«Повзрослели»

Джойс Кэри

Повзрослели

Пер. - М.Кан.

Роберт Куик, возвратись из служебной поездки, обнаружил дома записку от жены. Она вернется в четыре, но дети - в саду. Он бросил на столик шляпу и, не снимая темной пиджачной пары, которую терпеть не мог, сразу направился в сад.

Он успел соскучиться по двум своим маленьким дочкам и с нетерпением предвкушал, как они его будут встречать. Честно говоря, он надеялся, что они, как часто случалось раньше, будут ждать его на повороте дороги, чтобы остановить машину и доехать до дому вместе с ним.

Сад у Куиков был запущен и одичал. Не считая огородика у пруда да грядки, на которой миссис Куик выращивала цветы для дома, к нему годами никто не притрагивался. Над чахлыми лавровыми деревцами и неподрезанными кустами роз скособочились, доживая свой век, старые яблони. На долговязых поломанных стеблях поникли останки георгинов и дельфиниумов.

Вначале для подобного небрежения была та отговорка, что сад предназначен детям. Пускай себе делают в нем что хотят. Истинная же причина заключалась с самого начала в том, что супруги Куик в равной мере были равнодушны к садоводству. К тому же миссис Куик была слишком загружена обязанностями в семье, муниципальном совете, церковном приходе, а ее муж - обязанностями по службе, чтобы уделять свободное время занятию, которое на обоих наводило тоску.

Но со временем отговорка стала истиной. Сад принадлежал детям, и Куик этим даже гордился. Он любил хвастаться своим запущенным садом, так не похожим ни на один соседский с ровно подстриженной травой и прополотыми цветочными грядками. Сад воплощал для него теперь торжество воображения, и в этот послеполуденный час он с новой силой ощутил очарование его нетронутости, как некоего шедевра среди подражаний.

И правда, освещенный косыми лучами еще нежаркого в середине мая солнца, которое пробивалось с крутизны сквозь деревья, заставляя гореть багрянцем и золотом даже жухлые сорняки, сад был красив особой красотой девственных рощ, где даже среди сплошь распаханных земель сохраняется кусочек первозданной природы и веет духом дремучих, нехоженых лесов.

"Настоящий уголок сельской глуши", - подумал горожанин Куик, для которого сельская глушь была местом, где устраивают пикники. И вздохнул свободно, сразу почувствовав, что вырвался на волю.

- Ау, дети, где вы? - крикнул он.

Никто не ответил. Он остановился, озадаченный.

Потом подумал: "Пошли меня встречать - я разминулся с ними". Это было приятно, но у него защемило сердце. Когда дети с ним разминулись в последний раз, а было это два года назад, не обошлось без слез. Они тогда прошли по дороге целую милю и залегли за кустами, устроив засаду. Им было обидно и горько, что их кинулись искать и привели домой и их веселая затея кончилась унизительной неудачей.

Но только он повернул к дому и сделал шаг в сторону, чтобы не налететь на дерево, как увидел, что у пруда, уткнув нос в книгу, лежит на животе Дженни. Дженни минуло двенадцать лет, и в последнее время она читала запоем.

Куик широко зашагал к пруду, махая рукой и крича:

- Дженни! Эй, Дженни!

Но девочка лишь слегка повернула голову и взглянула на него сквозь упавшие на глаза волосы. И легла щекой на книжку, словно говоря: "Прости, но такая жара, нет сил".

Теперь он увидел и Кэт, которая была на год старше. Она сидела на качелях, привалясь боком к веревке и свесив голову, как видно, в глубоком раздумье. Босые, заляпанные грязью ноги, окрестясь ступнями, протянулись по земле. Весь вид - отсутствующий и полный истомы. На отцовское "здравствуй" она вяло отозвалась невнятным: "Здравствуй, пап". И только.

- Здравствуй, Кэт!

Но больше он ничего не прибавил и не стал подходить ближе. Куик никогда не выпрашивал у своих дочек нежностей. Он презирал отцов, которые заигрывают с дочерьми, добиваясь от них проявлений дочерней привязанности. С такими, как мои, думал он, это было бы вдвойне неправильно. Они были и так непосредственны и ласковы от природы, а на Дженни временами - в последние месяцы особенно - нападали приступы прямо-таки бурной любви. Подрастает, думал он, взрослеет, опережая Кэт, и обещает стать чертовски интересной женщиной, сильно чувствующей, мыслящей, неглупой.

- Ну, Дженни, что читаешь? - спросил он. Но девочка только вильнула попкой, вот и весь ответ.

Куик огорчился - и сам в душе посмеялся над собой. Дети неважно воспитаны, думал он, но по крайней мере ведут себя честно, никогда не притворяются. Он вынес себе шезлонг, прихватив утреннюю газету, которую сегодня только мельком проглядел, торопясь пораньше выехать в путь-дорогу. Нужно довольствоваться малым. В пятьдесят два года, растеряв почти все розовые мечты, он был мастер довольствоваться малым.

"Чудесный день, - думал он, - и дел никаких до понедельника". Он огляделся вокруг, разворачивая газету, и опять почувствовал, как хорошо в саду. Как приятно наконец-то насладиться покоем. И одно то, что рядом дети, - уже удовольствие. Этого у него никто не отнимет. Он снова дома.

Дженни тем временем поднялась и побрела слоняться среди деревьев - ноги у нее были тоже босые и грязные. На платье красовалось сбоку большое зеленое пятно. В пруд лазила. Теперь Кэт медленно сползла с качелей и повалилась на спину - спутанные космы купаются в пыли, грязные маленькие руки с ногтями, обведенными трауром, раскинуты и обращены ладонями к небу. Поводя носом и принюхиваясь, вприпрыжку подбежала ее собачка, кокер-спаниель по кличке Кнопка, коротко тявкнула и устроилась в ногах хозяйки. Кэт подняла ногу, пощекотала ей брюхо, потом перекатилась на живот и спрятала лицо в руках. Когда Кнопка ткнулась носом ей под бедро, точно стараясь перевернуть ее обратно, Кэт дала ей легкого пинка, промямлив:

- Пошла прочь. Кнопка.

- Кнопка, нельзя, - в том же задумчивом ключе подхватила Дженни. Сестры души не чаяли друг в друге и всегда приходили друг другу на помощь. Но Кнопка лишь на минуту оторвалась от своего занятия, оглянулась на Дженни и принялась теребить Кэт за платье. Кэт опять дала ей пинка, теперь уже основательного, и сказала:

- Да убирайся же ты. Кнопка!

Дженни прервала свою праздную прогулку, выдернула из бордюра бамбуковую палку и метнула в Кнопку, словно дротик.

Собачка, вздрогнув от неожиданности, громко, неуверенно тявкнула и приблизилась, с таким усердием вихляя задом, что ее туловище каждый раз изгибалось скобкой то в одну, то в другую сторону. Она была в недоумении: что это, новая игра или кара за какой-то тяжкий проступок? Дженни издала воинственный клич и кинулась на нее. Кнопка с лаем обратилась в бегство. Кэт мгновенно вскочила, тоже схватила палку и с криком: "Тигр! Ату его!" швырнула ей вдогонку.

Девочки погнались за собакой, хохоча, сталкиваясь, отпихивая друг друга, забрасывая беглянку чем попало: камнями, отцветшими нарциссами, черепками от цветочных горшков, комьями земли. Насмерть перепуганная Кнопка увертывалась, ошалело отскакивала то туда, то сюда, захлебывалась отчаянным лаем, махала хвостом, изъявляя готовность к полному повиновению, - и в конце концов, поджав хвост и скуля, забилась в щель между забором и обветшалым навесом.

Роберт заволновался. Он любил бестолковую чувствительную Кнопку и видел, что она страдает. Пора было призвать детей к порядку.

- Эй, Дженни, перестань, - крикнул он. - Перестань, Кэт. Вы напугали ее - вы ей могли выбить глаз. Эй, хватит вам - довольно!

В последнем окрике звучало неподдельное возмущение. Дженни притащила грабли и пыталась зацепить ими Кнопкин ошейник. Роберт заворочался, собираясь встать с шезлонга. Внезапно Кэт круто обернулась, направила на него колышек, какими подпирают горох, и гаркнула во всю мочь:

- Сдавайся, бледнолицый!

Дженни тоже немедленно повернулась к нему с криком:

- Да, да, бледнолицый! Сдавайся! - Громко расхохоталась и, не в силах больше выговорить ни слова, ринулась на него, держа грабли наперевес, точно пику.

Давясь смехом, девочки набросились на отца.

- Эй, ты, бледнолицый! Бледнолицый Робби! Прощайся с жизнью! Снять ему скальп! Пытать его!

Они расправлялись с ним так, что только клочья летели, и вдруг он испугался. Похоже было, что дети, обычно такие ласковые, мягкие, совершенно сошли с ума, превратились в злобных фурий. Ему было больно, и он не знал, как обороняться, чтобы не сделать больно им, не сломать тонкие косточки, хрупкие на вид, словно птичьи ножки. Он не отваживался даже оттолкнуть их посильней, упираясь в худенькие ребра, которые так и прогибались под ладонью. Кнопка, неожиданно вновь осмелев, с лаем выскочила из своего укрытия и ухватила новую жертву за рукав, ворча и дергая его к себе.

- Пшла! - крикнул он, стараясь отпихнуть собаку. - Кэт, скажи ей. Тихо, дети, не надо.

Но они продолжали его истязать - Кэт скакала у него на животе, Дженни сгребла его за шиворот, как будто собираясь задушить. Ее лицо придвинулось вплотную к нему - безумное лицо убийцы: свирепо вытаращенные глаза, оскаленные зубы. Он и вправду стал задыхаться. Сделав судорожное усилие, он попробовал оторвать девочку от себя, но ее руки крепко вцепились в его скрученный воротник. У него зазвенело в ушах. Вдруг шезлонг, не выдержав, рухнул - все трое с грохотом полетели на землю. Кнопка, то ли от неожиданности, то ли от боли - ее могли прищемить, - взвизгнула и цапнула Куика выше переносицы.

Кэт лежала поперек его ног, Дженни у него на груди - она все еще обеими руками держалась за его воротник. Но тут она опустила на него взгляд, и выражение ее лица изменилось.

- Ой, она тебя укусила! - вскрикнула она. - Смотри, Кэт!

Кэт скатилась с его ног и стала на колени.

- Правда укусила, дрянная собачонка.

Раскрасневшись, тяжело дыша, девочки тужились, одолевая смешливость. Но Дженни сочла нужным упрекнуть сестру:

- Ничего смешного. Может получиться заражение.

- Я знаю. - Кэт была уязвлена. Но не могла с собой справиться и снова прыснула.

Роберт поднялся с земли, отряхнул пиджак. Он ничего не сказал им в упрек. Он старался даже не смотреть на девочек, чтобы они не заметили, как он рассержен и изумлен. Он пережил глубокое потрясение. Невозможно было забыть лицо Дженни, обезумевшее, кровожадное; он думал: "Да тут любви в помине нет - она нарочно хотела причинить мне боль. Это больше похоже не ненависть".

Казалось, что-то новое ворвалось в его прежние отношения с дочерьми, простые и радостные, и дети внезапно отступили от него в свой собственный мир - первобытный, жестокий мир, где он ничего не значит.

Он поправил галстук. Кэт скрылась; Дженни разглядывала его лоб, стараясь не прыснуть в свою очередь. Но когда он хотел уйти, она удержала его за руку:

- Ты куда, папа?

- Встретить маму - она вот-вот должна быть дома.

- Нет, так идти нельзя - сначала промоем тебе рану.

- Ничего, Дженни. Это не страшно.

- Но Кэт уже пошла за водой - и потом, может стать хуже.

И Кэт, выходя из кухни с миской воды, тоже прикрикнула негодующе:

- Сядь, папа, сядь на место - не смей вставать.

Теперь она изображала из себя строгую медицинскую сестру. И Роберт, хоть и не отделался еще от тяжелого осадка в душе, счел за благо не противиться этой новой игре. По крайней мере это хоть как-то напоминало игру. Никто не жаждал крови. И потом, такой толстый и лысый мужчина не может позволить себе и виду показать, что огорчен жестокой детской выходкой. Пусть даже дети не поймут, чем он огорчен, что так потрясло его.

- Сядь немедленно, слышишь? - сказала Дженни. - Кэт, поставь-ка шезлонг.

Кэт поставила шезлонг, и девочки, усадив его, промыли ранку, смазали ее йодом и залепили пластырем. В разгар этой процедуры, красивая и румяная, благодушная и деловитая, явилась миссис Куик со своей приятельницей Джейн Мартин, председателем благотворительного комитета. Обеих чрезвычайно позабавила картина, которую они застали, - как и история, предшествовавшая ей. Их вид говорил Роберту ясней всяких слов: "Детки вы детки, дурачитесь, а мы тем временем вершим судьбы мира".

Девочек послали мыться и переодеваться в чистые платья. К чаю съедется комитет. За чаем обе девочки, в чистых хорошеньких платьицах, скромные, чинные, обносили гостей бутербродами и пирожным. Они знали, как надо держаться за столом, при гостях. Им нравилось исполнять возложенную на них обязанность с таким достоинством. На отце их взгляд не задерживался, как будто отец не существовал для них - вернее, существовал, но тоже просто как гость, которому полагается подать угощение.

А он, пытаясь, если можно так выразиться, заново нащупать под ногами твердую почву, пускай на порядок ниже, обрести новую меру душевного равновесия, говорил себе: "Боже мой, а на что я рассчитывал? Еще год-два, и меня вообще сбросят со счета. Вокруг начнут увиваться юнцы, как псы за Кнопкой, а я буду просто никчемный старикашка, годный лишь на то, чтобы оплачивать счета".

Дамы обсуждали очередное дело: подросток четырнадцати лет, славный мальчик из приличной семьи, не пропускающий ни одного занятия воскресной школы, ни с того ни с сего очистил ящик, где мать хранила деньги, и укатил на краденой машине. Дженни, примостясь у ног миссис Куик, внимательно слушала. Кэт кормила Кнопку остатками шоколадного кекса, почесывая у нее под подбородком.

Ни с того ни с сего Куику стало нечем дышать. Захотелось уйти, сбежать отсюда сию же минуту. Да, надо побыть в мужском обществе. Он пойдет к себе в клуб. Пожалуй, там никого не будет, кроме завсегдатаев игорной комнаты, а он ненавидел играть в карты. Хотя в бильярдной он, вероятно, застанет старика Уилкинса. Уилкинсу семьдесят лет - утомительная личность, беспросветно нудная, полжизни просидел в клубе и вечно рассказывает, как он заранее предвидел наступление кризиса и как ловко поместил свои деньги. Что толку в деньгах такому, как старый Уилкинс? А впрочем, думал Куик, сойдет и Уилкинс, чтобы провести часок-другой до обеда, погонять шары, даже пообедать вместе. Жену он предупредит по телефону. Она не взыщет. Она рада, когда выдается свободный вечер и ей можно заняться отчетами и докладами. А ему можно будет не возвращаться домой, пока дети не улягутся спать.

И после чая, когда члены комитета разложили бумаги, готовясь приступить к повестке дня, он незаметно исчез. Огибая палисадник последнего дома, чтобы свернуть за угол, он вдруг услышал, что за ним кто-то бежит и запыхавшийся голос окликает его. Он оглянулся. Это была Дженни. Она поравнялась с ним, тяжело переводя дух, держась за сердце.

- Уф, тебя было не догнать.

- В чем дело, Дженни?

- Я только взгляну - на укус.

Роберт хотел было наклониться к ней, но она воскликнула:

- Нет, я стану на забор. Подсади меня.

Он поставил ее на садовую ограду, так что она оказалась примерно на фут выше его. Получив нужное преимущество в росте, она обследовала наклейку на его лбу.

- Я хотела проверять, не отстал ли пластырь. Нет, держится.

Она смотрела на него сверху вниз с выражением, какого он еще не знал. В какую игру она сейчас играет - в больницу, в дочки-матери? Рассмеется через минуту? Но девочка хмурилась. "Ее тоже что-то поразило, новое и неожиданное.

Но вот она откинула назад волосы.

- Ну, до свидания.

Она соскочила с забора и побежала обратно. Роберт Куик медленно зашагал к клубу. "Нет, - думал он, - какое там, это не игра. Повзрослела девочка да и я тоже".