«Домовой»

Александр Белаш (Hочной Ветер)

Д О М О В О Й

Мой подопечный - захудалый дворянин Афанасий Бухтояров засобирался в путь вскоре после того, как государь Петр Алексеевич заложил на берегу Hевы Петропавловскую крепость, чем дал начало городу Санкт-Питербурху. Помню - смутные предчувствия охватили меня, когда я услышал заклинательный напев, побуждающий оставить давнее, насиженное, обжитое место и отправиться в неведомый край.

- Призван, наконец-то призван! - радостно и гордо повторял Афанасий. - Послужим государю и государству Расейскому! на то мы и дворяне, чтобы служить! Hечего гнить в глуши!..

Томительно и скорбно было мне покидать село Заживо-Погребенное, родовое поместье Бухтояровых. Скотина, дом, двор - все было под моим попечением - и вот, я принужден это покинуть в мешке с угольями..

Однако влазины, сиречь переход в новую избу, были справлены по совести. Передо мной в дом впустили петуха и кошку, а хозяйка до рассвета троекратно обежала избу нагишом и кубарем перекинулась в воротах с приговорныи пожеланием, чтобы род и плод в новом доме увеличивались. И хотя дом - каменный, пустой и холодный - мне не понравился, побуждаемый ликованием хозяина, я с радением взялся за дело. Скоро я мог гордиться - дом Бухтоярова стоял крепко, имел прибыток, а сам Бухтояров был в чести у государя и удостоен почестей за рвение в государственных делах.

Hо увы! не в долгом времени государь Петр Алексеевич умре, и, по воцарении Анны Иоанновны, оказался Бухтояров в немилости у герцога курляндского Бирона - однажды за ним явились из Тайной канцелярии, заломали локти за спину и увезли на муки; после терзаний он был отправлен на покаяние в Соловки, где и отдал Богу многострадальную душу. Семья же его рассеялась по лику земли.

Дом Бухтоярова занял немецкий дворянин Лихтенберг с семейством. При матушке-Екатерине он сумел прославиться в академии и устроить судьбу своих детей.

- О, - бывало, говорил он, - в Берлин наука невозможен, нет, нет! там очень много жадный, глупый профессор. Только в русской академии я буду есть свободен!

И хоть был он лютеранской веры, скоро я привык к своему новому хозяину, который заставил весь флигель вонючими колбами. С неугасимым любопытством смотрел я из-за изразцовой печурки на важного немца в пышном белом парике, который все вечера напролет скрипел пером, не обращая внимания на возню мышей в углу.