«Банальная история»

— Это ничего, что на глазах поселка? — спросил осторожный Сергей Сергеевич. — Не будут ли говорить…

— А что здесь можно скрыть? — произнесла она спокойно, почти холодно. — Здесь все всё знают. — И помолчав: — Это их основное занятие. А вот погибать будешь, не достучишься! И не увидят, и…

Махнула рукой. А мне показалось вдруг, что в самом ее тоне, в ее глазах, в том, как она вызывающе дерзко на глазах этого крошечного порта провожала нас, таилось какое-то решение. Осознанное, а может, и не осознанное ею самой. Что-то в эту ночь с ней произошло.

Дорога бежала вдоль берега Ангары, все вниз и вниз. Было пасмурно, бурые сопки окружали нас.

— Я знаю, почему сюда ссылали прежде на каторгу, — вдруг произнес Сергей Сергеевич, заглядывая в окно. — Здесь совсем не слышно птиц… А это тяжело… Я лично без птиц, без их щебетания не могу…

— Да. Банальная история, — невпопад ответил я. Он посмотрел на меня и ничего не ответил. Понял ли? Кажется, понял, что говорили мы с ним об одном и том же. И я повторил:

— Банальная провинциальная история, уже много раз описанная. И все-таки происходит она вновь и вновь…

А может, это я уже не вслух, а про себя произнес?

Хорошенькая девушка, наделенная тонким духовным миром, попадает в чужой поселок, в деревню, в ущелье, в падь. Приезжает на время и, завидев эти темные в снегу избы, думает со страхом: как они здесь живут?

Это по ее рассказу.

Но прижилась, приспособилась. Привыкла по утрам ходить с ведром на ручей, привыкла копать огород, караулить в магазине хлеб, привозимый из Листвянки. Привыкла смотреть в окошко, не плывет ли ее капитан.

Родила ребенка, первого, для себя. Чтобы хоть не одной, а вдвоем. Но потом еще родила ребенка: «Бабки рядом не оказалось для аборта…»

Они-то, дети, крепче цепей привязали ее к щели, к пади, к Баранчикам…

А муж? Ну, что муж… У него как бы своя напряженная и нелегкая жизнь, работа. От нервной такой работы, от всяких неприятностей стал он жестче, запальчивей. Даже злой. Любовь? Да, еще была любовь. А дальше, дальше что?

А мы, такие многоопытные, такие знающие, что мы могли ей сказать? Ей, еще живой, пусть и раненной одиночеством, сомнениями, предчувствием беды.