«Бессонница в аду»

Лариса Геннадьевна Васильева Бессонница в аду (Хан, XXI век)

«Вот оно, счастье!» — думала Мария, усевшись на старом бревне в своем саду. Она любовалась этим маленьким раем: цветущими вишнями, клейкими еще листочками роз и смородины, игрой света и тени под деревьями, вдыхала аромат первой зелени и парившей на солнце свежевскопанной земли. Слушала жужжанье пчел и каких-то других мелких насекомых, вьющихся вокруг вишен. Сегодня чудная погода — солнышко светит, тихо, каждый звук разносится далеко-далеко по всей округе.

Бывают в жизни такие моменты — совершенная гармония души, тела и природы, полный покой. А что такое счастье? Это и есть покой, она полностью согласна с Михаилом Афанасьевичем — прав Булгаков. И всего-то для этого нужно, чтобы здоровье пришло более-менее в норму, в семье царил порядок и на работе тоже. Вот так, как у нее сейчас. А сегодня так вообще прекрасный день: отменили субботник в ее родном проектном бюро, и она могла в полное свое удовольствие весь день копаться в огороде.

Мария еще раз взглянула на свежевскопанные грядки — хорошо поработала, приятно посмотреть на ровные бороздки, подготовленные к посеву редиса. С чего это пару лет назад ее вдруг потянуло к земле? Наверняка в ней есть кровь земледельцев. Или это возраст так меняет людей: раньше даже слышать не хотела обо всех садово-огородных делах, не терпела эту тему разговора, хотя ее сотрудницы всегда любили обсуждать дачные проблемы. А сейчас сама вот полюбила свой клочок земли, он давал ей не материальные ценности, не пучок редиски, а душевное спокойствие и такие, как сейчас, редкие минуты довольства жизнью. Копаешь грядку, и все плохие мысли улетают, испаряются вместе с потом… И почему она раньше не ценила этот способ релаксации? Работай — и не нужны никакие аутогенные тренировки. Теперь кинулась наверстывать упущенное время, каждую свободную минутку бежит сюда, а весной ее особенно тянет к земле, все время хочется посадить что-то необычное, она постоянно приобретает разные новинки — «цветы, необычайной красоты». Чего еще ждет нового? Все ведь зависит от климата, а то, что может здесь расти, — у нее уже есть. Тем не менее, каждый раз выкладывая денежки за какой-то корешок, луковицу, она надеется, а вдруг попадется что-то такое красивое, такое вырастет у нее чудо…

Мария целый день провозилась на участке и только сейчас, посидев на бревне, почувствовала, как сильно устала, аж ноги и руки гудят, наработалась так, что не хочется вставать… Все-таки как славно сидеть вот так и думать обо всем и ни о чем… Вся ее жизнь прошла в этом городке, на этой тихой улочке. И не тянет ее никуда, никакие большие города не влекут. Видно, так здесь и будет жить до старости… Раньше она всегда жалела одиноких стариков, обитающих по заброшенным российским деревням: живут, покинутые детьми, забытые всеми… Всегда возмущалась, почему же дети не забирают их к себе? А теперь поняла: им, старикам, как вот и ей сейчас, просто не хочется никуда уезжать, бросать родное гнездо… Она тоже останется здесь навсегда, да, пожалуй, она будет даже рада, если ее сын уедет отсюда.

Мария подумала о нем, и ощущение покоя исчезло. Сын всегда доставлял ей столько хлопот… Как быстро жизнь промелькнула — вот уж он и вырос, заканчивает школу, и пора бы перестать беспокоиться о нем, но не получается. Мария услышала, как соседи громко переругиваются на своем участке, потом они включили приемник в машине, и грубые звуки рока окончательно разрушили идиллию. Она уж хотела продолжить работу, но тут музыку сменили сигналы точного времени — о, уже шесть, пора идти готовить ужин, сейчас ее мужики вернутся домой…

И в этот момент раздался перезвон мобильного.

— Мария Николаевна? Вас беспокоит классный руководитель… Тут возникли некоторые проблемы, вам надо бы подойти сюда.

— Что случилось?

— Алексей опять нахамил преподавателю и, как вы помните, не первый раз. К тому же теперь, накануне выпускных экзаменов, представляете?! Произошел этот инцидент в присутствии всего класса… Все тут возмущены до предела! Даже соученики его не поддерживают. Ситуация очень неприятная… Так что, думаю, вам лучше поторопиться. Жду вас.

Мария кинулась к дому, скорее, скорее, слегка сполоснула руки и лицо, влезла в джинсы, где же пиджак?! А, вот он! Выходя из дома, глянула на себя еще раз в зеркало и сама себе укоризненно покачала головой: ну у нее и вид! После работы на свежем воздухе лицо горит, волосы, как солома, не слушаются расчески, а возиться с ними сейчас некогда, и на макияж тоже времени нет. Она махнула раздосадованно рукой и выскочила из дома, надеясь хотя бы с сыном разминуться, — он так бдительно следит за ее внешним видом, требует, чтобы выглядела всегда хорошо, была моложавой, спортивной… А со всем этим у нее большие сложности…

Да, к ней сын всегда требователен, так же как и его отец, но почему-то именно ей постоянно приходится унижаться из-за него, из-за его хамства… Опять придется извиняться… Подарить что-нибудь обиженной учительнице или та еще больше обидится? Как это все неприятно, скорей бы закончилась школа! Это ведь уже не первый случай. Откуда в нем столько высокомерия, нетерпимости? Наверно, это ее вина, это она таким его воспитала…

Мария почти бегом припустила к школе, хорошо хоть на улице никого нет, а то молодые люди посмеялись бы над ней: тетка мчится… Уже добежав до последнего поворота, взглянула на свои руки и ужаснулась: ногти в черной кайме — досадное доказательство ее любви к огороду. От утреннего маникюра и следа не осталось! Ах, как неловко! А у всех преподавателей руки такие ухоженные, словно они только ими и занимаются весь день… Что же ей делать — сидеть, спрятав руки под стол? Она огляделась: вокруг вроде никого. Достала из сумочки пилочку для ногтей и, стараясь делать это незаметнее, стала быстро вычищать чернозем. Видел бы ее кто-нибудь сейчас!

В этот момент рядом затормозила машина, большая, темная, с тонированными окнами. Мария замерла — неужели знакомые засекли? Открылась задняя дверца, и оттуда появился незнакомый парень, крепкий, коренастый, за ним второй, такой же качок.

— Простите, вы не подскажете, где тут первая городская поликлиника? — подошли они к Маше.

— Вон там, за углом, — Мария вздохнула с облегчением — чужие, и начала было объяснять подробнее.

Парни подошли ближе, и вдруг один из них вынул из кармана баллончик с аэрозолем. Мария не успела даже удивиться, как тот брызнул ей в лицо какой-то гадостью. Она тут же отключилась. Женщина не почувствовала, как ее ловко подхватили под руки и затем так же сноровисто и бесцеремонно, словно мешок с картошкой, сунули в машину на — там уже сидела привалясь к дверце еще одна спящая жертва. Машина тронулась с места.

И, конечно, Мария не услышала разговора похитителей, разглядывающих ее в машине:

— Слушай, а сколько ей лет? — спросил один.

— Да лет шестьдесят, наверно.

Мария, услышав это, потеряла бы сознание снова — ей было всего сорок пять лет.

— А зачем нам такая? Ни то, ни се… Олег говорил, что надо привезти пару старух за семьдесят. Может, выкинем? Пусть думает, что ее ограбить хотели…

— Еще скажи — изнасиловать, — расхохотался второй. — Глянь, какая у нее морда красная, как у дворника! А одета как! Эта пенсионерка, небось бывший инженер из конструкторского бюро или учительница, на одной пенсии сидит, у такой тетки и грабить-то нечего. Разве что своих добавить — сунуть в кошелек пару штук… Представляешь, очнется тетка, а у нее деньги прибавились, будет думать, за что это ей?! Скажи, клево я придумал?

— Это не ты придумал, — пробормотал обиженно его напарник. — Ну, так что? Везем или выбрасываем?

— А чего выбрасывать, раз взяли — пусть едет, шефу всякие нужны, и бабку еще прихватим, на всякий случай…

Очнулась Мария от толчков, ее бросало из стороны в сторону, и она сильно стукнулась обо что-то головой. Долго лежала в темноте, не могла понять, где же это она? Сначала ей показалось, что она едет в поезде, вагон ритмично качает. Не пытаясь встать, она ощупала все вокруг и поняла, что лежит на матрасе, никаких перегородок и скамеек, как в поезде не было, и, кажется, рядом еще кто-то спал, о чью голову она и стукнулась. Если это вагон, то почему же они на полу? Это не поезд, поняла она, скорее фургон, а пол в нем застелен матрасами.

Она села, в темноте ей померещилось, что поблизости с ней на полу спит еще не один человек, а много людей! Она вроде бы разглядела лежащие вповалку тела. Голова у нее закружилась, женщина снова легла и заснула. Когда проснулась в следующий раз, было уже посветлее, по-видимому, снаружи наступил день: сквозь мельчайшие щели вокруг двери в конце громадного фургона пробивались тонкие лучики света. Ей не приснилось — вповалку на всем видимом пространстве спали девушки. Одна, так же как и Мария, очнулась и села одновременно с ней.

— Где я? — сонно спросила девчонка.

Это была первая ласточка, за ней стали просыпаться другие, и все спрашивали одно и то же: — Где я?

Сначала девушки, сидя или лежа, вяло осматривались вокруг, сонно таращились в полумраке, изредка переговаривались. Такое постепенное пробуждение длилось часа два. Затем появилось некоторое разнообразие: кто-то захотел в туалет, кого-то затошнило, а одна пожелала пить. Потом девчонки постепенно осознали, что их похитили и куда-то увозят, начались слезы, плач. Это оказалось настолько заразительным, что вскоре вокруг зазвучали стоны, истеричные всхлипывания, а одна девица зычно разбавляла этот дружный хор крепким, мужицким матом. Но вот плач постепенно стих, наиболее решительные из девчат принялись обследовать общее жизненное пространство, сразу отыскали выключатель, включили свет, теперь хотя бы друг друга можно было разглядеть.

Все похищенные оказались молодыми красивыми девушками за исключением троих: Марии и еще двух женщин, одна из них постарше нее лет на десять, а другой и вовсе за семьдесят, так ей показалось в полумраке.

Постепенно, когда первый шок прошел, женщины начали знакомиться и, конечно, выяснять подробности похищения каждой, строить различные предположения. Как они поняли, действовали, скорее всего, две группы похитителей, так как захватили девчат в разных, хотя и соседних городках, машины у похитителей тоже были разные. Похоже, бандитов было не менее четырех человек. При похищении, всем жертвам брызгали в лицо какой-то дрянью, потому сейчас все чувствовали себя отвратительно и всем хотелось пить.

Сразу напрашивалась одна версия: их везут в какой-нибудь бордель, скорее всего, в другую страну. В эту теорию не вписывались только три пожилые тетки — их-то зачем тащить через границу?

Выбор похищенных был явно случайным: возраст, образование, социальное положение у всех оказались разными, ничего общего, кроме внешности молодых девчонок, — все без исключения хорошенькие. Ни за кем раньше не следили, этого никто не замечал, не было никаких звонков, никто ничего не предлагал. Да и во время похищения почти все девушки случайно оказались на улице, вот как Мария, которую внезапно вызвали в школу. Кому-то позвонила подруга, предложив встретиться, другая выскочила в магазин и одета была по-домашнему, магазинчик-то был в соседнем подъезде, девушка даже жакет не накинула, так и ехала в одной футболке. Кто-то задержался на дискотеке, кто-то шел с вечерней смены.

Время от времени женщины еще принимались кричать, стучать в стенки фургона, но никакой реакции на это не следовало, и, поняв бесполезность таких действий, все притихли.

Выяснилось, что в конце громадной фуры выгорожены небольшие помещения: за одной дверью обнаружили биотуалет, а за другой что-то вроде кухни — там были сложены пирамиды из упаковок минеральной воды, соков, колы и спрайта, различных йогуртов. Холодильник забит пачками сосисок, сыром, колбасой. Кроме того, на стеллажах в коробках лежали свежие овощи, фрукты и хлеб. Уморить голодом их, по крайней мере, никто не собирался.

Мария находилась в каком-то шоковом состоянии, безучастно наблюдала за сменой настроений девушек: они то рыдали, словно заражая плачем друг друга, то принимались петь. Она же не проявляла никаких эмоций. Ее матрас лежал в самом начале фургона, потому она могла сидеть, прислонясь к его передней стенке, — от долгого лежания на твердом полу уже начали болеть бока.

Рядом с Машей с одной стороны, в углу, лежала самая старшая женщина, Валя — так она представилась, хотя Марии все время хотелось назвать ее по имени — отчеству или на деревенский лад — тетя Валя. С другой стороны на матрасе ежилась совсем молоденькая девочка, Ирочка, всего-то лет шестнадцати — семнадцати. Она замерзла в своей легкой открытой майке, и Мария дала ей погреться свой пиджак. Спустя какое-то время третья пожилая женщина с восточной внешностью попросила Ирочку поменяться с ней матрасами и заняла место справа от Марии. Она оказалась самой беспокойной, тут же начала разговор:

— Меня Галя звать, а тебя?

— Мария, — на этом участие Марии в разговоре, в принципе, закончилось, дальше Галя все взяла на себя: — А тебя? — спросила она только третью товарку по несчастью и потом уже говорила практически одна: — У меня сегодня день рождения, гости придут. Сын с невесткой, братья со своими женами, племянник, тоже с женой. Они все любят ко мне ходить, я готовлю хорошо и квартира у меня большая. Старик мой, Генка, уже барана привез, махан бы сварила…

— Что? — Мария не поняла.

— Мясо бы наварила, — пояснила Галя. — А еще я на день рождения всегда дотур стряпаю! — голос у нее стал мечтательным: — Генка барана зарежет, кровь соберет — хото приготовлю…

— Что? Барана зарежет? В квартире? — У Маши было такое чувство, что у нее что-то со слухом или вообще с головой.

— Зачем в квартире? — удивилась Галя. — В гараже.

— Как зарежет? Сам?

— Конечно! — Галя смотрела на нее, как на дуру. — Как обычно, как все режут: ножом по шее… Он все аккуратно делает, кровь в кастрюльку соберет, кишки там, в гараже, промоет, я потом их еще кипяточком обдам, желудок выскоблю — люблю, чтобы белый был. Некоторые варят нечищенным, я такого не люблю, брезгливая, мне кажется, что воняет… Я дотур целиком варю, еще туда печень кладу, легкое и колбасу кровяную — хото… Все вместе варю. Потом вынимаю и мелко режу: и печень, и кишки, и желудок, все смешиваю и каждому в тарелку добавляю в бульон. Ях — ях, такая вкуснятина!.. Да еще тузлук сделаю… Знаешь, как я его делаю? — Мария покачала головой, она даже не слышала такого слова — «тузлук».

— Лук режу мелко и перетираю с солью, потом заливаю шулюном, — продолжала свой захватывающий рассказ Галина, ее широкое плоское лицо стало довольным, похоже, она совершенно забыла, где находится.

Марии не хотелось слушать ее. Похищение, странная поездка в фургоне, азиатка, лежащая рядом и так некстати рассказывающая о приготовлении диковинных блюд, с такими необычными подробностями, словно речь шла о каком-то жертвоприношении, — все это вместе создавало ощущение нереальности происходящего с ней.

А Галя, посмаковав вкусные воспоминания, улеглась удобнее на своем матрасе и захрапела. Но теперь заговорила Валя:

— Господи, и что только люди ни едят: и кишки, и навоз.

— Какой навоз? Она же чистит желудок от химуса. Химус — содержимое желудка, — пояснила Мария.

— Тьфу, аж противно слушать: от навоза чистит и варит! — Валя настойчиво называла содержимое желудка навозом. — Я бы такую кастрюлю поганую сразу выбросила.

— Это у них национальное блюдо, — попыталась защитить соседку Мария.

— А какой же она нации?

— Не знаю, — растерялась Мария. — Сейчас у нас все перемешались — буряты, калмыки, даже монголы есть.

— А мы овец не держим, у меня корова с телком. И кто теперь ее доит? Мужик мой никогда до конца не выдаивает, загубит коровку… И картошку пора сажать, думала, сегодня половину с моим стариком высадим, а там, на выходные, сын с внуками приедет, остальную посадит. Ах ты, господи, — вспомнила она, — сливки-то я не убрала, прокиснут! Думала, Вася заберет себе, сливки через день уж сядут, будет им сметанка свеженькая… И капусты ему надо бы дать, квашеной… У меня с осени еще кадка стоит, вкусная, как будто только заквасили. Они же сами на зиму не заготавливают ни капусты, ни огурцов… Нашел себе барыню, ничего не хочет делать, сидит цаца, целыми днями ногти точит. А то уляжется на кровати, ноги растопырит и лежит звездой. Тьфу, прости меня, Господи, я в таком виде перед мужем-то никогда не лежала, а эта и меня не стесняется! Целый день растопыренная, и как у нее ноги только не повыворачиваются!

Это она о невестке, поняла Мария, и чтобы хоть как-то поддержать разговор, спросила не в лад:

— Сын недавно женился?

— Та уж, слава Богу, внуку старшему двадцать пять лет, — Валя удивленно посмотрела на Марию.

«Ну вот, сын, оказывается, давно женат, а Валя до сих пор говорит о невестке с такой свежей ненавистью, словно та только что окрутила ее сыночка», — равнодушно подумала Мария.

Соседка еще долго что-то бубнила. Маше не хотелось отвечать, она словно оцепенела и больше совершенно не принимала участия в разговоре, не улыбалась, не сочувствовала, лишь безучастно выслушивала все подряд. Наконец Валя тоже потеряла интерес к разговору, зевнула и заснула. А Мария не могла спать, ей хотелось подумать. У нее было такое чувство, что именно для этого ей дали время, чтобы подвести итоги — явно ее прежняя жизнь закончилась или же, закончилась совсем…

Она тихо лежала и вспоминала свою жизнь. Как же так получилось, что вот, прожила почти полвека и ничего-то не достигла, ничего не сделала? В молодости не безумствовала, один раз влюбилась и вышла за своего избранника замуж, хотя и понимала, что он не сильно в нее влюблен. Мужу не изменяла, не было у нее таких романов, о которых потом весь город говорит, верной была, не то что он… Все строила планы, ждала: вот вырастет сын, пойдет работать и тогда она сможет сделать то-то и то-то…

Выходит, ничего не успела, напрасно мечтала. Мария вдруг ясно осознала: она все делала неправильно, жила так, словно только готовилась к жизни, словно ее жизнь — черновик, и все еще можно будет переписать набело, пережить начисто… Если бы ей дали вторую попытку!.. Да, таких желающих много… Не зря ведь идеи реинкарнации так сильно распространились по всему миру.

А чему она радовалась, когда в тот последний вечер своей простенькой жизни сидела в саду? Какому такому счастью? Мария была немного суеверна и сейчас, хотя и не могла вспомнить, чем она была так довольна, все же стала винить себя: сглазила, боги ведь завистливы. Если все эти молоденькие девочки, возможно, еще и смогут как-то приспособиться, устроиться в новой жизни, то им, троим пожилым, в таком возрасте надеяться не на что. Непонятно, зачем же их надо было воровать? Она не могла найти ни одного разумного объяснения: разобрать пожилых баб на запчасти? Кому нужны изношенные органы? Можно было бы это понять, если бы их заранее обследовали, предположив, что именно ее сердце или почки подошли кому-то. Но она спросила и Галю и Валю, и выяснила, что никто из них в последнее время не обследовался, похитили всех явно случайно. В няньки, домработницы, в сиделки женщин просто нанимают, а не воруют. В рабыни? Зачем кому-то нужна усталая некрасивая больная прислуга?

Проснулась Галя, сходила в конец фургона, поела, вернулась и продолжила свой монолог так, словно не прерывалась:

— У меня дома всегда народу полно, племянники из районов приезжают. Знают, тетка хоть и строгая, но всегда накормит. Я их, знаешь, как держу? В строгости. У меня все утром рано встают, я валяться в кроватях не позволяю. Встал — постель убери, позавтракал — посуду за собой помой, плиту протри, вечером обязательно душ, не люблю, когда молодые ребята потом воняют. Никто не курит. Белье все — и девчонки, и мальчишки — сами стирают. А я утром джомбы наварю, борцык-морцык напеку целый таз и иду на работу, вечером возвращаюсь — пусто, все поели. Не успеваю молоко для джомбы носить. Мой сын, Санал, когда в армии служил, все время меня просил: мама, пришли борцыков. Я ему посылки все время слала. Там солдаты всегда голодные, все съедят. Борцыков напеку на бараньем жире, их долго можно хранить, и отправляю. Из баранины тушенку-мошонку сама варила: в банки литровые разложу мясо, уже готовое, специи всякие добавлю, лаврушку-маврушку, перчик-мерчик и томлю… За уши не оторвешь… Тоже в армию посылала.

Мария промолчала, но ее сильно поразило, что из бараньей мошонки Галя готовила тушенку. Что ж, она слышала, в каком-то племени в Африке едят бычьи яйца… Только сколько же это надо баранов порезать, чтобы тушенку из мошонок приготовить? А может быть, у баранов яйца такие огромные?

Потом проснулась Валя, тоже поела, и принялась рассказывать, сколько лука она посадила в прошлом году и сколько будет сажать в этом, и какие сейчас цены на лук-севок, и почем надеется продать урожай осенью, и куда истратит заработанные деньги и какой у нее младший внук умный, — заканчивает в этом году медучилище, будет фельдшером, уже может сам уколы делать… Мария и ее тоже слушала молча.

Такое путешествие длилось двое суток, да еще неизвестно, сколько они проспали. По тряске можно было судить только о том, какая под ними дорога — асфальт, щебенка или грунтовка. Фургон нигде не останавливался надолго, им никто ничего не сообщал. Женщины время от времени пытались привлечь внимание к себе, поднимали шум, особенно если машина тормозила, надеялись, что гаишники услышат, но никакой реакции снаружи так и не последовало. О них словно забыли, случись здесь у кого-нибудь приступ аппендицита или сердечный, так человек и умер бы тут без медицинской помощи.

Марии вдруг подумалось: а что если среди них есть та, которая следит за всеми, и произойди что-то важное, она бы сообщила наружу. Мария внимательно осмотрела девушек, но все они вели себя совершенно естественно, и выявить подсадную утку она, конечно, не смогла.

Среди похищенных скоро определился лидер — черноглазая, смуглая Рита. Она сразу запомнила имена, возраст и место жительства всех девчат. В ее цепкой памяти намертво застревали все мельком оброненные сведения: кто где учился, где работал, у кого какая семья. Вскоре она уже знала, у кого из девушек есть парень и на какой стадии находятся их отношения. Мария только поражалась — она сама еще не запомнила даже все имена. А бодрая, энергичная Рита к вечеру уже все держала под контролем, сразу пресекая то и дело возникавшие вспышки плача, жалоб и ссоры. Ее стали слушаться даже пожилые женщины. Удивительно, эта Рита и в таких условиях прекрасно выглядела, ее коротко стриженные волосы лежали так, будто она только что вышла из парикмахерской. Черные ресницы и брови не требовали макияжа, губы оставались яркими, на загорелых щеках лежал мягкий румянец. Интересно, кожа у нее такая, чуть смугловатая, или она солярий посещает? Хотя все девушки были симпатичными, Рита отличалась красотой. Маша невольно залюбовалась ею, сидя в своем углу на матрасе. Эта Рита из тех, кто всегда знает, как в данный момент надо себя вести, и легко меняет свое поведение в зависимости от окружения и обстоятельств. Такая нигде не пропадет, цену себе знает.

Выделялась еще одна, такая же яркая девушка, но совершенно другого плана: разбитная, бесцеремонная деваха Надежда, крепкая, широкая в кости, шумная, горластая. Машу коробила ее манера разговаривать в полный голос, никого не стесняясь, не понимала, зачем надо постоянно материться и так громко хохотать? Но хотя ей и не нравилась грубость Нади, нельзя было не признать, что эта девушка очень красива: брови вразлет, лицо круглое, аккуратный носик, рот только чуть великоват, может, потому, что она постоянно орет? Да еще, на взгляд Марии, она была слишком мощная, что ли, но фигура при этом пропорциональная, складная. А волосы у нее и вовсе, безо всяких оговорок, были просто чудесные — густые, чуть волнистые, темно-каштанового цвета с рыжеватым отливом.

Мария не принимала никакого участия в общих разговорах, хотя так же, как и другие, только молча, про себя, пыталась угадать, как дома восприняли ее исчезновение: ищут ли, заявили ли в милицию… Если на довольно ограниченной территории в один день пропадает больше десятка девушек, должны же на это обратить внимание компетентные органы? Могли бы устроить проверку на дорогах… Да нет, вряд ли, пока там все данные сведут воедино, их уже вывезут за тысячи километров, никто никогда не найдет. Да и не обо всех сразу заявят: кто-то одинок, а девчата-студентки, хоть и жили в общежитиях, но вряд ли их соседки поднимут панику. А уж в селах и вовсе будут долго раскачиваться, пока сообщат в райцентр… И, конечно, пропажу пожилых женщин не свяжут с исчезновением молодых девчонок. Как-то автоматически она сразу отнесла себя к разряду пожилых.

Зачем же их везут? Куда? В бордель? А старух-то, зачем тогда взяли? Случайно? Перепутали ночью? Нет, это глупо — даже если на улице не доглядели, то уж в машине увидели бы, да сразу на обочине и оставили бы, где взяли… Когда ее похищали, вообще еще было довольно светло, с ней даже разговаривали, видели, что не молоденькая… Она задремала, время от времени просыпаясь, вздрагивая от оглушительного смеха Надежды. Наконец та тоже угомонилась, заснула.

— Тетя Маша, я так боюсь: что они с нами сделают? — в фургоне было уже совсем темно, когда Ирочка пробралась через всех спящих и осторожно разбудила Марию, не дав ей как следует заснуть.

— Не волнуйся, таких миленьких, как ты, не обижают… — спросонок автоматически солгала та.

— Можно я тут рядом с вами полежу?

— Ложись, — подвинулась Мария.

«Эх, глупая малышка, ищет себе защитника, покровителя, инстинктивно выбирает человека постарше… Только ошиблась ты, я не смогу защитить даже себя, не то что кого-то еще», — думала Мария. Самочувствие у нее до сих пор было мерзкое. Отравление, возможно, и прошло, но организм теперь активно реагировал на изменение места пребывания: у нее так бывало — при смене географической широты приходилось пару дней терпеть головную боль и тошноту. Из-за этого она не любила далеко ездить. Ирочка засопела рядом, а у Марии сон совсем пропал. Она взглянула на светящиеся стрелки часов, оказывается, было еще только около десяти ночи, рановато для сна, но почти все девушки к этому часу уже заснули — в фургоне сильно качало, лишь в самом конце кто-то все еще тихонько переговаривался.

Машина притормозила, проехала еще немного, резкий поворот и она остановилась. Дверь распахнулась, и раздалась громкая, четкая команда:

— Бабы, по одной выходи, шагом марш!

Женщины спросонок ничего не понимали, таращились на ослепивший их свет, потом посыпались вопросы:

— Где мы? Куда нас привезли?

— Живее, живее! Что, я тут с вами всю ночь буду торчать?! — прервал их разноголосый нестройный хор властный голос. — Или дождетесь: сейчас сам вас повыбрасываю оттуда!

— Твою мать! Мы тебе что, солдаты?! — зычно возмутилась Надюха.

Девчонки двинулись к выходу, и там, прежде чем спуститься на землю, каждая на минутку задерживалась, несмотря на понукания, растерянно оглядывая ярко освещенный прожекторами двор и стоящий прямо перед ними — четырехэтажный дом с широкой крытой террасой. Девушки выходили из машины и дальше шли, покачиваясь, как моряки после долгого плавания. Всех укачало за долгий путь. Потом столпились на ступеньках у входа в здание.

Мария оказалась последней, она терпеливо стояла, молча ждала своей очереди спуститься вниз. Что без толку спрашивать, все равно никто не отвечает… Приблизившись к выходу, через головы девчонок с любопытством оглядела колоннаду у входа, как у старого здания министерства сельского хозяйства в их городе, охранников, стоящих около машины и наверху, на террасе, у входа в дом. Спускаясь из кузова по металлической лестнице, прямо перед собой увидела скуластое лицо молодого парня — это именно он спрашивал тогда, как куда-то там проехать. «Вот сволочь!» — с чувством подумала она, шагнула на асфальт, прошла сквозь строй охранников и вслед за девушками поднялась по нескольким ступенькам широкой лестницы к двустворчатой двери. Она хотела оглянуться и посмотреть, что там сзади, за машиной, но ее подтолкнули в спину, и Мария пошла быстрее. Все вошли и остановились посередине просторного холла. Девчонки теперь совсем проснулись, осмелели, начали громко требовать объяснений — куда и зачем их привезли, по какому праву? Вопросы сыпались со всех сторон.

Охранники стояли вокруг, разглядывали девчат, оценивая их, перебрасывались меж собой сальными шуточками и совершенно не обращали внимания на вопросы прибывших. Они явно ожидали команды от своего начальника, расположившегося на диване у противоположной стены в окружении нескольких парней в черной форме. Это был крепкий аккуратный мужик, симпатичный, коротко подстриженный, в хорошем костюме.

— Ну что, Семен, все тут? — спросил он у одного из парней и, когда тот кивнул, встал, повернулся к женщинам и неожиданно громко гаркнул:

— Молчать!

Все замерли.

— Меня зовут Олег Аркадьевич, теперь я ваш непосредственный начальник. Слушайте меня внимательно, два раза повторять не буду, — начал он.

— Стоп, стоп, стоп! — тут же перебила его Рита. — Прежде чем вы что-нибудь скажете, сначала выслушайте меня. Я дочь полковника МВД, меня, разумеется, уже ищут и обязательно найдут. Но находиться здесь лишние часы я не хочу и поэтому предлагаю следующее: вы сейчас же грузите нас обратно и везете до ближайшего населенного пункта, там мы с вами расстаемся навсегда. Это надо сделать сразу, пока мы не запомнили никого из вас, не знаем, куда и зачем нас привезли. То есть у вас тогда не появится необходимость уничтожать нас как свидетелей. От имени всех женщин обещаю не давать словесных портретов и не составлять фотороботы ваших лиц.

Олег Аркадьевич спокойно, с благожелательным выражением на лице, выслушал ее и продолжил свою речь.

— Обратите внимание, — он повысил голос, обращаясь ко всем, — она сразу нарушила несколько наших правил: перебила меня; заговорила, не дождавшись вопроса и не спросив разрешения; и в третьих, эта девушка пытается здесь диктовать свои условия. За это полагается хорошая порка. И это в первый и последний раз, когда я позволяю перебивать себя. И то только потому, — повернулся он к Рите, — что ты такая симпатяга, привыкла небось что тебе все во всем потакают. В дальнейшем за любое нарушение моих приказов последует суровое наказание. Поняла, деточка?

— Мой отец…

— Девочка, — перебил он ее, — да будь ты хоть дочь генерала, хоть маршала, но раз попала сюда, значит, такая у тебя судьба. Смирись и забудь, кем ты была и кто твои родители.

— Генералы тоже бывают разные, а мой отец такой, что всю землю перероет, но меня найдет. Давайте расстанемся мирно, — Рита говорила смело, уверенно, чувствовалось, что она привыкла распоряжаться.

— Ребята, десять плетей ей для начала. Жаль, твою кожу портить, красавица, но учить надо…

Два охранника тут же двинулись к Рите и, взяв с двух сторон под руки, потащили упиравшуюся девушку прочь из толпы.

— Да едрена мать! Чего вы к ней прицепились? — Надюха рванула вперед и двинула крепким плечом одного так, что тот выпустил Риту. Другие девчонки, стоявшие рядом, тоже кинулись на выручку. Тот парень, которого толкнула Надя, не обращая внимания на тычки других девушек, схватил свою обидчицу за руку и коротко, не замахиваясь, сунул кулаком ей в живот. Надя, хватая воздух ртом, молча осела на пол, в битве она больше не участвовала. Парни действовали грубо, безжалостно, били резиновыми дубинками и отшвыривали девчат. Поднялся шум, крики ярости и боли, на смену упавшим девушкам бросались другие, завязывалась настоящая драка. Тогда от дверей отделились другие охранники, двинулись к своим на помощь, на ходу вынимая плетки и такие же дубинки. Они нешуточно принялись лупить девчат, те вскрикивали, закрывались руками и постепенно сбились в кучку, как овцы, которых, покусывая, сгоняют вымуштрованные чабанские собаки. Громко ругающуюся Риту подвели к боковой стене, там на ее запястьях затянули ремни, прикрепленные к веревке, перекинутой через небольшой блок под потолком, потом один мужик стал натягивать веревку, а второй придерживал девушку. Рита брыкалась, но постепенно вытягивалась во весь рост. Все с ужасом наблюдали за происходящим.

— Девчонки, что же вы стоите?! — взмолилась наконец Рита. — И вам же потом достанется, если будете так безропотно слушаться.

Кто-то из девчат двинулся было снова к Рите, но тут же смелая дивчина получила такой удар плетью, что отлетела к стене, а больше заступников не нашлось. Мария и хотела бы помочь, но голова у нее кружилась, ее охватила такая слабость, что стоять было трудно, она чувствовала, что еще немного и упадет. Да и как тут поможешь? Драться она никогда не умела. Риту подняли достаточно высоко, она уже висела на вытянутых руках, ее ноги не доставали до пола.

В это время в дальнем конце длинного коридора, выходившего в этот холл, показалась группа людей в голубых халатах и такого же цвета костюмах. Они шли и весело, шумно переговаривались. Шаги гулко отдавались под высоким потолком. В основном это были еще довольно молодые люди, по крайней мере, с точки зрения Маши. А те, что в костюмах, и вовсе казались молоденькими, лет по двадцать пять. Впереди шествовал высокий, худой человек, бросались в глаза его гордая осанка и высокомерное выражение лица.

— Ну, что тут нам подвезли? Чем порадуешь, Олег? — подойдя, он быстро, цепко оглядел девушек, на пожилых женщинах его взгляд не задержался.

— А что, совсем неплохо! — весело воскликнул остановившийся рядом с ним лысый, плотненький весельчак, на голову ниже и гораздо старше его. — Ишь, какие куколки! Ну что, Хан, выбирай, а потом мы Пашку женим. Да, Паша? — молодой парень в халате кивнул в ответ. — А что же это ты, Олег, такую красавицу и сразу пороть?

— Строптивая, Леонид Сергеевич, требует, чтобы отпустили всех, говорит, у нее папа — генерал… Вот я со страху-то и велел влепить десяток плетей…

— Правильно, пусть сразу узнает свое место, — равнодушно произнес высокий, разглядывая девчат.

«Он здесь хозяин», — решила Мария.

При их появлении ребята, державшие Риту, приостановились было, но, получив одобрение, продолжили экзекуцию. Один их охранников сорвал с Риты блузку, пуговички так и посыпались на пол, потом бюстгальтер. Мария даже в такой момент отметила красоту ее тела, идеально гладкую кожу, ровный загар, крепкую, твердую грудь — у нее самой никогда грудь не была такой правильной формы, всегда тяжело отвисала. Второй парень тем временем вынул из-за голенища высокого солдатского ботинка плеть с деревянной ручкой и сильно хлестнул девушку по голой спине, та вскрикнула. До этого момента Мария все еще надеялась, что их просто пугают, ну не могут же всерьез пороть взрослого человека! И теперь она вскрикнула одновременно с Ритой, с ужасом глядя на красную полосу, появившуюся у той на спине. Ее возглас привлек внимание хозяина, и он остро глянул на нее. Палач вновь поднял плеть, Мария отвернулась — смотреть было страшно, но уши-то не заткнешь, и она вздрогнула от следующего хлесткого удара… А хозяин усмехнулся, глядя на нее, потом взглянул равнодушно на Риту и отвернулся, его внимание привлекла молоденькая Ира. Здесь было столько мужчин, молодых и постарше, неужели никто из них не выступит на защиту девушки, позволят издеваться над ней? Мария оглядела лица охранников и остальных, подошедших позже, — у некоторых на лицах явно читалось сочувствие к Рите, а тот, которого назвали Пашей, при каждом ударе болезненно морщился. Но некоторые смотрели на порку, затаив дыхание, с удовольствием. Марию поразило выражение лица того добродушного дядьки, веселого, толстенького, — Леонид Сергеевич явно наслаждался происходящим. Она заметила, как он быстро облизывает пересохшие губы, глаз не отрывая от Риты. Садист, что ли?

Олег Аркадьевич вслух отсчитывал удары. На Ритиной коже вспухали красные следы. Девушка начала громко материться, высокий человек теперь снова с интересом посмотрел на нее.

— Так, а девушкам здесь ругаться запрещено — или ты просишь прощения, или продолжим учебу. Что выбираешь? — Олег Аркадьевич выглядел сейчас, как школьный учитель у доски, муштрующий непослушного ученика.

— Пошел ты…

— Еще пять… Короче, пока не попросит прощения.

Ребята секли неторопливо, давая Рите время прочувствовать каждый удар и испытать страх в ожидании следующего. Под конец продленного наказания девушка замолчала, по ее щекам текли слезы. Она болталась на веревке, как мешок с песком, вздрагивая всем телом при каждом ударе, а плеть равномерно, не спеша прохаживалась по ее спине…

— Простите… — выдавила наконец она.

— Ну вот, так бы сразу… И что упрямиться?.. Девочки, — обратился он ко всем прибывшим, — давайте жить мирно, вы же к нам надолго, даже более того — навсегда…

Риту тут же опустили на пол, отвязали руки. Она свалилась, как куль, измученная физически и, похоже, уничтоженная морально. Все остальные пленницы со страхом и жалостью смотрели на нее… Так расправились с самой сильной, красивой и смелой из них…

Теперь воцарилась полная тишина.

— Ребятки, обработайте ее! — распорядился худой.

Двое парней в голубых костюмах уже и сами направились к девушке и быстро, умело смазали рубцы на ее спине мазью, это, наверно, были медики. Мария слышала, как один из них успокаивал Риту:

— Ничего, ничего, все пройдет, не плачь, это ерунда, такие тут игры… Не надо, пока не закрывай спину, а то сотрешь всю мазь.

Хозяин внимательно наблюдал за их действиями.

— Такой красавице вообще надо всегда ходить голой, да, Стас?

— Ага… — кивнул тот, что уговаривал. — Я таких еще не видел, шеф…

Но хозяин уже отвернулся от них.

— Давай дальше, Олег, заканчивай свою лекцию…

Тот, как ни в чем не бывало, обратился к остальным девушкам:

— Итак, продолжим. Этот человек, — он поклонился в сторону высокого, — начальник всего нашего заведения, наш монарх, можете звать его на восточный манер — Хан, или на русский — Князь, он не возражает против любого имени. А вот этот обаятельный, веселый человек — Леонид Сергеевич, его зам.

Мария заметила, что по лицу толстячка метнулась тень, что-то ему не понравилось в таком представлении, а вот главному подходило имя «Хан», было в нем что-то вельможное, смесь превосходства, уверенности, чувства собственного достоинства, восточной невозмутимость и жестокости. Такой в любом обществе чувствует себя ханом. Наверно, рос в достатке, с детства пользовался положением родителей и мучил своих нянек и гувернанток.

Хан опять прервал Олега:

— Всех женщин проверили, здоровы?

Тот переадресовал вопрос охраннику:

— Семен?

— Да, пока они были в отключке, у всех кровь взяли, проверили: СПИДа нет, «венеры» и прочего тоже, — четко ответил тот.

— А эта чего тут сидит? — указал хозяин на скрючившуюся Надю.

— Хамила.

— Давай дальше, — Хан потерял к Наде интерес.

— Имена всех врачей я вам пока не буду называть, — продолжил Олег, — все равно перепутаете, потом познакомитесь поближе. К охранникам и лаборантам можете обращаться просто по именам, они ребята молодые, простые, без претензий, но уважение, конечно, все любят. Так что, девушки, ведите себя соответственно, старайтесь не высовываться, не задавайте лишних вопросов, ждите, когда к вам обратятся, тогда дольше проживете. Среди наших врачей есть очень нервные люди, они не любят, когда им перечат… — он помолчал, собираясь с мыслями. — Вас доставили сюда по приказу нашего Хана, — он снова слегка поклонился в сторону хозяина. — Да, девочки, вам крупно повезло, вы попали в закрытое учреждение, на волю отсюда никто не выходит, но жить и здесь можно. Это небольшой научный Центр, тут ведутся секретные исследования, а для обслуживания ученых и персонала требуются женщины. Извините за прямоту, но как тут еще выразишься? Если вы понравитесь кому-нибудь из здешних мужчин, вас возьмут в жены, конечно, неофициально, если нет — для таких найдется работа на ферме. Тут у нас все свое, полностью автономная система, почти полностью, — гордо заявил он. — Все мы тут подчиняемся только нашему Хану, — он взглянул в сторону Хана, тот равнодушно слушал его. — От его воли зависит, будете ли вы жить или умрете, так же, впрочем, как и все мы. Да, самое главное, если с ним что-нибудь случится, всех без исключения, весь персонал уничтожат, поэтому, как бы ни была горька здесь ваша жизнь, как бы она ни сложилась, все вы должны беспокоиться о его здоровье. Вся территория охраняется двойным кордоном. Есть внутренняя охрана и внешняя, они не выпустят без личного приказа шефа никого, даже меня. Понятно? Если кто-то попытается бежать, предупреждаю, на вышках постоянно находятся снайперы, они отлично стреляют, но сразу убивать не будут, просто перебьют позвоночник, это у них такая проверка на меткость — считается высшим шиком остановить человека, но не убить.

Он оглядел женщин, решая, проняло их или нет? Потом продолжил:

— Одна дура попыталась бежать, так ее подстрелили на контрольной полосе, и она неделю лежала там и стонала, сама не могла выползти. Все понятно, девочки мои, красавицы ненаглядные? Набирали вас для развлечения наших ученых, лаборантов и ребят — охранников, так что вам всем должно быть ясно: если будете грубить, хамить, сразу найдут для такой умной другое применение. Но, считайте, что вам все равно повезло — это все же не бордель, подумайте, сколько девчонок попадает за границу, а тут вы у своих и жить будете получше, богаче, чем многие на воле.

Он повернулся к Маше и другим женщинам постарше, стоящим вместе:

— Ну а вас, тетки, разумеется, привезли сюда для обслуживания, это работа на кухне, на ферме и так далее. Завтра с вами разберемся, а сегодня можете отдыхать, позже покажу вашу комнату.

Потом он снова обратился к молодым:

— Жизнь тут у всех непростая, не думайте, что вас как-то особенно обижают, ничего, как говорится, личного, но слушаться надо.

Его прервал высокий:

— Как эту строптивую звать? Я беру ее себе, потом ту малолетку, — указал Хан на Иру, — и вот эту, экзотику.

Он по-хозяйски поднял подбородок смуглой Лики. Она строптиво отбросила его руку.

— Ну-ну, тихо… Какой же ты национальности?

— Русская…

— Ну, конечно, папа — негр, мама — азиатка, а ты русская… Так, вы трое — ко мне наверх, на второй этаж, ждите меня там. Паша, выбрал?

— Не знаю, Хан, может, эту, — молодой черноглазый парень, в таком же как и шеф, халате стеснительно указал на понравившуюся ему девушку.

— Остальных распределяй сам, Олег, — Хан обернулся к выбранным им девушкам: — Чего ждем? Я же сказал — наверх!

Он двинулся по коридору к видневшейся за поворотом лестнице, девушки все еще мешкали. Рита пыталась прикрыться разорванной блузкой, она гневно смотрела вслед шефу, но уже не рисковала громко возражать. К ним подошел охранник, угрожающе поднял плеть:

— Слышали приказ Хана? Или не дошло? Объяснить?!

И девчата покорно пошли следом за хозяином. Теперь понятно, почему он Хан, — гарем себе завел, как на Востоке… Среди оставшихся воцарилась тишина, но потом как-то незаметно атмосфера изменилась. Группа в голубом распалась, смешалась с девушками. Мужчины весело разглядывали девчонок, бросали им шутливые замечания. Вели себя так, словно они не выбирали себе рабынь, а в каком-то сельском клубе приглашали дивчин на танец. Девчата сначала растерянно жались, шарахались, потом непроизвольно начали прихорашиваться, поправлять растрепанные волосы, одергивать одежду и вот уже сами стали оценивать противоположную сторону, бросать кокетливые взгляды на понравившихся парней, даже отвечать на их остроты. Надя тоже пришла в себя, осмелела, громко парировала замечания и сама же первая смеялась своим сальным шуткам. Удивительно, но она понравилась невысокому, спокойному парню.

Мария потихоньку отделилась от толпы, отошла назад и у стены опустилась на корточки — ноги ее не держали. Она с изумлением отметила, что девушки словно забыли об ужасной сцене, разыгравшейся у них на глазах. Наивные, глупые дети… Ушлые девчата по поведению мужчин сразу поняли, что в халатах — это врачи, статус у них повыше, следовательно, и у их женщин также, и потому отобранные ими девушки уже несколько свысока поглядывали на оставшихся. Они словно гордились оказанной им честью. Но парни в костюмах, лаборанты, выглядели явно симпатичнее и моложе…

Олег Аркадьевич привычно руководил процессом, в спорных случаях сам решал, кому достанется понравившаяся девушка, строго придерживаясь местной служебной иерархии.

— Стоп, стоп! Серега, у тебя же есть девчонка? Ты же не начальник, чтобы иметь гарем, это только Хану полагается! Надеюсь, эти женщины у него дольше продержаться, чем прошлый завоз…

Когда всех девчонок разобрали, Олег Аркадьевич отправил оставшихся в другой корпус, значит, здесь несколько зданий, поняла Мария. Потом он показал ей и ее товаркам комнату в конце коридора первого этажа. Хотя, похоже, это не конец коридора, дальше он поворачивал за угол. Значит, здание в плане, скорее всего, имеет форму буквы «П».

Выделенная им комнатка была совсем небольшая, там стояли четыре кровати, на одной из них сидела старушка, лет восьмидесяти.

— Вот, Наталья, тебе напарницы.

— Привезли смертниц, — она угрюмо смотрела на вошедших. — Проходьте, чего стоять-то, вон койки уже пустые, занимайте.

— Почему смертниц? — переспросила Валя.

— Так нас, старух, для опытов сюда везут. Долго такие тут не живут… Вы только сильно молодые для этого, и чегой-то они вас взяли? Мы тут усе совсем старые были, рухлядь.

— Каких опытов? — Мария почувствовала, что от ужаса у нее немеет язык.

— Так они ищут лекарство от старости и на нас опыты ставлют.

— Тихо, тихо, Наталья, не пугай женщин. Не так уж все страшно… Ну, будете витаминчики принимать, так это и в аптеке можно купить черти-же что, а тут все-таки проверяют, ученые ведь работают, не просто так людей травят…

— Ага, проверяют, на нас… Может, конечно, вам и повезет… Если повезет — помолодеете, а нет, стало быть, нет… Только при мне еще никому не повезло, за полгода пять старух померло…

— Да хватит тебе! Петровна умерла от рака, не успела и попробовать омолодиться… Ну, умер кто-то, так ведь возраст — то у всех у вас какой был! Долгожителей собирали по всем стардомам России, им и без посторонней помощи помирать уж пора было. Так что нечего паниковать, все когда-нибудь умрем… — легко закончил он. — Располагайтесь, дамы, завтра вам выдадут все необходимое — белье там всякое, халаты. Потом решу, кто где будет работать.

— Ишь, мужиков-то не берут, только над бабами куражатся… — продолжала Наталья.

— А кто все время молодится, мужики или женщины? Кто кремами пользуется, подтяжки делает? То-то, потому женщин и везут, им лекарство должно подходить. Кстати, старики тоже тут были, не только бабки. Ну, все, баста, спите.

Олег Аркадьевич торопливо вышел. Кажется, ему было стыдно смотреть на побелевшие, вытянувшиеся лица женщин. Так, примерно этого она и ожидала… Вот такая, значит, у нее будет смерть — на лабораторном столе. Не зря по дороге сюда вспоминала всю свою жизнь, словно прощалась перед смертью…

— Ях-ях-ях, — заохала на свой манер Галя.

Ночью Мария долго ворочалась, ее напарницы уже храпели, а она никак не могла заснуть, в конце концов встала, натянула чей-то халат, висевший на вешалке у двери, скорее всего, он уже не понадобится своей хозяйке, и вышла в коридор. Прошла до холла, а там — к окну. Бездумно смотрела на черное южное небо, усыпанное яркими звездами, на темные силуэты деревьев, на далекую сторожевую вышку с часовым. По двору пробежал громадный пес — тоже, наверно, сторож…

— Чего не спишь?

Она вздрогнула, обернулась — рядом стоял Хан в длинном полосатом махровом халате, подошел так неслышно… Смотрел на нее, сощурившись, подозрительно, недобро…

— Не могу заснуть… — она решила воспользоваться моментом и поговорить с хозяином их жизни, попросить, чтобы он отпустил ее, даже рот открыла, собираясь произнести: «Отпустите меня», — и тут же поняла, что это напрасно, зачем же тогда унижаться?

— И что ты хотела сказать? Чтобы тебя отвезли домой? — он насмешливо смотрел на нее. — Правильно, что не стала этого говорить.

— Почему?

— Бессмысленно, никого не отпущу. И чем же ты хотела мотивировать свою просьбу, какие есть основания? Что-то для кого-то изменится, если ты не вернешься?

Мария задумалась, а что может измениться? Да ничего не изменится. Сын небось и без нее поступит в институт, а муж другую себе найдет… На работе и вовсе не заметят ее исчезновения…

— У меня вот есть цель в жизни, глобальная, так сказать, от ее достижения у многих жизнь поменяется к лучшему. Наверно, из-за этого я и живу, хотя мне предрекали смерть еще семь лет назад. Я нужен человечеству.

— Я тоже нужна, — строптиво ответила она.

— Зачем? Кому? — Он даже рассмеялся. — Ну, расскажи, чем ты там занималась? И что такого особенного не успела сделать, нужного человечеству?

— Думаю, важнее быть нужной одному конкретному человеку, чем всему человечеству. Все человечество — это слишком расплывчато, все равно, что никому…

— Ну, это спорный вопрос. Если я найду способ продления жизни, молодости, то сколько людей будут мне благодарны! И неважно, что нескольким уже прожившим свое теткам, придется ради этого умереть. Ты вот явно свою задачу выполнила — детей родила, верно? Небось этим и гордишься.

— Да, я считаю, что для женщины главное — родить и вырастить умных и здоровых детей, мужчины же пусть двигают прогресс, раз рожать не умеют… А если мужчина заставляет жену еще и работать, то выходит, это он не состоялся как мужик. Хотя и мне гордиться особо нечем, я не мать — героиня.

— Если это твое жизненное кредо, тогда что еще от тебя ждать? Из детородного возраста ты уже вышла, зачем тебе жить дальше? Чтобы борщ мужу сварить? Да чтобы самой его есть и мужа пилить? Признайся, ведь пилила почем зря? — Он явно развеселился и вдохновенно продолжал унижать Марию: — Такие, как ты, только место занимают под солнцем.

— Не я придумала, чтобы люди жили до старости… Должен же кто-то и борщи варить… И потом, я не только мужу, а и сыну нужна.

С этими словами Мария направилась было к своей комнате.

— Стой!

Она не успела остановиться, повернуться, как ее плечо ожег удар плетки. Женщина вскрикнула и невольно схватилась за больное место.

— Мы еще не договорили. Заруби себе на носу, на будущее: если не хочешь получать порку, то жди, когда тебе позволят уйти. Я тебя еще не отпускал… — он помолчал и продолжил, как ни в чем не бывало: — Сколько лет твоим детям?

Мария мочала и он угрожающе поднял плеть.

— Сыну шестнадцать… — растерянно ответила она потирая плечо.

— О-о-о! Ему ты уже не нужна, — безапелляционно заявил он. — И что, всего один ребенок? Сын? Негусто… Наверняка ждет-не дождется, чтобы избавиться от родительского надзора.

— Он заканчивает школу, скоро выпускные экзамены, ему нужна моя поддержка, а потом будут вступительные экзамены. Ведь он сейчас переживает из-за меня, не знаю, как он сможет заниматься? Мать пропала без вести… Для любого человека это большой стресс… Мальчик растеряется, не поступит в вуз… Алеша умный, ему бы надо учиться дальше… Он же еще совсем мальчик, ему нужна моя поддержка, — повторила она.

Она старалась говорить убедительно, но фразы выходили какие-то шаблонные, наверно, потому, что Хан попал в точку: в последнее время она чувствовала, что сын не чает избавиться от ее опеки. Только она все время задвигала эту мысль подальше — он же просто еще ребенок, не понимает…

— Нет, такие отговорки не принимаются, это все дела твоего сына: экзамены — его проблема, если он чего-то стоит, то пробьется сам. Да и муж ведь есть? Поддержит сына. И еще неизвестно, так ли уж ты занималась своими ребенком, как сейчас пытаешься представить? А сама-то ты что-нибудь значишь, без своего сына? Какую ценность представляешь для общества ты лично? Скажи хотя бы, где ты работала? Где просиживала свою жизнь?

— Я и сейчас еще работаю…

Мария замолчала. В проектном бюро, где она трудилась, заказов в последнее время практически не было, сотрудники действительно просиживали от звонка до звонка без дела… Просидела там двадцать лет — как направили после вуза, так и работала всю жизнь, хотя ее сразу ужасно разочаровала работа, не ее дело, не по душе, но поменять почему-то так и не решилась… Прежде как-то так выходило, что ее карьера медленно, со скрипом, но все же двигалась сама собой, а потом здоровья стало не хватать на все. Мужу нравилось, когда дома все блестит, и она постепенно привыкла только отсиживать на службе положенные часы, по возможности не бралась за сложные проекты, просто тайком отдыхала, экономила силы, чтобы выложится дома. И ее вообще перестали замечать, спасибо за то, что не уволили до сих пор.

Двадцать лет она жила для мужа, для сына, всегда торопилась домой, чтобы приготовить ужин, создать уют, нагладить надоевшие рубашки, — муж требовал, чтобы каждый день была свежая, и сделать уроки с сыном. Она никогда не участвовала ни в каких «междусобойчиках» после работы — не отмечала с сотрудниками праздники, дни рождения, не обмывала чужие повышения, потому что ей всегда обязательно нужно было забежать в магазин, зайти в начале семейной жизни в детсад, а потом в школу, частенько — в детскую поликлинику, да все не перечислишь. Такой была ее жизнь, этот человек все угадал. Но пока сын учился в школе, это было оправданно: кто-то же должен был водить ребенка в ясли, поликлинику, сидеть с ним на больничных, помогать мальчику в учебе, сам бы он не потянул. А вот чем она будет заниматься, когда Алешка покинет дом, уедет в институт? Маша уже не раз над этим задумывалась. И впрямь, зачем ей жить? Продолжать наглаживать Вениамину рубашки? Высокомерный Хан прав, она больше не нужна не только человечеству, — если так рассуждать, то половину населения Земли можно считать не нужной, — но и своим близким…

— Ради чего тебе жить? Ради пирожков, которые проще купить готовые, ради сплетен с соседками? Чего тебе ждать от жизни? Только внуков, чтобы постирать пеленки? И тянуть из государства пенсию?

— Я еще работаю… — повторила она.

— Сколько же тебе лет?

— Сорок пять…

— Господи, да у тебя даже не хватило ума вовремя заняться собой! Тебе же на вид пятьдесят пять! Настоящие женщины так не опускаются! Вон Гурченко, сколько ей? Семьдесят? А как она выглядит, молодых девчонок могла бы играть!

Мария отвернулась к окну. Что тут можно сказать? Объяснять, что ее брак не раз был на грани развала, и что она прилагала столько сил, чтобы сохранить его, а платила за это своими нервами, ранними морщинками? Что родители мужа болели по очереди, и ей пришлось ухаживать за ними, а они, к тому же, все время жаловались сыну на плохой уход? Она из кожи лезла, пытаясь им угодить, возилась с ними, а ее мать в это время тихо угасла, без всяких жалоб, и Мария до сих пор винила себя за то, что проглядела, не заставила ее вовремя лечиться… Да и сама она в последние годы вдруг начала без конца болеть… Когда столько несчастий сразу сваливается на человека, вряд ли у него остаются желание и силы заниматься своей внешностью. Хотя есть у нее знакомая, та все выдержала… Что поделаешь, она не такая, ну не борец, не смогла противостоять ударам судьбы. Да, выгляди она сейчас моложе, ее бы небось не взяли сюда с такой целью…

В отражении на стекле она увидела, что этот неприятный человек все так же злобно смотрит на нее. И почему он ей показался в первый момент таким красивым? Набросился, как коршун…

— Ну что, нечего сказать, клуша? — и совершенно не в тему, продолжил: — Как от бессонницы избавиться, не знаешь?

— Молоко горячее помогает…

— Пойди, нагрей, — распорядился он, и вдруг добавил: — И себе тоже. Вон там кухня, если закрыта — ключ вверху, пошарь над дверью.

Судя по выражению его лица, сейчас было лучше не спорить, она почувствовала: в случае неповиновения можно ожидать чего угодно — еще один удар плетью или кулаком или он вообще убьет ее… И Мария пошла, какой смысл вставать в позу, отказываться выполнять его распоряжения, ускорять свою смерть, если ей и так осталось жить немного? Если уж с красавицей Ритой так обошлись, то ей и вовсе нельзя надеяться на человеческое отношение.

На кухне она увидела громадный двухстворчатый холодильник, он оказался буквально забит свертками, пакетами и мисками с продуктами. Но пакетов с молоком что-то в нем не было. На средней полке, прямо перед ней, стоял керамический кувшин. Мария заглянула — молоко. Надо же, в кувшине хранят, что за странная прихоть — переливать молоко из пакетов в кувшин? Разыскала небольшую кастрюлю, налила в нее на глазок пару стаканов и поставила на плиту. Потом нашла две большие фарфоровые кружки и с горячим молоком вернулась в холл. Шеф сидел снаружи у распахнутой двери и трепал холку большой сторожевой собаки. Овчарка злобно ощерилась, увидев Машу. Выражение собачьей морды сильно напоминало выражение лица ее хозяина. Мария вдруг испугалась, она подумала: сейчас этот придурок натравит псину на нее, просто так, от скуки.

— Спокойно, Рекс, спокойно, свои.

Хан поднялся, оттолкнул собаку, закрыл дверь и взял свое молоко.

— Теперь мне можно уйти?

Но он остановил ее.

— Подожди, пойдем-ка на диван. Не хочется сидеть одному, все равно не засну.

Сел сам и кивнул ей на место рядом с собой. Отхлебнул молока, затем, морщась, повертел головой. «Остеохондроз», — подумала Мария, ей приходилось частенько массировать мужу шею, у него уже давно с этим были проблемы. Хан тут же заметил ее понимающий взгляд, похоже, от него ничего не скроешь.

— Умеешь массировать?

— Я не медик, так, немного своим разминала.

— Давай, — распорядился он, поставил молоко на деревянный подлокотник дивана и пересел на стул.

Мария тоже поставила свое молоко рядом с его кружкой и встала сзади Хана. Подняла воротник его халата и прямо через ткань принялась осторожно массировать шею. Хан сначала болезненно кривился, но терпел. Потом боль, по-видимому, отступила, и он немного расслабился, выражение его лица смягчилось, он чуть-чуть постанывал то ли от боли, то ли от удовольствия.

— И больно, и приятно…

Руки у Маши быстро устали, она опустила их, отдыхая, он оглянулся и опять понимающе кивнул:

— Отдохни и еще немного помни.

После массажа они молча допили свое молоко.

С лестницы донесся шум, потом кто-то гулко прошлепал по коридору, подергал запертую дверь столовой.

— Кто там? — спросил Хан, с дивана не было видно этой двери.

Подошла Надя:

— Вот суки, жрать хочу, а столовка закрыта. А вы тут что, воркуете? Я смотрю, ты, Хан, мужик не промах, трех девок взял и еще тетку окучиваешь? Где тут у вас можно пожрать?

Хан поднялся и отвесил ей такую оплеуху, что она осела на пол, а он тут же ушел, не прощаясь и не оглядываясь.

Мария помогла Наде подняться и тоже пошла к себе, а Надя постояла в одиночестве, громко сказала вслед скрывшемуся Хану: «Вот б….!» — и пошла на свой этаж.

На этот раз Мария заснула быстро, не помешал даже дружный храп соседок.

День принес новые неприятности. Мария не привыкла, чтобы ей отдавали приказания все, кому не лень, а тут испытала в полной мере, что это значит — находиться в самом низу социальной лестницы. Олег Аркадьевич распределил вновь прибывших на рабочие места. Те, кто попал в «жены» к ученым, к врачам, оказывается, освобождались от трудовой повинности, им вменялось в обязанность только следить за порядком в квартирках и ублажать своих повелителей. Остальные девушки получили направления на общественно-полезный труд, причем «жены» лаборантов сами выбирали себе места работы, согласно своим склонностям, а вот девчонкам, попавшим к охранникам, не повезло, им доставались совсем непрестижные, на взгляд горожанок, места — работа на ферме, на сыроварне, маслобойне, в колбасном цеху, на огороде. Последними распределялись Мария, Галя и Валя. Старушка Наталья нигде не работала, Мария думала, что и Валю освободят от трудовой повинности, но та возмутилась: «А я, что, буду сидеть, смерти ждать? Нет, уж лучше робить». Она привыкла вкалывать всю жизнь, и сейчас не могла остановиться… И ее направили вместе с Галей в прачечную. Мария попала на кухню. Чуть раньше туда угодила еще одна молоденькая девушка, Лена. Вдвоем, они должны были помогать поварихе Шуре.

В ожидании завтрака у закрытой двери столовой толпился народ. Мария накрывала столы и через стеклянную дверь мельком поглядывала на собравшихся людей. Девчата здоровались, переглядывались, перебрасывались шутливыми замечаниями по поводу первой брачной ночи. Спустились девушки Хана, на чей-то вопрос: «Ну как?» — Лика сразу громко ответила: «Класс!». Надюха сплюнула:

— Вот б…., а мне не повезло! Да таких мужиков, как этот Слава, мне десяток надо на ночь! Слабак!

Хорошо, что самого Славы здесь не было, бедный парень, как ему было бы неловко, посочувствовала Мария. Показался Хан, похоже, он слышал Надины слова, но та не смутилась, а только отодвинулась на всякий случай подальше и продолжала, нахально глядя на него:

— Вот Лике повезло, а что, хозяин, может, я тоже вам сгожусь? Я девка горячая, этот дохлый Славик не по мне… У меня всего валом: и тут, — она хлопнула себя по толстому заду, — и тут, — Надя обеими руками приподняла тяжелые груди.

— Сгодишься, наверняка сгодишься, ты вчера слышала, что Олег Аркадьевич говорил об уважении?

— Да он много о чем толковал, что, мне записывать за ним, что ли? — удивилась Надя. — Так я не писатель…

Шура, заметив Хана, побежала с поклоном открывать дверь перед хозяином. Надя вошла следом за ним, успела сесть за стол первая и тут же громко велела Марии налить ей кофе в чашку побольше.

— Ты что мне даешь наперсток? Я, так твою мать, все люблю большое, — и она подмигнула Хану. — Ну ты че, Машка, вчера тоже разговелась?

— В каком смысле? — удивилась Мария.

— Да ладно тебе, я же видела вас, — Надя подмигнула и ей.

Мария просто онемела, ей казалось, что Надя должна была бы вчера понять, что Хан не потерпит хамства, но та была непробиваема.

— Стас, принеси-ка шприц и ампулу … — Хан произнес какое-то длинное название лекарства.

Тот сразу ушел и быстро вернулся.

— Сделай ей внутривенный. Ребята придержите, — махнул он головой лаборантам. К Наде тотчас подошли Стас и еще двое парней:

— Дай-ка руку, — сказал Стас.

— Это зачем еще? — спросила она, тем не менее автоматически протягивая руку.

Под мышками у нее расползлись пятна пота.

— Укольчик сделаю, сама слышала, шеф сказал, что надо тебе успокоительное дать, а то ты слишком шумная.

— Э-э! Ты чего?! Какое еще успокоительное?

Но ее руку уже крепко держали, а Стас ловко попал в вену.

— Вот и все, держи ватку.

Надя растерянно прижала ватный шарик.

— Не забудь, Стас, записать в журнал наблюдений.

— Я уже записал…

— Олег, Славка пусть другую себе подберет, а эту на первый этаж переведи.

— А какого хрена я там буду делать? — Надя сообразила, что жить одной будет поскучнее, чем со Славиком. Похоже, она остается совсем без мужика.

— Чтобы за столом я ее больше не видел.

Потом Хан распорядился обследовать Надюху.

— Зачем это? У меня всегда все анализы хорошие, здоровая я! — возмутилась она.

— От того укола худеют, вот надо проследить, — объяснил ей Стас.

— Значит, я похудею без диеты? Здорово! А говорили — успокоительный!

— Тебя, Надька, таким уколом не успокоишь, — добавил охранник Юра.

— Ой, Юрик, что за намеки? — радостно повернулась она к нему.

Но развить эту тему ей не позволили.

— Если ты поела — выйди отсюда! — оборвал ее Олег Аркадьевич.

Этот ли выговор подействовал или лекарство, но Надя притихла. Медики поели и разошлись. Мария и Лена убрали со столов и вновь накрыли для второй смены. А самим пришлось завтракать после всех, так распорядилась Шура:

— Вымойте посуду и тогда ешьте сами.

Сначала Мария думала, что ей повезло, ведь всегда место на кухне считалось «тепленьким». Но она ошиблась, в первый же день Шура заставила их выдраить всю кухню, хотя на Мариин взгляд, там было идеально чисто. Ей пришлось промыть все шкафы, панели, пол с моющими средствами. Вымыть и натереть редко используемую посуду. Повариха не стала с ними церемониться, отдавала распоряжения, как школьницам, никакой женской солидарности. Мария, сцепив зубы, молча выполняла все ее команды. Шура предупредила своих помощниц, что если ей не понравится, как они работают, сразу скажет Олегу Аркадьевичу, и тот отправит их в другое место, предварительно наказав. В какое именно, она не уточнила, но сказала так, что было понятно — лучше постараться здесь. Молоденькую Лену отпустили с работы перед ужином, сама Шура ушла после него, а Марии пришлось еще перемыть всю посуду и кое-что подготовить на утро. Только она собралась уходить, как появилась Шура, беззастенчиво проверила, все ли сделано. Мария буквально падала с ног — повариха ее не пощадила. Так что еще неизвестно, где хуже, и если бы не страх перед здешними надзирателями и их плетками, Мария бы взбунтовалась. Но за этот день она дважды видела, как молодые девчонки получали плетью по спине даже не за провинность, а так просто, чтобы привыкли подчиняться. Похоже, из женщин только Шура пользовалась особыми привилегиями — хозяин, несмотря на свой худощавый вид, любил вкусно поесть и ценил хорошую кухню.

После работы Мария направилась к себе, ей пришлось пройти через холл, к этому времени здесь собрался народ. По-видимому, это было место общения. Женщины болтали, сидя на диванах, а мужчины за столами в углу и у окна играли в карты, домино и шахматы. Курильщики собирались дальше по коридору, там, за поворотом, был еще один холл, поменьше, и, как она потом увидела, именно там стоял рояль. Сейчас кто-то на нем прекрасно играл, сюда доносились звуки неизменного полонеза Огинского. Немногочисленные женщины, жившие здесь до их приезда, знакомили вновь прибывших с местными правилами общежития. Мария не стала задерживаться, она смертельно устала. Девчонки не были такими измотанными, как она, ей явно досталось больше работы плюс бесконечные мелочные придирки Шуры, да и возраст сказывался, а главное, на нее удручающе действовала перспектива попасть на лабораторный стол. Эта мысль не выходила у нее из головы.

Ее товарки также сразу прошли в свою комнату, они тоже валились с ног от усталости. Только Наталья чувствовала себя прекрасно, старушка бодренько просидела на кровати, покачиваясь, весь день. Она пояснила, что никогда не выходит вечерами в холл вместе со всеми остальными: никто не хочет общаться со старухой, да и особое «предназначение» жильцов этой комнаты отталкивало от них молодежь, тем было неловко контактировать со смертницами.

— Послушай, Наташа, а почему ты все время говоришь о смерти? Что это за опыты? Что тут делают с женщинами? Олег Аркадьевич говорил о витаминах…

— Какие там витамины! Тут человека опускают в воду и пропускают токи, лучи всякие, смотрят, как они повлияют на организму. Сначала свинью туда, потом бабу… Может, и не сразу помрешь, так их же повторяют, опыты эти, пока не сдохнешь… Да мне все равно тут лучше, чем в стардоме, там бы уже с голоду померла давно. Я сама согласилась поехать. Вот только скучно стало без старух. Вы тоже тут со мной сидеть не будете, вон вас на работу определили… И что Валя рвется туда? Сидела бы со мной…

Комната была небольшая, в ней помещались только четыре кровати и тумбочки возле каждой, даже стульев не было. Все женщины устроились на кроватях и молчали, разговор не клеился, слушали доносящиеся сюда звуки рояля и голоса. Галя вдруг затянула какую-то свою песню, сначала совсем тихонько, себе под нос, потом все громче. Песня была странной, ужасно монотонной, заунывной. Когда она допела, Наталья спросила, о чем песня-то? Та задумалась, похоже, не могла перевести на русский.

— Это чабанская песня.

— Об овцах, что ли?

— Нет, он поет: «На курганчике, на мурганчике, стоит хорцык-морцык, зайчик земляной»…

— А дальше?

— Все.

От изумления у Марии открылся рот…

— Это все?

Вообще-то, Галя пела довольно долго… Спрашивать, что это за зверь такой «хорцык-морцык, зайчик земляной», Мария, конечно, не стала…

Валя прилегла прямо на покрывало и заснула, слушая Галину песню, она даже начала тихонько похрапывать, сама Галя тоже как-то быстро отключилась. Только что пела и вот уже ткнулась в подушку и вовсю посвистывает носом. Одна Наталья все сидела, покачиваясь, на своей кровати, глядя в одну точку. В тусклом свете высохшая, сморщенная, как печеное яблоко, старушка выглядела мумифицированным трупом. Марии стало страшно, она отвернулась и постаралась больше не смотреть на свою соседку.

Да, сегодня она, наработавшись, так устала, что не было сил раздеться и потому, так же, как и другие, не раздеваясь, тихонько опустилась на подушку. Думала, что полежит немного, а потом сходит в душ и тогда уж ляжет спать по-настоящему, сегодня-то она сразу заснет. Но стоило ей только прилечь, и она поняла, что ни раздеваться, ни идти в душ уже не сможет — не было сил пошевелиться. Мария отключилась. Через пару часов ей все же пришлось проснуться — Ира осторожно трясла ее за плечо.

— Ты чего?

— Тетя Маша, мне надо с вами поговорить, — глаза у Ирочки наполнились слезами.

Мария села.

— Что случилось? — шепотом спросила она.

— Я боюсь, сегодня он меня, наверно, возьмет…

— Что возьмет? — спросонок Мария никак не могла понять, о чем говорит Ирочка.

— Вчера он Лику забрал, а сегодня, наверно, меня…

До Маши наконец дошло, о чем говорит этот ребенок.

— Тебе сколько лет-то?

— Девятнадцать.

— Я думала, тебе шестнадцать всего.

— Я боюсь, — у Ирочки по розовым щечкам потекли слезы.

Мария с трудом поднялась, все тело у нее ломило, и, взяв Иру за руку, вышла из комнаты. Из холла доносились взрывы смеха, и громкий Надин голос, она чем-то развлекала аудиторию, похоже, действие укола уже прошло, Надюха опять в форме. Мария огляделась, в конце коридора, рядом с ее комнатой, была небольшая ниша с парой кресел.

— Пойдем туда. Ну, рассказывай, чего ты так боишься? Что, Лика жаловалась? Хан издевается, бьет, он жестокий извращенец? Вроде бы она утром веселая была, даже хвалилась, я слышала… И почему ты думаешь, что теперь твоя очередь, может быть, Рита пойдет?

— Нет, он сказал, пока спина не заживет, Рита в конкурсе не участвует… Наверно, он в нее влюбился: вчера, как только вошли в его номер, сразу велел ей раздеться, и Лика еще раз смазала ссадины, а он сам разжег камин, чтобы Рита не мерзла. Сказал, что ей нельзя одеваться, потому что мазь должна впитываться в кожу, а не в одежду, и что она лучше действует на воздухе. А Рита говорит ему: «Дайте аннотацию, я сама почитаю, что это за мазь, надо ли мне стоять раздетой». А Хан сказал, что сам подбирал ингредиенты и потому лучше всех знает, как она действует. И еще спросил: «Что тебя так беспокоит нагота? Такой красавице, как ты, Рита, нечего стыдиться, сиди голая». И ушел с Ликой в свою комнату.

— Я думала он вас там избивает… Чего же ты боишься? Может, Лика потом жаловалась?

— Нет, она утром только пришла и сказала: «Мужик — супер!»

— Ну вот, в чем же тогда дело?

— Я же еще ни с кем никогда не была…

— Перестань хныкать, обидно, конечно, первый раз вот так, без любви… Но ты уже взрослая, понимаешь, что тут ничего страшного нет. А как же раньше замуж отдавали? Бывало, невеста жениха и в глаза не видела? И всякие браки по расчету… А на Кавказе воровали невест… Не бойся, может быть, тебе даже понравится, Лике-то понравилось…

— Да-а-а, — недоверчиво протянула Ира, — только мне все равно страшно.

— А тебе не пора наверх? Не будет он за это ругать?

— Нет, он сказал, чтобы в одиннадцать мы были на месте, а вообще, если он уходит отсюда, то мы тоже должны идти к себе. Тут для всех отбой в двенадцать, потом в своей комнате еще можно поболтать, но по коридорам уже нельзя бегать и шуметь. Мне еще полчаса можно посидеть.

— Да я тут засну тогда! Устала сегодня страшно, загоняла меня эта Шура. Завтра приходи, расскажешь, как все прошло. Иди к молодежи, видишь, как там, в холле весело, такой хохот стоит, и не подумаешь, что девушек насильно сюда привезли…

Галя во сне что-то бормотала, Валя похрапывала, Наталья постанывала. А ей Ирочка перебила весь сон. Мария так же, как и в прошлую ночь, долго лежала с открытыми глазами, слушая вздохи усталых пожилых женщин. Ее все еще не отпускало нервное напряжение, иногда она вроде бы и засыпала, но при каждом новом всхрапывании соседок, просыпалась. И мешал шум из коридора: все это время сюда долетали музыка, голоса, смех Надюхи. Мария еле дождалась, пока в здании смолкли все звуки, похоже, народ разошелся по своим комнатам. Глянула на часы — первый час ночи. Тихонько встала и все-таки пошла в душ — санузел был напротив их комнаты, через коридор. После купанья ей стало немного легче, но спина и руки все равно ныли. Спать совсем не хотелось, и она пошла в холл, решила посидеть в одиночестве на диване, пока высохнет голова. С детства помнила старое правило: если не спится — встань, не лежи в кровати, кровать должна служить только для сна. Хотя вчера их всех строго предупредили: в холле, столовой, библиотеке, музыкальной комнате в халатах не появляться, она не стала заходить в свою комнату переодеваться, а так, как была, в халате, с мокрой головой и полотенцем на плечах прошла по полутемному коридору до кожаного дивана. Странно, в этой тюремной зоне (иначе не скажешь) все переодевались к обеду и ужину, как в благородном дворянском семействе.

Оказывается, женщины тут могли даже заказывать для себя одежду по различным каталогам, платили за это их мужчины, так как и работающим женщинам ничего не начислялось. Лена на кухне сообщила ей об этом, она с самого утра радостно предвкушала, как будет вечером выбирать себе наряды. Молодежь сразу получила такую возможность, хотя, конечно, все зависело от положения «мужа». За Марию платить было некому, таким женщинам был положен минимальный набор одежды, и ей уже выдали дешевое белье, пару ситцевых ночных рубах, джинсы и футболку, столько же вещей дали и ее сожительницам.

Мария недолго сидела одна, следом за ней в холле появился Хан. Он словно ожидал встретить ее здесь, сразу кивнул в сторону кухни — неси, мол, молоко, сам уселся на диване. Когда Мария вернулась с кружками, приказал сесть рядом.

— Расскажи-ка мне что-нибудь интересное, а то настроение плохое…

— Вы хотите, чтобы я подняла вам настроение? — изумилась Мария.

— Мне надо отвлечься, у меня мозг так устроен, что я не могу сразу отключаться от работы. Обычно у людей проблема как раз в другом — не могут сосредоточиться на работе, а я вот такой… Но отдых ведь требуется… Рассказывай любую ерунду, можешь доверить мне любые секреты, я не болтун, они навсегда останутся секретами…

— Предлагаете исповедаться палачу?

— Почему бы нет? — слово «палач» он пропустил мимо ушей. — Тебе же хочется поговорить о своей жизни, так ведь? Ты тоскуешь по близким, жалеешь себя, свои несбывшиеся надежды, а слушать тебя некому — твои соседки сами хотят изливаться… Давай, начинай!

— Спасибо за интересное предложение, но у меня нет никакого желания плакаться в жилетку кому-либо, а уж тем более вам!

— Ты не поняла, это приказ. Если не хочешь усложнить свое существование, начинай! Что-нибудь выбери поинтереснее из своего серого, постылого бытия…

— Да, моя жизнь была скучной, так что ничего интересного выбрать невозможно. Вы бы лучше поговорили с молодыми, вон Рита — не человек, а фонтан, из нее так и брызжет энергия, ей явно есть что рассказать, такое же увлекательное, яркое, как она сама…

— Нет, мне сейчас нужно что-нибудь поспокойнее, пусть даже скучное, умиротворяющее… Вспомни, что у тебя было хорошего, доброго?

Он говорил так уверенно, властно, совершенно не сомневаясь, что она сейчас же выложит ему на потеху все свои тайны, всю историю своей жизни. И Мария вдруг невольно стала припоминать, а что же у нее в жизни было хорошего? Но почему-то, в голову лезло только плохое: ни с того, ни с сего вспомнила, как муж, у нее на глазах, начал ухаживать за другой женщиной, а то как-то в большой компании оборвал на полуслове ее рассказ: «Помолчи!» Потом вспомнила, как однажды она надела новое платье, оно ей так шло, повернулась к нему, спросила: "Ну, как?", — естественно, ожидая восторгов, а он сказал: «Глиста в корсете»… Стоп, ведь было же и хорошее у них! Ну-ка, вспомни, какие охапки черемухи он приносил! Да, черемуху носил… А что еще было?

Но как бы она ни прожила свою жизнь, ей совершенно не хотелось сообщать Хану ни о хорошем, ни о плохом… Мария молчала.

— Понятно, ничего хорошего не было… Я думаю, обеспечены вы были плохо…

— Как и все…

— Машина-то хоть была?

— Да.

— О-о-о! Ну это уже кое-что. Наша? Импортная? Какой марки?

— Сначала старая «Волга».

— Купили старую? Хотя бы на ходу?

— Да, в организации купили, списанную, она ездила, но со скоростью сорок километров в час.

— Господи, и это называется «машина»? Ну и что вы делали с такой «машиной»? Запрягали в нее лошадь?

— Муж чинил ее все время. Она была смешная…

— Сорок километров в час, конечно, смешная.

— Да там не только скорость была смешной… Электрика еще все время замыкала, и на кочках она сама собой сигналила. Было так забавно ехать по улицам: на каждой кочке машина сигналит, а прохожие думали, что это кто-то знакомый едет, здоровается с ними, и в ответ все нам махали. Я в ней чувствовала себя Юрием Гагариным: был бы в крыше люк, высунулась бы из него и поприветствовала народ… Потом муж исправил это. Мы нашу машину звали «Ласточка». Вместительная такая, сын с собой еще и друзей брал, пацаны набивались сзади, как кильки.

— И все?

— Что, все? Нет, там с этой машиной было много смешного… То у нее стартер сломался, но машина в этот момент стояла на горке, муж подтолкнул ее, она и покатилась. Я думала, что сейчас врежусь в ней во что-нибудь — водить-то я не умею и сидела на пассажирском месте, — но Веня успел, догнал и запрыгнул на ходу, как каскадер. А то мы однажды всей семьей да еще дружок сына, он всегда с нами ездил, поехали за город на пикник. Мальчишки все время ныли, просились по-маленькому, а муж злился, не хотел то и дело останавливаться. Но потом притормозил, и все вышли из машины. Ехали по степи, по молодой траве, и на ней отпечатались следы машины, а между ними какая-то полоса, как от хвоста… Муж заглянул — оказывается, бензобак отрывается, царапает землю одним углом, еще немного и совсем отвалился бы… Подвязал его веревкой, кое-как доехали до дома… И в песке мы однажды застревали. Тоже выезжали за город, на пруд, купаться. Ехали по грунтовке, надо было пересечь пару глубоких ложбин, через них дорога проходила по высоким насыпям, узкие такие насыпи… Вот поднялись наверх и увидели в следующей ложбинке уже пруд, а дороги дальше нет. Все вышли, осматриваемся, думаем, как лучше туда спуститься. А наша машина вдруг покатилась назад, тормоза отказали или муж что-то неправильно сделал, он тогда еще неопытным водителем был. Веня даже присел и лицо руками закрыл, испугался за машину — насыпь-то узкая была, все замерли, ждали, что наша Ласточка вот-вот перевернется. А я сразу стала волноваться, как нам домой возвращаться? До шоссе далеко, народу поблизости никого нет… Стоим, смотрим, как наша машина без нас спускается вниз, а она проскочила самое низкое место, поднялась немного вверх и поехала назад, опять к нам, так и каталась, как маятник, потом остановилась посередине оврага. Муж спустился к ней, выехал снова наверх и поставил нашу «Волгу» в тень. Мы там чудесно провели весь день, пруд хороший, чистый, вода теплая… Вечером собрались домой, а машина все это время стояла на песке, за день тень передвинулась, песок нагрелся, стал зыбким, и она увязла в нем. Дети хотят пить, есть, но все у нас кончилось, все устали, мне вдруг стало плохо с сердцем, а машину вытаскивать некому… Вокруг ни души…

— Ну и что? Ночевали там?

— Нет, какая-то компания к нам подъехала, полная машина молодых парней, они нас выдернули… А зимой, в гололед, мы слетели в кювет, мужу пришлось идти за трактором, нас долго волокли по полю до съезда с шоссе и глушитель оторвался. Этот глушитель тоже, как бензобак раньше, тащился под машиной. Инструментов с собой никаких не было, и Веня не мог его снять, поэтому пять километров до ближайшего ремонтного пункта мы проехали за полтора часа.

— И сколько лет у вас эта машина?

— Уже давно продали… Муж хорошо отремонтировал ее, она даже быстрее стала ездить… А перед продажей отдал ее покрасить — «Волга» была вся поцарапана. Вместе ее забирали после покраски, едем, а впереди ассенизаторская машина, полная до краев. И на кочке из нее выплескивается вонючая жижа и шлепается на асфальт перед нами и нашей Ласточке на капот. Мы, конечно, ее отмыли и поставили в гараж. Решили больше не трогать, чтобы не поцарапать, и дали объявление на продажу. Через неделю приходят покупатели, открываем гараж, а там такой запах!.. Мужики говорят: «А что вы в ней возили? Или просто сами так сильно боялись?» Не продали из-за этой вони. Тогда муж погнал ее на мойку, чтобы вымыть, как следует, чтобы колеса отмыли — мы-то проехали по дерьму, а попробуй, шины отмой… Когда возвращался, разрешил сыну сесть за руль. Алеше очень хотелось порулить. Ну, он не вписался, не смог точно заехать в гараж и оторвал ручку с задней двери…

— И что сказал муж?

Похоже, их машина заинтересовала Хана.

— Сказал: «Ничего, сынок, эта ручка обойдется нам всего-ничего, а вот у меня на работе сын сослуживца своей «Нивой» умудрился оторвать ручку на чужой «БМВ» и ободрать ей бок… Им это обошлось раз в десять дороже…»

— Пора спать.

Хан внезапно прекратил разговор, встал и, как и в прошлую ночь, не прощаясь, ушел по коридору. Мария посмотрела ему вслед и пошла к себе. Странно, не собиралась говорить ему ни слова о своей семье и вдруг рассказала так много…

По заведенному распорядку дверь в столовую всегда распахивала Шура и только перед Ханом или другими врачами, если хозяин не приходил на трапезу. Лаборантам и их женам приходилось ждать. Оказалось, что в первый день Мария видела не всех спецов. Здесь трудилось довольно много врачей, как сказала Шура, были представлены практически все узкие специальности, но многие из них давно остепенились, у них имелись постоянные женщины, и они не приходили смотреть на девчонок. Кроме врачей, работали химики, биологи, физики. Все они и их женщины питались в первую очередь. После обеда «высшего эшелона» Мария и Лена наводили порядок в столовой, и тогда заходили все остальные. Но хотя руководство питалось отдельно, блюда подавались одни и те же для всех.

На следующий день за ужином Ирочка так поглядывала на нее своими огромными голубыми глазищами, что Мария смирилась со своей участью и покорно пошла с нею в дальний угол коридора.

— Ну, что? Как прошло?

— Он меня не взял… Сам Риту смазывал, говорит «Я становлюсь мазохистом — такую роскошную девушку каждый вечер вижу обнаженной, глажу ее, можно сказать, ласкаю, а в постель взять нельзя. Вчера меня спасла только равноценная замена, мисс Экзотика, а сегодня…». И повернулся ко мне. Я испугалась, а он и говорит: «Малыш, ты с таким ужасом на меня смотришь, что я не решаюсь тебя звать, пожалуй, мы с Ликой повторим вчерашний урок, а ты повзрослей немного. Пошли, Экзотика». Он Лику так называет, потому что она похожа на мулатку.

— И все? Тебя не тронул?

— Нет, — Ирочка таращила свои наивные глазки. — Наверно, сегодня…

— Ну, перестань трусить, он с вами совсем по-человечески обращается. Я знаю примеры гораздо хуже, а те девчонки выходили замуж по любви.

— Да? А он вчера там наверху танцевал с Ликой…

— Танцевал?! Не ожидала…

— Да, правда… Говорит, ты похожа на испанку, должна уметь танцевать танго. Нашел диск, и они стали танцевать. Смешной такой… А танцует и правда хорошо. Потом со мной танцевал, учил меня, и с Ритой. С Ритой вальс, на вытянутых руках, чтобы ей не больно было, до спины не дотрагивался. Потребовал, чтобы она танцевала голая: «Доставь мне, говорит, хотя бы эстетическое удовольствие…» — Ирочка сидела, задумчиво улыбаясь.

— Разрешил нам заказывать одежду по французским каталогам. У меня никогда столько вещей не было.

— Ну, это когда еще их привезут…

— Привезут, привезут, все говорят, что быстро привозят. Олег Аркадьевич заказывает, и все доставляют сюда.

— Ну вот и хорошо, так вам будет веселее жить.

— Я еще заказала крема всякие, маски для лица, духи… Ну ладно, тетя Маша, я пойду.

Ирочка пошла в сторону холла, а потом повернулась и крикнула:

— Я еще серьги заказала! С бирюзой, Хан сказал к моим глазам!

А глаза у нее сейчас просто сверкали от восторга. Мария зашла в свою комнату, там уже все лежали, и разговор явно угасал, вот-вот начнут похрапывать, надо самой успеть заснуть до этого, решила она, и, на самом деле, тут же заснула.

На этот раз ее разбудил громкий топот в коридоре: парни и девчата резвились, как дети. Надежда оглушительно хохотала и материлась. Мария сейчас сама бы вколола ей успокоительное. Она выглянула в коридор и увидела, как Надюха шагает по коридору в коротком халате, бесстыдно распахивающемся при каждом ее шаге, демонстрируя парням свои объемистые прелести, а те по очереди пытались обнять ее. Она отпихивала их, довольно смеялась и что-то кричала своим подругам через весь коридор.

Мария подождала, когда все угомонятся, а потом, как и в прошлую ночь, пошла в душ, после него опять немного посидела в пустом холле, чтобы высохли волосы. Она уже поднялась, чтобы идти к себе, как ее окликнул Хан.

— Подожди, давай поговорим.

Жаль, не успела уйти, ей уже хотелось спать.

— Слушай, я что-то проголодался, приготовь что-нибудь…

— Что?

— Что бы ты сама съела, то и готовь… — он сел на диван и закрыл глаза.

Есть ей совершенно не хотелось, но Мария невольно вспомнила, как сын в детстве требовал по ночам гренки, и решила пожарить их. Когда все было почти готово, Хан сам пришел на кухню:

— Пахнет вкусно… Ну, давай, рассказывай, — скомандовал он. — Что там у тебя еще было интересного, кроме машины?

— Опять?

Он посмотрел на ее лицо и удрученно добавил:

— Вижу, вижу, ничего интересного. Ну, расскажи хотя бы, как познакомилась со своим мужем.

— Как все, на танцах.

— Как он за тобой ухаживал? Долго? Или сразу в койку?

Мария вспыхнула, как девочка.

— На свиданья ходила? Кто кого ждал: ты его или он тебя?

— Вообще-то, чаще я ждала, — вдруг честно сказала Маша, — стояла за углом, выходила после того, как он появлялся, чтобы не знал, что я его жду.

— Дальше. Кто за кем ухаживал: он за тобой или ты за ним?

— Конечно я, мужики-то народ робкий, их всегда надо подталкивать…

— О-о! Какие выводы, а твоя внешность и поведение не соответствуют таким житейским установкам… На основании чего же сделано такое заключение?

— Жизненный опыт, — усмехнулась Мария. — Считается, что мужчины более решительные и энергичные, а на самом деле, женщины смелее. Нет, конечно, есть смелые мужчины, но тогда это такие сильные личности… Таких знают все, ну, в смысле, кого-то весь город, кого-то страна, а кого-то и весь мир. Но рядовой мужик всегда слабее средней женщины.

— Приведи пример.

— Так вот сразу не вспомнишь… — она задумалась. — Ну вот был такой случай: я решила закаляться и стала по утрам обливаться холодной водой, во дворе. Выхожу как-то, шесть часов утра, осень, туман, забор у нас глухой, высокий, калитка прикрыта. И никогда никто к нам так рано не приходил. Я обычно снимала пижаму, отходила на середину двора и там выливала на себя ведро холодной воды, а полотенце всегда висело на двери, то есть ближе к калитке. Так и на этот раз: вылила воду на себя и иду к двери за полотенцем. В этот момент открывается калитка, и входит знакомый, приехал к мужу издалека, а еще же совсем рано было, толком не рассвело, видно плохо, он шагает мне навстречу, и вдруг до него доходит, что я голая иду к нему, в его направлении и …

— Теперь я угадаю: он выскочил со двора.

— Да.

— Один случай — это исключение из правила.

— О, был же еще один!

— Ты, что, всем знакомым мужикам показалась в обнаженном виде?

— Нет, на этот раз все наоборот. К нам приезжали гости, а у нас горячего водоснабжения нет, только газовая колонка, автоматику в ней мы давно отключили, и поэтому, пока газ горит, воду выключать было нельзя. Один товарищ, гость, пошел купаться, ему все объяснили, но он забыл об этом, закрыл кран, а газ-то продолжал гореть, вода закипела и бахнула. Он с перепугу выскочил в коридор в чем мать родила, я услышала взрыв и, разумеется, примчалась к ванной. Это все происходит одновременно: я несусь на шум к ванной, а он в этот момент оттуда вываливается, видит меня, поворачивается и ныряет назад. Оказывается, мужику лучше броситься в эпицентр взрыва, чем предстать голым перед женщиной…

— И что, взрыв сильно разрушил ваш дом?

— Ну что вы, просто трубка змеевика лопнула, немного пара и все, потом менять ее пришлось, это я в шутку хлопок взрывом назвала. Но испугался он на самом деле.

— Вернемся к досвадебному периоду. Твой избранник как-то все же оказывал тебе внимание?

— Клубничку приносил, — вспомнила она, в молодости это ее так умиляло. — У бабки на углу купит и несет в газетном кулечке. Я тогда студенткой была, а клубника всегда ведь дорогая…

— Так, а в койку когда же?

— Что, рассказывать только про койку?

— Нет, — улыбнулся Хан, — давай все подряд, и про ягодки, и про цветочки.

— И цветочки носил… Он однажды пьяный пришел, принес целый куст сирени, выдрал где-то с корнем. Хотела отругать его, а бабулька какая-то мимо проходила и говорит: «Ой, дочка, как он тебя любит!..» Я тогда в это поверила. Потом пошли к нему в гости, думала, хочет познакомить с родителями, а оказалось, их не было дома, они куда-то уехали. И я осталась у него на ночь, а утром сосед пришел, мне пришлось прятаться в другой комнате. Мужик такой болтун, стоит и стоит, уже скоро родители должны вернуться, а он все не уходит.

— И что, после этого сразу поженились?

— Нет, он не хотел. «Рано, говорит, мне жениться, я еще молодой, погулять надо…». Веня просил, чтобы я аборт сделала, но я отказалась. В загс пошли, когда я уже на девятом месяце была. Служащая в загсе посмотрела на мой живот и говорит: «Ну что, привела?» Мария замолчала, двадцать лет прошло, а ей все так же обидно…

— Расписались, — продолжила она, — а ребенок, девочка, при родах умер. Я сейчас думаю, что это знак такой был свыше, что наш брак не одобрен… Потом Веня долго не хотел детей, все говорил, для себя надо пожить… А я мечтала иметь большую семью, кучу детей. Не знаю, как я только сына родила, — правильно говорят, все от Бога. Потому что предохранялась-то, как всегда, и вдруг — беременность, сама не поняла, как это вышло… Потом муж меня всегда этим попрекал, говорил: «Ты же хотела ребенка, вот и нянчи», или «Вот и веди в садик, вот и сиди на больничных…»Она рассказала, и ей стало стыдно из-за того, что опустилась до жалоб этому человеку, и из-за того, что позволяла вот так с собой обращаться…

— Надо же, как ты его любишь…

Она пожала плечами, подумав, что тогда, да, любила, а сейчас уже стала в этом сомневаться.

Хан поднялся.

— Скучно? Я же говорила, ничего интересного у меня не было…

— Иди, спи.

Этот разговор с Ханом разбередил ей душу, и, лежа в постели, она ругала себя за свою бесхребетность: зачем жила с человеком, который не любил ее?

Ночные встречи Марии и Хана повторялись, это становилось неким ритуалом: она приходила после ужина в свою комнату и дремала под разговоры соседок, а потом, когда они засыпали и их ночной «хор» расходился в полную силу, женщина вставала, принимала душ и шла на кухню греть молоко себе и Хану. Как-то он не пришел, тогда она выпила двойную порцию молока и легла спать — сидеть в пустом полутемном холле одной уже не хотелось… Однажды Надя снова наткнулась на них — здоровой девахе явно не хватало ужина, требовалось подкрепиться еще разок среди ночи.

— О, опять сидят!.. А я перекусить…

— Надя, ты же хотела похудеть, — улыбнулась Мария. — Так не похудеешь…

— Еще как худею, — заявила та, — и ем совсем мало, это я просто по привычке встаю, не могу спать, если ночью не перекушу.

Она по-хозяйски пошарила рукой над дверью, нашла ключ и прошла на кухню. Долго там гремела посудой, раздался звон разбитой тарелки… Хан был невозмутим. Надя поела и ушла.

— Бедная Шура, она будет в шоке, когда увидит такой разбой. Пойти убрать, что ли, после Нади.

— Ничего, сиди, Шура переживет, пусть Надя порезвится напоследок.

— Почему напоследок?

— Жить ей мало осталось, если я не ошибся, через неделю начнутся возрастные изменения, после этого еще проживет месяц, не больше…

— Не поняла, какие изменения?

— В следующий раз объясню.

Надюху каждое утро взвешивали, измеряли у нее давление, брали кровь на анализы.

И на следующий день она громко похвастала своими достижениями: каждый день сбрасывала по пятьсот — семьсот грамм.

— Так я скоро в манекенщицы пойду. А что, я баба смазливая, килограммы лишние сброшу и все.

Ирочка все также приходила к Марии почти каждый вечер, делилась своими страхами. Маша про себя уже думала, что поскорей бы, что ли, все произошло, надоело успокаивать ее, но Хан почему-то щадил наивную девочку.

Постепенно, во время ночных посиделок, как-то незаметно, Мария рассказала ему всю свою жизнь. Ей на самом деле эти беседы в темном холле стали приносить облегчение: поговорит о семье — и словно дома побывала. Хан оказался интересным собеседником, очень внимательным, понимающим и чутким. Угадывал ее настроение по смене интонаций. Умел подсказать нужное слово, продолжить ее мысль. Он как-то очень ловко заставлял ее выкладывать всякий негатив, женщина чувствовала себя как на приеме у психотерапевта. Рассказывая вслух свою историю, Мария теперь отчетливо видела все совершенные ею ошибки. Ах, как хотелось их исправить…

Если бы не место, где они разговаривали, и не принуждение, Мария получала бы удовольствие от таких бесед. Только уж очень ее коробило отношение шефа к женщинам, он считал всех их тупыми, жадными, безнравственными и безответственными. Она поняла, в чем причина такого отношения, когда однажды он коротко рассказал о том, что его в раннем детстве бросила мать, что рос он в детском доме. Хан не мог простить предавшую его мать. Он прекрасно учился, безо всякой помощи, а некоторые предметы осваивал вообще самостоятельно — некоторых учителей у них не было, и смог поступить в институт. Директор детского дома в то время избирался в горсовет и, чтобы продемонстрировать всему городу, какой он заботливый педагог, выбил для него приличную социальную стипендию, помог получить место в общежитии. Вот уж не ожидала, что он сирота, а она придумала ему богатую семью… Потому, поняла Мария, он и считает, что ее сыну уже не требуется материнская забота. Судит по себе.

— Вы так осуждаете женщин, а как поступили с девушками?

— А как я с ними поступил? — удивился Хан.

— Притащили против воли сюда, устроили гарем…

— Да эти девочки отсюда сами уже не хотят уезжать.

— Да они же молоденькие, глупые еще, но вы-то понимаете, чего их лишили, это непорядочно… Вы думали, как им жить дальше?

— Не надо говорить мне о порядочности… И о молоденьких. Меня больше интересует старость… Конечно, и молодость как таковая, сама по себе…

— Я имела в виду…

— Понял я, что ты имела в виду, не пойму только, зачем ты усложняешь себе жизнь? Не читай мне нотации, иначе тебя подвесят на этом крюке, выпорют на виду у всех.

Мария испугалась: куда только девался ее понимающий собеседник, перед ней сидел деспот с перекошенным от злости лицом.

Вторая смена уже столпилась у дверей, а медики только встали из-за столов. Маша торопливо убирала грязную посуду, она увидела, как ко входу подошла Надя и ожидала, что та сейчас же начнет шумно возмущаться задержкой. Но девушка прислонилась к стене и терпеливо стояла, даже глаза прикрыла. Что это с ней? Уж не заболела?

— Надя, ты почему не доедаешь? — забирая после обеда у нее тарелку, спросила Мария, — хватит тебе худеть, и так уже тощая стала.

— Я и не хочу больше худеть, только что-то аппетита нет.

— А тебе еще делают эти уколы для похудания?

— Нет, ничего не делают, один раз, еще тогда, вначале, сделали и все.

Мария наклонилась над ней, забирая тарелку, и увидела в ее волосах седые пряди… Странно, раньше этого не замечала. У молодой девушки появились морщинки у глаз и чуть отвисли щеки. Странно, ей же лет двадцать пять, не больше…

— Надя, а ты не заболела? Что-то плохо выглядишь…

— Да нет, ничего не болит.

Она вообще сильно изменилась, стала гораздо спокойнее себя вести, уже не носилась с топотом по коридорам, перестала выходить на ежевечерние посиделки в холле.

— Маша, а у тебя волосы не лезут? — вдруг спросила Надя.

— Нет, не замечала…

— А у меня сыпятся. Думаю, это из-за воды. Что тут за вода? Неужели нельзя возить хорошую? И с лицом что-то — не пойму, кожа стала сухая, тонкая… Это все вода…

Надино состояние уже всем бросалось в глаза, девушки обсуждали эту тему между собой, все пришли к выводу, что у нее онкология, с единственным внутривенным уколом полученным ею на второй день приезда, состояние ее здоровья никто не связывал.

Как-то после обеда Мария услышала разговор Хана и Павла, молодого врача, они упомянули имя Надя.

— Нет, Паша, такие сильные изменения за короткий срок вызовут нежелательный интерес.

— Да сейчас все помешаны на диетах, надо просто его прием увязывать с какой-нибудь диетой или патентованным лекарством для похудания.

— В принципе, конечно, можно этот препарат предлагать исключительно для толстяков…И все-таки, я предпочитаю более пролонгированное действие.

И еще Мария обратила внимание, что Леонид Сергеевич, зам Хана, прислушивается к этому разговору, стараясь, чтобы шеф этого не заметил.

Странно, ведь вместе работают, наверно, мог бы и открыто подойти поговорить… Как и в любой другой организации, здесь свои подводные течения.

Мария не раз пыталась расспросить Хана об этом научном Центре, куда она попала, но он не хотел ничего говорить о нем, а если и отвечал, то крайне скупо.

— Если здесь занимаются проблемами омоложения, то почему такая секретность, почему охрана на вышках? — допытывалась она.

— Э-э-э, вообще-то, над омоложением работают только в этом корпусе, а в других более серьезная тематика… — он поморщился: — Ну зачем тебе все это?

Мария не решилась настаивать, и тема была закрыта.

Ирочка перестала ходить жаловаться, несколько дней не появлялась, и Мария решила, что наконец-то все свершилось, но однажды, когда она уже спала, девушка снова пришла к ней. Мария покорно вышла в коридор, и там, в тупике, Ирочка расплакалась. Старшая подруга обняла ее:

— Ну-ну, не плачь… Что, так погано? Знаешь, многим женщинам сразу не нравится, ты потерпи, милая, может, все не так уж и плохо, еще так мало времени прошло. Мы тут сколько уже? Месяца два? И не сразу же ты с ним стала спать, так что, может быть, все переменится…

— Нет, не переменится, он меня не хочет…

— Что? — удивилась Мария. — Ты ему не понравилась?

— Он меня еще ни разу к себе не позвал, то Лику зовет, то Риту, то их обоих, а меня нет… — рыдала она. — Каждый вечер говорит: «Малыш, тебе пора бай-бай».

— Так чего же ты плачешь? Ты же не хотела с ним спать, и вот так все хорошо вышло…

Ирочка зарыдала:

— Я его люблю…

Мария села в кресло, вот так поворот…

— Ира, это такой жестокий, безжалостный человек, он так бессовестно обошелся со всеми нами, насильно сюда привез, завел себе гарем, а ты говоришь о любви? На воле ты же училась?

Ира кивнула.

— Вот, а он лишил тебя всего, родителей, друзей, учебы, там у тебя был бы муж, для которого ты стала бы единственной…

Жаль, что она сама не стала единственной для своего Вениамина…

— Мне никто не нужен, я только его хочу… — причитала девчонка.

— Ну так скажи ему…

— Да? — слезы тут же высохли. — А можно?

— Да почему же нельзя? Спроси, когда же будет твоя очередь…

— Ладно, — Ирочка вскочила и ушла.

Вот блин, вечером она должна выслушивать откровения влюбленной девчушки, а ночью ее саму заставляют изливаться перед объектом этой страсти. Просто анекдот. Заснуть ей уже не удалось, и как всегда в два ночи она уже сидела в пустом холле. Попросить, что ли, Хана обратить внимание на Ирочку? Использовать личные связи, так сказать… Бедная девочка, уже измучилась: то так сильно не хотела, а теперь еще сильнее хочет…

Но хозяин пришел особенно хмурый, ему было не до шуток, Хана опять мучили головные боли, и Марии пришлось осторожно массировать ему шею и голову. Разговаривать он был не склонен, просто попросил ее опять рассказать что-нибудь.

— Да жизнь у меня не такая была, чтобы рассказывать о ней второй месяц подряд. Не знаю уже, о чем говорить…

— Ну, расскажи о работе.

— Я ее не любила и не люблю.

— Кем ты работала?

— Проектировщицей.

— А чем бы ты хотела заниматься?

— Не знаю… Пожалуй, реставратором…

— Неожиданно. Хотела бы возиться со старьем?

— Мне нравится возвращать вещам первоначальный вид, я терпелива и не брезглива. Мне не противно брать в руки всякие древности. Я думаю, что люди в основном любят свои вещи и потому вряд ли делают с ними что-то плохое.

— Так у нас много общего, я тоже пытаюсь вернуть первоначальный вид всякому старью. Почему же ты не стала реставратором?

— Так к тому времени, когда я поняла, кем хочу быть, я успела закончить строительный институт. Надо же было получать другое образование, а я уже вышла замуж. Муж был против того, чтобы я снова училась.

— Ясно, а ты пыталась устроиться в мастерскую каким-нибудь подмастерьем и поступить на заочное отделение, если уж так нужно было образование?

— Нет, к сожалению…

— Еще что-нибудь тебя в жизни интересовало?

А что ее интересовало? Муж, ребенок… Вдруг она вспомнила, как в молодости хотела написать рассказ.

— Выкладывай, я же вижу, ты о чем-то подумала.

— Да ерунда, говорить, собственно, не о чем, — но все же начала: — Лет пятнадцать назад мне вдруг захотелось написать рассказ…

— И что же тебе помешало?

— Не знаю, моя лень, наверно… Нет, не так, я попробовала тогда писать, но вот пробиться, сделать литературу делом всей жизни, этого вот я не смогла. Тогда Алешка только родился, и я написала рассказ о роддоме. Дала Вене прочитать, он долго смеялся надо мной: «Эх ты, осколок Толстого, самородок ты наш», — с издевкой, конечно. Я хотела дать еще кому-нибудь почитать, но он не позволил, не позорься, мол.

— Ну и что, ты бросила писать?

— Не сразу, попыталась еще раз, но было сложно, только начну — ребенок заплачет, надо к нему подойти, или Веня телевизор погромче сделает, а меня шум сбивает. Но еще один рассказ я все же дописала, даже хотела послать его в редакцию, позвонила туда, а мне сказали, что не принимают рукописный вариант, надо напечатать. За это я заплатила одной женщине, а Веня случайно узнал и сказал с иронией: «Ну что же, я рад, что хоть кто-то на этом заработал…». Я себя почувствовала такой дурой… Рассказ так и не напечатали, надо было кое-что переделать и опять перепечатать, прежде чем отдавать снова в редакцию, вот я и не стала больше деньги тратить. Да прав он, просто таланта у меня не было, был бы рассказ хорошо написан, его бы напечатали сразу, — когда человек талантлив, его не остановишь…

Хан задумчиво смотрел на нее.

— Вообще-то, я слышал другое мнение: таланту нужно помогать, бездарность пробьется сама…

— А я так думаю: талант привлекает, завораживает людей, и потому одаренному человеку невольно все помогают, ему не надо просить кого-то, требовать, а вот бездарность требует…

Странно, этому человеку она совершенно безразлична, он собирается ее использовать как подопытного кролика, разделаться с ней как студенты — биологи с лягушками, и в то же время Мария не помнила другого такого случая, чтобы кто-то так интересовался ее жизнью… Наверно, с таким же интересом он будет исследовать ее внутренности в прозекторской, если его опыт не удастся в очередной раз…

Мария вскоре с удивлением заметила, что ему нравятся ее рассказы о сыне, он так внимательно слушал о том, как она занималась с Алешкой, как водила его в спортивные секции, на танцы, в бассейн, о том, как упорно, изо дня в день, решала с ним задачи — математика мальчику давалась с трудом, и как гордилась, когда однажды учительница обронила фразу: «Ну, уж если Алеша этого не понял, то надо заново всему классу объяснять». Математичка не знала, что Мария каждый день предварительно объясняет сыну тему завтрашнего урока.

— Зачем? — не понял Хан.

— Чтобы мальчик не чувствовал себя глупее других. Я хотела, чтобы все думали, что он схватывает новый материал на лету.

Наверно в этом была ее ошибка, возможно, потому Алешка и вырос таким заносчивым, привык считать себя умнее других. Надо было позволить ему самому прокладывать себе путь, набивать шишки, подумала она. А шеф изумленно смотрел на нее. Похоже, он не верил, что бывают семьи, где детям уделяют столько внимания.

— А меня классный руководитель заставил заниматься, — вдруг сказал он.

— Да? Значит, и в детдомах бывают хорошие преподаватели…

— Очень хороший… Только меня он невзлюбил, и если я получал плохую оценку или не знал что-нибудь, он заставлял закатывать рукав и тушил сигарету о мою руку. А у меня кожа такая паршивая, ожоги долго не заживали… Он оставлял меня после уроков и открывал журнал… Смотрел, что я получил за весь день. Первое время наказывал за двойки и тройки, потом, когда я стал учиться лучше, и за четверки или вообще за то, что по какому-то предмету у меня нет оценок. Говорил: «Наверняка тебя спрашивали, а ты не ответил. Иди сюда, расстегни манжет… И не вздумай орать». Смотрел на меня, как удав на кролика, как я подхожу, как задираю рукав, протягиваю руку, и жег, глядя мне в глаза. «Мой долг заставить тебя учиться, сиротка…»

— Какой ужас!

Хан рассказывал, отвернувшись к окну, а тут взглянул на Марию — у той в глазах стояли слезы.

— О, какая ты впечатлительная… Все давно прошло… Зато я полюбил учебу. Зубрил все наизусть, память у меня хорошая была, знал почти все учебники.

Марии захотелось погладить его по голове, как маленького: сколько бы плохого ни говорили о детских домах, действительность всегда оказывается еще хуже.

На следующий день Ирочка, по-видимому, еле дождалась вечера. Она поджидала Машу у кухни и, как только та вышла, сразу начала с восторгом рассказывать:

— Тетя Маша, спасибо вам! Я ему так и сказала! А он засмеялся, что, говорит, созрела? Оказывается, он такой ласковый, такой внимательный, такой нежный, всю ночь меня ласкал…

Марию почему-то разозлил этот рассказ.

— А с кем я тогда разговаривала два часа посреди ночи?

— Это, наверно, он вышел, когда я заснула…

— Да, внимательный, нежный, только вот на нас собирается ставить опыты…

— Ой, да может быть, это неправда…

— А ты знаешь, что стало с теми двумя девушками, которые были у него до вас?

— Да, мне сказали, что они погибли, но он не виноват, у него был приступ, он даже не помнит, как это произошло…

— Может, и не помнит, но тем девушкам от этого не легче… А ты сама помнишь, как Риту пороли у него на глазах?

Ирочка надула губки. И зачем испортила этому ребенку настроение! Пусть бы наслаждалась плотскими радостями… Но девушка недолго дулась, тут же не выдержала и спросила:

— А о чем вы с ним ночью разговаривали?

— Да мы с ним не одну ночь, а каждую разговариваем, о чем — и не перескажешь, обо всем на свете говорим… Потому-то я и хочу спать все время — днем на кухне вкалываю, а ночью с ним разговариваю…

Ирочка ушла, звеня браслетами на ногах. Все три красавицы Хана постоянно поражали воображение остальных своими нарядами. В этот вечер они появились на ужине в восточных костюмах — шифоновые шальвары, маленькие топики, увешанные драгоценностями с головы до пят. Гарем, одним словом. Женщины хозяина выглядели донельзя довольными. И если раньше Ирочка вносила какой-то диссонанс, всегда была словно обиженной, то сегодня и она сияла. Рита же полностью вошла в роль хозяйки — она командовала и в гареме, и всеми остальными женщинами, и не возражала, чтобы ее называли Ханшей.

Ночью Мария спросила у Хана про драгоценности: они у девчонок настоящие или подделки?

— Конечно, настоящие.

— Тогда откуда у работника научного учреждения такое богатство?

— Ты наивна, как Ирочка. Для нашего Центра кредит неограничен в любой форме: деньги, валюта, живые ресурсы.

Мария не могла понять, как это в их стране и в наше время может существовать такое заведение — гибрид острога и научно-исследовательского института. Это казалось невероятным.

— Когда-то, при царе, такое, наверно, могло быть, но при советской власти?!

— Ты сама простота. Да наш институт как раз и существует с первых дней советской власти. Сначала тут занимались биологическим оружием.

— Бактериологическим?

— Нет, здесь немного другое, не инфекциями занимаются, а ищут различные способы влияния на организм человека. Не только отрицательные, но и положительные. Один ученый-авантюрист соблазнил правителей идеей бессмертия, побочным продуктом его научной работы, но именно это исследование и стало теперь главной целью нашего заведения. В сталинские времена медиков тут быстро меняли — не смог за год изобрести эликсир жизни, «живую воду» — все, расстрел. Потом стали давать побольше времени, но тоже ждать долго не хотели. А опытный материал сюда всегда поставляли без ограничений — смертников, раньше из концлагерей, потом из тюрем, домов инвалидов, престарелых.

— Ну, в сталинские времена это неудивительно, ведь людей не то что не берегли, а специально уничтожали. Но потом, когда к власти пришли Хрущев, Брежнев, они-то как могли допустить это? Или не знали?

— Как могли допустить?! Да в их времена в нашем правительстве были одни старики — больные, пресыщенные и циничные. И все хотели получить если не бессмертие, то долгую жизнь, здоровье. В брежневские времена наше учреждение расцвело, его сделали еще более закрытым, автономным и самодостаточным, добавили хозяйственный двор — чтобы продовольствие реже подвозить, чтобы информация случайно не вышла за пределы этой территории, меньше контактов — больше степень секретности. А уровень снабжения при этом подняли еще выше.

— А как вы сюда попали?

— Случайно. По рекомендации своего научного руководителя. Вроде бы недавно, но уже почти десять лет прошло. А после того, как сделал серьезное открытие, я здесь — царь и бог.

— Какое открытие?

— Это же секретные материалы, тебе ни к чему знать… — Потом усмехнулся: — Вот уж, действительно, много будешь знать, скоро состаришься! Хотя, ты все равно здесь и останешься… Не болтай только на эту тему ни с кем, а то непоздоровится… А открытие такое — наступление старости можно ускорять.

— И что тут секретного? Какое же тут открытие? Это знают все — создай плохие условия, обеспечь стрессы — мигом состаришься.

— Нет, это очень серьезное дело. Представь только: вот пришел к власти здоровый мужик, президент кампании или даже страны, уж у него-то условия самые лучшие, а его надо так деликатно отстранить от управления, чтобы даже он сам этого не заметил. Здесь можно использовать мое маленькое открытие: надо просто добавить некую микстуру в любую жидкость, и через определенный промежуток времени человек становится развалиной. Но у власти-то он остается до конца срока, хотя в сущности, уже не способен решить ни одного вопроса, — марионетка в умелых руках. Для того, кто стоит за ним, — это идеальный вариант. Всего за год здоровяк может стать дряхлым маразматиком. Вон, видишь, что с Надей стало…

Мария даже ахнула:

— Наде вкололи эту гадость? Бедная девушка… Нет, вы шутите…

— А тебе что, жалко ее? Не женщина, а паровоз, носилась тут на всех парах, не сворачивая…

— Конечно, жалко. Я думала, ей что-то дали для похудания… Зачем вы это сделали?

— Надо же на ком-то испытывать препарат, а она самая подходящая… Вот теперь мы будем знать, что введенная ей доза слишком большая — такая крепкая девушка состарилась за пару месяцев, это слишком явно, угасание должно быть постепенным, незаметным. Хотя, иногда и быстродействующее требуется. Именно это открытие, а не эликсир молодости приносит огромные деньги, желающих купить мою микстурку — море, ведь столько неугодных людей занимает большие должности и в политике, и в бизнесе. Кстати, деньги платят не только за саму микстуру, но и за то, чтобы никто не знал о ее существовании. Потому отсюда никого и не выпускают.

— Но это так гадко…

— А для меня это открытие словно выигрыш, бонус, лучше не придумаешь — жить-то мне осталось немного, — и он повторил, безрадостно усмехнувшись: — А теперь я тут бог и царь, любой мой приказ исполняется.

— Не поняла, почему жить осталось мало?

— Не перебивай меня. Об этом тебе и без меня любой расскажет. Это скучная тема, как-нибудь в другой раз поговорим, важен сам этот факт.

Да, его с мысли не собьешь. Что же с ним такое, чем-то болен? А Хан продолжил:

— Раз будущего у меня никакого нет, значит, я не захочу сбежать и выдать секреты кому-нибудь. Поэтому, мне доверяют, и все мне дозволяется, потому-то я и пользуюсь особыми правами.

— Что именно дозволяется?

— Например, только я имею право убрать любого служащего.

— В смысле — убить? — недоверчиво спросила Мария.

— Ну, если до этого дойдет, то да. Мне, знаешь ли, нравится владеть жизнью и смертью людей… Хотя я еще никого не убил в нормальном состоянии… А нашим «спонсорам», как нынче выражаются, нужны только мои разработки и соблюдение тайны, остальное их не интересует. Поэтому здесь уделяют такое внимание секретности. Выезжать отсюда позволяют далеко не всем врачам и спецам-ученым. И все сведения о проделанной работе тоже отправляю только я, остальные никакой связи с внешним миром не имеют… Олег только, пожалуй, исключение, но у него явно особые полномочия. Так что, все остальные, и высший эшелон, и младший научный персонал, и охранники — это те же заключенные, причем вполне возможно, смертники. Они получили большие деньги и пожизненно обеспечили свои семьи… И родне уже сообщили об их внезапной смерти, так что они вычеркнуты из списков живых.

— Ваши охранники выезжают отсюда, это же они нас привезли… Долго, что ли, купить мобильный телефон или просто сбежать?

— Выезжают не все, только самые проверенные, а телефоны здесь глушат, и сбежать отсюда никто не сможет. У нас собраны подробнейшие сведения о семьях всех сотрудников, которые продались сюда ради своих ближних… На счета их родственников перечислялись большие деньги, значит, они ими дорожат, любят их и не захотят рисковать жизнью своих близких. Сюда брали тех, кому есть кого беречь или, в крайнем случае, кому некуда бежать. А в случае измены возмездие наступает незамедлительно. Так что они живут, пока я жив и пока я этого хочу.

— А что, вы не заменимы? А может, все-таки найдут другого и на ваше место…

— Такого не найдут. Но, возможно, ты и права, когда-нибудь кого-нибудь посадят на мое место, может быть, нынешние мои помощники смогут меня заменить, есть среди них очень умные люди…

— Зачем же нас сюда привезли, набрали бы людей, как раньше, из тюрем?

— Так сейчас везли не подопытных кроликов, а жен для персонала. Зачем же нам зэчки? Нужны были молодые, красивые, здоровые девушки. А вас троих просто попутно прихватили — поленились ребята, надо было в стардом заехать и купить какую-нибудь дряхлую старушку, а они вас… Не повезло вам.

— Купить старушку? Ну и ну! Мы с вами словно из разных миров… И вам не жалко нас, людей, на которых ставят опыты? Во всем мире запрещают испытывать лекарства даже на животных, а вы на нас…

— Жалко? Не помню, чтобы меня кто-то хоть раз в жизни пожалел… А если я сейчас вдруг выздоровею, то меня все равно убьют, как только я решу поставленную передо мной задачу. Никто никого не жалеет… И потом, всегда новые медицинские достижения испытывались на людях. И уж лучше так, чем, скажем, выпускать непроверенное лекарство, подвергая риску десятки, сотни, тысячи людей. А когда испытывали первую атомную бомбу, слышала наверно, как на радиоактивную территорию загнали солдат?..

— Демагогия…

— Да ладно тебе, не злись…

Марию поражала легкость, с которой он распоряжается чужими жизнями, не проявляя при этом никакого стеснения, не испытывая никаких угрызений совести. Говорит с ней так, словно ей не умереть предстоит, а глотнуть прокисшего молока, проверяя — прогоркло или нет, — ну неприятно, но ничего страшного…

Постепенно Мария свыклась с новыми условиями жизни, но далось ей это тяжело: она еще больше похудела, подурнела, появилось больше морщин. Старалась в зеркало вообще не смотреть. Теперь бы и домашние ужаснулись, увидев ее. Мало того, что морщинок прибавилось, так и руки — ноги стали такими тощими, дряблыми, что казалось, плоть отстает от костей, так все отвисло. Может быть, и ей незаметно дают этот препарат старости? И ночью она спросила об этом Хана. — Тебе ничего не давали. А ты разве похудела? Мне кажется, ты такая и была…

А Надя совсем сморщилась, высохла, а вскоре впала в слабоумие, и для нее это, пожалуй, было и лучше, по крайней мере, она не осознавала, что скоро ее жизнь оборвется. Информация о действительной причине ее быстрого угасания просочилась в женскую среду, и девушки теперь еще больше шарахались от Хана и смотрели на него с нескрываемым страхом. Надя умерла когда наступило лето. И долго еще женщины вспоминали Надю, как она, раскрасневшись, носилась по коридорам, и от ее большого сильного тела веяло жаром. «Боже мой, вся ее взрослая жизнь прошла в этих коридорах за какие-то три месяца…», — ужасались они. Нади не стало, а пожилые женщины все еще ожидали своего часа…

Шуре явно доставляло удовольствие командовать помощницами, доходило до нелепостей: Мария собиралась чистить картошку и хотела набрать теплой воды, но повариха категорически запретила брать теплую, якобы, картошку можно мыть только холодной. Интересно, думала Мария, а там, где жара сорок градусов, что, воду для мытья картошки ставят в холодильник? Да, Шура была хорошей поварихой, хотя бы потому, что знала сотни способов, как порезать эту самую картошку, и Мария еще ни разу не угадала нужный, а Шура при этом каждый раз подчеркивала полное ничтожество своей помощницы.

Маша продолжала драить кастрюли и полы, а ночью, не выдерживая храпа соседок, выбиралась из комнаты. Но пришло время, и она привыкла и к храпу, и Галининому ночному бормотанию, стала крепче спать. Женщина свыклась с положением смертницы, исчез панический ужас, который она постоянно испытывала первое время, когда ей все время казалось, что, вот, пришли за ней. Идя по длинному коридору, она уже не оглядывалась поминутно, словно ожидая увидеть за спиной свою смерть. Мария уже не думала беспрерывно о предстоящем эксперименте и не анализировала свою жизнь, бессознательно ища в прошлом причины своего нынешнего положения, словно этот ад, в который она попала, уготован ей был в наказание. Вечный вопрос «за что?!» так и остался без ответа, — может быть, там где-то и есть справедливый судия, но не в этой жизни.

В начале лета Мария отметила, что Хан стал еще более агрессивным, ожесточенным. Она, по складу своего характера, не могла выносить, когда рядом с ней люди беспричинно злятся, раздражаются, и все пыталась как-то смягчить своего хозяина. Он все чаще морщился от головной боли, и она теперь почти каждую ночь подолгу массировала ему шею, плечи, спину и голову. За прошедшие месяцы руки у Марии от долгих тренировок окрепли, стали сильнее. Теперь сеансы массажа удлинились, это хорошо действовало на Хана, ненадолго снимало боли.

Эти их ночные посиделки в холле должны были заметить все — через коридор время от времени проходили дежурившие охранники, они с опаской и удивлением поглядывали на беседующих и потом должны были рассказывать об этом другим обитателям корпуса, а также своим женщинам. Но, по-видимому, ребята здесь не болтливые, никто не интересовался, кроме Ирочки и Гали, о чем же беседуют всемогущий Хан и его будущая жертва. Но и та, и другая, в сущности, в откровениях Марии не нуждались.

Если Мария засыпала крепко и не выходила в холл, Хан бесцеремонно заходил в их комнату в любое время ночи, включал свет, и, когда она открывала глаза, кивал ей на дверь. Мария покорно вставала и брела на свою ночную вахту. Иной раз Хан был не в настроении, и тогда они не разговаривали, только пили молоко и расходились спать, частенько же беседы затягивались, они сидели вдвоем час, другой. Но всегда, непременно, он требовал ее присутствия. И она продолжала нести свою ношу в одиночку, при этом для нее ничего не менялось. Потом ему надоело будить ее, и он как-то недовольно спросил:

— Что это ты сама не выходишь?

— Устаю днем на кухне, крепко засыпаю…

— Ты же мне рассказывала, как работала дома: днем на службе, утром и вечером на кухне и еще вроде бы, успевала с сыном заниматься, сидела чуть ли не до утра. А тут та же самая кухня, только на службу не надо идти, и вечера свободны…

— Да ведь я рассказывала о том времени, когда была моложе. А сейчас я плохо себя чувствую, сил нет. Постарела быстро… Да и дома никогда раньше так много физически не работала — в саду возилась только для удовольствия, а тут это бесконечное мытье посуды просто изматывает: ваша Шура требует, чтобы все сковородки и кастрюли блестели, попробуй, перетри их…

Вскоре после этого разговора она опять не вышла в холл. В эту ночь всех разбудил выстрел, оглушительно прогремевший в пустых гулких коридорах. Все женщины в Машиной комнате проснулись, сели на кроватях, испуганно поглядывая друг на друга. Мария встала и приоткрыла дверь в коридор, и тут же к ним в комнату скользнул Олег Аркадьевич.

— Что это там? — спросила она.

— Шеф, кажется, кого-то убил. Наверно, не повезло охраннику…

— За что он его?

— Ни за что. Приступ у Хана. Черт, надо подойти к нему, забрать пистолет, пока он тут всех не перестрелял… У него же такие адские боли, что никакие обезболивающие не помогают.

— Тут же все медики, что же ему никто не поможет?

— Умная ты какая! Он отказывается принимать наркотики, хочет дожить свою жизнь нормальным человеком.

— И чем охранник-то виноват?

— Ничем, просто Хан от боли полуослепший, полуоглохший, никого не узнает, возможно, ему мерещится какая-то гадость, вот он и начинает ничего не соображая, беспорядочно палить вокруг…

Олег осторожно выглянул, огляделся, но коридор был пуст, в этом крыле жилых комнат мало. И он повернулся к Маше:

— Пойди-ка ты…

— Не ходи, Мария, Хан тебя пристрелит. В припадке он во всех стреляет, кто близко подходит, — раздался сзади голос Натальи.

— Если такая умная, сама иди… Вот уложит он вас двоих и, может, успокоится…

Какая разница от чего умирать, от пули или от неудавшегося опыта? Пожалуй, пуля даже лучше, с другой стороны, опыты еще неизвестно когда будут… Мария не успела решить эту дилемму — Олег вытолкнул ее в коридор.

— Иди или я сам тебя пристрелю! — в руках у него на самом деле оказался пистолет.

Черт, тут все ходят с оружием! Почему такому больному дают пистолет? Глупость какая-то… Мария медленно шла по длинному коридора. У того дивана, на котором они с Ханом по ночам пили молоко, она увидела его сухощавую фигуру: он, покачиваясь, стоял над телом человека, распростертого на полу. Она шла, а он все так же смотрел вниз, словно спал стоя. Уже подходя к нему, она поняла, что скажи только она: «Отдайте пистолет», — и он, пожалуй, сразу влепит в нее пулю. Она так и не придумала, что говорить, и потому просто поздоровалась:

— Здравствуйте, Хан.

Вблизи она увидела, как у него дергаются веко и губы, как судорога искажает лицо. Вид был ужасен.

— Вы меня звали? — спросила она и от страха вдруг захихикала.

Ей показалось очень смешным в такой момент, стоя на забрызганном кровью полу и ожидая пули, спокойно спросить убийцу: «Звали меня?»

И вдруг он взглянул на нее, его взгляд постепенно становился осмысленным:

— Первый раз слышу, как ты смеешься, это у тебя нервное…

Конечно, нервное! Да ее просто сотрясала дрожь, а на тело молодого парня она старалась не смотреть. Хан говорил теперь, не отрывая взгляда от трупа:

— Черт, кажется, я его убил… Зачем он ко мне подошел, не знаешь?

Он медленно повернулся к ней и поднял оружие.

— А ты что, решила ускорить свой переход в мир иной? То боялась смерти, а теперь рвешься туда?

— Это что, неужели кольт? Ничего себе! А какой год выпуска? Ой, не говорите, я попробую угадать… Рукоять покажите, пожалуйста…

Хан заторможено повернул руку и раскрыл ладонь, демонстрируя круто изогнутую рукоятку револьвера.

— «Бизли»! Я уверена, это «Бизли»! Такая горбатая рукоятка только у «Бизли»! Я угадала? Год 1894-й.

— Ты не могла этого знать. Кто тебе подсказал?

— Кто мне мог подсказать? Из моей комнаты не видно, какое у вас оружие. Я просто знаю, это кольт, модель «Бизли». Я немного увлекалась пистолетами, давно, еще когда училась в школе.

Хан недобро смотрел на нее:

— Я не люблю, когда меня дурачат.

— Я знаю эту модель.

— Пошли, я покажу тебе свою коллекцию, и если ты не сможешь назвать марку хоть одного пистолета, я тебя убью…

Одно дело узнать знакомую модель, совсем другое назвать все пистолеты из коллекции хозяина…

— А много у вас пистолетов?

— Много.

О, Господи, увлекаться когда-то оружием, в детстве, это не значит быть специалистом…

— Где там Олег? Струсил? — Хан оглядел пустой коридор. — Олег, мерзавец! Ты меня слышишь? Убери этого идиота, — пистолетом он указал на труп, осторожно выглянувшему в коридор Олегу Аркадьевичу и махнул Марии, — мол, шагай вперед и пошел следом за ней.

— Почему же «идиота»?

— Потому что все наемники — идиоты, только полный идиот продаст свою жизнь. Жизнь не имеет цены, ее нельзя продавать.

— Странно это слышать от вас, я думала, вы-то как раз и не считаете ее большой ценностью.

— Не разглагольствуй!

И он подтолкнул ее пистолетом. Мария подошла к лестнице, осторожно оглянулась.

— Иди, иди, вперед!

Она еще ни разу не поднималась на второй этаж. Сейчас же шла туда под взглядами всех обитателей дома: потихоньку в обоих крыльях коридора первого этажа приоткрылись почти все двери и оттуда выглядывали испуганные люди, а медики уже теснились на площадке второго этажа. Хозяин молча прошел мимо них и подтолкнул ее к двери в свои апартаменты. Его комнаты занимали половину этажа, начиная с середины центрального коридора и все левое крыло.

— Хан, тебе что-нибудь нужно? — осторожно спросил Павел.

Мария благодарно взглянула на парня — хоть один осмелился что-то произнести, если бы другие тоже не молчали, Хан, возможно, и отвлекся, отпустил бы ее.

— Нет, мне уже лучше, вот сейчас ее прихлопну, и станет совсем хорошо.

Мария оглянулась:

— Надеюсь, это шутка? — выдавила она.

— Все будет зависеть от твоей эрудиции, — ухмыльнулся он.

Мария такого еще не видела: диваны, подушки, кальян, ковры на полу и на стенах, разрисованные ширмы. Всюду золото, парча, китайские шелка, павлиньи перья, пасхальные яйца в стиле Фаберже, нефритовые слоники, шкатулки. На стенах картины и зеркала. И очень много оружия: на коврах подвешены сабли в позолоченных инкрустированных камнями ножнах, кинжалы, а в низких столиках — витринах разложены пистолеты. Действительно, этому роскошному, но аляповатому убранству, соответствовало и прозвище его хозяина — Хан.

Его девушки испуганно сбились в углу. Красивые тонкие пеньюары не скрывали темных следов плетки. «Ну вот, то ходили, как королевы, а сегодня с ними разделались как с рабынями», — подумала Мария. Да они все тут рабыни, только по-разному одеты!..

— Марш отсюда!

Девчонки шмыгнули в смежную комнату и поспешно закрыли за собой дверь.

Хан шагнул к стенду с пистолетами на стене, снял один и подал Маше.

— Ну, назови модель.

Она неуверенно взяла оружие. Сможет ли вспомнить его марку, да и знала ли такое? Оружие тяжело холодило руки: короткий восьмигранный ствол, цельная рамка, никелированные поверхности… В глаза ей бросилось изображение собачьей головы.

— «Бульдог», это же американский «бульдог», где-то тысяча восемьсот девяностый год… — обрадовалась Мария.

— Этот? — Хан забрал пистолет и подал ей другой.

— Наган.

— А это?

— Вальтер. А это маузер. А вот этот — рукоятка, вытянутая назад, и слово «Gesichert» — что означает «безопасно», думаю, парабеллум.

— Ты меня сильно удивила. Откуда такие познания у домохозяйки?

— Мой отец был снайпером, любил оружие и собирал о нем все, что мог. А это «максим», да?

— Верно. Остальные знаешь?

— Нет, может быть, вспомню, что отец о них рассказывал, но пока — нет. Нужно внимательно рассмотреть, я же раньше такие пистолеты видела только на картинках, фотографиях.

— Ладно, теперь верю. Помассируй-ка, — он уселся на стул с низкой спинкой.

— А за что вы его убили?

— Охранника? Черт его знает, не помню… Приступ у меня начался… Сильная головная боль… Перестаю себя контролировать. — Он говорил, откинув голову и закрыв глаза. — Я сам не знаю, почему я в него выстрелил, может быть, случайно шарахнул, непроизвольно нажал из-за судороги, может, он меня разозлил. Так что ты сильно рисковала. Накрыла волна боли, ничего не соображал. Когда-нибудь я так и не вынырну из нее: или крыша совсем поедет, или шок от боли…

— А почему вы каждую ночь приходите со мной разговаривать? Здесь так уютно, красиво, не то что в холле. Почему не беседуете тут со своими красавицами? Вон их, целых трое… Зачем нужна тетка, не пойму?

— Я и сам не пойму, — он внимательно посмотрел на нее, и у Марии вдруг пересохло во рту. — Зачем-то все-таки нужна…

Невольно она взглянула на свое отражение в зеркале: боже, она же совсем старуха, морщины, мешки под глазами. И впервые, за последние пару лет, ей захотелось сделать омолаживающую маску лица, убрать лишние волоски на бровях, подкрасить губы и глаза. Когда она последний раз делала макияж? Наивная, теперь скрыть эти морщины сможет только крышка гроба… А что на ней надето! Эта растянутая футболка словно специально подчеркивает недостатки фигуры!

Идиотка, о чем она думает! Жить-то осталось немного, а ее вдруг обеспокоил внешний вид!

Хан поморщился от боли и застонал, и Марии стало его жаль. Она осторожно принялась массировать ему голову, потом шею, плечи. Почему-то вдруг захотелось прижать к себе эту больную голову, пожалеть его… Да, это Стокгольмский синдром, все признаки на лицо: заложница становится на сторону похитителя… Через несколько минут хозяин отпустил ее.

Следующий день на кухне с утра не задался: Шура пришла злая, косилась все время на Марию, придиралась к ней больше прежнего. А когда Мария уронила нож на пол, вспылила:

— Нет, таких старух нельзя на кухню брать, руки у тебя не держат, — заявила она. — Еще и хозяйничает тут по ночам… Что это ты позволяешь себе?! Чтобы ты больше не шастала сюда! А то я смотрю, то одного нет, то другого, то посуда грязная стоит… Пожалуюсь Олегу Аркадьевичу, он с тобой быстро разберется.

Лена робко косилась на Шуру и помалкивала: хотя и жаль Марию, но с Шурой лучше не связываться. Спасла Марию Рита. Не успела Шура закончить свой монолог, как она зашла на кухню, следом за ней сам Олег Аркадьевич.

— Вот, Олег Аркадьевич, гляньте на нее — она же скоро растает, — Рита картинно повела рукой в сторону Марии.

— Да, действительно, Мария, что это ты так исхудала? Мне сказали, ты по ночам разгуливаешь по коридору?

— И не только по коридору, — встряла Шура, — на кухне шарит по ночам, мало, что ли, днем жрет?

— Помолчи, Шура, — оборвала ее Рита и повернулась к Маше: — Отвечай!

— Да… — осторожно ответила она, — можно и так сказать, разгуливаю ночами…

— И что, каждую ночь разговариваешь с шефом?

— Ой, да врет! Чтоб она каждую ночь с самим Ханом разговаривала?! Никогда не поверю! Зачем бы она тогда на кухне работала? Уж давно бы Хану нажаловалась… — не удержалась Шура.

— А действительно, Рита, она бы сама тогда этот вопрос решила с хозяином…

— Да она же терпеливая, не хочет жаловаться, не хочет выпрашивать что-то.

— Тю-ю! Какие мы гордые! Мусор подметать за всеми не гордая, а попроситься на другую работу гордая? Та пускай не брешет!

— Уйди отсюда! — гаркнул на Шуру Олег и продолжил допрашивать Марию: — Так почему ты мне ничего не докладывала?

— А что докладывать? Что иногда ночью разговаривала с шефом? Кому это интересно?

— Вот дура-баба! Так ты каждую ночь с ним разговариваешь или это было случайно, пару раз?

— Почти каждую, а выходить надо всегда, а то он злится, если я не выйду.

— Ну ты и разговорчивая у нас… А интересно, как же ты беседуешь с ним? Или это он говорит, а ты слушаешь?

— Да нет, он требует, чтобы я рассказывала о чем-нибудь.

— Ты больше здесь не работаешь, — подвел черту Олег Аркадьевич. — С сегодняшнего дня освобождаешься от всякой работы, отсыпайся днем, будешь только развлекать его по ночам. И будь осторожна, не спорь, не перечь, а то в любое время может начаться приступ…

— Отчего эти приступы?

— Неужели ты до сих пор не знаешь, что у него опухоль в голове, она давит на мозг и время от времени вызывает припадки? Мы уже несколько дней жили в напряжении, я удивлялся, почему задерживается припадок? А вчера днем по всем признакам стало видно — вот-вот должен начаться очередной пароксизм. Да, я думаю, это ваши ночные разговоры его успокаивали, приступов-то стало меньше, ваши беседы немного отдалили вчерашний и смягчили его… Так что продолжай.

— Смягчили? Он же убил парня!..

— Спасибо, только одного… Ты иди отсюда — спи, гуляй, ночью будешь его забавлять. Что вы еще с ним делаете?

— Ничего, — удивилась Мария. — Молоко пьем, ну, массаж шеи, плеч иногда ему делаю…

— Так, Шура, — повернулся он к кухарке, — Мария больше у тебя не работает. Ночью пусть берет любые продукты, все что ей будет нужно.

Шура неодобрительно поджала губы и отвернулась.

— Что, я сама, что ли, молоко не нагрею для хозяина? — заворчала она, вроде бы себе под нос, но так, чтобы слышал Олег.

— Не тебе решать, что нужно Хану, желает он, чтобы Мария развлекала, значит, так и будет. Тебе что, дня мало? Жаловалась, что устаешь на кухне, целый день тут торчишь, а теперь согласна и ночью работать? Что же ты пистолет не пошла отбирать? — оборвал он ее.

— Совести у тебя нет, Шура, совсем женщину довела, неужели не видишь, как ей тяжело? — добавила Рита.

— А мне легко столько человек накормить? Тогда давайте мне другую помощницу, — обиженно ответила та.

— Дадим, дадим.

— Я могу идти? — спросила Мария и, получив утвердительный ответ, пошла из кухни. Следом за ней шмыгнула Лена:

— Повезло тебе… А я слышала, как она вчера вечером жаловалась Олегу, что ты по ночам тут разгуливаешь, хозяйничаешь на кухне, пьешь молоко… Кто-то передал ей об этом, я не успела тебя предупредить…

— Спасибо, теперь это уже не важно, — Мария сняла передник, сунула его ей в руки и ушла. Эта Лена успела бы ее предупредить, если бы захотела, но ей больше нравилось, что Шура заставляет работать Марию. Хорошо, что Рита перехватила Олега.

— Мария, — окликнул ее Олег Аркадьевич, — питаться будешь в первую смену.

Ну надо же, она тут сделает себе карьеру! То ела после всех, убрав и вымыв всю посуду, а теперь, минуя вторую смену, ее сразу «повысили» до первой…

Сегодня она чувствовала себя, особенно отвратительно, все-таки вчера ночью сильно перенервничала, когда шла по коридору к темной фигуре Хана, и потом, когда поднималась по лестнице перед ним и все время ждала пулю между лопаток — ему ведь ничего это не стоило, могло, как сказал Олег, померещиться что-то. Да еще ей повезло, что у Хана были собраны самые известные марки пистолетов, а то бы она провалила этот экзамен.

Сейчас днем все работали, в холле и в коридоре было пусто. Тут только после ужина становилось шумно, весело: мужчины играли в карты, курили, рассказывали анекдоты и слушали музыку, девушки рассаживались на кожаных диванах, шутили, смеялись, вспоминали смешные и грустные случаи из прошлой жизни, да уже и из нынешней, сплетничали, жаловались друг другу на своих покровителей, сочувствовали и злорадствовали. Здесь же довольно часто проводились экзекуции, выдавали плетей кому сколько положено. Парням тоже доставалось, но девушкам чаще. За любую провинность следовало возмездие, Леонид Сергеевич объявлял о наказании во время ужина вроде бы от имени Хана. Но Марии иной раз казалось, что хозяин и не слышит его, он похоже полностью доверил это дело своему заму, а ему самому было глубоко плевать, что тут делают с людьми. Тех, кто не угодил ему лично, он карал сам и без промедления, как тот раз ночью в холле, когда стегнул плеткой Марию. А Леонид Сергеевич наслаждался властью, иногда казалось, что он наказывает ни за что, без повода, просто от скуки, чтобы полюбоваться самим процессом.

Мария удивлялась про себя, как быстро все девушки адаптировались к новым условиям. Многие уже чувствовали себя тут настолько хорошо, что явно не захотели бы возвращаться, если бы им предложили. Студенткам нравилось, что здесь не надо корпеть над учебниками, а те, кто на воле уже работал, радовались неожиданному бессрочному отпуску: не надо было торопиться на работу, во всяком случае тем, кому достались в «мужья» врачи. Да всем девушкам приходилось работать гораздо меньше, чем на воле, здесь на полную катушку эксплуатировали только не нашедших себе покровителей, таких, как Мария. Единственный огорчительный момент для девушек — тут все зависело от мужчины. Если есть «муж», твоя жизнь будет проходить относительно спокойно, только надо угождать ему. Для привыкших к свободе девчонок это было нелегко, ведь они воспитаны были по-другому, в духе равноправия, и теперь, вот так, внезапно, вернуться во времена домостроя, конечно, сложновато. Однако женщины свыклись и с этим.

К тому же, многие тут жили, как настоящие семейные пары. И «жены» так же, как и на воле, зачастую пилили своих «мужей», хотя те могли безнаказанно применять физическую силу. Но в основном тут были нормальные люди, за исключением нескольких охранников, склонных к садизму, Леонида Сергеевича и самого Хана. Мария была шокирована, когда одну из девчонок вечером всенародно все в том же холле наказывал «муж», хотя к нему, конечно, больше подходило слово «хозяин». Охранник Юра сам привязал свою девушку, сдернул с нее платье и отстегал ремнем. Все остальные, включая и женщин, с удовольствием смотрели на это своеобразное шоу, потягивая пиво. На следующий вечер наказанная появилась как ни в чем не бывало. На сочувственные вопросы взмахнула рукой, легко ответила:

— А-а, ерунда, сама была виновата.

Если бы Мария участвовала в этих посиделках, она бы уже не раз услышала, что Хан не то что совсем уж изверг, но с головой у него не в порядке, иной раз на него такое находит, что лучше не попадаться ему под руку и что тут ему на самом деле разрешено все. Старожилы рассказывали множество историй о его жестокости во время таких припадков.

Мария прошла по пустым коридорам к входной двери. Впервые за все время пребывания в этом концлагере, у нее появилась возможность не спеша осмотреть территорию. Мысль о побеге никогда не покидала ее, и сейчас было самое время поискать подходящий способ. Она вышла наружу и остановилась на плитах, меж колонн. Климат тут прекрасный: днем тепло, солнечно, а по ночам частенько проходят небольшие дожди, вот все и растет. Громадная огороженная территория Центра буйно зеленела, а меж густой зелени просматривался высокий глухой бетонный забор. На газонах трава была подстрижена, цветники ухожены, на них уже отцвели гиацинты и нарциссы, а сейчас расцветало множество роз. Вдали, за разбросанными корпусами, виднелись ровные ряды плодовых деревьев. Мария решила пройтись туда, в сторону сада. Вроде бы им никто не запрещал выходить из здания, гулять по двору, об этом ничего не говорили, но все как-то опасались далеко отходить. Боялись нарваться на сторожевого пса, они здесь были ростом с телят. А Мария до этого дня так уставала, что ей было не до прогулок. Где-то далеко, за садом, виднелись еще какие-то здания, хозпостройки, а по периметру, через равные промежутки, высились железные конструкции — сторожевые вышки. Направо от крыльца дорога, выложенная большими бетонными плитами, вела к воротам. Там, у пропускного пункта, всегда стоял охранник с автоматом в руках, а чуть в стороне вздымалось еще одно металлическое уродливое сооружение с охранником наверху. У ворот она видела пару вольеров с громадными собаками. Вечерами, вскоре после ужина, раздавался предупреждающий сигнал, и уже через полчаса после него выпускались эти псы, такие монстры могли запросто разорвать любого человека, а слушались они только кинологов и Хана. Даже охранники их боялись.

И сейчас Мария побрела вдоль здания в сторону сада, подальше от ворот с охраной. Прошлась под зелеными кронами яблонь и груш, потом потянулись кусты смородины, малины и снова деревья. На улице, на свежем воздухе, ей стало немного легче, она расслабилась, прошла головная боль. После сада попала на огород — длинные ряды вскопанной земли, крепкие кусты овощных культур. Огурцы уже вовсю стелились по земле, она даже заметила первые небольшие плоды. Полосы моркови, свеклы… Похоже, тут растут все фрукты и ягоды, какие она только знала, да еще масса овощей. Понятно, откуда у них каждый день свежий салат на столе. У Маши было такое чувство, словно она оказалась дома. Ей хотелось лечь на траву и, как показывают в старых фильмах возвращение солдат с войны домой, прильнуть щекой к земле и заплакать.

Она шла все дальше, свернула в сторону, подальше от ограды, пересекла асфальтированную узкую дорогу, поднялась на пригорок и огляделась. То, что она увидела, просто поразило ее: этот огороженный клочок земли был действительно райским местечком: с одной стороны дороги раскинулся парк с чисто выметенными дорожками, английскими газонами, а за деревьями синел небольшой пруд или озеро. Деревья в парке собраны, как в дендрарии, — необычные, красивые. Отсюда уже была почти не видна знакомая вышка у ворот, но зато поблизости вздымались другие. Бетонный забор все так же просматривался сквозь зелень, но теперь он был заметнее с другой стороны парка. Забор пытались скрыть густым, высоким кустарником. Мария заметила на двух ближайших вышках охранников, один разглядывал ее в бинокль, она помахала ему и вернулась на огород. Полюбовалась на грядки с поздними сортами помидоров. Из поливочного водопровода тихонько текла вода, журча, как ручеек. Молодые побеги овощей глушила трава, Мария присела и стала прорывать сорняки. Земля раскисла, дергать было легко, одно удовольствие. Работала часа полтора, пока не заболела спина, и только когда распрямилась, заметила наблюдавшего за ней человека.

— Ты кто? — спросил черноглазый, черноволосый мужик, по-видимому, давно разглядывавший ее.

В эту минуту из-за кустарников к нему подошла еще и женщина.

— Здравствуйте. Я на кухне работала, — поднимаясь с колен сказала Мария. — А сегодня мне разрешили гулять.

— Что, умеешь отличить траву от помидора?

— Умею.

— Как звать? Хочешь, приходи, работай, — разрешил он и, не дожидаясь ответа, пошел прочь.

— Мария… Хорошо… — растерянно сказала ему Мария вслед.

— Меня Риммой зовут, а его — Ильгизом. Ты не обращай внимания, он добрый, только неразговорчивый. Раз разрешил, значит, приходи, можно. Хочешь свежих огурцов?

— Хочу…

— Ты много прорвала, и аккуратно работаешь, — Римма сполоснула пару молодых огурчиков и протянула ей.

Мария наслаждалась. Здесь было хорошо, по крайней мере, никто не стоит над душой, не командует, а за работой время проходит быстрее, не сидеть же одной целые дни в комнате, ожидая ночи… Взглянув на часы, она заторопилась, вымыла руки и поспешила к корпусу — чуть не пропустила обеденное время, вовремя спохватилась, а то ведь сегодня она ушла без завтрака.

В холле уже крутились девчата.

— Мария, что на обед сегодня?

— Не знаю. Я тут теперь не работаю.

— Да? Тебя перевели?

— Пожалуй, я сама перевелась…

Для такого маленького закрытого коллектива перевод Марии на другую работу оказался заслуживающей внимания новостью.

— Тогда ты рано пришла, тебе во вторую смену…

— Как сказали, так и пришла.

Девушки заинтересованно поглядывали на нее: интересно, если Мария будет обедать в первую смену, кто же тогда у нее покровитель, кому понравилась женщина в годах?

Мария вошла в столовую последней и села за стол у входа на свободное место с краю, одна.

Хан не обратил никакого внимания на то, что она ест вместе со всеми, а обслуживает всех другая девушка и Шура. Олег поглядывал то на него, то на Марию и думал, не слишком ли он поторопился… Но не велика ошибка, можно будет и вернуть ее на кухню…

Сегодня за столом Хана было весело. Хотя он сам был задумчив, тут, как всегда, верховодила Рита. Она только что дочитала серию романов Роберта Асприна и теперь была полна впечатлениями. Остальным дамам приходилось ориентироваться на нее, и чтобы не сидеть за столом молча, они были вынуждены читать то же, что читает Рита, слушать ту же музыку, смотреть те же фильмы. Рита заметила, что Мария сидит одна, молча, и решила покровительствовать ей и дальше.

— Мария, — окликнула она ее, — а ты читала Асприна?

— Мифологию? Да.

Тут и Хан обратил внимание на Марию:

— И что, понравилось? — спросил он.

— Очень. И Шуттовская рота тоже.

За столом воцарилась небольшая пауза, все были удивлены тем, что эта кухарка что-то читала, к тому же фантастику, и что сам Хан соизволил заговорить с ней.

— Как ты сказала? Шутовская рота? Олег привези.

— Шуттовская рота и Шуттовский рай, — негромко поправила его Мария, а Хан напряженно прислушивался к ее словам.

— А ты что так далеко сидишь? Давай, пересаживайся куда-нибудь поближе, вон места есть.

— Да уже поела…

Олег был доволен: «Молодец, не ошибся!» — похвалил он себя, ему нравилось просчитывать все ходы вперед — как ни умен Хан, а все же предсказуем… И перед ужином он указал Марии место посередине длинного стола, но, конечно, не рядом с Ханом — там царила Рита. Дамы такое перемещение Маши переваривали молча…

Татарин Ильгиз и его жена Римма были рады новой помощнице. Ильгиз сначала приходил каждый день на делянку Марии, наблюдал за ней, потом понял, что женщина сама знает, что делать: когда надо полить, когда подпушить землю, — и не стал докучать мелочной опекой. Он выделил ей часть огорода, ближайшую к зданию Центра, и вскоре, уже полностью положившись на добровольную работницу, вовсе перестал заходить на этот участок. Римма заглядывала чаще, собирала урожай, угощала домашней выпечкой и осторожно присматривалась к незнакомке, иногда просто так задерживалась рядом — ее тянуло поболтать, скучно ведь целый день находиться в компании молчаливого Ильгиза.

Мария шла в сад после завтрака, работала, пока не уставала. После обеда она теперь спала, а ночью сидела в холле, ожидая прихода Хана. Теперь-то она наконец выспалась, у нее появился аппетит, даже стала чуть-чуть поправляться. Рита взяла над ней шефство и за столом следила, что кладет в тарелку Марии коварная Шура, пару раз потребовала заменить не понравившиеся ей куски. Шура злобно поджимала губы, но слушалась — Риту она боялась.

— Ты стала сама просыпаться… — заметил как-то ночью Хан.

— Спасибо Рите, освободила меня от кухонных работ…

— Рита? А почему ты сама не бросила или мне не сказала, что не хочешь там работать?

— Как же бросить, у вас тут не знаешь, за что можешь получить… Я ведь говорила, что сильно устаю, но вы мне не поверили. Вернее, вам это безразлично.

— Да, действительно, говорила…

— Наверно, потому, что никогда ни о ком не думали.

— Почему я должен о ком-то думать?

— Ну хотя бы для того, чтобы потом не мучиться угрызениями совести всю оставшуюся жизнь…

— Для этого еще надо иметь эту самую жизнь, а я не успею раскаяться во всех своих преступлениях.

— И совесть для этого надо иметь…

— Не надо нравоучений, это опасно для тебя, — его глаза сощурились, и Мария сразу пожалела о своей язвительности, но Хан не обратил особого внимания на ее замечания: — Расскажи-ка лучше о сыне, я заметил, ты все время говоришь о том времени, когда он был маленьким, лет до десяти, а потом, что, ничего интересного?

— Совершенно верно, ничего хорошего не было. Маленький, он был такой ласковый… Я его спать, бывало, уложу, а он вскочит и бежит ко мне, давай, говорит, теперь я тебя уложу. Одеяло расправит, подоткнет, меня поцелует, пожелает спокойной ночи. И все мне доверял. Вечером после работы приду, а он соскучится за день, ходит следом за мной и взахлеб все свои детские новости рассказывает… Это было самое лучшее время в моей жизни. Хотя он и маленький был, а мне нравилось с ним разговаривать, шутить. Мыслили мы с ним одинаково, это было заметно, когда задачи вместе решали… Я еще не договорю до конца, а он уже кричит: «Понял, понял…»

— Ты опять начала говорить о маленьком, давай-ка, пропусти пару лет.

— А потом начался переходный возраст, и мой сын просто перестал меня любить, вот и все… Так бывает — иногда дети не любят своих родителей. Он вырос, стал меня стесняться, знаешь, не хотел идти по улице рядом со мной, а если очень нужно было, то шел или впереди, или сзади… Как-то классная руководительница решила провести «Голубой огонек» для учеников и родителей — вместе. Я сначала не хотела, а потом все же пошла. В то время я еще надеялась изменить ситуацию и старалась сделать все, чтобы сын не отдалялся от меня. Пришла в школу, там было много родителей, и их дети нормально себя вели в их присутствии, а мой сын, как только увидел меня, сразу ушел… Это было ужасно, глупее я себя никогда не чувствовала.

— Ну это мелочь, случайность, возможно, его ребята позвали…

— Да, мелочь, но были и другие случаи, всякие пустяки… Все не вспомнишь, не перескажешь… Ну вот, например: мы с ним как-то ездили вдвоем отдыхать на море, это было уже после десятого класса. Он вымахал, стал на голову выше меня, такой красивый, похожий на отца. Я так им гордилась… И там мы поехали на экскурсию, сначала на автобусе, а потом пошли пешком по узкой тропке в горы, и мой взрослый сын ни разу не обернулся и не подал мне руки… Шагал впереди, а я карабкалась за ним… А когда мы перепрыгивали через ручеек, я не выдержала и сама попросила, чтобы он мне помог. Даже не потому, что боялась намочить ноги, просто мне хотелось, чтобы все видели, что этот красавец — мой сын. Алеша протянул руку, я оперлась и прыгнула, но все равно попала в воду и обрызгала его сандалии. Он разозлился и громко сказал: «Лучше бы ты просто по воде прошла…»

— Переходный возраст…

— Я не верю, что любовь зависит от возраста. Как-то я попала в больницу, и к выписке у меня там скопилось много вещей — посуда, постель, книги и я просила сына приехать, помочь мне. Жду-жду, его нет, поехала сама. Пока дождалась автобуса, сумка тяжелая, а мне ничего поднимать было нельзя… Кое как добралась, а дом закрыт… Оказывается, он забыл обо мне и уехал на весь день с друзьями.

— По твоему рассказу нельзя сказать, что сын тебя не любит, просто невнимателен…

— А тогда что такое любовь? Любовь это и есть внимательность, забота.

— Давай дальше, — Хан сидел, прикрыв глаза.

— Когда мы улетали с юга домой, — продолжала Мария, — у нас получилось три сумки: одна его, одна моя и третья общая — набрали каких-то сувениров, гостинцев. В аэропорту он взял с транспортера только свою сумку и пошел вперед, а я шла сзади с двумя. Знаешь, тогда я не болела, могла бы и три донести, они были не тяжелые, но мне было так неловко, с нами ведь летели знакомые люди и все видели эту картину. Наверно, сочувствовали мне… Я понимаю, что сама во всем виновата, это я воспитала его таким.

— Думаю, ты зря винишь себя, пример галантного поведения должен был подавать отец.

— Какой там пример… От его примера отношение ко мне могло быть только хуже…

— Это я уже понял, но все же ты его любишь…

Мария не обратила внимания на последнюю фразу, она снова, в который раз, переживала разлад с сыном:

— Не знаю, отчего все пошло не так, как надо. Тут даже не на кого свалить, разделить вину на двоих нельзя, потому что муж им никогда не занимался… Не обращал на него никакого внимания. Сын мне говорил, когда был маленьким: «Мама, а что, я, когда вырасту, тоже не буду со своими детьми разговаривать?». Потому что отец просто не замечал его, и если Алешке что-то было нужно, мальчик просил меня, чтобы я спросила у отца. Хотя в это время сидели все втроем в одной комнате. Вот такая сложная система… А теперь он стал похожим на своего папочку. Сделался заносчивым, высокомерным. Так странно, я ведь с ним сидела над уроками часами, чтобы он не отставал от сверстников, водила его по разным секциям, кружкам, потому что в детстве он был слабым, слабее всех в классе, а теперь он смотрит на меня свысока, потому что я шестнадцать лет занималась только им и не сделала себе карьеры, ничего в жизни не добилась… А он-то, конечно, сейчас умеет больше, чем я: знает два языка, танцует, плавает, такой спортивный, а у меня во всех графах можно поставить одни прочерки. В общем, ты был прав в ту первую ночь, когда сказал, что я уже никому не нужна. Неправильно я построила свою жизнь, будь у меня возможность, я бы все теперь сделала иначе…

Она помолчала, задумалась: и как это у других все складывается хорошо? Откуда они знают этот секрет — как надо жить?

— Не знаю, в чем я ошибалась, — в том ли, что так сильно любила мужа и сына, но как можно регулировать свои чувства? Зря я посвящала им все свое время? А как узнать, где та грань, за которой начинается перебор внимания? А если бы я не уделяла им столько времени и сил, то винила бы сейчас себя в недостатке интереса к сыну? В общем, я пропустила момент, когда надо было остановиться, заняться собой и заставить своих мужчин уважать себя… Ой, о чем я говорю!.. Да, попробовала бы я так сделать, Веня тут же меня бросил бы. Был такой случай: взялась шить сынишке куртку, увлеклась и не успела приготовить ужин, а муж страшно возмутился: шей, говорит, но не в ущерб семье! То есть его интересы ни в коем случае не должны быть ущемлены.

Мария уже не рассказывала Хану свою историю, а сама себе задавала вслух те вопросы, на которые пыталась ответить сотни раз, да все безрезультатно. Она так увлеклась, что даже не заметила, как официальное «вы» заменила на «ты», а Хан принял это, как должное.

— Ты так боялась потерять мужа?

— Боялась…

Что-то в этом разговоре все же не понравилось ему, и пару ночей его не было. Возможно, хозяину просто уже надоели эти беседы, но Мария честно шла в темноте к дивану и отсиживала там дежурные полчаса. Теперь это было не в тягость, она могла выспаться и после обеда. На третью ночь он снова появился, и все пошло по-старому.

Как-то в один из дней Мария решила обойти всю территорию Центра целиком, начать от въезда, пройти по кругу и вернуться с другой стороны. Она прошмыгнула мимо других корпусов — у входа в каждый из них стояли ребята в камуфляже, возле них всегда было неприятно проходить. Потом свернула с асфальтированной дороги и по тропинке пошла параллельно бетонному забору, близко не подходя к контрольной полосе — на вышках на нее уже обратили внимание, и она видела, как снайперские винтовки поворачиваются вслед за ней.

Прошла знакомые участки — сады и огороды, глянула мимоходом на свою делянку, все ли там в порядке, и дальше, дальше… Вскоре потянулись земли, выделенные под животноводство. Мария подныривала под проволоку, ограничивающую квадраты пастбищ, — такое она видела только по телевизору, где-то за рубежом, так выращивают скот в странах, где площади ограниченные, и стадо перегоняют из загона в загон по мере отрастания травы. А для России это диковинка, у нас скотина пасется вольно, бредет, куда хочет… Земля на этом участке была плотная, твердая и каменистая — никогда не пахалась. А дальше и вовсе рельеф поднимался вверх, плодородная почва сменилась сланцевыми породами, и там ограда стояла практически на каменистом основании, под нее не подкопаешься. Да и на возвышенности вся граница еще лучше просматривалась со смотровых вышек. Отсюда, сверху, она увидела свою делянку и разглядела за оградой в том месте глубокий овраг. Он тянулся вдаль и пропадал из виду за холмом.

Часа через два пути на ровной площадке Мария увидела небольшой самолет. «Ничего себе, — подумала, — даже свой аэродром есть, правда далековато от главного здания, сюда, видно, Хана возят на машине». Она не стала приближаться к аэродрому, наверняка там дополнительная охрана, прошла мимо и, обойдя всю зону, вернулась к своему корпусу с другой стороны. Территория была такой большой, что Мария падала с ног после этой прогулки. Обход занял полдня.

Теперь она знала, что если побег и возможен, то самое лучшее место как раз там, где она работает. Грунт тут был мягкий, рассыпчатый, дождями легко размывался, и под бетонными плитами ограждения в нескольких местах уже образовались промоины, такие небольшие овражки. Вдоль ограды, с ее внутренней стороны, на всем протяжении территории, там, где позволяла почва, тянулась вспаханная полоса, как на государственной границе. После прошедших дождей на этой полосе полезла трава, пока еще низкая, но густая, плотная, как зеленый ковер. Вот эта трава и подала ей некоторую надежду. В голове у нее уже сложился план побега.

Мария стала ждать, когда на контрольной полосе зелень поднимется повыше. А пока продолжала полоть сорняки на грядках, но теперь она стала их сушить и складывать в маленький стожок. Потом принесла кусок старого одеяла, случайно найденный в кладовке и предназначавшийся, скорее всего, для мытья полов, расстелила его в ажурной тени высоких кустов ирги и каждый день отдыхала там, приучая охрану на вышке к тому, что она частенько сидит, а то и лежит здесь на солнышке… Охранники уже запомнили ее и приветственно махали рукой, когда она появлялась на своей делянке. Однажды Мария подошла поближе к контрольной полосе, якобы собирая полевые цветы, а на самом деле — специально, чтобы проверить, как среагируют часовые, и тут же получила ответ: перед ней взвились маленькие смерчи пыли от выпущенных пуль. Она шарахнулась к кустам, оглянулась на вышку, охранник погрозил ей автоматом. Она в ответ показала ему кулак, рыжий черт, следит… Как еще у нее хватило ума не зайти на эту проклятую полосу!

На облюбованном ею для побега месте трава росла быстрее, чем вокруг, — земля тут была более влажная, сюда стекали дождевые стоки. Это было самое удачное место — низинка, поднявшаяся трава уже сейчас скрывала небольшой размытый овражек, пусть он будет у забора глубиной всего сантиметров тридцать, и то хорошо, ей меньше копать придется. К тому же, на этом участке забор от вышки до вышки был выставлен не по прямой, а чуть выгибался посередине этого прогона внутрь территории, одна из плит ограждения стояла под углом, и потому с одной вышки пересечение ее овражка с забором вообще не просматривалось. Как-то она рискнула, прокопала канавку от грядки и почти до края контрольной полосы, до начала ложбинки, бросила в эту канавку шланг и полностью открыла кран поливочного водопровода. Сильный напор воды быстро продлил ее канавку до контрольной полосы, а дальше уже по имевшемуся естественному уклону вода хлынула в нужном направлении и за полчаса намного увеличила промоину под забором. Никто ее проделки не заметил, поскольку Ильгиз давно не заглядывал сюда, а Римма хотя и бывала почти каждый день, но никогда не заходила за крайний ряд кустов смородины — ужасно боялась, что охранник на вышке подумает, что она хочет бежать и уже стоит на контрольной полос, и пристрелит ее. Ей казалось, что сверху трудно различить, где начинается контрольная полоса. Она и Машу об этом предупредила.

Мария понимала, что если бежать, то только сейчас, иначе промоину заметят и засыплют землей, но все оттягивала решающий момент. Пока-то она живет, пусть и в неволе, но все же это жизнь, и уже притерпелась как-то к плену, привыкла к этому своему громадному огороду, к жизни на уровне растения — поела, поспала… Характер — есть характер: терпеливость — ее главная черта. К тому же, как это ни смешно, ее беспокоило то, как ее встретят дома. Она с неприятным чувством представляла, как знакомые будут ужасаться ее виду, расспрашивать и сочувствовать ей. За время работы на огороде она поправилась и посвежела, чувствовала себя определенно лучше, если припомнить не только жизнь в неволе, но и последние пару лет, тем не менее, ей совершенно не хотелось чувствовать на себе удивленные взгляды. «Уезжать надо подальше, чтобы не было рядом никаких старых друзей и знакомых, надо кардинально все изменить…», — решила она.

Благодаря Хану, разговоры с которым заставили ее беспристрастно оценить прожитую жизнь, она увидела все свои промахи, ошибки и теперь ужасалась своей пассивности, аморфности. Больше она не хочет тратить жизнь на то, чтобы подавать мужу наглаженные рубашки, подбирать за ним разбросанные газеты и грязные носки, бегать на работу, отсиживать положенные часы в своем постылом проектном бюро, а затем вновь бежать домой, чтобы успеть к приходу Вени приготовить ужин. Представить страшно унылые вечера — муж ведь никогда с ней не разговаривал, сидел молча перед телевизором, а сын-то уже небось поступил в институт и уехал. Вынужденная разлука, позволила ей отвыкнуть от мужа и сына, от всей прошлой жизни, и она ни за что не станет заново втягиваться в тот однообразный постылый ритм. Да, если удастся сбежать, она изменит свою жизнь, начнет все с нуля… Но для этого надо рискнуть, сбежать.

Пожалуй, если она сбежит, в новой жизни ей будет не хватать ночных бесед с Ханом… Да, двуликий Хан: внимательный ночной собеседник и равнодушный врач-изувер днем.

И все же, бежать было страшно: если ее поймают — сразу убьют, в назидание другим. Попытка возможна только одна, как у саперов, она должна быть удачной.

Галя все так же работала в прачечной и каждый день жаловалась, как ей там тяжело, какое грязное приносят белье и какие засранцы, эти врачи и их молодые жены. Она утверждала, что их постельное белье особенно плохо отстирывается, а еще труднее потом его гладить. А Валя вскоре была переведена на другое место, теперь она должна была мыть полы в коридорах и холлах, следить за чистотой облицованных пластиковыми панелями стен. Галя завидовала Марии, ее нынешнему привилегированному положению, особенно возможности спать после обеда.

А там, на воле, Мария никогда не позволяла себе отдыхать днем…. Как же ей трудно решаться на перемены, до чего же она быстро ко всему привыкает, даже в жизни в неволе умудрилась найти положительные стороны. Пожалуй, глупо всю жизнь довольствоваться тем, что имеешь, а раньше она считала это своим достоинством… А ведь с таким «достоинством» люди бы до сих пор жили в каменном веке.

Как-то утром к ним в комнату заглянул охранник, позвал Наталью:

— Иди, пол помой в лаборатории.

Мария удивилась, что это вдруг старушку заставляют работать? Вскочила с кровати:

— Давайте я помою, Наталья швабру не поднимет…

А Наталья вдруг преобразилась: она села на кровать, вцепилась сухими ручонками в прутья, ужасно побледнела и закричала изо всех сил, выпучив глаза:

— Нет, нет, не хочу!

Странно, как бурно она реагирует на этот приказ… И тут в комнату вошел еще один парень, они молча подхватили истошно визжащую бабульку и потащили по коридору.

Оставшиеся женщины растерянно переглянулись:

— С ней сейчас будут что-то делать?

Наталья в тот день не вернулась, а ночью всех разбудил ее душераздирающий вопль. Жуткий крик звучал так долго… Даже странно, как такая маленькая старушка смогла так сильно кричать…

Хан ночью не пришел. Утром во время завтрака, все молчали, многих медиков за столом вообще не было, а когда вставали из-за стола, Мария заметила, что жены лаборантов многозначительно поглядывают на ожидавших завтрака Галю и Валентину, и услышала, как они перебросились парой фраз:

— Опять неудача?

— Ужас! Вся кожа с нее слезла, и она еще шла так! Бр-р! Кусок мяса, как освежеванная туша… Леша рассказывал, так и ковыляла по коридору… — услышала Мария.

— Говорят, это грубая ошибка, ее сразу исправят, повторят еще раз…

— Да и мой сказал, на этой же неделе повторят. Что-то у них с напряжением было не так…

— Теперь кого-то из этих возьмут, только кого? Галя совсем еще не старая… А Мария и вовсе…

Но тут разговаривавшие заметили подошедшую ближе Марию и замолчали.

Вот, значит, какие витаминчики приготовили для них… Надо срочно бежать, ведь неизвестно, на ком остановится их выбор в следующий раз… Сегодня она все проверит еще разок, а завтра … Помоги ей Бог… Надо только прихватить сразу с собой свой второй комплект одежды — джинсы и неизменную вытянутую футболку. Мария направилась в свою комнату. В коридоре ей встретился Хан — что-то он опаздывал на завтрак.

— Хорошо, что я увидел тебя, — начал он, а у Марии все оборвалось внутри, подумала, сейчас он скажет: «Пошли в лабораторию, помоешь там полы…»

— Ты что так смотришь? — удивился Хан. — Помассируй-ка мне шею, опять тянет…

Мария облегченно перевела дыхание. Она занималась с Ханом минут тридцать, пока у него не исчезло напряжение мышц, потом взяла свои вещи в комнате и вышла во двор. И сразу услышала шум моторчика газонокосилки, сначала подумала, что это, как всегда, косит газоны Леня, снайпер, помогающий в свободное время своей Светлане. Но на этот раз, работал другой парень, Михаил. Мария его сразу запомнила, он выделялся среди всех — этакий медведь, ростом почти два метра и весом далеко за сто. Сейчас этот бугай выкашивал контрольную полосу. Это рушило все Мариины планы: как только он скосит траву, ее промоина окажется на виду, и к забору уже не подойдешь. К счастью, мужик направился в другую сторону, но завтра, а то и сегодня вечером он наверняка будет у ее заветной ложбинки … Значит, все, время настало. А она даже краюшки хлеба не прихватила с собой. И вернуться на кухню нельзя, ядовитая Шура так и следит за ней… Ну что же, поголодает, ничего…

Мария решила делать все как обычно, чтобы не привлечь нежелательного внимания, и не спеша отправилась на огород. По дороге сорвала несколько ранних яблочек — хотя бы погрызет кисленькие, в дороге, вместо воды. Она с полчаса рыхлила землю, осторожно оглядываясь по сторонам, — вокруг никого, пусто. Только хотела приступить к выполнению первой части своего плана, как увидела Римму. Та сегодня пришла с пластиковой бутылкой молока.

— Ты говорила как-то, что любишь парное молоко, вот решила тебя угостить. Ильгиз сегодня принес много, почти полведра. Будешь? С пирогом? — И она протянула пакет с куском капустного пирога.

— Здорово! Как ты вовремя, Риммочка, я что-то проголодалась сегодня, спасибо!

— Ну и хорошо, ешь, я пойду, некогда сидеть, второй пирог еще в духовке сидит. Завтра приду, поболтаем.

Ну что же, сама судьба толкает ее к побегу. Этот визит Мария сочла добрым предзнаменованием. Она вытащила спрятанную одежду, села на свое место на одеяло и украдкой, поглядывая на вышки, стала набивать штаны и футболку сеном, панаму, подарок Риммы, также набила травой. Дождалась, когда на вышку поднимется сменщик караула, — мужики обычно во время пересменки некоторое время разговаривали, и только потом первый уходил. Мария понаблюдала, как один из них что-то рассказывает, сильно при этом жестикулируя, это был рыжий Сашок, только он так размахивал руками. Охранники увлеклись разговором и не оглядывались по сторонам. Тогда она быстро уложила свое чучело на землю, придала ему форму лежащего человека и слегка прикрыла куском одеяла, взяла в одну руку бутыль молока и пакет с пирогом и яблоками, а в другую маленькую лопатку, которой она подсаживала рассаду, и перебежала к кустам смородины у начала промоины. Посмотрела оттуда на свое творение — даже с такого близкого расстояния казалось, что на земле спит человек.

Под укрытием густых ветвей она опять осмотрелась, увидела, как один охранник начал спускаться с вышки, а второй наклонился над лестницей и, наверно, что-то говорил ему вслед. В ее сторону никто не смотрел, все было спокойно. Если они и глянули сюда, то, наверно, приняли чучело за нее, не зря она столько дней подряд сама лежала на том же месте. На второй вышке охранника вообще почему-то не было, по нужде, что ли, ему приспичило отойти?

Предстоял самый опасный момент — перебежать от кустов до высокой травы. Наконец Мария решилась — шмыгнула, пригнувшись, до полосы, заросшей травой, плюхнулась там на влажную землю и быстро — быстро, ползком, по-пластунски пересекла контрольку, подобралась вплотную к забору. Трава здесь была особенно высокая, больше полуметра, она наверняка скрыла беглянку от случайных взглядов.

Раньше издали щель под забором казалась ей большой, в которую легко пролезть, но сейчас было видно, что ее надо расширить и немного углубить. Мария принялась лихорадочно копать, стараясь не дергать ногами, чтобы с вышки не заметили как колышется трава. Через некоторое время потревоженная ею земля стала осыпаться наружу, похоже, там близко к забору подходил более глубокий овраг. Вскоре уже можно было просунуть голову, оставалось только чуть расширить лаз, чтобы прошли ее бедра. В этот совсем неподходящий момент Мария вспомнила старый детский анекдот про Чапаева и Анку-пулеметчицу, как они бежали от врагов из бани через трубу, и у Анки застрял таз. А Чапаев ей сказал: «Ты бы еще корыто прихватила!» Как бы ее «корыто» не застряло…

Мария сунула свое имущество под забор и попыталась протиснуться, нервно хихикнула при этом, представляя, как нелепо она будет выглядеть, если застрянет здесь… А если ей влепят пулю, то она засядет здесь надолго. Пулю в зад…

С первой попытки у нее ничего не вышло, она вернулась в исходное положение и легла на спину, так, оказалось, легче пролезть в невысокую щель. Через минуту она уже была на свободе, а поскольку ползла под забором головой вперед, то в таком же положении, даже не посмотрев, не зная, что ее ждет, оттолкнулась ногами от забора и сползла на дно небольшого оврага. По-видимому, раньше, когда ставили ограду, его засыпали землей, но дожди быстро размыли вновь насыпной грунт. Не вставая, Мария перевернулась, сунула бутылку и пакет за пазуху и с лопаткой в руке поползла дальше на коленках. Боже, как больно! Колени, оказывается, такие чувствительные! Она может сосчитать здесь каждый камешек, вот зараза, как они впиваются! Как же раньше детей наказывали, ставя в угол на колени? Это же издевательство! Стены оврага быстро росли, вскоре уже можно было идти на полусогнутых ногах. И хотя так тоже было больно, она терпела, и неуклюже приседая, двигалась вперед. И только когда овраг углубился почти на три метра, Мария распрямилась и осторожно огляделась: сзади еще виднелся забор, но смотровых вышек отсюда не было видно. Тогда она бросилась, пригибаясь бегом вперед. Овраг вскоре соединился с другим, по дну которого бежал ручеек. Вспомнив о собаках, Мария некоторое время шла по воде, чтобы сбить их со следа, если ее будут искать с собаками. Потом, выдохнувшись от быстрого бега, она присела передохнуть и привести себя в порядок. Стряхнула землю с волос, вымыла лицо и руки, а джинсы не стала трогать, пусть лучше на них земля высохнет, потом ее ототрет, а то сейчас все только сильнее размажется. Старые кроссовки пропитались водой и теперь чавкали при каждом шаге.

Она шла уже больше часа. Еще часа два ее не должны были бы хватиться, разве что по закону подлости, кто-нибудь придет в сад. Потом все соберутся на обед, но и тогда могут не заметить ее отсутствия, поскольку она иногда опаздывала, не успевала сесть со своей сменой. Хорошо, что Шура уходила, покормив высший персонал, а ее помощницы кормили остальной народ. Никто никогда не отмечал и не следил за тем, поели все или нет. Это было проблемой каждого, поскольку в другое время столовая была закрыта, а на кухню Шура никому не позволяла заходить. Если повезет, могут и за ужином не обратить внимания на ее отсутствие. Захочет ли Хан этой ночью беседовать с ней? Хорошо бы — нет…

Лопатку Мария все еще несла с собой, и сейчас она ей пригодилась: с нею оказалось проще подняться наверх, на бровку оврага. Ее тюрьму и сверху уже совсем не было видно: и бетонный забор, и вышки скрывала невысокая гора, поросшая редкими чахлыми деревцами. Вдоль кромки оврага вилась еле различимая тропинка, по ней Мария и пошла дальше, настороженно прислушиваясь ко всем звукам, готовая в случае опасности тут же, не задумываясь, скатиться вниз на дно. По тропе идти было намного легче, чем по скользким валунам на дне ущелья.

Где же она находится? Предгорье Кавказа? Куда, в какую сторону идти, Мария не представляла. Она вспомнила роман Хмелевской о том, как женщину похитили и увезли на самолете. А та с помощью географического атласа определила, куда ее привезли. Эта умная героиня смогла вычислить координаты места назначения, учла и скорость самолета, и положение солнца, и что-то еще, наверно, скорость вращения Земли — все проделала за пару часов. А Мария вот уже почти три месяца ломала голову над этой загадкой, но так и не поняла, где они находятся. И атлас она с собой не носила, к сожалению. Когда-то Маша ездила в Пятигорск, и сейчас серые осыпи напомнили ей его окрестности.

Горы — это не шутка, здесь легко заблудиться, а от дороги ей надо держаться подальше, но и далеко уходить нельзя, желательно двигаться параллельно. Она понятия не имела, где проходит эта самая дорога, запомнила только направление, в котором располагались ворота, вот и старалась его придерживаться.

Мария шла, почти все время поднимаясь в гору, спуски были короче, чем подъемы, значит, она углублялась в горный массив. К вечеру она полностью выдохлась, решила отдохнуть и только теперь, расслабившись, почувствовала голод. По дороге ей дважды попадались ручьи, и она пила холодную вкусную воду. Теперь же съела половину пирога, запила прокисшим молоком. Все, бутылка пустая. Жаль, ну что же, зато завтра будет легче идти, хотя в бутылку, как только встретится ручей, нужно будет налить воды. Мария прошла еще немного и остановилась, оказавшись на краю пропасти. Она боялась высоты и потому опустилась на корточки и осторожно подползла к краю. Ничего себе! Высота обрыва метров тридцать, внизу ручей, камни. Не дай Бог сорваться туда, наверно, живой до дна не долетишь… Она вернулась назад, к деревьям. Решила завтра поискать спуск, а сейчас устроиться здесь на ночлег: под старыми кривыми соснами было сухо и мягко от годами копившейся хвои. Женщина заснула сразу, лишь только вытянулась на земле.

Как она и предполагала, ее хватились ночью. В два часа ночи Хан включил свет и бесцеремонно растолкал храпевшую Галю.

— Где Мария?

— Не знаю, — сонно ответила та, — ее и вечером не было.

— Но она же ужинала?

— Нет, и не обедала, кажется… С нами не ела, нет, и я не видела, чтобы она из столовой с первой сменой выходила, — это уже Валя проснулась и поторопилась услужить шефу.

— Так… Когда вы ее видели последний раз?

— Утром перед завтраком, встретились возле столовой: она поела, а мы только зашли. Потом она, наверно, пошла на свой огород.

— Какой еще огород?

Ему объяснили. Хан тут же поднял тревогу, территорию осветили мощными прожекторами, собак посадили на поводки: и с ними охранники пошли прочесывать территорию Центра. Вскоре обнаружили Машино чучело, а затем и подкоп.

— Взять живой, собаками не рвать! Упустите, убью каждого десятого! — распорядился Хан, потом передумал: — Нет, я сам пойду с вами.

— Да ты что, Хан! Ну стоит ли тебе рисковать из-за какой-то бабы, а вдруг приступ?.. — заволновался Олег.

Но Хан пошел вперед. Собаки легко взяли след, понюхав чучело, рванули вперед так, словно видели ее. Попытка Марии сбить их со следа результатов не дала, зря только кроссовки расквасила. Охранники с автоматами наперевес легко бежали там, где женщина с трудом карабкалась. Ее догнали на рассвете. Она услышала лай, вскочила, увидела совсем рядом охранника с автоматом в руках, тут же заметила второго, третьего и всю надвигавшуюся цепочку парней в черной форме, собак на поводках и поразилась, что они так близко подошли, а она не слышала их приближения. Выхода у нее не было, никакого шанса сбежать. Собаки рвались с поводков… И Мария бросилась к краю пропасти — лучше уж головой вниз! Ее заметили, Хан сразу понял, что она хочет сделать.

— Остановите ее!

Сам спустил с поводка громадную овчарку, собака в несколько прыжков догнала и сбила с ног женщину. Мария не добежала всего пару шагов до провала. Пес прижал ее лапами и стоял, гордо поглядывая на хозяина. Он четко выполнил команду, на Марию даже не зарычал. Хан потрепал его по холке.

— Молодец, Лютый! — пристегнул карабин и отдал поводок охраннику.

— Вставай! — приказал он Марии.

Мария поднялась и тут же вновь упала от сильной пощечины.

— Что это значит? Как ты посмела сбежать?! Ты знаешь, что полагается за побег?

— А мне в любом случае полагается смерть… — из носа у нее текла кровь.

— Вставай!

— Что, шеф, прикончим ее здесь? Или оттащим в лагерь, там повесим, чтобы все видели, что бывает за попытку побега? — подошел сзади Олег Аркадьевич.

— Я сам решу, что с ней делать. А вот всем тем, кто нес караул в дневную смену на смежных вышках у подкопа, выдать по двадцать плетей…

— Не слишком ли?

— Ты, что, тоже захотел попробовать?!

— Нет, нет… Все будет сделано! — Олег Аркадьевич даже попятился, потом изо всех сил пнул Машу ногой в бок: — Ты, сучка, вставай, поняла теперь, что ты наделала? Из-за тебя хорошим парням достанется…

И тут же сам полетел на землю — хозяин врезал ему кулаком.

— Я разве неясно сказал, что без тебя с ней разберусь?!

— Извини, шеф, я не понял… — пробормотал Олег, вытирая разбитую губу.

Вокруг них столпились охранники, лаяли, рвались собаки. Мария встала, она ждала, что Хан опять ударит ее, и потому отшатнулась, как только он повернулся к ней. Вид его был пугающим: бледный, лицо перекошено, левый глаз дергается. «Да у него опять начинается приступ!» — поняла она.

— Иди, я там с тобой поговорю…

Олег тоже заметил состояние хозяина и замер на земле. Он-то хорошо знал, как опасен сейчас Хан. Подождал, пока Мария и шеф прошли мимо, и только тогда встал, отправил несколько парней вперед, остальным велел идти следом за хозяином. Шепотом предупредил ребят, чтобы были готовы помочь шефу, если у того закружится голова и он упадет — во время приступов такое бывало, а сам поплелся в конце процессии, подальше от Хана.

Мария шла вниз, оскальзываясь на камнях. Ее старые кроссовки и до побега едва дышали, а после того как она прошлась в них по воде, а потом в мокрых лазила по горам, да еще кинулась убегать и за что-то зацепилась, сейчас совсем порвались. В горячке она не заметила, как это произошло, но теперь часть подошвы правой кроссовки при каждом шаге норовила завернуться назад. Можно сказать, она ступала босая по камням, а Хан злобно подталкивал ее в спину. Кажется, его напряжение все возрастало.

Возвращались на базу другим путем, не так, как она пришла сюда, и вскоре резко свернули в сторону, по-видимому, спускаясь на дорогу. Край пропасти теперь опять был близок к ним. В какой-то момент проклятая подошва зацепилась за корень, и так совпало, что в тот же миг Хан подтолкнул ее, Мария кубарем полетела на землю. Она проехала на боку пару метров вниз, ободрав правую руку до плеча и стукнувшись щекой. Остановилась, чуть-чуть не доехав на собственной шкуре до обрыва. Полежала некоторое время, приходя в себя, потом, осознав, что пропасть рядом, попыталась вскочить и кинуться туда, но Хан уже наклонился над ней, схватил ее за руки, и Мария на миг увидела выражение его лица, — неужели он испугался за нее? В ту же минуту хозяин резко дернул ее, поднимая, и когда она, встав на ноги, качнулась, он, словно случайно, прижал женщину к себе и замер… Или ей показалось?..

— Ты что не стоишь на ногах?

— Кроссовки порвались…

— Не надо было бегать… Шагай…

Больше он ее не подталкивал а, наоборот, держал за растянутый «хвост» футболки, как, бывает, родители водят маленьких детишек, придерживая за одежду. По каменистой осыпи они почти съехали вниз, прошли еще немного и вскоре в самом деле оказались на дороге. Их ждала машина — кто-то уже вызвал транспорт. Хан, Мария и несколько охранников сели, а Олег не рискнул, он не был уверен, что приступ у шефа миновал, и знал, что в такие моменты лучше держаться от него подальше.

— Хан, я с мужиками пешком дойду, не возражаешь?

— Иди.

Пока ехали, шеф все время сидел, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, лицо его было бледно, но уже расслабилось, судороги прошли.

После неудачного приземления все тело у Марии болело, ссадины ныли, из носа время от времени опять начинала сочиться кровь и потому она так же, как и хозяин, откинулась и посильнее запрокинула голову.

— На, возьми, — он протянул ей носовой платок.

Приехали быстро, стало быть, не так уж далеко она смогла уйти за вчерашний день. Эх, не надо было останавливаться на ночлег… Если бы она успела перебраться через каньон, у нее был бы шанс сбежать. Вышли из машины, охранники стали вокруг, безмолвно ожидая распоряжений. Шеф молчал, задумчиво наклонив голову. Мария поняла, что сейчас решается ее судьба — оставят ее в живых или нет…

— Иди…

Мария вошла в Центр, там кто-то уже заметил, что подъехала машина, и в холле тут же собрались люди. Все уже знали, что Хан чертовски разозлился, узнав о пропаже Марии, и что охранники, проморгавшие ее побег, будут наказаны. Знали, что любой стресс мог спровоцировать у шефа внеочередной припадок, а воспоминания о последнем еще были свежи. Страшно, но жажда зрелищ все перевешивала, пропустить наказание Марии никто не хотел. В этом замкнутом мирке развилась извращенная страсть к виду жестоких расправ. Появление Марии, все лицо которой, руки и футболка были в крови, вызвал вздох удовлетворения — ее истерзанный, измученный вид превзошел ожидания, и все же никто не спешил уходить, ведь ожидалось еще более захватывающее продолжение: изуверское наказание.

— Повесят… — услышала Мария чей-то шепот.

Но Хан всех разочаровал:

— Своим побегом ты поставила себя на первое место в очереди на опыты. Это и будет твоим наказанием. Иди к себе.

Мария шла сквозь толпу и слышала оскорбления: что она себе позволяет, эта тетка? Как она посмела бежать, если все они живут здесь и не помышляют о побеге?! Особенно злились жены провинившихся охранников.

Мария искупалась, выстирала свои вещи и легла. Проснулась от голода, глянула на часы — время обеда. Она с трудом встала — разбитые колени опухли, ободранная рука саднила, нос тоже был опухшим и красным, как у алкаша. Вещи ее еще были мокрыми, а сменная одежда, набитая сеном, осталась в огороде, и Мария побрела в столовую в халате. Но ей не повезло, у входа стояла Шура:

— В халате сюда нельзя, — мстительно заявила она, предварительно проверив, однако, не наблюдает ли за ней Хан или Рита, и захлопнула дверь перед Машей.

Пришлось взять влажные вещи и вынести их на улицу, на хоздвор, повесить на солнышке, иначе ее не пустят и на ужин… День был жарким, и через час Мария пошла снять свои джинсы с веревки, они уже должны были высохнуть. На террасе загорали неработающие дамы, нежились в шезлонгах. Мария неловко проковыляла мимо них, ушибленное колено болело все сильней. Ирочка жалостливо взглянула на нее, но промолчала, ничего не сказала, и даже ее защитница Рита тоже отвернулась… Им всем не понравилось, что она пыталась сбежать, а гарему, возможно, досталось от Хана, они всегда первыми принимали на себя первый удар его гнева.

Асфальт парил — Светлана залила весь двор, она стояла со шлангом и, распыляя струю, поливала газон. Мария дохромала до своей одежды и замерла: с джинсов стекала вода. Светлана насмешливо смотрела на нее. У Маши не было сил возмутиться, она сняла футболку, отжала ее, вновь повесила, потом выжала джинсы, но не успела отойти и пару шагов, как Светлана опять окатила ее вещи водой.

— Напрасно ты притащилась, сегодня они не высохнут, видишь, какая погода влажная…

Ну что же, она хотела броситься в пропасть, а ей всего лишь предлагают попоститься… Ужина у нее сегодня не будет. Говорят, если организм не отвлекается на переработку пищи, выздоровление идет быстрее. Проверим, как быстро заживут ее синяки… Она была так измучена пробежкой по горам, что и голод не помешал ей заснуть вновь, даже не слышала гонга, приглашающего всех в столовую.

Во время обеда Хан заметил отсутствие Марии, но ничего не сказал. Когда же ее не оказалось за столом и во время ужина, потребовал объяснений у Олега. Тот легко соврал:

— Не хочет есть, отсыпается, находилась по горам…

Вечером перед отбоем Мария снова проснулась и прогулялась во двор — ее джинсы словно только что вынули из воды. Она сняла свое барахло, отжала и понесла к себе в комнату — до утра высохнут и на спинке кровати. Живот подвело, как же люди постятся? Она вот всего сутки не ела и уже думать ни о чем не может, кроме еды. Поскорей бы заснуть, дожить до завтрака. Но утром она вообще не обнаружила одежды, исчез даже халат. В одной страшной ночной рубашке и в душ не пойдешь — надо пересечь коридор, а сейчас уже люди ходят, неловко…

Проснулась Галя:

— Ты чего сидишь?

— Халата моего нет, ты не знаешь, куда делась моя одежда?

— Не знаю, возьми мой…

Валя тоже не заметила, куда исчезли вещи Марии. Они собирались идти на завтрак.

— Ты весь вечер проспала… Расскажи, как ты сбежала? Что это ты надумала?

— Нам ничего не сказала…

— Не успела… Увидела, что траву косят, и решила бежать, не могла вам ничего сказать.

— Какую траву? О чем ты говоришь? Ладно, чего сидишь? Пошли, а то опоздаем, последнее время Шура ходит злая, не пустит, закроет дверь перед носом.

— А в чем? Одежда-то пропала…

— Куда ты ее засунула? — Галя разговаривала сквозь зубы.

— Никуда, здесь все висело…

— Украли? — засмеялась Валя. — Кому оно нужно? На половые тряпки, что ли?

— Принесите мне что-нибудь покушать…

— Ты же знаешь, Шура не любит, когда с собой берут еду…

— А я сразу иду в прачечную, сюда не вернусь.

Галина и раньше завидовала и злились на Марию за то, что та свободно располагает своим временем — подумаешь, часок поболтает ночью на диване, это не работа! Теперь же ей и вовсе не понравилось, что она бежала одна, не подумав о них. А Мария думала, но понимала, что побег втроем невозможен. Ведь ясно, что, во-первых, охрана на вышках не проморгала бы прогулку трех женщин по контрольной полосе к забору, а уж такую картину — пухленькая Галя под оградой, Мария просто представить не могла, для этой толстушки нужно было бы копать туннель. Во-вторых, как бы они Валю тащили в горы? В таком возрасте по горам не бегают. К тому же, их исчезновение все окружающие заметили бы гораздо раньше — ведь Валентина и Галина работали не в одиночестве и во двор они практически не выходили, а уж тем более, не бывали в саду.

— Ну ладно, ничего со мной не случится, идите.

На этот раз Хан, только войдя в столовую, сразу спросил о Марии.

— Она в комнате сидит, джинсы пропали, не может прийти, — простодушно объяснила Галя.

— Не понял, что значит «пропали джинсы»? Пусть наденет другие.

— Так у нее одни остались, сменку-то она в саду оставила, когда сбежала…

— Вы хотите сказать, что у нее больше нет одежды?

— Ну да. Халат тоже пропал, да Шура в халате не разрешает, вчера она ее не пустила.

Шура тут же попятилась на кухню и в этот день не показывалась на глаза хозяину. А Галя, обрадованная вниманием и возможностью поговорить с самим Ханом, радостно выкладывала все, не замечая, что у того начинает дергаться глаз.

Хан повернулся к Олегу. Его просто потрясала человеческая тупость: неужели было непонятно, что раз эта женщина заинтересовала его, развлекает по ночам, то она автоматически получает дополнительные права? Теперь Олег тоже это понял и, видя как бледнеет лицо Хана, как судорога вздергивает угол его губ, он сам все сильнее бледнел, потом вскочил, заторопился. А вдруг еще можно все исправить, предотвратить гнев шефа?

— Сейчас, шеф, сейчас все исправлю, — он договаривал уже на ходу, выбегая из столовой.

Заскочил в свой кабинетик, схватил тетрадь заказов — в ней указывались все размеры женщин, и бросился по коридору в комнату Марии. Размеров этой категории женщин у него не было.

Она так и лежала на кровати, гадая, что же ей делать: ходить в ночной рубашке не позволяют, а раздобыть одежду, не выходя из комнаты, невозможно. Одна надежда, что этой ночью Хан захочет поговорить с ней и тогда она ему скажет о своей проблеме. Вопрос только в том, захочет ли он еще с ней говорить и доживет ли она до ночи. Неизвестно, когда наступит ее очередь умирать…

Олег Аркадьевич распахнул дверь и с порога потребовал сообщить ему все ее размеры.

— Раньше был сорок восьмой, а теперь не знаю… — растерянно ответила Мария.

— А обувь? Говори быстрее все остальное, рост, объем, обхват, как это там называется…

Мария называла, а он лихорадочно листал свой талмуд, подбирая подходящую по размерам женщину, наконец нашел. Размеры Оли, жены Леонида Сергеевича, были те же, что и у Марии, и Олег обрадовано кинулся на склад. Там у него лежал еще не распакованным недавно полученный заказ, а эта Оля, как всегда, должна была много чего получить, кредит у нее был практически не ограниченным. Он нашел ее тюк и, не развязывая, схватил его и помчался назад.

— Одевайся скорее и бегом в столовую, Хан ждет.

Ах, вот оно что! Хан заметил ее отсутствие и распорядился доставить к столу! То-то Олег примчался. Еще та сволочь… Если бы не хозяин, она бы с голоду могла тут помереть!

Мария раскрыла баул: и глазам своим не поверила: похоже, это на самом деле были фирменные, эксклюзивные произведения портновского искусства. Она выбрала брючный костюм, померила. Вот что значит, хорошо сшито! Вот так, без примерки, надела готовую вещь, и, оказывается, она сидит на ней прекрасно! И босоножки подошли, но были чуть-чуть свободны. В маленьком узком зеркале на стене не отражалась вся фигура, и Мария выбралась в коридор — там висело большое зеркало. Ей показалось, что она даже помолодела, только весь вид портил распухший нос и ободранная щека.

Когда Мария осторожно приоткрыла дверь в столовую, там царила тишина, Хан сидел с закрытыми глазами, нерв на его скуле дергался. Все замерли, не шевелясь, боясь звякнуть ложкой, никто не ел. Да, сегодня завтрак затянулся. Она вошла, Хан приоткрыл глаза и не оборачиваясь сказал:

— Садись сюда, — кивнул рядом с собой.

Он не обратился к ней, не назвал ее по имени, но и Мария, и все присутствующие поняли, кому это сказано. Ира молча отодвинула свой стул.

— Что с твоим коленом?

— Болит, сильно ушибла, — вот человек, он ведь не глянул на нее, не повернулся, когда она вошла, следовательно, понял по ее неровной походке, что с ногой непорядок.

— Ешь… Никогда не постился, каково это, двое суток не есть?

— Я тоже раньше не постилась. Для меня — трудно, не могу голодать.

— Ну давай, наверстывай.

Все вздохнули с облегчением — раз шеф вроде как шутит, значит, опасность миновала, — и дружно застучали ложками, заговорили. Подождав, пока Мария немного насытится, Хан снова обратился к ней:

— Рассказывай, как ты замыслила побег, почему именно сейчас, кто помогал, давай все в подробностях, всем ведь интересно.

За столом при звуке его голоса снова все стихло.

— Никто не помогал, я никому не говорила, что хочу сбежать. А почему именно сейчас — это понятно: раз Наталью убили, значит, подошла наша очередь, кто пойдет первой из нас троих, неизвестно, вот я и поторопилась бежать…

— А способ?

— Так ведь само собой напрашивалось — я полола траву, все время находилась на огороде, видела, как сменяется караул, высчитала, когда удобнее всего бежать. Потом направила воду в сторону ограды, чтобы подмыло немного, получилась небольшая канавка, сильнее не стала размывать, побоялась, что издали будет заметно. Решила, что лучше потом подкопаю немного. А дальше все просто: насушила травы, специально сидела все время на этой куче сена, чтобы охрана привыкла. Потом набила штаны и рубашку, сделала чучело, уложила его там и перебежала к ограде. Чуть — чуть еще подкопала и вылезла, сразу скатилась в овраг и по нему двинулась ползком, подальше от вашего концлагеря. Вот и все.

— Почему это — «концлагеря»?

— Фашисты тоже ставили опыты на заключенных.

— Спасибо за сравнение… А ты в курсе, что четверо ребят из-за тебя сильно пострадали?

— Выпороли? Ну и что? Из девчонок вон без конца кого-нибудь стегают…

— А ты знаешь, что если бы твой побег удался, все эти четверо были бы расстреляны?

— Не знала… А с другой стороны, они ведь сами выбрали такую жизнь, им за это заплатили, а меня сюда привезли насильно, и меня тоже ждет смерть. Вы рассказывали, что семье рыжего купили четырехкомнатную квартиру, оплатили учебу старших детей в гимназии вперед, до полного окончания, положили деньги на счет, верно?

— Да, мы всем заплатили. А ты в курсе, почему Сашок был вынужден продать свою жизнь? У него жена второй раз родила двойню, один пацан больной, требовалась срочная платная операция, а Сашка остался без работы, и квартиру служебную им предложили освободить. Куда ему деваться?

— Неизвестно, помогут ли его детям эти деньги, инфляция может съесть весь капитал или жену обдурят, кто знает, возможно, им было бы лучше, если бы отец был рядом… — упрямо ответила Мария. — На мой взгляд — это трусливый побег от проблем, он откупился от жизни. Это его выбор, так в чем тогда дело? А я почему должна умирать? Я этот вариант не выбирала. Если представится шанс, я снова попытаюсь сбежать отсюда.

— Ну ты и стерва! — не сдержалась Оля.

— Что?! — поднял брови Хан и взглянул на Олю.

— Ой, извините, нечаянно вырвалось… Я хотела сказать, Мария, что же это, из-за тебя могут убить кого-то, и ты все равно собираешься снова сбежать?!

— Может быть, ты, Оля, забыла, но меня сюда привезли умирать! Это вам предоставлена другая жизнь, а меня ждет только смерть.

— Так тебе сколько лет?! Ты уже бабка, а мы еще не жили, и тоже неизвестно сколько проживем, Олег Аркадьевич сказал, что если с Ханом что-нибудь случится… — при этих словах она покосилась на хозяина, и все-таки договорила: — Если он умрет, то и нас всех поубивают!

Она — бабка? Да на своей улице Мария была самая молодая, все соседки-старушки так и говорили ей: «Ты, девка, еще молодая…» Если она старше этих девушек, это еще не значит, что ей пора умирать…

— Ну, что ты на это скажешь?

— Только одно — мне жизнь еще не надоела.

— Ночью выходи, поговорим, — с этими словами хозяин, а вслед за ним и вся его ученая команда ушли из-за стола.

Мария сразу почувствовала себя незащищенной, дамы дружно шипели на нее.

— Олег, а откуда у нее этот костюм? Это же от Версачи? Я заказывала такой…

— А это он и есть. Ты что, не слышала, как хозяин потребовал одеть ее? Что бы я ей дал, свой, что ли, костюм?

— Ну не от Версачи же ей давать! Костюм от Версачи — смертнице! А я в чем буду ходить?! — возмутилась Ольга. — Я пожалуюсь своему Леониду Сергеевичу.

— Да у тебя их два десятка, зачем тебе еще один? Здесь театров нет! А Леонид Сергеевич сам был свидетелем, как все вышло. И еще неизвестно, что он скажет, когда узнает цену этого костюма и получит полную распечатку всех твоих заказов.

Оля растерялась, Леонид Сергеевич был скуповат.

— Но почему ты отдал именно мои вещи?

— Размер такой же…

Мария торопливо доела и ушла к себе, отлеживаться. Ночью она вышла в холл и долго ждала Хана, наконец он пришел с каким-то флаконом в руке.

— Вот мазь. Давай, раздевайся, намажу тебя.

— Нет, пусть лучше все болит…

— Вообще-то, я уже видел женщин…

— Я не буду раздеваться… — шарахнулась Мария, сама мысль показаться ему вот так, в кровоподтеках, царапинах и синяках ужаснула ее: — Я сама потом помажу, давай твою мазь.

— Пятьдесят лет, а стесняешься, как малолетка, как Ирочка — дурочка…

— Ну почему Ирочка дурочка? Она просто молоденькая… А мне не пятьдесят, всего-то сорок пять…

— На мой взгляд, что сорок пять, что пятьдесят — один черт. А что касается Ирочки, так она до старости будет такой, это же ясно. Снимай халат.

Мария судорожно схватилась за ворот.

— О, господи! Ну, останешься в белье. Ты же в белье? Показывай свою руку и бок.

— Такое белье не показывают…

— Вот черт! Так закажи приличное! Подставляй свой бок!

— Какой?

— Куда тебя пнул Олег…А что, другой тоже болит?

— На другом я проехала по камням…

— Так, ты снимешь халат или мне звать охрану?

Мария затянула пояс туже и спустила халат с правого плеча, Хан осмотрел ее, присвистнул, сдвинул халат сильнее и обработал ссадину на одном боку и багровый кровоподтек на другом. Она стала натягивать халат на плечи, это было неудобно, так как пояс был не развязан, а Хан, мешая, притянул ее к себе и крепко поцеловал. Мария так удивилась, что даже не возразила, и он тут же решил повторить поцелуй, обнял ее удобнее, но при этом нечаянно прижал чуть сильнее, и Мария вскрикнула от боли.

— Похоже, у меня сломаны ребра…

— Давай забинтую.

— Не хочу. Я пойду? Спокойной ночи…

Потом в постели она вспоминала уже давно забытую ею сладость поцелуев — Веня перестал ее целовать, как только получил доступ к телу, и со временем Мария как-то привыкла считать поцелуи уделом молодежи. А сейчас, неподвижно лежа на узкой кровати, вся в синяках, боясь потревожить многочисленные ушибы, она все же то и дело поднимала руку и дотрагивалась до губ… И счастливо улыбалась… Хотелось бы это повторить…

Жизнь потекла по-старому. Только их отношения неуловимо изменились. Вроде бы так же Мария делала массаж, но ее движения больше стали напоминать ласку, а он все также сидел, подставляя ее рукам шею и плечи, но иногда вдруг нет-нет да и наклонял голову, чтобы коснуться щекой ее руки…

Как-то раз он заговорил об ее отношениях с мужем:

— Я вижу, ты очень любишь своего мужа… Ты с ним была счастлива? По твоим рассказам я этого не заметил… Но ведь это, наверно, здорово — жить с человеком, которого так сильно любишь?

— Да, я его очень любила, мне все в нем нравилось: как он ест, как смеется, как ходит. Только он меня никогда так не любил… Я часто пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее, что у нас с ним было, а в голову лезет всякая ерунда.

— Расскажи.

— Опять жаловаться? Это как-то непорядочно, за глаза говорить о нем…

— Жалуйся смелее!

— Думаю, что я сейчас несправедлива к нему, говорю только плохое… Почему-то все время мне становится себя жалко, нервы, наверно, шалят… Вот вспомнилось, как однажды мы с ним возвращались из гостей в три часа ночи и поссорились на полдороги. Он разозлился, остановил такси и уехал, бросил меня посреди города одну, а я с собой не брала сумочку, и карманы оказались совершенно пусты, только губная помада да носовой платочек, не завалялось ни одной денежной купюры, на него же надеялась… Была зима, мороз, гололед, и я одна шла по скользким улицам, по пустому городу… — Мария замолчала, ей снова, как и тогда, много лет назад, стало непередаваемо горько: ведь она сама, как бы ни была обижена на Веню, никогда бы не оставила его вот так…

У Хана застыло на лице странное выражение.

— Что, опять голова болит? — испугалась Мария. — Ну что же делать? Ну есть же, наверно, какое-нибудь лекарство? Ты же сам врач, ну почему занимаешься этим дурацким омоложением, лучше бы придумал, как убирать такие опухоли…

Она вскочила, обхватила его лицо руками и стала массировать ему виски. Он взял ее руку и поцеловал.

— Правда — не болит? — Мария присела перед ним, обхватила его лицо ладонями, заглянула в глаза, убрала прядь волос с его лба, и тут же вскочила, смутившись своего порыва.

— Нет-нет, голова сейчас не болит, ты продолжай, мне интересно.

— Да что там интересного? — Тем не менее продолжила: — Знаешь, когда я выходила замуж, одна тетка на свадьбе сказала моей маме: «Ну раз девка так влюблена, пусть хоть немного побудет счастливой со своим любимым». А я и не помню, когда была счастлива с ним… Я рассказывала уже, что мой первый ребенок умер в роддоме, так муж мне потом заявил, что я все специально подстроила, чтобы только женить его на себе… Как такое можно было сказать?! А потом, когда мы прожили около года вместе, в его организацию, в командировку, приехала женщина, и он в нее страшно влюбился и решил меня бросить. Собрал свои вещи и ушел с чемоданом, уехал вместе с ней в соседний город. Я три дня на улицу не выходила, жить не хотелось, лежала и плакала… А на четвертый день он появился, не сложилось у него с той, приехал как ни в чем не бывало и устроил мне скандал за то, что я позволила ему уйти… «Настоящая жена не отпустила бы мужа…» — сказал мне. Я не знаю, когда перестала его любить… А сейчас сама не понимаю, зачем так цеплялась за него? Почему не ушла, когда кончилась любовь?

— Так ты уже не любишь его?

— Нет.

Хан встал, отошел к окну и оттуда спросил:

— Значит, ты сбежала не потому, что соскучилась по нему?

— Во-первых, я уже говорила, что боюсь твоей жуткой ванны в лаборатории. Лучше броситься в пропасть вниз головой… А во-вторых, я бы сбежала из любого рабства. Я и так всю жизнь прожила, словно в неволе.

— Ты в ванну не попадешь, я тебе обещаю…

— А кто здесь решает, которая из женщин станет следующей жертвой?

— Только я.

— Ты же часто уезжаешь, и тогда остается твой зам, Леонид Сергеевич, так?

— Без моего разрешения опыты никогда не начинают, и кто будет испытателем, решаю только я.

— О-о! Как ты нас называешь! И по какому принципу выбирается жертва?

— В зависимости от того, что мне требуется: если здоровье испытателя не играет роли, то беру по просьбе… Слышала об эвтаназии? Мы и таких привозили. Если таких желающих нет, то по очереди: по старшинству, по мере поступления сюда.

— Валя старше меня, но ты сказал, что я теперь первая…

— Нет, не первая, для меня ты единственная…

— Шутишь…

— Ладно, пора спать.

Хан ушел. Мария не знала, верить ему или нет…

Вскоре она вновь стала ходить на свой огород, дыру там, конечно, заделали, и когда она бывала в саду, за ней постоянно следили с двух вышек, разглядывали в бинокли, фиксируя каждое ее движение. Но хотя и под надзором, там все же было лучше, чем в их общем доме: если раньше Марию просто не замечали, то сейчас все женское население дружно невзлюбило ее. Поэтому она старалась встречаться со всеми как можно реже, практически только за столом.

Погода была хорошая, ночи теплые, и Хан завел новый обычай — гулять с Марией по ночам по дорожкам парка, дышать пряным воздухом, наполненным ароматом цветов. Ночью розы и лилии пахли особенно сильно. Мария боялась собак, но он постепенно всех их приучил к ней, и здоровые псы частенько бежали рядом, все же несколько нервируя ее.

Иногда, в те дни, когда в лаборатории была напряженная работа, Хан не приходил на ужин и тогда ночью он просил Марию приготовить ему что-нибудь свеженькое — не любил, когда пищу подогревали. Она поджаривала картошку и бифштекс, это было его любимое блюдо, а он в это время разгуливал по кухне в своем махровом халате и время от времени выхватывал прямо со сковородки поджаренные кусочки картофеля. В такие минуты Маше казалось, что между ними устанавливаются особые, теплые, прямо-таки семейные отношения. Потом он садился за стол, ел, а она устраивалась напротив и смотрела на его крупную голову, усталое худое лицо…

Ох, если бы можно было сделать все наоборот: чтобы не он ее похитил, а это она бы увезла его отсюда, куда-нибудь на море, и там заботилась о нем, кормила, заставляла гулять и спать, массировала бы его голову во время приступов и не подпускала к нему и близко всех этих врачей-ученых и разных красивых девушек…

— Послушай, а тут ты завела себе мужика?

— Что?! — поразилась этому вопросу Мария. — Зачем мне здесь кто-то?

— Ну, ты ведь не такая старая, как кажешься, наверно, тебе нужен мужчина?

— Ты меня просто поражаешь своей тактичностью… По-твоему, главное перед смертью — хорошо потрахаться?

— Ну почему же сразу так грубо и так пессимистично, я-то надеюсь на успех своего эксперимента и уже обещал тебя не трогать… Если только сама не захочешь, а то можешь снова стать молодой, красивой…

— Вот когда испытания закончатся, тогда я подумаю, стоит ли рисковать… Если доживу.

— А пока ты можешь жить здесь на всю катушку, использовать эту возможность и делать все то, что раньше было запрещено…

— Какую возможность? Не поняла, что я могу тут делать?

— Ну как что? Завести любовника или пару, сколько захочешь… Здесь никто за это не осудит, только этим и занимаются в нерабочее время…

— Любовника? Нет, я не хочу…

— Ах, да! Здесь ведь такая конкуренция, столько молодых, красивых девушек, тебе, конечно, сложно найти мужика, но я по дружбе могу помочь в этом вопросе… — так он, насмешливо улыбаясь, предложил свои услуги.

Мария оскорбилась.

— Во-первых, хотя я и постарше всех здешних девушек, но подобное предложение уже поступало. Я, конечно, не обольщаюсь, понимаю, что мужику просто захотелось разнообразия, но тем не менее… А во-вторых, у меня вообще не то настроение, чтобы заниматься любовью. И я не поняла, как ты хочешь мне «помочь», прикажешь, что ли, кому-нибудь?

— Нет, я себя предлагаю…

Мария решила, что ослышалась или не так его поняла, а Хан продолжил:

— В принципе, я могу ведь и заставить тебя…

— Ну, это уж вообще гнусно! Действительно, вседозволенность портит людей! Мужчина должен все-таки хоть как-то обаять женщину. Неужели хозяин всей этой лавочки, имеющий свой гарем и возможность постоянно пополнять и обновлять его, человек умный, красивый и образованный, силой будет укладывать кого-то в постель? Что, не в состоянии завоевать женщину, как обычный человек?!

— Не кого-то, а тебя… Но если мое предложение так тебя оскорбило, забудь о нем.

Ответ Марии явно обидел его, получать отказы он не привык. А Мария сама не поняла, как вышло, что она так резко отказала ему… Вроде бы она этого не собиралась делать.

— Честно говоря, я думаю, что и трех девушек для больного человека много…Ты уверен, что это не вредит тебе?

— Я согласен заменить их на одну…

— Ну да, сложить возраст трех и получишь одну…

— Вот видишь, какую большую роль играет для тебя возраст, значит, моя работа очень нужна…

— Нужна, я и не спорю, только не такими методами, не хочу быть подопытным кроликом…

Лето кончалось, стало прохладнее, и гардероб Марии обновился, пополнился теплыми вещами без всяких просьб с ее стороны. Олег Аркадьевич принес ей первой новые каталоги одежды, и она впервые в жизни выбирала для себя самую модную, красивую качественную одежду, не глядя на цены. Отмеченные ею вещи уже никто больше не имел права заказать. Только куда их носить, кроме столовой? На ежедневных вечерних посиделках в холле первого этажа появилась новая тема для обсуждения, жутко интересная для всех — отношения Марии и хозяина. Все почему-то были уверены, что они еще ни разу не спали вместе, и это бесконечно изумляло.

Ночные встречи не прекращались. Мария поражалась невероятной работоспособности Хана — не каждый человек сможет весь день заниматься научной работой, а ночью еще пару часов тратить на разговоры. Гулять по мокрым дорожкам под моросящим дождиком, им, конечно, уже не хотелось. Теперь они чаще сидели в холле. Хан разжигал камин, у огня было уютно пить какао или кисели — он с удовольствием пил детские напитки.

— Это я добираю то, что не получил в детстве, — говорил он.

Все было тихо, мирно, ничто не предвещало плохого, когда однажды исчезла Валентина. Она не появилась на ужине, но Мария промолчала, никого не стала спрашивать о ней, мало ли… Вдруг той удалось сбежать, зачем же привлекать внимание раньше времени. Валя была женщина тихая, неприметная, ни о чем, кроме лука и своей коровы, она не говорила: то ли не хотела откровенничать, то ли ее больше ничто в жизни не интересовало. Впрочем, и сама Мария разговаривала только с Ханом, и то потому что тот ее заставил. Сначала отсутствия Валентины, кроме соседок по комнате, не заметил никто. И Мария, и Галя между собой гадали, как это пожилая женщина могла сбежать, возможно ли это? Но никто не слышал, чтобы в лаборатории начался новый эксперимент, медики на этот раз дружно молчали. А если она все-таки сбежала, то сможет ли заявить в милицию, будет ли толк от такого заявления? И сколько им тогда ждать свободы? Мария сомневалась, что Валентина поспешит в милицию, ей казалось, что та сначала выкопает лук и подоит корову. А через несколько дней Олег Аркадьевич зашел к ним в комнату и молча забрал Валины вещи.

— А где Валя?

— Ее больше нет…

— Как нет?!

— Ее забрали в лабораторию?

— Да, — он вышел.

Мария и Галя переглянулись.

— Теперь я следующая, — обреченно сказала Галя, — тебя хозяин любит, не тронет…

Мария молча согласилась с ней, да, сейчас Хан, пожалуй, и не тронет ее, но как долго продлится его благосклонность?

Ночью она спросила Хана, как он мог пойти на убийство Вали, ведь несмотря на возраст она была такой крепкой, сильной.

— Я был уверен, что сейчас-то сбоя не будет, черт, опять ошибся в чем-то… Ну, понимаешь, нельзя брать совсем дряхлых старух, таких, которые уже перешли точку возврата, их мышцы, кости не поддаются регенерации, и никогда не узнаешь, отчего они умерли: от старости или от дозы облучения…

— Это просто убийство, и его невозможно ничем оправдать, я не верю, что есть цель, которая оправдывает подобные средства, это просто отвратительно! И я бы так считала в любом случае, даже если бы мне самой не угрожала эта ванна… Можешь меня убить или избить, но я не хочу с тобой после этого разговаривать.

И она ушла к себе. Хозяин не остановил ее, не крикнул, не ударил… Хан в эту ночь не спал, он понял, что пропал: впервые в жизни влюбился. Он и сам удивлялся своему выбору, а по привычке все анализировать, пытался понять, почему именно эта женщина притягивает его, почему именно с ней ему так хорошо — можно часами разговаривать, можно просто молчать. Что он, жалеет Марию за ее неудачную жизнь, а у кого она удачная? Или ему нравится ее робкая битва за нравственные идеалы? Или то, что она постоянно испытывает к нему сочувствие, старается по мере сил облегчить головные боли, хотя он виноват в том, что она попала сюда… Сколько прошло времени с тех пор, как у него стало появляться неудержимое желание обнять ее, когда она массирует ему плечи? Кажется, он уже давно сдерживается изо всех сил, и все же готов бесконечно терпеть эту сладкую муку, чтобы только не отпугнуть ее, чтобы она все так же бережно касалась его и смотрела на него так, как это бывало ночами, когда они потягивали у камина какао…

Благодаря ей, его жизнь наполнилась новым смыслом, оказывается, он был так обделен, не зная, как это важно для каждого, любить кого-то, скучать по этому человеку, беспокоиться о нем и постоянно терзаться вечным вопросом, а взаимна ли его любовь? И сейчас Хан наслаждался этими совершенно новыми ощущениями и специально медлил, не торопил события, чтобы не пропустить ни единого мгновения этой чудной игры в любовь, этого сладкого предвкушения, божественного дара… Он терпеливо ждал ответного чувства и думал, ну вот еще день-другой, и все, она будет его… Иногда ему уже казалось, что Мария тоже уже влюблена, но просто скрывает это, потому что невероятно закомплексована. Он удивлялся этому, настолько стеснительность не вязалось со здешними нравами, считал такую застенчивость неуместной, даже смешной в ее возрасте и все равно восхищался этим. Он любил эту женщину такой, какая она есть…

В огороде дозревали овощи, Мария помогала теперь снимать урожай и убирать пожухлую ботву. Однажды Римма позвала ее к себе на обед, на свой день рождения. Для всех, кто работал на хоздворе, ферме и в огороде, был выстроен отдельный блок, и жизнь там текла по-другому, люди жили так, как живут во всех деревнях. И питался здешний народ не из общего котла, а порознь, каждая семья сама по себе. Для Марии приглашение было большой радостью, ведь она ни с кем в их корпусе так и не общалась. Постепенно Римма стала для нее единственной подругой. Готовила она очень хорошо, таких блюд Мария раньше и не пробовала — Римма была из Казани и потчевала гостью татарскими блюдами. Ильгиз по случаю дня рождения жены даже раздобыл немного вина, и они отлично посидели.

Мария вернулась к себе поздно, уже после ужина, только успела пройти в корпус, как спустили собак. Здесь Марию поразила тишина. Обычно в это время жизнь в холле бьет ключом — иной раз тут и пели, и танцевали. А сейчас — никого… Она прошла к себе.

— Ты здесь?! — удивилась Галя. — А мы думали, ты опять сбежала…

— Я была у Риммы. А что тут так тихо?

— Так ты ничего не знаешь? У Хана приступ, не знаю, живы ли его девчонки…

— И когда начался?

— За ужином, Лена нечаянно облила его соусом, а потом, после ужина, он на лестнице ее увидел и говорит: «Что ты тут шляешься?» А Лена отвечает: «А где же мне шляться? Вы меня сами сюда привезли» … Он ее сильно отстегал. А потом вообще стал, как ненормальный… Мне так рассказывали… Пошел к себе, а там Ирка, Лика и Рита, никто не знает, живы они или нет, — выстрелы слышали. Да еще тебя не было на ужине. Хан спрашивал, где ты. Ужасно был злой, даже велел наказать кого-то из ребят. Шуру стегнул, по лицу задел плетью, чуть глаз не выбил. Все боятся выходить, попрятались. Олег сказал мне, чтобы я тебя нашла, а где я тебя найду?

Да, пожалуй, если он в таком состоянии, то и она не успокоит, но девчонок жалко, совсем ведь дети… «Пойду», — решила Мария.

На втором этаже было так же тихо и пусто. Подойдя к апартаментам хозяина, она услышала его голос, хриплый, недобрый, злой, а что именно он говорил, было непонятно. Мария осторожно приоткрыла дверь.

Ира, Лика и Рита навытяжку стояли перед хозяином, а он с плетью сидел в кресле, в левой руке держа один из своих пистолетов. Девчонки, донельзя перепуганные, не скрывали слез.

— Это кто посмел войти без приглашения? — повернулся он к двери. — А, моя ночная собеседница… Так ты еще здесь, не сбежала? Зачем ты сюда пожаловала? Тебе стало обидно, что вместо тебя Валентина коньки отбросила? Хочешь восстановить справедливость? — он поигрывал пистолетом.

— «Ремингтон», тысяча восемьсот семидесятый год, — машинально отметила Мария.

— Что, хочешь еще раз продемонстрировать свои знания? Может быть, теперь ты проверишь его убойную силу? На себе!..

В этот момент Рита потихоньку двинулась к двери, но Хан заметил ее движение, вскочил и яростно вытянул девушку плетью, так что она вскрикнула и села на пол.

— Я не закончил с вами разговаривать! Стой, пока не отпустил!

— Хан, подожди, скажи, за что ты ее бьешь?

А он, не слушая ее, еще раз хлестнул Риту. Вид у него стал совершенно безумным.

— Хан, Хан, ну, пожалуйста, перестань… — взмолилась Мария, но он не обращал на нее внимания, злобно уставился на Риту, явно ожидая ее малейшего движения.

Боже, как же его остановить?! Она тронула его за руку:

— Хан, ты мне предлагал… Возможно, ты уже передумал… Но ты мне говорил, что всегда — пожалуйста…

Он резко повернулся к ней.

— Ты согласна?

— Да…

Он повернулся к девушкам:

— Убирайтесь! Живо! — и удивленно уставился на пистолет в руке: — Не помню, когда я его достал…

Девчонки выскочили за дверь, два раза им повторять не пришлось. Его лицо уже перестало дергаться, но все еще болезненно кривилось.

— Тебе больно? Голова еще болит?

Мария провела рукой по его щеке. Надо же, он девушек бил, а ей его жаль, он ведь еще молод, ему нет и сорока, и такая мучительная болезнь…

— Мой бедненький…

Хан поймал ее руку и поцеловал:

— Хочешь сказать, что я наконец, тебе небезразличен?

— Давно… Давай помассирую виски…

— Не стоило бы тебе подходить ко мне в такое время… — он прямо на глазах менялся, голос становился спокойнее, лицо утратило злобное выражение. — Ты так сильно рискуешь, я же совершенно не владею собой, потом жалею о том, что сделал… Я не хочу, чтобы ты пострадала. Вон Олег, ушлый мужик, он за два часа чует, когда мне плохо станет, и исчезает.

— Зато девчонки живы остались.

— Я не собирался никого убивать, но иногда самому кажется, что у меня совсем крыша едет… Думаю, что на такие приступы безумия легко списать любое убийство в Центре.

— Ты так быстро пришел в себя, словно все время контролировал ситуацию, просто куражился над девчонками.

— Ну что ты! Как ты могла подумать такое? — он обнял ее. — Это ты на меня действуешь успокаивающе, одно твое присутствие почему-то снимает напряжение, уменьшает головную боль.

— Это просто совпадение, такого не может быть…

— Еще как может! Правду говорят, что возраст ничего не значит, когда … — и он замолчал, не окончив фразы.

— Нет, очень даже значит… Особенно, когда рядом столько красивых юных девушек, это ты правильно сказал когда-то.

— Нет, не правильно, тот раз я покривил душой. Для меня — не значит.

— Тогда бы ты не занимался этой проблемой…

— Это только задача, которую мне непременно хочется решить.

Он все пытался обнять ее, а Мария все время отстранялась.

— Ты передумала?

— Я не могу так сразу, мне надо прийти в себя.

— Ты постарайся побыстрее решить, чего ты хочешь… Я никогда не буду тебя принуждать к близости, так что все зависит только от тебя.

— Спасибо, тогда не сегодня…

— Понятно, не хочешь спать с психом. А я даже не помню во всех подробностях, что наделал… Я словно со стороны наблюдаю за кем-то. Мне кажется, я сегодня не сильно буйствовал, девчонок немного повоспитывал, и все, — он помолчал. — Значит, либо ты боишься, либо брезгуешь… — он обиженно отстранился и сел в кресло.

Мария наклонилась, поцеловала его в щеку, а выпрямиться он ей уже не дал — притянул к себе, усадил на колени и стал целовать…

— Милая моя, единственная…

— Ты представляешь, как сейчас весь Центр прислушивается, что происходит за этой дверью?

— Тебя это беспокоит? Это же просто отговорка… Ты играешь мной… Ну хорошо, иди… Нет, так нет… Но ты все равно будешь моей.

Она ушла. Хан не мог представить, что все дело в ее стеснительности, ему бы быть чуть настойчивее, и все, она осталась бы у него. Но он не хотел унижаться, выпрашивать ее любовь и потому отпустил женщину, а сам решил больше не думать о ней, постараться выбросить ее из головы — нет, так нет.

Он прикажет Олегу привезти несколько молодых девушек — новое всегда притягательно и поможет ему справиться с его нелепой проблемой — безответной любовью. Кстати, и старух нужны, пора провести еще одну серию опытов.

Когда Мария спустилась, девушки Хана сидели внизу, в холле, вокруг них суетилось несколько человек… Сережа, лаборант, фельдшер по образованию, обрабатывал у Риты на спине и плечах следы плетки, кожа там местами была сорвана. Лике досталось меньше, но тоже прилично. Ирочка до сих пор практически говорить не могла, так ее трясло, хотя Хан ее ни разу не стегнул. По долгу службы, так сказать, вышли из своих убежищ Олег Аркадьевич и заместитель Хана по научной части Леонид Сергеевич, к ним присоединился хирург — косметолог Валентин, еще довольно молодой человек, верный ученик Леонида Сергеевича. Олег Аркадьевич уже дал девушкам коньячку и сам выпил, нервы-то у него тоже не железные. Рита первая пришла в себя, она всегда восстанавливалась быстро.

Все с интересом посмотрели на Марию: любопытно, сдвинулись ли их отношения с Ханом с мертвой точки или все опять ограничилось массажем? Судя по спокойному выражению лица Марии, и по сравнительно небольшому промежутку времени, которое она провела наверху, ничего особенного там не произошло…

Мария, проходя мимо них, проронила, что все в порядке, Хан успокоился.

— Спасибо тебе, Мария, — сказала Рита, — меня бы Хан точно прикончил, уже курок взвел…

— Да чего там, — отмахнулась Мария.

Ей бы тоже коньяк не помешал, но никто не предложил, а просить не хотелось, и она решила алкоголь заменить горячим душем.

— Если бы не вы, тетя Мария, он бы нас поубивал, я так испугалась! Такой был всегда ласковый… — стуча зубами, пролепетала Ирочка ей вслед.

— Зря мы все против нее настроились в последнее время, я теперь буду за нее Богу молиться… Если молитву вспомню, — добавила Рита.

— Ой, я всегда говорила, что она добрая…

— Да ты к ней все время бегаешь, возможно, она из-за тебя и пошла успокаивать хозяина.

— Ой, ужас, как она не боялась!

— Что она ему сказала? — спросил Олег.

— Не знаю, я там от страха плохо соображала, массаж, кажется, хотела сделать…

— Поразительно, у нас есть специальный человек, массажист, а ему нравится массаж этой тетки… — размышлял вслух Олег Аркадьевич. — Надо срочно доставить еще старух для продолжения работы, а то Хан еще и эту Машу растворит в своей адской ванне, тогда нас некому будет спасать…

Выслушав Олега, Леонид Сергеевич отошел к стоящему в сторонке Валентину, невысокому темноглазому человеку. У этих двоих давно появилась одна тайная маленькая идейка. Уже больше года они вынашивали ее, не доверяя больше никому, да им никто больше и не нужен был.

— Послушай, Валентин, а не пора ли эту «массажистку» убрать с нашей шахматной доски? — спросил Леонид.

Леонид Сергеевич, первый помощник шефа, был очень честолюбив. Он попал сюда в одно время с Ханом и, как более старший по возрасту, надеялся, что руководить проектом будет он. Узнав, что боссом поставили молодого Хана, хотя разрабатывали перспективное направление они с ним параллельно, начали его одновременно и успехи у них были сопоставимы, Леонид Сергеевич затаил глубокую обиду. Да, конечно, тот вдруг выдал гениальную идею и сам же легко претворил ее в жизнь. Но зачем смешивать научную и административную работу? Пусть Хан занимается наукой, а он, Леонид, стал бы прекрасным администратором, но «вверху» считали по-другому. Первое время он надеялся на скорую смерть Хана, однако тот, хотя и безумствовал временами от боли, но жил и голова его все так же блестяще соображала.

Обид Леонид никогда не прощал и никогда не сдавался, поэтому, устав ждать естественного завершения карьеры Хана, он исподволь начал создавать свою коалицию, потихоньку проверяя настроения людей, отмечая тех, кто был не в ладу с шефом, чему очень способствовали приступы сумасшествия Хана, и всеми силами старался завоевать расположение остальных. Вскоре многие из сотрудников уже и в самом деле предпочитали обсуждать некоторые вопросы с ним, не рискуя подходить к непредсказуемому Хану. Тот, конечно, все проблемы решал мгновенно и блестяще, но любой контакт с ним всегда был опасен: если у хозяина плохое настроение, можно было нарваться на большие неприятности. Да еще эти припадки… И все складывалось благоприятно. По секрету Леониду Сергеевичу сообщили, что практически он уже руководитель, что вот-вот приказом объявят о кадровой перестановке, что он уже может подбирать штат по своему вкусу.

Но гениальный Хан одним махом разрушил всю шаткую, с таким трудом выстроенную пирамиду — он передал наверх такое поразительное решение проблемы, предложил настолько радикально расширить возможности Центра, что «наверху» вновь передумали, передали Хану полностью все полномочия в сфере его разработок, а весь Центр в его пожизненное владение.

Тогда Леонид хотел было плюнуть на все и уехать — зачем это ему нужно, жить в такой глуши, да еще и в подчинении Хана? Но тут с ним связались деловые люди из дальнего зарубежья и сделали такое интересное предложение, что он, только теперь поняв, какой скрытый потенциал таится в этой маленькой уединенной лаборатории, сразу раздумал уезжать. Это даже не золотоносная жила, нет, это алмазная россыпь. Россыпь гениальных идей шефа, которыми он сыпет направо и налево, успевай только записывай и, если взяться за дело как следует, каждый необработанный «алмазик» может превратиться в большую кучу денег, главное, торговать ими с умом. От заманчивого предложения он сразу отказался, не стоит мелочиться, рисковать положением, когда можно отхватить куш целиком, и решил продолжить свою игру теперь уже с более дальним прицелом. Он стал ходить с диктофоном, записывая все высказывания шефа, а потом вечерами в одиночестве прослушивал их по нескольку раз, с трудом вникая в невероятные логические построения, вскакивая и бегая по комнате от восторга, когда наконец понимал блестящий замысел Хана, заключенный иной раз в одной фразе. Этих идеек у него уже скопилось множество, не все они сразу воплощались в жизнь, о многих Хан быстро забывал или находил еще более интересное решение…. Теперь Леонид вполне мог надолго заменить на посту своего шефа, этого одаренного психа, и в дальнейшем выдавать все эти украденные мысли за свои, их уже хватило бы на несколько лет.

Леонида радовало ухудшение здоровья Хана, которое само собой решило бы все проблемы. Хотелось бы только, чтобы шеф довел до конца труднейшую задачу — отработал механизм омоложения. К тому же гениальный безумец предложил не просто омолаживать человеческий организм, но и нашел возможность менять при этом внешность. Все предпосылки к удачному завершению уже были, но какие-то мелочи не давали довести эксперимент до удачного конца. В последнее время шеф стал слишком осторожен, почему-то начал церемониться с использованием человеческого материала, очень долго готовился к каждой серии опытов. Раньше он действовал смелее, пусть безжалостнее, но это окупалось. Экспериментальным путем выходило быстрее. А чего жалеть этих бабок? Народу-то в России полно. Зачем церемониться если испытания на людях санкционированы с самого верха. Леонид Сергеевич в нетерпении ждал положительных результатов последней серии, боясь, что Хан вот-вот умрет, а самому ему будет сложновато закончить разработку. И все-таки это было возможно, но только в том случае, если все участники проекта останутся на своих местах — ученые, врачи, лаборанты, ведь каждый из них знает свой, узкий сектор работы, а уж Леонид сможет соединить воедино все фрагменты этой гениальной мозаики, не зря же он прислушивался к каждому слову шефа и фиксировал все его распоряжения.

Но, по-видимому, не он один понял, какие баснословные прибыли сулят идеи Хана. Только этим можно было объяснить все изменения, постепенно происходящие здесь. Десять лет назад никакого кордона вокруг научного Центра не было, тогда все здесь больше походило на санаторий для одаренного безумца. Леонид, конечно, и тогда злился, что так много внимания уделяется этому Хану, это раздражало, но он затаился до поры. Хотя все время хотелось сказать: «Не санаторий надо устраивать, а психушку — посадить Хана в изолированную камеру и пусть этот полубезумный гений выдает свои идеи, но так, чтобы это было безопасно для окружающих».

Жить в санатории, заниматься любимой работой, пользоваться всеми достижениями науки и техники — в этом ничего плохого не было. Тут все устраивало Леонида — и еда, и обслуга, даже приступы безумия Хана, они давали возможность Леониду удовлетворять его тайные желания: он испытывал наслаждение видя мучения людей и организовывал для себя маленькие шоу, распоряжаясь от имени Хана….

В последние годы Леониду Сергеевичу не было нужды отлучаться из Центра, со своей женой он давно порвал, детей у него не было, и потому, когда не так давно решил съездить на родину, то был неприятно поражен тем, что должен получить у шефа разрешение на выезд. Его выпустили, но под охраной, и там, на Большой земле, он заметил, что каждый его шаг фиксируется. Теперь он понял, зачем тут появился Олег Аркадьевич, какие органы направили его сюда, что за необходимость возникла в замене старого завхоза, и сильно сожалел о том, что медлил. Надо было не жадничать, довольствоваться тем материалом, который он собрал еще за первые годы работы рядом с Ханом. Жил бы сейчас за границей и торговал набранным материалом. Пожалуй, этот спокойный доброжелательный Олег Аркадьевич опаснее вспыльчивого Хана.

Сейчас Леонид не был уверен на сто процентов, что распоряжение уничтожить их корпус в случае смерти Хана не блеф, все это слишком походило на правду. Уже то, что этому психу позволяют находиться здесь, а не держат в изоляции, что дают добро на такую беспрецедентную вседозволенность: разрешено убить любого, просто так, без научной необходимости, ни в какие ворота не лезет. Понятно, что о таких исследованиях никто не должен узнать за пределами территории, а тем более об открытии Хана — препарате «Ретро». Нельзя допустить утечку такой информации.

Но Леонид все же не унывал и верил в свою звезду, таких специалистов, как он, мало. Теперь ему было на руку, что у шефа участились приступы, может и хорошо, что работы не завершены, им нужен будет человек, который сможет все закончить. Главное, когда в один из таких приступов Хан, грубо говоря, откинет копыта, не упустить момент, суметь представить на Большую землю информацию о возможном положительном решении проблемы и о своей способности довести изобретение до нужной кондиции, — никто там не устоит от такого известия. Лишь бы успеть передать, добраться до пункта связи, а то эти идиоты за оградой, вторая линия обороны, так сказать, еще и в самом деле истребят здесь всех. И уж когда он сам станет распоряжаться в Центре, тогда сумеет ускользнуть на Запад.

Леонид Сергеевич ждал своего часа много лет и готов был еще немного потерпеть, но в последнее время Хан приблизил к себе Павла. Леонид видел, что сопляк Пашка также отмечен искрой Божьей, и этот вундеркинд здоров и молод. Хан явно тяготеет к нему, если упустить момент, то именно Павел станет его преемником. Каждый раз видя, как эти двое беседуют, Леонид приходил в ярость и срывал злость на невинных людях — охранниках, девчатах. Ему все сильнее хотелось убить Хана, побыстрее занять его место, пока это еще возможно. Тогда он всю жизнь будет держать Павла в тени, ни одна живая душа вне этих стен не узнает, что есть такая восходящая звезда.

А Мария слишком успокаивающе действует на Хана, даже приступы в последнее время стали реже. Он заметил, что одно только присутствие этой бабы снимает у шефа напряжение, его лицо становится мягче, когда она рядом. Мать, что ли, он в ней видит? Сиротинка ты наша, ненормальная… Пожалуй, если ее убрать, то и Хан долго не протянет — такой стресс его доконает.

— Не слишком ли много массажа? Как ты считаешь, не становится ли она слишком весомой фигурой? — Леонид Сергеевич был вынужден довериться Валентину: одному ему не оседлать этого мустанга — объект за номером 315, так официально назывался их закрытый научный Центр.

— Меня это тоже стало беспокоить…

— Слушай, а в чем проблема? Надо взять ее в лабораторию, как только он распорядится привести старушку, подменить, так сказать… Правильно нам Олег подсказал… Шефа отозвать куда-нибудь, а эту бабу сунуть в ванну и сразу дать большое напряжение, чтобы уж наверняка, а тогда и он уж ничего не сделает, не Бог все-таки. Без кожи она нам не помешает, — усмехнулся он.

— Да мне кажется, без такой кожи, как у нее, эта тетка даже станет симпатичнее, — поддержал его Валентин. — Руки так и чешутся сделать подтяжку, видеть не могу мешки под глазами. Да, последний раз мы начинали без него, он подошел только часа через три… Только он же потом с нас шкуру спустит за то, что мы Марию использовали.

— Охранника нужно потупее поставить на дежурство в тот день, когда будет проводиться эксперимент. Мишаню, другого такого идиота здесь нет. И все на него свалим.

— Он, хоть и дурак, но скажет, кто ему приказал привести ее…

— Значит, его надо будет сразу убрать…

— Как?

— Да что мы гадаем? Изобразить самоубийство — пулю в лоб, и все. Мол, парень все перепутал, а когда дошло — от страха застрелился.

— Рискованно…

— Предложи другой вариант. Он же убьет каждого, кто посягнет на его старуху. А Мишаня на самом деле застрелится, когда Хан начнет беситься. Что начнет, так это несомненно, лишь увидит, что осталось от Машки…

Последнее время Хан вкалывал, как проклятый, он не мог понять, в чем причина постоянных сбоев, и постановил для себя: проверить весь материал целиком, не доверяя больше своим помощникам. Он сутками не вылезал из своей лаборатории, не хотел допустить еще одного летального исхода, представляя, как изменится лицо Марии при таком известии, и потому раз за разом пересчитывал, проверял и перепроверял все расчеты и выкладки.

Он решил избавиться от безответной любви, считая смешными такие чувства в его положении, перестал ночами ходить на свидания, и не замечал, что в душе все равно постоянно ориентируется на нее. Девчонки стали раздражать его, особенно решительная и настойчивая Рита. Хан теперь подсознательно искал в женщинах черты единственной, полюбившейся ему. Он выпроводил Лику и Риту, как здесь шутили, дал им развод. Теперь у него осталась только одна красотка — Ирочка.

А Ирочка ходила сияющая, она была так счастлива, что Хан оставил ее у себя. Радостная, прибежала к Марии и взахлеб говорила о том, как ей повезло, что Хан ее любит.

— Оказывается, он меня полюбил, а не Риту и не Лику. Ой, а я думала, что Хан меня не любит.

Через каждое слово у нее звучало то «Хан», то «любовь». Зашла как-то и Рита, как ни странно, этой сильной, умной и волевой девушке также потребовалось выплакаться в чью-нибудь жилетку.

— Как он мог выбрать это ничтожество, эту Ирочку, которая только и знает, что таращит свои голубые глазки, и сколько в них ни смотри, там не найдешь и проблеска разума… Ну скажи честно, Мария, неужели нас с ней можно сравнить?!

— Конечно, нет, Рита, ты права. Жаль, что ты так влюбилась в него…

— Я не влюбилась, еще чего не хватало! — взвилась Рита. — Мне просто обидно, что он предпочел Ирку! У меня столько было поклонников, могла бы устраивать гладиаторские бои, а он…

— Рита, если ты не влюблена, тогда не надо делать трагедии из всего этого. Наоборот, ты должна испытывать облегчение, потому что избавилась от него, какая разница, сама ты ушла или он выставил. Я думала ты страдаешь от любви, а оказывается, только из-за своего больного самолюбия, гордость, видите ли, задета. Перестань, это же смешно! Ты сама знаешь, и любой тебе скажет, что, по сравнению с Ирочкой, ты как алмаз в сравнении с бирюзой, так что просто забудь о нем.

— Но что он-то в ней нашел?!

— Кто знает, что нашел, ведь неизвестно за что любят, говорят, любят не за что-то, а вопреки…

— Я все время думала, что он влюблен в тебя, даже ревновала, — непоследовательно заявила Рита. — Как он тогда бесился, когда ты сбежала, нас просто не замечал… Сам рванул в погоню и тебя даже не наказал…

— Ну почему же, он меня в горах так ударил, что я упала, нос мне разбил. Не помнишь, что ли, как я ходила с опухшим носом.

— Почему он каждую ночь бегал к тебе?

— Не знаю… Поговорить хотел, вы же молодые, сон крепкий, ему вас жаль было будить, вот он и шел ко мне. Но уже не приходит…

Рита опять скисла:

— Наверно, я все-таки немного влюбилась… — и вдруг расплакалась: — Как мне жить тут теперь? Видеть его каждый день? Я не могу так… Если бы можно было уехать… Ну почему — Ира?!

— Она в него сильно влюблена, может быть, из-за этого он ее пожалел, оставил…

— Да разве она умеет любить, эта пустышка?! Это я его люблю, а она только копировала меня, глупая обезьяна, ну что мне делать? Я убью ее…

— Рита, ты что?! Да вместо Ирочки через неделю будет другая. Привезут хоть десяток.

Рита ушла, а Мария не могла заснуть, все думала, почему он перестал приходить? Почему он сначала сделал все, чтобы она влюбилась в него, а потом забыл о ней? Сейчас, ночью, она повторяла все вопросы Риты, только от собственного имени… И тоже тихонько поплакала в подушку. Так обидно и смешно — влюбиться в таком возрасте, как девчонка, и опять безответно… Но что она сделала не так, почему он не приходит? И в столовой не смотрит на нее… От того, что она укоряла его за смерть Вали? А как можно иначе?

Олег Аркадьевич как всегда оперативно выполнил приказ хозяина, старух доставили, и на сей раз это на самом деле были три старушки из стардома. Одна уж совсем ничего не понимала, только открывала рот, когда ее кормили, другие две еле ходили. Несчастных старух так довели государственной заботой, что они были согласны на все, лишь бы пожить по-человечески хоть какое-то время.

— Господь забыл о нас, не забирает… — жаловалась все время полуслепая бабуся.

По приказу шефа привезли несколько молоденьких девушек. Этот приказ завхоза обрадовал, он совпадал с его мнением — в самом деле, зачем Хану сильно влюбляться в одну, пусть любит всех и никого. И одна из новеньких, Наташа, впрямь очень заинтересовала Хана, он взял ее себе. Но ни Олега Аркадьевича, ни Леонида Сергеевича это игривое настроение Хана не обмануло, главной опасностью для себя они продолжали считать Марию.

О появлении новенькой Галя узнала первая и сразу поставила об этом в известность свою соседку.

— Представляешь, Рита ему надоела, Лика тоже, Ира наверно тоже, берет новую себе. А эти девчата, бывшие жены, не понятно кто теперь, к ним никто не подойдет, все Хана боятся, девчонки сидят и ждут, может быть снова возьмет их себе. Ну ты хотя бы поспишь спокойно, больше не будет тебя дергать по ночам. И что за моду взял, в два часа ночи чаи распивать?!

Мария отвернулась, она и в два, и в три готова была выходить…

Хан закончил проверку расчетов, и теперь можно было провести очередной эксперимент. Леонид Сергеевич и Валентин поговорили впустую, но так и не рискнули предпринять какие-либо шаги, пассивно ждали удачи, и она улыбнулась им. С утра все участники находились на своих местах, еще раз проверяли оборудование, ванна была подготовлена. Шеф распорядился доставить парализованную старушку. В этот момент его вызвали к телефону. Вернувшись, Хан сообщил Леониду Сергеевичу о своем срочном отъезде, велел самому начинать эксперимент и ушел. Случайно у входа в лабораторию в этот день дежурил Мишаня. Валентин тоже слышал слова шефа, и сейчас они с Леонидом, не произнося вслух ни единого слова, мысленно поздравили друг друга — судьба идет им навстречу. Это был тот самый единственный шанс, заговорщикам повезло. Все совпало: ванна готова, шеф уезжает, и он сам приказал Мишане доставить старуху. Когда все закончится, Мишани не будет в живых и спросить будет не с кого.

Миша позвал напарника, и они пошли, прихватив носилки. Но на выходе из лабораторного крыла Мишаню вдруг окликнули. Он вернулся, и Валентин передал ему распоряжение Хана: якобы тот передумал и приказал привести Марию. Сказал, что нужна женщина помоложе. Мишаня, гордый тем, что именно ему передали приказ, бросил носилки у стены и догнал своего напарника. Тот удивился, почему он без носилок, забыл, что ли, их? А увалень важно махну рукой, иди мол, не спрашивай, и только в коридоре жилой части здания вдруг заявил, что идут они в другую комнату, что нужна Мария. Тот не понял:

— А зачем туда Марию?

— Не соображаешь? Зачем же еще туда баб водят? В ванну ее сунут.

— Ты что, Мишка, спятил? Они же с шефом вроде как друзья.

— Я тебе говорю, нужна она… Мало ли, уже надоела, наверно… Таких подруг у него много было. Помнишь, как он в том году своих девок перестрелял?

Сашок задумался, такое и правда было, ну что же, Марию так Марию, если не ту приведут, поменяют, долго, что ли…

Мария в это время бездельничала у себя в комнате, поскольку на улице шел дождь, в такую погоду на улицу не выйдешь, а в огороде, тем более, не поработаешь. В комнату заглянул туповатый Мишка и сказал, что Хан зовет ее. Женщина решила, что у хозяина опять начинается приступ, и поторопилась за Мишей. Она даже внимания не обратила на то, что с ним пришел еще один парень, Сашок, не подумала, что для того, чтобы передать приглашение, два человека совершенно не нужны. Спокойно шла за Мишей и удивилась только тогда, когда он прошел мимо лестницы на второй этаж.

— А где хозяин-то?

— В лаборатории.

Ноги у Марии подкосились, она поняла, что это ее последняя прогулка по коридору. Мужики почуяли перемену в ее настроении и тут же подхватили ее с двух сторон, не вырвешься. Она тащилась между ними на ватных ногах.

— Мне в туалет надо…

— Кто бы сомневался, всем вам сразу надо в туалет… Потерпишь.

Валентин подал знак, что он выполнил свою задачу, сейчас приведут Марию, и ушел в щитовую, а Леонид тут же отправил лишних людей прочь из лаборатории — умному человеку несложно придумать несколько крайне важных и срочных поручений. Сейчас свидетели не нужны, а когда Мария будет в аквариуме, уже никто, ничего не сможет изменить. Лаборатория опустела, все шло как надо… Вдруг распахнулась дверь, и ворвался Хан.

— Шеф, ты еще здесь? А я так понял, что ты должен был срочно улететь, думал, что уже едешь к аэродрому.

Хан рылся в своих бумагах, не обращая внимания на зама.

Леонид Сергеевич говорил, а сам лихорадочно соображал, что же делать? Почему он вернулся? Что-нибудь забыл? Или поездку отменили? Сейчас же должны привести Марию! Нужно срочно убрать хозяина из лаборатории! Пожалуй, есть только один способ, как выманить шефа отсюда.

Обычно, стоило лишь Хану сказать, что вот, мол, осенила идея, и тот сразу проявлял громадный интерес. И если мысль на самом деле была стоящей, мог отложить все текущие дела и заняться ею, поскольку считал, что все новое надо поддерживать и что чем смелее мысль, тем легче ее вспугнуть, потерять. Шеф всегда так рьяно приветствовал у сотрудников прогрессивное мышление, что должен был сейчас купиться на это, просто обязан. Леонид Сергеевич бросился к нему, изображая, что его внезапно осенила гениальная мысль, рассчитывая, что Хан пойдет с ним в кабинет обсуждать ее. Тем временем Валентин узнает, что шеф здесь, и сообразит отправить Марию восвояси.

Ради такого случая Леонид выложил Хану свою на самом деле очень стоящую мысль, но это не сработало, на этот раз Хан вдруг отмахнулся от него и не обращая внимания на то, что тот говорит, подошел к экспериментальной ванне и включил спуск раствора. Стеклянное сооружение, этакий восьмиметровый куб из высокопрочного стекла, наполненный жидкостью, стал быстро опорожняться.

— Хан, ты что делаешь, в чем дело?! Мы же собирались запустить сейчас туда нашу рыбку?!

— Я понял, в чем была ошибка, надо пересчитать пропорции… Из-за этого и вернулся. Отменяй сегодняшний эксперимент, мы не успеем залить новый состав. Я хочу ввести новые компоненты, их еще надо будет заказать на Большую землю. Я еще разок в самолете все проверю. Пойди, скажи, чтобы не трогали старуху сегодня, зачем женщину зря нервировать.

— Так за ней уже пошли.

— Иди, отмени, отправь кого-нибудь. Теперь, я думаю, все получится, как я мог не видеть очевидного, это же так просто…

— А в чем дело? Что ты хочешь поменять? — заинтересовался Леонид.

Но тот не стал отвечать, только хитро взглянул на своего зама:

— Потом, потом… Сначала я сам должен убедиться, что ошибки нет. Это еще надо обмозговать. А ты пока продумай получше свою мыслишку, мне кажется в ней есть зерно, а теперь, извини, не мешай, я и так тороплюсь, уже должен был лететь — меня ждут к четырем… И к тому же боюсь потерять нить своих рассуждений… Вернусь — обсудим твою идею.

— Когда вернешься, Хан?

— Наверно, задержусь на пару дней. Командуй тут, да ты сам все знаешь…

Леониду хотелось покрутиться рядом, чтобы узнать, в чем суть осенившей шефа идеи, но он помнил, что сейчас может появиться Мария, представлял возможную реакцию шефа и бросился к выходу из отсека, чтобы перехватить ее. Он выскочил и сразу увидел подходившую группу с Марией посередине.

— Так, все отменяется, иди, Маша, к себе, я уговорил шефа не трогать тебя. Иди, не волнуйся.

Мария повернулась и пошла назад, словно автоматическая кукла. Шла и удивлялась сама себе: надо же, как можно было поверить в хорошее отношение Хана, даже больше того, убедить себя в его любви?! Как она ошибалась… Зато Леонида Сергеевич, которого она всегда считала двуличным, спас ее… Только надолго ли? Она не только поверила в любовь Хана, но и сама влюбилась в этого монстра и даже надеялась пробудить в нем человеческие чувства: доброту, жалость к людям, снисходительность к их ошибкам… На ее глазах он так жестоко обращался с людьми! Даже если убивал в невменяемом состоянии, то не заметно было, чтобы он сильно сожалел о загубленных душах. А она надеялась изменить его… Как же плохо она разбирается в людях!..

Хан улетел. Леонид Сергеевич и Валентин были в растерянности: Мишаню и Марию желательно было убрать, они оба стали для них крайне опасными. Леонид Сергеевич подумывал и о Валентине — в принципе, убери его, но так, чтобы это выглядело как самоубийство, и все, ниточка к нему самому будет оборвана. А то, что он не сказал Хану, как приводили Марию, так это просто объяснить: не хотел нервировать, решил сначала сам выяснить, кто и почему распорядился привести ее, чья это неумная шутка.

Но помощника жаль, он был нужен, разбрасываться верными людьми нельзя. Значит, надо убирать Марию и Мишаню, и нужно все сделать до возвращения шефа. Командировка Хана давала заговорщикам время, они могли спокойно обдумать, как убрать свидетелей.

Мария удрученно сидела в своей комнате, тут заглянула Галя.

— Фух! Устала, хоть немного полежать. Пока все белье разберешь, пока машины загрузишь, замоталась совсем…А ты чего такая сидишь? Слышала, сегодня опять эксперимент хотели начать, да Хан передумал.

— Передумал? Почему?

— Говорят, другой раствор будут готовить, Хан еще что-то придумал.

Значит, вот почему Хан не стал больше приходить к ней, не простил ее последнего отказа, решил отправить в ванну. А Леонид незаслуженно приписал себе доброе дело, не его заслуга, что ее сегодня отпустили, это Хан решил поменять раствор, ей просто повезло, дали еще пару дней жизни.

Что же это она руки опустила? В самом деле, что с нею происходит? Ругала себя, что жила всю жизнь, как амеба, а сама опять надеется на чудо. Сидит, как овца на привязи, ждет, когда ее зарежут. «Ну-ка, пошевели мозгами! — приказала она сама себе. — Думай, как отсюда можно уйти?» Мария вскочила, она не могла больше спокойно сидеть, и зашагала по комнате. Так, под оградой больше не пролезешь — везде свежевспаханная полоса, охрана теперь более бдительна. Что же делать? Переодеться, что ли, в кого-нибудь? В Хана, например… Да, было бы здорово… Можно стащить форму охранника в прачечной, но что это даст? Охранников тоже выпускает только по приказу шефа. А кто может свободно выезжать отсюда? Только сам хозяин и Олег Аркадьевич…

— Ты что топчешься? Не надоело еще? — Галю раздражало мельканье перед глазами.

— Пойду, прогуляюсь.

— Куда ты? В огород? Так дождь идет, моросит с утра.

В холле Мария специально прислушалась к разговорам «жен» врачей, хотелось узнать, что они скажут о том, почему не состоялся очередной эксперимент, и не зря. Дамы обсуждали неуравновешенность Хана, то он распорядился все готовить, то вдруг сам опорожнил ванну, передумал, решил что-то поменять. Ну вот, все и подтвердилось, правильно ей Галя рассказала. Леонид просто солгал ей, что отговорил хозяина, чтобы у нее разрыв сердца не случился раньше времени. Отсрочку ей дали чисто по техническим причинам.

Мария заставила себя выйти из здания, не забиваться в угол с рыданиями, а обследовать территорию, быть может, она что-то упустила. Из тюрем и то бегут, а это все-таки не тюрьма, скорее зона. Но сейчас, когда работ в огороде не было, все охранники внимательно следили за ней, она прямо кожей чувствовала, как они смотрят на нее со своих вышек. И повернула назад, сейчас им так скучно, больше смотреть-то не на что, глаз от нее не отрывают, сбежать в таких условиях невозможно.

Жаль, что ее не водят куда-нибудь на работу за пределы зоны. Ничего не найдя подходящего, она побрела назад по мокрой дороге, проходящей по всей территории научного Центра от ворот до жилых и научных корпусов, затем до фермы и потом до аэропорта. Дорога эта практически всегда была пуста, в основном она использовалась только для доставки продуктов с фермы. Мария услышала тарахтенье мотора, и ее вскоре догнал Юра, рабочий с фермы и курьер в одном лице, именно он каждый день на своем мотоцикле с прицепом привозил на кухню фляги с молоком, ящики с овощами и фруктами, яйца.

— Ты чего еле-еле бредешь? Подвезти? — тормознул он.

— Спасибо, давай, — она влезла в кузов и присела на какой-то ящик.

— Что, скучно сидеть в доме? Кончился твой огород?

— Да, кончился, не знаю, чем заняться…

— А у меня работы круглый год полно, не успеваю: то сюда надо, то туда. Вот теперь буду навоз вывозить, надо завтра другой кузов цеплять, а то потом продукты противно будет в этот грузить.

— А куда ты навоз возишь?

— За ограду буду. Раньше тут все время разбрасывали, а теперь Ильгиз сказал, хватит, уже земля не принимает, скота много…

— Далеко везешь?

— Да нет, рядом в овраг сбрасываю, а что? — он подозрительно уставился на Марию.

— Ничего, — она равнодушно пожала плечами.

Да, забраться в кузов было бы можно, накрыться полиэтиленом и пусть бы ее сверху засыпали, но Юрка не слепой, не станет ее забрасывать навозом, а самой не закопаться, это только в фильме такое можно увидеть.

А почему именно мотоцикл? Есть ведь и другие машины… Да, остается только машина, больше никак не сбежишь. Хан иногда улетает отсюда, как в этот раз, но возвращается обычно на машине, видно, назад летит на другом самолете, и его за пределами их территории в гражданском аэропорту встречают водитель и охранник на машине. И здесь имелся целый автопарк легковушек. Надо все-таки пробраться в гараж, посмотреть, как там обстоят дела.

Она сразу направилась туда. Проникнуть в гараж оказалось несложно, ворота были распахнуты, внутри пусто, темно и холодно. Из подсобки в приоткрытую дверь пробивался свет, и слышны были голоса — там резались в карты механик и водитель. Сейчас она запросто могла бы спрятаться в машине. Если лечь сзади на пол, то, наверно, ее и не заметят, машина большая, можно будет втиснуться туда. Только вот вопрос, когда и какая именно из них уедет со двора, здесь их стояло три. И еще одно: машины досматривают на пропускном пункте. Никогда раньше она не обращала внимания на эту процедуру. Видела только, что охранник подходил к машине, а вот заглядывает ли он в багажник, смотрит ли сзади, за спинкой водительского кресла или нет, не заметила…

Пока она знает только то, что Олег всегда уезжает на громадном черном джипе, а Хана встречают на серой ауди, а этот белый лимузин ни разу не видела выезжающим со двора…

О, Господи! Да она полная идиотка, ведь можно узнать, когда кто-нибудь будет уезжать. Дамы всегда хвастают, когда их «мужья» покидают зону. Мария тихонько выскользнула из гаража и поспешила к Центру. Она не успела еще зайти в здание, как ее догнал джип, Олег Аркадьевич уже стоял на крыльце, он куда-то уезжал. Мария чуть не заплакала с досады, ну надо же, что ей стоило залезть и посидеть немного в машине! Быть может, побег бы удался.

— Олег Аркадьевич, вы за женскими заказами?

— Нет, это пока заказ Хана, ваши завтра должны доставить, завтра привезу, а ты что, заказывала что-нибудь?

— Да нет, но хочу кое-что, если можно…

— Конечно, вернусь — закажешь, сегодня после обеда я на базу съезжу, а уж завтра поеду на склады.

Ну вот она и выяснила, надо будет снова пробраться в гараж и ждать в его машине. Она вернулась к себе и спокойно продумала, в чем ей бежать, что нужно прихватить с собой, все приготовила. После обеда засунула под жакет новый костюм, тонкий, шифоновый, один из тех, еще Ольгиных вещей, которые ей принес Олег Аркадьевич. Костюм был не в ее вкусе, и она, к счастью, так ни разу его и не надела. Накинула куртку, в дверях оглянулась на свою комнату: четыре кровати, вещи на спинке, халаты на вешалке. «Надеюсь, ничего этого больше никогда не увижу», — подумала она.

Словно случайно, прошла мимо гаража. Ворота оказались закрыты, и она не рискнула открывать — сразу кто-нибудь услышит скрип, ее заметят. Дождь моросил уже сильнее. Мария прогулялась по дорожке, волосы тут же намокли, надо было бы что-то надеть на голову, но, все равно, долго по такой погоде не погуляешь, обратят внимание… Ах, какой утром был хороший момент для побега…. Она уж отчаялась было и решила вернуться к себе, когда из окна ее окликнул Олег Аркадьевич:

— Мария, загляни в гараж, скажи Сергею, пусть подъезжает.

Мария радостно направилась туда, широко распахнула дверь, шагнула внутрь и крикнула в темноту:

— Сергей, тебя к Олегу, срочно.

Она услышала, как кто-то заматерился, звякнуло железо. Мария двинулась в сторону от двери, надеясь, что свет из открытой двери будет слепить водителя, и он не разглядит ее. Он бы, конечно, все равно увидел, но Сергей был под машиной и, пока он вылезал, женщина успела тихонько, на цыпочках, пройти в глубь гаража и присесть за лимузином. Водитель вышел, не заметив ее, лязгнул металлической дверью, закрывая гараж, и повернул ключ в замке.

Мария бросилась к машине Олега Аркадьевича. Тронула дверцу, опасаясь сигнализации, все было тихо. Она забралась внутрь и устроилась на полу, скукожилась, согнулась за водительским сиденьем. «Черт, как же неудобно, Боже мой, да я потом не разогнусь», — думала Мария, но продолжала втискиваться, устраиваться поудобнее. Через пару минут вернулся Сергей, машина выехала. Господи, только бы Олег Аркадьевич сел впереди, всегда ведь он садился там. Олег и сел впереди, долго недовольно высказывал что-то Сергею. На воротах Сергей притормозил, в салон заглянул охранник, поздоровался с Олегом Аркадьевичем и поднял металлическую решетку.

Ехали, наверно, целый час, потом машина вновь притормозила, Мария услышала, как Сергея попросили предъявить пропуск, поехали дальше. Еще немного, и остановились. Олег приказал водителю достать из багажника какой-то пакет, и они оба вышли из машины. Хлопнула крышка багажника, и Олег ушел, но водитель стоял около машины, что-то насвистывая. Мария уже хотела плюнуть на все и вылезти из своего убежища, невозможно было дальше терпеть такую неудобную позу, но тут услышала голос Олега: он позвал водителя таскать пакеты. Она тут же стала выбираться из своего укрытия, даже не убедившись, что парень ушел. Все равно в таком согнутом положении она не выдержала бы больше ни минуты, так что пусть как будет, так и будет. Женщина с трудом распрямилась, неуклюже вылезла наружу и захлопнула дверцу. Хлопок получился очень громким, она замерла, осторожно оглядываясь. Машина стояла в небольшом дворике, окруженном многоэтажными зданиями, арку перекрывали ажурные кованые ворота, рядом — будочка охранника. Во двор выходило несколько дверей. Мария наугад распахнула ближайшую, шагнула внутрь. Несколько ступеней, коридор. По коридору шла женщина с кипой бумаг.

— Простите, не подскажете мне, где тут у вас туалет?

— Вон, — кивком головы указала та.

Мария быстро юркнула туда, окно из него выходило во двор. Почти тут же она увидела Сергея, выходящего из двери напротив с кучей пакетов, затем Олега, тоже нагруженного, они закинули пакеты на заднее сиденье и сразу уехали. Ну вот, она сбежала, и охранники не виноваты, себя же Олег наказывать не будет, и вряд ли Хан убьет его… Мария с облегчением воспользовалась туалетом по прямому назначению и спокойно вышла оттуда. Та же женщина в коридоре с удивлением сказала ей:

— А ваши-то уже уехали…

— Ничего, они меня потом подберут, мы так договорились. А где тут выход? Я запуталась.

Та молча провела ее по коридору и открыла дверь прямо на улицу, минуя двор. Мария шагала по незнакомым улицам, она не могла понять, что это за город, где она находится. На ближайшей остановке спросила, как проехать к вокзалу, ей подсказали, и через полчаса она была там. С удивлением прочитала название городка на здании вокзала. Вот оказывается, куда их завезли… Скамейки в зале ожидания были заняты, везде сидели и стояли пассажиры, у всех сумки, чемоданы, баулы, только она одна с пустыми руками. Народ деловито сновал туда-сюда, на нее никто не обращал внимания. Мария постояла в сторонке, присмотрела женщину, явно небедную, примерно такой же комплекции, как она, и предложила ей костюмчик.

— Вы меня не выручите? У меня украли все вещи и сумку с деньгами, не могу домой доехать, купите, пожалуйста, совсем недорого, лишь бы хватило на дорогу, фирменный ведь, стоит в десять раз больше.

Та посмотрела (ситуация была подозрительная), легенда шита белыми нитками, как это так: сумку украли, а костюм остался, — но ничего не сказала, так как Мария была очень хорошо одета, даже не совсем обычная поездка в джипе не повредила ее куртке. Женщина купила костюм, вырученных денег должно было хватить на автобусные билеты, чтобы доехать до дома. В тот злосчастный вечер Мария вышла из дома безо всяких документов — в их маленьком городке не было нужды постоянно носить паспорт с собой, и потому сейчас могла воспользоваться только автобусом, где не требуется паспорт.

Ехать предстояло долго, но она почему-то сразу успокоилась. Во-первых, ее не должны бы сразу хватиться, скорее всего, до вечера вообще искать не будут. А во-вторых, в Центре она ни разу, никому не называла свою фамилию и город, где жила, даже соседкам по комнате. Сначала плохо себя чувствовала и потому отмалчивалась, потом предусмотрительно назвалась другой фамилией. Она с первого дня надеялась на побег и решила на всякий случай не откровенничать. Полгода прожила в этом Центре, а разговаривала практически только с Ханом, ему она, конечно, много чего рассказала о своей жизни, но то все была «беллетристика», никаких фактов, за которые можно было бы зацепиться. Да и кто это будет ездить по городам, разыскивать какую-то тетку? Не выпускать — это одно, но объявлять ее во всесоюзный розыск — это из области фантастики… Она была уверена, что охранники не запомнили кого где воровали.

На следующий день Мария пересела на другой автобус, потом еще и так добралась к себе. Специально не садилась на прямой рейс, так, на всякий случай…

Приехала вечером. Город ее встретил теплой осенней погодой, листвой, начинающей желтеть, цветущими хризантемами, такое все было родное… И все же он ей показался то ли запыленным, то ли выгоревшим, словно за полгода все краски стерлись. Мария с радостью оглядывала знакомые с детства улицы, маленькие магазинчики, расплодившиеся повсюду, отмечала новые яркие вывески. Даже люди казались ей здесь приветливыми, доброжелательными, и, конечно, сразу встретился кто-то знакомый — она кивнула, не останавливаясь. Только сейчас она почувствовала, что свободна, ура, ей удалось, она сбежала! Куда там графу Монте-Кристо — ей не помогал всезнающий аббат Фариа! Теперь забыть, как можно быстрее забыть это лето, как страшный сон…

Скорей, скорей домой, ей хотелось бежать вприпрыжку. Сейчас она увидит мужа… Представила его реакцию, как он удивится ее появлению, как скептически будет слушать ее рассказ… И тут же решила, что ничего ему не скажет о своих дальнейших планах, не хотелось снова попадать под град его насмешек. Утром заберет свои документы, необходимые вещи, банковскую карточку, на которую ей перечисляли зарплату и свой небольшой неприкосновенный запас наличных, она давно откладывала понемногу, деньги были спрятаны в нижнем ящике комода, в кармане старой кофты — такой у нее был тайник. Она уедет отсюда навсегда. Хорошо бы с мужем вообще не видеться, не хочется ему ничего объяснять, напишет ему записку, попрощается, и все. А к сыну в институт съездит потом, когда устроится на новом месте и начнет новую жизнь, с нуля…

В день побега Марии Валентин зашел в свою комнату и из окна увидел, как она прогуливается под дождем. Поскольку они с Леонидом Сергеевичем ломали голову над тем, как ее убрать, то сейчас он задержался, наблюдая за женщиной. Она пошла к гаражу, вошла внутрь. Почти сразу оттуда выскочил и закрыл за собой дверь Сергей. Странно, почему же не вышла Мария? И Валентин задержался у окна, не отводя глаз от гаража: «Что же она там делает? Неужели у этой Марии шуры-муры с водителем? Ничего себе тетка: и Хана окрутила, и водителя, совсем молодого парня, вот тебе и на, а я никогда даже не смотрел на нее… Поразительно, ей же за сорок!..» Валентин размышлял, как эти новые данные можно использовать, тем временем Сергей вновь показался во дворе. Он вошел в гараж, и через пару минут его машина выехала. Мария опять не вышла. Что бы это значило? Она осталась в гараже или в машине доехала до крыльца? Валентин бросился вниз и смог только заметить, как Олег Аркадьевич садится в машину. Мария не успела бы скрыться из глаз, он бы ее увидел в длинном коридоре, столовая закрыта, холл пустой. Выглянул на улицу — никого. Если она все же вошла в здание, то может быть только у себя, и он прошел туда — комната была пуста.

Леонид Сергеевич радостно выслушал такую новость. Вряд ли Олег тайно взял бы женщину с собой прокатиться, охрана на воротах ее не выпустит, шефа сейчас нет, таким образом, разрешение подписать некому. Тогда что остается? То ли Мария флиртует с водителем и он оставил ее внутри, в гараже, то ли она готовится к побегу в машине, или — последний вариант — она уже сидит в багажнике… Что же, Сергей — ее сообщник? И то и другое было очень кстати: узнай Хан, что Мария закрывалась с Сергеем в гараже, и все, ее, считай, нет… Если же она сбежала — еще лучше: с глаз долой — из сердца вон. О государственных интересах Леонид Сергеевич, конечно, не думал, да какие там государственные, копни в любом месте и наткнешься на чей-то личный интерес. Огласки, утечки информации о тайных делах Центра он не боялся. Что за ерунда, какие секреты может открыть кухонная рабочая? Кто поверит в ее рассказы, посмотрят, как на дуру. Это наши недремлющие чекисты во всех видят шпионов, опасность чуют на расстоянии.

Олег Аркадьевич вернулся к обеду, Марии не было. Валентин даже специально задержался в холле, поджидая ее, за столом они с Леонидом Сергеевичем радостно переглянулись. Сбежала, это же прекрасно, даст Бог, не найдется! Остался еще один ненужный человек — Мишаня, этот недотепа случайно может рассказать кому-нибудь о том, как он водил Марию в лабораторию. Решили просто-напросто пристрелить его, пусть народ подумает, что он сам случайно нажал на затвор, а с другой стороны, можно и не скрывать, что его прикончили, сказать, что нахамил Леониду Сергеевичу, кто посмеет возмутиться? Сейчас он тут самый главный! Но Мишаню в этот день они не нашли, он сменился со своей вахты у лаборатории и исчез. Валентин прошелся по всем этажам, обошел вокруг корпуса, там, на улице, в беседке, часто собирались мужики покурить, но Мишани нигде не было. Куда же он мог подеваться, удивительно… Но не заглядывать же во все комнаты. Леонид Сергеевич и Валентин решили подождать до вечера и перехватить Мишку сразу после ужина.

А Мишаня после обеда побродил от скуки по коридорам, но все его друзья были на дежурстве, ему не с кем было скоротать время, вот он и свернул в тупичок на первом этаже, прилег на диванчике за роялем. Проспал там до ужина, а перед ужином Олег Аркадьевич перехватил его и внезапно отправил на аэродром. Мишаня был обижен до глубины души — только сегодня отдежурил у лабораторного крыла, и тут же его вновь отправляют на работу. Какое ему дело, что кто-то там приболел, пусть сами выкручиваются, у них своя служба, а у них здесь — своя. Ведь никогда такого не было, чтобы с аэродрома забирали кого-нибудь на дежурство в корпус. Разговаривал Олег Аркадьевич с Мишкой наедине и сразу сам же его и отвез, сдал начальнику другого подразделения, ужинал Михаил уже там. Получилось все быстро, спонтанно, обычно так ребят не перебрасывали с места на место, только в случае острой служебной необходимости. Мишаня человек был маленький, и потому ни Леонид, ни Валентин о его перемещении не слышали, и после ужина продолжали его искать. Оба были удивлены тем, что этот мешок с салом, который торчал все свободное время в холле, теперь вдруг исчез. И что удивительно, даже его товарищи не знали, куда он пропал, у их командира спрашивать не стали, это выглядело бы странно, решили подождать, никуда Мишка не денется, сам появится.

Мария ехала и не подозревала, что два человека от всей души желают ей удачного побега. Никто ее не хватился до следующего дня, только Галя, конечно, отметила, что ее нет, но, памятуя о нерядовых отношениях Марии и Хана, сочла за благо не вмешиваться в ее дела. И только утром Олег стал ее разыскивать. Он собирался ехать за дамскими вещами и хотел узнать, что именно потребовалось Марии, возможно, он прихватил бы нужное ей без предварительного заказа. Ее нигде не было. Галя тут же призналась, что та и не ночевала. Подняли тревогу, быстро обследовали территорию и убедились, что Мария опять сбежала. Собаки след не взяли, крутились у гаража. Сразу выяснили, что последним видел ее сам Олег, а слышал — Сергей. Похоже, Олег ее и вывез.

В базе данных имелась вся возможная информация обо всех, кто переступал порог этого заведения, в том числе и обо всех женщинах. Разумеется, у Олега Аркадьевича было отмечено, откуда прибыла каждая. На всякий случай, для порядка, он сразу выяснял всю подноготную каждой пленницы, и вот теперь эта предусмотрительность оправдала себя. Тут же выслали погоню. Олег предположил, что Мария воспользуется попутками или, в крайнем случае, автобусом, значит, они смогут ее опередить.

Хан вернулся, когда погоня уже уехала. Он угрюмо, все более мрачнея при каждом слове, выслушал последние новости и ушел к себе. На этот раз Хан не кричал, никого не бил, не угрожал, но его вид был страшен, и все притихли.

Мария шла все быстрее, непроизвольно ускоряя шаг… Вот и школа, сейчас поворот и она увидит вдали свой дом, громадный вяз у ворот. Именно за этим углом тогда ее окликнули ребята из черного джипа. Она с опаской повернула за угол и облегченно вздохнула — никого. Не могут они знать ее адреса, конечно, нет… Пробежала по знакомой кривой улочке и толкнула свою калитку.

Дорожку к дому засыпали сухие листья, сколько раз она ее мела? Но больше не будет, пусть Вениамин сам ее метет, если хочет, здесь она больше жить не станет. И, не останавливаясь, не разглядывая свои любимые осенние цветы — все, это уже не ее, забудь, сказала она себе, Мария прошла через двор. Отметила мельком, что окна на кухне освещены, стало быть, кто-то есть дома. Почему это шторы вдруг задернуты? Сама она их никогда не закрывала. Отчего Веня так засмущался соседей? Распахнула дверь, ей бросилась в глаза грязь на циновке у порога, пыль по углам небольшой прихожей. «Вот прямо с порога и убирай», — поиздевалась она над собой, шагнула в кухню и сразу увидела растерянное, виноватое лицо мужа и знакомые лица охранников, свет померк — ей на голову набросили что-то большое, как одеяло. Сильные руки подняли, понесли, она пыталась вырваться, брыкалась, но ее сжимали крепко, как младенца, потом бросили куда-то, и она услышала хлопок. «Это багажник», — поняла Мария. Машина тут же тронулась. Она с трудом распутала одеяло, еще минута и задохнулась бы. Без него тоже было душно, но дышать все же можно.

Ну, вот и все. Теперь, конечно, Хан не будет ее защищать, его интерес к ней иссяк, больше они не беседуют ночами, а визит под конвоем в лабораторию — это как подводящая итог черта.

Сколько они ехали, непонятно — в темноте, в замкнутом пространстве, Мария перестала ориентироваться во времени. Сейчас она пыталась лишь поменять положение, ноги, руки, спина — все у нее немыслимо затекало. Иногда засыпала и тут же просыпалась от тряски — машина, видно, ехала с очень большой скоростью, и все встречающиеся ямки и бугры просто перелетала, не притормаживая, или это в багажнике ей так казалось — ее все время кидало вверх-вниз. Когда в щели стал пробиваться свет, Мария поняла, что уже утро, и, таким образом, они едут уже не менее восьми часов. Машина вскоре остановилась, багажник открылся, и она увидела тех же парней — это были ребята из внешней охраны, с ними она никогда не общалась, так как они жили отдельно, за оградой. Мария видела их раньше только у ворот, но она так часто разглядывала их, что сейчас узнала всех троих.

— Вылезай, — приказал один.

Мария попробовала пошевелиться — руки и ноги не слушались, тогда здоровяк схватил ее за руки и выдернул из багажника, она покачнулась, ноги не распрямлялись.

— Да стой ты.

Она огляделась, машина стояла в лесу, на поляне.

— Добегалась? Сейчас ты у нас получишь, научим тебя, как надо родину любить, а то тебе в прошлый раз, говорят, не обломилось, вот ты и повадилась… — и, недоговорив, он врезал ей кулаком в живот, придерживая другой рукой за плечо.

Мария охнула и согнулась, дыханье у нее перехватило, на глазах выступили слезы. Без промедления получила второй удар, но теперь охранник ее выпустил, и она отлетела к его напарнику. Тот вначале придержал ее так же, как и первый, и быстро, подряд, нанес ей несколько ударов, не отпуская плеча. Этот бил все время в грудь. Несколько ударов, от которых у нее остановилось дыхание, и он передал ее третьему… Мария потеряла сознание после удара в лицо, теперь ее никто не держал, она свалилась на землю и уже не чувствовала, как ее били ногами. Отведя душу, ребятки снова бросили свою жертву в багажник и повезли в Центр.

Они въехали на территорию, беспрерывно сигналя, и когда подъехали к крыльцу, там уже было полно людей. Все сбежались на этот шум: во-первых, ждали вестей об исчезнувшей Марии, а во-вторых, никто еще не въезжал на территорию с такой помпой. Всем было понятно — беглянку поймали. Как же теперь хозяин поступит с ней? Всех так занимал этот вопрос, что впору было принимать ставки. Хан тоже вышел, стоял впереди, и, судя по тому, что его лицо побледнело, а глаз дергался, он был в ярости. Олег предусмотрительно остановился подальше от него. Все, кто заметил состояние шефа, решили, что на этот раз Марию наверняка убьют. Леонид Сергеевич и Валентин особенно на это надеялись, а если это не произойдет, неизвестно, как еще все обернется для них.

Двое охранников вылезли из машины:

— Все в порядке, шеф, мы нашли ее. Домой к себе, дура, направилась, думала, что ли, мы не знаем, кто она такая и откуда? А мы раньше ее приехали, проверили — дом пустой, потом появился муж, перетрусил, все выложил: не было ее, говорит. Вот мы и поставили машину за углом, а сами в доме сидели, чай пили, всего пару часов прождали, и вот, пожалуйста…

— Давайте ее, — приказал Хан.

— Сейчас, — они открыли багажник и вдвоем, за руки и за ноги вытащили тело женщины и швырнули ее к ногам Хана. Мария очнулась на мгновение, приоткрыла один глаз, второй у нее полностью затек, застонала и опять потеряла сознание.

Несколько мгновений он смотрел на нее, потом опустился на колени, пощупал пульс и спросил:

— Это вы ее так отделали?

— Ну да, поучили малость, чтобы знала, как сбегать, — самодовольно ответил один.

— А когда поймали, с ней все было в порядке?

Олег Аркадьевич при звуке его голоса быстро-быстро стал пробираться ко входу в здание и там остановился, дожидаясь дальнейших событий, готовый в случае чего тут же скрыться внутри. Те, кто уже сталкивался с приступами ярости Хана, видели его в подобном состоянии раньше, также начали поспешно отодвигаться подальше.

А самодовольные ребята из наружки рассказывали, чуть ли не перебивая друг друга:

— Да, конечно, идет себе спокойненько, улыбается… Не думала, сволочь, что мы ее поджидаем. Мы ей одеяло на голову и в багажник, а потом тут неподалеку вытащили и поучили немного.

— Немного? — почти шепотом произнес Хан.

— Ну да…

Парни только сейчас заподозрили, что они поют не по тем нотам, и растерянно замолчали, а Хан, не вставая с колен в упор выстрелил в рассказчика, второй с удивлением глянул, как его товарищ падает на землю с дырой во лбу, и ринулся бегом прочь от входа. Третий оказался еще более сообразительным, он из машины не выходил и сейчас рванул с места на скорости, только щебенка брызнула из-под колес. Но Хан уже и сам потерял к ним интерес, повернулся, нашел взглядом Олега:

— Ты приказал?

Тот испуганно замотал головой: «Нет!»

Хан посмотрел на Марию пару минут, а потом упал рядом, и его затрясло, голова запрокинулась, изо рта запенилась слюна. Олег Аркадьевич вздохнул с облегчением: вот же псих, пристрелит и не узнает о моих особых полномочиях, и начал распоряжаться: Хана поручил заботам Павла, Марию сам понес в дом. Ребята — лаборанты уже кинулись за носилками.

Хан пришел в себя только на следующий день. К Марии зашел разок и больше не заглядывал, потому что был очень обижен ее побегом, и потому что смотреть на женщину было страшно — один сплошной багровый кровоподтек, отекшее лицо, а он так переживал из-за нее, что у него опять начались страшные головные боли. Но он по нескольку раз в день подходил к лазарету, узнавал о ее самочувствие. Хан стал по-настоящему злобным, ходил все время с плеткой, разговаривать с ним было опасно.

Олегу не нравилось это взрывоопасное состояние Хана, и он задумывался о том, как выйти из этой ситуации. Никак не мог решить: оставить ли Марию в живых, выздоровеет она, тогда и Хан еще поработает; или прикрыть эту лавочку, добавить Маше кое-что в капельницу, и все, прощай, Маруська, навеки. Чтобы Хан больше не нервничал из-за нее. Но, судя по поведению Хана в эти дни, он этого не перенесет, следовательно, работать больше не будет, а жаль, ведь тогда его, Олега, не похвалят, тогда с него спросят, почему не обеспечил выполнение поставленной задачи — не довел разработку до конца? И он решил, что Мария должна жить. Приставил к ней женщин для круглосуточного дежурства. Хан никаких распоряжений по этому поводу не делал, но инициативу Олега заметил и оценил, спросил:

— Ты распорядился?

Тот скромно кивнул.

— Молодец, спасибо.

Не нравилась Олегу эта привязанность Хана, слишком уж серьезно он настроен, но деваться некуда, сам прозевал, надо было бы раньше подкинуть шефу пару новеньких девчонок.

Леонид Сергеевич покрутился около изолятора, но там все время сидели девушки, и даже не по одной. «Устроили себе здесь клуб», — злился он. Потом он понял, что, либо Мария ничего шефу не сказала, либо Хан не поверил ей, либо мужики память ей начисто отшибли. Мишаня в главном корпусе все не появлялся. Леонид уже знал, что тот работает на аэродроме, но не ехать же туда, чтобы поссориться с охранником и пристрелить его?! Это будет совсем глупо. Время шло, и они с Валентином успокоились, похоже, все сошло с рук. Повезло, что охранники так избили тетку, иначе она, конечно, рассказала бы Хану, почему сбежала. И наверно Хан потерял к ней интерес, он редко заглядывал в изолятор.

— Олег меня беспокоит, боюсь, что у него тут особые полномочия… — размышлял Леонид Сергеевич.

— Так надо ему намекнуть, что мы с вами в состоянии завершить работу без Хана, может он тогда сам разберется с ним? Олегу тоже не сладко с психом работать.

— Это хорошая идея, если бы только быть на сто процентов уверенным, что мы сможем довести дело до конца. Хан пока никому не сказал, какие поправки он решил внести.

— Мы это узнаем тогда, когда все ингредиенты по его заказу будут доставлены и сразу, не дожидаясь успешного завершения эксперимента, можно будет убрать его.

— Не все так просто… Он же не дурак, хитер, собака, наверняка что-нибудь заказал лишнее, для отвода глаз, понимает, что если все станет слишком очевидным, его могут убрать, никому не нужен безумец, даже гениальный…

Мария пролежала две недели под капельницей. Когда она оклемалась, Хан заглянул к ней и сказал:

— У меня есть не только твой адрес, но и адреса всех твоих родственников и подруг. Даже одноклассников и однокурсников, так что хватит бегать. И знай, если сбежишь так, что не найду, тебя заменит твоя сестра или племянница, сколько там ей лет? Кажется, двадцать один? Запомни, ты — моя! — и ушел, не спросив даже о самочувствие.

Все, конец, поняла Мария, и бежать уже нельзя. «Моя» — сказал, значит, это он так добивался меня? Так только в сталинских застенках пытали — ставили к стенке и стреляли мимо, чтобы испытав стресс, человек на все соглашался. Что же, ее доставляли в лабораторию чтобы напугать? Это был самый жестокий спектакль, какой только можно себе представить.

Ирочка, добровольно постоянно ухаживающая за ней, попозже в подробностях рассказала, как ее привезли, и чем это кончилось для парней из внешней охраны.

— Он ведь вас даже пальцем не тронул, а одного из ребят сразу насмерть… — удивленно повторяла она. — Только увидел, как вас избили, и сразу упал!.. Так страшно было смотреть на его судороги, ужас! Даже пена изо рта, я такого раньше не видела!

— Разве это не он им приказал меня избить?

— Нет! Конечно, нет! Его же не было здесь, это Олег отправлял погоню. И Олег не давал такого приказа, это парни из наружки, они же не знают какие у тебя с Ханом отношения. А он, приехал, узнал, что ты сбежала, закрылся у себя и сидел там, пока тебя не привезли, даже обедать не выходил, Шура ему туда носила.

Приходила Рита, жаловалась на жизнь.

— Мария, как я завидую тебе, ты такая сильная, не побоялась снова сбежать отсюда, а главное, чему я завидую, — ты внутренне спокойна, самодостаточна, тебе никто не нужен… Ну почему я не могу жить одна? И почему вечно влюбляюсь не в того, в кого надо?! Если бы Хан вот так приходил ко мне каждую ночь, я была бы на седьмом небе от счастья…

— Он ко мне давно не ходит, Рита.

— Ну, это потому, что синяки… На тебя же смотреть страшно…

— Он до этого перестал ходить…

— Да?

— Посмотри на меня, ты что, хотела бы быть на моем месте?

— Ну это же не Хан избивал… — растерянно произнесла Рита.

Наконец унесли капельницу, Марии разрешили вставать, и она пошла на завтрак со всеми. Женщина опять исхудала, подурнела, но Хан словно не заметил перемен — за столом он долго и жадно смотрел на нее, а ночью зашел в комнату:

— Лежать не надоело?

— Нет.

Ей не хотелось видеть этого жестокого человека, и она отвернулась к стенке.

— Пошли, чайку попьем. Это приказ.

И Мария встала, накинула халат и, покачиваясь от слабости, пошла следом за ним на кухню. Там она направилась было к плите, но он мягко отстранил ее:

— Садись, я сам налью… Побежала домой… — он говорил, не глядя на нее, наливая в чайник воду.

— А куда же мне бежать?

— Я тебя не устраиваю…

Что, он забыл, как жестоко обошелся с ней, забыл, как ее водили в лабораторию?! Неужели после этого можно разговаривать как ни в чем ни бывало?! Спасибо, хоть избивать приказал не он…

— Меня не устраивает роль кролика в твоей лаборатории.

— Насчет лаборатории я тебе уже обещал, сколько можно об одном и том же?

— Ты не представляешь, каково это, идти по коридору под конвоем охранников, так ответного чувства не добиваются.

Естественно, не подозревая о том, что испытала Мария, Хан решил, что она говорит это все также из сочувствия к старухам. Он не обратил внимания на ее путанные слова.

— Значит, соскучилась по мужу? — больше всего его волновало отношение женщины к мужу, любит ли она его до сих пор.

Мария ничего не ответила, у нее не было сил спорить с ним, да уже ведь говорила когда-то, что мужа разлюбила. Но ревность слепила Хана, он понял ее молчание, как подтверждение своих слов и болезненно скривился.

— Расскажи, как все происходит? — спросила она.

— Что?

— Эти твои опыты, научные эксперименты на людях…

— Я не хочу об этом говорить, о работе — только на работе… Ты же знаешь, моему мозгу требуется отдых, нельзя все время думать об одном и том же. И зачем это тебе?

— Как это зачем? Должна же я знать, что меня ожидает в недалеком будущем…

— Тебя это никогда не коснется.

— Ты это уже говорил… Но трудно предугадать заранее, в какой момент ты захочешь остановиться в следующий раз. Вдруг доведешь все до конца… Я тебе надоем и не станешь прерывать свой спектакль.

Он напряженно смотрел на нее, словно не совсем понимая, о чем она говорит.

— Ты неправильно обо мне судишь.

— Знаешь, если тебе надо меня использовать в своих опытах, то сделай это сейчас, мне что-то не хочется жить… Нет сил сопротивляться, мне даже не страшно…

— Перестань, скоро ты встанешь на ноги.

— Тебе для опыта нужна здоровая женщина?

— Мария, это у тебя от слабости депрессия, ты должна помогать своему организму бороться. Я же держусь, терплю головные боли, а с таким, как у меня, заболеванием люди часто кончают самоубийством…

— Скажи, как можно ночью разговаривать с человеком, а утром отправлять его на смерть?

— Не знаю, по ночам я беседую только с тобой, а ты до сих пор жива, несмотря на свой язык, — вскипел он.

— Мне надо лечь, — она испугалась.

— Иди.

Если бы Мария не была уверена, что ее водили по приказу Хана — он ведь сам говорил: в лабораторию попадают только по его приказу, весь разговор был бы другим. Но она поспешила уйти. По дороге ругала себя: «Как же я не дальновидна! Отталкивать такого человека опасно, обидишь его и прогуляешься еще раз под конвоем. Почему я не могу лицемерить…» Если он в этот раз хотел просто попугать, то в следующий наверняка не остановится. Струсив, она сама вышла следующей ночью, и Хан тоже пришел. Сел рядом, сжал ладонями голову.

— Опять боли? — встревожилась она, против воли испытывая сочувствие к нему… — Давай, помассирую.

Он послушно пересел на стул.

— Я вчера вспылил, извини.

— Да по сравнению с визитом в лабораторию это ерунда.

Он застонал.

— Когда у тебя началось это, с головой? — почти шепотом сказала она, говорить громко не было сил.

— Садись, какой с тебя сегодня массажист…

Но она все же немного продолжила, скорее не массируя, а поглаживая.

— О, немного легче, ты мне всегда помогаешь. Может быть, у нас с тобой биополя взаимодействуют? Ты только рядом постоишь, и боль стихает. А проблема с головой появилась давно. Ребята поучили немного, чуть-чуть переборщили…

— В детском доме, что ли, избили?

— Нет, я уже взрослый был, студент, в студенческом общежитии получил урок.

— Расскажи…

— Да глупость, ничего интересного…

— Я же тебе рассказывала всякие глупости.

— Хорошо, слушай. Поехал поступать в институт, город чужой, ни одного человека не знаю, поселился в общежитии. Сразу понял, что на стипендию не проживешь и, как только поступил в институт, пошел на вокзал подрабатывать грузчиком. Ходил туда несколько раз, пока работа была. Да только какой из меня грузчик в семнадцать лет, тощий, одни кости. Жалели меня мужики, грузчики, терпели… Все, что там заработал плюс стипендия, я поделил на тридцать дней и проживал каждый день свою норму. Не сообразил сразу, что надо иметь что-то на непредвиденный случай… Ну вот, стипендию должны были дать шестого, а пятого я проел последние деньги. А шестого не дали, это была пятница, бухгалтерия в субботу не работала, отложили выдачу стипендий на понедельник. Тогда выдавали не как сейчас, на карточку, а на руки, наличкой. Занять ни у кого не получилось, друзей еще не было, со мной в комнате поселили ребят с другого курса, и у них график учебы был сдвинут, они еще не приехали на занятия, а может, просто прогуливали, короче, их я еще даже не видел, почти месяц жил один. Пошел на вокзал — работы нет, ходил, ходил по общаге, не знал, у кого можно попросить в долг до стипендии. Хоть побирайся — но стыдно… Я два дня просидел голодным, а в воскресенье увидел, на общей кухне картошка жарится, хозяина рядом нет. Я и забрал ее со сковородкой, ел прямо недожаренную, полусырую и, дурак, так торопился, что даже дверь не закрыл на ключ. В моей жизни это была самая вкусная картошка… Оказалось, эта сковорода принадлежит старшекурсникам. Ребята там были все здоровые, крепкие, жрать тоже хотели. Унюхали они меня, по запаху картошки нашли и вломили по первое число, поучили первокурсника, досталось, почти, как тебе сейчас… Без сознания сутки валялся. Нашли меня приехавшие соседи по комнате, вызвали скорую. Месяц пролежал в больнице, отъелся там… Только вот опухоль образовалась… Теперь, когда ем картошку, сразу вспоминаю, что воровать — плохо…

— Неужели нельзя удалить опухоль?

— Можно, только я буду после этого, как та картошка… Надо было сразу, но кто бы меня тогда обследовать стал… А почему слезы? Слезы от слабости… Это же было так давно… Зря рассказал, зачем тебе расстраиваться лишний раз… Все прошло, ничего не исправишь, с этим фактом я уже свыкся. А вот то, что тебя так и не смог, как ты говоришь, обаять, вот это жалко. А я так старался… Ну, иди, спи. Повезло твоему мужу, так его любишь…

Старался? Вести под конвоем в лабораторию — это он называет «старался»? Мария побрела к себе, она была еще очень слаба, хотелось скорее лечь. И что он пристал с мужем — повезло да повезло… Говорила же ему: не любит уже она своего Веню и жалеет, что раньше этого не поняла…

Потянулись дни. Хан был неизменно внимателен, он даже старался развеселить ее. Его ум завораживал ее, и она опять начала испытывать к нему симпатию. Днем Мария видела его редко, Хан забывал о режиме, а если и бывал в столовой вместе со всеми, то постоянно что-то обсуждал с Павлом. У Марии создавалось ощущение, что их двое, два Хана — один ласковый, заботливый, интересный собеседник ночью и ученый, одержимый только одной страстью — наукой, днем.

Как-то она задержалась в столовой и увидела Хана, он опять опоздал на обед. Они с Пашей пришли вдвоем, увлеченно о чем-то споря и, похоже, вообще не видя окружающих. Леонид Сергеевич покрутился рядом с ними, но он уже поел, а стоять рядом с жующими собеседниками было как-то неловко, задал какой-то вопрос, Хан отмахнулся: — «Потом», и тот ушел. Мария не спеша прихлебывала горячий чай и смотрела на него, своего мучителя… И еще один человек затянул свой обед в столовой — Рита. Она пересела в угол, чтобы не мешать убирать посуду, и также не отрывала глаз от Хана. Марию поразил ее взор. Потом, идя в свою комнату, она все искала подходящее определение для такого взгляда, пожалуй, самое точное будет — всепоглощающая страсть… Не ожидала, что эта избалованная вниманием девушка может так страстно полюбить.

Не спалось, Мария лежала без сна в ожидании полуночи и сразу же, вместе с боем часов, вышла в коридор. Хан уже шел ей навстречу.

— Пошли сразу на кухню.

— Слушай, а ты меня видел сегодня в столовой в обед?

— Не помню… А что?

— Ничего, просто я впервые общаюсь с гениями.

— Я тебя не увидел? Как ты себя чувствуешь? Лучше? Тогда…

— Только не говори мне: «Расскажи что-нибудь», — прервала она его.

— Расскажи что-нибудь… — улыбаясь, закончил Хан.

— Ты так редко улыбаешься, если бы я могла, нарисовала бы твою улыбку.

— Расскажи, где прошло твое детство?

— М-м… Даже толком не помню… По-моему, мы жили где-то в степи, на каком-то хуторе. Мне тогда было лет пять, мы уезжали оттуда почему-то на телеге. Помню, какая-то девочка, подружка, провожала меня и плакала, тетки стояли разные, махали нам. У нас была собачка, ее закрыли в сарае, а она выскочила и побежала за нами. Мне ее стало так жалко, что я решила слезть и забрать ее. Помню, как сползала с телеги, платьице задралось и я голым пузом скользнула по холодному дереву… Отец закричал: «Мать, ты что не держишь дите, а если под колесо! Ну, Марийка, ну, дочурка! Вот егоза!» — это он меня так называл, придумывал всегда разные ласковые словечки. Я схватила собачку и назад полезла, а мама охала: «Сами не знаем, где будем жить, а она щенка тянет! Давай сюда, а то поцарапает тебя, сама буду его держать…»

— Ну вот и ты улыбнулась… Вот, черт! — Хан сам грел для них молоко, и оно сбежало.

— Я вытру, — в дверях стояла Рита.

Она решительно прошла к плите и навела порядок. Хан посторонился, равнодушно обошел ее и понес молоко Марии.

— Вы всегда в это время беседуете? — спросила Рита.

— Да, нет, как придется… — ответила Мария, а Хан молча потягивал молоко, глядя на Марию.

— Как же вы встречаетесь, договариваетесь заранее?

— Нет…

Мария задумалась: а в самом деле, как это они с Ханом так часто одновременно выходят в коридор? Чувствуют друг друга? Она повернулась к нему, встретилась с ним взглядом, и они засмотрелись глаза в глаза, забыв о Рите. Но та была настроена решительно:

— Хан, давайте я вам помассирую плечи, — предложила девушка.

— Иди спать, — небрежно бросил он.

Рита стояла, едва сдерживая слезы. Мария заметила, какое у нее потерянное выражение лица, и пожалела ее:

— Может быть, попьешь с нами молоко?

Но та только гневно взглянула на нее, жалость Марии была для нее не выносима, и вышла из кухни. Хан не обратил никакого внимания на ее уход.

— Она тебя любит… — произнесла Мария, хотя ей ужасно не хотелось говорить о Рите. Сказала и ждала, что вот он вскочит, побежит за девушкой… Но он только досадливо отмахнулся.

— Опять начинается, придется тебе меня лечить… Давай, доктор, приступай…

— А ты принимаешь какие-нибудь лекарства? Мне кажется, ты и не пытался лечиться.

— Пытался, но все бесполезно.

— Но ведь в последнее время припадки реже?

— Думаешь, и опухоль исчезает?

— А почему бы нет? Я уверена, организм может сам справиться со многими болезнями, знать бы только что его заставляет включать нужный механизм…

— Я тоже в этом уверен, на этом и основана моя теория омоложения.

— Ну вот, все равно заговорили о твоей работе.

— Тебе так интересно? Ну, хорошо, расскажу. Садись, прошло, — и когда Мария села напротив, продолжил: — Я задумался, в чем первоначальная причина многих заболеваний, и пришел к выводу, что все идет из детства, буквально с рождения. Важно все: какие руки принимают ребенка, насколько бережно, осторожно берут его в первое мгновение, когда еще все косточки такие мягкие. Стоит чуть сжать сильнее и можно деформировать косточки. И так далее: в младенчестве спит неудобно, или малыша заставляют сидеть неподвижно, чтобы не мешал, потом он носит в школу тяжелый портфель или ранец, плюс — неправильно питается, например, получает мало кальция и других микроэлементов для роста костей — все это в отдельности, возможно, мелочи, но вместе они заметно влияют на строение его скелета, а в итоге на здоровье в целом. А если изначально ребенок слаб, то эти мелочи влекут за собой серьезное заболевание. Тебе еще интересно?

— Да, я слушаю.

— Вот я и решил создать такие условия, при которых скелет, а затем и мышцы могли бы принять правильную, задуманную природой, конфигурацию. Для этого сначала под воздействием волн различной частоты размягчаем скелет, немного охлаждаем и, если человек в это время находится в жидкости, плавает, как в материнской утробе, то все кости, по моей задумке, должны будут восстановиться. Примерно так же, как металлы имеют память (да ты слышала, наверно, что сверхупругие сплавы восстанавливают первоначальную форму при нагреве после пластической деформации или, скажем, вода — у нее и формы то нет, а память есть, след от корабля долго остается заметен в слоях воды, даже атмосфера, и та имеет память), вот так и живые существа. Главное — создать такие условия, которые не навредят организму и в то же время дадут ему возможность реставрироваться, принять задуманную природой, оптимальную форму.

— И такие условия создаются в твоей ванне…

— Должны быть в ванне, но что-то я все время упускаю. Надеюсь, что теперь уже все пройдет как надо.

— И кто будет подопытным? Я?

— Ты так шутишь? — он взял ее ладонь и поцеловал.

— Да какие тут шутки… Ты же хотел меня использовать…

— Я тогда не знал тебя, — Хан решил, что она говорит о том времени, когда только попала сюда.

Мария была удивлена: до побега он ее не знал, а теперь вдруг разглядел?

— Это что, мой побег так изменил твои взгляды?

— Почему побег? Если меня что-то и меняет, так это ты сама…

Что-то она сегодня не понимала его, наверно, ее слишком сильно били по голове, лучше идти спать.

— Тебя ждет новая «жена»…

— Ревнуешь?

— Извини, если можно, я пойду, сил нет сидеть…

И он еще спрашивает! Конечно, ревнует, хотя у нее нет и не было на это никаких прав, не то, что у Риты. Она встала и покачнулась — опять закружилась голова. Хан тут же поднял ее на руки и понес. «Наконец-то он решил за меня…» — Мария вздохнула с облегчением и прижалась к нему, замерла в его крепких объятиях, уткнулась головой ему в шею, смущаясь, как девочка, которой впервые в жизни предстоит провести ночь с мужчиной… А у нее ребра всех цветов радуги: сине-желто — багровые, когда же они заживут?! Хан увидит — испугается… Но вдруг она заметила, что он идет не в сторону лестницы, а в противоположную, к ее комнате. Хан толкнул дверь ногой, поставил ее на пол, пожелал спокойной ночи и исчез. Мария была разочарована, обижена. Она доплелась до кровати и легла, чуть не плача. Но постепенно, вспоминая, как он нес ее, как прижимал к себе, как его губы тихонько скользнули по ее щеке, она начала улыбаться. Так не прижимают, если не любят… Но ведь этого не может быть, останавливала она себя и тут же уверялась: нет, может, может…

Мария пошла на поправку… Теперь она с нетерпением ждала полночи, и не шла в холл после душа с замотанной полотенцем головой, а сушила волосы феном, старательно расчесывала, тайком наносила макияж. И Хан почувствовал в ней эту перемену и так же ждал целый день этих ночных встреч. Они спешили теперь в пустой холл, счастливые, как школьники, бегущие на тайное свидание. И разговоры у них стали как-то повеселее, оказалось, что и у Марии не все в жизни было печально, и Хан, рассказывая о своем детдомовском детстве, вспоминал теперь совсем другие случаи — было и в его детстве хорошее. Особенно он любил говорить об одной нянечке: «Сынок», — так она меня называла, — вспоминал он. — Я помню себя с четырех лет, проснулся как-то мокрым, испугался, воспитательница была строгая у нас, вскочил и бегу по коридору, а нянечка меня перехватила: иди-ка, говорит, дитятко, полежи в моей кровати, а я пока твою постель сменю, так никто ничего и не узнает…

Хан любил возиться со своим оружием, разбирал его, смазывал, шлифовал. Однажды ночью он предложил Марии пойти пострелять.

— А я не умею…

— Ты столько знаешь об оружии и не умеешь стрелять?! Невероятно, ну так идем, я научу тебя…

Мария быстро освоила эту нехитрую науку, зрение у нее было хорошее, глазомер точным, и вскоре перещеголяла Хана в меткости. Одно время они зачастили в тир — помещение в подвале, с азартом соревновались там. До тех пор вместе ходили стрелять, пока Мария как-то не набрала больше очков, она трижды попала в десятку, а Хан вдруг промазал подряд два раза. Она радовалась, а он явно начал злиться. Мария тут же, заметив это, отправила следующую пулю в молоко. Она считала, что мужчины, как дети, — хочется ему думать, что он лучше всех стреляет, ну и ради Бога, она специально будет палить мимо…

Как-то она спросила у него:

— Откуда такое прозвище — «Хан»? Из-за твоего гарема?

Он рассмеялся:

— Нет, это их детдома. У нас при детдоме жила кобыла, и наш завхоз, единственный мужчина в детдоме, человек немного не от мира сего, решил обучить всех воспитанников верховой езде. Мы по очереди влезали на бедную лошадь и ездили по кругу. Он в это время стоял посередине и все время кричал: «Держи осанку! Держи осанку!» Ему понравилось, как я выпрямил спину, и он похвалил меня: «Молодец! Настоящий английский хан!» Он хотел сказать — лорд, но ошибся. А меня так и стали все звать — Хан. Когда я приехал сюда, мне предложили выбрать какой-нибудь псевдоним, и я вспомнил эту детскую кличку.

— У тебя и правда удивительно гордая осанка.

Как только вернулись силы, Марии захотелось чем-то заняться, но на улице уже выпал первый снег, время огородов закончилось, и оказалось, что ей теперь нечего делать. Сидеть без дела было скучно, она бродила по коридорам, от скуки остановилась как-то возле Оли, рисующей зимний пейзаж за окном, и так долго наблюдала, что та уже стала раздраженно оглядываться. И тогда Мария попросила дать ей кисти, краски. Ольга, скептически улыбаясь, поделилась с ней.

— Я никогда не пробовала, а тут все равно делать нечего, — как бы оправдываясь, пробормотала Мария.

И теперь они уже вдвоем сидели у окна, рисовали и ревниво оценивали свои работы. Мария делала очередной набросок — деревья, снег, когда вдруг заметила, что на ее рисунке ветви складываются определенным образом, сквозь хаос проступают черты Хана. И уже специально стала рисовать его… Ольга заметила это, ничего не сказала, а за ужином вдруг ляпнула:

— Хан, Мария на тебя пародию нарисовала…

Чего она ждала, неизвестно, но Хан лишь сказал:

— Ночью посмотрю…

И в самом деле, ночью потребовал принести все рисунки, посмотрел и спросил совершенно не в тему и очень серьезно:

— Сколько ты меня еще будешь мучить? Сама же видишь, я люблю тебя…

— Ты хочешь взять меня в свой гарем? Отлично, а как меня будут называть? Рита — старшая жена, Ирочка — младшая, Наташа — новая, а я буду новая старая? А при необходимости можно будет использовать в лаборатории…

Хан вскочил и вышел из кухни. Мария не видела его весь следующий день — он не приходил в столовую, обед ему относили в кабинет, и она уже жалела о своей издевке. Пусть пятая жена да хоть десятая, неважно, главное, что он хочет взять ее в свои жены, ведь если честно, то она давно умудрилась влюбиться в своего мучителя… Наверно, на воле она бы не раздумывая согласилась на его предложение… Такие люди, как он, встречаются раз в тысячелетие. Пусть у него гарем, разве это хуже, чем когда без конца изменяют, как ее Вениамин, или каждый год меняют жен? И плевать, что ее ждет потом. Пусть и в преддверии ада, но она получит кусочек своего странного счастья… Вот только возраст… Он хочет ее, пока не видел обнаженной, но потом, когда сравнит со своими молоденькими девушками, его любовь сразу растает… Все может быть, но что она теряет? Ничего. Так почему бы ни потерять голову хоть раз в жизни… Просто каламбур какой-то.

Хан хоть и ушел злой, но все равно на следующую ночь пришел, как обычно. Мария не вышла. Он заглянул к ней, она не спала. И он как ни в чем, не бывало предложил вместе попить какао, если, конечно, она в состоянии его сварить…

— Сварю, пошли. Какао, а еще чего ты хочешь?

— Ты знаешь что — тебя…

— А как насчет блинов?

— Тоже согласен…

Потом, уже на кухне, за ночной трапезой Хан спросил:

— Ты хочешь, чтобы я выгнал девчонок?

— Не смеши меня, где бы они ни жили, в твоих апартаментах или на другом этаже, девушки все равно останутся в твоем распоряжении. Тем более, что уехать им нельзя, так ведь? Рита и Лика сейчас живут внизу, но все знают, что они твои…

— Я могу отдать их кому-нибудь. И эту, как ее, Наташу тоже… Могу использовать их для опытов, пусть быстренько состарятся: все равно нужно на ком-то испытать новые препараты.

Мария даже ахнула:

— Какой ужас! Только не это! Тогда я точно не смогу быть с тобой…

— Тебе не угодишь.

— Если ты хотел жить со мной, то зачем приказал привезти себе новую, я ведь все время была здесь, как это понять?

— Очень просто: ты меня отвергаешь, вот я и пытаюсь найти замену.

— И я не понимаю, зачем нужны две, три, четыре девушки, что, такой высокий потенциал? Извини, не верится в это, скорее, просто распущенность…

— Пошли, проверишь…

Мария отвернулась.

— Да ладно тебе, не злись. Девчонок много, потому что можно. Потому что жизнь у меня короткая, вот и стараюсь все успеть.

— Некоторые живут да ста лет с одной женой.

Он хотел взять ее руку, но она отдернула.

— Извини, я устала…

Мария сама не понимала, зачем злит его каждую ночь, а потом сама же о нем мечтает. И еще хорошо, что он терпит ее нравоучения, а что она будет делать, если он перестанет приходить? И как накаркала, ночью Хана не было и в следующую тоже. Прошла неделя. Ирочка приходила жаловаться ей, говорила, что он стал грубым, невнимательным. Мария слушала ее, а ей впору было разрыдаться самой.

Когда-то она так сильно любила Вениамина, но сейчас не могла вспомнить, чтобы вот так же тосковала о нем. Да, она с радостью отдавалась мужу, доставляла ему удовольствие, но чтобы мечтать об этом… Нет, такого не было. А сейчас все время думала о Хане, причем совсем недвусмысленно… Ее бросало в жар, когда она видела его за столом, старалась не смотреть в его сторону. Ей казалось, все поймут, что происходит в ее душе, нет, скорее в теле… Что-то вдруг изменилось, и она наперекор всему стала жаждать близости с этим человеком. Сама себе приводила сотни доводов против него, и сама отметала их все одним словом: хочу…

Днем в столовой Мария заметила, что Рита глаз не сводит с Хана. И подумала, что и сама, наверно, выглядит также: ждет, не дождется его взгляда, хотя бы небрежного кивка. Сама себе напоминала бездомную голодную собачонку, молящую о подачке. Мария тешила себя мыслью, что она не демонстрирует свои чувства так откровенно, как Рита. А девушка выглядела неважно — похудела, осунулась, когда-то чудесный оттенок ее кожи казался сейчас землистым. Похоже, она дошла до точки. Жаль ее… Все женщины старались обходить Риту стороной, как больную. Перешептывались, дивились такой страсти. «Все равно, никому его не отдам!» — вдруг самоуверенно подумала Мария.

Хан работал, в столовую приходил озабоченный, сердитый, страданий влюбленных женщин не замечал. И Марии оставалось только тосковать о нем и рисовать его портреты… Как-то Рита заинтересовалась одной из работ Марии:

— Ты нарисовала у него такой необычный взгляд …

— Почему необычный? — удивилась Мария, — он всегда так смотрит…

— Да?! Счастливая ты… Хотела бы я, чтобы он на меня так смотрел… Ночью с ним болтаете?

— Нет…

— Нет?!

— Вторую неделю уже не приходит… — она могла бы точно сказать сколько, так как невольно считала дни.

Рита не знала, как относится к Марии: как к счастливой сопернице или товарищу по несчастью.

Марии приснилось, что Хан наклонился над ней, провел ладонью по ее лицу, и она села на кровати… В комнате было пусто, только Галина сонно заворочалась во сне. Быть может, он заходил, но не стал ее будить? Она вскочила, схватила свой халат, тапки не смогла быстро нащупать и, чтобы не терять время, а то ведь он уйдет, не станет ждать, побежала босиком к двери. В коридоре тоже пусто — уже ушел! Тогда она бросилась в холл, тихонько шлепая босыми ногами по холодному полу, и там никого, побежала дальше, до лестницы, поднялась на второй этаж — пусто… Стало быть, ей показалось, он не приходил к ней… Постояла, а потом поняла, что не в силах повернуться и уйти, будь что будет, пусть он сам ее прогонит… Неслышно подошла к его двери, повернула ручку. Хан стоял спиной к ней у окна. В комнате было довольно светло от уличных прожекторов, и Мария сразу увидела, что он обнажен. Вся ее прошлая жизнь, воспитание, нормы приличия, которым она всегда следовала, требовали, чтобы она вышла из комнаты, тактично закрыла дверь или хотя бы отвернулась, но вместо этого она шагнула вперед. Хан повернулся к ней. Мария шла к нему, на ходу поднимая руки, чтобы обнять его… Он только произнес: «Наконец…», обнял и стал лихорадочно целовать ее, потом поднял на руки и понес в спальню.

Впервые в жизни она поняла сокровенный смысл слов «слились», «соединились»…

— Я столько мечтал об этом…

Матильда сжала в ладонях его руку, поцеловала…

— У тебя такие красивые руки… Знаешь, когда мы с тобой по ночам разговаривали в холле, я начинала верить, что ты можешь меня полюбить, но когда встречала днем, мне всегда хотелось плакать…

— Почему?

— Я же понимала, что невозможно, чтобы ты, такой умный, красивый полюбил меня.

— Я живу тобой…

Он так серьезно смотрел на нее, что у Марии защипало в носу, на глаза навернулись слезы…

Тут она почувствовала сзади какое-то движение, оглянулась — Ирочка во сне тихонько заворочалась… Боже, она даже не заметила, что здесь есть еще кто-то, а совсем недавно не захотела оставаться у него, потому что внизу, на первом этаже, могли бы что-нибудь услышать. Ей стало смешно, Хан тоже улыбнулся: «Я совсем забыл, что она здесь…», — и потянул Марию с кровати, а она вдруг застеснялась, где же халат? Он понял и поднял халат с пола, подал ей, а сам так и пошел голым из комнаты. Она шла следом, с удовольствием смотрела на него, втайне наслаждаясь редким зрелищем — чужим голым мужиком… Странно, ее пижама оказалась в гостиной, хотя халат был в спальне, она совершенно не помнила, где и как раздевалась. Они зашли в другую комнату, там тоже стояла громадная кровать. Но Хан не стал ложиться, а просто обнял Марию.

— Теперь я хочу есть…

— Так вот почему ты каждую ночь заставлял меня готовить… Забавлялся тут со своими девочками…

— Да ты ревнуешь! — радостно воскликнул он.

— Да ревную, ревную еще как! Сама не знала что я такая ревнивая. Не хочу тебя делить ни с кем, не могу видеть, как эти девушки садятся рядом с тобой в столовой, берут тебя за руку, как своего… Нельзя ли их отправить куда-нибудь подальше? Идеально — за две-три тысячи километров. Или хотя бы на ферму, ты же там не бываешь?

— Можно! Все, что ты захочешь…

Они спустились вниз, Мария стала варить какао.

— Знаешь, кажется, я на самом деле счастлив. Я бы согласился бросить все свои научные изыскания и жить с тобой в какой-нибудь деревне.

Она поставила кружки на стол, а он опять привлек ее к себе и между поцелуями прихлебывал какао:

— Я в жизни не пил такое вкусное какао, поистине это божественный напиток!

А потом, когда он снова потянул ее с собой наверх, Мария вдруг замялась:

— Может быть, ты сначала выпроводишь их из своих апартаментов? Как я завтра при них буду выходить?

— Господи, ты опять стесняешься? Ну хорошо, их завтра же не будет. Только я утром уеду, вернусь через пару дней, но ты, если хочешь, можешь без меня переселиться…

— Нет, что мне там делать без тебя, я подожду внизу…

— Не думал я, что когда-нибудь смогу так полюбить…

Они расстались.

На следующий день Олег обратил внимание на цветущий, счастливый вид Марии.

— Что это с тобой? Ты прямо другой человек… Просто красавица… — спросил он ее в столовой за завтраком.

— Ничего, — ответила она, но не удержалась, бросила взгляд на Хана, а он, улыбаясь, смотрел на нее.

Олег внутренне ахнул, черт побери, да они оба прямо-таки светятся. Все понятно, это произошло… «Я полный идиот, надо было действовать раньше! Но ничего, сегодня Хан уедет, и все можно будет поправить… Сейчас ее измена будет выглядеть еще более отвратительно, и эта любовь кончится. Влюбиться еще раз Хан вряд ли успеет — как бы врачи ни ошибались, долго он не протянет…»

Слова Олега привлекли внимание Риты, и она тоже поняла: Марии повезло. Как пьяная вышла Рита из-за стола, не позавтракав. Весь день просидела в своей комнате, не отвечая на вопросы Лики.

А Олег Аркадьевич размышлял. Он давно следил за развитием событий с двойственным чувством: с одной стороны, был рад улучшению здоровья Хана. В этом, собственно, и заключались его тайные обязанности — делать все, чтобы Хану было лучше работать, создавать все условия, развлекать и ублажать этого гениального безумца, ну и, конечно, не допускать каких-либо нежелательных контактов Хана, предотвратить утечку идей за рубеж или в карман какого-либо олигарха. Для этого его и направили сюда, он был куратором объекта ГБ-23 от неких органов. «ГБ» расшифровывалось очень просто: «гениальный безумец», 23 — это порядковый номер, Хан — был двадцать третьим руководителем этого Центра. Но у Олега Аркадьевича был и свой интерес: он не только занимался снабжением всего Центра, но и перечислял деньги на личный счет Хана. До сих пор тот был равнодушен к деньгам, он просто пользовался всеми благами здесь, в Центре. Деньги, в принципе, не требовались Хану и вне стен этой территории, но все же он изредка интересовался своим счетом. Олег сам открывал его и в банке заранее оговорил условия, что в случае смерти Хана, счет переходит на его имя, и он сможет воспользоваться немалым состоянием. Все эти годы он считал деньги своими, ведь Хан не жилец, наследников у него нет, и потому завхоз и тайный надзиратель в одном лице пополнял счет с особым рвением, как свой, — сейчас там хватит и на виллу, и на яхту, и на беззаботную жизнь за границей.

Теперь, наблюдая за внезапной любовью Хана, видя, как он внимателен к этой женщине, Олег встревожился: а вдруг шеф выпустит ее отсюда, вопреки всем правилам, и пожелает обеспечить ее после своей смерти? Да какое там «вдруг», он наверняка так сделает! Это же ненормальная какая-то любовь, как и все, что делает Хан, обычному человеку не понять такого накала чувств. Интересно, чем же она так заинтересовала его? Что в ней такого привлекательного? Будет довольно трудно помешать вывезти ее отсюда — формально-то Олег ему подчиняется. Если же Хан поймет, что Олег напрямую связывается с Москвой, то со своим изощренным умом он быстро найдет выход из такой ситуации, в открытую его не переиграть. Обращаться к высшему руководству, просить помощи Олег не хотел, совсем нежелательно привлекать внимание к этому вопросу, чтобы кто-нибудь не узнал о громадном счете, открытом на два лица. А без объяснений они там не поймут, чем так встревожен Олег, какая разница, кто у Хана в постели, молодая или не очень, лишь бы работал. Там считали, что Хан тратит все деньги на девушек и на свой Центр.

Хорошо еще, что Мария такая старая и не сможет родить. Олег уже достаточно настрадался от этого женского коварства: ни с того ни с сего вдруг забеременеть! Сколько крови попортила ему эта неприятная женская особенность! Уж, кажется, набил здание всеми, какие только есть в мире, противозачаточными средствами, лежат на каждом этаже в аптечках, ан нет, то одна, то другая преподносит ему такой сюрприз. Хорошо, что тут свои медики, такие вопросы решают в два счета. А ведь сколько литературы по этому вопросу подсовывал он неразумным молодым девчонкам, сколько внушал, что беременность здесь нежелательна, что родить все равно не дадут. А если получится, то ребенка тут же разберут на запчасти. И все же проблемы продолжают возникать, их даже такие ужасы не пугают, так и норовят сохранить ребенка.

А стоит бабе завести ребенка, и все, пиши — пропало, это такая прорва! Женщин бескорыстных вообще не бывает, Олег давно это понял. Но пока она одинока, все ограничивается побрякушками и тряпками, это еще терпимо. Ведь и самому приятно, когда твоя женщина красиво одета, ухожена. Но стоит появиться на свет ребенку, и все меняется: потребности резко увеличиваются, и все на дитя — его надо одеть, обуть, а оно же растет, только успевай размеры менять. А там начнется учеба, потом потребуется отдельное жилье. И все время им хочется для своих чад лучше и больше, безо всяких пределов! А как красивая девушка меняется после родов — кормящая мать, разве это женщина?! От нее же молоком пахнет, как от коровы. Хотя находятся идиоты, которых именно это приводит в экстаз…

Олег Аркадьевич был бы еще сильнее встревожен, знай он, что в последний свой выезд в Москву Хан уже успел перегнать деньги с их общего счета на другой, неизвестный Олегу, за границу. Этот провидец Хан с самого начала был уверен, что Олег заботится не только о его благополучии, но и о своем личном. И он снисходительно позволял своему завхозу испытывать до поры, до времени чувство превосходства. Просто раньше Хану не нужны были никакие сокровища мира. Теперь же мир потихоньку начал меняться.

Не зная о предпринятых Ханом шагах, Олег решил, что уж лучше иметь те деньги, что уже есть на их счету, чем потерять все, надеясь увеличить этот самый счет. Что же делать? Говорят, из всякого положения имеется два выхода, а тут даже три: первый вариант — можно убить Хана, но этим сразу заинтересуется Москва. Второй вариант — убить Марию, но тогда сам Хан камня на камне не оставит от Центра. И третий — опорочить ее в глазах Хана. Олег выбрал его — пусть гнев Хана вызывает сама Мария. Эта идея уже не раз мелькала у него в голове.

Наблюдая, как влюбленные переглядываются за столом, Олег решил действовать немедленно. Да, Хан наверняка переведет деньги на ее имя, тут и сомневаться нечего. Нужно срочно вывести Марию из игры. Ах, какую он допустил ошибку, когда она была избита, а сам Хан находился в отключке, проще простого было убрать ее, пусть бы винил охранников.

Ему потребовался кто-то не очень умный. Он вспомнил о Мишане и тут же решил перевести его снова в корпус. Другого такого в их зоне не было. Сразу после завтрака он сам отвез замену охраннику и привез Мишаню назад. Тот так радовался, словно вернулся домой. Олег не выпускал его из виду и немного позже, перед обедом, словно случайно остановил парня в коридоре, заговорив по-дружески:

— Видишь, несчастная женщина, мается без дела, — кивнул он на Марию, рисующую в холле. — Жалко ее, ребята из наружки так сильно избили, еле выкарабкалась, бедная. Это без тебя было, ты не знал?

— Слышал, рассказывал кто-то…

Мишаня посмотрел на рисующую Марию, она не показалась ему несчастной. Ирочка заглядывала ей через плечо, и они весело переговаривались. Скорее уж Рита выглядела несчастной. Но он действительно был тугодумом и не умел сам анализировать, то, что видел.

— Не старая еще женщина, а ее скоро в ванну отправят, — продолжал Олег Аркадьевич.

С этим Мишаня был согласен: вспомнил, как сам водил ее в лабораторию, значит, Хан на самом деле собирался окунуть ее в свою дьявольскую ванну, да почему-то отменил эксперимент. Миша хотел сказать об этом Олегу Аркадьевичу — приятно же продемонстрировать свою значимость, показать, что и он в курсе событий, но не успел, тот снова заговорил:

— Слушай, Мишаня, а ведь эта женщина живет тут уже почти год без мужика, а им, бабам, без этого тоже плохо, как и нам…

Мишаня согласно кивал, мол, да, плохо, но ему и в голову не пришло, чего от него хочет Олег Аркадьевич.

— Ты бы развлек ее…

— Как? — не понял тот.

— Ты же мужик крепкий, что тебе стоит обработать ее?

— Как обработать? Избить? Опять? — удивился тот, а ведь ему показалось, что Олег жалел Машку.

— Да ты что! Нет, конечно, я говорю, как раз наоборот, приласкать ее надо. Мужики говорят, что ты в этом деле силен, все женщины от тебя в восторге…

— Да? Так говорят? — еще больше удивился тот, ибо такой славы за собой не знал, постоянной женщины у него не было. Мишаня все как-то не решался подойти к понравившейся девушке, а потом ее уводил кто-нибудь другой.

Олег уже начал терять терпение, но взял себя в руки и спокойно продолжил:

— Ты — молодой, что тебе стоит переспать с еще одной бабой? Для тебя это пустяки, так возьми ее к себе на ночь…

Мишаня наконец понял, что от него требуется.

— Да она же старуха… — растерялся он.

— Ну и что? Им тоже ничто человеческое не чуждо.

— Меня мужики засмеют… — совсем по-детски засмущался Мишаня.

— Не говори никому. Но ты пойми, она же сбегала, ее избили, женщина вся на нервах, ее надо успокоить, а секс помогает лучше всего. А то она еще снова надумает бежать, а шеф не любит этого, ты сам видел. Сделай, Миша, даже если она будет против, можешь сказать ей, что это шеф приказал…

— Да? А он приказал? Что, надоела она ему?

— В каком смысле?

— Ну я думал он сам того…

— Чего «того»?

— Ну, это, амуры у них… Я их ночью видел…

— Миша ты спятил? Сам же говоришь — старуха… И когда ты их видел? Летом? Так он сейчас новую девушку себе взял, а у него и так были три самые лучшие девочки, зачем ему эта тетка? Ее привезли для экспериментов. Так что давай, действуй.

— А если она не захочет?

— Говори, шеф приказал, чтобы ты ее развлек, скажи — обязательно. И вообще, здесь у баб нет никаких прав: если ты захотел какую, все, она тебе должна подчиняться, мужика-то у нее нет. Ясно? А всякой бабе нужен мужик, а то у них нервы сдают, если долго без этого самого, понял? Я тебя ни к чему не принуждаю, всего лишь советую обратить свое внимание на эту женщину, — Олегу так не хотелось прямо приказывать Мишане, но тот своей тупостью заставил все же произнести то, чего не следовало. На всякий случай, он ни разу не назвал Марию по имени. В случае чего, скажет, что имел в виду какую-нибудь одиночку.

Бедный Миша засмотрелся на Марию, а что, не такая уж она и старая. Только верно ли, что Хану она совсем не нужна? До сих пор к девушкам хозяина, Рите и Лике, никто не решался подходить. Хотя на счет Лики он что-то слышал… Хозяин был непредсказуем, а с Марией у него тоже были какие-то непонятные отношения, все об этом говорили… С другой стороны, эта Машка никогда не была его женщиной, она смертница, сам водил ее в лабораторию… А она очень даже ничего, вон какая сидит, рисует… И сиськи у нее классные, небось, в ладонь не поместятся… Мария привстала, поправляя лист на мольберте, а Мишаня наклонил голову, пытаясь рассмотреть ее задницу, обтянутую джинсами. Ему захотелось подойти и шлепнуть ее слегка, проверить, такая ли она упругая, как кажется…

Олег Аркадьевич был очень убедителен, и Мишаня заинтересовался Марией, но все не мог решиться действовать, его что-то сдерживало, и потому весь день он то и дело проходил мимо нее, каждый раз глупо улыбаясь. Стережет, решила Мария, боятся, что опять сбегу, небось Хан приказал присматривать за ней на время своего отъезда… «Глупый, куда я от тебя теперь денусь… Скорей бы ты вернулся», — и Мария вспыхнула от своих мыслей.

Олег Аркадьевич вечером поинтересовался у Миши, как его успехи, и, узнав, что пока никак, что тот даже не подходил к Марии, укоризненно покачал головой:

— Какой-то ты нерешительный. Сказать другому мужику, что ли?

Это сразу подстегнуло недотепу, и после ужина он направился к Марии. Нет уж, он не уступит ее никому, хватит пропускать других вперед, вечно у него кто-нибудь перехватывает бабу. Мария определенно уже нравилась ему. Но он так и не осмелился зайти к ней, лишь заглянул пару раз в комнату, тут же сразу захлопывая дверь. Он нерешительно прохаживался по коридору, пока его кто-то не окликнул и тогда Миша, облегченно вздохнув, ушел. Его маневры не остались незамеченными: Мария и Галя переглядывались, ожидая продолжения:

— Не поняла, что ему было нужно?

— Да проверяет, на месте ли ты, не сбежала… — предположила Галя.

На следующий день Мишаня старался не попадаться Олегу Аркадьевичу на глаза, боялся, что тот потребует отчета. Ну, как скажешь, что он не может решиться предложить женщине такое?! Что ему делать, если Мария начнет возмущаться? Эх, если бы ему кто-нибудь написал, что надо говорить, он бы выучил… Зайти к ним в комнату и на глазах Гали молча схватить Марию и вынести? Поднимется шум, крик. Сбежится народ, будут смеяться: что, скажут, наконец-то выбрал себе женщину! Молодых полно, а он выбрал тетку, хотя она совсем ничего… Все умрут со смеху. Он страдал: впервые начальство его заметило, что-то ему доверили, а он никак не осмелится поговорить с бабой. И никого не попросишь ее вызвать, никому нельзя доверить — засмеют.

Олег внутренне сгорал от нетерпения, это был неповторимый шанс, такого идиота, как Мишаня, здесь больше нет и не будет — после этой хитрой операции его сразу надо будет убрать. Когда Хан узнает, что его женщина переспала с охранником, он ее убьет, наверняка. «А узнает он сразу, это мы обеспечим! — потирал руки Олег. — Ну надо же, так влюбиться в эту клушу! Такое понять невозможно». Ишь, заделалась художницей, интересно, мазня ее чего-нибудь стоит? Взять, что ли, у нее картину, свозить, показать знающим людям? Но что же Мишаня копается? Было бы здорово, если бы Хан сам увидел ее в постели Мишани. Однако это опасно: идиот сразу скажет, что выполнял его приказ, и Хан быстро все раскопает. Нет, надо ждать, пока он заведет ее к себе и заглянуть к Мишане с кем-нибудь, чтобы был еще один свидетель, и сразу пулю в лоб. Тогда волей-неволей Хан узнает, за что Мишаню ликвидировали.

К вечеру Мишаня созрел, твердо решив затащить Марию к себе. А если она будет кричать? Он сообразил, что сделать это надо попозже, когда все разойдутся. И прихватить с собой скотч. Он даже разулыбался, так все просто решалось. Было бы как-то неловко на глазах у всех волочить бабу к себе силой, если она вдруг откажется от его услуг. И он задержался в холле.

Олег Аркадьевич заметил, что Мишаня не поднялся со всеми на свой этаж. Дай-то Бог, парень наконец осмелится. Он приоткрыл дверь в своей комнате, передвинул зеркало, чтобы было видно лестничную площадку, и уселся с бокалом вина в кресло.

Когда холл опустел, Миша направился к комнате женщин. Галя уже спала, а Мария лежала без сна, читала, она еще даже не раздевалась и сразу заметила приоткрывшуюся дверь и толстую рожу охранника. Осторожно заглянув, он, как и тогда, когда водил Марию в лабораторию, поманил ее пальцем.

Что ему нужно? Она встала и молча вышла из комнаты, даже не разбудив Галину. Мишаня на этот раз стоял за дверью один. Мария огляделась, коридор был пуст.

— Чего тебе?

— Пошли, — кивнул он.

— Куда? В лабораторию?

— Нет, ко мне.

— Зачем?

— Ты что, не знаешь, зачем бабу берут?

— Очумел?

Мария попятилась назад, но Мишаня успел схватить ее за руку и безо всякого усилия поволок за собой.

— Стой, — задыхаясь, проговорила Мария, — стой! Миша, шеф тебя накажет за это! Отпусти меня!

— Нет, не накажет, он сам приказал развлечь тебя, — весело сказал тот.

Что это за околесица?

— Подожди, давай поговорим! Кто тебе приказал?

Тот молча тащил ее за собой.

Мишаня приостановился, заломил ей руки назад и, вытащив скотч, стал обматывать им запястья Марии. Она пыталась вырваться, но куда ей против ста двадцати килограмм живого веса Мишани.

— Помогите! — закричала Мария. — Помогите!

Связав руки, он надорвал скотч крепкими зубами и заклеил ей рот. Потом взвалил ее на плечо. Мария беспомощно оглядывалась, но все коридоры в это время пусты. Она молотила Мишку по спине кулаками, но тот не обращал внимания на ее трепыханье и чуть ли не бегом уже поднимался по лестнице.

Олег Аркадьевич заметил Мишку с Марией на плече: так, время пошло, минут через пять, наверно, можно будет зайти к нему.

Мария поняла, что на постороннюю помощь ей рассчитывать нечего, надо выбираться самой.

Комната у Мишани была на четвертом этаже. Второй этаж — элитный, там жили врачи, на третьем — лаборанты, а на четвертом — только охранники со своими женщинами. Комната у него была угловая, от соседней ее отделяла лестничная клетка запасного выхода. Миша приволок свою жертву к себе и запер дверь. После этого освободил ее руки и рот.

— Тут никто не услышит. Раздевайся, — и неловкими пальцами сам начал расстегивать ее рубашку.

— Стой, подожди, я сама… Я согласна, только давай, как положено, ты сначала сходи в душ. У тебя есть душ?

— Конечно, — оскорбился тот, — это только у вас один на этаже, общий, а у нас у каждого свой в номере.

— Искупайся, ты же знаешь, когда мужик чистый, у него все получается гораздо лучше… Я люблю чистеньких. Ты же хочешь чтобы нам обоим было хорошо?

Мишаня задумался, потом проверил дверь, вынул ключ и пошел в душ. Раздеваясь там он еще пару раз выглянул из-за двери, лукаво улыбаясь ей. Мария терпеливо ждала, наконец услышала шум воды, бросилась к окну, распахнула его. Ветер сразу швырнул ей в лицо капли дождя и снежной крупы, внизу в темноте блестел мокрый асфальт, местами припорошенный снегом, где-то поблизости завыла собака. Как же ей сбежать? Под окном третьего этажа выступал довольно широкий карниз. Спуститься на него и постучать в окно? Жильцы той комнаты проснутся, помогут ей. Она кинулась к кровати, сдернула простыню, привязала ее одним углом к трубе отопления, а на другом конце завязала узел и перекинула его через подоконник. Простыня была коротковата, но выбора у нее не было. В крайнем случае, попробует разбить ногами стекло в нижнем этаже. Мария влезла на подоконник, взялась покрепче за свою веревку и осторожно сползла вниз. Висеть было страшно, она сразу вся взмокла от напряжения, попыталась нащупать выступ — под ногами пустота, до карниза еще далеко. Мария висела, боясь сделать резкое движение, попыталась ногой достать до оконного переплета — не получилось, она постучала ногой по стеклу — внизу все также было темно — или там никого не было, или так крепко спали. Она еще несколько раз стукнула по стеклу, ей казалось — сильно, но оно не разбивалось… От каждого своего движения она чуть-чуть сползала вниз, еще немного — и простыня выскользнет из рук. Мария замерла, не зная что делать. Отпустить простыню — но разве она попадет на карниз? Разве сможет вот так, с разгона, удержаться на мокрых камнях? И сколько она еще провисит — минуту, две? Руки слабели. Мария услышала, как в комнате у Мишани скрипнула дверь душевой, как этот идиот что-то сказал. Потом он подошел к распахнутому окну и склонился над ней — ее накрыла тень. Снизу она увидела очертания его головы и плеч.

— Ты куда? — спросил он и потянул за простыню.

Ему было совсем несложно поднять женщину вверх, он даже улыбнулся, так это было просто. А Мария в ужасе смотрела, как неумолимо приближается его довольное лицо, еще секунда и он схватит ее. Тогда она разжала руки и полетела вниз.

Когда Мария выглядывала из окна, ища путь к спасению, она не заметила, что прямо под окнами стоит прицеп с натянутым брезентовым верхом. Мокрый от дождя брезент прицепа поблескивал, и сверху, из освещенной комнаты, его было не отличить от асфальта. Этим мотоциклом пользовались на территории Центра для хознужд. Олег Аркадьевич, кстати, постоянно требовал от водителя, чтобы тот ставил транспортное средство в гараж, но лоботряс-шофер неизменно нарушал это правило, и оставлял его под своими окнами. Теперь его халатность спасла жизнь Марии, а, учитывая неадекватную реакцию Хана на различные стрессы, возможно, и многим другим — женщина упала на этот брезент, словно его натянули спасатели, тот спружинил, и ее отбросило на тротуар.

Мишаня глянул сверху на темное пятно на асфальте и рванул из комнаты, забыв, что совсем голый, лишь полотенцем обмотаны бедра. Он бежал по коридору, тряся жирным пузом, и орал что-то нечленораздельное, полотенце упало по дороге, но он не заметил этого. Кто-то проснулся, выглянул. Люди изумленно наблюдали странную картину: голый Мишаня в панике несется к лестнице. На первом этаже его догнал Олег Аркадьевич.

— Идиот, ты чего орешь?!

— Она, она, она там… — Мишаня весь дрожал, заикался.

— Да что «она»?

— Она выпрыгнула из окна…

Олег сразу все понял и тут же влепил Мишане пулю в лоб… По рации вызвал людей со двора, велел прибежавшим охранникам убрать собак, иначе к Марии невозможно было подойти. Он стоял у входной двери, а сверху сбегался народ. Растерянные люди в пижамах и халатах столпились в холле вокруг трупа Мишани — кто-то уже прикрыл его поднятым полотенцем. Подходили опоздавшие, спрашивали, что случилось, все были в недоумении — Олег Аркадьевич еще никогда никого не убивал. Что же тут произошло, не сошел же он с ума, не заразился же от Хана? В этот момент двор осветили фары въезжающего автомобиля.

Олег чуть не застонал: ах, как не во время… Хотя это, может быть, и к лучшему, пусть Хан сам убедится, что во всем виноват Мишаня, что больше никто ничего не знал, а Олег вот так разъярился, что сгоряча убил этого болвана…

Хан вышел из машины, поднялся по ступеням наверх, вошел в холл.

— Это что, мне устроили такую торжественную встречу? Только почему в неглиже? — шутливо спросил он.

— Мария погибла…

— Где она?

— Выбросилась из окна… Мы ждем, чтобы собак закрыли. Там, за углом…

И тут же со двора донесся вой пса. Хан бросился туда. Олег замер в нерешительности у двери, ожидая, когда сообщат, что собак убрали со двора. Дорожка за углом терялась в темноте, фонари там не горели.

Тела Марии Хан сразу не заметил, только когда прошел дальше, а там было еще темнее, увидел на тротуаре что-то бесформенное. Женщина лежала на мокром асфальте в странной, неестественной позе, над ней выла собака. Хан опустился на колени перед ней:

— Мария, Машенька… — дотронулся до ее холодной щеки.

Она не шевелилась, и тогда он закрыл лицо руками и глухо застонал.

Подбежал охранник, взял собаку на поводок. Сюда уже шли, но, услышав стоны Хана, эти непривычные звуки, народ задержался в отдалении, не рискуя подходить ближе, только Павел двинулся к нему, присел рядом, наклонился над Марией, проверил пульс, убрал волосы с лица.

— Хан, да это не она!

Хан судорожно вздохнул, сипло спросил:

— Как не она? Кто это?

— Это Рита.

Подбежал еще кто-то, осветили фонариком, действительно, это была Рита. Тело девушки уже остыло. Хан с облегчением вздохнул.

— А почему решили, что это Мария?

Олег Аркадьевич растерялся, это было необъяснимо, ведь он сам видел, как Мишаня тащил Марию к себе.

— Мишаня сказал, что притащил Марию к себе, а она выбросилась из его окна…

— Его окно дальше, — сообразил Паша.

Олег первым быстро прошел в темноту, за ним Хан, Павел. Обойдя брошенный прицеп с натянутым брезентовым верхом, они сразу наткнулись на Марию.

Мария была без сознания. Хан осторожно взял ее руку и, ощутив биение пульса, странно всхлипнул. Паша удивленно взглянул на него, он никак не ожидал от своего высокомерного, равнодушного шефа таких эмоций. А тот дрожащими руками гладил лицо женщины. Поднял ее на руки и понес, навстречу уже бежали осмелевшие охранники, кто-то хотел взять его ношу, но Хан не позволил, плечом отстранил непрошеного помощника, так с женщиной на руках и вошел в дом, уложил ее на диван, ощупал — крови нигде не было. Кто-то принес нашатырь, и Паша сунул клочок ватки ей под нос.

Мария очнулась, застонала. Некоторое время лежала, ничего не понимая. Наконец она окончательно пришла в себя, осознала, что Хан стоит возле нее и что-то ей говорит. Откуда он взялся здесь? Ему пришлось повторить несколько раз, прежде чем она поняла его:

— Что у тебя болит? Покажи, где? — Хан расспрашивал ее, как маленького ребенка.

— Ничего, голова только, — она попыталась встать.

Все это время Павел заинтересованно поглядывал на Хана, впервые он наблюдал у того человеческие чувства. Интересно, чем же эта женщина привлекла хозяина? Выбор-то у него большой. В принципе, она ничего, если подкрасить, но небольшая подтяжка ей бы не помешала, и сделать это совсем легко… Валентин бы запросто привел ее в порядок. Но попробуй скажи Хану, убьет ведь ни за что ни про что… А вообще-то, они все тут повернуты на внешности, раньше ему бы и в голову не пришло, глядя на женщину, прикидывать, как и что можно в ней переделать.

Убедившись, что кости у Марии целы, что последствия «полета» ограничиваются только небольшими ушибами, и жить она будет, Хан перевел дух.

— Ну, рассказывай, что произошло, из какого окна ты выпала?

— Ты сам знаешь…

— Я знаю? — удивился Хан, похоже, она стукнулась головой сильнее, чем он предполагал. — Я только приехал.

— Мишаня потащил меня к себе… Сказал — ты так приказал…

— Зачем? — спросил Хан и тут же сообразил, для чего Мишаня мог тащить женщину к себе. — Идиот, я убью его!

— Я это уже сделал, — вмешался Олег Аркадьевич, — вон он.

Народ расступился, и Хан увидел тело, накрытое простыней.

— И что? Ты прыгнула из окна четвертого этажа?

— Хотела пройти по промежуточному карнизу, но не смогла опуститься на него.

Хан задумчиво смотрел на нее: Мишаня, конечно, это отвратительно, но ведь ей почти полтинник, не пятнадцать лет, можно было и не рисковать своей жизнью… Ирочка, например, поплакала бы и согласилась. Лика наверняка бы сказала: «О-о! Какой большой мальчик, интересно все ли у тебя пропорционально?» А Мария прыгнула… Где она жила? Словно попала сюда из прошлого века… А нужна ли была бы она ему, если бы не была такой? Раньше он думал, что Рита не стала бы прыгать, возможно, исцарапала бы Мишаню и уступила… Оказывается, она тоже такая, как Мария, удивительно.

— А почему он голый, что, стриптиз тебе показывал?

— Уговорила его пойти в душ, а сама хотела сбежать. Но не успела, висела за окном на простыне, не знала, что делать… Хотела окно внизу разбить — не получилось. А Мишаня быстро вернулся из душа и начал тащить меня в комнату, так что мне больше ничего не оставалось, как падать. Я знала, что он врет. Ты не мог меня предать.

Хан задумался. Он был в недоумении, почему этот трусливый жирный идиот посмел тронуть его женщину? Жаль, что Олег застрелил его, теперь не спросишь, как могло такое прийти тому в голову.

— Кто-нибудь может объяснить, почему это Мишаня вдруг стал нападать на женщин?

— Вокруг Марии он два дня ходил, мы думали, охраняет, чтобы не сбежала, — Галя сразу вышла вперед.

— Н-да…. А что с Ритой? — вспомнил он. — Она что, тоже от Мишани сбегала? Если она прыгнула из окна Мишани, то как пролетела шесть метров в сторону?

— Про Риту не знаю, — с сожалением сказала Галина.

— Может быть, она тоже упала на прицеп и ее отбросило в другую сторону?

Олег Аркадьевич обещал выяснить, что же произошло с Ритой.

Через полчаса, сделав рентген, и убедившись, что трещин нет, Машу уложили в постель, причем в апартаментах Хана. Хан велел ей не вставать пару дней, пока он сам не удостоверится в ее полном выздоровлении.

Олег Аркадьевич пережил сильнейший стресс, он был на волоске от гибели — зайди Хан на мгновение раньше, и Мишаня бы все ему выложил про то, как Олег посоветовал «развлечь бедную женщину». За такую «заботливость» Хан порвал бы Олега голыми руками. «Какое счастье, что я успел убрать Мишаню… — думал Олег Аркадьевич, нервно вышагивая в своей комнате. — Ну что за идиот Мишка, позволить бабе обдурить себя, как ребенка!» Руки у Олега до сих пор тряслись. «Господи, неужели из-за какой-то невзрачной тетки я потеряю свои миллионы? Ах, какая жалость, что с Мишаней не вышло, сорвалась такая идея. И ведь знал же я, что в интриге любая мелочь имеет значение, и все-таки положился на дурака! Ай-яй-яй! Надо пока держаться от Марии подальше…»

Через некоторое время Олег наконец успокоился, понял, что его никто не подозревает, наверняка этот толстяк никому не сказал о деликатном поручении. И он опять воспрял духом и решил попозже обдумать, как же ему разрушить эту семейную идиллию, а пока требовалось заняться прямыми обязанностями. В данном случае необходимо провести расследование обстоятельств гибели Риты. Убивать здесь позволялось только Хану.

Тела погибших убрали, все разошлись по комнатам. Наконец в здании наступила тишина. Мария и Хан не могли заснуть, вновь и вновь вспоминали пережитый стресс.

— Знаешь, когда Мишаня пришел за мной, я чуть не поверила, что ты и правда отдал меня ему.

— Мерзавец! Не ожидал, что он может придумать такое! Но как ты могла поверить в такую чушь?!

— Вспомнила, как ты приказывал привести меня в лабораторию, тогда меня тоже Мишаня вел.

— Не понял, как это «тебя вел Мишаня»? В лабораторию?! Когда?

— Когда ты отменил эксперимент и уехал.

Хан выглядел ошеломленным.

— Тебя приводили в лабораторию?! Почему ты сразу не сказала мне, что тебя водили в лабораторию?

Мария удивилась:

— Почему я не сказала тебе, что ты приказал меня привести в лабораторию? Так?

— Ты же понимаешь, что я не мог такое приказать?

— Раньше ты убеждал меня, что без твоего приказа туда никого не могут взять. Что я должна была думать? К тому же появилась эта Наташа…

— Давай рассказывай все с самого начала, и подробно.

— Да что рассказывать? Шла, коленки тряслись, ноги подгибались, Мишаня и Сашка не вели, а волокли меня. Вспоминать об этом не хочется… Только подошли к двери, Леонид Сергеевич выскочил, сразу сказал, что я свободна, что он отговорил тебя и я могу идти к себе.

— Леонид?! Он отговорил меня?! Ясно… Не удивился, что тебя привели? Может быть, накричал на охрану?

— Да нет, спокойно так говорил.

— Давай по второму эпизоду, когда Мишаня вдруг воспылал к тебе страстью. Вспомни все мелочи, кто с кем разговаривал, кто что сказал и как действовал сам герой-любовник.

— Да, это было на следующий день, после того как я приходила к тебе, когда ты уехал. Утром еще Олег все мне говорил комплименты, что я хорошо выгляжу, потом долго беседовал с Мишаней. А Мишка все смотрел на нас, я уж решила, что он на Иру глаз положил, она рядом со мной стояла. Но он потом весь день крутился около меня. Я подумала, что это Олег ему приказал стеречь меня, думала, ты боишься, что опять сбегу… Ночью он вызвал меня из комнаты, также, как и в тот раз… А когда нес меня к себе, то все время повторял, что это приказ Хана. Но ты же не приказывал?..

— Нет, моя хорошая, конечно, не приказывал… И теперь я разберусь со всеми, кто посмел говорить от моего имени.

— Я и не поверила. Кричала, но никто не пришел, на первом этаже мало людей живет, потом он заклеил мне рот скотчем.

Мария вдруг заметила, что лицо Хана искривляется, что его тянет судорога и бросилась к нему.

— Родненький мой, миленький, не надо, успокойся!.. — она принялась осторожно поглаживать его виски. — Давай все забудем, не надо тебе волноваться. Бог с ними, я больше в тебе никогда не буду сомневаться…

— Ты извини меня, я виноват, допустил, что тебе пришлось пережить такое, но я все исправлю, спасу тебя. Все, спасибо, уже прошло, — он перехватил ее руки и прижал к своему лицу.

Так вот отчего у Марии так изменилось тогда настроение… А ему показалось — ни с того ни с сего… Все было хорошо, но стоило ему уехать, и она сбегает, теперь понятно, почему, если накануне ее приводили в лабораторию…

— За все годы моего правления, столько девушек побывало здесь, и ни одной я не сказал, что люблю ее, а уж тем более, ни от кого не хотел иметь ребенка.

— А ты что, хочешь ребенка?

— От тебя — да.

— Я не могу поверить…

— Назови хоть одну причину, по которой бы я лживо уверял тебя в своей любви? Зачем мне врать?

— Я себе не доверяю. Не настолько я интересный человек, чтобы заинтересовать тебя…

— Ты самый лучший человек в моей жизни. И я все сделаю, чтобы спасти тебя.

— Нет, я самая обычная, а ты исключение из всяких правил, я таких не встречала…

— Когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что ты все-таки меня любишь.

— Разве я тебе не говорила уже об этом?

— Ты меня не балуешь…

— Я не просто люблю, я помешана на тебе, я тебя обожаю, мой Хан… И мне все время хочется твердить тебе это, но, боюсь, тебе надоест это слушать.

— Говори, говори… Неизвестно, сколько мне еще осталось жить, думаю, ты просто не успеешь мне надоесть.

— Так Олег Аркадьевич говорил, что все сотрудники и прочие обитатели этого Центра живут, пока жив ты. Если это правда, то, следовательно, и нам всем осталось мало.

— Вполне вероятно, что так оно и будет, и я уже думаю над этим. Ты здесь не останешься.

— Ты хочешь меня отпустить?

— Нет, не отпустить, а тайно вывезти, так, чтобы никто не знал. Я пока обдумываю это. Мне надо рассчитать самое оптимальное время; сделать так, чтобы ты как можно дольше прожила здесь, со мной, и чтобы я еще в силах был спасти тебя…

— Но я не хочу уезжать без тебя. Как мне теперь жить без тебя?

— Знала бы ты, как я не хочу с тобой расставаться, но я не оставлю тебя здесь жить в плену, а тем более, умирать. Спи, мне еще надо кое-что выяснить, не хочу откладывать на завтра.

Хан не стал ждать утра, сразу поднялся на четвертый этаж, разбудил Сашку.

— Расскажи-ка мне, как вы с Михаилом водили Марию в лабораторию, помнишь?

— Ну как же, помню, осенью, когда мы с Мишаней дежурили у лаборатории, а вы вышли и сказали принести старуху, ту, что не ходила, парализованную. Мишаня взял носилки, и мы пошли. А как только вышли из лаборатории, Мишаню снова позвали и велели ему вести Марию. Я тогда еще удивился: вроде вы с ней всегда разговаривали, ночью сам видел, как вы на кухне чаи гоняете, думал, друзья… И старуха же была…

— Когда я велел привести Марию, что-то я не помню? Ты сам слышал? Видел, как я разговаривал с Мишаней?

— Нет… — задумался то, — нет, я же шел впереди и не стал возвращаться. Да и позвали одного Мишку, я не видел, кто его звал. Он и вернулся один, а потом меня догнал уже без носилок.

— И что, вы пошли за Марией?

— Ну да, привели ее, только не успели завести в лабораторию — Леонид Сергеевич вышел и сказал, что сегодня эксперимент отменяется, я сам это слышал… И все потом говорили, что вы слили раствор. Я думал: повезло бабе. Она же потом сбежала после этого…

— Значит, Леонид Сергеевич вышел?

— Ага. Когда мне трепку задали после первого ее побега, я злился, думал, с жиру баба бесится, раз она с шефом каждую ночь беседует, с вами в смысле, так вы ее и не тронет. Сейчас — нет, не злюсь, у меня шкура толстая, зажила… А если бы меня вот так, под конвоем, повели в лабораторию, как мы с Мишаней ее водили, я и сам бы сбежал. Тогда у меня самого аж мурашки по коже, жалко было ее, совсем еще женщина молодая. Ну в смысле, не старуха же… У меня старшая сестра такая, нас много было у мамки.

Хан задумался.

— Хан, можно вас спросить?

— Давай…

— Я вот все думаю, только вы не сердитесь, — и Сашок замолчал, опасаясь вспышки начальственного гнева.

— Ну говори, чего ты тянешь…

— Я, наверно, лезу не в свое дело, только вот все время думаю о Мишане… Он же неплохой парень был, вроде не злой и к бабам равнодушный… Жалко мне его, ни за что помер…

— Ни за что?! — вскинулся Хан.

— Я вот что думаю, — заторопился Сашок, — если бы вы тогда не велели Марию привести в лабораторию, он бы никогда не тронул ее. А то он подумал, наверно, что все равно баба скоро помрет, все же на опытах помирали, вот и решил развлечься… Если бы он знал, что вы совсем передумали, так он бы и не трогал ее. Он хотя и не очень умный был, а все же не злой. А может быть, ему Олег Аркадьевич что сказал? Когда вы уехали, он с Мишаней долго разговаривал, я даже удивился, никогда такого не было. Мишаня потом, как только Олег Аркадьевич ушел, уставился, как дурак, на Марию. Чего он, думаю, так пялится? А вы спрашивали у Олега Аркадьевича, что он ему тогда говорил? Может, что ее охранять надо, а Мишаня не понял… Он и на следующий день вечером стоял у ее комнаты, я думал, что Олег Аркадьевич поручил ему охранять ее, а то, как вы уезжаете, так она сбегает. Я Мишаню окликнул: «Чего ты тут стоишь, дежуришь, что ли?» А он замялся, ничего не сказал…

Хан не дослушал его и пошел прочь, потом вернулся:

— Никому об этом не говори, понял?

— Конечно, я молчу, я и так никому ни слова, только вам…

А как настойчиво Леонид звал его к себе в кабинет тогда, и как он был против спуска раствора… Ах, ты сволочь! Чем же тебе помешала Мария? Может, чтобы мне досадить? И Олег Мишаню убрать поторопился, никогда раньше ни в кого не стрелял, а тут вдруг вспылил… Выходит, он тоже «в теме», убрал свидетеля… Все фрагменты соединились в единое целое. Значит, Мишаня везде был задействован — и в лабораторию водил Марию, и в постель затащить ее тоже ему поручили. Дежурил у комнаты… Почему именно он — понятно, таких дураков здесь больше нет. Его заранее приговорили к смерти. Тайные враги начали исподтишка кусаться, посмотрим, кто кого, партия только началась. Так даже интереснее жить…

Хан не мог понять, почему Леонид и Олег объединились, что их связывает? Леонида, конечно, интересует его место. А Олега? Только деньги, значит, им обоим нужна его смерть. При чем же здесь Мария? Почему они ополчились против нее? Ее явно хотели уничтожить в лаборатории, но не вышло, тогда последовала попытка изнасилования, это, скорее всего, чтобы дискредитировать Марию в его глазах… А чтобы он сделал, если бы узнал, что она переспала с Мишаней? Убил бы. Выходит, это уже две попытки уничтожить ее. Плюс избиение, а отправлял погоню опять же Олег, он мог дать тайные инструкции, но тогда ребята просто могли бы ее убить и не тащить сюда… «Ему зачем-то было нужно, чтобы я увидел ее в таком состоянии, избитую… Можно убрать обоих, и Олега и Леонида, можно даже инсценировать приступ, чтобы не объясняться в Москве по поводу их смерти, но тогда я не узнаю, кто еще связан с ними? Жизнь Марии будет оставаться в опасности. Почему они объединились именно сейчас? Почувствовали, что я слабею? В таком случае, наоборот, просто подождали бы. Но сейчас уступить власть Леониду нельзя, если тот станет здесь хозяином, то не позволит мне спасти Марию. Его садистские наклонности известны».

Так, а на кой ляд ему два врага? Всех убирать не надо, а вот выбить пару фигур у противника — это будет неплохо. «Уничтожим для начала, Олега, он дает информацию обо мне наверх, и с его подачи меня самого могут запросто убрать, — пожалуй, он опаснее. Переворот в этом маленьком царстве можно совершить только извне… Решено, убираю Олега». Олег — опасен, это человек, который реально может помешать вывезти Марию. А в случае ее удачного побега он сможет организовать охоту на нее за пределами Центра, чтобы вернуть себе утраченное состояние. А Леонид не станет искать Марию после побега, зачем ему? Хан решил не откладывать надолго расправу с Олегом, убрать его немедленно.

На следующий день с утра Олег Аркадьевич занялся делом. Внимательно осмотрел место гибели Риты, опросил всех, с кем она разговаривала в последние дни, тех, кто ее видел в день смерти. Вскоре выяснилось, что, судя по положению тела, по расстоянию от него до стены, Рита упала с крыши. И что разбилась она на несколько часов раньше, чем упала Мария. Мишаня все это время крутился на первом этаже. А Лика рассказала о том, как переживала Рита свою «отставку». Что когда она узнала, что Хан велел Ире и Наташе тоже перейти на первый этаж, Рита даже разрыдалась. Она почему-то решила, что Хан освобождает место для Марии. Ее это так сильно оскорбило — как, теперь даже не молоденькая Ирочка, а вот эта женщина заменила ее?!

— Я знала, что так будет, — говорила она Лике, — не зря он полгода бегал по ночам на кухню. Вот стерва, чем она его там опоила?

— Опыт, тут главное опыт, — отвечала ей та, — мужикам не интересны невинные дурочки, а вот такая опытная женщина знает, чем его привлечь, вот я и хочу набраться опыта побыстрее.

Рита словно зациклилась на Хане, ни о чем больше не могла говорить. «Все кончено, он не передумает, он ко мне не вернется!» Лика пыталась ее успокоить, но та ничего не хотела слушать. Сидела и твердила: «Зачем мне теперь жить?» Лике надоело слушать одно и то же, и она ушла, оставила ее одну. «Я же не предполагала, что она говорит всерьез… Подумаешь, если из-за каждого мужика бросаться с крыши, то и крыш не хватит», — как-то не логично закончила она свой рассказ.

— Но я не верю, что Мария так уж очаровала Хана, ерунда… Небось, ему новых привезут, да, Олег Аркадьевич?

Но Олег Аркадьевич лишь неопределенно покачал головой.

— Значит, Рита из-за Хана бросилась с крыши…

Слова Лики подтвердила Ирочка. Все пришли к единому мнению: Рита покончила с собой. На следующий день к вечеру Олег уже докладывал Хану о результатах расследования.

Весь Центр гудел — столько событий сразу. О Мишане особенно не горевали, но Рита… Ею восхищались не только мужчины, но и женщины. Лика не делала тайны из последних слов Риты, и вскоре все знали, что девушка покончила с собой из-за неразделенной любви. Великолепная Рита, у которой и здесь уже было несколько поклонников, как могла она так влюбиться?! Некоторые дамы считали невероятным, что можно так полюбить Хана, многим он внушал ужас, казался высокомерным и жестоким — такого можно только бояться. Но те, кто общался с ним ближе, в том числе и его бывшие жены: ветреная Лика, Ирочка, и даже последняя пассия Хана Наташа, все они считали по-другому — Хан притягивал к себе женщин.

Прошло несколько дней, прежде чем до всех дошло, что Мария живет у Хана не временно, что он приютил ее не из дружеского сочувствия к ночной собеседнице. Пока она оставалась в постели по настоянию Хана — он опасался сотрясения мозга, все изгнанные жены благосклонно говорили о ней — о том, какая она хорошая, как успокаивающе действует на Хана. Но вот Мария спустилась вниз, и за первым же обедом все были шокированы тем, что Хан усадил ее рядом с собой. Первое время все непроизвольно то и дело поглядывали в их сторону, наблюдая небывалую внимательность и нежность Хана. Он чуть ли не с ложечки кормил эту ничем не примечательную женщину да и она вся светилась, когда смотрела на него. Всем становилось даже немного неловко от такой явной взаимной любви этой пары. Не школьники ведь, чтобы так выставлять на показ свои чувства.

Переварив этот факт, экс-жены стали иронизировать, язвить и просто возмущаться.

Ирочка обиженно таращила синие глаза, в них застыли обида и непонимание: она ведь поверяла Марии все свои тайны, та знала, как Ира любит своего повелителя, и смогла вот так разрушить ее счастье, увести его, единственного и неповторимого, прямо из-под носа его жен? Все бывшие ханские жены искренне считали Марию разлучницей, предательницей, захватчицей и так далее, словно Хан был их собственностью, а она, воспользовавшись их дружескими чувствами, проникла в его постель… Переубедить девушек было невозможно, ни одна из них не поверила бы, что у нее не было ни малейшего шанса добиться его любви.

А Хан наслаждался счастливой семейной жизнью. Теперь не надо было одному идти на первый этаж, будить Марию, вызывать в коридор. Они вместе просыпались, и если он хотел чего-нибудь, вдвоем шли вниз. Раньше Мария была приверженкой строгого распорядка дня, вставала и ложилась всегда в одно время, не понимала, как можно прогулять ночь, а днем спать, теперь же с радостью составляла Хану компанию, если тому не спалось. Ему нравилось всегда видеть ее около себя, конечно же, и в постели, другие девушки его больше не интересовали, и ей также доставляло несказанное удовольствие чувствовать его рядом, касаться его и самой ощущать его руки на своем теле. Они не обращали никакого внимания ни на обиды покинутого гарема, ни на косые взгляды некоторых обитателей корпуса. Но несмотря на такое блаженное состояние Хан не выпускал из виду своих врагов и вскоре разделался с одним из них. За завтраком Олег Аркадьевич, выпив кофе, спросил:

— Шура, что это сегодня был за кофе? Другой сорт? По-моему, раньше был лучше…

— Да нет, тот же самый… — Шура покосилась на Хана.

Тот невозмутимо продолжал есть, но Олег заметил этот быстрый взгляд, и его бросило в холодный пот.

— Ты… Что ты мне дала?! — сипло спросил он.

— То, что ты заслужил… — ответил вместо Шуры Хан.

— Сволочь! Мерзавец! — Олег бросился на кухню к раковине, на ходу засовывая себе пальцы в рот, надеясь вызвать рвоту.

— Возьмите его, — приказал Хан. — Олег, не порть эксперимент, сейчас уже часть препарата всосалась, а если ты вызовешь рвоту, придется добавлять внутривенно, и как тогда точно определить введенную дозу?

К Олегу Петровичу тут же бросились охранники, они просто схватили его и удерживали, не давая возможности освободить желудок.

— Полчаса подержите, а потом пусть хоть вывернется на изнанку, утренний кофе, выпитый натощак, уже всосется. Уведите.

— Стас, запиши в журнал: Объект № — поставишь порядковый номер, первая доза ЛП-17 принята внутрь добровольно. «Сегодняшнее число. Далее: состояние нервозное, назначены транквилизаторы — феназепам по 5 мг\сут, неулептил, 40 мг\сут и трифтазин по 50 мг.» Введи все сразу, а то больной может сам себя повредить…

— Идиот, ты с кем связался?! С сотрудником органов безопасности!..

Хан отвернулся, равнодушно бросил, не глядя на своего бывшего зама:

— Я зайду к тебе, тогда расскажешь, чьим ты был сотрудником…

После завтрака он в самом деле зашел в изолятор к Олегу Аркадьевичу.

— Хан, ты сволочь, как ты посмел! Введи мне антидот…Тебе это так не пройдет! Ты не в курсе, но у меня здесь особые полномочия.

— Я в курсе, и ты можешь пожаловаться. Сообщи им, что на тебе проводят интересный эксперимент. Кстати, это новая фракция, почти то же самое, что и препарат «Ретро», но действие более мощное, уже через месяц будут заметны сдвиги. В принципе, вторую дозу можно не давать, возрастные признаки будут нарастать в геометрической прогрессии, но можно и ускорить… Так что, сообщай, я дам тебе телефон, скажи, что ты через месяц впадешь в детство. Интересно, как на это прореагирует твое начальство?

— За что?

— Ты посмел тронуть Марию.

— Это не я…

— А кто? Мишаня получил приказ… Скажи, от кого и получишь антидот.

— Я не знаю…

— Знаешь. О чем ты с ним беседовал два дня после моего отъезда? Что же ты молчишь? Не успел придумать? Ты вел свою игру. Но зачем? Что ты выгадывал в случае смерти Марии? Ты испугался за мои деньги? Вот видишь, мне даже не надо слушать тебя. Может, ты еще хочешь кофе?

На Олега жалко было смотреть, он был испуган.

— Шеф, прости меня, — он опустился на колени, пополз к Хану.

— Скажи, кто с тобой заодно?

— Никто, честно, Хан, никто, кто же может знать о твоих деньгах? Никто, я никому ничего не говорил, я боялся, что ты все ей отпишешь. Прости меня, дай антидот, пожалуйста…

— Ты ведь еще поживешь, до старости. Все ведь мечтают умереть от старости, вот у тебя и сбудется народная мечта. А Мария из-за твоей жадности могла умереть сразу… — и Хан ушел.

Олега Аркадьевича выпустили из изолятора через три недели. За такой короткий срок с ним произошли кардинальные изменения: по сути, уже ничто в нем не напоминало того цветущего, уверенного в себе, самодовольного начальника, каким он встретил пленниц в день приезда Марии в Центр. Худой, морщинистый, с трясущимися руками, бродил он по Центру, никого не узнавая, и ничего не помня. На него смотрели с сожалением, ведь он никому особого зла не делал, лишь убил Мишаню — для такого места проступок не большой, к тому же, он заступился за Марию. Так как о причинах своей жестокости Хан никому не говорил, его дьявольская репутация подтвердилась еще раз.

Леонид Сергеевич выговаривал Хану:

— Дорогой мой, я же все-таки твой зам, ты бы ставил меня в известность о своих намерениях. Олег Аркадьевич не последнее лицо в Центре, а ты вот так с ним поступил. Это как-то нехорошо. Ничего не понимаю, у вас же были прекрасные отношения…

— Он посмел тронуть Марию. Больше говорить не о чем.

Леонид Сергеевич покрылся холодным потом. «Как я мог так непродуманно действовать? — удивлялся он про себя, — и так рискованно… Слава Богу, Олег пристрелил того дурака, а если бы Мишаня ляпнул что-нибудь Хану про то, как водил «по его приказу» Марию в лабораторию… Странно, что Мария промолчала, или хозяин не поверил ей? Но, теперь, когда Мишани нет, она может говорить что угодно, я все смогу свалить на покойника…»

— Ну что, Валентин, мы с тобой такое серьезное дело провалили, обговорили его в тот раз на бегу, на скорую руку. Бог нас спас тогда, но теперь надо все как следует обдумать, умные люди на ошибках учатся, не повторяют их. Хорошо, что Олег убрал Мишаню, свидетеля нет. И теперь мы знаем, что Мария для Хана значит гораздо больше, чем предполагалось… Представляешь, что было, если бы его бабу растворили, а Мишаню не успели убрать, и он бы заявил Хану, что это ты велел привести Машку? Боюсь, тут никакие ссылки на тупость парня не прошли бы. Шеф бы не поверил, что тот сам додумался до такого, и что мы не знали об особых отношениях Хана с теткой. А как бы мы объяснялись по поводу сильного напряжения? Нет, нам с тобой просто повезло. Теперь надо хорошо продумать все. Но в одном мы правы, ее надо убрать, ее смерти Хан не выдержит. Если мы сможем представить ее гибель как несчастный случай, все будет в порядке.

— Леонид Сергеевич, думаю, пока надо немного переждать, чтобы шеф ничего не заподозрил. Какая все-таки баба живучая: с четвертого этажа выпрыгнуть — и ни одной царапины, небольшое сотрясение, и все!

— Конечно, торопиться нам некуда, может, он и сам помрет, без нашей помощи, тогда, главное, вовремя выйти на связь, должен же кто-то будет сообщить о его смерти, а кто, кроме меня?

— С тех пор как она тут появилась, ему стало лучше.

— Значит, надо делать упор на вариант с Марией — держать его наготове…

— Давай дружок, пошевели мозгами, что с ней можно сделать в наших условиях, какой такой несчастный случай?.. — заключил Леонид Сергеевич.

Теперь, сталкиваясь наедине где-нибудь в коридоре, оглядываясь, как заправские заговорщики, Леонид Сергеевич с Валентином обменивались предложениями:

— А что, если как-нибудь задержать ее в саду, чтобы собаки порвали? — говорил Валентин, понимая нереальность такого проекта.

— Да Хан всех своих псов к ней приучил, летом по ночам с ней гулял, собаки ее не тронут. Когда она выпрыгнула из окна, псина выла около нее, не набросилась же…

— А если Марию отравить?

— В принципе, можно, но ведь будет расследование, а этот гад так умен, что заметит даже то, чего мы вдвоем не увидим.

— Леонид Сергеевич, я придумал: их надо взорвать обоих!

— Как же это?

— В его самолет подложить взрывчатку…

— Это идея. Тогда что мы тут говорим о них обоих? Так можно убрать его одного, а тетку используем потом в ванной, понял, чудак?

— Правильно…

— Взрывчатку мы с тобой легко сделаем, а вот как ее отнести в самолет? Там же своя охрана…

— Так, значит, все-таки нужна Мария. Думаю, она дура, как и все бабы, мы что-нибудь ей сочиним, она и поверит: да хотя бы под видом сухого пайка возьмет с собой корзинку с взрывчаткой в самолет… Или подложить в ее вещи…

— Но он никогда не брал с собой Марию.

— Значит надо подсказать шефу такую идейку — устроить для Марии авиапрогулку.

— Давай-ка, на этот раз все продумаем до мелочей…

Мария осторожно встала, стараясь не разбудить Хана, — пусть поспит. А ей не спалось, в голову пришла интересная мысль, которую хотелось скорее перенести на холст… Да, скоро здесь все пропахнет красками… Столько лет прожила на свете и никогда не думала, что может так увлечься живописью. Это как наркотик, ей все время хотелось рисовать… Она прошла в соседнюю комнату и взялась за кисти, работала около часа, пока не проснулся Хан.

— Ну, это уже что-то… Думаю, тебе надо браться за дело серьезно…

Она так увлеклась, что даже не заметила, как он подошел к ней.

— Серьезно — это как?

— Это значит учиться и работать вдвое больше, не выпуская кисти из рук. Конечно, хорошо бы походить на уроки настоящего мастера, может быть, даже закончить какой-нибудь колледж, училище или хотя бы школу, но поскольку я тебя сейчас не отпущу, это отпадает. Какая может быть этому замена?

Он задумался, а Мария предвкушала, как он все быстро разложит по полочкам, — для Хана неразрешимых проблем не бывает. Ей нравилось видеть его таким умным, энергичным.

— Так, летим с тобой в Москву, ходим по всем действующим художественным выставкам, картинным галереям. Ты выбираешь оптимальную для тебя манеру письма, узнаешь, где этому учат, и договариваешься о покупке видеокассет или дисков с записями уроков. Это, конечно, не совсем то, что нужно, ты, к сожалению, будешь лишена возможности услышать замечания по своей работе, но для умного человека и этого достаточно. Еще есть Арбат, художники в переходах… Потом можно посетить мастерскую какого-нибудь художника, — увидев ее растерянные глаза, добавил: — Ну, это я возьму на себя, в порядке исключения. Я мог бы купить для тебя персональную выставку, но не буду этого делать, тебе ведь предстоит жить без меня, и ты должна научиться бороться. Все будешь делать сама: рисовать, выставлять свои работы, делать им рекламу и продавать. Чтобы рисование стало не просто твоим развлечением, а основным занятием, раз это так нравится тебе. А следовательно, нужно знать всю подноготную «художественной» кухни. И еще одно: тебя, как художника, не должны связывать с моим именем. Иначе потом, после меня, слишком легко будет вычислить по картинам их автора… Таким образом, сейчас не может быть и речи о выставке твоих работ, да их и мало. И как только я отправлю тебя отсюда, сразу все оставшиеся здесь картины уничтожу.

— Жалко… Мне хотелось сохранить некоторые, хотя бы твой портрет…

— Нет, и не вздумай когда-нибудь рисовать меня, по одному только портрету умные люди сразу догадаются, кто ты такая. Хорошо бы здесь поменять тебе внешность, но я ни в ком не уверен — сфотографируют, а фотографию потом передадут на Большую землю. Мишаня неспроста на тебя накинулся, кому-то мешает наша любовь, боюсь, могут устроить что-нибудь непредвиденное во время косметической операции, так, чтобы сразу смертельный исход… Надо ехать за рубеж, там тебя инкогнито положить в клинику, и выйдешь оттуда уже другим человеком с чистым паспортом. Деньги будут переведены на твое новое имя… Так что нам с тобой нужно лететь в Москву — я займусь этим, подготовлю все для поездки за рубеж, а ты прозондируешь мир богемы.

Через неделю они внезапно, никого заранее не ставя в известность, вылетели в Москву. Остановились в гостинице — самый Центр Москвы, рядом Красная площадь, номер люкс…

— Зачем столько комнат на два дня? — удивлялась Мария.

— Чтобы тебя удивить…

Хан распорядился обеспечить Марию транспортом. Дал банковскую карточку и попросил лишь не звонить никому из знакомых, а сам уехал на весь день. Она бродила в одиночестве по выставкам, художественным салонам, магазинам, надолго задерживалась перед понравившимися полотнами, некоторые покупала, приобрела еще несколько художественных альбомов современных художников и не могла удержаться, чтобы не пополнить свой запас кистей и красок. Покупки складывались в багажник, машина все время стояла наготове. Мария, в принципе, могла бы скрыться, никто за ней не следил, водитель дремал в машине, но как бросить Хана? Мария была уверена — сбеги, и у него начнется сильнейший приступ. Теперь она была прикована к нему своей любовью, и даже если бы он ее здесь случайно оставил, забыл, как приблудившуюся собачонку, она сама поехала следом… Находившись до изнеможения, так что ноги гудели, она вернулась в гостиницу — его еще не было, Мария расставила по всей гостиной купленные картины, уселась в кресло и любовалась ими. Это дало толчок ее фантазии, и в мыслях она уже видела свою будущую работу, воображала, что и как напишет.

Хан обещал вечером представить ей видеозаписи ее сына. Запись доставили, когда он еще не вернулся, и Мария в одиночестве просмотрела ее, немного поплакала, хотя сын был здоров, весел. Его сначала сняли видеокамерой на лекции в институте, позже Алешу показали у входа в учебное заведение, так, что была видна вывеска, потом он с друзьями шел по улице, и на заднем плане мелькнуло табло с сегодняшней датой. Видно, профессионалы снимали: сразу предупредили все ее возможные сомнения. Вот Алешка сидит с той же кампанией на скамье в парке, негодник пьет пиво, отдельно крупным планом — пивная банка… Хорошо, что хоть не курит, его товарищ дымил, как паровоз. А больше ей никого видеть не хотелось, никто не был нужен, никто, кроме Хана…

Хан не вошел — ворвался в номер, увидел ее и облегченно вздохнул.

— Я вдруг подумал, что ты уехала…

— Я тебя не видела целый день, соскучилась…

Они обнялись, словно год не виделись, он целовал ее и говорил:

— Мария, Машенька, что ты со мной сделала… Я не хочу умирать, я никогда так не хотел жить, мне же раньше было все равно — сам не боялся смерти и других не жалел. А теперь я хочу жить с тобой, видеть тебя каждый день, целовать тебя, мыть тебе ноги…

— Милый, почему ноги?

— Потому что никогда еще никому не мыл… В кино когда-то видел, как мужик мыл ноги своей жене, я посмеялся над этим тогда, не думал, что когда-нибудь тоже захочу. Ну, давай хоть в ванне тебя искупаю…

Мария плакала и смеялась одновременно.

На следующий день они уже вдвоем выполнили оставшиеся пункты их программы, заказали курс лекций, уроков мастер — класса, и даже не у одного художника, а у трех. Все обещали выполнить заказы быстро.

В Центре жизнь потекла по-старому: Хан работал, Мария ждала его и рисовала, вечерами она радостно бросалась к нему, но потом ее снова тянуло к мольберту. Он посмеивался над ее увлеченностью, но не мешал, устраивался где-нибудь поблизости и смотрел, как она рисует, как, задумавшись, покусывает кончик деревянной ручки кисти. Ему все хотелось посмеяться над этой привычкой, подразнить, но он сдерживал себя, чтобы не вспугнуть ее. А Мария теперь стремилась к совершенству: она заканчивала работу, отставляла ее в сторону, отворачивала лицом к стене, на следующий день находила в ней какой-то диссонанс и снова бралась за кисть. Но назавтра все повторялось: она снова за что-то цеплялась взглядом, и снова дорабатывала свое творение.

— Ты стала так требовательна к себе…

— Жаль, что некому подсказать, в чем тут дело, — задумчиво говорила она, глядя на свою работу. — Вижу что-то не так, а что именно — не пойму…

Хан еще пытался держаться, одновременно управлять хозяйством, заниматься научной работой и, сдерживая противников, бороться за свое место, но его силы были на исходе, ему труднее становилось держать все в памяти, следить за всеми сотрудниками, анализировать их поведение и делать мгновенные выводы. Его уникальный мозг стал допускать ошибки. Окружающие еще не замечали этого, но сам Хан понял, что пришла пора постараться хорошо выполнить последнее и самое важное дело в его жизни — спасти Марию. Ему так не хотелось расставаться с ней, а надо. Сейчас он так хорошо понимал тех людей, которые всю жизнь живут с одной женщиной. Если бы он встретил ее раньше, то наверняка она осталась бы в его жизни единственной. Теперь он тянул время.

Вскоре Хан с удивлением заметил, что Леонид Сергеевич начал проявлять заботу о Марии. Как-то он сказал, что ей, наверно, тяжело все время находиться на ограниченной закрытой территории, для нее это, как тюрьма.

— И что ты предлагаешь? — спросил Хан.

— Ничего, я просто вспомнил, как самому здесь было тоскливо, казалось, что я в тюрьме. А мы-то могли выезжать отсюда. Эх, сейчас бы на пляж, на песочек… Туда, где лето… Представляешь: океан, волны пляж, пальмы, островок какой-нибудь, туземки с опахалами…

Интересное замечание. И как раз после того, как они с Марией обсуждали возможность побега. Что это, совпадение? Что-то он замышляет, ясно, но какая соблазнительная идея — поехать с Марией куда-нибудь на побережье океана, поваляться на песке… А уж потом отправить ее в клинику. Но Леонид неспроста такое советует, чем это может грозить? Зачем ему нужно, чтобы мы уехали вдвоем? Это оставалось для Хана загадкой. От бессилия, неспособности разгадать мысли противника Хана охватывала ярость, он шел в тренажерный зал и до изнеможения молотил боксерскую грушу. Мария инстинктивно чувствовала, что его что-то гложет, она приходила за ним, обнимала, успокаивала.

Постепенно веселые вечерние посиделки в холле прекратились — Хан и Мария проводили вечера у себя, а Леонид Сергеевич просто распоясался, он злобствовал, терроризировал людей, и все старались не показываться ему на глаза. Оказалось, что страшный, безумный Хан был меньшим злом, чем добренький улыбающийся Леонид Сергеевич. Персонал был уже вымуштрован донельзя, но тот все придумывал малейшие предлоги, чтобы наказать того или иного человека. Частенько он сидел в одиночестве, наблюдая за поркой и самозабвенно жуя свои губы. Раньше Олег спорил с ним, не позволял слишком часто устраивать экзекуции, а то и Хан отменял назначенное наказание, — Леонид всегда боялся возражать хозяину, теперь же люди были в его полной власти. Система, выстраиваемая Ханом в течение целого десятилетия, рушилась, монарх только делал вид, что владеет ситуацией. И Лучше всех видел это сам Хан.

Как-то ночью, сидя с Ханом у камина, Мария стала вспоминать, какой у нее был зверский аппетит, когда она была беременна.

— Знаешь, задержка-то была всего пару недель, а я уже ела за двоих… Пошла в консультацию, а они говорят, что ничего нет, никакой беременности. А она уже была.

— Это ты к чему вспомнила?

— Пошли, поедим чего-нибудь… Я бы поела курятины с грибами…

— В два часа ночи раньше только я ел… Так что, ты беременна?

— Не знаю, вот бюстгальтер стал маловат… И есть все время хочется… — Мария пожала плечами: — Или я просто стала обжорой…

— Пошли, сделаю УЗИ.

Он вскочил и потащил ее за руку.

— Сейчас, ночью?

— А чего тянуть?

— Олег как-то говорил, что здесь нельзя рожать, всякие ужасы рассказывал… — Мария говорила уже на ходу.

— Тебе здесь все можно, но только пока я жив. Поэтому я тебя отправлю отсюда быстрее, чем планировал. Давно бы пора, но мне так не хотелось расставаться с тобой…

— Я тоже не хочу ехать без тебя, если уезжать, то вместе… Бросай свою ванну, поехали вдвоем.

Они спустились вниз, прошли в лабораторное крыло. Марию всегда поражала внутренняя отделка всего научного Центра, дизайн, идеальная чистота, роскошь, а здесь все это было еще ярче выражено и дополнялось массой новеньких блестящих приборов. Она легла на кушетку, и Хан, только взглянув на монитор ультразвукового прибора, сразу определил беременность, потом, внимательно глядя на мелькающее изображение, все повторял:

— Боже мой, это ребенок, просто невероятно, мой ребенок… Я столько раз видел такую картину, но тут моя частица… Четыре недели, определенно, моему ребенку уже месяц…

Потом он развернул монитор так, чтобы и она могла видеть экран.

— Да там ничего не поймешь, все рябит, где ты увидел ребенка? Ты фантазер!

— Вот, смотри, это плод.

Он выключил прибор и, подняв Марию, закружил ее по комнате…

— Я придумал имя для нее, назовем ее Мария.

— Мария?! Нет, я не хочу, зачем два одинаковых имени в семье? А может быть, там мальчик?..

— Ты же будешь носить другое имя, когда уедешь отсюда, тебе придется поменять его, иначе тебя достанут… И я тебя умоляю, даже близко не подходи к своей семье, не езди, не смотри на сына. Тебя будут ловить, поджидать около них, сын как наживка, ты только издали посмотришь, а тебя сразу вычислят. Вон, тебе привезли записи, вот и смотри на своего сыночка на экране.

— Ты думаешь, я так сильно буду интересовать кого-то?

— Ты дважды убегала отсюда и так и не поверила в серьезность нашего Центра?

— Так это ты меня искал…

— А тогда тебя примутся искать другие органы, они захотят разыскать тебя хотя бы чисто из профессионального самолюбия — им же обидно будет, что какая-то женщина обвела спецов вокруг пальца. Меня тогда уже не станет, защитить тебя будет некому.

— Хорошо, я обещаю в течение трех лет не приближаться к сыну, а потом — только издалека посмотрю на него, и все. Я уже не так сильно скучаю по нему, отвыкла… Говорят, счастье — это когда дети здоровы, сыты, одеты, обуты и их нет дома. Так что, я должна быть счастлива — с ним же все в порядке. Знаешь, я придумала: если будет девочка, я назову ее Анна, а сама буду звать Ханна… Такое имя тоже есть.

— Это же еврейское имя…

— Ну и что? Для меня это имя, образованное от слова «Хан»…

— Мы еще обсудим это.

Мария разглядывала лабораторию, громадное помещение, заставленное всевозможными приборами и столами.

— Так вот это и есть твоя ванна?

— Ну да, вот этот стеклянный куб наполняется физраствором, провода идут к датчикам, которые контролируют состав жидкости и состояние пациента, через шланги подают необходимые дополнительные составляющие в воду и непосредственно в кровь. Пациент плавает весь окутанный проводами и трубочками, питание и все необходимые вещества ему подаются внутривенно. Это мое детище. Ты его считаешь чудовищным, а я им горжусь…

— Я тобой горжусь… И если бы не столько смертей в этой ванне, я была бы просто в восторге. Это ведь так здорово: иметь возможность исправить свои недостатки! Я бы так себя переделала…

— У тебя нет недостатков.

— Да?.. А ноги?

— Отличные ноги…

— Нет, немного кривые…

— Я не замечал, покажи… Нормальные ноги, где кривые?

— Нос чуть великоват, — Мария подошла к зеркалу и принялась критически разглядывать себя. — Лоб надо сделать чуть выше и шире, а губы — полнее, кожу, разумеется, я вообще бы всю поменяла, чтобы снова стала молодой, упругой и никаких веснушек, такая же матовая, как была у Риты. Форму рук тоже надо исправить, пальцы капельку длиннее, ногти шире, ну и так далее.

— Какое еще «далее»?

— Форму груди тоже надо улучшить, и может, сделать ее чуть поменьше?

— Да ты что! Самое ценное хочешь испортить?! Ну уж нет, если хочешь переделать грудь, то только добавить…

— И еще сделать такую попу, как у блондинки из «АВВА» — размечталась Мария.

— А ну-ка, повернись, — он крутанул ее. — Нет, ты придираешься к себе, мне ты нравишься такой, какая есть. А твоя задница сразу пробуждает вполне определенные желания… Слушай, тут есть отличная тахта…

— Если бы ты сравнил меня нынешнюю с той, которой бы я хотела быть, ты бы сразу согласился со мной, что я права… Зачем ты расстегиваешь пижаму?

— Надо тебя еще разок внимательно осмотреть, а то вдруг я все это время ошибался и ты права… Давай-ка, сниму пижаму, мешает, не видно… Нет, ты не права, грудь просто чудо, мечта всех мужиков…

— Мария, напомни мне, чтобы я потом уничтожил видеозапись, тут же автоматические камеры слежения установлены… А то тебе наверняка не понравится, если ребята из охранки тоже будут любоваться на твою грудь и попку… — вспомнил вдруг он.

— О-о-о! Где камера?

— Сзади…

— Тогда твой зад чаще, чем мой будет мелькать на экране. Не знаю, как охранникам это понравится, а я просто балдею, когда он двигается вот так, как сейчас…

— Порой меня поражает твоя распущенность… И ты еще смеешься?! Ну, держись…

Хан не забыл вынуть кассеты, и когда они поднялись к себе, то смогли посмотреть получившийся порнофильм, изображение было отличным.

— Сценарий, в сущности, неплохой, тема интересная, раскрыта неплохо, но операторская работа оставляет желать лучшего, — заявил Хан. — Камеры установлены неудачно, мой зад, действительно, закрывает самое интересное, тебя почти не видно. Как-нибудь повторим, только поменяем ракурс.

Как-то вечером в ханские апартаменты постучала Ирочка.

— Можно, я у вас немного посижу? — попросилась она. — Леонид Сергеевич такой злой сегодня…

А чуть позже появилась и Лика:

— Вот ты где, а я тебя везде искала…

Девушки сдружились, как однополчанки. Вечер прошел хорошо, все шутили, смеялись. Хан был в ударе. Мария ревниво наблюдала за ним, боясь уловить его заинтересованность, повышенное внимание к девушкам. Но когда он захотел спать, то бесцеремонно отправил девчат восвояси. Маша вздохнула с облегчением. На следующий вечер девушки появились снова, то ли от скуки, то ли надеясь вернуть былое внимание Хана к себе, и стали приходить каждый вечер. Потом они и вовсе стали оставаться ночевать в апартаментах, в пустовавшей своей комнате, но Хан неизменно уходил в спальню только с Марией, и она успокоилась. В самом деле, куда здесь податься девчонкам? Прав Хан, что позволяет им греться у их очага.

Хан и раньше не стеснялся в демонстрации своих чувств, а теперь, узнав о беременности, и вовсе носился с Марией, оберегал ее, будто она была уже на девятом месяце. А Мария ничего не могла поделать с собой, ей все время хотелось есть, и она постоянно что-нибудь жевала, от кухни практически не отходила… Леонид Сергеевич тоже заметил повышенный аппетит Марии. А вскоре и весь персонал Центра оказался в курсе случившегося. Шеф так откровенно радовался этому…

Обрадовался этому факту и Леонид Сергеевич, как очередному подарку, он с новыми силами принялся уговаривать Хана свозить ее на море. У него с Валентином давно все было готово, теперь требовалось не пропустить их отъезд, а беременность Марии, ее аппетит, могли послужить на пользу дела. Они решили, что будет очень уместно предложить ей в полет корзину с фруктами, она не устоит, возьмет. Нельзя упустить такой шанс, иначе потом женщина будет возиться с ребенком и согласится на поездку очень нескоро. Леонид уже и так практически правил Центром, но он не замечал, что Хан слабеет, и оттого сильно боялся, что тот вот-вот натешится Марией, наиграется в счастливого мужа и опять вплотную займется Центром — вновь оказаться на вторых ролях Леонид уже не мог, власть опьянила его.

Хан решил, что Леонид потому так активно пытается выпроводить его и Марию из Центра, что хочет в их отсутствие совершить переворот в свою пользу, по-видимому, у него уже была установлена связь с Москвой. А Хан все более убеждался, что Леонид не тот человек, чтобы ставить его у руля. Зря он так долго держал его рядом с собой. Пожалуй, самая лучшая кандидатура на пост руководителя — это Павел. Ничего, что он так молод. «Но займусь я этим позже, сейчас есть более важная задача — спасение Марии».

Его не оставляла мысль, поданная Леонидом, хотелось поехать с Марией куда-нибудь на побережье океана, на острова, сделать ей и себе такой прощальный подарок и уже оттуда организовать ее побег. Хан чувствовал, времени ему осталось мало. «Что же, в одном я уверен — в том, что сам долго не протяну …» Он объявил о предстоящем отъезде в отпуск.

Хан занялся приведением дел в порядок, ему не хотелось оставлять за собой «хвосты», это заняло у него несколько дней. С административными бумагами разобрался быстро, а вот научная работа, хотя и была близка к завершению, но требовала бесконечных доработок, и Хан все откладывал отъезд, ему очень хотелось закончить свое дело. Он был уверен, что пробыв какое-то время на море с Марией, вряд ли сможет вернуться к научной работе. Силы уходят. Время шло и, как ни жаль было, он был вынужден передать все последние разработки своим ученикам, а руководителем последнего эксперимента назначил Павла. Услышав об этом Леонид Сергеевич вскипел было, но потом смирился, не стал обострять ситуацию, лишь бы шеф поскорее уехал. Хан подробно расписал предстоящий эксперимент и все равно беспокоился, то и дело вспоминая о чем-то важном, даже ночью возвращался в лабораторию. В душе он прощался со своим детищем навсегда. Он чувствовал себя все хуже. Вернется ли сюда…

Приступы боли участились, но пока, как и раньше, хуже ему становилось чаще по ночам. Хан запретил Марии говорить об этом кому-либо: он опасался за ее жизнь, боялся, что ее могут убить и приписать убийство ему. Несмотря на ухудшение состояния Хана, они все еще планировали совместный отъезд. Назначили дату отъезда и, хотя до нее было еще несколько дней, Мария с воодушевлением занялась укладкой чемоданов. Она нетерпеливо подгоняла время, полагая, что, главное — уехать отсюда, рассчитывая уговорить Хана не возвращаться, не покидать ее.

За три дня до отъезда, Мария вдруг проснулась ночью и увидела Хана сидящим. Он пристально смотрел на нее, угол рта у него непрестанно дергался, словно он пытался и не мог засмеяться, тонкая струйка слюны змеилась по подбородку…

— Ты кто? — спросил он, грозно хмурясь.

— Милый, это же я, — она схватила его руку, стала тихонько поглаживать ее, такие успокаивающие движения всегда на него хорошо действовали во время приступов.

Но сейчас он вырвал руку.

— Кто тебя подослал?! — речь его становилась невнятной.

— Хан, миленький мой, это же я, Мария! Давай я сделаю массаж, ты, наверно, неудобно лежал, заболела голова, да? — она разговаривала с ним, как с ребенком, и опять взяла его руку, тихонько гладила ее и целовала.

Он снова вырвал руку, злобно глядя на нее, потом застонал и схватился за голову. Мария вскочила, прижала его к себе и начала покачиваться, баюкая, как младенца. Хан затих, потом высвободился, глянул на нее, в глазах у него стояли слезы:

— Ты кто? Не помню… — снова повторил он, но его агрессия исчезла, даже сквозь свое больное, искаженное восприятие окружающего мира, он почувствовал ее любовь и сострадание…

— Мой хороший, мой дорогой, как же помочь тебе? Ну что сделать, чтобы прошла боль?

Она начала массировать ему виски, сама плача от беспомощности. Хан терпел, морщась от боли. Внезапно он очнулся, непонимающе посмотрел на нее, и по встревоженному виду Марии, по ее слезам понял: произошло что-то неординарное.

— У меня был приступ?

— Да…

— Ничего не помню… Ты почему плачешь, я обидел тебя? У тебя такой странный, испуганный вид…

— Ты не узнавал меня…

— Черт, ну вот и все…

Хан понял, что период ремиссии закончился, надо срочно увозить Марию отсюда, и, к сожалению, на отдыхе он не сможет задержаться с ней, иначе, если последняя стадия наступит там, Мария не оставит его, беспомощного и попадет в руки органов, или же он сам во время припадка убьет ее. Значит, надо быстро отправить ее в косметический Центр и вернуться умирать сюда, другого места для этого у него нет. Закончит свои дни здесь, только не руководителем, а беспомощным пациентом, кандидатом в ванну. О своих горьких мыслях Хан не стал говорить Маше, зачем заранее расстраивать ее…

Если бы Леонид Сергеевич знал об ухудшении состояния Хана, он бы облегченно вздохнул и успокоился, проводил их и даже сам помог бы организовать побег Марии. Но он считал, что беременность этой женщины может привести к позитивному сдвигу в течение болезни шефа, ведь положительные эмоции часто благотворно влияют на больных. Не предполагая об ухудшении состояния хозяина, он решил ускорить свою тайную операцию. Сейчас, когда Хан выложил все свои последние расчеты, подробно изложил причины изменений, внесенных в программу, можно было безболезненно убрать его. «Пусть Павел руководит экспериментом, лавры он не получит» — решил Леонид… Олег все дряхлел, явно доживал последние дни, а больше здесь никто не мог помешать.

Они стояли в холле, как молодожены перед свадебным путешествием, Все обитатели корпуса высыпали проводить их, улыбались, желали счастливого полета… Даже бывшие жены Хана смирились с его выбором и также желали им обоим хорошего отдыха и счастливого возвращения. Отъезжающие уже садились в машину, когда Хан вдруг опять вспомнил о чем-то важном и вернулся в лабораторию, но, войдя туда, забыл за чем пришел. Сообразил, что все уже расписано в процедурном листе, — память стала подводить его. Он потоптался растерянно в коридоре и пошел назад. Мария уже сидела в машине на переднем сиденье.

Шура вдруг выскочила из своей кухни и, открыв дверцу машины, сунула ей в руки корзину с фруктами. Мария была растрогана — Шура ее всегда не любила, а тут вдруг позаботилась. В этот момент вернулся Хан, хмурый, расстроенный, Мария с сочувствием поглядывала на него, понимая, как жаль ему оставлять свой Центр. Она одна догадывалась, что Хан уже не в состоянии править своей империей.

Машина тронулась. Они почти доехала до аэродрома, как вдруг Хан опять приказал водителю повернуть. Нет, не зря он возвращался в лабораторию, просто забыл тот раз, не донес свою мысль, так трудно стало удерживать все в голове…

— Мария, ты представляешь, я понял, почему все срывалось! Надо вернуться, по телефону не поймут… А ведь это — смерть еще одной парализованной старухи. Не волнуйся, мы нагоним потерянное время.

Они вернулись, Мария осталась в машине, а Хан побежал в здание. Все провожающие уже разошлись, везде было пусто, он быстро прошел по гулким коридорам, тихо открыл дверь, вошел в лабораторию и сразу услышал голоса Леонида Сергеевича и Валентина, они были рядом, за тонкой перегородкой:

— Леонид Сергеевич, думаю, они уже в воздухе… Пора?

— Да, наверняка летят и не знают, что они уже покойнички, нажимай, Валентин, царство небесное новопреставленным рабам Божиим Хану и Марии.

«О чем это они?» — не понял Хан, и в тот же миг раздался взрыв… Он бросился назад, во двор: пыль медленно оседала на покореженную машину и на тела Марии и водителя Сереги.

Оба остались живы, но раны у обоих были ужасны — Сергею разворотило живот, а Марию не только всю изрезало и искромсало живот, но и выбило часть позвоночника. Лица были иссечены осколками стекла.

Хан не впал в ступор, как в тот раз, когда она выбросилась из окна. Он действовал быстро и решительно. Из здания выбегали сотрудники, но шеф сам осмотрел раненых и распорядился:

— Быстро носилки… Сергея на операционный стол, займитесь им! А Марию — в лабораторию, и готовьте ванну. Павел, ты со мной туда.

Мария проговорила с трудом:

— Проклятый Центр, не захотел меня выпускать, — и отключилась.

Леонид Сергеевич и Валентин тоже выскочили на грохот взрыва. Они были поражены тем, что машина взорвалась у крыльца, и что Хан остался невредим. Преодолев мгновенное замешательство, оба бросились активно помогать.

— Неужели ты хочешь положить ее в ванну?

— А ты что предлагаешь? Ты считаешь, она может выжить при таких повреждениях?

— Нет, конечно, нет. Но у вас были такие отношения… И после этого положить ее в ванну, это кощунственно… — Леонид Сергеевич изображал искреннее горе. — Может быть, не надо издеваться над ней, лучше дать женщине спокойно умереть?

Хан поискал глазами охранников и распорядился:

— Этих двоих — в изолятор.

— Хан, ты что? Ребята, он не в себе, у него же приступ!..

— Если бы у меня был приступ, я бы уже убил тебя. Обыщите обоих, у одного из них наверняка найдете пульт дистанционного управления зарядом, или он валяется где-нибудь в лаборатории.

Охранники колебались лишь секунду — слово Хана все еще для всех было незыблемым. Обоих тут же обыскали и увели. Кто-то уже стал осматривать покореженную машину — ребята знали, как надо действовать в таких случаях.

В лаборатории Хан сам осторожно раздел Марию, отделил изорванную одежду от такой же истерзанной плоти, выбитый фрагмент позвоночника он просто вложил на место и укрепил его пластырем. Подключив к ней все необходимые датчики и катетеры, женщину погрузили в ванну. Руки ее зафиксировали так, чтобы она не могла в бессознательном состоянии сорвать что-нибудь. Она все еще дышала. Все это заняло несколько минут.

Жидкость в аквариуме первые часы напоминала и по цвету, и по составу кровь, алая, густая, настолько же непрозрачная и плотная. Поэтому Хан, сидя со шлемом управления на голове мог следить за состоянием Марии только по мониторам. Впервые он был этому рад, по крайней мере, не видел, как с его любимой слезает, растворяясь кожа, как выпадают волосы, зубы… Каждые сутки жидкость обновляли, и тогда тело женщины на некоторое время опускалось на губчатое дно аквариума. Хан не хотел смотреть на нее, это было слишком тяжело для него, и в такие минуты он просил Павла подменять его.

В лабораторию были допущены лишь несколько человек, пульт управления он доверял исключительно Павлу, а Стасу поручил следить за другими приборами. Камеры наблюдения были отключены, Хан не хотел, чтобы остались записи нового лица Марии. Охрана уже доложила ему, что среди обломков машины, в самом деле были обнаружены фрагменты взрывного устройства, а у Валентина в кармане нашли дистанционный пульт управления бомбой, все произошло так быстро, что он не успел избавиться от него.

— Хан, я не понял, а как вы узнали, что это Валентин и Леонид Сергеевич подготовили взрыв? — охраннику Саше скучно было сидеть целыми днями молча, и он уже несколько раз пытался разговорить хозяина: — Я бы никогда не догадался…

— И я бы не догадался, если бы не услышал их разговор… Стас, введи обоим по двойной дозе.

— А все так испугались, думали, у вас и правда приступ начался — мужики стоят, не знают, что делать…

Мария пришла в себя только тогда, когда страшные раны на ее теле чуть затянулись, ткани и кости начали срастаться, а тело покрылось тончайшей кожицей. Состояние ее к этому времени уже несколько стабилизировалось. Она почувствовала одну сплошную боль: болело все тело от головы до ног, попыталась открыть глаза, но ничего не увидела, только темнокрасный цвет, и опять отключилась. По идее Хана, пациент в ванне не должен был ничего чувствовать, и, поняв по внезапному скачку показателей на мониторах, что Мария очнулась, тут же добавил в кровь женщины обезболивающие препараты и снотворное. В следующий раз она пришла в себя тогда, когда жидкость в ванне уже была прозрачной, лишь чуть желтоватой, как лимфа человека. Мария увидела неясные очертания приборов вокруг, массу проводов и шлангов, тянувшихся в ее сторону, расплывчатый силуэт Хана, сидящего неподалеку за каким-то пультом в смешных наушниках. Хан заметил, что она открыла глаза, и что-то ей сказал, но она ничего не услышала, как будто была в воде, и тут же поняла: она на самом деле в воде, в лабораторном аквариуме. Первое время бодрствование длилось всего несколько минут, потом эти промежутки стали увеличиваться. Она приходила в себя и вновь отключалась и все время видела его рядом. Он что-то говорил ей, и пришло время, когда она поняла:

— Я все сделал так, как ты хотела. Ты только живи, еще немного потерпи, скоро уже можно будет на воздух выбираться. Родишься заново…

Он не знал, слышит ли она его, понимает ли, но бессознательно хотел ее успокоить и потому все время ласково уговаривал ее не волноваться. Больше всего Хана беспокоил ее позвоночник, но ванна наконец-то стала слушаться своего создателя, все ткани, нервные стволы пострадавшей соединились, срослись и уже пропускали импульсы приказов мозга. Эта последняя поправка, внесенная им в ход эксперимента, из-за которой он повернул машину, в корне изменила ход процесса.

К телу женщины бесперебойно поставлялись питательные вещества, различные стимуляторы, под воздействием токов и излучений менялась форма мышц, выпрямлялись кости, исчезали возрастные изменения, растворялись отложения солей в суставах. А главное, она жила.

Хан распорядился принести шампанское. Все участники находились все эти дни в таком напряжении, что не сразу осознали — эксперимент удался. Впервые пациент так долго оставался живым и намечались явные положительные сдвиги в его состоянии… Хан требовал хранить в тайне от всех ход эксперимента, он опасался, что у Леонида Сергеевича были в Центре и другие сторонники. И сейчас тосты произносили шепотом. Потом сотрудники попытались покачать Хана на руках, но он категорически отказался: «Боюсь, уроните…» Да, когда эксперимент только начинался, он уже тогда предвкушал торжество по поводу успешного решения задачи. Думал, что салют будет виден далеко, а вот вышло так, что даже шампанское открывают без хлопков…

Успокоившись по поводу ее общего состояния, убедившись в восстановлении целостности позвоночника, Хан выполнил все ее пожелания относительно изменения внешности — почему бы нет? Все равно нужно менять ее облик, пусть получит то, что ей нравится. За все время пребывания Марии в этом аквариуме у Хана не случилось ни одного приступа. Сильнейший стресс, который он пережил, увидев умирающую Марию, заставил организм заблокировать на некоторое время рост опухоли. Хан, как в лучшие свои времена, с небывалой работоспособностью нес вахту в лаборатории. Он на протяжении всего этого времени ни разу не вышел из этого крыла, ни разу не поднялся к себе. Сюда приносили ему еду, здесь же он и спал, время от времени просыпаясь, контролируя своего сменщика. Сам-то он столько раз погружал в эту ванну животных, потом людей, что его руки уже автоматически все делали правильно даже тогда, когда он сильно уставал, дремал сидя.

Вскоре стало возможно при смене жидкости позволять Марии некоторое время находиться на воздухе, постепенно увеличивая эти промежутки. Хан сразу постарался ее успокоить по поводу ребенка:

— Матка не была повреждена, надеюсь, что и ванна не повредила ему…

Настал момент — ее вынули из ванны, она лежала беспомощнее новорожденного ребенка. У младенца руки и ноги, хотя и беспорядочно, но энергично двигаются, а Мария была неподвижна, отсутствовали даже естественные рефлексы, и она почти не могла говорить. Она осознала, что полностью парализована, ощущение абсолютной беспомощности ужаснуло ее, и первые ее слова, которые она смогла с большим трудом произнести, были: — «Убей меня». Из глаз текли слезы… Хан, как мог, успокаивал ее, он не сдавался, надеялся на успех. Всем допущенным в лабораторию, всему персоналу было приказано каждую свободную минуту осторожно массировать, разминать ее мышцы. Прошло несколько дней, прежде чем появились первые сдвиги. Она научилась держать голову, потом садиться, но после первой попытки встать на ноги, она решила, что никогда не сможет ходить.

— Все будет в порядке, вспомни, какая ты лежала в первые дни. Работай, шевели руками и ногами, ворочайся. Я тебе отдаю долг, ты меня столько раз спасала своим массажем, теперь я помогу тебе, — говорил ей Хан.

Она заново училась ходить, держать ложку и выполнять массу других, таких же сложнейших манипуляций.

Когда Мария впервые увидела себя, она отшатнулась в шоке: сморщенная бледная кожа обтягивала скелет, лицо напоминало череп, волос не было вообще. А Хану все нравилось — за долгие часы проведенные перед аквариумом он уже привык к ее новому облику, и, по сравнению с тем, что было в первые дни после взрыва, сейчас Мария выглядела прекрасно. Прошла еще неделя, кожа постепенно принимала все более нормальный вид, и, немного освоившись со своим новым лицом и телом, Мария смогла найти в себе силы уклончиво кивнуть Хану: да, вышло неплохо — ей было жаль его разочаровывать. Но, конечно, сама с грустью вспоминала о том, какой была раньше. Теперь ей казалось, что тогда она была просто красавицей.

— Здорово, что ты это смог, неважно, как я выгляжу, главное, ты меня воскресил. Ничего, я и раньше не была красивой, поживу теперь такой.

— Ты просто не видишь, не представляешь, какой ты станешь, когда окрепнут мышцы, появятся жировые прослойки. Ну, глянь, какая линия скулы.

Ей совершенно не хотелось видеть эти обтянутые бледной кожей кости, пушок на голове.

— Не знаю, как я буду выглядеть потом, а сейчас я похожа на пособие для урока анатомии.

Хан еще более жестко ограничил доступ в лабораторию, а тем, кто все-таки мог заходить, было строжайше наказано не болтать даже с женами. Пока все выполняли эти правила.

Хан чувствовал, что длительное напряжение ускоряет его конец, сколько ему осталось и кто придет сюда потом, неизвестно, поэтому он торопился отправить Марию из Центра.

— Все, пора, ты уже привыкла к своему лицу, кожа приобрела нормальный вид. Хотя ты еще очень бледная, тощая, но уже человек, тебе пора уезжать. Будешь всем говорить, что ты после операции.

— Если все в порядке, то почему ты не хочешь со мной спать? Я так соскучилась…

— Спать со своим произведением?! Это кощунственно, все равно, что со своим ребенком…

— Нет, Пигмалион, не выдумывай, иди-ка к своей Галатее…

— У тебя такая нежная кожа, я боюсь тебе навредить…

— Хватит отговорок, сам же сказал, со мной все в порядке, давай уж проверим этот факт всесторонне…

— Будешь вести здоровый образ жизни нормального вампира, — внушал Хан Марии, — днем спать, ночью гулять, никакого солнышка минимум полгода, старайся вообще не выходить на улицу. И не вздумай загорать! Умываться только холодной водой, душ прохладный, спать на твердом и никаких тяжестей. Ребенка не раскармливай, для твоего позвоночника беременность вообще сейчас нежелательна, подумай…

— Ни за что! Я рожу твоего ребенка.

— Тогда следи за своим аппетитом. Хотя ты сейчас такая тощая, что не успеешь растолстеть… И, пожалуйста, не забывай об осанке, когда будешь сидеть перед мольбертом, а лучше — стой. Занимайся спортом, физзарядку делай, почаще ходи на море, плавай побольше, это сейчас самое лучшее упражнение для тебя. Ну вот, кажется, все.

— Ты так это говоришь, как будто не поедешь со мной.

Настал момент, когда Хан был вынужден сказать ей правду: он не сможет поехать.

— Ну зачем тебе здесь оставаться?

— Хватит об этом. Там я все предусмотрел, будешь обеспечена всем, отсидишься, освоишься с новым лицом, а тем временем, возможно, тебя перестанут искать. По идее, вообще не должны бы искать: доложу об очередном неудачном эксперименте, все отчеты уже подготовлены, но я боюсь, что кто-нибудь проболтается. Тебя, конечно, трудно узнать, но лучше поберегись.

— Неужели мы не увидимся?

— Не плачь, не трави мне душу… — он губами стер слезинки у нее на щеках. — Жаль, что я не смогу увидеть нашего ребенка…

Она оглянулась на зеркало:

— Я, правда, тебе и такая нравлюсь?

— Нравишься всякая. Честно говоря, я просто не замечаю перемен, я люблю тебя, для меня ты осталась такой, какая и была. И твою новую внешность я люблю — как свое произведение, я бы сказал, очень талантливое произведение. Сотворить это было куда сложнее, чем тебе нарисовать картину, ты же все-таки, так сказать, объемная. И сложнее, чем вылепить скульптуру, потому что они не движутся, а ты к тому же еще и говоришь…

— Ты хвастун…

— Ну да. Только ты попробуй сама, нарисуй что-нибудь такое же совершенное.

— Картины я создаю из ничего, а у тебя все же был исходный материал…

Он гладил ее короткие волосы, мальчишеский ежик.

— Поехали вдвоем, давай, пока ты жив, будем вместе, — в который раз повторила она.

Он покачал головой:

— Ты же сама понимаешь, мне осталось мало… Не хочу, чтобы ты видела меня совсем безумным. Я люблю тебя… Ты же говорила, что хотела бы начать новую жизнь, попробовать еще раз, вот и живи, ради меня, ради нашего ребенка. Ты станешь известным художником, у тебя отлично получается. Если почувствуешь опасность, излишнее чужое внимание, подозрительные расспросы, слежку, сразу уезжай за границу, там на твое имя открыт счет в надежном банке, ты все помнишь? Код, шифр, название банка?

— Хан, поехали вместе…

— Я тебя сам отвезу, не доверяю нашему летчику, буду сидеть в кабине самолета, чтобы он по рации не связался с кем-нибудь. Так что распрощаемся здесь, там я даже на секунду не выйду из кабины, как только самолет сядет, — вылезай и уходи прочь. А дальше — как договорились, ты все знаешь: сначала на автобусе, потом снова самолет, потом частника наймешь.

В эту ночь у Хана был сильный приступ, и он сам впервые сделал себе укол наркотика и попросил Павла закрыть его в изоляторе, пока все не кончится. Мария даже не могла к нему прийти, она плакала в лаборатории. Выходить отсюда он ей запретил, а всему персоналу Центра уже сообщили о ее смерти, мол, опять неудача. Хан пришел в себя только через день и сразу же, ночью, они с Марией уехали в аэропорт. Этот отъезд совсем не походил на предыдущий — теперь они уезжали тайком, без провожающих, заранее не предупреждая летчика. Об их отъезде знали только Павел, Стас и охранник Саша, эти доверенные лица обещали хранить тайну. Хан перед отъездом сообщил в Москву, что ему стало хуже, что начатую тему сможет закончить только Павел. Сообщил и о внезапной болезни Леонида Сергеевича.

Павел убедил шефа взять его с собой, на всякий случай. Хан согласился — головные боли у него уже не прекращались. Мария села в самолет, завернувшись в шарф, словно в паранджу. Она сидела в салоне одна, Хан с Павлом сразу прошли в кабину пилота и оставались все время полета там. Когда самолет приземлился, Хан все-таки вышел из кабины, обнял ее на прощание. Из-за сильной головной боли он не мог наклониться, и Мария сама открыла дверь, опустила лесенку и сошла на землю. Она быстро шла по небольшому летному полю захолустного аэропорта, не замечая, что по щекам текут слезы… «Я тебя никогда не увижу…»

Подошла к окну в зале ожидания аэровокзала, подождала, пока взлетит маленький самолет. Смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Из ячейки автоматической камеры хранения вынула приготовленный для нее кем-то по приказу Хана пакет с документами и ключами и пошла к стоянке автобуса. Ехала отвернувшись к окну и ничего не видя за стеклом — перед глазами стояло лицо Хана.

Рано утром автобус остановился на вокзале небольшого городка. На городском автобусе доехала до местного аэропорта, еще один перелет. На нее никто не обращал внимания. Хотя в брючном костюме, темном шелковом шарфе на голове и громадных солнцезащитных очках в пасмурную погоду она выглядела несколько странно, да и ее бледность и худоба бросались в глаза. Ей вредно было днем оставаться на улице, даже когда солнце пряталось, скорее бы добраться до этого незнакомого дома. Случайно кинув взгляд на свое отражение в оконном стекле, Мария вздрогнула — никак не могла привыкнуть к новому лицу. Как наказывал Хан, она не стала садиться в такси, остановила попутную машину, разговорчивый водитель запросил немного, дешевле, чем берут таксисты. Ну вот, она еще и сэкономит.

— Только я совсем не знаю, где это местечко, — первый раз еду, в гости.

— Не волнуйся, дорогая, быстро доставлю, это место я хорошо знаю, моя родня там рядом живет. Красивое место, но дорогое. Твои друзья, стало быть, обеспеченные люди. Как зовут, может, мои знакомые?

— Нет, вряд ли, они только что купили этот дом.

— Слушай, это не тот дом, что с красными воротами?

— Не знаю, я же не видела, у меня есть только адрес.

— Ну, поехали. Ты видно, болеешь?

— Да…

Она села на заднее сиденье, чтобы не разговаривать с водителем, и теперь все время невольно тянула шею: хотелось видеть, что там впереди. Приехали довольно быстро. Мелькнул указатель с названием местечка, но узкая асфальтированная дорога продолжала петлять по склону горы мимо вольготно разбросанных домов. Все они были большими, новыми и негостеприимными. Да, с соседями тут не перекинешься парой слов через забор… Такси остановилось около двухэтажного дома за красной кирпичной оградой. Ворота, в самом деле, тоже были красные, кованые. Вид у дома очень добротный, неприступный и немного одинокий — стоит на вершине, как крепость. Мужик поднес ее сумку к калитке и все не уезжал, ждал, когда ей откроют.

— Что, дома никого нет? Не ждали тебя? Довезти до гостиницы?

— Нет-нет, спасибо, это не страшно, что никого нет: мне ключи передали, я сама войду. Спасибо, не беспокойтесь.

Она вынула из сумочки связку ключей, большой бронзовый ключ был явно от калитки, открыла ее и, прихватив сумку, вошла во двор. Вот, значит, где она теперь будет жить, пока не родится ребенок… Ей захотелось осмотреться сначала снаружи и, оставив вещи у входа в дом, прошлась по открытой террасе, огибавшей весь особняк. Дом стоял на высоком фундаменте, и отсюда, с террасы был виден цветник, молодой сад и спортивная площадка в дальнем углу, у забора. Теперь это все ее. Мария перевела взгляд за ограду. Ниже по склону кое-где виднелись крыши домов, утопавших в зелени, а еще ниже желтела полоска пляжа, потом светло-голубое мелководье и дальше раскинулось безбрежное темно-синее море, пустынное до самого горизонта. Там, на горизонте, море казалось совсем темным, почти черным, как и грозовое небо. Теперь она сможет каждый день смотреть на эти воды, на вспенивающиеся барашки волн, а когда родится ребенок, будет часто выносить его сюда, пусть тоже смотрит вдаль, чтобы у него было хорошее зрение…

Мария бросила надоевший шарф на перила и сбежала в сад, прошлась по дорожкам, везде был идеальный порядок. На спортивной площадке увидела турник, подпрыгнула, схватилась за перекладину, чуть-чуть раскачалась, потом попыталась подтянуться и спрыгнула. И только уже стоя на земле, осознала, что она такое сделала: ведь лет десять, а то и двадцать она не то что не подтягивалась, даже мысли об этом не возникало. Да год назад она бы и до перекладины не допрыгнула, а сейчас ее тело требовало физических упражнений. Ей хотелось повторить свой спортивный спонтанный подвиг, но она не стала перегибать палку, хотя и чувствовала себя великолепно, как никогда. Хан был прав, она с каждым днем ощущала себя здоровее. Возвращаясь к дому, все же не удержалась и вверх по лестнице не пошла, а побежала, легко перепрыгивая через ступеньку, на террасе остановилась, запыхавшись, подивилась сама себе, и вошла в дом.

Ей тут все сразу понравилось. Прошлась по всем комнатам первого этажа, за одной дверью оказался вход в подвал. Спустилась по каменной лестнице вниз, полюбовалась на полки, уставленные всевозможными продуктами, здесь все покупалось целыми упаковками. Да, Хан обо всем подумал, год можно жить, не выходя из дома, выдержать круговую оборону, блокаду…

Потом поднялась на второй этаж, там были спальня и детская, а под скошенной крышей с торцевой стороны дома обнаружила еще одну комнату, просторную, хотя и не высокую, с громадным окном и балконом с видом на море. Это была мастерская, там стояла пара мольбертов, на столе лежали краски, кисти торчали в большой вазе, как букет цветов… Прощальный подарок Хана. Ребенок внутри толкнулся, и она прижала ладони к животу.

— Не бойся, милая, все будет хорошо.

Вечером в калитку позвонили. Мария вышла, но не успела дойти до калитки, как незваный гость сам повернул ключ. Вошли двое, немолодая пара:

— Нас наняли сюда, заплатили вперед, сказали — надо будет следить за садом, готовить, возить свежие продукты, прийти, когда хозяйка приедет. Вот мы и пришли, увидели, что свет в окнах горит.

Мария перевела дух, ох, как же она испугалась!

— Как вас зовут?

— Меня зови тетя Нина, а его дядя Георгий.

Георгий был ровесник Марии, а Нина явно моложе ее, той, прежней Марии, той, которой больше нет…

— А меня Виктория, — сказала она, это имя ей выбрал Хан, он верил победу.

— Что-нибудь нужно делать сегодня?

— Пока ничего, спасибо.

— Тогда вот свежий хлеб, молоко. А жена утром придет, приготовит обед.

— Хорошо, спасибо.

Сейчас она и сама бы приготовила обед для себя, но кто знает, как она будет себя чувствовать, когда родится ребенок. Одной трудно и скучно, раз им заплатили — пусть ходят.

— Я пойду проверю, все ли окна закрыты, будет гроза, шквал налетит — побьет стекла… — Георгий прошел в дом.

— Он сегодня как раз только подмел дорожки в саду, после дождя опять все будет грязно, ветер набросает мусора, хоть бы деревья не поломал…

Нине явно хотелось поговорить, расспросить молодую хозяйку, но она не решалась. Вернулся Георгий и они ушли, а ночью и правда началась гроза. Мария вышла на террасу, стояла, закутавшись в теплую шаль, любовалась сполохами молний, низкими тучами, далеким бурным морем, волны которого даже отсюда были видны. Почему-то стихия напомнила ей о Хане: когда она впервые ночью разговаривала с ним, он был такой же непредсказуемый, мрачный и красивый … Ветер коснулся ее волос, нежно и ласково, так Хан любил их трогать… Да, ей все о нем напоминает… Первый день без него прошел.

Утром она проснулась от какого-то шума, спустилась вниз, на кухне тихо переговаривались Нина и Георгий.

— Разбудили тебя? Извини, дочка, это Георгий нечаянно опрокинул стул, ты спи, спи, мы будем тихо… Завтракать когда будешь?

— Я уже выспалась, сейчас умоюсь и приду, — она пошла одеваться.

— Как хорошо, что ты приехала, нам тут так скучно было, а когда твой малыш появится, совсем будет хорошо, — говорила Нина, возясь у плиты. — Нам сказали, что ты художница, правда? Никогда не видела живого художника, только картины видела, есть у нас одна, Рубенс называется. Покажешь нам свои-то?

— Конечно… Нарисую и покажу.

— Ты что бледная такая? Болела? Ничего, у нас тут быстро загоришь, поправишься.

— Нет, мне пока нельзя бывать на солнце.

— Это врачи такое сказали? Глупости говорят, все к нам приезжают лечиться, на солнышке жарятся, сразу все болезни проходят.

— Нет, мне запретил самый лучший врач, я его послушаюсь, подожду до следующего лета, тогда буду загорать.

— До следующего? Ничего себе, как долго… Ребенку нужно солнце.

— Мы с ним выдержим.

Нина продолжала что-то говорить, а Мария думала о Хане, как он там? Боже, как же он будет переносить свои приступы без нее? И сколько он проживет? Зря, зря они поторопились расстаться.… Бывают же случаи необъяснимого исцеления. Какое это было бы счастье, если бы однажды в эту калитку вошел Хан… Она его подождет. Как же ей хотелось сейчас оказаться рядом с ним… От этих мыслей она даже тихонько застонала, а Нина, заметив это, бросилась ее усаживать.

— Что, операция была?

— Да, — не задумываясь, ответила Мария. — Днем мне нельзя на солнышке бывать, так я буду вечерами купаться в море.

Как им хотелось с Ханом поехать на море вместе, сколько раз она представляла, как они купаются, валяются на берегу…

— Так я, Вика, племянника пришлю, пусть вечером проводит тебя к морю… Вика! Я тебе говорю, а ты не отвечаешь, о чем задумалась?

Вика! Все, Марии больше нет, она Вика.

— Вика! — услышала она вечером с улицы, это пришел племянник Георгия Саша, молодой человек лет двадцати, улыбчивый, белозубый.

Солнце уже садилось, и они пошли к морю по лестнице, вытесанной в скале. Виктория вошла в воду, и ее тело словно обожгло соленой водой, кожа была еще слишком чувствительна.… Саша глянул на нее и с ужасом отвернулся — не девушка, скелет… Она быстро вышла из воды, а он с жалостью сказал:

— Ты, видать, сильно болела…Я таких худых еще не видел…

Вскоре у нее появился аппетит, она набрала вес и уже выглядела вполне нормальным человеком. Исчезло ощущение болезненности, появился румянец, отрастали волосы. Мышцы ее окрепли, постоянное плавание и турник помогли ей закалиться. И когда в поселке появилось еще несколько парней и две девушки — сессия закончилась, и приехали студенты, — Виктория уже выглядела, почти как все.

Парни обалдело уставились на нее, не ожидая встретить здесь такую красивую девушку. «Просила ведь Хана сделать грудь поменьше…» — подумала Вика, свою внешность она еще не вполне оценила, ей казалось, что смотрят на нее так, только из-за внушительного бюста.

От Нины все уже знали ее историю: вышла замуж, заболела, муж-бизнесмен купил этот дом и, когда возвращался с юга, погиб в автокатастрофе, а она сейчас ждет ребенка, будет здесь жить, рисовать картины, пока не родится малыш. Одна из девушек, Марина, поинтересовалась у нее:

— Вика, а какой у тебя срок?

— Почти шесть месяцев…

— Совсем незаметно, здорово! — оценила она фигуру. — Слушай, раз муж погиб, может, не надо рожать? Зачем тебе одной ребенок? У меня есть знакомый врач, он все сделает, еще можно.

— Нет, что ты! — испугалась Вика. — Я хочу родить.

— Такая молодая, мужа нет, родителей нет, трудно будет одной…

— Я справлюсь.

Каждый вечер до конца лета они проводили на берегу вместе. Саша был влюблен в Маринку, та вертела бедным парнем, как хотела.

— Марина, ты когда уезжаешь в институт? — спрашивал он.

— Подумаю, еще не решила… — отвечала та.

— Ну что ты за человек, все скрываешь, никогда ничего у тебя не добьешься. Вот Вика — у нее все известно, все открыто, никаких тайн, вся ее жизнь, как на ладони… Таких простых людей я люблю.

— Ну и люби свою Вику, — фыркала Марина.

— Я бы влюбился, но она своего мужа любит… Видишь, какой человек порядочный: его уже нет, а она все равно ему верна. Бывают же такие женщины — вышла замуж, значит навсегда. Правильно, муж должен быть один.

— Ну, конечно! А если он погиб, как у Вики, что же ей такой молодой всю жизнь одной жить?

— Нет, конечно, — сжалился Саша, — можно еще раз выйти замуж.

— Ну вот, значит, все-таки можно…

Вика молча сидела рядом, слушала их пикировку. Вот, оказывается, она какая — никаких тайн у нее нет… Конечно, нет, только вот имя другое, внешность другая, возраст изменился почти на тридцать лет, и беременна она не от единственного мужа, а от любовника, к мужу возвращаться не хочет и не может. И сын у нее ровесник этой Марины. Такая вот совсем простая девушка, только ищут ее спецслужбы…

Она вытянула свои худые безупречной формы ноги. Да, хоть Хан и говорил раньше, что она ему кажется совершенной, все же он чувствовал, какой должна быть подлинно красивая женщина, и постарался от души, она сама бы и не подумала, что из нее может получиться такое…

Странно, всю жизнь она считала, что ей не повезло с внешностью, что у нее нет никакого таланта. И вот Хан полюбил ее такой, какая она родилась, даже возраст не помешал. И талант у нее был всегда. Что же ей раньше мешало так жить, почему она столько лет занималась нелюбимым делом, почему позволяла Вениамину так относиться к ней, почему не могла заставить собственного сына уважать ее? Удивительно, Хан, которого все боялись, и который ко всем относился свысока, сумел пробудить в ней самоуважение и нежелание жить прежней жизнью.

К ее ногам подкатился мяч, она подхватила его и вскочила, сильным ударом отправила мяч игрокам, и сама побежала следом — ей хотелось бегать и прыгать, играть на пляже в волейбол, нырять, купаться, хотя живот уже был заметен.

А днем Виктория работала. Чтобы отвлечься от мыслей о Хане, не думать о нем, она брала в руки кисть. Когда ее мысли были заняты работой — выбором нужного цвета, освещения, компоновкой, она сама не замечала, как увлекалась и забывала на время обо всем. Но Хан не отпускал ее, приходил ночью, во сне, и просыпаясь в слезах, она вставала посреди ночи и бралась за работу, иначе не могла удержаться от рыданий. Хан запретил ей плакать: «кожа еще слишком нежна, не смей портить мою работу…» Каждый вечер она зачеркивала день в календаре — еще один прожитый зря, без него…

И все-таки время летело быстро. Она поставила перед собой задачу через год обеспечивать себя самой, решив, что деньгами Хана будет пользоваться только первое время — до и после родов. А потом она должна добиться всего сама, не зря же ей дана вторая жизнь…

Постепенно Виктория перезнакомилась со всеми жителями соседних богатых особняков. Она поймала себя на том, что во всех новых знакомых ищет хоть что-то напоминающее Хана: вот у Саши чуть асимметричны брови, и она сразу вспоминает, как судорога искажала лицо Хана, приподнимая левую бровь. У другого соседа губы похожи на его.

Вика стала рисовать портреты соседей на заказ, тайком в каждом мужском лице выписывала какую-нибудь черточку лица дорогого ей человека, никто этого, конечно, не замечал, а ей так было легче переносить затянувшуюся разлуку. Она все надеялась на чудо, но каждую неделю обязательно покупала субботний выпуск «Комсомольской правды», — они с Павлом договорились, что в случае смерти Хана тот напечатает любое коммерческое объявление на двадцать первой странице, фирма будет называться «Хан». Каждый раз, просматривая газету, она медленно переворачивала страницы, страшась открыть двадцать первую и увидеть объявление.

Как всегда в субботу утром, она все делала не спеша, чтобы отдалить момент, когда надо будет идти за газетой. Завтрак затянулся — то кофе был слишком горячим, то он совсем остыл, потом включила телевизор, узнать новости. А сама отвернулась к окну, задумалась… Повернувшись затем к экрану она вдруг увидела Хана, его лицо в траурной рамке. «Наша наука понесла невосполнимую утрату: после тяжелой болезни скончался видный ученый, работавший в области геронтологии, Денисов Борис Иванович» — услышала она. Ведущий перешел к другим новостям, а Виктория в ужасе продолжала сидеть перед телевизором. Потом лихорадочно стала переключать каналы, ища новости по другим программам. Не может быть, нет, она обозналась… Она почти бежала к газетному киоску, продавщица уже знала ее и сразу протянула «Комсомолку». И Виктория тут же, не отходя, раскрыла газету на двадцать первой странице. И сразу прочла название туристической фирмы, приглашавшей всех желающих отправиться в кругосветное путешествие — «ХАН»…

В этот день она дала волю слезам впервые за все время разлуки с ним. Умылась холодной водой, но слезы вновь потекли, тогда она влезла под душ. Успокоилась, а стоя перед большим зеркалом после душа вновь разрыдалась: зачем ей эта безупречная кожа, если он никогда не коснется ее, зачем волосы выросли такими густыми, волнистыми, если он не станет их перебирать? Лучше бы она осталась такой, какой была, тогда бы ее тело помнило его лучше, ведь Хан целовал те губы. Она закрыла глаза и вспомнила ощущение его ладоней. За что он полюбил ее, ведь тогда она не было молодой и сильной.

Как ей хочется вновь говорить с Ханом обо всем на свете, сидя в темном холле! Она бы все отдала ради тех мгновений, когда он внимательно смотрел на нее. Именно тогда, в те ночные часы, когда он ласкал ее взглядом, она почувствовала себя любимой. Зачем же ей сейчас жить без него? Чтобы рисовать? Но ведь она не может нарисовать самую важную для нее картину, портрет того человека, который постоянно с ней… Почти ничего не видя от слез, она взяла толстую газету с объявлением о ее несчастье и пошла на кухню.

Виктория забыла надеть пижаму — свою новую кожу она воспринимала сейчас как чужую одежду, голая спустилась на первый этаж, вынула из духовки большой противень и посреди просторной, сверкающей чистотой кухни сожгла на нем газету, отрывая от нее по кусочку, последней бросила в огонь двадцать первую страницу. Пламя медленно поедало объявление со словом «Хан». Потом с горячим противнем, полным темно-серого с мерцающими искрами, разлетающегося пепла, вышла во двор и опустилась на колени.

Стоя посреди вымощенного тесаными камнями двора, под черным южным небом, усыпанном звездами, Виктория подняла поднос с горячим пеплом повыше и держала так, а ночной бриз подхватывал невесомые хлопья, разбрасывал их по саду и уносил в сторону моря… «Уносит мое горе, нет, это сгоревшее счастье улетает, а горе остается со мной…»

— Ты не вернешься ко мне…

На следующий день она родила девочку. Дочку так и назвала, как собиралась — Анна, а для себя — Ханна. Нина теперь почти переселилась к ней, возилась с малышкой больше матери, а Виктория рисовала.

Прошел год, у нее уже была готова небольшая коллекция. Она созвонилась со всеми выставочными залами, магазинами и салонами, телефоны которых у нее были, и отправила племянника Георгия — Сашу со своими вещами в Москву. Он должен был проехать по всем имеющимся у нее адресам, показать ее работы.

И через неделю он позвонил и обрадовал ее, сказал, что ее картинами заинтересовались в художественном салоне. «Неужели я стала художником?! Неужели меня можно так назвать?» — не верила сама себе Вика.

Она собиралась прожить у моря до родов, но осталась и после рождения ребенка. Уж очень в доме все было удобно устроено, она привыкла купаться в море весь сезон, и, главное, ее малышке было хорошо с Ниной. Виктория не рискнула переехать, там ведь пришлось бы искать другую няньку для ребенка, а с Ниной можно было спокойно оставлять Ханночку и уезжать по делам. 

Вместо эпилога

Она выдержала, как и обещала Хану три года, и только тогда отправилась посмотреть на сына. В вестибюле вуза увидела расписание занятий четвертого курса, купила газету и устроилась на скамье у входа. Дождалась окончания занятий, из дверей высыпали студенты. Она несколько раз вскакивала, ей все казалось, что идет Алешка, и тут же видела, что ошиблась, наконец увидела его. «Боже мой, какой же он стал красивый, молодой мужчина, а не мальчик». Она невольно пошла за ним следом. Алексей отстал от товарищей, задержался у киоска. Он заметил внимание незнакомки и неожиданно подошел к ней. Вике хотелось обнять его, она вся подалась к нему…

— Привет, малышка! — сказал он. — Похоже, ты запала на меня? Ты мне тоже нравишься, пошли, посидим.

— Извини, я обозналась, — сказала она, а сама все жадно разглядывала его.

— Да брось ломаться, пошли, перекусим, я при деньгах.

— И что, вот просто так покормишь? А потом я уйду?

— Что за проблемы? Конечно, покормлю, захочешь — уйдешь, а лучше, если останешься…

— Спасибо, нет.

Вика пошла прочь — не следовало приближаться к Алеше. Но он догнал ее.

— Подожди, ты мне кого-то напоминаешь… Мы не знакомы?

— Конечно, нет. Первый раз видимся.

— Ну стой, что ты так заторопилась? Я, может, всю жизнь мечтал о такой девушке, как ты, а ты торопишься.

— Мне тоже такой, как ты, мальчик двадцать лет нравился…

— Что, с детского сада?

— Нет, с рождения, — а про себя добавила: «Со дня твоего рождения…»

Она махнула рукой, останавливая машину, и сказала ему:

— Счастья тебе, Алешка… — машина остановилась, Алеша придержал ее за руку:

— Ты знаешь, как меня зовут?

— Услышала сейчас.

Ей так хотелось расспросить его о том, как он жил эти годы, как там отец, как ее сестра, племянница и все ее друзья, знакомые, но она позволила только один вопрос:

— А ты, случаем, не женат?

— А, вот ты чего боишься… — радостно вскричал он. — Нет, это место свободно, ты вполне можешь его занять…

Что-то разговор сворачивает не туда, куда надо, пора бежать…

— До свиданья, — Вика села в машину.

— Стой, ты куда?! Подожди…

Она уехала, Алексей озадаченно смотрел вслед машине. К нему подошел друг:

— Что это за девочка? Познакомь…

— Я сам ее не знаю… Слушай, понял, кого она мне напомнила — мою мать…

— Тогда у тебя была потрясающе красивая мать. Да, клевая мамочка, такую бы мамочку найти для моих будущих детей…

Ну вот, и в этом Хан был прав: ее сын выстоял без нее, живет и учится, не пропал. Она вытерла слезы и машинально взглянула на газету, которую все еще держала в руках. «Комсомолка», субботняя «толстушка», как давно она не покупала ее… Перевернула страницу, и ей в глаза бросилось слово «ХАН»: «Туристическая фирма «ХАН» настойчиво приглашает на встречу тех, кто раньше воспользовался ее услугами», указано место и дата встречи — каждая суббота…

Виктория ринулась в читальный зал, пролистала подшивку газеты. Оказалось, эта фирма уже третий месяц собирает своих туристов, объявления печатались в каждом субботнем выпуске. Она осталась в Москве до субботы. Удержалась, не пошла на следующий день еще раз взглянуть на Алешку, нельзя дразнить судьбу. Сидела в гостинице, делала наброски.

Конечно, Хан запретил бы ей так поступать, возможно, это ловушка, но как не пойти?! Ей так хотелось увидеть Павла, возможно, единственного человека, с которым она могла бы без опаски поговорить о прошлом. Только он мог рассказать ей о том, как умер Хан, как он прожил последние дни, только с ним можно было просто повспоминать ее любимого, ее безумного гения…

Но это к тому же был тот человек, который мог опознать ее. С другой стороны, если за все эти годы она ни разу не обмолвилась о Центре, зачем спецслужбам убирать ее?

Вика сразу увидела Пашу, он почти не изменился, залысины только стали выше. Сидел на скамье с газеткой в руках, но не читал, а поглядывал по сторонам. Если Павел приходит сюда не один месяц, то он тут уже, наверно, выучил каждый кустик. Павел взглянул в ее сторону, и она приостановилась, но он равнодушно отвернулся. Тогда Вика села на скамью немного в стороне от него и незаметно огляделась. Вокруг не было ни единого подозрительного человека, здесь вообще было мало людей. Редкие прохожие спешили мимо, не глядя по сторонам, скамейки на бульваре в пределах видимости были пусты. Павел поднялся, оглядел пустынную аллею, бросил газету в урну и не спеша пошел прочь. Не узнал? И не удивительно, тогда, после ванны, она была похожа на скелет, обтянутый кожей.

Вика так же неторопливо, прогулочным шагом, пошла следом за ним. Он заметил, что девушка встала, оглянулся на нее раз, другой, а поворачивая за угол, приостановился, внимательно посмотрел еще раз и скрылся. Вика дошла до поворота, поколебалась и шагнула вперед. Павел стоял за углом в двух шагах. Он сразу махнул ей рукой и скрылся в подворотне. Переулок был пуст, и Виктория пошла за ним. В подворотне он молча взял ее за руку:

— Неужели это ты?

— Это я, Паша.

И тогда, в этом чужом проходном дворе, Павел обнял и прижал ее к себе. Вика разрыдалась. Когда он отстранился, его глаза тоже были мокрыми.

— Наконец-то ты появилась! Какая красавица! А я, представляешь, словно забыл, что ты изменилась, все ждал ту, которой ты была раньше… А когда ты пошла следом за мной, — как обухом по голове: ничего себе, это же Мария! Никогда бы не узнал, если бы не ждал тебя.

— Марии больше нет. Ну, Паша, рассказывай обо всем, о Хане…

— Давай сядем, вон скамья. Хан умер через два месяца после твоего отъезда.

— Зря я уехала так рано…

— Нет, не зря, ему все время кололи морфий, а в последнее время он уже никого не узнавал.

— Бедный мой…А я-то все надеялась, что он приедет ко мне! Я сначала по телевизору в новостях его увидела, фотографию Хана показали. Я же ни имени, ни фамилии не знала, теперь хотя бы знаю, как его звали… На фотографии он был намного моложе. Потом подумала, а вдруг я обозналась… Даже когда объявление твое прочла, все равно надеялась — думала, а вдруг он, как и я, сбежал, скрывается, вдруг все-таки выздоровел. Так ждала его… Даже сейчас ехала к тебе и думала, а вдруг это он… Там, в Центре, лучшие медики работали, и никто не смог ему помочь…

— Операцию ему предлагали, и не раз, но он отказывался.

Они помолчали, у Вики было такое чувство, словно она опять, в который раз прощалась с Ханом.

— Как ты оттуда выбрался?

— Да еще год поработал, о твоем отъезде так никто и не узнал, всем сообщили, что ты умерла, как и предыдущие испытуемые. Ребята, те, кто знал о тебе, все слово сдержали. После его смерти я стал вести тему, тянул целый год, боялся, что всех поубивают, уберут, если закрою, но потом все же сообщил в Москву о бесперспективности этого научного направления. О том, что без Хана невозможно доработать, и вот тему закрыли. Убирать всех подряд не стали, смысла в этом уже не было — информация ведь быстро устаревает, секретные сведения становятся достоянием гласности. Потому кое-кого просто отпустили, но некоторым все-таки устроили «несчастные случаи». Я случайно узнал о них, но, как видишь, сам выбрался оттуда живой, отпустили. Год прошел, тогда только стал искать тебя. Да, — вспомнил Павел, — Хан успел еще Шуре дать препарат, и через месяц ее не стало. Узнал, что это она корзиночку тебе подавала, не простил ей предательства.

— А девчонки, кто выжил?

— Да все живы, многие так там и остались, не захотели уезжать. Центр получил новое руководство, а ему тоже обслуга нужна. Вроде бы, теперь это открытое учреждение…

— А как Леонид Сергеевич?

— Помер, конечно. От такого «лечения» никто не выздоравливал, Валентин тоже, но он дольше протянул, молодой же был, организм сильный, дольше Хана прожил. Им сказали о твоей смерти и выпустили из изолятора, больше препарат не давали.

— А почему ты оттуда ушел? Ну и правил бы дальше. Хан ведь не скрывал от тебя свои разработки… Я же — удачный эксперимент, ты бы наверняка смог его повторить, ведь все время присутствовал, когда Хан меня оживлял, собирал из кусочков… Мог бы сказать, что это ты добился такого результата, омолодил бы всех стариков и старух…

— Не захотел я делать кому-то такие подарки — вторую жизнь давать, не верю, что ее получат самые достойные. На мой взгляд, только ты и заслуживала этого…

— Ты меня просто огорошил… — Вика в изумлении смотрела на Павла. — Почему это я достойна? Да там одна Рита чего стоила — такие яркие девушки редко встречаются: и внешность, и ум, обаяние, чувство юмора… Вот уж, природа не поскупилась, да? Жаль ее… До сих пор себя ругаю, что не поговорила с ней. Ее бы вовремя оттуда вывезти — она бы осталась жить, забыла бы Хана.

— Рита была хороша…

— А ты оттуда уехал со своей женой, у тебя же там была девушка? Наверно, и дети уже есть?

— Она осталась там, мы расстались сразу после смерти Хана. Жили просто рядом, но друг друга не понимали, потом она влюбилась в одного охранника и ушла к нему. Она-то давно знала, что я люблю другую.

— Да? Так ты женат на другой?

— Нет. А ты живешь одна?

— Ты еще спрашиваешь, конечно, одна. Со своей дочкой…

— Что, так и любишь его?

— Люблю. Паша, а почему ты Хана не вылечил в той ванне? Я все время об этом мечтала…

— Была такая мысль, но там все было построено на том, чтобы мозг оставался невредимым, а у него как раз вся проблема с головой. Там надо было многое менять. Если бы шеф прожил дольше, я бы, конечно, все равно попробовал… Только не думаю, что у меня сразу бы получилось, он не везде руководствовался расчетами, полагался на свою интуицию… Он тоже понимал, что я не смогу, сказал мне как-то: «Жаль, я тебя не подготовил…»

Павел посмотрел на нее.

— Никак не привыкну к твоему новому лицу, пока не смотрю на тебя — все вроде в порядке, а как взгляну — другой человек…

— Я понимаю, сама от зеркала полгода шарахалась. И сны такие жуткие снились, будто кожа с меня слезает, волосы выпадают. Смотрю на себя в зеркало, а вижу какого-то монстра, как в фильме ужасов, без кожи…

— Так и было в ванне.

— Бр-р! Это самое жуткое воспоминание! А после нее как было ужасно — взрослый человек, а беспомощная, как младенец. Бедный Хан, как он со мной нянчился тогда.

— Я бы тоже нянчился…

После такого признания Вике почему-то было неловко оставаться с Павлом, и она вскоре ушла. Но они увиделись на следующий день, провели его вместе и договорились перезваниваться. Потом Вика улетела к себе. Павел стал частенько названивать ей, через пару месяцев приехал, потом еще один раз, другой. Центр наложил на них обоих свой отпечаток, оба были посвященными в его тайну, и потому им было легко вдвоем. Вике нравилось, не таясь, вспоминать о Хане, о той странной жизни, а Павла теперь неудержимо влекло к ней. Притягивала ее двойственность — сквозь внешность Виктории вдруг проглядывала Мария, это завораживало его.

Поднявшись впервые в ее мастерскую, Павел вздрогнул — со стены на него смотрел Хан.

— Так вот как он относился к тебе…

— Как? — не поняла Вика, подошла, остановилась рядом с ним.

— Вот так… Я не видел его таким и то считал, что он очень сильно тебя любит.

— Да… — Виктория задумалась, глядя на портрет.

— Я тоже тебя люблю, — выпалил вдруг Павел и, заливаясь краской, повернулся к ней.

— Что? — не сразу ответила Вика, она даже не поняла, что такое он сказал.

— Я приду завтра, — как мальчишка, смутился он.

Они поженились через два года.

Оглавление

Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg