«Будь осторожен со своими желаниями»

О СЛАВЕ

Она разрушительна. Она разрушитель на все времена. Мне выпала самая сладкая слава, потому что я знаменит в Европе и неизвестен здесь. Я счастливчик. Слава по-настоящему ужасна. Она меряет тебя по общему знаменателю, и от этого мозги работают уровнем ниже. Никуда не годится. Выбирать публику куда лучше.

Чарльз Буковски

Пожалуй, можно приступать. Но как? Может быть: «Жили-были»… Нет. Я люблю сказки, но я не сказочник. Тогда, может: «Любовь – это битва»… Нет, тоже не то. Я всё же не Фредерик Бегбедер и про сроки любви писать тоже не хочу. Может, так: «Эдвард медленно подошёл и взял мою руку»… Да что это со мной? Даже начать не могу. Ладно. Шутки в сторону. Начну так, как получится.

Вот он я. Мокрый. Замёрзший. Потерянный. Но я не думаю об этом. А что мне с этого? В моей жизни произошла трагедия. Трагедия, за которую в ответе только я. Я породил этого змея, который проник ко мне в жизнь и изничтожил её. Я вырастил этот вирус рака, убивший всё, что было мне дорого. Я не хотел этого. Честно. Я никогда не мог даже подумать о том, что в моей жизни произойдёт что-то подобное. Что-то такого масштаба. Что-то, что я не смогу контролировать. Я не хотел никому зла. Так получилось. Да. Эта фраза: «так получилось» – очень популярна. Особенно у мужчин. – Дорогая, что ты! Я не хотел тебе изменять, так просто получилось. Или: – Не злись ты так из-за того, что я забыл забрать твою маму из аэропорта, так получилось. Да что уж там у мужчин! Будучи мальчиками, мы уже начинаем употреблять эту фразу: – Мам, я не хотел брать у Сашки эту сигарету, так просто… получилось. Одна фраза – оправдание на все случаи жизни. И все это делают. Никто никогда не стеснялся пользоваться этой фразой. Ни я. Ни, я даже больше чем уверен, вы. Но между нами есть одна разница: вы оправдываетесь этой фразой перед кем-то. Я же отвечаю сейчас лишь перед самим собой. Голос моего разума глух. Точнее, залит. Огненной водой, как называли в старину алкоголь пираты. C2H5OH выводят из организма весь вред, оставляя там лишь воспоминания вчерашнего дня. Они заберут с собой весь твой страх перед обществом, всю твою грусть и превратят это в шипучий коктейль веселья и беззаботности. Уж я-то это точно знаю. Но как бы они ни работали раньше, как бы часто я ни обращался к ним за помощью – сегодня они бессильны. Я, кажется, вливаю в себя уже третью бутыль, не помня ничего, что было за последние три часа. Ничего, кроме этого…

Гром бил в небеса всё сильнее с каждой новой молнией, словно кузнец, вкладывающий всю свою силу в удар по раскалённому металлу. Холодный дождь омывал улицу, по которой я шёл, трезвя группу алкоголиков, остановившихся возле «Пятёрочки». Из соседних окон близстоящих домов лился свет, а из некоторых доносились голоса. Из парочки окон первых этажей можно было услышать грубую, хоть и успокаивающую меня на тот момент музыку. Птицы старались спрятаться под крышами домов от бушующего ветра, кому-то из них удавалось, а некоторых просто сдувало, в силу их маленьких размеров. Вода, вытекающая из трубы, что прикреплена к крыше, струилась из отсека, пенилась и вливалась в бесконечный поток луж-речек. Небо было удивительно тёмное и мрачное, что вполне естественно и логично в такую погоду. Молнии были на редкость красивыми. Словно голубые стрелы, они пронзали небо, отдавая по краям золотистым светом где-то оставшегося кусочка солнца, представляя собой заточенное лезвие. Ветер в тот вечер был невероятно могучим. Маленькие капли дождя, в совокупности с силой ветра и невероятным холодом, резали моё лицо, будто маленькие кристаллики. Вьюга была настолько холодной, что я не мог сделать ни единого вдоха. В нескольких сантиметрах от меня худенькое дерево не выдержало напора бушующей стихии, под натиском ветра огромная ветка обломилась и упала прямо передо мной, чуть-чуть не задев моей головы. Но мне было абсолютно всё равно, ноги просто продолжали нести меня к моей недалеко находящейся цели.

Ночь была холодной. Как раз то что нужно было мне в тот вечер, для того чтобы совершить то, что я собирался сделать. Ветер был настолько яростным и злобным, что казалось, он режет мне грудную клетку, рассекая защиту лёгких в виде сборища костей, и поражает само сердце. Холод был просто невообразим. Никогда ранее я не чувствовал себя настолько замерзшим. Вот он. Мой последний круг ада: «Ледяное озеро Коцит». Пояс Каина. Тут я и останусь. Я это заслужил. Теперь это мой дом. И я никуда отсюда не денусь. Но прежде чем я останусь здесь, мне нужно завершить одно очень важное для меня и совершенно не имеющее никакого смыла для окружающих меня людей дело. Я сопротивлялся этому урагану как мог. Всеми силами я старался добраться до двери подъезда. Спустя несколько минут, преодолев пару-тройку луж, в которые я наступил, и потеряв уйму времени, я всё же дошёл. Я поднимаюсь по скользким ступеням, вымощенным перед входом в подъезд. Подойдя к домофону и протерев глаза, я начинаю смотреть на цифры и вспоминаю код к двери. Ведь мне всё же нужно войти. 1… 5… 7. Вроде так. Не помню. Кажется, текила с водкой заглушили последние потоки моей памяти. Смешно. Только что я смеюсь? Я стал одним из тех подростков, которых вы точно знаете. А как же? Ведь это юноши и девушки двадцать первого века. Нам доступно всё и сразу. Вы только подумайте, в пятнадцать лет отправляться в клуб на карточку папаши, который даже не подозревает, что его любимая дочка собирается там делать. – Ну а что? Ну потанцует, да. Ну, возможно, познакомится с парочкой порядочных людей – да и только. Что? Выпивка? Дорогой автор, не смешите меня, ей же пятнадцать. Какой человек в здравом уме продаст моей милой девочке алкоголь? Подумайте головой. – И точно. Какой? Ответом на ваш вопрос, папаша, будет – всякий. Мы живём в двадцать первом веке, в столице великой страны. Ребята из моего подъезда уже в одиннадцать лет курили за гаражами сигареты марки «Camel» и, улыбаясь друг другу, запивали это всё великой «Балтикой». Дети в наше время абсолютно свободны. Они вольны делать всё то, что взбредёт им в их не очень умную голову. – Но как же так? – спросит меня удивленно «папаша». – Ведь она ответственна. Моя Юленька строго соблюдает все мои правила. Она умна, целомудренна. Знает себе цену. Она бы никогда не поступила так ни с собой, ни с отцовскими денежками! – Да, вы правы. Но как только она почувствует вкус внимания, обращённого на неё. Вкус жизни без забот и хлопот. Она тут же стянет с себя футболку от «Lacoste», которую вы подарили ей в прошлом месяце, и начнет танцевать на столе в нижнем белье, словно куртизанка высших слоев итальянского общества. Но вернёмся к моей истории, ведь о некоторых особях женского, да и мужского, пола нашего времени можно говорить вечно. И мы ещё поговорим. Я не хотел никакого обидеть и не сказал, что абсолютно все девушки такие, просто я уверен, что очень многие узнают себя в этих строках.

Итак, я набираю на домофоне код: «157», откуда доносится голос с вполне логичным вопросом: – Какого хрена? Кого принесло в такую погоду? – я, пропитанный с ног до головы желанием попасть внутрь, говорю первое, что приходит мне в голову, тонким и писклявым голосом: – Мам, это я. Открывай. – Кристина? Это ты? Наконец ты вернулась, маленькая засранка, где ты шлялась, бесстыдница? Ну заходи, сейчас мы с отцом устроим тебе сладкую жизнь.

Видите? О чём я и говорил. Кажется, что Кристина стала для нас ярким примером современной девушки, ушедшей погулять всего на час, а задержалась на чуть-чуть подольше. Ну не душка ли? Из домофона доносится характерный звук открытой двери, и я вовремя успеваю потянуть тяжёлый кусок металла на себя, отстёгивая её от магнита, приделанного к стене прямиком у меня над головой. В подъезде было чисто, тепло и уютно. Даже слишком уютно. Из-за толстого слоя бетонной стены, здесь не было слышно бушующей за дверью грозы. Прямо передо мной постелен красно-синий коврик, о который я вытираю ноги, и прохожу по прямой, куда ведёт меня этот коврик, словно девочку из Канзаса ведёт за собой дорожка, вымощенная золотыми кирпичами. Поднимаясь по, должно быть, только что почищенным ступенькам, я миную большой кожаный диван и два, стоящих напротив кожаных кресла, а далее я прохожу вдоль небольшого количества почтовых ящиков. Почему я пришёл сюда? Потому что я бывал здесь ранее. Я точно знаю, что за чем последует, и я точно знаю, что сказать пожилой женщине, сидящей за матовым стеклом.

– Позвольте поинтересоваться, вы к кому в столь поздний час? – После произнесённых слов в маленькое окошко она вышла ко мне через маленькую дверцу и встала прямо у меня на пути.

– Я пришёл к Сергеевой Евгении. Мы с ней готовим проект по химии, и я должен уточнить с ней некоторые детали.

– Вот как, – сказала она, посмотрев на меня, как гиена на кусок мяса. – Молодой человек, я не пропущу вас, можете быть в этом уверены, хотя бы по той причине, что от вас за милю несёт перегаром, и сами вы выглядите как бомж.

На самом деле, она была не права. Я в тот момент выглядел далеко не как бомж. Маленький праздник, произошедший со мной несколько часов назад, позволил моей скупости отойти в сторону и пихнул меня к оригинальному магазину «Dolce and Gabbana», который открылся в нашем районе не очень давно. Зайдя туда, я схватил первый попавшийся мне костюм, купил его и отправился по своим делам дальше. Возможно, она сказала так, потому что костюм должен быть как костюм, а не как рваная рубашка, выпущенная из штанов, окрашенная алым цветом моей крови. Должно быть, она права. Пока я шёл сюда, я имел удовольствие пару раз упасть. Я порвал свои новые вещи, в силу своей трезвости. Но на тот момент это не играло для меня никакой роли.

– Да будет вам, Лидия Ивановна. Вы же меня знаете. Это я, Матвей. – Да, именно. Пришла пора мне с вами познакомиться. Но я не буду выкладывать все карты на стол, а пока просто скажу, что моё имя Матвей. Матвей Холодов. Моему отцу хотелось назвать меня как можно более экстремально, поэтому с момента моего рождения он никак не мог определиться – Артур или Филипп. В его внутренние противоречия вовремя вмешалась мама и назвала меня так, как хотела с самого раннего детства, – Матвей.

– И вы точно знаете, что я знаю Женю, и что мы с ней готовим проект. – Это правда. Она меня знала. Ну, по крайней мере, на тот момент по её взгляду я был почти уверен, что она меня знает. Мой голос и манера говорить никак не взаимодействовали с разумом, поэтому изо рта у меня вылетал просто набор звуков, который был немного похож на слова. Я, действительно, часто бывал здесь. Мы с Женей очень часто принимались за разные виды докладов и презентаций, научных проектов и заумных конференций. В общем и целом: я любил заниматься и даже очень. Мне всегда давалось это легко, я любил и умел это делать.

– Послушайте, юноша, я бы, возможно, пропустила бы вас, если бы точно не была уверена в том, что сейчас осенние каникулы. И что школа закрыта. И что Евгения окончила первую четверть выпускного класса и теперь отдыхает в Турции с родителями. Поэтому я прошу вас развернуться и отправиться домой, пока я не вызвала полицию, чтобы они приехали и научили вас манерам.

На дворе было начало ноября. Как быстро летит время. Честно говоря, я потерял счёт ровно полгода назад. Я забыл про всё в мае этого года. О времени, о людях, о числах на календаре. Эта женщина была мне противна. Не всегда. Только сейчас. Обычно, когда мы с Женей действительно приходили к ней работать, я помогал пожилой Лидии Ивановне как мог. Носил ей тяжёлые пакеты на её этаж. Всегда долго разговаривал о ней и её внуках. Она была так же добра ко мне, как я был добр к ней. Но сейчас она бесила меня. Она встала у меня на пути, а мне нужно было срочно пройти. Я не намеревался выслушивать её бредни. Я не хотел этого. Мне было это просто неинтересно. Она что-то говорила. Кричала. Но я не слушал. Я водил взором по комнате в надежде найти лазейку. Что-нибудь, что помогло бы мне обойти её стороной. Или хотя бы заставить её замолчать. Хоть ненадолго. И я нашёл…

– Чудесная ваза, Лидия Ивановна. Прекрасный букет внутри. Это вам подарили сегодня? – задавал я ей вопросы один за другим, медленно приближаясь к вазе, которая на первый взгляд была довольно-таки тяжёлой. Она была мощной. Массивной. За толстым матовым стеклом можно было еле-еле разглядеть наслаждающиеся водой цветы.

– Мой муж принёс мне их сегодня утром, а что? – не двинувшись с места, спросила она, будто страж, охраняющий королевские ценности. – Слушай, пьяный сопляк, не надо водить меня за нос. Я считаю ровно до пяти, а далее я иду к телефону и вызываю сюда полицию, понял меня? Раз… Два… Три…

Я не сделал ни шагу назад. Я точно знал, что мне нужно. Я точно знал, что мне нужно попасть наверх. На крышу. Там моё спасение. В определённый момент я понял, что не смогу пройти мимо неё никак. Она слишком упрямая и не пропустит меня ни за что. Бежать от неё тоже не было смысла, ведь тогда бы она вызвала полицию, и те в скором времени меня поймали бы. Значит, нужно искать другой выход. В этой ситуации ничего в этой комнате, кроме вазы, помочь мне не могло, и тогда я осознал то, что мне нужно сделать.

– Четыре… Пять. Всё, приятель, ты добился своего. Я вызываю полицию, – она судорожно идёт в свою маленькую комнату к телефону, в то время, пока я вылил на пол всю воду из цветов на тот самый «золотой» ковёр, выложил букет цветов на стойку её маленькой комнаты и направился за ней с массивной вазой в руке. Не успела она поднять трубку, как я медленно и тихо подошёл к ней сзади. Она не видела меня. Она просто набирала на телефоне номер, потому что хотела как можно быстрее избавиться от ночного посетителя. Я смотрел на её затылок. Смотрел на её старые высушенные волосы, посветлевшие от череды покраски волос, чтобы закрасить седину. Женщины… Даже в глубокой старости хотят выглядеть сногсшибательно. Хотя ей было ради кого стараться. Её муж Юрий Алексеевич работал водителем автобуса и каждый день приносил ей букеты цветов. Лидия Ивановна и Юрий Алексеевич были одной из тех немногих пар, которые напрочь опровергали теорию Фредерика Бегбедера о том, что любовь живёт три года. Эти двое прожили вместе целых пятьдесят восемь лет, и каждый раз, когда я смотрел на то, как они целуются и смотрят друг другу в глаза, я понимал, что любовь ещё жива. Настоящая любовь никогда не покидала этот мир, просто мы забыли о ней. Они жили на мизерную зарплату друг друга, плюс деньги с пенсии. У них было два ребёнка. Ну как – ребёнка. Девочки были уже совсем большие и, к сожалению, как это часто бывает, забыли про своих стариков. Забыли про свои обязанности, забыли о том, что должны изредка их навещать. Хотя бы по праздникам. Они просто забыли о них. Они забыли о том, что им нужно помогать с оплатой за квартиру, хотя жили они, мягко говоря, не в апартаментах с видом на центральный парк. Квартирка была маленькой, всего две комнаты, кухня и туалет. Гостиная в основном была забита дисками старых рок-исполнителей, которыми юный Юрий Алексеевич просто «горел». Но сколько ни описывай место жительства этих двоих, так или иначе, их дети посчитали, что не несут за них никакой ответственности. Конечно, для каждого родителя это ужасный кошмар. Ты растишь детей. Любишь их больше всего на свете, отдаёшь им всё самое ценное, что у тебя есть, для того чтобы потом они просто плюнули на тебя. Забыли о том, что ты есть. Это ужасно, но, к сожалению, это правда. И хотя эта жестокая правда никогда не оставляла их, они всё же были счастливы. Они дарили друг другу такие моменты, которые нынешняя молодёжь просто себе не представляет. Эти двое так сильно любили друг друга, что в моменты, когда я находился рядом с ними, я чувствовал невероятный приток сил и эмоций. Чувств и веры. Веры в то, что, быть может, в наше время ещё не всё потеряно. И что люди ещё могут стать такими, как эти двое по отношению друг к другу. Никаких измен, никакой лжи. Они будто сошли со страниц самого прекрасного романа о любви. Они были друг с другом, и точно знали, что останутся вместе до конца жизни.

– Алло! Полиция? – начала Лидия Ивановна. Со всеми этими мыслями я совсем забыл, что она вот-вот нарушит все мои планы. Я думаю, что вы уже догадались, что я собирался поиграть в молодого Раскольникова, но между мной и им была одна разница: у этой старушки не было ни гроша. Ну и, конечно, у меня не топор. Я откинул вазу за спину, схватил её за волосы и что есть сил ударил её головой о дверцу шкафа. Упав на пол, она уже была без сознания. В трубке доносились голоса, спрашивающие о состоянии стабильности, но я не стал отвечать, зная, что в столь поздний час никто из «бдительных стражей порядка» не станет подниматься ради того, чтобы проверить жалкую старушку. Да. Вот так. И это – тоже правда. К несчастью…

Крови не было. Не было ничего. Она просто отключилась, потеряла сознание, провалилась – называйте это так, как хотите. Возможно, вы решили, что я не должен был этого делать, но позвольте мне внести поправку о том, кто я такой. Я не герой. Я не человек, стремящийся всем вокруг помочь. Я не тот, кого вы видите на постерах к фильму о супергерое. Я не такой, нет. Ну по крайней мере, теперь… Теперь я не такой.

Оставив старушку на ковре, в глубине души надеясь на то, что кто-нибудь ей поможет, я направился к лифту. Моё криминальное дельце прошло так тихо, что никто из соседей не выбежал, и я мог спокойно разгуливать по дому. Но мне не нужно было само здание. Никого из знакомых кроме Жени у меня здесь не было, а так как я точно знал, что Женя ждёт меня в моей квартире, а не сидит на золотистом берегу, как думала Лидия Ивановна, дома её не было, и мне здесь делать, откровенно говоря, было нечего. Но, по большому счёту, я и не рвался проникнуть в квартиру. Ни к Жене, ни к кому-либо ещё. Я же не вор. Да и потом – денег у меня было столько, что я мог купить целый этаж этого дома, и у меня бы ещё осталось денег, чтобы купить продукты и закатить самую классную вечеринку года. Но мне было не до этого. У меня была цель, и я точно ей следовал. Ничто не могло меня остановить.

Как-то раз давно мне позвонил мой друг, который учился на режиссёрском факультете ВГИКа. Зная, что я отлично пишу, он позвонил мне и попросил помочь ему со сдачей экзамена. Этот экзамен был последним, так что, сдав его, он закрывал свою зимнюю сессию и был полностью свободен. На тот момент я уже сдал все свои долги по школе и подумал: «Почему бы не помочь парню?» Он рассказал мне о том, что суть его экзамена как режиссёра состоит в том, чтобы представить мастеру его кафедры небольшой фильм, который раскроет зрителю внутренний мир персонажа. Я открыл пару Интернет-страниц, почитал пособия, поискал в книгах, как написать сценарий, и в конце концов сел за работу. Я, действительно, неплохо пишу. Когда я был маленький и только научился писать, я начинал с маленьких рассказов о муравьях и других животных. Далее были рассказы о чудовищах и инопланетянах. В школе я сразу зарекомендовал себя как отличный знаток в области русского языка и литературы, поэтому каждый раз, когда учительница задавала нам сочинение, моё обычно красовалось на доске почёта. А далее его читали перед всем классом. Я отлично управлялся с глаголами, прилагательными, наречиями и прочими частями речи. Каждый раз, когда я садился писать, я представлял, что отправляюсь в особый мир, где все части речи – мои друзья, и они готовы прийти мне на помощь в этом новом проекте. Позже я заинтересовался более серьёзной литературой, и в моей голове созрела мысль о том, что я когда-нибудь смогу стать настоящим писателем. Представьте писателя в наше время. В нашем мире. Мире, утопшем в прогрессирующих технологиях. Почти никто сегодня уже не покупает книг, все стремятся закачать файл с этой книгой в свою электронную библиотеку. Представьте, каково писателям в наше время! Вот и я о том же. Но мы уходим от темы.

Итак, он позвонил мне, сделал своё предложение, и я с радостью принял его, потому что мне всегда это было интересно. Работал я над сценарием не очень долго. Всего, кажется, на работу у меня ушло полтора дня, так что уже через день мой друг приступил к съёмкам. В одной из сцен главный герой стоял на крыше дома и размышлял о самоубийстве. Я постарался раскрыть его внутренний мир как можно ярче. И я хотел, чтобы события в сценарии несли в себе некий экстремальный характер. Итак… Крыша. Я помню не многое из того похода, помню только то, что мы поднялись на самый последний этаж, и там находились окна. Даже не окна, а форточки. Форточки небольшого размера, через которые нужно было пролезть, для того чтобы попасть непосредственно на крышу. Я забрался на стену, а далее перепрыгнул на подоконник этой форточки. Я схватил ручку окна и потянул на себя. Окно открылось, и я, будто тюлень, выбирающийся из воды, плюхнулся на живот и начал перекатываться в надежде, что смогу достичь своей цели. Я пытался выбраться наружу в течение пятнадцати секунд. В конце концов, задание было выполнено, и я вылез на поверхность крыши этого огромного здания. Подойдя к краю, я посмотрел вниз. Ну, конечно, я посмотрел вниз с высоты птичьего полёта, и только не надо говорить мне, что это ребячество, и что вы бы так никогда не поступили. Первая, и вполне логичная мысль, посетившая меня в этот момент, была: «Высоко отсюда падать». Отсняв весь материал, в котором мы нуждались, мы отправились назад. Спускаясь вниз к заветным форточкам, я не пригнулся и имел удовольствие удариться головой о балку, поддерживающую всю конструкцию посадочной полосы для вертолётов, расположенной на той же крыше. Дальнейшие события я помню очень смутно. Помню лишь то, что меня отправили в больницу, где наложили три шва на голову. Мама, конечно, была в ярости, но… Это было одно из самых запоминающихся приключений в моей жизни.

Нажав на кнопку вызова лифта, я начал вспоминать, что мне делать, чтобы добраться до крыши, после того как я окажусь на двадцатом этаже, ведь дальше лифт не следовал. Стоя там, в холле, в ожидании лифта я думал о том, как так получилось. Как я докатился до такой жизни. Как докатился до избиения старушек и посещения сомнительных крыш поздней ночью. Разум пытался возобладать надо мной и всё чаще отправлял сигнал в мой мозг с мыслями о том, чтобы мне вернуться домой, принять душ, и наслаждаться Жениной компанией. А наутро я бы сел и начал думать, что мне делать с моей жизнью дальше. Но алкоголь взял верх. Уровень мозговой деятельности был крайне мал, так что я наплевал на все сигналы моего мозга и сделал шаг, войдя в кабину лифта, полностью украшенную уличным искусством, называющем себя «граффити».

Вообще, лифты – очень интересная вещь. Особенно в некоторых домах. Порой некоторые лифты настолько сильно разрисованы, что кажется, что ты приехал в галерею современного изобразительного искусства. А почему нет? Тут тебе нарисуют всё, что хочешь. И маленькие люди. И животные, и невесть что. Демонические числа, нецензурная лексика. Всё, что угодно душе. Смотри, наслаждайся этим искусством, пока едешь на свой этаж в свой дом. В некоторых случаях, если очень повезёт, можно встретить там чей-нибудь номер. Вот так, порой едешь и видишь: «8-926-322-17-85 Звони. Света». И честно говоря, в такие моменты я не могу взять себя в руки. Раньше у меня была привычка шутить так над своим другом. Он начинал заводить мне свою песню о том, что у него нет девушки, что он несчастен от неразделённой любви и что не знает, куда податься, чтобы найти девушку. В такие моменты я отправлял его в первый попавшийся лифт и утверждал, что здесь он сможет пополнить свою записную книжку новыми номерами. Я люблю лифт. Он даёт немного времени, чтобы подумать. Подумать о том, что ты собираешься делать дома. Подумать о том, как собираешься оправдываться перед мамой. Иногда он просто даёт время подумать перед тем, как переступить порог дома. За несколько секунд можно выложить ему все свои мысли, и он просто тебя выслушает. Не осудит, не отругает, а просто выслушает. Незаменимый товарищ. Да ещё и центр современной культуры.

Двери открылись, и передо мной во всей своей красе раскрылся двадцатый этаж. С его живописными рисунками на стенах, удивительным букетом запахов и мерцающей лампой, будто я перенёсся в мир Стивена Кинга. Я сделал шаг, чтобы выйти из кабины «галереи», и встал прямо по центру лестничной клетки. На секунду я встал столбом. Это был момент, который, по-видимому, решил всё. Почему-то именно в этот момент я задумался, нужно ли мне всё это. Двери лифта ещё не закрылись. Лампочка, освещающая лестничную клетку, потухла, так что единственным освещением в комнате был свет, проливающийся в комнату из лифта. И по какой-то непонятной мне причине я остановился. Не мог двинуться с места. Разум вдруг просветлел. Я не чувствовал себя пьяным. Не чувствовал того, что было там, внизу. Я был полностью в ответе за свои действия сейчас. Я точно знал, что у меня есть выбор. Я мог развернуться, мог зайти обратно в лифт, нажать кнопку первого этажа и уехать отсюда. Уехать, чтобы вернуться домой, а далее – как было оговорено ранее. Я мог взять билет на самолёт и отправится отдыхать на лазурный берег. Например, в Испанию. Свежий морской воздух, тёплое солнце, вода, всё это должно было привести меня в норму, а тем более я сам этого давно хотел. Я мог бы заново начать жизнь. Мог бы продолжать писать. Мог бы сделать там то, что не смог бы сделать здесь. Я мог бы там вернуться к жизни. Или я мог пойти дальше. Шагнуть во тьму, куда я привёл себя сам. Нырнуть в этот омут. Я не видел окон, не видел света, не видел ничего в этой тьме. Я слышал странные звуки. И шорох. Непонятный шорох. На минуту мне даже показалось, что эта тьма впереди меня – живая. Она зовёт меня. Манит меня к себе, словно сирена. Двери в лифт держались открытыми подозрительно долго. Я не знал, что мне делать. Куда идти. Я был потерян. Выбит из колеи. Вдруг я услышал звук заработавшего движка, лифт издал характерный звук, и двери медленно закрылись, забирая с собой последнюю надежду на моё спасение. Но знаете что? Мне было плевать. Всё уже было решено. Я решил всё. Окончательно. Назад дороги нет.

Поднимаясь по лестнице, я снова почувствовал состояние алкогольного опьянения. Отлично, оно поможет мне продержаться до конца. В голову снова ударила порция счастья, и я, забыв про всё, продолжал подниматься на вершину двух этажей, где в конце коридора меня ждали две заветные форточки. Здесь я увидел много чего интересного: граффити, снова номера телефонов с подписью, окурки от сигарет, разбитые бутылки из-под пива, алюминиевые баночки с выпитыми энергетиками марки «Ягуар». Наконец я поднялся на двадцать второй этаж. Запах здесь был не лучше, чем на других этажах, что были ниже. Ничего особенного здесь не было: пустая лестничная клетка с типичным для московских домов рисунком на стенах и так же, как и на ступеньках, разбитые бутылки и окурки от сигарет. Впереди меня ждал небольшой коридор, освещённый лунным блеском, проливающимся сюда из форточек. Для меня они казались проходом в другой мир. Мир, в котором мне будет лучше. Мне нужно было прорубить окно в свой мир, и я точно знал, что сделаю для этого всё. Где-то в конце коридора я смог разглядеть шприцы, которые валялись на полу. Видимо, не только мы знали про это волшебное место, но и стайка наркоманов тоже заглядывала сюда. Я никак не отреагировал на это. Я уже привык к наркотикам. Раньше я их боялся. Ведь как так? Я могу заразиться, может произойти что угодно. Теперь же по отношению к наркотикам я сохранял нейтралитет. Не подумайте, я не был наркоманом. Но и сказать, что никогда не пробовал, тоже не могу. «Так получилось». Видите? Работает.

Пройдя до конца тёмный коридор, словно Гарри Поттер в поисках философского камня, я наконец добрался до окна. Как и в последний раз моего здесь пребывания, я сперва залез на стену, в костюме это было особенно трудно, а далее перепрыгнул на подоконник. Схватив ручку, я потянул её на себя, и окно открылось. Я дошёл. Наконец. Я был искренне счастлив. Ведь здесь меня ждало моё успокоение. Здесь я наконец почувствую себя свободным. Я так долго этого ждал. Я готов. Я улёгся на спину и методом переворотов смог всё-таки выбраться наружу. Погода на улице стала спокойнее за то время, что я пребывал внутри здания. Ветер успокоился, молния и гром более не тревожили горожан, так что люди могли спокойно спать. Всё, что осталось от непогоды, – это дождь. Проливной дождь. Давно я не видел такого дождя. Вообще я люблю дождь. Нет, не подумайте ничего, будто я одна из тех девиц, что в статусе «ВКонтакте» пишут: «Я люблю дождь, под ним можно спрятать слёзы». Знаете, скорее я из тех, кто любит душ, потому что под ним можно пописать. Просто дождь привлекал меня. Всегда. Он успокаивал меня. Очищал. Приводил меня к своего рода катарсису. Каждый раз. А сегодня ночью дождь был мне просто необходим.

Дождь стучал по крыше, сливался вниз, а из трубы, что была приделана к взлётной площадке, вся вода стекалась мне на голову. Отличное место я выбрал. Я поднял голову и увидел, что облаков над головой практически не было. Лунный свет пробивался через облачное сито и светил прямо в форточку. Ветер перестал быть сурово-ледяным, и я даже почувствовал некоторые приятные ощущения от того, как он массировал мне лицо. В некоторых окнах близстоящих домов всё ещё можно было разглядеть свет, а из некоторых окон всё так же продолжала звучать музыка.

Я миновал огромную балку, с которой у нас были не самые доверительные друг к другу отношения, и начал подниматься по ещё одному блоку скользких от воды ступенек. Рядом со мной расположился огромный прибор для фильтрации воздуха, который по размерам был как три меня, а гудел громче детского дома. Никакого заграждения по краям здания не было, так что я совершенно спокойно, даже в пьяном состоянии, забрался на кирпичный край. Я подвинул свои ноги, одетые в дорогие туфли, но промокшие, по причине того, что они испытали как минимум семь луж. Шаг за шагом я всё ближе и ближе подходил к краю крыши. Вот оно. То самое ощущение.

Мне всегда было интересно, что чувствует человек перед тем, как совершить самоубийство. Что движет им в тот момент, когда он собирается расторгнуть контракт с собственной жизнью. Думает ли он о всевышнем наказании после того, как столкнётся с тротуаром, или прыгнет с феном в ванну, порежет вены, или пустит пулю в лоб. Думает ли он о чём-нибудь в этот момент. И какой силой надо обладать, чтобы сделать шаг в бездну смерти. Прыгнуть в руки к ангелу, который заберёт тебя на тот свет, где тебя осудят по самым жестоким законам. О чём в этот момент думают люди. Мне было это безумно интересно, но я никогда не думал, что когда-нибудь окажусь на их месте. Да, как вы, должно быть, уже поняли, я собираюсь прыгнуть. Собираюсь закончить эту жизнь. Я разделяю взгляды Есенина. «Зачем мне жить?» – отличный рекламный слоган для предвыборной компании в партию закопанных в земле. Матвей Холодов распрощается с собой и читателем в возрасте неполных восемнадцати лет. Я закончу этот рассказ сейчас. Вот это неожиданность для читателя, не так ли? Я не оставлю предсмертной записки. А зачем? Всё равно никто не будет думать, зачем я это сделал и почему. Завтра утром моё тело найдут на прогнутой крыше вон того кадиллака, в который я целюсь, а далее для опознания скорее всего пригласят Ваню.

Я наконец добрался до этого места. Здесь всё и закончится. Я это заслужил. Я совершил непоправимое, и мне самая дорога туда, откуда вернулся Данте. Мне больше незачем существовать. Книга моей жизни пришла к своему трагическому концу. Вот он я. Мокрый. Замёрзший. Потерянный. Но я не думаю об этом. А что мне с этого? Новый костюм промок до нитки, я сам промок, как мышь. Я стою на краю двадцатидвухэтажного здания с мыслями о смерти. Пора бы завершить это. Пришло время.

Перед прыжком я посмотрел по сторонам. Я хотел запомнить этот момент. Последние воспоминания о жизни, которую я прожил. Последние кадры. По шоссе всё так же, как и обычно, продолжают носиться машины, не понимая зачастую, куда они торопятся и зачем. В другом районе, который можно видеть отсюда, снова строится новый многоэтажный дом, видимо, для того, чтобы всё больше таких, как я, имели точки сброса. Отсюда мне видно ресторан «McDonald’s», которая моя самая любимая девочка любит называть «Золотые дуги». Я всегда над этим смеюсь. «А ведь я даже не попрощался с ней, – вдруг подумал я, – не сказал ей на прощание всё то, что так давно хочу сказать. Ведь она самый близкий мне человек. И она ждёт меня. Там. Дома. В моей собственной квартире. Теперь… Быть может…». Вдруг в моей голове поселилась идея о том, что я ещё могу спастись. Что она поможет мне. Что она тот человек, который вытащит меня из этих чёрных вод. Я должен отправиться к ней и всё сказать. Всё, что чувствую теперь. Ноги послушно начинают отходить от края и поворачивают носы моих новеньких туфель в сторону форточек. – Нет! Это конец. Я не нужен ей. Это конец. Здесь я закончу всё. – Я снова подхожу вплотную к краю и снова начинаю любоваться видом перед тем как совершить страшный грех.

Магазин «Матрица» всё так же работает круглосуточно, и люди отсюда выходят с огромными мешками с только что накупленной едой тоже круглосуточно. Влюблённые парочки прогуливаются здесь, заходя в «Золотые дуги», чтобы купить себе порцию мороженого и кормить друг друга с ложечки, как детей. Что за бред? Вам же не по шесть лет. Дождь всё так же продолжает омывать меня, в совокупности с ледяным ветром, они словно просят меня не делать этого. Не идти на это. Но решение принято. Я закрываю глаза. Тень. Я не хочу смотреть. Не хочу видеть этого. Не хочу чувствовать. Я хочу, чтобы это всё закончилось. Прошу тебя, Моть, давай быстрее с этим покончим. Я закрыл глаза, развёл руки, чтобы в полёте попытаться получить последнее наслаждение от жизни, представив, что я – птица. Орёл. Они свободны. Они всегда были свободны. Как-то раз я думал, кем я хочу стать в следующей жизни, я не хочу стать кошкой – это точно. Я всегда знал, что это орёл. Вольная птица. Никому не принадлежащая. Я бы рассекал по просторам воздуха, и ни о чём бы не заботился. Я закрываю глаза. Дышать вдруг становится труднее. В голову ударила ядовитая боль, но я не пошевелился. Я стараюсь не обращать на неё внимания. Боже, как плохо, нужно скорее просто прыгать. Ничего трудного. Просто сделать шаг, вот и всё. Давай, Моть. Давай.

В глазах потемнело. Резкая боль в центре мозга взялась буквально ниоткуда. Я не был готов. Глаза заслезились. Словно последствия конъюнктивита или ячменя на глазу. Я ничего не видел. Посмотрев вниз, я испугался. Дико. Я поспешно отошёл назад, в страхе и суматохе я забыл о том, что там порожек. Я потерял равновесие. Вестибулярный аппарат полностью отказал. Я всё-таки споткнулся на порожке. Полёт был недолгим. Даже быстрым. Очень быстрым. Как это обычно бывает, когда ваш лучший друг в качестве весёлой «шутки» толкает вас куда-нибудь. Вы не чувствуете тела. Вы только осознаёте тот факт, что ваше тело находится в свободном, неконтролируемом полёте. В конце концов, я соприкоснулся с землёй. И соприкосновение это не было, откровенно говоря, нежным. Я почувствовал сильный удар в области затылка. – Неужели снова дыра в голове и швы? Будь ты проклята, крыша головных повреждений. – Я не почувствовал боли. Лишь удар. Я пролежал там в течение нескольких секунд, после чего понял, что пора мне подниматься. Боли всё ещё не было. Вообще. Я встал. Поднял своё пустое, вялое тело с крыши и понял, что нужно совершить попытку номер два. – Вообще, я не верю во все эти суеверия. Будто бы мать-природа не хочет меня отпускать, и так далее. Скорее всего, переизбыток алкоголя в крови повлиял на мозг, вступив в реакцию с диким страхом высоты. Ничего страшного. Повторим.

Одолев головную боль и внутренние противоречия, я шаг за шагом снова приблизился к своей цели. Когда пришло время взбираться на блок, который, по сути, и был краем крыши, я почувствовал сомнительное ощущение в районе затылка. В горле встал ком. Уши были заложены. Я был полностью готов к тому, чтобы сделать то, что собирался. Я послал сигнал из мозга в руку, проверить, что там с затылком. Ответ я получил быстро и ясно. Видел я всё ещё плохо, всё было размыто, будто облако пролитой бордовой краски в кристально чистую воду. Я присмотрелся. Рука была окрашена алым цветом, причём не просто ладонь, но и кисть. Я проверил шею. Ответ положительный. – Кажется, что там не просто рана. – Кажется, ты рассёк голову, приятель.

Внезапно всё тело пронзила резкая боль. Кости синхронно отдавали дикой болью то в левой части тела, то в правой. По всем телу, как по внутренней, так и по внешней его части, прошло то, всем нам знакомое ощущение. Когда мы резко заболеваем, мы не можем подвинуться, не можем открыть глаза, пелена боли парализует нас. Но я не был болен, а значит, эта боль умножалась в тысячу раз, представляя собой неземную пытку. Я рухнул на землю, словно мешок с картошкой. Ни чуя ничего. Волна солёных слёз накрыла глазное яблоко, видеть стало вконец невозможно. Кровь прыснула из ушей, словно зубная паста из тюбика. Даже зубы попали под радиус действия боли: их сводило, как никогда прежде. Ручей крови направлялся из моего отверстия в голове прямо на крышу дома номер восемнадцать по улице Синева, дома, с которого я только что хотел спрыгнуть.

Вдруг боль исчезла. Вся. Я не чувствовал ничего. Ни капель дождя, падающих на моё лицо, ни ветра, пробирающегося под свитер. Ничего. Я слышал ночь. Видел ночь. Ощущал её. Самая страшная ночь в моей жизни. Дыхание полностью свело. Я не мог сделать не единого вдоха. Я оцепенел. Вдруг я учуял ужасно неприятный запах. Я узнал его. Он посещал меня ранее. В третьем классе, на уроке по биологии, мы обсуждали кровь, и мне стало плохо, я начал терять сознание, именно в этот момент этот ядовитый запах впервые меня настиг. Глаза очистились от соли и воды и медленно самостоятельно начали закрываться. Стало совсем темно. И тихо. Теперь я здесь один. Проживаю последние секунды жизни, тихо на крыше дома, дожидаясь своей смерти…

Лимб

1.

Теперь я здесь один. Никого рядом со мной. Здесь страшно. Будто я заперт внутри себя самого. – Почему я думаю? Я ведь отключился. Разве можно думать без сознания? Удивительный человеческий мозг. Теперь я не могу двигаться, не могу говорить, слышать, нюхать, но зато могу рассуждать. Отлично! И о чём же мне тут рассуждать. Я здесь один. – Это место пугало меня. Вдруг перед моим взором открылась картина. Я увидел комнату. Нет. Клетку. Да. Камеру для заключённых. Я видел такие в фильмах. Я был прикован к стене цепями. Не весь я, лишь руки. Я не понимал, что происходит, и как это происходит. Я видел клетку, а за ней длинный коридор. Коридор, который вёл меня в неизвестность. – Где это я? Внутри. Внутри себя? Это моё подсознание? Эй? Эй? Отзовитесь, есть тут кто-нибудь? Алло? Эй? – Эхо моего голоса раздавалось лишь вперёд по загадочному коридору. Но ответа не было. И сколько бы я ни кричал, ответа я не дождался. Здесь я не слышал ничего. Никого. Здесь я слышал только свои мысли. Себя. Всё, что я мог слышать, – это капли воды, стекающие по потолку и падающие на грубые камни камер. Крысиный писк здесь тоже можно было слышать. Теперь я сам с собой. Это было очень странно. Я мог видеть своё тело, но это было не моё тело. Оно было высушено. Дряхлое. Я видел сухие суставы, свисающую кожу, тонкие кости. Но даже здесь я не мог ничем пошевелить, кроме извилин в мозгу, но даже они отказываются меня слушать.

– Ну и что теперь? Теперь я здесь. В одиночестве. Навряд ли крысы захотят составить мне компанию. Что мне делать? Ради чего всё это? И чьих рук дело? Неужели это проделки судьбы или Бога. Быть может, они хотят дать мне шанс подумать. Подумать над чем? Подумать только, я сейчас один с пробитой головой на крыше дома, под проливным дождём. Хотя кого я обманываю? Я никому и не нужен. Никто не придёт ко мне. Никто не захочет узнать, что со мной. Кроме неё. Она там, ждёт меня. Но почему? Почему всё так вышло? Ведь раньше я был другим. Всего полгода прошло, а я так изменился. Изменилось моё отношение к деньгам, к жизни, к любви, к родным и близким. Неужели это всё слава? Неужели она действительно так разрушительна, как писал Буковски? А может, именно поэтому я здесь? Может, это и называется подарок судьбы? Возможность заглянуть назад, чтобы понять, что произойдёт впереди. Каким я был, какой я есть. Что было со мной, и что стало. Я должен разобраться в том, как это произошло, ведь времени у меня ещё куча. Я думаю, я смогу поразмыслить здесь. Но с чего начать? Я не помню, с какого момента моя жизнь начала катиться под откос. И с чего начать? Может… «Жили-были»… Нет, это всё ещё не сказка, я не находил золотую форель. «Любовь живёт три»… Я люблю Фредерика. Даже очень. Он пишет о правильных вещах. Но только здесь, к сожалению, он неуместен. «Я почувствовала мурашки по всему телу от прикосновения Эдварда». Так, пора завязывать с франшизой о качках, псинах и бледных зубочистках. Начну с того, где всё началось… Начну с того дня…

2.

Я не любил метро. Никогда. Оно казалось мне мрачным, тёмным и ужасно грязным. Ну, насчёт чистоты в метро, это были не подозрения, это факт. Доказывать здесь ничего не надо. В некотором роде я даже боялся метро. Не людей в нём, нет. Хотя порой в метро можно увидеть таких людей, от встречи с которыми воспоминания сохранятся на всю оставшуюся жизнь, ну вы меня понимаете. Но мой страх не имел никакого отношения к людям. Скорее, к самой структуре метро. Если на секунду задуматься и осознать. Вы заперты в душной консервной банке, находящейся на глубине нескольких десятков метров под землёй, как вам? Мало ли что может случиться. Обвал. Взрыв. Террористический акт. Все эти мысли зародились во мне в тот момент, когда я ещё маленьким мальчиком смотрел новости по телевизору, и там был репортаж о взрыве в метро. Стены станции были чёрными от огня. Камни, скамейки, стойки информации – всё это было снесено и лежало отдельными маленькими частями на полу, разбросанное по всему залу. Люди, дающие интервью, были даже на людей не похожи. Дай Бог здоровья этим людям, ведь это страшная трагедия. Масла в огонь лишь добавил террористический акт на проспекте Мира в 2011 году. Я тогда был в школе, и нам сообщили об этом по школьному радио. У учеников началась дикая паника. Все бросились к сотовым телефонам, вызывать своих родителей, чтобы убедиться в том, что с ними всё хорошо. Я их прекрасно понимаю. Я тоже бросился к телефону и стал удерживать кнопку «1», чтобы дозвониться до мамы, хоть я знал, что метро она ненавидит больше чем я.

Но какие бы чувства я ни испытывал к общественному транспорту, мне, в конце концов, семнадцать лет. В моём возрасте моя бабушка и мама проходили по ледяному снегу, практически босиком, чтобы дойти до дома, поэтому я не брезгую. Да и потом, метро – один из самых быстрых способов добраться до места назначения в любую точку столицы. Привычный каждому москвичу голос девушки сообщил о названии станции и предупредил об открывающихся дверях. Я постоял ещё немного, задумавшись о чём-то, а потом понял, что перспектива ехать станцию назад, потом вперёд, мне не улыбается, и я вышел из железной кабины подземного червя. Воздух здесь всегда тёплый, а порой даже приятный, свет разливался повсюду и даже попадал на ребят, сидящих впереди меня на скамейке и курящих траву. Это явно были не сигареты. Честно говоря, я удивляюсь, как они не остерегаются правоохранительных органов, которые могут им в этом помешать. Подумав немного и об этом тоже, я отправился в сторону эскалатора. Думать я мог, сколько себе позволю, так как сегодня предпоследний день перед тем, как я официально закончу десятый класс. Это был очень трудный год, наполненный, мягко говоря, разными сюрпризами, интересными фактами и приключениями. После того как классный руководитель объявил сегодня мне и моему классу: – Увидимся завтра, дети. Не забудьте учебники, пожалуйста. Завтра всего один урок. – Рюкзаки, ранцы, сумки полетели к потолку, крики стояли по всему третьему этажу, ведь это был не только наш последний день. Радовались, кажется, все, кроме нынешних одиннадцатых классов, ведь через неделю у них стартует программа «Выжить любой ценой», ведущим которой станет Единый Государственный Экзамен. Сокращённо – ЕГЭ. Да. Всего три буквы вселяют в души учеников страх, затягивающий их в их собственное подсознание, диктующий им их ничтожность, слабоумие, некомпетентность, никаких успешных результатов. Родители целый год в панике. Дети в ещё большей панике. Все понимают, что жульничать нельзя, иначе полетишь вон. Написать из аудитории нельзя. Позвонить нельзя. Я всегда удивлялся тому, как им там разрешают дышать. Должно быть, они выделяют особое количество воздуха, а по окончании экзамена воздушными насосами вытягивают воздух из аудитории так, чтобы никто не мог дописать. На протяжении всего года нас пугали невероятными историями про ЕГЭ, про то, как это трудно, и что никто не сможет с этим ничего сделать. Это надо просто написать. Но вот что забавно: некоторые ученики отправляются на эти экзамены, понятия не имея, что они хотят делать дальше. Многие из них, возможно, трудились на протяжении всего года, но так и не смогли выбрать себе подходящий вуз. И что же делать? Ведь волнение накрывает тебя с головой. Ты не знаешь, что тебе делать, как тебе делать. Момент, когда ты получаешь листочек с заданиями, мне описывали многие ребята: «Дышать стало трудно. В глазах потемнело. Я начал терять сознание. «Это что, я не пойму? Ему что, лодыжку там прострелили. Потому что именно так в фильмах описывают свои ощущения все, подстреленные в баре. Но и это волнует меня меньше, чем основная проблема. Как-то раз я готовился к очередному проверочному тесту по обществоведению. Предмет популярен. Более восьмидесяти процентов решают сдавать именно его. И я, как среднестатистический баран в стаде, тоже решил сдавать этот предмет. В одном из пунктов задания я обнаружил невероятно мудрое высказывание. Я не помню, кто автор, и точно не могу его сформулировать, но что-то такое там было: «К несчастью, самый важный выбор в нашей жизни мы должны принимать тогда, когда наша голова в меньшей степени об этом заботится». Некоторые обществоведы могут сейчас меня обвинить в некомпетентности в работе с афоризмами, но главную мысль я вам точно передал. И ведь это истинная правда. Ну подумайте: как человек в семнадцатилетнем возрасте может принимать решение, от которого зависит его дальнейшее будущее? Ведь всё, что есть в голове этого парня или девушки – это секс, алкоголь и гулянки. Я понимаю, некоторые подумают, что я спятил, но давайте заглянем правде в лицо – так и есть. И к сожалению, большинство этих выборов оказываются резко ошибочными. А после того, как ты принял это решение, назад дороги не будет. Либо бросать тот факультет, на который имел честь поступить, и отправляться домой. Сидеть там целый год, работать. Готовиться к новому поступлению. Но ведь никому ни в какое время не хотелось бы потерять целый год жизни. Или сиди ровно здесь пять лет, пока не окончишь, а эти пять лет тебе придётся корячиться здесь, улыбаться всем профессорам, лизать задницу декану, чтобы он тебя заметил, а потом, отправляйся на все четыре стороны. Если тебе повезёт, возможно, ты полюбишь это место. На третий год ты обзаведёшься подружкой, будет ради кого приходить в неуютный корпус. Целовать её по утрам. Найдёшь здесь новых друзей, и быть может, на четвертый год тебе точно здесь начнёт нравиться. А пока либо сиди в клетке, что, конечно, никого не устраивает, либо делай изначально правильный выбор. И вот тут встаёт серьёзный вопрос для каждого одиннадцатиклассника: «Где он? Этот правильный выбор?» Как понять, что это именно то дело, которым я хочу заниматься следующие пять лет. Тебя накрывает волна страха за свою жизнь, ведь студент – это самая прекрасная пора в жизни любого человека. Студентом ты можешь развлекаться, влюбляться, водить машину, напиваться, сидеть с друзьями и так далее. Конечно, не мешало бы и учиться. Но вопрос всё ещё остается неизменным: «Хочешь ли ты учиться там, куда подал свои документы? Тебе это нужно или нет?» Ведь, поступая на юридический факультет, ты точно не знаешь, чему тебя будут там учить. Всё, что ты знаешь, это то, что это юридический факультет, и точка. А нужен ли он тебе? Я встречал много поступивших друзей. Поступивших туда, где им нравится. Где им хорошо, и где они хороши. Они наслаждаются каждым моментом каждого дня, и поверьте, в их глазах я вижу огонёк того, как им хорошо. Поэтому выбирайте верный курс так, чтобы и в ваших глазах позже пылало пламя, просто от одной мысли о том, где вы находитесь и чем занимаетесь каждый день.

Поднявшись по эскалатору, я прошёл через турникеты, как всегда прикрывая рукой всё что только возможно, остерегаясь, как бы эта дьявольская машина меня не ударила. А ведь помимо того, что она сильно сжимает, она ещё и кричит как сумасшедшая, отчего становится в два раза страшнее, когда это происходит. Спокойно миновав турникеты, купив себе в палатке пачку жвачки, я поднялся по ступеням и вышел прямо из дверей станции метро «Дмитровская». Погода была отличной. Как и положено быть весенней погоде в это время года. Солнце согревало землю, людей, птиц, совсем замёрзших за минувшую зиму. На небе не было видно ни одного облачка, что придавало этой бескрайней голубой бездне над головой ещё большую прелесть и позволяло наслаждаться ею до потери сознания. Я поднял голову наверх, чтобы поприветствовать утреннее солнышко, которое, в свою очередь, взглянуло на меня, чтобы осуществить тот же процесс. От яркого луча весеннего солнца мои глаза непроизвольно щурились, и уже через секунду я не мог разглядеть ничего, кроме красного света, проникающего сквозь мои веки. Ветра не было совсем, что было очень даже хорошо для людей, стоящих около метро, раздающих листовки, – промоутеров. Я больше люблю их так называть, и каждый раз, когда мне предоставляется возможность, я не упускаю её, чтобы взять этот листик, потому что, это же её работа. Причем очень утомительная. Она получает за это деньги. Почему я говорю «она»? Потому что, по моему мнению, девушки в этом деле более живые. Даже более ответственные. Они не стоят столбом, дожидаясь, когда же кто-нибудь возьмёт у них листовку. Они передвигаются, улыбаются, что-то говорят. А почему же мне не помочь милой девушке в столь чудесный день? Как раз именно такая, весьма симпатичная девушка встретила меня у выхода из метро, предложив мне один из своих буклетов, улыбаясь при этом во все тридцать два зуба. Я мог точно заметить, что она очень хочет, чтобы я взял этот адский листок, я думаю, все они хотят. В любом случае, я с радостью забрал у неё маленькую бумажечку и отправился к своей цели. Машины по шоссе мчались, словно где-то впереди была бесплатная раздача драгоценных камней. Возле разного рода палаток, ошивалась молодёжь разного возраста, а в некоторых случаях можно было наблюдать алкоголиков со стажем. Я проходил мимо многоэтажных домов, окна первых этажей которых разрисованы маркером и обклеены стикерами. Впереди меня ждёт резкий поворот налево, мимо информационных щитков с очередными концертами Николая Баскова и новыми шутками от Максима Галкина «О главном». Никогда не понимал, откуда у него «новые шутки», его колодец никогда не иссушится? Я прошёл мимо библиотеки, здание которой встроено в корпус дома, который нужен был мне, ювелирного магазина и аптеки. Наконец я добрался до дома Вани.

Родители Вани познакомились восемнадцать лет назад, на ледовой площадке парка. Мама Вани Елена Андреевна каталась, мягко говоря, никак. Но когда подруги предложили ей поехать на каток большой компанией, она незамедлительно дала положительный ответ. Папа Вани Алексей Николаевич в своё время катался просто шикарно. В школе он занимался хоккеем, а когда окончил школу, на протяжении нескольких лет оттачивал своё мастерство. Кататься он любил и умел, так что, как только у него выдавался свободный денёк, он усаживался в машину и ехал кататься. Катание на коньках для него было не просто хобби. Это помогало ему расслабиться в тяжёлую минуту. А неделя того года у него выдалась не очень удачная. Поэтому, приехав домой, он откинул портфель в сторону, собрал сумку, куда упаковал коньки и разные принадлежности для катания, и отправился в парк. Нельзя сказать, что эти двое не сразу друг друга заметили. Как только Алексей Николаевич вошёл на ледовую арену и закрыл за собой дверь, Елена въехала прямо в него, в результате чего они оба рухнули на лёд. Вот так, по всей видимости, и возникает крепкая и надёжная любовь между двумя людьми. Внезапно настигает тебя, как дождь солнечным летним днём. Несколько следующих часов папа Вани пытался обучать маму верному стилю катания на коньках, а в течение нескольких следующих недель они продолжали гулять, встречаться и, таким образом, влюбились друг в друга до беспамятства. А уже через год на свет появился маленький Иван. Иван Кулдатов. А ещё через одиннадцать лет, он перешёл в наш класс из другой школы. Я уже не помню, какие первые мысли возникли у меня в голове по поводу этого парня, помню только то, что удивился тонкости его рук. Действительно, с одиннадцати лет Ваня ничуть не изменился. Только стал выше. Он был худенький, тоненький, мало ел в столовой, в отличие от меня. Первое время он отдавал всю еду мне, а далее окрестил меня «утилизатор». Причёска Вани походила на меленький чёрный шлем, которым прикрывались солдаты в годы войны. Не сказать, чтобы кожа его была совсем белой, но на обложку журнала плавок из Испании он бы точно не попал. Мне всегда нравились его глаза. Цвет их был такой светло-голубой, а внутри зрачка – маленькие крапинки, цвета ореховой стружки. Глаза его были «мёртвые». Не в том смысле, что он ничего не видел, видел он как раз отменно, но глаза не были живы. Когда он улыбался, они не улыбались вместе с ним. Я не видел этой улыбки внутри его глаз, а ведь говорят, что глаза – это зеркало души. Это что же получается? У него не было души? Да нет, на самом деле, Ваня всегда был очень добрым и честным человеком. Он всегда был готов прийти на помощь. Сделать всё, что было в его силах, и никогда ничего не потребовать взамен. Если нужно было выговориться, он выслушает и даст совет. Если нужно было побыть одному, он отойдёт и не будет докучать вопросами. Чистота и безграничность его души всегда помогали мне в трудную минуту. Каждый раз, когда мне было дико плохо, я точно знал, что я могу прийти к нему. Он поможет мне. Поможет так, как никто другой не поможет. Я не уставал благодарить его за это каждый день. Хотя мы сдружились не сразу. Вообще-то первый год его пребывания в нашей школе прошёл мимо нас. Мы не обращали друг на друга внимания. Не говорили, не задирались. Оба, конечно, думали друг о друге, что он – придурок. – Да, да! Придурок. Точно. Что мне с ним говорить? Он же придурок. – Но я часто вспоминаю, как мы познакомились с ним ближе. Когда я сидел на уроке изобразительного искусства, мне передали, что он оскорбил моего отца. Я попросил передать ему, чтобы он не уходил после урока. После звонка учительница заперла нас в классе, чтобы мы обсудили все наши проблемы. Я не помню, какие точно там были сказаны слова, да это и не важно, важно то, что уже через четыре часа мы отправились вместе с моей мамой на базу отдыха к моему дяде. С того дня дружба наша лишь крепла.

Набрав цифры на старом, как этот дом, домофоне, я нажимаю кнопку «вызов». Динамик у этого старья был сломан, но что-то там всё же можно было расслышать, поэтому каждый человек, который стоял у этого подъезда и ждал ответа у динамика, больше походил на ненормального, имеющего особую интимную связь с дверью. – Кто? – еле послышался голос из старого, тихого динамика. – Вань, открывай, – накричал я на бедный аппарат. – Отлично! Ты вовремя. Заходи. – Хоть я точно не был уверен в том, что он хотел от меня, и почему я вовремя, но где-то вдалеке во время нашего разговора я услышал дикий ор. Ощущение – будто он кого-то разрубал на куски там. И тогда я понял, что меня сейчас ждёт. Я предоставил вам достаточно информации о моём лучшем друге, за исключением того факта, что совсем недавно он обзавёлся младшим братом. Мы с самого начала знали, что этот парень будет одной маленькой неприятностью. И в итоге мы были правы. Мальчик родился полгода назад. Назвали Семёном. Мне нравится его имя. Оно прикольное. Я почему-то сразу представляю себе стража порядка. – Берегись, преступный синдикат, «Супер Семён» идёт за тобой. – Но, я думаю, что на тот момент, когда он вырастет, он будет бегать нам с Ваней в палатку за пивом. Семён был младше Вани на семнадцать лет. И для Вани, как и для любого другого старшего брата, сидеть с ним и возиться было не в радость. Пару раз он нас так доставал, что мы подумывали выбросить это чудовище в окно. – Авось, кто-нибудь подберёт, – думали мы. Но с каждой новой попыткой это сделать голос разума преобладал. В итоге Ваню по двадцать пять часов в сутки заставляли сидеть с братом, так что мы уже почти не таили надежду на то, что когда-нибудь покинем стены дома. Поэтому всё, что нам оставалось, – это сидеть дома с Семёном и смотреть «Магазин на диване». Очень увлекательная программа.

Поднявшись по крутым ступенькам старого «сталинского» дома, я постучал в дверь два раза кулаком, как обычно. Я не любил звонить в квартиру. Никому и никогда. Я всегда переживал, что кого-нибудь разбужу, или кому-нибудь помешаю, поэтому я всегда использовал стук в дверь. Старинный проверенный способ. Не могу сказать, что, уже зайдя в подъезд, я не слышал, как громко кричит Семён. Мне казалось, что то, как он кричит, слышат даже посетители ресторана на противоположной стороне Дмитровского шоссе. С каждым сделанным Ваней шагом в сторону двери, внутри квартиры, я всё чётче и чётче слышал крик малыша. Я слышал, как он приближается. Будто бы он маньяк – убийца, только не очень тихий. В итоге я услышал звуки открывающихся засовов, поворот ключа. Дверь открылась, и на пороге передо мной стоял мой лучший друг, в привычных шортах цвета радуги и футболке с лабрадором. Сперва я взглянул на его лицо, чтобы сразу определить дальнейшее его поведение по настроению. Я не увидел у него на лице даже маленького намёка на улыбку, после чего я осмотрел своего товарища с ног до головы. По моему мнению, всё было с ним в порядке, за исключением того, что футболка у Вани была подозрительно мокрая. А на привычном мне лабрадоре красовалась непонятная мне смесь орехов и отрубей. Воняло так, что я был уверен, что вот-вот потеряю сознание.

– Семёна стошнило на мою любимую футболку. На любимую футболку, ты понимаешь? – он смотрел на меня с таким презрением, будто это я облевал его футболку, но я понимал его негодование по этому поводу, так что подыграл ему.

– И тебе привет, дружище. Смотрю, у тебя всё отлично. Ну что ты, не стоит спрашивать, как я. У меня все отлично.

– Завязывай с шутками, Моть. Мне вообще сейчас не до веселья. Родители опять уехали и оставили его на мне. А я гулять хочу. Я хочу видеть солнце. Я люблю солнце. Оно большое…

– Да перестань, – говорю я ему, снимая с ног кроссовки и направляясь в комнату к Семёну по длинному коридору. – Не может же быть всё настолько… Господи! – В комнате пахло так, будто здесь погибло инопланетное тело, над которым федералы долгое время издевались. Зайти было невозможно, так как при одной лишь попытке глаза резало, словно лезвием. – Слушай, – говорю я, – может, он станет парфюмером, когда вырастет. Он издаёт такой нежный аромат. Я думаю, ему прямая дорога в «Oriflame».

– Кончай шутить и помоги мне, – обратился ко мне Ваня в повелительном наклонении.

– Это было жёстко. Ты меня прямо ранил. Ни тебе «пожалуйста», ничего. Тебе бы стать немного вежливее, – с неподдельной обидой произнёс я.

– Прости меня. Прости. Просто этот парень… Не даёт мне нормально спать, есть, смотреть что-нибудь. Он не даёт мне нормально ничего. Меня это бесит.

Ваня был одним из тех современных ребят, на которых родители полностью возложили ответственность за ребёнка. Никто не спрашивал у него, хочет он этого или нет. Удобно ему будет или нет. Ему просто отдали нового ребёнка, чтобы он с ним возился. Ребёнок мешал ему везде: за уроками, на кухне, в комнате за телевизором. Он не знал, куда от него деться, а если что-то шло не так и с Семёном вдруг что-то происходило, все шишки летели только в Ваню. Он был должен его кормить. Поить. Гулять с ним. Убирать за ним. Укладывать его спать, постоянно с ним сидеть. Я думаю, что очень многие современные дети, да и не только современные, поймут то, о чём я сейчас говорю. Одним словом – кошмар.

– Помоги мне, пожалуйста, убрать за ним, перед тем как родители вернутся, а потом, быть может, они отпустят меня немного погулять.

Я видел, что он усталый, раздражённый. Не в себе. Я понимал, что ему сейчас нужна помощь, поэтому сказал. – Да конечно! Ещё чего? Больше ни с чем тебе не помочь? Может, пойти на улицу, отыскать там тебе красотку, привести её сюда и оставить вас?

– Ах ты, козёл! Мы обещали друг другу, что всегда придём на помощь, если что-то будет не так. Мы обещали.

– Юридически это обещание не было зарегистрировано на то, что у тебя появится машина, специализирующаяся на ежедневной выдачи какашек, которые я должен буду убирать.

– Ну да, он немного натворил. Ну да ладно тебе. Ну помоги.

Я посмотрел в его большие блестящие глаза, молящие меня о помощи, и, обратившись к своему великодушию, в конце концов согласился. Выходя из комнаты, я почувствовал, что что-то мешает мне пройти. Что-то маленькое и гавкающее.

– Каратель. Ко мне! – воинственным голосом произнес Иван.

– Чувак, зачем ты назвал собаку Карателем? – спросил я его в полном недоумении.

– Это для того, чтобы мои враги боялись её больше смерти. А воры, если им удастся пробраться в дом, бежали отсюда сломя ноги. Для этого я назвал её Карателем. Чтобы они боялись её.

Посмотрев на недавно купленную Ванину собаку, я, недолго раздумывая, произнёс: – У тебя чихуахуа! Ты думаешь, они испугаются маленького комочка шерсти? Она даже лаять не умеет угрожающе. Посмотри на неё. Её самое главное оружие – это целовать всех подряд. Единственное, что она сможет сделать с грабителем или твоим врагом наверняка, это зацеловать его до смерти.

– Смейся сколько хочешь, – ответил он. – Но мой страж разорвёт их на кусочки, если что-нибудь случится.

Выбросив большой подарок Семёна в мусор, а заодно засунув туда и другие помои, мы с Ваней сперва отряхнулись от грязи, помыли руки, а далее отправились пить чай. Я люблю чай. Безумно люблю. Он помогает мне успокоиться. Придаёт сил. Очень часто даёт ощутить мой собственный внутренний мир и помогает разобраться в себе, когда это необходимо.

Всякий раз после очередной кружки чая мы обычно отправлялись в комнату к Ване, чтобы посидеть на его «волшебном» диване и просто поговорить друг с другом о жизни, о девочках, родителях – обо всём в общем.

– Знаешь, что нам нужно? – любезно начал мой товарищ, пронзив мёртвую тишину, нависшую над нами.

– И что же это? – поинтересовался я.

– Нам с тобой нужны девушки. Нужны отношения. Нужна любовь. Если ты понимаешь, о чём я?

– Нет. Честно говоря, нет. Не понимаю. Зачем нам девушки?

– Да пойми ты. Весна на дворе. Всем хочется любви и ласки.

– Тебе, видимо, особенно, – скептически подметил я.

– Очень смешно. Ну просто очень. Пойми ты. Сегодня у всех есть девушки. Все ходят за ручки. Все улыбаются и целуются на каждом углу.

– Да, верно. Ты что, хочешь быть одним из них? Ты хочешь быть одной из этих ужасных пар, которые, гуляя по парку, останавливаются и начинают лизать друг друга у всех на виду? Или при поездке на эскалаторе вверх или вниз – облизывать друг друга там?.. Пока все смотрят. Ты что, стремишься к этому? Не знаю, друг мой, но мне кажется, это ужасно. Некоторые представители молодёжи, занимающиеся этим на виду у всех, вызывают у меня тошнотворный рефлекс.

– Да нет. Ты не понимаешь. Просто это часть отношений. Неотъемлемая часть любых отношений.

– Облизывать друг друга на виду у сотни незнакомых людей – это неотъемлемая часть отношений? Я что-то в этом не уверен.

– Да нет же. Я не знаю даже, как тебе это объяснить. Просто я это понимаю и всё. Ты посмотри. Все наши ровесники находят себе пару, влюбляются. А мы?

– Позволь задать тебе вопрос, Вань. Ты действительно думаешь, что эти люди влюбляются? Поосторожнее с этим словом, дружище, ты же знаешь, что оно означает. Ты прекрасно понимаешь, что в наше время мы навряд ли влюбляемся. Да и потом, как можно влюбиться в семнадцать лет? Ведь ты точно не можешь знать, что то, что ты испытываешь, называется любовью. Это очень здорово. То, как нынешние дети ходят, держась за руки, и говорят направо и налево всем подряд, что они влюбились. Они любят друг друга и никогда не отпустят, а через два или в лучшем случае три месяца они уже ругаются друг на друга матом, крича, что больше никогда не хотят видеть друг друга в своей жизни. Я не циник, друг мой. И я не Фредерик Бегбедер. Я говорю о том, что мы сегодня часто путаем истинное значение слова «любовь» с элементарным увлечением, вот и все. Поэтому ты можешь найти себе девушку. Девушку, которая тебе понравится. Которая будет тебе близка, и ты сможешь рассказывать ей все свои секреты и тайны. Но мне всё же кажется, что это не любовь. Что это просто наш детский разум нарисовал этот прозрачный образ любви в наших детских отношениях. И из-за того, что мы не можем его полностью разглядеть, мы окрестили его «любовью». Как журналисты, которые, никогда близко не видя героя, начинают называть его то «Бэтмен», то «Человек-паук». Да ладно тебе, Вань, мы всего лишь дети. Дети, которые начинают все эти отношения от безделья. От нечего делать. Или же от переизбытка гормона. Но я не поддержу тебя в твоей мысли о том, что это настоящая любовь.

– Ну а что же тогда настоящая любовь? Что она для тебя? Для тебя она вообще существует?

– Да, конечно. Я ведь не Базаров. Я не нигилист и не атеист. Я принимаю любовь и верю в её существование. Но я только верю. Я не уверен. Понимаешь, в чём разница? Я не могу ни подтвердить факт её существования, ни опровергнуть.

– А как же Лера?

– А что Лера? Ты помнишь, что она со мной сделала? Хотя сейчас я понимаю, что это было лишь детское увлечение.

– Но это увлечение до сих пор доставляет тебе боль, – подметил мой друг.

– Да, ты полностью прав. Она, действительно, оставила след. – Лера была первой девушкой в моей жизни, которую, как мне казалось, я полюбил. Она оставила огромный след в моей жизни и, честно говоря, научила меня очень многому, за что я ей очень благодарен. Но не сейчас об этом. – Понимаешь, – продолжил я, – она где-то есть. Я уверен. Я уверен, потому что, если бы её не было, у нас не было бы этих чудесных песен о любви, прекрасных картин и других произведений искусства, посвящённых великому чувству.

– Ну а как же секс?

– А что секс? – переспросил я.

– Ну, ты понимаешь. Ведь наши друзья и знакомые занимаются этим. А значит, они таким образом демонстрируют свою любовь друг другу. Не так ли? Мне кажется, что никто не будет заниматься сексом без любви.

– Ой, да перестань, Вань. Открой глаза, приятель. Мы живём не в самое чудесное и правильное время. Молодёжь занимается сексом не потому, что они любят друг друга, а потому что это модно. Особенно парни. Понимаешь, в наше время, это как купить новый айфон. Ты его покупаешь, вечером, сидя дома, рассматриваешь его, просматриваешь функции, что он может, а чего нет. А наутро приходишь в школу и начинаешь показывать его всем и рассказывать о том, какой он классный и что может. А самое главное, чем можно похвастаться, – это его наличие. Главное то, что он у тебя просто есть. И неважно, работает он или нет. То есть, если он у тебя есть, значит, ты невероятно крут, и отныне тебе можно больше, чем простому смертному. Так же и с сексом у нас. В нашем обществе. К сожалению. Парни и девушки занимаются этим не потому, что они любят друг друга. Не потому, что они готовы идти друг за другом на край света, а потому, что они должны это сделать. Понимаешь, должны. Ведь у некоторых это есть, а у нас нет. Как это так? Надо срочно потратить все силы на поиски того, кто нам это предоставит. Представь наших родителей. Представь, если бы они так бегали в поисках того, кто сможет обнажить их тело, не обнажая души. Кто сможет это сделать просто так, ради удовольствия.

– Но то было другое время. Другие люди, другие нормативы. А сейчас…

– Вот именно! Вот что интересно, ты не находишь? Неужели всего поколение спустя мы не можем сохранять эти традиции? Да. Дети сейчас живут в удобстве и комфорте. Некоторым из нас не надо думать, как учиться дальше, что с нами будет, просто потому, что наши родители уже подготовили нам тёплое кресло, в которое посадят нас, когда придёт время. Выращивают нас, словно свиней на колбасу. Не все, конечно. Мы с тобой знаем множество детей, которые упорно работают и трудятся ради своего будущего. А некоторые просто сидят и ничего не делают. Но мы ушли от основной темы. В общем: будь осторожен, мой друг. Знай разницу между «влюбился» и «привязался». Это главное. А я пойду.

– Ты уже уходишь?

– Да, пожалуй. Я пойду, мне ещё нужно зайти к Жене. Забрать у неё свой доклад. Завтра последний день всё же. Нужно быть во всеоружии и закрыть последние долги.

– Поверить не могу. Мы одиннадцатый класс. Ты можешь себе это представить? – с огромной, быстро расплывающейся по лицу улыбкой спросил меня Ваня.

– Да. Это… Это… Странно. Какое-то новое чувство, но я уверен, что мы привыкнем. Очень скоро. Ладно. Мы увидимся с тобой завтра в школе. А я пойду, до Жени ещё очень далеко идти, так что я пойду, не хочу опоздать на ужин. Давай, до завтра.

– До завтра, старина.

Мы обменялись дружескими объятиями, как всегда. Ваня закрыл за мной дверь, и я встал посреди лестничной клетки в ожидании лифта, который отвезёт меня вниз.

3.

Весенний воздух всегда так чист после долгой и холодной зимы. Чист, свеж, прохладен. Я очень люблю весну. Всегда любил. Особенно, весенний дождь. Он всегда был для меня олицетворением чего-то прекрасного, чистого. Люблю погоду, когда огромные тяжёлые чёрные тучи нависают в небе, ветер вдруг становится прохладным, но не холодным. И не сильным. Ветер не сильный, не сдувает с ног, как это обычно бывает холодным зимним вечером. Он просто дует… И пахнет. Пахнет весенней свежестью. Только что родившейся из-под земли травой, свежей землёй. Он слегка обдувает лицо и тело прохладой, предвещая приближающийся дождь. И даже если ты в городе, а не в деревне, в воздухе всё равно можно уловить эту свежесть. Солнца не видно за тучами, но на улице относительно светло. Птицы беззаботно кружат над головами прохожих, радуясь вновь пришедшей весне. Именно такая погода всегда радовала меня и дарила своего рода вдохновение.

Я всегда очень любил природу. С самого детства. Мой дедушка брал меня с собой на рыбалку. Я тогда был ещё совсем маленький. Мне было шесть или семь лет. Возможно, вы подумаете, что это уже не маленький, но я никогда не верил, что когда-то смогу сказать про себя, что я большой или взрослый. Даже сейчас, когда мне уже семнадцать лет, до сих пор не могу поверить в то, что мне когда-нибудь будет сорок лет. Или пятьдесят. И я когда-нибудь буду воспитывать своего собственного сына или дочь. Это всё ещё так далеко и недосягаемо. Каждый раз, когда мы приезжали на озеро или на пруд, дедушка сперва любил обратить моё внимание на природу. – Посмотри, – говорил он, – это всё живое. Это природа. Она такая же живая, как и ты, и я. Бабушка, мама, твой брат. Это всё живет, дышит и питается. Относись к природе с уважением, внучек. И тогда природа будет относиться с уважением к тебе. Ты понимаешь? Ты – часть огромного мира. Вселенной. Космоса. Ты сейчас стоишь на траве, дышишь воздухом, а значит, ты – часть природы. Ты пользуешься этими благами, что она тебе дала. Уважай это. Природа, в которой ты живёшь, как большой дом. Относись к нему с таким же уважением, как и к своему собственному. Никогда не мусори. Никогда, слышишь меня? Ты обязан чтить и уважать всё то, что подарила тебе матушка-природа. Запомни эти слова, Мотя. Запомни их на всю жизнь. Ты меня понял?

– Да, дедушка, – отвечал я своему старику, прислушиваясь к каждому его слову. Я, действительно, слушал. И запоминал. И учился. На протяжении всей своей жизни я старался и стараюсь до сих пор беречь природу. Уважать её дары. И быть достойной её частью. Достойной частью этой вселенной.

Когда я немного подрос, я стал замечать красоту природы самостоятельно. Свежий ветер, прилетевший из бесконечного леса и несущий мне свежий запах деревьев и соснового бора. Мягкая трава, на которой всегда можно просто полежать, и ни о чём не думать, и знать, что она всегда тебя примет. И не попросит ничего взамен. Можно просто лечь и расслабиться. И небо. Глубокое чистое небо. Я обожаю смотреть в небо. Просто смотреть в него. Заглядывать в эти глубины. Как в море. Море – ещё одна моя великая страсть. Но, к сожалению, я живу не в том месте, где есть море, но каждый раз, когда мы едем с мамой куда-то отдыхать, я просто обожаю проводить своё свободное время рядом с морем. Море. Песок. Солнышко. Кто же не любит этого. Кто же откажется от этих трёх слов, вызывающих райское наслаждение в душе? Никто. Это всё природа. Природа, которая подарена нам. Которая подарила нам жизнь и продолжает её поддерживать. И мы обязаны быть ей за это благодарными.

Мои схватки и бои со старшим братом можно было записывать как иллюстрацию в книгу «Искусство войны». Мы ненавидели друг друга. Мы мечтали убить друг друга. Мы не переносили друг друга. Должно быть, в каждой семье так. Особенно, с мальчиками. Мальчики все задиры и шалуны. Сейчас уже не так. Сейчас мы выросли и относимся друг к другу с должным уважением. Мы часто созваниваемся. Разговариваем по несколько часов. Но если бы мне пару лет назад сказали, что мы с Витей будем в хороших отношениях, я бы ни за что не поверил этому глупцу. Но речь не о наших взаимоотношениях. Возможно, я затрону эту тему позже. Когда мы в очередной раз начинали ругаться с Кириллом, я всегда осознавал, что это закончится битвой. Битвой не на жизнь, а на смерть. И я всегда понимал, что победит, конечно же, он, просто потому что он старше меня на целых три года. Разница в возрасте у нас достаточно большая, поэтому он никогда не брал меня играть с собой, всегда бил, обзывал, забирал последние бабушкины булочки и всегда говорил, что ему можно, потому что он сильнее. Чудесное оправдание! Когда дело всё же доходило до схватки, я старался победить его изо всех сил. Я бился, кричал, кряхтел, как старый дед, но всё это всегда было бесполезно, потому что он просто забирался на меня, садился, и всё – можно было считать, что он победил. Мне это не нравилось. Никогда. Ещё больше мне не нравилось то, что бабушка и дедушка всегда просто стояли в стороне и ничего не делали. Просто смотрели. И когда он всё же слезал с меня, после того как я весь в слезах просил его отпустить меня, я начинал дико кричать на бабушку и дедушку, задаваясь вопросом, почему они ничего не сделали, хотя, я полагал, что должны были. После этого я, как это обычно бывает с маленькими детьми, убегал от них из дома, чтобы показать, какой я большой и самостоятельный. Но я всегда убегал недалеко от дома, чтобы вдруг не потеряться. А то мало ли что. Я думаю, что у каждого ребёнка в маленьком возрасте есть его собственный укромный уголок. На даче или в деревне у бабушки, куда он убегает от внешнего мира. От людей, от проблем, чтобы просто побыть наедине с собой, заглянуть в свой собственный мир и подумать над тем, как ему вернуться домой, как извиниться перед близкими и что делать дальше. Ведь такие маленькие поражения в детском возрасте кажутся нам концом света, и мы все свои силы и эмоции бросаем на то, чтобы решить эти глобальные проблемы. И конечно, у меня тоже было такое место. Когда со мной случались такие «припадки», я убегал в конец улицы, на которой мы жили. Там, в конце, находился огромный овраг, куда местные мальчишки любили спускаться зимой, чтобы покататься на саночках и просто поиграть в лесу. Зимой этот овраг всегда пустовал, поэтому сюда мог приходить кто угодно. Недалеко от спуска, в глубине того оврага, находился старый дуб. Он был очень древним. Он стоял тут ещё до рождения моей бабушки. Кажется, что деревья столько не стоят, но, когда я был маленький, мне казалось, что это волшебное дерево. Дерево, которое забирало моё горе. Мой личный психоаналитик. Я мог рассказать этому старому дубу всё, что меня волнует. А он просто молчаливо слушал меня, и просто… понимал. Я, конечно, осознавал, что он мне ничего не ответит, но мне всё же было приятно, что хоть кто-то меня слушает. Этот дуб был для меня всегда другом. Я прибегал под него рыдать после очередной драки с Витей. Или просто полежать под ним на мягкой траве, чтобы подумать обо всём. Сейчас же я прихожу сюда, чтобы просто расслабиться и почитать какую-нибудь занимательную книжку. Нет ничего более родного для меня, чем эти места. Чем родная деревня. Деревня, в которой я родился и вырос, в которой живут мои любимые старики. Я до сих пор больше всего на свете люблю приезжать сюда летом. К бабушке и дедушке. Чтобы отдохнуть от городской суеты. От людей, окружающих меня весь год. От проблем, прессующих меня каждый день. Я знаю и уверен в том, что очередной приезд сюда поможет мне разобраться в себе и в собственных мыслях. Я верю и всегда верил в это. Я знаю, что обычная поездка с дедушкой на рыбалку поможет мне очистить мозги. Тем более что каждый раз, когда мы приезжаем на озеро, дедушка любит начинать рассказывать мне истории из своей молодости. Истории о настоящей дружбе, первой любви. Не такой любви, которая присутствует у молодёжи сегодня. Ведь во времена наших дедушек и бабушек всё было по-другому. Не было мобильных телефонов и Интернета. Люди общались с глазу на глаз. Дедушка рассказывал мне о девочке, которая понравилась ему впервые. Он рассказывал о том, как он боялся подойди к ней, будто она съест его. И все эти истории настолько родные. Всё здесь родное мне. Особенно кровать. О да! Кровать – это святилище. Странно, но кровати, на которой я сплю, уже более сорока лет, но она всё равно остаётся самой мягкой в мире. На этой кровати спала моя мама, когда была маленькой и жила в этом доме. Может, именно поэтому эта кровать так мне близка и дорога. Я думаю, что многие, читающие эти строки, понимают, о чём я говорю. Мне кажется, что у каждого из нас есть такое место и такая кровать, к которой хочется возвращаться вновь и вновь.

Моя любовь к природе не оставляла меня никогда. На протяжении всей жизни. И не только со словами дедушки, но и бабушки, и мамы. Ведь, в сущности, это глобальная проблема. В наше время люди почему-то забыли о том, что они в ответе за природу и за всё то, что с ней связано. И знаете, признаться честно, я ужасаюсь, когда вижу на улице молодую пару или просто индивидуальную персону, которые, проходя мимо урны или просто бочонка с мусором, кидают окурки или сигареты мимо или просто на землю. Меня это всегда возмущало. Удивляло. Бесило и злило. Почти так же, как и мою маму. Я принимаю тот факт, что они думают о том, что за ними уберут, что для уборки на улицах есть люди, которые должны всё это подметать и убирать, но я всё же никогда не мог понять, неужели это так трудно – донести свой мусор до мусорного ведра. Зачастую я отвешивал Ване хороший подзатыльник за то, что он не выбрасывал свой мусор туда, куда положено. Я часто выполнял задания в школе, где мне предлагалось провести опросы, и как-то раз я согласился на такое задание. Основным вопросом было: «Почему вы не донесли свой окурок до мусорного ведра?» Я пребывал в ужасе от каждого нового ответа. И хотя выражены они были по-разному, смысл в себе несли один и тот же. Люди со скептической улыбкой отвечали мне: – Да ладно. Всё равно мы живём в грязи. Какая кому разница? – Я не понимал этого. Никогда. С моей любовью к природе, с моим трепетным к ней отношением, я никогда не мог понять, почему всё именно так. Да, действительно, люди перестали заботиться о чистоте города, в котором они живут, но неужели это является знаком того, чтобы продолжать мусорить и игнорировать должное отношение к природе. Почему эти люди такие? Почему они следуют инстинкту стада? Почему никто не думает своей головой? Ведь ты можешь выделиться, стать лучше. Лучше, чем они все. И потом, это не так трудно. Просто нужно донести до мусорного ведра – вот и все. Но в наше время почему-то люди забыли о том, что они существуют только благодаря природе, на которую сейчас они чихать хотели. И я верю, и даже больше, я уверен, что очень скоро ей это надоест, и мы получим то, что заслужили. Месть…

Что ж, какие только мысли мне не приходят в голову в чудесный весенний день, с отличной музыкой в ушах. Я не люблю рэп. И никогда не находил в нём ничего привлекательного. Я, скорее, всегда был поклонником композиторов, нежели исполнителей. Возможно, некоторые рэперы поднимают в своих текстах важные проблемы, но только не для меня. Я никогда не интересовался этим и навряд ли когда-либо заинтересуюсь. А погода действительно была прекрасной сегодня. Причём, к счастью, именно такой, которую я люблю. Тяжёлые тучи нависали в небе, прохладный ветер врезался мне в лицо, и я, как и все, ощущал приближение дождя.

Когда такое большое количество мыслей одолевает моё подсознание, я зачастую забываю о том, куда я шёл и зачем. И вот, очнувшись от очередной задумчивой пелены, я обнаружил, что уже дошёл до места своего назначения. Пройдя через знакомую мне калитку, я поднимаюсь по крутым ступенькам и набираю на домофоне привычный код: 19 «В». Мягкий женский голос задаётся вопросом о личности, стоящей по ту сторону домофона, я отвечаю, что это я, и вовремя успеваю потянуть на себя дверь, только что освободившуюся от магнитного притяжения. Поднимаюсь ещё по одному блоку ступенек, меня встречает пожилая женщина.

– Лидия Ивановна! – начинаю я. – Как же я рад вас видеть. Я не заходил к вам с прошлой среды. Как вы? Как вы себя чувствуете?

– Матвей. Действительно, давненько тебя не было видно здесь. Всё хорошо, хорошо. Спасибо, молодой человек. Всё просто чудесно у меня. Как ты сам поживаешь?

– Тоже ничего, спасибо, – я взглянул на стойку, за которой сидела Лидия Ивановна, и обнаружил там большой букет цветов, красующийся в большой вазе. – Я смотрю, Юрий Алексеевич не изменяет традициям, верно?

– Ой, да перестань, – начинает она. На её щеках я уловил счастливый румянец, а сама она, видно, бесконечно горда тем, что у неё такой муж, который никогда не забывает про цветы. – Он всё никак не успокоится. Каждый день.

– Ну так это же прекрасно. Каждый день вы пахнете чудесно. А ваш муж просто умница. Он заставляет вас чувствовать себя прекрасно каждый Божий день, не так ли?

– Да ладно тебе. Не всё же нам о старых дураках разговаривать. Сегодня был последний день десятого класса, не так ли?

– Нет, Лидия Ивановна. Сегодня был предпоследний день. Последний день будет только завтра. Собственно, поэтому я и пришёл. Мне нужна Женя. У нас с ней доклад на двоих на завтра, поэтому я был уверен в том, что мы подготовим его, и я пойду домой.

– О, вот как! А я думала, что последний день сегодня. Но это не так важно. Сегодня, завтра. Вы уже такие большие. Такие взрослые. На вас просто любо смотреть. А я помню, вы были совсем малышами. Бежали в школу с ранцами, которые были больше чем вы сами, а теперь… Остался всего один год, верно?

– Да. Но, как вы знаете, жизнь продолжается. Времени не остановить. Всё, что мы можем, это плавно плыть по её течению, не так ли?

– Именно так, молодой человек. Именно так. Ты просто умница, Мотя. Просто умница.

– Спасибо огромное, Лидия Ивановна. Спасибо. Знаете, я смотрю, у вас тут небольшие проблемы. Вам, должно быть, нужна помощь, не так ли?

– Да ладно тебе, будешь ты ещё тратить своё драгоценное время на помощь старухе. Иди давай. Я справлюсь.

– А в чём дело? Что нужно сделать?

– Ой, да мне просто нужно поднять этот старый телевизор на верхнюю полку. Просто, чтобы он там стоял. Ничего, не волнуйся, я сама справлюсь. В крайнем случае, скоро придёт Юра и всё сделает.

– Ну мне всё же торопиться некуда, так что я, пожалуй, помогу вам, – недолго думая, я скинул свой портфель на пол, подошёл к старому телевизору, обхватил его двумя руками и поднял. Старый ящик был не тяжёлый – для меня. Но достаточно весомый для старушки, которая всеми силами старалась затащить эту махину наверх. Пока я работал, она стояла и смотрела на меня. Наши отношения с Лидией Ивановной были очень близкими. Я любил её, а она любила меня. Я всегда знал, что если что-то не то произойдёт у меня, и если мне не к кому будет обратиться, я могу прийти к ней. Она напоит меня горячим чаем, выслушает и даст верный совет. Но больше чем просто меня, она любила нас с Женей, она всегда говорила, что из нас получится отличная пара, а когда я буду жениться на Жене, на свадьбе она будет завязывать мне шнурки. Потому что я всегда ходил с развязанными шнурками, а её это всегда ужасно бесило. На самом деле Лидия Ивановна была одной из тех старушек, которые были готовы помочь всегда, несмотря ни на что. В доме её все знали и любили, и она знала всех и любила их ещё сильнее. Незнакомцев она не пускала, а тех, кто были с ней особенно близки, как я, порой одаривала вкусным печеньем. Словом, эта женщина была просто воплощением добродушия и человеколюбия. Я всегда был рад тому, что она есть в моей жизни. Я всегда ценил это.

– Ну вот, Лидия Ивановна, – продолжил я, – ваш ящик наверху, теперь он не доставит вам забот. Он просто будет стоять там и никому не мешать.

– Спасибо тебе, Моть. Спасибо тебе огромное. Чем же я заслужила такого доброго юношу как ты? Как я могу отблагодарить тебя?

– Господи, Боже мой, Лидия Ивановна. Что же я, не человек что ли? Я сделаю для вас всё, что вам нужно, и просто так.

– Да? Вот как хорошо! А если я предложу тебе кусочек твоего любимого печенья? – она залезла в карман и достала оттуда целлофановый пакет, в котором находилось три моих самых любимых печенья. Ах, эта старая добрая фея всегда знала, чем меня подцепить.

– И всё же, нет. Спасибо, но я просто герой, которому ничего не нужно взамен.

– Но они с шоколадом. Неужели ты откажешься от шоколада, Моть. Ты ведь любишь шоколад, не так ли?

– А, ну ладно. Согласен. Так уж и быть, вы меня уговорили. Но только одну.

– Держи три, дорогой. Герои тоже должны чем-то питаться, не так ли?

– Вы самая лучшая!

– Я знаю, родной. Я знаю.

– Спасибо вам за всё, Лидия Ивановна, но я действительно опаздываю. Женя не любит ждать, вы же знаете. Она всегда очень сильно бесится, если я прихожу не вовремя, а потом в наказание не заваривает мне чая.

– Ну тогда скажи ей, что это я тебя задержала, идёт? – подмигнувши мне, предложила добрая фея.

– Спасибо вам ещё раз, – поблагодарив свою «волшебницу», я забрал своё шоколадное печенье и направился к лифту, чтобы тот как можно быстрее отвёз меня к моей партнерше по проекту.

Мы с Женей познакомились очень давно. Мы знаем друг друга с детского сада. Впервые я заговорил с ней, когда мне было пять лет. Это было ещё в детском саду. И я точно помню, что я предложил ей сок. Апельсиновый, насколько я сейчас могу припомнить. Она состояла в команде ребят, в которую мне очень хотелось попасть. Я был новичком в садике, и мне очень хотелось найти себе новых друзей. Но никто не обращал на меня внимания, потому что я ничем не выделялся. Но Женю я заметил сразу. И она тоже заметила меня. Но не решалась подойти. Точно так же, как и я. Я тоже не мог. Не хотел. Нет, хотел, но я чего-то боялся. Между нами была какая-то непреодолимая стена. Но мы смотрели друг на друга, все время. Будто влюблённые. Но мы не могли быть влюблёнными, нам было по пять лет. Это было другое чувство. Необъяснимый страх друг перед другом. Я говорил о ней маме. Я говорил о ней воспитательнице. Я говорил о ней даже своему маленькому плюшевому мишке. Я говорил о ней со всеми, кроме неё самой. И вот в один чудесный день мне это надоело, я взял свой сок, который мама положила мне утром на случай, если я проголодаюсь или захочу пить. Взял этот маленький пакетик, подошёл к ней и предложил ей этот сок. Ну я не предложил, скорее это походило на дикий крик. Да, я так стеснялся подойти к ней, что когда всё-таки подошёл, я накричал на неё со своим предложением.

– Тише, Матвей, ты их распугаешь, – начала она своим тихим писклявым голоском. Но мне этот голос казался таким красивым. Я был так рад, что она сказала что-то мне. Именно мне. То, что она сказала, было адресовано в мою сторону, и только в мою.

– Распугаю кого? – спросил я, всё ещё дико стесняясь её. И боясь. Да, дико боясь этой маленькой девочки. Страх породил во мне желание отойти подальше, а то вдруг она развернётся и накинется на меня, подумал я.

– Маленьких муравьёв, конечно. Они здесь просто гуляют, и будет нехорошо, если ты их напугаешь, да ещё и помешаешь их прогулке, – она повернулась ко мне и заглянула своими голубыми глазами мне так глубоко в душу, что мне казалось, что внутри у меня всё растаяло. – Давай. Иди сюда. Подойди, посмотри.

Маленькими робкими шагами я всё ближе и ближе подходил к этой неземной девочке. Её глубокие голубые глаза сливались с нежно-голубым цветом её платья, и мне казалось, что передо мной сидело просто чистое волшебство. Будто она только что наколдована специально для того, чтобы поиграть со мной. Я подошёл к ней вплотную и опустил свой взор на маленький строй муравьёв, которые действительно просто гуляли по земле, не занимаясь ничем.

– Тебе понадобилось целых две недели, чтобы подойти ко мне, правда? Почему так долго? Я уже и сама начинала подумывать подойти.

Вот! Вот именно с этого возраста они начинают флиртовать. Я понял! Конечно. Эти машины для изведения мужских нервов уже с самого раннего возраста начинают нас эмоционально терроризировать. Конечно, тогда я этого не понимал, но сейчас. Сейчас мне всё стало ясно. Ну если ты подумывала подойти, и видела, что я тоже этого хочу, почему не подошла? Неужели не видно, что я стесняюсь? Я понимаю, что сейчас я нападаю на пятилетнюю девочку, но всё же. Я хочу понять девушек с их самого раннего возраста. Неужели это настолько сложно? Чего вы ждёте? Сигналов? Сигнальных ракет? Выстрелов в воздух для того, чтобы точно понять, что да, я тоже хочу, чтобы ты подошла. Господи. Но это ещё что. Через несколько лет у этих маленьких девочек, которые сейчас играют в песке, появятся мобильные телефоны и аккаунты «ВКонтакте» – и вот тогда. Тогда они начнут приводить свои зловещие планы в действие. Ну ладно. В общем с тех пор мы с Женей были практически неразлучны. Естественно, неловкость быстро испарилась, после чего мы проводили практически каждый день вместе на протяжении двенадцати лет. Женя была для меня не просто другом. Она была для меня психологом, советчиком, учителем, чайником для чая. Она была для меня всем. Моей помощницей, партнёршей со всеми докладами и презентациями. Моим плечом и салфеткой. Моим вечным телефонным номером. Я звонил ей всегда. Всегда, когда у меня что-то случалось или просто так. Я звонил ей даже тогда, когда мои родители сильно ругались на кухне. Я забирался в шкаф, набирал её номер телефона и разговаривал с ней, пока всё не заканчивалось. Я звонил ей тогда, когда мне впервые разбили сердце, и когда я пошёл на первое свидание, я ей тоже звонил. Я даже звонил ей во время моего первого свидания. Она была готова выслушать меня всегда и везде. Она всегда была готова понять и дать верный совет. Она всегда была рядом и никогда не оторачивалась от меня. За двенадцать лет нашего общения мы смогли поругаться только два раза, и то те самые два раза, я звонил ей каждые две минуты и выпрашивал прощения, словно Оливер Твист тарелку овсянки.

Конечно, больше всего вам должно быть интересны наши личные взаимоотношения. Были ли у нас они. Что было? Когда? И так далее. Я прекрасно понимаю, ведь всем всегда интересны только интимные подробности. Но, представьте себе, их никогда не было. На протяжении всего нашего знакомства я ни разу не почувствовал ничего особенного к этой девочке. Мы были постоянно вместе, и вскоре я начал видеть в ней… Ваню. Конечно, намного красивее Вани, но всё оставалось по-прежнему. Действительно, Женя была крайне красивой и привлекательной девочкой. Больше всего меня всегда привлекали её длинные густые чёрные, как живые тени, волосы. Мне всегда казалось, что внутри этой тени что-то есть. Что-то очень важное для меня. И этот аромат. Аромат, которым были наполнены её волосы. Всегда. Аромат, который дарил мне ощущение дома. Ощущение чего-то мне очень близкого. Родной для меня аромат. Запах самого близкого мне человека. Он всегда был при ней. Её высокий лоб, и такие красивые скулы. Я всегда почему-то засматривался на скулы, особенно когда она улыбалась. Её улыбка была просто неземной. Каждый раз, когда мы расставались на лето, я мечтал увидеть эту живую улыбку, с которой начинается каждый мой новый день в школе. Да, нельзя сказать точно, что мой день официально начался, если я не увидел эту улыбку. Эти пухлые розовые губы, обнажающие белоснежные зубы. Всё это в совокупности делало каждый мой день лучше. И глаза… С возрастом её глаза становились всё прекрасней. Интереснее, завораживающе, глубже. Я мог смотреть в эти глаза часами. И мне это никогда не надоедало. Её длинные чёрные ресницы лишь подчёркивали бесконечную красоту её глаз, а маленький курносый носик всегда был символом для меня её нежности и бесконечной любви к этому миру. Она не была толстой, но и не была худой. Она была, как Чичиков. Ни то, ни то. Нельзя было сказать, что она жирная корова, или что она дохлая, как щука. Она была такой своеобразной. Но она всегда следила за собой. Всю жизнь. Сколько я её помню. Она записывалась то на танцы, то на бег. А проходило ещё несколько недель – и вот она уже в команде по футболу для девочек. Она всегда любила играть на стороне мальчиков. Она играла с нами в футбол, подтягивалась на счёт на турнике, бегала на скорость. Никогда не упускала возможности поиграть с нами в кровавые видеоигры. А порой даже умудрялась ставить новые рекорды. Она играла с нами в баскетбол, взрывала петарды, хулиганила, бегала по школьным коридорам, в общем, делала всё то, что характерно для обычного мальчика. Но при всём при этом, она никогда не теряла женственности. Она всегда была для меня примером девушки, которая мне нужна. Она всегда была весёлой, беззаботной, никогда не давала проблемам взять над ней верх. А если даже проблемы и были, она продолжала улыбаться и приходила в школу с этой «моей» улыбкой, чтобы никто не подумал о том, что у неё что-то случилось. Всё плохое она скрывала, а если ей нужно было выговориться, она всегда звонила мне, и мы с ней говорили до тех пор, пока ей не становилось лучше. Она всегда любила одеться. Да, одежда – это её конёк. Не сказать, что она одевалась открыто, или распущенно, но некоторые из её приобретений мне не нравились. Они были слишком открыты. Но я всего лишь мальчик-одноклассник. Меня никто никогда не слушал. Чаще всего она одевалась по-домашнему: вязаный свитер, штаны, носки. Ей всегда и везде было холодно, но бабушкин свитер и носки её спасали. Но для меня этот её образ «домашней девочки» стал единственным и основным. Я всегда знал, что моя будущая жена именно так должна одеваться. И вести себя она должна именно так. Словом, она была прекрасна для меня. И для окружающих её тоже. Но я никогда не видел в ней ничего больше, чем просто друга. Одного из самых лучших моих друзей. А вот некоторые ребята из старших классов никогда не упускали возможности узнать у неё телефон, но никогда его не получали, поскольку для неё в школе не было ничего важнее, чем учёба. А самые же смелые порой подходили за номером ко мне, взамен предлагая деньги и конфеты. Но я знал, что если я проболтаюсь, то потом получу по полной. Поэтому телефон самой красивой, умной, доброй и обаятельной девочки всегда оставался у меня. И честно говоря, я никогда, ни с кем не хотел делиться своим сокровищем. Никогда.

Двери лифта наконец открылись, и я шагнул на территорию, должно быть, самой чистой лестничной клетки в мире. Женина мама терпеть не могла грязь. И не важно, где эта грязь находилась, она подлежала моментальному уничтожению. Помимо маминой любви к чистоте, соседями Жени были две дамы пожилого возраста, которые тоже терпеть не могли грязь, поэтому у них всегда было чисто и аккуратно. Коридор, в котором располагались двери в их квартиры, был окрашен в белый цвет, а на стенах висели репродукции картин Себастьяна Перэ. Под картинами всегда присутствовали маленькие скамеечки, чтобы можно было присесть, а рядом с ними стояли большие вазы с огромными зелёными растениями. В общем это всё производило впечатление Лувра. Будто ты попал не на лестничную клетку дома, а в музей. Подойдя вплотную к белоснежной двери, я навёл указательный палец правой руки на кнопку звонка и прижал её что есть сил. Я точно помнил о том, что звонок у Жени был сломан, поэтому, чтобы он издал хотя бы малейший писк, приходилось давить на него со всей силой, будто от этого зависит твоя жизнь. Спустя несколько десятков секунд, я услышал звук открывающихся засовов, а ещё спустя десять секунд дверь открылась, и передо мной засияла «моя» улыбка, которую я так долго ждал.

– Ну наконец-то. Я уже начала переживать, не съел ли тебя кто-нибудь.

– Ну если только ты, – подхватил я. – Только твоего огромного пуза хватит, чтобы переварить меня. Меня и ещё футбольную команду.

– Ну просто очень смешно, – продолжила Женя. – Ты с каждым днём становишься всё смешнее и смешнее, будто из космоса свои силы набираешь.

– Ну почему же из космоса? Из бесконечной любви к тебе, дорогая, – Мы постояли немного, смотря друг другу в глаза, и всё это время тратя на то, чтобы придумать очередную шутку друг для друга. Но когда мы поняли, что шуток не будет, мы просто обнялись, вновь посмотрели друг на друга, и я зашёл в квартиру.

– Ну а серьёзно, где ты был так долго?

– Я помогал Лидии Ивановне. У неё были проблемы с телевизором, и я вызвался помочь.

– Мой герой, – саркастично подметила Женя.

– Не твой, а Лидии Ивановны, – отрезал я.

– Тогда почему ты сейчас не в её объятиях и не наслаждаешься её поцелуями?

– Потому что, у меня есть серьёзный соперник, который, я думаю, уже давно завоевал сердце этой старушки.

– Ну, Моть. Юрию Алексеевичу шестьдесят семь лет. Неужели ты с ним не справишься. Или для тебя он слишком крепкий орешек?

– А я смотрю, ты тоже окончила восточную академию юмора, не так ли? – поинтересовался я, глядя на неё с улыбкой, которую она поняла.

– Только сегодня выдали диплом. Хочешь взглянуть? – быстро съязвила она.

– Нет, спасибо. Лучше просто завари мне чаю.

Приходя в гости к Жене, я надеялся найти у неё успокоение для души. Я надеялся, что она поможет мне разобраться в самом себе и раскрыть причину моего плохого настроения. Но я никогда не был против поговорить с ней о её парнях, которые тщетно старались пробиться к ней в друзья, и о том, как она отшивала каждого из них. Также я никогда не был против того, чтобы послушать сплетни, которые она узнавала от подруг. Это было мне интересно. Да и просто послушать её милый голосок. Даже если она откровенно издевалась над нашими общими знакомыми. А она это умела и делала это очень изощрённо. Но в основном я любил поговорить с ней на своего рода «высокие» темы. Она всегда поддерживала меня в этих темах. Но ещё больше я любил мечтать с Женей. Мечтать и представлять, какими мы будем через тридцать лет. Что из нас получится и так далее. Мне кажется, что все подростки этим занимаются. В одиночку или с друзьями. Представляют, какими они станут, когда вырастут. Или представляют, какими они станут за лето, и как потом придут на линейку первого сентября, и покорят всех. И каждый в своих мечтах представляет это покорение по-разному.

– Дорогая! – вдруг начал я.

– Да, милый.

– Можно задать тебе весьма странный вопрос?

– Для тебя – всё что угодно.

– Скажи мне, пожалуйста. У тебя есть мечта? В твоём сознании таится что-то невероятное и невозможное? Что-то такое, от чего у тебя начинает кипеть кровь и мысли разбегаются в разные стороны. Ты мечтаешь о чём-нибудь?

– Моть, ты задаешь очень странные вопросы. Конечно, у меня есть мечта. У каждого человека на этой планете есть мечта. Мы все о чём-то мечтаем, о чём-то мыслим, чего-то хотим. Ведь на мечтах существуем мы. На мечтах и вере. Вере во что-то невозможное. А также вере в свою мечту. Ведь если ты не будешь верить в то, что когда-нибудь твоя мечта сбудется, какая же это тогда мечта? Это так… Мелочь. Нужно верить в себя и в свою мечту. Нужно верить в то, что однажды это осуществится. И ты распрощаешься со своей старой мечтой, и приложишь все силы к тому, чтобы осуществить новую. Мне кажется, это одно из проявлений жизни. Мы должны мечтать. Мы должны уметь мечтать. Ведь, ты знаешь, мне кажется, что наш мир такой злой и ужасный, что людям нужно во что-то верить. Во что-то, чего мы не можем увидеть. Нам нужен герой, который поможет нам справляться с этими ужасами каждый день, который поможет нам не обращать внимания на всё то страшное, что творится в мире. Мне кажется, что именно вера в наши мечты порой помогает нам держаться. Не только вера во что-то сверхъестественное, но и вера в себя и в наши собственные мечты и фантазии. Так что, да, конечно. Я мечтаю. У меня есть мечта, и я мечтаю очень часто.

– Я понимаю тебя, но ты так и не сказала, о чём ты мечтаешь.

– О да, конечно. Ты прав, извини. Я всегда мечтала о том, чтобы полетать на самолёте. Ты, возможно, подумаешь о том, что это бред. Но я, правда, всю жизнь хотела сесть за штурвал. И взлететь в воздух на самолёте. Чтобы я управляла процессом, понимаешь? Просто, для меня ощущение, когда ты отрываешься от земли и отправляешься в полёт, незабываемо. Я бы хотела ощутить это и осознавать за это ответственность. Я бы хотела полететь. Вот это было бы здорово. Понимаешь?..

– Да, классно. Почему ты никогда не рассказывала мне о том, что ты любишь летать? Я даже и не знал, что ты фанат полётов.

– Ты даже не представляешь, какой. Я очень люблю летать. Я просто без ума от полётов. Особенно от этого ощущения в самолёте, когда шасси отрываются от земли, и ты пускаешься в свободный полёт. Я обожаю летать. Знаешь, если бы у меня была возможность, то я с большим удовольствием прыгнула с парашютом. Это было бы просто невероятно и незабываемо.

– Я представляю тебя – всю такую накрашенную, одетую, на каблуках… с парашютом. Вот это было бы зрелище.

– Ну не так же, дурак. Нет. Я бы готовилась к этому сперва, недели три, и только потом бы согласилась. Просто это же очень легко сказать, что я бы сейчас прыгнула без проблем, стоя на кухне на кафеле, попивая чай. А когда мне предложат, я боюсь, что я не смогу. Слишком страшно.

– Да ладно тебе, страшно ей. Всё у тебя получится. Даже когда предложат. Получится лучше всех. Это было бы здорово, согласен, – задержав небольшую паузу, я начал: – А у меня тоже есть мечта, представь себе.

– Да, я знаю, – Хемингуэй, – с насмешкой сказала она.

Это правда. Это была моя мечта. Я всегда хотел стать писателем. Именно писателем. Знаете, в наше время, в двадцать первом веке, все с головой окунулись в этот мир компьютеров, Интернета, инновационных технологий. Все забыли, чем некогда славилась наша великая страна. Нашими писателями, поэтами, журналистами, критиками, литературоведами, публицистами и романистами. Мы позабыли, за что нашу страну любили во всем мире. И мне всегда казалось, что это так здорово звучит, если бы меня спросили: «Матвей Андреевич, а чем вы занимаетесь?» И я бы так, лёгким движением руки снимая очки в квадратной оправе, отвечал: «Я писатель». Мне всегда казалось это невероятным и завораживающим. Работа со своим собственным воображением. Зарабатывать себе на жизнь новыми рассказами, героями, с которыми ты можешь познакомить читателя. Открывать совершенно другие миры и пространства. Раскрывать свою душу тому, кто взял в руки твою книгу. Я всегда находил это невероятно интересным. Использовать безграничную силу слов. Ведь слова действительно обладают силой. Великой силой. Безграничной силой. Возможно, некоторые люди не могут увидеть этой силы. Не могут почуять этого могущества. Но они всегда могут почувствовать эту силу, взяв в руки книгу или просто понаблюдав за собой. Видите ли, в процессе исследования слов и их использования я наткнулся на удивительные способности этих самых слов. Словом можно обидеть человека. Причинить ему невыносимую боль. Заставить его задуматься над тем, над чем ему бы никогда не пришло в голову подумать. Словом можно убить. Довести человека до самоубийства и наблюдать за этим. Словом можно причинить непоправимую боль. Но также слова имеют невероятную силу: словом можно исцелить, вылечить человека. Словом можно подарить новую жизнь, дать новую надежду. Словом можно подарить человеку безграничное счастье. Словом можно любить, и можно любить слова. Словом можно помочь человеку открыть свою душу, заглянуть в самый глубокий и укромный уголок его души. И словом можно признаться в любви другому человеку. Подарить себя ему. Обнажить свою душу ради того, кого любишь. Видите, слова, действительно, имеют безграничную силу. И человек способен на великие вещи, если он может разумно распоряжаться этой великой силой. Нужно просто научиться. Понять, как это работает, и научиться этим управлять. Вот почему я так люблю писать. Слова – это оружие особого назначения. Для меня это назначение проявляется в текстах, которые я дарю любимым людям. Для меня это проявляется в словах, которые объясняют, что я чувствую, и помогают мне чувствовать. Для меня это маленький мир, наполненный невероятными чудесами и магией. Для меня это отдельная вселенная, в которую я всегда могу погрузиться, и остаться там на столько времени, на сколько сам посчитаю нужным.

– А что тут смешного? – продолжил я. – Ты только представь себе, как бы это было здорово, если бы я всё-таки осуществил свою мечту и действительно стал знаменитым писателем. Ты только вообрази, чего бы я тогда добился для нас обоих, а?

– Я всё это прекрасно понимаю. Понимаю твоё рвение и понимаю, чего ты хочешь добиться. Вот только у меня к тебе один вопрос: «Ты хочешь стать знаменитым писателем, или ты просто хочешь стать знаменитым?» Ты подумай над этим, потому что одно дело, если ты хочешь дарить людям свои мысли, рассказывать им о своих чувствах, а другое дело, если ты хочешь сделать это побыстрее ради того, чтобы потом отвечать на вопросы журналистов.

– Я… Я не знаю… Вот ты всегда так.

– Да нет, я не так. Просто пойми меня, я всегда тебя поддержу. Я всегда буду на твоей стороне. Я буду там, если ты просто напишешь уже эту чёртову книгу и успокоишься, и я буду там, когда ты будешь отвечать на вопросы. Я всегда буду рядом, но ты должен подумать для себя и решить, чего ты хочешь больше. Подумай, дорогой мой. Но знай, что я всегда буду рядом с тобой, чтобы поддержать тебя.

– Да нет, ты специально поселила во мне эту идею. Этого червяка, чтобы я побольше помучился. Знаешь что, Жень? Ты слишком умная. Я с каждым разом всё больше и больше в этом убеждаюсь.

– Что ж, что есть, того не отнять.

– Да, у тебя этого точно не отнять. Давай лучше поговорим о чём-нибудь другом, о чём-нибудь более реалистичном. А я заберу свой доклад и пойду домой, не хочу опоздать на ужин.

– Давай, а у тебя есть идеи для разговора?

– Нет, а у тебя?

– У меня нет идей, у меня есть только одна мысль, которая преследует меня уже очень и очень давно.

– Что же это за мысль? – вежливо спросил я, наполненный диким интересом.

– Завтра у нас будет последний день в десятом классе. То есть через год у нас уже будет выпускной и последний звонок. А между этими двумя праздниками у нас будет ЕГЭ. А потом поступление, институт. Новые знакомые. Новые люди. Новая жизнь. Абсолютно всё новое. Ты можешь себе это представить?

– Да, согласен, это просто невероятно. Даже не верится, что мы выпускной класс. Но подумай, мне кажется, что мы не единственные сейчас переживаем на эту тему. Я думаю, что сейчас сотни подростков, которые стоят на пороге одиннадцатого класса, думают об этом.

– А если мы перестанем общаться? А вдруг мы забудем друг друга? А вдруг ты не захочешь меня больше знать, и что тогда? Что я буду делать без тебя, Моть? Я ведь не смогу жить без тебя. Ты мне нужен.

Я видел, как её глаза начали наполняться слезами. По рукам и ногам пробежала лёгкая дрожь. Она опустила голову и просто молчала. Сквозь мёртвую тишину я слышал лишь резкие вдохи. А потом она подняла голову. Всё лицо её было красное, а глаза уже не просто наполнены слезами. Слёзы переполняли глазной резервуар и выливались через край на щёки.

– Неужели всё так и будет? Неужели ты забудешь меня, Моть? Неужели это наш последний год вместе? Я просто не могу в это поверить. Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я не хочу, чтобы мы с тобой закончились, Моть.

Я подошёл к ней и сел рядом. Я понимал, что сейчас я должен был обнять её, но я не смог этого сделать. Я просто не понимал, как мне надо это сделать. И тогда я почувствовал, как её голова прилегла ко мне на плечо, а руки обхватили шею. На минуту я онемел. Я не знал, как на это реагировать, ведь мы же друзья. Но я не мог этого проигнорировать. Я обнял её как можно крепче и подвинул к себе ближе. Так близко, что я мог чувствовать её горячее дыхание у себя на шее.

– Нет, нет, нет, дорогая. Тихо. Тихо. – начал я. Это, должно быть, самое банальное утешение девушки, но я не мог просто придумать других слов на тот момент. – Ничего. Всё будет хорошо. Мы будем вместе. Мы с тобой через многое проходили вместе, и через это мы тоже сможем пройти. И пройдём. Мы всё сделаем вместе. Нас не смогут разлучить вузы. Мы будем вместе, Жень, что ты?

Она посмотрела на меня своими красными от слёз глазами. – Ты мне обещаешь? Обещаешь, Моть. Да или нет? Обещаешь, что мы будем вместе, что бы ни случилось?

– Я даю тебе своё слово, родная.

Это было очень непривычно. Родители Жени были на даче, поэтому на их внезапное появление я мог даже не рассчитывать. Нет. Не поймите меня неправильно, просто это было невероятно странно. Я никогда раньше не обнимал её. А уж тем более она никогда ранее не обнимала меня и не говорила мне, что без меня ей будет плохо. Это просто был какой-то бред. Для меня, по крайней мере. Это было странно. Непривычно. Приятно. Странно, непривычно, но безумно приятно. Я никогда раньше не замечал, что у неё такие красивые руки. Такая нежная кожа. Она так прилегла ко мне. Она была такая маленькая, что уместилась у меня на коленках. Я не мог и представить раньше, что она такая маленькая. Это было так забавно. И ноги под себя она поджала очень забавно. Будто кошечка. Маленькая, брошенная кошечка. Мне было очень хорошо в тот момент. Я чувствовал себя очень уютно и спокойно. Как дома. Я мог слышать, как она дышит. Её голова прилегла на мои колени, а длинные прямые волосы разлеглись на оставшейся территории дивана. От них пахло. Вкусно. Именно тем ароматом, который я описывал ранее. Её глаза были закрыты, поэтому она не могла видеть, как я смотрю на неё. Но я смотрел. Смотрел так, будто видел её впервые. Действительно, возможно, вы не поверите, но именно в этот момент мне казалось, что передо мной не та Женя, которую я знаю все эти годы. Внутри меня что-то закипело, загорелось, и я не мог этого остановить. Внутри меня вдруг загорелось странное желание поцеловать её. Причём не так, как это бывает обычно, в щёку на прощанье. Нет. Мне впервые за двенадцать лет захотелось ощутить вкус её губ. Почувствовать, как её розовые, наполненные нежностью губы поцелуют мои. Мне захотелось узнать её вкус. И я ничего не мог сделать с этим чувством. Я просто не мог совладать с ним. Мои руки вдруг обняли её крепче и прижали ближе к себе. Она улыбнулась. Улыбнулась, но глаза её были закрыты. Она просто молча улыбнулась. Под её глазами я смог разглядеть эти маленькие милые подушечки, которых не замечал ранее. – Что это? – подумал я про себя. – Она что, красивая? Нет. Нет. Нет. Нет. Нет и нет. Этого просто не может быть. Матвей, что ты? Это же Женя. Женя. Это же тот мужик, с которым ты играл в песочнице, когда был мальчиком. Это же с ней ты угонял машины в видеоиграх, а потом спорил, кто круче. А теперь она лежит здесь. У тебя на коленях. И ты что, хочешь её поцеловать? Да ладно тебе, это всё равно, что ты поцелуешь старого волосатого мужика. Или Ваню, что ещё хуже. Возьми себя в руки, дружище, – внутренний голос полностью отрицал идею того, что мне нужно её поцеловать. Но я почему-то точно знал, что я должен сейчас это сделать. – Да нет. Ты чего? Ты чего, издеваешься?! – твердил мне внутренний голос. – Ты не можешь этого сделать. Это же просто противозаконно. Ты представь себе, это невозможно. Слушай, теперь по мере того, как твои губы будут приближаться к её телу, я буду всё громче и громче кричать: «Волосатый мужик». Давай посмотрим, как ты справишься с этим. Волосатый мужик. Волосатый мужик. Мужик, покрытый шерстью. Нет, дружище, не делай этого, это же Женёк. Но я не слышал, а точнее, я не слушал. Мой мозг парализовала идея. Идея о том, что я точно, именно сейчас должен поцеловать эту девочку. Сейчас или никогда. Я точно знал, что другого шанса у меня не будет, поэтому действовать нужно именно сейчас. Я всё ближе и ближе продвигался к её лицу. Я был уже так близко, что мог чувствовать жар, исходящий от её щёк. Она знала, что я собираюсь сделать. И я знал, что она знала. В тот момент мы находились на какой-то своей особенной волне, которую нельзя было увидеть или почувствовать. Мы просто были вместе. Мы чувствовали, что мы были вместе, и мы чувствовали друг друга. За окном уже шёл дождь, и он изо всех сил стучал к нам в окно. Но нам было всё равно. Мы не обращали внимания даже на романтическую музыку, которая доносилась из Жениной комнаты. На данный момент мы существовали лишь в своём особенном мире, где никому кроме нас больше не было места. Я был уже так близко, что она могла чувствовать моё холодное дыхание на своей раскалённой щеке. Вдруг настала мёртвая тишина. Для нас не существовало никого, кроме нас двоих. Она всё так же лежала у меня на коленях с закрытыми глазами. Она улыбалась. Так сладко, так ясно, что моё желание поцеловать её разгорелось ещё больше, словно костёр, в который подлили масла. Она чувствовала меня. Чувствовала, что я собираюсь сделать. Но не шевелилась. Она знала, что не нужно пугать меня. Ведь я был словно газель, которую настиг величественный лев. Ему нужно подобраться поближе к ней, чтобы совершить свой смертельный прыжок. Он выжидает. Долго. Вот и Женя. Выжидала. Словно лев, только я был газелью. Маленькой и пугливой. Она знала, что ей не нужно шевелиться. Что если она сделает хотя бы малейшее телодвижение, то отпугнёт меня. Она просто профессионал. Она просто ждала. На лице её сияла та самая улыбка, и теперь уже мы оба понимали, к чему это идёт. Мы оба понимали, что сейчас случится. Я не решился сразу целовать её губы. Я не знал точно, хочет ли она этого или нет. Я вообще ничего не мог понять в тот момент. А вдруг, если я её поцелую сейчас, она меня ударит и выгонит? А вдруг нет? Значит, нужно попробовать? Значит, нужно. Я решил провести тест. Небольшой. – Какие тесты, идиот? – подумал я про себя. Или это уже был не я? Это было моё отдельное подсознание, которое теперь уже болело за меня. Оно ждало, когда совершится прекрасное. – Тесты? Ты серьёзно? Ты что, на ЕГЭ? Просто поцелуй эту прекрасную девочку в её нежные губы и забудь обо всех мыслях, терзающих тебя. Просто делай. Думать будешь потом. Давай, старина. – Что это? Неужели я разговариваю сам с собой? Да и потом, я нашёл время, когда думать об этом. Ладно. Я хочу этого, и я это сделаю, но сперва я просто поцелую её щеку. Да, точно. Сначала щеку. Я коснулся её щеки носом и почувствовал, как она дрогнула. А потом я увидел бегущие по её шее мурашки. Она заулыбалась ещё сильнее, но так ничего и не сказала. Это были невероятные чувства. Мне было так странно, и в то же время мне было невероятно хорошо. Я даже подумать не мог о том, что мне когда-нибудь может быть так хорошо. Это просто неописуемые чувства. Наконец я собрался с силами, и мои губы коснулись её горячей щеки. Она была просто пламенной. Я знал, что уколю её первыми проявлениями своих усов, поэтому не удивился, когда она зажмурилась. Я держал свои губы у неё на щеке достаточно долго. Мне казалось, что не меньше половины часа, но на самом деле всё происходило невероятно быстро. Настолько быстро, что даже я не мог уловить поток времени. Наконец я убрал свои губы с её щеки. Она засмеялась. Засмеялась так чисто, так сладко. Так тихо. Я было хотел спросить у неё, почему она смеётся, но вдруг почувствовал нежное прикосновение её правой руки к своему лицу. Она положила ладонь на мою щеку. Впервые в жизни я почувствовал у себя на лице такую нежность. Такую ласку. И такое тепло. Я закрыл глаза и начал водить лицом, чтобы почувствовать её руку. Чтобы осознать, что это действительно со мной происходит. Это было просто невероятно. Я открыл глаза и увидел, что она смотрит на меня. Смотрит и улыбается. Смотрит своими голубыми глазами, которые были для меня такими родными все эти годы. В тот момент я подумал, почему я никогда не замечал это сокровище рядом с собой. Почему я никогда не видел, что все эти годы самое прекрасное существо на планете было рядом. Моя истинная судьба была рядом со мной все эти годы. – Главное, не вздумай сейчас ничего сказать. Ты завалишь всю операцию. – Моё второе «я» не покидало меня на протяжении всего вечернего свидания, но я его уже не слушал. Я только набрал воздух в лёгкие, чтобы спросить у неё. Я хотел знать, неужели я действительно ей не безразличен. Но как только я открыл рот, она подставила к нему указательный палец руки. Мне ничего не оставалось. Я ничего и не мог сделать. Всё, что я мог и сделал, это поцеловать её невероятно грациозный пальчик, который теперь уже был моим. Который я мог целовать всю ночь напролёт. Я мог целовать её всю ночь напролёт. Мы смотрели друг на друга. Смотрели с улыбками на лице. То была сцена из голливудской мелодрамы, а мы были её главными героями. Вот только здесь не было камер, режиссёра и сценариста. Всё это волшебство происходило с нами здесь и сейчас. И я не мог оторвать взгляда от неё. От её глаз, от её безупречного лица. Я не мог оторвать взгляда от новой неё. Я был полностью под её чарами. И она это знала. Газель наконец попалась. Приятного аппетита, львёнок. Она взяла меня за шею. Погладила её. На сей раз я почувствовал, как армия маленьких мурашек атакует мою спину и голову. Она взяла меня за шею и медленно подтягивала её к своему лицу. Медленно, медленно. Еле-еле, чтобы не нарушить волшебство этого момента. Нам некуда было спешить. Она подтянула моё ухо к своим губам и тихо прошептала мне:

– Не уходи от меня сегодня. Не оставляй меня. Мне так хочется побыть с тобой. Давай просто полежим и посмотрим какую-нибудь романтическую комедию. Я не хочу отпускать тебя, родной. Тем более что ты уедешь послезавтра. Я хочу насладиться каждым моментом рядом с тобой.

– А вот интересно, где ты раньше была? – подсказывало мне моё сознание: – Давай. Давай спроси у неё это. Спроси, где она раньше была со своими романтическими комедиями, поцелуями и нежными объятиями? А? И мне это очень нравится, почему, если бы ты заговорил, ты бы разрушил «волшебство момента», поэтому она решила закрыть тебе рот пальцем. А как ей нежно шептать на ушко, так это можно. И она ничего не разрушит. Это почему так? Давай, давай, скажи ей. Скажи ей, что раньше надо было думать обо мне, и тогда было бы всё круто. Скажи это и пошли домой. Давай проучим её. Пускай подумает.

– Конечно, я останусь с тобой, – нежно ответил я, очарованный её улыбкой.

– Ты что, меня совсем не слушаешь? – но я не слушал. Мне было всё равно, что говорит мне мой внутренний голос. Приближался тот самый момент. Момент, ради которого мы жили вместе все эти двенадцать лет. Момент, которого я ждал весь вечер. Она смотрела на меня. Смотрела нежно. Трепетно. Я не мог поверить в это. Она была просто прекрасна. То есть она прекрасна и сейчас, но в тот момент была просто изумительна. И вот наконец я почувствовал силу, овладевшую её рукой. Она тянула мою голову к себе. Снова очень медленно и очень нежно. Я понимал её. Нам действительно некуда было торопиться. Ночь только родилась, и я был готов целовать её всю ночь. Я уже был так близко, что чувствовал её дыхание у себя на кончике носа. Я снова почувствовал этот жар. Жар, исходящий на этот раз от её губ. Её губы сияли белоснежной улыбкой, которую я так любил. Её голубые глаза смотрели на меня. Смотрели прямо мне в душу. И я рад был открыть свою душу ей. Я был невероятно счастлив в тот момент. Наши носы уже коснулись друг друга. Я увидел, что она закрыла глаза. Её губы медленно приближались к моим. Именно в тот момент, когда я точно знал, что сейчас должен сделать, я услышал:

– Женечка, дорогая, мы дома. На даче всё хорошо, так что мы решили вернуться пораньше. Как ты тут?

– Это ты сказал? – озабоченно спросила она.

– Нет, я думал, это ты прикалываешься.

– Значит, мне не показалось. Блин!

Я вдруг почувствовал острую боль в груди. И только через секунду понял, что это Женя пнула меня в грудь своим вязаным носком. Причём пнула так хорошо, что я в прекрасном полёте отправился прямо в сторону телевизора и, слава Богу, не задел его.

– Уже бегу, – прокричала она и побежала в сторону прохожей, откуда доносились голоса, которые только что обломали мне всю операцию «поцелуй прекрасного принца». Я не переживал. Никогда в присутствии Жениных родителей. Они знали меня с детского сада, поэтому мне не о чем было беспокоиться. Женина мама любила меня так же сильно, как её любил я. Ну а с папой у нас были очень тёплые взаимоотношения. Настолько тёплые, что на шестнадцатый Женин день рождения мне удалось проговорить с ним три с половиной часа, после чего наш диалог мы закончили несколькими стаканчиками отличного ирландского виски.

– Здравствуйте, тетя Наташа.

– Мотя, какой приятный сюрприз. Ты к Жене по делу или так просто посидеть заскочил?

– На самом-то деле я пришёл за моей частью доклада, которую мы должны завтра вместе рассказывать, так что я дождусь, когда Женя мне его вручит, и отправлюсь домой заучивать его. Всё-таки завтра последний день в десятом классе. Нужно произвести впечатление на все «десять».

– Заучивать – это хорошо, – начал дядя Андрей. – Заучивать нужно даже, когда у тебя последний день. Это ты правильно говоришь. Но неужели ты даже чая с нами не выпьешь, а?

– Ой нет, простите. Я действительно должен учить. Да и потом я собирался лечь пораньше. Перед завтра.

– А когда ты уезжаешь? – поинтересовалась Женина мама.

– Послезавтра. В ночь. Так что у меня завтра последний день.

– Ну ты зайдёшь к нам? На прощанье? Хоть обнимемся? Как ты на это смотришь?

– Да, конечно. Буду рад к вам заскочить, – за столь увлекательной беседой я не заметил того, что уже стоял в прихожей, с завязанными шнурками на кроссовках, и ждал, когда Женя предоставит мне мою часть доклада. Спустя несколько секунд, она появилась из своей комнаты, подошла ко мне и вручила три листка, на которых было написано всё то, что я должен был рассказать завтра.

Женя стояла там, прямо передо мной. И я знал, что она тоже хочет продолжить там, где мы остановились. Она всё ещё была готова слиться со мной в поцелуе. Нам так хотелось узнать «новых» Матвея и Женю. И мы были готовы к этому. И всё бы ничего, если бы не её мама, стоявшая прямо передо мной. Очень вовремя.

– Ладно, Моть, мы ждём тебя завтра. Давай, удачно тебе дойти до дома, смотри там, поаккуратнее, хорошо?

– Конечно, тетя Наташа. Как всегда. Я – сама аккуратность, вы же знаете.

– То же самое ты сказал мне в прошлом году накануне ночи, когда ты сломал ногу, так что я знаю твою аккуратность.

– Я не сломал её, а просто порвал связку.

– Ещё лучше.

– Ну хорошо, я пойду. До свидания. До свидания, дядя Андрей, – покричал я в надежде, что он меня услышит, но, видимо, нет.

– Осторожнее там, пожалуйста. И напиши мне, как дойдешь, – вдруг сказала Женя.

– Нет. Я не напишу.

– Нет? Но почему? – переспросила она с явной ноткой грусти в голосе.

– Я позвоню тебе. Ты же знаешь, что я терпеть не могу эти СМС и «ВКонтакте».

– А, хорошо. Тогда я буду ждать звонка. До свидания, Моть. Спасибо, что зашёл.

Дверь квартиры самой прекрасной девушки захлопнулась прямо перед моим носом, не оставив мне не единой надежды на то, что я всё же получу свой поцелуй. Но я не расстраивался, ведь я точно знал, что мы увидимся с ней завтра, и у нас будет целый день на то, чтобы побыть вдвоём. Я прошёлся по длинному белоснежному коридору, украшенному картинами и скамейками. Эмоции били через край, и я не был точно уверен, какие чувства я испытывал к этой девочке. Всё, что я знал, это то, что мне срочно нужно было идти домой к маме. Рассказать ей всё, а уж она точно поможет мне найти верное решение моей маленькой проблемы. Она всегда помогает.

4.

– Мотя, иди кушать, сынок, – прокричала мне мама из кухни, что находилась на другом конце нашей столичной квартиры. Квартира у нас была небольшая. Относительно небольшая для нас двоих. В квартире было три комнаты, которые, как и положено, мы разделили поровну. Одна комната отошла маме, одна комната отошла мне, и самая большая комната стала гостиной. Правда, гости здесь никогда не собирались. Никакие. Если гости приходили ко мне, то мы все собирались в моей комнате на большой кровати. А если гости приходили к маме, то они всегда располагались на кухне, раскрывали бутылочку хорошего вина и наслаждались вечером. Папы у меня не было. Ну то есть он, конечно, был, но я его не видел с того времени, как отправился в первый класс. Он ушёл от нас, не сказав ни единого слова ни мне, ни маме. Он просто ушёл от нас. Всё, что от него осталось, это квартира. Квартира раньше принадлежала моей бабушке, его маме, а после её смерти она отошла к папе. Потом он просто оставил её нам и ушёл. Конечно, без папы мне тяжело. И маме тяжело. Я её понимаю. И всегда понимал. В одиночку растить сына, да ещё и подростка к тому же. Эта работа не из самых простых. Мама у меня красавица. К своим тридцати восьми годам она выглядела просто великолепно, на мой взгляд. Её пышные, огненно-рыжие волосы – одно из самых ярких моих воспоминаний из детства. Они и до сих пор остались такими же яркими и рыжими. Высокий лоб Софии Петровны свидетельствовал о большом наличии интеллекта в её голове. Действительно, так и было. Мама прочла просто невероятное количество книг. Причём самых разных жанров. От всемирно известных детективов сэра Артура Конан Дойля до книг великих восточных мудрецов, в которых они рассказывали о своём отношении к миру. Эти книги, как она утверждала, помогали ей смотреть на мир более светло. Они прочищали её разум. Эти мысли, которые она вычитывала мне из своих бесконечных коллекций книг, не раз помогали и мне. Меня всегда также забавлял её маленький, но острый нос, покрытый огромным количеством веснушек. Я всегда говорил ей о том, что её поцеловало солнышко, когда она родилась, но она упорно не желала в это верить. Голубые глаза моей мамы казались мне невероятно глубоким омутом знаний и мудрости. И каждый раз, когда она просила меня остановиться, чтобы она могла посмотреть на моё лицо в поисках прыщей, я заглядывал в её глаза и наслаждался этим прекрасным видом. Ещё она всегда очень трепетно относилась к своим зубам. Это я тоже очень хорошо помню. Она проверяла свои зубы у стоматолога каждые две недели. Роста она была не высокого, да и в ширь не росла. В двух словах: маленькая и худенькая. Рост её был настолько невелик, что уже к двенадцати годам я перерос её и был выше на полголовы. Каждый раз, когда я смотрел на неё сверху вниз, мне казалось, что передо мной стоит героиня детской сказки. Такая маленькая, худенькая, с насыщенными рыжими волосами и веснушками. Мне казалось, что её миссией было найти волшебный кулон или другую атрибутику волшебного мира. И этой героини сказки нужно было одевать меня, кормить, поить, давать мне хорошее образование, а это требовало немалых финансовых затрат. Но самое главное, меня нужно было верно воспитать. А эту миссию выполнить было труднее всего без отца. Ведь мальчиком должен заниматься мужчина, а не женщина, но, признаться честно, она справлялась с этой задачей просто блестяще. Я всегда понимал, что жизнь без мужа – большая проблема для неё, но я также понимал, что это огромная проблема и для меня. Он нужен был мне гораздо чаще, чем я думал. Я очень сильно нуждался в нём, когда впервые полюбил девочку. Я очень сильно нуждался в его настоящих мужских советах, когда она начинала играть со мной, а я просто не понимал, что мне нужно делать. Я очень нуждался в его поддержке, когда она разбила мне сердце. Бросила меня как собаку на улицу. Он был нужен мне очень часто. Именно как отец. Но его никогда не было рядом. Он просто бросил меня. Отказался от моего существования и не появлялся на протяжении одиннадцати лет. Ни звонков, ни писем, ни встреч. Поэтому с каждой своей новой проблемой, неважно, какой категории, я отправлялся к маме. И мы вместе пытались найти решение этой проблемы, несмотря на её характер. Всегда вместе. Поэтому моя мама была мне всегда больше чем просто мама, она была моим самым лучшим другом. Единственным человеком в мире, на которого я мог полностью положиться, и точно знал, что она поможет мне в любой ситуации. Она была моим напарником. Союзником. Она была и остаётся для меня всем миром. Самым дорогим, что у меня есть. Именно поэтому я никогда не жаловался на то, как жил. Мама делала всё, что было в её силах, чтобы дать мне всё что нужно. И мне этого хватало. И я всегда ценил это. Мы жили с ней вместе сообща. Всегда делились друг с другом тем, что происходило в наших жизнях. Она очень любила восточную культуру, поэтому всегда говорила мне: «Не думай об этом много, сынок, просто так есть. С этим ничего не поделаешь. Ты можешь только научиться на его ошибках и никогда не повторять их, будучи сам отцом». Я всегда прислушивался к её словам. И её слова часто помогали мне, а порой даже спасали жизнь. Так что жаловаться мне было не на что. Я жил в прекрасной квартире, у меня было отличное образование, прекрасная одежда, вкусные блюда, которые готовила мама. Помимо этого у меня были отличные друзья, и сегодня вечером появилась потрясающая девушка. Жизнь у меня была прекрасной, и поверьте мне, вскоре она станет ещё лучше, ну а пока…

«Иди кушай»… Я обожал эти слова. Всегда. Когда мама мне это говорила, я знал, что сейчас я плотно поужинаю, расскажу маме всё, что со мной сегодня приключилось, а потом пойду наслаждаться сном в свою тёплую кроватку. И так и было. Закончив домашнее задание по литературе на компьютере, я выключил его и отправился на кухню. По всему дому стоял великолепный запах жареного мяса, фаршированного кабачками. Я обожаю кабачки. И я очень люблю этот потрясающий запах, который проникает по всему дому, забирается ко мне в комнату и манит меня на кухню. Пахло так вкусно, что уже через несколько секунд я был на кухне, готовый к употреблению очередного кулинарного шедевра. Мама вытащила мясо из духовки, хорошенько его разрезала, выложила на тарелку, красиво сортируя его с зелёным горошком и кукурузой, и подала блюдо на стол. Секунду спустя она поставила на стол прозрачный бокал, который наполнила вином. Далее она сняла с себя фартук, положила его на стол, подняла свой бокал в воздух и произнесла:

– За конец года, мой дорогой.

Её «волшебные» глаза прострелили бокал взглядом, и уже спустя секунду он опустел.

– Но, мам, официальный конец моего десятого класса будет только завтра, понимаешь?

– Ничего, мы и завтра выпьем и пригласим гостей ещё. Завтра тоже будет очень здорово. Я куплю ещё вина. Да и потом, как можно не отпраздновать тот факт, что мой любимый мальчик закончил без единой плохой оценки? По случаю этого точно нужна новая бутылочка красного «золота».

Вино в нашей семье было святым напитком. Напитком богов. Своего рода Амброзией. Не то, чтобы мама была заядлой алкоголичкой, но хорошего вина выпить она бы никогда не отказалась. Поэтому ей нужен был лишь повод, а конец моего десятого класса – это отличный повод.

– Ладно, как скажешь, – смиренно согласился я и продолжил наслаждаться изумительно вкусным куском мяса.

– Ну давай, расскажи мне что-нибудь интересное. Я же знаю, что всё самое весёлое в твоей жизни происходит именно в тот момент, когда очередная четверть подходит к концу. Кроме оценок, конечно, но с ними всё хорошо, я довольна.

– На самом-то деле, да. Есть кое-что интересное. Даже больше, чем просто интересное. Завораживающее, – я увидел, как загорелись её глаза. Она вдруг вскочила на стул, стоявший прямо передо мной. Подогнув под себя колени, она подпёрла обе щеки двумя руками. Сквозь стекло её очков я мог видеть это сияние в глазах. Она улыбнулась так широко как могла – это было знаком того, что мне можно начинать.

– Давай, – крикнула она, – начинай. Мне же интересно.

– Ну, это касается Жени.

– Жени. Да. Я так и знала! Наконец-то! – мама, как и Лидия Ивановна, и как большинство учителей нашей школы, представляла собой болельщиков нашей с Женей «команды». Они не упускали ни единой возможности, чтобы сказать нам о том, какая мы красивая пара, как мы хорошо смотримся вместе и что самые крепкие браки всегда получаются из самой крепкой дружбы. На протяжении всего того времени, что я общался с Женей, и наши родители дружили семьями, мама ни разу не упустила возможности сказать мне о том, что когда-нибудь наступит тот день, когда вы будете вместе, но, честно говоря, до сегодняшнего вечера я ей не верил.

– Ну давай. Давай, давай, продолжай. Что у вас было?

– Честно говоря, пока ничего, – смутившись, отвечал я.

– То есть как – ничего? Как ничего? Вы шли к этому двенадцать лет – и сегодня вдруг ничего? Так не должно быть. Сергеева Евгения не должна остаться одна!

– Да послушай же ты! – неловко прервал её я. – Ты даже не даёшь сказать мне ни слова. Как ты ожидаешь услышать рассказ, если всё время говоришь?

– Ты прав. Ты прав. Пожалуйста, продолжай.

– Я ещё даже не начал. Ладно, – я дожевал очередной кусочек жареного мяса, проглотил его, запив вином, выдержал небольшую паузу и начал: – В общем я всё провалил.

– То есть как провалил? – изумлённо спросила меня мама.

– Ну я пришёл к ней сегодня за докладом, который должен буду рассказать завтра на литературе. Я пришёл, всё, сел. Мы посидели, выпили чашечку чая, поговорили о том о сём. Я рассказал ей про свою мечту, а она рассказала мне про свою. Дальше мы ещё о чём-то поговорили, а я уже даже и не помню, о чём. Но это и не важно. Мы переместились в гостевую комнату, где сели на диван. И тут на протяжении всего нашего разговора я наблюдал за тем, как она то отворачивалась, то шмыгала носом, то её глаза начинали блестеть. Я сразу и не понял, что с ней случилось. А потом она завела разговор про то, что это наш последний год, что мы больше никогда не увидимся, и что она не хочет потерять меня, потому что мы с ней вместе всю жизнь и она не видит другой жизни без меня в ней. И вдруг она заплакала. Причём не просто заплакала, а у неё началась своего рода истерика. Я сидел там словно вкопанный в этот диван.

– И чего? – продолжила мама с ещё более сияющим блеском в глазах. – Что ты сделал?

– Я. Я ничего. Честно говоря, я просто даже не знал, что мне делать, и как нужно было поступить в этой ситуации.

– Дурак! Ну что же вы все мужики такие… Ох! У меня даже слов нет, как бы тебя назвать. Бедная девочка расплакалась перед тобой, открыла тебе свою душу, а ты «не знал, что делать». Знаешь, ты просто олицетворение мужика. Тебе не хватало в тот момент только футбола по первому и пива с рыбой. Что же такое-то? Как же так?

– Да подожди ты, – перебил я маму. – Это только начало. Ты снова не даёшь мне сказать.

– Да, да. Ты прав. Извини, продолжай.

– Я подсел к ней. Сначала просто подсел, потому что я же не знал, что мне нужно делать и чего она от меня хочет. А-то мало ли, это был её план. Я бы к ней подсел, а она бы накинулась на меня. Ну так вот, ладно. Я подсел к ней поближе, хотел положить ей на плечо руку, чтобы показать, что мне не всё равно и что я тоже переживаю за неё и за всю эту ситуацию. И тут, представляешь, она повернулась ко мне и обняла меня. Крепко-крепко.

– Ай молодец, девочка. Сразу видно, что она знает, чего хочет. Поняла, что ты туп, как скамья в парке, и решила взять всю инициативу на себя. Вот это я понимаю!

– Мам!

– Да, извини снова. Я слушаю.

– И я онемел. Я не знал, что мне делать. Я просто был парализован. Она как будто меня околдовала чарами неподвижности, – я так увлёкся рассказом истории маме, что сам не заметил, как отодвинул от себя подальше тарелку с наивкуснейшим мясом на свете. Я уже не хотел есть. Меня мучил голод. Голод, который жаждал получить очередного мудрейшего совета от мамы. Как дальше действовать в этой ситуации, и как вести себя завтра с ней в школе. – Я просто сидел там, на этом диване. И ничего, ничего не делал.

– Ну ты хоть её обнял, балда?

– Мам!

– Да, да. Ты прав.

– В общем, через несколько минут меня всё же осенило, и я тоже обнял ее за талию. Ты даже не представляешь, что это было для меня. Я никогда в жизни не обнимал Женю за талию, а тут. И самое интересное то, что после того, как я её обнял, за эту самую талию, она меня не ударила по печени, как тогда, когда нам было по семь, и не дала мне пощечину. Она просто пододвинулась ко мне поближе. Ты можешь себе это представить?

– Ну а почему она должна была тебя ударить-то? Она красивая девочка, ты привлекательный умный молодой человек, почему она должна тебя бить? Вы знакомы уже целую вечность, вы готовы быть вместе, и её родители тебя любят, и я её люблю. Задумайся над этим, сынок, возможно, это начало чего-то нового и необыкновенного.

– Чего это может быть начало? Ты меня даже не дослушала. Это не конец истории, слушай дальше.

– Давай, хорошо.

– Ну и вот, значит. Я сидел там. Весь такой нервничаю, переживаю, не знаю, что делать.

– А чего ты нервничал-то?

– Мама! Ты хочешь дослушать или нет?

– Да. Да. Давай.

– И вот. И только я хотел уже освободиться от её объятий, как она разжимает руки, переворачивается и укладывается своей головой на мои колени. Она закрыла глаза и будто уснула. Вот в тот момент я действительно даже испугался. А вдруг она заснёт. А вдруг, а что мне тогда с ней делать? И самое главное, я даже не мог рассчитывать на поддержку родителей, которые могли прийти и разрушить весь её план, потому что они были на даче. Так что прийти они просто не могли. Ну и вот, и я сидел там, думал, что мне делать. Я не мог ни встать, ни обнять её, просто потому что это была Женя. Даже не Женя на тот момент, а для меня Женёк. Я даже представить себе не мог, что мне с ней делать. Я сидел там, тихо, молчал, ждал, когда что-нибудь случится.

– Так, – продолжила за меня мама. – И что?

– И я посмотрел на неё. Вдруг. Случайно. Даже не знаю, почему. И представь, я увидел что-то. Что-то, чего не замечал до сих пор. Увидел, что она красивая какая-то.

– «Красивая какая-то?» – повторила она. – Моть, на эту девочку охотится вся мужская половина твоей школы, а ты вдруг заметил, что она «красивая какая-то». Ну ты просто проявляешь чудеса наблюдательности. Молодец.

– Я сидел там рядом с ней, просто смотрел на неё, и вдруг во мне загорелось желание поцеловать её.

– Наконец то! Двенадцать лет. Двенадцать лет понадобилось этому желанию, чтобы загореться. Невероятно, и что же было дальше? Ты это сделал?

– Подожди, слушай. Я так сильно этого захотел, что не мог сдержаться. Но по мере того, как моё лицо приближалось к её, я разрывался внутренними противоречиями о том, что я не должен этого делать, что это всё же Женя. Что это в каком-то смысле даже незаконно. И я наплевал на всё, и поцеловал её щеку. Она улыбнулась. Так сладко улыбнулась, представляешь? Должно быть, ей понравилось, раз она улыбнулась? Вот. И тут она хватает меня за шею. Ну… как хватает? Не как Хищник, а так нежно и ласково. Подтягивает меня к себе и тихо шепчет мне на ушко, как секрет.

– Что? Что она прошептала?

– Она предложила мне остаться у неё. С ней вместе.

– Это странно для меня сейчас как для матери, честно говоря, но я понимаю, что ты уже взрослый, но не понимаю, что ты делаешь здесь сейчас, если красавица девочка предложила тебе побыть с ней?

– Это кульминация моего рассказа. Как только я приблизился к её губам, в тот момент, когда я уже чувствовал её дыхание и одновременно желание на своих губах, я услышал: «Женечка, мы дома. На даче всё хорошо, так что мы приехали пораньше. Как ты тут?»

– Что, что ты услышал?

– Я услышал голос её мамы, которая приехала пораньше с дачи, чтобы навестить дочку, а потом я почувствовал мощный толчок ногой в грудь и отлетел.

На несколько последующих секунд она замолчала. Зато потом я стал явным и единственным свидетелем того, как её щеки начали наполняться румянцем, а рот расплывался в улыбке. Уже через секунду она смеялась так, как будто только что посмотрела очередную серию Мистера Бина. Она смеялась так сильно, что мне казалось, что за её широкой улыбкой я могу насчитать три ряда зубов, которые раньше никогда не видел.

– Ну ты и лох, – сквозь смех и слёзы проговорила она мне. – Как же можно так провалиться?

– Мам, ну так нечестно, – грустно ответил я, но это не помешало ей смеяться, схватившись обеими руками за живот. Давно я не видел её такой счастливой. Последний раз, когда она так смеялась, был, когда мы ходили на спектакль про мужчин, там она тоже посмеялась вдоволь.

– Невероятно просто. Как можно так провалиться? На протяжении двенадцати лет ты не мог её заинтересовать ничем, кроме дружбы, а в самый ответственный момент ты не смог удержать эту золотую рыбку в сетях.

– Мам, я хотел увидеть перед собой советчика и помощника мне в этом деле, а не победителя конкурса метафор.

– Да, да, ты прав. Сейчас дай мне отсмеяться.

Я терпеливо подождал, пока моя мама, резидент «Камеди Клаб», отсмеётся до конца и сможет приступить к обсуждению моей небольшой проблемы. Она смеялась достаточно долго, настолько долго, что за это время я успел доесть мясо и помыть за собой тарелку.

– Ну всё, всё, я закончила. Можем продолжать.

– Ты уверена? – удостоверился я.

– Да. Да. Конечно. Давай.

После того, как я абсолютно точно убедился в том, что смеяться надо мной она больше не будет, я решил всё-таки задать свой вопрос: – Что мне делать дальше?

– В каком смысле? – переспросила меня мама.

– Я имею в виду, как мне себя дальше с ней вести? Ведь это был неловкий момент, когда пришли её родители, а мы так и не поцеловались. То есть, если бы мы всё же поцеловали друг друга, то мы смогли бы тогда считать себя парой. А теперь, когда ничего не произошло, я даже точно не знаю, хочет она попробовать что-то ещё раз или не хочет. Может, она вообще не хочет меня теперь видеть. Может, она надеялась на то, что я буду более настойчив, а я не оправдал её надежд. Как мне теперь действовать? Что мне делать дальше? Как мне завтра с ней общаться и что сказать? – Мама уселась на стул в привычную для себя позу. Подложила под себя ноги. Сделала ещё один глоток вина и посоветовала мне то, о чём я никогда бы не подумал.

– Расслабься.

– Что? – переспросил я в недоумении.

– Просто расслабься, Моть. Не беги вперёд батьки в пекло. Всё образуется само собой. Просто плыви по течению, и смотри, куда оно тебя принесёт.

– Но как? Почему? Почему она это сделала? Мы же никогда раньше не проявляли ничего друг к другу. Я так сильно запутался с этой историей.

– Пойми ты: она красива, умна, обаятельна. Ты тоже весьма красив, умён, остроумен. Вы знакомы уже тысячу лет. Почему, ты думаешь, я всегда говорила тебе о том, что вы чудесная пара? Потому что так и есть. Потому что действительно самые красивые и крепкие браки получаются именно из такой дружбы. Это не значит, что ты сейчас, в возрасте семнадцати лет, должен бежать и просить её руки, нет. Это значит, что ты должен подождать. Попробовать, посмотреть, что из этого получится. Видишь, она готова сделать к тебе навстречу первый шаг. Она готова попробовать, посмотреть, что из этого получится. Твоя задача сейчас – не давить на нее. Просто будь с ней рядом, наслаждайся теми чувствами, которые она тебе дарит. Будь рядом. Люби то, что имеешь. Люби жизнь в каждом её проявлении, и она ответит тебе взаимностью. Сынок. Просто, не парься. Вот, что я хочу тебе сказать. Просто расслабься и получай удовольствие от того, что у вас есть, и поверь мне, жизнь сама приведёт тебя туда, где тебе самое место. Жизнь очень умна и мудра, она сама всё за тебя сделает, тебе остаётся просто жить и наслаждаться тем, что она тебе дарит. А насчёт того, как тебе с ней себя вести, ответ прост: как обычно. Будь собой. Тебе не надо прыгать сквозь горящие кольца на мотоцикле или засовывать голову в пасть к голодным львам. Ты уже привлёк её внимание. Не напирай на неё завтра. Не переставай забывать о том, что ей тоже нужно своё личное пространство, а всё, что тебе понадобится потом, это просто прийти к ней. Побыть с ней рядом. Посмотреть хороший фильм. Может быть, даже открыть бутылочку вина, – она посмотрела на меня ехидными глазами. Такой взгляд всегда появлялся при наличии новой бутылочки. – Одним словом: живи. Будь с ней рядом и наслаждайся её компанией.

– Но я не смогу долго наслаждаться, ведь завтра ночью мы уезжаем. И я не увижу её до сентября.

– Тем важнее для тебя этот завтрашний день. Потрать его с пользой для себя.

– А лето?

– А что лето? – переспросила она.

– Лето, – это демон, который всегда разрушает все отношения. Он их просто убивает и у влюблённых не остаётся ничего. Ничего вообще. Я не хочу, чтобы у нас ничего не осталось. Как мне это предотвратить?

– Перестань. То, что ты сейчас говоришь, это просто ерунда. Ты это и сам знаешь. Ты просто навязываешь себе что-то невозможное. Ты должен просто понять, хочешь ли ты удержать эти отношения. Если ты этого действительно хочешь. Если ты уверен в том, что ты сможешь пронести их через три месяца, то, поверь мне, твоя уверенность передастся и Жене, и вы с ней сможете пройти через это вместе. Пронести эти отношения через три месяца. А разлука вам поможет. Ведь ты знаешь, что разлука проверяет чувства. И разогревает их. Ты просто должен подумать и понять сам для себя: ты этого хочешь? Хочешь, чтобы это было у тебя? Подумай и прими это. А как только ты примешь эти отношения и эти чувства, поверь мне, их уже ничего не сломит. А особенно какие-то девяносто дней. А теперь подумай над этим, а мне надо пойти и ответить на телефонный звонок.

Я остался один на кухне. Мама меня покинула ради того, кто звонил, а я остался наедине со своими мыслями. А мыслей у меня в тот момент было даже больше, чем обычно. – Может, она права? – подумал я. – Может, мне действительно стоит отпустить всё на самотёк? Может, я слишком много думаю об этом? Мне просто нужно продолжать жить и наслаждаться каждым моментом, что она мне дарит. Что дарит мне она и наши с ней новые отношения. Не стоит думать об этом всё время. У меня есть ещё над чем подумать. Что делать в деревне, ведь завтра я уже отправлюсь туда. И куда поступать? Да, этот вопрос, конечно, волновал меня больше всего. И хотя у меня оставался ещё ровно год, задумываться я начал об этом уже сейчас. Как и многие в моём возрасте, я думаю.

Хотя эти мысли и посетили мою голову, они там надолго не задержались. Уже через несколько минут я держал в руке домашний телефон и думал, стоит ли мне позвонить Жене, или всё-таки оставить разговор с ней на завтра. Спросить совета у мамы я не мог, потому что та разговаривала с кем-то по телефону, так что я был сам по себе. Я должен был принять решение незамедлительно, ведь время было уже довольно поздно, а я не хотел разбудить ни её, ни её родителей. Простояв на одном и том же месте на протяжении нескольких минут с телефонной трубкой в руке, я наконец решился, что надо позвонить. Из-за переизбытка нервов я ошибся тринадцать раз, пока набирал телефонный номер, что странно, на самом деле, ведь раньше я никогда не ошибался и набирал этот номер правильно на протяжении двенадцати лет. Но, в конце концов я победил свой страх, номер был набран, и гудки пошли…

– Алло, – послышалось из трубки. – Алло, я слушаю.

Я остолбенел. Ощущение было, будто сам Гарри Поттер подбежал ко мне из-за спины и околдовал меня заклинанием страха. Я не мог пошевелиться. Я не мог сказать ни слова. Внезапно я просто затих. Из головы исчезли все мысли, и я просто не знал, что сказать.

– Да что это с тобой, тряпка? – подумал я. Или не я. Кто-то за меня внутри моей головы. Наверное, тот же, кто диктовал мне условия во время моего несбывшегося поцелуя. – Не будь ты размазней, скажи что-нибудь. Она же ждёт. Она же не просто так подняла трубку.

– Алло, – вдруг сказал я. Внутри меня всё заиграло, задвигалось. Словно ожило. Я не понимал, как это работает, но мысли твердили мне: – Видишь. Это не так сложно. Нужно было просто переступить через себя. Вот и всё.

– Мотя. Это ты? Господи, как я рада тебя слышать. Я думала, что ты не позвонишь. У тебя всё хорошо? Ты спокойно дошёл?

Я был так рад. Безумно рад вновь слышать её голос. Знакомые мне мурашки вновь побежали по спине, и я не контролировал эмоции. Будто я за них не отвечаю. А эмоций было в избытке. Хотя бы потому, что теперь я точно знал, что она ждала моего звонка и переживала за то, как я дойду до дома. А это определённо означало то, что я ей всё ещё небезразличен. Значит, надо действовать дальше: – Я боялся разбудить тебя. Надеюсь, я никому не помешал, – стеснительно продолжил я.

– Нет, нет. Конечно, нет. Всё хорошо. Мама и папа смотрят их любимый сериал, а я сидела и ждала, когда ты позвонишь. Так здорово. Как ты?

– У меня всё хорошо. Честно, хорошо. Я только что поел, – я не хотел с ней говорить. А точнее, я хотел, но просто… Просто не хотел. Мне хотелось, чтобы в моём сознании фигурировал тот факт, что я позвонил, а она дождалась. Мне не хотелось напирать на неё с самого первого дня. Мне хотелось, чтобы она соскучилась по мне до завтра. Я просто хотел позвонить, чтобы точно понять, что у нас с ней всё хорошо, и что она заинтересована во мне. – Ты знаешь, я просто хотел узнать, как ты.

– Я поняла. Всё хорошо, спасибо.

– Не обижайся на меня, но сегодня столько всего произошло, и я как-то по-особенному устал, так что, я надеюсь, что ты не будешь против, если я пойду, а завтра мы с тобой расскажем доклад в школе и отправимся на целый день куда-нибудь вместе, как тебе такая идея?

– Отлично, Моть. Мне очень нравится.

– Ну отлично, тогда завтра, после школы, я жду тебя около выхода, хорошо?

– Хорошо, Моть, я поняла.

– Тогда, до завтра.

– До свидания, мой хороший. Спасибо, что позвонил мне. Я, правда, очень ждала.

– Спасибо тебе за сегодня. Я буду очень ждать нашей встречи завтра.

Я нажал на кнопку сброса, и меня одолели знакомые мне юношеские чувства. Чувства, оповещающие о молодой любви, которая стучится в мою дверь. Я и раньше испытывал это чувство. Всего раз. Но сейчас оно было сильнее. Насыщеннее. Колоритнее. Я чувствовал, что с каждой мыслью о ней я становлюсь всё более и более счастливым. Сердце замерло. Замерло и «убежало» куда-то в пятки. Мне хотелось кричать. Эмоции били через край, и я знал, что их нужно скорее успокоить. Правда, я не знал, как. Я не был уверен, что смогу, честно говоря. Я открыл её фотографии «ВКонтакте» и долго-долго просто смотрел на неё. Смотрел на до боли знакомые мне глаза, смотрел на её улыбку. Смотрел на неё. Теперь она казалась мне новой. Новенькой девочкой, которая только что пришла в мой класс. Мне хотелось познакомиться с ней поближе. Узнать её. Узнать о ней всё, что можно. Теперь прежняя Женя казалось мне такой новой. Такой настоящей. Искренней. Такой, какой я никогда раньше её не видел. Она больше не казалась мне Женей. Теперь для меня она стала Евгенией. От огромного количества посещений её страницы она заняла лидирующие позиции у меня в друзьях. Но и этого я никогда не замечал. Не замечал, что она так близко. Не замечал, что она рядом со мной. Теперь, я хотел быть с ней каждую минуту. Отдавать всего себя и знать, что она принимает меня. Знать, что она тоже рядом со мной. Я не знал, куда мне деться, поэтому пошёл туда, куда обычно отправлялся, когда со мной происходило что-то невероятное. Уже более трёх минут назад я слышал слова: «Ладно, пока». Так что я точно знал, что там, куда я иду, меня сейчас примут и выслушают.

– Мам? – я пересёк всю квартиру и добрался до комнаты мамы. Она, как и обычно, лежала на кровати и читала книгу, должно быть, подпитывая свои знания, которых и без того было немало. Я приходил к ней в комнату почти каждый вечер. Ложился рядом с ней и рассказывал о своих проблемах, об одной за другой. Для меня эта комната была что-то вроде комнаты, где люди исповедуются святому отцу. Я рассказывал ей здесь обо всем, что меня когда-либо тревожило или могло встревожить. Придя сюда в очередной раз, я снял тапочки прямо перед ковром, залез на кровать и не успел сказать ни слова, как услышал:

– Позвонил?

– Да, – смиренно ответил я, в очередной раз удивляясь тому, как она об этом узнала. Как она узнала о том, о чём я ей ещё даже не начал рассказывать. Ну, должно быть, это суперспособности каждой мамы. Знать всё наперед и быть готовой ответить на любые вопросы.

– Я дозвонился до неё, а когда она подняла трубку, я чуть не потерял сознание.

– Это ещё почему? – удивленно спросила она.

– Не знаю, – ответил я. – Может, потому что боюсь её теперь, а может, потому что не знаю, что ей сказать. А может, потому что она такая красивая, что мне кажется, что я её не достоин. Причин много. И их можно очень долго перечислять. Но дело сейчас не в ней.

– Ну у вас всё хорошо, верно? Ничего не случилось? – заботливо поинтересовалась она.

– Нет, нет, всё хорошо, спасибо. Всё чудесно. Ничего не произошло. Всё отлично. Я ей позвонил, мы поговорили и уже договорились о встрече завтра после школы. Она сказала, что очень рада тому, что я позвонил.

– Ну вот, – ответила мама. – Видишь, как хорошо. Я же говорила тебе, просто наслаждайся жизнью. Полюби её, и она полюбит тебя в ответ. А завтра ты проведёшь отличный день с самой прекрасной девочкой на планете.

– Да. Да, спасибо. Но дело не в этом. Кое-что волнует меня.

– Ещё что-то? – удивлённо спросила она. – Что же ещё тревожит твоё молодое сердечко?

– Помнишь, мы с тобой говорили о моей мечте? Ну то есть я тебе о ней рассказывал. О том, что я хочу стать настоящем писателем и писать книги. Ты помнишь?

– Конечно, – не задумываясь ответила она. – А что? Что-то случилось с твоей мечтой?

– Нет, нет. С моей мечтой всё отлично. Я горю ею и надеюсь, что когда-нибудь я её всё-таки осуществлю. Но дело не в этом.

– А что же тогда тебя тревожит?

– Просто, понимаешь, дело в том, что мы заговорили об этом сегодня с Женей. Мы заговорили о мечтах. О наших. Она рассказала мне о своей, а потом пошутила над моей.

– И что, тебя это сильно задело?

– Нет, что ты. Нет. Я умею смеяться над собой, просто, когда я ей сказал об этом, знаешь, что она мне ответила?

– И что же? – отложив книгу в сторону, поинтересовалась мама.

– Она спросила у меня, хочу ли я стать знаменитым писателем, или я просто хочу стать знаменитым.

– Вот оно что, – выдыхая, ответила она.

– И знаешь, что? – продолжил я. – Знаешь, что действительно меня испугало?

– Что же это?

– Что, когда я рассказал тебе об этом, ты задала мне точно такой же вопрос. Как же так получается, мам? Таких совпадений просто не бывает. Неужели я действительно просто хочу прославиться?

– Моть. Послушай меня очень внимательно, – начала она. – Ты умный мальчик. Ты умный, добрый и светлый. Ты любишь и умеешь писать. И пишешь ты всегда о хороших и добрых вещах. Но пойми, что стать знаменитым – это не дар, это своего рода проклятие. Понимаешь?

– Но почему? – перебил я. – Почему ты так думаешь? Неужели ты не видишь, как звёзды Голливуда счастливы на этих ковровых дорожках. Люди любят их. Люди скандируют их имена, будто они боги на земле. У них ведь есть всё: семья, деньги, слава, любимая работа. Они счастливы. Они любят свою жизнь и наслаждаются ею.

– Но ты этого не знаешь, – прервала меня мама. – Ты ведь точно не знаешь, счастливы ли они. Ты не можешь сказать наверняка, любят ли они жизнь. А быть может, ради этой славы они через такое прошли, через что тебе и не снилось. Ты не знаешь, чем они пожертвовали ради этой славы. Чего она им стоила. На что они пошли ради неё.

– А чего она может стоить? Денег? Так этих денег у них навалом. Я думаю, что они расплачиваются в первую же неделю.

– Нет, Моть, – ответила мне мама, – не деньги. Деньги – не самое главное в этой жизни, запомни это раз и навсегда и никогда не забывай об этом. Деньги – это всего лишь средство для достижения цели. Да, возможно с помощью денег можно сделать свою жизнь красивее, но не лучше и не счастливее.

– Тогда что? – спросил я. – Чем таким важным они могли пожертвовать, если не деньгами. Чем?

– Родными. Близкими. Любимыми людьми, отношения с которыми испортились из-за этой славы. Слава портит людей. Она отравляет им разум. Заставляет делать вещи, которые ты бы никогда не сделал в здравом уме. Слава разрушительна и убийственна. Она очень дорогого стоит, сынок. И я считаю, что жертвовать любимыми людьми ради того, чтобы потом твоё имя скандировали сотни других, даже не знакомых тебе людей… Я считаю, что это того не стоит.

– Но ведь это так здорово, – продолжил я. – Только представь, как ты выходишь из дорогого отеля или просто из дома, а сотня людей уже ждёт тебя там. Они ждали тебя с самого утра, пока ты помоешься, побреешься, позавтракаешь. Они простояли здесь всё утро только для того, чтобы получить твою роспись на бумаге. И как только они тебя видят, они начинают кричать. Молодые люди, девушки. Они готовы на всё что угодно, лишь бы выложить «ВКонтакте» фотографию с тобой. И всё что тебе нужно – это улыбаться в объектив и расписываться у них на твоих же фотографиях. А церемонии представления. А крупные мероприятия. Встречи известных людей. Интервью на радио и на телевидении. Журналисты, репортёры, которые задают тебе вопросы, снимают, фотографируют. Представь, как мы с тобой просто пойдем за молоком в магазин, а нас будут фотографировать со всех сторон. А потом выкладывать эти фото в Интернет, где молоденькие девочки будут писать, какая ты красивая и какой я милый. А представь: ты включишь первый канал вечером, а там, на программе «Вечерний Ургант», сам Иван Ургант будет брать у меня интервью. Он будет спрашивать меня о моей жизни, о друзьях, о том, как я написал эту книгу и о чём она. Ты можешь себе это представить. Это же просто рай на земле. И все тебя знают. И все хотят быть к тебе ближе. Все хотят сфотографироваться с тобой, чтобы потом рассказывать подругам: «Господи, сегодня в кафе я видела Матвея Холодова. Я сфотографировалась с ним. Сегодня вечером обязательно выложу это в Интернет». Как же это здорово, мам. Как же я всего этого хочу. Такая жизнь по мне. Она была бы просто изумительна.

– Ты ещё столько всего не понимаешь, – прервала меня мама, – любимый мой. Наслаждайся тем, что у тебя есть. Наслаждайся тем, что дал тебе Бог. Ведь это твоя жизнь. Она прекрасна, даже если тебя не знают многие люди и не приглашают тебя на вечерние передачи.

– А представь, – продолжил я, – представь нас с тобой на церемонии открытия какого-нибудь нового музея. Или на пресс-релизе моей новой книги. Представь себя в самом красивом платье. Представь, как бы это было здорово. Представь, что все нас фотографируют, и что ты всем говоришь, что да – это мой сын. И Женя там с нами. Тоже вся невероятно красивая. И мы же тогда были бы королями, мама. Ты представляешь?

– Ой, любимый. Когда-нибудь ты научишься ценить всё то, что у тебя и так есть, и поймёшь, что всё то, чего ты хочешь, можно добиться, но всё то, что есть у тебя сейчас, потерявши однажды, назад не вернёшь. Запомни эти слова, любовь моя. А теперь иди ко мне, мой мечтатель. Я поцелую тебя и лягу спать. И ты иди, потому что завтра у тебя последний день и доклад, и ты должен выступить лучше всех. Вместе с Женей. Надеюсь, что ты готов, и мне не о чем волноваться.

– Конечно, мама. Тебе не о чем волноваться. Я всё сделал. Как всегда, – я подполз к маме поближе, чтобы она могла меня поцеловать. Мы обменялись поцелуями на ночь, я спрыгнул с её кровати и направился в свою комнату.

– Моть? – позвала меня мама.

– Да, мам?

– Поосторожнее с желаниями, любимый. Они иногда сбываются.

– Знаешь, было бы просто чудесно, если бы моё желание сбылось.

– Ты этого не знаешь, – подвела она. – Я люблю тебя, сынок. Спокойной ночи. Спи сладко. Ложись сразу, завтра тяжёлый день.

– Я тоже тебя очень сильно люблю, мамочка, – ответил я и отправился в кровать.

Несколько следующих минут я не мог уснуть. Сон просто не накрывал меня. Я так яростно рассказывал маме о своём желании, что в конце концов почти поверил в то, что это всё может сбыться. А ведь было бы так здорово, если бы моё желание превратилось в реальность. Сколько бы всего я смог бы сделать. Какие бы возможности передо мной открылись. Но, к несчастью, всё это только мечты, которые вряд ли когда-нибудь воплотятся в реальность. Ладно. Завтра у меня действительно трудный день, и мне, правда, лучше бы выспаться. Тем более что помимо школы завтра, у меня будет чудесный остаток дня, который я проведу с Женей. Завтрашний день полностью удастся, я в этом ни капельки не сомневаюсь. На улице, как и положено в это время года, было ужасно душно. За день весеннее солнце так нагрело воздух, что вечером в доме практически нечем было дышать. Перед сном я, как обычно, открыл большое окно, чтобы хоть немного свежего воздуха могло проникнуть в мою комнату. Ночь была удивительно тихой, разве что из окна можно было услышать звук машин, проезжающих мимо нашего дома, и изредка взрывы салютов где-то очень далеко. Выглянув в окно, можно было увидеть множество других окон, в которых ещё горел свет. Времени было не много, всего одиннадцать часов, поэтому, этот факт был понятен и объясним. Вдалеке можно было услышать звуки радио или музыки, играющей очень громко в чьей-то машине. Если приглядеться повнимательнее, то можно разглядеть огни, горящие над продуктовым магазином, который, должно быть, ещё не закрылся. Луна была хорошо видна в безоблачном столичном небе. Даже можно было увидеть небольшое количество звёзд, повисших здесь. Ночь стояла удивительно тихая и спокойная. Она только родилась и уже призывала нырнуть в неё с головой современную молодёжь, а тех, кто постарше, забирала к себе в сонные объятия. Ещё один день подошёл к концу, на очереди рождение нового дня. Нового дня и новых событий. Рождение уже было на носу, а я ещё не попрощался с прежним днём. Моё постельное бельё несколько часов назад я вытащил из стирки, так что сейчас я прохлаждался в объятиях свежих подушек и чистого одеяла. Полежав ещё немного и подумав о происшедшем сегодня, вчера, о том, что может произойти завтра, я медленно, сам того не замечая, пустился в объятия ангела сна, который забрал меня куда-то далеко-далеко до самого утра.

5.

Для меня просыпаться рано утром никогда не доставляло особого труда. Я вставал всегда к семи часам утра, отправлялся на утреннюю пробежку, где не встречал своих знакомых, которые в пять ртов кричали мне, о том, что завтра они точно пойдут бегать со мной. Но, видимо, лежать в кровати и видеть красочные сны им намного интереснее, нежели по три круга оббегать наш районный парк утром. Но не мне об этом судить. Я оббегал его каждое утро, за исключением выходных, потому что тоже любил иногда поспать подольше. После я приходил домой, принимал душ, чистил зубы, как любой другой человек. Завтракал в одиночку, поскольку мама моя являлась чемпионом в недавнем олимпийском виде спорта, называвшем себя «Ещё чуть-чуть». Мама забирала золотые медали во всех категориях каждый день. Я по привычке выпивал чашку чая, съедал зелёное яблоко, одевался и отправлялся в школу. Но только не сегодня, что очень сильно меня удивило. Сегодня я составил маме достойную конкуренцию. Будильник прозвонил над моим ухом ровно в шесть пятьдесят утра, но я отключил его и продолжил наслаждаться компанией прохладного одеяла и мягкой подушки. Далее телефон прозвонил ещё три раза: в семь ровно, в половину восьмого и в восемь. После чего телефон раздался звуком уже не будильника, а звонка.

– Да, мам, ты что-то хотела? – сквозь сон, ответил я на звонок.

– Да так, особо ничего, – начала мама с тонкой ноткой сарказма в утреннем голосе. – Хочу, чтобы ты сходил за молоком и хлебом. А точно, и за моей сумкой в машину, хорошо?

– Да, конечно, – ответил я, не заподозрив никакого обмана.

– И ещё кое-что… – продолжила она.

– Да что же это?

– Ну это мелочи, я бы хотела, чтобы ты поднялся с кровати, – в этот момент я почувствовал, как в её голосе появилась нотка злости, и он погрубел, – и отправился в школу, ленивый тюлень.

– А точно, понятно, – ответил я, приняв в своём сознании суровую реальность, которая подтверждала то, что сегодня предпоследний, а не последний день, и идти в школу мне всё же придётся.

– Моть, занятия начинаются через полчаса, – продолжила мама, – если ты не успеешь за это время принять душ, поесть, одеться и успеть к занятиям, Валерия Ивановна тебя просто уничтожит. Тем более что ваши с ней отношения не так уж и хороши, как бы мне этого хотелось, а если ты ещё и опоздаешь в последний день на её единственный урок, не думаю, что она будет так мила и поставит тебе четыре. Давай скорее.

Итак, знакомьтесь, Валерия Ивановна. – Здравствуйте, Валерия Ивановна. Здравствуйте, Валерия Ивановна. Доброе утро, Валерия Ивановна. Как ваше здоровье, Валерия Ивановна. Каждое утро, каждый дурак должен был подойти к нашему учителю и сказать ей что-нибудь приятное, чтобы она оставалось доброй до конца дня. Не ищите ошибки, я употребил верное слово: «должен». Сейчас объясню. Валерия Ивановна была не самой любимой нашей учительницей в школе, но мы должны были её уважать и почитать. Мы должны были. Мы, в моём понимании, – это весь наш класс. Мы должны были не так, как все, хотя другие тоже были должны. Но мы особенно, хотя бы потому, что Валерия Ивановна являлась нашим классным руководителем. А это значит, что с пятого класса она являлась нашей «второй мамой». В родительском комитете её не любили точно так же, как и в классе. Она была ворчливой, старой, всё время что-то требовала от нас. Не знаю точно, откуда можно начать прослеживать её биографию, но начну с того момента, как она появилась в школе. Произошло это задолго до моего появления на свет. Валерия Ивановна была учителем ещё у моего папы, и как потом она сама утверждала, – его любимым учителем. Я этого никогда не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, сами знаете, почему. Работала с детьми она уже очень долго, и, должно быть, за этот огромный отрывок времени научилась их ненавидеть. Наш класс, по её словам, был последним, она говорила нам о том, что как только закончится наш выпускной, она заполнит все оставшиеся бумаги и отправится на пенсию куда-нибудь в деревню, где сможет заботиться о садике и о маленькой собачке, которую подарила ей её дочка. Валерия Ивановна была маленького роста, тощего телосложения, и когда проходила по коридорам, слегка шаталась из стороны в сторону, будто голландский парусник. Волосы её были такого насыщенного багрового цвета, что казалось, будто она просто опускала свои волосы в банку с краской, а потом ждала, когда они высохнут, чтобы заплести их в пучок, которым красовалась по всей школе. Мальчики всех возрастов очень любили этот самый пучок, потому что туда всегда можно было закинуть ластик, маленький карандаш, булавку и всё что угодно. Морщины на лбу и других заметных областях лица Валерии Ивановны свидетельствовали о том, что за годы своей практики она вдоволь нервничала и была готова закопать всех, кто заметит их и скажет о них хоть что-то. Дети начинали смеяться каждый раз, когда она заходила в кабинет. Это не из-за того, как она ходила, но из-за её очков. Видела она плохо, по причине своей старости, и поэтому нуждалась в довольно большом увеличении. Линзы в её очках походили на маленькие тарелочки, а размер глаз, который можно было увидеть в этих очках, был просто огромный, поэтому всякий раз, когда она отзывалась и поднимала голову, нам казалось, что два огромных глаза катаются по тарелкам. Маленькие чёрные усики над губой Валерии Ивановны нас всегда пугали, поэтому мы старались близко к ней не подходить. Губы она имела привычку красить в цвет волос. Такой же насыщенный багровый цвет, будто она вампир, который только что имел удовольствие отведать чьей-то крови. Одеться она любила роскошно. Сынок Валерии Ивановны работал на нефтяной бирже, поэтому она никогда особо не имела проблем с деньгами. Финансовой поддержки её сына и зарплаты в школе ей хватало на то, чтобы каждое лето отправляться в Италию, которую она так сильно любила. В моменты счастья и отличного настроения она рассказывала нам о том, как любила отправляться в Венецию на несколько дней, гулять там по узким улочкам, которые никогда не осквернялись ни машинами, ни какими-либо другими средствами для передвижения, помимо ног. Сперва она прогуливалась по улочкам, а затем, по её словам, присаживалась в одной из огромного множества кофеен и просто наслаждалась чудесным напитком и невероятно красивым видом. Ну так вот, одеться она любила дорого, но не экстравагантно. Ну, вы знаете, порой на улицах можно встретить пожилую даму, разодетую, как клоун, с огромной шляпой на голове. Таких, как правило, немного, но они существуют. Валерия Ивановна была не такой. Все её наряды были строги и сдержанны. Но цветовой спектр, признаться честно, был самый разный. От тёмного или чёрного, как сама тьма, до ярко-алого, как кровь. К нарядам этим обычно прилагалась недешёвая бижутерия, которая, как ни странно, сюда очень даже вписывалась. А когда она надевала одно из любимых платьев нежно-розового цвета, подключая к нему жемчужное ожерелье, подаренное ей нашим прежним директором, который был в неё влюблён без памяти, она походила на этакую Долорес Амбридж. А порой, когда острая пелена гнева затмевала ей глаза, ученики отзывались о ней, как о настоящей Медузе Горгоне. В общем, на протяжении всего ученического опыта, который она могла нам предоставить, мы, пожалуй, запоминали всех древнегреческих монстров, египетских злых богов и норвежских чудищ, накладывая их образ на нашу дорогую и всеми любимую учительницу. Как я уже упоминал ранее, Валерия Ивановна обожала обходить школьные коридоры. Причём, обожала делать это каждую перемену. – Для чего? – подумали сейчас вы. Я объясню. Она очень любила слушать то, как её приветствуют ученики. Как сообщают ей о добром утре. Как улыбаются ей. Некоторые особо энергичные лизоблюды, любили повторять ей каждую перемену, какая у неё красивая причёска сегодня, притом что причёска была одна и та же в течение, я полагаю, последних двадцати семи лет. На всех старых корпоративных фотографиях, гордо вывешенных в школьном холле, причёска не менялась с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. СССР развалился, а причёска осталась нетронутой. Особое внимание стоит обратить на то, как она ходила: она любила накинуть себе на спину старый, но верный ей чёрный платок, словно это роскошная шуба, которую надевали короли, когда проходили по своим владениям. Очки, имеющие более изящную оправу и не такое сильное увеличение и без того не маленьких глаз. Надевая свои королевские «доспехи», она расхаживала по коридорам медленно и претенциозно, нацеливая свой взгляд на каждого, кто шёл ей навстречу, чтобы не упустить сладость, проливавшуюся из его уст. И если ты, будучи учеником, не поздороваешься с ней каждый раз, при виде её, тебя ждёт длинная лекция на тему правильного отношения к старшим, и если такой неудачник попадался, дети, проходившие мимо, могли не здороваться с ней, потому что точно знали, что сейчас она занята более важным делом и беспокоить её не стоит. Мои с ней отношения имели такой же эпичный характер, как и у фильма «Властелин Колец» Питера Джексона. Отношения наши походили на натянутую струну гитары, которая вот-вот порвётся. И порваться, по моим прогнозам, она должна была ещё до того, как я официально закончу десятый класс. Единственное хорошее, что я точно могу сказать, это то, что свой предмет она знала просто восхитительно. И даже особо «острые» ребята, которые давали ей наиболее смешные прозвища, не могли поспорить с тем, что знания она умеет давать и делает это с профессионализмом. Когда она начинала новую тему или рассказывала что-то из того, что знала сама, мы все погружались в её собственный, отдельный мир. Интересный и познавательный. Её особая сила была в том, что она любила свой предмет и хотела заинтересовать нас. Она хотела подарить нам знания, чтобы мы абсолютно точно что-то запомнили и могли бы использовать это в будущем как особое лингвистическое оружие. А как только звенел звонок, она вставала с кресла, официально сообщала о том, что урок окончен, и отправлялась в коридоры за новой порцией сладкой лжи. Да, и ещё она обожала путешествовать. Она очень любила возить нас на всякого рода экскурсии, и показывала нам новые места, и рассказывала, что, и где, и как получилось. В этом ей тоже не было равных. А в остальном, в опросах хороших взаимоотношений между учеником и учителем, она, скажем так, нуждалась в большом справочнике «для чайников». Хорошие оценки она ставила только тогда, когда другого выхода уже не было и придраться было не к чему, поэтому к её уроку все готовились тщательно и заучивали всё назубок, чтобы, когда она задаст вопрос с подвохом, мы были готовы. Причём, порой у учителей бывают любимые ученики или отличники, которые идут на медали, и все учителя знают, что лучше не портить им судьбу, да и потом, зачем это делать, если можно просто поставить оценку. Хорошую, очень хорошую. Поставить, даже если она с натягом. У Валерии Ивановны таких не было. У неё не было любимчиков, и в учительском составе у неё никогда не было друзей. Да и не сказать, что её это очень волновало. Она всегда ставила так, чтобы ты понял, что ты не выучил материал. Поэтому для того, чтобы не заработать плохую оценку, все ребята, включая меня, зубрили весь материал до посинения. Техника эта работала, но за это её все ненавидели. И по велению судьбы или по приказу кого-то сверху предмет, который она вела, являлся моим самым любимым, а именно литературой. Я думаю, что вы уже догадались, почему. Как бы мне ни горько было это признавать, но мне всегда безумно нравилось, как она преподавала, а вот ей, как я учился, не нравилось никогда. Мы с Валерией Ивановной всегда были на своей, особой волне, на которой мы понимали, что я отлично разбираюсь в её предмете. Я понимаю, оцениваю, принимаю внутренний мир любого персонажа, могу объяснить и описать его. Мы с ней знали, что у меня довольно неплохо получается писать, и что ей самой нравится, как я пишу. Мы знали это, но никогда не уходили дальше четверки. И то, каждый раз, когда она ставила эту несчастную четвёрку, я видел такую боль в её глазах, сравнимую только разве что с потерей близкого человека. Складывалось ощущение того, что они с тройкой давно затевали план, как бы этой самой тройке проникнуть в мой дневник, но каждый раз, когда они в конце четверти заглядывали в журнал, план разрушался, и они вместе отправлялись в бар, чтобы выпить и забыться. В общем и целом, Валерия Ивановна точно не была кандидатом на звание «лучший учитель в школе», даже с учётом того, что преподавала она просто блестяще. Со всем её арсеналом знаний и умений она не обладала, пожалуй, самым главным оружием, которое необходимо любому учителю, – добротой и лаской. Никто не знает, почему она такая, почему она так сильно нас не любила или не любила это место, но мы всё же ждали дня, когда она станет доброй и хорошей. Но этот день так и не наступил. Но для меня однажды наступил другой день. День, который перевернул моё представление о ней как о человеке раз и навсегда.

История эта произошла в середине зимы. Стояли жуткие холода, и даже пластиковые окна, которыми недавно обзавелась наша школа, не справлялись с ними. В школе стало не теплее чем в морге. Хотя порой даже в самые тёплые весенние дни, это место можно было назвать моргом. Но сейчас не об этом. Все маленькие юбочки и другие прекрасные наряды девушек, открывающие вид на их груди и накрашенные ноготки, спрятались под покров толстых вязаных бабушкиных свитеров, штанов с подкладкой и перчаток, которые надевают путешественники, отправляющиеся в горы. Всё это выглядело будто сцена из фильма «Послезавтра», где каждый учащийся стал главным героем, который пытался спастись от холодов. Но отопления не было по всей школе, и уходить было некуда. Всё, что спасало, – это тёплый чай в столовой и объятия «любимого» у ребят, которые не стеснялись показывать издержки своих отношений прямо посреди школьной столовой. А некоторые из них любили показать, как профессионально они умеют целоваться, используя язык, сидя прямо напротив тех, кто в это время поглощал тёплый суп. После таких сцен супа более не хотелось. Не знаю, что произошло с великим платком, но пару дней он отсутствовал на спине Валерии Ивановны, и видимо, по этой самой причине в течениё нескольких следующих дней её не было в школе. Другие учителя заменяли её уроки, на которых, как это бывает во всякой школе, никто никогда ничего не делает. Кто-то занимается своими делами, кто-то занимается делами соседа, кто-то делает домашнее задание, а кто-то просто болтает. Самые наглые решают, что даже здесь, в этот час, ребята хотят посмотреть на мастер-класс по поцелуям. Но со временем обычно на них перестают обращать внимание, и даже им самим это прекращает нравиться. В один из таких дней, когда Валерия Ивановна отсутствовала по причине своей болезни, я направлялся в школу в отличном настроении. Причиной моего отличного настроения была погода, которая совсем разгулялась. По причине этого на школьном сайте утром было напечатано объявление о том, что уроков будет только три, после чего ученики могут отправляться домой, чтобы не подвергать опасности свои жизни и своё здоровье. Иногда забота школьной администрации становится такой тёплой и такой близкой моему сердцу, что мне хочется их обнять и поцеловать. Другими словами, а именно, словами моей мамы: «Тебе всё что угодно – лишь бы не учиться». Наверное, она права. Но мне только семнадцать, так что я нахожу этот аргумент вполне уместным, для того чтобы использовать его в качестве защиты. Настроение повышалось с каждой новой минутой, непонятно от чего, и ничто не предвещало ничего необычного. Но не успел я шагнуть на порог школы, как из моего кармана послышался звук звонящего телефона. Метель была просто невероятной, так что, чтобы хотя бы посмотреть, кто звонит, не то, чтобы ответить, мне пришлось зайти под крышу. Достав телефон из кармана и открыв крышку этой старой «раскладушки», я посмотрел на экран. Номер не определялся.

– Алло? Матвей, это ты?

Голос, доносящийся с того конца трубки было очень трудно расслышать, я не мог разобраться, кто это был. Ко всему прочему, помимо плохого звука и тихого голоса, всё это сопровождалось бушующей метелью и диким воем ветра. Загадочный голос, который я еле-еле мог расслышать, показался мне очень милым и дружелюбным, поэтому я, как маленькая наивная красная шапочка в ожидании конфеты, ответил: – Да, это я. А кто это?

– Это Валерия Ивановна, ты можешь сейчас говорить?

Внутри меня всё зажалось. Зажмурилось. Замерло. Это словосочетание, услышанное мною, поселило в моей душе тени. Я не знал, что добрый голос, которому я доверился, исходил из уст волка, который так и ждал, когда я объясню ему, как открыть дверь. Я растерялся, и в мою голову в тот момент не пришло ничего более умного, чем бросить трубку, как я и сделал. Конечно, я понимал, что это невежливо и неприлично. Но зачем, зачем ей понадобилось мне звонить? Мне было интересно, но, к счастью, страх перед этой женщиной перевесил чувство любопытства, и я, снова с радостью надев свою широкую улыбку, зашагал прямо в парадную дверь школы. На входе меня встретил охранник, вежливо улыбающийся каждое утро. А также часы, которые оповещали о том, что до начала уроков у меня есть ещё целых двадцать минут и торопиться мне просто некуда. Не успел я подойти к скамейке, чтобы переодеть сменную обувь, как звонок повторился. Номер снова не определялся, но по предыдущему опыту и памяти я понял, что звонящий один и тот же. Подождав немного и убедившись в том, что Валерия Ивановна не собирается отступаться, я всё же нажал на кнопку «принять» и приготовился к самому страшному.

– Алло? – повторил я снова, уже не таким уверенным голосам, как прежде.

– Да, Матвей? Это Валерия Ивановна. Не понимаю, что это было, должно быть, из-за погоды связь оборвалась. Ты меня сейчас слышишь?

– Так точно, Валерия Ивановна. Вас слышу отлично. – что-то в моей голове повернулось не в ту сторону, и я вдруг начал разговаривать, как солдат-новобранец, в страхе отвечающий на вопросы главнокомандующего.

– Послушай, дружок, ты не мог бы прийти ко мне на помощь, если для тебя это не составит труда? – вежливо спросила она меня.

– Дружок? – подумал я. – Прийти на помощь? Не составит труда? – в тот момент я потерялся в мире окончательно. Верх стал низом, чёрное – белым, а мужики перестали делать всё что в их силах, лишь бы добиться сочного тела очередной девушки, и стали влюбляться в их внутренний мир с первого раза. – Я… – начал я в ответ на вопрос Валерии Ивановны. – Я. Конечно, Валерия Ивановна. А что, позвольте спросить, мне нужно сделать?

– Ты помнишь, как год назад ты и Кулдатов приезжали ко мне домой, чтобы забрать подарки девочкам на восьмое марта? Это близко. Прямо у входа в метро «Отрадное».

Год назад мы с Ваней действительно ездили в паучье гнездо, чтобы забрать оттуда подарки девочкам на восьмое марта. Но не то, чтобы мы отправились в самое сердце разрушений и боли, нет. Мы остановились внизу, на детской площадке, и позволили Валерии Ивановне донести маленькие пакетики с медвежатами из квартиры до улицы самой. После чего мы забрали подарки и отправились в школу, каждый день стараясь забыть об этом невероятном приключении. Старались забыть каждый день… Я старался забыть… Вплоть до сегодняшнего дня. – Я… – снова начал отвечать я. – Я помню. Да. Конечно. Ваш дом достаточно близко. А что?

– Мне нужно, чтобы ты приехал и забрал у меня некоторые файлы с важными документами, которые ты потом будешь должен отвезти назад в школу. Пожалуйста. Ты бы мне очень помог. Но только прямо сейчас, пожалуйста. Я уже позвонила директору и попросила, чтобы тебя выпустили. Просто, если ты возьмёшься, то это нужно сделать прямо сейчас. Ну как, идёт?

Я не знал, что мне ответить. С одной стороны, это выглядело, как самоубийство. С другой стороны, тоже. С третьей стороны, это выглядело, будто я маленькая муха, которая сейчас сама полетит в стальные сети безжалостного паука, но это эквивалентно самоубийству. Никаких других предположений здесь и быть не могло.

– Я бы сделала это и сама, – продолжила Валерия Ивановна, – но я уж очень плохо себя чувствую. Ты сделаешь это?

– Я, да. Я, конечно. Сейчас я направлюсь к метро и в течение сорока минут буду уже у вас.

– Славно. Спасибо тебе, дорогой.

– Конечно, – ответил я, – до свидания.

– Я жду.

– Какого чёрта ты сейчас наделал? – спрашивал я себя снова и снова до тех пор, пока не добрался до её квартиры. Я спрашивал себя об этом, когда получал у директора талон на выход из школы, я спрашивал себя об этом, когда шёл по улице, спрашивал, когда покупал билет в метро, и когда ехал в метро. Я спрашивал себя, когда подходил к её дому и открывал дверь подъезда. Я спрашивал себя в лифте. Я не переставал спрашивать себя до тех самых пор, пока не нажал на кнопку дверного звонка, а когда нажал, мысли заиграли новым вопросом: – Какого чёрта ты наделал сейчас? – Я не мог ответить на этот вопрос. Я просто не знал, почему я это сделал. Я не знал почему, не знал зачем. Ведь я мог сейчас пойти на три своих несчастных урока. А потом отправиться домой, но нет. Я приехал сюда. Я положительно отозвался на её просьбу и теперь нашёл себе приключений. Я позвонил и приготовился к взгляду, парализующему меня на протяжении четырёх лет. Я услышал звуки отпирающегося засова и голос, интересовавшийся, кто я такой. Я назвался, чтобы удостоверить Валерию Ивановну в том, что я не грабитель и не пришёл для того, чтобы украсть её драгоценный платок. Через несколько секунд она открыла дверь.

Передо мной стояла старая женщина, которую я, казалось бы, хорошо знал. Она была одета в толстое и, должно быть, очень тёплое платье, на которое было намотано ещё более толстое шерстяное одеяло. На ногах я мог заметить три пары носков и маленькие домашние тёплые тапочки. Шея была обмотана шарфом, от которого чётко доносился аромат всем нам знакомой мази под названием «Звёздочка». Смотрели на меня всё те же огромные глаза на тарелке, вот только взгляд был совершенно другой. Никогда раньше я не видел у Валерии Ивановны таких добрых глаз. Такого лёгкого взгляда. Такого… Домашнего. Будто она такой же человек, как и я, и как все ребята в нашем классе. Словно она ничем не отличается от нас. Но я решил, что не стоит поддаваться странным ощущениям, и продолжил держать моральную оборону.

– Как ты, внучек? Хорошо доехал?

Оборона была сломлена. Никогда не мог подумать, что у неё может быть такое доброе выражение лица. Такой вежливый и милый голос. Её взгляд действовал на меня сейчас, словно бальзам на сердце. Я был в смятении.

– Да, Валерия Ивановна. Спасибо вам. Всё хорошо, – тут я замолчал. Неловкое молчание продолжалось недолго, вплоть до тех пор, пока я сам же и не начал: – Ладно, вы теперь можете отдать мне документы, и я отправлюсь назад.

– Да будет тебе. – Ответила она мне именно так, как говорит мне моя бабушка, когда я собираюсь сделать что-то, что противоречит ее простым представлениям о правильном. – Заходи. Давай, давай, заходи. Выпей чая, согрейся, а потом поедешь. Давай.

Всё сегодня казалось мне невероятно странным и неправильным. Я боялся заходить домой к той женщине, которой я боялся в повседневной жизни, хотя, ничего из того, что я успел заметить, не предвещало поместья Дракулы. При входе в лифт я заметил, что внутри кабины не было сделано ни единой надписи маркером или баллончиком с краской. В лифте было непривычно чисто, и хорошо пахло. Он был бежевого цвета и хорошо освещён. Такие лифты сейчас в Москве нечасто можно увидеть. Обычно все они превращаются в галерею для уличных художников. Отсутствие граффити заставило меня задуматься о том, что этот лифт установили в доме совсем недавно, но потом я увидел листок, приклеенный к корпусу лифтовой кабины, с потёртой надписью на ней, сообщающей о том, что лифт в доме был установлен более трёх лет назад. Это было странно и одновременно приводило в восторг. Должно быть, она запугала всю молодёжь в доме, сказав им, что если найдёт в лифте хоть одну надпись, заберёт их к себе в логово. Выйдя из кабины, я осмотрелся на площадке. На стене, что была справа от меня, висела картина. Я не знал художника, а на картине не обозначалось, кем она была написана. На картине был изображён водопад, который органично вписывался в нежно-голубой цвет стены, на которой висела картина. На стене напротив не висело ничего, но стоял маленький столик и две табуретки. На столике стояли две пепельницы и пачка сигарет, а рядом маленький мусоропровод, вероятно для того, чтобы выкидывать туда остатки от сигарет. Зайти в дом для меня было непросто, но я всё же пересилил себя и переступил порог в надежде, что Валерия Ивановна со мной ничего там не сделает. В квартире, в которую я так сильно боялся заходить, было кристально чисто. Обувь была убрана в специальный отсек для обуви в шкафу, ничего нигде не валялось, всё было убрано и чисто. Квартира состояла всего из двух комнат, кухни и ванной с туалетом, объединённых вместе. В центре гостиной стоял маленький стеклянный кофейный столик. Напротив него стоял громоздкий угловой диван, на котором уместились бы семь человек, причём, не сворачиваясь, как ёжики. На полу лежал большой пышный ковёр, на который падал свет из чистейшего окна, которое, казалось бы, было вымыто только что. Напротив дивана стоял большой шкаф, посреди которого располагался телевизор, который Валерия Ивановна, как я понял, любила посмотреть. Такой вывод я сделал из большой коллекции DVD-дисков, которые находились в нижнем отсеке шкафа. Наверху же, за стеклянными дверцами красивого шкафа, можно было увидеть довольно большую коллекцию алкогольных напитков. Настолько большую, что она вполне заслуживала звание «мини-бара». Я не могу чётко описать другую комнату, потому что в ней, по всей видимости, спала Валерия Ивановна, и дверь в эту комнату была закрыта. Но меня познакомили с кухней. Пройдя туда по просьбе моей учительницы, я увидел маленький обеденный столик, за которым сидел высокий молодой человек, лет двадцати девяти, в дорогом костюме и пальто. Перед ним стояла нетронутая чашка чая и кусочек торта, отрезанный от всего кондитерского изделия, которое находилось не так далеко от него. Молодой человек посмотрел на меня довольно приятным взглядом, и мне показалось, что он чудесный человек. Честно говоря, мне даже захотелось с ним познакомиться и узнать, кто он.

– Матвей, знакомься, это мой сын Саша, – объяснила мне Валерия Ивановна и указала на человека за столом.

– Очень приятно, Александр, – начал я, – Я Матвей.

– И мне очень приятно, – ответил он мне. Далее он посмотрел на маму, и произнёс: – Ладно, я поеду, мам, а то у меня ещё работы так много. Боюсь, не успею.

– Но ты не прикоснулся к торту и не выпил чаю. Как же ты поедешь, родной? Я буду волноваться за тебя, – сказала Валерия Ивановна, скрестив руки на груди и надеясь на то, что сынок её передумает и останется, чтобы провести с ней хоть немного времени.

– Я не могу, мам, правда. Меня ждут. Где-нибудь там поем. У тебя есть деньги? Тебе не надо? – спросил он, даже не с целью проявить искреннюю заботу, а словно для того, чтобы выполнить программу, заложенную в нём, как в машине.

– Нет, любимый, спасибо, мне ничего не надо. Всё есть. Лекарства есть. Скажи мне, когда ты приедешь в следующий раз?

– Я не знаю, мам. Как приеду – так увидишь, зачем загадывать-то?

– Хорошо, сынок, я поняла. Дай я тебя обниму хоть на дорожку. Я тебя так давно не видела. Спасибо тебе, любимый, что заехал ко мне. Проведал. Приезжай ко мне ещё. А то мне так скучно здесь дома.

– Мам, у тебя здесь есть всё, что нужно. Ты взрослая женщина. Деньги я тебе привожу, телевизор у тебя есть. Ноутбук тоже. Ты тут развлекайся – не хочу, – ответил Александр весьма грубым и жёстким голосом.

Валерия Ивановна посмотрела на него своими большими глазами, которые, как мне казалось, вот-вот нальются слезами, а линзы в очках запотеют. Причём не от перепада температуры, а скорее от боли, причинённой ей. – Да ты знаешь, – начала она. – Ты же знаешь, любимый. Я даже пользоваться этим не умею. Как мне? Я просто… Просто думала. Я… А, ладно, родной. Не переживай. Всё у меня будет хорошо. Ты прав. Не маленькая уже.

– Вот именно, – сказал он ей.

– Но всё-таки дай мне тебя обнять на прощанье.

Александр глубоко вздохнул. На его лице я так и не разглядел особого желания обнять старушку. Скорее, там показался жуткий гнев. Гнев оттого, что она задерживает его. И ему это не нравилось. Его ждали. Друзья и девушка. Они уже «разбили» весь телефон, пока он находился в гостях у родной матери. Они не хотели ждать. А он не хотел заставлять их ждать. Валерия Ивановна сжала его в своих объятиях что есть сил. Она понимала, что теперь ещё очень не скоро его увидит. И она хотела насладиться этим моментом, пока у неё была такая возможность. Вдруг он выставил обе руки перед собой и произнёс:

– Ладно, мам. Хватит. У тебя всё-таки гости. И мне пора. Марина меня ждёт.

– Ой, сыночек, – начала Валерия Ивановна, – перестал бы ты с ней общаться. Видела я её, когда вы приходили ко мне, что-то не то в ней. Чувствует сердце материнское, что-то с ней не так. Может, не надо, а?

– А может, я без тебя разберусь, а? Как ты думаешь? Я люблю её, а она любит меня. Скоро я на ней женюсь. А если ты не прекратишь о ней так говорить, то никакого приглашения ты не получишь. Не хочу, чтобы моя родная мать так отзывалась о любви всей моей жизни.

– Я поняла, сыночек. Извини меня, дуру старую. Может, я действительно ничего не понимаю. Но я всё равно желаю вам счастья. Желаю тебе счастья.

– Ладно. Всё. Мне пора. Пока.

«Любимый сыночек» ушёл, даже не закрыв за собой дверь. Валерия Ивановна до последнего смотрела ему вслед, пока он проходил по коридору. Она надеялась, что он обернётся и улыбнётся ей на прощанье. Она ждала этого. И я видел, как она стояла и смотрела. Маленькая старенькая больная женщина ждала, когда человек, которого она вырастила, воспитала и научила всему, хотя бы просто посмотрит на неё на прощанье. Она так и не дождалась. Он открыл железную дверь в конце коридора, и захлопнул её со всей силой, что была сосредоточена у него в руках. Валерия Ивановна ещё немного постояла в дверях. Она всё ещё надеялась на то, что быть может, он остынет, успокоится, вернётся и поцелует её на прощанье. Спустя несколько секунд, она закрыла дверь и повернулась ко мне. Пусть и не сразу, но я заметил, как глаза её уже не были такими сухими, как были, когда я пришёл. С лица исчезла та улыбка. Дыхание у неё перехватило, и на мгновение я заметил, что она не дышала. Лишь потом услышал, как она глубоко и быстро вздыхает. Я посмотрел на неё и увидел в той женщине, которую никто никогда не любил, которая, по мнению остальных, была явным воплощением Бабы-Яги, обычную женщину. Маму. Я увидел в ней свою маму. Ванину маму. Женину маму. Я увидел в ней всю силу боли, пронзившую материнское сердце. Я понимал, что она ничем не отличается от других женщин. Этот человек был для неё всем. Она любила этого человека больше всех на свете. Кроме него у неё никого не было. Никто не приезжал к ней, чтобы навестить её и спросить, как у неё дела или просто узнать о её самочувствии. Никто не жил вместе с ней. У неё не было даже домашнего питомца, с которым она могла бы провести время. На работе её не любили и отзывались о ней не самыми лестными словами. Она была одинока. Она была сама по себе. Прожив так долго в довольно большом доме в полном одиночестве, она поняла всю важность человека, находящегося рядом, но никак не могла воплотить это в любовь к ближнему. Я увидел в ней человека, который отдал всё своё сердце и всю душу человеку, который только что ушёл. Которого она так долго ждала, и который так скоро ушёл. Кроме большого дивана, роскошного ковра и мини-бара, я заметил в комнате фотографии. Фотографии молодой Валерии Ивановны с её сыном. С новорождённым, потом в его шестой день рождения. На его выпускном. И просто совместное фото. Я видел, как счастливы были её глаза. Я видел, как счастлива была она. Они были вместе, и ей никто не нужен был. Они проводили рядом друг с другом каждый день, будь то поход в парк или просто прогулка по дворику. Она была рядом с ним, когда он болел, и её материнское сердце не находило себе места, когда она видела, как он страдает и мучается. Она всеми силами хотела ему помочь, но не могла. Все, что она могла, это ждать действия таблеток. Она была рядом с ним в день, когда он впервые влюбился, и радовалась с ним вместе так, будто это она влюбилась. И она была рядом, когда ему впервые разбили сердце. Она ходила за ним, наблюдала, сидела у его кровати и гладила его, пытаясь успокоить. Она ходила за ним, словно собирая частицы разбитого сердца, чтобы склеить его и снова подарить любимому сыну. Она отдала бы всё на свете, чтобы он был счастлив. Она бы отдала за него свою собственную жизнь. За него. Ради него. Она всегда была рядом с ним, в горе и в радости, в моменты упоения успехом и горечи поражения. Она всегда была там, рядом с ним. Всегда…

Валерия Ивановна посмотрела на меня, её подбородок непроизвольно дрожал, а глаза слезились. Она понимала, что сейчас же должна успокоиться. Она не могла позволить себе заплакать в присутствии ученика. Не могла позволить себе проявить слабость. Она сделала глубокий вдох, поджала губы и закрыла глаза. Сглотнула. Приложила все силы на то, чтобы побороть в себе эти эмоции. Выдохнула всю свою боль и улыбнулась.

– Ну, Моть. Как ты? Как ты доехал? Если ты хочешь, кушай торт. Сашенька к нему не прикоснулся. И чай. Я заварила тебе чай. Кушай, пожалуйста.

Я согласился. Я понимал, что сейчас я был для неё единственным человеком, который мог её подбодрить. – Всё хорошо, – ответил я, – правда, на улице жуткая метель, но я хорошо доехал, спасибо.

– Жуткая метель, ты прав, а как же Сашенька поехал? Он не замёрзнет?

– Нет, нет, – начал я. Я точно знал, что нужно было сказать. Сейчас она хотела услышать то, что хотела бы услышать любая мать. – Там, конечно, холодно, но я видел на вашем сыне тёплое пальто, я думаю, он не замёрзнет, всё будет хорошо, не переживайте.

– Да? Точно? Ты уверен? – продолжала спрашивать она с явно не поддельной тревогой.

– Абсолютно, Валерия Ивановна. Не беспокойтесь, всё будет хорошо.

– Ну хорошо. Ну ладно, расскажи мне, как вы там? Как вы справляетесь без меня? Как Ваня?

Я смотрел на неё и понимал, что все эти годы мы ошибались. Что она действительно такая, какая она была сейчас передо мной. Я видел, что ей было интересно, как мы, и как мы без неё. Ей было интересно это знать, и она не притворялась. Я понимал, что это будет неуместно и, возможно даже глупо, но я всё же не удержался: – Валерия Ивановна, позвольте мне задать вам вопрос.

– Почему я такая здесь и совершенно другая там? – закончила она. Она довела до конца моё предложение в точности такими же словами, которыми собирался я, будто бы прочла мои мысли.

– А сейчас, – продолжала она, – ты задаёшься вопросом, как я могла угадать твой вопрос.

Образ Бабы-Яги снова пришёл мне на ум.

– Пойми, Моть, я не вчера родилась. Я всё прекрасно понимаю. Я понимаю, как вы ко мне относитесь. Я знаю, как вы говорите обо мне в ваших кругах. Я выучила все клички и названия, которые вы мне придумали. Я знаю, что вы меня ненавидите, и твой интерес к тому, почему я такая в повседневной жизни, вполне естественен. Я всё понимаю. И я объясню тебе. Пойми, Моть, на самом-то деле то, что я вас не люблю, – это абсурд. Это бред сумасшедшего. Вы, ваш класс – это самое дорогое, что у меня есть, и если бы мне когда-нибудь предложили обменять вас на другой класс или просто отказаться от вас, я бы сразу послала бы этого человека куда подальше. Я же вырастила вас. Вы же приходите ко мне каждый день, и мы проводим вместе все праздники, разъезжаем повсюду вместе. И ты действительно думал, что за все эти годы, за всё то время, что мы провели вместе, я вас не полюбила. Посмотри на меня, всё, что у меня есть, – это Сашенька и вы. Вы все мои дети. И я люблю вас. Моё к вам отношение исходит не от сердца, а от необходимости. Необходимость сурового обращения должна быть вам всем ясна. Если бы не она, вы бы никогда не воспринимали ни меня, ни предмет всерьёз. Вы должны понимать, что я такая только в стенах школы. Но за её пределами я готова помочь вам с чем угодно, я готова дать совет или просто выслушать. Я готова сделать всё что в моих силах, лишь бы помочь вам. Но только не со школьными делами. Школа – это ваша битва. Для каждого своя. Она закаляет характер. Цель школы подготовить вас к вашей будущей взрослой жизни. И я тут вам не помощник. Через все эти трудности вы должны пройти самостоятельно, ведь никто не будет помогать тебе писать твою книгу, когда ты соберёшься это делать.

– Но откуда вы… – в недоумении начал я.

– Я умею слушать. И вижу очень хорошо, молодой человек. Может, у меня и плохое зрение, но мой жизненный опыт меня ещё никогда не подводил. Просто помни то, что с осуществлением твоей мечты тебе сможешь помочь только ты сам. Никто никогда не придёт к тебе со словами: «Эй, давай-ка полежи на диване, а я за тебя всё сделаю». Нет, дорогой, всё в твоих руках. Вся твоя жизнь только в твоих руках. Ты должен следовать зову сердца и горечи труда, а не упоению обломовщины и сладости лени. Весь твой будущий мир принадлежит только тебе, и только ты решаешь, каким он будет. Ты сам автор своей жизни, и ты решаешь, какого жанра она будет: загадочный триллер или жуткий ужас. А может, захватывающий боевик или романтическая комедия. Как бы то ни было, дорогой мой, это всё в твоих руках. Помни об этом всегда…

Не знаю, почему, но эти слова я запомнил на всю оставшуюся жизнь, вплоть до написания этих самых строк. Она была права, мы сами авторы нашей жизни, нашего будущего. Мы пишем сценарии к тому, как сложится та или иная ситуация в наших жизнях, и мы сами режиссёры развязок этих ситуаций. Мы композиторы той музыки, которая будет с нами на протяжении всей жизни, будь то вдохновляющая на великие подвиги мелодия или просто спокойная, навевающая мысли музыка. Мы сами творим то, что есть у нас. Мы создатели. Мы актёры в этом большом театре. Валерия Ивановна была права. И я не раз ещё вспоминал потом её слова.

Эта история, происшедшая со мной, показала мне, что нужно чаще заглядывать в саму книгу, а не судить о ней по обложке. И Валерия Ивановна стала одной из самых интересных книг в моей жизни. Поучительной и доброй. Тот холодный зимний день стал для меня островом тепла, уюта и спокойствия. Я так и не попал ни на один из трёх уроков. Более того, мы проговорили с ней пять с лишним часов. Обо всём, что только приходило в голову. О родителях, о девочках, о её жизненных ситуациях и о моих. Количеством она, конечно, превзошла меня. Днём позже многие ребята задавались вопросами, где я был и что делал, ведь я никому не сказал, где я был. Я не стал рассказывать всю правду. Я лишь сказал, что уезжал с мамой по семейным делам. Следующие дни пролетели быстро, а к концу следующей недели Валерия Ивановна вышла на работу. Я не знаю, почему, и что на неё повлияло, но я могу поклясться в том, что она стала добрее. Тише, спокойнее. Она стала больше слушать и идти на компромисс. Мы все были в шоке. Мы просто не понимали, что с ней произошло. А она теперь была счастлива, как никогда. Она улыбалась, и от этой улыбки уже не было так противно, напротив, отныне ребята стремились искренне заметить красоту её улыбки, и без всяких мыслей пожелать ей приятного дня. Приходить на её уроки стало ещё приятнее, и материал теперь стал ещё более познавательным и интересным. Казалось, что конца этому не будет никогда. Его и не было на протяжении нескольких недель, пока в один день я не пришёл к классу, и ребята не сообщили мне о том, что в её кабинете кто-то есть. Кто-то, кто не работает в нашей школе, и кто-то, кого никто не знал. Из кабинета слышались крики. Много. Мы не знали, как нам поступить. Мы не знали, что там происходит, и что нам делать. Спустя несколько минут, из класса вышел довольно высокий человек в пальто и дорогом костюме. Он буквально вышиб дверь и с разъярённым выражением лица покинул коридор школы. Это был Александр. Но другие этого не знали. Но то, что мы знали точно, это то, что он оставил Валерию Ивановну рыдать одну, лежа на полу. Мы поспешили помочь ей, узнать, что случилось, но в ответ получили лишь «Убирайтесь! Вон отсюда! Все вы».

На следующий день Валерии Ивановны не было в школе. И на следующий, и на следующий. Я не раз звонил ей и приходил к ней домой, звоня в звонок, но ответа я так и не получил. Лишь спустя несколько дней, она вернулась на рабочее место, и в течение нескольких следующих дней всё вернулось на свои места. Ненависть учеников достигла максимального уровня, гневу и ярости Валерии Ивановны не было предела. Многие задавались вопросами: «Да кто это такой?», «Что это за козел?» Не знаю, почему, но я так и не сказал никому, кто это был. Возможно, потому что не хотел, чтобы кто-то знал что-то особенное, как знаю я, а может, из-за уважения к той старушке, которую я встретил холодным зимним днём. Но тайна, которую знали только мы с ней, останется со мной навсегда.

Я не опоздал в школу. Я пришёл вовремя, даже с запасом в несколько минут. Я зашёл в класс тихо и спокойно занял своё место. В кабинете стоял шум, все кричали, смеялись и радовались очередному окончанию года. Некоторые говорили, некоторые перекидывались листочками, а другие просто сидели и читали книги. Я, в свою очередь, относился к последним. Я никогда не был особо знаменитым в классе. Не то, чтобы никто не знал моего имени, но я никогда не рвался к тому, чтобы меня заметили или похвалили. Я никогда не старался сделать всё, чтобы мне сказали, какой я хороший или какой я молодец, потому что хорошо выполнил то или иное домашнее задание. А какого чёрта? Это моя работа. Я должен её выполнять. Ведь сантехнику, который только что прочистил ваши трубы, вы не говорите, какой он молодец. Вы просто благодарите его, и он уходит. Никто не обязан говорить мне, какой я хороший, потому что вовремя выполнил свою работу. Нет, не подумайте, я не был отбросом. Я не был своего рода Питером Паркером или одним из тех зубрил, которых вы привыкли видеть на экранах американских фильмов. Таких ребят обычно окунают вниз головой в унитаз. Нет, я не был таким. Я просто всегда вовремя выполнял задания и был готов ответить на любой вопрос учителя. Я не был дерзким, не был энергичным. Не стремился попасть в школьную команду по футболу или побить спортивные рекорды. Но и этаким Тони Старком я тоже не был. Моё имя в школе знали немногие, а кто знали, обычно обращались ко мне ради того, чтобы узнать или списать домашнее задание. Но нет, опять же я не был ботаником. У меня никогда не было всех пятёрок, которыми я мог похвастаться перед научным комитетом. Но если была возможность попасть на научную конференцию, я её не упускал. Этаким Хэнком Муди – охотником за особо красивыми девочками – я не был. Я был тих, всегда спокоен и сдержан. На переменах я обычно сидел на стуле или в кресле и не мешал другим развлекаться. Я был одним из тех ребят, которых в школе особо не замечают. И не вспоминают. А вспоминают только тогда, когда нужно что-то списать. Рабочий инструмент не иначе. Я не был красавцем, каким считала меня мама. В свои семнадцать лет я ни разу не брился, поэтому чёрные пушистые волосы, которые торчали над моей верхней губой, выглядели не очень сексуально. Я также являлся одним из тех, кто всё ещё верил в то, что длинные немытые волосы ещё в моде, и верно следовал этим убеждениям. Ещё, конечно, я обладал большой коллекцией прыщей. Куда же в моём возрасте без прыщей? Я, конечно, их лечил. Но всё же никто от них не застрахован, так что я именно так себя и утешал. Я не был особо толстым, но пара-тройка занятий в тренажёрном зале мне бы не помешали. Я практически никогда не дрался и ни с кем старался не вступать в конфликт. Я всегда старался разрешить всё мирным путём, не прибегая к насилию, потому что верил, что пацифизм спасёт мир. Также, как и любовь. Да, я верил в настоящую любовь, как это делали девочки, начитавшиеся романов Сесилии Ахерн. Единственные ребята, которые желали со мной дружить, были Ваня и Женя, но вы их уже знаете. Так что похвастаться большим списком друзей «ВКонтакте» я не могу. Нет, не то, чтобы кроме них у меня никого не было, но большинство из тех, что были, ограничивались сообщениями с текстом: «прив что нам задали на завтро». Именно, маленькая буква, незаконченное слово, никаких знаков препинания, и ошибка даже в слове «завтра». Знакомьтесь, это дети двадцать первого века в их привычной среде обитания. Мир «Контакта» был для большинства парней и девчонок, в особенности девчонок, всем. Они не выходили оттуда, когда ложились спать. Не выходили, когда приходили на уроки, на уроках, и вообще никогда. Если кто-то из моих «друзей» писал мне без ошибок и со знаками препинания, я считал, что нужно ответить ему просто потому, что он написал без ошибок и со знаками препинания. Родители! Тревога! Обратите внимание на своих детей, которые превращаются в зомби! Внимание! Внимание! Родители! Тревога! Обратите внимание на своих детей, которые превращаются в зомби! Вот так я думал, когда видел очередную девицу, которая сидела в Интернете, на дополнительных занятиях, или парня, который залез в свой «iPad» прямо в метро, без всякого страха того, что его могут украсть, и начинает писать очередное сообщение. Родители, где вы? Неужели вам всё равно? Давайте задумаемся на секунду, неужели в Голливуде действительно так мало хороших сценариев? Если да, тогда я приглашаю всех продюсеров и режиссёров в столицу великой страны. Десятилетиями режиссёры из разных стран пытаются показать нам, как когда-нибудь нашему миру придёт конец. Одни верят в элементарный конец света в две тысячи двенадцатом году. Другие верят в то, что на нас нападут злобные инопланетяне, которые вооружатся иноземным оружием и примутся истреблять человеческую расу ради добычи полезных ископаемых для своей планеты. Другие верят в то, что мир охватит вселенская чума и люди просто начнут умирать ни с того ни с сего. И всегда, просто всегда в этих случаях найдётся герой, который в конце концов всех спасёт. Будь то лысый Брюс Уиллис, или Уилл Смит. Джейсон Стэтхэм или Арнольд Шварценеггер. Сильвестр Сталлоне, Хью Джекман, Анджелина Джоли – это не важно. Всегда найдётся кто-то, кто спасёт этот мир. Даже Константин Хабенский. Но поверьте мне, никто нас не спасёт. Никто не спасёт нас, когда нас настигнет реальная угроза. А реальная угроза уже близка. Стоит нам отключить «ВКонтакте» и сотни детей потеряют жизни. Они не смогут существовать. И тогда появится настоящий всемирный злодей, который будет носить имя Павел Дуров. Он и только он сможет управлять этими людьми. И он сможет приказать им отправиться куда угодно и достать ему что угодно. И вот тогда нас никто не спасёт, потому что миллион разъярённых детей – это армия, которую не остановить. Да и потом, почему только детей? Сейчас нет такого человека, у которого бы не было «Контакта». Это жизнь. Особый вкус жизни, который хочется попробовать каждому, и не дай Бог, этот вкус жизни у них отнимут. Потому что тогда действительно наступит восстание. И с этим восстанием, поверьте мне, не справится никто.

Но я уклонился от темы. Количество моих реальных друзей никогда не превышало отметки в две персоны, и я всегда был этому бесконечно рад, потому что эти люди любили меня таким, какой я был, и никогда не брались меня осуждать. Мы были вместе очень долгое время, любили друг друга, и нам никто никогда не был нужен, и никто никогда не рвался стать частью нашей особой «банды». Ну, конечно, кроме тех ребят, которые хотели заполучить Женю.

Итак, всем нам знакомый школьный звонок наконец прозвучал, и мы все как один ждали, когда пройдут эти сорок минут, навсегда отпустившие нас из десятого класса, навстречу летним приключениям, танцам, выпивке и новым знакомствам. Да, я знаю, звучит это странно, но так и есть. Большинство из ребят моего класса, да и вообще из школы, чего уж там, готовились провести это последнее лето перед экзаменами с размахом. Я не раз слышал от одноклассников в мальчишеской раздевалке истории о том, как они собираются отправиться, кто в Испанию, а кто в Грецию, в Турцию, в Чехию, в Словакию, чтобы найти там себе девушек, напиться с ними, и заняться сексом. Да и не только от мальчиков. Я слышал и от девочек, которые собирались на заднем дворе школы, чтобы покурить и обсудить то, как они собираются выжать все соки из этих каникул. Некоторые девушки, честно говоря, очень сильно пугают меня сегодня. Не в силу их внешнего вида, нет. Сегодня, даже если ты похожа на девочку, которая прожила всю жизнь в лесу и только что вышла в люди, производство компании «Oriflame» и «L’Oreal» помогут тебе превратиться в самую настоящую Шарлиз Терон. Просто нужно уметь правильно «наложить краску», выражаясь языком маляров, которые в обилии нанесения косметического средства на стену ничем не отличаются от современных девочек. Пугают они меня тем, как они одеваются и выражаются. Гуляя с Ваней по тому же самому «Метрополису», я не раз мог слышать не самые красивые слова, вылетающие изо ртов очень даже милых девочек. А иной раз, зайдя на страницу очередной «кисы», я не мог разглядеть там даже лица, потому что практически на всех фотографиях, включая ту, что официальная, изображены сиськи. Да, да и только сиськи. И, как бы ты ни хотел или ни пытался разглядеть на любой фотографии хотя бы уголок лица, у тебя ничего не получится, из-за невозможного количества фото груди. Да. Это парадокс, не так ли? Вы можете представить себе, чтобы мой или ваш дедушка, окончив десятый класс, думал о том, как он отправится за границу, чтобы там напиться, накуриться и… Ну вы поняли? Или моя бабушка посылала любимому, который жил в другом городе, фотографии своей груди? Я тоже не могу, если честно. Но, как говорится, «времена меняются». И вот – двадцать первый век, и молодёжь такая, какая она есть. Невозможно осуждать её или поощрять. Мы молоды, глупы и сами не знаем, чего хотим, и точно не можем сказать, правильно ли мы поступаем в тех или иных ситуациях. Всё, что мы сейчас можем, – это жить и наслаждаться той жизнью, которую нам подарили наши родители. Мы должны уметь ценить всё то, что есть у нас благодаря им. Мы обязаны беречь и любить их, потому что, если бы не было их, тогда не было бы и нас. А если бы не было нас, то мальчики не могли бы подделывать себе документы, чтобы в «Пятёрочке» им продали водки, а девочки-кисы, не смогли бы выкладывать во всемирную Интернет-сеть, свою голую грудь.

Но мы вернёмся в школу № 1458, в которой я сейчас находился на классном часе и слушал милый голос своей учительницы. Ничего такого особенного в словах старой недоброй Валерии Ивановны мы не обнаружили. Сначала она пожелала нам приятных каникул, далее посоветовала прочесть все книги, которые были предложены нам в качестве летней литературы. А потом начала брать со стола дневники и сообщать нам всем то, что из нас никогда ничего путного не выйдет и что она зря теряет своё драгоценное время, сидя здесь и пытаясь донести до нас что-то. Не знаю почему, но дойдя до моего дневника, она вспылила пуще прежнего, выражаясь словами моей бабушки.

– Холодов! – начала она, сделав особое ударение на первой «о». – В этот раз я поставлю тебе четыре, но помяни моё слово, как бы ты ни старался, никаких поблажек тебе не будет в следующем году, ты меня понял?

– Отчётливо понял, – сказал я, лишь бы побыстрее заткнуть её и отвести всеобщее внимание от своей персоны.

– Твоей лени, – к моему несчастью, продолжала она, – нет предела. Просто невозможно читать то, что ты пишешь в своих сочинениях. Надеюсь, что ты не планируешь стать писателем, потому что, если так, то все твои мечты я могу разрушить прямо здесь и сейчас. В тебе нет ни логики, ни умения писать. Ты бы не смог соединить вместе и двух строчек, даже если бы от этого зависела твоя жизнь. Ты ноль в моём предмете. И знаешь, что ещё я хочу тебе сказать…

Я позволял ей говорить. Я видел и чувствовал, что ей нравится унижать перед всем классом. Она приходила в восторг от того, что на неё все смотрят, и что именно она говорит, а не я. Она знала, что я ничего не могу ей возразить, потому что тогда бы она заперла меня здесь до вечера. Она понимала это и поэтому продолжала тактично меня уничтожать. Я проснулся сегодня в смятении. Я не мог понять конкретно, какое настроение преобладает надо мной, но сейчас я точно знал, что она уничтожила остатки последних хороших потоков. Я молчал. И все молчали. Я не часто вспоминал о том моём приключении с той милой старушкой, но сегодня я вспомнил о ней. Я смотрел ей в рот, и ждал, когда же она заткнётся. Я смотрел на её алую помаду и просто молчал. Я сжал правую руку в кулак с такой силой, что почувствовал боль от впившихся мне в руку собственных ногтей. Только эта боль контролировала меня сейчас. Она говорила. Она всё продолжала говорить о том, как из меня ничего не получится. Я молчал. Я позволял ей говорить.

– Да ладно тебе, – начал Ваня в первую же секунду после окончания урока, – не бери в голову, она же поставила четыре. Это самое главное. Главное – оценка.

– Нет, Вань, – продолжил я, – главное – знания. Знания мне нужны намного больше, чем оценка. Оценка это просто оценка. А если она говорит, что у меня нет знаний, может, так и есть?

– Перестань, дружище. Ты пишешь такие рассказы, от которых у меня мурашки по коже бегут. Мне они нравятся. А то, что они не нравятся старой ведьме, – это вообще не важно. Просто не бери в голову. А лучше скажи мне, мы сегодня собираемся у тебя, чтобы отметить?

Под «отметить» Ваня подразумевал открыть бутылку вина и посидеть втроём, как мы любили это делать. Я всё говорю о том, что другие пьют, и курят, и так далее, но мы ведь тоже не без греха. Мы такие же подростки, как и все остальные, и проявляем вполне здоровый интерес к алкоголю. Но только мы проявляем интерес исключительно к вину и только. Мы не любили пива, водки или других напитков. После окончания каждой четверти мы собирались втроём у меня в квартире, открывали бутылочку вина и наслаждались просмотром отличного фильма, который я предварительно скачивал из Интернета.

– Не сегодня, дружище, извини, – огорчил я Ваню.

– Это как? Это почему? Меня освободили от Семёна, я свободен. Что случилось?

– Ничего, просто вчера между мной и Женей кое-что произошло, и я бы хотел провести этот день рядом с ней. Тем более я не увижу её ещё три месяца.

– А то, что ты не увидишь меня, – это тоже не здорово!

– Я понимаю, но я планировал так: я побуду с ней до восьми вечера, а потом я позвоню тебе, и ты придёшь ко мне, и мы посидим немного. Как тебе такое предложение? Тем более что все чемоданы мама упаковывает сейчас, так что мне не придётся терять времени. А?

– Ну… Ну… Хорошо. А что у вас произошло? – поинтересовался Ваня, не понимая, почему я не рассказал ему об этом ранее.

– Я всё объясню. Но только не сейчас. Вечером, идёт?

Мы прошли вместе по школьным коридорам, мимо учителей, которые улыбались нам и желали приятных каникул. Мимо учеников, радующихся окончанию очередного года, и мимо «сладких парочек», сидевших на скамейках и обменивающихся слюнями. Меня кто-то позвал, и, обернувшись, я увидел Женю, бегущую ко мне навстречу.

– Слушай, – быстро начала она, – давай я пойду домой, а ты подойдёшь ко мне. Просто мне надо спешить, а я уверена, что ты тоже должен зайти домой. Как тебе такой план?

Недолго думая, но всё же задумавшись над тем, какие срочные дела её могут ждать дома, я согласился, и она, поцеловав меня в щёку, стремительно удалилась с наших с Ваней глаз. Я всё ещё не отошёл после скандала с Валерией Ивановной и было дико зол на неё, себя, мир и всех остальных. Я был рад тому, что Ваня был со мной, а всё остальное меня бесило. Это огромное количество людей, которые бегали здесь, суетились и радовались. Почему-то мне хотелось, чтобы все они исчезли. Мне никого не хотелось видеть. Поэтому я просто попрощался с Ваней и отправился домой.

Зайдя домой, я по привычке бросил сумку на пол, не разбирая её. Вытер ноги о коврик, снял кроссовки, отправился прямиком на кухню, чтобы взять телефон, и параллельно выпиваемому стакану сока, сообщать маме о результатах. Ничего нового она мне не сообщила. Она лишь порадовалась за меня, снова похвалила меня, сказала мне о том, как она мною горда, и предупредила меня о том, что приедет поздно, ближе к пяти часам утра, а после, ровно в шесть часов мы должны будем отъехать от дома. Я смиренно выслушал её, принял информацию, положил трубку и направился к дивану. Именно здесь я планировал отдохнуть следующие несколько минут перед тем, как отправиться к Жене. Я улёгся поперёк широкого дивана, устроился поудобнее, схватил в руки пульт от телевизора, и не успел я нажать на кнопку «Пуск» как услышал телефонный звонок. Странное чувство тревоги пронзило моё тело.

6.

– Алло?! Это Матвей? Я не ошибся номером? – задавался вопросом пьяный голос с другой стороны трубки, – я не слышу ответа.

Не сразу, но я узнал голос старого знакомого, а точнее бывшего одноклассника, с которым у меня были довольно близкие отношения до того, как он начал практиковаться в употреблении марихуаны и других наркотических изделий.

– Что тебе нужно, Филипп? – резко отрезал его я от любой попытки продолжения его пьяного бреда, которым он хотел меня наградить. Я был зол. Действительно, зол. Из-за происшедшего скандала с Валерией Ивановной. Мне ни с кем не хотелось говорить или видеться. Меня всё раздражало и бесило, пусть даже это был последний день. Всё, чего я хотел, – это оправиться поскорее к Жене, но он задерживал меня. – Говори скорее, что тебе нужно, у меня нет времени.

– Тише, тигр, – ответил он, явно насмехаясь надо мной. Я слышал его голос, я понимал, что он был не в себе. Он не был трезв. И я сомневался в том, что он был под действием алкоголя.

– Послушай-ка, у нас тут небольшая проблемка.

– Что ещё за проблема? – спросил я, готовясь к очередной чепухе, в которую он захотел посвятить меня в пьяном угаре.

– Да, так. Ничего особенного. Ты помнишь Леру? Леру Рогожину? Девчонка, с которой я тебя познакомил прошлой весной. Ну, моей девчонкой. С которой я порвал, а потом снова…

– Я помню.

Как и любому нормальному человеку, я думаю, мне не хотелось слушать всю историю их мексиканской горячей любви, особенно от человека, который и шнурки в это время себе завязать не сможет. – Что с ней?

– В общем тут такое дело, кажется, она немного перебрала.

– И что мне с этого. Отведи её домой, пускай выспится там как следует. Наутро голова поболит, а потом снова по кругу.

– Нет, нет. Ты не понял. Она перебрала с кокаином.

– Какого хрена, придурок? – я не сдержал эмоций. От одной мысли о наркотиках я становился своего рода зверем. Я не понимал, что движет человеком, который употребляет их. Любое упоминание об этом ужасе приводило меня в дикое бешенство, близкий мне человек, принявший их, моментально падал в моих глазах. Он более не был для меня человеком. Отныне это был овощ. Просто овощ, который сам же загубил свою жизнь. Я был готов бросить этого человека. Ни за что не помог бы ему. Кем бы он ни был. Кем бы ни было оно.

– Ты что, совсем лишился рассудка? Где ты достал кокаин?

– Ну, ребята ездили в Питер по каким-то своим делам и привезли нам немного сахару.

Дикий смех разрывал телефонную трубку. Я представлял себе, как он держит в одной руке чей-то телефон, который он нашёл на полу, а в другой – полупустую бутылку из под пива.

– Как ты мог такое допустить? Она же твоя девушка. Она твой человек, – я разозлился ещё сильнее. Пелена гнева застелила мне глаза. Руки непроизвольно начали дрожать. Мне захотелось ударить ему по лицу со всей той силой и яростью, которая была сосредоточена у меня в кулаке. Вены на руке вздулись, и я чувствовал, как по ним бежала кровь. Зубы оскалились, словно у вожака львиной стаи, почувствовавшего опасность. В тот момент я выглядел словно бодибилдер из рекламы пищевых добавок, который напряг каждую мышцу своего тела, чтобы камера успела зафиксировать всю его мощь и силу.

– Да я как-то не следил за ней. Понимаешь, мы были вместе, обменивались слюной, смотрели канал для взрослых, где было… Ну ты, я думаю, и сам догадался, что там было. Я обнял её, схватил её за шикарную попку… – он продолжал. Я не хотел этого слушать. Не хотел слушать, как он трогал её, обнимал или целовал. Не хотел представлять, как они делили один диван на двоих. Как наслаждались телами друг друга. Я не желал этого слушать. Своего рода защитная реакция мозга сработала на его голос, и он автоматически отключился на время. Я включился в беседу, когда он закончил: – и я не успел сделать то, что от меня требовалось, как зашёл Петя из соседней квартиры с целой кучей горячих девочек, таких, которых ты мог видеть на рок-концертах. Да, да, именно, твоё воображение тебя не подводит. Они одеты просто в неприличные мини, и готовы на всё, лишь бы получить порцию. В общем, ребята, которые пришли вместе с Петей, атаковали девочек, мы высыпали «муку» на кофейный столик и начали веселиться. А потом я как-то забыл про неё. Я сидел, болтал с Петей на кухне, и одна из этих распутниц завизжала, как резаная свинья. Я прибежал в комнату, а там Лера. Лежит на полу, вся дрожит, а потом просто отключилась. Я испугался и принялся звонить в «скорую», а потом понял, что они могут нас закрыть, понимаешь.

– Невероятные способности логического мышления, Филипп, что дальше?

– Дальше. Что было дальше, я не помню, а помню, что я взял со столика телефон и позвонил тебе. Просто потому, что твой номер единственный, который я мог вспомнить, так что ты должен помочь ей. Ведь ты самый ответственный человек из всех, кого я знаю. По крайней мере, помню. Сейчас. Ты должен, слышишь? Или не должен. Мне плевать. Главное, что я сообщил. Но никого я вызывать не буду. А она только что очнулась, правда, так и не смогла встать. Но попросила ещё. Прикинь, вот это утеха.

Я не мог больше этого выслушивать. Я понимал, что он ничем не сможет ей помочь. Никто из них не сможет. Он не блефовал. Он действительно не собирался никакого вызывать. И он этого не сделает. А что он сделает точно – это даст ей ещё. В этом сомнений не было. Я должен был решаться. Звонить маме за советом было некогда, поэтому мне пришлось предпринимать решение быстро и в одиночку. – Где вы?

– Чего? – переспросил он, явно уже не дожидаясь моего окончательного ответа. Ему было плевать. Он никогда не относился к ней как к человеку. Всё, что его интересовало в ней, – это её формы. Но он не заботился о ней. Никогда. Они с Лерой познакомились в каком-то клубе. Ночном, насколько я помню. Они познакомились и в тот же вечер напились. Они поделились друг с другом душераздирающими историями о том, как им обоим плохо живётся в родных домах, и как говорится, нашли друг друга. Спустя несколько часов они оба напились так, что стоять на месте они уже не могли. Он очень обрадовался тому, что она сказала, что живут они в одном районе, и даже в соседних домах. У них были некоторые общие знакомые. Он сразу обратил на неё внимание. На неё и на её грудь. И безупречную попку. Он успел обратить внимание там на всё. В этом плане он был мастер. С того самого дня он разрабатывал стратегию того, как бы затащить её в постел, и там поразвлечься так, как он никогда не развлекался. Она была его особым трофеем. Его Немейским львом. Он должен был, во что бы то ни стало, завладеть ею. И каждый раз, когда он ещё на шаг приближался к победе, он имел привычку звонить мне и рассказывать обо всем. Звонил он мне не потому, что я был центром помощи тем, кто хочет завалить сексуальную девочку в постель. Он звонил мне, потому что на протяжении первых пяти лет в школе мы были неразлучны. Мы были так близки, что порой Филипп оставался у меня дома на неделю, а бывало и на две. Родители его о нём никогда не беспокоились, потому что он им был не особо нужен. Они никогда не волновались о нём. Никогда не слушали, что он им говорит. Не хотели его слушать. Им было не до него. Семья у него была обеспеченная, даже очень, и возможно, именно по этой причине он и не интересовал их. Не интересовал, потому что в него нельзя было инвестировать денег, а значит, он бы не принёс дохода. Они были помешаны на работе. Настолько помешаны, что зачастую забывали о дне рождения собственного сына. Гулять он уходил, когда хотел, и приходил домой тоже, когда хотел. У него не было рамок, не было ограничений. Ни в чём. У него не было рамок даже тогда, когда дело касалось финансов. Папа выдавал ему в неделю по полторы тысячи, и мама добавляла ещё по одной. Благодаря своим невероятным способностям к накоплению, он вскоре накопил свыше двадцати тысяч, а далее инвестировал свои накопления в местный нарко-курьерный бизнес. В этом случае – яблоко от яблони. Очень скоро Филиппа в нашем районе знали практически все, и он тоже знал всех. Он вращался в богемных кругах, совершал свои собственные поставки, закупал из других городов. Его бизнес начал процветать, когда появились заинтересованные инвесторы. Со своими способностями и опытом он легко мог бы поступить на факультет международных отношений и стать нарко-бароном. Если бы, конечно, в школе практиковал английский. А пока его устраивало то, что у него было. Ему не хватало лишь тела, даже не для того, чтобы можно было разделить эти материальные ценности с кем-то, а ради игры. Тело как тело. Ему нужно было утолять свой физический голод. И этот кусок мяса, который он встретил тогда в клубе, прекрасно подходил под эту роль.

Так хорошо, как раньше, мы уже не общались на протяжении пяти лет. Он заходил к нам в школу, порой я встречал его на улице, где мы сидели на скамейке. Он выпивал бутылочку-другую, рассказывал мне о своей жизни, полной алкоголя, наркотиков, клубов, машин и секса. Он жил, как настоящая рок звезда. Ему никто не указывал, и ничто не могло ему помешать. В свои семнадцать лет, он получил районное прозвище «Золотой Фил». Наша дружба с «золотым мальчиком» закончилась в тот момент, когда ребята из «нарко-кругов» начали появляться в его жизни. Он проявлял к их компании неподдельный интерес, но тогда он ещё был человеком. Я старался делать всё, чтобы спасти этого парня. Когда он ссорился с родителями, я предоставлял ему крышу над головой. Если они забывали про его день рождения, то мы с мамой покупали торт, свечи и устраивали моему лучшему другу день рождения. Я помогал ему с его уроками, учил его хорошим манерам. Ну, моя мама учила нас обоих. Я был готов сделать для него всё, чтобы помочь ему. Я ходил с ним на все пересдачи работ, которые он заваливал, и помогал ему к ним готовиться. А когда заканчивалась очередная четверть, мы любили ходить в парк, и сжигали там все деньги на игровых автоматах. Семьи у него не было, но у него были мы. Я и мама. Мы были его семьёй и никогда не жаловались на него. Готовы были заступиться за него в любой ситуации.

Потом появились эти ребята, и он всё чаще проводил время с ними. Они гуляли вместе, отрывались по полной. Он стал прогуливать занятия, не приходил ночевать ни домой, ни ко мне. Я перестал замечать его даже на улице. А когда я звонил ему и спрашивал его о том, что он творит, он говорил мне, чтобы я не мешал ему. Не лез в его жизнь, потому что они – его спасение. И они укажут ему верный выход из всех его жизненных проблем. «Спасатели» научили его всему, что знали. Познания их были истинно глубоки в области потребления спиртных напитков и наркотиков. Они умели это делать и любили. В этом они однозначно были профессионалами. В конце концов, мне это надоело, и я пришёл к ним в парк, где они обычно любили собираться все вместе и там «отрываться от земли». Я поставил его перед выбором. Я знаю, что друзья так не поступают, и что ни один друг никогда не возьмется судить другого, но я всё же возложил на себя обязанности верховного судьи и предъявил ему ультиматум. Либо он отправлялся в тот день со мной домой, и мы продолжали пятилетнюю операцию по спасению его жизни, либо он оставался в этой тёмной пучине, и более не смел меня тревожить и вспоминать обо мне. Со временем я успокоился, остыл и стал относиться к нему более спокойно. Я знал, что он был заядлым наркоманом, но из-за уважения к нашему общему прошлому я всё же общался с ним. Я слушал его рассказы и весёлые истории, превращающиеся со временем в историческое веселье. Но я до сих пор пониманию, что он так и остался в той пучине. В той глубокой яме, из которой я так и не смог его вытащить. И я корю себя за это по сей день.

– Алло? Алло? Ты ещё там? – продолжал я в надежде, что он всё ещё слушает меня и заинтересован в спасении Леры.

– Да, да, дружище, прости. Я просто загляделся на шикарную попку этой блондиночки. Ммм… Просто здорово. Я бы поразвлёкся с ней.

– Где вы? Где вы находитесь? Куда мне прийти за ней, – снова и снова спрашивал его я.

– А. Это… Улица… Я не помню, друг, просто это пятиэтажный дом, прямо напротив моего, если ты помнишь. Номер дома, кажется, тринадцать «Б». Дверь без магнита, так что ты зайдёшь. Зайдёшь и поднимайся на третий этаж. Там дверь тоже без магнита, – в трубке раздался смех, – зайдёшь и заберёшь её. Я её трогать не буду, а то вдруг что… Увидимся.

Он сбросил трубку. Этот, мягко говоря, некрасивый жест, привёл меня в ещё большее бешенство. В плену у гнева, я бросил телефонную трубку о стену. Остановившись и немного подумав, я принял решение, что нужно идти туда. Нужно идти и забрать её, пока не стало хуже. А хуже стать могло. Взяв со стола мобильный телефон и ключи, я направился к стальной двери, переступив порог которой я задумался: – А Женя? Я встал перед выбором. Я совсем забыл про то, что обещал ей прийти. Обещал, что мы проведём этот день вместе. Последний день вместе. Я не знал, какое мне принять решение. Времени думать не было. Дозваниваться маме, чтобы получить очередной совет, тоже. Всё, что мне нужно было, – это решить. Идти на встречу к той, что заставляет моё сердце биться чаще. Той, что в моём сердце. Или прийти на помощь девочке-наркоману, которую оставили в грязи медленно терять рассудок.

Идти было недалеко. Дом Филиппа находился поблизости от моего. Во времена нашей дружбы это было очень кстати. Я не хотел этого делать. Искренне не хотел. Мозг пытался подчинить себе тело и развернуть его назад с каждым новым сделанным шагом. Развернуть его в сторону дома Жени. Но сердцем я чувствовал, что поступаю правильно. Не знаю, почему, но мне казалось, что я делаю всё правильно. Я не хотел лишаться своего дня с Женей. Очень не хотел. Она была в моём сердце. Её образ рисовало мне подсознание на каждом углу. В каждом окне дома, на которое я смотрел. Она ждала меня, и я знал это. Я был уверен в этом. Я хотел быть сейчас рядом с ней. Я не хотел терять её. Не хотел терять такую её. Я написал ей сообщение. Отправил его ей, как только вышел из дома, с текстом того, что я немного задержусь. Что мне нужно поехать к маме на работу, и забрать у неё кое-какие документы. Я надеялся, что она получит сообщение, хоть ответа мне так и не пришло. Я всё же надеялся.

Наркоманы меня не радовали. Более того, я испытывал к ним искреннее презрение и неподдельную ненависть. Так почему же я отправился за Лерой? Почему же я променял свой чудесный день с девушкой, в которую влюблено моё сердце, на эту сволочь? Мои отношения с Лерой начались в середине зимы. Холодным зимним вечером я сидел на детской площадке, только что вернувшись с дополнительных занятий, и просто размышлял. Я думал о том, что происходит в моей жизни, к чему всё это меня ведёт и что ждёт меня впереди. Я отправил свои мысли в бесконечный полёт, засмотревшись на сверкающий фонарный столб. Время было позднее, почти девять часов вечера, но я никуда не торопился, потому что знал, что дома я один, мама вернётся сегодня очень поздно, поэтому можно позволить себе небольшое «преступление». Это были зимние каникулы, вторая неделя после Нового года, поэтому в городе не было почти никакого. Женя уехала отдыхать с родителями в Сингапур, Ваня поехал на дачу, ну а остальные… Остальных у меня никогда и не было. Каникулы только что начались, и в ряду тех мыслей, что я уже озвучил ранее, я думал над тем, как их провести. У меня оставалась ровно одна неделя времени, и я думал, как же мне её провести, как вдруг за спиной услышал знакомый голос.

– Матвей? Это ты? Да ладно?

Голос Филиппа я узнаю даже в вакуумной трубе, где голоса не слышно. Я обернулся, увидел его и, не сказать, что я был особо счастлив, но никаких отрицательных эмоций в тот момент я тоже не испытывал. Я не был зол, не был особо счастлив, я был в тот момент, как это говорят, «спокоен, как удав». – Здравствуй, Филипп. Как ты? Что ты тут делаешь в столь поздний час? – Я заметил за спиной у Филиппа несколько других ребят, примерно одного со мной возраста, один из которых был явно кавказской национальности. Подсчитав, что ребят всего было трое, оба незнакомца за спиной у Филиппа держали руки в карманах и оглядывались по сторонам. Конечно, я понимал, что он тут делает.

– Мы гуляем, – ответил он.

Значит, теперь это так называется, – подумал я, но не стал озвучивать свои мысли вслух, чтобы не ранить чувства моего старого знакомого. – И куда вы отправляетесь гулять? – поинтересовался я с действительно искренним интересом, что показалось странным даже мне.

– Мы собирались пойти ко мне и немного там развлечься. Я сейчас жду Леру, она должна прийти с минуты на минуту со своей подругой.

Я не знал, кто это такая. Мне было плевать. Я не хотел иметь ничего общего с этими ребятами и уже, честно говоря, направлялся домой.

– Может, ты составишь нам компанию, а я познакомлю тебя с Лерой. Она моя… девушка, если можно так сказать, – он ехидно улыбнулся и посмотрел на меня. Выражение его лица так и сообщало мне: «Если ты понимаешь, что я имею в виду под словом «девушка».

– Нет, спасибо, – поспешно отказался я, испытывая потребность в тепле и уюте собственного дома и небольшой страх за своё собственное здоровье, которое они могут подорвать. Я не раз смотрел передачи и новости о том, как одни наркоманы «уламывают» других на то, чтобы попробовать дозу. Особенно эффективно, по словам учёных, это срабатывало на подростках именно моего возраста. Когда мои мысли посещают такие речевые обороты, как «по словам учёных», мне кажется, что я похож на маленького прыщавого мальчика, подстриженного «шапочкой», с брекетами на зубах и в огромных квадратных очках. Этакий ботан новейшего времени. Хотя в действительности так оно и было. Но я не обладал очками и брекетами на зубах. А в остальном – один в один. Я не хотел, чтобы ребята подбили меня на то, чтобы я что-нибудь попробовал, так что я пожал ему руку и собрался отправляться домой.

– Давай я тебя с ребятами хотя бы познакомлю, – предложил мне Филипп, зная, что я не лишён хороших манер и отказаться просто не смогу.

– Хорошо, – согласился я, и подошёл к месту, где стояли двое незнакомых мне ребят, с которыми вот-вот я должен был познакомиться.

– Это Леша, – начал Филипп, а это Джон.

– Джонник. Если быть точным.

Голос у Джонника был такой же, каким было принято пародировать всех кавказцев. Маленькие глаза не особо выделялись на фоне большого лица, заросшего бородой в такой степени, что кассир, продававшая ему сигареты, с лёгкостью могла спутать его с мужчиной сорока лет. Но на что я сразу обратил внимание, – это его улыбка. Нет, не то, чтобы мне нравились улыбки или я охотился только на приятные улыбки кавказцев, просто его была такая открытая и светлая, что с самого первого момента я доверял ему больше, чем самому Филиппу. Он спросил у меня, как я. Спросил, как мама, где я живу и чем увлекаюсь, и после этого пятиминутного диалога я окончательно убедился в том, что он просто отличный парень.

– О! А вот и Лера, – вдруг произнёс Филипп, – сейчас ты и с ней тоже познакомишься, – продолжал он.

Я оборачиваюсь и вижу в кромешной темноте два женских силуэта, один из которых огромных размеров, словно одна большая массивная тень, а второй я никак не могу оставить без внимания. Стройные и прямые ножки этого силуэта обтянуты узкими чёрными лосинами. На конце ног, а именно на ступнях, я сумел разглядеть бежевые ботиночки угги, с белой подкладкой внутри. Такие ботиночки любили все девочки без исключения. Она подошла ещё ближе, и свет, исходящий из лампы, что висела над моей головой, позволил мне более чётко разглядеть то, в чём она была одета. Огромная, пышная куртка фирмы «Nike» была ей явно велика. Она заканчивалась у неё прямо у колен. Должно быть, она одолжила эту куртку у Филиппа. Из куртки выглядывали голые руки, на которых не было перчаток, но ногти выкрашены в яркий красный цвет. На левой руке у неё свисает огромная сумка, в которую, при особом желании, поместился бы Ваня, со всей его тонкостью и лёгкостью. Помимо сумки, в руках она держала свой новенький телефон «Nokia» и среднюю кружку кофе из «Starbucks», на которой было написано чёрным маркером: «Для Валерии». Наконец, полностью выйдя на свет, я сумел разглядеть её лицо. Ветер царил на улицах столицы, и поэтому мне сложно было разглядеть её лицо, по причине того, что прямые, почти шёлковые волосы, мешали моему обозрению. Волосы те были и впрямь удивительно красивые. Светло-русого цвета, они так и расплывались по её лицу, потрясая своей красотой и маня меня ощутить их нежность. Ветер утих, и я смог наконец разглядеть её лицо. Пухлые губы, нежно-розового оттенка, явно выделялись на фоне чуть заострённого подбородка. Щёки её были красные-красные, не то от зимних холодов, не то от косметического вмешательства, но смотрелись они очень органично в сочетании со светлым оттенком её безупречной кожи. Щёки её были пухленькими, должно быть, из-за того, как она улыбалась, и могли похвастаться двумя милыми, еле заметными родинками, которые тоже сюда очень хорошо вписывались. Будто бы художник, изображающий ангела, добавил две точки, чтобы завершить его и без того идеальный образ. Высокий лоб был чист, как стеклышко, лишь немного насыщен тональным кремом. Волосы всё так же красиво «выливались» из головы, как и в первый раз, когда я их увидел. Реснички её очень грамотно взаимодействовали с бровями, придавая её бирюзовым, как океан, глазам ещё большую глубину и выразительность. Те глаза обладали своего рода магическим огнём, живым и ярким, словно огонь жизни. И я любовался этим огнём, не отрываясь от него ни на секунду. Никогда раньше я не видел таких красивых и живых глаз. Всё это превращалось в шипучий коктейль красоты и обаяния, против которых у меня не было шансов ни на секунду. Она подошла ко мне ближе, и я замер, словно солдат, ожидающий старшего полковника с проверкой. В горле у меня пересохло. Посреди самой же гортани встал ком, который я не мог сглотнуть. Мои глаза забегали, и я не знал, куда смотреть: на тротуар или на её великолепные глаза. Она подошла ближе, улыбнулась мне, чем окончательно поработила меня, и произнесла:

– Привет, – произносит она так звонко, что у меня появляется ощущение, что у неё где-то установлен микрофон.

– Привет, – отвечаю я, пожалуй, с чрезмерным восхищением.

Она поворачивается к Филиппу, они целуются, чем проявляют друг к другу свою бесконечную нежность. Поцелуй их был настолько выразительным и красивым, что даже заставил стоящего сзади меня Джонника сказать:

– Ай молодец, а. Ты посмотри, – именно с тем самым акцентом, который мне так нравился.

Она вновь посмотрела на меня, потом с вопросительным выражением лица на Филиппа, потом снова на меня, и наконец произнесла:

– Ты, должно быть, тот самый Матвей? – она произнесла это с такой «подростковой» улыбкой на лице, с таким очарованием и энтузиазмом, что я почувствовал себя героем романа.

– Видимо, да, – робко отвечаю я, – а, позволь поинтересоваться, почему «тот самый?»

– Да Филя, – продолжает она, указывая на знакомого мне районного торговца наркотиками, – будто он птичка в клетке, не умолкает о тебе. Все рассказывает мне про вас и ваши приключения. И как вы всё делали вместе. И как ты ему помогал. Он сказал, что своим очарованием он обязан тебе.

Я смотрю на «Филю», он смотрит на меня, и мы как-то синхронно понимаем, что он всё ещё вспоминает обо мне и о тех днях, когда мы были лучшими друзьями. Он пожимает плечами, потом подмигивает мне и обнимают свою красавицу.

– Мы собираемся, – снова начала она, – к Филе домой. Выпьем там, может, немного расслабимся. Ты как? С нами.

Она застыла на месте в ожидании моего ответа. Её «маяки» так и сверлили меня своими огромными зрачками. Я буквально утонул в этом нежно-голубом море. Я посмотрел на Филиппа, который уже улыбался, точно зная, что я отвечу. Он всё понял. Понял, что я уже в плену. И ему это нравилось.

– Я, – начинал я, – я, пожалуй. Нет, я всё же пойду. Извините.

Её брови развалились в разные стороны, принявши вид некого «домика». Она вытянула розовые губки вперёд и очаровательно негромко запищала, как маленькая мышка: – Ну. Ну нет. Ну Филь. Ну помоги мне, будь мужиком. Мне же интересно послушать про тебя раньше. А, нет. Если ты пойдёшь, – обращалась она ко мне, – я покажу тебе свою коллекцию монеток. Филя говорил, что ты коллекционируешь…

– Согласен, – вдруг оборвал её я. Она просто нашла причину, по которой я мог пойти с ней, не коря себя потом за безрассудство. Давай. Я иду. Мысль о том, на что ты согласился, кретин, не покидала меня, но я успокаивал себя тем, что хоть увижу разные монетки.

Мы сидели одни, на большом диване в гостевой комнате. Из телевизора, включённого на канале «MTV», играет музыка. Пьяный Джонник что-то подпевает популярному американскому рэпперу Jay-Z на своём национальном языке. Филипп вышел с только что пришедшими гостями на улицу выкурить косяк, который они только что накрутили. Кухонный стол весь забит чёрными лепёшками гашиша. А из комнаты напротив слышен смех каких-то блондинок, которые только что пришли сюда, и виднеется матовое облако, имеющее странный запах, только что выпущенное из кальяна. Я находился в тылу врага. Я пребывал сейчас там, куда бы ни за что в жизни, ни за какие деньги не сунулся бы ранее. Но я был не один. Я знал и прекрасно понимал, что если бы не я здесь, то Лера наверняка бы присоединилась к веселью, ожидающему её в комнате напротив. Но она была со мной. Мы рассматривали разного рода монетки, пока она рассказывала мне что-то. Я не слушал её. Мне стыдно в этом признаваться, но это правда. Я был заворожён ею. Онемел рядом с ней. Меня не было в этом мире. Я полностью погрузился в мир этого человека. И хотя я не слышал ничего из того, что она мне сказала, я был с ней. Мои мысли были полностью погружены в неё. Я был околдован этими глазами, которые искрились магическим светом и буквально обжигали меня. Я робко отвожу от неё взгляд, когда она смотрит на меня, она улыбается этому. Теперь я – её добыча. У нас «кошки-мышки», где мне, конечно, отведена главная роль, но не со стороны силы. Мы смеёмся, улыбаемся друг другу. И в одно мгновение сталкиваемся взглядами. Она смотрит на меня. Долго. Не отрывая взгляда. На её лице медленно пропадает та улыбка, которая озаряла её лицо всё это время. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё, изучая каждый миллиметр её лица, словно она является редким видом насекомого, которого я нашёл. У меня в голове всплывает образ старого профессора в старом белом больничном халате, надетом на свитер с галстуком, который никак не подходит к рубашке. Профессор стар и седой. Усы его белые, как снег, а очки огромны, как кастрюли. Вся картина чёрно-белая. Он подходит к доске, где висит фото Леры, берёт в руки указку и начинает описывать мне особый вид хищников «Лерус В себя Влюбляюс».

– Этот вид хищника, – начинает профессор, – в данный момент обитает у вас перед носом. Обладает особым ядом, который заставит вас делать всё, что она пожелает, и гипнотизирует глазами, чтобы не отпускать вас из своих сетей.

– Я согласен, – бормочу я сам себе под нос, и продолжаю наслаждаться её безупречностью, красотой и невероятным очарованием. Она тоже смотрит на меня всё это время. Не отрывая взгляда. Теперь мы в «нашем» мире. «Вход посторонним строго воспрещен». Такая табличка висит на двери в наш мир. Мы не говорим. Мы просто любуемся. Наблюдаем. Узнаём друг друга и понимаем, что первые лучи симпатии уже освятили нас. Вдруг она улыбается. Улыбается, но не отрывает взгляда. Мы прикованы. Ничто сейчас не сможет нас рассоединить.

– А, так вот вы где, – вдруг кричит зашедший в комнату Филипп, и именно он нас и разлучает. – А я думал, что вы ушли.

Он подходит к Лере, берет её за талию, подтягивает к себе и страстно целует её в только что такие мои губы. Я вынужден на всё это смотреть и улыбаться. Я должен, ведь я здесь гость. Я не должен говорить ни слова. Я не должен вспоминать сейчас о том, что пока мы шли к Филиппу домой, он успел ещё раз рассказать мне, как они познакомились и что между ними было, уверяя меня, что ничего «такого» у них ещё не было, но всё ещё наладится. Или нет. Он пускается в очередной рассказ о том, как вчера его друг Артём привёл к нему потрясающих девочек, намного лучше, чем Лера, и он готов был овладеть ею прямо там, где их встречал. Он говорил мне о том, что похолодел к ней, о том, что больше ничего не хочет от неё, и что она ему более не нужна. Он готов «бросить» её прямо сегодня, после очередной попытки. Он говорит мне всё это с беззаботной улыбкой на лице, даже не догадываясь и не думая о том, что её это очень сильно ранит. Он продолжал говорить о себе и только, а я, в этот момент, обернулся, чтобы еще раз посмотреть в эти глаза, и они приветливо встречают меня. И я всё ещё стою здесь, смотрю, как он целует её, вспоминая надпись маркером, которая красовалась у меня в подъезде и гласила: «Не целуйся без любви». Мне становится противно, и я сообщаю ребятам о том, что больше не могу оставаться с ними и отправляюсь домой. Прихожу ближе к двенадцати, и решаю не звонить маме, и не говорить ей о том, что я довольно-таки поздно пришёл, чтобы, как и все, не беспокоить её. Ну а на самом деле – не получить от неё нагоняй.

На следующее утро я получаю SMS-сообщение с приглашающим меня текстом о встрече у метро и подписью «Валерия с монетками». Я в недоумении, каким образом она стала счастливой обладательницей моего мобильного номера, хватаю куртку и бегу к метро. Встречая её у метро при более ярком солнечном свете, я удивляюсь, как можно быть ещё красивее, чем я представлял себе, сидя в кровати и вспоминая её красоту. Следующие несколько дней мы неразлучны. Я провожаю её туда, куда она мне скажет, или туда, где её встретит Филипп. Мне всё равно, что я чувствую, когда вижу, как он целует её, и обнимает при встрече, и говорит мне потом о том, что, может, ещё что-то и получится. Я не обращаю внимания на свои внутренние позывы, которые кричат мне о моём самоуважении. Я не замечаю всех тех слов, которые говорит мне мама, чтобы предостеречь меня от опасности. Я влюблён. Теперь я такой. Безголовый дурак, не думающий ни о чём. Она повсюду. Мои мысли забиты только ею, и ею они и очищаются. Я просыпаюсь с мыслями о ней и засыпаю с мечтами о нашем общем будущем. Я весь её. Я – рыба в сетях. Навряд ли появится кто-то, кто сможет меня вытащить из этих сетей. Моя первая любовь забрала меня и утащила в свои воды с головой. Я ничей. Только её.

Зимним вечером раздаётся звонок, и заплаканный голос Леры раздаётся в телефонной трубке. Он просит забрать меня от школы, которая находится напротив её дома. Она сообщает мне о том, что поссорилась с Филиппом и не хочет более иметь с ним ничего общего. Она просит меня поторопиться. Время уже позднее, но я, радуясь отсутствию мамы в театре, быстро надеваю куртку и отправляюсь на помощь любви всей своей жизни.

Я прихожу туда. Моё тело наполнено ужасом и страхом. Я понятия не имею, куда я иду, и всё, что я знаю, – это только то, что там будет сборище наркоманов, один из которых – мой бывший лучший друг, отношения с которым я наладил в последние дни ради того, чтобы общаться с Лерой. Я знаю, что они все пьяны и агрессивны. У некоторых из них, может, даже ножи, а у других, возможно, пистолет. Я не чувствовал себя защищённым в этих тёмных улочках, скорее, я ощущал себя загнанной в угол крысой. Но, все представления о простреленной голове и прочих отстреленных конечностях расплываются при мысли о ней. И крылья любви несут меня через гаражи и тайные узкие улочки, на которых можно найти шприцы и иглы, жгуты, окурки от сигарет, окровавленные бутылки и прочую атрибутику влюблённого мира.

– Не смей больше мне звонить, козёл. Не смей больше ко мне приходить. Никогда. Я не хочу тебя знать. Исчезни из моей жизни.

Она подходит ко мне, по её лицу я живо могу определить то, что она недавно плакала. Она просит меня поскорее уйти отсюда. Ребята за её спиной смотрят на меня так, будто я враг государства номер один. Лёгкая дрожь пробежала по моему телу, но они не двигались, а значит, не хотели причинять мне вреда. Я смотрю на Филиппа, который лёгким движением головы повелевает мне идти и наказывает мне, чтобы я смотрел за ней в оба. Я разворачиваюсь в её сторону и с криками: – Лера, подожди, – пытаюсь настичь её.

По дороге домой она рассказывает мне о том, как они поругались, как ей в этот момент не хватало меня, и я начинаю чувствовать себя частью её мира, который до этого момента казался мне таким же мрачным, как бэт-пещера. Я выслушиваю её до конца. Чувства, которые просыпаются во мне в этот момент, согревают меня этим холодным зимним днём. Я уже и не чувствую того холода. Мне хорошо и тепло рядом с ней. Единственное, что я замечаю, пока слушаю её, – это дрожь в руках. Они не на шутку замерзли. По всей видимости, она тоже замечает это. Дальнейшие её движения плавны и прекрасны. Лёгким движением левой руки она снимает перчатку с правой и, о чудо! Я почувствовал. Она взяла меня за руку. Я чувствую, как тепло её руки согревает мою. Она переплетает пальцы с моими, и вот они уже единое целое. Наши пальцы согревают друг друга в этот холодный зимний вечер. Я сжимаю её руку так сильно, как могу, я не хочу её отпускать. Не буду, но нужно. Мы уже дошли до её подъезда, как в этот момент, она приглашает меня провести немного времени на скамейке. Вместе. Мы садимся на эту «волшебную» скамейку, и она кладет свою голову мне на плечо. На мне надето три свитера и один пуховик, но я всё равно мог чувствовать вес её головы на своём плече. – Мозговитая! – подумал про себя я.

Спустя несколько минут, примерно, тридцать, она говорит мне о том, что ей пора домой, а значит, нам надо разойтись. Она гладит меня свободной от перчатки рукой по щеке, обещая, что завтра будет лучше. И завтра мы весь день будем вместе. Мы молчим, но смотрим друг на друга, это был тот же взгляд. Тот же сияющий и живой, как и в первый день.

– Не волнуйся, – начинает она, – всё ещё будет. У нас всё впереди. Мы только начали.

Я верю ей, и не переставая смотреть на неё, продолжаю наслаждаться теплом её руки, согревающем мне щеку. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё. И посреди нашей «любви» глазами я понимаю, что сейчас должно произойти что-то. Ветер утих, и всё, что можно было услышать на улице, – это лёгкий свист. Она с явно заинтересованным лицом смотрит на меня. Её глаза перепрыгивают с моих глаз на губы и обратно. Мои глаза вторят тот же процесс. Время замерло. Некуда спешить. Секундная стрелка на часах теперь не двигается, и я не опаздываю домой, но всё равно думаю об этом. – Наслаждайся, дурак. Пока ещё можешь, – повторяет мне моё сознание снова и снова. Её огромные глаза «сверлят» меня насквозь. Я не шевелюсь. Всё, что мне сейчас нужно, – это быть с ней. Она делает шаг в мою сторону. Робкий, но весьма заметный. И вот уже её лицо передо мной. Я вижу его так чётко. Это не сон. Всё происходит наяву. Я главный герой этой истории. Неужели сейчас? Неужели я почувствую. Её рука гладит мою щеку, и вот уже вторая, не такая нежная, но такая родная мне рука в перчатке, подключилась к процессу. Обе её руки гладят мое лицо, а я только-только догадался взять её за талию и прижать к себе. Я не знал, где я этому научился. Раньше я целовался только, когда играл в «бутылочку» с окрестными девчонками. Она не закрывает глаз, они всё так же прыгают с места на место, словно кузнечик. Я продолжаю стоять смирно и ждать, что из этого получится. И вот. Она совсем близко. Так близко, что я могу чувствовать её дыхание у себя под носом. Тёплый воздух, который она выпускает, растопил снежинки, повисшие у меня на губе. Кончик её носа нежно касается моего, и кажется, бьёт небольшой разряд тока. Мы оба это понимаем и неловко улыбаемся друг другу. Момент настал – прими «Гастал» – отвечает мне моё подсознание, наполненное юмором, отточенным до блеска за все эти годы. Внутри меня всё горит. Дыхание спёрло, будто я водолаз. Я задержал его, чтобы не потревожить момент. Сейчас этот момент, словно маленький оленёнок, который только выбрался из родного дома. Внутри всё горит и пылает. Я дрожу и не могу ничего с собой поделать. Я счастлив, как никогда. Именно такими моментами измеряется жизнь. Моментами, когда от счастья, которое внутри тебя, останавливается сердце. И вот наконец её губы медленно касаются моих. В них нет силы. Они легонько врезаются, но я чувствую их. Я чувствую её теперь не только духовно, но и физически. Она моя. Она со мной. Они такие тёплые и нежные. И сама она вся тёплая и нежная. Наши губы расходятся, но она отходит недалеко. Практически вообще не отходит. Вдруг она снова штурмует моё лицо и раздвигает мои губы своими, чтобы зажать их. Закрепить их в поцелуе. Она снова и снова целует их, обводит их. Они теперь принадлежат ей. Я принадлежу ей. Она плавно отходит от меня. Смотрит мне в глаза и нежно произносит: – До завтра, хороший мой.

Я отслеживаю её передвигающуюся фигуру прямо до закрытой двери подъезда и еле-еле дохожу домой. В голове у меня каламбур. Мозговые извилины перемешались между собой, словно лапша «Роллтон». От переизбытка эмоций я по возвращении домой плюхаюсь на кровать, словно мешок с картошкой, и, закрывая глаза с мыслями о ней, отправляюсь в сон.

Чистейшее утро встречает меня. Я помещаю свои ноги в самые мягкие тапочки на свете. Чищу зубы самой мятной зубной пастой на свете. Отведываю самого вкусного пакетного сока, у которого самый недолгий срок годности на свете, всего полгода. Я одеваюсь в самую удобную одежду на свете. Спускаюсь на самом чистом лифте на свете. Приветствую самого трудолюбивого уборщика какашек на свете. Я самый счастливый на свете дурак. Даже дураки на дорогах, которые чуть-чуть не сбивают меня с ног, самые умные на свете. Этот день самый прекрасный. Я переступаю знакомую калитку, ведущую во двор, к самой прекрасной девочке на всём белом свете. Я подхожу к подъезду и вижу там самого прекрасного на свете… Джонника?!

– Послушай, родной, – начинает он, уже не с таким приятным для меня акцентом, – ну-ну, с кем не бывает? Всякое в жизни происходит. Слушай, я отвечаю, у тебя всё хорошо будет.

Я не понимаю не единого слова из того, что он мне говорит. – А что, – продолжаю я, – а что происходит? Что вы тут…

– Слушай, ну поссорились они. Ну бывает. Ну обдумал всё Филя. Ну понял свою ошибку.

– Это что же, – в неописуемых чувствах продолжаю я, – это что, он там? Так они же…

– Ну да. Ну поссорились. Ну так бывает. Но он просил передать, что очень благодарен тебе за то, что проводил её вчера.

– То есть они там вместе?

– Да. Орёл-то мой пришёл, обнял её так нежно, как я бы никого не обнял. Поцеловал её в лобик. Принёс конфетки там, яблочки там зимние зелёные, шампанское принёс.

– Пусти меня к ним, – говорю я, – пусти, прошу.

– Я не могу, прости, Моть. Не могу, отвечу тебе.

– Пусти меня. Пусти. Пусти, – я кричал, орал. Пытался попасть туда, но он же схватил меня. Схватил, чтобы обнять, а не задержать. Чтобы разделить со мной эту боль.

– Иди, – продолжал он. – Ступай, а я не скажу им, что ты приходил.

Я ушёл. Ушёл домой. Я сдался. А пока шёл домой, оставил, должно быть, семнадцать голосовых сообщений на её телефоне. Придя домой, я открыл крышку телефона, в надежде на то, что она, возможно, звонила. И с отравляющими мозг мыслями о том, что она сейчас в объятиях чужого, вырубился прямо на полу. Я не видел ее с тех пор не разу. Прошло уже ни много ни мало два года, а я всё так и оставил её там, с ним, не сделав ничего. Я не видел её два года, не думал о ней, пытался забыть. Несколько раз старался разлюбить, и у меня получилось. Однажды по этому случаю даже открыл бутылку шампанского. Той же самой марки, что принёс ей Филипп в тот день. Я забыл её и больше не думал о ней, но стоило лишь ему позвонить, и сказать, что она в беде, я бросился ей на помощь, словно Джордж Клуни в сериале «Скорая помощь».

И вот я здесь. Дом, стоявший напротив дома Филиппа. Маленький пятиэтажный дом, как мне и было указано. Я пришёл сюда, чтобы помочь ей. И даже когда я пришёл сюда, я всё ещё задавался вопросом, какого чёрта я здесь делаю и почему не нахожусь сейчас в объятиях той самой, единственной. Я подошёл к полуметаллической двери, магнитный замок которой, действительно, был сломан. Я без труда потянул на себя дверь, и она открылась. Старая дверь так сильно заскрипела, что мне казалось, что этот скрип услышали все жители дома. Переступив порог дома, я поднялся по старым, полуразваленным ступеням. Вдоль старой, облезлой стены протягивались почтовые ящики, длина которых, казалось мне, не имела границ. Не успел я достичь и второго этажа, как услышал крики и грохот, доносящиеся из дверей. Вдруг дверь открылась, причём открылась так, что мне показалось, будто огромный трёхметровый амбал выбил её ногой. Из открытой двери в буквальном смысле этого слова вылетел молодой парень, лет двенадцати на вид. Одет он был в белую футболку «Lacoste», джинсы на нём висели марки «Calvin Klein», а кроссовки «Airmax». Перед этаким «Ричи Ричи» закрыли дверь с таким же треском и грохотом, с которым её открыли. Он несколько секунд глядел на дверь, пыхтя и сопя, как единорог, которого только что оседлал опытный охотник, потом ударил со всей силой ногой по двери и удалился с моих глаз. Остальной путь со второго до третьего этажа я проделал без приключений. Подойдя вплотную к двери, я позвонил в звонок, но оказалось, что звонить не было нужды, ведь дверь была не закрыта. Пьяный болван не шутил насчёт отсутствия замка на двери. Я пересёк порог квартиры, в которой, мягко говоря, не было системы защиты из сказки «Огниво». Всё выглядело именно так, как я себе это представлял. Начиная с прихожей, по всему дому валялись мятые банки из-под недопитого пива, а в некоторых уголках можно даже было найти стеклянные бутылки. В комнате, что находилась справа от меня, невозможно было дышать. Облако дыма, появившееся в результате взаимодействия марихуаны и пламени, овладело комнатой. Окна и форточки были плотно закрыты, для того, видимо, чтобы это облако не покинуло помещения. В центре комнаты стоял магнитофон, из которого доносилась рэп-музыка в исполнении, как я понял, одного из тех парней, которые сейчас сидели здесь. В комнате находилось всего три человека, двое из которых «мёртвыми» лежали на полу, что то бормоча себе под нос, а другой сидел на диване, нежно поглаживаю попку красотки, что расположилась рядом с ним и была ответственна на клуб дыма. Она медленно подносила ко рту шнур, который был плотно вставлен в кальян, и вдыхала дым медленно и спокойно, чтобы почувствовать всю силу огня, переброшенного на мелко шинкованную траву. Дым экспортировался из её рта точно так же медленно, как и экспортировался туда. Музыка, игравшая в комнате, была слышна по всему дому, поэтому я увидел ещё несколько полураздетых брюнеток, танцующих в другой комнате и блистающих своими прелестями прямо перед группой парней-студентов. Они сидели на диване, и все трое как завороженные смотрели на брюнеток, которые только что исполняли танец «на двоих», а теперь уже расположились поудобнее на полу и, не стесняясь, приступили наслаждаться друг другом. Атмосфера была пропитана пьяным угаром и дымом, который не вызывал у меня особого доверия. На стенах я мог разглядеть остатки белого порошка, ещё совсем недавно здесь оставленного. По мере того, как я продвигался по квартире в самую её глубину, я всё больше убеждался в том, что некий Альфред здесь бы не помешал. Хотя бы для того, чтобы привести некогда приятную квартиру, а теперь уже притон для малолетних, в порядок. По всему дому разбросаны недопитые бутылки из-под «Джека Дэниелза» и «Джеймесона», «Джонни Уолкера» и «Джима Бима». Квартира была похожа больше не на квартиру, а на отельный номер рок-звёзд, которые заселялись там на одну ночь, но и этой ночи хватало владельцам отелей, чтобы провести капитальный ремонт. Я закончил свою «экскурсию» по дому и уже через несколько секунд стоял посреди комнаты, в которой валялся Филипп. В одной руке он держал свежий, только что закрученный косяк, с невесть чем внутри, а в другой руке у него находилась ещё одна бутылка «Джэка». Одет он был только в одни трусы, так что сказать, что он был одет, не было возможности. Веки его были тяжёлыми, а глаза красными, словно все капилляры в них существовали когда-то, но полопались, как воздушные шарики. Он валялся на полу с полуоткрытыми глазами и буровил что-то, чего я не мог разобрать. Должно быть, он был под кайфом.

– Где ты раздобыл столько этого дерьма? И где Лера? – в ярости начал я задавать свои вопросы, включаясь в игру «Плохой коп, хороший коп». Вот только, к несчастью Филиппа, хорошего копа со мной вместе не было, – Отвечай же мне, пьяная скотина.

– Эй, – начал наконец он, – спокойно, крутой парень. Ты же знаешь, что это Москва, и что на дворе двадцать первый век. Я позвонил нужным людям, и «voila!» – они нашли нужные мне «лекарства» всего за пару часов. А теперь я здесь. Перед тобой. Бодрый и готовый сражаться, – он еле-еле поднял своё тело с пола. По площади всего живота и груди, на нём были ярко-фиолетовые синяки, которые, должно быть, он заработал совсем недавно.

– Так тебе и надо, – подумал я. – Где она? Где Лера? – Я пнул его что есть сил, зная, что он ничего не сможет мне ответить. Особенно сейчас.

– Да не надо пихаться, дружище. Просто послушай. Блин. Я её так люблю. Честно. Я бы жизнь отдал ради неё. Понимаешь? Она всё для меня. Но сейчас я хочу, чтобы ты забрал её, потому что мне надо кое с кем, оп! Ну, ты меня понял.

– Ах ты, паршивый мерзавец! Да как ты смеешь говорить о любви к ней. Ты не заслуживаешь такого счастья. Ты не заслуживаешь её. Ты больной наркоман и псих! Тебе самое место в лечебнице.

– Может, не только мне, – отвечал он, с ехидной улыбкой на пьяном лице. – На всех нас там места не хватит, – он обвёл рукой всю квартиру и указал мне на всех в ней присутствующих. – Да ладно тебе, – продолжал он, – ты же знаешь, что она тоже любит меня. И что мы с ней неразлучны. Сейчас ты что-нибудь сделаешь, поможешь ей, а завтра она снова прибежит ко мне за новой дозой.

– Ах ты, ублюдок! – я не сдержал себя. Не смог. Внутри меня вдруг закипел гнев, и я позволил ему вырваться наружу. Я напал на него. Повалил и бил с такой силой, с какой не избивал даже боксёрскую грушу. Парень не на шутку меня достал. Я бил его до тех пор, пока из носа не хлестнула кровь и не запачкала мне футболку. Всё, что он делал в этот момент, – смеялся.

Он хлюпал носом и то сглатывал кровь, то схаркивал ею на пол. Он повторил этот процесс два раза, пока я уходил, а потом произнёс:

– Ты ничего не сможешь сделать. Ты не сможешь изменить реальность. Она любит меня, и мы будем с ней вместе, а всё, что остается тебе, – это выгребать за нами наше дерьмо, и провожать её до дома. Всегда. Слышишь меня? Всегда.

Он кричал мне это вслед, пока я уходил. Он кричал, захлебываясь в собственной крови. Он хотел, чтобы я это услышал. Очень хотел. Возможно, хотел больше, чем хотел того, чтобы эта невыносимая боль прошла. И он был прав. Отчасти. Она никогда не послушает меня и не перестанет общаться с ними. А мне никогда её не спасти. И возможно, мне так и придётся всё время забирать её из таких мест и провожать домой. Но я хотя бы попытаюсь. Исключив из следствия все комнаты, в которых я так и не нашёл Леру, я принялся за ванную комнату, в которой сразу же её нашел, стоило мне открыть дверь. Компанию в той ванной комнате ей составлял высокий, тощий, как глист парень, лет восемнадцати, с густыми, чёрными волосами и небритым лицом. Из всех, кто здесь присутствовал, он казался самым адекватным. Он не казался мне пьяным, но и не был особо трезв. Должно быть, он просто много выпил.

– Почему никто из вас не помог ей? Почему вы все просто сидите и ничего не делаете?

Он посмотрел на меня своими затемнёнными глазами и ответил:

– К черту. Кто-нибудь её подберёт.

Эти слова врезались мне в голову. Я не понимал, как можно так говорить о человеке, будто он окурок от сигареты. Он сказал мне это так, словно её можно «подобрать» и выкинуть в помойное ведро. Словно она уже никто. Мертва.

– Пошёл вон отсюда, – сказал я ему, ударив ногой по его двум. Я знал, что в этом сумасшедшем доме я, со всем своим небольшим ростом и запредельной слабостью, со всем своим непрофессионализмом в сфере боевых искусств, принял на себя образ этакого Кларка Кента. И я был уверен, что никто здесь ничего не сможет мне сделать. Этот факт был единственным радующим меня здесь и сейчас. Парень-глист выполз из ванной и направился на кухню, где была спрятана заначка. Я посмотрел на лежащую в холодной ванне Леру. Она была без сознания. Лишь что-то могла мычать про себя. Я не видел её два года, а теперь встретил именно в этих условиях. Она была одета в полупрозрачную белую рубашку, обычные джинсы и маленькие туфельки, которые она не снимала. Глаза её были красными и наполовину заплаканными, а на другую половину застеленные пеленой кайфа. Волосы же её выглядели такими больными и безжизненными, словно из них и состояло знаменитое перекати-поле, которое нам показывают в голливудских вестернах. Сухая кожа потрескалась, а на месте трещин находились маленькие, кровоточащие рубцы. Я погладил её по щеке и попробовал позвать. Она открыла глаза и смогла проговорить лишь:

– Моть. Забери меня отсюда, пожалуйста. Помоги мне.

– Я здесь, родная, я рядом, – ответил я и подсунул одну руку ей под спину, а вторую – под ноги. Со всем моим недостатком силы, я смог с лёгкостью поднять её и вынести из ванной. Не знаю, что помогало мне в тот момент, адреналин, или что-то ещё, но что бы то ни было, я бесконечно благодарен этому.

– Давай, давай, неси её домой, уборщик, – кричал мне вслед Филипп, – может, тебе даже удастся её полапать.

Мне хотелось положить её, развернуться и убить его. Мои глаза пылали яростью. Кожа загорелась, а гнев внутри меня закипел. Я готов был избавить этот мир от этого ничтожества, но как только я оскалил зубы и был готов положить её на пол, я услышал еле-еле сказанные ею слова:

– Не надо, Моть. Пожалуйста.

На протяжении следующего часа я старался донести её до дома. До своего дома. Я понимал, что если отнесу её к ней в квартиру, то не смогу сосредоточиться там и никак не помогу. Она извивалась и брыкалась. Я несколько раз падал вместе с ней, но потом снова поднимал её и продолжал нести её домой. Наконец мы дошли. Я вношу её в квартиру и пытаюсь начать соображать быстро и чётко. Мне надо помочь ей, но я даже не знаю, с чего начать. Лера лежит на полу, ворочается от боли и кричит. Я не знаю, что мне делать. Я подхожу к ней и спрашиваю её о том, что у неё болит. – Живот, – слышу я ответ в формате дикого рёва. Я начинаю думать, заставляю кровь приливать к мозгу скорее, чтобы он «родил» мне идею скорого спасения. На ум быстро приходит образ Дэниела Крейга в фильме «Казино Рояль» и момент отравления главного героя. Я влетаю в кухню, хватаю стакан и наполняю его холодной водой, опустошая кулер. В пропорциях пятьдесят на пятьдесят я смешиваю с водой соль. Размешиваю этот «коктейль» ложкой, подношу к Лере и заставляю её это выпить. Пока она старается выпить то, что я ей дал, я поднимаю её и в предвкушении того, что сейчас произойдёт, заношу её в ванну, которая, в свою очередь, скреплена с туалетом, поднимаю крышку унитаза и начинаю ждать. Весь процесс занимает всего чуть больше чем полторы минуты. Вскоре «зелье» начинает действовать, и мою дорогую и любимую девочку вырывает прямо в мой туалет. Она блюёт с такой силой, что могла бы стать солидным конкурентом моему брату, которого в нашей деревне местные ребята привыкли спаивать до упаду. И который по сей день верит, что день города в нашей деревне проходит каждое воскресенье. Невыносимый аромат расходится по всему дому с таким же масштабом, с каким разносится запах моей туалетной воды, перед тем как я отправляюсь на свидание. Характерный запах желудочной кислоты наконец настигает меня, но я не обращаю на него внимания и продолжаю держать Леру над стойкой унитаза. Я держу в руках её уже не такие, как раньше, роскошные волосы, чтобы она их не запачкала, и жду, когда пищевые спазмы исчезнут. Наконец её миссия заканчивается, и она сообщает мне о пустом «баке». Я поднимаю её. Глаза её уже не могли похвастаться тем магическим светом, что облучал меня в первый день нашей встречи, но даже в таком состоянии я почему-то находил её весьма привлекательной. Я наклоняю её над белоснежной раковиной, которую моя мама вычистила вчера до неземной чистоты, и заставляю её схаркнуть остатки внутрь, чтобы я мог завершить сеанс лечения. После неприятного процесса я включаю воду и умываю её бесконечно прелестное и милое лицо, кожа которого уже не была такой нежной, но всё ещё была для меня невероятно привлекательной. Теперь мы на кухне. Она сидит на стуле, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону, пока я пытаюсь найти подходящую таблетку, которая бы смогла избавить её от головной боли, которая разгорелась в процессе очищения желудка. Мне на глаза попадается таблетка анальгина и я, раздробив её ножом на две части, стремительно запихиваю ей в рот. Она увёртывается, довольно серьёзно сопротивляется, но после того, как я говорю ей, что это кое-что прикольное, она с удовольствием запивает это водой, в ожидании результатов. Я беру её под левое плечо, словно ей отстрелили ногу и мы сейчас находимся на передовой, и поступательными движениями вперёд мы направляемся ко мне в спальню. Уложив наконец «красотку» на кровать, я обращаю внимание на то, что она пребывает не в самом чистом состоянии. Вернувшись назад в ванную комнату, я намочил кончик полотенца холодной водой, а далее начал нежно вытирать им её лицо. Собрать этим кончиком мне удалось куски земли, которые прилипли к её лицу, когда мы в очередной раз упали на землю, несколько капель крови, вытекшей у неё из носа, и остатки рвоты, которые уютно ютились в уголках её рта. Я повторяю этот процесс трижды, после чего замечаю, что рубашка её тоже грязная. Поместив её полусонное тело в горизонтальное положение, я снимаю с неё рубашку и без всяких грязных мыслей стараюсь заменить её на свою новую белую футболку. Оголённый бюст всё же на несколько секунд взял надо мной вверх, и мой разум воспроизвёл слова Филиппа, которые он говорил мне на прощанье: – Может, тебе даже удастся её полапать. – Эти слова никак не вылезали у меня из головы, но я завершил процесс и в конце концов уложил принцессу, распустив её волосы по оставшейся площади подушки. А далее накрыл её тёплым одеялом, чтобы избежать поднятия высокой температуры. Я глажу её щеку, потом пробую губами лоб и стараюсь спросить её о состоянии её здоровья.

– Как насчёт ширнуться на прощанье? – получаю я в ответ от неё. Она нездорово смеётся и корчит мне рожи.

То была цитата из кинофильма «Сид и Нэнси», но я не был готов принимать на себя сейчас чьи-то роли. Хотя, признаться честно, её ответ на моё беспокойство взбесил меня дальше некуда, и я бы сейчас с удовольствием разыграл последнюю сцену того фильма. Я был рад, что мамы не было в тот день, и она ни о чём не узнает. Конечно, если только не вернётся в самый неожиданный момент. Я возвращаюсь в насквозь пропитанную кислотным запахом ванну и стараюсь отодрать мочалкой последние остатки рвоты на недавно чистой раковине. Потом я включаю вытяжной вентилятор, чтобы хоть немного освежить это место, и открываю по всему дому окна и форточки. Свежий воздух врывается в квартиру, словно банда грабителей, снося всё на своём пути и предоставив мне возможность вдохнуть хоть что-то помимо того, чем в избытке был наполнен мой дом. Вымыв руки с тремя разными видами мыла, привезёнными мне из Турции близкой знакомой, я отправляюсь на кухню. Я открываю шкаф на кухне, достаю оттуда бокал и бутылку вина. В следующую секунду бокал до верха наполняется вином, и я, наслаждаясь священным напитком, в ужасе открываю крышку телефона. На часах пять часов, а в телефоне двадцать семь пропущенных вызовов от Жени. Восемнадцать сообщений от Жени с одинаково объединённым смыслом текстом – всё ли со мной хорошо. Даже не с текстом, спрашивающим меня, приду ли я, и хорошо ли всё со мной. Вот она. Девочка, которую я так долго ждал. Почему я не с ней сейчас? Почему я не отправился к ней, а пошёл на какой-то подозрительный подвиг? Зачем я это сделал? Все эти вопросы мучили меня и пожирали мою душу. А самый главный вопрос состоял в том, поступил ли я правильно? В блоке вестей было ещё одно сообщение. Голосовое. Я набрал нужный номер, по которому мне прочтут сообщение, крепко сжал бокал, и приготовился к худшему.

– Здравствуй, Моть. Надеюсь, что с тобой всё хорошо. Надеюсь, что ты хорошо провёл время. Я не хочу ругаться с тобой, не хочу заводить скандал. Я просто хочу сказать тебе, что я ждала тебя. А сейчас. Сейчас уже меня здесь нет. Я позвонила маме, и она забрала меня. Пожалуйста, прости меня, если не дождалась тебя. Но ты не отвечал, и я подумала… Не знаю, что я подумала. Всё, что я хочу сказать тебе, это то, что я благодарна тебе за чувства, которые ты мне подарил, хоть ты и разрушил их так скоро. Но у нас всё будет хорошо… Я практически уверена.

Я не хотел это слушать. Не хотел верить в то, что это происходит. Не хотел осознавать, что я ответственен за это. С каждой секундой, протекающей параллельно Жениным словам, я всё больше и больше убеждал себя в том, что всё это было зря, и этого не нужно было делать. Я слышал, как её голос с каждым произнесённым словом, описывающим её чувства, становился всё выше и выше, пока не перерос в дрожь. Сейчас она плакала. Но она не хотела, чтобы я это понимал, поэтому улыбалась мне в трубку и старалась выдавить из себя смех. Знаете, как говорят про кошек, которые скребут на сердце? В моём сердце поселилась стая гиен. Она продолжала…

– Я искренне надеюсь, что у тебя всё будет хорошо. Я желаю тебе отлично провести время. Я хочу, чтобы всё у тебя было хорошо. Действительно хорошо. Я желаю тебе счастья и хочу, чтобы это счастье было с тобой. Не думай о том, что было между нами. Когда лето подойдёт к концу, мы снова встретимся в школе и обо всём забудем. Приятного тебе отдыха, ангел мой. До свидания.

На этих словах трубка оборвалась, и моё ухо пронзило звучание быстро идущих гудков. Сердце замерло. Секунду я не понимал, где я нахожусь, и надеялся, что это сон. Только что я потерял её. Возможно, навсегда.

Я ещё долго пытался дозвониться ей. Писал ей сообщения, заполнял голосовую почту. Но всё это было тщетно. Она не отвечала. Не брала трубку, возможно, просто оставила её дома, чтобы я ей не надоедал. Но я звонил. Я понимал, что ничего из этого не выйдет, но я продолжал звонить. В слепой надежде на то, что именно в этот раз она поднимет трубку, я извинюсь, она улыбнётся, и всё будет, как прежде. Но этого так и не произошло. К концу дня мои силы были пусты, в равной степени с бутылкой. Я оставил все надежды дозвониться после тридцать восьмого голосового сообщения. На часах было семь часов вечера, и я отправился в комнату, поставил стул перед кроватью, где спала моя спасённая из тёмной башни красавица, и сел, чтобы наблюдать за ней. Следить за её самочувствием. Как бы плохо мне на самом деле ни было, какие бы мысли ни лезли мне в голову, я всё равно постепенно успокаивался, глядя на неё. Во сне она казалась мне такой чистой и невинной. Не запачканной этой грязью наркотиков и разврата, в которую утянул её Филипп. На секунду, хоть это и напугало меня, но мне захотелось лечь с ней рядом. Обнять её и не отпускать.

В течение нескольких часов я просто стоял на кухне. Я не ел, не пил, даже не заварил по привычке себе чашку горячего чая, чтобы успокоить нервы. Я смотрел в окно. Наблюдал за тем, как солнце медленно покидает эти края, уходя во власть заката, который вот-вот собирался подарить нам луну. На часах девять часов вечера, и ночь только-только рождается над столичным небом. Мне ничего не хотелось. Мне не хотелось ничего делать, не хотелось никого видеть. Ничего… Внутри меня осталась одна пустота с уездом Жени. Она уехала и забрала меня с собой. Она упаковала мою душу, а тело оставила гнить здесь. Масла в огонь добавило сообщение Вани, которое проигрывалось у меня, пока я стоял здесь и слушал его. Я знал, что он говорит это в настоящем времени, но мне не хотелось поднимать трубку.

– Ну спасибо тебе, блин, большое, дружище. «У меня есть план. Я тебе позвоню. Я буду по ней скучать». Вот, значит, как, да? А по мне ты не будешь скучать? Я звонил тебе восемь раз. Я думал, что мы действительно посидим вместе. Думал, что всё закончится лучше. А теперь. Грош цена твоим словам, друг! Приятного тебе лета.

Он был в ярости. Я его понимал. И я это заслужил. Мне хотелось верить, что то, что я сделал, не было напрасно. Но с каждым новым сообщением, адресованным мне, гнёт сомнений проламывал меня под себя. Я уже не чувствовал себя героем. Скорее, антагонистом. Я не чувствовал того, что, как мне всегда казалось, чувствуют настоящие герои. Я потерял их. Я понимал, что это не навсегда. Я понимал, что это лишь на три месяца. Мы просто устали. Все. Друг от друга. Так бывает. Я уверен, что с каждым человеком такое случается. Это чувство, когда ты видишь человека слишком долго перед собой, и тебе поскорее хочется, чтобы он исчез. Хочется, чтобы он пропал куда-нибудь, а потом вновь появился. Чтобы вы поделились новостями. Посмотрели друг на друга. Увидели, как каждый из вас изменился. Мне нравилось думать так. Нравилось думать, что всё это случилось по вине того, что мы просто устали. Но горькая правда осела вязкостью у меня во рту. Я знал истинную причину всего этого. Я знал, кто виноват…

Наконец она проснулась. Я слышал, как она вставала с кровати. Слышал, как она мучилась от боли. Казалось, что боль, парализующая её голову, так сильна, что даже я её чувствую. Она звала кого-то. Просила ей помочь, но я не двинулся с места. Я и так достаточно уже помог. Спустя несколько минут, она вошла на кухню. Я видел её лицо, отражающееся в окне, возле которого я стоял. Ей явно было неудобно и стыдно. Я хотел, чтобы ей было стыдно…

– Моть, я…

– Пошла вон! – перебил её я, сказав эти слова с такой яростью, с такой жестокостью. Язык вдруг запылал. Кожа загорелась. Я не был готов отвечать за себя…

– Я просто хотела извиниться перед тобой, – продолжила она, говоря эти слова так тихо, что я сомневался, что сам точно разобрал, что она сказала. Обернувшись к ней, я увидел, что она еле стоит на ногах. Ноги её дрожали, словно осиновый лист. Она задевала ноготь большого пальца ногтем указательного, и что-то пыталась сделать с пальцами. Она не смотрела на меня. Не смотрела в глаза. Она только смотрела в пол и изредка поглядывала то ли на меня, то ли на вазу, стоящую позади. Но ни единого раза в глаза. Это меня бесило ещё сильнее.

– Мне не нужны твои извинения, просто забирай свои вещи и проваливай отсюда. Я не хочу тебя видеть, не хочу о тебе слышать. Мы не виделись два года. И эти два года я пытался забыть тебя. А как только получается, ты снова появляешься в моей жизни. Я помог тебе. Я ничего не прошу от тебя взамен. Всё, что мне нужно, – это чтобы тебя здесь не было. Я и так потерял слишком много. Пожалуйста, уходи. – Я действительно ничего от неё не хотел. Я отпустил её. Теперь точно. Навсегда. У меня больше не было чувств. По крайней мере, я так думал. Я не хотел этих чувств. Не хотел впускать их к себе в душу. – Иди, – повторял я, уже находясь в полном самообладании, – ступай, прошу тебя.

Она посмотрела на меня. Теперь в глаза. Она не могла поверить в то, что я говорю. Не верила, что я это мог сказать. Но я так и сделал. И она точно знала, что заслужила это. Вероятно, всё, что ей оставалось, – это сказать:

– У нас всё будет хорошо. Я надеюсь. Всё ещё будет, – она подошла ко мне вплотную и взглянула на меня точно так же, как в тот день. Теперь этот взгляд уже не подчинял себе мою душу. Руки мои были согнуты на груди, и не подпускали её ближе. Она встала на носочки, подтянулась ко мне, и её губы так же нежно коснулись моих, как и тогда. Они имели тот же самый вкус, что и раньше. Быть может, теперь немного горьковатый. Она развернулась, взяла со стула свою уже высушенную рубашку, но не стала её переодевать. – Я хочу забрать твою футболку. В память о том, что ты единственный, кто не оставил меня. Спасибо.

Я услышал звук закрывающейся двери.

Следующие несколько часов пролетели практически незаметно для меня. Мама приехала, я всё же рассказал ей о том, что со мной случилось. Рассказал ей о том, что не попал к Жене. О её сообщении, оставленном у меня на телефоне. Рассказал о сообщении Вани. Об атмосфере, в которой я провёл последний день, и о небольшом приключении и прощальном поцелуе. Я не знал, что она скажет. Какой вердикт она вынесет. Но так было всегда. Что бы она ни говорила, эти слова всегда помогали мне. Они вытаскивали меня из глубокой и тёмной бездны моего сознания и дарили мне новую яркую надежду на светлое будущее. Мы поговорили. Перед отъездом, во время поездки. Мы говорили много. И слова, сказанные мамой мне тогда, никогда не покидали моего сердца.

– Пойми, Моть. Ты никогда не можешь быть уверен в правильности собственных поступков. Поступки определяют не будущее, а тебя. Они определяют, какой ты и к чему стремишься. Твои поступки могут предоставить прозрачные характеристики твоей души. Но лишь ты, и только ты, можешь повесить на них ярлык «плохо» или «хорошо». Ты сам в ответе за свои поступки, и я говорила тебе об этом сотню раз. Я не могу порицать или поощрять твои действия, совершённые сегодня, но я могу указать тебе правильный путь. А путь таков: загляни в свою душу и ты поймёшь сам. Возможно, ты обидел своих друзей, возможно, ты сделал больно Жене, и этому нет оправдания. Но ты сделал это ненамеренно. Ты спас другого человека. Ты не оставил её там. Ты не поставил на неё клеймо потерянной души, и сделал всё что в твоих силах, чтобы спасти эту душу. И именно это достойно похвал. То, что ты сделал с друзьями, – это неправильно. Но они твои друзья. Настоящие друзья. Поэтому они смогут понять, если ты им объяснишь.

– Но они не хотят меня даже выслушать, – отрицая, продолжал я.

– Дай им время. Дай им время, сынок. Время залечит раны в их сердцах, оставленные тобой. А потом вы вместе найдёте верный путь. И выберетесь из этой ситуации. Ты сможешь это сделать, потому что тебе не всё равно. Равнодушие процветает, если душа не тревожится. А твоя душа полна тревоги, и поверь мне, очень скоро эта тревога перерастёт в верное понимание своих поступков и действий. И ты сможешь трезво оценить свои поступки и вместе с друзьями найти выход. У тебя светлое сердечко, Моть. Просто позволь потоку времени смыть ваши обиды, а на месте омытой обиды прорастёт понимание, а с ним придут плоды прощения. Просто дай времени сделать своё дело, а потом начинай действовать.

– А как же Женя? Как же мы?

– А тут ты сам должен решить, что для тебя важно. Ведь ты бы не пошёл туда, если бы не был проникнут к Лере чувствами, не так ли? Значит, ты хотел там быть. Значит, ты должен был быть там и должен был отсутствовать в квартире Жени. Разберись в себе. Познай свои чувства. Прежде чем ты подчинишь себе чувства Жени и подаришь ей свои взамен, ты должен познать то, что будешь дарить. Нельзя отдавать себя, при этом точно не осознавая положительность данного поступка. Но ты едешь сейчас к бабушке. Там ты сможешь подумать. Там ты будешь один. И там будет время разобраться в себе, а если ты чего-то не сможешь, то ты всегда можешь позвонить мне, и я помогу тебе. Всегда…

Я не верил, что это возможно. Не представлял, что человек может быть настолько мудрым. Что один человек может пролить свет на все мои мысли, прогнать тень из моего сознания и очистить мой страх перед будущим. Она всегда помогала мне находить выход из самых тёмных лабиринтов моего разума. И я всегда знал, что если что-то в моей жизни было не так, я всегда мог к ней обратиться.

– Я люблю тебя, мам.

– И я люблю тебя, родной мой. У тебя всё будет хорошо. Можешь даже не сомневаться.

Несколько следующих дней протекали с невероятной скоростью. Мы приехали к бабушке и деду. В тот самый родной край, в котором я родился и в котором проводил каждое своё лето. Бабушка снова встречала меня огромным количеством еды, а дедушка не переставал повторять, как я вырос и каким мощным я стал. Это был мой родной дом. В гостиной всё так же стояли два больших кресла, на которых мы с Кирюшей располагались каждый вечер перед сном, чтобы послушать очередную дедушкину историю. На полке шкафа, стоящего в углу, всё так же ютилось огромное количество разновидностей пазлов и настольных игр. Весь дом, как и прежде, был устелен коврами, по которыми я любил ходить голыми ногами. На стене гостиной красовались оленьи рога, волчья голова и лисий хвост, что свидетельствовало о таланте моего дедушки к охоте. Хоть он и приучал меня с детства любить природу, но никогда не упускал возможности стать главным героем телепередачи «Человек против Природы». Здесь было тепло и уютно. Душный летний вечер сковывал дыхание, комары уже открыли сезон охоты на людей, а маленькие кошечки забирались к нам во двор, чтобы найти немного еды. После отъезда мамы я не мог придумать, чем себя занять. Несколько дней я скитался из угла в угол, как отшельник, и не мог придумать ни единого занятия, которое могло бы меня развлечь. Я всё так же продолжал ходить с дедушкой на рыбалку, слушать его рассказы, наедаться до отвала у бабушки, и всё это продолжалось несколько дней подряд в одной и той же последовательности. Раньше здесь, конечно, было веселее. Мы бегали на пару с Кирюшей. Рассекали просторы зелёных лугов, играли в прятки, догонялки, футбол, баскетбол. Во всё, что только мог придумать наш совместный разум. Но не теперь. Теперь мой старший брат вырос и уже работает ординатором в одной из московских больниц. Я всегда этим гордился. И каждый раз, когда кто-либо спрашивал меня о нём, я гордо отвечал: – Мой брат спасает жизни. – И я тоже хотел стать похожим на него. Всю жизнь я старался стать таким же, как он. Сдержанным, спокойным, рассудительным, строгим, немного гордым и упрямым. Он всегда следовал своему слову, и ничто не могло сломить это слово. И всё, что было связано с Кириллом, в моём детском воображении обретало мистический характер. Если кто-то давал мне метлу и говорил, что она Кирюшина, она в момент становилась последней маркой метлы «Nimbus 9 000», и я рассекал на ней воздушные просторы. Если мне говорили, что палочка, которую я держал в руках, когда-то принадлежала Кириллу, я был уверен, что она даст мне силу сразиться с самим Лордом Волан Де Мортом. А если же сам Кирюша вручал мне что-то, то эта вещь обязательно обладала силой спасти мир. Она была священна. И я был готов хранить её вечно. Даже если бы пришлось хранить её под подушкой. Да, именно таким рисовало мне воображение вещи моего брата. И самого брата тоже. Да что уж там, признаться честно, до сих пор я искренне в это верю.

Сидя на краю оврага, я размышлял о том, что сделал. Я решил задумать об этом впервые за те дни, что нахожусь здесь. В моём воображении начали всплывать те самые образы, лица, люди, которых я оставил далеко там, позади. Я так и не поговорил ни с Ваней, ни с Женей. Это была наша первая большая ссора, и я до сих пор не мог от неё оправиться. Я не знал, как мне утешить своё горе. И тогда я начал думать. Я стал вспоминать слова мамы, которые она мне говорила. Я старался вспомнить их, потом перефразировать, чтобы для меня они звучали понятнее, а потом материализовать эти мысли. Я старался придумать идею. Простую идею, которая могла бы превратиться во что-то большее. Что-то, что я мог не только придумать, но и воссоздать и принести в реальный мир, достав это что-то из глубин подсознания. И я нашёл это. Нашёл это так глубоко в себе, что уже и забыл об этом. Я нашёл мечту. Свою старую мечту, которая, как мне казалось, находилась так высоко, так далеко, в тени. Мне пришлось очистить все свои дурные мысли для того, чтобы достать её оттуда. И я нашел её. Мечту. Мечту, рисующую мне то, как я занимаюсь настоящим творчеством. Как я пишу книгу. Настоящую. Не ту, которую вы сможете прочесть за семь минут, состоящую из восьми страниц. Книгу, которая имела бы начало. Интересную завязку. Острый сюжет. И оставляющий неизгладимое впечатление финал. Я знал, чего я хочу. И я точно знал, как мне это сделать. И всё, что мне нужно было, это сама идея. Сюжет. И тогда я вспомнил. Когда-то давно, в момент моей ссоры с Филиппом. В дни, когда я не мог оправиться от потери лучшего друга, я придумал сюжет. Дурацкую историю, которая повествовала бы о двух лучших друзьях, которые были неразделимы. Они делали всё вместе и были везде вместе. И они были братьями. Не по крови, но по духу. Они олицетворяли собой всю масштабность мужской дружбы и всю мощь готовности постоять друг за друга в любой ситуации. Но судьба разделила их. Оставила каждого идти по своему собственному пути. У одного это был путь счастья, любви, удачи. А у другого – путь лжи, обмана, преступлений. Ни один из них не мог быть только хорошим или только плохим. Тогда бы история развалилась и не смогла бы существовать. Они должны были раскрыть перед нами душу. Подарить своё сердце. Предоставить нам ключи от самых тёмных комнат. Они должны были вынести свои мысли и свою душу на всеобщее обозрение и суд. Они подарили бы нам мир. Который был бы только их, и в котором читатель никогда бы не смог ни на что повлиять. Он должен искренне переживать за них и не иметь ни малейшего понятия, чем всё закончится. Читатель должен восхищаться красотой природы и души главных героев. Но души их должны быть ранены. Поэтому они должны пройти через испытания. Жизненные испытания, которые никому не даются так просто. Через эти испытания невозможно пройти «просто». Они должны были принимать решения, которые бы повлияли на жизни других персонажей. Нужны были случайные жертвы и новые знакомства. Заклятые враги и чистая любовь. Нужна была жизнь, которую я смог бы перенести на страницы настоящего романа. И я придумал это. Придумал жизнь, о которой захотел рассказать другим людям. И я дал этой жизни название «У каждого свой путь». У меня было всё, что нужно было для начала работы. Мои глаза светились, а руки пылали. Пылали от неутолимой жажды начать работу. Всё, что оставалось найти, это место работы, лист и то, на чем писать. У меня не было компьютера, поскольку моя мама верила, привозя меня сюда, что я должен был знакомиться с живым, настоящим миром. Миром живой природы. И тогда я попросил свою бабушку мне помочь. Сперва она посмеялась над моей идеей, а потом всё же согласилась помочь. Заглянув далеко в тёмный чердак, она вскоре вылезла оттуда и принесла кое-что с собой.

– Вот, – начала она, – она принадлежала Кириллу. Теперь её надо лишь починить, и она снова будет как новая.

Она протянула мне старую печатную машинку. Я не мог поверить своим глазам. Я никогда ранее не видел настоящей печатной машинки. Она была громоздкой и очень тяжёлой. Настолько тяжёлой, что я еле сумел поставить её на пол. Она была прекрасна. Круглые клавиши её всё ещё ударяли по бумаге с таким же звуком, какой я мог слышать в фильмах о писателях. Она была грязной и сломанной. Не функционирующей, и не проявлявшей особого желания это делать. Но для меня она была прекрасна. Для меня она только что сошла со страниц старинного романа, написанного каким-нибудь французским писателем сороковых годов. И что ещё больше притягивало меня в ней – это имеющее особую магическую силу притяжательное прилагательное: она Кирюшина.

Спустя несколько дней, дедушка полностью подготовил машинку к работе, а мы с бабушкой в это время передвинули мебель в моей комнате так, чтобы я смог поставить большой стол прямо напротив окна. Дед вычистил машинку, заправил её чернилами, отремонтировал и поставил её на стол. Я зашёл в свою комнату и увидел это: на столе стояла знакомая мне машинка, но уже не такая, как прежде. Она была помыта и покрашена. Запах краски овладел комнатой и пропитал в ней абсолютно каждый предмет. Рядом с машинкой на столе стояла лампа, освещающая моё рабочее место, а с другой стороны машинки располагался большой блок белых листов бумаги. Я присел на деревянный стул, имеющий зелёную подкладку, и вставил свой первый лист бумаги в зажим. Доверяющий мыслям о том, что у меня всё будет хорошо и всё получится, я написал первые слова:

«У каждого свой путь», автор Матвей Холодов.

Вступление:

Лимб

Здесь теперь ещё темнее, чем было, когда я попал сюда. Тени тут живые. Они чувствуют меня. Они движутся ко мне. Они ждали меня. Долго ждали. Ждали для того, чтобы забрать меня. Забрать мою душу, оставив тело закопанным в могиле. Они скоро доберутся до меня. Я чувствую их присутствие точно так же, как и они моё. Света здесь нет. И не будет. До света здесь слишком далеко. Ведь это мой мир. В моём мире света не было очень давно. Даже тогда, когда он появился, когда свет нашёл путь в мою душу, посадив в ней зерно надежды, её отняли у меня. Надежды нет. Она мертва. Также, как и я. Я делю это место только с крысами и червями. Крысы здесь не прочь поживиться моей плотью, а я разрешаю им это, потому что всё равно не чувствую ничего. Не чувствую даже своего собственного тела, похороненного где-то глубоко в моём сознании. Теперь не я управляю им. Оно – мной. И я узнал это место. Это моё воображение. Я всегда именно таким представлял самую странную тюрьму. Тёмный сырой карцер, насквозь пропитанный запахом мочи и пота тех, кто когда-либо пытался выбраться отсюда. Где-то далеко, возможно в другом крыле здания, можно слышать крики. Стоны. Стоны тех, кто зовёт родных и близких на помощь. Их насилуют. Не физически. Здесь нет физической боли. Только не в моём воображении. Я никогда её не боялся. Если вы попадёте сюда, не переживайте, бить вас здесь не будут. Не будут пытать или карать розгами. Здесь с вами будет происходить кое-что похуже. Здесь вы самостоятельно начнёте думать над своими поступками, а тени, которые сопровождают вас, залезут в вашу душу и будут пытать ваш дух, и поверьте мне, это куда страшнее, чем пытки. Очень скоро вы будете так истощены болью собственной души, что более не захотите находиться ни в этом мире, ни в реальном. Вы будете молить о суде. Вы заново проживёте те моменты, которые сделали вас мерзавцем, а затем вы почувствуете всю боль тех, кому её причинили. И это будет только начало. Начало конца. Вы останетесь здесь до тех пор, пока сами себе не вынесете приговор. Здесь нет продажных бюрократов или ленивых стражей порядка. В этом мире, в этой тюрьме, вы сами себе судья и палач, и вам придётся вынести верный приговор, потому что жить с повинностью, которая была прощена собственной трусостью, куда более страшное наказание, чем смерть. Таким я представлял самую страшную тюрьму. Где пытают ваш дух, а судьба тела будет решена вами самостоятельно. Я боялся, что попаду сюда, поэтому запер это место глубоко в себе. А теперь я заключённый. Заключённый своего собственного воображения. И оно не отпустит меня до тех пор, пока я самостоятельно не вынесу себе приговор.

– Но почему я попал сюда? Я же хороший. Я любил маму, у меня были друзья, новая, вновь загоревшаяся любовь. Почему так? Что я сделал не так. Ведь я был хорошим.

– Хорошим. Ах ты, скотина! Да как смеешь ты сравнивать этого человека с собой? Животное!

Не сразу, но я узнал этот голос. Тьма, поселившаяся у меня в голове, не давала мне шанса что-либо осознать, но я понял, чей это голос. И я больше всего на свете был рад, слышать его здесь.

– Женя? – я поморгал глазами, чтобы хоть немного очистить глаза от гноя, накапавшего на них. Руки были скованы, поэтому я не мог ничего делать ими. Но я увидел. Даже сквозь жёлто-зелёный гной, налипший на глазах, я смог узнать её. А точнее, её лицо. Она не выглядела, как раньше. На месте её тела расплывалось большое теневое облако, словно разлитые чернила в чистой воде. Она не стояла в моей камере, а скорее, висела там. Повисла, словно привидение. Я мог разглядеть её глаза. Её лицо. Я был рад её видеть.

– Помоги мне, прошу тебя.

– Замолчи. Как ты можешь просить меня о помощи? Как смеешь ты сравнивать себя с тем человеком, который помог тогда Лере?

– Но ведь это же всё тот же я. Я не изменился.

– Ах, ты не изменился. Вот как ты думаешь. А я считаю иначе. Ну давай тогда взглянем вместе на процесс твоего «неизменения».

– Нет, нет, прошу тебя. Я не хочу это видеть, – я молил её остановиться. Но она не слушала. Это была не она. Не настоящая Женя. Облако «чернил», которое приняло образ моей Жени, было активировано расстройством нашей ссоры и теплом моей мечты. Это не была она. Это была лишь проекция моего разума. Голограмма моего мозга, старающаяся показать мне моё истинное «я». Она подошла близко. Может, даже ближе, чем я мог себе это представить. Из-под «платья» теней показалась кисть руки, которая теперь составляла опору для указательного пальца. Палец коснулся моего лба, и в голову будто ударили молотом. Меня мутило, голова не держалась на плечах и вот-вот оторвалась бы от тела. Казалось, будто мне поставили капельницу с морфием, который уже принялся отравлять мой мозг, убивая в нём клетки. Образ Жени растворился во тьме карцера, и я вновь начал видеть образы. Образы, которые должны были указать мне на мою ошибку. Я не мог на них повлиять и не собирался этого делать. В этом мире я лишь смотритель. Молчаливый и невидимый. Здесь я мог лишь наблюдать…

Сделать что-то, на что, по мнению других,

вы не способны, – величайшая награда в жизни.

А.П. Чехов

1.

– Конец.

Я сделал это! Я сделал это? Неужели? Я закончил. Поверить в это не могу. Я действительно закончил это писать. Я написал её. Написал целую книгу. Конечно, я уверен в том, что она полна ошибок, как синтаксических, так и пунктуационных, но я всё же это сделал! Я воплотил мечту в жизнь! Вот это да! Здорово. Потрясающие ощущения. Я работал над этой рукописью ровно двадцать три дня, семь часов и двадцать шесть секунд, а это значит, что сегодня уже… Двадцать девятое июня?! То есть получается, что я пропустил мимо себя целый месяц практически моего последнего лета. Это… Неприятно. Но успокаивает та мысль, что я хотя бы не сидел просто так на месте без дела, а чем-то занимался. Занимался очень даже интересным делом. Вот это да! Валерия Ивановна, утритесь! – думал я про себя, вспоминая её слова о том, что я не смогу связать и нескольких слов. И вот. Я связал чуть больше двухсот тысяч слов. Я, конечно, не пересчитывал, но предполагаю, что столько там точно наберётся. Невероятные ощущения терзают мою душу. Это как беспокойство за собственного ребёнка, который только что родился. Ты понимаешь, что теперь ты за него в ответе, и тебя тревожат страшные мысли. А вдруг с ним что-нибудь случится? А вдруг он потеряется? А вдруг разобьётся? Ну уж нет, родной мой. Я тебя сотворил, и я буду держать тебя как можно ближе к себе. Теперь ты от меня никуда не денешься.

Я даже предположить себе не мог, что писать что-то так тяжело. Что писать что-то большое так тяжело. Я представлял себе, что я буду сидеть как минимум по три часа в день, попивая холодный чай при этом, успевая ещё посмотреть телевизор, и весь процесс займёт у меня не более недели. Не тут-то было! Я заседал за проклятым стулом по пять, а то и по восемь часов в день. У меня жутко болела спина и затекали руки, потому что их всегда приходилось держать на весу. А честно говоря, спина моя, до сих пор ноет от боли, требуя мягкий диван и нежную подушку, которую под неё можно подложить. Я практически ничего не ел. Только завтракал и постоянно пил чай. Всегда. Не знаю, что стало причиной постоянного потребления чая, но я представлял себе, что в этом чае находится моё вдохновение, которое я немедленно должен буду в себя поместить. Когда я уставал, я поднимался со стула и уходил на свежий воздух, после чего вернуться к работе было ужасно сложно, поэтому следующие дни я не вставал вообще. Я сотни раз отказывался от этой глупой затеи, уходил в лес, чтобы переждать бурю эмоций, потом снова возвращался и продолжал. Я думал, что это всё не стоит моих усилий и стараний. Я понимал, что никому это никогда не будет нужно, и что никто не захочет это опубликовать. Мысли порой просто не лезли в голову, и я делал всё что можно ради того, чтобы они вновь там появились. Я помещал своё безжизненное тело на диван, упираясь ногами в стену и откидывая голову вниз, чтобы те самые мысли, заплыли мне в мозг вместе с кровью. Когда-то давно я приобрёл себе маленькую зажигалку-обман. Каждый человек, который пытался зажечь её, получал в палец небольшой заряд тока. Это был своего рода невиновный розыгрыш. А теперь, когда я не мог более писать и засыпал прямо за столом, это являлось для меня запасным энергоблоком. Я бил себя током, чтобы не засыпать и продолжать писать. Я всегда думал, что весь этот процесс не занимает большого количества времени. Ну сами посудите, сколько фильмов про писателей мы видели. Сколько раз мы смотрели, как они в одиночестве сидят за огромными столами, перед прекрасным видом на природу, который приносил им вдохновение, и в течение нескольких минут заканчивали свои рассказы. Некоторые из них печатали по восемьдесят страниц за один вечер. А потом они разгуливают по улице, встречаясь с друзьями и рассказывая им, как быстро они закончили. Но почему-то никто из них не рассказывает, как после пятичасового заседания перед печатной машинкой или компьютером, у тебя затекает шея так, что ты не можешь повернуть её в нужном тебе направлении. Или о том, как каждый раз, когда ты ложишься на кровать вечером, хруст костей, которые уже успели затечь в течениё дня, раздаётся не только на весь дом, но и на всю деревню. Все всегда рассказывают о прелестях этой работы, да, это действительно здорово. Проводить большую часть времени наедине со своими мыслями, рассказывать листу бумаги истории, которых никогда не было. Достичь полной синхронизации со своим собственным воображением для того, чтобы подарить людям новый интереснейший мир, наполненный героями и злодеями. Прекрасными принцессами и ужасными чудовищами, охраняющими принцесс в высоких башнях. Несметными богатствами и всемирным волшебством. Но не очень на самом деле здорово, когда ты пытаешься описать сцену страстного поцелуя или горячей любви, и вдруг отключают свет в доме. Или бабушке звонит Зина Сулина, и они начинают кричать друг другу в трубку так, словно Зина находится в Сибири, а не в соседнем доме. Должно быть, я пишу так, потому что меня всегда привлекала сама поэзия писательства. Это романтический образ человека, гордо восседающего за большим столом из красного дерева, только что покрытого лаком так, что в нём можно увидеть отражение самого писателя. Огромное количество книг и журналов, наваленных на этот стол, в помощь писателю. Большая печатная машинка, которая так и блещет своей новизной и печатает быстро, и не запинаясь. Писатель же тот или писательница, что ещё больше подходит под правду, одета в строгий костюм, в котором она сидит дома. Рядом с ней стоит кружка чая, к которой она даже не притронется. Красный бархатный шарф повязан у неё на шее. Очки в форме отрезанных долек лимона повисли у неё на носу, но она этого не замечает, потому что строго занята своей работой. Рядом стоит ваза с цветами или подсолнухами. А сзади – огромное окно, из которого открывается вид на чудесный сад или парк. Молоденькая девочка в чёрно-белом фартуке бегает вокруг стола и убирает всё, что смято, зачёркнуто или порвано. Комната та пропитана тишиной. Весь дом замер в ожидании окончания нового шедевра, и конечно, пока нам всё это показывают, фоном звучит вдохновляющая на великие подвиги музыка. Такая музыка, словно только что Мини и Пожарский освободили Москву. Возможно, всё это мне так нравилось, потому что именно таким рисует мне, да и не только мне, этот образ кинохроника. Строгая писательница, которая не выходит из-за стола, пока не закончит. А когда она заканчивает, медленно пишет слово «конец» в финале. Эту сцену камера, конечно же, берёт крупным планом, чтобы зритель мог в полной мере убедиться в том, что она закончила и теперь её уже ничего не держит за этим столом. Мы слышим звон маленького зуммера, похожий на продолжительное «дзынь», она достаёт последний лист из зажима и, улыбаясь, кладёт его в стопку таких же безупречно белых, дополна заполненных страниц. Вот так это обычно бывает. Вот так мы это видим. Но давайте я постараюсь рассказать вам, что остаётся за кулисами. По крайней мере, я точно смогу рассказать обо всём том, что осталось мне. Начнём с самого начала, то есть в том же порядке, в котором описывали «неголливудский» образ успешной писательницы романов. Стол у меня был совсем не большой, а скорее, половинка, отрезанная от того, который мы могли видеть в фильме. Каждый раз, когда я ударял по клавише, стол содрогался, как во время землетрясения. Я решаю выяснить, в чём же тут дело, и понимаю, что виной одна из четырёх ножек. Да, да, именно ножек. Стол мой стоял на четырёх ножках, которые буквально держались на соплях. Не похоже на тот мощный и огромный стол, который мы могли видеть в фильмах, не так ли? Я понимаю, что одна из ножек подпилена по диагонали, что мой дедушка объясняет, как «Чтобы лучше стоял». Я, утверждая себя в том, что я – молодой, ничего не понимающий дурак, верю ему на слово и продолжаю заниматься делом. Стол тот весь липкий из-за пролитого на него сотни раз сладкого деревенского чая. Настолько липкий, что мне приходится прикладывать немалые физические усилия, чтобы оторвать руки, которые лежат на нём. Стол мой не забит огромным количеством журналов и книг, просто на нём лежат несколько газетных программ и кроссвордов, которые бабушка положила сюда, чтобы не забыть. Лампы у меня нет, а свет отключается каждые два дня из-за того, что какая-то птица свила себе гнездо внутри электроблока, а сами электрики боятся прогнать её так, чтобы не задеть её чувства. Несмотря не шатание стола, которое меня очень отвлекало, он ещё имел привычку громко скрипеть, отчего в конечном итоге скрипеть начали мои мозги. Никакой вазы с цветами у меня, конечно же, нет, зато рядом стоит маленькая квадратная ёмкость с пластинкой, отпугивающей мух и комаров. Пахнет она, мягко говоря, не так, как написано на коробке. Машинка моя уже не сверкает чистотой, а скорее напротив: она запылилась, вся в пятнах и еле-еле печатает. Настолько плохо печатает, что после каждой главы мне приходится прочищать всё ушной палочкой. Также я вынужден подкручивать винты отвёрткой, которая лежит всегда рядом со мной, видимо, подразумевая под собой голливудский образ ручки «Паркер», лежащей всегда рядом, для срочных заметок. И машинка-то моя грязная не потому, что я её не чищу, ведь она была Кирюшина, а значит, я не оставлял её без внимания ни на минуту, а скорее потому, что у меня нет ассистента, который приказал помощнику своего ассистента почистить машинку так, чтобы она выглядела, как йогурт в рекламе. Далее – одежда. Ну давайте взглянем в лицо фактам: никто не будет сидеть дома в костюме, пошитом на заказ. Тем более с шарфом, который голливудские режиссёры очень любят вставить везде, полагая, видимо, что он придаст герою особые познания в области литературы. Конечно, я не сидел дома в костюме. На самом-то деле я и из дома-то практически не выходил. Я совсем не брился, просто потому, что не брился и раньше, просто теперь мои маленькие чёрные пушистые волосы стали более заметны. Большинство времени, отведённого на писательскую практику, я носил на себе только трусы. Иногда ещё футболку. Но в большинстве случаев – только трусы. Но, люди, давайте смотреть на всё объективно. Ведь лето на дворе. Я не знаю, как это в Америке можно летом в тридцатиградусную жару дома носить костюм и, честно говоря, даже не хочу узнавать. Я совершенно комфортно чувствовал себя в одних только трусах, притом, что все остальные части моего тела отлично проветривались. Я более походил на стереотипный образ русского поэта серебряного века, неотъемлемыми атрибутами которого являлись: пышные бакенбарды, густые усы, тёплое пальто и грустный вид. Очень грустный вид. Такой грустный, чтобы вы точно поняли, что я поэт, а не просто бомж. Никто за мной ничего не убирал, никакой горничной у меня не было, а порой приходилось вставать из-за стола, чтобы помочь кому-нибудь по огороду, так что образом той горничной, скорее, являлся я сам. Дом не замирал в ожидании нового романа, он всегда жил своей жизнью. Окна открываются сами собой, колонка, нагревающая воду, издаёт звуки, словно железный винт, бьющийся о корпус, бабушка кричит дедушке из одной комнаты в другую, словно они находятся в тайге. И что самое очаровательное – это музыка, которая играет фоном, пока я пишу. Музыкой, это назвать сложно, но могу вас заверить, что пьяные мужики, ругающиеся друг на друга матом, делали это с особой мелодичностью. Порой им даже удавалось взять верхнюю ноту, чтобы продемонстрировать своему оппоненту всю силу их любви. В общем всё это выглядело примерно так, если не считать ещё того, что каждые выходные дом был наполнен маленькими детьми, которые при осознании того, что в этом доме делать нечего, начинали кричать, словно обезьяны в зоопарке. Очаровательные создания… Обезьяны. Не дети.

Но даже при всём этом наборе помогающей мне в моём нелёгком деле атрибутики, я всё равно сумел закончить свой роман, потратив на это чуть больше времени, чем я сам предполагал. Теперь лишь оставалось понять, что мне с этим делать. Последний «белоснежный» лист, доверху наполненный моим воображением, уже «восседал» на вершине огромной стопки других листов и был плотно заперт в моём маленьком шкафу. Я наконец закончил то, что хотел начать ещё три года назад, и вот теперь, когда моя душа пришла к полному спокойствию за своё дело и обрела внутренний катарсис, мне надо решить, что мне с этим делать. Предположительно я понимал, что у меня нет знакомых редакторов, которые вставали в очередь передо мной, чтобы убедить меня в том, что их редакция самая лучшая и что именно они готовы заняться публикацией моего романа. Я понимал, что ничего особенного из этого не получится, и что полный состав людей, которые прочитают эту «книгу», будет состоять из мамы, бабушки, дедушки, хотя даже в их кандидатурах я сомневался, потому что в моём рассказе всё было «дюже» современное. Женя прочтёт, если не пробьёт мне голову «мьелмером», когда увидит. Ну и, возможно, Ваня тоже прочтёт, хотя его стихия – это краткие содержания романов. Но, к его сожалению, краткий пересказ я писать не намеревался. В любом случае, я всё прекрасно понимал и не позволял мысли даже о трёх тысячах экземпляров пересекать мой разум. Но никто, никогда не запрещал мне мечтать. Тем более что я работал с крайне неустойчивым материалом – воображением. Воображение у меня было богатым и насыщенным, и я часто представлял себе, какой была бы моя жизнь, если бы я прославился. Я выходил с бабушкой из магазина и по дороге домой представлял, как я в дорогом костюме выхожу из книжного магазина, в котором только что раздавал автографы. Я выхожу, и несколько десятков красивых девиц, некоторые из них даже старше меня, подходят ко мне и просят меня расписаться на их экземплярах моей книги. Они смотрят на меня влюблёнными глазами и ждут, когда я посмотрю на них. Но они мне не интересны, я подмигиваю им и сажусь в машину с затонированными стёклами. В другой раз я представляю себе то, как я мы с Женей идём по улице, и к нам подходит ещё одна «стайка» девиц, которые просят у меня автограф, я улыбаюсь, расписываюсь в их книгах своей свершенно нелепой и некрасивой росписью, и они требуют с меня совместную фотографию. Когда «фотосет» подходит к концу, они с горящими глазами и улыбкой до ушей подбегают ко мне и говорят о том, что образ девушки, выступающей в роли одной из главных героинь, просто потрясающий. Я смотрю на Женю, и она понимает, что образ этот списан с неё. Она неловко улыбается, подходит ко мне и целует меня. Девушки как-то так сразу исчезают, чтобы не действовать нам на нервы, а мы скрепляем нашу «любовь» ещё одним поцелуем, сплетаем пальцы рук и уходим в закат. Чудесная мечта. Фантазий было много. Было много представлений. Всего было очень много. Я представлял себе литературный тур по городам-миллионерам России. Представлял, как буду сидеть в книжных магазинах, раздавая автографы людям, которые будут подходить ко мне. Сам же я сижу на фоне огромного, длинного плаката с названием моей книги. Я представлял себе свою фотографию на форзаце книги. Она точно должна быть чёрно-белая. Да, у Стивена Кинга она чёрно-белая. И я себе такую же хочу. Я представлял себе это фото чуть размытым, клок волос свисает у меня на глаза, а ко рту я поднёс ручку, которая еле-еле касается губ. И взгляд. Главное – это взгляд. Взгляд должен быть такой, будто я всё понимаю. И всем готов дать совет, потому что я всё в жизни видел и побывал во всевозможных ситуациях. Я представлял себе, как подписываю контракт, как ребята в моей школе смотрят на меня, когда я прохожу мимо. Я представлял себе то, как я сижу в ресторане, а ко мне подсиживается какая-нибудь умопомрачительная красотка, спрашивает моё имя, потом называет мне своё. Да, её зовут Марина. Не иначе. Все девушки в ресторанах с именем Марина очень эффектны. Далее она спрашивает у меня чуть-чуть приглушённым голосом, как будто шепчет мне это на ухо, как секрет: – А чем ты занимаешься, Матвей? – И я понимаю, что это тот самый момент, которого я ждал всю свою жизнь. Я ставлю бокал с дорогим красным вином на ещё более дорогой стол из красного дерева. Нет, не того же, что и голливудский стол у писателей, но что-то из той же серии. Лёгким движением правой руки убираю волосы с лица на затылок, поднимаю левую бровь, перевешивая её правой, делаю прохладную ухмылку в стиле Йена Самерхольдера и говорю ей так же тихо, словно это секрет: – Я – писатель. – И тут она всё понимает. Понимает, как это романтично – услышать такое в двадцать первом веке, когда молодёжь моего возраста пишет в сообщениях: «привки», «споки-споки», «лафки, чмафки, обнимафки». Она вдруг понимает, что теперь хочет быть только со мной, а я уже и не помню, как её зовут. Я встаю из-за стола. На мне, конечно же, дорогой костюм. Даже нет, смокинг. Да, смокинг. Но такой потрёпанный, ведь день у меня был трудный, и я только вернулся с очередной вечеринки. Этот потрёпанный костюм она сразу замечает, а я делаю вид, что не замечаю то, что она замечает меня. Оставляю на столе пятитысячную купюру. Да, этого точно должно хватить за ОДИН бокал вина. Не дожидаясь сдачи, не помня даже, что означает это слово, я медленно, еле покачиваясь из стороны в сторону, так, чтобы она могла ещё за мной понаблюдать, ухожу из ресторана, оставляя в её воображении этот образ. Да, это было бы просто потрясающе. Конечно, всё это лишь детские фантазии. Нелепые выдумки, которые вряд ли когда-нибудь обретут материальную форму, но за такое, за такую жизнь – роскошную, гламурную, богатую и беззаботную – не жалко отдать и всего себя. Ведь я думаю, что каждый из нас мечтает о такой жизни. Мечтает, чтобы его узнавали на улицах, мечтает, чтобы сидя на диване вечером, читая очередной выпуск «Семь дней», любоваться на обложку с собой. Возможно, не все готовы в этом признаться, и кому-то этого хочется больше, а кому-то – меньше. Но я думаю, что никто бы не отказался от того, что будним вечером, получить сообщение от Ивана Урганта о том, что в одном из его домов вечеринка и он приглашает тебя туда скорее, пока все «хорошенькие» не разбежались. Ты садишься в свою новую, недавно купленную на честно заработанные искусством деньги машину. Она ещё не утратила этого особого аромата, который присутствует во всём новом. Ты приезжаешь туда. А тебя уже все ждут. Все знают и хотят с тобой пообщаться. Все те, до кого ты не можешь дотронуться по телевизору, но которые сейчас пожимают твою руку. Увидев тебя три месяца назад, они бы даже не плюнули в твою сторону, но не сейчас. Сейчас ты всем здесь интересен. Все хотят с тобой поговорить. Поделиться своими точками зрения и выслушать твою. Они готовы потратить на тебя весь вечер, лишь бы ты только побыл с ними, потому что с тобой интересно. И ты интересен. И что самое важное: ты востребован. Ты ощущаешь себя частью этого огромного мира, в котором все эти люди крутятся-вертятся. И теперь ты с ними. Ещё полгода назад ты был никем, а теперь. Теперь весь мир – у твоих ног. Главное, не потеряй этого. Всегда помни о том, что чем выше забрался, тем больнее падать. Но не сейчас, сейчас ты на вечеринке у самого Вани Урганта. Музыка играет громче некуда, соседи не жалуются. Выпивка рекой и все счастливы. И ты счастлив. Да… Эта жизнь по мне. Такая жизнь мне по зубам. Я бы всё отдал ради такой жизни. Вдруг я почувствовал сильный ветер. Не просто сильный, а аномально сильный для этих мест. Для этого времени года. Ветер показался мне особенным, и что-то внутри него шептало мне. Что-то внутри было живое. На мгновение мне даже стало страшно. На небе не было ни облачка, но ветер свирепствовал такой, что мне казалось, что сейчас я стану маленькой девочкой, которую унесёт вместе с коровой и Тотошкой в страну «Оз». Не хватало только воздушного шара. Но чтобы всё же не разыгрывать такую сцену, я понимаю, что замечтался, разворачиваюсь и отправляюсь домой.

Никто не верил в меня на протяжении всей моей работы. Никто не хотел верить в то, что я действительно смогу закончить большой роман. Куда там? Ведь мне всего семнадцать. Да и тех ещё полных нет. Никто, конечно, кроме мамы. Я звонил ей каждый день, рассказывая о своих новых, свежо напечатанных страницах. Я рассказывал ей о том, как часами сидел за столом и ударял по клавишам, с помощью которых на свет и появилось моё первое произведение. Я рассказывал ей обо всём, кроме сюжета. Никто не знал, о чём я пишу, кроме меня и листов, которые я посвящал во все свои тайны и задумки. Бабушка ходила вокруг меня и приговаривала себе под нос: – Брось ты это дело. Ничего путного из этого всё равно не получится. Брось. – Но я не сдавался. Я игнорировал боль в спине, в руках, затёкшие ноги и уставшие глаза. Я игнорировал боль в голове, запивая её свежим соком, который я делал себе через каждые три часа. Дед апеллировал к бабушке словами: – Уйди, старушка, не мешай ему. Я хочу, чтобы он поскорее закончил. Мне интересно, чего он там напишет. Да и потом, неужели ты не знаешь, как говорят: «Возможность заниматься любимым делом – лучшая награда в нашей жизни». Правда, про награду там что-то ещё говорят, и я не помню, кто именно это сказал, но я точно помню, что так говорится. Так что, уйди, старая карга. Не мешай ему работать.

Мне нравилось, что дед за меня заступается. Заступается за то, что мне дорого. И за то, во что я верю. Так что, пожалуй, его тоже можно отнести в папку тех, кто верил в меня. Но как бабушка ни старалась показать мне, что её это всё не интересует, как она ни говорила мне, что всё это бред и что это нужно бросить, после каждой новой законченной главы она поднималась с дивана и сломя голову бежала ко мне в комнату, чтобы выпросить у меня хотя бы одну страничку почитать. Но я так и не сдавался. Не сдавался до самого конца. Я не хотел, чтобы кто-нибудь читал это. Не хотел этого. Я не хотел никому это отдавать, пока не закончил. И честно говоря, даже когда я закончил, у меня всё равно не появлялось особого желания показывать всем, что я сделал. Может, это было в силу моей стеснительности, а может, в силу того, что я просто не хотел, чтобы меня начали позорить собственные близкие. И не желал давать им повод издеваться надо мной. Так что, как только я закончил, я запер свою рукопись глубоко в тёмном шкафу, закрепил свою уверенность в её сохранности за надёжным, стальным ключом, и последующие дни старался отдохнуть.

– Да дай почитать, что ты упёрся-то как баран? – говорила мне бабушка почти каждый день, когда подходила к заветному шкафу, и понимала, что без ключа его не открыть. – Что ты, Господи с тобою. Не дашь почитать – не дам тебе поесть. Вот так. Понял меня?

– Я и так ничего не ем последние две с половиной недели, – отвечал я с насмешкой.

– Говорю тебе, бабка, – продолжал дедушка, – отстань от него. Захочет – покажет, не захочет – значит, прочтёшь, когда возьмёшь его книгу в городской библиотеке.

– Ты смотри, о чём заговорил, старый. «В городской библиотеке». Для того, чтобы туда попасть, нужно, чтобы умочку было побольше. И рука набита должна быть на это дело. Вот так вот!

– Вот посмотришь ты. Посмотришь, кто из вас двоих будет смеяться последним, – говорил он ей, только лишь подогревая то чувство гордости, которое я испытываю за свою семью. Эти двое помогали мне на протяжении всей моей работы. Эти двое помогли мне наполнить жизнью этот мир, который я создал. Они примерили на себе образы плохого и хорошего копа. И пока бабушка не выпускала меня из ежовых рукавиц, дед посылал её за пончиками, чтобы та «остудила свой пыл». Эти строки, которыми наполнена книга, живы. Эти герои теперь существуют. Они реальны. И я верю в то, что где-то там далеко, они действительно существуют. Я верю в то, что они прошли через все те испытания, которые я для них подготовил. Они открыли душу, и теперь каждая страница книги наполнена их эмоциями и переживаниями. Всё, что остаётся мне, – это лишь подарить этот особенный мир читателю. И я начал думать. Думать над тем, что мне делать дальше. И тогда, отправившись к тому самому столетнему дубу, устроившись под ним, я осознал то, что должен и могу сделать. И я решил. Решил идти до конца. Решил бежать за своей мечтой, куда бы она меня ни привела. Я был словно провинциальная девушка, бегущая вслед за автобусом, чтобы вырваться из плена её маленького городка и отправиться в столицу. Найти там работу, которую она полюбит. Встретить прекрасного мужчину, который полюбит её. И родить ребёнка, которого они будут любить вместе. Эта девушка бросила всё ради своей мечты. Оставила дом, родных и близких, для того, чтобы потом вернуться сюда. Вернуться сюда победителем. И я решил. Решил, что пора и мне действовать.

– Алло? Мам, – это был мой первый шаг, который я сделал на пути к своей мечте, – завтра вечером я приеду. Ты сможешь меня встретить?

– Матвей, ты что, одурел? Зачем тебе сюда? – спрашивала она меня. – Зачем? Для чего? Что ты тут будешь делать? Летом? В Москве? Здесь же ужасно.

– Мам, я закончил. Я закончил это писать. Представляешь? Сегодня утром. Наконец-то.

– И что? И что ты теперь предлагаешь?

– Я хочу приехать назад и попробовать что-нибудь с ней сделать. Отправлю её куда-нибудь, может, что-то из этого и получится. Да ладно тебе, мам, позволь мне.

– Матвей, не говори ерунду. Куда ты собираешься это отправить? И что ты хочешь с этим сделать? Ну ты что? Не неси чепуху.

– Мам. Прошу тебя. Позволь мне. Две недели. Всего две недели, и я обещаю тебе, если ничего не выйдет, то я вернусь назад, и больше даже не заикнусь насчёт возвращения до самого конца августа. Прошу тебя. Пожалуйста.

– Ты понимаешь, что билет стоит очень дорого?

– У меня есть деньги. Ну точнее, есть деньги на поездку, и есть на то, чтобы доехать. У меня есть чуть больше семисот рублей, и этого должно хватить. Вам не придётся тратиться, да и потом, я уже большой, и не доставлю тебе там хлопот. Я просто просижу там две недели. Две недели, и если ничего не получится, то я обещаю тебе, что я уеду и не приеду до августа, как и обещал ранее. Хорошо?

– Во сколько ты собираешься приезжать? – со вздохом согласия произнесла она.

– Автобус выезжает в одиннадцать часов утра, так что я буду на месте примерно в шесть часов, а может, и в семь. Ты приедешь меня встречать или мне на метро до дома добраться. Завтра суббота, и ты не работаешь, так что я подумал, что ты могла бы меня забрать.

– Хорошо. Я заберу тебя. Хорошо. Но только учти, что это ровно на две недели, то есть ровно через две недели, а именно тринадцатого числа, ты уезжаешь назад к бабушке. Мы поняли друг друга?

– Да, да. Конечно, спасибо тебе большое. Спасибо, спасибо. Тогда увидимся с тобой завтра в шесть, – заканчиваю я и, не успевая дослушать, что скажет мне в конце мама, кидаю трубку на телефонный аппарат, и квартира оглашается криком «Ура!»

В эту ночь я не мог заснуть. У меня просто не получалось. Я представлял себе, как через два десятка часов я приеду в Москву и впервые в своей жизни начну стараться что-то сделать сам. Без помощи мамы, без помощи Кирюши. Я буду стараться всё делать сам. Я представлял, как я буду посылать свою рукопись в редакции, и ждать потом ответа в надежде на то, что мне пришлют сообщение о том, что мою рукопись приняли. Я представлял, как буду гулять каждый вечер по парку и всё ждать, ждать и ждать, когда мне ответят. Я представлял, как после я приду к Ване и сообщу ему об этом, и вот тогда-то мы уж точно разгуляемся. Бурное воображение будоражило мои мысли, и они словно волны разбивались о скалы моих надежд, превращая это в шипучую пену счастья и радости. – Завтра я отправлюсь туда, где всё начнётся, – сказал я себе и, закрыв глаза, снова отправился в страну сновидений.

Утро следующего дня невозможно было определить как «спокойное». Бабушка бегала вдоль и поперёк собственного дома, построенного её голыми руками когда-то, когда меня ещё и в задумке не было. Дед сидел в своём кресле, приняв свойственную ему позу гордого орла, и что-то прочищал в ружье. Он просил бабушку успокоиться и не маячить у него перед глазами. Я был спокоен. Абсолютно спокоен, хотя бы потому, что сегодняшний день не был решающим в моей судьбе, а он просто был. В нём не было ничего необычного. Сегодня вечером я приеду домой. Приеду в то место, которое покинул ровно месяц с небольшим назад. Вернусь туда, откуда убежал в поисках своего собственного я, до сих пор точно не понимая, нашёл ли я его. Я, как обычно, успел сходить на утреннюю пробежку, немного поторчал на турнике, подумав о том, что же я буду делать послезавтра, и вернулся домой. Я чищу зубы, умываюсь, делаю всё то, что положено делать каждому человеку каждое новое утро. Бабушка подаёт мне, ВОТ ТУТ ПРОШУ ОБРАТИТЬ ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ, бабушка подаёт мне ЗАВТРАК, который состоит из жареной картошки. Продолжением картошки являются две большие свиные отбивные. Несколько яиц. Сосиски. Салат. И всё это на завтрак. Должно быть, правильно говорят: ты действительно толстый тогда, когда тебе об этом говорит твоя бабушка. «Поклевав» немного из тарелки, как выразилась бабушка, я отправляюсь одеваться, собирать сумку и умоляю себя не забыть листы бумаги, ради продвижения которых я еду в этот проклятый город. Я помещаю «золотые листы» в особый пакет, запечатываю его наполовину слюной, наполовину клеем, который смог раздобыть на донышке банки с клеем, и кладу их в большой свободный карман сумки. Сумку ту я вешаю на плечо, чтобы не потерять, и всё это похоже на Кощея, который прячет своё сердце где-то так далеко, что я уже не помню. В течениё нескольких следующих минут мы направляемся в сторону автовокзала, где дожидаемся моего автобуса. Автобус был достаточно большой, вместительный, еврокласса. Номера я запомнил сразу, чтобы не потеряться в поездке. Соседа своего я тоже запомнил сразу. Такого человека очень трудно забыть. Большой и, скромно говоря, полный мужчина средних лет. Он, как я понял, не испытывал особенной любви ни к бритве, ни к ножницам, поэтому чем-то напоминал мне одного из героев фильма «Впритык». Да-да, именно Итана Тромбле. Того милого толстячка, которого играет Зак Галифианакис, и мешает доехать бедному Питеру до Лос-Анджелеса, чтобы тот успел к рождению ребёнка. Впереди меня восседали две очень весёлые дамы средних лет, которые уже, как мне показалось, «сообразили на двоих», так что уже сейчас я начинаю понимать, что путешествие у меня будет весёлое. Я что есть сил сжимаю в кулаке билет, чтобы не потерять его, прощаюсь с бабушкой, которой обещаю, что скоро приеду к ней, в полной уверенности того, что ничего из этого не выйдет, и автобус трогается. На протяжении всей поездки те весёлые дамочки не умолкали ни на минуту. Я не злился на них до того момента, пока одна из них, как раз та, что сидела впереди меня, не решила что ей неудобно, и не опрокинула своё кресло прямо мне на колени. Я не сказал ей ни слова, потому что не любил быть зачинщиком конфликтов. Так что с заснувшей и сопящей у меня под ухом головой «Итана», сидящего рядом, с почти, но ещё не до конца, сломанными ногами, я худо-бедно добрался до Москвы. Город был абсолютно точно таким же, каким он был, когда я уезжал. Ничего не изменилось. За исключением погоды. Погода стояла очень жаркая. Настолько жаркая, что я, признаться, с трудом мог дышать. В Москве летом я был первый раз, поэтому мне было немного непривычно. Доехав наконец до вокзала, я выхожу из «ракеты», которой понадобилось чуть больше восьми часов, чтобы доставить меня домой, и вижу родную мамочку, по которой так сильно соскучился, и которую не видел более месяца. Мы обнимаемся, целуемся и вскоре уже оказываемся на знакомой мне кухне, где мама устраивает мне очередной допрос, в стиле агента ФБР.

– Итак, – начинает она, – как оно?

– Оно? – не понимая, о чём идёт речь, переспрашиваю я.

Она надувает розовую жвачку в шарик, который очень быстро лопается, издавая характерный звук. – Оно! Именно. Оно…

– Да что оно? – с улыбкой снова спрашиваю я.

– Твоё творение. Товар. Как он?

Тут я понимаю, что ей всё же интересно, и я с гордостью называю число страниц, которые у меня получились. Предварительно, конечно, я их пересчитал. – Триста двадцать страниц. Неплохо, а?

– Не может быть, – Выговаривает она по слогам, с выражением лица, будто проглотила свою собственную жвачку. Ну это здорово. Ну и что ты теперь собираешься делать?

– Я не знаю, – отвечаю я, понимая про себя, что я действительно не знаю, что теперь делать. – Я ещё не думал над этим, но я не хочу тебе мешать. Я всё сделаю сам. Без помощи, хорошо? Я хочу всего добиться сам. Чтобы всё у меня получилось самостоятельно. Хорошо?

– Я понимаю тебя, я даже вмешиваться не собираюсь. Мне просто интересно. Ты дашь мне прочесть?

– Нет! – строго отвечаю я. – Я не хочу, чтобы кто-либо читал это до тех пор, пока мне не откажут все возможные редакции.

– Я просто хочу предупредить тебя о том, что это всё очень сложно, – говорит мне мама.

– Да, я понимаю, ну а что делать. Я должен как-то сам уже пробовать что-то делать. Не вечно же я буду сидеть у тебя на шее, не так ли? Мне нужно стараться идти своей дорогой. Да и потом: я должен быть готов к тому, что я уже подрастаю. Очень скоро мне нужно будет всячески помогать тебе, и бабушке с дедушкой, и Кирюше, и всем-всем-всем. А как я буду помогать им, если я всё ещё завишу от тебя. Я должен как-то начинать стараться сам выбираться. Правильно?

– Правильно, – поощрительно кивает мне мама с доброй и такой родной мне улыбкой на лице. – А теперь давай, иди спать. С завтрашнего дня у тебя будут тяжёлые трудовые будни, и ты должен быть к ним готов. Давай, давай. И помни, времени у тебя ещё немного.

Понимая, что она права, и что с завтрашнего дня я начинаю прикладывать все усилия, чтобы изменить свою жизнь, я отправляюсь в комнату. Там меня ждёт моя кровать, мой стол, мой стул. Здесь всё мое. Всё то, по чему я так скучал. Ночь шепчет мне о том, что день был тяжёлый, и что она уже готова принять меня, я подчиняюсь ей и, закрывая глаза, сладко засыпаю.

На следующее утро я просыпаюсь в квартире один. На часах уже одиннадцать часов утра, но сегодня мне можно было поспать подольше, всё-таки вчера весь мой день заняло большое путешествие, и я немного устал. Но, проснувшись утром, я почувствовал необыкновенную бодрость и полную готовность к осуществлению новой деятельности, какой бы она ни была. Я проделываю всё те же утренние процедуры, что и вчера, и каждый день, после чего я сажусь за свой рабочий стол. Он не такой старый, как тот, за которым я работал в деревне, но и не такой новый, каким описывает его Голливуд. В одной руке у меня кружка чая, а в другой телефонная трубка. Я пододвигаю ближе свой компьютер, и со словами – Ну, с Богом, – начинаю работать. Работа моя начинается с того, что я открываю собственную страницу «ВКонтакте» и всё. Этот сайт затягивает меня на добрых два с половиной часа. Не понимаю, как это происходит. Не понимаю, как это случается. Ведь только что я просто хотел найти телефон какой-нибудь редакции, а вот времени уже два часа дня, а я и пальцем не пошевельнул ради своей мечты. Павел Дуров, отличная работа. Гипно-центр, не иначе. Вырвавшись всё-таки из кибер-плена, я захожу во всем нам знакомый «Google» и начинаю поиски чего-то. Чего-то, что навсегда изменит мою жизнь. Я работаю так впервые. Это первый раз в жизни, когда я делаю что-то без помощи мамы. Да, я понимаю, что, возможно, это неправильно, и что я сам в этом виноват, но ничего не могу с этим поделать. Она всегда и во всём мне помогала, и я никогда от этого не отказывался. А сейчас она на работе, я здесь сижу один, пытаюсь сделать хоть что-то. Мне пришлось закрыть кучу спама и перебрать море ненужных мне ссылок, прежде чем я наконец нашёл: ООО «Издательство “Роща”» 127277, Москва, ул. Милашенкова, д. 15. Тел.: (495) 958-86-21. Мне не хотелось звонить никуда. Я понимал, что если я позвоню, то, возможно, надо мной начнут надсмехаться прямо в трубку, а я этого не хотел. Поэтому я решил, что я лучше напишу письмо. Все мои страницы, напечатанные на машинке, я уже скопировал в электронном виде, и теперь мог засорять ими просторы Интернета. Поэтому я разыскал электронный адрес этого издательства, и отправил им e-mail с указанным именем, фамилией, возрастом и, собственно, текстом. – И «отправить». Вот и всё. Теперь осталось только подождать. О, Боже. О, Боже, что же я только что наделал? Нет, нет, нет. Надо это всё срочно отменить. Надо отменить. О, Боже. – Вдруг меня охватил панический страх. Зачем я это сделал? Я думал об этом постоянно. Не мог понять, зачем. Сидел бы там, в деревне, никому бы не мешал, а тут залез неизвестно куда. Я не смог отменить отправку, так что мне пришлось ждать ответа. Ждать пришлось довольно долго. Всю неделю я не знал, куда себя деть. Жизнь в Москве летом казалась мне куда веселее раньше. Я думал, что раз это столица, значит, тут точно есть чем заняться. Это же не деревня. Тут есть кино и парки, и я могу гулять, и общаться с друзьями. Но как только я оказался здесь, я понял, что все друзья мои разъехались по своим дачам и деревням, и делать тут абсолютно нечего. Кроме как ждать, когда же мне ответят. С Ваней я так и не общался, а точнее, он не желал отвечать мне на мои сообщения. А Женя, в свою очередь, отказывалась отвечать мне на звонки. Говоря проще, всем угодил. Мои каникулы в столице проходили на редкость уныло: я бродил по парку в полном одиночестве, целыми днями смотрел фильмы, ждал к вечеру маму, потому что она являлась единственным развлечением, которое у меня было, но не упускал возможности заглянуть в Google-почту ради того, чтобы проверить, не пришло ли мне утвердительное сообщение. Спустя неделю, такое сообщение всё-таки пришло. Отправитель был указан чётко: @izdatelstvo-rosha.ru. Я застыл. Точно знал, что нужно открывать это письмо, но что-то меня останавливало. Рука просто не желала наводить курсор на письмо и открывать его. В конце концов я всё же взял себя в руки и открыл его. В письме было написано:

Уважаемый Матвей Холодов!

Коллеги издательства «Роща» в полном составе единодушно просят вас не присылать нам больше столь примитивные тексты.

Это был своего рода удар прямо в живот. Причём такой сильный и ощутимый, что мне казалось, что мои внутренности сейчас вылезут наружу от того, как сильно я расстроился. Это было обидно…

– И что? Ты вот так вот просто сдашься? Ничего больше не попробуешь? – говорила мне мама, разводя руками в разные стороны. – Ну да, ты попробовал один раз, не вышло, и что? Это всё, что ли? Больше ты пробовать не собираешься?

– Да нет, ты не поняла, – оправдывался я перед ней, – просто это меня задело. Так сильно задело, что я что-то больше ни о чём думать-то и не могу.

– Ну так пробуй дальше. Старайся, и в конце концов всё точно получится. Пробуй, старайся. Давай. Иди в свою комнату, залезь в Интернет и ищи дальше.

Не воодушевлённый, а скорее, просто переполненный словами собственной мамы, я отправился в комнату, чтобы вновь пуститься в путешествие, которое могло бы изменить мою жизнь. Снова сайт «Google», поиск, потом известные редакции. Пропустив через себя кучу очередного бреда, поджидающего нас на просторах Интернета, я вновь нашёл, как мне казалось, мой спасательный круг. На этот раз им стала редакция под названием «Эксмо». Я снова отправляю e-mail сообщение на указанный электронный адрес, на этот раз указывая лишь своё имя и фамилию. Я решаю в этот раз обойтись без возраста, чтобы не было подозрений. Я вновь нажимаю кнопку «отправить», на этот раз не с такими волнениями и переживаниями на душе. Следующие несколько дней проходят точно так же, как и прежние: я гуляю в парке, потом отправляюсь домой, чтобы просмотреть очередной фильм, в тайне желая, чтобы срок моего пребывания здесь, который уже скоро оканчивался, истёк поскорее.

Я прихожу домой, завариваю себе кружку чая и слышу, как кто-то заходит в дверь. Я прохожу навстречу сомнительным звукам и вижу там маму. Рядом с мамой стоит молодой мужчина, лет двадцати пяти, с длинными чёрными волосами до плеч и негустой, но очень заметной бородой. Мужчина невысокий и немного тощий, как мне показалось. На его носу я мог заметить очки в квадратной оправе, скрывающие его зелёные глаза. На мужчине надет костюм, весьма презентабельный. Появилось ощущение, что он сбежал с какого-нибудь банкета, чтобы приехать сюда. Я смотрю на маму и вдруг ловлю его взгляд. Он улыбается мне…

– А я не знал, что ты приведёшь парня, – говорю я, пытаясь отшутиться в этой неловкой ситуации.

– Очень смешно, – отвечает она, – это не парень, Матвей, это твоё будущее.

– Будущее, – переспрашиваю я, не видя на нём ключей от «Audi», дорогих часов и прочей атрибутики, которой мне хотелось бы видеть в моём будущем.

Мужчина проходит ко мне поближе, не снимая туфель, не понимая, должно быть, что мама только сегодня утром помыла пол. Он подходит вплотную и протягивает мне руку. – Максим Горлов. Очень приятно познакомиться с тобой, Матвей. Я много о тебе слышал от мамы.

Я был зол. Я не хотел никого видеть из-за того ответа, что пришёл ко мне из редакции. Я не был уверен в том, что моя идея «выгорит», и уже начинал подумывать о том, как бы всё это закончить. – Мам, что это за клоун?

– Матвей, что ты? Извинись перед человеком, он пришёл тебе помочь. Извини, Максим. Извини.

Максим мне не понравился. Не понравился с самой первой секунды, как зашёл сюда. Что-то в нём меня отталкивало. То ли его смазливая улыбка, то ли его глаза. Не знаю, но иногда, ты точно знаешь, что тебе не нравится этот человек с тех самых пор, как ты его увидел. Его лицо выражало то ли чрезмерное самодовольство, то ли тщеславность. То ли он просто слишком сильно любил себя, не знаю. На ум мне приходил образ змея, и я не хотел подпускать его ближе. Но я всё же был воспитанным молодым человеком, поэтому извинился и пожал ему руку.

– Ничего страшного, – продолжил он, – с кем не бывает. Я взрываюсь по восемь раз на дню. Я пришёл сюда, чтобы помочь тебе. Мама рассказала мне о том, что ты не можешь никак продвинуться со своим маленьким рассказиком, так?

– Верно. Но только он не маленький.

– Ну да. Но у меня есть предложение к тебе. Давай, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе опубликоваться. Взамен я не попрошу ничего. Просто потому, что мы с тобой оба понимаем, что рассказ твой не будет бомбой. Скажем так. Мы выпустим несколько экземпляров, ты сможешь похвастаться перед друзьями, а потом мы всё это забудем. Идёт?

– А с чего вы взяли, что вы в состоянии мне помочь?

– Видишь ли, я агент. Это моя работа, продвигать таких, как ты. Всё, что мне сейчас от тебя нужно, – это твоя рукопись. Принеси её мне. И мы придумаем, что можно сделать.

– Я уже пытался «что-то сделать». В одном издательстве меня уже послали, из второго пока ответа не пришло. Но не думаю, что там будет что-то сладкое.

– Дружище, но ты не обращался ко мне. Позволь мне выполнять мою работу, после того, как ты неплохо выполнил свою. Идёт? Понимаешь, дело в том, что я работал со многими детьми, такими, как ты. И поверь мне, результат просто удивительный. Я проводил несколько…

Я не мешал ему говорить. Он явно наслаждался звучанием собственного голоса. Мне не хотелось неприятностей, но мне не нравилось, что он находится в моём доме. Мне хотелось вышвырнуть его отсюда подальше. У парня было слишком смазливое лицо, и он слишком сильно себя любил.

– Давай, – заканчивал он, – принеси её мне. И я посмотрю, что можно сделать.

Я понимал, что ударить его по его наглой роже будет лишним. Да и потом, честно говоря, я не имел понятия, почему так сильно взъелся на него. Он пришёл сюда для того, чтобы помочь мне. А я так плохо о нём отзываюсь. Я ведь даже его ещё не знаю. Но каждый заслуживает шанс. Я предоставлю ему такой. Я отошёл в свою комнату, где достал подлинную рукопись, напечатанную мною ещё в деревне. Листы оставались всё такими же чистыми и белыми. Мне не хотелось их отдавать, но я это сделал, поверив в то, что, возможно, он тот самый, кто поможет мне. Он поместил скреплённые вместе листы в кожаный портфель, и со словами: – Отлично! Скоро увидимся, – удалился из нашего дома.

Последующие несколько дней я уже просто гулял. Мне не хотелось смотреть фильмов или сидеть дома. Я ездил в разные парки, ходил на пруды, наслаждался столичной природой. Я все-таки получил сообщение от того, другого издательства. Сообщение с текстом:

Уважаемый Матвей Холодов!

Коллеги издательства «Эксмо» в полном составе единодушно советуют вам отказаться от дальнейших попыток практиковать писательскую деятельность.

После второго такого удара в живот мне уже было всё равно. Я уже и не надеялся ни на что, что может вызвать у меня радостные эмоции. Я уже просто был рад тому, что я написал этот рассказ. Написал его для себя, и мне плевать, что никто не хочет его издавать. Возможно, к этому всё и шло с самого начала. Возможно, где-то в глубине души я знал, что ничего из этого не получится. Но я попробовал. Я постарался ухватиться за мечту, и я держался за неё всеми силами. Я желал её. Страстно. Я хотел, чтобы у меня всё получилось, и чтобы все мои желания исполнились. Но… Так бывает. Это жизнь, и нужно идти дальше. Зато я буду точно знать, что я всё попробовал.

Придя домой этим вечером, я не даже не предполагал, что на моей родной кухне меня ждёт этот смазливый козёл, который ушёл из моего дома три дня назад. Они сидели там с мамой вдвоём и просто пили кофе. Как только я переступил порог кухни, они оба взглянули на меня и улыбнулись. Улыбнулись так тепло и солнечно, что даже мне самому на время захотелось обнять этого самодовольного парня.

– Ну что, – начал говорить мне он, как только взглянул мне в глаза и проглотил кофе, остывающий у него во рту. – Поздравляю! Тебя напечатают!

2.

Я смотрел фильм «Области тьмы» примерно двадцать с лишним раз. Я и книжку прочитал немало. И мне всегда очень нравился момент, когда Эдди, он же главный герой, под такую энергичную и живую музыку, быстро превращается из законченного неудачника в потрясающего красавчика, которым и является Бредли. Мне вообще очень нравятся такие моменты в фильмах. Ну, вы знаете, когда вдруг, откуда не возьмись, за кадром появляется весёлая музыка, которую многие из нас точно знают, и мы видим, как главные герои, либо самостоятельно, либо с помощью кого-то превращаются в невероятно сексуальных и умопомрачительных голливудских красавчиков. Теперь у них есть всё: деньги, что самое главное, классная тачка, кольца и браслеты у женщин, а у мужчин дорогие ремни и запонки на рубашках. Рубашки те выглажены до восторга и сияют так, будто только что постираны «Лаской: магией цвета». Мы видим, как они выходят из какого-нибудь здания навстречу людям, которые ими восторгаются. Люди все смотрят, раскрыв свои рты, не понимая, как это: только два дня назад этот человек приходил сюда в рваных одеждах, грязный и вонючий, а теперь он невероятно прекрасен. Честно говоря, я тоже никогда этого не понимал. Как же так? Почему же я такого никогда нигде не видел? Или почему у меня так никогда не получалось? Почему я, спустя всего два дня, не приходил куда-нибудь, где меня очень хорошо знают, но знают в качестве помойного ведра. И вот он я – накачанный, хочу заметить, что за два дня, загорелый, посреди зимы, одетый в костюм, который пошит для меня на заказ. Я улыбаюсь во все тридцать два белоснежных зуба, которые ещё вчера не отличить от лимона по цвету, и от бабушкиного забора по ровности. И вот я иду, конечно под музыку, на фоне этого всего, и все смотрят и раскрывают рты, потому что тоже не понимают, как такое возможно… Ну так как? Почему в Голливуде режиссёры видят это именно так? Ну сами подумайте, давайте вспомним вместе, начнём: «Области тьмы», «Папе снова семнадцать», «Звёздная пыль», «Притворись моей женой», – это для женщин, чтобы не обижать, и такой список можно продолжать до бесконечности, просто это первое, что пришло мне в голову. И знаете, что самое интересное? Интересно то, что они всегда везде заходят или выходят с такими лицами, будто они всё знают. Всё на свете. Будто только что они побывали в особом месте, где маленький дедушка рассказал им обо всём, о чём только можно рассказать. Ну неужели в жизни не бывает ничего такого же? Неужели жизнь не может быть похожа на голливудскую комедию с романтическим концом?

Итак, с того момента, как самодовольный, наглый ишак каким-то образом смог найти для меня издателя, прошло ровно две недели. Поразительно! Как же это он так быстро успел? Я на протяжении двух недель ждал, когда же мне позвонят или сообщат невероятную новость, а он смог всё сделать ровно за три дня. Просто невероятно. А когда я спросил у него, как у него это получилось, он мне нагло улыбнулся во все свои зубы, которые он мог показать, надел своё привычное самодовольное лицо, словно то, что было у героя мультика «Рапунцель», и тихо произнёс, видимо, чтобы ЦРУ или ФБР не услышали его: – Дружище, это моя работа. – Я не понимал почему он называет меня так, ведь мы были знакомы всего три дня, но я не обращал на него особого внимания, потому что… Потому что, мне не было до него дела. Он действительно выполнил свою работу, и выполнил её быстро и качественно. Он рассказал мне о том, что редакция под названием «Астрель» всё-таки согласилась опубликовать мой рассказ. Да, именно эта редакция, которая публикует всем известные книги Сергея Минаева, такие как, например, «THE ТЁЛКИ». Они согласились, правда пока только в размере двух тысяч экземпляров, но даже этого хватит для меня, чтобы просто почувствовать себя настоящим писателем. Боже! Я – писатель. Неужели, я всё-таки осуществил свою мечту? Неужели я это сделал. Поверить не могу. Не могу. Боже, у вас когда-нибудь было ощущение прилива чистой радости. Необъяснимой любви ко всему миру. Беспричинного желания выбежать на улицу и начать обнимать каждого проходящего мимо человека. Чтобы он знал, как сильно я теперь люблю жизнь, и как мне хочется разделить свою любовь к ней со всеми желающими. Это невозможно описать, словно кто-то повернул тумблер, и включил в моей жизни свет. Свет, который заполнил весь мой новый мир. Он такой новый, такой свежий. Он такой чистый и неизведанный. Должно быть, мне ещё столько всего предстоит узнать, но пока что я здесь. Сижу дома, и жду очередного прихода павлина. Я назвал Максима так, потому что павлины – очень гордые существа, и я точно знаю, что если у них запятнается одно перо, то они клювом вырвут его и выбросят. Мне же казалось порой, что если на залакированные волосы Максима попадёт маленькая пылинка, то он сбреет их догола. Поэтому я привык называть его павлином. «Срок годности», который я должен был провести в Москве в размере двух недель, давным-давно истёк, так что на дворе уже стояло двадцать восьмое июля, что помогало мне осознавать то, что я потерял уже два месяца своего бесценного последнего лета. Но, стараясь относиться ко всему с особой иронией, я рад, что хотя бы не просидел этот месяц без дела, и не пялился в компьютер, словно зомби, как делают это некоторые. Признаюсь честно, пару раз мне приходилось скучать, и я не знал, куда деть своё мокрое от столичной жары тело, а потом павлин снова навестил нас и рассказал мне о том, что в начале августа у меня состоится фото-сессия к книге, на которой я не должен выглядеть плохо, поэтому он подарил мне абонемент в фитнес-центр, в который я продолжаю сейчас ходить. Не сказать, что жизнь в ожидании чего-то особенного, что, возможно, тебя прославит, особенная. Я жил спокойно, деля квартиру с мамой, ничего у меня не происходило, кроме того, что я ходил в тренажёрный зал и старался там хоть немного привести себя в порядок, хотя, как я уже упоминал ранее, я не был ни жирным, ни тощим.

Но, должно быть, я замучил вас совершенно не интересными рассказами о своей совершенно не интересной жизни, поэтому, мы перепрыгнем пару дней, которые были такими же интересными, как и описанные мною ранее, и перейдём непосредственно к делу.

А начать я предположительно могу с четвёртого числа августа. Да, пока что мы будем просматривать все мои действия по календарю. Итак, четвёртое августа, я просыпаюсь в ужасно душной квартире. Воздух раскалён до такой степени, что каждый новый глоток сравним лишь с потреблением огненного песка. Я поднимаюсь с кровати, которая уже и на кровать-то не похожа, а смахивает, скорее, на водный матрац, который я наполнял своим потом на протяжении всей ночи. Дома не было никого, поскольку мама уже уехала на работу, так что я мог включить музыку, которая раздавалась обычно на три этажа вниз. Я включаю музыку, и под вокал солиста группы «Black Sabbath» отправляюсь в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. Я не предполагал тогда, какое интересное приключение ожидает меня сегодня, но узнал о нём тогда, когда вышел из душа, и вновь посетил свою комнату. Услышав странные звуки на фоне разъярённой мелодии, я прислушался получше, и понял, что эти звуки издавал мой телефон, который звонил прямо сейчас. Сделав музыку потише, а впоследствии и вовсе её выключив, я принялся узнавать, кто это звонит. Звонок пришёлся на домашний телефон, поэтому я не мог узнать, кто звонит.

– Привет, Моть, как ты?

Клянусь, даже если бы меня заперли в самой тёмной яме, при этом завязав мне глаза, на фоне скулящих собак и волчьего воя, я бы всё равно распознал этот голос. Женя…

– Здра… Здравствуй, – мой голос дрожал. Дрожал, словно я забыл выпить свою ежедневную дозу таблеток, которые прописал мне врач-психотерапевт. Я начал метаться по дому из угла в угол, в надежде на то, что я всё-таки найду, что ей сказать. Но слова просто не желали посещать мой разум. Их просто не было. – Послушай, Жень. Послушай меня, пожалуйста. Мне очень жаль. Извини меня за то, что тогда произошло, я так рад, что ты позвонила.

– Эй, тише, тише. Всё хорошо. Послушай, Матвей, что было – то было. Нечего теперь оглядываться назад, для того чтобы думать над прежними ошибками, хорошо? Просто знай, что всё хорошо. И на самом-то деле я звоню тебе, чтобы извиниться.

– Извиниться? – переспросил я.

– Да, именно извиниться. Ты столько раз звонил мне и писал. А я так и не ответила тебе. Просто пойми меня, я так сильно разозлилась на тебя, что у меня просто не было желания с тобой разговаривать. Прости меня, пожалуйста.

– Да. Да, конечно. Я всё прекрасно понимаю. Конечно. Всё хорошо. Я очень рад, что ты позвонила, спасибо тебе огромное.

Это правда. Я действительно был безумно рад тому, что она позвонила. Сердце забилось так быстро, что, должно быть, даже Доктор Хаус не смог бы сосчитать мой пульс. В животе что-то задвигалось. Что-то запорхало, словно бабочки, которые рвались наружу. В голове у меня помутнело, и я точно не был в ответе за то, что говорю. – Послушай, а где ты сейчас?

– Я в Москве, а ты?

– Я тоже! Я тоже, представляешь? Так, быть может, мы с тобой встретимся, как тебе такая идея? Я был бы безумно рад, если бы с тобой могли встретиться и провести немного времени вместе.

– Да, конечно, почему нет. Я только с удовольствием. А во сколько?

Я хотел, чтобы это было что-то особенное, хотел, чтобы она поняла, как она дорога мне. Хотел, чтобы мы смогли вернуться к тому моменту, который мне не удалось вернуть. И я знал, что должен вести себя как настоящий джентльмен. – Давай я зайду за тобой сегодня в семь, и мы сходим в ресторан? – Ресторан? Ресторан? О чём я думал? Я же не смогу… Чёртова влюблённость заставила меня только что пригласить её в ресторан.

– Ого! Ресторан? Кто ты такой и что сделал с Матвеем, которого я знаю?

– Ну вот, видишь, я немного посмелел.

Она посмеялась. Посмеялась мне в трубку. Боже, я не слышал этот смех на протяжении двух с половиной месяцев. Как же он прекрасен. Он такой звонкий. Такой чистый. – Хорошо, я буду ждать тебя в семь. Идёт?

– Да, конечно, в семь, отлично.

– Тогда до свидания.

– До свидания. – Отвечаю я, и кладу телефонный аппарат на диван. Нужно присесть. Что-то в глазах двоится. Это нехорошо. В разуме помутнело. Не хотелось бы сейчас потерять сознание и пропустить ещё одно свидание. Я сажусь на диван и медленно выдыхаю.

Итак, вот он я, иду на встречу к девушке, которую не видел больше двух месяцев и которую обидел тогда. Она, должно быть, сейчас меня ненавидит где-то в глубине себя. Но всё же позвонила мне. Позвонила и согласилась встретиться. Сейчас для меня это самое важное событие в жизни. На часах ещё только половина шестого, но я уже здесь, около её дома. Я пришёл пораньше, чтобы не опоздать. Достав из копилки последние семь рублей, которых, как я надеялся, должно было хватить, я надел одну из немногих рубашек, которую даже не соизволил заправить в штаны, и даже причесался. Не хочу, чтобы она подумала, что я Маугли. Хотя с моим количеством волос на голове и их длиной, даже причесавшись, я точно выгляжу, как Маугли. Тёплый ветер медленно качал деревья, которые уже более семи лет росли в этом подъезде. Люди, словно призраки, расплывались по плоскости реальности и уносили свои безжизненные тела к свои домам. Солнце уже не так сильно жарило, однако я в полной мере мог ощущать его тепло, прогревающее мне спину и образующее там лужу. Воздух же на улице уже был более чист, чем утром, так что дышать становилось возможным через раз. Я сидел на маленькой скамейке, которую установили около входа в дом, и ждал, когда она придёт. Ждал, когда она выйдет и покажет мне своё лицо, и я снова смогу взглянуть на неё. Посмотреть ей в глаза. Услышать звонкую мелодию её радужного смеха. Я смогу почувствовать её присутствие в моей жизни. Её не было достаточно долго. Настолько долго, что я уже начинал волноваться за то, что она решила не приходить ко мне на встречу. Женя не отличалась привычкой опаздывать, так что это был нехороший знак. Решив для себя, что вламываться внутрь, словно безумный спецназ, будет лишним, я остался коротать время, сидя на скамейке. Спустя ещё неопределённый десяток минут, я всё же услышал звон зуммера, открывающего скрипящую дверь, и увидел её. Это был как раз один из тех моментов, когда ты понимаешь, что от счастья захватывает дух. Не имеет смысла описывать её красоту словами, по той причине, что будь я самым великим писателем современности, я всё равно никогда бы не сумел описать всю ту красоту, которой она обладала. Особенно в тот момент. Она была одета в белое, словно зубы у актёров рекламы «Colgate», платье, с маленькими белыми бутонами белых розочек, распускающихся у её плеч. Платье то было таким белым, что казалось, что маленький ангел спустился с неба и одолжил ей это платье. Маленькие, аккуратные ножки её были обуты в сандалии, которые, как мне казалось, я смог бы уместить у себя на одной руке. Волосы её, привычно для меня, были распущены и развевались на ветру, как у Хайди Клум. Взгляд её был устремлён прямо на меня, и я на миг замер, словно этот самый взгляд приковал меня к месту, на котором я стоял. Все это было таким родным для меня, таким любимым, что мне хотелось отбросить в сторону букет цветов, который я ей купил, подбежать к ней и обнять так сильно, как никого в мире никогда не обнимал. Мне так хотелось быть частью её души. Но я не смог этого сделать. Я испугался. Поэтому я просто простоял на месте до тех пор, пока она не подошла, и не произнесла:

– Здравствуй.

– Здравствуй, – ответил я и постарался обнять её. Я знал, что она этого не хотела, но мои желания перевесили воспитанность. – Ты потрясающе выглядишь!

– Спасибо, – ответила она, потупив взгляд. – Ну и что, куда мы идём?

– Ты знаешь, я не помню, как называется этот ресторан, я только помню, что мой агент сказал мне, что он находится на «Тургеневской». – ДА. Я это сказал. Я пригласил девушку своей мечты на романтический ужин и только что сказал ей, что у меня есть агент. Ну и что, что я поступил, как пижон, это не важно… А может, и важно.

Как я и ожидал, её и без того огромные глаза сделались ещё больше. Настолько больше, что мне казалось, что сейчас они вылетят из орбит, упадут на пол и укатятся подальше от удивления. – Твой… Прости, кто? – ещё раз переспросила она, явно не понимая или не до конца расслышав, что я только что сказал. – Твой агент?

– Да, верно, но это длинная история, давай я лучше расскажу тебе её в ресторане, а пока расскажи мне лучше, как твои дела и что ты делала на протяжении лета?

Следующие несколько десятков минут мы добирались до самого ресторана, который находился по адресу «где-то на «Тургеневской»». Признаться честно, мы не были открыты друг другу. Я не чувствовал того, что мы когда-то с этим человеком были лучшими друзьями и я мог поделиться с ней всем на свете. Всем-всем. И что самое ужасное: я не чувствовал себя частью её мира. Она практически не смотрела мне в глаза и не поддерживала ни одну из заданных мною тем. Всё, что она делала, – это лишь отвечала на мои вопросы и не желала заводить новые темы. Я расспрашивал её о разных вещах, порой даже не представляя себе, как мне могла прийти в голову такая глупая идея спросить её об этом. В общем, взглянув на нас в тот момент, точно нельзя было сказать, что мы – Бонни и Клайд.

– Что вы будете заказывать? – спросила нас молодая девушка-официант, одетая в белую рубашку и строгие чёрные брюки, когда мы уже устроились за одним из столиков того ресторана, что посоветовал мне павлин. Музыка в ресторане была живой. Причём не в переносном, а в самом прямом из смыслов. Огромные люстры нависали над потолком, качаясь из стороны в сторону, убеждая меня в том, что в любой момент эти «гири» могут на кого-нибудь упасть. Огромные ковры, расстеленные прямо перед нашими ногами, стоили, должно быть, больше, чем все двадцать ковров в доме моей бабушки. Включая те, что висят на стенах. Искусственный свет, проливающийся на ожерелья и украшения светских дам, отражался блеском мне в глаза так, что мне казалось, что я нахожусь в магазине «Swarovski». Мужчины лет сорока, с огромными животами, разваливались на кожаных диванах, доедая свои блюда из серии «дефлопе». После окончательного уничтожения своих блюд, каждый из них доставал из внутреннего кармана футляр, из которого они вынимали огромные, должно быть, кубинские сигары, и закуривали их, несмотря не то, что зал, в котором они находились, был для некурящих. Видимо, ресторан, который посоветовал мне Максим, был исключительно для людей экстра класса, и даже прийти и просто подышать здесь воздухом стоило бы нам несметного состояния. Однако, очень скоро привыкнув к этому месту и полностью ознакомившись с меню, я наконец ответил:

– Я даже не знаю. А что бы вы нам могли посоветовать? – спрашиваю её я в надежде на то, что она подскажет нам что-то не очень дорогое, что сможет потянуть мой кошелек.

– Я бы порекомендовала, – начала говорить официантка с акцентом типа: «Ой, Серёж, ну я не знаю точно, из кого я хочу шубу этой зимой. Из песца или из медведя», – среднепрожаренный в собственной крови стейк, заправленный особым соусом, от нашего шеф-повара, также я бы порекомендовала вам… – Дальше она начала рекомендовать нам разного рода блюда, которые, в свою очередь, имели стоимость, похожую на мой номер телефона. Причём, мобильного.

Я посмотрел на неё так, чтобы она точно поняла, что я не владелец нефтяной вышки и что я ни черта не понимаю в том, что она сейчас сказала. Я хотел, чтобы она поняла, что я просто обычный парень, который привёл даже не свою девушку поужинать. И вероятно, она это поняла. Но, честно говоря, я действительно не знал, что выбрать, в таком месте я был в первый раз в своей жизни, поэтому я просто растерялся и не знал, что ей ответить. – Девушка, – начал я, – а у вас нет Хэппи мила?

Она посмеялась, но точно поняла, что я имел в виду, поэтому, спустя некоторое время, принесла нам две тарелки с удивительно вкусно пахнущим супом. Мы пожелали друг другу приятного аппетита, схватились за ложки и преступили к дегустации съестного.

– Ну хорошо, – вдруг начала она, – значит… Агент. Я не могу поверить. У тебя агент. А зачем?

– Помнишь, мы с тобой говорили о мечте? В которой я стану писателем, и мою книгу всё же напечатают?

– Да, конечно, ты горел этой мечтой более трёх лет. Стой, неужели ты?

– Да, именно.

– О, Господи, – начала вдруг она со своим особым блеском в глазах, – ты серьёзно?

– Я, да. Я серьёзно. Книгу уже напечатали, так что её можно купить в нашей «Букве». Ну то есть в той, что находится рядом с твоим домом.

– Но ведь это же просто потрясающе! Ты просто. Просто умница. Я очень горжусь тобой. Ты молодец! – она вдруг посмотрела на меня по-новому. Заново. Будто, только что проснулась и увидела меня. Да, я это сделал. Я рассказал ей о том, что сделал что-то, чего не может сделать обычный человек моего возраста. А вы бы так не поступили? Разве вы бы не захотели сделать всё, что в ваших силах, для того, чтобы удержать любимого человека рядом? Вот и сделал. Но проблема была в том, что я для неё уже не был любимым человеком.

Проведя вечер на новой волне после того, как я рассказал ей о своём новом «хобби», я расплатился в ресторане всеми своими деньгами и поблагодарил высшие силы за то, что этих денег мне хватило. Далее наша индивидуальная программа продлилась ещё в парке, а потом около пруда, и наконец, я проводил её домой.

– Это был удивительный вечер, – начал я в надежде на то, что она ответит мне тем же.

– Да, ты прав, это было удивительно. Особенно твоя новость. Она тоже была просто удивительна.

– Да ладно тебе. Это ведь я. Я остался всё тем же, что и раньше, просто написал один маленький рассказик. Ничего особенного, – я подошёл к ней поближе. Так близко, что подумал, что у меня есть шансы наконец поцеловать её. Наконец совершить этот первый поцелуй, которого я так долго ждал. Но я не стал. Что-то внутри меня остановило ход действий. Что-то меня испугало. Мысль о том, что ей не понравится. Или то, что после этого мы с ней поругаемся, и она больше не захочет меня видеть. В любом случае, я не стал этого делать, потому что, прежде всего, я не хотел терять друга, поэтому я просто обнял её. Но обнял так крепко, так сильно прижав ее к себе. Я не хотел, чтобы этот вечер заканчивался. Не хотел, чтобы она уходила от меня. Мне было с ней так хорошо, что казалось, что это никогда не закончится. Но всему приходит свой конец. И моему «раю» на земле тоже должен был прийти. Она уставила свои руки мне в грудь и отодвинула от себя. Именно в тот момент, я понял, что то, что произошло между нами тогда, уже никогда не повторится. Я не смогу вернуть тот момент. Он был самым особенным.

– До свидания, Моть. Ещё раз прими мои поздравления. Просто сейчас, пока я ещё могу, потому что завтра я уезжаю, и в следующий раз мы увидимся только в сентябре.

– Я понимаю, – ответил я, не осознавая ещё до конца то, что я не увижу её ещё целый месяц. – Спасибо тебе. Спасибо за этот чудесный вечер, и спасибо тебе огромное за то, что всё-таки позвонила мне, для меня это очень важно. – Я развернулся в сторону калитки, отделявшей двор её дома от остальной части района, и направился туда.

– Подожди, – вдруг произнесла она мне вслед.

Я развернулся в надежде на то, что голливудская мечта меня всё же настигнет. Что сейчас луна станет ближе, звёзды будут сиять ярче, и она в одно мгновение всё поймёт. Поймёт, как она любила меня все эти годы, и что ей больше никто не нужен. Подбежит ко мне сзади, и мы закрепим нашу любовь в страстном поцелуе, но…

– Я просто хотела сказать тебе. Всё то, что тебя ждёт. Теперь… Просто… Не потеряй себя, хорошо? Оставайся таким же замечательным мальчиком, каким я тебя знаю. Хорошо?

– Хорошо, – ответил я, если честно, до конца не понимая, что она имеет в виду, но надеясь, что я всё же себя не потеряю.

Тёплая летняя ночь уже расплылась над столичным небом, подняв луну в небо, и подав мне сигнал о том, что мне пора возвращаться домой. Как обычно, мамы не было дома, поскольку это лето, а летом отдыхают не только школьники. Так что я пришёл домой, оставил один из замков двери открытым, чтобы мама смогла войти. Вымыл посуду, которую оставил здесь утром, почистил зубы, и с разбитым сердцем и вырезанной душой отдал своё тело в плен сну.

Августовское утро пятого числа не было для меня особо радостным. Хотя бы потому, что я понимал, что уже через двадцать с лишним дней я снова отправлюсь в школу и буду просиживать там свои лучшие годы. Вот мне интересно, как так получилось, что Билл Гейтс так и не закончил институт? Вот так? Неужели, чтобы стать гением, не надо нигде учиться? Нет, ну правда – Билл Гейтс, Стив Джобс, Квентин Тарантино, и даже этот список можно продолжать до бесконечности. Может, мне тоже нужно всё бросить, чтобы стать великим человеком? Не думаю. В любом случае оставалось чуть меньше месяца до школы, я а всё ещё продолжал развлекаться со своей глупой затеей. Но теперь эта затея обрела хотя бы материальный вид, так что теперь я точно мог хвастаться перед всеми и фотографировать себя со своей книгой в зеркало ванной комнаты на iPad, разувая губы. Ну, вы понимаете, о чём я. Только я скорее был бы не «кисой», как принято называть таких девочек, замазанных тональным кремом, как штукатуркой, губной помадой, словно валиком с краской и прочей косметикой, я был бы «книжным червем». Да, точно, это не менее гламурно звучит. Да и потом, зеркало в ванной у меня большое, и губы я раздуть вроде как могу. Так и буду хвастаться. Но не сейчас. Сейчас я совершу все утренние процедуры, а дальше ещё не могу точно сказать, что будет. Горячее солнце последнего летнего месяца стремилось отдать всё своё тепло земле, по которой вскоре ударят холода. О холодном ветре можно было даже не мечтать, если только у вас нет дома кондиционера. Жара стояла настолько жуткая, что казалось, будто плохо постеленный асфальт на дорогах плавился прямо на глазах. Люди старались надевать на себя как можно меньше одежды, чтобы не утонуть в собственном поту, а корпоративные чиновники надевали рубашки с коротким рукавом и брюки из хлопка, чтобы не умереть от жестоких условий дресс-кода. Оставшаяся здесь и уже вернувшаяся с отдыха молодёжь разгуливала по улице, стараясь придумать, куда себя деть. Молоденькие девочки, готовящиеся к выпускному классу, не упускают возможности надеть на себя как можно меньшее количество любой одежды, чтобы «подцепить» голубка. Как правило, даже та одежда, которая на них есть сейчас, – прозрачная. Причём, настолько прозрачная, что увидеть можно абсолютно весь комплект нижнего белья. Не знаю точно, проблема это или прогресс моды, но для меня, как для подростка с бурной сексуальной фантазией, это не казалось особой проблемой. Мамины цветы, что жили у мамы на подоконнике, уже, мягко говоря, не жили, из-за суровых условий климата. Кафель, положенный на полу кухни, раскалился, словно песок на турецком пляже, так что пройти без тапочек по нему было практически невозможно. Птицы разных видов старались найти себе укрытие в прохладном метро, а люди, уезжающие утром на работу в час пик, стремились поскорее вырваться из подземной тюрьмы. В квартире у меня было безумно жарко, несмотря на то, что жил я на двенадцатом этаже, и открывал все окна нараспашку, чтобы почувствовать хоть какой-то холодок.

Когда я проснулся, мамы уже не было, и я точно знал, что она была на работе. Времени было уже около двенадцати часов, так что мне полагалось принять душ, умыться, позавтракать, а потом снова задуматься над тем, как продолжать влачить своё жалкое существование. Я не хотел ни о чём думать. Честно говоря, после того, что произошло вчера, я даже не хотел продолжать это существование. Меня это ранило сильно. Я надеялся на то, что смогу всё же наладить отношения, но суровая реальность взяла верх. Я понимал, что уже так, как раньше, не будет никогда. Но я не хотел думать об этом, поэтому просто направился на встречу утренним процедурам. Не успел я подойти к ванной комнате, как квартира огласилась звуками дверного звонка. Я не мог себе даже предположить, кого сюда могло принести так рано, но не терял надежды на то, что это может быть Женя, и сейчас у нас всё наладится. Да-да, именно так, я всё ещё о ней думаю, и даже больше, чем вы можете себе представить.

– Кто там? – спрашиваю я, открывая лишь переднюю дверь, принимая уроки, предоставленные мне триквелом фильма «Один дома».

– Ну открывай же, звезда, это я, твой агент.

Слова «это я, твой агент» откликнулись у меня в голове, словно скрежет ногтей о школьную доску. Я не понимал, как можно разговаривать с таким… Таким… Пафосом. Хорошо, что павлины не разговаривают… – Сейчас, секунду.

Я открываю железную дверь, обтянутую кожаным покровом. Павлин врывается быстро, проходит в дом и снова, не снимая обувь, продвигается на кухню, не дожидаясь меня. – Давай быстрее, чего так долго? – начинает он.

Я прохожу вдоль коридора на кухню, закрывая за собой дверь, и наблюдаю за тем, как он достает разного вида листы, которые протягивает мне вместе с ручкой. – Давай, дружище, вот здесь. Вот здесь и… Вот здесь, – он указывает мне на три разных места на листе бумаги, на которых должна находиться чья-то подпись, и произносит: – Давай, ставь свою роспись.

– Это для чего? – с неподдельным интересом спрашиваю я.

– Как твой агент, за все росписи должен отвечать я, но и ты должен подписываться под некоторыми документами. Поэтому, чтобы авторские права принадлежали тебе, и чтобы нам выплатили хотя бы пятнадцать рублей на «сникерс», ты должен расписаться.

– Авторские права? – повторяю я. – А что, кто-то вправе меня их лишить? Это же я написал! Это же моё. И что ты сказал, деньги?

– Дело в том, что если бы твоя рукопись попала к кому-то в руки, то он смог бы выдать её за свою. И тогда бы отсудить её было бы очень трудно. Конечно, это бы придало пикантности в историю с твоей книгой, и продажи бы взлетели выше крыши, но это дело моё. Это бизнес, и я им занимаюсь. Захочу суда – будет суд, не захочу – не будет. В любом случае ты уже написал всё, от тебя больше ничего не требуется. Теперь тебе остаётся лишь расписываться там, где скажут, и наслаждаться тем, что сделал.

– Ясно, – неуверенно отвечаю я, – а что с деньгами? Ты сказал что-то насчёт денег?

– Ну конечно! Ведь редакция покупает твою книгу, они должны заплатить тебе за твою работу. Дружок, ты чего? Это бизнес. Бизнес, который никогда не стоит на месте. Это деньги, которые всегда в движении, и ты должен понимать, что твои деньги – это твои деньги. И ты не должен их упускать. Ты же в большом городе: не усмотришь здесь, не доглядишь там – и всё. Твои деньги от тебя ушли.

Павлин напоминал мне героя Майкла Дугласа в кинофильме «Уолл Стрит: Деньги не спят». Тот с точно таким же сиянием в глазах рассказывал о деньгах. Видно было, что он их любит. И они ему нужны. Он умеет и достаточно хорошо умеет с ними обращаться, поэтому я просто не лез в эти дела и спокойно, читая каждое слове на бумагах, которые он мне выдал, ставил свои росписи. – А кто договаривается насчёт суммы? – поинтересовался я. – Или редакция выдает деньги по своему собственному желанию?

– Нет, нет, нет. Договариваться должен ты. Ты назначаешь им цену, они не соглашаются, потом вы торгуетесь и в конце концов приходите к общему консенсусу.

– Тогда что я тут делаю? – продолжил я. – Деньги мне нужны, и даже очень!

– Но у тебя есть агент, приятель. Это я. Забыл?

Когда он говорил слово «агент», то представлялся мне таким неуклюжим и лысым Чарли Ранклом. Но и Чарли знал, как выполнять свою работу, так что, как бы то ни было, я доверял павлину на столько, на сколько мог выдерживать его самодовольную задницу на своей кухне.

– Всеми финансами занимаюсь я. И я уже говорил с твоим издателем насчёт этого.

– И что? – с замершим на время сердцем, спрашиваю его я.

– Поскольку ты ещё подросток, и это лишь первая твоя работа. Откровенно говоря, ты не профессионал, но в интересах редакции публикация твоего первого романа. Поэтому, посидев с ней подольше и подискутировав, я смог выбить для нас с тобой сумму в размере восьмидесяти тысяч рублей.

– Восемьдесят тысяч? – повторял я снова и снова, не веря своим ушам, по которым только что «ударила» цена моего бреда, словно в «Эльдорадо», – Восемьдесят тысяч? Восемьдесят тысяч, – по телу пробежала дрожь и застыла где-то у шеи, разгоревшись там пожаром страха и потушенная радостью. Когда я был маленьким, моя бабушка, которая учила меня практически всему, говорила мне о том, что как только у меня появятся свои деньги, не те, что я накопил, откладывая мамины. А как только у меня в руках появятся свои собственные. Как только я прочувствую на себе все тяготы физического и умственного труда и почувствую упоение успехом, только тогда я получу свои деньги. Те деньги, которые я заработал самостоятельно. Те деньги, которые я смогу назвать «своими», именно они принесут мне радость и счастье.

– Ну я тебя поздравляю, дружище, ты молодец. Такое надо отпраздновать. Не так ли?

– Я, я не знаю. Погоди. Я всё ещё не могу осознать то, что ты мне только что сказал.

– Да ладно тебе. Всё это будет. Очень скоро. Ты это заслужил. Ты заработал. Ты молодец. Я представляю, как твоя мама тобою гордится. Даже я сейчас тобою горжусь. Ты молодец, дружище.

– Ну хорошо. Хорошо. А что сейчас? Какие у нас планы на сегодня? Или нет, подожди, я хочу позвонить маме. Я хочу рассказать ей.

– Мама уже обо всём знает, я ей рассказал, и она отдала тебя в моё распоряжение, потому что нам с тобой нужно работать. Напечатав пару слов на листе бумаги, ты не закончил работать, ты, считай, только начал. Поэтому беги поскорее в душ, одевайся, а дальше мы поедем работать.

Стараясь совершить все утренние процедуры поскорее, чтобы отправиться навстречу новым приключениям, я принимаю быстрый холодный душ, чищу зубы, выливаю на себя половину содержимого флакона с туалетной водой и в спешке выхожу из ванной. Дальнейшие мои действия предельно просты: я надеваю на себя обычную футболку с эмблемой «Guns n’Roses», рваные штаны и тапочки, чтобы подарить своим ногам немного свежести, и выхожу из комнаты.

– Господи Боже, что это? Что это за ужас на тебе надет? – спрашивает меня Максим, явно не понимая, что это круто. Ну, по крайней мере, для семнадцатилетнего подростка это круто.

– Это стильно, – отвечаю я, – это круто. Я точно уверен, что девчонки от такого наряда точно не останутся равнодушными.

– Да, – отвечал он, – это точно, если только ты не хочешь их насмешить. Давай, Билли Боб, пошли, приведём тебя в порядок.

Я никогда особо не представлял, что в моей жизни настанет момент из голливудского фильма. Нет, я, конечно, надеялся на то, что когда-нибудь я буду проходить мимо парка, а точнее, мимо неглубокого пруда, который расположен в центре, и там будет тонуть стройная голубоглазая блондинка, которая будет звать на помощь, но мужчины, которые находятся на суше, будут слишком трусливы, чтобы помочь ей. Поэтому, я ныряю в этот омут опасности и ужаса и помогаю ей выбраться наружу, не понимая, правда, как эта стройная блондинка, которая всю жизнь ходит на высоких каблуках, смогла свалиться в пруд. Скорее, это должна быть старая бабушка, но для меня, как для героя фильма, это не важно, ведь я – спасатель. А значит, что теперь я должен слиться с ней в поцелуе, и где-нибудь над прудиком вскоре появится надпись: «The end», которая будет появляться и исчезать под красивую поп-музыку, чтобы вы точно знали, что у меня с блондинкой, имени которой я даже не указал, всё хорошо и будет только лучше. Но вот я никогда не мог представить себе, что окажусь одним из тех героев, которые вдруг, ни с того ни с сего, начинают преображаться и становятся просто сногсшибательными. Мне всегда казалось, что я и так неплохо выгляжу, а мама с бабушкой так всегда мне говорили, что я самый красивый мальчик на земле, и что они любят меня больше всех на свете. Но, видимо, по мнению Максима, который являлся для меня выразителем мнения читателей, я не такой, каким хочет видеть меня публика. Поэтому на сегодняшний день он решил взять меня под своё крыло, чтобы, как он выразился: «Сделать из меня нормального человека». И вы не поверите, но это вновь совсем не походило под тот стиль, который описывали нам в кинофильмах. Для того, чтобы вам было понятно, представьте себе сейчас какую-нибудь музыку или песню, которую вы могли встретить в кино в момент, когда герой преображается, а я постараюсь описать вам эти моменты. Итак, начнём. Всё начинается с того, как мы отправились в парикмахерскую, где меня подстригли, и, вы даже не поверите, но и впервые в жизни меня побрили. Ну то есть как меня побрили. Мне выдали бритву, рассказали, как это делается в теории, а далее просто отправили в ванную комнату. Отличная работа, пап! Спасибо, что научил. Почему-то работу, которую надлежит выполнять моему родному отцу, выполняет персонал парикмахерской и павлин-агент. Но это и не важно. Важно то, что в конце концов я избавляюсь-таки от своей длинной шевелюры, и говорю о том, что мне очень нравится, как это и положено, понимая внутри себя, что мне не нравится абсолютно. Но я, как и многие другие люди, а точнее, как и все, не начинаю кричать: «Что вы со мной сделали?» Я спокойно благодарю парикмахера, и мы отправляемся в следующее заведение, а именно, в косметологический центр, где, оказывается, у меня уже есть запись. Проходит это чуть больше чем две секунды на экране и намного больнее, чем вы можете себе это представить. Огромный глаз женщины под увеличительным стеклом, которое при этом является и лампой, смотрит на тебя так, будто ты – золотой самородок. Давит она прыщи не нежно, а скорее так, будто это её злейшие враги, и с каждым новым прыщом использует всё большую и большую силу, приговаривая при этом, что мазь, которой она меня намазала, точно мне поможет, вот только почему-то я действия этой мази не чувствую. Весь процесс выдавливания всей пакости занимает чуть больше трёх часов, и выхожу я из её кабинета, выжатый, словно апельсиновый сок. А вы не забывайте, что весёлая музыка на фоне всё ещё продолжает играть, и мы отправляемся за покупками новой одежды. Вы никогда не задавались вопросом, почему звёздам всё так безупречно подходит? Почему они хватают с витрины первую попавшуюся вещь, и она подходит им просто идеально. Ни тебе размера, ни подшивки, ни ушивки – ничего. Так, например, Мэтту Бомеру вообще не нужно заботиться о размерах, потому что, все рубашки, которые он надевает, ИДЕАЛЬНО НА НЁМ СИДЯТ. А вот тоже интересно. В мои семнадцать лет нога у меня выходит в сорок шестой с половиной размер и не отличается особой тонкостью. На тренировках в бассейне меня прозвали «Йети», а Ваня, когда ему становилось скучно, просто брал меня за щиколотку и кричал: «Где моя мотыга?» В общем, Золушкой меня назвать было тяжело. Так вот оказывается, что найти туфли под такую ногу просто невозможно. И поэтому мы покупаем мне модель с широким носом, дабы моя нога смогла там хотя бы уместиться. На этом, и ещё паре кадров о том, как мы выбираем мне пиджак, костюмы, сотни раз ругаемся, потом снова миримся, можно завершить песню и представить себе, как я просто валюсь с ног на кровать в конце дня.

– А мне очень нравится, как Максим над тобой поработал, – говорит мне мама, которая только что увидела «нового» меня. – Мне кажется, что ты с этой новой причёской такой большой. Ты у меня уже такой взрослый, сынок, – она обнимает меня что есть сил и не желает отпускать. – Я так тебя люблю, моя умница, я так тобой горжусь.

– Спасибо, мама. Для меня это действительно очень важно слышать, – И это правда. Я всегда хотел, чтобы моя родная мама гордилась. Чтобы, сидя в ресторане с подружками, она могла сказать им о том, что да, вот именно это мой сынок. Именно он написал книжку, от которой вы все сейчас в таком восторге. Я всю жизнь хотел, чтобы моя мама мною гордилась. Чтобы она могла мною хвастаться. Чтобы ей было приятно то, что я – её сын. А кому на свете не хочется порадовать свою маму? Кому не хочется сделать её гордой за себя? Кому не хочется, чтобы она смотрела на тебя особым уважительным взглядом, но в то же время, таким родным и любимым. Таким… маминым, чтобы ты не забывал, что она – твоя самая главная поклонница, и навсегда ею останется. Что она всё сделает для тебя и всегда тебя поддержит. Кому не хочется чувствовать себя гордым за то, что его мама чувствует гордость за него?

– Я только прошу тебя об одной единственной вещи, милый. Я не просто прошу, а даже умоляю тебя…

– Да, мама. Конечно. Что это?

– Не потеряй себя. Не потеряй своё доброе сердечко, которое дано тебе от природы. Не позволяй этой развратной жизни сломить тебя и сделать из тебя ещё один медиа-овощ. Я не хочу, чтобы ты становился жертвой этого мира маркетинга. Я не хочу терять тебя в этой яме, из которой вылезти тебе потом будет очень трудно…

– Это странно, но Женя несколько дней назад сказала мне то же самое.

– Конечно, сказала. Ведь она тоже переживает за тебя. Она не хочет потерять тебя, ведь в глубине души она понимает, что любит тебя. Она – та, которая создана для тебя, помни это, любимый мой. Помни всегда. Ты никогда не найдёшь человека, который будет любить тебя сильнее.

– Я не потеряюсь, мам. Это же бред. Я всё тот же Матвей, которого вы знаете, просто теперь у меня есть маленький рассказик, который опубликовали в свет, вот и всё…

– Я надеюсь, любимый, очень надеюсь…

Ничего особенного утром следующего дня не происходило. Вообще, все мои последние дни протекали одинаково: я просыпался утром, умывался, завтракал, потом приезжал Максим, и мы уезжали с ним подписывать бумаги, готовиться и так далее. Одним словом, как он выражался, «работали». Но сколько бы я ни «работал», сколько бы бумаг ни подписал, сколько бы одежды мне ни купили, я всё равно никак не мог отвлечься от мысли о том, что Женя больше не хочет иметь со мной ничего общего. То есть, да, мы снова хорошие друзья и так далее, но ведь я думал, что всё будет как в прекрасной сказке, где в конце концов влюблённые остаются вместе. Мы должны быть вместе каждый день. Разделять радости этого дня, дарить счастье друг другу. Если бы она была рядом, мне ничего большего не нужно было. Ни этих книг, ни этого павлина. Я просто хочу, чтобы она была рядом со мной. Я хочу видеть её каждый день, наслаждаться её взглядом, её улыбкой и чувствовать её аромат. Я хочу быть с ней.

Очередным утром я получаю сообщение на телефон, в котором указано, что я сейчас должен быстро одеться. Причём указано даже, во что я должен одеться, а именно: в новые брюки и одну из рубашек, которые мы купили недавно, и выйти во двор, где меня уже будет ждать машина. Выполнив все пункты моего задания и выйдя во двор, я обнаружил, что у подъезда действительно стоит машина, которая ждёт, когда я приду. «Mercedes» S-класса чёрного цвета ожидал меня уже более пяти минут, и я, не раздумывая, запрыгнул внутрь, где меня уже ждал Максим. Запах кожаного салона моментально поразил мой нос. Внутри всё было настолько богато, что я даже не знал, как мне правильно сесть. Водитель в чёрных очках и строгом чёрном костюме смотрит на меня через зеркало заднего вида и спрашивает: – Куда?

– Отвези нас туда, откуда мы приехали, – говорит ему Максим, закуривая очередную сигару, словно сорокалетний пижон. Вроде тех, что мы с Женей видели в ресторане, только ещё более самовлюблённый. – Послушай-ка, – начал вдруг Максим во время нашей поездки куда-то, а куда точно, он мне так и не сказал, – почему ты в последние несколько дней такой грустный? Ты чего? Ты же сенсация! Твои книжки уже покупают, а ты грустишь. Ты маленькая подростковая бомба. Как прыщ. Ты рос-рос до семнадцати лет, а потом вдруг – оп! И лопнул, написав одну из лучших книг современности.

– Твоим метафорам и сравнениям просто нет равных, – отвечаю я.

– Да ты чего? Даже я прочёл эту книжку. «У каждого свой путь» – отличное название для отличной истории, тем более что она такая интересная и захватывающая. Я вообще не много читаю, но это…

– Оно и видно…

– Очень смешно. Я тебя расхваливаю, а ты. Так почему же ты грустишь, дружище?

– Всё дело в Жене.

– Что с ним?

– Да нет, ты не понял, это девочка. К которой я испытываю самые особенные чувства на свете.

– А, ясно, – беременна. Ну слушай, нужно было использовать…

– Нет. Ты что – рехнулся? Нет, конечно.

– Ну ты знаешь, просто очень многие юноши и девушки твоего возраста в наше время уже готовы покупать детское молочко, поэтому…

К сожалению, он говорил правду. Так и есть, проблема незащищённого секса в наше время у подростков очень распространённая, но я не хотел поднимать с ним эту тему. – Нет, она просто. Понимаешь, дело в том, что… – я не понимал, с чего это я рассказываю павлину о своих проблемах. Но в тот момент он казался мне единственным человеком, который мог мне помочь. – Я просто поругался с ней в начале лета из-за того, что поступил неправильно, и вот теперь я предполагал, что если я стану чуть больше, чем просто Матвеем для неё, она сможет снова меня… Я смогу снова стать ей близким человеком.

– Ой, да ладно тебе, – продолжал он, – она тебя не достойна. Сам подумай, очень скоро большинство девчонок, на которых ты посмотришь, захотят быть с тобой, а она. А кто она? Что она за цаца такая? Она не хочет быть с тобой. Не хочет, ну и пускай не хочет. Кому она такая нужна. Ты ведь теперь знаменитость. Ты круче всего твоего прежнего сборища «друзей». Поверь мне, приятель, ты лучше их. Ты поставил перед собой цель и добился её. Ты смог это сделать, несмотря на свой возраст. А что они? Блин, да ты словно грёбаный Марк Цукерберг. Я в восторге от тебя, и я готов поспорить, что уже очень многие девочки тоже. Вот они, выбирай любую. На твоей Женьке свет клином не сошёлся, я прав?

– Я, я не знаю. – я, правда, не знал, что ему ответить. Я не хотел признаваться себе в том, что есть и другие. Что, возможно, есть лучше, чем она. Лучше неё нет никого. Она самая-самая. Но, возможно, я просто не хотел признаваться себе в том, что я, правда, лучше, чем они. Ведь я сделал то, чего они бы не смогли. – Может, – начинаю я, – может, я и впрямь чуть лучше, чем она и все остальные? Ну, то есть, не лучше, а целеустремлённее? Как ты считаешь, Макс?

– Ты не целеустремленнее, ты именно лучше. Заруби себе это на носу и выходи из машины.

Мы закончили свой путь около небольшого пятиэтажного здания, которое выглядело на редкость новым для Москвы. Окна, по крайней мере, те, что я мог видеть, точно были новые, потому что на них всё ещё можно было видеть наклейки с символом производителя. Я не заметил ни единого граффити ни при входе, ни на других частях здания. У входа стояли охранники, которые спрашивали у каждого, зачем он здесь или к кому пришёл. Но только не у нас. Подойдя чуть ближе к входу, один из них улыбнулся и произнёс: – А, Макс, это ты, проходи. А что это за перец?

– Он со мной, – отвечает Максим, и мы оба входим в достаточно большие раздвижные двери нового здания. Ничего особенного в лобби я не увидел. Стены покрашены в какой-то особенный, насыщенный белый цвет. По углам расставлены диваны с кофейными столиками напротив, а рядом с каждым диваном – большие вазы с подсолнухами, которые очень гармонично вписывались в интерьер. Мы подходим к стойке ресепшн, за которой сидит, разговаривая по телефону и жуя жвачку, достаточно молоденькая и симпатичная девушка. Правда, когда она посмотрела на меня, мне показалось, что-то внутри меня только что умерло, и я больше это никогда не почувствую и не увижу. Взглядом типа «Все умрут, а я грейпфрут» наградили не только меня, но и Максима, который подошёл к той стойке, чуть вразвалочку, показывая девушке, что она ему не безразлична.

– Стелла, дорогая, – начинает он.

– Стелла? – подумал про себя я. Это что же за имя для девушки, хотя имя, значащее «звезда», очень даже подходило под её особенный взгляд.

– Стелла, дорогая моя. Мой утренний лучик солнца. Мой свет в окошке.

– Чего тебе, козёл, – вдруг огрызнулась она, словно он не ублажал её, а старался намазать ей лицо «Контратубексом».

– У нас запись на сегодня. На двенадцать. Ты помнишь, я тебе звонил и предупреждал об этом вчера? Помнишь, моя маленькая звёздочка.

– Отвали. Пятый этаж, вторая дверь направо. Дима тебя примет.

– Спасибо, honey, я ещё загляну к тебе, и мы поболтаем подольше, хорошо? Я бы остался, но не могу, так приятно с тобой общаться. Мм, от тебя ещё и пахнет вкусно. Люблю тебя, милая, увидимся.

– Умри! – ответила ему «звёздочка», и указала нам в сторону лифта, куда мы и направились.

Поднявшись наконец на пятый этаж, мы выходим из кабины лифта и переступаем порог «второй двери направо», как нам и указывает Стелла. Зайдя в комнату, я наконец понял, для чего это всё. Огромная просторная комната, в тех же белых тонах, что и лобби, была практически полностью заполнена моделями разных возрастов и освещалась вспышками фотокамер. Музыка современного типа, должно быть поп, а может что-то в стиле фэшн, звучала на всю комнату. Остальным аккомпанементом можно было услышать фразы типа: «Давай, honey, покажи мне себя. Я хочу видеть тебя sexy. Yeah, right that, please, one more time. Давай, я хочу, чтобы ты улыбалась мне глазами. Хочу, чтобы я чувствовал, что ты хочешь этот фотоаппарат, на который я тебя снимаю. Давай». Подумав немного, я понял, что рот, который мы открыли в сторону Запада, не то, что ещё не закрылся, а похоже, мы собираемся держать его открытым, покуда в нашей стране не произойдёт полная вестернизация. Как писал Сергей Минаев: «Да… Масква!»

Мы проходим немного вперёд, оставляя позади полуголых и голых красавиц, которых я ещё не видел, и даже не мог представить себе. – Так вот где вся красота собирается! – подумал я про себя. Совершенно разного типа женщины, но все принадлежащие к разряду «умопомрачительно прекрасных», фотографировались в разных условиях. Кто-то голый с фруктами, кто-то одетый с голыми фруктами, очищенными от кожуры, а кто-то голый с голыми фруктами, очищенными вообще от всего. Немного посмотрев на всё это и, в прямом смысле, просто не веря своим глазам, я услышал голос позади себя.

– Максим, honey, это ты?

Поворачиваясь на сто восемьдесят градусов, я прихожу в восторг от женского силуэта, который движется прямо в мою сторону. Силуэт этот изображает идеальное женское тело, плакаты с такими женщинами обычно вешают к себе в комнаты подростки, чтобы пялиться на них целыми днями. «Волшебный» силуэт подходит совсем близко, и теперь я могу разглядеть её полностью. Широко открытые веки позволяют взглянуть на эти светло-карие глаза с мелкими ореховыми крапинками внутри, похожие на драгоценные камни природного происхождения. Вспышки фотокамер отражаются в этих «камушках», придавая им необычное сияние и блеск, ещё больше напоминающее мне ювелирное украшение. Густые брови придавали её глазам ещё более особый вид, чем он являлся по природе. Нет, не такие густые, как у Брежнева, но точно дающие фору Максимовым, которые, как мне казалось, он выщипывает. Глаза её показались мне тёмными и мрачными, но в то же время такими интересными и бесспорно умными. На веки наложен макияж в стиле «Smoky eyes», так что моё предположение насчёт тёмных глаз не – ошибка. Высокий лоб её не был награждён ни единой родинкой, отчего в моих глазах выглядел ещё более идеальным и чистым. Тонкий острый носик её, выделялся на фоне пухлых щёк и заострённых скул, но смягчалось всё это наливными, как яблочко губами, окрашенными в нежно-розовый блеск для губ. Маленькая родинка над губой придаёт ей ещё более сказочный вид некой сердцеедки. Возможно, из-за того, что у моей мамы всю жизнь были длинные волосы, а может, потому, что Кирюша в свои семнадцать лет отрастил волосы до плеч, но мне всегда безумно нравились длинные волосы у девушек, а эта незнакомка позволяла насладиться своими роскошными каштановыми волосами, которые, похоже, доставали ей до самой попы. Её утончённая шея была настолько изысканной, идеальной, что мне на время показалось, что я Эдвард, и захотелось вцепиться в неё зубами. Шея её заканчивалась именно в том месте, где сейчас, то ли от радости, то ли от усталости, выпирали ключицы прямо из-под нежной кожи. Облечено её неземное тело в платье телесного цвета, которое ещё больше подчёркивает всю прелесть её превосходного тела. Изгибы и длинные ноги, эти прямые и заострённые углы, плавные линии её тела могли бы сейчас выставляться на музейных стеллажах и пользовались бы огромным спросом, если бы сейчас не были здесь. Девушка-Афродита делает ещё несколько шагов к нам, опираясь на неземной красоты ножки, виляя ягодицами из стороны в сторону так, будто она главная героиня «Проекта Подиум». Подойдя ближе ко мне, она «простреливает» меня взглядом. Я стою на ровном месте и не двигаюсь. Я под гипнозом этих волос и этих ножек. Губ и глаз. Я под её влиянием. Казалось, что она является ассистенткой престидижитатора, который, пока я ошеломлен богиней, подбежит ко мне сзади, положит в ящик и начнет пилить пополам. Она делает ещё пару шагов и говорит:

– Ты мне не поможешь? У меня небольшая проблемка, – разворачиваясь ко мне спиной и убирая шикарные волосы со спины, она показывает на молнию на её платье, до которой она явно не могла дотянуться. Это и было моей миссией. Я был, как чёртов Итан Хант, который должен был взяться за это дело из-за того, что другим оно не под силу.

Я медленно подвожу руки к маленькой застёжке, и начинаю тянуть её наверх, смыкая вместе зуммер молнии, параллельно любуясь утончённой спиной, подобие которой я мог видеть лишь в журналах «Men’s Health», в разделе «секс». Наконец я дохожу до самого конца, убеждаюсь в том, что теперь платье с неё не слетит, и отпускаю застёжку. – Всё, – говорю я ей, – готово. Теперь вы готовы.

– Благодарю, – говорит она мне еле слышным голосом и осматривает меня с головы до ног. – Здравствуй, Максим, – они прислоняются друг к другу щеками, чтобы не смазать её тональный крем с лица. – Скажи мне, дорогой, где ты нашёл этот солнечный лучик? – спрашивает она у него указывая на меня.

Щёки загорелись от стыда. Я покраснел, словно рак, кипячённый в кастрюле с огненной водой. Я не был готов к такому повороту событий. Казалось, что я сейчас просто уплыву в собственном поту переживаний. Никогда раньше со мной не говорила девушка лет двадцати, а то и более, с таким взглядом. У меня не было боевой подготовки, поэтому я просто потупил глаза.

– Катя, – начал Максим, – познакомься с настоящим писателем двадцать первого века, прорыв года, звезда, это Матвей Холодов.

– О, так ты тот самый автор книги «У каждого свой путь»?

Мне хотелось произвести на неё впечатление какой-нибудь остроумной шуткой, поэтому я сказал: – Ну да, это я, если ты, конечно, умеешь читать.

Скорее всего до конца не поняв шутку, они уставились на меня, как на золотого мальчика. Нужно было срочно что-то сказать, что сможет поднять меня в её глазах.

– Эм… Чтение детерминирует вербальную аддитивность, – говорю я, выучив эту фразу когда-то давно, для того, чтобы сказать что-то умное перед одноклассниками в нужный момент.

– Потрясающая стойкость в язвительных ситуациях. Молодец, – говорит мне Максим, чуть надсмехаясь надо мной.

– А мне очень понравилась твоя книга. Правда, я ещё не дочитала до конца, но уже скоро закончу. Она лежит у меня в сумке. Так что, как только я закончу работу, я обязательно прочту. Мне очень нравится первый герой, который хороший. У него очень милый образ.

– Спасибо большое, – неуверенно и растерянно говорю я. – В конце вас ждёт потрясение.

– Вас, – переспрашивает она. Я что, так старо выгляжу?

– О нет, госпожа, то есть, нет, чувак. А, блин. Просто вы.

– Слушай, ты же писатель, ты должен быть с женщинами более напорист, тем более что ты такой красавчик. Да и потом, мне всего девятнадцать. Так что давай на «ты».

– Я понял, хорошо. А…

– Катя. Моё имя Катя, – повторяет она мне, – но все зовут меня Кати. Ударение на последний слог. Как во французских именах. Не люблю я своё имя.

– Но вы, то есть ты, любишь Францию, – замечаю я.

– Просто обожаю. Это мой самый любимый город.

– Но Франция – это страна, – вновь замечаю я, насторожившись.

– А ты, я смотрю, умник? Максим, – позвала она его, встав на цыпочки и бросив взгляд через меня. – А зачем он здесь.

– За книгой. Нам нужно сделать фото на книгу.

– Но книга уже же выпущена.

– Ну да, – отвечает он, – но это будут новые экземпляры, с его фото на них. А потом у нас ещё автографы будут. Скоро поедем. Но не сегодня, сегодня только фото.

– То есть, – продолжает она, – он свободен после съёмки?

– Как птица в небе, – отвечает он, заканчивая их недолгий диалог.

– Вот и отлично, – снова говорит она мне, повернувшись в мою сторону. – Давай после окончания твоей работы жди меня в «Кофе Хаузе», что напротив, я приду. Обязательно. Идёт?

– Да, конечно, – с ужасным страхом в душе, соглашаюсь я. – А во сколько?

– Я приду через полчаса. Хорошо? Будешь ждать?

– Несомненно, отвечаю я, и наблюдаю за тем, как она медленно, но эффектно удаляется от меня.

– Ладно, Казанова, – говорит павлин. – Идём, у нас ещё фото.

Наконец мы доходим до угла комнаты, где нас встречает, по всей видимости, Дима, о котором говорила обожающая Максима Стелла. Дима, лет двадцати пяти, тощий, достаточно высокий, но не выше меня. Длинные белые волосы его напоминали много раз перекрашенную стену в моём доме, цвет которой меняли чуть ли не каждые выходные. Маленькие глазки его скрывались за большими очками в квадратной оправе, а длинные брови свисали над очками. Честно говоря, даже не представляю, как он смог их отрастить. На остром, треугольной формы, подбородке у Димы висит, словно сопля, маленькая бородка, которая дёргается каждый раз, когда он поворачивает голову. Дёргается, но не отваливается. Слишком хорошо прилипла, видимо. Шёлковая рубашка его расстегнута так, чтобы можно было видеть волосы на груди, и лицо его принимало выражение, свойственное, пожалуй, только Стейси Майклу. Говорил он в нос, словно диспетчерский голос в метро, объявляющий станции. В остальном, пожалуй, Дима походил на обычного трэш-фотографа, который, видимо, в этих стенах, очень ценился.

– Предупреждаю тебя, – вдруг начал Максим, – у него небольшие проблемы со штанами.

– Здравствуй, Максим. Что тебе нужно сегодня?

– Привет, Дим, нам нужно обычное фото, для вот этого парня, его напечатают, так что, нам нужна хорошая фотография.

– Хорошо, – говорит Дима, – проходи, садись на стул, тот, что напротив фона, снимай штаны.

– Нет-нет, – прервал его Максим, – ты не понял, нам нужно обычное фото.

– Что прямо в штанах, что ли? – переспрашивал его «Козлиная бородка».

– Прямо по пояс даже. Чтобы не было видно ног. Понял? – отвечал ему Максим.

– Безвкусица какая. Ты ничего не понимаешь.

– Да куда уж мне, – отвечал Максим, подводя к концу разговор.

– Ладно, проходи, щёлкну тебя пару раз. Ты как хочешь? Чтобы было ужасно, как у Стивена Кинга, или развратно, как у Буковски?

– Я хочу, чтобы было, как у… Матвея, – отвечаю ему я, не особо понимая, на самом деле, что именно я должен ему ответить.

– Ладно, просто садись, ты не Татьяна Устинова, потому мы тебя сейчас быстро щёлкнем.

– Минуту, – обрываю его я, – а можно чёрно-белую. Я всегда хотел чёрно-белую.

– Да хоть оранжево-зелёную. Сиди смирно!

После парочки фотографий, которые делает «Бородка-сопля», мы выбираем одну самую удачную. Она действительно получилась удачной. Даже мне понравилось. После такого фото я ни на секунду не мог усомниться в том, что он отличный фотограф. Мы прощаемся с Максимом, после чего он отправляется в редакцию, чтобы отдавать там фото, а я, в свою очередь, направляюсь в «Кофе Хауз», тот самый, что напротив.

Ждать мне приходится достаточно долго, с учётом того, что Богиня Кати, сказала мне о том, что придёт через несколько минут, а прошёл уже час, но я никуда не торопился, поэтому заказал себе чашку горячего шоколада и смиренно её ждал. Я следовал философскому высказыванию Джерома Д. Сэлинджера: «Если девушка приходит на свидание красивая – кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто!». А, поскольку красоты у Кати было хоть отнимай и даже больше, даже если бы её отняли, у неё хватило бы, чтобы поделиться со всеми на свете. Кроме, конечно, мамы. Моя мама, вообще, круче всех, но не важно. Я смиренно ждал её до тех пор, пока её идеальный силуэт вновь не появился перед моими глазами и не украсил кафе, в котором я сидел.

– Горячий шоколад? Серьёзно? Сколько тебе лет? Семь? – начинает она, подойдя к столику, за которым я сижу.

– Да нет, – отвечаю я, – просто я люблю горячий шоколад, я просто его люблю. Вот и всё. А что? Что? Ты не любишь? По-моему, он помогает расслабиться и привести нервы в порядок.

– Нет, нервы мы будем приводить в порядок кое-чем другим. Официант, – кричит она через всё кафе, словно оно принадлежит ей, – нам нужно два бокала сухого красного, хорошо?

– О нет, спасибо, – говорю я, – я не пью…

– Ещё четыре! – раздаётся звонкий голос Кати на всё кафе, через несколько секунд после того, как мы закончили последние два. Как же так получилось, что она меня уговорила столько выпить? Я же никогда столько не пью, это просто какая-то ошибка. – О чём-то задумался? – спрашивает она меня.

– Да, я просто думал о том, как тебе удалось столько в меня влить, я же никогда не пью так много. Нет, я люблю вино, но не столько.

– Это только начало, мой дорогой, – говорит она мне, называя меня так ласково. – Ты только начал, считай, что это твоё посвящение. Скоро тебя ждёт куча вечеринок, которые обычно устраивает Максим, и клубы, в которые мы ходим отмечать прошедшие недели.

– Клубы? Я никогда не ходил туда. Нет, туда я не пойду. Я боюсь.

– Ничего не бойся, я буду там, – говорит она мне, кладя свою нежную руку на мою, непонятно, что демонстрируя мне.

– Ну вот если только. А так, я никогда там не был. Но я не хочу больше говорить про свои недостатки в этой сфере, так что…

– Почему же недостатки? – обрывает меня она. – Мне это нравится. Ты выстраиваешь образ такого чистого полотна, которое мне так и хочется запятнать грязью.

Она говорит это, смотря на меня каким-то плотоядным взглядом. Не знаю, чем я её так привлёк. А может, и не привлёк. Всё это, на самом деле, не важно, потому что я же люблю Женю и совсем забыл о ней, сидя здесь с Кати. – Лучше расскажи мне о себе, – говорю я и погружаюсь в длинный рассказ о её прошлом, настоящем и будущем. Кати рассказала о том, как родилась и выросла в деревне, в Ростовской области. Отца она не помнит, потому что он рано умер, а сестра старше её на шестнадцать лет, поэтому они не особо общаются. Она рассказала о том, как в детстве смотрела разные журналы, которые покупала на выручку с бабушкиных овощей. Смотрела и мечтала о том, что в будущем уедет в столицу за своей мечтой и станет там фотомоделью. Заведёт своё собственное портфолио, будет жить в своей квартире, которую купит на свои деньги, а дальше просто будет наслаждаться жизнью. Так что на последние накопленные деньги, она купила билет на автобус, оставила маму одну без помощи и отправилась в столицу за своей мечтой, не думая о последствиях. В Москве у неё живут тётя и дядя, которые приютили её и у которых она жила до совершеннолетия, после чего получила предложение попасть в модный журнал. Карьера её взлетела до потолка. Она приобрела себе однокомнатную квартиру и сейчас живёт там, радуясь и наслаждаясь жизнью. Живёт не одна, а вместе с котом, которого назвала Вискас. Она часто видела рекламу по телевизору, и ей понравился такой кот. Она купила такого же себе. Теперь всё, что ей нужно от жизни, как она сама сказала, это жизнь. Она её любит, жизнь любит её, и всё у них просто потрясающе. Ещё она рассказала о том, как познакомилась с Максимом, о том, что он предложил побыть немного её агентом, и как раз после этого её карьера и взлетела. После чего они начали встречаться. Попробовали построить какие-то отношения, но у них ничего не получилось, хотя бы потому что, как выразилась сама Кати: – Я особо не старалась. – Про планы на будущее, она пока ничего не знает, но уверяет себя в том, что вскоре отправится или на море, или просто во Францию, пока ещё не решила. Она не устает повторять о том, что она свободная, независимая женщина, которой не нужно спрашивать разрешения у кого-то для того, чтобы куда-то уехать. Просто пока у неё нет на это времени.

– Другими словами, – вдруг решил сделать свою пьяную вставку я, – ты душой на море, а жопой на стуле?

– Ну да, ты всё правильно понял, – на этот раз моя шутка удалась, она смеётся и улыбается, а мне приятно смотреть, как она это делает. – Ну да ладно обо мне, давай-ка лучше расскажи мне о том, как к тебе в голову пришла такая гениальная идея.

– Шутка со стулом? – переспрашиваю её я, в надежде ещё потянуть эту юморную «жвачку».

– Нет, дурачок, я имею в виду твою книгу. Как же ты так умудрился. Я читала на одном дыхании и не могла поверить в то, что это написано семнадцатилетним подростком.

– Просто, – продолжаю я, – так получилось. Конечно, повлияли многие факторы и некоторые люди. И в конце концов, после долгих раздумий над сюжетом, я наконец построил историю, которая сейчас вроде как всем нравится.

– Ничего себе «вроде как», я ещё не дочитала, но уже в восторге. Ты просто молодец. А что это за люди, которые повлияли, девушка?

Я неловко улыбаюсь. Возможно, из-за того, что мне приятно, что она так отзывается о моём произведении, а, возможно, потому что я уже и забыл, кто на меня повлиял. Все мои мысли сейчас были забиты Кати. – Давай, я тебе попозже об этом расскажу, идёт?

– Хорошо, тогда я буду ждать. А сейчас, извини меня, я побежала.

– Куда это ты? – спрашиваю я, с идиотской улыбкой на физиономии, – у нас ещё игра «двадцать вопросов».

– Я не могу, извини, пожалуйста, правда, нужно возвращаться на работу. Мы модели, а не писатели, мы работаем каждый день.

– А, я понимаю. Вот поэтому я и не модель.

Она целует меня в щёку своими нежными губами, шепчет мне на ухо: – До свидания, – подмигивает мне и уходит, оставив неизгладимое впечатление о себе. Такое впечатление, что когда я провожал её взглядом, у меня изо рта вылетает:

– Вау!

3.

Они говорили, что ничего не получится. Говорили, что моя идея – это бред и что ничего дельного из этого не выйдет. А я сел и всё равно сделал то, что мне захотелось. И я наслаждался каждым днём, который тратил на то, чтобы создать что-то своё. Мне было не важно, прославит меня этот текст, или нет. Принесёт мне великую прибыль или я так и буду получать каждый день сто рублей на буфет. Всё это абсолютно не важно. Важно только то, что ты продолжаешь это делать, делать ради людей, которые потом будут это читать. Которые потом будут это обсуждать. Но в первую очередь, конечно, ты делаешь это для себя. Для своей души. Знаете, что я вам скажу? Никогда не слушайте никого, идите дальше по своей собственной тропинке, а те люди, которые говорят, что у вас ничего не получится, просто завидуют тому, что вы уже сейчас смогли достигнуть. Да, да, я снова говорю цитатами из Контакта. Павел Дуров, слава тебе, слава! Даже моя бабушка говорила мне, что эта идея, – пустая трата времени, однако теперь я здесь, стою посреди собственной ванной, вымытый, выбритый, использую свою новую туалетную воду и готов к тому, что предоставит мне сегодняшний день. Понимаете, сегодня…

– Потрясающе! Просто потрясающе, – вдруг прерывает меня мама на середине моей мысли. – Сынок, ты у меня такой умница. То, что ты написал, – это просто здорово, особенно конец. Это невероятная книга. Я так горжусь тобой, мой мальчик, ты просто умница.

Да, точно. Я забыл рассказать о том, что я так и не дал маме прочитать то, что написал. На самом-то деле я никому не дал прочитать то, что написал. Я предполагал, что если меня не напечатают, то я уберу эти листы бумаги подальше от себя и никогда больше не буду их доставать, чтобы не напоминать себе о том, что сделал. А если меня всё-таки напечатают, то все те, кто захотят прочитать мою книгу, смогут купить её в книжном магазине, заварить себе фруктовый чай, устроиться поудобнее на диване, в форме комочка, и насладиться чтением. Что ж, моя мама отнеслась ко второй группе. Чтение моего «невероятного романа» она закончила только вчера вечером, когда я уже спал, поэтому все эмоции по поводу прочтённого она решила выложить сегодня.

– Я даже не думала, что ты так можешь. Просто молодец. Умница!

– Да, спасибо, мам. Но я не думаю, что там так всё хорошо, честно говоря. Там очень много несопоставимого, и я много чего напутал…

– Всё, замолчи, – вдруг говорит она, – я не буду играть в твои игры. Я похвалила тебя один раз, больше не буду. Хватит выпрашивать комплименты. Сказала молодец, всё. Молодец.

– Чёрт, эта женщина слишком хорошо меня знает, чтобы я мог её одурачить. Слишком хорошо. Но это даже здорово, – думаю про себя я. Настроение у меня сегодня просто невероятное. Всё утро я бодр и весел, и никто не сможет испортить мне настроение сегодня. Видите ли, дело в том, что сегодня…

– Матвей, – кричит мне мама из другой комнаты, снова обрывая меня на половине моей мысли, – Мотя, у тебя телефон звонит.

Что ж, я полагаю, что всё-таки нужно ответить, потому что в любой момент может позвонить Максим и сообщить что-нибудь очень важное. Что-то такое, что мне никак нельзя упускать. Я прохожу через гостиную в свою комнату, открываю крышку старого чёрного «самсунга» и снова вижу, что номер, который меня вызывает, не определяется. Странно, в последнее время очень многие люди, чей номер не определяется, хотят со мной поговорить.

– Алло? Алло, это Матвей? Матвей Холодов? – спрашивает меня достаточно милый женский голос по ту сторону трубки.

Нет, это точно не Валерия Ивановна, после того случая я записал номер её телефона, так что теперь она не сможет меня обмануть, только если, конечно, она не сменила сим-карту специально, чтобы издеваться надо мной.

– Это я, слушаю, – отвечаю я, затаив дыхание, в ожидании имени незнакомки, которая захотела завести со мной диалог.

– Здравствуй, дорогой, это Ирина Олеговна, директор школы, в которой ты учился, помнишь? Школа номер четырнадцать пятьдесят восемь.

Я люблю Ирину Олеговну. Честное слово, люблю. Она своего рода зеркальное отражение Валерии Ивановны. Она очень добрая, милая. Она всегда старалась относиться к ученикам с особой добротой и лаской. Она всегда старалась помочь, поддержать, сделать всё что в её силах, чтобы тебе в её школе было как можно более комфортно. Она не была старой, но и не была особо молодой. Другими словами, она была в том возрасте, когда у женщины есть всё, и для полного счастья ей нужна только работа, которую она любит до потери сознания. Работу она свою любила, а работа любила её. Все учителя, а особенно ученики, просто обожали её, и чуть что-то случалось – они бежали к ней за помощью, потому что знали, что она всегда поймёт и поддержит, как сможет. В общем, директор она была просто потрясающий, а наши с ней отношения не назвать по-другому, как «особенные».

– Здравствуйте, Ирина Олеговна, – начинаю я, искренне и неподдельно радуясь её звонку, – очень приятно слышать ваш голос спустя несколько месяцев.

– Спасибо, и мне – твой.

– Вот только у меня один вопрос, – продолжаю я, – а почему вы сказали «учился»? Меня что, выгнали? Меня выгнали из школы на летних каникулах, знаете, маме это не понравится…

– Нет, нет. Нет, что ты? Просто, понимаешь, дело в том, что мне звонил человек, который представился мне твоим агентом и сказал мне, что ты не будешь присутствовать на занятиях первую четверть, ввиду разъездов и работы над книгой.

– Вы знаете про книгу? – удивленно спрашиваю я.

– Конечно, я знаю, ты что? Я прочла её от начала до конца, и знаешь, мне очень, очень понравилось. Потрясающий рассказ, который запал мне в самую душу.

– Ну знаете, – вновь начинаю я, – мне кажется, что в нём всё же есть некоторые недоработки…

– Так, всё, Матвей, я похвалила тебя один раз, хватит напрашиваться на комплименты.

– Блин, – подумал про себя я, решив, что с людьми с опытом работы с детьми, такой трюк тоже не выгорит. – Ясно, значит, без первой четверти, я понял. Хорошо, тогда какая же основная цель вашего звонка?

– Да, я только лишь хотела спросить тебя, не придёшь ли ты к нам в понедельник. То есть завтра.

Итак, понедельник – это день, который ненавидят все молодые ребята не только столицы, но и Подмосковья, и Замосковья, и все-все остальные города, в названии которых к слову «московье» приставляется любая приставка. Нет, не потому что это понедельник. Я даже могу сказать, что это праздник, который любят не все. Дамы и господа, встречайте: понедельник – первое сентября. Да, именно уже завтра начнётся очередной учебный год, который заберёт с собой души тех, кто сдаёт ЕГЭ. Но мне это не грозит, потому что я уже совсем большой, и сам хожу на горшок, и я буду в крутых разъездах, пока неудачники будут сидеть за партами. Вот так вот. Но всё равно, только подумать, уже завтра. Наше лето так быстро пролетело. Знаете, ещё в мае мне казалось, что этим летом столько всего произойдёт, что оно будет наполнено крутыми приключениями. Что я столько всего сделаю. А оказалось, что это самое обычное лето, которое абсолютно ничем не отличается от предыдущих.

– Но если я не ученик, то зачем же мне приходить? – задаю я, по-моему мнению, вполне справедливый вопрос.

– Понимаешь, дело в том, что наша школа так сильно гордится тобой. Мы так рады, что ты именно наш.

– Ах, вот оно как! – подумал я про себя. – Значит, теперь школа мною гордится. А где же вы были раньше со своей гордыней. Я всё это время был у вас под носом, но стоило мне сделать что-то, как тут же школа мною гордится. Ну ладно, это пустяки.

– И я подумала, что ты не откажешься прийти и сказать речь сразу после моей.

– Речь? – переспросил её я.

– Ну да, точно, речь. Речь, чтобы, так сказать, направить наших маленьких учеников в новый мир.

– Речь? Речь я могу, да, конечно, почему нет. Во сколько я должен быть там?

– Примерно к девяти часам утра. Идёт, хорошо? Мы тебя ждём.

– Да-да, конечно. Я приду, спасибо большое.

– Тогда до завтра. Ещё раз поздравляю тебя с книгой.

– Спасибо, до свидания.

Я кладу телефонную трубку и понимаю, что теперь я перешёл за свои границы. Именно, в жизни каждого из нас настает момент, когда мы понимаем, что мы вышли за границы своего прошлого, привычного нам мира. Наша старая жизнь окончена, а новая жизнь будет такой, какой мы сами захотим её устроить. И поверьте мне, я был готов устроить свою новую жизнь так, чтобы жалкие лузеры из школы, которые раньше не хотели иметь со мной ничего общего, поняли, что теперь я на десять голов выше их. Я лучше их. Я лучше, чем все они, потому что я смог сделать за несколько недель то, что они бы не смогли за сто лет. Начинается новая эра. Эра Матвея. Журналисты, не упустите из рук камеры, а девочки, надевайте что-нибудь посексуальнее, чтобы мне было на что посмотреть. Да, я готов. Готов к новому и гламурному миру. Я готов к тому, чтобы танцевать в клубах с Кати, только недолго, конечно, и не пить. И ни в коем случае не курить. Но всё равно я готов. Готов отжигать и раздавать автографы направо и налево. Да, я крут. И я уже большой. Взрослый, никто из тех, кто завтра пойдёт в школу, мне не ровня. Да, и я взрослый, я готов, но сначала…

– Мам, ты уже почистила мне яйцо, а то я есть хочу.

– Да, сынок, всё готово, иди ешь.

Да, я крут, и я съем яйцо, которое такое же крутое, как я. Ну то есть сварено вкрутую, но даже оно не в силах потягаться со мной.

– Кто звонил? – спрашивает меня мама, пока я уплетаю своё крутое яйцо вкрутую.

– Звонила директор школы.

– О Господи, тебя что, отчислили?

– Забавно, я тоже так сначала подумал, но нет, меня не отчисляют, не переживай. Она позвонила, чтобы пригласить меня прийти на первое сентября и произнести речь.

– Речь? – переспрашивает меня мама, явно не понимая, что я имею в виду.

– Да, точно. Я тоже сначала удивился и до конца не понял, что именно она от меня хочет, но потом она всё-таки объяснила. Сказала мне, что речь должна быть такой, чтобы я ею мог направить маленьких и больших на путь знаний.

– Слушай, – продолжает мама, – но это же просто потрясающе! Посмотри на себя, ты уже речи будешь говорить. Скоро будешь читать лекции в институтах. Здорово! Иди сюда, дай я тебя обниму, родной мой.

Мама подбегает ко мне, вытаскивает меня из-за стола и обнимает так сильно, что мне кажется, что моё яйцо, съеденное только что, вылетит обратно.

– Я так горжусь тобой, мой герой. Ты у меня такой умница. Ты у меня такой молодец.

– Спасибо, мам. Я рад, что ты можешь мною гордиться. Это очень для меня важно. Спасибо тебе огромное, я тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, сынок, вот только помни: не теряй себя. Помни эти мои слова всегда. Всегда. Помни их и никогда не забывай. И вот ещё что. Всегда, каждый вечер говори себе перед сном: слава не изменила меня. Я сильнее. Слава не изменила меня. Хорошо?

– Я понял, мам. Конечно, хорошо, как скажешь. Спасибо.

– Ну вот и хорошо. А я буду смотреть тебя сегодня по Интернету. Хорошо?

Да. Я дожил. Моя мама будет смотреть меня сегодня где-то не перед глазами. Это здорово. Просто потрясающее ощущение. У меня захватывает дух. Порой сегодня, я просто начинаю задыхаться от счастья. Вы наверняка хотите знать, почему. Так вот, сегодня особенный день, и мама будет смотреть меня, потому что…

Дверной звонок огласил комнаты квартиры, перебив меня на середине моей мысли. Это сегодня происходит не просто так. Я чувствую.

– Моть, открой дверь, пожалуйста, а то я не могу, – доносится голос мамы из другой комнаты.

Я встаю из кухонного стола и направляюсь в сторону двери, за которой меня, должно быть, ждёт Максим. Он готов точно так же, как я и я. Сегодня, мы оба готовы к тому, что произойдёт. Я открываю дверь с мыслью о том, что сегодня меня ждут…

– Первые автографы и пресс-конференция! – кричит мне Максим прямо из прихожей. – Давай, звезда, почему ты ещё не одет, нам уже через полтора часа нужно быть там, а ты всё ещё в халате. Вот это да. Ты прямо как Обломов.

– Ты знаком с русской классикой? – с искренним и неподдельным удивлением спрашиваю я у Максима.

– А ты думаешь, что я совсем пень?

– Нет, знаешь, ты мне больше напоминаешь того старого персонажа из мультика «Утиные истории». Скрудж МакДак. Точно, знаешь почему? Он всегда купался в деньгах и боялся, что его деньги у него отнимут, вот ты напоминаешь мне этого героя.

– Да, деньги я люблю. Деньги – это вообще главное в жизни.

– Сумасшедший, что ли? – спрашиваю его я.

– Нет, ну ты сам посуди: есть деньги, есть хорошая жизнь. Есть хорошая жизнь, есть девушка. Есть девушка, можно кувыркаться с ней каждую ночь. А то и с несколькими, и никто тебе не скажет ничего, потому что ты властный и богатый. Всё решают деньги. Деньги – это шикарная и роскошная жизнь, приятель.

– Шикарная и роскошная, – прерываю его я, – не синонимы счастливой. А вот это намного важнее.

– Да кому нужно счастье, когда есть веселье, вечеринки, выпивка, девчонки. Кому нужно счастье, когда у тебя есть всё остальное?

– Я открою тебе тайну, «приятель», – всем…

С этими словами, подводящими нас к завершению нашего разговора о деньгах, по крайней мере, как я думал, я выхожу из комнаты в совершенно новом, ещё не разу не надёванном коричневом костюме. Кристально чистая белая рубашка выглядывает из-под пиджака, и маленький платочек, находящийся в кармане пиджака, дополняет весь ансамбль. Я чувствую себя этаким Райаном Гослингом.

– Ну вот, – говорит мне Максим, – прямо, как Райан Гослинг.

– Павлины, что, умеют читать мысли? – задаюсь я вопросом, но про себя, чтобы не обидеть эту гордую птицу. Он подходит ко мне, поправляет мне плечи, отряхивает меня, гладит по спине, чтобы разровнять ткань, и произносит:

– Ну вот, хоть человека из тебя сделал нормального. А то, что это было: рваные джинсы, кроссовки, футболка. Дилетантство. Теперь ты – писатель. Значит, выгляди подобающе.

– Райан – не писатель, – утверждаю я.

– Нет, он просто сексуальный мужик, – отвечает он мне.

– Ты меня пугаешь.

– Не стоит. Я всё равно люблю Стеллу.

– Господи, Моть, ты просто потрясающе выглядишь! – говорит мне мама, которая только что выпрыгнула из-за угла комнаты.

– Да, мама, – начинает Максим, – я же говорил, что сделаю из него что-то дельное.

Я видел, как её глаза медленно наполняются слезами. Она сглотнула и зажала губы, чтобы не расплакаться.

– Мам, – подбегаю к ней я, – мам, ты чего? Что случилось?

– Ты у меня такой взрослый теперь. Ты такой, как мужчина, который будет меня защищать. Который будет за меня отвечать. Ты прямо моё золото. Я тебя так люблю.

– Я тоже тебя люблю, только не плачь, родная, не надо.

– Это слёзы радости, мой дорогой. Просто ты так взросло выглядишь. Ты уже настоящий мужчина. Мужчина. Я просто не думала, что это произойдёт так быстро. Ты такой… – Резервуар её глаз вконец переполнился солёной жидкостью, и она всё же поддалась прессу. Она плакала, улыбалась и смеялась. Обнимала меня, хлюпала носом и всё это она делала в одно время, словно Цезарь. – Ты мой самый любимый человечек. Моть. Теперь ты из маленького, самого любимого человечка, которого я забрала из роддома, вырос в большого, самого любимого человечка. Но ты навсегда мой самый любимый.

– Мамочка, я тоже люблю тебя.

Нашим взаимным объятиям, казалось, не было конца, мы стояли вместе, скрепившись в одно целое. Больше нам там не нужен был никто. Я уже не хотел никуда ехать. Мне уже ничего не нужно было. Я просто хотел остаться здесь, с моей мамой. Просто с мамой…

– Ну, – начал Максим, – раз уж разговор зашёл о деньгах, пожалуй, мне следует порадовать тебя, дружище.

Он лезет правой рукой в свою чёрную глубокую сумку и достает оттуда большой белый конверт. Толстый белый конверт, весом, должно быть, как добрая дыня, еле помещается в его руке, и он стремительно передаёт его из своих рук в мои.

– Вот так вот, друг мой, – это твои честно заработанные сто двадцать тысяч рублей. Получите.

– Сто… – заикаясь, переспрашиваю я, – сто двадцать? Как так, ведь было всего восемьдесят.

– Да, мой друг, – продолжает он, – и это только начало. Мы не предполагали, что твоя книга будет так хорошо покупаться, это только маленький гонорар. Потом будут ещё и ещё. А пока твои деньги, минус, конечно, мои двадцать процентов, итого: твои, честно заслуженные девяносто шесть тысяч.

– Ты посмотри, как он ловко посчитал, – удивлённо говорю я маме.

– Это моя работа. Всё, что капает ко мне в карман, поддается исчислению. Но это не важно. У нас с тобой ещё куча дел сегодня, и будет ужасно, если мы опоздаем. Так что… Ах да, чуть не забыл, – он снова засовывает руку в свою большую сумку и достает оттуда на этот раз маленький пакет с чем-то, по форме напоминающим кирпич, – это тоже твоё, – говорит он и передаёт «кирпич» мне в руки.

Я медленно откладываю конверт с деньгами в сторону и принимаю пакет. Опуская руку в конверт, я нащупываю что-то твёрдое, но это определённо не кирпич. Я достаю руку из пакета и вижу… Книгу. Свою книгу. Но только не такую, какая ранее продавалась на полках магазинов. Та книга была мягкой и гибкой. Её можно было запросто порвать, но не эту. Эта большая, такая весомая. На обложке книги белым по чёрному написано: «У каждого свой путь». А внизу изображена дорога, которая расходится перед двумя молодыми людьми, смотрящими друг на друга. Я открываю её. Она пахнет. Пахнет, словно то, особенное зелье из «Гарри Поттера», которое для каждого пахнет тем, что он любит больше всего. И хоть она пахла книжным станком и бумагой не самого лучшего, но и не ужаснейшего качества, для меня она всё равно пахла лучше всего на свете. Я открываю первую страницу и читаю: «Матвей Холодов. У каждого свой путь. Рассказ о настоящей дружбе, которая переросла в настоящую войну. Роман. МОСКВА. АСТ. АСТРЕЛЬ». Я не мог поверить своим глазам. Всё написано так, как должно быть. Всё оформлено так, как того заслуживает. Всё напечатано так, будто бы я – настоящий писатель. – Боже, – думаю про себя я и переворачиваю страницу. На другой странице напечатана основная информация, контакты издательства, а ниже – описание моего романа. Моего романа. Боже, как приятно говорить это. А на соседней странице первым словом напечатано то самое «вступление», которое я создал несколько месяцев назад, даже не подозревая, куда всё это меня приведёт.

– Она просто прекрасна, – говорю я вслух, чтобы самому поверить в свои собственные мысли, заполняющие мой разум.

– А что я тебе говорил? У тебя будет всё самое потрясающее. И эта самая потрясающая книга, которая являлась первой, сошедшей ко мне в руки, по праву принадлежит тебе.

– Мам, – начинаю я, – я хочу, чтобы она была твоей. Я хочу, чтобы она принадлежала тебе.

– Но, Моть, она же твоя, – отвечает она.

– Нет, теперь я хочу, чтобы она по праву принадлежала тебе. Никто не сможет забрать её у тебя. Даже я. Она твоя.

Она принимает у меня из рук книгу и, обнимая, произносит: – Ты самый лучший на свете. Я так рада, что ты у меня есть.

– Ну ладно, – вновь вмешивается Максим, – закончим с телячьими нежностями и перейдём к работе, не так ли, Моть?

– Он прав, – говорит мне мама, – ты должен работать. А раз должен, отправляйся туда, где тебе самое место. А я буду смотреть на тебя по телевизору, хорошо?

Мы прощаемся с мамой, обмениваясь обычными поцелуями, и я отправляюсь с Максимом туда, где мне самое место. А место это было там, где я ждал его всю свою жизнь. Место это находится там, где находится моя, исполненная мною мечта. Я готов идти к ней, бежать, ехать. Я хочу встретиться с ней лицом к лицу, потому что я заслужил эту встречу. И я попаду на неё. Мы выходим из подъезда, где меня ждёт уже привычный мне «Mercedes». Я подхожу к нему, проводя левой рукой по крыше, символизируя то, что она ждёт именно меня, открываю дверь и сажусь внутрь, где меня совершенно неожиданно ждёт Кати.

– Неожиданный, но очень приятный сюрприз, – говорю я, обращаясь к Кати. – А что ты тут делаешь? То есть зачем ты здесь? Максим тебя подвезёт до студии?

– Нет, дурачок, – говорит она мне, целуя меня в щёку, показывая, как рада она меня видеть, и таким маневром, как бы говоря мне: Здравствуй. – Я здесь, потому что не хочу пропускать момент твоего триумфа. Момент твоего первого выхода в люди, да и потом, Максим сказал, что будет здорово, если я буду там с тобой в качестве твоей подружки.

– Моей? Моей кого?

– Ну да, он сказал, что это добавит пикантности в твою маркетинговую кампанию. Так что я, не раздумывая, надела платье и решила, что будет здорово, если мы с тобой немного поиграем в пару.

Да уж, ничего не скажешь, платье, на которые упал её выбор «не раздумывая», было просто великолепно. Красное, обтягивающее по контурам её тела платье дополнялось пышной розой в районе груди. Весьма вызывающим дополнением этого платья были чёрные лямочки, которые виднелись из-под платья, «обнимали» её плечи и снова удалялись под него. Туфли яркого красного цвета на высоком каблуке лишь только визуально удлиняли её ноги. Весь этот образ никак не выходил у меня из головы и будоражил моё подростковое воображение. Я просто-напросто поверить не мог в то, что такая девушка будет рядом со мной.

Достав из пакета, стоящего рядом, бутылку шампанского и два бокала, Максим предлагает выпить, для того что бы не переживать, и мы оба соглашаемся.

– За то, чтобы с этого дня в твоей жизни всё становилось только лучше и лучше, за тебя, мой друг.

– За тебя, – повторяет Кати и жадно начинает наслаждаться содержимым своего бокала.

Выпивая по бокалу каждый, мы расслабляемся и смиренно ждём момента, когда мы наконец приедем на место. Определённого описания того места я точно не знал. Знал я только то, что это большой книжный магазин, в котором для меня, по словам Максима, уже готово кресло. Наконец мы подъезжаем к месту, и я уже могу видеть огромные камеры, репортёров, говорящих что-то в эти камеры, фотографов и просто людей. Их совсем немного. Ведь это же не премьера голливудского блокбастера, и честно говоря, я вообще удивлен тому, что здесь есть кто-то. Мы подъезжаем и останавливаемся прямо перед дорожкой, которая ведёт прямо в книжный магазин. Через тонированное стекло мы можем видеть то, как камеры и разного рода журналисты и репортёры столпились перед машиной в ожидании… Да, именно меня. Странная и в то же время ужасающая мысль посетила меня в тот момент: – Вот так-то, Жень, утрись. Наблюдай за тем, что ты потеряла. – Я понимал, что не имею никакого права даже так думать, но, чёрт возьми, я теперь вообще могу делать, что хочу. И я готов.

– Итак, легко и спокойно, понял? – говорит Максим, кладя руку на ручку, открывающую дверь. – Они очень настойчивы и лезут прямо в лицо. Не обращай на них внимания, чтобы у нас не было потом проблем, идёт? Ну всё, поехали.

Он открывает дверь, и салон автомобиля освещается вспышками фотокамер и оглушается громкими голосами журналистов. Безымянный водитель, которого мне так никто и не представил, но который имел весьма крепкое телосложение, начинает отодвигать всех журналистов от двери машины. Никому из нас не хотелось, чтобы что-то произошло, поэтому мы попросили его об этом заранее. Максим выходит из машины первым, и начинает махать рукой, и приветствовать всех тех, кто ждёт не его. Далее он смотрит на меня и сообщает мне лёгким движение руки, что пора выходить. Я не двигаюсь с места. В этот момент во мне что-то щёлкнуло. Своего рода выключатель, который не хотел, чтобы я выходил на улицу ко всем тем людям. Он каким-то образом знал лучше меня, что мне нужно сейчас делать. Я ждал этого момента всю свою жизнь, а теперь не могу ничего сделать для того, чтобы насладиться им. Я не желаю идти туда. Что-то внутри меня подсказывает мне, что этого делать не стоит. В глазах у меня начинает темнеть, и я понимаю, что буквально через секунду я могу потерять сознание. Голову поразила дикая боль, которой прежде я никогда не ощущал. Что же это? Я смотрю на Максима, который понимает, что что-то не так, и его выражение лица из доброго и милого превращается в злое и огорчённое. Огорчённое – из-за денег, которые, как он уже понял, он сейчас потеряет. Он должен был привести сюда звезду, а не очередного клиента доктора Малахова.

– Что-то не так, Моть? – спрашивает меня Кати, заметив во мне моментальную перемену.

– Я, – отвечаю ей, – просто не уверен, что хочу идти туда. Не уверен, что это правильно и что это мне нужно. Быть может, мне лучше поехать домой?

– Послушай, в этом нет ничего страшного, ты просто должен выйти и пройти внутрь, где ответишь на пару вопросов, а потом распишешься в книгах у этих людей. Давай, ты же звезда. Они ждут тебя. Они в восторге от твоей работы, а ты здесь. А я всё время буду рядом с тобой и буду тебя поддерживать.

– Обещаешь? – спрашиваю её я.

– Обещаю. Вот, возьми мою руку и пойдём, – она протягивает мне свою руку, которая прежде казалось мне такой волшебной и магической. Такой недосягаемой, а теперь я могу взять её и не отпускать.

Я беру Кати за её нежнейшую руку и чувствую прилив уверенности и сил, словно эта рука обладает особой силой исцеления. Головная боль моментально проходит, и я готов выйти из машины навстречу всем тем людям, что ждут меня за её пределами. Я выхожу из салона автомобиля, помогая при этом выйти своей очаровательной спутнице, и слышу, как девочки, слоящие рядом, просят меня об автографе. Неужели, я наконец достиг той границы, которая ранее казалась мне недостижимой. Неужели, я здесь? И это не сон. Всё такое реальное и настоящее. Всё такое правдивое. Я внутри своей собственной мечты, и она такая, какой я её представлял. Нет, она ещё лучше. Журналисты, представляющие колонки литературных прорывов, пытаются вырваться из плена моего водителя. Они хотят поговорить со мной, ведь это их работа. Они готовы сделать всё, что угодно, чтобы задать мне эксклюзивный вопрос. Я беру Кати за руку и прохожу по дорожке, которая ведёт прямо в мой сон. Мимо мы пропускаем сотни камер, репортёров и журналистов, и настигаем девочек и некоторых парней, стоящих с протянутыми мне книгами. В тот момент я вспомнил о том, как сам стоял за железной стойкой. Я стоял там в надежде получить автограф Джонни Деппа, приехавшего на премьеру «Пиратов». Я очень хотел, чтобы он расписался у меня на билете, но он так этого и не сделал. Мне не хотелось обижать тех ребят, тем более что их было намного меньше, чем у Джонни, всего пара десятков. Я оставил руку Кати, которая, в своё время, отправилась позировать перед камерами, а значит, выполнять свою работу. Я подходил к каждой девочке, спрашивал её имя и расписывался у неё в книге своей криворукой росписью. Они просили меня сфотографироваться с ними, и я просто не имел права им отказать. Они говорили мне о том, что они в восторге от того, как я пишу. Говорили о том, что им очень понравился созданный мною образ главного героя. Они говорили всякое. Но с каждой новой девочкой, которая ко мне подходила, я понимал, что я просто потрясающий. Я просто классный парень, который завоевал их сердца тем, что просто напечатал несколько тысяч слов на бумаге. Они были в восторге от меня. Они любили меня. Искренне. Они любили меня не так, как Женя, которая, видимо, испытывала ко мне чувства один вечер. Нет, они готовы были быть со мной и любить меня. Теперь они мои. Но я не мог долго оставаться с ними, потому что мне всё же стоило выполнять свою работу. Я расписался в книге последней из девушек и отправился вовнутрь, где меня уже ожидал длинный стол, с графинами с водой, табличками с моим и другими именами и цветами.

– Матвей, знакомься, – это Ольга Власова. Человек, которому ты за всё это обязан.

– В каком это смысле? – переспрашиваю я.

– Я твой издатель, – отвечает мне Ольга, – я действительно очень рада нашему знакомству. Я давно хотела познакомиться, но Максим никак не желал устраивать нам встречу. Я в восторге от твоей книги. Просто здорово.

– Благодарю вас, – отвечаю я.

– Ну, – продолжает Максим, – пролезай. Твоё место в середине.

Я прохожу мимо стульев, которые принадлежат не мне, до конца внутри своего сознания не понимая, как я этого достиг, и наконец нахожу свой собственный. Сажусь на этот стул, пододвигаю его к столу и, пытаясь не поддаться панике, которая накрывает меня последние полчаса, наливаю себе воды в стакан. Впереди меня уже расположились журналисты, которые сейчас начнут задавать свои вопросы. Видео– и фотокамеры устремлены на меня, и я, понимая, что на меня смотрят, стараюсь сделать как можно более умное лицо. Журналисты занимают свои места, а люди, которые пришли сюда ради того, чтобы получить автограф, расположились позади них. Кати, расположилась немного ближе, чем люди-автографы и, посмотрев на меня, показала мне кулак, который символизировал то, что всё хорошо, я отлично держусь и она со мной. Спустя несколько секунд, Максим, который уже успел выпить половину своего графина с водой, встаёт и произносит:

– Ладно, господа, Матвею ещё нужно успеть на очередную серию «Сплетницы», так что давайте скорее.

– Очень смешно, – подумал я про себя, признав, что шутка отменная. Последующие тридцать, а может сорок минут, я вынужден отвечать на вопросы журналистов, некоторые из которых показались мне очень странными. Такими странными, что, как мне кажется, их можно вносить в список самых странных вопросов, когда-либо мне заданных. В числе тех вопросов было:

1. Вам нравится, что вас называют новым Толстым?

2. Проезжаете ли вы в метро по карточке?

3. Какой ваш любимый цвет?

4. Любите ли вы анальгин?

5. Сколько девушек у вас было?

И, конечно же:

6. На какой серии «Сплетницы» вы остановились?

Подобные вопросы журналистов вызвали у меня подозрения, потому что я никогда не мог предположить, что ответы на эти вопросы кому-то интересно читать. И что они, вообще, как-то относятся к моей книге. Но, переговорив предварительно с павлином и получив от него инструкции о том, что нужно отвечать на все вопросы. Что это моя работа, я отвечал на все без исключения. Кстати, на сорок пятой серии. Если кому интересно.

Окончив «Опросник-шоу», я встал изо стола, и меня направили в следующую комнату, которая находилась по соседству с этой. Журналисты все были очень вежливы и добры, и даже попрощались со мной, предварительно поблагодарив за мои ответы. Мне тоже хотелось быть вежливым, и я тоже поблагодарил их и простился с ними, хотя некоторые из них, на моё удивление, остались, для того чтобы взять автограф. Я подошёл к Кати и, не говоря ей ни слова, обнял её. Обнял её и не отпускал несколько секунд. Этого времени хватило на то, чтобы некоторые журналисты успели сфотографировать нас вместе. После того, как я всё-таки её отпустил, я заметил, что взгляд её полон смятения, и она точно не поняла, что сейчас произошло.

– Спасибо тебе, – говорю ей я. – Спасибо, что успокоила меня, и спасибо, что была со мной эти несколько десятков минут. Для меня это было очень важно. Спасибо.

Она так и не поняла, зачем я её обнял, но всё же поблагодарила меня и указала мне в сторону комнаты, в которую мне следовало направиться. Недолго раздумывая, я поправил пиджак, расстегнул на нём единственную пуговицу, чтобы моё тело могло проветриться, и направился в комнату. Пройдя через арку, я увидел большую комнату с книжными шкафами. Большую и прохладную, благодаря сильно работающему кондиционеру. Никогда раньше мне ещё не было так хорошо и приятно. В конце комнаты меня ждал стол, который стоял прямо напротив большого картонного плаката с названием моей книги, и той же самой картинкой, что располагалась на обложке. Огромная очередь растягивалась на всю комнату и заканчивалась прямо перед столом, за который, видимо, мне нужно было сесть и начать работать. Люди, мимо которых я проходил, улыбаются мне, и все говорят мне о том, какой я молодец и как хорошо я пишу. Им всем, кажется, понравилась моя книга. Я подхожу к столу вплотную и не могу поверить, что это место отведено для меня, а не для Брета Истона-Эллиса. Я снимаю пиджак, вешаю его на спинку стула и, засучив рукава совершенно новой белой рубашки, присаживаюсь за стол. На столе меня ждёт такой же графин с водой, что и на прежнем. Пустой стакан, в ожидании того, как я его наполню, а потом снова опустошу. Чёрный фломастер и ручка очень хорошей модели.

– Ну, начнём, пожалуй! – говорю я, и нажимаю на кнопку, освобождающую железный стержень ручки. Люди подходят один за другим, называя свои имена и говоря о том, как им нравится мой стиль, и то, как я пишу. Им всем очень нравится сюжет и концовка впечатляющая, и все они в восторге от моих героев. А одна женщина, примерно шестидесяти семилетнего возраста, сказала мне, что ей очень нравится, как от меня пахнет. Не знаю точно, это комплимент, или она просто pick up master. В жизни каждого из нас наступает такой момент, когда мы понимаем, что это то, чего мы ждали всю жизнь. Чего мы хотели и к чему стремились. Мы делали ради этого момента всё, что в наших силах, и теперь мы его достигли. Теперь же всё, что остаётся, это пожинать плоды нашего творчества, нашего детища, и просто наслаждаться каждым моментом того, как прекрасна эта новая жизнь. Но как бы мне ни хотелось, чтобы этот момент продолжался подольше, всё хорошее всегда подходит к концу, и вот я расписываюсь в книге у последней девушки, которая благодарит меня за то, что я подарил ей это произведение. Снимаю пиджак со спинки кресла, надеваю его и направляюсь в сторону Максима, стоящего рядом с Кати и поднимающего в мою честь бокал с шампанским.

– Спасибо тебе огромное за то, что сделал это для меня, дружище, – говорю я павлину и впервые искренне обнимаю его. Я действительно был ему безумно благодарен за то, что он сделал. Он осуществил мою мечту. Он сделал её реальной, он подарил мне новую жизнь.

– Подожди, янки, – говорит он мне, – это только начало. Впереди у нас ещё тур.

– Тур? – удивлённо переспрашиваю его я.

– Да, я только что связался с Олей, и она сказала, что мы отправимся в тур, который продлится весь сентябрь, для того чтобы также, как сегодня, представлять наши книги по всей земле. Ну то есть в города-миллионеры. Я уже поговорил с твоей мамой. Она там счастлива. Смотрела тебя по телевизору. Говорит, что горда за то, что вырастила такого умного и серьёзного сына, который так мужественно сегодня держался. Но ты действительно молодец, мы тобою гордимся. Мы все.

– Спасибо тебе огромное, друг. Спасибо, – я обнимаю его ещё крепче и продолжаю говорить ему о том, как я ему благодарен, но уже носом и ртом в его пиджак.

– А теперь, – продолжал Максим, выбравшись из моих объятий, – едем отмечать.

– Ясно, – говорю я, доставая несколько купюр из кармана, пересчитывая, хватит ли мне на метро, – ну тогда я домой. Мне ещё вставать рано. Удачи вам.

– Нет, нет, нет, приятель, что ты? Ты едешь с нами.

– Да, – подхватила Кати, – ты с нами. Без тебя там будет скучно. Мне особенно.

– Ты взгляни на неё, – говорит мне Максим, – неужели ты бросишь её там одну? Да ладно тебе, домосед, поехали. Поехали, потанцуешь, выпьешь. Покурим чего-нибудь, расслабишься.

– О, нет, нет. Никакого алкоголя или сигарет, – это для меня строго-настрого под запретом.

– Ну ладно, тогда просто потанцуешь. А?

– Потанцуем вместе, – снова подхватывает Кати.

– Ну не знаю, а мама? Мне надо спросить у неё.

– Для этого у тебя есть агент. Я уже позвонил, и она сказала, чтобы ты развлекался, но ничего не пил, и приехал до часу. Я пообещал ей, что лично за тобой пригляжу.

– Да ты лично за собой приглядеть не можешь, – отвечаю ему я.

– Отличная шутка, ну так что, ты с нами?

– Ну, пожалуй да, поехали. Только я должен быть дома не позже часа.

Спустя несколько часов, проведённых в поездке по вечерней Москве, и несколько бутылок шампанского, украшающих эту поездку, мы всё же достигли клуба, название которого я даже заметить не успел. Максим буквально втолкнул меня вовнутрь, где в моей голове безумным эхом раздавалась музыка, играющая на танцполе. Безумное количество молодёжи, заполняющей стены этого клуба, просто потрясало. Никогда раньше я не был ни в одном из клубов, и даже никогда не испытывал особо желания, но что-то сегодня подтолкнуло меня на то, чтобы я всё же пришёл сюда. Световая музыка играла в ритм обычной, и лазеры, прожектора, и прочая атрибутика, «выжигали» мне глаза. Музыка играла так громко, что я не мог услышать не то что рядом со мной идущего Максима, но и собственных мыслей. Люди в центре зала танцевали под такие знаменитые треки этого времени, как «Turn Me On» Дэвида Гетты, и «St. Tropez» Тимати. Я никогда не любил танцевать. Наверное, потому что просто-напросто не умел. Но люди, которые танцевали здесь, выглядели такими счастливыми, такими свободными, что мне захотелось тоже попасть к ним и почувствовать себя частью этого мира. Мне хотелось сделать это хотя бы потому, что я должен был как-то проводить последний день лета, которое подарило мне новую жизнь.

– Пойдём, наше место там, на диванчиках, – пытаясь докричаться до меня, говорит мне Максим.

Мы обходим центр зала, стараясь никак не мешать танцующим и расслабляющимся людям. Пройдя ещё немного, мы всё же достигаем места назначения. Большой фиолетовый диван, имеющий форму полукруга, «защищает» собой длинный стол, на котором я не мог заметить никакой еды. На столе стояли только бутылки, недопитые рюмки, стаканы и бокалы. Некоторые части стола были залиты лужами спиртного, что казалось, что если я кину спичку на этот стол, то он загорится, как кровь у самого законченного алкоголика. Люди, совершенно незнакомые мне, по очереди подходят и, протягивая мне руку, называют свои имена.

– Просто расслабься и заведи себе пару друзей. Потом «ВКонтакте» разберёшься, как кого зовут, они сами тебя находят, – получаю я очередной урок от павлина-наставника.

Мы проходим ближе к этому столу, и ко мне подходит довольно-таки симпатичная девушка-блондинка, с тёмно окрашенными глазами.

– О, – снова начинает Максим, – а это Юленька. Сегодня она всех угощает. Она очень давно хотела с тобой познакомиться.

– Привет, – говорит мне Юленька, одетая в белую футболку «Lacoste» и джинсовую юбочку, которая еле-еле прикрывает её попу, – я действительно давно хочу с тобой познакомиться. Ты написал отличную книгу, я просто в восторге. Просто хочу, чтобы ты это знал.

– Спасибо, – отвечаю я, – а можно мне задать тебе нескромный вопрос?

– Конечно, давай.

– А почему, как сказал Максим, «сегодня ты всех угощаешь?» У тебя что – нефтяная вышка есть?

– Нет, – отвечает она, – у моего папы. А я просто попросила у него карточку. Я уверена, что он не против, главное, чтобы он не спалил меня за тем, что я пьяная. Обычно я просто прихожу очень поздно и ложусь спать, пока он не видит.

– Понятно, – продолжаю я, – а сколько тебе лет?

– Девятнадцать. Круто, да? В мои девятнадцать у меня есть всё, что нужно, и даже больше.

– Это точно, – думаю про себя я и разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, почувствовав на своём плече чьё-то нежное прикосновение.

– Выпьешь со мной, Пушкин? – спрашивает у меня Кати и протягивает мне рюмку с текилой. По её глазам я могу определить, что та рюмка, которую собирается выпить она, для неё не первая сегодня. И даже не седьмая.

– Ну, вообще-то, Пушкин был поэт, а я писатель, так что… – говорю ей я.

– О, Господи, да что же ты всё время умничаешь?

– Я не знаю, так получается, – снова неловко отвечаю я.

– Мне это нравится, – она говорит это скорее с агрессией, нежели с симпатией, отчего у меня волосы на ногах становятся дыбом. – Ну так что, мы выпьем?

– Нет, ты знаешь, я бы не стал. Завтра у меня ещё тяжёлый день, вставать рано и так далее. Так что…

– Ну давай, Лермонтов, ради меня. Прошу тебя, – она просит меня снова, на этот раз, вытаращив на меня глаза, словно она кот из «Шрэка».

– Ладно, хорошо, – соглашаюсь я, – но только ради тебя. Потому что ты просишь.

Я махом выпиваю рюмку и чувствую, как огненная вода протекает по моей гортани, обжигая всё на своём пути и устраивая там серьёзный дискомфорт.

– А теперь садись, – продолжает она, закусив лайм, – и смотри, как я буду танцевать, а потом скажешь мне, нравится тебе или нет. С этими словами, она ставит свою рюмку на стол, стоящий по правую сторону от моего плеча, и отправляется в эпицентр веселья. Танец, который она исполняла, не имеет своего собственного названия, но я уверен, что в нём присутствуют элементы «гоу-гоу» и немного стрип-пластики. Она выруливает своими шикарными ягодицами из стороны в сторону так, что мужчины, находящиеся рядом с ней, не могут не обратить на неё внимания. Тем более что ягодицы те обтянуты в шикарное красное платье. Плавным движением она гладит себя нежными руками и начинает их путешествие от бёдер до головы. Добравшись до волос, она закручивает их в пучок, при этом не переставая двигать ягодицами в такт музыке, закрывает глаза и закусывает губы. Далее она так же плавно опускает руки к груди, где одним указательным пальцем вытирает капельки пота, которые уютно устроились там. – Будь я капельками пота, я бы тоже там устроился, – вдруг подумал я. Моё воображение разыгралось до такой степени, что завело меня туда, где мы выбираем постельное бельё нашим детям, но что-то внутри меня подсказывало мне, что ей этого не особо хотелось. Я посмотрел на неё, и перехватил взгляд, который был направлен в мою сторону. На протяжении нескольких секунд мы просто смотрели друг на друга. А может и нет, с моим зрением трудно разглядеть что-то. Натанцевавшись, она подходит ко мне и говорит о том, что сейчас принесёт нам выпить. Спустя несколько минут, она возвращается ко мне, а в руке у неё один стакан, с чем-то наполовину синим, наполовину зелёным внутри. Также я заметил, что в стакане две соломинки, видимо, это для того, чтобы мы выпили его как пара, чтобы было романтичнее. Пытаясь не испортить романтический настрой Кати, я спрашиваю:

– А где твой?

– Очень смешно, умник, пей, давай, – она зажимает соломинку между двумя пальцами и медленно подносит её к губам, которые уже готовы вкусить этот напиток.

– А что это? – озабоченно спрашиваю я.

– Не волнуйся, здесь нет ничего такого. Просто тебе станет немного веселее, и ты будешь немного раскованнее, вот так.

Надеясь, что Кати меня не отравит, и полностью ей доверяя, я беру свою соломинку и подношу её к губам. Наши лбы соприкасаются, а взгляды устремлены друг на друга. Делая первый глоток напитка, я удивляюсь тому, что ничего алкогольного я здесь не ощущаю, и поэтому начинаю пить его быстрее, чтобы Кати меньше досталось.

– Мне было очень приятно, когда ты сегодня обнял меня после пресс-конференции.

– А зачем тебе рации? – спрашиваю её я, совершенно не услышав предварительно, что она сказала. Музыка всё больше и больше набирает обороты, и слышать друг друга становится всё тяжелее.

– Да не рации, а мне было приятно после пресс-конференции, – повторяет она.

– А что такого приятного?

– Ты обнял меня, – отвечает она.

– Ну да, точно, а ты посмотрела на меня с выражением лица типа «давно дёснами не улыбался?»

– Извини, – продолжает она, – просто я давно ни от кого не получала никаких искренних проявлений эмоций.

– Я могу дарить тебе такие эмоции хоть каждый день, – говорю я ей, с образом пик-ап мастера, пришедшим мне на ум.

– Я хочу, чтобы ты дарил мне кое-что другое.

– Что же это? – спрашиваю я, выходя с этим вопросом в финал игры «Я лох в общении с красивыми девушками».

Она отодвигает стакан в сторону, не дав мне допить до конца, и медленно кладёт мне руку на шею. От шеи нежная рука её поднимается к моей щеке и делает там конечную остановку. Она медленно подвигается ко мне, поднося свои губы всё ближе и ближе к моим. Подобравшись вплотную, она останавливается и, видимо, о чём-то задумывается. В голове моей играет песня «Оле-оле-оле-оле, Матвей, вперёд!» в исполнении толстых и лысых мужиков с буквой «М» на животах. Я с опасением кладу свою руку ей на щеку, и она завершает, наконец, маленькое путешествие. Её губы зажимают между собой мои, и наши языки знакомятся друг с другом. Поцелуй всей моей жизни продлевается от силы секунд семь, после чего я произношу:

– Спасибо тебе.

Она смотрит мне прямо в глаза, водя своим носом по моему. Её ладонь всё ещё находится на моей щеке. Я могу чувствовать её дыхание. Она снова повторяет это волшебство, это особое заклинание, подвластное только ей, и говорит:

– Это только начало…

4.

– Бессовестный! Просыпайся, скотина, вставай, говорю!

Я почувствовал не очень-то нежный толчок, а то и удар в бедро. Это была мама, она так нежно будила меня. Нет, не каждый день, только сегодня. Обычно она подсаживалась ко мне, целовала меня и говорила, что новый день настал, и я должен его встречать. Но только не сегодня. Сегодня я выиграл номинацию «бессовестная скотина». И кажется, я даже знаю, почему.

– Сколько времени? – еле-еле спрашиваю я, пытаясь открыть глаза.

– Половина восьмого, – отвечает мне мама, продолжая пинать меня в бедро. – Вставай, я сказала! Я не хочу, чтобы ты пропустил свою первую речь.

– А чего ты так сердишься? – спокойно спрашиваю я, стараясь наладить разговор с «террористом».

– Ты ещё смеешь спрашивать. Поднимайся! Бегом в душ, одевайся и вперёд. Линейка скоро начнётся, а ты ещё даже с кровати не встал.

Приложив немалые усилия к ногам, я всё же поднял своё тело, которое ощущало себя, как после тридцатидвухкилометрового забега. Первым делом, поднявшись с кровати, я отправил сигнал в свой мозг, чтобы проверить, помню ли я хоть что-то из того, что было вчера, после прекрасного поцелуя девушки моей мечты. Ответ застрял там так же, как застревают все письма, адресованные в Государственную Думу, управления Российской Федерацией. Единственное, что я сейчас понимал, – это то, что у меня жуткое похмелье. Я завалился на пол и валялся там, словно Брэдли Купер, в том дешёвом грязном отеле в Бангкоке. Голова разваливалась. Нет, она трещала. Трещала, словно старый свитер, который рвётся по швам, и моя голова тоже «разрывалась по швам». Казалось, что сейчас она расколется, словно кокосовый орех, а мозги вытекут оттуда, как молоко. Внутри головы творилось чёрт-те что. Мозга там точно сейчас не было, что-то наподобие каши, плавало там из стороны в сторону, причиняя мне невыносимую боль. Помимо всего этого, меня одолевало головокружение, и я не мог стоять на ногах. Да куда там стоять, я и лежать не мог. Глаза извивались от боли, которую причинял им солнечный свет. Он был неяркий, но его было достаточно, чтобы я не смог даже открыть глаз. В ушах отдавался странный звон, который не прекращался и лишь усиливал нарывающую, словно гангрена, пульсирующую головную боль. Во рту стоял привкус рвоты, которой я, видимо, поделился с этим миром вчера ночью. Спазмы, терроризирующие мой желудок, пытались выбросить наружу кислоту, которая скопилась там внутри, но я контролировал себя. Я постарался встать на ноги. Мне казалось, будто из меня вытащили все органы и распределили их по сосудам, как у мумий, а тело держалось на одних костях, поэтому я еле стоял. Никогда раньше я так не напивался, это был мой первый невероятный опыт. – Да! Вот это отметили! – подумал я, и направился в ванную.

Мне не хотелось никого видеть и ничего выслушивать. Всё, чего я хотел, это стакан холодной воды и вернуться назад в постель. Я не желал выслушивать мамин бред, который она говорила, и не хотел вступать в ней в дискуссию, потому что точно знал, что за этим последует скандал, который оставит осадок и у меня на душе, и у неё. И мы оба будем на взводе весь день. Но она нарвалась сама…

– Прямо, как твой отец, честное слово, – говорила она мне, чуть ли не каждые семь минут.

– Господи, – наконец воскликнул я, – да что же я сделал такого ужасного, а? Может, подскажешь мне, а то я что-то запамятовал.

– Что ты сделал? – переспросила она. – Что ты сделал? Да ничего ты не сделал. Я тебе велела во сколько дома быть, а? Я сказала: быть дома не позже часа. Я позволила тебе куда-то поехать отметить твой успех, но попросила лишь о том, чтобы ты пораньше приехал, а что получилось? Получается так, что ты всю ночь не берёшь телефон. Максим вообще его выключил. Ты где-то ходишь, а я даже не знаю, жив ли ты. В конце концов, тебя приносят домой в половину седьмого утра, пьяного, ничего не соображающего. Причём, приносит тебя такой же пьяный Максим, и вам обоим очень весело. Ну как, отметил хорошо? Вот и отлично, тогда пошёл вон в школу, я не хочу тебя видеть.

– Но мам, я же просто…

– Вон, я сказала! Не хочу тебя видеть. Придёшь домой, когда я уйду.

Ненавижу, когда мне приходится ссориться с мамой. А теперь я ссорюсь, и у меня к тому же безумно болит голова. Как же я зол на неё сейчас. – Я уже большой мальчик. Я могу приходить поздно. В конце концов, я уже даже сам деньги зарабатываю. Можно мне отдохнуть и отпраздновать с друзьями? – такими вопросами я задавался про себя. Я думал, что сейчас, ещё немного, я соберусь с силами и скажу ей всё это, чтобы она знала, что я уже вырос из того состояния, чтобы сидеть у неё под юбкой. Но я так этого и не сказал. Часть меня, даже не часть, а скорее, ещё еле живая доля, понимала, что я буду выглядеть глупцом, если начну что-то говорить. Ведь она права. Она полностью права, а я действительно виноват. Я слишком сильно расслабился, поэтому теперь пора отвечать за свои поступки, ведь я всё-таки мужчина. В течение часа я успел принять душ, почистить зубы, принять анальгин и выпить чашку кофе. Надев новенькие очки от «Ray Ban», подаренные мне Максимом, я попрощался с мамой, на что не получил никакого ответа, и в новеньком костюме, теперь уже чёрном, вышел во двор.

Очки нужны были мне не для того, чтобы выглядеть круто. Они были чем-то наподобие бонуса, особого предложения к анальгину, для того чтобы я мог видеть хоть что-то и, вообще, куда я иду. Голова болела просто невероятно, и мне казалось, что в любой из моментов меня может вырвать. Главное, чтобы это не произошло прямо на церемонии. И конечно же, наслаждаясь вчера напитками одним за другим и нежным языком Кати, я успел подготовить сногсшибательную речь. Школа находилась от меня не так уж и далеко, и потому у меня было примерно десять – пятнадцать минут для того, чтобы придумать что-то, что поможет взглянуть ученикам на мир знаний по-другому. Погода стояла прекрасная, на небе не было ни облачка, и солнышко светило ярко, но не пекло. Воздух был пропитан чем-то новым. Чем-то, что направит нас, но не меня, в новый мир. Мой новый мир уже открыт для меня, и вчера ночью я насладился его атрибутикой. Прохладный ветер поддувал мне в спину, указывая мне на то, чтобы я быстрее шёл. Шёл я действительно очень медленно. По крайней мере, потому, что еле передвигал ватными ногами. Птицы над моей головой рассекали воздушное пространство нового дня, который известен всем как «День знаний». Девочки и мальчики разных возрастов пробегали мимо меня, боясь опоздать на линейку. В руках они несли, как и подобает, огромные букеты с белыми и красными розами. Некоторые несли лилии, кто-то подснежники где-то нашёл. А прочие несли подсолнухи и смотрели на них так, будто отдают кому-то последнюю частицу лета, которое только что подошло к концу. Некоторые же несли в школу большие разноцветные пакеты с разным содержимым. У кого-то внутри находилась большая бутылка шампанского, у кого-то вина. Некоторые несли с собой, возможно, даже вяленое мясо, привезённое учителю из другой страны, в которой они отдыхали. Некоторые несли духи, кто-то нёс шоколад, конфеты, плюшевых медведей, фотоальбомы, фоторамки. Кто побогаче, несли фотоаппараты. И всё это в моих глазах, покрытых двумя тёмными линзами, походило на праздник в гавайском племени. Люди с разных частей острова несут разные подарки вулкану. Что-то наподобие жертвоприношения. Учителя в этом плане выступают в роли богов, которым нужно нести дары, чтобы задобрить их на весь оставшийся год. Задобрить богов так, чтобы те подарили плодородный на оценки год. Цветы, шоколад, конфеты, подарки, всё это – не от чистого сердца. Зачем они это делают? Жалкое сборище лизоблюдов и подхалимов. Сделают всё, чтобы только получить отличное отношение учителя к себе. – Смотреть противно! – наполовину закрытое лицо моё корчится от стыда за новое поколение, и я переступаю границу свободного мира и «Мордора».

Итак, вот он – момент, которого мы все так долго ждали. «Новый я» снова появляется перед старым обществом. Теперь всё уже не так, как раньше. Я действительно новый. Моя жизнь кардинально изменилась за эти три месяца, а жизни этих неудачников никак не поменялись. Скорее всего они провели своё лето так, как планировали ещё тогда, в раздевалке. Зато я теперь могу делать всё, что мне захочется, ведь это я написал бестселлер, а они сидели на диване и поедали булочки в угоду своему чреву. Жалкие создания. Моё будущее определено. Теперь я буду выпускать по одной потрясающей книге в год, а они будут сидеть и кусать локти. Правильно, так вам и надо. Мне нужно будет отучиться всего лишь три четверти, а потом любой институт будет готов принять меня с распростёртыми объятиями. Мне больше не нужно беспокоиться за своё будущее, я его построил, а вот что будет с вами, меня не волнует. Просто наблюдайте за тем, как я когда-нибудь, буду сидеть у Вани Урганта на кресле в его вечерней программе и отвечать на его вопросы, пока же вы будете отвечать на вопросы ЕГЭ. Что ж, в моей голове играет музыка, что-нибудь из «Fall Out Boys», что-нибудь очень зажигательное, чтобы вы поняли, что теперь я выступаю в роли голливудского крутого парня, который изменился. Так вот в голове играет что-то вроде «The Take Over, The Break’s Over», я представляю себе, что двигаюсь в стиле «Slow-Mo», и все девчонки и парни невольно оборачиваются на меня. Они не виноваты в том, что не могут оторвать от меня взгляд. Ясное дело, я лучше, чем они. А людям всегда хочется посмотреть подольше на тех, кто, как они и сами прекрасно знают, лучше, чем они сами. Я прохожу мимо, сверкая своим новым чёрным костюмом, из-под которого виднеется нежно-голубая рубашка, расстёгнутая так, чтобы видно было шею. Пиджак застёгнут на одну пуговицу, и я плавным движением правой руки, на безымянном пальце которой виднеется серебряное кольцо от «Thomas Sabo», – ещё один подарок от Максима, расстёгиваю его так, чтобы все видели. Пожалуй, сейчас я исполнил мечту большинства людей. Но сами подумайте, неужели вам никогда не хотелось уехать из своего привычного общества. Из места, где вы живёте, и где вам всё так наскучило. От людей, которых вы видите каждый день, а большинство из них даже не воспринимают вас всерьёз. Неужели вам никогда не хотелось махнуть от них подальше. Куда-нибудь, где вы найдёте себе покровителя, и он научит вас жить по-новому. Жить так, как на самом деле нужно проживать. Он научит вас правильно питаться, пить только дорогое вино, да к тому же разбираться в нем. Одеваться так, чтобы, когда вы вернётесь в прежнюю обстановку, никто не мог оторвать от вас взгляд. Он научит вас правильно говорить, шутить на умные темы, общаться с девушками, не стесняясь себя. Он научит вас тому, как надо прожить эту жизнь. И вот наконец вы готовы. Вы полностью уяснили все уроки, и вы возвращаетесь домой. И этот момент эйфории, когда вы, действительно, снова переступаете привычный порог давно знакомых вам дверей, но уже совершенно другим человеком. – Посмотри на его кожу. Взгляни на её улыбку. А какое у неё платье. Вот это часы у него на руке. А как она загорела. – Твердят эти жалкие корпоративные крысы, которые не понимают, как надо жить. Всё, что они могут, – это завидовать тому, какие вы теперь. Каким новым человеком вы стали. И пускай завидуют, ведь теперь, я – лучше их. Женщины кидаются к вам на шею, чтобы подольше проводить с вами время, которого раньше у них было более чем достаточно, но они этим не пользовались. Мужчины начинают приглашать вас на ужин, – это если вы девушка, конечно. Я бы не хотел, чтобы мужчины приглашали меня на ужин. Вы говорите им, что не знаете точно, потому что слишком заняты. Заняты вашей новой, лучшей жизнью. Вот он – мир, которого я так долго ждал. Я исполнил мечту миллионов. Теперь весь этот мир молодёжи, которая ранее не обращала на меня внимания, а теперь не может оторвать это внимание, у меня перед ногами. Они смотрят на меня особенным взглядом. Они любят меня. Они знают, что я сделал, и чем теперь обладаю. Они шепчутся. – Смотри, это он. Гляди, это его мы вчера смотрели по телевизору. Матвей… Матвей… Матвей… Шепчут они друг другу, словно секрет, а я прохожу мимо, будто не замечаю того, что они не могут оторвать от меня взгляда. Девчонки тают от одного моего взгляда на них, и теперь это уже не метафора. Парни хором тявкают что-то, кричат мне и тянут мне руки, словно мы лучшие друзья. Но я не замечаю их. Ничтожества. Холопы и смерды. Простолюдины. Им не место рядом со мной. Все они. Все, здесь присутствующие, – мелкая рыбёшка. После этой линейки я надеюсь отправиться к Максиму и посетить ещё пару клубов, потому что со вчерашнего дня мой мир не ограничивается стенами этой школы. Я прохожу в ряды, где стоят родители, и жду своего часа.

Погода всё такая же прекрасная, как и была, когда я покинул дом. Птички щебечут над светлыми головами будущих Биллов Гейтсов и Стивов Джобсов. Ученики стоят в несколько рядов, параллельно друг другу, смеются, улыбаются, некоторые из них всё ещё не могут оторвать глаз от моей персоны, но мне плевать на них, мой взгляд устремлён строго в сторону своего класса баранов. Они стоят спинами к школе, чтобы все те, кто младше их, могли видеть лица самых взрослых и ответственных ребят. Валерия Ивановна стоит рядом с ними и держит в руках табличку с надписью «11 а». Её улыбка, которую можно видеть не так часто, скорее выражает радость за то, что ей осталось отработать в этом аду всего год, а не за то, что её любимые ребята достигли конечной станции. Губы Валерии Ивановны всё так же накрашены помадой красно-алого цвета. Я где-то читал, что такие помады испытывают на обезьянах. Её чёрное платье, в котором она пришла, словно на похороны, всё такое же строгое и прямое, как и все остальные, а причёска неизменна с хрен знает какого времени. Девчонки гордо улыбаются в камеры своим родителям. Сегодня они радостные. Сегодня они красивые. Они худели всё лето ради того, чтобы сегодня выглядеть отлично. Кто-то ходил в тренажёрный зал, а кто-то просто не ел ничего. Стандартная феминистическая сатира. Некоторые из них, три месяца пролежали в солярии, и теперь утверждают, что этот загар остался с курорта, на котором они были ещё в июне. Они явно не боятся рака кожи, который может настичь их в любой момент, поэтому сегодня, после линейки, снова пойдут в солярий. Ведь с курорта они уехали, а вот солярий не на колёсах. Парни демонстрируют друг другу новые причёски, которые они сделали себе недавно, словно бабы, которые только что вернулись из салона красоты. У некоторых из них проколоты уши, а внутрь вставлен бриллиант, размером с мой глаз. Таким ненавязчивым маркетинговым ходом они пытаются показать, что им, как и Уиллу Смиту, идут серьги в ушах. Но они не носили костюм и не спасали нашу планету несколько раз от инопланетян, поэтому нет, им всё же не идёт. Остальные из ребят просто стоят параллельно друг другу, смеются, улыбаются, держат в руках большие букеты и, конечно, ругаются матом. От этого в наше время не уйти. Ведь не зря же писала Анна Ахматова «И мы сохраним тебя, русская речь, великое, русское слово». Мои одноклассники, да и не только мои, ребята из младших классов тоже знают немало красивых слов, все они являются сотрудниками министерства сохранения красивой речи. Они долго добивались этой должности, но в конце концов они узнали столько слов, что их матный словарный запас позволил им всё-таки занять эти должности. Боже, почему же в наше время молодёжи так нравится ругаться. Нет, мне всё равно. Я никак это не порицаю. Ведь всем известно, что даже Пушкин, был тот ещё «фрукт», но давайте взглянем правде в глаза – это же Пушкин. И у него даже есть стихотворения с одними только матными словами. И вы не поверите, это красиво. Это действительно красиво. Но эти дети – не Пушкин. Если бы они говорили матной речью стихами, тогда ладно, я бы слушал с удовольствием, да ещё бы и собирал дома поэтические вечера. Но по улицам у нас, к сожалению, не гуляют одни Пушкины, поэтому меня эта ситуация немного пугает. Итак, первое сентября. Обычная, среднестатистическая московская школа номер четырнадцать пятьдесят восемь. Обычный молодёжный социум. Добро пожаловать в сумасшедший дом, дорогой читатель.

Моя дорогая Ирина Олеговна берётся за микрофон и начинает свою очередную речь, которую, конечно же, никто не слушает. Им это просто не интересно, ведь каждый год она одно и то же, просто другими словами. Поэтому, все мы это уже давно выучили наизусть. Но вот, Ирина Олеговна говорит новые слова, которых ещё никто не слышал и которые заставляют всех всё же обратить на неё внимание.

– Сегодня, – продолжает она, держа микрофон на весу, – наша школа рада приветствовать здесь человека, который тоже является выпускником, но он не числится у нас учащимся до начала второй четверти.

Большинство людей начинает улыбаться. Ребята, родители, мамы и папы, дедушки и бабушки, неужели они всё это читали. Некоторые из стоящих рядом со мной начинают хлопать меня по плечу. – Блин, – думаю я, – не надо меня трогать. Я ненавижу, когда незнакомые мне люди меня трогают. – Они улыбаются, они аплодируют. Они готовы приветствовать меня.

– Сегодня, – всё ещё говорит Ирина Олеговна, – он пришёл к нам, чтобы произнести речь. Звезда нашей школы. Гордость нашего училища. Я прошу вас приветствовать Матвея Холодова, ученика одиннадцатого «а» класса, руководителем которого является Рогожина Валерия Ивановна. Большинству из вас он более знаком как автор книги «У каждого свой путь», – голос Ирины Олеговны разносится из колонок на несколько кварталов вокруг, так, чтобы все слышали, какая я гордость. Хотя раньше никто бы на меня и не посмотрел, даже если бы я истекал кровью. Люди всё ещё хлопают в ладоши, будто увидели обезьяну, играющую на аккордеоне. Они хлопают, свистят, они просят меня подняться. Люди хором кричат: «Матвей», словно я Роберт Дауни Младший. Что ж, знаете, что? Мне это нравится. Я снимаю очки, кладу их во внутренний карман пиджака, выхожу из толпы, и начинают приветствовать своих обезьян. Головная боль лишь ещё больше разрастается от этих криков, но я терплю, чтобы не испортить и может, даже насладиться моментом. Правая рука, на которой красуется отличный подарок в виде кольца, плавно поднимается в воздух, и я начинаю махать всем, кого вижу. Девочки из младших классов кричат о том, как они любят меня, и о том, какая классная книга, а те, что постарше, которые, вообще, никогда раньше меня не замечали, посылают мне воздушные поцелуи. Я смотрю на линейку моего класса, и вижу то, как Ваня, который не разговаривал со мной всё лето, и тот аплодирует мне. – Я так соскучился по нему, чёрт. Надо поговорить с ним, – думаю я, поднимаясь по ступенькам. Женя же, в свою очередь, даже не смотрит на меня. Она просто стоит в линейке из наших общих одноклассников и ничего не делает. Не хлопает, не моргает. Может, даже не дышит. Выражение лица её сообщает нам о том, что она только что проглотила здоровую дюжину кирпичей и теперь ждёт, когда сможет их переварить. – Да и плевать, – думаю я, и продолжаю купаться в лучах своей славы. Которая, кстати говоря, плещется очень недолго. Буквально за секунду, как я достигаю микрофона и он оказывается у меня в руках, толпа умолкает и замирает в ожидании моего заявления.

– Ну, – начинаю я, моментально демонстрируя глубокие познания русского языка и роскошное владение литературной речью, – мы давно не виделись, в этот раз я буду читать по бумажке.

По толпе волной проходит лёгкий смешок над шуткой, которую придумали для Тони Старка, а не для меня, но я у него позаимствовал, надеюсь, он будет не против. Прости, Тони. Спустя секунду толпа снова умолкает и вновь замирает в ожидании продолжения.

– Честно говоря, у меня даже бумажки нет, так что не надейтесь на литературный взрыв. – И снова каждый из них улыбается и смеётся, подавая мне сигнал о том, что даже если я скажу словно «петух» в микрофон, они всё равно будут смеяться. Ну что поделать, теперь эта толпа моя. Я вожак этого прайда. Пора бы, пожалуй, просто развлекаться. – Итак, – снова начинаю я на этот раз более бодрым голосом, воображая из себя Тони Старка, который, кстати, всегда отлично управлялся с речами. – Я пришёл сюда сегодня для того чтобы, в первую очередь, поздравить свой класс и себя лично с началом нового успешного года, и хоть я не Дамблдор, а здание позади меня – не Хогвартс, но я всё же надеюсь, что пребывание в нём будет таким же интересным и увлекательным. – Честно говоря, на этом я хотел закончить. Я не хотел афишировать свою персону, тем более что над шуткой про школу волшебства и магии толпа смеётся до сих пор. Я просто думал пожелать им счастья и не давать волю своему высокомерию и тщеславию. – Я хочу пожелать всем ученикам, присутствующим здесь, в независимости от того, входят ли они в эти двери в первый или последний раз, удачи и счастья в новом году. Я хочу пожелать вам всем счастья и напомнить вам о том, что мы все едины. Каждый класс – это одна большая семья, которая должна любить своих членов и не бросать их в беде. А, обращаясь к своему классу, – продолжаю я, повернувшись к ним лицом, – да и не только к ним, – говорю я, отвернувшись, – прошу вас, не забывайте меня. Я – это всё тот же я. И я вернусь к вам в следующей четверти, ведь я такой же, как вы. Я не считаю себя особенным. – Честно признаюсь вам, это был предел. Я держался, как мог, но всему настаёт конец. – Да нет, конечно, – продолжаю я, – я не такой, как вы. Я написал книгу, и теперь у меня есть деньги, свобода, крутые машины с кожаными салонами и молоденькие девочки в мини-юбках. Я горжусь тем, кто я есть. Это факт, и ничего с этим не поделаешь. – Как бы по-идиотски это ни звучало, но им всё равно понравилось. Они всё так же смеялись, как и над первой шуткой. Признаюсь вам честно, я уже хотел попробовать сказать в микрофон: «петух». – В любом случае, когда я вернусь, я буду такой же, как вы, а на данный момент я желаю вам счастья, успехов и благополучия в новом году. Давайте покажем другим школам то, что наша школа единственная и самая лучшая. Храни Господь четырнадцать пятьдесят восемь. – Вдруг одной большой волной они взрываются и кричат о том, что я прав, и что я молодец, и что-то ещё, чего я уже не слушал, надев очки, уподобившись великому Дауни Младшему. – Да, – подумал я про себя, – эти люди меня любят.

Дождавшись наконец официального завершения торжественной линейки, я уже было собирался уходить домой, как вспомнил, что у меня ещё осталось одно незаконченное дело, которое я бы очень и очень хотел довести до конца. Но стоило мне только развернуться и направить свои ноги, облачённые в шикарный костюм, в сторону школы, как я услышал, как кто-то, обладающий очень знакомым для меня голосом, позвал меня:

– Матвей. Моть, подожди. Подожди.

Присмотревшись получше, я смог разглядеть пробирающуюся через толпу людей тётю Наташу. И спокойно проходящего рядом дядю Андрея. Родители Жени были веселы. Ну на самом-то деле только мама её была весела, в то время как дядя Андрей шёл рядом и что-то бормотал себе под нос насчет стоимости обучения.

– Ты только посмотри на него, – начала тётя Наташа, – при костюме, очки, часы, кольцо, постригся и побрился. Ты что, побывал в волшебной стране? Ты же ненавидел костюмы раньше. И говорил, что часы на руках тебя раздражают. Похоже, кто-то над тобой очень хорошо поработал, не так ли?

– Да, – отвечаю я, морщась от солнца, и, хотя зная, что это неприлично, вновь надеваю очки, чтобы солнце не действовало мне на нервы. – Как вы?

– О, да у нас всё отлично, как всегда, ты же нас знаешь.

– Да, всё отлично? – начал вдруг дядя Андрей, – а ты знаешь, сколько стоит…

– Андрей!

– Ладно, понял, – смиренно согласился дядя Андрей, которого я всю жизнь просто обожал и считал его эталоном отцовства, – но ты действительно отлично выглядишь, Моть.

– Благодарю вас.

– Послушай-ка, – продолжила тётя Наташа, – а не хотел бы ты сегодня заглянуть к нам вечером. Часам, скажем, к семи. Мы бы посидели за чашечкой чая, ты бы рассказал о том, как к тебе в голову пришла идея такой потрясающей книги.

– Вы читали книгу? – переспросил я. – Знаете, мне всё же кажется, что книга эта немного затянута и…

– Моть, я уже сказала, что она потрясающая, больше ты похвал не дождёшься, я в этих делах опытная, у меня дочь такая же.

– Блин, – говорю я с прохладной улыбкой на лице, понимая, что я, видимо, уже никого не обману. – Я с огромным удовольствием бы к вам пришёл, но знаете, мне кажется, что это не лучшая идея. Женя почему-то не говорит со мной. Не звонит и не пишет. Сегодня даже не смотрела.

– Вот именно об этом мы с тобой и поговорим. Наедине, идёт? – спрашивает у меня тётя Наташа, сделав при этом лицо хитрой лисы.

– Да, конечно, хорошо. Я приду в семь.

– Отлично, тогда там и встретимся. И не опаздывай, – говорит она мне, хватая мужа за руку и уводя его от меня. Я ещё немного стою, не двигаясь, в очередной раз понимая и осознавая, какие это прекрасные люди и как я их люблю. Вспомнив о своей великой цели, я вновь направляюсь в сторону входа в школу, откуда меня на этот раз бежит встречать уже Ваня. Он разгоняется посильнее, и я понимаю, что, возможно, он соскучился по мне настолько, что сейчас мы, может быть, даже обнимемся. Мои догадки становятся чистой правдой, и он действительно врезается в меня, заключая меня в свои щуплые объятия.

– Блин, – начинает он, – как же я рад тебя видеть, дружище. Как же ты крут.

– Кто-то, кажется, поссорился со мной перед летом. Нет? – спрашиваю его я в надежде застыдить, хотя сам прекрасно понимаю, что виновником нашей ссоры являюсь я сам.

– Ну да, вот только это ты меня кинул, – продолжает мою мысль он.

– Да, ты прав, старина. Извини меня. Прошу, прости меня, надеюсь, я смогу загладить свою вину.

– Да ладно тебе, успокойся, я так давно тебя не видел. Я так соскучился. Блин, ты такой крутой теперь, а? Мой друг – настоящий автор. Надеюсь, что некоторые проценты всё же мне перепадут?

– Перепадёт тебе с девчонкой, – отвечаю ему я, – и то – не факт. А всеми твоими процентами, которые ты заслужил, я могу рассчитаться с тобой в Ростиксе.

– Ну и отлично, Ростикс, – это тоже круто. Люблю цыплят. Мы с родителями смотрели тебя вчера по телевизору. Тебя показывали на каком-то канале, вроде просто «Ц», или что-то типа того. Папа случайно нашёл, и я просто обалдел. Я думал, что сюда сегодня придёт тот же неудачник, на которого я обиделся, а получается что? Получается, теперь у меня в друзьях совершенно другой человек, не так ли? Так мало того, что о моём друге, который теперь другой человек…

– Перестань так говорить, – прерываю его я, – я всё тот же Матвей. Слава ничуть меня не изменила.

– Так вот, – продолжает он, – мало того, что о моём друге говорят все самые крутые цыпочки в нашей школе, так они теперь ещё и спрашивают меня о том, что правда ли я – твой друг. Чувак, я чувствую себя хреновым Роном Уизли. А ты чёртов Шпроттер. Тебе только очков не хватает. Не таких крутых, как на тебе сейчас. Ну ладно, ну и что, когда мы теперь свидимся. После школы?

– После школы я не могу, извини…

– Опять. Ты что серьёзно?

– Я, правда, не могу. Честно говоря, мы увидимся с тобой теперь только в следующем месяце. – Я не хотел говорить ему о том, что я пойду к Жене, потому что знал, что он напросится со мной, поэтому я просто сказал ему, что занят сегодня после школы. Я просто хотел провести время с ней.

– Как через месяц? В смысле? – спрашивал он, удивляясь каждому новому моему утверждению.

– Дело просто в том, – продолжаю я, – что я уезжаю в тур послезавтра. Ничего особенного, по некоторым городам. Я представляю книгу. Делаю в общем всё-то же, что ты видел вчера по телевизору, только в другом городе.

– И там будет та девушка, которая сопровождала тебя вчера?

– Кати, – утверждаю я, – да.

– Вот это классно. Это просто здорово! А можно я поеду с твоей мамой на вокзал тебя провожать? Или в аэропорт. Я уверен, что она точно поедет.

– Да, конечно, почему нет. Я буду рад тебя видеть, а сейчас отведи меня, пожалуйста, к Валерии Ивановне.

В очередной раз зайдя в эту дверь, мы с Ваней обнялись, как раньше, и проходили по коридорам привычного нам учебного заведения, оставляя позади себя мальчишек и девчонок, указывающих на нас пальцами. Поднимаясь по ступенькам, мы вместе вспомнили о разного рода приключениях, которые происходили с нами здесь, и в этот момент я понял, как сильно я скучал по этому парню. Поднявшись на третий этаж, на котором находился кабинет нашей любимой учительницы, мы разомкнули объятия, и я приступил к выполнению своего коварного плана, который задумал здесь, именно на этом месте, ровно три месяца и шесть дней назад. Я прекрасно понимал, что то, что я собираюсь сделать, это высокомерно, не эстетично, неправильно, самовлюблённо и глупо, но ноги сами несли меня к моей цели, оставив все сомнения позади. И вот я вхожу в класс, в котором уже сидят все мои одноклассники. Они начинают громко кричать, после того, как слышат слова «Рона»: – Поприветствуем нашего собственного Хемингуэя! – Ребята смеются, радуются, хлопают меня по плечу, и твердят, какой я молодец, но всё очень быстро заканчивается после того, как в дверях появляется Валерия Ивановна, которая громко кричит: – Тихо!

– Что ты тут забыл, Холодов? – продолжает она, понимая, зачем я здесь. – Ты вроде бы придёшь только во второй четверти. Так чем же мы обязаны твоему высочеству?

Я медленно снимаю очки с глаз, поправляю причёску, ведь сейчас произойдёт то, что я собирался сделать уже давно. – Дело в том, Валерия Ивановна, – начинаю я, – что я пришёл сказать вам то, чтобы вы впредь, когда я снова буду учиться у вас, даже не смели открывать рот на тему того, что я чего-то не могу. А особенно того, что я не смогу и двух строчек вместе соединить. Поэтому я предварительно оставил на охране книгу, которую только что забрал, и хочу подарить её вам. – Я подхожу к её столу, к которому не многие из нас осмеливаются подходить, и кладу ей на стол книгу под названием «У каждого свой путь», автора Матвея Холодова. – Внутри я оставил свой автограф и ещё, кажется, пожелания на будущее. Эти пожелания от чистого сердца. – Я подхожу к ней вплотную и, глядя в те глаза, которые светились от счастья, когда она унижала меня перед всем классом, говорю: – Сделать то, на что, по мнению других, вы не способны, – самая великая награда в нашей жизни. Спасибо, что вручили мне эту награду.

– Даже если я и прочла бред, написанный тобой, я всё равно считаю, что это ерунда и что ты – никто иной, как дилетант. Дилетант, – повторяет она мне, прекрасно понимая, что говорит неправду. Но чтобы до конца победить в этой схватке литературоведов, я всё же решил заметить:

– Дилетант, являющийся лауреатом премии Николая Васильевича Гоголя в номинации «Старосветские помещики» за лучший любовно-семейный роман. Знаете, Валерия Ивановна, я специально выучил это предложение и каждый вечер повторял его про себя, чтобы не забыть к этой минуте. Здорово, да? – говорю я, разворачиваясь в сторону выхода.

– Одиннадцатый «а», – продолжаю я, – увидимся в следующей четверти, если я не зайду раньше, а до того бегите в магазин, покупайте мою книгу, советуйте её друзьям и смотрите меня по телевизору. До свидания! – я ухожу, вымахивая им рукой, на что они отвечают мне бурными овациями и аплодисментами. Где-то глубоко внутри я понимал, что поступил неправильно, и что месть человеку – это не выход, но чёрт возьми, пускай она почувствует то же, что и я. Пусть почувствует, каково это, когда тебя публично унижают. Она почувствовала власть, а я только что подрубил её. Получай!

Почему-то я уверен, что большинству из нас очень хочется когда-нибудь отомстить. Мы прекрасно понимаем, что месть – это не выход. Что месть ничего никогда не решает, и что она не является выходом из ситуации. Но все мы, люди, одинаковы. И все мы, понимая и полностью осознавая все последствия мести, всё равно следуем за ней вглубь тёмного леса, словно она – Данко, готовый вывести нас на путь истинный. И мы идём за ней, свято веря в её намерение помочь нам и нашим душам обрести покой. А потом сами пожинаем плоды глупости, на которую решились по вине этого чёрного змея, который нас одурачил. Но часто у нас так и не хватает сил признаться самим себе в том, что в случившемся виноват не этот змей, а только лишь мы сами.

Близился вечер, а именно те самые заветные для меня семь часов, которые должны были воссоединить меня с Женей. И хоть мне действительно было очень хорошо с Кати вчера, я, ни на секунду не задумываясь, согласился на предложение Жениных родителей. Надев на себя очередной новый дорогостоящий костюм, который, как мне казалось, придавал мне серьёзности, я вновь намазал волосы гелем, как учил меня павлин, надел часы, кольцо и отправился в гости. Перед тем, как отправиться прямо в башню, где я уже готов был спасти свою принцессу, я сперва заглянул в цветочный ларёк, в котором купил Женины любимые цветы, а именно, белые розы. Мне всегда очень нравилось, как эти цветы подходили под её глаза. Теперь у меня была куча денег, которые я не знал, куда мне потратить. Мне не нужно было считать, не нужно было прикидывать, сколько у меня осталось от пятисот рублей и сколько мне нужно ещё. Нет. С этим покончено, теперь это в прошлом, и роман «У каждого свой путь» оплачивал мою шикарную жизнь. Сперва я купил большой букет белых роз Жене, а потом приобрёл и её маме. Но только красных, надеясь на то, что ей понравится. Дабы не оставить Жениного папу на скамейке запасных, я заглянул в табачный магазин, в котором я купил пачку отличных сигар, и приобрёл бутылку портвейна, в надежде на то, что она поможет ему забыть о надвигающихся проблемах. Полностью экипировавшись, я направился в гости к королеве своего сердца. Повелительнице моих фантазий. К мастеру моих рисовых полей. Я отправился к любви всей своей жизни, на этот раз чувствуя себя на сто процентов идеальным и уверенным в себе. На половине пути к её дому я услышал мелодию, спешащую оповестить меня о входящем звонке. С трудом поместив в одну руку два букета и бутылку портвейна, я поднял трубку, по ту сторону которой находился Максим.

– Ну что, дружище, – начал он в привычном для него тоне, – как ты там? Как твоя речь? Твоя мама тебя не убила? Ты ещё жив? Приём?

– Привет, – сказал я, – да, спасибо, всё просто чудесно. Правда, такого похмелья, которое у меня было сегодня утром, я не ощущал никогда.

– Ах, это. Привыкнешь. А что с речью?

– Речь тоже удалась. Тем более что она была на абсолютно нетрезвую голову, так что получилась с элементами комедии.

– Ну отлично, я рад, что у тебя всё здорово. Слушай, я почему звоню. Ребята собираются в клуб сегодня пойти, ну там, расслабиться, потанцевать. Я подумал, что мы можем принять их приглашение, тем более что впереди нас ждёт долгая поездка, не так ли?

– Нет, приятель, – огорчаю его, – я не смогу сегодня. Родители Жени пригласили меня к ней в гости, чтобы поговорить.

– О Господи, ты всё ещё бегаешь за этой Женей? Послушай, приятель, зачем тебе какая-то Женя, если здесь тебя ждёт высокая, кареглазая, длинноногая модель, с роскошными волосами, которая так и названивает мне целыми днями с вопросами, когда я снова тебя к ней привезу.

– Правда? Звонит? – переспрашиваю я, снова представляя загородный дом и кучу детей.

– Не переставая, так что давай к нам, выпьешь, расслабишься, и всё будет круто.

– Нет, приятель, пить я больше не буду, не хочу чувствовать себя так, как сегодня утром. Больше никогда. А вот насчёт того, чтобы приехать к Кати… – на секунду я, правда, подумал оставить этот вечер с родителями девочки, которая даже не смотрела на меня сегодня, но чувства или здравый смысл, не знаю, что это было, всё же преобладали. – Нет, я всё-таки пойду к Жене. А Кати всё равно поедет с нами, так что, я уверен, что у нас ещё будет время с ней пообщаться.

– Как хочешь, бестселлер. Но если передумаешь, звони.

– Обязательно, – отвечаю я и вешаю трубку, чтобы не попасть в омут привлекательного предложения. – Нет, – повторял я себе снова и снова. – Никакой Кати, я иду к Жене. Я иду к ней.

Дойдя до знакомой мне калитки и пересекая её, я достигаю двора дома, в котором живёт радость, наполняющая моё сердце каждый день. И я спешил к ней, чтобы увидеть её, потому что так сильно соскучился по ней после нашей последней встречи, и не той, которая произошла сегодня, а той, когда мы ходили в ресторан, и целый день были вместе. Подойдя поближе к двери, я увидел пожилого мужчину. Я не сразу догадался, кто это, но, подойдя поближе и рассмотрев его получше, я распознал его.

– Юрий Алексеевич, дорогой мой, а что вы тут делаете?

– О Матвей, какой неожиданный сюрприз, здравствуй, – он подходит ко мне и обнимает меня так же, как это делает дедушка. Странно, я всегда удивлялся, как это у него так получается. Быть может, Юрий Алекссевич и я, мы герои мексиканского сериала, и на самом деле он – мой родной дедушка, а тот дед, что растил меня, – это муж племянницы, троюродной сестры падчерицы, которая является мамой сына, жены его внука? Интересно. – А я вот, – продолжал он, – я жду Лидию.

– А почему вы грустите сегодня, пока ждёте Лидию Ивановну? – спрашиваю его я.

– Понимаешь, дело в том, что я забыл ей подарить цветы сегодня, а обычно никогда не забывал. А сегодня забыл, а вдруг она подумает, что я её больше не люблю. А ведь я её люблю, очень. Понимаешь? Ты веришь мне?

– Так, стоп, дорогой мой. Мы сейчас всё сделаем правильно. Не переживайте, – говорю я, и снова помещаю два букета и бутылку в одну руку, чтобы достать кошелёк. Добравшись до него, я понимаю, что без третей руки мне тут не обойтись, поэтому ставлю все свои «боеприпасы» на землю. Открыв кошелёк, я отсчитываю полторы тысячи рублей, купюрами по пятьсот, и протягиваю их доброму старику.

– Ты что, с ума сошёл? – громко возмущается он, – я никогда не возьму у тебя денег. Ты что?

– Юрий Алексеевич, я понимаю, что ваша жена прекрасно знает, как сильно вы её любите, и что она даже не заметила отсутствия букета сегодня. Но я хочу, чтобы вы показывали ей, как сильно вы её любите каждый день, потому что вы, двое, всегда были для меня символом любви. Поэтому возьмите деньги и купите ей цветы. Пожалуйста.

– Ты такой хороший, Моть, правда. Твоя мама, должно быть, гордится тобой, – он вновь обнимает меня, как дедушка, вызывая у меня особые мексиканские подозрения, и с влажными глазами принимает деньги. – Дай Бог тебе здоровья, мой хороший.

– Сперва – вам, – отвечаю я, улыбаясь. Я смотрю ему вслед, наблюдая за тем, как быстро он отправился в палатку, понимая, что его жена может прийти с минуты на минуту. Сам же я, осознавая, что могу опоздать, поднимаю «орудия» с земли и направляюсь в подъезд. На моё счастье и удачу, в тот самый момент, когда я заходил, из дома выходил мужчина, поэтому я смог войти, не звоня в домофон. Своего рода элемент неожиданности. Дойдя да кабинки, покрытой матовыми стёклами, я уже было хотел поздороваться с Лидией Ивановной, но не застал её на своём месте. – Должно быть, отошла в уборную, – подумал я, дождавшись лифта, вошел внутрь кабины.

Наслаждаясь своим путешествием в лифте, я начал представлять, как очень скоро, когда я достигну этажа, на котором живёт любовь всей моей жизни, я позвоню в звонок, и она откроет, удивится тому, что я пришёл, и бросится ко мне на шею, и будет целовать меня. Целовать столько, сколько мне понадобится для того, чтобы я решил, что я могу её простить и что мы снова можем быть вместе. Я прощу её, и мы снова останемся наедине, и я наконец получу свой долгожданный поцелуй. – Да, – подумывал про себя я, – сейчас она откроет дверь, примет цветы и поймёт, что всё это время любила только меня и хотела быть только со мной. Ну держись, Жень, я иду. – Достигнув нужного этажа, я выхожу на лестничную клетку, освобождаясь от плена четырёх железных стен, приходящих в движение благодаря тросу. Поворачивая своё тело строго на северо-запад, где находилась Женина дверь, я подбираюсь к ней вплотную. Тихо, словно специально обученный отряд казахстанских войск, я нажимаю на кнопку дверного звонка. Подождав ещё немного, я слышу за дверью, как открываются замки, а далее и как Женины тапочки, в виде собачек, шуршат о кафельный пол лестничной клетки. Она открывает засовы двери, подозрительно для меня, не спрашивая, кто за ней находится. Открывает дверь, и мы наконец встречаемся взглядами, чего мне так давно не хватало.

– Да, да, – начинаю я, – я понимаю, как это здорово, что я пришёл. Давай обнимемся и поцелуемся, радость…

– Какого хрена тебе здесь нужно? – обрывая меня на полуслове, спрашивает меня Женя.

– Ну то есть как – какого? Твои родители пригласили меня, и я…

– Да, я знаю, – продолжала она, – но я надеялась, что у тебя хватит ума не приходить.

– Я, но почему? Смотри, я приоделся для тебя. Цветы тебе принёс. Я пришёл к тебе в гости, потому что ты – свет моей души.

– Да, я вижу, дорогой костюм, который ты на себя напялил, скрывает твою неуверенность и волнение за то, что тебя не будут воспринимать всерьёз. Платочек и кольцо здесь совершенно неуместны, потому что скорее являются атрибутикой порно-фильма, нежели романтического ужина с родителями. Цветы и спиртное символизируют то, что ты совершенно не умеешь обращаться с деньгами, а твои очки, фирмы «Ray Ban», – прямое тому доказательство. Также с помощью этих подарков ты хочешь, чтобы мои родители воспринимали тебя чуть больше, чем тем, кто ты есть на самом деле, но поверь мне, увидев все это, они начнут воспринимать тебя всерьёз ещё меньше. Со всем этими подарками, с которыми ты сюда притащился, ты больше похож на павлина, нежели на уважаемого писателя. Всё, что меня в тебе привлекает, – это твой роман, написанный тем Матвеем, которого я знала и у которого были мозги, а человек, стоящий передо мной, все свои мозги пропил или собирается пропить их сегодня вечером.

– Ого! – я практически забыл о том, что всю свою жизнь Женя хотела стать психологом, так что здесь я, конечно, промахнулся. Всю мою красоту и всё мое эффектное появление она только что растёрла в порошок и ничего от этого не оставила.

– Ну вообще-то, – продолжил я, – меня приглашали сегодня, но я не…

– А твоя сегодняшняя речь была просто отвратительной. Столько тщеславия, столько гордыни, столько любви к самому себе и презрения к тем, кто тебя слушает. Это было просто ужасно, я даже думать об этом не хочу. И не смей называть меня светом твоей души. Я видела вчера по телевизору, как ты проходил с той девушкой. Ваня позвонил мне и велел включить этот канал. Я видела ту сногсшибательную красотку. Надеюсь, что у вас с ней всё будет очень хорошо. Желаю вам счастья, отведи её в ресторан. Ах, да, и ещё Ваня просил передать тебе, что ты козёл, потому что соврал ему сегодня. Вот теперь разгребай.

– Послушай, Жень, извини, если я тебя чем-то обидел, прости меня, но позволь мне…

– Больше не приходи сюда. Не звони мне и не старайся написать. Не делай ничего. Наслаждайся своей новой крутой жизнью, потому что я более не хочу иметь к ней никакого отношения. До свидания, – с этими словами она закрыла дверь прямо перед моим носом, оставив меня лишь в догадках о том, что же я сделал и почему она так на меня обозлилась.

Простояв ещё немного на лестничной клетке, и попытавшись снова выманить Женю ко мне, я в конце потерял всю надежду, и решил оставить это дело. На телефон она не отвечала, а телефон родителей просто сбрасывала. Это был конец. Для меня. В этот момент я понял, что отныне таких отношений, какие у нас были раньше, у меня больше с ней не будет. Оставив все цветы и подарки там же, где Женя закрыла передо мной дверь, я спустился на лифте вниз, надеясь встретить там свой символ любви, но они, должно быть, уже ушли. Нажав на кнопку, ослабляющую магнит, я толкаю железную дверь от себя и выхожу на улицу. Постояв немного перед подъездом, из которого я только что вышел, послушал звуки приближающегося вечера и лай собак. Музыку, доносящуюся из открытых окон машин и квартир. Пропустив мимо себя несколько торопливо бегущих домой людей, я набираю телефонный номер на своём «приёмнике». Полностью абстрагируясь от внешнего мира, от Жени, Вани и мамы, я сообщаю голосу, находящемуся по ту сторону трубки:

– Алло, Макс? К чёрту всё, я хочу напиться!

5.

– Прошу вас, господин Холодов, не нужно. Я раскаиваюсь в том, что сделал, я просто не представлял, что за этим последует. Прошу вас, извините.

Ночь. Улица. Фонарь. Клуб. Омск. Честно говоря, я не помню, как я сюда попал. Очередной коктейль, которым наградила меня Кати, заглушает голос здравого смысла и держит в тени всё то, что происходило со мной до этого момента. Должно быть, немалый выброс адреналина в кровь заставил меня очнуться от пьяной апатии, так что теперь я здесь. Холодная ночь ни на секунду не переставала напоминать о себе, и я чувствовал, как ледяной ветер, словно змей, забирается ко мне под кожу, и подчиняет моё тело себе, но я не обращаю на это особого внимания. Сейчас у меня есть дела поважнее. А именно – решить, как наказать ублюдка, который собрался обокрасть меня. Присвоить себе то, что по праву не принадлежит ему. Голова у меня немного «сырая», так что сейчас я вряд ли могу рассуждать здраво. По правую сторону от меня стоит Максим и что-то нашёптывает мне на ухо. Что-то, что я должен сделать с этим парнем. Позади меня, сведя от холода руки вместе, стоит Кати и ждёт, когда я приму решение. Огромный охранник, которому Максим заплатил за то, чтобы тот нам помог, стоит позади человека, который молит меня о прощении, и держит его руки и ноги, чтобы тот точно никуда не убежал. Сырая от только что прошедшего дождя земля держит его на себе. Он стоит на коленях в нескольких метрах передо мной и что-то говорит мне со слезами на глазах. Я не слушаю его, а точнее, не могу услышать. Моя голова только-только приняла боль, которую доставила в мой мозг смесь разных спиртных напитков и коктейлей. Голова гудит, словно огромный грузовик, управляемый дальнобойщиком со стажем, а в ушах ощущение, словно я только что попал в зону турбулентности и совершил быструю аварийную посадку. Уши заложены точно так же, как и рассудок, и я поворачиваю голову в сторону Максима, который, как мне показалось по прочтённым губам, произнёс: – Сейчас. – Глаза застелены пеленой боли, и парень, которого поставили на колени, расплывается передо мной, словно чернильное пятно, выпущенное осьминогом в воду. Сквозь громкий шум, овладевший моим ушным каналом, я слышу, как Максим снова зовёт меня. Я оборачиваюсь в его сторону, и вижу, как он достаёт из большой чёрной сумки лом. Да, именно тот лом, которым нужно открывать огромные деревянные ящики или взламывать дома. Он протягивает лом мне, и кладёт его противоположной от него стороной, прямо мне в руку.

Омск был седьмым по счёту и последним городом, который я должен был посетить, представляя свою книгу в рамках литературного тура. Я уже побывал в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Пскове, и где-то ещё, где, честно говоря, я не помню, так как большинство этих городов, я посетил, находясь в пьяном угаре, в который помещала меня моя красавица Кати. Она всегда была рядом и всегда была готова меня споить, лишь бы я был немного повеселее. Автографы теперь раздавать было тоже легче, потому что я, как бы это получше выразиться, пристрастился. Я уже не боялся толпы, а напротив, я испытывал к ней самые тёплые чувства. На выходе из машины, я выпивал сто грамм хорошего виски, закусывал жвачкой, и отправлялся любить фанатов. Ведь на любовь надо отвечать любовью, а эти люди действительно любили меня. Они были со мной и готовы были ради меня на всё. Люди, с которыми я раньше делил своё жалкое существование, теперь смотрели на меня только по телевизору. И мне это нравилось. Мне нравилось, что я лучше, чем они, и меня показывают, а их нет. Единственное, что навеивало на меня тоску, это моя ссора с Женей, накануне отъезда, уже почти месяц назад, и моя ссора с Ваней, которому определённо не понравилось, что я променял его дважды, а во второй раз ещё и соврал. Мама вскоре простила меня, так что всё же проводила меня в аэропорт, а вот мои лучшие друзья предали меня. Я не хотел их видеть и не хотел ничего от них слышать. Но хотел, чтобы они видели меня, поэтому каждый раз на выходе из машины я ласково обнимал Кати, и мы вместе позировали перед камерами. В сущности, весь мой тур прошёл на удивление спокойно, хоть он ещё и не закончился. Раз в три дня я приезжал в совершенно новый город, по которому имел удовольствие гулять и общаться с фанатками. На следующий день я посещал очередной книжный магазин, в котором отвечал на вопросы журналистов, и раздавал автографы, а остатки дней мы проводили в клубах, которые нам предоставляли. Знакомились с новыми людьми, пили новые напитки и жили настоящей жизнью. А не жизнью неудачников, сидящих за партами или своими огромными столами, разбирающими бюрократические Гималаи. Я наслаждался жизнью как мог, я получил всё, чего хотел. Приобрёл всё, о чём мечтал. Моя слава опережала меня настолько, что я просто не успевал за ней. Теперь меня знают все и вся. Все читали книгу, и все в восторге. Все хотят встретиться со мной. Все хотят получить автограф. Все любят меня. И в этом мы с ними очень похожи: я тоже бесконечно люблю себя. И всё проходит просто чудесно, до тех пор пока мы не приезжаем в очередной клуб, который нам предоставляют после презентации книги, мы с Кати танцуем там, пьём, не жалея печени сейчас, и головы утром. Нам вместе хорошо. Мы наслаждаемся друг другом и не хотим, чтобы это время, что мы проводим вместе, когда-либо заканчивалось. Всё чудесно, до тех пор, пока ко мне не подходит Максим и не просит меня выйти с ним на задний двор. Я выходу из двери, рассчитанной, видимо, на персонал, и вижу, как огромный охранник клуба, который пропустил меня несколько часов назад, отвешивает добрый удар по животу подростку. Тот падает на землю и там страдает от боли. Максим объясняет мне, что парень пытался забраться в машину, чтобы украсть маленький конверт, который лежал на заднем сиденье. Имени он не называет и ничего не говорит. Увидев меня, он медленно подползает ко мне и начинает говорить мне о том, что он ничего не понимает, и что это ошибка. Максим задаётся вопросом, что было в том конверте, на что я рассказываю ему о письме, которое собирался отправить маме. Далее всё происходит очень быстро и непонятно. Кати позади меня просит Максима не заставлять меня это делать, на что он машет на неё рукой. Я не понимаю, что происходит, и что он от меня требует. Он достаёт большой увесистый лом и протягивает его мне.

– Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? – растерянно спрашиваю я, ещё окончательно не придя в себя.

– Я хочу, чтобы ты научил его хорошим манерам, чтобы ты показал ему, что воровать у тебя – себе дороже. Я хочу, чтобы ты совершил некий акт правосудия.

– Но я не суд. – Я смотрел на тяжёлый железный лом и понимал, что Максим хочет, чтобы я разбил парню лицо. Переломал ему руки и ноги. Вот, что он имел в виду под словом: «правосудие».

– Давай, Матвей, – продолжал он, явно такой же пьяный, как и я, а может, и ещё больше. – Давай, сделай это, чтобы он раз и навсегда понял, что не имеет права воровать. Особенно у тебя.

Я вновь посмотрел на увесистый лом и представил, что именно я смогу с ним сделать. Какие увечья смогу причинить этому парню, и какой он уйдёт отсюда после того, как я поработаю. Или уползёт. Меня начали одолевать сомнения. Я точно не понимал, хорошо это или плохо, и, действительно ли, то, что я собираюсь сделать, есть суд или это просто обычная месть. Ведь он просто хотел украсть то, что я написал для мамы, только и всего. Да, конечно, он, может быть, и продал бы это куда-нибудь, но всё равно, я не думаю, что письмо, которое я писал маме, стоит ему сломанных конечностей. Я не желал причинять ему зло. Но я и понимал, что так просто ему это с рук не должно сойти. На ум мне пришёл образ тёмного лорда. Некий Дарт Вейдер, который твердил мне о том, что я должен перейти на тёмную сторону. Но я не хотел. Я же вообще никогда никому не причинял зла. А теперь я должен покалечить этого парня, которого и так уже унизили, поставив на колени, и заставив молить о прощении.

– Прошу тебя, Матвей, – всё продолжал Максим, – умоляю тебя, не делай глупостей. Этот человек должен получить то, чего он заслужил, ты просто должен донести до него мысль о том, что он не имеет права воровать. Кто он такой, чтобы воровать у тебя? Ты выше, чем он. Ты лучше его во всём. Ты же человек, создавший шедевр. Так вот научи это ничтожество знать себе цену, и уважать тех, кто лучше, чем он сам.

– А как же мы? – Вдруг об этом узнают? – озабоченно спрашиваю я.

– Успокойся, дружище, у меня есть люди, которые никогда не допустят того, чтобы это вышло дальше этого двора. Просто сделай то, что ты должен сделать. Покажи ему, чего ты стоишь и чего стоят твои труды. Он вор. И он должен понести заслуженное наказание.

– Но ведь я не…

– Ты человек, которого он попытался ограбить. Он думал, что ты ничего ему за это не сделаешь. Он посчитал тебя слабаком. Тряпкой! Он подумал, что ты простишь ему это. Так покажи же ему, что ты настоящий мужчина. Дай ему знать, что ты не тот, за кого он тебя принял.

Я не мог позволить ему считать меня слабаком или тряпкой. Я не мог позволить ему думать, что он не понесёт наказание за то, что сделал. Он обязан отвечать за свои поступки. Он обязан нести справедливое наказание за содеянное. Все мы обязаны, а чем он лучше обычных людей. И сейчас я совершу справедливый суд, я вынесу ему приговор и приведу его в действие. Я сделаю это, потому что это в моих силах, и я это могу. Его здоровье сейчас зависит от моего решения. А я обладаю болью, которую могу ему причинить. И я сделаю это, потому что я могу. А почему нет? Я что, не заслуживаю этого права? Он украл у меня то, что по праву моё, а я заберу у него то, чем он дорожит. Потому что я могу. Я крепко зажимаю лом в руках и делаю несколько шагов по направлению к парню. Я не видел лица Кати в это время, но я точно знал, что она не хочет ничего такого, о чём я потом могу пожалеть. Я знал, что она отвернулась. Я не видел, но каким-то образом я просто знал это. Я подошёл вплотную к человеку, который желал присвоить себе то, что ему не принадлежит.

– Прошу вас, господин Холодов. Прошу вас. Мне просто нужны были деньги. Я не хотел ничего такого. Я не знал, к чему это может привести. – Он вырывается из оков тяжеловеса-охранника, и падает ко мне в ноги, хватаясь за туфли, которые я недавно купил и почистил. – Молю вас, о господин. Не делайте этого.

Я взглянул в его глаза. То не были глаза вора. Он был обычным парнем, лет шестнадцати, которому просто нужны были деньги. Я не знал, выходец ли он из богатой семьи или просто нищий. Не знал точно, как он живёт. Не знал, с кем он живёт. Есть ли у него родители, и на какие оценки он учится. Я знал точно, что у него была жизнь. Точно такая же, как и у меня. У него наверняка есть друзья и родные. И он точно о чём-то мечтает. Возможно, у него даже есть девушка, которую он любит, а она, наверняка, не знает о чувствах. Возможно, он точно такой же человек, как и я, из плоти и крови. У него есть мечта, есть чувства и воспоминания. У него есть всё то же, чем обладаю я, чувства и воспоминания. И всё это отражалось в его смотрящих на меня глазах. Всё это отражалось в его глазах, молящих меня о пощаде. Он точно знал, что здесь, он – никто. Здесь его никто не услышит и никто не придёт к нему на помощь. Здесь он один. Здесь он просто человек. Такой же, как все они, те, что за спиной у меня. Но не я. Нет, сейчас я не просто человек, я символ. Символ правосудия, символ, отражающий его будущее, я больше, чем просто человек сейчас. Сейчас я – его судьба. И всё будет так, как я решу. Я беру в свою ладонь прядь его белых волос. Я беру её и тяну на себя. Мне нужно поднять его. Вновь поставить на колени, чтобы он прочувствовал всем своим телом всё моё величие. Мне нужно, чтобы он понял, что сейчас я тот, кто для него решает всё. Он шепчет мне. Шепчет о том, что раскаивается. Шепчет о том, что ему очень жаль и что он не хотел. Жалкий глупец. Тебе это не поможет сейчас. Я замахиваюсь дальним от меня концом лома, заношу его за голову и приготавливаюсь к тому, чтобы нанести удар. – Прошу вас, господин, не нужно. Прошу вас, – твердит он мне, пища, словно пёс, оставленный на дороге. Псы лают и воют, когда чуют угрозу, он же лишь молит меня о снисхождении к нему. Я сжимаю лом в руке крепче, и теперь я полностью готов. Мозг, пропитанный спиртом и накачанный таблетками, которые я принял с языка Кати, уже готов послать сигнал в руку, сообщающий о ударе. Разум помутнел и полностью отдался во власть инстинкта. Я готов. – Сейчас ты ответишь, ничтожество, – говорю я и смещаю торс в удобное для удара положение, как вдруг пиджак начинает «волноваться» от вибрации моего телефона. Я опускаю лом и отхожу в сторону для разговора с мамой, картинка которой появилась на экране моего нового айфона четыре. Конечно, айфона, а не дешёвого трёхлетнего «самсунга», не определяющего ни единого номера.

– Сынок, как ты там, любимый?

Я не знал, что ей ответить. Я ненавидел врать маме, даже когда был пьяный, но мы не говорили с ней более двух недель. Из-за тура я даже не мог поговорить с мамой. Я не мог сказать ей сейчас, что совершаю расправу над человеком, который пожелал украсть письмо, адресованное ей. – Здравствуй, мам. Как ты, как я рад тебя слышать.

– Ты мне не звонишь совсем. Я вижу тебя только по телевизору и читаю некоторые новости о тебе в Интернете. Ты ведь сейчас в последнем городе, да? Ты ведь завтра приедешь. Я хочу тебя встретить.

– Мам, не надо. Я сам приеду домой. Честно, я просто не хочу тебя напрягать, тем более что за мной приедет машина, так что…

– Ну расскажи, как ты там. Расскажи мне, как ты себя чувствуешь, что делаешь?

– Мам, я не могу сейчас.

– Но, Моть, я так давно не слышала…

– Мама, я сказал, что не могу, это что – не ясно? – отвечаю я, впервые, должно быть, повысив голос на родную маму.

– Но я просто, – в замешательстве говорит она мне, – я просто думала, что…

– У меня нет времени на то, чтобы слушать, о чём ты думала. Я позвоню тебе завтра, когда долечу. Давай, пока, – с этими словами я нажимаю на красную сенсорную кнопку и пытаюсь заставить свой мозг вернуть меня туда, где я остановился.

Вспомнив то, что я вот-вот должен буду заставить своего «подсудимого» пожалеть о том, что он сделал, я снова подхожу к нему вплотную и останавливаюсь. Где-то в глубине души я снова разрываюсь. Я не понимаю уже, что хорошо и что плохо. Что я действительно должен сделать, а к каким действиям я пришёл на поводу у того, что просто могу сделать в качестве нового человека. Я присаживаюсь на корточки, хватаю его за лицо и спрашиваю:

– Зачем ты это сделал? Для чего?

– Поймите, я просто увидел, что вы что-то пишете, и подумал, что смогу продать это в редакцию. Поймите, моя мама ушла от меня и сестёр давным-давно, а отец – настоящий тиран и алкоголик. Мом младшим сёстрам нужно что-то есть, а я просто не знаю, где найти больше денег, чем я достаю на нескольких работах грузчиком. Поэтому, я подумал, что хоть немного денег мне заплатят. Господин Холодов, я прошу вас, не делайте этого. Не нужно.

– Нет, нужно, – произносит Максим позади меня, в надежде увидеть сегодня зрелище. – Он просто морочит тебе голову. Пытается заговорить тебя. Не поддавайся этому. Он опозорил тебя. Он счёл тебя трусом. Ты трус, Матвей? Как же ты собираешься идти дальше по карьерной лестнице, если ты не можешь принять элементарного решения, которое просто-напросто должно быть принято – и на этом точка.

Я помещаю левую руку в карман пиджака так, чтобы Максим этого не видел, и достаю оттуда несколько купюр по тысячи рублей. Незаметно положив эти купюры к нему в карман, я поднимаюсь с корточек, снова заношу лом над головой и выкидываю его подальше от себя.

– Если эти решенья будут стоить кому-то здоровья, я не хочу, чтобы их принимал я, – я поворачиваюсь к парню и произношу:

– Давай иди отсюда и больше никогда не попадайся мне на глаза. В следующий раз я могу быть не таким добрым.

– Спасибо вам. Спасибо, господин. Спасибо, я буду век вам благодарен…

– Пошёл вон, я сказал, – говорю ему, и он, понимая, что сейчас может случиться всё что угодно, убегает куда-то по узким проходам между домами.

– Тряпка! Трус! Зачем ты его отпустил? Ты, вообще, уважаешь себя, или ты так и хочешь, чтобы маленькие мальчики, типа вот этого, ставили тебя раком и делали всё, что захотят? А? Отвечай мне! Ты не можешь принять обычное взрослое решение. Как ты собираешься жить во взрослом мире, если ты не способен принимать решений, которые он от тебя требует принимать?

– Я не собираюсь становиться палачом, Максим. Надеюсь, что мы сейчас это выяснили раз и навсегда, а сейчас я просто хочу вернуться в номер отеля. Я перебрасываю взгляд на Кати, которая, как мне показалось, рада тому, что я только что сделал. Я протягиваю ей руку, и она радостно хватает её и ведет меня внутрь. – Давай, Макс, – продолжаю я, – поехали. Очень много чего сегодня произошло, да и потом, мы устали. Это был очень длинный и долгий тур. Я устал. Поехали в отель. – Он всё ещё смотрит на меня бешеными глазами, словно бык, выпущенный на корриду, но в конце концов соглашается и отправляется внутрь вперёд меня. Внутри мы проходим мимо девушек, с которыми мы только что познакомились, и которые надеялись на то, что мы останемся и скрасим их вечер. Мы целуемся со всеми в щёчку, не потому что нам это приятно, а потому что это модно, и, оставляя всех фанаток-нимфеток, отправляемся наружу. Выходим из клуба, название которого я тоже не помню, благодаря смеси водки и чего-то ещё, чего Кати попросила добавить. Она ведёт меня прямо к машине за руку. Рука её так и горит пламенем, а значит, она возбуждена и в голову ей сейчас может прийти всё что угодно. Я рад был оставаться в полном неведении о том, что она задумала, потому что люблю сюрпризы, особенно если эти сюрпризы преподносит настоящая дочь Афродиты. Я не был спокоен в тот момент. Я не был спокоен, не был расслаблен, я был в ярости. Я был дико напряжён и зол на то, что только что произошло. Причём, скорее всего, я был зол больше не на ситуацию, а на то, что сказал мне Максим, утверждающий, что я тряпка. А может, так и есть? Может, я действительно никогда не смогу выжить в этом мире, если не научусь принимать решения, которые просто-напросто обязан уметь принимать. Ведь нельзя же оставлять безнаказанным то, что заслуживает наказания. И почему бы не наказать это, если ты имеешь такую силу? Я оплошал. Я сдрейфил. Не думал, что когда-нибудь в моих руках окажется судьба человека, а я вот так просто позволю ему уйти. Я был зол на себя. Зол, и не хотел видеть никого и ничего, кроме отельной кровати, на которой бы я сейчас завалился вместе с Кати. Нет, не подумайте, ничего «такого» у нас ещё не было, но та скорость, с которой двигалась Кати, под действием экстази, только к этому вела. На выходе из клуба нас встречает куча корреспондентов с местного телевидения, журналисты и репортёры. Рука Кати теряется где-то в толпе, движение которой уносит её от меня. Максим же, идущий только что прямо рядом со мной, растворился в массе. Я остался один на один со стихией журналистики и понятия не имел, где моя машина и в какую сторону мне двигаться, чтобы найти хоть кого-то из знакомых. Проталкиваясь сквозь нежелающие распадаться «изотопы», я наконец увидел маленький кусочек машины, из которой виднелась рука Кати, ждущей меня внутри. Вспышки света мешали мне идти по чётко выявленной дорожке, а от бесконечного количества вопросов у меня разболелась голова ещё сильнее, чем прежде. Куча людей, которая жаждала моего ответа, и которую Гитлер бы назвал «пушечным мясом», вызывала у меня тошнотворное отвращение, мне не хотелось ни с кем из них встречаться глазами, и я даже надел очки. Многие из них уже успели наступить мне на ноги, в которых только полчаса назад валялся бедный, безымянный парнишка. Толпа журналистов старалась не задевать меня, но огромные камеры всё же имели честь несколько раз ударить меня по голове, от чего я ненавидел эту толпу ещё больше. Наконец добравшись до машины, я протягиваю руку к дверной ручке, и моему проникновению в автомобильную технику мешает корреспондент, который толкает меня прочь от машины и начинает фотографировать меня со своей вспышкой прямо в лицо. Это было моей последней каплей. В тот же момент, после трёх его первых вопросов, которые я не желал слушать, я хватаю его за объектив и направляю всю его зеркальную камеру прямо ему в нос. Характерный треск кости звучит за фотокамерой, и я срываю её у него с шеи. Разбив камеру о землю, я вновь подхожу к нему и наношу ему несколько ударов в висок и нос, пока он просто не падает на землю. Этот парень пробудил во мне демона. Настоящие яростные чувства, которые я уже был не в состоянии контролировать. Я повалил его на землю и бил его до тех пор, пока сотрудник полиции не заключил мои руки в наручники за спиной. Я понимал, что сейчас меня отправят в участок, но мне было наплевать, этот парень получил то, чего заслужил.

Подняв меня с земли, сотрудник полиции, а именно Семёнов, как он мне представился, да, Александр Семёнов, пригласил меня к машине. Подойдя к автомобилю, который, по всей видимости, принадлежал его участку, он открывает дверь и оборачивается на чьи-то крики позади себя.

– А ну быстро убрал руки от моего клиента, обезьяна! – кричит ему нетрезвый Максим, который только что смог прорваться через толпу, чтобы прийти ко мне на защиту. – Тронешь его ещё хоть раз, и я тебя исками замучаю, понял меня?

– Следите за своим клиентом лучше, а я посажу его в участок на сорок восемь часов, откуда вы потом сможете его забрать. Парень молодой, а такой буйный.

– Это не тебе решать, каким ему быть, – обрывает его «агент года» и продолжает говорить, но на этот раз – уже мне: – Не волнуйся, старина, ничего они там с тобой не сделают, я поеду прямо за патрульной машиной, и там мы разберёмся. Я не могу поехать с тобой, меня просто не пустит этот пустоголовый.

– Я что, проведу в обезьяннике два дня? – спрашиваю я Максима, который выглядит вполне спокойно и даже уверенно в себе.

– Нет, ну что ты? Я этого просто не допущу. Всё, что тебе нужно, это сохранять молчание и действовать так, как я тебе скажу. В участке ничего не говори, просто стой спокойно и всё, идёт?

– Идёт, – смиренно, словно раб, повторяю я за Максом.

– И, приятель, между нами, – как ощущения? Хорошо ты его приложил, а?

– О Господи, Макс, просто выполняй свою работу, – отвечаю ему я, подводя черту под нашим диалогом.

Господин Семёнов нежным движением руки берет меня за голову и направляет меня таким образом внутрь кабины его транспортного средства. Проехав несколько районов, зачитав мне мои права, рассказав о том, что я должен делать и чего не должен делать, он останавливает машину.

– Приехали. Выходите, господин Холодов, – говорит мне «инспектор», который, должно быть, уже и забыл о том, что заключил меня в оковы.

– Да, конечно, сейчас только окно головой разобью, – начинаю я, – и выпрыгну отсюда, словно мячик.

– Очень смешно. Вы такой же комичный, как ваша книга в некоторых главах, – замечает господин Семёнов.

– Вы читали мою книгу? – переспрашиваю его я, не веря в то, что сотрудники полиции читают книги, написанные семнадцатилетними подростками.

– Я, вообще-то, не много читаю, – продолжает он.

– Да что вы? – удивлённым голосом спрашиваю я, – а по вам и не скажешь.

– Да, но вот вашу я прочёл полностью, и мне очень понравилось. Очень трогательно. Настоящая дружба, обжигающая каждую страницу любовь. Романтические свиданья. Вы – отличный писатель.

– Здорово, – продолжаю я, – очень приятно это слышать, а может, мы накроем на стол у вас внутри, поставим чайник, поговорим подольше? А то мне так не хочется заканчивать этот чудесный разговор, сидя здесь, в машине, где пахнет бомжами и наркоманами, заключённый в наручники. В принципе именно за этим я приехал в Омск. Не для того, чтобы презентовать книгу, а для того, чтобы именно в наручниках, на заднем сиденье выслушать щедрые характеристики самого романтичного полицейского в мире.

– И снова очень смешно, – говорит он мне, открывает свою дверь, а в дальнейшем и мою, и направляет меня в сторону участка. Зайдя внутрь здания, я уже вижу там Максима и Кати, которые приехали сюда раньше нас, хоть и непонятно, каким образом. Мы подходим к информационной стойке, и мой проводник произносит в маленькое матовое окошко.

– Мария, у меня тут задержанный после драки. Один там остался, а тот, кто заладил всё это, со мной.

– Имя? – послышался женский голос из-за стекла.

– Матвей Холодов, – сообщает ей Семёнов.

– Не может этого быть, – снова слышится голос из-за стекла, но на этот раз он дополняется звуками выходящего из комнаты человека. Из комнаты вышла маленькая полненькая женщина, лет тридцати пяти, блондинка, но коротко подстрижена. Видимо, в правоохранительных органах так надо. Она смотрит на меня своими огромными глазами и, задержав дыхание, произносит: – Неужели это вправду вы, господин Холодов? Я так хотела попасть на вашу презентацию книги, но не смогла, потому что меня посадили за информационную стойку вместо Люси. Но это вы, а теперь вы здесь, приехали ко мне, и это словно судьба. Это действительно вы. Вы не подпишите мне книгу.

Прекрасно понимая то, что она видит, что я в наручниках, я не упускаю возможности подметить удивительные дедуктивные способности сотрудников полиции, – Конечно, – начинаю я, – вам ногами или зубами?

– Остряк хренов, – слышится позади меня голос Семёнова, который уже стал мне как родной, – дай даме автограф.

– Как только ты снимешь с меня наручники, умник, – говорю ему я чуть грубым тоном, чтобы он понял, что у меня не вырастет ещё две руки из задницы.

– Саш, – вдруг продолжила Мария, – сними с него наручники, а я пока сбегаю за книгой.

Саша подходит ко мне и без особой нежности лишает меня моих оков. Руки возвращаются в своё прежнее, привычное положение и теперь уже не так сильно болят. Спустя буквально несколько секунд, я вижу бегущую со всех ног Марию, держащую в руках книгу «У каждого свой путь».

– Вот, пожалуйста, – говорит она мне, открывая книгу на первой странице и протягивая её мне, – у меня их две вообще-то, но эта специально для автографа.

Я беру ручку у неё из руки, той, что не занята книгой, которую она мне протягивает, снимаю колпачок и ставлю свою роспись с пожеланиями, адресованными «Марии из обезьянника». Она благодарит, кивает мне и указывает на дверь, в которую мне следует пройти, чтобы меня поместили в железную клетку.

– Я оформлю все документы, а вы пока проходите, господин Холодов, очень жаль, что так получилось, хотя для меня, – продолжает она свою невероятную мысль, – только лучше.

– Не волнуйся, приятель, – снова заладил Макс, мы тебя вытащим оттуда как можно скорее.

Видя, как «нежный» инспектор Семёнов хватает меня за шею и уводит в комнату, Кати скидывает с себя куртку, которую на неё накинул Максим, чтобы бедняжка не замерзла, и подбегает ко мне. Она берёт меня за свободную руку, прикладывает её к своей невероятной груди, впивается в меня губами, после чего говорит:

– Я жду тебя, дорогой. Не переживай, всё будет хорошо. Ты чувствуешь, как бьётся моё сердце?

Держа руку на одной из пышных грудей Кати, я не чувствовал, как бьётся её сердце, я только чувствовал, как тестостерон овладевает мною и как Семёнов пялится на грудь моей девушки, но для романтики я сказал:

– Конечно, чувствую, словно оно сейчас вылетит и разобьётся на сотни маленьких частей.

– Оно полностью твоё, – говорит мне Кати, и целуя меня ещё раз, отходит в сторону, где Максим уже вовсю старался вытащить меня оттуда, куда меня ещё даже не посадили.

– Почему у меня так не бывает? – спросил расстроенный Семёнов то ли себя, то ли меня.

– Книги писать пробовал? – язвительно спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он мне.

– Попробуй, помогает расслабиться.

Подобравшись, наконец, к клетке, в которой я должен был задержаться на неопределённый срок, я повернулся к своему спутнику и начал ждать, когда он откроет мне дверь в мой новый мир.

– Ну давай, приятель, я немного пьян и устал. Давай закончим с этим поскорее.

– Не так быстро, господин Холодов. Сперва я должен обыскать вас и проверить на наличие разного рода отмычек и пил, которыми можно разрезать клетку.

– Я похож на Эдварда руки-ножницы? – спрашиваю я у своего, теперь уже самого любимого на свете полицейского.

– Нет, но мне необходимо это сделать, это моя работа.

– Я понимаю, – отвечаю я и встаю смирно, чтобы не мешать Семёнову лапать меня по всему телу, или, как он выражается, «выполнять его работу». Выполнял работу он свою не очень-то нежно и ласково, и даже не так, как это делают хирурги на обследовании. Руки у него были большие, толстые и холодные, и от его прикосновений мне становилось неловко как мужчине. Когда тот добрался до карманов штанов, я не выдержал и произнёс:

– Полегче, приятель, ещё немного, и тебе придётся снять для нас номер в отеле.

– И вновь поразительная шутка, господин Холодов.

– Благодарю, мой друг, – отвечаю я и заполняю клетку, пустовавшую ещё пять минут назад. Мой дорогой друг забрал у меня ключи, ручку, плеер, кольцо и даже айфон, так что теперь я даже не мог поиграть в какое-нибудь из огромного количества приложений.

– Что, доигрался? – высказал мне голос, прозвучавший откуда-то, то ли позади меня, то ли справа, так что я даже не понял сперва, что это было. Осмотревшись немного вокруг клетки, я заметил лицо старика, торчащее из другой клетки, той, что находилась прямо напротив моей. Старик тот был не то, чтобы совсем старый, что разваливался на глазах. Нет, на вид ему было лет шестьдесят, может шестьдесят пять, и выглядел он очень бодро для человека, который сидит в тюрьме. Семьдесят процентов лица его я не мог разглядеть из-за белоснежной бороды и волос, покрывающих его лицо. Одет он был в обычный пиджак коричневого цвета и джинсовую рубашку. Вельветовые штаны его были уже протёрты и окрашены в цвет земли, на которую он повалился, когда, по всей видимости, был пьян и не видел, куда шел. Он сидел там, на той стороне, и улыбался мне, будто знает меня всю мою жизнь. Его улыбка внушала мне доверие. Такое родное доверие, что на секунду мне показалось, что, может быть, это он – двоюродный племянник сестры тёти мужа, братом которой оказался тесть моего отца. Взгляд его был устремлён прямо на меня, и видно было, что он готов был вступить со мной в диалог.

– Простите, – решил переспросить я, чтобы убедиться в том, что он обращается ко мне. – Это вы мне?

– Да, дружище, именно. Что ты наделал, что угодил сюда? Ты ведь должен завтра улетать назад в Москву. Разве не так? Я думал, что ты уже представил свою книгу этому городу, и теперь он может тебя отпустить. Разве тебе не надо домой, к маме?

На миг я даже испугался. Я немного растерялся. Просто не мог собраться. Не мог взять себя в руки, чтобы понять, откуда он так много обо мне знает. Я вижу этого человека в первый раз, а он знает, что я делал, и что я собираюсь делать, и к кому еду, и всё это он знает, сидя в клетке. Пораскинув мозгами, я вдруг понял.

– Если вы из будущего, то скажите, я получу Пулитцеровскую премию?

Старик, сидящий напротив меня, улыбнулся, и даже немного посмеялся, так что я понял, что моя шутка ему понравилась. – Ты забавный, Матвей. Мне это нравится. В тебе и в твоих книгах есть что-то такое. Некая изюминка. Звено счастья, радости и беззаботности, которого так не хватает нашему миру. Ты мне нравишься. Ты именно такой, каким я тебя себе представлял.

– Поверьте мне, я хуже, чем вы даже могли подумать, – отвечаю я, вспомнив то, что несколько часов назад чуть не угробил жизнь подростка, которому и так нелегко. – На самом деле, я ужасный человек.

– Нет, – отвечал мне он хриплым старческим голосом, – ещё нет, дружок. Ты ещё можешь спасти свою душу от разочарования и уберечь родных от беды. Просто ты не хочешь просыпаться.

– Что значит, я не хочу просыпаться. А я и не сплю. Если только это не сон внутри сна, и Леонардо ДиКаприо не собирается освободить меня из этой клетки.

– Снова шутишь? – отвечает он мне. – Нет, я говорю о том, что тебе нравится то, как ты сейчас живёшь. Тебе нравится, что красивая девушка провожает тебя чуть ли не до твоей камеры, и ждёт тебя там, снаружи. Тебе нравится, что сидя здесь, тебе не нужно ни о чём переживать, потому что ты точно знаешь, что обо всём позаботится твой агент. Тебе нравится, что совершенно незнакомые девушки, которые ещё недавно совершенно тебя не замечали, теперь готовы отдать всё на свете, лишь бы ты только заговорил с ними. Нравится ездить на дорогих машинах с водителем. Нравится тратить огромные деньги на костюмы и кольца, часы и очки. Тебе нравится нравиться. Теперь ты любишь себя ещё больше, чем те девушки и юноши, что требуют с тебя автографы и стараются быть похожими на тебя. Теперь тебе не нужно хотеть всё и сразу, у тебя уже это есть.

– Так, – продолжил я, – вот теперь вы действительно меня напугали… – На миг я замолчал. Я смотрел на него, словно на призрака, который уже точно знает обо мне всё. Я смотрел в его глаза, которые так по-доброму улыбались мне. Я смотрел и не понимал, какого хрена происходит. Подумав ещё немного и помолчав, я всё понял и просто взорвался:

– Мы долетим до Плутона? Какая цена на бензин в две тысячи девяностом? Джим Керри получит Оскар? Шоу «+100500» будет транслироваться по кабельному? Я стану президентом США?

– Да. Не знаю. Нет. Нет. Да. – спокойно ответил он.

– Круто, я стану первым президентом, при котором запустят Плутоноход.

– Я надеюсь, что ты понимаешь, что всё это шутка, верно?

– К сожалению. Но если всё это шутка, тогда как объяснить всё то, что вы мне сейчас говорили?

– Позволь мне рассказать тебе историю. Довольно-таки интересную. Я расскажу тебе о человеке. Не столь важно, как его звали, важно то, что он так же, как и ты, скажем так, приобрёл популярность. Его не замечали коллеги по работе, а женщины, которые ему нравились, ну они не питали к нему никаких чувств. Он был одинок. В семье он был третьим ребёнком, но оба его старших брата решили обустроить собственный бизнес, куда его не пригласили. Женщина же, которую он любил, не знала даже, как его зовут. Всё, что у него было, – это его лучший друг, и безумно любящая его бабушка. Родители его погибли, когда он был молод, так что он практически их не помнил. Он прожил всю свою жизнь с бабушкой, которую любил больше всего на свете. Но вот однажды ему надоело считать себя никем, и он, так же как и ты, решил, что может и умеет использовать слова так, чтобы они завоевывали сердца. И словно по движению волшебной палочки у него получилось. Представь себе, юноша, двадцати лет, приехавший в столицу из провинции, никогда ничего не видевший и нигде не побывавший, обретает популярность. Теперь ему доступно всё. Теперь он сам себе хозяин, а все те, кто раньше ни во что его не ставили, теперь пишут ему письма с просьбой забрать их из его родного городка. А девушка, которую он любил, не перестаёт думать о нём. Он получает всё, о чём мечтал. Большие деньги, славу, богатство. Всё, что ему нужно для того, чтобы быть счастливым. Никого не напоминает? И вот на вершине карьеры, когда, казалось, что он владеет целым миром, он…

– Выходит под залог из клетки, – произносит вдруг ворвавшийся в комнату Максим, обрывая бедного старика на полуслове. – Поздравляю, я всё уладил.

– Холодов, на выход, – твердит мне Семёнов, который только недавно поместил меня сюда.

– Подожди, – говорю я, и снова обращаюсь к старику, – и что же дальше?

Старик снова посмотрел на меня своими добрыми глазами, взгляд которых я улавливал всё это время, улыбнулся и произнёс: – А дальше всё будет так, как ты этого пожелаешь.

– Но я не понимаю, что это значит, – отвечаю я, искренне желая услышать продолжение, сей истории, – объясните.

– Ты поймёшь, – говорит он мне и снова, закрывая глаза, опускает голову.

– Скажите хотя бы как вас зовут?

– Илья. Илья Васильков, – отвечает он мне и забирается назад, на тёмную сторону клетки, из которой вылез, чтобы познакомиться со мной.

Освободив меня от стальной клетки и проводив в холл, в котором я имел честь выдать автограф Марии из обезьянника, мой новый друг Семёнов, обращаясь к Кати, произносит:

– Берегите его. И держите поближе к себе.

Лишь только увидев меня, Кати вскакивает с табуретки, на которую её посадили заботливые и бдительные стражи порядка, и направляется ко мне. Она врезается в меня своими сладкими губами и обнимает меня, обвив руки вокруг шеи.

– Как ты там? Всё хорошо с тобой? – спрашивает она.

– Дорогая, меня не было чуть больше двадцати минут. Всё отлично. Спасибо.

Попрощавшись с Семёновым и пожав ему руку, окончательно закрепив сделку, заключённую между ними, Максим разворачивается и велит нам идти за ним. Пропуская Максима вперёд, я на момент похожу к Семёнову и ещё раз произношу:

– Попробуй, помогает расслабиться.

– Иди уже отсюда, Петросян, – отвечает он мне и указывает пальцем на выход, к которому я так страстно стремился. По пути в отель, уже в кожаном салоне машины, Максим рассказал нам с Кати о том, что они договорились о том, что меня выпустят и ничего не разболтают, за тридцать тысяч. Но теперь уже, после длительного тура, который принёс нам немалые деньги, для нас это было пустяком. Всё, что мне нужно было теперь, это добраться до дома живым, принять свои, честно заработанные денежки, отстегнуть Максу его проценты и жить припеваючи. Может, даже поехать куда-нибудь с Кати. Например, в Венецию. Проехав ещё немного, я снова почувствовал вибрации в кармане, что свидетельствовало о входящем на мой только что выданный назад телефон, звонке.

– Мотя, как ты, родной? Я смотрела новости, с тобой всё хорошо? Ты в порядке? Сынок, как ты?

– Мама, всё хорошо, но я не могу сейчас говорить.

– Да как же это? Как же ты? Всё у тебя хорошо? Может, встретить тебя из аэропорта?

– Нет, мам, не надо, у меня всё хорошо. Всё нормально, я еду в отель, ничего не надо. Я тебя очень плохо слышу, увидимся дома, – на этих словах я снова оборвал наш дорогостоящий телефонный разговор и убрал крутой айфон во внутренний карман ещё более крутого пиджака.

Добравшись наконец до отеля, а далее и до своего номера на четвёртом этаже, я просовываю пластиковую карточку в проём, и дверь раскрывается. Переступив порог номера, я открываю дверь холодильника и достаю оттуда маленькую бутылочку виски «Jim Beam», привезённую сюда с собой. Я открываю бутылку и мигом вливаю в себя всё содержимое, которое действует моментально, обжигая мне внутренности и согревая душу. Спустя некоторое время, я слышу стук в дверь, за которой, после открытия, я обнаруживаю Кати. Она уже успела сменить одежду, надев на себя обтягивающие её чудесную попку джинсы и футболку, которую она купила в Интернете, с фотографией и надписью «Я люблю Матвея Холодова». В одной руке у неё ещё большая бутылка того же виски, а в другой – маленький косяк, который она, видимо, закрутила только что из привезённых с собою трав. Травы те она хранила в маленьких пакетиках, которые помещала в своего плюшевого мишку, чтобы их не обнаружили на таможне. Количество увиденных мною впервые трав настолько столько сильно меня поразило, что я подумал, что Кати – шаман, пытающийся наладить погоду.

– Хочешь немного расслабиться? – спрашивает она у меня, проходя в номер, закрывая дверь и целуя меня, оставляя на моих губах привкус чего-то, что она уже успела принять.

– Я не… – начал я, – я не курю. Никогда не курил. Извини.

– Да ладно тебе, Моть, давай ради меня. Составь мне компанию. Тем более что, поверь мне, тебе это поможет расслабиться, а для завершения миссии сделаю тебе массаж. Как тебе такая идея?

Стоя там, перед ней, предлагающей мне сделать массаж, я не мог устоять. Она была слишком сексуальна, слишком вызывающая. Я не мог, а точнее, мне не хотелось не соответствовать ее стилю. – Хорошо, – ответил я, – давай попробуем.

Спустя некоторое время, я поднес пламя зажигалки «Zippo» к самокрутке, кончик которой уже находился у меня, зажатый между губ. Я втягивал её в себя, и пламя живо перебросилось на содержащуюся в ней траву. Дым плавно поступает мне в ротовую полость, а далее, после совета Кати вдохнуть, обжигающим пламенем выжигает мне лёгкие, наполняя их смогом, а мозг безрассудством. Сердце начинает биться в два раза быстрее, зрачки расширяются, и сквозь мозг будто проходит пуля, оставшаяся внутри. Все мои заботы и переживания моментально отступали на второй план с каждым новым затягом. Далее Кати отнимает у меня «сигарету», делает один затяг, который уничтожает чуть ли не четыре десятых самокрутки, и страстно впивается в мои губы, передавая мне смог через яростное движение наших языков, словно по системе «Bluetooth». Когда весь процесс, занявший несколько секунд, заканчивается, я вдыхаю в себя очередную порцию дыма, и начинаю кашлять с непривычки.

Закончив очередную бутылку «Jim Beam» и все прочие маленькие бутылочки из аэропорта, Кати засыпает у меня на груди. Я глажу её великолепные волосы, нежно целую её в щёку, зная, что она не любит, когда я это делаю, и желаю ей спокойной ночи. Она что-то старается ответить, но алкоголь и только что истреблённый набор из трав дают о себе знать, и она снова отправляется в мир сновидений. Я же, наслаждаясь её необычным ароматом, поглядываю на неё, не веря тому, что вижу её здесь со мной. Ещё я посматриваю на потолок, и, чувствуя, что сон вот-вот накроет меня, тихо произношу:

– Слава ничуть меня не изменила. И это отлично.

6.

Самолёт выпускает шасси, и через несколько минут мы совершаем нежную посадку в аэропорту «Домодедово». Проснувшись утром в отеле в Омске, мы с Кати пожелали друг другу доброго утра, почистили зубы и отправились на завтрак, избавляться от жуткой боли, которой одарило нас утреннее похмелье. Выпив за завтраком шампанского, мы втроём отметили окончание нашего литературного тура, а вместе с ним и официальное окончание рекламной кампании моей книги. Отныне я был свободен. Всё, что мне оставалось, это прилететь в Москву, дождаться своих денежек, которые я должен получить в качестве гонорара, отправляться в школу, где я обязан был приступить к изучению школьных предметов, и возвратиться к прежней жизни. Честно говоря, сейчас мне даже как-то грустно. На протяжении полугода я жил только работой. Меня ничто не беспокоило, кроме работы, мне было абсолютно безразлично, что происходит за пределами моего мира, в котором я пытался работать и пожинал плоды своего, теперь уже настигшего меня богатства. Теперь, когда работа закончена, с одной стороны, я наслаждаюсь успехом, настигшим меня, а с другой стороны, я опечален и расстроен. Теперь мне ужасно обидно прощаться с теми героями, которых я создал. Грустно, оттого что мне придётся распрощаться с миром, который я наполнил теми героями. Но, всё, что ни происходит, всё к лучшему, и поэтому теперь, когда эта глава моей жизни подошла к концу, я могу собраться с силами, доучиться выпускной класс, а далее начать работу над новым детищем. Создать новый мир и наполнить его новыми героями. Он будет лучше. Он будет ярче. Он будет таким, каким придумаю его я, и каким обрисует его моё воображение. Всё впереди и всё в моих руках. Моя жизнь теперь полностью под моим контролем. И я сам буду решать, как мне жить и какие решения принимать. Ну а пока я сижу здесь. В самолёте, который только что совершил посадку на русской земле. Полёт, мягко говоря, был непростой из-за элементарного опоздания Максима, которого мы потеряли в рядах «Duty Free». Все билеты в первый класс закончились, и закончились на следующий рейс тоже, поэтому нам пришлось просидеть в аэропорту ещё три часа, а далее отправляться в полёт в эконом-классе, да и ещё и на местах рядом с туалетом, на которых, как известно, даже откинуться нет возможности. На протяжении всего полёта маленький мальчик, который сидел со мной рядом, бил меня во сне ногами, а потом проснулся и начал дико кричать. В середине полёта меня настигла злая стюардесса с вопросом о моём выборе между курицей и курицей. Прямо как в плохом комедийном кино. Я отказываюсь и от курицы, и от курицы и пребываю в ожидании скорого приземления на родную землю. Шасси плавно, словно по маслу, настигли земли и спустя несколько минут, мы уже останавливались у кишки, которая должна была провести нас в главное здание. Уши заложены, голова болит, всё как обычно. Злая стюардесса запретила мне включать мой навороченный гаджет, так что, пока мы совершали посадку, у меня даже не было возможности поиграть. Люди вокруг хлопают и радуются, вот только я никогда не понимал, чему они хлопают? Ну да, мы долетели, да, всё хорошо, но зачем хлопать-то? Пилот просто выполнил свою работу, за которую он получает свои деньги. Ведь, когда к вам домой приходит сантехник, чтобы прочистить ваши трубы от вашего же дерьма, вы же не хлопаете ему и не аплодируете ему всей семьёй. Вы просто говорите спасибо, и даже не пожимаете ему руку, зная, где она только что побывала. Вот именно поэтому я никогда не понимал, почему люди хлопают при посадке. Вообще, люди очень интересные существа. Взять хотя бы ситуацию после посадки. Почему, когда самолет ещё даже не достигает полной остановки, половина салона вскакивают со своих мест, хватают свои сумки и, игнорируя замечания стюардесс, рвутся к дверям? Ведь двери всё равно не откроют, пока не подгонят кишку или пока самолёт полностью не остановится. Но половина самолёта всё же считают, что все они Брюсы Уиллисы, и могут запросто выпрыгнуть из двигающегося самолёта лысиной вниз. Мне немного это непонятно. Дождавшись полной остановки самолёта и взяв свою ручную кладь, я поблагодарил стюардесс, которые сопровождали нас в пути, взял Кати за руку и отправился на выход. Пройдя по кишке, мы миновали все контроли, все таможни, дождались нашего багажа, и продвинулись туда, где нас должен был ожидать водитель-здоровяк, имени которого я так и не узнал за эти полгода. Возвращаясь домой, всегда терзает какое-то странное сомнение. И даже не всегда понятно, что это за сомнение, то ли это радость, оттого что ты наконец дома. Или это печаль о том, что всё, что было весело и беззаботно, ты оставил позади себя, и ещё очень нескоро к этому вернёшься. Меня определённо мучило второе. Я прекрасно понимал, что всё то веселье и радость, которую я разделял со своим агентом и девушкой своей мечты, всё это осталось в прошлом, и очень скоро я как знаменитость тоже останусь в прошлом. Я не знал, будем ли мы с Кати общаться или нет, хотя уже очень хотел забрать её куда-нибудь с собой и, честно говоря, сделать ей предложение. Я был в нее влюблен, но что-то внутри меня не позволяло мне полюбить ее. Что-то, что я должен был увидеть или узнать о ней. Но эти мысли волновали меня сейчас меньше всего, поскольку она здесь, рядом со мной, и всё остальное не имеет значения. Мы рады друг другу, мы влюблены и мы вместе скачем вдоль лазурного берега на единороге. Жизнь прекрасна… До тех пор, пока я не выхожу в зал ожидания и не наблюдаю глобальный взрыв журналистов, первые вопросы которых о том, что они желают знать подробности о моём маленьком приключении в Омске. Максим советует мне просто игнорировать их, и я следую его совету, потому что действительно не хочу никого видеть и ничего слышать. Выйдя на улицу, я отправляю своей маме SMS-сообщение о том, что со мной всё хорошо, просто потому что, мне лень сейчас напрягаться, звонить, что-то говорить и так далее. Всё, чего мне хочется, это просто приехать домой и лечь спать. Мы подходим к «моему» мерседесу, и я буквально ныряю в него, чтобы поскорее убраться от журналистов, следующих за мной от самого выхода.

– Куда? – спрашивает меня водитель-незнакомец.

– Домой, прошу тебя домой и поскорее. Я безумно устал, – отвечаю ему я, развязывая узел галстука, удушающего меня последние несколько часов.

– Нет, – говорит Максим, вдруг врываясь в нашу беседу.

– Нет? – переспрашиваю его я. – Нет? Почему нет? Я хочу домой, почему нет?

– Потому что мы ещё не закончили, у нас ещё одна встреча.

– А раньше ты меня не мог предупредить? Ведь я бы хоть подготовился, а то я после трёхчасового перелёта, да ещё к тому же прождал самолёт из-за тебя, а теперь ты говоришь мне, что у меня ещё одна встреча? Где ты раньше был со своей встречей?

– Послушай, не надо так возмущаться. Это твоя работа, ты должен её выполнять. Да и потом, я подумал, что нам нужно расслабиться после долгого перелёта, поэтому пригласил журналистов прямо в клуб, где мы обычно отдыхаем.

– В клуб? – переспрашиваю его я. – Ты шутишь?

– Ура, в клуб, – вскрикивает вдруг Кати. – Да ладно тебе, Моть. Отдохнем. Потанцуем немного. Ты какой-то напряжённый. Тебе нужно отдохнуть.

– Надолго это? – спрашиваю я Максима, в очередной раз повинуясь ему.

– Нет, ты просто ответишь на некоторые вопросы, пообщаешься с ней. Честно говоря, я не знаю, откуда она, то есть, из какой газеты или журнала, но я думаю, что она расскажет. Небольшое интервью тебе не помешает, ведь так? А после ты можешь отправляться на все четыре стороны, я ни на секунду тебя не задержу.

– Хорошо. – отвечаю я, и приготавливаю себя к очередной партии глупых вопросов и к тому, что Кати будет просить меня остаться с ней. Но нет, я твердо для себя решил, никаких оставаться на этот раз…

– Так, зайка моя, – говорю я официантке в клубе, записывающей мой пьяный бред, – принеси мне виски с колой, только лимона побольше, а моему другу Ивану, принеси большой стакан мохито и подлей туда побольше рома. Да, вот так именно. Я сижу в клубе. Похоже, что Кати всё-таки уговорила меня остаться здесь с ней после моего очередного интервью. Я рассказал всё, что думаю про тур, и про свои приключения, девушке, которая представилась журналисткой, из какого-то журнала, название которого я не помню, а дальше так получилось, что теперь они танцуют с Максимом в центре зала. Ощущение будто всё, что прикасается ко мне, охватывается развратом и гламурной жизнью. Хотя, честно говоря, я ему завидую теперь. Она хороша, даже больше, чем просто хороша, и должно быть, он поведёт её домой. Мама звонила уже более семи раз в надежде на то, что я всё-таки ей отвечу, но мне на это глубоко наплевать, просто потому что я здесь с Ваней и девушкой, которая изменила мою жизнь к лучшему. Да, откуда здесь Ваня? Как только Максим отнял у меня девушку-репортёршу, мне стало немного одиноко. Кати напивалась вместе со своими подругами, во главе которых была знакомая нам Юленька, а я просто сидел один и наслаждался своим виски с колой. Приятный коктейль, который забирает у тебя все тревоги, оставляя лишь воспоминания о прекрасном. И что самое приятное в этом напитке – это то, что он оставляет хоть какие-то воспоминания. Мне не понравилось чувствовать себя одиноким, и, исключительно в целях примирения, я позвонил Ване и пригласил его к нам. Спустя некоторое время моих упрашиваний его по телефону, он всё же согласился, а я, не совсем в себе, отправился встречать его у метро.

– Вот это да, – сказал он мне, увидев меня, – я впервые вижу тебя таким выпитым, если можно сказать так.

– Да ладно тебе, – отвечаю ему я, – это нормально. По крайней мере, в порядке вещей для современного писателя. Ну да ладно, пойдём, я хочу познакомить тебя с Кати и её сексуальными подругами. Можешь считать, что у нас с тобой сегодня что-то вроде мальчишника. И я хочу, чтобы ты веселился так, как никогда не веселился, тем более что нам так неслыханно повезло, и родители и сами уехали, и забрали с собой Семёна. Поэтому давай пользоваться моим положением в обществе и просто развлекаться, идёт?

– Идёт, приятель, – отвечает он мне, стиснув зубы, увидев клуб, в который я вёл его, словно в чужую долину.

– Послушай, – говорю ему я, – я знаю, что ты никогда не ходил в клуб, и на самом-то деле, туда не рвёшься, но послушай, это отличное место, где ты можешь познакомиться с отличными девочками и просто повеселиться. И вот ещё что я хочу тебе сказать: прости меня. Прости меня за то, что бросил тебя в первый раз, и потом, перед отъездом, я тебя тоже оставил, но я прошу тебя, не обижайся на меня, ведь ты, мама и Женя – это всё, что есть у меня в жизни. Вы самые дорогие мне люди. – Я не помню, что я сказал ему ещё в тот вечер, но я точно помню, что алкоголь, содержащийся в моей крови, сделал всё, чтобы убедить его в том, что я говорю правду. И я действительно не лгал. Эти люди, они всё, что есть. Всё, что я ценю. Особенно, он. И быть может, у нас с ним в прошлом были некоторые разногласия, сейчас я стараюсь удержать его. Я хочу, чтобы сейчас мы были вместе, как в старые добрые времена. И честно говоря, так и было. Я провёл его внутрь, используя свои собственные связи. Мы проникли туда, словно в тыл врага, по крайней мере, у него было именно такое выражение лица. Это выражение достаточно долго сидело на его лице, до тех пор, пока он не увидел прекрасную Кати, которая прибежала знакомиться с ним.

– Кати, – начал я, гордо подняв голову вверх и задрав подбородок чуть ли не до ушей, – это мой лучший друг, неотъемлемая часть моей жизни, мой крестраж, мой мозговой центр. Это особенный человек, поэтому я прошу тебя обращаться с ним по-особенному. Прошу тебя, знакомься, это – Иван.

Кати подошла к нему так близко, как это только было возможно, и поцеловала его сперва в левую, а потом и в правую щёку. Потом она улыбнулась ему и произнесла:

– Пьешь?

– Да, – отвечал он так, что мне даже показалось, что он уверен в себе, – да, конечно, давай. Спрайт. Я согласен.

– Отлично, тогда несу текилу.

– Она что, не поняла, – спрашивал он у меня, повернувшись в мою сторону.

– Нет, она всё прекрасно поняла, – отвечал ему я, – возможно, даже лучше, чем ты сам. Просто наслаждайся вечером, который я тебе подарил, вот и всё. Вечером, который по праву наш. Просто будь собой, приятель, и всё будет просто отлично.

Вернувшись от стойки бара, Кати наградила нас, по рюмке каждого, текилой, и, подняв их над головой, произнесла:

– За лучших друзей и любовников, – он посмотрела на меня, послала мне воздушный поцелуй, после чего облизнула губы, потом слизнула соль с руки, и залила в себя стопку. Закусив её лимоном, она принялась смотреть на нас в ожидании, что мы повторим то же самое, что и она.

Дальше вечер проходил просто прекрасно: Светлая музыка лилась из колонок, словно родник с чистой водой, фонари уже не так резали глаза и причиняли головную боль, освещая пол, на котором наслаждалась танцами молодёжь. Выпивка лилась рекой, точно также, как и разговоры с прекрасными людьми, которых мы видели впервые, но которые очень хорошо к нам относились. Я смотрел за тем, как танцует самая прекрасная девушка на свете, а все остальные мужчины, которые пялились на неё, явно завидовали моему счастью. И правильно, ведь у них не было таких шикарных друзей, как Ваня. У них не было сногсшибательных девушек, таких, как Кати, и у них не было книги, которая прославила их по всей России. У них не было ничего, а у меня было всё. И всё было просто потрясающе. И я наслаждался вечером, забыв о Жене, которая, должно быть, и не думает обо мне. Она сама всё решила. Ей не нужен ни я, ни то, что я могу…

– Послушай, – оборвал меня на моей мысли Ваня, – послушай меня, дружище. – Он уже тоже был пьян, но не настолько, чтобы потягаться со мной. Всё, что он выпивал, моментально превращалось в энергию, которую он тратил на танцы вместе с Кати. Он улыбался и смеялся. Он был счастлив, и я это видел. И оттого, что он был счастлив, я тоже был счастлив. – Послушай меня, я серьёзно, внимательно. Кати, – она просто потрясающая, конечно, но ты же понимаешь, что она не то, что тебе нужно. Она не твой человек. Ты можешь побыть с ней, развлечься, но поверь мне, приятель, в жизни всё ещё есть любовь. Настоящая. Такая, которая ждёт именно тебя, когда ты нагуляешься, когда ты вернёшься к ней.

– Ты о ком? – спрашиваю я, ничуть не подделывая своего любопытства.

– Женя, – отвечал он мне с яркой улыбкой на лице. – Она ждёт тебя, приятель, и каждый наш разговор, который я начинал с ней, она всё переводит на тему о тебе. Она хочет к тебе, и она хочет, чтобы ты был рядом, потому что…

– Нет, заканчивай, – прерываю его я, – я ей не нужен. Она дала мне это понять, и теперь я наслаждаюсь обществом прекрасной Кати, которая любит меня, а я люблю её.

– Нет, не любишь, – отвечал он мне. – Я видел, как ты смотришь на Женю, а с Кати это абсолютно другой взгляд. Поверь мне, ведь я знаю тебя не первый день, и я уверен в том, что ты любишь её, и что ты всё ради неё сделаешь.

– Так, давай закончим этот разговор и просто насладимся вечером, хорошо?

– Да, конечно, но ты всё же подумай насчёт того, что я тебе говорю. Просто поразмышляй.

– Хорошо, – я сказал это просто так. Я не хотел думать насчёт того, что он мне только что сказал, потому что то, что он сказал, это бред пьяного. Она больше не хочет меня видеть и слышать, она дала мне это понять, и я никогда не забуду тот взгляд, которым она на меня посмотрела. Она просто ненавидела меня тогда, когда я пришёл к ней на ужин. Она не хотела меня видеть и не хотела слышать, так что теперь мы даже не друзья. Мы никто друг другу, и что-то начинать у меня даже нет желания. У меня есть чудесная девушка, которая заставляет забыть меня обо всём. И я забыл. Забыл о Жене, которая, по словам Вани, говорит обо мне, забыл про Валерию Ивановну, и вообще, странно, что только что о ней вспомнил. Я забыл даже о родной матери, которая ждала меня сегодня вечером домой, но теперь не дождётся, потому что скорее всего я поеду к Кати. Да ладно, никуда она не денется, просто приеду к ней завтра и всё. Заодно повидаемся. Тем более что мне нужно ещё забрать оттуда некоторые вещи, которые очень для меня важны. В любом случае, завтра мне придётся ехать туда. Но я не хочу волноваться об этом сейчас. Сейчас я сижу здесь, на удобном диване, который принимает меня таким, какой я есть, и не будет судить меня или предлагать мне поговорить с бывшей даже не душкой. – Я люблю тебя диван, – пьяным голосом проговорил я, и продолжил наслаждаться ночью, которая только родилась, чтобы подарить нам минуты счастья. Но, честно говоря, минуты эти были недолгими. Просто потому, что я не был готов к тому, что сейчас случится.

Всем было очень хорошо и невероятно весело. Люди смеялись и танцевали. Все были выпившими, но это только больше придавало раскованности и шарма каждому из нас. Всё, что нам нужно было, – это ночь, громкая музыка, выпивка, и море тестостерона, который нас не покидал. Вот она, молодёжь двадцать первого века. Ничего кроме веселья. Но и это нужно принимать таким, каково оно есть. Мы с Ваней болтали, Кати сидела у меня на коленях, и шептала мне что-то на ухо. Что-то про отдельную комнату, где мы сможем насладиться друг другом в полной мере. И вот, когда я только собрался вставать, два парня, с которыми мы, видимо, познакомились здесь, но которых я не помнил, подошли к нам и попросили нас с Ваней пройти с ними, для того, чтобы уладить какую-то проблему. Оставив Кати на танцевальной площадке, я отправился за парнями, которые куда-то меня вели. Я не знал, куда они меня вели, и что мне придётся делать, но я верил, что будет весело. Пройдя за стену, за которой находились два туалета, парни завели нас с Ваней в тот, что был женским, и вот именно в тот момент я напрягся. Зайдя внутрь, я увидел лежащую на полу без сознания Юлю, которая не дышала.

– Что случилось с бедной девушкой? – это было первой мыслью, которая пришла ко мне в голову, но которую я сумел выразить в словах, – какого хрена?

– Мы немного приняли порошка, – отвечала одна из девочек, стоявшая рядом с телом, – а потом что-то пошло не так, должно быть, она просто много приняла, и вот теперь.

– Нужно срочно увезти её в больницу, – закричал Ваня, поддавшись панической атаке, – тут мы её не спасём.

Я уже видел такое тело раньше. В тот день, когда отправился на спасенье Леры. Она ничем не отличалась от девушки, лежащей напротив меня сейчас. Она была такой же безжизненной, такой же тёмной и прозрачной. Словно из неё высосали душу. – Нет, – ответил я на Ванину панику, – сперва мы просто донесём её до диванов, на которых расположились.

– А потом? – вновь спрашивал он.

– А потом посмотрим.

Взвалив безжизненное тело Юли на правое плечо, я попросил всех расступиться и встать так, чтобы охрана не видела, как я выношу почти труп. Ребята поняли меня с полуслова и встали именно так, как я того ожидал. Дойдя до маленького диванчика, который только недавно грел мне спину и просто нежил меня в своих объятиях, я взвалил на неё тело Юли, которое только что поднял с пола, награждённого «порошком».

– И что теперь? – вновь спрашивал меня Ваня, который явно был озабочен происходящим и желал поскорее помочь бедной девочке.

– Забей, Вань, просто оставь её, – отвечал ему я, поправив пиджак и пытаясь снова влиться в то спокойное состояние, из которого меня вытянула ситуация с этой барышней.

– Что значит «забей?» Что это значит, а? Моть, что это… Ты что? Как это понимать, – вновь и вновь спрашивал меня Ваня, находящийся в недоумении от того, что я только что произнёс.

– Забей, я говорю, кто-нибудь подберёт, это не наша забота, – снова отвечал ему я, на этот раз более понятно. Так, чтобы он понял.

Он смотрел мне в глаза. Долго. И я смотрел в его. Я не знал, что это, но что-то внутри них умирало. Уважение ко мне? Я? А может, наша дружба. Я не хотел терять его, но я и не хотел терять друга. Он же, просто посмотрев мне в глаза, развернулся и направился в сторону выхода. Я отправился за ним в надежде на то, что смогу объяснить ему то, что думаю. Миновав охрану, которая находилась вне всяких подозрений, мы переступаем порог и выходим на достаточно холодную для одного пиджака и рубашки улицу.

– Вань. Вань, – кричал я ему вслед, не переставая, – Вань, подожди.

– Господи, да что же это с тобой стало, – начинает он говорить мне, поворачиваясь в мою сторону. Я видел, как глаза его уже были красными и наполнялись жидкостью. – Что они с тобой сделали, Моть? Что? Чем они тебя так заманили. Что есть у них, что не могу предложить тебе я? Давай я найду деньги, давай я устроюсь на работу ради того, чтобы добыть то, чем они тебя удерживают, только умоляю тебя, – он подошёл ко мне, и приложил свои холодные ладошки к моему лицу. – Умоляю тебя, вернись. Стань снова тем человеком, который был мне как брат.

– Я и сейчас твой брат, – отвечал я ему.

– Нет! Нет, – кричал он мне, разрывая глотку, и нагревая её словно машинный двигатель докрасна, – нет. Нет. Нет. – Он шептал это слово про себя. – Нет. Нет. Нет. Нет, ты не… Не тот человек, которого я знал.

– Вань, послушай, – продолжил я, сделав шаг в его сторону.

– Не смей ко мне подходить! Не смей, ублюдок. Иначе я клянусь, что буду бить тебя. Я знаю, что ты справишься со мной, но я буду стараться, – его глаза были наполнены слезами, которые практически не замечались на фоне того, какими красными они были. Капилляры в его глазах полопались, что привело к раздражению глаз, и он всё время тёр их. Но всё это меркло на фоне того, сколько боли я мог наблюдать в его глазах. Боли утраты. Утраты лучшего друга, которого он считал своим братом. – Я клянусь, скотина, что буду бить тебя до тех пор, пока не выбью из тебя всё это дерьмо. Я буду бить тебя до тех пор, пока снова не увижу своего лучшего друга, а не эту гламурную тварь. Ты сделал всё, чтобы добиться своей мечты, и добился этого. Не смей больше подходить ко мне. Никогда. – На этих словах он развернулся и направился в сторону, из которой я привел его сюда, чтобы укрепить наш братский союз. Всё, чего я хотел, это использовать всё, чтобы мы снова стали ближе, а получилось так, что я потерял его. Внезапный приступ ярости накрыл меня с головой.

– Ну и вали, ничтожество. Ты навечно останешься ничтожеством. И твой брат ничтожество, и ты сам ничего не стоишь. Пустое место. Размазня, – кричал я ему вслед в надежде на то, что он обернётся, чтобы я мог видеть его глаза, – проваливай. Ты что, думаешь, что на тебе свет клином сошёлся? Ты вообще мне не друг. Ты никто и звать тебя никак. Да я найду себе сотню друзей, – всё кричал я, срывая себе голос, – сотню друзей. Я выберу из тех людей, которые любят меня. По-настоящему, слышишь меня, урод, слышишь? Они любят меня, а тебя никто не любит. Ты больше мне не друг. Ты ничто. Ты ничего не сделал. А я написал книгу. Это я её написал. Я знаменит и прославлен, а ты. Что ты? Что ты? – Я кричал ещё долго, до тех пор, пока не понял, что чтобы что-то сказать ещё, мне нужна вода. Я зашёл внутрь клуба и наблюдал за тем, как Максим подкатывает к девочкам, которые наивно думают, что он позвонит им утром. Наблюдал за тем, как Кати выставляет своё безупречное тело напоказ. Наблюдал за тем, как Юля лежала там, куда я её положил. Там, где охрана не сможет её увидеть. Она лежала там и никому не была нужна. А единственный человек, который попытался о ней заботиться, только что ушёл. Им всем было весело. И мне тоже должно было быть весело. Должно было…

– Прошу тебя, давай уйдём, – говорил я Кати, которая еле-еле слышала, что я ей говорю. – Можно сегодня ночью я останусь с тобой?

– Да, конечно, поехали. Я буду рада.

Мы берём такси и уезжаем из клуба, так и не попрощавшись с Максимом, и даже не вызвав «скорую» для Юли. Мы оплачиваем машину, которая довозит нас до дома Кати, и поднимаемся на второй этаж пешком по лестнице. Она просовывает ключ в дверной проём, поворачивает его несколько раз и открывает дверь, толкая её от себя. Я попадаю в коридор, с левой стороны которого стоит большой шкаф с зеркалом. Справа от меня маленькая тумбочка для обуви и небольшая картина деревни, из которой приехала Кати. Кафельная плитка настолько холодная, что Кати предоставляет мне тапочки, и я, надев их, направляюсь за ней. Она приходит в комнату, которая расположена параллельно двери. Снимает с себя туфли и просто валится на кровать.

– Послушай, – начинаю я, – можно мне с тобой поговорить? – в ответ я слышу только мычание, похожее на ответ положительного характера. – Знаешь, сегодня кое-что произошло с Ваней, мне стало так одиноко и захотелось рассказать тебе. Потому что… Потому что кроме тебя у меня никого нет.

– Слушай, Моть, – продолжала она, – я с удовольствием поговорю с тобой, но только не сейчас. Я пьяная, да и к тому же я приняла таблетку, и она на меня странно подействовала. Так что просто иди ко мне, обними меня и давай спать. А завтра я устрою для тебя ночь любви. Я обещаю.

– Это прекрасно. Ночь любви, но я просто подумал, что мы могли бы…

– Моть, всё завтра.

– Прекрасно, – отвечаю я, и огонёк надежды на успокоение тихо погибает внутри меня. Я забираюсь к ней в постель и ложусь рядом. Она поворачивается ко мне так, чтобы я мог обнять её сзади, предоставив ей максимальный комфорт. Укладываясь поудобнее, выполняя роль сонного защитника, я целую её в щёку и желаю ей спокойной ночи, но всё это напрасно, ведь она уже погружена в свой опьянённый сон. Немного посмотрев на неё, и ещё раз поцеловав её в щёку, я закрываю глаза с одной лишь мыслью:

– К чёрту всё. Всё наладится. Главное, что слава ничуть не изменила меня.

7.

Эту ночь я не спал. Не смог заснуть. Всё думал о том, что произошло у меня с Ваней. Не мог поверить в то, что он так сильно мне завидует, что смог сказать такие ужасные слова. Ну конечно, у него же нет потрясающей девушки, разъездов по стране и кучи денег. Вот ему и завидно, что я прославился, а он так и остался там, дома, менять Семёну подгузники. Ну правильно. Так и должно быть. Мы все в итоге получаем то, что мы заслуживаем. Вот мой итог, и я получил то, чего я заслужил на самом деле. Своим собственным трудом и потом. Я получил самую красивую девушку на планете, на которой я подумываю жениться, и которая лежит сейчас здесь со мной и обнимает меня. Она любит меня, а я люблю её. Нам хорошо вместе. Я получил славу, о которой всю жизнь мечтал, и она оказалась не такой уж и страшной, какой я её себе представлял. Ничего особенного. Я смог её одолеть и остаться при этом нормальным человеком. У меня есть деньги, которые теперь могут решить любые проблемы, и на которые я могу приобрести отличные костюмы, дорогие часы. Питаться в хороших ресторанах и жить так, как хочется мне, а не кому-то ещё. Я заработал эти деньги сам, и они приносят мне счастье. Да, именно. Деньги и есть счастье. Максим говорил мне об этом, но раньше я этого не понимал. Я был слишком мал и глуп, чтобы увидеть это. Разглядеть и понять. А теперь я понимаю, что я могу всё. Всё, что мне заблагорассудится. У меня есть Максим, мой лучший и верный мне до конца друг, который не бросил меня, как это ничтожество, устроившее вчера мне истерику. Он был со мной на протяжении всего моего путешествия, и даже, когда я загремел за решетку, он был там, чтобы во всём разобраться и помочь мне. Помочь, потому что он друг. Он был рядом, даже когда я не смог принять важного для себя решения. Он пытался сделать из меня настоящего мужчину. Он пытался показать мне то, что я должен уметь принимать серьёзные решения в этом серьёзном мире, а я не понимал его, был мал и глуп, но более я такой ошибки не допущу. Теперь весь мир вращается вокруг меня. Меня знают везде и все. Взрослые и дети, женщины и девочки, и идя по улице, я веду за собой целую армию людей, которые следуют за мной, словно я флейтист из Гамельна. Эти люди любят меня так же, как и эта девушка, которая лежит со мной, а может, даже больше, и я люблю их. Я отомстил своей учительнице за её слова и унизил её так же, как она когда-то поступила со мной. Теперь всё, что мне остаётся, это доучится этот год и приниматься за новый роман, который будет ещё лучше прежнего, и который взорвёт этот мир, ну а пока я здесь. В тёплой кровати, с обжигающей красавицей, не сплю. Вот только почему? Почему, если мне так хорошо, если я счастлив и если все меня любят и знают, я не могу спокойно спать по ночам? Это меня пугает и волнует. Но я не хотел думать об этом сейчас. Сейчас я смотрел на любовь всей своей жизни, и мне хотелось сделать для неё что-то такое, от чего она будет счастлива. Я поднимаюсь с кровати так, чтобы не разбудить свою спящую красавицу, накрываю её одеялом, переживая за то, что от кондиционера, висящего прямо над её головой, она может простудиться и заболеть. Я беру ключи от дома, надеваю пиджак, который повесил на крючок вчера вечером, надеваю туфли и как можно тише закрываю дверь, так, чтобы Кати не услышала, что я ушёл. Я не знал точно, когда она проснётся, но надеялся на то, что ещё не скоро, потому что времени было только семь часов утра, а мы приехали вчера в два, да и она была не очень-то трезвая. Я отправляюсь в магазин, который заметил здесь вчера, когда мы проезжали мимо. Большой гипермаркет, это как раз то, что мне нужно сейчас. Деньги у меня были, и их было достаточно для того, чтобы купить что-то, что смогло бы привести Кати в восторг. Я захожу внутрь, и холодный ветер кондиционера обдувает мне спину. Пройдя через небольшой пост охраны, я отправляюсь прямо в центр зала для того, чтобы приобрести то, что только что надумал. Я кладу в свою тележку, взятую на входе, муку, яйца, сахар, молоко, пачку малины и ежевики и апельсиновый сок. В отдельной части магазина, которая здесь была очень кстати для меня, и которая называлась «Всё для дома», я приобретаю поднос, который можно отнести в постель. Расплачиваюсь на кассе за все продукты, которые здесь набрал, и с чистой душой, и светлым разумом, отправляюсь назад. Да, я люблю порой просто походить. Желательно, конечно, под музыку, но и так неплохо. Особенно я люблю походить за продуктами или просто за покупками, это очищает разум. Особенно, если ты делаешь эти покупки ради любимого человека, который тебе дорог, и которому хочется подарить весь мир. Я убираю камень, который положил между ставней и дверью, когда уходил, чтобы та не закрылась. Пройдя внутрь, я поднимаюсь по ступенькам, и так же тихо, как и закрывал, стараюсь открыть дверь, которая, на моё счастье, не скрипит. Тихо проникнув в комнату к Кати, я убедился в том, что она всё ещё спит, закрыл дверь, чтобы она не услышала того, что я собираюсь здесь устроить, и отправляюсь на кухню. Как-то раз, в детстве, когда моя бабушка учила меня готовить, я поклялся себе, что когда-нибудь, приготовлю завтрак девушке в постель. Бабушка посмотрела на меня, посмеялась и сказала только то, что перед тем, как я начну готовить этот особенный завтрак, я должен убедиться в том, что девушка эта особенная и заслуживает того, чтобы я вложил всю свою душу в то, что собираюсь ей преподнести. Я был уверен в том, что Кати, и есть та самая, особенная девушка, и она заслуживает частички моей души. На самом деле, она была такой особенной, что заслуживала всю мою душу, без остатка. Я любил её всем сердцем. Ну или думал, что любил. Что-то, о чём я говорил раньше, всё ещё не давало мне полюбить её. Что-то готовило меня к тому, что она может устроить, но я был уже в полной готовности вскоре послать это чувство куда подальше. Проникнув на кухню, я начал рыться в поисках кастрюль, тарелок и сковородок. Честно говоря, найдя их, я был сильно удивлён. Все сковородки и кастрюли были такими чистыми и ухоженными, что казалось, будто Кати никогда ими и не пользовалась. Или же она просто так хорошо моет посуду, что её не отличишь от новой. Или она очень хорошо наигрывает ложками мелодию мистера Пропера. Как бы то ни было, для меня готовить на таких сковородках – одно удовольствие. На моё собственное удивление, настроение у меня с утра было очень даже хорошее, хотя я не спал всю ночь и вчера потерял лучшего… Этот неудачник решил быть один. Неважно. Настроение было просто отличным, и мне хотелось верить и надеяться на то, что такое настроение у меня будет целый день, а день этот будет таким же прекрасным, как и моё настроение. Разбив два яйца в кружку и размешав их, доведя до однородной массы, я приготовился взбивать то, из чего вскоре должны были получиться отличные блины. Я понимал, конечно, что я не Ваня Ургант, и это не программа «Смак», но я был готов сделать всё, чтобы мой ангел накушалась, и её день начался просто отлично. Добавив немного соли и вылив жидкие яйца на сковородку, я накрыл её крышкой, чтобы дать им там зажариться, пока сам готовил блины. Весь процесс приготовления потрясающего завтрака занял у меня не более половины часа, после чего я аккуратно выложил это всё на тарелку, украсил малиной и ежевикой. Снова удивившись чистоте и красоте бокала, который я взял только что и который, должно быть, никогда не использовался, я налил туда сок, и добавил в него малины для красоты. Освободив поднос от коробки, в которую его упаковали в магазине, я поместил на него всё то, что приготовил, добавив маленькую вазу с миниатюрной розочкой, которую успел купить по дороге. Мой идеальный завтрак для идеальной девушки был готов. Прекрасно понимая, что для Кати восемь часов утра, после вчерашнего, будут не самыми приятными, я украсил всё, что приготовил, таблеткой анальгина, которая на моё усмотрение, здесь нужна была превыше всего. Взяв в руки поднос с едой, я сжал его со всех сил, чтобы не дать ему упасть, прекрасно понимая, что моей аккуратности могут позавидовать только обезьяны в зоопарке. Открыв дверь в комнату Кати, я увидел, как она спит. Никогда не представлял, что просто смотреть за тем, как спит любимый человек, так приятно. Я любовался тем, как её роскошные волосы заполнили половину свободного места и аккуратно растекались по кровати, словно шёлк. Пышные губы её были мокрыми, от увлажнения языка, которое она проделывала каждые несколько минут. Дышала она тихо, чуть слышно. Так тихо, что порой мне казалось, что она вовсе переставала дышать. Тоненькие длинные руки её водили по подушке, на которой должна была быть моя голова, но её там не было, и тогда она просто подкладывала ладошки под щёчку, словно девочка из детского садика. Мне не хотелось её будить. Не хотелось нарушать это неземное спокойствие, облечённое в космическую красоту, но запах кофе, заваренного мною в турке, которую я нашёл в нижнем ящике, сделал своё дело. Расширив ноздри, и сделав два глубоких вдоха, она постаралась открыть глаза, но солнечный свет, нагло проникший в её комнату, мешал ей это сделать, и тогда она схватила кусок хлопкового одеяла и закрыла им глаза.

– Просыпайся, солнышко, – сказал я так нежно, словно находясь на съёмочной площадке романтической комедии.

– Ну зачем, Моть, – отвечала она сквозь свою «маску» из одеяла, – так нечестно. Зачем ты меня разбудил. Я так хорошо спала.

– Я тебя не разбудил, тебя разбудил запах кофе, который я сварил, и кое-что ещё.

– Что ещё? – она наконец вылезает из своего «кокона» ради того, чтобы поинтересоваться, что ещё я для неё приготовил. – Господи, Моть, это так здорово. Это что, завтрак в постель, для меня? – она смотрит на этот поднос, словно это мешок с рубинами, улыбается, и кидается мне на шею, целуя меня так, что мне на секунду показалось, что я задохнусь. – Ты такой милый у меня, такой славный, как же мне всё-таки повезло.

– Ну, знаешь, очень многие девочки готовы сделать всё, ради того, чтобы получить мой автограф, не только завтрак в постель.

– А у меня особая карточка, видимо, да?

– У тебя особенная ты. Ты – всё для меня, понимаешь, и я хочу поблагодарить тебя за то, что ты не оставляла меня всё это время, и была со мной, и знаешь, что ещё? Я хочу сказать тебе, что…

– Ладно, давай я есть буду, столько всего вкусного.

– Да, – подумал про себя я, – вот и признался. Всё очень романтично получилось.

– Это что, анальгин? Ты даже позаботился о моей голове? Ты просто потрясающий.

– Вот только меня удивило-то, – продолжал я, смотря за тем, как жадно она разделывается с чуть поджаренными блинами, – что вся твоя посуда идеально чистая. Ты что, повелительница «Fairy»?

– Нет, – смеясь, отвечает она с блином во рту, который вот-вот выпадет оттуда, – просто я никогда не пользовалась ими. Мне они не нужны. Ни сковородки, ни кастрюли. Я всегда ем в ресторанах или кафе, а ночью пью в клубах. У меня никогда никого не бывает, так что готовить теперь будешь ты. Вот так вот.

– Вот это да, – снова подумал я про себя, – хозяюшкой её точно никак не назовёшь, но… Но я это переживу. Да почему нет? Я тоже могу готовить, я могу писать книги и готовить, почему же нет? Зато она красивая и любит меня, это самое главное.

– Знаешь, – продолжила она, – сейчас мы с тобой отправимся к твоей маме, где ты заберешь всё, что тебе нужно, потом поедем в студию, где я немного поработаю, а далее мы вернемся сюда, и я устрою для тебя такую ночь любви, которую ты никогда не забудешь. Поверь мне, я буду твоей первой и самой лучше королевой ночи, – она говорит это, смотря на меня, словно лев на антилопу, так, что мне становится даже страшно. Я никогда не занимался сексом, да и пока мне было не до этого, так что я немного растерялся и даже не знал, что ей ответить. А потом заметил, что она совсем и не ждёт ответа. Для неё это не было вопросом, это была просто констатация факта. Я не знал, как мне себя вести, ведь, с одной стороны, я должен радоваться, а с другой, я даже не знаю, что должно быть с другой. Но как бы то ни было, я всё равно с нетерпеньем ждал вечера, когда это случится. Позавтракав и проделав все процедуры, которые затянулись на час, Кати наконец начала одеваться. Да, она не выглядела утром, как все знаменитости в романтических комедиях, которые просыпаются с идеальным макияжем, причёсанные и совсем не сонные. Она, скорее, выглядела, словно медведь, которого разбудили среди зимы, позвонив на телефон и представив новую акцию от МТС. В воскресенье. Да, я полагаю, что всем нам это знакомо, особенно, то ощущение, когда после этого звонка просто невозможно уснуть. Этот мой «медведь» выглядел сейчас, конечно, не так, как в первый раз, когда я её увидел, но в этом была вся её прелесть и красота. Такой она мне нравилась даже больше, чем обычно, и вот именно в этот момент я понял, что хочу остаться жить с ней здесь, навсегда. А почему нет? Нам вместе хорошо, и нам будет ещё лучше, я в этом просто уверен. Дождавшись, пока Кати оденется, при этом изучив весь её гардероб, я наконец вызвал такси, которое должно было привезти нас прямо к моему дому. Всю дорогу, пока мы ехали, меня не покидала мысль о том, что я наконец увижу маму, но, на самом-то деле, я совсем не соскучился. Мне было хорошо в моей новой жизни, где никто мне не указывал, никто не старался сказать мне, что мне нужно делать, что я обязан, что мне можно, а чего нельзя. Я не хотел снова выслушивать мамин бред о том, что я слишком много гуляю по ночам, или просто то, чтобы я не пил и ничего не употреблял. Я точно знал, что она начнёт мне это высказывать, но я не хотел этого выслушивать, потому что я уже был большой для того, чтобы меня отчитывать. Я сам всё делаю в своей жизни, а помимо этого, ещё высылаю деньги ей, для того чтобы помогать бабушке и дедушке. Я практически содержал семью, и уже можно было переставать указывать мне, что делать. Так что, по дороге туда, я больше думал о том, как проведу сегодняшнюю ночь с Кати и какие вещи мне нужно забрать из дома, нежели о том, что именно я скажу маме, о чём я буду с ней говорить, и вообще, останусь ли я с ней надолго. Всё это меня не волновало. Я просто хотел поскорее с этим закончить. Наконец добравшись до дома, миновав «Пятёрочку» на углу и пекарню на противоположном углу, мы прибыли. Я попросил таксиста подождать меня, потому что, на тот момент точно решил, что не задержусь там больше, чем просто на время того, как заберу все свои вещи. Введя уже почти забытый код, открывающий дверь, я взял Кати за руку и направился к лифту. Мне хотелось познакомить их. Да, мне хотелось познакомить двух самых важных людей в моей жизни. Мне было приятно то, что Кати тоже испытывает желание познакомиться с мамой, так что я хотел, чтобы это произошло скорее. Я хотел, чтобы она видела, какую я отыскал красавицу. Поднявшись на лифте на родной этаж, я повернулся в привычную мне левую сторону, и принялся звонить в звонок по несколько раз, чтобы мама его точно услышала. Подождав некоторое время, услышал, как открывается дверь квартиры, которую я покинул месяц назад, и в которой должен был ночевать сегодня. Это был как раз тот самый момент волнения, которое вы испытываете, когда представляете своего избранника или избранницу на суд родителю, который должен его или её оценить. Я услышал, как отворяются засовы двери, и она открылась. На пороге стояла всё та же маленькая женщина, в маленьких очках для чтения. Рыжие пышные волосы её, развивались маленькими пружинками в разные стороны, словно у афроамериканца, с характерной для него прической. Маленькие штанишки, которые она на себя надевала исключительно тогда, когда что-то пекла, свидетельствовали о том, что на кухне меня дожидается печенье, а пятно джема на фартуке – о том, что именно то печенье с именно тем джемом, который я просто обожал. Но – я понимал, что времени у меня было немного и Кати опаздывала на работу, так что делать всё нужно было как можно скорее.

– Здравствуй, мам, – говорю я маленькой рыжей женщине, смахивающей сейчас на Гермиону Грейнжер, – как ты?

– Господи, сынок, – начала мама, бросившись ко мне на шею и начав плакать, словно я вернулся с войны, – да как же я. Как же я, – она не могла закончить предложение из-за слёз, накатывающих ей на глаза, и эмоций, взявших контроль. – Любимый мой, дорогой мой, как же я, ты мой сладкий, ты мой любимый сыночек. Как же я по тебе скучала. Как же мне надоело видеть тебя только по телевизору. Как же ты у меня. Да какой же ты у меня. Господи, спасибо тебе, Господи, за то, что он вернулся. Как же я переживала за тебя. Любимый мой, милый мой. Да где же ты был всю ночь? Я вся исстрадалась по тебе.

– Я остался у Кати, мы поздно закончили, поэтому она пригласила к себе, чтобы не будить тебя, – отвечал я, жмурясь от силы, с которой меня душила рыжая женщина.

– А я не спала всю ночь, думала, где же ты. А телефон не работает у тебя, и я думала, что уже нужно туда ехать. Максим ничего не отвечает. Никто не отвечает, ой. Ну ладно, главное, что ты вернулся, это самое важное, – говорила она и снова душила меня со всей своей силой.

Мне не нравилось то, что меня зажали в своего рода тиски, и потому, потерпев немного мамины ласки, я наконец решил, что пора выбираться отсюда. Я легонько обнял маму, после чего выставил две руки ей в грудь и отцепил её от себя, словно шимпанзе. – Как ты тут, – поинтересовался я, проходя в дом и вспоминая, что мне нужно взять отсюда. – Да, и, чуть не забыл, мама, это Кати. Кати, это мама. Я представил их друг другу, и продолжил своё путешествие в дом.

– Кати, какое интересное имя, – заметила мама, – вы француженка?

– Нет, – отвечала Кати, – но очень хотела бы быть ею.

– Моть, она просто красавица. Какую ты себе просто богиню нашёл. Как же ты так.

– Ну да, она моя муза и гордость. Она – всё, что у меня было всё это время, и всё, чего мне не хватало всю жизнь.

– Ладно, Моть, давай скорее, а то я боюсь, что мы опоздаем, – продолжала Кати, говоря теперь уже в мою сторону.

– Да, я помню, милая, помню, – отвечал я ей.

– Так это что же, вы не останетесь? Совсем? Моть, а я ждала, печенье, джем твой любимый. Ты кушал сегодня, а как ты чувствуешь себя? Моть, ты чего?

– Да, мама, у нас нет времени сегодня. У Кати работа, да и мне надо ещё много куда заехать. Так что я не могу остаться. У нас последние дни этой книги, так что мне ещё надо к журналистам, и туда и сюда и вообще. – Мне не хотелось оставаться здесь. Даже на любимое печенье. Мне просто не хотелось. Я хотел поскорее поехать с Кати, чтобы вернуться в ту жизнь, к которой я принадлежал. Всё, что было здесь, напоминало мне о тех временах, когда я был жалким неудачником и ничего не решал, и ничто от меня не зависело. Я не хотел оставаться здесь.

– Ладно, Моть, я пойду пока покурю, – говорит мне Кати и обращается к маме: – было очень приятно с вами познакомиться, госпожа Холодова. Надеюсь, на новую встречу.

– И мне было приятно, – отвечала мама и поцеловала Кати в щёку.

Кати разворачивается в сторону двери, потом снова оборачивается ко мне, шлёт мне воздушный поцелуй и удаляется за дверь, оставив меня здесь одного. Наедине с мамой, которая тоже напоминала мне о жизни неудачника. Собравшись наконец полностью и забрав все вещи, в которых я нуждался, я направился к выходу. Параллельно с собиранием вещей я односложно отвечал на все мамины вопросы, касающиеся меня. Они меня раздражали и выводили из себя, но я всё равно отвечал на них.

– Ладно, всё, мам, я пошёл.

– Но ты даже не прикоснулся к печенью, – отвечала она мне, скрестив руки на груди, надеясь на то, что я передумаю и останусь с ней хоть на чуть-чуть.

– Я не могу, мам, ты же знаешь. Внизу такси, деньги капают, я не могу. Да и потом, меня Кати ждёт.

– Но ты же приедешь сегодня вечером, верно? – спросила она с полной уверенностью на положительный ответ.

– Нет, мам. Сегодня я останусь с Кати. У нас с ней и так времени мало осталось, перед тем как мне нужно будет возвращаться в школу. А мы с тобой ещё насидимся вместе. Так что сегодня нет, сегодня я с Кати.

– Ой, сынок, не нравится мне она. Глаза у неё злые какие-то. И сама она вся слишком. Она тебя не достойна, сыночек. Может быть, просто не нужно, а?

– А может, я просто сам разберусь, а? – мне не хотелось на неё кричать, но так получилось. Просто вырвалось. Мне не нравилось то, что она велит, что мне делать, хотя я уже и сам знаю, что для меня лучше, и могу сам решать, что хорошо, а что плохо.

– Ну хорошо, – отвечала она, поникнув головой вниз, – быть может, это просто я такая, ничего не понимаю, но я всё равно желаю тебе счастья, любимый мой сыночек. Я всё равно хочу, чтобы всё у тебя было хорошо.

– Ладно, я понял. Всё, давай, я поехал.

– Ну дай мне хоть тебя обнять на прощанье. Ты у меня такой уже взрослый и самостоятельный. Пожалуйста, я знаю, что ты скоро приедешь, но всё равно, навещай меня чаще. А то мне тут так скучно без тебя, и я скучаю по тебе. Я больше не хочу видеть тебя только по телевизору.

– Мам, я чего-то, может, не понимаю, но, кажется, что у тебя всё есть. У тебя здесь Интернет, у тебя здесь спутниковое телевидение, развлекайся, как хочешь. Деньги я оставил, что тебе ещё нужно-то? Позови гостей, посиди с ними, ну не маленькая уже. А я всё равно скоро приеду.

– Да. Да, должно быть, ты прав. Просто, я не думала, что ты так скоро вырастешь, и покинешь родной дом. Не думала, что мне так скоро придётся с тобой проститься. Отпустить родного моего мальчика жить дальше, – она продолжала плакать. Теперь уже это были не просто слёзы. Сейчас она плакала, и меня это бесило. – Извини меня за мои слёзы, просто никогда не думала, что ты так скоро от меня уедешь.

– Мам, я скоро вернусь, – продолжал я, повышая тон с каждым новым словом, – что тебе ещё нужно-то? Что ты ещё хочешь? У тебя всё есть, что ты ещё… Так, ладно, мне это надоело, тебе одно и то же объяснять. Всё, я поехал.

– Нет, подожди, дай я тебя обниму, пожалуйста.

Я развернулся, сделал глубокий вдох, чтобы держать себя в руках. Я не хотел взорваться здесь, тем более что день так хорошо начинался. Ладно, ничего, сейчас я уеду отсюда, из этого логова, и отправлюсь туда, где мне хорошо. А она пускай остаётся в своём маленьком мирке, ограниченном несколькими стенами. Я дождался, пока она насладится своими объятиями, которые, как мне казалось, здесь были совершенно неуместны, ввиду того, что вскоре я снова приеду, и снова легонько оттолкнул её, понимая, что если я этого не сделаю, это никогда не закончится. Посмотрев на неё ещё раз, я подумал о том, что сейчас она мне кого-то напоминает. Кого-то… Но я так и не смог вспомнить, кого. Мне было просто наплевать. Я развернулся, дошёл до выхода, не закрыв за собой дверь, вошёл в кабину лифта и отправился вниз.

Внизу около машины меня уже ждала Кати, которая сообщила мне о том, что мы направляемся к ней домой. Задавшись совершенно справедливым вопросом о её работе, я получил ответ, которого никак не ожидал. Она специально позвонила в студию и отпросилась на сегодня, чтобы посвятить это день мне и подарить мне себя. – Вот о чём я и говорю, – подумал я, – вот именно об этом. Вот она – жизнь, которая мне нравится, и к которой я на самом деле принадлежу. А не это убожество и жалкое подобие существования, в котором я только что находился. Время было ещё ранее, около одиннадцати часов, может, даже немного больше, и мы с Кати отправились к ней домой, для того, чтобы подарить друг другу наслаждение телами. Всю дорогу её рука лежала у меня на ноге, и она шептала мне на ухо то, что неприлично слышать даже водителю такси. Я не мог представить себе, как мне себя вести, и поэтому я просто молчал и ничего не говорил, отчего Кати, по-моему, завелась ещё больше. Достигнув её дома, я расплатился с таксистом, и мы отправились внутрь, где меня ждал настоящий праздник жизни. Открыв входную дверь, которую ещё утром я старался закрыть как можно тише, мы вошли в комнату, и глаза Кати буквально загорелись. Она подошла ко мне, прямо в прихожей, не дав мне возможности даже разуться, и начала прикусывать мои губы своими идеальными зубами. Я не мог представить себе, что всё случится так быстро. Так быстро, что у меня даже не будет времени насладиться моментом. Она кусала меня за губы и царапала ногтями, словно Багира. Добравшись до её комнаты, она взяла мою руку и направила её в сторону молнии, расстёгивавшей её платье, которое только утром отняло у меня кучу времени при выборе. Сама же она, заставив меня расстёгивать её платье, принялась освобождать меня от оков рубашки. Она была словно смерч. Вихрь, настигший меня в поле, и уносящий куда-то далеко мою корову. Я не мог с ней справиться. Не мог, потому что с первым же поцелуем почувствовал на её языке привкус таблетки, которую она приняла, пока ждала меня. Она двигалась быстро, и не давала мне ни единого шанса передохнуть. Я должен был как-то это остановить, поэтому быстро взял её за талию и отодвинул от себя в противоположную сторону.

– Подожди, львица, подожди. Дай мне насладиться моментом, – пытался остановить её я.

– Ты хочешь насладиться моментом или мной? – спросила она у меня, продолжая расстёгивать пуговицы на моей рубашке.

– Нет, я просто хочу, чтобы ты успокоилась и немного дала мне передохнуть, потому что я не думал, что всё это будет таким быстрым.

– А ты что, Бэлла Суон? Хочешь, чтобы всё было романтично? Может, мне свечки зажечь? Или просто ты залезешь в кровать и уже трахнешь меня как следует?

– Нет, нет, подожди. Зачем ты так? Я же просто хочу, чтобы всё было…

– Так, знаешь, что? Убирайся, Моть. Просто пошёл вон из моего дома, я не хочу тебя видеть. Я только настроилась, и вот ты всё испортил.

– Да нет, зачем же, – я постарался успокоить её. Не хотел расстраивать, поэтому сделал шаг вперёд, чтобы исправить ошибку.

– Я сказала, пошёл вон, – закричала она и вцепилась мне ногтями в висок. – Я не хочу тебя видеть. Не хочу, чтобы находился рядом. Убирайся от меня. Не подходи ко мне. – Ноготь в моём виске сбил меня с места, на котором я находился, после чего я уже не управлял своим телом. Она взяла меня за волосы и направила мою голову в сторону близстоящей стены. – Пошёл вон! Пошёл вон! Вон! – кричала она, пытаясь прогнать меня из дома.

– Послушай, Кати, ты много приняла, просто ляг и успокойся, всё хорошо. Я не хочу ссориться.

– Вон, скотина, ты всё испортил. Убирайся. Вон!

Осознав, что я здесь уже ничего не сделаю, я схватил туфли, открыл уже знакомую мне дверь и, закрыв её за собой, направился к выходу вниз по ступеням. Выйдя из подъезда на улицу, и проанализировав все случившееся, я действительно понял, что, возможно, не стоило останавливать её. Я понял, что повёл себя как ребёнок. Понял, что всё, что мне было нужно, это просто продолжать делать то, что ей нравилось. Но я испугался. Вот только непонятно ничего. Я снова не смог принять решения, которое от меня требовалось. Я снова не смог оправдать ожиданий, которые на этот раз возложил на себя сам. Я снова не смог поступить как настоящий мужчина, поэтому, я просто остался один. Я понимал, что возвращаться туда стало бы для меня самоубийством, так что я отправился на ближайшую скамейку, просто погулять. Переждать, а потом вернуться и поговорить. В поисках скамейки я наткнулся на парк, который сейчас для меня был очень кстати. Мне было нехорошо. Нет, не физически. Погода на улице стояла чудная, не было ни дождя, ни холода. Обычный осенний будний день, в который я снова не смог сделать того, что от меня требовалось. Я ненавидел сам себя. Не мог понять, почему я так сделал, не мог осознать, что же случилось. Почему красивая девушка захотела провести со мной время, а я просто не смог заткнуться и сделать то, что она от меня требовала. И почему я вдруг захотел, чтобы всё это было по-особенному. Почему мне нужно было влезть с этими особенностями. Почему нельзя было просто сделать это так, как этого хотела она. Я не понимал. Я не понимал сам себя. Не мог понять, что случилось со мной такого, что я не смог сделать того, что делают все. Я задавался многими вопросами, пока находился в своей достаточно длительной прогулке. Время подходило к часу дня, и я почему-то решил, что пора вернуться на «место преступления» и всё исправить. Я решил, что мне нужно вернуться туда и исправить то, что я наделал, а потом вернуться к тому, что мы собирались сделать.

Вспомнив дорогу, ведущую от парка прямо к дому Кати, я направился туда, полон надежды на то, что я смогу всё исправить и у нас всё будет хорошо, ведь день так хорошо начинался, и мне так не хотелось его портить. Я просто хотел, чтобы она увидела то, что мне не всё равно от того, что между нами происходит. Но главное, я хотел видеть и то, что ей не всё равно. Я пересёк пределы парка, в котором только что погружался в раздумья, миновал гипермаркет, в котором покупал продукты для утреннего подарка, и вот я наконец добрался до дома. Дверь была заперта, так что я набрал код квартиры Кати, стоял в ожидании ответа. После двух, а может, и трёх длинных гудков, кто-то всё-таки поднял трубку и без лишних вопросов открыл мне дверь. Я знал, что это была Кати, я знал, что она тоже образумилась и поняла, что это всё было просто недоразумением. Я знал, что она тоже хочет помириться, поэтому я бежал на её этаж со всех ног. Я хотел видеть её. Хотел снова поцеловать её и ощутить то, что она моя. Добравшись до этажа, на котором жила Кати, я начал стучать в дверь так быстро и с такой силой, словно от этого зависела моя жизнь. Я услышал любимый голос Кати, который крикнул мне: «Сейчас», и стал дожидаться момента, пока она откроет дверь.

Подождав немного, когда же мне, наконец, откроет дверь моя радость, я услышал звук открывающихся засовов. Сердце у меня замерло, и я готов был расцеловать её, когда увижу. Я ничего не хотел говорить. Говорить мне было и нечего, я просто хотел, чтобы сработала всемирная романтика и любовь, и чтобы мы слились в поцелуе, который решит нашу судьбу. А потом мы просто снова отправимся в спальню, и там мы будем творить чудеса, дверь начала открываться, и как только я увидел щель, я просунул туда руку, и открыл дверь так, что казалось, что она слетит с петель. Именно в этот момент сработала всемирная любовь и романтика. Она посмотрела на меня своими большими влюбленными в меня глазами и улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ, и мы набросились друг на друга. Мы целовали друг друга, не разбирая, что именно мы целуем. Я целовал её нос, губы, щёки, глаза, лицо. Я просто любил её и был любимым. Она извинилась передо мной и ещё раз обняла меня, а потом мы направились в спальню, где всё прошло как по маслу. Мы наслаждались каждым моментом, любили каждую часть тела друг друга и никуда не торопились. Нам было хорошо друг с другом и каждые пять минут мы говорили друг другу, как сильно мы друг друга любим. У нас не было границ или лимитов. Казалось, что мы занимались этим вечно и конца этому не будет. После чего закурили сигарету, одну на двоих. Вот так я представлял себе силу космической романтики, которая должна была сработать в тот момент. И она сработала, только как-то по-другому. Открыв дверь, я ворвался в прихожую со своей идиотской улыбкой на лице, изображающей эмоцию «Хотите поучаствовать в акции – молоко для всей семьи? Покупайте сегодня одно молоко и получайте каждый день по корове». На пороге, примерно в шаге от меня, стоял Максим. Волосы его были распущены и лежали на плечах. Очки он снял, но и это было абсолютно не важно. Одет Максим был только в одни трусы, которые он купил где-то в Италии, и хвастался мне ими в Екатеринбурге. Мы посмотрели друг на друга, и вдруг как по движению волшебной палочки нас обоих осенило.

– Кати, у нас проблемы, – начал вдруг он, говоря с Кати, которая лежала в другой комнате.

– Сейчас подойду, дай только что-нибудь накину на себя.

Я стоял и смотрел на него. Он стоял и смотрел на меня. Ни один из нас не двигался, и никто ничего не говорил, но оба мы понимали, что сейчас случится. Надев на себя трусики и одну футболку, в которой, по всей видимости, приехал Максим, Кати вышла к нам, и при виде меня, обронила все деньги, которые несла с собой. Мы стояли и молчали. Втроём. Никто из нас не говорил ни слова, и никто не хотел становиться сапёром, которому предстояло разминировать бомбу гробовой тишины. Дверь позади меня была открыта, так что у нас был свободный вид на лестничную клетку. Возможно, это покажется странным, но тем самым сапёром оказался молодой парень, в красной кепке и куртке, с символом коровы, выскочивший откуда ни возьмись и произнёсший:

– Хотите поучаствовать в акции – молоко для всей семьи? Покупайте сегодня одно молоко и получайте каждый день по корове!

– Ах ты, сукин ты сын, – произнёс я, обращаясь к Максиму.

– Эй, полегче, приятель, – отвечал парень-корова, – у меня просто работа такая.

– Да как ты мог с ней переспать? Как ты посмел?

– Да нет, – продолжал он, – у меня просто работа такая, я не знал.

– И ты называешь себя другом?

– Нет, я просто…

– Послушай, – начала вдруг Кати, – я не хочу неприятностей, так что просто уходи отсюда, хорошо?

– Да я тоже не хочу, да и потом, молоко свежее, оно не доставит вам…

– Я ненавижу тебя, скотина, – говорю я Максиму, который в это время смотрит куда-то в пол.

– Чувак, – продолжал парень-молоко, – я тебя впервые вижу.

Максим вдруг посмотрел на меня и что-то собирался сказать мне. Но я не оставил ему такой возможности, стиснув зубы, я направил свой кулак прямо в его наглое лицо. Ударив его один раз, я начал наносить второй, а потом и третий удары. Он постарался отразить атаку, нанеся свою, но я нырнул под его руку и снова продолжал бить его. Теперь уже в висок, в челюсть, в глаз, везде, куда я только мог попасть. Я бил его до тех пор, пока мы не достигли настенного зеркала, и я не разбил его об голову предавшего меня агента. Он рухнул на пол, и мне показалось, что уже безжизненное тело не собирается сопротивляться, и мне нужно отступиться, но гнев, застеливший мне глаза, не отпускал меня. Я бил его снова и снова. Костяшки на моей правой руке уже были разбиты в кровь, но я, не думая о них, продолжал бить его. Кровь из его сломанного носа уже залила ему всё лицо, помогая крови, что сочилась из его пробитой десны. Из головы его, с той стороны, на которую пришёлся удар о зеркало, крови лилось самое большое количество, но я не обращал на это внимание. Я просто бил его и бил. Бил, бил и бил. Я кричал на него. Кричал, разрывая глотку. Я чувствовал, что Кати не смотрит на это и даже пытается что-то сказать парню-корове, который, должно быть, не ожидал такой реакции на своё предложение. Наконец попытки Кати сработали, и парнишка подбежал ко мне сзади, и начал оттаскивать меня от него, словно олимпийский тренер. – Всё, всё, успокойся, приятель, – говорил он мне, но я его не слышал. Я был так зол, что потерял последние частицы рассудка.

– Что ты наделал! – кричала на меня Кати, сидящая рядом с избитым сексуальным партнёром. Она держала его голову так, чтобы он не захлебнулся от собственной крови. – Я же велела тебе убираться. Что ты наделал?

– Ты уволен, ублюдок, – сказал я наконец успокоившись. – Ты уволен, слышишь. Ты слышишь меня, – пытался докричаться до него я, но он уже ничего не соображал, в виду дыры в своей голове. – Не смей больше мне звонить. Ты уволен.

– Пиццу заказывали? – спросил парень, появившийся в дверях точно так же неожиданно, как и предыдущий.

– Нет, – отвечает ему парень-корова, – а хочешь узнать про акцию «Молоко для всей семьи?»

– Да не очень, – отвечал ему парень-пицца.

– Пусти меня, – приказал я молочному мальчику, пытаясь выбраться из его захвата, который удерживал меня от полного уничтожения Максима. Я ещё раз посмотрел в глаза Кати, в надежде на то, что я смогу увидеть там хоть немного раскаяния. Но я так ничего и не увидел. Ничего не сказав ей, я отправился на выход, пытаясь пробраться мимо двух парней, один из которых, поправивши кепку на голове, спросил: – Может, вы пиццу заказывали, – обращаясь к Максиму, лежащему на полу в своей собственной крови.

Погода на улице была своего рода особенной. Огромные, тяжёлые, серые тучи постепенно превращались в чёрные облака, освещённые молнией. Они расплывались, словно чернила, и были готовы обрушить на столицу всю силу гнева, концентрирующегося внутри облаков. Солнца не было видно абсолютно, и ветер, который только недавно приятно обдувал лицо, теперь приобрёл силу, и был готов показать её всем. Люди спешили вернуться в свои дома, где могли укрыться от бури, надвигающейся на них и побеспокоившей их привычную жизнь. Капли дождя уже начали увлажнять землю и свидетельствовали о начале бури, которая вот-вот возьмётся за дело. Я нажал на кнопку, ослабевавшую магнит, который повелевал дверью, и толкнул её со всей силы. Я вышел во двор и встал посреди улицы, которая уже готовилась к приближению природного расстройства. Я ещё долго стоял там и просто смотрел в одну точку. Я смотрел за молодыми парами, гуляющими вместе, обнимающими и целующими друг друга. Я видел, как счастливы они были, и мне тоже хотелось быть таким же счастливым, как и они, но я не смог. Я думал, что та девушка, которая только что растёрла меня в порошок, я думал, что она та самая, единственная. Но именно в тот момент я понял, что именно мешало мне полюбить её. Что за странное чувство не позволяло мне быть с ней полностью, отдавать ей всего себя. Прыгнуть в этот омут, который захлёстывает тебя полностью, уносит течением с головой. Теперь я понимал, что мой собственный мозг готовил меня к тому, чтобы я увидел это, и теперь, когда я увидел, я безумно благодарен ему за это. И хотя я и понимал, что всё это напрасно и что она не стоит моих разочарований, мне всё равно было жутко больно от того, что она сделала, и лишь один человек на этой планете мог утешить меня и помочь мне.

Дождавшись такси, приехавшее на место, где я стоял, ещё очень не скоро, я приказал ему вести меня туда, откуда мы с Кати приехали. Я снова, во второй раз за сегодня, проезжал знакомую мне «Пятерочку» и пекарню, и всё это вновь напоминало мне о жизни жалкого ничтожества, но мне было всё равно. Я не думал ни о чём, кроме того, как снова и снова проигрывал в своей голове золотые моменты того, как я бил его. Как его кровь хлынула мне на лицо, а я всё равно продолжал его быть, потому что он предал меня. Он сделал то, чего я никак не ожидал от лучшего друга. От человека, на помощь которого я точно мог рассчитывать. Я вспоминал его лицо, покрытое кровью, и снова и снова улыбался, словно психопат-убийца. Да, мне было хорошо от осознания того, что избил его. Мне было приятно это понимать. Но далее я начал вспоминать лицо Кати, которая смотрела на меня, и в её глазах я видел то, что мы больше никогда не сможем быть вместе. Странно, почему я всё ещё этого хочу?

Добравшись до дома, я вышел из автомобиля, заплатил таксисту и встал перед домом, готовясь к тому, что я сейчас скажу. На улице уже вовсю лил дождь, и молния, сообщающая о громе, сверкала так ярко, словно сам Зевс разгневался на эти земли. Тучи покрыли абсолютно всю площадь ещё утром чистого неба, и поэтому невозможно было понять, день сейчас или ночь, хотя на часах было всего половина второго. Промокнув до последней нитки дорогого костюма и замерзнув, словно собака, я наконец двинулся вперёд и, во второй раз за сегодня, набрал привычный мне код, чтобы открыть старую дверь. Пройдя внутрь, я снова вызвал лифт и пока поднимался на нём наверх придумывал, что я сейчас попрошу у мамы поесть. Странно, но теперь я хотел оказаться рядом с ней. Те мысли, которые мучили меня сегодня, когда я в первый раз сюда приехал, куда-то делись, и мне вдруг захотелось послушать её нотации. Мне захотелось услышать то, как она волнуется за меня, спрашивает меня обо всём. Мне захотелось увидеть, как она обнимает меня. Мне просто вдруг захотелось снова стать её мальчиком, который ни за что не отвечает, который ещё не вырос и которому просто нужно материнское крыло, чтобы устроиться под ним поудобнее и просто уснуть. Я очень хотел снова стать сыночком. Маленьким и маминым. Я знал, что мама меня не бросит никогда. Знал, что она поможет мне и будет готова выслушать меня сейчас и просто помочь всем тем, чем сможет. Но больше всего, честно говоря, мне хотелось печенья с маминым джемом и молока. Двери лифта раскрылись и я вновь повернулся в левую сторону и нажал на кнопку дверного звонка. Подождав немного, я услышал медленные передвижения за дверью и звук открывающейся двери. Когда дверь открылась, я снова увидел ту самую маленькую женщину, которая напомнила мне героиню из сказки, волосы её всё так же были похожи на маленькие рыжие пружинки, а тоненькие ручки её обнимали сами себя, чтобы не чувствовать холода. Всё в ней было точно такое же, как и в первый раз сегодня. Всё, кроме глаз. Глаза её были красными и усталыми. Словно только что она разгрузила несколько машин одними только глазами. Очки её запотели и смахивали более на матовое стекло, нежели на увеличительные линзы. В глазах тех было столько боли, что то, что терзало меня, по сравнению с её болью казалось билетами на матч Янки в первый ряд. Она подняла голову, посмотрела на меня и произнесла:

– Чего тебе, Матвей?

– Мам, – начал я, – что случилось, мам? Что с тобой? Тебя кто-то обидел? Что случилось?

Она вновь взглянула на меня и ответила: – Да, Моть, меня кто-то обидел.

– Кто это? Мам, только скажи, я уничтожу эту тварь.

– Отлично, – отвечала она, – вот только не нужно этого делать.

– Но почему? Мам, что случилось? Что такое? Ты плакала?

– Зачем ты здесь? – снова спрашивала меня мама.

– Я просто… Кати, она… Она просто. Она и Максим. В общем, она меня предала.

Услышав это, она улыбнулась. Хоть и на мгновение, но глаза её наполнились некой радостью, а взгляд её так и кричал: «Я же тебе говорила».

– И что ты хочешь от меня?

– Я думал, что мы посидим и просто поговорим. Ну знаешь, как раньше.

– Нет. Моть, мы не посидим и не поговорим, – отвечала она грубо, не пошевельнув не единой мышцей лица, словно я один из тех людей, которые предлагают картошку в мешках.

– То есть как – нет? – переспрашивал я, не понимая, почему она так говорит.

– Ты просто езжай к Кати, как ты и собирался, а здесь ты мне просто не нужен. Ты достаточно причинил мне сегодня боли, я не хочу видеть тебя.

– Что значит, ты не хочешь видеть меня, – спрашивал я, снова повышая голос с каждым словом.

– А то и значит, Матвей. Просто, уходи.

– Никуда я…

– Я сказала, убирайся! – вдруг закричала она. В её глазах в этот момент я видел ещё большую боль, чем та, что причинила она мне этими словами. Я видел уже это выражение лица. И не раз. Я видел это выражение лица у Вани, в ночь у клуба, и у Жени, когда стоял в её дверях. Я помнил эти глаза. Они у всех одинаковые. Глаза, наполненные ненавистью. – Я не хочу, чтобы соседи потом спрашивали у меня про крики на лестничной площадке, так что просто разворачивайся и пошёл вон. С глаз моих долой!

– Но, мам, я…

– Не называй меня так. Ты не мой сын. Не смей называть меня так, ты, чудовище. Мы жили прекрасно, пока не появился ты, со своей славой и богатством. Ты не мой сын.

– Мама, как ты можешь такое говорить? Я же…

– Я сказала тебе, не называть меня так. Ты мне никто. Ты не мой сын, ты просто жалкое подобие человека. Ты жалкое подобие моего Мотеньки. Я вырастила его хорошим человеком, любящим меня и всё вокруг, а ты отравил его разум своей властью и славой. Я не хочу видеть это перед собой. Верни мне моего сына, слышишь меня? Вери мне его, а если нет, то никогда больше не смей сюда заявляться, в противном случае, ты больше меня никогда не найдёшь. А теперь убирайся отсюда!

– Но мне негде даже спать.

– Поезжай к Кати, она ведь тебя любит. О да, и потом, ты взрослый и самостоятельный человек, ты не хочешь, чтобы кто-то тебе указывал, ты со всем можешь разобраться сам. Вот и разбирайся! – произнесла она и захлопнула дверь перед моим носом, ведущую в мой родной дом.

– Да как ты смеешь так со мной поступать? – кричал ей я, зная, что она всё ещё там и ещё меня слышит. – Я так же проживаю в этой квартире, как и ты. Как смеешь ты не впускать меня. Меня! Я Матвей Холодов, а ты кто? – Я не управлял собой. Я принялся биться в железную дверь кулаками, а потом и головой. Я не понимал, что я делаю, но я искренне надеялся, что она услышит меня и откроет чёртову дверь. – Я – Матвей Холодов, автор знаменитого бестселлера, а вы кто? Все вы кто? Вы никто! Вы ничего не сделали. Я написал роман! Это я его написал! Живо впусти меня ты, жалкий человек. Ты недостойна того, чтобы называться моей матерью. Впусти меня! – Я ещё долго кричал там. Долго кричал и бился кулаками и головой в дверь, которую теперь была для меня закрыта.

– Как она могла так поступить со мной? Мама называется. Как смеет она себя так вести. Да как она… Со мной. Мной. Я – Матвей Холодов. Да сотни женщин готовы разорвать друг друга в клочья, лишь бы пустить меня к себе домой. Если я захочу, я найду себе ещё сотню домов. Да я куплю себе дом, слышишь? Слышишь меня ты, мама. Не смей меня больше называть сыном. У тебя больше нет сына. С сыновьями так не поступают, – кричал я ей, стоя на холодной земле, увлажнённой ледяным дождем. Я надеялся, что она услышит мои крики с улицы. Я всё ещё надеялся, что она позволит мне войти. – А, плевать, – наконец сказал я. – Я найду, где остаться. Я знал, куда мне идти. Я знал кто меня точно примет. Я был уверен в том, что если он меня пустит, тогда я прощу его за то, что он сделал. Уроки в школе подходили к концу именно в тот момент, когда я подошёл к крыльцу, на котором только полтора месяца назад произносил речь, за которую меня любили и которой аплодировали. Я стоял под холодным дождём, пропитанный не столько водой, сколько гордостью. Мне не хотелось заходить под крыльцо, я предпочёл промокнуть, а не становиться на землю неудачников и безызвестных. Эти мальчики и девочки, которые выходили оттуда, ничем себя не прославили. Да им и нечем. Они просто сырьё. Таких, как они, хоть пруд пруди. А вот таких, как я. Один на миллион. Я и есть тот один на миллион. Наконец я дождался. Женя и Ваня всегда выходили из школы вместе и следовали домой тоже вместе, поскольку жили в одной стороне. Женя уходила домой, а Ване приходилось ещё долго идти пешком до своего дома. Надевши на себя пальто и раскрыв зонтик, они всё же вышли из школы. Увидев их, я направился в их сторону.

– Что ты здесь делаешь, Матвей? – спросил меня Ваня, закрывая своим телом Женю, которая явно не желала меня видеть.

– А, вот так значит, да, – продолжал я начатый Ваней разговор, – теперь ты защищаешь её от меня?

– Она не хочет с тобой разговаривать. И видеть тебя она тоже не хочет. И в этом её и мои желания абсолютно идентичны.

– Ладно, – снова продолжил я, – твоя взяла, Вань.

– Что? Что ты имеешь в виду? – переспросил он меня.

– Я тебя прощаю. Так уж и быть. Ты долго молчал, не звонил, и хотя ты и устроил мне тогда цирк, я настолько добр, что да, у тебя есть моё прощение. Я тебя принимаю назад. Ты снова мой друг. А теперь, пожалуйста, давай отправимся домой, потому что я замерз, а мама не пускает меня.

– Это… Это ты меня прощаешь? Ты что, совсем головой тронулся?

– Эй, полегче, я всё же могу передумать.

– Пойдём, Жень, – говорит он ей, и берёт Женю за руку, уводя её в противоположную от меня сторону. – Он, должно быть, накурен или чего хуже.

– Эй, эй, подождите, я же сказал, что прощаю тебя. Ребят, я изменился. Я другой теперь, – я направился прямо за ними. Побежал, чтобы догнать. И это было моей ошибкой. Как только я приблизился к ним на расстояние шага, Ваня развернулся, и я получил хороший удар по лицу. Такой сильный и мощный, что он сбил меня с ног на мокрый тротуар. Признаться честно, от Вани я этого не ожидал.

– Я сказал тебе, чтобы ты не подходил ко мне больше. Женя приказала тебе то же самое, – продолжал он, – а ты пришёл в место, где мы учимся. Умно. Если ты сделаешь ещё хоть один шаг, я снова примусь бить, и поверь мне, я буду бить, несмотря на то, что ты больше меня. Не смей приходить к нам. Не смей, слышишь. Мы не хотим тебя видеть. Ни я. Ни тем более она. Тебя для нас больше нет. И нас для тебя тоже. Просто забудь нас и всё. – сказав это, он ушёл, забрав с собой мою девушку и оставив меня валяться в собственной крови.

– Чёртов ублюдок, – повторял я снова и снова, про себя, утверждая то, что они просто завидуют. – Да это, вообще, они виноваты во всём. Ну, конечно, у Моти появилось всё, и теперь он нам не нужен. А зачем? Я сходила с ним в ресторан, он за всё заплатил, и мне хорошо. А я был с ним в клубе, и он тоже за всё заплатил. А теперь он нам не нужен, мы им попользовались и хватит. – Да пошли вы! Пошли вы! – кричал я, обращаясь к небу, к земле, к дождю, ко всему, что двигалось и не двигалось. – У меня будет ещё сотня друзей. Вы – никто. – Я знал, что они во всём виновны. Эти трое, которых я считал своими самыми близкими людьми. Это они во всём виноваты. Я лишь жертва. Я тот, кому вставили палку в колёса. Я жертва…

Что ж, дорогой читатель, добро пожаловать в мой мир. Добро пожаловать в мою мечту. Я наконец добрался до неё. Я здесь, в дорогом ресторане, одетый в дорогой, хоть и насквозь промокший костюм, у меня куча денег в моём кожаном кошельке, и я счастлив. Да у меня даже носки стоят больше, чем у вас ковер в гостиной. И я здесь…Дорогой ресторан, официант, который не отходит от меня ни на секунду, живая музыка, играющая на первом этаже, доносящаяся сюда, на второй, где сижу я, на дорогом и не очень удобном диване, с бокалом дорогого вина. Эта жизнь, о которой я мечтал. Это всё то, что было мне так нужно, и чего я так страстно желал. Я известен. Я знаменит. Я прославлен. Я только что дал автограф официанту, а перед ним дамам с маленькими собачками. Моя прическа за несколько тысяч рублей намокла и теперь уже не кажется такой стильной, но меня это не волнует. Я в своей мечте, я её достиг и я счастлив. Или нет?

– Здравствуй, – говорит мне эффектная девушка, подсевшая ко мне только что. Брюнетка. Да. Длинные волосы её именно такой длины, которая мне нравится. Даже нет, скорее такой, от которой я просто без ума. Карие глаза её, подкрашены чёрным карандашом, дополнением к которому идут стрелки. На ней чёрное обтягивающее платье, с глубоким декольте, так и кричащее: «Уважайте меня как личность!» Декольте открывает для меня вполне свободный вид на её пышную и роскошную грудь, которая так и выпрыгивает из платья. Высокий каблук её чёрных туфель визуально увеличивает ноги, и всё это божественное тело могло бы стать для меня спасением, если бы не являлось для меня головной болью. Она смотрит на меня в ожидании ответа.

– Здравствуй, – отвечаю ей я, надеясь на то, что назойливая, хоть и умопомрачительная девушка скоро оставит меня в одиночестве.

– Меня зовут Марина. А ты?

– А я Матвей, – отвечаю ей я всё с той же надеждой.

– Дорогой костюм, часы, кольцо, очки, – начинает перечислять она, демонстрируя мне свои потрясающие дедуктивные способности, – должно быть, ты неплохо зарабатываешь. Кем ты работаешь, Матвей?

– Я писатель.

– Писатель? – переспрашивает она. – И что ты пишешь?

– Романы для неудачников, сидящих в ресторанах и пьющих вино.

– Ну зачем ты так? Расскажи мне что-нибудь о себе, писатель.

– Рассказать о себе? Хорошо, Марина, я расскажу тебе кое-что о себе. Не так давно у меня было всё, о чём можно было только мечтать. У меня был лучший друг, на которого я мог положиться и всегда мог на него рассчитывать. У меня была любимая девушка, которая действительно всю жизнь была со мной и, должно быть, была готова провести со мной всю оставшуюся. У меня была любящая мама, которую я любил больше всего на свете. И моя жизнь была прекрасна. У меня было всё, что нужно, и я ни в чём себе не отказывал. Близкие мне люди любили меня таким, какой я был, и ничего не требовали взамен. А потом, потом я захотел большего. Я захотел славы, богатства. Захотел того, чтобы всё свалилось мне на голову и, заметь, не просто так. Я хотел достичь всего этого, и я этого достиг. Но не заметил, как то, чего я достиг, медленно уничтожало меня день за днём, отнимая у меня самых близких мне людей. Самых важных мне людей. В какой-то момент я осознал одну простую истину: я получил, чего хотел, но хотел ли я того, что получил? И вот теперь, Марина, я сижу здесь, у меня есть деньги, на которые я пытаюсь купить счастье, какой же я глупец! У меня есть гордость, которой мне так не хватало раньше, деньги, которые я не знаю, на что тратить. У меня есть всё – и ничего. Всё, что есть у меня, не приносит мне самого главного – счастья. Понимаешь?

– Ну, – продолжала она, – тогда, быть может, мы отправимся куда-нибудь в более интимное место, и я помогу тебе вновь обрести счастье?

Она смотрела на меня теми же глазами, что и Кати, когда мы ехали в том треклятом такси. Глаза её были вызывающими, а грудь, как сказал бы Фредерик Бегбедер, «манила меня в путь». Но даже она, со всей своей безупречностью, со всем своим телом, не могла лишить меня боли. Не могла утолить мою жажду материнской любви и ласки. Не могла забрать мысли, терроризирующие мой разум.

– Не сегодня, Марина. Спасибо, конечно, но ты прогадала.

– То есть? Ты что, хочешь сказать, что я толстая?

– Женскую логику никто не отменял, – подумал я про себя, положил на стол купюру, в размере пяти тысяч рублей. Её должно хватить. Застегнул пуговицу на пиджаке и направился к выходу на улицу, где меня приветствовал холодный дождь. Открыв двери и сделав шаг вперёд, я встал посреди улицы, поднял голову наверх, и просто задался вопросом, адресованным в никуда: почему?

Насладившись немного холодным дождём, я опустил голову и увидел стоящую не так далеко от меня скамейку. На скамейке сидел пожилой дедушка, лицо которого я узнал не сразу. Но после того, как я подошёл поближе, я наконец разглядел его в полной мере. Я узнал его.

– Ладно, серьёзно, – начал я, – я стану президентом или нет?

– Сядь, Моть. Сядь, – приказал мне старик из омской тюрьмы, с которым я познакомился во время своего путешествия туда. Не знаю, каким образом, но теперь он сидел здесь, и я делил с ним одну скамейку. Лицо его всё так же было покрыто на семьдесят процентов бородой, а белые волосы его свисали чёлкой, словно у сенбернара. В руке он держал зонт, под который приглашал и меня. Сидел он там один, покручивая в руке трость, и улыбаясь мне своей доброй улыбкой. Вероятно, в тот момент это был единственный человек, которого я хотел видеть. И должно быть, он был единственным, кто мог мне помочь.

– Что случилось с тем вашим другом в конце? – спросил его я, надеясь на то, что его ответ поможет мне найти истину и избавит меня от душевных страданий.

– Он всё потерял.

Нет, не поможет…

– Он потерял всё то, что было ему дорого. Он потерял любовь всей своей жизни, уважение лучшего друга, помощь родной бабушки.

– Но ведь она была его бабушкой, как она могла от него отказаться? Она же должна любить его в любом случае. Каким бы плохим он ни был. Таков закон любви.

– Нет никаких законов любви, – отвечал мне старик, – ты получаешь любовь только тогда, когда ты её заслуживаешь. За всё в этом мире приходится платить. Разве это не твои же собственные слова, написанные тобой в твоей книге? Эти слова – самые умные мысли за всю твою жизнь. И поверь мне, деньги – это наименьшая платная валюта. Есть валюты куда более серьёзные. Ничего стоящее в этой жизни не даётся тебе просто так. Особенно любовь близкого тебе человека. Ты должен понимать это и помнить всегда, а иначе ты просто не человек. Ты прозрачный призрак прошлого. Вот сейчас ты именно призрак прошлого себя. И ты удивляешься, почему люди, которые должны любить тебя, бросили тебя в самый трудный момент твоей жизни.

– Да, именно, я удивляюсь, почему?

– Ответ прост, – продолжал он, – они ничего тебе не должны. А ты и ничего не заслужил. Ты ходишь сейчас, скитаешься по улицам, виня всех вокруг, думая, что ты ни в чём не виноват. Ты считаешь себя невиновным, и твоя хата с краю. Но не ты ли виновен в том, что огорчил бедную Женечку. Или потерял уважение Вани, который всеми силами пытался помочь той девочке. Не ты ли ответственен за то, что обидел родную маму и лишился всего. Но самое главное, ты в ответе за то, что потерял самого себя.

Я испугался. Я не понимал, откуда он всё это знает, и моё сердце вот-вот готово было убежать в пятки. Быть может, он ангел смерти?

– Нет, Моть, я не смерть. Ты не заслуживаешь даже смерти. Она слишком хороша для тебя. Не удивляйся тому, откуда я всё это знаю, я просто знаю. Считай, что я – тот человек, который прислан тебе судьбою указать тебе на твои ошибки. И я указал, а теперь ты и только ты в ответе за то, что дальше делать со своей жизнью.

– Но что мне делать? Я никогда раньше не оказывался в таких ситуациях. А если и был, то мама или Женя всегда помогали мне. Я просто никогда не сталкивался с проблемами один на один. А вы – единственный человек, который готов помочь мне. Что мне делать теперь?

– Я не собираюсь тебе помогать.

– Но почему? – спрашивал я, теряя последние надежды на нормальную жизнь.

Старик схватил свою трость и встал со скамейки, убрав зонт, который был так кстати, защищая мою голову от дождя. Он расправил зонт и поднял его теперь уже только над своей головой. Посмотрев на меня ещё немного, он наконец произнёс:

– Я не собираюсь тебе помогать не потому, что ты плохой человек, или потому, что я желаю отнять у тебя последнюю надежду на хорошую жизнь. Я не собираюсь помогать тебе, потому что уже помог. А от меня, как, впрочем, и от Жени, и от мамы ранее, ты ждёшь не помощи, а действий. Ты хочешь, чтобы мы сделали всё за тебя, пока ты будешь лежать на диване и смотреть «Сплетницу».

– Да не смотрю я «Сплетницу».

– Какая разница? В любом случае, ты ждёшь, чтобы всё свалилось тебе на голову. Хочешь, чтобы ты ничего не делал, но все делали всё для тебя. А в конце ты просто пожинаешь плоды. Но только не в этот раз, молодой человек. В этот раз, ты должен всё сделать сам. Ты сам заварил кашу, вот сам её и расхлёбывай.

С этими словами он развернулся в противоположную от меня сторону и направился куда-то, откуда больше никогда не возвращался.

На той скамейке, на которой меня только что просветил Илья Васильков, не знаю, как его по отчеству, я сидел ещё очень долго. Я сидел там, стараясь понять, что же я сделал не так, и в какой момент я так сильно изменился. Я сидел там, думая о том, что я сделал, и как это повлияло на жизни других людей. Особенно близких мне людей. В конце концов, ледяной ветер одержал победу над моим телом, я и начал подумывать о том, куда мне идти на ночь. Из дома меня выгнали, Женя и Ваня не хотят видеть меня, и я остался совсем один. Даже дед, который знает всё на свете, бросил меня. И тогда я вспомнил о маленьком мотеле, находящемся недалеко от Ваниного дома, одна ночь в котором стоила более шестисот рублей. Я вспомнил о том, что там есть горячий душ, отопление и, главное, – кровать. Вспомнив о нём, уже через несколько часов я был там. Озябшая от ледяного дождя земля теперь согревалась. Ночь только-только родилась и готова была принять меня в свои объятия. Я заселился а мотеле, в номере двадцать пять. Открыв дверь не самым ровным в мире ключом, я снял мокрый пиджак и повесил его на спинку стула, стоящего рядом с кроватью. Освободив свои ноги от туфель, которые тоже уже не выглядели новыми, я лёг на кровать и устремил взгляд в потолок, а мысли отправил в полёт. Подумав немного и осознав всё, мною содеянное, я наконец-то понял:

– Слава изменила всё…

Лимб

Я всё ещё находился здесь. Разумом. Рассудком. Здравым смыслом. Называть это можно так, как кому-либо угодно, то, что я знал наверняка, это то, что отсюда просто так не выбраться. Я должен был что-то сделать. Я не мог больше находиться здесь и вновь переживать всё это. Я просто этого не хотел. Не хотел снова видеть ту боль, которую я причинял родным мне людям. Не хотел видеть, кем я стал, поддавшись влиянию славы. Но я ничего не мог сделать. Я был узником в этой камере собственного суда, и никуда отсюда не мог выбраться. Я был прикован руками к стене, которых даже не чувствовал. Тяжёлые кандалы, которые теперь красовались у меня на руках вместо часов, должно быть, весили тонну, но я не думал об этом, я их не чувствовал. Всё, что я мог здесь чувствовать, – боль, причинённую мною моим близким. Тени всё ближе и ближе подступают к идее моего тела, и вот-вот станут обладателями моего разума. Всё, что здесь происходит, – не настоящее, но ощущаемое. Не телом, но душой и разумом. И теням здесь не нужно моё тело, только мой разум, и вскоре они им завладеют, а я с удовольствием отдам его им на растерзание.

Я снова и снова наблюдал за тем, что сделал. Смотрел на то, как плакала мама, когда я ушёл, что делал Ваня, после нашей ссоры и как страдала Женя после того как прогнала меня. Я не мог видеть этого там, в реальном мире, но здесь… здесь я наблюдаю за всем этим. И не раз, и не два. Я наблюдаю за этим столько, сколько пожелает это место. Оно живое, и оно меня не отпустит. Я не выйду за эту железную дверь впереди меня. Никогда. Даже она скоро покроется живыми тенями, и тогда я уже точно не смогу надеяться на спасение.

– Неужели это я? – задавался я этим вопросом снова и снова, сидя там. Образ Жени – или её идея, или что бы то ни было – уже давно исчез. Больше она не появлялась. Она коснулась меня тогда и более не навещала меня. А я бы этого очень хотел. Пускай она не хотела меня видеть, но я был очень рад увидеть её здесь. Она помогала мне понять, что она, Ваня и мама – это люди, которых я не заслуживаю. Они – моя настоящая семья. А я потерял их. Я всё потерял. Я всё уничтожил. Я уничтожил собственную жизнь. Неужели это я?

– Вот именно, Хэнк Муди, это ты, – послышался голос. Я узнал его. Сразу.

– Ваня?

– Не совсем, но можно и так сказать, – отвечал он мне. Он был другим. Таким же, как она. Лицо его светилось, и я мог чётко рассмотреть каждый подростковый прыщ на его лице, но вот тело. Тела не было. Тонкая белая шея проваливалась в облако тьмы, которое двигалось и постепенно направлялось ко мне.

– Нет, не подходи ко мне, я не хочу, оставь меня, – кричал я ему, понимая, что он собирается сделать.

– Ну вот ещё, нет уж, приятель, – отвечало мне оно. – И как бы мне ни было приятно видеть тебя здесь, запертого в твоей собственной голове, и видеть тебя там, лежащего и истекающего кровью, я… Ты знаешь, – вдруг перепрыгнул он с одной темы на другую, – знаешь, ты это заслужил. Я рад, что ты сейчас здесь. Ты был нужен мне всё это время. Был нужен нам, но ты был слишком занят своей персоной, и вот теперь у меня прямо глаз радуется. Знаешь, Моть, так тебе и надо. Ты получил то, что заслужил. Я рад сейчас.

– Тогда что ты тут делаешь, позволь мне просто насладиться последними моментами чего-то. Чему я даже имени не могу дать.

– Хотел бы я, правда, очень бы хотел. Я бы хотел оставить тебя здесь навечно, чтобы шакалы, которые ждут тебя там снаружи, вечно разрывали между собой твою душу, но я не могу. Не могу сделать тебе такого одолжения. Ты этого просто не заслуживаешь. Ты не заслуживаешь даже того, что собираешься сделать. Ты столько всего натворил, так что ты не избавишься от этого, пока не исправишь всё.

– Я больше не хочу это видеть, – вторил ему я снова и снова.

– Мне плевать, что ты хочешь. Пусть даже это и твой мир, и это ты его создал, здесь он живёт сам по себе, и здесь всем наплевать на то, что ты хочешь. Ты создал этот мир давным-давно и оставил его. Покинул его так же, как и нас.

– Потому что он отвратителен.

– Да, именно, и ты его оставил. Поместил его в самую глубокую пещеру своего разума и забыл там о нём. Ты отправил этого зверя в клетку. А зверю не нравится, когда его держат в клетке, поэтому теперь, когда он на свободе, он хочет отомстить. И я рад бы ему помочь, но не могу.

Оно подошло ко мне вплотную. Тени, которые оно отбрасывало, дотронулись до меня. Они были холодными. Они были живыми, и что-то шептали мне. Что-то, чего я не мог понять. Это был их особый язык. Язык, который родился самостоятельно, прогрессируя в моём мозгу и рождая всё новые и новые дополнительные материалы для этого мира. Они готовились к тому, что когда-нибудь я попаду сюда. И они отлично подготовились. Образ Вани достал из-под своей теневой мантии руку, в которой находился ключ. Он вставил этот ключ в отверстие на моих кандалах и повернул его против часовой стрелки. Кандалы ослабли, и я рухнул на холодный влажный пол, словно мешок с картошкой. Я не мог пошевелиться. Всё, что у меня было, – это суставы, прикреплённые к костям. Неподвижный образ моего тела просто лежал, и теперь я не мог двигать даже шеей.

– Зачем ты это сделал? Зачем, – спрашивал я это.

– Потому что я так могу. Потому что у меня есть власть для того, чтобы это сделать. Как ты тогда. Когда думал избить мальчика, укравшего у тебя письмо.

– Он был вором. Он хотел продать то, что ему не принадлежит.

Образ Вани вдруг разгневался. Выражение лица его изменилось: из спокойного и умиротворенного превратившись в злое и ужасающее. Тени на его мантии встали дыбом, и из-под них появилась нога, сила которой направилась мне в грудную клетку. – А ты не вор? Ты не вор? – спрашивал он меня. – Как смеешь ты говорить так про ребёнка, который всего лишь украл письмо и хотел его продать. Ты украл кое-что много ценнее. Ты украл наши слёзы. Ты украл нашу любовь. Ты украл у нас лучшего друга, – с каждым новым предложением, что он произносил, нога его точно определялась мне в грудь, так что, в конце концов, он просто перевалил меня на спину. – Ты украл у меня любимого друга. Так что теперь я не отпущу тебя отсюда, пока ты не вернёшь его мне. Делай, что хочешь, крутись здесь, вертись. Мне всё равно. Но если ты не вернёшь мне друга, я впущу в эту клетку все твои страхи, и я уверен, что они поделят тебя поровну.

– Я не хочу, молю тебя, не заставляй меня видеть это снова, – я просил его, умолял. Лёжа перед ним, там, в сырой темнице, я молил его больше не пытать мою душу. Я больше не мог это терпеть.

– Вставай, жалкое ничтожество, – говорил он мне и снова бил меня ногами, – вставай, я говорю. Или ты горазд только на то, чтобы обижать людей. Пришла пора платить по счетам. Вставай, ничтожество. Однажды ты уже смог извиниться перед нами, теперь ты должен это повторить, и ты будешь делать это, пока мне не надоест. Вставай, я сказал.

С его последним ударом я окончательно и бесповоротно снова погрузился в свой собственный мир, где мог лишь снова наблюдать…

За всё в этом мире приходится платить.

М.Н. Холодов «У каждого свой путь»

1.

Номер двадцать пять в мотеле, находящемся рядом с Ванином домом, не был сверхъестественным. Самый обычный мотель с самыми обычными номерами, в которых стояла одна кровать, стол, стул, и рядом находилась ванная комната. Замок был ненадёжным, настолько ненадёжным, что мне казалось, что взломать его сможет даже маленькая девочка. Потому, не желая испытывать систему защиты, я носил кошелёк с деньгами всегда с собой. Вещей у меня не было никаких, а все те вещи, которые я поместил в сумку, когда в последний раз приезжал домой, остались в той же сумке в квартире Кати, которая сейчас, вероятно, даже не вспоминает обо мне. Осознав тот факт, что невозможно мне всё время ходить в одном костюме, я отправился туда, где не был уже очень давно. Дисконт-центр. Я прикупил себе несколько рваных штанов, как те, что я обожал раньше, и парочку футболок. Также я приобрёл один свитер на случай мороза и холодов. Проживал я в мотеле всего две недели. И хотя мотель не был необычным, он позволил мне взглянуть на вещи по-новому. Я снова вспомнил о том, каково это – ютиться в маленьких комнатках. Каково это – жить, понимая, что ты такой же человек, как и все. Каково – понимать, что ты ничем не отличаешься от других, и никто не видит в тебе звезду. Дни моей славы закончились, и теперь девушки, которые раньше следовали за мной по улицам, не желают даже смотреть в мою сторону. Такова настоящая цена славы. Она не долгосрочна. Как молоко, или любой из молочных продуктов, находящихся в ваших холодильниках. Она неустойчива. Нестабильна, словно ядерная бомба. Словно впервые синтезированный химический элемент. Слава, она словно проститутка, которая находится с тобой до тех пор, пока ты кормишь её. Поишь, одеваешь, украшаешь бриллиантами, она с тобой до тех пор, пока ты обращаешь на неё внимание, и делаешь всё ради того, чтобы удержать её рядом с собой. Она требует много внимания, усилий и денег. Но стоит тебе однажды отвернуться от неё. Стоит тебе однажды попробовать что-то новое. Пожить жизнью, которой ты жил ранее. Насладиться любимой девушкой, лежащей в кровати, стоит тебе просто прекратить обращать на неё внимания, и ты остаешься один. Да, она уходит от тебя. Уходит к другому. Она находит нового дурака, который готов делать всё ради того, чтобы она оставалась с ним, и всё, что тебе остаётся, – это лишь смотреть. Смотреть и решать для себя: завидуешь ты этому новому дураку или сочувствуешь ему? Завидуешь ли ты сейчас его успеху, его славе, его богатству? Или же ты готов поделиться с ним своим опытом. Рассказать ему о том, какие страдания принесла тебе твоя слава. Научить его держать её в ежовых рукавицах. Но даже если ты захочешь помочь ему, он всё равно не подпустит тебя близко к себе, потому что он точно уверен в том, что знает всё гораздо лучше тебя. Он думает, что уже прожил эту жизнь. Он уверен в том, что ты всего лишь простолюдин, и ты даже не достоин говорить с ним. Почему я это утверждаю? Потому что я – Матвей Холодов. Автор бестселлера «У каждого свой путь». Я автор того, что глянцевые журналы ещё несколько месяцев назад окрестили: «литературное окно в великое прошлое». Я тот, кто назван новым Толстым. Толстым двадцать первого века. Я тот, кто ещё недавно имел всё, и под «недавно» теперь я подразумеваю те моменты моей жизни, когда я ходил с дедушкой на рыбалку или когда просто лежал с мамой на кровати и ощущал себя в безопасности. Когда мы с Ваней вместе ходили в кино или я просто в любое время мог прийти к Жене за советом. Это и были те самые лучшие моменты в моей жизни. Да, я говорю так теперь, потому что понимаю это. Возможно, номер двадцать пять в мотеле не обладает силой или каким-то особым волшебством, но он обладает куда более сильным заклинанием. Заклинанием, которое оставляет тебя в покое. Одного. Наедине со своими мыслями. Мне кажется, что каждому из нас порой нужно остаться одному и просто подумать. Остаться и прислушаться к тому, что твердит наше давно забытое нами сердце. Остановится, чтобы прислушаться к тому, что говорят нам наши мысли. Каждый из нас нуждается в этом, ведь мы все люди. И все мы одинаковые. Будь то номер в мотеле, и счастливая случайность. Встреча со старым дедом-заключённым или просто просвет души. Что бы то ни было, оно показало мне то, о чём я давно забыл. Оно показало мне правду, которую я не хотел принимать, и которую навряд ли кто-то захочет принять. Оно вновь заставило меня задуматься над тем, что я просто человек. Обычный человек. Да, именно. Я обычный человек с обычными людскими способностями. У меня нет особых прав. У меня нет особых дозволений. Как бы высоко мы ни забрались по карьерной лестнице, никогда нельзя забывать то, что мы всё равно остаёмся людьми, а не становимся богами. Мы так сильно наслаждаемся тем, что так неожиданно появляется в наших жизнях, что вскоре мы перестаём этим наслаждаться и теряем голову, окунаясь в этот мир роскоши. Мы становимся частью мира, который никогда не станет частью нас самих, и надо это понять и вовремя остановиться. Чтобы осознать то, что ты начинаешь меняться не в лучшую сторону. Отказаться от того, что тебе предлагает сама жизнь, и оглянуться вокруг. Оглянуться ради того, чтобы понять и вспомнить, ради чего всё это было вначале. Ради чего ты начинал делать то, за что сейчас над твоим темечком возводят терновый венчик. Вспомнить то, что ты делал это ради людей, ради того, чтобы они насладились твоей работой, но в первую очередь, ты делал это ради самого себя. Ради того, чтобы освободить свою душу от оков сомнений. Сделать что-то ради того, чтобы показать другим людям, что ты это можешь. Что ты больше, чем о тебе думают. Но, делая это, ты со временем начинаешь заблуждаться и думать, что ты становишься чем-то большим, чем ты есть на самом деле. И это ужасно. Ужасно то, что ты стараешься стать кем-то. Отличиться от того, каким тебя с самого начала создал Бог или наука, неважно. Ты пытаешься убежать вперёд того, что тебе действительно нужно, в погоне за тем, что тебе просто хочется получить. Но именно в тот момент важно понять: то, чего тебе хотелось и что ты имеешь сейчас, – это далеко не то, что тебе нужно на самом деле. И если ты сможешь понять это, если осознаешь всю непостижимую глубину этого и сможешь не забыть о том, что ты всего лишь человек. Это значит, что ты сильный. И что ты смог справиться с тем, чьего натиска некоторые просто не выдерживают. Ты смог справиться с тем, с чем не смог справиться я.

Две недели в мотеле не были для меня особо весёлыми. Но и бессмысленными и грустными они тоже не были. Я много думал. Очень много думал. В основном я думал о том, что я наделал. Сколько боли причинил и страданий принёс. Две недели моей жизни более походили на отличный фильм Вуди Аллена, главный герой которого разрывается внутренними противоречиями. Теперь я видел всё в абсолютно ином свете. И что самое главное: я видел себя в ином свете. Я наконец принял своего рода своё зеркальное отражение. Червя, проникшего в мой мозг. Та часть меня, что давным-давно сгнила, была мною отвергнута теперь. Но как бы мне этого ни хотелось, она всё ещё являлась частью меня, а значит, я был неразделим с ней. В некотором роде я представлял себе некий потрет Дориана Грея, когда смотрел в зеркало. Я понимал, что я чист снаружи. Всё так же красив, но не стремлюсь это показать. Но это и не важно. Совсем не важно то, что снаружи, главное – то, что внутри меня. А внутри меня находилось отвратительное создание, которое снова и снова пыталось выбраться наверх, чтобы вновь овладеть мною. И тогда я начал бороться с ним так, как мог. Так, как подсказывало мне моё сердце. И единственным и самым великим оружием, которым я поразил своего змея, стало искусство. Литература. То, чем я породил своего змея, смогло изгнать его из моей души навсегда. Искусство, которое теперь являлось для меня символом прекрасного и вечно ценимого, а не действующим фактором финансов и славы. Я понял, что столетиями люди писали картины, сочиняли прекрасную музыку, творили скульптуры не ради славы и богатств. А ради своего собственного удовольствия. Ради наслаждения жизнью, их особого мотора, их смысла жизни эта капля нектара амброзии, которой они наслаждались, творя очередной шедевр. Они все жили не так, как обычные люди. Они не проживали жизнь, как те, что утром несутся в офисы сломя голову, надеясь на очередное повышение, которое им никогда не получить, а вечером возвращаются домой с мыслями о том, что они ненавидят свою работу. Нет. Они не проживали жизнь, они жили этой жизнью, наслаждаясь каждым моментом, каждым опавшим листочком, каждой улыбкой, подаренной им и возвращённой ими в ответ. Они наслаждались наслаждением. Они любили жизнь и знали то, что мы уже давно утратили и забыли. Они точно знали, что жизнь, которую они так любят, элементарно любит их. Точно так же жизнь наслаждается нами, как и мы наслаждаемся ею. И если позволить ей просто на момент расслабиться и прислушаться к тому, что она говорит нам, на что указывает, то в конце концов она сама подтолкнёт нас к тому, что нам нужно. К тому, что мы любим и всегда любили. Любили от самого первого вдоха и любили это на протяжении всей своей жизни, пока находились в поисках этого, а теперь оно готово полюбить и вас. Вот что точно знали великие люди всего света, они знали это, но не могли объяснить этого. Рассказать нам об этом или просто передать, словно опыт, переходящий от поколения к поколению. И тогда они начали творить. Создавать, увековечивать то, что поняли сами. Через свои великие работы они старались передать нам великую мысль бытия. Они пытались открыть для нас двери в мир настоящей жизни, показывая свою душу. Ведь самые прекрасные картины так и манят нас попасть в их эпицентр. Самая светлая музыка задевает наши сердца, а самые прекрасные книжные слова порой помогают нам оставаться сильными. Подбадривают нас и дарят нам стойкость, мужество и храбрость, которых нам так не хватало ранее. И всё, что мы видим, слышим, ощущаем, читаем, рассматриваем, чувствуем, – всё это жизнь. Жизнь, которая пытается дозвониться до нас сегодня. Она пытается достучаться через окно искусства, она пытается докричаться до нас с помощью кинолент. Она старается показать нам, что это не она потерялась. Она всегда рядом, просто мы заблудились. Она зовёт нас и ждёт, когда мы ответим ей.

Сидя здесь, на этом старом стуле со сломанной спинкой, совершенно не похожем на те, что предоставляли мне для пресс-конференций и раздачи автографов, я понял, что здесь всегда и было моё место. Именно на таких стульях, как этот, или тот, что был в доме у бабушки. Я осознал, что по какой-то странной причине именно в таких вещах кроется сила. Сила искусства, которая проходит через эти вещи, перевоплотившись в странных несуществующих зверей. Она подступает к нам, залезает на плечо и тихо шепчет нам те вещи, которые мы и так давно знали, но никогда не были в них уверены. Я не был уверен в том, что делаю здесь. Я просто сидел и писал. Писал ради себя, ради того, чтобы очистить свою душу, понять себя и снова стать тем человеком, которого любили люди, которых до потери сознания люблю я. И когда я закончил писать, поставив последнюю точку, я осознал, что именно в тот момент я выбрался из тёмной ямы, в которую сам же себя поместил. Я изгнал всех бесов и демонов и, победив их, обрёл спокойствие. Теперь я должен был вернуть всё на свои места. Я должен был доказать родным мне людям, что я справился со своим самым страшным врагом: самим собой. Я выиграл битву за собственную душу. И теперь я должен вернуть в жизни людей тот свет, который посмел у них украсть. Вот только один вопрос: с чего начать?

Одна из особенностей человека состоит в том, что мы не любим извиняться. Мы не любим признавать перед другими то, что сами были не правы. Не любим казаться уязвимыми и слабыми: ведь сильный человек никогда не ошибается и делает всё правильно. Но почему же тогда с такой лёгкостью мы делаем зло другим людям, перед которыми потом приходится извиняться? Почему то, что останавливает нас на пути к искуплению вины, на пути к осознанию ответственности и раскаяния, никогда не останавливает нас непосредственно в момент совершения неверного поступка? Возможно, потому, что на тот момент нам кажется, что мы совершаем верный поступок и что решение, принятое нами сейчас, единственно верное и правильное. Всё это непостижимо сложно в своей глубине и одновременно до смешного просто. Самолюбие. Гордость. Вот ответы на мой вопрос. Именно они мешают нам вовремя остановиться. Именно они создают иллюзию нашего господства и толкают нас на те поступки, которые мы никогда бы не совершили. Бывает, мы настолько теряемся в себе, в своих мечтах, что вернуться назад практически невозможно. Но я осознал все те ужасные поступки, которые сотворил. Осознал их и с помощью этого осознания прогнал своих демонов. Теперь я готов к искуплению. Я спрятал своё творение далеко, и отныне, оно не посмеет мешать мне проживать жизнь так, как хочу я, а не так, как требуют от меня мои желания. Я ненавидел метро. Никогда не любил его, мне всегда казалось это место грязным и отвратительным. Некоторые люди в нём просто ужасны, а атмосфера доводила меня до тошноты. Но не сегодня. Только не сегодня. Сегодня я был искренне рад тому, что еду в метро. Тому, что нахожусь в вагоне, в который не садился уже более полугода. Сегодня я испытывал наслаждение от этих невыносимо неудобных мест, на которые надо садиться. Даже не знаю, как их правильно назвать – скамейки или диваны. Верное название не приходит мне на ум. Всё, что я знаю, – это то, что сегодня я счастлив оттого, что сидящий рядом со мной мужчина, кашляет и чихает на меня уже более пятнадцати минут, причём, при всём этом, он спит. Сидящая напротив девушка разглядывает меня, словно статую Геракла в греческом музее, а две старушки, стоящие рядом, пристально смотрят на меня, словно я украл их вязаные свитера. Сегодняшний день был для меня особенным. Я наконец решил, что я буду делать и как буду вести себя в дальнейшем. Сегодня я иду к Ване.

Я выхожу из подземного транспорта, и на улице меня встречает моя любимая погода. Свинцовые тучи нависли над районом, символизируя скорую концовку осени. Они готовы были вновь пролить на нас свой гнев, потому люди, как можно быстрее, спешили разбежаться по домам. Солнца не было видно, но зато отчётливо можно было слышать гром, пронзающий небеса, после невероятной красоты и длины молнии, сверкающей прямо над моей головой. Ветер свирепствовал с такой силой, что одна из бумажек, некогда лежащая на тротуаре, взмыла в воздух и прилипла к моей ноге. Помимо погоды, меня также встречали добрые, улыбающиеся лица мальчиков и девочек, работающих здесь промоутерами. Взяв за привычку однажды и никогда её не нарушая, я снова взял у них все их листовки, чтобы поскорее освободить их от работы, понимая, что они тоже не хотят стоять под дождём. Минуя знакомые дома и палатки, маленькие деревья и парковочные площадки, я наконец достиг дома, в котором не был с прошлого учебного года. За то время, что я отсутствовал, внутренний двор успели перестроить, поэтому, должно быть, малышу Семёну здесь весело играть. Парковочную стоянку расширили, и теперь все те, кто раньше парковались в соседних дворах, могли занять свободные места здесь. Сам же архитектурный «шедевр», в котором Ваня проживал, стоял здесь ещё со времен Сталина и теперь заметно преобразился. За время летних каникул городские власти выделили немного денег на покраску этого дома. Трещин больше не было видно, и это однозначно придавало дому солидный вид. За то время, пока я стоял и наслаждался видом нового здания, один из жителей вышел из дома, и я перехватил закрывающуюся дверь. Теперь мне не нужно было звонить Ване ради того, чтобы он меня пустил. Я точно знал, что ему снова не понравится, что я в костюме, с кольцом и часами, но это был единственный чистый костюм, а мне хотелось поговорить с ним серьёзно. И хоть кольцо и часы и были подарками от предавшего меня друга, я не хотел их снимать, чтобы навсегда запомнить и зарубить себе на носу то, что такие люди, как он, всё-таки есть. В очередной раз проходя мимо знакомых почтовых ящиков, поднимаясь по старым ступенькам, слушая подъездную тишину, я начал вспоминать те дни, когда мы с Ваней забегали сюда во время зимних холодов, и нам казалось, что это единственное тёплое место на планете. Тогда ещё мы были вместе и готовы были убить любого, кто будет приставать к одному из нас. Мы были неделимы и всё делали вместе. Вспомнив всё это, я снова задался вопросом: что же я наделал?

Подойдя к кабине лифта, я нажимаю на кнопку, которая загорается красным огнём, свидетельствуя о том, что лифт вот-вот приедет и заберёт меня. Постояв немного на лестничной клетке в ожидании лифта, я стал прикидывать, что я буду говорить Ване и как я буду просить его прощения. Но самый главный вопрос, который я должен был задать сам себе: считаю ли я сам, что заслуживаю прощения? Эта мысль не покидала моей головы. Я не мог справиться с ней, поэтому старался просто меньше думать о ней и в большей степени сосредоточиться на поиске слов. Лифт наконец достиг первого этажа, и двери его раскрылись. Внутри находилась молоденькая девочка, должно быть, моего возраста, которая собиралась выходить, но не могла этого сделать, так как я мешал ей осуществить задуманное. Я отошёл в сторону, чтобы дать ей пройти, улыбнувшись и вежливо поздоровавшись с ней.

– Прошу прощения, – начала вдруг она, – а вы не тот, за кого я вас принимаю?

– Смотря за кого вы меня принимаете, – ответил я.

– Я прошу прощения за наглость, но мне просто показалось, что вы – Матвей Холодов. И вот я решила узнать. Вы просто очень на него похожи.

Я не хотел говорить ей правду. Эта книга и эта слава уже и так принесли мне достаточно неприятностей, так что с этим было покончено. Я более не желал того, чтобы сборище страниц мешало мне жить. – Нет, – отвечал я, – вы, вероятно, обознались.

– Прошу прощения, – отвечала она.

– Ничего страшного. Всё хорошо. Приятного вам дня. О, и на вашем месте я бы раскрыл зонтик, а то там собираются тучи.

– Благодарю вас. До свидания. – Девушка завернула за угол подъезда, в направлении к выходу, в который только что вошёл я. Двери лифта уже закрывались, но я всё же успел проскочить в маленькое отверстие и попасть внутрь. Зайдя в кабину, я нажал на кнопку этажа, на котором проживал Ваня, и кабина устремилась вверх.

На протяжении всей этой недолгой поездке в лифте я рассуждал на тему того, почему именно я должен извиняться. Видите, это моя гордость. Она снова во мне заиграла. Но потом я вспомнил то, что натворил, и всё вновь вернулось на свои места. Никогда раньше я не боялся встречи со своим другом. И знаете что? Это не было страхом. Я не чувствовал страха. Это было другое чувство, которое все мы лишь прикрываем страхом, чтобы о нас не подумали лишнего. Мне просто было стыдно. Мне стыдно было посмотреть ему в глаза, просить его о помощи, потому что я прекрасно понимал, что не заслужил её. Я надеялся на то, что он мне поможет, но я даже не надеялся на то, что он сможет меня простить. Я сделал слишком много ужасных вещей и наговорил слишком много отвратительных слов, которых он не заслужил. Такой друг, как Ваня, заслуживает большего, чем я. Я просто его не достоин. Точно так же, как я не достоин Жени. Но я раскаиваюсь. Искренне, и надеюсь, что это поможет мне. Хоть немного…

Кабина лифта зависла между этажами, и мотор, расположенный на крыше лифта, заработал, пустив в ход механизм, открывающий двери. Я сделал шаг вперёд и застыл на месте. Я дождался, пока двери лифта снова закроются, и он уедет прочь с этого этажа для того, чтобы помочь подняться ещё кому-нибудь. Повернувшись в сторону двери Вани, находящейся прямо перед моим носом, я вновь застыл, погружённый в свои собственные мысли и эмоции. Никогда раньше мне не было так паршиво. Я не хотел двигаться дальше, мне просто хотелось закрыть глаза, а потом вновь открыть их на том месте, где у нас всё хорошо. Другими словами, мне хотелось, чтобы что-то очень важное и ценное для меня, а именно Ванино расположение, просто свалилось мне на голову. Я захотел просто получить его назад, прекрасно понимая, что у меня и так ужасно маленькое количество шансов его заслужить. Я понимал, что в течение следующих нескольких часов, а быть может, и дней, и недель, мне придётся работать, и очень усердно, ради того, чтобы вновь заслужить его доверие. Потому, полностью подготовившись и осознав в полной мере то, что мне предстоит, я развернулся и проследовал вниз по ступенькам. Да, я спасовал. Я трус. Тряпка. Наступая на каждую новую ступень, я придумывал для себя новое название, до тех пор, пока просто не взял себя в руки, не развернулся и не вернулся назад на то место, с которого решил просто уйти. Я вновь встал носом к двери, поднял руку над головой и подвел палец к дверному звонку. Остановившись ровно на половине приключения своего пальца, я подумал ещё немного, после чего просто послал всё к чёрту и нажал на кнопку, удерживая её до тех пор, пока не услышал шаги из дальней комнаты. Дальняя комната была Ванина.

– Кто? – послышался весьма грубый голос Ивана за дверью, который более походил на голос отца итальянской мафии.

– Матвей. Матвей Холодов.

– Разве я не предупредил тебя о том, что буду избивать тебя, и не велел тебе убираться?

– Ну давай, – ответил ему я, – открой дверь, начни бить меня до тех пор, пока я не умру. Уж лучше так, чем без лучшего друга, понимая то, что в вашей ссоре виновен только ты сам.

– Проваливай, я сказал, – вновь отвечал мне Иван.

– Послушай меня, просто выслушай, я тебя очень прошу, – я не получил в ответ ничего. Должно быть, он уже и не слушал. – Прошу тебя, хотя бы ради того, что между нами было. – Спустя несколько секунд, я услышал, как он начал открывать замки, а уже очень скоро и сама дверь распахнулась передо мной.

– Как смеешь ты использовать этот предлог? У тебя совсем нет совести? Хотя, о чём это я? Это же ты?

– Я понимаю, что ты сердишься на меня, и я прекрасно понимаю, что ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Я осознаю то, что мы больше не сможем так дружить, как раньше, потому что я всё испортил. Я пошёл на поводу у славы, и она сожрала меня. Я не слушал ни тебя, ни маму, ни Женю. Я думал, что сам всё прекрасно знаю. И я принимаю то, что оставшееся время в школе, вы навряд ли захотите со мной общаться. Я всё понимаю. Но прошу тебя. Я так не могу. Я просто не могу жить так.

– Как так? – переспросил меня он, не отрывая взгляда от моих глаз. Он снова искал в них что-то. Что-то, чего я не мог ему предоставить. Но что я знал точно, так это то, что глаза его наполнены таким же гневом, что и раньше. Он так и не избавился от этой ярости. И в этом я находил свою вину.

– Вот так. Просыпаясь, каждый день, и понимая, что я своими собственными руками разрушил нашу дружбу. Понимая, что я причинил тебе очень много боли. Я не хочу так жить. Я хочу всё исправить. Я просто хочу вернуть всё на свои места. Хочу вновь почувствовать себя частью нашего маленького семейства. Ты, я и Женя.

– Как Гарри, Рон и Гермиона, да?

– Верно, – отвечал ему я.

– И ты, конечно же, Гарри, а я – твой друг-неудачник. Правильно я понимаю?

– Пускай я буду хоть твоей совой, главное, чтобы ты меня простил, – я стоял там перед ним, и у меня подгибались колени. Я не знал, что он мне ответит, но не отвечал он долго. Мы просто стояли там и смотрели друг на друга. Кромешная тишина скользила сквозь нас, не издававших ни единого звука. Он был словно Максим Галкин, который только что принял мой ответ, стоящий мне всех сокровищ мира. Я не справлялся с эмоциями, поэтому лицо моё изображало нечто среднее между приземлением на гвоздь и ароматом нашатырного спирта.

– Что у тебя со взглядом? – спустя, казалось, вечность молчания, наконец спросил он.

– А что с ним не так? – переспросил его я, искренне не понимая, в чём дело.

– Он у тебя такой, словно ты – вновь тот парень, которого я знал когда-то. Словно это парень, с которым я в конце прошлого учебного года договаривался посидеть и поговорить о том, что у них произошло с Женей.

– Хочешь, я расскажу тебе сейчас?

– Не надо, спасибо, я и так теперь уже всё знаю. И про тебя и про неё. Просто сейчас у тебя такой взгляд, словно тебя отпустило. Словно ты вновь вернулся и никогда не писал этот треклятый роман. Такое ощущение.

– Знаешь, – продолжал я, – я готов сделать всё, что в моих силах, чтобы это ощущение превратилось в уверенность. Я знаю, что это будет непросто и что мне нужно будет пройти сквозь множество испытаний. Нам снова придётся проверять нашу дружбу, раз за разом, чтобы ты снова мог мне доверять, но я обещаю тебе, что я сделаю всё, чтобы ты снова в меня поверил.

– Вот это ты сказал. Да тебе и вправду нужно писать романы. Но я не Роза, а ты не Джек, и мы не тонем, чтобы ты говорил мне такие прекрасные слова, что мне теперь нужно бежать в ванную за салфетками. Послушай-ка, а ты со всеми парнями так, или…

– Ой, знаешь, да пошёл ты!

– Да нет, я просто подумал, что, быть может, мне теперь повесить тебе в квартире плакат Элтона Джона или Рикки Мартина. Кто тебе больше нравится?

– Мне нравится вот этот остряк, стоящий передо мной.

– Ну с этим могут возникнуть проблемы, дело в том, что мой плакат к себе на стену желают многие девушки, так что… Вставай в очередь.

– Да и потом, – продолжал я, уже расслабившись, но не потерявши бдительности, – у меня даже твой плакат вешать некуда. У меня и дома-то нет.

– А как же твоя квартира?

– Мама меня выгнала.

– Кати?

– Изменила мне с моим же агентом.

– И где ты живёшь сейчас, если и Кати и мама не пускает?

– В мотеле, расположенном напротив твоего дома. Через дорогу.

– Господи, там же ужасно. Просто отвратительный мотель, я бы никогда туда не заселился. Лучше спать на улице. Вот это ты лузер.

– Спасибо. Спасибо за поддержку, – подметил я.

– Слушай, ты бы даже на конкурсе неудачников занял бы второе место. Знаю, шутка старая, зато работает. Ладно, мы с тобой говорим, словно ты заключённый. Заходи. Но только запомни: то, что я пустил тебя в дом, ещё не значит, что я простил тебя. Просто в твоём взгляде что-то изменилось. Мне кажется, что тебя ещё можно спасти. Мне кажется… – сказав это, он направился в сторону кухни, как вдруг внезапно мы оба услышали плач ребёнка, по которому, честно говоря, я не скучал. – Ну конечно, – вновь начал он, – знаешь, он меня так достал. Мне так надоело с ним сидеть. Я даже вывесил объявление в Интернете. Серьёзно, выложил его на «Авито», теперь жду результатов. Может, кто-нибудь возьмёт его. Хотя бы за полтинник. Я бы отвёз его на рынок, но он… – он остановился. Развернулся и посмотрел на меня, – а знаешь, что? Я знаю, как ты можешь вернуть частичку моего расположения.

– Нет. Нет. Нет, даже не думай об этом, – говорил ему я, понимая, о чём он меня хочет попросить.

– Часы, – начал он, – пиджак, кольцо – всё ко мне на стол. Тряпочка там, за раковиной, Семён там, где-то в куче… Ну ты понял. Докажи свою силу, ученик мой. Заставь меня поверить в то, что готов ты, познай силу терпения и чистолюбия, и да пребудет с тобой сила.

– Спасибо тебе, маленький зелёный козёл, – отвечал я.

– Магистр. Я предпочитаю – магистр.

На протяжении всего оставшегося дня я выполнял ту работу, о которой даже не мог и мечтать. Я вычищал Семёна и его кроватку, словно Авгиевы конюшни, выбрасывал мусор, убирал весь дом. Пылесосил, протирал пол, выгулял собаку и всё это без помощи кого-либо. За это время Семён успел успешно заблевать мне белую рубашку, а Ванина собака описала мои туфли. Чувствовал себя нянькой. Но как бы он меня ни нагружал, как бы мне ни было тяжело, я ни на минуту не пожалел об этом, потому что это всё стоило хотя бы того, что он со мной заговорил, и у меня вновь есть хоть кто-то, с кем я могу поговорить. Выполнив все пункты заданий, выданных мне «магистром», я вернулся домой, помыл ноги собачке, кое-как уложил Семёна в кровать, поставив ему грустную музыку на айподе, под которую он уснул. Обычно я думаю о жизни под такую музыку, а он просто уснул. В любом случае, закончив все свои «дела», которым я, вообще-то, был очень даже рад, потому что никаких других дел у меня не было, я вернулся к магистру.

Увидев меня, заблёванного, описанного, уставшего и стоящего в дверях, он посмотрел на меня. Пристально осмотрел каждый миллиметр моего тела и наконец произнёс:

– Кусочки детского питания Семёна на твоей рубашке ощущаю я.

– Ой, знаешь что? – отвечал ему я. – Я покупал всё это, наряжался для тебя, чтобы ты видел, что любая наша встреча для меня – не просто пустое место.

– Я знаю, просто не нужно одеваться так для меня. Ну то есть для нашей встречи. Это же я, а не Кати, так что, честно говоря, я был бы рад видеть тебя даже в рваных штанах, – он посмотрел на меня и улыбнулся. – Ты всё сделал, что я велел?

– Да, я сделал всё, что ты написал мне в списке.

– Отлично, пять очков Гриффиндору. А теперь, зная, как ты любишь чай, я предлагаю тебе выпить немного чая, в который я подмешаю ликёр, пока родителей нет дома. Как раньше, помнишь? – с этим вопросом он отправился на кухню, для того чтобы приготовить свой знаменитый только в наших с Женей кругах чай-ликёр. Он думал, что он невероятно вкусный, и что он всё делает так, как профессионалы, но мы знали правду. И мы ощущали вкус. Но просто никогда не разрушали его надежд. Мы всегда верили, что в следующий раз у него точно получится. Но с наступлением каждого нового раза наша вера становилась все призрачнее. А сегодня. Сегодня я сижу здесь, рядом с ним, в заблёванной рубашке, мокрый, потный и ужасно уставший, но счастливый. Впервые за долгое время я по-настоящему счастлив тому, что мой лучший друг находится рядом со мной. У него всё такие же шутки, к которым он всегда добавляет: – Ну ты понял, кузнечик. Понял или нет? – И я просто позитивно киваю ему в ответ, не понимая на самом деле ни единой его шутки. Да это и не важно. Сегодня я здесь. Прямо со своим лучшим другом, и пока он – всё, что у меня есть. И этот новый мир, наполненный пока только им, уже доставляет мне невероятное счастье и радость.

После последней, а именно, седьмой по счёту кружки отвратительного чая, в который, как мне показалось, он подмешал не только ликер, мы по привычке отправились в его комнату, чтобы просто поговорить. И говорили мы ужасно долго. Я рассказал ему обо всём. О том, как Кати переспала с Максимом, о том, как парень-корова предотвратил убийство. О том, как попал в тюрьму и как познакомился со стариком. Рассказал ему про маму, и про всё то, что ощущал, пока находился в другом мире. В свою очередь Ваня рассказал мне о том, как они жили без меня. Как злились на меня и что думали обо мне. Как смотрели меня по телевизору и надеялись на то, что я никогда не стану таким, каким всё-таки стал. Рассказал о том, как Женя вспоминала обо мне каждый день и надеялась встретить меня за каждым школьным углом, чтобы просто обнять. Она ждала меня всё это время. Ждала и надеялась на то, что я вернусь. Вернусь… прежним. Уютная Ванина комнатка за несколько часов превратилась в комнату для откровений, где мы излили друг другу то, что не могли рассказать больше никому. Постепенно, комнату охватили тени, а потом она заполнилась лунным светом, свидетельствующим о том, что мне было пора отправляться «домой». Я поблагодарил Ваню за чудесный вечер, ещё раз поблагодарил его за проведённый день и снова извинился за всё то, что причинил ему. Поднявшись с дивана, наполовину удерживая себя на ходу, мы постарались обняться, но промахнулись и оба повалились на пол, от чего нас распёрло на дикий смех. Мы валялись там, посреди комнаты, и просто смеялись, как прежде. Как тогда, когда всё ещё было не так сложно и жизнь была куда беззаботнее. Отыскав наконец дверь, я почти завязал шнурки на туфлях, когда услышал голос Вани, пытающийся найти свой путь ко мне.

– Куда это ты собрался, Кинг? Разувайся, не хочу, чтобы ты ночевал в каком-то грязном мотеле. Оставайся, места у меня много, родители уехали, а если что, прогонишь Семёна с его места, ничего.

– Ты не шутишь? – переспросил его я, не совсем понимая, шутит он или нет.

– Нет, приятель, я хочу ещё послушать про тебя. Да и потом, мы ещё не закончили бутылку ликёра, и ты не попробовал великий Ванин чай с ликёром и вербеной. Это будут лучшие ощущения в твоей жизни.

Услышав эти слова, – нет, не про чай, про то, что он не хочет, чтобы я оставался в грязном мотеле, – я понял, как же это на самом деле важно – иметь в жизни человека, на которого ты всегда можешь положиться. В котором ты всегда будешь уверен, и ты точно будешь знать, что он не даст тебе загнить в грязном номере. Осознание присутствия такого человека просто бесценно. Человек, который всегда будет с тобой, не бросит и не оставит тебя даже после того, как ты совершил ужасные вещи по отношению к нему, бесценен. Ваня бесценен.

– Давай, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, снимай свои описанные туфли и иди сюда, у нас впереди долгая ночь разговоров. А утром будем думать, как тебе вернуть твою настоящую девушку. Девушку, которая ждёт тебя такого уже очень давно.

– Спасибо тебе, дружище, ты самый лучший…

– Десять очков Гриффиндору за лизоблюдство, мне это нравится, – сказал он, и заварил очередную кружечку своего неповторимого отвратительного чая.

2.

Этот дом. Эта улица. Этот подъезд. Деревья. Машины. Детская площадка. Скамейки. Фонарные столбы. Парковка. Это место. Я не был здесь с тех самых пор, как она выгнала меня отсюда и велела больше не возвращаться. Теперь дорога сюда для меня навсегда закрыта. Но я не собираюсь сдаваться, но и отравлять её жизнь я тоже не хочу. Я предприму всего одну попытку. Один день. Один шанс. Одно слово: люблю…

Наш с Ваней утренний разговор более походил на общение двух дрессированных тюленей, уставших после тренировки. Мы не могли связать вместе и двух слов, а те, что получалось связывать, являлись очень интересным и редким симбиозом русского, английского и французского языков. Голова расплывалась, словно копчёный пластилин, и мы еле поднялись с кровати, чтобы проведать Семёна. Младший брат Вани являлся одним из олимпийских чемпионов в категории раннего подъёма. Разбудить он нас сегодня решил в половине седьмого утра, тогда как легли мы в половине шестого. Заснуть заново мы не могли из-за невыносимой боли в голове, а своего рода похмелином послужил запах из подгузников любимого брата. Разобравшись со всеми Семёновыми делами, мы помыли его, помыли себя и в семь часов утра принялись смотреть программу на первом «Доброе утро».

– Слушай, – начал вдруг Ваня, когда почувствовал, что способен выговаривать нормальные человеческие слова, – и вот очень им нравится вставать с утра пораньше, для того чтобы приехать в студию и с такими свежими лицами утром, в будний день, желать доброго утра всей стране, когда у них у самих оно не доброе. Я понимаю, мы встаём, у нас весомый аргумент, ну они-то?

– Может, Семён и им под дверь каждое утро накладывает? – отвечаю я. – Должно быть, это его особый способ желать доброе утро всей стране.

– У него оно невыносимо доброе просто. Ну ладно, хрен с ним, – продолжал Ваня, – что мы будем делать с тобой, звезда?

– А что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду то, что ты молодец, конечно, что ты пришёл ко мне и что мы поговорили. Я рад, что ты осознал ошибки, хотя, честно говоря, до конца я тебе не верю. Я всё ещё настороже, ты помни это.

– Сторожи не напиваются чаем с ликёром с теми, кого должны сторожить, – язвительно отвечал ему я.

– Я специальный сторож. Именно для таких, как ты. Ну да ладно, я говорю о том, что тебе нужно вернуть Женю, потому что она – любовь всей твоей жизни, и она ждёт тебя. Каждый день.

– Вань, мы уже говорили об этом. Она прогнала меня куда подальше. Теперь она не хочет меня видеть. Она ни за что не захочет быть со мной. Это же не голливудский фильм, в котором я приду к ней, на фоне заиграет отличная музыка, и она примет верное решение.

– Конечно, нет, – отвечал мне Ваня, уничтожив во мне последнюю надежду на то, что мы будем вместе, – она тебя ненавидит. И после того, как ты пришёл к нам тогда в школу, когда я уложил тебя, словно Хью Джекман, она желала тебе смерти и надеялась сжечь тебя на Масленицу. – Хотя нет, вот в этот момент он уничтожил последнюю надежду. – Но, послушай, это ещё не значит, что ты не должен принести ей свои извинения. В конце концов, ты мужчина и обязан отвечать за свои поступки. Так что мы сегодня же отправимся туда к ней, и ты скажешь ей почти всё то же самое, что сказал мне, только ещё лучше.

– Да она не хочет меня слушать или видеть, – снова утверждал я Ване, – она просто не захочет даже дверь мне открыть.

– Значит, будешь говорить ей всё это через дверь. Но, Моть, так дело не пойдёт, ты должен сделать всё, чтобы попробовать. В конечном счёте, теперь уже ты ничего не теряешь, так что вставай, надень что-нибудь из моего шкафа, а потом ты отправишься туда и разбудишь её, а я пойду с тобой, и мы кое-что для неё приготовим.

– Во-первых: зачем мне надевать что-то из твоих вещей? У меня потрясающий костюм, который отражает стиль и грацию того, как я…

– Да, вот только она ненавидит то, как ты ходишь в костюме. В прошлый раз она сказала мне, что к ней домой приходил разряженный, самодовольный, самовлюблённый…

– Я понял, Вань…

– Преисполненный манией величия, с раздутым эго…

– Ваня, я понял…

– Тщеславный павлин-нарцис. Так что лучше тебе просто надеть какую-нибудь футболку, которую ты когда-нибудь у меня забывал, и штаны, которые, я надеюсь, на тебя налезут. Но ничего, я поищу самые широкие, специально для тебя.

– Даже если я туда и пойду, ты всё равно не сможешь пойти со мной, ведь Семён с тобой.

– А кто сказал, что я не смогу взять его с собой? Это будет здорово. Да и потом, знаешь, когда я хожу с ним по улице, везу его в коляске, на меня так девчонки смотрят. Словно я отец со стажем. Они видят, что я могу управляться с ребёнком, и тоже хотят от меня ребёнка.

– Ты идиот.

– Да нет. Одна даже подошла ко мне, познакомилась. Сказала, что всегда мечтала иметь мужчину, который знает, как обращаться с детьми, и любит их. Один из двух этих пунктов я уже выполняю. И знаешь, что? Она дала мне свой номер и сказала, что будет ждать, когда я приглашу её на свиданье.

– И почему я не вижу её фотографии в рамке у тебя на столе? – удивлённо спросил я.

– Потому что, как только она захотела послать мне воздушный поцелуй, Семён заблевал ей платье, а платье-то оказалось новое. И она в момент возненавидела детей. И даже хотела сжечь моего брата на костре. Но как бы я ни расстроился из-за того, что он сорвал мне свидание, мне было весело.

– Потрясающая история. Так и берёт за душу, – говорю я и начинаю в шкафу Вани долгие поиски одежды, которая должна бы подойти мне по размеру. После мучительных поисков я всё же нахожу довольно-таки широкие штаны, футболку и, выпив на этот раз обычную кружку чая на удачу, отправляюсь молить о прощении.

Погода на улице стояла на удивление прекрасная. Солнце одаривало столицу последними тёплыми лучами, но сильный холодный ветер не позволял одеваться легко. Маленькие лужи выходили из берегов и плавно перетекали в большие, создавая таким образом одну очень большую лужу, через которую прыгают бизнесмены, опаздывающие на работу, и по которой любят гулять маленькие дети в своих резиновых сапожках. Осенние каникулы уже вступили в силу, и это означало, что уже через неделю я снова стану просто учеником старшей школы, а не звездой литературного мира. Девушки и юноши, отучившиеся первую четверть, чувствовали постепенное приближение самого важного события в их жизнях, и их медленно охватывал страх. На родительских лбах уже выступает испарина, но и это всё абсолютно нормально, так как все через это проходят и этот момент просто нужно преодолеть. Написать, поступить и, по сути, начать жить по-новому. Мы все стояли на пороге новой жизни и ждали, когда сможем прикоснуться к ней. Ждали, боялись и надеялись на то, что всё будет хорошо. Ну а пока мы не ждали, мы просто наслаждались последними в наших жизнях осенними каникулами. Кто-то просто гулял по залитым лужами паркам, кто-то сидел дома и наслаждался интересной книгой, а кто-то шёл по улице навстречу очередному испытанию. И это был я. Я направлялся прямо к Жениному дому по привычной мне дороге, рассекая лужи резиновыми сапогами, которые Ваня так любезно согласился мне одолжить. Рядом же со мной, шёл сам Ваня, управляя коляской, в которой в это время находился маленький Семён. Жить Семён начал совсем недавно, поэтому теперь, сидя в коляске, он внимательно изучал все тонкости мира, в который пришёл. Широкие глаза его словно сканировали каждый дом, мимо которого мы проходили, а маленькие птички, которые ещё не успели улететь, пролетали над его головой, чем вызывали его светлую улыбку и детский смех. Мне нравилось смотреть на то, как он улыбается, так как его улыбка всегда меня успокаивала. Мне казалось, что очень скоро, после того, как я извинюсь перед Женей, я тоже смогу так же энергично и беззаботно улыбаться. Но перед тем как я смогу, меня ждёт серьёзное испытание. Меньше всего на свете сейчас я хотел видеть её глаза. Нет, не глаза, а взгляд. Тот самый взгляд, который, кажется ещё так недавно, отверг меня. Она сказала, что больше не желает меня видеть, и я не хотел, чтобы это повторилось, потому что в прошлый раз я думал, что у меня есть жизнь помимо неё, а теперь я понимаю, что если не смогу вернуть её сейчас, то потеряю частицу себя. Часть своего мира, который был мне так дорог, и сберечь который мне не удалось. У меня была только одна попытка, и я должен был сделать всё возможное, чтобы вернуть её.

Наконец мы достигли тех самых, знакомых мне ворот, ограждающих подъезд Жени от внешнего мира. Последний раз я выходил из этих ворот, направляясь к своей, как я тогда думал, любви, а теперь. Теперь я понимаю, что эти самые ворота лишь охраняли мою настоящую любовь от меня же. Я миную ворота и оказываюсь прямо здесь. Здесь, перед этой дверью, под знакомым фонарным столбом, рядом со старой лавочкой, в окружении своих собственных воспоминаний. Я вспомнил, как ждал её здесь, когда пригласил в ресторан. Вспомнил о том, как спрыгнул с этих ступеней, кричал и напевал песню «Queen» – «We are the champions», когда уходил от неё тем весенним днём. Я вспомнил всё то, что между нами было. Как много раз мы приходили сюда вместе. Как часто я её провожал. Я был здесь с ней каждый день и даже поверить не мог в то, что находился рядом с тем человеком, с которым моё сердце действительно счастливо. Я потерял её, но теперь обязан её вернуть. Во что бы то ни стало. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы доказать ей, что я тот Матвей, с которым она познакомилась, копая муравьёв. Я тот мальчик, с которым она играла в песочнице. Я тот парень, который провожал её домой каждый день Я тот юноша, которого она хотела видеть рядом с собой в последний день. Я тот человек, который должен быть с ней.

– Ну так что, – снова начал Ваня, – ты уже приготовил речь?

– В каком смысле, – переспрашиваю его я.

– Ну, я имею в виду, ты уже придумал то, как завяжешь ей чем-нибудь глаза, выведешь её на балкон, подойдёшь к ней сзади и спросишь её, доверяет ли она тебе. А когда она ответит тебе да, ты снимешь с неё повязку, и велишь ей держаться крепче, при этом нашёптывая ей о том, что ты держишь её и никогда не отпустишь. А потом под композицию «My heart will go on» ты уберёшь с лица чёлку и нежно её поцелуешь. В общем, ты придумал, как это всё будет-то?

– А ты придумал, – отвечал я, – как будешь отвечать на вопросы Гарика Харламова, когда он будет принимать тебя в Камеди Клаб?

– Ну, да. Почти, – говорил он, смеясь. – Ты знаешь, вот теперь мы вернулись. Именно теперь я вижу, что ты вернулся. Так и должно быть. Мы должны друг друга подкалывать, даже когда окажемся на смертном одре. Мы должны поддерживать друг друга в любых жизненных трудностях.

– Я знаю, приятель, – отвечал ему я. – Спасибо тебе огромное за всё то, что ты сделал для меня. И спасибо, что ты оказался первым, кто поверил в меня. Спасибо тебе.

– Ладно, Джек, давай, тебе пора. Времени у нас немного, а Семён, похоже, готов принести в этот мир кое-что новое.

Собравшись с мыслями, прогнав все страхи и сомнения, я направился в сторону входной двери. На моё счастье, молодая девушка в этот момент выходила из дома, и мне не пришлось звонить. Пройдя в дверь, я подумал о том, как это странно, что именно в те моменты, когда я пришёл к Ване или сюда, двери открываются передо мной. Может, это судьба. А может просто люди, которые живут в этих домах. Но это и не важно. Перепрыгнув старые ступеньки, я завернул направо, и увидел старого друга…

– Лидия Ивановна, как же я рад вас видеть, как много времени прошло.

– Матвей, внучек, а где же ты пропадал, я жду твоего возвращения уже очень давно, – с этими словами она снова вышла ко мне навстречу, разводя руки в разные стороны. Я был рад видеть её, хотя бы потому, что в прошлый раз, когда я был здесь, мне так и не довелось с ней повидаться. Но я также прекрасно понимал то, что задерживаться я тоже не могу. – Ну что, «плохой парень», я так понимаю, ты пришёл просить прощения у самой прекрасной девушки на свете?

– Откуда вы…

– Ой, да перестань. Мне же не восемь лет, – с улыбкой сказала она. – Я всё прекрасно понимаю, да и потом, она сама мне всё рассказала. Ну возможно, не всё, но она рассказала о том, что ты вдруг превратился в свинью, верно?

– Да, можно и так сказать, – ответил я, покачав головой. – А вам, как я вижу, снова нужна помощь, – заметил я, увидев стремянку, стоящую около шкафа, на который я засунул телевизор ещё прошлой весной.

– Нет, на этот раз я точно справлюсь одна, тем более что у тебя важное задание. Ты должен просить прощения.

– Я полагаю, что у меня есть время на то, чтобы помочь вам, – отвечаю я и направляюсь прямо в сторону стремянки, чтобы достать чёртов телевизор. Я поднимаюсь по стремянке, стряхиваю пыль со старого телевизора и, прикладывая немалые усилия, достаю его со шкафа. Медленно спускаясь по стремянке, я аккуратно удерживаю телевизор так, чтобы он не упал, после чего ставлю его на стол, с которого забирал его тогда, когда помещал телевизор наверх. – Вот и всё, Лидия Ивановна. Готово.

– Спасибо, конечно, но ты не сможешь этим откупиться от того, что рассказала мне Женя. Даже подумать не могла, что ты таким станешь. А ну живо извиняйся, и чтобы я не слышала более о том, что ты где-то выпил. Понял?

– Что, – спрашиваю её я, – даже печенья не дадите?

– Печенье заслуживают только те, кто хорошо себя ведут и подобающе обращаются со своими друзьями. А такие, как ты, до тех пор, пока не меняются, не получают ничего. Приходи позже, и тогда посмотрим, – сказала она мне и вернулась к прежней работе, дав мне понять, что не будет говорить со мной до тех пор, пока я не исправлю ситуацию с Женей.

Я вхожу в кабину лифта, в которой, как мне показалось, стоял аромат Жени. Сколько бы я её ни видел, и сколько бы ни чувствовал её, я всё равно запросто узнаю её аромат где угодно. И сейчас это был именно он. Должно быть, просто она только что вернулась. Нажав нужную мне кнопку, я пребывал в ожидании того, когда трос, удерживающий лифт и меня в нём, довезёт меня до нужного этажа. Стоя там, взаперти, я снова начал думать о том, что мне делать сейчас, и как мне просить её о прощении. Я не имел ни малейшего понятия, как всё это будет проходить, но я точно знал, что мы с Ваней проработали всё до мельчайших деталей. Тот факт, вообще-то, что Ваня был сейчас со мной, был единственным для меня утешением. Он был рядом, а значит, что у меня есть человек, на которого я могу положиться. Который будет рядом со мной всегда. Я уже вернул лучшего друга, теперь я должен был вернуть любовь всей своей жизни, с этими мыслями, я вышел из кабины лифта, дождавшись, когда двери полностью раскроются. Просмотрев в очередной раз лестничную клетку и изучив её до малейших подробностей, я снова повернулся в сторону двери, за которой находилась Женина квартира. Подойдя поближе, я нажал на кнопку вызова, ни минуты не сомневаясь, как это было с Ваней. Это не значило, что тогда я боялся, а сейчас нет, это значило, что сейчас я чувствую себя более уверенно с поддержкой моего лучшего друга, и я понимаю, что я должен это сделать. Я сам заварил эту кашу, и только я в ответе за то, что натворил. Я должен отвечать за свои поступки, если хочу стать настоящим мужчиной. А настоящие мужчины, как мне всегда казалось, только казалось, ведь рядом со мной такого не было, живут по закону – Насрал, убери. Прокутив все эти мысли у себя в голове быстрой молнией, я вдруг остановился, услышав звук открывающейся двери, далее медленные шаги, а потом и осознал то, что она знает, что это я, ведь обычно она спрашивает о том, кто за дверью. Она открыла дверь, и я снова увидел её. Её огромные глаза, которые сейчас были ещё больше обычного, так как она уже собиралась на меня кричать. Её нежные губы, вкус которых я так и не почувствовал, но которые уже были готовы обнести меня деревенским матом. Её маленькие ушки, в которые я нашёптывал разного рода мошенничества в «Монополии». Носик, который она тёрла, когда была готова врезать кому-нибудь по морде. Вот, как сейчас, забавно. Я смотрел на неё, и мне казалось, что всё то, что она делает, происходит в замедленной съёмке под песню Джеймса Бланта. Но пора было вернуться на землю и послушать всё-таки, что она мне говорит. Мне не понравилось то, что я услышал, так как последним, что дошло до моих ушей, стало:

– Козёл!

– Послушай, – спокойно и умеренно начал я, вспомнив всё то, что читал в учебнике по общению с террористами, – всё хорошо, Жень, я просто пришёл поговорить. Видишь, я пришёл без оружия.

– Пошёл ты, – отвечала она мне, – я не террорист. Я тоже читала этот учебник. Что тебе нужно?

– Всё, что мне нужно, это просто разговор. Я просто хочу поговорить с тобой, вот и всё. А как только я закончу всё то, что хотел тебе сказать, я уйду, и оставлю тебя в покое.

– А где же подарки, которыми ты хочешь меня задобрить, или шикарный костюм с часами и кольцом, ты же такой классный. Крутой и неотразимый. Где это всё?

– Я подумал, что ты не хочешь видеть меня таким. Я подумал, что такой я тебе не нравлюсь, поэтому я просто надел старые рваные джинсы, футболку, свитер и резиновые сапоги, которые здесь, вообще, не подходят. Раньше на меня на улице смотрели как на звезду, а теперь – как на клоуна.

– Зато, ты знаешь, как чувствует себя Ваня, это ведь его одежда. Он с тобой говорил? – поинтересовалась она.

– Да, мы с ним беседовали.

– Это правильно, что ты пришёл таким, – подметила она, – потому что это действительно ты, а не то, что ты хочешь из себя показать. Ладно, если Ваня тебя пустил, то… Заходи, только разувайся. Скажешь всё, что хотел, и выйдешь вон из моего дома, потому что я не очень-то желаю тебя видеть, – на этих словах она развернулась ко мне спиной и направилась обратно в квартиру. – Хорошо, что ты не принёс подарки, или не устроил какое-нибудь шоу в честь меня. Тогда бы я тебя точно убила. Ненавижу подхалимство, мелкотравничество и дешёвые показушные надписи на тротуаре.

– Да, я тоже не люблю, – отвечал ей я, доставая из правого кармана штанов рацию, которую мы с Ваней купили. – Отец Лоренцо, Отец Лоренцо, приём, – вызывал я Ваню по рации, – это безнадёжный романтик, повторяю: говорит безнадёжный романтик. Операция «Джульетта на балконе» провалена. Повторяю: операция «Джульетта на балконе» провалена. Убирай все розы, выложенные её именем, и убирайся оттуда, вместе со своей машиной для какашек.

– Ты что-то сказал? – спрашивала меня Женя из квартиры.

– Нет, нет, ничего, уже иду, – отвечал ей и сразу после этого выкинул рацию в мусорный провод, чтобы избавиться от улик. Так делали плохие парни в фильмах. Выбрасывали всё в мусоропровод, вот и я подумал, что нужно сделать так же. Но только потом догадался, что эта рация может мне ещё пригодиться. Но сейчас для меня это было не важно, потому что, я вновь стоял на пороге квартиры, из которой ушёл полгода назад. Большой шкаф с зеркалом, в которое мы любили смотреться, всё так же стоял здесь, только теперь я смотрел в него один. Пол, покрытый плиткой из кафеля, был всё таким же холодным, так что мне пришлось найти себе тапочки по размеру. Женя сидела на кухне, изучая что-то на компьютере, а я прошёл мимо полки с фотографиями, заметив то, что отдельной моей там уже не было, а та, где мы стояли с ней и Ваней втроём, испорчена. А точнее, обрезана с одной стороны. Можете угадать, с какой? Женя сидела на кухне, и словно не замечала моего присутствия, допивая очередную чашку кофе и продолжая за чем-то наблюдать там. Она была одета в домашние штаны, футболку с надписью «Я ненавижу тех, кто любит Нью-Йорк» и большие тапочки с головами драконов. Завязав свои длинные чёрные волосы в хвостик, что, кстати, я очень любил, она была не накрашена, что нравилось мне в ней ещё больше. Стараясь не мешать её изучению чего-то, я медленно прошёл на кухню и сел на стул, стоящий напротив неё. Гробовая тишина нависла над комнатой, и я в буквальном смысле не мог произнести не слова. Казалось, будто мы с ней с разных планет, которые, в свою очередь, находятся в разных мирах. Понимаете, двойное непонимание. Складывалось чувство того, что сейчас она просто закроет крышку компьютера и скажет: «Мы просмотрели ваше резюме, но козлов вроде вас у нас хватает, так что, пошёл вон», – и я мигом вылечу с работы своей мечты.

– Ну так что ты хотел мне сказать? Или рассказать? Или я не знаю, какие у тебя были планы, – спросила меня наконец Женя, нарушив идеальную тишину, к которой я, вообще-то, уже даже привык. – На что ты рассчитывал, придя сюда?

– Я не знаю, честно говоря, – отвечал ей я, действительно даже не представляя, на что я рассчитывал, придя к ней. По правде говоря, я задумал об этом только что, когда она меня об этом спросила.

– Нет, – продолжила она, – то есть ты надеялся на то, что ты придёшь ко мне, сказав то, что Ваня тебя простил, и надеялся на то, что я просто так поступлю так же?

– Нет, я просто…

– Так вот этого не будет, может, Ваня и простил тебя так просто, но я не Ваня, и я не смирюсь с тем, что ты тогда сделал.

– Что именно? О чём ты говоришь? – старался узнать я, не понимая, о чём именно она говорит.

– Не прикидывайся, – вдруг встала она из-за стола и начала кричать. Глаза её были наполнены гневом и обидой, выражение которых просто невозможно передать словами. В её глазах я чётко видел то, что она не желает видеть меня здесь. Не хочет, чтобы я находился рядом, но также я видел и то, что ей приятно то, что она наконец получила возможность высказать мне всё, что она обо мне думает. – Ты просто отвратителен мне, Матвей Холодов. Ты гнусный самодовольный ишак.

– Именно об этом я и хотел поговорить, послушай…

– Твоему самолюбию нет пределов, и ты просто хочешь, чтобы все обращали внимание только на тебя. Ты хочешь, чтобы все смотрели на тебя. Чтобы все вокруг восторгались тем, какой ты.

– Я просто хочу сказать тебе, что, – пытался продолжить я, но Женя не давала мне шансов.

– Ты просто ужасен. Ты ужасно себя ведёшь, ты похож на тех, кем, я надеялась, ты никогда не станешь. Как мог ты превратиться в одного из них?

– Да послушай же ты меня, – вдруг выкрикнул во весь голос я, стараясь привлечь к себе внимание. – Я знаю, кем я был, знаю, что я наделал, прекрасно понимаю, что причинил тебе зло и что ты не хочешь меня видеть…

– Тогда зачем ты вернулся, а? – спрашивала она меня, выкрикивая каждое слово, надрывая глотку и вытирая слёзы, накатившие на её глаза. – Зачем? Зачем ты снова здесь? Для того, чтобы провести свободное время, да? Я для тебя просто игрушка, с которой можно провести время, после того как одна ушла?

– О чём… О чём ты говоришь?

– Не прикидывайся дураком, Матвей, я видела, как ты на неё смотришь. Вас показывали по телевизору. Я видела, как ты ходишь с ней вместе за руку, и нежно целуешь её. Неужели она та, кто принесла тебе счастье? Неужели она та, кто действительно полюбила тебя?

– Нет, – отвечал ей я, наконец поняв, что она имела в виду.

– А теперь, – продолжала она, перестав кричать и проглотив гнев и ярость, – теперь ты просто пришёл за мной. Ты пришёл ко мне, потому что больше тебе не к кому идти. Потому что я для тебя та, к кому всегда можно вернуться. Та, которая всегда примет тебя назад, стоит тебе лишь просто улыбнуться. Ты прекрасно знаешь и осознаешь свою власть надо мной и всё равно продолжаешь ей пользоваться. Ты делаешь мне больно вновь и вновь, возвращаясь ко мне. Зачем ты пришёл тогда, первого числа? Чтобы показать мне… Указать мне на то, что я упустила? Зачем ты пришёл сейчас? Потому что знаешь, что я никуда не денусь, и как бы долго я ни старалась найти человека, такого как ты, я всё равно никогда не полюблю никого сильнее, чем тебя.

– По… Ты полюбишь, – переспрашивал её я.

– Полюблю. Да, Моть, я люблю тебя, и всегда любила, и надеялась на то, что мы всё-таки будем вместе, и что у нас всё получится. Но ты пропал. Ты поддался этому напору, ты продал свою душу дьяволу и теперь хочешь, чтобы я помогла тебе прожить твои последние дни. Ты монстр. Ты животное. Ты знаешь, как сильно я к тебе привязана, и точно знаешь, что я никогда не уйду от тебя, и буду ждать тебя здесь всегда, в надежде на то, что ты когда-нибудь придёшь и заберёшь меня. Подаришь мне новую жизнь. И я жду и жду. Понимая, что пока я жду тебя, я просто просиживаю зря. Ведь ты никогда не полюбишь меня так же сильно, как я тебя. Ты никогда не будешь со мною вместе. А теперь ответь мне на вопрос, Моть: зачем ты так?

– Я…

– Зачем ты так со мной? Прошу тебя, нет, умоляю тебя, скажи мне, что я сделала? Как я обидела тебя? Почему ты так со мной поступаешь? Я всю жизнь желала тебе только добра и успеха. Надеялась на то, что у тебя всё будет хорошо, молилась за тебя каждый раз, когда ты садился в самолёт, отправляясь в новый город, в своём чёртовом турне. Я ждала тебя здесь. Каждый день, даже сегодня.

– И вот я здесь.

– Ты здесь, верно, но ты не со мной. Ты не хочешь быть со мной сейчас. Ты хочешь быть с ней, потому что она ушла от тебя, а ты просто ищешь, как бы утешить себя, кто бы мог забрать у тебя эту боль. Ты пришёл сюда, чтобы найти этого человека, и ты его нашёл.

– Послушай, это не так, – сказал ей я, сделав шаг в её сторону.

– Не подходи ко мне! Не смей, я не хочу, – кричала она мне. Она кричала громко, срывая голос: – Не подходи, я не хочу этого. – Она не останавливалась, она не хотела, чтобы я подходил, но я знал, что нужно делать, я знал, что я должен подойти к ней. Знал, что мы должны пройти через это вместе, поэтому я не останавливался. – Нет, не смей, нет. Не надо. Молю тебя, не делай этого, не подходи, – кричала она, забившись в угол комнаты. Я подошёл вплотную и постарался обнять её. В то же мгновение я получил удар по лицу ладонью. А потом и второй, и третий, но я не останавливался. Я обнял её и прижал к себе так сильно, как мог. Когда она поняла, что не может сражаться ладонями, она впилась мне в щёку ногтями. Но я не чувствовал боль. Свою – нет. Зато её – полностью. Я чувствовал, как каждый кусочек её тела наполнен болью, причинённой мною. Видел, как её слеёы наполнены ненавистью и злобой. Я прочувствовал её боль через себя, каждой клеточкой, каждым органом. А когда яд, которым я отравил её сердце добрался и до моего, мы оба дрогнули. После чего мы просто остались сидеть там, в углу комнаты. Гробовую тишину разрушал лишь Женин плач, который я пытался прекратить, гладя её волосы, и нашёптывая, что всё будет хорошо. Она убрала руку с моего лица, и из отверстий, которые она проделала ногтями, каплями свёртывалась кровь. Обе руки она прижала к груди и продолжала плакать, качаясь в такт со мной. Я обнял её настолько сильно, насколько позволяло мне моё тело. Я не хотел выпускать её. Мне было хорошо там. Хорошо с ней. Я старался что-то ей напевать, приговаривая что-то, чтобы она успокоилась.

– Почему ты ушёл? – спрашивала она меня снова и снова. – Почему ты ушёл? Почему ты оставил меня одну, – она еле выговаривала слова, преодолевая барьер из слёз и эмоций, вставших у неё комом в горле, от которого она просто не могла избавиться.

– Я не знаю, Жень. Я не знаю…

– Зачем ты здесь? Зачем ты снова причиняешь мне эту боль? Зачем ты снова напомнил о себе? Я только начала забывать тебя? Зачем, Моть, господи, зачем?

– Потому что так нужно. Потому что мы с тобой, ты и я, должны быть вместе.

– Когда от тебя уходит очередная модель, и ты остаёшься один, ты решаешь, что мы должны быть вместе. Тогда. Сейчас. Ты вспоминаешь обо мне лишь в тех случаях, когда у тебя никого нет больше, ты вспоминаешь обо мне, потому что знаешь, что я буду с тобой всегда. И никуда не денусь.

– Но это не так, – пытался переубедить её я.

– Нет, это так, – отвечала она, проглатывая слёзы, – и ты это знаешь. И быть может, для нас с тобой будет просто лучше, если мы больше никогда не будем общаться. Никогда. Мы отучимся этот год вместе, потом ты снова напишешь книгу, станешь ещё более знаменитым и известным и более никогда мне не напишешь. Может, так будет лучше.

– Нет, не будет, – отвечал ей я.

– Почему нет, Моть, ну почему? Ведь ты никогда просто не сможешь остаться со…

– Потому что я люблю тебя, – вдруг выкрикнул я. – Я люблю тебя так сильно, что не мог прожить ни одного дня, не взглянув на тебя, поэтому носил твоё фото с собой в бумажнике. Я не мог прожить ни дня, просто не задумавшись о тебе. А когда ко мне подходили люди, я надеялся на то, что одним из них будешь ты. Я люблю тебя с тех самых пор, когда мы вместе откопали червяка. Ты не представляешь, сколько раз я хотел написать тебе или позвонить, но потом вспоминал то, что ты мне говорила, и у меня от души откалывался кусочек. Ты не представляешь, как много раз я хотел всё бросить и приехать за тобой, просто для того, чтобы почувствовать, как твои руки обнимают мою шею. Ты даже представить себе не можешь, как часто я мечтал о том, чтобы, когда я приду в номер в очередном отеле, ты была там и ждала меня. Чтобы мы вместе летали на самолёте, а потом бы я подкупил одного на аэродроме, и он бы позволил тебе немного полетать, хотя бы на маленьком. Ты не представляешь, как долго я ждал этого момента, чтобы сказать тебе о том, как сильно я тебя…

– Любишь? – прошептала она мне сквозь слёзы.

– Люблю… Всей душой, всем сердцем, всей печенью и двумя почками, каждой кишкой и слизистой. Я люблю тебя всем, чем только может любить человек. И будь я самым великим писателем на всём белом свете, я всё равно не смог бы подобрать нужных слов, чтобы описать то, как сильно ты мне нужна каждый день… Я не понимаю, как я мог жить без возможности обнимать тебя каждый день и каждый час. Говорить тебе о своих чувствах, о том, как я не могу жить без тебя. А сейчас я понимаю, что теряю тебя, с каждым днём всё больше и больше, и будь я проклят, если просто так потеряю тебя. Позволю тебе уйти из моей жизни. Я не прощусь с тобой так легко, поверь мне. Я не позволю тебе. Я никто без тебя. Я никто сейчас, потому что я без тебя. Посмотри на меня, я просто тень призрачного меня, который где-то там, по ту сторону, ищет способ вернуться к тебе. Я не смогу без тебя, Жень. Я не смогу прожить ни единого дня, если рядом со мной не будет тебя. Я знаю, что я не ценил ничего из того, что у меня было. Прекрасно понимаю, что во всём том, что случилось между нами, и чего не случилось, виноват только я сам, и я осознаю свою вину. Но позволь мне доказать тебе, что если ты дашь мне ещё один шанс, если когда-либо мне повезёт настолько, что ты сможешь окончательно простить меня, я клянусь тебе, я даю тебе своё слово, я никогда более не подведу тебя. Я клянусь тебе…

Она смотрела на меня, вытирая глаза, освобождая их от слёз. Она лежала у меня на коленях, и я держал её голову. Мы смотрели друг на друга так, словно видели друг друга впервые. Она была со мной, рядом, и мне ничего больше не нужно было. Я просто наслаждался этим моментом так, как мог. Она вытащила руку и положила её мне на щеку. Я почувствовал тепло, исходящее из её руки, и согревающее моё лицо. Я почувствовал её…

– Спроси меня, – продолжил я, – есть ли у меня мечта.

Она улыбнулась, подарив мне невероятное удовольствие насладиться её улыбкой, которую я не видел так давно, но о которой мечтало моё сердце. Она облизала солёные губы, вдохнула поглубже и спросила у меня: – У тебя есть мечта, Моть?

– Да, – отвечал ей я, – я мечтаю о том, что когда-нибудь смогу звонить тебе из «Пятёрочки» и спрашивать, нужны ли тебе таблетки для похудания, потому что хочу, чтобы мы подкалывали друг друга даже когда станем старые. Я мечтаю о том, чтобы, выпуская новую книгу, я мог посвятить её тебе. Я мечтаю о том, чтобы мы вместе гуляли по парку, наслаждаясь каждой секундой, словно этот день последний. Но больше всего на свете я хочу, чтобы я снова стал частью тебя. Чтобы ты приняла меня в свою жизнь и чтобы подарила мне возможность доказать тебе свою любовь. И пускай я не Джордж Клуни и не Брэд Питт, я всё равно надеюсь на то, что я всегда буду для тебя идеальным. Молю тебя, прости меня за всё то, что я наделал. Надеюсь, что мы сможем пережить это вместе.

В тот момент я снова увидел его. Тот взгляд, которым она смотрела на меня полгода назад, когда у меня не было ничего. Когда я не был знаменит, когда ещё не написал этот роман. Когда у меня не было ничего ценного, но было всё бесценное. Когда у меня была семья. Был лучший друг и любимая девушка. Она смотрела на того меня, позволив ему окончательно выбраться из той пещеры, в которую я поместил его. Она прикоснулась к моим губам, провела руку до щеки, а потом и потянулась ко мне, чтобы поцеловать. Её мягкие и нежные губы дотронулись до моих, и мы наконец слились в том поцелуе, которого ждали так долго. В тот момент, когда она меня целовала, я чувствовал безграничную власть. И не то, что я мог почувствовать, раздавая автографы. Власть куда более сильную, и не свою. Я почувствовал её власть над своим сердцем, и был готов повиноваться ей во всём. Этот поцелуй подарил мне ощущение бессмертия и вечного счастья. Ни один автограф, ни одна пресс-конференция, ни одна книга или всемирная известность никогда не смогут подарить мне большего счастья. Никогда.

– Можешь даже не надеяться на то, что я когда-нибудь разжирею, – произнесла она, когда мы закончили наслаждаться первым поцелуем. – Скорее это тебе на сорок лет я подарю абонемент в тренажёрный зал, жиртрест. Я рада, что ты вернулся ко мне. Я рада тому, что дождалась момента, когда ты за мной вернулся. Ты самое дорогое, что есть в моей жизни. Ты мой ангел, моя душа и моё сердце, и я никогда не перестану ждать тебя.

– А я никогда не перестану идти за тобой. До самого конца.

– До самого конца? – переспросила она?

– До первого абонемента в тренажёрный зал, – отвечал ей я.

– Как ты собираешься извиняться перед своей мамой теперь? – вдруг спросила она меня.

– Откуда ты знаешь?

– Она пришла ко мне в тот день и сказала, что вы поссорились. Я надеюсь, у тебя уже есть план?

– Честно говоря, нет, я не представляю, что мне делать, – в отчаянье сказал я.

– Ну тогда мы займёмся изготовлением плана завтра вместе. Ваня помог тебе помириться со мной, а я помогу тебе и сделаю всё возможное, чтобы ты мог помириться с мамой, а иначе я больше никогда не смогу разговаривать с самой умной женщиной на планете.

– Подожди-ка, – перебил её я, – а откуда ты знаешь о том, что Ваня мне помогал?

– Он позвонил мне вчера, пьяный кажется, и сказал, что он и Джоан Роулинг помирились и снова вместе. Так что я поняла, что он сделает всё, чтобы мы снова оказались друг с другом. Это было несложно.

– Ты смотри, а? – подметил я, – да от тебя ничего невозможно скрыть. Ты прямо повсюду.

– Нет, просто в отличие от некоторых, я ещё не разучилась думать головой. А знаешь, что ещё?

– Что же? – переспросил я Женю, глаза которой вдруг в буквальном смысле слова загорелись.

– Смотри, что я нашла в Интернете.

Она нежно оттолкнула меня от себя, вскочила с места, на котором ещё только что лежала, и побежала к компьютеру, который, как и прежде, стоял на столе на кухне.

– Смотри, – звонко повторила она, и повернула компьютер в мою сторону. На экране я смог увидеть всем знакомый сайт Википедии, на страничке, посвящённой… мне.

– Мне?

– Тебе, именно, – отвечала мне Женя, – я сама безумно удивилась, и признаюсь честно, сперва подумала, что твоё эго разгулялось выше отметки павлина, а потом увидела, что автором статьи числится Иван Кулдатов. Ты можешь себе представить? Он написал про тебя в Вики. Так что теперь все будут знать тебя. А ещё, пускай отныне все знают, что я, и только я, – твоя муза и твой талисман. А те девочки, которые попробуют завладеть моим местом, пускай знают, что если они только попробуют, я загоню им дроблёный бамбук под ногти. Вот так вот.

– Ты меня пугаешь немного, – на этих словах я хотел продолжить предложение, адресованное Жене, в конце которого я хотел вставить шутку, но меня потревожил звонок телефона. На телефон мне уже давным-давно никто не звонил, но я надеялся на то, что это была мама, и уже готов был молить её о прощении. Но номер не определялся, отчего мне стало ещё более интересно. Я нажал на зелёную кнопку принятия вызова и приготовился слушать.

– Господин Холодов? – спросил меня мистический не совсем русский голос.

– Да, это я, здравствуйте, – отвечал я, ставя под сомнение верность решения поднятия трубки.

– Здравствуйте, меня зовут Стенфан Русо. Да, я знаю, очень специфическое имя, давайте не будем тратить наше драгоценное время на то, чтобы посмеяться над ним, займётесь этим, когда мы закончим, – голос в телефоне был строгим и чётко знающим, что ему нужно. Парень по ту сторону точно не желал тратить времени даром, поэтому я просто не мешал ему говорить и внимательно слушал. – Я старался связаться с вашим агентом, чтобы сделать деловое предложение ему и решить всё через него, но он, как он мне сообщил, больше с вами не работает, поэтому я связался с вами напрямую. Я прочёл роман, написанный вами, и должен признать, что для человека вашего возраста это просто невероятно. Ваш роман привёл меня в восторг. Примите мои поздравления и комплименты. Я не хотел бы тратить всё наше время на то, чтобы говорить о том, какой вы молодец, я звоню по делу. На данный момент я планирую нечто грандиозное, и буду рад, если вы присоединитесь ко мне в качестве сценариста для экранизации вашего романа. Если вы написали такую прекрасную книгу, уверен, что вы сможете написать и отличный сценарий. Если вам нужно время, то оно у вас есть, до конца недели. Я свяжусь с вами в пятницу, надеюсь, что вы подарите мне удовольствие работать с вами. Благодарю за внимание, до свидания.

Входящий звонок на минуту ввёл меня в коматозное состояние. Я не мог произнести не слова, чем напугал Женю. Я стоял на месте, пялясь в одну точку, стараясь осознать то, что только что произошло. Но то, что только что произошло, просто невероятно.

– Кто это был, Моть, и что случилось? – спрашивала меня Женя уже, должно быть, в восьмой раз.

– Похоже, что ты отлично справляешься с задачей талисмана. Ты представляешь, я могу стать новым сценаристом для экранизации своего собственного романа.

– Да ладно! – вдруг закричала она, искренне разделяя со мной эту радость, ты просто умница, Моть, это фантастика. Ты снова будешь работать! Это просто потрясающе. Я так горжусь тобой.

Остаток дня мы провели вместе, наслаждаясь каждым моментом. Мы наконец-таки были вместе, а новость о том, что я снова буду работать, возбудила нас ещё больше. Мы наслаждались временем вместе. Она была рядом со мной, и я понимал, что моя жизнь наконец налаживается и что теперь я могу уважать себя. Уважать себя не за то, что я написал какой-то роман, а за то, что я ответил за свои поступки и смог сделать всё ради того, чтобы вернуть то, что так бесценно. Мы были с ней вместе, и я снова начал чувствовать вкус жизни. Я вновь влюбился в неё, а она отвечала мне взаимностью, теперь оставался лишь только один человек, перед которым я обязан был извиниться. Я готов сделать всё, что от меня потребуется, только бы получить её прощение. Я иду к тебе, мама.

3.

Последние лучи солнца, уже готовящегося покинуть этот город на долгие три месяца, проливались в Женину комнату, и отлично выполняли свою работу в качестве моего будильника. Утро было свежим и тёплым. За наполовину открытым окном я мог слышать последнее пение птиц, которые ещё не успели «собрать вещи» и отправиться в тёплые страны. Из включенного на кухне радио, символически для меня, играла песня группы «All American Rejects» – «It Ends Tonight». И действительно, сегодня всё должно было закончиться. Сегодня я окончательно верну всё на свои места. Сегодня я верну себе маму и заживу той жизнью, которой мне так не хватает. Прежней жизнью. Лёгкий и тёплый осенний день балуется солнечными лучами на моём лице, словно трёхлетний ребёнок, и в моём сердце зарождается светлая надежда на то, что всё сегодня будет хорошо.

– Так и будет, можешь даже не сомневаться, – говорит мне Женя, проснувшаяся, должно быть, от того, как громко я думаю.

– Ты это о чём? – переспрашиваю её я.

– Ну, ты сейчас надеешься на то, что сегодняшний день пройдёт очень хорошо, верно? Ну так вот знай, он пройдёт отлично. Всё будет очень хорошо, и ты помиришься с мамой, можешь даже не сомневаться. Я уверена, что она хочет этого примирения точно так же, как и ты. Да и потом, ты же великий Матвей Холодов. Всё будет просто потрясающе.

Женины слова согревали меня. Правда. Они дарили мне надежду на то, что сегодня у меня всё получится. И с каждым её новым словом надежда всё более и более перерастала в уверенность. Женя развернулась ко мне и положила свои ноги, одетые в её весёлые домашние штаны, поверх моих. В телевизоре, что стоял прямо перед нами, уже, должно быть, в седьмой раз повторялся фильм, который мы включили вчера вечером и, обнявши друг друга как следует, уснули вместе. Да, верно, сегодняшнее утро было для меня особенным, потому что она была рядом. А если она рядом со мной, значит, что жизнь снова проста и удивительно легка. Что бы меня ни тревожило, какие бы мысли ни лезли в мою голову, мне достаточно было просто взглянуть в её огромные глаза. Боже, какие же они большие. Словно два огромных телескопа. Но это и неважно. Мне стоило лишь взглянуть в её глубокие голубые глаза, и я успокаивался.

Каждый раз, когда в моей жизни происходили последние дни чего-то, мне всегда казалось, словно этот день – последняя серия отличного телевизионного сериала, который подходит к концу. Зрителям грустно прощаться с героями, которые так глубоко засели у них в душе, но это же последняя серия, а значит: всё будет хорошо. Сегодняшний день одним своим началом уже предсказывал мне отличный финал для моего собственного сериала. Солнечный день. Символическая музыка с ещё более символичным названием и любимая девушка, которая обнимает меня этим утром. Или уже нет…

– Вставай, лежебока, у тебя сегодня очень важный день, – вдруг начала она, вскочив с кровати, чего я даже не заметил, полностью окунувшись в свои собственные мысли. – В ванной, в тумбочке есть пара новых зубных щёток, зубную пасту найдёшь сам. Умывайся, приводи себя в порядок, и давай скорее за стол, я пока приготовлю тебе чего-нибудь вкусненького.

– Но…

– Никаких «но»! У тебя сегодня очень важный день, и тебе ещё многое надо успеть, понял? Так что давай. Чоп-чоп.

Мне нравился тот факт, что Женя готовила для меня завтрак, пока я умывался и приводил себя в порядок. Появлялось ощущение некой семейной жизни. Будто мы мистер и миссис Смит. Я отправился в ванну, как мне и было велено, после чего прибыл на кухню, где для меня уже была готова чашка кофе со сливками, яичница и немного шоколада. Должен признать, что это была самая вкусная яичница на свете. Возможно, потому что её приготовила Женя, а после смотрела на меня, пока я ел. А может, потому что за последние несколько недель я практически ничего не ел, кроме маленьких перекусов. Так что, как бы то ни было, мама, извини, но первенство переходит к команде большеглазых окуней.

– Итак, – начал я, прожевав последний кусочек и запивая его изумительным кофе, – какой у нас на сегодня план. Что мы будем делать?

– Мы? Мы? Нет, нет, приятель, сегодня твой звёздный час, понял? Ничего особенного я для тебя не сделаю, только пойду туда с тобой, чтобы заверить твою маму в том, что с тобой просто можно поговорить. А всё остальное ты должен сделать сам. Это ведь ты заварил эту кашу. Я могу тебе помочь в этом деле, но делать всё за тебя я не собираюсь. Ты уже взрослый.

– Ну а что же мне делать. Хотя бы подскажи мне, – отчаянно просил я, нервно допивая кофе.

– Ну хорошо, предлагаю вот что: ты отправишься сейчас в какой-нибудь магазин и приобретёшь себе костюм. Хороший, дорогой. Пусть это будет белая рубашка и чёрный костюм, да, верно, таким ты мне нравишься. Маме тоже должно понравиться.

– Но ты говорила о том, что когда я надеваю костюм, я похож на самовлюбленного павлина, – заметил я, вспоминая слова Вани.

– Я говорила это, когда ты ещё был козлом. Ты, конечно, и сейчас козёл, но ты теперь такой добрый козлик. Таким ты мне нравишься.

– Таким? – снова переспросил я.

– Настоящим, – отвечала она.

Получив все инструкции от Жени, я покинул её квартиру и отправился за костюмом и цветами, которые она тоже посоветовала мне купить. Внизу я на своё удивление не встретил Лидию Ивановну, должно быть, она просто отошла, но я заметил массивную вазу, украшенную новыми цветами, которые, видимо, уже успел принести Юрий Алексеевич. Выйдя из подъезда, я сделал глубокий вдох, для того, чтобы в полной мере ощутить прелесть сегодняшнего дня. Утреннее солнышко, сопровождающее меня в моей прогулке, придавало мне больше уверенности в успехе сегодняшнего дня, и я уже ни в чём не сомневался. С силами добра, поддержкой природы, и помощью Жени у моей мамы просто не останется шансов. Но расслабляться тоже нельзя. Я проходил по улицам, и люди, идущие напротив и рядом, смотрели на меня, как на обычного человека. Не требовали с меня автограф, не просили с ними сфотографироваться, не следовали за мной по пятам. Никто не скандировал моего имени, никто не кричал о том, что я самый лучший и что я навсегда останусь в их сердцах. Я был обычным. Просто человеком. И знаете что? Мне это чертовски нравилось. Я надел широченную улыбку на лицо, которая, между прочим, не была поддельной, и отправился в магазин «Dolce and Gabbana», открывшийся в нашем районе совсем недавно, наряду с такими магазинами, как «Carlo Pazolini» и «Gant». Проходя мимо тех мест, где я гулял, когда ещё был простым парнем, я невольно вспоминал те дни, когда мы играли здесь в снежки или просто шли домой после школы. Я посмотрел на разветвление дорог, мой мозг невольно проникся воспоминанием о том, как я спасал Леру и как дорого заплатил за то спасение. Но ничто из этого уже не имело для меня значения, я просто направлялся к своей цели, погружённый в свои собственные мысли и пропитанный воспоминаниями.

– Не может быть, – это же Матвей Холодов, – послышался голос позади меня. Я не знал, кто это был, но сразу понял, что пора принимать попытки отрицать любое причастие к персоне, имя которой было выкрикнуто. Обернувшись на сто восемьдесят градусов, я увидел маленькую, худенькую девочку, с длинными рыжими волосами и карими глазами. Лицо её было покрыто веснушками, а носик красовался серёжкой. Подойдя ко мне, она снова заговорила: – Вы ведь Матвей Холодов, верно?

– Нет, извините, но вы меня с кем-то перепутали, – отвечал я, не имея ни малейшего желания вспоминать о чём-то из своего прошлого. Даже о собственном мире.

– Нет, нет, – продолжала она, – это точно вы. Я видела фото на обложке книги, вы там красавец. Вы не дадите мне автограф. Ваша книга у меня с собой.

Я не хотел снова выдавать свой автограф, потому что в моей памяти снова всплывал образ того человека, которого я прогнал из своей души и более не хотел видеть. Но потом я подумал о том, что от одного раза ничего не случится, и согласился. – Как тебя зовут, прелестная девочка?

– Кристина, – отвечала она мне, – я Кристина. Можете так и написать. Кристине.

Я открыл обложку книги, которая изменила мою жизнь не в самую лучшую сторону, но всё-таки был благодарен ей за то, что она подарила мне бесценный урок. Поставив свой корявый от непривычки автограф, я закрыл книгу и передал её обратно владельцу.

– Знаете, я сегодня собиралась пойти погулять с друзьями, и была бы не против, если бы вы проводили меня домой, – она подошла вплотную и положила мне в карман штанов записку, в которой, по всей видимости, был написан номер её телефона. – Я буду ждать, – прошептала она мне на ухо, и даже нежно поцеловала в щёку. – Не беспокойтесь, провожать меня недалеко. Я живу вон в том доме, – сказала она и указала на дом, из которого только что вышел я, и в котором меня ждала любовь всей моей жизни. – Квартира номер сто пятьдесят семь. Если будет желание, заходите. Я живу без родителей. Так что я буду ждать, – сказала она и, развернувшись, отправилась в противоположную мне сторону.

Прожив небольшой отрезок времени без вечеринок, клубов, выпивки и прочего звёздного дерьма, я уже стал забывать о том, что существуют такие девушки, как эта. И что они готовы на всё, лишь бы ухватить кусочек звёздного мяса. Но её планам было не суждено сбыться, так как сегодня я планировал отправиться к маме и умолять её о прощении. Я достал из кармана листок бумаги, предоставленный мне весьма привлекательной особой с ядовито рыжими волосами, порвал его и выбросил, чтобы больше ничто и никогда не могло связать меня с ней, так как её образ чем-то напоминал мне Кати, а видеть её я совсем не желал. Дальнейшее моё путешествие прошло без фанатов и приключений. Я спокойно дошёл до магазина, размышляя о том, что я вылез из воды сухим. Да, верно, я не заплатил, по большому счёту, никакой цены за всё содеянное. Я остался чистым. Да, я нервничал и переживал, пока сидел там, в мотеле, в номере, который я даже и не помню, но теперь, благодаря тому, какой я крутой, я снова остался в победителях, и это лишь ещё раз доказывает тот факт, что я просто пуленепробиваемый. Дойдя до магазина и проникнув внутрь, я снова почувствовал тот запах свежей кожи, который преследовал меня повсюду, когда я был ещё круче, чем сейчас. Но не счастливее. Я снова вспомнил всё, на что был способен, и мне на секунду захотелось вернуться в тот мир. Я не надевал ничего, кроме рваных джинсов и футболки с британским флагом, уже более двух недель. Мне нравилось то, что я видел здесь, а продавцам нравился мой кошелёк, который я достал из тех же самых джинсов, когда расплачивался за костюм. Я решил, что медлить нельзя, и из дверей магазина я вышел словно очередная кинозвезда, которая только что привела себя в подарок. – Что ж, костюм есть, – подумал я, – остались цветы, цветы – это тоже очень важно. Денег у меня ещё было достаточно, а если бы и эти закончились, то те, что лежали у меня на карточке, ждали моего прибытия. Закрыв за собой двери магазина, я направился прямо в цветочную лавку, которая находилась за книжным магазином. Пройдя немного и задумавшись о книжных магазинах, я вспомнил те, из которых практически не вылезал, пока был популярным и знаменитым. Обложка с моей фотографией была повсюду, не только в самих магазинах, но и в газетных статьях, и журналах, и рекламных щитках, и щитках для объявлений. Моя рожа красовалась повсюду, и людям просто некуда было от неё деться. Я смотрел отовсюду, словно око Мордора. И мне это нравилось. Нет, не то что я был оком, меня грели те воспоминания о былом. О том, как всё это было здорово, весело, сказочно. И меня расстраивало то, что если бы я вовремя взялся за голову, я мог бы разделить весь этот успех со своими самыми близкими людьми, потому что они этого достойны. И всегда были достойны, но, к сожалению, понял я это только сейчас. – Господи, Боже мой! – подумал я, проходя мимо того самого книжного магазина, на витрине которого, вы не поверите, всё еще красовалась та самая рожа. – День сурка? Назад в будущее? Гости из прошлого? – парочка таких мыслей посетила меня в тот момент, и мне всё же безумно захотелось зайти туда и посмотреть. Я, конечно, понимал, что время моей славы давно прошло и, должно быть, я уже не… А, к чёрту, пойду посмотрю. Зайдя в очередную «Букву», я снова увидел свою книгу, уже второй раз за день, но на этот раз выставленную на продажу. На продажу в качестве бестселлера? Быть того не может. – Надо что-то с этим сделать, – подумал я, всё ближе и ближе подходя к стенду. Я беру книгу, ту, что стоит выше всех, словно самая главная из всех, и медленно засовываю её под пиджак так, чтобы никто не заметил.

– Что это вы делаете? – спрашивает меня молоденькая девочка, работающая здесь продавцом. Не спрашивайте, как я это понял. – Вы что пытаетесь украсть эту книгу?

– Нет, – отвечаю я, – я пытаюсь освободить вас от дешёвой книжки, которая ни разу не стоит тех денег, которые вы за неё назначили. Это же бред. Бездарность. Совершенно нелепые мысли идиота.

– Да будет вам известно, – начала вдруг девочка, повышая на меня голос, – автор этой книги знаменит как «новый Толстой». Он номинирован на премию Николая Васильевича Гоголя, и я уверена, что он победит. Автор этой книги так глубоко продумал каждого персонажа, что, кажется, будто вы знаете этих персонажей всю жизнь. А на форумах сейчас происходит абсолютное сумасшествие в связи со слухами о том, что готовится экранизация романа, так что не смейте говорить о том, что автор бездарен. Сперва сделайте что-то похожее. И верните книгу на место, пока я не вызвала охрану.

– В Интернете есть форумы, посвящённые мне? – задаюсь я сам себе вопросом, случайно говоря это вслух. – Надо бы чаще заходить куда-то кроме контакта.

Услышав это, молоденькая девочка посмотрела на меня совершенно невероятным взглядом. Она смотрела на меня, потом схватила книгу, развернула её задней стороной обложки и посмотрела на фотографию. Потом снова на меня и снова на фото. – О, Господи, – начала она, – неужели вы и есть…

– О, нет, я не тот, за кого вы меня…

– Господин Холодов, это вы? Этого просто не может быть, – она развернулась и сделала глубокий вдох, раскрыв рот. К счастью, я успел закрыть его своей ладонью.

– Нет, нет, прошу тебя, – я не знал, как к ней обращаться, поэтому взглянул на её бейджик, – Вероника. Да, Вероника, я прошу тебя, не надо кричать, идёт? Я просто хочу украсть книгу. – Она постаралась что-то сказать, но я так и не понял, что. Возможно, из-за того, что я прикрыл её рот рукой. Подумав над этим, я всё же решил, что стоит освободить её, если я хочу услышать что-то дельное.

– Ну вы же не можете просто так взять и украсть книгу, – говорила она мне, – это же собственность магазина. Хоть вы и автор, я не могу вам этого позволить. Простите.

Подумав ещё немного над этой проблемой, словно решается вопрос жизни и смерти, я наконец придумал: – Зато ты можешь. Да, верно, ты можешь положить её к себе в сумочку, согласна? А я за это дам тебе автограф, идёт?

– Вы что, напишите что-то для меня? Просто ради того, чтобы я украла вашу книгу, и поставила её к семи другим?

Странное ощущение посетило меня, и я задался вопросом о том, зачем ей семь моих одинаковых книг, но для меня это не имело значения. – Да, верно, так мы и поступим. Люди не должны платить за то, что испортило мне жизнь. Вот так вот, – я написал для Вероники несколько красивых слов на обложке, и она положила книгу к себе в сумочку так, что никто не заметил.

Я искренне радовался своему маленькому преступлению, ведь то, что я сделал сейчас, помогало мне вновь почувствовать себя чем-то большим, чем я есть. Но и то, кем я был, меня устраивало. С этими мыслями, я вновь вспомнил про Женю, Ваню, маму, и цветы, которые должен был купить. И вообще мне следовало поторапливаться. Подумав обо всем этом, я поправил костюм, и направился к выходу, минуя шкаф с не моими книгами. Остановившись прямо у входа, фотографически вспомнил автора тех книг, стоящих на полках, и вновь направился к ним. Подойдя поближе, я взял одну из них и прочёл: «Пока смерть не разлучит нас», автор Илья Васильков. Мозги постепенно начали плавиться, и я не совсем был уверен в том, что я не сплю. Я развернул книгу, чтобы прочесть что-нибудь на обратной стороне обложки.

«Выдающийся российский автор Илья Васильевич Васильков появился в буквальном смысле слова ниоткуда и моментально завоевал сердца миллионов. Его произведения: «Здравствуй, мир», «Между небом и землёй» и «Потерять всё» прославили его на весь мир. Молодой парень из деревни в Липецкой области покорил своими словами сердца многих миллионов читателей, и по сей день остаётся там. Даже после смерти. Встречайте последний роман великого русского писателя «Пока смерть не разлучит нас» теперь в новом формате».

Моментально. Вот так просто. Всё встало на свои места. Я понял, откуда Илья Васильевич взялся. Кем он был и кем стал. Откуда он знал так много про меня и почему взялся мне помочь. Он сделал это, потому что в своё время был точно таким же. Он не был магом. Не был из другого мира, он просто был опытный. Он прошёл через всё то же, что и я. Он знал, что меня ждёт, и знал, что нужно сделать мне, чтобы исправить ошибку. Он не хотел, чтобы я повторил его ошибки. Он желал мне другой жизни. Он не хотел, чтобы испытал всю ту боль, что причинила ему в его время слава. С того момента, как всё началось, он узнал во мне себя и захотел мне помочь. Он появился именно тогда, когда нужен был мне больше всего на свете. Он появился там, где для него не появилось того человека. И он помог мне. У него получилось. Он передал мне всё то, что знал. Передал мне свой опыт и указал верный путь для того, чтобы я, если представится такая возможность, сделал то же самое. Чтобы и я спас кого-то, а он спас следующего. Он сделал это для меня, и я навеки ему благодарен за это. Увидев это, я окончательно понял, что мне нужно сделать. Как я буду просить прощения и что я скажу. Увидев это, я наконец осознал всё то, что сделал. Прочувствовал ту боль, которую причинил, и теперь я должен был просить прощения у самого дорогого мне человека.

Тёплый солнечный день сменился холодным ветром и тёмными тучами. Маленький дождик вновь начинал моросить, предвещая о том, что надвигается настоящий ливень. Метеослужбы рекомендуют людям не выходить на улицы в ближайшие три часа, а я стою здесь. Напротив родного дома, в котором меня ждёт мой самый главный человек. В правой руке у меня букет цветов, которые я купил по дороге домой. А в левой – нежная и тёплая рука Жени, которая стояла здесь со мной и готова была поддержать меня, что бы ни случилось. Ваня помог мне получить прощение Жени, а теперь она помогает мне получить прощение мамы. Стоя здесь и думая об этом, я вдруг понял, что эти люди – не самые главные составляющие части моей жизни, я вдруг понял, что они и есть моя жизнь. Они – те, ради кого я просыпаюсь по утрам, и они – те, кого я хочу видеть рядом с собой всю свою жизнь. Я готов дарить им свою любовь каждый день и не просить ничего взамен, просто потому, что знаю, что мне не нужно просить. Они любят меня таким, какой я есть, и какие бы преграды ни вставали между нами, мы всегда будем вместе, всегда будем заботиться друг о друге и всегда придём на помощь. Потому что мы – семья. И нет ничего важнее семьи. Теперь я это понимаю.

– Ты выглядишь каким-то особенным, – говорит мне Женя.

– Да, ты знаешь. Я готов. Я просветлел. Многое понял, и я хочу сказать тебе спасибо, – я поворачиваюсь к ней лицом. Смотрю на неё и сжимаю её руку. – Спасибо за всё, что ты для меня сделала. Спасибо за то, что ты осталась со мной, и не бросила меня. Спасибо тебе за тебя.

– Послушай меня, – продолжала она, положив мне обе руки на щёки, – я никогда тебя не оставлю и не брошу. Я буду с тобой до самого конца. Всегда. Теперь это наше время. И мы будем вместе. И я буду там сейчас, я буду рядом, чтобы тебе было легче, – договорив это, она закрыла глаза, и поцеловала меня. Поцеловала меня так нежно, что теперь я окончательно был готов сделать то, что от меня требуется. Уже даже не ради того, чтобы вернуть всё на свои места. Это произойдёт в лучшем случае. Я должен был сделать это ради мамы. Ради того, чтобы она знала, что я тот, кем она меня вырастила, а не тот, кто позволил славе взять над собой верх. – Ты готов? – вновь спросила меня Женя.

– Полностью, – отвечаю я, беря её за руку, и направляюсь к входу в дом.

Всякий раз, когда я отправлялся просить прощение у мамы, мне всегда казалось, что я вот-вот рожу ежа. Да, как бы странно это ни звучало, но каждый раз, когда мы с ней ссорились, я всё время оставался один. Именно. Должно быть, вам знакомо это ощущение. Одиночества. Полного. Когда ты возвращаешься домой и понимаешь, что там тебя никто не ждёт, никто не будет говорить с тобой или что-то рассказывать. Ты словно возвращаешься в одиночную камеру тюрьмы особо строгого режима. Куда приходишь, надеваешь свой оранжевый комбинезон и начинаешь качаться на люстре под рэп-музыку Кертиса Джонсона, словно Джейсон Стетхем, до тех пор, пока тебя не позовут на ужин. Мама медленно открывает дверь в комнату, словно надзиратель, отпирающий дверь клетки, и произносит: – Заключённый «0001», отправляйтесь на ужин. И смотрите у меня, без глупостей. – Вы едите вместе, но кажется, словно ты ешь, а она смотрит за тем, чтобы ты не смастерил отмычку из огурцов. После чего ты моешь свою тарелку, как послушный, и вновь отправляешься качаться в камеру. Да, пожалуй, это самые ужасные ощущения. И казалось бы, теперь, вот было бы здорово, если бы меня просто отлупили ремнём и поставили в угол, так было бы лучше. Тогда на следующий день всё снова станет хорошо, мама поцелует тебя на прощанье, и этот урок ты точно усвоил. Но не теперь. Теперь у неё более изощрённая пытка. Молчание. Молчание и полное равнодушие. Ты точно не знаешь, когда это молчание закончится и когда тебя выпустят из этой темницы досрочно. – Господи, – подумал я, стоя в лифте, поднимающем меня наверх к моей судьбе, – лучше бы она просто высекла меня ремнём и поставила в угол.

Двери лифта открылись и я, пропустив вперёд себя Женю, вышел на лестничную клетку, на которую раньше выходил в полной уверенности, что дома меня ждёт любимая мама, а теперь боялся даже позвонить в звонок. Женя оказалась более смелой, чем я, и, вновь спросив меня о том, готов ли я, нажала на кнопку, чем спровоцировала мелодию, играющую у мамы в квартире и свидетельствующую о том, что кто-то пришёл. Звуки открывающейся двери испугали меня ещё сильнее, так что я решил, что будет лучше, если я встану за стенкой, где мама не сможет меня видеть. Железная дверь наконец открылась, и перед Женей стояла маленькая рыжая женщина, только что из сказки. Глаза её были красные от слёз, увесистые синяки под глазами, словно мешки, не придавали ей особого шарма, и всё это являлось лишь добавлением к тому, что мама плакала даже сейчас. Нос её был ещё краснее, чем глаза, в руках же она держала маленький платочек, который когда-то принадлежал мне. Она подняла глаза и, увидев перед собой Женю, произнесла:

– Здравствуй, солнышко. Что ты здесь делаешь?

– Здравствуйте, тетя Софа, я, на самом-то деле пришла не просто так, – отвечала ей Женя, – я здесь с небольшим сюрпризом. И прежде чем вы постараетесь его отвергнуть, я хочу сказать, что у меня получилось его простить. Он действительно изменился. Он прежний. Он вернулся.

– Кто вернулся? – задавалась вопросом мама, – кто прежний? Женя, дорогая, ты о чём?

Я вышел из-за стены, подняв букет цветов перед ней, посмотрел в её такие родные мне глаза и сказал:

– Здравствуй, мам.

Я точно не понимал, счастлива она сейчас или безумно на меня злится, но я не хотел оставаться там, стоять столбом в ожидании того, когда мне удастся это выяснить. Я откинул букет цветов, купленный мною, в сторону и упал на колени перед ней, ощутив резкую боль в правом колене. Должно быть, я просто неверно упал на него, но это было не важно. Я подполз на коленях к ней, натирая дырки на брюках от нового костюма, но и это тоже нисколько не заботило меня. Я взял её за ноги, которые были одеты в её маленькие домашние штанишки, прикоснулся к ним губами и произнёс:

– Прости меня.

– Боже, Моть, поднимись, – приказала мне мама, но я не слушал её.

– Молю тебя, родная моя, любимая, прости меня за всё, что сделал. Прости меня за всё, что я тебе наговорил. Я не имел никакого права даже думать о тебе как-то плохо. Мамочка, любимая, молю тебя, прости меня, – глаза мои наполнялись слезами, и я не мог этого сдерживать. Я дал полную волю эмоциям, которые накрыли меня сейчас с головой. Тот ком, что встал у меня в горле, рассосался словно тромб, и эмоции, рождающиеся в тот момент в моём сердце, запросто пробились через него. Я рыдал. Я рыдал у неё в ногах, моля о прощении. Мне не было стыдно за то, что я прильнул к её ногам. Мне не было стыдно за мои слёзы. То были слёзы радости от того, что я вновь рядом с ней. Мне было стыдно за то, что я наговорил ей раньше. Мне было стыдно за себя. За то, что моя любимая мама потратила всю жизнь для того, чтобы вырастить из меня настоящего мужчину. Сделать из меня того, кто будет на голову выше других. А я не справился с этой задачей. Я опозорил и себя, и маму, устремившись за чёрствой славой, грязными деньгами и, Бог знает, за чем ещё. Но всё это сейчас не имело значения, потому что мы были рядом. Я был рядом. Рядом с ней. С мамой. С человеком, который был со мной на протяжении всей моей жизни. Человеком, который вырастил меня, и которому я обязан всем. Человеком, который был для меня всей моей жизнью. Смыслом моего мира и полярной звездой в кромешной тьме. Я был рядом с ней, я снова мог почувствовать её. Потрогать её и ощутить её аромат. Я снова был с ней. Я снова был рядом. С мамой.

– Господи, Боже, Матвей, – продолжала она, точно так же как и я, дав волю своим чувствам и присев ко мне, – сыночек мой, любимый мой, да как же я могла на тебя злиться, да как же…

– Послушай меня, – перебил я её, – послушай. Я должен был говорить тебе это каждый день, что я живу на этом свете. Я должен повторять тебе это каждый час, и с этого момента, я клянусь тебе, что буду всегда рядом. Я никуда и никогда не уйду. Я рядом с тобой, мамочка моя, родная моя. Прости меня за всё, что я сделал. Я люблю тебя. Я люблю тебя, слышишь? Я не представляю своей жизни без тебя. Без твоих советов, без твоей любви. Я просто не представляю себя без тебя. Умоляю тебя, мама, прости меня, дурака.

– Мотенька, родной, да я не злюсь на тебя. Да как же я могу? Как же я могу злиться на любимого сыночка. Господи, да как же мы с тобой так? Как же так получилось? – она положила мне на щеку свою руку. Мамину руку. Самую тёплую и самую нежную на всём белом свете. И с того момента я точно знал, что я в безопасности. Я в самом родном мне месте, и я навсегда останусь здесь. Я буду здесь с ней, с любимой мамой. Она поцеловала меня и обняла так сильно, как никогда не обнимала меня. И я вновь ощутил аромат её волос. Её прикосновение, и этот запах. Запах утреннего печенья, которым она пахла, даже когда пользовалась туалетной водой. Этот запах не перебить ничем. Я снова был рядом и ощущал это домашнее тепло. Эту любовь и ласку. Это беззаботное счастье и этого родного мне человека. Самого родного на всём белом свете.

Я поднял голову и посмотрел на неё. Её глаза так же, как и мои, были залиты слезами, и свет, мелькающий откуда-то, попадал на её голубые глаза, и они сияли, словно сапфиры. Она погладила меня по лицу и снова поцеловала меня. Её рыжие пушистые волосы лезли мне в глаза и в рот, но мне это нравилось. Мне нравилось всё. – Ты пустишь меня назад, мам? – продолжал я. – Ты пустишь меня домой?

– Конечно, любимый мой. Сыночек мой маленький. Там такой дождь. Заходите скорее. Вы замёрзли. Жень, давай скорее в дом, – приказала мама моей любимой девочке.

Я поднялся с пола и снова вцепился в маму со своими объятиями. Она обнимала меня и целовала так же, как раньше, словно в последний раз. И я, уподобившись ей, тоже целовал и обнимал её, словно в последний раз. Секунду спустя, мы стояли уже втроём. Втроём, с самыми любимыми мною людьми. Я был счастлив, как никогда. Наконец, закончив проявления чувств, мы пересекли порог, и я снова оказался дома. В доме, по которому я дико скучал, и который я не видел так давно. Я снова стоял здесь, в этой прихожей и наслаждался ароматом своего, родного дома.

– А теперь печенье, – провозгласил я, и направился на кухню.

– Не спеши, молодой человек, – ответила мне мама, намекая на что-то очень подозрительное для меня и странное…

И совсем не важно, что только что, на глазах у моей, возможно, будущей жены, моя мама выпорола меня ремнём и поставила в угол, словно пятилетнего. Да, я выбрал это сам, потому что уж больно мне хотелось поговорить со своей мамой. Я бы не выдержал возможного молчания, которое могло растянуться на несколько недель. Поэтому я стоял здесь, в углу, задница у меня буквально горела, но я не думал об этом. Я не думал, потому что всё вновь вернулось на свои места. Я снова был дома. Дома, где тепло и уютно. Родной дом, в котором я вырос, в котором делал уроки и отмечал дни рождения. Кровать, на которой я смотрю фильмы и читаю книги. Плюшевый мишка, по которому я так скучал, и который был со мной на протяжении всей моей жизни. Здесь всё моё любимое и родное. Две самые прекрасные и любимые мною девушки сейчас сидят на одной кухне. Одна из них та, что была со мной всю первую половину моей жизни, а другая принимает эстафету и готова разделить со мной всю оставшуюся жизнь. Я люблю этих людей, сидящих сейчас вместе, больше всего на свете.

– Всё, ребята, я поехала, – говорила нам мама, уже стоящая на пороге квартиры и надевающая пальто, – не скучайте здесь, я скоро буду.

– Подожди, а куда ты уезжаешь, – спрашивал её я, не понимая, почему она нас покидает. – Я думал, что мы сядем, посмотрим какой-нибудь фильм, а ты просто уезжаешь?

– Моть, – продолжала она, – мне нужно. Просто нужно. Я скоро вернусь.

– Ну хотя бы скажи, куда ты уезжаешь. Я просто хочу знать.

– Лучше тебе не знать, – говорила она мне, улыбаясь.

– Мам. Пожалуйста.

Она развернулась лицом ко мне, сделала глубокий вдох и улыбнулась: – Просто после нашей с тобой ссоры я неважно себя чувствую. У меня дикие головные боли, но я уже ходила к врачу, и она сказала мне, что нужно принимать. Так что теперь мне просто нужно доехать до аптеки и купить ещё лекарств.

– А почему ты не сказала мне об этом раньше? Давай я схожу куплю.

– Я просто не хотела, чтобы ты нервничал и волновался за меня. Нет, я сама в состоянии сходить. Ты пока посиди с Женей вместе. Посмотрите что-нибудь. Я не говорила тебе об этом, потому что не хотела, чтобы ты думал, что ты в этом виноват, но ты не виновен. Я не хочу, чтобы ты себя за это корил. Да, мы поссорились, с кем не бывает. Но твоей вины тут нет, слышишь меня. Её нет.

Она есть, и мы оба это знали, просто не желали друг другу в этом признаваться. Она не хотела говорить мне это, потому что, слишком сильно меня любила, а я не хотела признаваться в этом, потому что, боялся даже думать о том, что своими собственными действиями, которые направлены только на ее благо, разрушил ее здоровье. – Мам, а давай ты все-таки не поедешь, а? Погода ужасная, оставайся дома, а я схожу в аптеку.

– Не говори ерунды, Моть. Я не такая уж и старая, чтобы мне пришлось просить тебя сходить мне за лекарствами. Да и потом, на улице проливной дождь, гроза и молния, а ближайшую аптеку к нам закрыли, так что придётся ехать в ту, что на другой стороне района. Я скоро приеду. Успокойся. – С этими словами она вновь обняла меня, и снова почувствовал этот родной мне аромат зелёного яблока и корицы, которым пахли её волосы. Она поцеловала меня в щеку и прошептала на ухо, что любит меня.

– Я буду смотреть за тобой с балкона, – сказал ей я, когда она закрывала дверь, как говорил, когда был маленьким. Дверь закрылась, и я услышал звук ключа, вставленного в замок. Я закрыл ту дверь, что была ближе ко мне, и отправился в гостиную комнату, в которой находился балкон, на который я выбежал, и, обняв Женю, словно в Титанике, начал смотреть за мамой, выходящей из подъезда в проливной дождь. Мама выбежала, прикрывая голову руками, остановилась посреди двора и взглянула наверх, где я и Поля махали ей руками. Она помахала нам в ответ, мило улыбаясь, и направилась в сторону аптеки.

Перед тем как она уехала, мы говорили. Говорили долго и обо всём. О прошлом, настоящем и будущем. О том, что с нами было, какие мы есть сейчас, и предполагали, какими мы будем скоро. Мы не торопились. Не спешили, не бежали. У нас было много времени вместе. Меня наконец выпустили из угла, и я присоединился к девушкам на кухне. Я искренне любил Женю и готов был дарить ей каждую минуту своей жизни, но в тот момент мне хотелось побыть с мамой, и она это понимала. Я пришёл на кухню, и уселся к маме на колени, как это обычно происходило, когда мне было не более пяти лет. Я рассказал маме о туре, об аресте, о мальчике, который пытался украсть у меня письмо, адресованное ей. Я рассказал всё о Кати, об Илье Васильевиче, о Максиме, который быстро занял моё место рядом с Кати. Рассказал и о Юле, и о том, как мы поссорились из-за неё с Ваней. Я рассказал ей всё. И самое хорошее, и самое плохое. Я подумал, что она заслуживает знать всю правду, а я не заслуживаю того, чтобы меня называли хорошим человеком после всего того, что я натворил. Я понимал, что все мои грехи нельзя искупить за один день, но я пообещал ей, что я буду стараться делать это каждый день, каждую минуту. Я поклялся ей в этом, и она приняла мою клятву. Спешить нам действительно было некуда, поэтому наш разговор протекал, словно маленький ручеёк. Мы поговорили и о том, как собираемся продолжать этот год, каких успехов хотим достичь, и плавно дошли до того момента, как я рассказал маме о том, что собираюсь делать через неделю. Услышав о том, что я снова возьмусь за работу, она растерялась, но однозначно была рада за меня и взяла с меня слово, что отныне я буду верен людям, которых люблю, и которые любят меня. Я пообещал ей, что буду слушаться их во всём и спрашивать их разрешения о каждом моём шаге. Я дал слово. Слово, которое было у меня одно, и я был обязан сдержать его. Услышав отличную новость, мама бросилась к своему «золотому ящику» и достала оттуда бутылочку отличного вина. В последующие несколько часов вино блестяще справлялось со своей главной задачей, а именно: растягивало время так, что мы не могли поверить в то, что говорили уже более пяти часов. Посмотрев на часы и испугавшись, что может не успеть в аптеку, которая вскоре уже должна была закрываться, мама допила свой бокал, вскочила и принялась одеваться. Спустя несколько минут, я уже стоял на пороге квартиры, в которую меня впустили не так давно, и снова провожал свою любимую маму, пахнущую спелым зелёным яблоком и корицей. Этот аромат останется со мной навсегда.

– Ну, – обращался я к Жене, – чем мы с тобой займёмся, красавица? Может, просто полежим на кровати и не будем думать ни о чём?

– Да конечно, вот ещё. Я никогда просто так не лежу и не думаю ни о чём. У нас с тобой ещё очень много работы.

– Работы? – озабоченно переспросил её я.

– Да, верно, работы, – отвечала она мне, – тебе знакомо такое слово, писатель? – она взяла свою немаленькую сумочку и достала оттуда огромное количество маленьких свечек. – Вот, пожалуйста, бери по несколько штук и расставляй их по всему дому. Пускай твоя мама вернётся домой, словно в сказку.

– Ты что, сама это придумала? – спросил я.

– Ну конечно, я просто хочу, чтобы она была счастлива. Впрочем, как и ты, я уверена, но ты просто не умеешь мыслить радикально.

Я схватил свечи, выданные мне, словно патроны, и начал судорожно расставлять их по всей квартире, переживая за то, что не успею расставить всё до того момента, когда мама вернётся. Расставив все свечи, мы принялись зажигать их, и, когда мы закончили, квартира и вправду была похожа на сказку. Маленький огненный свет пылал на полу и на полках, словно маленькая жизнь, которая дарит собой невероятную красоту. На полу, где было особенно темно, не было видно самой свечки, и казалось, словно маленький огонёк плывёт. Огни, расставленные по всему дому, блестели в глазах Жени, и мне снова захотелось заглянуть в них и попытать счастье, чтобы добыть те несметные сокровища, которые расположены в глубине её лазурных глаз.

– Это просто невероятно, – произнесла вдруг Женя, нарушив волшебную тишину, – никогда не могла подумать, что свечи так красиво смотрятся. Словно сотня маленьких золотых человечков. Просто изумительно. Мы молодцы.

– Да, это точно, – отвечал я, сам не веря в то чудо, которое видел перед глазами.

Она взяла меня за руку, и мы уселись на угловой диван, находящийся в гостиной комнате. Она прилегла головой на мою грудь, так что её волосы лезли мне в глаза, нос и рот. Но я не стал ей говорить об этом, потому что, честно говоря, мне было это приятно. Её волосы словно целовали моё лицо, прямо как мамины. Она взяла пульт и включила телевизор, висящий на стене прямо напротив дивана, на котором мы лежали. Она переключила его на музыкальный канал и сделала его тише. За окном всё ещё бушевал дождь, и капли неслись с невероятной скоростью с неба и разбивались о пластиковое окно моей квартиры. Свет маленьких золотых человечков отражался в окне, словно сияние золотых монет. Она взяла мою руку и поднесла её к губам.

– Расскажи мне сказку, писатель, – произнесла она.

– Что тебе рассказать? – переспросил я?

– Да, верно, я хочу сказку. Ты писатель, ты придумываешь сказки. Вот и придумай для меня. Только не надо рассказывать мне банальную историю про девочку в красной шапочке, которой просто не сиделось дома, а её мать не любит её до такой степени, что отправила её в лес, кишащий волками. Я хочу, чтобы ты придумал что-нибудь специально для меня. Что-то такое, что будет для меня очень поучительным, идёт?

– Ну хорошо, – ответил я, сам не до конца понимая, на что я согласился. Но выхода у меня не было, так что мне нужно было срочно придумать интересную и поучительную историю. – Тогда, слушай очень внимательно. Несколько лет назад в одной маленькой деревушке жил пожилой мужчина. Звали его Сильвестр Муди. Его жена отправилась на тот свет раньше его, а дети. Ну… Как это часто бывает, просто забыли о нём. Он жил один, в маленьком доме, стоящем на окраине деревне, деля дом с маленьким котом. Всё, что у него было, помимо его кота и дома, это старый дуб, который он посадил, когда ещё был мальчишкой. Он ухаживал за ним, удобрял его, поливал и каждый день проверял его, потому что очень беспокоился за благополучие его дерева. А когда дуб вырос, он стал для него тихим местом, в которое старик всегда мог прийти и насладиться своими мыслями и старым другом. Когда ему было плохо, он садился под старый дуб, и порой, бывало, разговаривал с ним. И, представь себе, порой ему казалось, что дуб его слышал и даже отвечал ему. Потому для старика это был волшебный дуб. Он слышал в нём голоса его давно утерянной жены и любимых детей. Он слышал в нём ответы на свои вопросы, и этот дуб был для него последним родным существом на земле.

– Так, и что было дальше, – спрашивала меня Женя, явно с неподдельным интересом.

– Ты собираешься слушать или будешь меня прерывать, болтушка?

– Да, да, прости.

– На противоположной стороне деревни тоже стоял дом. Он был большим и роскошным. Из огромных окон его открывался вид на всю деревню, и хозяин дома частенько наблюдал за тем, что происходит в деревне, которую он считал своей, поскольку денег у него было больше, чем у всех вместе взятых жителей. Разбогател тот человек на типографии и станках, производящих бумагу. Как-то раз у него не хватало деревьев для очередной партии книг, газет, журналов и листков, и он приказал срубить дуб, посаженный стариком Муди. Старик просил и умолял не исполнять приказа богатого господина, поскольку верил в то, что был намного больше чем просто дуб. Но рабочие не послушали его и спилили дуб, оставив от него лишь корень. Долгое время старик горевал и не находил себе места. Он вновь и вновь возвращался к тому дубу, чтобы оказать уже умершему дереву хоть какую-то помощь. Он старался поливать его каждый день, и даже несколько раз удобрять, искренне надеясь на то, что волшебное дерево всё-таки вырастет вновь. Но ничего так и не произошло. Старик тяжело заболел после того, что случилось, и прекрасно понимал, что жить ему осталось недолго, так что он просто мирно проживал последние дни, вспоминая старого друга, которого у него забрали. Несколько дней спустя, он вышел на крыльцо своего дома, и к его ногам прилетел листочек бумаги. Он поднял его с земли и узнал его. Лист был сделан из того самого дуба, посаженного им. Он пах так же, и старику даже казалось, что он может слышать звуки, которые издавал листок. Он перевернул листок бумаги и прочёл надпись на нём. Надпись та гласила: « Не вырубайте деревья». Старик отправился домой, где улёгся на старую кровать и просто уснул там мирным и спокойным сном. Люди, которые знали его близко, очень скоро обнаружили, что старика больше не видно ни на улице возле утраченного дуба, ни на крыльце его старого, всеми забытого дома. Очень скоро они обнаружили безжизненное тело его, мирно лежащее на старой кровати. Его похоронили так, как он всегда мечтал, рядом с тем самым дубом, который являлся для него самым близким другом и товарищем. Узнав о смерти старика, который защищал дуб, богатый господин не пошевелил и пальцем, приказав лишь продолжить производство на его фабриках. Проснувшись на следующий день, он не мог поверить своим глазам. На месте фабрики по изделию бумаги и его типографии, выросла огромная дубовая роща, с такими могучими стволами, что, сколько бы он ни приказывал их спилить, все лезвия просто застревали внутри этих стволов и ломались. Дубовые корни проросли так глубоко и так широко, что переломали всю фабрику и испортили всё оборудование. Тогда он просто приказал сжечь дубовую рощу. Но сколько бы его приспешники ни пытались этого сделать, сколько бы они ни использовали спичек, они не могли сотворить ни малейшего пламени, так как им мешал проливной дождь, который проходил над дубовой рощей, до тех пор, пока богатый господин не уехал из деревни, которую считал своей. Конец.

– Ничего себе ты придумал, – огласила Женя свою рецензию, – да ты молодец, прямо на ходу придумываешь. Очень интересно.

– Ты поняла смысл? – спросил я.

– Да, смысл в том, что нельзя вырубать деревья, верно?

– Ну и это тоже, – отвечал я ей, – просто, когда я был маленьким, дедушка любил говорить мне о том, что всё в мире взаимосвязано и что природа настолько мудрее и умнее нас всех, что сколько бы мы ни пытались её обмануть и перехитрить, она всё равно всегда будет на несколько шагов впереди.

– Очень здорово, – ответила она мне, и прилегла ко мне на грудь, закрыв глаза и устроившись поудобнее. Погода на улице не менялась, и даже казалось, словно она стала ещё хуже. Дождь не прекращал умывать землю, а в столичным небе разразилась настоящая война между громом и молнией, которые теперь не казались такими же дружелюбными друг к другу, как обычно. На музыкальном канале, включённом Женей, играла грустная музыка в поддержку программе «Для тех, кто далеко друг от друга», но я был рядом со своей половинкой, которая, в свою очередь, была рядом со мной. Я наблюдал за тем, как мило она спит, похрапывая, как маленький мопс. Нос её непроизвольно шевелился в разные стороны, а глаза, которые так сильно меня пугали, сейчас находились в режиме спокойствия и не тревожили меня. Я был счастлив, наконец я был искренне счастлив и просто спокоен. Я исправил все ошибки, которые допустил, принёс извинения всем людям, которых обидел, и был на пути искупления всех грехов. Я был готов вступить в новую жизнь, которая, по сути, являлась старой. Но как это принято говорить: «Новое – это хорошо забытое старое», и сейчас это было про меня. Мне не терпелось снова войти в ту жизнь, которая кипела у меня в сердце и стать её частью. Мне снова хотелось поскорее сесть за парту и отвечать на совершенно нелепые вопросы. Мне снова хотелось прогуливаться по школьным коридорам, которые напоминали мне Хогвартс. Очень смешно. Эта шутка никогда не устареет. Мне снова хотелось почувствовать совершенно отвратительный вкус чая, приготовленного в нашей столовой. Мне всего этого хотелось. Мне хотелось, чтобы это наступило поскорее. Никаких больше фото, никаких журналистов. Никакой жизни на чемоданах, наркотиков, алкоголя и табака, перемешанного с разными травами. Мне не хотелось ничего этого. Особенно никакой славы и знаменитости. Всё, я с этим закончил. Всё, что мне было нужно, всё то, что я так долго искал, всё время было у меня прямо перед носом, но я был слишком глуп, чтобы это увидеть. Но теперь я вижу. И мне ничего более не надо. У меня была любящая мама, прекрасная девушка и чудесный лучший друг. В моей жизни наконец снова всё хорошо. Теперь мне лишь осталось дождаться маму и провести с ней остаток вечера, обнимаясь и целуясь.

Закончив свою мысль, я услышал телефонный звонок, исходящий из кухни, которая была на противоположном конце квартиры. Я аккуратно положил голову Жени на кровать и кинулся к телефону. Господи, как же я счастлив сейчас. Это просто невероятно. Я никогда даже представить себе не мог то, что когда-нибудь буду таким счастливым. Просто у меня было всё. Всё, что было мне дорого, я всё вернул, да ещё и получил предложение, которое ещё раз изменит мою жизнь. Честно говоря, я был невероятно рад тому, что мне пришлось заплатить такую маленькую цену за все те деяния, которые я сотворил. Мои испорченные нервы и огромный поток мыслей, который каждый день уничтожал мой мозг, ничто, по сравнению с той ценой, которую пришлось заплатить Василькову. Хотя, чему тут удивляться. Я слишком крут, чтобы угодить в когти судьбы. Она не сможет добраться до меня, потому что я слишком быстр и опасен даже для неё. Я настолько крут, что, по сути, не заплатил никакой цены. Вот так вот.

– Слушаю, – говорю я в трубку, которую поднял с телефонной базы, находящейся на кухне. – Алло, я слушаю.

– Матвей Холодов? – раздался грубый мужской голос на фоне какого-то непонятного шума и звона. – Это вы?

– Да, я слушаю. Это я. Вы хотите сделать мне ещё одно деловое предложение. Я готов подписать все бумаги, только принесите их ко мне.

– Вы имеете отношение к Софии Холодовой? – снова спросил меня грубый голос.

– Да, конечно, я её сын, а что? – тревожно спросил я.

– Ваша мама… Она. Не уверен, что знаю, как это делается, и как нужно сообщать. Господи, она мертва. Мы не успели её спасти.

– Что? То есть…Что? – я не понимал, что происходит. Маленький нож страха и волнения проткнул мою грудь и добрался до самого сердца. Я не мог дышать.

– Мусоровоз не смог разглядеть её под столбом воды, и въехал прямо в машину. Это просто несчастный случай, но мы взяли водителя, так что если вы…

– Это что какая-то шутка, – перебил его я, – потому что, если это так, то это не смешно.

– Послушайте, я всё понимаю, – отвечал он, – но я не…

– Вань, прекращай. Хватит, это не смешно, – кричал я в трубку.

– Я понимаю, каково вам сейчас, но вы должны прибыть на место происшествия…

Я не слушал его. Трубка уже была на полу, разбившись о кафель, положенный здесь во времена нашего первого ремонта. Резкая боль поразила мое сердце, и казалось, что его больше не было у меня в груди. Внутри меня сейчас ничто не билось. Ноги подкосились, и я просто упал на пол, ударившись лицом о пол. Я не мог поверить в ту боль, которая атаковала моё сердце. Дыхание спёрло, словно это был мой последний вдох, который я сделаю в этой жизни. Сейчас я умру. Словно старик из моей собственной сказки. Она была моим дубом. Слёзы переполнили резервуар моих глаз и сворачивались огромными каплями. Я закричал. Я не мог справиться с болью. Я не мог справиться ни с чем. Я не мог поверить в то, что я больше никогда её не увижу. Не мог поверить в то, что она больше никогда меня не поцелует и не обнимет. Не прикоснётся ко мне, и я её не почувствую. Не мог поверить в то, что я больше никогда не почувствую аромат яблока с корицей. Я не мог поверить в то, что мама, которая отводила меня в детский сад, держала на коленях, пела мне колыбельные и просто всегда была рядом, – ушла. И больше никогда не вернётся. Она больше не посмотрит на меня голубыми глазами. Она больше никогда не даст мне совет и не поможет в тяжёлой ситуации. Не подскажет мне, как я должен себя вести. Не ударит меня и не откроет ни единой бутылки вина. И всё то, что осталось от неё, – лишь воспоминания. Я не мог совладать с собой. Я потерял самого близкого мне человека на свете, и во всем виноват только я. Я виновен во всём том, что произошло. Я снова и снова представлял её, лежащую под осколками машины. Представлял, как капли крови медленно капали из сочившейся раны. Кровь, которая текла внутри меня. Частью, которой я был. Представлял её волосы. Я представлял её образ перед собой. Я потерял контроль над телом. Мурашки побежали по мурашкам. Всё это было нереальным. Я не мог дышать и снова и снова задыхался в собственных мыслях. Все это было нереально. Я потерял ее. Навсегда.

Она пыталась помочь мне. Услышав происходящее на кухне, Женя проснулась и прибежала ко мне. Не знаю, как, но она поняла. Она поняла всё. Она старалась удержать меня. Старалась помочь мне, но всё это было тщетно. Мне не нужна была её помощь. Мне не нужно было ничего. Встав на ноги, я отправился в гостиную, чтобы взглянуть на её фото. Оно стояло там всегда, и я смотрел на него, когда я скучал по ней. Резкая головная боль взяла верх, и я снова свалился на пол, дойдя до гостиной. Доползя до шкафа, на котором стояло фото, я не смог подняться, чтобы взять его. Я не смог сделать ни единого движения. Всё, что я мог, это лишь сидеть в том углу, до которого добрался. Её больше нет. И она не вернётся. И это всё моя вина. Я наконец заплатил цену. Это всё моя вина.

Мы сидели там. Сидели на полу, в углу гостиной комнаты, в воздухе которой стоял запах потухших свечей. Мы были там, но меня там не было. Я не мог поверить ни в то, что произошло, ни в то, что происходило со мной сейчас. Я был парализован. Отравлен ядовитым клинком реальности, поражающей мою кровь, которая вот-вот подберётся к сердцу, и я умру. Я просто прекращу своё существование. Мне не хотелось жить, мне не хотелось ничего. Всё происходило словно во сне, главным героем которого был даже не я, а человек, на которого я смотрел словно по телевизору. Всё происходило быстро, и я ни на чём не мог сконцентрировать внимание. Я видел огромное количество фильмов о том, как главный герой теряет близкого ему человека, но я никогда не мог предположить, что это произойдёт со мной. Я наблюдал за этим мальчиком, который сидел в углу комнаты, обделенной светом. Он ничего не говорил, и рядом с ним сидящая Женя тоже не произносила ни слова. Я просто наблюдал за ними. Всё это было нереальным. Всё это было просто сном, и я должен был проснуться. Я начал бить себя по лицу что есть сил, царапать ногтями, которых практически не было, и громко кричать, чтобы проснуться. Я делал всё, ради того, чтобы просто проснуться. Я не хотел верить в эту реальность. Её не существовало. Яд добрался уже и до мозга, и я не мог нормально мыслить. Я бился головой об пол с одним единственным желанием… Проснуться.

– Это я виноват во всём. Это я, – повторял я вновь и вновь, пытаясь заглушить ту боль, которая рвала моё сердце на куски, – это всё моя вина.

– Нет, Моть, нет. Нет, – пыталась докричаться до меня Женя, чтобы успокоить меня, но я не слышал её.

– Заткнись! Закрой свой поганый рот! Это всё моя вина. Это я виновен в том, что случилось с ней. Но почему? Почему? – я кричал, разрывая глотку, пытаясь понять, за что мне всё это. Я знал. Всегда знал, что когда-нибудь я очень жестоко поплачусь за всю ту роскошь, которой наслаждался когда-то, но я не мог поверить в то, что я поплачусь любимой жизнью. – Возьми меня! Возьми меня! – кричал я в пустоту, пытаясь докричаться до смерти, которая забрала её у меня. – Это я виноват. Возьми меня, но только молю тебя, верни её. Я не могу жить без неё. Верни её!

Окна гостиной содрогались. Женя забилась в угол комнаты, сжав волю в кулак, и просто смотрела на мои страдания. Она знала, что ничем не может мне помочь. Ей было больно. Мне было больно.

– Моть, умоляю тебя, хватит, – говорила она мне, пытаясь пробиться сквозь туман мыслей, накрывший мой мозг. Она старалась достучаться до меня. Она старалась вернуть меня.

– Нет. Всё не так должно было кончиться, – говорил ей я. – Это я должен платить за то, что сделал. Не она. Она забрала не ту душу. Но ничего. Я сам приду к ней. Я сам явлюсь туда, посмотрю ей в глаза, и заставлю её вернуть мне маму.

– Нет, прошу тебя, Моть, молю тебя, не делай этого. Я люблю тебя, – она говорила правду. Она любила меня, но мне было всё равно, я должен был вернуть маму. Потому что она не виновата. Потому что это не она должна платить за то, что сделал я. А вернуть её можно только одним способом: пойти за ней. – Я знаю, что ты хочешь сделать, но я прошу тебя, не делай этого. Молю тебя. Это не вернёт её, а я просто потеряю тебя, молю тебя не…

– Заткнись! Я верну её, и вы будете жить так, как жили, когда выгнали меня. И это будет правильно.

Я чувствовал её слёзы. Чувствовал, как она просила меня не делать этого. Я не видел этого, но я чувствовал. – Это не вернёт её. Ты не сможешь её вернуть, она ушла.

– Не смей так о ней говорить. Она ещё там. И я верну её. Я заключу сделку, и она снова будет жить. Я сделаю это, потому что я должен.

– Молю тебя, не делай этого! – она поднялась с пола и подбежала ко мне, чтобы обнять, но я вовремя развернулся и схватил её руки. Они были холодными, такими же, как и мои. Она хотела обнять меня, я видел это, знал и чувствовал, но не мог ей позволить сделать этого. Наши глаза, наполненные слезами, смотрели друг на друга, и я знал, что смотрю на неё в последний раз.

– Я должен, любимая. Я должен. Она не обязана платить на всё то, что я сделал. А я должен.

– Но ты не вернёшь её. Ты не сможешь.

– Я смогу, и она вернется к тебе, и вы забудете меня очень скоро.

Мрачная комната всё больше и больше наполнялась тенями, которые вот-вот завладели бы моей душой окончательно. Времени у меня оставалось немного. – Послушай меня, – обращался я к ней сквозь слёзы и, стараясь преодолеть барьер эмоций, которые полностью поглотили меня. – Ты должна кое-что сделать. Там, в том отеле, где я проводил своё время в одиночестве, я не знал, как избавиться от боли, причинённой мне самим собой. И я кое-что написал. Да, верно, написал. Ты должна прийти туда, в этот мотель. Подойди к управляющему и просто назови своё имя. Он вынесет тебя мою рукопись. Он знает, что делать. Но я не успел закончить. Ты закончишь то, что я начал, так, как тебе будет угодно. Теперь этот дар в твоих руках. Теперь ты властна над жизнью и смертью моих героев. Ты обязана подвести концовку в истории, которую я создал, и она должна быть реальной, как этот мир, в котором мы живём. Он ещё держится лишь благодаря равновесию. Соблюди это равновесие и закончи историю, начатую мной. Спаси тех, кто достоин спасения и покарай тех, кто этого заслуживает. То, что я написал, станет моей последней работой. Работой писателя, который отправился туда, откуда не возвращаются. Я назвал эту работу «Будь осторожен со своими желаниями».

Я отпустил её холодные руки. Она продолжала плакать и молить меня о том, чтобы я остался рядом с ней. Но я не мог. Я бросил её. Оставил её в той тёмной комнате, в которую больше не вернусь. Я не знаю, что с ней стало, и не уверен в том, что когда-нибудь узнаю. Я оставил её там. Оставил её там одну.

Вот он я. Мокрый. Замёрзший. Потерянный. Но я не думаю об этом. А что мне с этого. В моей жизни произошла трагедия. Трагедия, за которую в ответе только я. Я породил этого змея, который проник ко мне в жизнь, и изничтожил её. Я вырастил этот вирус рака, убивший всё, что было мне дорого. Я не хотел этого. Честно. Я никогда не мог даже подумать о том, что в моей жизни произойдёт что-то подобное. Что-то такого масштаба. Что-то, что я не смогу контролировать. Я не хотел никому зла. Так получилось. Да, просто так вышло. Теперь я здесь. Стою на крыше дома, с которой сейчас отправлюсь на тот свет. Теперь я понимаю, что я никогда не верну её, но и это не останавливает меня. Не останавливает точно так же, как и не остановило на пути к тому, чтобы пробить голову бедной Лидии Ивановне. Всё, что мне нужно, – это просто сделать шаг. Давай, это легко. Но что-то пошло не так. Голову простреливает дикая боль, и я падаю. Теперь я здесь один. Проживаю последние секунды жизни тихо на крыше дома, дожидаясь своей смерти.

Лимб

Всё это. Всё, что было. Всё это произошло только лишь по моей вине. Но я не могу переживать это вновь и вновь. Я просто не могу. Я не могу видеть её лицо, не могу видеть Женю, я просто не знаю, как мне жить дальше. Всё, что было для меня важно. Вся моя жизнь, она была в ней. А теперь её нет. И меня нет. Тени наконец подобрались ко мне. Всё, что им остаётся, – это лишь пересечь клетку, но я чувствую их дыхание. Слышу их голос. Скоро они меня коснутся. Скоро придёт мой конец.

– Молю тебя, кто бы здесь ни был, просто закончи это! Хватит! Я больше не могу. Убей меня. Забери меня. Верни мне её. Молю тебя. Мама, любимая, вернись ко мне. Я не могу без тебя жить.

– Я знаю, Моть.

Моментально. Вот так вот. Я почувствовал её присутствие здесь, со мной. Словно верная собака, которая чует хозяина, я знал, что она здесь, со мной. Мне захотелось заплакать и кинуться ей на шею, но я не мог сделать ни того, ни другого. – Мама? Мама, это ты?

– Я здесь, любимый.

Ценой невероятных усилий я повернул голову в сторону, из которой доносились звуки. И я увидел. Её. Настоящую. Не такую, как другие. Другие, которые приходили ко мне до неё. Её белоснежное платье точно так же расползалось облаком по комнате, но оно сочилось. Сочилось светом, который отгонял уже так близко подобравшиеся ко мне тени. Он отгонял тени, и каким-то странным образом дарил надежду. Глушил звуки и крики тех, кто заперт здесь навечно. Здесь, в моём сознании.

– Любимый мой, – произнесла она.

– Мама. Господи, мама, это ты. Это действительно ты. Я не верю своим глазам. Ты такая красивая. Такая счастливая.

– Я в порядке, любимый мой. У меня всё хорошо, верь мне. Я хочу, чтобы ты это знал. Я хочу, чтобы ты не беспокоился за меня. У меня всё чудесно. И я не вернусь.

– Но я пришёл за тобой.

– Я знаю, но я не вернусь. Моё время закончилось, и теперь настало твоё. Настало время для тебя быть отцом для твоих детей, мужем для жены и другом для друга. Теперь настала твоя эра, и ты должен сделать всё, что в твоих силах, чтобы жизни любимых тобою людей были счастливыми.

– Но как? Мама, молю тебя, дай мне совет. Я не знаю, как дальше жить.

– Ты поймёшь, любовь моя. Ты всё поймёшь. Со временем. Не торопи его, и вскоре ты всё узнаешь.

– Я не знаю, как мне жить без тебя. Как мне жить без нас.

– Я не беспокоюсь за то, как ты будешь жить. Тебя окружают любящие тебя люди, и они никогда не оставят тебя одного. Ты сделал всё, чтобы вернуть их и снова пролить в их души свет, а теперь я хочу сделать то же самое для тебя. Ты добился прощения. Ваниного. Жениного. Моего. Но ты так и не простил себя. Ты не смог пролить свет в свою собственную душу.

– Как я могу? Я натворил столько ужасных вещей.

– И ты исправил их. Ты больше, чем ты есть. И всегда им был. Но для того, чтобы всё, ради чего ты так долго боролся, не пало прахом, ты должен жить. А чтобы жить, ты обязан простить себя. Прости себя, любимый. Как я простила. Как Женя простила. Как Ваня простил. Прости себя и будь свободным от теней. Восстань из собственного ада и изгони демонов из души. Восстань, любовь моя. Стань снова свободным, и пойдём со мной, – она протянула мне свою руку, источающую свет и прогнавшую тьму.

Я не был достоин прощения. Ни своего, ни её. И я знал это. Но я всегда знал, что она никогда не врала мне и всегда говорила мне только правду. И мне хотелось верить в то, что я заслуживаю прощения и второго шанса. Мне хотелось верить в то, что и моя душа заслуживает чистого неба. Я хотел увидеть своих детей, и мне хотелось знать, смогу ли я прожить жизнь так, как смогла она. Но для того чтобы сделать это, я должен был простить себя.

И я простил.

– Я пойду с тобой, любимая.

Я открыл глаза. Наконец-то. Я освободился из этого кошмарного места. Я освободился от себя. От своего воображения, которое я когда-то оставил без присмотра, и теперь оно разрослось, словно плесень. Я разрушил клетку и выбрался из оков. Но не один. Я обидел трёх самых близких мне людей, и они, несмотря ни на что, помогли мне найти мой путь назад. Помогли мне вернуться сюда. Вернуться в реальный мир. Мама разогнала сомнения. Своим светом она выжгла тени из моего сердца и помогла мне понять. Понять себя. Заново осознать свою сущность. Она помогла мне понять то, что сотворила сама. И я понял. Теперь я всё понимаю. Матвей Холодов – это не просто человек, написавший роман. Это не автор бестселлера «У каждого свой путь», который распивает коктейли в клубе с полуголыми девицами. Это напоминание. Это напоминание всем нам. Всем тем людям, которые хотят великой славы, несметного богатства и знаменитости. Это все мы. Матвей Холодов – это тёмная сторона наших душ, которая жаждет выбраться наружу и возобладать над нами. Она жаждет того, чтобы всё то, о чём мы мечтаем, далось нам просто так. Без единого усилия, без каких либо стараний. Она просто хочет получить это и пользоваться этим. Так, как хочется ей. На благо всем тем демонам, которые обитают в каждом из нас и подстерегают нас на каждом углу. Но так не бывает. Всё должно пребывать в равновесии. Художественный мир основывается на равновесии реального. Но для того чтобы ему основываться в этом реальном мире, в нём должно сохраняться равновесие. Добро и зло. Свет и тьма. Вина и искупление. Теперь я это понимаю. Теперь я понимаю, что всё то, что даётся нам сверху, никогда не даётся просто так. За всё это, в конце концов, придётся платить. И платить придётся не деньгами. Матвей Холодов – это напоминание нам о наших возможностях. О том, что мы можем достичь, а чего нет. На что мы способны и чего просто не можем изменить. Матвей Холодов – это напоминание о том, что мы не Боги. И как бы высоко мы ни забрались, как бы крепко там ни обосновались, в конце концов, нам придётся падать. И падение будет очень болезненным. Матвей Холодов – это компас к тому, чтобы не потерять путь, на который нам указывают наши близкие. А пользоваться им или нет – это личное дело каждого. Матвей Холодов – это свет, к которому мы обращаемся во времена, когда нам особенно тяжко. А свет, к которому обращался Матвей, теперь навсегда останется в её душе. Также как и его самый родной человек.

Теперь я понимаю всё. Я понимаю, что мама пыталась мне показать, что я должен сделать. Я поднялся с той крыши. Я вновь стоял перед выбором, который не давал мне покоя. Меня окружали образы. Образы людей, которые были со мной на протяжении всего моего пути. Они были здесь, со мной. Рядом. Они помогали мне, и я знал, что они ждут меня. Я знал, что я нужен им, потому что я – такая же составляющая их жизни, как и они – моей. Я знал, что Женя и Ваня ждут меня. Ждут меня дома. И всегда будут. Они всегда будут рядом и мне помогут. Я знал, что моя жизнь не закончена на этом, и знал, что меня ждёт ещё очень многое впереди. И я знал, что люди, окружающие меня, навеки останутся со мной. Они любят меня, и я люблю их. Я готов был уйти оттуда и начать новую жизнь. Жизнь, в которой только я буду принимать решения, не спрашивая никого. Жизнь, в которой с помощью любимых мне людей я смогу подарить новую жизнь. Я знал это и был готов уйти с той крыши и начать ту жизнь под светлым сиянием звезды, которая принадлежала моей маме. Я знал, что она навсегда останется со мной и никогда не бросит меня. Я чувствовал её присутствие даже сейчас. Я знал, что она здесь. Я чувствовал её. И знал, что у неё всё хорошо. Она будет со мной до самого конца. И я был готов отправиться навстречу той жизни. Но одна единственная мысль не давала мне покоя. Я сделал столько ужасных вещей по отношению к чудесным людям. И чтобы я ни делал сейчас, как бы ни старался исправить свои ошибки, голос правды останется со мной навечно, чтобы напоминать мне о том, что я сделал. Каждый день. Каждый час.

Я медленно подхожу к краю крыши. Я уже здесь снова. Я закрываю глаза… И задаюсь тем самым вопросом:

Имею ли я право на жизнь после всего того, что сделал?