«Тигры в красном»

Лайза Клаусманн Тигры в красном

Моей бабушке — за храбрость.

И остальной моей семье — за все прочее.

НИК

1945: сентябрь

— Даже не знаю, благословение это или проклятие, — сказала Хелена.

— Ну хоть какие-то перемены, — ответила Ник. — К черту продуктовые талоны. И к черту бесконечные поездки на автобусе. Хьюз сказал, что купил «бьюик». Аллилуйя.

— Бог знает, где он его раздобыл, — сказала Хелена. — Наверняка у какого-нибудь жулика.

— Да кого это заботит. — Ник лениво вытянула руки в ночное небо Новой Англии.

В одних ночных рубашках они сидели на заднем дворе своего дома на Вязовой улице и пили чистый джин из старых баночек из-под желе. Это было самое жаркое бабье лето на памяти обитателей Кембриджа.

Ник смотрела на патефон, неустойчиво примостившийся на подоконнике. Иголку заело.

— Так жарко, что только и остается, что пить. — Она откинула голову на спинку ржавого садового кресла. Луи Армстронг все повторял, что имеет право петь блюз. — Первое, что я сделаю, добравшись до Флориды, — заставлю Хьюза купить гору лучших патефонных игл.

— Что за мужчина, — вздохнула Хелена.

— Точно, — ответила Ник, — даже слишком хорош. «Бьюик» и самые лучшие патефонные иглы. Чего, спрашивается, еще желать девушке.

Хелена хихикнула в стакан. Села ровнее.

— Кажется, я пьяная.

Ник стукнула своим стаканом по ручке кресла, так что металл задребезжал:

— Давай танцевать.

Ветви дуба, росшего во дворе, рассекали луну на доли, небо налилось полночной глубиной, но в воздухе еще было разлито тепло. Пахло летом, словно траве забыли сообщить, что сентябрь перевалил на вторую половину. Ник казалось, что она может слышать ночные раздумья соседки с третьего этажа. Это ощущение преследовало ее всю неделю.

Она смотрела на Хелену, в вальсе кружившую ее по траве. «И Хелена могла бы стать как эта женщина, — подумала Ник, — с ее-то плавными, как у виолончели, формами и ухажерами-военными». Но кузина сумела сохранить свежесть — сплошь песочные локоны и гладкая кожа. Она не потускнела, как те женщины, что ложились в постель с бесчисленными незнакомцами, подорвавшимися на минах или изрешеченными «шмайссерами». Ник видела этих женщин, увядающих в очередях за продуктами или выскальзывающих из почтового отделения, выцветших почти до полного небытия.

Но Хелена снова выходит замуж.

— Ты снова выходишь замуж! — чуточку пьяно воскликнула Ник, точно эта мысль только что посетила ее.

— Знаю. Правда, не верится? — вздохнула Хелена. Ее теплая ладонь лежала на спине Ник. — Миссис Эйвери Льюис. Как думаешь, звучит не хуже, чем миссис Чарльз Феннер?

— Чудесно звучит, — солгала Ник, разворачивая Хелену.

Для нее имя Эйвери Льюис звучало в полном соответствии с его сутью — голливудский прохвост, торгующий страховками и привирающий, будто крутил роман с Ланой Тернер,[1] или о ком он там все время болтает. — Фену он бы наверняка понравился.

— О нет, Фен бы его возненавидел. Фен был мальчиком. Милым мальчиком.

— Дорогой Фен.

— Дорогой Фен. — Хелена остановилась, побрела к стакану с джином, поджидающему ее на кресле. — Но теперь у меня есть Эйвери. — Она сделала глоток. — И я перееду в Голливуд, возможно, заведу ребенка. По крайней мере, так я не превращусь в старую деву, в Безумного Шляпника с бородавками на носу. В третьего лишнего у вашего с Хьюзом семейного очага. Боже упаси.

— Никаких третьих лишних, никаких бородавок, зато целый Эйвери Льюис.

— Да, теперь мы обе обзавелись чем-то своим. Это важно, — задумчиво сказала Хелен. — Я только думаю… — Она умолкла.

— О чем? — Ник разгрызла кубик льда.

— Ну а что, если… если с Эйвери будет то же самое. Ну, знаешь, как с Феном.

— Ты имеешь в виду в постели? — Ник быстро повернулась и посмотрела в лицо кузины. — Будь я проклята. Неужто непорочная Хелена и впрямь упомянула соитие?

— Злая ты, — сказала Хелена.

— Я знаю, — ответила Ник.

— А я пьяная, — сказала Хелена. — Но вот я думаю. Фен — мальчик, которого я любила, до Эйвери, я имею в виду. Но Эйвери ведь мужчина.

— Раз ты его любишь, я уверена, все будет замечательно.

— Конечно, ты права. — Хелена допила джин. — Ох. Ник. Поверить не могу, что все меняется. Мы были так счастливы здесь, несмотря ни на что.

— Вот слез не надо. Мы будем видеться, каждое лето. Если только у твоего нового мужа нет аллергии на Восточное побережье.

— Будем ездить на Остров. Совсем как наши матери. Дома дверь в дверь.

Ник улыбнулась, вспомнив Тайгер-хаус с его просторными комнатами, обширной лужайкой, сбегающей к бухте. И чудесным маленьким коттеджем, который ее отец построил в подарок для матери Хелены.

— Дома, мужья и полуночные вечеринки с джином, — сказала Ник. — Ничто не изменится. Самое важное останется. Навсегда.

Бостонский поезд Ник опоздал, и на вокзале Пенн[2] ей пришлось пробиваться сквозь толпу людей, спешащих окунуться в хаос из багажа, шляп, поцелуев и утерянных билетов. «Хелена уже половину округа, наверное, проехала», — подумала она. Ник сама заперла квартиру и дала последние распоряжения домовладелице, куда и что отослать: коробки с романами и стихами во Флориду, чемоданы с корсетами — в Голливуд.

Поезд, в который она наконец вошла, пах хлоркой и возбуждением. «Гавана Спешиал» шел от Нью-Йорка до самого Майами, для нее это было первое ночное путешествие на поезде в одиночку. Она прижимала запястье к носу, вдыхая аромат ландышевых духов, точно нюхательную соль. В суматохе она чуть не забыла дать чаевые носильщику.

В купе Ник положила свой кожаный чемоданчик на полку и открыла, проверяя, все ли захватила. Ночная рубашка для поезда (белая) и вторая, для Хьюза (зеленая, с халатом в тон). Две бежевые сорочки, трое трусиков и бюстгальтеры к ним (она сможет стирать их через день, пока остальные ее вещи не прибудут в Сент-Огастин), косметичка (дорожный флакончик духов, одна помада, красная; драгоценный крем для рук «Флорис», который Хьюз привез ей из Лондона; зубная щетка и паста; мочалка и кусочек мыла «Айвори»), два хлопковых платья, две хлопковые блузы, одна пара габардиновых брюк (ее брюки в стиле Кэтрин Хепберн), две хлопковые юбки и один хороший, тонкой шерсти, костюм (кремовый). Она изучила три пары хлопковых перчаток (две пары белых и одна кремовая) и розово-зеленый шелковый шарф, принадлежавший ее матери.

Мать любила этот шарф, она всегда брала его с собой, когда путешествовала по Европе. Теперь шарф у Ник. И, хотя она пока не собиралась ехать в такую даль, как Париж, встреча с Хьюзом после столь долгой разлуки была сродни путешествию в Китай.

— Там обитают драконы, — сказала она чемодану.

Раздался свисток, Ник поспешно захлопнула крышку и села. Война закончилась, и картина за окном — машущие платочками женщины и заплаканные дети — уже не так трогала ее. Никто не отправляется на смерть, люди едут навестить пожилую тетушку или по каким-то скучным делам. Но Ник все же чувствовала волнение, мир был ей в диковинку. Она ехала на встречу с Хьюзом. Хьюз. Она прошептала его имя, бывшее для нее талисманом. Сейчас их разделяет всего лишь день пути, но Ник боялась, что ожидание сведет ее с ума. Забавно, как оно бывает. Шесть месяцев позади, и вот остались считанные часы, но они почти невыносимы.

Последний раз они виделись весной, когда его сторожевой корабль стоял в нью-йоркских доках и Хьюзу дали увольнительную. Их разместили на борту эсминца «Джейкоб Джонс», в одной из кают для женатых офицеров. Там были блохи, и ровно в тот момент, когда рука Хьюза скользнула к ней под юбку, щиколотки точно огнем обожгло. Она пыталась сосредоточиться на его пальцах, изучающих ее тело. Артерия на шее пульсировала под его губами. И все же она не сумела сдержать вскрика.

— Хьюз, в постели что-то есть!

— Да знаю, господи.

Они кинулись в душ, где обнаружили, что ноги у них в красных следах от укусов, а вода из лейки еле сочится. Хьюз костерил корабль, костерил войну. А Ник все гадала, заметил ли он, что она голая. Но он, отвернувшись, ожесточенно намыливался.

Зато он сводил ее в «Клуб 21».[3] И это был один из тех моментов, когда казалось, весь мир сговорился, чтобы сделать их счастливыми. Хьюз никогда не брал денег у родителей и не позволял Ник тратить ее сбережения, а с его скудным жалованьем младшего офицера можно было и не мечтать об ужине в таком роскошном месте. Но он знал, как Ник любила истории о гангстерах в костюмах с искрой и их шикарных подружках, что веселились там в годы сухого закона.

— Мы можем позволить себе только два мартини и блюдце маринованных оливок и сельдерея, — сказал он.

— Вовсе незачем туда идти, раз нам это не по карману, — ответила Ник, глядя на мужа. В его лице была печаль, печаль и что-то еще, что-то неуловимое.

— Нет, — возразил он. — Это-то нам по карману. Но после придется уйти.

Они вошли в обитый темными панелями барный зал, стены которого до самого потолка хаотично покрывали безделушки и спортивные трофеи, и Ник мгновенно ощутила перемену, которую произвели ее молодость и красота. Она чувствовала, как взгляды мужчин и женщин, сидевших за маленькими столиками, скользят по ее красному чесучовому платью, по коротким густым темным волосам. Хьюз ей нравился еще и тем, что не требовал, чтобы она походила на целлулоидную блондинку — из тех, что глядят со стен спален парней по всей стране. И она на них не походила. Она всегда выглядела слишком серьезной, ее чуточку резковатые черты лица не позволяли назвать ее миленькой. Подчас ей казалось, что она ведет нескончаемую битву, стараясь доказать миру свою непохожесть, отдельность. Но здесь, в модном «Клубе 21», она почувствовала свою правоту. Здесь было полно женщин со стремительными движениями и пронзительными глазами, напомнившими ей скоростные экспрессы. И с ней был Хьюз — с волосами цвета меда, с изящными руками, длинными ногами, облаченный в военно-морской мундир.

Официант устроил их за столик номер 29. Справа от них сидела пара. Женщина курила и что-то показывала в тонкой книжице.

— В этой строчке мне видится весь фильм, — сказала она.

— Да, — согласился мужчина, не слишком убежденно.

— И определенно это квинтэссенция Богарта.

— Похоже, что он — единственный логичный выбор.

Ник смотрела на Хьюза. Ей хотелось рассказать ему, как сильно она его любит за то, что он привел ее сюда, за то, что не пожалел целого состояния на коктейли, за то, что позволяет ей быть собой. Она попыталась выразить все это в улыбке. Говорить ей не хотелось.

— А ты знаешь, — сказала женщина, внезапно повысив голос, — мы ведь за их столиком. Ты понимаешь, что мы сидим за их столиком и говорим о них?

— В самом деле? — Мужчина глотнул виски.

— Ну да, двадцать первый столик, — со смешком ответила женщина.

Ник подалась вперед.

— Чей это столик, как ты думаешь? — прошептала она Хьюзу, прикрыв губы обтянутой перчаткой ладонью.

— Что, прости? — растерянно спросил Хьюз.

— Они говорят, что они сидят за чьим-то столиком. За чьим?

Ник внезапно поняла, что женщина смотрит прямо на нее. Та явно все слышала, видела, как она пытается укрыть свое любопытство за перчаткой. Ник покраснела и опустила взгляд на красно-белую клетчатую скатерть.

— Это столик Хэмфри Богарта и Лорен Бэколл, дорогая, — сказала женщина. Любезно сказала. — Они были тут на первом свидании. Здесь любят этим хвастаться.

— Правда? — Ник пыталась найти верный тон, между вежливым и безразличным. Она пригладила ладонями свои уложенные волосы, ощущая под пальцами мягкую бархатистость ослабевшего лака для волос.

— О, Дик, давай уступим им этот столик. — Женщина рассмеялась. — Вы ведь любовники?

— Да, — ответила Ник, чувствуя себя отчаянной и опытной. — Но мы еще и женаты.

— Это редкость, — хмыкнул мужчина.

— Точно, — сказала женщина. — И потому заслуживаете столик Богарта и Бэколл.

— О нет, пожалуйста, мы не хотим вас беспокоить, — отказалась Ник.

— Чепуха. — Мужчина взял свой стакан с виски и крюшон спутницы.

— Похоже, моя жена вас очаровала, — сказал Хьюз. — Ник…

— О, мы это обожаем, — ответила женщина. — И чары у нее особенные.

Ник посмотрела на Хьюза, он улыбнулся ей.

— Это так, — согласился он. — Пойдем, дорогая, из-за тебя нам всем придется переезжать.

Поданный мартини напомнил Ник о море и их доме на Острове: чистый, соленый и такой знакомый.

— Хьюз, это, наверное, лучший ужин в моей жизни. Отныне я хочу только мартини, оливок и сельдерея.

Хьюз коснулся рукой ее лица:

— Прости меня за все это.

— Как ты можешь такое говорить? Посмотри, где мы.

— Нужно попросить счет, — сказал он, помахав официанту.

— Все в порядке, сэр?

— Прекрасно. Будьте добры счет, пожалуйста? — Хьюз смотрел на дверь. Не на Ник, не на ее красное платье, не на ее блестящие черные волосы, которые ей пришлось оберегать под сеткой всю дорогу от Кембриджа до вокзала Пенн.

Официант испарился.

Ник вертела в руках сумочку, смотреть на Хьюза она избегала. Пара, уступившая им столик, уже ушла; вставая, женщина сжала свое плечо и подмигнула Ник. Она попыталась перестать гадать, о чем сейчас думает Хьюз. Она так многого о нем не знала, не знала его по-настоящему, и хотя ей всегда хотелось открытого столкновения, хотелось расколоть его одним умелым движением и заглянуть внутрь, какой-то животный инстинкт подсказывал ей, что путь этот ошибочный.

— Сэр, мадам.

Ник подняла взгляд. Возле их столика возник похожий на моржа человек.

— Я управляющий. Вам что-то не понравилось?

— Нет, — ответил Хьюз, оглядываясь по сторонам, видимо в поисках официанта. — Я всего лишь попросил счет…

— Понятно, — произнес Морж. — Что ж, возможно, вы не осведомлены, сэр, но ужин, — он сделал паузу, особенно эффектную благодаря его торжественным усам, — ужин для моряков сегодня за счет заведения.

— Простите? — переспросил Хьюз.

— Сынок, — улыбнулся Морж, — что будешь заказывать?

Ник засмеялась.

— Стейк, о, пожалуйста, стейк, — попросила она, и все в мире вдруг перестало существовать.

— Стейк для леди, — распорядился Морж, не отводя взгляда от Хьюза.

Хьюз ухмыльнулся, и внезапно Ник увидела в этом загадочном мужчине того мальчика, за которого она вышла. Мальчика в жестком картонном воротничке и наглаженной синей форме.

— Стейк, если вы сможете найти его в этом городе. Или в этой стране, — сказал Хьюз. — Я не уверен, что они все еще существуют.

— Они все еще существуют в «Клубе 21». — Морж щелкнул пальцами официанту: — Два мартини для моряка.

А позже снова были блохи. И Хьюз был утомлен — по его словам, от стейка. Ник сложила свое красное платье и надела черную ночную рубашку, которую он не увидит в темноте. Она лежала на постели, слушая шум наладчиков, чинивших корабль в доках. Гулкое буханье стали.

Когда проехали Ньюарк, Ник решила сходить в вагон-ресторан. Она взяла в дорогу два сваренных вкрутую яйца и сэндвич с ветчиной, чтобы не тратить три доллара на обед в ресторане. Но не могла устоять, чтобы не заглянуть в бар. Реклама гласила, что они подают все «новые напитки», так что она отложила пятьдесят центов на дополнительные расходы.

«Гавана Спешиал». Ни мужа, ни матери, ни кузин, она может быть кем угодно. Она оправила серую юбку и подкрасила губы. Изучила себя в зеркале, выпустила из прически темный локон, упавший на левый глаз. Ник уже была готова выйти в коридор, но вспомнила про перчатки. Натянула их и еще раз понюхала запястье, прежде чем задвинуть за собой дверь.

Входя в вагон-ресторан, где были стойка из резного дерева и низкие бордовые кресла, Ник почувствовала, как в ложбинку между грудей стекает струйка пота. Она провела затянутой в перчатку рукой по нижней губе и тотчас же пожалела об этом жесте. Официант показал ей на пустой столик. Она заказала мартини с дополнительными оливками, гадая, не придется ли заплатить за них больше. Откинула занавеску и уставилась в ночь. Из темноты смотрело ее отражение. Она заметила, что мужчина в синем блейзере, сидящий позади, смотрит на нее. Она попыталась разглядеть, хорош ли он собой, но встречный поезд стер его образ.

Она отодвинулась от окна и скрестила ноги, чувствуя чулочный шов между бедер. Официант принес напиток, Ник поднесла к губам сигарету, чтобы он дал огня, и официант принялся искать в кармане зажигалку. От соседнего столика к ним шагнул человек в синем блейзере, щелкнул серебряной «зиппо». Все молодые люди, вернувшиеся с войны, ходили с «зиппо», точно зажигалки выдавали им вместе с формой.

— Спасибо, — поблагодарила Ник, не отрывая взгляда от сигареты.

— Не за что.

Официант исчез за перегородкой из матового стекла.

— Могу я к вам присоединиться? — спросил мужчина. В просьбе не было и следа нерешительности.

Ник кивнула в сторону сиденья не поднимая глаз.

— Я здесь ненадолго, — сказала она.

— Куда вы направляетесь?

— Сент-Огастин.

Темные, поблескивающие от помады волосы были зачесаны назад. Красив, в духе Палм-Спрингс, подумала Ник. Но слегка перебрал с одеколоном.

— А я в Майами, — сообщил он. — Еду навестить родителей.

— Очень мило, — сказала Ник.

— Да, так и есть. — Он улыбнулся ей. — А как насчет вас? Зачем вы в Сент-Огастин?

— У меня там брат. Он демобилизовался из флота. Хочу его повидать.

— Ему повезло, — сказал мужчина.

— Верно, — на этот раз улыбнулась Ник.

— Меня зовут Дэннис, — представился мужчина, протягивая руку.

— Хелена, — ответила Ник.

— Как гору.[4]

— Как гору. Очень оригинально.

— А я оригинал. Просто вы меня пока не знаете.

— И если я узнаю вас, мое мнение изменится?

— Может быть. — Дэннис допил свой стакан. — Я не прочь повторить. Присоединитесь, Хелена?

— Не думаю, — ответила Ник.

— Понимаю. Что ж, придется пить в одиночестве. Это так печально.

— Возможно, если поболтаетесь тут подольше, найдете себе другого компаньона. — Мартини придал ей храбрости.

— Не нужен мне другой компаньон, — сказал Дэннис. Вздохнул. — В поездах мне всегда одиноко.

Ник тоже кое-что знала о проносящейся за окном ночи, тоскливом звоне стали, стучащей о сталь.

— Да, — согласилась она. — Одиноко. — Она достала сигарету. — Пожалуй, я выпью.

Дэннис помахал официанту. На сей раз в мартини Ник была всего одна оливка. Почему-то от этого ей сделалось неловко.

— Каков он, ваш брат?

— Милый, — ответила она. — И светловолосый.

— Значит, вы с ним непохожи.

— Да, непохожи.

— Что ж, ему повезло с сестрой.

— Вы думаете? Вот уж не знаю, считает ли он, что ему повезло.

— Я бы хотел иметь такую сестру, как вы. — Он ухмыльнулся ей.

Ник не понравилось, как он это произнес, как улыбнулся, точно они вступили в некий сговор. Он придвинулся ближе, и она заметила каштановые волоски, торчащие у него из ноздрей.

— Мне пора, — сказала она и поднялась, постаравшись не покачнуться.

— О, да бросьте.

— Не трудитесь вставать.

— Ох, не злитесь. Я просто пошутил.

Ник направилась к выходу из вагона. Расплатится за оба ее чертовых мартини.

— Если затоскуете без братской любви, обращайтесь в любое время, — выкрикнул он со смехом, прежде чем его голос отсекла захлопнувшаяся дверь.

У себя в купе она чуть не порвала блузку, пытаясь стянуть ее с себя. Голова гудела. Она сняла юбку и, оставшись в лифчике и трусиках, склонилась над маленьким умывальником и побрызгала водой на грудь и шею. Выключила верхний свет и открыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Пока она была в баре, проводник приготовил постель. Она села на нее и закурила. Докурив сигарету, тут же прикурила вторую и прижалась щекой к окну. Мимо неслась темнота. Посидев так, она легла, окруженная сигаретным дымом.

В пять утра они подъехали к Ричмонду. Ее разбудил гомон входящих и выходящих пассажиров. Она не задернула шторы, и окно оставалось приспущенным.

— Черт, — выругалась Ник.

Она съежилась, сообразив, что в трусах и лифчике выставлена на обозрение идущим мимо пассажирам. Дальняя шторка была вне досягаемости, так что она подтянула к себе ближнюю и укрылась за ней. Закутавшись в зеленый плюш, она выглянула наружу. Ник показалось, что вдалеке видна река Джеймс. Южный воздух был нежнее. Совсем не такой, как в Тайгер-хаусе, где воздух в плену у моря. Запах сосен смыл остатки вчерашних мартини. Она задернула вторую штору, затянула пояс халата, открыла дверь и заказала у проводника кофе.

В одиннадцать она приедет в Сент-Огастин. К Хьюзу. Снился ли он ей? Она попыталась вспомнить. Вошел проводник с дымящейся чашкой. Она выпила кофе, наблюдая, как в поезд садятся пассажиры до Флориды. Хелена скоро доберется до Голливуда. Ей стало интересно, что за дом у Эйвери Льюиса. Бедная Хелена. Это прилагательное появилось, когда стало известно, что Фен погиб, — ему хватило двух месяцев, чтобы жениться и умереть. Кто знает, как бы сложилась у них жизнь, если бы он выжил. Они были совсем еще детьми, и оба без гроша.

Брак матери Хелены, тети Фрэнсис, тоже не назовешь шикарным. Но она никогда не жаловалась, что ей приходится довольствоваться малым. Ник ни разу не слышала, чтобы тетя Фрэнсис возмущалась тем, что ее старшая сестра унаследовала Тайгер-хаус, что сестра вышла за человека, который сделал состояние на бобинах и шпульках, в то время как она сама с трудом сводила концы с концами. Но сейчас, размышляя о странно поспешном желании Хелены снова выйти замуж, Ник гадала, не мечтала ли тетя Фрэнсис оказаться на месте сестры, в большом доме.

А может, это и не имело значения. Ник не могла припомнить ни одного лета, которое тетя Фрэнсис и ее мать провели врозь. Даже после смерти отца Хелены, когда грянула Великая депрессия. И даже когда умер ее отец и мать так горевала. Ник одернула себя. Не хочет она думать об этом сейчас.

Она вытащила из крафтового пакета два яйца, разбила о подоконник, обнажив сияющую гладкую поверхность. Нет, сейчас все иначе, все в новинку, мир ждет, чтобы его открыли. И они с Хьюзом сделают это вместе. Она мечтает об этом, она целиком запихнет мир в рот и распробует его.

1945: декабрь

Лежа на мостках, Ник услышала, как Хьюз заглушил мотор старого «бьюика». Она попыталась сконцентрироваться на музыке, доносящейся с веранды, чтобы не слышать, как кашляет двигатель, как ее муж хлопает входной дверью коттеджа.

Фортепьяно Каунта Бейси.[5] Желтый купальник весь в древесной трухе от старых мостков. Большой палец ноги легонько тревожил поверхность воды. Она ждала.

Хьюз во дворе не появился, и Ник ощутила облегчение. В доме заработал душ — Хьюз смывает пыль и краску после работы по консервации военного корабля в Грин-Коув-Спрингс. Она представила его тело, светлые волоски на руках, покрытые тонким слоем того, что прежде было обшивкой эсминца «Джейкоб Джонс». Представила, как он откидывает назад волосы под струей воды, подставляя лицо струям, его ресницы похожи на паутинки, в которых мерцает стеклянный бисер. Думает ли он о ней? Эта мысль мелькнула и исчезла. Она знала, что не думает.

Коттедж исполнял свою вечернюю песню: плеск воды, бегущей по дешевым трубам, и скрипучий джаз. Ник ненавидела этот коттедж, ненавидела его безликость. Арендованный сборный домик, близнец всех тех, что вокруг, обычная коробка: кухня и спальня в передней части, гостиная со столовой — в задней, окна там смотрят на веранду.

Коттеджи выстроились по обе стороны пыльной улицы, отделенные друг от друга палисадниками. Все кухни выходили на улицу, и в любое время из окон выглядывали любопытные женушки военных. Ник завела привычку хотя бы раз в день появляться на улице в одном купальнике — чтобы полюбоваться, как под ее взглядом одна за другой поспешно исчезают покрытые косынками головы. Это стало своего рода игрой — сможет ли она захватить врасплох хоть одну из этих косынок в горох, завороженных сиянием ее яркого купальника, высоко, во французском стиле, открывающего бедра. Это скрашивало ей день.

Все коттеджи на их стороне имели большой задний двор, тянувшийся до соленого канала, в котором рыбачил местный люд да дети дурачились на весельных лодках.

Но у них во дворе имелось то, чего не было в остальных, — мостки, вбитые в илистый берег, качающиеся от легких волн. В отличие от прочих построек, мостки не притворялись, будто наступят времена получше и в этих дешевых коробках начнется новая жизнь. Дерево было серое, истрепанное непогодой, — возможно, кусок старой корабельной обшивки или трапа. Эти мостки Ник любила больше всего во флоридском городке. Иногда она лежала на них, закрыв глаза, и почти верила, что старые доски высвободились из мягкой опоры и она скользит вниз по каналу, в открытое море, домой, к своему Острову на севере. Но, открыв глаза, она видела все то же нескладное строение на другом конце лужайки и понимала, что мостки раскачала проплывшая мимо рыбацкая лодка.

Ник проводила дни, растянувшись у воды, под флоридским солнцем, слушая пластинки, что прибыли из Кембриджа в сундуке, выстланном старыми газетами, и пытаясь шокировать соседей. Иногда она опробовала новые рецепты из книги, которую купила в городе, — «Региональная кухня Пруденс Пенни». Книга состояла из глав «Пенсильванская голландская кухня», «Креольская», «Долины Миссисипи», «Миннесотская скандинавская» и «Космополитическая» и требовала ингредиентов, повергавших Ник в недоумение.

Перед тем как покинуть Вязовую улицу, Ник и Хелена развели небольшой костер и сожгли старые продуктовые талоны. Хелене все не удавалось разобраться, какой штампик означает какой продукт, так что иногда она возвращалась с банкой шпинатного пюре вместо курицы, потому что перепутала дни. Поначалу Ник даже нравилось справляться с трудностями рациона, но вскоре это стало утомлять — все равно что пытаться собрать головоломку с потерявшимися деталями. Теперь она могла готовить что угодно, и не было нужды подыскивать замену ингредиентам. Но Ник обнаружила, что не может сосредоточиться на рецептах, и сдавалась на полпути к ветчине в меде или устрицам по-рокфеллеровски и снова растягивалась на мостках, залитых солнцем. А оставшиеся ингредиенты отправятся потом в какую-нибудь запеканку.

Хьюз ничего не говорил, но она знала, его тревожит ее взбалмошная стряпня. Прислушиваясь к шуму воды в душе, она старалась не думать об очередном недоделанном ужине. Она старалась не думать о муже, который и сам обратился в ингредиент из военного пайка.

Зазвучали духовые, и Ник шлепнула ногой по наползающей волне, залив свой маленький островок. Глаза по-прежнему были закрыты, желтый купальник терял впитанное тепло послеполуденного солнца. Ветерок шептал над водой, она слышала, как мимо плывет лодчонка.

Шум воды в доме умолк. Тишина, только музыка и голоса соседских детей, недовольных, что их загнали ужинать. Ник повернула лицо к западу, ловя щекой последнее тепло дня.

— Привет.

Вздрогнув, она подняла голову, открыла глаза. Хьюз стоял на лужайке, с влажными волосами, в белой рубашке, которую она сегодня отутюжила.

— Приготовить тебе выпить? — спросила она, не пошевелившись.

— Не нужно, я сам.

Хьюз подошел к тиковому бару, достал бутылку безымянного джина и налил в стакан на два пальца.

— Льда не осталось, — сказала Ник. — Слишком жарко. — Она снова опустила голову на теплые доски и закрыла глаза.

— Ты не забыла, что на ужин придут Чарли и Элиз?

В его голосе звучала покорность судьбе, он знал, что она забыла, не могла не забыть. Словно она только и делала, что все забывала и ни о чем не помнила.

Ник замерла, но глаз не открыла.

— Кто? А, да, твои друзья, — сказала она. — Нет, не забыла. (Она забыла.) Я купила у рыбаков креветок.

Она услышала, как Хьюз вздохнул в свой стакан.

— Я знаю, они тебе надоели, но они стоят по доллару за ведро, а это все, что мы можем себе позволить до следующего жалованья. — Ник встала и отряхнулась. — Особенно если мы будем принимать гостей.

— Кажется, ты говорила, что скучаешь по званым обедам, — тихо сказал Хьюз.

Он стоял со стаканом в руке и смотрел на нее. Светлые волосы потемнели от воды, закатное солнце подсвечивало его сзади. В его расправленных плечах Ник почудился вызов.

— Да, — ответила Ник. — Говорила. Но, милый, я их не знаю, и ты… — Она умолкла, осознав, что Хьюз смотрит на нее так, будто она ребенок с задержкой в развитии.

Ее переполнял странный коктейль эмоций, ставший уже привычным. Ей хотелось вырвать у него стакан и разбить о его лицо, вдавить стекло в кожу. И в то же время ей хотелось попросить прощения, хотелось получить его — как в детстве, когда мать, смягчившись, отменяла наказание.

— Неважно, — сказала Ник. — Пойду приготовлю ужин. На какое время вы договорились?

— Ровно в восемь, — ответил Хьюз.

С ужином Ник разбираться не спешила. Стояла посреди кухни и курила, разглядывая овощи в холодильнике, из которого выходил холодный воздух. Огуречный салат, решила она. Сочетается с морепродуктами. Она закрыла дверцу холодильника и прислонилась к ней. Посмотрела на свои ноги, потемневшие от каждодневных солнечных доз. На купальник пришлось потратить целое состояние. Она и не подозревала, что зимой может стоять такая жара. На ее Острове солнце в это время уже бледное, выцветшее, а купальник давно отправлен на зимовку в кедровый сундук.

Она услышала, как Хьюз выключил проигрыватель и пошел в сторону кухни. Ник принялась чистить розовые полумесяцы креветок. Прежде она их любила. А теперь они их ели через день.

— Почему ты не включишь радио? — спросил Хьюз.

Она подняла липкие руки:

— Включи сам, боюсь его испортить.

Неделю назад Хьюз купил ей радио, но Ник испытывала смутную неприязнь к этому аппарату. Хьюз уехал в субботу после полудня, один, и вернулся с коробкой. Она не спрашивала, куда и зачем он ездит без нее. Он мог, замерев, разглядывать через стеклянную дверь небо, а потом взять ключи и просто выйти. В первый раз она даже не сообразила, что он уезжает, пока не услышала двигатель машины. Она подошла к двери и глянула в безоблачный небесный свод, на пыльную улицу, на дорогу впереди — хотелось понять, что же из этого вызвало у мужа желание уехать. Но ничего особенного не увидела. Только старый зеленый «бьюик», едущий к Флорида-роуд.

И вот однажды появилось радио, точно шпион из мира, в который Хьюз уезжал.

— Мне подумалось, что ты захочешь послушать что-нибудь помимо своих пластинок, — объяснил он. — Можно даже поймать передачи из Лондона.

— Из Лондона? — переспросила она, удивившись, с чего он решил, что это важно для нее. Но он уже ушел в душ, и ее голос эхом разнесся по пустой кухне.

Ник оторвала взгляд от креветки. Хьюз не включил радио, просто стоял, поглаживая пальцами серебристые кнопки. У него были изящные пальцы с квадратными ногтями. Он и сам весь был как его руки — подтянутым и опрятным, цвета сосновой древесины. Ник смотрела, как он разглядывает панели, пробегает пальцами по коричневой обшивке колонок. Ей хотелось съесть его, до того он был красив. Ей хотелось заплакать, закричать, растаять или заскрежетать зубами. Вместо этого она содрала панцирь с очередной креветки.

— Недурно выглядят, — сказал Хьюз, подойдя к ней сзади и положив ладони ей на талию.

Ник пришлось вцепиться в стол, чтобы сдержаться. Она чувствовала его запах — мыло «Айвори» и гвоздика, он так близко к ее коже, но не касается ее, лишь ткани купальника. Ей хотелось ощутить его ладонь на своей шее, на руке, между ног.

— Уверен, выйдет вкусно, — произнес он.

Она знала: он сожалеет, что нагрубил ей из-за креветок.

— Ну что ж, — сказала она, внезапно почувствовав облегчение, — конечно, это ужасно однообразно. А все из-за того, что я поздно просыпаюсь и не успеваю на ранний рынок. Жалеешь, что у тебя такая ленивая жена?

— У меня очаровательная жена, — ответил он.

Она хотела развернуться к нему, но он уже убрал ладони. Ей бы схватить его, притянуть к себе, взмолиться, но он уже отошел.

Ник смотрела, как он идет к застекленной веранде, его длинные ноги двигались как у сомнамбулы. Незримый отпечаток его ладоней горел у нее на спине.

Закончив с креветками и поставив их в холодильник остужаться, Ник отправилась в спальню, аккуратно сняла купальный костюм и сполоснулась в маленькой ванной при спальне. Когда она открыла шкаф, оттуда вылетел огромный, размером с воробья, таракан, он был в десять раз больше тех, что она видела на севере. Водяные жучки, как их называла одна из офицерских жен. Ник даже не взвизгнула, она к ним привыкла.

Пробежавшись рукой по платьям, она остановила выбор на хлопковом сарафане с вишенками и вырезом сердечком. Надев его и изучив отражение в зеркале, она взяла портновские ножницы и отрезала бретельки. Так груди буквально бросались в глаза, вырез сердечком едва прикрывал соски. Она зачесала назад темные волосы, по-прежнему блестящие, несмотря на солнце. Она выглядела сильной и здоровой и не такой неприступной, с новой, орехового цвета, кожей, оттенявшей желтые крапинки в глазах. Увиденным Ник осталась довольна.

Она капнула духами на запястья, в ложбинку между грудей и босиком вернулась на кухню. Достала бутылку вина из холодильника и отнесла ее Хьюзу, который сидел на веранде и смотрел на канал.

— Ты не откроешь, дорогой?

Хьюз взглянул на нее, взял из ее рук бутылку со штопором и принялся сдирать фольгу.

— Довольно откровенно, — сказал он бутылке.

— Ты водил меня в нем на танцы в Яхт-клубе, разве ты не помнишь?

Он поднял взгляд, слабая улыбка не затронула его глаз.

— Нет, прости, Ник, не помню.

— О, перестань, — возразила она. — Там еще дирижировал ансамблем такой смешной уродливый коротышка, который воображал себя Лестером Лейнином.[6] Он отпустил замечание насчет вишенок, и ты чуть не стукнул его.

— Неужели?

Ник втянула в себя воздух.

— Ладно, — сказала она, — оно немножко изменилось. Я отрезала бретельки. Но, по-моему, так оно смотрится изысканнее.

Хьюз вытянул пробку и принялся скручивать ее со штопора.

— А ты не замерзнешь?

Ник смотрела на него, в голове звучал неистовый короткий ритм, похожий на сердитые горны оркестра Каунта Бейси.

— Черт возьми, Хьюз, — медленно произнесла она. — Это же чертова Флорида. Я не замерзну.

Лицо Хьюза даже не дрогнуло. Он протянул ей бутылку. Она сделала большой глоток прямо из горлышка и вышла на лужайку.

Ник не знала, сколько там пробыла, когда раздался стук в дверь. Только бутылка опустела почти наполовину, а подол промок от травы. С некоторым трудом она поднялась и нетвердой походкой направилась к веранде. Пройдя через дом, увидела, как Хьюз пожимает руки паре, стоящей у парадной двери. Ник и не вспомнила, что она до сих пор босая, пока не подошла к ним.

— Привет, — со смехом сказала она и опустила глаза на свои ноги. — Перед вами босоногая хозяйка дома. Надеюсь, вы не сочтете это проявлением невоспитанности. Я выходила во двор, там слишком сыро для туфель.

— Я всегда считал, что босые ноги хозяйки — это большая честь, — ответил мужчина, протянув руку. — Чарли Уэллс. А это моя жена Элиз.

Глаза у него были круглые и черные, как гагатовые бусы, которые ее мать надевала в театр, а смуглая ладонь оказалась теплой, хотя и грубоватой на ощупь. Ник знала, что это от работы на судне, руки Хьюза тоже стали тверже от плотницких и малярных работ, подготавливающих «Джейкоба Джонса» к постановке в док. Но мозоли Чарли также напомнили ей, что в армию его призвали рядовым. Он получил офицерское звание за участие в боевых действиях, но начинал с малого. Не как ее муж. Хьюз говорил, что таких, как Чарли, называли «мустангами». «Лучшие люди из всех, с кем я служил, — говорил ей Хьюз. — Хорошо, что им хватило ума повысить его».

Мужчина был смугл и худощав, а его жена настолько светлая, что казалась почти альбиноской. Бледно-розовое платье, по мнению Ник, ничуть ей не шло. Но была в ней мягкая женственность, от которой что-то кольнуло внутри Ник.

— Что будете пить? — спросил Хьюз.

— Пойдемте на веранду, — предложила Ник. — Наш дурацкий бар находится снаружи, и Хьюзу не придется далеко бегать за скотчем.

Она провела гостей через дом на веранду.

— Мы здесь практически живем. Вот что мне нравится во Флориде. А у вас есть веранда, Элиз?

— Есть, — ответила та. — Но я туда практически не выхожу. Я вообще-то… ну, я не большой любитель свежего воздуха.

— Какая жалость, — сказала Ник, про себя удивившись. — Вам нравится Каунт Бейси? Я страшно увлечена им.

— Даже не знаю. У нас в семье Чарли специалист но музыке.

— У вас есть «Медуница и роза»? — спросил Чарли.

— Конечно, — ответила Ник и направилась к проигрывателю. — Вы любите блюз? Хьюз вечно твердит, что это слишком меланхоличная музыка.

— Жизнь и без того меланхолична. Зачем же добавлять тоски? — вставил Хьюз, вернувшийся с напитками. — И к тому же это не блюз, а свинг.

В тускнеющем свете Ник заметила, что он убрал с лужайки ее бутылку.

— Ой, по-моему, ты считаешь себя ужасно умным, — засмеялась она.

— Ты тоже должна считать меня умным. Ведь ты вышла за меня замуж. — Хьюз с улыбкой протянул ей мартини.

— А вы слышали Роберта Джонсона?[7] — спросил Чарли. — Вот это настоящий блюз. Южный блюз. Не для клубов.

— А чем вам не нравятся клубы? — Ник повернулась к нему, охотно заглотив наживку. Радуясь тому, что хоть что-то происходит.

— Ничего не имею против клубов, за исключением разве что их музыкальных вкусов, — ответил Чарли, легко улыбнувшись ей.

Ник собралась ответить, но передумала. Лишь пристально смотрела на него, размышляя, насколько она уже напилась. Вечер наполнял стрекот цикад да скрип пальмы в углу лужайки. Ее ландышевые духи мешались с мягким ароматом южной ночи. Она слышала разговор Хьюза с Элиз о ее родном городе, где-то в Висконсине. И звуки духовых.

Мужчина, сидевший рядом в прокатном кресле, обитом лощеным хлопком, улыбался ей улыбкой бордельного джаза и мотельных комнат.

— Прошу прощения, я на минутку, — сказала Ник, вставая, и ухватилась за подлокотник кресла. — Дела на кухне.

— Я помогу, — предложил Чарли.

— В этом нет нужды. — Ник взяла свой мартини и прикрылась стаканом точно щитом.

— Я настоящий дока по кухонной части. Спросите Элиз.

Элиз безмятежно посмотрела на мужа. Не предложила помочь вместо него, отметила Ник.

Ник не решилась обернуться, когда они направились в дом. Открыла холодильник и вытащила очищенный огурец.

Вы не могли бы его порезать? — попросила она, протянув огурец.

— Нож?

— В шкафчике под раковиной, — сказала она, доставая креветок.

— С рыбацкой лодки? — спросил Чарли, указав взглядом на миску.

— Да, — рассмеялась Ник.

— Которой?

— Что значит — которой?

— Пятичасовой?

— Да, а другая во сколько бывает?

— Утром, — ответил Чарли, нарезая огурец слишком толсто, на вкус Ник. — Ровно в семь. Лучший улов, и креветки крупнее.

— И откуда же вы это знаете? — спросила Ник насмешливо.

— Я сам покупаю креветок. Элиз не любит бывать на канале.

Ник занялась приготовлением лимонного соуса. Желток шлепнулся в лужицу сока на дне миски.

— Я покажу вам как-нибудь утром, если хотите, — предложил Чарли. — Огурец готов.

Он подошел к ней с разделочной доской и замер чуть позади.

Ник прекратила взбивать.

— А у вас есть пластинки Роберта Джонсона? — спросила Ник.

— Есть, — ответил Чарли. — Хотите послушать?

— Да, — сказала Ник. — И креветочную лодку тоже хочу увидеть.

— Отлично, — ответил он.

Ник снова принялась взбивать, соус густел, наливался желтизной.

— Ваш огурец, — напомнил он.

— Мне они понравились, — сказала Ник, очищая тарелки.

— Он хороший работник, — отозвался Хьюз, глядя в свой скотч. — Некоторым парням, похоже, все равно, когда работы на судне закончатся. В основном тем, у кого нет семей.

— Наверное, им некуда возвращаться.

Ник включила воду и посмотрела на Хьюза:

— Но Чарли мне понравился. Он пообещал показать мне хорошую креветочную лодку.

— Неужели? Похоже, Элиз нечасто выходит из дома, да?

— Уж очень она застенчивая, — сказала Ник.

— Но довольно милая.

— Ты так думаешь? Я боялась, что она сольется со стеной и нам придется всю ночь искать ее. — Ник поскребла тарелку. — А он весьма энергичный.

— Ну что ж, ты не одинока. У него много поклонниц в рабочей столовой.

— Полагаю, ее это не слишком радует.

— О, насколько я знаю, он верен ей.

— В самом деле?

— Вижу, ты хорошо провела время. Я рад. — Хьюз взболтал остатки виски в стакане. — Мне бы не хотелось, чтобы ты скучала.

— Это же наша жизнь. С чего бы ей быть скучной?

— Наша жизнь, — медленно повторил Хьюз, почти неуловимый вздох сорвался с его губ. — Да, полагаю, так и есть.

— В каком смысле — ты полагаешь?

— Не знаю в каком. Наверное, я немного перебрал с выпивкой.

— Я тоже перебрала с выпивкой, — Ник развернулась к нему, — и я хочу знать, что, черт побери, это значит — ты полагаешь?

— Ты права. — Хьюз наконец посмотрел на нее. — Ты перебрала с выпивкой.

— Да, я слишком много выпила. И что с того? У меня всего слишком, черт побери.

— Я бы хотел, чтобы ты поменьше ругалась.

— А я бы хотела, чтобы ты был тем человеком, за которого я вышла.

Ник трясло. Она знала, что наговорила лишнего, но это было как прыгнуть со скалы. Когда она была девочкой, они с Хеленой и парочкой мальчишек забирались на старый карьер, чтобы испытать себя. Гранит там выработали давным-давно, заброшенный карьер затопили грунтовые воды, и глубина там была изрядная. Они по очереди разбегались от пня старого дуба, служившего им ориентиром, и бежали без остановки, пока не оказывались в воздухе, и летели с обрыва. Мальчики, которым было по-настоящему страшно, скатывались вниз, точно мраморные шарики. А Ник всегда прыгала. Но тамошний рельеф ей был хорошо знаком.

Хьюз допил скотч одним быстрым глотком и налил еще.

— Мне жаль, если ты разочарована.

— Я не хочу, чтобы ты сожалел.

— Ложись спать, Никки, Мы можем поговорить, когда ты протрезвеешь.

— Ты человек, который должен был… — Она замолчала в нерешительности. — Ты мой муж.

— Я прекрасно это помню, Ник.

Голос у него был раздраженным, даже язвительным.

— В самом деле? Похоже, ты не слишком часто об этом вспоминал в последнее время.

— Возможно, одной тебе было бы лучше, возможно, я не гожусь для роли мужа.

— По крайней мере, я стараюсь, — сказала Ник, внезапно испугавшись. — Ты…

Хьюз застыл на месте, и на миг ей показалось, что он стал выше. Одна его рука вжалась в стол, костяшки пальцев, сжимающих стакан, побелели.

— Ты считаешь, я не стараюсь. Ник? А что я, по-твоему, делаю каждый день, каждую секунду? Этот корабль, это место, этот дом, эта жизнь — думаешь, это то, чего я хочу?

Ник посмотрела на него. И вдруг быстрым движением вырвала шнур радио из стены. В одну секунду радио было у нее в руках, а в следующую уже взлетело в воздух.

Хьюз даже не шелохнулся, его слова повисли в воздухе вокруг него, в глазах была пустота.

Радио, не задев его, врезалось в угол.

— И что? Ты думаешь, это, — она ткнула в груду из пружин и пластика, — ты думаешь, это то, чего я хочу?

— Я иду спать, — сказал Хьюз.

— А зачем? — Ник запустила пальцы в волосы. — Ты и так спишь.

На следующее утро Хьюз ушел рано. Ник притворилась спящей. Шторы были задернуты, в комнате стояла духота. Они оба любили спать с открытым окном, но Ник не стала открывать его, когда наконец отправилась в постель, отказала себе даже в прохладе. Пусть ей будет плохо, и ей было плохо, не в последнюю очередь из-за духоты.

Услышав звук двигателя, Ник встала, халат надевать не стала. Она сидела за кухонным столом, уставившись в черный кофе. Поигралась с мыслью побросать вещи в чемодан, вызвать такси и сбежать домой. Но, мысленно приехав в Кембридж, обнаружила, что будущее пропастью разверзлось перед ней. А он по-прежнему будет где-то существовать, где-то в другом месте, без нее. Так что она просто сидела и смотрела в чашку с кофе.

Она пыталась поразмышлять о браке своих родителей, но проку в том не было, она ведь не знала, что творилось за закрытыми дверями, на темных лестничных площадках, на вечеринках, когда ее оставляли дома, на полуночных прогулках, когда мир спал. Они казались счастливыми. Но отец умер, когда она была совсем маленькой, и ее воспоминания о родителях были обрывочными: бриллиантовая брошь, подаренная в зеленом кожаном футляре на Рождество; мать, гладящая рукой отцовские бакенбарды; запах табака «Королевский яхтенный» и духов «Lʼheure Bleue».

Мать была против того, чтобы она выходила замуж, считая, что оба слишком молоды. Заставляла Ник ходить на свидания с другими юношами, вынуждала на тоскливые танцы с соседом, который пытался потной ладонью ухватить ее руку под столом. Но когда стало известно, что они с Хьюзом тайком встречаются, мать сдалась. Уж лучше пусть Ник будет замужней женщиной, если вдруг что приключится, сказала она.

Они поженились на Острове, в церкви, где ее крестили. В маленькой церквушке с чудесными витражами. Прием устроили в Тайгер-хаусе. Подавали крепкий пунш, чайные сэндвичи и белый торт, украшенный засахаренными фиалками. Ник вдруг стало не по себе, ее замутило, и она сбежала наверх, в гостиную. Сидя на сером шелке шератоновского дивана, она вытащила из волос цветки флердоранжа. Она не знала, сможет ли вернуться вниз или так и зачахнет на этом диване — точно мисс Хэвишем[8]; флердоранж увянет и засохнет, шоколадные конфеты на столике обратятся в бурые окаменелости.

И тут в дверях возник Хьюз, облаченный в визитку. Не говоря ни слова, он подошел и сел рядом. Ник перебирала маленькие душистые веточки, не смея взглянуть на него, ей было стыдно. Он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе. И в этом жесте было все — все, что не умерло, не засохло, не окостенело.

Потом за руку отвел в комнату горничной в задней части дома. Окно было открыто, и ветер с залива играл желтыми занавесками в клетку. Подняв многослойное платье и нижнюю юбку, он опустился на колени и зарылся в нее лицом, вдыхая ее, замерев. Казалось, миновала вечность, прежде чем они услышали шаги в коридоре. Хьюз повернул голову к открытой двери, но не оторвался от нее. Горничная прошла мимо двери и вдруг остановилась — парализованная, смущенная этой картиной. Хьюз задержал на ней взгляд, будто хотел, чтобы она осознала, что видит, что за перемена с ними происходит, и лишь затем ударом ноги захлопнул дверь.

Было десять часов, солнце двигалось к зениту, а Ник все сидела в ночной рубашке. Холодный кофе стоял на столе возле ее неподвижной руки. Ей казалось, что кухня пропиталась застоявшимся запахом вчерашних креветок, хотя это могли быть креветки со среды или даже с воскресенья, если на то пошло.

За передней дверью она обнаружила останки радио, аккуратно завернутые в тряпицу, словно младенец, оставленный на пороге. Не хватало только пришпиленной записки со словами: «Нелюбимый и Нежеланный».

А к черту его, подумала Ник, пошел он к черту.

Они не должны были стать такими — такими, как все, как люди, которые ничего не хотят и ничего не делают, заурядными. Они должны были стать теми, кто заявляет: а к черту все! Теми, кто швыряет бокалы в камин, кто прыгает с обрыва. Они не должны были стать нерешительными.

Если бы только он не был так красив. Если бы только она не желала его так сильно.

Она услышала звук автомобильного двигателя, медленно поднялась и направилась к кухонному окну.

Чарли Уэллс захлопнул дверцу машины, под мышкой у него была зажата стопка пластинок. Ник влетела в спальню и закрыла дверь. Ощущение прошлого вечера — его рука на внутренней стороне ее бедра под обеденным столом, молчаливое вторжение — вернулось к ней. Как она могла об этом забыть?

Сердце колотилось. Она нашла халат и посмотрела на себя в зеркало. Худая и несчастная. Да к черту все, подумала она, я худая и несчастная, и что с того?

Чарли постучал в дверь с москитной сеткой. Ник выпрямила спину и вышла.

— Привет, — сказала она, глядя на него сквозь сетку.

— Привет, — улыбнулся он в ответ. — Извините, что вот так неожиданно, но я не знал, чем занять себя утром, и подумал, что не прочь провести его, слушая Роберта Джонсона. А затем подумал, вдруг и вам тоже захочется послушать. Я играю в прогульщика.

— Вот как, а Хьюз мне рассказывал, какой хороший вы работник.

Вчера его рука изучала ее, а она продолжала теребить салфетку.

— Да, ваш лейтенант — серьезный человек.

— Это верно, — ответила Ник.

Чарли удерживал под мышкой охапку пластинок. На нем были брюки хаки и небеленая хлопковая рубашка, рабочие ботинки и все та же блудливая улыбка.

Ник поковыряла грязь, въевшуюся в сетку.

— Послушайте, — наконец произнес он. — Возможно, я повел себя слишком импульсивно. Вы, наверное, заняты, а я вам тут надоедаю.

Ник задумчиво посмотрела на него.

— Нет, я ничем особо не занята, и мне не помешало бы немного музыки. — Она распахнула дверь и посторонилась: — Проходите.

Чарли вошел и положил пластинки на стол.

— Побудьте здесь, чувствуйте себя как дома. Пойду надену что-нибудь более уместное. К музыке следует относиться серьезно, — сказала она, наконец улыбнувшись ему.

В спальне Ник надела полосатый зеленый сарафан и накрасила губы красной помадой. Вернулась в кухню и заварила свежий кофе. Она стояла, опершись на столешницу, и смотрела, как Чарли перебирает на столе свои пластинки. Некоторые конверты были потрепанными, с прорвавшимися уголками. Хьюз никогда бы не позволил, чтобы с тем, что для него важно, обращались столь небрежно, подумала она. Все его инструменты содержатся в чистоте и возвращаются в чехлы, когда работа завершена. Даже свою зубную щетку он хранит в специальном футляре в ванном шкафчике. Но ее даже умиляла такая забота об отвертке или зубной щетке.

— Думаю, мы начнем ваше образование вот с этого, — сказал Чарли.

Ник сидела в обитом ситцем кресле, вцепившись в чашку с кофе, пока Чарли опускал иглу на винил. Музыка была жестче, чем те блюзы, к которым она привыкла, но определенно уместна на этой веранде. Она была словно кусок плавника, потемневший и отполированный. Но сейчас, когда солнце заливало сияющим светом зеленую лужайку и пальмы, раскачивающиеся на ветру, музыка не могла заставить Ник грустить. Музыка наполнила ее беспечной легкостью, она могла подхватить и унести ее прочь.

Роса, сверкающая в траве, манила ее, веранда, казалось, уплывала прочь от дома по каналу. Юбка сарафана раздулась, Ник откинула голову на спинку кресла. Одинокий призыв плачущей горлицы доносился откуда-то сквозь дымку.

Ник понятия не имела, как долго она дрейфовала, но, когда музыка затихла, она заставила себя открыть глаза. Чарли Уэллс сидел в кресле и оценивающе смотрел на нее, точно пытался ее каталогизировать.

— Понравилось?

— Да, эта музыка бодрит, верно?

Это все, что она смогла сказать, не открывая того, что у нее на сердце. Бегство, этот убогий коттедж, разбитое радио и рука Хьюза у нее на талии.

Чарли молчал, разглядывая свои ногти. Через мгновение он поднял взгляд, точно мысли его вдруг рассеялись.

— Вы не проголодались? — спросил он. — Лично я умираю с голоду.

— Могу сделать сэндвичи. Припасы у нас довольно жалкие. Покупки я совершаю лишь спорадически.

— Никаких сэндвичей. Я повезу вас на ланч в город.

— Невероятно щедрое предложение, — ответила Ник. — Даже излишне щедрое, право же.

— Да все хорошо. Я знаю одно испанское местечко в старом городе, там подают тапас. Не слишком дорогое. Вы когда-нибудь пробовали тапас?

— Я даже не знаю, что это, — рассмеялась Ник.

— Это вкусно. Вам дают попробовать множество всяких мелких закусок, — пояснил он. — Однажды в Испании, еще до войны, я ел осьминога. Сроду не видел живого осьминога, и вот он я, сижу, ем осьминога. Иногда случаются такие вещи, которые ты даже не мог вообразить.

Ржавый «клипер», который, по словам Чарли, он одолжил у «одного из ребят», катил по ровной дороге к городу. Тянувшийся параллельно дороге канал становился шире и вскоре превратился в судоходное русло, усеянное рыбацкими лодками и утыканное вдоль берегов дощатыми лачугами.

В машине было тесно, почти интимно. Ник обнаружила, что ее щиколотки прижаты друг к другу, колени сомкнуты, мать учила ее, что это необходимо, когда едешь в машине с мальчиком. Она пригладила волосы и велела себе не смотреть на него. Она вслушивалась в шорох покрышек, и мысли ее вернулись к тому, что произошло вчера за столом.

Это не походило на шумное, неуклюжее и жалкое заигрывание того мужчины из «Гавана Спешиал». Все происходило тихо — рука, скользнувшая под кромку ее юбки, осторожно разжимающая ее колени. Палец, поглаживающий внутреннюю сторону ее бедра, прочерчивающий маленькие концентрические круги на ее плоти.

Она знала, что если закроет глаза, то сумеет представить, что это рука Хьюза, спокойная, но настойчивая, такая, какой она ее помнила.

Она подлила всем еще вина, слегка приподнявшись на стуле, чтобы дотянуться до бокалов. Несколько капель упало на льняную скатерть ее бабушки. Все это время Чарли смотрел на Хьюза, не прекращая разговора о дрянной еде в столовой, ухмыляясь шуткам Хьюза. Она вдруг ощутила печаль — от того, как Хьюз кивает, как его голубые глаза суживаются при улыбке. И в то же время у нее перехватывало дух, она чувствовала себя пьянее, сильнее.

Ник не смогла удержаться, чтобы не бросить взгляд на Элиз, которая не отрывала глаз от Чарли. Она подумала, не подозревает ли Элиз, а может, она и привыкла к такому, как, говорят, привыкаешь к вою сирен при воздушной тревоге. Сперва ты ждешь, зная, что вот-вот начнется, затем зажимаешь уши, пока все не закончится, пока ты не сможешь выругаться, оказавшись в безопасности.

Ник еще крепче сжала колени. Ей следовало остаться дома. Лежала бы сейчас на мостках, слушала Каунта Бейси и подумывала о том, что надо готовиться к вечернему офицерскому пикнику.

Но тут она вспомнила радио, аккуратно завернутое в тряпку, здоровенную поваренную книгу, полную ингредиентов, которые она не купила, прислонилась головой к дверце машины и закрыла глаза.

Она пыталась вспомнить, когда Хьюз последний раз водил ее на ланч. Это было еще до войны. Вечные разговоры о деньгах, точно они и в самом деле были бедны. Не то чтобы ее сильно заботили деньги, но она ненавидела то, что вечно нужно все обсуждать, прицениваться, а в итоге решение все равно принимал он, у нее же оставалось ощущение, будто от нее толку как от стены. В ней нарастали утомление и безразличие. Когда ей захотелось купить желтый купальник, она тайком телеграфировала своему опекуну, попросила денег. А после солгала Хьюзу о цене, по дороге домой оторвала бирку и зашвырнула на обочину. И всего-то — чертов купальник. Но почему-то из-за этого она любила купальник еще больше.

И все же деньги — это деньги, и, по крайней мере, у них они есть. Она подумала о Хелене и недавнем телефонном разговоре. Они регулярно писали друг другу последние пару месяцев, обмен бодрыми, если не светскими и — по крайней мере, со стороны Ник — не слишком правдивыми письмами. Но когда Хелена позвонила ей на прошлой неделе из далекого Голливуда, Ник поняла: что-то случилось. Похоже, брак кузины ухудшил ее и без того стесненные обстоятельства: Хелена — а вернее, Эйвери Льюис — намеревалась продать за наличные свой домик на Острове. Новость подтвердила подозрения Ник, что этот человек — проходимец, она так и заявила Хелене, заставив кузину расплакаться среди шорохов телефонной линии. Хелена сказала, что Эйвери хочет инвестировать в какое-то сомнительное кино, какую-то чепуху класса Б. Ник напомнила кузине, что та не получила бы этот домик, если бы не отец Ник, надеясь пристыдить ее, чтобы та отказалась от дурацкой затеи. И Хелена сдалась, сказала, что придется найти деньги иным способом, что, разумеется, Ник права. Ник была в ярости, вешая трубку, и потом заявила Хьюзу, что им следует отправиться в Голливуд и выяснить, что там происходит. Хьюз, конечно же, напомнил, что билеты до другого побережья слишком дороги, и Ник впала в мрачное настроение, надолго перестав посещать магазины.

— Где вы? — Голос Чарли Уэллса вернул Ник в машину, теплый воздух струился в открытые окна.

— О, где-то далеко, — ответила Ник. — Я немного устала после выпитого вчера.

— Давайте припаркуемся, отсюда можно дойти пешком.

Чарли остановился возле старого испанского форта, некогда служившего наблюдательным пунктом.

Ресторан находился в одном из ветшающих колониальных домов, которыми застроены узкие мощеные улочки старого города Сент-Огастина. Помещение было сумрачным, с низким потолком, и Ник спросила себя, скольких женщин Чарли приводил сюда.

— Я выберу для нас обоих, если вы не возражаете, — сказал он.

Ник махнула рукой:

— Пожалуйста. Я даже не знаю, с чего начать.

Когда официант принес вино, Ник накрыла свой бокал:

— Не думаю, что мне стоит пить.

— Вы должны выпить, — возразил Чарли. — Нельзя есть тапас без вина.

— Что ж, тогда совсем немного. — Она убрала руку.

Столик был маленький, их колени почти соприкасались, но Чарли не пытался придвинуться к ней, что вселяло в Ник смутное беспокойство.

Рыбные и мясные закуски были одновременно солеными и пряными, маслянистыми и острыми. Вскоре их подбородки лоснились от соусов, Ник даже пальцы облизала пару раз.

— Чувствую себя местной, — весело сказала она.

Он оказался прав насчет вина, она протянула ему бокал за добавкой.

— Вы и выглядите местной, с таким-то загаром, — заметил Чарли со смехом, подливая ей вина.

— Впервые в жизни я загорелая посреди зимы, — сказала Ник. — Я очень старалась, чтобы этого добиться.

— Что ж, могу сказать, усилия того стоили. Все ребята на корабле к вам неравнодушны.

— Неужели? Я же их и видела лишь раз.

— Достаточно и одного раза, — ответил Чарли. — Они мне о вас рассказывали, но нужно было увидеть самому, чтобы поверить.

Ник знала, что он лжет, она была не из тех, по кому обмирают моряки, но все же почувствовала, что краснеет.

— Не смущайтесь, — ухмыльнулся Чарли.

— Я не смущаюсь, просто не знаю… — Ник колебалась. — Что ж, пожалуй, я немного смущена.

— Разве этот везунчик, ваш муж, не делает вам комплиментов?

Ник молчала, глядя на свою грязную салфетку.

— Ладно, ладно. Больше не буду вас дразнить. Давайте закажем кофе.

Официант принес густой кофе в маленьких выщербленных чашках, Ник никогда еще не пробовала ничего подобного.

— Марокканский, — пояснил Чарли. — Они фильтруют его дважды и добавляют кардамон, он придает аромат.

Они потягивали кофе в молчании, слушая звяканье посуды на кухне.

— Я чувствую себя такой уставшей, — сказала Ник, болтая гущу на дне чашки. — Готова проспать целую вечность.

— Хотите вернуться?

— Да, лучше вернуться. Иначе я могу закончить как Рип Ван Винкль и проспать за этим столом сотни лет.

— Думаю, они не станут возражать, — рассмеялся Чарли.

— Пожалуй, это не худшее место. По крайней мере, когда я проснусь, здесь можно будет неплохо закусить.

— Я хотел вам показать, куда причаливает та лодка с креветками, — сказал Чарли. — Но, полагаю, это может подождать.

— Для начала мне нужно проснуться пораньше, — ответила Ник. — И возможно, одного урока на сегодня достаточно.

Ник высунула голову из окна машины, давая ветру слегка охладить разгоряченные вином щеки. Будь она одна, распахнула бы рот, чтобы соленый воздух очистил ее изнутри, но при Чарли делать это постеснялась.

Она чувствовала, как время от времени его взгляд скользит по ней, и понимала, что он хочет к ней прикоснуться.

Машина свернула на их дорогу, и Чарли выключил зажигание. Остывающий двигатель позвякивал, Ник прижалась к дверце, слушая стрекот сверчков в жесткой болотной траве вокруг коттеджей. Вырез платья намок от пота, она чувствовала, как бедра липнут к виниловому сиденью. Чарли положил руку ей на бедро. Она посмотрела на него. Он приподнялся и потянулся к ней через коробку передач. Она не пошевелилась. Казалось, он что-то выискивал на ее лице, и ей стало любопытно, что же именно. Он придвинулся ближе, хотел привлечь ее к себе, но зацепился штаниной за рычаг и остановился, чтобы выпутаться.

Ник чуть не рассмеялась. Это было все равно что наблюдать за незадачливым акробатом. Он снова потянулся к ней, пытаясь заставить ее придвинуться ближе, но она осталась неподвижной. Она слушала его тяжелое дыхание. Наконец он перекинул ногу через рычаг и навалился нее, притиснув в угол. Ник подумала, как странно они, должно быть, выглядят с точки зрения кумушек, которые, без сомнения, подглядывают из окон своих кухонь. Вот теперь им и вправду будет о чем поговорить.

Он прижался губами к ее шее, оставив влажный след на ключице. Ник было слишком жарко от вина, солнца и стрекота сверчков, ее неожиданно замутило от их песни. Она оттолкнула его. Но он набросился на нее, навалился всем весом, одна рука задирала подол сарафана, другая срывала бретельки с плеч.

— Хватит, — сказала она. — Слишком жарко.

Чарли не слушал или не услышал, и Ник подумала, произнесла ли она это вслух. Она оттолкнула его, на сей раз сильнее, но это не помогло. Он разорвал лиф сарафана, и крохотные, обтянутые тканью пуговицы брызнули во все стороны.

Ник нащупала за спиной дверную ручку, нажала, и они вывалились наружу.

Она лежала на спине, юбка разметалась вокруг, а она едва сдерживала желание рассмеяться. Ник прикрыла рукой разорванный лиф и старалась загнать внутрь рвущийся наружу смех, но он отказывался подчиняться. Она зажала рот свободной рукой, но было слишком поздно. Слезы ползли по ее лицу, она пыталась вдохнуть, смеялась, задыхаясь, лежа на пыльной земле, и неодолимая сила грозила разорвать ее на куски. Чарли сидел рядом, возбужденный и сердитый, и от его вида смех разобрал ее еще сильнее. Он грузно поднялся. Навис над ней, впился в нее взглядом, лицо его было красным и потным.

— Извини, просто… о, милый, — все, что смогла выговорить Ник, и снова зашлась в хохоте.

— Сучка, — прошипел Чарли, — ты чертова кокетка.

Он пнул пыль в ее сторону, вернулся в машину и захлопнул дверцу.

Ник все лежала и смеялась, держась за живот, глядя, как пылинки пляшут в лучах солнца вслед удаляющейся машине.

Остаток дня она провела, готовя томатное заливное, которое обещала принести вечером на офицерский пикник в Грин-Коув-Спрингс. Она вспомнила об этом, лишь когда увидела рядом с холодильником написанный от руки перечень ингредиентов, необходимых для крепкого бульона по рецепту ее матери, а также упаковку желатина «Нокс». Внезапно оно показалось ей ужасно важным, возможно, самой важной вещью на свете, это заливное, и Ник с жаром взялась за стряпню.

Она запекла мясные кости и очистила овощи, внимательно следя за бульоном, превращая его в густеющее консоме. Сварила и процедила помидоры и вылила смесь в оловянную форму в виде рыбы, которую прислали с севера вместе с остальными ее вещами. Поставила форму в холодильник и пошла готовиться к вечеру.

Разорванное платье Ник бросила в корзину для белья; она застегивала жемчужные сережки, когда услышала, как кашляет и отплевывается «бьюик» на дороге к дому. Она слегка припудрилась и оглядела себя. На нее смотрела жена Хорошего Лейтенанта. Волосы аккуратно уложены, желтая хлопковая кофточка скрывает плечи и застегнута на груди. Немного помады и никаких румян. Она поспешила в кухню и чуть не врезалась в Хьюза. Оба, слегка вздрогнув, отпрянули назад.

— Здравствуй, — сказала Ник, скользнув по нему взглядом и тут же опустив глаза.

— Здравствуй, — тихо сказал Хьюз. — Я только в душ и переоденусь. Мы же не хотим опоздать.

— Я приготовила заливное, — сказала Ник. — И даже надела туфли. — Она посмотрела на него и увидела, что лицо его смягчилось. — По-моему, получилось самое роскошное заливное из всех, что я делала.

— Спасибо, — сказал он.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, затем Хьюз направился в спальню. Сердце у Ник упало. Она услышала шум воды и на цыпочках двинулась на звук. Дверь ванной была слегка приоткрыта, чтобы выходил пар. Сквозь щель она смотрела, как муж потягивается и намыливается, втирает шампунь в светлые волосы. Он и в самом деле весь золотистый, подумала она, осознав, как давно не видела его обнаженным при свете дня. Она была так близко к нему, а он даже не почувствовал ее присутствия. Ник хотелось заплакать. Вместо этого она вернулась в кухню проверить, застыло ли заливное.

Она вытащила форму с заливным из холодильника, осторожно, чтобы не нарушить целостность, и полюбовалась на идеальный цвет — точно плавательный бассейн яркого томатного цвета. Аккуратно нажала пальцем на поверхность, проверяя крепость. Заливное пружинило, Ник удовлетворенно вздохнула. Выбрала блюдо и медленно перевернула форму, подняла ее, чтобы посмотреть, как идеальная, в форме рыбы, желатиновая поверхность сверкает и подмигивает ей. Потом достала свою любимую скатерть, с вышитыми маленькими голландцами, и накрыла блюдо. Осторожно взяла сверток и направилась к машине.

Ник не поняла, то ли подвернулся каблук, то ли блюдо просто выскользнуло из рук, но, прежде чем она успела сообразить, что к чему, блюдо накренилось, заливное подскочило и разлетелось неровными кубиками по бело-зеленому линолеуму. Между пальцами ног плюхнулись упругие брызги. Ник уставилась на ноги, на запачканные желтые лаковые туфли, на красные кляксы, быстро тающие на теплом воздухе. Ноги у нее ослабели, и она осела на пол. Уткнулась головой в колени и заплакала. Рыдания вырывались из нее с усилием, точно болезненная икота.

Хьюз поспешно вышел из спальни, белая рубашка расстегнута, волосы влажные. Трясущаяся, со срывающимся голосом, она протянула руку, указывая на беспорядок вокруг.

— Оно уничтожено, — прорыдала она. — Уничтожено, я не знаю, как это вышло. Я была так неосторожна.

— Ш-ш-ш… — Хьюз сел рядом, обнял. Прижался лицом к ее волосам. — Дорогая, это ерунда. Мы все исправим. Не плачь, мы все исправим.

Он обнял ее за талию, поднял и повел к кухонному столу.

— Сядь, милая. Я обо всем позабочусь. — Он взял миску и аккуратно собрал не растаявшие кубики. — Полный порядок. Посмотри, Никки.

— О боже! — Ник сквозь слезы глядела на сверкающие останки желе. — Это отвратительно.

— Нет, это самое прекрасное желе в мире. Все мужчины позеленеют от зависти, увидев, какая хозяйственная у меня жена, — возразил Хьюз, улыбаясь. — Милая, пожалуйста. Все будет хорошо.

— Не хорошо, Хьюз. Совсем, совсем не хорошо, — сказала Ник, закрыв лицо рукой.

— Все хорошо, — повторил он, отводя ее ладонь. — Прости. У нас чудесная жизнь. Ты чудесная, и я намереваюсь быть тебе лучшим мужем. Я буду заботиться о тебе, дорогая, обещаю.

— Хьюз, — сказала Ник. — Хьюз, пожалуйста, я хочу домой.

— Я отвезу тебя домой, Ник, — пообещал он. — И все будет хорошо.

1947: февраль

Ник курила на кухне, вполуха слушая передачу о птицах и потирая раздутый живот. Глянула на задний двор, который был таким же, как ее живот, — твердым и сонным. Воробей то там, то сям с надеждой поклевывал жесткую землю. После рекламы «Бромо-Зельцера» снова вступил ведущий.

Мы возвращаемся вместе с мисс Кей Томпсон, она прочтет выдержки из прекрасного справочника «Птицы Новой Англии», который вот уже более шестидесяти лет радует любителей птиц.

Из радио донесся хриплый, с новоанглийской гнусавостью, женский голос.

Козодой жалобный — птица, принадлежащая к весьма необычному семейству, из-за его своеобразных повадок козодоя преследуют предрассудки, как зловещие, так и нелепые. Но у козодоя есть немало милых и трогательных черт, среди которых родительская любовь и супружеская верность.

Ник проверила меренги в духовке. Хьюз стал буквально одержим меренгами после недавнего делового ланча во французском ресторане. Так странно, все эти увлечения, что он подцепляет вдали от нее. Она не переставала удивляться, обнаруживая, что он вдруг полюбил то или это, хотя еще утром уходил из дома с известными ей предпочтениями. Но, несмотря на эти маленькие, неожиданные увлечения, она чувствовала, что теперь гораздо лучше понимает его. А быть может, она стала лучше понимать их брак; начала осознавать, что это не одно и то же. «Какое безобразное, заурядное слово — компромисс», — подумала Ник. Но теперь все шло гладко — как скрипучая дверь, петли которой наконец смазали. И платой за это стал компромисс.

Когда они вернулись в Кембридж, он купил этот дом. Ник думала, что они могли бы пожить, хотя бы какое-то время, в Тайгер-хаусе, чтобы смыть горячий, душный воздух Флориды. Но Хьюз наотрез отказался.

— Я не смогу там работать, Никки, — сказал он ей за ужином в их временной квартире на Гурон-авеню. — И денег у моих родителей мы просить не станем.

Хьюз получил работу адвоката в «Уорнер и Стэкпол», где работал его отец. А в феврале он нашел дом. «Построен первой женщиной-архитектором, закончившей Массачусетский технологический», — сообщил он. И Ник понимала, что это должно было расположить ее к этому дому. Она могла взглянуть на себя глазами Хьюза: неуживчивая, воинственная, у нее есть что-то общее с этой бунтаркой, женщиной-пионером, которая, скорее всего, была лесбиянкой.

По тому, как он вел ее через комнаты — касаясь дверных косяков, как простер руки посреди кухни, дабы показать, где будет стоять стол, — было ясно, что он покупает этот дом как шкатулку для нее. Место, куда она идеально впишется, где все ее странности покинут ее или хотя бы перестанут лезть в глаза. Ник тошнило при этой мысли.

Распаковывая коробки, начищая свадебное серебро, развешивая его рубашки, она воображала, как сбегает в Европу, снимает квартиру на Елисейских Полях или на виа Кондотти, пьет крепкий кофе из маленьких чашечек и танцует в кафе до рассвета. Но, за исключением покупки очень дорогого французского белья, не предприняла никаких иных приготовлений к бегству, которое так и осталось у нее в голове. Она понимала, что он загнал ее в ловушку, но понимала также, что любит его, — вернее, что он засел у нее под кожей, как лихорадка. Куда бы ни сбежала, она останется больна им. Ник не знала, как так вышло, но она перестала с этим бороться. И вот именно тогда — точно ее капитуляция прорвала плотину — он начал видеть ее, по-настоящему видеть ее.

— Ты удивительная, — сказал он как-то, вернувшись домой и обнаружив накрытый стол, с льняной скатертью и серебром, и Ник, отбивающую круглый розовый кусок говядины, который ей удалось задешево купить у мясника.

В другой вечер он коснулся ее колена под столом, после того как она приготовила безукоризненный обед из холодного огуречного супа, бараньих ребрышек с жареным картофелем и плавучего острова на десерт — в честь партнера из юридической фирмы, которого он хотел впечатлить.

— Вам повезло, что ваша жена умеет так готовить, — сказал партнер. — С такой женой мужчина может далеко пойти.

Хьюз танцевал с ней на весеннем балу в Бостоне, прижимаясь, крепко обнимая за талию.

— Я могу опьянеть, просто вдыхая твой аромат, — прошептал он ей на ухо. — Ты пахнешь домом.

Занимаясь с ней любовью, он держал ее лицо в ладонях и смотрел в глаза.

— Скажи мне, что ты счастлива, — попросил он как-то раз. — Я хочу знать, что сделал тебя счастливой.

Так что в мелочах все было идеально. А в промежутках между ними она читала свои книги, слушала свою музыку и строила планы для них обоих. Она думала, что, может быть, когда он почувствует, что все хорошо и спокойно, может быть, тогда он очнется и захочет снова стать свободным — вместе с ней.

Затем случился разговор о ребенке.

— Я не хочу ребенка, Хьюз, — сказала она ему как-то за ужином, над остатками свиных отбивных в перце. — По крайней мере, не сейчас.

— Все хотят детей, — ответил он.

— Ты говоришь ерунду. — Она смахнула перец с белой скатерти и тихо добавила: — К тому же мы не такие, как все.

— Ник, — сказал он. — Я понимаю, ты не так себе все представляла. Да и я не так себе все представлял. Но случилась война.

— Война, война. Меня уже тошнит от нее. — Она поднялась и начала собирать посуду. — Будто войной можно все оправдать.

Хьюз удержал ее за запястье:

— Я серьезно, Ник. Я хочу настоящую семью.

— Что ж, у меня для тебя новости, Хьюз Дерринджер, — ответила Ник, вырвавшись. — Я тоже серьезно.

— Я не хочу, чтобы мы просто проживали жизнь. Впустую. — Он вглядывался в ее лицо. — Как ты этого не понимаешь?

— Не говори со мной как с ребенком.

— Так не веди себя как ребенок.

Его тон из страстного в один миг стал холодным, и молчание — опасное молчание, Ник знала это по опыту — повисло между ними.

— Я не пытаюсь рассердить тебя, — сказал он наконец. — Я хочу жизнь… Может быть, и не такую, как у всех, но без лишних сложностей.

— Ребенок, — пробормотала она, — с ним будет непросто.

— Я хочу создать что-то, что-то хорошее и настоящее.

— У нас уже есть что-то хорошее и настоящее. Как ты этого не понимаешь?

Ник посмотрела ему в лицо; он выглядел утомленным. Она постаралась унять поднимающуюся в ней волну жара, от отчаяния у нее задрожали ноги.

— Просто… — Она села и накрыла его руку своей. — Ох, Хьюз, с ребенком нам придется быть очень осторожными. Наша жизнь станет… осторожной.

— Не осторожной, — возразил он. — Взвешенной.

Ник вспомнила, как он всегда укладывает запонки на место в футляр, а не бросает в коробочку для мелочей на столе, и никогда не теряет чехлы от швейцарских ножей, хотя большинство людей теряют их сразу после покупки. Все эти пустяковые привычки казались ей такими трогательными. Хьюзу хотелось быть осторожным, ему это нравилось. Ему хотелось, чтобы жизнь была правильной температуры, не слишком горячая, не слишком холодная. Но Ник не была уверена, что сумеет выжить в этом спокойствии.

— Не знаю, Хьюз, — сказала она. — Мы еще молоды. Мы можем чем-то заняться, прежде чем заводить ребенка, еще не поздно.

Но даже произнося это, она ощущала на себе вес дома, который он купил для нее, и понимала, что, наверное, уже слишком поздно.

— Чем заняться? Путешествовать? Я был за границей, там ничуть не лучше, чем здесь. И к тому же путешествовать можно и всей семьей.

Ник подумала о Европе, о кованых балконах и огромных окнах, об иностранной речи на своих губах.

— Не знаю, смогу ли стать осторожной, взвешенной, как ты это ни называй.

Ник вытащила меренги из духовки и поставила остужаться. Ей пришлось вытянуть руки, чтобы достать до полки и не воткнуться в стол огромным животом. Она отступила и полюбовалась своим творением — большие, похожие на снеговиков, штуковины вздымались горными хребтами, недурно, в самом деле, но она предпочитает макаруны. Позернистей, с кокосовой стружкой.

После того разговора о ребенке Хьюз больше не поднимал эту тему. Но когда Ник в том же месяце узнала, что Хелена беременна, то оплатил Хелене билет на поезд из Лос-Анджелеса.

— Неплохо вам двоим снова повидаться, — сказал он. — И к тому же не уверен я в этом парне, Эйвери.

— Не могу с тобой не согласиться, — ответила Ник.

Было понятно: Хьюз считает, что, увидев счастливую в своей беременности Хелену, она передумает насчет ребенка, но ее это не заботило. Ник не видела кузину уже семь месяцев — с того дня, как они упаковали вещи и покинули дом на Вязовой улице, и скучала по ней. А еще беспокоилась за нее: Хелена становилась скованной и вялой всякий раз, когда речь заходила об Эйвери и его планах на будущее.

Хелена приехала в Кембридж в мае, как раз когда ландыши устлали двор сияющим покрывалом из темно-зеленого и нежно-белого. Ник собрала маленький букетик, чтобы взять с собой, когда поедет на Южный вокзал встречать сестру.

— Хелена, честное слово. Ты нисколечко не выглядишь беременной, — сказала Ник и, рассмеявшись, обняла кузину, когда та сошла на платформу.

— В самом деле? А чувствую себя огромной.

На Хелене был небесно-голубой костюм из легкой шерсти или какой-то искусственной новомодной ткани.

— Ты выглядишь блистательно. Не говори мне, что ты теперь в кино снимаешься.

— Милая Ник, — улыбнулась Хелена. — Ты совсем не изменилась. Все так же врешь и не краснеешь, по любому поводу.

Ник дала носильщику четвертак из своей красной кожаной сумочки и взяла кузину за руку.

— Хьюз даже отвалил нам денег на такси, так что путешествуем с шиком.

— Ох, так замечательно оказаться дома, — сказала Хелена. — Ты даже не представляешь, как я счастлива.

— Зато представляю, как я счастлива. — Ник помахала свободному такси. — Я практически с концами трансформировалась в идеальную домохозяйку. Тебе надо будет потом проверить мою голову. Едем домой. Нас ждут ланч и вино.

Когда они добрались до дома, Хелена отправилась освежиться в гостевую комнату, а Ник накрыла круглый столик на застекленной террасе и принялась готовить салат из тунца.

Хелена сняла маленькую голубую шляпку, и ее белокурые локоны лежали на плечах. Лицо у нее было розовое и пухлое, как на рождественской рекламе.

— Что ж, беременность тебе идет, надо сказать, — заметила Ник. — Какой срок, три месяца?

— Четыре, — ответила Хелена, усаживаясь за зеленый пластиковый стол. — По крайней мере, так сказал доктор. Не уверена, что доверяю ему. Мне кажется, он шарлатан. — Она вздохнула. — Но Эйвери рассказывает, что к нему ходят все знаменитые актрисы, так что…

— Все эти знаменитые актрисы ходят исключительно на аборты, — сказала Ник. — Тебе нужно рожать тут. И ты можешь пойти к доктору Монти.

— Я думала, доктор Монти умер. — Хелена рассмеялась.

— Нет, сэр. Живет и здравствует и все так же щиплет медсестер за попки. — Ник посмотрела на кузину, затем принялась раскладывать латук по тарелкам. — Хьюз тоже хочет.

— Щипать медсестер?

— Если бы. Ребенка.

Хелена улыбнулась:

— Это ведь не смертный приговор, ты же понимаешь. Не так уж это и плохо.

— Все так говорят. Ох, Хелена, можешь представить меня по локоть в грязных подгузниках? Он уже приковал меня к плите. Чего еще ему надо?

— Ой, перестань притворяться, будто не любишь его. — Хелена обвела руками кухню. — И все это.

— Разумеется, я люблю его, — произнесла Ник. — Я лишь думала, что все будет чуть романтичней.

— Брак — это убежище, — тихо сказала Хелена. — Ты больше никогда не будешь одна.

— Нет, брак — это жизнь. — Ник посмотрела в окно, затем быстро повернулась к кузине: — Вспомни Вязовую улицу. Мы могли делать что захотим, и никто ничего от нас не ждал. Я даже скучаю по этим ужасным продуктовым талонам. А здорово, если бы снова все вернулось у нас с Хьюзом. Как раньше. Не так скучно, не так респектабельно. Иногда мне хочется сорвать с себя одежду и с воплями помчаться по улице совершенно голой. Так хочется, чтобы хоть что-то изменилось.

— То была война, а не настоящая жизнь, — сказала Хелена. — И не все в те дни было распрекрасно.

Ник вздохнула, вспомнив про Фена.

— Ты права. Я просто дура. — Она принужденно улыбнулась. — Хватит об этом. Дорогая, почему бы тебе не налить нам вина. Бутылка рядом с тобой на том смешном столике, что смастерил Хьюз.

— Он купил тебе очень милый дом, — заметила Хелена, наполняя две маленькие баночки из-под желе, которые Ник спасла из их квартиры.

— Да, милый дом для милой женушки, — сказала Ник, занося нож над стеблем сельдерея. — Я не должна так говорить, это гадко. Но это все проклятые мужчины.

— Ник, ты совершенно невозможна. Ты слишком многого хочешь. Не гневи Господа, как говорила мама.

— А Эйвери? — спросила Ник, внезапно уязвленная стоицизмом Хелены. — Он предел твоих мечтаний? И Господь вами доволен?

— Мы живем в съемном доме, — задумчиво ответила Хелена. — Я бы хотела иметь свой собственный. Но все же это очень славное маленькое бунгало, и там есть комната для малыша.

— Милая, иногда ты бываешь ужасно бестолковой, — сказала Ник, кладя нож на разделочную доску. — Я спрашиваю про твоего мужа, а не про ваши жилищные условия.

— О… — Хелена словно отодвинулась от пристального взгляда Ник. — Даже не знаю. Все как обычно, я полагаю.

— Боже, Хелена, твои мозги медленней январской улитки. — Ник хотелось стукнуть ее по голове черешком сельдерея. — Что значит «как обычно»?

— Ник, он не такой, как другие мужчины, понимаешь. Он — художник.

— О чем ты толкуешь? Эйвери не художник, он продает страховки, бога ради.

— Да, чтобы заработать на жизнь. Но его настоящая страсть — кино. — Хелена смотрела в стакан, точно искала там что-то. — Он очень трепетно к этому относится. Понимаешь, у него есть коллекция.

Ник села рядом с кузиной.

— Коллекция?

— У него была подруга, актриса, очень хорошая актриса, невероятно талантливая, красивая. Они планировали вместе снимать кино, она мечтала стать звездой, а он — продюсером, а потом… потом ее убили и он был полностью опустошен. Это для него все изменило.

— Вот как… — Ник подумала, что, похоже, совсем не представляла, что такое Эйвери Льюис. — Ужасно драматичная история.

— Да, — согласилась Хелена. — Он думал, что не сможет жить дальше. А потом встретил меня и понял, что больше не одинок. Понимаешь, он хотел показать всему миру, какой талантливой она была. Поэтому начал собирать коллекцию. Ее коллекцию.

Ник поверить не могла тому, что услышала. Хелена всегда была слегка простодушной, но никак не идиоткой.

— И как же он это делает? Демонстрирует миру талант своей любовницы, я хочу сказать?

— Я знала, что ты не поймешь, — вздохнула Хелена. — Никто не понимает. Это ведь как произведение искусства — чья-то целая жизнь. Все равно как если бы я собирала все о тебе, чтобы запечатлеть твою суть. И еще он планирует снять фильм. Вот чем занимается Эйвери.

— Суть, черт побери! — Ник пыталась поймать взгляд кузины, но та смотрела в сторону. — В самом деле, Хелена. — Она покачала головой в изумлении. — Я догадывалась, что у вас там творится что-то неладное, но такого и представить не могла. Неужели он убедил тебя, будто это искусство?

— Ты несправедлива! — возмутилась Хелена. — Возможно, Эйвери необычный, но что в том дурного? Он любит меня, Ник, он понимает меня. Я должна его поддерживать.

— Поддерживать финансово, ты хочешь сказать. — Ник увидела, что краска залила лицо кузины, и ее гнев пошел на убыль. Она коснулась руки Хелены и мягко сказала: — Прости. Я не хотела критиканствовать. Но право, милая. Это же ненормально, ты ведь понимаешь, верно?

— Ник, он мой муж. Уже второй. Я не собираюсь разводиться и искать третьего.

Ник притянула Хелену к себе и прижалась щекой к ее мягким волосам:

— Мы могли бы посоветоваться с юристами из фирмы Хьюза.

— У меня ребенок.

Ник отодвинулась, посмотрела на кузину и медленно кивнула:

— Верно. Конечно, у тебя ребенок.

Козодоя можно встретить в кустарнике, где он прячется в дневное время, или увидеть рядом с домом. Он может незамеченным сесть на крышу дома и с неожиданной силой закричать посреди ночи, заставляя покрыться мурашками чувствительных к зловещим предсказаниям и предрассудкам людей.

Ник почувствовала, как толкнулся малыш, — точно крохотная молния ударила ее в живот. Она разбирала почту. В одну кучку складывала счета, которые Хьюз просмотрит, когда вернется с работы, в другую — письма из внешнего мира, на них она ответит завтра, после того, как погладит белье.

— О боже, жизнь так скучна, — сообщила она пустой кухне.

Ник знала, что Хьюз хочет девочку, но мальчику не придется иметь дело со всей этой рутиной. Он сможет командовать, делать что пожелает. Он будет сильным, целеустремленным и независимым, и ему не придется вечно извиняться и печь печенье, которое он даже не любит.

— Хватит ныть! — велела она себе.

Ник обнаружила, что в эти дни мрачное настроение накатывало на нее все чаще. Доктор Монти считал, что это совершенно нормально для беременных.

— Многие женщины бывают не в духе в этот период, — сказал он, ладонь его чуть дольше необходимого задержалась на ее колене, когда они сидели в маленьком кабинете рядом с Брэттл-стрит. — Это совершенно нормально, миссис Дерринджер. Это огромная перемена для любой женщины, но она желанна.

На прошлой неделе доктор порекомендовал ей начать читать более жизнерадостные книги, с подозрением оглядев кантовские «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного».

— Многие из моих пациенток находят кройку и шитье весьма подбадривающим занятием. Занять себя — вот что я рекомендую, — сказал он, и голос его сочился уверенностью.

Так что Ник пошла и купила альбом с моделями дневных платьев. Альбом лежал на верхней полке в гардеробной, все еще обернутый крафтовой бумагой.

Она потыкала пальцем меренги. Уже остыли. Достала черную коробку, проложенную вощеной бумагой, и принялась аккуратно укладывать меренги, стараясь не повредить верхушки. Она гадала, что сейчас делает Хелена, как ей живется с ребенком. Эду исполнилось уже четыре месяца, и Ник продолжала повторять себе, что кузина, должно быть, крайне занята с малышом. Но не могла отделаться от ощущения, что во время их скоротечных телефонных бесед голос Хелены звучит все более отстранение, точно она где-то под водой.

И всякий раз Ник жалела, что не смогла восстановить с Хеленой доверительную близость, когда та гостила у них. После разговора об Эйвери они предпочитали нейтральные темы. Но вечером накануне отъезда Хелены в Лос-Анджелес Ник не удержалась и снова заговорила о нем.

— Ты не обязана возвращаться к нему, ты же знаешь.

Хьюз уже лег, а они приканчивали остатки вина, которого и так уже выпили изрядно.

— Я хочу вернуться, — сказала Хелена, не глядя на нее.

— Ты ничего ему не должна. Я знаю, ты считаешь иначе, но ты тоже имеешь право быть счастливой.

— Не думаю, что ты можешь раздавать советы по семейному счастью.

Впервые в жизни Ник уловила в голосе Хелены что-то близкое к презрению, и это поразило ее.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Внутри нарастало раздражение.

— Ты в этом ничего не смыслишь. — Хелена посмотрела на нее в упор. — Вот ты ни в чем не находишь счастья, ну разве что в том, чего у тебя нет. Ты ни на что не способна, только брать, брать и требовать еще. У тебя есть все, а ты ведешь себя так, будто это ничего не значит. Так откуда тебе знать, в чем счастье для меня, да вообще для кого-то?

Ник ошеломленно смотрела на кузину.

— Полагаю, я должна быть рада, что мы наконец откровенны друг с другом, — ответила она, чувствуя во рту кислый металлический привкус. — Раз уж мы рубим правду-матку, я скажу, что твоя слабость — вот что делает тебя эгоцентричной настолько, что ты не в состоянии видеть что-либо дальше своего скудного мирка. Я должна быть счастлива лишь потому, что имею больше, чем ты? Ради бога, ты только послушай, что несешь.

— Нет, это ты послушай себя, — парировала Хелена, поднимаясь. — А я иду спать.

Утром они извинились друг перед другом и тепло попрощались на Южном вокзале, но этот эпизод заставил Ник задуматься, насколько хорошо она знает свою кузину.

Птицы кричат в брачный период, по завершении которого замолкают, услышать их почти невозможно. И, поскольку крики — основной признак присутствия козодоев, сложно сказать, когда именно они улетают, настолько бесшумно и тихо они покидают наши края.

Ник аккуратно вскрыла первый конверт в стопке серебряным ножом, принадлежавшим ее матери. Обратного адреса на конверте не было, пальцы чуть подрагивали, когда она попыталась вытащить письмо. Она знала, что, скорее всего, это приглашение на коктейльную вечеринку от жены одного из коллег Хьюза или записка от соседа по Острову, сообщающего, как там ее гортензии, и все же во рту ощущалась неприятная сухость. Со времен Письма, как она про себя называла его, на нее всякий раз накатывал страх, если на конверте не оказывалось обратного адреса.

— Не будь глупой гусыней, — твердо сказала она, все же с минуту смотрела в окно, прежде чем смогла прочесть.

Дорогая Никки,

чаепитие в среду?

В 16.00?

С любовью,

Берди.

Ник с облегчением рассмеялась. Всего лишь чай, всего лишь Берди. Все в порядке. Ей стало легко и радостно. Скоро вернется Хьюз, она испекла его любимое печенье, и у них будет ребенок. Все хорошо. Просто замечательно.

Письмо пришло во вторник, пять месяцев назад, посреди неожиданно холодного сентября. Она размышляла, достать ли ей из морозилки жаркое или до прихода Хьюза сбегать к мяснику за бараньими ребрышками, греховно склоняясь к жаркому, поскольку тогда успеет купить перчатки на Гарвард-сквер.

Она решила сперва просмотреть почту, а потом уже разбираться с обедом. Это было третье письмо в стопке. Большой коричневый конверт, почти бандероль. Адресованный Хьюзу, но адрес был написан от руки, а не напечатан на машинке, — значит, это не счет. К тому же конверт переслали с базы в Грин-Коув-Спрингс, и она переполошилась, что письмо от Чарли Уэллса — месть за ее поведение после того ланча.

Пальцы коснулись дорогой почтовой бумаги, и она поняла, что письмо не от Чарли. В глаза бросились инициалы наверху — Е.Л.Б. Нахмурившись, Ник пробежала глазами короткое послание, написанное изящным наклонным почерком.

Я знаю, что обещала не писать.

Мир уже не охвачен огнем. Но я все еще люблю тебя.

Я хотела, чтобы ты это знал, где бы ты ни был.

К тому же каждый имеет право на счастье.

Ник заглянула в конверт и вытащила серебристый универсальный ключ с латунной пластинкой, на которой значилось: «Кларидж», комната 201.

Ключ был такой тяжелый, а пластинка такая гладкая. Ник провела большим пальцем по блестящей поверхности, оставив на ней пятно. Она посмотрела на свой палец, и внезапно он показался ей толстым, бесформенным и грязным. Грубые руки, как говорила ей мать, втирая на ночь масло в пальцы, для леди это недопустимо.

Ник снова перечитала письмо, выискивая скрытый смысл, анализируя слова, решая, какое полно значения, а какое стоит лишь для связки тех, что имеют значение.

Некоторые ничего не значат, решила она. Это и был — лишь запасные, даже если без них и не обойтись. К тому же каждый имеет право на счастье.

— О боже, — пробормотала она, эти слова, почтовый листок и ключ точно сразили ее. — О боже.

Она положила голову на стол и попробовала заплакать, но ничего не вышло. Она смотрела, как на пластиковой поверхности появляется и исчезает след от ее дыхания.

Потом подняла голову, выпрямила спину. Снова придвинула к себе Письмо. Положив ключ на стол, взяла плотный кремовый лист и направилась к бару на застекленной террасе, где смешала себе мартини и проглотила его залпом.

Затем смешала еще один. Выпив и его, посмотрела на листок.

Мир уже не охвачен огнем. Но я все еще люблю тебя.

Она сделала себе третий коктейль, на сей раз бросив в бокал три оливки. Затем, с Письмом в одной руке и мартини в другой, вошла в гостиную, где дымил и шипел камин, который она растопила утром.

Села на низкую вышитую кушетку и бросила последний взгляд на листок.

Я знаю, что обещала не писать.

Ник швырнула Письмо поверх просевших поленьев и смотрела, как оно скручивается и медленно, медленно обращается в пепел.

Еще посидела, крутя бокал за ножку между пальцев и завороженно глядя на огонь, потом встала и чуть пошатываясь направилась в библиотеку. Достав записную книжку, Ник заказала междугородний телефонный разговор с Хеленой.

Ожидая, пока оператор соединит ее, она вытащила сигарету из коробки на телефонном столике. Закуривая, она смотрела в маленькое эркерное окно, из-за которого библиотека была ее любимой комнатой в доме. Снаружи низкие ветви ясеня царапали оконное стекло.

Оператор попросил подождать на линии.

Ник допила мартини.

— Жаркое, — сказала она себе пьяно.

К тому моменту, когда в трубке раздался голос Хелены, Ник впала в оцепенение.

— Ник? — Голос Хелены доносился сквозь скрипы.

— О, — произнесла она, с удивлением обнаружив, что говорит с кузиной.

— Это ты?

— Да, да, это я. — Слова из нее выходили с трудом.

Но я все еще люблю тебя.

— Как ты? У тебя все в порядке?

— Нет, не в порядке, — сказала Ник. — Я… я вдруг потеряла все. Ты помнишь наш маленький дом на Вязовой улице? И как жарко было в то первое лето?

— Да. — Тон у Хелены был неуверенный. — Ник, что стряслось? С Хьюзом все хорошо?

— Хьюз это Хьюз, — сказала Ник. — Нет, я просто грущу по нашей старой жизни. Вот и все. Я все что угодно отдам, чтобы вернуться прямо сейчас в тот дом, стирать чулки в этой ужасной маленькой ванной. Ты помнишь, как моя последняя пара просто испарилась на вешалке над ванной? Мы вернулись и обнаружили лишь коричневый прах. А потом устроили маленькие похороны во дворе?

— Да, помню. Сыграли для них «Лунную сонату».

— Точно, точно. — Ник взъерошила волосы. — А я забыла, что мы играли.

— Так все и было, — сказала Хелена. — А потом я нарисовала у тебя ногах стрелки твоим карандашом для бровей, но вышло ужасно криво.

— И мне пришлось потрудиться, чтобы все оттереть. — Ник закурила еще одну сигарету. За окном посвистывал ветер.

— Милая, ты выпила?

— Да, мартини. Или три. — Ник рассмеялась, но звук больше походил на скрежет вилки по оловянной чашке. — Прости, дорогая, я просто хотела услышать твой голос, поболтать о прежних временах.

— У тебя точно все хорошо?

— Да, да. Мне пора. Прощай, Хелена.

— Прощай, Ник. Напиши мне поскорее.

Ник положила трубку.

— Прощай, — сказала она притихшей комнате, а ветер все свистел меж ветвей ясеня.

Спать Ник легла рано, сославшись на мигрень, и плакала, пока не заснула, а Хьюз в одиночестве ел на кухне суп.

Но на следующий вечер к его возвращению она была во всеоружии.

Она надела красное платье из чесучи, в котором ходила в «Клуб 21» во время войны, и уложила волосы на Гарвард-сквер. Приготовила стейки с картофельным пюре и зеленую фасоль с перцем. Смешала мартини с водкой, запотевший кувшин ждал на мраморной крышке бара, когда муж вошел в дверь.

Она встретила его в прихожей и забрала у него портфель.

— Тебе лучше? — спросил он, поцеловав ее в лоб.

— Гораздо, — сказала Ник. — Ступай в гостиную. Я приготовила коктейли.

Хьюз посмотрел на нее, заметил прическу, платье.

— Что за повод?

— Прекрасный повод, — сказала Ник, направившись через столовую к бару, портфель был тяжелым, точно из свинца.

Рука дрожала, когда она наливала мартини, пришлось смахнуть пролившиеся капли. Она поставила стаканы на серебряный поднос, вместе с оливками в вазочке. Отступив, Ник посмотрела на коктейли, удивляясь тому, как что-то может выглядеть столь чистым и при этом быть столь ядовитым.

Поправив прическу, она взяла поднос и осторожно пошла через длинную застекленную веранду, высокие каблуки выстукивали ритм на плиточном полу. Дойдя до гостиной, она увидела, что Хьюз сидит в своем синем кресле с подлокотниками и выжидающе смотрит на нее.

Ник аккуратно поставила поднос на столик рядом с ним. Протянула ему один бокал и взяла себе второй.

— Хьюз, я решила… — Она помолчала. — Я думаю, мы должны завести ребенка. Я хочу ребенка.

Хьюз поставил свой бокал, встал и обнял ее.

— Милая, — прошептал он в ее волосы, стараясь не вдыхать едкий запах лака для волос. — Это чудесный повод.

— Да, — согласилась Ник.

— Я знал, что ты захочешь. Я знал, что ты передумаешь.

И в этот миг что-то жесткое и чистое, что вечно жило в ней, — мечта, возникшая, наверное, в той комнате горничной, в день, когда она вышла замуж, — разбилось и растворилось в ее горячей крови.

ДЕЙЗИ

1959: июнь

Дейзи всегда будет вспоминать то лето как лето, когда они нашли тело. Хотя в то лето ей исполнилось двенадцать и она впервые поцеловалась возле старого погреба с ледником, где они теперь хранили ржавеющие велосипеды. Но первый трепет прикосновения кожи к коже бледнел в сравнении с возбуждением, вызванным смертью. Когда они наткнулись на тело за теннисными кортами, они даже не сразу поняли, что это. Просто какая-то груда, накрытая грязным дорожным пледом, из-под которого высовывалось нечто похожее на физалию.[9]

Начиналось все так же, как в любой другой июнь из тех, что она помнила. Через два дня после ее дня рождения мать сложила вещи в автомобиль, потом они два часа ехали до парома в Вудс-Хоул. Поругались из-за радио. Мать заявила, что «Кловерс»[10] недурны, потому что звучат почти как настоящая музыка. Но она не понимает, почему музыка вдруг утратила всю свою поэзию. И она ненавидит слово «цыпочка». Дейзи ухмыльнулась про себя.

На пароме мать купила ей кофе с огромным количеством молока. Сама мать пила кофе без ничего, черный. Юные девочки должны учиться пить кофе, но дерганые нервы недопустимы. «Всего лишь каплю», — сказала она мужчине в белом колпаке, работавшему за голой стальной стойкой. Он удивленно посмотрел на мать, но сделал, как было велено, — мужчины всегда так поступали.

Дейзи часто думала, какой такой незримой властью мать заставляет мужчин делать то, что ей нужно. Дейзи тоже делала, что ей велят. Потому что мать была слегка чокнутая, и Дейзи понимала: если не хочешь нарваться на неприятности, лучше ей не перечить. Но мужчинам-то чего бояться неприятностей. К тому же в присутствии матери они будто глупели, они не боялись ее, просто казалось, словно они всю жизнь только и мечтали, чтобы исполнять желания ее матери.

Дейзи как-то спросила мать об этом. Вернее, спросила, хорошенькая ли она, — у нее было смутное подозрение, что сила, которой обладает мать, какова бы ни была ее природа, связана с внешностью.

— Хорошенькая ты или нет — не самое главное, — ответила мать. — Мужчинам нравится, если в тебе есть нечто.

Она улыбнулась Дейзи, передавая ей это знание. Полная смысла улыбка заставила Дейзи притихнуть. Но про себя Дейзи гадала, у кого еще есть нечто и где они его берут. Она размышляла о кинозвездах, которые ей нравились, но мать вовсе не походила на Одри Хепберн или Натали Вуд, она даже не была такой уж красавицей, так что, может быть, нечто — это не внешность. Но и сама Дейзи не походила на мать. Она была светловолосой и голубоглазой, как отец.

На ее двенадцатый день рождения они с матерью пошли в «Никелодеон» на Гарвард-сквер, смотреть «Унесенных ветром». Когда прекрасная Вивьен Ли, сверкая зелеными глазами, заявила Мамушке, что не станет завтракать, мать наклонилась к Дейзи.

— Она сошла с ума, когда снималась в этом кино, — прошептала она ей на ухо. — И это заметно по ее глазам. Видно, что она распадается.

Дейзи показалось, что она тоже это заметила, а потом подумала, что у матери точно такие же глаза. Она гадала, не сойдет ли и мать с ума по-настоящему, как Вивьен Ли. Может, это то самое нечто?

Они приехали в Тайгер-хаус под вечер. В машине было душно и липко, а от кофе Дейзи захотелось есть. Обшитый кедром дом стал серебристым от беспрестанных набегов морских штормов и стоял на участке размерами в два квартала, этот факт всегда изумлял Дейзи. Участок начинался грунтовой дорогой, отходившей от Северной Летней улицы, вившейся между другими коттеджами и выходившей на их собственную заднюю лужайку.

Фасад дома, являвший собой двухэтажную, с колоннами, террасу, смотрел на Северную Водную улицу. По другую сторону улицы сбегала покатая лужайка — прямо к маленькому лодочному сараю и шаткому причалу.

Прабабушка Дейзи хотела «бунгало», простой, обшитый деревом домик, из тех, что строили себе на лето горожане. Но затем им понадобились летняя и зимняя кухни, потом оранжерея и дополнительные спальни для гостей, приезжавших на выходные, и постепенно дом так разросся, что здание, задуманное как квадратный коттедж, захватило едва ли не весь задний двор. Имя дому дал прадед Дейзи, поклонник первого президента Рузвельта и заядлый охотник на крупного зверя, питавший особую страсть к тиграм. Огромная тигриная шкура, с головой и лапами, лежала в самом центре зеленой гостиной.

Свернув на подъездную дорожку, мать Дейзи выключила двигатель и глубоко вздохнула. Она смотрела на куст темных чайных роз у коттеджа тети Хелены. Этим летом тетя Хелена и дядя Эйвери сдали домик в аренду, а значит, они все будут жить в большом доме.

— Могла бы по крайней мере найти жильцов, которые не развешивают постирушку во дворе, — сказала мать тоном, подразумевающим, что она говорит сама с собой. Риторический, как мать это называла. Это означает, что комментарии излишни.

Дейзи подумала, что будет забавно жить вместе: ее мать, тетя и Эд. И отец, конечно — когда приезжает на выходные из города. Но мать так не считала. Дяде Эйвери нужны деньги на его коллекцию, что-то связанное с кино, но Дейзи толком не знала, что за коллекция. Она представляла себе огромную комнату, забитую бобинами с кинопленкой под стеклянными колпаками. Мать ужасно злилась из-за коллекции, Дейзи как-то видела, как отец успокаивает ее. Но мать сказала: «Проклятая Хелена со своим проклятым мужем», прежде чем заметила в дверях Дейзи. Зеленые глаза, не сияющие, как у Вивьен Ли, а тусклые и холодные, точно конские бобы, уставились на нее. Затем мать захлопнула дверь, и больше Дейзи ничего не слышала.

Мать вытащила из багажника маленький клетчатый чемодан Дейзи и вручила ей:

— Не забудь распаковать платья, чтобы они не помялись.

Но Дейзи, схватив чемодан, уже влетела в дом через заднюю дверь, оставив за спиной трепыхаться сетку от насекомых.

Ей не терпелось очутиться наверху, в своей комнате, убедиться, что сокровища, припрятанные прошлым летом, на месте. Собрание комиксов, розовая, в полоску, ракушка, найденная на пляже, и особый шампунь, который она упросила отца ей купить, — Истинный Шик! Мягкие Сияющие Волосы.

По истертой ковровой дорожке, каждые два шага перехватывая чемодан, она пробежала длинным холлом из задней части дома в переднюю. Там располагались две просторные гостиные, по одну сторону холла — зеленая, по другую — голубая. Их высокие окна со ставнями выходили на террасу, глядевшую на залив.

Добравшись до широкой лестницы, Дейзи увидела тетю Хелену — та сидела в голубой гостиной, на диванчике с набивным рисунком, лицо у нее было обмякшее, отсутствующее. Дейзи и позабыла, что тетя уже здесь. А не прячется ли где-нибудь Эд?

— Привет, тетя Хелена, — крикнула она через плечо, топая по лестнице.

— Здравствуй, милая, — отозвалась тетя. — Эд? Дейзи и тетя Ник приехали, дорогой.

Задыхаясь, Дейзи вошла в свою любимую спальню — две кровати с латунными спинками, розовые обои с розетками, ей самой позволили их выбрать. Она плюхнула чемодан на одну из кроватей и бросилась к окну. Подняла раму и, прижав нос к сетке, втянула в себя воздух, плотный, морской — и вместе с тем сладкий, с привкусом цветущей прямо под окном альбиции. Потрогала тонкие кружевные занавески. Затем направилась к своему тайнику.

Чтобы никто не совал любопытный нос — вроде матери или кузена — в ее дела, Дейзи хранила сокровища на дне старого комода, доживавшего свои дни в углу гардеробной. Она отодвинула маскировку из старого пляжного покрывала и огромного плюшевого единорога, которого отец добыл для нее на ярмарке в Уэст-Тисбери три лета тому назад. В то лето она сходила с ума по единорогам, но не смогла сбить четыре бутылки, чтобы выиграть его. Она истратила все карманные деньги на тир, и, когда у нее ничего не осталось, отец сжалился и выкупил единорога за два доллара. Все лето она брала его в кровать, восхищалась его золотистым рогом, поглаживала струящуюся гриву. Но на следующий год единорог отправился в комод: ее стали раздражать его глупые пластиковые глаза, бессмысленно глядящие в пустоту.

Под единорогом прятались десять комиксов «Арчи»;[11] лак для ногтей и помада «Сильвер Сити Пинк» — одного оттенка, она купила их в лавке «Все за пятак-четвертак» на Мейн-стрит и протащила в дом под блузкой; шесть пятицентовиков, которые заработала прошлым летом, подметая дорожку; пара окислившихся медных клипсов, похищенных из материнской шкатулки с украшениями, а еще свадебная фотография родителей. Проведя инвентаризацию, Дейзи уложила покрывало и единорога на место и задвинула ящик. Когда Дейзи вылезла из гардеробной, она обнаружила, что посреди комнаты стоит Эд и смотрит на нее.

— Привет, — сказал Эд.

— Эд, — ответила Дейзи, слегка задыхаясь. — Я проверяла своего единорога.

— Да ладно. Я знаю, что там у тебя тайник.

Эд смотрел на нее таким странным невозмутимым взглядом, что Дейзи казалось, будто он и не видит ее вовсе.

— Что ты делаешь в моей комнате? Вынюхиваешь, как обычно, я полагаю.

Она выставила вперед одну ногу и постаралась придать взгляду безразличие, как это делала ее мать.

— Ничего я не вынюхивал, — ответил Эд. — А зашел поздороваться.

— Если ты не вынюхивал, то откуда знаешь про мой тайник?

— Я знаю все об этом доме, — заявил Эд, выковыривая воображаемую грязь из-под ногтя большого пальца.

— Ага, ты крутой как огурец! — И Дейзи притопнула по плетеному коврику. — Ты не знаешь всего, Эд Льюис. Держу пари, ты не знаешь, где мой тайный сейф. — Она тут же пожалела, что сболтнула про сейф.

— В люке перед винным погребом, — сказал Эд, не отрывая взгляда от ногтя. — Вообще-то ты не единственная, у кого есть тайники в этом доме.

— И что же это значит?

Эд лишь поднял бровь.

Дейзи была в ярости.

— Ты просто идиот. И лучше тебе перестать рыться в моих вещах, Эд Льюис. Я серьезно. Если не перестанешь, я не возьму тебя в партнеры в игре.

То была серьезная угроза, Дейзи знала, и угроза достигла желаемого эффекта — кузен молчал. Но Дейзи вдруг обнаружила, что уже не злится на него. Втайне она была рада его видеть, пусть он и совершенно невыносим.

— Ладно, — сказала Дейзи, выставляя вперед другую ногу. — Давай сгоняем на «Палубу», посмотрим, кто там есть. Я хочу проверить свой велик.

— Я лучше пройдусь, — ответил Эд. — На велике толком ничего и не увидишь.

— Нам уже не десять лет, мы не можем просто так гулять где ни попадя.

Эд промолчал.

— Ну ладно… тогда… — Дейзи не смогла придумать еще какую-нибудь угрозу. — Но сейчас убирайся. Я хочу переодеться.

Услышав, как Эд спускается по лестнице, Дейзи сорвала с себя джемпер и юбку, в которые мать нарядила ее сегодня утром, и натянула зеленые клетчатые шорты и белую хлопковую блузку. Надела удобные ботинки на плоской подошве и посмотрела на себя в зеркало. Мать стригла ее под «боб» — локоны слишком заурядны, — но Дейзи мечтала о длинных волосах, собранных в конский хвост, который прыгает из стороны в сторону за спиной.

Ноги у нее были еще бледными для шортов, а светлые волосы, взмокшие от пота, закручивались вокруг лица.

Потеют только лошади. Мужчины покрываются испариной, а женщины — румянцем.

Дейзи знала, что мать не одобряет шорты, но сама считала, что в них она кажется старше. А то выглядит как младенец — вылитый пупс с коробки детского питания, со светлыми кудряшками и глазами как блюдца, так что тут на любые ухищрения пойдешь.

— Адовы колокольчики, — прошептала Дейзи своему отражению.

Услышав, как Скарлетт ОʼХара произносит эти слова, она тотчас поняла, что они просто специально созданы для нее самой. Выражение это помогало ей почувствовать себя взрослой. Ее персональная фраза, делающая ее похожей на своенравную красотку с плантации.

Спускаясь по лестнице, Дейзи услышала джаз, так любимый матерью, — завели проигрыватель, к которому мать никому не дозволяла прикасаться. У Дейзи была пластинка Чака Берри, которую она купила в магазине «Все за пятак-четвертак», но пластинка так и валялась нераспечатанной в ее комнате.

В голубой гостиной она нашла Эда, он смотрел на террасу, где сидели мать с тетей Хеленой. Он обернулся и прижал палец к губам.

— Хелена, я не понимаю, почему ты позволяешь ему так с собой обращаться, не понимаю, — говорила мать, отбрасывая с лица черные локоны.

— Эйвери много работает, — произнесла тетя Хелена почти шепотом. — Я не возражаю. Я… — Она замолчала, затем сказала: — Дела были, ну, не очень хороши в последнее время. Перед нашим приездом случился этот инцидент с Биллом Фоксом, ну ты знаешь, продюсером. Это я виновата, правда.

Дейзи надеялась узнать побольше об инциденте, но мать он, похоже, не интересовал.

— Твой муж дурак, — сказала она, даже не потрудившись понизить голос. — Он просто чертов дурак, и ему повезло, что сумел заполучить тебя.

Дейзи посмотрела на Эда. Его лицо было безучастно, но глаза потемнели, совсем чуть-чуть, как это бывало, когда он сосредотачивался на чем-то.

— Ох, я не знаю… — сказала тетя Хелена, и хотя Дейзи видела только затылок, но поняла, что тетя вот-вот расплачется.

— Хелена, это длится уже много лет.

Дейзи дернула Эда за руку и прошептала:

— Пойдем.

Внезапно мать повернула голову и уставилась на окно, за которым они подслушивали.

— Вы двое куда-то собрались? — спросила она, точно их подслушивание было самой естественной вещью на свете.

— Мы идем на «Палубу», — поспешно ответила Дейзи, выходя на террасу.

Эд медленно шел за ней.

— Хорошо. Можете взять из моей сумочки пятьдесят центов и купить себе моллюсков. — Когда никто из них не шелохнулся, она добавила: — Сумочка в кухне. — И бросила взгляд на Дейзи.

Тетя Хелена так и не повернулась к ним. В руке у нее был стакан со скотчем. Сколько Дейзи себя помнила, у тети в руке всегда был стакан со скотчем. Дейзи иногда нюхала скотч в графинах отцовского бара или улавливала этот запах в его дыхании, когда он целовал ее на ночь, и образ тети Хелены, мягкой и белокурой, вставал перед глазами. Обычно отец пил джин с тоником. Дейзи знала, потому что иногда он позволял ей готовить для него коктейли. Ей нравился бар, с коллекцией шейкеров и радугой разноцветного стекла. Красивые графины, хрусталь ее бабушки, с серебряными пластинками, на которых витиеватыми буквами выгравировано название напитка. Отец научил ее сперва наливать джин, потом класть лед. Довершаем тоником из стеклянной бутылки, выжимаем в бокал четвертинку лайма и бросаем ее туда же. Дейзи нравилось смотреть, как шипит тоник, когда в него падает лайм.

— Пойдем, — повторила Дейзи.

— Ступай, Эд, — велела мать. — Составь компанию Дейзи. Нам с твоей мамой нужно многое наверстать.

Без единого слова Эд развернулся и пошел обратно в дом. Дейзи последовала за ним через холл в летнюю кухню, большую и светлую, с огромной белой плитой, которую Дейзи не позволялось трогать. Здесь было светлее, чем в зимней кухне, которую давно превратили в бельевую. Через холл от кухни располагалась оранжерея, выходящая на подъездную дорогу и заднюю лужайку, лужайку окаймляли голубые гортензии ее покойной бабушки. (Мать говорила, что голубые гортензии — редкость, они стали такими, потому что бабушка удобряла их кофейной гущей.)

— Просто не верится, что она ни слова не сказала про мои шорты, — удивилась Дейзи, вытаскивая кошелек из сумочки матери.

— Да кого интересуют твои шорты.

— Ну да, — смущенно произнесла Дейзи и принялась напевать «Веселую малиновку».[12] — Ты готов?

Эд молча смотрел на нее. Его глаза напомнили Дейзи серебряную чешую маленькой рыбки-приманки из рыболовного магазина.

— О, — пробормотала она. Попинала носком ботинка ножку кухонного стола. — Я уверена, что это ерунда. Люди все время такое говорят.

— Кто все время такое говорит?

— Ну в кино, например. — Она внимательно посмотрела в глаза Эду, погадав, не чокнутый ли он. — Это же просто болтовня.

Люди болтают. Леди не слушают.

— Ты ничего не знаешь, — возразил Эд. — О Голливуде уж точно. Там все по-другому.

— Слушай, давай не будем думать об этом. Пошли, можем не брать велики, будем топать пешком всю дорогу, если хочешь.

У «Палубы» туда-сюда бесцельно моталась малышня, смеялась и жевала хот-доги, завернутые в вощеную бумагу, и жареных моллюсков из полосатых коробочек — и так целыми днями. Это была всего лишь лачуга с навесом над кухней и стойкой для заказов, но там всегда встретишь кого-нибудь из знакомых. Возле стены дощатого строения можно было насчитать с дюжину велосипедов, а у каменной ограды через дорогу сидела целая компания — болтали и строили друг другу глазки.

— Я возьму ракушек, — сказала Дейзи, сжимая в ладони нагревшиеся четвертаки. — А ты найди нам местечко.

Дейзи сделала заказ у прыщавого парнишки и ждала, привалясь спиной к стойке, рассматривая местное общество. Глядя на Эда в компании других ребят, она ощутила легкий укол в животе. Не такой уж он и правильный. На самом деле многие ребята считали его таинственным, даже крутым, как же, из Голливуда, в линялом джинсовом комбинезоне и солнечных очках «Рэй-Бэн». Просто он был другой, он смотрел на людей так, как ее мать смотрит на дыни в супермаркете. Большинство этого даже не замечало. А те, кто замечал, старались держаться от него подальше. Дейзи это не пугало, но огорчало и немного беспокоило.

Получив свой заказ, она направилась к Эду и пристроилась рядом с ним на ограде. Выудила толстую ракушку, упругий моллюск скользнул в рот, и она ощутила, как лопается нежная мякоть. Дейзи чувствовала запах рыбачьих лодок, стоявших позади «Палубы», бриз трепал волосы, поглаживал пушок на затылке. Казалось, лето началось именно в этот момент, с этой непостижимой смеси соли, прохладной мякоти и запаха керосина.

Она заметила высокого худого мальчика с волосами песочного цвета, который разговаривал с Пичес Монтгомери.

Дейзи пихнула Эда локтем:

— Что это за парень?

Торчащие ежиком волосы парня напомнили ей морскую траву, ей представилось, что он пахнет как изнанка ее шлема для верховой езды: сладко-соленый запах с примесью кожи.

— Тайлер Пирс, — сказал Эд. — Ему четырнадцать, если тебя это интересует. А похоже, что интересует.

— Откуда ты его знаешь? — Дейзи решила проигнорировать колкость.

— Я встретил Пичес, когда сегодня днем гулял по городу, до того, как ты приехала.

— Ну и?

— Она говорила о нем.

Дейзи смотрела на Эда, но тот больше ничего не сказал. Аккуратно вытащил из коробки ракушку и принялся ее изучать.

— Адовы колокольчики, Эд. Ты медленнее, чем январская улитка. Что она сказала?

— Я особо не слушал. — Эд сосредоточенно соскребал масло с моллюска на ладонь. — Она познакомилась с ним у себя в городе, кажется. Его семья только что купила дом на Южной Солнечной.

Глядя, как Эд вонзает ноготь в моллюскову плоть, Дейзи прокрутила новость в голове. Потом еще немного поглазела на мальчика, мечтая, чтобы у нее был конский хвост. У Пичес был конский хвост, цвета сливочной помадки. Он прыгал по ее плечам, когда она бегала по теннисному корту.

Пичес Монтгомери была совершенно бесполезным существом, по мнению Дейзи. Жеманная воображала. Ее настоящее имя было Пенелопа, но Персик-Пичес утверждала, что ее так прозвали за ее кожу. Будто персики со сливками, все время повторяет мой отец. Дейзи не поверила в это ни на секунду. Но мальчикам постарше Пичес нравилась. Даже тренер по теннису был к ней неравнодушен. Наверное, у Пичес есть нечто.

Пичес, поймав взгляд Дейзи, сузила свои и без того узкие косые глазки. Мой отец называет их миндалевидные. Она медленно направилась в их сторону.

— Привет, Дейзи. — Пичес перекинула конский хвост с левого плеча на правое. — Привет, Эд.

Она бросила приветствие в сторону Эда, даже не посмотрев на него.

— Привет, Пичес, — ответила Дейзи.

— Ты только что приехала?

— Угу, — пробурчала Дейзи.

— Слышала, этим летом вам всем придется жить в вашем доме, — сообщила Пичес, по-прежнему не глядя на Эда. — Наверное, будет тесновато.

— Наверное, — согласилась Дейзи и яростно сунула в рот моллюска. — Будешь играть в теннис в этом году?

— Разумеется. Отец тренировал меня всю зиму. Ты же знаешь, какой он.

— Ну да. — Дейзи спрыгнула с ограды и старательно взмахнула над плечом своим «бобом».

Эд буквально пялился на Пичес. Та мазнула по нему взглядом и чуть ли не содрогнулась, а затем направилась к компании, что уже давно звала ее.

— Пичес растолстела, — заметила Дейзи — Держу пари, я ее обыграю на турнире в этом году.

— Некоторым мужчинам это нравится, — заметил Эд.

— Да кого это волнует.

Некоторым мужчинам это нравится. Она в первый раз слышит такую глупость.

— Ей придется таскать по теннисному корту все свои жиры, а я буду носиться как птица.

— Уверен, что ты победишь ее, — ровным голосом сказал Эд.

— Спасибо, — поблагодарила Дейзи.

Тихий вечер окутал их, пока они поднимались по Симпсон-лейн. Там не было никаких тротуаров, только цветущие кусты, обвивающие белые изгороди и свешивающие ветви на пыльную дорогу. В этот час здесь было тихо, богатые дачники уже укатили в Яхт-клуб на вечерний коктейль или уплыли с пикником на мыс Поуг. Прочие улицы тоже никто бы не назвал особо оживленными, но все-таки они выглядели частью реального мира. А проселок Симпсон-лейн будто вел в никуда. Летняя дорога.

Дейзи бездумно сорвала розу и принялась ощипывать лепестки. Мысли ее вертелись вокруг Пичес и тенниса, вокруг мальчика с песочными волосами.

— А знаешь, ты ей не нравишься, — сказала Дейзи, покосившись на Эда, который шагал рядом, вглядываясь в освещенные окна домов. — Я про Пичес. Ее от тебя прямо трясет.

Эд, словно пребывавший в трансе, казалось, ничего не слышал.

— И о чем же вы говорили сегодня днем? — Дейзи посмотрела на него с интересом. — Она ведь практически не разговаривает с мальчиками, которым меньше четырнадцати.

— О том о сем, — тихо сказал Эд.

Стрекотание цикад стало громче, из порта донесся туманный горн.

— И вовсе ты с ней не говорил, — заявила Дейзи через минуту.

Эд не отрывал взгляда от домов.

— Так откуда же ты все это знаешь?

Он вдруг остановился и развернулся к Дейзи.

— Ты следил за ней, — догадалась Дейзи.

— Я бы не назвал это слежкой, — ответил Эд, его серебристые глаза пристально смотрели на нее. — Я занимаюсь самообразованием.

Дейзи проснулась посреди ночи. Она подумала, что это, должно быть, из-за луны, слишком ярко отражающейся в гавани. Но затем услышала голос Билли Холидей, доносящийся снизу. Босиком, как была, в ночнушке, она спустилась по лестнице и увидела, что на террасе сидят мать и тетя Хелена, освещенные пламенем свечей. Они были лишь в комбинациях, шелковые лямки натянулись на склоненных спинах.

Мать, подавшись вперед, слушала тихий голос тети Хелены, у ног ее стояла бутылка джина. Дейзи придвинулась поближе к окну.

— Не знаю, — говорила тетя Хелена. — Может, я плохая мать. Или позволяла ему проводить слишком много времени с Эйвери, не знаю. Я совершенно вымоталась, Ник. Правда.

— Наши дети, — тихо произнесла мать. — Кто бы знал, что они будут так непохожи на нас? А может, мы этого и хотели. Я смотрю на Дейзи, такую же золотистую, как ее отец. Иногда, странно такое говорить, но иногда я сурова с ней, потому что чувствую себя чужой в доме, где все такое хорошее, золотое и небесное. Что обращает меня в дьявола, я полагаю.

— Старина Ник,[13] — рассмеялась тетя Хелена. — О боже. Хотела бы я, чтобы во мне было побольше дьявольского. И поменьше небесного и золотого. Хотя, кажется, эта часть меня мало-помалу исчезает.

— И что же взамен? — Мать ткнула Хелену в плечо.

— Другие мужчины?

— Ты не посмеешь.

— О, ты думаешь, ты одна такая, да?

Мать посмотрела на Хелену, затем глотнула из своего стаканчика из-под желе, хрустнула льдом.

— Ты помнишь ту ужасную толстуху, что жила напротив нас на Вязовой улице? У которой каждую ночь бывал новый матрос?

Хелена помолчала какое-то время, потом сказала:

— Лоретта. Как же была ее фамилия?

— Поучительная история, если такие вообще бывают, — хихикнула мать.

— И маленький тощий солдатик с рябым лицом, который волком выл под ее окном?

Мать фыркнула.

— Прекрати, — сказала она. — Меня разорвет, и мы перебудим наших прекрасных деток.

— Мы ведем себя неподобающе, — тихо рассмеялась тетя Хелена.

Дейзи сдерживала дыхание так долго, что испугалась, как бы грудная клетка не лопнула. Но она была зачарована. Точно ее мать и тетю похитили гоблины и заменили какими-то эльфами. Они казались ей такими красивыми и такими нездешними, их головы и руки в тусклом свете отбрасывали на деревянную террасу изящные, изогнутые тени. Они могли бы говорить что угодно, она бы все равно их любила. Мелодия их голосов, аромат их духов, ласкающий воздух были точно любовная песня. Ей хотелось быть с ними там, на террасе, под слепящей луной, грызть лед и позволять бретельке сползать с плеча. Ей хотелось быть частью этого зачарованного мира, который они, казалось, создали из свечей, музыки и смеха. А затем они каким-то образом смешались с образом мальчика Тайлера и запахом лодочного горючего у «Палубы».

Дейзи медленно развернулась на пятках, чтобы не скрипнуть лакированными деревянными половицами, и бесшумно поднялась в свою комнату.

1959: июль I

Прошло всего две недели теннисных уроков, июль едва начал ложиться всем весом лета на Остров, когда Эд перестал появляться на занятиях. Он выходил из дома вместе с Дейзи каждое утро в восемь, и они вдвоем шли к теннисному клубу. Но после она не видела кузена до полудня, когда он появлялся, чтобы забрать ее, и они возвращались в Тайгер-хаус на ланч.

Он не говорил, где пропадает и что делает, пока Дейзи носится по раскаленному земляному корту, отрабатывая бэкхэнд. Спрашивать его было бессмысленно, он или ответил бы «то да се», или же просто промолчал.

Исчезновения Эда вызывали у Дейзи смешанные чувства. С одной стороны, ее это особо не волновало. Единственное, о чем она думала в те утренние часы, — это победа в одиночном турнире в конце лета. Когда она поджаривалась под горячим солнцем Восточного побережья, когда ее бедра горели, а предплечья становились такими же твердыми, как вощеный веревочный браслет, затянутый вокруг ее запястья, Дейзи думала только об одном: как заставить соперницу плакать во время матча, как сделать укороченный удар неберущимся, мяч невидимым, шаг уверенным, как сделать взмахи ракетки четкими, словно движения метронома. Тик-так, Тик-так — настоящие часы. Чтобы удар всегда был точен. И отсутствие кузена означало, что у нее меньше поводов отвлекаться.

Но в то же время его отсутствие создавало проблему. Он всегда был ее партнером в парных соревнованиях в конце лета. Эд не особенно хороший теннисист, но Дейзи была достаточно сильна, чтобы вытянуть обоих, и, хотя парные соревнования были не столь уж важными, именно через их сито можно было получить право на участие в одиночке. Командная работа — божья работа, или как там говорит эта сушеная черносливина миссис Кулридж в начале каждого теннисного сезона. Обычно Эд остерегался не участвовать в паре, потому что это означало, что он автоматически остается на второй год. Но этим летом ему, похоже, стало все равно. Для Дейзи отсутствие Эда все осложняло: придется подлизываться к кому-нибудь, чтобы заполучить нового партнера.

Пичес была очевидным выбором из-за ее умений, но Дейзи не хотела упускать шанс побить ее дважды. К тому же она знала, что Тринни, тощая блондинистая подружка Пичес, выцарапает ей глаза, если она попытается переманить ее партнершу. И все же Дейзи продолжала воображать, каково было бы играть с ней в паре. Пичес, с ее резким точным кроссом, и Дейзи, несущаяся в правую половину корта, чтобы отбить мяч на левую сторону противника, стремительная, точно маленькая оса в пикейном платье. (Образ немедленно бледнел, когда она видела Пичес, и тогда больше всего ей хотелось выбить эти маленькие раскосые глазки своим неберущимся бэкхэндом.)

Лишь один игрок не выглядел полным кретином — новенькая по имени Анита. Дейзи мысленно оценивала ее пару дней, прежде чем решилась подойти. Помимо всего прочего, против Аниты было то, что у нее были проколоты уши, — не то чтобы Дейзи в самом деле такое не нравилось, но она помнила слова матери о той португальской девушке, что работала официанткой в Яхт-клубе и встречалась со тьмой парней.

Хорошие девушки не прокалывают уши.

К тому же Анита выглядела слегка по-битнически, с прямыми черными волосами и густой челкой. Но у нее была хорошая подача справа, и Дейзи посчитала, что это перевешивает проколотые уши и возможную игру на бонго.

Она намеревалась спросить Аниту во время утреннего перерыва, когда все ребята отдыхали в тени на задней веранде клуба. Но по дороге от кортов к лужайке она заметила свою мать, играющую с тетей Хеленой, которая была багровой от напряжения. Мать непринужденно перемещалась по корту, поднимая маленькие облачка красной пыли. Кожа у нее была коричневой, а в глянцево-черных волосах солнце выжгло медовые пряди. Но более всего Дейзи поразила бесстрастность, с какой она играла. Казалось, мать не испытывает той ярости, что заставляла Дейзи метаться взад-вперед по корту, ее тело не переполняла энергия, от которой Дейзи была готова выпрыгнуть из шкуры. Дейзи не понимала, как это можно так легко держать ракетку, точно это не оружие, как можно смотреть на соперника, точно это не враг. Казалось, мать просто выполняет движения, пусть они и были безупречны.

Тут Дейзи заметила Тайлера Пирса, сидевшего на зрительской скамейке перед кортом. Тайлер, чьи подобные морской траве волосы сопровождали ее в грезах, следил за игрой с явным интересом. Она подумала, может, стоит подойти и заговорить, сказать, что эта потрясно играющая женщина — ее мать, но Дейзи испугалась, что ее потом задразнят за подлизывание к парню старше нее. Она с неохотой поднялась на веранду клуба и, опершись о перила, наблюдала за Тайлером, наблюдающим за ее матерью.

Сосредоточенность ее была нарушена прикосновением чего-то холодного и мокрого. Дейзи повернулась и увидела улыбающуюся Аниту, которая прижала к ее плечу стакан с лимонадом.

— Привет, — сказала Анита, протягивая Дейзи стакан.

— Ну, привет, — ответила Дейзи.

Ну — это для лошадей.

— Она хороша, да? — Анита глядела на корт, где мать и тетя собирали теннисные мячи.

— Кто? — спросила Дейзи, в замешательстве от внезапного появления Аниты и ледяного прикосновения ледяного.

— Брюнетка.

— Это моя мать, — сказала Дейзи, искоса посмотрев на Аниту, но лимонад все же взяла.

— В самом деле? Вы совсем непохожи.

— Я знаю, — ответила Дейзи, ощутив раздражение и неловкость. Анита стояла так близко, что их плечи соприкасались. — Я в папу.

— О. — Анита глотнула из своего запотевшего стакана. — Уверена, он тоже хорош.

— Этого я не знаю, — сказала Дейзи.

Дейзи должна была признать, что челка Аниты, спадавшая точно до середины лба, смотрится эффектно — в каком-то старомодном стиле. Как на фотографии той кинозвезды двадцатых годов, которую она нашла в старом альбоме своей матери.

— Слушай, давно собиралась тебя спросить, не хочешь стать моим партнером в паре на турнире?

— Идет, — согласилась Анита, точно это было совершенным пустяком.

— Нам придется много тренироваться, — сурово сдвинула брови Дейзи. Она внезапно разозлилась на Аниту за ее готовность. — В смысле — каждый день.

— Да мы и так играем каждый день. Но почему бы и нет? А я могу прийти к тебе домой? — спросила Анита.

— Наверное. — Дейзи застигли врасплох. Она не была уверена, что хочет, чтобы Анита болталась по ее дому. И неизвестно, что скажет мать. — Нам пора. Перерыв закончен.

— Я тебя догоню. — Анита не отрывала взгляда от теннисисток.

Когда Дейзи шла через лужайку, мать помахала ей с корта:

— Привет, Дейзи.

— Привет, мам, — ответила Дейзи.

Ракетка в ее руке была оружием, готовым к бою, и она снова подумала о безукоризненной игре матери.

Всю неделю Дейзи оставалась после тренировок, чтобы не приглашать Аниту к себе. Она стояла, прислонившись к проволочной изгороди, отделявшей седьмой корт от травянистых дорожек и болот, что вели к Ледяному пруду, когда кузен потряс сетку возле ее головы.

— Как твой бэкхэнд? — спросил Эд, передразнивая резкий голос миссис Кулридж.

— Адовы колокольчики, Эд, что ты здесь делаешь? — Дейзи развернулась и просунула пальцы в алюминиевую сетку. Эд возвышался над ней, и пришлось смотреть против солнца, чтобы встретиться с ним взглядом. — Если миссис Кулридж засечет тебя, ты труп.

— Вообще-то сейчас ты должна идти домой вместе со мной, — ответил Эд.

Теннисная форма на нем была совершенно чистой, за исключением туфель — вот они были грязными и потрепанными. Русые волосы выгорели до пшеничного оттенка.

— Ведешь себя как ребенок, — сказала Дейзи. — Почему не можешь просто сказать своей маме, что не хочешь играть?

— Потому что ненавижу торчать с ней утром, — бесстрастно ответил Эд. — Давай пройдемся. Я нашел отличную тропинку к пруду, о ней никто не знает, там есть хижина.

— Я есть хочу. Пойдем домой. Мама готовит фаршированные яйца.

— Я стянул две сигареты, — сообщил Эд. — У Тайлера Пирса вообще-то.

Дейзи вообразила, как она курит с Тайлером Пирсом за старым погребом на заднем дворе, его рука на ее коротких светлых волосах.

— Ладно, только по-быстрому. А то я умру с голоду.

— Только китайцы умирают с голоду, — заявил Эд.

— Адовы колокольчики, — выругалась Дейзи.

— Лучше перестань так говорить, — сказал Эд. — Это совсем не по-взрослому.

— Как будто ты в этом что-то понимаешь. — Дейзи открыла дверцу в изгороди. — Пошли скорее.

Когда они скрылись за высокой болотной травой и старыми дубами, составлявшими заросли Шерифова луга, Дейзи чуть отстала. Эд шагал впереди, и Дейзи заметила, что, чем бы он ни занимался по утрам, шея у него загорелая.

— Нужно свернуть налево за старым сараем. — Взяв Дейзи за руку, Эд увлек ее в глубь подлеска.

— Да нет там ничего за старым сараем, — возразила она, чувствуя голодные спазмы в животе. — Я не хочу перепачкать туфли, шляясь по болоту. К тому же здесь миллион комаров.

— Нет, там тропинка, которую я нашел, — объяснил Эд. — Она ведет к заброшенной хижине. Мы можем покурить там.

— Ты, кажется, говорил, что сигареты — гадость, — напомнила Дейзи. — И как ты их стянул у Тайлера?

— Из его теннисной сумки. И стянул я их для тебя.

— Ты должен пообещать выкурить одну со мной, иначе я немедленно иду домой. — Дейзи остановилась, ее теннисное платье зацепилось за куст ежевики.

— Сюда, — сказал Эд, аккуратно отцепляя ткань от шипа.

Они дошли до полуразрушенного строения, бывшего когда-то форпостом, неподалеку от Ледяного пруда. Двигаясь по заросшей тропинке, миновали мемориальный камень, изъеденный лишайником. Дейзи хотелось остановиться и посмотреть, но Эд продолжал крепко сжимать ее запястье. Он продирался сквозь кусты, волоча ее за собой. В другой ситуации она бы велела ему отстать от нее, но ей хотелось знать, чем он занимается по утрам. К тому же Эд нравился ей таким вот, когда у него была цель и было что показать ей, а не когда он бродил как привидение и пялился на людей, заставляя их ежиться.

Они выбрались на узкую извилистую тропку, с обеих сторон тянулась высокая, одичавшая живая изгородь. Было тихо, воздух совершенно неподвижный, лишь стрекот цикад разбавлял шорох их шагов по некошеной траве.

— Адовы колокольчики! — выпалила Дейзи. — Эд, как, черт возьми, ты это нашел?

— Просто гулял, — ответил Эд с какой-то непонятной интонацией, но, похоже, ему было приятно. — Я знал, что тебе понравится. Знал, что ты поймешь, — добавил он, пристально глядя на нее.

— Тут есть какая-нибудь полянка? — спросила она.

— Есть, выше.

— Ладно, давай покурим здесь. — Дейзи положила ладонь на его руку и почувствовала, как напряглись его мускулы.

— Лучше пройдем чуть дальше, — предложил Эд. — Убежище за поворотом.

На следующем повороте рос старый полумертвый дуб, его выпирающие из земли корни походили на руки пловца. Дейзи прислонилась к крошащемуся стволу и опустилась на корень.

— Я устала. Давай здесь. Надеюсь, у тебя есть спички.

Эд протянул ей сигарету и вытащил коробок спичек, на котором было вытеснено название «Приют». Дейзи сунула сигарету в рот и почувствовала на губах крошки табака. Эд осторожно зажег спичку и медленно поднес к кончику. Сигарета не прикурилась.

— Ты должна вдохнуть в тот момент, когда я поднесу спичку, — объяснил он.

Дейзи послушалась.

— Жжется, — сказала она, глядя, как шипит и разгорается кончик сигареты.

Она попыталась затянуться, как это делали девочки, которых она видела на Гарвард-сквер. Быстрые вдохи, а затем из ярко-красных губ — струйки серо-голубого дымка. Но Дейзи не понимала, как это делается. К тому же сигарета оказалась горькой, и ее слегка затошнило, так бывало, когда она выпивала слишком много кофе.

— Наверное, не смогу докурить.

Эд уставился на тропинку.

Дейзи затушила сигарету о корень. Ощущения были странные, ей вдруг сделалось немного грустно — из-за Тайлера. Может, она сумеет притвориться, будто ей нравится курить, если он ее спросит. Она принялась пинать мятлик, растущий вокруг дерева, пока не сообразила, что перепачкает туфли. За высокой травой можно было различить что-то похожее на маленькую полянку.

— Так где же твоя хижина?

— Вон там, — кивнул Эд. — Хочешь посмотреть?

— Ладно, но потом домой, есть фаршированные яйца.

Эд повел ее через заросли жимолости. На краю поляны стояло деревянное строение, просевшее под тяжестью пропитавшей его влаги и собственных гниющих досок. Оно походило на автобусную остановку, с покатой крышей и без одной стены.

— Жуть, — сказала Дейзи. — Это здесь ты ошиваешься по утрам?

— Иногда. — Тон у Эда был уклончивый.

Дейзи обошла строение кругом, чтобы хорошенько рассмотреть. Хижина оказалась просторной, внутри буйствовала ежевика, валялся мусор — пивные бутылки, обертки от сладостей.

У задней стены Дейзи заметила нечто похожее на клетчатый плед.

— Там одеяло для пикников или что-то вроде того, — сказала она, пнув землю в том направлении.

Эд подошел ближе и заглянул внутрь.

— Кто-то устроил пикник в твоем секретном месте.

Эд молчал.

Дейзи двинулась вперед, глядя на плед. Он был мятым и весь в бурых пятнах, как от шоколадного соуса. А затем она увидела физалию, ее щупальца стекали из-под поеденного молью уголка ткани и расплющивались о заднюю стену.

— Под ним что-то есть… — сказала она, и сердце застучало быстрее. — Может, это спит кто-то?

Непонятно почему Дейзи вдруг вспомнила мужчину, похожего на Уолта Диснея, который чесал промежность возле дамской комнаты в «Бонуит Теллер», губы его были сложены идеальной «О» — вылитая рыба. Она не рассказала о нем матери, о том, как он вдруг хрюкнул и обмочил штаны — прямо рядом с туалетом; маленькое темное пятно расползлось по его брюкам. Вместо этого она битых пять минут поглаживала красные туфли с ремешками в отделе обуви для девочек, пока мать не сдалась и не купила их.

— Не думаю, что это кто-то спит, — сказал Эд, входя следом.

Дейзи попятилась.

— А я думаю, спит, — возразила она. — Давай уйдем. Мне здесь не нравится.

Эд схватил ее за руку, его ладонь больно вжала веревочный браслет в ее запястье, Дейзи замерла. Эд сделал шаг в сторону бугра из клетчатого одеяла и наклонился.

— Не надо, — сказала Дейзи, но голос ее прозвучал будто из-под толщи воды.

Эд медленно приподнял тряпку.

Позвонили отцам. Дейзи слышала, как мать говорит с Бостоном.

— Черт побери, Хьюз. Она это видела.

Мать замолчала, и Дейзи смогла расслышать слабое жужжание из телефонной трубки — голос отца.

— Они пока не знают. Говорят, что это может быть чья-то горничная. Очевидно, одна из этих португальских девушек.

Мать снова замолкла.

— Нет, я не видела, — заговорила она после паузы, проведя рукой в кольцах по волосам. — Нет, я ее не спрашивала. Я не знаю, что делать, честно. Ты должен приехать. И, Хьюз… Позвони Эйвери и заставь его сесть на следующий же чертов самолет. Никаких отговорок. Этот мальчишка и так доставляет слишком много хлопот своей матери, а уж теперь лучше точно не станет.

Дейзи уложили в горячую ванну с магниевыми солями. Мать сидела рядом на небесно-голубом унитазе, пила черный кофе и смотрела на нее. Дейзи не понимала, что она пытается высмотреть, от этого взгляда ей было неуютно. Может, она должна заплакать? Ведь как-никак девушка мертва. Но плакать ей не хотелось. Ей хотелось поговорить с Эдом, но она не видела его с того момента, как ворвалась в дом, красная и трясущаяся от перевозбуждения, и принялась носиться по комнатам в поисках матери — сказать ей, что нужно звонить в полицию.

— Где Эд? — наконец спросила Дейзи.

— Не знаю. — Мать покинула унитаз и опустилась на колени рядом с ванной. — Малыш, голову тоже нужно помыть.

Дейзи не могла вспомнить, когда последний раз мать называла ее так. Да и называла ли хоть раз? Она сомневалась. Но это было приятно, и Дейзи не стала чинить препятствий, когда мать начала втирать шампунь в ее волосы, массировать голову и стирать пену, чтобы не попала в глаза.

Мать повернула кран и нежно пригнула голову Дейзи под струю теплой воды, напевая «Маленького паучка».

— Готово, — сказала она, встряхивая полотенце, чтобы завернуть в него Дейзи, как иногда делала на пляже, когда закоченевшая дочь с воплями вылетала из воды.

Дейзи закуталась в полотенце. Мать сжала ей плечо и посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Давай-ка наденем на тебя пижаму, — после молчания предложила она принужденно-бодрым тоном.

— Мама, сейчас только два часа, — возразила Дейзи.

— О, и верно, — рассмеялась мать. — Что ж, надевай тогда что хочешь.

Спустившись из своей комнаты, Дейзи обнаружила, что мать стоит на кухне и смотрит на лежащего на столе цыпленка. Солнечный свет струился сквозь желтые в горошек занавески, отчего комната походила на внутренность лимона.

Мать стояла неподвижно, вцепившись обеими руками в полированную деревянную столешницу и уставившись на сырую птицу так, будто та могла встать и сообщить ей что-то важное.

— Мама? — Дейзи подумала, вдруг это то самое. И мать распалась, как Вивьен Ли.

— Ох. — Мать повернулась и улыбнулась. — Решила приготовить цыпленка на обед. Твой отец приедет пораньше. Но, кажется, я не голодна. А ты?

— Нет, — ответила Дейзи. Вообще-то она умирала с голоду. Она пропустила ланч, а теперь, похоже, и обед отменяется.

— Разве что сэндвичи. С яичным салатом или огурцом?

— С яичным салатом, — сказала Дейзи.

— Милая, ты не приготовишь маме свой замечательный джин с тоником, который ты всегда делаешь для папы?

В зеленой гостиной Дейзи тщательно отмеряла джин из хрустального графина, когда услышала, как хлопнула задняя дверь. Должно быть, Эд. Но, выйдя в холл со стаканом в руке, Дейзи поняла, что вернулась тетка. Дейзи застыла, вслушиваясь в бестелесные голоса, доносящиеся из кухни.

Любопытство кошку сгубило.

— Где он? — спросил голос матери.

— Я нашла его в конторе шерифа, — ответил голос тети.

— Да что он там делал?

— Судя по всему, он был там, когда приехала полиция, с… с телом, с девушкой то есть. Почему он не убежал вместе с Дейзи, я не знаю. Но это еще не все. Он рассказал полицейским, что постоянно там бывает. Он не ходил на теннис, как оказалось. — Тетя замолчала, Дейзи слышала ее шумное дыхание. — И полицейские отвезли его в участок, для беседы с шерифом, нужно выяснить, не видел ли он чего подозрительного, когда бродил там.

— Так где же он сейчас? — В голосе матери слышалось раздражение.

— Все еще в участке, — сказала тетя. — Самое странное, что он вовсе не выглядел испуганным, а мне он даже не обрадовался. Сидел себе в этом кресле в кабинете шерифа, совершенно спокойный. Да он едва ли не улыбался. А потом сказал: «Не волнуйся, мама, все будет в порядке». Точно он только что решил арифметическую задачу, а вовсе не нашел бедную задушенную девушку. Стыдно сказать, Ник, но меня это перепугало до полусмерти. Мой родной сын. Насмехается над смертью.

— Да, — сдавленно отозвалась мать.

— И шериф… сказал, что с радостью доставит его домой, когда Эд закончит помогать им. Помогать им! Как, ради всего святого, двенадцатилетний ребенок может им помочь? А потом шериф подмигнул мне, я так поняла, он хотел сказать, что это между ними, мальчиками, или что-то вроде. Это так? В смысле, это правда касается только мальчиков? О боже, помоги мне. Я хочу, чтобы Эйвери был здесь.

— Думаю, нам обеим нужно выпить, — сказала мать. — Скоро приедет Хьюз, он во всем разберется.

В этот момент Дейзи решила появиться в кухне.

— Вот твой коктейль, мама.

— Спасибо, милая, — поблагодарила мать. — Ты не могла бы приготовить еще и скотч для своей тети?

— О, Дейзи, — тетка шагнула к ней, — о, дорогая моя, бедняжка.

— Я в порядке, тетя Хелена, — сказала Дейзи. А вдруг ее слова тоже напугают тетю до полусмерти? Может, надо заплакать или лишиться чувств, как это делают в фильмах? — Сейчас принесу вам скотч.

Она не пошла за скотчем. Вместо этого она выбежала через переднюю дверь со смутным намерением отправиться в контору шерифа и потребовать освободить кузена. Хотя они ведь его вовсе не арестовали, верно? Она размышляла над этим, открывая ворота и выскакивая на Морс-стрит.

— Привет, Дейзи.

Дейзи чуть не упала, услышав рядом знакомый голос.

— Адовы колокольчики, Эд Льюис. Ты меня напугал. Откуда ты взялся?

— Я тут прятался, — спокойно сказал Эд, — тебя ждал.

Дейзи прижала руку к груди, точно это могло замедлить сердцебиение. И все же она в жизни никому так не радовалась.

— Ох, Эд. Куда ты подевался?

— Я никуда не девался. Это ты убежала.

— Да, из-за этого ужасного языка.

Язык походил на растаявший виноградный леденец, вылезший из удивленного, воскового рта девушки.

— Но я думала, ты бежишь позади.

— Нет, я никуда не побежал.

Что-то в голосе Эда заставило Дейзи прекратить вслушиваться в пульсацию крови в висках и внимательно посмотреть на него.

— А что у тебя с глазами?

— Все нормально у меня с глазами.

Но с глазами было что-то не так. Они по-прежнему напоминали серебристых рыбок, но теперь рыбки ожили — как те мальки, что проскальзывают между пальцами во время отлива. Она погадала, когда же это случилось. Попыталась вспомнить, какими глаза были до того, как они нашли тело, но не смогла.

— Слушай, мы не можем здесь говорить, — сказала Дейзи. — Они там с ума сходят. Мой отец должен приехать, и твой тоже. И они все знают про теннис.

— Я понял.

Эда это, похоже, не волновало.

— У нас из-за тебя целая куча неприятностей, Эд. Ты есть хочешь?

— Не особенно.

Дейзи раздражали все, кто не испытывал голода.

— У тебя есть деньги?

— Шериф дал мне два доллара. За помощь.

— Отлично. Купишь мне чизбургер. Но пойдем через бухту, чтобы они нас не заметили.

Дейзи молчала до тех пор, пока не проглотила чизбургер, стараясь не ронять жирные крошки на свои зеленые шорты. Они сидели на скамейке у парома, подальше от толпы у «Палубы». Эд все еще был в теннисной форме, но теперь одежда была вся в пятнах, светлые волосы торчали в разные стороны. Он слегка качал длинными ногами, подошвы теннисных туфель шаркали по гравию.

— Ты сказал им про сигареты?

— Нет, — ответил Эд. — Не волнуйся насчет сигарет. Они их не видели. А если найдут, то решат, что курил убийца.

Убийца. Дейзи не задумывалась, что же стряслось с девушкой. Просто умерла. Когда Эд приподнял одеяло, она не сразу поняла, что там. А когда поняла, то, казалось, прошла вечность, прежде чем ее ноги начали двигаться. Но если хорошенько подумать, то она, разумеется, понимала, что кто-то сотворил это с девушкой.

Половина лица девушки выглядела так, будто его расплющили, физалия выплывала из ее темных кудрявых волос. Глаза были открыты и выпучены, как у лягушки, толстый язык торчал между зубов. И ее груди. Если не считать язык, они напугали Дейзи больше всего. Она никогда прежде не видела обнаженных грудей, за исключением груди матери. Но эти не были похожи на грудь матери, с ними было что-то не так. Не хватало кусочков кожи, точно кто-то взял формочку для печенья и впечатал в кожу, оставив овальные следы, которые смотрели на Дейзи, будто склизкие глаза. Именно в этот момент ноги Дейзи начали двигаться.

— Убийца, — медленно повторила она. — Они знают кто?

— Нет, — сказал Эд. — Но ее зовут Елена Нунеш. Они нашли под телом удостоверение личности. Она горничная Уилкоксов.

— А что с физалией? — Дейзи никак не могла сообразить, как она туда попала. Елена Нунеш ходила купаться?

— Какой физалией?

— Ну, той, что у нее на голове.

— Это были ее вытекшие мозги, — сказал Эд.

— Откуда ты это знаешь?

— Я был с полицейским, когда он докладывал шерифу. Он сказал: «Этот парень вышиб ей мозги, да так, что часть их выскочила из головы».

— Так и сказал? Что мозги выскочили из головы? — У Дейзи скрутило живот.

— Но ее еще и задушили. Вот почему у нее шея черная. — Эд понизил голос, так они обычно переговаривались в церкви.

— Просто не верится. Мы видели убитого человека, Эд!

— Да, — сказал Эд.

— Думаешь, убийца теперь придет за нами? Может, мы теперь отмечены печатью смерти?

Дейзи читала как-то рассказ, в котором на лбах жертв появлялись темно-красные отметины, словно ожоги.

— Нет, — ответил Эд. — Я думаю, это делает нас особенными.

1959: июль II

С приездом отца Дейзи в Тайгер-хаусе, казалось, восстановился порядок. За двадцать четыре часа он сумел договориться с приятелем из своего клуба, и Эда записали в летнюю скаутскую программу, мать снова стала стряпать для домочадцев и готовиться к ежегодной летней вечеринке, она уже не выглядела такой растерянной. Она даже начала работать в саду и устраивать пикники на пляже, а отец взял на себя телефонные звонки и визиты обеспокоенных друзей и любопытных соседей.

Новости расходятся быстро. Дурные новости — вдвое быстрее.

Только тетю Хелену, казалось, не задели перемены. Дядя Эйвери не приехал.

— Он не приедет, Ник, — сказал отец. — Что-то там с его дурацкой коллекцией. Честно говоря, происшествие, похоже, его совсем не обеспокоило. Он сказал нечто странное, вроде как это должно закалить характер. Тот еще субъект.

— Черт бы его побрал, — сказала мать.

Тетя Хелена, присутствовавшая при разговоре, не проронила ни слова.

Мать Дейзи была настроена скептически, когда Дейзи сказала, едва ли не плача, что ей нужно тренироваться. Даже один пропущенный день, объясняла она, отбросит ее назад.

— Она чуть ли не в истерике из-за этого, — услышала Дейзи через закрытую дверь спальни. — Меня это беспокоит. Мне кажется, это немного ненормально. Почему она хочет туда вернуться — после того, что случилось?

— Просто она целеустремленная, — сказал отец, — хочет выиграть турнир, вот и все.

— Мне кажется, это болезненно.

Дейзи услышала шорох, точно мать расправляла постельное белье. Она так делала, когда нервничала или расстраивалась.

— Думаю, это отвлечет ее, — сказал отец. — Давай не будем на этом зацикливаться. Мы же не хотим, чтобы ее лето было испорчено лишь потому, что какой-то псих решил удавить горничную.

— Какой же ты черствый, Хьюз Дерринджер. — Голос у матери был холодный как лед. — По-моему, у нас у всех лето испорчено. Девушку искромсали, пробили голову, а тело нашла наша дочь.

— Ты ведь понимаешь, о чем я.

— Не уверена, что понимаю. Но, как обычно, вас двое, а я — сбоку припека. Полагаю, мне не стоит удивляться, что ты с ней солидарен.

— Не начинай. Ты же знаешь, что это неправда.

Снова шорох.

— Ненавижу, когда ты так говоришь со мной. — Мать понизила голос, и Дейзи пришлось прижать ухо к двери. — Точно я какая-то зануда.

— Ты не зануда. Просто… иногда ты меня озадачиваешь, Ник.

— О, теперь мы говорим правду?

— Мы можем попытаться.

— В таком случае могу сказать то же самое о тебе.

Дейзи услышала, как вздыхает отец и скрипят пружины кровати, точно он тяжело опустился на матрас.

— Что ты хочешь, чтобы я велел ей? — спросил он после паузы. — Ты хочешь, чтобы она держалась подальше от всего этого?

— Не знаю. Я лишь хочу, чтобы между нами было согласие, вот и все.

Молчание. Затем мать сказала:

— Это все из-за убийства. Мне страшно.

— Иди сюда.

Дейзи показалось, что прошла вечность, прежде чем они снова заговорили.

— Здесь жарко. — Голос у матери был задыхающийся. Пружины снова заскрипели.

— Подожди. Не шевелись.

— Я…

— Твоя кожа… — Голос отца замер. — Могу я? То есть ты хочешь…

— Да.

— Ник, я…

— Нет, все хорошо. Ничего не говори. — Затем: — Постой, Хьюз, мы ведь еще не приняли решения. Насчет Дейзи.

— Хорошо, но тебе лучше решать побыстрее.

— Думаю, я согласна, — сказала мать почти шепотом. — Ты прав, это не должно испортить ей лето. А она серьезно настроена насчет этого турнира.

— Она победительница, — сказал отец.

Покраснев, Дейзи направилась в свою комнату, разложила теннисное платье на свободной кровати и разгладила помятый воротничок.

Она вынуждена была признать, что мать в каком-то смысле права. Временами, когда она отправляла мяч через сетку, внезапно накатывало воспоминание об увиденном, накрывал запах гнили в хижине, начинала кружиться голова, и она теряла ориентацию в пространстве — как в тот раз, когда у нее случился солнечный удар и ее стошнило в бассейн Гилкристов.

Но, вернувшись на теннисные корты, Дейзи чувствовала себя кинозвездой. Все хотели поговорить с ней о мертвой девушке. Все столпились на веранде клуба, предлагали ей лимонад, конфеты, обещали новые струны для ракетки в обмен на историю.

— Ты сразу поняла, что она мертвая, когда посмотрела на нее?

— Она была вся белая, как призрак?

— Ты упала в обморок? Я бы наверняка упала замертво.

Последний вопрос был от Пичес, так типично для нее, ведь Пичес всегда стремилась перевести разговор на себя. Разумеется, Пичес воображала, как она падает замертво, а ее подхватывает на руки какой-нибудь услужливый мальчик. Будто ее так уж легко поднять. Но на сей раз никто не обратил на нее внимания. Казалось, даже Тайлера она раздражает.

— Пусть Дейзи расскажет, — оборвал он Пичес.

Ощутив непонятный жар, Дейзи придвинулась к Тайлеру. Она чувствовала запах его кожи и пота и вместе с тем — чистоты. Она с благодарностью посмотрела на него.

— Было странно, — сказала Дейзи. — Она выглядела как-то неправильно. И голова у нее была кривая. Эд говорит, что ее разбили камнем. Ну, так ему сказал помощник шерифа.

Послышался коллективный вздох.

— Эд очень смелый, — продолжала Дейзи, гордясь кузеном. — Это он поднял одеяло.

— Прямо как в кино, — одобрительно сказала Анита.

— По-моему, ты тоже очень смелая, — сказал Тайлер.

У Дейзи перехватило дыхание.

— Будь у меня младшая сестра, я бы хотел, чтобы она была такой, как ты.

Пичес ухмыльнулась, вернувшись на круги своя.

Анита сама себя пригласила после тренировки. Дейзи, все еще изводя себя мрачными мыслями по поводу Тайлера и Пичес, обнаружила, что соглашается, хотя и сомневалась, что это такая уж удачная идея. Она лишь надеялась, что родители отправились на пикник. А тетя Хелена не будет вести себя слишком странно.

— Так захватывающе, ты нашла эту девушку. Прямо как в рассказе про Нэнси Дрю.

— Я думала, ты сказала, что как в кино, — сказала Дейзи, внезапно разозлившись.

— И то и другое, все сливается в одно. И даже лучше, потому что взаправду.

Дейзи молчала.

— Она была горничной Уилкоксов, — сказала Анита, бросив взгляд на Дейзи.

— Я знаю, — раздраженно ответила Дейзи.

— Бабушка говорит, что миссис Уилкокс уволила последнюю горничную за кражу.

Дейзи уставилась на нее. Уголки Анитиных губ слегка загибались вверх.

— За кражу чего?

— Не знаю. Но бабушка говорит, что это, должно быть, вина самой миссис Уилкокс. Она говорит, плоха та хозяйка, что не может управиться с прислугой.

Мысль о том, что Елена Нунеш была воровкой, расстроила Дейзи. И она сменила тему:

— Так ты живешь с бабушкой?

— Нет, я провожу у нее лето. Моя мама — актриса, летом она всегда в отъезде.

— Твоя мама — актриса?

А возможно, Анита куда интереснее, чем казалось поначалу.

— Угу. В театре. Сейчас она играет в «Суровом испытании»,[14] вне-Бродвея.

— А что это?

— Это пьеса о процессе над ведьмами Салема, хотя мама говорит, что она скорее про политику.

— О, — сказала Дейзи. Они уже дошли до поворота на их подъездную дорожку. — Нам сюда.

Дейзи провела Аниту в летнюю кухню, душную от дневной жары. В холодильнике нашлись сэндвичи с болонской колбасой, а на столе лежала записка от матери, в которой говорилось, что родители устроили пикник на пляже.

— Вот. — Дейзи протянула Аните тарелку и ухватилась за кувшин с лимонадом, по особому рецепту ее матери. Наверно, один из сэндвичей предназначался Эду, но ее это не заботило. — Мы можем устроиться на террасе.

В голубой гостиной Дейзи увидела тетю Хелену, спавшую в кресле.

— Подержи, — она сунула кувшин Аните, — я сейчас.

Она подошла к тете и положила ей руку на плечо:

— Тетя Хелена?

Тетка не пошевелилась. Она легонько похрапывала, мягкие губы были приоткрыты. Стакан в ее руке накренился, и темное пятно расползлось по синему сарафану.

— Тетя Хелена, — позвала Дейзи чуть громче и чуть тряхнула теткино плечо.

Тетя открыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд на Дейзи.

— Тетя Хелена. Вы, кажется, устали. Почему бы вам не подняться к себе и не прилечь?

Тетка молча выкарабкалась из кресла и побрела в сторону лестницы. Дейзи смотрела, как она взбирается вверх, тяжело хватаясь за изогнутые перила.

— Это моя тетя, — пояснила Дейзи, когда вернулась на террасу. — Она устала, думаю, это из-за жары.

Анита посмотрела на Дейзи и куснула сэндвич.

— Она тетя со стороны твоей мамы?

— Угу. То есть она ей не сестра, просто кузина. Но я зову ее тетей.

— У моей мамы есть подруги-актрисы, которых она называет сестрами. Но я не зову их своими тетями, — сказала Анита.

Поедая сэндвич, Дейзи размышляла: вот если сейчас посмотреть на них из дома, не похожи ли они с Анитой на мать и тетю, изысканные и женственные, ведущие взрослые разговоры о пьесах, Нью-Йорке и мертвых девушках?

К тому времени, когда Эд вернулся домой, Дейзи показала Аните свой тайник с комиксами «Арчи» и розовой ракушкой. Она даже показала ей единорога, и Анита не рассмеялась. Она восхитилась его гривой. Они играли в «Войну» на полу в комнате Дейзи, когда вошел Эд, одетый в смешную униформу цвета хаки и с платком на шее. Торчащие из шорт ноги напоминали белесые ходули.

— Привет, — сказал Эд.

— О, — ответила Дейзи, обернувшись, — привет.

Анита вскочила:

— Привет, я Анита. Значит, это ты нашел тело.

Эд молча смотрел на Аниту.

— Дейзи мне много о тебе рассказывала. — Анита улыбалась.

Это было неправдой. Дейзи кольнула неприязнь.

— Как там ваш отряд зануд? — спросила Дейзи.

— Вообще-то с ними довольно интересно, — ответил Эд. — Мы провели день на Веселой Голове, искали наконечники для стрел.

Он сел на пол и аккуратно положил рядом с картами Дейзи маленький серый заостренный камешек.

— Это тебе, — тихо сказал он. — Только я нашел.

Дейзи тут же пожалела о своей злости.

— Спасибо.

— Ух ты! — воскликнула Анита. — Здорово.

— И я использовал свой новый нож, — сообщил Эд, вертя в руках красный швейцарский нож, который купил для него отец Дейзи. — Рубил им ветки.

— А вам полагается клясться в верности флагу и все такое? — спросила Анита. — Моя мама говорит, что это все промывка мозгов.

Эд посмотрел на нее более внимательно.

— Нет, мистер Ридинг в это не верит. Он говорит, что он еретик, и массачусетские скауты даже не разрешили ему стать настоящим начальником отряда. По крайней мере, не по их правилам. Мы следуем традиционным методам Томаса Сетона[15], путем индейцев.

— Индейцы, они потрясные, — сказала Анита. — А ты знаешь, что они не верят в Бога?

Дейзи снова начала злиться, слушая, как эти двое болтают через ее голову.

— О чем ты говоришь, мистер Ридинг не верит в Бога?

— Не все верят в Бога, — ответил Эд. — Многие в Голливуде не верят.

— Вы оба чокнутые, — заявила Дейзи. — А если он не настоящий начальник отряда, значит, ты не получишь никаких значков отличий.

— Это неважно, — сказал Эд. — Я учусь резать по дереву, свежевать ножом кролика, как это делают индейцы на Веселой Голове. Основы выживания. Это куда полезнее.

— Ты убиваешь кроликов? — ужаснулась Дейзи.

— Им не больно. Сперва нужно сломать шею.

— Ты что, правда их душишь? — На Аниту это, похоже, произвело впечатление.

— Не совсем, достаточно просто свернуть шею, — невозмутимо пояснил Эд. — Придерживаешь ее, а потом раз — и резко поворачиваешь. А дальше подвешиваешь за заднюю лапу и отрезаешь голову, чтобы стекла кровь.

Дейзи затошнило.

— Ты в порядке? — спросила Анита. — Какая-то бледная ты.

— Мне нехорошо, — пробормотала Дейзи.

Болонская колбаса явно рвалась наружу.

Эд смотрел на нее.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — пробормотала Дейзи, поднимаясь.

Зажав рот ладонью, она бросилась в ванную, где ее вытошнило в небесный унитаз.

В следующие две недели мать развернула подготовку к вечеринке. Американские флажки заполонили обеденный стол — в ожидании, когда их пришьют на ленту; приглашения с надписью «Тайгер-хаус» и выгнувшимся бенгальским тигром погребли под собой рабочий стол матери; деревянные ящики с лучшим хрусталем были подняты из подвала и выстроились рядком вдоль стены в зеленой гостиной; листки с телефонными номерами, адресами и именами — некоторые из них были перечеркнуты — валялись по всем комнатам, точно огромные хлопья пыли. Мешочки с серебром, подготовленным для чистки, грудами лежали на столах летней кухни, а вышитые бабушкины скатерти укрывали все кресла и диваны, дожидаясь внимания горничной. И телефон не умолкал ни на минуту. Звонил то цветочник с сообщением, что персиковых пионов в это время года не достать (сошлись на белых гортензиях), то человек от Крейнов, предупреждавший, что таблички с именами для раннего ужина могут запоздать на день-два; беду удалось предотвратить, объявила мать Дейзи домочадцам, когда человек, который расписывал японские фонарики, перезвонил, чтобы сказать, что он наконец нашел машину, которая сможет доставить груз с большой земли вовремя.

Атмосфера дома была наэлектризована предвкушением, и Дейзи почти ожидала, что подсвечники, флажки, ложки и вилки восстанут и примутся маршировать — как в «Щелкунчике», где игрушки оживали, после того как люди ложились спать. Ее настолько захватила магия праздника, что она почти не огрызалась на замечания, что бросает свою ракетку где попало и ест на террасе, привлекая муравьев. Даже Эд не остался в стороне — постоянно проверял мышеловки в кухне и кладовой.

И хотя они с Анитой проиграли пару, Дейзи спросила у матери, нельзя ли Аните прийти на праздник. В конце концов, Анита не виновата, что оказалась не столь уж хороша.

— Да, да, — рассеянно ответила мать, отрываясь от очередного списка, и добавила: — Но только не на ранний ужин.

— Даже меня не пустят на ранний ужин, — громко сказала Дейзи.

— Да, верно. — Мать покусала кончик карандаша и снова уставилась в блокнот. — Вот когда тебе будет шестнадцать…

Ранний ужин устраивался для близкого круга друзей родителей, они прибывали к шести и ужинали до того, как начиналось настоящее веселье. Меню ужина вызывало у матери не меньше беспокойства, чем сам праздник, хотя Дейзи не понимала почему — ведь она даже не готовила сама, только бранилась на женщину, которую наняла в Виньярд-Хейвен для помощи.

— Что-нибудь простое, — объясняла мать. — Простое, но необычное и неповторимое.

Одиночный финал был назначен на следующий день после вечеринки, и Дейзи тренировалась как одержимая. Она снова начала грызть ногти — привычка, от которой избавилась много лет назад, когда мать в приступе ярости намазала ей кончики пальцев соусом табаско.

Тот красив, кто красиво поступает.

Она почему-то стала плакать после каждой тренировки. Она не понимала почему, но это было ужасно приятно — сидеть, глотая слезы, закусив зубами влажный воротничок рубашки. В конце недели она сыграла предварительный матч с Пичес.

Пичес оправдала ее худшие ожидания, выиграв быстро и ловко, побив Дейзи на ее же подаче. Дейзи впала в оцепенение, но сердце билось так быстро, что, казалось, выскочит из груди.

— Не лучшая твоя игра, — заметил мистер Коллинз, когда она подошла к клубу. Затем инструктор положил руку на плечо Пичес: — Отлично сыграно, Пичес. Очень эффективно. Ладно, девочки, пожмите друг другу руки.

Дейзи пошла прочь, прямиком на улицу, волоча за собой ракетку. Она даже не плакала, ей хотелось оказаться дома, в своей постели, под прохладными лавандовыми простынями.

За ней кто-то бежал, но Дейзи не ускорила шаг. «Пусть меня привяжут и подвергнут китайской пытке водой, но не стану я пожимать руку этой толстухе».

Теплая сухая ладонь сжала ее запястье.

— Эй, — сказал Тайлер, — постой.

Дейзи повернула голову.

— Да все хорошо, — произнес Тайлер. — Не плачь.

— Я не плачу, — ответила Дейзи и ускорила шаг.

— Ладно, ладно, ты не плачешь. Да постой ты.

Дейзи остановилась.

— Послушай, я просто хотел сказать, что ты здорово играла.

— Не будь идиотом, — разозлилась Дейзи. — Я проиграла.

— Ну и что. Это не настоящий матч. Вы сыграли всего два гейма. И все равно ты отлично смотрелась на корте, просто сделала пару ошибок.

— Тебя мистер Коллинз послал? Потому что я тебе прямо так и скажу: не буду я пожимать ей руку.

Тайлер рассмеялся:

— А ты злыдня, да?

Дейзи смотрела на него, яростно расшвыривая гравий ракеткой.

— Никакой я не шпион Коллинза. Мне показалось, что ты расстроилась, вот и все. — Он протянул руку: — Дай сюда ракетку, она не заслуживает такого надругательства.

Дейзи отдала ракетку, обод был исцарапан. Теперь они шли рядом.

— Не стоит принимать это к сердцу. И в любом случае ты играешь лучше.

— Но она победила, — возразила Дейзи, голос у нее слегка дрогнул.

— He-а, я наблюдал за тобой. Ты очень хороша на корте.

— Значит, недостаточно хороша.

— Ты горячее, она холоднее, в этом все дело. Два разных стиля. Но мне твой больше нравится.

Дейзи закусила губу, обдумала эти слова. «Ты горячее, она холоднее».

— Просто не знаю, как она взяла мою подачу.

Они свернули на Морс-стрит, послематчевое возбуждение мало-помалу спало, и Дейзи вдруг ощутила острый прилив счастья от того, что Тайлер Пирс провожает ее домой. Пыльный тротуар, казалось, стремился навстречу ее ногам, белые жалюзи на фоне кедровой обшивки сияли чистотой, точно выстиранное белье. Все вокруг окутывал аромат жимолости, стелящейся под носками теннисных туфель. Дейзи до смерти хотелось взять его за руку, она не могла представить себе ничего лучше.

Тайлер шагал, забросив ракетку на плечо, пятно пота расплывалось у него под мышкой. Влажные волосы зачесаны назад. Он был хорошенький как девочка, с высокими скулами и длинными ресницами. И в то же время настоящий мужчина — потный и загорелый, с легкостью несущий ее ракетку.

Дейзи не стала срезать путь по Северной Летней улице, которая вела к задам дома. Вместо этого она пошла длинной дорогой по Северной Водной улице, пытаясь придумать, о чем бы таком сказать — не связанном с теннисом или Пичес. В голову ничего путного не лезло, а они уже стояли у главных ворот.

— Ну вот, — сказала Дейзи, медленно опуская щеколду.

— Ну вот, — улыбнулся Тайлер. Потом протянул ей ракетку и посмотрел на дом: — Значит, здесь ты живешь.

— Угу. — Дейзи тоже посмотрела на дом, гадая, каким он выглядит в его глазах.

Он провел рукой по головкам красных роз, обвивающих изгородь, те отозвались волной аромата.

— Большой, — заметил Тайлер. — Красивый.

— Этот дом принадлежал моей прапрабабушке. — Ничего лучшего Дейзи придумать не сумела, как ни старалась отыскать хоть какую-нибудь увлекательную тему. — Тут было две кухни. — Она немедленно пожалела о сказанном. Какое дело мальчику до кухонь. — Мой кузен нашел настоящий индейский наконечник стрелы — на Веселой Голове. Хочешь посмотреть?

— Хочу, — согласился Тайлер. — Вообще-то я бы чего-нибудь попил.

— Ну конечно! Любишь лимонад? У моей мамы есть секретный рецепт.

— Секретный рецепт? Звучит здорово.

— Пошли! — И Дейзи повела гостя к террасе. — Ты посиди здесь, а я принесу лимонад.

Она не хотела, чтобы Тайлер увидел тетю Хелену, похрапывающую в кресле.

В доме было тихо. В кухне она поспешно налила лимонад в два больших стакана, разрисованных колокольчиками. На цыпочках возвращаясь назад, заглянула в голубую гостиную. Тетки там не обнаружилось. Дейзи включила старое радио — так, чтобы музыка долетала до террасы. Голос Литтл Энтони,[16] поющего о мокрой от слез подушке, заполнил комнату. Она открыла дверь бедром и с облегчением увидела Тайлера там, где она его оставила.

— Держи. — Дейзи протянула ему стакан и смотрела, как он слегка поворачивает стакан, разглядывая колокольчики, вытравленные на стекле.

Она словно пыталась впитать его в себя. К рубашке с белым воротничком была пришита эмблема теннисного клуба, капельки пота выступили вдоль линии волос. Шнурки теннисных туфель аккуратно завязаны, и не двойным узлом, точно он знал, что они ни за что не развяжутся в неподходящий момент. Ей понравилось, как он смотрел на колокольчики, будто любая мелочь имела для него значение.

— Вкусно, — сказал Тайлер, ставя пустой стакан на кованый столик между ними. — И в чем секрет?

— Только мама знает. — Дейзи чуть было не добавила, что мать обещала ей рассказать, когда она подрастет, но сдержалась. — Хочешь посмотреть на наконечник?

— Конечно, — согласился он, глядя во двор.

— Я сейчас вернусь.

Дейзи взбежала по полированным ступенькам в свою комнату, вытащила единорога и принялась обыскивать свой тайный ящик. Она пересмотрела ракушки и монеты, рассыпавшиеся по дну, но не обнаружила наконечника. Сюда ли она его положила? В ужасе она пыталась вспомнить. Что она сделала, взяв подарок Эда? Анита брала наконечник, но потом вернула. Дейзи поискала под кроватью и на ночном столике, затем, улегшись на живот, под крашеным радиатором у окна, но там нашлись лишь дохлая муха и паутина без паука.

Она решила вернуться, испугавшись, что если продолжит искать, то Тайлеру надоест ждать и он уйдет. Дейзи бросилась вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и вылетела на террасу.

Там она обнаружила мать, склонившуюся над Тайлером и шепчущую ему что-то на ухо. Алые шорты были надеты поверх купальника без бретелек, темные волосы, все еще влажные после купания, касались щеки Тайлера.

Дейзи застыла. Мать медленно выпрямилась и улыбнулась ей:

— Привет, милая.

Дейзи понимала, что стоит с открытым ртом, но не могла выдавить из себя ни звука. Она перевела взгляд на Тайлера, улыбавшегося ее матери.

— Дейзи, — рассмеялась мать, — с тобой все в порядке, дорогая? Тебе кошка язык откусила?

— Я искала наконечник от стрелы, — пробормотала Дейзи. Жар поднимался от кончиков пальцев и заливал щеки, как солнечный ожог. — Что ты с ним сделала? — слишком громко спросила она.

— Что? — Мать засмеялась, словно услышала какую-то нелепость.

— Где он? Ты не должна его трогать. Он не твой. Эд мне его подарил. — Она топнула ногой так, что стаканы с колокольчиками задрожали на железном столике.

— Дейзи, — строго сказала мать, — я ничего с твоим наконечником не делала. Положила в твой верхний ящик, чтобы не затерялся.

— Я хотела показать его Тайлеру. — Чтобы загнать обратно рвущиеся на волю слезы, Дейзи поспешно сменила тему: — О чем вы говорили?

— О, только не сердись, — мать снова заулыбалась, — но я рассказала ему секретный рецепт лимонада. Он так упрашивал.

— Это правда, — подтвердил Тайлер, тоже вовсю улыбаясь. — Миссис Дерринджер сказала, что только тебе полагается узнать этот секрет. Но я сказал, что ты не станешь возражать, раз мы друзья и все такое.

— Что ж, надеюсь, теперь ты окажешь какую-нибудь услугу Дейзи. — Мать легонько коснулась плеча Тайлера. — Чтобы расплатиться за то, что вынудил меня выдать тайну.

— Что угодно, — пообещал Тайлер.

В полном отчаянии Дейзи наблюдала за их беседой. Она уже осознала свою позицию в этом матче: она зритель, со скамейки следящий за передвижениями мяча.

— Думаю, — мать подмигнула Дейзи, — ты должен сопровождать ее на вечеринке, которую мы устраиваем на следующей неделе.

Было совершенно очевидно, что такого задания Тайлер никак не ожидал, но он храбро улыбнулся Дейзи:

— Разумеется, почту за честь.

Дейзи хотелось умереть, провалиться сквозь пол и исчезнуть. Она и прежде злилась порой на мать, но сейчас она ее ненавидела.

1959: август I

В день праздника мать генеральшей в зеленом шелковом халате явилась в комнату Дейзи ранним утром и приказала вставать.

— Просто невероятно, что ты еще валяешься в постели, — сказала она, стягивая с нее влажную простыню. — Ранняя птичка носок прочищает. А девочка должна прибраться в комнате. Ради всего святого! Ты же это знаешь. Я что, должна все делать сама?

Дейзи хотела возразить, что если девочка прибирается в комнате, значит, мать вовсе не делает все сама, но та уже промаршировала к двери.

Дейзи побрела вниз, в кухню, где обнаружила отца и тетку, сонно сидевших за кухонным столом. Отец пил кофе, на его щеках тенью лежала щетина. Тетка, завернутая в нечто необъятно-желтое, мрачно смотрела в свою чашку.

При упоминании о завтраке она застонала и уронила голову на стол.

Отец улыбнулся и встал, затянув пояс фланелевого халата.

— Ах, Дейзи, моя милая, одна ты услада для страдающих глаз. Иди сюда, поцелуй своего старика.

Дейзи покорно подошла к отцу, он обнял ее и поцеловал в макушку От него пахло сном и чем-то кислым. Дейзи вывернулась и искоса посмотрела на отца.

— Все немного не в духе. За исключением твоей матери, разумеется. Теперь ее уже не остановит ничто, кроме стихийного бедствия, — рассмеялся он. — Как насчет яичницы-болтуньи для самой лучшей девочки? Не уверен, что смогу приготовить так же хорошо, как мамочка, но я постараюсь.

— Ладно. — Дейзи села. — А можно мне тоже кофе?

— Кофе? — Отец остановился и повернулся к ней со сковородкой в руке. — Когда ты начала пить кофе?

— Мама разрешает мне немножко кофе, только нужно добавить много-много молока.

— У мамочки подчас занятные идеи. — В отцовском голосе звучало сомнение. — Что ж, полагаю, можно и так. Плесну тебе капельку в кружку, а ты сама добавь молока. Договорились?

— Договорились.

Дейзи подошла к холодильнику и вынула бутылку холодного молока.

— Дейзи, дорогая, — услышала она приглушенный голос тети, — не нальешь и мне стаканчик этого прекрасного напитка? А лучше давай сюда всю бутылку.

Дейзи оглянулась на отца.

— Боже мой, Хелена, — со смехом сказал отец.

— Это твоя вина, Хьюз. Твоя и твоих «виски-сауэров».

— Ну тебя никто не заставлял выпивать их десять подряд, — ответил он.

— А ты не должен был подливать. Ты ведь знаешь, как я люблю «виски-сауэр».[17]

— Думаю, секрет раскрыт.

— А теперь я за это расплачиваюсь. Нехорошо, Хьюз.

Тон был раздраженный, но Дейзи видела, что тетя сдерживает улыбку.

Она принесла тете стакан и бутылку с молоком. Тетка прижала бутылку ко лбу. Дейзи подумала о том, какое странное воздействие оказывают вечеринки на взрослых, точно это Рождество, когда не соблюдаются никакие правила. Отец и тетя в пижамах — в такое-то время, и ведут себя как ненормальные. Это напомнило ей о тех взрослых фильмах, на которые иногда брала ее мать, там герои говорят что-то друг другу, и все в зале смеются, все, за исключением Дейзи, которая не понимает, что тут смешного.

Как бы то ни было, вечеринка завладела Тайгер-хаусом, и Дейзи ощутила, как предвкушение накатывает на нее волной. Она слышала, как мать открывает окна в гостиных, чтобы проветрилось. За этим последовало громыхание сервировочных блюд, перемежаемое восклицаниями «Черт!».

В кухню спустился Эд, свежий и умытый, в аккуратном, отутюженном комбинезоне. Тетя Хелена попыталась выпрямиться, когда он вошел, но Дейзи заметила неодобрительный взгляд Эда в сторону матери. Внезапно она почувствовала раздражение.

— Мы все завтракаем в пижамах, — высокомерно заявила она.

— А индейцы встают с рассветом, чтобы добыть себе завтрак, — холодно ответил Эд.

— Ну так и завтракай со своими индейцами, — отрезала Дейзи.

— Эд, — вмешался отец, — яичницу?

— Нет, спасибо. — Эд глянул на него и тут же отвернулся. — Я хочу проверить мышеловки.

Кузен покинул кухню, но его неодобрение осталось, отравляя атмосферу утреннего братства.

— Что ж, — тетя Хелена со вздохом поднялась, — мне лучше одеться. Ник, наверное, нужна помощь.

— Готово. — Отец поставил тарелку перед Дейзи.

Она успела запихнуть в рот кусок слегка подгоревшей яичницы, когда в кухню вошла мать.

— Дейзи Дерринджер, — резко сказала она, — убери ногу со стула. И что делает на столе бутылка молока? Оно же прокиснет. — Мать взяла бутылку и огляделась. — Что за грязь? Все эти сковородки, тарелки и стаканы.

— Люди должны есть, — ответил отец, ставя сковороду в раковину. Он подошел к матери. — Даже рядовые получают завтрак, прежде чем их пошлют на смерть.

— Люди должны есть, — она пыталась выскользнуть из его объятий, — но люди не должны столько пить, а затем бездельничать все утро, когда через двенадцать часов должны приехать сто и один гость.

— Бездельничать, ну конечно. Бога ради, сейчас начало седьмого. Порядочные люди еще спят.

Дейзи смотрела на родителей поверх тарелки. Отец улыбался матери, а та была само нетерпение, совсем как Дейзи, когда кто-то пытался намазать ее лосьоном для загара.

— Какой смысл нанимать девушек, если ты не позволяешь им выполнять работу за тебя?

— Просто вымой эти чертовы тарелки, Хьюз! — распорядилась мать и удалилась, оставив на попечение Дейзи и ее отца залитый солнцем кухонный хаос и тарелку с остывающей яичницей.

К середине дня дом охватило безумие. От жары поникли срезанные цветы, несмотря на то что их поминутно поливала одна из приглашенных девушек, стоявшая на страже с кувшином ледяной воды. Рэг-тайм-бэнд «Топ Лайнерс», который мать наняла на большой земле, на жаре тоже завял. Музыканты прибыли взъерошенные и теперь прятались на заднем дворе за ледником. Насколько Дейзи смогла понять, на парней кто-то напал по дороге, и мать велела им спрятаться.

— Они же совсем в хлам! — воскликнула мать, когда отец доставил музыкантов.

— Я бы тоже не отказался сейчас быть в хлам, — сказал отец.

— Ты всегда можешь стащить бутылку джина и уговорить ее, если тебе так хочется, — едко ответила мать. — Хотя, думаю, Хелену тебе уже не нагнать.

На лужайке по ту сторону Северной Водной улицы люди в комбинезонах и рубахах устанавливали эстраду, развешивали флажки и фонарики, втыкали в землю шесты с тиграми. Судя по всему, у них возникла проблема с монтажем сцены под нужным углом, поскольку лужайка сбегала в сторону гавани.

— Они каждый год это говорят, но каждый год как-то справляются, — обронила мать, глядя на Дейзи, но словно обращаясь в никуда.

Эд куда-то исчез, и Дейзи, несмотря на всеобщее возбуждение, изнывала от скуки. Ей было велено подмести дорожку, что она проигнорировала. Вместо этого, стащив на кухне один из маленьких сэндвичей к чаю, ушла к себе в комнату, где и заснула в полуденной жаре.

Проснулась она несколько часов спустя от встревоженного голоса отца.

— Дейзи, — осторожно тряс он ее, — родная, ты не видела маму?

Дейзи непонимающе покачала головой.

— Уже четыре часа. А я не могу ее найти. — Отец оглядел ее комнату, будто ожидал, что мать сейчас выпрыгнет из шкафа. — Ладно. Если увидишь, скажи, что уже четыре. Может, она просто забыла про время.

Отец похлопал ее по ноге и вышел.

Дейзи медленно поднялась и побрела вниз. Дом преобразился. Бабушкина скатерть, гладкая и накрахмаленная, покрывала обеденный стол, посреди которого поблескивали прохладой серебряные вазы, наполненные бодрыми гортензиями и душистым горошком. Снаружи бармен — жесткий воротничок его рубашки промок от пота — расставлял посуду, полировал ведерко для льда мягкой замшевой тряпочкой. Жара все еще была невыносимой; человек, нанятый вскрывать устрицы, бранился на ящики со льдом, зеленый козырек отбрасывал тень на его встревоженное лицо.

Дейзи заглянула в голубую гостиную — недопитый стакан со скотчем потел на маленьком столике. В зеленой гостиной матери тоже не было, как и в кухне, где царила суета. Приглашенная прислуга пыталась остудить консоме.

— Вы не видели мою маму? — спросила Дейзи.

Не получив ни ответа, ни даже намека на то, что ее услышали, Дейзи повысила голос:

— Вы не видели мою маму? Папа ее везде ищет.

Голос прозвучал немного громче, чем она рассчитывала, и женщины разом умолкли, но ни одна даже головы не повернула в ее сторону.

— Возможно, она забыла про время, — смущенно добавила Дейзи, сбавив тон.

Одна из девушек, с темными волосами, прилипшими к лицу, вытерла руки о передник и сказала:

— Там она, — взмах руки в сторону задней лужайки, — с музыкантами.

Остальные посмотрели на нее и снова захлопотали над большой кастрюлей с консоме.

Дейзи вышла через заднюю дверь, аккуратно опустив за собой москитную сетку.

Она обнаружила мать за старым ледником в обществе «Топ Лайнерс». Музыканты пили пиво из бутылок и настраивали инструменты. Мать лежала на спине в траве, уставившись в небо, туфли ее валялись рядом.

— Мама?

Мать повернула голову и, не поднимаясь, посмотрела на нее.

— Дорогая, — сказала она сонно, хотя глаза у нее были открыты, — привет.

— Папа тебя ищет. Уже четыре часа.

— Четыре? Боже мой, мне пора одеваться. — Но даже не пошевелилась. — Здесь так мило и спокойно.

Дейзи огляделась, но ничего милого не увидела, лишь подъездную дорожку да серый от времени сарай-ледник.

— Ну… — она переминалась с ноги на ногу, — сказать папе, что я тебя нашла?

— Нет, нет. Все в порядке, родная. Помоги подняться. — Мать протянула руки к небу.

Дейзи схватила мать за ладони и дернула на себя, но та не сдвинулась с места.

— Ты такая тяжелая, — сказала Дейзи.

Мать хихикнула. Дейзи оглянулась на музыкантов, но те не обращали на них никакого внимания, перебирали себе струны да продували мундштуки.

— Хорошо, хорошо, еще разок. Обещаю, я буду помогать, — сказала мать.

Дейзи потянула еще раз. Мать поднялась и отряхнула юбку.

— Думаю, нам надо поторапливаться, — сказала она, подталкивая Дейзи перед собой в сторону дома. — Беги прими ванну. Я зайду проверю, до того как соберутся гости.

— Я же не маленькая, — скривилась Дейзи. — Не нужно меня проверять.

— Конечно, ты не маленькая, — рассеянно сказала мать. — Идем же.

Дейзи смотрела, как мать, напевая какую-то незнакомую мелодию, поднимается по лестнице, как колышется ее юбка.

Дейзи сидела на кровати и нюхала свои влажные волосы. Ей нравился запах ее особого шампуня, похожий на жимолость и жасмин, с легким привкусом соли, не покидавшим ее все лето.

С лестничной площадки на третьем этаже донеслись шаги матери.

— Дейзи! О, чудесно, ты искупалась. — Мать вошла в комнату. Она еще была в халате, но волосы уже уложены блестящими волнами. — Гости скоро приедут, так что тебе нужно чем-то заняться до конца ужина. И я прошу, если ты собираешься пойти поиграть, не надевай платье, приготовленное для вечера. Девушки сделают тебе сэндвичи, поешь на кухне.

— А где Эд?

— Не знаю, милая. Но я хочу попросить тебя об одолжении. Не могла бы ты помочь одеться тете Хелене? Мне поможет папа, но тете нужна помощь с украшениями, прической и со всем прочим. Хорошо?

— Хорошо.

Мечтательное настроение, казалось, рассеялось, и мать снова сделалась энергичной и деловитой, как обычно.

— А где папа?

— Одевается. А теперь живо, помоги тетке.

Дейзи влезла в халат и спустилась на второй этаж.

— Тетя Хелена, — позвала Дейзи, постучав.

Не получив ответа, она повернула ручку и открыла дверь.

Это была одна из больших, светлых комнат в передней части дома, оклеенная обоями с птицами в золотых клетках, висящих на увитых цветами лозах. Полосатую обивку мебели почти скрыли горы одежды, разбросанной как попало. На полу валялись платья, сдернутые с вешалок, — словно увядшие цветы, выросшие из узора на ковре. Окна выходили на тихую синюю гавань.

Тетя Хелена сидела у туалетного столика, ее руки замерли на стеклянной поверхности, заставленной баночками с косметикой и тюбиками помады.

— Тетя Хелена?

Дейзи осторожно двинулась вперед, стараясь не наступить на разбросанную одежду.

— О, Дейзи, солнышко, — произнесла тетка, даже не повернувшись. — Никак не получается нанести румяна.

В зеркале Дейзи увидела теткино лицо, полоски румян двумя свежими рубцами алели на скулах. Капельки пота поблескивали на светлых волосках над верхней губой.

— Давайте помогу, — предложила Дейзи. — Мама подумала, что вам нужна помощь.

— Не сомневаюсь. — Что-то жесткое проскользнуло в мягком голосе Хелены.

— Я могу вас накрасить. Я тысячу раз видела, как мама это делает.

— О, это будет очень мило, — сказала тетя со вздохом. — Спасибо, дорогая. Ты настоящее чудо.

Дейзи отыскала носовой платок среди косметики и, найдя на нем чистый участок, обмакнула ткань в баночку с кольдкремом. Затем осторожно стерла румяна с лица тетки и промокнула остатки кольдкрема.

— Так, теперь вы должны втянуть щеки, — велела она.

Тетя посмотрела на Дейзи в зеркале и подчинилась. Выпятив губы, она принялась беззвучно шлепать ими, точно золотая рыбка.

Дейзи рассмеялась:

— Не как рыба, тетя Хелена.

— В самом деле? — шутливо изумилась тетя.

— Перестаньте, — захихикала Дейзи.

— Да нет же, я уверена, что именно так они и делают в «Дамском журнале».

— Нет, не так! — в голос расхохоталась Дейзи. — Вы просто дурачитесь.

— Я дурачусь? Нет, нет, милая Дейзи, это такая мода. Шик золотой рыбки. Уверяю тебя, это последний писк.

— Тетя Хелена, ну хватит уже.

— Ладно, ладно, буду паинькой.

Тетя сделала нормальное лицо, и Дейзи взялась за румяна. Мазнула пальцами по восковой поверхности и тщательно растерла румяна на теткиных щеках.

— Милая, я ведь знаю, как обращаться с косметикой.

Дейзи осторожно втирала краску.

— Просто иногда все кажется таким ненужным и невозможным.

В зеркале она увидела, как глаза тети наполняются слезами.

— Таким… я не знаю… бессмысленным.

Дейзи ужасно хотелось убежать из комнаты, подальше от жирных слез, собиравшихся в стеклянных глазах тети. Но она знала, что это рассердит мать, и уж если выбирать между этими двоими, то уж лучше тетя Хелена.

— Вот.

Дейзи отступила, притворившись, будто изучает свою работу:

— По-моему, очень хорошо.

— Так, и какую помаду? — Тетя сгребла золотые тюбики. — «Полночный сад», «Стыдливый румянец», «Атомный красный», «Досада лобстера»? Теперь понимаешь, о чем я? Это так утомительно.

— «Досада лобстера», определенно, — заявила Дейзи и вытерла верхушку помады платком. Она принялась накладывать помаду на губы тети, но промахнулась, и «Лобстер» выплеснулся за пределы губ.

— Я сама, — сказала тетя Хелена. — Думаю, что самым сложным делом был выбор.

Закончив, тетя аккуратно закрутила помаду, умудрившись смахнуть со стола миниатюрную серебряную коробочку, и на ее колени посыпались крошечные белые горошины, похожие на конфетки «Смартис». Она быстро собрала их и сунула в карман.

— А какое платье вы собираетесь надеть? — спросила Дейзи, оглядывая комнату.

Голос Вика Дамоне,[18] которого Дейзи любила, донесся из проигрывателя снизу.

Ооооо, это чувство, что ты рядом.

— А ты что посоветуешь?

— Я думаю — вот это. — Дейзи показала на платье, лежащее на кровати. Темно-синее, с узором, сплетенным из маленьких рачков, по подолу. — Подходит к «Досаде лобстера».

— Согласна, — сказала тетя Хелена неожиданно бодрым и ясным голосом. — Думаю, это наш выигрышный билет.

— Вам помочь его надеть? — Дейзи разгладила юбку, все еще думая, кто же опаснее — мать или тетка.

— Нет, ягненочек, не нужно.

Дейзи подождала, пока тетка втиснулась в корсет, ее пышный зад вздымался гребнем, пока его не утянуло тугое белье. Платье сопротивлялось уже не так сильно, и Дейзи помогла справиться с застежкой наверху.

Я часто здесь гулял и прежде, но прежде земля не уходила из-под ног.

Тетя повернулась к ней и со смехом покружилась, лобстеры поплыли среди птичек в клетках.

Дейзи тоже засмеялась и подумала, что никогда прежде не замечала, до чего же тетя Хелена хорошенькая, прямо белокурая Оливия де Хэвилленд[19] с ее пухлыми щечками.

Люди стоят и смотрят, но мне все равно, ведь только здесь мне так хорошо.

Музыка внезапно смолкла, и печальный, знойный голос Джули Лондон[20] сменил Вика Дамоне. Джули снова выплакивала реку, что случалось всякий раз, когда на мать Дейзи накатывало особое настроение.

Дейзи услышала ее шаги на лестнице, ее цок-цок с четким, тихим ритмом, нарушаемым лишь легким сомнением перед каждым шагом. Мать постучалась, прежде чем повернуть ручку. Дейзи поняла, что тетя Хелена не слышала шагов, — она быстро повернулась на звук.

Ты говоришь теперь, что одинок…

Дверь открылась, вошла мать Дейзи в пышном платье из ярко-синего, цвета барвинка, муслина, расшитого золотыми тиграми. Темные волосы были зачесаны назад, открывая бледно-голубые круглые сапфиры в ушах. Дейзи с удивлением отметила, что сапфиры почти такого же оттенка, как подол платья.

— Мамочка, — сказала Дейзи. — Ты красавица.

Мать рассмеялась, красный-красный рот растянулся в довольной улыбке.

— Хелена, ты его помнишь? — Она расправила юбку и покрутилась, как тетя Хелена минуту назад. — Я сшила его из куска ткани, который дедушка привез из Индии. Подумала, будет забавно.

Тетя изумленно смотрела на нее.

— Ты вроде бы собиралась сшить из него подушки. Для Тайгер-хауса, ты ведь говорила. Ты сказала, что на два платья его не хватит.

— Ну да, — кивнула мать Дейзи, теребя пальцами муслин. — Но подушки — это скучно. Так что теперь это платье. — Она подмигнула Дейзи: — И только посмотрите на нее, разве она не очаровательна?

Губы матери раздвигались, обнажая белые зубы, ее рука описывала идеальную дугу, чтобы поправить пояс, и Дейзи показалось, что она наблюдает за пантерой или еще каким-то диким животным, которое только что пообедало и теперь довольно облизывается. Может, подумала Дейзи, это то самое нечто, о котором говорила мать. Дикое и прекрасное и в то же время — страшное.

Она не могла заставить себя взглянуть на тетю в ее мятом платье, с лобстерной досадой на губах.

— А тетя Хелена? Она сегодня прекрасна, правда, милая?

— Да, — ответила Дейзи, вдруг разозлившись на мать. — Я переоденусь, — пробормотала она и выбежала из комнаты.

В своей комнате она сняла халат и осмотрела себя в зеркале. Погадала, какими же будут ее груди, когда наконец появятся. Пока это был лишь намек, а не грудь, — незавершенные наброски вроде тех, что она видела в музее, куда ее водила мать. Вспомнила горничную Уилкокса, ее искусанные груди. И отвела взгляд. Порывшись в шкафу, вытащила свое праздничное платье. Это был белый льняной сарафан с большими жесткими оборками и красным шелковым кушаком. Мать сдалась и выпустила подол, так что пышная юбка теперь была на два дюйма ниже колена, благодаря этому Дейзи чувствовала себя более взрослой. Положив платье на кровать, Дейзи увидела возле подушки записку, написанную твердым почерком матери, поверх записки лежала маленькая круглая брошка с жемчужинами.

Для моей милой Дейзи.

Я уверена, ты будешь самой красивой девочкой на празднике.

Приколи ее к своему кушаку.

С любовью, мама.

Дейзи захлестнула волна любви к матери, и вся злость на эти ярко-красные губы, растянутые в тигриной улыбке, испарилась.

Справившись с платьем, она оглядела себя в зеркале и вздохнула. По-прежнему выглядит как младенец. Достав из тайника помаду, она накрасила губы холодным розовым тоном. Пока она морщила лицо и чмокала губами, за ее спиной вдруг возник Эд.

— Твоей матери это не понравится, — сказал он.

— Подумаешь, — ответила Дейзи, но все же стерла помаду тыльной стороной руки. — Сколько раз тебе говорить, Эд Льюис, нечего за мной шпионить.

— Я не шпионил за тобой, — возразил он. — Ты могла видеть меня в зеркале. Выглядишь привлекательно.

— Адовы колокольчики, кто так говорит — привлекательно?

— А кто говорит — адовы колокольчики?

— Не задавай глупых вопросов. Сколько сейчас времени?

Эд глянул на свои швейцарские армейские часы, тетя Хелена подарила их ему после того, как увидела, как он бережно относится к своему ножу.

— Шесть тридцать. Тайлер придет в восемь.

Дейзи дернула плечом:

— Я знаю. Тебя не спрашивали.

— Нет, но ты об этом думала, — сухо сказал он.

— И почему ты вечно воображаешь, будто знаешь, о чем я думаю? Ты такой всезнайка.

Он промолчал, и Дейзи захотелось ударить его по лицу. Потому что так оно и было — Эд знал, о чем она думала.

— И к тому же, — продолжала она, — это наводит жуть. Вот почему у тебя и нет подружки. Ну и что с того, что мне нравится Тайлер? По крайней мере, мне кто-то нравится.

— Да, — задумчиво согласился Эд.

Дейзи повернулась к зеркалу и принялась прилаживать брошку к кушаку.

Самая красивая девочка на празднике.

Она видела, что Эд смотрит на нее, в этой своей манере, точно она бабочка на булавке.

— Почему он тебе нравится?

— Что значит — почему он мне нравится? — удивилась Дейзи. — Он всем девочкам нравится. Даже мама считает его красивым.

— Потому что он красивый, — сказал Эд, скорее себе. — Вот почему он тебе нравится.

— Не только поэтому, он еще и в теннис хорошо играет. — Дейзи замолчала. Она почувствовала себя глупо. — Не знаю. Почему ты такой странный?

— Значит, потому что он красивый и хорошо играет в теннис.

— Послушай, Эд, ты не поймешь. Вот когда тебе понравится девочка, ты узнаешь, о чем я говорю. — Это, подумала Дейзи, поставит его на место. Она ощутила себя очень взрослой.

— А как я пойму, если ты мне не скажешь?

Дейзи смотрела, как сосредоточенно шевелятся его губы, и снова вспомнила хищную улыбку матери.

— Это просто чувство, — сказала Дейзи, желая закончить этот разговор. — Вот как тебе нравятся сэндвичи с ветчиной больше, чем сэндвичи с арахисовым маслом, только это сильнее.

— Как сэндвичи.

— Боже мой, не как сэндвичи, но вроде того.

Дейзи стало жалко Эда, он вел себя так глупо, и его, похоже, и впрямь это интересовало, хоть она и не могла отделаться от ощущения, что над ней смеются.

— Когда я его вижу, это все равно что играть в теннис. Вроде как охватывает дрожь и все остальное исчезает.

— О, — произнес Эд, на сей раз первым отведя глаза. И положил руку на сердце, точно почувствовал его биение.

— Да что с тобой не так?

— Ничего, я просто думаю.

— А мне скучно. — Дейзи плюхнулась на кровать, расправив платье. — Чем займемся?

— Можем проверить мышеловки, — предложил Эд. — Утром я нашел дохлую мышь. У нее была открыта пасть, точно она кричала.

— Это отвратительно. Меня сейчас стошнит, Эд Льюис.

— Можем пошпионить за взрослыми. Они, наверное, уже принялись за ужин.

— Они скучные. — Дейзи болтала ногами, задевая пятками латунную решетку кровати. — Ладно, — наконец согласилась она. — Похоже, больше все равно нечем заняться.

Она начала спускаться по лестнице первой, но Эд остановил ее, мягко положив руку на плечо, и прижал палец к губам.

— На цыпочках, — прошептал он. — Так индейцы выслеживают зверей, когда охотятся.

Он обогнул ее и беззвучно спустился на площадку второго этажа.

Дейзи копировала его весь остаток пути, пока они не подошли к двойным дверям, соединявшим столовую с голубой гостиной. И замерли, прислушиваясь к звяканью стекла и стуку серебра по фарфору, неотделимым от разговора.

От близости застолья Дейзи боялась даже вздохнуть, чтобы не выдать себя. Она посмотрела на Эда. Тот прижался к стене сбоку от дверей.

— …Выглядит мило. Где вы сумели раздобыть эти прелестные маленькие флажки? — услыхала Дейзи высокий голос миссис Смит-Томпсон.

— О, они у нас уже много лет, — ответила мать.

— …Вы же знаете Ник, — вступил глубокий голос отца.

— Разумеется, — сказал мистер Притчард и рассмеялся.

— Их сделала одна из португальских девушек, что работали у моей матери, — продолжала мать.

— Кстати, о португалках. — Это вступила миссис Притчард.

— И что вы думаете об этой истории с горничной Уилкоксов?

— О, Долли, — пробрюзжала миссис Смит-Томпсон, — право же… это не тема для застольной беседы.

— Мне и дела нет до застольных бесед, — заявила миссис Притчард. — Я сгораю от желания поговорить с Ник об этом, я и так слишком долго сдерживалась.

— А мы все знаем, что это кое-что да значит, — сказал отец Дейзи.

Смех за столом на минуту заглушил разговор.

— Ужасно, — услышала Дейзи тетку.

— Бедные дети…

— А если серьезно, — голос миссис Притчард перекрыл шум, — десять к одному, Фрэнк забрался под юбку этой девчонки.

— Долли! — прошипела миссис Смит-Томпсон.

— О, ради бога, Каро, не будь ты такой дурочкой. Мы все знаем, он любитель позабавиться.

— Это правда, — подтвердил мистер Притчард. — Долли права. Фрэнк этого особо и не скрывал.

— Охотно верю, — сказал мистер Смит-Томпсон. — И характер у него дурной. Я думал, он даст мне в нос, когда я прошлым летом обыграл его в «рамми».

— Я могу дать тебе по носу, если ты чувствуешь себя обделенным, — рассмеялся отец Дейзи.

— По-моему, вы все несправедливы, — сказала миссис Смит-Томпсон. — Фрэнк всегда вел себя со мной как джентльмен.

Миссис Притчард фыркнула.

— А ты что думаешь, Хьюз? — спросил мистер Притчард.

Отец ответил не сразу. Помолчав, он тихо, но твердо произнес:

— Думаю, у них с этой девушкой что-то было.

— Ага! — воскликнула миссис Притчард. — Я так и знала.

— Откуда такая уверенность? — спросила мать.

— Помнишь, я приезжал в июне, чтобы подготовить лодку?

— Да…

— Так вот, после я пошел выпить в «Читальню»…

— Да, такая работа вызывает жажду, — рассмеялся мистер Притчард.

— Дай ему договорить, Рори, — велела миссис Притчард.

— Я возвращался домой, было около десяти вечера, я шел мимо «Приюта».

— Никогда не поверю, что ты завсегдатай «Приюта», — встряла миссис Смит-Томпсон.

— Не говори ерунды, Каро, — осадил ее мистер Смит-Томпсон. — Никто из наших знакомых не ходит в «Приют».

— Можешь не беспокоиться, Каро, я ни разу не заходил внутрь этого заведения, — сказал отец. — Просто шел домой, спускался по Симпсон-лейн и увидел, как оттуда выходят Фрэнк с девушкой. Я не хотел, чтобы Фрэнк понял, что я его заметил, так что замедлил шаг и держался на расстоянии.

Дейзи почувствовала, как от рассказа отца волоски у нее на руках встали дыбом. Вспомнила спички Эда из «Приюта». Перепачканный клетчатый плед, женщина, пурпурное желе, вытекающее из ее головы, промелькнули перед ее глазами, ей пришлось зажать рот рукой, чтобы заглушить свое дыхание. Она посмотрела на Эда, лицо у него было бледное, взгляд прикован к двери.

— Но почему ты мне об этом не рассказывал?! — Мать явно была шокирована.

— Боже помоги Бетси, — сказала миссис Смит-Томпсон. — Мы больше никогда не пригласим этого человека к обеду.

— Готов биться об заклад, больше никогда, — отозвался мистер Смит-Томпсон.

— И все же, — сказала миссис Смит-Томпсон, — уверена, Фрэнк был не единственный. Вы же знаете, каковы эти девушки. Пыталась поймать большую рыбу. Но, скорее всего, там и мелкой рыбешки было без счета.

— Ты говоришь ужасные вещи. — Голос матери звучал раздраженно. — Бедная дурочка, возможно, влюбилась в него.

Повисла тишина.

— В любом случае, дело же не во Фрэнке Уилкоксе, так ведь? — Голос матери прозвучал как-то странно, словно из него вынули стержень.

— Ник права, — сказала миссис Притчард. — Среди нас бродит убийца.

— Ужас. Это просто ужас, — заявила миссис Смит-Томпсон. — Но…

— Я выросла на этом острове, — оборвала ее мать. — И Хелена. Здесь я вышла за тебя, Хьюз. Здесь случалось все хорошее… Не так все должно быть. — Мать помолчала. — Что с нами стряслось?

— О, Ник, дорогая, — сказала миссис Притчард, — я уверена, они найдут того, кто это сделал.

— Долли права, — поддержала миссис Смит-Томпсон. — И все же я думаю, что нам не следует об этом говорить. Только не в такой чудный вечер.

— Нет, мы должны об этом говорить. — Голос матери прозвучал слишком громко. — Потому что тогда мы наконец задумаемся об этом. Задумаемся о том, с кем мы живем…

— Кому еще вина? — оживленно спросил отец. — Каро, твой бокал, кажется, почти опустел? Рори?

Дейзи услышала легкий скрип, обернулась и увидела, что Эда рядом больше нет. Она попыталась догнать его, но не решилась кинуться со всех ног, чтобы не наделать шуму. Когда она выскочила в холл, его там уже не было. Нужно спросить его о спичках. Дейзи была напугана. Она поискала кузена наверху, затем во дворе, но Эд исчез.

Дейзи ела устриц, когда появилась Анита. Она подождала на террасе, пока родители и гости переместятся на лужайку, затем устроилась возле устричного бара и заставила мужчину с козырьком открывать для нее одну устрицу за другой, игнорируя недовольных гостей, ждущих своей очереди.

— Привет, сладкая, — сказала Анита. — А мне можно?

Дейзи повернулась, и глаза чуть не выскочили у нее из орбит, потому что Анита была вся в черном. Мать скорее убила бы ее, чем позволила надеть черное. Дейзи кольнула зависть.

— Где ты взяла это платье?

— О, мама купила, когда была на гастролях в Нью-Йорке. Мне твое тоже нравится. Черное и белое. «Не будет свеч, раз мрак, как полдень, ясен».[21] — Последнюю фразу Анита произнесла, взмахнув правой рукой и на миг застыв в картинной позе. Затем повернулась к Дейзи: — Мы — пара.

Дейзи почему-то стало немного жаль Аниту.

— Я тут пыталась найти Эда, но он исчез.

— Правда? Думаешь, его похитили? — Анита потянулась за одной из устриц Дейзи.

— Да никто его не похищал.

Анита хлюпнула соком из раковины и осмотрелась по сторонам:

— Вечеринка что надо.

«Топ Лайнерс» свинговали вовсю, и музыка, казалось, заставила низко висящую луну сиять еще ярче на черном небе. Белые смокинги плыли в море платьев нежных оттенков розового и лилового, бежевого шелка и голубого льна. Белокурые головы клонились к темноволосым партнерам. Звяканье льда в стаканах и смех слышались сквозь музыку. Японские фонарики покачивались на невидимой металлической проволоке, а за ними все растворялось в ночи.

— Как думаешь, мы сможем стащить по бокалу шампанского?

— Ни за что, — сказала Дейзи. — Мама убьет нас.

— Жаль.

— Привет, девочки. — Это был отец Дейзи. — Веселитесь?

— Привет, пап. — Дейзи подумала, что отец в белом смокинге похож на Уильяма Холдена.[22] — Это Анита.

— Рад познакомиться. — Отец пожал Аните руку. — Как вам вечеринка?

— Просто потрясающе, мистер Дерринджер. Шикарно.

— Отлично, — рассмеялся отец Дейзи. — Что будете пить? Уверен, бармен сможет приготовить для вас парочку «ширли темпл».[23]

— Это было бы замечательно, — сказала Анита.

— Ладно, — вздохнула Дейзи.

Они последовали за отцом к бару.

— А если подумать, — он повернулся к ним, — как насчет капельки вина с водой? Нe будет ли это немного поинтересней?

— О да, пожалуйста!

У Аниты, казалось, перехватило дух от этого предложения.

Отец Дейзи поднял руку:

— Две капельки вина в два стакана воды для этих юных леди. (Дейзи заметила, как он подмигнул бармену.) Вот так, но не больше, хорошо? Почему бы вам не пойти послушать оркестр?

Дейзи и Анита, осторожно держа стаканы, спустились к эстраде. Они стояли в сторонке и слушали музыкантов, а пары танцевали на деревянном помосте. Одна женщина сбросила туфли и танцевала на мягкой траве со своим мужем, который то и дело оскальзывался на вечерней росе в своих туфлях. Они смеялись и крепко держали друг друга за плечи, чтобы сохранить равновесие. Это зрелище заставило и Дейзи рассмеяться, забыв о том, что произошло в доме. Она заметила, что музыкант с банджо смотрит прямо на нее. Она уставилась на него в ответ, он улыбнулся, и ее прошила дрожь волнения. На секунду Дейзи почудилось, что сейчас она раздуется до размеров этой желтой луны и лопнет. Но тут раздался голос матери, возвращающий ее на землю.

— Милая, — сказала мать. — Посмотри, кого я нашла.

Дейзи повернулась и увидела, как мать ведет к ним Тайлера, держа его за руку. Тайлер, одетый в белый смокинг, с аккуратно зачесанными назад волосами, во все глаза смотрел на мать в просвечивающем платье.

Дейзи была захвачена красотой вечера и пребывала в добром расположении духа и потому даже не расстроилась, что он не сразу посмотрел на нее.

— Привет, — улыбнулся Тайлер.

— Привет.

Дейзи была как в кино — когда парень встречает девушку и мир полон волшебства.

— Эй, — вклинилась Анита, — у тебя такой важный вид.

— А по-моему, он выглядит очаровательно, — сказала мать Дейзи.

— Спасибо, миссис Дерринджер. Вы тоже очаровательны.

— Ты очень любезен, Тайлер. Тебе нравится брошка Дейзи?

— Очаровательно.

Похоже, его заклинило на слове.

— Что ж, — улыбнулась мать, — развлекайтесь, дети. А мне нужно найти папу Дейзи и убедиться, что его не умыкнула какая-нибудь ведьма.

Она потрепала Тайлера по плечу и подмигнула Дейзи поверх его головы.

— Ты только что пришел?

— Ага. Но музыку слышно по всей Северной Водной улице. Роскошная вечеринка.

— Просто восхитительная, — сказала Анита.

— Что вы пьете? — Тайлер посмотрел на их стаканы.

— Отец попросил бармена налить нам вина с водой. — Дейзи ощущала себя ужасно изысканной.

Тайлер оглянулся на бар.

— А твой отец, похоже, молодец.

— Это точно.

Дейзи мысленно вознесла благодарность отцу.

— Он что надо, — добавила Анита.

— Я днем видел Пичес. Сказала, что придет с родителями.

— Для меня это новость, — резко ответила Дейзи.

— «Зло станет правдой, правда — злом»,[24] — произнесла Анита.

— Ну, она взбудораженная. Завтра у вас поединок. Большой матч.

— Угу. — Дейзи закусила нижнюю губу.

— Ой, да не волнуйся. Ты ее обязательно побьешь, — уверенно заявил Тайлер.

— Угу, — повторила Дейзи. Она не хотела сейчас думать о теннисе, яростном солнце и земляном корте.

— Пошли посмотрим, может, удастся стянуть немного шампанского, — предложил Тайлер, еще раз посмотрев на бар.

— Мама Дейзи… — начала Анита.

— Нет, все нормально, — поспешно сказала Дейзи. — Но я не знаю, как мы сможем это сделать. Сомневаюсь, что бармен нальет нам.

— Ну и ладно, — ответил Тайлер. — Даже если ничего не выйдет, хоть повеселимся.

Когда они пересекали лужайку, оркестр заиграл «Бедную богатую девочку».[25]

Ты зачарована, девочка, лучше берегись.

— Дейзи… Эй, Дейзи.

Дейзи узнала голос, и позвоночник у нее одеревенел. К ней направлялась Пичес, разряженная в бледно-розовое платье из сетчатой ткани, в цвет розе в ее волосах.

— Хрю-хрю, — прошептала Дейзи Аните.

— Она похожа на гигантский пузырек пепто-бисмола,[26] — хмыкнула Анита. — Привет, Пичес.

Пичес посмотрела на Аниту, ее глаза слегка округлились при виде черного платья, перевела взгляд на Дейзи и снисходительно улыбнулась. Затем повернулась и притворилась удивленной, словно только сейчас заметала рядом с ними Тайлера.

— Кого я вижу. Тайлер Пирс?

— Привет, Пичес, — сказал Тайлер. — Мне нравится твоя роза.

Пичес коснулась прически:

— Мама выращивает их. Розовое парфе. «Парфе» пo-французски значит «совершенство». Прошлым летом она с ними победила на конкурсе. — И улыбнулась Тайлеру, показав зубы; Дейзи подумала, что в лунном свете они еще больше похожи на лошадиные. — Так куда же вы, малыши, направляетесь?

— Если мы посвятим тебя в наш секрет, ты должна поклясться, что никому нас не выдашь.

— Обожаю секреты! Неужели ты этого не знаешь, Тайлер Пирс?

— Отлично, — засмеялся Тайлер. — Мы хотим стянуть шампанское из-под носа у бармена. Хочешь присоединиться?

— Показывай дорогу, — велела Пичес, подхватывая Тайлера под руку.

Дейзи с радостью выдрала бы розу из ее волос и растоптала. Она посмотрела на Аниту.

— Не переживай из-за этой курицы. Завтра отыграешься, — сказала Анита. — Я могу поколдовать со струнами на ее ракетке, если хочешь.

— Забудь, — ответила Дейзи. Она погладила жемчужную брошку. — Пойдем.

Они последовали за Тайлером и Пичес к бару.

Тайлер обернулся к Дейзи:

— Похоже, бутылки под надежной охраной.

— Пустяки, — заявила Пичес. — Папа позволяет мне выпить бокал шампанского на вечеринках. Я попрошу.

Они наблюдали, как Пичес уверенно подходит и заговаривает с барменом и тот послушно принимается наполнять два бокала. Вот о чем говорила мать, поняла Дейзи. Это и есть нечто. Ей захотелось плакать. У нее этого нет и никогда не будет. Никто ее не полюбит, не поцелует, не говоря уж о том, чтобы угостить шампанским. Она проклята.

Пичес вернулась с двумя бокалами и протянула один Тайлеру:

— Вот, держи.

— Эх, Пичес, — сказал он. — Ты что, не могла взять четыре?

Она беспомощно посмотрела на него.

— Ну да ладно. Девочки, я с вами поделюсь. Но давайте-ка отойдем туда, где нас не увидят родители.

— Можем пойти к старому леднику за домом, — предложила Дейзи.

— Отлично, — одобрил Тайлер.

— Отлично, — повторила Дейзи, взяла Тайлера за руку и мило улыбнулась Пичес.

Они расположились на задней лужайке и принялись рыться в футлярах музыкантов, брошенных на траве. Анита пыталась дуть в запасной мундштук, который нашла в футляре от трубы, а Дейзи сделала первый глоток из бокала Тайлера. Она воображала, что почувствует его сладкое дыхание, сохранившееся в бокале, откуда он отпил. Но шампанское оказалось горьким и обожгло небо. Она провела рукой по теплой траве. Хотелось сбросить туфли, как это сделала мать, когда лежала на этом самом месте днем, но почему-то ей показалось, что это все равно что раздеться догола.

Пичес цедила шампанское мелкими глоточками, держа бокал за ножку и оттопырив розовый мизинец.

Анита вернула блестящий мундштук на место и легла на спину, забросила руки за голову.

— «Как сладостно звучат слова влюбленных в ночной тиши, лелея нежно слух, как музыка!»[27] — сказала она небу.

Дейзи улыбнулась Тайлеру и протянула ему бокал.

— Черт, шампанское — это здорово, — сказал Тайлер, допивая остатки.

На миг Дейзи стало неловко за него, за эти слова о шампанском, за то, как шумно он пьет, — все это показалось ей фальшивым. Дейзи принялась подпевать музыке, чтобы прогнать это чувство.

— Так что, Тайлер, — спросила Пичес, жеманно склонив голову, — ты с кем-нибудь гуляешь всерьез?

Тайлер засмеялся:

— Я о таком не болтаю.

— Да ладно тебе, — протянула Пичес.

— Боже, Пичес, ты знаешь, как смутить парня, — сказал он, хлопая себя по лбу в притворном смущении.

Дейзи снова любила его.

— Ну хорошо, — сказала Пичес. — А как насчет танцев? Ты танцуешь или это тоже секрет?

— Скажу, что предпочел бы выпить еще бокал шампанского.

— Что ж, полагаю, это можно устроить. — Пичес поднялась и протянула руку Тайлеру: — Идем.

Тайлер посмотрел на Дейзи и, пожав плечами, взял Пичес за руку.

— Кажется, мы сможем добыть еще шампанского.

Дейзи не знала, что ответить, но от легкости, с какой он согласился, в груди у нее закололо.

— Ненавижу ее, — с чувством сказала она, как только парочка скрылась из виду. — Не думаю, что когда-нибудь буду ненавидеть кого-нибудь сильнее.

Над ними плыла мелодия «Милой Джорджии Браун».[28]

— Она зануда, — отозвалась Анита. — Но только представь себе, как хорошо тебе станет завтра, когда ты побьешь ее. Думай об этом.

— Могу и не побить. И не надо так говорить, а то еще сглазишь.

Интересно, куда же делся Эд?

— Я не собираюсь ждать вечность за этим старым погребом, — объявила она. — Мы так всю вечеринку пропустим.

— Они скоро вернутся. — Анита придвинулась поближе к Дейзи. — Хочешь, я тебе по руке погадаю? Меня научила мамина подруга.

— Нет, спасибо, — отказалась Дейзи.

— Ну давай, мы сможем узнать, победишь ты или нет.

— Я же сказала тебе, перестань, а то сглазишь. И почему сегодня все такие противные?

Вот бы сесть на велосипед и умчаться в темноту, к Пизес-Пойнт-Уэй, и чтобы ветер с залива свистел в ушах.

Она вскочила:

— Пойдем отыщем их. Здесь только комаров кормить.

Идя вдоль дома, Дейзи пинала мелкий гравий, испытывая странное удовольствие от мысли, что портит свои белые туфельки. Анита брела следом. Дорожка между домом и изгородью была узкой и темной, вечеринка сияла огнями на другой стороне улицы. У Дейзи возникло странное ощущение, какое бывает во сне, когда пытаешься закричать, но никто тебя не слышит.

Она испытала облегчение, дойдя до центральной лужайки, и глубоко вдохнула ночной воздух. Какой-то шорох насторожил ее. И тут она увидела их. Они стояли на террасе, Тайлер склонился к лицу Пичес, ладонь его лежала на ее плече. Разрисованный фонарик покачивался над их головами, японка на нем все расчесывала свои черные волосы, и на миг Дейзи задумалась, как это ей удалось отрастить такие длинные волосы и уложить их такими безупречными кольцами возле ног.

Поцелуй был тихий, лишь «розовое совершенство» в волосах Пичес трепетало на ветру, но в ушах Дейзи нарастал пульсирующий рокот, тихий и оглушающий одновременно, словно она очутилась на дне океана. Она открыла рот — и, в точности как во сне, не смогла издать ни звука.

Она смотрела, как пальцы Пичес скользят по шее Тайлера. Ей хотелось уйти, она знала, что должна уйти, но была будто зачарована. И еще она ощущала какое-то странное не-присутствие. Внезапно ее обожгла острая жажда.

Пичес оторвалась от лица Тайлера и тихо вздохнула. Этот вздох пронзил Дейзи. Она бесшумно попятилась за угол, на цыпочках, как индейцы, вжалась в стену и притиснула к груди ладонь в попытке унять боль. Почему-то вспомнилось перепачканное румянами лицо тети Хелены, красная улыбка матери, пара, танцующая босиком в мокрой траве. Она заплакала.

Ты будешь самой красивой девочкой на празднике.

Анита чуть не наткнулась на Дейзи в темноте. Она внимательно посмотрела на нее, затем выглянула за угол и прошептала:

— Оох…

Дейзи яростно терла глаза, чтобы остановить слезы, кислая отрыжка от шампанского застряла в горле.

Анита приподняла краешек юбки и отколола от подола белый платочек.

— Бабушка заставила взять с собой, — пояснила она, — на всякий случай.

Дейзи не могла смотреть на нее. Ей было стыдно. Она хотела быть как Скарлетт ОʼХара — топнуть ногой, вскинуть голову и выйти замуж за другого. Но ей было страшно. Ей доводилось прежде ощущать запах страха, исходящий от соперников, — настоящий запах, похожий на смесь ржавчины и мокрой земли, но впервые она чувствовала, что так пахнет от нее. Одна ее половина хотела, чтобы Анита ушла прочь, а вторая боялась остаться одной. Вдалеке слышался смех и звон бокалов.

Анита принялась осторожно вытирать глаза Дейзи уголком платка. Дейзи была благодарна за успокаивающее прикосновение прохладного льна к горячей коже, за утешающий запах лавандовой воды и крахмала. Она почувствовала руку подруги у себя на лбу, тонкий палец погладил ее по брови, затем лицо Аниты надвинулось на нее из темноты, ее темные глаза, казалось, стали больше. Внезапно губы Аниты прижались к ее губам. Дейзи ощутила соленый вкус своих слез, смешавшийся с дыханием Аниты, прикосновение ее волос к своей щеке и мягкий пушок над Анитиной верхней губой. Голова у Дейзи закружилась, а сердце ухнуло вниз.

Дейзи с силой оттолкнула Аниту, та покачнулась и потеряла равновесие, но Дейзи было все равно. Она побежала. Она мчалась на огни вечеринки, перескочила через улицу, протолкалась сквозь толпу улыбающихся гостей, пытаясь отыскать цвет материнского платья в этом буйстве красок. Музыка смолкла. Музыканты устроили перекур возле ограды. У бара она нашла отца и схватила его за рукав:

— Где мама? — Голос звучал странно, высокий и фальшивый, как у старого пианино, гниющего в подвале.

— Дейзи. — Улыбка сбежала с отцовского лица. — Что случилось?

— Гдe мама? Мне нужна мама.

— Я не знаю, зайчонок. — Он посмотрел на лужайку. — По-моему, она говорила, что хочет пойти к лодочному сараю, немного освежиться.

Дейзи бросилась вниз, к маленькому лодочному сараю, что стоял на краю гавани. Она слышала, как отец зовет ее по имени, но даже не обернулась. Она знала, что должна найти мать.

Добежав до сарая, где хранились спасательные круги, керосиновые лампы и всякий хлам, она услышала слабый звук льющейся воды. Наверное, мать в уличном душе, где они обычно смывают соль после купания. Задыхаясь, Дейзи сбавила шаг, обогнула сарай и чуть не споткнулась о платье матери, лежащее в траве.

На ступеньках, ведущих к пляжу, она с удивлением обнаружила трубача — он вытирал волосы полотенцем, майка прилипла к его телу.

— Привет, — улыбнулся он.

— Здрасьте, — сказала Дейзи, не зная, то ли ей идти дальше, то ли остановиться.

— Решил поплавать. Жаркая ночка.

Он продолжал вытираться, глядя на нее.

Похоже, ему хотелось поболтать, и надо бы проявить вежливость, но как-то странно стоять вот так близко к нему в темноте. На нем была только майка, и Дейзи видела темные волосы, торчащие из подмышки. Она подождала немного, затем сказала:

— Я ищу маму. Мне пора.

— Ну да, — улыбнулся он снова. — Конечно.

Дейзи обошла его и направилась к дальней стене сарая. Оглянулась — он все смотрел на нее, лицо его почти терялось в глубокой тени.

Завернув за угол, она различила смутные очертания душа и зарослей шиповника. Сквозь журчание воды пробивался голос — мать напевала песню, звучавшую сегодня вечером.

Дейзи ускорила шаг, спеша на пение. И вдруг остановилась. Прямо перед ней стоял Эд, лицо его было прижато к дощатой стене душа. Одной рукой он цеплялся за планку над головой. Он стоял неподвижно, но что-то в этой неподвижности напомнило ей белку, которую она как-то видела в Кембриджском парке, ее маленькое мускулистое тельце мелко-мелко подергивалось. Бешенство, сказала тогда мать.

Может, она ошиблась, может, матери в душе не было. Или они играют в игру. Мысли вдруг сделались тягучими: рука Пичес, ласкающая шею Тайлера, лицо Аниты, надвигающееся из темноты, трубач, вытирающий волосы.

Джентльмены о таком не говорят.

Чистота — залог благочестия.

Детей должно быть видно, но не слышно.

Она твердила наставления матери, все, какие могла вспомнить, странным образом обретая утешение в этом повторении.

Эд обернулся на ее голос — сперва дернулась голова, затем развернулся всем телом. Он смотрел на нее. Она смотрела на него. Они стояли так примерно с минуту, глядя глаза в глаза, лицо Эда было как маска.

— Мама? — громко позвала Дейзи, продолжая смотреть в глаза Эду. Она была всего в нескольких шагах, но мать не услышала ее за шумом воды.

Эд двинулся к ней, и на долю секунды Дейзи наполнил страх. Вот он совсем рядом, и он выше, чем ей помнилось.

— Любопытство кошку сгубило, — тихо сказал он, и Дейзи ощутила его дыхание на своей щеке.

Сердце у нее ухнуло, раз, два. Она тяжело дышала. Сглотнула. Выговорила:

— Но она узнала, что хотела, и воскресла.

Голос звучал хрипло, придушенно. Дейзи чувствовала, как подрагивают ноги. Она зарылась пятками в мягкую землю, чтобы скрыть это.

Эд склонил голову, точно решаясь на что-то.

— Ты что же это, подглядываешь за моей матерью, Эд Льюис? — прохрипела Дейзи. — Ты что, маньяк секса? Как мистер Уилкокс?

— Молчи о мистере Уилкоксе, — произнесено было твердо, спокойно.

— Те спички из «Приюта»…

Дейзи замолчала, не договорив, — за спиной Эда она видела отца, спешащего к ним. Он пришел с другой стороны лодочного сарая, от его торопливости ей сделалось жутко.

— Дейзи, отойди от него.

Не сказав больше ни слова, отец схватил Эда и потащил в сторону пляжа.

Дейзи не сдвинулась с места — стояла и глядела, как они удаляются, как отец выкручивает Эду руку, как склоняется над ним. Слова относило ветром.

— Если ты… моей жене… — Отец затряс Эда. — Я скажу им…

Отец замолчал, точно ожидал услышать ответ. Затем Эд приблизил губы к отцовскому уху. Его губы перестали шевелиться, и Дейзи увидела в лунном свете, как исказилось лицо отца.

— Дейзи?

Дейзи вздрогнула.

— Мамочка!

Она бросилась к матери, прижалась к ее влажному телу. Мать была прохладной и чистой, Дейзи хотелось укрыться в ее руках, ее коленях, под ее кожей.

Мать обняла Дейзи одной рукой, второй пытаясь поправить бретельку комбинации, надетой на мокрое тело.

— Ради всего святого, что здесь происходит? — Мать посмотрела на Дейзи, перевела взгляд на пляж. — Что там делает твой отец? Это он тут вопил как бродячий кот?

Дейзи увидела, что отец один — стоит и смотрит на огни гавани. Внезапно ей стало все безразлично — и то, что Эд маньяк секса, и странное поведение отца.

— Мамочка.

Она заплакала, давясь рыданиями в шелковую ткань, вдыхая слабый аромат ландышевых духов и моря.

— Дорогая, да что стряслось? — раздраженно спросила мать.

— Ох, мама. — Дейзи потерлась лицом о шелк. — Все ужасно. Все неправильно. Тайлер поцеловал Пичес. А потом…

— О, понимаю, — сказала мать. Она вздохнула и погладила Дейзи по макушке. — Давай зайдем на минутку в сарай, и ты мне все расскажешь.

В сарае пахло льняным маслом и плесенью. Брошенное полотенце лежало кучкой возле корзинки для пикников. Мать сняла со стены две желтые лодочные подушки. Села, скрестив ноги, на одну и похлопала рядом с собой. В сумраке Дейзи заметила, что волосы ее лишь слегка влажные, темные блестящие локоны по-прежнему зачесаны назад. Сапфиры в ушах сверкнули, когда сигнальный огонь маяка на Чаппаквиддике прошел сквозь маленькие окна, на миг озарив их лица.

— Итак, — сказала мать, когда Дейзи опустилась на вторую подушку, — в чем же дело?

Дейзи положила голову матери на колени, чувствуя тепло ее руки на своей шее.

— Я их видела, — прошептала она. — Они целовались на террасе. На нашей террасе. И Пичес с этой кошмарной розой, с которой ее мать победила на конкурсе. Она его обняла. И…

— Розой?

— Да не в розе дело, — нетерпеливо сказала Дейзи. — Просто я знаю, что я лучше нее. Я это знаю.

— Понятно. Что ж, далеко не всегда выбирают лучших, — ответила мать. — Иногда… — Мать замолчала, ее рука замерла на шее Дейзи. — Иногда людям становится одиноко, и тогда они творят странные вещи.

Дейзи обдумала ее слова.

— Но Тайлер выбрал ее. Я выбрала его, а он выбрал ее. — Она уткнулась лицом в материнские колени. — Ох, мама. Я умереть хочу. Как он мог? Почему он меня не любит?

— Я знаю, как это больно, дорогая. Так тяжело быть молодым, со всеми этими желаниями.

— Но когда ты была молодая, ты любила папу, а он любил тебя. Ты ведь получила, что хотела.

— Во-первых, мы были намного старше, чем ты. И, что ж, нам просто повезло. — Мать вздохнула.

— Я хочу, чтобы мне повезло, — сказала Дейзи.

— У тебя будет кое-что получше везения. — Мать убрала волосы со лба Дейзи. — Ты вырастешь сильной. И никакие Пичес и Тайлеры всего мира не смогут причинить тебе боль.

Дейзи молчала. Хорошо бы стать высоченной, как великан, и растоптать крохотную Пичес.

— К тому же, — сказала мать буднично, — Пичес очень нехорошая девочка.

— Я знаю, — вздохнула Дейзи. — Но он ее любит.

— Милая, я очень сомневаюсь, что Тайлер любит Пичес. Просто мальчики такие. Пичес — легкомысленная, а мальчики в этом возрасте хватают, что им подсовывают.

— Ох, а потом, мама, случилось кое-что еще… — Дейзи замолкла, вспоминая большие глаза Аниты, вкус ее дыхания. — Это ужасно.

— Что же еще стряслось?

— Анита. Она дала мне носовой платок, а потом, мамочка, она меня поцеловала.

— Надо же! — рассмеялась мать. — Как интересно.

— Совсем не смешно. — Дейзи выпрямилась. — Зачем она это сделала? Она знает, что я люблю Тайлера и что я мечтала, чтобы он меня поцеловал.

— Ты права, это не смешно, — сказала мать, все еще улыбаясь. — Просто Анита склонна к театральным эффектам. И честно говоря. Дейзи, семья у нее не вполне приличная. Ты же знаешь.

— Мне все равно. Я их всех ненавижу.

— Милая, — мать взяла лицо Дейзи в ладони, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Когда-нибудь тебе это пригодится. — Лицо матери было серьезно, большие зеленые глаза поблескивали, точно змеиная кожа. — Если в чем-то и можно быть уверенным в этой жизни, так это в том, что тебе не всегда доведется целовать того самого, единственного.

1959: август II

Дейзи открутила деревянный пресс от ракетки и пальцами подтянула струны. Было одиннадцать утра, а солнце уже обжигало голые плечи, пыль земляного корта дымкой окутывала ее.

Дейзи положила пресс на зрительскую скамейку у столба и посмотрела на большую прохладную террасу теннисного клуба, где мать разговаривала с миссис Кулридж. Вот она легко кивнула в ответ на какие-то слова директрисы. В отличие от отца, который поцеловал ее утром на удачу, мать выглядела свежей, точно никакой вечеринки и не было накануне. А потом Дейзи увидела, как мистер Монтгомери что-то шепчет на ухо Пичес, и повернулась к корту.

Пичес спустилась по ступенькам, солнечные блики играли в волосах, стянутых в хвост. Дейзи поскребла кедами по глине, постучала по ним ободом ракетки, подтянула повыше налобную повязку и запястьем стерла выступивший над верхней губой пот. И притворилась, будто не смотрит на Пичес, когда та уселась на скамейку, достала тряпочку и принялась полировать свою и без того сияющую ракетку.

Она холодная, я горячая. Она холодная, я горячая.

Дейзи снова оглянулась на террасу. Мать смотрела на нее, маленькая складка залегла между бровями. Миссис Кулридж пожимала руку мистеру Монтгомери, улыбаясь его словам. Голоса звучали невнятным бормотанием, от этого казалось, что горячий земляной прямоугольник находится где-то далеко, в другом мире. От яркого света болела голова, в ушах стоял слабый звон.

Так горячо, что быка можно зажарить.

На террасе возникло какое-то движение. Дейзи увидела, как миссис Кулридж, повернув голову, всматривается в темноту помещения.

Из клуба вышел Эд, его глаза скользнули по директрисе, и он направился к матери. Дейзи выдохнула. Она не видела Эда с прошлого вечера и сейчас, сама не понимая почему, обрадовалась тому, что он здесь. Мать улыбнулась Эду, тот подтянул к себе один из деревянных стульев и сел. Дейзи нащупала в кармане платья наконечник стрелы и зажала его между большим и указательным пальцами — шершавый, как обломок коралла.

Подошла миссис Кулридж:

— Ну что же, девочки, правила вы знаете. Победит тот, кто выиграет два сета.

Резиновым носком теннисной туфли Дейзи прочертила в красной глине маленький полумесяц.

Миссис Кулридж порылась в кармане и достала четвертак:

— Дейзи Дерринджер, выбирай. — И подбросила монетку. Кругляк сверкнул на солнце.

— Орел.

Если выпадет орел, я выиграю, если выпадет решка, ты проиграешь.

Дейзи посмотрела в небо, бездонное, синее, пронзительное.

Миссис Кулридж поймала монетку и прихлопнула ею по тыльной стороне ладони.

— Орел.

Дейзи показалось, что она слышит голос матери, но, может, лишь показалось?

— Дейзи? — Миссис Кулридж нетерпеливо смотрела на нее.

— Я выбираю первую подачу.

— Пичес?

Пичес резко развернулась и направилась к дальней стороне корта, Дейзи смотрела, как она обходит сетку. Дейзи взяла два мяча, один сунула в карман и направилась к центральной разметке.

Стоя возле задней линии, она наблюдала, как Пичес широко расставляет ноги, чуть приседает, переносит вес с одной ноги на другую. Казалось, весь мир затих, кроме сверчков, потиравших свои крылышки. Ноги Пичес вросли в землю, правое бедро чуть развернуто в сторону боковой линии.

Дейзи высоко подбросила мяч и вскинула ракетку. Казалось, мяч опускается почти вертикально, хотя из-за солнца было плохо видно. Она послала мяч коротким резаным ударом влево, метя в корпус Пичес, ощутила, как с силой топнула правая нога, когда вес тела переместился вперед.

Пичес не успела к подаче, и мяч не вернулся через сетку.

На террасе кто-то зааплодировал.

Дейзи переместилась на левую сторону для подачи.

— Пятнадцать — ноль.

Голос прозвучал слабо на открытом пространстве.

Следующую подачу она закрутила чуть сильнее, и мяч полетел прямо в Пичес. Она прищурилась, вглядываясь, чтобы убедиться, что Пичес его пропустила, и только потом повернулась к сопернице спиной и сменила позицию.

— Тридцать — ноль.

Дейзи снова подала резаным ударом, но на этот раз Пичес была готова, низкая подача заставила ее выйти к сетке. Дейзи попыталась переправить мяч под заднюю линию, но Пичес успела к нему. Отбила она довольно слабо, Дейзи отбежала назад, держа ракетку у левого бедра. Мяч она отправила ровно на боковую разметку. Сердце гулко билось, когда она смотрела, как Пичес пытается достать мяч. Как тянется и промахивается.

Дейзи знала, эта игра — ее, она чувствовала это, ощущала ее вибрацию в мускулах, точно кто-то колотил в барабан за ее спиной. Она оттянула ворот платья и подула, остужая струйки пота, стекающие к животу.

Пичес переместилась ближе к боковой линии, заранее готовясь защищать левую сторону. Это было ошибкой, и Дейзи это знала.

Слабость наказуема.

Дейзи чувствовала, как ее ноги сами несут ее к месту подачи, мяч взлетает, ракетка совершает в воздухе дугу, пушечной силы удар, ровный и жесткий, под самое перекрестие центральной и задней линий. Есть. Пичес слишком поздно переместила центр тяжести тела, пытаясь ударить форхэндом. Запястье слегка вывернулось, когда ракетка коснулась мяча. Он стукнулся об обод и упал на ее стороне.

Пальцы Дейзи нащупали в кармане наконечник стрелы. Она посмотрела на террасу и увидела, как губы Эда изогнулись в легкой улыбке. Мать крепко вцепилась в его руку, хотя гейм уже завершился. Дейзи провела ладонью по лицу, жаркому и скользкому, пот градом катился с нее.

Соперницы обменялись сторонами. Пичес сражалась на пределе возможностей и выиграла гейм на своей подаче, но Дейзи тоже заработала пару очков. Так они и продолжали, туда-сюда, зуб за зуб, каждая брала свою подачу. Временами Дейзи казалось, что они танцуют, скованно и неуклюже, — примерно как она танцевала с мальчиками из Парковой школы в классе миссис Браун, и лица мальчиков застывали от напряжения, и они старались не отдавить ей ноги. Подошвы уже ныли, стоило только остановиться, но, когда она неслась по корту, мышцы руки напрягались, контролируя силу удара, а бедра расслаблялись, и она не чувствовала никакой боли.

Дейзи следила за движениями Пичес, за полетом мяча, но словно со стороны. Сознание ее в этом будто не участвовало. Мертвая девушка, Пичес и Тайлер под японским фонариком, побелевшие костяшки пальцев Эда, когда они подслушивали под дверью столовой, проносились в ее голове. И Дейзи била по мячу, чтобы заставить эти картинки исчезнуть. Точно, если она ударит сильнее, пробьет дальше, побежит быстрее, они исчезнут, как фигурки уток в тире.

Поэтому она била сильнее и бежала быстрее, бей и беги, бей и беги, и наконец взяла подачу Пичес. И выиграла сет. Потом выиграла следующий гейм, и еще один, пока не остался лишь один гейм до победы. А она была уверена в победе. И когда победит, никто больше не сможет причинить ей боль, она будет закована в броню на всю жизнь.

На счете 30–40 Дейзи смотрела, как Пичес маневрирует перед подачей. Но удар получился вялый, и Дейзи уже летела навстречу мячу. Она отбила подачу с лету. Пичес изменилась в лице, увидев Дейзи у сетки. Мяч вернулся, и Дейзи нанесла последний смэш — яростный, хлесткий, отправив мяч вправо от Пичес. Она могла отправить его хоть в Тимбукту. Все было кончено.

Дейзи уронила ракету на землю, та упала с легким стуком. Потом просто стояла и смотрела на Пичес. Хвост у той растрепался, круглое лицо было ярко-розовым, словно ей надавали пощечин. На секунду Дейзи пожалела ее, и почему-то ей стало жалко и себя. Но тут подбежала мать, обняла ее, Дейзи уткнулась в ее хлопковую блузку. Она чувствовала, что Эд тоже рядом.

Она знала, что должна пожать руку Пичес. Но ей хотелось лишь одного — наслаждаться прохладной тенью материнского тела и пустотой в голове.

Жернова Господа мелют медленно, но верно.

ХЕЛЕНА

1967: август I

Хелена наклонилась к зеркалу и посмотрела на свое отражение в утреннем свете. Светлые волосы топорщились гнездом из седеющих кудрей, будто нелепая корона. Ей вспомнилась строчка из какой-то поэтической книжки Ник. Про нечто «изысканное и чрезмерное». Воистину чрезмерное. Целый ящик с книгами Ник случайно отправили в Лос-Анджелес, когда они после войны покинули Вязовую улицу. Она намеревалась переслать их в Сент-Огастин, но, так и не дойдя до почты ни в первую неделю, ни в следующую, принялась листать эти томики.

Она снова посмотрела в зеркало, приподняла обеими руками тяжелые груди, повернулась, чтобы рассмотреть их сбоку. Уронила. Посмотрела на щеки, некогда бывшие яблочками, а теперь обратившиеся просто в толстые щеки. Тонкие морщинки змеились по лбу, в ярком цвете кожа походила на бумагу.

Комнату, в которой она проснулась, наполняли свет и жизнерадостность, сплошь воздух, крахмальная чистота и веселые краски. И все же комната угнетала ее. Словно в чем-то уличала. Она выросла в приглушенном, укоризненном мерцании восточного света и не чувствовала себя ни яркой, ни веселой.

Хелена вздохнула. Подобные мысли ни к чему хорошему не приводят. Слишком много раздумий, а потом слишком много бездумности, с этого начинались все неприятности. Вот поэтому-то она и проснулась в чужом доме, в этой комнате с птицами, летящими по стенам.

Она села за туалетный столик. Глаза, скользнув по гладкой стеклянной поверхности, остановились на фотографии, на которой она стояла между Ник и Хьюзом. Это Ник поставила здесь это фото. Снимок был сделан против солнца, поэтому глаза скрыты в тени. Ник смотрит чуть в сторону, точно что-то отвлекло ее внимание, лицо у нее расслабленное.

Хелена слегка толкнула рамку локтем, потом еще, пока та не полетела на пол. Наклонилась поднять, увидела, что стекло разбилось. Вытащила фотографию и расправила ее. Какое-то время она смотрела на снимок, затем достала из косметички маленькие портновские ножницы и осторожно отрезала от фотографии кусочек лица Ник. Отвела руку и внимательно посмотрела на нее. Потом отрезала еще одну полоску, уничтожая губы и кончик носа. Но результат ее не устроил, поэтому она продолжила, пока не отрезала лицо Ник целиком. Удовлетворенная, она засунула фотографию обратно в рамку и смахнула разбитое стекло в мусорную корзину.

И лишь тогда вспомнила — сегодня ее день рождения. Ей исполнилось сорок четыре.

— Тетя Хелена. — Дейзи поспешила из кухни, когда Хелена подошла к двери. — О нет, мы собирались принести вам завтрак в постель. Мама, мы слишком замешкались! — крикнула Дейзи через плечо.

— Скажи своей тете, чтобы она не входила в кухню. — Притворная серьезность в голосе Ник вызвала у Хелены всплеск раздражения.

Дейзи с улыбкой повернулась к тетке:

— Вы слышали приказ генерала: не заходить. Я принесу поднос и составлю вам компанию на террасе. — Она поцеловала Хелену в щеку. — Чуть не забыла. С днем рождения, с днем рождения.

На Дейзи были пляжные шорты и майка. Хелена видела сквозь ткань очертания сосков племянницы. Груди у Дейзи были маленькие и острые, и Хелена подумала о своих, тяжело лежавших в ее руках лишь минуту назад. Девушка была невысокой, такой же светлой и белокурой, как ее отец. Хелена вспомнила, как Ник однажды сказала что-то о жизни в доме с хорошим и золотым. Она понимала, что имела в виду кузина. От этой мысли сразу портилось настроение.

Дейзи поставила поднос на шаткий белый столик на террасе. Яйца бенедикт. Тост. Ломтик дыни с клинышком лайма. Апельсиновый сок.

— Та-дам, — пропела она, взмахнув руками над подкосом. — Мама готовит вам сюрприз ко дню рождения.

Не такой уж и сюрприз, если это то, о чем подумала Хелена. Когда они были моложе, она любила ангельский пирог.[29] Только он ей разонравился много лет назад, но никому не пришло в голову поинтересоваться у нее. Так что приходилось угощаться пирогом ежегодно, отвращением сдабривая каждый кусок.

Хелена обмакнула вилку в соус холландез и облизала. Надо признать: уж в чем, в чем, а в дурной стряпне Ник не упрекнешь. Соус был вкусный и густой, насыщенный лимонным ароматом.

— Это так мило, дорогая, — сказала она. — Право, вы не должны меня баловать.

— Сегодня ваш день рождения. Все заслуживают, чтобы их баловали в день рождения.

— Что ж. — Хелена разрезала английский маффин.[30] — Так во сколько ты вчера вернулась?

— Успела как раз на последний паром. Тай не смог отпроситься с работы, но он ни за что не пропустит вашу сегодняшнюю вечеринку.

— Ммм. Какие новости на свадебном фронте?

— Уверена, новости есть, только мне их никто не сообщает. — Дейзи слишком уж оживленно рассмеялась. — Мне уже так дурно от этой свадьбы, что я кричать готова. Я бы предпочла сбежать, но вы же знаете, каково это. Мамочку и Тайлера не остановить. Они все время шепчутся, сговариваются насчет цветов, музыки и прочей ерунды. Или часами висят на телефоне и строят планы.

— Что ж, полагаю, они просто хотят сделать все красиво, ради тебя. — Хелена принялась за яйцо. — Хотя, — она прожевала и бросила взгляд на Дейзи, — довольно необычно для жениха — интересоваться всеми этими мелочами.

— Не слишком-то по-мужски, согласна. Я ему беспрестанно это повторяю. Но, полагаю, мне должна быть лестна его увлеченность. И все равно свадьба — это такая скука. А что вы собираетесь делать в свой день рождения?

— О, я не знаю. Как-то не думала об этом.

— Жаль, что Эд не сможет приехать, — сказала Дейзи, глотнув сока из стакана Хелены, шокировав ее.

Так похоже на Ник, так бесцеремонно. Она едва не вырвала у Дейзи стакан и постаралась унять дрожь в руках.

— Может, сходим в салон, сделаем вам укладку?

— Я не немощная старуха, Дейзи. И пока еще в состоянии сама дойти до парикмахерской.

— Но я не это хотела сказать, — возразила Дейзи. — Конечно, в состоянии. Просто хочется как-то развлечь вас чем-то интересным.

— Прости, милочка. Я плохо спала. Видимо, встала не с той ноги. — Хелена вздохнула. Эта маскировка так утомительна, но ей нужно быть осторожной. Она должна оставаться неунывающей и, главное, приятной. Она выпрямила спину. — Возможно, ты права. Наверное, салон — как раз то, что мне нужно.

Когда Дейзи ушла звонить в «Шелли», единственную парикмахерскую на острове, Хелена занялась дыней. Она знала, что дыню полагается съедать в начале, все так делают, и она тоже так делала, но сейчас ей было плевать на правила. В конце концов, это ее день рождения, и эта маленькая диверсия доставила ей удовольствие.

Она наколола один из кубиков, которые Ник нарезала с безупречной точностью, и вгрызлась в него. Вспомнила, как она впервые ела дыню в Калифорнии, вскоре после того, как туда переехала. Эйвери повел ее на завтрак в «Кабана-Клаб-Кафе» в отеле «Беверли-Хиллс». Шел 1945-й год, и Хелена еще ни разу не завтракала в ресторане, она даже не подозревала, что люди так делают. И уж точно не возле бассейна, разве что в какой-нибудь темной сомнительной закусочной, если ты — странствующий коммивояжер. Ей принесли ломтик канталупы, по крайней мере, так ей показалось. А может быть, то была мускусная дыня. Как бы то ни было, когда Хелена откусила ее, внутри все словно заискрилось, только так она могла это описать. Она никогда прежде не пробовала такого фрукта и после всех этих лет военного рациона подумала, что умерла и попала в рай. Или на какую-то роскошную версию Марса.

Таким казался Лос-Анджелес первые пару месяцев. Все было новым, удивительным и чужим. Эйвери писал ей, когда она еще жила в Кембридже, что нашел дом, но, забрав ее на железнодорожной станции, он сказал, что они поселятся в гостевом домике знаменитого голливудского продюсера. (Продюсер. Даже после того как узнала его имя, Хелена всегда думала о Билле Фоксе как о Продюсере, точно он — персонаж из сценария.)

Разумеется, церемония в мэрии не блистала роскошью, но, сказала она себе, Эйвери очень занят, а значение свадьбы переоценивают. На ней была кремовая шляпа, которую ее уговорила купить продавщица в «Буллоке». Хелена не знала, куда потом подевалась эта шляпа.

После того как мировой судья объявил их мужем и женой, Эйвери отвез ее в гостевой домик на Блу-Скай-роад. По приезде она остановилась в маленьком отеле, и теперь, хотя бунгало оказалось тесным и темным, она была так рада наконец собственному жилью, что даже не заметила его недостатков. Эйвери отвел ее в спальню, где на кровати лежало расшитое серебряными нитями платье без бретелек. Подкладка платья была из кремового атласа и вставка на левом бедре из такого же атласа. Хелена рассмеялась в голос. Ник так гордилась своим платьем с вишенками, видела бы она сейчас эту рокошь.

Эйвери протянул ей платье, Хелена разделась до сорочки, лишь на миг испытав стыд от того, что стоит раздетая перед своим новым мужем, и надела платье. Оно идеально подошло.

— Откуда ты знаешь мой размер? — Хелена чуть не задохнулась от радости.

— А я снял твои мерки, — подмигнул ей Эйвери. — Я же говорю, что у тебя такие же размеры, как у Джейн Рассел,[31] только ты немного пониже. — Он взял ее за руку и покружил. — Прекрасно. А теперь я выведу тебя в город и буду тобой хвастаться.

Он повел ее в «Сирос».[32] Хелена в жизни не видела ничего подобного. Снаружи — невзрачное, серое строение, просто бетонная коробка с неоновой вывеской. Но внутри — шкатулка с драгоценностями, с маленькой сценой, окутанной золотыми занавесями, с огромными многоярусными люстрами. Она увидела Марлен Дитрих с каким-то французским актером, и Джимми Стюарта, и толстую, свирепого вида женщину, про которую Эйвери сказал, что это знаменитая светская колумнистка. Ей пришлось сдерживать себя, чтобы не шептать возле каждого столика, мимо которого они проходили: «Кто это?»

— Я хочу познакомить тебя с Биллом Фоксом, — сказал Эйвери. Тогда он об этом промолчал, но, разумеется, это Продюсер добыл им столик в «Сирос».

— Ну-ну, — сказал продюсер, когда Эйвери представил их друг другу. — Это и есть твоя Джейн Рассел.

— Разве я тебе не говорил, Билл?

— Да, говорил. Ну-ну.

Он кивнул — казалось, с одобрением.

Хелена ощущала себя такой же красивой, как и любая другая женщина в клубе. Не толстая, не слишком бледная и не провинциальная. Она больше не была той Хеленой, чей дом всегда меньше, а отец — всегда беднее. Она была белокурой Джейн Рассел в шелковом платье, облегавшем ее как перчатка. Она была очаровательна.

— Здравствуйте, рада познакомиться. — Хелена протянула руку. — Мне очень понравился дом. Спасибо, что разрешили нам пожить в нем.

— Гостевой домик, — поправил Продюсер, пригладив кончиком пальца полумесяцы своих усов. — Да, у нас с Эйвери есть общий старый друг.

— О. — Хелена посмотрела на Эйвери, но тот лишь улыбнулся.

— Ладно, дети, развлекайтесь. — Продюсер повернулся к своему столику.

Эйвери потянул Хелену за руку:

— Наш столик сзади.

Хелена замешкалась, не поняв, действительно ли разговор закончен.

— И, милочка, — добавил Продюсер, не оборачиваясь, — не забудь вернуть платье в костюмерную к понедельнику.

Когда Хелена спустилась по дорожке, Дейзи уже ждала ее в машине с работающим мотором. Хелена оглянулась через изгородь на коттедж, который когда-то был ее домом. Который Ник забрала у нее. Украла. Теперь там жила молодая бездетная пара, они огородились новеньким белым штакетником, чтобы не сбегал их пес, ласковый и глупый. Хвост его пребывал в вечном движении, а черная шерсть такая шелковистая. Хелене пес нравился.

Дейзи окликнула ее, Хелена оторвала взгляд от коттеджа и направилась к машине. «Жук», как Дейзи называла автомобиль, был маленьким и тесным, ярко-желтого цвета. После каждой поездки Хелена чувствовала себя претцелем.[33]

Открыв дверцу, она услышала знакомый псевдо-аристократический выговор Бобби Кеннеди, звучавший из радио.

Теперь уже ясно, что бомбардировка Севера не сможет положить конец войне на Юге.

— Знаешь, никогда не понимала этих Кеннеди, — сказала она, втискиваясь на узкое сиденье. — Что за дурацкий у них выговор. Ни у кого такого больше нет.

Дейзи повернула ручку радио. Новости сменила какая-то бряцающая музыка. Хелена вздохнула. Дейзи нажала на газ и с дикой скоростью рванула к Северной Летней улице. Хелена заметила, что племянница босая. Она скрестила ноги и тут же почувствовала себя ханжой. Почему она ощущает себя такой старухой?

Дело было не только в Дейзи. В конце концов, в свои двадцать лет она еще ребенок. Хелена посмотрела на профиль племянницы, ветер ерошил короткие светлые полосы. Удивительно, подумала она, насколько Дейзи теперь независимая. Девочкой она буквально пожирала глазами Ник. Было видно, насколько это дитя боится не оправдать материнских надежд. А теперь такая беспечная, такая безмятежная. И к Ник теперь относится так же, как Хьюз, с долей снисходительности. И к тому же, напомнила себе Хелена, она выходит замуж. Молода, красива и заполучила своего мужчину. Ей больше не о чем беспокоиться. Она грезила об этом мальчике годами, сперва рисовалась перед ним, потом игнорировала его, пока, наконец, он не ответил ей взаимностью. Хелена хмыкнула. Дейзи целеустремленная, этого у нее не отнимешь.

Интересно, а секс у них есть? Не исключено. Теперь люди прыгают в постель с разбегу. Разумеется, когда она была в возрасте Дейзи, люди тоже при каждом удобном случае ныряли в койку, но в те годы приличия были превыше всего. Она не ложилась в постель с Эйвери до свадьбы, а ведь даже не была девственницей.

У них и в брачную ночь не случилось секса, поскольку оба перебрали шампанского. Честно говоря, она даже обрадовалась тогда. Секс с Феном был удручающим опытом. Он испытывал такой благоговейный страх перед ее телом, что она чувствовала себя игрушечным замком. А потом воспоминания об их занятиях любовью слились с осознанием его смерти, так что к тому времени, когда она встретила Эйвери, секс ее ужасал.

Но секс с Эйвери оказался совсем иным. Когда они все же занялись любовью, он все шептал «моя жена, моя кинозвезда», это было странно, но возбуждающе. После Эйвери лежал, обводил пальцами ее груди и смотрел из-под полуприкрытых век. А глаза у него карие, подумала Хелена, поняв вдруг, что до этого момента не знала, какого они цвета.

— Мне нравится, что ты не девственница, все это чушь, — сказал он. — Но я думал, что ты будешь немного опытнее.

— О, — в недоумении пробормотала Хелена.

— Я хочу, чтобы ты говорила, когда мы занимаемся любовью.

— О.

Эйвери засмеялся:

— Тебе нечего стыдиться, Хелена. Только не со мной.

— Я не стыжусь, — солгала Хелена.

Он взял ее лицо в ладони, посмотрел серьезно.

— Пообещай мне, что никогда не будешь скрывать, кто ты есть.

Хелена отвела глаза, но внутри разливалось тепло.

— Там, откуда я, люди не говорят так.

— Я знаю, откуда ты, — ответил Эйвери. — Все эти снобы с Восточного побережья, вроде твоей кузины. Но ты теперь далеко от них. Мы можем быть тем, кем захотим.

— Они не снобы, — возразила Хелена.

— Конечно, нет, ты права. — Он погладил ее по волосам. — Но мне хочется защитить тебя. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя незначительной. Ты понимаешь, о чем я?

Она понимала.

— Хочу тебе кое-что показать. — Эйвери выбрался из постели и потянул Хелену через гостиную к деревянной двери, ведущей в комнату, которую небрежно назвал своим кабинетом, когда показывал Хелене дом.

Это было тесное квадратное помещение с одним маленьким окном. К стене приколоты две большие афиши. На одной мужчина в плаще держал дымящийся пистолет, а к его ноге прижималась рыжеволосая женщина в разорванном зеленом платье. «Расплата кровью», — было написано сверху большими красными буквами, а внизу: «Мафия преследует его… Она желает его… Но его не остановить!»

Вторая афиша была к фильму под названием «Глаз в замочной скважине» («Он смотрит на тебя, когда ты спишь»). Хелена никогда не слышала об этих фильмах, но, судя по названиям, — из тех, что показывают на сдвоенных дешевых сеансах.

На полу под афишами — сваленная в две груды женская одежда. Из мебели в комнате лишь серый металлический шкаф для документов, стол, заваленный фотографиями, и стул. Вдоль стен громоздятся коробки с каким-то хламом, Хелена углядела пустой флакон из-под духов, расческу и потрепанную книгу «Миссис Паркингтон».[34]

— Что это? — Почему-то ее особенно обеспокоила расческа. — Здесь живет кто-то еще?

— Я хочу познакомить тебя с Руби, — сказал Эйвери, простирая руки будто пастор.

— Прости, а кто такая Руби?

— Мое второе «я». — Он обошел комнату, любовно коснулся афиши «Расплаты кровью». — Не беспокойся. — Он повернулся к Хелене, застывшей в дверях. — Она умерла.

Хелена молча смотрела на него, поняв, что не знает этого человека.

— Послушай, я должен… нет, я хочу рассказать тебе все. — Он провел руками по волосам. — Позволишь?

Хелена кивнула, ей было страшно.

— До нашей с тобой встречи я был женат. На Руби. Не так, как мы с тобой, мы не расписывались в мэрии, но наши души были единым целым. Она была красива и талантлива, научила меня свободе. Посмотри. — Он взял со стола фотографию, протянул Хелене. Своенравные локоны разметались по плечам. Дерзкий взгляд мимо камеры. — Это она. Руби.

Хелене пришлось согласиться, что женщина шикарна, буквально излучает очарование. Подступила дурнота.

— Что с ней случилось?

— Они убили ее, — сказал Эйвери.

— Кто? — Хелена сомневалась, что хочет это знать.

— Все они. Гнусный, завистливый мир. — Эйвери вздохнул и опустился на пол, сел, скрестив ноги. — Ее тело нашли в автомобиле в безвестном проулке рядом с Сансет-бульвар. — Он смотрел на фото. — Ее задушили. Копы сказали, что, наверное, сумасшедший клиент. Называли ее проституткой, шлюхой. Но это они — шлюхи. Руби никогда не стала бы торговать собой. Никогда.

Хелена чувствовала себя будто пьяной. Или во сне, когда ты в своем доме, но понимаешь, что это не твой дом. Она потуже запахнула тонкий халатик, купленный специально для брачной ночи.

— Эйвери, милый, пойдем в постель. Я замерзла.

Может, если они покинут эту ужасную комнату, закроют дверь, то сумеют притвориться, будто ничего не было. Вернутся в спальню и переведут часы назад.

Выражение лица Эйвери изменилось.

— Бедная мышка, я напугал тебя. — Он поднялся с пола и обнял Хелену. — Я знаю, это сложно принять, и, возможно, я кажусь тебе безумцем. Но я хочу, чтобы ты меня узнала.

Руки у него были теплые, и она вспомнила, как он шептал «моя жена, моя кинозвезда».

— Дело в том, что она умерла во время съемок. И я хочу завершить фильм. Мне лишь нужен капитал, чтобы выкупить ленту у студии. — Теперь он говорил быстро, точно цитировал по памяти. — Я использую двойника, как сделали с Джин Харлоу[35] в «Саратоге». Но ей придется понять Руби, узнать ее. Вот зачем это все. Я собираю ее воедино.

— Эйвери… — Она попыталась высвободиться из его объятий.

— Подожди, постой. — Он не отпустил ее, теснее прижал к груди. — Не отталкивай меня. Пожалуйста, Хелена. — В его глазах стояли отчаяние и тоска. — Разве тебе не бывало одиноко? Когда ты чувствуешь, что не принадлежишь ничему и никому? Когда сходишь с ума от своих желаний… Не говори, что не испытывала этого, потому что я знаю. Я понял это в ту минуту, когда увидел тебя в скобяной лавке. Всю твою боль, твое притворство — все в порядке, но внутри ты мертва. Со мной было то же самое. Мы пара, Хелена. Мы можем все исправить. Мы можем спасти друг друга.

Да, она знала. Вечно самая незаметная, самая бедная — та, у кого нет ничего своего. Хорошенькая девочка, которую мальчики тискали, не страшась отпора, слишком запуганная, забитая, слишком робкая, чтобы пожаловаться на них. Всегда и всем благодарная за любую мелочь, даже Фену, — точно она не заслуживала ничего. А она заслуживала. Заслуживала счастья. И теперь, когда у нее есть Эйвери, ее муж, она больше не одна.

По пути в Виньярд-Хейвен Дейзи сделала остановку, чтобы выполнить поручение Ник. Хелена смотрела, как племянница аккуратно пристраивает на заднем сиденье сверток, придирчиво укладывая его то так, то эдак, пока не убедилась, что лег как надо. Хелене в этом виделось сходство с Хьюзом — его тщательность. Хьюз всегда был крайне аккуратен. Если Ник была небрежна с деньгами, с людьми, со всем, что не принадлежало ей, то Хьюз был осторожен. Он производил впечатление заботливого и славного малого, но внутри у него словно чего-то недоставало. Точно он приберегал какую-то часть себя нетронутой — где-то в глубине хранил некую тайну. Хелена пожалела бы Ник, не будь ситуация столь абсурдной. Ник прикована к мужчине, единственному на всем свете мужчине, который невосприимчив к ее чарам, столь безотказным в отношении всех прочих.

Но Хелена симпатизировала Хьюзу, пусть и не до конца понимала его. Она знала, каково это — держать себя в узде. Ей пришлось выучить этот урок: если люди слишком много о тебе знают, они непременно попытаются спасти тебя от тебя. Например, одно из предписаний Ник — убрать из дома все таблетки, и если случится мигрень, в доме не найдется даже аспирина. Хелену это бесило. Как будто, избавившись от таблеток, Ник могла избавить ее от пристрастия, как будто она могла влиять на желания Хелены. К тому же таблетки перестали быть проблемой. Уже перестали.

Сперва Хелена пыталась помочь Эйвери навести порядок в коллекции Руби, каталогизировать вещи. Но оказалась слишком неуклюжей, даже разбила флакон из-под духов, так что ее помощь лишь разозлила его. Поэтому она предоставила мужу заниматься коллекцией в одиночку — вечерами, после работы в «Саншайн Иншуренс».

Примерно через месяц у нее выработался распорядок дня. В первой половине она готовила завтрак, прибиралась, ходила за покупками, гладила и крахмалила рубашки Эйвери. Но это занимало ее часов до двух. Готовить ужин было без нужды, потому как Эйвери предпочитал ужинать вне дома — пусть и в убогих закусочных, если на пристойное место денег не хватало. Но вечерами она была с мужем. Только в это время он оживал. Иногда их приглашал сходить куда-нибудь Билл Фокс, и тогда она наблюдала за Эйвери с гордостью. Когда он говорил, женщины и мужчины будто тянулись к нему — как растения тянутся к солнечному свету. Он всегда находил точное слово, удачный комплимент, хорошую шутку, а когда ей начинало казаться, что он забыл про нее, он перехватывал ее взгляд и по-особенному улыбался, давая понять, что они вместе.

А вот чем занять себя днем, она не знала. Чтобы убить время, Хелена начала читать книги Ник, но вскоре и они закончились. Она часами гуляла по окрестностям, пока не изучила каждый дюйм как свои пять пальцев. Иногда она садилась в автобус и каталась до самого ужина, но ей не нравилось, как смотрят на нее мужчины. Писала письма Ник. Помимо кузины у нее не было близких друзей. Больше не было. Поначалу она писала сестре Фена и женам его друзей, но ее письма остались без ответа. Точно ее прежняя жизнь на Восточном побережье перестала существовать. Она говорила себе, что война разобщила людей.

Как-то утром, проснувшись, она нашла на своем ночном столике флакончик с таблетками и записку.

Для моей маленькой мышки.

Вечером Хелена постучала в дверь кабинета.

— Что это? — спросила она, когда Эйвери приоткрыл дверь, его карие глаза щурились после пребывания в сумраке.

— Маленький подарок, — ответил Эйвери. — Я сказал Биллу Фоксу, что ты порой тоскуешь днем, пока я тружусь, и он порекомендовал вот это. Он дает их своим кинозвездам. Для сна. И сновидений, любовь моя.

Он подмигнул ей.

Хелена повернула флакончик. Рецепт на ее имя был выписан доктором Хофманном.

— Нембутал. Даже не знаю, Эйвери. У нас в семье никогда не принимали таблеток.

— Когда у тебя болит голова, разве ты не принимаешь аспирин или тоник?

— Ну да.

— Это то же самое, только не от головной боли. Лекарство для прекрасных маленьких мышек, которым одиноко, когда их мужья тяжко трудятся. Я знаю, что тебе одиноко. И хочу помочь. Разумеется, ты можешь их не принимать.

— Полагаю, я чувствую себя немного… не знаю… бесполезной. Я подумывала присоединиться к дамскому книжному клубу, о котором тебе говорила.

Эйвери засмеялся:

— Ты нужна мне здесь. Ты вовсе не бесполезна, ты помогаешь мне куда больше, чем думаешь. Я тружусь куда усерднее, с тех пор как мы поженились. Бога ради, ты же не покинешь меня ради дам из книжного клуба?

Хелена тоже рассмеялась:

— Хорошо, милый. Обещаю, я тебя не покину.

Но таблетки она поставила поглубже в аптечный шкафчик в ванной.

Неделю спустя, покончив с домашней рутиной, Хелена обнаружила, что сидит в одиночестве за кухонным столом и слушает тиканье настенных часов в пустом доме. Подумала, не написать ли письмо Ник, но она еще не получила ответа на последнее письмо. Она старалась не углубляться в подробности о своих денежных затруднениях, но молчание Ник стало для нее пощечиной. Глядя, как большая стрелка совершает полный круг, Хелена начала злиться. Она подумала о кругах под глазами Эйвери, когда он возвращался домой, и обо всех его попытках воплотить свой проект. И о Ник, у которой было все. Она знала, что они не могут себе позволить междугородние переговоры, но все же решила позвонить кузине.

Услышав голос Ник, Хелена с удивлением почувствовала, как рассеивается негодование. Она и забыла, до чего любит смех сестры, а Ник, похоже, искренне обрадовалась ей. Она рассказала какую-то безумную историю о том, как дразнит соседей купальным костюмом, и Хелена забыла про часы и вращение стрелок. Наконец, чуточку нервничая, она попросила продать ее коттедж.

— Эйвери… ну, вообще-то, мы оба… мы подумали, что в этом есть смысл. Нечестно перекладывать все на Эйвери. Это всего лишь предложение, как он выразился. Просто дела не слишком хороши. И к чему держаться за него, раз нам сейчас нужны деньги.

— Ты хочешь продать коттедж?

Хелена уловила холод в голосе кузины.

— Он мой, — тихо ответила она.

— Черт возьми, Хелена. Чем ты думаешь? Мой отец построил этот коттедж. И что теперь? Твой муж считает, что ты должна его продать, потому что у вас туго с деньгами?

— Ник, ты не понимаешь. — Она чувствовала, как слезы щиплют веки.

— Хелена, это дом твоей матери. Как ты можешь?

— Что ж, — сказала Хелена, трубка дрожала в ее руке, — разумеется, ты права. Уверена, мы что-нибудь придумаем.

Но, повесив трубку, она направилась в ванную и достала флакончик. Налив в чашку воды из-под крана, проглотила маленькую желтую таблетку. Затем легла на кровать и стала ждать. Оцепенение расползалось по телу. И когда она начала чувствовать себя детским ластиком, мир погрузился в темноту.

Хелена проснулась вечером, с тяжелой головой, и после одного мартини в «Мокамбо» уже спотыкалась, цепляясь за руку Эйвери. Он оказался не прав насчет сновидений, их не было, одно лишь глубокое ничто. И все же это помогало коротать часы в доме на Блу-Скай-роад. Потом появились и другие — тягучие золотые опиаты, как сахар в крови, и амфетамины с их суетливым оживлением.

Забеременев, Хелена наконец-то встретилась с доктором Хофманном, заполнившим пустоту ее дней. Он выглядел ровно так, как она себе представляла, что удивило ее. Тонкие серебристые волосы отступили ото лба, обнажив сверкающую лысину, усеянную старческими пятнами. Брови были неприятно темными и кустистыми. Участливое лицо и рассеянно добродушные манеры.

— Что ж, миссис Льюис, — заговорил он, глядя поверх какой-то папки — вероятно, ее карты. — Вы в положении, не так ли? Вы должны перестать принимать нембутал и… — он помолчал, читая, — да, демерол и дилаудид тоже. И, определенно, опиоды. И бензедрин.

Хелена сидела неподвижно. Она надела на прием перчатки, подумав, что так бы поступила Ник, но у нее чесались ладони, и она размышляла, не будет ли выглядеть странно, если она сейчас снимет перчатки.

— Какие бы страхи вас ни тревожили, миссис Льюис, они наверняка исчезнут с рождением ребенка, и медикаменты перестанут быть нужны. Мы наблюдали такое прежде. Но, как бы то ни было, если вы во время беременности почувствуете потребность принять что-то, примите половинку или четвертушку нембутала. Этого должно хватить.

— Хорошо, — неуверенно ответила Хелена.

— А теперь давайте вас осмотрим. — Доктор Хофманн похлопал по металлическому столу со стременами.

Хелена сумела отказаться от большинства таблеток. Ее сильно тошнило в первые недели, скорее всего, из-за токсикоза, мучила бессонница, что, как она читала, обычное дело при беременности. Но ей было чем заняться перед рождением ребенка. Она заказала несколько альбомов с выкройками по каталогу «Сирз» и дни напролет шила детские комбинезончики всех цветов и размеров, стараясь не отдавать предпочтение розовому или голубому.

И еще она начала планировать поездку на Восток, повидать Ник и Хьюза.

— Я так давно ее не видела, милый, а после рождения малыша я уже не смогу поехать, — говорила она Эйвери, пытаясь выпросить у него сто сорок долларов на билет туда и обратно.

— Но, мышоночек, я не уверен, что это лучшее применение нашим деньгам. Нам они нужны для проекта, ты же знаешь. Учитывая, что ты отказываешься продавать дом.

— Может, я смогу убедить ее, если поговорю с ней лично.

— Я по-прежнему не уверен, что ты должна ее убеждать.

— Это непросто. — Хелена положила ладонь на руку Эйвери. — Мы же семья.

— Господи, — сказал он, отталкивая ее руку, — я думал, что я — твоя семья. — Он покачал головой. — Если хочешь меня бросить, уезжай.

— Милый, — в отчаянии произнесла Хелена.

— Ладно. Если ты так хочешь поехать, то заставь заплатить за билет эту напыщенную сучку, твою кузину.

На обратном пути из салона «Шелли» у Хелены начал дергаться правый глаз.

— Тетя Хелена, простите, — сказала Дейзи, но Хелена даже не посмотрела на нее.

За всю дорогу до дома она не произнесла ни слова.

Из окон неслась музыка. Синатра пел «Какую-то глупость». Хелена рассмеялась. Глаз снова задергался.

Они пошли на звуки музыки в голубую гостиную, где обнаружили Ник, облаченную в белую шелковую тунику, она подпевала и покачивалась в такт музыке, с бокалом шампанского в руках, выплескивая на ковер маленькие пенные брызги.

Хьюз у бара смешивал коктейль.

Тик у Хелены усилился, она прижала веко указательным пальцем.

Ник повернулась, на лице ее проступило удивление, когда она увидела их в дверях.

— О боже. — Рука взметнулась к губам, точно она хотела скрыть смех. — Что, черт возьми, эта безумная Шелли с тобой сотворила, Хелена?

— Ох, мама! — Дейзи нервно хохотнула. — Эта женщина — настоящая катастрофа… бедная тетя Хелена.

— И в самом деле, бедная тетя Хелена, — уже в голос рассмеялась Ник, и Хелена отметила, что блестящий локон темных волос упал кузине на глаз, точно по сигналу. — Ради всего святого, Дейзи, ты что, решила прикончить свою тетушку?

— А по-моему, очень мило, — сказал Хьюз, мягко улыбаясь Хелене.

Хелена потрогала волосы. Сущий кошмар. Она поняла это, как только Шелли закончила. Из зеркала на нее глядел пудель, угодивший под электрический разряд.

Ей захотелось умереть. Захотелось схватить портновские ножницы и искромсать весь дом и всех домочадцев.

— Что ж, — произнесла Ник, — хорошие новости — ты можешь это смыть.

Хелена молча смотрела на кузину.

— Или нет, — жизнерадостно добавила Ник. — В любом случае, полагаю, теперь уже ничего не попишешь, а потому, дамы, вы определенно нуждаетесь в бокале шампанского.

— Я не думаю, — произнесла Хелена, проговаривая слова медленно, как приучилась делать в больнице, чтобы не обнаружить злость в голосе, — что мне стоит пить.

— О, бога ради, Хелена, это же твой день рождения. Разумеется, ты можешь выпить бокал шампанского. Или десять, если пожелаешь. Тебе это сейчас не помешает.

— Нет, спасибо. — Хелена все еще прижимала палец к глазу. — Но я бы не отказалась от аспирина.

Ник пристально посмотрела на нее, прежде чем ответить:

— О, дорогая, не думаю, что он у нас есть.

Все молчали. Хелена чувствовала на себе взгляд Дейзи, слышала, как племянница втянула в себя воздух. Она смотрела в упор на Ник. Наконец та кивнула, и Хелена, развернувшись на каблуках, вышла в холл.

— Хелена… — донесся из гостиной голос кузины.

— Оставь ее, Ник, — услышала она слова Хьюза.

— Я лишь хотела устроить праздник, черт возьми. Прошло уже пять лет, ради всего святого. Когда же она меня простит?

В кухне Хелена открыла холодильник. Взяла с полки бутылку шампанского, вытащила из нее серебряную ложку[36] и сделала большой глоток. Осторожно, стараясь не шуметь, вернула бутылку на место и осмотрелась. Полуденное солнце било в окна, желтые стены самодовольно сияли. В углу, рядом с плитой, прикрытый ветхим кухонным полотенцем с вышитыми маленькими голландцами, ждал ангельский пирог. Хелена подошла и подняла тряпку. Уставилась на золотистую, пышную шапку пирога с дыркой посередине. Улыбнулась. Воткнула палец в мягкую, сахарную корочку и вдавливала, пока кончик ногтя не коснулся тарелки. Засунула палец в рот и почувствовала пушистую сладость. Стиснула зубы.

Бросив полотенце возле плиты, Хелена взяла блюдо и вышла через заднюю дверь, постаравшись не хлопнуть сеткой. Мягко ступая, пересекла лужайку, прижимая блюдо к груди.

— Сюда, малыш, — проворковала она, дойдя до белого штакетника.

Черный пес уже мчался навстречу, оставив клумбу, которую обнюхивал. Придерживая блюдо одной рукой, Хелена просунула вторую между досками и почесала нежный пушок за ухом пса. Пес ожесточенно вилял хвостом.

Она перегнулась через изгородь так, что штакетины впились в живот, и поставила блюдо на траву. Пес обнюхал ангельский пирог и набросился на него. Впервые за день Хелена ощутила покой, даже безмятежность. Она наблюдала за псом, пока он не доел все до крошки.

— Хороший мальчик, — сказала она в его выжидательно поднятую морду. — Какой молодец.

1962: ноябрь

Она услышала их голоса за дверью. Она давно уже не слышала этот голос, но это определенно была Стерва. Стерва и Продюсер. Сперва Стерва сказала что-то, потом Продюсер. Стерва, Продюсер. Как в теннисе. Хелена засмеялась и попыталась заглушить смех подушкой. Они не должны ее услышать.

— Что значит — у вас нет ключей?

— Ну. Миссис… э… миссис Дерринджер, верно?

— Да. — Стерва была недовольна.

— Да. Ну, миссис Дерринджер, я вообще-то не имею привычки хранить ключи от чужих домов.

Снова стук.

— Черт побери, Эйвери, открой дверь. Хелена? Ты здесь, милая?

— Миссис Дерринджер. Я не думаю, что Эйвери здесь.

— Что это значит? Где, черт возьми, этот человек?

— Как я сказал вам по телефону, я не шпионю за своими друзьями. Но могу сказать, что давно уже не видел его.

— Что ж, мистер Фокс. Мистер Фокс, верно? — Голос ледяной. Холодом она умеет обдавать лучше всех на свете. Поэтому она и Стерва, Эйвери прав насчет нее. — Я не хочу вас обременять, но не могли бы вы сделать неимоверное усилие, всего разочек, и попытаться вспомнить, когда вы последний раз видели его.

— Ну что ж. Я бы сказал, что не видел его пару недель.

— Пару недель?

— Возможно, месяц.

— Месяц. Вы, должно быть, шутите. Куда, черт побери, он мог подеваться на месяц?

— Но, миссис Дерринджер, я не могу вам точно сказать.

— Вы не можете точно сказать.

— Нет, не могу.

— Отлично, мистер Фокс. Тогда молчите и слушайте. И вот что я скажу вам: я сама найду Эйвери Льюиса, и, когда я его найду, ему не поздоровится. Я устрою такой скандал, какого вы еще не видывали, и все в вашем городе узнают, чем он занимался на вашей собственности. Под вашей крышей. А теперь, если вы немедленно не принесете ключ от этой двери, я вызову полицию и они вышибут ее. Я проехала две тысячи миль не для того, чтобы мне помешали вы или кто-то другой. Мы поняли друг друга?

Счет один ноль в пользу Стервы. Хелена прикусила подушку.

— Ладно, ладно. Миссис Дерринджер.

Наступила тишина, и Хелена подумала, что она, должно быть, задремала, но тут снова раздался голос Продюсера:

— Теперь я, кажется, припоминаю, что слышал, будто он прослушивает актрис для своего кинопроекта. Вроде бы снял где-то помещение для этих целей, для деловых целей, вы же понимаете. И должно быть, там его можно найти.

— Мне нужен адрес. И принесите мне этот чертов ключ.

— Как я уже сказал, у меня ключа нет. Но я найду садовника. Думаю, он сможет нам помочь.

— Прекрасная идея, мистер Фокс.

И тут Хелена и в самом деле уснула. То был дилаудид. Или демерол. Она не помнила, что нашлось на прикроватном столике. Сквозь сон она слышала слабый стук, а затем ледяная рука коснулась ее лба.

— Милая, ох… Хелена.

Хелена открыла глаза. Это была она. Она плачет? Нет, потому что Стерва никогда не плакала. О чем Стерве плакать?

— Милая? Ты меня слышишь? Это Ник. Ох, бедная моя Хелена. Я заберу тебя отсюда.

Хелена была слишком сонной, чтобы сказать, что никуда не пойдет. Только не с ней.

— Эйвери…

— Ни о чем не беспокойся. Пожалуйста. Я обо всем позабочусь.

Хелена кивнула. Она не знала, почему кивнула, она лишь хотела, чтобы ее оставили в покое, она хотела спать. Она так устала. Хелена закрыла глаза, но словесный теннис не исчез.

— Господи. Нужно вызвать доктора.

— Это всего лишь таблетки, миссис Дерринджер. — Продюсер тут как тут. — С ней все будет хорошо, когда проснется. Но если вы так обеспокоены, я могу позвонить доктору Хофманну. Это врач Хелены… миссис Льюис.

— Вы что, спятили? Посмотрите на нее. Да вы просто сдурели, если думаете, что я позволю этому шарлатану приблизиться к ней. Где телефон?

Хелена снова была в Тайгер-хаусе, стояло лето, и льняные бабушкины занавески трепетали на окне лестничной площадки. Она смотрела на отца и мать, они пили чай с дядей и тетей на лужайке через дорогу. Ветерок сорвал шляпу матери, и она пыталась приколоть ее одной рукой, держа в другой чашку.

Нога ныла там, куда лягнула ее Ник. Она не знала, за что ее пнули. Ведь это Ник плохо себя вела. Пообещала Хелене сюрприз, а потом повела ее на Главную улицу, где асфальтировали дорогу. Хелена с ужасом смотрела, как Ник нагнулась, оторвала полоску теплого гудрона и запихнула в рот. Потом Ник попыталась заставить Хелену съесть кусочек. Хелена отказалась, и Ник обозвала ее младенчиком. Швырнула в нее гудроном, испачкала платье. Хелена расплакалась, ведь теперь мать наверняка рассердится, и сказала, что все-все расскажет. И тогда Ник с силой пнула.

А теперь Ник ищет ее. Но Хелена спряталась за занавесками на лестничной площадке. Снизу донесся дедушкин голос.

— А, вот ты где, дьяволово отродье, — говорил он. — Что ты там замышляешь?

— Ничего, дедушка.

— Это у тебя гудрон на зубах? — Она услышала, как дедушка рассмеялся, — Старина Ник. Ты и впрямь сам дьявол. А, неважно. Я хотел показать тебе, что привез из Индии. Разве не красота?

Хелене отчаянно хотелось посмотреть, но она боялась выдать свое укрытие.

— Видишь этих тигров? Когда ты и твоя сестра подрастете, я велю пошить вам обеим из него платья. Что скажешь?

— Как красиво, — раздался восхищенный голос Ник.

— Вот и славно. Я собираюсь пойти выпить в «Читальню». Не говори бабушке.

— Не скажу, дедушка. — И чуть громче: — Ненавижу ябед.

— Вот и я тоже. Хорошо сказано.

Хелена немного подождала, пока все не стихло, затем выглянула через перила. Ник стояла в холле, чуть склонив голову набок. Хелена пососала щеки, набирая достаточно слюны. Затем перегнулась через перила как можно дальше, выпустила изо рта шарик слюны и с удовлетворением смотрела, как он шлепается на голову кузины.

Открыв глаза, Хелена снова услышала ее. Но комната была другая, больше. Она поняла это, потому что от кровати до стены была целая пропасть. И стены цвета мяты. Ее таблеток на прикроватном столике не было, только стакан воды. Во рту пересохло, она бы дотянулась до него, но не хотелось, чтобы они поняли, что она проснулась.

— Я позвонил доктору Хофманну. Он продиктовал, что она принимала, и, честное слово, миссис Дерринджер, я поражен, что у нее до сих пор не случилось передозировки. Тот еще коктейль.

— Ясно. А этот доктор, или кто он там, сказал, почему она принимала эти таблетки?

— Обычный набор: тревожность, депрессия, бессонница, апатия.

— Все сразу?

— По моему мнению, некоторые из этих препаратов вызвали симптомы, для снятия которых назначались другие препараты. Я не могу сказать наверняка, поскольку не лечил ее. По всей видимости, продолжительный период времени она принимала лекарства в сравнительно разумных дозах, но в последние три года стала ими злоупотреблять.

— Черт. Когда я найду ее мужа, придушу его собственными руками. И этого проклятого шарлатана заодно.

— Да. Но вы ведь понимаете, что сейчас нельзя запретить ей эти лекарства.

— Вы же не предлагаете ей продолжать принимать таблетки?

— Именно это я и предлагаю. Если мы полностью лишим ее лекарств, такая перемена убьет ее. Должен повторить, я искренне убежден: вашу кузину следует поместить в клинику. Препараты нужно выдавать в точной дозировке и регулярно, а с этим лучше всего справятся люди, имеющие необходимый опыт. Я не уверен, что отель — подходящее место для решения столь серьезной проблемы.

— Я не отправлю Хелену в больницу. По-моему, врачи в этом городе и так достаточно натворили.

— Не все мы монстры, миссис Дерринджер.

— Доктор Монти порекомендовал вас, а ему я доверяю. Но не могу сказать, что мое доверие распространяется на прочих, уверена, вы меня поймете. И что мне теперь нужно сделать?

— Как вам будет угодно. Я выпишу новый рецепт, с указаниями, когда нужно давать лекарства и в каких дозах. Я также дам вам телефон частной медсестры. Это не означает, что у миссис Льюис не появятся симптомы отмены, но их необходимо контролировать. Ночные кошмары, раздражительность, тошнота, потоотделение. Возможно, даже припадки. Всего этого следует ожидать. Вы понимаете?

— Да. — Голос Стервы звучал уже не так спокойно. — Когда она сможет путешествовать? Я хочу как можно скорее увезти ее домой.

— Не раньше чем через неделю. Может, две. Итак, начнем с фенобарбитала. В случае вашей кузины, хотя она, по-видимому, употребляла в основном опиаты, барбитураты вызывают наибольшее опасение…

Хелена не желала больше это слушать. Она желала Эйвери. Где он? Он не вернется, пока Стерва здесь. Она ждала его, ждала, ждала. Но он не возвращался. Сказал, что нашел Руби. Но это была не Руби. Это была другая. Блондинка. А у Руби рыжие волосы. Она помнила, как сказала ему об этом. Она не может быть Руби, потому что у Руби рыжие волосы. А Эйвери сказал, что перекрасит ее в рыжий. Вот так. Он собирался делать пробы. И он нашел Руби. Сказал, что ей нужно поспать, а когда она наберется сил, она должна позвонить Стерве и потребовать деньги. Окончательно и бесповоротно. И тогда он вернется. А теперь Стерва здесь. Она ей звонила? Никак не вспомнить. Но если она привезла деньги, то где Эйвери? Почему Стерва просто не даст ей денег? Сколько раз она умоляла ее? Но Стерве все равно. Она забрала Эда. Сказала, что Эду нужно в школу. Потому что он другой. А теперь Эйвери бросил ее, потому что она подвела его. Она не достала денег, она позволила забрать Эда, и теперь Эйвери разлюбил ее.

— Ш-ш-ш. Милая, все хорошо. Я здесь, с тобой. О, Хелена, не плачь.

Она не нужна ей, почему она не уходит?

— Пора принимать лекарство. Доктор сказал, что от него тебе станет лучше.

Холодная вода. А затем тьма.

Вязовая улица. Сквозь москитную сетку Хелена видела Ник, читавшую на ступеньках.

— Я опять перепутала дни. Сегодня не мясной день. Я получила немного кукурузы в банках. Ну, по крайней мере, я думаю, что это кукуруза.

Ник оторвала взгляд от книги и посмотрела на Хелену, чуть приподняв бровь:

— Ничего другого я и не ожидала.

Хелена рассмеялась:

— Ох, перестань. Я знаю, что безнадежна. Но на сей раз у меня есть хорошее оправдание. — Она открыла дверь и села рядом с кузиной. — Я кое с кем познакомилась. В скобяной лавке. А игл для патефона у них, между прочим, нет. Весь металл идет на помощь войскам. Мистер Денби так ужасно посмотрел на меня, будто я немецкая шпионка.

— Может, удастся как-то заточить ту, что у нас осталась. Какая скука. Кукуруза в банках и поцарапанные пластинки.

— Ты не хочешь послушать про мужчину, с которым я познакомилась?

— Почему же? И что с ним не так? Плоскостопие или просто дыра в ботинке?

— Не будь злой. Он работает на Управление военной информации, в Голливуде. Разве это не потрясающе?

— Умопомрачительно, дорогая. А у него есть иглы для патефона? Вот это было бы действительно потрясающе.

— Нет, но он пригласил меня на ужин. И он считает, что я красива, как Джейн Рассел.

— Джейн Рассел, надо же. — Ник рассмеялась. Швырнула книгу на траву и обняла Хелену: — Ты красивая. Очень. По-своему. Не как потаскушка Джейн Рассел.

Хелена прижалась головой к Ник:

— Свидание.

— Да, свидание.

— Я не была на свидании со времен Фена. — Хелена подняла голову и посмотрела на кузину. — Могу я попросить тебя об одолжении? Можно я позаимствую твои чулки? Я знаю, это твоя последняя пара.

— Ты можешь надеть мои чулки, милая. Мой вклад в военную экономику. Это нужно отпраздновать. Доставай джин и стаканчики из-под желе, а я найду эти проклятые чулки.

Хелена уже потягивала джин, когда Ник вернулась в кухню. Уголки ее рта были опущены в водевильной версии скорби.

— Дорогая, у меня плохие новости. Тебе лучше пойти со мной.

Хелена проследовал а за Ник в маленькую тесную ванную. На палке для шторы над ванной висела пустая вешалка. Хелена посмотрела на Ник, которая торжественно показывала на дно ванны, потом уставилась на кучку коричневой пыли.

— Кажется, чулки отошли в лучший мир, — сказала Ник.

— Боже мой… — Хелена оглянулась на кузину. — Они распались? Это же… трагедия.

— Да.

— Господи, что же нам делать?

— Я думаю, мы должны устроить им достойные похороны.

— Это будет по-христиански, — согласилась Хелена.

— Я вырою могилу, а ты подбери музыку, раз уж они должны были стать твоими, дорогая. — Ник собрала кучку пыли и ссыпала ее в подол своей юбки.

Хелена выбрала пластинку и, когда Ник кивнула ей со двора, опустила изношенную иглу на винил.

Она увидела, как Ник рассмеялась, запрокинув голову, когда музыка поплыла из окна.

— О, Хелена, я люблю тебя, — прокричала ей кузина. — «Лунная соната»? Ты просто невозможна.

Хелена открыла глаза. На миг ей подумалось, что она одна. Комната казалась такой пустой. Ладони зудели, подошвы ног зудели, тело болело. Подушка была насквозь мокрой. Она плакала? Затем она учуяла запах сигарет. Ее затошнило. За спиной слышалось чье-то сопение.

— Да, я нашла его. Это так мерзко, он живет с какой-то потаскушкой в трущобах, в городе. Ты бы видел его лицо, когда он открыл дверь. Такой до чертиков самодовольный, будто ждал меня.

Хелена затаила дыхание. Стерва говорила про Эйвери. Она должна слушать внимательно, она не может опять заснуть.

— Хьюз, нам придется продать коттедж. Нет, мы не можем это себе позволить. Он назвал цену, и я согласилась. Ничего не поделаешь. Она сможет жить на оставшиеся деньги. К тому же нам придется платить за больницу и за школу Эда.

Хелена почувствовала, что на нее нисходит покой; Эйвери получил деньги. Теперь он к ней вернется. Все будет хорошо.

— А что еще мы можем сделать? Ты думаешь, меня от этого не тошнит? Да я его убить готова. Хуже всего, что в итоге он получил что хотел. И даже говорить не желаю про этого мерзкого Фокса. Деньги за коттедж моего отца отправятся прямиком в его карман. Помнишь всю эту историю с «коллекцией»? Видел бы ты эту жалкую рухлядь у них дома. Точно какое-то чертово святилище. Отвратительно.

Она снова засопела.

— Ненавижу себя за то, что оставила ее с ним.

Стерва и ее ханжеская жалость к себе, да она бы прожевала и выплюнула Хелену давным-давно, если бы не Эйвери.

— Ты обо всем договорился? Да, и что сказал доктор Монти? Хьюз, я знаю, что доктор Монти идиот, но он — наш идиот. По крайней мере, она окажется в достойном, респектабельном заведении, где будет получать помощь, пока не окрепнет.

Что она задумала? Эйвери не позволит забрать ее. Не стоит расстраиваться.

— Мы поговорим об этом, когда я вернусь домой. Что там в школе? О, ради всего святого. Это всего лишь мальчишеские шалости. Ты слишком суров к нему. Да, слишком. Бедный мальчик все ждал и ждал, что кто-нибудь заберет его на каникулы, а никто так и не приехал. Неудивительно, что теперь он создает проблемы.

Эд, ее малыш. Она говорит об Эде. Какие каникулы? Школьные каникулы. Что-то про билет на самолет. Билет на самолет для Эда. Чтобы он приехал домой. Неужто уже прошел День благодарения? О, она опять всех подвела. Как она могла так сглупить? Но Эд был жесток с ней. Да. Только это не его вина. Он ее дитя, а она подвела его. Все из-за того, что он увидел. Мертвую девушку. Нет, неверно. Мертвая девушка случилась позже. Она хотела свои таблетки. Почему Стерва не даст еще таблеток?

— Билл устраивает вечеринку. — Эйвери сидел на полу в своем кабинете, перед ним лежали снимки из портфолио молодых актрис. — Вечеринку для очень важных людей. Ты же знаешь, что Билл считает тебя очень красивой. Так вот, он интересуется, не хочешь ли ты украсить его вечеринку. Он заплатит.

— О чем ты? Что это значит, Эйвери? — Хелену трясло как от озноба.

— Нет, нет, нет. Ничего такого. — Увидев выражение ее лица, Эйвери встал и обнял ее за плечи. — Он хочет, чтобы ты побыла там, выпила бокал шампанского, поговорила с людьми. Разве ты не знаешь, как ты хороша? Разве не понимаешь, что люди готовы платить, чтобы посмотреть на тебя?

— Я не верю.

Эйвери рассмеялся:

— Ты не понимаешь Голливуд, солнышко. Но это мне в тебе и нравится. Почти пятнадцать лет прошло, а ты все еще чиста и невинна. — Он прижался губами к ее рту.

— Мама?

Хелена повернулась и увидела в дверях сына. Его фигура почти полностью закрывала низкий проем. Когда он успел так вырасти?

Эйвери оттолкнул Хелену и обвиняюще посмотрел на нее:

— Почему он все время следит за нами? Почему караулит за дверью?

— Эйвери.

— Эд, то, что происходит между мужчиной и женщиной, двумя любящими, это их личное дело. Они свободны. Ты это понимаешь? Ты не имеешь права пялиться, точно какой-то извращенец.

— Эйвери, — неожиданно резко повторила Хелена, — не нужно. — Она снова повернулась к Эду: — Прости, дорогой, я не успела спросить. Эйвери, Эд попросил меня узнать у тебя, не может ли он помочь в твоей работе. Ему почти тринадцать, и он хочет помочь. Он знает, как упорно ты трудишься.

— Я не извращенец, — сказал Эд. — Я занимаюсь исследованием, как ты.

Эйвери пристально посмотрел на Эда. Затем медленно кивнул, точно что-то решил:

— Ладно. Ты становишься мужчиной, я понимаю. Мужчина имеет право работать, быть свободным и творить. Я верю в это.

У Хелены возникло неприятное ощущение в животе.

— Эйвери, я не хочу, чтобы ты показывал ему сам-знаешь-какие фотографии. Пожалуйста. И, Эд, ты по-прежнему должен делать уроки. Я не хочу, чтобы ты сидел дни напролет взаперти в темной комнате.

— Нет, мышка. Раз Эд — мужчина, то я и буду обращаться с ним как с мужчиной. Он созревает.

Эд смотрел на отца, но Хелена не могла понять выражение его лица. Возможно, это была ужасная идея, подумала она, глядя то на этих двоих, то на пожелтевшие афиши и горы ветхого тряпья.

Она не желала, чтобы ее сын видел эти отвратительные фотографии с места преступления, И в то же время она обрадовалась бы, проводи он больше времени с отцом. Они никогда не были близки, Эйвери всегда обращался с сыном как с неким раздражающим довеском к жене. Она отвезет Эда на лето в Тайгер-хаус, подальше отсюда, подальше от Эйвери, пусть играет в теннис и носится по округе с Дейзи — и все тогда наладится.

— А теперь, сын, я бы хотел поговорить с твоей матерью наедине, — сказал Эйвери. — И не думай, что я не узнаю, если ты будешь подслушивать.

Эд исчез, Эйвери выждал, чтобы убедиться, что сын действительно ушел, и повернулся к Хелене:

— Так ты пойдешь на вечеринку к Биллу?

— Да. Если только не будет ничего… не знаю. Ничего странного.

— Если мужчины, желающие посмотреть на прекрасную мышку, кажутся тебе странными, то…

— Эйвери…

— Послушай. Я хотел еще кое о чем с тобой поговорить. Доктор Хофманн звонил. Сказал, что ты не возобновила ни один из своих рецептов. Он встревожен, я тоже.

— Просто от лекарств я становлюсь такой усталой. И Эд уже не маленький. Я не могу отправить его играть или оставить одного. Я могу понадобиться ему. А от таблеток у меня голова не работает как надо.

— Эд уже мужчина, любовь моя. О чем мы только что говорили? Нам обоим ты нужна отдохнувшей и здоровой. Я позабочусь об Эде.

— Милый, я правда больше не хочу их принимать. Не думаю, что мне нужны таблетки. Помнишь, когда я была беременная и потом? Я их не принимала и хорошо себя чувствовала.

— Ты вправе делать все, что пожелаешь, Хелена. И ты всегда это знала. Только пообещай, что хорошенько подготовишься к вечеринке. Если ты не отдохнешь, это скажется на твоем личике и Билл расстроится. Просто подумай об этом.

Хелена кивнула. Может, она примет одну таблетку, но только ради вечеринки. А после навсегда забудет про них. К тому же теперь она от них не засыпала, только если не принимала сразу помногу. Но тогда ей становилось нехорошо. Она давно уже понимала, что это плохо, но почему-то это не имело значения. А теперь у нее тряслись руки и сердце колотилось так, что ей становилось страшно. Подчас она не могла вспомнить какие-то вещи. Она определенно не станет принимать таблетки в Тайгер-хаусе. Она знала, что Ник не одобрит, а если они будут жить под одной крышей, скрывать у нее не получится. И когда ей сделается нехорошо, она выпьет виски — как поступают все остальные.

— Так, так, — произнес Билл Фокс позже тем же вечером, открывая тяжелую резную дверь виллы. — Я так и подумал, что это ты. Поэтому сказал себе: почему бы не открыть дверь самолично, чтобы поприветствовать нашу Джейн Рассел? Персональное приветствие, а, милочка?

— Здравствуй, Билл.

Хелена ненавидела Продюсера. Он вечно что-то сулил Эйвери, а потом отказывался от своих слов. Но демерол должен был настроить ее более дружелюбно.

— Очаровательное платье. Облегает в нужных местах, а таких мест, надо сказать, немало. — Он ухмыльнулся. — Проходи.

На Хелене было приталенное платье из блестящей ткани цвета морской волны, которое она сшила по выкройке из альбома, присланного Ник на Рождество. Каблуки цокали по батчелдерской[37] плитке, когда она шла за Биллом по сводчатому холлу на террасу.

Официанты в белых фраках подавали шампанское в фужерах на серебряных подносах — нескольким актрисам, которых Хелена видела прежде с Биллом, и группе пожилых мужчин, которые, как она предполагала, занимали какие-то должности в индустрии.

Красное солнце садилось за холмы, Хелена прислонилась к кованым перилам и вдохнула вечерний воздух. Здесь, на вилле, было по-другому. Больше света, воздуха. Она казалась такой далекой от тесного гостевого домика с задернутыми шторами, хотя их разделял всего лишь холм. Хелена ощущала ароматы сада — калифорнийских яблок, кислых и сладких лимонов, валенсийских и красных апельсинов.

— Выпей бокал шампанского, милочка, — предложил Билл Фокс, помахав официанту. — И проследил за взглядом Хелены. — Красиво здесь, да? Моя первая жена любила фруктовые деревья.

— В самом деле?

— Да. — Билл Фокс придвинулся ближе, его рука подрагивала у нее на бедре. — Ты тоже любишь фруктовые деревья?

Хелена вспомнила, как однажды ночью они с Эйвери, будучи пьяными, пробрались в сад и украли немного фруктов. Всего-то пару яблок, да и те были неспелые. Но она помнила, как ей тогда хотелось, чтобы с ней была Ник. Такая эскапада ей бы наверняка понравилась.

— Да, они мне нравятся.

Хелена отодвинулась на пару дюймов.

— Так, так. Ты ведь не стесняешься, нет, дорогуша?

— Билл, с чего бы мне стесняться? Мы знаем друг друга уже много лет.

— Это верно. Мы как одна семья. Ты, я и Эйвери. И не будем забывать про нашу дорогую, усопшую Руби. Она тоже часть семьи.

Хелена заметила, что одна из молоденьких актрис, не то Викки, не то Кикки, уставилась на них.

— Это твоя подружка? — подтолкнула она Билла Фокса локтем.

Продюсер оглянулся.

— Моя подружка? О, думаю, староват я уже для подружек. Мне за ними не угнаться. К тому же нынешние девушки все костлявее и костлявее. А мне больше нравятся такие, ну, такие, как ты, дорогуша. Округлые, мягкие.

Хелена взяла еще один бокал шампанского.

— Прошу прощения, — сказала она. — Мне нужно попудрить носик.

В ванной она запила еще одну таблетку водой из стакана, поставленного для гостей. Ей хотелось, чтобы Эйвери был с ней. За все эти годы она лишь несколько раз была в доме Билла Фокса, и всегда с мужем. Она гадала, сколько же Билл Фокс заплатил ему. Она надеялась, что много. Ей не верилось, что он просто пожелал видеть ее у себя. Он всегда любил распускать руки, но к ней приставал не больше, чем к другим. К тому же теперь он уже совсем старик. Он показался ей стариком из-за седых волос, когда она впервые увидела его у «Сиро», а теперь у него старческие пятна на щеках и руки как у дряхлой карги. Она дрожала. Ей всего-то нужно быть хорошенькой и милой, а потом она отправится домой, спать.

Позже Хелена обнаружила, что осталась одна с Биллом Фоксом на террасе. Все уже ушли, а она почему-то даже не заметила. Она болтала с одной из актрис, которая жаловалась на постельный кастинг. Похоже, ту расстраивал не секс, а то, что после этого ее никогда не приглашают на ужин. Хелена кивала и пила, и снова пила. Затем девушка исчезла и на террасе остались только они с Биллом Фоксом. Она знала, чего хочет Продюсер. Она знала весь вечер. Для этого не надо быть гением. Он стоял, прислонившись к раме французского окна, и улыбался ей.

По дороге к гостевому домику Хелена споткнулась на ступеньке и подвернула лодыжку. Билл Фокс поддержал ее за локоть.

— Осторожнее, дорогуша, — прошептал он.

— Почему мы идем к моему дому? — Она не могла вспомнить.

— Там тебе будет удобнее.

— Эйвери, — сказала она.

— Он ушел, дорогуша. Он работает, ты же помнишь?

Она не помнила.

В спальне он потребовал включить свет.

— Я хочу на тебя посмотреть. Хочу видеть, за что плачу. Мне не приходилось платить с шестнадцати лет. — Он хмыкнул.

Хелена тоже засмеялась, хотя и понимала, что шутка не для нее.

Хрипя, Продюсер двигался на ней. Он задыхался. Он был стар. Хелена едва сдерживала смех: этому старику требуется сиделка, а не кувыркания в стогу. Но она понимала, что он рассердится и они не получат денег. Поэтому позволила ему хрипеть дальше, а сама смотрела в потолок.

— Ты настоящая шлюха, — прокашлял он ей в ухо. — Я всегда это знал.

Она чувствовала, что он близок к финалу.

— Мама?

Хелена окаменела. Хрипы Продюсера, свет, постель, вся перекрученная, как вода в сливающемся бассейне. Нет, это невозможно.

— Мама?

Эд. Как она могла забыть про сына? Она оттолкнула Продюсера так сильно, что он упал с кровати и зашелся в судорожном кашле. Села на кровати, прикрыв груди рукой.

Эд стоял в дверях, одетый в пижаму. Странно, как ей могло показаться, что он высокий. Он всего лишь маленький мальчик, вот только глаза у него безжизненные, пустые. И смотрит на нее скорее с любопытством, чем со страхом или злостью.

— Эд, — произнесла она, но обнаружила, что не знает, что сказать.

Эд смотрел на Продюсера, выглядывавшего из-за кровати. Одежда его лежала слишком далеко, и добраться до нее он мог, лишь явив себя во всей красе.

— Сынок… — начал он.

— Я не ваш сын, — сухо ответил Эд. — Вас не должно быть здесь. Моей матери нездоровится.

— Я просто…

Продюсер, похоже, растерялся.

Эд не двигался с места. Он все стоял и стоял. Наконец старик прыгнул вперед, схватил одежду и выскочил из комнаты. Хелена непременно посмеялась бы над тем, как он спасовал перед маленьким мальчиком, если бы только ее сердце не было разбито.

— Эд, родной, — заговорила она, когда Продюсер исчез. Она закуталась в простыню. Вот бы протянуть ему руку, точно предложение мира, но жест, даже сама его идея, — истинный гротеск. — Милый, твой отец. Он так упорно трудится много лет…

Она не могла объяснить это сыну.

— Я понимаю, — сказал Эд. — Исследование.

И с этим он оставил ее одну в залитой светом комнате.

Хелена проснулась от звуков радио.

Во вторник днем автобус с группой молодых борцов за гражданские права, направлявшийся в Бирмингем, штат Алабама, подвергся нападению близ Эннистона.

Ее нервы были точно из стекла, голова пульсировала. Но тошнота исчезла, и она обнаружила, что может сидеть, не испытывая при этом головокружения. Она дотянулась до кувшина и налила воды. Вода оказалась сладкой, с лимонным привкусом, она проглотила ее залпом и налила еще.

— Хелена?

В дверях стояла Ник.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

— Голова болит.

— О, родная, ты снова с нами. В стране живых. — Ник пересекла комнату и присела на край кровати. — Ты столько дней вообще не разговаривала. Я уже и не знала, услышим ли мы когда-нибудь снова твой голос.

Ник попыталась взять Хелену за руку, но та отдернула ее.

— В чем дело?

— Мне надо увидеть Эйвери.

— Ясно. — Ник опустила глаза, теребя уголок простыни. — Милая, не думаю, что Эйвери придет.

— Другими словами, ты его не пустишь. Он хотя бы знает, где я?

— Нет, не думаю, что знает. — На лице Ник была маска жалости.

— Не смотри на меня так. Мне не нужна твоя жалость, мне нужно поговорить с мужем.

— Родная, мы едем домой. Тебе нездоровилось. Необходимо тебя подлечить, мы хотим, чтобы ты была с нами, Хьюз и я. Я скучала по тебе и хочу, чтобы ты была рядом.

Хелена рассмеялась, мелкая горячая дрожь прошла по ее легким.

— Ты скучала по мне?

— Да, Хелена, я скучала по тебе. Я хочу…

— Ты хочешь, ты хочешь. — Кожа Хелены снова начала зудеть, так и разодрала бы ее ногтями. — А как насчет того, что хочу я?

— Хелена, бога ради. Будь благоразумной, дорогая. Неужели ты в самом деле думаешь, что лучше вернуться в тот ужасный дом и сидеть там в одиночестве?

— Я не одинока. Я замужем, если ты вдруг забыла.

Хелена увидела, как потемнели глаза Ник.

— Я-то не забыла, — холодно сказала Ник. — А вот твой муж, похоже, забыл.

— Не говори так. — Хелена почувствовала, что силы вот-вот ее оставят. — Я знаю, что он не идеален, в отличие от твоего святого супруга. Но мне нужно поговорить с ним.

— Нет, — медленно ответила Ник. — Нет, прости, дорогая, но я не могу этого допустить. Не сейчас, по крайней мере.

— Ты не имеешь права держать меня взаперти. Не имеешь права разлучать меня с Эйвери.

— Я не держу взаперти. Я пытаюсь защитить тебя, и мне плевать, что ты скажешь.

— Конечно, плевать. Эйвери был прав насчет тебя. На меня тебе плевать. Я твоя тень, на фоне которой ты лучше выглядишь, я получаю твои объедки, когда ты насытишься. У меня не может быть ничего своего, это тебя убивает, верно?

— Как ты можешь говорить такое? — Хелена видела, что у Ник блестят глаза. — Я люблю тебя. Разве ты этого не понимаешь?

— Ну а я тебя не люблю. Уже нет.

— Тебе нездоровится, милая. — Ник встала и направилась к двери. — Ты не понимаешь, что говоришь.

Хелена услышала, как Ник плачет в соседней комнате. И, хотя от этого ей стало немного больно, она была рада.

1967: август II

После выходки с соседским псом Хелена попыталась разобраться с диким гнездом на голове, но потерпела неудачу. Тогда она устроилась в шезлонге у себя в комнате и заснула; очнулась она от стука в дверь. Солнце уже спускалось к воде, она слышала жужжание жуков за окном на лужайке. Знойное лето выжгло траву до бурой желтизны.

— Хелена, — услышала она тихий голос Ник. — Могу я войти, дорогая?

Хелена вздохнула.

Ник, разумеется, не стала дожидаться ответа, толкнула дверь и просунула голову:

— Я не хочу ссориться. Только не в твой день рождения.

Хелена молча смотрела на нее. Она уже столь многого не могла сказать Ник, что не могла сказать ей вообще ничего. Даже если речь о простой любезности или мелких уступках.

— Мы не ссоримся, — произнесла она, чувствуя усталость.

— У меня кое-что для тебя есть. Предложение мира и подарок. Могу я войти?

— Разумеется, ты можешь войти. Это же твой дом.

Ник сделала вид, что не услышала последней реплики. Под мышкой она держала коричневый сверток. Положила на столик возле шезлонга маленькую белую таблетку:

— Я нашла аспирин.

Она глядела на Хелену так, будто ожидала, что та запрыгает от восторга.

— Спасибо. — Пальцы Хелены вцепились в книгу, лежащую на коленях.

— И я хотела вручить тебе подарок ко дню рождения. До ужина.

Ник положила сверток рядом с шезлонгом.

Хелена ждала, надеясь, что кузина уйдет и не заставит ее открывать подарок и изображать благодарность.

— Нy же, милая, открой его. Мне кажется, я угадала. — Ник улыбнулась одной из своих торжествующих улыбок.

Хелена обнаружила, что невольно улыбается в ответ. Она взяла сверток, разорвала бумагу, и на волю выплеснулась ткань: нежно-голубой муслин, расшитый золотыми тиграми. Это было платье, по колено длиной, приталенное, с юбкой колокольчиком.

— Я использовала одну из твоих старых выкроек, только немного подправила ее и переделала его для тебя. Что думаешь?

Хелена осторожно погладила ткань. Она была прекрасна.

— Тебе нравится?

— Конечно.

— О, я знала, что тебе понравится. Хьюз беспокоился, что тебе может быть неприятно, что прежде это было мое платье. Но я сказала ему, что дедушка привез ткань для нас обеих, а я поступила эгоистично, забрав ее себе. Я знаю, это было эгоистично, милая. Прости. — Ник сжала руки.

— Ты говорила, что хочешь сшить из нее подушки, — осторожно, стараясь, чтобы тон не вышел укоризненным, сказала Хелена.

— О, я знаю. Знаю, а сшила платье. Ну, я сказала, что сожалею об этом, это правда. — Ник уставилась на потолок, Хелена заметила, что она еле сдерживается, и улыбнулась про себя. — В любом случае, дорогая, я просто счастлива, что тебе понравилось.

Хелена положила платье на колени и снова погладила материю.

— Что ж, — наконец сказала Ник, не дождавшись ответа, — пожалуй, я тебя оставлю. Пора заняться праздничным ужином. — Она направилась к двери, обернулась: — Да, совсем забыла. Прости, дорогая, но, похоже, твой пирог украли, представляешь? Должно быть, кто-то из соседских мальчишек. Мы искали везде, но он точно испарился. Такая странная история. Прости, я ведь знаю, как ты любишь ангельский пирог.

— Невероятно, — сказала Хелена.

— Мне очень нравится эта комната, — сказала Ник. — Всегда ее любила, особенно этих птиц. — И она осторожно закрыла за собой дверь.

Хелена откинулась в шезлонге. Боже, как же она ненавидит ее. Но хуже всего то, что ей ее не хватает. Она очаровательная, забавная и ужасная в одно и то же время. Хелена с радостью простила бы кузину, но просто не могла. Ник зашла слишком далеко. Хелена хотела в жизни лишь одного, а Ник это единственное уничтожила.

— Почему вы считаете, что она сильнее вас?

— Я так не считаю.

— Но если она не сильнее вас, то как она смогла лишить вас мужа?

— Она из тех людей, что всегда получают то, чего хотят. Она решила, что я совершила ошибку.

— Что это за люди, которые получают то, чего хотят? Почему вы считаете, что вы не из их числа?

— Потому что я не дура, доктор Кролл. Я знаю, каков этот мир.

— И каков этот мир, миссис Льюис?

— Этот мир жесток к невинным.

— А вы невинны?

— Я была такой, да. Я это знаю.

Хелена слышала их внизу. Похоже, приехал Тайлер. Его голос, затем смех Дейзи. Особый смех — так девушки смеются, когда любимый говорит им что-то приятное о них самих.

Хелена надела корсет и посмотрела на платье, лежащее на кровати. Разумеется, для Ник в порядке вещей отдать ей то, что она сама носила, что-то использованное. Она подумывала отправить платье в мусорную корзину. Но тогда они засуетятся, решат, что у нее рецидив. Поэтому лучше просто повесить платье в глубь шкафа, и пусть висит там до второго пришествия.

Но, глядя на платье — синее, цвета сумерек, с безупречно вышитыми тиграми, — она заколебалась. Осторожно взяла платье, расстегнула молнию сбоку и натянула через голову. Сидело оно идеально, надо отдать должное Ник.

Хелена подошла к туалетному столику и посмотрелась в зеркало. Платье подходило к цвету ее глаз, и на миг ей страстно захотелось, чтобы Эйвери увидел ее в нем.

«Я люблю тебя, — сказал бы он. — Моя кинозвезда».

Закрыв глаза, она и представила, как Эйвери протягивает к ней руки. Она бы упала в его объятия, и он бы крепко прижал ее к себе.

Хелена открыла глаза и посмотрела на себя, стоящую посреди комнаты в синем платье. Нет, она все-таки будет его носить. Это платье создано для нее, тигры ей так подходят. На самом деле, тигры были просто идеальны.

— Вы говорите — «родственные души». Если это так, то почему же, как вы думаете, ваш муж не навещает вас здесь?

— Потому что он не знает, где я.

— Ясно. И почему же он не знает?

— Потому что она ему не сказала. Она его подкупила, чтобы он держался подальше.

— И почему же, как вы думаете, он согласился на это? Почему он согласился принять деньги и отказаться от жены?

— Ему нужны деньги, доктор Кролл. На то, над чем он работает всю свою жизнь. Это самое важное для него.

— А вас, стало быть, можно пустить в расход.

— Я не знаю, как ответить на этот вопрос.

— Почему же, миссис Льюис?

— Потому что вы говорите так, будто у него был выбор, а у него не было выбора.

— А разве это не выбор?

— Нет. У нее был выбор. А у нас — нет.

Стук в дверь:

— Тетя Хелена?

Это что, Центральный вокзал? Почему ее не оставят в покое хоть на миг?

— Да, ягненочек? Что я могу для тебя сделать?

Дейзи приоткрыла дверь и, в точности как Ник, просунула голову:

— У меня для вас сюрприз.

— И что же это такое, милая? По-моему, меня сегодня и так уже достаточно баловали.

Дейзи скрылась и с кем-то зашепталась за дверью. Хелена повернулась к зеркалу.

— Здравствуй, мама.

В дверях стоял сын. У Хелены перехватило дыхание, так он был прекрасен.

— Эд, родной. — Она было направилась к нему, но замерла в нерешительности. — Что ж, это действительно сюрприз.

— Я знаю, — сказала Дейзи, подталкивая Эда в спину. Она всегда так делала, дергала его, командовала им, точно нет между ними никаких границ. Хелена ей завидовала. — Лучший сюрприз, правда? Тай привез его из города.

Эд обернулся к кузине. Как обычно, лицо его было невозмутимо, но Хелена заметила, что выражение самую чуточку смягчилось. В который раз она спросила себя, уж не влюблен ли сын в ее племянницу. Но она знала, что это не совсем любовь. Нечто иное, чему она не могла подобрать определения. Но чем бы это ни являлось, она не возражала.

— Эд все темнил насчет своего расписания, но мне удалось припереть его к стенке. — Дейзи явно была чрезвычайно довольна собой.

— С днем рождения, мама.

Эд подошел к Хелене и поцеловал ее в щеку. Поцелуй не был ни теплым, ни холодным. Небрежным она бы его не назвала, но равнодушным — наверное.

— Ты очень занят на работе, милый?

— Да, Эд Льюис, чем ты там занимаешься? — Дейзи топнула ногой в шутливом гневе. — Я сто раз звонила к тебе в контору, а они все отвечали, что ты уехал по делам. И что же это за дела такие у исследователя рынка вне кабинета? Я думала, что вы все сидите в подземельях и корпите над цифрами.

— Домохозяйки Айовы, — ответил Эд, глядя на Дейзи. — Что они думают о последней модели пылесоса «Гувер».

— Милый, ты приехал из Айовы ради моего дня рождения? Я очень тронута. — Хелена робко коснулась его щеки. Такой бледный, точно все лето не видел солнца.

— Ладно, — сказала Дейзи, переводя взгляд с Эда на Хелену, — мне, пожалуй, следует помочь маме. Вы же знаете, какая она, когда стряпает. Вы тут ведите себя хорошо, — пропела она и, помахав рукой, убежала.

Эд проводил ее взглядом, повернулся к Хелене:

— Что стряслось с твоими волосами?

В отличие от Ник, Эд не насмехался над ней, ему и в самом деле было любопытно.

Хелена рассмеялась:

— Боюсь, у меня случилось небольшое столкновение с парикмахером. Дейзи постаралась. Потому что утром мне было немного грустно.

— И она решила, что от этого тебе станет лучше?

— Ох, Эд, не думаю, что она знала, чем это обернется. — Хелена подошла к зеркалу и пригладила волосы. — Ты поздоровался с тетей Ник? — Она старалась говорить непринужденно, глядя на отражение лица сына в зеркале.

— Я ее еще не видел.

Лицо осталось бесстрастным.

— Чудесно, что Тайлер смог приехать. Он так хорошо ладит с семьей, особенно с твоей теткой.

Хелена изучала коллекцию помад на туалетном столике, выбирая, какой оттенок подойдет к платью. Остановилась на «Призрачном коралле».

— Хотя, должна признать, иногда я думаю, не бывает ли Дейзи неловко от этого. Слишком уж он души не чает в тете Ник.

— Да, — ответил Эд. — Он на нее смотрит.

— Даже не знаю, как бы я себя чувствовала на месте молодой невесты, если бы мой возлюбленный столько времени уделял кому-то другому, пусть даже и моей матери. — Хелена накрасила губы и наклонилась к зеркалу. — Но Дейзи ведь такая милая, она ни за что не признается, даже если это ей неприятно.

— Что ты хочешь сказать, мама?

— Ничего. — Хелена повернулась к нему. — Я лишь не хочу, чтобы Дейзи пострадала, вот и все. Как и ты, я полагаю.

— Да, — сказал Эд. — Я этого не допущу.

— Разумеется, не допустишь. — Хелена замолчала, без надобности оправила платье. — Твоя тетя Ник временами бывает такой упрямой. Иногда таким людям приходится втолковывать, что их поведение может быть опасно. Понимаешь, о чем я?

Эд молча смотрел на мать.

Она снова повернулась к зеркалу, еще раз пригладила волосы, вдела в уши жемчужные сережки.

— Вот так. — Она прихлопнула по коленям, глядя на отражение сына в зеркале. — Давай спустимся и присоединимся к остальным?

Она попыталась выдать свою лучшую имитацию стоваттной улыбки Ник — неподдельная радость и сверкающие глаза. Но поняла, что просто скалит зубы.

— О вашем сыне, миссис Льюис. Вы сказали, что вы с ним не были близки последние несколько лет. Почему? Из-за вашего мужа?

— Нет. Он подросток. Не думаю, что у мальчиков-подростков есть время на матерей.

— Ясно.

— Почему вы так на меня смотрите?

— Не уверен, что могу согласиться с этим утверждением.

— Боже мой, доктор Кролл, я не знаю.

— А мне кажется, что знаете, миссис Льюис. Вы говорили, что стали меньше общаться после того, как он обнаружил мертвое тело несколько лет назад, это верно?

— Я сказала, что считаю, это могло напугать его. Думаю, он стал неразговорчивей после того лета, но Эд всегда был не такой, как все. Я знаю, здесь это бранное слово, но не понимаю, что плохого в том, чтобы отличаться от других.

— Вас огорчает, что он непохож на других мальчиков своего возраста?

— Что я только что сказала?

— Кажется, вы считаете, что я этого не одобряю, из этого я могу сделать вывод, что вас саму несколько смущает эта мысль.

— Полагаю, вы просто куда умнее меня, доктор.

— Миссис Льюис, я здесь, чтобы помочь вам. Я понимаю, что вы попали к нам не совсем по своей воле, но, проведя с вами какое-то время, я могу с уверенностью сказать, что вы как минимум крайне несчастны. А несчастные люди считаются нездоровыми. Мы должны сделать так, чтобы вам стало лучше. Вы понимаете?

— И тогда я свободна?

— Если пожелаете.

— Полагаю, меня все же беспокоило то, что он непохож на сверстников, я имею в виду Эда. Но, думаю, в нем есть некая внутренняя сила. Мне кажется, он предназначен для чего-то великого. Многие необычные люди совершали великие дела.

— Вы считаете, что он особенный.

— Да. Особенный. И сильный. Главное — сильный.

Обеденный стол украшали низкие вазы с розовыми космеями, а на тарелке Хелены лежала маленькая корона из золотой бумаги. Рука об руку с Эдом они вошли в голубую гостиную, где на коктейли собрались все, кроме Ник, — Хелена слышала, как та хлопочет на кухне. Дейзи, в легком сарафане с рисунком в виде листьев плюща, сидела на коленях у Тайлера, Хьюз рассказывал какой-то анекдот.

— Ага, — сказал Хьюз, увидев их. — Что будет пить очаровательная именинница?

— Думаю, бокал шампанского мне не повредит.

Хьюз наполнил бокал и передал его Тайлеру.

— С днем рождения, тетя Хелена, — сказал Тайлер, вручая ей бокал. На нем была его обычная униформа — защитного цвета брюки и полосатая оксфордская рубашка с закатанными рукавами. Идеальный зять.

— Спасибо, Тайлер. Так мило с твоей стороны привезти Эда на мой скромный праздник.

— Не стоит благодарности. Ник знала, как это вас обрадует, а Дейзи не отступалась, пока не выследила его. Где ты был, старик? В Айове? Домохозяйки и пылесосы?

— Да, — ответил Эд, — домохозяйки и пылесосы.

Хелену поразило жесткое выражение на лице сына. На миг ей почудилось, что он сейчас накинется на жениха Дейзи и разорвет на куски.

Тайлер даже слегка отшатнулся.

Наблюдая за ними, она глотнула шампанского.

— Восхитительно.

— А знаете, я ненавижу праздничные ужины, — объявила Ник, входя в комнату все в той же белой шелковой тунике, что и утром. — Я прыгаю по раскаленной кухне, а остальные смеются и веселятся без меня.

— Бедняжечка, — сказал Хьюз. — Мы не заставляем тебя это делать.

— Да, мамочка, мы все знаем, как ты ненавидишь праздничные ужины, — подхватила Дейзи. — Какая же ты врунья.

— О, можешь смеяться, если хочешь, но знай, что стряпать я начала лишь для того, чтобы заставить твоего отца полюбить меня. Я просто жалкая, верно?

— Что ж, это сработало, — сказал Хьюз, направляясь к ней через комнату.

Образ Ник и Хьюза, еще неженатых, возник перед Хеленой: они на дороге перед домом. Ник зовет Хелену, Хьюз стоит рядом, обняв ее кузину, и смотрит на нее так, будто не может поверить своему счастью.

— А я поддержу Ник. — Проведя рукой по волосам, Тайлер улыбнулся мальчишеской плутовской улыбкой, которая бесила Хелену. — Это нечестно не только по отношению к ней, но и к нам, ведь мы лишаемся ее общества.

— Да ты просто нахал, Тайлер Пирс, — возмутилась Дейзи, прищурившись. — Если я недогляжу, ты эдак превратишься в записного светского льва.

— По крайней мере, мне не придется лезть за словом в карман.

— Боже упаси, — сказала Хелена.

За столом Хелена надела корону. В то же мгновение, как она нахлобучила корону на голову, ей захотелось сорвать ее, но это выглядело бы слишком уж демонстративно. Хелена чувствовала себя глупо.

— Последние помидоры этого лета. — Ник расставляла тарелки.

Красное помидорное желе заставило Хелену поежиться — такое сочное, почти непристойно сверкающее на тонком фарфоре. На минуту в комнате стало тихо, только вилки постукивали по тарелкам.

— Не поверите, кого я встретила сегодня утром на Морнин-Глори-Фарм, — наконец сказала Ник. — Эту отвратительную жабу в человеческом обличье, Фрэнка Уилкокса. Ходил по магазинам — или уж не знаю, чем он там занимался, — со своей новой женой. Которая, между прочим, выглядит лет на двенадцать и явно ничего не понимает.

— Я и не слыхала, что Уилкоксы развелись, — сказала Хелена.

— О, чему тут удивляться. Она забрала свои деньги и убралась подальше после той истории с горничной.

Эд оторвал взгляд от тарелки:

— Не знал, что он все еще здесь.

— Я тоже, — ответила Ник. — Но вот он, во всей своей красе. Возможно, это странно, но, увидев его, я просто взбесилась.

— Целую вечность не вспоминала о той истории, — сказала Дейзи, откладывая вилку.

— Мы от тебя скрывали, ты ведь тогда была совсем ребенком. Но Фрэнк Уилкокс путался с той девушкой, как ее звали? Твой отец видел их.

— Это не секрет, — ответила Дейзи. — Мы с Эдом подслушивали у столовой, когда вы об этом говорили.

— Господи, вот бесстыжие! — возмутилась Ник. — В этом доме уже и поговорить приватно нельзя?

— Мама, у вас тогда были гости. Вряд ли это можно назвать приватным разговором.

Дейзи откусила помидор.

— Фрэнк Уилкокс водил меня на танцы как-то раз летом, до войны, — припомнила Хелена. — И, когда мы возвращались домой, повел себя довольно грубо. Ничего такого не случилось, уверяю вас, но мне тогда показалось, что могло и случиться, если вы понимаете, о чем я.

— Понимаем, — кивнула Ник.

Хелена вспомнила, как он щипал ее за руки. У него были неприятные пальцы. На следующий день кожа была в мелких синяках.

Она поймала взгляд Эда, лицо сына ничего не выражало.

— Не верится, что они так и не нашли того, кто это сделал, — сказала Дейзи.

Хелена заметила, как Хьюз и Эд обменялись взглядами. Не слишком-то дружелюбными, подумала она.

— Вряд ли это что-то бы изменило, — сказал Хьюз. — Уже ничего не исправишь.

— Папа, как ты можешь так говорить? Конечно, изменило. Бедная женщина. Правосудие должно было свершиться. Кто-то должен понести наказание.

— Моя девушка — подстрекательница, — сказал Тайлер.

— Дейзи права, — задумчиво произнесла Ник. — Может, это что-то бы изменило. Кто-то должен был понести наказание.

— Я не это хотел сказать, — запротестовал Хьюз.

— Я знаю, дорогой, — мягко сказала Ник. — Я знаю, что ты хотел сказать.

— Ну, как бы то ни было, — Дейзи посмотрела на Тайлера, — именно в то лето я влюбилась в тебя. А ты поцеловал Пичес Монтгомери, крыса ты.

Ее обожание было осязаемым, плотным и приторным, как ангельский пирог.

— В пятидесятые у меня был дурной вкус, — усмехнулся Тайлер.

Ник рассмеялась:

— В самом деле, Тай, она же ужасна.

— Ладно, ладно. — Тайлер поднял руки. — Признаю, это была ошибка. Но я тоже в тебя влюбился в то лето, в каком-то смысле, хоть и был слишком туп, чтобы это понять. — Он посмотрел на Дейзи. — По крайней мере, в твою семью. Во все это. — Он поднял бокал. — Тост за Дерринджеров — Льюисов. Спасибо, что спасли меня от пожизненной скуки.

— Слушайте, слушайте. — Хьюз тоже поднял бокал. — И за нашу прекрасную Хелену. С днем рождения. Поздравляю.

— С днем рождения, милая. — Ник потянулась бокалом, чтобы чокнуться с Хеленой.

— Спасибо, спасибо, дорогие, — ответила Хелена, коснувшись своей короны. — Меня не было бы здесь, на этом прекрасном празднике, если бы не вы все.

— Сегодня вы выглядите очень счастливой.

— Да, мой сын приходил навестить меня. Было чудесно повидаться с ним. Он так вырос. Меня это даже немного напугало.

— Когда вы последний раз видели его?

— Я… точно не помню. Таблетки, понимаете…

— Вы потеряли счет времени с этими таблетками.

— Да.

— И что вы чувствуете в связи с этим?

— Ну, я не чувствую себя виноватой, если вы пытаетесь заставить меня сказать это. Я очень уставала в то время.

— Я не пытаюсь вас заставить что-либо говорить. Вы можете вспомнить, когда вы последний раз видели сына?

— Ох, это сложно. Я помню его подростком, помладше, чем сейчас. А потом она отправила его в школу, и больше я его не видела.

— «Она» — вы имеете в виду вашу кузину, Ник.

— Да.

— Вам кажется, что она отняла его у вас.

— Чего и следовало ожидать. Но я не собираюсь снова жаловаться, мы это уже обсуждали. Все в прошлом. Как вы говорите, она поступала так, как считала правильным. Но так чудесно увидеть его сегодня. Он стал другим, более… более настоящим, я полагаю.

— В каком смысле?

— Он очень сдержанный, это хорошо, наверное.

— Что вы имеете в виду под словом «сдержанный»?

— Не знаю. Он не делится своими переживаниями.

— И вы считаете, это положительное качество?

— Не знаю, я сказала «сдержанный».

— Вы также сказали, что он не говорит о своих переживаниях.

— Я никогда не была сильна в словесных играх, доктор Кролл.

— Хорошо. Как ваш сын относится к вашему пребыванию здесь?

— Даже не знаю. Он сказал, что я была нездорова. И что все нормально. По-моему, его интересует лечебница.

— Он стремится вас защитить?

— Никогда об этом не думала. Кажется, нет. Он стремится защищать, если это можно так назвать, мою племянницу, Дейзи.

— Как вы думаете, какие чувства он к вам испытывает?

— Не знаю. Как я уже говорила, он очень…

— Да, сдержанный. Вы говорили, что вас напугало то, как он вырос. Почему вас это напугало?

— Не знаю, просто напугало. Он выглядит сильнее, чем мне помнилось.

— Прежде вы говорили, что сила — это качество, которым, как вы надеетесь, он обладает.

— Да. Сильным быть хорошо. Сильные люди получают то, что хотят, так вы сказали мне во время одного из первых сеансов.

— Не думаю, что я мог такое сказать.

— Да-да, сказали. Только сильные люди могут справиться с другими сильными. Я не хочу, чтобы моего сына уничтожили.

— Вы чувствуете себя уничтоженной?

— Да. Но теперь, когда я его увидела, мне кажется, что если кто и сможет уничтожить что-то в жизни Эда, то только он сам.

— И вас это радует?

— Да, доктор Кролл. Это меня радует.

Десерта, разумеется, не было, но Хьюз принес хрустальный графин с портвейном.

— Кто-нибудь желает стаканчик на сон грядущий?

— Даже не знаю, — покачала головой Ник. — Вино такое крепкое.

— Да ладно вам, Ник, — сказал Тайлер, лениво положив руку на плечо Ник. Точно это было в порядке вещей. — У нас же праздник.

— Хелена, дорогая?

Во взгляде Ник читалась забота, но Хелена не сомневалась, что она просто проверяет ее.

— Нет, спасибо.

Она никогда не любила портвейн.

— Тетя Хелена, чуть не забыла, — спохватилась Дейзи. — Подарок, самый главный. Но мы все должны пройти в гостиную.

— Знаешь, Дейзи, — произнесла Ник, — по-моему, с Хелены уже хватит твоих подарков на сегодня.

Дейзи округлила глаза.

— Папа? Мне нужна твоя поддержка.

— Я поддержу портвейн, — игриво сказал Хьюз. — Мы выдвигаемся.

Он явно наслаждался жизнью.

— Хорошо, ягненочек. — Хелена, опершись о стол, поднялась. — Как скажешь.

— Пошли, ягненочек. — Тайлер подставил Дейзи руку, должно быть еще сохранившую тепло Ник. — Выдвигаемся.

Дейзи оттолкнула руку Тайлера:

— Вы идите, а я скоро вернусь.

Все переместились в голубую гостиную.

— Хелена, может, ты хочешь чего-нибудь другого вместо портвейна? — спросил Хьюз.

— О. Не знаю, стоит ли.

Хьюз словно расстроился, бросил взгляд на Ник, та пожала плечами. Хелена рассмеялась про себя — до чего же они нелепы.

— Скотч? Это же твой день рождения.

— Ты прав. Это мой день рождения. Пусть будет скотч.

Хелена мило улыбнулась Ник, та отвела взгляд. Хелена чувствовала себя бодрой и энергичной, впервые за долгое время, и это было приятно.

Ник подошла к одному из больших окон и положила руку на москитную сетку.

— Вот и лето прошло. В воздухе уже чувствуется осень, да?

— Я люблю осень, — сказала Хелена. — Для меня она всегда пахнет переменами.

— Правда? — Ник оглянулась на нее. — Не знаю. Мне кажется, она пахнет смертью, вся эта умирающая листва.

— Это одно и то же, — сказал Эд.

— Эд, что ты такое говоришь, это ненормально. — На лице Тайлера проступило отвращение.

— Почему?

Тайлер открыл рот, но ничего не сказал, лишь пожал плечами и поднес к губам стакан с портвейном.

— Нет-нет, полагаю, Эд прав, — согласилась Ник. — Смена сезонов и все такое. Но на меня это наводит тоску. Никогда не любила ни то ни другое. Ни перемены, ни смерть.

— Но ты же дьявол, ты будешь жить вечно, — сказала Хелена. — Старина Ник, как говорил дедушка.

— Спасибо, дорогая, ты очень добра.

— А разве нет? Меня ты сумела одурачить.

Хелена попыталась рассмеяться, но это прозвучало неестественно даже для нее.

— Ну, — ответила Ник, — допустим. И что? Я не собираюсь за это извиняться.

— Нет, нет, разумеется, нет. — Хелена приложилась к виски.

— Тебя ведь это вполне устраивает, верно?

— Разве когда-нибудь имело значение, что устраивает меня?

— Боже милосердный, Хелена, почему бы тебе наконец не сказать, что хочешь?

— Понятия не имею, о чем ты, дорогая.

— Отлично, будь по-твоему. — Ник покачала головой, и Хелене захотелось ее ударить. — Может, я и дьявол, но, черт побери, я твой дьявол, и тебе лучше принять это.

В комнате стало тихо. Тайлер уставился в пол, Эд смотрел на Ник. А Хьюз попросту исчез. Очень типично для него, подумала Хелена.

— Итак, — сказала Дейзи, входя в комнату с чем-то плоским и квадратным под мышкой, — как всегда, ничего не подозревающая. — Та-дам. — Она протянула сверток Хелене. — Папа? Иди сюда, ты нам нужен. Куда он подевался?

Хелена разорвала оберточную бумагу с силой, удивившей ее саму. Это была пластинка. На обложке красовалось расплывчатое изображение какого-то полуотвернувшегося хиппи. «Ван Моррисон[38]. „Взорви свой разум!“» — было написано толстыми, похожими на сосиски, буквами. Хелена рассмеялась в голос и продемонстрировала пластинку остальным.

Ник прикрыла рот рукой, пытаясь заглушить смех, ее глаза встретились с глазами Хелены.

— Дейзи, в самом деле. Ты думаешь, это подходит твоей тетушке?

— Ой, не будьте вы старыми перечницами. Это не про наркотики. — Дейзи забрала пластинку и направилась к проигрывателю. — Вы должны послушать эту песню. Называется «Кареглазая девушка». Точно про вас. — Она скосила глаза на Хелену. — Только у вас голубые глаза. — И тут Дейзи тоже расхохоталась. — Ох, не обращайте внимания. У меня сегодня все наперекосяк, верно? — Она опустила иглу на винил.

Легкий барабанный бит и гитарные переборы, в духе калипсо. Хелена улыбнулась. Песня была хорошая, радостная, из тех, что заставляют тебя хотеть стать счастливым, даже если ты несчастлив.

Дейзи схватила за руку Тайлера и принялась твистовать. Затем дернула к себе Эда, и вот они уже отплясывали втроем.

Хелена смотрела на шайку юных цыган, у которых все еще впереди. Даже ее сын, временами такой серьезный, выдавал свою версию твиста в стиле Чабби Чекера.[39]

Она глянула на Ник. Кузина протянула ей руку. Хелена вздохнула и взяла ее. Ник обняла Хелену за талию.

— Старые мы перечницы, — сказала Ник.

Хелена прижалась лицом к мягкой щеке кузины, в ней нарастала непонятная тоска. Через плечо Ник она видела, как дети улыбаются им. Только не Эд. Она была рада, что он не притворяется. Он нужен ей. Она затеяла игру, и ей нужны его сила и честность.

Она вдыхала аромат духов кузины и думала о мокрых листьях, про которые та говорила. Как она может любить Ник — после всего, что было? Казалось, сознание ее сейчас взорвется, так много было мыслей. Невыносимо. Поэтому она просто обняла Ник покрепче, точно в последний раз.

ХЬЮЗ

1959: июль I

В доме звонил телефон.

Впоследствии, прокручивая этот момент в голове, Хьюз мог поклясться, что услышал звонок за квартал от дома. Но возможно, это память сыграла с ним шутку. Однако он совершенно отчетливо помнил ужас, поднявшийся в нем от этого звука.

Он шел не спеша по Трейл-стрит, отмахиваясь от мошкары, облаками висевшей в теплом июльском воздухе. Был ранний вечер; все утро без особого успеха провозившись с капиталами своего клиента, он ушел с работы пораньше и успел на «Лору»[40] в «Никелодеоне» на Гарвард-сквер.

Вот что нравилось Хьюзу летом в городе. Он мог уйти из конторы, и никому не было дела до того, куда он подевался. Его семья была далеко, на Острове, и он ощущал невесомость, что редко с ним случалось в рутинном существовании. Он мог поесть в одиночестве на кухне, сэндвич, а то и стейк, если было настроение готовить, затем пойти в кабинет и читать, пока не уснет на односпальной кровати. В их с Ник спальню он заходил только переодеться.

В спальне ему чудилось, будто он в городе-призраке. Фотография Дейзи в серебряной рамке на бюро, запонки в голубой фарфоровой чаше, идеально ровные подушки на кровати — все было точно из чужой жизни. Оглядывая комнату, он порой размышлял, что бы усмотрел археолог во всем этом, в нем самом. Как бы его описали? Мужчина, у которого туфли начищены, а носки аккуратно сложены. Мужчина, который любит свою семью. Это — он? У себя в кабинете он лучше понимал, кто он, и это его утешало.

В последнее время его одолевало чувство, что что-то не так. Временами оно накатывало, когда возвращался с работы или читал, и тогда ему приходилось останавливаться и пережидать, пока наваждение не отпустит. Он не мог дать ему точное определение, оно было сродни страху, но все же не страх. Он знал, это как-то связано с Ник, с утратой ее. Но ведь он ее не потерял, хотя временами ему казалось, что теряет. От этой мысли ему делалось дурно, как от хруста ломающейся кости.

Шагая по своей улице летним вечером, он услышал надрывающийся в доме телефон, и его снова охватило знакомое беспокойство, в голове зазвучал сигнал тревоги.

Это началось месяц назад, в начале июня, вскоре после того, как Ник и Дейзи перебрались на лето в Тайгер-хаус, а он приехал на уик-энд, чтобы подготовить лодку. Почистив «Звезду», проверив обшивку и оснастку, он отправился выпить в «Читальню», где сыграл две партии в рамми и выпил три джина с тоником, задержавшись дольше, чем планировал.

Все еще вполне бодрый, он решил прогуляться к заливу, подышать океаном, посмотреть на огоньки Чаппаквиддика. Оказавшись рядом с Яхт-клубом, он спустился к причалу, устроился на балке и сидел, вслушиваясь в стрекот моторов проплывающих яхт. Он любил Остров. Иногда он размышлял: если бы они с Ник поселились здесь после войны, как того хотела Ник, изменило бы это что-нибудь? Он подумал о Ник, она сейчас дома, наверное, готовится ко сну, легкий вздох срывается с ее губ, когда она садится за туалетный столик. Посмотрел на темную воду и выбросил эту мысль из головы.

Он шел по Симпсон-лейн, это была самая тихая дорога. Ему нравилось, что это все та же неухоженная тропа, хотя Остров постепенно менялся. Он размышлял об этом, когда дошел до перекрестка и увидел Фрэнка, выходящего из «Приюта» в компании девушки; ее темноволосая голова склонилась на его плечо.

Пораженный и не желая быть замеченным, Хьюз остановился. Он смотрел им вслед и не спешил продолжать путь, решив скоротать время за сигаретой. Закурив, он попытался проанализировать свое удивление. Его смутил не очевидный подтекст. Скорее показалось странным то, что Фрэнк проявляет такую беспечность. Да любой, кто увидел бы их, понял бы, что происходит, а Остров мал, здесь все знают всех. Нельзя разгуливать по улицам, размахивая своими тайнами. А если ты сглупил, то должен понимать, что через пару секунд весь город окажется в курсе.

Хьюз затушил сигарету и направился к дому. Подойдя к дорожке, отходящей от Северной Летней улицы, он увидел Эда, вернее, его силуэт. А впереди снова маячил Фрэнк Уилкокс с горничной, они были увлечены каким-то интимным разговором. В первый момент Хьюз подивился, как Эду удалось ускользнуть из дома незамеченным в столь поздний час. Но тотчас забыл об этом, осознав, что мальчик преследует парочку, бесшумно, как кошка, скользя вдоль дорожки, в тени бирючины. Фрэнк и девушка свернули на Морс-стрит к теннисным кортам, Эд за ними. Мальчик остановился на миг и что-то поднял там, где только что прошел Фрэнк, затем свернул на улицу и скрылся из виду.

Хьюз стоял, чувствуя себя довольно глупо. Идея проследить за Эдом, который следит за Фрэнком, показалась ему нелепой. Но какой у него был выбор? Он не мог позволить Эду преследовать парочку, прекрасно понимая, чем они собираются заняться. Решено, он догонит Эда и отведет его в Тайгер-хаус. Но, добравшись до Морс-стрит, Хьюз обнаружил, что все трое исчезли. Он добежал до конца улицы и свернул на заросшую тропинку, ведущую вдоль теннисных кортов к Шерифову лугу. Остановился, прислушался. Где-то впереди раздавались шаги.

Тропинкой редко пользовались, после того как город проложил настоящую дорогу к лугу от Пизес-Пойнт-Уэй. Он шел по тропинке, ночное тепло усиливало запахи растений. Низкая луна слабо освещала путь, Хьюзу приходилось осторожно пробираться через нависающие ветви и торчащие корни.

Дойдя до заброшенной хижины у Ледяного пруда, он снова остановился. Это место было не хуже любого другого, куда можно привести женщину, не являющуюся твоей женой, для того чтобы покувыркаться. Но, прислушавшись, он решил, что в хижине пусто. Он дошел до края луга, впереди простиралось болото, окруженное с двух сторон подлеском, ни то ни другое не показалось ему подходящим местом. Туфли промокли от вечерней росы, Хьюз выругался сквозь зубы. Когда он найдет Эда, то хорошенько пропесочит его за эту беготню.

Если он его найдет.

Он уже было решил бросить поиски и подождать, пока мальчик вернется домой, и тут услышал тихий треск в кустах сбоку. Разглядеть что-то в зарослях было сложно, но кто-то определенно удалялся от него. Дерьмо. Хьюз продирался сквозь заросли, прикрывая лицо, чтобы не оцарапаться об ежевику.

Он вывалился из кустов и очутился на извилистой тропинке, петлявшей между живыми изгородями. В воздухе стоял тяжелый аромат жимолости, и Хьюз поймал себя на том, что вспоминает о своем первом поцелуе с Ник, возле дома ее матери, после танцев. Она прислонилась к стене дома, слегка вжавшись в цветущую жимолость, и с тех пор в его сознании этот аромат был связан с ней.

Хьюз подошел к расчищенному участку и замер. Луна поднялась выше. В старой лачуге, где не было одной из стен, Фрэнк Уилкокс со спущенными до щиколоток штанами ритмично входил в девушку, которую за ним было почти не разглядеть. Одной рукой Фрэнк держал девушку за голову, точно за поводья.

А в центре полянки, спиной к Хьюзу, стоял Эд. Мальчик не издавал ни звука, но Хьюз увидел, как его правая рука движется вверх-вниз в неистовом ритме.

Господи, подумал Хьюз. Господи, мать твою.

Стараясь не шуметь, он приблизился к Эду и крепко сжал плечо племянника. Рука мальчика замерла, но больше он не шевельнул ни единым мускулом. Не всрикнул, не подпрыгнул от неожиданности. Тихо чиркнула застегиваемая молния, и Эд повернулся к нему. Лицо было пустым. Хьюз поморщился. Он приложил палец к губам и указал в направлении тропинки. Эд помедлил секунду, а затем направился в сторону кортов.

По дороге Хьюз молчал, вне себя от ярости глядя на мальчика, неспешно шагающего впереди. Когда они дошли до места, где тропка вливалась в улицу, он развернул Эда к себе:

— Что, черт побери, ты творишь?

— Я не извращенец, — просто сказал Эд.

— Я в этом не уверен, — ответил Хьюз. — Господи, о чем ты думал?

Эд молчал, его глаза все так же ничего не выражали. Хьюз не мог понять, что происходит в голове мальчика, но он помнил, что и сам творил странные вещи в возрасте Эда, ему становилось не по себе, когда он вспоминал о тех днях.

— Послушай, — Хьюз решил сменить тактику, — это нормально, если тебя интересует такое.

— Какое?

Господи.

— Мужчины и женщины.

Эд молчал.

— Когда я был в твоем возрасте, мне очень нравилась одна девочка…

Он толком не понимал, что хочет сказать.

— Мне не нравится Фрэнк Уилкокс. Да и девушка тоже особо не нравится.

Этот парень настолько туп?

— Я хочу сказать, Эд, ты не должен шпионить за людьми посреди ночи. Особенно вот так. Понятно? Боже.

— Я не шпионил.

— Думаю, мы оба знаем, чем ты занимался.

— Это исследование.

— Никакое это не исследование. — Хьюз снова разозлился. — И то, что ты видел, вовсе не приятное зрелище.

— А почему оно должно быть приятным?

Тон мальчика был нейтральным, но у Хьюза создалось впечатление, что Эд его дразнит.

— Послушай, я знаю, что дома у вас сейчас не все гладко, с твоим отцом…

— Не говорите об отце, — сказал Эд, и Хьюз почувствовал, что эту грань лучше не переступать.

— Послушай…

— Я стараюсь узнать что-то новое, — сказал Эд. — Про людей, про то, что у них внутри.

— Прости, что ты имеешь в виду — что у них внутри?

— Я занимаюсь исследованиями. Исследую то, что другие люди не хотят замечать. Это не всегда приятное.

От того, как он это сказал, может быть, от его тона Хьюза бросило в холод. Здесь что-то было не так.

— Что ты имеешь в виду? — повторил он.

— Например, — сказал Эд, — я знаю о ваших письмах. Тех, от женщины из Англии. Евы.

Хьюз почувствовал, как из его тела точно выпустили воздух. И тут же в кровь хлынул адреналин. Ева. Этого не может быть. Мозг сделался рыхлым, примитивным. Он шагнул к Эду, за ворот притянул к себе, лицом к лицу. Так близко, что почувствовал запах шампуня и пота.

— Что ты, блядь, сказал?

Собственный голос показался ему странным, спокойным и холодным.

— Письма, — пробормотал Эд торопливо, точно близость Хьюза взбудоражила его. — Те, что вы прячете в подвале.

— Письма, которые я прячу в подвале. — Ярость исходила от него, как дурной запах. — Мои письма. Ты, маленький выблядок.

Он был готов разорвать мальчишку на куски. Он знал, что не сможет себя остановить. И вдруг — Ник. Он должен подумать о ней. Хьюз заставил мозг работать. С невероятным усилием он отпустил Эда.

— Нет, Эд, — спокойно произнес он, — не думаю, что ты нашел какие-то письма. Не думаю, что ты что-то знаешь. Я думаю, что ты жалкий сопляк, которого застукали, когда он дрочил на двух взрослых, занимавшихся этим самым. Очень печальная история. Про такие истории люди думают: «Надо же, какой бестолковый испорченный мальчишка». А потом начинают задумываться о других вещах — например, может, у него проблемы, может, он нездоров? Понимаешь, о чем я?

— Не думаю, что я бестолковый, — ответил Эд, не отводя глаз от Хьюза. — Но я ведь могу спросить тетю Ник. Вдруг она знает.

Хьюз медленно кивнул, а затем ударил мальчика тыльной стороной руки — с такой силой, что Эд полетел на землю. Эд прижал руку к губам, но остался лежать.

— Вставай, — велел Хьюз.

Эд встал. Он схватил мальчишку за лицо и осмотрел. Крови не было.

— Отправляйся домой и смотри не разбуди свою мать. — Голос был хриплый, точно Хьюз пробежался на холоде. — И не смей мне больше угрожать.

Эд все смотрел на него. Он не плакал, не дразнил его, не скулил. Лишь слегка склонил голову, прежде чем развернуться и направиться по Морс-стрит.

Когда Хьюз вернулся, в доме было тихо, и он решил проверить письма. Они хранились в ящике с инструментами под верстаком в подвале, куда, как он знал, ни у Ник, ни у Дейзи не было никаких причин заглядывать. Подняв лоток с разномастными гвоздями, он обнаружил письма на месте, связка листков отменной почтовой бумаги сливочного цвета выглядела нетронутой. Он вынул самое верхнее.

Саутгемптон, 3 марта 1945 г.

Дорогой Хьюз,

В то время как я пишу это, тебя, наверное, штормит и бросает во все стороны где-то посреди Атлантики, а я сижу за своим скучным столом, все еще вспоминая о том волшебном стейке, что мы ели на прошлой неделе.

Должна сказать, празднование моего развода вышло освобождающим и слегка скандальным. Шампанское и стейк! Что бы сказало Военное министерство? Да какая разница. Теперь я — падшая женщина, и наслаждаюсь этим.

Моя подруга согласилась сдать нам свой дом в Девоне, когда ты в следующий раз получишь увольнительную. Это всего лишь маленький коттедж, но нам и не нужно ничего больше кровати. Я ведь даже яйца не сумею сварить (для тебя это важно?), так что к чему нам кухня. Мы сможем разгуливать голышом весь день, и я буду набрасываться на тебя при каждом удобном случае.

Хьюз, не знаю, смогу ли я вынести такое счастье. Пожалуйста, пожалуйста, береги себя. Так много горя вокруг, это меня пугает. Знаю, что это звучит мелодраматично, но ничего не могу поделать. Мир охвачен огнем, в конце концов. Просто возвращайся ко мне скорее.

Люблю,

Ева.

Хьюз аккуратно положил письмо обратно, поднялся наверх, в свой кабинет, где с тяжелым сердцем запер связку в столе и опустил ключ в карман.

Он не рассказал никому и по прошествии времени попытался забыть об этом эпизоде. Эд — просто испорченный мальчишка, ему не хватает отцовского влияния, он слишком импульсивен, сказал он себе. И при том он еще совсем ребенок. Взрослеющий ребенок — пусть странно и слегка неестественно. Все наладится. Хьюз вернулся в город, к своим ленивым вечерам и ночевкам в кабинете. И все же он не мог перестать думать о Фрэнке и горничной, о письмах и о Ник.

В доме звонил телефон. Хьюз подошел к двери и повернул ключ в замке. Сердце колотилось. Преодолев два пролета до лестничной площадки, он влетел в библиотеку. Поднял холодную черную трубку:

— Алло?

— Хьюз. Слава богу.

Это была Ник.

— Что? Что случилось?

— Дейзи. Они с Эдом нашли труп.

Хьюз прислонился к стене, прижав руку к груди.

— Черт побери, Хьюз. Она его видела.

— Кто это?

Он задыхался.

— Они точно не знают. Но по слухам, это может быть чья-то горничная. Она точно из тех португалок.

— Чья горничная?

Но он уже знал чья. Притворяться было бесполезно.

1944: декабрь

Хотя Рождество уже миновало, на станции все еще витал призрак праздничного настроя. Воздух отдавал сосновым ароматом. Люди сновали мимо Хьюза — текучая картина ожидания. Хорошенькая военнослужащая в серой шинели с пришитыми к подолу колокольчиками прозвенела мимо, подняв ему настроение, пусть всего лишь на миг. Он опоздал на поезд до Лондона, и теперь перед ним маячила угнетающая перспектива провести один из трех драгоценных дней свободы на борту «Джонса».

От вида улиц Саутгемптона настроение у него окончательно испортилось. Немцы разбомбили весь город, и теперь это было месиво искореженного металла, змеившееся от станции к докам, — пейзаж из тракторов, блокпостов и кранов. Здания обратились в груды руин — черные зазубрины, тянущиеся в небо. Но более всего Хьюза угнетали лестницы, ведущие в никуда. Казалось, они повсюду, бессмысленное обрамление уцелевших стен; он приучился смотреть только под ноги, выходя в город.

И все же здесь было лучше, чем в Гавре, где они только что потеряли целую мотодивизию. Французский портовый город настолько пострадал во время освобождения, что «Джонсу» пришлось плыть для переоснастки в Англию, вместо того чтобы сразу направиться домой.

Хьюз вернулся в доки и зашагал к столовой Красного Креста, где по крайней мере можно было выпить кофе, отличный от привычной тепловатой жижи, а может, удастся перехватить пончик, а заодно поглазеть на девушек из Красного Креста в бледно-голубой униформе.

Внутри была длинная очередь, он снова проклял свою неудачливость и уже собирался бросить эту затею и отправиться на поиски паба, как услышал, что его зовет Чарли Уэллс.

— Дерринджер! — Чарли махал рукой из середины очереди, предлагая присоединиться к нему. — Я думал, ты уже катишь на поезде в Лондон. Что случилось, решил, что не стоит лишать себя красот Саутгемптона?

— Да опоздал на этот чертов поезд, — ответил Хьюз, игнорируя стоявших сзади, которые возмущались лезущими без очереди.

— Ну тогда можешь прогуляться со мной и с ребятами. Глядишь, научишься чему-нибудь.

— Иди ты к черту.

— Ха! — Чарли похлопал его по спине. — Не будь ты барышней. Пошли, тебе надо как следует встряхнуться. Я тебя вытащу из этого тугого воротничка.

Хьюз был не в настроении, его раздражали шуточки Чарли. На самом деле в последнее время он частенько бывал не в настроении. Он не видел Ник уже три месяца, и Рождество прошло мрачно, на «Джонсе», под качку, вдали от бруклинского дока, с размороженной индейкой и клюквенным соусом, по вкусу напоминавшим сладковатую мочу. Он устал от этих несчастных, разрушенных городов, портов, где вечно воняло дерьмом, от морской болезни, которая, похоже, и не собиралась оставлять его. Глядя, как выгружаются сухопутные после десяти дней в Атлантике, он не мог удержаться от смеха. Парни были цвета горохового супа. Впрочем, это могло объясняться и другим — мыслями о марш-броске на немецкие укрепления среди зимы.

— Лейтенант Дерринджер.

Он повернулся и увидел капитана Линдси. Как и Хьюз, тот был в мундире.

— Капитан.

— Рад, что встретил вас. Кажется, вы собираетесь в Лондон. Три дня свободы?

— Да, сэр, но я опоздал на поезд. Видимо, уже не смогу уехать до завтра, сэр.

— Опоздали на поезд?

Капитан Линдси потер пальцем верхнюю губу, он всегда так делал, размышляя над проблемой. Увидев это в первый раз, Хьюз решил, что капитан дает ему понять, что у него грязь на лице, и принялся тереть у себя над губой — пока капитан Линдси не осведомился, почему он такой дерганый.

— Вот незадача, — сказал капитан. — У меня депеша, которую нужно доставить в Военно-морской штаб к сегодняшнему вечеру. Лейтенанты Уилсон и Джекс, подозреваю, уже уехали.

— Да, сэр. Думаю, они успели на поезд.

— Ясно. Что же, лейтенант, возможно, мы сможем убить двух зайцев, как говорится. Я переговорю с британцами, выясню, не смогут ли они одолжить нам водителя. Может, мы сумеем отправить вас в Лондон еще сегодня.

— Было бы замечательно, сэр.

— Пейте ваш кофе, лейтенант, и побыстрее. Встретимся у входа.

— Спасибо, сэр.

— Мистер Уэллс.

Капитан Линдси кивнул Чарли, развернулся на каблуках и вышел из столовой.

— Аннаполисский[41] ублюдок, — выругался Чарли, когда капитан ушел. — Ходит так, точно у него палка в заднице.

— Ты ведь получил свой чин. И не будь ты такой барышней, — сказал Хьюз, ухмыльнувшись.

— Ладно, давай возьмем кофе, — хмуро сказал Чарли. Но его лицо снова просветлело, когда большегрудая девушка из Красного Креста повернулась, чтобы обслужить их. — К тому же, — добавил он, — сомневаюсь, что в Лондоне есть то, чего нельзя найти здесь. — Чарли подмигнул девушке, та улыбнулась в ответ.

Хьюз рассмеялся. Тоски как не бывало.

Хьюз ждал в вестибюле штаб-квартиры Королевских ВМС, одном из уцелевших муниципальных зданий города, пока капитан Линдси переговорит со своим британским коллегой. Шум и суета напомнили ему о железнодорожной станции, только безо всей этой рождественской сутолоки, к его облегчению. Он отправил Ник письмо за две недели до Рождества, надеясь, что оно придет вовремя. Он не знал, что написать, кроме того, что любит ее и скучает, он не мог писать о том, чем занят, где был и куда собирается.

Год службы на действующем флоте — все равно что жизнь в застывшем времени. Существовал мир, который он оставил позади, и вот это место, в котором он оказался, — непрекращающиеся взрывы глубинных бомб, сотрясающие корабль; бледные лица команды в свете красных огней на боевой позиции; блуждание по Атлантике в полном затемнении, расшифровка сообщений до тех пор, пока глаза не начнут выскакивать из орбит. Ник все еще жила в реальном мире, который снился ему порой, когда он падал на койку, чтобы ненадолго забыться сном. Но нельзя говорить о том, где ты, да это и невозможно было бы объяснить.

— Лейтенант Дерринджер.

Хьюз обернулся. У него ушло несколько секунд, чтобы понять, что капитана Линдси сопровождает женщина; на ней были бриджи, большая, не по размеру, куртка для верховой езды и башмаки, похожие на армейские. Сперва он даже не разобрал, сколько ей лет. Но, когда они подошли ближе, по гладкому лбу девушки под шапкой аккуратно заколотых волос он понял, что она возраста Ник.

— Вам повезло, лейтенант. Курьеру Еве Брук тоже нужно доставить кое-что в Лондон.

Хьюзу почудился намек на улыбку в дрогнувших уголках губ капитана.

— Сэр, — произнес Хьюз. Посмотрел на девушку: — Мисс Брук.

— Миссис Брук, — поправила та, голос у нее был мелодичен, как церковный колокол.

— Прошу прощения, миссис Брук.

— Итак, лейтенант, вот депеша для капитана-лейтенанта Нейпира из Адмиралтейской цитадели. Смотрите, чтобы она попала к нему до того, как вы увлечетесь видами города.

— Есть, сэр.

Капитан Линдси повернулся к девушке:

— Миссис Брук.

— Капитан. — Девушка энергично кивнула капитану.

Они вышли из здания и, обогнув его, направились на стоянку, заваленную обломками соседних строений. Группка мальчишек похвалялась друг перед дружкой своими коллекциями шрапнели. У одного из них был подбит глаз. У Хьюза слегка кружилась голова.

— Полагаю, это мне не понадобится, — сказала миссис Брук, бросая свой мотоциклетный шлем на заднее сиденье и с отвращением оглядывая машину, прежде чем открыть дверцу и усесться на водительское место.

— А что вы обычно водите?

— Мотоцикл. — Она криво улыбнулась Хьюзу.

— Это я понял, — сказал Хьюз. — Какой?

— Вы разбираетесь в мотоциклах?

— Нет.

— Я так и думала. — И миссис Брук, включив сцепление, вырулила со стоянки и дважды прогудела мальчишкам, которые голубями прыснули в стороны.

Хьюз провел рукой по приборной панели:

— Даймлер. Немецкая.

— Какая наблюдательность. Вы всегда такой сообразительный?

Хьюз бросил на нее взгляд, она смотрела прямо вперед.

— Не всегда. Но случается.

— У нас тут был завод «Дженерал моторс», пока люфтваффе вдруг не проявили к нему бурный интерес.

— Они вообще странные ребята.

Хьюз похлопал по нагрудному карману, чтобы убедиться, что зубная щетка на месте. В кармане плаща у него было несколько сменных воротничков, вот и все запасы на время свободы.

— Так что вы везете в Адмиралтейство?

— Вот эту самую чертову машину, можете себе представить. Похоже, они потеряли пару своих при налетах на прошлой неделе. — Она повернулась к Хьюзу. Он заметил, что глаза у нее почти того же золотистого оттенка, что и волосы. — Не хочу показаться грубой, но не думаю, что Королевские ВМС стали бы тратить драгоценный бензин лишь для того, чтобы доставить в Лондон письмо. Даже ради вас.

Они оставили развалины Саутгемптона позади и выехали на дорогу, вдоль которой тянулись пустые зимние поля.

— А почему ваш капитан сам не повез письмо? — спустя какое-то время спросила миссис Брук.

Ее голос и впрямь походил на церковный колокол. Хьюз подумал о колокольном звоне в церкви Сент-Эндрю на Острове, где венчались они с Ник. Яркой вспышкой перед глазами промелькнуло обнаженное тело.

— Думаю, у него девушка в городе.

— Ах, да, пресловутая девушка в городе.

— В вашем голосе неодобрение.

— Я не одобряю и не не одобряю. Просто это ужасное клише, вот и все.

— Не думаю, что клише так уж ужасно.

— Неужели? А я считаю, что это одна из худших вещей на свете.

— Все стремятся притвориться, что отличаются от других, но это не так. Все мы одинаковые.

Он подумал о «Джонсе», двести моряков и двенадцать офицеров, двести двенадцать мужчин, трясущихся от страха перед глубинными бомбами.

— Печально, что вы так думаете, лейтенант. — В ее голосе он уловил снисходительность и рассердился. — И зовите меня Евой. Не уверена, что смогу вытерпеть «миссис Брук» все три часа.

— А где ваш муж? — Хьюзу стало жаль этого бедолагу.

— Точно не знаю, — ответила она. — Когда мы последний раз виделись, он служил в Северной Африке.

— Значит, он тоже моряк?

— Да. — Она вздохнула.

Хьюз замолчал. Он не был уверен, что готов выслушать монолог о мистере Бруке, который наверняка последует за этим вздохом. Но ни в чем нельзя быть уверенным, когда дело касается девушек, водящих мотоциклы. Он откинул голову на спинку сиденья и уставился в окно.

— Вы отсюда?

— Когда вы, американцы, говорите «отсюда», я плохо понимаю, что вы имеете в виду.

— Отсюда, — Хьюз взмахнув рукой перед лобовым стеклом. Его начинало злить ее высокомерие.

— Из Гемпшира? Нет, — сказала Ева.

Хьюз смотрел, как на стекле появлялись и исчезали маленькие кружки от его дыхания. Свинцово-серое небо мрачно висело над ними. Он вытащил из кармана «зиппо» и принялся большим пальцем высекать огонь, прислушиваясь к ритмичному кликанью стали.

— Ну а вы откуда? — наконец спросила Ева, точно из необходимости поддержать разговор.

— Из Кембриджа, штат Массачусетс, — ответил Хьюз и подумал о матери с отцом, потерянно блуждающих по их большому дому.

Он писал матери — письма, полные оптимизма и уверенности в победе. Его слегка раздражал тон собственных писем, но ее очень рассердил его отъезд, поэтому он считал себя обязанным подавать вещи в наиболее выгодном свете. Он представлял, как мать сидит на любимом выцветшем диване и кулаки ее сжимаются от ярости, когда она читает его письмо.

В вышине он заметил птиц, похожих на черноголовых чаек. Он смотрел, как они кружат в небе, и думал о немецких самолетах и океане. Он думал о Гавре и гадал, сколько же там сейчас дивизий и сколько уже уничтожено танками, сколько обморожено и скольких доведется сопровождать «Джонсу» обратно через Атлантику, домой. Прислушиваясь к звуку вибрирующего под ним мотора, он задремал.

Когда он проснулся, стекло было запотевшим. Он сунул руку в карман плаща и нащупал пачку «Лаки Страйк».

Приоткрыл окно и сунул сигарету в рот.

Повернулся к Еве и предложил ей закурить.

— О да, спасибо, — сказала она, став на миг тем, кем и была, — молодой женщиной, радующейся возможности закурить.

— Сколько вам лет? — спросил Хьюз, прикуривая сигарету и передавая ее Еве.

— Двадцать четыре, — ответила она.

Сквозь открытое окно в машину врывался острый запах мокрой травы и опавших листьев.

— Почему вы решили стать курьером?

Он лениво затянулся, расслабившись впервые за долгое время.

— Почему вы спрашиваете?

— По очевидным причинам.

— Ну да, конечно. Значит, и ответ должен быть столь же очевидным.

— Это будоражит?

— Да, и еще… не люблю застревать на одном месте.

— Я бы отдал что угодно, чтобы застрять кое-где прямо сейчас, — сказал Хьюз.

— Дело не только в месте. Даже не знаю… Застрять в чем угодно.

Она произнесла это твердым голосом, но у Хьюза возникло странное ощущение, что она готова расплакаться.

Волосы у нее слегка растрепались, пряди закручивались вокруг лица и шеи, и Хьюз заметил, что она красива, если забыть про бриджи и дурно сидящую куртку. Руки, лежащие на руле, были такими изящными, что ему вдруг захотелось увидеть ее запястья — наверное, хрупкие, как маленькие пташки.

— Значит, у вас есть мотоцикл и вы можете ездить куда пожелаете, да?

Он выпустил струю дыма в салон.

— Ну, все не так романтично.

— Полагаю, вашему мужу приятно осознавать, что вы тоже в деле, играете свою роль, сражаетесь вместе с ним, так сказать.

— О, значит, так думают мужья? Никогда особо не разбиралась в подобных вещах. — В ее голосе вновь просквозило презрение. — Значит, ваша жена играет свою роль?

— В каком-то смысле, — ответил Хьюз, жестко глянув на нее. Ему не нравился ее тон. — Она существует. Для меня этого достаточно.

— Как мило.

Хьюз проигнорировал этот выпад.

— Должно быть, ваша жена — настоящее чудо, если одно только ее существование для вас утешение.

— Так и есть.

Ева посмотрела на него. Лицо у нее было печальным.

— Вот черт, — сказала она, сворачивая на дорогу. Несколько минут они ехали в молчании. Господи, какая же она колючая.

— Далеко еще? — спросил он.

— Нет, уже недалеко. — Голос снова обрел деловитую звонкость.

— Я никогда не был в адмиралтейской цитадели, — сказал он. — Какая она?

— Да никакая. Сплошные карты и все такое. И все страшно заняты.

Он закурил еще одну сигарету.

— Что вы делаете на Новый год?

— Вы меня приглашаете?

— Что? — Хьюз почувствовал, что щеки у него запылали, как у подростка. — Нет, просто спросил.

— О, да не смущайтесь вы так. Я пошутила. — Она покосилась на него, лукаво улыбаясь.

Хьюз рассмеялся. Странная девица эта Ева Брук, словно актриса, играющая миллион ролей.

— Пока не знаю, — сказала она, — может, встречу с семьей. У меня пара дней увольнительных.

— А, — протянул Хьюз.

— Ваш капитан сказал, что у вас три дня. Уверена, в городе будут танцы, если вы ищете, чем заняться.

Хьюз не ответил.

— Почему такое лицо? Вы не любите танцы?

— Сейчас не особенно, пожалуй. Напоминают о жене.

Ник в платье с вырезом сердечком. Ему нравилось то платье.

— О боже, — сказала Ева, — вы и в самом деле без ума от нее. Нужно придумать, что же нам с этим делать.

В этот момент Хьюз решил замолчать до конца поездки.

В Лондоне Ева вела машину осторожнее, маневрировала, объезжая припаркованные автомобили, пожарные грузовики и развалины. Они перебрались из одного разбомбленного города в другой, проехав лишь несколько полей и одинокую деревушку. Когда они проезжали мимо того, что прежде было магазином «Данхилл», Хьюз вспомнил свой последний визит в Лондон, перед войной. Он приезжал с командой своего колледжа, и они зашли в «Данхилл», будучи навеселе, — запастись сигарами в предвкушении победы над своими английскими соперниками. А теперь от магазина осталась только вывеска на груде камней.

— Проклятые немцы, — сказал он. — Только посмотрите на это.

— Да, — отозвалась Ева. — Подчас кажется, что весь мир охвачен огнем, верно?

Они припарковались, и Ева прикрепила на машину свою служебную карточку, небрежно пришлепнув ее на лобовое стекло.

— Даже не знаю, что они собираются с ней делать, — сказала она — скорее себе, чем Хьюзу. И проворно направилась к адмиралтейской цитадели, большому бетонному бункеру с квадратной башней и бойницами, напоминавшими о Средневековье. — Очаровательно, не правда ли? — усмехнулась она.

Хьюз заметил, что она умудрилась накрасить губы и пригладить волосы. Когда успела? Неужели в самом деле думает, что немного помады поможет отвлечь внимание от скверно сидящей одежды? И все же в этом было что-то сексуальное. Он не мог припомнить, случалось ли ему прежде видеть женщину в брюках.

Они предъявили свои документы охране на входе, а затем возле лестницы, спускающейся на несколько пролетов под землю. Ева, похоже, знала, куда идти. Когда они оказались на нужном уровне, она свернула в коридор, затем в другой. Протиснулись мимо флотских штабистов, разбиравших тяжелые деревянные сундуки, набитые картами. Белый телефон на стене упрямо звонил, пока девушка-военнослужащая не сняла трубку. Все это напомнило Хьюзу о нутре «Джонса». Темно и тесно, выкрашенные в зеленый цвет бетон и сталь. Наконец они добрались до входа в оперативный штаб, плотно обложенного мешками с песком, и снова предъявили документы.

Огромная карта занимала всю заднюю стену, показывая расположение подводных лодок и маршруты конвоев Союзников. Перед картой располагался металлический помост, по которому сновали женщины в форме, передвигавшие на карте отметки, — а снизу им сообщали новое местоположение. Хьюзу стало нехорошо, когда он увидел, как близко к черным отметкам прошел их конвой. На корабле есть только глубинные снаряды, и, хотя их выпускали постоянно, они редко попадали в цель. Ты знаешь, что субмарины здесь, притаились совсем рядом, но поскольку ты их не видишь, то можешь воображать, будто ты в безопасности. Хотя бы иногда. Ева была права: в Цитадели были «сплошные карты и все такое подобное, и все страшно заняты», но после того, как он увидел это своими глазами, ее замечание обрело иной, зловещий смысл.

К ним подошел капитан-лейтенант:

— Полагаю, у вас для меня депеша, лейтенант. — Глаза его смотрели словно сквозь Хьюза.

— Капитан Нейпир. — Хьюз отдал честь. — Да, сэр.

Он вытащил конверт и протянул его капитану.

Капитан-лейтенант ничего не сказал, кивнул и пошел прочь. Хьюз огляделся. Ева болтала с каким-то офицером — хохочет, голова запрокинута, кудрявые волосы вот-вот рассыплются. Он не знал, стоит ли ему ждать ее. Было бы грубо уйти, не сказав ни слова, после долгой и странной поездки, но ему почему-то казалось, что так будет лучше.

Хьюз бросил последний взгляд на карту и, миновав охрану, вышел в коридор. Там он постоял, соображая, откуда они пришли, слева или справа. И в тот момент, когда решил свернуть налево, кто-то сжал его руку.

— Вы же не думаете, что я брошу вас в одиночестве перед ужасом танцев, — сказала Ева.

Хьюз не знал почему, но в тот миг его накрыла волна облегчения.

Им каким-то образом удалось поймать такси, на котором настояла Ева; Хьюз не возражал, поскольку только что получил жалованье. Но когда она велела водителю ехать в «Кларидж», он запаниковал. Заметив выражение его лица, Ева рассмеялась:

— Не беспокойтесь, я не собираюсь вас заставлять угощать меня ужином, лейтенант. Моя семья держит там номер.

В Лондоне она преобразилась. Напряжение, раздражительность и грусть оставили ее. В такси она вытащила из волос шпильки и сунула в карман куртки.

Хьюз не стал спрашивать, откуда у ее семьи средства на номер в «Кларидже», ему это было безразлично. Но он был не прочь посмотреть на отель, где останавливались знаменитости, включая его кумира лорда Черчилля.

Машина затормозила перед отелем, и Хьюз невольно улыбнулся. Величественный вход было не разглядеть за мешками с песком, совсем как оперативный штаб в Цитадели, точно не было никакой разницы между службой и праздностью. И, так же как в Цитадели, Ева устремилась через фойе, ее нелепые ботинки стучали по полированному черно-белому мрамору. На сей раз Хьюз не испытывал желания держаться неприметно. Он глазел по сторонам, на многоярусные люстры, на уютные клубные кресла. Устрашающий портрет невероятно чопорной дамы висел над камином, от которого волнами распространялось тепло. Он подошел к стоявшей у конторки Еве.

— Добрый вечер, леди Ева, — сказал старик за стойкой.

Леди Ева? Да кто такая, черт побери, эта девица?

— Добрый вечер, Уинсон, — ответила Ева.

— Надеюсь, сегодня вы не слишком замерзли в дороге. — Он протянул ключ с латунной пластинкой, на которой было написано: «Кларидж, комната 201».

— Сегодня пришлось ехать на автомобиле.

— Очень хорошо, — сказал старик.

Ева повернулась к Хьюзу.

— Лифт там, — сказала она, беря его под руку и увлекая через фойе.

— Старик, похоже, знает свое дело, — улыбнулся Хьюз, — леди Ева.

— Да, Уинсон незаменим. — Ева будто не слышала, как он ее назвал. — Чего стоят только его остроумные высказывания.

Они стояли перед лифтом.

— Мне нужно принять ванну и избавиться от этой одежды, — сказала Ева. — А затем я угощу вас выпивкой в «Козери».

Хьюз высвободил свой локоть.

— Я подожду вас здесь, — сказал он, чувствуя себя по-дурацки. — А затем я угощу вас.

— Не глупите, — ответила Ева. — Никто не ждет в фойе.

Она втолкнула его в лифт.

Глядя куда-то в потолок, лифтер закрыл дверь.

Возле номера 201 Хьюз остановился:

— Послушайте, я подожду вас снаружи. И не говорите, что никто не ждет в коридоре.

— И вас сочтут извращенцем, — ответила Ева. — Или моим любовником, ждущим сигнала. Но как вам угодно.

— Господи, — произнес Хьюз, поспешно входя за ней в номер.

Оказавшись внутри, он, проклиная себя, оглядел резные деревянные шкафы, плюшевые ковры. От Евы следовало ждать проблем, он же понял это сразу. Он подумал о Ник, делящей с Хеленой хлипкий домишко на Вязовой улице, и почувствовал себя виноватым. Ему не следует здесь находиться. Но он знал, что ему хочется здесь быть, и если испытывал чувство вины, то лишь от того, что на самом деле совсем не думал о Ник.

— Садитесь сюда, — предложила Ева, показав на кремовое кресло.

Хьюз остался стоять.

— Не дурите, — сказала она. — Вот, можете почитать, чтобы не скучать. — Она протянула ему «Иллюстрированные новости Лондона».

Передовица была посвящена Арденнской битве, разгоревшейся в Бельгии, и ужасным погодным условиям. Хьюз снова подумал о дивизии, которую они потеряли в Гавре. Он устроился поудобнее в кресле и провел рукой по волосам.

— Я быстро! — крикнула Ева из ванной; Хьюз поднял глаза и успел заметить краешек зеленой мраморной раковины, исчезнувший, когда закрылась дверь.

Он слышал, как она поворачивает краны, как льется вода. Ему следует уйти. Он может спуститься в бар и подождать ее там.

Вместо этого он принялся листать газету. Углубился в статью о том, как лондонцы отпраздновали Рождество, исхитрившись приготовить сладкие булочки и пирожки с начинкой из продуктов, выдаваемых по карточкам. И сразу засосало в животе. Интересно, что ела Ник на Рождество. Она поехала к родителям, а у их поварихи Сьюзен есть связи на черном рынке, — по крайней мере, так писала ему Ник, не без зависти. У Ник был неукротимый аппетит к жизни, который плохо сочетался с продуктовыми карточками и экономией. Он хмыкнул, вообразив, как она приберегает масло для пирога с корочкой. Она нетерпелива и временами неумеренна, но именно это и привлекло его в ней. Уверенность, что весь мир принадлежит ей. Это, и ее странная уязвимость. Она заворожила его с первой же встречи, ему захотелось стать частью того мира, что она обещала. Но сейчас чувство это было уже не таким сильным, хотя Ник осталась прежней, и это его тревожило.

Хьюз слышал, как Ева плещется и напевает в ванной. Это просто нелепо. Он встал и подошел к полированному столу возле окна. Надо написать ей записку, предложить встретиться в баре. Он достал из ящика ручку и пачку бумаги с названием отеля. И тут понял, что не знает, как начать. Дорогая Ева, или просто Ева, или миссис Брук? Или вообще без обращения? Просто: Спустился в бар, но это грубовато. Он уставился на бумагу, затем взял ручку и написал:

Жду вашу светлость в баре. Хьюз.

Улыбнулся, глядя на записку. Это ее заденет. Но, наклонившись, чтобы положить записку на подушку, где, он был уверен, она не останется незамеченной, Хьюз услышал, как открылась дверь ванной. Обернувшись, увидел, что она стоит совсем нагая, обрамленная лишь роскошным черным кафелем ванной за спиной.

— Привет, — сказала Ева.

У Хьюза ушла добрая минута на то, чтобы до него дошло, что это не видение. Она была маленькая и бледная, с красивыми тяжелыми грудями, незаметными под большой курткой. Бедра тоже были тяжелые, напоминавшие формой песочные часы. Пряди волос прилипли к мокрым плечам. Но взгляд его был прикован к кустику, пышному, густому, темному. Его посетила странная мысль — как он не похож на тот, что у его жены, подобный плоской виноградной лозе на шпалере.

Ева смотрела в упор, без намека на смущение. Почему-то это разозлило его.

— Оденьтесь, — холодно сказал он, сминая записку в руке.

— Это мне? — спросила она, показав на бумажный шарик. — И что же вы написали?

Хьюз решил не отворачиваться, эго было бы признаком слабости.

— Бога ради, миссис Брук, прикройтесь. — Он был в ярости, но голос звучал ровно.

Ева покачала головой, точно жалея его:

— Мы вернулись к миссис Брук, да?

— Мы ни к чему не возвращались. — У Хьюза начали подрагивать руки. — Вы и есть миссис Брук, но вы, похоже, забыли об этом факте.

— Поверьте мне, лейтенант, не забыла.

Ева неспешно прошла к гардеробу, открыла, провела рукой по висящей одежде, точно не могла решить, что надеть.

Хьюз знал, что не уйдет, не сможет, поэтому смотрел себе под ноги, пока она одевалась.

— Ну что же, я бы сказала, теперь я выгляжу вполне благопристойно даже в глазах викария. — Реплика была колкая, но голос звучал устало.

Хьюз поднял взгляд. Отчего-то он был разочарован, увидев ее полностью окутанной синей шерстью, перетянутой ремнем.

— Только не говорите, что теперь вы не собираетесь угощать меня выпивкой, — заявила она, точно это он повел себя неразумно. — К тому же вам выпивка, похоже, необходима. Вы такой бледный, надеюсь, вы не заболели.

Хьюзу захотелось ударить ее. Но будь он проклят, если спасует и позволит себя унизить какой-то девице, не способной удержать на себе одежду.

— Думаю, она мне и в самом деле не помешает, — произнес он, стараясь говорить непринужденно. — Не каждый день меня соблазняют.

Ева покраснела. Это доставило Хьюзу некоторое удовлетворение.

— Да, и я понимаю почему, — натянуто сказала она. — Вы совсем как глупая школьница.

Хьюз открыл дверь, Ева взяла со стола сумочку и вышла в ярко освещенный коридор.

— Мы идем в «Козери», — сообщила она. — У них шведский стол, можно есть что пожелаешь, заплатив за напитки.

— Звучит неплохо. — Хьюз решил, что угостит ее одним бокалом, а потом уберется оттуда ко всем чертям и найдет отделение Красного Креста, где можно заночевать.

— Они так обходят ограничения. Довольно рискованно.

Зал утопал в розовом и зеленом, у одной стены стоял шведский стол, заставленный тарелками с мясом, копченой рыбой, бобами и небольшими порциями горячего. Официант поприветствовал их.

— Леди Ева, добрый вечер. Столик на двоих?

— Да, пожалуйста. — Ева заглянула за спину официанта и взмахнула сумочкой: — Может быть, вон тот, в углу?

Столик стоял возле окна, но вид из него был скрыт светомаскировочными шторами, натянутыми на раму. Официант отодвинул стул для Евы, Хьюз сел напротив. Но тут же поднялся:

— Прошу прощения.

— Конечно, — ответила Ева, нахмурив брови.

Хьюз вернулся в фойе, осведомился, где уборная. В мужской комнате он зашел в одну из кабинок, но понял, что не испытывает нужды. Застегнул брюки и направился к ряду мраморных умывальников. Служитель открутил для него кран и протянул маленький кусочек мыла. Хьюз опустил руки под струю теплой воды и посмотрел в зеркало. Он вспоминал тело Евы, темные волосы между ее бедрами. Повел себя как ханжа — от этой мысли ему стало стыдно. Вспомнил ее глаза, откровенный взгляд. Она не пыталась соблазнить его, это не был взгляд из-под опущенных ресниц, как смотрят обычно девушки, флиртуя. Она не ставила никаких условий. Лишь обнаженная чистота, и эта простота или честность, как ни назови, взволновала его.

Помимо Ник он не видел ни одной обнаженной женщины, полностью обнаженной, не считая, конечно, французских открыток. В жене его привлекали красота и переменчивость, с ней он никогда не знал до последней минуты, получит ее или нет. Так было между ними. Она ни разу не приходила к нему так, как пришла Ева. И внезапно ему показались ребяческими, нечестными и даже утомительными все то притворство, те роли, которые они играли.

— Сэр?

Служитель протягивал ему полотенце, и Хьюз понял, что стоит перед открытым краном.

— Спасибо.

Хьюз взял полотенце, вытер руки, вышел из уборной и вернулся в «Козери», где на столике его уже дожидался джин с тоником.

— Не знаю, что вы любите, но решила, что джин-тоник — беспроигрышный выбор, это как мясо с картошкой среди коктейлей, — сказала Ева.

— Вполне подойдет, спасибо, — ответил Хьюз.

— Вы голодны? — Она была сама любезность.

— Пока не очень.

— Да, — кивнула она. — День выдался напряженный. Я заметила, когда случается слишком много всего, аппетит идет на убыль.

Хьюз не ответил, он попросту не знал, что сказать. Как отвечать девушке, которая сперва сбрасывает перед тобой одежду, а после беседует с тобой так, будто она твоя бабушка? Он помешал коктейль серебряной палочкой, чтобы хоть чем-то себя занять.

— Послушайте. Я прошу прощения за свое поведение сегодня. Дело в том… со мной сейчас происходит нечто странное… — Ева умолкла.

— Не стоит, — сказал Хьюз, продолжая помешивать коктейль. — Не будем об этом.

— Нет, правда, простите. — Она накрыла пальцами руку Хьюза, но быстро отдернула ладонь, когда он посмотрел на нее. Принялась вертеть салфетку под бокалом. — Я ухожу от мужа.

— Понимаю, — ответил Хьюз.

— Нет, вы не понимаете, — возразила она, ожесточенно теребя кружево. — Я не пытаюсь заманить вас в ловушку. Ничего подобного. Просто полагаю, из-за всего этого я стала несколько безрассудной.

— Все в порядке, — заверил ее Хьюз. Ему стало жаль эту мотоциклистку с аристократическим титулом и неудавшимся браком. — Вы вовсе не обязаны ничего объяснять.

— Спасибо. — Ева отпила из своего бокала. — Со мной все хорошо, — продолжала она. — Не хочу, чтобы вы думали, будто я сумасшедшая, которая бросается на всех солдат без разбору. Я просто не люблю его, мужа, и считаю, что ни к чему притворяться.

— Вам нет нужды убеждать меня, — сказал Хьюз.

— Я знаю. Но почему-то хочу вас убедить. Вы понимаете?

Хьюз чувствовал, как внутри что-то происходит. Он осознал, что для нее значило показать ему себя. Ему стало стыдно, что он усмотрел в этом непристойность. Хорошо бы повернуть время вспять и повторить все, только на этот раз он бы протянул ей руку, дал бы понять, что понимает ее.

— Понимаю, — тихо произнес он.

— Когда вступаешь в брак, ты выбираешь лучшего из своего круга, а затем молишь Бога, чтобы этот круг никогда не увеличивался, — пояснила Ева. — Но он неизбежно увеличивается.

— Да. — Он понимал, о чем она. — Полагаю, ваш круг стал больше.

— Мир стал больше, — сказала Ева.

— Не уверен, стал ли больше мой мир, — задумчиво ответил Хьюз. — Но, честно говоря, в эти дни я не слишком-то уверен очень во многом. Что забавно, потому что я абсолютно точно знаю, когда я это понял.

— Наша война длится дольше, чем ваша, — ответила Ева. — У нас было больше времени на то, чтобы наблюдать, как рушится все вокруг.

— И ваш брак тоже.

— И мой брак. — Она успела растерзать салфетку, оборвав пришитое к льняной ткани кружево. — Боже, я ходячее клише. Военная невеста.

— Нет, — Хьюз коснулся ее запястья, — нет, это я ошибался. Некоторые люди не такие, как все.

Ева улыбнулась, и сердце Хьюза сжалось.

— Но вы могли бы дать передышку своей салфетке. — Он тоже улыбнулся.

— Ох… Да. — Затем: — Вы любите свою жену?

— Я люблю ее, — ответил Хьюз, не убирая пальцев с ее теплой руки. — Но я не хочу сейчас говорить о своей жене.

— Конечно, — согласилась Ева.

— Я думал, вы поведете меня на танцы. Покажете мне достопримечательности.

Ева засмеялась:

— Вы, американцы, такие прямолинейные.

— Знаю, но мы ничего не можем с этим поделать. Всему виной огромные пространства и беспорочное существование.

— У них здесь, в бальной зале, играют музыку. Если вы и в самом деле хотите потанцевать.

— Если ваша танцевальная книжка не заполнена до отказа.

— Вообще-то, на данный момент моя книжка совершенно пуста.

После нескольких коктейлей Хьюз обнаружил, что держит Еву в объятиях в бальном зале под французскими барельефами и зеркалами в резных рамах, а маленький оркестрик играет «Мы снова встретимся»[42]. Ее подбородок не доставал ему и до плеча, поэтому она танцевала, повернув голову вбок, и он поймал себя на том, что рассматривает ее профиль.

— Что сказал ваш муж, когда вы сообщили ему? — спросил Хьюз, понизив голос, точно у них была общая тайна.

— Он ничего не сказал. Я лишь вчера отослала письмо.

Он гадал, любила ли она когда-нибудь своего мужа и любит ли сейчас, несмотря на ее слова. Собственные мысли напугали его. Может, уже есть кто-то другой? С женщинами ни в чем нельзя быть уверенным. Но в глубине души он знал, что это ложь, которую он сочиняет, убеждая себя, что она для него ничего не значит.

— Вы собираетесь снова выйти замуж? — Он напрягся, ожидая ответа.

— Нет, — ответила Ева после долгого молчания. — Я больше никогда не выйду замуж.

Позже он обнимал ее в темноте спальни, простыня сбилась у них в ногах. Он смотрел на еле различимые очертания своего кителя, свисающего со стула. Пальцы скользили по окружью ее груди, он вдыхал запах мыла, исходящий от ее влажной кожи. Было тихо. На мгновение он даже забыл о грохоте глубинных бомб. Он желал услышать ее голос, но в то же время боялся того, что она может сказать, или того, что он хочет от нее услышать. Поэтому он ничего не говорил и ничего не спрашивал — до тех пор, пока «Фау-2» не разрушили тишину.

— Полночь, — наконец сказал он. — Завтра Новый год.

— Да, — отозвалась Ева.

— Может, в этом году война закончится.

— Может.

И ему почудилось, что слова, еще не сказанные друг другу, уже произнесены.

Повернув голову, Ева смотрела на него, и лицо ее было последним, что он видел, перед тем как заснуть.

Хьюз пробудился рано с отчетливым ощущением, что задыхается. Он тихо поднялся и оделся. Слегка раздвинул светомаскировочные занавеси, утро кануна Нового года выдалось серым, чахлое солнце цвета мочи тщетно пыталось пробиться сквозь пелену. Он ушел, не взглянув на Еву, бесшумно притворив дверь.

В отеле было тихо, только стук его подошв по мраморному полу разносился по фойе. На улице он глубоко вдохнул сырой, холодный воздух и, сунув руки в карманы, зашагал прочь.

В этот час город выглядел уродливым, грязным и разбитым. Как бы ему хотелось, чтобы небо было ясным, а воздух морозным — как в Кембридже в это время года. Он старался не думать о Ник, но чем больше старался, тем больше думал о ней. О своей жене, с ее милой улыбкой, ждущей его. Он ненавидел себя. Это все проклятая война, это она перевернула все с ног на голову. Нельзя быть сегодня одним человеком, а завтра другим, но война творит с тобой такое. Он был абсолютно уверен, что ему не нравится тот, кем он был этим утром. Он оказался слабаком. Обещал любить и защищать Ник, а сам предал ее. Она ему верила. Более того, она нуждалась в нем. Она любила его. Он был отвратителен себе.

Какое-то время он шел бесцельно, затем направился к Пиккадилли, где, как он знал, есть отделение Красного Креста. Внутри было многолюдно. Хьюз посмотрел на часы, 8.30. Он отстоял очередь за кофе с пончиком и сел за маленький деревянный столик возле окна. Он пил кофе и смотрел, как солнце набирает силу. Затем съел пончик, макая его в остатки кофе. Почувствовал себя лучше. Он знал, что должен сделать.

Он подошел к конторке, попросил у одной из девушек карандаш и бумагу и вернулся за столик. Начал письмо Ник.

Это письмо может показаться неожиданным, не хочу, чтобы ты беспокоилась, но я должен тебе кое-что рассказать. Война превратила мир в странное место, и я изменился вместе с ним. Поэтому я хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось, я люблю тебя. Я любил тебя, когда мы впервые танцевали и ты дразнила меня, говоря, что у меня обе ноги — левые. Я любил тебя, когда делал предложение, а ты отвернула от меня свое лицо. Я любил тебя в день нашей свадьбы, когда нашел тебя, прячущуюся наверху, точно несчастный ребенок. И больше всего на свете я люблю саму мысль о тебе, когда я скитаюсь по этому чертову океану, надеясь, молясь о возвращении домой.

Я уже не тот человек, что уезжал год назад. Случилось то, чем я не могу гордиться, что я хотел бы выкинуть из своей жизни. Но я хочу вернуться порядочным человеком, по крайней мере, не хуже того, что покидал тебя. Я больше не хочу притворяться, что я все тот же или что ты прежняя, что мы — прежние. Я хочу быть честен с тобой.

Но, если я сумею пройти через это, обещаю, я сделаю все, что в моей власти, чтобы наша жизнь была счастливой, и постараюсь стать тем, кто тебе нужен.

Я люблю тебя, Никки.

Хьюз.

Хьюз сложил бумагу втрое и убрал в нагрудный карман. Вернул карандаш и взял еще кофе у девушки. Зимнее солнце теперь отливало бледным серебром. Написав письмо, он почувствовал себя легче, но мысли его снова и снова возвращались к Еве. Он покинул ее без единого слова. Он вспоминал тот момент вечером накануне, когда внезапно понял, что знает ее. Хьюз потер глаза. Нужно вернуться и объяснить ей, что это ошибка. Они слишком много выпили, увлеклись. Им было одиноко, и лишь одиночество свело их. Он не сможет стать тем, кем хочет, если не сделает этого. Но его это ужасало, пугала перспектива посмотреть ей в глаза и заявить, что все это ничего не значило.

Он поднялся, вышел из столовой и двинулся мимо магазинов. Одни витрины стояли заколоченными, другие с надеждой заманивали публику, давно потерявшую интерес к покупкам. Хьюз зашел в какой-то магазинчик и выбрал пару ярко-красных перчаток из телячьей кожи для Ник. Отошлет ей, но не с этим письмом. Может, позже, ко дню рождения.

Хьюз понял, что находится у Гайд-парка, голые ветви чернели на фоне неба. Он сел на скамейку и принялся наблюдать за людьми. У дерева стояла парочка: солдат, прислонившись спиной к стволу, прижимал к себе девушку. Хьюз вспомнил, что сегодня канун Нового года. Еще надо позаботиться о ночлеге в Красном Кресте. Займется этим после того, как повидается с Евой. Этот разговор больше нельзя откладывать. Он поднялся и торопливо направился в «Кларидж».

Звонить в номер снизу он не стал. На сей раз у лифта он не мешкал, быстро вошел и нетерпеливо ждал, пока лифтер тянул цепь. Пусть все закончится как можно скорее.

Постучал в дверь номера 201. Ева открыла и застыла в проеме. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, затем она посторонилась, впуская его.

— Не знала, вернешься ли ты, — сказала она.

Это было не обвинение, просто констатация факта, и Хьюз понял, что для него не важны ни письмо, ни война, ни попытки стать лучше. Важно было лишь то, что он чувствовал рядом с ней.

— Я тоже не знал. Но я здесь.

— Да. — Ева обняла его. — Ты здесь.

Когда совсем стемнело и объявились «Фау-2», чтобы устроить праздничные фейерверки, Хьюз высвободился из объятий спящей Евы и выбрался из постели. В темноте он отыскал стул, на спинке которого висел китель, сунул руку в нагрудный карман. Вытащил письмо, погладил бумагу, точно это прикосновение могло что-то подсказать. Затем прошел в ванную и включил свет. Еще раз перечитал письмо к Ник, разорвал его и спустил в унитаз. Он смотрел, как белые клочки исчезают, утягиваемые водоворотом. Выключил свет и вернулся в постель.

1959: июль II

После звонка Ник и ее рассказа про мертвую девушку и смятение в Тайгер-хаусе Хьюз не мог думать ни о чем другом. Снова и снова он прокручивал ситуацию в голове — и по дороге к Вудс-Хоул, и позже, когда пил кофе в призрачном освещении верхней палубы. Он едва поспел на последний рейс, паром «Королева Острова» отчалил ровно в тот миг, когда солнце скрылось из виду и океан с небесами начали быстро погружаться в сумеречную ирреальность.

Ник велела сделать так, чтобы Эйвери немедля явился на Восточное побережье и помог Эду и Хелене. Но Хьюз не желал, чтобы тот приезжал. Он надеялся убедить Эйвери вызвать жену и сына к себе. Но Эйвери, как обычно, нес околесицу, и толку от него было мало.

— Это закаляет характер, — заявил он, выслушав рассказ Хьюза о найденном теле.

— Сомневаюсь, что такое может закалить характер, — возразил Хьюз. — Мне кажется, ты не понимаешь. Хелена очень расстроена, и мы считаем, что будет лучше, если они вернутся к тебе.

— Думаешь, будто знаешь, что лучше для моей семьи?

— Я этого не говорил. — Хьюзу хотелось треснуть трубкой о стол. Он с трудом сохранил самообладание. — Но ты далеко и, возможно, недостаточно хорошо понимаешь ситуацию.

— Что ты хочешь сказать? Что я не забочусь о своей семье? Я далеко, как ты выразился, потому что я тружусь ради моей семьи. Все, что я делаю, я делаю ради Хелены и сына, чтобы они познали жизнь, не скованную унижением, условностями и рабством. Разумеется, я не рассчитываю, что ты это поймешь.

— О господи, Эйвери, не будь ты таким дураком. Ник волнуется. Если ты не хочешь, чтобы они возвращались в Лос-Анджелес, то приезжай сам на Остров, хотя бы на неделю, если не можешь уехать на более долгий срок.

Он помолился, чтобы Эйвери отверг его предложение.

— Сейчас это никак невозможно. У меня критический момент в работе.

Хьюз промолчал.

— Но, — сказал Эйвери, внезапно воодушевляясь, — если захочешь прислать денег на билет на самолет…

— Иди ты к черту, — ответил Хьюз и швырнул трубку.

Ник с самого начала была права насчет Эйвери. Он просто жулик, он пытался выжать из них деньги с того самого момента, как женился на Хелене. Помимо всего прочего, Хьюзу нравилось в Ник то, что черта с два она даст этому человеку хоть медный грош. Его жена обладала силой, с которой следовало считаться, и в такие моменты, как сейчас, он благодарил за это небеса.

Поскольку Эйвери умыл руки, Эд становился проблемой Хьюза. К тому времени, когда показался маяк Виньярд-Хейвена, у него уже имелся план действий, по крайней мере, его начало. Он должен придумать нечто такое, что удержит Эда подальше от дома. Хьюз когда-то состоял в бойскаутах и помнил, как его поглощали и выматывали эти занятия. В лучшем случае они окажут хорошее влияние на мальчишку, в худшем — займут его до конца лета. А пока Хьюз останется в Тайгер-хаусе и проконтролирует происходящее.

Неизвестно, причастен ли Эд к убийству этой девушки. Возможно, он что-то знает, а может, и нет. О чем-то более серьезном Хьюз даже думать не хотел. Но после эпизода в начале лета он понимал, что Эд не просто не умеет себя вести. Мальчишка опасен.

Спускаясь по трапу, он увидел Ник. Она стояла, прислонившись к машине, ветер из гавани раздувал вокруг ног зеленое платье. Она была очаровательна. С годами она стала лишь красивее, фигура обрела чеканность. Как же он мог этого не замечать? От этой мысли его накрыла печаль.

Ник курила, обхватив себя одной рукой и стиснув ладонью плечо, точно замерзла. Он поставил чемодан и обнял ее.

— Ты совсем замерзла, — сказал он, ощущая прохладу ее кожи.

— Тут зябко, — ответила она, уткнувшись ему в шею.

— Садись. Я поведу.

Хьюз положил чемодан в багажник и направился к водительскому месту.

— Ты останешься? — спросила Ник.

— Да.

— Хорошо, — сказала она и снова закурила.

Ник молчала, пока он выезжал из Виньярд-Хейвена.

— Как Дейзи? — наконец спросил Хьюз.

— А сам как думаешь? — резко ответила Ник. Она затушила сигарету. — Прости. Ужасный был день. Вообще-то она потрясена куда меньше, чем я.

— Прости. Тебе, должно быть, нелегко пришлось.

— Труп, Хьюз. И не какой-то мирно почившей престарелой тетушки. Бедняжку задушили и бог знает что еще сделали.

— Господи.

Хьюз вытащил сигарету из пачки на приборной панели. Он вспомнил, как Фрэнк Уилкокс пригибал голову девушки, когда имел ее сзади.

— Ты разговаривала с ней? С Дейзи.

— Она… ну, ты знаешь, как она со мной держится. Я ведь чудовище, верно?

— Глупости. Она тебя любит. И уважает.

— Но разговаривает она с тобой.

— Она не разговаривает ни с кем нашего возраста. Ей двенадцать.

Хьюз улыбнулся, думая о дочери. Крепкая малышка. Всегда стремится к победе. Он вспомнил, как однажды взял ее на ярмарку в Вест-Тисбери, где она влюбилась в плюшевую игрушку-приз. Она потратила больше часа и все свои карманные деньги, пытаясь сбить четыре бутылки, чтобы выиграть приз. Хьюз знал, что игра мошенническая. В конце концов он заплатил за этого чертова уродца, но оно того стоило. Он знал, что Дейзи проторчала бы там всю ночь, пока не победит.

— Ну, — сказала Ник, — она разговаривает с Эдом. Они не разлей вода. Он где-то шляется, она его покрывает. Вот и сегодня они куда-то исчезли, после случившегося.

— Как думаешь, куда они направились?

— Не знаю. Сказали, что пойдут к «Палубе». Точно нам с Хеленой мало хлопот. — Ник откинула голову на спинку сиденья. — Боже, ворчу, как сварливая мегера.

— Ты не ворчишь. Ты говоришь как мать, — возразил Хьюз, положив руку на бедро Ник.

— Иногда я думаю, а есть ли разница. — Ник отодвинула ногу.

Было десять, когда они добрались до Тайгер-хауса, но дети еще не спали.

— Папа! — Дейзи сбежала по лестнице и запрыгнула на Хьюза.

— Приготовлю-ка я выпить, — сказала Ник.

Поверх головы дочери Хьюз смотрел, как жена скрывается в голубой гостиной. Спина была прямая, и двигалась она с привычной легкостью, но в ее грации была какая-то печаль.

Хьюз перевел взгляд на дочь:

— Как ты, милая?

— Умираю с голоду, — объявила Дейзи. — Мы пропустили ланч. Эд купил мне чизбургер, но это было сто лет назад.

— Вот как? Давай посмотрим, что мы можем раздобыть.

Хьюз прошел за дочерью в летнюю кухню, глядя, как ее светловолосая голова подпрыгивает впереди. Сердце у него сжалось.

В холодильнике было почти пусто, и Хьюз почувствовал себя виноватым за то, что оставил их одних так надолго. Когда Ник начинала хандрить, покупками заниматься было некому.

— Как насчет теплого молока? Наедаться на ночь вредно.

— Ну ладно, — согласилась Дейзи, усаживаясь за стол.

Хьюз достал бутылку с молоком и налил немного в одну из медных кастрюлек, что висели над плитой.

— Как дела у мамы?

— Нормально, — ответила Дейзи.

Хьюз помешал молоко деревянной ложкой и добавил немного ванили, так делала их повариха, когда он был маленьким.

— Эд помог шерифу, и тот дал ему два доллара.

— Неужели? И как же Эд помог шерифу?

— Не знаю. Он был с полицейским, когда тот докладывал обо всем шерифу, наверное.

— Он не вернулся домой вместе с тобой? — Хьюз повернулся к дочери.

— Привет, дядя Хьюз.

В дверях стоял Эд.

— Привет, Эд, — ровным голосом произнес Хьюз. — Я слышал, ты помогаешь шерифу.

— Да, — сказал Эд.

— Молодец.

Хьюз налил молоко в кружку и протянул ее Дейзи.

— Вам обоим давно пора спать. Уже поздно.

Он опустил руку на плечо Дейзи и посмотрел на Эда. Мальчик моргнул первым.

Ник ждала у лестницы. Протянула Хьюзу джин с тоником.

— Пожелай спокойной ночи маме.

— Спокойной ночи, мамочка.

— Спокойной ночи, Дейзи.

Дейзи начала подниматься, а Эд остался стоять у лестницы.

— Ты тоже ступай, Эд, — сказал Хьюз.

— Спокойной ночи, тетя Ник, — произнес Эд, но смотрел он при этом на Хьюза.

Хьюз невольно заслонил собой жену, чувствуя, как приподнимаются волоски на руках.

— Спокойной ночи, — сказала Ник.

Хьюз следил за Эдом, пока тот не скрылся на лестничной площадке, затем повернулся к Ник:

— А где Хелена?

— Заснула, — ответила Ник, кивнув в сторону гостиной. — Что сказал Эйвери?

— Я пытался, но он не приедет, Ник. По правде говоря, его это совершенно не взволновало. Ляпнул что-то странное про укрепление характера.

— Чертов дурак. — Ник прижала стакан ко лбу.

Оба повернулись, услышав вздох. В дверях стояла Хелена и смотрела на них, сжимая в руке стакан со скотчем.

— Прости, дорогая, — сказала Ник, последовав за Хеленой в гостиную.

Хелена взяла графин и подлила себе виски.

— Он очень занят, — сказала она.

Ник глянула на Хьюза. Он пожал плечами. Эйвери — это проблема Хелены. Если ей хочется тешить себя иллюзиями, это ее выбор. У него и без того хватает поводов для беспокойства.

Хьюз устроился в кресле, отодвинув вышитую подушку со свирепым тигром.

— Итак, дамы, помимо разбросанных там-сям трупов, как проходит лето?

Он улыбнулся, хотя чувствовал себя совершенно вымотанным.

Хелена растерянно уставилась на него, словно не поняла вопрос.

— Временами ты такой легкомысленный, дорогой, — сказала Ник.

Тон у нее был легкий, но эта легкость, элегантное изумрудное платье и коктейли скрывали новую хрупкость — точно в ней что-то надломилось. Ему хотелось подойти к Ник, обнять ее — так, как он обнимал Дейзи, когда той снились кошмары, прижимая к себе маленькое испуганное тельце.

Внезапно Хьюз вспомнил один случай в начале войны, произошедший, когда они только-только поженились, в те дни он ждал мобилизации. Он учился на юридическом, и у него не сложились отношения с куратором, считавшим, что хорошего адвоката из Хьюза не выйдет. Как-то вечером он возвращался домой, погруженный в невеселые мысли о предстоящем провале, и вдруг его окатил поток ледяной воды. Ошеломленный, он остановился и поднял голову — на него с улыбкой смотрела Ник, державшая в руках шланг.

— Прости, милый, — рассмеялась она, явно радуясь своей проделке. — Ты выглядел слишком уж серьезным.

Хьюз перевел взгляд на промокшие брюки и ботинки.

— О нет, дорогой. Теперь ты еще несчастней.

— Я тебе это припомню, — пригрозил Хьюз. — Когда ты меньше всего этого будешь ожидать.

Мокрый с головы до ног, он сел на крыльцо и притянул к себе Ник. Они сидели, пока небо не потемнело, а потом вошли в дом и закрыли дверь, отгородись от всего мира.

— Так вот, — голос Ник вернул его обратно, — еще эта вечеринка. А я пока ни черта не сделала.

— Да, я заглянул в холодильник. — Хьюз улыбнулся ей, нежно, чтобы она не истолковала его слова превратно.

— А, ты об этом, — Ник помахала рукой и посмотрела на Хелену: — Мы тут немного дрейфовали, да, дорогая? Изображали Робинзона Крузо.

— Да, — сонно пробормотала Хелена. — Дрейфовали.

— Я отлично знаю, как это бывает.

Хьюз вытер влажные ладони о брюки и допил джин-тоник.

Позже, убедившись, что Хелена благополучно добралась до своей комнаты, Хыоз вошел в спальню; Ник готовилась ко сну. Он наблюдал, как она вытаскивает сережки из мочек ушей, как бережно укладывает их на маленькую бархатную подушечку. Ник всегда была очень аккуратна, одеваясь, но вечерами одежда, украшения, туфли разлетались во все стороны — она сбрасывала их с себя с какой-то неистовой радостью, точно свободу обретала. Когда она стала такой аккуратной, удивился он. Он едва сдерживал себя, чтобы не броситься к ней, не умолять о прощении, заставить поклясться, что она не бросит его. Но она бы ничего не поняла. Решила бы, что он спятил. Так что он лишь легонько коснулся ее плеча, а потом спустился в кабинет, сжимая в кармане ключ от ящика стола.

Саутгемптон,

июль 1945 года

Дорогой Хьюз,

Что мне сказать? Я могла бы сказать: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого. Я могла бы сказать, что это неправильно, заставлять меня выбирать между тобой и собой. Но как я могу?

Я не могу, я не стану снова выходить замуж. Я могу сказать, что это мое окончательное решение, потому что, любовь моя, так оно и есть. Дело не в тебе. Дело не в том, что я не хочу видеть тебя своим мужем или сомневаюсь в том, что ты единственный мужчина, которого я могу любить всей своей душой. Дело во мне, в том, кто я есть. Я знаю, это не тот выбор, которого ждут от женщины. Я знаю, что должна быть тронута тем, что ты готов оставить свою жену и хочешь жениться на мне, бросить все ради нашей любви. Но я не хочу быть чьей-то женой. Я хочу, чтобы ты приехал ко мне, потому что хочешь быть со мной, а не в поисках убежища от проклятого мира. Но честно и чисто, как это всегда у нас было, — просто ты и я.

Ты сказал, что если тебе придется причинить боль твоей жене (почему я не могу даже написать ее имя?), то это должно быть ради чего-то. Что тебе нужно знать, что я всегда буду с тобой. Что брак — это твое представление о честности. Но, милый, как же ты не понимаешь, у нас уже есть все, и что может изменить какой-то клочок бумаги?

Я всегда буду любить тебя, Хьюз, несмотря ни на какие преграды. Я всегда буду с тобой, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, клянусь.

Пожалуйста, вернись ко мне.

С любовью,

Ева.

Хьюз отложил письмо и провел рукой по волосам. Он смотрел на стопку листков. Ему следовало их сжечь. Он всегда знал, что не должен за них цепляться, знал, что, если он будет читать и перечитывать их снова и снова, ничего не изменится. И он бросил их перечитывать. Но знал, что они рядом, — это было важно. Когда дни тянулись бесконечным марш-броском, эти письма напоминали, что однажды весь мир был открыт и предлагал себя ему.

Но теперь все изменилось, теперь он боялся. Он не знал, в нем дело или в окружающем мире, в телефоне, звонящем в доме, в ждущей его у причала Ник, одинокой и замерзшей. Теперь его не покидало странное чувство, будто письма Евы обращены к кому-то другому, не к нему. Все равно что проснуться от гудка отправляющегося поезда и сообразить, что это уехал твой поезд.

Хьюз услышал, как скрипнула половица. Пульс участился. Он встал, подошел к двери и всмотрелся в темноту дома. Почудилась тень, скользнувшая в сторону кухни, он пересек холл, но в кухне никого не было. Он проверил заднюю дверь, щеколда разболталась, и он запер дверь на задвижку, а после вернулся в кабинет.

Следующим утром Хьюз и Ник поехали в город. Ник хотела проверить абонентский ящик на почте, а Хьюз — пополнить запасы скотча, изрядно оскудевшие стараниями Хелены. День обещал быть погожим, ясным и жарким и достаточно ветреным — ровно настолько, чтобы не докучали москиты.

— Стоило бы вывести «Звезду» в море, — сказал Хьюз.

— О, не сегодня, — ответила Ник. — После случившегося нам лучше побыть дома.

Возможно, она и права, но утренняя свежесть развеяла его вчерашнюю тревогу. Он почти забыл ту сцену с Эдом, Фрэнком Уилкоксом и горничной. Ник шла рядом, помахивая французской сумкой из рогожки, с которой всегда отправлялась за покупками.

— К тому же, — продолжала она, — все соседи в радиусе десяти миль будут названивать, желая вызнать подробности.

— Тогда лучше снять трубку с телефона.

— Проклятый телефон. — Ник вздохнула. — Но в таком случае они заявятся к нам самолично.

— Точно. Ладно, пускай трезвонит. Не хочу выслушивать версии Каро или Долли.

— Ага, — согласилась Ник.

Хьюз взял ее за руку. Ник не противилась. Рука была теплой.

— Знаешь, дорогой, я тут подумала. Может, стоит что-то подарить Эду? Что-то подходящее для мальчика.

— Почему?

— Не знаю, мне кажется, он отбился от рук. Возможно, ему не хватает отцовского внимания.

— Не уверен, что подарок тут поможет.

— Поможет, — сказала Ник. — Думаю, ему надо, чтобы ты что-то для него сделал. Чтобы он знал, что у него есть на кого равняться.

— Господи, Ник.

Ник выдернула руку.

— Если не хочешь, я сама куплю что-нибудь и скажу, что это от тебя.

— Отлично, — сказал Хьюз.

— Думаю, швейцарский армейский нож — чудесный подарок для будущего скаута.

Хьюз не мог в это поверить. Ему придется тратиться на этого маленького поганца. К тому же он не желает, чтобы сопляк считал, будто он покупает его молчание.

Это просто нелепо. Он ведь намеревался уничтожить письма. Все было кончено, все закончилось давным-давно; только он никак не мог это понять.

Хьюз попытался вспомнить Еву, последний раз он видел ее стоящей перед «Клариджем», на ней были все те же бриджи, она не махала, когда отъезжало его такси. Но, вернувшись на борт «Джонса», он нашел в кармане ее письмо.

Дорогой Хьюз,

Говорить больше не о чем, по крайней мере, ты дал понять, что в моем случае приговор обжалованию не подлежит. Мне жаль, что ты так решил, но я желаю тебе удачи. И счастья.

Я больше не буду писать, раз ты так хочешь. Будь добрым с Ник. Наконец-то я смогла написать ее имя.

Ева.

И она осталась верна своему слову. Она больше не писала. Она-то прекрасно понимала, что это было — неудачный роман военного времени, клише. А он был слепым дураком.

В скобяной лавке Хьюз выбрал красный нож со всеми возможными приспособлениями, включая пинцет и маленькую костяную зубочистку. Может, Ник и права. Может, мальчику нужно лишь небольшое наставление.

Он держался за эту оптимистичную идею всю обратную дорогу домой, но она исчезла в тот миг, когда он вручил подарок Эду.

Эд вертел ножик в руках, завороженный яркой, сверкающей вещицей, точно сорока.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Рад, что тебе нравится, — сказал Хьюз. — Мой отец подарил мне такой, когда я был маленьким, перед вступлением в бойскауты.

Слова эти были далеки от правды, но показались Хьюзу уместными в данной ситуации.

— Ножик мне очень пригодится, — сказал Эд.

И, не сказав больше ничего, развернулся и вышел из дома.

Хьюз смотрел сквозь москитную сетку, как мальчик спускается по ступеням и выходит за ворота. Будь он неладен. С этим парнем и в самом деле что-то не так, а он взял и подарил ему нож. Хьюз вышел на веранду. Эд уже исчез. Ник стояла у живой изгороди и срезала увядшие бутоны, лицо ее разрумянилось на солнце. Ржавыми ножницами она отсекала от стеблей пожухшие цветы. Она не хранила ножницы в чехле, и морской воздух постепенно разъедал металл. Но с розами она была бережна, тонкие загорелые руки осторожно раздвигали стебли, чтобы добраться до поблекших цветков и лишних побегов.

Рядом валялась перевернутая садовая корзина, красные лепестки рассыпались у ног Ник. Что-то в этой сцене показалось ему знакомым, и тут же нахлынул запах моря — как тогда, в маленькой комнатке горничной наверху.

Ник была без перчаток, он увидел, как, уколовшись, она отдернула руку. Нахмурив брови, изучила палец, повернувшись к свету. Хьюзу почудилось, что в глазах у нее стоят слезы. Но она не заплакала.

Он поспешил к ней, осмотрел крошечную алую точку там, где шип проткнул кожу. Сунул ее палец себе в рот. Она смотрела на него, щурясь от солнца. Так они стояли какое-то время, не шевелясь, молча глядя друг на друга. Ник коснулась другой рукой его лица. Затем отняла палец и продолжила срезать увядшие розы.

Позже в тот же день, спустившись в свою мастерскую в подвале, чтобы починить раму от картины, Хьюз нашел мышь. Маленький зверек был распорот, зубы оголились в первобытном крике, из глаза торчала костяная зубочистка. Хьюз осторожно вытащил зубочистку, рука у него дрожала, когда он наклонился поднять мышь. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел заставить себя прикоснуться к трупику. Он отвел глаза, опуская мышь в мусорное ведро.

1959: июль III

Через неделю после приезда Хьюза наконец наступила жара, грозившая Острову все лето. Хьюз поехал в скобяную лавку за вентиляторами для спален наверху, но обнаружил, что все распродано. Воздух в доме стоял неподвижный и плотный — как на душном болоте. Снаружи было еще хуже, солнце жгло кожу и траву, обращая песок под ногами в раскаленную лаву. Нежные цветы альбиции осыпались, устилая зловонным покровом лужайку и ступени веранды. Каменная дорожка была усеяна хрупкими оболочками мертвых насекомых, точно эти создания зажарились заживо, пытаясь доползти до спасительной тени дома.

Удивительно, но дети, похоже, совершенно не страдали от зноя, хотя и проводили все дни под раскаленным солнцем. На Дейзи, к счастью, не сказалась история с мертвой горничной, она целиком была сосредоточена на теннисном матче. Эд, как Хьюз и надеялся, увлекся скаутской программой.

Хьюз обнаружил, что зной оказывает на него странное воздействие. То была не вялость Хелены, завернувшейся в алкогольный кокон. Это больше походило на лихорадку, когда кожа становится слишком чувствительной. И он постоянно думал о Ник. Днями напролет он едва ли не одержимо наблюдал за ней.

На следующий день после его приезда в Тайгер-хаус они занимались любовью, а потом Хьюз пытался припомнить, когда же это случалось еще. Желание в тот раз накатило внезапно, застало его врасплох. Они спорили, стоит ли Дейзи продолжать занятия теннисом. И вдруг что-то изменилось. Ник опять заговорила о португальской девушке, задрожала. Он обнял ее, успокаивая, и ее вера, что он может все исправить, ее мокрое лицо, прижавшееся к его плечу, тепло ее тела завладели им. Он вдруг понял, что едва не срывает с нее платье, стараясь добраться до ее кожи, ощутить вкус соли и лосьона.

Эпизод этот засел у него в голове. Убийство или жара были тому виной, но Хьюз начал замечать трещины в идеально отполированной броне, щелочки в доспехах жены. Некую небезупречность, которую разве что не потрогаешь. Такого не было уже очень давно.

Хьюз держался скованно. Прикосновения к Ник были сродни прикосновениям к оголенному проводу. От всего этого, вкупе с жарой, ему мнилось, будто его поразило какое-то тепловое безумие. И хотя Ник постоянно находилась рядом, он чувствовал, что часть ее где-то далеко, вне досягаемости.

Однажды утром Хьюз проснулся один в их постели. Несмотря на ранний час, в воздухе не ощущалось свежести, пижама липла к влажному телу. За окном над гаванью вставало солнце, в доме было тихо. Ник он нашел в столовой — в руке поник забытый лист бумаги, на столе лежала стопка приглашений на вечеринку. Она читала стихи, он помнил этот сборник, в первые дни их брака она читала ему стихи из него в постели. Локоть уперт в столешницу полированного ореха, губы беззвучно шевелятся, лицо занавешено рассыпавшимися волосами. Задняя часть дома выходила на запад, и по утрам здесь было довольно сумрачно, но он видел, как пот капельками собирается у нее на шее, смачивает край ночной рубашки. Он стоял в дверях, раздумывая, подойти к ней или нет, но ее одиночество было таким завершенным, что он почувствовал себя нежеланным гостем. Какое-то время Хьюз смотрел на нее, потом бесшумно удалился наверх, в ванную.

Его одиночество тоже сделалось концентрированным, куда острее прежнего, до того, как открыл Ник заново. Каковы бы ни были ее мысли, она прятала их за лихорадочной подготовкой к вечеринке. Часами она корпела над составлением меню, чтобы после отвергнуть его целиком, сверяла записи но какому-то главному своему списку, и писала, писала, время от времени встряхивая рукой. Он мог бы предложить ей помощь, и она отправила бы его с поручением, например, на почту, купить еще марок, но в Хьюзе нарастала необъяснимая неприязнь к вечеринке, почте, маркам — точно все это были его личные соперники.

Поэтому Хьюз сосредоточился на «Звезде», проводя дни у лодочного сарая, зачищая и перекрашивая обшивку и старательно не думая о Ник.

Лодка на самом деле не нуждалась в ремонте, он обиходил ее еще в июне, но монотонные действия успокаивали; ошкурить и отполировать — потерянные часы, которые он провел, обливаясь потом, гладя рукой дерево, выискивая неровности, вдыхая едкий запах грунтовки. Работа была жаркая, но, когда становилось невмоготу, он мог просто спрыгнуть с пирса в прохладную гавань — берега Чаппи[43] перед ним, глаза слезятся от соленой воды и солнца.

В один прекрасный день, когда он собирался наносить второй слой краски, небеса разверзлись и дождь ударил крупными тяжелыми каплями. Хьюз с руганью поспешно втащил лодку в сарай, волоча прямо на козлах. Это был короткий внезапный шторм, такие временами налетали на Остров и завершались столь же неожиданно, как и начались. Хьюз решил переждать. Он взял одно из пляжных полотенец, висевших в лодочном сарае, и принялся вытирать обшивку лодки. К стуку дождя по крыше добавилось постукивание по стене лодочного сарая, а затем в дверном проеме возникла Ник — в красном купальнике, с маленькой корзинкой в руке.

— Привет. — Она широко улыбнулась. — Подумала, может, ты захочешь сделать перерыв. — Она ткнула рукой за спину, где неистовствовал ливень. — Я принесла ланч.

Хьюз вытер лоб полой рубашки, пытаясь придумать, что сказать. Он не знал, почему так удивлен ее появлению, — она возникла, точно идея, вдруг и полностью оформившаяся в его мозгу.

— Тебя шокировало, что я проделала всю дорогу от дома в одном лишь купальнике?

Это и вправду было как-то связано с купальником, с мокрыми волосами, завивающимися над ушами, длинными загорелыми ногами, едва прикрытыми красным хлопком, с ее ступнями, с мокрыми травинками, прилипшими к изящным подошвам.

— Нет, — тупо ответил он. — По-моему, вполне здравая мысль.

— Я тоже так подумала. — Ник поставила корзинку. — Вспомнила вдруг о Флориде, о том желтом купальнике, которым дразнила соседей.

Хьюз понятия не имел, о чем она говорит. Флорида была как дурной сон, который он уже и не мог припомнить целиком, но ее слова взбаламутили память. Он постарался отделаться от этих мыслей, ему не хотелось сейчас думать ни о Флориде, ни о своей печали, ни о Еве. Ему хотелось, чтобы Ник сняла купальник, хотелось увидеть ее обнаженной.

Вместо этого она открыла корзину и извлекла два сырных сэндвича с горчицей и шейкер с мартини.

Он смотрел, как она сдергивает с крючка на стене лодочную подушку и усаживается, аккуратно поджав под себя ноги. Хьюз сел рядом, но не слишком близко. Ник налила мартини в пару пластиковых стаканов и протянула один Хьюзу.

Они сидели молча, Ник принялась за сэндвич. Хьюз смотрел на нее искоса, гадая, о чем она думает, что привело ее сюда, в лодочный сарай, с этим пикником, красным купальником и яркой улыбкой. В голове крутилась дурацкая мысль: расколоть бы ее, как орех или краба, да узнать, что там внутри.

— Думаешь, дождь уймет жару? — спросила она.

— Нет, — ответил Хьюз. — Не верю, что ливень с ней справится.

От ледяной водки по телу прокатилась дрожь. Это был идеальный мартини — Хьюз сидел и думал об этом, и о Ник, и о запахе краски.

Днище лодки сверкнуло в солнечном проблеске, отразившемся от воды гавани. Ник поднялась со стаканом в руке и подошла к лодке. Осторожно прижала указательный палец к обшивке и, убедившись, что краска высохла, погладила ее рукой — в точности как Хьюз несколько минут назад. Она глотнула мартини, нижняя губа прижалась к ободку стакана. Затем снова села, прислонившись головой к стене. Дождь пошел на убыль, но все еще был слышен тихий стук капель по крыше.

— Странно, да, — сказала Ник после затянувшегося молчания. — Тебе ведь так не нравилось на корабле во время войны, и заниматься его ремонтом после войны тоже не нравилось. А теперь ты проводишь дни напролет с этой лодкой, совершенно добровольно.

Хьюз посмотрел на нее, но взгляд Ник был устремлен на гавань. Он хотел ответить, но язык не слушался. Пока он подбирал слова, она встала и стряхнула крошки с загорелых коленей.

— Что ж, не буду тебе мешать.

Она взяла корзинку и стаканы и, не оглянувшись, вышла, белые подошвы ее ступней ярко выделялись на серых половицах.

Вот так. Хьюз снова остался один в своем лодочном сарае, и сказать ему было нечего.

Хьюз потел в своей свежевыстиранной рубашке, одеваясь к ужину тем вечером. Они уже давно договорились поужинать с Притчардами в Яхт-клубе, и, хотя он пытался уговорить Ник отказаться, она осталась непреклонна.

— О, Хьюз, мы не можем. Я понимаю, что сейчас жарче, чем в преисподней, но мы должны пойти. У них остановился какой-то утомительный гость, и я пообещала Долли, что мы хоть ненадолго облегчим ее бремя. Так что либо в Яхт-клубе, либо у нас.

Она сидела за туалетным столиком в желтом платье, которого он прежде не видел.

— Что ж, полагаю, по крайней мере, мне не придется снова пополнять бар, — сказал Хьюз, глядя в сторону. — Я едва справляюсь с Хелениными счетами за виски.

— Не будь таким злым, — резко сказала Ник. — Ничего такого с Хеленой не происходит, чего не мог бы исправить хороший развод.

— Ты же знаешь, дело не только в этом.

Прилило раздражение.

— Я не хочу об этом говорить, — ответила Ник, вставляя сережку. — Она просто устала.

Хьюз и сам не рвался беседовать на эту тему. Он знал, что дело не только в виски и жаре, несколько раз он видел, как Хелена достает из своей сумки серебряную коробочку с таблетками и глотает пару, считая, что никто не замечает.

Ник взялась было за флакон с духами, но тут же поставила его на туалетный столик.

— Слишком жарко для духов, — пояснила она, поймав в зеркале взгляд Хьюза.

Хьюз подошел и провел пальцами по ключице. Кожа была гладкой и чуточку влажной. Ник глядела на него в зеркало.

Ник сидела неподвижно, зеленые глаза были цветом как мокрая трава, затем она оттолкнула его руку.

— Не надо, — сказала она.

В Яхт-клубе их встретил гул звякающих вилок, смеха, море синих блейзеров и репсовых галстуков.

— Вон они, — кивнула Ник.

Долли Притчард махала им рукой, с выражением наигранного отчаяния на лице.

— Бедная Долли, — сказала Ник, когда они шли к столику в дальнем конце зала, выходящего на гавань.

— Как его зовут, этого гостя?

— Генри? Хэнк? Не помню. Коллега Рори.

— Очередной увлекательный вечер обсуждений семейной фирмы Притчардов.

Ник рассмеялась, но поспешно прикрыла рот рукой в перчатке.

— О да. Если услышу хоть слово об инвестициях, выплесну свой коктейль ему в лицо.

— Выплескивай и беги. Я их задержу. — Хьюз понизил голос, поскольку они уже подошли к столику.

— Мой герой, — прошептала Ник ему на ухо, и от ее теплого дыхания он возбудился.

Хьюз выдвинул ее вперед и, пока происходило знакомство, топтался за ее спиной.

— Ник, ты выглядишь сногсшибательно, — сказала Долли Притчард, пожимая руку Ник. — А Хьюз как всегда элегантен.

— Здравствуй, Долли. — Хьюз поцеловал ее в щеку.

Долли Притчард всегда напоминала ему Элеонору Рузвельт,[44] такая же высокая, похожая на лошадь, открытая и прямолинейная. Правда, она куда привлекательнее, из того приземленного типа женщин, для которых жизнерадостное любопытство — своего рода религия. Хьюзу она нравилась. Не то чтобы ему не нравился Рори, но тому недоставало изюминки, которая была у его жены. Отец Рори Притчарда, Рори-старший, основал инвестиционную фирму, которая поначалу управляла только деньгами их семьи. Рори-младший расширил фирму, включив в нее только те семьи, которые одобрил бы его отец. Он был, без сомнения, неглупым малым, но превращался в зануду, когда речь заходила о бизнесе.

— Это Гарри Бэнкс, — представила гостя Долли, положив руку тому на плечо. — Гарри, это Ник и Хьюз Дерринджер.

— Гарри помогает нам с оформлением новых офисов, — сообщил Рори, выдвигая стул жены.

— Молодой блестящий архитектор, — добавила Долли.

Гарри Бэнкс выглядел слишком молодо для архитектора, даже для молодого и блестящего.

— Вы заставляете меня краснеть, Долли, — сказал Гарри Бэнкс, улыбаясь хозяйке вечера.

— Цыц, — ответила Долли. — Ты никого не одурачишь, Гарри. Сомневаюсь, что тебя хоть что-то может заставить покраснеть.

Хьюз сдержал улыбку, а Ник рассмеялась.

— О боже, и вам приходится с этим мириться весь уик-энд, мистер Бэнкс?

— Просто Гарри. — Архитектор улыбнулся Ник, и Хьюз заметил, как он рассматривает его жену: ее желтое платье без бретелек, округлости груди, слегка выглядывающие из пенной ткани. — У Долли прекрасно получается ставить меня на место. Просто наслаждение наблюдать за ее работой.

— Выкрутился, Гарри, — сказала Долли. — А теперь, кто что будет пить?

Хьюз заказал джин-тоник для себя и водку-мартини для Ник, невольно вспомнив ледяной термос, что она принесла в лодочный сарай. Он не знал, что пытается предложить — своего рода извинение или намек на близость; он посмотрел на жену — поняла ли она его. Губы ее дрогнули в легкой, почти неуловимой улыбке. Он все еще смотрел на нее, когда она перевела взгляд за его плечо, и Хьюз увидел, как напряглось ее лицо.

Хьюз обернулся. Через главный зал под руку с женой шел Фрэнк Уилкокс. Рот Этты Уилкокс был сжат в тонкую, жесткую линию. Ее муж, напротив, выглядел так, будто играл роль самого себя, — широченная улыбка и бодрые взгляды, не направленные ни на кого конкретно.

За столиком замолчали. Хьюз понял, что все смотрят на приближающуюся пару. Все, кроме Гарри Бэнкса, у которого было лицо человека, не понявшего шутку.

Хьюз почувствовал руку на своем плече.

— Приветствую, Хьюз, Рори.

Хьюз попытался улыбнуться:

— Фрэнк.

— Дамы, — произнес Фрэнк Уилкокс, улыбка его стала еще шире.

Ник молча глядела на него.

— Здравствуй, Этта.

— Здравствуй. — Голос у Этты был скрипучим, точно она им давно не пользовалась.

Никто не потрудился представить Гарри Бэнкса. Фрэнк постоял в нарастающей тишине и наконец, кивнув, направился к своему столику, точно это было самой естественной вещью на свете. Хьюз видел, как он наклонился и прошептал что-то на ухо Этте, но ее лицо осталось непроницаемым.

Хьюз уткнулся в меню.

— Камбала, кажется, здесь недурна.

— Ладно, ладно… — начала Долли.

— Долли, не нужно, — оборвал ее Рори. И продолжил: — Я вот почему-то никогда особо не любил камбалу.

Гарри Бэнкс обвел взглядом присутствующих, неуверенно улыбнулся:

— Кажется, я упустил что-то ужасно увлекательное.

— Вовсе нет, — ответил Хьюз.

— О господи, какие вы ханжи. — Долли повернулась к Гарри: — Их горничную недавно нашли убитой. Это всех здесь немного взбаламутило, как вы понимаете.

— Долли. — В голосе ее супруга звучало предупреждение.

— Ох, ну ладно. Наверное, эта тема не подходит для светской беседы. Как скучно.

Долли переключила внимание на меню.

Хьюз покосился на Ник, по-прежнему хранившую молчание. Она все еще смотрела на Уилкоксов, сидевших через несколько столиков от них, потом достала из сумочки сигарету. Хьюз наклонился дать ей огня. Пальцы у нее дрожали, он придержал их ладонью.

Ник отняла руку и взяла меню.

— «Шатобриан»[45] — это то, что надо, — произнесла она, и ее бодрый голос болью отозвался в его сердце.

После ужина разговор, как и следовало ожидать, свернул на погоду.

— Такая жара, — сказала Долли.

— Да еще без вентиляторов. — подхватил Рори.

— Я читал, что из-за жары в округе Колумбия возросло число самоубийств, — сообщил Гарри Бэнкс, закуривая. — Какой-то человек пробежал всю дорогу от своего дома до моста Кей, крича про жару, а потом просто спрыгнул с него. Прямо в час пик.

— В самом деле? — подняла брови Долли. — Ну надо же. Я слышала, что люди кончают с собой в понедельник чаще, чем в другие дни.

— Работа, — высказался Рори. — Не хотят на нее возвращаться.

— Может, все дело в монотонности, — предположил Хьюз. — Каждый понедельник то же самое, и каждый месяц и каждый год все то же самое.

Он почувствовал взгляд Ник.

— Ну, им нужна шкура потолще, если монотонность их самая большая проблема, — ответил Рори.

— Мне кажется, в этом-то и дело, — сказал Хьюз.

— Не знаю, — заявила Долли. — Не могу сказать, что мне приятна монотонность, но нам всем приходится как-то с этим справляться. Жизнь ведь это не сплошные приключения и волнения? — Она повернулась к Рори: — Прости, дорогой.

— Но это же ваша жизнь, — сказал Гарри Бэнкс. — Вы можете сделать ее настолько волнительной, насколько пожелаете. Или нет.

— Речь настоящего холостяка, — поднял палец Рори.

— Стыдись, Рори, — возмутилась Долли. — Не брак делает жизнь… ну, скучной. Или не только брак. А все сразу. Все те мелочи, которыми человеку приходится заниматься каждый день.

— А мне кажется, все дело в одиночестве, — сказала Ник. — И в желании.

— Неужели? — удивилась Долли. — Да ладно.

Ник рассмеялась:

— Нет, правда. Я знаю, все считают, что желание — это какая-то глупость, присущая молодым. Но почему? Я хочу сказать… Что ж, это истинная причина, почему люди прыгают с мостов.

— Я и не подозревала, что ты так романтична, дорогая. — Долли повернулась к гостю: — А вы что скажете, Гарри?

— Я говорил не о браке, хотя вы правы, Рори. Я мало что в этом понимаю. — Гарри Бэнкс улыбнулся. — Но когда вы говорите об этих скучных мелочах, я задумываюсь: а зачем это делать? Зачем делать то, что от тебя ожидают? Кому до этого дело?

Хьюз громко рассмеялся.

И Долли за ним.

— Поглядите вокруг, — сказала она, обводя рукой зал. — Всем тут до этого дело.

Ужин подошел к концу. Гарри Бэнкс вышел глотнуть свежего воздуха, пока Рори пытался привлечь внимание официанта, чтобы попросить счет. Ник отправилась в дамскую комнату, долго не возвращалась, и Хьюз пошел ее искать. Снаружи воздух был таким же теплым, но более мягким. Он заметил пару, пившую вино возле большого раскрашенного якоря посреди передней палубы. Он направился к балке. В темноте он разглядел очертания двух фигур, склонивших головы друг к другу. Он узнал фигуру Ник, ее манеру держаться. Она прислонилась к стене, а Гарри Бэнкс наклонился к ней, опираясь одной рукой на проклепанную обшивку.

Гарри что-то сказал, Хьюз не расслышал, и Ник засмеялась. Гарри придвинулся ближе. Ник не пошевелилась. Хьюза будто пронзило. Он не был удивлен.

У него возникло чувство, что он несет ответственность за происходящее, ответственность за то, что ей приходится искать близости с незнакомцами в темных углах, хотя все должно быть совсем не так. Она слишком хороша для этого.

— Ник, — тихо позвал он.

Она лишь бросила на него взгляд и снова повернулась к Гарри.

Хьюз смотрел еще какое-то время, прежде чем вернуться в клуб, где стал дожидаться возвращения жены.

Он не прикасался к Ник по дороге домой, хотя она спокойно шла рядом. Она была так близко, что он чувствовал запах ее мыла, цветочный аромат, смешавшийся с запахом пота. Ее каблуки стучали по дороге. Он шел, сунув руки в карманы. Она остановилась на Симпсон-лейн, чтобы сорвать розу, расцветшую на штакетнике.

Когда они свернули за угол на Северную Летнюю улицу, Хьюз заметил в небе красную, низкую луну. Это атмосфера придала ей красный оттенок, что-то такое с атмосферой, он не помнил точно — что именно, но на ум пришла старая поговорка: «Красное небо под вечер радость сулит, красное небо поутру — не к добру».

Когда они вышли на заднюю дорожку, Ник споткнулась, каблук застрял, когда она шагнула с бордюра. Ник покачнулась, Хьюз выставил руку, чтобы подхватить, и почувствовал ее тело на своем, ее грудь вжалась в его открытую ладонь.

— Ник, — произнес он.

— Прости, дорогой. Кажется, от мартини я стала несколько неуклюжей.

— Меня не волнует мартини, — ответил он.

— О?

Она попыталась высвободиться из его рук.

— Постой, — сказал он.

— В чем дело?

— Я хочу… я хочу поговорить с тобой.

Он все еще держал ее.

— Отпусти меня. Из-за тебя потеряю равновесие.

Хьюз притянул ее, развернув к себе лицом.

— Хьюз.

Она не смотрела ему в глаза.

— Посмотри на меня.

— Что бы ты ни собирался сказать…

— Прости меня, — сказал он.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты понимаешь, о чем я. Прости меня. За все.

— Неважно.

— Не думаю, что это правда.

— Нет, правда.

Они смотрели друг на друга, Хьюз был уверен, что она готова сдаться, впустить его. Он чувствовал, что она на грани. Он ждал, но она продолжала молчать.

Он не мог этого больше выносить.

— Довольно, — сказал он и прижался ртом к ее рту. Ее губы раскрылись навстречу. — Довольно, сейчас, — прошептал он в темноту.

Но так же внезапно, как сдалась, она высвободилась и бросилась прочь по дорожке, ускользая из его объятий, как вода.

1959: июль IV

На следующее утро Хьюз проснулся с головной болью, но полный решимости. Было еще рано, но Ник уже поднялась. Он снял пижамные штаны, надел халат, вышел наружу и направился к уличному душу.

Ноги скользили по мокрой от росы траве. Воздух стал немного прохладнее. Жара еще не спала, но уже начала ослабевать.

Хьюз повесил халат на деревянную раму и включил воду, позволив ей литься на голову и плечи, пока она не закружилась водоворотом у его ног маленькой приливной лужицей. Он запрокинул голову, отбросил волосы с глаз и посмотрел в небо над собой, бледно-голубое; утреннее солнце еще не наполнило его глубиной. Остро пахло мокрой травой и сырым кирпичом под ногами. Ему было хорошо. И грустно.

Представил Ник, перебегающую дорогу в красном купальнике, — а чем же, собственно, лучше купальный халат? Они вели себя так, будто участок дороги между их домом и лужайкой был их собственностью, хотя тут всегда можно было наткнуться на какого-нибудь Тома, Дика или Гарри, спешащего но своим делам. У Ник хотя бы хватало здравого смысла понимать, что ее появление в дезабилье может кого-то шокировать, пусть самой ей это и безразлично.

Хьюз нашел ее в кухне. Он знал, что хочет сказать, но, увидев его, Ник заговорила первой:

— Прости. Думаю, я слишком много вчера выпила.

Хьюз молчал в замешательстве, и не только потому, что жена нечасто извинялась. Ее слова означали, что тема закрыта. Она сожалеет, это все алкоголь, известно, как оно бывает.

— Это мне следует извиняться, — сказал он. — Я был груб. Я… Не знаю, что на меня нашло. Все казалось… трудно объяснить… совсем другим.

Ник промолчала.

— Послушай, — сказал он, подходя к ней, — меня это не волнует. Я не хочу об этом говорить. Я просто хочу, чтобы ты сегодня вышла со мной на лодке. Думаю, обшивка уже просохла.

— Хорошо, — медленно произнесла она. — У Дейзи занятия до полудня.

— Нет, только ты. Я тебя приглашаю.

Ник опустила взгляд на свои ноги и кивнула. Он мог поклясться, что она слегка покраснела.

— Приготовь перекусить, а я разберусь с лодкой. Встретимся у причала через час.

И, прежде чем она успела передумать, Хьюз быстро вышел из кухни. На лестнице он увидел Дейзи. Круглые голубые глаза заспанные, волосы торчат во все стороны.

Хьюз подхватил ее с последней ступеньки, она взвизгнула.

— Папа, отпусти меня!

— Прости, милая. — Ник была права, девочка становится чувствительной. — Просто я был сражен спящей красавицей на лестнице.

Вид у Дейзи был оскорбленный, но он понимал, что в глубине души она довольна.

Хьюз поднялся в спальню, переодеться. Когда он проходил мимо комнаты Хелены, та высунула голову, но, завидев его, поспешно втянула обратно, как черепаха, и захлопнула дверь.

Спустившись к лодочному сараю, он провел рукой по обшивке «Звезды», чтобы убедиться, что краска полностью высохла. Удовлетворенный результатом, он стащил лодку с лужайки на узкую полоску пляжа и занялся оснасткой.

Поставил мачту, закрепил брештук. Вставил поперечную перекладину и поставил парус. Закончив крепить снасти, Хьюз вытащил блестящие от лака весла и установил их. Принес из лодочного сарая подушки и два полотенца, разложил их на мостках, пусть солнце чуть просушит, избавив от запаха плесени.

Наконец он сел на нагретые солнцем доски и, глядя на стайки мелкой рыбешки, снующие среди водорослей, принялся ждать.

Он заметил ее, когда она спускалась по грязной лужайке, спотыкаясь на склоне. Издалека она могла сойти за двадцатилетнюю, на ней были макового цвета шорты, надетые поверх белого купальника без лямок, короткие волосы зачесаны со лба. Она несла корзину для пикников, прижав к бедру и чуть изогнувшись под ее весом. Слегка запыхавшись, подошла к нему.

Хьюз встал и взял у нее корзинку.

— Спасибо, — сказала она. — Уф, уже такая жара.

— Мне кажется, зной понемногу спадает, — заметил Хьюз.

— Я ничего такого не слышала, — ответила Ник.

Они дошли до пляжа, где стояла «Звезда», сияющая, как огромная зеленая раковина. Хьюз столкнул лодку на воду, а Ник придерживала ее, пока он ставил шверт и руль, затем подала ему корзину, подушки и полотенца. Он поднял парус и завязал фал, после чего протянул руку и втащил Ник в лодку. Ее икры, влажные от воды, заскользили по обшивке, ей пришлось опереться на ладони, чтобы сохранить равновесие.

День был ясным, они плыли через гавань, и солнце рассыпалось маленькими звездочками на гребнях волн. Хьюз чувствовал, как обгорает переносица, он щурился за стеклами солнцезащитных очков, уже ставших липкими от соли. Его рука легко лежала на румпеле. Хороший день для морской прогулки, спокойный, но не штилевой.

Несколько утренних купальщиков уже шли по береговой линии пляжа Чаппи, мелькая между красно-синими полосатыми купальнями, Хьюз услышал, как звонит колокол на причале, призывая шкипера «Вовремя» посторониться.

— Чудесный день, — сказала Ник. — По крайней мере, здесь, на воде, под бризом. Я приготовила фаршированные яйца. Хочешь?

— Пока нет, — ответил Хьюз. — Намереваюсь растянуть удовольствие.

Ник рассмеялась.

— Почему меня это не удивляет? — Она слегка откинулась назад, провела рукой по воде. — Вероятно, соленая вода — это в генах. Хочешь ты того или нет.

— Думаешь? — улыбнулся Хьюз.

— Хелена говорит, что в Калифорнии никто не выходит в океан. Плавают только в бассейнах. Представляешь? Кругом океан, а они сидят в своих бассейнах.

Хьюз не ответил. Он наслаждался болтовней жены. Она могла заставить старые истины звучать свежо, эксцентрично, точно видела вещи под иным, отличным от других, углом.

Ник протянула руку, сняла с него очки, подышала на стекла, протерла их краем своих ярко-красных шортов.

— Так-то лучше, — сказала она, осторожно надевая их обратно. — Теперь ты будешь видеть, куда мы направляемся. — Она склонила голову набок, разглядывая его. — «Уайфарер».[46] Ты похож на Уильяма Холдена, такой же шикарный, дорогой.

Он вывел лодку через пролив в бухту Кейп-Поуг и развернулся.

Когда они подплыли к берегу, Ник спрыгнула, Хьюз последовал в воду за ней. Вместе они вытащили «Звезду» на пляж. Когда бы они ни приплывали сюда, всегда выбирали одно и то же место, тут было глубоко у самого берега, здесь хорошо плавать, и не слишком близко к проливу, где могло утащить течением. Шорты Ник промокли насквозь, она стащила их, прежде чем лечь на одно из полотенец.

— Принести тебе подушку?

— Нет, — ответил Хьюз, — я подложу рубашку.

Они лежали рядом, корзина для пикников стояла в головах. Хьюз оперся щекой на руку и смотрел на Ник, ее глаза были закрыты. Кожа казалась золотистой на фоне белого купальника. Чуть погодя она подняла голову:

— А теперь ты хочешь фаршированное яйцо?

— А что еще у тебя там есть?

— Белое вино.

— То, что надо, — сказал Хьюз.

Ник открыла корзину и вытащила бутылку, которую упаковала в кухонное полотенце, переложенное льдом.

— Открывай, я потом опущу ее в воду.

Хьюз наполнил два стакана и передал Ник бутылку. Он смотрел, как она привязывает леску с маленьким якорем к горлышку. Она закопала якорь в песок и опустила бутылку в воду, где ее сразу же подхватило течение. Затем вытащила маленький контейнер с оливками, фаршированными перцами, и предложила Хьюзу.

Рассол растекся у него во рту, и он смыл его глотком холодного белого вина.

— Белое вино и оливки всегда на вкус как пляж.

— Соль, — сказал Хьюз, закрывая глаза.

— Да. Но еще потому, что они такие чистые.

Хьюз слышал стрекот насекомых, крики чаек в вышине, что вили свои гнезда в дюнах. Было только одиннадцать утра, он вдруг понял, что пропустил завтрак. От вина его потянуло в сон. Ему снились скачки белой и черной лошади, черная выигрывала, и во сне это обрадовало его. У нее были большие ноздри и хвост, заплетенный в косу, высоко подскакивавший, когда лошадь бежала. Он болел за нее. Он почувствовал, как рядом шевелится Ник, и стряхнул с себя сон.

Она сидела и смотрела на океан.

Хьюз последовал ее примеру, какое-то время они молчали. И тут он понял — настал его момент. Он глубоко вдохнул и заговорил.

— Однажды я написал тебе письмо, — сказал он. — Думаю, самая большая ошибка в моей жизни — то, что я тебе его не отправил.

Ник не смотрела на него.

— О чем оно было?

— О многом. — Хьюз покачал головой. На той стороне пролива рыбак насаживал наживку на крючок. — О том, что мне следовало тебе сказать много лет назад.

Ник молчала.

— Не знаю, почему все стало таким… запутанным. Почему все ушло.

— Ох, Хьюз. — Ник посмотрела в небо и вздохнула. — Потому что все уходит. Всякий, кто хоть немного пожил, знает это. Оно просто… уходит.

Голос у нее был печальным.

— То письмо. В нем говорилось, что я люблю тебя. С тех пор… Господи, я не знаю, как давно. С тех пор как я впервые увидел тебя, наверное.

— Я не могу… Я не знаю, зачем ты все это сейчас говоришь.

— Ник, послушай…

— Боже, ты как ребенок. — Ник посмотрела на него в упор, глаза были холодные. — Ты думаешь, что можешь щелкнуть пальцами, сказать, что любишь меня, и наколдовать счастливую концовку для нас?

— Не знаю, — сказал Хьюз. — Я не знаю другого способа. А ты знаешь? Ты можешь мне объяснить, как же люди обретают счастливую концовку?

Она все смотрела на него.

— Все это время… — Она покачала головой и отвела взгляд.

— Говори.

Когда она снова повернулась к нему, глаза у нее были мокрыми.

— Все это время ты шел через нашу жизнь как во сне. Ты считаешь меня дурой? Ты говоришь о письмах. А как насчет «мир уже не охвачен огнем, Хьюз»; «вернись ко мне, Хьюз»? Как насчет «Клариджа», номера 201? — Ее трясло. — Я думала, что ты будешь любить меня. А вместо этого ты сделал все, я не знаю, пустым. Ты превратил мою жизнь в серость.

Почему-то он не удивился тому, что она знает. Может быть, это Эд, а может, она сама нашла письма. Хотя он не понимал, как она могла узнать о номере. Но это не имело значения.

— Да, — сказал он. — Это все правда. И у тебя есть все причины ненавидеть меня. И если ты меня ненавидишь, если ты в самом деле больше не можешь любить меня, я уйду. Или останусь. Как ты захочешь.

Она всматривалась в его лицо. Слезы лишили ее привычной суровой красоты, и теперь он увидел в ее лице нечто другое, смесь неуверенности и желания.

— Ник, не бросай меня.

Она помолчала, затем сказала:

— Черт бы тебя побрал, Хьюз, — но сказала это мягко.

Она провела рукой по его затылку и шее. Она была так близко. Он почувствовал запах вина в ее дыхании и ощутил жар, исходящий от ее обнаженных плеч. А после был лишь песок под ними, солнечный свет и сверкание их кожи.

— Скажи, что любишь меня, — проговорил он в нее. — И я все исправлю. Богом клянусь, я все исправлю.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Ты никогда не поймешь, как сильно. Но я не знаю, сможешь ли ты все исправить.

Потом она сказала что-то еще, но он ее не слышал. Он не слышал ничего, кроме гула крови в ушах. Он чувствовал пульс на ее шее, убыстрявшийся под его рукой, хриплый звук своего дыхания. Она двигалась под ним, отвернув лицо. А затем он уже ничего не видел. Он был слеп и лишь чувствовал, как это движется сквозь него, сквозь нее.

После Ник поднялась и нырнула в океан. Хьюз последовал за ней, пытаясь дотянуться до нее под водой, но она уплыла слишком далеко. Она вынырнула и оглянулась на берег, на набегавшие волны. Он подплыл к ней, неторопливо, и, когда он был рядом, она обвила его рукой за шею и поцеловала. У нее был вкус оливок.

— Мне нравится цвет обшивки, — сказала Ник, кивая в сторону лодки.

— Я выбрал такой цвет из-за этого, — ответил Хьюз, нежно проведя большим пальцем по ее веку. — Цвет садовой змеи.[47]

Ник рассмеялась и ушла под воду, вынырнула круглоголовая, со слипшимися волосами.

— Кажется, меня первый раз в жизни назвали садовой змеей. Отличное описание. — Она поплыла к берегу, крикнув через плечо: — Ну, теперь-то ты будешь эти чертовы яйца, Хьюз Дерринджер? Или мне придется съесть их все самой?

Это был один из тех дней, которые не приходится потом припоминать, чтобы понять, насколько он был хорош. Бухта была спокойной, и вокруг ничего, кроме дюн и чаек, время от времени взлетавших, чтобы предупредить, что следует держаться подальше от их птенцов.

Позже, после ланча и короткого сна, Ник достала книгу. Он увидел, как сверкнуло у нее на пальце обручальное кольцо с бриллиантом, когда она открыла ее.

— Что ты читаешь?

— Стихи. Уоллеса Стивенса.[48]

— Почитай мне что-нибудь.

— А ты не взял для себя книгу? — Она с гримаской неодобрения посмотрела на него.

— Я был слишком занят.

— Какая досада, дорогой.

— Будь хорошей девочкой.

Она полистала страницы.

— Помнишь вот это? Оно называется «Депрессия перед весной». Петух кукарекает, но королевы нет. Волосы мои белокурые сверкают, как коровья слюна, тянущаяся по ветру.

— Коровья слюна?

— Ты считаешь, что садовая змея лучше?

— Не знаю, но змея… более сексуальное создание, как мне кажется. Слюнявая корова…

— Ты не поэт, дорогой, верно? Подумай об этой сверкающей слюне, стекающей из ее розового рта. Как паутина или что-то вроде.

— Ладно, ладно. Пощади.

— Хо! Хо!

— Вот именно — хо-хо.

Ник рассмеялась.

— Ну ладно. Больше не буду тебе читать.

— Я уж как-нибудь переживу.

— Налей еще вина и заткнись.

Хьюз поднялся, вытащил бутылку и вылил остатки в стакан Ник. Он посмотрел на горизонт.

— Наверное, пора собираться.

— Да, дети скоро вернутся домой. И Хелена… — Она замолчала. — Хьюз, все забываю спросить, ты виделся с шерифом, насчет Эда, я имею в виду?

— Нет.

— А собираешься?

— Да.

— Сегодня? Когда мы вернемся?

— Хорошо, раз ты так хочешь.

Он смотрел, как Ник аккуратно укладывает вещи и свою книгу в корзину, и знал, что защитит ее от всего и ото всех. Он потянулся и стряхнул песок, налипший у нее под коленкой. Она улыбнулась ему.

— Идем, — сказала она, подавая руку.

Он взял ее ладонь, и вместе они спустились с пляжа.

Хьюз шел по Мэйн-стрит к конторе шерифа, пытаясь сообразить, что же сказать. Довольно глупо расспрашивать шерифа об Эде, к тому же он нервничал, хоть толком и не понимал почему.

Он толкнул тяжелую дверь и направился к захламленному деревянному столу, стоявшему в центре вестибюля. Полицейский, которому на вид было не больше восемнадцати, черкал что-то на лежавшей перед ним промокашке, всем своим видом являя отчаянную скуку.

— Привет, — сказал Хьюз.

— Здрасьте, сэр, — ответил юнец, не смущаясь, что его застали за рисованием ракушек. — Чем могу помочь?

— Я хотел бы видеть шерифа Мелло, если он на месте.

— Ваше имя, сэр?

— Хьюз Дерринджер.

— Я справлюсь, может ли он вас принять.

Сквозь стекло Хьюз видел шерифа — тот сидел за столом и листал какие-то документы.

— Хорошо, — сказал Хьюз. — Спасибо.

Полицейский вошел в кабинет шерифа и закрыл за собой дверь. Хьюз наблюдал, как шевелятся губы молодого человека и как шериф смотрит на него сквозь стекло. Шериф помахал Хьюзу рукой и поднялся. Он вышел из кабинета вместе с юнцом:

— Мистер Дерринджер.

— Шериф Мелло.

— Чем могу служить?

Хьюз взглянул на молодого полицейского. У того на подбородке был прилеплен клочок белой бумаги — видимо, порезался, бреясь утром.

— Мы можем поговорить у вас в кабинете?

— Конечно. Проходите.

Окна кабинета выходили на выгоревшую, неопрятную лужайку.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — предложил шериф, указывая на деревянное кресло, стоявшее перед его столом.

Кресло было слишком узким, Хьюз поерзал, пытаясь сесть поудобнее.

— Прошу прощения, что докучаю вам. Не уверен, что вправе сюда приходить, думаю, у вас есть куда более важные дела.

Шериф молча смотрел на него, голубые глаза не мигали. Под мышками форменной рубахи расплывались пятна пота, почему-то это вызвало у Хьюза беспокойство.

— Так вот, я по поводу сына моей кузины, Эда Льюиса. Его мать немного волнуется из-за всей этой истории с горничной.

— Понимаю, — ответил шериф. — Как держатся ребятишки?

— Они в порядке. Как будто ничего и не произошло.

— Дети, — произнес шериф. — Они тверже кокосов.

— Да, — согласился Хьюз, снова заерзав. — Дело в том, что миссис Льюис хотела узнать насчет своего сына… кажется, Эд сказал, что помог вам, и миссис Льюис интересуется, скорее даже волнуется вообще-то, что он мог видеть.

— Неужели?

Хьюз почувствовал себя четырнадцатилетним мальчишкой, сидящим перед директором школы.

— Да. Так что если вы можете успокоить ее на этот счет, я полагаю…

— Я понимаю беспокойство миссис Льюис за сына, — ровным голосом сказал шериф. — Но я, как вы там сказали? Не вправе? Да, вот это самое. Не вправе обсуждать определенные вещи, особенно если это безосновательные слухи.

— Разумеется. — Хьюз гадал, означает ли это, что шериф собирается ему рассказать, или наоборот.

— Тем не менее, раз уж вы семья. — Шериф откинулся в кресле. — Занятно, я прожил здесь всю жизнь. Но понял, что это выражение означает массу разных вещей для разных людей.

Хьюз понятия не имел, о чем он толкует, но руки его так и вцепились в подлокотники.

— В самом деле?

— В самом деле. — Шериф не шевельнул ни мускулом. — Как бы то ни было… вот какая штука. Когда я спросил Эда, видел ли он кого-то еще там, где нашли девушку, он сказал мне, что вы с ним частенько там гуляли.

— Понятно.

Хьюз почувствовал, как сердце колотится у него в груди.

— Так что я вообще-то рад, что вы пришли. Мне не придется ехать к вам домой.

— О.

— Вы хотите об этом рассказать?

— О прогулках? — Хьюз уставился на потолок, точно пытаясь припомнить, — Я бы не сказал, что это чистая правда. Как-то раз в начале лета мы и в самом деле совершили прогулку через Шерифов луг. У нас был мужской разговор. Отец мальчика… ну, он часто отсутствует. Вы понимаете.

— Это правда? С отцом парнишки что-то не так?

— Он просто, как бы точнее выразиться, не слишком хорошо с этим справляется, я полагаю.

Шериф Мелло чуть подался вперед, внимательно глядя на него, и, видимо, что-то для себя решив, кивнул.

— Ясно. Эд еще рассказал, что, возможно, он не уверен, но, возможно, как-то раз он видел там Фрэнка Уилкокса. Но наверняка он сказать не мог.

Хьюз затаил дыхание, ожидая продолжения. Когда же его не последовало, Хьюз выпалил:

— И?

— И что? — ухмыльнулся шериф.

— Что сказал Фрэнк? Если вы, конечно, можете мне рассказать. Это не мое дело…

— Что ж, мистер Дерринджер, по-видимому, мистер Уилкокс всю ночь провел дома, с миссис Уилкокс. Если верить миссис Уилкокс…

Последняя реплика повисла в воздухе как вопросительный знак.

— Понятно.

— Вот, собственно, и все. От сведений Эда толку оказалось немного, если вы понимаете, о чем я. — Шериф склонил голову. — Если только вы не знаете чего-нибудь, что могло бы нам помочь?

— Ну… нет. Я бы рад помочь. Но не могу.

— Возможно, вам что-то известно о личной жизни мистера Уилкокса, чего мы не знаем. Даже если это какая-то мелочь. Или, может, вы хотите рассказать нам что-то о своем племяннике.

Хьюз молчал. Черта с два он станет влезать в эту грязь глубже, чем нужно.

— Понимаете, мистер Дерринджер, община — все равно что семья. Как я уже говорил, каждый по-своему понимает, что это значит. Но, по мне, если кто из твоей семьи сделал что-то действительно плохое, нет смысла это скрывать. Так для всех будет только хуже.

— Я и в самом деле хотел бы помочь.

— Что ж, ладно.

Хьюз поднялся, чтобы уйти, но остановился. Он знал, что ему не стоит больше ничего говорить, но не смог удержаться.

— А ее друзья, семья, горничной в смысле. Елены Нунеш. Им нечего сказать? Обо всем этом.

— Нет. От них мы ничего не узнали.

— Закрытая община, я полагаю.

— Закрытая община. — На сей раз шериф рассмеялся в голос. Смех был сухой. — Вы про которую?

Хьюз вышел в раскаленный полуденный зной. Нервы у него были напряжены. Ему следовало рассказать шерифу о Фрэнке, когда горничную только нашли. Теперь он это понимал. Но тогда его занимало совсем другое. К тому же у Фрэнка, кажется, есть алиби. По словам шерифа. Но Хьюз не слишком верил в такое алиби. Шериф Мелло так точно не верил.

Шериф. Он ведь знает его с детства, тогда Рик Мелло паковал заказы на местном рынке. И все же в его присутствии Хьюз чувствует себя будто виноватым в чем-то. Не его проблема, что сотрудники шерифа не смогли ничего выяснить про Фрэнка Уилкокса. Пусть он видел их за теннисными кортами, но это ведь ничего не доказывает. И, раз Этта готова поручиться за своего мужа, значит… И Эд. Он выдумал, будто они вместе бродили на природе. Может, мальчик искренне пытался помочь и просто немного преувеличил? Но нет, Хьюз знал наверняка, что с мальчишкой неладно. Совсем неладно. Похоже, даже у шерифа возникли сомнения на его счет. Хьюз вспомнил мышь с зубочисткой в глазу. Нужно выпить.

Хьюз быстро проглотил пару джин-тоников в «Читальне» и отправился домой. Солнце еще не село. По небу расходились горячие розовые полосы, точно ребенок нарисовал пальцами.

Подходя к дому, он увидел на террасе Ник. Все еще в купальнике и шортах, она наклонилась к мальчику и что-то шептала ему на ухо. У мальчишки были чудные волосы, они торчали вверх, точно их закрепили кукурузным крахмалом. Кто-то из друзей Дейзи, догадался он. Хьюз улыбнулся обожающему выражению на поднятом лице мальчика. Он понимал, что тот чувствует.

Не готовый к допросу, который, как он знал, его ожидает, Хьюз обогнул дом, вошел через заднюю дверь и поднялся в спальню. Приняв душ и побрившись, он преисполнился решимости и отправился искать Ник и Хелену. Те пили коктейли.

— Привет, милый, — сказала Ник. — Как прошло с шерифом Мелло?

Хелена тоже посмотрела на него, в ее мягких глазах было ожидание. И беспокойство, заметил он.

— Все нормально, — ответил Хьюз, направляясь к бару.

— Ну? — спросила Ник. — Не молчи. Что он сказал?

— Ничего, — сказал Хьюз, бросая три кубика льда в стакан.

— Что значит — ничего? Тебя не было почти два часа.

— Я имел в виду, Эд ничего не видел и ничего не знает, — ответил Хьюз. — Шериф просто пошутил с ним. Позволил ему поиграть в детектива.

Хелена откинула голову на спинку кресла с видимым облегчением.

— Значит, все в порядке, — сказала Ник.

— Да, — подтвердил Хьюз. — Все хорошо.

Чем ближе была вечеринка, тем глубже Ник увязала в хаосе из китайских фонариков, полировки серебра и белых гортензий. Хьюз порой просыпался посреди ночи и обнаруживал, что жена, включив тусклую лампу для чтения, в сотый раз правит меню.

Его же роль сводилась к тому, чтобы, задраив люки, хранить спокойствие. Но накануне праздника и ему потребовалась небольшая передышка.

Ник в очередной раз полировала в столовой серебро для раннего ужина. Она только что закончила отчитывать Дейзи за бардак в ее комнате, и Хьюз воспользовался возможностью совершить набег на кухню и бар, прежде чем отправиться в лодочный сарай, чтобы заправиться «виски-сауэрами». Придя туда, он обнаружил Хелену, которая тоже решила спрятаться.

— Что у тебя там? — прошептала она, показывая на бутылку виски и сахарницу.

Хьюз рассмеялся:

— Не нужно шептать, Хелена. Здесь она нас не услышит.

— Я люблю Ник, но я не могу выносить всю эту… суету. И все же, что это?

— «Виски-сауэр».

— Я люблю «виски-сауэр», — почти со страстью выдохнула Хелена.

— Я тоже. — ответил Хьюз и вытащил из кармана два лимона. — Черт, — сказал он, оглядываясь но сторонам, — я забыл лед.

— И шейкер.

Она воздела руки и подняла брови — картина отчаяния.

— Нет, — подмигнул ей Хьюз. — Шейкер я храню здесь, за старым якорем, на всякий случай.

— Хорошо, я могу отправиться на задание. — Хелена улыбнулась ему.

— Стоит ли так рисковать?

— Жди здесь.

Она поднялась и изобразила, как убегает на цыпочках, узорчатое платье облепило ее фигуру.

Хьюз дунул в шейкер, символически прочищая от пыли, сложил в него сахар, лимон, налил виски и принялся ждать.

Наконец Хелена вернулась с маленьким серебряным ведерком, полным льда, Ник намеревалась использовать его за завтрашним ужином. Хьюз видел, как она его полировала.

— Знаю, знаю, — сказала Хелена. — Но что было делать, второе слишком большое.

Хьюз бросил в шейкер несколько кубиков и энергично потряс, потом разлил «сауэр» в две пластиковые чашки для пикников.

— Мадам, — поклонился он, протягивая одну Хелене.

Хелена сделала глоток.

— Хьюз, ты просто творишь чудеса с шейкером.

Они посидели с минуту молча, наслаждаясь покоем и крепким коктейлем.

— Ну что, Хелена, — наконец заговорил он, — как жизнь?

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Все. И ничего.

— Все и ничего, — повторила она. — Полагаю, я рада, что все хорошо с этой горничной. В смысле, с Эдом. Для нее-то в этом ничего хорошего.

— Я тебя понял.

— Я иногда беспокоюсь за него. — Хелена осушила свою чашку, и Хьюз снова наполнил шейкер.

— Уверен, что скауты пойдут ему на пользу. — Хьюзу хотелось уйти от этой темы. — Подправят его немного.

Хелена жестко посмотрела на него:

— Не думаю, что он нуждается в подправке.

— Нет, но…

— Может, он и не такой, как другие дети его возраста, но какое это имеет значение? Он свободен.

— Свободен от чего?

Господи, иногда она совсем чокнутая.

— Свободен от… Я не знаю, от того, каким он должен быть, по мнению других. Эйвери говорит… Неважно. — Хелена протянула пустую пластиковую чашку.

Хьюз старательно выжимал лимонный сок.

— Хьюз, — голос Хелены смягчился, — нам в самом деле нужны деньги. Ты не мог бы замолвить за меня словечко перед Ник?

— Я поговорю с ней, — пообещал Хьюз и похлопал Хелену по руке. У него появилась идея. — А теперь давай сюда свою пустую плошку.

На следующее утро пришлось нелегко. Ник встала рано и подняла детей, Хьюз спустился помочь с завтраком. Ему хотелось обсудить с ней свою идею, но, когда она вошла в кухню, он понял, что она не в духе.

Так что он поехал в Виньярд-Хейвен забирать музыкантов. Это был регтайм-бэнд, который порекомендовала Долли, «Топ Лайнерс» или как-то так. Он ждал на обочине, наблюдая, как «Островитянин» подходит к пристани, палубные матросы спешили к борту, чтобы спустить трап.

Он смотрел, как на берег съехали несколько машин, а затем начали сходить пассажиры. Хьюз легко узнал в маленькой толпе музыкантов: они были одеты в комбинезоны и тащили потрепанные футляры с инструментами. Судя по их виду, они, как и он, страдали от похмелья. Хьюз подошел к ним:

— Привет, ребята.

Они, прищурившись, посмотрели на него — с одинаковым выражением на лицах.

— Вы мистер Дерринджер? — спросил тот, что нес банджо.

— Верно. Машина вон там.

Они сложили инструменты в багажник и втиснулись в машину, трое сзади и двое с ним впереди, он завел двигатель.

— Друу-уг… — протянул кто-то из парней сзади на одном долгом выдохе.

— Жара, жара, жара. — Игрок на банджо отбивал ритм на своей коленке.

Они все были очень молоды. Двадцать с небольшим, подумал Хьюз. Один из ребят рядом с ним, похоже, уснул, откинув грязную голову на спинку сиденья. Второй, темноволосый, с задумчивыми глазами, поглаживал обшивку дверцы.

— Откуда вы все? — Хьюз посмотрел в зеркало заднего вида на сидевших за спиной.

— Отовсюду, — сказал темноволосый, продолжая гладить ткань на дверце.

— Ага, — сказал тот, что с банджо. — Отсюда, и оттуда, и отовсюду.

Вся группа рассмеялась. Хьюз смотрел на дорогу. Господи, Ник убьет его, если они заявятся в таком виде.

— Ребята, не хотите остановиться, выпить колы?

— Колы? — Темноволосый рассмеялся. — Нет, спасибо.

Подъехав по задней дорожке к Тайгер-хаусу, Хьюз увидел в дверях Ник, точно она ждала их.

Банджо присвистнул:

— Неплохой домик.

— Привет, — сказала Ник, направляясь к машине через лужайку.

Музыканты уставились на нее с вытаращенными глазами. Хьюз закрыл лицо рукой.

— Я Ник Дерринджер. А кто из вас Том?

— Это я, — ответил Банджо, не пошевелившись.

— Привет, — сказал темноволосый, покачиваясь на каблуках, футляр с трубой болтался у него в руке.

Ник посмотрела на них, затем на Хьюза.

— Вы все стойте здесь, — приказала она. — Дорогой, можно тебя на минутку.

В доме Ник развернулась к нему и подбоченилась.

— Они же совсем в хлам, — возмущенно сказала она, точно он был в этом виноват.

— Я бы тоже не отказался сейчас быть в хлам, — ответил Хьюз. — Тебе-то не пришлось их везти сюда.

— Черт возьми, это не смешно.

— Я и не смеюсь, — возразил он, пытаясь подавить улыбку.

— Ты всегда можешь стащить бутылку джина и уговорить ее, если тебе так хочется, — колко сказала она.

— Это музыканты? — Голова Дейзи высунулась из холла.

— Дейзи Дерринджер, ступай подметать переднюю дорожку, как я тебе велела, — приказала Ник. Она прошла в кухню, где португальские девушки готовили еду. — Девочки, вы не могли бы позаботиться, чтобы ребята снаружи получили чаю со льдом? И каких-нибудь сэндвичей. Но не из тех, что к чаю, в кладовке есть пикантная ветчина. Они могут ее съесть. И бога ради, не пускайте их в дом.

Хьюз стоял в прихожей, прижав пальцы к вискам. Голова все еще трещала.

— Чем я могу помочь? — спросил он, надеясь, что помощь будет включать в себя пакет со льдом и темную комнату.

Ник повернулась на пороге кухни:

— Можешь разобраться с эстрадой. Проследи, чтобы они не поставили ее так же криво, как в прошлом году.

Хьюз кивнул. На передней террасе он обнаружил ящик с ледяным пивом, должно быть, поставщик оставил его там, не удосужившись никого предупредить. Он сунул руку в ящик, достал бутылку и открыл крышку своим швейцарским армейским ножом. Сел на террасе и принялся обдумывать план насчет Эда. То, что сказала Хелена прошлым вечером о свободе, заставило его задуматься.

Эда нужно отправить в закрытую школу, и Хьюзу придется за нее заплатить, все говорит за это. Лишь таким способом он сможет хоть как-то контролировать мальчишку. Отправив Эда в школу, Хьюз будет получать отчеты и сможет приглядывать за ним. Если мальчишка просто сопливый придурок, его там быстро приведут в чувство. А если дело обстоит хуже, если это нечто большее, чем простое озорство, правда непременно выйдет наружу. План сразу поднял настроение. Жизнь всегда лучше, если у тебя есть план.

У изгороди он углядел Дейзи. Она явно отлынивала от подметания дорожки. Хьюз улыбнулся.

— Эй, солнышко, — крикнул он с террасы, — где твой кузен?

— Не знаю, — ответила Дейзи, оглянувшись. — Исчез. Сказал, что хочет проверить мышеловки.

Хьюз постарался поскорее избавиться от всплывшей перед глазами картины. С него довольно, он преподаст мальчишке урок, что такое свобода. Сунув пустую бутылку в розовый куст, он пошел инспектировать установку эстрады.

Под вечер шум и суета в доме сменились полной тишиной, и Хьюз отправился наверх, чтобы вымыться и переодеться к ужину. Он причесывал мокрые волосы в спальне, когда Ник вышла из своей ванной.

— Подожди, сейчас увидишь мое платье, — сказала она, проскальзывая в сорочку. — Оно божественно.

— Ты мне не поможешь? — Хьюз вложил запонки в ее ладонь.

Она расправила манжету, соединила края.

— Я тут подумал… — произнес Хьюз. — Насчет Эда. Насчет того, что ты сказала, что ему нужна упорядоченность.

— Я так сказала? Наверное, я имела в виду, что ему нужен отец, настоящий.

— Ну, с этим мы ничего поделать не можем. Но я подумал, Эд мог бы поступить в закрытую школу. Так он сможет выбраться из того дома, оказаться подальше от Эйвери.

— Но, Хьюз, они не могут себе этого позволить.

Ник застегнула вторую запонку.

— Нет, но мы можем. — Он взял ее за руку, Ник взглянула на него. — Так мы поможем Хелене, облегчим ей жизнь, и не придется отдавать деньги Эйвери.

— Мы в самом деле можем себе это позволить?

— Мы справимся.

— Не знаю, — она покачала головой, — не знаю, как отнесется к этому Хелена.

— Она сама говорила, что беспокоится за него.

Хьюз выпустил ее руку и принялся завязывать галстук-бабочку.

— Да, это правда.

— Она же часть семьи. Ник. Это меньшее, что мы можем сделать. И если Эд будет далеко, кто знает, вдруг это поможет разрешить ситуацию с Эйвери вплоть до, я не знаю, полного избавления.

— Ты думаешь?

— Вполне возможно.

— Это очень щедро с твоей стороны, дорогой. И очень мило.

— Я ведь знаю, как ты ее любишь.

— Да, — сказала Ник. — Да, люблю. О, Хьюз, представляешь, если у нее появится реальный шанс обрести счастье.

— Всему свое время.

— Да. Ты прав, это очень хороший план. Иногда ты такой умный.

— Я стараюсь. — Он ухмыльнулся ей.

— Я поговорю с ней сегодня. Перед ужином.

Хьюз отправился искать музыкантов, чтобы сказать, что они могут переодеться в лодочном сарае. И нисколько не удивился, обнаружив, что они носятся по задней лужайке в одном белье. Они уедут последним паромом, он договорился с человеком из города, что тот отвезет их.

— Когда закончите, приходите с вещами сюда, он все погрузит, — проинструктировал их Хьюз.

— Будьте уверены, мистер Дерринджер, — сказал темноволосый, не отрывая глаз от своей трубки.

Хьюзу хотелось как следует врезать этому парню, но он лишь безразлично посмотрел на них, ожидая, когда они уберутся. Затем собрал разбросанные пивные бутылки и окурки и отнес на кухню в мусорное ведро.

Одна из португалок наблюдала за ним, качая головой.

— Согласен, — сказал Хьюз. — Неприятная компания.

Девушка лишь улыбнулась.

Оставалось несколько минут до приезда гостей, и Хьюз направился в голубую гостиную, налить себе выпить.

— Привет. — Он подошел к сидевшим там жене и кузине и поцеловать обеих в щеки. — Выглядите очаровательно.

На Ник было платье цвета вечернего неба, расшитое золотыми нитями. Она сияла.

— Привет, дорогой.

— Ты была права, — сказал Хьюз, — это платье — нечто.

Хелена встала и направилась к бару.

— Я налью, — сказал Хьюз, но она отмахнулась от него, так что он сел рядом с улыбающейся ему Ник.

— Ты выглядишь… — прошептал он ей на ухо.

— Как? — прошептала она в ответ.

— Слов нет… Душераздирающе.

Она слегка откинула голову и раздвинула красные губы. Ему хотелось, чтобы Хелена исчезла и вечеринка исчезла, просто сидеть рядом с ней и вдыхать ее сладость, пока время не остановится.

Когда явились Притчарды, а за ними и Смит-Томпсоны, Хьюз едва мог сконцентрироваться на беседе. А вскоре понял, что счастье гораздо шире и включает в себя и Хелену, и друзей, и жаркий летний вечер и предвкушение вечеринки. Ник поставила Каунта Бейси, волны джаза поплыли но гостиной, сопровождаемые звяканьем кубиков льда в бокалах.

Хьюз смотрел, как жена обходит гостей, как ее рука задерживается на руке Долли, затем на талии Каро, она склоняет голову, внимательно прислушиваясь к словам Артура, смеется над Рори, пролившим коктейль на восточный ковер. Все было хорошо и правильно. И казалось, будет длиться вечно.

Но продлилось лишь до ужина, когда разговор свернул на Фрэнка Уилкокса и проклятое убийство. Долли его завела, а Каро ляпнула какую-то глупость про девушку, мол, та хотела поймать большую рыбу, и Ник слетела с катушек, практически обвинив гостей в соучастии в убийстве.

Хьюз попытался все сгладить, подливая вино и отпуская шутки, но он знал: в этот вечер Ник для них потеряна. Это его злило. Каро была милая женщина, но дурочка, Ник не следовало все портить из-за какого-то нелепого замечания.

После ужина гости вышли на лужайку — присоединиться к стекающейся толпе и послушать первое выступление бэнда. Хьюз притиснул Ник к стене на террасе:

— Никки, в чем дело?

— Ты о чем? — Она не смотрела на него.

— Об ужине.

— Прости, — сказала она, теребя ткань платья. — Ничего не могу поделать. Всякий раз, когда я думаю об этой бедной девушке, я не могу… дышать.

Хьюз понял, что она на грани слез.

— Ладно, ладно. Господи. Все нормально. Не расстраивайся.

— Но я расстроена, черт возьми. — Она взглянула ему в глаза. — Как ты не понимаешь, что случилось? Неужели ты не чувствуешь? Как все хорошее… Точно теперь все по-другому. Точно все заражено. Неужели ты не понимаешь?

— Ник, ты не можешь зацикливаться на этом. Он — просто дерьмо, и то, что случилось с девушкой, — трагедия. Но это все. Ни больше, ни меньше.

Ник смотрела на него, словно он говорил на иностранном языке, затем кивнула:

— Конечно, дорогой, ты прав. Я вела себя глупо.

Он почувствовал, что она от него ускользает, но не мог с этим ничего поделать.

— Нужно поприветствовать гостей, — решительно сказала она, разглаживая невидимые морщинки на платье. — Что это за вечеринка, на которой хозяйка заливается слезами на террасе?

— Хозяйка безупречна, — сказал он. — Просто нуждается в бокале шампанского.

Хьюз предложил Ник руку, вывел ее на лужайку и отправился к бару за шампанским, но, когда вернулся, Ник уже исчезла.

Разыскивая ее в толпе, Хьюз натолкнулся на Артура Смит-Томпсона.

— Привет, привет.

— Ты уже нашел бар? — Хьюз похлопал его по спине.

— А как же.

Они какое-то время наблюдали за весельем, а потом Артур сказал:

— Я знал ту девушку. Горничную. Она работала у нас прошлым летом.

— В самом деле? Никогда не слышал.

Артур покивал:

— Да. Елена. Она была… — Артур помолчал, а потом тихо проговорил: — Из тех девушек, от которых невозможно отвести глаз.

Музыка плыла между ними.

— Я бы не удивился, если бы это оказался Фрэнк. Сделал это, я хочу сказать. — Артур залпом допил свой стакан. — Она была такая. Обольстительница, так это, наверное, можно назвать. Завлекала тебя, а потом отталкивала.

От горечи в его голосе Хьюзу стало не по себе.

— Ты понимаешь? — спросил Артур.

— Не уверен.

— Я лишь надеюсь, что Фрэнк не влип. Это был бы позор. Я хочу сказать, что Каро права. Это был лишь вопрос времени, жди беды, если девушка охотится за женатыми мужчинами. Вот что меня терзает. Люди распутничают, топят жизнь в грязи. Сперва хочу это, потом то. И даже не задумываются о других, если ты понимаешь, о чем я.

— Ну едва ли мы можем винить бедную девушку в том, что ее убили.

— Но девушки, они такие, — яростно сказал Артур. — Никогда не довольствуются тем, что есть. Всегда хотят большего.

Хьюз смотрел в лицо Артура, оно вдруг сделалось отталкивающим. Хьюз подумал о Еве, потом о Ник. И внезапно понял, о чем говорила жена. Он должен найти ее.

— Извини, Артур. Отыщу Ник, может, ей нужна помощь.

— Конечно, — равнодушно ответил Артур.

Вечеринка была в разгаре, у Хьюза ушла целая вечность на то, чтобы добраться с одного конца лужайки на другой, беспрестанно останавливаясь, чтобы поздороваться с гостями. Бэнд заиграл песню Ноэля Коуарда, и Хьюз запоздало подумал, как же они собирались играть рэгтайм без пианино. Он рассмеялся. Их надули. Но кажется, это не имело значения, гости болтали и смеялись, очередь в бар тянулась змеей, а парочки готовы были танцевать подо все, что способны сыграть «Топ Лайнерс».

Он высматривал темные волосы и синее платье Ник среди белых смокингов и пастельных шелков, но безуспешно. У бара он увидел Дейзи и ее маленькую подружку с черной челкой. Они слонялись вокруг, возможно, пытались придумать, как половчее стянуть шампанское.

— Привет, девочки.

Подружка Дейзи очень забавно держалась, драматично и очаровательно, отвечая на все его вопросы так, будто играла в пьесе. Ее манеры вызвали у Хьюза улыбку, но Дейзи выглядела смущенной.

Он сжалился и попросил бармена налить для них пару капель вина в воду, а затем отправил их слушать бэнд.

Он продолжал пожимать руки и целовать щеки, почти отчаявшись найти Ник. И вдруг заметил ее возле эстрады, она говорила с дочерью и тем парнишкой, что днем влюбленно таращился на нее. Но когда он добрался до эстрады, они уже исчезли. Все происходило как во сне, когда пытаешься бежать, но движешься точно в замедленной съемке.

Он уже в сотый раз прочесывал лужайку, когда его остановила Долли Притчард.

— Привет, — сказал Хьюз. — Я тут охочусь на свою жену, но она от меня ускользает.

— Ох, — сказала Долли. — Это совсем не дело.

— Да, — сказал Хьюз. — Не дело.

— Знаешь, по-моему, она сказала, что собирается сбегать освежиться к лодочному сараю.

Бэнд ушел на перерыв, и теперь лишь смех и гул разговоров наполняли ночь. Хьюз, прищурившись, посмотрел в сторону причала и белеющей в темноте узкой полоски пляжа, пытаясь разглядеть, не решила ли Ник прогуляться по воде. Такое случалось, если перебирала с выпивкой, — говорила, что это отрезвляет.

— Большие пальцы очень чувствительны, — объясняла она. — Люди обычно их игнорируют, но они — наш первый контакт с землей каждый день. Это наши антенны.

Хьюз думал обо всех этих мелочах, сотнях, тысячах ее причуд, которых достаточно, чтобы заполнить день. Как он мог это упустить. Он думал о ее словах — что убийство все разрушило. Теперь он понимал, что она имела в виду, но она ошибалась. Ничто не изменилось, по-настоящему не изменилось, просто в таких случаях приходится выбирать сторону. И, если это касается твоих друзей, ты вынужден улыбаться, притворяясь, что между вами царит согласие. Вот что тяжелее всего — напряжение от фальши и притворного понимания. Хьюз осознал, что он всегда старался не выбирать ничью сторону. Ева была для него доспехами против Ник, против того, что он не стал тем, кем хотел. А Ник все это время была рядом, ждала, точно застыв в янтаре.

Почувствовав, что кто-то дергает его за рукав, Хьюз повернулся. Рядом стояла Дейзи, в ее глазах было отчаяние.

— Гдe мама? — Голос у нее был визгливый, истеричный.

— Дейзи. — Он коснулся ее плеча, ощущая, как внутри нарастает паника. — Что случилось?

— Где мама? Мне нужна мама.

— Я не знаю, зайчонок. — Хьюз снова оглядел лужайку. — Кажется, она сказала, что пойдет освежиться к лодочному сараю.

Дочь вырвалась и бросилась к гавани. Он позвал ее, но она не обернулась. Почему-то снова вспомнился телефон, звонящий в доме на Трейлл-стрит, и холод трубки, прижатой к уху. Он помедлил пару секунд, а затем быстро пошел следом, расталкивая окликавших его гостей.

У дальней стороны лодочного сарая на фоне фиолетового неба он разглядел силуэт в уличном душе. Услышал, как вода бежит по трубам, — Ник, должно быть, в душе, это означало, что она пьяна.

Когда глаза привыкли к темноте, он увидел еще кое-кого — Эд, прижавшись к деревянным рейкам, заглядывал в щель. Хьюз замер. Он почувствовал, как что-то взрывается в крови, как немеют конечности, как сдавливает легкие. Внезапно на причал выскочила Дейзи, Хьюз увидел, как она остановилась на дорожке. Забормотала что-то монотонное, и Эд обернулся на ее голос. Хьюз знал, что должен сдвинуться с места, сделать что-то, но ноги отяжелели.

Дети уставились друг на друга, точно разговаривали на тайном, безмолвном языке. Он услышал, как Ник напевает в душе, приятная мелодия, звучавшая сегодня вечером.

Затем Дейзи позвала мать.

До Хьюза донесся голос Эда:

— Любопытство кошку сгубило.

Мускулы напряглись, скрутились в узел.

— Она узнала, что хотела, и воскресла, — ответила Дейзи.

Хьюз увидел, как Эд наклонил голову, так же как тогда — после того, как Хьюз его ударил.

— Ты что же это, подглядываешь за моей матерью, Эд Льюис? Ты что, маньяк секса? Как мистер Уилкокс?

— Молчи о мистере Уилкоксе.

Голос мальчика звучал жестко и спокойно, в нем не было той насмешки, с какой он говорил с Хьюзом. Он будто… Защищался? Обижен? Хьюз не мог подобрать определение.

— Те спички… — сказала Дейзи, — из «Приюта»…

«Приют», спички, шериф. Будто открылся засов, Хьюз почувствовал, что его мускулы расслабились, сорвался с места:

— Дейзи, отойди от него.

Дочь поспешно отступила, услышав его голос. Эд повернулся и посмотрел на него, он словно даже обрадовался, точно ждал его. Хьюз схватил мальчика за руку и потащил за собой на пляж. Он выкручивал его руку, чувствуя, как молодые мускулы, сухожилия и кости сопротивляются давлению, и на миг подумал, не сломать ли ее. Не без удовольствия вообразил этот хруст, изумленное лицо Эда. Он чувствовал свою победу. Но в отдалении слышались голоса гостей, поэтому Хьюз слегка ослабил хватку и придвинул свое лицо как можно ближе к Эду. Он чувствовал запах своего дыхания, алкоголя, в тесном пространстве между ними.

— А теперь послушай меня. — Хьюз задыхался. Голова зудела от пота. — Я знаю тебя. Я знаю, что ты такое. — Он пытался восстановить контроль над дыханием. — Да, знаю. — Он снова жестко выкрутил руку мальчика. — Если ты еще хоть раз подойдешь к моей жене, если ты хоть раз посмотришь на мою дочь так, как смотрел сейчас, если ты хоть дыхнешь в их сторону так, что мне это не понравится, однажды ночью я дождусь, когда ты заснешь, приду к тебе в комнату и сломаю тебе шею, а потом скажу, что ты упал с лестницы, когда ходил во сне. — Хьюзу показалось, что в глазах мальчика мелькнуло сомнение, точно он обдумывал угрозу. — Мы поняли друг друга?

Он увидел, что мальчик слегка дрогнул, всего лишь дернулся уголок рта и сузился глаз. Должно быть, он делал ему больно. Хьюз начал выпрямляться, уже готовый его отпустить, послание доставлено, но Эд придвинулся к нему, приблизил губы к уху.

— Это исследование, — зашептал мальчик. — Фрэнк Уилкокс и девушка. Моя мать и мистер Фокс. Тетя Ник и тот трубач. Я видел их.

Энергия покинула Хьюза, в кожу будто воткнулись иглы. Он слышал дыхание мальчика.

— Я же говорил вам, — продолжал тот, — никто не говорит то, что в самом деле думает. Все это ненастоящее. — Эд отодвинулся и посмотрел на Хьюза, будто в самом деле хотел, чтобы тот что-то понял. — Я думаю… я пока не знаю… но мне кажется, это неправильно.

Хьюз испугался, что потеряет сознание, он отпустил мальчика. Эд выпрямился, растер руку, которую сжимал Хьюз. Он вглядывался в его лицо, пытаясь отыскать что-то, потом едва заметно кивнул и медленно побрел прочь, в сторону продолжающегося веселья. Хьюз стоял, вросший в землю. Он слышал смех. Видел подмигивающие огни яхт в заливе. Слышал гудение мачт. Труба стенала в ночи. Он закрыл глаза.

Он не знал, как долго так стоял, ни о чем не думая, его разум был спокоен и пуст. Наконец он отвернулся от воды. В лодочном сарае загорелся фонарь, он двинулся на свет. Там были Ник и Дейзи, голова дочери лежала на коленях матери. Волосы жены были мокрыми после душа, но она снова надела свое вечернее платье, золотое шитье переливалось в свете лампы.

Не выдавая своего присутствия, он прислонился к стене.

— Мне все равно, — говорила Дейзи. — Я их всех ненавижу.

— Милая, — голос Ник звучал нежнее, добрее, чем обычно, когда она говорила с дочерью, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Когда-нибудь тебе это пригодится. Если в чем-то и можно быть уверенным в этой жизни, так это в том, что тебе не всегда доведется целовать того самого, единственного.

Хьюз посмотрел в небо, из него вырвался странный, печальный звук, он даже не подозревал, что способен на такой. Он провел рукой по глазам, а затем выпрямился, оттолкнулся от стены сарая, грубая поверхность обшивки пружинила под ладонями.

Он подошел к двери и шагнул в освещенное помещение, чувствуя сияние фонаря на своей липкой коже. Заплаканное лицо Дейзи смотрело на него с материнских коленей, и Ник улыбнулась ему — нежно, заговорщицки.

— Вот вы где, — сказал Хьюз. — Я так и думал, что вы тут. Две мои самые лучшие девочки. Я так рад.

ЭД

1964: июнь

У меня в памяти сохранился этот образ Дейзи. Начало лета, мы стоим на террасе Тайгер-хауса. Сумерки, я только что вернулся из клиники в городе, где навещал мать. Она пробыла там дольше, чем все ожидали, и дольше, я уверен, чем тетя Ник и дядя Хьюз могли себе позволить. Клиника — странное место, и сейчас у меня один из тех моментов, когда место, в котором я был, и место, в котором нахожусь сейчас, никак не связаны между собой. И я недоумеваю, как вышло, что я только что был в одном месте, а теперь в другом, в этом нет никакого смысла. И вот я смотрю на Дейзи, и у меня возникает чувство, что сейчас, в этот самый миг, она распускается. Становление, как назвал бы это мой отец. Прямо здесь и сейчас, на моих глазах. Она не говорит о моей матери, о клинике. Она смотрит на меня и спрашивает: — «В „Читальню“? Умираю, хочу выпить». И я отвечаю: «Оʼкей». Или что-то вроде. Она берет меня под руку, и я сквозь рукав рубашки чувствую ее браслет, и у меня по спине бегут мурашки. Мы сходим с террасы в летний вечер. Вот так это и начинается.

— Меня не отпускает странное чувство, — говорит женщина с фиалковыми глазами, — что здесь все — один и тот же человек.

Мы стоим в баре «Читальни», а Томас ждет, когда мы сделаем заказ. Дейзи лишь рассмеялась, но мне мысль показалась интересной, и я придвинулся к женщине.

— Мне джин с тоником, — заказала Дейзи. — Эд?

Я не мог сконцентрироваться на заказе, потому что все еще думал о том, что все — одно и то же. Бар был заполнен мужчинами и женщинами, которые вполне могли родиться в одну и ту же секунду одного и того же года, хотя, разумеется, это было не так. Синие блейзеры, желтые блейзеры, зеленые брюки, розовые юбки с желтыми китами, желтые пояса с розовыми лобстерами, нантакетские красные штаны, нантакетские корзины, бело-голубые репсовые галстуки, желто-пурпурные репсовые галстуки, розово-синие репсовые галстуки. От этого у меня разболелась голова.

— Эд?

Я поднял взгляд и увидел, что Томас барабанит пальцами по полированной стойке.

— О, адовы колокольчики, — сказала Дейзи. — Он тоже будет джин с тоником.

Я улыбнулся.

— Адовы колокольчики, — произнес я.

Дейзи улыбнулась в ответ и пихнула меня локтем. Только Дейзи так делает.

— Оливия, ты знакома с моим кузеном Эдом? — сказала она, поворачиваясь к женщине с фиалковыми глазами.

— Не уверена.

Кажется, я не видел раньше эту Оливию. Она хорошенькая, но немножко старовата для того, чтобы быть по-настоящему хорошенькой. На мой взгляд, ей где-то от тридцати восьми до сорока, но держится как дебютантка.

— Эд осенью поступает в Принстон, — сказала Дейзи.

Такого рода разговоры мне всегда казались довольно странными, но, помимо всего прочего, в закрытой школе я узнал, что «альма матер» — это своего рода характеристика. И не только это. Закрытая школа научила меня очень многим вещам, научила меня, как расшифровывать все эти нюансы, которые, казалось, все понимают сразу без подсказки, я был благодарен дяде Хьюзу за то, что он меня туда отправил, хотя подозревал, что он бы их за это не поблагодарил.

— Неужели? В Принстон? Это замечательно. — Оливия на миг отвлеклась, но тут же собралась и крикнула: — Вперед, Тигры!

Она мне нравилась. Я заметил, что у нее торчит краешек комбинации, и это мне тоже понравилось. Она была уязвимой и немного неловкой. Я стоял так близко к ней, что чувствовал запах ее духов. Она пахла как засахаренные розы. Мне хотелось потрогать ее волосы, необычного красного оттенка, почувствовать их текстуру между пальцами.

Дейзи подписала счет, в своей стремительной манере. Раз, два, а потом отталкивает от себя, точно не может его больше видеть ни минуты. Я годами наблюдал, как она это делает. В Яхт-клубе, в теннисном клубе и здесь, куда женщин допускали во внутреннее святилище каждое второе воскресенье.

Мне хотелось остаться и поболтать еще немного с Оливией Фиалковые Глаза, но Дейзи протянула мне мой напиток и сказала:

— Нужно найти родителей. Исполнить свой долг. В конце концов, это они оплачивают счет за бар.

— До свидания, — сказал я Оливии. — Приятно было с вами поговорить.

Оливия улыбнулась, но она уже высматривала, в кого бы еще вцепиться в этом море одинаковости.

Дейзи дернула меня за руку:

— Не копайся, Эд Льюис.

Мы протолкались сквозь небольшую толпу на причал, где женщины пытались не угодить каблуком в щели между досками. Дейзи замешкалась, озираясь, ее пальцы перестали впиваться в мою руку, наконец она углядела тетю Ник — вместе с дядей Хьюзом они стояли на дальнем конце причала.

Тетя Ник точно была не из моря одинаковости. В каком-то смысле она меня восхищала — было что-то такое в ее движениях, но она мне не слишком нравилась. Потому что, несмотря на свою эффектную внешность, она была такой же, как все. Мир разделен на два лагеря: есть такие, как я и Дейзи, старающиеся жить честно, и есть весь остальной мир, который, по разным причинам, вечно лжет самому себе.

Подойдя, я заметил, как дернулся дядя Хьюз — одними глазами дернулся. Тот еще трюк, я восхищался им — тем, как он мог заставить свое тело говорить одно, в то время как разум кричит другое. Я знал, что он не выносит меня, с того самого лета с Фрэнком Уилкоксом, но, странная штука, мне он скорее нравился. Мне даже было немного жаль, что так вышло. Я не хотел его против себя настраивать, но тогда я еще не знал, что в некоторых случаях лучше держать язык за зубами. Не знал, как говорить с людьми. Этому меня тоже научила закрытая школа.

— Привет, милая, — сказала тетя Ник и наклонилась поцеловать Дейзи. На меня пахнуло ее духами, которые она всегда использовала, какими-то цветами, но с алкогольной ноткой. — Здравствуй, Эд.

— Здравствуйте, — ответил я.

Я пожал руку дяде Хьюзу.

— Как твоя мама? — спросила тетя Ник. Словно ее это и в самом деле интересует.

— Она в клинике.

— Да, — сказала тетя Ник. — Доктор считает, что она сможет вернуться домой этим летом. Как она… в порядке?

— Полагаю.

Я никогда не понимал, в чем суть этого вопроса, но знал, что требуется утвердительный ответ. По стандартам тети Ник, моя мать была не в порядке. Мать очень злилась на нее из-за этого, не могла скрыть злость, несмотря на все старания. Во время моего последнего визита мне показалось, что мать пытается мне на что-то намекнуть, что-то насчет тети Ник, я полагаю. Но, честно говоря, я не слишком понимал, почему она так злится. Не то чтобы ей было чем заняться до того, как она попала в клинику, она только и делала, что спала в темной комнате и ссорилась с моим отцом.

— Надеюсь… — Тут тетя Ник умолкла.

Дядя Хьюз накрыл ладонью ее руку.

— Мама, — сказала Дейзи, — Эд только что приехал. Он не хочет говорить о клинике.

— Конечно, прошу прощения, — ответила тетя Ник и посмотрела по сторонам, возможно, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

— Итак, Эд, — дядя Хьюз улыбнулся, — какие планы на лето?

— Он будет моим кавалером, — заявила Дейзи, сжимая мою руку, ставшую вдруг влажной. — Если, конечно, перестанет заглядываться на пожилых женщин. Вы бы его видели, — рассмеялась она. — Он так заглядывался на Оливию Уинстон, что забыл заказать себе выпить.

— Я не заглядывался.

— Врун, — сказала Дейзи.

Дядя Хьюз бросил на меня острый взгляд, я придал лицу безразличное выражение.

— О, — тетя Ник посмотрела поверх наших голов на дверь, — это не Тайлер Пирс?

Разумеется, это был Тайлер Пирс, и тетя Ник это знала, поскольку смотрела прямо на него. Дейзи отвернулась, но тут же поспешно обернулась.

— Кто такой Тайлер Пирс? — спросил дядя Хьюз.

— Один из кавалеров Дейзи, — ответила тетя Ник, улыбаясь своей широкой двусмысленной улыбкой.

— Никакой он не кавалер, — сказала Дейзи, но я видел, что она не вполне честна. Я всегда знал, когда Дейзи говорит неправду, потому что у нее это плохо получалось.

— А вот и он, — произнес дядя Хьюз. Теперь он тоже улыбался, но не так, как тетя Ник, а словно Дейзи сказала что-то забавное.

— Здравствуй, Тайлер, — поздоровалась тетя Ник.

— Здравствуйте, миссис Дерринджер, мистер Дерринджер.

Тайлер встал рядом с Дейзи, но она не смотрела на него, что, возможно, было к лучшему, потому что он пялился на тетю Ник.

Затем он сказал:

— Привет, Дейзи.

Так что ей пришлось повернуться к нему.

— Привет. — Она произнесла это холодным тоном, но по ее глазам я видел: она хочет, чтобы он говорил с ней. — Помнишь моего кузена Эда?

— Конечно.

Мы пожали друг другу руки, но у меня создалось впечатление, что он понятия не имеет, кто я такой.

— Я собирался пойти в бар, — сказал Тайлер. — Кому-нибудь что-нибудь принести?

— Я пойду с тобой, — ответила тетя Ник. — Дорогой? Ты чего-нибудь хочешь?

— Нет, — отказался дядя Хьюз. — Я хочу попробовать устриц, пока их все не разобрали. Тебе взять?

— Да, пожалуйста. — И тетя Ник посмотрела на дядю Хьюза мягким, нежным взглядом, от которого у меня руки задрожали.

Дейзи прислонилась к деревянным перилам и уставилась в небо.

— Он все еще тебе нравится, — сказал я.

— Да, Эд, он все еще мне нравится, — тихо произнесла она. Я заметил, как напряглись у нее руки. Она повернулась ко мне и с жаром сказала: — Но мне не нравится то, какой он. Слишком идеальный и фальшивый.

— Да, — сказал я. — Фальшивый.

— Я знаю, и временами даже ненавижу его. — Она поскребла подошвой туфли по доскам. На ней были желтые туфли, без каблуков.

— Он пялится на твою мать, — сказал я.

— Что?

Она глядела на меня так, точно не расслышала.

— На твою мать, — повторил я, — он смотрит на нее.

— А кто не смотрит? — ответила Дейзи. — И в любом случае дело не в моей матери. Дело в том, что было между нами. Мы переспали.

Я не знал, что на это сказать, поэтому не сказал ничего. Но это определенно был интересный поворот.

— Прошлым летом, если тебе это интересно. И не смотри на меня так странно.

— Я и не смотрю, — сказал я.

— Иногда я всех ненавижу.

Когда она говорила такое, мне хотелось коснуться ее, тронуть за плечо, запястье. Просто чтобы понять, что происходит с ее кожей в этот момент. Я редко прикасался к ней, только когда она сама прикасалась ко мне. И у меня не возникало подобного желания. За исключением таких вот моментов, когда на нее накатывало настроение. Тогда мне становилось любопытно, смогу ли я коснуться ее, смогу ли почувствовать смену настроения, как перепад температуры. Но я знал, что не смогу, что не должен прикасаться к ней, когда задумываюсь о чем-то.

— Хочу выпить, — заявила она.

— Хорошо.

— Принесешь мне еще джина с тоником?

Я вернулся в бар, Томас уставился на меня, но выпивку все же налил. Я взял фисташку из чашки и разломил скорлупу. Мне нравилось это в фисташках и арахисе — сверху очень твердая скорлупа, а под ней на орешке еще одна шкурка, точно скорлупы недостаточно.

Я оглядел бар.

Женщина с фиалковыми глазами ушла, но на террасе я увидел тетю Ник, разговаривающую с Тайлером. У нее был такой вид, будто она наполовину в «Читальне», а наполовину — где-то еще, точно забрела сюда, сама не понимая зачем, и теперь желает выбраться. Тайлер был выше ее, и ему приходилось слегка наклоняться при разговоре. Я взял коктейль и направился к окнам, выходившим на террасу. Если прижмусь к стене, то смогу услышать, о чем они говорят. Старый добрый трюк.

Я посмотрел на джин-тоник в своей руке и сделал глоток. Возьму Дейзи другой. Раскусил кубик льда и почувствовал, как он рассыпается у меня на зубах.

— Очень рад вас видеть здесь сегодня, — говорил Тайлер, — потому что сегодня я готовил лимонад. Помните секретный рецепт, что вы мне рассказали?

Тетя Ник рассмеялась, точно ее совсем не волновало то, что он говорит.

— В самом деле. Боже мой. Когда это я выдала тебе свой секретный рецепт?

— Много лет назад. Но я не забыл его.

— Что же, я рада.

Наступила тишина, и я представил, как он на нее смотрит. Затем он спросил:

— Вам сейчас хорошо?

— Да, наверное, да. — Она снова рассмеялась. — Какой забавный вопрос. Конечно.

— Хорошо. Никогда не мог понять, что вы думаете. Вы из таких людей.

— Из каких таких?

— Кого сложно понять. Всегда выглядите так, будто вам хорошо, но мне кажется, что иногда это… одна видимость.

— Это очень серьезный разговор, Тайлер. Из тех, что я не в состоянии поддерживать после пары коктейлей. — Тетя Ник включила свой тон «не будь дураком».

— Вот это я и имел в виду.

— О чем ты?

— Думаю, вы притворяетесь. Прямо сейчас. Я это знаю.

— Боже, все это как-то уж слишком странно.

— Я знаю вас. — Голос у него был очень самоуверенный, и затем он добавил. — Ник.

Наступила тишина, я еле сдержался, чтобы не выглянуть. И тут тетя Ник сказала:

— Отпусти мою руку, Тайлер, милый. Не устраивай сцену.

Она вошла в бар, держа спину очень прямо, и увидела меня.

— О, Эд, — сказала она. — А где Дейзи?

— На причале. — Я пытался понять ее реакцию. Она должна сознавать, что я мог их слышать, но она промолчала на этот счет. Просто ушла.

Я подумал об этом и о том, что это значит. Она могла сказать миллион разных вещей, например: «Тайлер Пирс пьян», или «Боже, этот Тайлер Пирс — тот еще тип», или «У меня сейчас случился очень странный разговор с Тайлером Пирсом». Но ничего такого не сказала. И я думал над этим. И пошел вслед за ней на причал, обратно к Дейзи.

— Эд Льюис, ты самый медлительный человек на свете, — сказала Дейзи, увидев меня. — И что случилось с моим коктейлем?

Я посмотрел на джин с тоником и понял, что почти допил его.

— Меня задержали, — ответил я.

Тетя Ник доставала платочек из своей сумочки.

— Ох, ладно, — сказала Дейзи. — Пойду сама возьму.

Я смотрел, как она заходит внутрь и идет к бару. С того места, где я стоял, было видно, как она заказывает напиток у Томаса, как к ней подходит Тайлер и кладет руку ей на талию. Я хотел было пойти туда, но тетя Ник меня остановила:

— Эд, мы с дядей Хьюзом собираемся домой, ужинать. Ты приглядишь, чтобы Дейзи благополучно добралась до дома? Не гоняйся за дамочками. И не позволяй ей слишком много пить. Это неприлично.

— Я не гоняюсь за дамочками, — ответил я.

— Да, хорошо, — сказала тетя Ник, явно не слушая. — Я оставлю вам поесть на кухне. Сэндвичи? Что-нибудь придумаю. Не забудьте поесть, когда вернетесь.

Она поцеловала меня в щеку, и снова ее духи слегка обожгли мне ноздри. Дядя Хьюз беседовал возле устричного бара с каким-то мужчиной в ярко-красных брюках со столь же кричащим зеленым ремнем. Она подошла, положила ладонь на его руку, он повернулся и посмотрел на нее так, будто весь вечер ждал этого момента. И они ушли.

Я направился в бар, к Тайлеру и Дейзи. Он ухмылялся ей. Я подошел совсем близко, но они не заметили. Иногда я могу вот так стоять совсем рядом с кем-то, а человек при этом даже не подозревает, что я здесь. Я не вполне понимал, в чем фокус, — просто надо быть очень спокойным, тихим не только снаружи, но и внутри, в голове. Нужно стать пустым и тихим, и тогда почти перестаешь существовать.

— Я должен перед тобой извиниться. Пойму, если ты возненавидела меня. Я повел себя очень гнусно прошлым летом. — Он продолжал ухмыляться, точно это какая-то шутка.

Дейзи молчала.

— Я ужасно себя чувствую. Мне не следовало так с тобой расставаться.

— Да, — наконец сказала она. — Ты был отвратителен.

— Я сожалею об этом. Ты сможешь меня простить?

— Не знаю.

— Позволь мне все исправить.

Она, видимо, собиралась ответить, но что-то заставило ее обернуться. Она, кажется, испугалась, увидев меня.

— Эд, бога ради, перестань так подкрадываться к людям.

— Я не подкрадывался.

Это была правда, я стоял на виду.

— Ты понимаешь, о чем я. — Она слегка топнула ногой.

— Твоя мама сказала, что я не должен позволять тебе слишком много пить.

— Мне не нужна нянька, — ответила Дейзи.

— Она просто заботится о тебе. Да, Эд? — Тайлер улыбнулся мне. По-моему, он считает меня слегка умственно отсталым.

— Я забочусь о Дейзи, — возразил я.

Тайлер сузил глаза, точно я сказал что-то неприятное. Его поза слегка изменилась, он чуть откинул голову назад, изучающе глядя на меня.

— Ну, нет причин для беспокойства, — заявил он. — Я за ней пригляжу.

Я молчал и смотрел на него.

— О, Эд, в самом деле, — сказала Дейзи. — Не чуди.

Порой мне кажется, что Дейзи действительно меня понимает, что она знает о моей работе, что она одобряет или, по крайней мере, терпит ее. Но может, я просто сам себя дурачу.

— Мы хотим прогуляться, — сказала она. — А ты что будешь делать?

— Не знаю, — ответил я.

— Ну… — она помедлила, — тогда увидимся дома.

Она взяла Тайлера под руку. Он оглянулся, усмешка снова сделалась уверенной.

— Приятно было повидаться, Эд.

Но руку мне он не пытался пожать.

— До свидания, — сказал я.

Я тоже прогулялся, шел и шел вдоль залива, пока не надоело, а потом вокруг галереи «Олд Скалпин». Несколько человек на велосипедах ждали последний паром на Чаппаквиддик. Среди них была одинокая молодая женщина с косынкой на голове. Она все пыталась застегнуть порвавшийся ремешок на туфле, а он отчаянно сопротивлялся. Мне вдруг стало трудно дышать. На миг подумалось, не сесть ли тоже на паром, но Чаппи — дикое место, еще заблужусь в темноте и свалюсь в заросли ядовитого плюща.

Я прошел по Северной Водной улице, потом свернул налево на Морс-стрит. Теннисные корты звали меня, но я их проигнорировал. Я уже уяснил, что если ходить куда-то снова и снова, то место утратит свою магию. Поэтому я пошел по Фуллер-стрит, застроенной идеальными белыми домиками с круговыми верандами. Впереди показалась фигура, женская. Я шел тихо, не ступая на всю ногу, как учил меня мистер Ридинг в скаутах много лет назад. Догнав женщину, я узнал ее — по оттенку рыжих волос и по тому, как она слегка сутулилась, это была Оливия Фиалковые Глаза.

Она свернула в ворота одного из участков. Я подождал, пока в комнате наверху загорится свет. Затем прошел в ворота и спрятался в тени дома, откуда хорошо просматривалось это окно.

Она приблизилась к окну, подняла раму повыше, провела рукой по шее, точно ей было жарко. Стянула платье, комбинация на ней была розовая, как внутренняя поверхность раковины. Потом она ненадолго исчезла, и я даже подумал, что она уже не вернется. Но только я собрался уйти, она возвратилась. Она неподвижно стояла перед окном и вдруг закрыла глаза ладонями. Я услышал плач — не потому, что она громко плакала, нет, плач был тихим, просто мы находились совсем близко друг от друга, просто она была в десяти футах надо мной.

Мне очень хотелось войти. Хотелось коснуться ее и узнать, что у нее под кожей. Она казалась интересной, в ней чувствовалась надтреснутость. И эта надтреснутость меня как раз и привлекла — проблеск того, что скрывается под поверхностью. Бретельки комбинации врезались в пухлую спину, ногти обкусанные, размазанная помада, стрелка на чулке.

Я знал, что не могу войти. Если Фрэнк Уилкокс меня чему-то и научил, так это тому, что Остров слишком мал. Ему повезло, Елена Нунеш была всего лишь чьей-то горничной. Но Оливия — одна из нас. Она под запретом.

И все же, покидая двор, оставляя ее тихо всхлипывать в одиночестве спальни, я был полон странным ощущением удовлетворенности. Легкости, точно все возможно, точно мир — это моя устрица. Не всегда важно сделать, иногда достаточно подумать, стоя в одиночестве в темноте, быть честным с собой в своих желаниях.

Я слушал шорохи ночи, шагая по Северной Водной улице к Тайгер-хаусу. Тротуары были пусты, меня сопровождал лишь стук моих ботинок по мостовой. Я размышлял о том, что это был хороший вечер. И тут я увидел их.

Тусклый свет фонаря на террасе рассеивал тени и придавал волосам Дейзи огненное сияние. Они стояли так близко друг от друга, и все же их тела не соприкасались. Серые, пыльнокрылые ночные бабочки носились над головами, и у меня возникла причудливая фантазия, что их привлекает сияние, исходящее от Дейзи, а вовсе не свет фонаря. Он запустил руку в ее волосы, слегка отклонив назад ее голову. Она была на грани, не вполне контролировала себя, точно то, что началось ранее в тот вечер на этой террасе, должно было завершиться сейчас. Полный расцвет. Он поцеловал ее, и я понял, что надо ждать беды.

1967: август

Тайлер забрал меня из аэропорта. Я только что прилетел из Сидар-Рапидс,[49] он нетерпеливо постукивал по рулю своей оливково-зеленой машины, когда я вышел в духоту Восточного побережья. Мой разум все еще был в Айове с ее холмистыми равнинами и маленькими фермами под Эльвирой, и вид чистенького пижона Тайлера, его накрахмаленной рубашки, не говоря уже об этих виниловых сиденьях, стали шоком для моего организма.

— Багажник открыт, — сказал он.

Я поставил чемодан и портфель сзади.

— Нам надо поторапливаться, если хотим успеть на последний паром, — раздраженно заявил он, когда я сел в машину. — Я не хочу застрять в Вудс-Хоул.

Я уставился на него, наблюдая, как он встревоженно отводит глаза.

Когда мы доехали до Тернпайк, он снова попытался завести разговор:

— У твоей матери день рождения.

— Да, — ответил я.

— Дейзи очень рада твоему приезду. Когда вы виделись последний раз?

— Девять месяцев назад, — сказал я.

В городе, в мексиканском ресторане, перед Рождеством. Праздники она провела во Флориде с тетей Ник и дядей Хьюзом. Я провел Рождество в Тайгер-хаусе с матерью, которая все рассуждала о каком-то швейном бизнесе, который хотела затеять, чтобы выкупить наш старый коттедж. Я особо не слушал, в любом случае, я предпочитал Тайгер-хаус.

— Да, много чего случилось. Свадьба и все такое.

Месяц назад Дейзи позвонила и сообщила, что она выходит за него. Полагаю, удивляться тут было нечему, но, когда она это сказала, я обнаружил, что разум мой точно опустел. Какое-то время я слышал только шорохи на телефонной линии. Потом спросил:

— А как же колледж?

— О, не знаю, уйду на семестр, а там посмотрим. Я не такая, как ты. Если бы я могла одолеть колледж за три года, я бы так и сделала. Но я не могу и не хочу ждать. Я люблю его, Эд, и хочу выйти за него. Как можно скорее.

— Да, — сказал я, хотя совсем не это имел в виду.

Тайлер включил радио.

Я откинул голову и вдохнул запах винила. Машина была новая, запах такой тяжелый и резкий, что хотелось стиснуть зубы.

— У тебя новая машина? — спросил я.

— Да. Хороша, верно? «Бьюик Ривьера». Хотя, наверное, это пустая трата денег. — Он улыбнулся. — Ник говорит, что она похожа на лист кувшинки.

— А что говорит Дейзи?

Его улыбка слегка поблекла.

— Считает, что это машина пижона. — Он коротко рассмеялся. — Возможно, она права. Немного чересчур, но мне машина нравится.

— А что это за цвет?

— Золотой.

— А выглядит как зеленый.

Он перестал улыбаться.

— Да знаю я. — И сделал погромче радио.

Я вообще-то редко слушаю радио. Но у женщины на ферме в Айове, у Анны, было радио, и мы танцевали под него, пусть ей и приходилось все время крутить ручку, чтобы убрать помехи. Радио Тайлера играло без помех, но почему-то из него изливалось лишь безобразное бренчанье.

Подъезжая к Вудс-Хоул, Тайлер сказал:

— Обожаю эту песню. — И посмотрел на меня, точно ожидая какой-то поддержки. — «Дорз». — Он начал подпевать музыке: — Давай, детка, зажги мой огонь.

Мне стало любопытно, каков его череп изнутри. К счастью для нас обоих, на середине песни мы доехали до парома, нужно было успеть купить билеты и поставить машину.

Когда мы добрались до Тайгер-хауса, уже почти стемнело, автомобиль съехал на дорожку к дому, фары радугой света выхватили кедровую обшивку. Я вспомнил разрушенные амбары, которые видел с Линкольн-хайвей. Торнадо. Этой зимой и ранней весной — худший за всю историю. Он разрушил дома и зернохранилища и убил маленькую девочку под Эльвирой.

Задняя дверь распахнулась, и вылетела Дейзи.

— Вы успели, — сказала она, сбегая к нам по ступеням. Туфель на ней не было. — Слава богу, я так волновалась. Сегодня я преподнесла твоей маме ужасные подарки. Ты должен восстановить мою репутацию, Эд Льюис.

Она поцеловала меня в щеку. Мне нравилось, что она не пользуется духами; она пахла мылом «Айвори» и детским шампунем из ванной наверху.

Она повернулась к Тайлеру. Ее оживленное лицо зарумянилось.

— Привет.

— Привет, — ответил он. Улыбнулся ей.

Я ждал, пока она целовала его. Смотрел, как двигаются их губы. Мускул на изгибе челюсти Дейзи слегка дрогнул, и я подумал, каково это — быть ею, и что она ищет в этом человеческом контакте. Но опять же, она — очень телесный человек, все время стремится вперед, и мне пришло в голову, что, может, она ничего и не ищет. Может, она просто прожигает себе путь.

И снова подумал об Анне в гостиной маленького фермерского домика.

— Мне было так одиноко, — сказала она, пригласив меня потанцевать, недоеденный обед так и остался на столе.

Я чувствовал, как движутся мускулы ее спины под моей рукой, когда вел ее в танце, но в ней не было огня, только грусть. По крайней мере, до тех пор, пока я не надел пластиковый пакет ей на голову, и тогда вся жизнь вышла на поверхность, и ее лицо озарилось, точно небо Четвертого июля.

Я думал, возможно, то, что я все время пытаюсь обнаружить — это как раз подавление физической личности, когда Дейзи повернулась ко мне и сказала:

— Боже, Эд. Ты все еще здесь? Идем, нужно отвести тебя к твоей маме.

Я позволил ей сопроводить меня в дом, она держала меня под руку.

— Тебе понравилось ездить на шика-а-арной машине Тая?

Она рассмеялась, растягивая это слово.

Я не понимал, что в этом смешного, поэтому сказал:

— Он говорит, что она золотая, но она больше похожа на зеленую.

— Ага. — Она повернулась ко мне: — О, надеюсь, ты не сказал это ему. Его это бесит. А мама считает, что машина отпадная.

— Он говорит, твоя мама сказала ему, что она похожа на лист кувшинки.

— Неужели? Как поэтично. — Дейзи остановилась у задней двери. — Кстати, мама немного не в себе. Ангельский пирог пропал. — Она наклонилась ко мне и понизила голос, прикрыв рот ладонью: — Мама думает, что это кто-то из соседских мальчишек утащил, но вообще-то я видела, как твоя мать скормила его соседскому псу. — Она рассмеялась. Дзинь-дзинь, бьющееся стекло. — Идем.

Я почувствовал это в тот же миг, как вошел в дом. Точно надвигающееся землетрясение. Оглянулся на Дейзи — поняла ли, но она выглядела как обычно.

Я заметил, что все дома воспринимаются по-разному, у каждого особый аромат, который чувствуешь, когда входишь. Ферма Анны пахла чем-то затертым и изношенным. Угасанием. Тайгер-хаус, напротив, пах вещами, о которых заботились, полировкой для дерева, крахмалом, бьющими часами. Динь-дон, каждый час. Но в тот вечер в воздухе было что-то еще. Руки покалывало, так бывало, когда должно случиться что-то интересное.

Входя в комнату матери, я уже в этом не сомневался. Волосы у нее выглядели странно, будто птичье гнездо. Но что действительно изменилось, так это ее лицо, нелепое и напряженное.

Когда Дейзи оставила нас одних, мать притворилась, будто занята макияжем. Я понял: она что-то замышляет. С тех пор как она попала в клинику, она постоянно говорила одно, подразумевая совсем другое. Полагаю, ее там этому научили, хотя я вовсе не уверен, что это признак душевного здоровья.

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— Отлично, дорогой.

Я подождал, но она больше ничего не сказала, и я спросил:

— Что стряслось с твоими волосами?

— Боюсь, у меня случилось небольшое столкновение с парикмахером. Дейзи постаралась. Потому что утром мне было немного грустно.

Я отметил, что она одета в синее платье, внимание мое привлекли тигры. Они сверкали на свету. Мама пригладила торчащие волосы и посмотрела на меня в зеркало.

Я посмотрел на нее в ответ, стараясь унять дрожь в руках. Я ощутил легкое головокружение.

— Ты поздоровался с тетей Ник?

— Я ее еще не видел, — ответил я.

Вспомнил о пироге, который мать скормила псу.

— Чудесно, что Тайлер смог приехать. — Она теребила какой-то золотой тюбик, который вытащила из комода. — Он так хорошо ладит с семьей, особенно с твоей теткой. Хотя…

Было что-то в ее голосе, настороженном взгляде, в наэлектризованности дома.

— Должна признать, иногда я думаю, не бывает ли Дейзи неловко от этого. Слишком уж он души не чает в тете Ник.

— Да, — сказал я. — Он на нее смотрит.

— Но Дейзи ведь такая милая, она ни за что не признается, даже если это ей неприятно…

— Что ты хочешь сказать, мама?

Она замолчала и повернулась ко мне лицом, и я подумал: вот оно.

— Ничего. Я лишь не хочу, чтобы Дейзи пострадала, вот и все. Как и ты, я полагаю.

Так вот в чем дело. Она назначила тетю Ник на роль зла. Вот что означает история с пирогом. И все же приятно было видеть, что мать хоть как-то пытается обрести контроль над своей жизнью. А может быть, она права. Может, тетя Ник — зло. Она нечестна, это уж точно. И, сколько я ее помню, всегда старалась контролировать Дейзи. Дейзи просто этого не понимает, хотя ее вины тут нет. Я подумал о том, что тетя Ник может сделать с Дейзи, и все внутри меня застыло.

— Нет, — сказал я. — Я этого не допущу.

— Разумеется, не допустишь, — ответила мать, оправляя платье. — Твоя тетя Ник временами бывает такой упрямой. Иногда таким людям приходится втолковывать, что их поведение может быть опасно. Понимаешь, о чем я?

Я знал, что задумала мать. Она не слишком-то хороша в этой игре. Отец был куда более умелым игроком, я наблюдал, как он проделывает это снова и снова, когда был ребенком. Своего рода мастер длинной аферы. Но когда я понял, что играет он ради пустяков, то потерял к нему уважение. Поиски сущности одной мертвой актрисы едва ли тянут на дело всей жизни.

Прежде чем решать, как поступить с проблемой тети Ник, необходимо выяснить положение вещей. Мне стало ясно, что я отвлекся и бросил приглядывать за своей семьей. Во-первых, моя мать, похоже, опять слетела с катушек. Это не моя проблема, но может стать ею, если возникнет нужда в уходе за ней. И если дело в тете Ник, что ж, значит, нужно что-то предпринять и исправить. Она моя мать, в конце концов.

И разумеется, Дейзи. Еще одна забота.

Я начал свое исследование во время коктейлей. Первым делом заметил: моя мать пьет, а Тайлер ведет себя как обычно.

— Спасибо, Тайлер, — сказала мама. — Так мило с твоей стороны привезти Эда на мой скромный праздник.

— Рад услужить, — ответил он, что, разумеется, было не так. — Ник знала, как вас это порадует. Где ты был, старик? В Айове? Домохозяйки и пылесосы?

Я еле удержался от улыбки. Если бы он только знал.

— Да, — ответил я. — Домохозяйки и пылесосы.

Я представил, как он будет смотреться с пластиковым пакетом на голове. Выйдет ли что-то на поверхность или он испустит один дурацкий вздох — и все закончится?

Когда в комнату вошла тетя Ник, я заметил, что взгляд Тайлера притягивается к ней будто магнитом. Сперва он посмотрел на ее ноги. Потом на ее груди. А потом не отрывал глаз от ее лица.

Тетя Ник сказала что-то про то, как она ненавидит званые ужины, что было неправдой, и все тело Тайлера задвигалось в ритм ее словам. Руки ерошат волосы, лицо расплывается в улыбке, бедра разворачиваются в ее сторону.

— А я поддержу Ник, — сказал Тайлер.

Дейзи посмотрела на него, сузив глаза. А хорошо бы, если бы удалось заставить Дейзи возненавидеть его. Но я понимал, что слишком поздно.

Близился ужин, и тетя Ник ушла на кухню, а Тайлер устремился следом, предложив помочь с тарелками. Я задержался на террасе, притворившись, будто увидел что-то интересное. Затем прокрался по коридору к летней кухне, стараясь, чтобы меня не заметили из столовой.

— Я нашла хороший бэнд для приема, — сказала тетя Ник.

— Прекрасно, — ответил Тайлер, — потому что я хочу танцевать с тобой.

— Тайлер…

— Ник.

— Это должно прекратиться. Я не шучу.

Надо сказать, она и впрямь не шутила.

— Я старался.

Он был не столь убедителен.

— Это жестоко, Тайлер, и я не хочу в этом участвовать.

Ее голос понизился до хриплого шепота.

Наступила тишина, а затем тетя Ник сказала нормальным тоном:

— Вот, дорогой, отнеси это.

Я не пошевелился, Тайлер подскочил, наткнувшись на меня у кухонной двери.

— Господи, — прошипел он, но поспешил в столовую, не сказав более ни слова.

Я последовал за ним. Стол был украшен розовыми цветами, мать сидела во главе стола в какой-то странной бумажной короне, придававшей ей дурацкий и, честно говоря, слегка пугающий вид.

Я сел рядом с Дейзи. Посмотрел в ее лицо, в ее яркие глаза, на маленькие босые ноги под столом. В животе возникла странная боль. Мне вспомнился вампаноагский[50] наконечник стрелы, который я нашел в то лето, когда Фрэнк Уилкокс убил Елену Нунеш. Я тогда только вступил в скауты, и мы проводили утра, свежуя кроликов на Веселой Голове, а потом вели раскопки среди скал. Там я и нашел наконечник. Отдал его Дейзи и смотрел, как она вертит его, как ее палец поглаживает грубую поверхность. Тогда возникла такая же боль, вверху живота, и от этого мне стало не по себе. Поэтому я рассказал про кроликов, и Дейзи стошнило в унитаз.

— Не поверите, кого я встретила сегодня утром на Морнин-Глори-Фарм, — сказала тетя Ник. — Эту отвратительную жабу в человеческом обличье, Фрэнка Уилкокса.

У меня случился один из тех моментов, когда мои мозговые волны давали сбой. Тетя Ник прочла мои мысли или мой разум повлиял на разговор? От того, что кто-то другой произнес его имя, у меня слегка перехватило дыхание. Я не мог поверить в то, что он реален для кого-то еще.

— Не знал, что он все еще здесь, — сказал я, желая задать тысячу вопросов.

— Я тоже, — ответила Ник. — Но вот он, во всей своей красе. Возможно, это странно, но, увидев его, я просто взбесилась.

— Целую вечность не вспоминала об этой истории, — сказала Дейзи.

А я думал о ней неустанно. О той ночи, восемь лет назад. Ночи, когда мир для меня вдруг оказался в фокусе. К тому моменту я смутно догадывался, в чем главный смысл, но когда он убил ее, я просто не поверил увиденному. Какой-то восторг охватил меня, это было так близко к любви — ближе, чем я когда-либо чувствовал.

Я наблюдал за ними все лето, наведывался в то секретное место, пока Дейзи тренировалась в теннисном клубе, — просто чтобы побыть там и подумать. Я собрал кое-какие вещицы: браслет, который девушка потеряла во время одного из их свиданий, пачку сигарет, выпавшую из его кармана. Я был околдован этими двумя. Они были как животные, животные без кожи, изменчивые, исходящие хрипами и стонами. Иногда ее вскрики походили на пение. Меня восхищала его жестокость. Я видел что-то похожее — примерно так вел себя с моей матерью Билл Фокс, но мать была такая пассивная, точно слова его к ней не имели отношения. Ты настоящая шлюха. Елена была другой. Казалось, она желает жестокости, словно жестокость освобождала ее. Я был будто околдованный. Разумеется, колдовство слегка рассеялось, когда дядя Хьюз застукал меня. Но потом он уехал в город и стал снова жить там сам по себе, ведь только этого ему и хотелось, так что все обошлось.

В ту ночь я снова последовал за ними к теннисным кортам. Они спорили на тропинке, этот спор я слышал и прежде. Она хотела, чтобы он бросил жену, а он говорил, что ему нужно время. Даже я понимал, что это ложь. А она не сомневалась в этом. И тогда она разозлилась и ударила его. А он все толкал ее вперед по тропинке, пока они не очутились у хижины.

И тут она начала умолять. Это было ошибкой. Он ударил ее, она заплакала, а он принялся сдирать с нее одежду. Я подумал, что все закончится как обычно. Но она стала сопротивляться. Я стоял в каких-то пятнадцати футах от них, но было темно, меня удивило, что драка так напоминает секс. Он со стоном рухнул на землю, потому что она пнула его между ног. Скрючившись на земле, он обзывал ее самыми грязными словами, — должно быть, тогда-то он и подобрал камень, а потом вскочил и набросился на нее, схватил за волосы одной рукой, дернул вниз, а другой рукой ударил по голове.

Она лишь раз вскрикнула.

Но он продолжал повторять: вонючая сука, вонючая латинская сука. И бить ее снова и снова — хрясь, хрясь.

Вдруг он остановился. Посмотрел на камень в своей руке, точно не понимая, откуда он взялся. На нее посмотрел. Я слышал его тяжелое дыхание. Он потряс ее, слегка — будто хотел разбудить, вырвать из кошмара. А она тихо забулькала, застонала. И тогда он сел на нее верхом, сжал пальцами горло и выдавил из нее жизнь.

Я увидел, как тело ее выгнулось, и, готов поклясться, она что-то сказала ему. И умерла.

Мне так хотелось остаться, посмотреть, что он сделает дальше, но голова так кружилась, я испугался, что закричу, выдам себя, и потому, пошатываясь, я побрел в сторону Ледяного пруда. Отошел я совсем недалеко и потерял сознание.

Я помню, как очнулся, вокруг стояла высокая болотная трава. Земля была мокрой, в небе светила луна. Первое, о чем я подумал: Дейзи.

После ужина мы опять пили коктейли, и моя мать изрядно напилась. Потом мы все танцевали под пластинку, которую купила Дейзи, моя мать танцевала, прижавшись к Ник, в глазах ее стояла глубокая печаль.

Один за другим все отправились в постель, в том числе и я. Но, полежав какое-то время, я встал. Мой разум терзала новость о том, что Фрэнк Уилкокс вернулся на Остров. У него новая жена. Мне было любопытно, как она выглядит. Я оделся, сел у окна и задумался о словах тети Ник. Что она чувствует осень в воздухе, что осень пахнет смертью и переменами.

И я решил найти Фрэнка. Все равно я не мог уснуть. Тихонько спустился по лестнице, помня о дяде Хьюзе, прежде имевшем привычку патрулировать дом. От этого воспоминания я улыбнулся. Сначала надо было отыскать адрес Фрэнка в телефонной книге, и я направился в кабинет дяди Хьюза, но тут услышал их шепот.

Они сидели в голубой гостиной, за которой находился кабинет, поэтому пришлось замереть у двери.

— Я же сказала тебе, — шептала тетя Ник.

— Я слышал, но ты ведь не это подразумевала. Это не то, чего ты хочешь. Мы одинаковые. Перестань притворяться, будто это не так.

Было очень темно, и я, приглушив все свои мысли, осторожно скользнул вперед, я хотел увидеть их. Тетя Ник стояла, опершись на спинку кресла, Тайлер сжимал ее руку.

— Нет, — сказала тетя Ник, не глядя на него.

— Не говори, что хватит. Что с тебя хватит. Я не слепой, Ник.

— Тайлер, ты должен это прекратить. Прости, если ввела тебя в заблуждение…

— Боже, как я хочу поцеловать тебя.

— Не вынуждай меня причинять боль Дейзи. — Тон у тети Ник был умоляющий. — Если хоть одна из нас тебе небезразлична…

— Думаешь, я хочу причинить ей боль? Но она не такая, как мы. В этом никто не виноват, просто так сложилось.

— Нет, виноват! — исступленно прошептала тетя Ник. — И я виновата. Боже, я во всем виновата.

Тайлер собирался ее поцеловать, но я не стал смотреть; я достаточно видел, чтобы понять, что происходит. То же, что всегда происходило с тетей Ник.

На следующую ночь я все же отправился повидать Фрэнка Уилкокса. Я нашел его адрес в телефонной книге. Он жил в Катаме, пришлось ехать туда на велосипеде. Было около полуночи, луны нет, темнота кромешная, но я нашел нужную улицу.

Скромный дом стоял чуть в стороне от дороги, судя по виду, новостройка. Теперь Фрэнк явно занимал куда более скромное место в обществе. Я провел небольшую разведку и обнаружил, что на первом этаже одна большая комната и маленькая кухня в задней части дома. Ночи уже стали холоднее, но окна были открыты. Я вынул из кармана свой старенький швейцарский армейский нож, тот, что подарил мне дядя Хьюз, и вырезал москитную сетку из рамы. Сняв мокасины, я забрался в дом.

Деревянный пол холодил ноги, мне было спокойно и хорошо. Мебель безликая, словно взятая в аренду, но на каминной полке пара рамок с фотокарточками. Свадебная и отпускная — наверное, из Мексики. В темноте плохо видно, но жена показалась мне совсем молодой, ровесница Дейзи.

Смотреть было особо не на что, я заглянул в кухню и взял пакет для мусора, просто на всякий случай.

Лестница была застлана ковром, поэтому мне не составило труда подняться бесшумно, я направлялся в спальню. Наверху было три двери, две закрыты. Одна, должно быть, в ванную, а вторая — в спальню. Небольшая загадка. Я прижался ухом к одной, но не услышал ничего, то же самое с другой. Я решил, что средняя дверь, скорее всего, ведет в ванную, и выбрал дальнюю.

Я поворачивал стеклянную ручку, пока не открылась защелка, затем осторожно открыл дверь. Мне повезло, что дом был совсем новый, ни скрипучих петель, ни просевших половиц. И все же до меня дошло, какая это глупость — пробраться сюда, поддавшись импульсу, не проверив сперва все хорошенько.

Я замер в нескольких шагах от кровати. Женщина лежала с моей стороны, темные волосы разметались по подушке. Руки под головой, обнаженное плечо выглядывает из-под лоскутного одеяла. Молодая и не особенно хорошенькая. Я протянул руку, очень медленно, и коснулся пряди. Волосы были мягкие, как мышь.

Я обогнул кровать, сжимая пакет для мусора. Фрэнк спал, отвернувшись от жены, лицом к окну.

Стоя над ним, даже в тусклом свете я заметил, как сильно он сдал. Он выглядел слабым, почти стариком. Жидкие тонкие седые волосы прилипли ко лбу. Рот приоткрыт. На подушке темнеет пятно от слюны.

Стоя там, я испытал странное чувство. Разочарование и легкое раздражение. Он был мне больше отцом, чем кто-то еще, и я всегда представлял его сильным и непоколебимым — его пальцы на шее Елены, его решительность. И вот он — старик, храпящий в доме с арендованной мебелью, не подозревающий, что над ним склонился незнакомец и наблюдает, как он спит.

Я посмотрел на пакет для мусора. Оно даже того не стоило. Мне хотелось поговорить с ним, спросить, что случилось, узнать, как он превратился в это безобидное, сломленное ничтожество. Но я знал, что не могу. Вместо этого я вытащил из заднего кармана бумажник, достал оттуда потрепанные спички из «Приюта», которые всегда носил с собой. Осторожно положил их на прикроватный столик и, бросив последний взгляд на человека, который создал меня, вышел из комнаты.

Помню, как однажды спросил Дейзи о любви — что это такое, и она ответила, что любовь — как теннис. Думаю, она имела в виду, что любовь похожа на чувство, которое она испытывает, когда играет в теннис, но долгое время я воображал себе двух игроков, принявших боевые стойки, пытающихся одержать верх друг над другом. Вот уже около года я лежу то в одной, то в другой больнице, слушаю, как бубнят врачи и чирикают медсестры, пытаясь починить меня, у меня полно времени, чтобы думать и вспоминать. И теперь, в этой клинике, со стенами цвета мяты, на ум приходит иной образ. Мужчина, женщина и темная лестница. То, что случилось там, и было любовью в ее самом честном проявлении, потому что, как я давно уже подозревал, любовь жестока и внезапна, а последствия ее непоправимы.

Это было последнее лето, минул год после моего визита к Фрэнку Уилкоксу. В Тайгер-хаус я вернулся в начале следующего июня. Дейзи и Тайлер все еще не были женаты — «долгая помолвка», как она это называла. «Тай так занят», — сказала Дейзи, когда я спросил ее об этом на прошлое Рождество, и я с облегчением подумал, что, может, этого уже и не случится. Но свадьбу назначили на август, и в июне ничто не свидетельствовало о грядущем разрыве. Так что мой мозг снова сосредоточился на проблеме тети Ник и Тайлера.

На пароме до Острова я пытался найти решение. Взял кофе и поднялся со стаканчиком на палубу, чтобы подумать. Полдень, суббота, «Королева Острова» забита туристами и хиппи. Я надел свои «Рэй-Бэны», чтобы не щуриться, и погрузился в обдумывание задачи.

Избавиться от Тайлера — самый привлекательный вариант. Но это рискованно. Во-первых, он мужчина, к тому же довольно сильный, значит, я должен застать его врасплох, и велика вероятность, что что-то может пойти не так. Во-вторых, Дейзи хочет его. Я не понимал почему, но я понимал, каково это — хотеть чего-то, поэтому нельзя забирать его у нее.

С тетей Ник совладать проще. Как-нибудь вечером, в темноте, на пирсе возле Яхт-клуба она случайно упадет в залив. Или неудачный заплыв с причала. Все знают, что, перебрав со спиртным, она устраивает ночные купания.

Но мне не хотелось убивать тетю Ник. Не потому, что она мне нравилась. Может, потому, что в ней была сила. Или потому, что, несмотря на свою лживость, она делала наши жизни осмысленными. Не знаю почему. Мозг мой застопорился на этой мысли.

Я вспомнил, как наблюдал за ней много лет назад, когда она занималась сексом с тем музыкантом. Она обвила его ногой, он лежал на ней, а она нежно гладила его по шее. Но ее лицо. На нем застыло выражение то ли ненависти, то ли отвращения.

Из задумчивости меня вывела девушка, сидевшая рядом, она наклонилась ко мне и спросила:

— Извините, у вас зажигалки не найдется?

Я сунул руку в карман. Я всегда держу под рукой зажигалку, на случай вроде этого. Я разглядывал ее, пока она прикуривала. Светлые волосы, большая соломенная шляпа с мягкими полями затеняет лицо и плечи. Веснушки.

— Спасибо, — сказала она.

Она меня сразу же заинтриговала. У нее была карта Острова, из тех, что выдают в туристическом центре в Вудс-Хоул.

— Это ваша первая поездка на Остров? — спросил я.

— Да, — ответила она, глянула на меня из-под полей шляпы и отвернулась.

— Где вы остановитесь?

— В пансионе в Оак-Блаффс.

Она притворилась, будто изучает карту, поэтому я не стал докучать ей вопросами. Вместо этого, немного выждав, достал свой проверенный томик стихов и принялся листать страницы. И вскоре почувствовал ее взгляд.

— О, — сказала она, — Уильям Блейк.

— Да, — ответил я, отрывая взгляд от книги.

— Обожаю его. Гинзберг говорит, что он пророк.

Я молча смотрел на нее.

— Ну, это он так говорит.

— Почему пророк?

Она засмеялась:

— Даже не знаю.

Я улыбнулся.

— Извините. Я вам докучаю.

— Вы мне вовсе не докучаете.

— Я — Пенни, — сказала она.

— Эд.

— Вы не могли бы присмотреть за моей сумкой, пока я схожу в дамскую комнату?

Она сдвинула шляпу, чтобы лучше видеть меня.

— Я присмотрю за вашей сумкой, — сказал я.

Я наблюдал, как она идет к двери, ведущей на нижнюю палубу. Она чуточку косолапила. Я придвинул сумку к себе, расстегнул молнию и сунул руку внутрь. Нащупал что-то шелковистое, вытащил. Это был шарф в мелкую розочку, такие носят старушки. Я сунул шарф в карман своего блейзера — на потом.

Откинувшись в кресле, я подставил лицо солнцу. Интересно, сколько пансионов в Оак-Блаффс? Принялся считать те, что помнил. Тут раздался гудок, возвещавший о нашем приближении к причалу, и я осознал, что так и не придумал, как решить проблему, ждущую меня дома.

Слышу звук шагов медсестры по линолеуму раньше, чем вижу ее. Вжж-вжж. И вдруг ее лицо возникает надо мной. Она улыбается, увидев, что глаза мои открыты.

— Сегодня большой день, — говорит она, поправляя простыни и одеяло. — День посещений.

Она проверяет мои жидкости.

— Вы везунчик, молодой человек.

Я бы рассмеялся, если бы мог.

— Не у каждого такая мать. У некоторых вообще не бывает посетителей, никогда. Такая жалость.

Она вздыхает и на миг исчезает из моего поля зрения.

Затем я слышу ее бестелесный голос откуда-то от двери:

— Но не у вас. Каждый четверг, как часы.

Этот разговор у нас происходит каждый четверг — как часы. И даже если бы я мог говорить, нет никакой надобности в ответах.

Внезапно ее лицо снова повисает надо мной воздушным шаром:

— Хотите послушать радио?

Она включает радио и уходит.

Это «Тен-Тен-УИНС».[51] Вы даете нам двадцать две минуты, мы отдаем вам весь мир.

В полицейском расследовании недавнего убийства водителя такси в Сан-Франциско появились доказательства, что убийцей может быть тот же человек, что совершил четыре нераскрытых убийства в области Залива за последний год.

«Сан-Франциско кроникл» получила письмо от человека, именующего себя Зодиак, вместе с окровавленным куском ткани, который, по всей видимости, был отрезан от рубашки последней жертвы. Полиция проводит лабораторные тесты, чтобы установить, совпадает ли группа крови с группой крови жертвы.

В своем жутком послании автор письма насмехается над полицией, заявляя: «Это говорит Зодиак. Я убил таксиста на пересечении Вашингтон-стрит и Мейпл-стрит. Полиция Сан-Франциско могла бы поймать меня вчера, если бы как следует обыскала парк». Расследование продолжается.

Что за показушник. Они занимаются этим делом уже который месяц, странно, что его до сих пор не поймали. Он не слишком-то осторожен. И честно говоря, я нахожу его скучным. В его работе нет истинной целостности.

И все же, полагаю, это лучше, чем пялиться в потолок. Мне бы хотелось, чтобы они открыли окно в палате. Я не прочь подышать свежим воздухом.

Когда я приехал, Тайгер-хаус был погружен в тишину, я подумал, что все, наверное, на пляже. Я отнес сумку наверх, в свою комнату, и разложил вещи. Свернул шарф Пенни и спрятал под подушку. Я изучал автобусное расписание до Оак-Блаффс, когда почудился какой-то шум — со стороны комнаты Дейзи, что дальше по коридору. Я застал Дейзи вытаскивающей старье из гардеробной, она раскладывала предметы на кровати. Все ее сокровища. Большой плюшевый зверь, которого она выиграла на ярмарке в Вест-Тисбери, старая косметика и комиксы. На полу стояла коричневая картонная коробка.

Воздух пах свежестью и цветами растущего за окном дерева.

Она оглянулась и подскочила, прижала руку к сердцу.

— О, Эд, — сказала она. Пересекла комнату и поцеловала меня в щеку. — Как ты сюда добрался? Я бы встретила тебя у парома, если бы знала.

— На такси, — ответил я. — А где все?

— Я заставила маму увезти Тайлера кататься на лодке, чтобы он не путался под ногами, папа ушел в «Читальню» играть в карты. А твоя мама… — Она замолчала. — Вообще-то я понятия не имею, где твоя мама. Так что здесь только мы с тобой.

— Да, — сказал я.

Дейзи снова забралась в кладовую и вернулась с очередными безделушками.

— Что ты делаешь?

— О, просто прибираюсь. Расчищаю место для Тайлера. Мы собираемся вытащить эти старые кровати и поставить к свадьбе хорошую двуспальную. — Она улыбнулась. — К тому же, наверное, пора избавиться от этого мусора.

Я подошел к кровати и посмотрел на коллекцию. Вспомнилось, как она злилась, когда я сказал, что обнаружил ее тайник. Я взял старый флакончик лака для ногтей. И тут среди прочих вещей, предназначенных к отправке в коробку, я увидел свой подарок — наконечник стрелы. Перед глазами словно облачко пролетело.

— И все же я люблю эту комнату такой, какая она есть. — Дейзи огляделась. — Со старыми обоями и альбицией. Это глупо, но мне грустно от этих перемен.

— Это не глупо.

Дейзи вздохнула.

— Что ты собираешься сделать со своей коллекцией?

— Ох, не знаю. Наверное, выкину.

Она вернулась в гардеробную, высунула оттуда голову:

— Можешь поверить, что через два месяца я стану солидной замужней дамой? Как думаешь, пригласить Пичес на свадьбу?

— Значит, ты все-таки собираешься это сделать?

— Что сделать?

— Выйти за него.

— Боже, о чем ты говоришь? Разумеется, я собираюсь выйти за него.

Я взял наконечник и потер его пальцами.

— Думаю, тебе не стоит этого делать.

Она вышла из гардеробной, внимательно посмотрела на меня и села на кровать.

— Эд, я понимаю, ты не в восторге от Тая. Но я люблю его.

— Да, — произнес я.

— Как бы то ни было, — сказала она, — ничего не изменить.

— И все же я думаю, что тебе не стоит за него выходить.

— Помимо того, что он тебе не нравится, приведи мне хоть одну причину. — Она слегка рассердилась.

Наступило время внести ясность. Но я не был уверен, что она готова.

— Ну? — сказала она.

— Он влюблен в твою мать.

— Эд, ну в самом деле. Ты опять за свое? — Она рассмеялась.

— Разве я тебе когда-нибудь лгал?

Лицо ее изменилось. Мне случалось видеть такую перемену и прежде — когда человек понимал, что происходящее в корне расходится с его ожиданиями.

— Зачем ты говоришь мне такое? — Она сказала это почти шепотом.

— Потому что это правда. Я их видел.

— Заткнись, Эд Льюис!

Она вскочила и подошла к окну, провела рукой по москитной сетке, и я понял: она знает, что я говорю правду. Более того, она всегда это знала.

Через минуту она повернулась ко мне.

— Я не понимаю. — медленно произнесла она. — Не знаю, зачем ты хочешь сделать мне больно.

Я промолчал, и она, оттолкнув меня, вышла из комнаты. Я посмотрел на наконечник в своей руке. Подошел к кровати и хотел опустить наконечник в коробку, но рука вдруг затряслась, и я сунул его в карман.

Выйдя из комнаты, я обнаружил у двери мать. Она подслушивала. Наверняка.

— Привет, Эд, милый. — Она улыбнулась.

— Мама, иди выпей коктейль, — сказал я и оставил ее стоять с открытым ртом.

— Посмотрите, кто к нам пришел, — произносит медсестра. — Я же говорила.

И я вижу лицо матери. У нее ласковый взгляд. Она выглядит старше, еще старше, чем на прошлой неделе.

— Привет, Эд, милый, — говорит она, убирая волосы с моего лба.

Мне не нравится, когда она ко мне прикасается.

— Как у него дела? — спрашивает мать медсестру.

— Все в порядке, — отвечает медсестра. — Доктор заглянет поговорить через минутку.

Мы остаемся одни. Мать выключает радио и придвигает ко мне стул.

— Итак, — говорит она. — Неделя выдалась напряженная. Я помогаю Карлу оборудовать помещение в доме в Оак-Блаффс. Я тебе рассказывала, верно, дорогой? Ну да, я рассказывала о Карле. Так вот, он нашел место в Оак-Блаффс, где сможет устроить кабинет, что-то вроде представительства для своей церкви. Карл говорит, что после того, как Тедди Кеннеди убил в Чаппи[52] ту бедную девушку, церкви стало ясно, как много людей на Острове нуждаются в помощи. И они избрали его, чтобы организовать эту помощь. Мы познакомились в скобяной лавке, прямо как с твоим отцом. Я собиралась купить лампочку, а он закупал чистящие средства. Но я тебе это уже рассказывала.

Мать вздыхает и встает. Отходит к окну.

— Он так предан своему делу. Он открыл мне столько интересных вещей — обо мне, о самореализации и о том, как мое прошлое и даже мои прошлые жизни мешают мне подняться на следующий уровень. Я скоро начну свой одитинг.[53] О, Эд, милый, он такой умный.

Я уже вдоволь наслушался об этом Карле, с тех пор как мать познакомилась с ним в августе. Тетя Ник, когда думала, что мы не слышим, называла моего отца прохвостом. Интересно, что она сказала бы о новом кавалере моей матери.

Похоже, после инцидента с Кеннеди на Остров потянулись разные странные личности. Репортеры, любители острых ощущений, религиозные психи. Я слышал Теда Кеннеди по радио, после того как он бросил в машине ту девушку. И он заявил, что, возможно, над Кеннеди и в самом деле тяготеет ужасное проклятье. Я тогда вспомнил, как Дейзи сказала, что мы прокляты, — после того, как мы нашли Елену Нунеш. Довольно забавно. Мать рассказала, что Тедди Кеннеди после аварии решил где-то спрятаться и засел в «Приюте», но потом сообразил, что у него нет другого выхода, кроме как пойти в полицию. Интересно, как отнесся к нему шериф Мелло?

Моя мать все рассуждала про Карла, когда вошел доктор.

— Добрый день, миссис Льюис.

— Доктор Кристиансен, здравствуйте. — В голосе матери холод. Она не любит врачей.

— Здравствуй, Эд. — Доктор подходит к кровати. — Как мы сегодня себя чувствуем?

Я смотрю на него.

Он поворачивается к моей матери:

— Прошу прощения, что не смог поговорить с вами на прошлой неделе, я уезжал на конференцию.

— Я хочу знать, доктор Кристиансен, почему он до сих пор не может говорить. Вы сказали, что раз он попал к вам, то дело сразу пойдет на лад.

— Да, это какая-то загадка. Как я вам говорил во время нашей первой беседы, повреждения первого и второго позвонков грудного отдела не должны были сказаться на голосовых связках. Разумеется, первичная травма плюс то, что в последней клинике у него не наблюдалось никакого прогресса, может означать, что его связки ослаблены. Как и его пальцы. Так что если он хочет набраться сил, то ему следует над этим потрудиться.

— Вы хотите сказать, что физиотерапия не помогает?

— Честно говоря, он не реагирует на нее так, как хотелось бы.

Мать подходит ко мне:

— Милый, ты должен постараться.

Разумеется, она права. Но мне это кажется бессмысленным, мне не хочется ни с кем говорить.

После того как Дейзи выбежала из комнаты, я не видел ее до самого ужина. Я искал ее, даже сходил на теннисные корты, но ее нигде не было.

Тетя Ник и Тайлер вернулись первыми. Растрепанные, красные.

— Такой ветер, — сказала тетя Ник. — Просто сдувает.

Тайлер нес ее сумку, он слегка коснулся ее обнаженного плеча, направляясь к лестнице в подвал. Я заметил, как тетя Ник вздрогнула, и заподозрил, что ей не нравится, когда он так делает у меня на глазах.

— Привет, Эд, — сказал Тайлер.

Тетя Ник поцеловала меня и пригладила волосы, избегая моего взгляда.

— Надеюсь, паром не слишком качало.

— Нет, — сказал я. — Не слишком.

— Где твоя мама?

— У себя в комнате.

— А дядя Хьюз еще не вернулся?

— Нет.

— Ладно. Я собираюсь принять душ и переодеться. Потом мы будем пить коктейли и ты мне расскажешь, чем занимался.

Она направилась к лестнице.

— Дейзи тоже нет, — произнес я.

— Что? О.

Она остановилась и обернулась. Казалось, она в замешательстве.

— Дейзи расстроена, — добавил я.

Тетя Ник вцепилась в перила, я заметил, как побелели костяшки ее пальцев.

— Она так сказала?

— Нет. Я просто знаю.

— Ну, через два месяца она выходит замуж. Нервы, полагаю. — Голос был спокойный, но пальцы так и стискивали перила, пока она поднималась по лестнице.

Вскоре вернулся дядя Хьюз из «Читальни», мы все собрались в голубой гостиной, когда появилась Дейзи.

— Привет, — произнесла она.

— Привет, малыш. — сказал дядя Хьюз. — Где ты была?

— Просто гуляла, — ответила Дейзи.

— Что тебе налить?

— Ничего, спасибо, папа. Думаю, я выпью стакан воды.

— В баре есть вода с лимоном, — сказала моя мать. Она не пила и последние пятнадцать минут нервно посматривала на меня.

— Спасибо.

Дейзи подошла к бару и взяла стакан.

Я следил за тетей Ник, она не сводила с Дейзи взгляда, сжимая ножку бокала с мартини.

— Мы видели, как преподобный сегодня выходил в море, — сказал Тайлер с улыбкой. — Хлеба и рыбы и все такое.

— Неужели? — рассеянно спросила Дейзи. — Как мило.

Тайлер встал и подошел к ней:

— Ты в порядке?

Он обнял ее за плечи, но она сбросила его руку:

— Все хорошо. Просто устала после прогулки.

— Я ходил на теннисные корты, — сказал я.

Дейзи посмотрела на меня, впервые с того момента, как вошла в комнату. Но ничего не сказала.

Дядя Хьюз тоже уставился на меня:

— Что ты делал на теннисных кортах?

— Искал Дейзи, — ответил я.

— Дейзи больше не играет в теннис, — сообщила моя мать. — А почему, милая?

— Она занята подготовкой к свадьбе, боже мой, — сказала тетя Ник.

— Может быть, вы перестанете говорить обо мне так, точно меня здесь нет? — Дейзи с силой опустила стакан на мраморную столешницу бара.

— Дейзи права, — сказал дядя Хьюз. — Предполагалось, что это час коктейлей, а не испанской инквизиции.

Все замолчали на какое-то время. Затем дядя Хьюз повернулся к тете Ник и спросил:

— Что у нас на ужин?

Нервный смех прокатился по комнате.

Тетя Ник встала и вложила свою руку в ладонь дяди Хьюза:

— Мой маленький рыбак порадовал меня камбалой.

Дядя Хьюз вдруг положил вторую ладонь ей на макушку — точно прикрыл голову шапочкой.

— Звучит неплохо.

Тайлер смотрел на них, глаза у него сделались металлическими. Дейзи заметила выражение его лица, и я увидел, как дернулись у нее лицевые мускулы. Она отвернулась.

— Пойду переоденусь, — сказала она.

— Хорошо, милая, — ответила тетя Ник, но Дейзи уже вышла из комнаты.

Тетя Ник была права, камбала оказалась очень вкусной. Мне нравилось, что она оставляет кожу, так что можно снять ее вилкой и обнажить белую плоть. Я даже съел часть кожи, хрустящей и соленой, впитавшей в себя все ароматы лета.

Тетя Ник говорила о Четвертом июля, о том, что было бы хорошо устроить семейный пикник. Дядя Хьюз рассказал историю, как он услышал немецкие самолеты, бомбившие Лондон в канун Нового года, и подумал, что это фейерверки. Моя мать вела себя непривычно тихо, а Тайлер, казалось, был полностью поглощен едой.

После ужина Дейзи вдруг резко поднялась, ножки ее стула царапнули по деревянному полу.

— Пойду проверю, все ли с ней в порядке, — сказала тетя Ник через минуту.

Тайлер тоже было поднялся, но она его осадила.

— Оставайся здесь, — велела она, голос у нее был низким и хриплым.

Моя мать принялась убирать со стола.

— Я помогу, — сказал дядя Хьюз и похлопал мать по спине.

Мы с Тайлером сидели, уставившись друг на друга. По его лицу я понял, он знает, что я знаю. Руки у меня зудели. Я поспешно поднялся из-за стола, пока не сделал что-то необдуманное, и последовал за тетей Ник и Дейзи.

С террасы я увидел, как тетя Ник пересекает дорогу, а впереди нее через лужайку бредет маленькая фигурка Дейзи. Я следовал на расстоянии, держась изгороди на дальней стороне. Они направлялись к лодочному сараю. Я обошел сарай с другой стороны, пройдя мимо уличного душа.

На этой стороне было влажно, из душа мерно капало, под ногами пружинила мокрая трава, издавая чавкающий звук, что было не слишком кстати. У передней стены сарая я остановился и прислушался. На траву легла полоска света, я понял, что Дейзи запалила керосиновую лампу.

Она сидела на ступеньках, Ник сидела рядом, обе молчали.

Я вернулся за угол и прислонился к стене, занозистые доски впились в спину.

Чуть погодя послышался голос тети Ник:

— Милая, в чем дело?

Дейзи не ответила.

— Что бы это ни было, ты можешь рассказать мне. Это из-за свадьбы?

— Ты помнишь, — наконец заговорила Дейзи, — как ты мне сказала, что если я и могу быть уверена в чем-то, так это в том, что я не всегда буду целовать того самого, единственного.

— Да, помню.

— Мы сидели здесь. И ты гладила меня по голове.

— Да.

— Но ты говорила о себе, верно? Не обо мне.

— Дейзи.

— Нет, нет. Не говори ничего, мама. Теперь я понимаю. Всегда все о себе, да? Все. Я для тебя даже не настоящая. Мы все не настоящие.

— Ты для меня настоящая, Дейзи. Я знаю, что была не лучшей матерью. Возможно, я не слишком хороший человек. Но ты для меня настоящая, и я люблю тебя. К чему весь этот разговор?

— Боже, мама. Как ты можешь говорить это с таким спокойным лицом?

— О чем ты? Просто скажи мне, Дейзи.

Голос у Ник был неживой.

— О чем я? Обо всем. Тебя не интересует никто, кроме тебя самой. И никогда не интересовал. — Дейзи говорила прерывисто, задыхаясь, точно раненое животное. — Всю жизнь ты была не на моей стороне. Ты была ревнивой, жестокой и холодной… ты хотела хоть чуточку папиной любви… И раз уж ты не могла этого добиться от него, ты…

— Я что? Я что, Дейзи?

Дейзи не отвечала.

Спустя какое-то время тетя Ник заговорила, ее голос стал мягче:

— Я не могу всего тебе объяснить, милая. Я не могу тебе рассказать обо всех ошибках, упущенных шансах и прочем, я… Просто я никогда не хотела быть обыкновенной. Возможно, это изменило меня, ожесточило. Но семья, семья — это сложно. Я не знаю, о чем сейчас речь, но я знаю, что причиняла тебе боль, много раз. Я знаю это. И я сожалею.

Дейзи молчала, точно задумавшись.

— Ты в самом деле не знаешь, в чем дело? — наконец спросила она. — Ты говоришь правду?

— Да, — сказала тетя Ник. — Я не знаю, что я сделала. Пожалуйста, скажи мне.

— Не знаю, — медленно произнесла Дейзи. — Не знаю, о чем я думала.

— Милая.

Я осторожно выглянул из-за угла.

Рука тети Ник лежала на ступенях между ними, точно она хотела коснуться Дейзи, но не решалась. Дейзи сидела, уронив голову на колени.

— Не знаю, может быть, я схожу с ума, или ты… Может быть, все это свадьба и нервы, не знаю, — повторила Дейзи. — Если так, то я прошу прощения. За то, что наговорила тут.

Она поднялась и пошла прочь, потом остановилась.

— Но на всякий случай, на случай, если дело не во мне и он прав… — Она снова помедлила и посмотрела на залив. — Я хочу, чтобы это прекратилось, мама. Ты должна это прекратить.

Тетя Ник покачала головой — жест не то замешательства, не то согласия.

Но я знал, что она не остановится, даже если захочет. Она не знает как.

Какая-то тяжесть сдавливала мне грудь, когда я брел к дому. Открыв ворота, я увидел на террасе мать. Когда я подошел, она схватила меня за руку. Меня это удивило, она редко ко мне прикасалась.

— Эд, — сказала она. — Я ждала тебя, хотела тебе кое-что сказать, то, о чем мы говорили раньше, о Дейзи и тете Ник.

Она выглядела напуганной.

— Я слышала, что ты сказал Дейзи. Насчет Тайлера. Не знаю, может, это я ввела тебя в заблуждение. Я не хочу, чтобы ты ввязывался в эту историю…

Я высвободил руку и похлопал мать по плечу, повторив жест дяди Хьюза:

— Все в порядке, мама. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Но ничего хорошего я не ощущал. В доме было душно, и я решил прогуляться, чтобы проветрить голову. Я шел вдоль нашего участка пляжа и размышлял. Я знал, что это нужно сделать, но впервые в жизни чувствовал себя неготовым. Колеблющимся, а я знал, как это опасно. Как тогда, в доме Фрэнка, куда я заявился неготовым.

Откуда-то доносились туманные горны. Они звучали так печально. Я вспоминал Дейзи — как она стоит посреди комнаты, прижав руку к сердцу, удивленная моим появлением. Как она всегда называет меня Эд Льюис, как топает ногой, когда сердится. Я думал о том, что в детстве только она по-настоящему говорила со мной, только она замечала меня.

Не знаю, сколько я отсутствовал, но, вернувшись, обнаружил в гостиной тетю Ник и дядю Хьюза со стаканами в руках. Они сидели бок о бок на диване, и с того места, где я стоял, из темноты, чудилось, будто их окружает сияние.

Я перепрыгнул через ограду и бесшумно поднялся на террасу. Я уже собирался войти и разведать обстановку, но их разговор остановил меня.

— Что она тебе сказала? — спросил дядя Хьюз.

— Она… — Тетя Ник замолчала. — Она думает, что я что-то сделала.

— Что?

— Хьюз. Я должна кое-что тебе рассказать.

— Боже мой, что?

— Я схожу от этого с ума. Я не хочу причинять боль Дейзи, тебе, кому угодно. Я не была честной…

Дядя Хьюз посмотрел на нее, на свои руки. Немного помолчал, потом сказал:

— Ник, ты не обязана мне ничего объяснять.

— Ты не знаешь, о чем речь. — Ее глаза были устремлены на его печальное лицо.

— Может быть, знаю, а может быть, нет. Но это не имеет значения. Я знаю тебя. Я знаю, на что ты способна и на что неспособна. И ты неспособна на жестокость.

— Милый…

— Ник, я люблю тебя, — просто сказал он. — И не думаю, что сказанное или совершенное тобой может это изменить. Так что ты не обязана ничего мне объяснять. Я знаю все, что мне нужно.

— Ох, Хьюз. — Тетя Ник коснулась его лица. — Ты даже не представляешь. Я все испортила.

— Мы все много чего напортили. Но когда-нибудь тебе придется довериться мне.

— Да. Я всегда считала, что наша жизнь… — Она замолчала. — Боже, я так ошибалась. Не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл, но то, что происходит… есть некто, некто, в ком я вижу себя. И теперь я понимаю, какой трусихой, какой дурочкой я была все это время. — Она тихонько засмеялась, точно какой-то своей, непонятной другим, горькой шутке. — Думаю, брак похож на прыжок со скалы. Нельзя терять уверенность.

Мне не нравился этот разговор. Что-то в поведении тети Ник, в ее голосе вводило меня в замешательство, будто я упускал что-то важное, это меня беспокоило. Нужно было перестать думать. Я должен справиться и покончить с этим. Я сделал вдох и вошел в дом, громко хлопнув дверью.

Войдя в гостиную, я увидел на баре кувшин с водкой-мартини. Это хорошо. Если она напьется, это сильно упростит дело.

— Выходил прогуляться, — сообщил я. — Хотел пожелать доброй ночи.

— Доброй ночи, Эд, — ответил дядя Хьюз.

Он явно гадал, не шпионил ли я за ними.

— Доброй ночи, — сказала тетя Ник.

Она была на взводе.

Я подошел к ней и поцеловал в щеку. Щека была гладкой и прохладной, я почувствовал аромат духов и запах водки в ее дыхании.

— Спокойной ночи, тетя Ник, — сказал я.

Поднялся в спальню и стал ждать.

Я лежал, уставившись в потолок. Прошел час, может быть, чуть меньше, прежде чем я услышал, как по лестнице поднимается дядя Хьюз. Достаточно времени, чтобы они вдвоем успели прикончить кувшин мартини. Я надеялся, что тетя Ник пойдет плавать, так было бы проще всего. Я понимал, что это может произойти не сегодня, что я должен дождаться правильного момента. Но, так и не услышав шагов тети Ник на лестнице, я встал и принялся готовиться.

Я вытащил туфли из пластикового пакета, который мне любезно предоставил чистильщик обуви. Слегка растянул его пальцами, чтобы убедиться, что он достаточно большой. Детали очень важны. Нужно все сделать аккуратно. Это должно сойти за несчастный случай.

Спустившись на лестничную площадку второго этажа, я выглянул в окно. Ее я не увидел, но все равно пошел вниз. Заглянул в гостиную, но там было темно и пусто. И тут я ее заметил — на террасе, она допивала свой мартини. Осторожно поставив пустой бокал на перила, она закрыла лицо руками и заплакала. Прежде я слышал выражение «горько плакать». Теперь я знал, что оно значит. Звук был такой, будто сквозь трубу проталкивают гравий.

Она вытерла глаза, выпрямилась. В этот момент я даже восхищался ею. Но я вспомнил о Дейзи, и это чувство тотчас исчезло. Она взяла бокал и направилась к двери. Я отступил в тень гостиной. Она прошла мимо меня в кухню, а я тихо, перешагивая через ступеньку, поднялся на второй этаж. Двери спален были закрыты, как глаза спящих. Я юркнул в нишу на лестничной площадке и спрятался за напольными часами. Вытащил пластиковый пакет и стал ждать.

Я надену пакет ей на голову сзади, когда она свернет к своей спальне. Когда она перестанет дышать, я сброшу ее с лестницы. Придется пошуметь, но это недолго, у меня останется время, чтобы добраться хотя бы до середины следующего лестничного пролета, прежде чем дядя Хьюз или моя мать выйдут из своих комнат. Будет выглядеть так, будто я выбежал посмотреть, что случилось. Тетя Ник перебрала с водкой-мартини, споткнулась и упала.

Казалось, утекли часы, прежде чем с лестницы донеслись нетвердые шаги. Вслушиваясь в свое дыхание, я попытался успокоить разум, как делал это много раз прежде. Когда она поравнялась с часами и свернула в коридор, я выскользнул из укрытия и двинулся за ней. Она обернулась. И по сей день не понимаю почему. Она ведь не могла меня слышать. И все же — вот они, мы. Я стою, вскинув руки с мешком, она — нахмурив брови, пытается понять, что происходит.

Я был так близко к ней.

— Что ты делаешь, Эд?

Почему-то она это прошептала, точно мы с ней делились секретом.

Я подумал: сейчас, сейчас. Она не успеет закричать.

Но вместо этого сказал:

— Вы. И Тайлер.

Глаза у нее слегка расширились — она поняла. И отпрянула от меня. Я бросился к ней. Все пошло совсем не так, как я планировал; все, абсолютно все пошло неправильно. Но у меня не оставалось выбора, я мог только продолжать.

Я схватил ее, пережал рукой шею и попытался развернуть к себе спиной. Она боролась, она была сильная, а я не рассчитывал на сопротивление. Развернув все-таки ее, я зажал ей рот ладонью. Она вцепилась ногтями мне в руку. Второй рукой я встряхнул пластиковый пакет. Кровь колотила у меня в ушах. Я потащил ее к лестнице, каблуки ее туфель скребли по полу. Я запаниковал. Нужно все сделать быстро. Я сдавил ей шею локтем, собираясь надеть на голову пакет. Она влажно, с хлюпаньем хрипела под моей рукой.

Каким-то образом я все-таки исхитрился нахлобучить пакет ей на голову и стянуть его вокруг шеи. Она шумно втягивала в себя пластик. Я почти справился.

И вдруг что-то обхватило мою шею. Чья-то рука сдавила горло. Пришлось отпустить ее. Я понял, что все кончено. Я потерпел неудачу.

Тетя Ник выскользнула из моих объятий, зашлась в кашле где-то внизу. Раздался шорох пакета.

— Ник.

Это был голос дяди Хьюза.

Я не видел ее, потому что голова моя была запрокинута назад, но она прохрипела снизу:

— Я жива.

Дядя Хьюз развернул меня к себе. Драться с ним или просить о пощаде было бесполезно. Я сразу понял это по его лицу. Я думал о Дейзи, о том вечере, когда показал ей место, где была убита горничная, о наконечнике стрелы и о том, как Елена Нунеш пыталась поведать нам свои секреты, перед тем как умерла. Теперь моя очередь.

— Тайлер, — сказал я.

Дядя Хьюз посмотрел мне прямо в глаза.

И столкнул с лестницы.

Мать читает мне. Она это делает каждую неделю, читает газету, новости — точно я не только парализован и нем, но еще и слеп.

Она читает примерно с час, а потом уходит. Сегодня я слушаю об антивоенных демонстрациях в Чикаго. Им пришлось вызывать национальную гвардию, городу это обойдется примерно в 150 000 долларов. Газеты пишут о «Днях ярости».[54] Мне это неинтересно. Я не слышал ничего интересного уже целый год. С той самой ночи.

Вдруг мать говорит:

— О, чуть не забыла тебе рассказать, у нас в доме приключилась драма.

И я решаю, что, может, мне наконец-то повезет.

Она откладывает стопку газетных вырезок.

— Дейзи приезжала на уик-энд. Я тебе рассказывала? Думаю, я говорила тебе на прошлой неделе, что она приезжает. И угадай, кто к нам заявился? Тайлер. Примчался из города. А как ты знаешь, от него не было ни слуху ни духу с тех самых пор, как они расстались.

Мать придвигает кресло поближе. Она не хочет, чтобы медсестры полоскали потом наше грязное белье.

— Понятия не имею, как он прознал, что она приехала, но вот он во всей красе, сидит перед домом в этой дурацкой машине. Я, конечно, сообщила Дейзи, и, дорогой, не поверишь, что она сделала. Помчалась в подвал и вернулась с сумкой, полной теннисных мячей, и своей ракеткой. У меня аж дух перехватило от предвкушения.

Она и сейчас чуть не задыхалась.

— Так вот, выходит она на крыльцо и окликает его по имени. И, когда он уже было собрался выйти из машины, она достает из сумки мяч и аккуратно так, со всей силы запускает в машину. А с меткостью у нее все хорошо, надо отдать ей должное.

Я вижу, как от смеха у матери в глазах набухают слезы.

— Ну, он, конечно, давай кричать. А Дейзи знай себе продолжает, один мяч за другим, до тех нор, пока у него не остается выбора, кроме как убраться отсюда или остаться без лобового стекла. Ох, Эд, я чуть не рыдала от смеха. Тут она возвращается в дом и видит меня. Я немного огорчилась, потому что не хотела, чтобы она думала, будто я считаю ее сердечные страдания смешными. Я ведь говорила тебе, какая несчастная она была с тех пор, как он ее, бедняжку, бросил. А она смотрит на меня и выдает: «Ну, тетя Хелена, думаю, это ему недешево встанет». Смеется и добавляет: «Адовы колокольчики» — как она любила говаривать в детстве. Должна сказать, дорогой, никогда я не любила эту девочку так сильно, как в тот момент.

Мать рассказывает, а я чувствую, как напрягаются мускулы моих щек, и понимаю, что улыбаюсь. Мать вытирает глаза и смотрит на меня:

— О, ты улыбаешься. Вот так сюрприз.

Она собирает свои вещи и целует меня в щеку, а я думаю, может, в конце концов, я и не прочь послушать новости.

Лежа в темноте возле лестницы, я слушал их голоса. Должно быть, я отключился, но в какой-то момент сознание вернулось.

— Ох, Хьюз, — хрипела тетя Ник. Должно быть, я повредил ей горло. — О боже.

Послышался плач. Мне было холодно.

— Нужно вызвать «скорую».

И тут я увидел ее. Она сидела рядом со мной и, наверное, тормошила меня, но я не чувствовал ее руку.

— Эд? Эд, ты меня слышишь? Хьюз, принеси одеяло.

— Я думаю…

Но больше он ничего не сказал — должно быть, ушел. Но вскоре появился, вышел из тени и что-то поднял надо мной, и у меня возникла странная мысль, будто меня хоронят.

— Он меня не слышит, — сказала тетя Ник. — Ты позвонил?

— Позвонил.

Издалека донеслись шаги.

Ник прошептала:

— Господи, что мы скажем Хелене?

— Послушай меня. — Дядя Хьюз говорил очень медленно. — Он ходил во сне и упал с лестницы. Мы с тобой спали, услышали шум и вышли посмотреть. Ты поняла?

— Да.

Какое-то время ничего не происходило, но затем краем глаза я уловил какое-то движение. Я моргнул.

— Хьюз. — Это снова была тетя Ник. — Выслушай меня… я пыталась тебе сказать.

В ее голосе была настойчивость.

— Я знаю…

— Нет, послушай. Ничего не было. С Тайлером. Это не… просто он не прекращал. Наверное, он так подумал, потому что…

— Ник, я знаю.

Я попытался пошевелиться, но обнаружил, что не могу. Было больно, но только где-то в районе черепа. Точно моя голова раскололась. Тетя Ник склонилась надо мной. Это она поддерживала мою голову ладонью.

— Где эта чертова «скорая»?

— Уже едет.

Тишина. Потом:

— Хьюз?

— Да?

— Очень странно, но у меня такое чувство… (Мне пришлось напрячься, чтобы расслышать.) Точно все…

Она замолчала.

— Да, — ответил дядя Хьюз. — Все.

В этот момент звезды полыхнули у меня перед глазами и мир погрузился в туман.

— Сегодня у вас прямо праздник, — говорит медсестра. — К вам еще один посетитель.

— Привет, Эд.

Это Дейзи. Я не могу ее видеть, но я слышу ее. Концентрируюсь на своей шее, но повернуть голову не удается. Не верится, что она здесь. Она приходила ко мне лишь раз, в самом начале. Я не знал, известно ли ей про лестницу и все остальное, и решил, что она не может простить меня — как и предсказывала тетя Ник.

Но она стоит надо мной и улыбается, так что, думаю, она меня все же простила. Она такая бледная, но сейчас ведь октябрь, и летний загар уже сошел. Я смотрю на нее и пытаюсь глазами выразить то, что не могу произнести.

— Господи, — говорит она. — Ты чего так дергаешь глазами?

Она наклоняется, касается ладонью моей щеки и целует меня в губы. Поцелуй легкий, как прикосновение бабочки.

— Прости, что не навещала. Было очень грустно. Но теперь мне лучше.

Ее светлые волосы стали короче и теперь похожи на нимб. Она рассматривает комнату.

— Здесь так душно. Почему они не откроют окно?

Она садится на стул возле кровати.

— Итак, Эд Льюис, мне сказали, ты с нами больше не разговариваешь. В чем дело, тебе кошка язык откусила?

Я улыбаюсь.

— Маловато, — говорит Дейзи. — Теперь меня так просто не возьмешь.

Она открывает холщовую сумку, и я вспоминаю историю про теннис.

— Поскольку я уверена, что ты уже слышал все подробности моей отвратительной истории от матери, и раз уж ты не собираешься говорить, я принесла стихи. Подумала, почитаю тебе, если ты захочешь. Или тебе неинтересно?

Я просто смотрю на нее.

— Да? Хорошо.

Она достает книгу, но тут входит медсестра:

— Извините, мисс Дерринджер, но обычно по четвергам мы моем Эду голову. После визита его матери.

— О, — говорит Дейзи, — конечно. А я могу помочь?

— Уверена, он будет рад.

Целое представление — они вынимают меня из кровати и пересаживают в инвалидное кресло. Я немного раздосадован, ведь я мог бы провести это время наедине с Дейзи. Медсестра катит меня в ванную, а Дейзи идет следом. Медсестра прикрепляет поддон к моим плечам и шее, чтобы я не намок.

— Я сейчас полью на волосы, а потом мы их намылим, — говорит медсестра.

Не знаю, почему я не замечал, какие у нее запястья — такие тонкие, прозрачные, почти просвечивают. Я даже имени ее не знаю. Говорю себе, что она достойна внимания.

Чувствую, как теплая вода струится по голове. Смотрю на Дейзи. Она улыбается. Подставляет руку, и медсестра выдавливает ей на ладонь розовое мыло. Дейзи начинает массировать мне голову. Я чувствую ее теплые руки, кончики ее пальцев — у меня начинает покалывать кожу. Пена сползает по лбу и попадает в глаз. Мыло жжет, и указательный палец на правой руке начинает дергаться. Доктор прав, мне нужно прикладывать больше усилий.

— Прости, — со смехом говорит Дейзи. — У меня не слишком хорошо получается, да? Может, я предоставлю это вам, а сама почитаю ему?

Она выходит из ванной и возвращается с книгой.

— Уоллес Стивенс, — сообщает она и показывает мне обложку. — Ну ладно, сейчас посмотрим. — Она листает книгу, слегка улыбаясь чему-то. — О, вот это мне нравится. — Она прислоняется к стене и начинает читать.

В этот дом сны приходят лишь в белых ночных рубашках.[55]

Я слушаю ее голос и думаю, что ничего лучше в своей жизни не слышал. Такой чистый, искренний, гармоничный. Я хочу повторять слова вместе с ней. Пытаюсь вытолкнуть воздух из горла. Ничего не выходит.

Ни зеленого сна, ни пурпурного в зеленую крапинку, ни зеленого в желтую крапинку. Никаких причуд.

Я снова пытаюсь сказать, и на сей раз мне удается выдать слабое бульканье, хотя никто его не слышит за плеском воды.

В этом доме люди не видят снов о барвинках и бабуинах.

Я смотрю на нее. Я слушаю ее.

Здесь лишь старый моряк, не сняв сапоги и пьяным уснув, ловит тигров в красном.

Она переводит на меня взгляд. Глаза у нее чуть блестят, хотя, может быть, это от влажности. А я думаю о любви и обо всех не белых ночных рубашках. Я думаю о тете Ник и Фрэнке Уилкоксе, и даже о дяде Хьюзе. Я думаю о Дейзи и этих стихах. Я думаю о тиграх в красном. Я люблю их.

Примечания

1

Лана Тернер (1921–1995) — одна из самых популярных актрис классического Голливуда, наиболее известный фильм с ее участием «Почтальон всегда звонит дважды» (1946). — Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Междугородний железнодорожный вокзал в Нью-Йорке.

(обратно)

3

«Клуб 21» — легендарный ресторан в Нью-Йорке, открывшийся в годы сухого закона, популярный среди политиков и звезд Голливуда.

(обратно)

4

Гоpa Сент-Хелена — вершина в горах Майакмас. Гора изначально называлась Майакмас, но была переименована в честь Святой Елены, после того как русская топографическая экспедиция взошла на нее в 1811 году. Экспедиция оставила медную пластину с датой покорения и именем княжны Елены Гагариной, жены графа Александра Гавриловича Ротчева, командующего Форт-Росс.

(обратно)

5

Каунт Бейси (1904–1984) — американский джазовый пианист, руководитель биг-бэнда.

(обратно)

6

Лестер Лейнин (1907–2004) — джазовый музыкант, руководитель популярного оркестра.

(обратно)

7

Роберт Лерой Джонсон (1911–1938) — американский музыкант и автор песен, один из наиболее известных блюзменов XX века, оказавший огромное влияние на последующие поколения музыкантов. О его жизни известно крайне мало, он погиб в возрасте 27 лет, написав всего 29 песен.

(обратно)

8

Мисс Хэвишем — персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды».

(обратно)

9

Физалия, она же португальский кораблик, — плавающая колония полипов, внешне физалии очень эффектны и даже красивы, напоминают огромный мыльный пузырь, нижняя часть пузыря синяя, сверху — красный гребень, и весь он переливается голубыми и фиолетовыми цветами.

(обратно)

10

«The Clovers» — американская ритм-энд-блюзовая группа, созданная в 1946 г. и просуществовавшая до 1990-х, пик популярности пришелся на 1950-е гг.

(обратно)

11

«Арчи» — комиксы для детей, публикуются с начала 1940-х по настоящее время.

(обратно)

12

«Rockinʼ Robin» — песня Леона Рене, записанная Бобби Деем в 1958 г.

(обратно)

13

Old Nick — дьявол (англ.).

(обратно)

14

«Суровое испытание» (1953) — пьеса американского драматурга Артура Миллера (1915–2005).

(обратно)

15

Эрнест Томас Сетон (1860–1946) — один из основателей организации «Бойскауты Америки».

(обратно)

16

«Little Anthony and the Imperials» — ритм-энд-блюзовая группа, популярная в 1950-е гг.

(обратно)

17

Коктейль на основе виски и лимонного сока.

(обратно)

18

Вик Дамоне (р. 1928) — популярный в 1950-е гг. певец итальянского происхождения, закончил свою карьеру в 2002 г.

(обратно)

19

Оливия де Хэвилленд (р. 1916) — знаменитая голливудская актриса, обладательница двух «Оскаров», наиболее известна по роли Мелани Уилкс в «Унесенных ветром».

(обратно)

20

Джули Лондон (1926–2000) — американская джазовая певица и актриса, одна из лучших вокалисток 1950-х гг.

(обратно)

21

У Шекспир. «Бесплодные усилия любви», акт 4. Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

22

Уильям Холден (1918–1981) — американский актер, лауреат премии «Оскар», один из самых популярных актеров 1950–1960 гг.

(обратно)

23

Безалкогольный коктейль из имбирного пива с сиропом гренадин.

(обратно)

24

У. Шекспир. «Макбет», сц. 1. Перевод М. Лозинского.

(обратно)

25

«Бедная богатая девочка» — песня Ноэля Коуарда (1899–1973), популярная в 1920-е гг.

(обратно)

26

Пепто-бисмол — лекарство от изжоги, выпускается в ярко-розовых флаконах.

(обратно)

27

У Шекспир. «Ромео и Джульетта», действ. II.

(обратно)

28

«Милая Джорджия Браун» — джазовый стандарт, написанный в 1925 г. Беном Берни и Масео Пинкардом.

(обратно)

29

«Ангельский пирог» — бисквитный торт со свежими ягодами к взбитыми сливками.

(обратно)

30

Разновидность оладий.

(обратно)

31

Джейн Рассел (1921–2011) — голливудская актриса, секс-символ 1940–1950-х гг.

(обратно)

32

Ночной клуб в Голливуде (1940–1957), популярный среди кинозвезд.

(обратно)

33

Традиционный немецкий крендель затейливой формы, чрезвычайно популярный в Америке.

(обратно)

34

«Миссис Паркингтон» (1943) — роман Луиса Брумфилда о горничной, ставшей светской львицей; был экранизирован в 1944 г.

(обратно)

35

Джин Харлоу (1911–1937) — голливудская актриса, умерла в возрасте 26 лет на пике карьеры, во время съемок в фильме «Саратога» с Кларком Гейблом, фильм действительно доснимался с двойником актрисы. Из-за смерти Харлоу фильм стал большим хитом.

(обратно)

36

Считается, что серебряная ложка, помещенная в открытую бутылку шампанского, не дает ему выдыхаться.

(обратно)

37

Батчелдеровская плитка — узорчатая керамическая плитка ручной работы, разработанная архитектором Эрнестом Батчелдером (1875–1957), была очень популярна в США в первой половине XX в.

(обратно)

38

Ван Моррисон (р. 1945) — североирландский музыкант, известный своей «рычащей» манерой пения и гибридом фолк-музыки с блюзом, соулом, джазом и госпелом. «Blowinʼ Your Mind» (1967) — его первый альбом.

(обратно)

39

Чабби Чекер (р. 1941) — американский певец, автор песен, популяризатор твиста.

(обратно)

40

«Лора» (1944) — фильм Отто Премингера с Джин Тирни и Даной Эндрюсом.

(обратно)

41

Аннаполис — город в штате Мериленд.

(обратно)

42

«Weʼll Meet Again» — песня Росса Паркера и Хью Чарлза, ставшая популярной в 1939 г. в исполнении знаменитой английской певицы Веры Линн.

(обратно)

43

Остров Чаппаквиддик.

(обратно)

44

Элеонора Рузвельт (1884–1962) — американская общественная деятельница, супруга президента США Ф. Д. Рузвельта.

(обратно)

45

Толстый стейк из говяжьей вырезки, назван так в честь писателя и политика Франсуа Рене де Шатобриана, чей повар, по легенде, изобрел это блюдо.

(обратно)

46

«Уайфарер» («Странник») — модель солнцезащитных очков, выпущенная «Ray Ban» в 1956 г.

(обратно)

47

Так в Америке называют обычного полосатого ужа.

(обратно)

48

Уоллес Стивенс (1879–1955) — американский поэт-модернист, лауреат Пулитцеровской премии.

(обратно)

49

Аэропорт в Восточной Айове.

(обратно)

50

Вампаноаги — индейское племя, населявшее земли на юго-востоке современного штата Массачусетс, включая о. Мартас-Виньярд и соседние острова.

(обратно)

51

Нью-Йоркская радиостанция, принадлежащая Си-би-эс, старейшая новостная радиостанция в США.

(обратно)

52

Так называемый Чаппаквиддикский инцидент имел место 18 июля 1969 г., когда машина сенатора Эдварда Кеннеди упала с моста в пролив у острова Чаппаквиддик. Кеннеди сумел выбраться из машины и покинул место аварии, не поставив никого в известность, а его пассажирка, Мари Джо Копечне, утонула. Кеннеди был осужден на 2 месяца условно.

(обратно)

53

Одитинг (англ. auditing, от лат. audire — «слушать») — сайентологическая практика, представляет собой общение один на один клиента с сайентологическим консультантом («одитором»).

(обратно)

54

«Дни ярости» — в октябре 1969 г. отколовшаяся от движения «Студенты за демократическое общество» леворадикальная фракция «Везерман» организовала в Чикаго уличные погромы.

(обратно)

55

Из стихотворения «Разочарование в 10 часов».

(обратно)

Оглавление

НИК

  1945: сентябрь

  1945: декабрь

  1947: февраль

ДЕЙЗИ

  1959: июнь

  1959: июль I

  1959: июль II

  1959: август I

  1959: август II

ХЕЛЕНА

  1967: август I

  1962: ноябрь

  1967: август II

ХЬЮЗ

  1959: июль I

  1944: декабрь

  1959: июль II

  1959: июль III

  1959: июль IV

ЭД

  1964: июнь

  1967: август Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg