«Халява для лоха»

Ирина Майорова ХАЛЯВА ДЛЯ ЛОХА 

Жертвам рекламы посвящается

Перхоть

Реклама… настраивает сознание на наркотический лад: внушает, внедряет, вдалбливает культ всепохотливости, идеологию кайфа-во-что-бы-то-ни-стало.

В. Леви

– Ты уверен, что эта юродивая никуда не торкнется?

– Шеф, ну сколько можно?! Да забудьте вы про нее, живите спокойно! Сами же говорите: юродивая. Даже если и торкнется, кто ее слушать-то будет? У нас такое положение в стране… – Стоявший перед столом шефа человек щелчком сбил с лацкана дорогого темно-синего пиджака пылинку и, ухмыльнувшись, повторил: – Такое положение, при котором любой идиот имеет право на внимание правоохранительных органов, а также депутатов-кандидатов… если у него есть деньги. Большие, очень большие деньги. А у Уфимцевой их нет. У нее вообще ничего нет. Даже комната в коммуналке не ее – снимает. Половину зарплаты хозяйке отдает. Если она совсем жрать перестанет, то да, через полгодика скопит на консультацию у зачуханного адвокатишки. За эти деньги он ей расскажет, как невыносимо тяжело добиться пересмотра дела, а составить заявление уже не поможет, скажет: «Гони еще бабло!»

– А если она решит в какую-нибудь газетенку пойти? Найдет такую же, как она, сентиментальную дебилку, и та размажет сопли на две полосы…

– Да хоть на четыре! – Человек в синем пиджаке с веселым азартом притопнул ногой, будто приготовился сплясать «Камаринскую». – Кто ж это в печать-то пустит? Вы только прикиньте, что на чашах весов: РА «Атлант» – и эта полоумная!

– Да, тут ты прав, Александр Васильевич. – Сидящий за столом невысокий, плотно сбитый человек в густо усыпанном перхотью джемпере самодовольно улыбнулся. – Но вот, думаю, одной закавыки даже ты, такой умный, объяснить не сможешь. А закавыка эта – женская психология. Он же ее предал? Предал! Квартиру, машину, золотишко продать заставил? Ну хорошо, не заставил – сама продала… А она каждый месяц на зону посылки пакует. Да любой мужик на ее месте топил бы этого Стаса, как кутенка в поганом ведре…

– А я чего всегда говорил! – горячо зашептал, склонившись над столом, тот, кого хозяин кабинета назвал Александром Васильевичем. – Бабы – существа второго сорта, они как собаки – их пинают, а они сапог лизнуть норовят… Никакого самоуважения, никакой гордости, лишь бы при мужике состоять, лишь бы их каждую ночь трахали…

– Ну ты забываешь, что он уже полтора года на нарах, – откинувшись на спинку кресла, дернул углом губ шеф. – Да еще и в полутора тысячах километров от Москвы.

– Ха-ха-ха! – визгливо захохотал синепиджачник, продолжая нависать над столом босса.

– Слушай, Василич, когда ты наконец зубы вылечишь? – Шеф брезгливо сморщился и откинул голову на кожаную спинку. – Ездишь на «Ауди», костюмы покупаешь за две тысячи баксов, а изо рта несет, как из канализации.

Василич оторопел. Замерев, он еще пару секунд продолжал опираться ладонями о крышку стола. Потом распрямился, сделал шаг назад и растянул рот в широкой улыбке:

– А вот когда ты от своей перхоти избавишься, тогда и я – бегом к стоматологу!

Голова шефа дернулась, глаза в узких щелках остро блеснули.

– Договорились… – сухо кивнул хозяин кабинета и указал подчиненному на стоящий возле стены стул.

От доверительного тона, каким они только что обсуждали выверты женской психологии, не осталось и следа. Голос шефа звучал официально и требовательно:

– Что у нас с иском наследников композитора?

Василич суетливо приподнялся с места:

– Да все нормально. Я возражения составил, судебное заседание завтра.

– Перспективы?

– Выиграть – призрачные. Налицо нарушение закона «Об авторских и смежных правах». Да в первый раз, что ли?

– Сколько просят?

– Лимон. В деревянных. Получат в лучшем случае на порядок меньше. У нас, слава богу, не Запад, где за такие штучки рекламистов раздевают. Помните, я вам рассказывал, как Юрий Яковлев подал в суд на рекламное агентство, полмиллиона требовал? Давно это было, тогда еще не ввели ограничений на рекламу алкоголя. Его портрет в образе Иоанна Грозного из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» на билбордах по всей Москве висел. Он стопочку опрокидывает, а слоган – цитата из фильма: «Лепота!» Ему, народному артисту, которого вся страна знает, за подмоченную водкой репутацию присудили тысяч десять, не более…

– Он-то тут при чем? Это режиссер или дирекция киностудии должны были иски писать.

– Шеф, ну зачем вам эти юридические заморочки? Вы у нас стратег, ваше время – золото…

– Согласен: мое время – золото. А вот чем ты и весь твой отдел занимаетесь? Почему не напомнил криэйтерам, что может быть иск?

– Как не напомнил?! Так они меня убедили, что на этой песенке все и держится. Мы решили рискнуть.

– А на наследников выйти?

– Да они б такие бабки заломили!

– На заказчика, я так понимаю, перевести стрелки не получится…

– Не-а, – помотал головой Василич. – Эти умные оказались, в договор пункт включили, что агентство гарантирует законное использование объекта авторского права, ну и прочую мутотень про плагиат, оригинальность идеи. В общем, подстраховываются как могут, гады. Да не переживайте, сумма, которую суд наследничкам отрядит, в сотни раз меньше той, что нам по договору пришлось бы отстегнуть.

– А репутация агентства?

– Фи-и-и! Перед кем нам невинность-то блюсти? Перед другими заказчиками? Да им по хрену, как мы их товар на рынок продвигаем. Хоть через горы настоящих трупов! Им главное – чтобы реклама работала, продажи росли. Шеф, хотите анекдот новый про рекламу расскажу?

– Если не длинный – расскажи.

– Совсем короткий. Не анекдот даже, а слоган. «Орбейс» – единственная жевательная резинка, разработанная женщиной гинекологом!»

Чухаев заискивающе хихикнул и вперился в лицо шефа, ожидая реакции.

Ненашев помолчал, уставившись собеседнику в выпирающий кадык, нехотя разлепил толстые, будто наспех слепленные из буро-коричневой глины губы:

– Все? Считай, я посмеялся. Иди к себе. Мне тут важные звонки сделать надо.

Когда Василич закрывал дверь кабинета, на душе у главного атлантовского юриста было погано.

«Кой бес меня толкнул про перхоть сказать?! Да еще на «ты» с какого-то прибабаху перешел, – ругал он себя. – Вон как у него щека дернулась».

– Ну ничего, – уже вслух успокоил себя глава юридической службы Александр Васильевич Чухаев. – Он уж небось и забыл.

Только зря утешал себя Чухаев. Аркадий Сергеевич Ненашев, если этого требовали интересы дела, мог забыть многое. Но двух вещей не потерпел бы ни от кого – ни от самых выгодных заказчиков с огромными рекламными бюджетами, ни от ближайшего окружения: намека на свою необразованность – раз, и критики своей внешности – два.

Позор

Год назад на корпоративной вечеринке по случаю семилетнего юбилея «Атланта» произошел эпизод, о котором в агентстве сейчас наверняка уже никто не помнил. Никто, кроме Ненашева. Вспоминала его, видимо, и главная героиня истории Алла Домнина, но она в «Атланте» давно не работала.

Симпатичная и толковая выпускница факультета рекламы одного из ведущих московских вузов, придя со свеженьким дипломом в криэйтерский отдел, с ходу выдала суперидею раскрутки нового женского журнала (аналога сверхпопулярного зарубежного издания); ее креативчик помог «Атланту» выиграть тендер и получить заказ с бюджетом три миллиона долларов. И без того не лишенная апломба девочка разом почувствовала себя равной среди равных…

К середине торжества Аллочка оказалась в центре внимания чуть ли не всех присутствующих мужчин. Она прекрасно танцевала, неожиданно сильным голосом спела под караоке пару песен из репертуара Пугачевой, довольно точно, а оттого уморительно изобразила, как офис-менеджер (прежде сказали бы завхоз) после очередной выволочки выходит из кабинета босса.

Опьяненная вином и восторженными комплиментами, девица то и дело бросала взгляды на Ненашева, беседовавшего с двумя своими заместителями. И вдруг, оставив толпу почитателей, подлетела к столику руководства и с вызовом тряхнула каштановой гривой:

– А вы, Аркадий Сергеевич, так и намерены весь вечер просидеть над салатами? Лучше пригласите даму на вальс. Или давайте споем дуэтом!

– Вас ведь, кажется, Аня зовут? Или Алла? – улыбнулся Ненашев.

Он прекрасно помнил не только имя, но и фамилию, и должность девицы. И даже размер премии, которую приказал выписать ей за удачную идею. Но сейчас нужно было дать понять этой выскочке, что она забылась, что она всего-навсего одна из двух сотен его подчиненных и вот так, запанибрата, не может себе позволить разговаривать даже с ненашевской секретаршей.

Домнина благородное предупреждение проигнорировала. Капризно сложив губки, проканючила:

– Алла меня зовут. – И повторила по складам: – Алла! Ну, Аркадий Сергеевич, пойдемте! Что вы сидите весь вечер, как бирюк какой?

– Аллочка, вы так танцуете и поете…

– О-оо! Вы еще не знаете всех моих талантов! – похвасталась захмелевшая специалистка. – Я еще когда в институте училась на каникулах роман написала в стиле Жорж Санд. Дала девчонкам почитать, те обрыдались, а потом взяли и по мейлу в издательство кинули. И что вы думаете? Напечатали! А мне гонорар выписали, тысячу долларов. Представьте, что было бы, если б я всерьез литературным творчеством занялась?

– Представляю. – Ненашев отечески похлопал по руке примостившуюся рядом специали­стку. – Он, этот ваш Жорж Санд, от зависти в гробу бы перевернулся.

Девица в притворном ужасе вытаращила и без того немаленькие глаза:

– Аркадий Сергеевич! Какой позор! Может ли руководитель солидной компании, да еще занимающейся рекламой, быть таким дремучим?! Жорж Санд – это псевдоним француз­ской писательницы Авроры Дюдеван. Пожалуй, я не стану настаивать, чтобы вы со мной танцевали. А то еще примете танго за «Барыню» и пуститесь вприсядку, а я, знаете ли, не Наташа Ростова – народным хороводам не обучена.

Она шаловливо закусила губку, повернулась на каблучках и уже через мгновение отплясывала с одним из клиент-менеджеров джайв.

Нет, Ненашев наглую специалистку не выгнал. Напротив, через несколько дней назначил ее и. о. креативного директора – то есть поставил руководить самым главным отделом агентства. Отделом, призванным рождать идеи для раскрутки новых товаров, сочинять на основе этих идей сюжеты для теле– и радиороликов, придумывать имиджи товаров и слоганы, способные засесть в мозгу потребителя, как во­гнанный под шляпку гвоздь, писать тексты газетных статей, находить бьющее в глаз дизайнерское решение для уличных билбордов и стикеров в общественном транспорте. То есть отделом, выпускающим продукт, за который рекламодатель и платит «Атланту» деньги.

Рулившего отделом Костю Обухова босс отправил в отпуск, в котором, кстати сказать, генератор идей до сей поры ни разу не был. Так, ездил дважды в год на рыбалку на Селигер, тусил неделю, а потом назад, к станку. А тут Ненашев расщедрился и отправил главного криэйтера в Дубаи аж на три недели. Костик поначалу упирался, не желая оставлять «самый горячий участок на соплюху», но Аркадий Сергеевич настоял: «Я сказал – поедешь, значит, поедешь!»

На следующий день после отбытия Кости в теплые края Ненашев озадачил отдел крупным заказом: разработкой рекламного проекта для новой линии лечебной косметики. При этом заявил, что оценивать и собственно идею, и слоганы, и дизайнерские решения будет сам.

Последнее было делом неслыханным – допрежь Ненашев в криэйтерские дела не лез. Варианты идей, предложения по позиционированию шли из отдела к заказчику напрямую – минуя и Ненашева, и всех его заместителей. К рядовым рекламодателям проекты на утверждение таскали клиент-менеджеры, к крупным Обухов ходил сам. И лишь у Костика, да и то не всегда, босс интересовался, как прошла встреча с VIP-заказчиком, укладывается ли агентство в сроки… И вдруг такой интерес к криэйтерской кухне.

Алла с энтузиазмом взялась за дело и уже через неделю положила боссу на стол три вполне качественных варианта. Ненашев все отмел и приказал «подумать, если есть чем, а не совать ему бред беременной кобылы». И дал еще неделю. После серии мозговых штурмов, изматывающих проверок вариантов на фокус-группах Домнина принесла шефу идею, которую и она сама, и сотрудники отдела оценили как блестящую.

Войдя в кабинет Ненашева, Домнина, горя глазами и пылая щеками, начала: «Аркадий Сергеевич! Теперь это попадание в десятку. Голову даю! Сработает железно! Сейчас я вам расскажу…» Ненашев скривился как от зубной боли: «Ничего мне рассказывать не надо. Слава богу, читать умею. Бумаги давай!»

Обескураженная Домнина протянула боссу папку с эскизами и сюжетами роликов. Аркадий Сергеевич брал по листочку и, коротко взглянув, небрежно бросал на край стола. По мере того как стопка в руках Ненашева худела, а горка на краю стола росла, выражение сосредоточенности на лице босса сначала сменило недоумение, а под конец – презрительная гримаса. Домнина сидела ни жива ни мертва.

«Все это свидетельствует о вашей полной профессиональной несостоятельности. – Аркадий Сергеевич ткнул пальцем в разбросанные листы. – Идея раскрутки женского журнала была стоящей, а вот это – работа дауна! Сознайтесь: идею для «Дамского угодника» вы у кого-то содрали?»

Алла чуть не задохнулась от возмущения: «Да как вы можете! Я плагиатом не занимаюсь…» Но Ненашев ее не слушал. Остановив «соплюху» вытянутой вперед ладонью, заявил: «Я вижу, что совершил ошибку. И не только тогда, когда назначил вас руководителем креативного отдела, но и когда взял на работу. Вы уволены. К сожалению, в вашу трудовую книжку я не могу внести запись: «за профнепригодность». Разрешаю уйти по собст­венному».

После увольнения Домниной Аркадий Сергеевич месяца полтора отвечал бизнесменам, просившим дать характеристику пришедшей устраиваться на работу Алле Домниной: «Как специалист – ноль. Можешь попробовать в качестве третьей секретарши – и то не советую: зарывается, дистанцию держать не умеет».

Однако креативчик Домниной вернувшемуся Костику Ненашев рекомендовал использовать. Заказчик и идеей Аллочки, и разработанным ею планом по созданию и продвижению бренда остался весьма доволен.

Еще более болезненно, нежели к намекам на свое невежество, Ненашев относился к замечаниям о собственной внешности. Да что там замечаниям! Стоило ему поймать на себе сочув­ственный или пренебрежительный взгляд какого-нибудь смазливого хлюста, альфонса при богатой бабище, – и настроение было испорчено на весь день.

Назвать Ненашева красавцем и впрямь мог только человек с весьма экзотическим вкусом. Маленькие глаза глядят на мир в узенькие щелки, оставленные набухшими веками; расплывшийся картофелиной нос, сильно выступающий вперед подбородок. И еще перхоть… Сколько денег Аркадий Сергеевич потратил на мази, втирания и маски, сколько заплатил за консультации у профессоров-дерматологов! В конце концов один из этих кожных светил пришел к выводу, что в данном случае себорея имеет соматическое происхождение, и отправил к своему другу – психотерапевту. Ненашев не пошел: он не мог допустить, чтобы кто-то посторонний копался в его мозгах.

О его тайне (и то не в полной мере) знал лишь бывший одноклассник рекламного олигарха – хирург-косметолог, практиковавший в Челябинске. Из окружения Аркадия Сергеевича никто и не догадывался, что он сделал уже три пластические операции. На первой ему слегка приблизили к голове нелепо торчавшие уши, на второй вырезали кисты из нижних век (через полгода они выросли снова), на третьей подкорректировали форму носа. Доктор-кудесник, к которому Аркадий Сергеевич летал всякий раз, когда ему невмоготу становилось глядеть на себя в зеркало, уговаривал друга детства решиться на нечто кардинальное, но Ненашев категорически отказывался.

Он прекрасно мог себе представить, что будет, появись он в Москве в новом обличье после пластики. Подчиненные станут шептаться по углам, а коллеги-бизнесмены с усмешкой отвешивать комплименты: «Ну ты похорошел, Сергеич! Вот что спорт и здоровый образ жизни с человеком делают!» А соседи? А официанты в ресторанах, где он обычно обедает и ужинает? А журналисты, чтобы им провалиться?! Всех этих людишек, которые всегда рады поиздеваться и позлословить, ничто не заставит помолчать. Вот если бы можно было их зазомбировать! Как было бы славно: прибывает в столицу красавец, похожий на тех, с рекламных роликов, а у всех, кто его раньше знал, память на предмет прежней внешности Аркадия Ненашева начисто отшибло!

Владелец РА – хоть и не признался бы в этом никому, даже самому себе, – был рабом собственных комплексов. Рабом, на веки вечные прикованным к собственной уродливой оболочке, а потому глубоко несчастным. Позволь он какому-нибудь психологу «покопаться в мозгах», профессионалу бы не составило труда объяснить причину его безудержной погони за атрибутами красивой жизни: самыми дорогими машинами, костюмами и джемперочками из последних коллекций богов с модного олимпа, членскими карточками в элитные закрытые клубы и прочая, прочая. Она, причина эта, лежала в глубоко запрятанном в подсознании желании: обладая престижными вещами, хоть на чуть-чуть, на ничтожную малость приблизиться к образам блистательных, уверенных в себе, неотразимых суперменов, косяками фланирующих по телеэкрану и одним взглядом разбивающих сердца обворожительных красавиц. А самый умный и проницательный из числа исследователей «человеческих душ и мозгов» объяснил бы Ненашеву, что именно «неординарной» внешности он во многом обязан своему нынешнему месту на бизнес-олимпе: карьере, деньгам, связям. Что надели его мать-природа и родители привлекательной или хотя бы «среднестатистической» физиономией, вряд ли бы Аркадий Сергеевич нынче был тем, кем стал. Подвизался бы в инженерах-строителях или бригадирах «шабашников», строящих дачные домишки, носил бы жене по «штуке» баксов в месяц, заначивая стольник, чтобы выпить с мужиками пивка…

Замечание Чухаева по поводу перхоти, да еще сделанное таким разнузданно-панибрат­ским тоном, выбило главного «атлантовца» из колеи. После ухода юриста он, склонив голову к столешнице, несколько минут ожесточенно корябал ногтями кожу под редкими волосами. Полированная поверхность стала похожа на припорошенное снегом обледенелое шоссе. Ненашев брезгливо сгреб «снежок» ладонью, вынул из ящика небольшое овальное зеркало, расческу, загладил волосы наверх и принялся пристально рассматривать собственное отражение.

– Аркадий Сергеевич, в приемной Статьев. Примете? – Раздавшийся из селектора голос секретарши заставил Ненашева вздрогнуть. – А еще с винно-водочного завода «Айсберг» звонили, хотят разместить у нас заказ…

– Их потом наберешь, – резко оборвал секретаря Ненашев. – Давай сюда полковника.

Мозговой штурм

Чухаев любил бывать в креативном отделе. И по делу, и просто так. Проводя юридическую экспертизу очередного проекта, он чувствовал себя вершителем судеб. Ему нравилось смотреть, как волнуются все эти «гении мысли, слова и колора», представляя на его суд свое детище, рожденное в многочасовых спорах и скрипе залитых декалитрами крепкого кофе мозгов. Как горячо отстаивают свои «суперидеи», как преданно ловят его взгляд, когда, расхаживая по огромному кабинету, он хмурит лоб и сыплет цитатами из законов, из-за нарушения которых РА «возьмут за горло», «поставят к стенке» и «вообще разорят». Преувеличивает, конечно. Ну кто осмелится всерьез схватиться с крупнейшим рекламным агентством, как корабль ракушками обросшим самыми немыслимыми связями? Какой судья решится на такой геморрой? Для соблюдения проформы («В конце концов, у нас правовое государство!») иск, конечно, примут, проведут пару заседаний и в крайнем случае присудят «обиженному» агентством какую-нибудь мелочь. Но это только в самом крайнем. Вон дочери Анатолия Папанова, когда она решила вступиться за покойного отца, отказали? Отказали. Ей, видите ли, показалось оскорбительным, что героя Анатолия Дмитриевича из «Бриллиантовой руки» приспособили для рекламы «Антиполицая». Дескать, и разрешения на это «кощунство» никто из родственников не давал, и оскорбляет это память знаменитого актера безмерно. Только пролетела голубушка, как фанера над Парижем… С Федеральной антимонопольной службой, призванной следить за тем, чтобы рекламные агентства не вываливались за рамки законов, таких, как ограничения рекламы водки, пива, сигарет, использования детей в рекламе «неребячьих» товаров и так далее, конечно, сложнее, но тоже договориться можно… Однако творческой элите «Атланта» о тонкостях ( в том смысле, что где тонко – там брешь, а значит, лазейку проделать ничего не стоит) российского законодательства и слабостях работников юриспруденции знать не надо. Пусть потомятся в ожидании чухаевского вердикта, порвут себе волосы, осознавая, что их драгоценное дитя оказалось не просто незаконно, а ПРЕСТУПНО рожденным. Пусть потом молятся на Чухаева, который «взял ответственность на себя», прикрыл их перед начальством и судебными органами облаченной в пиджак от Cavalli грудью…

Сегодня Чухаев зашел к криэйтерам, чтобы разрядиться. Для улучшения самочувствия ему нужно было выплеснуть на головы этих умников и умниц хоть часть негативных эмоций, которые юрист заполучил в кабинете босса. Однако сделать это не удалось. В отделе шел мозговой штурм – мероприятие, во время которого, по неписаным правилам агентства, никто, даже Ненашев, не имел права влезать с посторонними вопросами. Принимать участие, выдвигая идеи, – пожалуйста. Но без всяких привилегий, наравне со всеми. И ни в коем случае не давая оценок и не критикуя даже натуральный бред.

На этапе мозгового штурма любая, самая дикая, нелепая, сумасшедшая идея аккуратно записывалась в огромный талмуд. Считалось, что именно из таких идей рождается креатив – оригинальная, блистательная, завладевающая вниманием, впечатывающаяся в мозг и провоцирующая хомо сапиенс на покупки реклама. Аркадий Сергеевич принимать участие в таких посиделках не любил и за всю историю агент­ства присутствовал на них раза два, не больше. А вот Чухаев, напротив, частенько наблюдал, как эта разношерстная компания в муках рождает на свет монстрика, который вскоре будет зомбировать миллионы ничего не подозревающих соотечественников.

Вот и теперь, обнаружив, что процесс пошел, Александр Васильевич тихонько прикрыл дверь и уселся в кресло у журнального столика, на котором стояли чайник и груда разномастных чашек.

Темой нынешнего мозгового штурма были женские колготки, которые по полученной от японцев лицензии начала выпускать одна российская фабрика. Изюминкой модели было то, что в область гульфика вшивается ампулка с витаминами, столь необходимыми нежному дамскому организму. Капсула была крохотная, размером с засушенную виноградинку, но, нагреваясь от тела «носительницы», в течение дня потихоньку отдавала облачившейся в японское ноу-хау владелице фирмы, салона, топ-менеджеру или просто подружке миллионера столько полезных ингредиентов, что та даже после самой интенсивной и длительной нагрузки чувствовала себя на манер бабочки: легкой, подвижной, готовой к любым приключениям.

Чухаев вошел в тот момент, когда свою идею задвигал коллегам арт-директор Алик, невзрачный человек с красной косынкой, вдоль и поперек исписанной иероглифами. Эту тряпочку Алик то повязывал вокруг головы как бандану, то затягивал на шее как пионерский галстук, то заменял ею ремень на потрепанных джинсах, а однажды соорудил огромный бант, который пришпилил на свитер возле сердца: так первый дизайнер отметил День примирения и согласия. Нынче замусоленная тряпица болталась у Алика на правой руке – на манер повязки дружинника.

– Самое сексуальное место у женщины где? – вопросил Алик. И сам же ответил: – Там, где родинка. Или родинки. В нашем случае родинка где надо, чуть повыше лобка. Колготки, сами видите, полупрозрачные. – Дизайнер натянул изделие себе на руку и продемонстрировал окружающим просвечивающее сквозь тонкую ткань инородное вкрапление. – Похоже на родинку? Давайте оденем модель в колготки на голое тело, положим на роскошную кровать… Она стыдливо прикроет причинное место ладонью… но «родинку», естественно, оставит на всеобщее обозрение. Ну а слоган сочиним типа: эти колготки станут компасом для любимого, и он всегда найдет верную дорогу.

– По-моему, пошло, – скривилась Агнесса Петровна, дама лет сорока, недавно принятая в отдел на должность бренд-менеджера. «Мадам Огаркина», как именовали здесь новенькую, в рекламном деле, в том числе в брендинге, понимала как лошадь в фэн-шуй. Ненашев взял ее по горячей просьбе одного VIP-клиента, задурившего от жены с Агнессиной дочкой. «У тетки филфак за плечами, поставь ее точки с запятыми где надо расставлять. Только смотри не скажи, что корректором берешь, – обидится насмерть. Придумай какую-нибудь должность мудреную и чтобы звучала солидно. Пусть перед подругами выпендривается. Глядишь, и ко мне терпимее станет относиться – ведь позаботился, такую должность ей выбил!» Обухов к появлению «тетки» отнесся без энтузиазма: «Если надо, пусть сидит. Только ты, Аркадий Сергеич, увеличением штата мне в нос не тычь, помни: мадам Огаркина – это балласт». Ненашев помнить обещал.

А Костик не раз пожалел, что согласился приютить чью-то псевдотещу. Вот, например, совсем недавно, когда этот заказ на рекламу колготок получили, всем отделом битый час пришлось растолковывать Агнессе Петровне, возмущенной японской придумкой, что настоящая леди давно уже колгот не стирает, она их выбрасывает, а наутро надевает новые.

«Как же так?! – возмущалась сбитая с толку Агнесса Петровна, сразу вдруг обидевшись и даже почему-то покраснев. – Первый раз такое слышу! По всем гигиеническим правилам положено колготки стирать каждый день! А что толку выбрасывать-то? Ведь пробросаешься!»

«Ну уж нет, Агнесса Петровна! Ваше право с вашими колготками поступать как вам вздумается, но вот свои правила другим людям навязывать не надо!» – взъярился Костик. Никогда еще его так из себя не выводили. И откуда взялась на его голову эта курица?!

Вот и теперь на замечание Агнессы Петровны Костик отреагировал немного более бурно, чем требовалось:

– Цыц! Все комментарии потом. Сейчас только идеи. Алик, я записал. Давайте дальше. Надя, ты что скажешь?

Надежда Грохотова трудилась в «Атланте» копирайт-директором, сочиняла слоганы для рекламных роликов и билбордов, заголовки и тексты для газетных и журнальных статей. Почву словослагательства она вспахивала уже лет десять – в ненашевское РА ее переманили года три назад у конкурентов, положив пять тысяч долларов в месяц, вдвое больше, чем она получала в «Альфе и Омеге».

– Мне кажется, в данном случае следует прибегнуть к шоку. Витамины поднимают тонус, благоприятно действуют на организм. То есть заботятся о женском здоровье, а следовательно, предотвращают частые визиты к гинекологу, которые, к сведению присутствующих здесь мужчин, для большинства из нас – нож острый.

– Да уж, чего приятного, – согласился с Надеждой второй дизайнер Андрюха Суслов, щуплый мальчишка с гладко выбритым черепом, но при усах и бороденке – жалких плодах усилий казаться старше и мужественнее. – Я, когда по телику начинают про женские проблемы гундеть, кресло это показывают, сразу ящик вырубаю. Один раз стол с инструментами в камеру попал, а там всякие железки с ручками. Средневековые орудия пыток, чес-слово…

– Вот-вот, – с энтузиазмом подхватила Грохотова. – Это на тебя, ни разу в этом кресле не побывавшего, обстановочка гинекологического кабинета такой ужас наводит, а теперь представь, каково нам… Так что я предлагаю-то? Давайте усадим в это креслице какую-нибудь бабенку. Снимать будем со спины, чтоб, значит, только напряженная макушка была видна и коленки в судороге… И физиономию мудрого доктора – седенького, в очках, бородка клинышком, который, удрученно покачав головой, скажет: «Как же вы, матушка, все запустили! А вот принимали бы витаминный комплекс для женского здоровья…»

– «Капсулка в штанах – это вам не инструмент гинеколога!» – заржал Андрюха, но под укоризненным взглядом Обухова смешался и прикрыл рот ладошкой: дескать, молчу, молчу.

– Еще идеи есть? – сурово осведомился Обухов.

– А почему бы просто не взять красивую девушку, которая благодаря этим чудодейственным ампулкам брызжет энергией, юной прелестью и здоровьем сутки напролет, – внесла свою лепту в обсуждение Агнесса Петровна. – Показать: вот она проснулась, весело собирается на работу, целый день проводит в офисе, вечером скачет на дискотеке, а ночью у нее романтиче­ское рандеву с возлюбленным… И девиз какой-нибудь как у батареек… ну, где кролики… «Энерджайзер» или «Дюраселл»… «Полученный от витаминной капсулы заряд бодрости помогает ей быть живой и веселой даже тогда, когда другие уже давно…»

– …сдохли! – радостно закончил фразу Андрюха и тут же получил от Грохотовой легкий подзатыльник.

– Все это, конечно, любопытно, – подал голос вышедший из глубокой задумчивости заместитель Обухова Сергей Пряжкин, – но главного нет: секс, эротика начисто отсут­ствуют! А колготки – это, если хотите, самый что ни на есть эротичный товар, эротичнее трусов и бюстгальтеров!

– Это почему же? – заинтересовалась Агнесса Петровна.

– Да потому, что женщина в нижнем белье, особенно нынешнем, ультрамодном, состоящем из двух тесемочек: одна соски прикрывает, другая в анус врезается – не оставляет мужчине простора для фантазии, а колготки – это тот самый флер таинственности, благодаря которому можно пофантазировать, помечтать…

– Я не согласна, – помотала по-старомодному кудлатой головой Агнесса Петровна. – Вот вчера мне на глаза телереклама колготок «Омса» попалась. Какой-то то ли диван, то ли топчан, на нем – костлявая девица. Такая тощая, что тазовые кости выпирают, будто она из Освенцима. Из одежды на ней одни колготки и есть. Сисечки размером со сливу рукой прикрывает. Лицо изможденное, а улыбка как у смертницы, которой только что приговор зачитали. И текст за кадром: «“Омса” знает все о твоих желаниях». Дикторша в голос вроде как интиму напустила, только у зрителя, вот у меня, например, никаких ассоциаций с эротикой и всякими сокровенными тайнами и желаниями не возникло. Думаю, и девица, если чего и хочет, так это поесть…

Закончив речь, Агнесса Петровна сердито одернула свитер, плотно облегавший ее дородную фигуру.

– Глас народа, между прочим, – согласился Обухов. – Я и сам, когда эту рекламу смотрел, ловил себя на мысли, что мне эту девицу… прощу прощения… В общем, единственное, чего хочется, так это налить ей тарелку щей… И вообще ролик «Омса» – провальный, потому как редкая женщина пожелает походить на этот невзрачный скелет. А что касается потуги на эротизм… Согласитесь, колготки – это товар, который преимущественно, если не сказать всегда, покупают женщины. Тогда почему в их рекламе задействованы только дамы? Вертят тощими задами, сладострастно натягивают капрон-дедерон на лодыжки и бедра? Кому они адресованы, эти ролики? Лесбиянкам?

– Вы, рекламисты, везде баб тащите, – констатировал из своего угла Чухаев.

Народ недоуменно оглянулся. Большинство участников мозгового штурма не заметили, как юрист просочился в помещение.

А Василич продолжал развивать мысль:

– Ну правда же, одни телки кругом! В рекламе банков, агентств недвижимости, грузовиков, мостостроительных кранов… Я тут то ли на Ярославке, то ли на Ленинградке билбордик увидел, так чуть на встречку не выехал. Рекламируют дрели и перфораторы. Пять или шесть видов. И на каждом – девица верхом. Одна и та же или разные – не знаю, не рассмотрел. Прелести прикрыты тряпочками, сами понимаете. Не знаю, может, у какого-нибудь оказавшегося там столяра-плотника и появилось нестерпимое желание инструмент приобрести…

– Но ведь вы эту рекламу заметили? – мягко уточнил Обухов. Со всеми, кто не входил в его команду и не «шарил» в криэйтерском деле, Костик разговаривал как с душевнобольными. Не окончательно лишенными рассудка, но все же сильно обиженными природой. В беседе с ними он выстраивал простые, округлые фразы, избегал профессиональных терминов. И обязательно улыбался. Вот и сейчас, растянув тонкие губы, он ласково объяснял Чухаеву: – А сотни других билбордов, мимо которых проезжали, нет. Это значит, что рекламисты одной из главных составляющих успеха добились. Их билбордик на том шоссе как бельмо на глазу. И с полураздетой девушкой ход оправдан. Дрели и перфораторы покупают мужчины, а для них эротично восседающая на инструменте красотка – та еще наживка!

– Вам, асам, конечно, виднее, – раздраженно парировал Чухаев. – Для какого-нибудь мужлана, у которого от постоянной трясучки – он же сверлит все время – разум отшибло, эта приманка и сработает, а у нормального человека ничего, кроме раздражения, не вызовет. Вот я, например, пару месяцев назад решил купить себе новый монитор для домашнего компьютера. Лазил по инету, смотрел параметры, цены. И вдруг выскакивает картинка. Лежит девица, а у нее на животе – монитор. Моделька экранчик сладострастно обнимает, а рядом надпись: «Я хочу быть с ним сутки напролет: он такой плоский и легкий!» Авторов этого бреда вы тоже защищать станете? Скажете, и мониторы чаще всего мужчины покупают?

– Скажу. Но авторов рекламной картинки защищать не стану, потому как в самом деле – идиотизм. – Костик по-прежнему мягко улыбался. – В конце концов место монитора на письменном столе, а не на животе. А слоган, слегка переделав, горе-рекламисты могли бы использовать вместе с той же томной особой для продвижения надувных мужиков или вибраторов.

Чухаев расслабленно раскинулся в кресле и продолжил:

– Какие-то там юристы для создателей креатива, понятное дело, не авторитет. Но все-таки то, что с эротикой у вас перебор, не я один говорю. Вон я недавно у Жванецкого прочел:мол, противно сознавать, что рекламщики тебя все время куда-то тащат, ухватив за одно место: и в банк за кредитом, и в контору по аренде офисов, и за кирпичом для постройки загородного дома.

– А кто это – Жванецкий? – шепотом поинтересовался у Грохотовой юный Андрюша.

Та вскинула брови:

– Жванецкого не знаешь? Известнейший сатирик.

– А-а-а, – протянул Андрюша. – Тогда понятно.

Что ему понятно, интересоваться никто не стал.

Один за другим криэйтеры потянулись в угол, где примостился Чухаев, – налить себе чайку-кофейку. Какое-то время похлебывали из чашек в полном молчании. На лицах читались усталость и даже опустошенность. Три часа штурмовали, а толку – ноль.

Первым заговорил Обухов:

– Я только одну приличную рекламу колготок помню, когда мужик встает перед телкой на колени, пытается поцеловать ей лодыжку и цепляется за колготки очками. «Вешалка» дужку окуляров осторожно отцепляет и проводит пальцами по ноге – колготки целенькие, ни дырочки, ни затяжки. И все, как говорится, соблюдено: и качество товара показано, и секс-приманка для теток-покупательниц в виде брутального очкарика наличествует.

– А когда этот ролик гоняли? Давно? – поинтересовался Андрюша.

– Да лет пять назад.

– Так все его давно забыли! Давайте сдерем сюжет и сделаем то же самое, но с другими рожами. Можем даже на роль телки и ее мужика каких-нибудь более-менее известных актеров позвать. Бабок-то на раскрутку колготок, как я понимаю, отстегнули.

– Воровать, Андрюша, нехорошо, – отече­ским тоном заметил Обухов. – В том числе и сюжеты. Хотя справедливости ради стоит сказать: многие наши коллеги, особенно из хиленьких агентств, только этим и пробавляются. Но мы ж не они, а потому давайте напрягайте извилины, включайте свою хваленую интуицию!

– Меня тут Александр Васильевич вместе со Жванецким на интересную мысль натолкнул, – откликнулся на призыв начальника Сергей. – Эти колготки ведь еще и с красивым рисунком, да? Давайте используем их в качестве галстука. Сначала покажем, как какой-нибудь мачо их с красотки стягивает. Следующая сцена: она спит, раскинувшись на кровати, а он, чтобы ее не разбудить, одевается в темноте, при всполохе автомобильных фар за окном. И вместо галстука завязывает колготки. Сцена третья: мачо возвращается домой, где его встречает жена. Супруга напряженно вглядывается в повязанную на шее мужа «удавку» и силится понять, что она ей напоминает. Камера отъезжает назад, и зритель видит, что на жене колготки точно такие же. Тут вам и эротика, и юмор – идеальное, как мы все знаем, сочетание.

– Интересная идея! – похвалил Обухов зама. – Только про самое главное ты забыл.

– Про что?

– Да про капсулку с витаминами, которая, собственно, и отличает наши колготки от всех остальных.

– Эх, блин, точно! – расстроился Сергей. – Давайте вместе подумаем, как в мой сюжет эту фигню с витаминами засунуть.

– Подумайте, – согласился Обухов, – но без меня. Мне к шести к заказчику – получать «добро» на проект с «Лошариком».

– Ну а чем моя идея с гинекологом не нравится? – горячо заговорила Надя. – Там как раз на капсулке все и построено. И самый что ни на есть результативный прием использован: все было плохо, а с появлением нашего продукта сразу стало хорошо. На таком же противопоставлении вся ранняя реклама «Нескафе» ­построена: елка рухнула, пирог сгорел, настроение у всех хреновей некуда, а пару глотков сделали – и жизнь прекрасна! Сам напиток – дрянь несусветная, это я вам как потребитель молотого кофе говорю, но креативчик о нем во все пособия по рекламе как яркий и положительный пример вошел.

Грохотова бросила испытующий взгляд на Обухова – тот молча помотал головой. Надежду это сильно разозлило:

– Был бы здесь Гольдберг, засыпал бы вас своей заумью, и вы бы все тут же как болванчики закивали: правильно, идея – блеск! Кстати, я от нашего Фрейда Второго тоже кое-чего нахваталась. Вот послушайте. – Надежда вскинула глаза и заговорила низким голосом: – Страх неизлечимого заболевания и смерти – один из самых, если не самый мощный покупательский мотив. Недаром его эксплуатация в рекламе серьезно ограничена Международным кодексом рекламной политики. Наша Наденька – умница и предлагает очень недур­ственный вариант: мы потребителя, вернее, потребительниц, напугали страшным недугом, снизив тем самым критичность их сознания – раз; в подсознании у каждой женщины тут же всплыли жуткие ассоциации с имевшимися в ее реальной жизни визитами к гинекологу (а эмоциональная память, замечу, самая стойкая и навязчивая) – два. В таком состоянии у «серых клеточек» и в мыслях не будет – простите за каламбур! – пытаться что-то анализировать, включать скептицизм: дескать, не втюхивает ли нам реклама очередную фигню на постном масле? Нет, они тут же запишут информацию о волшебных колготках на жест­кий диск, и женщина, увидев их в магазине, тут же купит. Совершенно импульсивно, даже не прикидывая, сколько обычных колготок она могла бы приобрести за эту же цену.

– Положим, в лексиконе нашего Михаила Иосифовича такие обороты, как «фигня на постном масле» и «втюхивать», отсутствуют, – вздернув правую бровь, с иронией заметил Обухов. – А если по сути… Чем твоя гинекологическая версия не нравится, спрашиваешь? – Константин выдержал паузу. – Натурализма много.

– А почему бы и нет?! – снова рванула в атаку Грохотова. – Вся мировая реклама к натурализму движется! Люди раскованнее стали, их уже дамскими средствами гигиены, которые по экрану на крылышках летают, не смутишь. Шведки вон акцию протеста по поводу того, что прокладки при испытании на надежность синей водичкой пропитывают, устроили. Дескать, создатели рекламы намекают, что мы своего естества должны стыдиться! И теперь в Швеции при съемках роликов, в которых по прокладкам рукой в белой перчатке бьют, только красную или розовую жидкость используют.

– Так это, Надя, в Швеции, у нас же менталитет другой! – мягко объяснил Грохотовой Костик. – Что шведке хорошо, нашей бабе – стыдоба! Слушай, Надь, не в службу, а в дружбу: настучи, чего мы тут сегодня нарожали, на компьютере и скинь Гольдбергу. Пусть почитает, а завтра или отзвонится, или по той же электронке замечания пришлет.

– Кстати, чего там со стариком-то? – поинтересовался Алик. – Его ведь ни вчера, ни поза­вчера на работе не было.

– Да грипп подхватил. Третий день температурит. Ну, я пошел, всем привет.

Чухаев вышел из креативного отдела вслед за Обуховым. Устраивать разборки по поводу незаконного использования музычки в рекламе пива у него уже не было никакого желания – весь запал Александр Васильевич израсходовал на обсуждение японских колготок и их продвижение на отечественный рынок.

Отгул

Ольга Уфимцева взяла на работе отгул. Точнее, однодневный отпуск за свой счет. Это было непозволительной расточительностью, по­скольку теперь из ее зарплаты вычтут четыреста рублей, на которые она могла бы два-три дня продержаться. Но ей нужно было во что бы то ни стало достать пятнадцать тысяч долларов, а эту задачу за пару часов по окончании трудового дня не решить. Впрочем, Ольга прекрасно понимала, что и за день не решить. И даже за месяц. А может, и за всю жизнь. За всю ее нынешнюю жизнь, поскольку в прошлой она тратила такие деньги на двухнедельное путешествие на мор­ском лайнере или спускала за пару-тройку дней в миланских или парижских бутиках.

Накануне вечером, возвращаясь с работы, Ольга поняла: она не может больше сидеть сложа руки и тешить себя надеждой, что все раскроется само собой, что какой-нибудь честный и мужественный опер или следователь прокуратуры решит вернуться к делу Стаса, докажет, что его подставили, и выпустит на свободу. Она, и только она могла помочь Стасу выбраться из холодной вонючей зоны под Соликамском. Пусть он только оттуда выйдет, а уж потом и решает: остаться с ней или…

– Только я ему сразу скажу: «Ты мне ничем не обязан и совершенно свободен. Я не хочу, чтобы ты остался со мной из жалости или благодарности».

– Это вы мне, милочка? – Сидевшая рядом сухонькая старушка приблизила к Ольге птичье личико. – Простите, я не расслышала: слух подводить стал, да еще и трамвай грохочет.

Ольга виновато улыбнулась:

– Ой, нет, извините, я не вам, это я сама с собой.

И отвернулась к окну.

– Это вы меня извините, – голос соседки прозвучал совсем рядом, – за то, что осмелюсь дать совет. Жалость и благодарность – не такие уж плохие чувства. Порой они связывают людей куда крепче, чем любовь.

Ольга повернулась к советчице и поразилась: со сморщенного личика смотрели по-девчоночьи ясные, карие, в желтую крапинку глаза. «Как молочный шоколад с орехами», – подумала Ольга.

– Я вижу, вам сейчас очень тяжело, – продолжала, в упор глядя на Ольгу своими необыкновенными глазами, старушка. – А будет еще труднее… Когда такой момент настанет, вы ко мне и придете. Вот листочек с адресом. У меня их много: я в фирме по продаже моющих средств подрабатываю, вот и обзавелась визитками. На случай, если в трамвае или очереди в сберкассу с кем разговорюсь. Покупать вам у меня вовсе не обязательно. Приходите, посидим, чайку попьем.

На следующей остановке старушка вышла, а Ольга, глядя ей вслед, машинально засунула крошечный листок с адресом в карман куртки. Сунула – и тут же забыла. Потому что мысленно составляла список тех, к кому пойдет на поклон.

Первой в этом списке была Наталья Белкина, приятельница из прошлой жизни. Когда Стаса посадили, Наталья оказалась единственной, кто пытался Ольге помочь. Белкина оплатила лечение Уфимцевой в клинике неврозов, а после выписки предложила поселиться в своем доме. Но Ольга согласилась только на то, чтобы Наталья подыскала ей работу. Устроившись по ее протекции администратором в турфирму, Уфимцева позвонила, поблагодарила за помощь – и больше о себе знать не давала.

К Наталье Ольга ехала без предупреждения – знала, что по средам госпожа Белкина дома, это день массажиста, косметолога и маникюрши. Так повелось с начала 90-х, а менять привычки ее не заставили бы ни внезапно обрушившийся на Москву тайфун, ни объявленная в связи с ядерной угрозой всеобщая эвакуация.

Увидев на пороге Ольгу, хозяйка, похоже, не удивилась. Шагнув назад, сделала приглашающий жест:

– Здравствуй. Проходи.

В гостиной Наталья поставила перед Ольгой большую чашку чая и подвинула корзиночку с крошечными кексами:

– Рассказывай, по какому случаю вспомнила обо мне.

Гостья к угощению не притронулась. Теребя пальцы, торопясь и постоянно сбиваясь, она в течение четверти часа уверяла, умоляла, доказывала, как необходимы ей пятнадцать тысяч долларов. А замолчав, долго не решалась поднять глаза, боясь прочесть отказ на лице владелицы сети магазинов элитного дамского белья и обладательницы всех возможных жизненных благ.

Томительная пауза длилась бесконечно долго, пока наконец «железная леди» будничным голосом не произнесла:

– Давай я тебе горячего чая принесу, этот остыл совсем. А может, есть хочешь? Светка приготовила что-то для внезапных визитеров, то ли котлеты, то ли гуляш. Ты ж, наверное, помнишь: я мясное не ем, как, впрочем, и мучное с молочным.

– Нет-нет, – отчаянно замотала головой гостья, – я сыта. Ты… простите, вы… Вы мне только скажите: можете или нет дать деньги?

– А с чего это ты мне «выкать» начала? – Наталья вздернула мастерски оформленные брови. – Что касается денег, то они у меня, безусловно, есть, и сумма, которую ты просишь, не столь значительна, чтобы я прикидывала, когда ты сможешь ее вернуть и сможешь ли вообще.

Ольга порывисто встала:

– Так, значит, дадите? То есть дашь?

– Смотря на что.

– Ну как же? Я ведь объяснила: на адвоката, на частного детектива…

– На это не дам.

– Но почему?

– Да потому! – с неожиданной злостью выкрикнула Наталья и нервно провела рукой по гладким, затянутым в тугой узел черным волосам. – Ты хоть представляешь, с кем бороться вздумала?! Да Ненашев всех купил: в милиции, в суде, в прокуратуре! Ты вообще соображаешь, что будет, если ты даже не предпримешь что-то, а просто придешь к кому-то советоваться, консультироваться?! А вдруг ты уже через несколько часов окажешься за решеткой или того хуже – где-нибудь за гаражами, с пробитой башкой? Ну что ты молчишь?

– Да я не молчу… – обронила Ольга, глядя, как пальцы Натальи быстро крутят зажигалку. Так быстро, что та стала похожа на стремительно вращающееся на одном месте колесо.

– Слушай, Наташ, а ты при такой гибкости пальцев могла бы в цирке фокусником выступать или стать знаменитой пианисткой.

– Ага, – сердито глянула на гостью хозяйка и щелчком отбросила зажигалку в противоположный угол стола, – или в воровки-карманницы податься – вот уж где мне цены бы не было. Значит, так, подруга. Я не хочу заниматься организацией твоих похорон, потому как больше этим заняться будет некому, и ронять скупую слезу, шествуя за твоим гробом, тоже не хочу. Тогда весь мой ботекс-рестилайн, а вместе с ними и мезотерапия – коту под хвост.

– Ой, извини, – Ольга растянула губы в виноватой улыбке, – я не сказала тебе сразу: ты прекрасно выглядишь. Слушай, а вот эти бактерии или вирусы, я не очень разбираюсь, в морщинки у глаз закачивать – это больно?

– Терпимо, – досадливо поморщилась Наталья. – Вообще все можно перетерпеть, если хочешь и в пятьдесят три оставаться женщиной, а не раздутой, размочаленной кошелкой. Слушай! – Она так неожиданно подскочила на диване, что Ольга отпрянула. – А хочешь, я и тебя к косметологу отведу? Пройдешь курсов пять мезотерапии, носогубные складки тебе уберут – и будешь выглядеть на двадцать, а не на тридцать с хвостом. Ты глянь, на кого стала похожа!

Наталья схватила приятельницу за рукав и потащила к большому антикварному зеркалу, висевшему в холле. Оказавшись перед стеклом, на обратную сторону которого два века назад то ли венецианские, то ли парижские мастера нанесли слой серебра, Наталья на полминуты забыла, зачем, собственно, переместила два тела, свое и Ольги, из гостиной в холл. Снова провела ладонью по цвета спелой смородины волосам, только теперь уже не нервно, а любуясь синеватым отливом; осторожно, кончиками пальцев, коснулась румяной упругой щеки.

– Ну, видишь разницу? – опомнившись, Наталья толкнула Ольгу вперед, к зеркалу. – Видишь? У тебя кожа серая, щеки еще немного – и как у бульдога повиснут…

Ольга без всякого интереса глянула в зерка­ло. Да, конечно, узнать в ней красавицу, на которую еще два года назад оглядывались мужчины, нельзя. Но красота ей сейчас ни к чему. Ей нужны деньги. Пятнадцать тысяч долларов. Она подсчитала: этого хватит, чтобы организовать частное расследование, по результатам которого можно будет потребовать пересмотра дела. И на адвоката, чтобы он составил нужные документы и чтобы защищал Стаса при пересмотре дела…

– …меня слушаешь или нет?!?!

Оказывается, все это время Наталья что-то говорила. Ольга взглянула на приятельницу:

– Извини, задумалась…

– Известно, о чем задумалась. Да не стоит, не стоит Дегтярев таких подвигов! Раба любви, твою мать! В жертву себя решила принести?! – Наталья презрительно фыркнула: – Сидишь вечерами в своем зачуханном чулане и сопли размазываешь: сначала от сострадания к бедному, несчастному Стасу, а потом – от умиления к себе. Мне хоть сознайся: сердчишко небось заходится от восхищения, когда думаешь, какая ты вся из себя самоотреченная! Только не на тот алтарь жизнь свою кладешь, милочка! Дегтярев не оценит. Да, если ты его из зоны вытащишь – хотя я в это не верю, – он какое-то время будет тебе благодарен. Но вскоре этой необходимостью быть тебе благодарным тяготиться начнет! И возненавидит тебя! – Наталья устало потерла виски и продолжила тихим, бесцветным голосом: – Я в два с лишним раза старше и в сто раз больше повидала… И с людьми, которые самоуважение считали гордыней, а девизом своего существования сделали: «Лишь бы Коленьке (Петеньке, Васеньке) было хорошо!» – встречалась. С бабами, которые свыклись с ролью то ли вещи, то ли предоставляющей секс-услуги горничной при муже-барине… С мужиками, готовыми прилюдно козу трахнуть, лишь бы босс, похохотав, и дальше шутом при троне оставил… Я тебе сейчас одну аморальную, даже дикую вещь скажу. Самоуничижение, уничтожение себя как личности – может, даже более тяжкий грех, чем самоубийство или убийство. Потому что лишить жизни себя или другого можно в порыве, в сиюминутном приступе мести, ревности, гнева, страха, а нелюбовь к себе, пренебрежение собой человек культивирует осо­знанно…

– Наверное, в чем-то ты права. Может, даже во всем, – поспешно закивала Ольга. – Но давай решим насчет денег…

– Д-а-а, Белкина, нашла перед кем бисер метать. Философию развела… – с горьким сарказмом укорила себя Наталья и, позволив гостье перехватить свой взгляд, спросила: – Ну а если денег не дам, кто в твоем списке следующим пунктом идет? Савелкин? Или Артюшкин?

– Артюшкин – вторым, Савелкин после него… – пробормотала Ольга. – А ты откуда… ты как догадалась, что я…

– Тоже мне, бином Ньютона! А чьи имена в твою голову еще могли прийти? Прежних знакомых, не стесненных в средствах и не связанных с Ненашевым напрямую. Только счастье твое, девонька, что ко мне первой заглянула. Поскольку сиди ты сейчас у одного из вышеназванных козлов, у его подъезда тебя бы уже ждали бойцы ненашевской службы безопасности. Чтобы контролировать каждый твой шаг, а при первой опасности для шефа – разобраться.

– Но ведь Федор и Петр, кажется…

– Тебе кажется, а я знаю. За эти полтора года Ненашев выкупил у обоих контрольные пакеты предприятий, так что Артюшкин с Савелкиным без его разрешения помочиться не посмеют. Ну а теперь, когда ты про Федю с Петей в курсе, куда от меня пойдешь?

– Я не знаю, – растерянно прошептала Ольга. – Буду думать.

– То есть ты от своего намерения не отказываешься?

– Но ты же понимаешь, что, кроме меня…

– Так, не продолжай. Давай, иди обувайся-одевайся, сейчас поедем.

– Куда?

– В банк, за деньгами. Я, видишь ли, дома наличные не держу, а из банкомата сто пятьдесят купюр таскать замучаешься.

– Ой, спасибо тебе, Наташенька! Я все сделаю, чтобы деньги вернуть. Скоро, конечно, не получится…

– Не благодари. У меня такое чувство, что, отдавая деньги, сама петлю на твою шею накидываю. Одно утешение: тот, к кому ты обратилась бы в случае моего отказа, накинул бы ее быстрее и затянул потуже.

Король кумыса

Ненашев проснулся от ощущения беспокой­ства. Несколько минут лежал с закрытыми глазами, пытаясь понять, с какой стороны «надуло» дурное предчувствие. Потом резко привстал в постели: «Это Сашка! Опять, сволочь, со­рвался… Когда я ему звонил в последний раз? В пятницу? Или в субботу? Трезвый был, про какой-то новый объект рассказывал. Я, дурак, и успокоился».

Ненашев рывком выбросил тело из постели, включил свет, посмотрел на часы. Два­дцать минут восьмого. А за окном темнотища, ни зги. Телефон брата не отвечал. Ненашев насчитал четырнадцать гудков, отключился и набрал номер снова. Еще двадцать секунд слушал длинное пиликанье. На третий раз в трубке раздались короткие гудки.

«Это он, подонок, матери звонит! – Аркадий в ярости сжал кулаки – так, что аппарат издал легкий хруст. – Рыдает, просит прощения, «неблагодарной скотиной» себя обзывает… Старухе жить всего-ничего осталось, а он ее добивает!»

Ненашев явственно услышал пьяный голос брата: «Мамуль, ты обо мне не убивайся, не стою я того… У тебя вон Аркашка есть, им и гордись. Ты только пожалей меня, ведь вот ты умрешь – и я совсем один на белом свете останусь…» Когда Ненашев-младший уходил в запой, его периодически охватывала острая жалость к себе. И тогда он звонил матери по десять раз на дню. В один из последних приездов Аркадий поставил в отчем доме телефон с определителем и наказал матери, увидев номер Сашки, трубку не брать: «Сначала по­звони мне, я узнаю, как он, а потом тебе сообщу: есть смысл с ним разговаривать или нет. Ты ж после его пьяных истерик врача вызываешь!» Нина Степановна обещала все делать, как велит Аркаша, но трубку все равно брала, просто бросалась к телефону. Любила она младшенького, слов нет.

Когда запиликал телефон, Ненашев, не взглянув на номер, яростно гаркнул:

– Слушаю!

– Привет, брателло! Ты чего с утра такой накрученный?

Это был голос Сашки. Трезвый, бодрый и даже веселый.

– Ты чего звонил-то? Я из ванной вышел, смотрю – два неотвеченных и оба от тебя. Хотел набрать, а тут Потапыч с работы сигнализирует, решил уточнить кое-что. Ну давай выкладывай, чего у тебя, а то мне ехать надо.

– Да так, ничего особенного. – Аркадий никак не мог придумать, чего бы сказать. – Хотел узнать, как дела… спросить, не думаешь ли к матери съездить.

– Снова здорово! Да мы с тобой три дня назад решили, что я лечу к ней на Новый год и Рождество прихвачу, а ты – на Пасху. Забыл, что ли?

– Забыл, – промямлил Аркадий. – Ну ладно, бывай. Созвонимся.

Захлопнув крышку мобилы, Ненашев облегченно вздохнул и тут же, прислушавшись к себе, понял: сотрясающая внутренности мелкая дрожь никуда не делась. Значит, дело не в Сашке. А в чем?

В этом мире у Ненашева было лишь два по-настоящему дорогих и любимых человека – мать и младший брат. Отец ушел, когда Аркадию было тринадцать, а Сашке – семь. Почти двадцать лет папаша не давал о себе знать, а потом вдруг начал писать бывшей жене покаянные письма, в которых рассказывал про свою неудавшуюся жизнь. Нина Степановна готова была блудного мужа простить и принять, но Аркадий запретил: «Чтобы и этот урод тебе нервы мотал?! Хватит с тебя Сашки! Если еще и папашка объявится, вообще из кардиологии вылезать не будешь!» Он несколько раз предлагал матери перебраться к нему в Москву, но Нина Степановна наотрез отказывалась: «Нет, Аркашенька, не поеду и не уговаривай. Здесь у меня соседки, подруги, сослуживцы бывшие. Здесь я дома. А в твоей столице что? Ты на работе, а я весь день в четырех стенах. Если б хоть внуки были, я б с ними нянчилась, а так сутками в телевизор смотреть…» Решающим же аргументом против переселения были рассказы матери об одногодках, которых дети из благих побуждений перевезли к себе, оторвали от корней, а старики без этих корней жить не смогли – поумирали кто через год, кто через два.

Ненашев подозревал, что втайне от него мать пересылает бывшему мужу часть денег, которые регулярно поступают от старшего сына. Подозревал, но молчал: пусть делает, что хочет, если ей так легче.

Если отца можно было считать неким внешним, посторонним, а оттого не слишком сильным раздражителем, то Сашка был его неотступной тревогой, болью и стыдом. Прикладываться к беленькой брат начал сразу после армии. Но если поначалу его увлечение спиртным не выходило за рамки – Сашок работал наладчиком электронной аппаратуры на крупном оборонном заводе (до срочной закончил техникум при «ящике»), женился, с помощью Аркадия обзавелся квартирой, – то лет девять назад, еще до того, как Ненашев-старший перебрался в Москву, Ненашев-младший начал уходить в запои. Где только его не лечили, каких только методов и чудодейст­венных таблеток не испробовали! После выхода из клиники Сашок держался самое большее полгода. А потом все начиналось сначала.

В 2001-м Аркадий перевез брата, который давно развелся, в столицу, чтобы был под присмотром. Купил ему однокомнатную квартиру, регулярно – в начале каждого трезвого периода – устраивал на работу. Чтобы через несколько месяцев выслушивать от очередного приятеля: «Ты, Сергеич, извини, конечно, но держать твоего брата больше не могу. Пьет по-черному. Ты приезжай, забери его, он тут в каптерке валяется, в блевотине весь». Вначале Ненашев отправлялся за братом сам: грузил в машину, вез в очередную клинику. Потом, когда его беда перестала быть для «атлантовцев» тайной, стал посылать кого-нибудь из бойцов охраны.

На службу Ненашев приехал мрачным. Через секретаря вызвал к себе Обухова. Не вставая с кресла, протянул руку, буркнул:

– Что там со вчерашним заказом? Одобрили?

Костя дернул щекой, что свидетельствовало о крайней степени раздражения.

– Как же! Полтора часа с этим Килгановым бился, маркетинговые исследования, эскизы показывал, лицедействовал – радиоролик с выражением читал, телевизионный – по ролям разыграл. А этот тупой боров сидит, смотрит, рожу свою масленую кривит и зубом цыкает: «Не то, братан, не то…»

– Сам-то он понимает, чего хочет?

– А как же! «Вот вы хоть и специалисты, – говорит, – а я без всякого там высшего образования в сто раз лучше придумал. Пусть в телеролике нашу продукцию моя секретарша представляет. Видал, какая красотка в приемной сидит? Бедра шире талии в два раза! Такой феномен только у одной из ста тысяч баб встречается. Зуб даю: мужики, когда она в телике появится, к экранам прилипнут и про все на свете забудут». Я ему: «И про вашу продукцию тоже!» А заказчик этот долбаный: «Да что ты понимаешь? У них вся информация о моем товаре на генитальном уровне запишется. Как только увидят телку, хоть чуть-чуть похожую на мою Вику, у них в нужном месте сразу щелк, а в мозгах – картинка с продукцией «Джангр-люкс» всплывет!» Да, чуть не забыл: он хочет, чтобы и его рожа в телевизоре была. Сначала крутобедрая корова из приемной на экране посветится, а потом Килганов сам расскажет о питательности того, что она надоила!

– Подожди-подожди, я забыл: а чего этот «Джангр-люкс» выпускает?

– Кумыс из кобыльего и коровьего молока, кисломолочные продукты – кефир, йогурт. Причем в качестве закваски последних опять же кобылий кумыс использует.

– Так это ж то, что сам гений рекламы Огилви прописал! – не преминул щегольнуть спецзнаниями Ненашев. – У продукта есть качество, которым можно и нужно компостировать мозги потребителя. Незачем придумывать несуществующее преимущество товара, оно уже есть, это преимущество. В натуре!

– Да это-то я как раз понимаю, – горько усмехнулся Обухов. – Сам до смерти обрадовался, когда про эти кобыльи ингредиенты узнал. Ведь сюжеты про творожные облака и йогуртовые реки с гуляющей в них косяками – как селедка в нерест – клубникой у потребителя скоро невроз вызывать будут. В том числе и у детишек, которым адресованы. А что прикажете делать, если творожки, фругурты и йогурты у всех производителей более-менее одинаковые. Вот наш брат-рекламист и пускается во все тяжкие, лишь бы позавлекательнее имидж продукту придумать, сюжетец поприкольнее сочинить, чтобы человек во время рекламной паузы не хватал судорожно пульт, чтобы программу переключить!..

– Притормози! – прервал Обухова Ненашев. – Давай по сути. Он что, Килганов этот, вообще все, что наработали, отмел?

– Абсолютно! Начиная с названия. Я его битый час убеждал, что «Джангр-люкс» как название торговой марки, тем более претендующей на звание бренда, не подходит. Про негативные ассоциации говорил. Вот у тебя, Аркадий Сергеевич, слово «джангр» с чем ассоциируется?

Ненашев почесал висок:

– С шанкром. Мягким и твердым. В общем, с чем-то венерическим.

– Вот-вот! – Обухов вскочил со стула и возбужденно заходил по кабинету. – Я ему то же самое говорил. Слово в слово! А он с такой подленькой ухмылкой: дескать, только у испорченных мальчиков это слово такие ассоциации вызывает, а у нормальных людей – совсем другие!

Ненашев собрал кожу лба в вертикальные складки:

– А что вообще-то это слово обозначает?

– Так называется калмыцкий эпос.

– Надо же! А я все думал, что же это такое… Значит, Килганов на своем джангре-шанкре твердо стоит? – спросил Ненашев и улыбнулся невольному каламбуру. – Не смог ты его убедить…

– Да что я! Сам Гольдберг не смог!

– Постой! Иосифыч на больничном, ты что, из койки его вытаскивал?

– Никуда я его не возил! Я еще когда по телефону с Килгановым разговаривал, понял, что он изо всех сил этот «джангр» толкать будет. Вот и попросил Михаила Иосифовича что-то вроде психологического анализа составить. Гольдберг доходчиво все расписал, в том числе и почему фирму «Джангром» называть нельзя. Да ты сам почитай.

Обухов вынул из папки, с которой вчера ездил к Килганову, скрепленную степлером стопку листов.

Ненашев погрузился в чтение. В своем мини-докладе Гольдберг объяснял, что всякое слово воспринимается человеком на двух уровнях: эмоциональном и логическом. В первое мгновение смысл недоступен, а есть только ощущение: приятное это слово или нет, возбуждает оно или успокаивает. Дальше психолог, опираясь на данные опытов коллег-ученых, объяснял, что даже отдельные буквы (звуки) способны вызвать у человека разные чувства. Например, «и» у большинства участвовавших в экспериментах ассоциировалось с чем-то маленьким, незначительным, «о» – вызывало расслабленность, негу, «а» и «э» – прилив энергии, готовность к действию, а «ы» и шипящие-свистящие, особенно если соседствовали друг с другом, ощущались как угроза и провоцировали раздражение. Такой же негативной реакции, предупреждал Гольдберг, следует ожидать и на слово «джангр», поскольку оно перенасыщено «агрессивными» согласными.

Закончив читать, Ненашев хлопнул по листкам ладонью:

– Убедительно.

– Но не для Килганова. Да он и читать не стал. Пробежал глазами – и в сторону отбросил. Все это бред, говорит, которым доктора-кандидаты вам мозги засирают, а вы им в рот смотрите да еще бабки сумасшедшие платите, которые, между прочим, из заказчиков же качаете.

– Да ты чего завелся-то? Успокойся…

– А хочешь знать, – не захотел успокаиваться Обухов, – чего этот бизнесмен в качестве товарного знака предложил? Мы с тремя дизайнерами неделю над логотипом для его «Джангра» мучились… Сделали – супер! Две стилизованные морды: коровья и кобылья – друг к другу тянутся. Получилось оригинально, прикольно, умиление вызывает. А ему не понравилось. Хочу, говорит, чтобы товарным знаком у нас домра была! Представляешь?

– А домра-то тут при чем? Это ж вроде… – Ненашев потряс в воздухе кистью, изображая, что тренькает по струнам, – для музыки.

– Так я о том же! А он талдычит: «Домра – наш национальный инструмент, потому пусть будет символом моей компании. И с тем, что она с кефиром и кумысом не сочетается, я не согласен. Еще как сочетается! Я за тебя и девиз придумал: «Пей продукцию «Джангра» – и в твоем сердце и желудке всегда будет звучать прекрасная музыка!» Ну как с таким дебилом можно работать?

Ненашев резко выпрямился в кресле:

– А с кем ты на утверждение пиар-плана ходил? Из клиент-менеджеров кого брал?

– Я что, мальчик зеленый, по-твоему? Бимбетов со мной был.

– Он ведь тоже калмык?

– Наполовину.

– И что? На клиента это не подействовало?

– Подействовало. Обратным образом. Килганов начал нашего Степу стыдить за то, что он недооценивает силу национальных корней и мощь калмыцкой культуры. Бедный Степка из его кабинета мокрый и красный вылетел. И всю обратную дорогу передо мной за земляка извинялся.

– А ты этого кумысного короля предупредил, что, если мы будем делать, как он хочет, за результаты пусть с нас не спрашивает? Чтобы не прибегал потом, не вопил, что реклама роста продаж не дает…

– Предупредил. Он согласен.

– И чего тебе тогда надо? Хочет он секретаршу свою бедрастую и сисястую стране показать – пусть показывает, хочет сам из ящика про кефир вещать – пусть вещает. Он нам такой рекламный бюджет отдал, что мы билбордами с его толстозадой телкой всю Москву увешать можем и нам еще куча бабок останется. Кстати, что на стикерах и билбордах будет, вы обговорили?

– Естественно, – горько ухмыльнулся Костя. – На первых пятиста – телка с кефиром и кумысом, на второй полутысяче – герои калмыцкого исторического эпоса «Джангра». Их актеры изображать будут. Килганов обещал, что с малой родины подгонит, в национальных костюмах.

Ненашев хлопнул обеими ладонями по столу:

– Ну и хорошо, тебе мороки меньше. Иди и делай, как он просит.

– Он еще сказал, что сверху бабла подкинет, чтобы мы ему на Монетном дворе с полсотни визиток на золотых пластинах заказали, штук двести – на серебряных и тысячу простеньких – на сидишных мини-дисках. Чтобы там видеоролик про его компанию был записан и все координаты.

– Просит – сделайте.

– Шеф, а откуда у него такие деньжищи? Я из разговора понял, что за плечами у этого Килганова – школа-восьмилетка, а на гения-самородка, который из воздуха деньги качать может, он не похож.

– Нам с тобой какое дело, откуда у него бабки? Меньше знаешь – дольше проживешь, понял?

– Это-то я понял.

– Тогда иди.

Обухов поплелся к выходу, но возле самой двери вдруг резко обернулся:

– Стыдно же такую фигню гнать! Он хвастать будет, что ему сам «Атлант» рекламную кампанию разрабатывал.

– И что? Кому он это расскажет? Таким же, как он сам. А они, глядя на рекламу, будут языками щелкать: «Высший класс!» Еще и координаты агентства попросят, чтобы себе такое же, только еще круче заказать.

В тонкостях рекламы, в визуальных, аудиальных и прочих методах воздействия на покупателя, в способах блокировки его сознания, нейролингвистическом программировании Ненашев смыслил мало. Да и не было в этом нужды: в его распоряжении был штат копирайтеров, дизайнеров, менеджеров, маркетологов и прочих сотрудников, название специальностей которых Ненашев выговаривал-то с трудом. А еще в «Атланте» трудился психолог с кандидатской степенью – профессионалом такого уровня могло похвастать не каждое РА.

Зато Ненашев лучше многих умел делать деньги. Казалось, он своим неказистым носом за версту чуял тех, кто готов вложить миллионы в раскрутку нового товара или услуги, серьезно потратиться на разработку имиджа фирмы, удовлетворение собственного тщеславия… И как никто из подчиненных Аркадий Сергеевич мог убедить этих жаждущих расстаться с сумасшедшими деньгами господ отдать капитал в распоряжение именно «Атланта». Получением почти всех особо крупных заказов агентство было обязано ему. Во всяком случае, в последние два года. До того как загреметь на зону, в раскрутке клиентов ему здорово помогал Дегтярев. После «посадки» бывшего зама Ненашев умело воспользовался наработанными Стасом связями, а также сочувствием и соболезнующим вниманием, которым прониклись бизнесмены к директору «Атланта», подло подставленному и обворованному лучшим другом.

Посетитель

Секретарша Анечка заглянула в кабинет в четверть третьего. Ненашев рассовывал по карманам мобильник и портмоне: он собирался по­обедать в итальянском ресторане в паре кварталов от офиса.

– Аркадий Сергеевич, вам уже третий раз звонит какой-то Старшинов, – доложила Аня. – Требует соединить, а по какому делу, говорить отказывается. Упертый как не знаю кто…

– Старшинов? Не знаю такого. А кто он? Как представился?

– Да никак. Я и фамилию-то из него еле вытянула.

– Ну ладно, соедини.

Минуту Ненашев слушал «упертого» молча. Потом спросил:

– А почему вы решили, что эта информация может меня заинтересовать?.. Понятно. Ну что ж, давайте встретимся. У меня в офисе, в шестнадцать ноль-ноль. Фамилия, которой вы представились, настоящая? Хорошо, пропуск выпишут на нее.

Ненашев старался говорить спокойно, но сердце колотилось, как бешеное.

Он и самому себе не смог бы объяснить, почему так боится Стасову «брошенку». Или это не страх, а что-то совсем другое? Но тогда почему его до сих пор бросает в жар, когда он слышит имя «Ольга» или видит из окна машины женщину, отдаленно напоминающую любовницу Дегтярева?

Ненашев рывком стянул с шеи кашне.

– Аня! Чухаева ко мне!

Секретарша заглянула в кабинет:

– А вы что, на обед не поедете?

Сама она в отсутствие шефа, судя по всему, решила пробежаться по магазинам – в руке у нее были шарфик и перчатки.

– Нет, не поеду!!! Может, я тем самым нарушаю твои планы? Так можешь быть свободна! Совершенно свободна! Найди Чухаева – и в бухгалтерию за расчетом!

– Аркадий Сергеевич! Что я такого…

Глаза Анечки наполнились слезами.

Ненашев смотрел на нее молча, катая на скулах огромные желваки. Шмыгнув носом, Анечка тихо прикрыла дверь.

Чухаев появился через десять минут. Встрепанный, перепуганный, с веточкой укропа на нижней губе. Видимо, отыскав его по мобильному, Анечка успела предупредить: босс в бешенстве.

– Значит, юродивая, говоришь? Нищая идиотка, которую никто слушать не станет?

Выплевывая вместе со слюной слова, Ненашев смотрел начальнику юротдела не в лицо, а куда-то в область пупка, и Чухаев тут же почув­ствовал, как низ живота скручивает, заматывая кишки в спираль, острая боль.

– Я… – проблеял Чухаев.

– Что ты?!! Какого хера я тебя тут держу и еще двадцать таких же, как ты, дармоедов? Юристы, твою мать! Сколько бабок ты из меня выкачал под дело Дегтярева?

– Да чего случилось-то, Сергеич?

Ненашев не отвечал. Боль в животе стала невыносимой, и Чухаев сел.

– Ты чего расселся?! – заорал Ненашев. – Кто тебе позволил?!

Чухаев глянул в лицо босса – и едва не потерял сознание. Ненашев был сейчас не просто уродлив, за столом сидел и изрыгал проклятия жуткий монстр. Синие мешки под глазами увеличились в размерах и налились чернотой, а обыкновенно серые, с красными прожилками щеки стали фиолетовыми и мелко тряслись.

– Что случилось, спрашиваешь?! – выпятив вперед нижнюю челюсть, Аркадий Сергеевич потянулся через стол к подчиненному. – А то, что мне звонил некто Старшинов, сотрудник частного детективного агентства, и сказал, что утром к ним приходила Уфимцева. Приходила, чтобы нанять детектива.

– Не может быть! – выдохнул Чухаев.

Ненашев брезгливо поморщился и устало прикрыл глаза:

– Может.

Повисла пауза, такая томительная и опасная, что Чухаеву стало трудно дышать.

– Она этого… – юрист повертел пальцами в воздухе, – Сержантова наняла?

Ненашев чуть поднял веки:

– Старшинова? Нет, не его.

– А деньги, деньги-то она откуда взяла?

– Ты у меня спрашиваешь?!

– Ну это, конечно, плохо, что не его, не… Старшинова… – засуетился Чухаев. – Если б его, проблем бы не было. Но мы и с другим договориться можем. Они в этих частных агентствах гроши зарабатывают…

– Вот ты с ними своими сумасшедшими доходами и поделишься, понял? От меня ни копейки больше не получишь.

– Ну ла-а-а-дно, – протянул совсем расслабившийся Чухаев. – Не думаю, что они много запросят.

– Все, свободен. В четыре я встречаюсь с этим, который звонил, а в пять тебя вызову. Чтобы был на месте.

– Да куда ж я денусь, Аркадий Сергеевич!

Из кабинета Чухаев вылетел как на крыльях. А в голове крутилось: «Я этой неугомонной идиотке еще припомню, как чуть концы из-за нее не отдал! Ладно если б только с работы вылетел, а если б меня кондратий хватил? Какая упертая оказалась, а?! Надо узнать, откуда деньги взяла! Если у кого из наших, Ненашев живо примет меры».

Старшинов появился в приемной ровно в 16.00. О его приходе сообщила по селектору Аня, после разноса не выходившая из-за секретарского стола ни на минуту. Бедная девушка даже в туалет боялась отлучиться.

Ненашев окинул визитера быстрым взглядом. Лет двадцати пяти, невысокий, коренастый, на круглом румяном лице маленький нос пуговкой, редкие светлые брови над близко посаженными желтыми глазками, крошечный и бесформенный, будто раздавленная вишенка, рот.

– Я слушаю. Говорите, – мрачно скомандовал Ненашев.

– Простите, но сначала я бы хотел обсудить сумму моего гонорара.

– Если вы на меня вышли, значит, кое-что обо мне знаете и в курсе, что я не жмот и не крохобор. Если информация меня заинтересует – свое получите.

– Ну… – замялся визитер и тут же залихватски – мол, была не была! – хлопнул себя по колену. – Хорошо! Значит, так: сегодня утром, часов в десять, пришла к нам в контору дамочка…

Офис частного детективного агентства «Защита» располагался на первом этаже жилого дома. На входной двери, помимо таблички с распорядком работы, висели еще две: «Автошкола» и «Нотариус». «Защитники» занимали самую маленькую из комнат помещения, планировавшегося и строившегося как двухкомнатная квартира. Детективы разместились на кухне. На десяти метрах стояли три стола с замызганными мониторами, несколько стульев и древний канцелярский шкаф, в котором отсутствовали стекла. Убогая и совсем «небоевая» обстановка так ошарашили Ольгу, что она, извинившись, хотела тут же уйти, но сидевший напротив двери седой мужчина поднял от бумаг глаза:

– Вы что-то хотели?

– Нет, – потрясла головой Ольга. – Я…

Если бы мужчина уткнулся опять в свои бумаги, она бы тихонько прикрыла за собой дверь, но он продолжал смотреть на нее доброжелательно и ободряюще.

– Да, я хотела посоветоваться.

– Ну так давайте посоветуемся.

Седовласый сгреб папки со стула прямо на пол и придвинул его впритык к своему столу.

– Вот, – засуетилась Ольга, доставая из сумки пластиковую папку. – Здесь приговор суда, я еще тогда сняла копию. Вам это, наверное, понадобится, но сначала я хочу рассказать, как все было на самом деле…

– Постойте-постойте! – прервал Ольгу седой. – Давайте для начала познакомимся. Меня зовут Игорь Владимирович Таврин, и я начальник всего вот этого. – Он обвел рукой офис-кухню. – А вас как зовут?

– Оля. Ольга Николаевна Уфимцева.

– А теперь давайте по порядку, но только негромко, чтобы не мешать моему коллеге.

Рассказывала Ольга долго, почти час. Таврин изредка ее останавливал: уточнял, переспрашивал.

Старшинов сразу насторожился, когда клиентка произнесла фамилию «Ненашев», а следом назвала должность – «генеральный директор рекламного агентства «“Атлант”». И с той минуты только изображал, что сосредоточен на тексте, который набирал на компьютере. Смотрел в монитор, хаотично стуча пальцами по клавиатуре, а сам слушал. Вот только слышал далеко не все. Во-первых, начальник и визитерша говорили тихо, а во-вторых, то и дело трезвонил телефон, и Таврин, не желая отвлекаться от разговора, командовал: «Юрий, возьми трубку!» Но главное Старшинов все же просек: дамочка хочет нанять детектива, чтобы по новой расследовать дело некоего Дегтярева, «пристроенного» за решетку Ненашевым, главой РА «Атлант». А еще, что клиентка вполне платежеспособна. Уфимцева пыталась сразу отдать Таврину солидную сумму, но он не взял, заявив, что к следующей встрече подготовит договор о сборе информации по уголовному делу и составит примерную смету. Тогда, дескать, и с размером аванса можно будет определиться.

– …И когда должна состояться их следующая встреча? – спросил Ненашев, не глядя на сидевшего перед ним молодого человека.

– В понедельник. Она должна принести список свидетелей, проходивших по делу, фамилии оперов, которые выезжали на место, следователя, ну и всякое такое…

– Я так понял: ваш шеф готов взяться за этот заказ?

– Конечно! – зло хохотнул Старшинов. – Нашего Таврина хлебом не корми – дай только во всякое дерьмо с ушами погрузиться! Вы бы знали, сколько солидных людей к нам поначалу с заказами шло: компромат на партнера по бизнесу собрать, жену с любовником выследить. Такие деньги сами в руки плыли! Так этот дерьмоед чистоплюйствовать вздумал: наше, дескать, бюро такими делами не занимается. А вот за просто так бабульке квартиру вернуть или прижать гаишников, сляпавших за взятку липовый протокол о ДТП, тут Таврин – как пионер, всегда готов!

– Да, дерьмоед, решивший почистоплюй­ствовать, – это интересно, – криво ухмыльнулся Ненашев. – А кто он вообще, этот Таврин?

– Опер бывший, майор. Из ОБЭПа. Про него в отделе, где служил, до сих пор легенды рассказывают.

– А чего ушел?

– Официально – потому что после пулевого ранения списанию подлежал, а по сути… С начальником новым не сработался, говорят, в присутствии других офицеров по морде ему врезал.

– И как же это он, трудясь в ОБЭПе, смог пулю-то схлопотать? У «экономистов», насколько я знаю, работа бумажная: сидят, бумажками шуршат, ищут, кто контрафактом торгует, векселя «левые» штампует.

– Точно не знаю, сам он про это дело не распространяется. Но говорят, кого-то за мошенничество в особо крупных размерах прижал, тот стал ему взятку совать, а Таврин мало не взял, новой статьей пригрозил… А когда выкарабкался и из больницы вышел, узнал, что крестник его на свободе. Короче, Таврин не взял, а его начальник – за милую душу. Вот он командиру внешность и попортил.

Ненашев помолчал, сцепив пальцы в замок и угрюмо глядя перед собой.

Старшинову стало неуютно. Он заерзал на стуле:

– В понедельник дамочка снова придет, я могу…

– Да-да, – вынырнул из мрачного раздумья Ненашев. – Оставьте свои координаты и подо­ждите в приемной.

Получив из рук Аркадия Сергеевича конверт, Старшинов едва удержался от того, чтобы заглянуть в него тут же, у стола секретарши. Когда же наконец заглянул, обнаружил всего три стодолларовые бумажки. «А говорил – не жмот! – в бессильной ярости шептал Старшинов. – Ну погоди, козел, в понедельник я рта не открою, пока хотя бы штуку не получу!»

Препарат

Вот уже четверть часа в кабинете Ненашева стояла мертвая тишина. Аня несколько раз на цыпочках подходила к двери и прикладывала к ней ухо. Ни звука, ни шороха.

В четыре пятьдесят в приемную вошел Чухаев. Кивнул на дверь:

– Спрашивал?

– Нет, – помотала головой Анечка, – он вообще как будто умер…

– Аня! Срочно Статьева!

От прозвучавшего из селектора голоса и секретарша, и главный юрист вздрогнули.

Девушка дрожащими пальцами нажала несколько кнопок:

– Вадим Федорович! Аркадий Сергеевич вызывает.

Начальник службы безопасности Статьев появился через пару минут и, кивнув на ходу Чухаеву, зашел в кабинет.

– Аня, может, напомните шефу, что я здесь. Велел к пяти быть, – попросил Чухаев и с неприятным удивлением обнаружил в своем голосе заискивающие нотки.

Девушка склонилась над микрофоном:

– Аркадий Сергеевич, тут Чухаев дожидается…

– Скажи: он мне не нужен.

Чухаев побледнел. Раздавшаяся из селектора фраза прозвучала, как приговор.

Шеф предложил коньяк, и полковник сделал вывод: разговор будет долгий и серьезный. Ненашев не спешил его начинать, пустившись в рассуждения о вкусовых качествах напитка, презентованного французскими партнерами. О деле он заговорил только после третьей рюмки:

– Слушай, полковник, помнишь, ты рассказывал об одном психотропном средстве?

– Да-а, – нехотя протянул Статьев, – что-то такое было.

Он не раз уже пожалел, что, здорово перебрав, рассказал об этом суперзасекреченном некогда генерале и его разработках, продемонстрировав Ненашеву свои связи и информированность. Вспоминая свое пьяное бахвальство, ругал себя последними словами и, конечно, надеялся, что Ненашев давно об этом позабыл.

– Давай, полковник, не крути. Ты говорил, что генерал – один из разработчиков препарата, который стирает у человека память.

Статьев молчал.

– А еще тебе твой отставной генерал проболтался, будто готовит испытание своего препарата… Вспомнил?

– Вспомнил… – пробормотал Статьев.

– А я и не забывал. И внимательно отслеживал, что в прессе про «безымянных» появлялось. Тогда в течение года человек тридцать в разных городах менты или «скорая» на улицах подобрали…

Статьеву про «безымянных» было известно не меньше. Он тоже те публикации и телепередачи видел. В 2001-м не было, наверное, ни одного издания и ни одного канала, которые бы по этой теме не прошлись. Люди, которых находили в разных уголках страны – от Питера до Хабаровска, – не помнили про себя ничего: ни имени, ни фамилии, ни где родились, ни где живут. Но навыки к счету, письму, способность заниматься ремеслом, которому были обучены, сохранили. Психиатры, психологи и прочие доктора-профессора головы тогда сломали, пытаясь понять природу не встречавшейся доселе формы амнезии. Помнил Статьев и передачу «Жди меня» или как ее там… «Ищу тебя», в которой показали сюжет с одним из таких «безымянных». А в следующем выпуске этот горемыка уже встретился с семьей, которая прилетела в Москву из Омска. Жена тогда в камеру рассказала, что полгода назад ее Петя ушел из дома утром на работу – и пропал. Его объявили в розыск, родственники все морги не только в Омске, но и в окрестных городах и селах объездили, среди неопознанных трупов искали. Мужик как в воду канул. Нашли его в подмосковном лесу. Грибники. Взяли с собой, а в Москве сдали в отделение милиции. Стражам порядка не составило труда понять, что не имеющий при себе документов мужик не косит под сумасшедшего и что с памятью у него дей­ствительно большие проблемы. Так «найденыш» оказался в психиатрической клинике, где в медкарту, в графу ФИО записали: «Неизвестный». Безымянным-бесфамильным он провел в клинике полгода, и, сколько ни бились доктора, восстановить память у пациента не удалось. Понемногу, но путано и отрывками Петя стал вспоминать свою прошлую жизнь уже дома, в кругу родных. А после телепередачи на телевидение и в газеты стали обращаться доктора-психиатры из разных клиник: оказалось, таких «неизвестных» по домам скорби – десятки. И все они обнаружились в разных концах страны примерно в одно и то же время. В институте Сербского и психбольнице Ганнушкина по такому поводу даже симпозиумы провели: уж больно странная, не описанная в медицинской литературе форма амнезии у всех этих граждан наблюдалась.

– Сергеич, с чего это ты вдруг весь этот разговор завел? – зло оборвал шефа Статьев.

– Пора тебе, дорогой полковник, начать отрабатывать свое жалованье. Мне нужно, – чеканя каждое слово, ставил задачу Ненашев, – чтобы ты нашел генерала и купил у него это средство, получив заодно подробные инструкции по применению.

– Да ты чего, Сергеич?! Он меня тут же по­шлет к такой-то матери, и я туда не дойду, потому что ребятки генерала меня просто уроют!

– А ты ему столько денег предложи, чтобы у него адрес этой матери в горле застрял!!! – заорал Ненашев.

Статьев бровью не повел, только поинтересовался:

– Ну а зачем тебе это средство, можешь сказать?

Ненашев недобро прищурился:

– Ты уверен, что хочешь это знать?

Полковник покачал головой.

– Крайний срок, когда препарат должен лежать у меня на столе, – вечер воскресенья.

– Этого воскресенья? – оторопел полковник. – Отпадает! Я генералу уже с полгода не звонил! Он мог номер мобильного сменить. Я с ним даже о встрече договориться не успею.

– Захочешь – успеешь!

Когда за Статьевым закрылась дверь, Аркадий Сергеевич отодвинул в сторону рюмки, из которых они с полковником пили коньяк, взял большой тонкостенный стакан и вылил в него все, что оставалось в бутылке, грамм двести, не меньше. Ненашев выпил залпом, крякнул и потер костяшками указательных пальцев по­влажневшие глаза.

И тут же из черноты, как кадры из кинопроектора, начали выскакивать картины: вот Стас, красивый, элегантный, что-то шепчет на ухо Инге, а потом игриво кусает ее за мочку; вот он же, растерянный и испуганный, стоит посреди кабинета следователя и кричит: «Аркадий, ну скажи ты им, что я не мог! Не мог я так тебя и агентство подставить! Прошу, подумай, почему эти проклятые векселя подделками оказались?!»; а вот Ольга хватает Ненашева за руку и, по-собачьи заглядывая в глаза, молит: «Помогите, ему нельзя на зону, он там пропадет…»

– Ошибаешься, – пробормотал вполголоса Ненашев. – Такие где хочешь приспособятся и выживут. Только вот кем на волю выйдут? Может, тебе придется таскать своего Стаса по проктологам и психиатрам да кашку овсяную на воде варить. Если ты совсем дура, конечно. А если умная – бросишь к едрене фене, и пусть он, как собака паршивая, под забором подыхает.

Психолог

Штатный психолог РА «Атлант» Михаил Гольд­берг собирался на службу с большой неохотой. И дело было не в том, что изгнанный народными средствами из организма грипп оставил после себя следы болезненной расслабленности. В последнее время Михаил Иосифович особенно остро чувствовал, как тяготит его весьма достойно оплачиваемое служение на ниве рекламного бизнеса.

Семь лет назад предложение Аркадия Ненашева «подвести под доморощенный пиар научную основу» господин Гольдберг принял с энтузиазмом и благодарностью. Будучи завкафедрой в солидном, но отнюдь не самом престижном вузе, он получал гроши. В конце 90-х процентное соотношение студентов, принятых в вуз на коммерческой основе, еще не было таким впечатляющим, а взяток Михаил Иосифович не брал принципиально. Частная практика психотерапевта серьезных доходов тоже не приносила: обыватель, ассоциируя с тривиальной «дуркой» всех, чья специальность начиналась с корня «псих», боялся консультаций у Гольдберга и ему подобных пуще вендиспансера.

Но даже в таких условиях Гольдберг умудрялся помогать людям. Зная о его незаурядных способностях и умении блюсти конфиденциальность, коллеги и друзья приводили к Михаилу Иосифовичу родственников, приятелей, знакомых с серьезными фобиями, маниями, затяжными депрессиями и склонностью к суициду.

Близкие исцеленных стеснялись предлагать Гольдбергу деньги и в качестве благодарности приносили дорогущий коньяк, немыслимые новомодные парфюмы, билеты на театральные премьеры. На спектакли Михаил Иосифович исправно ходил, а вот бутылки и флаконы складывал в шкафчик, извлекая их оттуда по случаю дня рождения кого-нибудь из коллег. Спиртное Гольдберг не употреблял (ни капли), причисляя винопитие к способам медленного самоубий­ства, а туалетной водой не пользовался, будучи абсолютно согласен с родоначальником психоанализа Зигмундом Фрейдом, считавшим чув­ствительность к запахам атавизмом и свидетельством психической недоразвитости.

Ставя в заветный шкафчик очередной презент и прикидывая, сколько он стоит, Михаил Иосифович тяжело вздыхал: ведь могла бы быть неплохая прибавка к жиденькой стопочке баксов, отложенной для пусть и подержанной, но иномарки! «Жигули» десятилетней выдержки, на которых катался психолог, рассыпались на ходу. И все же в глубине души Михаил Иосифович гордился каждым успехом на психотерапевтическом поприще. Как, впрочем, и тем, что именно к нему, а не к какому другому профессионалу, чаще всего обращались за помощью высокие чины с Петровки.

Один такой случай взаимовыгодного сотрудничества кандидата наук Гольдберга с органами даже вошел и в учебники по психологии, и в пособия по криминалистике.

Московские опера бились над расследованием заказного убийства. Свидетелей того, как выскочивший из-за дерева мужичок выпустил в жертву две пули: одну – в сердце, другую – в лоб, было предостаточно. Но все они запомнили только надетый поверх куртки ярко-оранжевый жилет – из тех, что носят дорожные рабочие.

Киллер использовал отличный отвлекающий маневр. С двойным, можно сказать, эффектом. Люди вообще не замечают внешности тех, кто облачен в униформу: мозг фиксирует ее «носителей» как некую функцию, а разве у функции бывают черты лица или телосложение? А во-вторых, яркий цвет, особенно оранжевый, полностью фокусирует на себе внимание, отвлекая от всего остального.

Но была среди свидетелей одна дама, которая видела не только киллера, но и его паспорт. В недавнем прошлом труженица народного образования, завуч школы, а ныне пенсионерка в то утро прогуливала собачку. Песик, по обыкновению, подбежал к росшему на бульваре мощному дереву, прочесть оставленные ему друзьями послания и оставить свое. И вдруг зашелся в безудержном лае. Хозяйка поспешила узнать, что так встревожило питомца, и увидела человека в оранжевом жилете, который наклонялся, чтобы поднять с земли камень, – хотел бросить его в разбрехавшегося пса. Нагибаясь, собаконенавистник выронил паспорт – скорее всего, тот вылетел из кармана брюк. От удара о землю документ раскрылся на первой странице. Человек среагировал молниеносно, дама видела паспорт секунду, не более. И прочесть, естественно, ничего не успела. Не запомнила она и лица мужчины, посмевшего покуситься на ее любимого Баксика. Все внимание пенсионерки было приковано к руке, которая сначала взяла камень, а потом, бросив оружие пролетариата на землю, схватила паспорт. В руке же этой ничего примечательного не было.

Отчитывать живодера бывшая завуч не стала – отточенная за годы работы в школе интуиция скомандовала: «Хватай Баксика – и продолжай маршрут!» Дама с собачкой достигли конца аллеи, когда один за другим раздались выстрелы. Гражданский долг вкупе с женским любопытством заставили пенсионерку повернуть назад. Однако мчаться со всех шести ног они с Баксиком не стали, ускорили шаг лишь тогда, когда послышались милицейские сирены. На пешеходной дорожке, метрах в семи от дерева, за которым прятался «оранжевожилетник», лежал труп. То, что одетый в спортивный костюм мужчина мертв, было ясно и без медиков. Дорогая найковская куртка слева была залита кровью, а посредине лба зияла дыра.

Доложив о «заказухе» начальству, прибывший на место первым экипаж ППС принялся опрашивать свидетелей. То, как мужчина в форме дорожного рабочего стрелял в совершавшего утреннюю пробежку гражданина, видели трое, еще пятеро, оглянувшись на звуки выстрелов, заметили, как некто в оранжевой куртке перемахнул через низенький чугунный забор и, перебежав дорогу перед истерично клаксонившими машинами, скрылся в арке. Прочесав двор, милиционеры нашли оранжевый жилет в мусорном контейнере. И это было все, чем располагали органы на момент возбуждения уголовного дела. Не считая свидетельницы, долю секунды видевшей паспорт киллера.

И тогда муровцы привлекли Гольдберга. Михаил Иосифович ввел даму в трансовое состояние и извлек из ее подкорки события того самого утра. До мельчайших подробностей. Продолжая пребывать в трансе, женщина поведала (в настоящем времени, будто все происходило не две недели назад, а свершается сейчас, сию минуту), что вот она встает с постели и никак не может нашарить ногой второй тапок… Видимо, Баксик утащил его в другую комнату и спрятал; водится за ним такое мелкое шкодство. Вот идет на кухню, заваривает зеленый жасминовый чай: «В банке осталось всего пара щепоток, нужно сегодня купить». Вот надевает туфли и берет в руки поводок…

Когда дама наконец в своих воспоминаниях дошла до шмякнувшегося оземь паспорта, Гольд­берг «замедлил время» – был в его арсенале такой прием, – благодаря чему первая страница документа оказалась в поле зрения хозяйки Баксика не мгновение, а с полминуты. «Ну а теперь читайте, что там написано!» – скомандовал подопытной Гольдберг. «Он кверху ногами лежит», – пожаловалась женщина. «Ну и что? – добавил металла в голос Михаил Иосифович. – Вы что, вверх ногами читать не умеете?!» И дама прочла. Фамилию, имя, отчество, а также дату и место рождения.

Киллера взяли через месяц в аэропорту Внуково, куда он прилетел то ли из Сургута, то ли из Норильска. Отсидевшись в сибирской глубинке, он вернулся в Москву, будучи уверенным, что дело давно записали в разряд «висяков» и ему ничто не грозит. Про видевшую его документ тетку он ни разу не вспомнил. Паспорт, кстати, оказался на чужое имя: киллер решил воспользоваться им в последний раз для перелета из холодных краев в Москву, а в столице обзавестись новым. Не успел…

Вот уже семь лет профессор Гольдберг – уж самому-то себе он мог сказать суровую правду! – занимался постыдным делом, суть которого сводилась к одному: вдалбливать в мозги сограждан недовольство тем, что они имеют, провоцировать их на покупки того, что им не нужно, пропагандировать приобретение и обладание все новыми товарами как смысл человеческого существования.

Гольдберг родился и воспитывался в те времена, когда вещизм считался глубоко чуждым советскому человеку, а потому участвовать ныне в процессе зомбирования соотечественников на предмет: «Потребление – вот главная цель жизни» – ему было противно. Прекрасно владея техникой самовнушения, он всегда умел успокоить мятежную совесть целым арсеналом оправданий, но в глубине души никогда не обманывался и не забывался.

Крутя руль новенькой «Ауди», Михаил Иосифович почему-то вспомнил Олю Уфимцеву – тоненькую девочку с длинными русыми волосами и трогательными, влажными, как у олененка, глазами. Именно с того страшного дня, когда арестовали Стаса Дегтярева, а Оля рыдала, стоя на коленях перед Ненашевым (Михаил Иосифович хотел что-то обсудить с боссом, заглянул к нему в кабинет, увидел эту безобразную сцену и тут же прикрыл дверь), и обосновался в душе маститого психолога мерзкий червячок: шевырялся, грыз, точил…

– Эх, Оля, Оля! – тяжело вздохнул Михаил Иосифович. – Где ты сейчас? Пропала – ни слуху ни духу. За полтора года даже не позвонила.

И тут же устыдился собственных ханжества и двуличия: с чего бы она звонить стала, если, когда началась история со Стасом, он ни разу к ней не подошел? Если видел в коридоре, старался юркнуть в ближайшую дверь, а проходя мимо, опускал глаза, изображая глубокую задумчивость. А ведь мог помочь, хотя бы профессионально… И после суда, когда, продав квартиру (чтобы оплатить адвокатов), она оказалась на улице, а вскоре и в клинике неврозов, он ни разу ее не навестил…

Михаил Иосифович относился к Оле Уфимцевой с особой теплотой. Эта девочка напоминала ему дочь. Не нынешнюю, давно уже живущую в Штатах бизнесвумен с жестким взглядом, порывистыми движениями и безапелляционными суждениями, а доверчивую, ласковую, улыбчивую девчушку, которая так любила, тихонько приоткрыв дверь, просочиться к нему в кабинет, забраться с ногами в старое кресло и не дыша слушать, как папа беседует с кем-нибудь из аспирантов, или смотреть, как он, ворча, правит присланную из научного журнала верстку своей статьи.

Оля Уфимцева тоже умела привносить своим присутствием, пусть даже молчаливым, особый покой, добрую энергию и какую-то ясность, что ли… Похожее ощущение у Михаила Иосифовича возникало, когда на своей даче после дождя он открывал окно. Такая свежесть сразу заполняла комнату, и так легко дышалось и работалось! А еще Оля, как в детстве его дочь, умела и любила слушать. Гольдбергу приятно было вспоминать, как он посвящал ее, пришедшую к ним на практику студентку экономического факультета, в тонкости рекламного дела. В будущей профессии Оле это вряд ли пригодилось бы, ее стезя – всякие дебеты и кредиты, лизинги и франчайзинги, но практикантка оказалась девочкой пытливой и настойчивой – она хотела знать о рекламном бизнесе как можно больше.

И Гольдберг с удовольствием рассказывал, объяснял, почему метод внушения куда эффективнее метода убеждения и как с помощью слова или картинки можно снизить или вовсе блокировать критичность сознания человека, погрузить его в трансовое состояние, а потом побудить к действию, которое необходимо манипулятору, – например, к покупке того или иного товара. Вспомнив одну из тех бесед, Михаил Иосифович с грустной улыбкой покачал головой.

Гипноз

Была пятница, часов восемь вечера. В агент­стве, кроме них, оставался только Алик, доводивший до ума сделанную дебилом-фотографом фотку для рекламы детского питания.

– В понедельник макет в журнал «Хорошие родители» отправлять, а на снимке у мамаши вся рожа в мелких прыщах, у младенца на попе синюшные пятна, а папаша вообще с дикого бодуна! – прежде чем закрыть дверь и запереться изнутри, пожаловался Алик Гольдбергу и Уфимцевой.

Михаил Иосифович и Оля посмеялись над «страданиями юного дизайнера» и отправились в кабинет психолога попить чайку и пообщаться. В конце концов добрались и до того, чем, собственно, занимается РА «Атлант».

Ольга никак не хотела верить, что реклама – профессиональная, грамотно сработанная – может заставить человека сделать то, чего он, будучи в здравом уме и твердой памяти, делать вовсе не собирался. Уверяла, что сама ни разу в жизни ничего с бухты-барахты, посмотрев рекламный ролик, не покупала. Возмущалась, даже злилась:

– Вы хотите сказать, что, с отвращением отвернувшись от похотливой тетки на плакате, выключив телевизор, потому что там в десятый раз за вечер нудят про делающий любую замухрышку секс-бомбой крем, я как сомнамбула ринусь на поиски чудо-средства? Может, конечно, такие люди и есть, кого можно убедить в чем угодно, но я и вещи, и оператора мобильной связи, и салон красоты выбираю сама, а не под чьим-то влиянием!

Гольдберг тогда попытался Ольге возразить: дескать, одна из задач рекламы как раз и состоит в том, чтобы поддержать в потребителе иллюзию: ты сделал выбор сам. И похвалить, подчеркнув: этот выбор правильный, потому что «именно наш товар самый лучший». Девушка стояла на своем, и тогда Гольдбергу пришлось прочесть что-то вроде мини-лекции по психологии рекламы, посвятив ее в некоторые профессиональные секреты, которые «бойцы-креативщики» звали феньками, фишками и морковками. Михаил Иосифович объяснил собеседнице, почему ни она, ни какая другая особа, у которой конкретная реклама вызвала отвращение, не побежит за «пропихиваемым» товаром. Если изображение на билборде или телеролик провоцируют отрицательные эмоции, значит, их создатели не соблюли главного правила: не столько рекламировать товар, сколько внушить с его помощью приятные ощущения и хорошее настроение. В век изобилия вещи и продукты одного класса мало чем отличаются друг от друга. Их функциональные или вкусовые качества практически одинаковы, и отечественный шампунь «Ромашковый», «Крапивный», «Березовый» так же хорошо промывает волосы, как всевозможные «Пантины» и «Тимотеи», а яблочное пюре для малышей, выпущенное на какой-нибудь краснодарской консервной фабрике, ничуть не менее полезно, чем поставляемое из-за границы. Однако, несмотря на то что крохотная баночка забугорного производ­ства стоит в десять раз дороже нашей четырехсотграммовки, люди покупают первую, не вторую. И не только из-за живучего, хотя и сильно «похудевшего и истончившегося» в последние годы (во всяком случае – в отношении продуктов) стереотипа: все западное лучше сермяжного отечественного.

– А почему же? – уже совсем другим, не безапелляционным, а скорее, недоуменным тоном пытала тогда Гольдберга Уфимцева.

Потому, растолковывал Михаил Иосифович, что кто-то из коллег-рекламистов на хорошем профессиональном уровне придумал для того же «Тимотея» и «Пантина» имиджи – их еще называют образами, мифами. То есть сочинил для товара несуществующие на самом деле, чисто психологические преимущества. Сыграл на биологических, сексуальных комплексах… Под прелестную легкую музыку льется поток блестящих, бликующих на солнце волос. И принад­лежит это сокровище немыслимой красавице или красавцу с ослепительной улыбкой и сияющими счастьем глазами. А на обладательницу или обладателя роскошной гривы с восторгом и вожделением смотрит представитель противоположного пола. Какая женщина, впрочем, и какой мужчина не жаждет, чтобы ее или его вот так же обожали и желали? Идеальный ­вариант – если в ролике принимают участие не симпатяги без имени, а известная актриса или популярный певец. Рост продаж показывает, что значительная часть граждан, посмотрев ролик не раз, не два, а десять, двадцать, сто (ведь рекламу раскручиваемого товара гоняют, пока из ушей не полезет), обязательно купят этот шампунь. И подтолкнет их к этому вовсе не прошедшая звуковым фоном информация о содержащихся в моющем средстве протеинах-витаминах и бог знает чего еще. В данном случае для рекламиста главное, чтобы потребитель запомнил название, которое будет ассоциироваться у него с надеждой на красоту, сексуальную привлекательность, на радость и счастье, которые тот видел в глазах героев ролика. А если в рекламе снимается звезда, то и на кусочек ее славы и удачливости.

– То есть, покупая товар, которым пользуется знаменитость, человек как бы приподнимается над обыденностью собственной жизни и приобщается к сказочной богемной? – продемон­стрировала свою понятливость Ольга.

Гольдберг ее похвалил, отметив, что она схватывает все на лету. И привел мнения авторитетов, которые уверяют, что люди, живущие в заполненном рекламой мире, покупают не шампунь, а красоту, не крем для лица, а вечную молодость, не сигареты, а мужественность, не автомобиль, а престиж и возможность самоуважения.

Дальше собеседники забрались в такие психологические дебри, что Гольдберг даже себе попенял: зачем было затевать этот ликбез? Болтали бы о приятных, понятных обоим вещах: о книжках, фильмах, театральных постановках. Но, как говорится, взялся за гуж… Пришлось посвящать девочку в тонкости метода внушения, или – если уж сугубо по-научному – суггестии. Метода, используемого не только в рекламе, но и в медицине, в политике и основанного на внедрении в психику человека какой-то идеи, настроения или даже конкретного действия. Если речь идет о рекламе, то это насильно навязанное действие – покупка товара. А для того чтобы процесс внедрения прошел успешно, сознание, способность к анализу надо снизить или – что еще лучше – совсем отключить. Если бы Гольдберг решил просто перечислить все «приемчики» снижения-отключения, принятые на вооружение рекламой, они б с Уфимцевой до утра застряли в офисе. Потому психолог ограничился самыми употребляемыми. Начал с архетипов – коллективных первообразов, которые запечатлены в бессознании и являются общими для всего человечества. Женщина и мужчина. Ребенок. Животное. Семья. Дом. Профи от рекламы знают: достаточно включить в ролик, снять для журнальной иллюстрации очаровательного карапуза или симпатягу-щенка – и пропуск в подсознание миллионов сограждан обеспечен. Растроганный и умиленный, «клиент» не станет сопротивляться тому, чтобы информация о товаре оказалась записана «на жесткий диск». А в нужный момент – например, когда человек придет в магазин и остановится перед длиннющим стеллажом с однотипными товарами – эта информация всплывет, и рука сама потянется к вещице или продукту, которые соседствовали на экране с очаровашкой карапузом или лапулей-терьерчиком.

А образ полураздетой дамы-вамп! Для большинства мужчин это такой крючок! Двойной, между прочим. Во-первых, ловушка для глаза – красотку в томной позе и с зазывной улыбкой мужское око выхватит из самой жуткой мешанины красок и стилей, присущей современному городу. И из блока телерекламы – тоже. А во-вторых, заглотив визуальную наживку, «жертва» с радостью позволит сексапильной красотке ухоженным пальчиком отключить и логику, и способность к анализу. И если самые продвинутые или не боящиеся переборщить рекламисты оденут женщину-мечту в красное платье – для мужчин этот цвет знаковый, тоже своего рода архетип, – то… Как выразился не­забвенный Владимир Вольфович: «Тушите свет, однозначно!»

Тут в Ольге снова проснулся дух противоречия:

– Ну а если человек не поддается внушению? Есть же такие, с рациональным типом мышления! Этих всякими там «почувствуйте», «представьте», «окунитесь» не проймешь. И на звезд, снявшихся в рекламе, они смотрят со скепсисом: дескать, сколько же тебе, милок, заплатили, если ты аж задыхаешься от восторга? Таким подавай аргументы, технические параметры, объем памяти или двигателя, длительность гарантии, а когда они что-то из продуктов выбирают, так до мошек в глазах будут читать состав и срок хранения.

Михаил Иосифович согласился: такие дей­ствительно есть. И тут же добавил: но немного. Считается, что каждый человек внушаем. В той или иной степени. А такой прием, как введение в трансовое состояние, действует и на большинство субьектов с «железным рассудком». Не говоря уж о легко внушаемой части населения, к коим относится в первую очередь молодежь. В качестве примера можно взять любой ролик, где сюжет крутится во­круг покупки. Вот персонаж подходит к товару (тому, что вот сейчас, в данный момент продвигает ТВ). Задерживает дыхание, смотрит на вожделенную вещь не мигая, берет ее, идет к кассе, расплачивается и со счастливой улыбкой мчится домой, чтобы немедля насладиться обладанием купленного. Психологи установили, что в обычном состоянии человек мигает 32 раза в минуту, в расслабленном – 20. При виде вещи, о приобретении которой мечтал, – 14 раз. По сути, это самый настоящий транс. Демонстрируя на телеэкране замершее существо с вытаращенными глазами, реклама подсовывает зрителю готовый шаблон поведения – пример того, как надо реагировать на внушение. И велика вероятность того, что, увидев тот товар в магазине, значительная часть потребителей поведет себя именно так, как персонаж рекламного сюжета.

Другой прием – показ естественного трансового состояния: отхода ко сну или пробуждения. Первый часто используется при рекламе всевозможных кремов и масок для лица, второй – кофе, соков. Демонстрация водной глади, кругов по поверхности озера, ярко-голубого неба, всевозможных вращающихся спиралей, в том числе тех, в которые «закручиваются» пиво, йогурты, творожки; определенных цветовых сочетаний – все это эффективные в гипнотическом плане визуальные образы.

Или взять звуковое воздействие. Для чего звук рекламного блока делается значительно громче, нежели у прерванного фильма или передачи? Не только для привлечения внимания. Услышав неожиданно громкий звук, человек пугается, его сознание сосредоточивается на обеспечении безопасности, обороне, и реклама беспрепятственно проникает в подсознание.

На основе этой сугубо научной информации Уфимцева такую уморительную картинку нарисовала, что Гольдберг, вспомнив, от души рассмеялся. Чего, между прочим, не делал давным-давно.

Возбужденно сверкая глазами (видимо, от радости, что поняла такие сложные вещи), Ольга говорила быстро-быстро:

– Я представила человеческий мозг в виде средневекового замка, вход в который охраняют суровые рыцари в доспехах и при оружии. У них приказ: торговцев внутрь не пущать. Ну знаете, как на дверях некоторых учреждений пишут: «Дилеров канадских, шведских и прочих компаний просим не беспокоиться» или «Продавцам бытовой техники, косметики и парфюмерии вход воспрещен»… Стоят эти стражники, глядят во все глаза, слушают во все уши, ворота стерегут. И вдруг откуда-то сверху вой сирены. Рыцари обеими руками хватаются за копья, головы вверх – туда, откуда раздается вой, а таившаяся до той поры за углом торговка с корзинкой, полной зелени и фруктов, – шмыг на территорию замка…

Гольдберг похвалил ученицу за образность мышления, а сам «повинился» за то, что, пока Ольга рассказывала, он к ее рыцарям и другие приемы гипнотического воздействия применил. Вот, дескать, стоят они, скучают, устали до изнеможения под грузом доспехов – и вдруг, откуда ни возьмись, ребятеночек: лопочет что-то, улыбается беззубым ртом… Или щенок вознамерился поучиться лапку задирать. Чуть приподнимет одну из четырех, равновесие теряет – и кувырк. Естественно, рыцари умиляются, на глазах слезы – так растрогались. Иди в замок дилеры хоть строем – пропустят, слова не скажут. А если торговцы перед штурмом замка хорошую психологическую школу прошли, они могли прибегнуть к методу нейролингвистического программирования, в научной литературе трактуемому как скрытое воздействие на адресата в нужном для говорящего направлении. Тут на службе у дилеров были бы и языковая метафора, и ложная аналогия, и «пустое» сравнение, и глаголы в повелительном наклонении… Они бы могли использовать те глаголы как пароль. Подошли коробейники к воротам, шепнули на ушко стражам какое-нибудь хитрое словосочетание, и те скрещенные было копья сразу бы и раздвинули: «Добро пожаловать, гости дорогие!»

Гольдберг тогда спросил у Ольги, не скучно ли ей в мире цифр и всяческих расчетов-подсчетов. Уфимцева удивилась: с чего бы это? И, лукаво улыбаясь, добавила:

– А может, я и циферки в таких же ярких образах представляю! Кредит – суровый дяденька в очках, с толстенной роговой оправой, а прибыль – дамочка в соку, которая часть денежек складывает в большую малахитовую шкатулку, чтобы купить особнячок в ближнем Подмосковье, а часть тратит на красивую жизнь – костюмчики от Dolce&Gabbano, парфюм от Givenchy, лампу от Ross Lovegrove, ресторанчики, подарки сердечному другу.

Да, и про «сердечного друга» она тогда заговорила сама. Сказала, что Стас уехал на важную встречу в загородном ресторане. И почему-то уточнила: «Встреча деловая». Гольдберг по­спешно закивал:

– Конечно, деловая! Он же не идиот какой, чтобы при наличии такой изумительной де­-вушки встречаться с кем-то еще!

Должно быть, фраза прозвучала фальшиво, потому что Ольга вдруг схватила Гольдберга за рукав и, приблизив лицо, спросила:

– Вы что-то знаете? У Стаса кто-то есть?

И Михаилу Иосифовичу пришлось битых полчаса убеждать ее в обратном. Нарочито бодрым голосом, изображая воодушевление, психолог нарисовал девушке сусальную картинку будущей жизни:

– Вы со Стасом поженитесь, родите двух замечательных детишек, летом они будут бегать по зеленой лужайке рядом с вашим загородным домом, а зимой кататься с горки, которую им соорудит заботливый папа. А вы будете смотреть на них из окошка уютного дома, и ваше сердечко будет замирать от счастья.

При воспоминании о «сиропе», который он тогда вылил на голову Уфимцевой, Гольдберга передернуло.

Потом они вместе стали прикидывать, хватит ли будущей чете Дегтяревых денег, вырученных от продажи двух «двушек» и Ольгиных камушков, на особняк в ближнем Подмосковье. Решили: если не хватит, добавит Ненашев, который наверняка захочет, чтобы друг юности и главный соратник по бизнесу жил под боком…

Друзья

Аркаша Ненашев и Стас Дегтярев познакомились на приемных экзаменах на стройфаке знаменитого УПИ – Уральского политехниче­ского. Вуз в советские времена был известен не только тем, что выпускал качественных специалистов, но и царившим там «разгулом творчества»: в свердловском политехе работал один из лучших в стране СТЭМов, гнездились с десяток ВИА, в тамошнем киноклубе показывали премьеры своих фильмов Тодоровский, Иоселиани, Параджанов; здесь шлифовали свой талант многочисленные барды, среди которых числился суперпопулярный в те времена Александр Дольский.

Конкурс на факультет был сумасшедший, но и Аркадий, и Станислав оказались в числе студентов. Дегтярев – с лету, сдав все экзамены на пятерки, а Ненашева, который написал сочинение на жидкую тройку, отстоял завкафедрой математики. Он с пеной у рта доказывал ректору и приемной комиссии, что все они будут локти кусать, если из-за какого-то Гончарова с его Обломовым лишатся студента, предложившего для экзаменационных задач «блистательные по своей краткости и оригинальности решения».

Дегтяреву все давалось без усилий: по-английски он лопотал так, будто родился и вырос в туманном Альбионе, на семинарах и экзаменах по истории КПСС, диамату и научному атеизму щедро сыпал цитатами и датами, по профильным предметам: математике, физике, пресловутому сопромату – особо не блистал, но твердые четверки имел гарантированно. Учился Дегтярев не просто легко, а как бы мимоходом, большую часть времени проводя на репетициях студенческого театра, играя на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле и «оприходуя» девчонок. Ненашев же все, кроме профилирующих дисциплин, брал задницей. Скажем, переводы «тысяч» (так студенты именовали тексты из газет, технических справочников, измеряя объем не абзацами или главами, а количеством знаков) по английскому он тупо заучивал. На «творческие глупости» и девочек времени у Ненашева не оставалось. Впрочем, и надежды на успех на этих поприщах у него особых не было. Наделившая Аркадия незаурядными математическими способностями судьба явно посмеялась над ним, ибо внешностью его наградила ниже среднего.

Они были очень разными: поражавший всех своей эрудицией и аристократическими манерами белокурый красавчик Стас и неуклюжий, не особо образованный, вынужденный уже на третьем курсе маскировать раннюю лысину Аркадий. И все же они дружили. У них был общий бюджет, состоявший не только из двух стипендий, но и из гонораров Стаса (втайне от деканата и комитета комсомола его ВИА подрабатывал на свадьбах и, как бы нынче выразились, корпоративных вечеринках), а также из «ломовых рублей» Аркадия, раз в неделю ездившего с другими студентами разгружать вагоны. Они сообща решали, кому первому купить у фарцовщиков джинсы, а кто еще полгодика проходит и в старых; стоит ли раскошеливаться по случаю дня рождения однокурсницы на «ланкомовскую» пудру или она обойдется вафельным тортом…

Стас искренне считал, что Аркаша, случись чего, пойдет за ним в огонь и в воду. Первое разочарование постигло красавчика на втором курсе, когда с группой сочувствующих он выпустил стенгазету, в которой партийно-комсомольское руководство вуза усмотрело антисоветчину и диссидентство. Над «писаками» нависла угроза отчисления. На собраниях их защищали все: от декана до сопливых первокурсников. И только Ненашев молчал. Возвращаясь с судилищ в общежитскую комнату, он объяснял свое невмешательство боязнью все испортить: «Ты же знаешь, что я не умею красиво говорить, а когда волнуюсь, начинаю путаться и нести всякую чушь!» Но Дегтярев догадывался: дело было, конечно, не в косноязычии, а в страхе, что тень от друга-«диссидента» может пасть и на него. Стас не ошибался. Ненашев и впрямь холодел от мысли, что его могут отчислить за компанию с «антисоветчиками». И что тогда? Позорное возвращение домой, а через пару месяцев с обритой головой на сборный пункт и в Афган? А мать? Что будет с ней? Она не доживет до его дембеля. Если, конечно, его не привезут в цинковом гробу, как Кольку Горбунова из соседнего подъезда.

Вуз они благополучно закончили. Оба. На счастье Стаса и его «подельников», к власти пришел Горбачев, и еще вчера считавшиеся крамолой вольности попали в ранг позволительных и даже порой отечески поощряемых.

Но вместе с призраком демократии и свободы по стране начала бродить вполне реальная разруха. Стройиндустрия рушилась на глазах, и оказалось, что ей не нужны даже опытные профессионалы. Навязываемых вузами молодых специалистов руководители стройтрестов, горько усмехаясь, предлагали пустить «в засол». И добавляли: поскольку в связи с отсутствием объектов наши столярки перешли на изготовление бочек для заготовки на зиму капусты, огурцов и антоновки, в таре недостатка не будет.

Поняв, что хорошо оплачиваемой и перспективной работы ни в Куйбышеве-Самаре, откуда был родом Стас, ни в ненашевском Челябинске им не найти, друзья решили пытать счастье по отдельности. Аркадий подался во Владивосток, где один дальний родственник наладил неплохой бизнес по перегону подержанных «японок», а Стас рванул в Москву, решив попробовать себя на эстрадном поприще. На восемь лет они потеряли друг друга из виду.

В 97-м Ненашев приехал в столицу, чтобы осмотреться и прикинуть, каких затрат будет стоить перенесение его надежно закрепившегося на берегу Тихого океана бизнеса в Москву. Во Владивостоке последние три года математик до мозга костей Ненашев занимался двумя вещами одновременно: торговлей иномарками (не только подержанными, но и новенькими, арендуя два автосалона) и рекламой. Последнее поначалу казалось ему делом не только несерьезным, но и бесперспективным. Открыть рекламное бюро его уговорил Костик Обухов, закончивший в конце 80-х режиссерский факультет ВГИКа, потыркавшийся год со своим красным дипломом по столице и вернувшийся ни с чем в родной Владивосток.

Они познакомились на вечеринке у общих знакомых, выпили и, укрывшись от шумной компании на крохотной веранде, до утра проговорили за жизнь. Впрочем, говорил все больше Костик. Про то, что был лучшим на курсе, про дипломную короткометражку, которую хвалили мэтры отечественной режиссуры:

– Ты, старик, даже не представляешь, чего эти похвалы стоят! Киношнику – будь то актер, режиссер, оператор – сказать добрые слова о коллеге, особенно если он жив, да к тому же и моложе в два раза… У Гоголя, помнишь, выражение есть: «Женщине легче с чертом поцеловаться, чем назвать кого-то красивой!»? А к брату-киношнику я уж и не знаю, какое сравнение подобрать.

Ближе к рассвету хмельной (на пару с Костиком они уговорили бутылку водки, которую стащили с общего стола) Ненашев пообещал новому знакомому что-нибудь придумать для его творческой реализации. Так и сказал:

– Не могу я как патриот своей родины позволить, чтобы твой талант без применения пропадал! Но… Я бизнесмен и просто так меценатствовать мне статус не позволяет. Ты давай, пошевели мозгами, в какой области твой талант бабки может приносить или хотя бы до полного разора меня не доведет, и приходи – обсудим.

Через неделю Обухов пришел к Ненашеву с идеей организовать рекламное агентство, специализирующееся на производстве телевизионных роликов. Ненашеву идея не очень понравилась, особенно когда Костик положил на его стол листок с перечнем необходимого оборудования: камер, ламп, каких-то мудреных шнуров, микрофонов, видиков-шмидиков. Но слово было дано, и Ненашев выделил для начала ровно половину того, что попросил Обухов.

Костик выкрутился, купив часть оборудования по бросовой цене у влачивших жалкое существование студии кинохроники и киноклуба, объединявшего в советские времена любителей попробовать себя в самом массовом из искусств хотя бы в рамках самодеятельности. Урезал Обухов и штат, взяв на себя не только режиссуру, но и операторскую работу, и монтаж, и написание текстов, и дизайнер­ские заморочки.

Первые ролики Костя, естественно, снял про автосалоны благодетеля. Не сказать что продажи ненашевских «японок» и «кореек» после прогона рекламы по местным телеканалам резко пошли вверх, однако торговля оживилась. А вскоре у рекламного агентства «Альфа» появились и первые заказчики со стороны. В середине 90-х второй бизнес, поле деятельности которого уже не ограничивалось Дальним Востоком, но распространялось отчасти и на Сибирь, приносил Аркадию Сергеевичу прибыль, сравнимую с доходами от торговли автомобилями.

Приехав в 97-м в Москву, Ненашев первым делом заглянул в Минстрой, где на какой-то не слишком высокой должности трудился Валька Кудрявцев, закончивший стройфак УПИ тремя годами раньше Аркадия и Стаса и живший в общаге в соседней комнате. Валька подогнал пару «шарящих в раскладе столичного рынка» коллег, которые сделали для Ненашева две выкладки: одну плохую, а другую очень плохую. В автомобильный бизнес соваться не стоит – все занято, забито крупняком, который проглотит его сильно теряющую в весе при переезде в Москву фирмочку-телочку («А ты что, дружок, думал? В Москве для раскрутки совсем другие, чем в провинции, деньги нужны!») и даже не поперхнется. Что касается рекламы, тут, если нет больших денег, тоже безнадега, но все же не такая беспросветная. Из профессионалов в этой области только два имени всплывало: Грымов с его демонстрировавшей убойные свой­ства водки «Белый орел» балериной да Бекмамбетов с сюжетами из отечественной и мировой истории, мини-фильмами, призванными запечатлеть в мозгах россиян мощь и незыблемость банка «Империал».

– Рынок товаров и услуг в столице растет не по дням, а по часам, – вещал лощеный мужичок лет тридцати, поглядывая свысока на лапотника Ненашева. – Значит, и борьба за содержимое кошельков сограждан будет становиться все ожесточенней. И тут уж производителям без рекламы – никак. В конкурентной войне товаров и услуг она – главное оружие. Так что если у тебя есть какие-никакие бабульки и профессионал, который в рекламном деле сечет, – можешь рискнуть. Если решишься – приезжай. Чем можем – поможем. Не за так, конечно.

Из состояния глубокой задумчивости, в котором Ненашев покидал Минстрой, его вывел вызвавшийся проводить гостя Кудрявцев. Стоя уже возле лифта, Валька вдруг спросил:

– А ты дружка-то своего уже повидал?

– Какого дружка?

– Как какого? Стаса, конечно!

– Нет. А он что, все еще в Москве? Я думал, давно за бугор свалил. Женился на дочке какого-нибудь американского сенатора или звезду голливудскую подцепил…

– Чуть-чуть не угадал. До дочки сенатора дело не дошло и голливудской примадонны тоже, а вот внучку одного из бывших членов полит­бюро и певицу Наталью Федотову Стас под венец по очереди сводил.

– Ту самую Федотову?

– Ту самую.

– И с обеими развелся?

– Вестимо.

– И где он сейчас? Чем занимается?

– Да бог его знает! Пока женат был, супруг на вечеринки-презентации, театральные премьеры выводил, там мы пару раз и пересекались, а сейчас… Погоди… – Валентин полез во внутренний карман пиджака за записной книжкой. – У меня где-то его телефон записан – по­звони, если хочешь.

В тот раз Ненашев старому другу не позвонил. Номер Стаса он набрал только через полтора года, когда перебрался в Москву насовсем и приступил к формированию штата рекламного агентства полного цикла, агентства, предоставлявшего весь спектр услуг – от маркетинговых исследований до контроля за результативностью PR-кампании. Со ставшим уже родным названием «Альфа» пришлось расстаться. Оказалось, в столице уже функционируют несколько контор такого же профиля, взявших в качестве части названия первую букву греческого алфавита. И вообще компетентные люди посоветовали придумать что-то оригинальное: «Старик, в одной Москве этих «Альф» больше полутысячи, столько же «Геркулесов», «Венер» и прочих героев мифологии». От «Атланта» советчиков тоже скривило, но Ненашев настоял на своем, заявив, что это слово как нельзя лучше характеризует его намерения подмять под себя весь рекламный рынок столицы. То, что атланты вообще-то ничего под себя не подминали и не подминают, а, напротив, держат на своих плечах небо, Аркадия Сергеевича не смущало.

Еще во Владике, планируя переезд, Ненашев представлял себе в роли коммерческого директора Стаса Дегтярева. Новоявленному агентству нужен был не столько сильный финансист (тут Аркадию Сергеевичу равных не было), сколько легкий в общении, умеющий располагать к себе и входить в любые кабинеты «господин без комплексов». Из немаленького владивосток­ского коллектива в Москву Ненашев взял лишь двоих – Костика Обухова и бухгалтера Антонину Федоровну. Оба не были обременены ни семьей, ни престарелыми родителями, потому их переезд в столицу обошелся ненашевскому кошельку по минимуму: потратиться на покупку двух комнат в коммуналке Аркадий Сергеевич мог себе позволить. Для себя самого он еще год назад приобрел просторную «трешку».

Во Владивостоке сворачивать бизнес – рекламный и автомобильный – Аркадий Сергеевич не стал: зачем резать дойных коров? Строгий финансовый контроль оставил за собой, намереваясь забирать у провинциальных контор всю прибыль. Во всяком случае, до тех пор, пока РА «Атлант» не встанет на ноги.

Стас на предложение посидеть-поговорить откликнулся с радостью. Он появился в зале ресторана с небольшим опозданием, когда Ненашев уже сделал заказ. У Аркадия противно заныло под ложечкой. Из смазливого юнца Стас превратился в элегантного красавца с накачанным торсом и магически притягательным лицом.

«Один взгляд на такого – и самые умные женские мозги выбиваются навылет», – грустно подумал тогда Ненашев.

Они обнялись, обменялись ничего не значащими репликами: «Ну ты начальник – сразу видно». – «А ты возмужал, но пижон все такой же», – заказали пятьсот коньяку и проговорили до полуночи.

Связи

Стас, к моменту встречи со старым другом два месяца болтавшийся без дела, вышел на работу в новорожденное РА на другой же день после посиделок в ресторане. А у Ненашева началось обострение старой, обозначившейся еще в вузе болезни – стасофобии. Нет, самого Дегтярева Ненашев не боялся, он боялся оказаться с ним рядом в присутствии других. Аркадий Сергеевич был уверен, что эти другие обязательно начинают их сравнивать и что на фоне раскованного красавца-эрудита его внешность и полное отсутствие гуманитарных знаний бьют в глаза.

Возложенные на него обязанности по налаживанию связей в сфере производства товаров и услуг, с руководством телеканалов, радиостанций, крупных газет, завязыванию дружеских отношений с нужными людьми в мэрии Стас выполнял блестяще – через два года «Атлант» уже входил в десятку крупнейших рекламных агентств, а в заказчиках у него значились фирмы, о сотрудничестве с которыми многие старожилы столичного рекламного рынка могли только мечтать. Казалось, все это не стоит Дегтяреву никаких усилий, он и работал так же, как учился, – играючи. Ненашев пытался тешить свое самолюбие тем, что этот денди-супермен служит у него, зависит от его расположения, что, наконец, он, Ненашев, может выставить старого друга на улицу в любую минуту. Однако Дегтярев всегда и всюду вел себя по-хозяйски, так, словно зависимости своей вовсе не ощущал. Каждый раз, объявляя заму по коммерции, что повысил ему зарплату или выписал большую премию, Ненашев ждал, когда тот заискивающе глянет ему в глаза или хотя бы поблагодарит. Но Стас небрежно кивал: «Нормально. Детишкам на молочишко хватит». И в тот же вечер мог спустить «приварок», пригласив пол-агентства в ресторан. Ненашева эта расточительность, эта легкость, с которой Дегтярев расставался с деньгами, бесила, но он молчал; в конце концов, бабки тот заработал и волен их спускать на что и куда угодно, хоть в унитаз.

До исступления, до потери контроля над собой Ненашев доходил, когда видел, каким восторгом, обожанием вспыхивают глаза женщин при появлении Дегтярева. В Стаса были влюблены все: от главного бухгалтера, пятидесятилетней Антонины Федоровны, до сопливой курьерши. Стас никому из сотрудниц предпочтения не отдавал, твердо придерживаясь прин­ципа: «Где работаешь – там не крути». Романы он заводил на стороне, специализируясь на эстрадных певичках, актрисах и моделях.

В жизни самого Ненашева женщины тоже появлялись регулярно. И также регулярно исчезали. Появлялись по их воле, исчезали – по его. Некоторые совсем не прочь были сходить за Аркадия Сергеевича замуж и даже завести от него детей. Однако стоило красотке завести об этом разговор, как Аркадий Сергеевич с ней немедля расставался. Была у Ненашева еще одна, доходящая до паранойи, фобия – он холодел при мысли о том, что кто-то будет его использовать для того, чтобы получше устроиться в жизни. А в том, что законно поселившаяся в его квартире женщина со временем непременно начнет капризничать, выставлять свои требования, а потом под шумок и изменять, Аркадий почему-то не сомневался. Зато в существование бессребрениц, которые могут полюбить его не за его деньги, а просто как человека, не верил совсем. Роль же кошелька, который брезгливо, но с завидным упорством расстегивают ухоженные пальчики, Ненашев не согласился бы выполнять даже ради самой ослепительной красавицы.

Три года назад, поздней осенью 2003-го Дегтярев вытащил Ненашева на показ коллекции какого-то модного дома, пообещав, что там соберутся «лучшие девочки Москвы». Ненашев в тот день был не то чтобы в духе и всю дорогу молчал.

– Считай, мы с тобой не развлекаться едем, а работать, – заполнял паузу Дегтярев. – Агентству позарез нужно новое лицо для рекламной компании молодежной косметики. Странно, что ты не в курсе. Костик всей конторе уши прожужжал, что имеющиеся в наличии модели никуда не годятся. На физиономиях у них не чистота, свежесть и непорочная юность, а как раз наоборот. В общем, шлюшистые у них физии… Так что мы с тобой сейчас практически на кастинг направляемся – корпоративную героиню для продукции косметической фирмы искать. Кстати, организаторы эксперимент ставят: молодежную часть коллекции у них показывают не профессионалки, а девочки-студентки. С милыми розовыми личиками, хорошими фигурками. А Костик такую и заказал: симпатяшку, простенькую, но с изюминкой, и не дохлятину.

Болтовня Стаса Ненашева быстро утомила, и, пока они стояли в пробках, он не раз пожалел, что согласился.

Пока все толкались в холле, где подавали шампанское с клубникой, Аркадий стоял в сторонке, давая волю дурному настроению. Стас же чувствовал себя как рыба в воде: целовал ручки, перекидывался парой слов, кивал, улыбался. Ненашев следил за ним с каменным лицом. Ходить за Стасом, как привязанный, он считал для себя унизительным: в этой нарядной гомонящей толпе у него почти не было знакомых, и можно было не сомневаться, что, глядя на них обоих, никому и в голову не придет, что начальник как раз он, а не наоборот. Простояв как столб минут десять, Ненашев резко развернулся и, еле сдерживая раздражение, быстрым шагом направился к гардеробу. Стас догнал его в дверях:

– Аркадий, ты куда?!

– Да меня уже тошнит от этих улыбающихся обезьян и от тебя тоже!

– Ладно тебе! Это ж игра, спектакль, ну и смотри на это соответственно. Идем в зал, там уже началось.

Стас стащил с шефа пальто, небрежно кинул его гардеробщику и поволок Аркадия туда, где уже звучали музыка и одобрительные аплодисменты.

По окончании дефиле Дегтярев не терпящим возражений тоном объявил:

– Сейчас выпьем коньячку – и к девчонкам в гримерку. Как тебе та шатенка, на последнем выходе, в фиолетовом? Ну та, с декольте? Только не ври, что ты ее не запомнил. Я твой вкус знаю. Профессиональная модель. Я, кстати, с ней знаком, Ингой зовут. Пойдем, представлю тебя. А мне светленькая девочка понравилась, студентка. И личико хорошенькое – кожа ровная, глазки лучистые. Как раз то, что Обухову нужно.

Ненашев не стал говорить другу, что не запомнил роскошную шатенку. Промолчал и о том, что единственным впечатлением от дефиле осталась тоненькая девушка с роскошными светло-русыми волосами.

На улицу они вышли вчетвером: Дегтярев, Ненашев, Инга и та девушка по имени Оля. Стас предложил отметить «умопомрачительный успех дам» в ресторане, но те отказались. Инга, сославшись на недолеченную простуду, а Ольга и объяснять ничего не стала. Просто сказала: «Извините, я не могу». К предложению стать «лицом фирмы» отнеслась спокойно:

– Хорошо, постараюсь к вам на днях за­глянуть.

Не впечатлила студентку и сумма, которую она получит, если РА «Атлант» заключит с ней контракт.

– Если честно, – призналась дебютантка подиума, – куда больше меня бы обрадовало ваше согласие взять меня на практику в финансовый отдел «Атланта». Я будущий экономист, и мне было бы интересно поработать в такой солидной фирме.

Стас без промедления взялся «ковать железо»:

– Тогда вы совершаете страшную ошибку, отказываясь от ресторана. Вот сейчас бы, потягивая вино, и уговорили господина Ненашева! Он бы вам не только практику организовал, но и постоянное место работы в «Атланте» после получения диплома.

Дамы натянуто поулыбались и настояли на том, чтобы им поймали такси и отправили по домам.

– Не поверишь, Аркадий, первый раз в жизни у меня такое! – злился, провожая глазами увозившую барышень машину, Стас.

– Чего ж не поверить – поверю, – усмехнулся Ненашев. – Такому, как ты, отказать невозможно.

Ненашевскую душу переполняли два, казалось бы, взаимоисключающих чувства: грусть и радость. Ему было жаль, что знакомство с Ольгой оказалось таким коротким и что, скорее всего, они больше никогда не увидятся. Но он готов был пуститься в пляс, наблюдая фиаско Стаса. Какое из этих чувств было сильнее, он и сам бы сказать не мог.

Недели через три, заглянув вечером в ненашевский кабинет, Дегтярев, как бы между прочим, обронил:

– Мы с Ольгой сегодня идем на премьеру в «Пушкинский». Присоединиться не хочешь?

– С Ольгой? С той самой?

– Ну конечно, – самодовольно улыбнулся Дегтярев. – Неужели ты думал, что я вот так просто опущу руки и смирюсь? Я на следующий же день ее нашел, уговорил посидеть в кафе… Потом повел в «Ленком»… Да ты чего, не знаешь, что она у нас уже в роликах снимается? Я ее на прошлой неделе к Костику притащил. Обухов сразу свои кастинги прекратил. Сказал: «То, что надо, даже лучше!» Кроме роликов, хочет ее и для билбордов, и для журнальной рекламы снимать… Так ты в «Пушкинский» идешь или нет? Впрочем, я могу для Инги и кого другого в кавалеры подыскать. У меня ведь четыре пригласительных.

– Ну если билет пропадает… – скрывая за угрюмостью смущение, пробормотал Ненашев. – Да и кого ты сейчас найдешь – разбежались уже все… Ладно, иду.

– Да я и не сомневался, что идешь, – лукаво подмигнул Стас. – Ты у нас ходок известный.

После кино они отправились в ресторан, где Дегтярев взял на себя и блистательно исполнил роль души компании: он сам сделал заказ, продемонстрировав знание и блюд француз­ской кухни, и элитных вин, веселил дам историями из жизни и анекдотами, а под занавес вышел на эстраду и, попросив ребят из ресторанного оркестра «немножко подыграть», «забацал» песню из репертуара Добрынина «Где же ты была?». Незамысловатый шлягер прошлых лет он пел, не спуская глаз с Ольги, и пел так проникновенно, что девушка покрылась красными пятнами.

Выходя из ресторана, Стас придержал Аркадия за локоть.

– Вы сейчас куда? К ней на Ленинградский? – Дегтярев кивнул в спину Инге, шедшей вместе с Ольгой немного впереди. – Или к тебе?

– Да я не знаю, – пожал плечами Ненашев. – У меня бардак – домработница заболела, неделю уж никто не убирался. А к ней… Если сама предложит…

– Ну и тюхтя ты, Аркаша! – приглушенно рассмеялся Дегтярев. – Взрослые ж люди! Ну, хочешь, я сам все организую?

– Ты только без этого, без напора твоего. А вы куда?

– У меня, друг, все куда сложнее. Это твоя Инга – дама без особых комплексов, а у нас, видишь ли, принципы. Мы только пару дней назад поцеловать себя позволили.

– Так ты что, ее еще… У вас еще ничего не было?

Стас насторожился: ему показалось, что в голосе друга прозвучало не только удивление, но и еще что-то – то ли радость, то ли злорад­ство. Дегтярев решительно тряхнул белокурой гривой:

– Не было, но будет. Знаешь, я даже особое удовольствие от таких ухаживаний получать стал. Объелся, наверное, доступными сладостями. Прямо как в кондитерской лавке, где клиенту все пробовать разрешают. Того откусил, этого пожевал – и тошнить начинает. А Ольга другая. Я даже разговоры о постели с ней пока заводить не рискую. Я вообще подозреваю, что она девственница. И это, заметь, при том, что девочка уже который год живет одна в Москве, а папа у нее не каким-нибудь деревенским плотником-домостроевцем был, а крутым тюменским бизнесменом. Единственную дочку обеспечил выше крыши, купил в Москве квартиру, машину, бриллиантами обвесил. Другая бы давно с катушек съехала, а она… В зачетку ее вчера заглянул – одни пятерки.

– А почему «был»? Что с ее папашей, пристрелили?

– Нет, сам умер. Инсульт. Три года назад. Между прочим, совсем молодой был, почти наш с тобой ровесник. За неделю до смерти сорок пять стукнуло. А мать умерла, когда Ольга еще в школе училась. Сгорела за полгода от рака. Ольга мне фотографию показывала – красавица была, глаз не отвести.

– Так она, Ольга твоя, выходит, наследница папиных нефтяных миллионов? – Во взгляде Ненашева мелькнула догадка, и от Дегтярева это не укрылось.

– Да какие миллионы-миллиарды?! – раздраженно прервал босса Стас. – Компаньоны, тело не успело остыть, какую-то аферу провернули. В результате Ольга как единственная наследница не только ничего не получила, а еще и чуть ли не должна осталась. Тут какой-то доброхот и посоветовал девчонке отказ от наследства подписать. Ольга говорит: «Это я сейчас начала в привилегированных и обычных акциях разбираться, эмиссиях, деноминациях всяких, а тогда же совсем дурочка была да и от горя сама не своя. Ну они и воспользовались». Вот так-то, друг Аркадий! Зря ты меня в шкуры, позарившиеся на миллионы, записал!

Инга с Ольгой успели уйти на приличное расстояние и сейчас стояли на обочине, зябко кутаясь в шубки.

– Ой, девчонки, извините, заморозили вас совсем! – подскочил к ним Стас. – Аркаша, он же у нас сдвинутый на работе: пришла ему в голову какая-то идея, надо тут же обсудить. Про все забывает, даже про любовь.

И Стас бросил игривый взгляд на Ингу.

В притормозивший рядом «Форд» уселись вчетвером: Ненашев рядом с водителем, девушки со Стасом сзади.

– Маршрут такой, командир, – обратился Дегтярев к водителю. – Сначала на Ленин­градский, там одну сладкую парочку высадим, а потом – куда юная леди скажет.

Услышав, как Стас организовывает их с Ингой высадку, Аркадий мельком взглянул на женщину. Она сидела, прямо держа спину, и даже не повернула головы. И тут Ненашева как жаром обдало: откуда Дегтярев знает ее адрес? Говорил же, что едва знакомы. Врет! Наверняка успел покувыркаться в ее постели, а встретил Ольгу – и решил пристроить подружку ему, Ненашеву. Словно сдал в секонд-хенд. Донашивай, друг, обноски!

Из машины Ненашев выбрался таким мрачным, что Инга, глянув на кавалера, забеспокоилась:

– Аркадий, тебе нехорошо? Говорила же: не надо после вина коньяк пить! Ну ничего, сейчас дома чайку горячего, ванну теплую…

Искренняя обеспокоенность, прозвучавшая в голосе, и то, как заботливо она поправила кашне на его шее, возымели действие: ревность вперемежку с дикой обидой, начавшие было бродить в его душе, не то что улетучились, но улеглись, притихли.

Мотив

Родной отдел встретил Костю Обухова запахом кофе и заливистым, с подвизгиваниями, смехом бренд-менеджера Агнессы Петровны, которая на компьютере Андрюши Суслова смотрела скачанные из инета скетчи «Камеди клаб» и хохотала так, что ее толстые коленки рефлекторно подтягивались к мощному животу. Хозяин оккупированного Агнессой компа, стоя у нее за спиной, рассматривал в зеркальце поросль над верхней губой, никак не желавшую становиться полноценными усами, и изредка, снисходительно улыбаясь, бросал взгляды на судорожно дергавшуюся макушку бренд-менеджера. Грохотова листала журнал, а Алик, водрузив ноги на стол и беспрерывно зевая, вычищал скрепкой грязь из-под ногтей.

– Так, я не понял: здесь что, расслабон сегодня? – Обухов грозно сдвинул брови. – Без пастуха вообще работать не можете? Я должен стоять над вами и каждые пять минут кнутом по полу щелкать? Что у вас с этими витаминными колготками? Уже породили сто гениальных идей и отдыхаете?

– Шеф, ты чего разорался-то? – Алик неторопливо снял со стола сначала одну ногу, потом другую. – Есть кой-какие мыслишки. Кофейку хлебнешь – обсудим. Ты для начала расскажи, как там с «Джангром»? Понравился корейскому перцу наш логотипчик с конем и коровой?

– Во-первых, он не корейский, а калмыцкий. – Обухов устало рухнул на свое раздолбанное кресло, с которым не захотел расстаться ни в первую, ни во вторую смену офисной мебели. – А во-вторых, – в голосе креативного директора послышались злорадные нотки, – калмыцкий перец зарубил все ваши идеи на корню.

– Че это наши-то? – обиделся Алик. – Про коня и буренку – это, между прочим, твоя мысль была. Я только рисовал. А че ему не понравилось?

– Да все! – шарахнул по столу кулаком Константин. – У него, понимаете ли, свое видение рекламной кампании, в корне отличающееся от нашего. Ну и хрен с ним! – Обухов по-молодецки подскочил с кресла. – Сделаем, как он хочет. Леш, завтра поезжай к нему в офис, – обратился Обухов к штатному фотографу агентства Леониду Парамонову. – Пощелкай секретаршу. Лицом компании «Джангр» будет задница, а точнее – бедра этой телки объемом в полтора метра. А через пару дней еще одна фотосессия: самодеятельный коллектив из Элисты. То ли танцевальный, то ли театральный. Их тоже на билборды шлепать будем.

– А их, телку эту и артистов, просто так, без фона снимать? Или в павильон будем вывозить? Если в павильон, то на организацию интерьера-антуража, сам знаешь, неделя уйдет, а то и больше.

Леонид, как водится, был сама невозмутимость. Впрочем, что ему – он голову над креативчиком не ломал, волосы на себе и коллегах во время мозговых штурмов не рвал. Сидел в уголке и сладко посапывал, дожидаясь часа, когда потребуется плестись на съемку, забив кофр аппаратурой.

– Давай без фона. Потом подложим его родные калмыцкие пейзажи – уписается от восторга. Надежда, договорись с Килгановым о времени, интервью у него взять. Он хочет, чтобы ролики двухминутные были и половину времени его говорящая морда на экране была. Хочет – сделаем. Ты с собой на интервью в качестве оператора Володьку возьми, пусть снимает все подряд. Потом что-нибудь выберем.

– А ты со мной не пойдешь? – расстроилась Грохотова.

– Нет. Мне и вчерашнего хватило. Короче, все, про «Джангр» на сегодня забыли. Что у нас с колготками, спрашиваю?

– Кость, тут классная идея родилась, – первой смогла переключиться с кумыса на предмет дамского туалета Грохотова. – Давайте Заворотнюк в качестве модели пригласим! И все, больше никого не надо! У нее сейчас популярность – зашкаливает! Секс-бомбень Тина Канделаки может на пенсию выходить! За идею возьмем мысль, которую Агнесса предложила: дамочка в этих колготках крутится весь день как сумасшедшая, а вечером так же свежа, как и утром. Сейчас эта Настя только про экономику Зимбабве по телику не вещает. Как ни включишь ящик – она! И в шоу, и в сериалах. Я тут прочла, что у нее еще и ремонт в новой квартире. Раз в неделю-то она туда ездит, чтобы строителей контролировать. Прибавь двух детей, любовника и бывшего мужа, который нервы мотает… Не жизнь, а катание на аттракционе «Брейк-данс» в парке Горького. Я как-то сдуру туда попала. Ты сама в своей машинке на огромной скорости в одну сторону мчишься, а все во­круг тебя обратно со свистом несется! Нам с этой Заворотнюк никакого креатива придумывать не надо – наденем на Настю колготки с витаминкой и поездим за ней денек с камерой.

– Все сказала? – хмуро поинтересовался Обухов. – Ты хоть представляешь, какой она гонорарчик запросит?

– Ну какой? За рекламу сока, я слышала, ей всего сто тысяч баксов заплатили. Ну пусть в два, в три раза больше будет – неужели мы заказчика на такие допассигнования не расчехлим?

– Ха! Сто тысяч! Да такие деньги она брала, когда на второстепенном канале придурочную няню играла, а сейчас твоей Заворотнюк за один чих больше платят!

– Ну не захочет же она миллион? Не совсем же дура, понимает, что она не Олег Меньшиков, а колготки – не швейцарские часы…

– Ну миллион не миллион… И потом, знаешь, кто у нее в продюсерах? Жигунов! А это, блин, такая акула… Если какая-нибудь газетка вознамерится напечатать изображение левой брови этой Заворотнюк в какой-нибудь загадайке – ну знаете, есть такие забавы: «А кому принад­лежит этот глаз?», «А чей этот мужественный подбородок?» – Сергей Викторович это так не оставит, принудит расплатиться по полной за несанкционированное изображение… Так что, друзья мои, легкий для нас, но сильно затратный для клиента путь тут не покатит.

– Давайте кого попроще пригласим, – все еще надеясь на вариант со знаменитостью, предложил Алик. – Валерию! Она вроде не борзеет. В одном интервью на вопрос, сколько ей за рекламу «Активии» заплатили, сказала: двести баксов, остальное бартером взяла. Предложим ей пару тысяч зеленых и колготками с витаминкой завалим.

– Алик, ты больной, что ли? – скривился Пряжкин. – Какие двести баксов? Какой бартер? Самому не смешно? – Сергей ненадолго задумался. – Хотя идея с Валерией не такая уж и плохая. Особо привередничать она вроде не должна – вон желтую газетку вместе со всем своим семейством пропагандирует, и ничего. У нас, конечно, не престижное авто и не часы с бриллиантами, но все же и не чай для выведения глистов.

– А я где-то читала, – свистящим шепотом, будто делясь страшной тайной, поведала коллегам Агнесса Петровна, – что от оздоровительного комплекса, который рекламировала Федосеева-Шукшина, одна тетка умерла. А средство для похудания, про которое Галина Польских по телевизору сто раз на дню рассказывала, еще одну до реанимации довело. Оказалось, на сердце плохо влияет. Обе очень расстроились, что из-за них люди пострадали, и теперь участвовать в рекламе отказываются. А Наталья Фатеева, которая в рекламе салона магии избавление от проблем в бизнесе и личной жизни обещала, у народа потом прощения просила. Мол, простите меня, что такую чушь с экрана несла, очень деньги были нужны.

– Зато дочка Шукшиной средство для мытья посуды активно рекламирует, – не преминула заметить Грохотова. – Кстати, вы заметили, что в роликах с ее участием текст поменялся? Раньше было: «И сам полностью смывается водой», а теперь: «Легко смывается водой». Это их антимонопольщики заставили коррективы внести. Любому дураку известно, что все моющие средства сами смываются водой, а они это за уникальную особенность выдавали. На них еще штраф наложили…

– Ну, понеслось! – раздраженно прервал Грохотову Обухов. Терпеть он не мог это переливание из пустого в порожнее, эти набившие оскомину рассказы о проколах конкурентов. – Мы работать над проектами будем или нет? Надежда Семеновна, будьте любезны, доложите, что у нас со слоганом для колготок?

– Как я его придумывать буду, если ты даже не сказал, под каким названием они на рынок пойдут?

– Это ты сначала должна была выяснить, как название с японского переводится, а заодно и слоган.

– А я выяснила. Боюсь, вам не понравится, – съехидничала Надежда. – Дословно название звучит так: «Сублимированное счастье», а слоган и того круче: «В этих колготках ты удовлетворишь себя сама». Нравится?

– Почти как про «Паджеро»! – весело заржал Андрюша. – Когда это авто начали двигать на европейский рынок, оказалось, что на испанском «pajero» означает «онанист».

– А когда наши «Жигули» на зарубежье пошли, они «Ладой» стали, – подхватил Алик, – потому что во французском слово «жигули» созвучно с «жиголо» – сутенер, или «жигу» – дылда, а в арабском есть слово «загули», что означает «фальшивый».

– А когда производители пепси на азиат­ский рынок рванули, вообще полный геморрой со слоганом произошел, – подключилась Грохотова. – Не помню точно, то ли на Тайване, то ли в Таиланде слоган: «Стань снова молодым вместе с поколением пепси – так перевели, что получилось: «Вырой своих предков из могилы!» Нормальненько, да?

– Вы издеваетесь сегодня надо мной, что ли? Давайте работать! – взмолился Обухов. – У нас, между прочим, кроме колготок, еще два заказа – водка для женщин и материалы для кровли, разработанные по новой технологии.

– А на фиг вообще колготки с капсулой нужны? – огорошил вдруг коллег вопросом Андрюха. – Витаминку можно ведь с утра вместе с завтраком заглотить, а колготки обычные надеть. Японцы какую-то фигню выпустили, а мы должны мучиться, чтобы убедить наших баб, что им она позарез нужна.

– Вот именно, мой юный друг, вот именно! – раздраженно глянул на второго дизайнера Обухов. – В этом и состоит твоя работа. И твоя, и моя, и всего отдела. Убедить российских баб в суперпользе штанов с изюминкой. Это вообще задача всей рекламы, если ты до сих пор не понял. Одна из задач. На пропаганде совершенно бесполезных товаров, если хочешь знать, целые корпорации выросли. На жевательной резинке, например. Выражаясь твоим же языком, фигня полная, а сколько производители бабок из карманов потребителей выгребли? Тебе сказать, концы отдашь.

– Как это жвачка бесполезная? – вступился за потребляемый продукт Андрюха. – Дыхание свежим делает, зубы очищает. Ассоциация стоматологов исследования провела…

– Лох ты, Андрюша! Все эти ассоциации стоматологов, проктологов, сексопатологов, союзы педиатров создаются только для того, чтобы прорекламировать какую-нибудь ерунду. Сам подумай, разве уважающий себя дантист будет вещать на всю страну про чудодейственные свойства жвачки? Может, ты еще и в феньки про восемьдесят процентов женщин, которые предпочитают одну хренотень другой, веришь? Кто их опрашивал-то? Или: «Такая-то зубная паста отдраивает ваши оставшиеся в наличии зубы на семьдесят два процента лучше». Лучше, чем что? Чем напильник, он же инструмент стоматолога?

– А че, прямо все вранье, что ли? – обиделся Суслов. – Я когда слышу: «Девяносто два процента употреблявших наш продукт в течение двух недель свидетельствуют об улучшении своего здоровья» – всегда думаю: «Надо же, как маркетинговый отдел работает! Людей опрашивает, подсчитывает…»

– Это как раз для таких, как ты, рекламисты некруглые цифры в ролики и вставляют. Все эти «89 человек из ста» и «99 процентов из числа принимавших» создают впечатление научности и скрупулезной статистики. Эх, Андрюха, Андрюха, коли работаешь в рекламе, уж такие-то элементарные вещи ты должен знать. – Обухов махнул рукой и снова сел в любимое кресло. – А про абсолютно дебильные вещи или бесполезные изобретения тебе Алик целую лекцию прочтет да еще с наглядными пособиями. Какой там в твоей коллекции последний экспонат?

– Костя, я тебе его показывал, – расплылся в блаженной улыбке Алик. – Презерватив с чипом, который при использовании мелодию Битлз «Люби меня» выдает.

– Всем добрый день! – Голос появившегося на пороге штатного психолога Михаила Гольд­берга звучал нарочито бодро. – Извините за опоздание – заезжал к врачу.

– С выздоровлением, Михаил Иосифович! – приподнялся из кресла Обухов. – Вы как нельзя кстати. Мы тут без вас по нескольким проектам пробуксовываем. Вы прочитали то, что вам Надежда вчера по мейлу переслала? Мысли есть?

– Может, для начала кто-нибудь кофейку полчашечки плеснет?

– С удовольствием, – кинулась выполнять просьбу психолога Агнесса Петровна, питавшая к Михаилу Иосифовичу самые теплые чувства – и как к профессионалу, и как к мужчине.

– Давайте начнем с мотивов, которые сподвигнут женщин на покупку колготок, – хлебнув душистый напиток, начал Гольдберг. – Первый, лежащий, так сказать, на поверхности, – здоровье. О лечебных свойствах товара мы скажем и отстраивать позиционирование будем на них. Но суперэффекта это не даст. Женщины данный продукт только за то, что он полезен для здоровья, покупать не станут… А какова, по прогнозам производителя, розничная цена?

Обухов неопределенно повертел пальцами:

– Около пятисот рублей. Может, шестьсот.

– Любая здравомыслящая и привыкшая считать деньги женщина тут же прикинет, что на такие деньги можно купить упаковку витаминов, которые можно принимать в течение месяца, и обычные колготки. Если принимать в расчет, что мы говорим именно о настоящих леди, то есть о тех, кто использованные колготки выбрасывает, им легко можно будет подсчитать, о какой существенной экономии может идти речь. Долларов двести-триста, которые можно израсходовать на какие-то маленькие удовольствия вроде посещения спа или стилиста. Так что тут имеет смысл делать ставку на другой, скрытый мотив. Сексуальный, я так понимаю, вы уже отработали. А если предложить производителю выкинуть колготки на рынок по цене впятеро большей? И бить тогда еще и на престиж?

– Не пойдет, – помотал головой Пряжкин. – Колготки, конечно, качественные, и рисунок на них оригинальный, но он же не стразами от Swarovski выложен. Как обладательница наших колготок об их немыслимой стоимости заявит? Бирку с ценой на коленку пришпилит, что ли?

Скрытые мотивы – это был конек Гольдберга. Когда РА занималось ноутбуками, он целую лекцию сотрудникам прочел про скрытые комплексы, которые управляют человеком покруче секса и жажды удовольствий. О том, что человек покупает не товар, а черты собственного «я». Качества, которыми он очень хочет – даже не признаваясь самому себе – обладать. И, сделав покупку, словно получает возможность приблизиться к идеалу, который пропагандирует современная реклама. Если это мужчина, то он непременно должен быть удачлив в бизнесе, элегантен, целеустремлен, обладать престижными вещами и красивыми женщинами. То есть это герой и победитель. А женщина… ну, с женщиной все тоже понятно. Только ко всем прежним прибабахам сегодня следует добавить еще и честолюбие, неуемное, сокрушительное, а потому особенно ценное для профессионалов.

Повисла пауза, которую прервал Алик.

– Да, с колготками затык полный. Придется мою гениальную идею с компасом-родинкой брать.

– А кстати, неплохая идея, – выставив в направлении Алика указательный палец с отполированным до блеска ногтем, похвалил первого дизайнера Гольдберг. – И название «Изюминка» или «Родинка» вполне подходит. И то, и другое способно вызвать массу приятных ассоциаций, в том числе и сексуальных.

– Что касается «Изюминки», то я согласна, а вот «Родинка» – не знаю… – осмелилась возразить своему кумиру Агнесса Петровна. – Сейчас столько во всех изданиях про меланомы пишут, те же родинки, но со злокачественными клетками. Знаете, чем они опасны? Вообще не лечатся, даже если на ранней стадии выявить. Правда, в Израиле, на вашей, Михаил Иосифович, исторической родине, – заискивающе улыбнулась психологу бренд-менеджер, – изобрели одно лекарство…

– Стоп! – снова начал раздражаться Обухов. – Сменим пластинку. Все равно ничего умного сейчас не родим. Завтра в двенадцать ноль-ноль устраиваем последний мозговой штурм. Я постараюсь прежде связаться с Пригожиным, спрошу, во сколько обойдется участие Валерии в нашей «Изюминке». Грохотова занимается слоганом. Алик и Андрей, найдите в инете изображение домры и сделайте мне на ее основе логотип для «Джангра».

– Чего-о-о? – вытаращился на шефа Алик.

– Домра – инструмент музыкальный, – нарочито спокойно объяснил арт-директору Обухов. – Вроде балалайки, только она не тре­угольная, а как разрезанный пополам инжир. Ну чего ты на меня зыришь, будто я тут голый и с членом вместо башки перед тобой стою!!! – сорвался-таки Костик. – Мудак этот, заказчик, так захотел! Сергей, займись дамской водкой. Сходи к маркетологам за результатами исследований. Завтра вечером расскажешь своими словами. Этот заказ, между прочим, уже горит. Не таким синим пламенем, как колготки, но все же… Михаил Иосифович, вы пока подумайте – на тот случай, если с Валерией номер не прокатит, какую из моделек можно взять. Портфолио полистайте, параметры прикиньте…

– Конечно, конечно, с превеликим удовольствием, – закивал Гольдберг.

На самом деле с превеликим удовольствием он послал бы сейчас всех на три буквы и уехал куда-нибудь на природу. Побродил хотя бы по Битцевскому парку, мурлыкая под нос арии из любимых опер, на птичек, белочек полюбовался. Может, и выскочила бы тупая игла из сердца, отпустила бы тревога, что гложет с самого утра и каким-то непонятным для профессионала-психолога образом связана с Ольгой Уфимцевой. Но, вздохнув, Михаил Иосифович достал из шкафа огромные фотоальбомы с красотками в призывных позах и принялся их сосредоточенно разглядывать, время от времени внося в блокнот пометки.

Сон

Старшинов ждал Ольгу уже почти час. Утром, придя на работу, он намеревался, как бы между прочим, спросить у Таврина, на какое время у них назначена встреча, но тут же от этой идеи отказался: старому оперу подобное любопыт­ство могло показаться подозрительным. Юрию же кровь из носу нужно было отловить Уфимцеву на улице, а потому, сказав шефу, что едет навестить загремевшего в больницу школьного приятеля, он сначала полчаса торился за углом здания, в котором располагалось детективное бюро, воровато отскакивая поглубже во двор, как только хлопала входная дверь (вдруг Таврин решит сгонять в магазин за сигаретами?), а потом переместился в кафе-стекляшку, откуда хорошо просматривались и трамвайная остановка, и площадка перед подъездом, куда могло подкатить такси. Готовая выложить несколько тонн баксов дама вполне могла воспользоваться и необщественным транспортом.

Ольга приехала на трамвае. Старшинов вылетел из кафе и бросился за ней следом. Когда до объекта осталось несколько метров, он перевел дух и радостно воскликнул:

– Здравствуйте, Ольга!

Уфимцева обернулась и удивленно вскинула брови.

– Вы меня не узнали? Я Юрий Старшинов из «Защиты». Игорь Владимирович поручил мне вас встретить и занять на время его отсутствия. Ему срочно потребовалось отбыть на полчаса. Предлагаю подождать возвращения Таврина не в пыльной конторе, а вот в этом, – он ткнул пальцем в сторону кафе, из которого выскочил минуту назад, – заведении.

Ольга взглянула в сторону стекляшки и нерешительно произнесла:

– Я бы лучше здесь подождала.

– Сжальтесь над язвенником! Мне вот велено вас занимать, а между тем с утра во рту маковой росинки не было…

– Ну хорошо, – нехотя согласилась Ольга и уныло побрела впереди что-то продолжавшего говорить Старшинова. Он был ей почему-то неприятен, да и чувство было такое, будто он заискивает перед ней. Противное чувство.

Между тем, усадив даму за столик, Старшинов спросил:

– Вы голодны? Нет? Тогда по чашечке кофе и пирожному?

– Лучше сок. Апельсиновый. А разве язвенникам можно пить кофе?

– Какая вы внимательная! – нервно хохотнул Старшинов. – Категорически нельзя, но если очень хочется, то можно.

Чем дальше, тем напряженнее становилась Ольга, и это не могло ускользнуть от внимательного взгляда вперившегося в нее Старшинова. Он решил больше не пытаться наводить мосты. Он встал и, сделав заказ, задержался у стойки, что-то набивая в записную книжку мобильного телефона. Но вот чашка кофе, бокал сока и тарелка с пирожными оказались на подносе. Взяв снедь, Старшинов с лучезарной улыбкой на крошечных губках уже направлялся к Ольге, когда зазвонил его мобильный. Ткнув поднос на ближайший свободный столик, Старшинов вытащил трубку из кармана пиджака и с полминуты с кем-то говорил. По напряженной спине Юрия и нервно дергавшимся локтям (стоя к Ольге спиной, он несколько раз во время беседы переложил сотовый из одной руки в другую) Уфимцева догадалась: разговор не из приятных. Однако когда, сунув трубку в карман, Старшинов обернулся, на его губах-вишенках снова играла улыбка.

«Умеет держать удар, – подумала Ольга. – Наверняка получил какое-то неприятное известие, но ведет себя как ни в чем не бывало».

Сок Ольга выпила залпом – когда нервничала, у нее всегда пересыхало во рту.

Юрий принялся рассказывать какую-то историю из своей частнодетективной практики, а на нее внезапно стал наваливаться тягуче-густой, как растопленный гудрон, сон.

– …себя плохо чувствуете?

Вопрос Старшинова Ольга едва расслышала: в голове все путалось и шумело так, будто рядом на большой скорости проходил товарняк.

– Мне… нехорошо… – с трудом выговорила она.

– Может, вам лучше сейчас домой? – Юрий поднялся со своего места и, обхватив Ольгу обеими руками за талию, помог подняться со стула. – Давайте посажу вас на трамвай, а Таврину все объясню… О новой встрече с ним по телефону договоритесь.

– Лучше на машине…

– Нет, давайте на трамвае, – настаивал Старшинов. – Все-таки люди рядом, а среди «бомбил», знаете, разные попадаются – еще завезут куда-нибудь, ограбят да и вообще. Смотрите, в каком вы состоянии, захочет какой-нибудь урод воспользоваться вашей беспомощностью… Давайте сумку и пакет, я до трамвая донесу.

Ноги Ольги налились страшной тяжестью, и последние метры до остановки, куда уже подходил трамвай, Старшинов ее почти волок. Втащив безвольно повисшую на его руках девушку на заднюю площадку почти пустого салона, он посадил ее на пластиковое сиденье и, одним прыжком соскочив на землю, быстрым шагом пошел прочь.

Ее высадили, точнее, вынесли на руках через две остановки водитель и мужчина-доброволец из числа пассажиров. Усадили на лавочку. Вызвали милицию и «скорую». Две одетые в шубы матроны раннепенсионного возраста, неохотно уступившие «то ли пьяной, то ли обкуренной девице» уголок скамейки, в ответ на просьбу водителя «присмотреть за девчонкой до приезда врачей», брезгливо поджали губы и отвернулись. Водитель укоризненно вздохнул, но дождаться помощи не имел ни возможности, ни права – сзади уже трезвонили коллеги.

Первой на место приехала машина ППС. Из нее выскочил молоденький сержант. Старшие товарищи, лейтенант и младший лейтенант, остались сидеть в салоне.

Сержант подошел к Ольге и пальцем по­трогал лоб, потом тот же палец поднес к крыльям носа.

– Дышит! Живая!

С этим радостным воплем он обернулся к сослуживцам, но те были заняты каждый своим делом: младший лейтенант со скучающим видом жевал бублик, а старший по званию крутил настройку радио.

– Она живая, мужики! – распахнул дверцу сержант. – У нас нашатырь есть? Она в обмороке, сейчас дадим нашатырь понюхать, сразу в себя придет!

– Ты чего суетишься? – вяло огрызнулся лейтенант. – Живая – и хорошо. «Скорая» приедет, даст ей и нашатырь, и аспирин, и пурген, если потребуется.

– Давайте хотя бы в машину ее посадим, – растерялся сержант. – Холодно же, а при обмороке в организме все процессы замедляются, ей сейчас переохладиться легче легкого. Всю жизнь потом на лекарствах…

– Откуда ты такой умный взялся?! – всерьез разозлился лейтенант. – Мы загрузим ее в машину, а у нее отходняк начнется и облюет она нам тут все по самую крышу. Сказали: пусть там сидит – значит, пусть сидит.

Щеки у сержанта сделались пунцовыми:

– У меня мама фельдшер. Сколько раз рассказывала, как людей можно было спасти, если бы им вовремя кто-то помог. Если девушка умрет, мы же с вами виноваты будем!

Ища поддержки, он умоляюще посмотрел на младшего лейтенанта, но тот продолжал лениво катать со щеки на щеку плохо пропеченное тесто.

Тогда сержант встал на тротуаре и, заставляя двигавшуюся по нему людскую реку огибать себя с обеих сторон, крикнул:

– Товарищи, врачей нет?! Тут женщине плохо!

Большинство прохожих, уставившись на обледенелый асфальт, ускоряли шаг, кто-то кидал быстрый любопытный взгляд в сторону остановки…

– Человек умирает! Врач нужен! – В отчаянии милиционер замахал над головой зажатыми в руках перчатками и стал похож на корабельного сигнальщика, подающего сигнал SOS.

– Кому помощь-то нужна, сержант?

Милиционер оглянулся на голос и увидел мужчину лет тридцати пяти с усталым, недовольным лицом.

– А вы врач? – В голосе сержанта прозвучала надежда.

– Врач, врач.

Мужчина был явно чем-то раздражен, но милиционера его душевное состояние ни­сколько не волновало. Сержант схватил прохожего за локоть и потащил к остановке. Тот склонился над девушкой, посчитал, приложив пальцы к сонной артерии, пульс, прислушался к ды-ханию.

– Обморок. Причем глубокий. Давно она так?

– Не знаю, – почему-то почувствовав себя виноватым, ответил сержант. – Мы приехали минут десять назад, минут через пять после сигнала. Значит, пятнадцать минут или больше.

– Для обычного обморока слишком долго. А «скорую» вызвали?

– Да вызвали, а толку! – с досадой махнул рукой милиционер. – Вы ж сами знаете, какие сейчас пробки. Мороз после дождя ударил, кругом аварии, а по оставшимся полосам разве кто «скорую» вперед пропустит?!

– Тогда в нашем распоряжении нашатырь… Надеюсь, в твоей аптечке, – мужчина кивнул в сторону стоящей неподалеку ППС-ной машины, – есть?

Милиционер кинулся к «Форду» и через несколько секунд уже расстегивал кожаный футляр.

– Вот! – протянул он добровольному помощнику ампулу с нашатырем и кусок ваты.

– Ты давай, сержант, ладони ей изо всей силы три, а я сейчас нашу даму французскими духами попотчую. – Доктор ловко отломил головку ампулы и полил содержимым на ватный тампон. Не донеся до собственного носа сантиметров двадцать, передернулся: – Фу, гадость какая!

Через минуту после начала совместных медицинско-милицейских манипуляций Ольга открыла глаза.

– Ну вот и умница, – погладил ее по руке врач. – Вот и в себя пришла. Послушай, хорошая моя, а ты у нас, случайно, не беременная? А то знаешь, у женщин в таком положении, особенно на раннем сроке, и обмороки, и всякие другие неприятности очень даже часто случаются.

Ольге пришлось напрячься, чтобы понять, о чем ее спрашивает склонившийся к ней мужчина.

– Я не знаю… – еле слышно прошептала она.

– И такое тоже бывает, – поспешил успокоить ее незнакомец. – Где живешь-то? Тебе лучше дома врачей дожидаться, чем на холодной лавочке.

– Не помню… я не помню…

– Во-о-от так сюрприз, – озадаченно протянул доктор. – Ты хоть москвичка?

– Москвичка, – повторила, будто попробовав слово на вкус, Ольга. – Я не знаю.

– Ну а зовут тебя как?

Ольга зажмурила глаза и потерла ладонями виски и лоб. А когда отняла от лица руки, в ее полных страха и растерянности глазах стояли слезы. Она молча покачала головой.

– Ну все, приехали! Сержант, – обернулся доктор к продолжавшему стоять рядом милиционеру, – документы у нее при себе какие-нибудь есть? Где ее сумочка?

– Так не было при ней ничего, – растерянно захлопал ресницами милиционер. – Ни сумочки, ни пакета.

– Украли, что ли?

– Да не должны, – неуверенно отверг версию доктора сержант и бросил взгляд на дам в шубах, которые по-прежнему восседали на скамейке, однако уже не были заняты беседой, а обратились в зрение и слух.

– Надеюсь, вы не думаете, что это мы позарились на вещи этой наркоманки? – с вызовом вскинула голову та, шуба на которой была подороже. – Ничего при ней не было. Ее без всего из трамвая вынесли.

– Тогда, может, сумка в трамвае осталась? – куда-то в пространство обратился с вопросом сержант. – Надо связаться с трамвайным парком, установить фамилию водителя. Он, наверное, своему начальству о происшествии доложил. Может, и сумку в диспетчерскую сдал…

– Пока мы будем звонить-перезванивать, она тут концы отдаст, – прервал сержанта врач. – Нужно карманы проверить. Вдруг какой-нибудь документ там лежит: социальная карточка, студенческий билет…

– Девушка, дайте нам все, что у вас в карманах лежит, – для убедительности сержант по­хлопал по бокам своей форменной куртки.

Ольга медленно, будто каждое движение давалось ей с большим трудом, засунула ладошки в карманы куртки и извлекла оттуда обертку из-под жвачки, карточку на метро и бумажку с написанным от руки именем и адресом.

– Станислава Феоктистовна Завьялова, улица Ташкентская, 24… – прочел сержант. – Почерк старческий. Может, бабушка?

– Вряд ли, – помотал головой доктор. – Сам посуди: что это за внучка, которая имя-отчество и адрес родной бабушки не помнит и записку с такими данными с собой носит?

– Ну и что же делать?

– Ехать по этому адресу, поскольку это един­ственный шанс узнать, кто она и где живет.

Сержант замялся:

– Понимаете, если бы я тут был хозяин, обязательно бы отвез. Но у меня командиры…

– И что теперь? – снова впал в раздражение доктор. – Я только что с дежурства, устал как собака. Если ты на меня ее хочешь сбросить, не выйдет. У меня завтра операционный день и вообще… Вези ее в какую-нибудь неврологическую клинику.

– Да я бы отвез, но лейтенанты…

– Достал ты со своими лейтенантами-командирами! – вспылил врач, но тут же сбавил тон: – Извини. Ладно, давай отведем ее ко мне, я тут через два дома живу. А когда вернешься к своим, свяжешься с подстанцией «скорой» и вызов на мою квартиру переадресуешь.

Вдвоем они довели Ольгу до старой пятиэтажки, вошли в чистенький подъезд и одолели два лестничных пролета. Сержант, глянув на номер квартиры, пошевелил губами. Повторил про себя адрес.

Дверь открыла симпатичная женщина лет шестидесяти, с красиво уложенными каштановыми волосами, в светлых брюках и цветастой кофточке-разлетайке.

– Привет, мам, – чмокнул хозяйку в щеку «профессор». – Ты не пугайся, тут целая гоп-компания да еще и во главе с милиционером. Девчонку вот с сержантом на улице подобрали. Вернее, он подобрал, а я потом присоединился. «Скорую» вызвали, едет. Ты ее чаем, что ли, напои, а то она замерзла совсем. И с врачами уж как-нибудь без меня. А я спать пойду… Завтракать не буду – нет сил ложку ко рту нести. – Тут доктор обернулся к продолжавшему топтаться возле порога сержанту: – Ты только не забудь на подстанцию дозвониться, ладно? Ну все, бывай.

Когда за сержантом захлопнулась дверь, хозяйка провела нежданную гостью на кухню, налила ей чаю, подвинула блюдо с бутербродами и, велев не стесняться, пошла в комнату сына.

Тот вытаскивал из недр дивана постельное белье.

– Ты с ума сошел! Она же не в себе, ты что, не видишь?! А если ей вздумается дом поджечь? Или еще чего? Ножи я в дальний ящик убрала, но если она буйная, то и без ножей с нами справится! Я недавно передачу смотрела, так там говорили, что буйные во время приступа иногда такую силу обретают – железные прутья в узел могут завязать!

– Да ладно тебе, мам, – устало отмахнулся доктор. – Какая она буйная? Из трамвая в обмороке вынесли. Может, головой ударилась – такой гололед на улице… В трамвай-то села, а тут запоздалая реакция, обморок и временная потеря памяти. Мам, отстань, а? – жалобно по­просил доктор и, улегшись на диван, натянул на голову одеяло.

– Ну как знаешь, – сердито проворчала женщина и ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

Проснулся доктор в шестом часу вечера. Потягиваясь, в трусах и футболке вышел на кухню и застыл с открытым в позевоте ртом. За крошечным пластиковым столом, за которым доктор и его мама обычно завтракали, обедали и ужинали, сидела утренняя гостья и чистила лук.

– Не понял, – только и сумел вымолвить доктор и вопросительно посмотрел на мать, которая хлопотала возле плиты, – что-то мешала на сковороде.

– Иди оденься, – не поворачивая головы, скомандовала женщина. – И садись ешь, почти двое суток без горячего. Как же тут гастрит не заработать!

– А «скорая» не приезжала, что ли?

– Не приезжала.

– Так надо было самой вызвать.

– Вот сам сейчас и вызовешь. Только сначала поешь. – Женщина обернулась на продолжавшего стоять в дверях сына. – Нет, сначала ты наконец оденешься!

Ужин прошел в молчании. Только у каждого из троих сотрапезников это молчание было разным. У гостьи – сонно-равнодушным, у доктора – напряженно-озабоченным, а у его матери – упрекающим, нарочито назидательным.

По окончании трапезы Вероника Михайловна пристроила гостью к раковине, мыть посуду, а сама, поманив сына пальцем, прошла в дальнюю комнату, громко именовавшуюся гостиной.

– Нет, ты чего в «скорую»-то не позвонила? – Геннадий собрал лоб в вертикальные складки и уставился на мать припухшими после долгого сна глазами.

– А ты мне такого указания не давал! И не повышай на мать голос! – Лицо Вероники Михайловны приняло скорбное выражение. – Теперь я понимаю, почему Кристина от тебя ушла. Ты совершенно не способен думать о семье и близких! Привел в дом незнакомого человека, да еще в таком состоянии, и бросил на старую мать.

То, что неусыпно следящая за своей внешностью Вероника Михайловна назвала себя старой да еще и вступилась за бывшую сноху (чего допрежь – ни в «брачный период», ни после развода не случалось), произвело на Геннадия сильное впечатление.

– Ладно тебе, мам, не ругайся, – примирительно обнял «старушку» Геннадий. – Сейчас вызовем «скорую», лучше сразу психиатричку – и через полчаса-час ее увезут.

– Нет, какой ты все-таки бездушный! – вопреки всякой логике, вынесла вердикт Вероника Михайловна и дернула плечом, чтобы освободиться из сыновних объятий. – Профессия медика действительно накладывает отпечаток. Ты стал циником, и меня это как мать не может не тревожить! Ты что, не знаешь, какие у нас условия в бесплатных психиатрических больницах?! В той передаче, про которую я тебе рассказывала, был жуткий сюжет, просто жуткий! Там больных привязывали ремнями к кроватям, делали какие-то очень болезненные уколы, били и даже насиловали! И ты хочешь девочку в такой ад отдать? Конечно, оставлять ее у нас нельзя, но у нее же должны быть какие-то родственники…

– О! – Геннадий хлопнул себя по лбу. – Как это я забыл? Мы с сержантом у нее в кармане бумажку с адресом нашли. Если там даже и не родня живет, то уж наверняка люди, которые знают, кто она и откуда. Сейчас, сейчас, куда это я ее дел? – Доктор начал шарить по карманам куртки. – Там и телефон был. Чего я, дурак, сразу-то позвонить не догадался…

Написанный на самодельной визитке номер был занят. Таковым он оставался и через пятнадцать минут, и через полчаса, и через час.

– Сколько можно болтать?! – разозлился Геннадий, в очередной раз услышав в трубке короткие гудки. – Уже почти восемь. Ладно, пусть у нас переночует. Сегодня мы до родственничков дозвонимся, а завтра утром небось за ней и приедут.

– Когда это утром? – всплеснула руками Вероника Михайловна. – Ты что, забыл, у тебя дежурство внеплановое было, тебе к восьми на работу, у меня тоже день распланирован. Мы с Ларисой Андреевной еще неделю назад в сауну на первый сеанс записались. Утром, ты знаешь, дешевле… Нет, я никак тут с ней остаться не могу.

– Твои предложения?

– Иди прогревай машину и вези девушку по адресу, что на визитке. Если «занято», значит, они дома.

Геннадий недовольно сморщился, почесал сквозь майку начавший заплывать жирком живот. Он так хотел провести вечер дома, по­смотреть пиратский диск с шестью фильмами, который ему недели две назад дал по­смотреть приятель. Однако предложенный матерью выход оказался единственно возможным, и Геннадий, натянув куртку, пошел прогревать двигатель своей «кияшки».

Любовница

Спустя месяц после того как Ненашев первый раз остался ночевать у Инги, случилось небывалое: Аркадий Сергеевич перевез любовницу в свою квартиру на Чистых прудах. Когда об этом стало известно Стасу (не от самого босса, а от Ольги), он ехидно поинтересовался:

– Слушай, Аркаш, так ты, может, женишься? А что? Она женщина приятная во всех отношениях: симпатичная, неглупая, одевается со вкусом…

– Может, и женюсь, – буркнул Ненашев.

– Женись-женись, а то в тусовке слухи про тебя нехорошие пошли: мужику под сорок, а еще ни разу под венец не сходил.

– А мне на твою тусовку наплевать, понял?!

Ненашев так неожиданно сорвался на крик, что Дегтярев попятился:

– Ну, плевать и плевать, чего разорался-то?

– А то, что ты со своими друзьями-уродами и их мнением у меня вот где! – не унимался Ненашев. – Больше я на все эти сраные вечеринки, файв-о-клоки и прочую мутотень – ни ногой! И Инге запрещу! И тебе не советую!

– Ты что же, на правах начальника запретишь мне проводить свободное время, как я хочу? – недобро прищурился Стас. – Не имеешь права, друг Аркаша. Да и Инга, думаю, вряд ли согласится отказаться от привычных удоволь­ствий. У нее в этой, как ты выразился, сраной тусовке друзья, приятели, подруги.

Ненашев схватил Дегтярева за грудки:

– Ты на что, хрен моржовый, намекаешь?!

– Да ни на что… Совсем умом тронулся. Руки убери!

Разошлись они тогда мирно, даже выпили по рюмке арманьяка, но на душе и у того, и у другого было муторно. Это была их первая со времени знакомства на абитуре стычка, едва не закончившаяся мордобоем.

Новый год они встретили вчетвером: Аркадий, Стас, Инга и Ольга. В загородном доме Ненашева «квартет» провел веселую ночь. Они орали детские песни, водя хоровод вокруг наряженной в саду сосенки, переполошили всех окрестных собак, устроив настоящую канонаду из пиротехники, потом прямо там же, в саду, жарили на вертеле барашка, а под утро пили у камина французское вино и танцевали. Часов в пять Инга на правах хозяйки дома позвала подругу и ее кавалера посмотреть комнаты для гостей.

Подвыпивший Ненашев скрывать изумления даже не думал.

– Я не понял, —воззрился он на любовницу, – ты чего, в разных, что ли, постелила?

– В разных, в разных, – погладила сердечного друга по жидким волосам Инга.

– А с чего? – не унимался Ненашев. – Чай, не пост.

– Сейчас как раз пост, – улыбаясь, спокойно объяснила Инга. – Рождественский. Закончится седьмого января.

– А чего ж они тогда мясо ели? – продолжал допытываться пьяный Ненашев.

– Слушай, Аркаш! – решила прекратить комедию Инга. – Они взрослые люди, а потому в состоянии сами решать: с кем спать, когда и зачем.

– Ну вообще-то ты права, – неуверенно согласился Ненашев и позволил отвести себя в опочивальню.

Проснулись все часа в два пополудни. А после завтрака-обеда Стас и Ольга засобирались в город – вечером они были приглашены в ресторан «Адриатика» на празднование дня рождения работавшего в мэрии дегтяревского приятеля. Уезжать из пригорода, устланного нежным пушистым снегом, напоенного чистым, настоянным на сосновой хвое воздухом, в галдящий, загазованный, грохочущий пиротехническими взрывами город ужас как не хотелось. Но именинник трудился в департаменте наружной рекламы, информации и оформления, а потому был для «Атланта» не просто нужным, а бесценным человеком.

Дегтярев сметал снег с машины, Ненашев топтался рядом. Его явно мучил вопрос, который он никак не решался задать. Наконец, понизив голос, спросил:

– Стас, а чего это вчера, то есть сегодня, за представление было?

– Какое представление?

– Ну с разными спальнями…

Дегтярев помолчал, делая вид, будто прислушивается к работе двигателя, потом поднял на босса глаза:

– Я бы мог, конечно, как и ты мне, сказать, что это не твое дело… Однако не буду, в отличие от тебя, я воспитанный.

– Ладно ерепениться-то!

– Тебя вообще что интересует? – вяло поинтересовался Стас. – Да, я пока ее не трахнул, и у нас по сей день чисто романтические отношения.

– Ничего себе! Кому рассказать, не поверят: Дегтярев, которому через полчаса после знакомства любую бабу в постель затащить – раз плюнуть, уже два месяца цветочки-шоколадки дарит – и ни-ни… Как же ты перебиваешься?

– Перебиваюсь, – ухмыльнулся Стас. – Я не в монастыре воспитывался, потому воздержанию не обучен. Расслабляюсь по мере возможности.

– А Ольга, выходит, оборону держит, – констатировал Ненашев, и его губы расплылись в непроизвольной улыбке.

– Слушай, а чего это тебя моя личная жизнь вдруг интересовать стала, а? – Дегтярев выпятил вперед нижнюю челюсть и почесал зубами верхнюю губу.

– Ничего, – пожал плечами Ненашев. – Странно просто.

– Да она, если хочешь знать, – перешел на доверительный тон Дегтярев, – давно готова. Под рубашку мне ручками залезает, когда целуемся, ножку на меня закидывает и крепко так за бедра обнимает. А я как представлю, чего потом будет… Слезы, рассуждения до утра про «ты меня правда любишь?», «дай слово»… Сам подумай: мне это нужно? Я лучше, когда приспичит, закачусь к Натуське или Любасику. Они ничего такого требовать не станут, обрадуются, но – сам понимаешь, без неуместных вопросов. Им по большому счету все равно с кем. Но лучше – со мной. Потому как я щедрый – раз, незанудный – два и в сексе, сам понимаешь, не аутсайдер.

Шестого января они встретились в офисе. Вообще-то агентство могло гулять хоть до пятнадцатого, заказов в первые две недели наступившего года никогда не поступало: москов­ские бизнес– и торговые боссы оттягивались на Канарах и Майорке. В офисе «Атланта» царило ленивое ничегонеделанье. Клерки гоняли чаи, секретарши подновляли маникюр, а Ненашев с Дегтяревым, потягивая коньяк, играли в шахматы.

– Зря мы с девчонками никуда не махнули, – широко зевнув, констатировал Ненашев. – Сейчас бы лежали на солнышке, пивком баловались.

– Да ладно, нас и здесь неплохо поят, – ткнул пальцем в рюмку с коньяком Дегтярев. – Слушай, босс, а я ведь твое поручение выполнил.

– Какое поручение? – Ненашев лениво потянулся и сделал ход ладьей.

– А какое ты мне днем первого дал?

Аркадий Сергеевич наморщил лоб, припоминая.

– Ты о чем?

– Что отличает просто хорошего подчиненного от ну очень хорошего, а? – Дегтярев дурашливо вытаращился на Ненашева. – Очень хороший выполняет даже те поручения, о которых само начальство уже забыло.

– Хватит дурака валять. О чем ты? – начал раздражаться Ненашев.

– А кто недоумевал, чего мы с Ольгой в разных постелях спим? Можешь не переживать. Все в порядке.

– Ну да? – Ненашев постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно. – И как оно?

– Да нормально. Как всегда, без сбоев.

– И чего теперь? Женишься?

– Вот так сразу? Ну нет! Я уж дважды хомут накидывал, спешить не буду. Хотя, знаешь, уж если с кем постоянное гнездо и вить, детишек заводить, так, наверное, с ней. Только я не готов пока.

– Смотри, пока ты готовишься – уведут.

– Ее не уведут. Помнишь, я в ноябре чуть в реку на Котельнической не слетел? Еще б сантиметров двадцать – и все… Когда назад сдавать стал – руки трясутся, в голове стучит и мобильный надрывается. Трубку взял, а это Ольга. Орет в истерике: «Что случилось?!» Вечером встретились, она мне и рассказывает: мол, сижу на лекции и ни слова не слышу, всю колотит, как в лихорадке, смотрю на тетрадный лист, а там как переводная картинка проявляется: изуродованная машина, а за рулем ты, я то есть, голова назад откинута, глаза закрыты… Ну она и заорала на всю аудиторию, так заорала, что препод книжку из рук выронил. Выскочила в коридор и меня набирать стала… Мы с тобой, Аркаш, технари-материалисты, во всякую там парапсихологию и прочую мутотень не верим, но что-то такое определенно существует… Может, это она машину мою в сантиметрах от ограждения остановила?

– Да чушь все это… Хотя, знаешь, баба, когда любит, за версту беду чует. Инга прошлый раз звонит мне и говорит: на выходе из паркинга – наледь, осторожней, а то упадешь, сломаешь чего-нибудь. Я, конечно, о ее предупреждении забыл. Ляжку так ушиб, что потом несколько дней на правый бок повернуться не мог. А она около меня как мать Тереза: и примочки всякие, и мази…

Ненашев старался придать своему голосу ироничность, но Дегтярев услышал другое: «Не только тебя, Стасик, любят!» Неумелая похвальба друга его в тот раз здорово позабавила.

Ведунья

Доктор нажал кнопку звонка пятнадцатой квартиры – и дверь сразу отворилась. На пороге стояла сухонькая, опрятно одетая старушка с поразительно ясными, карими в желтую искорку глазами.

«Лет восемьдесят, наверное, а зрение, скорей всего, сто процентов!» – отметил про себя врач-офтальмолог Бурмистров.

– Извините, это вы – Завьялова Станислава Феоктистовна?

– Да, я. С кем имею честь?

– Понимаете, на улице милиция нашла девушку в состоянии глубокого обморока, а при ней никаких документов. В себя она пришла, но ничего не помнит. В карманах – только листок с вашими координатами.

Доктор чувствовал: его слова звучат как бред. Но старушка, кажется, не удивилась:

– И где она, эта девушка?

– Да вот. – Доктор суетливо оглянулся и показал на ступеньки верхнего лестничного пролета, куда усадил Ольгу минутой раньше.

– А-а, это вы! – то ли обрадовалась, то ли изумилась старушка. – Не думала, что так рано…

– Так вы ее знаете! – оживился доктор. – Понимаете, обморок у нее был очень глубокий, я вообще опасался, что это кома, но она пришла в себя, вот только даже имени своего не помнит. Как ее зовут?

– Да не знаю я! Мы с ней виделись всего несколько минут – в трамвае.

– Как так? – растерялся доктор. – Но вы же только что сказали, что ждали ее и…

– Да, ждала, но как зовут, не знаю, – пожала плечами старушка.

– И что же мне с ней делать? – вконец расстроился доктор.

– Давайте заходите сами и ее ведите, – скомандовала старушка. – Она у меня останется.

– Но как же? Вы ее не знаете, и она в таком состоянии…

– Ну и что? Я ведь ее приглашала в гости, а о состоянии здоровья у нас речи не было.

Доктор помог Ольге подняться и провел ее в тесную прихожую.

– Помогите ей раздеться, раздевайтесь сами, сейчас выпьем чаю с пирожными – я только что испекла – и поговорим, – распорядилась старушка, удаляясь на кухню. И уже оттуда спросила: – А вас самого-то как величают, милейший?

– Геннадий Викторович. Гена.

– Я буду звать вас Геннадий, – заявила старушка. – Помогите ей вымыть руки, ну и сами помойте. Через минуту все будет готово.

Попотчевав доктора и Ольгу чаем, Станислава Феоктистовна приступила к расспросам. Пытала она только доктора, лишь изредка бросая на Ольгу сочувственные взгляды. Правда, адресованные Бурмистрову вопросы были какими-то странными, совсем не по делу. Начала старушка с семейного положения гостя:

– Вы почему, Геннадий, не женаты? Не были в браке или разведены?

– А откуда вы знаете? – изумился тот.

– Да это ж сразу видно, – отмахнулась Станислава Феоктистовна. – Живете с мамой, образцовой хозяйкой, страстной радетельницей порядка и чистоты. Кстати, ваша мама пользуется чистящими средствами фирмы «Снежный барс»? Нет? Впрочем, откуда вам знать. Сейчас я вам дам свою визиточку… Ох, она ведь у вас есть! Пусть ваша мама позвонит, я ей порекомендую изумительное средство для ковров, а также для полированной мебели, пола…

Доктор пребывал в полной растерянности.

«Эта старуха сумасшедшая, – крутилось в голове. – Но откуда она узнала, что я живу с мамой и что она просто изводит и меня, и себя борьбой с пылинками, соринками и – не дай бог! – разводами на ламинате. Я буду преступником, если оставлю девчонку на попечение сбрендившей старухи».

– Вы, Геннадий, кажется, совсем меня не слушаете, – коснувшись его руки, хозяйка вернула доктора в реальность. – Не бойтесь, я не сумасшедшая, и эта девочка будет у меня в безопасности.

Геннадий вздрогнул: старуха будто прочитала его мысли. Но спросил о другом:

– А почему вы решили, что ей грозит опасность?

– Я ничего не решила, – сердито нахмурилась хозяйка. – Я знаю. И защитить ее, кроме нас с вами, некому. Родителей нет в живых, а единственный близкий человек сейчас где-то далеко и сам себе не хозяин.

Теперь Геннадий Станиславу Феоктистовну слушал. Слушал очень внимательно, а в голове и на языке вертелся один вопрос, который он в конце концов задал:

– Зачем вы меня обманули?

– Вы о чем, молодой человек? – оскорбленно поджала губы Завьялова. – Привычки лгать или, как вы интеллигентно выразились, обманывать за мной никогда не водилось.

– Но вы же полчаса назад сказали, что не знаете, кто она, а сейчас всю биографию выложили.

– И что с того? – вздернула красиво подведенные брови старушка. – Чтобы проникнуть в судьбу человека, совсем не обязательно знать его имя. Но если для вас последнее так важно, могу предположить, что зовут эту несчастную, скорее всего, Олеся или Ольга. Нареченные такими именами женщины при внешней мягкости, нежности способны на самые решительные поступки и самопожертвование.

Доктор слегка покачал головой: дескать, ну что ж, готов поверить.

– Так-то лучше, – миролюбиво подвела итог старушка. – А сейчас давайте положим нашу незнакомку спать – посмотрите-ка, она едва со стула не падает.

Ольга за время застольной беседы доктора и хозяйки не вымолвила ни слова. В ответ на вопросы: «Подлить чаю?», «Может, еще пирожное?» – она только кивала или качала головой. Геннадий несколько раз пытался вовлечь ее в разговор, но Станислава Феоктистовна мягко останавливала его: не надо, не тревожьте.

Когда Завьялова, тихонько притворив в спальню дверь, вернулась к столу, Геннадий сидел, подперев щеку рукой. Вид у него был такой удрученный, что суровая старушка нашла нужным его успокоить:

– Да не переживайте вы так, все наладится.

– А вы, выходит, колдунья, – сказал Геннадий только потому, что надо было что-то сказать.

Станислава Феоктистовна рассмеялась:

– А также ведунья, гадалка, знахарка, ясновидящая и прочая, прочая, прочая! Вы что, Геннадий, до сих пор верите в сказки? При вашей профессии это непозволительно.

Геннадий уже даже не стал вспоминать, говорил ли он этой женщине о том, что работает врачом. Он просто устало посмотрел на хозяйку, а про себя подумал: «Нет, кино я сегодня уже не посмотрю. Когда вернусь домой, времени только и останется, что с маман за жизнь поговорить да помыться».

– Наверное, хотите спросить, как я поняла, что вы врач, холостяк и живете с мамой? – Старуха выдержала паузу, словно ожидая ответа, и торжественно произнесла: – Да с помощью все того же дедуктивного метода! С первым вообще все просто. Еще там, на лестнице, вы сказали: «Я опасался, что это кома». Так может сказать только врач. О том, что вы неженаты и живете с мамой, поведали мне ваши рубашка и брюки. Во-первых, молодые люди в вашем возрасте ходят, конечно, в джинсах и уж ни в коем случае не в белой сорочке. Во-вторых, сорочка не только идеально накрахмалена и отбелена, но и чуть-чуть отливает голубизной. Это значит, в отбеливатель была добавлена синька. Молодые женщины сейчас не крахмалят мужьям рубашки и уж тем более не добавляют синьку. А стрелки на ваших брюках доведены до остроты бритвы благодаря тому, что их прогладили через тряпку, смоченную уксусом. Его запах чуть-чуть пробивается сквозь аромат вашего французского парфюма. Конечно, можно было бы слегка предположить, что по таким старомодным правилам хозяйство в вашем доме ведет пожилая домработница, но откуда у врача деньги на прислугу? Вот и выходит, что ухаживает за вами мама. Элементарно, Ватсон!

– А что, от меня действительно уксусом пахнет? – втянув носом воздух, озабоченно спросил Геннадий.

– Нет-нет, обычный нос ничего такого не учует. Это только я со своим обонянием…

– Да, органы чувств у вас в полном порядке, – согласился Геннадий. – Зрение как у орла, простите, у орлицы, а нюх вообще…

– …как у собаки, – подсказала Станислава Феоктистовна.

– А можно нескромный вопрос?

– Сколько мне лет? Сто четыре.

– Сколько?!!

– Вы не ослышались. Грядущей весной я буду отмечать очередной юбилей – стопятилетие.

– А близкие у вас есть? Дети, внуки?

– Внуков нет и никогда не было. Только дочка с зятем. Но они умерли.

– От чего?

Старушке вопрос показался нелепым:

– От старости.

Прощаясь в прихожей, Геннадий сказал:

– Я на столе оставил листок со своими координатами. Если что – звоните. Ей консультации понадобятся неврологов, психиатров, я постараюсь договориться.

Геннадий чувствовал себя неловко: он, здоровый мужик, мало того – врач, взял и скинул на руки стопятилетней старухи девицу, за которой нужен уход, как за малым ребенком.

– Потребуется ли девушке врачебная по-мощь – это решать вам, специалисту. А мне вот думается, что мы с вами просто обязаны выяснить, кто с ней сотворил такое.

– Опять вы за свое! – Чувство вины, обосновавшееся было в душе Геннадия, уступило место досаде. – Почему вы решили, что с ней кто-то что-то сотворил?

– Но это же очевидно! Кому-то нужно было выключить девочку из игры или, как нынче принято выражаться, нейтрализовать. Убивать не стали, а вкололи или подсыпали какого-то зелья, чтобы память потеряла.

– Ну Станислава Феоктистовна, – улыбнулся Геннадий, – такое только в романах про шпионов бывает…

– Со шпионами я, может, и соглашусь, а вот насчет романов… Вы поспрашивайте-ка знакомых психиатров про необычные случаи амнезии, про средства, которые могут их вызывать. Впрочем, о средствах следовало бы попытать скорее засекреченных биохимиков – это к теме о шпионах… Но мне почему-то кажется, в этой среде у вас знакомых нет. Я права?

Геннадий покачал головой. И тут его мозг пронзила догадка:

– А вы сами-то где работали, Станислава Феоктистовна?

– В тех самых спецслужбах и работала. – Завьялова посмотрела на гостя строго, даже с вызовом. – Сорок лет в органах, а потом еще пять лет – в научно-исследовательской лаборатории при Мавзолее Ленина. Я по образованию химик. К сожалению, моих знакомых в этих структурах сейчас тоже не осталось – возраст, сами понимаете. Даже те, кто при мне лаборантами начинали, давно на пенсии или в могиле.

– А вы… – начал было Геннадий, но женщина его перебила:

– Мою биографию, если вам будет интересно, я вам как-нибудь расскажу. А сейчас езжайте-ка домой, вам завтра на службу. За девушку не беспокойтесь. С ней все будет в порядке.

Закрыв за доктором дверь, Станислава Феоктистовна прошла в комнату, где на вытертом кожаном диване спала, укрытая до подбородка мягким пледом, Ольга. Присела рядом, поправила свесившуюся на лоб гостьи русую прядку, негромко вздохнула:

– Бедная девочка, какому же монстру ты дорогу-то перешла?

Гостья, не просыпаясь, прижалась щекой к этой маленькой, сухой, с пергаментной кожей ладошке и свела к переносице брови – то ли тщась вспомнить что-то в своем сонном забытьи, то ли собираясь заплакать.

– Тш-ш-ш, – как маленькую похлопала-побаюкала девушку свободной рукой старушка. – Спи, спи, милая… Как же мне тебя называть-то? Будешь пока Олесей, а там, может, и настоящее свое имя вспомнишь…

Прорыв

Следующий день начался в РА «Атлант» со скандала. Еще не было одиннадцати, когда в агентство, сунув под нос охраннику мандат депутата Мосгордумы, влетел, а точнее, вкатился маленький круглый человечек лет пятидесяти, одетый в ярко-рыжую замшевую куртку со множеством карманов и замков-молний и такого же цвета кепи с длинным козырьком. Беспрепятственно добравшись до приемной Ненашева, «колобок» был намерен, не снижая скорости, вкатиться и в кабинет гендиректора, однако был остановлен секретарем Анечкой – молниеносно среагировав, она выскочила из-за своего стола и приперла дверь в цитадель босса круглой попкой.

Голос Анечки был строг, даже суров:

– Вы, простите, к кому?

– К Ненашеву, естественно! – «Колобок» попытался отстранить девушку, но не тут-то было. Хрупкую на вид Анечку будто в пол вколотили – с места не сдвинешь. – Дайте дорогу, я ваш крупный заказчик! Пропустите немедленно, иначе у вас будут неприятности… Ненашев вас уволит за то, что держали в предбаннике не кого-нибудь, а самого Бура…

Бормоча угрозы и пыхтя, вмиг покрывшийся красными пятнами Бур махал перед Аниным бюстом короткими ручками и метался, описывая дуги в 180 градусов вокруг секретарского тела.

– Встречи даже с самыми крупными заказчиками Аркадий Сергеевич планирует заранее, – вещала, глядя на него сверху, Аня. – О вашем визите он мне ничего не говорил. Через пять минут у него важная встреча, сейчас сюда придет человек, о котором меня директор предупредил.

– Я, наконец, не просто заказчик, я депутат, – выдвинул «колобок» главный козырь. – И вы не имеете права…

– Позвольте ваш документ, – все тем же бесстрастным голосом попросила секретарь.

Бур пошарил во внутреннем кармане, вытащил оттуда красную книжицу и сунул ее Ане под нос:

– Вот!

– Разрешите посмотреть, – потребовала секретарь и, не дождавшись дозволения, ловким движением выдернула документ из пальцев «колобка». Одного взгляда на внутренности мандата Анечке хватило, чтобы уличить визитера в мелком мошенничестве: – Так вы, извините, депутат какого созыва? Позапрошлого?

Бур стыдливо прикрыл глаза, но тут же пошел в атаку:

– Ну и что?! Вы сами вынуждаете людей прибегать к таким методам! Я вам полмиллиона долларов заплатил, понятно!

– Мне?! – деланно изумилась Аня.

– Не вам, а вашему агентству. Я рассчитывал, что сработанная вашими профессионалами реклама повысит продажи хотя бы на сто процентов! А что вышло? Они упали! Втрое упали, вы это понимаете?! Сначала я надеялся, что это временно. Что за спадом придет ажиотаж, но с каждым месяцем показатели становятся все хуже и хуже! И я был просто вынужден приехать из Испании, чтобы разобраться, в чем дело! Я преодолел такое расстояние, а вы меня не пускаете!

Дверь в приемную приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова того самого парня, после звонка которого шеф на прошлой неделе чуть не выгнал Аню с работы.

– Господин Старшинов, доброе утро! – мигом сменила с холодно-обличительного на приветливо-деловитый тон Аня. – Аркадий Сергеевич вас ждет.

– Вы заказчик?! – метнулся к Старшинову «колобок». – У вас тоже претензии? Или вы только хотите заказать здесь рекламу? Если второе, то умоляю вас, – он картинно прижал к груди руки, – не делайте этого! Они вас разорят, по миру пустят. Эффект от их рекламы будет обратный!

– Ань, Ненашев у себя? – Обухов, по обыкновению, резко распахнул дверь, не вникая в такие мелочи, как наличие в приемной визитеров.

– У себя, но он занят. К нему вот господин Старшинов, у него назначено.

– Понятно, – мрачно промычал Костя и хотел было, развернувшись, убраться восвояси, но крутившийся возле секретарши похожий на мячик мужичок вдруг схватил его за рукав:

– Если не ошибаюсь, господин Обухов?

– Да, это я. С кем имею… А, это вы, господин Бур!

– Я, я, – закивал головой визитер. – Константин э-э-э…

– Дмитриевич, – подсказала Анечка и взмолилась: – Костя, побеседуй, пожалуйста, с господином Буром, а то он к Ненашеву рвется. У него какие-то претензии…

– Не какие-то, а серьезнейшие! – грозно глянул на секретаря «колобок».

– И какого характера претензии?

– Так продажи втрое упали, – чуть не плача, пожаловался «замшевый».

– Может, вам лучше в маркетологам? Они отслеживают объемы реализации, опросы покупателей проводят… Реклама, которую мой отдел разработал, насколько я помню, вам понравилась…

– Увольте меня от общения с вашими маркетологами. Они свои отчеты присылают мне чуть не каждый месяц. А что толку? Все их объяснения – низкое качество продукции. А в последнем послании, – голос господина Бура зазвенел от возмущения, – они написали не просто «низкое», а «крайне низкое». Вы представляете?

– Об этом я точно судить не могу, – почесал в затылке Обухов. – Я костюмы вашей фабрики не ношу. Знаете, давайте все-таки пригласим для беседы кого-нибудь из отдела маркетинга.

– Ну давайте, – обреченно согласился Бур.

Усадив заказчика на диван и предложив ему «курить, не стесняясь», Обухов набрал внутренний номер отдела маркетинга:

– Николаич, ты можешь сейчас в переговорную зайти? Да мы тут с господином Буром… Ну помнишь, полгода назад рекламу разрабатывали: женские и мужские костюмы отечественного производства… Да-да, полный цикл, с отслеживанием результатов… Нет, уж ты зайди, а то я, боюсь, на некоторые вопросы уважаемого… – отстранив ото рта трубку, Обухов обернулся к визитеру: – Простите, как ваше имя-отчество? – кивком по­благодарил за подсказку, – уважаемого Эдуарда Богдановича не смогу ответить. – И, уже обращаясь к «колобку», спокойно сказал: – Сейчас он придет, вы можете пока раздеться. Попросить для вас чаю или кофе? Нет? Ну как скажете.

Обухов с тоской посмотрел на дверь, которая, к счастью, тут же открылась, чтобы впустить заместителя начальника отдела маркетинга Игоря Николаевича Бондаренко, энергичного крепыша с ярким девичьим румянцем во всю щеку.

– Здравствуйте, Эдуард Богданович! Рад вас видеть!

Протянутую маркетологом руку господин Бур без энтузиазма, но все же пожал. Однако с дивана даже не привстал: с чего бы ему расшаркиваться перед этими ободравшими его как липку мошенниками?

– Итак, как я понял, вас тревожит то обстоятельство, что продажи не растут желаемыми темпами?

– Они падают! – взял сразу обличительный тон Эдуард Богданович.

– Отнюдь. У вас, вероятно, неверные сведения. За истекший период, то есть за семь месяцев с начала рекламной компании, объем продаж увеличился на тридцать процентов.

– Это по вашим подсчетам, а по моим – втрое упал.

– Помилуйте, как такое может быть?! Вот у меня предоставленные вашими же сотрудниками отчеты…

– Вы не понимаете или не хотите понимать? Речь идет не о количестве – поштучно – проданных костюмов, а о том, что, рассчитывая на эффект от вашей хваленой рекламы, я увеличил объем производства в три раза, и сейчас все склады забиты продукцией. Ваша тридцатипроцентная прибавка – так, тьфу…

– Согласитесь, тут вы действовали на свой страх и риск. Если помните, мы вам покупательского ажиотажа не обещали, а честно сказали, что качество вашей продукции оставляет желать много лучшего. И пришли к общему мнению, что единственная возможность позиционировать ее в группе схожих товаров, – это сделать акцент на дешевизне. Кстати, именно наше предложение – устраивать в ваших магазинах три сейловых дня в месяц – в немалой степени повлияло на оживление покупательского спроса. Помните, мы с вами тогда долго рассуждали на тему, почему люди ломятся на всякие распродажи и покупаются на скидки? Вы еще удачную аналогию привели, анекдот рассказали. Остроумный, между прочим!

Лесть не прошла – Бур по-прежнему сидел набычившись и не спешил ударяться в воспоминания. Бондаренко это не смутило. Приосанившись, он принялся шагать взад-вперед по кабинету и излагать истины, которые усвоил, еще будучи студентом отделения маркетинга:

– Люди бегут на распродажи и сейлы не потому, что им нужен именно этот товар, а чтобы получить ощущение выигрыша. Повторяю мысль: в большинстве случаев вещи со скидкой покупаются не из-за их необходимости, а из-за выгоды. Выгода – вот волшебное слово, вот главный двигатель товарооборота! Ведь как сладко думать, что что-то досталось тебе за копейки! Тебе досталось, а другому – нет!..

– Послушайте, я к вам не лекции по маркетингу слушать пришел! – оборвал Бондаренко Бур. – Давайте по существу. Полгода назад я, наслушавшись ваших сладких речей, вам поверил. Поверил, что вы сможете своей суперрекламой всерьез оживить товарооборот. Я даже представить себе не мог, что вы так меня подставите.

– Ну, может, вы все-таки объясните нам, в чем подстава?! – не выдержал молчавший до сей поры Обухов.

– В том, что вы взяли деньги, обещали качественную рекламу. А на самом деле…

– А на самом деле ваши костюмы – полное дерьмо! – Обухов вскочил со стула и, подлетев к сидящему на диване Буру, встал перед ним, широко расставив ноги. – И ткань, и лекала, по которым они скроены, и даже нитки! И вы это знаете лучше нас! Да, они дешевые, но барахло, которое невозможно носить, людям даже за копейки не нужно! Даже задаром, понятно вам?!

– А я предлагал использовать в рекламе не мою продукцию, а хорошего качества, европейскую, – не сдавался Бур. – Подобрали бы уж как-нибудь и по цвету, и по фасону.

– А то, что обман бы тут же раскрылся – это ничего? – прищурился Обухов. – Хотите заниматься подлогами – шуруйте к тем, кому их репутация по фигу! Да и перед законом мы вашу задницу прикрывать не намерены!

– Костя, Костя! – Бондаренко укоризненно покачал головой. – Остынь!

Бур вздернул замшевые плечи и тяжело вздохнул:

– Да понимаю я. И сколько возвратов, у меня тоже данные есть.

– Какие данные, если даже во время фотосессии нам дважды пришлось мужской костюм менять! – не хотел остывать Обухов. – У первого лацкан пиджака на пять сантиметров торчал, у второго рукав под мышкой через полчаса порвался. На рынок сейчас столько товара дешевого хлынуло – турецкого, китайского, итальянского… Последний, впрочем, тоже китай­ский, поскольку все цехи массового пошива в Италии китаезами укомплектованы. Так вот, по цене эта одежка сравнима с вашей, а по качеству – сто очков вперед даст. А рекламу мы вам сделали на высшем уровне. Вы же сами тогда от нее в восторге были. Разве нет?

Бур торопливо закивал.

– У вас единственный выход, – уже вполне миролюбиво продолжил Обухов. – Немедленно приступить к реорганизации производ­ства: заменить оборудование, закупить нормальные ткани, принять на работу профессионалов: закройщиков, модельеров.

– Это очень большие деньги. У меня их нет, – обреченно констатировал Бур. – Этот бизнес мне оставил брат, когда перебирался на ПМЖ в Америку. И хорошие деньги на реорганизацию тоже оставил. Но мне показалось, что разумнее потратить их на другие цели. Я вложился в рекламу… Нет, нет, я вас ни в чем не упрекаю, – заторопился Бур, – вы свое дело сделали хорошо, профессионально… Так вот, полмиллиона я вложил в рекламу, еще несколько сот тысяч долларов пустил на расширение производства: купил партию подержанных швейных и раскройных машин, исходные материалы, людей дополнительно нанял – и…

Эдуард Богданович вздохнул так, что, казалось, втянутый им воздух достиг не только нижних сегментов легких, но и со свистом пролетел по всему кишечнику, вырвавшись наружу неприличным звуком. Бур запоздало заерзал на диване, надеясь вызвать подобие скрипа и тем самым замаскировать оплошность организма, но диван в комнате для переговоров – как и вся обстановка, призванная свидетельствовать о престижности РА «Атлант» – был очень хорошего качества.

– А еще, – справившись наконец со смущением, продолжил Бур, – я купил дом в Испании и перевез туда свою новую семью. Вернее, новую жену. Она не захотела жить в России, настаивала на Англии, но я не потянул. Да и в Испании жизнь оказалась очень накладной. Жена у меня молодая, красивая женщина, ей нужны дорогие наряды, украшения, выходы в свет. Она категорически не хочет ездить на «Фиате», говорит, это машина домработниц… Как будто я деньги пригоршнями из колодца черпаю.

Бур замолчал и уставился в свои сложенные ковшиком ладони.

– Да вы ее, мою жену, знаете, – поднял на Обухова затравленный взгляд Эдуард Богданович. – Она у вас два раза в рекламе снималась. Шампуня и кожаных изделий. Анжела Шелепина. Может, помните?

– А-а, рыжая такая, – припомнил Костик.

– Ну да, – согласился Бур, – только теперь она жгучая брюнетка.

– Так она же… – начал было Костик, но осекся.

– Хотите сказать, в два раза младше и выше меня? – горько усмехнулся Бур.

– Да нет, – заторопился Обухов, – что ж в этом особенного? Сейчас многие на молодых женятся. И разница в росте никого уже не удивляет. А для ведения всяких номинаций-презентаций даже стало модно конферансье по контрасту подбирать. Чтобы он ей чуть не в пупок дышал…

Поняв, что опять сказал что-то не то, Обухов замолчал. Ему было искренне жаль Бура, он помнил несносный, истеричный характер Анжелочки-рыжухи, ее маниакальную страсть к деньгам и наслаждениям. Костик пару раз даже переспал с моделькой, но на затяжные отношения не пошел – уже на втором свидании Анжелочка начала его дико раздражать.

– Что же нам делать-то с вашими костюмами? – почесал затылок Обухов. – Живым людям их носить нельзя…

– Как вы сказали?! – встрепенулся Эдуард Богданович. – «Живым носить нельзя»? А может, тогда… ну для покойников… – И продолжил оживленно, все больше и больше загораясь пришедшей ему на ум гениальной идеей: – Им же все равно, морщат брюки или нет, и как полочка пришита. А дамские костюмы у нас для этого дела вообще идеально подходят. Расцветки все строгие, торжественные…

– Можно попробовать, – осторожно поддер­жал Бура Бондаренко. – Только тут мы вам вряд ли поможем. Понимаете, у нас в России широкая реклама такой позиции, как «товар для покойника», пока не практикуется… Это на Западе и гробы, и всякие другие похоронные атрибуты вовсю рекламируют. Я, помню, еще маленький был, моя мама в командировку в Штаты ездила. И там на нее такое сильное впечатление один билборд произвел! Изображена была нежная женская ручка, которая ловит дождевую каплю. А под картинкой надпись: «И в дождь, и в снег тело вашего любимого надежно защитит гроб фирмы такой-то».

– А как мне тогда быть? – Бур растерянно посмотрел сначала на Бондаренко, потом на Обухова.

– Я думаю, надо сделать так, – с присущим ему энтузиазмом принялся давать рекомендации Игорь Николаевич. – В городах, где у вас есть магазины-партнеры, то есть торговые точки, с которыми заключен договор на реализацию товара… В этих городах во все морги, траурные залы и прочие места, куда свозят покойников, следует разослать факсы с выгодным торговым предложением: одеть их клиентов по сходной цене. Работники моргов должны быть финансово заинтересованы в сотрудничестве с вами. Они и будут, потому что даже стопроцентная накрутка на ваш товар не очень сильно ударит по кошельку родственников. Да и люди в таких случаях не слишком хорошо соображают, сколько чего может стоить. Платят – и все. Сами понимаете, у них горе, близкого человека потеряли, не до экономии.

– Спасибо, спасибо вам большое! – Вскочив с диванчика, Бур левой рукой схватил кисть Бондаренко, правой – Обухова и долго их тряс. – Вы подсказали мне выход, наверное, един­ственно правильный в нынешней ситуации. Обещаю, как только опять встану на ноги, займусь реорганизацией производства, за рекламой только к вам, в ваше замечательное агентство! Провожать меня не надо, я и так отнял у вас слишком много времени. Еще раз большое спасибо!

Как только дверь за Буром закрылась, заместитель главного маркетолога и креативный директор разом выпустили из легких воздух. Переглянулись.

– Блин, ну как же тяжело иметь дело с партнерами-идиотами, – пожаловался Бондаренко.

– А то! – поддержал его Костик. – Ладно, ты тут костьми ложился, чтобы его успокоить, а я-то при чем?

– При том, Костик, что премию от того заказа, причем немаленькую, ты с удоволь­ствием положил себе в карман. Мне, кстати, куда меньше заплатили, хотя весь маркетинг лег на вот эти, – изобразил растопыренными пальцами эполеты Бондаренко, – не такие уж могучие плечи.

Обухов глянул на часы.

– Е-мое, без десяти час! А я в отделе сегодня еще, можно сказать, не был! Из-за всяких дебилов делом заняться некогда!

С этими словами Костик выскочил из переговорной и помчался по коридору с такой скоростью, что развешанные на доске у двери в приемную документы забились-зашелестели, как листья на деревьях при порыве ветра.

Магия

В креативном отделе, как с порога с удовлетворением отметил Обухов, на сей раз все занимались делом. Даже Агнесса Петровна. Бренд-менеджер сидела за компьютером и изучала базу логотипов. Своих, то есть разработанных «Атлантом» за восемь лет существования, и чужих, в том числе известных всему миру. Алик трудился над графическим изображением торговой марки «Джангра», так и сяк пытаясь приладить к стилизованной домре название фирмы. Грохотова со скоростью пулемета что-то набивала на «клаве» и на приветствие начальника даже не подняла головы. Фотограф Леня лазал по Интернету в поисках красивых картинок калмыцкой степи. Гольдберг читал научный журнал на английском языке и время от времени удрученно качал головой: дескать, напишут же! Андрюха, заткнув органы слуха наушниками плеера, разносил всем кофе.

– Народ, даю вам еще пятнадцать минут, чтобы закончить дела по «Джангру». Потом доложите, чего наваяли, и будем штурмовать водку.

– Но мы же водку на вечер наметили! – выглянула из-за монитора Грохотова. – У нас сейчас на повестке колготки.

– С колготками тоже разберемся, – поморщился Обухов. – Они у меня уже вот где…

– А вы знаете, что в некоторых логотипах заложен магический смысл? – вдруг, оторвавшись от экрана, голосом, полным таинственности и восторга, вопросила Агнесса Петровна. – Вот, например, эмблема БМВ. В этих разноцветных сегментах воплощено священное начало: стремление всего земного к Богу и снисхождение Всевышнего на Землю. А точка посредине – это как бы соединение человече­ских и божественных усилий. И именно такие совместные старания и есть основа успеха этой автомобильной фирмы.

– Ни фига себе! – вяло отреагировал освободивший уши от «затычек» при появлении начальства Андрюха. – А я думал: нарисовали от балды детский мячик…

– Нет, Андрюша, – тоном терпеливой наставницы возразила второму дизайнеру бренд-менеджер. – Тут даже цвета – голубой и белый – имеют особое, поддерживающее идею вышеназванного мною двуединства значение. Белый цвет – это цвет открытости, готовности принять мир во всем его разнообразии. А голубой – цвет всеобщей гармонии, он дает возможность почувствовать связь со Вселенной, настраивает человека на возвышенные чувства.

– А мне «мерс» больше нравится, – не дал себя унести восторженно-магической волной Андрюха. – Я человек реальный, и на меня всякие феньки типа заколдованных сегментов не действуют.

От «энергии запуска», которую придал себе Обухов, выйдя из переговорной, не осталось и следа. Опустившись в любимое кресло, он тянул из большой керамической кружки кофеек и, не вникая в беседу Агнессы и Андрюхи, думал о чем-то своем. Краем глаза зацепил мрачную физиономию Алика. На стоящем перед арт-директором мониторе, в небольших окошках, висело пять или шесть вариантов логотипа «Джангра». Ни один нельзя было назвать удачным. Но Обухов вслух давать оценку не стал: Алик – профессионал, сам все видит. «И чего он сегодня такой смурной? Не из-за дебильного логотипа, точно. Расстраиваться из-за работы не в его характере. Дома что случилось?»

А бренд-менеджер тем временем продолжала упиваться ролью просветительницы младшего поколения и в данный момент зачитывала информацию об эмблеме «Мерседеса»:

– «Символизирует расщепление миропорядка надвое: неподвижный центр и непрекращающееся вечное вращение вокруг него. Человек или коллектив, который владеет подобным талисманом-«колесом», как бы одновременно участвует в беспрерывном движении, обогащая свой опыт, знания и в то же время замер в центре, наблюдая за тем, что происходит вокруг. Эмблема «Мерседеса» – это символ архидревнего двигателя и бесконечной мудрости».

Андрюху менторский тон тетеньки-«чайника», кажется, обидел. В доказательство того, что про языческие знаки и символы он знает не меньше Агнессы, Суслов начал пересказывать книжку, подаренную ему приятелем на день рождения. Обухов ловил обрывки фраз: «…шаманы, жрецы больше тысячи лет назад использовали их как коды. Посмотрел человек на такой рисунок – и психика уже нарушена, он уже словно зомбированный… Назад, в ясное сознание, его уже не вернешь никакими способами… Ученые для эксперимента закодировали одного мужика супердревними знаками, а раскодировать так и не смогли. Психологов, психиатров тьму-тьмущую нагнали, методы самые современные использовали…»

– Но медицина, – Андрюха вздохнул, смешно выпятил вперед нижнюю губу и развел руками, – оказалась бессильна.

– По-моему, бред, – обозначил свое присут­ствие и более того – внимание к ведшемуся в отделе разговору Алик. – Михаил Иосифович, вы что по этому поводу думаете?

– Я? – переспросил Гольдберг, который, как все знали, мог делать несколько дел одновременно, например читать и внимать происходящим в отделе разговорам и спорам. – С книгой, о которой сейчас говорил Андрей, я не знаком, но, думаю, это что-то эзотерическое. Наукой я эту область человеческих изысканий не считаю, по большей части это фантазии, плод, так сказать, мистически настроенного воображения. Но кое с чем, думаю, можно и согласиться. Например, с тем, что многие архидревние знаки и символы направлены на разрушение человеческой психики. Я где-то читал, что в Швеции или Англии мои коллеги подняли вопрос о запрещении их использования в массовой культуре, а следовательно, и в рекламе, которая, как нам с вами изве­стно, рассматривается сейчас как часть массовой культуры.

– Вот видите! – Суслов победно оглядел присутствующих. – Даже традиционная наука это признает!

– Я вам более скажу, – с ласковой снисходительностью кивнул Андрюхе Гольдберг. – Есть основания считать, что даже буквы несут в себе определенную энергию. Те же эзотерики, например, не рекомендуют брать в качестве названия фирмы или магазина букву «омега». Ни ее соб­ственно графическое начертание, ни «расшифровку». Потому как она олицетворяет конец чего бы то ни было – цикла, существования, развития. Напротив, буква «А», или «альфа», воплощает в себе энергию движения, устремления вперед. А латинская «S» – это якобы сублимация энергии. Но по-моему, друзья мои, мы увлеклись, – привел коллектив в чувство Гольд­берг, краем глаза уловивший на лице начальника недовольство болтовней подчиненного. – Константин Дмитриевич, я готов доложить вам свои соображения по поводу параметров модели, которая будет использована в рекламе колготок, а также предлагаю обсудить ритм сюжета и цветовую гамму, более всего к нему подходящие.

– А что, у нас уже есть идея? – грустно усмехнулся Обухов. – Я, например, ничего ценного пока ни от кого не услышал.

– Ну как же? – обескураженно взглянул на главу креативного отдела психолог. – Ведь мы, кажется, остановились на варианте, где дама крутится весь день как белка в колесе, но и к вечеру полна неиссякаемой энергии… Вы же еще хотели с Валерией поговорить.

– Про Валерию забудьте, – нетерпеливо поморщился Обухов. – Я вчера обсудил этот вариант с компетентными людьми, они сказали, что рекламировать колготки Валерия вряд ли согласится. Только если уж совсем немыслимый, заоблачный гонорар предложить… У нее, дескать, сейчас твердая установка: если и участвовать в рекламе, то только солидных товаров. Престижных авто, дорогого парфюма, драгоценностей, элитных телевизоров…

– Ну ни хрена себе! – возмутился Алик. – Значит, бульварное издание на всю страну расхваливать – это ничего, а колготки – западло?!

– Да не заводись ты, – осек подчиненного Обухов. – Я потом сам хорошенько подумал и понял: не нужна нам здесь Валерия! Тетке сорок лет, трое детей. Как бы она своей фигурой ни занималась, какие бы гимнастики, массажи, растирания ни употребляла, все равно на формы девчонки-двадцатилетки не тянет. А нам ведь в ролике придется живот героини демон­стрировать. «Изюминка»-то эта самая, будь она неладна, между пупком и лобком находится.

– Не-е, жаль, что Валерии не будет, – не унимался Алик. – Вся ж страна знает, что она чем-то восточным увлекается: то ли йогой, то ли ушу. А колготки эти – японские. Очень даже логично.

– А я как раз в наших портфолио такую девочку нашел, – предотвратил взрыв негативных эмоций у Константина Гольдберг. – Внешность в целом славянская, но с элементом восточной крови. Смугленькая, глазки чуть-чуть раскосые.

– Вот и будем с ней работать, – заявил, как отрубил, Обухов. – Акцент делаем, естественно, на капсулке, но в качестве завлекалки берем тему секса.

– Секса или сакса? – хихикнул Андрюха.

– Сакс уже наши конкуренты отработали, – бросил Алик, не оценив «шутки юмора» непосредственного подчиненного. – Полная фигня, между прочим. Девка с инструментом на активную лесбиянку похожа или даже на мужика переодетого.

– Сюжет будет такой, – сделав вид, будто не слышал диалога дизайнеров, – продолжил Обухов. – Она, стоя к камере спиной, в полумраке расстегивает платье – бывают такие, со сквозной застежкой впереди… И тут входит он. Она испуганно оборачивается, и то место на колготках, где капсула, вдруг загорается, как попавший в луч света драгоценный камень. Он припадает на одно колено и целует капсулку. Идея в том, что витаминов и энергии, содержащихся в этой родинке или изюминке, не только ей на целый день хватило, но еще и ему осталось.

– Классно! – восхитилась Грохотова. – Самое интересное, меня, когда я слоганы сочиняла, тоже все время в этот ракурс тянуло. Вот смотрите: «Колготки «Родинка» – здоровье, сексуальность, красота!» Это слоган. А основной текст такой: «Родинка». Единственные колготки, снабженные витаминной капсулой, которая, рассасываясь, отдает свои полезные вещества вашему организму в течение всего дня. Но оставляет кое-что в запасе и для вашего любимого». В заключение – повтор слогана: «Родинка» – здоровье, сексуальность, красота».

– Да-а, прямо скажем, не шедевр, – огорчился Обухов. – А еще варианты есть?

– Есть, – обиженно поджала губы Надежда. – Только я не понимаю, чем тебе это-то не нравится? Что, у «Омса» или «Санпелегрино» лучше? – И, манерно воздев глаза к потолку, Грохотова пропела: – «Омса» знает все о твоих желаниях». «Санпелегрино». Примерь красоту!», «Прочные, как истинные чувства». Супер, да? Блеск! – Надежда теперь зло смотрела на Обухова. – Вон тебе даже Михаил Иосифович скажет: если напичкать слоган и текст словами «ощущение», «желание», «чувство», то фиг ли с хреном покупателя эти самые чувства обуяют! А может, даже наоборот! Я правильно говорю, Михаил Иосифович?

– В общем, да, – примиряюще улыбнулся Гольдберг. – Мне лично идея Наденьки нравится, просто слоган надо сделать более легким, что ли. Более запоминающимся.

– Может, все же попробуем поиграть с «Изюминкой», а не с «Родинкой»? – осторожно поинтересовалась Агнесса Петровна. – Предлагаю такой вариант: «У каждой женщины должна быть «изюминка». Колготки с одноименным названием вам ее обеспечат». Или: «И Восток, и Запад нашей «Изюминке» рады!» По-моему, неплохо. Восток – это Япония, где такое удобное и целебное чудо придумали, а Запад – законодатель моды.

– Мне уже все равно, – взвился Обухов, с трудом выносивший творческие потуги бренд-менеджера, – «изюминка», «родинка», семечка, смородинка! Мне нужен нормальный слоган и нормальный текст. Все, Надежда, думай! Завтра – крайний срок. Послезавтра будем снимать ролик. Михаил Иосифович, какие будут предложения по оформлению идеи?

И без того не отличающийся лапидарностью слога Гольдберг превзошел самого себя. Минут десять собравшиеся с тоской слушали, о чем знали не хуже психолога. Но прервать «аксакала» никто не решился, даже Обухов.

Предложив, чтобы свет на площадке исходил от лампы с алым абажуром, Михаил Иосифович обстоятельно объяснил, почему его выбор пал именно на красный цвет: «Как известно, он обладает неким сексуальным зарядом и настраивает на решительность, на импульсивное действие ради действия – в нашем случае на то, чтобы, поддавшись первым чувствам, не раздумывая пойти и купить товар». Еще более подробно Гольдберг остановился на психологической характеристике цвета зеленого, в который, по его мнению, должно быть окрашено сияние ампулки: «… создает ощущение спокойной, неагрессивной энергии, природной силы, которая способна исцелить, влить в нас новые силы; недаром зеленый цвет так часто используется при оформлении упаковки лекарств, в интерьерах аптек и клиник».

К тому моменту, когда штатный психолог дошел до «аудиального ряда» (в просторечии – «озвучки»), народ уже растекся по столам. Грохотова, прикрывая рот ладонью, раз пять подряд зевнула, Андрюха Суслов, засунув руку под футболку, почесывал-поглаживал впалый живот… Однако Гольдберг реакции окружающих на свой затянувшийся монолог не замечал.

– Что касается голоса, который будет произносить текст, то в данном случае он должен быть женским. Сейчас объясню почему. Да, люди, причем обоего пола, гораздо благосклоннее относятся к информации, излагаемой мужчиной, предпочтительнее всего – обладателем мягкого баритона. Да, даже представительницы слабого пола (что уж говорить о сильном!) склонны – в том числе и при выборе товара – больше доверять мужскому мнению. Именно поэтому при работе над теле– и радиороликами, в которых мы представляем продукцию, адресованную дамам, я настаиваю на мужской озвучке. Но колготки – это почти столь же интимный товар, как и прокладки, и если их станет расхваливать мужчина, у потребительниц может возникнуть чувство неловкости, а это нам совсем не нужно.

– Спасибо, Михаил Иосифович, – устало поблагодарил психолога Обухов. – Все, кроме Надежды и Алика, могут идти обедать. Пока вы едите, мы тут разберемся с «Джангром». Только мы втроем, потому что обсуждение любого во­проса при полном коллективе превращается в какой-то массовый бред и пустопорожнюю болтовню. Вечером, в шесть или полседьмого – в зависимости от того, когда я вернусь со встречи – мозговой штурм по водке. Блин, хотел же все до трех успеть – и колготки, и водяру… Сначала один идиот два часа отнял, потом с вами столько же времени воду в ступе толок. Все, идите, не мешайте работать. Михаил Иосифович, вы, если хотите, можете остаться. Ну в смысле, если еще не очень проголодались…

– Конечно, Константин Дмитриевич, если я вам нужен, то останусь. Я совсем не голоден. – Гольдберг торопливо вернулся за свой стол и вдруг почувствовал, насколько же он сам себе противен. Как омерзительны ему нотки услужливости в собственном голосе, суетливость и желание угодить начальству. Однако, набрав в легкие воздуха и пробормотав про себя какое-то аутотренинговое заклинание, психолог быстро обрел душевное равновесие.

Обухов подошел к Алику и несколько секунд молча постоял у него за спиной. Логотип «Джангра» арт-директору явно не давался.

– Ты чего сегодня такой озабоченный? – задал вопрос лохматому затылку первого дизайнера Костя. – Машину, что ли, опять разбил?

– Не-а, – помотал головой Алик. – К мамане вчера съездил.

– Заболела? Серьезное что?

– Слава богу, жива-здорова. И даже больше – цветет и пахнет.

– Ну?

– Да деньги из меня тянет, как пылесос! – Алик наконец обернулся и жалобно взглянул на Константина. – На здоровый образ жизни подсела. Сначала биодобавками увлекалась, а теперь, когда организм очистила, за лицо и тело взялась. Каждую неделю звонит: «Алик, сыночек, у тебя лишних пары тысяч нет? Очень нужно». Встречаемся где-нибудь в городе, я ей передаю. Не всегда сколько просит, сколько на тот момент могу. А спрашивать, зачем ей деньги, вроде неудобно. Скажет еще, для матери жалею. Ну, вчера я к ней после работы заехал. Полгода не был. И лучше б еще столько же не заезжал.

– Да чего там увидел-то? – нетерпеливо рыкнул на подчиненного Обухов. – Молодой мужик, что ли?

Алик грустно ухмыльнулся:

– Думаю, в следующий раз и такое будет. А пока только квартира, сверху донизу забитая контейнерами с антицеллюлитными мазями, моделирующими грудь гелями и разглаживающими морщины кремами. Везде банки, пузырьки, ампулы с жидкостью для укрепления волос. В ванной, на кухне, в книжном и посудном шкафах, даже в холодильнике. В холодильнике, представляешь, кроме косметики, ничего нет. Никаких продуктов. Еще бальзамы и витамины, чтобы внутрь принимать… И весь вечер она мне про чудесные свойства этих снадобий трындела. Я как будто три часа подряд рекламные ролики слушал: «Этот крем убирает даже глубокие мимические морщины!», а этот «не оставляет и следа от гусиных лапок возле глаз», «ты посмотри, какие у меня бедра подтянутые стали, – это я себе электромассажер через телемагазин купила».

– Да-а, братан, – протянул Обухов. – Это называется: за что боролись, на то и напоролись. Надо было тебе, дружище, у мамани-то почаще бывать – иммунитет к рекламе у старушки вырабатывать. А теперь вот расплачивайся за невнимание к родительнице и соб­ственное легкомыслие. Ладно, считай это издержками профессии и не переживай: скоро у нее эта кремофилия закончится.

Алик молча покачал головой: вряд ли…

Разоблачение

Таврин в очередной раз взглянул на часы:

– Ого, пятый час. Скорее всего, сегодня уже не придет… Может, передумала… Хотя, если бы решила к кому другому обратиться, дала бы знать. Девчонка-то с виду обязательная. Да и документы мне оставила…

– Это вы о ком, Игорь Владимирович? – вмешался в разговор, который шеф вел сам с собой, Юрий Старшинов.

– Да о девчонке, которая у нас на прошлой неделе была. Помнишь, худенькая, симпатичная, с перепуганными глазами?

Старшинов пожал плечами и сложил крошечные губки сковородником:

– Нет, не помню. Мало, что ли, их здесь ходит?

Он демонстративно зевнул и тут же поймал на себе пристальный взгляд шефа.

– Ну, честное слово, не запомнил, Владимирыч! – натужно рассмеялся Старшинов, чем только усугубил ситуацию.

Таврин еще несколько секунд продолжал смотреть на подчиненного в упор, и, казалось, его серо-голубые глаза подергиваются льдом. Старшинов засуетился, поспешно придвинул к себе стопку лежавших на краю стола папок и стал открывать одну за другой, делая вид, будто ищет какой-то документ.

Майор поднялся из-за стола, натянул старенькую кожаную куртку и молча вышел из кухоньки-офиса. На улице он первым делом нашел в памяти сотового нужный номер и через несколько секунд по-свойски поприветствовал собеседника:

– Гриша, привет! Ты на дежурстве? Слушай, пробей-ка мне человечка. Уфимцева Ольга Николаевна, возраст двадцать два – двадцать пять. Москвичка, в столице живет давно, но в базе – правда, я ее не обновлял уж с год – почему-то нет, я смотрел… Да знаю я, знаю, что морока. Но это даже не для работы, считай, для меня лично… Слушай, оставь свои пошлые шутки! Да не психую я. Девчонке, может, реальная опасность угрожает. Что? А-а, ну да… Посмотри и в несчастных случаях. Да не знаю я, когда она пропала! Была у меня в среду, сегодня должны были встретиться снова, а она не пришла. Чего сам суечусь? Так ты же знаешь, у Пашки снова язва открылась, он сейчас в санатории, Силантьев за парализованной тещей в Краснодар улетел, к себе в Москву перевозить будет, а четвертый у меня зеленый совсем. Вот потому и сам. Ладно, жду отзвона.

Таврин осмотрелся вокруг. На душе было мутно и муторно. И осадок этот, противный, как болотная жижа, оставил состоявшийся четверть часа назад короткий разговор со Старшиновым. Майор попытался найти суетливому поведению подчиненного оправдание: «Юрке просто понравилась эта девчонка – вот и все, а ты сразу… Может, даже попытался знаком­ство продолжить, а она его отшила…»

– Ну точно! – вслух обрадовался Таврин.

Дальше монолог опять пошел во «внутреннем режиме»: «Ведь едва она ушла, он куда-то ломанулся. Сказал, кофе закончился, а я потом только что початую банку обнаружил. И вид у него, когда он с банкой «Нескафе» вернулся, встрепанный был. Догнал ее, телефончик по­просил, а она фыркнула. Вот он и злится…»

На сердце у Таврина сразу стало легче. Насвистывая мотивчик песенки, с которой на «Евровидении» представлял Россию Дима Билан, майор перебежал трамвайные пути и, купив бутылку холодного чая и пару пирожков с ветчиной и сыром, то ли пообедал, то ли поужинал, прислонившись спиной к огромному тополю.

На следующий день, во вторник, уезжая с утра по делам, он попросил Юрия: если по­явится Уфимцева, немедленно отзвониться ему на сотовый. Попенял себя за то, что в первый визит Ольги не подписал с ней договор: «Была б сейчас бумажка, в сто раз легче со всякими архивными крысами и милицейско-прокурорскими бюрократами было б разговаривать. А то всякая блоха в мундире начинает закону учить: «А на каком основании мы должны вам предоставить документы? Какое отношение вы имеете к делу Дегтярева и что это за вновь открывшиеся обстоятельства?»

Утром в среду Таврин проснулся с мыслью, что Уфимцевой уже наверняка нет в живых. Придя на работу, он первым делом стал звонить подполковнику Пиманову из МУРа. Однако стационарный телефон друга Гриши ответил длинными гудками, а мобильный известил, что хозяин недоступен. Потомившись от невозможности немедленно начать действовать, майор пошел перекусить в кафе-стекляшку, что располагалось наискосок от его конторы. Легко взобрался на высокий барный стул и заказал себе большую чашку кофе и пару бутербродов с сыром и колбасой. Таврин дожевывал последний кусок, когда дверь стекляшки открылась и на пороге возникла личность мужского пола и вида странного и крайне неопрятного. Воздух в кафешке мгновенно пропитался запахом пота, нафталина и еще какой-то гадости, которую обычно источает годами лежавшая в сундуке одежда. Источником «антикварного» амбре убойной силы, вероятно, были плюшевый женский салоп и войлочная шляпа с побитыми молью до состояния кружев полями. Головной убор был кое-как пристроен на серую гриву давно немытых, спутанных волос.

Увидев нового клиента, стоявшая за барной стойкой пухленькая девушка, только что мило щебетавшая с делавшим заказ парнем, истошно завопила:

– А ну вон отсюда!!! Пошел, я сказала!!!

Шествовавший к стойке мужичок сбавил шаг, но разворачиваться не спешил.

– Мужчины, выставьте его отсюда! – взмолилась барменша-«пампушка». – Он у нас поза­вчера был, так одной девушке даже плохо стало, на улицу чуть не на руках вынесли.

Таврин, соскользнув с высокого стула, взял уже было старика за рукав салопа, но слова о девушке, которую пришлось выносить на свежий воздух, его насторожили.

– Когда это было? – уточнил он у «пампушки», не выпуская рукав бомжа из цепких пальцев.

– Что?

– Когда он у вас был и девушке дурно стало?

– В понедельник. Утром.

– Да что ты врешь-то? – вдруг подал голос косматый. – И не от меня совсем она чуть богу душу не отдала, а из-за твоей бурды, которую ты вместо сока подаешь! А может, от порошка, который ей тот парень всыпал. Я сам видел.

Таврин резко развернул старика лицом к себе:

– Ну-ка, дядя, давай поподробней, чего ты видел? Девушку опиши и парня того.

– Какой я тебе дядя! – зло выдернул свой рукав из пальцев Таврина бомж. – «Дядя»! Да я, может, моложе тебя.

– Хорошо, хорошо, извини. Хочешь, товарищем тебя звать буду? Или господином. Только давай не тяни, рассказывай.

– Денег дашь – расскажу.

– Смотря что расскажешь.

Бомж, сделав вид, что потерял к собеседнику интерес, отвернулся. Таврин встряхнул его и опять развернул к себе.

– Ну что мне, патрульную службу вызвать? – раздумчиво произнес он.

– Да ладно уж. Обойдемся. Ну девчонка молодая, красивая, только глаза тоскливые, будто сто лет прожила и счастья ни дня не видела. Волосы длинные, блестящие, цвет – вот как у нее, – старик ткнул пальцем в барменшу-шатенку, – только посветлее. Пальто в елочку, шарф красный. А денег все-таки дай, не жмись.

– Не красный, а оранжевый, – сердито по­правила его «пампушка» и, смягчившись, добавила: – А все остальное – правильно.

– А парень? – спросил Таврин, уже обращаясь к обоим, и, достав из кармана несколько мятых десятирублевок, сунул их в протянутую бомжом ладонь:

– На, пожрать себе купишь.

– А выпить?

– На выпить не подаю.

– А что парень? Парень обыкновенный, – тем временем рассказывала девушка. – Я бы даже сказала: никакой. Среднего роста, крепкий такой, а лицо… Убейте, не могу вспомнить… ну что-то тоже совсем незаметное.

– Точно, – поддержал девчонку бомж. – Морда у него мелкая какая-то, недоделанная.

– То есть?

– Ну и нос, и глаза, и губенки маленькие, и как будто только намеченные. Недоделанный какой-то.

– И ты видел, как парень что-то сыпал девчонке в чашку?

– Не в чашку, а в стакан с соком. Он с подносом к ней шел, а потом у него телефон тренькнул, он остановился и стал как будто разговаривать, а сам в это время из пакетика…

– Почему «как будто»? – уточнил Таврин.

– Да потому что не говорил он ничего. Просто трубку к уху прижал и молчал все время. А потом, когда уж все высыпал, громко так сказал: «Ну пока!» Взял поднос – и к ней пошел.

– Показывай, где он стоял, где она сидела и где ты в это время был.

– Она вон за тем столиком у окошка, он вот тут. – «Товарищ» сделал несколько шагов влево и ткнул грязным пальцем в блестящую столешницу. – К ней-то он спиной встал, а ко мне лицом. Я вон за той кадкой с цветком пристроился. Купил на лотке пирожков с капустой и кефир, ну и пришел сюда позавтракать. Что ж я, собака какая бродячая, чтобы на улице пищу употреблять. Проскользнул я, значит, за кадку и пристроился на подоконнике. Ем себе и наблюдаю. Мне все хорошо видно, а меня незаметно: ни парень этот, ни вот она, горластая, – косматый двинул подбородком в сторону барменши, – меня не углядели. Это уж когда я за кофием направился, она орать начала.

– Еще бы! – с вызовом вскинула голову барменша. – Я помоечный запах давно учуяла, только никак понять не могла, откуда он… А тут смотрю, парень девчонку под руки из-за стола выводит, она бледная вся, руки как плети висят, и в ту же секунду вот этот возле стойки нарисовался.

– Так, все понятно! Вы оба еще можете мне понадобиться. Какой у вас график? – обратился к девушке Таврин.

– Через день.

– Хорошо. А ты где живешь?

– Тут, неподалеку, – нехотя откликнулся косматый. – Вот в соседнем, восьмом доме, на чердаке. Нас там много. Спросить Домиана, меня то есть.

– Так тебя Домианом зовут? Чудны дела твои, Господи!

В этот момент в кармане Таврина запел сотовый.

– Да, Гриш. Слушаю тебя. Да я понимаю, что дел полно, хорошо, хоть позвонил… Нет, не объявилась. Адрес нашел? Временная регистрация? Да, записываю. Матвеевская, 4. Квартира? Понятно. А до этого где? На Малой Дмитровке. Квартира в собственности, продала. В несчастных случаях нет? Ну хоть это радует. А среди тех, что без документов в больницах, в моргах, ее возраста женщин нет? Да какая бомжиха! Ухоженная, домашняя девочка. Проверь, ладно? И отзвонись сразу. Спасибо, Гриш, с меня пузырь. А, ты ж не пьешь! Тогда два кило зефира.

Направляясь быстрым шагом к дому, где размещалось агентство «Защита», Таврин знал, что Старшинова на месте не застанет. Несмотря на недостаток ума, чувство опасности у Юрика было развито, как у лесного лося.

Старшинов сбежал, даже не заперев дверь. На столе в беспорядке валялись папки, ящики были выдвинуты. Уверенный в том, что Юрик не ответит, Таврин все же набрал номер его сотового.

– Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – пропел механический голос.

– Ну и где же ты от меня прятаться будешь? – пробормотал майор. – У отца? Вряд ли. За такое скотство папаша тебя сам прибьет, пес шелудивый.

Таврин устало опустился на стул и, откинув назад голову, прикрыл глаза.

Юрика Старшинова он взял к себе полгода назад по просьбе его отца – старшего участкового одного из микрорайонов Сокольников, прирожденного мента и просто хорошего мужика. Воспитывавший сына один Алексей Старшинов тянул изо всех сил, чтобы дать отпрыску хорошее образование. Диплом юридического факультета Юрик получил, но с грехом пополам – за «хвосты» его трижды собирались отчислять, но Старшинов-старший шел в деканат, умолял, чтобы сына оставили, клялся, что посадит чадо под домашний арест и заставит выучить все от и до. На факультете всем давно было ясно: толку из Юрика не будет, но из уважения и сострадания к отцу парня оставляли. После получения диплома возникла новая проблема – трудоустройство. Работать в госструктурах Юрик не желал категорически: «Ты всю жизнь без выходных и праздников горбатишься за гроши, да еще и пендюли от начальства получаешь, хочешь, чтобы и я так же! Ну нет, ищи дурака!» Таврину, может, и так хватало работничков, но вот пожалел, взял на свою голову.

Юрика надо было срочно найти, чтобы заставить его рассказать, что с Ольгой. Ну и с ним самим разобраться.

– Если его посадят, Лешка не переживет, – вздохнул Таврин и тяжело поднялся. – Только б девчонка жива была… Вот сволочь, это ведь когда он про приятеля с язвой рассказывал, значит, Уфимцеву шел караулить…

Через десять минут майор уже ехал на своей «десятке» в Сокольники на встречу со старшим участковым капитаном милиции Алексеем Старшиновым. По пути он решил завернуть на Матвеевскую, хоть и понимал, что Ольги там не застанет.

Истома

В офис «Атланта» Обухов вернулся в полвосьмого. Костя надеялся, что сотрудники отдела, прождав начальника целый час сверх назначенного времени, разошлись по домам. Сотовый он намеренно отключил еще в шесть, чтобы не звонили, не выясняли, на сколько шеф задерживается. Ни «штурмовать» водку, ни заниматься каким-то другим рекламным проектом ему было невмоготу. Честно говоря, вообще ничем не хотелось заниматься. Идеальный вариант – запереться в кабинете, вынуть из сейфа две бутылки этой самой дамской водки и нажраться до потери сознания. Возле приемной Ненашева Костя замедлил шаг, но прошел мимо. Однако, дойдя до дверей креативного отдела, вдруг резко развернулся и почти побежал обратно.

– Ненашев у себя?

Красившая ногти Анюта вздрогнула и чуть не уронила пузырек с лаком на юбку.

– Обухов, ты совсем свихнулся? Ты чего подкрадываешься да еще и орешь в ухо? Так же дурой или заикой стать можно!

– Извини, Анют, мне с боссом срочно поговорить нужно.

– Ну я не знаю… – смирила гнев на милость Анна. – Попробуй загляни. У него Чухаев уже час ошивается. Шеф на него то орет, будто ему кипяток в штаны льют, то снова – тишина.

– Орет, говоришь? Нет, тогда не пойду. Тогда потом.

Последние слова Обухов сказал уже у двери и так тихо, будто про себя.

– Чего-чего? Я не поняла, – уточнила Анна.

– В другой раз, говорю! – крикнул уже из коридора Обухов.

Весь креативный отдел пребывал на рабочих местах. При виде появившегося на пороге начальника Грохотова открыла было рот, чтобы по-свойски его отчитать: дескать, тебе все равно где ночевать и другим мужикам тоже, а меня, между прочим, дома дети и муж ждут, и у Агнессы собака негуляная… Но, встретив мрачный и какой-то пронзительно-тоскливый взгляд Обухова, осеклась.

Усевшись в раздолбанное кресло и глядя себе под ноги, креативный директор бесцветным голосом объявил:

– Занимаемся проектом «дамская водка». Напиток этот, как я вам уже говорил,– со всякими травами, отдушинами. Пьется, как компот, а шибает, как самогон-первач. Я пробовал.

– А мы?! – возмутился Алик. – Нам, для того чтобы клевый креатив забацать, тоже надо по­пробовать, как говорится, нутром прочувст­вовать, что за продукт.

Атлантовский арт-директор ничего крепче пива не употреблял, и все поняли: его требование дегустации не что иное, как попытка разрядить обстановку. Обухов подачу не принял. Скривился недовольно:

– Да привез, привез я от заказчика пару бутылок, в сейфе лежат. Но дегустацию устроим после, пусть сначала Пряжкин изложит, что наши маркетологи при исследовании этого сегмента рынка накопали. Давай, Сергей.

Следующие сорок минут Пряжкин излагал. Для начала посетовал, что проведенные маркетологами и социологами опросы свидетель­ствуют о прочности бытующего в массовом сознании стереотипа: приличная женщина, а уж тем более светская дама водку не пьет, предпочитая даже самым изысканным сортам «беленькой» сухие вина (некоторые из опрошенных допускали употребление и крепленых), на худой конец – хороший коньяк. Если же особь слабого пола позволяет себе пропустить рюмку-другую сорокаградусной, значит, она, по мнению большинства, либо из деревни, где все с детства пьют самогон, либо ей уже все равно, что пить, а на горизонте маячит диагноз «алкоголизм».

– Однако следует сказать, что есть и обнадеживающая тенденция, – нудел Пряжкин, словно не замечая застывшую на физиономиях коллег скуку. – В среде патриотически настроенной интеллигенции, но не старой, воспитанной при коммунистах, а нынешней, постперестроечной, к употреблению женщинами водки относятся более лояльно. Главные аргументы: «Это традиционно наш, русский напиток» и «Лучше выпить пятьдесят граммов хорошей водки и наутро чувствовать себя прекрасно, чем опрокинуть сто граммов кислятины с элитным названием, а на другой день, очнувшись в реанимации, узнать, что употреблял сработанный в грузинской или молдавской глубинке контрафакт»…

– Спасибо, Сергей, – прервал заместителя Обухов, хотя тот не использовал по назначению еще и половины листов из зеленой папки с солидной надписью: «Позиционирование продукта».

За время, пока Пряжкин читал доклад, Обухов пришел в себя и сейчас вещал в присущей ему ернической манере:

– То есть мы с вами, многоуважаемые коллеги, должны эту тенденцию развала стереотипа, как говаривал незабвенный Михаил Сергеевич Горбачев, «углу2бить и расширить». Сидящая в мозгах соотечественников установка: «Приличной женщине нельзя предлагать водку» – должна быть изменена на другую: «Даме не только можно, но и нужно предлагать водку», но только если это водка под названием, которое мы вот прямо сейчас с вами и придумаем.

– Я так понимаю, рекламку мы делаем только для «взрослых» глянцевых журналов и для расклеиваемых в местах продаж постеров, – не столько спросил, сколько констатировал Алик.

– Отнюдь, – помотал головой Обухов. – Работаем по полной программе: ролики на ТВ и радио, билборды, стикеры в метро. В журналах, где «все по-взрослому», и на постерах даем, естественно, водку, а на ТВ и билбордах – новую коллекцию домашней женской одежды с похожим названием. Понятно, что это не треники с вытянутыми коленками и не байковые халаты веселенькой расцветки «зеленый огурец по бордовому полю», а пеньюары, пижамы с прибамбасами, юбки с разрезами до пупа.

– Шеф, а под раздачу не попадем? – насторожился Алик. – В новом законе по «зонтикам» сам знаешь, каким бульдозером проехались.

Обухова «пижамное прикрытие» тоже напрягало. Последней редакцией закона «О рекламе» за использование «зонтиков» предусматривались серьезные наказания. Хотя, в конце концов, ему-то что? Начальство заказ приняло, пусть оно, если ФАС наедет, и отдувается. Но своих подчиненных креативный директор должен был успокоить – иначе их нагруженные посторонней проблемой мозги просто не смогут работать в полную силу. И Костик прибег к «железным» аргументам. То есть к таким, которые криэйтеры, случись у них дискуссия, и сами кому хочешь бы изложили. Обухов хорошо усвоил правило: хочешь в чем-то убедить человека, пользуйся информацией, которая ему уже известна – раз, и без сопротивления принята им – два.

– У нас все будет чисто, – заявил креативный директор. – Ведь почему водяры «Русский стандарт» и «Мягков» под раздачу попали? Потому что одни рекламировали сорокаградусную под видом маринованных огурцов – «Размер имеет значение», другие «косили» под журнал. А между тем ни огурчиков, ни печатного издания с соответствующими названиями в широкой продаже не наблюдалось. Или эти, ну, которые якобы минералку «на березовых бруньках» потребителю толкали. Не знаю, как вы, а я ни одной бутылки такой водички не видел, украинской же горилки «на березовых бруньках» во всех магазинах – завались! – Обухов перевел дух и продолжил: – Так что тут антимонопольщикам взять ребят за шкирку ничего не стоило. А у нас все будет по-другому. Мы рекламную компанию начнем с дефиле. Организуем показ новой коллекции на какой-нибудь престижной площадке, в ГУМе например. Пригласим в качестве моделей парочку звезд – Катю Стриженову, Ренату Литвинову, Нелли Уварову. Нет, последнюю, пожалуй, не надо. Ну там посмотрим… Причем показ устроим в середине января, когда у журналюг будет страшный информационный голод, и они со своими камерами, микрофонами и диктофонами готовы рвануть даже на самую завалящую тусовку, не то что на показ со звездами. А мы еще и в публику пяток VIPов подгоним: Жириновского с Митрофановым, Ксюшу Собчак… Кто там у нас еще засветиться на публике и потусить не прочь? Потом пустим ролики, где дамы будут фланировать в шелковых одежках по роскошным квартирам, возлежать на эксклюзивных диванах и кроватях. Не одни, конечно, а в обществе мускулистых загорелых мачо.

– Они будут лежать, опираясь изящным локтем на антикварную думку восемнадцатого века и, смакуя, тянуть из бокала богемского стекла прозрачную жидкость… – мечтательно закатив глаза, подсказала Агнесса Петровна.

– А вот это – ни хрена, – огорчился сам и огорчил бренд-менеджера Обухов. – Никаких потягиваний.

– Что же, они в роскошно-романтических условиях, при свечах, красивой музыке будут залпом, что ли, пить?! – опять встряла Агнесса Петровна.

– Да они вообще пить не будут! – разозлился Обухов. – Мы не будем работать в лоб, мы будем создавать красивые картинки, которые потом будут рождать в мозгах относящего себя к утонченным натурам бабья предвкушение кайфа. Пойдут тетки в винный магазин, увидят на витрине водку с названием, похожим на то, под которым пеньюары в роликах засветятся, – и бац! – их подкорка уже в экстазе. Сраная этикетка на бутылке картинку навеяла, что тетки эти в шикарном неглиже с красавчиком мачо трахаются! Михаил Иосифович!

– Весь внимание, – встрепенулся про­фессор.

Раздражение в голосе Обухова уступило место вселенской усталости:

– Вы как-нибудь найдите время и хотя бы в азы нашей с вами профессии Агнессу Петровну посвятите.

– С большим удовольствием, – улыбнулся Гольдберг и ободряюще кивнул бренд-менеджеру.

Обухов обвел подчиненных тяжелым взглядом и остановил его на Грохотовой:

– Надежда, какие мысли по названиям?

Копирайтер вопросительно-тревожно дернула в сторону начальника подбородком: дескать, ты чего такой?

Обухов в ответ помотал головой: ничего, все нормально. И, сделав над собой усилие, продолжил деловым, бодрым тоном:

– Итак, названий требуется два: для водки и для белья. Требуется также, чтобы они были созвучны и в то же время, чтобы антимонопольщикам было не к чему придраться. Как там в новом-то законе написано? Нельзя, чтобы торговый знак свободно рекламируемого товара был тождествен или сходен до степени смешения с названием крепких спиртных напитков. Что-то в этом роде…

– Меня вот особенно умиляет формулировочка: «сходен до степени смешения», – иронично протянула Грохотова. – А кто это, интересно, определять будет? Филологи или эксперты патентного бюро? А может, ФАС общенациональный референдум устроит, опросит население: не напоминает ли вам вот это название имя совершенно другого продукта? Подсчитает число тех, кому напоминает, и тех, кому не напоминает, и на основе этих подсчетов вынесет вердикт: есть факт «зонтичной» рекламы или нет…

– Блин, до меня только сейчас дошло, – поделился озарением Андрюха, – антимонопольщики-то сокращенно ФАС называются! Прямо как собачья команда.

– Андрей! – прикрикнул Обухов. – Помолчи, пожалуйста, со своими открытиями! Надежда, излагай.

– Водку я предлагаю назвать «Сладкая истома». Мы тут с Михаилом Иосифовичем этот вариант успели обсудить, он говорит: «Совсем неплохо». А для бельишка ну ничего в голову не лезет. Может, одну «Истому» оставить и слово это латинскими буквами написать? Или лучше наоборот: исподнее «Сладкой истомой» обо­звать, а водку как-нибудь по-другому?

– А слоган к этой «Сладкой истоме» какой предлагаешь?

– Пока никакой, – виновато помотала головой Грохотова. – Меня – вот веришь! – заклинило на дурацкой песенке, которую сто лет назад то ли Зыкина, то ли Воронец пела. Уже сутки в голове крутится… Отчаянно фальшивя, Надежда вывела:

Сладкая истома, черемухи цвет, Усидишь ли дома в восемнадцать лет?

– Не, не пойдет, – тяжело вздохнув, резюмировал Андрюха, который успел задремать, но от противного грохотовского пения проснулся. – У нас продажа спиртных напитков только с двадцати одного года разрешена. – И столько солидности было и в его тоне, и в приосанившейся фигуре, что все захохотали.

– Че ржете-то? – обиделся Андрюха. – После начала этой кампании… Слоган у них еще такой: «Не спаивайте наших детей!» По магазинам рейды проводят, облавы, чтобы торговцев, которые несовершеннолетним спиртное продают, накрыть… У меня теперь, даже когда пиво беру, паспорт спрашивают. Я им говорю: «Мне уже двадцать четыре!», а они: «Не похоже!»

– А ты им своей краснокожей книжицей по мордасам, по мордасам! – подначил коллегу Алик.

– Почему «краснокожей»? – растерянно воззрился на непосредственного начальника Андрюха. – У меня корка зеленая, папец из Англии привез.

– Ага, значит, ты на рожах продавцов отпечаток не российского, а английского герба оставляешь?! – хмыкнул Алик. – Ты смотри, как бы тебя в шпионаже в пользу Великобритании не обвинили. У нас в этом смысле с туманным Альбионом отношения еще с весны не заладились.

– Давайте оставим проблемы шпионажа спецслужбам, а? – попросил Обухов. – У Надежды дети и муж некормленые, а у Агнессы Петровны – собака… Кстати, вас мы можем отпустить, – обратился Обухов к бренд-менеджеру. – Правда, Агнесса Петровна, езжайте к своему Шарику!

– А вы все останетесь? – обиженно поджала губы Агнесса. – То есть вы хотите сказать, что толку от меня никакого?

– Что вы, что вы… – вяло отмел подозрения бренд-менеджера Обухов. – Просто собака – это святое.

– Ничего, я сейчас позвоню дочке и попро­-шу ее Кардинала прогулять, – мигом разрулила проблему мадам Огаркина. – А для проекта у меня есть несколько предложений, причем весьма существенных. Я, между прочим, готовилась.

Последнюю фразу Агнесса Петровна произнесла тоном третьеклассницы, которой незаслуженно влепили двойку. Обухов хмыкнул, но промолчал. Огаркина расценила это как готовность начальства выслушать ее, приосанилась и продолжила:

– Не далее как вчера, читая книгу мэтра рекламного дела Огилви, я задалась вопросом: а почему мы в своих роликах, в изображениях на билбордах почти всегда один и тот же архетип используем? Только на половой инстинкт упор делаем? У нас ведь как фон, причем для самых разных товаров, одни женщины косяком идут, ну изредка – мужчины. А другие архетипы: ребенок, животное, семья – вообще почти не используем!

– Вы предлагаете запустить в ролик про водку младенца? – нервно дернув щекой, уточнил Обухов.

– Отнюдь. – Приняв гордую позу, Агнесса с вызовом глянула на Константина. – Но породистый пес, несомненно, рекламу бы украсил. Если хотите, я могу привезти на съемки Кардинала. Лабрадор, между прочим, одна из самых аристократичных пород. Он очень исполнительный, послушный и крайне фотогеничный. У меня есть с собой несколько фотографий, можете сами в этом убедиться.

– Давайте как-нибудь в другой раз.

– Кость, а чего голову ломать? – Грохотова нетерпеливо заерзала на стуле. – Твоя идея насчет пикантных дам и мужественных мачо в роскошных интерьерах – суперкласс. А детали мы по ходу додумаем. Романтическую музыку подберем, я эту «Сладкую истому» в слогане постараюсь с чем-нибудь срифмовать. С тем же «домом», например. А что? Дом, очаг – это ведь тоже, как нас сейчас просветила Агнесса Петровна, архетип.

– А я уже придумал! – обрадовал коллектив окончательно проснувшийся Андрюха:

С замечательно «Сладкой истомой» Славно спится в отеле и дома!

– Молодец! – не пытаясь скрыть издевки, «похвалил» Суслова Обухов.

Однако злую иронию уловили не все.

– Очень милый слоган, – заметила Агнесса Петровна и метнула взгляд-молнию в сторону Грохотовой: дескать, получай, Надюша, за свою надменность. – Тебе, Андрей, надо почаще себя в копирайтерстве пробовать. Только вот если мы позиционируем товар не как напиток, а как одежду, правильнее будет так:

В замечательной «Сладкой истоме» Сладко спится в отеле и в доме.

В отделе повисла тишина. Обухов секунду посидел, прикрыв рукой глаза, и, не отнимая ладони от лица, подал голос:

– Алик, а ты что думаешь?

– По поводу белья или по поводу водки?

– Давай про водку. Ее-то нам тоже надо рекламировать.

– Предлагаю использовать прием, который в рекламе водки «Абсолют» применяли, но давно, а значит, неправда. Что-то вроде комикса из трех картинок. Кадр первый: замотанная заботами по хозяйству тетка – можно в тех самых трениках, про которые ты говорил, в халате замызганном – шагает за стоящую рядом с ней бутылку со «Сладкой истомой». Тетка и сосуд, естественно, одного размера. Бутылка, может, даже чуть больше. Второй кадр – сквозь стекло и жидкость виден размытый силуэт этой бабы. Кадр третий – из-за бутылки выступает, в смысле вышагивает, роскошная женщина, суперсекси вамп. И одеть эту преображенную девицу можно в роскошный пеньюар из коллекции. Как?

– Вы всего два дня назад говорили, что воровать чужие идеи нехорошо! – возмутился Суслов. – Про плагиат рассуждали, про самоуважение.

– Дружище, в этом мире все плагиат, – примиряюще пробасил Алик. – Все когда-нибудь где-нибудь уже было, в том числе и в рекламе…

– Михаил Иосифович, ваше мнение?

– По-моему, обе идеи – и с роликом, и с комиксом – хорошие, – откликнулся погруженный в какие-то свои размышления Гольд­берг. – В телеварианте можно использовать такой манипулятивный прием, как засыпание, прибегнуть, так сказать, к показу естественного трансового состояния. А в остальном все прекрасно: и показ шикарной жизни, к которой наш потребитель изо всех сил тянется, и источающие страсть женщины и мужчины…

– Вы так считаете? – Обухов подозрительно взглянул на психолога. – Ну тогда я поехал домой. Вы все можете оставаться, если есть намерение покрутить тему еще, а я чего-то устал.

– А че здесь сидеть? – поднялся со своего кресла Алик. – Я тоже… чуть не сказал «домой»… Короче, я по бабам.

– Э! Э! Э! – заорал Андрюха и, подскочив к двери, преградил выход Обухову и примкнувшим к нему Алику и Михаилу Иосифовичу. – А кто дегустацию водки обещал?! Мы тут зря, что ли, до полуночи сидели?

– А не рановато ли тебе водку-то пить? – попытался отскрести второго дизайнера от двери Алик, но тот будто и в самом деле размазался по дубовому массиву.

– Мне уже двадцать четыре! – всерьез обиделся на Алика Андрюха.

– Да ты че? Не похоже…

– Ладно, ладно, возьми у меня в сейфе бутылку, – не дал Суслову впасть в негодование Обухов. – Дам не забудь угостить, гусар!

Удар

Ненашев возвращался домой за полночь. Ни выпитая водка, ни секс-упражнения, проделанные с одной из сотрудниц банка-партнера, напряжения не сняли. На душе было противно.

«Ну зачем я пригласил в кабинет этого придурка? – пытал сам себя Аркадий Сергеевич, глядя в рыжий затылок водилы. – Коньяк с ним пил, за жизнь разговаривал… Я ж его рожу мерз­кую видеть не могу!.. А потому ты ему свою дружбу продемонстрировал, что боишься, – сам себе и ответил Ненашев. – Боишься, что сдаст тебя с потрохами прямо теперь… И зачем я его к дегтяревскому делу привлек? Сам бы справился! А теперь вынужден в глаза заглядывать, херню его слушать! Если Чухаеву хвост прижмут, он меня, конечно, заложит. Расскажет, как я ему приказал Дегтярева подставить, а он побоялся отказаться: дескать, мало того что Ненашев – начальник, но еще и зверюга, которому человека убить, все равно что чихнуть… Вагончиком идти сподручнее – меньше дадут, а в паровозики меня пристроит… А то и вовсе сухим из воды выйдет… Ну ничего, вот завершу дела, хрен они меня достанут!»

За окном плыли расцвеченные яркими гирляндами московские улицы. Столица начинала готовиться к празднику загодя – с середины ноября. Городские власти вместе с владельцами торговых точек, ресторанов, турагентств, казино создавали людям хорошее настроение, ведь в благодушном, приподнятом настроении люди легче расстаются с деньгами. Город, как насос, качал из своих жителей бабки, и никого не волновало, что, когда предновогодняя эйфория закончится, у многих не останется денег даже на необходимые продукты.

«А с чего это Чухаеву вдруг колоться? – сердито осадил себя Ненашев. – На чем его могут зацепить? Да ни на чем. Дегтяреву уже дважды в пересмотре дела отказали, напишет еще хоть сто жалоб – опять откажут. Там все чисто сработано, не придерешься. Когда следака, который его дело вел, за взятки арестовали, по нескольким приговорам допрасследования назначили, а по дегтяревскому – ни-ни. Ни родных, ни друзей, которые бы по высоким кабинетам ходили, у Дегтярева нет. Уфимцева теперь тоже не в счет. Статьев сказал, что память после этого порошка восстанавливается лишь частично и то не сразу. Есть один опасный вариант: если Чухаев со Статьевым скорешатся и изложат друг другу имеющуюся у них информацию – юрист расскажет полковнику про Дегтярева и визит Ольги к частному детективу, а шеф службы безопасности проинформирует того о порошке. Но они ж не дебилы, чтобы такое про себя рассказывать, да и ненавидят друг друга, как не поделившие течную сучку кобели…»

Горько усмехнувшись, Ненашев только тут заметил, что машина уже въехала на территорию элитного поселка, в котором у владельца «Атланта» был солидный особняк. Московскую квартиру и загородный дом, в который прежде наезжал по выходным, Аркадий Сергеевич продал вскоре после того как вышвырнул Ингу из московской квартиры на Чистых прудах, из загородного дома, из своей жизни.

На пороге служившего прихожей холла припозднившегося Ненашева встретил пес породы чау-чау. Мохнатый, похожий на медведя, но ласковый и смирный, как новорожденный теленок. Сегодня к традиционным восторгам – вилянию хвостом, тыканью мордой в хозяй­ские ботинки – Кевин был явно не расположен. Всем своим видом двухлетний кобель выражал недовольство, даже негодование поздним возвращением хозяина.

«Ему бы сейчас встать на задние лапы, а передние упереть в бока – ни дать, ни взять ревнивая жена», – подумал Ненашев. А Кевин, словно для большей достоверности, сердито залаял, ворча и подвывая, мол: ты где был?! Бедный я, несчастный… Сколько тебя ждать, а?! Других собак уж давно прогуляли, один я тут сижу, никому не нужный…

– Ну, извини, друг, извини. Больше, обещаю, такого не будет!

Ненашев присел на корточки и почесал Кевину под мышками. Пес для приличия немного поворчал: мол, вот знаешь мою слабость, пользуешься ею беззастенчиво – и простил хозяина. Засунул мохнатую башку Ненашеву между коленей и умиротворенно засопел.

– Эх, балбес ты, Кев, балбес! – вздохнул Ненашев. – Чуть приласкали, прощения попросили – и ты уже растаял, на попятную пошел.

Ненашев вспомнил, как через неделю после заселения в дом-дворец поехал в расположенный рядом Николо-Архангельский питомник и купил там трехмесячного щенка. Смешного, нелепого и трогательного. Не сделай он этого – сошел бы с ума. От одиночества и от того, что обычно называют «муки совести».

На банкет по случаю шестилетия компании Дегтярев пришел один, без Ольги. И у Ненашева – он и сам не смог бы объяснить почему – противно засосало под ложечкой. Стас отсут­ствию своей дамы дал внятное объяснение: всю предыдущую ночь Ольга готовилась к какому-то ответственному коллоквиуму, а во второй половине дня у нее был спецсеминар по «бизнес-английскому». Короче, поспать не удалось, выглядит не лучшим образом, а потому попросила Дегтярева не настаивать на ее участии в торжестве.

– Слушай, Стас, а чего ты на ней не же-нишься? – попытал слушавший Дегтярева вместе с Ненашевым Обухов. – Девчонка-то классная. Красивая, неглупая. Не стерва, что в наши дни – при наличии первых двух качеств – практически не встречается. Вот женился бы и на правах законного супруга приказал сниматься в рекламных роликах родного агентства. А то она: нет да нет. В двух засветилась – и все. А у нее такой типаж! Заказчики от роликов про чудо-косметику с Уфимцевой кипятком пи2сали. Я ее уговаривал-уговаривал… Бесполезно.

– Не-е, Кость, не уговоришь, – шаря глазами по декольте фланирующих мимо дам, лениво протянул Дегтярев. – Она себе в голову вбила, что засветка в рекламе может помешать карьере в основной профессии. Она, видишь ли, пришла к выводу, что пора кончать с засильем мужиков в верхних эшелонах экономики и, судя по всему, в министры, а то и в премьеры намылилась.

От пренебрежительно-насмешливого тона, которым Стас говорил об Ольге, Обухова передернуло:

– А что? Очень даже может быть. Наши экономисты говорят, мозги у Ольги – иной мужик позавидует.

– Да ты что?! – деланно изумился Дегтярев. – Так, может, ты сам на этой «академии наук» женишься? Я препятствовать не буду.

Ненашев молчал, вперя в Дегтярева неподвижный взгляд. Еще неделю назад, выслушав подобный комплимент в адрес своей возлюбленной, Стас расплылся бы в самодовольной улыбке: да, дескать, братцы, завидуйте, слюной давитесь, каким я сокровищем обладаю!

Через мгновение, пожелав Обухову «успеха на матримониальном поприще», Дегтярев уже растворился в празднично одетой, оживленно гомонящей и хохочущей толпе. Он вел себя, как вырвавшийся из-под опеки строгих родителей мальчишка или получивший долгожданный дембель солдат: как минералку (беря с подносов подбегавших официантов бокалы) пил шампанское, волочился за всеми подряд женщинами, рассказывал такие смелые анекдоты, что дамы, зардевшись, торопливо перемещались в другую компанию, а мужчины хмыкали. Стас же хохотал как полоумный то ли над соб­ственной шуткой, то ли над реакцией слушателей. В середине вечера уже порядком набравшийся Дегтярев подошел к Аркадию и Инге и, дурашливо шаркнув, обратился к другу-шефу:

– Господин Ненашев, вы позволите пригласить вашу даму на танго? Уважьте коллегу, оставшегося в этот прекрасный вечер в одиночестве.

Ненашев посмотрел на пьяненького Дегтярева исподлобья и ничего не сказал. Инга укоризненно вздохнула (и вздох, и укоризна адресовались, естественно, Дегтяреву) и протянула кавалеру руку.

Председатель совета директоров банка – партнер и заказчик РА «Атлант» – что-то горячо доказывал Ненашеву, но тот ничего не слышал. Впившись глазами в тесно прижавшуюся друг к другу пару, он боялся только одного: что не сможет сдержать закипающую злобу, и она хлынет наружу, круша и сметая все вокруг.

– Возвращаю в целости и сохранности, – весело отрапортовал Дегтярев, подводя Ингу к Ненашеву. – Даже платье не помялось, вот, смотри. – Стас провел ладонью по груди и животу молодой женщины.

Жест получился не то чтобы похабный, но неприлично сладострастный. И Ненашев, уже не в силах контролировать себя, выбросил вперед огромный кулак. Удар был такой силы, что Стас отлетел метра на три и, больно ударившись спиной о стену, сполз на пол. В зале повисла тишина, нарушаемая только доносившимся из кухни звяканьем посуды.

Стасу помогли подняться двое подскочивших охранников. Он церемонно поклонился секьюрити и, улыбаясь окровавленным ртом, громогласно объявил:

– Дамы и господа! Только что мы с вами стали свидетелями наличия у нашего шефа еще одного таланта – слегка растраченного, но отнюдь не загубленного в кабинетной жизни. У Аркадия еще в институте был такой удар, что, займись он боксом, Николаю Валуеву пришлось бы попотеть, чтобы отвоевать себе все нынешние титулы. Еще не известно, кого многочисленные поклонники звали бы Кувалдой. Аркаша-кувалда. Звучит, а, господа?

Господа и дамы с энтузиазмом ухватились за спасительную возможность разрядить обстановку. Мужчины принялись преувеличенно восхищенно анализировать направление и силу удара, а дамы, натужно хохоча, зааплодировали.

Кто-то из официантов принес Стасу завернутый в салфетку лед и он, приложив его к распухшей щеке, для приличия немного посидел в уголочке и незаметно удалился.

Это был вечер субботы. А в понедельник утром Дегтярев, придя на работу, занял свое обычное место по правую руку от Ненашева на еженедельном совещании руководителей отделов. По окончании «саммита» Аркадий и Стас обсудили текущие дела, поговорили о том, что надо сделать, чтобы выиграть тендер на рекламу новой общероссийской газеты. Оба делали вид, будто ничего не случилось, стараясь не встречаться взглядом. Остальные сотрудники тоже ходили понурые и, кажется, даже разговаривали тише обычного, а вот по углам, к удивлению Ненашева, не шептались.

После долгих рождественских каникул, провожая Ненашева на службу, Инга спросила:

– Не хочешь сегодня вечером пойти со мной в «Капель»? Из Штатов прилетела Светка Чуфарова, помнишь, я тебе рассказывала: после института прозябала в какой-то проектной конторе, а уехала за бугор и на2 тебе – там, за океаном, она чуть ли не самый модный архитектор, к ней весь Голливуд в очередь выстроился. Светка устраивает в «Капели» званый ужин. Народу, конечно, слетится полно, но мы договорились, что найдем уголок и всласть поболтаем. Пять лет не виделись!

– Ну а я там что буду делать? Слушать, как вы болтаете?

– В общем, да, тебе скучновато будет… Хорошо, ужин я приготовлю и постараюсь вернуться пораньше.

– Ладно, – буркнул Ненашев. – Только шампанское ведрами не пей, завтра опять головой маяться будешь…

Всю дорогу на работу Ненашев был мрачнее тучи. Инга и прежде нет-нет да и отправлялась без него на вечеринки, сейшны и файв-о-клоки, однако Ненашев, если и ревновал женщину, которую считал своей и на которой – он это уже твердо решил – намерен был жениться, то как-то вяло, без выброса адреналина. Но сегодня…

«Почему она так легко согласилась, что я не пойду? Раньше подолгу уговаривала, уверяла, что ей без меня будет скучно, а тут… Тут она даже предложение пойти с ней построила так, чтобы я отказался… Какая-то Чурикова, нет, Чуфарова… Подруга, про которую она мне будто рассказывала. Я, что ли, слушаю про всех ее подруг? Хотя про удачливую Чуфайкину она, кажется, говорила…»

Весь день был забит обычными делами. Ненашев подписывал бумаги, разговаривал по телефону, перетирал с заказчиками, но все это время в его подсознании тупой иглой сидел утренний разговор.

В восемь, когда офис почти опустел, Ненашев нажал кнопку селектора:

– Аня, найди мне Дегтярева!

Он и сам не знал, о чем будет говорить со Стасом, какой вопрос ему потребовалось срочно, не откладывая, обсудить. Ему просто нужно было убедиться, что Дегтярев на месте.

Через несколько минут секретарь заглянула в кабинет:

– А его уже нет, Аркадий Сергеевич. Лена сказала, что Станислав Андреевич ушел минут сорок назад.

– Куда ушел? – Глаза Ненашева полыхнули такой яростью, что Аня невольно попятилась.

– Не знаю… Домой, видимо.

– Ну хорошо. Ты свободна.

Ненашев потянулся к трубке, чтобы набрать Дегтярева, но передумал.

Через пару минут он уже садился в машину.

– Домой, Аркадий Сергеевич? – весело поинтересовался водитель, молодой рыжий хохмач.

– В «Капель», – буркнул Ненашев.

– Куда? – не понял рыжий.

– Ты что, оглох?! – заорал Ненашев. – В «Капель»! Комплекс такой развлекательный! Веселиться будем, понял?

В ресторан он вошел под звуки туша. Так небольшой оркестрик приветствовал появление на сцене дамы в экстравагантном, переливающемся золотом и серебром платье.

– Прошу любить и жаловать, дамы и господа! – завопил в микрофон какой-то хлыщ в оранжевой рубашке и драных джинсах. – Звезда современной мировой архитектуры Светлана Чуфарова!

Ненашева немного отпустило: «Значит, эта Чуфарова действительно существует и вечер здесь и вправду устраивает она. Инга, выходит, не соврала».

Аркадий принялся обводить глазами зал, но тут к нему подлетел метрдотель и, мигом оценив внешний вид клиента, пропел:

– Добрый вечер! Вы приглашены? Если нет, никаких проблем. У нас есть столики, зарезервированные для постоянных клиентов…

– Я приглашен, – прервал его Ненашев, – но задержался и не хочу бродить вдоль столов, ища свое место. Так что давайте ведите меня к столику для ваших «постоянных».

Сделав заказ, Ненашев сидел, потягивая коньяк и разглядывая гостей. Инги среди них не было. «Решила никуда не ходить без меня и сидит дома, ужин подогревает, – сделал вывод Аркадий. – А я, ревнивый идиот, тут кантуюсь… Только почему она не звонит, не спрашивает, где я и почему задерживаюсь?»

И в это мгновение Ненашев их увидел. Они шли к танцевальной площадке у эстрады, на которой ансамбль играл томную и бесстыдно-страстную мелодию. Стас обнимал Ингу за талию, а она, прижавшись к нему плечом, что-то говорила и смеялась.

– Сучка! Дрянь! – прошипел Ненашев, впившись пальцами в столешницу так, что костяшки окрасились в цвет слоновой кости.

Он хотел встать и уйти, но продолжал смотреть, как они танцуют, как Стас что-то шепчет Инге на ухо, игриво кусает ее за мочку.

Музыка закончилась, и Стас с Ингой, нехотя расцепив объятия, направились к столику, который оказался метрах в двадцати от ненашев­ского. Аркадий про себя отметил, что на танцплощадку они вышли совсем с другой стороны.

«Где-то трахались, – вспыхнуло в раскаленном ревностью и бессильной злобой мозгу. – В этом борделе наверняка есть номера…»

Парочка была так занята друг другом, что ничего вокруг не замечала.

В полубреду Ненашев вытащил из кошелька три стодолларовых бумажки, бросил их на стол и, пошатываясь, вышел вон. Очнулся в машине, когда понял, что рыжий весельчак водитель, видимо, уже не в первый раз спрашивает, куда ехать и почему шеф без плаща.

– В гардеробе остался, – еле выдавил из себя Ненашев.

– Давайте номерок, я сбегаю.

Ненашев молча протянул номерок. Рука не слушалась и к тому же предательски дрожала.

– Куда едем? – без тени привычного балагур­ства спросил у хозяина Денис, уложив рядом с Ненашевым вызволенный из гардероба плащ. – Домой?

– Нет, на Покровку. Куда раньше возил.

– Не понял. Вы ж туда полгода как не…

– Ты что, указывать будешь, куда мне ехать?!! – побагровел Ненашев. – К Тамарке вези!

Полдороги проехали молча. Водитель робко поинтересовался:

– А вы ей звонили? Вдруг у нее это… Ну, занята она?

– С кобелем, хочешь сказать? Ничего, ради меня освободится!

Домой Ненашев вернулся во втором часу ночи – пьяный и готовый то ли рыдать, уткнувшись в плечо любому, кто оказался бы в этот момент рядом, но только обязательно чужаку, то ли устроить погром, с рубкой в щепу мебели и битьем посуды.

В прихожей стояли, бесстыдно развалив голенища и демонстрируя темно-бордовый мех, Ингины сапоги. Неудержимая волна отвращения подкатила к горлу, и его вырвало прямо на кожно-меховое роскошество, на покупку которого неделю назад Инга извлекла из кошелька любимого и единственного семьсот баксов. Кончиками двух пальцев Аркадий с отвращением поднял правый сапог и зачем-то поднес его к глазам. От шедевра итальянских обувных дел мастеров пахнуло смесью виски, коньяка, водки и чего-то еще, что отдавало кислятиной, гнилью и почему-то кровью.

«Это меня душой вырвало», – подумал Ненашев и, распахнув дверь, выбросил сапоги на лестничную площадку. Добрел до дивана и, не раздеваясь, рухнул на него вниз лицом.

Спал ли Ненашев той ночью, он и сам бы сказать не мог: проваливаясь на считанные минуты в болезненную дремоту, он тут же выныривал на поверхность – точнее, его вытаскивала острая, саднящая боль за грудиной. А память начинала с садистским удовольствием тасовать картинки: Стас проводит рукой по груди и животу Инги, кусает за мочку уха. Ненашеву даже казалось, что он слышит ее смех – глухой, манящий, русалочий.

Он поднялся, когда на часах еще не было шести. Ему нужно было уйти из дома раньше, чем проснется Инга. Аркадий принял контрастный душ, побрился, до боли и красных пятен отхлестал себя по щекам, вбивая чудодейственный крем, реклама которого обещала «полную ликвидацию отеков через пять минут после нанесения», надел свежую рубашку и отутюженный костюм. Обуваясь, услышал, как скрипнула дверь спальни. У Ненашева затряслись руки, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Не дожидаясь лифта, он почему-то побежал вниз по лестнице, задыхаясь и по­крываясь потом.

Аркадий позвонил ей с работы. Настраиваясь на разговор, он долго прокручивал в уме фразы, которые должен был произнести ровным, холодным, металлическим голосом: «У тебя есть два часа, чтобы собрать свои вещи. На двенадцать я заказал генеральную уборку. Если к тому времени от тебя в доме что-то останется, все будет выброшено. Я хочу, чтобы не только твоего духу в моей квартире не было, но даже пылинки с твоей одежды! Я стираю, уничтожаю тебя в своей памяти и своей жизни». Когда репетировал, он был спокоен и даже высокомерен.

Услышав в трубке голос Инги, Ненашев почувствовал, как в голове что-то вспыхнуло, мгновенно заполнив ее огнем, в котором в одно мгновение сгорели, обратившись в пепел, запечатленные в памяти фразы.

Он кричал так, что колыхались полоски на жалюзи. Он захлебывался своим криком, своей болью, обидой и гневом. Он оскорблял, проклинал ее, он ненавидел ее так, как только может ненавидеть один человек другого человека, отнявшего у него надежду на будущее счастье.

Кажется, она что-то отвечала, вернее, пыталась ответить, но он слышал только свое имя и призыв успокоиться.

Передать требование «очистить квартиру» до полудня он поручил секретарю. Аня слушала шефа и не верила своим ушам, но переспросить, уточнить, верно ли поняла, не осмелилась: так страшен был в своей жестокой решимости Ненашев.

Инга уехала, оставив полное недоумения письмо: «Не понимаю, что случилось, почему нельзя было все спокойно обсудить. Мы с тобой вместе больше года, и мне казалось, понимаем и доверяем друг другу. Надеюсь, когда ты остынешь, возьмешь на себя труд все объяснить». Ненашев нашел листок на столе в гостиной и схватился за телефон, чтобы наорать на руководство агентства, присылавшего сотрудников для уборки. Его главным требованием было, чтобы от пребывания женщины в его квартире не осталось следа: ни пылинки от пудры, ни даже запаха духов! А они забыли выбросить исписанную ее почерком бумажку. Набрав номер, он тут же нажал отбой. Понял, как жалко будет выглядеть в глазах этих окномойщиков и коврочистильщиков. Сжимая в руке трубку, Аркадий едва не плакал от унижения.

Но он не был бы самим собой, если бы очень скоро не сумел взять себя в руки.

«Это не она меня бросила, я сам ее выгнал! – Лежа в пустой постели, он склеивал разорванное в клочья самолюбие и использовал для этого самый прочный, мертвой хватки, материал: месть. – Я сделаю так, что эта потаскуха пойдет по миру… нет, станет вокзальной шлюхой, которую будут трахать за пирожок с гнилой курятиной и полстакана водки. А Дегтярева найдут на какой-нибудь свалке, среди отбросов. И умрет он не от пули или ножа – это для него слишком шикарно. Он подохнет от боли, когда пассатижами ему оторвут яйца. Будет валяться на груде тухлой картошки с прилипшей к лицу банановой кожурой. Голый, страшный… Падаль!»

С Дегтяревым Ненашев в тот день не виделся, отправив его с самого утра к нескольким потенциальным заказчикам. Это распоряжение он дал еще по дороге на службу. Ледяным тоном. Стас, почувствовав неладное, лишних вопросов задавать не стал и в течение дня позвонил лишь дважды – доложил о результатах переговоров.

Пролежав ночь без сна, Ненашев пришел к выводу: как ни сладко было видение с голым трупом Дегтярева, от первоначального плана мести придется отказаться. Но он придумает другой, более изощренный и безопасный…

Ролик

Костя Обухов пребывал в приподнятом настроении. Он занимался делом, которое по-настоящему любил – снимал ролик, выступая при этом и режиссером, и оператором. Такую работу он отдавал другому только в самом крайнем случае – если заказчик из числа упертых сам придумывал сюжет и не позволял отклоняться от него ни на йоту. На «экранизацию идиошедевров» Обухов обычно отправлял Леню Парамонова или Володьку Шишова. Во всех остальных случаях Костя Обухов брал ролики на себя. И вовсе не из меркантильных соображений (изготовление одного ролика, без учета гонорара участвующей в нем «звезды», обходилось заказчику в среднем в пятьдесят тысяч долларов, и солидная часть этой суммы перепадала режиссеру), а потому, что именно в этой ипо­стаси Костя чувствовал себя по-настоящему счастливым. А переговоры с заказчиком, мозговые штурмы и утверждение слоганов были для Обухова нудятиной и обязаловкой.

Сегодня все складывалось как нельзя лучше. Ролик о колготках с витаминной капсулой снимали в интерьерах выставочного центра элитной мебели «Нега», где команду Обухова приняли самым радушным образом. Найденная Михаилом Иосифовичем моделька оказалась не только чудо какой фотогеничной, но еще и прибыла вовремя, что для представительниц ее профессии было делом необычайным. Лишних людей на площадку Костик никогда не брал, а потому из подчиненных рядом с ним наличествовал только Леня-фотограф, который, помимо прочих своих талантов, умел мастерски ставить свет, и Алик, обладавший способностью в мгновение ока добывать атрибуты, необходимость в которых могла возникнуть в процессе съемок.

На площадке все было готово еще до полудня, но с командой: «Приготовились! Снимаем!» – пришлось повременить. Опаздывал известный в узких дамских кругах стриптизер, приглашенный для исполнения роли страстного мачо. Стоял в пробке на Ленинградке. Но Костик по этому поводу не парился. Хозяин мебельного центра позволил съемочной группе оставаться хоть до самого закрытия. Еще и пошутил: «Я б вообще вас тут на месяцок оставил: ничто так не привлекает покупателя, как копошащиеся киношники! И мебель, образцы которой вы тут сейчас эксплуатируете, вмиг бы разлетелась. Ну кто откажется от возможности похвастать своим знакомым, что купил точно такой диван, как в рекламе по телику?!» Развалясь в обитом кожей кресле и затянувшись сигаретой (продавец-консультант сама принесла пепельницу), Обухов заполнял вынужденную паузу трепом с моделью.

– А почему это, милая Света, я вас прежде в рекламных роликах не видел? Такая внешность, такая фактура – даже странно… Неужели предложений не было?

– Были, но я отказывалась.

– И почему же? – удивленно вскинул брови Обухов. – Не устроили гонорары?

– Нет. Боялась, что закрою себе дорогу в большое кино. Это сейчас ситуация меняется, а совсем недавно на актерах, засветившихся в рекламе, режиссеры крест ставили. Вон Татьяну Ташкову – актрису, которая главную роль в фильме «Уроки французского» сыграла, даже на пробы приглашать перестали, после того как она в ролике про порошок снялась. И с телевидения, где она программу «Иванов, Петров, Сидоров» вела, погнали.

– А что вы закончили?

– ВГИК.

– Так мы с вами вдвойне коллеги! Я тоже ВГИК закончил, правда, уже давно, и режиссерский. И что? После получения диплома ни одного приличного предложения?

– Вы ведь тоже вроде не киноклассику снимаете, а ролики про колготки и бульонные кубики! – окрысилась артисточка.

– А чего злишься-то? – ласково укорил собеседницу Обухов. – Я ж просто так спросил. Знаю, сколько талантливых ребят и девчонок без работы маются, несмотря… – Костя сделал торжественную физиономию и выставил вперед руку на манер бронзового Ильича, – на стремительное возрождение российского кинематографа.

– Смешно! – вежливо восхитилась Светлана и тут же обреченно покачала головой. – Не было. Хороших – не было. Снялась в паре эпизодов в телесериалах – и все. А жить на что-то надо. Разослала свои фотки в рекламные агентства, а сама устроилась корреспонденткой в газету. В редакции платили неплохо, но о том, чтобы прирабатывать на стороне, велели забыть. Пару раз из агентств звонили – я отказывалась. Не хотелось терять постоянную работу из-за разового гонорара. Полгода в журналистках прокантовалась.

– А почему ушла?

– Длинная история, – поморщилась Светлана.

Обухов посмотрел на собеседницу долгим испытующим взглядом, и та сдалась:

– Ладно, вам расскажу. Все равно надо выговориться, а то с ума сойду… Но только обещайте, что больше никому… Газета известная, тиражи большие, но из тех, кто скандалами и сплетнями пробавляется, в общем, «желтая». Хотя в другую, серьезную, меня бы и не взяли: там анализировать надо, мысли свои грамотно излагать, чтобы хороший, образный стиль был… – Светлана ненадолго замолчала, постукивая наманикюренным пальчиком по затянутой в джинсы коленке. А потом, тяжело вздохнув, продолжила: – Последнее мое задание было – пробраться в крутую наркологическую клинику под видом пациентки. Дескать, запойная я и хочу у них курс лечения пройти. Я оформилась, заплатила большие деньги (их мне, естественно, в редакционной бухгалтерии выдали). Мне надо было по­знакомиться с невесткой одного нашего киномэтра, которую в эту клинику регулярно доставляют. Но оказалось, что буквально накануне моего поступления она выписалась. Я отзвонилась в редакцию, спросила, что делать. Сказали, узнай подробности: в каком состоянии дамочку привозят, как она себя ведет, чем лечат. Ну и про других звездных пациентов информацию велели накопать. Знаменитостей там пруд пруди. По большей части – известные актеры, режиссера одного суперпопулярного раз в три месяца привозят, говорят, как бревно выгружают. Мне хоть и противно было – под своих ведь рою-то, вроде как предаю, но я задание выполнила, фактуры насобирала выше крыши. Несколько материалов после выписки накатала. А сама ночи не сплю: вдруг кто узнает, что это я автор заметок? В глаза же на тусовках плевать начнут… И тут мне с одного телеканала звонят – на пробы в новом сериале приглашают. И не в какой-нибудь эпизод, а на полноценную роль. Второго плана, правда, но все же… Я втихаря с работы смоталась, кастинг прошла, бумажки тут же всякие подписала. Прихожу в редакцию радостная: все, говорю, ребята, ухожу от вас, мне классную роль предложили. А мне отвечают: «От нас так просто, САМИ не уходят». Я ошалела: «То есть?» – «Пока ты здесь нужна, будешь работать!»

– Это кто ж тебе такое выдал?

– Да есть там одна, замглавного. Я поначалу думала, нормальная баба, а она… Я ей говорю: «Но для меня ж это такой шанс – в профессию вернуться!» Как собака бродячая в глаза ей заглядываю, понимания ищу… А она: «Ну что ж, можешь идти. Однако учти: как только сериал с твоим участием на телеэкраны выйдет, мы тут же напишем, что ты алкоголичка и наркоманка, а рядом с заметкой документики из клиники поместим: счета там, договор об оказании услуг. Ты ж у нас девочка аккуратная, все бумажки в бухгалтерию под отчет сдала!» Я от такой подлости аж задыхаться начала! Готова была рвануть оттуда даже без денег, которые мне при увольнении выплатить должны были. Да и надо было бежать без оглядки, а я тормознулась… И попала в руки тамошних сотрудников службы безопасности. Полтора часа меня допрашивали. Диктофон личный изъяли, чтобы все записи прослушать, все дискеты из сумки вытряхнуть заставили: вдруг я какой-то компромат с собой уношу? Только что саму не обыскали.

– Да-а-а, нравы в наших СМИ, – протянул пораженный Костя. – Прямо как в каком-нибудь бандформировании. Уйти самому нельзя, а сбежишь – из-под земли достанут и ликвидируют.

– Так они меня и ликвидировали. – Света часто-часто заморгала накрашенными ресницами – проделала упражнение, призванное спасти от подступивших слез мастерски наложенный макияж. – Приезжаю на телестудию, а помрежиссера заявляет: «На вашу роль взяли другую актрису, она пришла на кастинг позже вас, однако режиссеру ее кандидатура показалась более подходящей». Поскольку договор уже был заключен, мне выплатили неустойку. На пару колготок и пудру хватило. Потом девчонки, которые в проекте остались, намекнули: мол, у продюсера информация на тебя негативная по­явилась, ну что запойная ты, колешься по-страшному, вот он и велел тебя убрать… Не стала моя бывшая начальница дожидаться, когда сериал выйдет, решила прямо вдогонку дерьмом кинуть. Но ничего, она еще у меня попляшет.

– И что, они со всеми так расстаются?

– Не знаю. Со мной еще одна девчонка увольнялась, в другую газету решила уйти. Так ее тоже сначала в службу безопасности на правеж отправили, а на прощание пожелали творческих успехов и известности, как у Политковской.

– Ты не куксись. Поснимаешься пока в рекламе, а там, глядишь, и роль хорошая подвернется. А хочешь, я с нашим медиаредактором поговорю, она с руководством серьезных телеканалов, журналов, газет на короткой ноге. Танька баба классная, попросим ее, она тому продюсеру, который тебя турнул, всю правду расскажет. Или в каком солидном издании статья про методы работы «желтых» появится. Тебя, понятное дело, попросим не светить…

– А если они узнают, что за всем этим «Атлант» стоит?

– Кто «они»? «Желтушники» эти? Ну и что?

– Начнут вам гадости делать.

– Какие?

– Рекламу ставить не будут.

Обухов рассмеялся:

– Они ее и так не ставят. Агентство у нас солидное, заказчики – серьезные, им реклама в бульварном издании не нужна. А такие редакции, как твоя, все больше пропагандой потомст­венных ведуний да саун с экзотиче­ским досугом пробавляются. Магистр белой магии в десятом поколении баба Маня вернет любимого навсегда, приворожит кучу денег и повышение по службе. Если бы мы им какую из наших реклам предложили, они бы ее бесплатно по­ставили, с прицелом на перспективу. А потом на всех углах бы хвастались: дескать, вы говорите, что мы бульварные, а у нас такие крутые фирмы рекламу размещают… О-о-о, ну наконец-то!

Восклицание Обухова было обращено к партнеру Светланы, который, хоть с опозданием на час, но все же изволил явиться. Стриптизер-красавец под обращенными к нему взглядами поиграл накачанными бицепсами, едва прикрытыми рукавами футболки, и улыбнулся так, что Обухову на мгновение стало не по себе. Голливудский оскал супермена обнажил даже зубы мудрости и позволил предположить, что их обладатель вполне способен проделать трюк одного из своих рекламных коллег, пропагандирующего чудо-щетку рисованного человечка, верхняя челюсть которого способна откидываться назад, образуя с нижней угол в сто восемьдесят градусов. На манер крышки у шкатулки.

– Ну и кого тут надо обольщать? – поинтересовался красавчик и игриво дернул правой бровью.

Обухов протянул стриптизеру руку:

– Вашу партнершу зовут Светлана. Мы с ней давно вас ждем.

– Упрек понят, извинения принесены, – слегка поклонился супермэн. – Можем приступать к работе.

Следующие полчаса Обухов метался между установленной рядом с трюмо под старину камерой и огромной тахтой, возле которой происходило действие ролика.

– Так, теперь Никита входит в кадр! – скомандовал, прилипнув в очередной раз к видоискателю, Обухов. – Так, отлично! Твой взгляд скользит по лицу Светланы, по ее шее, груди и замирает там, где светится эта чудесная зеленая звездочка. Никита, ну что ты шаришь по ее лобку? Звездочка находится на три пальца ниже пупка – я только что тебе говорил!

– Да нет там никакой звездочки! – рассердился Никита. – Я потому и шарю, что нет!

– Ты слушаешь меня или нет? Сверкать она будет после монтажа, а сейчас просто смотри ей в точку на четыре-пять сантиметров ниже пупка. Понял?

– Да понял-понял!

– Да ты не тупо смотри, не со скукой смертной, а с вожделением! – повысил голос Обухов. – Репетируем еще раз! Никита, выйди из кадра! Света, поворачивайся спиной!

Несколько секунд в мебельном павильоне царила тишина, которую прервал рык Обухова:

– Никита, у тебя не сладострастная улыбка получается, а звериный оскал! Ты как будто ей сейчас в живот вцепишься и начнешь грызть! Нежно, нежно и в то же время сгорая от желания! Давайте еще раз.

– Кость, ну чего ты зря паришься? – прошептал на ухо Обухову подошедший сзади Леня. – Ты тут хоть обосрись, хоть пополам тресни – не сможет он тебе страсть и вожделение изо­бразить.

– Почему? – в полный голос спросил, обернувшись к фотографу-осветителю, Обухов.

– Ты чего кричишь? Тише, – все также шепотом попросил начальника Леня. – Да потому, что голубой. Вот если б ты вместо Светки мальчика смазливенького к нему в кадр загнал – тогда другое дело.

– Так, все пока свободны! Света, Никита, отдыхайте. Пять минут можно покурить.

Обухов отвел фотографа в сторону:

– Да ведь он вроде женат, вон и кольцо на руке!

– Ну и что? Ты, Кость, наивный, как я не знаю кто! Семьдесят процентов педиков или были женаты, или и по сей день живут в счастливом браке. Чтобы открыто признаться в своей нетрадиционной ориентации, надо Борей Моисеевым быть, на худой конец – Шурой. Остальные шифруются.

– А как же он стриптизером-то работает? Он же перед бабами раздевается, на «капусту» их раскручивает.

– А бабы, по-твоему, на его рожу, что ли, смотрят? Нет, дружок, для их ясных очей другие точки притяжения есть.

– И чего теперь делать? – растерялся Обухов.

– Да ничего. Сейчас верхний свет уберем, торшер с красным абажуром включим – и полный порядок. На экране все равно не будет видно, как этот педик на телку смотрит: с вожделением или как на ведро картошки. А вот его играющие мускулы и круглая крепкая задница бабам придутся по душе. Нам же с тобой больше ничего и не надо.

В четыре часа, отсняв дублей двадцать, Обухов уступил место Лене. Тот, не мудрствуя лукаво и не требуя от секс-гиганта невозможного (единственное, о чем попросил, – не загораживать Светкин живот и не поворачивать физиономию к фотообъективу больше чем на треть), отщелкал целую флешку.

Из мебельного центра уходили в шестом часу. Мужественный Никита, зад и бицепсы которого в скором времени будут сниться по ночам тысячам российских женщин, кокетливо помахав рукой, влез в свою «Мазду» и умчался, даже не предложив партнерше куда-нибудь подбросить. Это сделал Обухов, но девушка отказалась: через час у нее неподалеку от мебельного центра была назначена встреча с приятелем.

– Ой, ребята, смотрите, снег пошел! – радостно засмеялась Светлана, поймав на перчатку несколько снежинок. – Наконец-то! Буду считать это добрым знаком. День-то и вправду удачный: с вами познакомилась, поработала, ни душу, ни тело не насилуя, деньги хорошие получила. Сейчас с однокурсником встречусь, он обещал обо мне со знакомым режиссером поговорить. Вдруг повезет и мне какая-нибудь роль обломится… А вы, если еще понадоблюсь, зовите. Буду свободна – приеду с радостью!

Память

Ольга сидела на потертой кушетке и смотрела за окно, где падал первый за нынешнюю зиму снег. В руках у нее была большая пиала с китайским «сливочным» чаем.

Хлопотавшая вокруг нее Станислава Феоктистовна примостилась на краешек табуретки и тяжело вздохнула:

– Пей, пей, я еще подолью. Знаешь, какой это чай? Его недавно стали из Китая вывозить, а раньше за контрабанду крохотной щепотки подвергали смертной казни, голову отрубали. Свежими густыми сливками пахнет, чувствуешь? На самом деле такой вкус и аромат дает сложный сбор редких трав. Я сама его как лекарство пью, когда сердце ни с того ни с сего вдруг сожмет или голова тяжелой станет. Другие валокардин-валерьянку глотают, а я в маленький чайничек «сливочного» чая несколько крупинок, кипяточку, минутки три подожду, первую воду сливаю, китайцы ее пить не рекомендуют, а вот вторую заварку надо выпить до капельки, потому что именно с последней каплей в тебя и жизненная сила войдет, и ясность ума появится.

Речь старушки журчала, как тихий, неспешный ручеек в густой траве, и Ольга сама не заметила, как задремала прямо с пиалой в руке.

Станислава Феоктистовна тихонько разжала тонкие пальцы, поставила пиалу на стол и подложила Ольге под правую руку большую подушку.

– Ох, детонька, детонька, что ж с тобой будет-то, если память не вернется, – прошептала старушка. – Вот говорят: кого Бог хочет наказать – разум отнимает. А без памяти-то куда человеку податься?

Коротко тренькнул дверной звонок, и Станислава Феоктистовна, спешно прикрыв дверь в кухоньку, где дремала Ольга, посеменила открывать.

На площадке стоял Геннадий в сопровождении пожилого мужчины с небольшой холеной бородкой, в костюме-тройке и накинутом на плечи дорогом кашемировом пальто.

– Простите, что без звонка, Станислава Феоктистовна, как видите, я не один, с коллегой, – извинился Геннадий. – Это профессор Велимир Константинович Федулов, один из лучших специалистов отечественной и мировой психиатрии…

– Ну-ну, коллега, вы, чем комплименты расточать, лучше бы представили мне милейшую хозяйку. Мы с ней потолкуем и приступим к осмотру больной. Времени, к сожалению, у меня не слишком много.

Историю о том, как девушка оказалась у Завьяловой, Геннадий рассказал профессору еще по дороге, поэтому, оставив хозяйку и доктора в гостиной, Бурмистров пошел на кухню.

Ольга спала беспокойно: длинные ресницы подергивались, как крылья мотылька от сквозняка, высокий лоб прорезали продольные морщинки.

Неслышно войдя, Станислава Феоктистовна положила руку на лоб девушки и тихонько позвала:

– Детка, с тобой доктор поговорить хочет.

Ольга мгновенно проснулась, встала и, как сомнамбула, поплелась в гостиную. Хозяйка с доктором переглянулись.

– Ничего пока выяснить не удалось, – ответил на немой вопрос Геннадий. – Я позвонил сержанту, с которым мы ее в чувство приводили. В милицию по поводу исчезновения девушки, схожей по приметам с нашей, никто не обращался. По моей просьбе сержант нашел водителя трамвая, из которого ее вынесли на остановку, тот уверяет, что сумки при ней было. Говорит, сам удивился: прилично одетая девушка и вдруг без ридикюля. На какой остановке она в трамвай села, водитель не заметил… А у вас какие успехи?

– Да тоже особо похвастать нечем. Хорошо, хоть плакать перестала. Только раз за нынешний день слезы и были, когда по телевизору передачу про зону показывать стали. Я тут же переключила, а сама лишний раз убедилась: кто-то близкий у нее в тюрьме. Я потом потихонечку поспрашивала, с кем такая беда? Не помню, говорит, но когда людей за решеткой увидела, внутри вроде как все сжалось. Стала ее к готовке привлекать, порезать что-нибудь прошу, почистить. Хорошо у нее получается: быстро, аккуратно. Колготки у меня поползли – она зашила так, что только вблизи шовчик заметишь. Сразу видно, хозяйственная, не бездельница.

– А как вы ее зовете?

– Детонькой. Поначалу Олесей называла, но она не откликается и вообще никак не реагирует.

Через полчаса из гостиной на кухню вышел профессор.

– Пусть немного поспит. Сон у нее сейчас глубокий, спокойный, проснется хорошо отдохнувшей. Я вводил ее в гипнотический транс, думал, смогу получить какую-то информацию. Ноль. С такой амнезией я однажды уже встречался, в НИИ судебной психиатрии консилиум собирали. Мужчину к ним доставили точно в таком состоянии. Несколько лет назад это было. Я потом узнавал, у него семья нашлась, и только среди близких, в родной обстановке память начала понемногу возвращаться. Правда, нет уверенности, что до конца восстановится. Потом, я слышал, в Москву из периферийных клиник еще несколько человек перевели. У всех схожая клиническая картина.

– Чем же такая амнезия могла быть вызвана? – насторожился Геннадий.

– Точно определить не удалось. Ни черепно-мозговых травм, ни каких-либо патологий мозга у пациентов не было обнаружено. Выдвигалось предположение, что амнезия стала следствием употребления некоего наркотика, который вызвал такую реакцию. Однако присутствовавшие на конференции наркологи к такой версии отнеслись скептически – ни с чем подобным они у своих пациентов не встречались. В общем, вопрос остался открытым.

– А по поводу нашей барышни какой прогноз?

– Вы слишком многого от меня хотите. Понаблюдать ее нужно, хорошо, если бы вы ее ко мне в клинику привезли. Там бы мы сделали УЗИ мозга, МРТ, взяли бы анализы. Тогда и можно было бы какие-то осторожные прогнозы делать.

Просовывая руки в рукава своего роскошного пальто, профессор вдруг замер, будто только что, сию секунду, его озарило:

– Знаете, был в Москве один специалист, психолог. Настоящие чудеса творил. Я поначалу в рассказы о его уникальных методиках не верил. Специально под видом вольного слушателя как-то на его лекцию ходил. Сидел среди студентов и слушал, – профессор смущенно хмыкнул, – открыв рот. Во время лекции он вызывал добровольцев и, погружая их в транс, заставлял вспоминать – до мелочей – события десятилетней давности. Но вот только не знаю, в России ли он сейчас. Лет семь или восемь назад ушел из науки, преподавание оставил, в какую-то бизнес-структуру устроился. Кажется, в агентство недвижимости: учит риэлтеров, как правильнее, можно сказать, по-научному, объегоривать клиентов… Вот так, стало быть, – застегивая пальто, завершил разговор профессор. – Не могли бы вы, Геннадий, попросить милиционера, с которым девушку спасали, пробить координаты того психолога? Гольдберг его фамилия. Михаил Иосифович Гольдберг.

Подлог

Свой план Ненашев продумал до мелочей, но совсем без риска обойтись не удалось. Риск состоял в привлечении еще одного человека: нужно же кому-то контачить с операми и следователем, который будет вести дегтярев­ское дело, с судьей, адвокатами наконец! Он долго перебирал кандидатуры и остановился на начальнике юротдела. Главным аргументом стала патологическая страсть главного юриста «Атланта» к деньгам, а также безоглядная преданность тому, кто допустил Александра Васильевича к корытцу с «капустой». Ненашев не обольщался: забрезжи где-нибудь на горизонте кормушка с более обильным содержимым, Чухаев рванет к ней, пуская слюни. Но не такой уж начальник юротдела специалист, чтобы кому-то пришла в голову мысль его перекупить; втихаря же предлагать свои услуги более щедрым работодателям Василич не решится из страха – не обретя большего, потерять то, что есть. Сделав Чухаева соуча­стником, Ненашев получал гарантию, что во время следствия и суда над Дегтяревым главный юрист из кожи вылезет, но сделает как надо, поскольку речь пойдет не просто о благосклонности шефа и материальном вознаграждении, а о его физической свободе.

Дегтярев о позорном выдворении Инги из ненашевского дома узнал от самой изгнанницы. Она позвонила сразу после телефонного разговора с Аркадием.

– Говорю тебе, кто-то донес! – рыдала женщина. – Увидел нас вместе и стукнул. Или он сам что заподозрил и кого-то из ищеек-охранников за мной пустил. Какие ж мы с тобой дебилы, Дегтярев! Ну скажи: на хера нам это нужно было? Ведь не простит Ненашев ни тебе, ни мне!

– Погоди ты убиваться, – пытался успокоить Ингу Стас. – Может, он ничего и не знает. Имени-то моего он ведь в разговоре не называл? – задавая этот вопрос, Дегтярев с досадой констатировал, что голос его предательски дрогнул.

– Нет, кажется, не называл, – задумчиво, словно припоминая, произнесла Инга.

– Ну вот, я и говорю! – приободрился Стас. – Подожди, он немного успокоится, и все будет как раньше. Только вот встречаться нам наедине больше не стоит.

– Да пошел ты на хер со своими встречами, придурок!!! – заорала Инга, в трубке раздался сильный грохот и частые гудки.

«Не иначе, трубу грохнула, сучка!» – мстительно усмехнулся про себя Дегтярев. Он и сам не понимал, почему его задело, что Инга так мучительно тяжело переживает разрыв с Аркадием.

…Несколько дней Стас мучился сомнениями: заводить с Ненашевым разговор о его разладе с Ингой или нет? Сделать вид, будто ничего не знает о разрыве, Дегтярев не мог: Инга и Ольга подруги, по логике вещей именно к Уфимцевой «брошенка» должна была по­мчаться, чтобы поделиться горем. Ну а вдруг своими расспросами он подольет масла в огонь? В конце концов Дегтярев решил пока не оставаться с Ненашевым наедине и вообще проводить рабочее время на встречах с заказчиками и нужными людьми, – короче, трудиться во благо «Атланта» за пределами родного офиса. А там, глядишь, все и наладится.

Однако не прошло и недели, как Аркадий вдруг засобирался в отпуск. Дегтярев было обрадовался, но тут же ощутил тревогу. Время для отдыха было самое что ни на есть неподходящее: середина января. По итогам прошедшего года агентству предстояло произвести взаиморасчеты с заказчиками, типографиями, газетами, журналами, телеканалами, заплатить за аренду рекламных точек. Прежде Ненашев ни за что не оставил бы свое детище в такой ответственный период. Ощущение неумолимо надвигающейся опасности усилилось, когда на планерке босс объявил, что оставляет за себя Дегтярева. С правом подписи всех документов, обналичивания ценных бумаг и прочая. Не первого своего зама, начальника финансово-экономического отдела Тодчука, и не второго – руководителя отдела маркетинга Суворова, и даже не Костю Обухова, а стоящего в начальственном списке пятым Стаса.

– Ничего, справишься, – буркнул Ненашев в ответ на попытки Дегтярева взять самоотвод.

Сдавая дела, Аркадий говорил ровным, доброжелательным голосом. Даже извинился, что взваливает агентство на дегтяревские плечи в такой сложный и ответственный момент. Объяснил свой внезапный отъезд страшной усталостью и необходимостью отключиться. «Я и сам чувствую, что на грани, и врач настаивает, говорит, до инфаркта рукой подать».

Имевшихся на счетах «Атланта» средств для расчетов с партнерами было явно недостаточно, но Ненашев успокоил Дегтярева, сказав, что тот может воспользоваться векселями «Копи-банка». В своем кабинете Аркадий Сергеевич распахнул перед Стасом сейф и показал пачку бумаг: «Бери, переложи в свой сейф. Вряд ли они тебе понадобятся – заказчики-должники пообещали в ближайшие дни рассчитаться. Но если будут тянуть – смело обналичивай векселя».

То, что Ненашев не стал сам вынимать бумаги из сейфа (отошел в сторону и сделал приглашаюший жест: дескать, прошу!), Дегтяреву не понравилось. Придя к себе, он хорошенько все проверил. Опасения оказались излишними: векселя были напечатаны типографским способом, на бланках со всеми элементами защиты: с сеткой, водяными знаками. Отругав себя за излишнюю подозрительность и вообще за саму мысль, что друг и соратник Аркашка может его подставить, Стас запер ценные бумаги в сейф и отправился к Ольге, у которой не оставался на ночь уже недели две, если не больше. Ехать к ней почему-то совсем не хотелось, разговаривать за ужином – тоже. Потом, ночью, он так и не смог по-настоящему заснуть. Полному отключению не поспособствовали ни утомительный секс, ни расслабляющая дыхательная гимнастика. До трех часов он валялся, пялясь в потолок, потом потихоньку встал и ушел на кухню, где до семи курил и читал «Золотого теленка». Книга лежала рядом с цветочным горшком, на подоконнике. Ольга почему-то любила Ильфа и Петрова и за вечерним чаем обязательно перечитывала одну-две главы. Стас предпочитал другую литературу – триллеры Стивена Кинга, авантюрные романы Андрея Воронина и Александра Бушкова, а в последнее время подсел на «Гарри Поттера» (о последнем, впрочем, Дегтярев не распространялся – боялся, засмеют: солидный, взрослый человек, а балдеет от детских книжек!). Но выбора не было, и он занял себя «Золотым теленком».

Потом, уже сидя в СИЗО, Дегтярев решит: книга про гениального мошенника Остапа Бендера попала ему в руки не случайно – это был знак свыше, предупреждение, которому он не внял. Хотя как он мог обезопасить себя, чтобы не попасть в ловушку, расставленную для него Ненашевым? Перед тем как обналичить векселя («худой конец» и «пожарный случай», о которых говорил Ненашев, наступили уже через неделю после его отъезда; заказчики задержали выплаты, а для «Атланта» должны были включиться штрафные санкции), Стас позвонил Аркадию.

– Конечно, используй – я ж тебе сказал! – недовольно пробурчал Ненашев. – Только вот что… Часть денег надо не на счета перевести, а налом рассчитаться. Банки за векселя наличку частным лицам не выдают. Ты миллионов десять на счет фирмы, которую мы на твое имя открыли, кинь, а уж оттуда сними и рассчитайся. Как какой фирмы? – удивился Ненашев. – Забыл, два года назад, когда у нас проблемы с налоговой были, мы на тебя контору зарегистрировали? Мы ж ее, когда острая надобность отпала, ликвидировать не стали. Реквизиты у Тодчука. Все, не грузи меня, я тут на процедурах…

Прежде чем отправиться в один из коммерческих банков – партнеров «Атланта», Дегтярев позвонил в «Копи-банк». Продиктовал реквизиты векселей и услышал утвердительное: да, «Копи-банк» является эмитентом векселей с названными вами реквизитами. Облегченно вздохнув, Дегтярев взял ценные бумаги и поехал продавать. А на следующий день его задержали по подозрению в подделке векселей. В банке, куда обратился Стас, провели экспертизу и выяснили, что подписи должностных лиц и печать «Копи-банка» на бумагах поддельные. А через три дня предъявили обвинение по статье 186 УК РФ, согласно которой Дегтяреву грозило до двенадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества. На квартиру и личный счет в банке тут же наложили арест.

На допросах, в разговоре с адвокатами, которых наняла Ольга, Стас как заведенный твердил: «Это недоразумение. Вот приедет Ненашев – и все разъяснится. Он расскажет, откуда у него эти векселя. Наверное, его самого подставили, он не знал, что бумаги поддельные…» Верил ли Дегтярев в то, что говорил следователю и адвокатам? Вряд ли. Хотя что ему еще оставалось делать?

С приездом Ненашева все только еще больше запуталось. Аркадий Сергеевич предъявил документ с результатами экспертизы, свидетель­ствовавший, что векселя настоящие. Не те, что Дегтярев отнес в банк, а те, что Ненашев накануне отъезда ему отдал. Так Стас оказался единственным обвиняемым, а потом и осужденным. Выявить сообщников и выяснить, откуда взялись снабженные всеми элементами защиты бланки, где и когда были отпечатаны фальшивые векселя, кто именно подделывал подписи и печать, следствию не удалось «в связи с категорическим нежеланием подсудимого оказывать содействие». Настоящие векселя тоже найдены не были. Однако судью эти обстоятельства не смутили. А адвокаты, ради которых Ольга продала драгоценности, машину, заложила квартиру, выстроили такую хилую линию защиты, что прокурор разбил ее в пух и прах на первом же заседании. Ненашев на суде был немногословен: да, отдал своему заместителю Дегтяреву настоящие векселя, и почему бумаги, представленные в банк, оказались поддельными, не знает.

Чтобы расплатиться с адвокатами за составление кассационных жалоб, за представление интересов осужденного Дегтярева в Московском городском и Верховном суде, Уфимцевой пришлось продать заложенную квартиру. В обеих инстанциях приговор утвердили. Ольга осталась без крыши над головой и средств к существованию. А спустя полгода после вынесения приговора в первой инстанции оказалась в клинике неврозов. Навещала ее только Наталья Белкина. И один раз приходила Инга.

На расспросы бывшей подруги о здоровье Уфимцева отвечала односложно: «нормально», «лучше», «все есть». Выгрузив на тумбочку гору фруктов, соков и прочей снеди, Инга присела на край кровати и, помолчав несколько минут, внезапно охрипшим голосом сказала: «Вообще-то я пришла с тобой попрощаться. И покаяться». Говорила Инга сбивчиво, нервно кусая губы. О своих отношениях с Дегтяревым, о том, что Ненашеву известно об их связи… Ольга и сама догадывалась о причине, сподвигшей главного атлантовца на изощренную месть (в том, что Стас не подменял векселя, она не сомневалась ни секунды), но слушать бывшую подругу ей было нестерпимо больно.

На следующий день Инга уезжала в Германию. На постоянное место жительства. Вместе с мужем, владельцем крупной фирмы по изготовлению бытовой техники. Порывшись в сумочке, она протянула Ольге листок со своими координатами: «Обещай, что позвонишь, если что-то надо будет. Деньги, лекарства редкие. Серьезных ассигнований обещать не могу, во всяком случае, пока. Но как только утвержусь в роли фрау, – на лице Инги мелькнула горькая улыбка, – обзаведусь своим счетом, тогда… Я ведь тоже виновата в том, что случилось и с тобой, и со Стасом…»

Ольга листок не взяла. Пристроив бумажку на край заваленной гостинцами тумбочки, Инга встала, резко, будто взвела курок, щелкнула замком сумки: «Но больше всего я виновата перед самой собой. Захотелось, идиотке, гульнуть перед свадьбой. Попрощаться, так сказать, с холостой жизнью. Вот и попрощалась. Как мужик Дегтярев твой мне никогда не нравился. Смазливый кобель, которому все равно, в какую дырку свой хрен совать. Если хочешь знать, он ногтя с ненашевского мизинца не стоит. Хотя чего сейчас об этом говорить…»

Едва за посетительницей закрылась дверь, Ольга схватила оставленную Ингой бумажку и, сотрясаясь от рыданий, разорвала в мелкие клочья. Соседка позвала медсестру. Та попыталась сделать успокаивающий укол, но Ольга повела себя буйно, заметалась по палате, начала колошматить о стену стоявшую на столике посуду, пронзительно закричала. На шум прибежали доктор и два медбрата. Им с трудом удалось скрутить «больную Уфимцеву», уложить на кровать и сделать укол. На Ольгу навалился тяжелый дурманящий сон. Сквозь него она слышала сердитый голос лечащего врача: «Кто у нее сегодня был? Почему вы не отслеживаете посетителей и не спрашиваете у пациентов, хотят они их видеть или нет? Вы понимаете, что результаты лечения – псу под хвост?! Я уже собирался ее выписывать!»

Выписали Ольгу через неделю после визита Инги. Заканчивать вуз она не захотела. В деканате, а потом и в ректорате ее долго уговаривали оформить академический, обещали всяческие поблажки, но она, поджав губы, только мотала головой.

Шито-крыто

Обухов ехал на работу с твердым намерением поговорить с Ненашевым. Не заходя в отдел, он уселся в приемной и стал ждать, когда тот прибудет на службу. Аркадий Сергеевич по­явился на пороге огромного, уставленного экзотиче­скими растениями (результат стараний секретарши) «предбанника» без четверти десять. Буркнув приветствие, прошел к двери кабинета и, только взявшись за ручку, обернулся:

– Тебе чего?

– Поговорить. – Константин решительно поднялся с неудобного низкого диванчика.

– О чем?

– Ну не здесь же.

– Заходи. Но давай недолго. У меня в десять встреча.

В кабинете Обухов без приглашения сел на стул напротив кресла босса и стал терпеливо дожидаться, пока тот, скинув пальто, переложит на столе какие-то бумаги, расчешет, не глядя в зеркало, жидкие волосы.

– Ну говори, – наконец разрешил Ненашев, водружая грузное тело в кресло.

– Аркадий, ты очень много для меня сделал, – начал, волнуясь, Обухов. – Вытащил из провинции в Москву, дал хорошую работу, платишь прилично. Я за это тебе благодарен, даже очень. Но сейчас прошу – отпусти меня.

– Куда? – вскинул брови Ненашев.

– Хочу в настоящем кино себя попробовать. Ты пойми, мне уже за сорок, а что за плечами?! Сотня роликов? Опыт руководства отделом, штампующим дебильные слоганы про прокладки? Я что, ни на что больше не способен?

С каждым словом Обухов все больше горячился. Подвинувшись на край стула, он всем телом подался к Ненашеву:

– Посмотрел я «Дозоры» Бекмамбетова, «Казус Кукоцкого», который Грымов снял, и понял, что могу не хуже, а может, и лучше. Даже наверняка лучше. Они ведь тоже с рекламы начинали да и продолжают ею, параллельно с кино, заниматься. Прошу тебя, убери меня из креативных директоров! Вообще уволь! А я все ролики по-прежнему снимать буду. Я даже гонорары свои не стану обсуждать – сколько дашь, столько и хорошо.

– А что, есть конкретные предложения? – с сарказмом поинтересовался Ненашев. – Сценарий, продюсер, который рискнул бабки в новичка-перестарка вложить?

– Нет, я вторым режиссером к своему институтскому приятелю иду. – Обухов пропустил колкость мимо ушей. – Он уже пятый фильм снимает.

– Второй режиссер – это тот, кто артистов по утрам телефонным звонком из постели вытаскивает, кофием-чаем их в перерывах поит, за сигаретами всей группе бегает? – состроив невинно-сострадательную гримасу, уточнил Ненашев. – Или…

– Нет! – рубанул Обухов. Перевел дыхание и продолжил глухим, прерывающимся от еле сдерживаемого бешенства голосом: – Да какая тебе разница, чем я заниматься буду? Хоть биотуалеты на площадку завозить… Отработаю вторым пару картин, а через два-три года свой фильм сниму.

– И на что ты эти три года жить будешь? Жрать-пить чего станешь? Кильку в томате и политуру из хозяйственного? Ты ж совсем к другому привык: к семге, переложенной черной икрой и крабами, к спарже под винным соусом, к коньякам тридцатилетней выдержки. Или думаешь, Ненашев сейчас расчувствуется, поддаст­ся твоему порыву творить великое и вечное и станет сумасшедшие бабки за снятый раз в два месяца ролик платить? Ошибаешься, дорогой!

– Так, – хлопнул себя по коленке Обухов и решительно поднялся со стула. – Значит, по-хорошему у нас с тобой не получится. Видит Бог, я старался. Ну не получится по-хорошему, значит, придется уйти по-плохому.

– Это как же? – угрожающе прищурился Ненашев.

– Очередной контракт у меня заканчивается через три недели. Я их честно отработаю, и все.

– Ты уверен, что будет именно так?

– А как? – дерзко ухмыльнулся Обухов. – Как ты заставишь меня на себя работать? Цепями к галере прикуешь?

– Зачем? Работать я с тобой после этого разговора вряд ли стану, если, конечно, ты не одумаешься и, размазывая сопли и рвя на себе волосы, не попросишь прощения: дескать, пощади, босс, моча в голову ударила, сам не знаю, что на меня нашло…

Обухов помотал головой:

– Ну и самомнение у тебя, Аркадий Сергеевич…

– Не самомнение, а знание себя и своих возможностей, – проникновенно, даже ласково поправил подчиненного Ненашев. – И вот это знание дает мне право полагать, что ты очень пожалеешь и об этом разговоре, и вообще о самой мысли…

– И что ты сделаешь? – бешено сверкнул глазами Обухов. – Посадишь, как Дегтярева? Ты думаешь, хоть кто-нибудь из наших поверил, что Стас векселя подменил? Все знают, что это сделал ты!

– Неужели?! – деланно изумился Ненашев. – Знают?! Все?! А чего ж вы тогда всем коллективом или хотя бы один из вас к следователю не явились или на суд, чтобы показания в его пользу дать?

– Сволочи потому что, – поник Обухов. – И трусы.

– Вот такая твоя самооценка мне больше нравится, – самодовольно ухмыльнулся Ненашев. – Ты иди, иди в отдел, там тебя куча неисполненных заказов дожидается. А вечерком заглянешь, сообщишь о своем окончательном решении. Уверен, оно будет правильным.

Выйдя из приемной, Обухов вначале застыл на месте, а потом круто развернулся и почти бегом устремился в отдел.

– О, начальство пришло! – не замечая полной отстраненности Обухова, завопил Алик. – Слушай, Кость, нам «Техносила» или «М-видео» ничего заказывать не собираются? Я после очередного развода быт налаживаю, а в съемной квартире ни холодильника, ни телевизора. Помнишь, как я классно в позапрошлом году кухню за треть цены приобрел? Кость, а ты че такой смурной?

– Голова болит, – еле выдавил из себя Обухов.

– Так ты иди, у себя в закутке на диванчи-ке полежи. Надежда тебе чайку принесет, таблетку.

– Да, пожалуй, – морщась, кивнул Костя и поплелся к небольшой двери, ведшей из отдела в крошечный кабинет.

– Алик, ну-ка расскажите мне поподробнее про то, как можно товар по дешевке у заказчика купить, – ухватилась за возможность сделать выгодное приобретение Агнесса Петровна. Глаза бренд-менеджера пылали огнем, как у хищника, выследившего в прериях дичь. – Мне новый гарнитур в гостиную нужен. Диванчик с парой кресел или один диван, только длинный, с загибающимся углом. Корвет, кажется. А шубу, шубу из щипаной норки тоже можно за полцены купить?

– Ну для этого вам придется в агенты переквалифицироваться, Агнесса Петровна, – снисходительно посоветовал бренд-менеджеру Алик. – Взять список фирм, производящих нужные товары, и рвануть по адресам. А там пробиваться к директорам и умолять их заказать рекламу в «Атланте». Может, кто-то из них и согласится. Вот только гарантии, что для ролика они предоставят диван нужного вам размера и расцветки – никакой. Да и мощную скидку не каждый делает. Некоторые за пять процентов удавиться готовы.

– Но у вас же получилось? – не замечая издевки, продолжала пытать Алика Агнесса Петровна. – Вы мне механизм расскажите, а уж там я сама думать буду.

– Какой механизм? Не было никакого механизма, – уже не скрывая раздражения, буркнул Алик. – Поступил нам заказ на рекламу кухонных гарнитуров. А мы с третьей женой только квартиру купили. В новом доме. Кухня пятна­дцать метров. Ну и решили ролик у нас снимать. Гарнитурчик там как влитой встал. Помнишь, Надюх, мы еще потом, после съемок пивка в шикарном интерьере шарахнули? Все поместились: и весь наш отдел, и тетка, которая хозяйку в ролике изображала, и актеры, что ее соседей играли. У нас тогда еще слоган был что-то вроде: «Ваши соседи умрут от зависти». Класс­ная, между прочим, идея была. Для нашего человека «умыть» Нюру из квартиры напротив или Васю с нижнего этажа – самый что ни на есть стимул для покупки. Все равно чего: телика во всю стену, автомобиля или толчка в мелкую розочку. Пригласил соседа взглянуть на обновку, увидел его перекошенную от зависти физиономию – и все, считай, жизнь удалась.

– Что вы мне про слоганы толкуете? – рассердилась Агнесса Петровна. – Вы скажите, как вам удалось с заказчиком о такой немыслимой скидке договориться?

– Ну как, как? Я уж и не помню как, – проворчал Алик. – Договорился как-то…

– Не хотите говорить – не надо, – обиженно вскинула голову Агнесса Петровна и чеканным шагом отправилась в свой угол.

Грохотова, бросив в спину бренд-менеджера недобрый взгляд, подмигнула Алику: дескать, ничего, если и подуется, то недолго. А потом уточнила:

– Ты про «Техносилу» спрашивал? Вряд ли от них в ближайшее время что-то серьезное обломится. Я имею в виду телеролики. В журнальном, газетном формате, может, и будут заказывать, а для ТВ – нет.

– Чего так? Обеднели, что ли?

– Отнюдь. Ширятся и богатеют. Просто ТВ они на ближайшее время закрыли – скрытой рекламы в сериал про «ментов» напихали. Я тут один фильмец краем глаза посмотрела – там Дукалис полсерии в магазине «Техносила» микроволновку выбирает, а вторую половину – коробку с огромным логотипом фирмы на себе таскает.

– Да, богатенькие буратины! – вздохнул Андрюха. – По радио у них Филя Киркоров: «Техносила любит нас!» – поет, по телику знаменитые «менты» коробки разгружают. Так что, Алик, не видать тебе холодильника вполцены как своих ушей.

– А я вот давно хотела спросить, – подала голос из своего угла неугомонная Агнесса Петровна. – Когда в сериале или в кино то и дело какое-то лекарство, шоколад или технику показывают, а герои еще их хвалят, рекомендуют друг другу – разве по закону это разрешено?

– Пока, на счастье творцов, ляпающих сериалы, разрешено, – развел руками Алик. – Хотя я читал, в Англии, кажется, такой запрет уже приняли.

– Ну и правильно, – одобрила великобритан­ских законодателей бренд-менеджер «Атланта». – А то двойной обман получается. Мало того что производители в погоне за прибылью тебе чуть ли не насильно товар подсовывают, так еще и скрытно это делать пытаются.

– Совершенно с вами согласен, многоуважаемая Агнесса Петровна. Поскольку, выйди такой запрет у нас, в России, денежки, которые рекламодатель нынче вкладывает в производство «мыльных опер», он понесет нам. Но вообще скрытая реклама – это, скажу я вам, промоушен убойной силы. Во-первых, не вызывает у потребителя раздражения и не кажется ему навязчивой, чего не скажешь о той, что идет в рекламном блоке, а во-вторых… Ну как же приятно хряпнуть пивка, регулярно потребляемого на экране твоим любимым «ментом», или покушать конфетки, которые килограммами трескает какая-нибудь «просто Мария». Потягиваешь ты пивко, заедаешь шоколадкой – и будто они тебя в свою компанию приняли.

Алик мечтательно закатил глаза, а губы арт-директора расплылись в блаженной улыбке. То ли от того, что усилием воли и богатой фантазией художника он смог вызвать на рецепторах языка вкус какого-нибудь «ОВИП локоса», то ли явственно представил себя сидящим в обществе Дукалиса и Ларина и вместе с ними обсуждающим план захвата очередной бандитской шайки.

– А как все это происходит? – продолжила демонстрировать недюжинную любознательность бренд-менеджер. – Рекламодатели принимают участие в написании сценария, диктуют, в каком месте герой должен воспользоваться их продуктом, что при этом должен говорить, или просто заключают договор: столько-то раз и в течение стольких-то секунд вещь должна быть на экране, а режиссер уже сам впихивает заказ в сюжет?

– Да по-разному, – неопределенно пожал плечами Алик. – Чаще всего продюсер или администратор притаскивает рекламодателю сюжетную канву, и они совместными усилиями вплетают туда продвигаемый товарчик.

– Я как к вам работать перешла, стала внимательно к таким вещам относиться, – похвалила себя Агнесса Петровна. – Заметила, например, что в «Тайны следствия» рекламу водки «Перцовка» насовали, а в новых сериях «Камен­ской» – шоколад «Победа вкуса» и пенталгин. А в «Дне рождения Буржуя» – я специально в выходные пересмотрела – везде «Вискас» и «Кацан»…

– Ой! Пенталгин! – Грохотова подскочила и метнулась к подоконнику, на котором лежала ее сумка. Роясь в бездонном бауле, Надежда просто клокотала от возмущения: – Ну не уроды? Сидим тут, треплемся, а про таблетку Костику забыли! Может, он там совсем загибается!

Окинув коллег полным укоризны взглядом, Грохотова влетела в клетушку, которую Обухов громко именовал кабинетом. Пристыженный народ в молчании уставился на дверь, за которой скрылась главный копирайтер. Надежда вышла через пару минут на цыпочках. Придержала ручку, чтобы дверь не хлопнула, и доложила:

– Спит. Лоб потрогала – температуры нет. Будить, чтобы таблетку дать, не стала. – Дойдя до середины комнаты, Грохотова остановилась и недоуменно заметила: – Руки в стороны раскинул, улыбается во сне. Улыбка такая… странная… У меня так Данька улыбается, когда накануне какую-нибудь суперсложную задачу по математике сам решит. Для него это счастье…

– А где Обухов?!

На пороге отдела стоял Чухаев – встрепанный и перепуганный.

– А что случилось? – вопросом на вопрос ответил Алик.

– Я тебя спрашиваю, где твой начальник?! – сорвался на крик главный юрист.

– Да вон, – арт-директор, не оборачиваясь, махнул себе за спину, – у себя.

Чухаев рванул было к плотно прикрытой Грохотовой двери, но Алик, не вставая с места, остановил его, вытянув длинную руку. На манер шлагбаума:

– Не трогай. Он спит.

– А чего это он спит-то? – ошалел Чухаев. – Нажрался, что ли?

– Почему сразу нажрался?! – возмутилась Грохотова. – Голова у человека болит. Пришел весь бледный – ужас! – И зачем-то приврала: – Еле уговорили пойти отдохнуть: работать рвался, столько, говорит, еще заказов…

– Да? – Главный юрист с благодарностью посмотрел на Грохотову, будто та была доктором, известившим пациента Чухаева, что недуг, диагностированный поначалу как смертельный, оказался банальной простудой. – Это хорошо, что про заказы…

Чухаев все-таки заглянул в комнатенку и, убедившсь, что Обухов действительно спит, облегченно вздохнул и уселся в обуховское кресло.

– А чего все-таки случилось-то? – раздраженно переспросил Алик. – Влетел, как смерч «Катарина», а теперь сидит, прохлаждается.

Чухаев тут же поднялся, одернул пиджак и скомандовал:

– А вы давайте работайте! Обухов вам что, перед тем как заснуть, задачи не поставил? Наши дела мы с ним сами решим, без посторонних. Как проснется, пусть сразу ко мне!

– Чего он приходил-то? – растерянно взглянул на шефа Андрюха.

– Ну че ты спрашиваешь? – озлился Алик. – Сам же тут был, все слышал. Правда, давайте работать. Шеф проснется, за то, что балду гоняем, не похвалит. А учитывая, что у него еще и башка болит, наши поотрывает к чертовой матери!

Чухаев в это время докладывал Ненашеву о результатах вылазки в креативный отдел. По словам главного юриста выходило, что Обухов и не думал предпринимать «нежелательные шаги», а «просто взбрыкнул», о чем тут же пожалел и вот-вот заявится просить прощения…

Стражи

Таврин нашел капитана Старшинова на опорном пункте. У того был прием населения. Напротив старшего участкового сидела неопрятная толстая бабища в пуховике семьдесят какого-то размера и выглядывавшем из-под него грязном фланелевом халате.

Бабища наезжала на капитана, причем делала это со вкусом и от всей своей – вероятно, такой же широкой, как и она сама, – души:

– Ну посадил ты его прошлый раз на пятнадцать суток и что? Ты думаешь, он что-то понял своей пустой башкой? – Тетка-глыбища дважды смачно хряснула себя кулаком по лбу – раздался звук, похожий на тот, что издает при ударе пустая бочка. – Первый день, как домой-то вернулся, как иисусик был, все Линочка да Линочка, пару раз даже пупсиком назвал, скотина такая… А на другой день смотрю – опять с мужиками у помойки колбасится. Пиво из горла лакает, а из кармана потихоньку кусочки рыбки вытаскивает. Отщипнет, значит, и в рот. Отхлебнет, отщипнет – и в рот. И так еще довольно лыбится, падаль поганая!

Старшинов, все это время заполнявший какую-то огромную, вполстола, «портянку», наконец поднял голову и увидел стоящего в дверном проеме Таврина. И тут же смертельная усталость в его взгляде сменилась тревогой.

– Привет, Владимирыч. Заходи. Просто так заглянул? Мимо ехал? – В интонации Старшинова прозвучала даже не надежда, а мольба: «Скажи, скажи, что просто так». – Или случилось чего?

Последний вопрос он задал уже упавшим, еле слышным голосом.

– Да ничего страшного, – успокоил друга Таврин и даже попробовал улыбнуться. – Ты человека-то отпусти, а уж потом мы кое-что обсудим.

– Вы, Ангелина Григорьевна, вот что… – заторопился капитан Старшинов.

– Егоровна, – поправила визитерша.

– Вы, Ангелина Егоровна, чего от меня хотите? Чтобы я его еще раз на пятнадцать суток закатал? Так не за что! И в первый-то раз мужика за просто так оформили. Точнее, сам попросился. Загрызла ты его, вот что я тебе скажу, Ангелина Григорьевна.

– Егоровна я.

– Да все равно! – разозлился Старшинов. – Невыносимые условия для жизни создала, если он сам на исправработы и в камеру просится!

– Сговорились! – Бабища хлопнула себя похожими на две разделочных доски ладонями по необъятным бедрам и, ища поддержки, бросила взгляд на Таврина. – Как есть сговорились! Ну, конечно, у вас же, мужиков, всегда круговая порука, а бедной бабе и за защитой пойти не к кому!

Ангелина Егоровна задрала подол халата и, уткнувшись в грязную, застиранную ткань, запричитала фальцетом:

– Что ж ты мне, боженька, детишек-то не дал?! Была б опора в старости! Не дали б вы в обиду родную матушку отцу-супостату! А теперича некуда мне пойти, сиротинушке! В родной милиции и то поддержки нету – одни мужики работают, любую бабенку за врага смертного держут!

Старшинов сидел, опустив глаза и морщась. Таврин, напротив, наблюдал за происходящим с неподдельным интересом. Дождавшись, когда визитерша наконец высморкалась в угол халата и оправила свои необъятные одежды, Игорь Владимирович изрек:

– Хорошо представляете, Ангелина Егоровна! Вам бы в народный театр!

Бабища глянула на майора с подозрительным прищуром: никак издевается? Но, увидев веселую располагающую улыбку, развернулась к нему всем корпусом:

– Чего говоришь?

– Да в театр вам надо. На сцене играть. Сейчас как раз дефицит актрис, которые могли бы купчих, барынь изображать. А вы женщина фактурная, и талант у вас есть. Вы пьесы Островского читали?

Ангелина Егоровна так поспешно кивнула, что Таврин понял: эту фамилию она слышит в первый раз.

– Так вот, – продолжил Таврин, – там героинь вашего амплуа пруд пруди. А сейчас такой интерес к русской дореволюционной истории и культуре обозначился, что все театры Островского кинулись ставить. Островского, Гоголя, Грибоедова. Вы перечитайте их произведения, там очень много чего про судьбу русской женщины написано.

Таврин подошел к стулу, на котором продолжала восседать жалобщица, бережно взял ее под локоток и повел к двери, продолжая вещать:

– Когда все прочитаете и поймете, какая из героинь вам ближе всего по духу, уже можно будет для вас и театральный коллектив подыскать.

Попрощался с Ангелиной Егоровной Таврин уже в коридоре, предварительно прикрыв в старшиновский кабинет дверь.

– Все, завтра же рванет в библиотеку, – доложил Таврин, вернувшись в служебное обиталище друга. – И надеюсь, в ближайшие пару недель ты ее не увидишь.

– Слушай, как это у тебя получается? – восхищенно воззрился на майора Старшинов. – Она б меня тут совсем заела, а ты ее в десять минут укоротил!

– Давай я потом с тобой своими методами поделюсь. Ты мне скажи, где Юрка. Очень нужен.

Старшинов обессиленно откинулся на спинку стула:

– Я так и знал. Чего этот сукин сын натворил?

Скрывать обстоятельства исчезновения Старшинова-младшего не было смысла, и Таврин рассказал все, что знал и о чем догадывался.

– Сам понимаешь, надо как можно скорее его найти и узнать, чего он девчонке подсыпал. Я параллельно всем, кому мог – Грише Пиманову в МУР, по всем окружным УВД, в область – закинул приметы этой Уфимцевой. Пока – голяк. Из кафе он ее вывел в почти бесчувственном состоянии. Бросить на какой-то ближайшей лавочке не мог – а вдруг бы я на улицу вышел и сразу ее нашел. Значит, посадил в такси, на автобус или в трамвай. А там пассажиры. Конечно, народу сейчас, как правило, на все наплевать. Но девчонка симпатичная, красивая даже, одета прилично… Наверняка кто-то подошел, увидел, что ей плохо. Я в справочную «скорой» звонил, мне сказали: в понедельник в нашем районе один уличный вызов был. Но потом его отменили. Или координаты поменяли, а это уже на участке другой подстанции оказалось… В справочной по больницам такая пациентка тоже не значится. Я проверял и по фамилии-имени-отчеству, и по приметам среди тех, кто значатся как «неизвестные».

– А в… – начал Старшинов и запнулся.

Таврин его понял:

– В моргах тоже нет. На квартиру, которую она снимала, я по пути к тебе заехал. Хозяйка говорит, в понедельник с утра Ольга ушла, и она ее больше не видела. Тетка эта тоже беспокоится: говорит, Оля жиличка аккуратная и предупредительная, даже если по работе задерживалась, всегда звонила. Сдружились они между собой, как родственницы живут… Так где Юрка сейчас может находиться?

– Должно быть, на съемной квартире. Но это далеко, в Марьино. Он нарочно у черта на куличках снял, чтобы я к нему не ездил.

– Так ты и адреса не знаешь?

– Знаю. Два месяца назад был там, по необходимости. Юрий шалман устроил: девок назвал, парней. Напились как последние сволочи, музыку врубили так, что стены у дома ходуном ходили, а потом еще и мордобой устроили. И все это в три часа ночи. Соседи, понятное дело, вызвали милицию, хозяйке отзвонились. Наряд приехал, а сынок, – Старшинов горько ухмыльнулся, – начал им папкой-капитаном грозить. Дескать, он сейчас приедет – и с ваших тупых голов фуражки полетят, а с плеч – погоны. Набрал мой номер, начал чего-то в трубку орать, а начальник наряда у него телефон забрал ну и рассказал мне, что там происходит. Я – в машину и по адресу, который лейтенант назвал. Приехал, наряда уже нет, уроды эти во главе с Юрием спят как убитые. Хозяйка на кухне осколки собирает. Я гостей Юркиных растолкал, девицам велел в квартире одеться, а парней так, в одних трусах, на площадку выставил. Одежки следом выкинул. Дожидаться, когда этот выродок проснется, не стал – побоялся, не сдержусь. Вечером уж позвонил, сказал все, что думаю. Предупредил: еще одна такая выходка – приеду и вышвырну на улицу. Пусть хоть с бомжами на помойке ночует.

– А он?

– Стал выпытывать, откуда я про ночную гулянку знаю. Я понял, что он про свой звонок мне не помнит. Ну и не стал ему говорить, что адрес квартиры знаю, что был там. Соврал, что хозяйка рассказала. Как чувствовал…

Юрик был дома, но, услышав в ответ на свое: «Кто там?» – приказ отца: «Открывай!» – затаился.

– Или ты сейчас откроешь, – загремел на весь лестничный пролет бас капитана, – или мы с Тавриным дверь вышибем!

За дверью послышались шаги, щелкнул замок. Старшинов и Таврин шагнули в коридор. Юрик стоял перед ними в шортах чуть ниже колен и красной майке. Глаза испуганно бегали.

– Боишься, гаденыш?! – прошипел, хватая сына за плечи, Старшинов. – И правильно делаешь! Быстро выкладывай, чего подсыпал девчонке и куда ее дел?

– Какой девчонке? – попытался изобразить недоумение Старшинов-младший. – Ничего я не подсыпал!

– Говори, ублюдок! – Капитан занес над сыном мощный кулак, но Таврин руку перехватил:

– Подожди-подожди. Ты сейчас ему мозги вышибешь, он нам и рассказать ничего не сможет… Давай, Юрик, как говорят твои будущие соседи по нарам, колись!

Всхлипывая, размазывая по недоделанному личику сопли и слезы, перемежая рассказ отступлениями-причитаниями: «Я думал, что только расскажу ему, что она приходила, и все, а он меня запугал, грозил – убьет, если я не заставлю ее порошок выпить», – Старшинов-младший поведал, как подслушал разговор Таврина с Уфимцевой, как познакомился с Ненашевым и даже сколько денег от него получил.

Пока сын говорил, капитан молча сидел на табурете, обхватив голову руками и уперев локти в колени. Уточняющие вопросы задавал Таврин:

– Что Ненашев про порошок сказал? Объяснил, как он действует?

– Сказал, безвредное для жизни и здоровья средство, широко применяемое в психотерапии. Его дают людям, которые впали в тяжелую депрессию после смерти родственников или другого какого сильного удара… Она сначала заснет, а когда проснется, то просто забудет события последней недели… Адрес нашего бюро, что вообще к нам приходила… Он меня еще успокаивал: мол, и то, что с тобой встречалась, видела тебя, забудет, поэтому ты в полной безопасности… Я тогда засомневался… ну, что такое средство существует, которое с точностью до дня память стирает. Спросил, разве есть такие? Ну, он ухмыльнулся: мол, ты себе представить не можешь, каких высот достигла отечественная медицина! Так и сказал! И я ему поверил…

Юрий поднял глаза, в которых Таврин должен был прочесть крайнюю степень искренности и бесконечное сожаление о собственной доверчивости, но майор, брезгливо дернув ртом, сказал:

– Ну, в общем, так, дорогой Юрик… Что делать с тобой, пусть решает отец.

Капитан отнял ладони от лица и посмотрел на Таврина. Хотел что-то сказать, но в этот момент у майора запиликал сотовый. Игорь Владимирович предупреждающе поднял палец:

– Я отвечу. – И уже в трубку: – Да, Гриш. Нет, не нашел еще. Так… На какой остановке говоришь? Ага, маршрут подходит… Врач к себе увел? А адрес есть? Не знаешь? А парень этот, ну сержант твой, он где? Телефон его дашь? Диктуй! Все, спасибо!

Капитан открыл рот, чтобы что-то спросить, но Таврин опять поднял палец:

– Сержант Демидов? Говорит майор Таврин. Сержант, ты тут на днях участие в судьбе одной гражданки принимал. Ну-ка опиши ее. Так… так… А документы? Понятно… А что за врач? Ты данные-то его записал? Ну извини, извини! Да ты что! Ну ты молоток! Давай диктуй… Да ты чего, сержант?! Как это: кто хочешь может звонить?! Ты подполковника Пиманова из МУРа знаешь? Ах, даже разговаривал сегодня с ним? Так это он мне твой номер дал. Проверять будешь? Ну проверяй!

Опустив руку с телефоном, Таврин облегченно вздохнул:

– Кажется, она. Жива. Сейчас, даст бог, и адрес, где находится, получим. Сержант, который на место выезжал, подстраховывается. Координаты без проверки не дает… Але! – молниеносно среагировал на проснувшийся мобильный Таврин. – Ты, сержант? Ну что, проверил? Да ладно тебе извиняться. Все правильно сделал. Так, записываю. И доктор сейчас тоже там? Отлично! Спасибо, сержант!

– Алексей, поехали. Тут недалеко. На Ташкентской. А ты, – обратился майор к Юрию, – не вздумай бежать. Сиди и молись. Всем богам молись, чтобы девчонка в здравом уме осталась, понял?

Юрий судорожно сглотнул слюну и часто-часто закивал:

– Понял. – А когда отец уже вышел на площадку, еле слышно прошелестел : – Я еще это…

– Ну! – приказал Таврин.

– Я у нее сумочку и пакет забрал. Там документы, бумаги всякие были и деньги, пять тыщ баксов.

– И где это все?! Говор-р-ри, мр-р-азь!

От тавринского рыка Юрик вздрогнул и попятился. Капитан Старшинов, решив узнать о причине задержки Таврина, вернулся в квартиру и слышал признание сына.

– Документы Ненашеву отдал, – часто заморгал короткими ресничками Старшинов-младший. – А деньги он мне себе велел оставить. Сказал: «Пусть это будет твой бонус».

– Сюда! Деньги – сюда! – Отец пошел на Юрика, тряся огромными кулаками и бешено вращая глазами. Лицо его налилось кровью и стало багрово-фиолетовым.

– Алексей! Успокойся! – испугался за друга Таврин. – Еще не хватало, чтобы тебя кондратий хватил!

Юрик потер кулаком нос и, стараясь не встречаться с отцом глазами, зачастил:

– Я их в сберкассу положил, они ж вроде как не совсем мои; вот я и подумал, вдруг они еще этой Ольге понадобятся, вдруг она потребует, чтобы я вернул…

– Сберкнижку на стол, быстро! А с ненашевскими – сколько бишь он тебе отстегнул? – что сделал?

– Да вот, машину в кредит купил, новую «десятку», вчера оформил.

Таврин сгреб со стола сберкнижку (не обманул, мерзавец, в самом деле деньги на счет положил, кредит свой подстраховал. Но хорошо, хоть не потратил):

– Ты мне еще вот что скажи… Ты как догадался-то, что я все узнал? Почему из конторы рванул?

– Я за вами следил, – признался Юрик. – И сегодня тоже… Как увидел, что вы в стекляшку вошли, а потом этот бомж… Я его… ну, когда с Ольгой встречался… видел. Когда за столик сел, он то и дело из-за пальмы голову высовывал. Все на меня зыркал. Я сначала напрягся: вдруг заметил… Но потом подумал: кто этого шизоида вонючего слушать будет?

– А я, как видишь, выслушал.

– Да вы вон с бродячими собаками разговариваете и с алкоголиком, что у табачного киоска деньги клянчит, – вдруг перешел на снисходительный тон Юрик. – Вас хлебом не корми…

– Заткнись, выродок! – рванулся к сыну ка-питан.

– Все, пошли отсюда. У нас времени нет. – Таврин взял друга за локоть и насильно вывел из квартиры.

В машине минут десять оба молчали. Первым заговорил капитан:

– Чего делать будем, Владимирыч? Если он под суд пойдет, я такого позора не переживу…

– Да подожди ты с судом, – нетерпеливо поморщился Таврин. – Если с девчонкой все в порядке, этот эпизод и рассматривать не будут…

Капитан вопросительно глянул на друга.

– Ты пораскинь мозгами-то, – продолжил Таврин. – У кого на вооружении подобные средства имеются? Где такую психотропную гадость достать можно? То-то! Неужели ты думаешь, что там, как только поймут, что от Юрика да от Ненашева ниточка к ним тянется, сложа руки сидеть будут?.. Глянь-ка, какой номер? Ага, нам в следующий.

Имя

Михаилу Иосифовичу Гольдбергу накануне вечером позвонил бывший одноклассник. В последний раз они виделись десять лет назад на вечере, посвященном двадцатипятилетию выпуска. После дежурных расспросов о здоровье Федька Бабенко с присущей ему еще со школьных времен прямотой спросил:

– Слушай, Горыныч, ты где сейчас трудишься? Из наших никто толком не знает. Одни говорят: бизнесменам нервную систему поправляешь, другие – при каком-то супермаркете служишь: на покупателей гипноз напускаешь, чтобы с полок все сметали.

– За «Горыныча» ответишь, – попытался скрыть за шуткой уязвленное самолюбие Гольд­берг. Из-за фамилии, которая с немецкого переводится как «золотая гора», Михаил Иосифович получил свое прозвище, а также производные к нему: Змей, Кощей (это приклеилось еще классе во втором – после того как класс наизусть учил предисловие к «Руслану и Людмиле»: «Там царь Кощей над златом чахнет!») и Трехголовый. К по­следнему юный Миша относился ­благосклонно, поскольку искренне полагал, что он по меньшей мере в три раза умнее одноклассников.

– То, что ты от науки отошел, известно. За последние лет семь ни одной статьи в научных журналах, ни одного упоминания твоего имени в бульварной прессе, которая всякую мистику-фантастику жалует. Чего молчишь-то? Тайна, что ли, какая?

– Да нет, почему тайна? – Михаил Иосифович постарался придать голосу побольше мажорного звучания. – Работаю в одном из крупнейших рекламных агентств.

– И чего там делаешь?

– Да ничего, чем бы не приходилось заниматься, работая в университете. Разъясняю основы психологии, только не безбашенным, забившим на учебу студентам, а серьезным людям: менеджерам, маркетологам, криэйтерам; провожу психологический анализ изготовленных для телевидения и радио роликов, смотрю, насколько точно выбранный корпоративный герой соответствует суперзамыслу…

– Че, правда такой фигней занимаешься? – искренне изумился доктор медицинских наук и классный хирург-офтальмолог Федор Антонович Бабенко.

И Михаилу Иосифовичу на мгновение показалось, что на том конце телефонного провода прижимает к уху трубку не седо­власый доктор с солидным брюшком, а худющий, как спиннинг, с огромным ярко-рыжим нимбом вокруг головы Федька-Бобер.

– Не тебе судить, фигней не фигней, – раздраженно поставил одноклассника на место Гольдберг. – Ты позвонил только затем, чтобы узнать, где я работаю? Я твое любопытство удовлетворил? Тогда всего хо…

– Э! Э! Э! – завопил в трубку профессор Бабенко. – Ты чего, обиделся, что ли? Ну прости. Я вообще-то по делу звоню. Тут ко мне один врач из нашей клиники обратился. Сначала хорошего психиатра просил порекомендовать. Сказал, у его знакомой какая-то проблема с памятью. Амнезия редкая. Я ему Федулова назвал, дал координаты. А сегодня опять ко мне подошел: дескать, не знаю ли я такого Гольдберга Михаила Иосифовича – просто-таки гения психологии, владеющего уникальными методиками восстановления памяти. Это ему тебя так Федулов отрекомендовал. Ну я, естественно, сказал, что имею честь и прочее. Но телефон твой сразу не дал, решил сначала сам позвонить. Ну что, ты готов проконсультировать девушку с редкой формой амнезии или, трудясь на ниве вбивания в наши мозги идеологии потребительства, по другим статьям квалификацию потерял? Все, все! Прости засранца. Больше не буду! Так что, дам я молодому коллеге твой телефон? Вот и славненько! Слушай, Горыныч, надо как-нибудь встретиться, выпить, за жизнь потолковать. Не против? Давай сегодня же вечером! Приезжай часикам к восьми в Трехпрудный, там ресторанчик есть, «Шенонсо» называется, недорогой, уютный, и кухня нормальная. Идет?

Доктор-протеже Федьки-Бобра позвонил через четверть часа. Четко изложил обстоятельства обнаружения «девушки без памяти», весьма профессионально обрисовал симптомы. И Михаил Иосифович обещал на другой день, к шести быть по названному адресу. Но оговорился: если не задержат на службе.

Однако на следующий день штатный психолог в РА «Атлант» не поехал вовсе. В полдевятого позвонил на сотовый своему непосредст­венному начальнику Косте Обухову, сказал, что ему необходимо провести день в Химках, в отделе периодики. Почитать новые публикации о рекламе в отечественных и зарубежных изданиях. Костя не возражал, но по­просил продублировать звонок заму по кадрам Левакову. Объяснил довольно туманно: дескать, я могу сегодня быть на работе, а могу и не быть. Михаил Иосифович Левакову дисциплинированно отзвонился, чем вызвал у последнего недоумение: чего это подчиненный Обухова у него отпрашивается?

Между тем Гольдберг действительно поехал в библиотеку. Однако предмет его нынешних научных изысканий был весьма далек от рекламы – в журналах и монографиях последних лет он искал статьи об амнезии и ее лечении.

К дому на Ташкентской психолог приехал в четверть седьмого. Поднимаясь в лифте на пятый этаж, посмотрел на свое отражение в зерка­ле. И с изумлением увидел себя самого восьмилетней давности: подбородок поднят, в глазах – азарт и сознание собственной значимости. Вся надежда сейчас только на него, потому как даже такой мэтр психиатрии, как профессор Федулов, в этом случае оказался бессилен.

Нажимая кнопку дверного замка, Михаил Иосифович услышал торопливые шаги на лест­нице. Поднимались двое. Один в форме капитана милиции, другой – в штатском.

– О! Мы тоже в пятнадцатую! – весело доложил Гольдбергу штатский. – А вы, вероятно, врач?

– Не в полной мере… Я психолог.

– Это здорово! – воскликнул штатский и протянул Гольдбергу руку, собираясь представиться. Но тут дверь приоткрылась, и звонкий голос спросил:

– Господин Гольдберг?

– Да, но я не один. Тут еще милиция.

– Милиция? – изумилась обладательница девичьего голоса, и на площадку высунулась крошечная голова в седых буклях. Через мгновение морщинистое, словно провисевшее зиму на ветке яблоко лицо озарилось догадкой: —А-а, вероятно, кто-то из вас майор Таврин?

Игорь Владимирович на манер гусара щелкнул каблуками, тряхнув седой шевелюрой.

– Сержант предупредил о вашем визите, – деловито сообщила старушка. – Меня зовут Станислава Феоктистовна. Милости прошу! Башмаки можете не снимать – такого количества мужских тапочек у меня точно нет.

Дойдя до закрытой двери в комнату, старушка остановилась и, церемонно наклонив голову, сказала:

– Прошу вас, милостивые государи, задержаться тут буквально на одну секунду. Я предупрежу молодых людей о вашем визите.

– Молодых людей? – изумился Гольдберг. – Так их несколько? Здесь находится частный приют для потерявших память?

– Да нет, – помотал головой Таврин. – Там, наверное, доктор, который ее нашел.

В этот момент дверь распахнулась, и Станислава Феоктистовна, прижавшись прямой сухонькой спиной к косяку, сделала приглашающий жест:

– Прошу.

– Да, это она, – шепнул Старшинову на ухо Таврин. – Ольга Уфимцева.

Стоявший в метре от них Гольдберг пристально смотрел на девушку. И вдруг рванулся вперед:

– Оля! Оленька? Вы меня узнаете?

Психолог протянул девушке руку, но она испуганно отпрянула.

– Ну хорошо, хорошо, извини, – отступил на шаг Гольдберг. – Но ты посмотри на меня внимательно. Вспомни: рекламное агентство «Атлант»…

Оля с недоумением смотрела на Гольдберга, словно силясь его понять.

– Знаете что? – взяла ситуацию в свои руки хозяйка. – Мы все сейчас пойдем пить чай. Мы с детонькой… Ой, что это я… Теперь, я так понимаю, мы знаем, как зовут нашу красавицу? То, что она Оля, известно доподлинно? – Станислава Феоктистовна посмотрела сначала на Таврина, потом на Гольдберга. Оба утвердительно кивнули. – Так вот, мы с Оленькой таких картофельных пирожков с солеными рыжиками нажарили – пальчики оближете. Обещаем: когда вы, игнорируя салфетки и хорошие манеры, станете этим постыдным делом заниматься, мы сделаем вид, что ничего не замечаем!

Озорно подмигнув сидящей на диване девушке, старушка отправилась на кухню. Следом за ней потянулись остальные.

Пирожки и впрямь удались на славу. Съев каждый штук по пять и запив деликатес горячим душистым чаем, мужчины расслабились и повеселели. А одной из прибауток, которыми щедро сыпала гостеприимная хозяйка, улыбнулся даже капитан Старшинов, который был благодарен Таврину за то, что тот взял его с собой, не оставил один на один с горестными мыслями.

– Оля. – Михаил Иосифович осторожно дотронулся до пальцев девушки. Руку она на сей раз не отдернула. – Я врач. Меня попросил вас навестить профессор Федулов, Велимир Константинович. Его привозил к вам Геннадий.

Ольга посмотрела на Геннадия и, снова повернувшись к Гольдбергу, едва заметно кивнула.

– Нам нужно поговорить. Просто побеседовать. Если вы не хотите оставаться со мной наедине, мы можем пригласить с собой в гостиную Станиславу Феоктистовну или Геннадия.

Девушка молча поднялась и пошла в комнату, Гольдберг отправился следом.

Он появился спустя час. И первым делом обратился к хозяйке:

– Станислава Феоктистовна, идите сейчас к ней. А мы тут в мужском кругу кое-что об-судим.

Дождавшись, когда дверь в гостиную с легким скрипом закрылась, Михаил Иосифович начал говорить:

– Случай очень непростой. Она действительно ничего не помнит. Уточню: у нее нет четких воспоминаний. Поскольку из коллег тут только Геннадий, постараюсь обойтись без терминов. Я ввел ее в транс, но это почти ничего не дало. На мгновение возникают чьи-то лица. Лица людей, имена которых она не помнит… Несколько раз всплывало какое-то большое здание с темными стеклами. Она сказала, с темными – видимо, тонированными. И это пока все. Я не стал ее сейчас мучить. Завтра приеду утром и проведу с ней весь день. Повторяю: случай трудный, но, думаю, не безнадежный.

– Станислава Феоктистовна рассказывала, – вспомнил Геннадий, – как Оля смотрела телевизор, а там передача про тюрьму шла. И она вдруг заплакала. Но объяснить, что ее расстроило или напугало, не смогла.

– Да? Это уже кое-что! – обрадовался психолог. – Вот за этот крючочек мы и потянем!

– Вы о Дегтяреве? – в упор посмотрел на Гольдберга Таврин.

Психолог вздернул брови:

– Да, о нем. А вы откуда знаете?

– Долгая история. За несколько дней до того, как… в общем, Ольга приходила ко мне и просила заняться дополнительным расследованием его дела.

Михаил Иосифович озадаченно потер переносицу:

– Так-так… Теперь кое-что начинает проясняться… Выходит, как только она решила обратиться в милицию, кто-то тут же подсуетился…

– Не в милицию, – поправил Гольдберга Таврин. – Я – частный детектив, руковожу частным агентством.

– А товарищ капитан? – Михаил Иосифович указал глазами на Старшинова.

– Товарищ капитан – из милиции. Но он здесь неофициально. Это мой давний друг, я попросил его помочь, он согласился. В частном, так сказать, порядке.

Старшинов благодарно посмотрел на Таврина и предложил:

– Может, пойдем уже? Время – девятый час. Нам, наверное, пора.

– Девятый?! – подхватился Гольдберг. – Меня Бобер со свету сживет!

– Кто вас со свету?.. – уточнил Таврин.

– Да с одноклассником, а ныне – коллегой нашего уважаемого Геннадия Викторовича, профессором Бабенко договорились в ресторане посидеть. На восемь назначили, а я забыл.

– Так позвоните ему, пусть подождет, – предложил майор. – Далеко ресторан-то?

– У Маяковки!

– Минут через сорок будете, – успокоил психолога Таврин. – В центр сейчас дорога свободна. От Таганки и дальше по набережной, на Моховой могут быть заторы. Но это не смертельно, а там на Селезневку – и вы на месте.

– Ну я поехал! – заторопился психолог.

– Да вы позвоните, – напомнил Игорь Владимирович, – а то примчитесь, а Бобер, может, в пробке застрял.

Гольдберг нашел в памяти сотового номер Бабенко.

– Федор, здравствуй! Это Михаил. Тоже только едешь? А почему «едем»? Ты не один? С Федуловым? Вот те на! И где ты его подцепил? Здорово! Да, слушай, – Гольдберг обвел глазами стоящих у стола мужчин, – а если я с собой еще троих захвачу? Бобер, какие девушки? Кому что, а шелудивому – баня. Мужики. Один из них твой коллега, доктор Бурмистров. Федулов с ним тоже знаком. С другими двумя по­знакомишься.

Старшинов потряс головой:

– Я не могу. Мне на участок надо вернуться.

Таврин пристально посмотрел на друга и настаивать не стал:

– Ему правда еще на службу.

– Ну вот, один уже соскочил, – пожаловался в трубку Гольдберг. – Значит, заказывай на пятерых. Все, до встречи.

На голоса в коридоре выглянула Станислава Феоктистовна:

– Уже уходите? Оля, иди попрощайся!

И, оглянувшись назад, радостно прошептала:

– Идет! Видите, уже на имя отзывается.

Гольдберг поднес руку хозяйки к губам:

– Пирожки были изумительные. Станислава Феоктистовна, вы позволите, я завтра к вам приеду?

– Конечно, конечно.

– Оля, а вы не против?

– Нет. Я буду вас ждать. Я очень хочу все вспомнить. Вы же мне поможете?

И такая мольба, такая надежда были в ее глазах, что Гольдберг расчувствовался, а чтобы никто больше этого не заметил, поспешил проститься и вышел из квартиры первым.

Шопоголики

До Трехпрудного, где находился избранный местом встречи ресторан, Таврин, Гольдберг и Бурмистров добрались за сорок минут. Бабенко и Федулов уже сидели за столиком и с аппетитом поедали салаты.

Увидев предваряющего шествие Михаила Иосифовича, оба поднялись. После взаимных представлений профессор Бабенко кивнул на тарелки с салатами:

– Извините, начали без вас. Голодные оба, как стая волков. Вы пока на нарезки налегайте, а мы сейчас официанта покличем.

Съеденные пирожки ничуть не повлияли на аппетит вновь прибывших, так что эти трое приступили к трапезе с не меньшим энтузиазмом, чем дожидавшиеся их светила медицины.

Следующие полчаса за столиком был слышен перестук ножей и вилок, перемежаемый репликами: «Горыныч, ты пей! У меня один бывший пациент фирму держит, которая услуги нетрезвым автовладельцам оказывает – так что и тебя, и твою тачку доставят до дома за гроши. К сведению остальных: штат у него большой, проблем не будет!»; «Велимир Константинович, вы что же, мясо совсем не едите? Как это вы решились лишить себя такого удовольствия?»; «Майор, а вот эти баклажанчики фаршированные пробовали? Рекомендую!»

Пятеро мужчин ужинали по окончании тяжелого трудового дня. Ели вкусно, кладя в рот большие куски и энергично двигая челюстями.

«Заснять бы сейчас всех нас для рекламы хотя бы этого ресторана, – невольно подумал Гольдберг. – Ролик бы получился что надо!» За семь лет работы в «Атланте» у Михаила Иосифовича выработалось качество, которое он сам называл «профессиональным кретинизмом». Вернее, даже не качество, а привычка: смотреть на окружающую действительность как на материал для рекламной продукции.

Впрочем, картинка с пятью мужчинами и впрямь была «вкусная». Только вот, используя ее в ролике, «Шенонсо» пришлось бы позиционировать исключительно как чревоугодное заведение для любителей вкусно и обильно поесть, а вовсе не как место романтических свиданий. Появление в мужской компании хотя бы одной дамы убило бы целостный имидж. Женщины как едят: медленно отрезают кусочек, еще медленнее несут ко рту, лениво жуют с таким видом, будто легко могли бы обойтись и без этого… Короче, манерничают и кривляются. Потому-то для демонстрации несказанной вкуснотищи всяких биг-маков, пельменей и прочих котлет берут исключительно мужчин.

Покончив с закусками и заказав горячее, Федулов и Гольдберг устроили мини-консилиум по поводу «больной Уфимцевой». Бабенко, взяв мобильный, вышел в маленький ухоженный садик. Первые несколько минут ученой беседы Таврин напряженно вслушивался в реплики, но мало что в сказанном понимал.

Он толкнул Бурмистрова в бок и шепотом спросил:

– Слушай, Ген, ты все понимаешь?

– Я ведь офтальмолог, – виновато покачал головой Бурмистров. – Психиатрию и неврологию мы, конечно, проходили, но только основы, а эти двое – асы…

– Как ты думаешь, смогут эти асы Ольге память вернуть?

– Будем надеяться, – все так же вполголоса ответил Бурмистров. – Хотя, знаешь, майор, я иногда думаю: а может, лучше будет, если она кое-что не вспомнит?

Таврин хмыкнул. Вроде не так уж Бурмистров пьян, чтобы этакую чушь нести.

Геннадий понял, что необходимы пояснения, и смущенно добавил:

– Не знаю, как сказать… Понимаешь, поначалу я ее как обузу воспринимал. На себя злился… что на улице подошел, потом домой к себе притащил. Когда к Станиславе отвез и старуха ее приняла, решил: все, умываю руки. Но как их бросишь-то? Бабку столетнюю и девчонку не в себе, считай – инвалида. А я как-никак мужик, врач к тому же… Короче, я и сам не заметил, как привязался к обеим: и к Станиславе, и к Ольге. Попытался анализировать: может, это потому, что помог? Известно же, больше всего человек любит тех, кому добро сделал. Но вот сегодня наконец понял. Нет, не потому. Меня к Ольге как к женщине тянет. А вдруг она своего друга сердечного вспомнит? Дегтярев ведь ей не отец и не брат, я правильно понял?

Таврин кивнул: правильно.

– Вот то-то и оно, – тяжело вздохнул Бурмистров.

А «асы» тем временем успели сменить тему, и теперь профессор Федулов наезжал на кандидата наук Гольдберга:

– Ты своим талантом – недюжинным, между прочим, – помогаешь разлагать нацию, делаешь из людей примитивных дураков, для которых одна радость в жизни – купить и потребить купленное. А иногда даже и не потребить, просто купить – пусть будет!

– Ты не прав! – защищался Михаил Иосифович. – К тому же сам прекрасно знаешь, человека с высоким интеллектом, духовно богатого, с твердой позицией не так легко заставить сделать что-то против воли.

– Ты сейчас рассуждаешь, как пойманный милицией вор-карманник или грабитель, – парировал Федулов и, растопырив пальцы, противным голосом прогнусавил: «Да ты че, начальник! Я ж у нормальных-то людей кошельки не тырю, а лохов сам Бог велел уму-разуму по­учить!»

– Ты меня еще к преступному миру причисли, – обиделся Гольдберг. – Вот скажи: тебя самого реклама хоть раз к какой-нибудь никчемной покупке сподвигла?

– Ты хватил! Я, между прочим, психологию не хуже тебя знаю, а потому защищен. Вроде как защищен. «Вроде» – потому что пару раз ловил себя на том, что в магазине моя рука сама собой тянется к барахлу, рекламой которого последние полгода меня каждый день достают из ящика. Заметь, не состав смотрю, не в технических характеристиках пытаюсь разобраться, а хватаю – и в тележку. И это я, один из ведущих специалистов в области психиатрии, психотерапии и неврологии! А что говорить о простых смертных, ничего не ведающих о ваших подлых приемчиках?

– Да почему подлых-то?! – Гольдберг в сердцах бросил на стол салфетку. – Мы что, жизнь людям калечим? Психику уродуем? Сам же говоришь, они счастливы, когда покупают, когда несут красивые пакеты из магазина. Вот и выходит, что мы дарим людям радость от осознания содержательности их жизни… Коммунистиче­скую идеологию с ее верой в справедливость, упорядоченность мира у народа отобрали? Ото­брали! А взамен что? Ничего! И люди растерялись. Мир оказался разорванным на куски, живущим по неизвестно каким, но уж точно не альтруистическим законам и правилам. Как в таком существовать? Как вообще понять, к чему стремиться? Да если хочешь, если б не реклама, не все эти мыльные оперы, у нас в стране и самоубийств бы на порядок больше было, и преступность бы за все мыслимые пределы зашкаливала! А так человек видит на экране большой ухоженный дом, в нем счастливую семью, красивых, здоровых детей. Видит и думает: а ведь у меня вот так же может быть, ведь и я такого достоин. И у него уже есть цель, есть пример…

– Вы, между прочим, и почившую в бозе коммунистическую идеологию на службу себе и своим заказчикам пристроили! – не дал Гольд­бергу развить мысль профессор. – В каждой второй рекламе: «Тот самый чай!»; «Такой кефир мой муж любил пить, когда ездил в пионерлагерь!»; «Такое масло делали, когда я была совсем маленькой!». Эксплуатируете народную ностальгию по старым, стабильным временам, окунаете людей с головой в детские светлые воспоминания – и тут же информацию о своем товаре пихаете! Раньше хоть только продукты подобным образом рекламировали, а теперь, вон, до стирального порошка добрались. А дикторы! Дикторы еще советского телевидения, которых вы в свои ролики тащите! Народ же, особенно старшее поколение, их слова как установку, как приказы партии и правительства воспринимает!

– Между прочим, ты своей обличительной речью подчеркнул мою же правоту! Потому как каждый человек, вспоминая себя в юном возрасте, хоть ненадолго становится лучше…

– Чего ты передо мной-то ваньку валяешь? – снова прервал Гольдберга Федулов. – Перед самим собой оправдаться пытаешься?

– Не в чем мне оправдываться!

– Знаешь что? Послал бы я тебя далеко-далеко, да не буду. А посоветую съездить в Питер, в НИИ Бехтерева. Там в отделении неврозов шопоголики лечатся. Я в этом НИИ недавно был. После научной конференции к знакомому доктору заехал. Насмотрелся, наслушался… И вот что я тебе скажу: шопоголизм – это действительно болезнь, причем пострашнее алкоголизма и наркомании.

– Ну это вы, Велимир Константинович, загнули! – позволил себе вмешаться в разговор старших коллег Бурмистров.

После всего совместно выпитого такое пани­братство со стороны молодого коллеги мэтров ничуть не оскорбило.

– А вот и нет! – горячо возразил Федулов. – Механизмы зависимости у этих групп одинаковые, но если у алкоголиков и наркоманов в периоды жесточайшего похмелья может по­явиться желание избавить себя навсегда от этих нечеловеческих мучений…

– Повеситься, что ли? Или такую дозу водки или героина принять, чтобы сразу в гроб? – с сарказмом поинтересовался Таврин, решивший внести свою лепту в оппонирование профессору Федулову.

– Пойти к врачу и попросить по­мо­щи! – с вызовом ответил профессор. – Начать лечиться! А у шопоголика таких мыслей не возникает. Потому что после похода по магазинам, то есть принятия дозы, ему плохо не бывает. Ему бывает очень хорошо! Он снял напряжение, но в отличие от собратьев-наркоманов ему не грозят ни похмелье, ни ломка – это раз, и его поведение одобряется обществом – это два. У нас же на каждом шагу растущая покупательская способность россиян преподносится как едва ли не главное подтверждение роста экономики и укрепления мощи России! Вы послушайте речи ведущих политиков! Сплошные дифирамбы гражданам-потребителям! – Федулов перевел дух и продолжил уже без надрыва: – У алкоголиков и наркоманов бывают моменты просветления, когда они чувствуют свою вину перед близкими, перед обществом, наконец. Им стыдно за свое поведение, которое считается асоциальным. У шопоголиков же этого осознания вины нет – напротив, они чувствуют себя патриотами, которые своей покупательной способностью чуть ли не поднимают престиж Родины.

– И что, этот патриотизм ими как раз и движет? – с легкой издевкой уточнил Таврин.

– Отнюдь. Я сейчас говорю о том, почему после приобретения горы ненужных вещей им не бывает дискомфортно в моральном плане. А движет ими, как я уже говорил, желание снять эмоциональное напряжение. Как и всеми попавшими в какую бы то ни было зависимость – алкогольную, наркотическую, игровую. А напряжение возникает из-за того, что люди не находят в себе мужества, сил решать реальные проблемы, прячутся от них. Куда ведь проще вместо того, чтобы начистоту поговорить с прессингующим тебя начальником, выяснить, что именно не устраивает в тебе босса как в подчиненном – пойти и нажраться как свинья. К этому приему чаще всего прибегают мужчины. К бессмысленному шопингу – по большей части женщины. Кстати, именно дамы являются и главными потребительницами рекламы, которая архиуспешно этот недуг в них развивает.

– Ну вот, опять! – с досадой поморщился Гольдберг. – Опять ты…

– А чего опять-то? – перебил коллегу Федулов. – Я тут по возвращении из Питера зашел в книжный и прикупил пару книг по психологии рекламы. Если бы рекламисты всего десятую часть описанных там приемов использовали, их деятельность следовало бы признать диверсионной, подрывающей основы общества, деформирующей человеческую психику… А они, то есть вы, используете все!

– Велимир Константинович, ответьте мне на такой вопрос, – попытался хоть чуть-чуть охладить не на шутку распалившегося профессора Таврин. – Выходит, эта болезнь присуща только обеспеченным слоям общества, так? Ну, тогда ничего страшного. Во-первых, богатых у нас не так уж много, а во-вторых, ну и пусть они тратят свои несметные бабки куда и как хотят. Какие-то крохи от их шопомании бедным – в виде налогов от продаж и прочих отчислений в казну – вернутся!

– Дорогой мой! Если бы все было так, как вы говорите! Беда в том, что этой мании подвержены все слои, вне зависимости от толщины кошелька! И если жена крутого бизнесмена, проводя в магазинах по нескольку часов в день, после таких шоповылазок привозит в поместье пару новых норковых шуб, с десяток эксклюзивных сумочек, с полсотни туфель и прикроватный коврик стоимостью в полмоей клиники, то, говоря попросту, и фиг с ней. Своим близким она ущерба не наносит. Пока она бегала по бутикам, муженек втрое больше заработал или – наворовал. Но когда тетка с доходом в десять тысяч рублей и тремя детьми на шее идет и покупает на все имеющиеся наличные открытки, брелки и гору кофточек по десять рублей штука… Причем кофточек, которые никто никогда, и она в том числе, не наденет! И потом ей не на что кормить детей! Вот в чем беда-то! И тетка эта даже не испытывает перед голодными чадами вины: она ж деньги не пропила, не в автоматах проиграла, истратила в магазине, с радостной улыбкой отдала на кассе, то есть вела себя как сотни красоток из телероликов, которых реклама представляет как прекрасных матерей и замечательных хозяек.

– Ты сейчас похож на коммунистов, которые в начале девяностых вопили на всех углах, что в разгуле преступности и отсутствии продуктов в магазинах виноваты журналисты. Мол, вот они б ни о чем таком не писали – и было б все в порядке!

– Брек! – хлопнул в ладони вернувшийся наконец Бабенко. – А кажетесь интеллигентными людьми! В саду ваш рев слышен! Давайте-ка закажем еще бутылочку вина и выпьем за примирение. Полвзвода трезвых водил я уже вызвал.

Остаток вечера прошел мирно, а Федулов с Гольдбергом на прощание даже обнялись, пообещав друг другу всенепременно делиться информацией о больной Уфимцевой.

Вакансия

Костя Обухов проснулся в шесть вечера, в кромешной темноте. Поначалу он даже не сориентировался, где находится, зато, оглядевшись, моментально все вспомнил: он принял решение и теперь свободен.

– Пора сматываться, – вслух произнес Обухов, толкнул дверь и зажмурился – заливавший креативный отдел искусственный свет больно ударил в глаза.

– Костя! Ты как себя чувствуешь? – подскочила к нему Грохотова. – Мы уж собирались тебя будить. Боялись, в летаргию впал.

– Меня Ненашев не спрашивал?

Обухов постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, между прочим.

– Сам нет, а Чухаев два раза приходил и раз пять звонил, – отрапортовала Грохотова. – Велел, как только проснешься, чтобы тут же с ним связался.

– Ладно, я сейчас к нему зайду, – пообещал Обухов и добавил: – По дороге. Я, ребята, наверное, домой поеду. Что-то мне совсем нехорошо. Бумаги вот только собрать надо. Документы, проекты… Может, дома какая идея в голову придет. Я выспался, ночью и поработаю.

Длинное объяснение показалось «ребятам» странным. Удивленно переглянувшись с Аликом, Грохотова уточнила:

– Ты прямо сейчас уходишь?

– Да, только вещи соберу… – пряча глаза, ответил Обухов и спешно стал запихивать в рюкзак стоявшие на столе фотографии в рамках: родителей, сестры, умершего полгода назад ротвейлера по кличке Лорд. Вслед за снимками в «сидор» были уложены принесенные Костиком в разное время из дома любимые книги: Сервантес, Карпентьер, Борхес, Гессе… Последней Обухов затолкал меховую безрукавку, которая болталась на вешалке и летом, и зимой и лишь изредка использовалась по назначению.

Криэйторы наблюдали за сборами в напряженном молчании. Обухов затянул кулиску на рюкзаке, закинул лямки на плечо и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. У самой двери вдруг остановился, застыл на пару секунд, медленно повернулся.

– Хотел так уйти… – Голос Обухова звучал глухо и еле слышно. – Но нельзя. Нечестно. Простите, если кого обидел. Может, еще увидимся.

– Кость, ты что?! – первой опомнилась Грохотова. – Ты совсем уходишь?! Увольняешься?

– Будем считать, увольняюсь. У меня к вам просьба: если Чухаев или Ненашев будут спрашивать, скажите, что мне плохо стало, дома «скорую» собираюсь вызвать. А про то, что вещи собрал, попрощался, не говорите. Хотя бы до завтрашнего утра…

С полминуты в отделе стояла тишина. Все смотрели на дверь, за которой скрылся Обухов. Первым молчание нарушил Алик:

– Я не понял: че это было?

– Может, он с утра с Ненашевым поцапался? – высказал предположение Андрюха. – Вспомните, какой он в отдел-то пришел. Ну точно! Потому Чухаев туда-сюда и бегал. Наверное, босс Косте вставил за что-то не по делу, а извиниться самому западло. Вот и по­слал юриста ситуацию урегулировать. Какой же дурак захочет такого спеца, как Обухов, терять?

– А может, стоило кому-то с ним поехать? – подала голос Агнесса Петровна. – Вдруг по дороге сознание потеряет? Давайте я его догоню…

Бренд-менеджер подхватилась со стула и стянула с вешалки шубку. Но, потоптавшись у двери со своей норкой в руках, вернулась на место. Все уставились на Надежду, которая, выдержав паузу, спросила:

– Вы представляете, что с нами будет, когда выяснится, что мы уход Обухова скрыли?

– По-твоему, надо поскорее бежать и закладывать Костика? – исподлобья взглянул на Грохотову Алик. – Он же просил…

– Почему, собственно, «закладывать»?! Просто проинформировать начальство. В конце концов, мы обязаны это сделать. Тем более что Чухаев нас предупредил. Если бы Обухов просто пораньше с работы слинял, мы бы его прикрыли, но тут же другое дело. В общем, надо идти и ставить Ненашева в извест­ность.

– А чего это ты вдруг засуетилась? – недобро прищурился Алик. – На обуховское место метишь и теперь выслуживаешься?

– А мне, между прочим, и выслуживаться не надо! Потому как это место и так мое! Это только на бумаге мы с тобой, милый Алик, равные должности занимаем, а на деле… Неужели ты думаешь, что тебя поставят на место Обухова? Ты всего-навсего дизайнер, понял? И кроме как иллюстрировать чужие идеи, ничего не можешь. Ты, по сути, исполнитель, уразумел? И еще, к твоему сведению: во всех агентствах креативными отделами руководят гуманитарии, люди, способные генерировать креатив и умеющие найденную идею выражать словами. В общем, вы как хотите, а я пошла.

– Никуда ты не пойдешь! – зло прохрипел Алик и решительно скомандовал: – Андрюха, запри дверь и ключ держи при себе! На телефонные звонки не отвечать! Агнесса Петровна, вы номер Обухова знаете? Наберите и скажите, что тут Грохотова в штрейхбрехеры рвется. Будем ее блокировать сколько сможем, но до утра не обещаем.

– Хорошо, хорошо, – как китайский болванчик, закивала Агнесса Петровна, выискивая в памяти мобильного номер теперь уже экс-начальника.

– Ты чего творишь, идиот?! – сорвалась на крик Надежда и метнулась к двери, которую Андрюха успел запереть.

– Не ори, – сдавленным шепотом посоветовал Алик и, зажав Грохотовой рот, поволок ее в комнатенку, которая до нынешнего вечера служила Косте Обухову кабинетом.

Через пару минут из-за двери комнатушки высунулась патлатая голова арт-директора:

– Агнесса Петровна, вы позвонили? Сказали? Тогда идите сюда!

Бренд-менеджер тяжело поднялась со стула и, по-старушечьи шаркая ногами, поплелась на зов.

Грохотова сидела на кожаном диване и, стуча зубами о край стакана, пила воду. Примостившийся рядом Алик гладил ее по плечу:

– Ну прости, прости меня, гада! Но ты меня еще благодарить будешь за то, что удержал… Пораскинь мозгами-то. Небось не на творче­ской почве у них с Ненашевым конфликт вышел. А если так, то Костику кранты. Ты же знаешь, какие о нашем боссе слухи ходят. Что это он Дегтярева – своего, между прочим, лучшего друга – за решетку пристроил. Скорее всего, и с Обуховым у них из-за Стаса закрутилось. Дегтярев ведь Костику те векселя, за которые его потом посадили, показывал. Говорил: мол, что-то мне в них не нравится, хотя вроде все путем: и степени защиты на месте, и номера совпадают. Ну а Обухов что, специалист, что ли? Посмотрел на просвет, плечами пожал. Он, когда следствие началось, хотел в милицию пойти, рассказать про тот разговор со Стасом, но Чухаев отговорил – убедил, что тем самым Обухов подозрения в отношении Дегтярева только усугубит. Объяснил, что следователь расценит эту историю как попытку Стаса подстраховаться, проверить, действительно ли хорошо сработана фальшивка. Потом-то Костя просек, что это глупость и что Чухаев сам как-то замазан, но поначалу поверил. Мы ж все тогда как думали? Что начальство за Стаса горой встанет, Ненашев землю будет рыть, лишь бы Дегтярева из дерьма вытащить… Ладно, девчонки, мы все перенервничали, и я предлагаю выпить лекар­ства. Андрюху оставим на стреме, а сами по стопарику «Сладкой истомы» дернем, а? У Костика пара бутылочек осталась.

Алик подошел к двери:

– Андрюха, выключи здесь свет и сиди тихо, как мышь.

– Че, один? В темноте? А комп хоть можно включенным оставить? Я в стрелялку поиграю.

– Поиграй, но звук убери. Совсем.

В семь часов начали надрываться телефоны. Разом на всех столах. Потом запиликали мобильные: Алика, Грохотовой, Агнессы Петровны. Потом кто-то начал ломиться в дверь. Об этом оповестил коллег Андрюха:

– Они сейчас замок ломать будут! За слесарем послали. Чухаев до этого два раза приходил – за ручку дергал, вслух ругался, куда все делись.

Сидевший между раскрасневшимися дамами Алик поднялся:

– Врубай свет и – в каптерку! Я сам разберусь.

Прежде чем повернуть ключ, арт-директор вздыбил и без того похожие на стог сена волосы и расстегнул на рубашке две пуговицы. Вид теперь у него был пьяно-расхристанный и даже залихватский.

– О! Василич! Это, оказывается, ты тут ломишься? – завопил Алик, искусно изобразив при виде главного юриста изумление. – А мы, понимаешь, мозговой штурм в дальней комнате устроили. Дамскую водку обсуждаем, ну и, как положено, приняли по капелюшечке, так сказать, для полной включенности…

Чухаев молча отстранил Алика и почти бегом рванул к бывшему обуховскому кабинету.

Едва взглянув на сидевших рядком Агнессу, Надежду и Андрюху, тщательно обшарил глазами комнатушку: будто в ней – размером три на три – мог кто-то спрятаться.

– Где Обухов? – грозно рявкнул юрист.

– Да минут десять как ушел, – беззаботно ответил Алик, бочком пробравшийся мимо Чухаева в обуховскую обитель и устроившийся на подлокотнике дивана. – Он тоже с нами принял маленько, да, видно, зря. Голова у него и так болела, а тут совсем невмоготу стало. Сказал, если дома легче не станет – «скорую» вызовет.

– Да? – подозрительно воззрился на Алика Чухаев.

Тот в ответ растянул губы в безмятежной улыбке и развел руками.

– А почему телефон не берет?! Почему вы на звонки не отвечали, а?!

– Да говорю же, Василич, проект пробуксовывает. Надо срочно с ним что-то решать, а тут одни звонки да визитеры… Ну мы и решили…

– Так, давай сейчас, при мне набери Обухова!

– И чего сказать?

– Спроси, где он.

– Больше ничего?

Чухаев на мгновение задумался:

– Нет.

Продолжая изображать пьяный пофигизм, Алик завопил в трубку:

– Але, шеф! Мы тут забыли сказать: тебя Василич весь день для какого-то разговора искал. Опять вот пришел и стружку с нас снимает! За то, что тебя не предупредили. А ты домой пилишь? Ну хорошо! Он тут рядом стоит, так я ему передам, что ты дома. Наверное, он тебе позвонит или даже приедет, если ему до утра невтерпеж!

Чухаев слушал треп Алика, глядя на арт-директора в упор. И тон, и особенно последняя фраза про «или даже приедет» юристу не понравились. Нет, не настолько первый дизайнер пьян, каким хочет казаться.

– Ну вот, Василич, минут через десять Обухов дома будет, – продолжая скоморошничать, отрапортовал Алик. – Если, конечно, в какой кабак вдруг завернуть не вздумает! Судя по голосу, ему вроде легче стало.

Ничего не говоря, Чухаев резко развернулся на каблуках и быстрым шагом вышел из отдела.

Алик тяжело рухнул в кресло:

– Ух, блин! Я даже не думал, что притворяться пьяным труднее, чем, надравшись в лоскуты, трезвого изображать. Но Чухаев, кажется, купился, а, народ?

Народ безмолвствовал. В глазах соратников Алик прочел безысходность, страх и немой вопрос: «Что теперь с нами будет?»

– Все нормально, – успокоил коллег арт-директор. – Сейчас – по домам. Увидите: к утру все устаканится. Вот только Костик, кажется, уже не вернется…

Обухов в который раз за нынешний вечер набирал номер Гольдберга. В ответ опять раздались длинные гудки: один, второй, третий, четвертый…

– Але! Гольдберг у телефона.

– Михаил Иосифович, это Костя Обухов. Слава богу, я уж думал, говорить со мной не хотите.

– Да я телефон в кармане пальто оставил, а пальто – в гардеробе. Мы тут с друзьями-коллегами в ресторане сидели. Сейчас вот вышли – слышу, в кармане пищит. Что-то случилось?

– Михаил Иосифович, у меня к вам просьба. Вы не разрешите мне сегодня у вас переночевать?

– Да милости просим, почему нет? А вы сейчас где?

– У вашего дома уже три часа торюсь.

– Так я минут через пятнадцать буду. Вы хоть на машине?

– Да, в ней и сижу. Греюсь. Михаил Иосифович, вам могут Ненашев или Чухаев позвонить, чтобы узнать, не проявлялся ли я. Не говорите им ничего. Ну что я вам звонил, что ночевать у вас буду. Я вам все при встрече объясню.

– Хорошо. Я понял. – Гольдберг отключился и обернулся к Таврину. – Мне надо срочно домой – меня там человек ждет.

– Да? – расстроился майор. – А я хотел с вами поговорить. Вы ж, наверное, кое-что знаете про дело Дегтярева. Не знаете, так догадываетесь…

Гольдберг на мгновение задумался. Потом вдруг решительно рубанул воздух рукой:

– Поехали ко мне. Человек, который сейчас звонил, куда больше меня может знать.

Михаил Иосифович продиктовал двум водителям-трезвенникам свой адрес. Тачки психолога и майора поехали гуськом.

Через полчаса Гольдберг, Таврин и Обухов сидели на кухне в квартире Михаила Иосифовича и пили зеленый чай с ананасовой стружкой, рекомендованный хозяином как лучшее средство для отрезвления и улучшения мыслительного процесса.

Еще спустя час Игорь Владимирович подытожил услышанное от креативного директора (теперь уже бывшего) и штатного психолога агентства «Атлант»:

– Если я правильно понял, никто в агент­стве в то, что Дегтярев совершил мошенничество, не верил и не верит. Однако и во время след­ствия, и на процессе все молчали.

– А на процесс нас и не приглашали, – мрачно парировал Обухов. – Следователь – да, вызывал человек пять: замов ненашевских, из бухгалтерии кого-то. Но толком никто ничего не знал. И доказательств в пользу Дегтярева ни у кого не имелось.

– А догадками делиться – себе дороже, – не столько спросил, сколько констатировал майор и укоризненно посмотрел на собеседников. – Ну а судьбой Ольги-то вы интересовались? Узнавали, как она, на что живет? Или боялись, что такие контакты сразу Ненашеву известны станут? Эх вы… Ну ладно, не мне вам мораль читать. Вот только что хочу у вас спросить… Как думаете, Ненашев один аферу провернул или помогал кто? Что-то мне подсказывает, что сам он подставляться бы не стал. Вдруг какое-то из звеньев: опер, следак, судья, адвокаты, которых Уфимцева наняла, – негнилым бы оказалось? Представляете, какая бы каша заварилась! И совсем не по рецепту Ненашева…

– Если кто и помогал, не со стороны, то Чухаев или Статьев. Хотя полковник вряд ли бы в криминал полез. Значит, Чухаев. А вы как думаете, Михаил Иосифович?

– Думаю, вы правы. По поведению нашего юриста можно понять, что он с Ненашевым в особых отношениях. Особо доверительных, так сказать…

– Ну а если на этих двоих надавить, припугнуть?

– Не имея на руках железных доказательств? – усомнился Обухов. – Пустое дело. Чухаев, правда, пожиже босса. Понтов – море, но по натуре – трус.

– Значит, берем в оборот Чухаева. Так, мужики, ставлю задачу: хорошенько подумать и вспомнить какие-нибудь грешки, за которые его можно препроводить в ментуру.

– Вряд ли мы в этом можем быть вам полезны, ведь мы с Чухаевым… – начал было Гольдберг, но Обухов жестом его остановил:

– Он, когда жену на курорт отправляет, по дороге с работы всегда в один и тот же кабак неподалеку от дома заезжает. Выпивает там изрядно, телку снимает и везет к себе. Короче, пьяным за руль – это для него в порядке вещей.

– Так, уже хорошо. Номер его машины знаешь?

Обухов кивнул.

– С ребятами из ГАИ, чтобы тормознули, я договорюсь. Но подожди! Сейчас зима. Полгода нам, что ли, его загула ждать?

– Да какие полгода! Чухаевская половина и сейчас на каком-то спа-курорте, то ли в Израиле, то ли в Турции. Он ее раза четыре за год подальше от себя сплавляет. Чухаев, конечно, сволочь, но даже он такую стерву не заслужил. Мегера! Точно тебе, майор, говорю. Гадюка из гадюк. Он ее боится больше всего на свете. Больше даже, наверное, тюрьмы и смерти…

– А чего ж тогда баб домой таскает? – изумился Таврин. – Вдруг жена по приезде какую-нибудь улику найдет или соседи стуканут?

– У него все продумано. Накануне возвращения благоверной бригаду уборщиц вызывает. Те сутки драют ему квартиру – от и до. А соседей эта стервь так достала, что они только радуются, когда Василич ей рога наставляет. Сочувствуют и даже под пытками супружнице не заложат.

– А ты про все это откуда знаешь? – поинтересовался Таврин.

– Так он сам мне по пьяни рассказал. Про соседей и про то, что баб домой возит. А что пьет и телок снимает в кабаке «Гусь на серебряном блюде», так я сам пару раз тому свидетелем был. Мы ж с ним по соседству живем.

– Понятно. А как ты думаешь, что будет с Чухаевым, если о его похождениях супруге станет известно?

– Да она его убьет! Причем с особой жестокостью. Хотя нет… Он сам умрет. Его одна мысль о том, что жена может быть в курсе… В общем, точно, скопытится.

– Вот на этом и сыграем. – Таврин хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся. – Все, мужики, хмель у меня повыветрился. Так что поехал я домой. И вам советую не засиживаться. Ложитесь спать. Михаил Иосифович, помните, вам завтра на работу. И ведите себя, пожалуйста, так, чтобы никто ничего не заподозрил. Я имею в виду не только Уфимцеву, но и вашу осведомленность о месте нахождения Обухова. Вы весь вчерашний день провели в библиотеке и совсем не в курсе того, что произошло в отделе. Удивляйтесь, выспрашивайте подробности. И упаси вас Бог из сочувствия к коллегам, которые будут переживать за судьбу Константина, шепнуть им лишнее.

Сев в машину, Таврин первым делом набрал сотовый капитана Старшинова. Тот ответил после первого звонка, хотя часы показывали полчетвертого утра. Капитан был на квартире у сына. На вопрос Таврина: «Что делаете?» – Алексей ответил:

– Он спит, а я пытаюсь понять, что я не так сделал? Игорь, он ведь маленький таким хорошим пацаненком был: ласковым, кошек, собак бродячих жалел… Даже врать не умел, представляешь? Начинает что-нибудь сочинять – и тут же расплачется… Эх, упустил я парня! Другими занимался, тетешкался с ними, а своего – упустил… Я вот что решил: если в связи с этим отравлением в оборот его не возьмут, уедем мы из Москвы. Уволюсь, плевать на выслугу и пенсию… Мой бывший однокашник по школе милиции сейчас в целом сибирском крае егерями заправляет. Вот и устроимся на какой-нибудь участок. Будем тайгу охранять, браконьеров ловить. Как считаешь?

– Хорошая мысль, – похвалил Таврин и, пожелав капитану спокойной ночи, с полегчавшим сердцем поехал домой.

Возвращение

Михаил Иосифович всегда вставал в одно и то же время, даже в выходной и в отпуске. Вот и в то утро, ровно в 7.00, стараясь не разбудить гостя, он вышел на лоджию, открыл окно и сделал зарядку. Морозец и энергичные движения прогнали остатки сна. Теперь холодный душ, чашка зеленого чая с парой галет.

В четверть девятого Гольдберг позвонил Завьяловой. Извинился, что не сможет подъехать с утра, как договаривались, но пообещал все же быть всенепременно, а о времени визита заблаговременно сообщить.

Порог креативного отдела Гольдберг перешагнул ровно в девять. Все, кроме Обухова, были на месте. Сидели за столами понурые и выглядели не лучшим образом, особенно женщины. Поздоровавшись, Гольдберг как можно более беспечно поинтересовался:

– Почему все такие мрачные? По кому тризну празднуем?

Его тон почему-то больше всех задел Агнессу Петровну, питавшую к Михаилу Иосифовичу романтические чувства.

– А чему веселиться?! – неожиданно набросилась она на психолога. – Тут вчера такое было! А теперь нас всех допрашивать будут!

– Михаил Иосифович ничего не знает! – заступился Андрюха и, подлетев к столу Гольд­берга, начал излагать события вчерашнего вечера.

Гольдберг внимательно слушал и лишь сокрушенно качал головой.

– Да, а теперь нас допрашивать будут! – по­вторила Агнесса Петровна, едва дождавшись, покуда Андрюха закончит говорить.

– Кто и по какому поводу собирается вас допрашивать? – уточнил Гольдберг. И от спокойного, даже ироничного тона, каким психолог задал вопрос, всем сразу стало легче.

– Чухаев, – ответила за всех Грохотова. – Он уже звонил и приказал не расходиться. Вами интересовался… А допрашивать, наверное, про Костю будут. Он же пропал. Чухаев говорит, телефон отключен. Он и вправду отключен – мы тоже ему звонить пытались.

Дверь открылась, и на пороге появился – легок на помине! – Александр Васильевич Чухаев. Главный юрист начал без предисловий:

– Кто из вас знает, где сейчас может находиться Обухов?

– Может, на работу едет, – пожал плечами Алик. – Сейчас такие пробки.

– И я, и ты, и все вы прекрасно знаете, что ни на какую работу он не едет!

– Значит, спит. Он вчера себя плохо чув­ствовал, – все тем же спокойным тоном предположил Алик.

– Где он спит? Дома его нет – я проверял.

– А чего вы вдруг запаниковали-то?

– А того, что ваш Обухов взял сто пятьдесят тысяч долларов, чтобы расплатиться с этой, как ее… Анастасией… Заворотнюк. Она договор на рекламу водки с нами подписала. Обухов ей бабки повез и пропал. Вместе с деньгами.

– То есть вы подозреваете, что Обухов присвоил деньги и скрылся?

– А что еще прикажешь думать? – попытался сыграть праведный гнев Чухаев. Получилось так ненатурально, что Алик невольно поморщился. – Продюсеру актрисы этой позвонили – деньги ей Обухов не отдал. Вот и выходит, что Костик их попер.

– Вранье! – кинулся защищать шефа Андрюха, глаза которого от возмущения стали похожи на два елочных шара – такие же большие, круглые и блестящие.

– Погоди, Андрюх, – остановил Суслова арт-директор. И, уже обращаясь к Чухаеву, невинным тоном поинтересовался: – А что, разве Заворотнюк согласилась? Разговор о том, чтобы ее пригласить, в отделе шел, но, во-первых, для ролика о колготках, а не водки – раз, а во-вторых, ни ей самой, ни ее продюсеру Костя, насколько нам известно, даже не звонил – это два. Прикинул, сколько они могут запросить, и отказался от этой идеи.

– Тебе не приходит в голову, что не обо всем он вам докладывает? Вопрос решался на совещании у Ненашева, и Обухов не счел нужным вас информировать. А может, – Чухаев старательно сморщил лоб, будто прямо сейчас ему в голову пришла скорбная догадка, – он заранее все продумал! Может, с самого начала решил деньги присвоить! Тогда Обухов намеренно все скрыл. Вдруг бы вы что-то заподозрили и Ненашеву или мне доложили…

– Если мне не изменяет память, прежде Обухов и куда большие суммы и актерам, и на телевидение возил, – заметил Алик. – Разве нет? Чего ж это он сейчас на какие-то полтораста штук польстился?

– Ну я не знаю… – замялся Чухаев. – Может, именно сейчас обстоятельства так сложились. Задолжал кому…

– Неубедительно. Да, и еще один вопрос: а 150 тысяч – это весь гонорар Заворотнюк или аванс?

– Весь.

– И она согласилась рекламировать водку за жалкие сто пятьдесят штук?

– Так долларов же!

– Понятно, что не тугриков. Нестыковочка получается. Если она за пару последних роликов про «любимый» сок 250 тысяч баксов получила, чего же она водку-то за такую смешную сумму рекламировать взялась? Это ж, как ни крути, удар по имиджу. Она два года няню, любимицу детей, изображала, сейчас во множестве шоу для семейного просмотра участвует… За что, я вас уверяю, очень солидные бабки получает. И вдруг эта прелестница-скромница вылезает на экран с рекламой водки – и ломает свой имидж к чертовой матери! За 150 тысяч долларов…

Криэйторы воззрились на главного юриста, и во взгляде каждого из них читались недоверие и снисходительность. Чухаев понял, что попал впросак, и теперь судорожно соображал, как из этого положения выпутаться…

– Так это! У нас же реклама водки скрытая!

Чухаев так искренне обрадовался своей находчивости, что даже вскочил со стула и победно посмотрел на Алика.

Арт-директор хмыкнул и, не глядя на главного юриста, произнес усталым и бесцветным голосом:

– А ведь вы, Александр Васильевич, производили впечатление умного человека. Чего ж так лажаетесь? Что, времени на подготовку «фуфла» не было? Да, конечно, реклама «Сладкой истомы» у нас скрытая. Но вы как юрист и давний сотрудник «Атланта» прекрасно знаете, что это отмазка для антимонопольщиков – чтобы не потянули на правеж за нарушение закона. А телезрители, они же потребители рекламы, телевизионщики, продающие под нее эфирное время, актеры, в ней участвующие, прекрасно знают истинный предмет нашего промоушена. Так что для репутации актрисы все едино: рекламировала бы она водку, так сказать, в чистом виде или через нижнее белье. Посему позвольте вам не поверить, многоуважаемый Александр Васильевич. Лоханулись вы со своей версией про украденные Обуховым денюжки Насти Заворотнюк.

– Да как ты смеешь со мной таким тоном разговаривать! Да никто…– Чухаев захлебнулся гневом и, хватая ртом воздух, затряс головой.

– Хотели сказать, никто с вами подобным тоном не смеет разговаривать? – продолжил добивать юриста Алик. – А вы сходите к Ненашеву, доложите о состоявшейся тут беседе. Только честно доложите, перескажите как можно ближе к тексту. Еще не такие слова услышите. И уж точно не таким тоном.

Уходя, Чухаев так саданул дверью, что она едва не слетела с петель. С полминуты в отделе царило молчание. Его нарушил Алик:

– Ну че, народ, наверное, надо всем идти заявление по собственному писать. Пока Чухаев какую-нибудь статью не нашел, по которой нас вышибут.

– А может, пронесет? – робко поинтересовалась Грохотова. От ее вчерашней решимости быть полезной начальству не осталось и следа.

– Ну мимо вас, может, еще и пронесет, а я тут точно больше не работаю, – тяжело вздохнув, Алик начал выдвигать ящики стола и вытаскивать из них какие-то папки, блокноты, листы с эскизами.

– Не спешите, Алик. – Подошедший сзади Гольдберг положил руку на плечо дизайнера. – Подождите до завтрашнего утра. Мне почему-то кажется, что уже сегодня вечером у нашего юриста появятся большие проблемы, так что обо всем остальном ему, скорее всего, придется на время позабыть.

– А… – открыла рот Грохотова. – Откуда… Вам что-то известно?

Михаил Иосифович замахал выставленными перед грудью ладонями:

– К сожалению, больше ничего сказать не могу. В свое время все узнаете. А сейчас прикройте меня. Мне нужно отлучиться – и надолго. Боюсь, появлюсь уже только к вечеру. Если меня будут спрашивать Ненашев или Чухаев, возьмите грех на душу, соврите: дескать, Михаилу Иосифовичу в результате «наезда» главного юриста стало не по себе, сердце прихватило, в голову ударило – и он поехал к доктору.

– А на самом деле вы куда? – продолжала любопытствовать бренд-менеджер.

– Конечно, прикроем, Михаил Иосифович! – горячо заверил психолога Алик, чем позволил Гольдбергу проигнорировать последний вопрос Агнессы.

– Алик, у меня к вам просьба личного, я бы даже сказал, интимного характера. Думаю, дамы не обидятся, если мы обсудим ее в кабинете Кости.

Получив молчаливое согласие дам, психолог и дизайнер скрылись за дверью. В обуховской комнатенке Гольдберг спросил:

– У тебя нет фотографии Дегтярева? Можно даже коллективный снимок, но только чтобы лицо Стаса было хорошо видно.

– А зачем? – заикнулся дизайнер, но тут же осекся: – Простите за глупый вопрос – можете не отвечать. Дайте-ка подумать… Есть у меня одна папка под названием «ерунда», куда я левые фотки сбрасываю: подружек своих, вывески идиотские и кадры с корпоративных вечеринок. Давно почистить собирался, но, слава богу, руки не дошли. Есть там Дегтярев, точно есть. Знаете что, Михаил Иосифович… Спускайтесь к своей машине, а я минут через десять снимки распечатаю и вынесу. Ну чтобы лишних вопросов не было.

Через четверть часа Гольдберг уже ехал на Ташкентскую. На пассажирском сиденье рядом с ним лежали три листа формата А3 с изображением Стаса Дегтярева. Большие, четкие фотографии.

Дверь открыла Ольга. Она явно волновалась: принимавшие у Гольдберга шляпу и шарф руки подрагивали, на лице блуждала улыбка. По­спешившая с кухни Станислава Феоктистовна радостно всплеснула руками:

– А вот и наш доктор! Добрый день! Мы уж вас заждались. Думаю, сначала надо выпить чайку с морозца, а потом и за работу.

Гольдберг перехватил взгляд Ольги – в нем читалось нетерпение.

– Да нет, милейшая Станислава Феоктистовна, думаю, лучше сначала мы с Олей поработаем.

– В таком случае не стану мешать, – согласилась хозяйка, пропуская Михаила Иосифовича и девушку в гостиную. Прикрывая за ними дверь, старушка заметила, что в руках доктор держит скатанные в трубочку белые листы.

Спустя три часа на кухне, где Станислава Феоктистовна, стараясь не шуметь, стряпала свои знаменитые пирожки, появился Гольдберг. Вид у него был до крайности усталый, но глаза сияли победным блеском.

– Ну что? – забыв об обычной сдержанности, бросилась к Гольдбергу старая дама.

– Кажется, я заслужил и ваш изумительный чай, и ваши бесподобные пирожки.

– Все вспомнила?

– Ну я же не Господь Бог! – немного обиделся Гольдберг. – Не все, конечно, не все! Но дело сдвинулось…

– А что она сейчас делает? – рванулась было из кухни Станислава Феоктистовна. Но Гольд­берг ее удержал:

– Оставьте ее одну. Ей это нужно… Она фотографии рассматривает.

– Какие фотографии? Чьи?

– Того самого человека, по которому она плака­ла, когда смотрела передачу про тюрьму.

– Значит, я была права: он в тюрьме…

– Вы не просто правы, милейшая Станислава Феоктистовна, вы гений. Если бы вы не заметили ее реакции и не рассказали о ней Геннадию – у меня бы ничего не получилось.

– А можно, я тихонечко подойду к двери и – не открывая! – послушаю, как она там? На сердце неспокойно.

– Ну хорошо, – сдался Гольдберг.

Через минуту старушка влетела на кухню, как вихрь:

– Она там разговаривает!

– Да? – не удивился Гольдберг. – Ну, пусть поговорит…

– Вы что, не понимаете: она одна в комнате и разговаривает. Значит, у нее галлюцинации!

– Ничего подобного. Все нормально.

Попив чаю с пирожками, Гольдберг принял из рук хозяйки поднос с полдником для своей пациентки и скрылся за дверью в гостиную. А вышел оттуда, когда напольные часы в коридоре показывали четверть девятого.

– На сегодня достаточно, – устало проговорил Гольдберг, натягивая пальто. – Вы с ней посидите немного, поговорите, но недолго – она тоже очень устала. Завтра я опять приеду. Возможно, прихвачу с собой доктора Федулова – если вы, конечно, не возражаете.

– Да бог с вами! – всплеснула руками Станислава Феоктистовна. – Конечно, приезжайте. Кстати, Геннадий тоже завтра свободен – обещал, как утром дежурство сдаст – сразу к нам.

Вопреки рекомендации доктора, Станислава Феоктистовна и Оля проговорили до двух часов ночи. Им было что сказать друг другу: старой женщине, пережившей смерть самых близких людей, всех своих сверстников и сверстниц, и совсем еще девчонке, которой уже в начале жизни довелось потерять даже память о своих близких.

Справедливость

Апрель в том году выдался холодным. На календаре десятое число, а в недоступных солнцу местах еще остались пласты лежалого снега, дамы не спешат расстаться с шубами, мужчины – с зимней резиной: того и гляди, с серого, затянутого тучами неба пойдет снег или холодный дождь, а вслед за ним ударит морозец – и куда ты тогда в летней «обувке» выедешь?

С того самого дня, когда Михаил Иосифович Гольдберг применил к пациентке Уфимцевой шоковую терапию, прошло меньше четырех месяцев, но событий они вместили столько, что хватило бы на пятилетку. Их-то сейчас – уже по которому кругу – и обсуждала компания, со­бравшаяся за столом у хлебосольной Станиславы Феоктистовны. Повод для нынешнего «народного вече» был особый – хозяйка праздновала свое стопятилетие. Уже отзвучали тосты и за здоровье именинницы, и за хороших людей, которых на этом свете несомненно больше, чем плохих, и даже за случай с Олей, который, конечно же, очень печальный, но, «не будь его, мы бы все не познакомились».

– Ну, ребятки, а теперь давайте выпьем за справедливость! – поднял бокал с красным вином Гольдберг. – В отношении некоторых – я имею в виду Дегтярева и Чухаева – она восторжествовала, в отношении других – пока нет, но лиха беда начало…

– А я все-таки не понимаю, как Ненашеву удалось выкрутиться? – Бурмистров вопросительно посмотрел на майора. – Чухаев-то ведь, насколько я знаю, шефа на допросах не щадит. Зачинщиком и вдохновителем операции выставляет, а себя – только исполнителем, который не посмел ослушаться начальника.

– Следствие не закончено, Ненашеву расслабляться рано, – заметил Таврин. – Из свидетелей, в которых он сейчас ходит, в соучаст­ники переквалифицироваться – две минуты. Но… Векселя-то подлинные у Чухаева нашли, когда обыск делали. Юрист утверждает, что не знает, откуда они взялись, говорит: наверное, Ненашев подкинул, ну и всякое такое… А Аркадий Сергеевич с тремя своими адвокатами оскорбление от такого навета разыгрывает. Мне ребята из УВД «стукнули», какие он там спектакли закатывал! Когда рассказывал о своих переживаниях из-за предательства друга, чуть не плакал. А уж как корил себя, что поверил неопровержимым фактам, а не самому Дегтяреву! Чухаева как только не обзывал… Кстати, Ненашев-то агентство, как оказалось, уже несколько месяцев назад продал, а о доме буквально на днях стало известно, когда из Регистрационной палаты документы пришли.

– У них с новым хозяином агентства договоренность была, мы вообще ничего не знали, как говорится, ни ухом, ни рылом, – кивнул Обухов. – Хорошие деньги, между прочим, взял. Хочет на них глянцевый журнал издавать. Русс­кий вариант то ли английского, то ли американского. Корпункты в Лондоне и Лос-Анджелесе открывает, а сам – на ПМЖ в Велико­британию.

– Значит, все-таки опасается, что и его могут за решетку пристроить… – предположил Бурмистров.

– Наверное, – пожал плечами Таврин. – Только вряд ли ему удастся, как некоторым, статус политического беженца получить. Калибр не тот.

– Кость, а ты в агентство вернуться не хочешь? – полюбопытствовал Бурмистров.

– Не-а. Меня, вообще-то, новый хозяин уговаривал. Неплохой, между прочим, мужик. И в рекламе сечет, и с людьми нормальные отношения наладил. Мне Алик чуть не каждый вечер звонит – отчитывается, совета просит. Его пару дней назад из и. о. в полноценные начальники отдела перевели. А что касается меня… Вы даже не представляете, как я рад, что наконец своим делом занимаюсь. Вовка – это однокурсник мой, я у него сейчас вторым режиссером на картине – порекомендовал меня нескольким продюсерам. Если этот фильм нормально отработаю – может, к осени и под собственный проект деньги найду. Сценарий у меня уже есть… А вы, Михаил Иосифович, как на новом месте?

– Нормально. Профессор Федулов, которого большинство из вас имеют удовольствие знать, загрузил вашего покорного слугу по полной программе. В своей клинике отдал самых трудных больных, а в медакадемии – и лекции поставил читать, и семинары по психологии вести. В общем, тружусь в поте лица и мозгов.

– И это вам на пользу! – весело заявила Ольга. – Вы даже помолодели, честное слово!

– Спасибо, Оленька, за комплимент, – польщенно улыбнулся Михаил Иосифович и тут же по-мальчишески похвастался: – А меня ведь еще и в Сербского, и в Ганнушкина приглашали. Консультировать тамошних пациентов, у которых клиническая картина – один в один с Оленькиной. Сейчас в Москве четверо таких больных, и во всех четырех случаях уже есть серьезные результаты. Сейчас по моей просьбе руковод­ство Ганнушкина ведет переговоры с главврачами нескольких психиатрических больниц на периферии о переводе их пациентов с необычными формами амнезии сюда, в Москву. Я буду их наблюдать и лечить.

– А потом, глядишь, и докторскую напишете, – подытожил Бурмистров.

– Не все так просто, – вздохнул Гольдберг. – Я ж на целых семь лет отлучил себя от науки, а это значит, мимо меня прошли сотни всяких открытий, методик. Конечно, я кое-что читал – брал в Ленинке новые журналы, монографии по психологии, но все это так, мимоходом.

– Да полно вам себя корить-то, – сдвинула бровки Станислава Феоктистовна. – И вообще, Михаил Иосифович, – выговор вам. Взяли и настроили всех на грустную волну. Игорь Владимирович, а ну-ка лучше расскажите нам, как Чухаева в обезьянник посадили, а потом «раскололи».

– Станислава Феоктистовна, я вас не узнаю, – рассмеялся Таврин. – Всегда восхищался вашей изысканной речью, и вдруг чуть ли не по фене ботаете! «Раскололи»! Где это вы нахватались?

– Игорь, не конфузьте меня, – игриво хлопнула майора по руке старушка. – Ну расскажите, прошу вас!

– Станислава Феоктистовна, так все же эту историю наизусть знают! Вы сами раза три, не меньше, ее слышали.

– Я не слышала, – подала голос молчавшая до сей поры Наталья Белкина. – Вот сейчас из ваших бурных диалогов сложила с грехом пополам рваную картинку… Поняла только, что Дегтярева подставили Ненашев и юрист «Атланта». А как этого Чухаева говорить заставили, не знаю… Чего это он через два года после приговора разоткровенничался?

– Ну вот вам, Игорь Владимирович, и свежий слушатель, – с воодушевлением потерла сухонькие ладошки юбилярша. – А мы все и по десятому разу бы с удовольствием послушали про операцию, которую вы блестяще – блестяще, блестяще! И не машите руками! – спланировали.

– Ну что с вами делать? Ладно, расскажу, – сдался Таврин. – Договорился я со знакомыми ребятами из ГАИ, чтобы они машину Чухаева тормознули, когда он из любимого ресторана домой поедет. Перед тем как мужикам отмашку дать, лично убедился, что и выпил наш юрист крепко, и девицу снял. Два часа пришлось в том кабаке протусоваться, заказывал все самое дешевое, не пил ничего, а все равно на две тысячи влетел. Ну да ладно, счет Дегтяреву предъявим. Тормознули, значит, ребята господина Чухаева, а от него за версту коньяком разит. Говорят ему: «Вы пьяны! Давайте на экспертизу!» А он орать начал: «Да я вас в Бутырке сгною! Вы не знаете, какие у меня связи!» Гаишники ему вежливо: «Сгноите, сгноите, только сначала – проедемте на обследование!» Тогда он им начал деньги совать. Хорошие деньги – все из карманов выгреб.

– В другой раз гаишники, может, и польстились бы на денежки, – вставил реплику Бурмистров, – но тут случай особый. Не кто-нибудь, а сам легендарный – говорю без всякой иронии, заметьте – майор Таврин их попросил. Да еще и следил за развитием событий откуда-то из-за угла…

Игорь Владимирович укоризненно взглянул на Бурмистрова, но комментировать его замечание не стал.

– Привезли его в отделение, а там опера, опять же мною подготовленные, дожидаются. Заявляют Чухаеву, что его машина в розыске за наезд на пешехода и оставление места происшествия значится. Юрист им снова всевозможными карами грозит, а они ему спокойно так: «Извините, но вынуждены вас задержать. Так, а машинка-то на Чухаеву Марину Александровну зарегистрирована. Супруга ваша? По доверенности ездите? А где сейчас гражданка Чухаева? Ах, в санатории! Ну что ж, сейчас машину на штрафстоянку, вас – на медосвидетельствование, а с девушки данные и объяснение возьмем – и она сможет ехать домой. Вызовем ее, когда супруга ваша с курортов вернется. Станем вместе разбираться, кто именно за рулем был, когда ДТП произошло». Чухлов, как про жену услышал, про то, что ей с девицей встречу организуют, сам не свой стал. Побелел весь, чуть в обморок не грохнулся. Потом рыдать принялся – мужики говорят, голосил, как раненый медведь. А когда у него уж и рыдать сил не осталось, Михалыч, тамошний старший опер, из обезьянника его к себе в кабинет вытащил и душевный разговор изобразил. Сказал, что хорошо знает рекламное агентство «Атлант», в котором Чухаев трудится, поскольку его близкий друг в расследовании мошенничества с поддельными векселями непосредственное участие принимал. И тут же «задвинул» «дезу», что буквально на днях то дело на пересмотр вернули. Там, дескать, новые обстоятельства открылись, судя по которым «сиделец» совершенно не виновен, его подставили… Чухаев и так был полностью деморализован грядущей разборкой с драгоценной супругой, а тут у него от страха и остатки мозгов отключились. И начал он прямо там, у Михалыча в кабинете каяться и Ненашева валить: дескать, это он меня и поддельные векселя «организовать» заставил, и деньги для «стимулирования» дознания, след­ствия и судейских давал. Михалыч, не будь дурак, все под протокол. А Чухаев его подписал. Ну и пошло-поехало.

– А потом-то Чухаев прочухал… хм, – ухмыльнулся нечаянному каламбуру Бурмистров, – что на момент его задержания никакого доп­расследования еще не было?

– Ну потом-то, наверное, допер, – пожал плечами Таврин. – Только ничего уж изменить-то нельзя было.

– С векселями этими все более-менее ясно, – подвела итог Наталья. – А то, что Ненашев и его команда с Ольгой сотворили, это никто не расследует?

– Давайте сначала окончания эпопеи с векселями дождемся. – Тон майора сразу стал сухим и даже, как показалось Белкиной, раздраженным.

– А зачем дожидаться-то – не понимаю! Наоборот, надо вот прямо сейчас, пока Чухаев этот еще тепленький и адвокатами не наученный, колоть его на участие в эпизоде с отравой. Ведь наверняка это он Ольге психотропное средство подсыпал. Раз у Ненашева именно к юристу такое доверие было – он ему и поручил.

Таврин покачал головой:

– Мнится мне, что Чухаев к Олиному отравлению не причастен. Догадываться кое о чем, конечно, может, но догадки к делу не пришьешь. Нет, это совершенно особый, отдельный случай.

– Ну как же отдельный?! – продолжала упор­ствовать Белкина. – Когда все в крепкий узелок завязано: как только Ольга пришла к вам с просьбой заняться делом Стаса, ее тут же – бац! – и памяти лишили…

– О-о-о! – воскликнул, взглянув на часы Таврин. – Ну и заболтались мы, господа хорошие! А всем, между прочим, завтра на работу.

Гости задвигали стульями, разом загомонили: «И правда, засиделись!» «Мне еще в химчистку заехать надо!», «А я обещал дочке в Америку отзвониться!». Уже в прихожей, в суетливой толчее, Бурмистров попросил Гольдберга подбросить его «до центра». А, дождавшись, когда авто психолога вырулит из тесного двора, сказал:

– Мне с вами серьезно поговорить нужно. Про Ольгу. Только вы мне сначала скажите: она вправду все вспомнила?

Гольдберг помотал головой:

– Нет, конечно. Какие-то моменты – особо эмоциональные – в памяти действительно всплыли, но по большей части она составила свое прошлое из чужих воспоминаний: моих, Костиных, Натальи Белкиной.

– А Дегтярева? Вернее, не его самого, а про то, что между ними было, как он к ней относился, как изменял – она знает только со слов Белкиной?

– В общем, да. И внутри у нее очень сильный протест против образа, который из Натальиных рассказов предстает.

– То есть она его по-прежнему любит?

– А вот это не знаю. И потом – ну что такое любовь? Страсть, сексуальное влечение – их можно зафиксировать с помощью приборов, поскольку это уже область физиологии. У человека при виде объекта пульс учащается, давление повышается. А любовь? Ведь это может быть и жертвенность, и желание опекать, заботиться. Чувствовать себя спасителем, наконец. Не думаю, чтобы Ольга пылала к Дегтяреву страстью. Просто у Уфимцевой какое-то гипертрофированное, я бы даже сказал, патологическое чувство долга. А вы, – Михаил Иосифович повернул лицо к пассажиру-собеседнику и улыбнулся, – вы ей, Гена, нравитесь. И даже больше. Поверьте мне как человеку, который чуть не вдвое старше вас, и как классному – если верить отзывам коллег! – психологу.

– Хорошо бы, – обронил Геннадий и почему-то отвернулся к окну.

Оглавление

Перхоть

Позор

Мозговой штурм

Отгул

Король кумыса

Посетитель

Препарат

Психолог

Гипноз

Друзья

Связи

Мотив

Сон

Любовница

Ведунья

Прорыв

Магия

Разоблачение

Истома

Удар

Ролик

Память

Подлог

Шито-крыто

Стражи

Имя

Шопоголики

Вакансия

Возвращение

Справедливость

Реклама на сайте