Я огляделся вокруг с преувеличенной секретностью и заговорил заговорщическим шепотом: «Джорджина Най остановилась в Эдинбурге, а я ее личный ассистент. Для меня жизненно важно встретиться по делам кое с кем, и встреча эта должна состояться через… Господи!., простите… двадцать девять минут.

– А что за дело? – спросил мужчина. Также шепотом. Также оглядываясь кругом в поисках подслушивающих.

Я уставился ему прямо в глаза и после секундной паузы ответил:

– По телевизионным делам.

Велосипедист посмотрел на меня и без слов кивнул, давая понять, что все понял.

– Хорошо, – сказал я, – если мне можно взять ваш велосипед, Джорджи пойдет с вами в банк прямо сейчас и отдаст вам деньги.

Он замахал руками и выглядел почти оскорбленным таким напором:

– О, спешить некуда. Вам не обязательно отдавать мне деньги прямо сейчас. То есть, если у вас есть дела поважнее, то сначала…

Джорджи спрятала волосы под шляпу и надела солнцезащитные очки. Она подвинула меня, чтобы оказаться ближе к мужчине, и взяла его под руку.

– Нет. Я настаиваю, чтобы мы вместе отправились в банк прямо сейчас, – сказала она, улыбаясь.

– Хорошо, – ответил мужчина, улыбаясь так активно, что глаза его превратились в крохотные щелки. Он начал снимать сумки с багажника велосипеда, что было довольно сложным делом, потому что, вместо того чтобы смотреть на крепления, он предпочитал не отрывать глаз от Джордж. – Моя сестра просто обожает вас, – сказал велосипедист, – она никогда не поверит, что вы купили мой велосипед.

Я вынул кредитную карточку из кошелька и протянул ее Джордж, но она махнула рукой.

– Я за все заплачу, Гэвин, – сказала она громко. А потом, хихикнув, добавила мужчине: – Я все равно вычту из его зарплаты.

Мужчина разразился хохотом, наверное, это было самое смешное, что он слышал в жизни.

Я придвинулся и начал помогать ему снимать тюки с велосипеда. К счастью для велосипедиста, у меня не было с собой ножа, иначе все бы они оказались на земле в три счета. Прошла вечность после того, как велосипед был наконец освобожден от хлама, и я запрыгнул на него. Я мельком глянул на часы, «тридцать семь минут», словно меня ударили по лицу. Я посмотрел на Джорджи. Она смотрела на меня, мы оба чувствовали напряжение под маской внешней любезности. Я открыл рот, чтобы сказать нечто навсегда остающееся в памяти, – я чувствовал себя Брюсом Уиллисом, – но я ничего не мог придумать, так что я просто сидел пару секунд с раззявленным ртом, а потом принялся крутить педали на полной скорости.

У меня было три врага. Первый, ясное дело, – время. Второй, что тоже вполне понятно, – расстояние: я не сомневался, что можно спокойно добраться на велосипеде до Сариной работы, но вопрос был в том, смогу ли я добраться на велосипеде до Сариной работы? Мои ноги уже начали ощущать тяжесть, а я все еще был на дороге, ведущей к зданию вокзала. И последним врагом было отчаяние, и он был невидимым и самым опасным из всех. Одна часть мозга увещевала меня, что я никогда не успею, так зачем испытывать дополнительные физические пытки? Эта часть мозга отвечала за сердце и симпатизировала моим бедным, уже изнывающим от растущего напряжения ногам и просто желала мне всего самого лучшего. Мне нравилась эта часть мозга. Ее аргументы были не только убедительными, но я чувствовал, что она меня по-настоящему любит. С другой стороны был визжащий безжалостный внутренний голос, сволочь, которая убеждала мне, что я могу успеть вовремя, если быстрее крутить педали. Я старался не слушать его. Он был напряженным, садистским и к тому же антиинтеллектуальным. Практически фашистским: мне действительно нужно было просто игнорировать его из чувства самосохранения. Но мне нужно было отложить симпатии и антипатии в сторону и просто продолжать двигаться. Просто поразительно, как иногда привлекательно отчаяние: как оно почти заставляет вас плакать, и вы сопротивляетесь из последних сил, не желая сдаваться и падать в его расслабляющие объятия.

Велосипед совершенно не подстегивал к позитивной визуализации.

После кручения педалей на космической скорости около полутора часов я украдкой взглянул на часы и одновременно вдохновился и пришел в ужас: прошло всего-то восемь минут.

Есть мышца в верхней части бедра под названием квадратичный феморис, она обладает одной особенностью. Если вы крутите педали больше восьми минут, то эта мышца концентрирует в себе всю мировую скорбь. То есть, когда все остальные мышцы отказывают, она продолжает функционировать, но болит все капитальнее. Да, она становится слабой и резиновой, но никогда не прекращает работать до упора: если применить всю силу воли, кажется, ее всегда можно заставить сделать еще один агонизирующий рывок. Интересно, что именно квадратичный феморис похищает у людей ровно столько силы, чтобы на третий день отдыха на лыжном курорте обеспечить местную больницу прекрасной коллекцией жутких повреждений: это те, кто не смог сделать тот последний рывок. Квадратичный феморис – Иуда в вашей ноге.

Я точно не дотягивал до цели. У меня было двенадцать минут до того, как Сара закончит работу, включит телефон и услышит, как я трахаю Джорджи в туалете поезда, идущего из Бэтгейта в Эдинбург, и я явно не успевал к этому событию.

Я удвоил усилия. Я могу с уверенностью заявить, что если бы кто-то видел меня в тот момент, то наверняка не сказал бы: «А, вот он только что удвоил усилия». Я бы добрался туда быстрее, если бы просто слез с велосипеда, лег навзничь, а мальчишки пинали бы меня вдоль дороги до пункта назначения. Быстрее и не так болезненно. Я уже чувствовал вкус истлевших легких во рту. Мои ноги превратились в мешки, наполненные густым жидким чугуном. Я истекал потом и захлебывался в нем. Словно мне приготовили ванну из пота и я рухнул в нее в одежде. Ветер ударял меня по голой коже, и я ощущал его жестокий холод, но это было лишь ощущение: он леденил поверхность, но ни в коей мере не охлаждал моей воспаленной кожи.

У меня было четыре минуты, и я больше не смотрел на часы и не сверял время с расстоянием, чтобы вычислить, осталась ли у меня надежда. Теперь успеть вовремя казалось столь невероятным, что рациональные мысли об этом лишь затормаживали волю и мешали двигаться дальше.

У подножья крутой горки я вылетел на дорогу, что вела к Сариному магазину. Я свернул на нее, что было бы прекрасно, если бы велосипед тоже на нее свернул. Вместо этого его переднее колесо не справилось с управлением на бетонированной площадке и взвилось в воздух как взбрыкнувшая лошадь. Велосипед и я разделились, и он неуклюже запрыгал и врезался в фонарный столб, я в то время скользил по дороге на локте и коленке. Когда я наконец остановился на четвереньках, то поднял голову и столкнулся нос к носу с собакой. Чуть выше ее хозяин – пожилой человек с тонкими седыми волосами – озабоченно уставился на меня и спросил: «Вы живы?», я же молитвенно сложил руки, глядя на него.

– Почему бы мне не умереть? – спросил я.

Он пожал плечами.

Я, ворча, поднялся на ноги и, хромая, поплелся к тому месту, где приземлился велосипед. Переднее крыло застряло в колесе, и я его вытащил, в остальном, казалось, все было на месте. Я снова взобрался в седло и начал вертеть педали. У меня было две минуты. Добраться туда за две минуты было просто нереально.

Забавно, как тело реагирует в экстремальных ситуациях. Знаете истории про женщин, поднимающих машины, чтобы спасти своих детей… Словно срабатывает переключатель, временно увеличивающий ваши физические возможности: большой стресс, щелчок – и вы вдруг суперчеловек. Нечто подобное произошло и со мной, я жал на педали так, что вам и не снилось. Ноги мои вертелись, цепь хлестала на умопомрачительной скорости, а велосипед ракетой мчался по дороге. Казалось, у меня больше силы, чем когда-либо было, а запас энергии безграничен. Чудом, когда у меня оставалось всего три секунды, я огляделся и понял, что магазина нет и в помине. И я был вовсе не рядом с ним, мать вашу. Но я был намного ближе, чем можно себе представить. Я продолжал крутить педали, зная, что нахожусь, по крайней мере, в двух минутах от нужного места. Но две минуты спустя и это предположение оказалось ложным. Прошло еще три минуты, я завернул за угол и увидел торговое здание. Я стиснул зубы и замолотил ногами, выкладываясь всем телом. В метре от магазинных дверей я ударил по тормозам и, как только снизил ход, спрыгнул с двухколесной машины и побежал, а велосипед без седока протащился до стенки мимо газетного киоска и упал с глухим – практически судьбоносным – стуком. Он честно отслужил свой срок, отважно отдав все силы, чтобы я мог добраться до цели. Я надеялся, что больше не увижу эту ненавистную груду металлолома.

Я прохромал еще пару шагов до «Полар Сити» и наконец оказался напротив стеклянных дверей магазина. Вывеска на нем гласила: «Закрыто», но Сюзан, коллега Сары, чьих детей я едва не травмировал своим естеством несколько месяцев назад, была внутри и разглядывала связку ключей. Я неистово забился в стекло и закричал: «Сюзан!» Она подняла глаза, взглянула на меня, и кровь отхлынула от ее лица. Чтобы успокоить ее нервы, я проревел: «Впусти меня!» и снова застучал по стеклу. Сюзан отступила назад, чуть не врезавшись в рекламный стенд с отвратными кукурузными хлопьями, но потом, кажется, поняла, что подо всеми этими ушибами, потом и грязью скрываюсь я. Должен признаться, что даже после осознания этого кровь не прилила обратно к ее лицу. Но она все-таки вернулась и, после копошения с ключами, отперла мне дверь.

– Том! – сказала она. – Черт!

– Где Сара? – спросил я, но разглядел ее еще до ответа Сюзан.

– Она разбирается с кассой – у нас было…

– Спасибо, – ответил я и направился к тому месту, где Сара стояла с парой сотрудников и полным мужчиной среднего возраста, явно посетителем.

– Что случилось? – крикнула Сюзан позади, но я не ответил. Я двигался в направлении Сары. Она и другие услышали мою тяжелую поступь и стояли, не двигаясь и наблюдая за моим приближением. Я сменил шаг на рысь и бодро подскочил к ним. Сара выглядела изумленной, ее коллеги пораженными, а покупатель был в ужасе. Наверное, он подумал, что я был изуродованным сотрудником-маньяком, содержавшимся для травли посетителей, когда те оспаривали выставленный им счет. Я, пошатываясь, притормозил.

– Мне можно воспользоваться вашим туалетом? – прохрипел я.

Сара сделала шаг вперед, она тревожно рассматривала меня, бегая глазами туда-сюда.

– Том, что случилось?!

– Ничего, все в порядке. Я только что вернулся…

– Из Лондона?

– Из Лондона? Нуда, из Лондона, и…

– Ты что, бежал всю дорогу?

– Нет, я…

– Господи, что у тебя с глазом… – Она подошла и дотронулась до него пальцем. Почему всем обязательно требуется приложиться к моему глазу?

– Ой!

– Прости, – сказала она с таким видом, будто намеревалась дотронуться до него еще раз. Я немного отошел назад. – Прости, – сказала она снова, – а это у тебя откуда?

Зная, что Сара задаст этот вопрос, я подумал об ответе заранее. «Я упал» – довольно простой ответ, так всегда говорят, когда сочиняют о повреждении, верно? У меня не было повода думать, что Сара заподозрит меня в чем-то, но подобное объяснение, напоминающее нечто вроде: «Собака съела мою домашнюю работу», может навести на ненужные мысли. Как я и сказал Джордж, лучше всего придерживаться фактов и сказать, что меня ударили, нужно всего лишь изменить место действия. Но, сообразив еще раз, я понял, что забыл учесть реакцию Сары на мой ответ. Например, я проигрывал вариант сказать ей, что «меня ударил бомж». Как известно, Лондон полон бомжей, так что если сказать шотландцу, что, оказавшись в Лондоне на денек, вы получили от бомжа по морде просто так, то собеседник легко бы в это поверил. Но проблема с этой историей такова, что Сара вряд ли на этом бы успокоилась. Сказать, что я упал и тормозил головой, было по-идиотски, а то, что тебя ударил бомж, – это настоящий анекдот. Она захочет знать, где это произошло, что я там делал, был ли кто-нибудь поблизости, и если да, помогли ли мне? Был ли бомж один? Заявил ли я в полицию? Мне бы пришлось выдумывать целый рассказ, вводить второстепенных героев, и потом мне придется все запомнить, чтобы по просьбе Сары воспроизводить историю при каждой представившейся возможности. А то, что будет именно так, не вызывало у меня ни малейшего сомнения, мне бы точно пришлось не раз услышать: «Том, расскажи Кэрол, как тот бомж побил тебя в Лондоне». Так что два варианта – я упал или был избит бомжем – все еще соревновались друг с другом, причем до того самого момента, когда Сара спросила: «Откуда это у тебя?» Но вот она уже задала коварный вопрос и стояла прямо передо мной в ожидании ответа, так что решать было некогда. Она разглядывала меня. Давай, Том, нужно что-то ответить!

– Я споткнулся о бомжа и рухнул.

Вот бред.

– Что?

– Я упал… Послушай, я расскажу тебе потом, можно мне в туалет сначала?

Сара хотела пойти со мной, но посмотрела на группу, в ожидании наблюдающую за нашим разговором.

– Да, – выдохнула она. – Ты, конечно, знаешь, где он.

Я убежал. Я действительно знал, где он находится. Туалеты были в помещении для сотрудников за офисным кабинетом и сбоку от гардероба, где все оставляли куртки и сумки.

За несколько секунд я добрался до гардероба и обнаружил куртку Сары. В магазине работало человек десять, и команда была очень тесной: никто не боялся оставлять вещи без присмотра в помещении для сотрудников. В карманах Сары, которые были мне теперь совершенно доступны, находились ключи от машины, кошелек и мобильный телефон.

И ее телефон был у меня в руках!

Я сделал это!

А теперь что?!

На секунду у меня мелькнула дикая мысль разбить его об пол. Раскокать его со всей силы, чтобы он разлетелся на тысячи осколков. А потом найти среди них сим-карту и съесть ее. Я не исключал эту возможность, но решил, что такой поступок будет необъяснимым. Но всяко проще, чем запись на голосовой почте, где я и Джорджи простодушно беседуем под охи-ахи, стоны-вздохи и хлопки соприкасающейся плоти, так что, как я уже сказал, я не исключал этот вариант, но все-таки решил сначала попробовать просто удалить сообщение.

Я включил телефон. Экран залился мягким светом, и телефон издал, как мне показалось, самую пронзительную и оглушающую электронную трель, словно на рок-концерте. «Заткнись!» – зашипел я на него и потряс, угрожающе указывая на твердый-претвердый пол, чтобы тот понял, что шутить я не намерен. Сарин телефон, как и все остальные телефоны в мире, кроме моего собственного, был мне совершенно чужд. У него было запутанное меню, в которое невозможно было проникнуть, оно состояло из нелепо расположенных бессмысленных разделов, которые мне были не нужны, и прокручивалось оно неправильно, когда я хотел просмотреть все его возможности. Я слишком торопился, чтобы тратить на него более нескольких секунд моего драгоценного времени. Вместо этого я решил испробовать кнопку, отмеченную тремя дугами увеличивающегося размера, международное обозначение «громкости». Я предположил, что, возможно, это клавиша быстрого доступа к голосовой почте. Хотя с этим гадким телефоном я не исключал возможности, что вместо этого раздастся оглушительная сирена о нападении. Я затаил дыхание и нажал кнопку. Телефон что-то набрал, и после сигнала я услышал электронный голос, слегка эротичный и надменный. Эта девушка – робот высшего класса – поприветствовала меня и сообщила, что это ящик моей голосовой почты и у меня есть одно новое сообщение, и потом без каких-либо вопросов телефон принялся его проигрывать. Господи. Господи Иисусе. Если бы только Сара это слышала… господи-прости. Я ударил по клавише «два», чтобы удалить сообщение. Но ничего не вышло. Вы можете в это поверить?! Ученые проработали столько лет, чтобы установить, что клавиша «два» служит для удаления сообщений, весь мир признал, что это самая надежная, удобная и инстинктивно нажимаемая клавиша, и принял ее в качестве стандарта, признанного всей вселенной так же, как первомайские праздники или время по Гринвичу, и после всего этот злобный сюрреальный анархистский провайдер связи, услугами которого пользовалась Сара, решил использовать другую клавишу для удаления сообщений. Просто невероятно.

Я услышал голос Сары. Она вошла в комнату для персонала, проходную к туалетам, где я и находился. Я пулей метнулся в кабинку, комнатушку с унитазом и раковиной, и запер дверь. Мои пальцы еще не отпустили щеколду, когда я услышал, как Сара зовет меня из гардероба: «Том?…», потом еще раз: «Том, ты в порядке?» Ее голос был настолько близок, что было ясно: она находится прямо за дверью, может быть, даже приложила к ней ухо, чтобы послушать, что происходит. Несмотря на то что нас разделяла запертая дверь, она была всего в нескольких сантиметрах. Мне было жутко дискомфортно, что она рядом, а телефон, прижатый к уху, проигрывает сиену, где Джорджи и я занимаемся сексом. Я все время твердил себе, что Саре никак не может быть слышно.

– Да, я в порядке – сейчас выйду, – ответил я. Что означало, я выйду, когда эта чертова запись закончится и электронный голос пояснит, какую мать вашу клавишу нужно нажать, чтобы удалить мерзкое сообщение. Я думал давить все клавиши по очереди, но это было слишком рискованно. Что, если бы я нажал «единицу» и мне бы сообщили: «Сообщение сохранено. До свидания»?! Мне пришлось бы начать все сначала. И вообще. Зная этого хренова медвежатника-оператора, информация вполне могла быть такой: «Сообщение сохранено и отправлено на местную радиостанцию. До свидания». Я решил действовать поэтапно.

– Ты уверен? – спросила Сара, не успокоенная моим ответом.

– Да. Просто я очень хотел в туалет.

– Понятно… Так когда ты… – послышались шаги, Сара повысила голос, а тон изменился, и я понял, что она отошла от двери. Сара отправилась надевать куртку. Она наденет куртку и инстинктивно потянется рукой в карман за телефоном, чтобы включить его, я знал это на все сто.

– Сара, – позвал я ее, – останься тут. Я услышал, как шаги приближаются.

– Что? В чем дело? Ты уверен, что ты в порядке?

– Да, просто я… скучал по тебе, – сказал я, продолжая слушать, как трахаю Джорджи. Господи, почему бы мне не поторопиться и кончить? Что я там пытался доказать?

– Что?

– Я скучал по тебе. Я рад, что вернулся и ты снова со мной.

– Пока ты в туалете?

– … Да. – Вот идиот. Быстро, скажи же что-нибудь, чтобы отвлечь ее, что-то, на что она обязательно ответит: «Ну, а как прошел твой день?»

– Ну, знаешь… мелкая проблема с посетителем в самом конце, так всегда бывает. Мне нужно было проверить кассу… – шаги, голос изменился, она снова шла в гардероб за курткой, – …но все было…

– Сара, останься здесь! Я сейчас выйду!

– И мне нужно быть прямо у двери в этот момент, да? Намечается грандиозная сцена?

– Нет… просто я… – Мать моя женщина, наконец-то: сообщение закончилось. Баба-робот проинформировала меня, что для удаления сообщения нужно нажать клавишу «семь» (Семь! Семь! Просто не могу поверить! Кто, мать твою, использует семерку для удаления сообщений! Этот провайдер точно контролируется какой-то демонической сектой). Я нажал кнопку, и мне сообщили столь прекрасное и желанное подтверждение того, что «сообщение удалено». Какое поистине гармоничное сочетание слов. Я смыл воду в туалете для достоверности. «Я выхожу!..» – прокричал я Саре. Я совершенно не мог избавиться от радостных эйфорических ноток в голосе.

– Нет, подожди секунду, – прокричала она в ответ, – журналисты еще не настроили камеры…

С телефоном за спиной я распахнул дверь, выскочил и поцеловал Сару в губы до того, как она успела вымолвить хоть слово. Я использовал этот маневр для того, чтобы развернуться, будучи к ней спиной, и подойти к ее куртке. Легким движением я снял ее с вешалки, аккуратно вложил телефон обратно в карман и подал куртку Саре. Гладко, безупречно и безопасно. Ну, кроме одного факта: я никогда не подавал Саре куртку за все время, что мы были вместе, так что она просто уставилась на нее, предположив, что я держу ее в руках, чтобы продемонстрировать ей нечто.

– Что? – спросила она, вглядываясь еще усиленнее.

– Ничего. Я просто подаю тебе куртку.

– Почему?

– …Потому что я скучал по тебе.

Она смотрела на меня секунды две в полном молчании.

– Поня-я-ятно, – сказала она через некоторое время. Оделась и еще раз взглянула на меня. – Так и что произошло в Лондоне?

– Я подписал деловые бумаги, в этом не было ничего особенного. Хотя необходимо было сделать срочно. А вообще ничего особенного.

– А потом что произошло?

– Ничего. Я немного посмотрел телевизор в гостинице. Выпил в баре. Все довольно скучно.

– Ну, конечно же. Но мне интересна та часть истории, объясняющая, как ты появился у этой двери магазина в таком виде, словно только что пробежал стометровку, будучи изнасилован и связан?

Я смеялся над этим бесконечно. Я бы не стал винить Сару, если бы она решила, что я впал в истерику, и дала бы мне пощечину, но, как бывает, она отвлеклась. Как я и предполагал, сработал рефлекс, и она первым делом засунула руку в карман и достала телефон, чтобы включить его. Но когда аппарат был уже включен.

– У меня включен телефон, – сказала она.

– Да, – кивнул я.

Я думал, что это положит конец обсуждению вопроса.

– Но утром я его выключала. Я всегда его выключаю, когда прихожу на работу. Это часть маленького ритуала по подготовке к делам.

– Может быть, сегодня ты забыла! Где бы ты хотела поужинать? Может быть, поедим вне дома?

– Нет, я точно его выключала. Я наверняка помню, потому что как раз в этот момент говорила Сюзан, что у меня садится батарейка.

– Понятно… Ну, может, кто-то случайно прислонился к куртке. И телефон сам включился.

– А такое бывает?

– О да, – сказал я со знанием дела, – кнопки на телефоне слишком уж чувствительные.

– Хмм…

Она посмотрела на мобильник и, задумавшись, наморщила нос.

Я не знаю, о чем она думала. Но я точно знал, что думать ей не стоит. Я вовсе не хотел, чтобы она вдруг решила: «Хмм… А дай-ка я проверю, когда был сделан последний звонок… Пожалуй, так и поступлю». Эта мысль висела в воздухе, но пока еше не коснулась Сариной головы. Теперь моей целью стало преградить ей проход в Сарины мозги, используя все свои навыки и знания.

– Бу! – завопил я, подпрыгивая прямо перед ее носом, улыбаясь и тряся ее за плечи.

– Боже мой!

– Что?

– Боже мой… Ты меня напугал до смерти.

– Прости, я просто… Я скучал по тебе.

– Том, чем ты мать твою занимался? Посмотри на себя. Ты истекаешь потом, весь в грязи, твоя одежда порвана, у тебя синяк под глазом, и теперь – господи-прости – ты решил поиграть со мной. Что с тобой мать твою случилось?!

– Понятно. Да. Пойдем, я расскажу тебе по пути к машине… – сказал я, ведя ее к двери, – ты просто не поверишь.

И это, по крайней мере, было сущей правдой. А в течение последовавших пятнадцати минут я не сказал ни одного правдивого слова.

Так прекрасно отмокать в ванне. Хорошо как для тела, так и для души. Я даже испытал маленькое тайное наслаждение, когда разделся, чтобы забраться в воду. Как известно, обычно бывает так: жена обнаруживает неверность мужа, когда тот снимает рубашку, чтобы переодеться, и она видит у него на спине следы ногтей. Это старый прием, действенный до сих пор, потому что он адаптируется ко времени. Такое случается: жена, домашний ангел, наверняка рьяно роется в его одежде, когда открытие сделано. Или, может быть, супруги собираются лечь в постель, и вдруг оказывается, что служанка ложится вместе с ними. Можно даже разработать прекрасный литературный образ «шрама», если вам так хочется. И, конечно, особенно приятно, когда писатель пойман в момент размышления над таким старым писательским трюком. Но здесь произошло совсем другое. Я позволил себе повеселиться над тем, что был так обезображен, что даже если бы у меня и были царапины на спине, они никогда бы меня не выдали. У меня был фингал под глазом, живописные свежие ссадины на локте и коленке и масса разных других отметин и порезов по всему телу, в основном из-за падения с велосипеда, но еще и, по моим подозрениям, от траха в туалете. Господи, Джорджи в момент страсти могла бы откусить мне ухо целиком, и все равно бы мне это спустили с рук, учитывая то, как я сейчас выглядел.

Я парился до тех пор, пока мои руки не стали красноватого цвета, словно словесный кал У. Одена. Лежать в ванне было настоящим кайфом, но еще мне не хотелось спускаться вниз и лицезреть Сару: устроенного мне экзамена было вполне достаточно на сегодня. Она не вела себя настырно, просто хотела выяснить те моменты, которые не поняла, потому что иногда я нес абсолютный бред. Вы, конечно, можете себе представить, в каком я оказался положении? Импровизации под пулеметным огнем.

Но пародоксально, когда я наконец набрался смелости и решился спуститься вниз, Сара более не педалировала вопрос. Мы немного поели, посмотрели телевизор, она спросила, как дела с книгой, и мы поболтали о том о сем. Все было очень мирно. И уютно. С Джорджи было просто фантастично, но с Сарой было очень приятно ощущать домашний комфорт. Сидеть на диване и есть чипсы, пока она просматривает каталог магазина «Арго» в поисках нового фена для волос. Когда мы лежали в постели, ее голова у меня на животе, и я закончил читать статью, то почувствовал настоящее блаженство.

– Почему ты не рассказал мне о вечеринке? – спросила она.

– А?… – ответил я рассеянно. Сделал вид, что увлечен журналом и не расслышал, что она сказала, но на самом деле я все прекрасно слышал и содрогаясь подумал: «Вот дерьмо».

– Я говорю, почему ты не рассказал мне о вечеринке?

– Хммм…? – попытался я еще раз, чтобы подчеркнуть, насколько пустячным казался мне ее вопрос, – …какой вечеринке?

– Той, которую устраивает издательство, чтобы отметить удачные продажи книги.

Каким-то образом я умудрился притормозить и ответил:

– А, о той самой. – Я перевернул страницу в журнале (для вида, я не то что не читал, даже не представлял, что передо мной за строчки) и потом ответил небрежно: – А зачем мне о ней упоминать? Это всего лишь пустяшное мероприятие отдела паблисити.

– Потому что ты знаешь, что я хотела познакомиться с Джорджиной Най, и я могу это сделать на вечеринке.

– Не уверен, что тебя пропустят. Она для журналистов. И знаешь что…

– Нет, мне можно пойти, – в ее голосе была грустная уверенность.

– Правда? – сказал я, делая вид, что еще больше погружаюсь в журнальную статью. Мое притворство было столь рьяным, что я действительно кое-что прочел на странице. Потом быстро перевернул страницу и открыл следующую, испугавшись, что слишком долго рассматривал, как выяснилось, рекламу крема против молочницы.

– Да. Я заходила к Хью и Мэри, пока тебя не было, чтобы забрать видео «Международного гран-при», которое они для меня записали…

– А… Только я уйду вечером из дома, так ты садишься за видеокассету с велосипедистами…

– Нет, я не… просто… – Сара не собиралась отвлекаться от темы. – Послушай, неважно. Суть в том, что, когда я была у них в гостях, они упомянули о вечеринке. Я точно могу пойти, если захочу. Они, кстати, решили, что мне обязательно надо там быть.

– А, понятно. – «Ох, черт!» – Хорошо. – «Вот дерьмо». – Я просто не подумал. Как я уже говорил, это просто скучное мероприятие для прессы. Я сам не думал туда идти.

– Я пойду, даже если ты не пойдешь.

Хорошо сказано – прямо в точку.

– Сначала не собирался идти… но потом подумал, что мне придется, иначе я буду выглядеть зазнайкой. К тому же, может быть, обзаведусь там новыми связями.

– А разве там не будет Эми? Она же обычно делает это вместо тебя.

– Думаю, что будет, но…

– А, да, она точно будет. Я звонила ей вчера вечером, чтобы спросить, пойдет она или нет.

К этому моменту мой желудок съежился до размера лесного ореха. Меня совсем не радовала перспектива того, что мы втроем: я, Джорджи и Сара – будем в одном помещении. Но мне казалось невероятным представить Сару и Джорджи вдвоем, пока я сижу дома и кусаю локти. Если Сара собиралась познакомиться с Джорджи, мне просто необходимо быть рядом, чтобы контролировать ситуацию. А вдруг Джорджи что-то случайно обронит? Было бы лучше, если я буду поблизости, чтобы держать оборону. Но линия развития сюжета на вечеринке казалось просто милой игрой по сравнению с новой вестью, что вчера Сара звонила Эми. Я вполне мог себе представить начало их беседы:

Сара. Эми, пока Том в Лондоне подписывает тот контракт…

Эми. Ты что несешь, мать родная?

– Ты бы могла позвонить мне, – сказал я. Я подумал, что стоит добавить, – потому что Эми последнее время страдает шизофренией, галлюцинациями, потерей памяти, патологической ложью, и все такое. – Но я был в замешательстве, стоит ли самому об этом сообщить или подождать, пока Сара спросит, почему Эми ничего не знает ни о каких контрактах и моей поездке в Лондон, и объявить правду о болезни Эми поникшим голосом.

– Ну, я не хотела тебя беспокоить, к тому же мне показалось вполне естественным спросить Эми о ее делах, а не спрашивать об этом тебя. Ты же не знаешь о ней всего, верно? Она всего лишь твой агент.

– Верно.

– И знаешь, что меня поразило, если хочешь знать… она очень скрытная… а может быть, она более сдержанная со мной, чем с тобой…

– Скрытная?

– Я разговаривала с ней по телефону десять минут, и за это время она не дала мне ни одного определенного ответа, кроме того, что она идет на вечеринку… Вообще-то не знаю, стоит ли назвать ее «скрытной» или «уклончивой». Эми, похоже, говорила намеками, чем меня просто поразила.

– Она же мой агент.

– Я знаю, что не часто с ней общаюсь, но Эми всегда сторонится меня, так ведь? Но я никогда не замечала, чтобы это было так явно.

Я пожал плечами. Я не мог придумать более вразумительного жеста.

– В общем, – продолжила Сара, – по крайней мере, она сообщила мне, что идет на вечеринку. Ты даже не сказал мне об этом мероприятии. Весь вечер я расспрашивала тебя о книге и как идут дела, и ты ни разу даже не затронул эту тему. Словно ты что-то скрываешь от меня.

– Скрываю? Скрываю что? Я не знал, что меня проверяют, как на допросе. Я просто думал, что мы болтаем, и даже в голове не держал, что стоит упоминать какую-то дурацкую вечеринку отдела паблисити. Если бы ты меня спросила, я бы все тебе рассказал.

– Но как я могла спросить тебя, если я не знала о ней?

– Но ты же знала.

– Но ты не знал, что я знала.

Меня явно атаковали. Я эвакуировал войска под прикрытием долгого театрально вымученного вздоха. Мы перестроились и напали с тыла в надежде, что он будет менее защищен.

– Господи, Сара, у меня был такой жуткий день: я носился туда-сюда, споткнулся о бомжа, упал и еще масса всего, и вот я возвращаюсь домой, и ты туда же! Причем неизвестно, по какому поводу. Из-за того, что я не сказал тебе о том, что это не очень-то и важно и о чем ты и так знала.

Я действительно чувствовал себя ущемленным, а не просто наигрывал, чтобы произвести впечатление. Я чувствовал себя обманутым и использованным. Господи, словно я не был и так в кошмарном напряжении оттого, что мне приходилось жонглировать разными выдумками, связанными с моим любовным романчиком, неужели моей девушке было обязательно осложнять этот и без того нелегкий процесс?! Бутерброд явно падал маслом вниз.

Сара смотрела мне прямо в глаза так долго, что мне стало неуютно. Беспредельно долго, так что от моей гримасы, изображающей раненые чувства, начали побаливать мышцы век. Наконец она вздохнула и опустила голову мне на грудь.

– Прости, Том. Просто я…

Она не закончила фразу «Просто я…», приглашая меня продолжить беседу вопросом: «Просто что?», как мне показалось. Но я не собирался этого делать. О нет, господи помилуй! Я бы хотел похоронить этот вопрос и закрыть его раз и навсегда, но у меня не было готовых ответов, так что фраза повисла в воздухе. Изо всех возможных вариантов этот был самым приемлемым.

Немного позже я начал поглаживать ее волосы. Я гладил их некоторое время, притворяясь, что снова погрузился в чтение. Ее голова лежала так, что глаза были не видны, но явно открыты: взгляд Сары был настолько пронизывающим, что я видел, что она вглядывается куда-то, даже не видя ее глаз. Я не подал виду, что чувствую, что глаза ее все еще смотрят в глубь спальни, потому что тогда мне пришлось бы спросить: «О чем ты думаешь?», что было явно опасным направлением. Хотя это слишком ясно, что я не спрашиваю, о чем она думает, словно признаю собственную вину. Вместо этого я старался проводить по ее волосам так, как гладят голову человека с закрытыми глазами. Ситуация, как вы видите, дошла до высочайшего уровня напряжения. Я хотел подвинуться в кровати, потому что у меня заболел синяк, но не осмеливался. Ситуация была настолько непредсказуемой, что любое внезапное движение, шум или даже малейшее перемещение попки могли вызвать пламенную дискуссию. Я продолжал гладить ее по голове, пока не решил, что можно позволить себе тихо-тихо зевнуть, сигнализируя, что пора спать, и медленно выключить свет.

Темнота была озвучена тишиной. А потом Сара, не двигаясь, прошептала:

– Ты любишь меня?

– А где же сравнения? Как тележка любит поверхность дороги? Больше, чем есть фотографий кошек в Интернете? Как что?

– He как что. Просто… ты меня любишь?

Я прижал ее крепко к себе, так крепко, что чуть ли не сломал ей позвоночник.

– Господи, да. Конечно, я люблю тебя.

– 'Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила Эми за секунду до того, как выпустить изо рта взрыв сигаретного дыма.

– Нет… – ответил я довольно мрачно.

– Понимаю, имеешь полное право.

Я не видел Эми целую неделю и не разговаривал с ней столько же. Я знаю, что некоторые могут не общаться со своими агентами месяцами, но я и Эми редко обходились без того, чтобы не встретиться или поговорить по телефону несколько раз в неделю. Это было частью стратегии Эми, ее маленькое нотабене: «Я твой агент, мы едины духом». Я не знаю, сколько у Эми было клиентов, определенно несколько десятков, но с ней всегда было ощущение, что ты не просто ее любимчик (отложим в сторону некоторые вздорные детали контракта), но вообще единственный ее клиент. Но я думаю (и так бы мне и хотелось думать), что это было не просто игрой. Иногда мы просто встречались пообедать, потому что ей хотелось со мной пообщаться. Чтобы поболтать, она могла заказать несколько бутылок вина, не беспокоясь, что кто-то их выпьет. Именно Эми предложила встретиться на этот раз, чтобы обсудить, как продвигаются книжные дела, и пожелала оплатить счет.

– Имеешь право, – повторила она насмешливо. – Но предупреждаю, что мне довольно сложно понять, что можно говорить твоей девушке, когда я не знаю, что говорить нельзя, если ты понимаешь, о чем я?

– Да… спасибо, что прикрыла меня. Я тебе обязан.

– Ага.

– Но мы просто друг друга не поняли.

– Ах… ха-а-а…

– Не сомневаюсь.

– Всенепременно.

Я ответил громким протяжным вздохом.

– Хорошо, Том, не обижайся и не капризничай. Я не собираюсь быть твоим личным прихотерапевтом. Не подумай, что я намереваюсь заняться твоим воспитанием. Да, действительно, я надеялась, что ты повзрослел и избавился от сотворения кумиров – увлечения женщинами, которые обладают особым очарованием индустриальной постройки.

– Я не встречался с Фионой.

– А я что сказала – Фиона?

– Всего лишь недоразумение.

– Неважно. Я советую тебе еще раз хорошенько подумать. Всегда лучше сначала хорошенько подумать.

Эми осушила стакан вина и, держа во рту сигарету, наполнила новый. Всю последнюю неделю, с тех пор как мы расстались с Джорджи, я провел очень скрытно, но самое сложное оказалось – прятать сигареты. Нос Сары был просто радаром. Она точно могла бы профессионально заняться вынюхиванием нелегально провозимых сигарет на таможне в Дувре. Я серьезно подумывал о том, чтобы снять где-нибудь квартиру под чужим именем, просто чтобы я мог там спокойно курить.

– Можно стрельнуть сигарету? – я повел подбородком на пачку сигарет Эми, лежащих на столе.

– Когда ты начал курить? – спросила она. В той особо нервирующей манере, как и можно было ожидать.

– Я не сказал, что начал курить, я всего лишь спросил, можно ли мне сигарету?

– Это что – часть твоего магического замысла, над которым ты работаешь?

– Знаешь, вполне приемлемо выкурить сигарету без того чтобы «начинать курить».

– Это слишком утонченно для меня. Я агент, а не писатель, если помнишь.

– Послушай, если ты не хочешь давать мне сигарету, так и скажи.

– Нет-нет, бери, пожалуйста.

– Спасибо. Нет такого шотландца, который пожалел бы сигареты.

Я зажег сигарету. Ощущение просто потрясающее.

Эми затаенно смотрела на меня какое-то время. Я было решил, что она собирается сказать нечто, что мне совсем не хотелось бы слышать, но, к счастью, пока возможные реплики все еще витали в воздухе, ее особый умственный термостат выключился, и она отвела глаза. Я насладился парой безмятежных затяжек в ожидании, пока она вернется. После прогулки по сторонам энергия обратилась в живое тело, взгляд снова сфокусировался, и, чтобы начать новую тему, Эми сказала:

– Так… в общем… «История роста»…

– Я в курсе, что книга продается бешеными темпами. Разве они не допечатали два дополнительных тиража?

– Они печатают уже третий. Пол побежден.

– Почему?

– Потому что он понимает, что они явно издадут больше чем двести тысяч копий и он должен будет отдать нам те призовые деньги, о которых мы договаривались. Ему проще отрезать себе яйца и вручить их нам, чем отдать еще два процента прибыли. Кстати, вполне возможно, он именно так и сделает, потому что он знает, что я его обставила и добилась самых выгодных для нас условий. Так что его яйца уже у меня в кармане.

– Неплохо.

– И для тебя тоже хорошо. Когда мы дойдем до отметки двести тысяч копий, у тебя в кармане окажутся еще тридцать тысяч фунтов.

– Ну, тогда начинаю выворачивать карманы прямо сейчас.

– Нет, сейчас стоит исполнить маленький победный танец. Боже всемогущий, эта сделка принесла нам в двадцать раз больше, чем мы когда-либо зарабатывали!

– Нет-нет, я очень доволен… но в жизни есть кое-что еще, кроме денег.

– Ну, тут ты начинаешь…

– Эми…

– Что?

– …Ничего.

Она медленно кивнула:

– Да, вокруг много что происходит.

Она, казалось, адресовала эти слова скорее себе, чем мне.

Мы молча стряхнули пепел с сигарет.

– Хорошо! – сказала Эми, усилием воли заставив себя просиять. – Ты сиди тут, Том, и кури сигареты как истинный некурящий, а я пока напьюсь по-серьезному.

– Хорошо.

– Следи за мной. После третьей бутылки я могу изъявить желание с кем-нибудь подраться, но если не изъявлю, то напомни мне об этом.

– Договорились.

Я держал связь с Джорджи через мобильник. И хочу признаться, что атмосфера была накалена до предела. Я настроил телефон так, что он вибрировал при новом сообщении, так что каждое послание от Джорджи сопровождалось секретным щекотанием у талии. Если кто-то желает знать, что за потоки срабатывают в такой ситуации, пусть лучше выйдет на улицу и глянет на облака. Сообщения шли по необходимости: Джорджи была чрезвычайно занята работой над книгой, и у нее не было ни секунды личной в течение дня. Но все оказалось очень эротично. Я никогда не думал, что обмен несколькими неуклюжими словами на расстоянии в тысячи миль может так учащать мое дыхание и пронизывать дрожью все тело (особенно промежность). Но так и вышло. Кстати, несколько раз мы умудрились перекинуться по телефону, и разговоры эти скорее снижали напряжение, нежели нагнетали его. Я надеюсь, что при встрече мы не разбежимся по разным концам комнаты, посылая друг другу сообщения: «Сильнее» и «О да!».

Темная сторона нашей переписки была в том, что мне приходилось прятать ее от Сары. Это было ужасно. Я ощущаю, что мне пришло сообщение, и уношусь куда-нибудь, чтобы его прочесть. Трепещешь до дрожи, но, как я уже сказал, просто жуть. Мучительно неприятно обманывать Сару из-за этого потока волнующего тайного общения. Мне приходилось так часто сбегать в туалет, чтобы прочитывать и отвечать на сообщения, что Сара решила, что у меня развивается простатит.

Особенно сложно было скрываться, потому что Сара следила за мной. Сначала я убеждал себя, что это всего лишь мой бзик, который сопровождает измену: что она на самом деле ведет себя так же, просто я накручиваю себя и везде вижу отражение своей вины. В итоге я остановился на том, что она и раньше пристально рассматривала меня, еще задолго до того, как я начал общаться с Джорджи, когда я был еще младенчески невинен. Но Сара явно вела себя иначе. Во-первых, она стала молчаливее и всегда смотрела в упор и сосредоточенно, когда я обращался к ней, словно она управляла визуальным детектором лжи. Последняя крохотная надежда на то, что я бредил, лопнула, когда я однажды спросил ее: «Что не так?» Скажем прямо, у меня не было привычки раньше задавать Саре подобные вопросы. Однако я делал это порой, пока мы жили вместе. Обычно после выпитого пива я входил в такой раж, что мог легко приютиться около нее и прошептать «Что не так?», словно предчувствуя, что ее ответ будет примерно таким: «Ну… я так хотела, чтобы ты сделал со мной кое-что удивительно непристойное, но это столь грязно, что я стесняюсь признать, что просто не могу без этого». Но до последнего времени подобные предчувствия меня обманывали. Наоборот, Сара всегда умудрялась находить нечто другое, несексуальное, что ее беспокоило, обсуждение этого занимало три-четыре часа, и это после моего краткого вопроса. Но сейчас, когда я подсел к ней на диван и спросил: «Что не так?», надеясь, что могу вернуть все на круги своя разговором вроде: «Что не так?» – «Мне кажется, ты спишь с Джорджиной Най». – «Нет». – «А, понятно, ну, тогда все хорошо». Но в ответ я услышал: «Ничего», что было явным сигналом, что «есть чего».

Я попытался не разбухать. Старался делать вид, что мне по барабану то, что за последнюю неделю или около того все, что касалось Джорджи, было весело, будоражаще и сексуально, в то время как нахождение рядом с Сарой становилось все более надоедливым и полным стресса, мне постоянно приходилось быть начеку. Понимаете, я любил как Джорджи, так и Сару, и я не хотел играть в предпочтения: хотя иногда Сара и осложняла мне жизнь, я очень гордился тем, что отношусь к ней ровно и не сужу ее.

Будет верным, если я скажу, что напряжение в доме усиливалось с приближением вечеринки. Ничего особенного не происходило, ничего особенного не говорилось, но в воздухе определенно нагнеталось электрическое напряжение.

Мы почти не перемолвились друг с другом, когда наступил тот вечер. Сара, в течение полутора минут обычно собиравшаяся на выход, провела почти два часа, примеряя наряды и укладывая волосы. Я уверил себя в том, что этот вечер завершит мучения: Сара познакомится с Джорджи, и ее сомнения растают под очаровательной улыбкой кинозвезды. Она увидит, что наши отношения – всего лишь невинные, исключительно профессиональные. А потом, я надеюсь, Джорджи и я сможем смыться куда-нибудь вместе и быстренько потрахаться на славу. Я старался убедить себя в том, что вечеринка – замечательное мероприятие, но все равно мне хотелось, чтобы закончилась она побыстрее.

Празднование проводилось в номере городской гостиницы и начиналось поздно вечером. Чтобы привлечь журналистов, нужно устраивать вечеринку после того, как по сути везде уже закончили продавать алкоголь, всегда беспроигрышная стратегия. Сара настояла на том, что мы поедем на такси, а не на ее машине. Что означало, что она собирается напиться. Я бы мог повести машину, конечно, но если Сара собирается принять от души, я бы тоже хотел иметь такую возможность. Когда прибыло такси, все стало немного живее. Я позвал Сару: «Такси уже тут», и она ответила: «Хорошо». Однако, к несчастью, мы не смогли продлить этот разговор. Мы забрались на заднее сиденье, зажглась красная лампочка «двери заперты», а Сара и я погрузились в тишину, когда каждый делает вид, что сосредоточен на себе: такое переживаешь обычно, стоя в лифте с незнакомцем.

Центр Эдинбурга ночью распадается на сегменты. Визуально он разделяется, словно суммарное целое города днем – ночью становится глубоким чернильным морем, неравно усыпанным отчетливыми силуэтами. Основные достопримечательности: Национальная Галерея, Банк Шотландии и высящийся над остальными постройками Замок – освещены мощными прожекторами, словно они проталкиваются вперед, дырявя ночную темень. Сара и я сидели вместе в такси, тихо глядя на разбитый вдребезги город из противоположных окон.

– Привет, Том, – вздохнул Хью, – привет, Сара, ты хорошо выглядишь.

– Спасибо.

– Мэри тут где-то поблизости… – он оглядел комнату, но не смог отыскать ее. – Ну, я уверен, что вы столкнетесь с ней вскоре. Она где-то неплохо проводит время, я уверен… Для нее это настоящее развлечение, конечно, но я вам клянусь, чем больше хожу на такие мероприятия, тем больше их ненавижу. Тут нет искусства, нет творчества, мы приходим на сборище – и все уже закончилось. Все, что они собой представляют, – это стая журналистов, слетающихся на мертвое мясо и выглядывающих, чем тут можно поживиться, – словно черви, поедающие наши трупы… там есть столики с закусками-канапе, кстати, если вы желаете чего-нибудь.

– Может, позже, – сказал я. – А Эми тут? – спросил я, желая как можно быстрее найти союзника. К тому же спросить, где Эми, означало то же самое, что и спросить, где алкоголь, это было так же эффективно, зато звучало, словно тебя вовсе не интересует спиртное.

– Да, – сказала Сара (совершенно бессмысленно, подумал я), – она тут?

Хью оглядел комнату еще раз.

– Я видел ее… Но не уверен, где она сейчас… А вино в том дальнем углу.

– Понятно, тогда я двинусь в том направлении.

Сара и я отошли, оставив уставившегося в стакан Хью: там перед ним как на ладони наверняка лежала вся холодящая бессмысленность существования.

Комната была элегантной: в благородном эдвардианском стиле, подсвеченная мягким теплым светом, приглушенным ровно настолько, чтобы создать ощущение интимности. Колонны, идущие от арочных погодков, разбивали пространство и только усиливали ощущение комфорта, хотя помещение было на самом деле довольно большим и вмещало не менее двухсот человек, которые бы чувствовали себя здесь довольно свободно. Гости фланировали туда-сюда и общались, сбившись в группы по два, три и четыре человека, мы пробирались мимо них, Сара шла на шаг позади меня.

– Смотри, – сказала она внезапно, но без особого энтузиазма.

Я повернулся сначала к ней, а потом в направлении ее быстрого кивка. Я не увидел ни Эми, ни Джордж.

– Что? – спросил я.

– Это Пэдди Адамс.

Я повернулся еще раз и, теперь уже зная, кого нужно искать глазами, выделил его. Он болтал с женщиной (или скорее забалтывал ее), сочетание ее возраста, привлекательности и повседневной одежды свидетельствовали о том, что она явно была телевизионным ассистентом. Я видел, как он старается. Дурачок. Женщина теребила основание бокала. Она постоянно медленно и преувеличенно изящно убирала за уши пряди волос песочного цвета и наклонялась к нему ближе, чтобы с интересом прослушать еще раз то предложение, что она не расслышала с первого раза. Когда собеседница что-то ему сказала, слова ее сопровождались жестом пальцев: чтобы подчеркнуть высказанную идею, она дотронулась до его руки. Бедная женщина, должно быть, уже совершенно отчаялась, размышляя над тем, стоит ли ей встать на четвереньки прямо тут и оголить свою задницу, чтобы Адамс понял послание, которое читалось в ее глазах: «Ты уже достаточно сказал, господи-боже, а теперь просто вызови такси», но он продолжал решительно ее забалтывать, когда она была уже совсем тепленькой.

Я повернулся к Саре.

– Да, – сказал я. – Это он.

– Разве ты не подойдешь поздороваться?

– Поздороваться? Но я не знаком с Адамсом.

Сара глянула на меня и не ответила. Я быстро догадался, что она хочет что-то сказать тем, что ничего не говорит. Я не был уверен, что она имеет в виду. Я немного подумал.

«А, да, вот в чем дело, мать твою!»

– Ну, в смысле, я не знаю его лично. Мы обменялись парой слов на вечеринке у Бенни Баркера… – «которая, конечно же, имела место, и я присутствовал там всю ночь, и все происходило именно так, как я тебе рассказывал, Сара, и это вовсе не прикрытие для моих развлечений с Джорджи в ее гостинице, где я тебе изменял в порнографических сценах», – …но я бы не сказал, что знаю его.

– Понятно, – сказала Сара, кивая: медленно покачивая головой и строго держа мой взгляд в поле своего зрения.

Вот дерьмо. Если бы я сразу вспомнил, что сказал Саре, что якобы познакомился с Пэдди Адамсом, все бы могло идти гладко. Я пробормотал, что лучше его не беспокоить, пока он очевидным образом клеит кого-то. Теперь ситуация выглядела так, словно я стараюсь держать Сару от него подальше. Учитывая ее настроение, она, наверное, решила, что с ним я тоже сплю.

– Хорошо, хорошо, – взорвался я, – давай подойдем и поздороваемся.

Я тяжело направился к тому месту, где стоял Пэдди Адамс. Сара следовала за мной, причем слишком близко, она точно усекла бы, если бы я, скажем, воткнул карандаш ему в глотку до того, как он вымолвит хоть слово. Что означало, что придется действовать по плану «Б». Адамс наверняка знакомится с сотнями, может быть, тысячами людей по работе. Сейчас уровень мелькающих перед ним лиц должен был быть особенно высок из-за фестиваля и его успешного теледебюта. Несмотря на то что Адамс был ирландцем, у меня все-таки оставался шанс, что он поведет себя как истинный англичанин и не подаст виду, что у него нет ни малейшего представления, кто я. Особенно я бы понизил свои ставки, если бы начал вести себя, словно мы закадычные друзья.

– Пэдди! – Я положил руку ему на плечо, на лице у меня поигрывала усмешливая улыбка. – Старый дружбан, как поживаешь?

– Хорошо, – ответил он, его выражение лица, словно навесной мост, колыхалось от «рад тебя видеть» до «о боже».

– Именно так ты и выглядишь, правда, – сказал я.

– Так и есть, – подтвердил он.

Молодая женщина, казалось, в огромной степени была раздражена моим неловким вмешательством. «Кто…?» – начала она, глядя на Адамса. Я вступился, пока она не продолжила фразу.

– Привет! – Я пожал ей руку, то есть не то чтобы мы пожали друг другу руки, я просто взял ее ладонь в свою и чуть потряс ее. – Я Том.

Она наклонила голову, и ее губы чуть приоткрылись, чтобы сказать нечто вроде: «Какой Том? Откуда ты знаешь Пэдди?», или: «Пэдди, кто это?», или: «Отцепись от моей руки, умник гребаный». Собираясь озвучить один из вариантов, красотка вдохнула воздух, но я успел ее опередить.

– О, Пэдди, это моя девушка Сара.

Сара кивнула.

Адамс кивнул в ответ.

– Вы очень забавный, – сказала Сара с улыбкой.

Лицо Адамса расслабилось и расплылось в мальчишеской улыбке. Ему уж точно не было дела, чем вы занимаетесь, если вы – молодая красивая девушка, которая говорит, что считает его забавным.

– Спасибо, – ответил он.

Сара расплылась в еще большей улыбке. Этого было вполне достаточно, спасибо большое. «Адамс, я сказал: это моя девушка Сара. Сукин сын».

Он и Сара сияли в лучах собственных улыбок. Женщина, которая была телевизионной ассистенткой, смотрела на Сару так, словно фокусировалась на ней целиком и повторяла как заклинание: «Цистит-цистит-цистит».

– Ладно! – рявкнул я. – Нам пора, может, увидимся позже, Пэдди.

– Да, – ответил он, определенно скорее Саре, чем мне.

Сара… улыбнулась. Господи, почему бы им двоим не начать прямо тут? Может, Адамс еще спросит, не помогу ли я поднести столик, чтобы он мог поставить Сару раком? Будет лучше для него, если мы не увидимся позже, потому что, если это произойдет, он имеет все шансы быть скинутым с балкона. Но потом, как это и должно случиться, он явно не останется тут надолго. Как только мы разошлись, то встретились глазами с его спутницей – якобы телеассистенткой, и я был целиком уверен, что она удвоит свои усилия, чтобы забрать Пэдди отсюда как можно скорее.

Мы с Сарой отошли. Я посмотрел на нее укоризненно.

– Что? – спросила она.

Я хотел ответить: «Сама знаешь что. Какую теплую встречу ты оказала Пэдди Адамсу, который так гордится своим музыкальным провинциальным ирландским прононсом, и порадовала его подмигивающий взор». Дело в том, что я старался изо всех сил сделать все, чтобы Сара не узнала правду о Джорджи, и испытывал жутчайшее чувство вины по поводу всей этой истории, а она тут флиртует с Пэдди Адамсом. Открыто. Прямо у меня на глазах. Кто бы говорил о «высоких моральных устоях»: у меня было полное право устроить настоящий скандал прямо тут. Но я умудрился каким-то образом усмирить свои эмоции и ответил:

– Ничего.

Я продвигался мимо других гостей и уставился прямо вперед, хотя краем глаза видел, что Сара продолжает смотреть на меня. Через некоторое время мы подошли к столику, заставленному бокалами. За ним стояли двое официантов и наполняли пустые бокалы вином, пока наполненные разбирались гостями. Поблизости, стараясь перегнать всех, крутилась Эми. Под воздействием алкоголя она слегка покачивалась под звучащую мелодию.

– Привет, Том, – сказала она и поцеловала меня в обе щеки, подняла бокал, словно предлагая тост за мое появление, и потом осушила его. – Сара, – продолжила она чуть более формально, – ты хорошо выглядишь.

– Спасибо. Ты тоже.

– Ну, все идет по плану, поэтому я вполне счастлива, – Эми улыбнулась и одарила меня многозначительным взглядом, демонстрируя, что она имела в виду огромную кучу денег, которые мы должны были получить из-за превосходных продаж книги Джорджи.

– Это точно, – я улыбнулся в ответ, поднял стакан и сделал глоток. Вкус был просто мерзким. Я не люблю вино, не знаю, почему я все время пью его.

Эми сделала долгую затяжку, схватила стоящий на столе знак «Курение запрещено», перевернула его вверх тормашками и стала использовать как пепельницу. – Я тут ношусь туда-сюда, но это того стоит, думаю.

– Носишься туда-сюда? – переспросила Сара.

– Хм? А, в Лондон и обратно, причем довольно часто… чтобы решить кое-какие вопросы для Тома. – Она чокнулась со мной бокалами.

– О, да, так ты была в Лондоне, когда я тебе звонила на той неделе, верно?

– Хм… нет, – ответила Эми, подняв брови в знак того, что вопрос показался ей странным. – Нет, тогда я была в Эдинбурге.

– A… – Сара посмотрела на бокалы с вином на столе и долгое время выбирала, какой из них взять, несмотря на то что все они были совершенно одинаковыми. – …Я просто подумала, что, может быть, ты была там. Никогда ведь не знаешь, где люди, когда звонишь им на мобильный телефон, верно?

– Я была в Эдинбурге, – Эми недоуменно пожала плечами.

– Понятно, – кивнула Сара и сделала глоток вина.

– А самая главная женщина уже тут? – перевела стрелку Эми.

– Ты имеешь в виду Джорджи? – поддержал я и, спохватившись, добавив, – ну, Най? – через долю секунды. – Я не в курсе.

– Пол сказал, что привезет ее сюда сразу, как только они закончат…

– Шотландскую телепередачу в Глазго, – продолжил я.

– А… вот что она делает…

– Ну, да, ну, мне так кажется. Я прочитал в газете, что она сегодня выступает на каком-то шотландском телешоу. Думаю, что в Глазго. То есть это имелось и виду в тексте. Но, может быть, я ошибаюсь. Это просто предположение. Да мне-то откуда знать, а? Господи, какое ужасное вино, да?

– Правда? – удивленно спросила Эми и взяла со стола новый стакан. Она залпом выпила половину. Сapa и я посмотрели на нее, ожидая вердикта, но она бессмысленно посмотрела в ответ, казалось, ей и в голову не приходило отвечать на мой комментарий.

– Ну, – сказал Сара через некоторое время, – а что вы с Томом планируете делать дальше?

– Отпуск – вполне подходящая идея, как думаешь, Том?

– Собираетесь вместе съездить на море? – спросила Сара странным голосом и улыбнулась странным образом.

– Ха! Нет, он твой на период отпуска, Сара.

– Спасибо.

– Мне хватает его на работе.

– Не сомневаюсь.

Внезапно Эми отвлеклась. В противоположном конце комнате была небольшая свалка, что совершенно точно означало, что приехала Джорджи. Эми встала на цыпочки, пытаясь разглядеть, что происходит, поверх голов других гостей. Не думаю, что ей это удалось. Изображая полную беспечность, я, наоборот, не смотрел туда. Наконец стало очевидно, что я – единственный человек в комнате, кто, развернувшись на 180 градусов, смотрит в противоположную сторону. Теперь я точно нелепо выглядел, и моя конспирация работала против меня, так что я повернулся. Сквозь перемещающиеся толпы людей я поймал взглядом Джорджи. Она улыбалась, выглядела уверенной, расслабленной и невероятно притягательной.

– Это Пол и Джорджина Най? – спросила Эми.

– Да… – сказал я. – Я пока схожу в туалет.

Я не собираюсь разыгрывать мелодраму и говорить, что испытал приступ панического ужаса, но все-таки некий мандраж присутствовал, и страх был тоже. Впервые Джорджи и Сара находились лицом к лицу. Более того, я видел их обеих в одном пространстве. Джорджи, реальная Джорджи, – в поле зрения в другом конце комнаты, я слегка повернул голову и увидел Сару, тоже вполне живую. Я объединил их воедино, и этот визуальный опыт сокрушил разделяющие две разные истории стены: а мне нравились эти блоки защиты, даже очень нравились. Мне потребовалось несколько минут в туалете, чтобы очнуться, перевести дыхание и побеседовать наедине с собой по-мужски, глядя в зеркало.

После терапевтического омовения рук я вернулся в комнату. Джорджи и ее агент Пол стояли с Хью у стола с напитками, не так далеко от Сары и Эми. Но Джорджи и Сара все еще были на приличном расстоянии. Вообще-то именно Эми смотрела в ту сторону, в то время как Сара смотрела в другую, даже не глядя в том направлении. Мне было интересно, сознательно ли Сара «повернулась к Джорджи спи-пой», но вроде это было не так. Казалось, она была очень заинтересована беседой с Эми. Может быть, они нашли общий язык и обсуждают пороки англичан? Я подошел к группе, где стояла Джорджи.

– Добрый вечер, – сказал я, вернее, скорее прочирикал, перестаравшись изобразить беспечную радость.

– Привет, Том, – ответил Хью.

– Какие люди, – сказал Пол.

Джорджи лишь вежливо улыбнулась.

Мы немного поболтали о том, как хорошо продается книга. Пол метался между двумя линиями поведения, отмечая, насколько ошеломительным был успех книги, чтобы угодить Хью, но, учитывая мое присутствие, публично беспокоился о том, что рынок очень велик, так что неизвестно, удастся ли им продать хоть еще один экземпляр и может ли это значить, что Джорджи не получит тех денег, на которые рассчитывала? Казалось, его вовсе не волнует, что говорит он совершенно противоположные друг другу вещи. Развивая одну из двух тем, он увлекался ею целиком, без доли неловкости или осознания неправильности собственного поведения. Тем временем Джорджи и я прикладывали массу усилий, чтобы не смотреть друг на друга. В общем, я так пялился на Пола, чтобы никто не подумал, что я смотрю на Джордж, что не заметил, как к нам подошла Сара. Казалось, она появилась сзади меня совершенно внезапно, словно была телепортирована. Когда она произнесла: «Привет!», я почти отпрыгнул назад, комедийно ахнув от неожиданности. К счастью, мне удалось скрыть напряженное гипертрофированное удивление, превратив его в совершенно естественное нервное вздрагивание.

Я наклонился к ней и чмокнул ее в щеку. Сара посмотрела на меня так, словно я сделал нечто из ряда вон (а так и было).

– Пол, Джорджина, познакомьтесь: это Сара, моя девушка.

Джордж улыбнулась и кивнула.

– А она шутница, Том, – сказал Пол и подмигнул Саре. Вот ведь гад.

– Ах… – Хью оглядел комнату. – …Я как раз вспомнил о том, что до сих пор не видел Мэри. Простите меня. Думаю, мне лучше заняться поисками своей жены.

– Именно это я говорю себе каждый раз, когда иду на вечеринку, – прокаркал Пол. – Но до сих пор не нашел подходящую кандидатуру. Скажу по секрету: я разглядел довольно много достойных особ, если вы понимаете, о чем я!

– Да, – ответил Хью, но вид у него при этом был такой, словно он из слов Пола ничего не понял. – Ну, увидимся с вами чуть позже.

Пол театрально поперхнулся. Исключительно социальный жест, всего лишь единожды и в определенный момент: «Хч-ррр» – и сделал глоток вина. Я удивился, что он почувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что Хью не оценил шутки, которая была не на его волне; я даже вообще удивился, что он имел представление, что существуют другие волны, кроме его собственной.

– Ну, – продолжил он, – …я тоже, пожалуй, пойду, если вы не против. Вижу твоего агента, Том. Пойду поболтаю с ней чуть-чуть. Может быть, удастся вымолить немного сострадания у этой женщины.

Он допил вино, звучно опустил бокал на стол и направился в сторону Эми.

Таким образом, Сара, Джорджи и я остались втроем.

– Так… – сказал я. Щелкнул зубами, выпустил клубы воздуха, прохмыкал пять-шесть нот несуществующей мелодии и состроил пару гримас. – Так вот… – Сара смотрела меня на меня престранным образом. Не тем напряженным исследовательским взглядом, что был раньше. Это была смесь недоумения с заинтересованным наблюдением. Я даже не мог понять, смотрит она с симпатией или антипатией. Я бы даже сказал, что она сама была не уверена в этой путанице.

– …Сара – большая поклонница «Устья»! – скачал я внезапно, довольный пришедшей в голову мыслью.

Сара улыбнулась Джорджи немного смущенно.

– Да, – сказала она. – Я думаю, что вы там отлично играете.

– Ну, я просто произношу написанные для меня слова, – ответила Джорджи, включив припасенную скромность, я видел, как она использовала этот прием пару раз до этого. – От меня всего лишь требуется вовремя приходить в студию и не спотыкаться о декорации.

– О нет, вы просто замечательная актриса.

– Ну, не знаю насчет этого… но все равно спасибо. Так, это, кажется, прошло просто великолепно.

– Слушай, может, будем уже двигаться домой? – сказал я Саре, делая показательный шажок в сторону выхода.

– Домой? Мы же только что приехали.

– Ну, я бы не сказал «только что»… к тому же будет адски сложно поймать такси, если мы будем уходить вместе со всеми.

Сара повернулась к Джордж.

– Вот такой Том всегда – сказала она с издевательским отчаянием. – В кои веки раз выводит меня в свет, а когда это происходит, то стремится запихнуть обратно. Я не удивлюсь, если он просто хочет добраться домой, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм по телевизору.

– Нет, я…

– Ты уверен? Когда мы вернемся, я проверю, не обведен ли он красным кружком в программке!

Я посмотрел на Джорджи.

– Я вывожу ее в люди. Я все время куда-нибудь с ней хожу, – меня переполнила странная потребность убедить Джорджи, что я хороший партнер. Странная в том смысле, что я чувствовал необходимость доказать Джорджи, что хорошо отношусь к своей девушке: девушке, которой я изменял с ней.

– Все время? – с издевкой переспросила Сара.

– Мы ходили в бар в прошлое воскресенье.

– Это не выход в свет.

– Нет, выход. Ведь это ты хотела пойти, а я не хотел. Но я пошел с тобой.

– Неплохо, – ответила Сара, – надеюсь, вам удалось неплохо провести с ним время, Джорджина.

Буууф! В одну секунду температура моего тела взвилась до восьмидесяти градусов.

Однако Джорджи не дрогнула. Она лишь мягко улыбнулась и сказала:

– Он настоящий профессионал. Мне понравилось с ним работать… И мне, конечно, очень нравится книга. Том удивительно живо все описал.

– О, пишет он экспрессивно. На диване мне и слова из него не вытянуть… А может быть, он такой разносторонний: каждому достается свой Том?

Это уже было слишком: явно больше сведений, чем требуется. Мне было неясно, то ли Сара что-то пытается донести до Джорджи (возможно, «Том – дерьмо, не стоит с ним связываться») или она просто стала говорливой от волнения в присутствии знаменитости, я видел, что такое случается на автограф-сессии Джорджи.

– Ну… – Джорджи дружелюбно пожала плечами. – Я ничего об этом не знаю. Я просто рада, что у нас была возможность поработать вместе… мне приятно знать, что он прошел через этот опыт, как психологически, так и физически, да? – она улыбнулась. – Хотя должна заметить, что твой синяк теперь внушает меньше опасений. Никто и не заметит. Сара тоже улыбнулась. Потом поморщила нос во внезапном смятении.

– Вы видели синяк Тома? Я и не знала, что вы виделись после шоу Бенни Баркера.

– Ха-ха-ха, – засмеялся я. У меня не было ни малейшего представления, что значила моя выходка и что делать дальше. – Ха-ха-ха… да, – продолжил я, уставясь в свой бокал с вином и потрясая головой, словно вспомнив нечто поразительное. – Да-а-а… – я поднял глаза. Сара смотрела на меня. С таким видом, словно ожидает моего ответа вот уже сутки. – Да, я видел Джорджину после того, как споткнулся о бомжа, мельком.

– А-а-а-а, понятно, – сказала Сара. – Ты вообще-то не упоминал, что Джорджина тоже была в Лондоне.

– Не упоминал? Ну, я встретил там ее случайно. Она была с агентом, когда я отправился подписывать контракт с внесенными изменениями.

– Я так поняла, что ты споткнулся о бомжа уже после этого.

– Я вернулся обратно после того, как споткнулся.

– Зачем?

– Меня настолько потрясло мое падение, что я уже не был уверен, что действительно все подписал.

– То есть ты потерял память?

– Ну, временно. Честно говоря, я не хотел тебе про это рассказывать.

– Понимаю.

– Да… Господи, какое ужасное вино, правда?… Хью!

Хью вернулся, я криком позвал его и показал на него пальцем. Это называется «смена курса».

– Что? – спросил Хью слегка раздраженно.

– Это ты, – ответил я.

– А что в этом такого?

– Ничего, по крайней мере, я не вижу в этом ничего такого.

Хью подумал секунду и потом решил, что все так и есть и нужно просто принять это к сведению.

– Джорджина, я наконец обнаружил свою жену. Она беседует с кем-то, кто продает книги оптом для крупной сети магазинов. Может, вы подойдете и очаруете его чуть-чуть? Никогда не помешает внедрить в головы этих людей идею о том, что вашу книгу стоит разместить на еще более выгодном месте.

– Конечно! – Джордж взглянула на Сару и на меня, прежде чем последовать за Хью. – Было приятно снова увидеть тебя, Том, – сказала она, коснувшись моего плеча, – и приятно было познакомиться, Сара.

Потом она ушла.

Я стоял рядом с Сарой и крыл всеми известными ругательствами свой мозг, словно пленного врага, которого мне нужно заставить заговорить. Больше всего я боялся возникшей паузы, потому что мне хотелось, чтобы все выглядело так, словно неловкости неоткуда взяться. Но в голове было пусто. Возможно, это продолжалось всего несколько секунд, хотя мне почудилось, что намного дольше. Неуютное молчание продолжалось бы и дольше, пока не вступила Сара:

– Она оказалась не такой, как я ожидала.

– Так всегда и бывает, правда? Легкое разочарование?

– Нет. Не разочарование. Просто…

– Что?

– Чисто по-человечески. Думаю, я удивилась, что она настолько… плотская.

– Хммм… – я постарался прогнать все возникшие в моей голове образы.

– А ты что о ней думаешь?

– Я не знаю. Я вообще о ней не думаю.

– Но ты на нее пялился.

– Нет, – сказал я, причем довольно возмущенно, мне хотелось продолжить: – «Я вообще на нее не пялился. Я изо всех сил не пялился, доводя себя до нервного истощения от прикладываемых мною усилий на нее не пялиться, чтобы не показаться подозрительным, так что ты ничего не знаешь, только выдвигаешь свои пустые безосновательные обвинения». Но вместо этого я повторил: – Нет, я не пялился, – слегка надув губы для убедительности.

– Да нет, пялился. Тайком.

– Теперь еще и тайком? Вот напридумывала.

– Зачем мне придумывать?

– Ну, кто тебя разберет.

– Почему ты не сказал мне, что видел ее в Лондоне?

– Потому что ты не спрашивала.

– Нет, спрашивала. Я точно помню, что спросила: «Кого ты видел в Лондоне?», а ты ответил: «Никого». Я снова спросила, причем несколько раз, и наконец ты выдал драгоценную информацию, что видел агента Джорджины. Но по твоему рассказу создавалось впечатление, что ты просто сидел в гостинице и больше ничего не делал. Ну, еще спотыкался о бомжей.

– О господи! Да не то чтобы мы виделись с Джорджиной. Она была в офисе, и мы обменялись парой слов. Это не называется «видеться». Что за допрос?

– Ну ладно, не защищайся.

– Я и не защищаюсь, блин.

– Ты что, втрескался в Джорджину Най?

– Господи! Это ты еще откуда взяла?

– Я просто спрашиваю. Она очень привлекательна, и ты погрузился в мысли о ней, когда писал книгу… и у тебя явно было что-то на уме. Вообще-то, я думала…

– Что?

– Ну, ничего… – ответила Сара, потряхивая головой. – Но в этом, что ли, была проблема последнее время? У тебя что, «синдром Най»?

– Нет, конечно, нет… Она слишком… – «Что она слишком? Она была самим совершенством». -…слишком богата для меня.

– Тебе нравится Мадонна, а у нее просто тонны денег.

– Это другое: она была бедной, когда она мне впервые понравилась. В те времена, когда вышла перцам пластинка, у Мадонны было пусто в кармане.

– Ну, ясно… Никогда не думала, что ты такой марксист даже в вопросах секса.

– Ну, а я не думал, что у нас с тобой были проблемы последнее время.

Это, конечно, ложь, но, что называется, «ложь во спасение». Я имел в виду, что был совершенно счастлив заверить Сару в этом, чтобы она почувствовала, что если и есть «проблема», то исключительно из-за приближающихся месячных, дико возросшей чувствительности, глупости или еще чего-нибудь. Так что вообще-то это была «белая ложь», которую я готов был развивать, чтобы успокоить Сару и заверить в том, что все хорошо.

– Как выяснилось, их нет, – ответила Сара тоном, необычным для того, кто чувствует себя успокоенным и уверенным.

– И как это понимать?

– Как тебе больше нравится.

– А что это значит?

Сара пожала плечами и посмотрела в другую сторону.

Я вспыхнул.

– Послушай, я не знаю, в чем проблема, но, на мой взгляд, ее вообще нет. Я вполне счастлив, меня и Джорджи не связывает ничего, кроме работы, и я собираюсь пойти взять что-нибудь поесть, ты хочешь что-нибудь?

За этот вечер, полный странных взглядов, Сара оглядела меня самым наистраннейшим образом.

– Нет, – ответила она.

– Хорошо, – сказал я и направился к шведскому столу. Когда я дошел до еды, то не был уверен, что она полезет мне в горло.

По пути я решил вообще проигнорировать застолье и выскользнуть наружу, чтобы выкурить успокоительную сигарету. На улице около входа было намного меньше людей, чем внутри. Я умудрился стрельнуть пару сигарет без особого ущемления совести и сосредоточенно выкурил их. Я велел себе успокоиться. И сам же ответил, что постараюсь.

Я выкурил последнюю сигарету и выбросил окурок в ночную темень: она упала на асфальт, рассыпавшись фейерверком оранжевых искр, словно на краткий миг распустился огненный цветок. Ну почему все так ополчились против курения? Потом я быстро шмыгнул внутрь и начал искать Сару. Но был избавлен от поисков: я подошел к столику с вином, чтобы выпить еще, и она сама меня нашла.

– Где ты был? – спросила она.

– Искал тебя.

– Тебя не было очень долго.

– Я не мог тебя найти. Где ты была?

– Я искала тебя.

– А, – кивнул я, – ну, вот мы и нашли друг друга.

– Да… Пока я ходила кругами, я снова встретила агента Джорджины Най. Я спросила его о том контракте с исправлениями, который ты ездил подписывать.

Мне захотелось закричать.

– Правда? – Я глотнул вина и обвел глазами комнату с беспечным видом и якобы слушая лишь вполуха.

«О, Господи, дай мне сил!»

– Он сказал, что не имеет представления, о чем я вообще говорю.

– Ну, ясное дело, – сказал я, закатив глаза и вздохнув. – Ясное дело, что именно так он и должен был отменить. Это очевидно.

– Мне не очевидно.

– Тсс! Он агент! Он не будет обсуждать детали контракта с посторонними людьми, верно? Агент хочет, чтобы все было конфиденциально. И в любом случае, – сказал я, показывая, что обижен, – почему ты вообще проверяешь меня?

– Я не проверяла тебя. Просто это первое, что пришло мне в голову, единственная общая тема для разговора. И я не спрашивала его о деталях контракта. Я просто сказала: «Так вы и Том встречались на прошлой неделе, чтобы внести изменении в контракт, да?» Вот и все.

– Но, задав такой вопрос, ты выдала информацию, что контракт был изменен.

– Ну, он мог бы ответить: «Мы встречались по делам, это правда» или что-нибудь в этом роде. Вместо того, чтобы отвечать: «Нет, я никогда не встречался с Томом в Лондоне», а потом он оглядел меня так, словно я шпионю за тобой.

– Пфф, он просто не хочет ничего разглашать.

– Даже признавать, что виделся с тобой?

– Да.

– Даже мне, твоей девушке?

– Этот человек просто одержим бизнес-вопросами, понимаешь?

– Тогда давай пойдем и спросим его еще раз. Вместе.

– Господи, мы не можем так себя вести!

– Почему не можем?

«Хороший вопрос, Сара. Дай-ка я глотну вина и подумаю над этим».

– Это смутит его, – сказал я наконец конспиративным шепотом. – Это признак дурного тона.

– Как это?

– Послушай, агент не хотел выдавать тебе никакой информации именно потому, что ты моя девушка. Он не хотел говорить об этом, потому что это показалось ему оскорбительным, но он тебя не знает, зато знает, что обычно именно от девушек идет утечка информации. Когда они мстят. Сознательно рассказывают все подряд после того, как отношения закончены.

– Я и не знала, что наши отношения подходят к концу. И кто еще в курсе, кроме тебя и агента Джорджины Най?

– Ну, не передергивай. Ты же знаешь, что я имею В виду. Он ведь не знает – вдруг мы разбежимся хоть сегодня вечером, агенты все подозрительны.

Сара не выглядела полностью убежденной. Но она и не выглядела так, словно произнесенная мной тирада была самым невменяемым бредом, что ей приходилось слышать в своей жизни, и вроде бы она не собиралась заехать мне по лицу туфлей просто за то, что я попытался заставить ее поверить в такую ерунду. «Так что это был настоящий триумф», – решил я.

Сара молчала. Что было славно. Стоило на этом и остановиться. Я взял со стола бокал вина и вручил ей. Мол, выпей, расслабься. Алкоголь и молчание, вот что нам было сейчас нужно. Она сделала глоток, нe сводя с меня взгляда, но все равно ничего не сказала. Ситуация выровнялась, когда к нам подошли Хью и Мэри. Сара была сбита с толку и пассивно участвовала в разговоре, но непринужденная беседа отвлекла ее, так что она не просто стояла, погруженная в размышления. «В продолжение вечера она выпила еще несколько бокалов вина, и мы четверо неплохо провели время», – думаю, можно сказать и так.

Мы очень долго и спокойно беседовали на совершенно безболезненные темы, потом Хью посмотрел на часы и сказал:

– Я сделаю последний обход.

Было уже поздно, и многие гости разъехались. В комнате осталось мало народу, и было легко разглядеть всех: я отметил, что Джорджи, очевидно, уехала, хотя Пол все еще был тут и общался с Эми.

– Да, нам, пожалуй, пора домой, – сказал я.

– Мы подвезем вас, – предложила Мэри. – Мы уже заказали такси и просто высадим вас у дома.

– Но вам не совсем по пути, – сказала Сара. Хью махнул рукой, отметая все сомнения, – благородный жест.

– Тихо, «Макаллистер и Кэмпбел» оплачивают такси… мы можем проехать мимо Инвернеса, если хотите.

Хью отправился любезно прощаться с теми, кто может помочь в деле продажи книги, а Мэри отправилась ожидать такси, которое должно было подъехать в течение десяти минут. Сара и я медленно вышагивали к гардеробу. Я обнял ее за талию, когда мы шли по комнате. Она посмотрела на меня и, казалось, вот-вот собиралась что-то сказать, но затем прикусила губу, замолчала и тоже обняла меня. Мы надели пальто и после этого с легкостью вернулись в объятия друг друга, что было очень приятно. Сара даже сонно положила мне голову на плечо, когда мы шли по направлению к выходу. Я смотрел на нее. Внезапно раздался фальшиво дружеский и слишком громкий возглас: «Том!», так что мне не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что он явно предвещает неприятности.

– Привет, Фиона.

– Отличный вечер, не так ли? Мне кажется, он прошел просто великолепно. – Фиона была, как обычно, холодна, но, кажется, немного пошатывалась, несмотря на свой ледяной покров.

– Да.

– А это, должно быть, и есть твоя девушка? – фраза звучала довольно оскорбительно: Фиона произнесла слово «девушка», словно из всех возможных вариантов выбрала самый рискованный и произнесла его вслух практически на ощупь, за отсутствием альтернативы.

– Это Сара, да. Сара, познакомься, это Фиона. Фиона – глава отдела паблисити в «Макаллистер amp; Кэмпбел».

Сара подняла голову с моего плеча и улыбнулась.

– Привет. Очень приятно познакомиться.

– А! Шотландка, как я слышу! – продекламировала Фиона. – Тому определенно нравятся шотландки, – она улыбнулась, как змея, которую хочется взять зa хвост, покрутить над головой, ударить несколько раз о дерево и бросить в огонь.

– Простите? – сказала Сара.

– А, ну я просто имею в виду, что ты ему определенно нравишься, а ведь ты – шотландка.

– Ну, – сказал я, – нам пора, Фиона…

– Уставшие и затраханные, да? Кстати, вопрос в тему: вы видели Джорджину Най сегодня?

Она играла со мной, словно кошка с мышью: кошка, которую хочется взять за хвост, покрутить над головой, ударить несколько раз о дерево и бросить в огонь.

– Да, мы с Сарой пообщались с ней недолго.

– И Сара тоже? – ответила она с огромным изумлением. – Как мило! Вы ее поклонница, Сара?

– Мне кажется, она хорошая актриса.

Мне показалось, я чувствую телесное напряжение Сары. А может быть, я всего лишь ненароком обнимал ее все туже и туже, отчего казалось, что тело ее напряжено.

– Да, прекрасная актриса, правда? Том тоже ее большой поклонник, верно, Том?

– Не особенно.

Я попробовал сдвинуться с места, чтобы это не выглядело так, словно я норовлю сбежать, но Фиона совершила предусмотрительный маневр. Она передвинулась, чтобы загородить мне проход, делая вид, что всего лишь меняет свое местоположение.

– О, Том, не притворяйся, что ты не поражен звездой! Я знаю, что ты наслаждался каждой минутой и ты определенно вложил всю свою энергию в ее… – она отпила вино, – книгу.

– Я добросовестно отношусь ко всем своим книгам. – Я подвинулся чуть в сторону, таща за собой Сару. На пути Фионы стояла колонна. Пытаясь держаться впереди нас, она тоже передвинулась чуть в сторону. Она оперлась плечом о колонну, а я начал быстрое обходное движение в сторону выхода. Но Фиона была еще проворнее: она обежала колонну и появилась с другой стороны, снова прямо напротив нас.

– Ну, ты не зря потратил свои силы на книгу Джорджины, верно? Как я заметила, ты доставил ей сущее удовольствие, она крепко пожала тебе руки, и не только.

– Фиона? – сказала Сара.

– Да, дорогая. Прости, что надоедаю светской болтовней, тебе, должно быть, она уже надоела. Я уверена, что Том просто обожает с пользой проводить время с тобой и Джорджиной Най.

– Фиона, – повторила Сара, – кажется, ты намекаешь, причем довольно неуклюже, что Том трахается с Джорджиной Най?

Физиономия Фионы резко изменилась: вместо усмешки появилась тревога, причем перемена эта была жутко уродливой. А на мне вообще не осталось лица.

– Нет, я… – начала она, но Сара еще не закончила.

– Но, понимаешь, нас ждет внизу такси, так что давай сейчас забудем о мелких пакостях? Прошу прощения, если испорчу приготовленный тобой сюрприз, но мне уже давно известно, что Том трахается с Джорджиной Най, это позавчерашние новости. Так что если есть еще что-то…

– Я…

– Вот и отлично. Тогда мы пойдем. – Сара повела нас обоих прочь в сторону выхода. Я остолбенел, так что безропотно последовал за ней по пятам, а Фиона стояла в полном смятении.

– Сара? – позвала Фиона, внезапно обретя дар речи, и помчалась за нами. – Я… Должно быть, ты неправильно поняла меня… Вовсе не… – Она догнала нас и положила руку на плечо Сары, остановив нас и развернув Сару к себе лицом. – Я… – начала она и остановилась, когда Сара посмотрела ей прямо в глаза. Затем Сара холодно перевела взгляд на ее руку на своем плече. Глаза Фионы последовали за глазами Сары. Я увидел, как Фиона сжала ее плечо еще сильнее, давая понять, что не отпустит, пока Сара не даст ей закончить свою речь. Сара снова перевела глаза прямо на Фиону, они тут же пересеклись взглядами. В вакууме они смотрели друг на друга секунду. Потом Сара ударила Фиону головой прямо в нос.

Прямо так. Бац! Звук был жутким: такой мог раздаться при игре в крикет хомяком.

Глаза Фионы остекленели, и она остолбенела еще больше. Пораженная – психологически или физически, или и то и другое разом, она ничего не могла сделать. А я надеялся, что она рухнет, словно падающее дерево. Конечно, вряд ли стоило на это надеяться, находясь в гостиничной зале, но я все-таки лелеял представление, как она валяется без сознания, а ее топчут лошади. Но мне не пришлось увидеть продолжения, потому что Сара утянула меня к выходу, а Фиона все еще исполняла танец жены Лота.

Мы торопились, Сара задавала темп, так что мы очень быстро оказались снаружи.

– Эй! – крикнула Мэри из окна такси, стоящего сразу напротив гостиницы. – Залезайте, Хью вот-вот подоспеет.

– Спасибо, – сказала Сара, сияя, и мы залезли внутрь. Она села на откидное сиденье напротив Мэри. Я сел на длинное боковое сиденье у окна и посмотрел на нее, но она не ответила взглядом. Вместо этого она радостно болтала с Мэри о том, как она хотела бы скорее скинуть туфли с усталых ног. Вскоре пришел Хью, и мы двинулись домой. Сара и Мэри продолжали болтать, а Хью разговаривал со мной о том о сем, но информация явно не доходила до моего мозга.

Мы подъехали к нашему дому и вышли. Мы помахали рукой Хью и Мэри, отъезжающим в такси, в это время Сара вставляла ключ в замок. После нескольких попыток дверь отворилась, и Сара почти ввалилась в прихожую, когда дверь наконец поддалась. Я прошел за ней внутрь, она включила свет, скинула туфли, стала снимать пальто и, повернувшись ко мне, сказала:

– Ну ты и сволочь.

Моим первым инстинктом было желание ответить: «Что?» с совершенно искренним невинным выражением лица. Инстинктивно, в прямом смысле. Я ни секунды не раздумывал над тем, стоит ли произносить это. Я обдумывал возможные варианты по дороге в такси и не придумал ровным счетом ничего. Но это едва ли не вылетело у меня само собой. Я умудрился вовремя затормозить и промолчал в ответ.

– Ну? – сказала Сара. Она выглядела безумно злой. Я практически никогда не видел ее такой злой, просто бешеной. Мне стало страшно. В голове крутилась только одна мысль: «Сейчас она врежет мне головой». Сара позволила мне помяться пару секунд, а потом повторила еще более настойчиво:

– Ну?

Я утомленно вздохнул.

– Фиона – сука, – сказал я. – Она всегда меня ненавидела.

– То есть хочешь сказать, это неправда? Ты это хочешь сказать?

– Господи, конечно, это неправда. Я не знаю, зачем ты ей сказала, что знаешь об этом.

– Я сказала ей это, потому что не хотела, чтобы эта зарвавшаяся английская дура думала, будто бы она умнее меня. Чтобы она не вообразила, что может поигрывать своим секретиком у меня на глазах, а бедненькая глупая девушка не понимает, о чем идет речь и что происходит перед самым ее носом.

– Но это неправда…

– Конечно, это правда, мать твою. Ты думаешь, я не заметила, что что-то происходит? Все эти твои секреты и странности, и идиотские истории, и таинственность, и секреты…

– Ты уже сказала про секре…

– Я знаю, что сказала, мать твою. Я знала, что что-то не так, видя, что с тобой происходит. Сначала я увидела ее на вечеринке, и она смотрела на кого-то другого, и я подумала, что ты спишь с Эми…

– Эми! – я вовсю расхохотался.

Если я когда-нибудь еще раз окажусь в подобной ситуации, я никогда больше не буду громко смеяться. Это правило выучивается с первого раза.

– Ах ты гад! – Сара обрушилась на меня с оглушающими ударами. Она была просто вне себя: ни один из ударов не был слишком сильным, но внезапно возникло ощущение, что она атакует меня не двумя, а всеми десятью руками. – Ты полный урод, мать твою!

– Господи! – сказал я, прикрывая руками голову. – Успокойся!

Сара действительно перестала бить меня и отошла чуть-чуть назад, но я уже не тешил себя мыслью, что это имело отношение к моим навыкам ведения переговоров.

Я умоляюще вытянул вперед руки. И, честно говоря, приготовился обороняться, если она соберется снова на меня напасть. – Прости. Просто это настолько невероятно, что ты могла подумать, что я встречаюсь с Эми!

Теперь засмеялась Сара, ее смех был сухим.

– Но более вероятно, мать твою, чем мысль о том, что ты встречаешься с Джорджиной Най.

Это меня уязвило. Вполне справедливо: Джорджина Най – знаменитая красавица актриса, которой восхищается добрая половина Великобритании, так что непросто ее отхватить, но говорить, что невероятно, чтобы она переспала со мной? Что она совершенно мне не подходит? В смысле, как же так, вообще-то ожидаешь несколько большего уважения от своей девушки. Это вряд ли могло повысить мою уверенность в себе, верно же? Девушка считает, что вы не смогли бы покорить Джорджину Най? Могу сказать только то, что в конце потрясение от новой информации явно не пошло ей на пользу. Если я был настолько безнадежен, то что говорить о ней? А?

Я рассудил, однако, что не время делиться этими соображениями.

– Но я не сплю с Джорджиной Най, – настаивал я, – это пустые домыслы.

– Не надо, Том! – Теперь в глазах у нее стояли слезы, но, мне кажется, больше от злости, чем от чего-то еще. Или, что более вероятно, ее смена настроений, казалось, свидетельствовала о ее перепутанных чувствах и эмоциях, которые Сара не могла сдерживать. От нее исходили скорбь, и отчаяние, и непонимание, и боль, и еще тысяча других эмоций одномоментно. Не было названия тому, что читалось в ее глазах… то есть она была в состоянии аффекта, которое вполне можно было использовать как смягчающее обстоятельство в деле по убийству.

– Даже не смей так себя вести! Это уж действительно подло. После всего, что произошло… твоих эксцессов, твоих глупых выдумок… все твои идиотские объяснения… помнишь, тогда я просто спросила, влюблен ли ты в эту женщину, а ты ответил, что «между вами» ничего нет…

– Простоя…

– И как ты смотрел на нее сегодня вечером. А ее агент ничего не знал о вашей встрече по контракту, а Эми так невнятно разговаривала со мной, что очевидным образом что-то скрывала, и эта дура Фиона… и кроме всего – выражение твоего лица сейчас. Не смей так неуважительно относиться ко мне и думать, что я настолько наивна, что поверю, что ты не спишь с ней. Ты настолько меня не уважаешь, да? Да?

– Я… – В горле у меня пересохло, я едва мог говорить.

– Я повторю еще раз: ты спишь с Джорджиной Най, да?

Я опустил голову.

– Да, – признался я. Чуть громче шепота и подавившись собственным ответом.

– Ты… сраный… придурок! – повторила Сара. – Так вот насколько ты меня уважаешь, да? Ради меня даже не стоить врать другим? Нет, нет, давай-ка напрямую, можешь плюнуть мне прямо в лицо.

– Ты сказала…

– Ты мерзкий отвратный урод. За тебя решает твой член, это я могу понять, но я никогда не думала, что ты настолько низко меня ставишь, что готов так спокойно ударить меня под дых.

– Но ты… прости, но…

– Господи, надеюсь, что к Джорджине Най ты будешь относиться лучше, мать твою, раз ты теперь с ней.

– С ней? Я не с ней. Ну, то есть да, но я не с ней, я настолько же с тобой, если не больше. Это… ох, я не знаю, что это… Я запутался.

– Если ты думаешь, что будешь «со мной» и «с Джорджиной Най», то ты не то что запутался, мне даже слова не найти, кто ты, тварь такая.

– Я не имел в виду… Я хочу сказать, что не знаю, что мне думать и что делать.

– Правда? О бедненький Том и его внутренний сумбур. Я, конечно, не так глубока, очевидно, потому что я знаю, что думать: я думаю, что ты последняя сука. И что делать, я тоже знаю. – Она подвинулась, открыла входную дверь и распахнула ее. – Пошел вон, – сказала она.

– Ну же, Сара… давай нормально поговорим…

– Xa! «Мистер Обсудим Наши Чувства», видали вы его? До свидания, сидящая на диване задница, которая помалкивает и утомленно, мать твою, вздыхает, если я пытаюсь завести разговор: «Разве мы не можем обсудить это после вечерних новостей: я смотрю репортаж». Иди-ка, «Мистер Обсудим Наши Чувства». Какая внезапная перемена, мы могли бы все обсудить… Ах ты, сука!

– Сара…

– Если хочешь поговорить, иди – поговори со своей шлюшкой-актриской…

– Она не шлюха, – я почувствовал, что не могу, чтобы Джорджи все время опускали. Я хотел быть справедливым, и было бы, ну, бесчестно не защищать ее, когда ее обзывают. – Я думал, тебе она нравится.

– Что? Ты… о-о-о, понимаю… Ты имеешь в виду, мне нравится она как актриса? Да она просто богатая сучка, которая трахала моего молодого человека у меня за спиной!

– Ну же, Сара, веди себя разумно. Я понимаю, что ты расстроена, но давай попробуем вести себя как взрослые. Это не меняет того, какая она актриса и какой человек. Она милый человек.

– Не меняет того, кто она? Конечно, меняет. Она – человек, у которого есть все: деньги, слава, успех, и она не смогла удержаться от того, чтобы украсть то, что есть у меня, а у меня есть не так уж много.

– Ты заблуждаешься. Вообще вы очень похожи.

– Мы никоим образом не похожи, мать твою.

– Это неправда. Во-первых, ты начальница в магазине, а она – директор завода в «Устье».

– Она только играет начальницу, эта тупица!

– Но она знает, что это за ощущение, она провела две недели на настоящем заводе, наблюдая за работой руководителя, чтобы сыграть роль.

– Ну назови мне хоть одну причину, почему бы мне тебя не зарезать прямо на месте?!

– Я не сказал, что это одно и то же…

– Хорошо, Том. Просто она – избалованная богатенькая сучка, которая берет и хапает все, что ей нравится, а я никто. Никто с тремя парами туфлей, с работой без перспектив, с жизнью без перемен, а она может просто появиться и взять моего парня, потому что… потому что ей все разрешается. Потому что она великая звезда, о ней пишут газеты, ее показывают по телевизору, а я всего лишь серая девушка, которая торгует чертовыми полуфабрикатами, хреновыми пиццами для микроволновки и гребаными каннеллони под бешамель. И я буду делать одно и то же, мать твою, до скончания дней, пока не сдохну. Господи, наверное, она смеется от одной мысли, что я могу с ней соперничать!

– Это не соревнование, господи, и мне нет дела до того, что она известная актриса, это просто глупо.

– Да уж, конечно, это совсем для тебя не имеет значения!

– Нет, не имеет…

– Конечно! Ты никогда не думал: «Вот красота! Я трахаю Джорджину Най! Фантастика!» Даже и мысли такой не было?

– Нет. Никогда. Джорджина, кстати, совсем не привлекала меня до нашего знакомства. Все происходило постепенно, я даже заметить не успел.

– Могу себе представить. Наверное, это был настоящий шок, мать твою, когда однажды ты посмотрел вниз и заметил, что ты трахаешь ее как конь, – «Господи-прости! Неужели я трахаю актрису?»

– Все… послушай, все было совсем не так. Это была просто… – я хотел сказать «судьба», но это почему-то показалось мне неуместным в тот момент. – Я не могу объяснить, но я люблю вас обеих и…

– Так, значит, ты ее любишь, да?

– Я люблю вас обеих…

Сара схватила меня за шиворот и выкинула за дверь.

– Я просто очарована твоей любвеобильностью, Том. Отлично, мать твою… А теперь убирайся вон.

– Куда?

– А мне-то какое дело? Просто проваливай. Можешь вернуться днем, когда меня нет, и забрать вещи. Можешь сделать это в течение следующей недели. После этого я поменяю замки, а твои оставшиеся шмотки сожгу.

Я наклонился к ней.

– Я люблю тебя, Сара. Я знаю, что ранил тебя, но я все равно люблю тебя… больше, чем могу передать словами.

– Я закрываю дверь. Вернусь через две минуты, чтобы проверить, тут ты или нет, и в руках у меня будет топор.

И Сара захлопнула дверь у меня перед носом.

Я решил, что ей требуется время, чтобы успокоиться.

* * *

– Прости, – пробормотал я в двадцатый раз, – я не знал, куда мне пойти… и, честно говоря, мне больше и не хотелось никуда идти.

– Ничего, – сказала Джорджи, – я все равно еще не спала. – Она зажгла сигарету и бросила мне пачку. Я жадно вынул одну. Для таких случаев должны быть особые сигареты: быстрые и крепкие, можно ведь купить специальные изотонические спорт-напитки с большим содержанием глюкозы; нужно изобрести сигареты для кризиса, которые зажигаются легким ударом об стол и в которых всего одна, зато всеобъемлющая затяжка.

После скандала с Сарой я позвонил Джордж на мобильный и подъехал в гостиницу на такси. Ночные работники, очевидно, приняли меня за одного из гостей и разрешили пройти прямо в ее номер, не сказав ничего, кроме: «Добрый вечер, сэр», у стойки администратора.

– В общем, – сказал я, – думаю, тебе стоит об этом знать.

– Да, – ответила Джордж и улыбнулась профессиональной улыбкой.

– Прости.

– Ты не виноват, Том. Если кто-то и виноват, то это… – Джорджи сделала длинную затяжку, – …это Фиона.

– Сука. Я уверен, ей всего лишь хотелось помучить меня… но она явно выпила вина и переоценила свои силы, да и недооценила Сару тоже. Все равно… сука.

– Утром я первым делом позвоню Полу, он с ней разберется.

В голове я прокрутил, как Пол говорит полушепотом: «Я с ней разберусь». И потом, наверное, потирает ноздрю.

– Он ее не убьет, правда ведь? – спросил я, немного напуганный.

– Что?

– Ну, не направит кого-то из лондонской банды разобраться с Фионой?

– Ну что ты. Я думаю, что Пол просто позвонит ей и предупредит, что если она вымолвит еще хоть слово, то может распроститься со своей карьерой, что ни я, ни Пол, ни те, на кого Пол имеет влияние, не будут работать с теми, кто наймет ее. Почему ты подумал, что Пол убьет Фиону?!

– Ну… знаешь… такой у него странный акцент. – Такая фраза звучала очень глупо.

– А.

– Но не говори ему, что я сказал тебе это.

– Конечно, нет… не то он тебя убьет.

Мы позволили себе улыбнуться настоящими, даже веселыми улыбками.

– Ну, – сказал я, – так и что мы будем делать?

– А что Сара будет делать?

– Я не знаю. Она восприняла все намного хуже, чем я представлял.

– Ты представлял, что она узнает?

Я действительно представлял себе это. Часто. Сара обнаружит какую-нибудь деталь, и все станет явным. Она разрыдается в три ручья. Расстроится почти до состояния прострации: в стрессе от новостей и в шоке оттого, что потеряла меня. Это будет ужасно и очень-очень страстно. Я обниму ее, пока она плачет, прижму крепко к себе и скажу, как все-таки жестока Судьба, обрушившая на нас такое испытание. Большинство людей минует такой стресс, и им в жизни не приходится оказываться в ситуации, когда они одновременно встречают двух людей, с которыми им суждено быть. Я тоже немного всплакну и скажу, что люблю ее гак же, как любил всегда. Что не могу вынести мысли о том, что моя любовь к Джорджи положит конец нашей любви с Сарой. Мы будем лежать в обнимку всю ночь. А наутро Сара встанет с покрасневшими от невысохших слез глазами, но верящая в то, что я все еще люблю ее, и мы постараемся найти способ, как мы втроем будем жить дальше, как сделать так, чтобы отношения между нами были оправданны.

Я не мог себе вообразить, что она просто взбесится и выкинет меня из дома. Я, кажется, припоминаю, что Сара угрожала мне топором в какой-то момент, уж этого я точно не мог себе никогда представить.

– Нет, – сказал я, качая головой, – не в том смысле, что я представлял себе, что она узнает. Я имел в виду, она отреагировала намного болезненнее, чем я мог бы гипотетически себе представить, как бы она поступила, если бы узнала.

– Понимаю.

– В общем, неважно… Я не знаю, что Сара собирается делать. Я оставлю ее выспаться и позвоню завтра. Она действительно выпила довольно много вина на вечеринке, так что, может быть, все дело в алкоголе. – Да, наверное, так оно и было.

– Хмм… – Джорджи прикусила губу. – Ты думаешь, она что-нибудь скажет, когда алкоголь выветрится?

– Я уверен, что она скажет нечто более вразумительное.

– Нет, я имею в виду, ты думаешь, Сара хоть что-нибудь скажет? – спросила она.

Я посмотрел на нее, чуть прищурившись, не понимая, к чему она ведет.

– Прессе, – пояснила Джорджи, – ты думаешь, она расскажет прессе?

– Господи, нет, конечно! – «Нет, конечно, она не расскажет. Или расскажет? Нет, невозможно поверить. Сара уж точно не могла так опуститься». И к тому же она прекрасно понимает, как это губительно. Отдать историю на растерзание прессе – настолько злобный и подлый поступок, что он просто страшен: это по-настоящему ранит наши отношения и заживить их будет невозможно. Я не мог поверить, что она может сделать нечто подобное. – Нет, Сара никогда так не поступит.

– Сколько книг ты написал от имени женщин, чьи мужья были уверены, что их жены так не поступят?

«Господи!»

– Но Сара другая.

Джордж оглядела меня с усмешкой, словно говоря: «Хорошо, как скажешь».

– И где ты планируешь пожить пока?

– Я думал, что сегодня могу переночевать здесь.

– Да, – Джорджи на секунду сжала мне руку, – конечно, можешь, а потом?

– Ну… надеюсь, Сара уймет свои вулканические взрывы и пустит меня обратно в дом… то есть в соседнюю спальню, например. Но вообще-то для подстраховки я, наверное, сниму гостиничный номер.

– Но не в этой гостинице.

– Господи, нет, конечно, я просто не могу себе этого позволить… А, понятно. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, я сниму номер в другой гостинице. Далеко отсюда.

– Ты очень милый, Том, – она коснулась моего лица на секунду, – особенно учитывая все выпавшие на твою долю трудности.

Мы проговорили еще полчаса, непрестанно куря и обсуждая тысячи возможностей и вопросов. Потом мы тихо легли спать. Мы просто спали рядом и не занимались сексом. Что, конечно, совершенно меня устраивало. Мы были оба истощены как физически, так и духовно. В любом случае, заниматься сексом при таких обстоятельствах, учитывая то, что случилось совсем недавно и еще не выветрилось из головы, было бы верхом неприличия. Даже кощунством. В общем-то, я даже рад, что секса не было среди рассматриваемых нами вариантов. Фу.

Наутро я отправился забронировать комнату в гостинице, причем довольно шикарной. Я далеко не беден, учитывая ту сумму денег, которую должен был вот-вот получить за книгу, так что я был уверен, что могу позволить себе провести пару ночей в довольно приличном месте. После этого я отправился домой и имел отвратительную десяти минутную беседу с Сарой.

Я никогда не думал, что она может быть такой противной, честно говоря. Я позвонил домой совершенно оправданно, сказав, что мне требуется забрать кое-какие вещи и это не может ждать до следующей недели, когда она выйдет на работу: мне нужны были бритва, носильная одежда, зарядка для мобильного и так далее. Я даже позвонил в дверь, вместо того чтобы воспользоваться ключом. Сара разрешила мне пройти в дом, чтобы забрать вещи, но оставалась холодной и разговаривала со мной сквозь зубы. У меня было ощущение, словно я пытаюсь вести переговоры с Терминатором. Однако самое главное началось, когда я сказал, что ситуация просто идиотская, что мне стоит остаться и мы все обсудим. Тогда она по-настоящему взвилась. Она орала, что если я еще раз появлюсь здесь в ее присутствии, она выкинет в окно все мои вещи, не давая мне и недели на то, чтобы собрать манатки, и коли я не уйду в ближайшие пятнадцать секунд, она позвонит в полицию! Я жил в доме несколько лет, но если смотреть на ситуацию с точки зрения готовящейся суровой битвы на уровне закона, то по всем бумагам этот дом целиком принадлежал ей.

Я ушел с чемоданом вещей и совершенно новым трезвым взглядом на ситуацию. Никуда не деться, должно было пройти несколько дней или даже неделя до того момента, как Сара придет в себя и нормализуется.

Когда я обустроился в своем номере, я набрал номер Джордж. Мы поговорили несколько минут, но она спешила на встречу с Полом. Она отправлялась в турне по стране на неделю, чтобы провести еще несколько паблисити-акций. Так что я сидел в гостинице в течение всего этого дня и провел в номере весь последующий. Я всегда держал поблизости мобильный телефон, даже ночью оставлял его включенным, пока он заряжался. Я не хотел пропустить тонок Сары с предложением мириться. Я понимал, что в ней идет внутренняя борьба и ей тяжело сделать первый шаг, но я хотел быть уверен, что, когда она все-таки решится на это, я буду рядом с ней.

Мне не хотелось никуда вылезать, но там, где я находился, делать было особо нечего. Я провел некоторое время в гостиничном баре, куря и попивая виски. Виски как раз редкостно подходит для подобных ситуаций, ведь невозможно представить себе, как киногерой, попавший в жуткую передрягу, сидит в баре и накачивается бельгийским пивком или шерри, верно? Но выпивать в одиночестве в гостиничном баре можно только какое-то время, потом вы впадаете в беспробудную тоску. Так что я выбрался из заведения до того, как наступил этот пагубный момент, поднялся в комнату, где выпил еще из мини-бара, сел на край кровати и уставился в телик.

Хью застыл и вперился в меня, словно он был не живым, а собственной фотографией, причем странною качества: недвижимый образ, изображающий нечто среднее между полнейшим неверием и совершеннейшим ужасом.

Я мало радовался тому, что мне придется рассказать ему о ситуации, но подумал, что стоит с этим покончить раз и навсегда. С одной стороны, это было соответствующим поступком, Хью должен был иметь необходимую справку о происходящем по профессиональным причинам, связанным с работой «Макаллистер amp; Кэмпбел» над книгой Джорджи. С другой стороны, Сара в свою очередь могла заговорить об этом с Мэри, причем довольно скоро, так что он мог услышать версию из другого источника, а я предпочитал рассказать ему так, как посчитал нужным. Я не хотел, чтобы он слушал испорченный телефон от Сары, через его жену, которая выставила бы меня явно не в лучшем свете. Вообще-то я даже беспокоился, что ему уже об этом сообщили до того, как я зашел к нему в офис поутру. Но выражение на его лице явно доказывало обратное.

Однако, по моим предположениям, некто уже получил кое-какие сведения, и это была Фиона. Когда я вошел в офис, Фиона как раз направлялась куда-то с кучей манускриптов. Она подняла глаза, увидела меня, побелела, и потом она сбежала, правда, сбежала. Конечно, хотелось думать, что чувство вины и мой карающий взгляд вызвали подобную реакцию, но это вряд ли. Думаю, что в субботу утром ей позвонил Пол и объяснил, как это будет выглядеть, если в новостях появится сюжет о том, что Джорджи увела женатого мужчину, а по всей стране гремит, как сестринский гимн, ее книга. И как это отразится на репутации Фионы, если пойдет слух, что именно она разгласила негативную информацию, хотя формально именно Фиона и отвечала за паблисити книги. Я уверен, что Пол дал ей недвусмысленно понять, что при таких обстоятельствах ее карьера в издательском бизнесе явно сменит курс: из начальника отдела паблисити в шотландском представительстве «Макаллистер amp; Кэмпбел» до магазина уцененных книг в Риле, где она будет распаковывать коробки. Несмотря на заверения Джорджи, я не мог отказаться от мысли, что он еще и хорошенько пригрозил ей физической расправой.

Хью все еще сидел с застывшим выражением лица.

– О, – вымолвил он сквозь силу.

– Да, боюсь, что все немного запутано.

– Так… Сколько… Сколько вы и Джорджина Най вместе…?

– Всего две-три недели, вообще-то. Хотя… – Я пожал плечами, – …Наверное, сам знаешь…

– Нет, вообще-то не знаю, – сказал Хью. – Я и понятия не имел. О боже мой, бедная Сара!

– Да… да… но и «бедный я» тоже, конечно же. – Ты?

Меня задел такой ответ.

– Да, – повторил я, – ведь я сижу в одиночестве в гостиничном номере, и пью крохотные и неприлично дорогие бутылочки «Драмбуйе», и смотрю повтор дурацкого «Мистера Эда». Это Сара выкинула меня из дома, а не я ее.

– Но, Том… ты же понимаешь, что сам виноват…

– А, понятно! Всегда во всем виноваты мужчины, верно? Ты никогда этого не замечал? Когда кто-то изменяет, виноваты всегда мужчины. Если он сбился с пути, то он бездумный эгоистичный ублюдок, настолько ничтожный, что он готов погубить вас, потому что не может отказать своему члену в быстреньком перетрахе. Но если женщина пошла по кривой дорожке, то из чувства, что ее не любят, или игнорируют, или недооценивают, и снова подлец мужчина во всем виноват. Если у мужчины любовная связь, то это просто интрижка, когда член истекает слюнками и не слушается мозга, или жалкий кризис среднего возраста. Но если женщина неверна, это всего лишь показывает, какая она сложная особа: она знала, что «отношения закончились», хотя этой бедной глупой половинке казалось, что все иначе. И это не ее каприз, жадность и полуправда, о нет, не ее лобовая атака, а это всего лишь следствие того, что она очень ранима. А если чурбан этого не видит, значит, этого достаточно для того, чтобы доказать, что мужчина жесток и помешан исключительно на себе. Удивительно, не правда ли, кто бы ни изменял, это всегда вина мужчины?!

– Том? Это ты спишь с Джорджиной Най.

– О господи… Я говорю в смысле цивилизации, Хью… в общекультурном смысле. Не надо воспринимать все так буквально.

– Ну…

– Ладно, давай представим на секунду, что речь идет именно обо мне…

– Хм…

– Ты любишь Мэри, верно?

– Конечно.

– А твоя сексуальная жизнь протекает нормально?

– Мэри интересуется садоводством в последнее время.

– Э-э-э? Что это значит? Что садоводство – противоядие от секса?

– А мы говорим в обще культурном смысле или в личном? Потому что…

– Неважно, неважно… Это не имеет значения. Ты удовлетворен сексуально с Мэри, верно ведь?

– Том… – увиливал Хью в явном смущении.

– Так ты удовлетворен?

– Да, Том, удовлетворен.

– Хорошо. Так что ты ее любишь, и ваша сексуальная жизнь в порядке… но это не значит, что ты больше не человек, что ты не испытываешь совершенно такие же эмоции, как и все остальные люди. Тебя же все равно привлекают другие женщины?

– Нет.

– Конечно, привлекают!

– Нет.

– Ну как же… а, например, Камерон Диас?

– Но это не одно и то же, Том.

– Почему это? – Я откинулся на стуле в ожидании его убедительного объяснения.

– Потому что я могу смотреть на Камерон Диас и думать, что она привлекательна, но это очень отличается от того, если бы я спал с Камерон Диас. Николь Кидман тоже кажется мне вполне соблазнительной… и Тори Амос. Кортни Кокс, Анжелина Джоли, Кэтрин Зета-Джонс, Лиз Херли, Гвинетт Пэлтроу, Шерил Кроу, Кэти Джеймисон…

– Кэти Джеймисон? Это еще кто?

Хью наклонился ко мне и показал в окно на соседнее с «Макаллистер amp; Кэмпбел» здание.

– Кэти Джеймисон… – сказал он, – …из отдела защиты авторских прав… Сандра Баллок, Найджела Нельсон, Натали Имбрулия, Дженни Аггатер, Кирсти Уорк, учительница географии в школе у моей дочери, женщина, стоящая за прилавком в отделе мяса и сыров в супермаркете, золовка Мэри в Кинлочеви…

– Хорошо, хорошо.

– …Но главное, я никогда по этому поводу не выскакивал из штанов. Я никогда не спал ни с одной из них.

– Но ты бы сделал это, будь у тебя такая возможность.

– Нет. Никогда.

– Ты бы сделал это, не ври, гад!

– Нет, не сделал бы. Потому что Мэри, узнав об этом, бросила бы меня.

– Ara, a если предположить, что ты знал бы, что Мэри никогда об этом не станет известно?

– Невозможно такое знать.

– Гипотетически.

– Ну, если гипотетически я бы был уверен, что она никогда не узнает, я бы переспал с одной из них. Но отвлеченно я могу воображать это хоть сейчас.

– Вот-вот, так что, считай, ты спишь с Камерон Диас!

– Нет, потому что в реальности я никогда бы этого не сделал. Мэри узнала бы и бросила меня.

– Но это не меняет того факта, что ты этого хочешь, верно?! Сделаешь ты это или нет, что важнее – действие или намерение, это спор Сартра и Канта, правильно? По меньшей мере, ты должен признать, что это нерешимый вопрос философии и морали, и будет наивно, если ты скажешь, что раз и навсегда решил эту проблему сегодня утром, Хью.

– Хм…

– Разве не так?

– Ну, допустим…

– Так вот… – Я наклонился вперед и стал колотить пальцем по столу для усиления эффекта. – Так же и я – очень увлечен одновременно двумя женщинами, а все из-за случайного совпадения, что я лично знаком с ними обеими. Если говорить о морали, вполне можно поспорить, что я заслуживаю больше порицания, чем любой другой сексуально зрелый человек на этой планете, но я оказался в обществе, где измена наказуема для мужчины, и это аксиома. Господи! Вот так жульнические игральные кости. Даже ты не на моей стороне! Что я сделал такого, что так неправ?!

– Хмм…

– Скажи мне, что я сделал неправильно?

– Хмм…

– Я полный идиот, да?

– Хочешь чашку чая?

Я резко откинулся на стуле, внезапно почувствовав потерю всех сил и безумную усталость, и сказал хриплым шепотом:

– Да… да, спасибо.

Я звонил Джорджи беспрерывно, но ее мобильный был выключен. Я оставлял сообщения с просьбой перезвонить. Я был расстроен и… Я был подавлен и испуган, я хотел поговорить с ней: она бы могла меня выслушать и посочувствовать. Джорджи больше, чем кто-либо другой, знала, как я люблю Сару, гак что она смогла бы понять, как меня сбило с ног происходящее. А потом произошло нечто интересное: около девяти вечера Джорджи прислала сообщение такого содержания: «Мне нужно подумать обо всем».

Самым пикантным было мое знание, что по ее контракту она могла пользоваться мобильником бесплатно. Бросить меня, прислав текстовое сообщение, не стоило ей даже восьми с половиной центов, во что бы это обошлось мне, решись я ее покинуть? Это показалось мне фатально несправедливым. Меня подташнивало, колотило, каким-то образом я умудрился убедить самого себя, что я не так понял ее слова. Надо было очень постараться, имея подобные улики на руках, потребовались мощнейшие усилия воли, как вы можете себе представить. Не люблю хвастаться, но меня бросало достаточное количество женщин, так что смысл фразы «Мне нужно подумать обо всем» был прозрачен. Я ответил ей: «Ты хочешь сказать, все кончено?»

Чуть позже Джорджи ответила: «Я так не говорила. Просто мне нужно подумать обо всем».

То есть это явно был конец: она меня бросила.

Я бомбардировал ее, но ответа не получал. Я звонил постоянно, но попадал на голосовую почту. Вот такая жестокая вещь со мной произошла. В тот самый день, когда я понял, что мои отношения с Сарой могут кануть в Лету (конечно, я и до сегодняшнего утра знал, что это не шутки, но я все-таки не думал, что она настолько, эээ… серьезна, понимаете, действительно серьезна), в этот же самый день Джорджи оставила меня. Я не мог этого понять.

Да, очевидно, что Джорджи была амбициозна и ужаснулась от угрозы своему имиджу, но я просто отказывался принять, что она бросила меня так спешно и бессердечно, когда ситуация открылась. Джорджи не могла быть настолько бесчувственной и корыстной. Я занимался с ней сексом – я знал, какая она на самом деле. Довольно быстро я догадался, что, должно быть, агент заставил ее так поступить! Не нужно себя обманывать: нужно смотреть правде в глаза. Наверное, Джордж сидит сейчас в гостиничном номере со слипшимися от слез ресницами, охрипшим от рыданий голосом, нервная дрожь пробегает по съеженной спине, она вся на нервах. Она прижимает к себе мобильный телефон и безутешно глядит на сообщение, которое Пол заставил ее мне послать. И не может ему противостоять: Джорджи, конечно же, находилась под полным его контролем. Он рулил ее жизнью уже долгие годы, став почти вторым отцом, она не может ему сопротивляться. Нет сомнений в том, что корысть заставляет агента беречь то, что он вложил в нее. Что я мог сделать в такой ситуации? Ничего. Я уже видел, что Пол отнял у нее даже мобильный телефон и все мои сообщения попадали прямо к нему в лапы. Более того, Джорджи была Джорджи, и я не мог просто связаться с ней, как с обычным человеком. Вообще-то, если бы я попытался связаться с ней и делал бы это настойчиво, то Пол бы наверняка сдал меня в полицию как маньяка-преследователя. И что несомненно, если он сломал Джорджи внутренне, заставил ее сдаться, отречься от нашей любви и принять условия игры, то она уже потеряна для меня.

Теперь оставался один выход. Нужно было напиться до потери пульса и позвонить Саре.

Так что первым делом я очень-очень-очень напился. Первая стадия заняла около часа. Чтобы избежать садистских цен на напитки из мини-бара, я отправился вниз и заложил там фундамент опьянения. Я накачался самыми разнообразными напитками, включая пиво и крепкое спиртное. Эффект был сильным, так как вливалось все в совершенно пустой желудок. То есть не совсем пустой: после сорока пяти минут выпивания желудок скрутился от голода, и я смолотил три пакетика жареных орешков, которые, на мое счастье, продавались в баре. Потом я совершил экскурсию по собственному мозгу, чтобы изучить свое состояние, и отрапортовал сам себе, что я «не пьян», а просто «расслаблен и, наверное, испытываю легкое головокружение». Но все-таки я подумал, что выпил уже достаточно, чтобы подняться наверх и продолжить. Со мной в лифте было еще несколько гостей, но мне хватило ума двигаться медленно и размеренно. Я медленно и размеренно шагнул в лифт и медленно и размеренно нажал кнопку нужного мне этажа, так что я сомневаюсь, что гости хоть чуть-чуть заподозрили, что я выпил. Мне вполне удалась моя маленькая хитрость, а как только двери лифта закрылись, я исчез из их поля зрения, поэтому было уже неважно, что до номера я шел, отскакивая от стенки к стенке.

Я открыл дверь и сразу двинулся к мини-бару. Я понял, что перестарался с алкоголем больше, чем мне показалось сначала. Продвигаясь по комнате, я начал отклоняться влево и через дверь, распахнутую самым удобным образом, свалился в ванну. Я лежал в ней несколько минут и самопроизвольно хихикал, не помню уже над чем. Потом собрался с силами и, случайно уронив рулон туалетной бумаги прямо в унитаз, отправился в спальню. Я не очень расстроился из-за намокшей туалетной бумаги, ну, вытащу ее завтра утром, не думаю, что мне понадобится сегодня унитаз. Я открыл мини-бар и был удивлен, приятно удивлен, когда обнаружил, что на этот раз напитки вовсе не кажутся такими уж дорогими.

Я сел на край кровати и открыл первую бутылку. Раздался удовлетворительный треск, и крохотные металлические соединители на крышке щелкнули в моих опытных лихих руках. Алкоголь был приятно крепок. Он обжигал мои губы и язык, словно был моей карой. Мое намерение дойти до высшей точки заставило меня открыть еще одну бутылочку того же самого напитка практически сразу. Некоторое время я сидел, не двигаясь… Господи, я почувствовал, что мне стало очень-очень плохо. Меня могло стошнить в любой момент… Нет, секундочку., все в порядке: прошло. Я нагнулся, достал бутылку «Перно» и раскупорил ее тоже.

В самом начале первого ночи я позвонил Саре.

– Але? – сказала она сонно.

– Это я… я люблю тебя.

– Том…

– Я очень-очень-очень-очень-очень-очень люблю тебя, Сара.

– Том?

– Что?

– Я хочу, чтобы ты немедленно отвалил и больше никогда мне не звонил, ясно?

– Но я люблю тебя. Тебя что, не волнует, что я люблю тебя? Ты сука! Ты – нет! Я это не имел в виду! Не вешай трубку! Пожалуйста… это… я люблю тебя.

– Ты спутал меня с Джорджиной Най?

– Между мной и Джордж все кончено. Кончено.

– Та-а-ак.

– Я хочу быть только с тобой.

– Значит, она бросила тебя?

– Она не бросала меня… сука… это все ее агент, я ему рожу размажу… она не… в смысле, речь идет о тебе и обо мне, она тут ни при чем.

– До свидания, Том.

– Нет! Нет – мне нужно тебе кое-что сказать…

– Счастливо.

– Нет – пожалуйста! Послушай. Я должен тебе сказать об этом, ладно?… Просто дай мне сказать одну вещь.

– Что? Ну что еще?

– Это… так. Сара?

– Что?

– Я люблю тебя.

– Я сейчас выключу телефон.

Связь оборвалась.

Я посмотрел на свой мобильный. «Сука! – завопил я, глядя на него. – Да пошла ты тогда! Если ты так хочешь, то ладно… пошла ты!»

Я снова набрал Сарин домашний номер, но связи не было. Я позвонил Саре на мобильный. Он тоже был выключен, так что я оставил ей сообщение с объяснениями в любви. Теперь мне нечего было делать, кроме как возвратиться к мини-бару.

Не знаю, когда я наконец отключился, но я не продирал глаз до 11.30 следующего утра. Я смутно помнил, что было прошлой ночью, но, используя физические улики вместо собственной памяти, попытался восстановить события.

1) Я продолжал пить, потому что мини-бар был опустошен.

2) В какой-то момент я разбил вазу и попытался спрятать осколки от персонала гостиницы, засунув их в вентиляционное отверстие.

3) Я не знаю, сколько сообщений я отправил, но последние пять из них, что сохранились на моем телефоне, были такого содержания: «я люблю тебя», «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ», «ты сраная сука», «я скучаю по тебе» (это было отправлено Джорджи) и – снова Саре – «я люююблюююю тебя».

4) Я очень сильно ошибался по поводу того, что унитаз мне не понадобится.

Я попытался позвонить Саре на трубку, чтобы извиниться за свое поведение прошлой ночью. Возможно, с последующими извинениями за остальные поступки тоже. «Номер недоступен» – получил я ответ. Я решил: либо Сара поменяла номер мобильника, либо внесла мой номер в «черный список». Я был раздавлен отчаянием. Причем не тем вселенским высоким отчаянием, а всего лишь скверным презренным мраком. Эмоционально это было то же самое, что безвылазно сидеть в мокрой одежде, словно я попал под жуткий ливень и насквозь пропитался влажностью и душераздирающей скорбью.

Я был омерзителен, я был настоящей тварью, и причина моей мерзости заключалась в том, что я был тварью. Можно как угодно переставлять слова местами, но никак не избежать вывода о том, что ты – определенно мерзкая тварь.

Я позвонил Эми и договорился о встрече сегодня вечером. Я подготовил тираду: «Неважно зачем… просто мне важно увидеться с тобой. Мне нужно тебе кое-что сказать», но возможности произнести фразу не представилось.

– Эми? Ты свободна сегодня вечером?

– Хм, да. В восемь тридцать в «Галюцци», хорошо? – Да… я…

– Отлично, тогда увидимся. Счастливо.

Готов поспорить, что, когда я звонил, у нее была встреча с другим клиентом. Все пытались подчеркнуть, как мало я для них значу, казалось мне.

Я принял душ и надел единственную чистую одежду, имеющую у меня. После этого я не делал ничего. Вообще ничего. Я полусидел, полулежал на кровати, даже не включая телевизор (все звуки резали ухо и причиняли боль, потому что я страдал похмельем, вообще-то, конечно, я никаким похмельем не страдал, просто любые звуки были бы вульгарным вторжением в мою скорбь: неуместным и раздражающим). Я курил, и курил, и курил, пока не настало время идти на встречу с Эми, а мое дыхание не стало напоминать велосипедный насос.

– Господи, Том, какой ты молодец!

Эми помолчала всего лишь пару секунд после моего – никак не связанного с темой нашей беседы – объявления о том, что я сплю с Джорджиной Най, и теперь глаза ее горели. Она наклонилась через столик, сжала мое плечо и поздравительно потрясла.

– Молодчина! – повторила она.

– Ты же говорила, что она Трахомонстр.

– Так говорят, да, но она Трахомонстр из категории «А». Если разделить количество тех, кто ей засадил, на количество тех, кто мечтал бы ей засадить, то получится невероятно крохотное число.

– Так ты думаешь, что секс с Джорджиной Най это… что? Достижение, которым можно гордиться?

– Совершенно верно. Это же Джорджина Най. В смысле… Господи, Том, молодец какой!

– Сара относится к этому несколько иначе.

– А, понятно… Так Сара знает?

Я зажег сигарету.

– Да… она вышвырнула меня из дома.

– Как она узнала об этом?

– От Фионы. Ну, вообще-то много было всего. Капля за каплей. Но, для краткости, можно просто сказать, что это все сука Фиона.

– Вполне объяснимо.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, тебе же она разонравилась, верно?

– Она мне никогда и не нравилась… – брякнул я, беспрестанно постукивая концом сигареты о край пепельницы, – …и к слову, если уж продолжать тему, то я ей все равно никогда не нравился.

Эми воскликнула, не соглашаясь:

– А какое это имеет значение?

– Какое Фионе до этого дело? И я уверен, что она не хотела меня подставить, просто слишком много выпила и…

– Ее подсознательное желание дало о себе знать.

– Но я же ей не нравился…

– Не это желание, урюк: ее желание мести. У Фионы мир крутится вокруг Фионы. Ты мог ей быть по фене, но она хотела, чтобы ты был от нее без ума. И ей определенно ни к чему, что ты перестал ею интересоваться, а потом запал на кого-то еще. К тому же на женщину с гораздо более привлекательной задницей, чем у нее.

– Я…

– Ха! – Эми радостно хлопнула в ладоши. – Задница Джорджины Най – официально признанная лучшая задница в Британии, по мнению читателей, по меньшей мере, двух общенациональных изданий! Великолепно, мать твою! Фиона, наверное, скоро коньки откинет, хотелось бы на нее посмотреть.

– Я думаю, агент Джорджи уже осложнил ее жизнь.

– Но не так, как… Подожди, ты хочешь сказать, что Пол уже в курсе?

– Мне кажется, да… Мне кажется, Пол сделал все, чтобы Джорджи больше со мной не виделась.

– А давно Пол в курсе?

– Ну, не знаю. Наверное, с субботнего утра.

– Понятно…

Эми подняла бокал с «Кьянти». Вино колыхалось, пенясь алым, и выплеснулось за край стакана.

Я наблюдал, как оно по-змеиному струится по стенке бокала, словно капля крови. Господи, «словно капля крови». Я действительно так подумал. Когда осознаешь, что вдруг начинаешь мысленно выдавать пассажи, обычно подходящие исключительно для тайных дневников четырнадцатилетних школьниц, то тут уж не ошибешься: положение из рук вон плохо. «Словно капля крови», господи, прости.

– Эми… я немного запутался, полный капут, – выдавил я.

– Да. Это вполне понятно, Том. Могу представить, что ты сейчас чувствуешь. Но все равно есть и плюсы: понимаешь, ты можешь заработать тысячи на новой книге.

– Какой новой книге?

– На книге «Как я трахнул Джорджину Най»… На какой же еще?

– Но я не собираюсь писать об этом книгу.

– О, ну я пошутила насчет названия… Хотя если подумать, можно использовать астериски «Как я *** Джорджину Най». А если будут придираться, мы просто скажем, что имеется в виду «любил». Но мы поставили астериски просто из скромности. Господи, да все само уже пишется!

– Да, оно и должно писаться само, потому что я это писать не буду.

– Том, Том, ты просто должен написать эту книгу. Ты не можешь упустить такой шанс. Ты же обеспечишь себя на всю оставшуюся жизнь.

– Ни за что.

– Том… – она понизила голос и приняла скорбный вид. – Это твой шанс представить свою правдивую версию событий: рассказать свое видение истории.

– Господи, Эми! Как ты можешь использовать этот прием? Это же дешевый прием, как ты можешь так со мной обращаться?

– Потому что он всегда срабатывает.

– Ну, на этот раз не выйдет. Я не стану писать эту книгу.

– А Сара? Думаешь, Сара не продаст эту историю?

– Нет, она не станет.

– Ты уверен в этом?

– Да.

– Потому что ты ее знаешь?

– Да.

– Скажи мне… после того как она узнала о тебе и Джорджи, она ведет себя как та женщина, которую ты знал последние сколько там лет?

Господи, до чего же хитра. Как мне повезло, что Эми мой агент.

– Не в этом дело.

– А в чем же, интересно?

– Сара не настолько в курсе дела, чтобы всем рассказывать. Она неизвестный руководитель отдела в магазине замороженных продуктов, чей парень, тоже неведомо кто, переспал с Джорджиной Най, а она прохлопала ушами. Из этого выйдет только журнальная зарисовка…

– Две странички, не эксклюзив: думаю, в одном из продвинутых женских журналов вроде «Магу Claire».

– Да, они, кстати, платят гроши! Нет! Замолчи! Сара могла заработать пару фунтов, но она не знает подробностей… вообще ничего не знает, на самом-то деле. Сара не сделает этого, она не будет на этом зарабатывать, тем более если предложат смешные деньги.

– А если предложат большие?

– Нет. Я имею в виду, что даже если она это и сделает, то я все равно не буду. Мы оба знаем, что люди всегда хотят подставить другого: якобы «представить правдивый отчет о событиях», или «не позволить кому-то оставить все так, как есть», или «дать миру знать, какой ты на самом деле». Но сейчас-то речь идет обо мне. Я не думаю, что это правильно. Если я это сделаю, то буду сам себе противен, речь идет о моем собственном достоинстве.

– Мать твою, что за бред святоши! На-ка выпей-ка, Том! Да тебе нужно было жить в Древней Греции. Послушай, что ты несешь: якобы ты расшатываешь этические принципы Великобритании! Это простая деловая сделка. Если ты пропустишь ее, это означает лишь то, что ты потеряешь сотни тысяч фунтов. Вот и все. Ты проиграешь. Джорджина Най и этот чертов Пол Дуган сбегут, посмеиваясь над тобой. Ты останешься при своих интересах, а жизнь будет продолжаться, и никто тебе памятник не воздвигнет.

– Мне все равно. Как я уже сказал, речь идет обо мне, а я не хочу этого делать.

– Тогда ты сошел с ума.

– Вполне вероятно. Но боюсь, что в этом случае ты не получишь десять процентов.

– Я и не думала о своих десяти процентах.

Я подмигнул ей.

– Хорошо, – сказала Эми, – я имею в виду, что думала не только о своих десяти процентах. Я думала о том, что будет лучше всего для тебя. Я знаю, что у людей часто возникает дисгармония между их высоким внутренним миром и низким зарабатыванием на жизнь, я-то уж это знаю, я просто хотела, чтобы ты хорошенько подумал об этом. Если ты твердо намерен продинамить удачу из-за чертового самурайского кодекса чести, мать твою, дело твое. На мой взгляд, ты не прав, но я соглашусь с тобой, потому что это твоя воля. – Эми ввинтила сигарету в пепельницу. – Я твой агент, но я и твой друг тоже.

– А что больше?

– Эй, не перегибай палку, ладно? Ты уже и так забрался в мою зеленую зону, так что остановись, понял?

Возникла передышка. Я переворачивал пачку сигарет на столе.

– Ну, – сказал я, – наверное, мне пора рассказать, зачем я хотел тебя видеть.

– Что? Ты хочешь сказать, что не для того, чтобы поведать мне о том, что ты переспал с Най? Господи, а что же тогда? Ты собираешься снять маску и признаться, что ты инопланетянин?

– Я хочу, чтобы ты помогла мне организовать встречу с Джорджи. Позвонить ее агенту и устроить это.

– Не думаю, что это возможно, Том. Знаменитость? Отвергнутый любовник? Пол этого не позволит. Он решит, что ты нападешь на нее.

– Я не собираюсь на нее нападать…

– Хорошо, эту позицию я и займу в переговорах.

– Послушай, вы с Полом тоже можете там присутствовать. Устроим встречу где-нибудь в общественном месте, ну, ясное дело, не в самом многолюдном, и мы вчетвером там встретимся. Я должен посмотреть ей прямо в глаза еще раз, вот и все…

Эми уставилась на меня, медленно кивая.

– …О боже ты мой, я не собираюсь нападать на нее.

– Я не говорила…

– Если уж на то пошло, – добавил я с грустью, – она сама легко сможет избить меня до полусмерти.

– Ума не приложу, как Пол пойдет на это. Мы с тобой последние, с кем бы он хотел оказаться за одним столом.

– Он согласится. В общественном месте. Тем более, он придет в ужас, когда узнает, что я собираюсь поведать миру эту историю. Если он подозревает, что в его силах уговорить меня на своем кокни-диалекте этого не делать, имея под рукой Джорджи, пользуясь моей привязанностью к ней, он просто не сможет отказать.

– Ммм… – сказала Эми. – В этом что-то есть.

– Все будет в порядке, правда. Мне необходимо с ней увидеться. Я не могу покончить с этой историей, не увидевшись с Джорджи в последний раз.

– Бедная ты тварюжка.

– Я знаю. Просто жуть.

Эми покачала головой.

– Нет. Это… А что с Сарой? Ты думаешь, вы помиритесь?

– Сначала был в этом уверен, но теперь… Шансы вернуться понемногу свелись к нулю. Зачем ей это?

– Сожалею.

– Неважно.

– Тебе должно быть хреново, да? – Эми потянулась ко мне через стол и, положив свою руку на мою, легонько ее сжала. Забавно: мы целовали друг друга в щеки годами, но наши руки соприкоснулись впервые. Я был безмерно благодарен за поддержку. Я перевернул свою и сжал ее руку в ответ: слишком сильно, как мне показалось. Будучи в отчаянии, я нуждался в ком-то, за кого можно было уцепиться. Эми улыбнулась.

– Ну ладно… – сказала она, вздохнув. – И это пройдет. Ты переживешь. В конце концов: ты все равно трахался с Джорджиной Най, этого у тебя никто не отнимет.

Дом сражался со мной. Диван говорил: «Здесь вы сидели вместе с Сарой», шкаф ворчал: «Вынь отсюда свою одежду, теперь я только для Сары», а гриль хмыкал: «Больше не будешь тут делать тосты с сыром, тварь».

Я пришел забрать еще кое-какие вещи, и это было непереносимо. Если вдаваться в подробности, я ощущал сжимающую боль в животе, было ужасно наяву ходить по комнате столь родной, нашей, которая теперь, казалось, намеренно отвергала меня. Каждая вещь казалась утратой. Никуда не деться от сознания факта, что я побежден. Да, мне причиталась кругленькая сумма за «Историю роста», но мне не по карману жить в гостинице все время, даже если это гостиница среднего класса. При всем при том, в номере не хватило бы места для всех моих вещей. Мне нужно будет найти комнату или квартиру. Сделать это было равносильно приговору, что я и Сара уже больше не будем вместе. Дело в том, что я хотел спустить все на тормозах, прошло всего меньше недели, может быть, Сара смягчится? Но она ультимативно заявила мне, что все вещи, не вынесенные отсюда после пятницы, будут сожжены и уничтожены. И я не мог ей не верить после всего, что она мне сказала тоном, не терпящим возражений. Я признал ее правоту, потому что теперь она вообще со мной не разговаривала. И уж ничего не оставалось, как верить из-за ее сообщения на автоответчике.

Сара отыскала заброшенный телефон с автоответчиком на чердаке. Когда мы разом приобрели мобильные телефоны, он нам больше не требовался, и мы отправили его туда вместе с другими электронными приборами, отжившими свой век. Оставили лишь домашний телефон для выхода в Интернет и чтобы общаться с другими, не платя за мобильную связь. Я подошел к автоответчику и нажал кнопку «сигнал»… просто чтобы послушать голос Сары. После жужжания и щелчка донеслось потрескивание: «Привет, это Сара. Я сейчас не могу подойти к телефону, но если вы хотите оставить сообщение, то можете сделать это после сигнала. Только если это Том, тогда прошу повесить трубку и пойти далеко и надолго». Сообщение, хоть и говорило прямо о ее чувствах, еще ничего не доказывало. Вполне разумным объяснением того, что она снова установила автоответчик, явилось то, что она желала знать, кто звонит, прежде чем подходить к телефону. Чтобы она могла не брать трубку, если это я. Но не это дало мне понять, что наступил конец. Больнее всего было то, что она сама отыскала этот автоответчик и сама установила его. Раньше бы Сара и подходить к нему не стала, она не могла запрограммировать таймер на видеомагнитофоне или разобраться в программах микроволновки. Сара и техника были несовместимы. Был бы я тут, она бы настояла на том, чтобы я установил эту чертову штуковину. Иных вариантов не существовало: либо я устанавливаю ее сам, либо Сара выходит на улицу и бьет по ней лопатой. Но теперь вот оно как… Найден, прикреплен и установлен безупречным образом. Автоответчик означал, что Сара приняла внутреннее решение, что меня тут больше нет, и реальным поступком объявила, что мир от этого не рухнет. Знаете, как некоторые мужчины считают, что если их жены пользуются вибратором, то они им не нужны? Так это мизер по сравнению с тем, каково мне было из-за этого автоответчика. Господи, и это вы называете стрессом: в кино электроприборы не показывают вам, что вас можно в два счета заменить, пока у них не появляется человеческая чувствительность и искусственный интеллект. Меня же поставил на место этот хренов автоответчик.

Я собрал два чемодана вещей и вызвал такси, чтобы отправиться обратно в гостиницу. В ожидании его я написал Саре записку о том, как сильно ее люблю и надеюсь, что мы сможем прийти к согласию, и оставил на столе. Закрыв глаза, я представил себе, причем предельно отчетливо, слыша шелест ее куртки, как, возвратившись домой с работы, она находит мою записку на столе и, не глядя, комкает и выкидывает ее в мусорное ведро.

Пол потянулся через стол и пожал мне руку с непередаваемым энтузиазмом. Сукин сын. Со стороны можно было подумать, словно он подготовил встречу и сиял от удовольствия, завидев меня. Эми сказала, что он наотрез отказывался, пока она не намекнула ему о том, что я могу написать книгу о произошедшем. «Он не стал бы со мной встречаться, если бы его яйцам ничего не угрожало, – сказала мне Эми, ехидно посмеиваясь. – Но как только я намекнула об утечке сведений о Най, так он просто загорелся мыслью о встрече». Вот мы и оказались тут спустя несколько дней. Пол преследовал одну цель: взять под контроль последствия произошедшего, которые были неизбежны. Его улыбочки и доброжелательные жесты были ленточками, украшающими кусок собачьего дерьма. Джорджи, напротив, даже не поднялась, когда Эми и я вошли, и не взглянула на меня, когда я сел за стол. Она просто уставилась в сторону, в пространство и с отсутствующим видом вертела в руках прядь волос, выбившуюся из-под шляпы.

Мы сознательно приехали в пригородный ресторанчик довольно рано. Предполагаю, что владельцы надеялись, что еще несколько посетителей могут подъехать на обед, но сейчас мы были тут одни.

– Рад тебя снова видеть, приятель, – сказал Пол. – Эми? – Он поднял бутылку вина и вопросительно на нее взглянул. Эми кивнула, и он наполнил ее бокал. – Том?

– Нет, спасибо, – ответил я.

Пол откинулся на стуле и хлопнул в ладоши.

– Ну, отличненько. Так…

Эми зажгла сигарету.

– Пол, – сказала она, – мы хотели встретиться, чтобы выяснить несколько вопросов. – Конечно, для этой встречи не было ни единого повода. Поэтому Эми была намерена нести околесицу некое время, чтобы все выглядело прилично. – Я уверена, ты догадался, о чем идет речь, – добавила она многозначительно.

– Без понятия, дорогая. Мы уже подписали все документы и решили все вопросы, разве не так?

– Совершенно верно, совершенно верно… но есть и другие вопросы. Личного порядка.

Я безотрывно смотрел на Джорджи, надеясь, что она, естественно, посмотрит на меня, услышав эти слова. Но она отвернулась куда-то в сторону.

– О, думаю, что не стоит об этом распространяться, если ты понимаешь, о чем я, – ответил Пол. – Личное – это личное, разве нет? И это уж совсем непорядочно, если ты начинаешь трепаться о своих личных делах направо и налево… все оказываются в дурацкой ситуации.

– Все это очень хорошо, Пол. Но я думаю, что внести ясность, исключительно между теми сторонами, которых это касается, хм… не помешало бы. Скажем, для дальнейшего налаживания отношений. Взгляд Пола застыл на Эми. Похоже, агент призадумался. Он почесывал себя под мышкой. Эми смотрела ему в глаза, не моргая.

– Я уверен, что моя клиентка никогда не причиняла никому страданий, – наконец вымолвил Пол.

– Ты можешь так говорить, но моему клиенту приходиться страдать, оказавшись в безвыходной ситуации и не получив объяснений, почему так произошло, – ответила Эми.

– Возможно, моя клиентка была немного, ммм…

– Холодна?

– Я собирался сказать «некоммуникабельна». Но поймите мою клиентку, это защитная реакция.

– А как, по-твоему, чувствует себя мой клиент? Находясь в точно таком же положении, испытывая такие же страхи, но потеряв всякие представления, что происходит.

Я подумал, что Эми притягивает наш случай за уши. Нельзя было сказать, что я был «в точно таком же положении», что и Джорджи, и потому, что это не есть истина, и потому, что я не мог претендовать на характеристику «точно такие же страхи». Но Эми определенно вошла в раж и говорила страстно, так что мне было все равно. Жаль, что ее выступления затянут встречу. Надеюсь, у меня останется время, чтобы заставить Джорджи посмотреть мне в глаза. Я хотел только одного – секунды искреннего контакта.

Пол уставился в пол.

– Моя клиентка просит прощения, если твой клиент расценил это неверным образом.

– А как еще мог мой клиент расценить это, мать твою? – Эми повторно наполнила свой бокал вином. – А? Мой клиент не привык так себя вести, он не из таких, ты же знаешь это. Человек рискнул, открылся, потому что он думал, что это того стоит и события могут получить какое-то развитие… а потом вдруг узнает, что все на этом и заканчивается и он остается полным идиотом.

Должен признаться, что если бы я разговаривал с Полом, то не был бы так решителен и использовал бы явно другие формулировки для описания своих чувств.

– Твой клиент никогда не выглядел идиотом, – тихо сопротивлялся Пол.

– Ну., зато чувствовал себя идиотом, это уж точно!

– Эми… – сказал я, но она не прекратила.

– Самым большим идиотом в Эдинбурге, мать твою!

– Ябы не… – начал я, но, как выяснилось, Эми меня не слушала.

– Все смеялись над его глупостью и наивностью: «Ха-ха, вот так придурок».

– Никто не смеялся, никто даже ничего не знал, – возразил Пол. – А твой клиент подумал о том, что, возможно, моя клиентка отдалилась, испугавшись, что именно она была так наивна, что открылась?

Джорджи перестала демонстративно смотреть в сторону. Вместо это она уставилась на Пола. Джорджи даже положила руку ему на плечо, но Пол никоим образом не отреагировал и продолжал разговаривать с Эми.

– Моя клиентка должна быть осторожна, у моей клиентки есть ее клиенты, о которых она должна думать, – сказал он.

Разговор постепенно превращался в полнейший абсурд.

– А у моего клиента их нет? – ответила Эми, изобразив горькое удивление.

– О, ну же, дорогая, вряд ли это тот же уровень, верно?

– Верно, то есть мой клиент – дерьмо? Ты это хочешь сказать? У меня ничего не стоящий неважный клиент? А я сама слишком маленькая для больших игр?

– Не впадай в истерику: я этого вовсе не говорил. Но посмотри на ситуацию трезво. Если ты успокоишься и посмотришь…

– Да мне надоело быть спокойной! Надоела спокойная бизнес-Эми. От нее не будет никаких проблем, она же смотрит на все так реалистично и она такая, мать твою, спокойная! – Эми прикусила губу и начала неуклюже выковыривать сигарету из пачки.

– Эми, я никогда…

– В том-то и дело, что ты никогда ничего. В этом-то и вся проблема.

– Ой-ой-ой! – сказал я, постукивая рукой по столу. – Подождите-ка минутку… – Не глядя на Пола, потому что я смотрел только на Эми, я ткнул в него пальцем. – Вы что с ним, то самое?

Эми не ответила, только яростно теребила зажигалку, что не принесло никаких плодов, она чиркнула, выдавив несколько искр, но пламени не было.

– Не могу в это поверить! – сказал я. – Вы с ним были вместе! Господи боже. Вы этим занимались, и ты мне ничего не сказала.

– И что? – сказала Эми довольно раздраженно. – Она ткнула пальцем в сторону Джордж. – Ты мне тоже не говорил, что вставил ей.

– Это совсем другое дело.

– Почему это?

– Потому что ты, черт возьми, мой агент, ты должна мне сообщать, с кем ты спишь.

– Глупости, ничего я не должна.

– Должна, если ты спишь с врагом.

– Пол? – спросила Джордж, в одном ее слове были все возможные вопросы.

– Да… – ответил ей Пол мрачно, – у нас был флирт.

– Почему ты мне не сказал? – спросила она, пораженная.

– Господи! – Он жестко кивнул в мою сторону. – Ты же мне не сказала, что он тебе вставил!

– Я бы попросила вас прекратить повторять, что мне вставили, пожалуйста? – настойчиво сказала Джордж.

– Как ты могла? – пытал я Эми. – Он же тварь. – Боковым зрением я видел, как Пол дернулся, как только слова слетели с моих губ. Я повернулся к нему. – Так Эми мне сама говорила, она называла тебя «тварью»: она всегда так говорила.

– Я не говорила, что он «тварь»… – промямлила Эми.

– Говорила, мать твою!

– Ну, даже если и говорила… знаешь… не всегда слова совпадают с чувствами.

Джордж дергала Пола за рукав.

– Когда все это случилось, Пол? Ответь мне! И сколько времени… В смысле, когда все это закончилось?

– Закончилось? – сказал Пол, прихрюкнув. – Спроси ее.

– Эми? – спросила Джордж.

Эми посмотрела в сторону и пожала плечами с наигранной беспечностью.

– Спроси у него.

Я устало присвистнул, глянув по очереди на Эми и Пола.

– Послушайте, вы тут вдвоем сами разберитесь, ладно? – Я посмотрел на Джорджи, поймал ее взгляд и указал движением головы на дверь. – Мы оставим вас на пару минут. Решите свои проблемы…

– Нет у меня никаких проблем, – встряла Эми с приклеенной улыбкой на лице.

– Ну… – сказал Пол.

– Вы оба… – заявил я строго, – …разберитесь со своими чувствами. Вы должны быть агентами, так, боже мой, и ведите себя как агенты. – Я встал и еще раз взглянул на Джорджи. Она замялась, но вскоре тоже встала и вышла следом за мной из ресторана.

На улице я расхаживал из стороны в сторону, поглядывая через стекло на Эми и Пола. Пол что-то говорил, касаясь руки Эми. Она не отвечала, но и не убирала ее.

Джордж демонстративно стояла поодаль от меня и смотрела на горизонт со скрещенными на груди руками. Она чуть покачивалась на носках взад и вперед с одной ноги на другую, словно пыталась согреться. Я знал, что моя придумка (или, честно говоря, моя надежда-мечта) не сбылась: Пол не запрещал ей со мной видеться. Ее тело недвусмысленно говорило и не собиралось скрывать, что она хотела бы находиться там, где нет меня.

Я зажег сигарету.

– Хочешь? – сказал, предлагая ей пачку.

Джорджи отрицательно покачала головой.

Я дотронулся до булыжника носком ботинка, подвигал его туда-сюда и пнул в лужу у края дороги. Он споткнулся о неровный поребрик и, промазав, упал где-то слева.

– Черт, – раздраженно прошипел я тихо сам себе.

Городскому совету не помешало бы позаботиться о городских поребриках.

Я еще раз затянулся сигаретой и посмотрел на Джорджи.

– Я бы не предал историю гласности, ты же знаешь, – начал я.

Джордж быстро взглянула на меня.

– Я знаю, – подтвердила она и снова отвела глаза. – Пол напуган до смерти… но я никогда не думала, что ты это сделаешь. Это был бы тогда не ты.

– Ты меня любишь?

– Нет.

Джорджи могла бы хотя бы сделать вид. Разве не так? Знаете, хотя бы на секунду, что бы она потеряла?

– Ты совсем меня не любила? – Ну, мне кажется, просто необходимо было узнать. Пусть я услышу в ответ: «Да… недолгое время» или «Нет, вообще-то», и тогда можно будет погрузиться в отчаяние, муки и жалость к самому себе. В любом случае, будет что взять с собой.

Джорджи тяжело вздохнула. Она втянула внутрь воздух, держала его некоторое время запертым в легких и рывком выпустила. Она быстро взглянула на меня.

– Я думаю, что любила свое представление о тебе.

– Понятно… понятно… – кивнул я. – Так и… что это, мать твою, значит?

– Я любила то, что у тебя есть; то, кем ты был. Устроенный, в безопасности и комфорте, без амбиций… Сара, стабильные отношения и тихая спокойная работа. Мне нравилось, что твоей девушке никогда не нужно было волноваться о том, какова она для тебя и правдивы ли ваши отношения. Правда ли ты ее любишь или просто…

– Свое представление о ней?

– Туше.

Я выкинул сигарету на землю и злобно растоптал ее, разрывая на части, размазывая ее содержимое по асфальту. Тогда мне казалось, что так и нужно было сделать, просто необходимо. Проблема в том, что я не докурил ее. Вообще-то сделал всего лишь несколько затяжек. Господи, скурил ее всего наполовину. Какая потеря! И жажда курить осталась. Я зажег еще одну. Вот дерьмо.

– Я не сознавала этого, понимаешь? – продолжала объяснять Джорджи. – Я не понимала, что меня к тебе влечет, до последнего времени.

– Когда я все это потерял?

– Думаю, да.

– Ну… понимаю… тебя привлекала моя жизнь, а не то, кем я был… – я кивнул в знак того, что понимаю, – так ты слегка больная на голову, да?

– Мой психолог говорит, что у меня проблемы с самооценкой и чувством безопасности.

– А, ну тогда другое дело.

Джорджи немного разозлилась и впервые посмотрела на меня нормально.

– А ты можешь честно признаться, что я тебя привлекала не потому, что я – знаменитая Джорджина Най, хотя бы отчасти? Несмотря на все твои разглагольствования о знаменитостях, разве тебя не волновала мысль о том, что ты занимаешься сексом с кем-то, кого показывают по телевизору?

Я хотел сказать: «Нет, это никогда не имело никакого значения», как я говорил Саре. Но я не стал. Меня поразило то, что я теперь не был в этом уверен. Могу ли я наверняка сказать, что это вообще никогда ничего не значило? Что эта мысль ни разу не проносилась у меня в голове, вызывая легкое возбуждение? А если это было так, если меня привлекало в Джорджи не то, кто она, а то, какой жизнью она живет, тогда, выходит, я был таким же психом, как и она? Довольно новые фундаментальные сведения о моей персоне.

Лучше всего не думать об этом.

Я пожал плечами.

– Ну, – сказала Джордж с ощущением триумфа, – вот видишь.

Ха! Вот я ее и поймал, потому что на самом-то деле я ничего не подтверждал.

Джордж покосилась в окно на Пола и Эми. Она сидели, прижавшись друг к другу, и разговаривали.

– Мне кажется, им нужно больше, чем пара минут, – сказала она. – Я собираюсь поймать такси. Скажи Полу, что я сама доберусь обратно, ладно?

– Конечно.

– Знаешь, – добавила Джорджи, поворачиваясь, и взгляд ее был извиняющимся. – Я никогда не хотела…

– О, не надо, – улыбнулся я, – пусть, по крайней мере, хоть одно клише останется невысказанным.

Джордж улыбнулась мне в ответ.

– Ну… выше голову, Том. Я надеюсь, что у тебя все получится.

– Да! А я надеюсь, что ты… ну… что ты будешь и дальше так же знаменита и невероятно богата. Думаю, что эта заваруха на деле показала, что для тебя и вправду важно, и тебя отныне больше не привлекут химера бездумной анонимности и обладатели крохотных денежных сумм.

Джорджи улыбнулась и в шутку ущипнула меня за грудь. Я улыбнулся ей в ответ, даже несмотря на то, что она вообще-то задела ручку, что лежала у меня в кармане, ткнув ею прямо в сосок, и мне было очень больно. Потом она потянулась вперед, поцеловала меня в щеку, развернулась и пошла по улице. Я наблюдал, как Джорджи удаляется, думая, обернется она или нет? Подарит ли один краткий взгляд, может быть, «последний взгляд»? Но она этого не сделала. Она просто продолжала идти, пока не завернула за угол, передо мной лежала пустая дорога.

«Нужно было сообразить, чем все закончится, еще в тот первый раз, когда Джорджи упомянула своего психолога», – сказал я сам себе.

Думаю, из этого можно было бы сделать довольно эффектный финал. Я легко мог себе вообразить: горько-сладкий, конечно, но определенно симпатичный конец главы. Том, немного грустный, но зато более мудрый, был готов к новой жизни.

В реальности я чувствовал себя куском дерьма.

Или я так думал. Когда говорят: «Я самый счастливый человек на свете!», вполне возможно, что так оно и есть. Но тот, кто заявляет: «Я самый несчастный человек на свете!», скорее всего, очень сильно ошибается. Я думал, что чувствовал себя куском дерьма в тот день, но на самом деле я едва ли вошел в первую фазу дерьма.

Последовавшие дни и недели были заполнены – причем до краев – отсутствием Сары. Я сидел в своем гостиничном номере и хотел заплакать. Я, конечно, и плакал тоже, но самым худшим было постоянное желание плакать. Я чувствовал, что переполнен предсмертным отчаянием, необходимо было выплеснуть его каким-либо образом: плакать, кричать, биться о стену, все, что угодно, только бы избавиться от давящей глыбы внутри. Я сидел со сжатыми зубами и сжатыми кулаками. Я умолял воздух в надежде, что появится божество и мы заключим сделку. Я молил, чтобы физический ужас этого столбняка и жуткого отчаяния любой ценой вырезали у меня изнутри.

Мне хотелось забыться. Мое сознание превратилось в открытую рану, оно пытало и мучило меня, пока сон не приносил немного покоя. Но и сон не был ко мне особо добр. Я лежал пластом весь день и спал урывками ночью. При этом я беспробудно пил и большую часть времени проводил, плавая в сюрреалистическом океане между сном и явью, иногда чуть ниже поверхности, иногда чуть выше, но все время не зная наверняка, в каком из измерений я нахожусь.

Честно говоря, мне казалось, что я сошел с ума. Я определенно делал вещи, говорящие о сумасшествии. Я не мылся, не брился, не менял одежду, не спал сутками или не трезвел в течение трех дней и потом брел к магазину Сары, когда она уходила с работы… в надежде, что, увидев меня в таком состоянии, она, возможно, смилостивится и возьмет меня домой. Серьезно, именно так я и думал: «Том! Ты воняешь! О, как я по тебе скучала!» Я трезвонил ей постоянно, просто чтобы услышать ее голос на автоответчике. Когда подходило время оставить сообщение, я не клал трубку, а просто молчал. Я как последний лунатик думал, что, может быть, ну может быть, однажды она будет сидеть там и слушать тишину, зная, что это я, и, почувствовав мою боль, возьмет трубку и предложит мне попробовать еще раз начать все сначала. Вот как я думал. Я был не молчаливым телефонным маньяком, я просто был отчаявшимся мужчиной, тянущим руку и уверяющим ее, что я все еще люблю ее и жду. Я ходил в те места, где, по моим догадкам, мог встретить ее. Я не имею в виду к нашему… к ее дому в прямом смысле. Я имею в виду, что представлял, где Сара может находиться в это время, например, в пабе, который ей нравился, или в магазине, или еще где-нибудь, и шел к тому месту. Фантазии идиота состояли в том, что мы с ней столкнемся случайно и я буду так же удивлен, как и она: «Ну, рад, тебя снова видеть», и потом… ну, не знаю, но все должно было завершиться тем, что она пригласит меня домой и все будет так, как раньше. Вот как я фантазировал, в полном безумии веруя, что встреча может так или иначе привести к примирению. В воскресенье я по полдня бесконечно нарезал круги вокруг барбекю на «Инглз-Грин-роуд». И спустя четыре часа, что неудивительно, по меньшей мере один охранник начинал ходить за мной по пятам. Что хуже всего, я начал люто ненавидеть парочки. Я видел, как они идут по улице, обнявшись, и меня переполняла ненависть к ним оттого, что они вместе и счастливы, оттого, как небрежно и беззаботно невнимательны они к той головокружительной удаче, соединившей их.

Я был бесполезным существом. Совершенно лишним на этой планете во всех смыслах. Возможно, у всех в голове есть стереотип: писатель, изнывающий от тоски с бутылкой бурбона под рукой; он непрерывно стучит по клавиатуре, чтобы поспеть за потоком изливающихся из него слов. На самом деле депрессия не огонь для творчества, скорее, она напоминает душащее одеяло. Я даже усилием воли не мог заставить себя включить свой ноутбук, не говоря уже о том, чтобы написать пару корявых предложений. Моей энергии и желания хватало только на то, чтобы сидеть и чувствовать себя слабым, разбитым и потерянным. И если я не приносил никакой пользы самому себе, то мешал жить и другим. Я приходил в офис к Хью и рыдал ему в жилетку. Хаотичные жалостливые монологи с повторами и жалкими неловкими паузами. Хью пытался помочь. Он норовил заставить меня двигаться вперед, переключиться на другие вещи и вообще взять себя в руки. Хью, желающий меня развеселить: это сама по себе была ситуация с разгромным счетом. Каким жалким куском дерьма вы должны быть, чтобы сам Хью вас успокаивал? Словно вас уговаривал не бросаться в бездну самоубийца.

По иронии судьбы, сравнимой только с ударом гаечным ключом по губам, я своевременно узнал милую новость, что Эми и Пол поженились. Эми пыталась скрыть это от моих глаз изо всех сил, но я знал, что это так. Она была просто неприлично счастлива. Как мог кто-либо, кто-либо во всем мире, наслаждаться совершенно бездумным и даже вульгарным счастьем, когда со мной происходило такое? От этого мне становилось горько, и я злился на самовлюбленность человечества, но поступок Эми, тем более что счастлива она была с агентом Джордж, можно было считать практически предательством. От ненависти к ней меня спасало лишь то, что я знал, что это не ее вина. Не Эми сражалась против меня, против меня была вся вселенная. Судьба превратилась в садистку-хулиганку, и я был ее главной мишенью: я стал жертвой вселенской злонамеренной агрессии.

Наконец я осознал, что Сара была единственной подходящей мне женщиной на планете и всегда останется единственной, это озарение снизошло в агонии на первой стадии моего отчаяния. Вооруженный новым знанием, изменившим мою картину мира, я писал ей длинные письма, где объяснял свое открытие. Первое письмо заканчивалось словами: «…невыносимо, что я понял это только сейчас. Я знаю, что слишком поздно и ты не примешь меня обратно, но мне было необходимо сказать тебе об этом. Не волнуйся, я не жду от тебя ответа».

Когда по прошествии пяти дней в ящике не было толстого конверта с намеком на то, что, учитывая новые обстоятельства, она возьмет меня к себе, я написал новое письмо. Оно начиналось с извинений за повторное вторжение, но в предыдущем письме я забыл упомянуть некоторые важные детали и подумал, что их нужно описать для законченности картины. Я также научным образом пытался расположить ее к себе, скромно намекая на то, что она холодна, безразлична и безжалостна к испытываемой мной боли. Я не получил ответа и на это письмо тоже. Поэтому я, естественно, написал еще несколько писем. Однако, написанные мной после двух первых, новые письма были выдержаны в более твердом ритме и более выверенном формате. Начинаясь с самоунижения и извинений по поводу того, что было сказано в прошлом письме, заканчивались тем, что повторяли то же самое, что было сказано в прошлом письме.

Когда же я понял, что мне нужно наконец предпринять, чтобы Сара простила меня? Я уже порядком думал над этим, что ей пора поверить в произошедшие во мне перемены. Когда же мне стало очевидно, какой знак может убедить ее в этом? Думаю, что понимание это нарастало постепенно в течение многих дней и ночей. Со временем я осознал, что должен сделать это не только для Сары. Я понял, что это было важно и для меня тоже. Я был дерьмовником. Бездумным напыщенным куском дерьма, и мне необходимо было измениться. Не только потому, что у меня появился шанс снова быть с Сарой, но и потому, что мне просто жизненно важно было измениться. Нужно было порвать со Старым Томом, должен был родиться Новый Том и взять дело в свои руки. После того как я принял это решение, все остальное показалось мелочью. Теперь у меня появились связанные воедино цель и надежда: я почувствовал себя значительно лучше, чем в последние недели.

Хотя, честно сказать, я по-прежнему чувствовал себя куском дерьма, но уже другим кусочком.

* * *

Я выбрал день по собственному разумению. Когда я понял, что созрел или, по крайней мере, знаю, что нужно делать, то решил, что планируемое событие произойдет в субботу через две недели. Учитывая, что дата была выбрана с бухты-барахты и ничего нельзя было перенести, например, из-за дождя, мне по-настоящему повезло: день был просто великолепен. Сухой, безоблачный, солнечный день. Такой день кажется при всем этом еще и чистым: даже на большом расстоянии все видно словно через прозрачное стекло. В такой день выходишь на улицу и внезапно – даже если у тебя нет такой привычки – делаешь глубокий очищающий вдох и стоишь, улыбаясь, руки в боки.

Наученный горьким опытом, я подстригся заранее, решив не дожидаться рокового дня. Все остальное я тоже подготовил заблаговременно. Единственное, что могло подвести, – это лимузин с шофером, он должен был подрулить во второй половине дня, но мне ничего не оставалось, кроме как положиться на то, что машина окажется в нужное время в нужном месте, что шофер не заболеет или что-нибудь в этом роде. И сделать иначе было никак нельзя. Мне не по карману было покупать лимузин и оплачивать зарплату шофера для того, чтобы использовать их один-единственный раз. Нанять их на несколько часов и то оказалось до содрогания дорого. В любом случае, лимузин, даже если бы он и сломался, определенно лучше кареты и лошадей. Первым делом я подумал о лошадях и карете, конечно, но быстро пришел к выводу, что это было довольно глупо. Начнем с того, что в лимузине хотя бы был DVD-плеер.

Остался неразрешенным еще один существенный вопрос, но и это было вне моего контроля. Я забронировал путешествие и уже купил билеты (в Венецию – куда же еще? Я слышал, что там воняет, но все равно, знаете, Венеция – это Венеция, не правда, ли?). Однако я не позвонил Саре на работу, чтобы ей втайне организовали отпуск. Я хочу сказать, что мог бы это сделать, но я не верил, что они сохранят это в тайне. Главное в том, что я делал, – суперсекретность. Да, стоило это целое состояние, хотя я ни в коей мере не сожалею об этом, но все же я бы хотел, чтобы вы помнили: стоило это целое состояние. Тут и роскошь, и баловство, и веселье, но главное – неожиданность. Я никоим образом не был готов рисковать элементом неожиданности из-за того, что кто-нибудь по какой-то причине вдруг решил бы в шутливой манере обо всем рассказать Саре и, похихикивая, вскользь упомянуть о том, что завтра ей стоит принести на работу защипку для носа, если вдруг она отправится туда, где воняет. Мы уладим вопрос с ее отпуском. Сары не будет пару недель, и им просто придется с этим смириться. Им бы пришлось это сделать, если бы она вдруг слегла с дизентерией, верно? Разница, в общем-то, небольшая.

Я купил костюм. Даже и не думайте догадаться, во сколько он мне обошелся: поверьте, что правда страшнее, чем вы можете себе представить. У меня не было выбора, потому что, взяв костюм напрокат, я бы не смог его вернуть. Я надеялся исключительно на то, что в предстоящие годы буду свидетелем на несчетном количестве свадеб, а учитывая цену костюма, я рассчитывал подружиться с большим количеством людей лишь для того, чтобы подстрекать их к этому важному шагу в их жизни, если потребуется. Изначально я подумывал, что нужен еще и букет цветов. Однако, поразмыслив над этим более основательно, пришел к выводу, что Сара не очень-то любит цветы. Я ни разу в жизни не видел, чтобы она сама приносила домой букеты, а в одной-единственной вазе, что была в доме, хранились шариковые ручки. Мне показалось бесполезным дарить ей цветы. Дарить цветы нужно тем, кто их любит, а Саре нужно подарить то, что нравится именно ей. Я подумал и наконец вспомнил, что однажды она упоминала, что любит сливочную помадку. Так что вместо цветов я купил ей пакет с помадкой.

Не поддается описанию, как я нервничал во время сборов. Я весь вымазался дезодорантом, но мои подмышки все равно напоминали крохотные тропические болотца. Я тянул с надеванием рубашки до последнего, но когда наконец надел ее за десять минут до выхода, то носился по гостиничному номеру, выставив руки в стороны, но согнув их в локтях. Так танцоры обычно изображают кукол. Я расстегнул воротник и подул на подмышки. Я был настроен сделать все самым правильным образом.

Я вышел в вестибюль гостиницы заблаговременно и ждал там. Я решил, что не буду курить, чтобы не пахнуть сигаретным дымом и быть образцом совершенства для Сары, но я непередаваемо нервничал, чтобы не закурить. «В любом случае, – сказал я себе, – скоро я начну новую жизнь с Сарой и брошу курить, так что я вполне могу себе позволить выкурить последнюю парочку сигарет под занавес». К тому же, как я обнаружил, я непреднамеренно положил в карман пиджака на две трети полную пачку сигарет и зажигалку, что было удачным совпадением, исходя из которого я, честно говоря, и принял окончательное решение.

С небольшим опозданием – на целых сорок секунд по моим часам – за мной прибыл лимузин. Водитель знал, куда ехать, но уточнил у меня еще раз, чтобы не было недоразумений. «Лучше знать наверняка, – сказал он, – вдруг где-то вас ждет куча людей у церкви, а я припарковался у супермаркета, торгующего замороженными продуктами, тогда определенно возникнут неприятности. Думаю, вы понимаете меня». Я заверил его, что у него верные указания, и объяснил, что от него требуется, пока мы ехали.

Мы покатили через центр города, и я тревожился, что мы застрянем в пробке. У меня не было цели быть у Сариной работы в определенное время, так что если мы прибудем туда на полчаса позже, это ровным счетом ничего не изменит, но для душевного комфорта мне было важно, чтобы все происходило по составленному мною плану, и из-за перспективы опоздания я выплеснул еще несколько литров пота в подмышки. Однако, как только мы выехали на Принц-стрит, мое отчаяние сменилось радостью и легкостью.

– Остановитесь! – воскликнул я, обращаясь к водителю.

– Я не могу здесь остановиться, сэр, – ответил он.

– На одну секунду, пожалуйста!

– Мы не можем просто так остановиться на Принц-стрит, особенно на машине такого размера. Мы заблокируем все движение, и меня оштрафуют в тридцать секунд.

– Мне нужно выскочить ненадолго. Я вернусь меньше чем через тридцать секунд.

Он тяжело вздохнул и ответил:

– Надеюсь, что так и будет, сэр, – и остановился.

Практически сразу послышался гул сирен.

Однако я не обратил на это внимания, потому что я только сейчас понял, что кое-что забыл. Я не предусмотрел одну деталь, для полного совершенства не хватало одного – музыки. Я понял это, когда мы проезжали мимо торгового центра «Уэйверли» и из окна лимузина я увидел четырех музыкантов-эквадорцев со свирелями, в пончо и шляпах. Я увидел, как они готовятся играть, и сразу же понял, что должен взять их с собой.

Чтобы убедить музыкантов немедленно собрать все инструменты и залезть в машину, мне потребовались кое-какие серьезные навыки ведения переговоров и обещания невероятного количества денег. Довольно дорогое развлечение, должен вам сказать: ехать в лимузине по Принц-стрит в субботу днем под аккомпанемент эквадорских свирелей. Но все равно я бы никогда себе не простил, если бы упустил эту последнюю деталь для полного совершенства устроенного мной представления. Сделка заключена, я впопыхах усадил всех четверых в машину, и мы снова покатили. Эквадорцы сели напротив меня, и по дороге я объяснял им, что делаю и как им нужно встать чуть позади меня, обеспечив сцену романтическим и магическим музыкальным сопровождением. Музыканты внимательно слушали меня, а потом зашептались друг с другом по-испански.

Один из них, которого я посчитал главным из-за его огромной шляпы, спросил:

– Какую музыку нам лучше играть?

– Ну, на ваше усмотрение… – пожал я плечами и указал на их инструменты.

– Мы можем сыграть «Такая, какая ты есть», – ответил главный. Он оглядел своих компаньонов в ожидании подтверждения. Они все закивали без тени сомнения.

– Билли Джоэл, – пояснил один из них.

– Очень романтично, – добавил главный.

Я неуверенно покрутил головой:

– Я… хм… Не думаю. Это может выглядеть чуть… пошловато.

– Это прекрасное произведение. Очень романтичное, – сказал главный, слегка обидевшись.

– Билли Джоэла все недооценивают, – встрял эквадорец с гитарой в руках.

– Да… – ответил я, – конечно же… хм…

– Его альбом «Пятьдесят вторая улица» – один из моих самых любимых.

– Да-да, но мне кажется, лучше сыграйте что-нибудь свое, эквадорское.

Главный пожал плечами.

– Как скажете… вы же платите. – Он откинулся на сиденье и всю дорогу демонстративно смотрел в окно, чтобы не видеть меня.

Я дал водителю указания, и он припарковался недалеко от магазина Сары. Я не хотел, чтобы она видела машину до самого финала. Я вынесу ее на руках… нет, подождите-ка – это как-то глупо… мы выйдем вместе, и я махну рукой: лимузин подъедет и отвезет нас в аэропорт. Я велел водителю дождаться моего взмаха рукой до того, как подъезжать. Он спросил, будет ли это какой-то особый взмах. Я пояснил, что самый обыкновенный.

– Фу, – сказал эквадорец с гитарой в руках, когда поднялся, чтобы вылезти из машины. – А я-то думал, отчего это сиденье такое неудобное… – Он вручил мне плоский пакет с помадкой. Я заглянул внутрь. Помадка была расплющена, но в остальном с ней все было в порядке. По крайней мере, если не знать, отчего она была такой теплой.

Осталось сделать только одно: войти в дешевый магазин замороженных продуктов и найти там женщину своей мечты. Эквадорцы и я прогулочным шагом направились ко входу. Перед стеклянными дверьми я остановился на секунду и сделал глубокий вдох… Эквадорцы ждали, когда настанет их час. Я кивнул им, они заиграли, и мы вошли внутрь.

Я прошелся вдоль всех касс и посмотрел на ряды, но Сары не увидел. На секунду меня охватила паранойя, и я подумал, что, возможно, ошибся и Сара не работает в эту субботу! Однако я все продумал, несколько раз сверял даты и был уверен, что она должна быть здесь. Все в магазине – и продавцы, и покупатели – застыли и наблюдали за мной: пакеты безжизненно повисли в недвижимых руках, продукты бесшумно двигались по конвейерной ленте у кассы и сбивались в кучу в специальном отсеке. Я подбежал к Сюзан, которая сидела за последней кассой и смотрела на меня взглядом, в котором можно было прочесть полнейший ужас.

– Привет, Сюзан… а Сара в офисе?

– Я не… – начала она, но тут из-за ее плеча вдруг вырос старший менеджер Терри.

– Нет, – встрял он, – я только что оттуда. А что все это значит, Том?

– Я ищу Сару.

Терри слегка повернул голову в направлении кассовых аппаратов, но при этом не сводил с меня глаз.

– Кто-нибудь знает, где Сара? – крикнул он.

– Мне кажется, она в туалете! – крикнула в ответ женщина за соседней кассой, имени ее я не помнил.

– Не могла бы ты пойти и позвать ее для меня, Пэм?

Ах да, Пэм. Ей удалили матку, мне об этом постоянно рассказывали, хотя я и сопротивлялся.

– Так… – сказал Терри. Он улыбнулся. Щелкнул зубами. Вдохнул воздух и медленно выдохнул. Он медленно постукивал по крышке кассы, в такт эквадорской музыке.

– Кажется, дела у вас идут неплохо, – заметил я, кивнув на недвижимых покупателей.

– Ну, знаешь… жаловаться не приходится… Видишь ли… наш магазин… А вот и Сара!

Она появилась сбоку от него, Пэм бежала позади.

– Ну… – сказал Терри и начал отступать: он пятился назад, слегка приседая, словно выходящий из комнаты лакей.

Сара выглядела просто потрясающе. Волосы убраны назад, в розовом рабочем комбинезоне из нейлона, с глубоко засунутыми в карманы руками. От ее совершенства и красоты у меня подкосились ноги. Один ее ротик казался настолько мил, что можно было провести всю жизнь, уставившись на него в благоговении. Ее носик был настолько прекрасен, что сердце мое чуть не разорвалось, каждая ноздря по отдельности вызывала больше эмоций, чем классические симфонии. Ее глаза… О боже мой, ее глаза… те, что привлекли меня в первый раз много лет назад. Они были запредельны. Они были так восхитительны, что их совершенство и очарование разрывало меня на части, они были прекрасны до такой степени, что было больно в них смотреть. Но представить, чтобы они на меня смотрели, – все равно, что быть освященным. Взгляд Сары был весомым и осознанным, он, словно чистая вода, смывал с меня все наносное.

Я сделал шаг по направлению к ней. Сара ничего не сказала, не сдвинулась с места, а просто продолжала смотреть на меня с выражением, как мне показалось, исключительного любопытства.

– Сара, – начал я, – я знаю, что совершил ужасный проступок. Я знаю, что причинил тебе боль. Но поверь мне, я за это уже заплатил, причем больше, чем ты можешь себе представить. Теперь я вижу, что виноват не только в том, что я сделал, но и в том, чего не сделал. Я всегда искал легкие пути, делал то, что не требует усилий и не создает проблем. Я думал о себе, тогда как должен был думать о тебе, потому что без тебя. – я понял это только сейчас, – я ничто. То, что произошло между нами, заставило меня понять, что все эти годы я был недостоин тебя. Но, Сара, я изменился! Я изменился, и все, что мне нужно, единственное, чего я хочу, – это еще один шанс. – Я полез в карман. – Я купил нам тур, самолет улетает через пару часов, и… – Тут я открыл коробочку с кольцом и протянул его ей. – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж… Сара, я хочу, чтобы ты дала мне возможность заслужить тебя.

Я замолчал на секунду и потом поднял другую руку.

– Да, и еще я купил тебе сливочной помадки. Сара уставилась на кольцо: эмоции медленно начали проявляться на ее бесстрастном лице.

– Я не знаю, – начала она, – что ты тут делаешь и о чем вообще думаешь, мать твою?

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, – ответил я немного смущенно. Мне казалось, я довольно четко все объяснил, или нет?

– А отчего ты вообще решил, мать твою, что я хочу выйти за тебя замуж? Что все это значит? Магическая приманка, перед которой не устоит ни одна женщина? «Настоящее»? Не могу поверить, что ты настолько высокомерен… думаешь, что, предложив кольцо и дворец бракосочетания, ты сведешь с ума маленькую девочку?! Меня когда-нибудь интересовал брак? Никогда, если можешь припомнить.

– Ну… нет, но это жест, верно? Заявление…

– …что ты готов «принести жертву»? Ты это хочешь сказать? Господи, он готов жениться: он готов вынуть пулю из моего сердца. Как оскорбительно, самонадеянная тварь!

– Речь идет о преданности…

– Я и так была тебе преданна… и думала, что ты мне тоже предан.

– Прости меня. Просто…

– Неважно. Это не имеет никакого отношения к делу. Главное тут в том, что как бы это тебя ни удивляло, я не хочу за тебя замуж. Более того, скажу тебе, что не хочу даже пойти с тобой выпить. Не хочу разговаривать с тобой, видеть тебя и даже знать, жив ты или умер. Я не хочу за тебя замуж, я хочу, чтобы ты провалился в излом земной коры… Том?

– Да?

– Иди на…

Она повернулась, чтобы уйти прочь, но я быстро передвинулся и оказался к ней лицом.

– Но, Сара, пожалуйста, я не могу без тебя. Я не нахожу себе места. Ты не поверишь. Во мне нет ничего, ничего, кроме всепоглощающей боли, что тебя нет рядом. Я не могу спать, не могу работать, не могу думать о чем-либо, кроме тебя. Я пытаюсь есть, но еда не идет, Сара. У меня нет слюны, и еда застревает в горле. Горло сохнет, когда думаю о тебе, а думаю я о тебе все время. Сейчас я едва могу нормально разговаривать, мой глупый сухой язык огромен и неуклюж. Сара… – Я протянул руку и дотронулся до нее. – Я без тебя, как сухой колодец.

Она холодно посмотрела на мою руку. Рука безжизненно упала.

– Ну да, дело только в тебе и в том, как ты себя чувствуешь. Хорошо, ты тут главный объект, так давай скажем пару слов о тебе. Ты думаешь только о себе. Твои ноги воняют. Ты плохо трахаешься. Но хуже всего то, что ты трус. Все эти годы я слушала, как ты напыщенно разглагольствовал о славе, как она пуста и глупа, а ты такой умный и намного выше этой ярмарки тщеславия, и про бедного заблудившегося Хью, и: «Кому вообще есть дело до фотографии Рассела Кроу, покупающего блеск для губ?» Целые годы ты вещал о том, как не хочешь выделяться. Так вот… это чушь. Потому что я видела, как ты читаешь книжную колонку в «Гардиан» каждую, мать твою, неделю, и скулы на лице ходят ходуном, а потом ты отправляешься в свою комнату и пребываешь в скверном настроении весь день. Хмм… и почему каждый раз, когда у автора берут интервью на телевидении, тебе обязательно нужно смотреть, и каждый раз ты сидишь до самого конца и, фыркая, приговариваешь: «Мудозвон»? Почему так, Том? Потому что ты жаждешь славы и признания, причем так сильно, что твои внутренности завязываются в узел… но ты слишком труслив, чтобы даже попробовать себя в чем-то! Ты досмерти боишься критики, неудач и того, что люди не будут тебя любить. Так что же ты делаешь вместо этого? Ты можешь писать книги, но в то же время от этого отказываться. Так ты страхуешь свои ставки. Ты никогда не получаешь похвалу, которой тебе так хочется, но зато и не рискуешь быть униженным. У тебя нет медалей, но зато ты не последний, верно, да? «Уважаемый в узком кругу». Второй номер по собственному желанию.

Я думал, что меня вырвет. Я точно разревусь, я чувствовал, как дрожат мои губы, и я растопырил глаза, чтобы слезам было больше места и они остались под веками, вместо того чтобы течь по щекам. Я старался, чтобы голос мой не вибрировал, но он дрожал, то поднимаясь на тон выше, то опускаясь.

– Так ты хочешь сказать, что все взаимосвязано? Что я никогда не пойду ва-банк и на отношения это распространяется тоже?

– Господи, нет! Вот опять. Так, Том, ты мог бы себя описать в книге. Такова могла бы быть мотивация поступков твоего героя в минисериале на телевидении. Но в реальной жизни ты не настолько глубок. Ты просто хочешь иметь все и не терять ничего, все очень просто. Но, пожалуйста, попытайся, мать твою, понять, что я не объясняю твою психологию! Я просто поношу тебя в хвост и гриву. Потому что ты предал меня с какой-то проституткой, и поэтому я имею право это делать. Понимаешь? Ты выглядишь полным идиотом, когда играешь в догонялки. Ты далеко не так умен, как тебе кажется. Каждый раз, когда я смотрю велогонки, я с сожалением думаю о том, что твоя задница и в подметки не годится заднице любого из велосипедистов. Ты совершенно никчемный человек, мать твою, Том.

– Сара… я просто хотел…

– Ты хотел, чтобы тебе все сошло с рук. И готова поспорить: ты думал, что у тебя все получится, потому что ты уже написал эту сцену для себя в голове. Ты думаешь, что идиотское предложение, какая-то долбаная «грандиозная сцена» из поганой романтической драмы все вернет на свои места? На основе этого заблуждения, основанного только на твоих собственных интересах, ты являешься сюда и позоришь меня перед моими сотрудниками. В последний раз повторяю, Том: я не хочу тебя больше видеть. Проваливай…

Я разглядывал ее лицо и не нашел ни единого подтверждения тому, что искал. Сара смотрела на меня, и в глазах ее не было даже ненависти. То, что я увидел там, было еще больнее: я не представлял для нее никакого интереса. Я едва ли не споткнулся, когда развернулся, внезапно мне почудилось, что суставы моих ног соединены наперекосяк, но я умудрился остаться на ногах и, покачиваясь, вышел на улицу.

Меня все еще тошнило, но теперь у меня еще и кружилась голова. Я потерял ориентацию в пространстве и не знал, куда мне идти. Наверное, я выглядел пьяным. Я шел неизвестно куда, не чуя земли, но чувствуя, что ноги дрожат и подкашиваются. Мои ступни касались земли неожиданно или, наоборот, рассчитывали, что она на несколько сантиметров выше, чем есть на самом деле. Время исчезло: оно просто отсутствовало там, где я находился. Всего лишь тошнотворный душераздирающий рев в ушах, продолжавшийся вечность. Честно говоря, у меня было ощущение, что я умираю.

Потом из-за спины рука коснулась моего плеча.

Тело мое взорвалось изнутри, мысль о том, что Сара смягчилась немного и вышла следом, освободила меня. За один удар сердца состояние мое изменилось от нечеловечески жуткого до чудесного. Волна эйфории прокатилась по каждой клетке моего тела, внезапно озарив мое лицо насмешливой улыбкой, освободив мои легкие и подарив мне новую кожу. Метнувшись, я обернулся, чтобы взглянуть на нее.

Эквадорец в самой большой шляпе посмотрел на меня с неловкостью. За ним тащились остальные: они явно следовали за мной по улице, словно мы были паровозиком.

– Мне жаль, – сказал он, – но мы же играли. Мы играли, как и договаривались.

– Да, – ответил я тихо.

– Так… – Он поднял брови.

– Так что? Ах… да. Ваши деньги.

Мы вернулись на лимузине в город. Шофер высадил нас в центре, и я в костюме и с квартетом музыкантов-эквадорцев, гуськом перемещавшихся за мной, отправился на поиски банкомата.

– Спасибо, – сказал главный, когда я вручил ему пучок банкнот на довольно круглую сумму, означающую, что, по-видимому, я не смогу снять ничего с карточки еще целую неделю, – если мы вам. еще когда-нибудь понадобимся…

Я выразительно на него посмотрел, и он поспешил прочь со своими компаньонами.

Все в Эдинбурге казалось чужим. Я повернул голову, чтобы оглядеться кругом, здания казались перекошенными, или грязными, или похабного цвета. Но сильнее всего было ощущение, что я больше не принадлежу всему этому. Город жил своей жизнью, но она протекала мимо меня, словно инородное тело в кровотоке. Я начал спускаться с холма, исключительно потому, что спускаться было легче. Моя энергия иссякла, я был пуст, выжат. Впереди шли магазины, а за ними кафе. Поравнявшись с ним, я ввалился в дверь и хлопнулся за ближайший столик. Ни капли воли, чтобы сделать еще один шаг.

Я вынул сигарету и зажег ее. Я сделал долгую затяжку и с интересом уставился на сверкающий конец, приближающийся и пожирающий бумагу. За ним появился живот официантки, я смотрел в упор, но у меня не было ни единой мысли, мнения или заключения по его поводу. В какой-то момент я поднял глаза и посмотрел ей в лицо.

– Что вам принести? – Ручка ее была занесена над страницей блокнота.

Я выбил сигарету о край пепельницы.

– Вы же не подаете пюре из бананов и тунца в подливе, да?

Она брезгливо посмотрела на меня.

– Нет, – сказал я, снова замерев над пепельницей, – нет, я так и думал.

VIII

Ну, не такой уж я мудрец, но даже я предполагал, что все это добром не кончится. Но, как я уже говорил, именно поэтому я и показал вам эту историю. Понимаете? Я выбрал Тома, Сару и Джорджину по ряду причин. Одна из них – то, что нет никакой особой причины, по которой я их выбрал, понимаете? Имена, названия, профессии, поверхностные детали в этой истории – лишь декорации, все это может иметь к ним отношение, но, по сути, на их месте мог бы быть кто угодно и где угодно. История, если вы улавливаете мою мысль, история, в общем-то, неизменна: все, что они могут сделать, так это написать ее сами. Том страдает, потому что он, по его мысли, потерял Сару, однако он страдает, потому что любой на его месте испытывает то же самое. Химические элементы, получаемые им, напоминают никотин или кокаин не только потому что, они вызывают волну тех же чувств, но и потому, что к ним привыкаешь. Правда-правда, я не шучу, эти штуки недалеки друг от друга. Неудивительно, что сейчас у него ощущение, словно началась ломка. И это все моих рук дело! Я хотел, чтобы вы, люди, продолжали жить… и это не просто значит, что вам должно быть хорошо вместе, но и чтобы вам было плохо порознь. Политика кнута и пряника, понимаете, что я хочу сказать?

Но Том скучает не по Саре, он всего лишь скучает по партнеру. Вся эта чушь по поводу того, что люди предназначены друг для друга… как там некоторые говорят? «Где-то есть половинка для каждого, и двое должны найти друг друга». Что?! Я хочу вас спросить, что же это за система управления видом? Так вы бы все давно вымерли. Факты таковы: наличие партнера не имеет никакого отношения к судьбе и родственным душам, просто вы оказались поблизости. Принюхались, пригляделись и подошли друг другу, а ваша голова, учитывая особенности ее строения, решила, что ваш партнер – некто особенный. Понимаете, да? Если вы сами подумаете над этим минутку, то обязательно поймете, что я честен с вами.

Джордж знаменита. Но Дик Чейни тоже знаменит. Вы думаете, Тома бы привлек Дик Чейни, если бы они встретились? Понимаю, это против вашей природы, хорошо, но не усложняйте ситуацию. Все очень просто. Обычно вы объединяетесь по внешней привлекательности. Я подумал, что если и должен быть какой-либо принцип, то этот самый лучший. Все то, отчего зависит дружба: родство интересов, взгляды на мир, ум и т. д. и т. п. – даже рядом не стоит с внешней схожестью в отношениях мужчин и женщин. Я не могу даже назвать точное количество ученых, поставивших эксперименты и доказавших эту закономерность. Один тип из Калифорнийского университета даже выяснил в ходе своего исследования, что чем привлекательнее пара по физическим параметрам друг другу, тем больше шансов, что они сильно влюбятся один в другого. Ха! Ну не умница ли я? Еще один исследователь обнаружил, что это правило работает, если сравнивать внешность женихов и невест на свадебных фотографиях, основываясь исключительно на их внешности. В общем, понимаете, зачем я вообще вам все это рассказываю? Не может быть, чтобы вы этого не заметили, верно?

Я не хочу сказать, что вы ничего не чувствуете, но ваши чувства зависят от окситоцина, вазопрессина и эндорфинов – потому что таковы правила игры, а не из-за мистического совпадения судеб. Нет тут никакой мистики. Когда наркоман хочет дозу, он всего лишь хочет дозу, и ничего больше. И что бы он себе ни говорил, вам очевидно, что это наркотик дергает его за веревочки, понимаете? Я знаю, что довольно сложно перенести эту ситуацию на что-либо еще, но разница невелика, просто разные наркотики.

Что подводит меня ко второй причине, по которой я выбрал Тома: потому что мы можем посмотреть на его состояние после случившегося. Я надеюсь, что, проследив отчаяние Тома, откуда оно взялось и по какой причине, вы поймете собственную горечь, если она когда-нибудь настигнет вас. И это понимание облегчит ваши страдания. Я знаю, что мне не все удалось, я уже говорил вам об этом, и я не пытаюсь избежать нарицания, но, может быть, возникнет свет в окошке, если вы поймете, что речь идет всего лишь о молекулах и возможностях.

Хорошо, хорошо, конечно же: я упрощаю ситуацию. А что бы вы сделали на моем месте? У меня голова пухнет, когда я думаю обо всей этой биохимии, неврологии и так далее. Но в целом все всегда одинаково. И в результате, какой бы атомной ни была смесь эмоций, в ней нет звездной пыли, понимаете? Короче, не пудрите мозги себе и другим, не усложняйте жизнь: нельзязаставить решить все проблемы за вас, как бы вы ни утрировали ситуацию, «в машине нет демона», ладно?

Я надеюсь, это расставит все по своим местам и успокоит вас. Я должен был додуматься, что в человеческой природе обязательно видеть в любви особое значение и волшебство, потому что вам нужно видеть себя особыми. И вы верите в то, что любовь – это самое лучшее в человеке, делающее вас такими, какие вы есть. У меня не было цели сделать это намеренно, но мог бы сам догадаться. Так что я явился сюда, чтобы рассказать вам начистоту, как обстоят дела. И исправить свои оплошности. Если в следующий раз вы почувствуете себя куском дерьма из-за подобных заморочек, то можете сказать себе: «Конечно, я чувствую себя куском дерьма. Но это всего лишь молекулы, это не удар судьбы или что-нибудь в этом роде». Легче не станет, боль уйдет не сразу, но вы будете иметь представление о происходящем, верно? Засуньте руку в огонь, и боль будет адская, но вы же не воспринимаете это на свой личный счет, верно? Вы не позволите этому происшествию сломить ваш дух.

Так что у Тома с Сарой примирение не произошло. И это плохо. Мне нравится, когда все получается: я очень расстроился из-за неандертальцев, например. Но они переживут это. Они не были рождены или созданы друг для друга, они просто встретились и жили вместе какое-то время. Молекулы и возможности. С этой точки зрения и нужно смотреть на вещи. Я надеюсь, я понятно объяснил урок, и вам это поможет, и знаете, смею надеяться, мои комментарии искупят вину за недоработки в прошлом.

Берегите себя, ладно?

IX

Послушайте, мне кажется, вы несправедливы ко мне. Я чувствую поток отрицательной энергии, и это неправильно. Я встал с вами на один уровень, а вы теперь себя вот как ведете. И что важнее, считаете, что я мог бы по-божески вмешаться в ситуацию, не учитывая то, что я только что вам рассказывал. Я выбрал Тома и Сару, потому что они раскололись, мне нужна была развалившаяся пара. Чтобы вы могли понаблюдать процесс раскола и как это мелко в масштабах вселенной или в других категориях, неважно. И что за придирки, упреки, что я это все подстроил? Ну да, славно, моих рук дело, но всего лишь из-за нескольких недочетов в выработанной мною стратегии. Результат не прогнозировался заранее. К тому же я не хотел навредить Тому и Саре лично, не так ли? Вы что думаете? Вы думаете, я помню всех из рода человеческого после того, как прошло столько времени?

Проваливайте, господа.

Вы такие неблагодарные, люди! Даже если бы я и мог как-то помочь Тому и Саре, что вовсе не значит, что я так и поступлю, кому это на руку? Это всего лишь парочка неудачников, картину мира они никак неизменят. Знаете, что я думаю? Я думаю, вы просто не хотите посмотреть правде в лицо. Вы зациклились на них, чтобы не видеть самого главного.

И в любом случае это не по моему департаменту. Я устанавливаю правила, вот что я делаю. Включаю механизм и пускаю его по воле волн. Я пассивный бог. Я не влезаю в повседневные дела. Таково мое правило.

Так что.

Я…

О-о-ох… Ладно. Хорошо. Если это вас осчастливит, я форсирую события, только в качестве исключения из правила. Но я не собираюсь заниматься прессингом, только чтобы ублажить вас, договорились? Я что-нибудь организую… посмотрим, что произойдет. Вот и все. Все остальное случится само собой, хорошо? И вы уж, пожалуйста, не рассказывайте никому, что я авторитетно вмешался, ладно? Представляете, что скажут все эти люди, убитые оползнями или обвалившейся каменной кладкой, если узнают, что я вмешался в личные дела, а? Вообще-то их, конечно, можно понять. Ну ладно, раз пообещал, то надо выполнять.

X Два года спустя

Ну да, все правильно. Прошло два года. Вам что-то не нравится? Вы бы хотели, чтобы я явился к Саре на следующий день в виде золотого слона или как? Да опомнитесь же вы наконец, люди!

Глава 12

Хью ритмично выстукивал ручкой по лежавшему перед ним блокноту. Он держал ее вертикально, так что на бумаге появлялись лишь беспорядочные точки.

– Тебе не нравится? – Я только что подкинул ему идею для моего второго романа. Он явно не тянулся за телефоном и не требовал, чтобы тут же появились юристы и мы заключили контракт не сходя с места. – Необязательно роботы, – добавил я, – это могут быть и инопланетяне. Или летучие голландцы.

– Нет-нет, против роботов я не возражаю, – ответил он и еще настучал огромное количество крошечных точек. – Я понимаю, куда ты клонишь, и роботы вполне подходят по сюжету.

– Так в чем проблема? В чем тогда дело? Все дело в вагине, да ведь? Все дело в ней, так? Господи, Хью, но мы живем в двадцать первом веке – люди могут…

– Нет, Том… не в этом дело. Идея звучит очень… интригующе. Я уверен, мы можем с ней что-нибудь сделать. Просто… ну… мне исполняется сорок на следующей неделе…

– Правда? Но, Хью, ты ни разу не упоминал об этом! Почему же ты не преподнес мне эту новость? Ох! Почему ты не рассказал мне об этом, когда, сидя в этом самом офисе, ты целыми месяцами разглагольствовал о собственной смертности?

– Видишь ли…

– Что?

– Ничего особенного… Ну, мне исполнится сорок. Я надеялся, что закончу книгу, когда мне стукнет сорок… я переписал последний кусок вчера ночью, знаешь? Дерьмо, Том, полное дерьмо получилось.

– Мне кажется, что все дело в том, что тебе исполняется сорок. Кризис среднего возраста.

Хью потупил глаза.

– Нет, – сказал он. – Вообще-то, я собирался тебе сказать, что устраиваю вечеринку.

– У тебя будет вечеринка? – Я расхохотался. – Собираешься отметить свое сорокалетие? Я думал, ты предпочтешь запереться в туалете и прорыдать весь день.

– Я так и собирался. Не знаю, в чем дело, но я чувствую себя просто обязанным устроить вечеринку. Никак не отделаюсь от мысли, что было бы невежливо не праздновать. Очень странно. Мэри тоже на меня наседала последнее время. Настаивала на вечеринке.

– Понятно… Ожидается костюмированный бал?

– Очень смешно. Но дело в том… что Мэри и я хотели бы пригласить тебя.

– Спасибо. Конечно, я с удовольствием приду. Не знаю, зачем нужно так раздувать это. Конечно, вы, может быть, волновались, что я не приду и что тогда праздник просто не состоится без моего присутствия?

– Нет, дело не в этом… Просто мы хотим пригласить еще и Сару.

Я не видел Сару два года.

– А, понятно.

– И ты, и Сара – наши друзья, Том. Мы хотим, чтобы вы оба там были, но мы не хотим, чтобы это… – фраза повисла в воздухе. Не знаю, как он собирается продолжить. Может быть, что-то вроде: «…чтобы это превратилось в то, что вы оба будете бросаться друг в друга трюфелями в нашей гостиной».

– Ну что ты, Хью… Сара и я расстались два года назад, этой истории сто лет. Меня совершенно не смущает, что она там будет. – Я усмехнулся. – Может быть, вам лучше спросить Сару, не против ли она, что я там буду, а?

– Боже мой, Том! Неужели ты думаешь, что мы не спросили ее об этом первым делом?

– А! Понятно. Конечно же, – кивнул я и потом очень беззаботно спросил: – И она сказала, что не против?

Хью уставился на меня.

– Она сказала, что ваши отношения – история столетней давности.

– Тихо, не надо читать между строк, Хью. Это распространенное выражение. Для меня все в прошлом, и я уверен, что для Сары тоже. Верно?

– Да.

– Да? В прошлом? Ну… это хорошо. Мне бы не хотелось думать, что она все еще переживает, когда для меня история уже в далеком прошлом. Это было бы несправедливо.

– Может быть, вам стоит побыть в разных комнатах?

– Слушай, Хью, приди в себя. Все в порядке, не переживай… Она придет со своим молодым человеком?

– Том…

– Я шучу, шучу… все будет в порядке.

Я был уверен, что так и получится. Даже забавно. Думаю, главное правило – не поддаваться на провокацию, шотландские женщины успокаиваются и перестают быть убийственно злыми после восемнадцати месяцев разлуки. Так что, надеюсь, мы сможем поговорить как взрослые на этот раз. У нас есть прошлое, но нет эмоций, которые распалили бы ситуацию. Это будет почти как встреча с одноклассником, с которым вы дрались в начальной школе. Я даже ждал этой встречи с нетерпением, исключительно из любопытства. Я очень хотел увидеть Сару, не испытывая при этом эмоций. Со стороны. Но не более того. Для меня это все-таки было прошлым.

– Хорошо, что ты пришел, Том, – сказала Мэри.

Я вручил ей бутылку вина.

– Я не мог пропустить официальный момент, когда Хью окажется за чертой этого мира.

– Ха, тогда официально ты лет на пятнадцать опоздал на эту вечеринку. Но мы беспокоились, что ты не придешь, мало ли что.

Я приехал к разгару вечера. Понимаете, я специально оттягивал время. В ожидании подходящего момента я два часа метался по квартире. Я не хотел выглядеть так, словно только и мечтаю туда попасть или словно у меня нет личной жизни. Не то чтобы кто-то обратил на это внимание и подумал бы так, конечно. Но… ну, мне просто казалось, что будет лучше приехать, когда все уже будут в сборе.

– Прошу прощения, – сказал я, – меня задержали дела.

– Нет проблем, самое главное, что ты добрался.

– А Сара тут?

«Ты полный идиот, мать твою, Том!»

– Нет, пока не приехала.

«Черт! Черт! Черт! Может быть, мне стоит сказать, что я забыл кое-что и мне нужно срочно вернуться домой, чтобы найти это кое-что, так я смогу приехать после того, как она будет уже тут? Или, может быть, мне стоит повесить плакат на шею с надписью "Том. В нетерпении. Нет личной жизни. Пожалейте меня". Но если я могу выбирать, значит, не так все плохо».

Мэри глянула на меня, и я чувствовал, что лицо у меня полыхает и краснеет, – это выглядит смешно, когда тебе шесть, но куда колоритнее по накалу, если тебе тридцать и ты профессиональный писатель с собственной квартирой. Внезапно я увлекся расстегиванием молнии на куртке. Мэри продолжила:

– Сара подъедет позже… Том… – в сомнениях она тяжело вздохнула, перед тем как продолжить, словно давая мне шанс взять дело в свои руки.

– Просто я знаю, что Хью был очень… – я рассмеялся и шутливо покачал головой, – переживал, как мы с ней вдруг встретимся на вечеринке. Я подумал, может, он прячет ее в кухне, снабдив вооруженной охраной?

Мэри на секунду застыла, и ее глаза осмотрели меня внимательно, изучая мои скрытые намерения, потом она кивнула: «Понятно» и взяла мою куртку. Легкое радостное выражение появилось на ее лице.

– Иди и выпей что-нибудь. Поброди по комнатам. Как я поняла, в гостиной беседуют об Эмисе, в столовой – об экранизациях книг, а в оранжерее обсуждают тиранию узких рамок жанров. Но, если хорошенько поискать, можно найти кого-нибудь из моих друзей и завязать нормальную человеческую беседу.

– Спасибо, но, исходя из собственного опыта, я знаю, что лучше мне выпить чуток, а потом можно приступать к Эмису.

Упершись взглядом в ковер, я пошел в столовую за с едой и напитками. Там было полно всякой всячины. Я выпил стакан красного вина и жадно уставился на кростини.

Самым неприятным являлось то, сказал я себе слегка раздраженно, что на самом деле вовсе не было ничего особенного в том, что я снова увижу Сару. Только Хью и Мэри, казалось, думали иначе, но я ведь не обязан играть в их игры, стараясь доказать, что они не правы? Знаете такую игру, когда лежишь ночью в постели и пытаешься не думать о женской груди? Возможно, в нее играю только я один, но вы понимаете, что я имею в виду? Я уже давно не думал о Саре. Конечно, я вспоминал о ней какое-то время после того, как мы расстались. Некоторое время я просто сходил с ума, в этом нет сомнений. Я был неуравновешен, неадекватен, одержим, стремился к саморазрушению, страдал депрессией, в общем, полный набор. Но все это продолжалось примерно две-три недели или, может быть, год. Мне не довелось ее видеть после того неудачного случая на работе, и вообще я практически ничего о ней не слышал. Несколько наших общих друзей взвалили на себя непосильную ношу, чтобы не упоминать ее имени в моем присутствии, и мне перепадали лишь крохи с информационного стола, когда я слышал, что о ней говорили другие. Изредка кто-нибудь проговаривался, забывая о моем присутствии. Именно поэтому я так и ждал этого вечера: мне хотелось доказать всем присутствующим, включая и Сару, что весь этот колоброд в прошлом.

Я всего лишь пригубил второй стакан вина и болтал с парой, переживавшей из-за своего незнания последних новинок порнографии, когда Сара вошла в комнату вместе с Мэри.

Как только я увидел ее, горло мое пересохло, живот задрожал, а мой… в общем, можно просто сказать, что это был не лучший момент для моего желудочно-кишечного тракта. Я сразу же отвел взгляд, повернувшись к собеседникам. Я сделал это за долю секунды. Но даже эта мгновенная реакция оказалась слишком медленной. Сара видела, что я смотрел на нее. Я вернулся к разговору и начал активно кивать в ответ на то, что говорил мне мужчина. Еще я очень громко рассмеялся на его забавное замечание. Собеседник слегка вздрогнул.

– Вообще-то не думаю, что детское рабство – такая смешная тема, – заметил он.

– Что? О нет же, я не над этим смеялся, просто это напомнило мне одну шутку!

– Шутку о детском рабстве?

– Нет. – Я сделал глоток вина, потом рассудительно потряс головой. – Говорите, детское рабство, да? Жуть. Просто жуть.

Это было ужасно. Должно быть, прошло уже два месяца с тех пор, как мысль о существовании Сары посещала мой разум. Но стоило посмотреть на нее долю секунды, и ладони мои вспотели. Это была определенно лишь рефлексивная реакция, нечто от старой привычки. Это всего лишь инстинкт, отголосок прошлого, так чешется несуществующая рана. Все в порядке. Это был не я: всего лишь моя идиотская автономная нервная система.

Я заставил себя целый час беседовать на самые специфические темы. Причем, словно в наказание, жутко неинтересные. Но странным образом во время разговоров я ощущал, где находится Сара: прямо позади меня, слева, в соседней комнате и так далее. Моя кожа, казалось, нацелилась на нее, определяя местоположение, словно я был компасом. Однако сочетание этих ощущений с разговорами, в которых я заставлял себя участвовать, вскоре стало слишком невыносимым. Часа было вполне достаточно, чтобы соблюсти приличия. Так что ровно через час с того момента, когда я заметил, что Сара пришла, я извинился перед человеком, с которым разговаривал, потому что внезапно понял, что больше не могу сосредоточиться на предложении, которое собеседник даже не успел закончить. Я отправился поздороваться с Сарой, чтобы избавиться от всех этих глупостей и спокойно вздохнуть.

Я нашел ее в кухне (ясное дело, я убедился в том, чтобы это не выглядело, словно я ищу ее нарочно). Сара разговаривала с мужчиной, который, как я понял, не то делал, не то продавал настенную плитку. Он говорил о кафеле в ванной – ясное дело, специалист: кого еще могут заинтересовать подобные темы для беседы.

– Привет, Сара! – сказал я, широко распахнув глаза и делая полшага назад от удивления, что наткнулся на нее. Мол, какое совпадение.

– Привет, Том, – ответила она.

Я не был уверен, что это могло значить.

– Познакомься, это Ян, – добавила она.

Мы пожали друг другу руки, и Ян продолжил рассказывать о плитке. Спустя некоторое время я был готов открыть ящик стола, достать кухонный нож и зарезать его, причем, думаю, меня бы оправдали.

Ни я, ни Сара не вымолвили ни единого слова, кроме: «Понимаю» или «Правда?», но это вовсе не смущало Яна, мужика ничуть не смущало, что говорил он один, равно как и односторонность беседы. Он говорил и говорил. И опять говорил. Я чувствовал, как у меня растут когти. Разве Ян не чувствовал, как я хочу, чтобы он отвалил прочь? Мне кажется, Сара тоже этого хотела. Господи, теперь этот придурок заговорил о цементе, как можно быть таким занудой?! Я бы лучше слушал голос женщины-робота, которая сообщает вам о том, что вы неправильно повесили трубку. Если бы мне пришлось ждать автобуса сорок пять минут на остановке в какой-нибудь промозглый вторник и там оказался бы Ян, я бы лучше скучал в одиночестве. Господи! Пожалуйста, сделай так, чтобы он остановился!!!

Наконец, когда прошло уже несколько столетий после того, как он начал свой рассказ, Ян поднял стакан в воздух и сказал:

– Ну… мне нужно сходить за вином.

– Тебе нужна хорошая взбучка, вот что тебе нужно, – сказал я. Я был на взводе из-за этого Яна, понятно? Любой бы сказал так на моем месте, честное слово.

Реакция Яна балансировала между удивлением и напрягом.

– Ха! – добавил я, указывая на него пальцем и усмехаясь.

– А… ха-ха! Неплохая шутка, – ответил он, счастливо улыбаясь в ответ, и отправился за очередным бокалом вина. Надеюсь, после этого он покинул страну и умер.

Сара и я секунду стояли молча. Я попивал вино и с интересом рассматривал вещи на кухне, которые совершенно точно принадлежали не ей.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала Сара, причем очень-очень неожиданно, как мне показалось.

– Спасибо, и ты тоже… я вижу, ты подстриглась. Она подняла руками волосы и взлохматила их, словно проверяя – на месте ли они и все еще такие же короткие?

– Ах, да. Я подстриглась очень давно… тебе назло, честно говоря, – она рассмеялась. – Я подстриглась, потому что знала: ты бы возненавидел мою короткую стрижку.

– Понятно.

– …И мне самой жутко не нравилось.

Я кивнул.

– Но, – сказала она, снова проводя руками по волосам, – они вроде как отросли уже.

– Да, волосы имеют обыкновение расти.

– Забавно, да?

Я сделал еще один глоток вина.

– Эми не могла приехать, как я понимаю? – спросила Сара.

– Да, верно. Она подумала, что слишком далеко ехать из Лондона, пока ребенок еще такой маленький.

– А, да. Конечно. Но она все еще твой агент, верно? Даже несмотря на то, что она теперь живет там?

– О да. Замужество и материнство не помешали ее карьере, даже наоборот, на самом деле. Она теперь каждый раз говорит мне, что для настоящих литературных агентов Лондон – единственное подходящее место.

Сара улыбнулась.

– Как все меняется.

– Так и есть… на самом деле.

Еще одна пауза, очередной глоток вина.

– Сара, – спросил я так же, как бы спросил любого знакомого о его партнере, просто чтобы проявить интерес к человеку, – я слышал, ты встречаешься с профессиональным велосипедистом?

Месяцев десять назад эти сведения выболтал мне Хью, когда разговаривал по телефону с Мэри во время нашего совместного обеда. Он тут же стал суетливо извиняться. И я, конечно же, беспощадно отколошматил его за то, что он впал в истерию просто из-за того, что случайно проболтался, что Сара с кем-то встречается. Господи-прости, будто бы после такого промежутка времени мысль о том, что Сара встречается с кем-то другим, могла хоть как-то на меня повлиять! Да боже упаси, Хью, ты как старая наседка! И потом я направился в туалет, где меня вырвало.

Некоторое время после этого одна мысль о том, что Сара занимается сексом с другим мужчиной, заставляла меня кусать одеяло, а думал я об этом довольно часто. Потом напивался до позы риз и весь вечер строчил слова «СТЕРВА» и «СУКА» на листочках бумаги, пока не чувствовал, что пора переходить к следующему этапу: молотить ногами шкаф и рыдать.

Но все это обычная процедура выздоровления, верно? И в любом случае, все это было несколько месяцев назад, ясное дело, сейчас это меня уже не волновало.

Сара издала короткий смешок.

– Встречалась одно время.

– Вы расстались? – спросил я, ощущая физическую боль от напряжения, что принудил мышцы лица изобразить сострадание и сочувствие.

– Да… расстались.

– Жаль.

– Ну, ничего страшного. Значит, не судьба.

– Понятно.

– Мне было противно смотреть, как он бреет ноги.

– Понимаю.

Мы оба прочистили горло. Казалось, наступил подходящий момент.

– А ты? – спросила Сара. – Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Нет, я ни с кем не встречался с тех пор, как мы расстались. – Я тут же понял, что звучит это поразительно плоско или, что даже хуже, это неуклюжий намек на то, что Сара всегда была единственной для меня и что моя сексуальная жизнь закончилась в тот день, когда она ушла от меня. – Но я жутко много мастурбировал, – поспешно добавил я.

– Ты стал настоящим писателем. – Сара звякнула ногтем об основание бокала. Звук оказался чистым, но очень-очень раздражающим. – Я прочитала твою книгу.

– Неужели!

– Да, и мне понравилось.

– Правда?

– Ну, честно говоря…

– «Обсервер» назвал мой роман душераздирающей историей, вызывающей ужас и напоминающей гноящуюся рану.

– Вот придурки, много они в этом понимают.

– О нет, это они ее так похвалили. Это серьезная художественная литература. Я написал ее не для того, чтобы угодить вкусам публики. Я надеюсь, что я достаточно хороший писатель, чтобы выйти за рамки категорий «понравилось» и «не понравилось».

– Ясно. Но мне книга показалась сырой. Ничего, что я тебя критикую?

– Все нормально.

– Я слышала, твоя книга довольно хорошо продавалась?

– Хмм…

– Разве нет?

– Она стала культовым хитом.

– Что это значит?

– Знаешь, что такое хит?

Она пожала плечами:

– Предполагаю, что да.

– Так вот, она была культовым хитом.

– Ясно.

Я небрежно махнул рукой:

– Неважно. Главное, что я остался верен себе… и я думаю, со следующей книгой дела пойдут еще лучше. Там действуют роботы.

– Роботы-убийцы?

– Я пока не решил. Знаешь, я скучал по тебе.

Я не мог больше сдерживаться. Я был поражен, что мне удалось сдерживаться так долго, честно говоря.

– Ну… да… – Сара опустила глаза и снова со звоном дотронулась до бокала. Звук действовал мне на нервы.

– Я… – «О господи». – Хочешь выпить еще? Я хочу попробовать напиток, который Хью и Мэри привезли из Гамбии. Они сказали, что там это пьют на празднествах, заправляют этим тушеное мясо и используют в традиционном ритуале наказания воришек коз. Хочешь попробовать? По-моему, очень забавно. На этикетке изображен дефибриллятор.[5] Что скажешь? А?

Она улыбнулась мне вполсилы.

– Нет, пей сам. А я пойду поболтаю с одним приятелем… Узнаю новые сплетни… Ну, сам понимаешь.

– Хорошо, конечно. А я пойду разберусь с этим напитком… Рад был увидеть тебя, Сара.

– Да, я тоже, Том.

Я энергично вышел из кухни и прошелся по дому.

Так, вот и все. Что еще можно было сделать? Или сказать? Я хотел, нет, мне просто необходимо было сказать Саре, что я скучал по ней. Сказать ей это, пока я трезв и разумен. Чтобы это не прозвучало так, словно брошеный бой-френд ноет по поводу своих чувств. Вместо этого я хотел заверить Сару, что она – особенный для меня человек и поэтому я скучаю по ней. Теперь история определенно канула в Лету. Неужели это все?! Не осталось никаких сомнений. С этого момента любые действия будут расцениваться как могильные раскопки, отказ успокоиться. Хмм… если таков был конец, то я слишком переоценил финал.

Ну и дела.

«Черт! Черт! Черт! Ты пожалеешь об этом, Том… Но вся проблема в том, что ты пожалеешь еще больше, если не попробуешь».

Я провел остаток вечера в разговорах с почти незнакомыми людьми на совершенно не интересующие меня темы. Мэри произнесла тост, который жутко смутил Хью, а потом мы спели песенку о том, какой он развеселый добрый малый. Потом Хью произнес короткую речь, в которой виртуозно умудрился соединить благодарности всем присутствующим и новости о том, что бактерии выработали иммунитет ко всем видам антибиотиков, так что определенно грядет новая эра эпидемий. Классический Хью: все зааплодировали и принялись подбадривать его. Все это время я держал Сару в поле зрения и в голове.

В конце концов я заметил, что она прощается с хозяевами. Я был в другом конце комнаты и не мог расслышать, что она говорит, но невозможно не распознать нечто вроде: «Ну, мне, наверное, пора двигаться» даже без звукового сопровождения. Я метнулся к ним.

– Ну… мне, наверное, пора двигаться, – сказал я. – Было очень весело, Хью… Мэри. – Я посмотрел на них обоих и улыбнулся. – А все невыпитое вино достанется Саре.

– А я тоже уезжаю.

– Правда?

– Да, меня ждет такси.

– Правда? Хм, послушай, а нельзя мне тоже им воспользоваться? Ты выйдешь у своего дома, а я поеду дальше. Так мне не придется тратить время на вызов такси и ждать, пока оно прибудет, и я оплачу весь счет, конечно же… – В знак вопроса я поднял брови и сохранял такое выражение лица целую вечность. Я заметил, как выпрямились Хью и Мэри, словно кто-то увеличил напряжение в их позвоночниках, повернув вентиль на пол-оборота.

– Я уверена, что тебе не придется долго ждать такси, Том, – сказала Мэри. – К тому же дом Сары и твоя квартира вообще-то не по пути, тебе придется много переплатить.

– Подумаешь, это всего лишь деньги! – нетерпеливо воскликнул я. – Сара?

– Мне все равно, – сказала она, пожав плечами.

– Сара, ты… – начала было Мэри, но Сара показала ей, что уже представляет, что именно Мэри собирается ей сказать, так что все в порядке и Мэри не о чем беспокоиться. Опередив хозяйку, Сара ответила:

– Ладно, пойдем, не хочу заставлять водителя ждать. Хью, еще раз с днем рождения. Мэри, я позвоню тебе на следующей неделе, хорошо? Пойдем, Том.

Торопливой походкой мы направились к такси.

Всю дорогу я был занят тем, что проверял каждое свое слово, как бы оно не выглядело словно намек на что-то другое. Мы разговаривали, словно играли в «табу».[6] Сара, казалось, чувствовала себя совершенно комфортно и ничего не имела против того, что я нахожусь рядом, только была чуть молчалива. Когда мы наконец остановились у ее дома и наступил решающий момент, в ушах у меня зазвенело.

– Ну… – сказала Сара.

– Ну… – кивнул я в знак согласия.

– Вот мой дом, – она махнула рукой в направлении дома.

Я высунулся в окно и увидел его в мрачном полусвете натриевых ламп.

– Выглядит все так же.

– Да. Но ты бы видел, что внутри! Я даже не пылесосила квартиру с тех пор, как ты был тут последний раз, – она рассмеялась. – Представляешь?

– А можно мне посмотреть, что внутри?

Смех Сары мягко оборвался, и она уставилась на меня в оба глаза. Не в том смысле, что она могла уставиться на меня как-то иначе, просто я хочу сказать, что ее взгляд был пронизывающим. Она ничего не сказала, и я тоже. Слышен был только рокот мотора, да тихое скрипение сидения и наше дыхание, но накал происходящего был запредельным и просто невыносимым. Воздух казался совершенно неподвижным, но у меня возникло ощущение, словно мне в лицо дует ветерок.

– Допустим, я скажу, что ты можешь зайти на чашку кофе… – произнесла Сара ровно. Еще мгновение на заднем сиденье такси, я бы и так нарушил тишину, напустив лужу, из-за невыносимо взвинченной атмосферы, – …будешь ли ты достаточно разумен, чтобы понять, что ничего, кроме кофе, не будет и ничего, кроме этого, я не хочу?

– Господи, конечно!

– Хорошо… Ты хочешь зайти на чашку кофе?

– Почему бы и нет.

Сара направилась к дому, пока я расплачивался с таксистом. Я не ожидал, что столкнусь с таким тревожащим сочетанием знакомого и незнакомого. В доме чем-то пахло. Но запах был не резким. Я понял: это пахло «нашим домом». Других слов не подобрать. Потому что невозможно чувствовать запах собственного дома, любое жилище пахнет так или иначе, но в своем невозможно различить запах, ваш нос просто не реагирует на него. А я чувствовал запах, запах нашего дома, который на самом деле почувствовать невозможно… вот такие пироги.

Сара приготовила кофе, и мы сели в гостиной. Я на диван, Сара – отдельно на стул.

Я оглядел комнату, которая выглядела точно так же, как и раньше. Я не мог не отметить, что на полу был все тот же ковер.

– Мне нравится твоя перестановка, – сказал я.

– Я пыталась создать некую ретро-атмосферу.

Я подул на кофе.

– Я действительно был так плох в постели? – спросил я.

– Ха! Единственное, что застряло в твоем мозгу, да?

– Нет-нет… просто…

– Ты был ничего.

– Ничего?

Сара сидела и улыбалась.

Я кивнул.

– Понимаю, – сказал я, – так ты собираешься так меня и оставить с этим «ничего», да?

Она сидела и улыбалась.

Я опустил глаза и посмотрел в чашку.

– Ты когда-нибудь жалеешь о случившемся?

– Жалею? В смысле, поэтому я пошла и потрахалась с кем-то еще, это ты имеешь ввиду? Да, я… или подожди секундочку…

– Ясно, я получил по заслугам, знаю. Я просто хочу спросить… Ты никогда не думала о том, что все могло быть иначе?

– Не случись этой жуткой измены?

– Ты когда-нибудь думала об этом?

– Если бы ты не перечеркнул все ради мимолетного перепиха с актриской?

– Ты когда-нибудь думала об этом?

– …Иногда. Конечно, я думаю об этом… иногда.

Я поставил чашку кофе на стол и потянулся к ней.

Сара тревожно вскрикнула:

– На подставку!

– Ох… прости, – я переставил чашку и придвинулся к Саре. – Сара, нам было так хорошо вместе. И я все время думаю о тебе…

– Когда мастурбируешь?

– Нет.

Она подула на кофе и уставилась на меня.

– Серьезно, – сказал я, – я думаю о тебе каждый раз, когда я прохожу мимо отдела замороженных продуктов в супермаркете, например. И я вряд ли мастурбирую там.

– Это ты сейчас так говоришь.

– Я бы хотел попробовать еще раз.

– Разве ты не помнишь, что я сказала в такси? Я не готова к чему-то большему, чем кофе, Том.

– Я изменился, Сара. Правда, изменился.

– Том… и я тоже. Причем очень сильно.

– Я вижу… Но я все равно люблю тебя. Все очень просто. Отбрось суету, посмотри сквозь декорации, и ты увидишь, что все очень просто: когда я смотрю на тебя, то знаю, что все еще люблю тебя.

– Не все так просто… Хорошо, я признаю, что иногда скучаю и даже до сих пор неравнодушна к тебе, но я больше не в состоянии тебе доверять. А без доверия отношения невозможны.

– Но ты можешь мне доверять! Возможно, я единственный мужчина, которому ты можешь доверять в полной мере.

Сара сделала большой глоток кофе и медленно кивнула:

– Хитер… очень хитер. Я попалась, думаешь так? Потому что ты знаешь, что я не попрошу тебя уйти, пока не услышу, как ты докажешь такое заковыристое утверждение… Хитер.

Я переместился ближе, чтобы смотреть ей прямо в глаза.

– Вот что я тебе скажу об измене, Сара… это просто фантастика.

– Мне кажется, ты уже теряешь зрителя, Том.

– Нет, послушай меня. Количество людей, которые изменяют, огромно, около шестидесяти процентов, я где-то читал. Измена – не отклонение от нормы, а норма. Тут нет ничего удивительного, потому что это просто фантастика, как я уже говорил. Ты испытываешь возбуждение, свежесть и новизну, как на первом этапе романа, плюс еще дополнительный слой будоражащей секретности и интриги. И много секса. Кто может устоять? Почти никто. У тех людей, которые не изменяют, просто не было такой возможности. И я вовсе не одобряю измену…

– Да неужели?

– Правда. Я сообщаю тебе факты. Так как же оставаться верным, когда измена так привлекательна, и волнительна, и сексуальна? Когда она делает тебя желанным, ценимым и семнадцатилетним?

– Нечего быть циничной сукой.

– Хорошо. Я признаю, что был настоящей сукой. Но продолжим разговор об измене. Чтобы устоять, нужно хотеть сохранить то, что имеешь, по-настоящему хотеть, даже если тебя прельщает нечто настолько лестное, возбуждающее и просто фантастическое, как роман на стороне. Далее. Это следует из вышесказанного и является самым главным. Ты должен быть совершенно, абсолютно уверен, что это не сойдет тебе с рук. Что твой партнер, сколько бы ты ни лгал, ни умолял, ни обхаживал его, никогда не простит тебя. Тебя выставят за дверь. Все кончится. Причем совершенно точно.

Сара сделала еще один большой глоток кофе и продолжала смотреть на меня, ничего не отвечая.

– Разве ты не видишь? – сказал я. – Я знаю, что измена никогда не сойдет мне с рук. Я единственный человек на свете, который точно знает, что если он изменит тебе, то ему придется несладко.

Она осушила чашку и поставила ее.

– Хорошо, – сказала Сара. – Но есть логические ошибки. Во-первых, если бы согласилась начать все заново, то это бы доказывало, что тебе все сошло с рук. – Она встала и пошла по направлению к прихожей. Я Вскочил и двинулся за ней. – Твоя теория действительна, только если я никогда не прошу тебя. Как только я прощу тебя, все рассуждения обрушатся на глазах.

– Готов признать, что на эту тему можно поспорить. Но я должен отметить, что за то время, что ты не давала мне ни единого шанса, я стал человеком, который достоин твоего прощения. Одно исключает другое… мне кажется.

Сара дошла до входной двери и остановилась.

– Во-вторых, есть я, – сказала она. – Если измена так изумительна, как ты мне только что расписал, я просто жажду попробовать сама, и мне придется разбить тебе сердце, верно? Мне просто ничего не остается, как изменить тебе.

– И я готов пройти через это.

– Почему?

– Потому что я идиот.

– Это точно.

– Я все еще люблю тебя.

Сара опустила глаза и глубоко и медленно вздохнула.

Я положил руку ей на плечо. От одного прикосновения к ее коже волосы у меня на шее стало покалывать.

– Я не знаю, что ты чувствуешь, Сара, – сказал я, – но если я не сделаю все, что в моих силах, в этот последний раз и не попробую убедить тебя дать мне еще один шанс, я никогда не прощу себя. Я буду еще большим трусом, чем когда-либо, и я буду страдать всю мою оставшуюся жизнь. Давай попробуем еще раз?… Ответь мне.

Сара подняла взгляд, словно изучая мое лицо в подробностях, а потом посмотрела мне прямо в глаза. Она сделала шаг вперед и поцеловала меня. Ее губы были теплыми и мягкими, их прикосновение принесло освобождение и экстаз. Мы обняли друг друга крепче, наш поцелуй стал глубже и крепче. Возникало такое ощущение, словно всплываешь после того, как находился под водой так долго, что легкие чуть ли не разорвал ись. Радость, освобождение, эйфория. Я полностью погрузился в свою радость. Сара отвела свои губы от моих, еще раз коснулась моего рта своим и отступила на шаг назад.

– Нет, – сказала она.

– Что?

– Нет. Я не могу попробовать еще раз. Я не хочу пробовать.

– Но…

Сара открыла дверь и отодвинулась в сторону, так что стало понятно, что мне ничего не остается, кроме как уйти.

– Чем-то твое предложение привлекательно, – сказала она, – и ты создал довольно здравую теорию, не думай, что я не благодарна тебе… но это невозможно.

– Почему? Почему же?

– Потому что все кончено. Все в прошлом. Легко можно впасть в ностальгию, но на самом деле, если бы все было так замечательно, то оно не стало бы прошлым, верно? Ты всегда останешься для меня особенным, Том… но давай не будем прикидываться, ладно? Жизнь продолжается. Нельзя войти дважды в одну реку, и не нужно даже пытаться.

– Но я хочу двигаться вперед.

– Хорошо сказано!

– Ты до сих пор держишь открытой дверь.

– Да… Можешь вызвать такси по мобильному.

Я несколько раз сглотнул, что было не так уж легко, могу вам сказать, и потом сделал шаг на улицу.

Я обернулся и просто стоял с минуту, стараясь придумать нечто уместное, трогательное и при этом жутко умное, что можно было бы сказать на прощание.

– До свидания, Сара.

– До свидания, Том, – ответила она и закрыла дверь.

XI

Ну… Я попытался. Специально для вас я дал им еще один шанс. И это оказалось не так легко. Каких усилий мне стоило заставить Хью устроить вечеринку, никому бы такой задачки не пожелал. Слушайте, да этот парень – просто рупор отчаяния, если вы понимаете, что я имею в виду. Он так держится за дно, что руки выдернешь из плеч, вытаскивая его наверх.

Возможно, когда-нибудь Сара вспомнит об этом дне и будет ругать себя. А может быть, ей пойдет на пользу, что она стала такой прохладной, рациональной и упрямой. Тому определенно муторно. По мужчинам удар бьет сильнее: они переживают отказ больше и дольше. Но из-за того, что я запамятовал, что сделал с анатомией, когда придумывал деторождение, они избавлены от определенного дискомфорта. Так что на самом деле все сбалансировано. А главное, как я уже повторял, все это не так уж важно. Вами правит химия, а не магия. Правда. Как ни печально, в любви нет мистики. Посмотрите на безответную страсть как на пищевое отравление. Теперь вы знаете, как все функционирует, и это должно облегчить вам жизнь. Я вовлеквас в эту историю, заставив переживать, но в награду подарил вам еще одно чувство, которое, надеюсь, поможет вам снять напряжение… чувство, что не все еще потеряно.

Так что – читайте дальше. Договорились? А мне пора, у меня полно дел.

До встречи!

* * *

Расплывчатый силуэт за матовым стеклом на секунду остановился, потом дверь рывком распахнулась.

– О, Том! Какая встреча! Господи, сколько же прошло времени? Четыре минуты?

– Герои ведь всегда возвращаются, правда? В тех фильмах, что тебе нравятся? Мужчины всегда делают еще одну попытку, когда кажется, что все потеряно.

– Правильно… Но можно я скажу тебе, что, как известно из опыта, все твои попытки подражать киногероям всегда заканчиваются неудачей?

– Полным крахом.

– Тебе явно не подходит роль настойчивого поклонника или маньяка-преследователя. Тебе нужно сделать выбор.

– Нет, это тебе нужно сделать выбор.

– Да… Вообще-то, пожалуй, ты прав.

– Ну так я жду, Сара! Что скажешь?

Примечания

1

Как, по-твоему, я сексуальный? (англ.)

(обратно)

2

Перевод С. Я. Маршака.

(обратно)

3

Моя вина (лат.).

(обратно)

4

Братья Крэй – Ронни и Регги Крэй, самые знаменитые преступники Англии.

(обратно)

5

Дефибриллятор – прибор, использующийся в медицине для электроимпульсной терапии нарушений сердечного ритма.

(обратно)

6

Табу – игра, в которой одна сторона объясняет слово, не произнося его, а другая должна догадаться, что имеется в виду.

(обратно)

Оглавление

I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

II

  Глава 4

  Глава 5

III

  Глава 6

IV

  Глава 7

  Глава 8

V

  Глава 9

VI

  Глава 10

VII

  Глава 11

VIII

IX

X Два года спустя

  Глава 12

XI Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg