«Отрубленная голова»

— Ты уверен, что она ничего не знает? — спросила Джорджи.

— Антония? Про нас? Убежден.

Джорджи помолчала минуту, а затем коротко откликнулась:

— Ладно.

Это отрывистое «ладно» было ее характерным словечком, типичным для ее прямой, резковатой манеры общения, говорящей, на мой взгляд, скорее не о бездушии, а о честности. Мне нравилось, как сухо и трезво она воспринимала наши отношения. Я мог обманывать свою жену лишь с такой, на редкость разумной особой.

Мы лежали, обнявшись, у газового камина Джорджи. Она склонила голову мне на плечо, я пристально смотрел на ее темные волосы, в который раз восхищаясь их рыжеватым отливом. Волосы у Джорджи прямые, жесткие, как конский хвост, и очень длинные. Сейчас в ее комнате было темно, если не считать огня в камине да трех красных свечей, горевших на каминной полке. Свечи вместе с несколькими засохшими ветками остролиста, воткнутыми куда попало, казались такими же близкими мне и беспорядочными, как сама Джорджи. Для нее они были рождественскими украшениями, но комната скорее напоминала таинственную пещеру, где скрывались сокровища. Перед свечами, словно перед алтарем, стоял мой подарок — пара китайских кадильниц в форме маленьких бронзовых воинов, державших, подобно копьям, тлеющие курительные палочки. Сизые клубы дыма лениво скапливались в воздухе, потом от жара горящих свечей внезапно свертывались в кольца и начинали кружить и взвиваться вверх, в темноту. Комната насквозь пропиталась пряными запахами кашмирского опия и сандалового дерева. На полу валялись яркие обертки от наших подарков, а столик с остатками еды и пустой бутылкой Шато Санси де Парабер 1955 года был задвинут в угол. Я провел с Джорджи несколько часов после ленча. За окном, закрытым занавесями, холодный, дождливый лондонский день уже сменился тусклыми и туманными сумерками. Сегодня даже в поддень не было по-настоящему светло.

Джорджи вздохнула и, свернувшись клубком, положила голову на мои колени. Она успела что-то накинуть на себя, но ноги оставались босыми.

— Когда ты должен уйти? — спросила она.

— Около пяти.

— Не хочу видеть, как ты торопишься.

Замечания в таком духе были единственным, что она позволяла себе, давая мне почувствовать острые шипы ее любви. О более тактичной любовнице я и мечтать не мог.