«Ассенизатор»

Неонилла Самухина АССЕНИЗАТОР

Иван Тимофеевич уже восемнадцать лет работал провизором в одной из центральных аптек Петербурга на Невском проспекте.

Ездить ему приходилось издалека – он жил в Рыбацком, хотя после открытия у них станции метро, дорога перестала быть для него утомительной.

Он брал с собой книжку, садился во второй вагон и, читая где-нибудь в уголке, спокойно ехал по прямой до «Гостинки». Там ему оставалось только просочиться в вечной толчее к выходу на канал Грибоедова, и, выйдя на поверхность, пройтись пять минут по Невскому до своей аптеки.

После работы, если была хорошая погода, Иван Тимофеевич всегда шел пешком до станции метро «Маяковская» и только там спускался под землю. Он получал от этих прогулок большое удовольствие, поскольку очень любил центр и был счастлив, что может каждый день бывать на Невском. Если бы не работа, вряд ли он смог бы сюда так часто выбираться…

Иван Тимофеевич был с виду человеком незаметным и тихим, но это с недавних пор осталось лишь его внешней оболочкой. Настоящего же облика его никто не знал, а если бы узнал, то был бы, по меньшей мере, удивлен, если не сказать больше.

А все началось со смерти матери, женщины властной, руководившей всей жизнью сына и скончавшейся два года назад в одночасье от инсульта во время скандала с соседкой по лестничной площадке. Скандал с ее стороны был совершенно обоснованным: их соседка, Светлана, «разведенка» сорока лет, завела себе ротвейлера, собаку, которую в любимых Иваном Тимофеевичем мистических триллерах всегда изображали пособницей дьявола. Так вот, эта соседка водила гулять свое «исчадие ада» не только без намордника, но даже без поводка, а иногда, когда ей было лень с ним выходить, выпускала его на улицу вообще одного. Естественно, что через некоторое время на нее посыпались жалобы и в ЖЭК, и в милицию, поскольку собака кидалась на прохожих и детей, пугая их и нанося, пусть незначительные, но болезненные травмы.

Соседка же на все претензии неизменно презрительно отвечала:

– Сами виноваты! Нечего дразнить собаку, она защищается…

Даже участковый, кроме как пожурить строптивую хозяйку, по закону ничего не мог больше сделать.

Иван Тимофеевич недоумевал: почему нельзя принять закон, обязывающий владельцев собак выводить их на улицу в намордниках? Ведь собака не теленок, ей не нужно щипать травку. Ее дело побегать, погадить – и домой, а этому намордник не мешает… А для нарушителей закона нужно ввести штраф на изрядную сумму. Тогда и на улицах станет безопасней, и городскую казну можно будет пополнить, хотя бы для того, чтобы построить те же собачьи площадки…

Так он думал, глядя, как сволочная собака гоняет детей по двору. Но самое печальное, что Иван Тимофеевич понимал, что даже в случае введения этого закона, следить за его исполнением все равно будет некому – милиционеров на улице днем с огнем не найдешь, ГАИшники тоже своим делом заняты, им не то, что не до собак – не до людей даже.

По большому счету, на людей, если только у них нечего отнять, наплевать всем. Даже, если убивать будут, то долгожданной трели милицейского свистка, возвещавшего встарь, что тебе спешат на помощь, не услышишь. Это на западе полисмены – на каждом углу, а у нас, видимо, как в Багдаде – все спокойно… и нечего бедной милиции на улицах делать. Теперь милиционера живьем только в отделении и увидишь.

Хотя нет, было дело, экс-начальник питерского ГУВД Анатолий Пониделко, или как его называли: «мент в бабочке», несколько лет назад пробовал выпустить на улицы «культурных городовых», но те, помелькав фуражками с красным верхом, быстро пропали, как чудесный сон. Так что, если тебя примутся убивать, то ответом на это будет лишь равнодушно-боязливое пробегание прохожих мимо да молчание толпы, жадно рассматривающей твой холодеющий труп, если не удалось отбиться от злодеев. Потом приедут опера – молодые деловитые или бывалые апатичные пофигисты, потопчутся вокруг, изображая активность, а после вызовут флегматичных «труповозов», которые и уволокут тебя в прохладное место, где ты будешь лежать в морозильнике с ярлычком на пальце типа ценника, неинтересный никому, даже себе, пока не «заховают» тебя в сыру землицу… или в топку крематория, кому как повезет… А дело твое помурыжат-помурыжат да и отправят в архив, в какой-нибудь глухой угол-«токовище», где навечно поселились стаи таких же «глухарей», на которых, в отличие от их пернатых тезок, охотников нет и не было изначально.

Большой аккуратист и педант, как все прирожденные аптекари, Иван Тимофеевич очень переживал по поводу такой неорганизованности общественной жизни, но ничего с этим поделать не мог. Он ощущал, как зло и агрессия все больше начинают властвовать вокруг, но не знал, как с этим справиться, и очень страдал от осознания собственной беспомощности. Он никогда не вступал в споры с сослуживцами, не отвечал на хамство в транспорте, и все время думал о том, как было бы хорошо, если бы в мире осталась только одна Доброта, а все Зло испарилось, развеялось, как дым…

В тот злополучный день, в пятницу, Иван Тимофеевич находился как всегда на работе, а его мама, Полина Викторовна, ждала в гости свою приятельницу.

Карауля ее у окна, она увидела, как та входит в подъезд, и пошла к дверям, чтобы встретить гостью у лифта. Выход из лифта у них был, мягко говоря, странным – между этажами, на промежуточной площадке, за что отдельное спасибо «гениальному» архитектору…

И вот, когда подруга, пыхтя от излишнего веса, начала подниматься по лестнице, ее догнала непонятно откуда взявшаяся проклятая псина, и, набросившись сзади, начала рвать на ней одежду.

На крик несчастной женщины выскочили соседи, но они ничем не смогли помочь – собаку было не оттащить…

В отчаянии Полина Викторовна бросилась к дверям Светланы и начала трезвонить в звонок и колотить в дверь ногами, пока та не соизволила выйти.

– Да ты что же, гадина, делаешь?! – закричала на нее Полина Викторовна в гневе. – Опять выпустила своего убивца без присмотра!

Но та, как всегда, презрительно поморщившись, оттолкнула ее в сторону и гаркнула своему ротвейлеру:

– Грей, фу! Домой…

Надо отдать должное, собака повиновалась ей беспрекословно и, оставив тяжело оседавшую на ступени жертву, быстро прошмыгнула в квартиру.

Светлана тоже повернулась, собираясь уйти домой. И тогда Полина Викторовна не выдержала.

Захлопнув перед носом соседки дверь в ее квартиру, она схватила Светлану за волосы:

– Куда это ты собралась? – и, повернув ее к сидящей на лестнице окровавленной подруге, спросила: – А кто за это будет отвечать?

Светлана попыталась вырваться, но Полина Викторовна держала ее за волосы крепко.

Говорят, что даже после того, как она упала, неожиданно захрипев, то и тогда она не выпустила волос соседки, повалив ее за собой на пол.

Прибывший вскоре врач «скорой помощи» вынужден был отрезать волосы, чтобы освободить Светлану, потому что разжать кулак Полины Викторовны так и не удалось.

Как потом показало вскрытие, Полина Викторовна умерла от обширного инсульта сразу же после падения.

Когда Ивану Тимофеевичу позвонили на работу соседи, он не смог поверить в случившееся и, отпросившись у заведующей, помчался домой.

Подъезжая к дому, он издалека увидел толпящийся у подъезда народ, милицейский уазик и машину «скорой помощи».

Влетев в подъезд мимо расступившихся людей, он, не вызывая лифта, бегом помчался на свой этаж.

Наверху, у лифта, его задержал милиционер, но услышав возглас соседки: «Это ее сын», молча отошел в сторону, пропуская его.

Иван Тимофеевич сделал шаг, и вдруг заметил кровь на ступенях. Он поднял голову и замер. На площадке лежало чье-то тело, накрытое белой простыней. Около него толпились соседи, трое милиционеров и врач.

Растрепанная Светлана, увидев Ивана Тимофеевича, испуганно отпрянула к своей двери, прячась за спину участкового.

Медленно поднявшись по оставшемуся лестничному маршу, Иван Тимофеевич подошел к лежавшему на полу телу. Опустившись рядом с ним на колени, он потянул на себя край простыни.

Из-под белой ткани появилось неподвижное лицо матери, налитое темной кровью, ставшее каким-то чужим, незнакомым.

Он отвел глаза, и, тяжело поднявшись, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Что произошло? И почему она лежит здесь? Может быть, мы внесем ее в квартиру?

– До приезда следственной бригады ничего трогать нельзя, – тихо сказал кто-то из милиционеров.

– А потом?

– Потом приедут тру… работники СПБО* и заберут ее.

(*СНОСКА: Работники СПБО – работники специализированного бытового обслуживания, в просторечии: «труповозы».)

– Что же здесь произошло? – еще раз повторил вопрос Иван Тимофеевич, едва сдерживаясь.

– Полина Викторовна умерла от инсульта, – ответила Ольга Ивановна, соседка из квартиры напротив.

– А почему на лестнице кровь? – отрешенно спросил Иван Тимофеевич, показывая рукой назад.

Соседи начали переглядываться, не зная, как сообщить ему подробности, а хозяйка собаки тихо заскулила. Иван Тимофеевич сначала даже не понял, что это был за звук. Взглянув на скулящую соседку, он недоуменно нахмурился.

Тут Ольга Ивановна опять не выдержала, и, бросая негодующие взгляды на Светлану, принялась объяснять Ивану Тимофеевичу:

– Да это все из-за ее собаки произошло! Опять выпустила ее без присмотра. А к твоей маме подруга шла, и собака накинулась на нее…

Не дослушав ее, Иван Тимофеевич оглянулся на окровавленные ступени. Он вспомнил, что к маме сегодня должна была приехать тетя Вера.

– Что с ней? – спросил он, обращаясь к врачу, который молча стоял у стены.

– С ней все будет в порядке, – успокаивающе ответил тот. – Несколько серьезных рваных ран, но не смертельных. Ее уже увезли в больницу.

Ольга Ивановна опять вмешалась:

– Ей повезло, что сейчас зима и на ней пальто было толстое, а так бы эта тварь загрызла ее!

Иван Тимофеевич поднял глаза на участкового:

– И какие вы теперь примете меры по собаке? Надеюсь, теперь-то ее усыпят?

– Оснований для этого нет, – покачал головой тот. – Виновата хозяйка, которая выпустила ее без присмотра. Она будет оштрафована…

– Всего лишь оштрафована?! – Иван Тимофеевич потрясенно вскинул на него глаза и сглотнул, словно потеряв дар речи, потом, через несколько долгих секунд, тихо повторил, не веря: – Оштрафована…

Медленно повернувшись, он достал ключ, и, открыв дверь в свою квартиру, переступил порог и молча захлопнул дверь за собой. Чувствуя, как его всего колотит, он привалился спиной к двери и замер, не в силах сделать следующий шаг в опустевший дом.

«Господи! Как же ты это допустил?! Где ты?! Почему не наказываешь?! Почему не уберешь Зло из нашего мира?!» – вопрошал он в отчаянии невидимого Создателя, Судию и Защитника.

Но Создатель молчал, и именно в эту минуту осознания лютой несправедливости в мире Иван Тимофеевич и понял свое предназначение.

«Бог не может быть ассенизатором и подчищать за нами нашу грязь, это дело самих людей. Бог, когда чаша Его терпения переполняется, наказывает всех скопом – достаточно вспомнить тот же Потоп, или сожжение Содома и Гоморры, чтобы понять это… Значит, кому-то нужно взять на себя миссию ассенизатора, чтобы не переполнилась вновь чаша Божьего терпения… Я буду таким Ассенизатором… – решил он. – Зло должно быть вычищено из нашего мира! А подобное должно наказываться подобным…».

Иван Тимофеевич неожиданно отчетливо вспомнил историю, которую он читал в детстве. В ней рассказывалось об одном фашистском чине, которого пытались достать и убить антифашисты, а он находился под очень серьезной охраной и, кроме того, при нем всегда была свирепая овчарка, которая слушалась только его. И тогда доктор, сочувствующий антифашистам, сделал этому чину вместе с комплексом витаминов укол совершенно безвредного препарата, который всего лишь менял у человека запах пота… В итоге, последовавшая за этим встреча с любимой овчаркой стала для этого чина последней…

Вспомнив эту историю, Иван Тимофеевич долго просидел в коридоре, в задумчивости уставившись незрячим взглядом в стену.

Через десять дней, в воскресенье, рано утром в квартиру Ивана Тимофеевича позвонили.

Он еще спал, и потому не сразу услышал звонок. Накануне он справил поминки – девятый день со смерти мамы, и лег поздно.

Поднявшись с постели под нетерпеливый перезвон колоколов, заменяющих ему дверной звонок, он открыл дверь и впустил в квартиру чем-то очень возбужденную Ольгу Ивановну.

– Ванечка, у Светки явно что-то произошло! – глядя на него испуганными глазами, выпалила та. – Ее саму уже дня три не видно, а собака все время то лает, то рычит, то воет. Просто невозможно слушать. Я уже и в дверь звонила, но Светка не открывает.

– Да, я вечером тоже слышал лай, – кивнул он. – Но это же для них обычное дело… Если подозреваете, что там что-то неладно, вызовите милицию…

– А, может, ты позвонишь? – с надеждой спросила она.

– Нет уж, увольте! – отрезал Иван Тимофеевич. – Я для этой женщины ничего делать не буду…

– Понимаю тебя, Ванечка, понимаю, но надо же все-таки что-то сделать.

– Идите на кухню, там стоит телефон. А я звонить не буду, – мрачно отрезал Иван Тимофеевич и пошел в ванную умываться, все равно ведь теперь уснуть не дадут…

Сквозь шум воды он услышал, как Ольга Ивановна разговаривает по телефону, и удовлетворенно улыбнулся.

Умывшись, он вышел из ванной.

– Ну что, дозвонились? – спросил он пригорюнившуюся у окна соседку.

– Дозвонилась, сейчас приедут. Ой, чего-то мне страшно… Предчувствие какое-то нехорошее… – запричитала та.

– Да будет вам, Ольга Ивановна, расстраиваться! – насмешливо сказал Иван Тимофеевич. – Я-то точно не заплачу, если там даже что-то и произошло. Она убила мою маму, из-за ее собаки тетя Вера теперь инвалид, а ей хоть бы хны! Ну, присудят ей выплатить какие-то копейки, разве же это справедливо?! Человека-то не вернешь!

– Ой, не говори, Ванечка! Плохо, очень плохо получилось с Полиной Викторовной. Да видишь, законы-то какие у нас… – согласилась с ним Ольга Ивановна. – Ну ладно, пойду я.

Закрывая за ней дверь, Иван Тимофеевич слышал, как в квартире напротив беснуется и лает собака.

Вскоре подъехала милиция. Иван Тимофеевич наблюдал в глазок, как два милиционера, остановившись перед дверью Светланы, терпеливо жали на звонок. Собачий лай стал громче, видимо, Грей подбежал вплотную к двери, почуяв чужих.

Милиционеры посовещались, и один из них направился к квартире Ивана Тимофеевича. Тот инстинктивно отпрянул от двери.

Раздался звон колоколов. Иван Тимофеевич выждал несколько секунд и открыл.

– Доброе утро, – поздоровался милиционер, которого Иван Тимофеевич уже узнал – тот тоже приезжал, когда умерла мама. – Мы не можем дозвониться до вашей соседки. Не знаете, дома ли она?

– Я уже несколько дней ее не видел, – ответил Иван Тимофеевич, и осторожно добавил: – Да и не до нее мне было, знаете ли…

– Да, я помню, – кивнул милиционер, сочувствующе посмотрев на него. – Но, боюсь, нам придется вскрыть ее дверь. Попрошу вас быть понятым.

– Извините, но присутствовать при вскрытии двери, за которой находится бешеная собака, я не хочу! – отрицательно покачал головой Иван Тимофеевич. – А заставлять вы меня не имеете права! – и он захлопнул дверь перед остолбеневшим милиционером.

Уйдя в комнату, Иван Тимофеевич принялся ждать.

Через какое-то время до него донеслись с площадки звуки взламываемой двери, сопровождающиеся захлебывающимся рычащим лаем Грея. Потом вдруг одновременно раздались истошный женский вопль, мужские крики и несколько выстрелов. После чего на несколько секунд наступила тишина.

Иван Тимофеевич тихо подошел к двери и заглянул в глазок, но ему весь обзор загородила чья-то широкая спина.

Не выдержав, он осторожно приоткрыл дверь.

Тот милиционер, что приглашал его в понятые, сидел на ступенях, зажимая рану на бедре, из которой хлестала кровь.

Бледная, как смерть, Ольга Ивановна стояла, вжавшись в стену, а второй милиционер, переступив через мертвую собаку, лежащую на площадке, направился в квартиру, из которой тянуло характерным сладковатым запахом.

Выскочив обратно, милиционер, закрывая нос платком, промычал:

– Там женский труп, весь объеден собакой.

Несмотря на доносящийся из квартиры тошнотворный запах, Ивану Тимофеевичу вдруг показалось, что пространство вокруг стало чище, он просто физически ощутил это.

«Зло должно быть вычищено из нашего мира!» – еще раз убедился он, и удовлетворенно взглянув на труп собаки, пошел обратно в квартиру: вызывать «скорую помощь» для милиционера – ему она понадобится даже, если у собаки не будет обнаружено никаких болезней.

Так была выполнена его первая работа в качестве Ассенизатора мира, но мы не станем раскрывать профессиональные секреты достижения этого. У каждого Ассенизатора свои методы…

С той самой поры, Иван Тимофеевич, продолжая трудиться на аптекарской ниве, и изготавливая лекарства, облегчающие страдания людям, ни на минуту не забывал о своей Основной Обязанности… Он высматривал притаившееся Зло и искоренял его, но Зла было много, оно вылезало из всех щелей несовершенной человеческой души… Поначалу он из-за этого очень переживал, но постепенно к нему пришло спокойное осознание неизбежности и важности своей миссии… И он стал выполнять свой долг с невозмутимостью косца, который не проверяет ежеминутно: приблизился ли далекий край поля, а просто косит и косит свою траву…

Однажды, возвращаясь домой, Иван Тимофеевич наткнулся во дворе на пьяную компанию, расположившуюся у детской песочницы и горланящую похабные песни. И родители, и ребятишки, держащие в руках ведерки с совками, издалека тоскливо посматривали на них, но приблизиться, а тем более выгнать их с насиженного места никто не решался.

Глядя на испитые лица мужиков, жадно хлебавших из бутылки какое-то мерзкое пойло, Иван Тимофеевич холодно констатировал, что этот человеческий мусор – тоже Зло, требующее утилизации. От таких существ, которых он и людьми-то не хотел называть, был только один вред и никакой пользы. Они никогда уже не станут людьми. И все эти крики о защите пресловутых прав человека, все чаще раздающиеся с подачи западных кликуш, наоборот развязывают руки таким вот отродьям: алкашам, наркоманам, убийцам, избежавшим смертной казни из-за ее отмены слюнявыми правозащитниками… С ними носятся, пытаются перевоспитать, а это все бесполезно: горбатого могила исправит…

Иван Тимофеевич много лет знал одного из сидевших перед ним мужиков, Митрича, который жил в квартире этажом ниже. И все эти годы тот пил, теряя из-за этого работу за работой и опускаясь все ниже по социальной лестнице. Но если бы он опускался сам, это было бы полбеды, но он тащил за собой и других людей. Жена Митрича, разведясь с ним десять лет назад, была вынуждена с детьми жить с ним в одной квартире – у нее не было денег на доплату, чтобы разменяться и освободить себя и детей от кошмарного соседства. А Митрич, напиваясь, из года в год гонял их всех по квартире, избивая, а то и угрожая ножом.

Приезжала милиция, забирала его, но на жалобы женщины, что Митрич угрожал ее убить, каждый раз следовал ответ: «Угроза – это еще не совершённое преступление… Вот когда вам будут нанесены какие-то реальные ранения, тогда мы и сможем его привлечь, а так отсидит сутки в участке и вернется», – разводили милиционеры руками и увозили буйствующего Митрича с собой.

Иван Тимофеевич однажды слышал, как несчастная женщина, жалуясь соседкам, сказала, что готова сама подставиться под нож, лишь бы Митрича забрали куда-нибудь надолго, а то дети уже стали заиками…

Да, алкоголики и дебоширы являлись еще одним Злом, от которого нельзя было так просто избавиться. Сколько бы их не лечили, большинство из них все равно возвращалось к этому пороку. А из люмпенов теперь вообще никто не лечится. Раньше хоть общество насильно заставляло их проходить лечение, теперь же это все пущено на самотек.

Иван Тимофеевич содрогнулся от омерзения, и пробужденный в нем Ассенизатор вновь принял решение: «Подобное должно наказываться подобным…»

Имея доступ к различным безобидным по отдельности средствам, Иван Тимофеевич знал, как соединить их, чтобы превратить в яд, вызывающий быструю смерть.

В один из весенних вечеров, подкараулив гоп-компанию алкоголиков и бомжей у магазина, Иван Тимофеевич, внимательно оглядевшись: нет ли лишних свидетелей, подошел и предложил «страждущим» совместно распить литровую бутылку дорогой водки. Мол, одному пить заподло, как-то попробовал – не понравилось.

Митрич, тоже околачивавшийся там, узнав соседа, радостно обхватил его за плечи и поволок в простенок между магазином и забором. За ними пошли и остальные. Усевшись на валявшиеся у забора ящики, семь человек жадно смотрели, как Иван Тимофеевич наливает в принесенный им стакан светлую жидкость, с нетерпением ожидая своей очереди. Пили они залпом, даже не успев почувствовать какой-либо вкус.

– Эх, злая ключница варила! – крякнул Митрич, обтирая рот ладонью. – А себе, Тимофеич, чего не оставил?

– Да я перед вами уже пригубил, – сказал Иван Тимофеевич и, аккуратно положив пустую бутылку и стакан к себе в пакет, стал прощаться.

Слегка уже осоловевшие мужики, запротестовали, мол, «а как же: посидеть-поговорить по душам?», но Иван Тимофеевич, твердо сказав, что торопится, выскользнул из простенка и быстрым шагом направился в сторону своего дома.

Придя домой, он спокойно и тщательно вымыл стакан и бутылку из-под водки, поставил их под раковину, после чего принял душ и сел ужинать.

Где-то через полчаса он ощутил уже не раз испытанное им чувство «очищения пространства», когда воздух как будто наполнялся свежестью и становилось легко дышать. Уже зная, что это означает, он удовлетворенно прикрыл глаза и уснул с ощущением выполненного долга.

Через два месяца, сопоставив неожиданно участившиеся случаи летальных исходов, милиция заподозрила неладное, и начала оперативные действия по розыску источника «палёной» водки, вызывающей массовое отравление алкашей в одном районе. После получения очередного сигнала, они выезжали на место «травли», надеясь хоть кого-нибудь застать в живых, но тщетно – к их приезду все «синяки» были окончательно посиневшими.

Еще живые алкаши стали вдруг осторожничать в магазинах и спрашивать продавцов: уверены ли те в качестве товара? А те злорадно усмехались: «Что, мол, боитесь за своими дружками последовать?.. Всех вас, гадов, давно перетравить надо было!» На что подкованные алкаши отвечали, что «продажа блкоголя – одна из основных статей дохода государства, вот перемрем, а кто покупать у вас будет?..»

И никто даже заподозрить не мог, что за всеми этими смертями стоит не какое-то «левое» производство водки, а простой провизор, Иван Тимофеевич. А тот, убрав еще несколько «мусорных куч», решил на время, пока не улягутся страсти, взять тайм-аут. Приостановив свои «уборочные мероприятия», он сосредоточился на наблюдении и «накоплении данных».

После того, как Светлана со своим громким псом угомонились навеки, а Митрич почил в бозе, в подъезде установилась относительная тишина, прерываемая в основном только криками новорожденного младенца из квартиры на третьем этаже. Но это был благодатный шум, проявление жизни, никогда не раздражавшее Ивана Тимофеевича, очень любившего детей. Он мог часами с удовольствием наблюдать, как они играют во дворе.

Ольга Ивановна, выходившая погулять со своей внучкой, встречая Ивана Тимофеевича, который тут же начинал радостно тормошить малышку, не раз говорила, что ему давно пора жениться и обзавестись собственными детьми. На что Иван Тимофеевич только разводил руками: мол, пока была жива мама, не было подходящей женщины, которая бы ей понравилась, а теперь он уже привык жить один, и не так молод, чтобы менять свои привычки…

Именно на детской площадке Иван Тимофеевич и познакомился с представительницей третьей категории жертв Зла. Это была пожилая женщина из соседнего подъезда, Зоя Павловна, которая по вечерам и выходным гуляла во дворе с пятилетним внуком, живущим у нее после гибели сына и невестки.

Иван Тимофеевич, любивший летом посидеть на лавочке во дворе с газетой, давно обратил внимание на симпатичного, но немного замкнутого мальчугана. Он всегда играл особняком, таская в одиночку песок на своем игрушечном грузовике, в то время, как Зоя Павловна бдительно наблюдала за ним, сидя обычно на соседней от Ивана Тимофеевича скамейке.

Однажды Иван Тимофеевич набрался смелости и спросил ее, почему мальчик держится так отстраненно? На что Зоя Павловна только пожала плечами, объяснив, что у него такой характер и он не любит ни с кем играть… Но наметанный взгляд Ивана Тимофеевича давно распознал признаки, по которым было видно, что ребенок просто-напросто запуган и потому никому не доверяет.

Иван Тимофеевич начал осторожно приучать мальчика к себе, сначала просто копаясь в песочнице по соседству с ним, вызывая этим удивленно-недоумевающие взгляды Зои Павловны, а через несколько дней пошел дальше.

Затеяв как-то постройку крепости неподалеку от песочницы, Иван Тимофеевич вдруг громко воскликнул:

– Ай-яй-яй, как жаль, что нет у меня помощника! Как же мне одному построить эту крепость? Как бы я хотел, чтобы мне кто-нибудь помог и подвез на машине песочку…

Мальчик, повернувшийся на его голос, внимательно выслушал тираду Ивана Тимофеевича, а потом, нагрузив свой грузовик песком, потащил его в сторону «строительства», и вроде как ненароком перевернул машину, высыпав песок недалеко от «крепостной стены».

– Перевернулась! Ай-яй-яй, – совсем как Иван Тимофеевич, воскликнул малыш и потащил пустой грузовик обратно к песочной куче, чтобы заново загрузиться.

Подвезя новую порцию песка к «крепости», мальчик в нерешительности остановился.

Иван Тимофеевич, занятый возведением «крепостных стен», вдруг обратился к нему:

– Эй, на грузовике! Скорее давайте стройматериал, а то враг уже близко, а у нас еще стены не готовы! Водитель, слышите меня?

– Слышу, слышу, – ответил мальчик и засуетился, выгружая песок прямо под руки Ивана Тимофеевича.

Так началась его странная дружба с мальчиком Костей, которая поразила Зою Павловну и убедила ее в том, что Ивану Тимофеевичу можно довериться.

Как-то, недели через три, она вывела внука погулять, а сама, тяжело дыша, опустилась на скамейку рядом с Иваном Тимофеевичем.

Поздоровавшись и заметив ее подавленное настроение и красные, явно от слез, глаза, он обратился к ней:

– Так вроде не принято, но я фармацевт и мне можно, потому хочу спросить вас, Зоя Павловна: что у вас случилось? Вы сегодня очень плохо выглядите…

– Лучше не спрашивайте, Иван Тимофеевич, – покачала головой та. – Сердце болит. У меня уже был один инфаркт, похоже, второй на подходе…

– Так вчера же все вроде было нормально, – удивился Иван Тимофеевич такому резкому падению ее самочувствия.

– Я с мужем поругалась, – тихо призналась Зоя Павловна.

– Он что же у вас, пьет? – спросил Иван Тимофеевич, внутренне напрягаясь.

– Да нет, что вы! – возразила она. – Просто у него характер такой, тяжелый…

– Опять характер! – воскликнул Иван Тимофеевич, укоризненно глядя на Зою Павловну. – Что-то у вас в семье все больно характерные!

– Вот именно: больно характерные… – грустно подтвердила Зоя Павловна, сделав ударение на «больно».

– И что же вы не поделили, можно узнать? – полюбопытствовал Иван Тимофеевич. – Просто интересно, что может вызвать ссору с такой спокойной женщиной, как вы…

– Да из-за ерунды скандал вышел, – в отчаянии махнула рукой Зоя Павловна. – Одеваясь, я сдвинула с места в коридоре на сантиметр его туфли, так он обещал мне голову проломить, если такое еще раз повторится…

Заметив недоверчиво-изумленный взгляд Ивана Тимофеевича, она пояснила:

– Да, моему для скандала большого повода и не надо, готов из-за мелочи в гроб вогнать. Иногда, поверите-нет, но жить не хочется…

– Еще чего не хватало! Да он сам не достоин жить, если так доводит женщину! – возмущенно произнес Иван Тимофеевич. – А уныние, Зоя Павловна, и тем более, самоубийство – грех великий… Вы не должны допускать, чтобы с вами такое вытворяли! Вы пробовали как-то противостоять ему?

– Не пробовала… боюсь, – честно призналась женщина.

– Боитесь? – удивленно переспросил Иван Тимофеевич.

– Да, боюсь! Боюсь, что шарахнет в ярости меня об стену или еще обо что-нибудь, я концы и отдам, а кто Костика растить будет? Он-то один с внуком не справится, рыдать потом на моей могиле будет… – помолчав, она добавила: – Хотя нет, не будет он меня бить, он меня словами в могилу сведет, иногда такое скажет! – и, не сдержавшись, Зоя Павловна, отвернулась, смахивая слезы.

– Да… – задумчиво покачал головой Иван Тимофеевич. – Ну не плачьте, Зоя Павловна, должна и на него найтись управа…

– А ведь женились мы по большой любви, – перебила его женщина. – Мои родители никак не хотели отдавать за него, так он несколько лет меня добивался. Хотя тоже было… Представляете, приходит как-то раз ко мне на свидание с расстроенным лицом, я ему: «Петенька, что случилось?» А он мне: «Понимаешь, Зоя, я тут случайно встретил девушку, с которой до тебя гулял, так она меня до сих пор любит и говорит, что руки наложит на себя, если я женюсь на другой. Ума не приложу, что делать…» А я-то, дура наивная, ему и говорю: «Ну раз так, то женись на ней, нельзя, чтобы человек жизни себя лишал из-за любви». А он мне грустно так кивает: «Ах, какая ты, Зоенька, чуткая! Наверное, мне так и придется сделать…» А у меня сердце кровью обливается, зубы стиснула, слезы наружу просятся, я держу их в себе, что есть сил. А он потом вдруг как расхохочется: «Дурочка, говорит, это же я тебя проверял, насколько ты меня любишь…» Представляете?!

– Да он у вас просто садист! – поставил диагноз Иван Тимофеевич, решив про себя, что обязательно должен посмотреть на этого любителя мелодраматических розыгрышей.

Он задал ей еще несколько вопросов о муже и постарался, как мог, ее развеселить.

После этого разговора Зоя Павловна неожиданно пропала на несколько дней, и Иван Тимофеевич, не видя ни ее, ни Костика, забеспокоился.

Решив зайти к Зое Павловне, чтобы спросить: не случилось ли чего, может, лекарства какие нужны, он направился через двор к подъезду, где она жила.

Поднявшись на третий этаж, он подошел к ее квартире, и только хотел нажать звонок, как услышал за дверью низкий мужской голос, который выкрикивал текст, состоящий из сплошного мата и завершившийся убийственной фразой:

– Чтоб ты сдохла, зараза! Как ты мне обрыдла!

Что ответила ему Зоя Павловна Иван Тимофеевич не услышал, но ему и так было достаточно, чтобы догадаться, откуда у нее взялся инфаркт и почему ее внук сторонится людей…

«Интересно получается… – думал Иван Тимофеевич, спускаясь по лестнице. – Если какой-нибудь гад всадит человеку нож в сердце – его посадят в тюрьму за убийство, а если он доведет человека до инфаркта, по сути дела до такой же смертельной дыры в сердце, то его даже не привлекут к ответственности, ведь слова – не пальцы, отпечатки оставляют невидимые… Попробуй, докажи, что он умышленно довел человека до смерти… Да и статьи „за доведение до смерти“ в нашем уголовном кодексе, кажется, не существует, а зря…»

Уже подходя к выходу из подъезда, Иван Тимофеевич почувствовал, как внутри у него вздрогнул, просыпаясь, Ассенизатор, и понял, что пришло время «очистить» жизнь Зои Павловны и ее внука от того Зла, которое несет в себе ее муж…

«Подобное должно наказываться подобным… Пусть сердце злодея лопнет, как перекачанный футбольный мяч, пусть он на себе почувствует, каково это, когда тебе рвут сердце…»

В один из вечеров, дождавшись, когда Зоя Павловна, оправившись после сердечного приступа, вновь вышла с внуком во двор, Иван Тимофеевич незаметно проскользнул в ее подъезд и позвонил к ним в квартиру.

Муж Зои Павловны раздраженно открыл дверь, видимо, ожидая увидеть на пороге свою жену, забывшую, наверное, что-нибудь дома, и удивленно уставился на представшего перед ним Ивана Тимофеевича.

– Что надо? Если вы по поводу каких-нибудь очередных выборов, то я не голосую, – грубо сказал он.

«Ну и Петенька!», – хмыкнул про себя Иван Тимофеевич, внимательно рассматривая стоящего перед ним жлоба. При этом он был немного удивлен: обычно подобные люди с посторонними бывают «сама любезность», а злость свою срывают в основном на безропотных близких и детях. Этот же экземпляр, видимо, не делал никаких различий на своих-чужих, и груб был, как говорят, «по жизни», то бишь всегда. Но все агрессивные люди либо психически ненормальны, либо жуткие трусы, скрывающие за своей агрессивностью и жестокостью патологическую трусость и предательское нутро.

Зная об этом, Иван Тимофеевич, не смотря на свой тщедушный рост, пошел на риск.

Резко выкинув вперед правую руку, он вдруг с силой втолкнул ошалевшего Петеньку в квартиру, потом вошел сам и плотно закрыл за собой дверь.

– Ну ты, козел, чего тебе здесь надо? Я тебе счас рога поотшибаю, сука! – взревел Петенька, надвигаясь на Ивана Тимофеевича.

Но тот, не вынимая левой руки из кармана, угрожающе посмотрел на него и сказал:

– Только рыпнись, всажу пулю между глаз.

Петенька метнул взгляд к оттопыренному карману Ивана Тимофеевича и остановился в нерешительности.

– А ну двигай в комнату! – тихо, но внушительно приказал ему Иван Тимофеевич.

– Мужик, ты чего? – совсем другим тоном произнес Петенька, пятясь от него в комнату. – Что тебе нужно?

– Сядь! – приказал Иван Тимофеевич, указывая ему на диван.

Тот послушно опустился на краешек дивана, и испуганно дернулся, когда Иван Тимофеевич бросил ему пачку с сигаретами:

– Кури!

Петенька подрагивавшими пальцами вытащил из пачки одну из трех лежавших там сигарет, и, взяв с тумбочки у дивана зажигалку, суетливо прикурил. После чего протянул пачку обратно Ивану Тимофеевичу.

– Положи рядом с собой, – сказал Иван Тимофеевич и отошел к окну, чтобы не дышать табачным дымом.

Петенька положил пачку на диван, и, глубоко затянувшись сигаретой, вдруг закашлялся.

Переждав, пока тот откашляется, Иван Тимофеевич сказал:

– Я пришел предупредить тебя, что если ты еще раз повысишь голос на Зою Павловну, то ты – покойник…

В слезящихся от сигаретного дыма глазах Петеньки мелькнуло недоумение тут же сменившееся злостью, и он процедил:

– Ой, бля… Я-то думал, что ты из-за чего серьезного ко мне приперся! А, оказывается, тебе просто эта стерва настучала… – и он было начал подниматься с дивана, но вдруг покачнулся и осел обратно.

Слова его стали для него приговором.

– Я же сказал тебе «сядь», так сиди и не рыпайся, – брезгливо сказал Иван Тимофеевич, уже не сомневаясь в правильности принятого решения.

А Петенька, пьяно мотая головой, озадаченно посмотрел на сигарету, которую он держал в руке.

– Что ты мне подсуну-у-л? – спросил он заплетающимся языком и вдруг завалился на бок, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Иван Тимофеевич медленно приблизился к нему.

Осторожно вытащив из левого кармана футляр со шприцем, он открыл рот Петеньке, помедлил несколько секунд, а потом всадил длинную иглу тому в горло, быстро выпуская в мышечную ткань препарат желтого цвета.

Выдернув иглу из горла обмякшего Петеньки, Иван Тимофеевич отступил назад, холодно всматриваясь в его распахнутые в ужасе глаза. И когда те через несколько минут подернулись пеленой смерти, он вновь ощутил на своем лице освежающий ветерок, словно кто-то стремительно захлопнул двери за выдворенным из этого мира Злом.

Забрав с дивана пачку со своими «сигаретами», Иван Тимофеевич вывернул из пальцев Петеньки тлеющий окурок, не спеша затушил его, и, сунув его в ту же пачку, осторожно пошел к выходу.

Выйдя на улицу, Иван Тимофеевич, как ни в чем не бывало, отправился к песочнице, в которой возилась с внуком Зоя Павловна.

Поздоровавшись, он присел рядом с ними на лавочку и поинтересовался у нее здоровьем и отношениями с мужем.

– Сердце отпустило, а с мужем мы помирились, – ответила Зоя Павловна, отводя глаза. – Так что все нормально, спасибо.

«Так я и поверил!..» – усмехнулся про себя Иван Тимофеевич, вспомнив подслушанный им их «нормальный» разговор, но тему дальше развивать не стал.

Он остался сидеть на лавочке, когда Зоя Павловна попрощалась, уводя Костю, сказав, что его пора кормить.

А через несколько минут он услышал разнесшийся над двором ее истошный крик:

– Петенька! Родной мой, что с тобой?! Петенька-а-а…

«Родной?!» – Иван Тимофеевич остолбенел. – Как «родной»?! Она же говорила, что он доводит ее, что ей жить из-за него не хочется!..»

А из окон все несся и несся протяжный отчаянный крик Зои Павловны:

– Петенька-а-а… вернись! Не уходи, Петенька…

В окнах и на балконах начали появляться перепуганные люди.

«Боже ты мой, там же Костя!» – вдруг всполошился Иван Тимофеевич и помчался через двор к подъезду.

Перескакивая через ступеньки, он взлетел на третий этаж и ворвался в квартиру Зои Павловны.

Она сидела на полу у дивана, на котором лежал ее муж, и, вцепившись себе в волосы, кричала, раскачиваясь из стороны в сторону:

– Петенька… Как же я жить теперь буду без тебя?!..

Иван Тимофеевич поискал взглядом Костю, и обнаружил его в углу, куда тот забился в страхе.

Мальчик сидел, зажав уши ручонками, чтобы не слышать жутких криков бабушки, и оцепенело смотрел на неподвижно лежащего на диване деда.

Иван Тимофеевич подошел к Косте и попытался взять его на руки, но тот, вырвавшись, вдруг бросился от него к Зое Павловне с криком:

– Бабушка, не вели ему трогать меня! Он – плохой! Это он убил дедушку!

Иван Тимофеевич ошеломленно замер.

Зоя Павловна подняла на Ивана Тимофеевича полубезумный взгляд и вдруг, словно прочтя в его глазах правду о содеянном им, поползла по полу к нему на коленях, норовя вцепиться в него руками и крича:

– Убийца!.. Убийца!..

«Чертова мазохистка, дура переменчивая!» – пронеслось в голове отступающего от нее Ивана Тимофеевича, но Ассенизатор в нем уже знал, что произошла великая Ошибка. Раньше он уничтожал лишний, никому ненужный, мешающий людям человеческий мусор, но этот Петенька оказался нужным Зое Павловне. Она любила его, несмотря на то, что жили они в постоянных скандалах. А он, Ассенизатор, этого не разглядел, взялся судить там, где могли рассудить только эти двое.

Он совершил Ошибку, умножил Зло и сам стал этим Злом. И теперь, как всякое Зло, он должен быть тоже уничтожен. Иван Тимофеевич покорно и безоговорочно принял этот последний приговор себя-Ассенизатора.

Однако Ассенизатора может «зачистить» только Ассенизатор…

Иван Тимофеевич, выглянув в окно, увидел подъехавшую к подъезду милицейскую машину, и, отталкивая от себя руки Зои Павловны, ждал, поглядывая на дверь.

Когда на лестнице раздался топот бегущих наверх людей, он отодвинул от себя неожиданно потерявшую сознание Зою Павловну, и встал напротив двери, вытянув вперед руку с черным игрушечным пистолетом Кости.

Вбежавший в квартиру милиционер, увидев мужчину, направлявшего на него пистолет, стремительным тренированным движением выхватил оружие и два раза выстрелил.

Иван Тимофеевич почувствовал, как пули, выпущенные милиционером, взрываются у него в груди жгучей болью, крошащей ребра и разрывающей в клочья легкие.

«Все правильно, Зло должно быть исторгнуто из нашего мира!» – пронеслась в голове Ивана Тимофеевича последняя мысль, и он рухнул на пол.

Умирая, Иван Тимофеевич успел ощутить уже ставшее привычным дуновение свежего ветерка, который пронесся по комнате, взъерошил мягкие волосы Кости и улетел в окно, всколыхнув напоследок занавески.

Мальчик зябко поёжился – этот ветерок был еще слишком холоден для его хрупкого маленького тела.

Но дети растут быстро…

Санкт-Петербург,

26 апреля 2000 года

© 2007, Институт соитологии