«Бремя тела»

Антон Тарасов, Дмитрий Березин Бремя тела

I

В душной комнатушке на рабочей окраине у окна сидела женщина. Она сидела ровно, выпрямив спину, почти не двигаясь, вслушиваясь в каждый звук, доносившийся с улицы, где вдали, за рядами прижавшихся друг к другу домов, торчали огромные заводские трубы. Она вздрагивала, когда слышала даже пустяковый шорох на лестнице за дверью и из коридора. Лаяли собаки, в соседней комнате за дверью о чем-то разговаривали, и был слышен детский смех. Где-то внизу, в квартире инженера играл патефон: пластинок у соседей было не так много, она уже успела выучить наизусть все песни, те, что они любили заводить.

Рядом на окне в потемневшем надтреснутом керамическом горшке стояла герань. Изредка женщина тянула руку и искала ею листья, чтобы прикоснуться к ним и слегка погладить. Листья покачивались на сквозняке.

— Маша, это ты? — неожиданно спросила она, продолжая сидеть неподвижно. — Не молчи, прошу тебя. Как там Ларочка?

Маша стояла позади, в коридоре, сжимала в руках обернутый полотенцем небольшой металлический чайник, из носика которого струился пар, и чашку.

— Ларочка гуляет во дворе, — ответила Маша. — Я тебе из кухни принесла, попей чаю. Жарко. Ты не простудись у окна, может быть, прикрыть его?

Маша волновалась за сестру, наверное, больше, чем за ее дочку Лару.

— Нет, нет, Маша, мне так хорошо. Свежий воздух, да и Ларочку…

Она, конечно, хотела сказать о том, что так ей лучше видно, как во дворе беззаботно играет дочь, носится вместе с другими детьми.

Но вот уже год как она не видела ничего. Врачи говорили, что это временно и быстро пройдет. «Это нервное, голубушка, обстановка и климат совсем не способствуют покою, — утверждал один врач, — вам бы целебного южного воздуха вдохнуть. В другое время это можно было бы исполнить, но, увы, не сейчас. Но, это все пройдет, надобно лишь подождать, набраться терпения».

Терпения у нее было хоть отбавляй. Тем более что вполне отдавала себе отчет в том, что, вероятно, зрение никогда не вернется к ней. Ей было тяжело ходить, подчас трудно дышать, потому, только сидя у распахнутого во двор окна, она могла дышать полной грудью и не чувствовать головокружения.

— Я видела его, Маша, и, слава богу, что теперь не вижу, — бросила она как-то раз сестре, — ты не представляешь, что я чувствовала, когда видела его. Он был со мной повсюду, не отпускал меня, не давал проходу ни на минуту! Сначала это было пару раз в неделю, затем все чаще и чаще, каждый день, каждый час, каждую минуту. Везде, где бы я ни была. Нет, он так просто меня не отпустит, но так я его не вижу, не дрожу при каждом его появлении. Не дрожу! Но он здесь, Маша, он сейчас здесь и смеется над нами. Но я больше его видеть не хочу! Будь он проклят!

Слезы потекли из ее глаз, она принялась нащупывать платок, чтобы промокнуть их. Маша сидела рядом и чувствовала, как дрожать начинала и она. Маша оглядывалась по сторонам, стараясь понять, кто из соседей мог пристально следить за сестрой, но так никого и не приметила рядом. В коммунальной квартире было тихо: квартира оживала лишь вечером, когда на заводе давали гудок, да по утрам, когда все собирались на работу.

Она чувствовала, как солнце освещает ее лицо. В первую половину дня до полудня солнце лишь робко выглядывало из-за козырька крыши, и в комнате стоял полумрак. Она не видела его, она его представляла в памяти и ощущала по тому, каким прохладным и неподвижным был воздух. После полудня комната оказывалась залита солнцем. Даже листья герани становились тепловатыми, нежными. Ей нравилось прикасаться к ним и подставлять солнечному свету лицо. Когда солнце пекло особенно неумолимо, ей казалось, что она даже немного различает сквозь тьму слепоты его свет.

— Маша, прошу тебя, открой-ка пошире окно, — напрягаясь, кричала она сестре, и та почти бегом направлялась из кухни к ней.

Ей нравилось слушать дождь. Она представляла, как крупные капли ударяются о стекло и стекают вниз, как они бьются о подоконник. Шум дождя позволял ей отогнать от себя раздумья о том, что она больше не может видеть. Во время дождя она без помощи сестры наощупь оттягивала шпингалет и распахивала окно. Дышалось так легко, что, не присев обратно на стул, она непременно потеряла бы сознание.

Она больше не видела его. И не увидит никогда, что он рядом, что он смеется над ней, что он указывает ей, что надо делать, а что нет. Слепота — это слишком высокая цена, спору нет. Но она могла это себе позволить, зная, что рядом есть сестра, муж, родственники, соседи, которые не дадут пропасть ей и ее дочке Ларе.

— Мамочка, мамочка! — понадобилось меньше года, чтобы Лара полюбила забираться к маме на колени и тоже смотреть в окно. — Мамочка, пойдем гулять! Мамочка, хочешь, я покажу тебе, что я нарисовала?

Она проводила дрожащей рукой по рисунку — шершавому листу, улыбалась, стараясь не напугать дочку своим недугом.

— Очень красивый рисунок, Ларочка, очень, особенно эти цветы.

— Мамочка, ты же не видишь, как ты увидела, что здесь цветы? — по-детски удивлялась Лара. — Наверное, ты умеешь подглядывать. Да, мамочка?

— Кто тебе сказал, Ларочка, что я ничего не вижу?

— Тетя Маша.

— Я все вижу, любимая, все вижу, — вздыхала она. — Для того, чтобы видеть, не нужно смотреть. Когда-нибудь ты поймешь это. Многие смотрят, но ничего не видят, хотя смотрят почти в упор. А есть такие люди, которые видят, хотя видеть не могут.

Она тяжело вздохнула, привстала, не переставая улыбаться. Лара держала ее за руку и тянула на кухню, где с утра до вечера хлопотала сестра, жившая с семьей в другой комнате, где пахло сыростью, и все было завешано сушившимся бельем. Квартира была поделена фанерной перегородкой, за которой жили посторонние люди.

— Здравствуй, родная.

Она научилась различать тяжелые шаги мужа и его прерывистое усталое дыхание. Он приходил домой ровно через двадцать минут после заводского гудка, возвещавшего о том, что рабочий день окончен. Она радовалась его приходу — у нее было все, к чему она стремилась, о чем мечтала в юности. И это все она самым тщательным образом берегла.

Изредка она выходила на улицу. Она опиралась на руку мужа и старалась не оступиться. Ей было тяжело спускаться по лестнице, она задыхалась. Еще тяжелее было подниматься обратно. Но это было можно стерпеть, взять себя в руки, передохнуть и, попросив мужа и дочь не торопиться, осторожно отсчитывать ступеньки — ровно пятьдесят, а вместе с порогом и крыльцом пятьдесят две. Это было лучше, чем чувствовать на себе его взгляд, не быть способной спрятаться, убежать от него. В любой момент оглянуться по сторонам и с ужасом обнаружить его. И даже если не обнаружить, то все равно понимать, что он где-то рядом.

Вечером она, двигаясь наощупь, укладывала Лару спать на маленькой кроватке, спрятанной за трюмо. Она читала ей сказки, и даже когда ослепла, продолжала это делать по памяти. Только теперь за ней никто не наблюдал, не насмехался, не пытался подсказать, не путал строчки букв на страницах. С ним было покончено. Она отказалась видеть его. Ему не место в ее жизни.

II

Единственное, что помнила Ксения о бабе Ларе, это запах ее любимых духов «Красная Москва» и посиделки на кухне маленькой квартирки. Баба Лара часто заводила разговор о вещах, казавшихся Ксении совершенно неприемлемыми для обсуждения даже с глазу на глаз. Баба Лара рассказывала и пересказывала семейные предания и услышанные из чьих-то уст истории, переплетала их воедино, охала и ахала от того, что из этого получалось.

— Твоя прабабка была сильной женщиной, о, сильной, поверь мне на слово, Ксюша. Часть ее силы и мне передалась, но времена были не те, чтобы этой силой воспользоваться, совсем не те. Мать твоя отродясь сил в себе не находила, видать, ее поколению не передалось. А у тебя есть, поверь старухе, — баба Лара откинулась на стуле и принялась теребить и без того потрепанный край клеенки. — Да вижу я, все я вижу, что силушка эта в тебе есть, да ты сама пока этого не видишь, не понимаешь и не хочешь понимать.

— Ну, хорошо, баба Лара, как ты говоришь, есть у меня какая-то там сила. И что? Как мне ей пользоваться и на что она мне? — Ксении все эти разговоры о силах, заговорах не нравились, но она прощала их бабушке, списывая все на ее преклонный уже возраст. — Если бы эта сила помогла экзамены сдать или бесплатно на концерт, в кино пойти, я еще понимаю. А так, по жизни, типа есть и все?

Есть стопроцентные скептики, не принимающие на веру абсолютно ничего, старающиеся все так или иначе вызывающее сомнение взвесить своим разумом и сделать собственные выводы, никак не пересекающиеся с чужими. В Ксении этого скептицизма было, конечно, не сто процентов, но процентов сорок точно. Ксения водила ложкой по кромке чашки и разглядывала чаинки, плававшие на дне.

— Ты еще маленькая, не понимаешь. У твоей прабабки тоже не сразу это все появилось. Только она душила эту силушку в себе, да не рассчитала, вот здоровье потеряла. Ты сама решишь, что тебе со своими способностями делать. Не делай этого, не повторяй ее ошибок. А с остальным приложится, обязательно приложится.

Это было незадолго до отъезда Ксении из провинциального Череповца на учебу. В школе она училась не то чтобы хорошо. Но перспектив для себя в Череповце она не видела. Баба Лара, как и мама, поддержали Ксению в этом решении.

— Тут нечего искать, кроме заводов, где и без того вся наша семья положила жизни и здоровье, — сказала мама, — кто знает, быть может, тебе удастся из этого болота вырваться. Или же выучишься и вернешься уважаемым человеком, себе применение найдешь.

Проводы на учебу в столичные Москву и Петербург из всех действительно небольших или считающихся таковыми городов, городков, поселков, деревень, станиц, хуторов одинаково похожи друг на друга. Иногда кажется, что это десятилетиями практикующийся церемониал, тайна которого передается лишь из уст в уста. Неделю или две собираются вещи — нужные и ненужные, старые и новые, полезные и бесполезные. В последний день, когда оказывается, что гора вещей не просто не влезает ни в какие рюкзаки и сумки, но и банально является неподъемной, начинается дичайшая суета. Все разбирается, разгребается, сортируется. В итоге все нужное оставляется дома, а ненужным доверху забиваются сумки.

Баба Лара не позволила разыграть это действие на Ксении. Она сама помогла Ксении собрать все вещи, она же проводила ее на вокзал. «Возьми, пригодится», — сказала баба Лара, сунув в руку Ксении какой-то флакончик. Уже в поезде Ксения рассмотрела его. Это были духи «Красная Москва».

Баба Лара умерла спустя несколько месяцев после отъезда Ксении в Петербург и ее успешного поступления в институт.

— Знаешь, Ксюш, не приезжай, не стоит, — тихо-тихо, вздыхая, сказала по телефону мама. Ее голос показался Ксении как будто незнакомым, совсем холодным. — Лучше запомни бабушку такой, какой она была для тебя. Еще не хватало, чтобы она была для тебя сморщенной старушкой, лежащей в гробу. Да и сама бабушка бы не позволила тебе сорваться с учебы ради того, чтобы приехать на похороны. Лучше учись, к сессии готовься, чтобы бабушка могла гордиться тобой.

Ксения долго бродила по городу, покрытому тонким слоем первого снега, тающего под ногами. Она не чувствовала боли. Почему-то ей начало казаться, что сама баба Лара ждала этого момента. Удивившись чудовищности мысли, которая пришла ей в голову, Ксения постаралась отогнать ее от себя. Надев капюшон, она зашла в церковь и стояла, глядя на алтарь. В церкви было душно. Поставив свечку, Ксения быстро вышла и зашагала дальше, не снимая капюшон.

«Баба Лара, прости, что нет меня сейчас рядом с тобой, что я никуда не поехала и не увижу тебя в самый-самый последний раз. Но я точно знаю, что не я с тобой, а ты со мной теперь всегда. Ты же не оставишь меня, правда? Только жалко, что мы с тобой больше не поболтаем у тебя на кухне, ты передо мной больше не разложишь фотографий нашей многочисленной родни. Какой же я была дурочкой, что не запоминала, кто есть кто, когда ты мне это рассказывала! Прости меня, баба Лара. Хотя, спрошу у мамы, она, наверное, все знает. Пусть земля тебе будет пухом, баба Лара».

Недалеко от перекрестка двух проспектов был сквер. Ксения шла мимо него и с удивлением смотрела на деревья. Снег начинал покрывать еще зеленевшие листья каштанов. Воробей выпорхнул из-под ног Ксении, но тут же вернулся. Он даже не думал улетать: чирикал, подпрыгивал. Ксения поковырялась в карманах куртки и нашла завалявшиеся пару семечек, которые и бросила воробью. Воробей весело чирикнул и принялся клевать. Было слышно, как он ударяет клювом по еще теплому, не промерзшему асфальту, на котором таяли падавшие редкие снежинки.

— Эй, Некрасова, да подожди ты, куда так бежишь! — Ксению окликнула и нагнала соседка по комнате, Надя. С ней они учились в разных группах и на разных потоках, но в общежитии почему-то им выпало делить друг с другом одну комнату. — Куда идешь? Идем с нами! Только не говори, что ты не хочешь погулять и развеяться!

С Надей был парень в глухой ярко-оранжевой зимней куртке. Он обнимал Надю за плечо, но почему-то улыбался не ей, а Ксении, и даже норовил подмигнуть.

— Я просто гуляю и все, никуда не собираюсь, — спокойно, даже отчасти печально ответила Ксения, отдернув перчатку и взглянув на часы. — Просто гуляю, скоро надо в общежитие возвращаться, к зачету готовиться. А вы куда?

— Мы? — Ксения переглянулась со своим парнем. — Мы туда, куда надо. Сначала в клуб, там бесплатно до девяти вечера, а потом не знаю куда. Приду поздно, главное, чтобы общагу не закрыли.

В полночь общежитие закрывалось дежурной вахтершей и ни под каким предлогом не открывалось до пяти часов утра. Все обитатели общежития, конечно, об этом знали, но почти каждую ночь Ксения сквозь сон слышала, как кто-то со страшной руганью стучится внизу в двери — комната располагалась на четвертом этаже как-раз-таки над самым входом. Для Ксении такая строгость с режимом не означала ничего — формальность, не более, — но ее соседку по комнате такой расклад просто бесил.

— Ну, удачи вам, — бросила Ксения.

— Идем с нами, с парнями тебя познакомлю, с моими друзьями, может, понравится тебе Костян или Ксива, — предложил Надин спутник. От него сильно несло пивом, настолько сильно, что Ксения повернула голову чуть в сторону, хотя это мало помогло. — Точняк, тебе Ксива понравится, он просто ботаник, самый умный. Ты заценишь его.

— Идем! — настаивала Надя.

— Я же сказала, что никуда не пойду, — раздраженно ответила Ксения и, уже разворачиваясь в другую сторону, добавила. — Не буду вам мешать, я совсем не в настроении, Надь. У меня дома неприятности, мне хочется побыть одной. И еще этот зачет завтра!

Надя развела руками и зашагала с парнем дальше по тротуару. Ксения видела, как парень продолжал обнимать ее за плечо, а потом неожиданно его рука скользнула вниз. Надя захихикала: рука парня мяла ее ягодицы.

— Ботаничка какая-то ненормальная эта твоя подруга, сразу видно, не питерская, с периферии откуда-то, — Ксения услышала голос парня Надя. — Но с Ксивой я ее как-нибудь познакомлю. Он таких цыпочек любит. Выжрет водяры и по пьяной дури сделает из нее нормальную чику!

Ксения покачала головой. Соседка по комнате с самой первой недели, как они жили в общежитии, норовила ее с кем-нибудь познакомить. Вроде бы и в городе она была столько же, сколько и Ксения, всего ничего, пара недель во время поступления в институт и последняя неделя в августе, когда заселялись в общежитие и оформляли бесконечные справки и документы. Но у Нади уже с сентября в знакомых была чуть ли не половина общежития и городские, жившие неподалеку. У Ксении же с самого первого дня голова была забита учебой. Увлечение Нади знакомствами, тусовками и парнями она просто не понимала, хотя и делала вид, что и сама бы непрочь, да просто некогда. Все это была лишь маска и то работавшая не всегда.

Поздно вечером, когда Ксения уже спала, вернулась Надя. Она шумно открыла своим ключом дверь, покачиваясь на ходу, с трудом ее закрыла. Сквозь сон Ксения почувствовала исходивший с противоположной стороны комнаты тошнотворный запах дешевого коктейля из алюминиевой банки. Ксении снилась баба Лара, раскачивающаяся на скрипучем стуле на кухне и о чем-то рассказывающая, размахивая руками. Запах коктейля во сне сменился на «Красную Москву». Она ходила по квартире бабы Лары, остановилась у серванта, отодвинула стекло и держала в руках флакончик духов. «Ксюша, тебе же никогда не нравились мои духи, помнишь? — ласково говорила баба Лара. — Всегда маленькая придешь ко мне и плюешься, говоришь «Кака, баба». Смешно даже припомнить тебя крохотной, еще несмышленой. Сейчас ты уже большая, совсем взрослая, студентка. Учись хорошо… хорошо… хорошо…».

Зачет выдался непростой. Ксении была очень нужна стипендия. Что делать в чужом городе без работы, да еще и без стипендии? Писать домой, чтобы прислали денег? Нет, на это она пойти не могла. Свобода значила для нее очень многое. Конечно, свободой это можно было назвать довольно условно. Но требовать денег с родителей и родственников, когда они и так сделали все, что возможно для того, чтобы она поступила в институт, Ксения не могла.

Математика ей никогда не давалась. Нужно иметь либо особый склад ума, либо фантастическую усидчивость, чтобы до конца разобраться в интегралах, матрицах и прочих вещах, которые трудно учатся, еще труднее сдаются на зачетах и экзаменах, но мало кому в жизни по-настоящему требуются. Ксения была скорее из тех, кто упорством и терпением все же осваивает то, что другим не под силу. Больше трех часов она билась над парой уравнений, два раза садилась отвечать, но каждый раз преподаватель отправлял ее готовиться и решать заново. С третьей попытки Ксения сдала зачет.

— Везет тебе, — остановила ее на выходе из аудитории Надя, со своей группой тоже пришедшая сдавать зачет, но провалившаяся с первой же попытки, — а мне теперь еще раз приходить, только теперь не знаю когда. Интересно, как это тебе удалось сдать? Даже Михельсон не сдал!

Ваня Михельсон был единственным парнем в группе Нади — маленького роста, полный, с пухлым личиком и такими же пухлыми ручонками, с копной вьющихся темных волос и в очках. Над Михельсоном подшучивали все, даже преподаватели. За все почти четыре месяца учебы этот зачет стал первым, который Михельсон не сдал.

— А я учила и сдала, три вечера учила, если ты не помнишь, — Ксения убирала в рюкзак тетради, — и учила, между прочим, как следует.

— Да ладно тебе выпендриваться, — Надя посмотрела на нее с усмешкой, — представь, сколько еще зачетов впереди будет. И что, к каждому ты будешь по три дня как ненормальная готовиться? Да ты сдохнешь через год. Или получишь диплом и будешь серой уставшей мышкой. Я так не хочу. Я, конечно, учу, но не настолько!

— Как же еще учиться? Учить и сдавать. Интегралы и уравнения сдала, да и ты сдашь. Куда мы денемся.

— Как? Губки поярче, юбочку покороче! — парировала Надя.

— Да хоть вообще без юбки приходи, мне-то какое дело? — Ксения подключила свое чувство юмора, потому что понимала, что атмосфера накаляется: Надя была явно сильно расстроена тем, что не сдала зачет. И более того, завидовала Ксении, его сдавшей.

— Нет, что-то тут не то! — констатировала Надя, щелкнув пальцами и зачем-то потормошив свои волосы. — Ты не могла выучить за три вечера эти гребаные интегралы! Ты, наверное, знала или предчувствовала, какие примерно уравнения тебе попадутся. Формулы для них и запоминала! Точно!

— Отстань от меня со своей ерундой! Что я могла знать? Все, мне пора. До вечера! — Ксения, нахмурившись, еще раз посмотрела на Надю, которая продолжала демонстрировать свою нервозность и возмущение, махнула ей рукой и пошла по коридору подальше от аудитории, где продолжался зачет.

«Ну и что, что Михельсон не сдал? Какая связь между мной и Михельсоном? Каждый сам отвечает за свои поступки, — возмущалась Ксения, спускаясь по скользкой мраморной лестнице в институте. — Может, Михельсон сам не хотел сдавать, сам понимал, что плохо учил. Или чувствует себя плохо. Да и какая разница, сдал кто-то или не сдал. Конечно, Надя с такого загула и с головной болью ничего сдать с первого раза не может. Но мне до этого, какое дело? Правильно, никакого».

На улице уже темнело. Поздней осенью трудно отличить день от вечера и вечер от ночи. Правда в городе, где прожила Ксения семнадцать лет своей жизни, темнело еще раньше, и к сумраку все привыкали с детства, оттого особенно ценили теплые летние дни с ранними рассветами и поздними закатами. Ксения снова вспомнила о бабушке, но погружаться в раздумья и воспоминания ей не хотелось. Она дошла пешком до небольшого парка, спрятанного у одной из самых оживленных улиц — несколько деревьев и массивная чугунная ограда будто бы скрадывали шум и любопытные взгляды прохожих.

Пошел дождь. Ксения опомнилась и взглянула на часы.

— Половина десятого, ну я и загуляла! — пожурила она сама себя, выходя за ограду сквера и снова погружаясь в городскую суету.

В троллейбусе были свободные места, но Ксении сидеть не хотелось. Она встала на задней площадке и почти прислонилась к стеклу, по которому с наружной стороны, словно слезы, стекали ледяные капли дождя. От дыхания стекло почти сразу запотело. Ксения с трудом пыталась разглядеть мелькавшие за окном пейзажи.

Перед очередной остановкой троллейбус подпрыгнул на какой-то неровности. Все пассажиры охнули, а Ксения чуть не упала, едва успев ухватиться за перила. Секундное замешательство — и она снова была спокойна и вглядывалась в унылые мокрые тротуары за стеклом. Но, потупив взгляд, она вдруг взглянула на само запотевшее окно троллейбуса и в недоумении нахмурилась. На запотевшем стекле было аккуратно нарисовано то, что нарисовано быть никак не могло. Впрочем, на стекле не могло быть нарисовано вообще ничего, так как Ксения стояла у стекла уже шесть или семь остановок кряду, и сама она этого сделать не могла. Тем более такого.

На запотевшем стекле троллейбуса ровно там, где стояла Ксения, было нарисовано аккуратное сердечко. Рисунок был совсем свежим, иначе Ксения его бы и не заметила — из-за высокой влажности стекло покрывалось испариной почти моментально.

Ксения огляделась: рядом сидели две пожилых женщины с сумками, впереди — несколько парочек, которые никак не могли быть к этому причастны. На последней остановки из последней двери троллейбуса, рядом с которой она стояла, вышли несколько человек, но они тоже вряд ли смогли бы протянуть руки прямо под носом Ксении и нарисовать что-то на стекле. Оставались мужчина и парень. Мужчина держал в одной руке большой пакет, другой сжимал газету, которую при тусклом свете троллейбусной лампы пытался читать. Оставался парень, но он даже не смотрел в сторону Ксении. Она же принялась его разглядывать. Красная с синим куртка, за спиной рюкзак, наушники — он крутил в руках плеер и пытался отыскать среди всех загруженных в него файлов какой-то один. Наконец, он нашел его, и на его лице появилась довольная улыбка. Видимо, почувствовав на себе пристальный взгляд, он повернул голову и подмигнул Ксении. Она же демонстративно отвернулась и снова посмотрела на стекло: сердечка уже не было, оно исчезло, утонуло в продолжавшей конденсироваться на стекле влаге.

— Дурак, — сказала Ксения, когда сходила на своей остановке.

Парень, конечно, этого не слышал — громкая музыка, звучавшая в его наушниках, была слышна на весь троллейбус. Ксения почему-то посчитала, что прибавил громкости он для того, чтобы привлечь ее внимание.

«Хотя, зачем так я? Может, он познакомиться хотел, а я так его отшила. Все-таки не пойму, как он нарисовал на стекле. Делал вид, что ни при чем и не понимает, почему я на него так смотрю. Все он понимает. Одна мысль, небось, как бы познакомиться, прикинуться паинькой да в постель затащить. Нет, со мной такое не пройдет!»

В комнате в общежитии было душно: батареи отопления уже работали, на них прогорала пыль, сжигая при этом остатки кислорода. Ксения прошла по комнате и открыла форточку, затем переоделась, собралась и отправилась в душ, который был в конце коридора, один на десять комнат. Ее радовало стоявшее вокруг спокойствие, редкое, невиданное для общежития. Лишь в двух комнатах кто-то был, судя по свету, вырывавшемуся из-под дверей в полутемный коридор, да звука телевизора.

Душевая, отделанная потрескавшимся белым кафелем, тоже была слабо освещена — руководство общежития экономило на электричестве.

Поначалу Ксению, как и всех новичков-первокурсников это удивляло, ей казалось, что в любой момент она поскользнется на кафельном полу и растянется всем на смех, ведь в остальных душевых кабинках тоже мог кто-то находиться. Но человек привыкает ко всему, даже к маленькой лампочке в сорок ватт, покрытой толстым слоем пыли и паутины.

Ксения разделась, повесила вещи на заржавевший крючок, торчавший из кафельной стены, затем проверила дверцу в кабинку, закрыта ли. Она боялась чужих глаз. Пару раз парни с мужского этажа приходили на их этаж и прятались в душевых кабинках. Попади она в такую ситуацию — это был бы для нее удар, настоящий позор, всеобщее посмешище. Она даже думать о таком не хотела.

Полилась вода. Ксения намылила голову и потянулась, чтобы положить бутылочку с шампунем в пакет, висевший на крючке. Вслепую ей никак не удавалось этого сделать, и она все-таки приоткрыла глаза. Бутылочка с шампунем благополучно очутился в пакете.

Вдруг холод пробежал по ее спине. От испуга она даже вскрикнула: по кафельному полу скользнуло нечто большое, похожее на тень. Большое темное пятно медленно переместилось с дальнего края душевой, скрытого за перегородкой, к кабинкам, располагавшимся немного правее.

«Даже не слышала, как кто-то пришел», — подумала Ксения и удивилась тому, что этот кто-то не включает воду, не гремит зубной щеткой, ни стирает ничего в раковине, как обычно поступают студенты, и вообще не издает никаких звуков.

Быть может, ей просто показалось? От шампуня начинало больно щипать в глазах. Ксения ополоснула лицо и, повернув рукоятку, закрыла воду.

— Эй, кто пришел? Вы только свет после себя не выключайте, мне не хочется мыться в темноте.

Решив, что в душевой уже никого нет, Ксения снова открыла воду. Ей показалось, что под дверцей снова проскользнула чья-то тень, но она уже не придала этому значения. В глазах щипало, стоять на кафельном полу было холодно, хотелось поскорее домыться и удобно устроиться с книжкой на диване в комнате. Ксения ухмыльнулась, мол, подглядывайте, если хотите, и прошлась губкой по телу. Тень снова скользнула под дверью, темноватое пятно. Ксения потерла глаза, промыла их водой, стараясь избавиться от рези в глазах.

— Подглядывать не надоело? — Ксения спросила это таким тоном, что, будь кто-то рядом, он непременно бы ответил чем-то не менее едким и ехидным.

Но в ответ Ксения услышала только тишину, да отзвук собственного голоса. Даже труба с горячей водой, в которой обычно что-то бурлило и клокотало, молчала. Это была просто тишина, какая бывает редко, но все же бывает, так что удивляться на месте Ксении никто бы не стал. Но она своими глазами видела пятно на кафеле, чью-то тень и подумала, что она в душевой не одна. Но если тень по кафелю скользнула, то, несомненно, кто-то в душевой был.

Ксения спешно вытиралась большим махровым полотенцем, продолжая обдумывать то, что с ней произошло. Чему больше верить — зрению и тени на кафельном полу или слуху и отсутствию каких-то шорохов, шагов, дыхания и других посторонних звуков? Ошибаться Ксения не могла: в душевой было настолько гулко, что малейшее движение, голос, шепот, дыхание, стон мгновенно обрастали сотнями отзвуков от стен, труб, тонких перегородок, многократно отражались от высоких потолков. В душевой, кроме Ксении, никого не было — и она это понимала. Но также понимала, что и видела присутствие кого-то, кто не спешил отвечать ей и вообще выдавать свое нахождение там, в душевой.

Вернувшись в комнату, она долго рассматривала себя в маленькое зеркало, закрепленное на двери, обдумывая происшествие в автобусе. Собственные волосы казались ей блеклыми, смахивающими на метлу или пучок соломы — и не только потому, что она была только что из душа и еще не успела высушить их феном и как следует расчесать. Лицо было уставшим и совсем невыразительным. В нем, на ее взгляд, нечему было нравиться. Слегка вздернутый нос. Слишком тонкие губы. Слишком светлые брови. Слишком крупный, даже угловатый подбородок. Не менее угловатые, неуклюжие плечи. И худые длинные руки с худыми пальцами.

Ксения ухмыльнулась и тут же присмотрелась к своему отражению в зеркале. Позади — ей так показалось, и потому она хотела в этом убедиться — скользнуло что-то темное. За окном уже было совсем темно, лампочка в комнате едва освещала дальние ее закоулки.

«Где? Куда оно делось? Что это было? — спрашивала сама у себя Ксения, не решаясь обернуться. Она что-то чувствовала: обернуться — значит обнажить свои страхи, показать, что они и в самом деле есть. — Нет, не оборачиваться. Это просто мне кажется. Тень от окна».

Она вздохнула с облегчением, и уже, было, принялась разглядывать себя в зеркало дальше, но тут дверь с грохотом открылась, будто ее толкнули со всей силы ногой. Одно мгновение, испуг — и в комнату ворвалась Надя.

— Вот и я! Не ждали?

Ксения уже успела привыкнуть к выходкам соседки по комнате, но, несмотря на это, продолжала пугаться ее внезапным вторжениям. Особенно шумно Надя вваливалась в комнату в подвыпившем состоянии. Хватало бутылки пива или банки коктейля для того, чтобы самоуверенная и немного хамоватая Надя превращалась в неуправляемое, до безумия веселое базарное животное, стремящееся рассмешить всех своим поведением и репликами.

— Что, не ждала? — Надя медленно закрывала дверь и с удивлением рассматривала Ксению, побледневшую, стоявшую с мокрым полотенцем в руках. — Ты не забудь, это и моя комната. Слышала?

— Слышала, Надя, но мы с тобой договаривались, что ты хотя бы стучишься! И не открываешь дверь ногой. Правильно, тебя не было, когда был обход и комендант общежития тыкал меня носом в пятна от подошв на нашей двери. Думаешь, приятно? — Ксения закипала и была готова взорваться, кинуться на Надю с кулаками. Она мигом забыла о том, что пыталась рассмотреть в зеркале какую-то тень, которая преследовала ее и в душевой, и про парня в автобусе забыла и нарисованное им сердечко на запотевшем стекле. Испуг стер из ее памяти и все сомнения насчет себя. Напротив, она уже была уверена в себе и готова пойти в рукопашную, если бы Надя не одумалась.

— Ладно, не обижайся, — смущенно сказала та, пытаясь повесить на крючок куртку, — в следующий раз обязательно постучусь. И не буду больше долбать дверь. Хотя мне сегодня очень хочется кого-нибудь пнуть из-за этого зачета!

— Парня своего, — предложила Ксения.

Наде после нескольких неудачных попыток, наконец, удалось стянуть с себя куртку и повесить ее поверх уже висевших на крючке вещей.

— Ага, пнешь его! — замешкавшись, ответила она. — Нет, Сашку я обижать не буду, я же его люблю! И он меня любит, между прочим. Найду кого-нибудь другого, чтобы отпинать.

— Когда пересдача? — поинтересовалась Ксения.

Ее руки уже не дрожали, и она продолжила приводить в порядок свои непослушные волосы. Надя одним махом оказалась на кровати. Кровать скрипнула: где-то внизу, под ней, зазвенело что-то стеклянное.

— С ногами и на кровать! Фу! Как можно так вульгарно, отвратительно вести себя девушке? Так что с пересдачей? Когда собираешься?

— Да, говорят, что ближе к сессии пересдачу устроят, — Надя зевнула. — Моя кровать, как хочу, так и прыгаю. А ты не умничай! Сама-то! Кто так волосы расчесывает? Сейчас высохнут, будешь ходить как последняя швабра. Возьми сейчас же фен и уложи, как следует, волосы, чтоб не вылезли. Забыла, как распутывали, когда ты с мокрой головой уснула? Вспомни, как ревела и обриться наголо порывалась. А знаешь, надо было тебя обрить, клево бы было! Все-таки не могу понять, как ты сдала этот зачет. Ведь нужно было решить хотя бы три уравнения из пяти, так?

— Так, — согласилась Ксения. Она уже подвергалась этому допросу в институте, сразу после зачета, и второй раз ей терпеть подобное не хотелось. Всем своим видом она выразила недовольство — наверное, это было столь убедительно, что соседка по комнате громко икнула и, вдобавок, зевнула.

— Фигня какая-то непонятная! — заключила Надя и, посмотрев на часы, нехотя сползла с кровати, достала из шкафчика полотенце и, продолжая что-то причитать, вышла.

III

— Девочки, закройте окошко, а то дует, — причитала Надя, стоя под душем в кабинке. — Еще простудиться не хватало! Ксюха, это ты куришь там в окно? Такая пай-девочка, а пока никто не видит, дымит. Курить вредно, дядя Минздрав тебя предупреждал: «Нэ кури, дэвачка!».

Надя заржала. Такие шутки были вполне в ее стиле, и Ксения даже не обижалась. Напротив, она спокойно вступала в полемику — ответить чем-нибудь острым, чуточку злым — все-таки быть козлом отпущения и объектом насмешек не хочется никому. Конечно, злость — не самое лучшее, что может родиться в нашем мозгу, но если эта злость понарошку, то она вполне простительна.

— Я? Да ты что! Как раз хотела поинтересоваться у тебя, чем ты там в кабинке занимаешься. Может, дежурную позвать, проверит тебя. А я, такая, вся такая хорошая просто стою здесь и жду, когда можно будет, наконец, и мне привести себя в порядок, — Ксения потянулась к окну, но достать до него даже с ее далеко не маленьким ростом было проблемой. Она поставила вещи на подоконник, закинула ногу на батарею и вскарабкалась на нее. С трудом, но окно получилось закрыть.

— Да, оправдывайся, дэвачка, только бычок в окно не выбрасывай, а то снова засекут, что мы тут курим, вообще пипец будет.

Обычная картина в общежитии — столпотворение в душевой. Поначалу это раздражало Ксению, как и многое, с чем ей пришлось столкнуться с самых первых дней учебы. Впрочем, это было даже не раздражение, а реакция на смену обстановки. Стоя одной ногой на подоконнике, а другой на батарее, Ксения окидывала взглядом душевую, одновременно стряхивая с себя пыль и паутину. Все четыре кабинки были заняты. В трех — методично и сосредоточенно мыли голову. В четвертой же просто лилась вода — Даша, второкурсница, приехавшая откуда-то с Украины, стояла и ковыряла в носу.

Ксения улыбнулась, но тут же ее ноги заскользили по подоконнику и батарее. Она вскрикнула. Ее левая нога балансировала в воздухе, другая соскальзывала с подоконника. Ксения в ужасе пыталась уцепиться за воздух, чтобы не потерять равновесие. В тот момент, когда ее правая нога окончательно соскользнула, и падение на кафельный пол с полутораметровой высоты было почти неизбежным, Ксения непонятным образом сумела ухватиться за трубу с горячей водой, которая подходила к батарее сверху.

— Ой, — только и успела крикнуть она.

Ударившись локтем о стену, Ксения все-таки поймала равновесие и, прижимаясь к стене и продолжая держаться за трубу, она спешно спустилась вниз.

— Кажись, ты что-то не то там покурила только что! — заявила Надя, вытираясь полотенцем и глядя на то, какие акробатические трюки выделывает ее соседка по комнате. — Нет, ну честно признайся, что курнула там сейчас и выбросила бычок в окно. Если у тебя есть еще укроп, то не жадничай, угости хотя бы нас с Сашкой!

— Брось издеваться, хватит, видишь, она чуть не грохнулась, — вмешалась Даша, которая, услышав шум, не только мигом перестала ковырять в носу, но и выглянула из кабинки. — Ты там не убилась? Жива?

— Жива, — простонала Ксения. Ее глаза беспорядочно бегали. Она смотрела то на кабинки, то на пол душевой, то в дальний ее угол. Даже потерев глаза руками, она не смогла разглядеть как следует то, что ей виделось в виде темного пятна, скользившего по полу от дальней стены к дверям кабинок.

Даша с недоумением смотрела на то, как Ксения вместо того, чтобы подняться с пола, неожиданно ползком стала двигаться по полу, ощупывая кафель руками. Она водила ладонями по швам между большими темно-коричневыми плитками, постукивала по ним ногтем.

— Ты чего?

Ксения будто не слышала вопроса, даже не повернула голову. Одна из плиток была расколота: Ксения подцепила ногтем две ее половинки, приподняла, внимательно посмотрела под них и вернула на место.

— Что с тобой? — повторила Даша.

— Да обкурилась она, говорю же! — прикрывшись полотенцем, Надя приоткрыла дверцу кабинки и выглянула, держа на весу левую ногу. По душевой мгновенно прокатился тяжелый запах жидкости для снятия лака с ногтей. — Когда нарики курнут, так тоже ползают по полу, смеются, а потом бегать начинают так, что их поймать никто не может.

Что еще могли подумать о Ксении? Их в душевой было пятеро. Двое продолжали заниматься несмотря ни на что своими делами, их мало заботило то, что происходило вокруг. Можно предположить и то, что из-за шума воды они лишь улавливали обрывки фраз, голосов и оттого были лишены возможности тоже высказать свой комментарий. Хотя, смех, ругань и все прочее в общежитии не могло удивлять — это было привычное явление. Кто-то ведет себя спокойно, кто-то буянит, кто-то неадекватен, кто-то просто спит, кто-то все видит, но предпочитает пройти мимо. И из этих пятерых двое не замечали ничего, двое в удивлении наблюдали за пятой, а пятая стояла на четвереньках и водила руками по кафельному полу. Конечно, в голову тех двоих, наблюдавших за этим, могло прийти все что угодно.

— Она поскользнулась на подоконнике, когда форточку закрывала, — вдруг поняла Даша. — Я же слышала, как она ударилась то ли об пол, то ли о стену. Ксюша, ты сильно ударилась?

Даша подошла к ней и взяла за плечо, чтобы помочь подняться с пола. Но Ксения попятилась назад, а когда Даша снова приблизилась, с силой оттолкнула ее.

— Охренеть! Я тебе помочь пытаюсь, а ты просто убить меня готова!

— Может, у нее контактная линза выпала, а ты на нее вот-вот наступишь! — не оставляя попыток начать спор или привычную перепалку, сказала Надя.

— Точно, линза. Ты только посмотри на нее. Все что-то осматривает, ищет. Или обкуренная? Не пойму.

Все это время Ксения молчала. Она была поглощена другим, куда более важным, пугавшим ее, заставлявшим сердце стучаться особенно быстро и громко. Она не воспринимала ничего на слух, будучи одним большим зрением. Там, где она водила руками, темного пятна не было, но оно было рядом, совсем рядом, куда она тут же и перемещалась. Пятно играло с ней в пятнашки: стоило Ксении коснуться до пятна или, по крайней мере, подвинуться туда, где оно находилось, как пятно в одно мгновение сдвигалось влево или вправо. Ксения заметила, что это не просто тень — она даже обернулась и посмотрела в окно, чтобы убедиться, что за окном ничего нет: ни прилипшего на стекло листа, ни паутины, ни еще чего-либо.

Котенок тоже играет с солнечным зайчиком, гоняется за ним, стараясь задеть лапой. Но котенок от того и играет, что ему не страшно. Зачем все это нужно было Ксении?

— Вы видели это пятно? Оно было здесь, — произнесла Ксения, медленно с трудом поднимаясь с пола. — Ах, вот же оно. Вы видите? Надя, посмотри, посмотри же сюда! Ты видишь?

— Что мне нужно видеть? — удивилась Надя. — Ничего я не вижу. Куда ты тычешь своим обгрызенным пальцем?

— Вот, вот же оно, рядом с тобой! Смотри! — Ксения сделала шаг влево и боязливо ткнула в пол пальцем. — Ты видишь?

Надя и Даша переглянулись. Надя сделалась серьезной, что с ней бывало крайне редко. Даша подмигнула и покрутила пальцем у виска, чуть не выронив при этом из рук полотенце. Ксения все это видела, но ей было не до обид. Она решительно пыталась выяснить, видят ли они эту тень, это пятно — чем бы оно ни являлось.

— Ну, видите или нет?

— Ничего там нет, Ксюш, — оглядываясь на кабинки, из которых доносился шум душевой воды, ответила Даша. — Ты успокойся, это у тебя от высоты голова закружилась, зря ты сама полезла на этот подоконник. Швабра же есть!

В дальнем углу душевой стояла сломанная швабра, из которой давно вылезла вся щетина. Основная ценность швабры заключалась в длинной палке — она доставала до шпингалета форточки. Чтобы ее открыть, не нужно было даже взбираться на батарею.

— Да иди ты со своей шваброй знаешь куда! — Ксения вздохнула и закрыла лицо руками.

Даша с Надей снова переглянулись, уже не так напряженно, как в первый раз, но все же удивление друг от друга скрыть не могли.

— Давай под холодный душ! Ты, видать, башкой ударилась сильно, — вспылила Надя и, стараясь поскорее забыть о странностях в поведении Ксении, вернулась в кабинку, чтобы забрать оттуда свою одежду, полотенце и шампунь. Она не любила заморачиваться ни по пустякам, ни по более серьезным вещам. — Слышишь? Давай, включай мозг, хватит тут помешательство разыгрывать. Я тебя подожду.

Ксения уже не обращала никакого внимания на пятно, продолжавшее двигаться из стороны в сторону. За каких-то пять минут, считая и предыдущую встречу с ним, Ксения успела привыкнуть к тому, что видит что-то в высшей степени странное, чего, как оказалось, не видят другие. Или не хотят видеть.

«Нет, не могу я видеть это одна, если это и в самом деле существует, — рассуждала, скользя по мокрому полу, Ксения. — Должен видеть еще кто-нибудь. А если не видит, то этого или нет вовсе, или я рискую стать в глазах других просто дурочкой, которая ловит глюки и удивляется, почему их не ловят другие. Уж лучше молчать. Молчи, Ксюша, молчи и делай вид, что все в порядке».

Складывалось впечатление, что темное пятно — а в том, что это именно пятно, а не просто тень, Ксения уже смогла убедиться — заигрывало с ней. Как только Ксения поворачивалась в сторону, чтобы не видеть его, пятно сдвигалось так, чтобы Ксения непременно обратила на него внимания. Это напоминало игру кто от кого спрячется. Ксения же чувствовала себя маленькой собачкой, которая обгрызла новый дорогущий диван своих хозяев и засовывает голову в кучу изодранной ткани и поролона, так как искренне полагает, что раз она не видит хозяев, то и они ее не замечают.

Ксения спрятала свой страх. Спрятала в намокшие под душем волосы, в согласие с тем, что говорили соседи по общежитию, в собственную отрешенность от всего того, что она видит. Если первый раз — случайность, то второй уже претендует на закономерность. Лучшее, что можно с ней поделать — просто смириться.

И Ксения смирилась. Жизнь текла в том же ритме, что и раньше, и на первый взгляд Ксения была такой же задумчивой, погруженной в себя тихоней. Она видела пятно в душевой практически всегда, чуть реже — в коридоре и в комнате. Иногда она не видела его, но знала, что оно рядом, где-нибудь в пыльном углу или за тумбочками у стены, или за пыльной батареей, с которой большими кусками отлуплялась зеленая краска, или за циновкой, заменявшей ковер на стене, доставшейся от прежних обитателей комнаты. Пятно не досаждало ей ничем, кроме своего присутствия.

— А давай загадаем желания, — предложила Надя, когда до Нового года оставалось не более получаса. — Чего ты хочешь загадать? Только вслух не говори, а то не сбудется. Загадай, под бой курантов напишешь быстренько на бумажке, бумажку съешь и запьешь шампанским.

— С чего ты взяла, что это сработает? — рассмеялась Ксения, продолжая расставлять на столе посуду. — Никогда не слышала, что для того, чтобы сбылось желание, нужно тупо разжевать какую-то бумажку! Ты меня, конечно, извини, но верится с трудом.

— А я каждый год так делаю, меня этому мама научила, — Надя стояла перед зеркалом, которое было закреплено на двери, и наводила красоту.

— И что, сбывается что-то? — с недоверием спросила Ксения. Впрочем, недоверие это относилось и к банке красной икры, которую Ксения крутила в руках, решая, как ее лучше открыть в отсутствие консервного ножа.

— Если бы это не сбывалось и вообще бы не работало, то люди бы и не заикались о таком, — Надя в последний раз поправила прическу и внимательно осмотрела свои ногти. — Ну, как я выгляжу? По-моему, неплохо, очень даже неплохо.

Ксения не расслышала ее последних слов. Она была вся в хлопотах. Первый Новый год не дома — шутка ли. Стол был почти накрыт. Ксения всегда подходила серьезно ко всему, что касалось праздников и застолий. Она была уверена в том, что если и выдался праздник, то нужно провести его как следует, другим на зависть. Не обращая внимания на скептицизм Нади по этому поводу, Ксения подготовилась так, как хотелось именно ей.

Стук в дверь отвлек ее от мыслей и заставил оставить сосредоточенность.

— Кто там? — с ухмылкой спросила Ксения.

Вместо ответа дверь открылась, и заглянул Саша, весь в снегу. Надя сразу бросилась его обнимать и отряхивать от снега. Саша был в давно не стиранном светлом пуховике с опушкой из искусственного меха на воротнике. Снимая с него пуховик, Надя чуть не опрокинула рюкзак. В рюкзаке зазвенели бутылки.

— Ты давай поосторожнее, а то всю вкуснятину побьешь, — улыбнулся Саша. — Как потом, с пола слизывать. что ли? Вообще, распиналась тут!

— Шампанское? — не скрывая своего недоумения, спросила Ксения. Она так и осталась стоять у стола, сжимая в одной руке банку икры, а в другой вилку. — Пропустили-то тебя как?

Проход в общежитие и в обычные дни был проблемой, тем более после одиннадцати вечера, когда двери закрывали и не впускали даже своих. Другой проблемой был пронос в общежитие спиртного, особенно в сколько-нибудь заметных количествах. Правда, проблемой это становилось только в те дни, когда на вахте дежурила Марина Игоревна Бурласова, местная знаменитость. Немолодая уже женщина, в телогрейке и валенках, с ожерельем из зубчиков чеснока, якобы помогающего не подхватить грипп и прочую заразу, на шее, со злобным взглядом маленькой ищейки, готовой в любой момент сделать стойку, броситься и вцепиться мертвой хваткой.

Бурласова много лет проработала охранником в женской колонии, этим и объяснялись ее хищнические повадки. Особенный нюх был у нее на спиртное: она безошибочно угадывала наличие в сумках студентов спиртного даже в тех случаях, когда бутылка была тщательно скрыта на дне пакета. К посторонним Бурласова проявляла особенно ревностное внимание. Ей казалось, что они приходят в общежитие только затем, чтобы принести выпивки или наркотиков, напиться и накуриться в чьей-нибудь комнате, а потом долго слоняться по коридорам, выклянчивая у студентов еду и деньги на обратную дорогу.

Как подметила Ксения во время своего похода в магазин тем самым утром, тридцать первого декабря, на сутки заступила дежурить как раз Бурласова. Зная о том, что к Наде должен прийти ее парень, Ксения подумала, что ему придется очень туго. Оказалось, что эти опасения были напрасными, и Саша миновал Бурласову безболезненно и без потерь — трудно было представить, чтобы Саша расстался хоть с малой частью того, что так бережно нес в рюкзаке.

— Если ты про старушенцию, то это без проблем, — хвастался Саша. За ухо у него была запихнута сигарета. — Ей надо указать ее место, вот и все. Что она там раскомандовалась? Куда хочу, туда и иду, тем более меня Надька еще утром в журнал посещений вписала.

Надя, тем временем, извлекла из рюкзака батон, пакет с конфетами, две бутылки шампанского и бутылку водки.

— Ого, — Ксения сделала такое лицо, какое делала ее мама, когда видела кого-то из родственников пьяными. — И как в нас все это влезет?

— Влезет, не волнуйся. — Саша покосился на накрытый стол, над которым несколько часов колдовала Ксения, и сглотнул слюну. — Просто когда праздник, все бухают, и вся ночь впереди, сжирается и выпивается все, что можно сожрать и…

Ксения замерла и больше не слушала его. Точнее, слушала, но ее слух словно отключился, а она сама стала одним большим взором. Это ощущение она уже испытывала, все было знакомо. И оцепенение, и страх, и бегущие по спине и рукам мурашки, и застывший взгляд. Взгляд под потолок, как раз над тем местом, где стояли Надя и ее парень. Там, под самым потолком, зависло темное пятно, такое же, какое она видела пару раз в душевой, какое изредка мелькало в коридоре и в комнате, словно прячась от нее. Теперь же оно не пряталось: висело на самом видном месте, прямо около лампы, и исчезать, видимо, не планировало.

Пятно не стояло на месте, а двигалось. Правда, заметить это движение было достаточно сложно. Но Ксения все-таки заметила. Эти движения были похожи на пульсации. Поняв это, Ксения вздрогнула.

— Эй, ты что? Что с тобой? — Ксения не заметила, что Саша уже стоял рядом. — О чем задумалась? До нового года десять минут. Будешь стоять и мечтать?

— А, да… я…

— Да ты, ты, жопой нюхаешь цветы, — передразнил Саша и взял из ее рук банку икры и вилку. — Неужели открывашки нет? Как вы здесь живете? Вроде такая деловая чика, а самого главного нет.

— Мы обычно вилкой открываем, — тихо ответила Ксения. — Что-то мне нехорошо. Открой, пожалуйста, а то у меня ничего не получается. Стою, пытаюсь открыть, но не выходит.

Саша выругался, поставил банку на стол и открыл ее, слегка погнув при этом вилку.

— Кстати, ты чего, одна новый год собираешься отмечать?

— В смысле одна? — Ксения не поняла, на что он намекает. — Я тут, с вами буду отмечать.

— Да нету у нее парня, — не позволив Ксении сказать ни слова, ответила Надя. — Учу ее, учу, а она все не понимает, что нужно искать свое счастье. Не всю же жизнь учиться! Нужно в жизни добиться счастья со своей второй половинкой. А для этого нужно, что сделать? Правильно, найти свою вторую половинку. Смотри, Ксюха, ведь я же нашла Санька, и у нас все чики-пуки, правда?

Достав из кармана мобильный телефон, Саша посмотрел на экран и присвистнул:

— Твою мать, Надюха, хватит этих бабских разговоров, ты же знаешь, что я терпеть их не могу! Познакомлю твою подругу с Ксивой, мы уже давно хотели эти сделать. До нового года пять минут, где шампанское? Только принес, а уже куда-то припрятали. Ну, Ксюха, будешь знакомиться с Ксивой? Мы тобой как следует займемся. Да ты не пугайся, Ксива парень нормальный.

Пока Саша открывал шампанское, а Ксения судорожно делала бутерброды с икрой, Надя снова отошла к зеркалу прихорашиваться. Ксения взглянула в ее сторону: прямо над ее головой зависало пятно. Страх снова пробежал по телу Ксении, но она нашла в себе силы отвернуться и продолжить делать бутерброды хотя бы ради того, чтобы не порезаться об острый нож. Ксения вздохнула спокойно только тогда, когда Надя отошла от зеркала и включила телевизор, запрятанный высоко на шкаф. Телевизор привезла с собой из дома Надя, хотя и затруднялась сказать, зачем именно. Обычно они телевизор не смотрели, и он пылился на шкафу.

По телевизору уже транслировали обращение Президента, стоявшего на фоне Кремлевской стены. Слишком официально и напыщенно для того, чтобы быть по-настоящему торжественным, а оттого торжественное, но только понарошку. Мама Ксении всегда шутила, что это такое своего рода предупреждение о приближении праздника, что нужно прекращать резать салаты и ждать, пока застынет холодец, а садиться за стол, наполнять бокалы и раскладывать вкусности по тарелкам. Именно этим были заняты Ксения, Надя и ее парень, если не считать того, что все трое стояли, а не сидели — в комнате было два стула, но оба были заняты какими-то вещами.

— Опа! — ухмыльнулся Саша, когда пробка вырвалась из горлышка бутылки шампанского и улетела куда к двери, по пути задев потолок и угол шкафа.

Ксения машинально повернулась и посмотрела на пятно: оно было все там же, над дверью. В бокалах зашипело шампанское. Саша разливал его от души, не ожидая, пока успокоится пена. Из телевизора стал раздаваться бой курантов.

— Помнишь, что я тебе говорила? — Надя толкнула Ксению в бок и всучила ей обрывок какой-то бумажки. — Пиши быстро, пока куранты бьют!

— Но…

— Да не спорь, а пиши. Хоть чем-нибудь, хоть ногтем нацарапай, а потом, под последний удар просто съешь бумажку и запей шампанским. Давай!

«Что с этим делать? А, главное, что мне загадать? С учебой все более-менее в порядке, на жизнь тоже не жалуюсь. Сказать Наде, что все это ерунда, чушь собачья — нельзя. Ей точно будет обидно, под Новый год такое не говорят. Или про эти пятна загадать, чтобы исчезли, пропали, и я их больше не пугалась? Только что, что именно? Надя думает, что мне так просто что-то загадать. А, интересно, что она сама себе загадает? Нет, не буду спрашивать, сама придумаю».

В руках у Нади остался точно такой же клочок бумаги. Она спешно написала на нем что-то огрызком простого карандаша. Саша был слишком занят разливанием шампанского по бокалам и разглядыванием салатов и бутербродов на столе, чтобы хотя бы поинтересоваться, что это такое и для чего это нужно. Ксения снова бросила взгляд туда, где зависало пятно, одернула себя и ногтем мизинца нацарапала на бумажке слово «любовь». В тот момент, когда она начала пережевывать этот клочок бумаги, куранты ударили последний раз.

— Ура! — закричал Саша. — С новым годом!

Надя и Ксения молчали, спешно чокнулись и глотком шампанского запили съеденные бумажки. Надя улыбалась, Ксения пыталась то ли распробовать шампанское, то ли как следует проглотить бумажку, стараясь, чтобы она не застряла где-то по дороге.

— Что смотрите-то? — глотнув шампанского, Ксения моментально раскраснелась. — На салат и бутерброды не надо смотреть, их надо есть!

Ксения первой накинулась на еду. Из соседних комнат доносилось многократное «Ура!», какие-то другие нечленораздельные вопли, крики «С Новым годом». За окном грохотала канонада салютов, свистели фейерверки и ракеты. Новогодняя ночь для многих становится помешательством: накупить выпивки и пиротехники для того, чтобы пить и взрывать, пить и взрывать, пить и взрывать — и так до тех пор, пока организм перестанет ощущать жидкое топливо и как-либо реагировать на взрывы.

— Вкусная селедка под шубой, — заметил Саша, открывая вторую бутылку шампанского. — Точняк, Надька, ты готовила? Если ты, то я тебя люблю.

— Неа, не я! — Надя чуть не поперхнулась и изо всех сил старалась не закашляться. — Это все Ксюха готовила. Смеешься, чтобы я готовила так! У меня все просто. Ну, на макароны с тушенкой ты еще можешь рассчитывать. Типа, это мясо с червями? Нет, это макароны-по флотски. А что-то повкуснее готовь сам, я тебе не домработница, понял?

Надя заржала — от чего больше: шутки или грубого, но вполне действенного самоутверждения, — Ксения так и не поняла.

Из второй бутылки шампанского пробка вылетела с еще более резким и громким звуком, чем из первой. Она снова полетела туда, где было пятно. Но, подняв глаза, Ксения, к своему удивлению, пятна не увидела.

«Неужели меня от шампанского так развезло? — Ксении впервые стало страшно не от того, что пятно ее преследует, а от того, что оно вдруг исчезло, и она заметила это исчезновение, ведь всего минут пять-семь назад оно еще висело под потолком над дверью. — Или все-таки нас тут трое, и пятно не рискует показываться сразу троим? Ничего не понимаю, ничего не понимаю. И спросить не у кого, все дурочкой или наркоманкой считают. Так, Ксюша, прочь эти мысли, нельзя в Новый год думать о плохом. Как Новый год встретишь, так его и проведешь. Так, срочно выпить еще, чтобы не думать о плохом. Смейся, Ксюша, улыбайся».

— Ну, нам пора, гулять пойдем, — наевшись, сказала Надя и повисла на шее у Саши. — Отдыхай, веселись. Может, к тебе кто-нибудь придет, а?

— Никто ко мне не придет, — буркнула в ответ Ксения, вылила в свой бокал остаток шампанского из бутылки, поставила бутылку на пол, а сама с бокалом устроилась на кровати. — Посижу и спать скоро лягу.

Саша посмотрел на Надю и махнул рукой, мол, оставь ее, пускай перебесится. Быстро собравшись и прихватив с собой непочатую бутылку водки и несколько конфет, они ретировались. Надю уже немного развезло, и Саша, матерясь, поддерживал ее за плечо. Дверь хлопнула. Ксения сделала глоток шампанского.

Ей вдруг пришла в голову мысль о том, что Бурласова их не выпустит, тем более в таком состоянии и с бутылкой водки наперевес, что дверь в общежитии закрыта до утра, а на часах нет и часа ночи. Ксения ждала, что вот-вот ее соседка с парнем вернутся, и новогодняя ночь превратится в какой-то гибрид оргии и пьянки, что будет вынуждена уйти уже она. Что тогда делать? Слоняться по коридорам общежития, по лестницам, подняться на последний этаж, спуститься этажом ниже. Но там мужской этаж, ничем хорошим это закончиться в Новогоднюю ночь не может. Как минимум заставят затолкать в себя стакан какой-нибудь дряни или дешевого шампанского, пахнущего спиртом и дрожжами. Ксения краем глаза взглянула на пустую бутылку из-под весьма неплохого шампанского, принесенного парнем Нади.

Спать нисколько не хотелось. Ксения уже была готова расстроиться из-за того, что в новогоднюю ночь благодаря нелепым правилам ей придется покинуть комнату и коротать время до утра неизвестно где. Но крики из-за окна заставили ее опомниться:

— Никитина! Никитина, с Новым годом! Никитина, твою мать, да выгляни же ты! Ни-ки-ти-на!

Крики то и дело прерывались залпом очередного фейерверка. Нехотя встав с кровати, погасив в комнате свет и взобравшись на подоконник, Ксения увидела за окном толпы народа с бенгальскими огнями. Много людей — как светлячки, резвящиеся перед дождем.

— Никитина! Ау! С Новым годом!

Теперь Ксения смогла разглядеть тех, кто ей кричал. Это были Надя и ее парень. Им кто-то дал бенгальские огни, и они изо всех сил ими размахивали, привлекая внимание Ксении. Саша размахивал не только бенгальским огнем, но и бутылкой.

Она помахала им в ответ и улыбнулась. От окна сильно дуло, Ксения чувствовала неприятный холод. Батарея была хоть и горячая, но облокачиваться на нее лишний раз Ксении не хотелось — вездесущие кусочки слезающей зеленой краски больно впивались в кожу и прилипали к одежде. Помахав еще раз, она переместилась обратно на кровать.

Ксения так и сидела в темноте. Шум в коридоре и в соседних комнатах понемногу угасал: кто-то переставал бороться со сном, другие высыпали на улицу веселиться дальше, многие, наверняка, просто сидели, как Ксения, погруженные в мысли. Ей не хотелось даже вспоминать о том, что ее донимает какое-то темное пятно, что утром в комнату ввалится пьяная Надя, что вслед за Новым годом, как и за всеми праздниками наступят самые обыкновенные будни, когда она уже не сможет себе позволить вот так валяться на кровати с бокалом шампанского и бутербродом с икрой.

Прошел еще один год, перевернута еще одна страница в ее жизни. Что на этой странице? Ксения напряглась: припомнить позитивное всегда гораздо сложнее, чем удариться в обмусоливание негатива. Окончание школы, непутевый выпускной, столь же непутевое лето в Череповце, поездка для поступления в Петербург. Дальше — мимолетная радость от того, что она поступила, продолжение непутевого лета, проводы на учебу в августе, смерть бабы Лары и последний разговор с ней о какой-то силе, а дальше учеба, бесконечная учеба, непонятное пятно, страх, зачеты, нервы. И, вот, празднование Нового года, как маленькая награда за все терзания. Ксения не заметила, как уснула, продолжая сжимать в руке пустой бокал.

IV

Душевая в любом общежитии — это больше, чем душевая. В ней не просто моются, смывая с себя уличную и домашнюю пыль, следы трудового пота и непосильных потуг учебы. В душевой тайком покуривают, выпивают, если больше нигде нельзя это сделать. В самых злачных и запущенных общежитиях в душевых не только принимают, но и хранят наркоту — где-нибудь под потолком, в вентиляции или за батареей, под заветной плиткой, тщательно завернув в полиэтиленовый пакет. Но такое, конечно, в самых злачных из злачных общежитиях, где живут большей частью не студенты, а те, кто под таковых маскируется. Иными словами, числится за мзду в каком-нибудь третьесортном институте, а сам спокойно занимается своими делами, отдавая за проживание и прописку сущие копейки. Это не квартиру снимать, когда на проживание нужно выкладывать кругленькую сумму.

А еще душевая, конечно, если она достаточно большая — это место для общения. Конечно, можно общаться и в коридоре, и на общежитской кухне. Но все это не то. Там разговоры не могут быть доверительными и до конца откровенными — мужские на мужском этаже и чисто женские на женском.

Ксения не любила быть в душевой одна. На потолке или на стенах ее непременно поджидало темное пятно. Она искала его глазами и как только находила, сама же пугалась своей находки. Пятно перемещалось и пульсировало. Даже в самые солнечные дни, какие случаются в конце зимы или ранней весной, пятно нисколько не становилось светлее. Такое же темное, большое, пульсирующее. Ксения убеждала себя в том, что это галлюцинация, ведь пятно кроме нее никто не видел.

«Только не сходить с ума, Ксюша, держи себя в руках и не смотри туда, не смотри на это мерзкое пятно. Представь, что его здесь нет. А его и нет, Ксюша. Это мираж, глюки. Если бы оно было, его видели бы и другие. Ты сама понимаешь, что такого не бывает. Понимаешь? Вот и прекрасно, Ксюша, молодчина. Делай свои дела и не обращай на него внимания, даже не смей оглядываться. Кому говорят. не оглядываться? Вот так, хорошо, очень хорошо», — Ксения яростно сражалась с собой и, как ей виделось, почти всегда одерживала победу.

Но все-таки одной в душевой было страшновато. А когда в нее набивалось много народа, Ксения чувствовала себя некомфортно уже совсем по другим причинам. Но в выборе между страхом и дискомфортом Ксения обычно выбирала второе.

— А, это ты, Ксюха, — послышался недовольный голос Нади, — давай быстрее заходи и дверь закрывай. Чего уставилась? Заходи, говорю.

Иногда грубость Нади переходила все возможные границы. Но Ксения не обижалась и утешала себя тем, что ей в соседки могли дать откровенную хамку или вообще ту самую «подсадку», липовую студентку, просто проживающую в комнате в общежитии, приводящую в нее своих бесконечных родственников, знакомых, друзей и прочий сброд. В общежитии еще помнили историю трехлетней давности, когда с трудом удалось выселить из одной из комнат проститутку, приезжую из Средней Азии.

— Кто там? — спросила из одной из кабинок Даша. Лилась вода и она, конечно, не могла слышать ничего из того, что до этого говорила Надя.

— Да Ксюха это! — ответила Надя и ударила кулаком в перегородку между кабинками. Перегородки были сделаны из какого-то тонкого ребристого пластика и от малейшего удара или сотрясения отзывались гулом, не утихавшим на протяжении минуты, если не больше.

— Стерва, сучка стервозная, — шутя, прошипела Даша и тоже ударила в перегородку.

— Сама ты сучка! — Надя включила в душе на всю мощность холодную воду и перегнула шланг в соседнюю кабинку. — Получи!

В кабинке раздался визг. Ксения заулыбалась. Все выглядело действительно забавно. Забавно, если не считать темного пятна, висевшего в дальнем углу душевой, прямо возле решетки вентиляции. В тот момент, когда Ксения закрывала дверь в душевую, пятно пошевелилось. «Так тебя, сквозняком! — Ксения хлопнула дверью посильнее. — Может, хоть в вентиляцию затянет, и наступит спокойствие». Но надежды так и остались всего лишь надеждами, и пятно даже не сдвинулось с места.

— Надя! Ну, нельзя же так! — не удержалась и крикнула Ксения, раскладывая свои вещи на подоконнике.

— Девочки, успокойтесь, — голос из самой дальней кабинки показался Ксении знакомым. Она прислушалась: так и есть, это была соседка Даши по ее комнате. — Вы мне лучше другое скажите. Мне показалось, или я вчера в натуре видела Ваньку Михельсона у нас на этаже? Я увидела и просто офигела. Но потом посчитала, что это не он.

— Точно, я же забыла! Я тоже его видела. Понятно теперь, почему он какой-то весь похорошевший. Даже, видать, помылся и причесался. Он же к Маринке из дальней комнаты ходит! — Надя настолько увлеклась сопоставлением фактов, что даже выключила душ и приоткрыла дверцу кабинки, наблюдая за тем, как возится со своими вещами Ксения.

Но Ксения уже заняла ту кабинку, где раньше была Даша. Даша же сидела на табуретке у окна и большим полотенцем вытирала и сушила волосы. Обычно всем такие разговоры были по душе, кроме Ксении. Но на этот раз и ей стало любопытно, что делает самый странный человек на курсе Ваня Михельсон не только на женском этаже, но и в общежитии вообще. Сам он был местный и жил где-то недалеко от Московских ворот, постоянно опаздывая в институт из-за того, что троллейбусы встали где-нибудь в пробке. Несуразность Михельсона вкупе с его недюжинными интеллектуальными способностями привлекала внимание.

— Это какая Маринка? — с интонацией мисс Марпл спросила Даша.

— Из дальней комнаты, сказала же только что! Чем слушаешь?

— Это которая вся в пирсингах? — не скрывая удивления, продолжала расспрашивать Даша. — Такая вся разукрашенная? Она что ли?

Надя пробурчала какую-то несуразность, которая заменяла положительный ответ. Шумела вода, щелкнула крышка бутылки с шампунем. Ксения тоже стояла под душем, потирая мочалкой спину. Вода шла нестабильно, очень горячая сменялось холодной, дальше снова горячей, и так все повторялось. Подняв глаза, чтобы посмотреть, что происходит с душем, Ксения заметила, что пятно стало намного больше, чем было, и занимает почти весь потолок. По ее телу пробежал холод, и вода сразу показалась намного холоднее, чем была на самом деле. Душ уже не ласкал спину и лицо, а хлестал, больно, обжигающе больно. Ксения съежилась, зажмурила глаза и наощупь повернула кран с горячей водой. Стало теплее, совсем тепло.

«Спокойно, Ксюша, ты ничего не видишь. Ничего не происходит. Ты просто стоишь под душем и ничего не видишь, потому что ничего не происходит. Поверь, бояться нечего. Если бы происходило что-то плохое, то девочки тоже бы заметили это. А так они моются, и их ничего не волнует. Ничего, Ксюша, совсем ничего. Все спокойно. Будь хорошей девочкой, тебе ничего не угрожает. Расслабься. Чувствуешь, как приятно под горячим душем? Расслабься. Все в порядке».

— В том-то весь и прикол, что Ванька Михельсон запал на Маринку, — Надя явно была намерена развить тему. Впрочем, что еще обсуждать в женской душевой общежития, как не последние новости с любовных фронтов. — Нет, девочки, вы только представьте их вместе, просто представьте. Поставьте рядом друг с другом! Просто шоу.

— Я вообще не понимаю, как они познакомиться могли. Маринка же с четвертого курса, она старше нас года на три или четыре, — разговор поддержала предпочитавшая молчать соседка Даши по комнате. — Представь, что ты идешь и видишь Ваньку Михельсона. Да ты, тьфу, мимо пройдешь и даже не заметишь.

— Нет уж, как раз Михельсона пропустить невозможно. Такой кадр! — Надя, видимо, получала огромное удовольствие при констатации подобных фактов, потому что как-то по-особенному закатывала глаза.

Посмеивалась и Ксения, лишь временами с опаской поднимала глаза к потолку. Пятно было не просто большим, оно было огромным. Если потолок из белого, пусть и со ржавыми подтеками и выступившим кое-где грибком, становится вдруг темным, глянцево-черным, то это не может остаться незамеченным. Но девушки продолжали беззаботно общаться, скрашивая тем самым обыденные минуты ухода за собой. И Ксении ничего не оставалось, как маниакально убеждать себя в иллюзорности наблюдаемого ею.

В дверь душевой постучали, сначала тихо, затем со всей силой. С места, где заржавевший шпингалет крепился к двери, на пол посыпались кусочки краски.

— Эй, вы долго еще? — спросил в нетерпении кто-то. — Смылились там что ли? Уже час там торчите!

Надя прислушалась и, не узнав по голосу того, кто стоит за дверью, вложила в ответ столько своего фирменного хамства, сколько могла вложить. Оно оказалось очень уместно.

— И еще час поторчим, хватит завидовать. У нас тут девичник. А раковина есть и в туалете. Вали туда!

— Поняла, — последовал ответ, грустный, отдающий безысходностью.

Надя сжала кулак, потрясла им в воздухе и произнесла победоносное: «Ес-с!».

— Да, девочки, каких только аномалий не встречается, это я про Маринку с Михельсоном, — Даша решила развить тему, которая ее явно зацепила. У нее самой, насколько Ксения была в курсе, с молодым человеком — он жил в том же общежитии, только этажом ниже — отношения совсем не клеились. Они постоянно ссорились, не скрывая своей ругани и даже кулаков — все это происходило на публике, прямо в коридоре или даже в институте в перерывах между парами. Если бы они учились в одной группе, то выяснения отношений продолжились бы и на занятиях — в этом у Ксении не было никаких сомнений после того как она однажды увидела их стычку.

— Аномалий! — заржала Надя. — Умное слово нашла, да? Поздравляю, только оно здесь не в тему. Какие аномалии? Маринка прикольная, вот Михельсон на нее и запал.

— Да, но ты же видела Михельсона! Да и что Маринка нашла в парне, который мало того, что чудила отборный, так еще и младше ее?

— А что ты в своем Кирюхе нашла? — Надя вышла из своей кабинки и зачем-то ударила по дверце рукой.

— Кирюха другое дело!

— Какое еще другое дело? Одна и та же фигня. Маринка тоже человек, ей потрахаться хочется. Михельсону, понятно, тоже. Вот они и нашли друг друга. Михельсон к ней подкатил любезно помочь со статистикой или с курсовой. Он в этом рубит, а у Маринки еще со второго курса хвосты висят, она все ходит, договаривается в деканате о пересдачах. У Маринки денег нет, вот она и решила отблагодарить его натурой, — Надя говорила совершенно спокойно, как будто была на сто процентов уверена, что все было именно так, как она мыслит.

— Фу, как грязно, Надя, — соседка Даши по комнате стояла, смотрела на нее почти в упор и морщилась. — Может, они нравятся друг другу, даже любят друг друга. А ты здесь перемываешь им косточки. Не верю, что все настолько грязно, как ты говоришь. Даже и думать не хочется.

— Да, ты такая наивная, как будто только узнала, что мир держится на сексе. Что, не так, по-твоему?

Девушка не знала, что ответить, а Надя торжествовала. И в самом деле, любой ответ можно было считать доводом в пользу того, что, смакуя, говорила Надя. Озвучить подобное для нее было раз плюнуть. Про таких говорят, что у них язык без костей. Но в словах Нади Ксения уловила что-то похожее на истину. Она этому даже немного испугалась. Но молниеносно взвесив все, снова согласилась. Что еще могло объединять Марину и Ваньку Михельсона как не… секс. Ксения боялась это слово произнести не только вслух, но и про себя.

«Секс, снова о сексе разговор. Зачем? Неужели все действительно сводится к одному? Сводится, раз так получилось. Нет, не хочу даже слушать это. Домываюсь быстрее и в комнату. Скорее отсюда!»

Посмотрев на потолок, Ксения замерла от ужаса и, чтобы не упасть, облокотилась на перегородку душевой: пятно уже не просто зависало под потолком, обволакивая его, занимая каждый свободный уголок, закрывая каждое белое пятно. Этот темный потолок опускался, это происходило на глазах. «Не смотри туда, не смотри! — убедила себя Ксения. — Смывай шампунь и бегом отсюда».

Но если повлиять на свое сознание и на свой страх Ксения как-то могла, спрятавшись в себя и оградившись от мысли о преследовании черным пятном, то повлиять на разговоры подруг по общежитию вряд ли.

— Девочки, может, сменим тему? — робко предложила Ксения, уже вытираясь.

— Молчи, девственница! — строго сказала Надя, и это прозвучало как приговор.

Ксения снова посмотрела наверх: пятно все опускалось. Нет, оно нисколько не напоминало туман или темный дым, какой бывает, когда горят, например, автомобильные покрышки. Ксения наблюдала его совсем близко, даже ближе, чем когда чуть не упала с батареи и, ползая, гонялась за ним по кафельному полу душевой. Пятно имело довольно ровные, постоянно пульсирующие границы. Оно напоминало пятна густой нефти, расплывшиеся по поверхности небольшого прудика, над которым то и дело принимается гулять легкий ветерок, покачивающий водную гладь, а вместе с ней и нефтяную пленку. Оно было таким же блестящим, как нефть. Вытянув дрожащую от страха руку, Ксения ощутила, что пятно неосязаемо.

— Надька, а когда ты потеряла девственность, расскажи! — вдруг предложила Даша.

Ксения в этот момент уткнулась лицом в полотенце. Ее тянуло вот так, не вытираясь и не одеваясь, тотчас выбежать из душевой, промчаться по всему коридору, чтобы, наконец, оказаться в тишине, в комнате, где пятно никуда не опускается, а мирно висит под потолком, и где нет разговоров, от которых ей хочется провалиться под землю.

— Года полтора или, нет, подожди, даже два назад, — нисколько не смущаясь, ответила Надя. — У нас в поселке есть рынок, Леха там подрабатывал грузчиком. Короче, как-то к нему пришла, а у них был какой-то праздник там, чей-то день рождения. Все гуляли, никто не работал, он выпил, мы с ним заперлись в вагончике. Там он меня и поимел. Я нагнулась так, за дверь держалась, а он сзади. Я все стонала, стонала, говорила, как мне больно, чтобы он помедленнее. Короче, полной дурой была.

Ксения невольно выслушала эту историю и позавидовала сама себе, что у нее не было никаких рынков, неизвестных вагончиков, парней в пьяном угаре.

— Никитина, что уши развесила? — словно прочитав ее мысли, бросила Надя. — Ты смотри и слушай, у тебя все еще впереди. Вообще, взяла бы и законспектировала, что тебе умные люди тут рассказывают.

Отняв от лица полотенце, Ксения почувствовала, что краснеет от стыда. Это был самый настоящий стыд. Стыд присутствовать при подобных разговорах. Но показать этого стыда она не могла — это было бы истолковано совсем неправильно, так, будто бы она пренебрежительно относится к подругам по общежитию, к их историям, к их интересам. Вслед за зрением Ксения постаралась, насколько это было возможно, притупить и свой слух. Но любой звук, даже шепот, громом прокатывался по душевой: высокие потолки и пластиковые перегородки создавали прекрасную акустику.

— А у тебя, Дашка, как было? — спросила Надя. — Выкладывай, давай, тут все свои. Выкладывай свою историю, видишь, Ксюха уши развесила.

Ксения спешно одевалась. Настолько спешно, что, натянув на себя футболку, сообразила, что волосы еще мокрые, и от них футболка тоже становится мокрой. Пришлось снять футболку и вытирать волосы снова. Она все время смотрела куда-то вниз, в пол.

— Да в школе еще, — равнодушно начала Даша, наблюдая за реакцией Ксении. — Его Вадик зовут, год встречались, потом разбежались, у него другая появилась по совету его правильной мамаши. Ну, а тогда ушли с уроков пораньше, у него предков дома не было. Было классно, только больно. И у него постоянно презик съезжал куда-то. Мы потом еще много раз так сбегали с уроков, пока моя мамаша не просекла, что я прогуливаю, и не устроила скандал. Да и надоел мне уже этот Вадик, такой зануда и ботаник, хуже Михельсона. Все время ныл, бе-бе-бе, что ему нужно готовиться к поступлению, что если он не поступит, то его заберут в армию. Зубрил, читал какие-то книжки, к репетитору ходил. В итоге, девочки, прикиньте, я поступила на бесплатное, а он как последний лох учится на платном. Толку-то со всей этой лабуды?

Ксения была уже одета.

Взгляд наверх — и испуг. Под потолком пятна не было. Белый потолок, подтеки, следы ржавчины, какие-то пятна, паутина в углу. Но пятна нет. Ксения стала озираться вокруг. Наверное, она выглядела при этом нелепо, впрочем, как и всегда, потому что Надя, наблюдая за ней, скривила рожу.

Пятно было рядом. Оно было вокруг Нади и Даши. Оно, разделившись на части, обволакивало их со всех сторон, тянуло к ним что-то похожее на руки. Когда Надя корчила рожу, пятно погладило ее шею и руки, скользнуло вниз. Даша стояла, смотрясь в зеркало, разглядывая свои брови. Пятно было у нее на спине, гладило ее шею, обволакивало ноги, поглаживая их.

«Что такое происходит? В чем дело?», — еще больший страх Ксению охватил, когда она увидела выходившую из кабинки соседку Даши по комнате. Она была абсолютно голая, не считая переброшенного через руку полотенца и тапочек. Пятно гладило ее тело, скользя по плечам и груди вниз. Пятно пульсировало при этом очень сильно, словно вампир, добравшийся до своей жертвы, сидящий на ней и, слегка покачиваясь, высасывая кровь.

Страх. Паника. Ксения в два прыжка оказалась возле зеркала.

Пятно обволакивало ее подруг. Но обращается ли оно так же с ней? Покрывает ли ее спину, шею, руки? Ксения присмотрелась к Наде: пятно, какой-то его длинный темный отросток гладил ее губы. Это было отвратительно еще и потому, что в этот момент, словно ничего не чувствуя, Надя продолжала беззаботно смеяться над очередной шуткой Даши. Она заявила, что у нее с парнем не клеилось в постели потому, что все его силенки уходили на книги и учебу, и она просто не выдержала со всем этим конкуренции.

Ксения поглядывала то в зеркало, то на свои руки, которые предательски дрожали.

«Где же ты, неужели у меня на спине? Нет, не вижу. Видно, ты решило обойти меня стороной. И правильно, не лезь ко мне. Я даже не знаю, что с тобой и с собой сделаю, если замечу, что ты обходишься со мной так же. Не смей ко мне прикасаться!»

С опаской озираясь по сторонам, Ксения засобиралась и вышла из душевой. В коридоре гулял сквозняк. Дверь в душевую захлопнулась. Идти в комнату одной Ксении не хотелось: в ней проснулась совесть, призывавшая вернуться в душевую, к подругам, оставшимся наедине с тем, чего они даже не могли видеть. После секундного замешательства Ксения приняла решение — и медленно, сосредоточенно переступая с ноги на ногу, направилась по коридору дальше, к комнате.

В комнате привычным движением Ксения швырнула пакет с мочалкой и шампунем под кровать, но, видимо от волнения, промахнулась: ударившись о ножку кровати, он отскочил и оказался посредине комнаты.

— Черт, — со злостью сказала Ксения и, нагнувшись за пакетом, тут же отскочила обратно и одернула руку. — Что за…

На ее мочалке, большой светло-желтой губке было небольшое темное пятнышко, точно такое же, какое творило бесчинства в душевой, только гораздо меньших размеров.

«Было оно тут, когда я стояла под душем? Или не было? — Ксения напрягала память, но смогла припомнить только то, что стояла с полузакрытыми глазами и старалась никуда не смотреть. Может, и к лучшему, что она упустила этот момент, иначе, кто знает, чем бы это для нее закончилось еще там, в душевой. — Наверное, не было. Да, точно, не было. Я бы его заметила. Такое не заметить сложно».

Ксения крутила в руках губку, пытаясь стряхнуть пятно или как-то его смахнуть. Но пятно не поддавалось. Оно было неосязаемым: прикасаясь к тому месту, где было пятно, Ксения не чувствовала ничего, разве что легкий холодок пробежал по ее коже.

В конце концов, Ксения завернула губку обратно в пакет и, как и собиралась, забросила его под кровать. В комнату уже ввалилась Надя, а при ней Ксения делала вид, что у нее все в полном порядке.

— Спокойной ночи, — сказала она перед сном, обращаясь к пятну, уже привычному настолько, что его отсутствие вызывало у Ксении чувство дискомфорта, как будто чего-то не хватает, чего-то очень важного.

— Спокойной, — недовольно пробубнила Надя, принявшая пожелание на свой счет.

Сон захватывал Ксению стремительно. Она засыпала быстро и крепко, так повелось еще с детства, когда она твердо знала, что нужно ложиться и засыпать как можно раньше, так как утром ни свет, ни заря родители разбудят ее для того, чтобы вести в детский сад. В него Ксения приходила самой первой, а уходила последней. Так продолжалось несколько лет, пока баба Лара не вышла на пенсию и не перестала работать.

Разбудить Ксению могло только что-то из ряда вон выходящее: крики или шум, продолжавшиеся достаточно долго для того, чтобы Ксения сообразила, что это ей не снится, а происходит наяву.

«Что это? Сейчас, сейчас я проснусь», — подумала Ксения, посчитав, что уже давным-двано настало утро, и она проспала. Но в комнате было темно. С противоположной стороны раздавались шорохи и стоны. Ксения осторожно открыла глаза. На кровати Нади сверху мелькал чей-то силуэт. Этот кто-то, накрывшись с головой одеялом, ритмично двигался. Нога Нади с накрашенными темным лаком ногтями елозила по крашеной стене, издавая едва уловимый скрипучий звук, такой, какой получается, если куском пенопласта скрести по полированной мебели.

— Да, возьми меня, — шептала Надя, — я глубже хочу.

— Надька, хватит тебе! Получай! — звучал в ответ шепот Саши, который ритмично сопел даже громче, чем говорил. — Ага!

— Тише давай, а то Никитина услышит! Начнется херня всякая.

Они не могли видеть Ксению. Свет от окна падал на них, а кровать Ксении была скрыта в темноте. Ксения притворилась спящей и не двигалась.

— Пусть слышит, плевать, — Саша подпрыгнул на кровати, и на какой-то момент одеяло слетело с него. — Иди ко мне, поближе, я кончить хочу. Да, вот так. Да!

Ксения много раз видела, как происходит это в кино. Но в фильме камера то и дело приближается или удаляется, да и рука режиссера, а потом и монтажера выбрасывает все подробности, все детали, заботясь лишь об общем впечатлении. И оно всегда оказывается самым благостным. Любовь, романтика, чувства, страсть. Как будто все это является синонимом секса. Но Ксения догадывалась, что это не так, что это лишь ловкая режиссерская игра, скрывающая суть и заставляющая зрителя верить в то, что он видит, не вникая в смысл. И замысел режиссера мы не улавливаем, мы лишь завороженно смотрим за тем, что происходит: вот он, вот она, вот любовь, или без любви, но за деньги. Они вдвоем, им хорошо.

Или они всего лишь притворяются, что им хорошо?

— Я уже, — простонала Надя.

Саша ускорился так, что кровать заскрипела. И почти сразу Ксения услышала сдавленный звук, такой, будто его душат, и он со всей силы пытается наглотаться воздуха, чтобы запасти его по возможности больше. Хоть одеяло и скрывало отдельные детали, но положения тел и все остальные интимные подробности для Ксении были очевидны.

— О, да, — прошептал Саша, когда все закончилось. — Как будто год не трахался и наконец дорвался. Было так хреново, а сейчас хорошо.

— Год! Ага! Тебе два дня не потерпеть. Выйди из меня, — включив обычную сволочность, сказала Надя чуть ли не в полный голос, но тут же замолчала и прислушалась. — Нет, кажется, Ксюха спит, не слышала ничего. Все, давай спать, я будильник поставила.

— Да какой в жопу будильник! — Саша заерзал и поправил одеяло.

Набравшись смелости, Ксения кашлянула. На соседней кровати все мгновенно стихло, и сложно было поверить в то, что там что-то вообще происходило, в то, что там два человека, а не один. Снова была полная тишина, такая, что было слышно, как где-то в коридоре, жужжа, загорается и гаснет неисправная лампа дневного света.

Спустя полчаса после того как все закончилось, Ксении, наконец, удалось заснуть.

Утренний свет уже вовсю носился по комнате, когда Ксения проснулась и вскрикнула: на стене напротив, прямо над кроватью Нади висело огромное черное пятно. Саши в комнате уже не было, должно быть, ушел еще ночью, а, быть может, и утром. Надя тотчас же проснулась и, потирая глаза, удивленно смотрела на Ксению.

— Чего орешь?

Ксения молчала. На то, чтобы справиться с собственным страхом, ей требовалось немного времени. Она еще не совсем проснулась, не сбросила еще с себя остатки своего крепкого сна, для того чтобы отдавать отчет в своих действиях. Хотя, и Надя еще пребывала в таком состоянии после безумной полубессонной ночи, чтобы сообразить, что с ее соседкой по комнате творится что-то не то.

— Никитина, ну что там с тобой? Орала-то чего? — потягиваясь, снова поинтересовалась Надя.

— Кошмар какой-то приснился, — быстро опомнилась Ксения, размышляя про себя, как же парню Нади удалось проскочить утром мимо совсем недружелюбной вахты.

— Угу! — Надя снова потянулась, взглянула на часы, что-то пробурчала себе под нос и, завернувшись в одеяло, легла спать дальше, отвернувшись лицом к стене. — Отвали от меня, дать поспать.

«Так-так, что же получается? Стоит подумать о сексе кому-то или случиться тому, что случилось сегодня ночью, так это пятно начинает расти и беситься? А откуда оно знает, что говорят или намекают именно на это? Чушь какая-то, просто чушь. И рассказать некому, точно посчитают меня обкуренной или обколотой. А то, что было ночью, просто мерзость. Знала бы, ушла бы гулять по городу или проошивалась где-нибудь на вокзале. С ума сойти! Зная, что в комнате помимо них есть и еще кто-то, они спокойно сношались. Другого места было не найти, вполне в стиле Нади, чему удивляться. Говорить ей о том, что я все видела? Как тянет закатить скандал! И все же, скандалить или прикинуться невинной овечкой?», — решала Ксения, собираясь в институт.

Она бросила взгляд в сторону беззаботно спящей Нади и сказала вслух:

— Ладно, живи, любительница секса.

При этих словах Надя, недовольно кряхтя во сне, перевернулась на другой бок, а темное пятно, притаившееся над ней, слегка сместилось по направлению к окну.

Автобус нагнал Ксению, когда она прошла уже целых две остановки, решив, что ехать ей не суждено. В автобусе было душно, почти невыносимо. На сидении у окна Ксения увидела молодого человека, которого запомнила по истории с нарисованным на запотевшем стекле троллейбуса сердечком. Он, как и тогда, слушал плеер и читал книгу. «Значит, тоже студент, из общежития едет», — решила Ксения и во избежание эксцессов вышла на ближайшей остановке, прилично не доехав до института.

Все пятнадцать минут прогулки до института Ксения безуспешно старалась отвлечься и подумать о чем-нибудь постороннем — мало ли тем для раздумий и разговоров. Но что может быть сложнее сосредоточиться на чем-либо, когда обстановка всеми возможными способами старается этому помешать. Вот у шедшей рядом женщины телефон зазвонил мелодией из Sex And The City и она долго копалась в сумочке, пока не нашла аппарат и не ответила на звонок. Вот навстречу идет парень, смешно улыбается, в ушах наушники. У него расстегнута кофта, которая развевается на ветру. Под кофтой — красная футболка Sex is my destiny. Вот аптека, где в витрине разместилась реклама презервативов — Ксения как-то раз даже заходила в нее, чтобы купить капли от насморка. Чуть подальше — секс-шоп, на вывеске которого изображен кролик не совсем здорового розового цвета, в него бы она не зашла ни за что в жизни, даже если бы вдруг началась ядерная война, а вход в укрытие был через этот самый магазин.

— Фу, противно даже! — произнесла она, проходя мимо.

Опаздывать на лекцию Ксении не хотелось. Все-таки она не Надя, которая прекрасно может обойтись и без стипендии, кое-как уговорив преподавателя на экзамене поставить «тройку» за красивые глазки.

Подумав об этом, Ксения прибавила шаг. В ее висках застучал пульс, даже кулаки были сжаты — и от негодования по поводу секса, о котором она не хотела думать, хотя мысли эти постоянно любыми путями проникали в голову, и от недовольства самой собой.

«На всякую ерунду отвлекаешься, Ксюша, а ведь потом будешь жалеть, что проторчала столько в общаге, разглядывая проклятое пятно, и опоздала на занятия. Ай-ай-ай, Ксюша, какая плохая девочка, отругать тебя надо как следует, и наказать».

Лекция была наискучнейшей. Половина группы не явилась, а те студенты, что все же пришли, спокойно занимались своими делами. Кто-то играл в игры на мобильном телефоне, кто-то переписывал конспекты. А Ксения смотрела в окно: во дворе на клонившемся к земле дереве резвились воробьи, перепрыгивая с ветки на ветку. Они клевали набухшие почки в надежде выудить из них что-нибудь съедобное и весело чирикали. Наблюдая за ними, Ксения отвлекалась от тягостных мыслей. Она могла бы просидеть так и два часа, и три, и даже больше, если бы лектор, не устав от отсутствия внимания к своей скромной персоне, не распустил аудиторию минут через пятьдесят.

V

Надя негодовала. От нее несло пивом. Тяжелый запах распространялся по всей комнате. Ксения развалилась на кровати и увлеченно читала Ремарка.

— Вот, скажи, дано же некоторым знать заранее и почти наверняка, какой билет им попадется на экзамене? А? Никитина? — не снимая обувь, Надя прыгнула на свою кровать. От ее прыжка заскрипели пружины в матрасе, а с покрывала поднялась целая туча пыли. — А, может, ты шуры-муры с преподами? Или с деканом? И вы заранее договариваетесь о вопросах. Или они просто так тебе пятерки ставят. А?

За почти десять месяцев Ксения привыкла к выходкам Нади, ее характеру и тому, что она могла натворить или сказать, будучи в легком подпитии. Но таких намеков от нее Ксении еще слышать не приходилось. Она отложила книжку и слегка приподнялась, чувствуя, как краснеет и начинает гореть ее лицо.

— Надька, ты чего? Ты с ума сошла? Зачем ты про меня такое говоришь? Я же о тебе никаких сплетен не распространяю!

— Ладно, ладно тебе, — Надя сообразила, что наговорила лишнего, и пошла на попятную.

— Что значит, ладно? — Ксения вскинула руками. — Нет, у меня даже в голове не укладывается, как такое можно говорить! Что я о чем-то знаю и будто бы сплю, не пойми с кем ради того, чтобы сдать сессию! У тебя все к одному сводится, ты не замечала?

Надя села на кровати и смотрела на Ксению. Она пыталась оправдаться, но это совсем не значило, что при этом она пыталась отказаться от своих сомнений и подозрений. Надя высказала их случайно, если бы не две бутылки пива и не духота, то все эти ее гипотезы так и остались бы исключительно ее личным достоянием.

Впрочем, обойтись без обиды и дурных мыслей на месте Нади не смог бы и всякий другой. Конечно, Надя подходила к делу довольно несерьезно, часто пропускала занятия и предпочитала списать у кого-нибудь уже готовый конспект, нежели сидеть на лекции и скрупулезно все записывать. Самостоятельно Надя занималась тоже довольно редко: жесткий диск ноутбука, который она хранила под изголовьем матраса, был набит скачанными фильмами, в основном боевиками и сомнительного качества комедиями. Она любила вечером нажарить себе целую сковороду картошки, принести ее в комнату, и, поставив перед собой ноутбук с включенным фильмом, медленно и вдумчиво жевать, периодически вскакивая и что-то восклицая, тыча пальцем или вилкой в экран. Ксения в это же самое время, пересиливая голод, сидела за учебниками, что-то писала или набирала текст на своем компьютере.

— К чему это все сводится? — недоуменно спросила Надя.

— Догадайся сама, раз умная такая и версии всякие свои строишь!

— Не поняла.

— К сексу, вот к чему, — с трудом выдавила из себя Ксения и почувствовала, что краснеет еще сильнее. — Ты меня уже достала с этими своими бесконечными намеками. Не нужен мне секс, мне противно даже думать об этом. Как назло, ты и Дашка постоянно меня корите тем, что у меня нет парня, и не было его никогда, что у меня нет личной жизни, ну и всякое такое, что я дура, потому что не лезу в штаны к первому встречному. Хотя я прошу тебя замолчать, не трогать меня с этим. А то, о чем ты мне только что сказала, это вообще чудовищно! Если ты хотя бы кому-то про меня такую грязь посмеешь сказать, я…

Что Ксения ей могла сделать? По большому счету ничего, учитывая ее довольно мягкий характер. Да и как можно было убедить Надю в том, что все ее пятерки на экзаменах получены абсолютно честно и столь же честно она будет получать весь следующий семестр двойную стипендию? Никак, ведь Надя, в отличие от нее, сдала сессию на все тройки и никакой стипендии получать не будет. Да и вообще, в группе, где училась Надя, стипендию будет получать только Ванька Михельсон, да и то обычную, а не повышенную.

— При чем тут секс! — Надя ответила с нескрываемой горечью в голосе. — Ксюха, если бы ты знала, как я тебе иногда завидую. Вот только не говори, что это не так. Ты же умная, тебе все дается легко, шутя. Ты представь только, что я тоже сдала на пятерки. Представляешь? Вот и я представить не могу.

— Почему же, вполне возможно, если захочешь, соберешься и подготовишься, как следует, то сдашь без проблем.

— Ты реально считаешь что я могу? — чуть сгорбившись, Надя водила ладонями по лицу. — Нет, Ксюха, мне это не дано. Жаль только, что парня у тебя нет. Смотрю, как ты мучаешь себя, боишься чего-то. А ведь лучшие годы, Ксюх, уходят. Представь, закончишь ты учебу, начнешь работать, какие-то дела, родня капает на мозг, покоя не дает. А когда сама жить-то будешь? Личную жизнь свою строить когда?

— Не знаю, — расстроилась Ксения окончательно, а потому захлопнула книгу и убрала ее на полку тумбочки, — я вообще сейчас не хочу об этом думать. Ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра. Не хочу! И не надо в меня вбивать эти мерзкие мысли про секс, что это естественно, что ничего плохого в этом нет. Не надо меня в этом убеждать. Я сама знаю, насколько это плохо, насколько это отвлекает от самых важных вещей. Это как наркотик, ведь, Надь. Ты можешь отказаться от секса?

— А зачем?

— Ого! Вот заметь, все наркоманы так говорят. У нас во дворе в Череповце жил дядька, который любыми путями, но доставал себе эту дрянь. Ему все говорили: «Бросай!». А он только отмахивался и все равно находил, мол, зачем мне бросать, если все нормально, все получается, и мне от этого хорошо!

— Это совсем другое, Ксюх…

— Ничего не хочу слышать! — Ксения встала и принялась ходить по комнате, не зная, куда себя деть и как загасить все то, что заставляло ее расплакаться, хотя она твердо решила, что не сделает этого.

Под потолком у двери Ксения заметила черное пятно и нисколько ему не удивилась. «А вот и ты! Конечно, только тебя и не хватало здесь. Тоже будешь напоминать мне о том, что в моей жизни нет парня и нет секса, утверждать, что из-за этого моя жизнь полнейшее дерьмо и катится неизвестно куда? Ну, давай, напоминай, что же ты ждешь!» — чем бы ни было, по мнению Ксении, пятно — плодом ее воображения или какой-то реально существующей субстанцией — оно обязательно должно было ей ответить.

И оно ответило, слегка качнувшись и съехав в сторону двери.

Надя встала и долго искала под кроватью свои тапки: «От этого пива весь вечер, наверное, буду бегать. Сколько говорю себе не брать пиво, всегда забываю. Вот засада», — прокряхтела она и выбежала из комнаты, чтобы, вернувшись, уже не вспомнить ни предмета разговора, ни кипевших незадолго до этого споров.

Ксения не любила вечера в общежитии, когда было нечем заняться и толком некуда пойти. Слоняться по городу без цели было не в ее правилах. Все было готово к отъезду домой на каникулы: сдана на отлично сессия, улажены все дела, куплены билеты и гостинцы. Она должна была уезжать через два дня — это время тянулось тягостно, казалось, пытаясь отодвинуть на более поздний срок свидание с родными и отдых в знакомых с детства местах.

Прогулок по душным и запыленным улицам Ксения избегала: лишь несколько раз вечерами совершила длительные вылазки по набережным Обводного канала, мечтая дойти и увидеть Финский залив. Но каждый раз, когда залив уже виднелся вдали, Ксения была уже настолько уставшей, что без сожаления поворачивала назад. Мороженое, купленное по дороге, ее уже не радовало и хотелось только поскорее добраться до общежития и порядком поднадоевшей комнаты, где царила пусть и относительная, но все же прохлада.

Время проходило в чтении новых книг и перечитывании давно знакомых — их Ксения проглатывала за несколько часов, бегая глазами по страницам и спотыкаясь лишь на длинных описаниях, в которых не было никакого действия. Сборы вещей и дискуссии с Надей тоже помогали скоротать время — и так продолжалось до дня, предшествовавшего тому, на который был запланирован отъезд Ксении домой.

День накануне отъезда был самым обыкновенным днем. И начался он для Ксении совершенно обыкновенно. Тягостное раннее пробуждение от духоты и от того, что вокруг светло. Вполне привычное «Доброе утро», вслух обращенное не только к Наде, которая обычно еще вовсю спала, но и к черному пятну, с существованием которого Ксения свыклась. Обыкновенная прогулка до душевой, затем возвращение обратно в комнату, поход на кухню.

От банальности не осталось и следа, когда примерно в полдень в дверь постучали уже знакомым Ксении условным сигналом. Надя наводила марафет на своем лице, подводя ресницы, и с привычным равнодушием в интонации крикнула: «Сашка, заходи».

— Здарова, — в дверях показался Саша. Он был одет в какие-то странные застиранные шорты, такую же застиранную белую майку и синюю кепку. Его образ никак не вязался с тем, в какой себя приводила Надя. — Не ждали, да?

— Ага, как же, не ждали! Скажи еще, дверью ошибся. Случайно так проходил, ломился во все, но только здесь оказалось открыто, — Надя захлопнула пудреницу с зеркалом и спрятала ее и тушь для ресниц в косметичку.

— Подруженция твоя тут? — загадочно спросил Саша.

Ксения с удивлением подняла глаза от книги. Зачем она вдруг понадобилась парню соседки по комнате, да еще и так, чтобы интересоваться ею совершенно в открытую? Ксении было гораздо привычнее состояние, когда она никого не трогает, и не трогают ее. Это такой принцип жизни: веди себя тихо и спокойно и наслаждайся покоем и свободой.

— А куда мне деться? — ответила Ксения, предчувствуя, что о ней вспомнили неспроста.

— Слышь, Надька, я тут подумал… — Саша заржал, уже стоя в комнате и закрывая за собой дверь.

— Ты? И подумал? Да неужели! — Надя рассматривала кроссовки и сандалии, решая, что все-таки лучше надеть. — Это просто событие! Об этом по телеку должны рассказать. Сашка подумал! Ура!

— Да, представь себе! Подумал! Помнишь, мы собирались твою подругу кое с кем познакомить?

— С Ксивой что ли?

— Точняк, — Саша снова ржал, почесывая шею, покрытую то ли загаром, то ли толстым слоем темной грязи. — С Ксивой.

Тут Саша открыл дверь и махнул кому-то рукой: «Двигай сюда, давай резче, хватит по углам слоняться, как будто вообще не свой». Ксения мысленно засмеялась, представив себе, кто к ним в комнату в следующее мгновение ввалится. Да и кто это мог быть? Такой же, как Надя и ее парень любитель пива, коктейлей из баночек, посиделок неизвестно где и с кем, бурного секса в мало подходящей для этого обстановке? Нет, ни Надю, ни Сашу Ксения не осуждала. Да и зачем? У них своя жизнь, у нее своя. У них одни устремления, у нее другие. И манеры у них совершенно разные. И вкусы, и стиль, и все остальное. Да и почему обязательно все должно быть одинаково, как под копирку? Одинаково, по шаблону, безлико и неприметно.

«Ксива, ну, хватит болтать по телефону, вали сюда», — Саша снова, почесывая шею и дергая майку за лямку, грубовато позвал того, кто был за дверью и никак не хотел показаться в комнате. Воображение Ксении уже рисовало его крупными яркими штрихами: первый штрих — щетина, как у Саши, слегка отекшее лицо, покрытое следами от укусов комаров и оводов. Рваная майка или футболка, на худой конец не стиранная пару недель рубашка с темным, не отстирывающимся следом на воротнике, источающая стойкий запах пота. Рваные джинсы, растянутые спортивные штаны или шорты, больше напоминающие семейные трусы, взятые на два или три размера больше, которые раз двадцать неудачно постирали. Обгрызенные ногти на руках и давно не стриженные на ногах. И, наконец, резиновые шлепанцы в качестве обуви. И сигарета за ухом. Или пачка дешевых сигарет, торчащая из кармана. Может, еще жвачка во рту, призванная скрыть запах сигарет или перегар.

Составленный образ показался Ксении реалистичным. Она напряженно смотрела на дверь, ожидая, когда же она с внешним равнодушием проверит свою догадку.

— …Да понял я, потом перезвоню, поговорим, некогда сейчас, — послышалось за дверью. — Все, давай, до связи.

Ксива заходит, вот он уже сделал шаг, осмотрелся, взглянул на Надю, она ему приветливо помахала, а, быть может, просто кивнула — это неважно.

Это правда Ксива?

Ксения не сразу поняла, что происходит. В глазах у нее потемнело. Над дверью разрасталось черное пятно, которое стремительно опускалось вниз и приближалось к ней, закрывая того, кто стоял и с удивлением смотрел на нее, играя в руках мобильным телефоном. Пятно было все больше и больше. Оно пульсировало и опускалось. Через мгновение Ксении оно виделось уже какой-то черной трясиной, в которой по щиколотку стоят все, кто был в комнате. Пятно поблескивало и слегка пульсировало.

«Не думай о сексе, Ксюша, отбрось от себя эту грязь. Вдохни поглубже и не думай, просто смотри на него. Он уйдет, он сейчас же уйдет».

Нет, она рассмотрела его слишком хорошо для того, чтобы ошибиться или терзать себя сомнениями, он ли это или ей просто-напросто это все кажется.

Такого не должно было случиться. Ксения проговаривала про себя, что это всего лишь чья-то не совсем умная шутка или дурное совпадение, коих в жизни предостаточно, или случайность, хоть многие упорно продолжают считать, что никаких случайностей не бывает и это лишь опорные точки на линии судьбы, которые мы подмечаем.

Нет, чтобы Саша привел его! Что у него общего с Сашей, Надей и всей их странной компанией?

Нет, у него не может быть клички, тем более такой, как Ксива.

«Уйди сейчас же! Никакого секса не будет, я даже о нем не думаю! Уходи сейчас же, просто растворись, уменьшись, — умоляла Ксения, уже по привычке пряча страх, дикий страх под маской стеснения, какого-то вдруг нагрянувшего замешательства. — Все, ты уходишь и не заставляешь меня думать о мерзком, о сексе и обо всем остальном. Все, я спокойна, так что уходи».

— Всем привет, — улыбаясь, произнес Ксива, и пятно действительно сжалось и снова превратилось в то маленькое черное пятнышко, которому желала спокойной ночи и доброго утра Ксения уже без малого полгода.

Ксении не нужно было слышать его голоса — она прежде его не слышала, и он ей и вправду казался незнакомым. Но, взглянув на Ксиву, она сразу поняла, а, присмотревшись, убедилась, что это он: тот парень, дразнивший ее нарисованным на запотевшем стекле троллейбуса сердечком, из-за которого она не так давно была вынуждена выйти из автобуса, проехав всего одну остановку, и идти до института пешком.

— Это Ксюха, — по-простецки пробубнила Надя, — Ксюха, это Ксива. Познакомьтесь. Познакомились? Ну, вот и кайфово!

Должно быть, действие затянулось, а Ксения сидела и просто молчала, не замечая, как летит время, потому что когда она пришла в себя и попыталась что-то сказать, Надя с Сашей уже выходили из комнаты.

— Не будем вам мешать, — на ходу ехидно бросила Надя, — развлекайтесь, ни в чем себе не отказывайте.

Дверь закрылась: зависшее над ней черное пятно слегка качнулось и немного увеличилось в размерах. Ксива стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел на Ксению.

— Мне кажется или мы действительно с тобой уже где-то встречались? — спросил он и улыбнулся, видя смущение Ксении и то, как она краснеет и старается взять себя в руки. Безусловно, и Ксива чувствовал себя не в своей тарелке: чужое общежитие, чужая комната, друзья ретировались и оставили его наедине с девушкой, которую он совсем не знает. Разве что знает ее имя. Это уже хорошо.

— Встречались, в троллейбусе, — ответила Ксения, припоминая, как обозвала его дураком. — Да и в автобусе на днях. Ты все с плеером да с книгой.

— Точно-точно! — Ксива старался вести себя так, чтобы не выдавать какого-то необъяснимого легкого волнения, какое прежде с ним никогда не случалось.

Разговор явно не клеился. Ксива понимал, что этому способствовало и его не совсем тактичное вторжение, да и сама обстановка к общению никак не располагала. Он думал о том, как мог попасться на такую провокацию со стороны его друга и одногруппника: приехать якобы на дружескую встречу, посиделки, а очутиться… Свиданием он бы явно это не назвал. Да и Ксения, заикнись он о чем-то таком, сразу выставила бы его за дверь.

Заметив, что Ксива отвернулся и рассматривает постеры, которые Надя один поверх другого навешивала на стену, Ксения поднялась и поправила на себе сначала одежду, потом провела рукой по волосам, чтобы убедиться, что выглядит она нормально. При этом Ксения исподтишка разглядывала своего незваного гостя. Конечно, она успела рассмотреть его еще тогда, в троллейбусе, но это было давно, и к тому же Ксения не придала тогда никакого значения этому их столкновению. Ксива был высокий, на голову выше Саши, одет аккуратно: темные шорты, серая футболка с надписью Russia, небольшая сумка через плечо, темные кеды. Короткие носки, выглядывавшие из кед, были ослепительно белыми.

— Может, сходим куда-нибудь? — неожиданно предложил Ксива. — Посидим, поболтаем. Чего здесь-то делать? У вас тут атмосфера какая-то гнетущая. И этот жуткий темный коридор. Если честно, то первый раз побывал в общежитии. Никогда как-то не приходилось. Как ты на это смотришь? Идем? Посидим где-нибудь?

Ксения не стала возражать. В общежитии и в самом деле было скучно, и книги постепенно переставали ее радовать: многие из них она перечитала уже по нескольку раз. Где-нибудь превратилось во вполне конкретное место — кафе-чебуречную на набережной за мостом, недалеко от расселенного дома, огороженного синим металлическим забором. Ксения часто проходила мимо этой чебуречной: на такие заведения она не обращала внимания. Чебуречная была почти пуста. Двое мужчин пили горячий чай из граненых стаканов и о чем-то говорили, как показалось Ксении, на таджикском или узбекском.

«Чего ему от меня нужно?» — размышляла Ксения. Сама с собой она была честна: она согласилась пойти с Ксивой лишь по двум причинам. Во-первых, ей хотелось узнать, что все-таки означало то нарисованное на троллейбусном стекле сердечко. А во-вторых. Она искала нужные слова, чтобы это сформулировать. Во-вторых, ничем подобным она похвастать не могла: в ее девятнадцать у нее не было ни одного свидания, ни даже прогулки с парнем, а тем более посиделок в кафе.

Ксения была девственницей — и не по убеждению, а скорее по образу жизни. Она не боялась в этом признаться самой себе. Что может быть плохого в том, что она бережет себя для большого, настоящего чувства, а не разменивается по мелочам? Разговоры на темы секса и отношений, которые постоянно любила затевать Надя и другие обитатели общежития, были для нее настоящей пыткой. И к тому же каждый раз ее начинало во время таких бесед преследовать черное пятно, которого она страшилась, но усилием воли справлялась с собой. Легкомысленные отношения, флирт и все, что за ним следует, и тем более отношения половые — все это Ксении казалось грязным, отвратительным. В жизни она предпочитала следовать тому, о чем обычно пишут в сказках — ждать своего принца.

Ей было сложно осознать, что живет она не в средних веках и не в закостенелой аристократической атмосфере, а в двадцать первом веке с его довольно разнузданными нравами и поведением. «Время-то идет, а твой принц так и не появляется, — заметила как-то Надя, и это произвело бы на Ксению должное воздействие, если бы тут же она не начала острить. — Вот гляди, тянешь время, а принцев нормальных разберут, останутся только те, которые пьяные в подъездах валяются, или те, что лезут трахаться с первой встречной, или разведенные. Как говорится, выбирай — не хочу».

Ксения хотела было напомнить Наде об истории про дом терпимости, организованный прямо в общежитии двумя этажами ниже, да не стала этого делать — кто знает, на какие темы ее потянет говорить после этого напоминания. Замечания, уговоры, а порой и откровенные насмешки Нади напоминали ей то, о чем ей постоянно твердили мама, старшая сестра и подруги, те, что с ней продолжали общаться после ее отъезда на учебу: будь проще, будь собой, познакомься с парнем, живи в свое удовольствие, влюбляйся, строй отношения, дыши чувствами. Сколько Ксения ни уверяла их в том, что она и так является собой, и без того живет в удовольствие и дышит чувствами, то есть их предвкушением, ничего не помогало, и лекциям, казалось, нет ни конца, ни края.

— Прости, а Ксива это имя? — робко спросила Ксения, когда официантка, полная молодая девушка, сверкая золотыми коронками, поставила перед ними на исцарапанный деревянный столик большой чайник, по бумажной тарелке с лежащим на ней чебуреком и по граненому стеклянному стакану. Ксения уже начала корить себя за то, что не спросила этого раньше, еще по дороге.

— Кликуха, — равнодушно ответил Ксива. — Я уже с ней свыкся. Костя меня зовут, а фамилия Сивков, вот со школы Ксивой и называют. Я не обижаюсь, это даже привычка уже, на Костю не всегда и отзываюсь. Так что тема закрыта, зови меня Ксивой.

Ксения заулыбалась и кивнула.

— Ты так не похож на парня Нади, а он сказал, что вы друзья, из одной компании. Я вот смотрю на тебя и гадаю, как же так может быть.

— Сашка нормальный парень, мы учимся с ним вместе, — ответил Ксива, разливая чай по стаканам. — Он все рассказывал, что у его девахи есть соседка по комнате, вся такая тихоня закомплексованная, все звал меня с тобой познакомиться. А сегодня позвонил и сказал, что компания погулять собирается, что будут все, начинаем у вас в общаге, а дальше как карта ляжет.

— Интересно, и куда это карта должна лечь? — Ксения стала строже, потому что увидела, что под потолком чебуречной, рядом со свешивавшимися с него липучками от мух, пристроилось, поблескивая от света ламп, небольшое темное пятно.

«Никаких разговоров ни о чем таком, Ксюша! Видишь, и оно уже здесь, с тобой. Ты изменила себе, пошла с ним в эту забегаловку. Так уж будь добра, будь хорошей девочкой, сиди, помалкивай и не разводи его на грязные беседы. Разве нельзя поговорить о чем-нибудь другом?»

Ксива будто бы не слышал намека Ксении. Или предпочел, чтобы ей показалось именно так. Он лишь немного нахмурил лоб. Его светлые волосы тут же сами собой взъерошились.

— А где вы с Сашей учитесь? Он мне ничего не рассказывает. Да и его спросишь, ага! Сразу Надя начнет свои шуточки, как будто и полюбопытствовать уже нельзя.

— В училище, на сварщика.

— Как? — Ксения не могла скрыть своего удивления. — И ты там же? Я думала, ты в универе каком-то учишься, я же тебя в автобусе в центре видела.

— Да вот так, — ответил Ксива и откусил чебурек, держа его в салфетке. Ксения почувствовала аппетитный запах мясной начинки и тоже, глядя на него и взяв салфетку, принялась есть. — Направление было со школы, хотел поступать в путей сообщения, да баллов не добрал. А учебу на платном матери не потянуть. Вот и плюнул на все, пошел в училище на сварщика. Сейчас практика у нас, у меня место хорошее, в центре города, не то что у Сашки, его на завод на отшиб отправили.

— А у тебя девушка есть? — спросила вдруг Ксения и чуть не поперхнулось, не ожидав от себя самой не только такой дерзости, но и такого направления мысли.

Она боязливо подняла глаза и тут же их опустила. Ей не хотелось видеть, как темное пятно становится больше и больше и понемногу опускается вниз, прямо к ним на головы.

— Сложно все, — ответил, причмокивая, Ксива. — И да, и нет. Есть парочка, с училища, с другой группы, но это все так, баловство. Они тоже со мной постольку-поскольку, просто хорошо им со мной, а мне с ними. Сейчас они, правда, уехали до осени. Хотя, осенью, может, и не понадоблюсь уже им. Вы, девчонки, иногда наглеете так, что просто слов нет! А у тебя, я знаю, парня нет и не было.

— Уже доложили, — произнесла Ксения с грустью в голосе.

Ксива посмотрел на нее и улыбнулся: зубы у него были белее белого, только передний верхний был обломан почти на треть.

— Давай не будем об этом, хорошо? Мне все равно, как у тебя с этим. Главное, чтобы человек был хороший.

— Это ты о ком?

— Вообще-то о тебе, — Ксива покачал головой. — Ты симпатичная, интересная, читаешь много, у тебя хороший вкус.

Даже не поднимая взгляда, Ксения чувствовала, что пятно опускается все ниже и ниже и ожидала, что с минуты на минуту начнутся его безумные игры с поглаживанием. Ксения с трудом проглотила последний кусок чебурека и с жадностью принялась его запивать горячим, почти обжигающим чаем, едва удерживая скользкий и горячий стакан в руке.

Ксения заулыбалась:

— Интересно, а с чего ты взял, что у меня хороший вкус?

— С того, что от тебя пахнет «Красной Москвой», — двигая по столу полупустой стакан с чаем, Ксива наблюдал, как оседают на дно чаинки. Это был способ отвлечься и скрыть смущение, но он почему-то не сработал. — У меня мама любит «Красную Москву».

— У меня бабушка любит, — вздохнула Ксения, — то есть любила.

Ксения не пользовалась духами: флакончик «Красной Москвы», тот, что баба Лара сунула ей в руку прямо перед поездом, стоял в шкафу. Постепенно все вещи, лежавшие в шкафу, стали пахнуть духами. Должно быть, колпачок неплотно накручивался на флакончик. Хотя о том, что ее вещи пахнут «Красной Москвой», Ксения узнала от Нади и от подруг по группе. Сама она, сколько ни принюхивалась, запаха духов не чувствовала.

— Да, удивительно рядом, — продолжал Ксива. — У меня мама на железной дороге уже много лет работает, была и кассиром, и проводницей, и кем-то в конторе. На самом деле она не планировала работать проводницей, нам нужны были деньги, а там платили хорошо, вот она и согласилась. Волновалась только, как справится со всякой пьянью и с бабками, которые вечно всем недовольны и вспоминают, как им хорошо ездилось в поездах дальнего следования при товарище Сталине, брюзжат, какая нынче отвратительная молодежь пошла.

— Знаю, приходилось с такими в плацкарте ехать, даже нижнюю полку уступала им, чтобы заткнулись и дали покоя всему вагону.

— Так вот, представь, каково проводнице, да еще и в первом рейсе. Ей посоветовали действенный психологический прием: аккуратный макияж, как следует нагладить и начистить форму, а еще надушиться «Красной Москвой».

— Сработало? — удивленно спросила Ксения.

— А как же! Представь, заходит такая бабулька с чемоданами не пойми чего, с баулами с дачи и начинает телегу гнать, мол, все ей не так, не эдак, и чай не приносят, хотя в плацкартном вагоне его и не должны приносить по идее. А тут подходит вся такая невозмутимая проводница. И эта бабулька чувствует запах «Красной Москвы» и думает про себя: «Какая хорошая девушка, правильная, аккуратная и надушена по-нашенски, самыми лучшими советскими духами». Такая вот история, да.

— Газовая атака, — пошутила Ксения, что на нее было совсем не похоже.

Они рассмеялись легко и от души. С опаской Ксения взглянула наверх, но пятна там уже не было. Оно не уменьшилось, а именно исчезло. Желтоватые ленты липучек с парочкой налипших на них мух мирно покачивались на сквозняке.

Ксения рассказала о себе, своем детстве, родном городе. Ксива удивлялся, посмеивался, и все менее и менее чувствовалось, что разговаривают люди, которые видят друг друга первый или, может быть, второй раз в жизни. Складывалось впечатление, что беседуют старые знакомые, которые давно не виделись и им есть что обсудить. Границы рушились: недоверия, непонимания, неприятия — да мало ли еще какие могут существовать барьеры, разделяющие людей.

— Скажи, — Ксения, наконец, вспомнила, о чем хотела спросить, и чтобы не растерять слова, говорила быстро и прерывисто, — зачем ты тогда в троллейбусе, когда мы в первый раз увиделись, на стекле нарисовал сердечко? Не понимаю, как ты это умудрился сделать так, что я не заметила ничего. Да и потом, на что ты рассчитывал? Хотел произвести впечатление?

— Ты о чем? — Ксива подал плечами и посмотрел в сторону, за дальний столик, где по-прежнему сидели двое и пили чай, периодически подзывая официантку подлить в чайник кипятку. — Ничего я не рисовал, я вообще таким не балуюсь. И, извини, я совсем не помню ту нашу встречу. Мало ли что в троллейбусе может произойти, мало ли кто что скажет? Если запоминать все это, то голова лопнет, честное слово.

«Не похоже, чтобы он обманывал. Это все твоя фантазия, Ксюша. Еще скажи, что и в троллейбусах ты видишь темные пятна! Как же все это надоело! Тебе надо отдохнуть, Ксюша, как следует отдохнуть. Ведь представь, что будет дальше. Дальше-то учиться будет еще сложнее».

Когда настало время расплачиваться, Ксения запротестовала. Ксива собирался оплатить весь счет сам, но она с силой вырвала папку себе и, посмотрев в нее, положила туда ровно половину:

— У нас все-таки не свидание, Ксива.

— С чего ты решила, что так поступают только на свидании? — спросил Ксива, отдавая официантке папку.

— Не знаю.

— Фильмов всяких, сериалов насмотрелась?

— Ну да, видела в кино, что на свиданиях кавалер платит за себя и за даму, — снова краснея, призналась Ксения. — Скажи еще, что это не так!

— Так, — согласился Ксива, — я всегда платил за своих девушек и не только на свиданиях, но и по жизни. И они не были против как некоторые.

Сообразив, что сболтнул лишнее, Ксива начал спрашивать о том, когда Ксения собирается уезжать домой. Узнав, что назавтра, что билеты на поезд уже давно куплены, что увидеться они смогут только в сентябре, Ксива загрустил.

«Я ведь должна почувствовать, что это действительно он, тот, для которого я себя берегу. А этот какой-то слишком простой, даже в чем-то развязный. И у него, как он говорит, куча каких-то девчонок. Пишут о том, что любовь чувствуется сразу, что ее пропустить невозможно. А что я чувствую? Ну, просто хорошо мне. Поболтали, посидели. Хоть есть с кем поговорить. С Надей особо не поговоришь, одни придирки да обзывания. Нет, пожалуй, не он это. Просто хороший парень. Да и что там у него на уме, кто знает».

— Кстати, дай свой телефон, созваниваться будем, — робко спросил Ксива.

Не особо задумываясь, почти машинально Ксения продиктовала номер, и хотя уже спустя пару минут она об этом жалела, поделать уже было ничего нельзя.

Подходя к общежитию, Ксения увидела, наконец, своими глазами парочку, о которой говорили все. По другой стороне улицы шагал в какой-то нелепой футболке и кепке Ванька Михельсон. С ним за руку шла Марина, что жила в комнате в конце коридора: худая, длинная, в рваной черной майке и джинсовых шортах с разрезами, с пирсингом в носу и в брови и длинными волосами, выкрашенными в огненно-рыжий цвет. Майка едва доставала ей до пояса, и виднелись торчавшие из-под шорт трусы. Картина была, наверное, настолько удивительной и впечатляющей, что даже Ксива невольно повернул голову, чтобы разглядеть их.

На домах и деревьях поблескивали красные языки заходящего солнца. Вместо ожидаемой прохлады лишь усиливалась духота, от которой кружилась голова и начинало першить в горле.

— Я тебе позвоню, — сказал на прощание Ксива и попытался взять Ксению за руку.

Ксения сделала шаг назад и лишь покачала головой.

— Хорошо тебе отдохнуть, — как-то совсем тихо и печально сказал он, долго смотря вслед, а после того, как Ксения прошла двери и оказалась за проходной, помахал рукой и что-то крикнул.

Шум улицы заглушил его слова, да и из-за дверей их вряд ли возможно было расслышать. Ксения хотела тоже помахать в ответ рукой, но не стала и, само собой, ничего не ответила: она просто шла наверх по лестнице и размышляла о том, нашла ли того, о ком так долго мечтала, или это всего-навсего случайное, ничего не обещающее знакомство.

В комнате ее ждали тишина, пыль на подоконнике, несобранная сумка, тумбочка, забитая книгами и маленькое черное пятно, притаившееся под потолком над дверью.

VI

Поезд тронулся резко, с толчком, так, что сверху на Ксению упала чья-то куртка. Правда, она смогла вовремя увернуться. Взглянув в окно, она с удивлением увидела Ксиву: он стоял на платформе и, улыбаясь, махал ей рукой. Поезд набирал скорость: Ксения тоже улыбнулась и помахала рукой, но Ксива, вероятно, уже не мог этого видеть.

«Что он тут делает? Неужели пришел провожать меня? Нет, Ксюша, не обольщайся. Либо он на что-то рассчитывает, на то, что ты станешь его очередной девушкой, либо… Нет, Ксюша, ему просто нечего делать, не с кем развлечься, и он клеит тебя. Забудь! Выброси из головы и не обращай внимания на таких, как он. Ну, увиделись, посидели, поболтали. А что дальше? Постель? Нет, Ксюша, тебе пора научиться вычислять таких, как он, чувствовать их за километр и не подпускать к себе».

В плацкартном вагоне было не продохнуть. Ксения сидела, прислонившись к окну, изредка попивая лимонад. Поезд мчался среди лесов, бесконечных городков и поселков, куч мусора и зарослей борщевика. Для Ксении все они были чужими, не вызывавшими эмоций. Она ощущала радость от того, что всего через несколько часов увидит родной Череповец и ей станет намного легче: легче будет думаться и дышаться.

Лишь когда из-за деревьев показался знакомый железнодорожный мост, а под ним гладь Рыбинского водохранилища, Ксения вздохнула с облегчением. Череповец встретил ее облаками, непривычной после Петербурга тишиной и запахом растворимого кофе из киоска на вокзале. Вокзал показался ей бесконечно родным, даже по нему она успела соскучиться: по его неудобным скамейкам, узким деревянным дверям, квадратным вокзальным часам, по сооруженной не так давно часовенке. И даже перед изысканным по сравнению с питерскими, рвущимися вверх новостройками, приземистым зеленоватым зданием Ксения испытывала едва ощутимый трепет.

Тишина была и дома: мама была на работе, сестра переехала к мужу. Встречать ее с поезда, помогать нести сумки и кормить завтраком было некому. Ксении пришла в голову странная мысль: понадобилось приехать в родной город и ощутить эту пустоту для того, чтобы понять, насколько дорога для нее была баба Лара и как ей теперь ее не хватает.

В ее комнате все было по-прежнему. Правда сама комната показалась Ксении по-особенному светлой и просторной, и как будто даже потолок стал выше и белее.

«Ага, конечно белее, никаких тебе темных пятен, Ксюша. Так что выбрось все грязные мысли, меньше слушай разговоры о сексе и меньше сплетничай, и тогда все у тебя будет в полном порядке».

Она бросила вещи в угол, заглянула на кухню и всухомятку поела оставленного на столе печенья.

Через час она уже мирно спала на своем диване, мягком и удобном в отличие от кровати в общежитии. Проснулась она уже под вечер от того, что кто-то гремит на кухне посудой. Мама суетилась у плиты, когда Ксения, ступая почти неслышно, пробралась на кухню и уселась за стол. Это был ее излюбленный детский трюк.

— Как доехала? — не отрываясь от плиты, спросила мама, но, не дождавшись ответа, все же обернулась. — Что-то ты бледная совсем. Укачало, наверное, в дороге.

— Неа, нисколько не укачало. Просто душно, мама. И вроде бы и не жарко, а душно. Что-то я сама не заметила, как проспала весь день, — Ксения взглянула на любимые мамины ходики на стене. — А ведь погулять хотелось и столько всего.

Еще собирая в дорогу сумку, Ксения мечтала, что приедет в Череповец и сразу же побежит навестить сестру Иру и свою лучшую подругу Лену, с которой они учились вместе в одном классе и когда-то даже сидели за одной партой. После школы Лена не стала никуда поступать, а пошла работать в фирму к родителям. Ее родители когда-то работали на стройке, а потом стали работать на себя, делать ремонты в офисах и квартирах. Ксения не осуждала подругу, но и понять отсутствие в ней стремления к получению образования тоже не могла.

— Ничего, еще успеешь. Сейчас накормлю тебя, голодающую студентку, и катись куда хочешь, только ключи не забудь взять. Куда пойдешь-то?

— Да, наверное, к Ленке в Матурино, — уплетая в обе щеки мамины котлеты, ответила Ксения. — К Ире завтра пойду с утра.

— Давай-давай, сходите с Иркой на пляж, позагораете, а то ты бледнющая. Видно из-за учебников там в своем Питере и не вставала, пятерки зарабатывала.

— Мама! — Ксения топнула ногой. — Давай не будем об учебе, дай хоть на время о ней забыть, я только от этого всего отошла. До сентября об учебе ни слова!

— Ого, какой ты стала грозной! — улыбнулась мама. — Кстати, я тут Ленку с парнем видела с каким-то. Ехала в автобусе, а они идут по улице, о чем-то болтают себе. Смотрю, Ксюш, счастливые они такие!

Ксения знала эти мамины фокусы: о чем бы ни был разговор, он обязательно плавно и незаметно переходил в обсуждение того, что Ксении неплохо было бы познакомиться с парнем или хотя бы перестать быть недотрогой и сходить пару раз с подругами в клуб, на дискотеку или в кино. Все уверения Ксении о том, что в клуб или в кино она преспокойно может сходить и одна, что дискотеки ее не интересуют, потому что она толком не умеет танцевать, мама пропускала мимо ушей. А видя, как Ксения игнорирует ее недвусмысленные намеки о необходимости личной жизни, и вовсе иногда приходила в ярость. Поэтому Ксения поспешила дожевать салат и котлеты как можно быстрее, почти на ходу попить чаю — и вот она, свобода.

От Шексны веяло желанной прохладой, а проходя по Октябрьскому мосту Ксения и вовсе ощутила холод. Рядом проносились машины, внизу на воде отражались бликами солнечные лучи, и местами играла мелкая рыба, оставляя на воде небольшие круги. Ветер чуть посвистывал в железных конструкциях, как будто это был совсем не мост, а большой музыкальный инструмент с декой, струнами и всеми остальными непременными атрибутами.

Дорога к Лене была Ксении и знакомой, и незнакомой одновременно. Казалось, она знает каждый поворот, каждое дерево. Но спустя почти год после последнего такого похода она почему-то боялась заблудиться. Ксения ускорила шаг: невдалеке показались небольшие домики, ничего общего не имеющие с городской застройкой.

Подойдя к дому, Ксения постучала по забору ногой — если кто-то был дома, то обязательно открывал. Залаяла собака.

— Полканчик, не признал что ли? — Ксения протянула в щель между забором и калиткой руку и погладила крупную черную овчарку, прибежавшую на ее стук. — А хозяйка твоя где? Где Лена? Лена дома?

Полкан заскулил и стал лизать руку теплым шершавым языком. «Дома они, — с облегчением вздохнула Ксения и обрадовалась тому, что застанет дома Лену или ее родителей, которых тоже давно не видела. — Если бы дома их не было, Полкан меня бы и близко к забору и калитке не подпустил». Что делать в таких ситуациях, Ксения знала. Она протянула руку еще дальше и нащупала большую щеколду, которую нужно было потянуть влево. С трудом, но щеколда поддалась, и калитка открылась. Полкан прыгнул прямо на нее, от радости махая хвостом и поскуливая. Ксения почесала у Полкана за ухом: он тут же отпрыгнул, побежал к своей будке и там, развалившись на траве, как ни в чем не бывало, принялся усердно, с остервенением искать блох.

Закрыв калитку, Ксения направилась по мощеной белым камнем дорожке мимо кустов красной и белой смородины напрямик к дому. Дверь на веранду была открыта: Ксения не ошиблась, в доме кто-то был.

«Может, они в огороде и не слышали моего стука по калитке», — предположила Ксения и осмотрелась: среди немногочисленных грядок и за теплицами никого не было.

Стоя на крыльце веранды, она собралась уже крикнуть или постучать, но тут ее взгляд упал на зеркало, стоявшее на веранде в дальнем углу, у вешалки. В зеркале отражалась часть комнаты — большой диван и краешек серванта с посудой. В отражении в зеркале что-то мелькало. Ксения присмотрелась. На диване на боку лежала Лена, совсем голая. Ее правая нога свисала с дивана, а левая была высоко задрана наверх. С ней на диване был какой-то парень, Ксения видела его руки, согнутую ногу в колене и край лица, спрятанного за плечом Лены. Он прижимал ее к себе, они вместе раскачивались, как на детских качелях.

Ксения не сразу поняла, что происходит, а когда поняла, то в глазах у нее потемнело. Черное пятно появилось прямо перед ней и мгновенно расстелилось по всей веранде и, словно искусственный дым на эстрадных концертах, стало спускаться по ступеням вниз, на дорожку.

Крыльцо скрипнуло: Ксении не удалось сесть на него бесшумно, чтобы не мешать. Люди остались в доме вдвоем, предаются всяческим грязным играм, думая, что никого рядом нет. А тут она совершенно бесстыдно отворила калитку и вошла. Если бы она знала или хотя бы подозревала о том, что Лена творит такое, то лучше бы пошла куда-нибудь на набережную или на пляж, или, в конце концов, отправилась к сестре — словом, сделала бы все, чтобы быть подальше от того места, где…

«Дура ты, Ксюша, самая натуральная. Нужно было позвонить, когда ты из дому выходила и только шла сюда. А то сказала неделю назад, что как приедешь, так сразу зайдешь. Уже давным-давно все об этом забыли. А ты надеялась, что будут помнить только о твоем визите, трястись, когда же ты придешь. Телефоны для чего изобретены, Ксюш? Чтобы ты на них в змейку и тетрис играла, когда нечем заняться?»

— Кто там? — донесся из дома хрипловатый мужской голос.

И тут же Ксения различила, как Лена сказала: «Да никого там нет. Полкан, наверное, опять на крыльце валяется или миску катает».

Ксения была в замешательстве: выдавать или нет свое присутствие? Может, незаметно выйти и посидеть где-нибудь, пока они не закончат? Хотя, как можно выйти незамеченной по дорожке через сад мимо окон дома — непонятно. Будет еще менее комфортно осознавать то, что игра в прятки вызвана нетактичным проникновением к дому и уж совсем вопиющим подглядыванием.

— Ленка, ты дома? Это я, Ксюха! — с идиотским выражением лица крикнула Ксения и постучала по наличнику двери. — Ты дома?

«Конечно же, она дома. Что она мне может ответить? Нет, я не дома? Нет, меня еще минут десять не будет дома? Нет, я дома, но я занята? Нет, я дома, но я трахаюсь, а потому подожди, нам еще немного осталось? Любишь ты, Ксюша, попадать во всякие нелепые ситуации, ох как любишь», — Ксения снова взглянула вглубь веранды: темное пятно начало уменьшаться так же стремительно, как совсем недавно разрасталось.

Внутри дома послышались шорохи, что-то с грохотом упало, кто-то на кого-то цыкнул, заскрипел диван, затопали две пары ног по скрипучим половицам.

— Ксюха, привет! А я совсем забыла, что ты должна приехать! Сегодня уже пятое число? С ума сойти, как быстро летит время, совсем не замечаю, — на Лене были наспех надетые шорты и растянутая футболка. — Ну, рассказывай, как ты, как доехала?

— Доехала нормально, как обычно, — улыбнулась Ксения и поднялась со ступенек крыльца, — если бы как-то ненормально, то сейчас лежала бы дома и отдыхала. Все у меня в порядке. А вот у тебя вроде есть какие-то изменения? А? Мама говорит, что тебя с парнем недавно видела. Ну, рассказывай, как он, кто такой, как познакомились?

Ксения интересовалась всем этим искренне, безо всякого умысла и без каких-либо нездоровых мыслей.

— Русланчик, поди сюда, я тебя кое с кем познакомлю.

На веранду вышел парень, внешне смахивающий на какого-то рыночного громилу: высокий, черноволосый, небритый, со шрамом на лбу и небольшим брюшком, с темной растительностью на руках и ногах, с татуировкой на плече. Он лениво шаркал босиком по дощатому полу, на ходу подтягивая джинсы — это была единственная одежда на нем.

— Это и есть твоя подруга? — Руслан оценивающим взглядом прошелся по Ксении. — Здравствуй, будем знакомы. Руслан меня зовут. Ленка много о тебе рассказывала, особенно мне понравилась та история, когда вы в кабинете географии внутрь глобуса дрянь какую-то запихали, а она потом воняла, и никто не мог понять, откуда это. Я смеялся, не мог остановиться, мне бы такое в голову не пришло.

— Ленка! — возмутилась Ксения. — Это же был наш секрет, ты его обещала никому не открывать. Представляешь, что с нами Евгения Петровна сделает, если узнает?

Евгения Петровна, учительница географии, а по совместительству и классная руководительница Лены и Ксении, жила в Матурино. Она занимала половину маленького покосившегося домика у дороги. В округе ее знали все — муж Евгении Петровны был участковым.

— Да ладно, я же только Русланчику, — Лена обняла своего парня. — Кстати, мы следующим летом собираемся пожениться! Мои родители одобрили и родители Русланчика тоже. Так что считай, что мы тебя приглашаем. Правда?

Она посмотрела на Руслана и тот, улыбаясь, закивал головой.

— А где родители твои? — спросила Ксения.

— Уехали в Турцию на десять дней, жариться на пляже, за старших оставили нас с Русланчиком, — Лена вздохнула. — Ой, Ксюха, да что мы тут-то стоим как чужие! Заходи, не стесняйся.

— Да нет, Лен, не хочется в дом, жарко. Я от питерской духоты еще не могу отойти, думала, хоть тут прохладно будет.

— Тогда давай тут сейчас столик накроем! — решила Лена. — Русланчик, вымой руки, возьми с кухни тарелку и набери ягод. И столик принеси. Да, кстати, будешь на кухне, включи чайник.

Руслан забегал, засуетился. Через минуту он вернулся с тарелкой в руках и отправился в сад собирать ягоды.

— Ну, как тебе он? — шепотом спросила Лена.

— Да вроде ничего. Я, если честно, как увидела его, подумала, что ты верзилу какого-то себе нашла. А потом как-то это пропало само собой, как только с ним заговорила. По-моему, человек он неплохой, не то что твой бывший, даже забыла, как его звали.

— И не вспоминай, Ксюха, все это уже позади. С Русланом мы познакомились на работе, делали ремонт на одном объекте, но он был у другого подрядчика. Моему отцу понравилось, как Руслан работает, и он его позвал к нам, у нас людей вечно не хватает. Это было с полгода назад, и тогда же мы начали встречаться. Мы очень похожи, у нас общие интересы, планы, все складывается само собой, никогда бы не подумала, что так может быть. Ну, а ты сама как? Подцепила в Питере кого-нибудь? Какого-нибудь умненького симпатичненького студентика?

Ксения мгновенно нахмурила брови и приготовилась отстаивать свои позиции, о которых Лена была прекрасно осведомлена.

— Ладно тебе, — не дожидаясь ее ответа, сказала Лена. — Я просто пошутила. Думаешь, я не знаю, что ты ждешь своего принца. Все ждешь и ждешь, ждешь и ждешь, ждешь и ждешь!

При этих словах Лена сделала такое сосредоточенное лицо, что Ксения невольно сначала улыбнулась, а потом и расхохоталась, даже не помышляя укорить лучшую подругу за столь откровенное подшучивание. Она лишь погрозила Лене пальцем, мол, шути, но не забывайся.

Руслан собрал целую тарелку ягод, притащил откуда-то маленький столик, сбегал на кухню за чайником и посудой. Он суетился, смеялся, участвовал в разговоре и вставлял реплики даже тогда, когда был в глубине дома.

«Какой хороший парень. Если бы еще не помышлял о сексе, хотя бы до свадьбы, то цены бы не было. Неужели не потерпеть с годик? А то выходит одна грязь, а не отношения».

Они отметили встречу бокалом вина — Руслан принес на подносе три бокала, как заправский официант, чем рассмешил и Лену, и Ксению. Затем пили чай на лужайке у крыльца, смеялись, обсуждали, каково родителям Лены в Турции, если даже в Череповце больше двадцати восьми в тени и от жары некуда деваться. Уже поздно вечером, на закате, Лена с Русланом пошли проводить Ксению до моста. Полкан тоже рвался пойти, скулил и лаял, размахивая хвостом, как веером, но был оставлен сторожить дом.

Неожиданно у Ксении появилось ощущение того, что и Лена, и Руслан, вероятно, только и ждали, когда же она соизволит напиться чаю, наговориться и отправиться обратно домой, чтобы они и дальше, пользуясь отсутствием родителей, продолжили беззаботно заниматься сексом. Она всеми силами пыталась отбросить от себя эту мысль, но все же ничего не смогла с ней поделать.

Заходящее солнце преобразило мост: его серые металлические конструкции окрашивались в разные цвета и оттенки от желтоватого до красного. Ксения стояла на середине и смотрела то на воду, то вдаль, на город. По этому любимому с детства виду она скучала слишком долго для того, чтобы пройти в спешке, не остановившись. Когда Ксения была маленькой, они часто приходили сюда с бабой Ларой.

«Бабушка Лара, как же я могла о тебе забыть! Да и не забыла я, просто… просто обязательно к тебе схожу. Завтра увижусь с Ирой, послезавтра к тебе. Обещаю, бабуль, обязательно к тебе приду. Помнишь, как мы стояли тут на мосту? Ты все боялась, что я перегнусь за перила и упаду вниз. Здесь мало что изменилось, только машин стало больше. Да, и как-то сложнее все сделалось, бесконечные проблемы».

Ксении казалось, что стоит она на мосту минут десять, не больше, но когда взглянула на часы, то поняла, что забылась, и с того момента, как рассталась с Леной и Русланом, прошел час. Когда она добралась до дома, мать уже спала — работа то в утреннюю, то в вечернюю смену заставляла ее подстраивать свою жизнь под этот график. В комнате Ксении была застелена постель, на столике стояла ее любимая красная чашка — перед сном Ксения любила пить из нее молоко. Конечно, с отъездом на учебу привычка эта исчезла, но Ксения порадовалась, увидев чашку целой и невредимой: ей ее подарила бабушка.

Однако ошиблась Ксения, посчитав, что подруга и ее парень только и ждут, когда проводят ее и вновь смогут быть предоставлены друг другу.

— Классная у тебя подруга, — сказал Руслан. — Малость закомплексованная, но нормальная, не то что девицы со стройки, которые только жрут семечки, плюют и матерятся, и джин-тоником от них разит за километр.

— Нет уж, от Ксюхи такого не дождешься. Что ни говори, а она девочка правильная. Представляешь, у нее нет парня, да и не было. Она девственница и мечта ее жизни найти своего суженого, единственного, с которым они проживут долго и счастливо и умрут в глубокой старости в один день.

— Ого, а я думал, таких уже и не встретишь, или только в монастырях всякие монашки бредят подобным. Хотя, нет, что я говорю, монашки же вообще никогда по идее замуж не должны выходить.

— Нет, монашки не вариант, — возразила Лена, — они зомбированные все на почве религии, а Ленка нормальная, просто у нее такой закидон. Но, если честно, она во многом права.

— Да? — захлопал глазами Руслан.

— Да, только ей этого не говори, а то зазнайкой будет.

Руслан легонько хлопнул Лену ладонью по попе. Спустя полчаса Лена уже смотрела телевизор, устроившись с ногами на диване. А Руслан убирал садовую мебель и старательно мыл посуду на кухне. Не узнала Ксения и об обстоятельствах появления на лбу Руслана шрама. Когда Руслан только-только начинал работать с родителями Лены, они торопились сдать отделку на каком-то важном объекте, работали в две смены, а иногда и по ночам. Когда до сдачи объекта оставалось чуть-чуть, не выспавшийся и подвыпивший рабочий уронил со второго яруса вниз кусок деревянного плинтуса. Руслан был в каске, но в этот момент на шум инстинктивно поднял голову. Доска ударила его прямо по лбу. Швы не накладывали, но Руслан неделю провел в больнице с подозрением на сотрясение мозга. Лена приносила ему фрукты, кормила с ложки мороженым и читала вслух его любимую спортивную газету.

VII

Сестра оказалась явно не рада приходу Ксении. Ксения почувствовала это сразу, как только вошла к ним в квартиру. Над столом на кухне висела большая фотография Иры с ее мужем, которого Ира видела только два раза в жизни: когда он приходил знакомиться с матерью и бабой Ларой и второй раз, издалека, на их свадьбе. Свадьба была скромной, отчасти формальной, а потому после загса все разошлись по домам.

— Когда же ты себе, Ксюха, парня заведешь? — с недоумением спросила Ира.

Слово «заведешь» показалось Ксении неуместным. Заводят игрушки, машины, модные аксессуары. В конце концов, заводят ребенка, но это уже совсем иная история и, быть может, в этом контексте фраза теряет свою негативную окраску.

— Когда заведу, тогда и заведу, — огрызнулась Ксения и, случайно бросив взгляд на оклеенную светлыми обоями стену кухни, разглядела притаившееся за вазой с засушенным букетом роз темное пятно.

Кухня была небольшой, но на редкость неуютной. Даже комната в общежитии на взгляд Ксении более подходила для жилья, чем та кухня, как и вся квартира. Табуретка, на которой она сидела, слегка покачивалась, плита была давно не мытой, и даже занавески показались Ксении слишком плотными и тяжелыми, да и к тому же нестиранными. При этом у плиты, на новенькой блестящей столешнице, красовались свадебные подарки — микроволновка и соковыжималка.

— Да уже пора, а то ходишь в девках, даже стыдно кому сказать об этом, — заявила Ира, спокойно наливая себе и сестре чай. — Все-таки у нас не дерёвня-дерёвней, а нормальный город, за окном двадцать первый век, люди и по интернету сексом занимаются.

— А ты не говори такого никому и стыдно не будет, — не моргнув глазом, ответила Ксения и стала внимательно разглядывать висевшую над столом фотографию: Ира и ее муж не выглядели счастливыми, счастье было внешним, ничего из того, что Ксения понимала под настоящим счастьем, там не было. — Занимайся себе сексом по интернету, мне до этого дела нет никакого. Но только скажи, зачем вообще с кем-то меня обсуждать? Перемывать мне косточки с посторонними людьми? Это мое личное дело, как я решила, так и будет. Решила беречь себя для настоящей любви, не подделки однодневной, значит, тому и быть. А если тебе не нравится, я не виновата. Мама, например, давно уже смирилась, а баба Лара…

— Да крыша поехала у бабушки уже несколько лет назад, ерунду вечно болтала, — Ира отхлебнула чай, он оказался слишком горячий, и она обожглась.

Ксения опешила: таких слов от сестры она еще никогда не слышала, тем более не о ком-либо постороннем, а о бабушке.

— Как ты можешь так говорить?

— Я говорю то, что думаю и что считаю нужным говорить, — Ира ощупывала обожженную губу. — Ты же уверена в том, что не должна ни с кем встречаться, пока не найдешь какого-то там своего принца на белом коне с транзитными номерами. Так что не понимаю, почему я не могу думать так, как мне хочется и удобно.

— Но баба Лара ведь тебя очень любила, даже со свадьбой тебе помогла!

— Да разве это свадьба была? Пшик, позорище! Ни лимузина, ни ресторана, ни платья нормального, как нелюди какие-то отгуляли, честное слово, — Ира будто долго копила этот поток негатива и критики, чтобы обрушить его на сестру. — И вообще, что я такого сказала про бабушку? Да, я тоже любила, как она меня. Но ведь это ничего не меняет. У людей едет крыша, бывает. И что, прикидываться глупенькой и ничего не замечать? Нет, это не по мне. Тем более, бабы Лары уже нет, не обидится она.

— А ты слышала когда-нибудь о душе? Душа ведь не умирает, она остается. Представь, что баба Лара сейчас рядом. Представляешь, каково ей слышать такое? — спокойно, хотя и не без упрека произнесла Ксения.

Ира поставила чашку и уставилась на Ксению. Ксения чувствовала этот взгляд, мысленно искала, что же в ней не так. Стало на мгновение тихо.

— Да, Ксюха, не подозревала, что с тобой все так жестко, — Ира развела руками и пожала плечами, как делают, когда узнают некие в высшей степени любопытные факты, не укладывающиеся в привычные взгляды. — Ладно баба Лара, она уже совсем старая была, ясно, что крыша у старых людей конкретно едет. Но ты! Послушала бы со стороны, какую чушь порешь. Баба Лара вечно про эти души талдычила, что надо учиться их чувствовать. И как только мама это все терпела, слышала, даже обсуждала с ней это, не понимаю.

— И не надо, не понимай, — ответила Ксения, допивая как можно скорее чай, чтобы быстрее уйти, не дожидаясь, пока разговор превратится в спор или, что гораздо хуже, выяснение отношений и ругань.

«Как изменилась сестра, просто не узнать. И не в лучшую сторону, очень жаль. Что, Ксюш, убедилась, к чему приводят построенные второпях отношения? Очень хорошо, что лишний раз убедилась. У Лены и Руслана по сравнению с этим просто цветочки, детский сад, легкое баловство. Разве она счастлива? Хотя упорно думает, что раз вышла замуж, то все получится само собой, склеится. А за кого вышла замуж? Она ни разу о нем не обмолвилась. Что он вообще за человек такой? Не хочу вмешиваться, пусть живет так, как хочет жить. У нее одно счастье, у меня другое. Правильно, Ксюша, все правильно».

— Ну, как там, у Ирки? — спросила Ксению мама, вернувшаяся с утренней смены и хлопотавшая на кухне. Громыхала посуда, пахло жареной курицей и варящейся гречневой кашей. — Мужа ее видела?

— Неа, не видела, — лениво ответила Ксения. — Вроде нормально все. А почему ты спрашиваешь?

— Так, ничего, просто интересно, — засуетилась мать и принялась переворачивать на сковородке куски курицы.

«Что-то тут не так», — решила Ксения, предчувствуя очередную промывку мозгов по поводу налаживая личной жизни, тем более что на потолке кухни ее ждал сюрприз в виде небольшого переливающегося темного пятна. Она зевнула и прошмыгнула в свою комнату: «Я посплю пару часиков, что-то устала, а ночью от духоты не заснуть, вот тебе и прелести комнаты с окном на солнечную сторону», — Ксения на ходу снимала футболку, демонстрируя матери, что ей действительно захотелось вздремнуть.

Под шипение и постреливание готовящейся курицы, которое было слышно даже через закрытую дверь, Ксения неожиданно для себя задремала. Она не пыталась это сделать специально, когда ворочаешься с боку на бок и уговариваешь себя закрыть глаза, так как надо отдохнуть. Перед каким-либо важным или ответственным событием, когда в голову лезут разные мысли, подобный отдых хуже каторги и приводит к прямо противоположному результату.

А Ксения, слоило ей прилечь и закрыть глаза, оказалась во власти сна безо всякого над собой усилия. Она слышала все, что делается на кухне, как что-то упало, сирену проезжавшей под окнами машины. И в то же самое время ей отчетливо снился сон. Она, было, хотела даже проснуться: «Какое дурацкое состояние, нужно сейчас же встать, а то разосплюсь и ночью будет глаз не сомкнуть, просто наказание, так что просыпайся, Ксюша».

Но это не подействовало. Она сидела с бабой Ларой на ее маленькой кухне. Баба Лара уплетала кусок за куском вафельный тортик, теребила край клеенки и раскачивалась на стуле.

— Прости, баба Лара, что не приехала к тебе на похороны, — сказала Ксения и сама пришла в удивление от того, как такое можно произносить вслух, ведь баба Лара жива-живехонька сидит рядом с ней, она даже улавливает вездесущий запах «Красной Москвы».

— Ничего, Ксюша, тебе нечего было здесь делать, — нисколько не смутившись, ответила баба Лара. — Ничего интересного на похоронах не происходит, а ты бы ехала сюда незнамо сколько, занятия пропускала. Как у тебя с учебой? Ты ведь помнишь, что мы все на тебя надеемся? Из нас ведь никто института не кончал, а у тебя, бог видит, к учебе способностей больше.

— Потихоньку, бабуль, потихоньку. В прошлую сессию пополам четверки с пятерками, в эту одни пятерки. Так что стипендия двойная будет, маме не надо будет мне денег отправлять, сама буду себя обеспечивать. Может, подработку где найду.

— Подработку? — недовольно переспросила баба Лара. — А как же учеба? Когда учиться-то, если работать пойдешь?

— Да ты что, бабушка, сейчас все студенты подрабатывают, — улыбнулась Ксения. — И это не вместо учебы, учеба все равно на первом месте. Ну, например, можно один-два часа работать вечером, почту разносить или полы мыть где-нибудь, в магазине товар на полки расставлять. У нас так многие работают. Платят немного, конечно, но больше, чем стипендия.

— Ой, батюшки, а стипендия, гляди, крохотная! — принялась причитать баба Лара. — А в наше время на стипендию жить можно было, откладывать на что-нибудь, на танцы, на платье хватало, если из ткани не очень дорогой.

— Ну, это в твои времена, бабуль. Нам в школе рассказывали, что Леонид Ильич обещал, что совсем чуть-чуть и все будут жить при коммунизме, что каждой семье дадут отдельную квартиру, что цены на продукты упадут, потому что будет всего завались.

— Ну, ты вспомнила, Ксюша! С тех пор уж воды утекло сколько! Ну, кто-то живет и при коммунизме, всего себе нахапал в перестройку, пока мы по очередям стояли. Говорят, что времена не выбирают, Ксюш. Таким, как мы, всегда было и будет непросто. Но в этом есть и свой резон: ты никому ничего не должна, — при этих словах баба Лара подняла вверх указательный палец и погрозила им, словно рядом с ними на кухне был кто-то, кого Ксения не видела.

Ксении вдруг захотелось спросить бабу Лару о многом, очень многом, и она просто не знала, с чего начать. За прошедший год Ксения повзрослела, отчасти изменила свои взгляды на жизнь, и многое из того, что казалось ей раньше непонятным, ненужным или даже нелепым, повернулось совсем иными гранями.

— Ты все без парня? Все ждешь своего единственного? — прищурив глаза, по-доброму спросила баба Лара: старики так говорят, когда вспоминают времена своей юности, окидывают оценивающим взглядом свою жизнь, свои ошибки и хотят предостеречь от них молодежь.

— Чего в этом плохого?

— Да, ничего, Ксюша, я всегда одобряла твое решение, ты же знаешь. Только я тебя прошу, не жди вечно, это уже не ожидание будет, а груз венца безбрачия, который ты навесишь в таком случае на себя сама. Это никому не нужно, и тебе самой в тягость. Тебя же, небось, тянет познакомиться с парнем, устроить что-нибудь легкомысленное с ним, повеселиться, погулять. Не верти головой! Знаю я твое «нет», сама была молодой, все говорила: нет и нет, а самой, ох, как хотелось! И помни, что хороших людей полно на свете, ты только присмотрись, они сами к тебе потянутся.

— Тянутся, бабуль, но все не те, — вздохнула Ксения. — Я вот чего хочу спросить-то, помнишь, ты мне говорила про какую-то силу, которая якобы во мне скрыта. В чем конкретно она выражается? Если она есть, то мне хотелось бы, чтобы она мне помогала во всем, во всех делах. Как мне это сделать?

Баба Лара задумалась и замерла, только ее пальцы продолжали, как ни в чем не бывало, теребить край клеенки. Это была слабость бабы Лары, с которой она многие годы безрезультатно боролась. Когда она на чем-то сосредотачивалась, то начинала теребить с двойным усердием. Когда клеенки перестали быть дефицитом, она покупала сразу несколько штук и привычка перестала вызывать нарекания домашних: клеенка периодически заменялась на новую, и разрушительных последствий деятельности пальцев бабы Лары было не видно. Сама баба Лара шутила, что неплохо бы ей завести четки.

— Бабушка, ну почему ты молчишь? Ты мне сама об этом рассказывала, но я все забыла и теперь ничего не могу понять. А разобраться очень хочу. Просто я начала подозревать, что…

— Ты все сама знаешь, Ксения, — резко ответила баба Лара и встала из-за стола.

— Я ничего не знаю, баба Лара, то есть, может, и знаю, но ничегошеньки без тебя не понимаю. У мамы-то этого не спросишь. Бабушка, куда ты? Ведь мы же чай не допили!

Не обращая внимания на Ксению, баба Лара спешно начала собираться.

— Да при чем тут чай! Ты спрашиваешь меня о том, что сама прекрасно знаешь. Я не горю желанием обсуждать это, переливать из пустого в порожнее.

— Я ничего не знаю, бабушка, слышишь меня? — Ксения вскочила и пыталась остановить бабу Лару, встать на ее пути.

Но она уже накинула на плечи любимый платок с огромными цветными лилиями и бахромой по краям, взяла в руки сумку, с которой обычно ходила пешком на рынок и, держа в руках ключи, принялась ими звенеть, словно колокольчиком.

— Не знаю я ничего! Расскажи!

— Что тебе рассказать, Ксюша? Вставай, разоспалась, видимо, от жары разморило, — мама стояла и, сгорбившись, пыталась открыть у окна еще одну створку. — Не стоит спать в такой духоте, даже если очень хочется. Лучше перетерпи, ночью прохладнее будет, таз с водой в комнату поставим, дышать легче будет.

Ксения не понимала ничего из того, что она говорила, лишь силилась вспомнить то, что ей снилось, чтобы не растерять то, о чем она так мило беседовала с бабой Ларой. Но предложения в памяти рассыпались на отдельные слова, а слова тут же перемешивались, как бывает, когда до сложенной стройной фигурки конструктора или паззла добирается маленький ребенок: он сначала все рушит, разбивает, весело при этом гогоча, а затем пытается собрать все снова. А когда понимает свое бессилие, заливается звонким плачем. Плакать Ксения, конечно, не собиралась. От лежания на диване в неудобной позе дико ныла шея и затекла рука. Ксения пыталась их размять.

«На два с половиной часа вырубилась, Ксюша! А ведь еще погулять хотела! Будешь позволять себе подобное — ничего в жизни не успеешь».

— Идем, поужинаем, все у меня уже давным-давно готово, а потом погуляешь, наверное, дома все равно нечего делать, — предугадав ее вопрос, сказала мама.

Ксения брела по вечернему Череповцу. На улицах было много народа, кричали дети, весь день прятавшиеся дома или в тени. У воды было свежо, прохлада была сосредоточена лишь там и не спешила в город.

Череповец в этом плане удивителен. Конечно, можно долго рассуждать о заводских трубах, тучах пыли и копоти, оседающей на стеклах и подоконниках окон, выходящих на индустриальную зону. Но речь совсем о другом. Череповец — это Шексна и Рыбинское море, уходящее своими водами в даль горизонта.

Воды древней Шехони спокойные. Они текут через леса, мимо деревень и городков, текут неспешно, испокон веку, собирая аромат трав, пыльцу цветов и облетающие в конце лета сережки с берез. Даже в черте города они попахивают рыбой и сухой березовой листвой.

В Рыбинском же море есть что-то таинственное: взгляд не сразу улавливает в нем то, за что можно зацепиться. Но все же осознание того, что там, на дне его покоятся леса, лужайки, дороги, деревни с погостами, пугает. Чего стоит хотя бы город Молога, по которому служат молебны и со слезами поминают, словно безвременно почившего близкого родственника. Или часть почти умершего, заброшенного Весьегорска, упадок которого начался с затопления, случившегося семь десятков лет назад. И, видимо, там, на дне, осталось что-то от него очень важное, что более не дает жизни властвовать во благо. Леушинский монастырь, периодически показывающийся из вод, словно призрак, Югско-Дорофеевская пустынь, канувшая бесследно: будто целый мир остался там, внизу, остался навсегда, и нет в него пути. Правда, свято место пусто не бывает, это чистая правда. Если смотреть на воду Рыбинского моря в непогоду, когда хлещут волны и в лицо сплошным потоком устремляется дождь, то отчего-то все утраченное представляется гораздо легче, даже предстает в своих очертаниях из водной пены.

Лена долго не брала трубку: Ксения надеялась, что сможет уговорить ее прийти на пляж без Руслана, чтобы поболтать и походить как в детстве босиком по песку, по самой кромке воды. В итоге до ночи она гуляла одна, радуясь прохладе и спокойствию.

На следующее утро Ксения отправилась на кладбище к бабе Ларе на могилу. Солнце нещадно палило, но на кладбище не было жарко. Если бы за кладбищем у дороги не косили бы траву, то Ксения пробыла бы на могиле бабы Лары немного дольше. А так — пришла, не сразу увидела маленькую плиту среди надгробий других родственников, поставила в вазу небольшую, купленную по дороге хризантему, помолчала и отправилась дальше. Через час Ксения уже сидела на приметном пригорке на берегу Шексны и спокойно ела мороженое.

«Как я выдержу тут целое лето? Когда ехала, думала, что соскучилась и потом не захочу обратно в Питер возвращаться, а выходит, что только и думаю, как свалить отсюда поскорее. Там хоть есть чем заняться, а тут все по-старому, все заржавело».

После обеда Ксения отправилась в кино с твердым намерением посмотреть комедию или мелодраму, все равно какую, главное, чтобы все хорошо заканчивалось. Выбрала мелодраму, сеанс начинался с минуты на минуту, и не нужно было ждать. В зале было немного народа: Ксения, несколько парочек, пара пенсионеров. Парочки непрерывно жевали попкорн и целовались: Ксения в эти мгновения смотрела только на экран, боясь повернуться влево или вправо. Мелодрама оказалась слегка глупой, с невнятным сюжетом. Главная героиня все время ругается с дочерью по пустякам, и когда дочери надоедает, она уезжает в другой город к своему другу, в которого влюбляется. В конце фильма следовали одна за другой постельные сцены — главная героиня со своим любовником, ее дочь со своим возлюбленным. Ксения закрывала глаза и, прислушиваясь, ждала, когда картинка на экране сменится на более пристойную.

Но одна сцена заставила Ксению вздрогнуть: она не успела закрыть глаза, а когда закрыла, то было уже поздно. Она как будто видела все, что происходит на экране, в мельчайших подробностях. Дыхание, стоны. Дыхание становится все более прерывистым. Руки и спина Ксении покрылись холодным потом. Она вскочила с места, открыла глаза и лишь тогда заметила, что происходящее на экране давно сменилось на что-то очень веселое, потому что немногочисленные зрители хохочут, и даже парочки отвлеклись от своих бесконечных поцелуев.

«И здесь эта грязь, этот секс! Что, нечего показывать больше? И слабо было сделать фильм без этой пакости? Спокойно, Ксения, где-то рядом должно быть любимое пятно, ты просто не видишь его, в зале темно. Все будет хорошо, Ксюша, садись обратно и думай о пристойном и хорошем, только о хорошем. Ты все поняла, Ксюша?»

Ксения плюхнулась обратно в кресло, больно ударившись о подлокотник. Звук удара был довольно громкий, все обернулись и смотрели на нее. Сделав вид, что ничего не произошло, Ксения продолжала смотреть фильм, уже не особо понимая его содержание. Слишком искусственно и наигранно, не жизненно, чересчур слащаво и обманчиво, чтобы стать повседневностью в жизни других людей, вне экрана. Когда пошли титры, Ксения с облегчением вздохнула.

— Где ты бродишь, куда пропала? — в трубку недовольно покрикивала Лена. — Два часа пытаюсь до тебя дозвониться.

— В кино я была, выключала телефон, — Ксению все еще трясло, и говорила она неуверенно.

— Не тормози там, кино она смотрела! Где ты? В центре? Приезжай, давай, за арбузом сходим, у меня посидим, чаю попьем, поболтаем. Ты же мне вчера написала, что тебе скучно, и чтобы я выбралась с тобой куда-то! А вчера не могла, извини, по работе с бумагами сидела, рабочим зарплату считала, родители самое ответственное перекинули мне. Зато могу сегодня, весь вечер свободен.

— Понятно, сейчас соображу, как к тебе доехать, — Ксения осматривалась по сторонам и терла свободной рукой глаза, слезившиеся от почти двухчасового пребывания в темном пыльном зале. — Зарплату-то рассчитала? Или надеешься, что я приеду, и ты меня к этому тоже подключишь? Я не горю желанием во что-то вникать и что-то соображать.

— И не надо никуда вникать, все я рассчитала. Думаешь, что я вообще не в теме? Я уже год у родителей работаю, все изучила. Так ждать мне тебя или не ждать?

— Ждать, — сухо ответила Ксения, садясь в подъехавший весьма кстати автобус.

— Тогда езжай не до моего дома, а до остановки, там и встретимся.

Когда-то Череповец казался Ксении совсем маленьким городком, микроскопическим, где все давным-давно изучено и обследовано, где известна почти каждая улица, а магазины, кафе и кинотеатры можно пересчитать по пальцам, ровно как и хоть сколько-нибудь значимые достопримечательности. Точнее, Ксения была уверена, что достопримечательности у них в городе напрочь отсутствуют. Разве что университет, Вознесенский монастырь да пара-тройка музеев. То ли дело Вологда, Москва или Петербург.

Торчащие трубы, дым, пар и странные запахи, поднимающиеся над индустриальной зоной, постукивание товарных составов для Ксении были привычным зрелищем. Теперь же она к своему удивлению все это открывала заново, и поездка на автобусе была для нее настоящим приключением, настолько увлекательным, что она чуть было не пропустила остановку.

Лена сидела на остановке, в нетерпении колотя себя пальцем по коленке: она закинула ногу на ногу, скинула тапок и разглядывала ступню, каким-то невероятным образом обгоревшую на солнце. Белая с синими полосками майка, надетая на ней, вполне гармонировала и с тапками, и с короткими шортами темно-синего цвета. Увидев Лену еще из окна автобуса, Ксения почувствовала себя неудобно. На ней был летний сарафан с мелкими сиреневыми цветами, а на ногах кроссовки — вещи прекрасные по отдельности, но никак не вместе.

Неуверенно ступив на остановку, Ксения чуть не подвернула ногу — она соскользнула с бордюра. Водитель автобуса равнодушно посмотрел на это через зеркало, но едва Ксения сделала шаг, закрыл двери. Пассажиры автобуса вообще не обратили никакого внимания на то, что произошло. Вернее, на то, что чуть не произошло.

— Чего это тебя ноги не держат? — спросила Лена с натянутой улыбкой. — Отвыкла от наших автобусов? Это тебе не Питер! Я была в Питере, там все на метро ездят. Куда там наши трамваи и автобусы, это глушь, каменный век.

— Да не ездила я на метро, очень редко. И там тоже есть автобусы и трамваи, и вообще хватит этих сравнений!

— Ого, ты сердишься! — удивилась Лена. — Это явно с голодухи или…

Она замолчала. Смысл фразы был очевиден. Это была бы хорошая шутка в любой компании, в разговоре с кем-то из подруг, но только не с Ксенией.

— Ну, договаривай! Снова намеки на то, что у меня проблемы из-за отсутствия личной жизни? Или ты хотела сказать, что проблемы из-за отсутствия секса? Как это вы там называете? Я, кажется, от тебя это слово слышала. А, вот, вспомнила — недотрах! И как твои мозги поворачиваются о таком думать?

Лена что-то промычала в ответ и сделала вид, что она упорно ищет прилавок с фруктами, хотя он был у нее перед самым носом, как и целая гора полосатых арбузов, возвышавшаяся в его середине.

— Ума не приложу, почему всех окружающих так беспокоит моя личная жизнь? — пожала плечами Ксения, разглядывая фрукты. — Будто других тем для обсуждения нет. И, знаешь, Лена, обычно все говорят, что проблемы как раз от наличия личной жизни, слишком бурной, а не от ее отсутствия. Как и всякие болячки нехорошие. Вот, сама начала об этом говорить. Все, закрыли тему.

Арбузы были сложены горкой, их было с сотню, не меньше: маленькие и чуть больше, слегка сплюснутые и совсем круглые, светлые и потемнее, со светлыми пятнами на боку и без таковых. Лена провела по ним рукой: арбузы были гладкие и холодные. Продавец, пожилой мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами, сидел недалеко, в тени, и лениво посматривал на потенциальных покупателей.

— Может, все-таки дыню возьмем? — успокоившись, спросила Ксения, которой не терпелось спрятаться куда-то от жары и палящего солнца.

— Арбузик хочется, Ксюш, — простонала Лена и тут же голос подал продавец, до того сохранявший молчание и неподвижность: «Покупай арбуз, хороший арбуз, сладкий! Выбирай и покупай».

— Да уж, сладкий, — ответила Ксения, но лишь потому, что не отвечать было бы верхом неприличия.

Продавец тут же потерял интерес к происходящему и принялся обмахиваться потрепанной газетой, используя ее как веер.

— Слушай, Ксюша, а помнишь, как твоя бабушка выбирала арбузы? Она так потрогает арбуз, и говорит, мол, этот неспелый, этот невкусный, в этом нитраты и отравиться можно. И ведь ни разу, тьфу-тьфу, не травились. А мои родители сколько раз покупали арбуз, а потом вообще жутко было, даже скорую вызывали. Как она это делала? Куда надо смотреть? По виду? Или постучать нужно?

— Не знаю, если честно, — Ксения напряглась, припоминая то, на что она никогда внимания не обращала. — Баба Лара много чего умела, как-то у нее все было просто и понятно. Почему я у нее не спросила об этом и вообще обо всем?

«Да, Ксюша, дала ты маху. Сколько еще вспомнишь того, о чем хотела бы спросить бабу Лару? Прости, баба Лара, даже когда ты мне приснилась, я спрашивала тебя обо всякой ерунде, а действительно нужные вещи упустила. Может, в другой раз спрошу? Главное, не забыть. Ты бы записала, Ксюша, где-нибудь, а то ведь реально забудешь».

— Может этот, Ксюш? — Лена, тужась, держала в руках огромный арбуз. — По-моему, этот большой и должен быть спелым. Смотри, какой классный.

— Он не спелый, — спокойно ответила Ксения, — весь зеленый внутри.

— Неправда говоришь, арбузы все спелый, покупай, — продавец лениво подошел к Лене, буквально выхватил из ее рук арбуз и положил на весы. — Шесть килограмма, бери, спелый, хороший арбуз.

— Да не спелый он! — возразила Ксения и из горы арбузов выбрала другой, чуть менее крупный с более бледной кожурой. — Мы возьмем вот этот.

— Ксюш, смотри, тот большой и темнее, — Лена крутила в руках кошелек, не зная, кому верить больше. Она даже внутренне порывалась оставить идею с арбузом и купить дыню. — Я совсем запуталась, Ксюш. Чем тебе тот не нравится?

— Потому что он не спелый, внутри зеленый, а этот, — Ксения ударила ладонью по арбузу, который держала в руках, — спелый.

— Да мамой клянусь, что спелый! Хороший арбуз, просто мед. Посмотри сюда, — с этими словами продавец достал огромный кухонный нож и, сняв арбуз с весов, привычным движением сделал вырез. — Смотри, покупай.

С победным видом он потянул вырезанный кусок за хвостик, очевидно, готовя свои следующие реплики вроде тех, что Ксения с Леной уже слышали: «Мамой клянусь, спелый», «Бери, покупай», «Не арбуз, а мед», «Говорю, спелый». Это была обыкновенная бравада, ничем не подкрепленная. Ксения же внутренне удивлялась своей уверенности, для нее это было непривычным состоянием.

Но по мере того как показывалась мякоть арбуза, уверенность продавца таяла. Когда он вытащил из арбуза абсолютно светлый, с зеленоватыми прожилками кусок, Ксения засмеялась. Продавец вскинул руки к небу и быстро спрятал зеленый арбуз под прилавок.

— Мы берем этот и точка! Взвешивайте!

— А откуда ты знаешь, что этот спелый? — спохватилась Лена. — Может, тут все такие зеленые?

— Мамой клянусь, случайно зеленый попался. Весь остальной спелый, вкусный, — ответил за Ксению продавец. — Спелый, хороший арбуз, этот съешь и еще придешь, такой сладкий.

— Просто знаю, — спокойно ответила Ксения. — Расплачивайся, ты вроде деньги приготовила, а теперь стоишь и на меня смотришь. То разговоры на свою любимую тему вела, то, когда от тебя помощь требуется, стоишь, мнешься.

— А, да-да, извини, — опомнилась Лена.

Когда продавец, бесконечно бормоча под нос: «Хороший арбузы, спелый, этот случайно зеленый», укладывал арбуз в пакет и передавал его Лене, Ксения, присмотревшись, разглядела на полосатом боку арбуза что-то коричневое. В первый момент она уже потянула руки, чтобы выхватить у Лены пакет и с ругательством вернуть арбуз продавцу, уж больно похоже было пятно на обыкновенную гниль. Но тут же сообразила, что гниль и все прочее здесь не при чем: на арбузной корке удобно пристроилось вездесущее черное пятнышко.

VIII

Летом время бежит намного быстрее, чем осенью, весной и уж тем более зимой. Дни сначала становятся длиннее, затем приходит жара, а с ней и выпускные в школах. Потом наступает некоторое затишье, все веселятся, гуляют, отдыхают, изнывают от жары и зачем-то едут в еще более жаркие страны. И в самый разгар жары открываются школьные базары и вместо того, чтобы как следует насладиться последними теплыми деньками, население бросается скупать учебники, канцелярские товары и все, что может пригодиться для учебы.

Ксения гуляла, виделась с сестрой и подругами — в отличие от сестры, они всегда были рады ее видеть, особенно Лена. Мама почти ежедневно устраивала Ксении лекции о том, как необходимо в ее возрасте подумать о том, чтобы наладить личную жизнь.

Любимыми местами Ксении, конечно, были городские пляжи. Взяв книгу, полотенце и маленький термос с прохладным чаем, Ксения отправлялась на отдых. Особенно ей нравился песчаный пляж с пологим входом с воду: на нем по каким-то неизвестным причинам были поставлены свежие таблички «Купаться запрещено».

Начало и середина августа выдались дождливыми. Ксения сидела дома за книгой, изредка вставая, чтобы сходить на кухню и попить чаю. Прогулки радости не приносили: теплый мелкий дождь, казалось, не прекратится никогда. Он монотонно барабанил по зонту, действуя усыпляюще. В один из таких дней Ксения решилась съездить в пустующую квартирку бабы Лары, которую мама собиралась сдать.

— Вот выйдешь замуж, негде будет жить, так и пригодится бабушкина квартира. Тогда и не посмотрите, что там под окнами дымят трубы, которые тебе не нравятся. Разобрать шкафы, сделать небольшой ремонт и чудесно там устроиться можно. Эта квартирка досталась бабе Ларе, когда она еще с твоим дедом разводилась, разъезжалась. Ох, и намаялись же они тогда! Разводы-то, мягко говоря, не приветствовались. Дед и так, и сяк, и через райком. Я тогда была еще совсем маленькой.

— Но ведь и от нас папа ушел, когда я была совсем маленькой, — осторожно заметила Ксения.

— Положим, не ушел, а я выгнала, — ответила мама. Было заметно ее волнение: она гладила белье и водила утюгом так, что гладильная доска поскрипывала на все лады.

Ксения не любила говорить об отце. Как, в принципе, и мама о своем отце — муже бабы Лары. Баба Лара, когда Ксения заводила разговор о дедушке, о котором почти ничего не знала и видела разве что на фотографии, отмахивалась и строго говорила, что есть и другие темы, на которые можно поговорить.

— Ты это верно решила, съезди в бабушкину квартиру, осмотрись там, — мама аккуратно, но решительно переводила разговор в другое русло. — Я с месяца на месяц сдам ее, чтобы не пустовала, да и платить за нее накладно. Посмотри, может, какие-то бабушкины вещи себе возьмешь. Ее когда в больницу клали, так она все сокрушалась, что цветы никто поливать не будет, и они засохнут. Я цветы сначала ездила, поливала, потом забрала к нам, вон там на подоконнике стоят.

Мама показала рукой на небольшой фикус, герань и два кактуса в ярких пластиковых горшках. Они стояли у бабы Лары на кухне, на самом видном месте у окна, на специально приделанной к подоконнику перекладине.

— Может, заберешь себе какие-то бабушкины украшения, их все равно надо забирать оттуда, если квартиру сдавать, — продолжала мама. — Соседям покажись на глаза. Там в семнадцатой квартире Вовчик. Помнишь его? Мы с его мамой вместе в роддоме лежали, в одной палате. Вовчик красивый, высокий, при деньгах, машина есть.

— Мама! — Ксения вскочила со стула и принялась ходить по комнате.

— А что я такого сказала, Ксюша? Я же желаю тебе только хорошего! Найти нормального парня, встречаться с ним, жизнь свою наладить. А там, гляди, и семья будет, детишки.

— Мама! — Ксения от негодования всплеснула руками. — Не надо планировать жизнь за меня. При чем тут Вовчик? Я его видела пару раз в жизни, а ты мне уже предлагаешь нагрянуть к нему. И зачем я ему нужна? Ты подумала, как это все будет выглядеть?

— Подумала! Время идет, Ксюша! А у тебя еще не было парня, ты не планируешь свою жизнь совершенно. Я не говорю о том, чтобы планировать все по часам и минутам. Просто должно же быть какое-то стремление познакомиться с кем-то, найти человека, который станет близким или даже родным. Что с того, что ты учишься? Ты даже в Питере не смогла себе парня найти. Ладно, такое здесь, в Череповце, нормальных мало, но там!

При этом мама продолжала невозмутимо гладить белье. Ксения хотела сказать ей очередную дерзость, но, заметив под потолком небольшое темное пятнышко, раскачивающееся из стороны в сторону, взяла с серванта связку ключей, сунула в карман и засобиралась уходить.

— Уже уходишь? А пообедать?

— Не хочу, жарко, потом поем, — бросила Ксения, рассматривая себя в зеркало и схватывая заколкой волосы.

Мама вслед принялась ей что-то объяснять, но Ксения не поняла, к чему были эти объяснения, и не стала слушать.

В бабушкиной квартире была тишина, если не считать капающего крана на кухне: капли нехотя отрывались от крана и с гулким стуком ударяли о раковину. Ксения посидела на кухне, заглянула в шкафы, полюбовалась парой старинных чашек и старой жестяной банкой из-под чая. Все было как при бабе Ларе, будто в любой момент она может вернуться откуда-нибудь из магазина, с прогулки или с почты, где она получала пенсию.

Ксения распахнула окно в комнате: стало свежо, ровно так, как любила баба Лара. Открытое окно она прикрывала тюлем, сложенным вдвое, или плотными шторами, благодаря которым заводские трубы, так раздражавшие своим обшарпанным видом и вырывающимся дымом бабу Лару, не были видны.

— Ого, баба Лара, оказывается, ты такое читала? — воскликнула Ксения, открыв дверцы шкафа.

Она прежде никогда не изучала содержимое шкафов в комнате столь тщательно и даже не подозревала, что за дверцами, где, на ее взгляд, должна была стоять посуда, скрываются книги. Ксения потянула несколько на себя. За первым рядом книг оказался и второй. Ксения спокойно вытащила все книги на пол и отобрала десяток себе. Ницше, Булгаков, Алексей Толстой, Антти Тимонен, Сенкевич и Островский. «Неплохой набор, ничего не сказать», — подумала Ксения, укладывая книги в сумку.

Украшения баба Лара хранила в маленькой шкатулке. Она стояла на полке, на самом видном месте. Ксения взяла в руки шкатулку, открыла ее и тут же закрыла. Пара колечек, серьги, цепочка, бусы — если, по мнению мамы, все это представляло ценность, то на взгляд Ксении это были не заслуживающие внимания безделушки, не более.

Находиться в квартире Ксении больше не хотелось. Она закрыла окошко, поправила тюль и шторы и вышла на улицу. Времени было хоть отбавляй.

— На пляж идешь?

— Иду, — ответила Ксения Лене.

В трубке слышались чьи-то крики и рев двигателя. Ксения даже не спросила, на какой пляж собирается Лена, хотя догадаться было не так уж и сложно. Ксения шла пешком. Идти было необыкновенно легко, и если бы плечо не терла лямка от сумки, где лежали книги и зонт, то Ксении и вовсе не на что было бы жаловаться. К тому же, погода разгуливалась. «Самое верное средство для того, чтобы не было дождя — это взять с собой зонтик», — улыбнулась Ксения, припоминая, что то же самое ей всегда говорила и баба Лара.

На пляже отдыхающих было совсем немного: праздная публика, очевидно испугавшись моросящего дождя поутру, не решилась куда-то идти. Расстелив пакет на единственной в округе скамейке, Ксения углубилась в чтение. Скамейка была расположена неподалеку от кабинки для переодевания и металлического фонарного столба, в котором была дыра, благодаря которой, стоя рядом, можно было слушать неведомую музыку ветра. Ксению это забавляло. За тот год, что она пробыла в Питере, дыру в фонаре так и не заделали.

Лена появилась внезапно, из ниоткуда. Просто села на скамейку рядом, поставила пакет с бутылкой вина и чипсами и тихо сказала:

— А вот и я! Не ждали?

— Да нет, как раз ждали, — ответила Ксения, с трудом отрываясь от книги. — Уже минут сорок как ждали. Я уже решила, что ты передумала ехать сюда.

— Долго собиралась, — покачала головой Лена, словно ругая себя. — А потом долго в магазине торчала, с трудом нашла бутылку нормального вина, чтобы пробка навинчивалась. А то, как мы здесь с тобой его откроем? Помнишь, как тогда, в прошлом году праздновали твое поступление?

Ксения ухмыльнулась. Такое приключение вряд ли забудешь. Они сидели на этом же пляже, только не на скамейке, а у самой воды и пытались открыть бутылку вина, вталкивая пробку вовнутрь. Пробка не поддавалась. При очередной попытке Ксения даже сломала ключ от квартиры, кусок которого застрял в пробке, и ситуация грозила обернуться катастрофой, если бы у кого-то из проходивших мимо не отыскался маленький перочинный нож со штопором.

— А что празднуем сегодня? — равнодушно поинтересовалась Ксения, закладывая между страниц книги подвернувшуюся под руку бумажку.

— Твой отъезд празднуем! — с торжественными нотками ответила Лена и поставила на скамейку бутылку. — Красненькое, южноафриканское. Из-за жаркого климата и частой засухи там лоза натренированная, тянется за водой далеко-далеко и учится сохранять влагу. Поэтому в вине присутствует особенная терпкость. Не смотри так, этому меня Руслан научил. Он в винах хорошо разбирается, у него на этом даже бзик какой-то, книжки читает, в интернете постоянно рыщет, в магазинах постоянно в винных отделах зависает. С ним не забалуешь, он мне запретил не то что пить, даже приближаться ко всякому дешевому вину, ну, знаешь, такому, в пакетиках как сок, и даже в бутылках непонятных. А что мне еще поделать, как не подчиниться? Слушаюсь и повинуюсь! Ты билет до Питера купила? Все жалуются, что не уехать, все раскупили.

— Раскупили, — Ксения вздохнула: длинный монолог Лены ввел ее в дремотное состояние, — я успела взять купе, одно из последних. Жалко, плацкартный в два раза дешевле, сэкономить не получилось. Еще хотела за месяц сходить купить, да знаешь, как всегда это получается. Хочешь, ясно понимаешь, что надо сделать это обязательно, да дотянешь до последнего. Хорошо еще, что в купе билет смогла купить, а то на автобусе трястись бы пришлось, вот это была бы реальная жесть.

Вслед за бутылкой на скамейке появились два пластиковых стаканчика. Лена отвинтила крышку и понюхала ее как тонкий ценитель. Ксению это рассмешило так, что она, хохоча, даже столкнула на землю сумку с книгами.

— Смотри, Ксюха, свадьба!

Сняв туфли, по пляжу босиком шла невеста, держа за руку жениха. Он связал ботинки шнурками и перекинул через плечо, однако шагал по пляжу в носках — черных, чуть сползших и по виду уже не совсем свежих. За женихом и невестой шла целая процессия из родни, гостей, фотографа и видеооператора, человек пятьдесят, не меньше. Вся процессия беспрерывно говорила, что-то напевала, выкрикивала «Горько» и отдавала команды, которым жених и невеста без лишних возражений подчинялись. Трудно было понять, кто более счастлив — молодожены или гости с родней, наконец дорвавшиеся до возможности погулять, поплясать и наесться до поросячьего визга.

Ксения с сочувствием смотрела на жениха и невесту. Но Лене, очевидно, показалось, что это зависть, причем весьма плохо замаскированная. Вино было вкусное, но довольно терпкое, во вкусе и запахе Ксения уловила какие-то совсем незнакомые ей пряности.

— Чувствуешь, какое хорошее? Это тебе не крашеная бормотуха за пятьдесят рублей из ларька. Мне как Руслан все объяснил, так я теперь даже смотреть на бутылки с этой дрянью не могу. Они же берут чуточку настоящего вина, разбавляют со всей дури водой, туда виноградного сока или ароматизатор, а чтобы крепость чувствовалась, доливают спирт. И народ себя этим травит, думая, что пьет вино. Да, за последнее время я взглянула на многое по-другому. Кстати, Ксюх, когда мы на твоей свадьбе погуляем, а? Признавайся!

— В чем я должна признаться? Это мы скорее на твоей погуляем, у тебя же уже совсем скоро, и ты, и Руслан мне об этом говорили.

— Зачем ты все время переводишь стрелки на меня? Я о твоей свадьбе говорю, вот и отвечай. Неужели не хочешь так же со своей второй половинкой и своей семьей прийти сюда, потом покататься по городу на лимузине, посидеть в ресторане? Ведь после свадьбы ты и твой парень принадлежите друг другу уже официально, никаких вопросов и косых взглядов быть не может, уже никакая мама тебе ничего не скажет.

Ксения ударила ладонью по скамейке и, обернувшись, посмотрела на свадьбу, которая придумала для молодоженов новое испытание: взобраться наверх на кабинку для переодевания для того, чтобы сфотографироваться.

— А мне мама и так ничего не говорит, только намекает на то, что неплохо бы познакомиться с парнем и начать сексуальную жизнь, которую она называет то личной жизнью, то своей жизнью, но смысл от этого не меняется, — для храбрости одним махом Ксения допила вино из стаканчика, хотя к алкоголю всегда была равнодушна. Ставя стаканчик обратно на скамейку, Ксения увидела у него сбоку черное, поблескивавшее на солнце пятно и ощутила спокойствие от его появления. — Слушай, Лен, по-моему, ты меня специально сейчас злишь и разводишь на эти разговоры, ведь так? Ну, признавайся!

— Мне было интересно узнать, как долго ты будешь сидеть паинькой и терпеть, оправдываться, — Лена заулыбалась. — Не обижайся, Ксюха, ты молодец, что остаешься при своем мнении, что ждешь встречи с человеком, который полюбит тебя, и которого полюбишь ты. У всех эта встреча по-разному происходит. Главное, торопиться не надо, в этом ты права. Кстати, вот, может, и твой женишок. Смотри, какие стройные ножки!

Жених и невеста под общее одобрение уже сфотографировались, сидя верхом на кабинке для переодевания. Свадьба уже пошла дальше по пляжу, но в кабинке кто-то задержался. Мелькали худые ноги. Казалось, что тот, кто остался внутри, танцует какой-то причудливый танец. Было непонятно, кто это и что он делает. Ксения следила за происходящим чуть напряженно, на ее лице выступили морщины, на лбу проступила испарина. Лена же посмеивалась.

— Тот, у кого такие красивые ножки, не зря задержался там, Ксюш. Может, это судьба? Сейчас выйдет твой принц, ты приготовься. Я серьезно тебе говорю, чем черт не шутит!

Ксения отмахнулась. Подул ветер и ее пластиковый стаканчик слетел со скамейки и покатился по траве, а дальше по песку. Ксения помчалась за ним. Когда она вернула стакан на место и присела обратно на скамейку, до нее и до Лены донесся отвратительный звук того, как кишечные газы через тернии успешно прокладывают себе дорогу, затем еще один.

— Ого, — тихо сказала Лена.

Наконец ноги зашевелись — и из кабинки, подтягивая светлые шорты, вышел сильно пьяный дядя преклонного возраста. Поверх белой рубашки с коротким рукавом с нацепленным нелепым галстуком-бабочкой красовалась синяя лента с надписью «Почетный гость». Зачерпывая в ботинки песок, почетный гость, покачиваясь, поплелся за свадебной процессией, которая ушла уже довольно далеко.

— Опять твои провокации? Ты же знала, что туда зашел старый хрен, причем пьяный в дерьмо, — возмутилась Ксения.

— Ксюш, остынь. Ну, видела, и что? Любви все возрасты покорны. Я же не знала, что он окажется такой свиньей. Фу, даже подходить к этой кабинке теперь не хочется. Ладно, давай выпьем еще вина, пусть у этих молодых все будет в порядке, а пердуны-родственнички не слишком часто их навещают.

С такой постановкой вопроса Ксения, молча, согласилась.

С одной стороны, уезжать обратно в Питер Ксении не хотелось, но с другой — бесцеремонность сестры и лекции мамы о налаживании жизни ей порядком поднадоели. Если эти мысли такие правильные, а советы действенные, то почему же сама не берет и не налаживает — для начала свою жизнь, ну а потом все остальные. Своего отца Ксения не знала, и разговоры о нем мать тут же пресекала. В Питере Ксению ждала учеба, сумасшедшая соседка по комнате и некая необъяснимая пустота, которую трудно было чем-то заполнить. Преследующие мысли о сексе, чужие намеки на это, появляющееся из ниоткуда черное пятно как знак неуместности даже сторонних разговоров об интимном.

Провожать ее на вокзал не пришел никто. Ксения долго стояла, дышала вечерней прохладой, слушая гудки поездов и объявления по громкой связи. Неожиданно она почувствовала знакомый аромат — пахло «Красной Москвой», причем рядом не было никого, кто мог бы пользоваться этими духами. Ни компания с рюкзаками, пившая пиво и травившая анекдоты, ни провожавшая кого-то пара с ребенком, ни дворник, пробежавший мимо и остановившийся, чтобы замести метлой на совок лежавшие посередине перрона осколки бутылки.

«Ты здесь, баба Лара, это хорошо, это очень приятно, это здорово! Так здорово, что я здесь не одна. Думаешь, никто специально не пришел? И я тоже думаю, что просто так получилось. Мама в вечернюю смену на этой неделе, Ирке не до меня, у Лены тоже забот по горло с ее работой и со всем остальным. Кто еще ко мне придет, как не ты? Помнишь, ты мне в прошлом году перед отъездом подарила флакончик духов? Он у меня в комнате в общежитии, в тумбочке с вещами так и стоит. Нет, не волнуйся, баба Лара, его никто летом не выкинул, и в комнате я буду жить в той же самой, где и жила. Нам даже разрешили кое-какие вещи там оставить на лето, не тащить же все с собой сюда обратно. Ты не волнуйся, баба Лара, все будет нормально. Только если бы ты знала, как мне осточертело слушать эти нотации про то, что у меня нет личной жизни, что я девственница, что делаю все не так как следует делать. Ты, бабуль, наверняка скажешь, что надо просто держаться и не обращать ни на кого внимания. Я так и делаю, только самой от этого спокойнее не становится. Обидно даже, что ничего другого мне сказать не могут, только ткнуть носом в этот мой якобы порок. А это не порок, совсем не порок. Мне даже самой кажется, что меня эти мысли о сексе начинают преследовать. Но у меня есть палочка-выручалочка, черное пятно, такая масса черная, субстанция, которая начинает маячить перед глазами. Ну, все, баба Лара, пять минут до отправления. Мне пора. Береги тут всех, хорошо?»

Люди, в нерешительности топтавшиеся у входа в вагоны, засуетились. Проводники проверяли документы и билеты, теперь уже с пущим рвением. В купе с Ксенией оказались две пожилых женщины и девочка, внучка одной из них. Если плацкартный вагон при движении продувал легкий ветерок, то в купе, несмотря на приоткрытое окно, воздух совершенно не двигался. Ксения обмахивалась газетой как веером и рисовала в воображении, будто она стоит на берегу Шексны и придерживает сарафан и сумку рукой. Легкий ветер похлопывает ее по лицу, то ли приветствуя, то ли прощаясь.

В купе уже все спали, да и в вагоне, судя по тишине и эху от стука вагонных колес, тоже. Ксения делала вид, что спит, просто лежала с закрытыми глазами на своей нижней полке.

«Вот, Ксюша, скоро приедешь в Питер и снова будешь предоставлена сама себе. Никто не будет клевать мозг. Да, Ксюша, представляешь, так все непросто. А всего-то ерунда какая, не ложиться подстилкой под первого встречного. Оказывается, людей это бесит. Хотя, мне интересно, как они об этом моем принципе жизни догадываются? Не на лбу же у меня это написано! Впрочем, кто знает, может и написано. Я все это никак не афиширую, внимание к себе не привлекаю, а все равно получается так, что меня упрекает каждый. Ну, конечно, не совсем каждый, но многие».

Через перегородку из соседнего купе доносились шорохи и стоны. Ксения напряглась: «Как, и здесь это происходит? В поезде? Нет, по-моему я просто схожу с ума, и мне везде, повсюду мерещится только секс, никак от этого не отделаться». И словно в насмешку над Ксенией стоны усилились, что-то застучало и почти сразу все стихло. Если бы было хотя бы чуточку светлее, и она смотрела бы не в стену, а чуть выше окна, то увидела бы то, что рассеяло всякие сомнения — темное пятно, которое кроме нее больше никто не видел.

Петербург встретил Ксению облаками, запахом горевших за городом торфяников, суетой в метро, криками, пылью и шумом маршруток и автобусов. В привокзальных кафе гремела музыка, шныряли толпы выходцев с Востока, окрикивая друг друга на непонятном языке.

В общежитии тоже ничего не изменилось. Дежурила Бурласова Марина Игоревна, гроза припозднившихся гостей и любителей экстремальных развлечений вроде в открытую пронести в общежитие пару бутылок спиртного или закатить вечеринку. Выдавая ключ от комнаты, Бурласова долго разыгрывала из себя то ли пограничницу, то ли партизанку, вглядываясь в паспорт Ксении.

— Что, не похожа сама на себя? — спросила Ксения, которой тяжело было стоять с сумками в руках и рюкзаком за спиной.

— Не похожа, — равнодушно протянула Бурласова и кивнула на сумки. — Небось, много самогонки привезла? На целый семестр?

— Нет у меня никакой самогонки. Я такое не пью. Если сомневаетесь, то можете посмотреть, только ничего не найдете, только время потеряете. Так вы выдадите мне ключи?

Бурласова посмотрела на Ксению своим пронизывающим до костей взглядом. Шутили, что она на самом деле наполовину киборг, и вместо одного глаза у нее рентгеновский аппарат, настроенный таким образом, чтобы показывать спрятанные в рукавах, рюкзаках и сумках бутылки с выпивкой.

— Смотрите у меня, алкаши малолетние! — погрозила Бурласова и, еще раз осмотрев своим критическим взглядом сумки и рюкзак Ксении, выдала ключ от комнаты. — Соседка твоя позавчера приехала, так вчера весь день бегали туда-сюда, за закуской и обратно. Сегодня, вон, не видать совсем, отоспаться, значит, не может.

Ксения медленно пошла наверх по лестнице совсем пустого, а, быть может, и банально спящего общежития. С трудом открыв дверь в комнату — ключ сначала никак не входил в скважину, а после стал проворачиваться — Ксения в полумраке разглядела знакомую картину. Задернутые наглухо шторы, разбросанные вещи, какую-то посуду на столе и мирно посапывающую Надю. Она не проснулась и не шелохнулась даже когда Ксения уже вошла в комнату, с грохотом бросила рюкзак на кровать, подвинула тумбочку и стул, начала разбирать вещи.

Сбегав в душевую, а затем и на кухню, Ксения посмотрела на часы — они показывали половину одиннадцатого. Без зазрения совести Ксения подошла к окну и раздвинула шторы. Комната стала похожа именно не на комнату, а на пыльный то ли подвал, то ли склад.

— Ты приехала и, конечно же, не убиралась тут? Можешь не отвечать, ясно не убиралась, смотри, какая везде пылища.

— Чего орешь? — спросонья прокряхтела Надя.

— Я не ору, а просто говорю.

— Это тебе так кажется, а на самом деле орешь. Думала, хоть посплю маленько, так ты приехала.

— Ты мне не рада? — улыбаясь, спросила Ксения, понимая, что Надя просто в своем репертуаре и ворчит не со зла, тем более что в мусорной корзине красовалась баночка из-под какого-то коктейля и пустая пивная бутылка. — А я думала, что гостей встречают хлебом и солью, чем-то вкусненьким.

Надя села на кровати и принялась взбивать подушку, напоминавшую что-то бесформенное и сморщенное. Ксения же сбегала за чистой тряпкой и наводила в комнате порядок. Смыв слой пыли со стола, шкафа и тумбочки, она разложила свои вещи так, как они лежали до отъезда. Ей нравился порядок, хотя к беспорядку она не имела никаких претензий и даже не думала высказывать Наде претензии по поводу того, в каком виде разложены ее вещи.

«Ну вот, Ксюша, живи и радуйся, все отлично», — подумала Ксения, но тут же поняла, что поспешила с выводами. Задребезжал поставленный на вибровызов мобильный телефон. Сообщение гласило: «Привет. Это Ксива. Слышал, что ты приехала. Увидимся!». У Ксении тут же закружилась голова, она присела, испуганно глядя на пятно под потолком. Не дожидаясь того момента, как оно начнет расти, Ксения удалила сообщение и постаралась о нем забыть.

— А ты ничего, загорелая, отдохнувшая, — заметила Надя. — Как на личном фронте? Может, нашла себе мальчика там, в своем Череповце?

— Да, отдохнула нормально, — Ксения вскипела и, дабы не поругаться с соседкой по комнате, собралась на кухню прополаскивать тряпку, чтобы протереть пол за кроватью. — Снова ты о мальчиках? Надя, прекрати! Не хочу об этом ничего слышать! Господи, сколько же можно объяснять, что не желаю слышать этих намеков! Это мое личное дело. Я же не спрашиваю, сколько ты тут за лето с Сашей и вообще чем и с кем занималась. Не говори ничего, помолчи, ничего не желаю слышать и знать!

IX

Учебный год для Ксении начался безумно. Утром первого сентября она чуть не проспала, потом больно оступилась на лестнице, столкнулась нос к носу с Ванькой Михельсоном и Мариной, которые, не стесняясь и не скрываясь, целовались у дверей пожарного выхода. Даже наоборот, услышав, что сзади кто-то спускается по лестнице, они стали целоваться по-особенному страстно, а Михельсон залез Марине под юбку своими короткими пухленькими ручками. Марина была одета по-праздничному: белая мужская сорочка с закатанными рукавами, до неприличия короткая — не только по меркам Ксении — черная юбка, красные ажурные чулки и гады — огромные высокие ботинки на шнуровке, какие носят обычно солдаты, строители и панки. Ксении показалось, что Марина вот-вот повернется к ней и пальцем с накрашенным черным лаком длинным ногтем покажет на нее, произнеся: «Полюбуйся, Ванечка, вон девственница идет».

Невдалеке от остановки автобус, поворачивая, поцарапал какую-то машину, перегородив при этом дорогу. Образовалась огромная пробка, которая вряд ли разрешилась бы через полчаса или даже через час. Ксения шла пешком, как и все остальные. Обогнать шедших впереди было нереально — это была колонна: спешащие родители, дети с портфелями и цветами, бабушки и дедушки, решившие поглазеть, насколько сильно первое сентября нынче отличается от того, что было при Никите Сергеевиче и Леониде Ильиче.

Было очень пыльно. Пылинка попала Ксении в глаз. и она на ходу ее доставала, все время поглядывая на часы и подстегивая себя идти быстрее и не оглядываться по сторонам. А смотреть было на что. Как будто сговорившись, парочки спешивших на занятия, как и Ксения, студентов обнимались, целовались, отпускали не совсем приличные шутки. Снова показалась аптека с рекламой презервативов в витрине, вывеска секс-шопа. На другой стороне улице у рекламной вывески магазина «Мебель» была разбита первая буква.

Ксения ругала себя за то, что глазами ищет афиши той самой нашумевшей постановки «Монологи вагины», о которой ей рассказывала Надя, посетившая ее вместе со своим парнем — конечно, привлечены они были исключительно названием, а еще историей, с этим названием связанной.

Когда Саша пересказывал эту историю, он хохотал так, что у него в глазу лопнул сосуд. А Ксения слушала и с ужасом, обливаясь холодным потом, наблюдала за тем, как темное пятно опускается и расплывается туманом по всей комнате.

В пору премьеры спектакля градоначальником в Питере была сильная, властная и авторитетная женщина, Ксения часто видела ее по телевизору. В телевизоре она обычно говорила о чем-то важном, делала это четко, по существу и вдобавок была с иголочки одета, чем тоже вызывала уважение. Якобы однажды эта дама ехала в служебной машине по городу и на одной из магистралей увидела рекламный щит: с одной его стороны был ее портрет и анонс регулярно выходившей телепередачи с ее участием, «Диалог с городом», на другой — афиша спектакля «Монологи вагины». Рассказывали, что градоначальница пришла в ярость, во что Ксении с трудом верилось: против чего восставать такой мудрой, спокойной и уверенной в себе женщине. Но результат ждать не заставил: афиши исчезли, а о спектакле на некоторое время забыли. И хотя Ксения сразу решила, что все это не более чем придуманная кем-то байка, но все же ловила себя на мысли, что и сама не прочь взглянуть на эти афиши.

— Что смотришь? Иди, не задерживай всех! — рявкнула на Ксению женщина в старомодном джинсовом платье. — Видишь, народу сколько! Чтобы провалились там все эти машины с автобусами, вечно не дождаться, когда нужно!

В институт Ксения явилась уставшая, вспотевшая и порядком раздраженная. Занятий в первый день не было. Вернее, они были, но от, по всей вероятности подвыпивших в компании декана преподавателей, добиваться высот научной мысли было бесполезно. Те, кто думает, что день знаний это праздник учащихся и студентов, жестоко ошибается. Это праздник педагогов, потому как только первого сентября и, пожалуй, в день учителя запаху алкоголя от сеятеля доброго и вечного никто не удивляется.

И на первой, и на второй лекции доценты говорили бессвязно, со скукой поглядывая в полупустую аудиторию — многие еще не успели приехать, а кое-кто и не собирался этого делать аккурат до конца сентября.

Увидев, как качаясь и опираясь руками на все попадающееся под руку, идет по институтскому старинному коридору профессор, у которого должна была быть третья пара, Ксения усмехнулась и незаметно выскользнула из аудитории прямо перед его носом. «Не буду тебе надоедать, старый слизнячок, а то что-нибудь еще скажу не так, а мне все-таки тебе потом экзамен сдавать», — безо всякой злобы решила она.

Троллейбус до общежития домчал ее за какие-то пятнадцать минут. Ксения собиралась переодеться, оставить сумку и уйти гулять, радуясь отличной погоде и тому, что назавтра не нужно готовить ни конспектов, ни даже сидеть над занудными учебниками. Но когда она подошла по коридору к двери комнаты и в очередной раз похвалила себя за то, что так ловко сбежала с лекции, то была немало удивлена. Ключ в замочную скважину не входил — дверь была заперта изнутри, причем ключ был вставлен в замок и повернут. А за самой дверью творилось нечто невообразимое: Ксения расслышала стоны, скрип кровати и удары чего-то тяжелого об тумбочку. Стоны становились громче. У Ксении потемнело в глазах, приподнятое настроение сменилось страхом. Вокруг нее все было как будто в тумане. Но не в белом и не в сером, какой бывает по утрам над болотами возле лесных пожарищ, а в совсем темном, чуть поблескивающим.

Ксения не стала стучать в дверь и пытаться снова вставить ключ в замок. Она на мгновение закрыла глаза, затем открыла и медленно отправилась в конец коридора, к окну. От стонов из-за двери она вздрагивала так, словно они не там, а рядом с ней, и все громче, громче и громче. Окно в ее глазах выглядело маленькой светлой точкой, к которой она, как мотылек, порхала сквозь тьму. Тьма покачивалась и гладила ее по голым плечам. Ксения снова вздрагивала, проводила по плечам рукой и поправляла лямки платья, с которыми и без того было все в порядке.

«Спокойно, Ксюша, только не разревись сейчас, это никому не нужно. Ничего страшного не происходит, просто у твоей соседки по комнате секс с ее парнем. Это не будет продолжаться долго, ты же сама уже однажды все это наблюдала. Все очень быстро, тем более, когда они так стонут. Держи себя в руках, Ксюша. И ничего не бойся, этого черного пятна не бойся. Да, оно большое, но скоро рассеется, уменьшится, станет совсем маленьким и безобидным. А ты большая девочка и ничего не должна бояться. Видишь, чем оборачивается секс? Это только им кажется, что все чудесно и замечательно, что они ничего не слушают и поступают правильно. Не тебе их судить, живи своей жизнью».

Коридор был длинный и, дойдя до окна, Ксения уже не должна была слышать то, что она слышала, находясь у двери своей комнаты. Стоны и скрип кровати не становились тише: Ксения оглянулась, посмотрела по сторонам, потирая глаза, силясь разглядеть что-либо сквозь тьму. Она стала чувствовать, что задыхается. Стоны и скрип были совсем рядом, справа от нее. Ксения провела рукой по стене и сообразила, где она находится. Это был почти конец коридора, не доходя пары шагов до окна. Рядом была дверь крайней комнаты, комнаты, где жила Марина. И в той комнате тоже занимались сексом. Ксения сделала над собой усилие, одолела расстояние до окна и открыла его. В лицо ударил свежий воздух, и все вокруг постепенно стало светлее: она разглядела даже цветок в огромной кадке, стоявший у выхода на лестницу.

«Значит, Маринка с Михельсоном тоже никуда не пошли сегодня. Потоптались для вида на лестнице, подождали, пока все уйдут и юркнули в комнату. А, может, сбежали не с третьей пары, а, скажем, со второй. Оставь их в покое, Ксюша, и успокойся. Посмотри на себя со стороны. На кого ты похожа? Они топчут твои мечты и стремления, они уверены в себе, а ты уже дохлая испуганная овца, которая слоняется по коридору. Выше нос, Ксюша. Ты должна излучать уверенность, а не они! Ты ищешь свою любовь, настоящую. Быть подстилкой на скрипучей кровати в общаге — это совсем не твое. Зачем тебе все это нужно? Бери себя в руки, тебе еще с Надей объясняться. Хоть предупредила бы, сколько раз говорили об этом, а все без толку!»

Рядом, за дверью раздался сдавленный крик. А в дальнем конце коридора дверь щелкнула и приоткрылась. Из нее высунулась взъерошенная голова Нади.

— Некрасова, ну где ты там? Вроде стучалась, ломилась, а потом пропала. Мы уже по второму разу успели, — Надя дико заржала, ей показалась, что дерзость и шутка на Ксению подействовали. — Ну, если ты идти не торопишься, то мы и по третьему успеем, правда, Сашок?

Единственное, что выдавало в Ксении раздражение, это сумка, которую она крутила, как в фильмах с Брюсом Ли крутят нунчаки. Лямка похлопывала по сумке, в сумке постукивали карандаши.

— Надя, мы же договаривались, что если вы с Сашей планируете побыть друг с другом наедине, то ты мне звонишь или пишешь. Или хотя бы утром могла мне шепнуть, что у вас такие планы. Я бы не возвращалась, погуляла бы где-нибудь. Неужели трудно это сделать? — Ксения говорила спокойно, так как ее ничто уже не волновало и не пугало, тьма, заполнявшая весь коридор, сжалась до маленькой черной точки под потолком.

— А у нас с Сашком все спонтанно получилось.

— И ты мне спонтанно могла скинуть смску, — возразила Ксения, осматривая комнату. — Что помешало этому, я не понимаю, извини меня.

По комнате были разбросаны вещи. Тумбочки, как и стол, были сдвинуты, на них лежали Надины джинсы, носки, какие-то пакеты. Саша в одних клетчатых семейных трусах, широко раздвинув ноги и подмяв их под себя, сидел на кровати и потягивал пиво. Он был взмокший, пот струился по его лбу и плечам, на которых красовались татуировки, изображавшие змею, акулу и несколько иероглифов. В комнате стоял тяжелый тошнотворный запах пота.

— А кто этот бардак будет убирать? — спросила Ксения, брезгливо перешагивая через лежавшую посредине комнаты футболку. — Точно не я.

Надя подошла и демонстративно подняла футболку, расправила ее.

— Сашок, это, кажется, твое.

— Точняк, — согласился Саша. — Типа мое. Хотя если хочешь, можешь забрать себе, если очень нравится. Или вон Ксюхе подари, она так на нее смотрела! Это надо было видеть!

Ксения старалась не показывать свое раздражение происходящим. В конце концов, ничего особенного не происходило и могло быть гораздо хуже, если бы Надя не была в целом спокойным и адекватным человеком. Ведь Ксения прекрасно понимала, что воспринимает все через призму своих принципов, жизненных установок и то, что для других является вполне нормальным и обыденным, для нее, если можно так выразиться, отклонение от нормы, вопиющий факт, нарушение нормального уклада жизни, состоявшего в терпеливом ожидании настоящих чувств. Правда, какие они на самом деле, эти настоящие чувства, Ксения толком не понимала — и для Нади это было очевидно.

— Ты прогуляла сегодня, да?

— Не прогуляла, а просто не пошла, — Надя нехотя собирала с пола и со стола вещи, осматривала их, отряхивала и складывала на стул. — Вот что там сегодня делать? Ты и сама пришла пораньше, не досидела до конца дня. О чем важном могут рассказывать первого сентября? Это, наверное, самый придурошный день в году, гора пафоса, все чего-то ждут, притворяются, а самим не терпится идти бухать.

— Там в деканате был стол накрыт, сама видела, — призналась Ксения. — С этим ты права. На занятиях была ерунда какая-то. Нас сидело восемь человек, представляешь?

— Такие заучки, как ты, — съязвила Надя.

Саша допил пиво, почесал живот и, потянувшись, поставил бутылку на самый край стола. Надя строго на него посмотрела, подмигнула, кивнув на Ксению, взяла бутылку и осторожно положила ее в мусорное ведро.

— Правильно, а то злая Ксения нашлепает нам по самое не балуй, — с трудом сдерживая смех, пафосно произнес Саша.

— Наша отличница, комсомолка, спортсменка, — подыграла ему Надя. — Сходила первого сентября в институт, впитала в себя знаний, сейчас научит нас, как правильно жить. Ай-ай, Сашок, почему же ты сегодня на занятия не пошел? Тебя, наверное, учителя ругать будут.

Ксения быстро освободила сумку от лишних вещей, запихала в нее свитер и собралась идти гулять. Ей было все равно, куда идти. Она хотела как можно скорее вырваться из комнаты, где чувствовала себя стесненно в присутствии полуголого Саши, сидящего на растрепанной постели, и Нади, натянувшей длинную футболку только для того, чтобы не смущать Ксению своим видом. Ей же самой, по большому счету, было все равно — одетой ходить по комнате или раздетой. Она тоже чувствовала некоторый дискомфорт от того, что Ксения смотрит на нее и ее парня с осуждением, хотя, осуждение это было скорее внешнее, чем внутреннее.

— А, кстати. Ксюха, ты же знаешь Ксиву? — вдруг спохватился Саша и даже соскочил с кровати. — Такой же, блин, фанат учебы, как ты. Идиот, поперся сегодня отчет по практике сдавать, прямо в первый день. Тоже мне, в отличники решил заделаться. Пай-мальчик!

Махнув рукой, Ксения направилась к двери, на ходу внимательно осмотрев себя в зеркало. Она вздохнула, разглядев свои покрасневшие глаза и мешки под ними.

— Ксюх, да ты не обижайся!

— Да, Никитина, хватит обижаться! — по лицу Нади было заметно, что она о чем-то хочет спросить, но решает, делать это или нет. — Никитина, ты не за едой? Нам с Сашком после секса всегда хочется жрать! Правда, Сашок? Если ты в какое-нибудь кафе, то мы с тобой. Давай вместе отметим первое сентября, посидим, съедим вкусненького, выпьем. Как ты на это смотришь? Ну не молчи, Никитина!

— А я и не молчу. Не забудь, когда я приехала, я комнату мыла. Теперь твоя очередь.

— Ксюха, да ты… — Саша встал с кровати, потягиваясь.

Ксения не стала ничего отвечать и дослушивать, что скажет Саша — она была уверена в том, что он выдаст что-нибудь неприличное. Более того, ей показалось, что Надя и ее парень только и ждут, когда она уберется из комнаты, чтобы вновь, заперев дверь, предаться пороку.

«Беги, Ксюш, пока не испорчено настроение и отношения. Тебе повезло, что пятно снова не разрослось. Как объяснить Наде, что так, как поступает она, поступать нельзя? Они издеваются над тобой, Ксюша. И не потому, что ты полная дура или какая-нибудь ненормальная, нет. Все потому, что ты девственница. Возможно это и зависть, возможно и нет».

— Тю-тю, совсем крыша поехала у твоей Ксюхи. Или у вас в институте все такие ненормальные учатся, ну, за исключением тебя? — спросил, откинувшись на подушку, Саша, когда Ксения уже вышла. Ему не хотелось, чтобы она слышала то, о чем он говорит.

— Да нормальная она, Саш, просто этот ее комплекс, что никакого секса до настоящей любви, что настоящую любовь нужно ждать, искать, бороться за нее, — Надя легла рядом с ним и укрылась одеялом. — Я вообще не представляю, как можно жить с такими убеждениями. Это ведь тяжело. Представляешь, что она чувствует, когда приходит, а мы тут с тобой развлекаемся. И вправду я забыла ей отправить сообщение, хотя обещала.

— Это ты давно обещала!

— Ну и что, давно или не давно. — Надя прижалась к щеке Саши и, достав из-под одеяла руку, провела по ней. — Какая колючая, Сашка, прямо как кактус. Понимаешь, мы с ней договаривались, а у меня совсем из головы вылетело.

— У нее крыша поехала от недотраха.

— Прекрати, Саш, так нельзя. Что она тебе сделала плохого? Вот в том-то и дело, что ничего. Молчи, не смей мне возражать. Знаешь, уж лучше жить с Ксюхой в одной комнате, чем с какой-нибудь Маринкой, которая пьет все, что горит и курит все, что растет. Еще к ней постоянно панки ходят, на гитарах играют. А теперь вот и Ванька Михельсон повадился. Представляю, что они там творят!

— Что, это Ванька Михельсон такой плохой парень? По-моему, реальный пацан. У нас в училище тоже один такой есть, все под какого-то клоуна косит, а сам траву покуривает. Его с практики выгнали, устроил там…

— Я вообще не об этом, Саш! Как ты любишь все передергивать и переводить разговор на себя! — Надя принялась щекотать Сашу, он подпрыгнул, кровать заскрипела, а под кроватью зашелестели пакеты, в которых Надя хранила обувь. — Понял! Вот тебе за это!

Саша сумел увернуться, привстал на кровати и, схватив Надю за плечи, поднял ее на руки. Надя обвила его ногами и обняла. Они целовались до тех пор, пока в матрасе кровати не заскрипели пружины, и ноги Саши не стали буквально проваливаться. Он стал переступать с ноги на ногу, но его собственный вес вкупе с весом Нади, которая повисла у него на шее, грозил проломить кровать вместе с матрасом.

— Нет, нет, нет, Сашок, сними меня и сам хватит топтаться своими грязными ногами по моей замечательной кровати!

Саша повиновался. Минуты и даже часы страсти были позади, наступала обычная жизнь, которая даже у очень сильно любящих друг друга людей вполне обыденна.

— Помнишь, мы свели Ксению с Ксивой? — спросил Саша, помогая заправлять кровать и отыскивать под покрывалом неизвестно каким образом попавшие туда носки. — Смешно даже, Ксива и Ксюха, имена похожи. Тебе Ксюха ничего не говорила, запала она на Ксиву или послала в отстой?

Надя задумалась: от напряжения мысли она принялась тянуть футболку на себе вниз. Опомнилась она тогда, когда футболка растянулась сантиметра на три и затрещала на плечах.

— Слушай, а ведь точно, я даже забыла об этом и забыла у нее спросить, а сама она мне ничего не рассказывала. Мы ведь тогда ушли и оставили их, точняк. Если они хотели воспользоваться ситуацией, то могли это сделать. Но у меня такое чувство, что ничего между ними не было, я бы заметила, что Ксюха изменилась, но она и не думала меняться. Вечером ее расспрошу.

— Да не нужно, зачем лишний раз лохматить бабушку, — Саша легонько шлепнул Надю по попе и стал одеваться. — Зачем тебе лишний раз ей напоминать обо всем этом. Не хочет ни с кем в кроватку — ее дело, второй раз Ксиву приводить сюда не будем. А я-то думал, они заценят друг друга!

Ксива время от времени присылал Ксении смс-сообщения, порывался даже звонить, но Ксения не брала трубку: она ждала, когда у него лопнет чаша терпения сидеть и слушать в трубке гудки. Терпения хватило минуты на полторы. На его сообщения она тоже не отвечала — и не потому, что не отвечать было в ее правилах, а просто не знала, что ответить. Отвечать приветом на привет, ничего не значащей, пустой фразой на его, не менее незначительную и пустую?

Были более важные дела, которые занимали ее. Собственный быт, мысли о доме, родном Череповце, по которому она ни с того ни с сего стала скучать. И, конечно, учеба, которая была у нее на первом месте. Ее недоумению не было предела, когда, вернувшись из института, она заставала Надю спящей, за просмотром телевизора или за игрой в компьютерные игры. Ксения улыбалась, качала головой, а про себя думала: «Как так можно относиться к учебе? Посмотреть телек и поваляться в кровати можно было и в своем Урюпинске. Зачем нужно было ехать так далеко, чтобы ничего не делать? Ну, конечно, Надя считает, что ради знакомства с Сашей стоило. Не спорю, но лучше уж работать, чем ничего не делать, это всегда успеется».

Учеба давалась Ксении непросто, хотя внешне все выглядело легко, и Надя постоянно приставала с расспросами, как у нее все это получается. Уверенная в своей неудаче, Надя предпочитала прогулять зачет, а потом как ни в чем ни бывало прийти на пересдачу и, сославшись на нездоровье, тянуть время. Преподаватели, у которых сдавали нервы, ставили зачет просто так. Молодые и более терпеливые преподаватели отправляли на третью пересдачу, но затем тоже сдавались. Таких, как Надя, была примерно половина от всего потока. Оживали и брались за ум они только в разгаре сессии, когда деваться было некуда, и страх перед отчислением заставлял открыть учебник или переписать у кого-то конспект.

Под вечер, вернувшись с тяжелого зачета по статистике, уставшая, голодная, но довольная собой Ксения в очередной раз обнаружила, что дверь комнаты заперта изнутри, а за дверью шум и стоны. Ее настроение резко упало. Она прождала под дверью пять минут, справляясь со своим страхом и наблюдая, как все вокруг темнеет. Теряя силы и самообладание, она постучала — сначала совсем легко, а затем все решительнее и решительнее. Скандалить Ксении не хотелось, на это просто не оставалось сил. Хотелось войти, как можно быстрее отбросить от себя все грязные мысли, прилечь.

«Быстрее, Ксюша, они ничего не видят и не увидят, а тебе со всем этим жить. Пятно разрастается. Чувствуешь, как кружится голова? С этим надо что-то делать, Ксюша, так что забудь про стеснение и стучи в дверь сильнее».

— Ой, извини, я снова забыла тебе написать, — сказала, открыв дверь, Надя, при этом опустив голову и стараясь не смотреть в глаза Ксении.

Ксения молча вошла. Саша спешно натягивал штаны, Надя бросилась собирать разбросанные по комнате вещи. Темнота в глазах Ксении довольно быстро рассеялась, но вот пятно — оно не сжималось в маленькую темную точку. Оно было на стене над кроватью Нади, метра полтора в диаметре, слегка касалось потолка и непрерывно пульсировало так, будто это огромное сердце. Удар, удар, удар, удар.

«Ничего не хочу видеть, абсолютно никого! Как мне плохо, Господи! За что мне все это? За что эти страхи, все то, что я вижу, и не видит больше никто? Может, я просто схожу с ума, и все это какой-то бред, галлюцинации? Нет, Ксюша, не смей о таком думать, даже не порывайся. Возьми себя в руки. Тебе нужно побыть одной и успокоиться. Как мне хочется побыть в тишине, чтобы Надя и ее парень ушли и подольше не возвращались. Чтобы никого рядом не было, вообще никого! Страхи уйдут, Ксюша, тебе нужно побыть одной».

— Тебе, что, плохо? — спросила Надя, накидывая свитер. — Ты только это, слышишь, если тебе совсем плохо, не заблюй тут все в комнате, я убирать не буду.

Ксения не ответила и на это. Она все ждала, что Надя и Саша уйдут, хотя они поначалу уходить и не собирались. Но все получилось само собой: они вдруг оделись, будто прочитав ее мысли, Надя о чем-то стала говорить, потом махнула рукой и все. Дверь хлопнула, Ксения осталась в комнате одна.

— Вот они и ушли Ксюша, но что-то здесь не так, — Ксения говорила вслух, устав от того, что все время приходится молчать, прятать в себе наболевшее, которым не с кем поделиться, — не так, Ксюша. Посмотри на это пятно, оно не уменьшается, оно просто огромное, оно шевелится, как будто в нем бьется пульс и само оно живое. Но это кажется только тебе. Другим ничего не кажется, они о таком даже не задумываются. Это все секс, Ксюша, видишь, насколько это грязно, когда без чувств. Только где они, настоящие чувства? Ты когда-нибудь к кому-нибудь чувствовала хоть близко напоминающее любовь, похожее на нее, на то, как ее описывают в книгах, и какой она должна быть на самом деле?

Боком, стараясь не смотреть на противоположную стену, Ксения прошла к двери, возле которой был выключатель, и наощупь, чтобы не оборачиваться, погасила в комнате свет. Поздней осенью за окном стоял сумрак. Возвращаясь назад, к кровати, Ксения все же обернулась — пятна видно не было, но у нее не мелькнуло и сомнения в том, что оно там есть. Проверить это было проще простого — сделать пару шагов, нащупать, водя рукой по стене, выключатель и зажечь свет.

— Я больше не вижу тебя, чем бы ты ни было. Галлюцинации от того, что мне так хочется секса, а я все время себя сдерживаю, подавляю в себе эти мысли? Согласись, это бред, полнейший бред. Я тебя не боюсь, страх это удел слабых. Я просто очень устала, вот и все. Устала, понимаешь? Зачет, очень тяжелый, сдала все темы, а не трахалась вместо этого, не шастала по магазинам и пиво тоже не пила. Я трудилась, понимаешь? Не может все в жизни сводиться к сексу! Неужели из-за того, что я девственница, я проклята? Нет, я в это не верю, так не должно быть.

По щекам Ксении лились слезы. Она плакала и от обиды, и от дикой усталости, собственного бессилия в борьбе со своими видениями. Если бы Ксения посмотрела на часы, то обнаружила, что она лежит уже два часа, что время летит незаметно, а за окном все такой же осенний сумрак. Но она уже спала.

Ксении сначала не снилось ничего, вокруг была полная тишина, и даже дешевый будильник на батарейках, что стоял на тумбочке у Нади, не отсчитывал, пощелкивая, минуты и секунды. И в комнате было не темно, а совсем светло, даже светлее, чем днем, оттого что стены комнаты были светлыми и совсем гладкими. Свет в комнату проникал откуда-то извне, быть может, через те самые светлые стены. И сама комната была значительно больше. Впрочем, все светлые предметы всегда кажутся внушительнее, чем темные, обладающие теми же габаритами. «Может, темное пятно маленькое, потому что оно темное, а на самом деле огромное», — подумала во сне Ксения, но напрягаться и рассуждать было тяжело и не к месту.

Как только Ксения подумала о пятне, оно тут же появилось. Она стояла в полный рост в огромной светлой пустой комнате и смотрела на черное, слегка глянцевое пятно. Точно такое, какое она обычно видела, какое зависало в тот самый вечер на стене над кроватью Нади и не исчезло даже тогда, когда уже ничто не намекало на секс, когда Ксения отмела от себя всякие о нем мысли, а Надя и ее парень поспешили ретироваться. Ксения просто стояла и смотрела на пятно. Она не испытывала ни страха, ни любопытства. Вернее, любопытство все же было. Ксения вглядывалась в пятно, стараясь рассмотреть его как можно лучше: такое темное, с гладкими краями, слегка поблескивающее, только позади него края совсем не гладкие, а смазанные, а там, чуть дальше и в глубине, то ли туман, то ли дым.

Кого же ей напоминает это пятно? Нет, оно определенно ей кого-то напоминает, только она не может припомнить, кого именно?

Что это? Ксения вздрогнула. Пятно открыло глаза. Да, это глаза! Оно смотрит на нее, внимательно ее разглядывает.

— Кто ты? — спросила Ксения.

Ответа не последовало. Все та же тишина, тот же ослепительный свет, то же пятно, тот же взгляд. И взгляд этот Ксении знаком, очень знаком. Что случилось с памятью? Ничего не получается вспомнить, даже таких простых подробностей.

Не без волнения Ксения сделала шаг к пятну. Рискованный маневр. Пятно осталось на месте, это еще больше напугало Ксению, считавшую, что пятно не позволит ей приблизиться к себе.

Глаза прямо перед ней, она в них всматривается, даже немного наклоняется вперед. Еще никогда пятно не было так близко.

Неожиданное открытие — и Ксения задыхается. Ей не хватает воздуха, ее шатает, она вот-вот упадет. Комната кажется еще больше, огромной, слишком большой. Свет, исходящий от стен, ослепляет: он слишком белый и слишком яркий. Но он совсем не греет, он совершенно холодный, безжизненный, ледяной. Ксении холодно. Она замечает, что раздета и стоит босиком на холодном полу. В секунду у нее начинается озноб.

Он начался бы у любого, кто стоит посредине огромной, ослепительно светлой комнаты, перед черным пятном, непонятным, пугающим пятном, которое смотрит очень внимательно, ведь у него есть глаза. Ксения задыхается теперь уже большей частью от страха. Она обхватывает руками шею, а когда воздуха перестает хватать совсем, то беспомощно машет руками в воздухе, но все равно смотрит на пятно, прямо в глаза, что смотрят на нее. Страх сковывает стальными оковами. И эти глаза, они страшнее всего. Зеленоватые, с красивыми коричневыми и черными пятнышками.

Это ее глаза. Это глаза Ксении. Она их сразу узнала, только не могла припомнить, где их видела раньше. И испугалась от того, что вспомнила.

Ксения закричала.

Свет перестал проникать в комнату через стены. Пятно пропало.

Она лежала на кровати, как и заснула — на спине и в одежде, вся в поту и жадно глотала воздух.

Вокруг было темно. В комнате кроме нее никого не было, кровать Нади была аккуратно застелена, у изголовья возвышалась подушка. Шуршал и пощелкивал будильник, стоявший на тумбочке. Ксения привстала, потянулась и взяла его в руку. Она повернула его циферблатом к окну и с трудом, но разглядела стрелки. Будильник показывал половину третьего ночи. В комнате по соседству громко работал телевизор, была слышна музыка. Кто-то хлопал дверью в коридоре.

X

Жизнь в общежитии шла своим чередом. И учеба у Ксении тоже. За ней она забывала о том, что ее пугало, о неурядицах и собственной неустроенности в жизни. Ведь чего она хочет добиться? Закончит учебу, а что дальше? Вернется в Череповец и будет, как все остальные, искать работу; найдет какую-нибудь заурядную. Будет жить дома и выслушивать мамины нотации. И даже если переберется жить в квартиру к бабе Ларе, то… Впрочем, одной оставаться Ксении как-то не хотелось, да и мама была полна решимости квартиру сдавать, чтобы свести концы с концами.

Зато занудство Ксении и ее принципы возымели действие на Надю: когда она хотела уединиться со своим парнем, то исправно скидывала сообщение на телефон, мол, так и так, не спеши, у нас тут на пару часов голубой огонек. Ксения больше не оказывалась в неприятном положении, стоя у двери комнаты, за которой творится нечто невообразимое.

Она по-прежнему видела то, что видела раньше. И хоть отношение к этому было уже более спокойное, тем не менее Ксения беспрерывно задавалась вопросом о том, почему все так, как есть, а не иначе. Конечно, она не сбрасывала со счетов слова бабы Лары о неведомой силе, которой обладала ее мать, то есть прабабушка Ксении. А еще о том, что отказываться от этой силы нельзя, что прабабушка Ксении отказалась и за это поплатилась зрением и здоровьем — и это в тридцатилетнем возрасте, когда другие переживают самый расцвет. И хоть мама утверждала, что слова бабы Лары не более чем фантазии, старческий бред, домыслы — словом, то, чему доверять никак не стоит — Ксения пыталась осмыслить все, что знает. Ведь не могло быть бредом или фантазией черное пятно, незаметно появляющееся где-то рядом при любом упоминании о сексе, при мыслях на эту тему или просто если рядом, за дверью или за стеной кто-то кому-то отдавался. Ксении было неловко от понимания того, что она, возможно, вмешивается в чью-то жизнь, обращает внимание на то, к чему не должна иметь никакого отношения.

День, когда выпал первый снег, Ксении по-особенному запомнился. На лекции она вела себя не как обычно — не следила за материалом по учебнику, не записывала все появляющееся на доске судорожно в конспект, не переспрашивала преподавателя. Она даже не подслушивала разговор сзади: прячась за спинами впереди сидящих, одногруппницы Ксении смаковали отношения Марины и Ваньки Михельсона. Особую пикантность обсуждению придавало то, что лекция была для нескольких потоков одновременно, и Ваня Михельсон был в той же аудитории, на первом ряду. Он внимательно писал конспект, часто почесывал волосы и поправлял очки. Когда обсуждение дошло до выяснения того, есть ли у Михельсона прыщи на спине и заднице, Ксения переключила свое внимание.

За окном вместе с каплями дождя падали маленькие хрупкие снежинки. Капли стремительно летели к земле, а снежинки не спешили и падали медленно, будто зная, что там, внизу, их ждет неминуемая гибель на еще теплой земле. Снег падал на еще не опавшие листья старого клена, росшего под окном, на старые институтские корпуса, на крыши бесконечных низеньких флигелей и пристроек. Ксении вспомнилось, как наслаждался мгновениями осени Пушкин, как ловил каждое из них и находил ему выражение в стихотворных строчках. Она даже укорила себя за невнимательность, за то, что еще одна осень прошла для нее незаметно, словно ее и не было.

Выходя из института после занятий, Ксения была немало удивлена: прямо у учебного корпуса ее поджидал Ксива. Конечно, она не подала вида, что удивлена и хотела, не замечая его, пройти мимо.

— Ксения, — весело окликнул ее Ксива. — Куда ты так заспешила? Вроде медленно шла, я тебя еще через окно увидел. А тут как пуля помчалась.

— Ааа… Ксива, привет, — заговорив, Ксения выдала свое смущение; от уверенности, слегка наигранной и для не совсем не свойственной, не осталось и следа. — Просто хочется побыстрее вырваться из института, голова идет кругом. А как ты узнал, что я здесь учусь? Я тебе не говорила этого.

— Я же знаю, что ты учишься в одном институте с девушкой Санька, кажется, даже в одной группе.

— В разных, — улыбнулась Ксения. — Итак, ты меня преследуешь. Зачем?

— Я тебя не преследую, — Ксива попытался взять у Ксении сумку, но она заметила это и перекинула сумку в другую руку, а потом повесила на плечо, — просто ты не отвечаешь на мои сообщения, до тебя не дозвониться. Мне уже стало казаться, что ты мне дала не тот номер или вообще потеряла телефон.

Ксения медленно шла по территории института к воротам, которые вели через арку на улицу. Ксива был рядом, они беседовали — и со стороны кто-нибудь наверняка подумал, что парень встречает свою девушку после занятий. Они обсуждают важные дела или просто сплетни, а, быть может, планировали совместный вечер, решая, куда лучше пойти — в театр, в кафе, в кино или просто погулять по городу. Ксива при ходьбе опирался на зонт-трость, забыв про то, что идет дождь вперемешку с первым снегом. Когда он это сообразил, Ксения уже застегнула куртку и накинула капюшон.

— Нет, с телефоном у меня все в порядке, просто я редко отвечаю на сообщения, а на звонки не ответила потому, что была занята и не могла говорить. Ты мне еще летом писал сообщения, я домой уезжала, а оттуда ответить на твое сообщение слишком дорого. Только не обижайся, Ксива, у меня денег на телефоне не так и много, я стараюсь экономить.

— Ясно, — на лице Ксивы проступило разочарование, он слегка нахмурил брови и поджал подбородок. — Но сейчас ты свободна? Может, погуляем, поболтаем?

— Слушай, я знаю, что у тебя много девушек, с каждой ты можешь отлично провести время. На кой сдалась тебе я? Неужели ты еще не понял того, что случайные отношения это совсем не мое, я не какая-нибудь шалава, которая будет по-дружески с кем попало заниматься… ну, ты понял, о чем я. Мы с тобой совсем разные и я…

— В чем-то мы, может, и разные, — перебил ее Ксива, — но ты меня отшиваешь, даже не дав мне шанса. И я ни на что не претендую. Почему ты сразу стала строить догадки про секс? Разве я об этом заикался? Разве я говорю тебе: «Чика, пойдем развлекаться к тебе или ко мне»? Да я не думал о таком! Блин, такое чувство, что ты сама ждешь, что любой крендель подойдет к тебе и потянет к себе в машину или домой. Не пойму я тебя, извини.

Ксива раскрыл зонт и медленно занес его над Ксенией. Они шли рядом. На оживленной улице почти не было прохожих. Испугавшись непогоды, люди брали штурмом автобусы, троллейбусы и маршрутки.

— Да, я опасаюсь того, что меня поведут неизвестно куда и неизвестно чем это закончится, — призналась Ксения, — точнее, известно чем. То, что мне рассказывал о тебе Саня и то, что вы учитесь с ним вместе…

— А то, что ты учишься с Надей в одном институте? Это не считается? Что, я должен ставить между вами знак равенства?

— Не должен, я совсем на нее не похожа.

— Вот и я считаю, что не должен, — Ксива заботливо оттолкнул Ксению к домам, когда рядом по дороге промчался грузовик и обдал край асфальта брызгами грязи. — Между прочим, Надя попросила меня тебя сегодня встретить и чем-нибудь занять на весь вечер. Если я правильно понял, они с Саньком собрались танцы на кровати устроить.

— У них такое часто бывает, — ответила Ксения, — по-моему, слишком часто.

— Санька за практику, наконец, получил деньги, ему долго не выдавали их, задерживали, типа он плохо работал и даже один раз пришел выпивши. Но, конечно, этого никто доказать не смог, так, глюки. Теперь спустит все на Надю, на шмотки, на презервативы, на выпивку.

Засмеявшись, Ксива закашлялся. С края зонта на Ксению упало несколько капель, и она предпочла выйти из-под зонта. Ей было достаточно и куртки с капюшоном.

— По-моему, они не пользуются презервативами, во всяком случае, я их у них не видела.

«Ты дрянь, Ксения. Видишь, к чему снова свелись все разговоры? Он идет, качает головой, умного из себя строит, а сам только и представляет, как трахнет тебя. Ты этого ждешь? Он только и мечтает об этом, тебя уже полгода окучивает. А ты строишь из себя дурочку и не можешь его послать. Сейчас снова появится пятно и будет тебя преследовать весь вечер. Ты этого хочешь? Хочешь снова бояться, блеять от страха? Овца ты! Успокойся сейчас же, Ксюша. Поговорите о чем-нибудь другом, все равно идти в общагу нельзя, пока Надя с Саньком не закончат. И раз были такие приготовления, то закончат они не скоро. То-то она с лекции сбежала в перерыве. Теперь ясно, что у нее за дела. Как будет экзамен сдавать? Снова строить глазки и ждать свою тройку? Все, Ксюша, поворачивай разговор в другую сторону, дать ему понять, что тебя разводить на секс бесполезно».

Ксения оглядывалась и искала по сторонам черное пятно: оно могло появиться из ниоткуда, всплыть совсем рядом и страх сразу бы сковал Ксению, заставив стать тише воды, ниже травы. Но шли они довольно быстро, да и, к тому же, Ксения еще никогда не видела пятно на улице. Может, оно и было, но заметить его при дневном свете было почти невозможно.

— Значит, ты утверждаешь, что не такой как Саня? А с учебой у тебя как?

— Не такой, это правда, — Ксива говорил и активно жестикулировал, забывая, что в одной руку у него зонт. Зонт покачивался, и с него скатывалась накопившаяся там вода. — Думаешь, все, кто учится в путяге, полные идиоты и раздолбаи? Нет, я про Саню ничего плохого сказать не могу, он отличный пацан. Но я пришел в путягу учиться, я, может, потом в универ поступлю. А учусь я нормально, даже повышенную стипендию второй семестр подряд получать буду.

— Теперь ясно, почему Саня над тобой так прикалывался по поводу практики.

— А пошел он… — Ксива сердился. — Зайдем в мою любимую чебуречную? Я тоже как-то на нее в дождь набрел, зашел, потому что больше спрятаться от дождя было некуда. Оказалось, ничего такое местечко, просто комильфо.

Едва зайдя в чебуречную, Ксения поняла, что пятно там. Оно висело под потолком у столика, стоявшего прямо у стойки. Ксения осмотрелась, вспоминая, за каким столиком они сидели тогда, еще летом. «Вон там, кажется, недалеко от окна, — припоминала Ксения, — точно, мы там сидели».

Кафе было совсем пустым. Дождь с первым мокрым снегом распугал и тех, кто мог бы в него прийти, даже завсегдатаев, которые всегда есть у любых подобных заведений. Ксива отряхнул зонт, умоляюще посмотрел на Ксению, а затем показал на столик у стойки, от которого Ксения всячески старалась отойти, спрятаться, сбежать. «Давай сядем вот туда, пожалуйста. Там рядом батарея, я хоть немного согреюсь и просушусь», — попросил Ксива.

Отказать ему Ксения не могла. Она никогда не была эгоистичной, особенно в таких ситуациях, хоть и понимала, что ведет себя глупо, что, например, Надя на ее месте обложила бы Ксиву трехэтажным матом и села бы за тот столик, который нравится именно ей.

— Давай, — тихо ответила Ксения.

Пятно пульсировало. Оно не давало Ксении забыть о себе. Как только Ксения отворачивалась или опускала глаза, пятно перемещалось. Ксива прислонил к батарее зонт, снял тонкую спортивную куртку и развесил ее на спинке массивного деревянного стула. Под курткой у него оказалась футболка, на которой было с десяток картинок с человечками, занимающимися любовью в разных позах. Венчала эти картинки гордая надпись My favorite positions.

— Футболку специально напялил? Я видела, такие продают в переходе у Гостиного двора, — с упреком произнесла Ксения.

— Нет, прости, нет, я случайно надел, просто не обратил внимания, — бросился оправдываться Ксива. — Я ничего такого не имел в виду, просто так получилось. Сунулся утром, а чистая была только эта. Если тебя смущает, я надену обратно куртку. А хочешь, сниму ее, ей бы тоже просушиться не мешало.

— Забей, — махнула рукой Ксения, убедившись в том, что никакая это не провокация, — на тебе она высохнет быстрее.

Они пили чай и ели по чебуреку, как и в первую свою встречу, разговаривали о прошедшем лете, об учебе, о проблемах дома. Ксения никак не могла понять, почему пятно не исчезает, почему так настырно старается попасться ей на глаза. Так прошла пара часов, незаметно, почти без волнений, если не считать беспокойства Ксении по поводу того, что видела только она и не видели другие, в том числе и Ксива. «Мы кончили. Можешь приходить. Бери Ксиву с собой. Веселитесь. Мы с Сашкой исчезаем до завтра».

Ксения засобиралась в общежитие. На этот раз она не позволила себя провожать. Они попрощались посреди шумного проспекта, и Ксива еще долго смотрел ей вслед. Ксения шла быстро, кутаясь в куртку с капюшоном, и то и дело наталкивалась на прохожих, шедших навстречу. Когда Ксения исчезла в темноте, Ксива медленно побрел по направлению к метро.

«Ксиве-то не расскажешь обо всем, что со мной происходит, — думала Ксения. — Единственный человек, кто бы меня выслушал и что-то подсказал, это баба Лара. Но как я с ней поговорю сейчас? И чем она мне поможет? Она мне все уже рассказала, все, что только было можно. А я все прошляпила, пропустила мимо ушей. Да и непонятно это все, запутанно. Пойдешь к кому-нибудь поболтать по душам, расскажешь все как есть, вывернешь душу наизнанку, а тебя потом в психушку отправят как миленькую. Будь осторожна, Ксюша».

В комнате был идеальный порядок — это рассмешило Ксению, за время, прожитое в одной комнате вместе с Надей, отвыкшую от такого. Без Нади было спокойнее: никто не приставал с расспросами, не слушал музыку, не сидел, уставившись в телевизор. Нет, все это совсем не раздражало Ксению, просто она любила тишину, особенно тогда, когда нужно было привести в порядок собственные заблудившиеся мысли.

Приведя себя в порядок и наготовив миску салата, Ксения удобно устроилась с ногами на кровати: в присутствии Нади она такого себе не позволяла и сама ругала Надю за подобные вульгарные выкрутасы. На электронной почте новых писем не было — вполне ожидаемо. Ксения ввела в поисковик слово «галлюцинации». «Наркотическое, токсическое и алкогольное состояние, бред, тяжелые отравления, белая горячка, — бормотала под нос Ксения, — все это не то. Представить, что у меня белая горячка! Да это смешно! А баба Лара все про силу рассказывала. Если бы она хотя бы намекнула, где эту силу искать, было бы проще. Может, эта сила помогла бы справиться с этими…». Ксении упорно не хотелось называть то, что она видела, галлюцинациями. Она подняла голову вверх и различила на потолке маленькое темное пятнышко. Оно не оставляло ее, сопровождая почти всюду. Но зачем?

Справившись незаметно для себя с салатом, Ксения встала с кровати и протянула руку за тумбочку. Электрические чайники в общежитии было строго-настрого запрещены. Но у них с Надей был маленький чайник, спрятанный за тумбочку. Точнее, не спрятанный, а весьма искусно там устроенный. Чай и кофе, заваренные кипятком из этого чайника, благодаря почти неосязаемой атмосфере таинственности, казались особенно вкусными.

Сделав глоток чая, Ксения ввела в поисковик другой запрос. То, что она прочла, ее смутило, а потом даже заставило закрыть ноутбук. «Видения, магия, эзотерика, ерунда какая-то», — решила Ксения и легла спать. Дождь со снегом барабанили в окно, и Ксении снилось лето в Череповце, набегавшие после жары ливни и железные бочки для дождевой воды, расставленные по участку у дома Лены. Во время дождя вода скатывалась с крыши, пробегала по желобу и с таким же звуком каплями падала в бочку. В грозу это капание переплеталось с раскатами грома: Ксении нравилось, когда за ударом грома, почти в унисон, следовало мерное кап-кап-кап.

Утро было довольно ясным. Выпавший снег успел растаять, вокруг все подсохло — судя по всему, дождь закончился еще глубокой ночью. Нади не было, ее отсутствие Ксению не удивляло. На первом этаже толпился народ, студенты предпочитали добираться до института не в одиночку, а небольшими компаниями, так было веселее. На вахте дежурила не Бурласова, а какая-то незнакомая женщина маленького роста в огромных очках. «Новенькая, — подумала Ксения, — интересно только, злая или добрая? Хотя, какая разница, вахтерша и вахтерша».

Вахтерша бегала по холлу с огромной мокрой тряпкой в руках:

— Твою мать! Первая смена и так отделали! Так отделали!

Выйдя через вертушку на крыльцо, Ксения поняла, что она имела в виду.

Каждую ночь двери общежития закрывались и открывались лишь под утро или по велению волшебной палочки таких типов, как парень Нади. Впрочем, Ксения была уверена в том, что такой волшебной палочкой в случае Сани является скрученная в трубочку купюра. А, может, и не скрученная вовсе — зачем портить деньги, потом ведь раскручивать и разглаживать замучаешься. Под покровом ночи стена и крыльцо общежития частенько покрывались граффити. Бурласова каким-то неведомым нюхом чувствовала их приближение, зорко глядя в монитор видеонаблюдения. Но в смены, когда дежурили другие вахтерши, граффитеры чувствовали себя вольготно и рисовали на стенах и даже на двери все, что выдавала в тот момент их фантазия. Часто стены и дверь за ночь покрывались аккуратно приклеенными объявлениями сомнительного содержания вроде «Отдых для мужчин», «Жена на час», «Любовь» и других, не считая анонсов распродаж на окрестных рынках и реклам якобы уникальных биодобавок.

На этот раз общежитие было буквально облеплено объявлениями «Магия. Эзотерика. Гадаю». Внизу крупно был напечатан номер телефона.

— Ну, Никитина, повеселилась вчера? — на крыльце стояла Надя, на ее лице были следы бурной бессонной ночи. — Ладно, не криви личико. Дашку там не видела? Она мне конспект обещала дать переписать.

— Не видела, — ответила Ксения, разглядывая объявления, которые вахтерша пыталась с помощью швабры и тряпки соскоблить со стен.

Даша выбежала из общежития, держа в одной руке толстую тетрадь, а другой застегивая на ходу куртку. Рядом стояли парни со старшего курса, которые при ее появлении дружно присвистнули. Даша остановилась и показала им средний палец.

— Явилась! А я думала, что провалилась там или передумала мне давать конспект, — с наглыми видом заявила Надя и выхватила у нее тетрадь. — Представляешь, мы с Саньком вчера смылись из общаги, освободили комнату, чтобы Ксюша провела время со своим новым дружком. А она отфутболила пацана, типа вся такая правильная и убежденная девственница, никаких отношений, даже на кружечку чайку не пригласила или как это в детском садике, в бутылочку поиграть. Ну, ты, Ксюха, даешь!

— Прекрати, — сказала, краснея и озираясь по сторонам, Ксения.

— Да, Надь, зачем ты ее так? Пусть живет, как ей нравится, тебе-то какое дело до всего этого? — бросила Даша.

— Вот-вот, — Ксения решила во что бы то ни стало перевести разговор в другое русло, зная, как любит потешаться над ней Надя и, опасаясь того, что снова рядом будет пятно, а ей станет нехорошо, и весь день пойдет насмарку. — Видели, как новая вахтерша носится? Это все из-за этих объявлений?

Затея Ксении сработала: Надя расхохоталась, а Даша достала из сумочки пачку сигарет, зажигалку и закурила.

— Пускай побегает, — издевательски сказала Надя, когда все трое спускались с крыльца и шли в сторону остановки троллейбуса. — Сейчас еще уборщицы прибегут, все вместе будут срывать эти объявы. Потому что через час придет комендант и ежели что не так, считай хана.

Ксения замялась и немного отстала. Запах дыма от тонкой дамской сигареты, которую курила Даша, показался Ксении неприятным, и она ускорила шаг, чтобы оказаться чуть впереди.

— Интересно, а что это рекламируют так? — осторожно спросила Ксения, припоминая то, о чем читала в интернете накануне, до того как закрыла ноутбук.

— Да мошенники это! — сухо отрезала Даша. — Разводят людей на деньги.

— А дурачки клюют и несут бабло, всякие там пенсионеры и заблудшие души, которые мечутся, экспериментируют или вообще с иглы не слезают, — в своем стиле добавила Надя.

— А эзотерика? — недоуменно спросила Ксения. — Я читала, что это как бы психология такая.

— И что? — Даша докурила и выбросила окурок. — Да выманивать деньги можно под каким угодно предлогом, главное, чтобы этот предлог был и деньги у народа были. А все остальное дело техники. Ты думаешь, эти объявления никто не увидит? Увидят и наверняка клюнут.

«И ты бы клюнула, Ксюша, вот признайся хотя бы сама себе в этом. Ты копаешься в себе в поисках сама не знаешь чего. Тебе бы найти того, кто разобраться поможет. Это хорошая идея, Ксюша».

Ксения поравнялась с Дашей. Ей хотелось спросить обо всем и сразу, но не в присутствии Нади, способной в любую секунду вставить свой совершенно неуместный комментарий, после которого дальнейший разговор будет бессмысленным. Ксения волновалась: это был не страх, а именно волнение, ощущение, совершенно ею позабытое. Последний раз она волновалась в тот момент, когда отыскивала себя в списках, зачисленных в институт.

— Даш, а ты знаешь тех, кто занимается этой самой эзотерикой и психологией, но не мошенников?

— А тебе зачем? — Даша пожала плечами.

— Надо.

— Говори, зачем, а иначе ничего не скажу.

До остановки оставалось чуть-чуть, а впереди замелькал троллейбус. Все трое бежали, сломя голову. Труднее всего, конечно, это было делать Даше. Даже зная о том, что под вечер может выпасть снег или пойти дождь или даже хуже — дождь со снегом, она была в легких туфлях на каблуках. Надя забежала в переднюю дверь троллейбуса, Даша и Ксения еле успели запрыгнуть в самую последнюю. Все опасения Ксении, что Надя вклинится в разговор, отпали сами собой. В троллейбусе было много народа, и протиснуться через салон от передней двери к задней площадке представлялось просто нереальным.

— В себе разобраться пытаюсь, да и спать в последнее время я стала как-то плохо.

— Ага, тут успеешь выспаться, когда чуть ли не каждую ночь к Надьке Сашка приходит, — фыркнула Даша. — Хотя, зачем мне знать, для чего тебе все это надо. Короче, знакомая моей мамы живет тут, в Питере, она занимается всяким таким. С мамой они давние подруги, мама все твердит, какая она хорошая женщина, что помогла ей успокоиться после развода с первым мужем и потом познакомиться со вторым, то есть с моим отцом.

— Так она психолог?

— Нет, моя мама в жилконторе работает.

— Да не твоя мама, а эта женщина, мы же с тобой о ней говорим.

В другой ситуации Ксения не стала бы раздражаться, а просто задала вопрос по-другому или отшутилась. Она волновалась, и потому каждая мелочь выводила ее из себя. Она удивлялась своей нервозности, нетерпеливости и все время оборачивалась посмотреть, где находится Надя. Если бы она вдруг оказалась рядом, то все разговоры пришлось бы прекратить. Но Надя была возле передней двери, у мест, где обычно сидят старички и старушки. Стоявший рядом грузный мужчина наваливался на нее, когда троллейбус подскакивал на какой-нибудь неровности. Надя старалась протиснуться к двери, двигаясь в противоположную сторону от того места, где стояли Ксения с Дашей.

— А, Вероника Петровна…

— Ты можешь меня с ней как-нибудь свести? А она дорого берет за помощь?

— Свести? — Даша задумалась. — Наверное, можно, только я номера ее телефона не помню, надо маме написать и спросить. Только Вероника Петровна никаких денег с тебя наверняка не возьмет. Это у нее вроде как хобби. Да и ты же скажешь, что ты моя подруга, а она меня знает. Так что про это не переживай. Только вот я не пойму, чего ты так этой фигней загорелась? Я про всякую эзотерику с психологией. Моя мама всем этим одно время увлекалась, а мне как-то параллельно все это. Если не спится, так попринимай какого-нибудь снотворного или валерьянки.

— Да не помогает, — бросила Ксения.

— А ты пробовала хоть? — с недоверием переспросила Даша.

— Пробовала, — не моргнув глазом, соврала Ксения. — Думаю, может, это все нервы, учеба, переезд сюда после тихого Череповца. Тут шумно, много новых впечатлений. Так когда?

Даша вздохнула так, будто ее упрашивали сотворить нечто совсем неприличное или выходящее за рамки представлений и законов.

— Когда, когда… — приближалась нужная остановка, и Даша заблаговременно начала протискиваться к двери. — Сейчас сядем на лекции, я маме и напишу.

— Только у меня к тебе просьба, не говори никому о том, о чем мы с тобой сейчас говорили. И вообще про меня, про эту женщину и про все-все. Обещаешь?

— Ксюха, да у тебя крыша уже тю-тю! — вспылила Даша. — Кому я и что скажу? Кому это интересно? Думаешь, это Надьке интересно? Да у не своих проблем хватает. Ее, между прочим, грозятся к сессии не допустить. Хотя, допустят, куда денутся. Если всех отчислят, то кого учить будут? Самих всех придется поувольнять. У нас половину группы отчислили в том году, так теперь беречь должны. И не надо на меня так смотреть! Сказала же, что никому ничего говорить не буду!

В перерыве между парами, когда Ксения сидя дремала в аудитории, положив голову на скрещенные на столе руки, кто-то ткнул ее в спину карандашом. Она вздрогнула. Сзади стояла Даша и, озираясь по сторонам, передала Ксении скомканную бумажку. На бумажке был написан номер телефона и имя — Вероника Петровна. В следующий перерыв Ксения отошла в самый дальний угол коридора, где не было слышно ни голосов студентов с аудиторий и лестницы, ни хлопанья дверей, ни шума машин с улицы. Трубку долго не брали. Сердце Ксении стучало, она ощущала этот стук, он отдавался во всем теле. Когда трубку, наконец, сняли, от волнения у Ксении пересохло в горле, и она с трудом смогла что-либо произнести.

— Я слушаю вас! — грубо сказал на том конце хрипловатый женский голос. — Долго молчать будете?

— Здравствуйте, — выдавила из себя Ксения. — Мне ваш телефон дала Даша, это дочка вашей…

Ксения поняла, что не знает, как зовут маму Даши. Волнение не давало ей возможности сосредоточиться, в другой ситуации она быстро бы сориентировалась, но не в этой.

— Понятно, не нужно мне объяснять, кто такая Даша, я и сама прекрасно знаю, — сказала Вероника Петровна. — И что? Требуется что-то посмотреть?

— В смысле посмотреть? У меня есть некоторые проблемы, если бы вы могли помочь…

— Поможем, неразрешимых ситуаций не бывает, бывают только невыносимые люди, — бодро сказала Вероника Петровна. — Я сегодня возвращаюсь с работы в пять. Если хотите, приходите. Устроит?

— Да, — испуганно произнесла Ксения, явно не готовая к такому повороту событий, к тому, что все будет происходить так стремительно: накануне полдня тряслась, справляясь со страхом и наблюдая преследующее всюду пятно, вечером собралась с мыслями и залезла в интернет, потом эти объявления на общежитии, разговор с Дашей и, в конце концов, этот звонок.

Женщина назвала адрес. Ксении негде было записать, она просто запомнила. Это было в центре, на улице, где рядом был музей — в первые дни пребывания в Питере, еще во время приезда для подачи документов в институт, Ксения в него ходила.

Оставшееся время, сидя на занятиях, Ксения пыталась представить себе, кто такая эта Вероника Петровна и что собирается с нею делать. «Может, и ошибка, что я все это затеяла, — перемалывала сомнения Ксения. — Это совсем чужой человек. И что я ей расскажу? Возможно ведь, что она мне не поверит или просто посмеется надо мной, скажет, что по мне плачут психиатр и психушка. Что тогда? Хотя, что она мне сделает? Ни-че-го. Так может успокоиться? До спокойствия, правда, далеко. Хоть в институте это пятно не преследует, и на том спасибо».

После занятий в коридоре Ксению нагнала Даша.

— Знаешь, мне тут мама написала… Короче, про деньги и все такое я поспешила тебе сказать, что их не нужно. Денег Вероника Петровна от тебя не возьмет, а от небольшого подарка и привета от меня и моей мамы не откажется. Знаешь, мы сейчас пойдем в магазин и купим пополам бутылку вина, мама сказала, что Вероника Петровна любит «Кьянти».

— Да не надо напополам, я и сама могу купить, — возмутилась Ксения.

— Давай не компостируй мне мозги, сказала, что пойдем вместе, значит, пойдем вместе, — Даша, в отличие от Нади, не имела привычки хамить, она просто умела убеждать.

«Да, Ксюша, ну и вляпалась же ты! Все выходит гораздо сложнее, чем тебе казалось. Ты думала, посидите, поговорите по душам. А вокруг этого разговора уже столько всего переплелось! Вот у бабы Лары с разговорами было проще. Заварит чай в большом чайнике, сядем у нее на кухне. Господи, бабушка, как мне тебя не хватает! Ты бы, наверное, лучше всех бы помогла мне сейчас разобраться со всем этим… Даже не знаю, как все это назвать. А ты бы точно все объяснила. Я не верю, что ты была не в себе, когда мне рассказывала и про силу, и про прабабушку, про то, что с ней случилось. Это мама и Ира говорят, что ты сошла с ума. Но я-то знаю, что это не так.

Ксения чувствовала себя довольно нелепо, когда шла на встречу с Вероникой Петровной. Подруга мамы ее подруги — и к ней она идет делиться секретами, которыми не делилась еще ни с кем. В руке у нее бумажный подарочный пакет с бутылкой вина, приплюснутой, толстобокой, в соломенной оплетке. Внутри пакета записка, которую вложила Даша и строго-настрого запретила читать. Странное ощущение усилилось тогда, когда она не смогла найти нужный адрес. Ксения уже испугалась, что перепутала или забыла номер дома, и придется перезванивать и уточнять, а значит причинять дополнительные неудобства своим визитом. Но потом увидела небольшую арку, а за ней двор-колодец и дальше через арку еще один. По мере того как Ксения шла дальше, парадность центра города, лоск и напыщенность исчезали. Когда Ксения прошла во второй двор, ей в глаза бросились обшарпанные серые стены, переполненные мусорные бачки, окна в облупившихся рамах, вывешенные наружу авоськи с продуктами и какими-то свертками. Пахло сыростью и дымом дешевых сигарет — под ногами все было усеяно окурками. Изо рта у Ксении шел пар. Воздух внутри двора-колодца стоял без малейшего движения, и пар вместо того, чтобы рассеяться, собирался большими клубами.

«Да, а говорят, что трущобы это где-то далеко, в Бразилии или Венесуэле, — с сожалением вздохнула Ксения и обернулась, услышав где-то неподалеку пьяные крики и звон бьющегося стекла. — Что я здесь делаю? Представляю, что меня ждет! Неужели никак нельзя обойтись без приключений, даже в такой ерунде?»

Впрочем, Ксения тут же подумала, что совсем не ерунда все то, ради чего она победила в себе неверие в сверхъестественное, в то, что с ней творится нечто не совсем обычное. Да и что необычное с ней могло твориться, если на ее жалобы на медицинском осмотре в институте махнули рукой и сказали, что это все пройдет, это стресс и явления подросткового возраста. Но все, что она видела, и страх, который при этом ощущала, были совсем не мимолетны, а, скорее, перманентны. Причем, чем дальше, тем все это становилось константой, само собой разумеющимся обстоятельством, которое просто стоило принять. И все, смириться и жить дальше уже с ним.

Во втором дворе сходились стены двух домов и чуть дальше, за углом, была одна-единственная парадная. Ксения набрала на домофоне номер квартиры. Дверь щелкнула: ее открыли, ничего не спросив, не сказав и тем более ничего не ответив на незаданный вопрос. Внутри было еще страшнее, чем снаружи: разбитые ступеньки, полутьма, бледный свет откуда-то издалека, а еще стойкий запах кошек. Должно быть, кошки в парадной обитали в нагромождении старой мебели и хлама, стоявшей внизу, у самых дверей — Ксении на мгновение показалось, что там, под этой грудой происходит шевеление.

Едва Ксения поднялась по лестнице на первый этаж, как на втором этаже открылась дверь. Ее стук пролетел по подъезду довольно зловеще, но сразу стало светлее — из квартиры на лестницу лился яркий свет. Вероника Петровна оказалась приятной на вид женщиной лет сорока, не больше. Она стояла в дверях, а когда Ксения подошла, тихо сказала:

— Здравствуй.

Обычно Ксения плохо реагировала, когда переходили на ты, не спросив на то разрешения. Но Ксения ощущала себя пациентом, проделавшим долгую дорогу и поборовшим себя, чтобы прийти к врачу. А врачи с пациентами, как известно, почти всегда общаются на ты. Уже внутри, в квартире, снимая обувь и куртку, Ксения как следует рассмотрела Веронику Петровну. Ничего примечательного: темные средней длины волосы, серая блузка, золотой кулон на шее, джинсы. Словом, самый обыкновенный портрет самой обыкновенной женщины.

— Это вам, Вероника Петровна, от меня и от Даши, она вам передавала большой привет от себя и от своей мамы, — Ксения протянула пакет с бутылкой. — Даша сегодня писала своей маме, и она передавала привет. Вот.

Ксения плохо скрывала, что нервничает. Впрочем, нужно ли это было скрывать? Вероника Петровна и сама, вероятно, понимала, что рядовой пустяк не стал бы поводом для звонка, а затем и для встречи. Она взяла пакет, заглянула внутрь и улыбнулась. Засунув в пакет руку, Вероника Петровна достала записку, развернула и долго изучала.

— Все ясно, — в конце концов сказала она и спрятала записку обратно в пакет.

Ксения многое отдала бы за то, чтобы хоть краем глаза посмотреть на письмо. Ей было обидно, что совесть не позволила заглянуть в пакет, а там само собой дело дошло бы и до письма… Впрочем, нет, читать чужие письма она все равно бы не стала. Вероника Петровна выключила свет в прихожей и пошла на кухню, не говоря Ксении ни слова. Но и без слов Ксения поняла: нужно идти за ней.

— Мне передали, что у тебя есть проблемы со здоровьем, — начала Вероника Петровна, когда Ксения сидела перед ней и разглядывала незатейливую обстановку кухни. Ксения сразу напряглась, и все окружающее перестало для нее существовать. Вероника Петровна смотрела на нее в упор и говорила очень тихо и спокойно, ее ухоженные, с гладкой кожей руки, были положены на стол. — Сказали, что не можешь никак понять, что с тобой происходит, что с самочувствием нелады творятся, спишь плохо.

— Все так, — ответила Ксения.

— Может, хотя бы мне ты не будешь врать?

— Я не вру.

Во рту у Ксении пересохло, но не успела она ничего сказать, как Вероника Петровна встала и, схватив с полки турку, налила в нее из графина воды и поставила на плиту.

«Вот, начинается. Держись, Ксюша, постарайся выяснить, чем эта женщина может тебе помочь, раз уж к ней пришла. Всех на уши поставила. И Дашу, и ее маму, и Веронику Петровну тоже. А теперь пытаешься повернуть все вспять. Нет, Ксюша, сосредоточься».

— Себе, возможно, ты и не врешь, — продолжала Вероника Петровна, — а вот меня обманываешь. Хотя, нет, себя ты обманываешь тоже. Я, например, вижу совсем другую ситуацию, не ту, которую ты в красках расписала своей подруге, а Даша, в свою очередь, разъяснила ее мне. Но, знаешь, я тебя не осуждаю. Я бы тоже на твоем месте подруге ничего не рассказала, мало ли сболтнет кому, а там слухи понесутся.

— Не знаю, как вам это объяснить… — Ксения начала говорить испуганно, совсем тихо и опустив глаза.

Вероника Петровна постучала ладонью по столу — и Ксения подняла взгляд на нее. От взгляда Вероники Петровны Ксении становилось не по себе, как не по себе было много раз на кухне у бабы Лары, когда она заводила разговор о силе, способностях и историях, окружавших их родню. Ощущения были схожими: в обоих случаях Ксения многого не понимала и чувствовала себя лишним, посторонним человеком, который услышал обрывок разговора и пробует на основании этого обрывка составить впечатление о том, что обсуждалось.

Ксения замолчала. От молчания ей становилось страшно, как страшно бывало в те моменты, когда она видела пятно или просто ощущала его присутствие. Правда, в том, что ей безумно страшно, она не призналась бы даже под пытками.

— Давай поступим так, Ксения. Ты расскажешь мне то, что захочешь рассказать. Но сначала я расскажу тебе все видимое мной. Так, наверное, будет честно. Ты ведь думаешь сейчас, что я ничего не понимаю и не имею представления о твоих неприятностях.

— Но…

— Расскажешь потом, — строго сказала Вероника Петровна. — В данный момент тебе нечего мне сказать, это будут лишь глупые оправдания, размазывание соплей вперемешку с попытками скрыть от меня некоторые детали. Но скрывать-то ничего не нужно, потому что от меня ничего такого скрыть тебе не удастся.

Вероника Петровна встала, сдвинула турку с уже закипевшей водой, засыпала туда кофе из маленького холщового мешочка. По кухне распространился дурманящий аромат. Это не был запах обыкновенного кофе, в нем, несомненно, было еще что-то. Кофе вновь закипел — Вероника Петровна сдвинула турку на огонь.

«Ксюша, может, не стоит пить этот кофе? Странно он пахнет, слишком сильно и при этом отдает пряностями. Не слушай себя, Ксюша, просто выпей, тебе же так хотелось пить. Она смотрит на тебя и ждет, когда ты выпьешь кофе. Тогда она начнет говорить, вот увидишь!»

Ксения взяла чашку и сделала глоток. Страхи как рукой сняло, а голос Вероники Петровны стал звучать еще ближе, но совсем тихо, так, чтобы ее слышала только Ксения и никто другой.

— Я знаю, ты сопротивляешься страху. Внешний это страх или внутренний, я пока понять не могу. У тебя есть способность видеть и чувствовать то, что не видят и не чувствуют другие. Только ты не умеешь всем этим пользоваться и ждешь, когда умение само придет. Впрочем, постой, я, кажется, поняла. Ты не принимаешь эти свои способности, веришь лишь в то, что это полнейшая ерунда, чья-то выдумка. Ничего себе выдумка, Ксения! Разве такое выдумывают? Просто задай себе этот вопрос, задай спокойно, не нервничай и не настраивай себя на то, что это чушь. Наверняка тебе говорили об этих способностях, обычно они передаются через поколение. Ничего такого, конечно, в них нет, но ты впускаешь в себя больше, чем другие люди. Но это в тебе выражено гораздо больше, чем в тех людях, что посещали меня до тебя. Поверь мне, гораздо больше, а людей я повидала на своем веку немало.

«Все совпадает, — подумала Ксения. — Будто я сейчас на кухне с бабой Ларой сижу, а не с этой женщиной. Вероника Петровна даже говорит как баба Лара, с каким-то придыханием. Только у бабы Лары мы всегда пили чай, а здесь кофе с чем-то пряным. Стоп, Ксения, у бабы Лары чай был тоже не простым, а с чабрецом. Что это обозначает?»

В своих размышлениях Ксения не заметила, как Вероника Петровна перестала говорить. Она сидела и смотрела на нее. Сложно даже предположить, как долго это продолжалось. Если бы это происходило на улице, в кафе, в парке или еще где-нибудь, где есть посторонние люди, то они точно бы почуяли неладное. Сидят друг перед другом женщина и девушка, глядят друг на друга, но словно забыв о происходящем.

— Ты все поняла? — спросила Вероника Петровна.

Ксения вздрогнула и осмотрелась по сторонам.

— Да, поняла, почти все совпадает.

— Теперь твоя очередь рассказывать, — Вероника Петровна скрестила на груди руки и приготовилась слушать. Ее лицо не выражало никаких эмоций: ни внимания, ни тревоги, ни озабоченности, ни жалости, ни сочувствия.

— Понимаете, я не совсем верю в свои какие-то способности. Но меня беспокоит несколько иное. Я вижу темное пятно. Оно обычно бывает в комнате на потолке, но я его видела и в душевой, и в кафе. Это продолжается около года уже, я к нему привыкла. Только боюсь я его. Не знаю, что оно означает. Но я заметила, появляется оно, когда кто-то рядом говорит о… любви… ну, вы понимаете… о любви…

— О сексе? — удивилась Вероника Петровна.

— Да, — слегка дрожа, ответила Ксения.

Она готова была расплакаться. И от стыда, она ведь сама начала обсуждать эту тему, и от неловкости, и от непонимания дальнейших своих действий. Ксения слишком боялась быть откровенной в таких вещах с кем-либо, неважно с кем — с подругами, с мамой, с сестрой, просто со знакомыми ей людьми.

— И что в этом такого? — Вероника Петровна пожала плечами. — Не вижу никаких причин для стеснения.

— Но…

— Но? — Вероника Петровна повысила голос и привстала. — Не хочешь ли ты сказать, что ты, ты девственница? Теперь я все понимаю, теперь все собирается по кирпичикам, картина проясняется. Девочка моя, ты не только не принимаешь свои способности, свое духовное, но и сопротивляешься сама себе, своему телесному началу. И на что ты после этого надеешься? Ну, отвечай, ты девственница, да?

— Да, — сдерживая комок в горле, после некоторых колебаний ответила Ксения.

Вероника Петровна рассмеялась. Ее смех был несравнимо более громким, чем ее голос, даже оглушительно громким. Ксении казалось, что ее смех обволакивает ее и проникает вовнутрь, в глазах потемнело, как темнело всегда, когда разговоры и мысли про секс переходили некоторые границы. Границы, которых на самом деле не существовало, их выставила для себя сама Ксения. А Вероника Петровна стояла и продолжала смеяться. Баба Лара тоже смеялась над многим, о чем ей пыталась рассказать Ксения, но смеялась совсем беззлобно, по-доброму. Хотя, может, это Ксении лишь казалось?

— Что ты творишь, девочка! Что ты творишь! Ответь мне, сколько тебе лет? Двадцать, небось, уже?

— Девятнадцать, — сквозь слезы ответила Ксения.

— Прекрасно, девятнадцать. Вроде умная девочка, в институте учишься, впечатление деревенской простушки или зацикленной сектантки не производишь. Скажи мне, чего ты ждешь?

— Любви жду! Неужели вам никогда не хотелось любви, никогда не хотелось избавиться от этих грязных мыслей — про секс и про все остальное? У всех на уме один секс, а мне хочется думать только о настоящих чувствах. Ведь скажите, бывает такое, настоящее чувство, любовь, а не когда о тебе думают грязно и только примериваются, как побыстрее затащить в постель.

— Нет, ты только с виду большая девочка. На самом деле ты ребенок, испуганный и глупый ребенок. Веришь во всякие сказки, а не в то, что тебе говорят. Даже на свои ощущения плюешь, игнорируешь их. А потом спрашиваешь, что за черная субстанция тебя преследует, откуда она, зачем да почему. Начинаешь копаться в себе, спрашиваешь, узнаешь, читаешь что-то, лазаешь по интернету, по книгам, подругам намекаешь. Так все было? Надеюсь, я не ошибаюсь?

Ксения ничего не ответила, только отвернулась к окну. Там было темно. Единственным пятном света был фонарь вдалеке, должно быть под аркой, ведущей из второго двора в первый. Уже совсем стемнело. Даже было не понять, идет дождь или прекратился. Ксения была полна решимости поплакать, а потом встать и уйти, ничего не говоря.

— Знаешь, пора тебе как следует озаботиться своей личной жизнью, а не думать только об учебе и о принце с призрачным счастьем, которое он, возможно, принесет. Не стоит ждать принца, сейчас не тот век! Принцы сами думают частенько только о том, где бы им подцепить хорошенькую девочку, такую как ты, поиметь ее как следует и на следующее утро не вспомнить даже ее имени. Тебе надо сбросить это бремя, которое ты сама же навесила на свое тело, бремя того, что оно неприкосновенно. Это всего лишь тело, это не душа.

— Но я так хочу. Я думала, это правильно!

— Если бы это было правильно, — Вероника Петровна покачала головой и показала на Ксению указательным пальцем, — то ты бы не задавала себе вопрос, правильно это или нет. Ты бы просто жила, все шло бы своим чередом, и ты не видела бы всякие непонятные штуки. Я тебе, девочка, честно скажу, такие возможности, как у тебя, я вижу впервые. Люди с такими возможностями ко мне никогда не приходили, видимо, все решали сами. А ты нужных выводов не сделала. Пойми, эта субстанция, эта энергия, которую ты видишь, просто хочет свести тебя с ума, если ты так и будешь продолжать делать вид, что в твоей жизни нет секса. Это твоя сила, и эта сила пытается исправить ту реальность, в которой ты живешь. Ты отвергаешь свои возможности, не считаешься с ними, и они преподносят тебе сюрприз за сюрпризом, они просто издеваются над тобой. Ты не замечала этого?

От волнения Ксения принялась грызть ногти. Вероника Петровна не сводила с нее взгляд. Ксении не хотелось отвечать, но все же она вынуждена была это сделать:

— Замечала, но ведь такого быть не может. Если вы говорите, что это моя сила, то она, вернее, я сама с собой так не могу поступать!

Вероника Петровна снова засмеялась. Ксении этот смех казался неуместным, унижающим, если не сказать больше — уничтожающим. Но перед глазами Вероника Петровны видела девушку. Нет, не Ксению, но похожую на нее. Немного помладше, с такими же испуганными глазами, не понимающую, что происходит. Эту девушку звали Вероника, и она еще училась в школе. В зеленом вязаном свитере, потертых индийских джинсах, до крайности наивная и свято верящая в настроенность мира и всех вокруг против себя.

— Ты говоришь так, как будто пытаешься меня в этом убедить. А меня не нужно убеждать. Я и так прекрасно знаю, о чем говорю. Скрытые в тебе возможности могут еще и не такое, если ты будешь им сопротивляться. Это сейчас ты видишь черные пятна, которые нагоняют на тебя страх, когда ты думаешь о сексе или кто-то намекает тебе на него. Хочешь узнать, что будет дальше? На твоем месте я бы не хотела этого узнавать. Себе дороже. Короче говоря, девочка, пора тебе как следует разобраться в себе, хочешь ты этого или нет. Если ты не последуешь моему доброму совету, то не удивлюсь, если у тебя начнутся проблемы с головой, и тогда здравствуй, психушка. И самое страшное, что ты с этим уже ничего не сможешь поделать, ничего. Но помни, если тебе нужна будет помощь, ты знаешь мой номер телефона и адрес тоже знаешь.

XI

Нельзя сказать, что тот откровенный разговор с Вероникой Петровной изменил Ксению. Несмотря на все услышанное, она по-прежнему не могла понять, почему это все происходит именно с ней, да еще и из-за такой глупости, как секс. Именно глупости, другого слова Ксения подобрать не могла. Ведь каждый человек волен жить так, как ему хочется, делать то, к чему лежит душа. И если у Ксении по уверениям бабы Лары и Вероники Петровны действительно были возможности, сила, которой не было у других, то почему все это работает против нее? Почему не помогает ей справиться с трудностями, а только создает их.

От Вероники Петровны Ксения вернулась поздно, уставшая и заплаканная. Надя уже спала, поэтому обошлось без ненужных вопросов и любопытных взглядов. Едва Ксения легла, то сразу уснула: она чувствовала, как летит неведомо куда с огромной скоростью, а потом остановилась, резко дернув стоп-кран, и очутилась на кухне у бабы Лары.

— Убедилась? — спросила баба Лара. — Теперь не будешь, надеюсь, повторять слова матери, что я сошла с ума и все эти разговоры про силу есть старческое безумие?

— Не буду, баба Лара. Я так никогда и не думала даже.

— Это хорошо, что не думала. Тебе надо взрослеть.

— Я и так уже взрослая, бабушка. Мне уже двадцать скоро. Учусь. Что еще требуется, чтобы доказать, взрослая я, не маленькая?

— Не знаю, не знаю, — баба Лара встала со стула, подошла и потрепала Ксении волосы. — Ты и в самом деле уже такая взрослая…

Ксения почувствовала, что дрожит. Болела спина, и болело внизу живота. Боль усиливалась, причем не постепенно, а как-то скачкообразно. Ксения закричала. Ей было не страшно, во сне она не видела ничего из того, что могло бы ее мало-мальски напугать. Наоборот, присутствие бабы Лары, ее голос успокаивали. Но боль нарастала, прибывая из ниоткуда. Ксения попыталась собрать все силы, но это не получилось. Она даже не понимала толком, спит или нет. «Наверное, уже не сплю», — мелькнуло у Ксении и тут же ее начали сильно трясти за плечи, от чего боль еще более усилилась.

— Никитина, что с тобой? Проснись сейчас же, хватит меня пугать и орать здесь! — рядом стояла Надя и пыталась ее разбудить. — Никитина, мать твою, да хватит уже орать! Орет и орет, а чего нужно, непонятно. Никитина!

Надя красила ресницы, в одной руке у нее была тушь. Разбудив Ксению, она невозмутимо продолжила наводить марафет. Ее невозмутимость не была наигранной — в отличие от Ксении Надю мало что могло удивить или напугать. Непростое дворовое детство в провинции, развязность по натуре, знакомство с Сашей и пребывание в соответствующем обществе делали свое дело. Но Ксения не замечала этого. Она больше ценила порядочность Нади, что можно без опасений оставить в комнате ценные вещи и деньги. Да и с грехом пополам они друг друга понимали даже в таких ситуациях на границе безумия с нелепостью.

— Я…

— Чего ты там лепечешь? Утро уже, вставай, все равно спать после такого уже больше не будешь. Вот и выспались, блин.

— Болит, — простонала Ксения и ощупала низ живота дрожащей рукой. — Что? Там кровь, Надя, кровь!

Надя подняла одеяло и тут же, ухмыляясь, опустила его обратно.

— Здрастье, Никитина, да ты как будто с другой планеты прилетела! Да к тебе же красные идут!

— Какие? Что?

— Красные наступают, Никитина?

— Болит! — снова простонала Ксения, потирая через одеяло живот: она никак не могла проснуться и осознать, где находится и что происходит. То ли это до сих пор кухня квартирки бабы Лары с плотными шторами, то ли комната в общежитии. Но почему так темно? Ах, да, в это время года светает поздно. Ксения понемногу приходила в себя. — Какие красные?

— Орать прекрати, Никитина, а то сейчас на твои крики сбегутся, а ты в таком состоянии еще если раздетая начнешь бегать, то это вообще тупик.

— Какой тупик? Какие красные? Надя, что за ерунда? Мне больно, а ты! И прекрати на меня давить, убери руки, а то еще больнее.

— Да! Как у тебя, Никитина, оказывается все запущено. Я даже не подозревала. Вроде большая девочка…

— Прекрати! — в слезах крикнула Ксения, припоминая случившийся накануне разговор с Вероникой Петровной, которая тоже посмеивалась над ней и называла большой девочкой.

Надя открыла свою тумбочку, покопалась в вещах и бросила на кровать Ксении не начатую упаковку прокладок. Ксения ее не поймала. Упаковка ударилась о стену и упала на одеяло. Ксения испуганно разглядывала ее, не решаясь взять в руки.

— Нет, ты точно королева девственниц! Это же надо такое! Вроде продвинутая, компьютером с интернетом пользуешься, мобилой, читаешь много, а сама, выходит, за собой не следишь? Что, я неправду говорю? Хочешь сказать, что вру? Как же! Видела бы ты сейчас себя со стороны, ну и художество! Да ты подбери слюни-сопли, приведи себя в порядок. Иди, собирайся, завтракай, нюня. Сейчас таблетку тебе найду какую-нибудь. Неужели у тебя никогда месячных не было?

— Не было, — простонала Ксения, с трудом поднимаясь с кровати.

Ксения была раздражена и обижена на весь мир. Что теперь будет? То, что случилось, Надя разнесет по всему общежитию. Ксения представила, о чем будут все говорить, как на нее будут смотреть? А что делать ей? Она, заблудившаяся в себе, живущая своими принципами и представлениями, не желающая мириться с окружающей ее грязью, непониманием, равнодушием.

— Ты ведь никому не расскажешь? — Ксения достала и накинула старый мамин халат, прихваченный на всякий случай и пылившийся в шкафу. — Надя, пожалуйста, пообещай, что никто ничего не узнает.

— Ага, всем расскажу, по телевизору выступлю, в интернет посливаю комментов и фоток, мол, так и так, поздравьте Ксюху, королеву девственниц, с тем, что у нее красные дни! Ура! — Надя заметила, что оделась и собралась идти в институт гораздо быстрее Ксении, чего раньше никогда не было, а Ксения, судя по всему, в институт опоздает. — Да ладно тебе, никому я ничего не скажу. Что я, дура совсем по-твоему? Таблетки на столе. Чао.

Надя всегда хлопала дверью, но в этот раз она сделала это особенно громко и, как показалось, элегантно — она уже вышла, уже прикрыла дверь, а потом изловчилась и рукой толкнула ее. Ксения посмотрела на потолок. Пятна на привычном месте не было, да, впрочем, и не до него было. Все тело ныло и подташнивало. Таблетки, которые Надя оставила на столе, почти не действовали. Ксения скрипела зубами и, превозмогая боль, собиралась в институт. На первую пару она уже не успевала, зато успевала на три другие. Но, уже одевшись, Ксения почувствовала такую боль, что вынуждена была прямо в куртке лечь на кровать и свернуться рогаликом.

«За что мне это все? Что я такого сделала, чтобы постоянно мучиться? Все не так и не эдак. Почему я должна устраивать окружающих, не устраивая при этом себя, и наоборот? И куда это пятно подевалось? Вероника Петровна наговорила мне всякого! И вот сегодня началось. Да, Ксюша, твои нервы ни к черту. Видишь, ты предпринимала шаги, занималась самодеятельностью, и теперь это привело к новым сложностям. Мама говорила, что тяжелый первый день, максимум второй, дальше все нормализуется. Хотелось бы, с такой болью жить не хочется. Теперь ты понимаешь, Ксюша, почему иногда говорят, что лучше было бы родиться мальчишкой? Хотя, им в армии надо служить или косить, чтобы туда не забрали. А по мне так лучше в армию, чем терпеть эти боли. Не верю, что эти таблетки Наде помогают. Она, наверное, решила поиздеваться надо мной. Да нет, анальгин должен помочь. Как же я устала! Будто и не спала совсем. Пусть обо мне думают, что хотят, но я сегодня никуда не пойду, не пойду и точка. Я ненавижу себя! И плевать на сессию, на зачеты. Плевать, Ксюша. Вот увидишь, как миленькое сейчас появится пятно!»

Ксения переоделась и снова устроилась на кровати. Она пыталась читать, отвлечься, окунуться в перипетию книжной истории, к слову сказать, весьма надуманной. На трех страницах не произошло ничего примечательного. Пустые пафосные речи и перетирание воздуха в ступе, когда и так было ясно, чем все закончится еще за восемьдесят страниц до финала.

«Хижину дяди Тома» Ксения в ярости швырнула под кровать.

— Ненавижу себя, — прошептала она, — ненавижу этот секс, из-за которого все происходит, даже если он меня никак не касается. Глупости, это все глупости.

Прикинув, Ксения не нашла, за что себя можно было бы любить. За то, что она отвергает даже самые крохотные намеки на интимную близость, но при этом не утруждает себя поисками того, о ком мечтает, а просто сидит и ждет? За то, что махала рукой на бабу Лару, когда она говорила ей вполне серьезные вещи? За то, что незнакомая женщина несет чушь про то, как ей необходим секс, иначе она сойдет с ума и ей, якобы, все это видно? За то, что ей и самой уже стало казаться, что она слетает с катушек, и что ни мама, ни сестра ее не понимают и при неудачном стечении обстоятельств и сами упекут ее в психушку, может, ненадолго, для профилактики? Ксения бросилась припоминать, где у них в Череповце находится психбольница, то так и не вспомнила.

«Может, прогуляться, подышать свежим воздухом?» — спросила у себя Ксения, но тут же боль ответила новым ударом. Ксения скрежетала зубами и смотрела в окно.

На следующий день Ксения была в институте. Переживания относительно того, что Надя может разболтать истинные причины ее отсутствия, отпали. Похоже, Надя прониклась к Ксении сочувствием, а, может, просто у нее хватало и своих забот, тем более что почти каждый день после занятий она допоздна гуляла со своим парнем. Но прибавились другие проблемы, каких Ксения не ожидала. В перерыве между парами, когда Ксения шагала по коридору и исподтишка откусывала яблоко, ее окрикнул декан факультета и позвал в деканат на пару слов.

Александра Яковлевича за глаза называли Скруджем. Он помнил все, что касалось его факультета до мелочей: кто из студентов живет в общежитии, у кого задолженность по зачетам, кто получает стипендию, какой курс в какой аудитории занимается, у кого из преподавателей перебор с нагрузкой, а кто свою не выполняет в полной мере. Теперь Ксения убедилась, что эта его щепетильность ему дорого обойдется, как и ее собственная принципиальность.

— Никитина, что-то я вас вчера не видел на занятиях. Чем объясните отсутствие?

«Неужели все знает? Нет, просто расспрашивает. Спокойно, Ксюша, у тебя все хорошо, это ложная тревога».

— Неважно чувствовала себя, Александр Яковлевич, но уже все хорошо.

— Хорошо-то оно и хорошо, — Александр Яковлевич снял очки и принялся их протирать о манжет рубашки, — да только от двух преподавателей слышал жалобы. Два зачета у тебя еще не сданы.

— Но я ведь только собиралась их сдавать!

— Да, но кое-кто, Никитина, я не буду показывать пальцем, потому что это неприлично, собирался сдавать сессию досрочно. Как вы мне говорили, хочется съездить домой на недельку. Забыл, извините, откуда вы?

— Из Череповца, — грустно ответила Ксения, краснея и смущаясь.

— Череповец, ах да, замечательный город, бывал там однажды проездом. Так вот, никакой сессии досрочно уже не получается, Никитина. И не вините меня, меня винить не в чем. Обстоятельства так складываются. Вы обязывались поговорить с преподавателями и сдать за две недели до сессии все зачеты, не так ли? До сессии остается десять дней, у вас еще два зачета не сданы.

— Но я сдам, все сдам! — Ксения медленно опустилась на стул, стоявший у входа в деканат, прямо под стендом с расписанием.

— Конечно, сдадите, Никитина. Но дело в другом. Остается десять дней, вы начинаете, извините за выражение, пороть горячку, а впереди еще три экзамена, которые вам предстоит сдать.

Ксения не понимала, что Александр Яковлевич хочет ей сказать, оперируя датами, числом дней, числом экзаменов. Пыталась понять, но не понимала.

— Извините, Александр Яковлевич, но, может, вы мне конкретно скажете, почему сначала разрешили сдавать зачеты и экзамены раньше, а теперь отказываетесь от этого намерения и все переигрываете?

— Это я переигрываю? — Александр Яковлевич надел очки и вопросительно посмотрел на Ксению, затем снова их снял, на этот раз, чтобы спрятать в карман. — Мне кажется, это вы переигрываете, Никитина. Поймите, второпях вы сдадите, предположим, не на отлично, а на хорошо. Или, того хуже, схлопочете хотя бы одну тройку.

— Знаете, это мое дело, — уверенно заявила Ксения, — да и вы сами нам первого сентября в том году говорили, что экзамен это лотерея, особенно по точным наукам вроде математики.

Александр Яковлевич сделал такое лицо, как будто схватил ложку слишком горячего супа, забыв на нее предварительно подуть, и даже топнул ногой.

— Причем тут это, Никитина? Мало ли что я сказал! Вы поймите, вы у нас единственная отличница, гордость курса, да и факультета тоже. В своей группе вообще, вы единственная, кто получает стипендию. Вот поэтому ученый совет и постановил вам платить стипендию не двойную, какая полагается всем отличникам, а, так сказать, двойную двойной. А знаете, почему?

От волнения Александр Яковлевич вспотел, а Ксении становилось все более не по себе. Ей хотелось устроить скандал, заявить о своих весьма туманных правах на досрочную в виде исключения сдачу сессии, потому что ей хочется махнуть на недельку домой, в Череповец, и не просто на недельку, так, чтобы захватить и Новый год, и Рождество. Стипендию она и в самом деле получала в двукратном размере от положенной ей как отличнице, повышенной. О причинах этого она не справлялась, да и зачем, если такое неожиданно свалившееся пополнение бюджета избавляло ее от необходимости подрабатывать?

— Потому, — продолжал Александр Яковлевич, сам решив ответить на свой же вопрос, видя нерешительность Ксении, — что у нас небывалый недорасход стипендиального фонда. Деньги, Никитина, никуда не деть, их просто некому выдавать, а троечников подкармливать я не позволю. Половина, даже больше половины группы должна получать стипендию, так на бумаге написано. А в реальности мы видим совсем иную картину. Половина группы балбесничает, кто-то вообще не хочет учиться, многие чуточку не дотягивают до того, чтобы получить стипендию. И вы у нас одна. Благодаря вам нам удается с грехом пополам отчитываться, куда мы тратим стипендиальный фонд. Инвалиды и сироты у нас получают социальную стипендию, вы как отличница — повышенную. Цифры подбиты, бумаги подшиты, министерство претензий не имеет. А вот теперь на минуту представьте, что будет, если вы вообще не получите стипендию в этом семестре? Вы обо мне подумайте! О проректоре нашем, Иване Алексеевиче. Как мы оправдаемся, чем? А?

Александр Яковлевич улыбнулся и провел рукой по плечу Ксении, потом поднял руку — и снова провел. У Ксении все сжалось внутри, в глазах потемнело.

Она смотрела не на декана и даже не на стену, где висела большая картина, подаренная факультету известным художником, его выпускником — фамилию Ксения забыла. На картине была изображена баржа с изъеденными ржавчиной бортами, плывущая мимо шлюзов узкого, с лесистыми берегами, канала.

Ксения смотрела в дальний угол, где стоял стол диспетчера, составлявшего расписания и выписывавшего всяческие справки и направления на сдачу экзаменов. Над столом чернело огромное пятно. А в голову Ксении снова лезли грязные мысли.

Александр Яковлевич гладил ее по плечу и улыбался.

— Так что без обид, Никитина, пожалуйста, вы ведь у нас отличница, все преподаватели вами очень гордятся и очень вас любят.

Кое-как Ксения освободилась от его руки и, покачиваясь, вышла в коридор.

«Неужели и он тоже? Чур меня! Ксюша, оставь эти чудовищные мысли. Но как их оставить, если он… он… хотел меня! Неужели он думал сотворить со мной это прямо здесь, в деканате? Нет, Ксюша, даже не думай о таком, не смей думать», — Ксении казалось, что все, кто был в коридоре, побросали свои дела, разговоры и заботы и уставились именно на нее. И все видели, как она зашла в деканат вместе с Александром Яковлевичем и как спустя минут десять вышла.

Ксения не стала оставаться на следующие пары. Решительным шагом она прошла по коридору к лестнице, спустилась, накинула куртку и стояла в холле у выхода.

— Посмотри, какая красотка.

— Это Никитина со второго курса.

— Классная чика.

— Да, что надо фигурка.

— Не зря Скрудж на нее запал.

— Да ты что, не думал, что она соблазнит самого Скруджа.

— Прикинь, если они там сейчас… Мы тут стоим себе, а они там удобно устроились и по-быстрому…

— А почему бы и нет, вот так отличницы и получаются.

— Точно-точно, классная чика, и он ей вдул.

— Реально так думаешь?

— Он теперь свободен, развелся год назад с профессоршей-историчкой, молоденькую себе ищет.

— Не ищет, а нашел.

— Да брось ты, никого он не нашел, просто она хочет снова сессию на все пятерки сдать, вот и сдала, натурой.

— Я фигею, неужели у нас на факультете такое творится!

— Это везде творится, не только у нас.

— То-то говорили, что нечисто со всеми этими стипендиями, всем тройки понаставили и не видать денег.

— А ей повышенную платят, между прочим, сам Скрудж выбивал.

— Понятно, откуда ветер дует.

— А мне говорили, что эта Никитина девственница и вообще не вариант ее в койку затащить.

— Вот мне такие и нравятся.

— Девственницы?

— Неа, те, что не подстилки под первого встречного.

— Никитина, ты мне нравишься.

— И мне, Никитина.

— Не хочешь развлечься?

— Тебе понравится, Никитина.

— Это будет быстро и не больно.

— Но несколько раз подряд.

— Выпьем шампанского, посидим, а потом и в койку.

— Никитина, хватит ломаться, не теряй зря свое время, сама же потом будешь ползать на коленях и умолять, чтобы все повторить.

— Никитина, у тебя супер задница, куда ее прячешь?

— Прекрати прикидываться, что ничего не слышишь.

— Не строй из себя паиньку.

— Ого, смотри, делает вид, что ее ничего не интересует.

— И намеков она не понимает, ей нужно все по два раза диктовать, а то она конспектировать не успевает.

— И слова секс она не знает.

— Смотри, сейчас достанет справочник и будет смотреть там, что оно означает.

— Никитина, хватит теории, я на практике тебе все покажу.

— Хочешь посмотреть на мою рабочую лошадку?

«Спокойно, Ксюша, не подавай вида, что они тебя напугали, что ты от их издевательств сейчас кинешься в истерику. Александр Яковлевич, конечно, переборщил, но эти уроды совсем потеряли совесть», — куда бы Ксения ни смотрела, везде видела темные пятна. На старую деревянную дверь с огромной металлической ручкой, на зеркало и деревянную скамью у самого выхода, во двор в те моменты, когда дверь открывалась, и кто-то входил или выходил прямо перед ней.

Пятно больше не было одним-единственным, притаившимся в укромном месте, чаще всего под потолком. Их было много. Вернее, это было одно и то же пятно, одного и того же цвета — матового черного, с небольшими глянцевыми вкраплениями — только оно было везде. Оно слегка пульсировало. Ксении было страшно, страшнее, чем было все эти месяцы до того при виде пятна. Но она держалась. Еще шаг — и она окажется на улице.

— Пацаны, а я бы вдул ей прямо сейчас, чего откладывать самое приятное на потом, а?

При этих словах Ксения вскрикнула и резко обернулась.

На лестнице стояло трое парней со старшего курса. Двое — один в кожаной куртке поверх спортивного свитера с капюшоном, другой с огромным рюкзаком, на котором по бокам были привязаны роликовые коньки — облокотились на перила лестницы, третий вертел в руках бейсболку и сидел на ступеньках. Они оживленно обсуждали что-то, и только тогда посмотрели на Ксению, когда она закричала. «Прикинь, спрашиваю у него, нормальная ли тачка за такие бабки, он говорит нормальная, а прокатились, движок скрипит, подвеска еле живая, стекло тонированное, да пошел он», — донеслось до Ксении, а потом они замолчали.

— Кто это? — спросил тот, что сидел на ступеньках.

— Не знаю, забей, — ответил парень в кожаной куртке. — Как думаешь, где еще можно тачку недорого посмотреть. На этом сайте один хлам. Может…

«Не могло показаться, Ксюш, не могло. Они думают о плохом, только о том, как бы трахнуть тебя. Но ты не поддавайся, не держи в себе этих мыслей. Подумай о другом, об учебе, о погоде, о том, куда сейчас пойдешь. Видишь, как много всего вокруг. А они только о сексе. Это твои силы издеваются над тобой, хотят, чтобы ты сошла с ума. Но ведь ты этого не хочешь? Правильно, Ксюша, не поддавайся».

На ее любимом пруду в маленьком сквере, отделенном от улицы массивной оградой, уже встал лед. Причем встал лишь с одной стороны. Утки беззаботно плавали в дальнем краю пруда, не решаясь подплыть к темной кромке. Сидеть на скамейке было холодно: Ксения присела на самый край, но тут же поднялась. Под ногами хлюпала непонятная каша из мокрой грязи и опавших, уже успевших почернеть и размокнуть листьев ясеня и каштана.

Она шла по мокрым дорожкам, глядя себе под ноги просто потому, что смотреть по сторонам она не могла. На другой стороне улицы, в витрине эротического бутика было вывешено ажурное дамское белье. Чуть дальше у самой ограды обнималась парочка. И еще у Ксении возникло подозрение, что в каждой второй припаркованной у края дороги машине, если вообще не в каждой, занимаются сексом. Близился вечер, в сумерках уже было трудно разглядеть, но Ксении показалось, что одна из машин даже покачивается.

«Это они специально делают вид, что в машине никого нет, на самом деле лежат на заднем сидении и творят… Не думай об этом, Ксюша».

Когда Ксения начинала поднимать глаза, то всматривалась в лица прохожих. Им не было никакого дела до Ксении. Но все же Ксении показалось, что один мужчина ей подмигнул, а парень, проходя мимо, даже прошептал:

— Хочешь, пойдем подолбимся, у меня хата тут недалеко, — прочитала по губам Ксения и тут же снова устремила взгляд на дорогу, в лужи и грязь.

Так Ксения медленно дошла до церкви, в которую ходила один-единственный раз, после смерти бабы Лары. Оглядевшись по сторонам и накинув на голову капюшон, она вошла внутрь.

XII

— Мамочка, а ты придешь в школу на концерт? — девочка сидела на коленях у женщины и рисовала. — Я там петь буду, мамочка. Мы песню поем про товарища Сталина.

— Конечно, Ларочка, приду, — ответила женщина. — Мы с тетей Машей обязательно придем. Ведь концерт был назначен давно, Ларочка, мы уже все решили.

Она не могла сказать дочери, что из-за этого похода на концерт у нее была стычка с сестрой, которая вечером по пятницам обыкновенно ходит на танцы. А одной ей вряд ли удастся дойти до школы и подняться по лестнице в зал. Мужа раньше с работы тоже не отпустят. Оставалось лишь одно — уговаривать сестру.

— Я как заведенная, как посудомойка и прачка! — кричала Маша. — Что такое могло случиться с твоим зрением, ведь говорил же доктор, что вернется оно, что будешь ты видеть. Брешит он, значит. На такого писать надо, куда следует, чтоб неповадно было брехать.

— Что ты, Машенька, не нужно ничего писать, не нужно, слышишь?

Маша молчала, протирая тарелки. Тарелки были намыты до того чисто, что скрипели от каждого прикосновения.

— Машенька, пожалуйста, один разочек. Хочется мне услышать, как Ларочка петь будет. Пусть не увижу, хоть послушаю. Да и Ларочке, представь, каково ей будет, если у всех родители будут, а у нее нет. Машенька, не молчи, умоляю тебя.

Она понимала, что сестра делает вид, будто ее нет, а сама продолжает протирать посуду. Она слышала все: и дыхание сестры, и поскрипывание тарелок, и шорох полотенце, и как капает вода в раковину, как хлопает форточка у соседей. И она знала, что Маша согласилась, только она не решится сказать этого вслух. У нее много работы и быть обузой для нее совсем не хочется. Совсем скоро прокатятся по округе заводские гудки и в передней раздадутся тяжелые шаги мужа.

Если бы только была жива их с Машей мама, сильная женщина, решительная, властная, а, главное, умевшая лечить и душу, и тело. Бывало, придет к ней со своим горем сосед, поговорят они за самоваром, да и уйдет просветленный, бросив в сенях: «Ох, Ляксевна, святая ты, святая». И чужую хворь лечить умела. Только свою не осилила — померла в голодную зиму от воспаления легких, отдав зерно, корову и похоронив до того мужа, их с Машей отца. Да и не позволила бы ей мать причитать на жизнь, на свои силы, проклинать их, молиться, чтобы пропали они.

Ларочку она не могла даже вести за руку — сводило пальцы и мучила грудная жаба. Она ходила медленно, шаркающей поступью.

Она слышала, как ей вслед кричали мальчишки:

— Немая-слепая, немая-слепая!

Она не отвечала. Не видя, где находятся эти негодники, она рисковала выставить себя в еще более невыгодном свете. Скажем, они кричат откуда-нибудь с лестницы, а она свои проклятия устремит, повернувшись лицом к дворницкой или вовсе в никуда. Тогда они засмеют ее пуще прежнего. Да и кого было проклинать, как не саму себя и то, от чего она вынудила себя отказаться.

Время шло, Лара росла. Это происходило незаметно для нее. Она могла пережить ничего не видеть год, два — но готова ли она терпеть и дальше? Она по-прежнему сидела у окна, прислушиваясь к тому, что творится вокруг. Но ничего не менялось, разве что стук шагов мужа становился все тяжелее, сестра на кухне, стиравшая и готовившая, все чаще делала небольшие передышки.

Она чувствовала себя обузой — и с каждым днем все более и более убеждалась в этом. Все более и более она винила себя в том, что отказалась, убила в себе то, что помогало ее матери жить и поддерживать других. А она в себе не нашла места для этих сил. Они угнетали, делали жизнь бессмысленной и невыносимой.

Но и без них жизнь не обрела ни смысла, ни всего того, чего в ней не хватало и ранее. А ушло очень многое: здоровье, способность свободно мыслить и действовать, распоряжаться своим временем, стремиться к новому. Жизнь замкнулась в четырех стенах, на старомодном тяжелом стуле у распахнутого окна.

Она не хотела этого делать, но другого выхода для себя не находила. Однажды, когда Лара была в школе, муж на заводе, соседи разошлись кто на работу, кто на учебу, а Маша ушла на рынок, она встала и пошла по комнате. Она помнила досконально каждый ее сантиметр. Стол, шкаф, перегородка, кровать Ларочки, их с Виктором кровать, тюк с разным тряпьем. Идти было тяжело, кололо сердце, она задыхалась, терпеть это было невыносимо. Она сделала круг по комнате, будто прощаясь со всем тем, что ее окружало многие годы. На полпути к столу она закашлялась, кашляла долго, вдыхая носом воздух пополам со скопившейся за шкафом, куда не добиралась Маша с тряпкой, пушистой домашней пылью.

Врач выписал ей сердечные капли. Она принимала их в те мгновения, когда сердце начинало колотиться сверх всех ограничений, пальцы переставали слушаться, а кашель никак не успокаивался. «Машенька, милая, три капли», — хрипя, кричала она. Иногда, чтобы Маша услышала, приходилось даже, привстав, стучать кулаком по спинке стула. Маша вбегала в комнату и, спешно вытирая руки о фартук, отсчитывала в стакан из пузырька три капли и наливала немного воды из графина. Она пила жадно, но ей казалось, что сердцебиение и кашель успокаиваются вовсе не от капель, а просто потому, что дольше пяти минут кряду продолжаться не могут.

Прежде чем взять в руки пузырек, она замерла и прислушалась. «Никого», — вздохнула она. Покрутив пузырек в руках, она осторожно вынула пробку. Ее руки дрожали: сомнения чуть было не одолели решимость. Чуть было — но так и не одолели. Она выпила содержимое едва початого пузырька. Выпила — и без малейшего волнения прошла и села обратно на стул.

Ее нашла Маша. Она как будто прилегла вздремнуть, облокотившись на подоконник. Горшок с геранью был опрокинут, должно быть в последние свои секунды организм ее отчаянно требовал воздуха, столь опротивевшего ей при жизни. Воздуха, в котором чувствовались дворовая сырость и гарь с завода.

Ларочку прямо из школы забрали и отвезли на месяц в деревню к родственникам Виктора. Сам он был убит горем и заливал его водкой. Сестра тоже никак не могла прийти в себя. Ларочке с трудом удалось объяснить, что мама больше не придет, что она заболела и умерла. Ларочка не понимала до конца, что значит умерла, и в глубине души надеялась, что маму всего-навсего положили в больницу, и она поправится. «Наивная, а ведь десятый год уже пошел», — сокрушался Виктор. Ларочку оставили жить в деревне: она всегда с нетерпением ждала конца недели, когда на выходные к ней приезжал папа. А потом, спустя пять лет, после восьмилетки Лара сама уехала обратно в город, чтобы быть ближе к отцу. Они шли на работу и с работы вместе — она устроилась на завод подмастерьем, пошла в училище.

XIII

— Ну, ты, Никитина, даешь! Это же какие мозги надо иметь, чтобы с ходу все на пятерки сдать! — причитала Надя. И в самом деле, подумать можно было все что угодно. Почти не готовясь, Ксения сдала все зачеты, а затем и два экзамена из трех на пятерки.

— Колись, как все так получилось! — поддакивал Саша: он пришел успокаивать Надю, расстроившуюся из-за несданного экзамена, и отпаивал ее дешевым белым вином, от которого пахло спиртом и чем-то приторным. — Небось, глазки преподу строила?

Ксения не обижалась. Она научилась не обижаться и игнорировать все, что слышала в последнее время. Все разговоры за спиной, которых вроде как и не было, а тем не менее она их слышала и понимала, что обсуждают именно ее. Но стоило ей обернуться — и все смолкало, продолжалось обсуждение посторонних рутинных дел.

Надя пила вино — и Ксения чувствовала, что в глубине души они с Саней ждут, чтобы она поскорее ушла. Пульсирующее пятно под потолком убеждало Ксению во всех ее грязных догадках. Но у самой Ксении были другие планы. Ей не хотелось завалить последний экзамен, тем более статистику она хоть и понимала, но люто ненавидела, как и все дисциплины, где нужно было считать и оперировать цифрами. К тому же она понимала надежды Александра Яковлевича, несмотря на то, что всячески старалась избегать разговоров с ним и даже не заходила в деканат, когда там никого из студентов не было. Ксения уселась за стол и разложила учебники. Экзамен был на следующий день. Надя же учить ничего и не собиралась. Как только стало ясно, что Ксения обеспечить им уединение не намерена, они ушли.

— А я бы и с Никитиной попробовал, она секси, — послышалось Ксении, но, обернувшись, она расслышала лишь, как Саша уговаривал Надю наделать шпаргалок, чтобы было чем воспользоваться на экзамене. Черное пятно на потолке начало опускаться вниз, но как только Ксения приказала себе забыть обо всем и углубилась в чтение, оно вернулось обратно и сжалось в маленькую точку.

К экзамену оказались допущены немногие. Ксения вытянула билет, очень быстро подготовила теоретические вопросы, но замялась с задачей.

— Ну-с, Никитина, вы сидите уже полтора часа, целых полтора часа! На вас не похоже, — подметил Владислав Михайлович, молодой доцент, худой, высокий, с тонким длинным носом и светлыми волосами, зачесанными назад. Вид у него всегда был настолько простецкий, что студенты между собой называли его Михась. — Давайте-ка, прекращайте ваши сидения, давайте посмотрим, как у вас с теорией, а там, гляди, и с задачей разберемся.

Он окинул взглядом аудиторию. Преподаватель всегда замечает, списывают студенты или нет. Даже по мелким, неприметным на первый взгляд признакам Михась понял, что из тех, кто сидел и размышлял над билетами, вряд ли кто-нибудь что-нибудь напишет, даже если он сядет и примется читать газету: у большинства даже списать было неоткуда. Испугавшись выговора декана, он решил не зверствовать, а Ксении поставить заслуженную пятерку.

Ксения принялась бойко отвечать теорию. Михась прикрыл глаза, внимательно слушал и, закинув ногу на ногу, покачивал потертым коричневым ботинком. Когда дело дошло до задачи, Ксения замялась.

— И какова будет вероятность попадания в эту точку пространства? — ехидно улыбаясь, спросил Михась. — Попробуйте вспомнить стереометрию.

Ксения с трудом вспоминала, кое-как, спотыкаясь, добралась до ответа задачи. Михась порылся в своих карточках, на которых было записано правильное решение.

— Надо же, ответ верный, — с удивлением отметил он и потянулся за зачеткой, в которой размашистым почерком поставил дату и оценку «отлично».

Сессия была сдана, лишь это радовало Ксению. Других позитивных мыслей она найти не смогла. Выходя из аудитории, Ксения услышала за спиной:

— А мне понравилось, как вы сдавали мне статистику.

— Слышал, теперь и Михась запал на Никитину.

— Да они со Скруджем теперь передерутся, кто первый ее поимеет.

— Никитина, ну-с, вы готовы отблагодарить меня за пятерку?

— Да, Никитина, давай, отблагодари, а мы пока с учебника скатаем все, нам нужно совсем немного, минут десять, вы как раз успеете.

— Никитина, с нас шоколадка.

— Нет, Никитина, не соглашайся, Михась в постели ужасен, ты только посмотри на него!

— Ты же девственница, Никитина, это твой шанс, воспользуйся им.

— Никитина, не будь недотрогой, просто иди и получи положенное удовольствие.

— Ты ведь слышала, что секс это приятно?

— Ты же этого хочешь, не так ли?

«Ксюша, спокойно, этого просто не может быть. Это все силы, они издеваются над тобой, они только и ждут, что ты разозлишься, будешь скандалить. Помни, что говорила тебе Вероника Петровна. Или ты не будешь скандалить? Конечно же, нет. Они просто портят тебе настроение. Ты умница, сдала сессию на пятерки, а эти силы все обгаживают. Разве нужны тебе сейчас мысли о сексе? Тебе надо радоваться, гулять и отдыхать, ведь ты сдала статистику, а страшнее статистики уже ничего быть не может».

Ксения обернулась: Михась спокойно объяснял кому-то решение задачи, несколько человек сидели за партами, углубившись в свои мысли, а на последнем ряду несколько парней с параллельного потока обсуждали что-то, должно быть пытались сообща решить свои задачи. Прямо у них над головой висело огромное черное пятно. Ксении стало не по себе, и она вышла в коридор, сильно хлопнув дверью. С потолка в коридоре посыпалась краска.

— Ну как, сдала? — на Ксению вопрошающе посмотрела Даша. — На что? На пять?

— Да, на пять, — устало ответила Ксения.

— Молодец, поздравляю! Вот бы мне так же удачно сдать! — ответила Даша, спохватилась, открыла сумочку, достала маленькое зеркальце и внимательно себя осмотрела.

Она подготовилась к самому страшному экзамену основательно: сделала укладку, вполне приличный макияж и надела настолько короткую юбку, что при некоторых обстоятельствах или при плохом зрении ее можно было бы принять за обернутую вокруг поясницы полоску плотной ткани. Несмотря на морозную погоду и скользкие тротуары, на Даше были черные лакированные туфли на высокой шпильке. Ксения никогда бы не позволила себе в таком виде выйти за пределы комнаты, не то что показаться на улице или явиться в институт. Но Даша была настроена очень решительно, к тому же и укладка, и юбка, и туфли ей были к лицу.

Совершенно искренне Ксения пожелала ей успеха: «Смотришься отлично, думаю, все сдашь». А сама, будто в полусне отнесла зачетную книжку в деканат, получила свою порцию поздравлений и комплиментов от секретарши и заместителя декана. Александра Яковлевича, к счастью, на месте не было — и, одеваясь на ходу, спустилась вниз, в холл. Только там она поняла причину своей слабости — на больших электронных часах в холле было без двадцати три, на экзамене она провела в общей сложности больше четырех часов.

Торопиться было некуда. На улице было морозно, но не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии немного пройтись. С неба медленно падали отдельные снежинки, волшебно поблескивавшие в редких лучах, прорывавшихся сквозь низкие облака. Ксения решила немного побаловать себя и перекусить в маленьком ресторанчике, в котором студенты старших курсов обычно праздновали дни рождения и отмечали окончание сессии. Он располагался недалеко от института, нужно было выйти за ворота и перейти широкий проспект, на котором обычно машины стояли в длиннющей пробке, пожалуй, одной из самых длинных из тех, что ежедневно возникают в Петербурге в утренний и вечерний час пик.

Студенты обычно делятся на две категории: на тех, кто обожает такие посиделки и тех, кто их терпеть не может. Ксения не относила себя ни к первым, ни ко вторым. И дело не в каких-либо пристрастиях, а в том, что в ресторанах и ресторанчиках она была всего лишь пару раз в жизни.

В ресторанчике было довольно многолюдно. Никто не веселился и ничего не праздновал, просто было время обеда. Видя растерянность Ксении, официантка подошла к ней и, показывая на столик у окна, сказала на ухо: «Вон там сидит один молодой человек, он наверняка скоро уйдет, а даже если не уйдет, то половина столика свободна, и вы можете там устроиться, если вы одна. Вы ведь одна?».

— Простите… здесь…

— Да-да, присаживайтесь, здесь никого нет, — не поднимая взгляд от ноутбука, ответил молодой человек и пододвинул к себе поближе пустую пепельницу, на дне которой лежала вишневая косточка.

Приносить меню не торопились. Ксения сидела и смотрела то в окно, то на молодого человека. Хорошо одет, в жилетке поверх рубашки, на рукавах рубашки запонки, а не пуговицы. Через спинку стула, стоявшего рядом, был перекинут пиджак и там же, на стуле, красовался черный кожаный портфель. Молодой человек был в очках — но не в тяжелой неказистой оправе, какие носят многие, а в элегантной, тонкой, металлической. Прищуривая глаза, он набирал на клавиатуре какой-то запутанный текст, потому что изредка спотыкался и бубнил себе под нос: «Строка пять, ошибка, строка семь, ошибка».

— Эй, будьте добры, — крикнул он официантке, — принесите же, наконец, девушке меню, нехорошо заставлять ждать так долго.

— Спасибо, — улыбнулась Ксения.

— На здоровье, просто неловко видеть, как вы сидите и скромно ждете, а они, должно быть, подумали, что мы с вами вместе и не приносят меню, так как уже его отсюда унесли.

— Скажите, а что вы такое печатаете? Извините, что спрашиваю, просто вы все про какие-то ошибки и ошибки. Прошу прощения, я просто подглядела, — Ксения начинала волноваться от того, что говорит с незнакомым человеком.

— Не извиняйтесь, — молодой человек улыбнулся, оторвался от экрана ноутбука и посмотрел на Ксению. — Программку небольшую пишу, начинаю проверять, а она мне выдает ошибки. Стыдно, потому что я своим студентам даю такие программки писать на контрольных, а сам, видите, забыл, куда ставить готовый скрипт, и в результате наделал ошибок. Ну, ничего, не ошибается тот, кто ничего не делает.

— Вы преподаете?

— Да, в институте, — молодой человек кивнул в сторону здания через дорогу.

— Надо же, а я там учусь, — ответила Ксения.

Молодой человек на несколько секунд снова углубился в свою программу, затем яростно постучал по клавише Enter так, как стучала мама Ксении, когда готовила отбивные котлеты. Ксения заметила, что отвлеклась с разговорами от самого главного, от того, за чем пришла в ресторанчик — от еды, и потянулась к меню.

— Возьмите бизнес-ланч, рекомендую, а потом, если не наедитесь, возьмете десерт. Здесь вкусно готовят, я часто сюда приходу, когда нужно посидеть и подумать.

— Надо же, — удивилась Ксения, отодвигая от себя папку с принесенным официанткой меню.

— Позвольте узнать, как вас зовут?

— Ксения.

— А меня Георгий, будем знакомы.

— Георгий, а вы…

— Можно на ты, — Георгий помахал рукой над головой, и к ним подошла официантка. Ксения, наконец, заказала себе обед.

— Хорошо, Георгий, а вы… то есть… а ты что преподаешь?

— Информатику, практику веду, все понемножку.

— А вот у нас информатики нет, — вздохнула Ксения. — Было бы интересно, наверное, если бы у нас вел ты.

— Да, забавно, — согласился Георгий. — Ты выглядишь так, будто тебя долго пытали. Что, сессия?

Ксения заулыбалась и кивнула, должно быть, она и в самом деле выглядела неважно после изматывающего экзамена и предшествовавших этому ночных посиделок за учебниками. Она провела рукой по лицу и даже наощупь почувствовала, что под глазами у нее мешки. Какое-то время они молчали: Георгий с головой окунулся в свою программу, бесконечно стучал по клавишам и бубнил про строки и ошибки. Ксения обедала. Она ела осторожно, опасаясь за то, как это выглядит со стороны.

«Ты в приличном обществе, Ксюша, выпрями спину и ешь нормально, не чавкай. И не вздумай ничего говорить, когда ешь. Так воспитанные девушки не поступают. Тебе еще повезло, тебя посадили за столик со вполне себе интеллигентным молодым человеком, а не с тем дядькой за соседним столиком, который сидит и смотрит на графин с водкой. Представляешь, о чем бы ты с ним говорила? Да, Ксюш, ты чуть было не завалила сессию, но все обошлось, и у тебя в кармане снова повышенная стипендия. Только не давай своим силам издеваться над тобой. Посмотри, тут где-то должно быть пятно, без него явно не обошлось. Не видишь? Лучше не крутись, а ешь, не забудь про вилку и нож, и про салфетки тоже. Но не расслабляйся, оно здесь, оно всегда где-то рядом и никогда не забывает о тебе».

— А я сегодня статистику сдавала, — призналась Ксения, когда расправилась с супом и со вторым, — сдала на пять, но, если честно, я плохо понимаю многие вещи. Не понимаю, зачем на моей специальности столько статистики.

— Ты разве не на менеджменте учишься?

— Нет, на технологии, на втором курсе уже, а математика со статистикой не заканчиваются. Если бы я знала, что такое будет, то пошла бы на какую-нибудь другую специальность.

— Например, на какую? — Георгий постучал пальцами по столу и закрыл ноутбук, потом передумал и открыл его снова.

— Не знаю, — Ксения к своему удивлению никогда не задавалась вопросом, на какую бы она специальность пошла учиться, если бы не на ту, на которой училась. — А ты будешь работать с нашим потоком?

— Нет, не буду, у вас таких дисциплин нет, какие я веду. Представляю, что ты обо мне подумаешь, если вдруг придешь на лекцию, а я там начну выдавать разные математические выкладки и ту же самую статистику. Кстати, кто ее у вас вел?

— Михась, то есть Вячеслав Михайлович.

— Как же, как же, по-моему, он отличный преподаватель, я тоже у него учился, он тогда только начал преподавать.

— Ты тоже закончил институт? А сколько тебе лет? — Ксения сообразила, что задала вопрос бестактным образом, что свое любопытство стоило бы немного поумерить, и раскраснелась. — Извини… может, не стоило спрашивать вот так…

Почти машинально Ксения посмотрела наверх: темное пятно было прямо над ними и медленно опускалось. Значит, еще пара минут, может даже меньше — и у Ксении потемнеет в глазах, она почувствует себя неважно. А, главное, появится чувство страха, с которым не справиться никакими уговорами, никаким самовнушением.

«Все, Ксюша, начинается. Они издеваются над тобой. Хотя, возможно, что Георгий… Нет, Ксюша, нельзя все время думать о сексе, ты сама эти мысли разводишь, силы тут не при чем. Прекрати, Ксюша, сейчас же».

Ксения на минуту отвлеклась. За окном по улице шли Марина и Ваня Михельсон, шли веселые, довольные, держась за руку. На Ване была нелепая зимняя куртка, должно быть купленная где-то в секонд хенде, и не менее представительная шапка-ушанка. Всем своим сияющим видом он показывал, что все-таки сдал статистику и наверняка на хорошо или отлично. Ксении вдруг расхотелось уподобляться своим друзьям по общежитию и смеяться над этой парочкой. Она нисколько им не завидовала, она редко кому завидовала. Причина была в другом. Она абстрагировалась от того, что они по разные стороны стекла, от того, что они нашли счастье, а она все еще в поисках. Все это показалось ей несущественными деталями, не заслуживавшими такого внимания, как одна — главная. Они знали, чего хотели в этой жизни, к чему стремились. А она — Ксения снова посмотрела на потолок, потом на Георгия.

— Да, представь себе, — после некоторых колебаний он продолжил беседу, — закончил, потом косил от армии в аспирантуре, потом защитился, начал преподавать и пошло-поехало. Одно, другое, третье, ученики, конкурсы программистов. Я для нескольких фирм написал программы для складского учета. Понимаю, это ерунда, так, мелочи.

— Почему мелочи? — спросила Ксения, сделав вид, что ей интересны все эти рассуждения о работах, программах и прочем, хотя, конечно, ее интересовал его возраст.

— Потому, и не надо продолжать переспрашивать, почему именно. Знаешь, можно сделать в программе замкнутый круг, цикл. Напишешь такую программу, сообщишь машине, загрузишь и запустишь. И только представь себе, она будет выполнять заданный ей алгоритм бесчисленное множество раз. Можно даже заставить машину забыть о существовании человека, она не будет реагировать ни на какие команды. И если бы не было возможности банально выдернуть шнур питания из розетки, то это продолжалось бы бесконечно.

Георгий снова задумался, глядя на дно чашки, из которой он почти залпом выпил еще горячий кофе.

— Двадцать семь мне, — негромко произнес он.

«Двадцать семь, Ксюша, это многовато. Нет, если он тебе нравится, то совсем другое дело. Но подумай… Нет, не хочу ни о чем думать. Я просто сижу, мне хорошо. Что еще нужно? Ничего, Ксюша, ничего. А пятно под потолком пусть там и будет. И даже если оно опустится и снова примется хулиганить, то ты ведь не испугаешься?»

— Так смешно, я ведь никогда не была в ресторанчиках, как этот. И вообще в рестораны не ходила, а сегодня, вот, свою пятерку по статистике решила отметить. Отмучилась!

Георгий оживился.

— Нет, ты только пообещай мне, что не станешь плохо думать обо мне.

— Вы… то есть ты о чем?

— Отметим твою статистику, выпьем по бокалу шампанского, я угощаю, пожалуйста, не отказывайся. Я сегодня не за рулем, мне можно. А тебе?

— И мне, — смущенно ответила Ксения.

«Зачем ты согласилась, Ксюша? Ты могла бы решительно, но вежливо отказаться. Вполне ожидаемо, чтобы ты так сделала. А теперь получается, раз он угощает тебя шампанским, то происходит вроде как свидание. И не ты пришла в ресторан, а он тебя пригласил. Как бы, понарошку, но пригласил. Хотя… пусть это черное пятно хоть весь ресторан займет, хоть столики тут все посносит, все равно его никто кроме меня не видит. Будь что будет, Ксюша, ты уже согласилась, на твой страх и риск».

Принесли шампанское, два бокала с искрящимся, слегка желтоватым напитком.

— За нашу встречу, Ксения, и за вашу… то есть твою сданную статистику, — засмеялся Георгий и добавил, когда они выпили. — А статистика у тебя ведь продолжаться будет, кажется, дальше математические методы или что-то такое Михась будет вести.

Ксения чуть не поперхнулась.

— Как?

— Да вот так, я же помню учебные планы, можешь поверить мне на слово. Крепись. Хотя, знаешь, если ты хочешь, можешь спокойно обращаться ко мне, я постараюсь тебе помочь и с теорией, и с заданиями, и с подготовкой к экзамену. Я обычно в третьем корпусе, когда у меня занятия, но иногда и в другие корпуса и аудитории меня вытаскивают. Идти бывает так неохота, в своей аудитории спокойнее, да и компьютеры под боком. Так как тебе мое предложение?

Ксения сама внутренне превратилась в компьютер: соглашаться или нет, быть или не быть, да и куда повернуть это нежданное случайное знакомство? Если это дружба, то дружба, почему бы и нет.

«Тебе не кажется, Ксюша, что он тебе понравился? Только не отрицай этого, Ксюш. Ты бы никогда не села за стол с человеком, который тебе противен. А уж про заговорить! Ты отвернулась бы и молчала, пока все попытки подкатить к тебе не сошли бы на нет».

— Главное — не потеряться, может, телефонами обменяемся? — предложила Ксения и сама же удивилась сказанному.

Если бы Георгий не щелкнул пальцами и не сказал: «Отличная идея», то Ксения, наверное, быстро бы расплатилась и поспешила уйти, чтобы не испытывать чувство стыда, ненавистное ей. Ксения даже не поверила: все получилось само собой. Она предложила, он согласился, ее устремления совпали, как ей казалось, с устремлениями Георгия. Но с чего он предложил помощь? Потому что ему нравится работать со студентами, помогать им? А если бы на месте Ксении был, скажем, Ваня Михельсон, то он повел бы себя так же? Ему бы он тоже предложил приходить куда-то в третий корпус и грызть гранит науки, осваивать статистику и математические методы. Ксения была реалисткой. Нет, Георгий не согласился бы помогать Ване Михельсону и даже не завел бы с ним разговор, не обратил бы на нее внимания.

Неужели она настолько симпатичная? Пожалуй, она ничего. С чего бесились бы силы и непонятные голоса за спиной обсуждали, насколько сильно хотят заняться с ней сексом. «Фу, снова грязь», — мелькнуло у Ксении, но пятно на это не ответило ничем. В глазах не потемнело, страшно не было, даже посмотрев на потолок, она не заметила там пятна.

Они вышли из ресторанчика уже поздно вечером. Георгий размахивал портфелем и рассказывал истории о том, как он принимал экзамены у студентов, какие изощренные способы придумывали они, чтобы списать или заранее узнать ответы на задания в билетах. Ксения громко смеялась. Изо рта у нее вырывался пар. Рядом по проспекту проносились машины, мимо шли люди, блестели витрины и медленно падали мелкие снежинки. Ветра не было и было видно, как они летят мимо и сверкают в свете фонарей.

Ксения не заметила, что за спиной у нее никто не подхихикивает над ней и не рассказывает сальности, ожидая, как она обернется, расплачется и наступит полный крах. Не заметила, что пятно исчезло, а совсем не спряталось. Для нее очевидным являлось лишь одно: Георгий ей понравился, хоть она и боялась себе в этом признаться. С ним ей было очень легко. Эта легкость была непривычной. С Ксивой она ощущала подобное лишь временами, забывая о своих страхах и обо всем видимом только ею.

— Мне вот суда! — Ксения показала пальцем на здание общежитие, когда они чуть было не прошли мимо. Они стояли под одним-единственным фонарем прямо у крыльца, облепленного сомнительными объявлениями и разрисованного назло вахтерше Бурласовой непонятными иероглифами и изображениями мужского полового органа, при взгляде на которые Ксению впервые за долгое время не бросило в дрожь.

— Так быстро пришли? — сокрушенно сказал Георгий, продолжая размахивать портфелем. — А ты говорила, что идти далеко-далеко.

— Ну, не так чтобы далеко-далеко, но далеко, просто в хорошей компании это далеко превращается в близко, — весело ответила Ксения. — У меня сегодня был просто потрясающий день. И экзамен сдала, и с тобой встретились. Бывают же такие дни! Иногда сидишь, ждешь, но ничего не происходит. А здесь все легко и само получилось. Надо же мне было проголодаться и зайти в тот ресторанчик! Были бы там свободные столики и ничего бы не случилось.

— Да, сразу чувствуется, что человек сегодня сдавал статистику! Все оцениваешь с позиции вероятности. Это бы случилось, то бы не произошло. А говоришь, что ничего не понимаешь в этом. По-моему, тебе просто нужно немного помочь со статистикой и математическими методами. Так что давай, не стесняйся, звони и приходи.

— Позвоню, приду обязательно, — с толикой грусти сказала Ксения, пожимая Георгию руку.

Зайдя в общежитие, она смотрела в окно, как он, не торопясь, идет по направлению к остановке. Ксения не узнавала себя, словно с момента встречи с Георгием она стала другим человеком. Но стоило пройти через проходную и подняться по лестнице, как все вернулось на круги своя: Надя со своим парнем праздновали сданную на тройку статистику, пахло табачным дымом и несвежими носками, в соседних комнатах громыхала музыка.

XIV

Ксения еще никогда так не радовалась началу учебы. Ее, правда, не интересовали ни новые дисциплины, не преподаватели, многие из которых еще никак не могли отойти от новогодних праздников, ни одногруппники, бесконечно стонавшие по поводу так и не сданных зачетов и экзаменов. Каждый день после занятий она, прихватив книги, бежала в третий корпус. На втором этаже, в комнатке-лаборатории за большой лекционной аудиторией, заставленной компьютерами и стеллажами с книгами, они с Георгием пили чай и решали задачи, те, что Ксении задавали на дом. За каких-то три дня Ксения искренне полюбила математику, статистику и все подобные дисциплины, ведь когда материал объяснял Георгий, все было предельно просто и ясно. Она хлопала в ладоши и радовалась, как ребенок, каждый раз, когда сама, лишь с подсказки Георгия решала особенно сложную задачу. Проблемы с учебой, которые беспокоили Ксению, испарились. Впрочем, их было не так и много.

О других своих проблемах она с Георгием не говорила, даже не заикалась и никак не показывала, что они вообще у нее имеются — он мог принять ее за сумасшедшую. Впрочем, такой она могла стать в глазах любого здравомыслящего человека, услышавшего от нее рассказ о голосах, пятне и прочем.

Знакомство с Георгием потеснило в памяти волнения экзаменов и сессии, страхи и сомнения, сорвавшуюся поездку на новогодние праздники домой, встречу нового года в компании Нади и ее парня, которые под бой курантов умудрились поругаться, а после — напиться до бесчувствия. Даже напряженность в еженедельных телефонных разговорах с мамой сменилось уверенностью: вроде как так и надо, просто у мамы такой стиль общения, а так она за нее волнуется и желает ей добра и успехов.

Как-то во сне Ксения увидела бабу Лару. Все как обычно — кухня, посиделки за чаем, маленькая хрустальная конфетница. Но баба Лара не обращала на Ксению внимания. И даже тогда, когда Ксения постучала ложкой по блюдцу, баба Лара не обернулась: она сидела и, попивая чай, отдернув штору, смотрела в окно.

— Баба Лара, ты ведь знаешь про Георгия?

— Знаю, — сухо ответила баба Лара.

— И что ты про него думаешь?

— Ничего хорошего, — ответила баба Лара и, наконец, посмотрела на Ксению, посмотрела то ли с сожалением, то ли с осуждением. — Ты поймешь, о чем я. Но думать о нем должна не я, а ты. Ведь для тебя по правде неважно мое мнение. Ты спросила, надеясь услышать мои комплименты, как я буду петь ему дифирамбы. Видела я таких. Примени свои силы. Учись, если ты еще не догадалась, как их применять. Они не обманут тебя, если ты не обманешь их.

— А что тебе не нравится в нем?

Баба Лара молчала, а потом вдруг задернула штору. На кухне воцарилась темнота, Ксения видела, как баба Лара покрутила головой.

— Все не нравится.

— Но почему? — Ксения почувствовала, как по ее щекам начинают катиться слезы. — Баба Лара, ведь он не такой, как все, он другой, он замечательный, умный! Баба Лара, почему он тебе не нравится? Скажи, почему?

Кто-то сильно тряхнул Ксению за плечо, затем еще и еще. Ксения открыла глаза. Вокруг было темно, но уже наступило утро: Надя разложила на столе содержимое своей косметички.

— Никитина, ты снова орешь во сне. Фигня тебе снится, это явно. Все орала, что не нравится кто-то кому-то.

— Не помню, — попыталась соврать Ксения, хоть и не умела это делать как следует. — Или послышалось тебе.

— Мне не могло послышаться, — заявила Надя. — А знаешь, Никитина, в последние дни ты сама на себя не похожа. Небось, влюбилась. Признайся, ведь влюбилась?

— Не влюбилась я, даже не думай о таком. И занимайся собой, своими делами, своей жизнью, а я буду заниматься своей.

— Блин, какие мы грозные стали! Вы только поглядите!

— Ну тебя, — Ксения встала с кровати и посмотрела на себя в зеркало: растрепанная, с отекшим лицом и синяками под глазами. — Бросай издеваться, тебе ведь неприятно будет, если я сейчас начну копаться в тебе, в твоих отношениях с Саней. Вот и в моей жизни не надо.

— А мне плевать, копайся, сколько влезет. Если чего сенсационного откопаешь, то не забудь мне сказать. А то одно дерьмо и ни капли гламура.

«Ксюша, лучше не трогай ее, а займись собой. Разозлишься сейчас и весь день и ей, и себе испортишь. Зачем? Лучше приведи себя в порядок, а то Григорий испугается и убежит. Смешно, Ксюша? Конечно, смешно. Явишься к нему на кафедру в таком виде, и сама будешь жалеть, что не потратила полчаса и не сделала из себя конфету. Сладкую конфету для него. Стоп, Ксюша, по-моему, ты увлеклась. А Надя… Уж лучше пусть она тебе нервы мотает, чем снова будешь созерцать пятно. Неужели силы больше не пытаются свести меня с ума? Видимо, так».

Общежитие больше не казалось Ксении публичным домом — отчасти этому способствовало и исчезновение пятна. Пешком в институт Ксении идти стало гораздо спокойнее: ее не раздражали ни влюбленные парочки, ни чужие похотливые взгляды, ни непристойная реклама. Все это никуда не исчезало, а продолжало жить своей неведомой жизнью в параллельной реальности. Только сама Ксения, только учеба, только Георгий, а все остальное далеко за пределами восприятия. Даже Надя с Сашей не только присмирели, но и стали планировать свои любовные увеселения тогда, когда не было риска, что придется утруждать Ксению бесцельными прогулками или томительным ожиданием под дверью.

— Жизнь прекрасна, — бормотала себе под нос Ксения, стоя на пешеходном переходе и ожидая зеленого света: прохожие смотрели на нее с удивлением, а она, ничуточки не смущаясь, улыбалась им в ответ, — сейчас занятия, а потом ты увидишь Георгия прекрасного! Все прекрасно! Только не серди его и не забудь формулы интегрирования, а то он сильно разозлится и не угостит тебя конфетами.

Легкий морозец покалывал и румянил щеки, половина из тех, кого встречала Ксения на пути, с недовольными лицами шли на работу и учебу. А она порхала, радуясь неизвестно чему, а еще сэкономленным на проезде в троллейбусе деньгам и подготовленному заданию по математическим методам, которое кроме нее — конечно, не без помощи Георгия — в группе вряд ли кто сумел решить.

— Как ты отнесешься к тому, что послезавтра после занятий я тебя кое-куда приглашу? — таинственно, шепотом, чтобы не услышал пристроившийся за соседним столом в лаборатории профессор, сказал Георгий, когда Ксения пришла к нему после занятий. — Ты согласишься?

«Почему именно послезавтра? — бросилась в размышления Ксения. — Так, сегодня… завтра… выходит, что послезавтра четырнадцатое, четырнадцатое февраля. День всех влюбленных. Но ведь это не праздник! Не думала, что он его празднует, вроде такой серьезный, а тут… Что ответить? Ведь если откажусь, то он явно обидится. У него явно уже есть планы, если бы не было, он бы не спрашивал меня, и все прошло бы незаметно. Ну, четырнадцатое и четырнадцатое, такое же четырнадцатое, как и в марте, апреле и других месяцах».

— Согласишься? — снова спросил Георгий.

— А что ты решил устроить четырнадцатого?

— Всему свое время, если я сейчас скажу, сюрприза уже не получится.

— И вообще, я не думала, что ты празднуешь День всех влюбленных. Обычный день, не знаю, кто превратил его в праздник. Да и мы не влюбленные как-никак! — ответила Ксения, поглядывая на профессора за соседним столом, но тот был занят какими-то сложными расчетами, да и довольно громко жужжал старый матричный принтер, выплевывая скомканную миллиметровую бумагу с графиками и расчетами. — День всех влюбленных! И кто тут в кого влюблен, а?

— Знаешь, в жизни всегда кто-то в кого-то влюблен, необязательно говорить об этом, да и незачем. Просто это повод выразить свою симпатию, благодарность, сделать друг другу приятное, подарить по бесполезному сувениру. Соглашайся! — Георгий явно волновался, потому что легонько постукивал пальцами по столу и периодически снимал и протирал очки безо всякой на то необходимости.

— Говори, что задумал! — строго сказала Ксения. — А я обещаю подумать.

— Прямо сейчас подумаешь и скажешь?

— Прямо сейчас!

— Честно?

— Честное пионерское.

Георгий молчал. На его лице рисовались колебания между тем, чтобы все рассказать, дальше держать паузу, создавая интригу, или же на ходу переиграть все запланированное. Последний вариант его не устраивал. Случайное знакомство, разговоры по душам, вспыхнувшая симпатия, легкость, с которой они общались — все это подкупало его. Это не были сомнения пылко влюбленного, но пугающегося своих чувств и возможного признания в них. Причины, несомненно, находились глубже, в той плоскости, в которой Ксения мыслить явно не умела, а, значит, посвящать ее в них было бесполезно.

— Ну, хорошо, взываю к твоему снисхождению. Как насчет романтического ужина, все будет красиво, нам никто не будет мешать, никто не будет курить, чего ты не любишь. Я тебя приглашаю. Нет, даже готов упасть сейчас на колени ради того, чтобы ты согласилась.

Сердце Ксении заколотилось. Она засмущалась, но не от незнания, что ответить. Она колебалась между тем, чтобы сказать да или встать и закричать: «Ура!». Но это была не лучшая идея.

— Значит, согласна? — лукаво спросил Георгий.

— С чего ты так решил?

— Молчание, между прочим, это знак согласия.

Ксения пожала плечами и посмотрела в потолок, надеясь увидеть там пятно в том случае, если все это было подвохом. Но ни малейшего намека на присутствие пятна где-нибудь поблизости не наблюдалось, лишь паутина свисала с лампы и потрескавшейся вентиляционной решетки.

«Приехали, Ксюша, дождалась ты своего принца. Представляешь, чудеса случаются, а ведь в них никто не верит. И даже ты почти перестала верить. Но видишь, все закончилось благополучно. Принц Георгий — звучит неплохо. А что, так и должны выглядеть настоящие принцы. Это не пацаны в растянутых трениках, которые стреляют сигаретки в Череповце у вокзала. Нет, Георгий принц настоящий. Интересно только, чем он не устроил бабу Лару. Хотя, все ерунда эти сны, мало ли что может присниться. Если к каждому сну и каждой фразе бабы Лары прислушиваться, с ума можно сойти. Но ты ведь не сумасшедшая, Ксюша. Ты справилась со своими силами. И принца нашла. Представляешь, как удивится мама! А Ирка? Ирка даже не поверит этому, она все со своим деревенщиной нянчится. Ну, Ленка с Русланом совсем другое дело. Георгий немного на Руслана похож, такой же спокойный и обходительный. И внешне тоже. Эти темные волосы и темные глаза, да и нос, подбородок. Только тот высокий, весь накачан. Немудрено, на стройке ведь пашет. А мой принц… он совсем другой…»

— Я дождусь сегодня ответа? — Георгий заставил Ксению прервать раздумья и оглядеться по сторонам: за те минуту или две, что она размышляла, профессор успел ретироваться, а Георгий встал со стула и стал ходить взад-вперед по лаборатории.

«Волнуется, — решила Ксения, — значит, по правде все».

— Я согласна, раз ты приглашаешь и настаиваешь, то отказываться как-то глупо.

— Наконец-то! — радостно воскликнул Георгий. — Уже это повод выпить шампанского. Хотя, шампанское у меня припасено для нашего вечера. А ты умеешь пощекотать нервы, пятерка с плюсом, зачет.

— Перестань, — фыркнула Ксения. — Когда мы задачу решаем, и ты видишь решение, а мне не говоришь, ты тоже щекочешь нервы. Особенно когда я иду ошибочным путем, а ты смеешься и ничего мне не подсказываешь.

— Вот только не надо все смешивать. Это совсем другое. Отпразднуем четырнадцатое февраля по-дружески. И сразу давай договоримся: никаких разговоров об учебе, статистике, математике и всей этой…

— Ерунде! — улыбаясь, заключила Ксения.

Вечером она вытрясла вещи из своего шкафа и внимательно их рассмотрела. Из более-менее приличного она отобрала свитер грубой вязки и черные джинсы. Вариант с платьем или юбкой плохо стыковался с морозной питерской погодой.

— На свидание собираешься? — Надя жевала в тот момент бутерброд, и чуть было не выронила его от удивления. — У Никитиной свидание! Офигеть!

— Да, четырнадцатого февраля намечается. И что я, не имею права? Хочешь сказать, что завидуешь? Или сейчас пойдешь и растрезвонишь всем об этом? — вспылила Ксения и через всю комнату швырнула в раскрытый шкаф непонятно как оказавшийся в джинсах носок.

— Ой, только вот не надо разводить здесь мыльную оперу, — равнодушно ответила Надя и запихала недоеденный бутерброд целиком в рот. — Он… того… это… хоть красивый? Или крокодил с доброй душой и широким сердцем?

— Вполне себе.

— Это не ответ!

— А это не вопрос был, о таком вообще не спрашивают, — неравнодушие Ксении к Георгию было столь велико, что она не могла позволить Наде обсуждать его внешность, даже если они незнакомы, и знакомить их Ксения не собиралась.

— Ну, удачного свидания, — Надя подмигнула. — Как ты там говорила? Я девственница, потому что ищу своего принца, настоящую любовь ищу. Пусть это будет твоя первая настоящая любовь. А то точно от недотраха крыша у тебя ехать начинает, и не только я это замечаю, но и Санька того же мнения о тебе! И от учебы, Никитина, тоже, не представляю, как можно столько ботанить! Только совет у меня для тебя есть, Никитина. Не ешь груш перед этим делом. Когда меня еще давно парень поимел в первый раз, так я в начале, когда он в меня вошел, такой залп дала. Твою мать!

Ксения хотела ответить про грязь, бесконечную и загораживающую все светлое, что есть вокруг, про намеки на секс и про обращение по фамилии, и про обсуждение чужой личной жизни, но не стала. А когда опомнилась, то Надя, взяв приготовленную на стуле смену белья и полотенце, вышла из комнаты в душевую. Но слова Нади о сексе отчего-то больше не коробили ее, не заставляли разреветься, не выводили из себя. Ксения сама не до конца понимала, с чего вдруг все так. Но разбираться времени не было, да и не тянуло на копания в себе. К тому же Надя была Надей, и этим сказано все.

Складывая вещи обратно в шкаф, Ксения наткнулась на флакончик «Красной Москвы» и вспомнила рассказ Ксивы о проводницах, которые отправляются в свой первый рейс. «У меня тоже почти первый рейс получается, обязательно побрызгаюсь».

Многие говорят, что перед важными событиями время начинает тянуться и никак не дождаться, когда, наконец, наступит тот или иной день или час. Как ни странно, у Ксении происходило все наоборот. Время летело стремительно. Она разобрала шкаф и подобрала вещи, которые хотела надеть. На следующий день, несмотря на столпотворение в парикмахерской — видимо, не у одной Ксении намечалось свидание — подстриглась. Вечер прошел в стоических усилиях в борьбе с ломкими и обгрызенными ногтями, не самым лучшим украшением молодой симпатичной девушки. Утро и весь день четырнадцатого Ксения не знала, куда себя деть. За ее спиной особенно усердно подхихикивала Надя, сборы в институт были скомканными.

Они договорились встретиться в семь у метро. После занятий Надя пулей выскочила из института и побежала в общежитие переодеваться. Как назло троллейбусы не ходили, на перекрестке была авария и скопилась огромная пробка.

«Еще два с половиной часа, Ксюша, не торопись. Все у тебя в порядке, сейчас переоденешься, успокоишься, и все будет отлично. И помни, что баба Лара говорила. Она говорила, что девушке на свидание нужно опаздывать минут на пять-семь, а не прибегать ахалтекинским скакуном секунда в секунду или, того хуже, за полчаса или час. Все успеешь, а Георгий немного подождет, не растает».

В две минуты восьмого Ксения появилась у метро. Георгий был в смешной шапке с помпоном и в спортивном пуховике — ни следа от того серьезного Георгия, который наводил ужас на студентов в институте и стучал по клавиатуре ноутбука в самую их первую встречу в кафе. Да и Ксения была одета совсем не так, как одевалась обычно: ни неряшливости в угоду удобству, ни неаккуратно завязанного шарфа. И «Красная Москва», запах которой улавливался за несколько шагов.

— Это тебе, — Георгий достал из-за спины и вручил Ксении бутон небольшой белой розы.

— Мне? — удивилась Ксения, но вспомнила, что четырнадцатого февраля цветы и прочее все-таки принято дарить. — Ой, да она же совсем замерзла! Ты долго здесь стоишь? Она совсем холодная! Нужно ее согреть!

— Вот и согреешь, когда до места доберемся.

— Далеко?

— Не очень, минут десять.

— Так что же мы стоим? — воскликнула Ксения. — Идем, пока сами не замерзли.

Они шли по каким-то темным улицам, сворачивали в переулки и оказались перед небольшим, в четыре этажа каменным зданием, спрятанным за сквером со старыми деревьями с широкими, причудливо искривленными стволами.

— Вот и пришли, — спокойно сказал Георгий и уверенно дернул дверь. — Прошу.

Впечатления захлестнули Ксению. Красивый холл, ковровые дорожки на мраморной лестнице — она даже плохо запомнила, как придерживая за локоть, Георгий вел ее наверх, затем по коридору до двери их номера. Номер был просто огромным: в дальнем углу, у кровати, в вазе стоял букет роз, а посередине стоял сервированный стол. Такой белой скатерти и таких блестящих, сверкающих столовых приборов Ксения никогда не видела. Пока они с Георгием раскладывали вещи и после, открыв дверь на небольшую лоджию, смотрели на вечерний город, в номер на небольшой тележке привезли еду, в ведерке для шампанского появился лед и бутылка с желтой блестящей фольгой. На середине стола в небольшой вазочке была поставлена белая роза, которую Георгий подарил при встрече у метро.

— Что, вот так, просто все? Я думала, ужин нужно будет готовить, помогать, — Ксения с недоверием посмотрела на стол.

— Нет, Ксения, кажется, я предусмотрел все, надеюсь. Четырнадцатое февраля бывает только раз в году, а, может, и раз в жизни, если по-настоящему. Нужно уметь радоваться жизни и расслабляться, когда есть такая возможность. Ты мне только скажи, нравится тут тебе? Не стесняйся только, по-честному давай.

— Нравится, — тихо ответила Ксения.

— Тогда, прошу, — торжественно произнес Георгий и, подойдя к столу и достав зажигалку, зажег свечи.

Ксения захлопала в ладоши и промчалась по ковру к двери, чтобы выключить свет. Ее сердце сжималось от счастья — именно счастья, ей казалось, что это ощущение она не перепутает ни с одним другим. Все было очень красиво, так, как она себе представляла, когда думала о настоящих чувствах, о встрече со своим принцем. Да и вовсе это не должен был быть принц, а красивый и добрый человек, как Георгий. Ксения уже примеряла других знакомых ей парней к его образу, но тех, кто был бы похож хотя бы в общих чертах, не находила.

«Смотри, Ксюша, как все здорово! А ты чего-то боялась, волновалась, гадала, что да как будет. Но ведь все отлично. Лучше и придумать сложно. И чего теперь скрывать хотя бы от себя самой, что Георгий симпатичный, что он тебе нравится, Ксюша? Верно, незачем. Наслаждайся, ты попала в сказку».

Ксения не замечала ничего вокруг. Георгий улыбался. Она улыбалась в ответ и смотрела в его глаза, стараясь уловить в них нечто — она до конца не понимала даже, что именно. Ее перестали интересовать детали, вкус еды, минуты, которые неумолимо бежали. Она не заметила даже тихую музыку, которая как по велению волшебной палочки стала откуда-то звучать. После первого бокала шампанского исчезли все волнения, которые еще оставались. Георгий о чем-то ей говорил, взяв ее руку в свою и легонько поглаживая. Его рука была горячей и немного шершавой. В Ксении проснулся аппетит, и она почти в одиночку съела целый противень чего-то очень вкусного, от которого невозможно было оторваться. После второго бокала шампанского начала говорить она, сбиваясь, сама не отдавая себе отчет в том, что говорит и как подбирает слова. Георгий смеялся до слез, время от времени поглаживая ее руку.

Выпив по третьему бокалу шампанского, они начали рассказывать друг другу анекдоты и смешные истории из своей жизни. Ксения была настолько увлечена, что не заметила на мгновение появившуюся официантку и того, как в ведерке со льдом появилась взамен опустошенной еще одна бутылка шампанского, а на тележке вместо блюд с мясом десерт — ваза с фруктами и по кусочку шоколадного торта на маленьких, почти игрушечных тарелочках.

Снова шампанское — Ксения уже плохо понимала, что происходит, когда Георгий пригласил ее на медленный танец.

— У меня голова кружится, давай помедленнее… давай…

Она сама прижалась к нему, а он ее поцеловал. Он не сопротивлялся: какая ерунда, преподаватель и студентка, между ними не может быть ничего общего, тем более такого, а должны быть просто эвристические беседы, прогулки, помощь и, пожалуй, все. Она расстегивала на нем рубашку, он гладил ее шею, стараясь при этом, чтобы она не упала, оступившись на краю ковра.

Постель показалась Ксении фантастически мягкой — будто падаешь в пустоту и ничего не чувствуешь. После жестких кроватей в общежитии, из которых без предупреждения выпрыгивают пружины, все это было нереально, но все же Ксения понимала, что происходит эта фантастика здесь и сейчас и именно с ней. В голове носились мысли и пузырьки от шампанского. На ней не было ничего из одежды — и она догадывалась, что на Георгии тоже. Она гладила его по спине, а взамен от него получала страстные поцелуи. Он крепко обнимал ее.

«Ну, давай, я хочу чтобы ты… Ксюша, о чем ты таком думаешь? Такая недотрога, а сейчас сама собираешься его подстегивать? Напрасно, он знает, что делает. Как хорошо! Пусть это продолжается вечно, а не заканчивается. Сколько сейчас времени? Ночь? Здесь нет часов. И не надо, совсем не надо. Не хочу смотреть на часы и считать, сколько времени у нас осталось, чтобы быть вдвоем. Я не хочу отсюда уходить. Ксюша, тебе так хорошо, как никогда. А ты еще думала, принимать приглашение или нет!»

Все случилось само собой. Ксения почувствовала, что он готов к этому. Готова была и она. Он держал ее ноги на своих плечах. «Какие теплые руки, как мне хорошо!», — подумала Ксения. Она ничего не говорила ему, только слушала свое дыхание и его. Было немного больно — но лишь на мгновение. Ксения обнимала Георгия и поглаживала его спину. Они раскачивались на мягкой кровати все быстрее и быстрее. Ксения прижимала Георгия к себе, ей вдруг захотелось никогда его не отпускать. У нее сбивалось дыхание, она что-то простонала, но он не обратил внимания. Его поглощала страсть, по которой он изголодался.

На потолке, в свете догоравших на столе свечей, Ксения видела движение двух теней — его и ее. Чувствуя, как тепло разливается по всему телу, она закрыла глаза и вздрогнула. Георгий застонал. Снова стало немного больно. Так продолжалось секунд десять, не больше. Ксения снова посмотрела в потолок, и ей показалось, что там, кроме двух теней, есть нечто знакомое, то, о чем она позабыла. Но сон давал о себе знать.

— Я люблю тебя, — прошептал Георгий, пытаясь отдышаться.

— И я тебя, — прошептала в ответ Ксения и поцеловала его.

Свечи догорели и погасли почти одновременно. Комнату изредка освещали отблески фар. «Ты единственная и неповторимая, Ксюша, ты достойна этого счастья», — это было последнее, что, словно отблеск фары, мелькнуло в сознании Ксении перед тем, как она уснула, обнимаемая Георгием. Она даже не поняла, что это прошептал ей он.

Те, кто утверждает, что в самые счастливые дни нашей жизни сны обходят нас стороной, просто не находит в себе сил для того, чтобы их запомнить. А Ксения запомнила, очень хорошо запомнила. Сон прошел столь же мимолетно, как и тот вечер, самый счастливый в ее жизни. Да и запоминать во сне было особо нечего. Она снова была на кухне у бабы Лары, только не сидела с ней за столом, а стояла сзади, у плиты. Она ничего не говорила, а просто слушала, пытаясь разобрать, о чем говорят те, кто сидел за столом и пил чай. С бабой Ларой беседовала… Нет, такого не может быть, ведь они друг друга не знали и не могли никак знать. Что за ерунда? Это просто сон, не более. Это все не по-настоящему, это галлюцинации, фантазии, да что угодно!

За столом на кухне у бабы Лары сидела Вероника Петровна.

«Я уже не девственница и меня больше ничего не пугает, — хотела сказать им Ксения. — То, чем вы меня стращали, всякими силами и тем, что с ними я не могу справиться, что они сведут меня с ума, что все закончится именно этим. Нет! Теперь вы видите, что я была права, когда не цеплялась за первого встречного, а ждала единственного. Вот он и нашел меня сам. Но я не сержусь ни на тебя, баба Лара, ни на вас, Вероника Петровна. Вы правы, уж лучше перестраховаться. Ну, что же вы не поздравляете меня, а молчите и делаете вид, будто не видите меня? Ну, хорошо, обижайтесь дальше».

Но баба Лара и Вероника Петровна вдруг встали и куда-то ушли, переглядываясь и ничего при этом не говоря. И кухня — ее Ксения снова осмотрела, на этот раз повнимательнее — имела мало чего общего с кухней бабы Лары, а скорее напоминала общежитие: грязный стол, гора немытой посуды, не одна, а целых две плиты, огромная мойка.

— Баба Лара, зачем ты меня оставила? Вероника Петровна, вернитесь! — закричала Ксения и проснулась.

Георгий уже не спал. Он был уже почти одет. «Я же сказал тебе, что скоро буду! — говорил он кому-то по телефону. — Не твое дело, где я был! Работа, понимаешь? Мне все равно, о чем ты сейчас фантазируешь, мне плевать на это, потому что это продолжается бесконечно. Все, извини, мне пора. Пора, я сказал!».

— Доброе утро, — улыбаясь и потирая глаза, произнесла Ксения. — Кто это тебя достает по телефону в такую рань?

— Доброе утро. Да есть такие люди, они сумасшедшие и никак их уже не исправишь, — бросил Георгий и, как ни в чем не бывало, продолжил собираться.

— Слушай, открой шторы, чего так темно? Времени десять утра, а так темно! Да, давненько я так не спала, — Ксения встала с кровати, подбежала к Георгию и поцеловала его в щеку.

— Да шторы открыты, посмотри сама. И совсем здесь не темно. Через полчаса принесут завтрак, собирайся давай, а то точно, разоспалась. И институт решила сегодня прогулять, ай-ай-ай, хулиганка!

Ксения и Георгий одновременно потянулись к своим сумкам, сложенным на стуле — Ксения для того, чтобы достать зубную щетку и все прочее, Георгий, чтобы убрать скомканную рубашку, которая была на нем накануне. Они столкнулись лбами и засмеялись от этой маленькой нелепости.

— Да, с тобой нужно быть осторожнее, — буркнул Георгий, потирая рукой лоб.

От его неосторожного движения обе сумки оказались на полу. Георгий присвистнул, что означало: «Вот я неряха», а затем потянулся, чтобы поставить свою и Ксенину сумку обратно. Но Ксения уже не смотрела в его сторону и вообще не проявляла интереса к самим сумкам. Ее больше интересовало то, что выкатилось из сумки Георгия при падении, прокатилось по ковру и остановилось, ударившись о стену.

Это было золотое кольцо, обручальное кольцо. Ксения почувствовала, как по ее обнаженному телу пробежала легкая дрожь. Босым ногам стало холодно: пол, еще секунду назад ощущавшийся теплым, сделался ледяным. Стало ей понятно и то, почему солнечным зимним утром в их просторном номере так темно. Ей не нужно было поднимать голову и искать глазами то, о чем она подумала: это было здесь, на стене или под потолком, а, возможно, повсюду, как это уже случалось не раз в общежитии.

— Что это? Это твое?

— Дай сюда! — в один прыжок Георгий перескочил ковер и оказался рядом с Ксенией. — Это не твое!

Он вырвал кольцо из рук Ксении и, не сказав ни слова, вернулся к сумке, чтобы, наконец, поднять ее с пола и убрать в нее рубашку. Ксения впервые за все время их знакомства видела Георгия таким озлобленным, грубым, не настроенным на объяснение и вообще на общение.

— Это твое кольцо? — Ксения начинала соображать, анализировать факты, все происходило молниеносно, как в вычислительной машине с действующим отлаженным алгоритмом: все, что было накануне, сон, свои ощущения, кольцо и реакцию Георгия. — Скажи, ты женат? Как, как ты мог вообще? Так женат или нет? Ну да, молчишь, значит, женат, значит, все это был обман, да? Да почему ты молчишь? Молчишь, потому что все это правда? Я тебе так верила. И отдалась тебе, именно тебе, потому что верила. А ты! Как ты мог!

В планы Георгия не входили какие-либо оправдания. Он был спокоен, даже слишком спокоен и не обращал внимания на Ксению, даже не взглянул в ее сторону. Она плакала, чуть всхлипывая, и одевалась так быстро, как только могла. Когда она проверяла, все ли взяла и застегнут ли рюкзак, Георгий стал говорить что-то про извинения, про то, что скоро будет завтрак, и тогда они спокойно все обсудят, что нечего пороть горячку.

— Стой ты, дурочка, не уходи! Поговорить надо, слышишь?

— Да пошел ты! — собрав последние силы, сказала Ксения и хлопнула дверью. Когда она уже спускалась вниз по той самой лестнице, по которой они накануне с Георгием шли, она добавила: «Я больше тебя не знаю, и никогда не знала, и не попадайся мне больше на пути, не хочу тебя видеть и себя ненавижу за то, что поверила тебе. Какой же я была дурочкой!

Всю долгую дорогу до общежития Ксения плакала, но не навзрыд, а тихонько, обдумывая все, что произошло. Да и что могло произойти? С ней случилось самое страшное из случающегося обычно с теми, кто любит — разочарование. Ей больше некому было верить, даже себе, ведь если верить бабе Ларе и Веронике Петровне, Ксения должна была обладать некими силами.

«И где эти силы, Ксюша? Если бы они действительно помогали тебе, а выходит с них одно наказание. Видишь, пятно снова преследует тебя, Ксюша. Темнеет в глазах, и это не проходит, ты идешь уже минут пятнадцать из этого гребаного отеля, а все продолжается. Нужны тебе такие силы? Вряд ли, Ксюша, вряд ли. Он обманул тебя, силы такого не допустили бы никогда».

Ксения заблудилась и плутала по бесконечным подворотням, дворикам и проездам, в которых почти непреодолимой преградой лежали скопившиеся и слежавшиеся за зиму огромные сугробы. Она перелезала через них, но тут же понимала, что идет не туда и сворачивала обратно. По проспекту она шла, слегка покачиваясь и всхлипывая. Люди вглядывались в ее лицо, но, как показалось Ксении, совсем не сочувствующе.

«Ты переспала с женатым человеком, Ксюша. Если бы ты знала об этой маленькой детали, то никогда бы так не поступила, ведь правда? Хорошо, истории бывают всякие. Но если бы он любил тебя, то сказал бы все как есть, не стал бы обманывать. И, к тому же, жена звонит ему и возмущается, спрашивает, где он, а он обманывает и ее. Сплошной обман, сплошное предательство. И ты отдалась человеку, который обманывает и предает. Понимаешь, Ксюша, что ты наделала, что ты сотворила с собой? Нет, ты еще ничего не понимаешь, тебе надо успокоится, конечно, если ты сможешь это сделать… Ксюша… сможешь…»

— Вот идет великая девственница всех времен и народов.

— Да не девственница она больше!

— Как, когда все случилось?

— Этой ночью, как и со многими, ведь четырнадцатое февраля — это всего лишь дешевая уловка, чтобы одни могли затащить в постель других.

— Точно-точно, так оно и есть, и как мне самому раньше это не приходило в голову!

— А как зовут эту девушку?

— Да это же Никитина, из общаги.

— Ого, она сегодня даже не в институте?

— После того как ее поимели, она заделалась в прогульщицы, следующую сессию уже после каникул будет сдавать, спорим?

— Точно-точно, пустится теперь во все тяжкие, теперь это можно.

— Почему можно?

— Потому что она больше ничего не боится. Мне такие нравятся. Я бы сам ей… ммм…

— Да зачем ты такой ей нужен, она и побогаче найдет.

— Поговаривали, что она с деканом своего факультета путается…

— Может, и правда.

— Наверняка правда, потому что не боится она прогуливать, смотри, как вальяжно пёхает и совсем не в институт.

Ксения не могла стерпеть такого. Она из-за обиды позабыла и про силы, и про слова Вероники Петровны о них, и о том, как будет выглядеть, если обратит на все это внимание.

— Заткнитесь! — крикнула она компании парней, шедших позади. — Заткнитесь, слышите меня?

Парни замолчали, а после того как Ксения отвернулась, перешли на другую сторону проспекта и продолжили разговор о том, какой вентилятор лучше поставить на компьютер, чтобы он не перегревался и не зависал от этого. До Ксении же доносились обрывки совершенного иного разговора, она закрыла уши холодными, замерзшими и посиневшими на утреннем морозе руками.

В общежитии было темно, хотя лампы горели как обычно. Ксения прошла через проходную: в каморке у Бурласовой сидел мужичок с усами, с покрасневшим от выпивки лицом. Он рассказывал Бурласовой что-то очень смешное, и когда она смеялась, легонько тыкал в нее пальцем. Пахло спиртным и картошкой, сваренной в мундире. Наверх по лестнице Ксения шла, держась за стены. С мужского этажа доносились вопли и стоны, Ксения как могла ускорила шаг. На ее этаже в нескольких комнатах тоже стонали, ругались матом и чем-то поскрипывали. «Неужели сейчас открою дверь, а там Надя с Саней трахаются и снова придется торчать здесь и ждать?», — с ужасом подумала Ксения, но в комнате на удивление не оказалось никого. Под потолком висело знакомое черное пятно. Не раздеваясь, Ксения залезла под одеяло и быстро уснула. Ей не снилась больше ни кухня бабы Лары, ни сама баба Лара, ни Вероника Петровна, ни то, как она идет по улицам родного Череповца — ничего. Только темнота, ненастоящая, без малейшего проблеска света фонарей или звезд. Она слышала чей-то смех, голоса она не узнавала, но в том, что смеются именно над ней, сомнений у Ксении не было. Только кто? А что если это совсем не темнота, а… Даже представить это страшно.

— Это ты? — спросила Ксения, не до конца понимая, к кому она обращается.

— Конечно, я! — прозвучало из темноты, и снова раздался громкий смех. — Что, Ксюша, вот ты и свободна, как и все остальные, сбросила бремя тела. Помнишь, про него заливала тебе эта твоя несостоявшаяся спасительница, Вероника Петровна, шарлатанка, три класса образования. Ничем она тебе не помогла. Ну да, дала ты ему. И что теперь? Радуйся! Так сейчас живут все! Это вкус жизни, это двадцать первый век. Кстати, как тебе секс? Понравилось? Ну, не стесняйся, расскажи, очень любопытно. Понравилось или нет? Никто ведь не узнает, Ксюша. Ну, понравился секс? Хочешь еще?

XV

В ее просторной, но довольно душной палате на подоконнике стояла в керамическом горшке герань. За окном трещали февральские морозы, днем обманчиво заливая палату ярким солнечным светом. На свету ее каштановые волосы казались седыми. Они и по правде были седыми — стали такими после того как Ксения два дня подряд вместо института с самого утра бежала в церковь и возвращалась оттуда лишь к ночи. На ее щеке огромный синяк — это она во сне принялась биться головой о стену, повторяя: «Господи, забери мои силы, Господи, прости». А потом встала, принялась шарить по комнате, нашла у Нади в тумбочке бутылку водки, припрятанную Саней, и попыталась залпом ее выпить, пока Надя, на ходу вызывая по телефону скорую, бежала вниз, чтобы позвать дежурного вахтера.

— Ой, как темно! — сказала она приехавшему по вызову врачу, когда тот измерял у нее температуру и давление.

Температура была нормальной, тридцать шесть и восемь. Бутылка водки стояла на тумбочке, и врач посматривал на нее, соображая, может ли такое твориться с девушкой, выпившей грамм пятьдесят спиртного, или нет.

— Забирайте ее, заразные и буйные мне здесь не нужны! — заявила дежурившая вторые сутки подряд Бурласова. — С чего она такая, мне не знать, но здесь же полно вокруг народу! Все хотят выспаться, а она орет уже полчаса, пока я здесь. А сколько до этого орала, не представляю! Все, разговор окончен, забирайте!

Врач нехотя позвонил куда-то и долго выяснял, какая больница дежурная: «Да я насчет Пряжки или Степашки спрашиваю, посоветуй, куда везти, буйная у меня здесь отыскалась, сама иногородняя. Нет, транспорт оттуда ждать некогда, администрация напирает, чтобы мы ее отсюда увозили. Слушай, я двадцать лет работаю, и грипп от психического отличаю».

Ксения не сопротивлялась. Да и если бы даже захотела, то не смогла. Она ничего не ела с момента того самого ужина в отеле с Георгием и в следующий раз поела уже утром в больнице, большую тарелку ячневой каши.

Врач скорой оказался прав, это не был грипп, которого все в общежитии так боялись.

— Шизофрения, — сказал заведующий отделением приехавшей через два дня из Череповца матери Ксении. — Более подробно смогу сказать через пару-тройку дней, когда обследуем получше. Обострилась, бедняга. А раньше вы за ней ничего такого не замечали? Кажется, она помешана на сексе и на том, что у нее больше нет сил сопротивляться неясно чему. Молодежь нынче такая, ниже пояса только и живет.

— Нет, — испуганно ответила мама Ксении. — Знаете, у нее и парня-то не было. Даже не представляю, что могло случиться.

— Бывает, вы не расстраивайтесь, — с несколько наигранной снисходительностью произнес врач. — Может, предрасположенность была, может, у кого-то в роду в скрытой форме была, а вот у нее обострилось. Учеба, нагрузки, чужой незнакомый город, стресс, этому многое способствует. Тем более из института к нам пришла справка, что ваша Ксения учится на одни пятерки, старается.

— А забрать ее в Череповец?

— Зачем? — пожал плечами врач. — Мы ее здесь подлечим, поймем, в чем дело, через пару недель симптомы снимем, таблетки выпишем, будет принимать и спокойно учиться себе, где и училась. Вы, мамочка, не волнуйтесь. И ей не показывайте, что волнуетесь. Да и ничего страшного нет, у нас шестьдесят процентов населения психическими расстройствами страдает, но ничего, ведь живут люди, работают, учатся.

Черного пятна, спускающегося с потолка и тянущего к ней свои руки, Ксения больше не видела — в этом врач был абсолютно уверен. Лекарства не могли не подействовать.

Ксения смотрела в окно, на занесенный снегом больничный парк и на высокую кирпичную трубу, возвышавшуюся из-за соседней с их корпусом низенькой пристройки. Обыкновенный больничный колорит, в котором Ксения старалась усмотреть нечто удивительное и необычное, оно, по ее мнению, обязательно должно было отыскаться. Соседи по палате просили Ксению отойти от окна: они лежали на своих койках после принятия лекарств и читали. Читала и Ксения — «Лунный камень», растрепанную, с подклеенным корешком, взятую на посту у медсестер книгу. Ей было легко, она читала неторопливо и вдумчиво.

В том, что черная субстанция оставила в покое Ксению, врач, конечно, заблуждался. Изредка пятно снова появлялось. Ксения залезала на свою кровать и старалась накрыться одеялом с головой и так просидеть как можно дольше. Когда она увидела пятно у себя над головой в третий раз, то, вместо того, чтобы пугаться, сделала вид, что не замечает его, как и ее соседки по палате. Она не стала прятаться, а подошла к окну. За окном, закрытым решеткой из тонких металлических прутьев, вовсю резвились воробьи. А внизу, в парке, опираясь на скамейку, стоял Ксива.

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg