Алексей Бабий Скучно в городе Пекине
Курортный роман
1
Название, между прочим — класс. «Скучно в городе Пекине». Ну — такое название пропадает! Просто грех не написать рассказ с таким названием. Только вот — про что?
А вообще-то это песня. И поют ее вот так:
Ску-у-у-уушно в городе Пи-и-и-икине![1] Cпя-я-я-ят на крышах воробьи-и-и-и-и… Два китайских мандарина-а-а Бреют рыжие усы-ы-ы. И говорит один другому: Скушно, говорит, в городе Пекине! Спят на крышах воробьи, Два китайских мандарина Бреют рыжие усы. И говорит один другому: Cкучно в городе Пекине! Cпят на крышах воробьи……и так далее. Помнится, один старшина переплюнул Эйнштейна и соединил пространство со временем, приказав рыть канаву от забора и до обеда. Я пою эту песню с девяти утра до вон той скалы. На скале я сяду поищусь насчет клещей и спою что-нибудь более задушевное. Про двенадцать негритят, например:
Двенадцать негритят[2] купались в синем море. Двенадцать негритят резвились на просторе. Один из них утоп, ему купили гроб. И вот вам результат: одиннадцать негритят. Одиннадцать негритят купались в синем море……и что вы думаете, на двенадцатой итерации все это кончится? Как бы не так:
Ноль негритят купались в синем море. Ноль негритят резвились на просторе. Один из них воскрес, ему купили крест. И вот вам результат: один негритят! Один негритят пошли купаться в море…Так о чем я там… А, о клещах. Клещи — это, конечно, минус.[3] Я ищусь и на процедурах, и в столовой, и на приеме у врача. А давеча прямо посреди курортного пришпекта остановился и машинально запустил руку под трико, на радость окружающим.
Клещи — это минус, но и плюс. Из-за клещей в лес не ходит публика. Поэтому туда хожу я. Курортная публика смотрит «Богатые тоже плачут» и читает Анжелику вперемежку с Ивановым, который Анатолий. Курортная публика громко и фальшиво хохочет. Курортная публика жрет все подряд, покупает что попало, торчит изо всех окон, со всех скамеек, из-под каждого куста. Курортная публика… да что там говорить — можно подумать, вы не видели курортной публики!
В санаторий я являюсь только затем, чтобы поваляться в радоновой ванне, получить очередную порцию жидкости из шприца «в мягкие ткани» и порцию гнусного первого-второго-третьего в желудок. За день я произношу всего десяток слов, и все в столовой: «Доброе утро (день, вечер)» и «приятного аппетита» (3 раза). Вот чего мне не хватает в жизни — так это одиночества.[4] Лет пять назад я вполне серьезно узнавал у юристов, за какие деяния сажают в одиночную камеру. Так вот, оказывается, у нас это не принято. Оказывается, это негуманно.
И вот целыми днями я шляюсь по лесу, и нахожу удовольствие в пении идиотских песен, и отдаюсь постыднейшему из своих пороков: сочинению стихов. Графомания — это болезнь, и болезнь позорная, вроде недержания мочи. И неизлечимая. Вообще в жизни я придерживаюсь правила «не умеешь — не берись». Но с моей музой шутки плохи: это вам не слабое создание, бряцающее на лире. Моя муза крепкого сложения, яростная и неутомимая. Она извещает меня о своем приходе: часа за четыре где-то в горле начинается щекотание, и кто-то внутри меня похохатывает, как похохатываает человек, читая, скажем, «Двенадцать стульев» — несильно, но постоянно. Я обреченно готовлюсь: расчищаю вечер, готовлю бумагу, запасаюсь стрежнями. Муза врывается, тряся своими персями,[5] смешки перерастают в сатанинский смех, и начинается оргия. Теперь я не тварь и вошь, я бог, создающий миры, и я создаю их и вижу содеянное, и говорю, что это хорошо, строчки прут из меня, как… прошу пардону, но самое точное сравнение оказалось не самым аппетитным. Но оно все-таки самое точное, потому что утром я все это брезгливо перечитываю, приговаривая: «В сортир… В сортир… И это — в сортир…» Ну посудите сами, куда годится, например, такое:
На берегу пустынных волн Сидел я, дум великих полн. За мной закат в сто солнц горел, А я сидел, сидел, сидел… А прямо в ноги бил прибой, А чайки реяли гурьбой, А я сидел, сидел, сидел, И в даль далекую глядел! Сидел я, дум великих полн, На берегу пустынных волн… Чего же я такого съел, Что, сняв штаны, весь день сидел?Ну куда это годится, кроме как в сортир? Я уж не говорю о том, что, за исключением двух-трех строк, это сплошной плагиат. И можете ли вы представить чаек, которые гурьбой реют? Бред какой-то.
А вот еще. Это уже из датской поэзии: по вирше на каждую лечебную процедуру. Знаете ли вы, что такое циркулярный душ? Нет? Вам крупно повезло: это нечто среднее между душем и циркулярной пилой.
Я был зеленым и невинным, Я был к тому же сир и наг, Когда открыл я дверь в кабину,[6] Когда сестричке подал знак. Сестричка ухмыльнулась криво, Открыла вентиль, и по мне Хлестнуло из десятков дырок: По животу и по спине! О, как я, братцы, извивался,[7] В своих обманутый мечтах! О, как же душ в бока впивался, Ну, а всего больнее — в пах! Я выл, орал, искал дорогу Туда, где я бездушно жил… Но медсестра сказала строго, Что душ — полезен для души! Она сказала: в жизни тоже Обычно бьют со всех сторон! Она сказала: ты, похоже, Не только в душе не силен! Я, точно, жил не так, чтоб очень: Все норовил и вам, и нам… Я был любитель до обочин, И до разделов пополам. Ах так?! Хлестнул словцом душонку, И в струи смело я вошел, Прикрыв ладонями мошонку, А также — кое-что ишшо!Что-то в моем творчестве появились фаллические мотивы. Я полагаю, что это — тлетворное влияние Запада. В промежутках между процедурами я иногда заглядываю в видюшник, а там крутят одну эротику: чего же еще крутить на курорте? Свежие идеи я, кстати, беру на заметку. Вернусь домой и непременно использую. Ты где был, скажет жена, на курорте или на курсах повышения квалификации? На курсах, хмыкну я: вечером теория, ночью практика. И пусть она догадается, шучу я или нет.
Самое смешное — что шучу.
А вот мой сосед по комнате, Петро, в комнате почти и не бывает. А когда бывает, делится впечатлениями. Ну, воодушевленно говорит Петро, помогает-то она, только треск стоит, и слышь, Коля, платочек носовой подстелила, чтоб простыню не замарать!
На этот раз он это о носатой расплывшейся бабище неопределенного возраста. Петро, говорю я ему, ты бы хоть количество качеством заменил, что ли!
— Тебе врачи какой режим прописали? — спрашивает Петро.
— Щадяще-тренирующий.
— А мне — постельный! — и Петро, чрезвычайно довольный, валится на койку, и хлопает ладонями по пузу, и блажит:
Белокуриха-река, быстрое течение! А радон без мужика — это не лечение!Эх, Петро! Мужские достоинства не между ног висят: в основном они находятся совсем в другом месте. Но дело даже не в этом. Вот стоит троллейбус, вот бежит советская гражданка. Успела. Отпыхивается. Смеется. Счастлива. И вот за это мне ее хочется придушить:[8] за то, что для счастья ей надо так мало.
2
На скалу-то я сел, а поискаться не удастся. Некстати показались две мадамы. Одной, рыжей, недалеко за тридцать и, кстати, у нее неплохая попка. Второй далеко за сорок, но тоже еще очень даже — в форме и формах.[9] И как их только занесло сюда — в этакую рань? Не дай бог, загрызут.
Вот как-то на второй или третий день отдыхал я после радоновой ванны, и вышел, сонный, в коридор. Солнце бъет прямо в глаза, а между мной и окном следует особь женского пола: «О, какие тут мужчины скрываются! И что же они тут делают?» И так ее силуэт был строен и изящен, и так пышны волосы, и такой грудной у нее был голос, что я не успел сгруппироваться, и начал весьма игриво: «Они там лежат и ждут…», но тут мы вошли в полутемный переход, и я увидел ее морщинистое лицо, и на полуфразе свалил налево. И правильно сделал, а то был бы изнасилован прямо в коридоре.
А как-то возвращался из леса, танцы были в разгаре, и дернул меня черт посмотреть на этот невольничий рынок. И был как раз белый танец, и я был немедленно приглашен, хотя и был в кедах и футболке, хотя и врал, что не умею — но не отбился, и топтался четыре с половиной минуты в обнимку с чем-то тестообразным, отвечая на вопросы в соответствии с писанием: («И пусть будет ответ твой да — да, нет — нет, а что сверх того — от лукавого».)
Или вот три тетки — соседки в столовой. Они за меня сильно переживают и считают не то импотентом, не то голубым. Одна, не помню как зовут, та, что три раза в день выдает подробные сводки со своих любовных фронтов (а она открыла и сразу два), спросила вчера напрямик: ну а вы, молодой человек, что все один да один? А вы что, хочете, спросил я. Приходите, сказал я.
Вот так и выдал: хочете, а не хотите. Для большей усвояемости. Любимая манера — прикинуться валенком. Ну и добился своего: она перестала со мной разговаривать. И очень хорошо. А то скоро она начнет рассказывать, какими именно из 296 различных способов ей там щекотят клитор. Не уверен, что это хорошо сказалось бы на моем аппетите.
Другая тетка, тоже забываю, как зовут,[10] потом выговаривала мне. Ну, к этой я отношусь нормально, я ей и сказал нормально. Разводите тут любовь с большой дороги, сказал я. Цветы, свидания, измены — прям как на самом деле. А вы знаете, сказала эта тетка (забыл, как звать), муж-то мой мне ласковых слов не говорит. А этот, сказал я, для души говорит или для дела? А мне-то какая разница, сказала она.
Ноу комментс.[11]
3
Ну вот, мадамы уже рядом. Вот эта, постарше, сейчас вцепится. Технология знакомства:[12] «Вы не знаете, как пройти до скалы Четыре Брата?». Технология мужская: «Как, вы еще не были на Церковке?»
Так и есть, спросила. И где была моя голова: я не стал отрицать, что иду туда же. Чтоб ты провалилась, тыдра! Сейчас начнется второй тур:
Где-то виделись будто… Вдруг очухался я, И спросил: как зовут-то? И какая статья?[13]Ну и, конечно, срок. В смысле — сроки. Сроки должны максимально совпадать. Сделаешь заход, а партнер(ша) завтра уедет.
Второй тур начался, и я гаркаю, как в зоне на разводе: «Николай Старков, остеохондроз, десятое пятого тире третье шестого». Старшая озадачилась, а младшая ухмыляется. Оценила. Ух ты, да мы, кажись, с интеллектом! И посмотри, Коля, волосы-то! Ах, какие рыжие! Да какие яркие! Да какие густые![14] Уж не затрепетало ли у тебя что-нибудь, не в груди, так в штанах? Была ли у тебя когда-нибудь рыжая женщина? Однако, нет!
Ну, и не будет. Чего это ты раздухарился? Тем более — на лицо она подкачала. Кожа так себе. И нос. Нос, это самое. Ну, в общем, не фонтан нос.
Петра бы это не остановило. Петро сказал бы: с лица воду не пить, да и потом, сказал бы Петро, в бабе главное не формы, а содержание.[15]
Великий и мудрый Петро! А не приобщиться ли мне к кобелиному племени, а не распустить ли хвост веером, а не порассказывать ли о своих подвигах и приключениях, а не залезть ли на скалу Четыре Брата? То есть, я и так на нее каждый раз залезаю, но для себя, а тут восхищенные зрительницы, и я будто бы оборвусь левой ногой…
Эрзац. Кофе из овса.[16]
Да, но иногда пьешь и из овса. Хочется чего-нибудь такого.[17] Земного-земного.
Так я и полез вам на скалу.
Но, не успели подойти к Четырем Братьям, как эта рыжая, как ящерица, пошла вверх. Мама моя, как она прошла карниз! Мне теперь — хошь не хошь, идти, и тем же маршрутом.
Тыдра, конечно, не полезла, а мы сидим наверху. Вдвоем. Ну и там — антураж. Поет о чем-то зеленое море тайги. Голубеет купол неба. Все, как надо. Герои встречаются глазами. Наезд. Крупный план.
— Вы альпинистка?
— Нет. Но горным туризмом увлекаюсь.
Самая светская беседа. А были ли там? Да. А вот этам? Нет, но собираюсь. А я был. Мы, вообще, оказывается, родственные души. Не пора ли нам по этому поводу в постельку?
А между прочим, она одинока. Тут мне документы не нужны, я таких сразу вижу. Она может быть тихая или разбитная, но — не глаза даже, а поворот головы выдает: одна. С такими я почему-то чувствую себя виноватым. Может, ей предназначался как раз я. Хотя, возможно, ей и повезло — я не подарочек. Но живет же со мной жена — уже который год!
Так вот, она одинока, и это не сотрапезница моя, получившая свободу на двадцать четыре дня и со рвением наставляющая рога своему мужу, нет, это совсем другой случай, и волосы у нее рыжие и, может быть…
Нет, братцы мои. Увольте. Отзыньте. Это же еще хуже.
А эта тыдра, эта старая сводница, вытащила между тем из меня обещание сводить их после обеда к скале Круглой. Я пообещал. Но не приду. Не приду, и все. Мало ли что. Заболел. Ногу сломал. Как раз третью.[18]
4
И, очень кстати, после обеда идет мелкий, нудный дождь. Если пересечемся когда-нибудь, скажу: да вот, дождь был. Такая жалость.
Сам-то я, конечно, пойду. В этом есть особый кайф. И, чтоб кайфу было побольше, пойду не по тропинке, а напрямик. Бразды пушистые взрывая, шурует по лесу эсквайр![19]
В некоем восточном учении есть упражнение на сверхусилие. Вот, положим, буран, а тебя отправляют километров за двадцать, что-нибудь отнести. Позарез надо. И ты идешь, преодолеваешь всякие трудности, приносишь, и можно спокойно переночевать, но ты — САМ — возвращаешься обратно. Хотя никто от тебя этого не требует и даже все уговаривают остаться. Хотя тело твое категорически против. Но ты идешь опять эти двадцать километров, а то так еще сделаешь крюк. В упражнении этом есть особый эзотерический смысл, это чисто физическая процедура типа выпаривания или кристаллизации, но мне оно еще и нравится: ты показываешь своему глупому телу, которое умеет только жрать или совокупляться, кто в доме хозяин («Кто в доме хозяин, я или кошка?»[20] — орет в подпитии мой брательник).
Самое замечательное упражнение на сверхусилие я проделал как-то в Заполярье. Мы полдня шли по тундре, потом попали в болото и месили его, в холодной жиже по самые яйца, еще пять часов: ни присесть, ни отдохнуть, и вышли, наконец, на твердую дорогу: на настоящую насыпь самой северной в мире железной дороги. Во рту горит, в паху все стерто, ноги выписывают вензеля, как после хорошей попойки — вот тут-то я и сошел с дороги, и попер параллельным курсом прямо по болоту, и не просто так, а резво и с боевыми песнями:
Подыми повыше ногу, Я не мóгу, Ты помóгу, У меня одна дорога: Лос — Анд — же — лéс! Страна чудес! Там негры пляшут! Трелуя лес![21]Товарищи мои решили, что я рехнулся, а я-то словил незабываемый кайф.
И не только кайф. Кажется, остеохондроз[22] я словил там же. Кошмарная болезнь. Представьте, что у Вас в заднице болит зуб. Во рту — просто пошел бы и вырвал. А что делать с задницей?
И вот — дождь, и — что замечательно — скользко, и — что еще лучше — грязно. Душа поет, пока я самым непроходимым путем лезу на хребет. А на хребте лоб в лоб сталкиваюсь с рыжей[23] (уже забыл, как ее зовут. Цифры и фамилии вылетают из памяти моментально. Хорошо держатся ассоциации).
Немая сцена. Или, как сказал бы мой братец: «Родился — удивился: почему голый и без документов?»
— А я думал, вы не пойдете!
— А я думала, вы не пойдете!
— А что это вы — в дождь? Упражнение?
— Да почему? Просто нравится!
— Ну, знаете ли! Я думал, я один здесь такой идиот!
— Спасибо на добром слове!
И вот мы сосредоточенно шлепаем по мокрой траве. Я, собственно, пытаюсь вспомнить, как ее зовут. И потому молчу. А она молчит просто так. Нравится ей молчать, она и молчит. И мне это тоже нравится. Не выношу болтливых баб. И еще — смеющихся с подвизгом. Зазвенит где-нибудь в кустах «Их-хи-хи-хи-хи», у меня в зубах свербит, как от бормашины.
Да. А зовут ее Любой. Или Людой. Как-то так.
— Расскажите что-нибудь о себе, — говорит она.
Дейл Карнеги, ухмыляюсь я про себя. Как приобрести друзей и оказывать влияние на людей. Глава какая-то там, совет номер три: говорите с собеседником о том, что его интересует. Увы, этот фокус я знаю. И, к тому же, меня ничто не интересует. Ну вообще ничто.
— Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хотел пойти в МГИМО, но я боюсь, что в эту фирму не берут дебилов.
Конечно, это был тест, и этот тест она выдержала.[24]
— Берут, — сказала она, — И еще как. — и добавила. — А если без метаметафоризма?
— А если без него, — грустно сказал я, — я специалист по технологии.
— Технологии чего?
— А ничего, просто технологии. «А еще они рисуют все, что начинается на букву „М“: мальчишек, математику, множество…» — «Множество чего?» — «А ничего. Просто — множество…»[25]
— Понятно, — сказала она, — только не очень.
— Ну, — сказал я, — меня не интересует, ЧТО делать, а интересует — КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы.[26]
И начинается интеллектуальный разговор. Ну очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но — о том самом. Так вот ты, оказывается, какой. А ты, оказывается, вон какая.
Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке, смертельный трюк.
И что меня особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух — сразу, с первой фразы. Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я сеть (да это и трудно: я ужасть какой умный!). Но я ВЫПЕНДРИВАЮСЬ, вот что паршиво. Из-за этого и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это — основной закон самосохранения.
Да. А зовут ее, оказывается, не Любой. Любой, как выяснилось, зовут ту тыдру.
…Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами? Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму 15 копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты?
— Скажите, а как вас звали в детстве? — спросил, наконец, я. Исключительно умный ход. «Киса…» — застенчиво сказал Ипполит Матвеевич. «Конгениально!» — заметил великий комбинатор.
Она насмешливо косит на меня зеленые глаза. — Да так и звали. Люсей.
То есть, догадалась. Стыдобушка-то…
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое «фе», но я ихнее «фе» проигнорировал.
После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет.
Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы[27] (кстати, немаленький ворох), и… и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а?
Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь — так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то.
И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару,[28] брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели — этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина).
Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным…[29]
6
У меня была работа. Я ее любил! Да вот только подлый кто-то Интерес убил… А ведь, братцы, я работал До семнадцатого пота! А теперь — Вот: Только до И от… У меня была зазноба. Ох, как я любил! Да вот гад какой-то злобный Взял да разлучил… Я ведь, братцы, с той зазнобой Век бы счастлив был, должно быть! А не так Вот: Только до И от… У меня была идея. Я весь мир любил! Только кто-то мне неверьем Душу отравил… А ведь, братцы, с той идеей Стоек был в любой беде я! Ну а так — Вот: Только до И от… У меня была идея… У меня была работа… У меня была зазноба… Все теперь наоборот! И лежу лицом к стене я: Кто же, кто же эти кто-то? Я бы их довел до гроба, Кабы не был «до и от»! …Слишком Сам себя любил. Этим Сам себя убил. Сам себя я закопал, Да еще и написал: Мол, у меня была…[30]7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно!
Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать.[31] А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это — по нашему. Это — мы могём.
А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине — шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся…
Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.
Петро переселился к очередной пассии, комната пуста.
Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом.
Диспозиция, кажется, ясна…
(К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами «мэ» и «жо». В десяти метрах от туалэта — пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га![32])
Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.[33]
…И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. («Не приспособлены вы, кролики, для лазания!» — говорил я, помогая ей на «катушке». — «Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?» — отвечала она.[34])
Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал.
Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.
Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала.
Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху.[35]
Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь.
Вот чего не люблю — это уговаривать. Скажет мне человек «нет» — ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами — хоть и знаю, что их «нет» — это на самом деле «да».
Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское.
И лег на Петрову кровать, и долго мы молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое. Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо. Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно, и заснул, а проснулся уже утром, от ее сдавленных рыданий.
Вот ведь, подумал я, послал бог на мою голову.
Ну чего ты опять, начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет.
Вот это анекдот, сказала она, сияя.
Да уж, хмуро сказал я, таких идиотов поискать.
Я думаю, сказала она, это первый такой случай в городе-курорте.
Да, наверное, и последний, сказал я.
Такой шикарный план — и вдрызг, поддела она.
Нет, сказал я с достоинством, это была импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб.[36]
А главное, сказала она, так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой.
Я тоже так думал, сказал я.
8
Весь день меня распирает смех, и за завтраком я вообще подавился компотом. Третьей из теток (не помню, как зовут, кажется, Марья Ивановна), пришлось треснуть меня по спине.
Люсино лицо утром говорило: «Да, да», но я сделал вид, что не понимаю. В основном, конечно, из вредности. И отчасти из-за честного пионерского.
Мы не уславливались о новой встрече, но после обеда я пришел к ним в гости с букетиком тюльпанов (я — и цветы! да более противоестественное сочетание и выдумать невозможно! но я купил их, я даже вспомнил, что их должно быть нечетное количество. Сюжет складывался оригинально, и на этом повороте я чувствовал, что нужно придти, и именно с цветами.)
Тыдра Люба встретила меня, как родного сына. Я был напоен чаем и накормлен вареньями. Люба подшучивала и намекала. Мы с Люсей сидели именинниками, время от времени встречаясь глазами и прыская в ладошку.
Люся была по домашнему, в халатике, и это меня, конечно, возбуждало. На мой взгляд, женщина лучше всего смотрится в халате (и, добавим в скобках, на кухне), или уж совсем без него.
И был мощный поход чуть не до самых верховий речки, из-за которого мы пропустили ужин. А мы не заблудимся, спросила Люся, смеясь. Нет, сказал я, не заблудимся. И, как в воду глядел: мы мило проболтали всю дорогу, но пришли домой засветло.
А как там Петро поживает, спросила она, когда мы прошли мимо моего санатория.
Обещал вернуться, соврал я. Что-то со мной случилось. Искра в землю ушла, что ли. И в великой задумчивости шел я домой, грустно напевая:
А вчера, расставаясь у сада, Подарил ты мне медную брошь… Ты скажи, а ты скажи, че те надо, че те надо, Я те дам, я те дам, че ты хошь…[37]Доводилось ли вам когда-нибудь топить котят? (Ну разумеется, не из садизма, а из необходимости!). Их надо топить сразу же, пока они не обрели имя и приметы. Одно дело — спустить в помойное ведро некий объект, с четырьмя лапами, условно живой, и совсем другое дело — Барсика, который потешно жмурится, а на задней лапке у него белое пятно.
И что еще характерно. Приехал как-то в таежную дыру, где я как раз проводил свое босоногое детство, медвежий цирк. Ну и, конечно, ажиотаж кругом, хотя чего-чего, а медведей мы и без цирка повидали во всяких видах, а особенно в вареном. Да вот, как раз в этом году в нашем бараке жил медвежонок, и жрал сгущенку килограммами, а я с ним понарошку боролся.
Ажиотаж тем не менее был, и мне билета не досталось. Я стоял и ревел, размазывая сопли и слезы, но тут мне сказали, что сегодня же цирк поедет в поселок Рассвет, и я рванул туда, не спросившись родителей. Градусов было минус тридцать, а километров — восемь, но я дошел, не поморозившись, и взял билет, и дождался приезда гастролеров, но тут искра ушла в землю, и я отдал билет ошалевшему от счастья незнакомому пацану, и заревел от непонятного унижения, и пошел домой ночной дорогой, опять размазывая леденеющие сопли.
Ехала на ту беду из поселка Рассвет пожарная машина, и меня подсадили. Пожарники все были пьяные, как сапожники, а особенно шофер, и мы не вписались в поворот, и перевернулись. Я оказался на самом верху и вытаскивал всю эту пьянь из машины, а пьянь еще и упиралась.[38]
9
Получив поражение сразу на двух любовных фронтах, моя соседка по столу с горя умотала в город. Мы с Марьей Ивановной и Надеждой Петровной[39] ведем светские беседы из серии «для тех, кому за сорок». Они скармливают мне соседкину порцию. Неплохие, в общем, тетки.
Они говорят:
— о том, что в прошлом году ягоды было много, а грибов мало, но пару ведер Марья Ивановна все же засолила;
— о том, что дочь у Надежды Петровны невезучая, от одного мужа ушла сама, а второй ее бросил;
— о том, что под Ойшей было крушение поезда, и разбилась цистерна со спиртом, так мужики лакали из луж;
— о том, что Надежда Петровна купила себе на базаре кофточку, ну такую славненькую, а она через неделю полезла;
— о том, что если рис отварить в четырех водах, сливая сразу, как закипит, в нем сохраняются всякие полезные свойства;
— о том, что… ну, и так далее.
А я тоже по-честному рассказываю им:
— о том, что зарплата у нас не очень плохая;
— о том, что с продуктами у нас неважно;
— о том, что с одеждой у нас получше;
— о том, что… ну, и так далее.
И более того. Я обнаружил, что у Марьи Ивановны неплохой формы рот, который ее красит, и красил бы еще больше, если б она его не красила. И что глаза у Надежды Петровны тревожные и синие. И более того. Я даже запомнил, как зовут нашу многофронтовую подругу. Ее зовут Эмилия. Дурацкое имя. Но красивое.
10
Я коллекционирую Люсю. Мы проводим вместе все время, свободное от процедур. Вообще-то мы предпочитаем шататься по лесу. Но, отдавая дань традиции, пьем чай из трав в «Марале», под дикие крики Ротару: «Только этого мало!!!!!» И едим мороженое в «Шоколадке», и шашлыки неизвестного происхождения на улице, а однажды нас даже занесло в видюшник, где несравненный Чарльз Бронсон выкосил из кольта и пулемета целую армию ихних американских урок.
И я коллекционирую Люсю. Коллекционирую ее словечки и привычки («Да почему?» «Да разве?»). Она курносая, что, по-моему, для рыжих нетипично. Глаза у нее большие, настолько большие, что кажется, что она постоянно чем-то удивлена (иногда я склоняюсь к мысли, что мне это не кажется). Ее губы постоянно норовят растянуться в улыбке, но удерживаются в полувопросительном изгибе.
Мы так и не переспали, и уже явно не переспим. Как-то вот все идет в таком стиле, что секс туда не вписывается. Мы хохмим, и язвим друг над другом, и играем в флирт, но это никак не флирт. Люсю я близко не подпускаю. Хотя, может быть, я ее даже и люблю (но очень странною любовью[40]). А точнее, как раз поэтому. Тем, кто меня любил — трудно позавидовать. Но стократ хуже пришлось тем, кому я ответил взаимностью.[41]
А разговор без хохмочек у нас был всего один. Мы шли по ореховой аллее, и рядом гремели разудалые танцы, и я взял Люсю под руку и прибавил шагу.
— А почему ты не любишь танцы? — спросила она.
И так все это сработало — и аллея, и шум танцевальный, и лицо ее, вполне серьезное — что я сказал чистую правду. Я сказал, что от танцев пахнет ложью, что эта та же водка, та же работа; и то, и другое, и третье — чтобы забыться, чтобы не думать. Но водка — это хоть честно, работа — это хоть полезно. А танцы… Я нечасто чувствую себя одиноким, но на танцах — всегда. Я ухожу куда-нибудь в поле, мордой в небо — и у-у-у-у-!
— Вот! — сказала Люся. — Точно!
— Э! — сказал я. — Да мы с тобой одной крови — ты и я!
— Похоже на то, что так. — сказала она.
— Ну представь — во время пикника на обочине подпивший таукитянин на спор принимает облик чьего-нибудь папаши или там голубя. И вводит в заблуждение чью-то там мамашу. И в результате появляется на свет этакий жук в муравейнике. И все ему здесь ну так дико![42]
— Как Штирлицу!
— Во-во! А жить-то надо — тут! И что остается делать? Он изучает нехитрую технологию жизни землян. Мимикрирует. Приучается в компании бичей изъясняться изысканным матом. И шпарить почти что по латыни на интеллигентской попойке.
— И дамам говорить любезности, если надо.
— И дамам. Но это не он. Это скафандр. Отличный скафандр из добротной четырехслойной непробиваемой иронии. Боевая раскраска, как у американского пехотинца. А внутри — он, во всей таукитянской наготе: шесть щупалец…
— Жутко удобная штука!
— …восемь глаз…
— Из которых не менее пяти смотрят внутрь…
— Что, знакомо?
— Еще как!
— И вот представь — в скафандре хорошо, но уж очень плохо. Например, любовью заниматься в скафандре…
— Бр-р-р, — сказала Люся.
— И время от времени приходится из него вылезать, совершая самоубийственную попытку контакта цивилизаций…
— А скафандр-то уже сросся с телом!
— И все-то ты понимаешь…
11
Я очки снимаю с носа, И гляжу на них я косо, И с размаху их бросаю в набежавшую волну! Вяло дужками вращая, Тускло стеклами сверкая, Все одиннадцать диоптрий отправляются ко дну. И гляжу я напряженно Глазом невооруженным В мир, который мне доселе был неведомым почти Без очков не видно дали, Но очки мне в детстве дали, Может быть, не те, что надо, мне подсунули очки! По корыстным по мотивам Искажали перспективу, Да и с цветом, очевидно, тоже что-нибудь не так… Подозрительно красиво, Поразительно фальшиво. Я носил очки полжизни. Ну какой же я дурак! Я собою очень гордый, Я держусь почти что лордом, Жалко только, в этом мире я не вижу ни черта! И знакомлюсь с чем-то твердым Регулярно, прямо мордой. Что-то, братцы, очень странно исполняется мечта! …Я глазам своим не верю, Я бегу скорей на берег, И с размаху я бросаюсь в набежавшую волну, Нацепив на шею камень, За своими за очками… Без очков мне жизни нету: Не найду — так утону![43]12
Что-то я рассказывать устал. Тем более, что и рассказывать больше нечего. Перейдем-ка сразу к эпилогу.
Эпилог. Мы ждем автобус и болтаем ни о чем. Я не дал Люсе ни адреса, ни телефона. Один из немногих мудрых поступков в моей жизни.
Автобус, наконец, пришел. И прощание, было дело, проходило в нужном стиле, но Люся чуть все не испортила: на полуслове, на полусмехе, бросилась мне на шею — и ну рыдать! Я сказал: «Ну, ну» и отодрал ее от себя со всей твердостью, на которую только был способен. Она села в автобус, и он уехал. И, будь я героем нашего времени, или хотя бы героем наших фильмов, я бы, может быть, кинулся бы вслед и загнал бы чьего-нибудь «жигуленка».[44] Но я пошел в свою комнату и лег спать. Во сне жизнь проходит немного быстрее.[45]
Примечания
1
Внимание! Если вы читаете «Скучно в городе Пекине» впервые, проигнорируйте примечания, а то будет неинтересно. А вот, если в первый раз будет интересно, прочтите еще раз — с примечаниями. А эту славную песенку подарил мне в Нордвике наш «шефа», Владимир Георгиевич Сиротинин. Я сразу же понял, какое это классное название для рассказа и загорелся рассказ написать. Только, действительно, про что? А название очень точно отражает пустыню в душе героя…
(обратно)2
А это — песня маминого детдомовского детства. Вообще, здесь пока идёт треп ни о чём. Разгоняемся помаленьку…
(обратно)3
Смех смехом, но я снимал с себя после каждого выхода по сотне клещей. Я устроил им кладбище в стакане и набрал чуть ли не четверть стакана этих гадов.
(обратно)4
Вот уже кончается трёп и начинаются серьезные заявки. Вот такой он мизантроп, видите ли. Он, видите ли, любит одиночество. Между тем, если бы меня попросили выразить идею «Пекина» одним словом, я бы сказал слово «одиночество». О, знает ли кто-нибудь одиночество более одинокое? Да, есть одинокие женщины, но приходит мужчина — и они перестают быть одинокими. Крокодил Гена пишет объявление — и находит себе друзей. А вот такое одиночество не хотите — когда между тобой и человечеством ничего общего нет? Когда среди людей ты ещё больше одинок, чем в одиночке? Когда ты одинок не в силу внешних обстоятельств, а одинок по природе своей… В конце рассказа, устав от аллегорий, я говорю всё это прямым текстом.
(обратно)5
Ну, этот пассаж про музу — едва ли не лучшие строки, которые я написал. Тряся своими персями… Ах, какая музыка! Впрочем, сравнение писательства с поносом — не весьма оригинальное. И, кстати про датскую поэзию, если кто не знает — это стихи, которые пишут к датам. К дню рождения, например. Самый мерзкий вид графомании.
(обратно)6
Никаких дверей в кабину в циркулярном душе нет. И медсестра стала включать воду для каждого отдыхающего отдельно — только в 1996 году, когда кубометр стал стоить двадцать тысяч рублей. А до того вода лилась себе и никакой медсестры не было. Но в стихе медсестра играет роль чуть ли не Бога, потому я и погрешил против технической истины.
(обратно)7
Стих не такой простой, как кажется. Впервые в нём появляется Оля В., о которой вы вряд ли узнаете, потому что я этим делиться с вами не собираюсь (просто посмотрите все мои стихи и рассказы с 1985 года по примерно 1994, и вы почти все поймете). Вот эти все жизненные передряги (как же душ в бока впивался), и любовные неудачи (ну, а всего сильнее в пах). И горечь от своего малодушия (Я, точно, жил не так, чтоб очень, всё норовил и вам и нам). Ну, а пассаж о том, как я смело вошёл в струи — это о том, как я, защитившись от любви и обретя тем самым внутреннюю стойкость, двинулся навстречу жизненным передрягам. Вы думаете, я разыгрываю? Ничуть не бывало, когда я писал стих, имел в виду именно всё это.
(обратно)8
А вот уже заявка на философию. Обратите внимание: герой хочет придушить гражданку только за то, что ей для счастья надо так мало. Вы не находите, что он ей люто завидует? Опять штрих в ту же копилку — про одиночество. Заметьте также, что про одиночество упоминается чуть ли не в каждом абзаце — чем дальше, тем больше… Хохмы хохмами, а мы подходим всё ближе к сути.
(обратно)9
Но, кстати, и хохмы неплохие. И все мои — про режим, про достоинства, про курсы, про количество и качество. Песня про радон без мужика, к сожалению, не моя — народная, и куплетов в ней значительно больше, правда, нематерные встречаются очень редко.
(обратно)10
И еще. Заметьте, как педалируется здесь «забыл, как звать». То есть люди настолько неинтересны герою, что он и их имена-то не запоминает. Попытка героя приблизиться к человечеству начнётся как раз с того, что он запомнит имена…
(обратно)11
И всё-таки комментс. Все случаи реальные — и про особь, и про танцы, и про трёх теток. Правда, насчёт «хочете» я хотел сказать, но не сказал. То есть герой несколько погрубее меня. Но заметьте опять, какого рожна этому герою надо. Любовь с большой дороги его, видите ли, не устраивает. Ему надо не прям как на самом деле, а на самом деле. Ну, ну, посмотрим, как он себя поведёт, когда это будет на самом деле?
(обратно)12
Вот по первоначальной идее, рассказ должен был описывать эти курортные технологии. Они достаточно однообразны и сводятся, во первых, к правилам определения подходящего партнёра, во-вторых, к правилам «съёма».
(обратно)13
Ну, это, конечно, Высоцкий. А то некоторые подумали, что я.
(обратно)14
Внешность главной героини я почему-то взял от Любаши Федорченко. Реальный прототип был намного бесцветнее…
(обратно)15
Эта острота тоже моя. Вообще при бессознательном написании неожиданно выперла масса афоризмов, причём неслабых. Но кроме того я, как говаривал Ильф, «ограбил свои записные книжки»: в «Пекин» я вбухал все словечки, фразочки, песенки, накопившиеся за много лет. Вообще, «Пекин» — самый цветистый из моих рассказов, в нём много мелких деталюшечек, не имеющих отношения к делу. Обычно я всё же выбрасываю из рассказа всё, что не касается главной темы. А тут — на тебе! Очень нетипично…
(обратно)16
Строго говоря, не из овса, а из ячменя. Но вот как-то про овёс лучше выговаривается.
(обратно)17
Вот. Начинается. Не от мира сего…
(обратно)18
Обилие не слишком приличных острот привело к тому, что я долго никому рассказ не показывал: на внешнем уровне он казался вообще пошлым и циничным. «Красноярская газета» так его и поняла и разразилась гневной рецензией. Каждый понимает в меру своей испорченности, товарищ Зорий Яхнин!
(обратно)19
Про эсквайра украдено у себя же, в «Хронометраже».
(обратно)20
Как ни парадоксально, мой двоюродный брат, тоже Алексей Бабий, только Николаевич, в подпитии орал эту фразу. И про «родился-удивился» я услышал тоже от него. Чьё же это? По стилю вроде Жванецкий…
(обратно)21
Эта песня, к сожалению, не моя. Я слышал её на вокзале станции Кошурниково.
(обратно)22
Забавно, но на момент написания я об остеохондрозе знал только название. Я допытывался у знакомых больных, что они чувствуют. Это было всё равно, что слепым ощупывать слона. Один говорил: голова болит. Другой — в ногу стреляет. А главный герой у меня должен был страдать остеохондрозом, это самый распространённый диагноз в Белокурихе. В 1994 году я узнал, что это такое, на себе — и мигом нашёл нужные слова, и успел вставить их в уже свёрстанную книжку «Полночное солнце», где, собственно, «Пекин» впервые и появился.
(обратно)23
О героине рассказа. Это фигура крайне вспомогательная и служит только для поддержания сюжета. Поскольку сюжета практически нет, то и героиня присутствует номинально. Нечто подобное со мной действительно произошло, но весьма далекое от рассказанного. Действительно, встретились мне как-то на белокурихинской горной тропе две мадамы, за которыми я зачем-то увязался, да только имя младшей из них я никак не смог бы запамятовать, потому что звали её, естественно, Ольгой, и к тому же она была программисткой. Меня это уже никак не удивило, я принял это как рок.
(обратно)24
А вот Вы не выдержали тест, если решили, что это моё стихотворение. Увы, это не я, а Филимонов.
(обратно)25
«Алиса в стране чудес», причём не книга, а грампластинка. Все, знавшие её наизусть — это очень близкие по духу люди. Вот тут мгновенно возникает взаимопонимание героев.
(обратно)26
В первоначальном варианте Люся была программисткой. Там был такой диалог: «Вы знаете, что такое алгоритм?» — «Я программистка» — «Ну, так у вас в программировании тоже, поди есть технологии?».
(обратно)27
Ну вот, горячей и горячей. Болтовня ни о чём закончилась, приступаем к делу. Пошли цитаты из Библии, из «Песни песней», впрочем, ёрнически извращённые. Вообще, в герое главный шарм — в сочетании интеллекта с непритязательными манерами. Он говорит «ихние», «фе», «тыдра» и так далее.
(обратно)28
А вот уже пошло главное. Прямая ссылка на «Степного волка» Гессе. Кто не понял, кто не читал или забыл — для того целый пласт рассказа остался «за бортом». Я, правда, через главку бросил читателю ещё одну палочку-выручалочку: Печорина. Ну ладно, Гессе не читали, но уж героя-то нашего времени, лишнего человека, поди, помните? Я тут применил такой приём: вместо того, чтобы описывать героя, делаю ссылки и скрытые цитаты. Кому надо, поймёт…
(обратно)29
Это вообще блеск, я этот абзац жутко люблю, да и всю эту главку тоже. Весь из цитат: тут и Гребенщиков, и Пушкин, и Астрид Линдгрен, и всё в жилу… Заметьте, чего хочет герой? Чтоб ему выбили мозги, чтобы он обрёл естественность, пусть даже плывя по реке на манер известного вещества: это кажется ему однозначно лучшим образом жизни, чем он имеет. Вот одна из причин его одиночества: уж шибко он умный, и ум заменяет ему всякие другие полезные свойства, да только заменить как следует — не может… Вообще этот абзац как нельзя лучше описывает моё состояние в последние годы.
(обратно)30
Это тоже Олино (Оли В.) стихотворение. Есть ещё один вариант описания того же: стихотворение называется «Политэкономическое».
(обратно)31
Это действительно так. Перечитал я это буквально году в 1995, причём с большим наслаждением.
(обратно)32
Опять пошли цитаты, на сей раз из «Бриллиантовой руки».
(обратно)33
А это опять «Песня песней», безбожно перевранная.
(обратно)34
Вот это тоже важно: пластинка «Алиса в стране чудес».
(обратно)35
Это фрагмент большого произведения под названием «Чтение фразеологического словаря с чувством, толком, расстановкой». Так мы баловались с Саней Пинкиным — берётся фразеологический словарь и на ходу надо, выхватывая случайные выражения из него, построить связный рассказ. Я тут же выдал печальную повесть о Томе Фариной (тогда это было очень горячо), на букву «П»: Сильный пол купил кота в мешке, а слабый (нежный, прекрасный) — на полпути ищи ветра в поле. Хоть в петлю полезай! От полноты души положил зубы на полку. Полез в бутылку, в полном рассудке — до положения риз. Полегче на поворотах! Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху. И помин простыл, поминай как звали. Не поминайте лихом!
(обратно)36
А это опять появляется Оля В… Ноктюрн на флейте водосточных труб — это на нашем с Олей сленге — импровизация. «Ну, как ты сегодня лекцию отчитал?» — «Ноктюрн на флейте водосточных труб!». Еще бы, вчера, вместо того, чтобы готовиться к лекции — гулял с Олей по правому берегу…
(обратно)37
А этот шедевр подарила мне Татьяна. Эта песня длинная, и они распевали её в колхозе еще в начале семидесятых, и тогда ее мало кто знал. А в конце девяностых она вдруг стала жутко популярна благодаря «Балаган Лимитед». Тут же оказалось, что я ее напрочь переврал.
(обратно)38
Вот эта история вылезла неизвестно откуда и неизвестно зачем. Точнее, откуда — известно, случай такой со мной был. Странным образом я чувствую, что этот кусок здесь очень к месту. Вынь его — и всё, «Пекина» нет. Но к чему он? Я гадаю об этом уже пять лет. Одно, грубое объяснение, готов предложить на Ваш суд: речь идёт о том, что то, к чему стремишься, не всегда самое хорошее. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Я, например, не поимел медвежьего зрелища, зато попал в настоящую аварию. Мне все пацаны завидовали! Но это очень грубое объяснение, хотя и близкое к истине.
(обратно)39
Заметьте: он уже запомнил имена. Он старательно пытается войти в контакт с человечеством. Ну просто изо всех сил!
(обратно)40
Вот отсюда я уже дописывал со скрипом. Уже без всяких штучек-дрючек, открытым текстом — для тех, кто до сих пор ничего не понял. Это уже полные кранты: до сих пор герой считал, что всё от того, что он инопланетянин, и контакта с землянами нет. М вот — такая же инопланетянка, и результат тот же. Контакта нет. И надежды нет. Всё было напрасно. Вот это уже полный крах. Абсолютный.
(обратно)41
Вдруг кто не понял: это цитата из Лермонтова вообще-то…
(обратно)42
А вот это уже опять Оля В…
(обратно)43
Вообще-то этот стих здесь не совсем к месту. Это написано про тех, кто сперва воодушевился перестройкой, а потом — растерялся и повернул обратно. Но странным образом это — и о герое, который тоже попытался вырваться из себя — и не вырвался. Вот ещё один печальный смысл рассказа, и едва ли не главный.
(обратно)44
Конечно, намёк на Печорина.
(обратно)45
Вот эта фраза, вот эта концовка — это всё и ещё маленько. Понимаете ли, насколько скучно в городе Пекине? Что человек хочет, чтобы жизнь поскорее прошла… Вот настолько он изверился, сломался, потерял всякую надежду что-нибудь изменить. Человек кончился… И пусть Вас не обманывают хохмы и хохмочки, вдоволь раскиданные по тексту. Суть рассказа — в этой последней фразе. Собственно говоря, с неё рассказ и начался. Это была первая пришедшая мне в голову фраза, и я сразу знал, что этой фразой я закончу рассказ. «Но я пошел в свою комнату и лег спать. Во сне жизнь проходит немного быстрее». Именно этого мне хочется, как только у меня выпадает свободная минута и я немедленно вспоминаю Олю: чтобы эта нескладная жизнь поскорее закончилась, и в новом воплощении мы встретимся с Олей снова, и тут-то я маху не дам!
(обратно)
Комментарии к книге «Скучно в городе Пекине», Алексей Бабий
Всего 0 комментариев