«Дамоклов меч (Из цикла 'Венок сюжетов')»

Анатолий Гребнев

Из цикла "Венок сюжетов"

Дамоклов меч

Композитор Аркадий Фаустов, личность в музыкальном мире известная, в возрасте сорока двух лет составил завещание. Дело, как говорится, житейское, все под Богом ходим, и если у тебя за годы жизни накопилось какое-никакое имущество, то почему б не распорядиться им по здравом размышлении самому, не перекладывая столь щепетильной задачи на плечи близких. Это уж такое наше бескультурье да нищета, а в развитых странах дело поставлено четко, да и в нашей России в былые времена успевали вовремя позаботиться о наследниках.

Но наследников у композитора не было, если не считать законной жены Дианы Фаустовой; на ее имя и было отписано все, что полагалось. Другое дело, что умирать композитор не собирался - по крайней мере, в обозримом будущем, поскольку находился, как уже сказано, в цветущей поре жизни, на пике успешной карьеры при классическом артериальном давлении 130 на 70.

Отписано же, или, как говорили в старину, отказано, было супруге Диане Фаустовой, согласно завещанию, все движимое и недвижимое имущество, как-то: дача в Перхушкове под Москвой, дача в Гульрипши близ Сухуми, машина "Волга", а также - и это, видимо, было главным - все права на созданные, исполняемые, в том числе и будущие, сочинения композитора. Завещание удостоверялось подписью и печатью государственного нотариуса.

Вопрос - зачем понадобился этот документ при вполне здоровом, процветающем композиторе, к тому же, добавим, лишенном суеверий, - заслуживает отдельного рассказа.

1

Все главные события в жизни Аркадия Аркадьевича, повороты его судьбы, улыбки и гримасы фортуны, словом, все мало-мальски замечательное, что с ним происходило, было прямым следствием или, лучше сказать, производным его характера. Если верно, что характер - это судьба, вот наглядное подтверждение! Году в шестьдесят седьмом все ведущие партийные власти обратили свое внимание на Союз музыкантов, решив в духе времени освежить его руководство. Требовался человек новый, молодой, ни в коем случае не функционер, не чиновник, а скорее наоборот - как бы свободный и неуправляемый, само собой разумеется, талантливый, такой, кто был бы и для музыкантов своим, ну и, разумеется, не чужим для начальства. Кому пришло в голову поставить на этот пост Аркадия Фаустова? Чей изощренный ум сочинил для этой роли именно его? В кабинет с секретаршей, с четырьмя телефонами - этого легкомысленного пижона, острослова, анархиста, ни разу никуда не явившегося вовремя, вдобавок слабого по части женского пола, короче говоря, субъекта, совершенно неподходящего с точки зрения поставленных задач...

Телефоны были: один городской через секретаршу, другой - прямой, для друзей, третий - внутренний, а четвертый, под названием вертушка, с четырехзначным номером, приобщал своего владельца к заповедному миру, где все как бы знали друг друга и могли сообщаться напрямую, как свой со своим, и Аркадий, таким образом, входил в это четырехзначное число, оставаясь, как уже сказано, своим и для нас, в чем, собственно, и заключалась хитрость.

Автором идеи был некто Кузин Василий Васильевич, ныне всеми забытый, а в то время могущественный куратор, то есть человек, присматривавший с аппаратных высот за музыкой и музыкантами, мастер своего дела, знавший всех и вся. Тут была своя проверенная механика: прежде чем представить кандидатуру начальству, следовало убедиться, что не будет осечки со стороны самого кандидата, то есть получить его косвенное согласие, после чего проговорить вопрос наверху, и уж тогда само начальство, в случае положительного решения, приглашает кандидата на беседу и сообщает ему как новость свое предложение.

Уговаривать Аркадия не пришлось. И не то чтобы он так рвался к власти или желал для себя выгод. Выгоды, конечно, последовали, но в тот момент он про них, право слово, не думал. Скорее всего, он и вовсе не думал о последствиях, то есть сказался опять-таки характер, о чем и идет у нас речь. Начальством Василия Васильевича была известная в широких кругах Екатерина Дмитриевна, эффектная женщина, любимица целого поколения интеллигентов, они с Аркадием понравились друг другу, и вопрос решился.

Забегая вперед, добавим, что начальству не пришлось раскаиваться в этом как бы неожиданном выборе: Аркадий Аркадьевич оказался совершенно на месте. Он не строил из себя большого босса, демонстративно оставался со всеми на "ты", был доступен, отзывчив и по-прежнему острил и подшучивал, в том числе и над своим начальственным положением. И по-прежнему ему не было равных, когда на каком-нибудь капустнике или даже официальном вечере, в неофициальной его части, он садился за рояль и выдавал свои бурные импровизации - пародии на именитых коллег. Тут уже и сами живые классики - а классики наши были еще живы - покатывались со смеху, утирали слезы и аплодировали.

С годами он несколько потяжелел, стал осторожнее, узнав, к примеру, что оброненное им невзначай слово имеет теперь некоторый вес и надо быть осмотрительнее в своих оценках, поскольку музыканты, как и прочие люди искусства, весьма чувствительны к похвалам как в собственный адрес, так и в адрес коллег, и тем более к критике. Но он легко справлялся с такими и не такими проблемами, и годы спустя, когда победа демократов враз отрешила от руководящих должностей таких, как он, и пришло время посчитаться, оказалось, что у Аркадия Фаустова почти нет врагов, а тех, кого он успел облагодетельствовать, наоборот, множество, что, однако, не удержало его в кресле... но об этом речь впереди...

2

Вслед за описанным событием произошло и другое, также обозначившее перемену в судьбе и также связанное с натурой нашего героя: Аркадий Фаустов, бывший в свои тридцать лет холостым, неожиданно для друзей и подруг расстался с затянувшейся свободой и женился на Диане.

Женщины были его слабостью, амурные похождения - любимым занятьем наравне с музыкой. Ходок - так это называлось в его кругу, и вся мужская компания, к которой он принадлежал, состояла из завзятых ходоков, при том, что это были, в отличие от него, семейные, благоустроенные люди.

Сказать, что их так уж обуревали желания, было бы сильным преувеличением. Спорт? Но спорт предполагает азарт, жажду первенства - ничего такого не было. Тут жила скорее ленивая инерция с некоторой долей интереса к выигрышу, не более; что-то наподобие преферанса. Или, скажем, охоты, когда сама подготовка, сборы, снаряжение, выезд, костры и все остальное имеет значенье не меньшее, чем количество убитой дичи. Были тут и свои охотничьи рассказы, как им не быть? И свои легенды - о том, например, как голубоглазый композитор, их общий приятель, маленький неотразимый Чаплин в подростковых туфельках, завоевывал статных красавиц при помощи волшебной музыки - стоило ему сесть за рояль, и ни одна не могла устоять.

Один современный драматург сочинил пьесу, где вот в такой компании со случайными подругами некий старый ловелас неожиданно встречается с собственной женой. Что-то подобное случалось и здесь, хоть и не в столь остром варианте: жена не жена, а ученица, аспирантка пред лицом уважаемого научного руководин теля - такое, как говорят, имело место!

Всякий раз, конечно, вставал вопрос хаты. Будущий историк нравов, без сомнения, отметит это слово, означавшее в фольклоре нашего времени нечто большее, чем можно прочесть в толковом словаре. "Есть хата", "нет хаты" и, наконец, "пропадает хата" - эвфемизмы эти сохранились до наших дней, когда наличие параллельно с квартирами еще и дач и, наконец, чуда из маленькой северной страны - сауны существенно облегчило проблему, мучившую поколения наших донжуанов.

Вот однажды в такой именно хате - у приятеля - Аркадия Фаустова и настигла его судьба. Она явилась в образе хрупкого существа лет двадцати пяти, этакой статуэтки с неразвитыми, девичьими формами и с подходящим именем Диана. Поди разберись: вся стать ее, и строгое личико, и холод серых глаз обозначали нетронутое целомудрие, а меж тем она была здесь с двумя подругами и с парнем, который ее привел, и с двумя мужиками, один из которых был Аркадий, и вряд ли кто из шестерых сомневался в конечной цели сборища, а малый, который ее привел, тот и вовсе проявлял нетерпение и уже обследовал квартиру на предмет, где ему с ней расположиться, - все было ясно с самого начала, и когда Аркадий пристроился к ней поближе, затеяв легкомысленный треп с бокалами в руках, - именно с ней, персонально, - тут тоже не было никаких загадок. А затеял он это, честно говоря, по подлянке и больше нипочему: ему не понравился парень. Самоуверенный, весь из себя заграничный. Таких - учить. Отбить чувиху - и весь разговор.

На другой же день Аркадий затащил ее к себе. Мраморная статуэтка растаяла в его объятиях, раскрыв и свои. Она все понимала с полуслова. Что там у нее было в прошлом, Аркадий не знал, да и не допытывался. Не жениться же. Через месяц, устав от сложно организованных свиданий, он остался у нее в квартирке с родителями - сперва на день, потом на недельку, ничего, естественно, не обещая. Еще через пару месяцев они расписались.

Что подвигло Аркадия на такой шаг и что он испытывал, расставаясь со свободой, - всего этого мы так никогда и не узнаем. Аркадий Фаустов обычно не откровенничал с приятелями, больше отшучивался, и не потому, что был скрытен, а потому, скорее всего, что не откровенничал и с самим собой, то есть не имел вредной привычки самокопанья, обнимал умом предметы сиюминутные, но никак не метафизические - счастливое, скажем мы, свойство натуры. Впрочем, факт женитьбы мало что менял в его жизни, по крайней мере, на первых порах. Все осталось как было, прибавился женский голос по телефону.

Куда существенней было то, что происходило на работе - в учреждении, куда он теперь ездил почти ежедневно и где, никак для этого не стараясь, приобретал власть.

3

Вот теперь о власти. Если верно, что короля играет свита, то надо признать, что иногда она это делает с великим удовольствием. Не прошло и нескольких месяцев, как Аркадий Аркадьевич, по-прежнему доступный и обаятельный, свой в доску, - заходи не стесняйся, - уже чем-то и кем-то распоряжался, кого-то чем-то оделял, а кому-то, случалось, и отказывал, и в приемной у него, среди коллег, приходивших со своими заботами, то есть что-то просить, можно было встретить мировую знаменитость, того же Х. или Ш., и это - в порядке вещей.

Как уже сказано, Аркадий Аркадьевич, будучи при таком месте, умудрился не нажить врагов даже среди такой капризной публики. У него обнаружилась замечательная память - и на имена-отчества в том числе, главное же - на предметы, события и просьбы, так что ни об одной из них не приходилось напоминать, он сам мог напомнить при случае: "ты ведь просил" или "вы, кажется, просили... так вот, удалось выяснить то-то и то-то".

Много ль вы встречали таких начальников?

Просьбы были все больше бытового свойства, касательно разных благ, доступных, как ни странно, не каждому. Но существовали материи и более сложные, в которых приходилось ориентироваться, и делать выбор, и принимать решения, порою даже рискованные. В музыке, как известно, шла борьба. Рядом с музыкой, понятной народу, существовала и музыка, народу чуждая: формализм, модернизм и прочие "измы", взятые на вооружение - да, совершенно верно, - нашими идейными противниками, реакционными кругами и иже с ними. Все эти извращения в виде додекафонии (словечко-то какое!), конкретной музыки (то же самое, надо понимать, что абстрактная живопись), не говоря уж о пресловутом рок-н-ролле, находили себе поклонников в среде неопытной молодежи, да и, что тут скрывать, людей постарше.

Положение осложнялось тем, что на вредных позициях стояли чаще всего талантливые люди, на позициях же правильных - люди бездарные, с этим, хочешь не хочешь, приходилось считаться. Талантливые и чуждые пользовались к тому же покровительством заграницы. Одним словом, вместо старой прямолинейной политики требовалась политика новая, утонченная, с известной уступкой отечественным авангардистам, что уж тут поделаешь. А начнешь уступать - поднимают голову свои же правоверные: вы что ж, братцы, совсем потеряли чувство реальности?.. Нет, братцы, это вы его потеряли... В общем, попробуй покрутись между теми и этими.

Аркадий Аркадьевич, как нетрудно догадаться, ловко управлялся с этой задачей, умея внушить каждой из противостоящих сторон, что защищает, как может, именно ее интересы.

Собственные его симпатии склонялись скорее в пользу непризнанных гениев, как их называли. К одному из них, композитору Валерию Бровкину, Аркадий Аркадьевич питал даже особую слабость. Бровкин Валерий был отчаянный авангардист, человек крайних взглядов, резких высказываний, пьющий, но, что поделаешь, талант. В лице Фаустова он приобрел поклонника и покровителя. Обычно между признанными и непризнанными существуют отношения скрытой, а когда и явной вражды и взаимной зависти. Понятное дело, непризнанные завидуют тем, кто, по их мнению, незаслуженно занял место на Олимпе. Но этим-то чему завидовать? Не будущей ли славе, которая уж наверное, как не раз бывало, поменяет местами фаворитов и неудачников? Не потому ли так нервничают фавориты?

Вот уж от чего был непритворно свободен Аркадий Аркадьевич. Черт возьми, в нем все-таки жил художник, и не Сальери, а Моцарт, что бы там ни говорили. Спросите у Дианы, сколько раз в домашнем кругу, среди самых близких, он превозносил талант Валерия Бровкина; случалось, бросался к роялю, чтобы наиграть по памяти какую-то полюбившуюся ему тему или даже фрагмент. И говорил при этом "мы, старики" и "они, молодые", на что Диана всегда отвечала: "Какой же ты старик, посмотрись в зеркало!" - и была права.

В зеркале отражалась приятная наружность молодого еще человека с ранними залысинами, в свитере, облегающем небольшое пока брюшко, но все еще полного жизни, не чуждого ни увлечений, ни некоторых грешков. Будь он повыше ростом и избавься от брюшка, можно было б считать его неотразимым; тут, впрочем, у всякого свой вкус.

4

Студентом второго курса консерватории Аркадий Фаустов подрабатывал в тогдашнем радиокомитете на Пушкинской, делая аранжировки народных песен по десяти рублей за штуку. Дело нехитрое, работы на два-три часа, трудность заключалась лишь в том, чтобы получить заказ. Одним прекрасным днем, когда в унылых коридорах, как всегда, толокся разный народ, и голодный Фаустов тоже был тут как тут, ему встретился знакомый парень, то ли Игорь, то ли Олег, имени он твердо не помнил, помнил только, что этот Игорь, он же Олег, стихотворец, мастер экспромтов, где-то они когда-то гуляли в одной компании, и парень этот сочинял на ходу стихи. Так вот. "Послушай, - сказал Олег, пусть уж он будет Олегом, - послушай, хочешь заработать четвертной? Вот тебе стихи. Попробуй на них музыку - и прямо сюда, в двадцать четвертую комнату, к Марине".

Аркадий сунул в карман листок, вечером вспомнил о нем, стихи были ничего, с рифмами, одна даже совсем хороша: "в один присест" и "невест". Вот в один присест и сочинилась мелодия, которую назавтра же и принес Фаустов в 24-ю комнату, к Марине, предвкушая гонорар в размере 25 рублей в ближайший, как хотелось надеяться, выплатной день 10-го числа.

Результат превзошел ожидания - по крайней мере, в тысячу раз, если считать на деньги. Для непосвященных: по действующему закону с каждого публичного исполнения вашего сочинения, будь это хоть песня, исполненная оркестром в ресторане, взимаются обязательные отчисления в пользу автора, и это в любой точке страны. Есть песни, принесшие авторам состояния, и мы имеем в данном случае как раз такой пример.

Так Аркадий Фаустов, оставаясь многообещающим симфонистом, открыл в себе и талант песенника.

Приятель его Игорь-Олег также не остался внакладе. Годы спустя Аркадий встретил его в дачном поселке за рулем новенькой "Победы". "Жигули" только еще начинались, все было впереди.

К концу шестидесятых - началу семидесятых материальное положение Фаустова, можно сказать, вполне определилось как достаточное (от слова достаток), и это имеет, как мы увидим, немаловажное значение для нашей истории. Можно съязвить, что Диана пришла в этом смысле на готовое. Но можно сказать и так, что как раз ее трудами и было сохранено и приумножено то, чем обладал молодой легкомысленный баловень судьбы.

Диана менялась неуклонно и незаметно, как могут меняться только женщины, и притом, заметим, не в худшую сторону. Еще недавно в телефонном разговоре она говорила кому-то, прощаясь: "Ну давай", - от чего Аркадия всякий раз передергивало. Однажды он сказал ей со смехом про это "ну давай". Удивилась, не поняла. Но больше "ну давай" не было, да и звук стал потише, а то ведь разговаривала, как с почты в райцентре, и всегда подолгу, десять раз одно и то же. Она оказалась способной ученицей, хватала на лету. Уже вскоре в телефонных делах появилась краткость, доступная, как мы знаем, далеко не всем, и даже такое присловье: "Не будем терять времени".

Времени Диана и впрямь не теряла, взяв в свои руки, так уж оно само получилось, содержание дома и всякие другие заботы, сопровождающие жизнь мало-мальски обеспеченных людей в наших ненормальных условиях.

Попробуйте-ка починить забор на даче или поставить на профилактику автомобиль, перед тем объездив полгорода в поисках какой-нибудь детали, и это при том, что всюду чего-то нет, а кого-то не дозовешься, а кто-то и вовсе запил, а договаривались на вторник. Если вам случалось видеть писательских или композиторских жен в закутке сберкассы в Лаврушинском переулке, куда они обычно заезжали (не ведаем, заезжают ли теперь) за деньгами, и прислушаться к их разговорам - все на ходу и вечно некогда, - вы вполне могли оценить героизм этих особенных женщин. Уж если какая из них в норковой шубке или модной дубленке и "Волга" с шофером ждет у подъезда, погасите в себе нехорошие чувства, знайте, что все оплачено нелегким трудом, ибо быть женою знаменитости - труд.

А если у нее еще и открытый дом, то есть в любой момент - гости, а значит, всегда накрыт стол, и хозяйка при этом должна быть в форме, даже когда валится с ног, - возьмите во внимание еще и это, и вы получите портрет той, о ком говорили, признайтесь, с вечной ухмылкой: "Ах, жены! знаем мы этих жен!" Не знаете вы этих жен.

Ох уж эти злые языки, чего только не предрекали бедному Фаустову, когда тот женился на Диане! Прощай, свобода, прощайте, старые верные друзья, уж она-то их отвадит, отсеет! Ан нет. Никого не отвадила. Еще и привадила новых, с женами... Вот говорят: нужные люди - всегда как бы с укором, в насмешку. Но что значит "нужные"? Кому они нужны - вам? Но, стало быть, и вы им не без надобности, а то как же. Нужные обоюдно. Все правильно.

Диана Сергеевна заканчивала в свое время институт тонкой химической технологии, что не имело никаких последствий в ее жизни. Как и многие женщины ее поколения, она не работала по специальности; вернее будет сказать, что свою настоящую специальность эти женщины обретали помимо институтов и, как правило, много поздней, когда это им удавалось. То, что мы недавно определили как должность жены известного композитора, и было, если хотите, профессией Дианы Сергеевны, ее призванием, делом жизни.

Проявилось это, как уже замечено, не сразу и, кто знает, может быть, даже неожиданно для нее самой. Аркадий Аркадьевич с легкостью, ему присущей, принимал все, так сказать, инициативы жены. Вскоре Диана уже отвечала на звонки: "Нет, простите, завтра он не сможет. Лучше где-нибудь на той неделе", - беря на себя и распоряженье его временем. При этом, что важно, личная свобода Фаустова никак и ни в чем не была утеснена. Муж по-прежнему не был обязан отчетом в своем времяпрепровождении: где был да с кем. "Ты его распустила", - говорили подруги, а впрочем, чего не услышишь от подруг. Диана только посмеивалась по поводу возможных похождений Фаустова, кстати сказать, взявши себе за правило не появляться в мастерской (а уж к тому времени появилась и мастерская - однокомнатная квартирка на Пресне, служившая Аркадию для работы) без предварительного звонка. "Давай-ка выгоняй своих баб, я приеду к четырем", - бывало, говорила она то ли в шутку, то есть не допуская мысли о каких-то бабах, то ли всерьез - как раз допуская. И это, похоже, устраивало обоих.

С годами ее служение распространилось и на ту область, где он был искушенным мастером, а она в лучшем случае дилетантом. Интересно, умеют ли играть в шахматы жены шахматистов? Ну как, например, он объяснит ей свой ход ферзем в решающей партии, если она и вовсе не знает ходов? Но так ли это важно, с другой стороны?.. Так вот, Диана Сергеевна, даром что не знала нотной грамоты, оказалась ценным советчиком мужа-композитора, даже в каком-то смысле и руководителем его творчества. Она-то, собственно, и подвигла Фаустова на создание больших форм, как-то: симфоний и опер, посчитав, что песенное дело и работа в кино, чем в последнее время увлекался Аркадий, оно хоть и доходнее в смысле сиюминутной прибыли, да все же малопочтенно для серьезного художника. Тем самым она как бы настраивала мужа на отказ от заработков в пользу чистого творчества. Похвальная позиция, что и говорить.

И в отношении общественной деятельности мужа, его карьеры у Дианы также имелась собственная позиция. Другая бы радовалась да подсчитывала дивиденды от секретарского положения супруга, сулившего ему в скором времени и депутатство, и еще всяческие блага. Диану же - хотите верьте, хотите нет - не прельщали эти мелкие радости, и она не раз журила мужа за то, что занимается бог весть чем, вместо того чтобы целиком отдаться музыке, и именно музыке серьезной.

И, надо признать, она умела добиваться своего. По крайней мере, две симфонии, вторая и третья, скрипичный концерт, цикл камерных сочинений для голоса и, наконец, две оперы - все это, как не раз признавал сам композитор, создано благодаря Диане, ее стараниями. Можно, как видите, не знать нотной грамоты и не иметь слуха, но отличать временное от вечного, настоящее от сиюминутного - не заказано никому.

Другое дело, что серьезные сочинения Фаустова, по мнению некоторых критиков, уступали его, так сказать, прикладной музыке, а оперы, где уж он, казалось бы, мог развернуться как признанный мелодист, как раз огорчали - все тех же критин ков - бедностью, как они выражались, вокального материала. Но это уж, как говорится, дело вкуса. Вы назовите оперу, даже из числа великих, которую сразу приняли бы современники. "Севильский цирюльник" освистан, "Травиата" не понята, "Кармен" встречена в штыки. Говорили, а точнее, шептались в кулуарах, что, мол, только положение Фаустова, связи в министерстве, нажим сверху и все такое вынудили несчастный Большой театр взяться за его сочинения. Но надо знать консерватизм Большого. В конце концов, на премьерах был полный зал, в газетах, за редким исключением, хвалебные рецензии, а уж что там болтают в кулуарах наши снобы - это их частное дело.

Была, правда, и такая одна рецензия, где молодой смелый критик, наверняка кем-то выпущенный, - тут случайностей не бывает, - обозвал оперу Фаустова однодневкой и еще - одеждой, сшитой не по росту, что и вовсе оскорбительно. Надо отдать должное Аркадию Аркадьевичу, он спокойно перенес этот удар и, больше того, не пошевелил пальцем, чтобы его отвратить, хотя был предупрежден заранее: добрые люди в таких случаях всегда на месте. Достаточно было поднять трубку и сказать всего несколько слов. Он не сделал этого, поленился, не удосужился. И хорошо! Лень и беспечность оставались при нем и, как ни странно, шли на пользу, предохраняя от ненужных, а стало быть, неверных движений. Ругательная статья дала в итоге обратный эффект: Аркадий Аркадьевич оказался в положении обиженного. Что, как известно, прибавляет друзей. То есть он же остался в выигрыше. А всё лень и беспечность.

Аркадий Аркадьевич и впрямь мало изменился за годы карьеры, хотя уж были основания и несколько забуреть. Когда тебя с утра до вечера одолевают люди, и всем без исключений что-то нужно - назойливые посетители, всегда многословные и непонятливые, или просто друзья-приятели "на огонек", однако тоже не без задней мысли что-то от тебя получить не сейчас, так потом; когда уже и сам куратор Василий Васильевич, когда-то тебя и сотворивший, нынче говорит с тобой искательно, а ты ему: "Хорошо, подумаем, ты мне напомни", - тут уж трудно оставаться демократом. И все-таки Фаустову это удавалось. Он, правда, сделался рассеян и насмешлив более, чем прежде, так, будто смешные стороны людей открылись ему по-новому оттуда, из-за начальственного стола; и тем не менее оставался доступен и общителен, окружен все теми же друзьями и теми же привычками и с тою же страстью-привычкой к амурным похождениям; короче, оставался самим собой.

И тут - новая глава нашей истории.

5

Итак, характер - это судьба. Напомним: неожиданная карьера Аркадия Фаустова была во многом следствием его характера, а уж дальнейшее, о чем пойдет рассказ, было, вероятно, следствием карьеры. Вот такая, если хотите, причинно-следственная связь.

Дальнейшее явилось в образе девушки-музыковеда Наташи, затеявшей писать о нем монографию. Монография полагалась Фаустову, так сказать, по чину, в издательстве что-то долго собирались, и вот наконец пришла Наташа. Очень скоро выяснилось, однако, что как раз монографию написать Наташе не под силу. Первые же страницы были Аркадием забракованы. Наташа переписала их наново, но результат был тем же. Сели вместе. А уж где сели, там и прилегли. Благо, к тому времени у Аркадия была своя мастерская, мы о ней упоминали, - квартирка на Пресне, в Среднем Тишинском, куда деятельная Диана втащила кабинетный рояль и аппаратуру для записи, все, как у людей, и еще, конечно, тахту, по поводу которой были всякие шуточки. С шуточек же, как известно, все и начинается.

Наташа эта оказалась крепким орешком. Никаких коньяков, ну, кофе это еще ладно. Джин с тоником? Да что вы, Аркадий Аркадьевич, мы ведь с вами работать собрались. Да нет, Аркадий Аркадьевич, не надо. Пустите, прошу вас. Следующий раз, вы уж простите, я к вам сюда не приду... "Придешь!" - обещал Аркадий.

Мешал дневной свет, штор в мастерской еще не было, Диана все собиралась. "А ты закрой глаза", - говорил Аркадий. В отличие от многих других, Наташа не притворялась, а и впрямь была стыдливой. Ох уж эти стиснутые зубы - как будто тебя режут. Ну что, ну что?.. Не хватало еще слез! Господи!.. Тем не менее после всего она проворно сбегала в ванную и вернулась оттуда в халате Аркадия и уж с другим, как бы это сказать, выражением лица, и - уже на "ты". "Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила"... Аркадия всегда забавляла в женщинах эта мгновенная перемена: чего уж там теперь!..

3атеянная монография так и не сдвинулась с места, зато джин с тоником имел успех, и отсутствие штор в мастерской дарило свои радости; музыковед Наташа, похоже, входила во вкус той жизни, которую, как и обещал, открыл ей многоопытный в делах любви композитор.

Но - что странно и неожиданно - сам Фаустов втягивался мало-помалу в этот новый роман, теперь уже и не откладывая встреч, как бывало раньше, а торопя их и даже напоминая о себе телефонными звонками, чего с ним и вовсе не случалось.

Писать Наташа не умела, к тому же, как выяснилось, к творчеству Фаустова, особенно в области больших форм, относилась критически, что и не считала нужным скрывать. Послать бы ее куда подальше, но Фаустов, в отличие от большинства коллег, не терял в таких случаях чувства юмора, а уж тут ситуация показалась ему совсем забавной: "Займемся монографией", - говорил он, раздевая Наташу.

Она оказалась старше, чем выглядела, о чем в первый же день с некоторым смущеньем и тревогой сообщила Аркадию: ей тридцать два года. Уже тридцать два, не смотрите, что так выгляжу. Как же не смотреть, именно что смотреть! И тем не менее. Тридцать два, а дочке восемь, есть, стало быть, еще и дочка, пошла во второй класс. Мужа нет, с мужем в разводе. Давно ли? Давно. С самого начала. Живут втроем: она, дочь и мать... Уже то, что он входил во все эти обстоятельства, было для Аркадия Аркадьевича внове, до сих пор он таких подробностей избегал.

Дальше - больше: стал, видите ли, звонить. И по телефону - с бабушкой, ее матерью Анной Александровной - о том о сем, о житье-бытье. Жили они в самом центре, на Петровских линиях, где "Будапешт". И надо же как совпало - дом под угрозой. То ли в капитальный ремонт, то ли на слом, а жильцов, как водится, на окраину, в Бибирево или Коньково разницы мало... Ну уж тут, как говорится, сам бог послал им Аркадия Аркадьевича с его телефоном-вертушкой...

Вот так постепенно беспечный донжуан и прожигатель жизни, вместо того чтобы продолжать жуировать, как это называлось в прошлом веке, обзаводился тем, что называется второй семьей в духе века нынешнего.

Как это все-таки случилось? Чем прельстила его эта девушка-очкарик тридцати с лишним лет, никакой не секс-символ, похожая к тому же на жену Диану, да еще и с неустроенностью, заботами, сумками, с этой квартиркой в Лиховом переулке, куда все-таки удалось их определить и где вскорости Аркадий Аркадьевич стал уже своим человеком... Сказать кому-нибудь!

Однажды в разговорах с Наташей обсуждали сенсацию музыкального мира: жена знаменитого композитора У., не прошло и нескольких месяцев, а то и недель после его кончины, вновь вышла замуж, да за кого - за какого-то непонятного фоторепортера, моложе ее лет на десять. Шокирующая новость эта бурно обсуждалась. Бывшая вдова не стала делать секрета из своего замужества, в этом был даже, если хотите, некоторый вызов общественному мнению, нам с вами. Удивляла, конечно, стремительность. Что называется, еще и башмаков не износила. Но и другое: У. безрассудно лишала себя положения почтенной вдовы великого человека, круга их общих друзей и почитателей, а кроме того, простите, и гонораров, хотя на сей счет были разные прогнозы, - и все это ради какого-то прохиндея-фотогран фа, - а кем он еще мог быть, как не прохиндеем!

"Молодец! - сказала Наташа. - Настоящая женщина!" - "То есть?" "Сумела отличить главное от мелочей, это мало кому удается!" - "Что ты имеешь в виду? Что главное?" - "Личная жизнь, любовь, а что же еще!"

Вот так единственный раз произнесено было это слово. Любовь, любви, про любовь... что-то из другой жизни, из книжек, из оперных арий. Странно было примерять его к себе, помещать в комнату в Лиховом переулке или на продавленную тахту в мастерской.

Смешно, но и Диана высказалась по поводу У. в том же смысле и почти теми же словами, заняв решительно сторону бывшей вдовы и прохиндея-фотографа, нашедших свое счастье вопреки всем пересудам. Вообще у них с Наташей нередко совпадали взгляды, и Аркадий каждый раз отмечал это про себя, посмеиваясь: надо же, какое сходство. Да они и внешне принадлежали одному типу женщин, и во всем остальном не так уж разнились. Зачем, собственно говоря, нужно было менять одну на другую? А он и не думал менять, они обе как бы вполне уживались бок о бок в его жизни, причиняя, конечно, определенные неудобства, иногда забавные. Обе, например, любили готовить, и, отведав своих любимых домашних пельменей у Наташи, Фаустов должен был давиться тем же фирменным блюдом у себя дома. В довершение совпадали и праздники, и даже, как ни странно, дни рождения: обе умудрились родиться в один день!

Оставалось только познакомить их друг с другом. Глядишь, и подружились бы! Такая шальная мысль порой приходила в голову. А что? Это, по крайней мере, облегчило бы жизнь всем троим.

6

Так оно в конце концов и случилось: познакомились. Вышло как бы само собой, а уж на самом-то деле - стараньями Дианы. Она давно была, что называется, в курсе, но, как и должно, виду не подавала и уж тем более не стала устраивать набегов на мастерскую или, скажем, в Лихов переулок. За годы жизни с Фаустовым она усвоила другие способы поведения, светские, и поступила соответственно, подключив ближайших подруг и устроив таким образом, что они с Наташей с о в н п а л и у некоей парикмахерши, тоже по имени Наталья, то есть пришли в одно время, и Наталья-парикмахерша оказалась занята, пришлось ждать, и Диана плотоядно смотрела на соперницу, наслаждаясь ситуацией, то есть будто бы не зная, кто перед ней, в то время как Наташа знала, что перед ней жена Фаустова, но тоже делала вид, что не знает.

Выдержав значительную паузу, Диана наконец заговорила - так и было задумано:

- Давайте познакомимся. Диана Фаустова.

- Наталья Королева.

- Мы где-то встречались раньше?

- Да нет, пожалуй.

- А мне ваше лицо знакомо. Где-то я вас видела.

- Возможно. Мир тесен.

- Даже слишком, - сделала резкий ход Диана.

Наталья Королева ответила ходом не менее резким, пропустив эти слова мимо ушей. Диане оставалось замолкнуть или - раскрываться дальше.

- Так вы меня совсем не знаете? - спросила она.

- Нет, представьте.

- И у вас никогда не было искушения хотя бы посмотреть на меня?

- С какой стати?

- Ну хотя бы из женского любопытства.

- Я не любопытна, - отвечала Наталья.

- Так что будем делать?

- Вы о чем?

- Я его жена.

- Чья?

- Аркадия Аркадьевича.

- И что же?

- У вас крепкие нервы, - заметила Диана.

- У вас тоже, - последовал ответ.

- Вот ты какая.

- Мы будем на "ты"?

- А почему бы и нет? В самый раз.

- А зачем?

- Так проще. Я думаю, нам есть что рассказать друг другу.

Наташа, надо отдать ей должное, провела всю сцену с безукоризненной выдержкой и хладнокровием, не дав себя вовлечь в тягостное выяснение отношений, на что, конечно, рассчитывала Диана Сергеевна. Разговор не получился.

Аркадий Аркадьевич, разумеется, в тот же день получил информацию сразу с двух сторон и, как ни странно, отреагировал вяло, что опять же не входило в планы его супруги. Скандала не получалось. С одной стороны, Аркадий как бы ничего не отрицал, с другой - ни в чем не признавался.

Вот тут-то и было пущено в ход заготовленное оружие.

- Хорошо, - сказала Диана. - Не будем тратить времени. Я тебе предлагаю выход. Вот слушай. О совместной жизни не может быть и речи, ты, надеюсь, согласен. - Диана сделала короткую паузу, он ею не воспользовался, не сказав ни "нет", ни "да". То, чему он научился за годы в руководящем кабинете. Ни "да", ни "нет", а диалог как бы происходит. Так вот, о совместной жизни, как прежде, не может быть и речи, - повторила Диана и продолжала уже без пауз: - Но и развода ты у меня не получишь. Придется тебе, мой дорогой, жить на два дома. Днем ты, как всегда, свободен, гуляй как хочешь, а ночевать изволь приходить домой. Это первое. Второе, - тут Диана снова остановилась, подстерегая его реакцию. - Второе. Ты слышишь меня?

- Слышу, - подтвердил Аркадий.

- Второе. Ты оформляешь на меня завещание.

- Что?

- Завещание. Не пугайся. Я не собираюсь тебя убивать. Живи. Но я хотела бы иметь гарантию на случай твоей смерти, что я не останусь ни с чем, как вдова Ш-на, - тут Диана назвала известную фамилию. - Дача, машина, дом в Гульрипши, квартира само собой... Я считаю, что заработала это вместе с тобой. Ты другого мнения?

- Но я еще, прости меня, собираюсь пожить, - возразил Аркадий.

- Я не сомневаюсь. Пожить мы любим, - заметила на это Диана. - И все-таки давай подстрахуемся на всякий случай. Кто знает!.. Так вот, Аркадий Аркадьевич, вы пишете завещание. Как я уже сказала, все движимое и недвижимое. Но это еще не все. Вы делаете меня наследницей всех ваших авторских прав как на прошлые, так и на будущие сочинения, дай вам бог написать их побольше. Все это оформляется в нотариальной конторе, я получаю бумагу - и вы свободны. По крайней мере, с восьми утра до двенадцати ночи. Ночуете же вы здесь, дома.

Наступила, как можно было предвидеть, глубокая пауза, в течение которой Аркадий Аркадьевич лихорадочно обдумывал условия, а главное, последствия предложенного ему контракта.

- По-моему, это хороший выход, - подбодрила его Диана. - Другого, впрочем, и нет. Ты ведь не станешь меня вынуждать, чтобы я совершала какие-то поступки, за которые будет потом стыдно нам обоим.

- Какие же это? - полюбопытствовал Аркадий.

- Ну, как поступают обманутые жены, ты разве не слыхал? Начиная с парткома и тому подобное. Я всегда этому удивлялась: думаю, ну и чего она этим достигает? А ведь и достигали, кстати говоря. Возвращали мужей. Приходили, еще как, за милую душу. И жили потом нормально, еще детей рожали. Но это - одни женщины. А другие... у тех другая цель. Не это вот убогое счастье. А посмотреть, как он, миленький, будет вертеться. С испорченной биографией... Это у них там, в Америке: хочешь развестись - плати отступного. А у нас - анкета, карьера. Да если еще жене известны про него какие-то факты... Факты, как ты знаешь, упрямая вещь - это кто сказал?..

Тут она замолчала. Можно было не продолжать. "Какие-то факты" - чего же еще больше. Кстати, какие факты, что за факты?.. Аркадий Аркадьевич тут же представил себе ее письмо в инстанции - а что, почему бы и нет, с нее станет... Сейчас они сидели друг перед другом, по обе стороны стола, как в служебном кабинете, и она в кресле, как при должности, не хватало только телефонов по левую руку.

- Дай мне подумать, - сказал Аркадий, и она ответила с непринужденностью:

- Бога ради, я не тороплюсь, - уже зная, что он согласен на все.

7

С этого дня Аркадий Фаустов жил в вечном страхе.

Все вроде бы уладилось. Они с Дианой оставались, как и было условлено, под одной крышей, поддерживая корректные, даже как бы дружеские отношения - с вечерними чаепитиями перед телевизором на кухне, с общими знакомыми. Оказалось, что можно жить и так. Спал Аркадий у себя в кабинете, и с этим, к счастью, проблем не возникало, Диана с самого начала подчеркивала, что он свободен от супружеских обязанностей, иногда и пошучивала по этому поводу. Сама она, похоже, также не осталась без утешения - звонили незнакомые мужские голоса, Аркадий, случалось, звал ее к телефону, она удалялась с трубкой, после чего загадочно улыбалась, видимо, ожидая его расспросов... Утром, позавтракав, он отправлялся в Лихов к Наташе, оттуда на работу в Союз, или сначала на работу, потом к Наташе. Секретарша Елена Даниловна знала оба телефона.

В квартиру к Наташе привезли со временем пианино, рояль там не помещался; прикупили кое-что из "техники", но работа почему-то не шла, и Аркадий уезжал сочинять к себе в мастерскую или чаще домой, то есть к Диане, в старый свой кабинет, где жили все его привычки. Здесь выглядело все по-прежнему. И дни рождения, и другие дни, событиями не отмеченные, собирали, как и встарь, полный дом людей, и хозяйка была, как всегда, на высоте, и хозяин, как всегда, на месте.

А работалось все труднее. Кто это из поэтов отвечал на вопрос, трудно ли сочинять стихи: "Совсем нетрудно, нет ничего проще, если тебе их кто-то диктует, и - совершенно невозможно, если не диктует никто"? Так вот, никто не диктовал, как раньше. И были тому, наверное, свои причины, и не в последнюю очередь та нервная жизнь, на которую он себя добровольно обрек. И так продолжалось не месяц, не два и не год, и не было никаких сил разорвать этот круг: там оставалась Наташа, здесь Диана, не терявшая бдительности, - стоило однажды не прийти ночевать домой, как последовало напоминание о контракте, на этот раз без дипломатии, с криком и угрозами.

А чего, собственно, он боялся?

Он и сам не раз задавал себе этот вопрос.

Какой-то, черт побери, контракт, какое-то нелепое завещание, оформленное, однако, по всем правилам, и все эти безумные разъезды с непременным возвращеньем к жене, которая уже и не жена, - с какой стати? Какой такой властью над ним могла обладать эта маленькая женщина, купившая его волю, его настоящую и будущую жизнь? Какие уж такие угрозы могли держать его в тупом бессильном повиновении каждый день и час?

Так он спрашивал себя постоянно и - не находил разумного ответа.

Ну хорошо, ушел из семьи, подумаешь, какое дело. Мало ли людей разводятся с женами, заводят вторые семьи, производят на свет побочных детей. Вот у такого-то, говорят, целых двое - сын и дочь, сын в Ленинграде, студент консерватории. Ну и что же? Кто из нас не грешен, в конце концов!

Пожалуйста, греши на здоровье. Только без скандала.

Скандал меняет дело. Скандал - это скандал. Ответственность, переложенная на плечи других. Письмо в инстанции, которому нельзя не дать хода. Жалоба, на которую кто-то обязан реагировать. Письмо ставится на контроль. Доложите о принятых мерах.

В этот раз тебе ничего не будет. Пожурят и отпустят с миром. "Ну что ж ты, брат, - скажет куратор Василий Васильевич, - не мог с ней договориться? Такие вещи надо решать дома. Как ее хоть зовут-то, эту красотку? Ну, ты даешь!"

Вот и все, казалось бы. "Что там у вас в семье, Аркадий Аркадьевич? Вы уж, пожалуйста, разберитесь. Не подводите нас".

Это - уже на "вы" - сама Екатерина Дмитриевна. Строга, говорят, в этих вопросах. "Разберитесь". - "Хорошо, Екатерина Дмитриевна, попробую".

И только-то!

Но уже на ближайшем пленуме, в сентябре, тебя под благовидным предлогом или вовсе без объяснений, автоматически, лишают должности, выводят из игры. "Что случилось? - шепчутся коллеги. - За что его так?" А ни за что, братцы. Без всяких формулировок. "Есть предложение освободить".

А тут как раз конгресс в Париже, вагнеровские дни в Байрейте, юбилей Сибелиуса в Хельсинки. И все это уже без тебя. И Отто Хагер будет растерянно спрашивать у нового главы делегации, Отто Хагер, великий дирижер, душа лейпцигского Гевандсхауза, - растерянно: "А где Аркадий?" - "Он, к сожалению, не совсем здоров". - "Надеюсь, ничего серьезного?"

А уж как воспрянут завистники! И чем это еще обернется, можно только гадать.

Воображение подбрасывало варианты один страшнее другого, но всякий раз, поразмыслив, Фаустов говорил себе: ну и что! подумаешь! велика важность! - соразмеряя все эти ужасы с одной-единственной выгодой, которую он получал взамен, - свободой. И выходило так, что и великим Отто Хагером, и юбилеем Сибелиуса, и еще чем-то, и чем-то еще можно вполне пожертвовать ради простой возможности жить так, как хочется, никого и ничего не боясь. Да и к тому же - времена менялись, прежде суровые нравы заметно мягчели - живи сам и давай жить другим; уж и не слышно было, чтобы парткомы возвращали мужей обманутым женам... А что касается завещания, то его можно было запросто и аннулировать, переиначить, написать новое, пока ты жив, - как ему такое не пришло в голову? В общем, выходило, что и пугаться-то особенно нечего.

Но это - теоретически. Это - пока рассуждаешь, а как доходит до дела...

Вот что такое страх. Казалось бы, изложены все доводы, но остается еще самый последний: холод, проходящий по спинному хребту ни с того ни с сего, без причин. Вы входите в темную комнату - кого и чего вы вдруг испугались? Разбойников? Привидений? А ничего. Темноты.

Так он и жил.

В Лиховом переулке спрашивали с тревогой, почему он кашляет, давали с собой таблетку - принять на ночь, заставляли поддеть под пиджак шерстяной жилет (благо часть его вещей была здесь). Лежа с ним среди дня, - а когда ж еще? - Наташа выслушивала все его признания, вопросы и жалобы, она умела слушать и не давала советов, чаще всего просто соглашаясь и жалея его. Кто бы мог подумать, что он, Аркадий Фаустов, баловень и счастливчик, будет нуждаться в простой бабьей жалости чтобы вот так уткнуться носом ей в шею и затихнуть и чтобы она гладила ладонью его лысую макушку: ах ты, мой бедненький... Кому это объяснишь? Друзья-приятели седели, полнели, но не сдавались, особенно в летний сезон, отправив на отдых домочадцев; приходилось что-то выдумывать для них: не могу, болен, зан нят, - встречая печально-насмешливые взгляды...

В композиторском доме на Неждановой все шло своим чередом: телефонные звонки, визиты, застолья. Уж теперь-то Диана Сергеевна особенно заботилась о лице семьи, приглашая гостей и почаще, чем раньше, и числом поболее. И достаток в доме не иссякал, а, можно сказать, приумножался. Купили вторую машину, ныне уж и сама хозяйка пожелала сесть за руль - а что, почему бы и нет? Подвернулась подходящая мебель для дома в Гульрипши, снарядили контейнер, отправили. И все это, конечно, она, Диана, а кто ж еще? Ее энергия, теперь еще как бы и удесятеренная. Аркадий с любопытством наблюдал за этими хлопотами, иной раз посмеивался: "Умножаешь наследство!" - и она спокойно улыбалась в ответ.

8

Смех смехом, а ведь она, пожалуй, и впрямь рассчитывала на это завещание, то есть ждала его смерти, а как иначе, и мысль эта, что твоей смерти хотят и ждут и где-то тикает часовой механизм, отмеривающий твои дни, - мысль эта, до сих пор отвлеченная, книжная, все сильнее и уже впрямую овладевала Фаустовым, обдавая его ледяным, мистическим ужасом. Он никогда раньше не был мнительным; помнится, они в компании веселились по поводу друга-режиссера, имевшего привычку хвататься за разные части тела с жалобами, что здесь, мол, у него колет, а тут болит, и как раз Аркадий уморительно копировал друга, прикладывая руку то к грудной клетке, то к заднице. Теперь он сам иногда - не то чтоб прикладывал руку, а все же прислушивался к своему организму, пытаясь выследить то здесь, то там недремлющую адскую машину. Ничего не болело. Как-то однажды защемило сердце, но выяснилось, что это всего лишь мышечная боль, простуда. Это, оказывается, легко устанавливается: таблетку под язык, и если не проходит, то, значит, не сердце, вот и вся премудрость.

Но когда-то же это должно начаться? Когда?

Он стал ступать по земле осторожнее, избегая резких движений. Он и раньше знал меру в пьянстве, говоря о себе: "Я не по этой части", - а нынче уж и вовсе стал пить глоточками. Впрочем, коньяк, говорят, полезен для сосудов...

Проклятое это завещание висело над ним, здоровым, зловещим призраком, приговором, ожидающим исполнения.

Когда?

Однажды весенним днем он ехал на работу в Союз, сам за рулем своей "Волги", и решил завернуть по дороге в поликлинику, благо крюк небольшой и времени до заседания оставался час - достаточно, чтобы заехать и показаться врачу, если тот на месте. Врач оказался на месте - симпатичная блондиночка с красивой грудью и длинными ногами, из тех, кого он в былые времена не пропускал. "Раздевайтесь, - сказала блондиночка. - Что-то я вас не помню. Какие жалобы?"

Жалоб у Аркадия Аркадьевича не было, но, как бы в оправдание своего визита, он показал на сердце: вот, иногда...

- Не надо показывать на себе, - заметила врачиха, не отвечая на взгляды Аркадия Аркадьевича. - Ложитесь. Расслабьтесь, пожалуйста.

Волосатая грудь Фаустова не произвела на нее впечатления, без применения оставались и взгляды; она проделала все, что положено, сняла кардиограмму и, повертев в руках бумажную ленту, с этой же лентою в руках и удалилась, влача ее за собой, как серпантин.

Через несколько минут Фаустов держал ответ уже перед целым синклитом ее коллег, набежавших неизвестно откуда.

- Что вы чувствовали, какую боль?

- Никакой боли.

- Может быть, в плече?

- Да нет же.

- Но что-то же вас к нам привело, - продолжал старший по возрасту, в колпаке, - какие-то ощущения, не правда ли?

- Никаких ощущений.

- Вот так-таки взяли и приехали сами?

- Как видите. А в чем, собственно, дело? - поинтересовался в свою очередь Фаустов.

- А в том дело, милейший, что у вас инфаркт... Нет уж, не вставайте, лежите. Вы как сюда приехали, на чем?

- На машине.

- Ключи, пожалуйста. И телефончик. Есть дома кто-нибудь - отогнать машину?

- Зачем?

- Как зачем? Не бросите же ее здесь.

- А я, значит, что же... - дрогнул Фаустов.

- А вы - на "скорой", на чем же еще... Ты позвонила, Танечка? Это что, первый у него?.. Лежите, пожалуйста, смирно. Головку ему повыше... Вот видите, как удачно. Подгадали, можно сказать...

- И то правда, - усмехнулся Фаустов, уже чувствуя, как холодеет спина...

Месяц после этого он провалялся в больнице, еще месяц провел в санатории, аккуратно вышагивая по мокрым дорожкам положенные километры. Первые дни на больничной койке, в реанимации, он был почти уверен, что помрет. Должно же наконец завещание вступить в законную силу. Помирать не хотелось. Если выживу, осторожно думал он, начну вести здоровую жизнь. И прежде всего надо будет разобраться с женщинами. Он наблюдал их весь первый месяц, одну и другую, обе были здесь, поблизости - Наташа почти ежедневно, да и Диана тоже. Вот уж подходящий случай им наконец подружиться, что ни говори.

Сами они, вероятно, были другого мнения. Наташа в первый же день, как только ее к нему пустили, заявила Фаустову: "Не бойся, все будет хорошо. Я тебя вытащу, пусть не надеется". Это надо было понимать так, что Диана надеется на его смерть, а Наташа в пику ей не допустит этого. Сама Диана от комментариев великодушно воздерживалась, лишь иногда вставляя реплику вроде: "Эта курица уже приходила?" - или просто: "она", чаще - "она". И, честно говоря, непохоже было, чтобы Диана торопилась с наследством, скорее наоборот: она со всей своей безжалостной энергией - уж если что задумала - подняла на ноги врачей, задарила сестер и нянечек - не для того же, чтобы они его уморили. Привезла однажды и профессора, мировое светило, после чего Фаустову слегка поменяли таблетки - что-то отменили, а что-то, наоборот, добавили. Сам Аркадий Аркадьевич по свойству характера уже воспрял духом, шутил и заглядывался на женщин.

Он вернулся помолодевший, со свежим загаром от весеннего солнца, с вернувшейся прежней походкой; позвонил из дому Наташе, а на другой день с утра отправился к ней. Жизнь продолжалась.

9

А между тем наступала развязка, и пришла она неожиданно для всех героев этой истории. Аркадия Фаустова все-таки отрешили от должности. И не по доносу зловредной Дианы, и не по воле расчетливого куратора Василия Васильевича или его строгой начальницы, ибо и сам Василий Васильевич в то же самое время, всего несколькими днями позже, лишился своего кресла, с начальницей же Екатериной Дмитриевной это произошло еще раньше. Скажем одним словом, точнее, одной фразой: наступала эпоха перемен.

Случилось так, что кроткий Союз музыкантов, до сих пор еще никогда никому не доставлявший хлопот, вдруг в одночасье громогласно восстал против собственного руководства, пожелал заменить его сверху донизу и тут же проделал это посредством тайного голосования. Ох уж это тайное голосование, сколько раз в истории оно являло нам свои хитрые подмены, когда сиюминутное настроение зала, кем-то подогретого, выдавало себя за законную волю большинства. Это уж потом несчастное большинство спросит себя, почему оно в тот момент проголосовало так, а не этак, и начнет, как водится, искать виноватых. В нашем случае все произошло мгновенно, в течение одного дня. Чье-то выступление, имевшее успех у зала, и - пошло, покатилось. Вот уж и Союз музыкантов плох, и руководители его бессильны и покорны, и шкала ценностей перевернута: посредственность процветает, а талант в загоне. А уж тут недалеко и до требования сместить верхушку, и смотрите, как рукоплещет зал, а в особенности галерка!

Пожалуй, наибольший успех в этот день выпал на долю Валерия Бровкина. Непризнанный гений оказался страстным оратором. Уж он-то крушил направо и налево, больше, впрочем, направо, не обойдя и своего поклонника и благодетеля Аркадия Фаустова, беспринципного соглашателя и конформиста, по его словам. Кто-то вякнул в защиту Аркадия Аркадьевича, как человека благожелательного и доброго, но защита на таких собраниях, как уже не раз замечено, успеха не имеет.

Потом говорили, что это был заговор. Вряд ли. Еще говорили: бунт. Вот это скорее. Бунт - против кого, против чего? Не против же Союза музыкантов и его лидеров, пусть даже зажравшихся. Не их же освистывала галерка. А кого?.. Вот то-то же. Время еще не пришло. Оно начиналось.

На другой же день с утра Аркадий Аркадьевич под сочувственными взорами секретарш и с беспечной улыбочкой на лице выгребал свое имущество из ящиков стола, за которым провел годы. Все к лучшему, говорил его вид. Хватит. Пусть теперь пашут другие, кто помоложе, а я на них посмотрю. Вот Валерий Бровкин, Валерий ...как его? Андреевич? Никогда не знал отчества. Вот пусть теперь - Валерий Андреевич. Желаю успеха.

Валерий Андреевич не замедлил явиться. Протянул руку, заглянул в глаза. Он всегда заглядывал в глаза. "Не обижайтесь, Аркадий Аркадьевич, не держите зла. А впрочем, вы человек не злопамятный, контактный, мы это всегда ценили".

Вот так оно все разом и совершилось - то, чем грозила Фаустову Диана, и что было предметом торга между ними, и было, если вспомнить, постоянным ужасом, кошмаром и проклятьем всей его жизни. Так вот, оказывается, легко и просто, без наркоза.

А сколько сразу объявилось сочувствующих, надо же. Телефон - допоздна. Любят у нас обиженных, что ни говорите. Аркадий Аркадьевич, дорогой, держитесь, мы с вами... Держись, друг, эти сволочи экстремисты ненадолго захватили власть, вот вспомнишь мое слово!.. А хоть бы и надолго, мне-то что до этого, я теперь свободный человек...

Меру своей свободы ему еще предстояло узнать и оценить. Недели через две после его отставки позвонил приятель: что там у тебя, в Большом? Почему вдруг замена?.. И впрямь - замена. Черным по белому. Вместо ранее объявленной оперы Фаустова - Россини, "Севильский цирюльник". Хорошо, хоть Россини.

Позвонила туда Диана. Инкогнито, не назвавшись: что случилось? А ничего, замена. Понятно, что замена, - почему? Болен кто из солистов? Никто не болен. А что ж тогда? А ничего. Снято с репертуара.

Фаустов стоял рядом, за ее плечом. Она положила трубку и обернулась к нему с выражением как бы вопроса, недоумения: что происходит?

И это ее выражение вдруг развеселило Фаустова. Она, видите ли, еще не поняла, что происходит. А то происходит, что - все, конец, финита! Ты проиграла, моя дорогая! Хрен тебе что обломится! Вот так! Мы свободны! Что? Все еще не поняла?

Его разбирал смех. Он смотрел на нее со злорадством, с наслажденьем победителя, как если б сам это все подстроил: вот же тебе! - смотрел и смеялся, заливался смехом, погибал от хохота, ржал и не мог остановиться.

10 (Десять лет спустя. Эпилог)

Имя и дело Аркадия Фаустова сегодня, пожалуй, уже забыты. Произведения, как это часто бывает, не пережили творца; автор оказался долговечнее своих созданий. Итак, Аркадий Фаустов по-прежнему жив. Находится он в настоящий момент за границей, как и многие известные наши соотечественники, довольно послужившие делу культуры и прогресса здесь и отправившиеся с той же миссией туда. По слухам, Фаустов нашел приют в Израиле, обнаружив к тому основания в своей родословной, о чем прежде, разумеется, не было речи. В музыкальном мире не знают, занимается ли он там по-прежнему композицией, преподает ли где-нибудь в музыкальной школе или вовсе сменил род занятий, что также не исключено.

Жена его Диана живет в Москве, открыла косметический салон и, говорят, преуспела на этой стезе. Недавно видели ее интервью по телевидению. В газете "Коммерсантъ", в разделе светской хроники, имя Дианы мелькает иногда в ряду других известных имен в связи с очередным вернисажем или презентацией. Живет Диана в том же доме на Неждановой, мастерская Фаустова на Пресне сдана иностранцам, дача в Перхушкове продана, говорят, еще при Фаустове, и деньгами якобы они распорядились поровну, каждый в своих видах. Дом в Гульрипши разграблен и сожжен то ли абхазами, то ли грузинами во время недавней войны. Что касается основной части завещания - авторских прав, то вопрос этот отпал сам собой, так как автор жив, а произведения не исполняются.

Наташу Королеву видели недавно в Москве, из чего можно заключить, что за границу с Фаустовым она не поехала, о причинах можно лишь строить догадки.

Союз музыкантов все еще существует, руководимый кем-то из малоизвестных деятелей среднего поколения. Часть его помещений, в том числе и бывший кабинет Фаустова, отданы под офис коммерческому банку. В оставшихся комнатах функционируют те же старые сотрудники, главным образом женщины. Валерий Бровкин пост свой оставил, живет большей частью за городом, на даче, полученной в первый год пребывания у власти. По слухам, пьет.

Куратор Василий Васильевич давно на пенсии. Его часто видят на музыкальных премьерах, страсть к искусству осталась. Он исхудал, высох, ходит в старом, некогда парадном шерстяном костюме, тщательно выутюженном. Встречая бывших своих подопечных, радуется им, подходит сам, и те радуются ему в ответ, как родному. Он, кстати, всех их выспрашивает: а где Аркадий? что Аркадий? - и не может получить вразумительного ответа.

Имя Аркадия, а то вдруг и что-то из его сочинений все же еще всплывают порой и в наши дни. Если кто видел по телевидению толпу на Театральной площади, бывшей Свердлова, в день 7 ноября, старых женщин и мужчин, словно из кинохроники былых лет, с красными флагами и транспарантами в твердых руках, - то там можно было услышать и песню, которую они увлеченно пели хором, и это была знаменитая в свое время, все ее помнят, песня-шлягер Аркадия Фаустова. Слова "шлягер", впрочем, еще не было в ходу...

А то вдруг еще знаменитый баритон, народный артист, вспомнит на страницах печати, как его угнетали при советской власти и как, в частности, заставляли петь в опере Фаустова, вызывали даже по этому поводу в партком, грозились не пустить за границу и он, бедный, должен был согласиться.

А совсем недавно имя композитора всплыло вот еще в какой связи. Некая особа, как говорится, не самого строгого поведения решила прославиться в текущей литературе и разразилась книжкой под бесстыдным названьем "Дневник гостиничной шлюхи", описав в ней свои любовные приключения. Все в книге названо своими именами; разумеется, под собственными именами выступают и знаменитости, с которыми автор делила постель, а когда и письменный стол, если дело происходило в кабинете. Не был пощажен и Аркадий Фаустов, чьи страсти расписаны автором во всех подробностях. Но и эти откровения, представьте себе, не произвели сенсации; книга мирно лежит себе на столиках в подземных переходах. Кого сейчас чем удивишь?..