«Над пропастью любви»

Она ушла три дня назад.

Все это время он слышал, как медленно, с противным скрежетом, ползет по пазам дверное полотно и сухо стреляет стальной язычок замка. Ему хотелось, чтобы это был щелчок револьверного выстрела, но этого счастья судьба ему не дала.

Опустив голову, он медленно ходил по комнатам, но стоило ему поднять глаза, как его взгляд натыкался на серую дверь. Один раз, а, может быть, и не один, он долго стоял у порога, размышляя, кто, когда и где мог создать такую странную краску. Она не была стальной, она не была серебристой, она, в обычном понятии этого слова, даже не имела цвета. Это была тоска, намазанная на плоскость. Это была тоска, раскатанная в такую тонкую пленку, что походила на паутину, укутавшую его липкой болотной мерзостью, которая высасывала из его груди жизнь…

Зазвонил телефон. Звонок был так резок и такой болью отозвался в голове, что его руки сами собой зажали ладонями уши, но трель была так пронзительна, что раз прорвавшись в плоть, обрела там свою жизнь, калеча и измываясь над его сознанием. Когда это стало невыносимо, он подошел к тумбочку и поднял трубку.

– Она таки ушла от тебя? – Ему показалось, что он слышит громкое воронье карканье, а не материнский голос

– Да.

– Я счастлива.

– Мам, что ты говоришь?!

– Эта блядь испортила тебе жизнь. Она опозорила твое имя. Слава богу, что она таки не родила тебе детей. Как бы ты сейчас мучился?

– Мама, я люблю ее.

– О чем ты говоришь ?!

Он явственно увидел, как мать всплеснула руками и отшатнулась от телефона. Ее черные густые брови насупились, а длинная волосина, торчавшая на верхней губы задрожала от волнения.

– Не вздумай повторить это в пр Ыличном обществе, – это ее «ы» всегда смешившее его, сейчас чуть не заставило сорваться на крик, – люди будут смеяться. Они таки будут долго смеяться.

– Пусть смеются, смех продлевает жизнь.

– Ты мне ее так продлил, что я уже и деньги на похороны отложила. Ты знаешь, в шкафу стоит наша старая сахарница с отколотой крышечкой? Та, которую я провезла сквозь все таможни и границы.

– Да, мама.