«Венок»

Фрэнк О'Коннор

Венок

Перевод М. Шерешевской

Известие о том, что в дублинской лечебнице умер его друг, отец Девин, ошеломило отца Фогарти. Смерть, как все необратимое, не укладывалась у него в голове. Достав старую фотографию группы семинаристов, он поставил ее на камин и весь вечер смотрел на нее. Умиое, бескровное, словно съежившееся личико Девина выделялось среди остальных, почти такое же, каким оно выглядело в последние годы - разве что на нем не было пенсне. Они с Фогарти росли в захолустном городишке, где отец Девина учительствовал, а мать Фогарти держала лавку. Еще тогда все знали, что Девин самой природой предназначен в священники: такой умный, послушный, благонравный мальчик! К Фогарти это призвание пришло позднее и совершенно неожиданно - не только для окружающих, но и для него самого.

Все эти годы они оставались друзьями, относясь друг к другу с нежностью, когда бывали вместе, критически и не без иронии - когда врозь. Последний год они не виделись. Девину не везло. При старом епископе, Гэллогли, он жил как за каменной стеной, новый же - Лэглен - не взлюбил его. Отчасти по вине самого Девина: он не умел держать язык за зубами. Остроумный, язвительный, Девин говорил о собратьях по профессии, отнюдь не обладавших его дарованиями, все, что приходило на ум. Фогарти вспомнил, что Девин говорил о нем. Делая вид, будто убежден, что Фогарти всегда выступает в какой-то роли, он с наигранной кротостью осведомлялся, с кем на этот раз ему придется иметь дело - Нероном, Наполеоном или Франциском Ассизским.

В памяти всплывало прошлое: случайные вылазки вдвоем, планы каникулярных поездок за границу, которые так и не осуществились; теплое искреннее чувство, столь естественное для Фогарти, поднялось в его душе и, поняв, что на этом свете ему уже никогда не придется выразить его другу, он заплакал. В проявлении чувств Фогарти был прост, как ребенок. В хорошем настроении изобретал немыслимо озорные "штуки", в дурном - днями терзался из-за воображаемых обид, которые так же легко забывал, как внезапно и бурно вспоминал, или же яростно и беспричинно клял себя за собственные недостатки. Он очень удивился бы, узнав, что, несмотря на свои превращения то в Нерона, то в Наполеона, пэ только не утратил, как многие куда более умные люди, способность понимать окружающих, а напротив, с годами развил ее, и теперь, в свои сорок лет, был мудрее и человечнее, чем в двадцать.

И все же необратимое не укладывалось у него в голове. Ему нужно было излить душу, и, за неимением никого лучшего, он позвонил Джексону викарию, с которым Девин тоже дружил. Откровенно говоря, Фогарти недолюбливал Джексона, считая его человеком суетным, циничным, не чуждым карьеризма, и обычно называл самым бранным из имеющихся в его запасе слов - иезуит. Он не раз спрашивал Девина, что тот находит в Джексоне, но из его ответов мало что уразумел.

- На твоем месте я не слишком доверял бы этому молодому Лойоле, бросил он как-то Девину небрежносветским тоном. Но теперь ему было не до светскости.

- Какое ужасное известие. О Девине. Вы ведь знаете? - сказал он.

- Знаю, - протянул Джексон в своей обычной уклончиво-скрытной манере, словно боясь сказать лишнее даже по такому поводу. - Счастливый исход для бедняги, надо полагать.

Именно этот тон и доводил Фогарти до белого каления. Точно речь шла о дряхлой болонке, которую отправили к ветеринару.

- Надеюсь, Девин это оценил, - зло буркнул он. - Я собираюсь в Дублин, чтобы сопровождать гроб. Вы не поедете, надо полагать?

- Не знаю, смогу ли я вырваться, Джерри, - ответил Джексон, и в голосе его послышалось замешательство. - Я был там всего неделю назад.

- Ну, поеду один, - сказал Фогарти. - Вы, конечно, не в курсе, отчего он умер?

- Ну, он всегда страдал малокровием, - бросил Джексон непринужденным тоном. - Ему нужно было как следует заботиться о себе. Правда, старина О'Лири не предоставлял ему для этого много возможностей.

- Это не входило в обязанности О'Лири, - мрачно отрезал Фогарти, по обыкновению не сдерживаясь.

- Что? - удивился Джексон. - Да, - добавил он, вновь обретя свой непринужденный тон, - служба не была для Девина синекурой. Сколько раз ему бывало плохо. Последний раз - посредине мессы. Но тогда, конечно, было уже поздно что-нибудь предпринимать. Когда я видел его на прошлой неделе, мне стало ясно - он умирает.

- Вы видели его на прошлой неделе?

- Всего несколько минут. Он уже почти не мог говорить.

Сознание вины снова завладело Фогарти. До него дошло, что Джексон, у которого, как он считал, было столько же чувств, сколько у сенокосилки, все время поддерживал отношения с Девиным и сделал все возможное и невозможное, чтобы повидаться с ним перед смертью, меж тем как он преданный, задушевный друг - потерял его из виду и дал уйти в иной мир, нэ простившись, а теперь упивается своим горем по случаи?

невозвратимой утраты, - Никогда не прощу себе этого, Джим, - сказал он убитым голосом. - Я даже не знал, что он болен.

- Я хотел бы поехать на похороны, - сказал Джексон. - Я позвоню вам попозже, если удастся что-нибудь сделать, Ему удалось, и вечером они выехали в Дублин на машине Фогарти, Остановились в старой гостинице в переулке, где все их знали - от коридорных до официантов. Ужинать Джексон повел Фогарти в уютный ресторанчик. От одного вида Джексона в Фогарти вновь пробудилась прежняя неприязнь к нему. Высокий, худощавый, с чинными, осмотрительными манерами, типичными для духовного лица, он превосходно во всем разбирался. Минут десять, не менее, изучал меню и карту вин, а метрдотель угодливо ждал распоряжений, как ждут все метрдотели, когда рассчитывают на обильные чаевые или же трепещут перед клиентом.

- Со мной можете не возиться, - сказал Фогарти, желая покончить с этим вздором. - Принесите мне бифштекс.

- Пришейте отцу Фогарти бжфштекс, Падди, - повторил Джексон мягко, бросая на метрдотеля поверх очков взгляд, который Фогарти определил бы не иначе как "иезуитский". - И не какой-нибудь, а самый лучший"

И портера, я так полагаю? Любимый напиток местного населения.

- Нет, от портера я вас освобождаю, - сказал Фогарти, легко вступая в игру. - Я обойдусь стаканом красного вина.

- Вот так-то, Падди, - сказал Джексон, не меняя тона. - Запомните: отец Фогарти сказал - красного вина.

Вот теперь сомнений нет: мы в Ирландии, Назавтра утром они пошли в приходскую церковь, где перед алтарем на подмостях стоял гроб. Сбоку, к удивлению Фогарти, был прислонен большой венок из роз. Поднявшись с колен, они увидели дядю Девина - :

Неда, прибывшего вместе с сыном. Нед, широколицый"

темноволосый малый с анемичным, как у всех Девинов, лицом, был чем-то очень взволнован.

- Искрение сочувствую вашему горю, Нед, - сказал Фогарти.

- Да, все там будем, святой отец, - ответил Нед.

- Это отец Джексон. Не знаю, знакомы ли вы? Он тоже дружил с отцом Вилли.

- Да, слышал, слышал, - сказал Нед. - Вилли часто поминал вас обоих, и того и другого. Вы были ему настоящими друзьями. Бедный Вилли! - добавил он, вздыхая. - Мало у него было друзей.

В эту минуту вошел приходской священник и обратился к Неду Девину. Его звали Мартин. Это был высокий человек с суровым, гладким, деревянным лицом и ясными голубыми, как у младенца, глазами. Он постоял у гроба, изучая табличку на груди усопшего, венок и особенно внимательно ленту на венке. Затем сделал знак Фогарти и Джексону, приглашая их отойти с ним к двери.

- Скажите, что нам делать? - спросил он, взывая к обоим молодым священникам как к собратьям по профессии.

- С чем? - удивился Фогарти.

- С венком, - ответил Мартин, кивая через плечо.

- А что в нем дурного?

- Не положено по правилам, - сказал священник уверенным тоном полицейского, только что справившегося на этот счет в своде законов.

- Господи боже мой, при чем здесь правила? - резко спросил Фогарти.

- Весьма при чем, - возразил Мартин, окинув Фогарти суровым взглядом. И вообще, это дурной обычай.

- Вы имеете в виду, что заупокойная месса приносит церкви больше дохода? - съязвил отец Фогарти.

- Нет, я не имею в виду, что месса приносит церкви большз дохода, сказал отец Мартин, который любил так строить ответ, чтобы в нем - как в письма стряпчего - вопрос повторялся слово в слово. Впечатление деревянности, которое он производил, от этого только удваивалось. - Я имею в виду, что цветы - пережиток язычества. - Он обвел молодых священников своим боязливо-невинным деревянным взглядом. - Изо дня в день я ратую против цветов. И вот, извольте, - в моей собственной церкви красуется этот бесстыдный огромный венок. И к тому же на гробе священнослужителя. Что же я должен на это сказать?

- А почему вам непременно нужпо что-то сказать? - сердито спросил Фогарти. - Покойный не принадлежал к вашей епархии.

- Пусть так, - сказал Мартин. - Все это достаточно скверно само по себе, но ведь это еще не все.

- Вы имеете в виду, что венок прислан женщиной? - спросил Джексон в своей непринужденной манере, от которой любая, даже менее монументальная, чем принятая Мартином, поза разлетелась бы в пух и прах.

Но Мартин был неодолим.

- Да, я имею в виду, что венок прислан женщиной.

Вот именно.

- Женщиной? - спросил, недоумевая, Фогарти, - Там это обозначено?

- Там это не обозначено.

- Так откуда же вы знаете?

- Он из красных роз.

- И это означает, что он от женщины?

- Что же еще это может означать?

- По-моему, это может означать, что венок прислал человек, не владеющий языком цветов так отменно, как вы, - выпалил Фогарти.

Ему казалось, атмосфера сгустилась от невысказанного ему Джексоном неодобрения, но когда тот заговорил, холодом и презрением обдало приходского священника.

- Увы, - сказал Джексон, пожимая плечами. - Мыв этих делах ничего не смыслим. Придется вам решать самому, отец.

- Нет уж, увольте. Не в моих правилах распоряжаться похоронами человека, которого я в глаза не видел, - проворчал Мартин с недовольным видом, но больше ничего не сказал, и служащие похоронного бюро, подхватив венок, положили его на катафалк. Фогарти с трудом себя сдерживал. С пылающим лицом он хлопнул дверцей машины, завел стартер. За рулем сидел, опустив голову; сведенные брови двумя выступами нависали над глазницами. Покойный Девин называл это Неронов взгляд. Когда выехали на центральные улицы, его прорвало:

- Наткнешься на такое, и хочется сквозь землю провалиться. Цветы пережиток язычества! Но что еще хуже - к нему же прислушиваются. С ним соглашаются! Внимают этому бреду, вместо того чтобы сказать!

заткни, невежда, свое хайло!

- Ну-ну, - примирительно сказал Джексон, доставая трубку. - Мы тоже не совсем к нему справедливы. Ведь он Девина не знал.

- Тем хуже, - с жаром возразил Фогарти. - Не будь нас в церкви, он выбросил бы венок на свалку. А из-за чего? Из-за собственного грязного воображения, низкого и презрительного умишки!

- Ну, стоит ли заходить так далеко, - сказал Джексон, хмурясь. - Будь я на его месте, я, пожалуй, попросил бы кого-нибудь забрать венок.

- Попросили бы?

- А вы - нет?

- Но с какой стати, господи боже мой?

- Я, наверное, побоялся бы скандала. Я не из храброго десятка.

- Скандала?

- Можно назвать и иначе. Ведь венок все-таки от женщины.

- Да, от одной из старых дев, которых Вилли опекал.

- Вы хоть раз слышали, что какая-нибудь престарелая мисс прислала на гроб венок из алых роз? - осведомился Джексон; подымая брови и картинно откидывая голову.

- Господи боже! мой! Да, по совести говоря, я и сам бы мог его прислать, - с детским чистосердечием заявил Фогарти. - Мне бы и в голову не пришло, что здесь кроется что-то дурное,

- А вот старой деве, несомненно, пришло бы.

На мгновение Фогарти оторвал глаза от дороги и посмотрел в упор на Джексона. Джексон ответил тем же.

В результате они проскочили перекресток, и Фогарти, рванувшись, дал задний ход. Слева от них тянулись к югу Уиклоуские горы и под клочками разорванного неба между их серыми громадами зубцами яркой зелени мелькали поля. Несколько минут они ехали молча.

- Вы шутите, Джим, - сказал наконец Фогарти.

- Ну, я вовсе не хочу сказать, что там было что-то дурное, - ответил Джексон, широким движением отводя в сторону руку с трубкой. - Женщинам что только не приходит в голову. Кто же этого не знает!

- Такие отношения могут носить вполне невинный характер, - сказал Фогарти с наивной убежденностью.

И вдруг вновь помрачнел, краска залила его красивое, крупной лепки, лицо. Как все люди, живущие в мире воображения, он всегда удивлялся и пугался, принимая сигналы, поступающие к нему извне: наслаждаться своими фантазиями он мог только, не выходя за их пределы, Джексон, воображение которого было вымуштровано и укрощено и который никогда не шел напролом, словно племенной бык на запертые ворота, сейчас смотрел на Фогарти, забавляясь, хотя и не без чувства скрытой зависти. Временами им овладевало желание, столкнувшись с чем-нибудь непривычным, вот так же, по-мальчишески, удивиться и испугаться.

- Нет, не могу в это поверить, - произнес сердито Фогарти, тряхнув головой.

- И не надо, - отозвался Джексон, вертя в пальцах трубку и раскачиваясь на сидении, так что рука его почти касалась плеча Фогарти. - Женщинам, как я сказал, что только не приходит в голову. И чаще всего за этим ничего нет. Все же, должен признаться, я не был бы шокирован, если бы выяснилось, что у него что-то было. Девин как никто другой нуждался в том, чтобы его любили. Особенно в последние два года.

- Только не Девин, Джим, - запротестовал Фогарти, возвышая голос. Только не Девин! Вы могли бы поверить, если бы дело шло обо мне. Я - если бы дело шло о вас. Но Девина я знаю с детства. Вот уж кто не был на это способен.

- В этом плане я его не знал, - согласился Джексон. - Да и вообще, по правде говоря, мало знал. Но, пожалуй, не побоюсь сказать: он был на это способен, как и любой из нас. А одинок он был, как никто из нас.

- Разве я не знаю, боже правый! - воскликнул Фогарти, словно упрекая себя. - Я понял бы, если бы он запил.

- Запил? Нет, - сказал Джексон, поморщившись.- Он был слишком взыскателен. Вот уж кого невозможно вообразить себе в состоянии белой горячки. Вот уж кто не допился бы до зеленого змия, словно какой-нибудь старик священник, который пытается задушить сиделку.

- Я это и говорю, Джим. Не такого сорта он был человек.

- Ну, это разные вещи, - сказал Джексон. - Я вполне могу представить себе, что он увлекся какой-нибудь интеллигентной женщиной. Вы и сами знаете, что он понравился бы такой женщине, как нравился нам, единственный образованный человек в этом захолустье.

Не мне вам объяснять, каково тут живется интеллигентной женщине с мужем лавочником или сельским хозяйчиком. Бедняжки! Счастье их, что большинству недоступно образование.

- Он не намекал, кто она? - спросил Фогарти.

Он все еще не верил, но Джексон говорил с такой убежденностью, что его охватило сомнение.

- Я даже не знаю, была ли такая женщина, - быстро проговорил Джексон и густо покраснел. Фогарти ничего не сказал: так вот оно что - Джексон не о Девино говорил, о себе!

По мере того как они забирались все дальше в глушь и пастбища да древние аббатства сменились зарослями утесника и развалинами крепостных башен, глаза Фогарти все чаще останавливались на покачивавшемся вместе с катафалком венке - единственном ярком пятне в размытом сине-серо-зеленом ландшасрте. Он казался символом тайны, окутывавшей жизнь священника. Что, по сути, он знал о Девине? Только то, что подсказывал ему собственный опыт. Из них двоих он считал себя - за исключением тех минут, когда выступал в роли Франциска Ассизского, - более мирским: практичным, толстокожим, умеющим брать быка за рога, а Девина - человеком не от мира сего, страдающим от своей взыскательности и аскетизма, что нет-нет да прорывалось в его горьких шуточках. Теперь он цеплялся за мысль, что только отчаяние могло толкнуть Девина на связь с женщиной, и чем больше он сомневался в возможности такой связи, тем правдоподобнее она ему казалась. Всякий раз, когда новая мысль прорывалась в его сознание через препоны, воздвигнутые воображением, он подолгу вынашивал ее, обкатывал, возводил в ранг откровения.

- Господи, какую же страшную жизнь мы ведем! - вырвалось у него наконец. - Вот мы - те двое, кто, пожалуй, знал Девина лучше всех на свете. Но ведь и мы понятия не имеем, что означает этот маячащий перед нами предмет.

- И это, возможно, только хорошо для нашего душевного спокойствия, сказал Джексон.

- Бьюсь об заклад, Девину от всего этого мало было радости, - сказал Фогарти мрачно.

Странно, он не верил в существование этой жепщнны, приславшей венок, но все равно - ненавидел ее.

- Не знаю, не знаю, - сказал Джексон, с удивлением взглянув на него. Разве это не главное, чего мы хотим от жизни?

- Главное? - переспросил Фогарти, недоумевая.

Он всегда считал Джексона ледышкой, а оказалось - все не так. Что-то же привлекало к нему Девина! Он чувствовал, что и Джексон, человек куда более тонкого склада, чем он сам - что есть, то есть! - сейчас тоже словпо прощупывает его, и, очевидно, по той же самой причине: каждый искал в другом то, что привлекало к нему Девина и что, сдружив его с ним, могло бы сдружить их между собой. Каждый старался увидеть, как далеко они смогли бы прошагать вместе. Фогарти, как всегда, первым решился на признание.

- А я вот не мог бы сблизиться с женщиной, Джим, - сказал он очень серьезно. - У меня даже и искушения такого не было - разве что один-единственный раз. Она была женой служителя в семинарии. Я с ума по ней сходил. Но когда увидел, чем был ее брак с этим малым, все как рукой сняло. Она люто его ненавидела, Джим. И я понял - меня она точно так же могла возненавидеть. Когда видишь - а уж мы-то видим, - что такое брак на самом деле, начинаешь понимать: нам повезло!

- Повезло? - иронически повторил Джексон.

- А разве нет?

- Да, конечно. Семинарии набиты молодыми людьми, считающими, что им повезло. Они могут допиваться до белой горячки, но какое может быть сомнение - им сказочно повезло! Какая нелепость, милый мой! И почему вы думаете, что она бы вас возненавидела?

- Я вовсе так не думаю, - ответил Фогарти с мальчишеским смешком. - Я, естественно, полагаю, что был бы ей превосходным мужем. Вот так Природа и подшучивает над нами.

- Ну, а почему бы вам и не быть ей превосходным мужем? - спросил Джексон не без иронии. - У вас для этого все есть, насколько могу судить. Хотя, признаться, в качестве превосходного отца я вас себе лучше представляю.

- Может быть, вы и правы, бог его знает, - согласился Фогарти, и лицо его снова помрачнело. ("Переменчиво, как ирландское небо", - отметил про себя, посмеиваясь, Джексон.) - Без женщины - еще туда-сюда, а вот детишки - это мука мученическая. У нее их было двое. Отец Фогги - так они меня звали. И моя мать была такая же, - продолжал он. - Ничего не видела, кроме нас двоих. Только и думала о том, чтобы мы были лучше всех, а когда из этого ничего не получалось, горько плакала. Она говорила, в нас сказывается кровъ Фогарти. Все Фогарти были барышниками. - Его красивое, ясное лицо потемнело от застарелого раскаяния и чувства вины. - Так она и умерла с сознанием, что я - Чистокровный Фогарти.

- Если Фогарти сродни Мартинам, то ваша матушка скорее всего ошибалась,-" сказал Джексон полушутливо, йолурастроганно.

- Только после ее смерти я понял, чем она была Для меня, - сказал Фогарти задумчиво. - Отец Хенесси сказал мне тогда, чтобы сам я не служил по ней заупокойную мессу. Но я считал - это последнее, что я могу для нее сделать, Он знал, что говорил. Я опозорился:

разрыдался, как ребенок, и он, заняв мое место, довел Службу до конца. Бог мой, до чего же быстро все проходит! И вот уже настает твой черед. С тех пор, когда Я служу заупокойную мессу, я служу ее, как по родной матери.

Джексон недоумевающе покачал головой.

- Вы чувствуете эти вещи глубже, чем я. Я - ледышка.

Фогарти поразило, что Джексон сказал о себе как раз то, что он всегда думал о нем и что теперь уже не мог о нем думать.

- До ее смерти у меня ветер гулял в голове, - признался он. - Но когда ее не стало, я понял? нет у меня другой любви. Ни одну женщину я больше не полюблю.

- Какая нелепость, - сказал Джексон сердито. - Любовь - всегда любовь, одно чувство, а не полдюжины равных чувств. Если бы мне можно было жениться, я выбрал бы девушку, которая обожает своего отца. В вас просто слишком много любви. А во мне недостаточно.

Когда я жил в Манстере, у меня завязалось знакомство с женой местного лавочника. Мы часто с ней разговаривали, и я ссужал ей книги. Она просто с ума сходила от одиночества. Однажды утром я застал ее у своей входной двери. Она простояла там полночи под проливным дождем. Пришла просить, чтобы я увез ее - "спас ее", как она говорила. Можете представить, что было с ней потом.

- Уехала, наверное, с кем-нибудь другим?

- Такого счастья ей на долю не выпало. Она стала пить, спала с кем попало: с игроками на скачках, с букмекерами. Иногда я ловлю себя на мысли: "Твоя вина!"

Вероятно, было бы лучше, если бы я ломал перед ней комедию. Но во мне слишком мало любви и на такое я не способен. А вот вы - горячая натура, вы, наверное, убежали бы с ней.

- Я и сам часто не знаю, что сделал бы, - смущенно сознался Фогарти.

У него словно комок появился в горле. Отчасти из-за венка, ослепительно яркого на солнце, - венка, побудившего его, вопреки обычной сдержанности, пуститься в откровенности с человеком, вдвойне по сравнению с ним сдержанным. Отчасти же оттого, что "го волновала встреча с местом, где прошло его детство. Он ненавидел и всячески избегал возвращаться, даже мысленно, в этот городишко, воплощавший в его глазах всю узость и подлость, которые он старался изгнать из своей души, и в то же время вызывавший в нем приступы тоски по родному краю и болезненные воспоминания о пережитом. Теперь, приближаясь к нему, он почти задыхался от наплыва разноречивых чувств и уже, словно влюбленный, с нетерпением всматривался вдаль.

- Вот! - радостно воскликнул он, указывая на низину, где за скоплением невысоких георгианских домов и крытых соломой лачуг возвышалась, сужаясь кверху, башня францисканского монастыря. - Нас ждут, наверное, у моста. Когда-нибудь и меня здесь так будут ждать, Джим, когда придет мой срок.

У дальнего конца моста толпилось довольно много народу, собравшегося, чтобы проводить похоронную машину на кладбище. Четверо мужчин подняли полированный гроб на плечи и понесли его через мост, мимо развалин старинного замка, вверх по Главной улице. Жалюзи на витринах были подняты, ставни распахнуты, все замерло, только там и сям, отодвинув кончик занавески, смотрели в окно старухи.

- Считают провожающих, - заметил Фогарти с горькой усмешкой. - Про меня скажут: куда ему до Девина!

Вон наш дом, - добавил он, понижая голос. - Второй от утла, где лавка.

Джексон без труда нашел глазами дом Фогарти. Волнение, которое тот испытывал, поражало и умиляло его.

Этот захолустный городишко ничем не отличался от сотен ему подобных. Узкая дорога, ответвляясь от подымавшегося в гору шоссе, вела к аббатству - разругпепной башне и остаткам стен, все пространство между которыми было густо усеяно надгробиями. Катафалк въехал наверх, и толпа обступила его полукругом. Нед Девин поспешно приближался к машине, где облачались в ризы оба священника. Фогарти сразу почувствовал - зреет скандал.

- Шепотки начались. Пересуды, - проскрипел Пед напряженным, взволнованным голосом. - Люди о венке толкуют. Может, вы знаете, от кого он?

- Нет, Нед, ничего не знаю, - сказал Фогарти, вдруг ощутив, как у него забилось сердце.

- Поди сюда, Шийла, - позвал Нед, и высокая бледная девушка со следами слез на длинном костистом лице присоединилась к ним, отделившись от кучки провожающих. Фогарти поклонился ей. Это была сестра Девпна - учительница, так и не вышедшая замуж.

- Вот отец Джексон, - сказал Нед. - Он тоже был другом Вилли. Они с отцом Джерри ничего о вепке не знают.

- Значит, я велю его убрать, - сказала Шийла резко.

- А вы как считаете, отец? - спросил Нед, обращаясь к Фогарти, и Фогарти вдруг почувствовал, как улетучивается вся его отвага. В споре с Мартином борьба шла с ровней и на нейтральной почве, но здесь страсти и предрассудки маленького городка, казалось, встали против него стеной, и он вновь почувствовал себя как в детстве - бунтующим, испуганным мальчишкой. Он слишком хорошо знал этот мирок, чтобы не понимать, какая буря может разыграться тут вокруг похорон.

- Могу лишь повторить то, что уже сказал отцу Мартину, - ответил он, краснея и злясь.

- А он тоже об этом говорил? - быстро спросил Нед.

- Вот видите! - подхватила Шийла уличающим топом. - Что я вам сказала!

- Вы оба, верно, умнее меня, - сказал Фогарти. - Я ничего в нем дурного не нашел.

- Но это же непристойно - прислать такое на похороны священника, прошипела Шийла, еле сдерживая ярость. - И тот, кто это сделал - кто бы он пи был, - не мог желать моему брату добра.

- Вы не нашли в нем ничего дурного, отец? - умоляюще повторил Нед.

- Послушайте, дядя! - взвилась Шнйла, впадая в стародевическое исступление. - Если этот венок положат на могилу, мы станем посмешищем всего города. Раз вы не хотите, я сама его вышвырну.

- Тише, милая, тише. Дай отцу Джерри сказать, - почти прикрикнул на нее Нед.

- Тут вам решать, Нед, только вам, - сказал Фогарти, волнуясь.

Теперь он действительно испугался. Дело принимало опасный оборот: не дай бог сделать неверный шаг на людях. Рано или поздно история дойдет до епископа, и еще подумают, что он знал больше, чем говорил.

- Прошу прощения, что я перебиваю, отец, - вкрадчиво произнес Джексон, бросая на Фогарти предостерегающий взгляд поверх очков, - но должен заявить: ыоня это никак не касается.

- Конечно, конечно, - с готовностью согласился Нед. - Но вы были друзьями племяннику. Мы всого только и просим - скажите, как нам быть.

- Боюсь, мистер Девин, такую ответственность я на себя не возьму, ответил Джексон с уклончивой улыбкой, хотя Фогарти видел: лицо у Джима пылает. - Только человек, досконально знающий ваш город, мог бы дать вам толковый совет. Мне же известны лишь дела и люди моего прихода. Разумеется, я полностью солидарен с мисс Девин, - и он одарил ее улыбкой, наводившей на мысль, что соглашаться с ней ему так же приятно, как было бы приятно висеть распятым на кресте. - Естественно, мы с отцом Фогарти уже обсуждали этот вопрос.

Лично я полагаю, что было в высшей степени непристойным прислать такой венок. - Тут в его мягком, как и подобало священнослужителю, голосе внезапно зазвучали металлические нотки и он с презрительным видом передернул плечами: - Но как человек посторонний скажу вам: если вы отошлете этот венок в виду кладбища, то навлечете на себя беду, куда худшую, чем насмешки ваших земляков. Вы забросаете грязью имя усопшего, и это не простится вам никогда, до скончания ваших, дай бог, долгих дней... Конечно, я говорю исключительно как человек посторонний, - добавил он учтиво, почти с шипением втягивая в себя воздух.

- Конечно, конечно, - подтвердил Нед Девин и, Щелкнув пальцами, тут же отдал распоряжение приниматься за дело. - Нам и самим следовало так рассудить, отец. Ведь тут и камни возопили бы!

И он сам взял венок и понес его к открытой могиле. Несколько человек, ожидавших у ворот, вопросительно взглянули на него и пошли за ним следом. В воздухе быстро растаяли один-два всплеска недовольства. Атмосфера разрядилась. Фогарти с чувством пожал Джексону руку.

Вместе с местным клиром они стояли с Джексоном у изголовья гроба. И пока хор голосов выводил над умершим гимны и в такт им колыхались рпзы, Фогарти задумчиво вглядывался в десятки знакомых с детства лиц, искаженных годами и горем. И каждый раз глаза его останавливались на венке, прислоненном к краю отверстой могилы. Он будет покоиться здесь, над Девиным, и останется с ним, когда все живые уйдут, - память о его тайне. И каждый раз вместе с волной скорби в Фогарти подымалась мысль, что венок этот - венок, который им с Джексоном удалось все-таки отстоять, - означает нечто большее, чем некий сентиментальный символ. Он уже связал их с Девиным и еще свяжет друг с другом, и имя ему Любовь. Любовь, которая всегда любовь, одно чувство, а не полдюжины разных чувств - любовь сына к матери, мужчины к возлюбленной, друга к другу.