«Маша, прости»

Я – школяр в этом лучшем из лучших миров.

Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!

До седин я у жизни хожу в подмастерьях,

Все еще не зачислен в разряд мастеров…

Омар Хайям

2001 г. Россия. Москва

«Есть две трагедии в человеческой жизни – не достигнуть своих целей и достигнуть их», – подумал Константин Краснов – худой, лысоватый мужчина с мечтательной улыбкой и пронзительными умными глазами, в одиночестве сидевший за небольшим столиком в кафетерии Останкино. Он был сложной натурой, нацеленной на самоуничтожение, хотя сам об этом и не подозревал.

– Поздравляю! – к нему подошел грузный, седовласый мужчина, заместитель редактора одной из новостных программ. – Давай, не подведи! – он панибратски похлопал Костю по плечу.

– Спасибо, – когда-то, лет семь-восемь назад, Костя начинал свою карьеру именно в этой команде, правда, не очень удачно. После окончания института, с дипломом журналиста, его взяли сюда… мальчиком на побегушках. Долго он не выдержал и ушел в газету, где писал глупые заметки о периферийных новостях. Он мечтал раскрывать заговоры мафии, громить коррупционеров, но его туда не допускали. Костя сменил еще пару газет, а потом вернулся на ТВ. Делал подборки новостей для телеведущих, разбирал почту, приносил кофе, бегал за водкой и, наблюдая за часто мелькавшим на телевизионном экране лицом бывшего товарища, мечтал о мести. «Федор Степанов – первый плейбой России!» «Федор Степанов – мегазвезда!» – мелькали заголовки. И везде он! В газетах, журналах, на ТВ, довольный собой и жизнью, самовлюбленный Федор Степанов – его злой гений!

Константин Краснов прошел долгий и трудный путь карьерного роста. Можно даже сказать, что до своего первого самостоятельного проекта, он дополз на пузе, изодрав в кровь руки, колени и душу.

– Поздравляю! – еще одна рука «друга» легла на плечо.

– Спасибо! – он старался быть искренним. «Новости по Останкино разлетаются быстрее „цыганской почты“». Краснов встряхнулся, скидывая с себя невеселые воспоминания, и хлебнул кофе. «Остыло, – он закурил. – Итак, что мы имеем? – Костя стал подводить итоги. – У меня своя передача, которая предварительно будет называться „Когда деревья были большими“».

Главный редактор настойчиво дал понять, что если он провалится, то это будет последний день в его жизни. Сам проект ему нравился, хотя он и понимал, что в нем нет ничего особенного. Один герой. Понятно, что его выбор будет проплачен, чистая заказуха. Соберутся его одноклассники – известные и неизвестные люди, которые почти все с удовольствием покрасуются на телеэкране, причем в нужном для себя ракурсе. А для этого как нельзя лучше подходят годы «юности младой», когда ты еще не успел никому нагадить и не завел смертельных врагов.

– Ладно, пусть будут встречи школьных друзей. Охи, вздохи, страсти. Но зрители должны рыдать! – дал наказ главный редактор.

– Сделаю, – пообещал Костя, еще не зная, какую насмешку готовит ему ее величество Судьба. Первая передача должна была выйти о… Федоре Степанове. Заказ сделал Михаил Майский – известный московский продюсер.

Краснову было обидно до слез. С одной стороны, это был идеальный шанс отомстить Федору, а с другой – он не мог рубить сук, на который с таким трудом залез.

«Ну что ж, бог не выдаст, свинья не съест! Посмотрим по ходу пьесы. Авось, что и наклюнется», – с такими мыслями он взялся за работу.

Разыскать одноклассников Степанова оказалось делом не сложным. Почти все они были детьми известных в свое время родителей, поэтому и сами кое-что из себя представляли.

Валерия Вадимовна Коренкова, в девичестве – Рыжова, назначила встречу у себя дома. Костя выяснил, что она закончила иняз, удачно вышла замуж и теперь была женой депутата Мосгордумы. Она оказалась приятной молодой женщиной, с очень хорошей фигурой.

– Чай, кофе? – хорошо поставленным голосом предложила она.

– Кофе. – Костя улыбнулся.

Они прошли в гостиную, обставленную великолепной мебелью. На полу лежал ковер ручной работы, на стенах – картины старых мастеров и античные безделушки, слегка потемневшие от времени.

«Хорошо живут слуги народа», – с легкой завистью подумал Краснов, усаживаясь в удобное кресло.

Валерия Вадимовна устроилась напротив.

– Я приготовила школьные альбомы, как вы просили. Честно говоря, после вашего звонка я не спала всю ночь, – она искренне улыбнулась. – Вспоминала, вспоминала. Столько лет прошло, а кажется, что все это было вчера.

Она оказалась милой и интересной собеседницей. Подробно рассказывала о школьных годах, искренне восхищалась Федором.

– Он всегда был талантлив! И в девятом классе даже за мной ухаживал, – она кокетливо поправила прическу.

– Признаться, этим фактом я нисколько не удивлен. – Косте даже не пришлось лгать, Лера Рыжова была удивительно мила не только на школьных фотографиях, но и в жизни.

– А сейчас вы общаетесь? – как бы невзначай поинтересовался Костя.

– Нет, к сожалению, – Валерия Вадимовна грустно вздохнула, – после школы как-то разбежались, а потом он становился все известнее и известнее. – Она неуверенно пожала плечами. – И стало как-то неудобно позвонить и сказать: «Привет! Помнишь, как за одной партой сидели?»

– А почему бы и не позвонить?

– Да нет, – тихо ответила она, – вроде как к чужой славе примазаться хочешь.

– Ну, вы тоже не последний человек в Москве. Ваш муж еще чаще на экране появляется.

– Это точно, – засмеялась Лера, – только они в разных весовых категориях: моего ругает, кто не лень, а его все любят.

«Да уж! – со злостью подумал Краснов. – Рассказать бы вам всем то, что я знаю. Тогда бы посмотрели на своего монстра в маске героя», – но он тут же взял себя в руки и стал с интересом разглядывать школьные фотографии. Его внимание привлекла одна девочка. Во-первых, она все время была рядом с Федором, но самое главное, что среди всех этих мальчиков и девочек – у нее было, пожалуй, самое живое лицо.

– Кто это? – поинтересовался Костя.

– А… Это Маша.

Он сразу почувствовал, как напряглась его собеседница.

– Интересное лицо.

Лера промолчала.

– А где она сейчас? – он пытался вспомнить, но был твердо уверен, что в списках, данных ему, имя Мария отсутствует.

– Не знаю, – слишком поспешно ответила женщина. – Она училась с нами всего несколько месяцев. – Валерия Вадимовна замялась и опустила глаза, но уже через секунду закончила твердым голосом: – В общем, мне нечего о ней рассказать.

Константин внимательно посмотрел на собеседницу. «Что-то здесь не так», – но он тут же профессионально улыбнулся.

– Нечего, так нечего! – От него не ускользнул тот факт, что женщина облегченно вздохнула.

– Ну, а что вы можете рассказать про Федора?

– Ой! Феденька… – ее лицо засияло улыбкой. – Это был изумительный мальчик! Душа компании… – Она сыпала и сыпала комплименты, причем чувствовалось, что Лера говорила искренне.

Николай Васильевич Крылов – внук известного академика и сын генерала Минобороны, ныне преуспевающий бизнесмен, согласился принять Краснова в своем кабинете и сразу предупредил, что у него будет только пятнадцать минут. Свои первые деньги Крылов заработал в Восточной Германии. При выводе западного контингента из ранее дружественной страны царила полная неразбериха: исчезали целые эшелоны оружия, недвижимость, принадлежащая СССР, переходила в руки частных компаний за символические деньги. Тогда не заработал только ленивый. Но об этом сейчас не вспоминали. Крылов владел «заводами и пароходами» и… многомиллионными банковскими счетами за границей.

Костя вошел в старинное здание на Ордынке, полностью принадлежащее компании господина Крылова с громким названием «КОНКВЕСТ». Он прошел через несколько постов хорошо выдрессированной охраны и оказался в шикарном кабинете.

Николай Васильевич напоминал типичного мафиози из совсем старых фильмов. Коренастый, широкогрудый коротышка, выглядевший значительно старше своих лет, с тонкими губами и глазами, в которых застыл ледяной холод.

– Прошу, – хозяин кабинета вежливо указал гостю на одно из кожаных кресел, стоявших в правом углу просторного помещения.

От этой холодной вежливости Костя почувствовал себя совсем неловко, словно доброволец, попавший на обед к людоеду, но Николай Васильевич, вальяжно расположившийся в кресле, снял галстук, улыбнулся и стал похож на нормального мужика.

В кабинет неслышно вошла секретарша с подносом, на котором дымился кофе.

– А может, чего покрепче? – «мафиози» весело подмигнул.

– Можно, – в горле першило.

– Людмила Васильевна, коньячок, ну, и сами знаете.

– Хорошо, – сдержанно ответила секретарь.

– Понимаешь, – разливая коньяк по рюмкам, доброжелательно начал хозяин кабинета. – Прям как в детство вернулся. Ну, давай, – Крылов сделал глоток и закусил тонко нарезанным лимоном. – Когда деревья были большими, – протянул он задумчиво. – А ведь ты прав! После твоего звонка я поехал на старую квартиру, ну там, где жил раньше. В ней, конечно, уже другие люди живут, но я объяснил, что да как.

Краснов уж слишком явно представил себе эти «объяснения» и улыбнулся, слава богу, хозяин ничего не заметил и продолжал делиться впечатлениями.

– Пришел в свою комнату, глянул в окно и обомлел! Какой маленький двор! А в детстве он казался мне огромным! – Крылов замолчал, а потом внимательно посмотрел на собеседника. – А ты молоток, голова варит! – похвалил он Краснова. – Там, если бабок надо, ты говори, не стесняйся.

«Поздравляю! Уже появились первые спонсоры», – тихо порадовался журналист.

– А то знаешь, весь этот криминал на экране уже надоел. А тут назад в детство, – мечтательно закончил Крылов.

Заявленные пятнадцать минут давно истекли, а Николай Васильевич все делился и делился своими детскими воспоминаниями.

Костя ему не мешал. Если хочешь расположить к себе человека – заговори о самом главном, а значит, о нем самом.

– А кто это? – осторожно поинтересовался Краснов, показывая на Машу, и опять удивился резкой перемене собеседника.

– Да так. Она и училась-то с нами недолго. – Крылов помедлил. – Не о том спрашиваешь, корреспондент, – в голосе послышался металл.

– А что вы можете рассказать о Степанове? – Костя понимал его с полуслова.

– Федька? Он всегда был любимчиком. Всегда в центре внимания. Я ему, признаться, очень завидовал, да и сейчас завидую, – и, поймав удивленный взгляд, пояснил: – Я, конечно, полмира купить могу, ну если напрягусь, а вот таким, как Федька, мне никогда не стать, – он произнес это так, словно говорил о недосягаемом божестве.

Валентина Петровна Серова, в девичестве Крайлер, дочь известного советского художника, ныне декан Института связи, пригласила Костю к себе домой.

Высокая, худая как швабра, с необычно прямой спиной, усталая, интеллигентная женщина приветливо встретила его и провела в гостиную. Костя сразу узнал известные картины, висевшие на стенах, знакомые по школьным учебникам.

– Да, это мой отец. К сожалению, его сейчас ругают все подряд, – с грустью в голосе прокомментировала женщина.

Они опять разглядывали школьные фотографии. Косте уже стало казаться, что он и сам учился вместе с ними.

– А вот эта девочка? – он сделал очередную попытку.

– Маша Морозова, – безразлично ответила Серова.

– Да, – он обрадовался, по крайней мере, теперь была известна фамилия загадочной девушки. – А где она сейчас?

– Наверное, в Америке.

Костя опять почувствовал холодок неприязни. «Что же всем вам сделала эта девочка?»

– В Америке? Она эмигрировала?

– Да нет, она там и жила. Просто училась с нами какое-то время.

– Американка! В советской школе! – у него глаза полезли на лоб. «Хотя чему удивляться? Жизнь, как правило, намного интереснее и загадочнее любого приключенческого романа. Кристина Онассис, дочь греческого магната, одна из богатейших женщин мира, влюбившись в советского гражданина, целый месяц прожила в двухкомнатной „хрущобе“ вместе с мужем и свекровью».

– Слушайте! – нервно сказала Валентина Петровна. – Она училась с нами очень короткое время, к тому же так и не стала своей. Поэтому я не думаю, что стоит о ней говорить.

Краснов внимательно посмотрел на женщину и понял, что больше ему от нее ничего не добиться.

– Хорошо, ну а о Степанове стоит?

– О Феде! – Валентина Степановна мечтательно прикрыла глаза, – и на Костю опять полилась песня любви и восхищения.

Костя встречался с одноклассниками и учителями Степанова, но всегда натыкался на глухую стену молчания об этой таинственной Маше, и ужасно устал выслушивать восхищенные рассказы о Федоре, где тот представал белым, пушистым ангелом, на которого легла рука Бога. Краснов завелся. Он провел собственное расследование, после чего направился к главному редактору и после недолгого объяснения выбил недельную поездку в Америку. Вернувшись назад, он уже знал, как отомстить Федору, а самому при этом взлететь на вершину Олимпа.

1699 г. Англия

«Анна-Мария» была построена в Шотландии известным корабельным мастером Джоушем Каррэлом.

Первый хозяин, заказавший мастеру это судно, назвал ее «Святая Изабель». Стройная, с красивыми обводами бригантина вызывала зависть у многих английских судовладельцев. Но после того как «Святая Изабель» из-за навигационной ошибки села на мель, ее поставили в док и продали. Дубовый набор бригантины расшатался, обшивка пропускала воду, и новый владелец судна, господин Джонсон, выложил почти все свои средства на основательный ремонт. Починили корпус, усилили форштевень, заменили кормовую надстройку. Бюро судоходства без колебаний выдало новому владельцу сертификат на годность к плаванию, с отметкой «судно высшего класса». Господин Джонсон назвал ее «Анна-Мария», и сегодня она первый раз отправляется в плавание. Новоявленный хозяин внимательно следил за погрузкой. Он решил лично отправиться в первое плаванье на своей красавице, тем более, что во Франции жил его свояк, и господин Джонсон очень надеялся на помощь родственника при заключении новых контрактов.

– Быстрее! Поторапливайтесь, черти! – крикнул он скорее для проформы, потому что все и так шло по плану. – Красавица моя! – он еще раз окинул взглядом бригантину. – Что нам Англия? Мы завоюем с тобой всю Атлантику! – и в знак незыблемости решения господин Джонсон поцеловал свой талисман, массивный золотой перстень, с огромным рубином. – Заканчивайте погрузку, я буду в кофейне, – бросил он капитану.

Кофейни того времени совсем не соответствовали своему названию. В них можно было сытно поесть и выпить не только кофе и любимый в Англии чай, но и разогреться ромом, джином и виски. Здесь можно было поиграть в кости, поспорить, поговорить о делах и узнать последние новости. Господина Джонсона интересовали ставки на фрахт и цены на товары в колониях. В его голове зрели далеко идущие планы.

– Мамочка, мы едем к папе? – большеглазая белокурая девочка лет трех потянула за рукав миловидную женщину с грустными глазами, одетую в скромное шерстяное траурное платье.

– Глупая! Папочка на небесах, и нам к нему еще рано, – голубоглазый, светловолосый мальчик лет семи с укором посмотрел на сестренку. «Ну вот! Опять у мамочки слезы, дурная девчонка!»

– Мы едем к твоему дяде, он обещал нам помочь, – женщина набрала полную грудь воздуха, чтобы сдержать набежавшие слезы.

– Мы будем жить у него?

– Да, милая. – Мать ласково погладила дочурку по голове.

– А почему мы никогда не видели дядю?

– Он живет в Париже.

– А почему он живет в Париже? – не отставала девочка.

– Он там родился, так же как и я.

– Мамочка, а мы поплывем на этом корабле? – Мальчик решил, что пришло время обратить внимание и на себя.

– Да, дорогой, это «Анна-Мария».

– Тогда почему мы стоим здесь, а вон та красивая дама уже поднимается по трапу? – захныкала девочка.

– У них первый класс, – спокойно разъясняла мать первые уроки жестокого мира.

– А почему у нас не первый класс? – она очень устала и не хотела принимать такую несправедливость.

– У нас мало денег.

– А почему у нас мало денег? Или это папочка, когда улетел к боженьке, забрал все наши денежки? – Малышка с любопытством ждала ответ.

«Вот дура! – не на шутку разозлился брат. – Ну почему девчонки такие глупые?!»

– Мамочка! – мальчик взял женщину за руку. – Когда я вырасту и заработаю много-много денег, я обязательно куплю тебе шелковое платье, как у госпожи Шуленбург, и ты будешь ездить только высшим классом!

– А я?! А мне?!

– И тебе, конечно, – он не мог долго обижаться на сестренку.

– Милый мой! Ты самый чудный мальчик на свете! – женщина нежно прижала сынишку к себе.

«Моя мамочка самая лучшая! Она не кричит на нас, как госпожа Тринсон, и не дает оплеухи, как тетушка Грин. А еще она всегда покупает вкусные булочки у господина Вербера, даже когда у нее мало денег», – думал мальчик, купаясь в материнских объятиях.

– Хочу кушать! – захныкала девочка.

«У, вечно она ноет, когда мамочка меня обнимает».

– Сейчас, маленькая. И тебе тоже нужно перекусить, милый, – обратилась женщина к сыну и достала кусок белого хлеба и немного холодного мяса.

– А ты, мамочка? – спросил мальчик.

– Я не хочу, милый.

– Тогда я тоже не буду, – мальчик топнул ногой. – Ешь, или я тоже не буду! – строптиво повторил он.

– Совсем маленький кусочек, – девочка отломила краюшку хлеба и засунула женщине в рот.

– Милые мои! Счастье мое! Как я вас люблю! – женщина обняла детей и заплакала.

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

– Эй, жена, поворачивайся! Дай молока! – Клод Ларн, грузный мужчина с жестким и вызывающим взглядом, отломил большой кусок хлеба и накрыл его ветчиной.

– Да, вкусный чаек! – доливая молоко в высокую кружку, проговорил он. – Хороший был клипер «Фрай Так», – он мечтательно прикрыл глаза. – Чаек что надо, прямо из Китая. А «Рамней»?! – он перевел взгляд на женщину, хлопотавшую у открытого очага. – Ты помнишь, жена? Сколько золота мы тогда взяли?

– Помню, помню, отстань.

– Ты вот что, сегодня беги на маяк и скажи смотрителю, чтобы потушил свет. Ночь уж больно подходящая.

– Опять! – женщина всплеснула руками. – Побойся бога, Клод! Завтра ведь воскресная месса.

– Ха! А вспомни, когда мы хоронили этого старого пердуна Тони, и кто-то крикнул: «Корабль на камнях!» Так все бросили гроб и кинулись на скалы, – с неприкрытым восторгом напомнил он. – Ничего, похоронили через три дня. Зато как похоронили! А какой ром! Какое кофе!

– Поэтому и наказывает нас Господь! Не дает нам деток. Давай уедем отсюда, Клод, – она с мольбой посмотрела на мужа. – Деньги у нас есть.

– Ты что, дура, Мария? – грубо перебил ее мужчина. – Чтобы я уехал от золотой жилы? Где я еще смогу курить такой табак? А коньяк? Ром? А ты, жена рыбака, щеголяешь в бархате и шелках не хуже графов! Ты с ума сошла, Мария?!! – он резко встал и схватил жену за грудь. – А детей у нас нет потому, что ты не усердно выполняешь свой супружеский долг.

– Отстань, видишь, тесто убежит, – небрежно отмахнулась женщина.

– Вот так всегда! Чего на бога пенять? – мужчина зло сплюнул. – Ты давай закругляйся! Иди, скажи смотрителю, чтобы не напивался, а то опять проспит, – он стал натягивать сапоги. – А я пошел корову готовить.

– Боже всемогущий! – женщина перекрестилась. – Прости нас за грехи наши, не ведаем, что творим!

Жители небольшой деревушки Сент-Агнес – рыбаки, моряки, фермеры – давно забросили свои достойные занятия. Хорошо зная подходные фарватеры и расположение подводных скал, они выбирали ненастную, темную ночь, привязывали к рогам голодной коровы фонарь и пускали пастись на прибрежный луг. Корова гуляла, пощипывала травку, а бедные моряки принимали «коровий маяк» за огонь корабля в тихой гавани. Корабль брал курс на огонек и вскоре оказывался на камнях. Вот тут-то и начиналась работа для жителей деревушки! В грабеже принимали участие и женщины, и дети, чтобы успеть спасти добро, пока его не смыли прибрежные волны. Дома в деревне давно уже были благоустроены дорогими сортами красного и черного дерева, снятого с утонувших кораблей. Жители восседали на превосходных шелковых диванах и ели с серебряной посуды, а по вечерам любили собираться за стаканом хорошего коньяка и, покуривая дорогие сигары, вспоминать об утонувших кораблях.

1983 г. США. Коннектикут

Маша сидела на ровном зеленом газоне и наблюдала за беспокойным семейством уток. Стоял май, и у них появилось потомство – желтые пушистые утята. Косолапо передвигая неокрепшими лапами, они еле-еле поспевали за своей мамашей, которая неторопливо, полная собственного достоинства многодетной матери, меняла дислокацию в направлении небольшого пруда. Позади девушки располагался большой дом с множеством окон и дверей, выстроенный из камня и дерева.

Участок, на котором располагалось жилище Маши, находился в одном из живописных уголков штата Коннектикут. Но, к сожалению, Маша бывала здесь не часто, а только во время отпуска своих родителей-дипломатов. Поэтому, едва достигнув шестнадцати лет, Маша успела пожить в Польше, Восточной Германии и Венгрии. Она в совершенстве знала пять языков, имела разряд по теннису, лихо скакала на лошади и почти профессионально музицировала. Маша была американкой, но ее корни уходили в далекую, неведомую и загадочную Россию. Ее прабабка вместе с мужем и тремя детьми, обладая воистину великим даром предвиденья, эмигрировала из России еще в 1914 году, не дожидаясь кровавой развязки и сумев сохранить свое состояние.

Сама Маша, достигшая своих «sweet-sixteen», была среднего роста, с копной длинных светло-русых волос, ровным, слегка вздернутым носиком и пухлыми, растянутыми в вечной улыбке губами. Ее голубые, бездонные, но еще такие наивные детские глаза смотрели на мир открыто и прямо.

– Когда-то и ты была таким же желтым облачком, – Александр Морозов, высокий, хорошо сложенный мужчина, лет сорока пяти, с приятным, серьезным лицом и уверенными манерами, неслышно подошел к дочери и сел рядом. – А теперь еще пару лет, и ты отправишься в свободное плаванье, – он с грустью посмотрел на дочь.

– Я же просила у вас братика, – Маша поправила прядь волос. – Тогда вам не было бы так грустно.

– С такой работой, как наша, нужно благодарить бога за то, что у нас есть хотя бы ты, – он ласково прижал ее к себе и поцеловал в лоб. – Собираешься потихоньку?

– Ага.

– Не забудь теплые вещи, помнишь, что рассказывала бабушка?

– Жалко, – горько вздохнула девочка, – что бабуля не может поехать с нами, она так мечтает побывать на Родине…

– Жалко, – согласился отец, – и тебя жалко, таскаем за собой по всему свету. Лягушка-путешественница, – он взъерошил ей волосы. – Скучаешь по друзьям?

– Немного, – Маша почти не обманывала. Конечно, каждый раз ей было жаль расставаться с ребятами, к которым она успевала привыкнуть, но дух авантюризма и жажда новых встреч манила ее больше. Ей уже не терпелось прочитать первую страничку из своей новой жизни с загадочным заглавием Россия, куда перевели работать ее родителей.

– Пап, а какая она, Россия?

– Большая и сильная, – Александр понимал, что дочь ждет от него не географических характеристик, а каких-то его личностных впечатлений.

– Как медведь?

– Почти, – засмеялся отец.

– Значит, она добрая?

– Ну, не скажи, если медведя разозлить, он может стать опасней тигра.

1983 г. СССР. Москва

Их никто не встретил, но Светка даже не удивилась и потащила его в длинную очередь на такси.

– А где предки? – удивленно озираясь по сторонам, спросил Федор.

– Заткнись.

Федор обиделся и больше с ней не разговаривал. «Тоже мне, пигалица! Ниже меня ростом, а все командует на правах старшей сестры. А мне, между прочим, уже 16, паспорт имею, – бушевал внутри себя подросток. – Хотя, конечно, странно», – еле поспевая за сестрой, продолжал размышлять Федор.

Неделю назад Света поговорила с матерью и, ничего не объясняя, заявила, что они немедленно возвращаются домой. Федор домой не хотел, но его желание опять проигнорировали. После этого телефонного звонка сестра стала необычайно нервной и дерганой. Она перестала выходить из дома, несмотря на настойчивые приглашения горячих латышских ухажеров. Она часто о чем-то шепталась с теткой и, как правило, эти посиделки заканчивались слезами. Федор попытался проявить любопытство, но его заверили, что ничего страшного не произошло, и он успокоился. Ведь мир так прекрасен и интересен, когда тебе уже шестнадцать, и так безоблачен и прост, когда тебе всего шестнадцать.

Хотя предпосылки к беспокойству были. Этим летом родители неожиданно отправили их отдыхать на Рижское взморье к малознакомой тетушке, которая приходилась матери двоюродной сестрой. Федька отчаянно сопротивлялся, он хотел провести лето на даче, где его ожидала веселая компания сверстников, а в августе, как всегда, поехать с родителями на Черное море. Но, несмотря на его совершеннолетие, считаться с ним никто не стал. Вместе с сестрой их посадили на самолет до Риги. Дальняя родственница оказалась теткой что надо! Она перезнакомила племянников со всеми соседями и никак не контролировала их личную жизнь и свободу. В соседях оказались симпатичные местные девчонки его возраста, и Федька провел незабываемое время в их обществе, тем более что на семь девочек было всего два парня, он и Эрик, которому было трудно конкурировать с заезжим москвичом. Федька вез с собой целую кучу фотографий, где он был запечатлен в компании прелестных барышень. Многие фотографии были более чем откровенны, оставляя место для фантазии. Девчонки просто дурачились, и их отношения были вполне невинны. Но кто об этом знает?

«Теперь хоть есть что рассказать! – мечтал Федька. – Скажу, что спал сразу с двумя. Нет, с двумя уже было у Кольки в прошлом году. – Он вспомнил, как загорелый, подтянутый одноклассник рассказывал о своих летних похождениях с двумя сестричками. Это было круто! – А я скажу, что с тремя! Да, а что? Сразу с тремя…»

Подошла очередь на такси, и его фантазии прервались.

Светка открыла дверь своим ключом. Был уже вечер, и в квартире царил полумрак.

– А где родители? – не выдержал Федор, он и так слишком долго молчал.

Девушка оставила без ответа его вопль и бросилась в комнату. Федор снял обувь и пошел за ней. В темной комнате сидела мать, а у нее в коленках рыдала Света. Федор включил свет.

– Да что случилось?! – скорее от испуга, чем от нетерпения громко закричал подросток, он еще никогда не видел свою мать в таком виде. Нина Сергеевна, в свои сорок с хвостиком ухоженная и подтянутая, всегда выглядела моложе своих лет. А сегодня сын увидел старуху. Каштановые волосы, всегда идеально уложенные, висели спутавшимися, грязными сосульками и пугали своей сединой. Лицо серо-желтое в красных пятнах, с резко обозначенными морщинами было залито слезами. Поверх ночной рубашки на ней был надет махровый халат, чего Нина Сергеевна не позволяла себе даже тогда, когда болела.

– Мама! – требовательно крикнул он.

Женщина вздрогнула и заплакала еще сильнее.

– Мамочка, ну успокойся, – Светка, уткнувшись в материнские колени, тоже продолжала рыдать.

– Где отец? – не унимался Федор.

Мать как-то сразу подозрительно перестала всхлипывать и, посмотрев на сына, безжизненным голосом произнесла:

– У тебя скоро будет братик.

– Какой братик? – опешил Федор.

– А может, сестричка, – голос был без эмоций. – Твой отец женился на молоденькой девице.

– Кто женился? Мам, ты что говоришь? – Федор никак не мог осмыслить услышанное.

– Папаша ваш женился, – неожиданно громко взвизгнула мать. – Не нужны мы ему больше!

– Это неправда, – мальчик попятился к двери.

– Неправда!!!– заорала она. – Ну, конечно, он ведь у вас всегда прав! Папа, папочка! А папочка удрал!!!

Федор заткнул уши, выскочил на лестничную площадку и босиком побежал вверх. Остановившись перед закрытой чердачной дверью, он стал с яростью срывать замок, и только оказавшись на пыльном грязном чердаке, Федор расплакался.

«Папа!» – он не мог поверить, что отец их предал.

Существует расхожее мнение, будто отцы больше любят дочерей. У них все было по-другому. Светка была маминой дочкой, а он папиным сынком.

Ему пять лет. Они всей семьей гуляют по Центральному парку. Федор не слезает с широкой шеи отца, а мама, молодая и красивая, держит за руку Свету. Они едят мороженое и весело смеются. Федька хохочет громче всех, еще бы, ведь он, наконец-то, выше сестренки, и не важно, что это ненадолго.

Ему одиннадцать. Отец взял его в мужскую компанию на рыбалку. Друзья отца тоже имели сыновей, но приехали без них, поэтому мальчик сразу почувствовал себя равным. Вечером у костра мужчины попивали водочку и неспешно вели свои взрослые разговоры, а Федор с серьезным видом вставлял реплики.

– Мужик! – гордо сказал отец и похлопал его по плечу.

В прошлом году они всем классом сбежали с урока химии. Директриса вместе с химичкой устроили внеочередное родительское собрание. Мать, вернувшись с разбора полетов, усадила сына на кухне и, пока готовила ужин, вела воспитательную беседу.

– Федя, ну как ты мог? Ты ведь комсомолец!

– Мам, ну ведь все ушли! – взывал подросток к ее благоразумию.

– Ну и что? – Нина Сергеевна сурово нахмурила брови. – А ты бы остался!

– Один?! – «Как она не понимает?»

– Почему один? Ты бы остался, кто-нибудь посмотрел на тебя, и тоже бы остался. Так, глядишь, никто никуда бы не ушел! – фантазировала мать.

Пытка длилась уже больше часа. Федор устал сопротивляться и отнекивался короткими «Угу».

– Ты мне не угукай, – пригрозила мать.

Положение спас вернувшийся с работы отец.

– Проводим педагогическую беседу? – весело спросил он и подмигнул сыну. – На какую тему?

– Посмотри на своего любимчика! – нарушая свои принципы, начала ябедничать Нина Сергеевна. Обычно она не вмешивала мужа в проблемы правильного воспитания, оберегая его покой. – Он вчера сбежал с урока!

– Один сбежал? – бросил суровый взгляд Павел Антонович.

– Весь класс, – буркнул подросток.

– Значит, и ему на этом уроке нечего было делать! – двухчасовая разборка полетела коту под хвост.

– Пап, ты самый классный! – чмокнув отца в щеку, Федька быстренько протиснулся между еще не опомнившейся матерью и холодильником и наконец обрел свободу.

– Ты всегда за него заступаешься! – запоздалая реакция матери понеслась ему вслед, но Федор знал, что отец сумеет его защитить, а главное – понять!

Он вспоминал и вспоминал своего отца – сильного, умного, честного, не способного на предательство. Слезы высохли и унесли с собой все нехорошие мысли. «Наверное, мать что-то напутала. Она вечно паникует, завтра я поговорю с ним сам», – от этих мыслей стало совсем легко, и он решил вернуться домой.

Проснувшись, Федор первым делом тихонько пробрался в кабинет отца. Комната была похожа на Древнюю Русь после набега монголо-татар. Книжные полки были пусты, повсюду валялась бумага и старые газеты. Предчувствие неумолимой беды сжало сердце. Федор плотно закрыл дверь и схватил телефон.

– Могу я поговорить с Павлом Антоновичем? – он постарался придать своему голосу твердость, но, видимо, ему это плохо удалось, потому что секретарша его не узнала.

– Кто его спрашивает?

– Это я, Федор! – он почти кричал.

– Минуточку.

«Минуточка» тянулась слишком долго, руки ходили ходуном, лоб покрылся каплями пота.

– Да, – раздался резкий, сухой голос отца.

– Папа, что случилось?! – голос предательски дрожал.

– Я все объясню тебе потом, – ответил отец отстраненно. «Я же просил ее объясниться с детьми».

– Мне нужно сейчас! – еще по привычке требовательно воскликнул Федор. – Мама сказала правду?!

– Да, – тяжело вздохнул отец. «Мама, мама! Зачем она вызвала детей раньше срока, они должны были отдыхать еще три недели».

– Как ты мог?!

– Ты еще молод, чтобы судить меня! Поговорим попозже, я занят.

– Я хочу сейчас! – «Занят?!! Но это же я, Федор!!!»

– Сейчас я занят! – «Все-таки Нинка стерва! Уже настроила детей против меня».

– Сейчас! – сын не мог и не хотел принимать перемены, произошедшие с отцом.

– Я занят. – И он нажал на рычаг.

Послышались короткие гудки, Нина Сергеевна в другой комнате тихонько положила параллельную трубку и горько расплакалась.

Ниночка познакомилась со своим будущим мужем, когда ей исполнилось двадцать лет. Она была единственной и потому любимой дочерью известного в узких кругах московского профессора, возглавляющего закрытый научно-исследовательский институт. Все, что она знала, так это то, что отец работает на оборонную промышленность. Именно он привел Павла в их дом.

– Вот, познакомьтесь, моя надежда! Очень талантливый молодой человек!

Молодой человек был высокого роста, имел строгое холодное лицо, нескладную фигуру и манеры провинциала, но у него были красивые глаза и талант делать комплименты. Павел стал часто появляться в их доме, и постепенно дружба переросла в любовь. Они поженились, когда Ниночка закончила свой иняз. Тесть, как ледокол, двигал Павла вверх, и уже не только как подающего надежды молодого ученого, но и как мужа горячо любимой дочери. Появились дети, особенно Павел радовался сынишке. Потекла размеренная семейная жизнь, только, может, чуть более беспечная и беззаботная, нежели у большинства ее сверстниц. Нина не стояла в очередях, не жила в коммунальной квартире и не считала копейки до следующей получки. Муж работал, она занималась детьми. Отношения в семье были теплыми, дружескими, и ничто не предвещало беды. Но однажды, в середине мая, ей позвонила одна не очень близкая знакомая.

– Ниночка, дорогая, у вас намечается свадьба?

– Свадьба? – она опешила.

– Ну, не знаю, мой сказал, что Павел Антонович приглашает нас на какое-то торжество, вроде это свадьба. Вот я и звоню, чтобы узнать подробности. Неужели Светлана?

– Да бог с тобой, девочка только первый курс заканчивает, да и нет у нее от меня секретов. – Нина Сергеевна задумалась. – Боже! – осенило ее. – У нас же этим летом будет двадцать пять лет совместной жизни! Ну да! Мы ведь поженились как раз на следующий день после защиты моего диплома. Весь курс гулял. Как быстро бежит время, а я-то уже забыла, – она грустно вздохнула. – Но Павел не говорил, что собирается отмечать.

– Ах, дорогая, наверное, он хочет сделать сюрприз. Завидую я тебе, такой муж! А мой, одни слезы…

Первым порывом Нины Сергеевны было желание немедленно позвонить Павлу на работу и все выяснить. Но, немного поразмыслив, она решила, что если муж желает сделать ей сюрприз, то не нужно сдерживать порывы, идущие от сердца. Чем больше она об этом думала, тем сильнее вырастал в ее глазах образ мужа. «Он такой заботливый, умный, красивый», – от этих эпитетов ей и самой становилось очень, очень легко и радостно. Она уже другими глазами смотрела на своего спутника, и ей нравилась эта свежая струя, неожиданно влившаяся в их отношения. Нина Сергеевна поменяла прическу, похудела на пару килограммов и старалась как можно вкуснее готовить ужины. И поэтому, когда Павел предложил отправить детей на лето к ее двоюродной сестре, с радостью согласилась. «А ведь это здорово, провести медовый месяц только вдвоем!»

Дети уехали, а через пару недель Павел, придя с работы, сдержанно отстранил ее.

– Нам нужно поговорить.

– Конечно, – она одарила его очаровательной улыбкой.

Они прошли в комнату, и Павел достал из бара бутылку водки.

– Будешь?

– Может, сначала поужинаем? – игриво протянула жена.

Он залпом выпил полную рюмку.

– Нина, я женюсь.

– Ты опять делаешь мне предложение? – она решила, что это игра. – Мне нужно подумать, – женщина озорно засмеялась и, повиливая бедрами, подплыла к мужу, чтобы обнять его.

– Сядь! – он грубо отстранил ее.

Этот громкий, полный раздражения крик немного отрезвил Нину, и она вдруг стала понимать, что ничего не понимает.

– Вот. – Павел достал из внутреннего кармана пиджака серую книжицу. – Это наш с тобой развод.

– Какой развод? – она взяла в руки Свидетельство о расторжении брака. – Это шутка? – женщина озиралась по сторонам, словно ища подтверждения своей глупой догадке.

Павел молча налил еще водки и молча выпил.

– Но я с тобой не разводилась! – почва уплывала из-под ее ног.

– Если одна из сторон не является в суд два раза, то разводят без согласия не явившейся стороны, – совсем буднично, словно речь шла о какой-то мелочи, отозвался муж.

– Меня никто не вызывал… – растерянно начала Нина.

– Вызывали! – резко оборвал Павел. – И все, хватит!

– Что значит хватит? Что все это значит?! – срываясь на истеричный крик, Нина Сергеевна затрясла документом.

Павел Антонович налил еще водки и поднес рюмку жене:

– Выпей.

Она, не в силах отказаться, выпила. Алкоголь обжег горло, и из глаз непроизвольно хлынули слезы.

– А вот истерик мне не надо! – Он грубо толкнул ее в рядом стоящее кресло. – Мы в разводе! Я женюсь, это все, что тебе нужно знать!

Слезы лились рекой, Нина Сергеевна никак не могла поверить, что это происходит именно с ней. Павел молча и суетливо собирал вещи, не обращая внимания на свою, теперь уже бывшую жену. А она не могла помешать ему, у нее просто отнялись ноги.

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

– Быстрее, быстрее! – не успевая вытирать пот со лба, подгонял себя Клод. – Какой большой корабль! Ах, как жалко, что нельзя первому броситься туда! Нужно звать всех, а то ведь побьют! Побьют, это ладно. А то ведь в следующий раз и тебя не позовут, – он споткнулся. – Черт! Хорошо, что я хотя бы мешки приготовил, да и Мария уже ждет, – он ускорил шаг и, добежав до церкви, впопыхах перекрестился. Клод потихоньку пробирался между рядами под звуки воскресной мессы.

– Мы молим тебя, о Господи, не о том, чтобы были кораблекрушения, – читал свою проповедь священник. – А о том, что если им суждено случиться, то ниспошли их на наш благословенный остров!

– Чего тебе, сын мой? – священнослужитель прервал речь и строго посмотрел на запыхавшегося Клода, – Ты не видишь, что идет служба? Или ты уже не почитаешь дом отца нашего?

– Святой отец, – Клод подошел поближе и зашептал прямо в ухо: – Бог услышал ваши молитвы, корабль на скалах.

Святой отец благодарственно возвел руки к небу и обратился к пастве.

– Братья и сестры! Бог услышал мою молитву! Ради блага бедных обитателей Сент-Агнес! На скалах гибнет корабль! Куда?!! – он заметил нездоровое шевеление. – Пока я не сниму рясу, из церкви никто не выйдет! Мы должны приступить к делу все вместе и поделить все по-братски!

Под сводами храма послышался гул недовольства.

Среди ночи раздался громкий треск, и Эльзу отбросило в сторону.

– Мамочка, что это? – маленькая девочка сонно терла глаза.

– Не знаю, милая. – Эльза схватила дочь за руку и подбежала к сыну. – С тобой все в порядке?

Еще один новый толчок, и послышался треск ломающейся палубы. Люди заметались в панике, Эльза взяла дочь на руки и посмотрела на сына. – Держись за меня! Только крепко держись! – приказала она.

Испуганный мальчик изо всех сил ухватился за мать. Раздался очередной треск, и вода стала заполнять нижнюю палубу.

– Мы тонем!

– Энтони, ты где?!

– Быстрее, быстрее!!

– Матильда! Скат!..

– Брось вещи!!

– Вода прибывает!!

– Я ничего не вижу!!

– Помогите!!

Людской водоворот вынес Эльзу с детьми из-под трапа, на другой более высокий борт. Воздух вокруг был наполнен призывами о помощи. Богатые, бедные, матросы и высший состав – все слилось и перемешалось в борьбе за выживание. Судно вдруг начало крениться, послышался свист, и Эльза увидела языки пламени.

– Горим!

– Пожар! – подхватил кто-то, и люди в еще большей панике бросились вперед.

– Пустите, там мои дети!!! – билась в истерике молодая женщина в изодранном платье, пытаясь прорваться через беснующуюся толпу, и тут она споткнулась и упала, а десятки ног подмяли ее под себя.

– Мамочка! Мне страшно! – заплакала девочка, глядя на кровавое пятно, растекающееся под ногами.

– Не бойся, я с вами, – Эльза, призвав на помощь все свое благоразумие, пыталась здраво оценить обстановку.

– Мама! Смотри, там шлюпки, – мальчик потянул ее за рукав.

Возле шлюпок шла упорная борьба. Люди, безжалостно отталкивая друг друга, даже били веслами друг друга по голове. Один матрос, буквально залитый кровью, отбивался отпорным крюком.

– Нет! – Эльза решительно помотала головой.

– Мамочка, мы утонем?

– Нет, малышка! – она пыталась найти выход. Впереди люди боролись за жизнь, но в основном эти попытки заканчивались в пользу смерти, а позади огонь лизал ее пятки.

– Держитесь за меня, – Эльза ободряюще посмотрела на детей. – Ничего не бойтесь!

– Слушайте меня внимательно, – она уже взяла себя в руки и спокойно отдавала команды. – Снимите ботинки, сейчас мы прыгнем в воду. Закройте глаза и рот, а главное не выпускайте моих рук. Сынок, – она посмотрела на испуганного мальчика, – ты помнишь, как папа учил тебя плавать?

Мальчик кивнул.

– Когда мы всплывем, вы должны лечь на спину. Главное, ничего не бойтесь! Я с вами! – Эльза перекрестилась и, взяв детей за руки, прыгнула в морскую пучину. Холодная вода обожгла все тело, воронкой затягивая вниз. Эльза изо всех сил работала ногами, не выпуская детские руки. Выплыв на поверхность, она судорожно глотнула воздух.

Малыши барахтались рядом, цепляясь обеими руками за мать. Вокруг плавали мелкие обломки корабля и вещи пассажиров, а над скрытым туманом морем раздавались душераздирающие крики, и люди исчезали под волнами.

«Плыть, только плыть!» – силы оставляли бедную женщину. Обезумевшие дети, позабыв все ее наставления, камнем тянули вниз.

«Я должна спасти детей!» – сжав зубы, она изо всех сил работала ногами.

– Боже! Возьми мою жизнь, но спаси моих детей!! – из последних сил крикнула Эльза.

И тут, словно услышав ее молитву, рука мальчика как-то сама собой разжалась, и он пошел под воду.

– Не-е-ет!!!! – ее крик поглотило море.

– Мамочка! – дочь пыталась сильнее ухватиться за мать.

«Спасти девочку, а потом вернуться за ним», – уже теряя сознание, прошептала Эльза.

Вдали проплывали шлюпки с немногими спасшимися счастливчиками. На одной из них измученные мокрые матросы изо всех сил гребли веслами.

– Почему вы гребете от берега? Берег там! – крикнула пожилая дама, поправляя изодранное платье.

– Мадам, это остров Силли, – явно обескураженный ее незнанием, объяснил матрос. – Местные жители никогда не оказывают помощь, ссылаясь на церковный закон, который гласит, что утопленники не могут быть преданы земле.

– Но мы ведь не погибли?

– Да?! – матрос усмехнулся. – Когда они увидят вашу брошь, их будет трудно убедить в этом.

1983 г. СССР. Москва

Москва! Величественная и красивая, но совсем не похожая на яркие глянцевые проспекты, которые Маша разглядывала дома. У нее появилось легкое чувство разочарования, будто ей обещали мороженое, но вместо этого дали простой стакан молока. Они поселились на территории дипмиссии недалеко от Садового кольца. Их радушно приняли все сотрудники посольства и наперебой предлагали свои услуги для ознакомления с нравами и обычаями новой страны проживания. Маша вместе с родителями посетила «Спасо-Хаус» – и пока Александр Морозов вел приватную беседу с послом, его жена, миловидная интеллигентная женщина, устроила Маше с матерью небольшую экскурсию по своей резиденции.

– Этот особняк был построен в 1914 году по заказу фабриканта Второва, – непринужденно вела светскую беседу жена посла, неспешно ведя их по парадным залам дворца.

Дом и в самом деле поражал воображение, помпезный, изящный, построенный в стиле неоампир. Резные двери, великолепная лепнина потолков, фризы, «обманки», ниши с «ракушечными» завершениями, обилие хрусталя и бронзы – везде чувствовалась умелая рука и неуемная фантазия мастера.

– А это зал, где мы даем приемы, еще мы называем его бальным, – они прошли в великолепный, беломраморный зал с прекрасными коринфскими колоннами, высоким сводчатым потолком и веерообразным окном с ярко-голубыми шторами.

– Великолепно, не правда ли? Только посмотрите на эту люстру, ее изготовил знаменитый серебряных дел мастер Мишаков.

– Интересно, во сколько обходится это «великолепие» нашим налогоплательщикам? – поинтересовалась Маша, когда они покинули «Спасо-Хаус», чем вызвала улыбку у родителей.

– Во сколько бы ни обходилось, поверь, это все окупается сполна, – пояснил отец. – Ведь это лицо государства.

– Но в других странах, где мы жили, государство обходилось более скромным фасадом…

– Это Россия, – улыбнулся отец. – Здесь все по-другому, тут любят показную роскошь, и если ты придешь к кому-нибудь в дом, то тебя накормят самым лучшим образом, даже если потом вся семья останется без еды. Здесь это называется «не ударить в грязь лицом».

Обустроившись на новом месте, Маша с матерью отправились изучать город. Первым стал Кремль – величественная крепость из красного кирпича, сердце древнего города, и Красная площадь.

– Здорово! – захлебываясь от восторга, дала свою оценку девочка.

– Здесь пролито столько крови, что название стало воистину пророческим. – Надежда Николаевна сняла солнцезащитные очки. В свои сорок она все еще славилась загадочной и какой-то неземной красотой. Огромные аквамариновые глаза, нежная белая кожа с легким румянцем, большие чувственные губы. На нее оглядывались не только мужчины, но и женщины. Маше было приятно, когда ей говорили, что она похожа на мать.

Они отправились через Александровский сад к Кутафьей башне и зашли за кремлевскую стену. Немного побродив по старинным мостовым древнего Кремля, где каждый камень был пропитан историей и является безмолвным хранителем чужих тайн, они вернулись на Красную площадь.

– Странно, – удивилась Маша. – Почему говорят, что Москва стоит на семи холмах? Я не вижу здесь ни одной возвышенности.

– Эта легенда родилась в конце пятнадцатого века, когда Москва стала столицей. Вот тогда-то по аналогии с Римом, стоявшим на семи холмах, и стали говорить о семи холмах, на которых вырос город, видимо для придания большей значимости.

Маша, увидев огромную очередь в Мавзолей, предложила матери посмотреть на бренное тело вождя всех народов.

Надежда Николаевна отказалась.

– На сегодня хватит, давай лучше заглянем в магазин, а затем отправимся домой.

Они зашли в большой торговый центр, под названием ГУМ. Старинное здание с ажурными переходами напоминало бурлящую реку, где в беспорядочном потоке шли, толкались, переглядывались и ругались люди. При всем многообразии лиц, типажей и, наверное, характеров всех их объединяло какое-то одинаковое уставшее и задумчивое выражение лиц, что делало посетителей торгового центра похожими друг на друга. Такое Маша видела только в Китае, когда утром или вечером несется поток велосипедистов в синих робах. Но больше всего ее поразили очереди.

– Мам, мне кажется, что весь город выстроился в одну большую очередь, – заметила Маша.

Надежда Николаевна промолчала.

– Со школой не получается, – Александр Морозов сидел напротив дочери и виновато прятал глаза.

– Почему? – Маша посмотрела на него своими детскими, беззащитными глазами.

– Понимаешь, у них в школах преподают предметы, которые, по их мнению, несут в себе государственную тайну.

– У них в школах изучают план помещения, где находится «красная кнопка»?

– Нет, конечно, – ее сарказм заставил Александра улыбнуться. – Но у них есть, например, такой предмет, как НВП, – и, предупреждая дальнейший вопрос, пояснил: – Начальная военная подготовка.

– Тоже мне, тайна, – хмыкнула Маша.

– Может, это и к лучшему, – отец взял ее за руку, – походишь в школу при посольстве, тебе ведь нужно готовиться к ASAT (обязательный тест для поступления в колледж).

– Папа! – девочка гневно вырвала руку. – Я и так буду готовиться. Но я хочу в нормальную школу! Я хочу общаться со сверстниками! И, в конце концов, я хочу узнать страну, из которой я родом!

– Хочу! Хочу! – отец засмеялся. – Какой же ты, в сущности, еще ребенок, – он крепко обнял ее и заглянул в глаза. – Завтра позвоню кое-кому. Что-нибудь придумаем!

И он придумал. Маше разрешили ходить в советскую школу, но с рядом ограничений.

Школа находилась недалеко от места их жительства и представляла собой большое трехэтажное кирпичное здание, расположенное буквой П, где во внутреннем дворике находилась большая спортивная площадка. Маша вместе с отцом вошла в огромный холл с мраморным полом. В здании резко пахло свежей краской, немолодая женщина, в синем рабочем халате, неистово натирала окна газетой.

– Извините, – громко обратился к ней Александр Валерьевич. – Как нам пройти к директору?

– Направо по коридору, – она даже не обернулась.

Они последовали ее совету и вскоре оказались перед дверью с лаконичной надписью «Директор школы».

Кабинет был поделен на две комнаты, первая из которых служила приемной и сейчас пустовала. Здесь стоял стол с пишущей машинкой, одну стену занимали полки, заполненные папками, другую – большое и светлое окно, а в углу притулилась деревянная напольная вешалка. Дверь в другое, более просторное помещение была приоткрыта, и они увидели сидящую за большим Т-образным столом пожилую женщину с телефонной трубкой у уха. Она приветливо помахала им рукой и, не прерывая разговор, пригласила сесть. Пока директриса с кем-то на повышенных тонах выясняла отношения, Маша принялась разглядывать портрет нового советского лидера, висевший в золотистой раме напротив нее.

– Здравствуйте, – женщина закончила разговор. – Меня зовут Августа Марковна, а вы, видимо, Морозовы. Мне уже звонили.

На вид ей было около пятидесяти, невысокого роста. Ее круглая фигура сидела на маленьких, тонких ножках, уставшие серые глаза изучающе бегали по Маше.

– Да, хлопот вы нам доставили, – приходится переделывать расписание, чтобы у вашей девочки не было окон.

– Окон? – переспросила Маша.

– Да, чтобы ты не ошивалась без дела и могла раньше уходить домой.

Александр Морозов отдал Машины документы и заполнил соответствующие анкеты. Телефон на столе без перерыва звонил, и Августа Марковна разрывалась на два фронта.

Улучшив минутку, девочка поинтересовалась.

– Скажите, пожалуйста, как нужно одеваться и что иметь при себе?

Раздался новый телефонный звонок, Августа Марковна схватила трубку и, порывшись у себя на столе, протянула ей небольшую брошюрку «Памятка первоклассника».

– Это для тех, кто идет в школу в первый раз, но в принципе изменений никаких нет.

Они поблагодарили и отправились домой.

Маша уже в который раз примерила коричневое школьное платье и, повязав поверх белый фартук, посмотрела на себя в зеркало. Платье мешком висело на юной девичьей фигуре. Маша вздохнула и стала натягивать белые гольфы.

– Я похожа на нерадивую прислугу.

– Все-таки нужно было купить костюм, – Надежда Николаевна, сидевшая в кресле, тоже была недовольна результатом. – Еще не поздно.

В магазине «Детский мир», где они покупали школьную форму, продавщица предложила им темно-синий костюм. И хотя он тоже оставлял желать лучшего, все-таки смотрелся поприличнее, чем этот бесформенный мешок с громким названием – школьная форма.

Маша с грустью посмотрела на «Памятку первоклассника» и твердо отказалась. Там четко и ясно были описаны школьные правила, а для особо непонятливых даже имелась картинка. Девочка в темном платье, белом фартуке, в гольфах и с большим бантом на голове держит за руку мальчика в короткой курточке и белой рубашке.

– Давай хотя бы укоротим, – Надежда Николаевна подошла к дочери и немного приподняла подол платья.

Маша посмотрела на свои стройные загорелые ноги… и согласилась.

Глубокой ночью с 31 августа на 1 сентября Машиных родителей срочно вызвали на работу. Проснувшись утром, девочка прочитала коротенькую записку с поздравлениями и извинениями, спокойно позавтракала и самостоятельно отправилась в школу. Ей было не привыкать к подобным коллизиям. Причина, по которой родители не смогли проводить дочь в школу, была действительно серьезной. Этой ночью в районе Сахалина был сбит южнокорейский пассажирский самолет, по неизвестным причинам нарушивший советскую границу. Президент США Рональд Рейган незамедлительно объявил о карательных санкциях в отношении СССР. Согласно этому решению были закрыты представительства «Аэрофлота» в Вашингтоне и Нью-Йорке, запрещены все контакты американских авиакомпаний с «Аэрофлотом». Начался новый виток конфронтации между двумя титанами. Александр Валерьевич очень переживал за дочь и готовился к новым обидам, но, к его великому удивлению, про Машу почему-то забыли, и девочка осталась в советской школе.

Первого сентября Федор шел в школу с тяжелым сердцем. Эта тяжесть повисла на нем огромным булыжником после телефонного разговора с отцом. Все это время он не выходил из дома, хотя ему хотелось бежать из Москвы как можно дальше. Дома находиться было невыносимо: угрюмая мать, еле передвигающая ноги и устраивавшая истерики по любому поводу, молчаливая сестра с красными от слез глазами. Все это давило и угнетало. Но больше всего он боялся встреч с друзьями и одноклассниками. Он не знал, как себя вести, и не был готов к объяснениям. Ему было стыдно, что их бросил отец, так стыдно, как будто это он, Федор, совершил нечто мерзкое и гадкое, отчего невозможно смотреть людям в глаза.

– Федька! Здорово! – его догнал Валерка Смирнов, бледный, застенчивый, с маленькими близорукими глазками, скрытыми за очками в новомодной оправе.

– Привет.

– Я звонил, звонил!

– Мы только вчера приехали, – соврал Федор. Телефон в доме был отключен, никто из домашних не хотел выслушивать соболезнования «друзей».

– С предками отдыхал?

– Угу, – вполне безобидный вопрос заставил его покраснеть.

Они подошли к компании сверстников.

– Привет!

– Привет! – они обменялись крепкими, уже почти мужскими рукопожатиями.

Ребята втихаря закурили. Колька, как всегда, хвастался любовными похождениями, чем вызывал завистливые взгляды одноклассников. У Федора это желание пропало, он, наоборот, хотел стать невидимым.

Сегодня был первый день их последнего школьного года. Все началось традиционно: торжественная линейка, поздравление первоклашек и занудные наставления выпускникам. Затем ученики разошлись по классам. Федор немного расслабился, никто не задавал ему некорректных вопросов и не бросал укоризненных взглядов. Молодость брала свое, и веселое настроение сверстников вихрем подхватило его, заставляя бросать взгляды на разом повзрослевших сверстниц. Девчонки похорошели, вытянулись, и, что особенно радовало глаз, округлились в нужных местах. Мальчишки обсуждали девчонок, девчонки – мальчишек. Федор посмотрел на Лерку Рыжову, та сидела на парте, скрестив свои длинные загорелые ноги и чуть-чуть изогнув спину, отчего ее легкая шелковая блузка натянулась, выставляя на обозрение роскошную грудь.

У Федора засосало под ложечкой. «Нужно сесть вместе с ней», – запоздало подумал он.

– Рыжая, я с тобой, – Сашка Трегубов бросил свою сумку к ней на парту.

– Фи, – она кокетливо повернула голову.

Раздался звонок, ребята стали рассаживаться. Федор занял место позади Рыжовой. В кабинет вошла их классный руководитель по прозвищу «балалайка». Вообще-то ее звали Тамара Семеновна Скрипка, но кто-то однажды назвал ее «балалайкой», кто-то засмеялся, кому-то понравилось, и прозвище осталось. Вместе с ней вошла девушка в коричневой форме, которую все девчонки-старшеклассницы давно заменили на синие костюмы, что давало возможность хоть как-то разнообразить свой внешний вид. На ногах у новенькой были белые гольфы, один из которых предательски сполз, а на голове белый бант. В руках девушка держала детский ранец. Единственной приличной вещью на ней были туфли. Девушка широко улыбалась и восторженно рассматривала класс.

– Ого! А это еще что за цирк? – не удержался Васька Петров, двоечник и баламут, про которого многие учителя с нетерпением мечтали забыть, как про страшный сон. Мечтали, но не могли. Во-первых, он сам не давал им этой возможности, а, во-вторых, его отец, видный деятель культуры, еженедельно терроризировал школу, обвиняя учителей в предвзятом отношении к его любимому дитяте. И напрасно директор школы, глотая валидол, пыталась объяснить ему обратное, для отца Петрова его сын был всегда прав.

– Петров! Закрой рот! – «балалайка» не церемонилась, гневно обвела класс глазами, чтобы пресечь на корню нежелательные реплики, и громко объявила: – Ребята, это ваша новая одноклассница, Маша Морозова.

– Маша, Маша, три рубля и наша, – не унимался Петров, полностью уверенный в своей безнаказанности.

Класс рассмеялся. Девочка у доски с удивлением посмотрела на учительницу, словно ища поддержку. Федору даже стало жалко новенькую, она выглядела совсем беззащитной и очень ранимой.

«И даже совсем ничего, симпатичная, – пронеслось в голове. – Вот только одежда…» И он опять уперся взглядом в затылок Рыжовой.

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

Клод недовольно расхаживал по берегу в поиске прибившихся ценностей.

– Большой корабль! Ах, какой большой корабль, и откуда там взялся огонь? – негодовал мужчина. – Столько добра сгорело. Ой-ой-ой! – он горестно покачал головой и вдруг увидел вдали нечто, похожее на человеческое тело.

– Эй, Мария! – возбужденно крикнул он жене. – Быстрее за мной! Там что-то есть!

«Боже, пускай это будет хорошая добыча, – молился Клод. Добежав, он увидел бесчувственное и израненное тело мужчины. Судя по рубахе, он был не беден. – Жаль только, что рубаха порвана».

– По-мо-гите… – прохрипел раненый, пытаясь поднять голову.

– Помогу, помогу, – Клод суетливо оглядывал незнакомца, пока его внимание не привлек золотой перстень с огромным рубином.

– Ну-ка, – Клод попытался снять кольцо, но израненные пальцы опухли, не давая возможности с легкостью овладеть добычей. – Давай, приятель, – Клод уперся ногами в плечо мужчины.

– По-мо-гите…

– Помогу, помогу, – безразлично пробормотал он и достал из мешка топор.

– О боже! Клод, не надо! – рядом стояла жена.

– Уйди! – он со всего размаха и с невероятной ловкостью мясника отрубил кисть и бросил окровавленный кусок в мешок, переброшенный через плечо. – Ну вот, дома разберемся. – И, повернувшись к жене, как ни в чем ни бывало прикрикнул: – Давай, шевелись! Пока солнце не село, вдруг здесь еще что-нибудь есть, – и, не оглядываясь на истекающего кровью беднягу, зашагал прочь. Жена понуро поплелась следом.

– Смотри! – Мария остановилась. – Ребенок.

– Ну-ка, – Клод подошел поближе и пнул мальчишку ногой. – Что с него взять? Рвань с нижней палубы. Пошли, жена.

Видимо, от удара мальчик пришел в себя и тихонько застонал.

– Он жив, – Мария склонилась над ребенком.

– Ну и что? Брось, и так подохнет.

– Это же ребенок!

– Брось, я сказал! Или… – он взмахнул топором.

– Мама, – сдавленно прохрипел ребенок.

– Не бойся, маленький. Я здесь, – женщина обняла мальчика и грозно посмотрела на мужа.

– Только тронь!

– Дура! – Клод злобно сплюнул и пошел вдоль берега.

Мария наскоро ощупала мальчика.

– Кажется, цел. Слава всевышнему! – взяв бесчувственное тело на руки, женщина осторожно пробиралась вдоль моря, моля бога, чтобы не увидели соседи. Но кажется, что само небо помогало ребенку.

Тучи сгустились, и седой туман окутал деревню. Кое-где в окнах зажглись свечи – это те, кто устал от бесполезных поисков или, наоборот, был доволен добычей, вернулись с берега. Добрая женщина принесла ребенка в дом и уложила в комнате, которую давным-давно обустроила для собственных детей, в надежде, что Дева Мария, увидев ее старания, сжалится и подарит ей счастье материнства.

– Потерпи, – ласково попросила она, снимая с ребенка рваные клочья одежды, которые когда-то были приличными вещами.

Мальчик еле слышно застонал и чуть-чуть приоткрыл глаза.

Нагрев воду, Мария, соблюдая осторожность, обтерла тело ребенка холщовым полотенцем. Затем достала глиняный горшочек с мазью и смазала раны.

– Тебе бы поесть, – женщина с нежностью посмотрела на уснувшего малыша. – Ну да ладно, сейчас главное сон. – Она потрогала лоб. – Слава богу, что нет горячки. Поправляйся скорее, – пожелала она напоследок.

– Осторожнее, – утром следующего дня Мария поила малыша горячим молоком. – Как тебя зовут?

– Филипп. Филипп Рошар.

– Куда вы плыли?

– Во Францию, там мой дядя. А потом… – мальчик разрыдался.

– Ну-ну, успокойся, – Мария прижала ребенка к груди. – Нужно благодарить господа нашего, что ты остался в живых. Это просто чудо! – Действительно, за всю свою тридцатилетнюю жизнь она не видела ни одного спасенного ребенка, видимо, они тонули первыми. Были мужчины, реже женщины, чудом уцелевшие на скалах. Местные жители обирали их, а потом сбрасывали обратно в море. Помогать уцелевшим здесь было не принято.

– Какой-то джентльмен держался за обломок палубы, – не переставая плакать, вспоминал Филипп. – Когда я пошел под воду, он подхватил меня и разрешил держаться за бревно.

– Ты родился под счастливой звездой, – женщина еще крепче прижала его к себе.

– Мы долго были в воде, – мальчик рассказывал уже спокойно и отрешенно, словно разом повзрослев от бед и несчастий.

«Видимо, это был тот знатный господин, которому Клод отрубил руку. Упокой господи душу его». – А ты помнишь, как я нашла тебя?

– Нет, – Филипп покачал головой. – Но мне привиделся сон: будто демон с топором хотел меня убить, но тут прилетели ангелы и унесли меня далеко, далеко.

– Конечно, ангелы. – Мария вытерла набежавшие слезы. – Ты сейчас поспи, а я испеку тебе луковый пирог. Поверь, ты еще никогда не ел такого пирога. Я делаю это лучше всех в деревне.

– Спасибо, – Филипп с благодарностью поцеловал ее руки.

1983 г. СССР. Москва

Машу посадили за одну парту с нескладным, худым подростком в очках, который тут же демонстративно отодвинулся на самый край стола. На перемене к ней никто не подошел, мальчишки бросали косые взгляды, девчонки презрительно фыркали вслед. На следующий день Маша решила не надевать белые гольфы и бант и выяснить у Тамары Семеновны по поводу школьной формы. Ее очень смутил тот факт, что ни один из одноклассников не придерживался рекомендаций из брошюрки, которую ей выдала директриса, но при этом никто из учителей не сделал замечания и ей самой. Но классный руководитель на следующий день не появилась, Августа Марковна как сумасшедшая носилась по школе, небрежно отмахиваясь.

– Потом, Морозова, потом.

Диалога с ребятами не было, над ней уже открыто посмеивались, спасало только то, что она еще не понимала их подростковый сленг.

На уроке английского она удивила одноклассников своим глубоким знанием языка, единственное, что у нее «прихрамывало», так это произношение.

Класс решил, что она из «очкариков», и это предположение тут же подтвердилось. На большой перемене к Маше подошел Васька Петров.

– Эй, новенькая, математику сделала?

– Да, – она улыбнулась своей детской улыбкой.

– Дай списать.

– Зачем?

– Затем, что я не сделал!

– Но это же будет неправильно, – улыбка погасла.

Одноклассники замолчали, с легким раздражением поглядывая на новенькую.

– Ты что, такая правильная? – набычился Васька.

– Понимаешь, – она опять улыбнулась, – если ты спишешь, то от этого будет хуже только тебе. Сейчас перерыв, давай вместе сделаем, я тебе помогу, – и она стала с готовностью открывать портфель.

– Дура! – от невозможности высказать все, что он о ней думает, Петров в бессилии покрутил у виска. – Эй, ребят, кто математику сделал?

Прошел еще один день, походы в школу превратились для Маши в пытку. Ее впервые встречали таким образом. И самое страшное, что она впервые не понимала, в чем же она не права. Жаловаться родителям девочка не стала. Вдруг переведут в школу при посольстве?

«Хотя еще пара таких деньков, и я сама сбегу», – с горечью думала она.

На переменке девчонки, как всегда, сгруппировались вокруг Рыжовой, что-то оживленно обсуждая. Мальчишки, словно молодые петушки, рядом нарезали круги.

– Значит, в шесть? – переспросила Лерка, кося взглядом.

– Да.

– А ты новенькую пригласила?

– Еще чего? – фыркнула Валя Крайлер, девушка с характером и без комплексов.

– А ты пригласи! – глаза у Лерки загорелись.

– Зачем? Она же идиотка. Приехала из какой-то провинции, небось, троюродная бабка умерла, не забыв прописать их в своей коммуналке. Вон стоит, зубрит.

– Вот поэтому и позови, будет над кем душу отвести. Хоть поржем.

Идея Вальке не понравилась, но спорить с Рыжовой было себе дороже.

– Эй, новенькая!

Маша оторвалась от книги.

– Иди сюда, – помахала рукой Валя.

Маша, широко улыбаясь, направилась в их сторону.

– И чего она вечно лыбится, точно малахольная? – прошептала Инка Потапова, неугомонная, непостоянная, переменчивая кокетка, интриганка и сплетница.

– У Вали завтра день рождения, и она тебя приглашает, – без всякой преамбулы, довольно грубо приступила к делу Рыжова – истинный демократ, убежденный, что все люди равны в своей готовности служить ей.

– Поздравляю, – улыбка стала еще шире. – Спасибо за приглашение.

– Вот адрес, – Валька нацарапала на клочке бумаги свои координаты. – Завтра в шесть.

– Извини, пожалуйста, но что я могу тебе подарить? – Маша не хотела попасть впросак.

– Французские духи, – заржала Инка.

– Замечательно, какие ты предпочитаешь? – не высказала удивления новенькая, чем вызвала новые сочувственные взгляды.

– Шанель номер пять, – злорадно ответила за подругу Рыжова.

– Я попробую.

Прозвенел звонок, девчонки побрели в класс.

– Нет, ну ты видала, строит из себя неизвестно что, – возмущалась Лерка. – Какие ты предпочитаешь? – передразнила она Машу.

– Не обращай внимания, эта лимита вся с претензиями, посмотрим, как она запоет завтра, – успокоила подругу Крайлер.

– Ну как? – Маша обернулась к матери.

Вся комната была завалена одеждой, девушка возбужденно вертелась перед зеркалом, уже битый час выбирая, что бы ей надеть.

– Прекрасно! – Надежда Николаевна с радостью и легким сердцем наблюдала за дочерью. С тех пор как девочка пошла в школу, она замкнулась, часто грустила и была задумчива, ее плечики опустились, и она стала похожа на испуганную черепаху в кабинете биологии, которая так и норовит целиком спрятаться в панцирь. На все родительские вопросы Маша отвечала односложно.

– Как школа?

– Замечательно.

– Учителя?

– Превосходные.

– Ребята?

– Лучше не придумаешь.

Родители тихо кивали в знак согласия, хотя сердце им подсказывало, что не все так гладко. И вот наконец у девочки опять загорелись глаза, и она превратилась в прежнюю Машу.

– Мам, ну у тебя все прекрасно, а надеть-то что? – Маша с надеждой посмотрела на мать, ее безупречный вкус ни разу не подводил дочь.

Надежда Николаевна еще раз бросила взгляд на разбросанные вещи и достала голубое короткое платье без рукавов, с открытой спиной. К нему прилагался легкий свободный жакет с серебристой отделкой. – Я думаю, все-таки это. Голубой, несомненно, твой цвет.

Маша ехала с отцом в его «Мерседесе» и немного нервничала. Как будто все в порядке, она шикарно одета, волосы собраны в высокую прическу, и лишь несколько тонких прядей кокетливо огибают нежную девичью шею, на лице совсем легкий, но умелый макияж. С подарком вообще оказалось проще простого, они с матерью зашли в ближайшую «Березку», и хотя самой Маше казалось, что эти духи больше подходят зрелой женщине, чем молоденькой девушке, но о вкусах, как говорится, не спорят. Надежда Николаевна также купила большой букет роз и огромный торт-мороженое. Маша еще раз посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна, но сердечко по-прежнему громко билось в волнении.

«Я спокойна, я спокойна», – она пыталась унять сердцебиение.

– Ты прекрасно выглядишь, – словно уловив ее тревогу, нежно сказал отец.

– Спасибо, – все сомнения как рукой сняло, Маша привыкла доверять своим родителям.

– Господи, как все-таки тяжело иметь взрослую дочь. Я даже твою мать так не ревновал. Смотри, будь хорошей девочкой, – назидательно попросил отец.

– Слушаюсь, сэ-эр, – дочь шутливо отдала честь.

Александр Валерьевич притормозил у большого старинного здания, стоящего в глубине обычного московского дворика, с двумя подъездами и сколотыми вензелями над входом.

– Давай я тебе помогу, – предложил отец, видя, как Маша пытается пристроить огромный торт на своих хрупких руках.

– Ага! Не хватало еще, чтобы я заявилась на вечеринку с папочкой!

– Я только до двери.

– Нет! А вон и мальчишки, – она заметила двух одноклассников у парадной двери.

– Не забудь позвонить за полчаса до того, как тебя забрать.

– О’кей! – девушка вышла из машины и чмокнула отца в щечку.

Федор стоял на крыльце вместе с Колькой Крыловым. Перед тем как подняться к Крайлер, они решили вначале перекурить.

– Смотри, какая тачка, – восхищенно ахнул Колька.

– Мерс!!! – глаза у обоих мальчишек возбужденно загорелись.

– Блин, а телка. Класс! – присвистнул Крылов.

– Да она с «папиком», путана небось. Шмотки импортные, и в руках чего-то тащит, – комментировал Федор.

– Ну и что, что путана? Я не прочь, они, говорят, даже очень ничего, – ухмыльнулся Колька.

– Так она тебе и дала!

Девушка уверенным шагом направлялась в их сторону.

– Привет, ребята! Помогите, пожалуйста. – И, не дожидаясь ответа, отдала торт Федору.

– Уф, тяжелый!

Мальчишки с нескрываемым любопытством разглядывали Машу, с трудом признавая в этой ослепительной красавице свою новую одноклассницу.

Девушка осталась довольна произведенным эффектом. Мама как всегда оказалась права, голубой – ей к лицу.

– Что это? – пересохшими губами спросил Федор, только для того, чтобы что-то сказать.

– Торт-мороженое. Ой, ребят, давайте побыстрее, его нужно срочно поставить в холодильник, – поторопила она.

Ребята вошли в подъезд, и Колька, не сводя с Маши восхищенных глаз, вызвал лифт:

– Классно выглядишь! А че ты в школе балду гоняла?

Маша смешно наморщила брови:

– Извини, я не знаю, как тебя зовут?

– Николай, а это Федор.

– Маша, – на всякий случай представилась она. – Николай, извини, но из твоего вопроса я не все поняла.

– Слушай, ты вправду дебилка или прикидываешься?

– Извини, наверное, это сленг, – обратилась она за поддержкой к Федору, и тот потонул в волшебстве ее глаз.

Лифт с грохотом распахнулся, и они оказались перед приоткрытой дверью в квартиру Вали Крайлер. На пороге их встречала сама именинница.

– Привет! А это кто? – она с интересом посмотрела на незнакомку.

– Угадай с трех раз, – предложил Крылов.

Маша сделала шаг вперед:

– С днем рождения, желаю тебе счастья, здоровья и счастливого окончания школы, – она протянула ей букет и красиво упакованную коробку с духами.

– Чего стоишь? Проходи, – Федор легонечко дотронулся до Маши. – А это тебе, торт! – он сунул коробку совершенно обескураженной Крайлер. И не успел Федор оглянуться, как Колька схватил Машу под руку и потащил за собой.

Комната, в которую они вошли, была достаточно большой, с высоким потолком, украшенным ажурными карнизами. На стенах висели картины в тяжелых рамах, посредине стоял большой стол, покрытый белоснежной скатертью, сервированный и полностью готовый к приему гостей. Темные портьеры и легкая музыка создавали приятную, интимную обстановку. Ребята, сменив свои невзрачные, школьные костюмы на демократичные джинсы и нарядные платья, смотрелись совсем взрослыми.

– А вот и наша Маша, – громко объявил Колька, нежно придерживая ее за талию, хотя мог бы и не стараться, десяток пар глаз уже и так поедали ее тонкую фигурку в умопомрачительном наряде.

Школа, в которую попала Маша, отличалась от других московских учебных заведений только углубленным изучением английского языка. Но это только на первый взгляд. Школа располагалась внутри Садового кольца, то есть почти в самом центре столицы. А в центре обычно проживала советская элита, ученые, писатели, художники и всякого рода «ответственные» работники. Поэтому детки по праву считали себя «золотой» молодежью, у многих родители бывали за границей и не только в «солнечной» Болгарии, поэтому удивить их было сложно. Маша удивила, теперь, в другой одежде, в ней чувствовался лоск и шик, непринужденное чувство собственного достоинства и врожденный аристократизм, – все те качества, которые должны быть чужды советскому гражданину и потому желаемы, но недосягаемы.

– Привет, – тихо поздоровалась Маша, но всем вдруг захотелось к ней прислушаться.

– Ничего себе, лимита, – тихонько прошептала Инка стоящей рядом с ней Рыжовой.

Та от злости кусала губы. Лера была младшей дочерью ректора одного из престижных московских вузов. Она любила быть в центре внимания, когда прожектор направлен только на нее, и все светится в ярком круге восхищения. Лера искренне считала, что, радуя и потакая ее прихотям, окружающие и сами получают радость, а теперь кто-то реально претендует на ее королевское место.

«Ну, это мы еще посмотрим»! – она никогда не теряла бодрости духа.

Ребята стали рассаживаться за столом. Колька занял место рядом с Машей. Федор едва успел примоститься с другой стороны.

Васька Петров открыл шампанское.

– Я не буду, – твердо отказалась Маша.

– Что, мама заругает? – с затаенной насмешкой поинтересовалась Лера.

– Нет, но им будет неприятно, – с шокирующей простотой ответила девушка, и ни у кого из ребят не возникло желания над ней посмеяться.

– Ты будешь салат?

– Налить водички? – Колька с Федором наперегонки старались угодить Маше, и у девушки на душе запели соловьи.

Немного погодя стало душно, и Маша сняла жакет, выдав на всеобщее обозрение точеные руки и спину.

– Откуда прикид? – этот вопрос мучил всех давно, но озвучить его решился, как всегда, Васька Петров.

– Что? – Маша опять ничего не поняла.

– Ты что, глухая? – разозлилась Рыжова.

– Нет, – честно призналась девушка.

– А чего выпендриваешься?

– Извините, просто здесь много слов, которые мне непонятны.

– Ты что, не русская? – засмеялся Петров.

– Русская…

– Тогда чего ваньку ломаешь?

Маша совсем растерялась.

– А кто твои родители? – продолжила допрос Лерка. Она уже почувствовала, что соперница теряет силы и нужно помочь ей упасть.

– Дипломаты.

– Ого! – присвистнул кто-то. – А ты с ними за границей жила?

– Да, в Будапеште, в Варшаве, в Восточном Берлине…

– Класс! – взорвался Колька. – А я все голову ломаю, откуда у них такая тачка? Мерс, представляете? Настоящий мерс!

Участники застолья еще с большим уважением посмотрели на Машу.

– Так твои предки со Смоленки?

– Что? – Маша опять растерянно покачала головой.

– В МИДе работают? – перевел Федор.

– Нет, в американском посольстве.

– А что они там делают?

– Папа возглавляет переводческое бюро, а мама работает в отделе прессы и культуры.

– Не понял? – Колька не донес вилку до рта. – Ты кто?

Маша не знала, как еще более доходчиво объяснить, кто она такая. Ей была неприятна та манера, с которой ребята задавали вопросы, но она понимала, что должна отвечать, иначе они никогда не найдут общий язык.

– Что, у американцев своих специалистов нет? – Федору тоже стало интересно.

– Во заливает! Даже мне такое в голову не придет, – смерил надменным взглядом Петров. – Ты сейчас договоришься до того, что назовешь себя американкой, – опять высказал крамольную мысль неугомонный Васька.

– Так и есть, по гражданству я американка, а по рождению русская, – терпеливо объясняла девушка.

За столом воцарилась тишина.

– Моя прабабушка эмигрировала еще в первую волну, а я и мои родители уже родились в США.

– Не, я не понял! Значит, твои предки, как крысы, бежали с революционного корабля? – подперев руками голову, бесцеремонно влез Петров.

Маша покраснела.

– Можно, я не буду это комментировать?

– Слушай, Петров, заткнись со своей революцией. Тоже мне, верный ленинец нашелся, – гаркнул Крылов и посмотрел на Машу. – Как же тебя в нашу школу пустили?

– Да она такая же американка, как я Майя Плисецкая, – засмеялась Рыжова, но впервые на нее никто не обратил внимания.

Ужин плавно перешел в танцы, и Маша стала гвоздем вечера. Федор сидел на диване, делая вид, что увлечен журналом, но на самом деле он все время наблюдал за Машей. Отметив про себя еще в первый день, что она хорошенькая, он, тем не менее, попав под влияние общего мнения, о новенькой тут же забыл. Но сегодня она его задела, и даже не тем, что американка, хотя для советского человека 80-х было неслыханной радостью пообщаться с иностранцем. Нет, она задела его, когда выходила из машины, уверенная, красивая и какая-то по-детски наивная.

Машу закидали вопросами, но она твердо помнила беседу с отцом.

– Никакой пропаганды!

– Что ты подразумеваешь под этим словом? – совершенно серьезно спросила девочка. – Ты думаешь, я начну призывать их к созданию многопартийной системы?

– Не дай бог тебе даже заговорить об этом! – Александр Валерьевич был серьезен, как никогда. – Ты должна запомнить одну истину – это тоталитарная страна. Поэтому не вступай ни в какие дискуссии на тему, где лучше жить. Знай, что для них самое лучшее и передовое – это СССР!

Вечер прошел замечательно! Ее приняли, ей открыли дверь в свой мир. Осталось легкое чувство досады оттого, что это случилось благодаря смене имиджа. Но такова, к сожалению, правда жизни: человеку обеспеченному хорошо и комфортно только с таким же, как он сам. И все же она надеялась, что, встретив по одежке, оценят и ее душу.

«Жалко, что Федор совсем не смотрел в мою сторону», – уже засыпая, с сожалением подумала Маша.

Федора захлестнули такие эмоции, о существовании которых он даже не подозревал. Впервые за долгие дни он забыл о своем личном несчастье, забыл об отце, все его помыслы были заняты Машей. Он еле-еле дождался понедельника, проклиная себя за то, что так и не осмелился спросить номер ее телефона.

«Колька, небось, подсуетился, – он впервые с раздражением подумал о лучшем друге. – Ну ничего, у меня в запасе есть кое-что получше».

В понедельник он пришел в школу раньше всех и сел за Машину парту. Добродушный Валерка Смирнов не стал возражать и перебрался на соседнюю. Маша появилась вместе с Крыловым, она сменила коричневое платье на синий костюмчик и выглядела обворожительно.

«Значит, ждал ее у школы», – подтвердил свою догадку Федор, еще раз похвалив себя за сообразительность.

– Эй, Федька, с Машей буду сидеть я!

– Кто не успел, тот опоздал, – вступили в легкую перебранку мальчишки.

– Привет! – кивнула Маша Федору и села рядом.

Кольке ничего не оставалось, как ретироваться.

– Я тебя провожу, – потихоньку шепнул Федор Маше.

– Не получится, я сегодня ухожу раньше, мне нельзя посещать НВП.

Федор грустно вздохнул.

– А после школы встретимся?

– Не могу, в три у меня дополнительные занятия, потом бассейн.

На следующее утро Федор ждал ее возле школы. Всю ночь он промучался, не находя себе места, а рано утром ноги сами понесли его в школу. К зданию подтягивались полусонные учителя, с удивлением взирая то на часы, то на подростка. Наконец он увидел Машу.

– Привет!

– Доброе утро, – она подарила ему улыбку, и у него от счастья закружилась голова.

– Ты меня ждешь? – словно само собой разумеющееся, спокойно спросила она.

– Нет, – он увидел, что она вздрогнула, словно от удара, и ему стало стыдно. – То есть тебя. На! – Федор сунул ей в руки шоколадку, захваченную на всякий случай из дома.

– Спасибо, – девушка рассмеялась тысячами звонких колокольчиков.

Теперь на переменах одноклассники обступали Машу со всех сторон. Федор нервничал, ему хотелось, чтобы все оставили ее в покое. И еще, сидя рядом с ней за одной партой, Федор старался, как бы невзначай, коснуться ее руки, от таких прикосновений у него перехватывало дыхание и приятно кружилась голова.

– Пойдем в кино? – набрав полную грудь воздуха, решился Федор на новое приглашение, хотя вчерашний отказ сильно подорвал его веру в себя.

– Маш, пошли в кино, – к ним на парту присел Колька.

«У, этот нигде не теряется». – Федор прикусил язык, чтобы не выпалить резкие слова, рвущиеся из сердца.

– Меня уже пригласил Федор, но если хочешь, пошли с нами.

Колька не смутился.

– Отлично!

Федору хотелось его убить, но «толстокожий» друг не обратил на его колючий взгляд никакого внимания. Они договорились встретиться в шесть у кинотеатра «Ударник».

Маша сделала химию, позанималась английским, но все равно до шести оставалось еще так много времени. Сидеть дома не было никаких сил, и девушка, переодевшись, позвонила отцу.

– Па, я иду в кино с ребятами!

– Машенька, только не задерживайся допоздна.

– Пап, ну ты прям как ребенок. Это самая спокойная столица в мире, которую мне приходилось видеть, и потом, с такой «охраной» что со мной может случиться? – Она рассмеялась и добавила: – Знаешь, а мне здесь нравится!

Времени в запасе было еще много, и Маша пошла пешком сначала по Садовому кольцу, а затем свернула на Калининский проспект. На ней были простые голубые джинсы, хлопчатобумажная футболка, а сверху накинут легкий кожаный жакет. Люди почтительно расступались, с завистью разглядывая ее неприхотливый наряд. Маша уже подметила, что в России очень развит культ одежды. Есть хорошая поговорка: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Для СССР это звучало по-другому: «Покажи, во что ты одет, и я скажу, кто ты».

Еще издали она увидела у кинотеатра одинокую фигуру Федора.

Он тоже не смог оставаться дома и ждать, пока наступит время встречи. Минуты ползли невыносимо медленно. Он оделся и отправился к кинотеатру. И вот теперь Федька стоял и мечтал, злясь на Кольку за то, что он не дает Маше прохода. «Нужно поговорить с ним по-мужски! Ну и что? Маша сама должна решить, с кем ей общаться. Именно так он и скажет. И будет прав!»

– Привет!

От неожиданности он вздрогнул и покраснел.

– Привет… – «Теперь она догадается, что я, как кретин, пришел сюда раньше всех, в надежде увидеть ее первым».

Маша остановилась рядом с ним.

– Я так рада, что ты уже здесь, – совсем тихо произнесла она.

– И я, – его голос был хриплым. «Она сказала то, что должен был сказать я. Идиот!»

– Хочешь мороженого? – Федор решил немедленно исправиться.

– Хочу!

– Пошли, – он взял ее за руку. – У нас еще уйма времени.

Федор повел свою спутницу на Старый Арбат, – город в городе, сказочное королевство, затерявшееся в бетонных блоках мегаполиса. Она, как маленький ребенок в магазине игрушек, реагировала на лотки с русскими сувенирами. Ее задорный смех и открытая улыбка заражали всех вокруг, и усталые продавцы непроизвольно улыбались в ответ девушке.

Федор чувствовал себя с ней легко и свободно, словно они были знакомы уже тысячу лет. Они ели мороженое, пили кофе и весело болтали ни о чем.

– Маш, ты видишь вон того мужчину в сером костюме, – он кивнул в сторону соседнего столика. – Мне кажется, он следит за нами.

– Следит, – безразлично протянула она. – Не забывай, я ведь представитель не совсем дружественной вам державы.

– Ну ты же еще ребенок, – вырвалось у него.

– Да, ты так думаешь? – Маша кокетливо надула губки.

– Ну, то есть… – он замялся, не зная, как исправить новую глупость. – Я хотел сказать…

– Федь, не обращай внимания, если им хочется за мной следить, то пусть следят. – И, наклонившись совсем близко, прошептала: – А вдруг я шпионка, тебе не страшно?

Он почувствовал ее дыхание, и пьянящая радость с новой силой захватила его.

– Ты не хочешь меня завербовать? – голос предательски дрожал.

– Можно попробовать.

В кино они не пошли, а гуляли по Москве в сопровождении скучного дядьки в сером костюме, который, правда, им абсолютно не мешал.

На следующий день Крылов демонстративно отвернулся. Федьке было немного стыдно перед другом, но подойти первым и извиниться он не мог. А Маша смогла. Глядя прямо в Колькины обиженные глаза, девушка совершенно искренне проговорила:

– Коль, ты извини нас, пожалуйста!

Крылов растерялся.

– Ладно, проехали.

Лерка Рыжова постепенно успокоилась, для своего возраста девушка была неплохим психологом. Она сразу угадала в Маше задатки лидера, но не прямолинейного и твердого, стремившегося подчинить себе всех и вся. Маша была какой-то другой, с глазами ребенка и повадками взрослого человека, совершенно не склонного к соперничеству. И еще она обладала харизмой, под ее обаяние вскоре попал весь класс. Маша никогда не ныла, ни на что не жаловалась, никого не загружала своими проблемами. Наоборот, она слушала, а главное, слышала и всегда находила нужные слова. Осознав, что борьбы не будет, Лерка успокоилась, и между девочками завязалась дружба. – Маш, у меня к тебе просьба, – Лерка отвела подругу подальше от посторонних глаз. – В «Березке» на Горького висит курточка, купи мне ее, пожалуйста, а я рассчитаюсь с тобой из расчета один к трем.

Маша внимательно посмотрела на просительницу и, перейдя на шепот, ответила:

– Ты отдашь мне по государственному курсу, но я прошу тебя, никому не говори об этом. У меня могут быть большие проблемы.

– Машка, ты прелесть! – Лерка бросилась ей на шею. – Что я, дура? Зачем болтать? Инка давно о такой мечтает, еще тоже напросится.

Федька с тоской наблюдал, как Рыжова уводит его Машу, и нехотя направился к группе одноклассников, среди которых находился и Колька. Крылов не оставлял попыток поближе сойтись с Машей, и на этой почве они даже как-то отдалились друг от друга. Хотя от этого Федор испытал только облегчение. Крылов раньше частенько бывал у них дома, и теперь он по крайней мере в ближайшее время не будет задавать неприятные вопросы об отце.

– О чем базар? – не выпуская Машу из вида, поинтересовался Федор. «И чего это Рыжая на ней повисла? Сейчас шею сломает», – мысленно переживал он.

– Федька, ты пришел кстати, – почему-то обрадовался Колька. – Мы вот тут мозгуем, что на выходные делать. Давай махнем к тебе на дачу.

Мальчик замялся – с тех пор как ушел отец, на дачу они не ездили.

– Поговори с предками. – Федору стало совсем плохо, каждый раз, когда разговор заходил о родителях, ему казалось, что одноклассники делают это специально. Вот и сейчас их веселые и добродушные взгляды он принимал за скрытые насмешки.

– У тебя же классный батя, поймет. Последние деньки догуливаем, – уговаривал «недогулявший» Петров.

– Шашлычки сделаем, – подключился Смирнов.

Мимо проходили девчонки.

– Маш, поедешь с нами на дачу в воскресенье? – предложил Колька.

Она остановилась и пожала плечами.

– Не знаю, как Федя?

Васька присвистнул, Рыжова открыла рот.

Федор воспарил к облакам.

– Поедем!

Девчонки ушли.

– Сдаюсь, – Федору на плечо упала рука Крылова. – Ну почему тебе так везет?

– Должно же когда-то, – усмехнулся тот в ответ.

– Ладно, займусь Рыжовой.

– Смотри не опоздай!

– Мир! – Колька протянул руку.

– Мир!

Нина Сергеевна Степанова сидела в кресле в собственной огромной квартире, в полной темноте и одиночестве. Последнее время ей было больно видеть свет, днем она плотно закрывала шторы, а вечером старалась не включать электричество, так было легче прятаться от мира. Ведь она не видела его, значит, и он ее не замечает. Еще Нина Сергеевна сделала открытие, что друзей у нее нет, только знакомые – до первой беды. Она ощущала только слабость и апатию. Ничего не хотелось делать, тело, налитое свинцом, не желало слушаться.

В голове стучало одно – Павел! Павел!.. У него же язва, а эта молоденькая дурочка, наверное, не знает, что по утрам ему нужна овсянка, а соленое нельзя совсем. Она хваталась за телефон, но тут же в бессилии опускала руки. Нина и сама не заметила, как полностью растворилась в муже. Сейчас она не ощущала ничего, кроме пустоты и одиночества. Дети? Но даже дети отошли сейчас на второй план. Ведь все, что она делала, было для мужа. Когда покупала мебель, думала, удобно ли будет ему. Выбирала новое платье – первым делом прикидывала, понравится ли Павлу.

Когда это началось?

Закончив иняз, Нина пошла работать в Интурист. Увлекательная работа, интересные люди, новые встречи и впечатления. Потом декрет, сначала Светочка, через два года Федор. Нина вернулась на работу через четыре года и узнала, что у нее новый начальник – Игорь Матвеевич, высокий, интересный, молодой мужчина, с мужественным лицом и фигурой атлета.

– Не женат, – сообщила веселая хохотушка Ирочка, которая к своим тридцати была разведена и опять находилась в поиске.

– Мне-то что? – Нина Сергеевна равнодушно пожала плечами.

Мы порой слишком беспечно бросаемся словами, и судьба в отместку начинает вести свою собственную игру, не считаясь с нашим «мне-то что?». Знакомство произошло в ее первый рабочий день.

– Игорь Матвеевич.

– Нина, то есть Нина Сергеевна.

Первый взгляд, первое рукопожатие, и вот искра, пробежавшая между ними, переросла в пожар. Затем были тайные встречи урывками, поцелуи в темных парадных.

– Я чувствую себя мальчишкой, – шептал он и просил большего.

– Не могу, – она и сама ощущала себя школьницей, но дать большего не могла, это было бы совсем бесчестно по отношению к Павлу.

На работе их уже открыто обсуждали.

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

– У меня двое детей.

– Они станут моими.

– Павел, – она тихонько покачала головой. – Он не переживет.

– А ты, ты переживешь?

Потом ее вызвали в партком.

– Ваше поведение не входит ни в какие рамки! Только из уважения к вашему отцу я решил не выносить этот вопрос на общее собрание, а поговорить с вами лично. – Михаил Петрович, парторг, старый коммунист, впитавший догмы партии с молоком матери, отчитывал Нину Сергеевну, как маленькую девочку.

– Я его люблю.

– У вас муж, дети! Как вам не стыдно! – парторг запыхтел и покрылся красными пятнами, словно женщина сказала что-то неприличное. – Вы должны уволиться по собственному желанию.

Она уволилась. Именно тогда, заклейменная коллегами, Нина остро почувствовала вину перед мужем. Заглаживая ее, она и сама не заметила, как потерялась, растворившись в нем полностью.

А теперь, спустя много лет, Нина уже сама побежала в партком своего мужа – сдаваться без боя она не хотела.

– Нина Сергеевна, миленькая, я вас очень хорошо понимаю, – круглый лысый мужчина с кротким взглядом и улыбкой Деда Мороза налил ей воды. – Но жизнь есть жизнь, и по приказу партии мы не можем вернуть его в семью.

«Но меня-то смогли!» – ей хотелось кричать.

– И потом, Павел Антонович поступил по-мужски! Он не стал подавать на раздел имущества, а оставил все вам и детям.

– Какое имущество?!

– Ну как же, дача, квартира.

– Это все принадлежало моим родителям, – она задохнулась от цинизма. «Его же еще и хотят сделать страдальцем!»

– Неважно, – улыбка пропала, и кроткий взгляд превратился в волчий оскал. – Как ваш муж, он имеет на это право. Так что, скажите еще спасибо…

– Спасибо, – она поднялась.

Федор вошел на кухню, мать монотонно мыла чистую тарелку.

– Мам.

Женщина обернулась.

– Можно мы с ребятами поедем на дачу? – Он боялся ее реакции, ведь там прошло столько счастливых дней.

Нина Сергеевна закрыла кран.

– Конечно, – и тихонько заплакала.

– Мам, – мальчик прижал ее к себе. – Мы справимся.

Дача, выделенная в безвозмездное пользование лично товарищем Сталиным академику Конкину, отцу Нины Сергеевны, находилась в Сосновом Бору.

Это было старое, двухэтажное, деревянное здание, спрятанное среди могучих сосен. Федор нацепил улыбку и открыл дверь, которую не открывали все лето. Девчонки стали выгружать продукты, мальчишки пошли в сарай за мангалом. Маша огляделась.

Большая столовая-гостиная, обставленная мебелью 30–40-х годов. Старинный комод, старый кожаный диван с высокой спинкой и деревянными подлокотниками, большой круглый стол, на стенах пожелтевшие от времени черно-белые фотографии. Все это создавало непревзойденную атмосферу уюта и напоминало дом ее бабушки, которая тоже, несмотря на свое благополучие, не хотела расставаться со старыми, но дорогими сердцу вещами. Маша за свою короткую, но насыщенную событиями и путешествиями жизнь видела много домов. Бедных, богатых, но редко какой из них обладал своим лицом, имел свой характер. Этот небольшой дом был один из немногих, где вещи не прислуживали своим хозяевам, они гордо служили.

В комнату вошел Федор.

– Это мой дед, – он совсем близко подошел к Маше. Ее волосы приятно щекотали лицо, и он наслаждался этими мгновениями. – Это бабушка, а это их подруга Роза. Представляешь, она была знакома с Лениным.

Маша стояла, не шелохнувшись, разглядывая старые пожелтевшие фотографии и вдыхая ностальгический аромат старины. «Почему людям ближе и понятнее дела давно минувших дней, нежели настоящее сегодня?» – размышляла девушка.

«Дурак! Зачем я позвал всю эту компанию?» – думал Федор.

– Эй, голубки, хватит секретничать, – в комнату влетела Лерка. – Маш, пошли, поможешь!

«Дура! – разозлился Федор. – И что я в ней раньше находил?»

На дворе стоял конец сентября, и бабье лето, как стареющая кокотка, напоследок решило гульнуть на полную катушку, не ограничивая себя ни в чем. Погода была чудесной, и ребята разместились на террасе, для этого им пришлось вынести туда большой, деревянный стол, сколоченный собственноручно еще академиком Конкиным.

– Как хорошо, – Маша села на резное крыльцо и подставила солнышку свое личико. Девчонки, убедившись, что она не пригодна даже для элементарной нарезки овощей, отправили ее к пацанам.

– Моя мать еще смеет называть меня лодырем! – искренне возмущалась Лерка. – Посмотрела бы она на тебя! Это ж надо умудриться – порезать палец, отрезая кусок сливочного масла.

Маша виновато улыбалась, перевязывая руку носовым платком. Что поделать, но она до сих пор свято верила, что сэндвичи растут на деревьях.

Приготовления закончились, девчонки накрыли стол, Колька принес аппетитно пахнущие золотистые кусочки мяса на шампурах.

– Вкусно! – восторженно оценила Маша.

– Ага, – вторил худенький, но прожорливый Валерка.

Васька Петров достал припрятанное им пиво, Федор как-то непроизвольно посмотрел на Машу, словно спрашивая у нее разрешение.

Она понимала его с полувзгляда.

– Я тоже хочу.

– Так мама заругается, – подколола Инка.

– А мы ей лаврушечки дадим, – не растерялся «профессионал» Васька.

После пива ребята оживились, и беседа приобрела фривольный характер.

– Слушай, Маш, – не переставая жевать, поинтересовался Колька. – Я так и не понял, ты чего первого сентября в таком виде в класс заявилась, приколоть нас хотела?

– А ничего, забавно получилось, я даже не думал, что у американцев такое чувство юмора, – согласился Васька.

– Я не шутила, – призналась Маша. – Просто мне дали «Памятку первокласснику», и я четко следовала всем указаниям.

Возникла пауза, а потом взрыв смеха.

– Слушай, ты и вправду такая наивная? – сквозь слезы спросила Рыжова.

– Да нет, – Маша беззаботно пожала плечами. – У нас в некоторых школах тоже есть форма, правда чаще в частных. Вот я и подумала, – она обвела взглядом ребят, – а зачем писать то, что не нужно выполнять?

– А у нас все так, – разъяснил Петров. – Про пятилетку за три года слыхала?

– Нет.

– Маш, а у вас предков тоже в школу вызывают?

– Нет, если что-то натворишь, то тебе в наказание запрещают ходить в школу.

– Как?! – ребята застыли.

– Ну, день, два, хуже, если неделю, – девочка грустно вздохнула.

– Ребята, хочу в Америку!!! – заорал Васька.

Ах, мечты, мечты! Детские и взрослые, маленькие и большие! А ведь вам суждено сбываться!

Петров взял в руки гитару и стал петь.

– Бессаме, бессаме мучу… – голос у него был хриплым и волнительным.

Маша положила голову на Федино плечо, и у него из-под ног поплыла земля.

– Прогуляемся, – тихонько шепнул он.

Маша поднялась. Ребята не заметили или сделали вид, что не заметили.

Они прошли в глубь леса. Неубранная листва пела под ногами, теплый, совсем не осенний ветерок нежно обволакивал, даря запах уходящего лета.

– У нас это называется – индийское лето, – осипшим от волнения голосом прошептала Маша, прислонившись к старой сосне.

– А у нас – бабье, – Федор обхватил ее за талию, выпитое спиртное придало ему мужества.

– Красиво здесь, – голубые глаза девушки выдали ему тайну ее сердца.

– Советская власть умеет заботиться… – он понимал, что несет чушь, но даже эти слова давались с трудом.

Федор чувствовал ее неровное дыхание, ему тоже не хватало воздуха. То, что происходило сейчас, было похоже на великое землетрясение души. Он стал задыхаться, губы сомкнулись…

Это был ее первый поцелуй!

Исчезли звуки, запахи. Земля завертелась и сошла с орбиты, наводнения, извержения, пожары, нетронутыми остались только Он и Она.

Это был его первый поцелуй!

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

– Мария! Ты совсем спятила?! – бушевал Клод. – Притащила домой этого ублюдка! Думаешь, я дозволю переводить на него продукты?

– Клод, – женщина оторвалась от дел и тихонько подошла к разъяренному мужу. – Давай оставим его у себя.

– Что? – от такой наглости Клод поперхнулся и покрылся багровыми пятнами. – О боже! Спасибо, что ты создал женщин нам на утеху, но зачем при этом ты дал им язык?! – комично воздев руки к небу, пробормотал он и, вновь обратив взгляд на жену, завопил: – Женщина, у тебя есть мозги?

– Клод, – Мария нежно обхватила его за шею. – Пожалуйста! У нас, наверное, никогда не будет детей. И вот Дева Мария послала своих ангелов, и они принесли нам сынишку, – просила она, стараясь придать своему голосу максимум душевности.

– Не приплетай бога, если в голове пусто! – он грубо отстранил жену. – Что мы скажем соседям?

– Скажем, что это сын моей сестры из Плимута. Ну, Клод? – женщина с надеждой посмотрела на мужа.

– Нет, даже не думай! – прорычал он.

– Да! – Мария сбросила с себя маску любезной женушки.

– Дура! – Клод от бессилия топнул ногой. – Делай что хочешь! Но если тебя выгонят из деревни, я ни при чем. – Он бросил злобный взгляд на женщину и не без яда добавил: – Тогда действительно поедешь к своей сестричке, и не думай, что я позволю тебе хоть что-нибудь взять из дома.

– Хорошо, – спокойно согласилась Мария и как ни в чем не бывало взяла нож и стала нарезать лук для пирога.

– Посмотри, – Мария подала мальчику холщовую рубаху и камзол. – Кажется, в самый раз. Я перешила это из старых вещей. А вот что делать с обувью? – она слегка нахмурила брови. – Придется идти на рынок.

Клод невзлюбил мальчишку сразу. Мало того, что «коровий маяк» не оправдал его надежд на богатую добычу, так еще и ввел в расходы.

– Сын, тоже мне, нашелся, – Клод презрительно поморщился. – Может, его родители разбойники? – А сам он себя к таковым никогда не причислял. – Еще неизвестно, что из него вырастет?

Он был зол, но спорить с женой не стал. Бывало, он и поколачивал свою Марию под горячую руку, но когда у нее, как у дикой кошки, загорались глаза, он знал, что спорить себе дороже.

«Взяла ублюдка. Был бы еще знатный господин, можно было бы выкуп получить, а так одни расходы, – изводил он себя с утра до ночи. – И ест, как проклятый. Вчера за ужином полкурицы сжевал, за милую душу. У, хоть бы лопнул, проклятый!»

Клод долго размышлял и решил, что без помощи отца Бернара ему не обойтись. Он достал пару золотых и, поохав, отправился в церковь. Гнала его туда не только ненависть к мальчишке, но и страх. А вдруг прознают в деревне, что не племянник, а с корабля? Тогда разбираться не будут, кто спас – он или Мария. Выгонят из деревни, а то и убьют. Да и жену терять не хотелось, несмотря на ее взбалмошный характер, он ее все-таки любил.

– Ты все запомнил? – давала последние напутствия Мария. Это был его первый выход «в свет», и она очень сильно нервничала. – Ты сын моей сестры Жанны, приехал погостить.

– Не переживайте, тетушка, я все запомнил, – серьезным тоном заверил ее мальчик.

– Умница моя! – Мария поправила белый чепчик.

На улице под навесом шумно носилась детвора, при появлении Филиппа мальчишки на мгновение застыли.

– Здравствуйте, тетушка Мари, – нестройный хор детских голосов с любопытством поприветствовал свою любимицу, которая всегда угощала их сладостями.

– Здравствуйте, здравствуйте, – приветливо улыбнулась женщина, не сбавляя шаг.

– А кто это с вами? – спросил самый бойкий из них, востроносый рыжий мальчишка.

– Мой племянник, но у вас еще будет время познакомиться, а сейчас мы торопимся на рынок, – и она ускорила шаг.

На улице стояла прекрасная погода, ярко светило весенние солнышко, а легкий морской бриз нес свежесть и запах рыбы. Это был один из тех дней, когда просыпающаяся природа представала перед людьми во всем своем величии, воспевая песнь обновлению. Редкие прохожие раскланивались с Марией и долго смотрели ей вслед.

Обогнув кузницу, они оказались на небольшой мощеной камнями покатой площади, окруженной более высокими и ухоженными домами местной знати. Посередине красовался навес – это и был рынок. Массивные дубовые столбы подпирали островерхую кровлю из каменных плит. Здесь размещались мастерские портного, аптекаря, шорника и сапожника. Чуть далее находилась мясная и бакалейная лавки. Вдали за навесом мужчины украшали шест, которому предстояло стать «майским деревом». Проследив за взглядом мальчика, Мария пообещала:

– Завтра праздник, будут выбирать королеву. Мы с тобой обязательно сходим на это посмотреть. Тебе понравится, хватит сидеть под замком.

Филипп улыбнулся в ответ и еще сильнее сжал ее ладонь.

– Здравствуй, Мария, – рядом остановился долговязый старичок, одетый в черный камзол.

– Здравствуйте, господин Уолкт, – напряглась женщина.

– Что это за милый мальчик с тобой?

– О, это Филипп, сын моей сестры Жанны. Вы, конечно, помните Жанну, господин Уолкт? – зачастила женщина. – Вот, приехал погостить. Знаете, ей так трудно с четырьмя детьми. А нам с Клодом мальчик – в радость.

– Да, конечно, – согласился старик. – Вон как ты разрумянилась, глаза светятся. И сестре поможешь, и вам с мужем подспорье, раз уж бог своих не дал, – прищурившись, он внимательно посмотрел в лицо женщины.

Пока Мари объяснялась с долговязым, Филипп с любопытством разглядывал молодых парней, которые по очереди метали острые палки из боярышника в красную тряпку, набитую соломой, отдаленно напоминающую петуха. Молодежь готовилась к завтрашнему соревнованию, громко воя тогда, когда кто-то промазывал. Филипп знал, что это за состязание, оно называлось «битье кочета». Этот праздник пришел из язычества и полюбился англичанам. Суть заключалась в том, чтобы насмерть забить петуха. Завтра площадь зальется кровью под радостные крики горожан. Но англичане никогда не считали такое развлечение жестоким. Наоборот, это говорило о благочестивости нации, ведь именно петух троекратным криком приветствовал отречение апостола Петра. А значит, долг христианина выбить дух из петушиного отродья!

– У вас тоже устраивали «битье кочета»? – поинтересовалась Мария, когда они распрощались с назойливым старичком.

– Мы ходили на площадь к ратуше вместе с папочкой, а потом… – у мальчика на глазах появились слезы.

– Бедный мой! Сколько же тебе пришлось пережить! Но я обещаю, – уверенно заявила женщина, – больше ничего плохого с тобой не случится! Теперь я буду о тебе заботиться!

– Иди с богом, сын мой, – отец Бернар сжал в руке золото. – Сегодня вечером я к вам загляну.

– Прошу вас, святой отец, только не причиняйте вред моей жене.

– Иди, иди, мой долг хранить тайну исповеди и заботиться о своей пастве.

Клод, довольный собой, вышел из храма, раздумывая, куда бы отправиться. «Зайду-ка я к старику Самуэлю, пропущу пару стаканчиков рома, пока святой отец сделает свое дело. Уж он-то сможет справиться с Мари и наконец выкинет этого ублюдка из моего дома».

– Тетушка Мари, я принес дрова для печи.

– Помощник, – женщина улыбнулась и с притворной строгостью посмотрела на Филиппа. – Но ты еще так слаб, не нужно нагружать себя работой. Сядь, перекуси.

– Что вы, тетушка, я большой и сильный, – мальчик влез на стул и с удовольствием откусил мягкий горячий кусок белого хлеба, только что вынутого из печи.

– Конечно, сильный, – засмеялась она. – Завтра мы пойдем на ярмарку, и ты сможешь поучаствовать в состязаниях, а потом я куплю тебе леденцов.

– Тетушка, а почему у вас нет детей?

– Теперь есть, – Мария с тихой улыбкой посмотрела на мальчика.

– Но господин Клод… – он запнулся, увидев на пороге фигуру в черной рясе.

– Отец Бернар? – побледнела Мария. – Проходите, прошу вас. – Она вытерла руки о передник и бросила испуганный взгляд на Филиппа.

– А это и есть твой племянник? – водянистыми красными глазами отец Бернар оценивающе посмотрел на щупленькую фигуру ребенка.

– Да, это сын моей сестры, – поспешно начала женщина.

– Не надо, Мария! – священник предостерегающе поднял руку вверх. – Не оскверняй себя ложью в присутствии священнослужителя. Я знаю, что ты спасла этого ребенка.

– Нет! – женщина бросилась к Филиппу и загородила его собой.

– Тебя видели, – укоризненно покачал головой отец Бернар. – По деревне уже ползут нехорошие слухи, и ты прекрасно знаешь, что грозит тому, кто не исполняет закон. Я думаю только о тебе, – он оттопырил нижнюю губу, как обиженный ребенок. – Я заберу его с собой.

– Нет, – Мария раскинула руки, пытаясь защитить свое право на счастье.

– Так будет лучше для всех, дочь моя.

– Святой отец! Прошу вас! – женщина упала на колени и стала целовать ему руки.

– Хватит! Я и так потерял слишком много времени, – он грубо оттолкнул Марию.

– Вот, возьмите, – Мария торопливо сняла с пальца золотое кольцо и сунула в руки священника. – Прошу вас, я сама отвезу мальчика.

Отец Бернар больше всего на свете любил золото, поэтому сомневался недолго.

– Чтоб завтра его здесь не было.

Эльза очнулась и ощутила твердую почву под ногами, вот только сильно кружилась голова. С трудом приоткрыв глаза, она обнаружила себя на палубе корабля.

«Слава богу, это был всего лишь сон, дурной сон. А мои дети, Филипп, Аннета?» Женщина застонала.

– Очнулась? – на нее смотрела пожилая дама в высоком фонтаже и тяжелом платье из темно-вишневого бархата.

– Где я, где мои дети?

– Кто теперь знает? – женщина перекрестилась. – Вас подобрали в море.

«Значит, и крики, и стоны, и трупы, плавающие рядом, – это не сон? О боже! – Эльза сразу вспомнила, как разрываются их руки. – Нет!!»

– Ну и что же будет с этой бедняжкой? – мадам Кольвиль с сожалением и скорбью смотрела на безутешную молодую женщину с безумным взглядом, которая, обхватив руками голову, словно молитву, твердила одну единственную фразу: «Я не хочу жить…»

– Какое тебе дело до нее? – безразлично отозвался господин Кольвиль, невысокий полный мужчина с лысой головой.

– Бессердечный, а впрочем, у мужчин никогда не было сердец. Это привилегия женщин, – бросила она презрительно мужу и устремила свой взор на Эльзу.

– Как тебя зовут? – она потрясла за плечо молодую женщину.

– Эльза.

– Ну вот, уже хоть что-то. У тебя во Франции есть родственники?

– Я хочу умереть. Я должна умереть.

– Ну вот, опять, – тяжело вздохнула мадам Кольвиль, после очередной безрезультатной попытки получить хоть какую-то информацию.

По прибытии в порт сердобольная мадам Кольвиль решила отвезти Эльзу в монастырь бенедиктинок. – Там она придет в себя, – объясняла она мужу. – Хотя теперь ей только одна дорога – молиться за своих бедных малюток.

1983 г. СССР. Москва

В среду сразу после школы Федор с Машей поехали на дачу. Они весело смеялись в автобусе, наблюдая, как не отстает преследующая их черная «Волга».

– Машка, как они, интересно, на даче за тобой следить собираются? На сосну залезут?

– Ага, как Тарзаны.

Они были веселы и беззаботны. На даче все переменилось, они опускали глаза и не находили слов для разговора, каждый понимал, что должно случиться что-то важное, но сделать первый шаг пока никто из них не решался.

Маша сидела на диване с неестественно прямой спиной. Федор присел рядом.

– Хочешь, я затоплю камин?

– Нет, – ей было жарко.

Федор чувствовал пьянящий аромат ее духов и тела, ему казалось, что он теряет сознание. И ему опять не хватало воздуха, а мгновения казались вечностью. Он тихонько коснулся ее руки. Глаза встретились, губы тоже. Страсть с новой силой одерживала вверх над разумом.

– Федя, а у тебя? – Маша слегка отстранилась и покраснела, не зная, как продолжить. – Я хочу спросить, у тебя было уже с кем-нибудь? – она опять замялась. – Ну, ты понимаешь, я говорю о сексе.

Ее хриплый, слегка нервный голос кружил ему голову. «Да! Конечно! Много раз!» – в силу привычки хотел похвастаться Федор, но, заглянув в ее глаза, честно прошептал:

– Нет.

Оба замолчали.

– А ты? – ком в горле мешал говорить, ему почему-то было страшно задавать этот вопрос.

– Нет, – она смотрела прямо в глаза.

И опять мгновения, превращенные в вечность.

– Я думаю, что это очень ответственный шаг, и к нему нужно подготовиться.

Федор так не думал, но согласно кивнул.

– Спросить нам не у кого, – размышляла она вслух. – Значит, будем учиться сами.

В который раз она поразила его своей какой-то взрослой рассудительностью, в ней вообще каким-то невероятным образом уживалась философия зрелого человека и детская незащищенность.

– У тебя есть видеомагнитофон? – после недолгого раздумья поинтересовалась Маша.

– Есть, – хотя вспоминать о нем не хотелось, магнитофон был подарен отцу в прошлом, еще счастливом году на день рождения. – Но знаешь, – Федор замялся и опустил глаза, – я вряд ли смогу пригласить тебя к себе домой. Вот только если попробовать привезти его сюда, – он не знал зачем, но был готов принести любую жертву.

Маша не собиралась к нему в гости, но то, как он это сказал, заинтересовало ее.

– Почему?

Федор смутился. Еще ни с кем он не делился своей тайной.

– У тебя проблемы с родителями? – ее голос обволакивал, струился нежным шелком, располагая к откровенной беседе.

Федор, сам того не ожидая, стал говорить, а начав, уже не мог остановиться.

Он вспомнил, как сидел на шее у отца, как ловил с ним рыбу, как узнал о его измене, как поговорил с ним в последний раз. И, конечно, рассказал о матери. Он говорил и говорил, впервые выплескивая все наружу. Маша слушала, не перебивая. И Федору вдруг стало хорошо и спокойно. Впервые он чувствовал это рядом с девчонкой, ведь с ними нужно играть, шутить, выворачиваться, подчинять и ни в коем случае не показывать, что ты слаб. С Машей все было просто и понятно, словно с самим собой.

На улицу опустился вечер, и в комнате стало темно и прохладно. Федор все-таки затопил камин и на шампурах поджарил сосиски.

– Федя, ты должен поговорить с отцом, – языки пламени плясали, отбрасывая тени на ее лицо.

– Зачем?

– Вы должны попытаться понять друг друга.

– Я не хочу его понимать!

– Ты же не ребенок, – Маша грустно улыбнулась. – И то, что ты считаешь предательством с его стороны, может быть, и не предательство вовсе?

– Да! А что?! – он сорвался на крик.

Маша пододвинулась совсем близко и, обняв его, погладила по голове.

– Вот в этом ты и должен разобраться. Только так ты сможешь помочь себе, а главное своей маме. Ты ведь теперь единственный мужчина в семье. Понимаешь, мы, женщины, очень сильные, когда это касается каких-то внезапных ситуаций. Мы первыми выбежим из горящего дома, неся в одной руке детей, а в другой ценные вещи, тогда как вы, мужчины, будете в это время еще завязывать шнурки на ботинках. В таких ситуациях мы действительно быстрее и решительнее вас, и действия эти обычно правильны, потому что основаны на интуиции. Но тогда, когда нужно решать принципиальные вопросы, затрагивающие наше завтра, мы теряемся, потому что в дело вступает логика. А женская логика – это загадка, которую не смог разгадать даже Бог, поэтому и отпустил ее на землю.

Федор наконец улыбнулся.

– Ты такая умная у меня!

– У тебя?

– У меня! – твердо сказал он, потому что вдруг внезапно почувствовал, что знает ее всю жизнь. Знает, как она засмеется, как поправит кофточку, как кивнет. И все ее движения и жесты казались родными и привычными.

Разговоры затянулись, и когда они вышли на улицу, то поняли, что последний автобус ушел, и только вдалеке виднелось очертание черной «Волги».

– Ну и что будем делать? – растерялся Федор, переживавший за Машу.

– Пойдем, – она решительно потянула его в сторону машины.

Сидевшие в «Волге» мужчины делали вид, что они их не знают. Маша постучала в окно.

– Что? – молодой мужчина, занимавший сиденье рядом с водителем, видимо, не ожидал от нее такого поступка.

– Вы ведь все равно за нами следите, а автобус ушел. – Маша виновато улыбнулась. – Может, подвезете нас домой?

У мужчины вытянулось лицо скорее от ее наивной бесшабашности, ведь людей его ведомства боялись не только советские граждане. Обстановку разрядил водитель. Он громко рассмеялся и предложил:

– Садитесь уж! Ромео и Джульетта.

Пассажир обжег его взглядом.

– Да брось ты. Если с девчонкой что-то случится, нам же и попадет, а так отвезем домой и пойдем спать, – предложил водитель.

Федор с восхищением посмотрел на Машу. Она не переставала его удивлять.

– Где ты была? – спросила мама.

– Ты хоть знаешь, который сейчас час? – поинтересовался отец.

– Извините, – Маша виновато опустила глаза.

– Ну, позвонить ты хотя бы могла?

– Там не было телефона.

– Где там?

– У Федора на даче.

– На даче? – отец нахмурил брови. – А что вы там делали?

– Разговаривали.

– А вы не могли отложить ваши разговоры на завтра?

– Папа, бывают такие разговоры, от которых зависит человеческая судьба, и они не могут быть поставлены во временные рамки, – Маша серьезно посмотрела на родителей своими еще такими детскими, бесхитростными глазами.

– Кто такой этот Федор? – лежа в постели, пытал жену Александр Морозов.

– Одноклассник.

– Тебе не кажется, что наша дочь влюбилась?

– Глупости, – Надежда Николаевна сладко зевнула. – В шесть лет, если помнишь, ей нравился Марик, в одиннадцать Ли.

– Но сейчас она уже не ребенок. Ей шестнадцать.

– Все равно, это очередное детское увлечение.

1699 г. Англия. Плимут

Мария не очень ладила со своей сестрой, вернее с ее мужем Стефаном. Этот злобный, сварливый мужчина полностью подмял и подчинил себе слабохарактерную Жанну.

«Как они к нему отнесутся? – переживала Мария. – Но выхода ведь все равно нет, надеюсь, что небольшой кошелек смягчит их сердца», – она с тоской посмотрела на мальчика. Мария боялась его слез, но то, что произошло, было еще страшнее – мальчик стоял, словно изваяние, смотря в никуда.

– Это ненадолго, ты немного поживешь у Жанны, а когда все утихнет, я заберу тебя назад, – она крепко прижала Филиппа к груди. – Или я перееду к тебе. Мне просто нужно время, чтобы все подготовить, – заглядывая в глаза Филиппу, пыталась объяснить Мария.

Мальчик остался равнодушным.

– Вот и Плимут. Тебе нравится? – попробовала вновь завести разговор Мария.

Филипп не ответил, напряженно смотря в одну точку.

Они прошли мимо центральной площади с каменными домами, украшенными ажурными парапетами и балкончиками, а затем свернули на довольно узкую улицу, здесь едва-едва продвигалась повозка, груженая хворостом. Возница весело подмигнул Марии и чуть не налетел на молочника, между мужчинами завязалась лихая перебранка. Улица становилась все уже и грязнее. Двух – и трехэтажные дома с мансардами нависали друг над другом так, что стало темно, и казалось, будто уже наступил вечер.

– Вот мы и пришли. – Мария завела мальчика во внутренний дворик лачуги, сложенной из ивняка, глины и дерева. На пороге стояла неловкая и угрюмая женщина в грязном переднике.

– Мария?

– Жанна! – женщины расцеловались.

– Что ты здесь делаешь? – накинулась Жанна на сестру, вопросительно поглядывая на Филиппа.

– Может, пригласишь нас войти? Мы очень устали.

– Да, конечно, – женщина поджала губы и провела их в дом через кухню, дверь которой состояла из двух половинок. Открытая верхняя часть служила окном, сквозь которое вытягивались кухонные «ароматы», пол в помещении был из утрамбованной глины, а почти половину кухни занимала плита, на которой стоял грязный чан. Все это Филипп успел рассмотреть, пока они следовали за хозяйкой в «гостиную», хотя, кроме этого помещения, обставленного нехитрой мебелью, других комнат в доме не было, если, конечно, не считать мансарды, где под самой крышей была устроена спальня для детей, меблированная дощатыми полатями.

– А где дети? – спросила Мария, усаживаясь на жесткий стул. – Я привезла им подарки.

Услышав про подарки, Жанна подобрела и даже попыталась вспомнить, что такое улыбка.

– Ой, вечно ты их балуешь. А дети-то? Старший с отцом пошел на работу, а младшие носятся где-то по улице, – и, видимо, решив, что все приличия соблюдены, Жанна решилась, наконец, удовлетворить свое любопытство. – Так зачем ты пожаловала?

Сестры виделись не часто. Родители девочек умерли, завещав им обоим этот самый дом, в котором сейчас и жила Жанна, старшая из сестер. В детстве девушки дружили, и Мария искренне обрадовалась, когда у сестры появился жених. И хотя сразу было видно, что этот человек упрям, своеволен и вспыльчив, тем не менее у него было одно большое достоинство – его очень сильно любила Жанна. Стефан поселился в их доме и тут же принялся изводить родственницу. Жанна, без памяти влюбленная в мужа, делала вид, что ничего не замечает. Поэтому когда случайно на ярмарке Мария познакомилась с Клодом и получила предложение руки и сердца, девушка тут же согласилась. Прощание с сестрой было недолгим и обошлось без слез.

Так Мария попала на острова. Через год Жанна почему-то решила навестить сестру, то ли ее мучила совесть, то ли любопытство. Мария встретила ее очень радушно, надарила множество подарков, совершенно не замечая завистливых взглядов. Жанна, вернувшись домой, закатила мужу первый в жизни скандал, к слову сказать, он же и был последним. Стефан знал, как усмирять непослушных жен.

– У них дома серебряная посуда! У нее столько платьев, сколько не найдется во всем нашем квартале! Она подарила мне золотое кольцо! Она – мне!!! – билась в истерике Жанна.

Стефан надавал ей тумаков, забрал кольцо и крепко задумался. «Если там так хорошо, то почему я еще здесь?» Но его планам не суждено было осуществиться. Жители острова отказались принимать чужаков. Они спокойно смотрели на то, что мужчины привозят себе жен, – дело в том, что по непонятным причинам у этого жестокого народа рождались преимущественно мальчики, так что это было жизненно необходимо. А вот принять семью чужаков островитяне не сочли возможным. С тех пор отношения между сестрами испортились окончательно.

– Вот и вся история, – закончила свой нехитрый рассказ Мария и с мольбой посмотрела на сестру.

Жанна перевела взгляд на тихо сидевшего в дальнем углу Филиппа. За все время их разговора мальчик не проронил ни слова. Складывалось впечатление, что ему безразлична его собственная судьба. Жанна даже засомневалась, а слышит ли он вообще, о чем здесь говорят. Все это произвело на хозяйку дома неизгладимое впечатление, и она даже почувствовала нечто похожее на жалость, но как ей ни хотелось помочь сестре, она честно призналась:

– Ты же знаешь, я ничего не могу решить без Стефана. – Она устало покачала головой. – Не думаю, что он будет рад, у нас своих четверо.

– Это ненадолго, и он не будет вам в тягость. Я хорошо заплачу.

– Эй! Невестушка, я слышал, что здесь кто-то говорил о деньгах, – на пороге стоял тощий седой мужчина с землистым цветом лица и алчными глазами, наполненными страстной любовью к деньгам, свойственной людям, которым этих денег вечно не хватает. – Не вздумай отдать их Жанне, женщины никогда не знают, как правильно распоряжаться средствами.

– Я отдам их тебе, Стефан, – Мария поцеловала родственника в щеку. – Но только ты должен будешь оказать мне услугу, – она достала увесистый кошелек.

– Услугу, услугу, – недовольно заворчал мужчина. – Так я и знал! Нет бы просто по христианской добродетели помочь своей сестре и ее малым деткам! Ведь сидите под «манной небесной».

– Один раз я уже проявила добродетель, когда не попросила свою часть денег за этот дом, – жестко напомнила Мария. Она решила добиться своего любой ценой. Но и Стефан был не промах.

– Тоже мне, добродетель, если тебе так нужна твоя половина, приезжай и живи. А, не хочешь? У муженька лучше? – он криво усмехнулся. – Вот и не строй из себя ангела. – Если бы он только знал, во что выльется ему его пророческая усмешка.

– А ты че расселась? – зыркнул он на жену. – Давай есть, не видишь, что ли, муж пришел.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась Жанна и пулей выскочила из комнаты.

– Ну, и как там твой муженек, все так же мастерит «ишачьи маяки»? – с сарказмом поинтересовался Стефан, присаживаясь на освободившийся стул. – Значит, за кровавые деньги пришла просить? Ну, и о чем же? Только знай, я честный человек.

Мария пропустила его колкости мимо ушей, уж кому как не ей было известно о «честности» своего деверя.

– Я хочу попросить вас, чтобы вы приютили на время мальчика, – она кивнула в сторону застывшей фигуры.

– А это еще кто? – Стефан только сейчас заметил тихо сидящего в углу ребенка. – И в честь чего такая забота? Уж не наставила ли ты рогов своему муженьку? – похабно заржал деверь.

– Я нашла его на берегу.

– Грехи замаливаешь?

– Слушай, не хочешь, не надо, – Мария стала поспешно прятать кошелек.

– Эй! Подожди, – Стефан решил, что перестарался. – Сама знаешь, у нас своих кормить нечем, – заговорил он, наконец, человеческим языком.

– Здесь хватит на всех, – усмехнулась Мария. – И еще я хочу, чтобы он ходил в школу.

– В школу? Вот еще блажь!

– Да! – твердо настояла Мария.

– Хорошо, хорошо, как угодно, – не сводя горящих глаз с кошеля, неохотно согласился Стефан.

На следующее утро Мария прощалась с мальчиком.

– Я скоро приеду, – сглатывая слезы, шептала она. – Я, конечно, понимаю, что они не очень хорошие люди, но ты потерпи. Договорились? Филипп! – она потрясла его за плечи. – Филипп, ты слышишь меня?

Мальчик смотрел вдаль. С того момента, как он узнал об отъезде, Филипп не издал ни одного звука.

– Ну все. Хватит сырость разводить. Езжай, ничего с твоим мальчишкой не случится, – Стефан подтолкнул ее в спину, ему уже давно надоела и родственница, и ее малахольный протеже.

– Стефан, Жанна! Вы обещали позаботиться о нем.

– Позаботимся, – ворчливо пообещал деверь.

Как только за Марией закрылась дверь, Стефан тут же сменил свою любезную улыбку на волчий оскал. – Ну-ка, что это у тебя? – он вытряхнул из мешка одежду, купленную Марией. – Так, хорошо, – мужчина сгреб вещи в охапку и понес в комнату. Вернувшись, он дал Филиппу подзатыльник. – Чего расселся? Иди, ищи работу, – и, схватив мальчика за волосы, выставил на улицу. – Без денег не приходи, мне дармоеды здесь не нужны! – грозно добавил он вслед.

1983 г. СССР. Москва

Слова Маши попали в благодатную почву. Федор уже и сам, наблюдая за происходящим в семье, понимал, что их дом превратился в поломанный механизм. Выпала одна-единственная пружина, и все застыло в растерянности и недоумении. Привычный мир раскололся, и нужно было строить новый.

«Она права! Мы должны поговорить!» – эти мысли даже немного отодвинули сам образ Маши, не давая ему покоя. После того памятного разговора отец только единственный раз позвонил домой, но Федор не стал с ним разговаривать и просто нажал на рычаг. Он очень надеялся, что отец начнет обрывать телефон и, поняв тщетность своих попыток, приедет домой. Дальше его мечты были еще более невероятны – отец, вернувшись, увидит Федора и никуда больше не уйдет. Но отец не сделал больше ни одной попытки, тем самым дав понять, что вычеркнул их из своей жизни.

«Почему именно близкие люди берут на себя роль палача?» – всхлипывая по ночам, думал Федор.

Самым трудным было поднять телефон и произнести первые слова «Павла Антоновича можно?»

– Кто его спрашивает? – монотонным голосом поинтересовалась новенькая секретарша.

– Федор.

Через секунду отец взял трубку.

– Спасибо, что позвонил…

«Не за что», – подумал Федор, но вслух произнес:

– Нам нужно поговорить.

– Конечно, конечно. Может, я заеду за тобой после работы, и мы…

– Я бы хотел приехать к тебе домой… Познакомиться с новыми родственниками.

– Хорошо, давай в воскресенье. Людочка приготовит обед.

Слово «Людочка» больно резануло Федора по сердцу, но он наигранно весело согласился:

– Идет!

У Маши в это время были свои дела. Она отказалась от близости с Федором, превозмогая огромное желание подчиниться. Но в тот самый момент, когда его рука легла на грудь и ей стало трудно дышать, именно в этот момент так некстати в голове возник образ бабушки. И хотя свою бабушку она видела не часто, но между ними как будто существовала невидимая связь. Маша всегда чувствовала, когда бабушка болела, а бабуля иногда появлялась, чтобы отгородить ее от необдуманных поступков. В отличие от родителей, которых она, конечно, любила и уважала, и, может быть, именно поэтому имела от них секреты, с бабулей девочка могла говорить обо всем. Причем инициатором самых щекотливых тем была именно бабушка.

– Деточка, когда ты решишься лишиться девственности, – мягким голосом, совершенно непринужденно, будто речь шла о покупке нового платья сказала она, – не вздумай делать это где попало, как попало и уж тем более с кем попало!

– Бабуль, я даже не думала об этом, – покраснела Маша.

– Глупости! Об этом думают все, – безапелляционно заявила мудрая женщина. – Подай мои папиросы.

Всю свою жизнь она курила папиросы без фильтра, причем по две пачки в день. Однажды на медицинском осмотре, где она была вместе со своим мужем, который в жизни не выкурил ни одной сигареты и всячески боролся с пагубной привычкой жены, молоденький врач заявил, сердито посмотрев на деда: «У вашей жены замечательные легкие, а вот вам я бы порекомендовал бросить курить». Над этим нонсенсом смеялась вся семья, а бабуля, закуривая очередную папиросу, вынесла свой вердикт: «Ты, Валера, поменьше нервничай, реже ори, и будешь здоров, как я!»

– Так вот, деточка, – бабушка выпустила дым из легких, – как бы у тебя ни дрожали коленки, держи себя в руках. Это очень ответственный шаг в жизни любой женщины, – она опять с удовольствием затянулась. – Мужчины бесшабашны, но мы! – она гордо подняла указательный палец. – Мы должны все держать под своим контролем, ибо такой день бывает раз в жизни.

«Слышала бы сейчас мама», – тихонько рассмеялась про себя девочка.

Именно этот разговор вспомнила Маша на даче, именно это удержало ее, хотя влечение к Федору было нестерпимым, он словно магнит притягивал к себе. «Бабуля, бабуля, как же мне тебя не хватает!» – и Маша начала действовать.

Первым делом, надев огромный спортивный свитер, она отправилась в библиотеку, которая находилась при посольстве. Искать нужную литературу в советских магазинах ей даже не пришло в голову, ведь всем известно, что в СССР секса нет.

– Здравствуй, Мари. Как дела, как родители? – ее любезно встретила миловидная девушка, исполняющая обязанности библиотекаря.

– Все замечательно. Как вы? – так же любезно ответила Маша.

– Чем я могу помочь?

– Нам задали написать реферат на свободную тему, а мне ничего не приходит в голову. – Маша старалась выглядеть как можно беспечнее. – Я хочу просто покопаться в книгах, может, меня что-нибудь и заинтересует.

– Конечно. Если понадобится моя помощь, я здесь, – и девушка тут же уткнулась в журнал.

Privacy – незыблемый закон американского общества, именно на это Маша и рассчитывала. Она для вида прогулялась у полок по истории и, окончательно убедившись, что за ней никто не наблюдает, перебралась к полкам по психологии.

Девочка, не спеша, перебирала книги. «Как увлечь мужчину», «Стриптиз дома», «Секс после 50».

– Ну, это еще нам рано, – пробормотала она себе под нос и наткнулась на «Камасутру». Открыв наугад и увидев довольно откровенную картинку, девушка покраснела.

Маша отобрала несколько интересующих ее книг и с ловкостью фокусника спрятала это богатство под просторным свитером. Взяв в руки парочку изданий достойного содержания, она направилась к девушке за столом.

Короткая процедура оформления казалась вечностью, она боялась, что ее сейчас поймают за руку и разразится скандал. Но все прошло благополучно, и Маша, мысленно поблагодарив небеса, тут же попросила прощения. «Я не украла, я все потом верну», – успокоив таким образом собственную совесть, она вернулась домой.

Федор нервничал и не находил себе места перед предстоящей встречей с отцом. Он долго проигрывал тактику своего поведения, подбирал слова, расставлял акценты.

И вот он уже стоит перед дверью нового жилища отца и дрожащими пальцами нажимает на звонок.

Дверь открыла высокая женщина лет тридцати, с выкрашенными в белый цвет волосами, довольно привлекательная, но отмеченная печатью дешевой вульгарности. Оценивающий взгляд и циничная улыбка дополняли этакий образ куртизанки, возомнившей себя царицей.

– Здрасьте, – игриво протянула женщина.

– Добрый день, – он сдержанно поздоровался. – Передайте, пожалуйста, Павлу Антоновичу и Людмиле, что пришел Федор.

– Людмила – это я, – женщина кокетливо поправила волосы.

– Да? – Федор бросил на нее разочарованный взгляд. – А я подумал, что вы домработница.

Дамочка обиженно надула губы и пропустила его вперед.

– Павлик разговаривает по телефону, но скоро освободится.

Федор прошел через огромный холл в гостиную. Просторная квадратная комната была безвкусно заставлена дорогой новой мебелью. Здесь было много ненужных вещей, загромождающих пространство. Напольные вазы, статуэтки и лампы существовали сами по себе, не образовывая единого ансамбля, отчего комната стала похожа на женщину, надевшую сразу все свои наряды.

– Нравится?

– Нет, – Федору даже не пришлось притворяться.

Людочка уже смотрела волком, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в комнату не вошел Павел Антонович.

– Вы уже познакомились? – было видно, что он нервничает.

– Да, – Федор кивнул.

Отец сделал неуверенный шаг в его сторону, но под его пронзительным взглядом тут же осекся:

– Пообедаем на кухне, по-домашнему, – непринужденно предложил отец, но Федор видел, что эта непринужденность дается ему с большим трудом.

Стол уже был накрыт. Людочка достала из холодильника бутылку красного вина и села рядом с отцом. Она поправила ему салфетку и, не спрашивая, самостоятельно положила ему на тарелку все, что считала нужным. Женщина всем своим видом как бы доказывала свое право находиться рядом с Павлом Антоновичем. Федору стало даже немного смешно от показного соперничества взрослой женщины с подростком. Он взял вилку, демонстративно повертел ее у себя под носом и, поднявшись, направился к мойке, чтобы помыть.

– Что-то не так? – заерзал отец.

– Ничего страшного, просто вилка грязная, – наблюдая за их вытянувшимися физиономиями, Федор радовался своей маленькой мести.

– Людочка так устает, переезд, ремонт, все на ней, – отец пытался оправдать свою молодую жену.

– Не знаю, было ли это правильным. У нее вкуса еще меньше, чем у тебя.

– Федор! – Павел Антонович повысил голос. – Ты не имеешь права оскорблять ее.

– Я не оскорбляю, – он старался держать себя в руках. – Просто высказал свое мнение. Ведь именно этому ты учил меня, – сын посмотрел в глаза отцу.

Павел Антонович запнулся и стал ковырять вилкой в салате. Людочка с отеческой заботой погладила его по плечу, словно говоря: «Ну-ну, милый, я же тебя предупреждала, что твои дети никогда не примут меня».

Федор смотрел на поникшую фигуру отца и думал о странностях жизни. Лет в пять отец казался ему небожителем, годам к двенадцати у него зародились сомнения, а сейчас он был просто разочарован! Немолодой, может быть, талантливый ученый, запутавшийся, подчинившийся обстоятельствам, не отдающий себе отчета, стареющий ловелас, пойманный на крючок.

Отец поежился под его колючим взглядом и, чтобы разрядить обстановку, предложил:

– Ладно, ты ведь не ругаться сюда пришел. Давай выпьем, как мужчины, – он взял в руки бутылку.

– Я не буду, – Федор решительно помотал головой.

– Совсем чуть-чуть, чисто символически?

– Мне мама не разрешает.

– Я тебе разрешаю, – видимо, забывшись, гордо произнес мужчина.

– А кто ты такой?! – Федор уже не мог, да и не хотел сдерживаться, он увидел все, что ему нужно, дальнейшее продолжение общения привело бы к новому потоку лжи. Не так он представлял себе эту встречу!

– Я твой отец! – Павел Антонович покрылся красными пятнами.

– Ты старый козел, который когда-то меня сделал!

– Что!!! Сосунок! – зарычал отец, не стерпев оскорблений.

Людочка вцепилась в его руку.

– Павлик, миленький, не надо, – чуть не плача, просила она.

– Павлик, – передразнил ее Федор. И, рассмеявшись, обратился к отцу: – Павлик – вот кто ты для меня. Ты знаешь, за что я тебя презираю? – он поднялся и уже смотрел на отца сверху вниз. – Не за эту, – мальчик брезгливо махнул рукой в сторону новой жены, – а за то, что ты не мужик! Ты испугался поговорить с нами, сбежал, как трус, как последний подонок, взвалив на мать еще и обязанность объяснить нам, почему ты это сделал! Так что прощай! Павлик! – И он вышел из ненавистной квартиры.

Федор вернулся домой и застал мать в обычном ее теперешнем состоянии, а именно сидящей в полумраке и безумно смотрящей в одну точку. Федор решительно раздвинул тяжелые шторы.

– Не надо, сынок, закрой, – женщина болезненно зажмурила глаза.

Не обращая никакого внимания на слабый протест, Федор сел напротив.

– Я сегодня был у Павлика.

– У какого Павлика?

– У твоего бывшего мужа.

– Ты был у отца? – Нина Сергеевна вздрогнула и с упреком посмотрела на сына.

– Он мне не отец! Он Павлик!

– Ты и ее видел? – прошептала мать.

– Ага.

– Ну и как? – с болью в голосе спросила мать.

– Уличная девка, возомнившая себя королевой.

– Федор, откуда такие слова? – она строго посмотрела на сына, и Федор впервые за долгое время заметил брызги искр, вспыхнувшие в оживших глазах.

– Мам, не будь ханжой, я еще и не такие слова знаю. Хочешь, скажу?

– Дурачок, – Нина Сергеевна улыбнулась и шутливо ударила его по лбу.

– Мам, знаешь, а это очень хорошо, что он от нас ушел, – совершенно серьезно заявил мальчик. – Он не тот, за кого себя выдавал.

В глазах матери появилась некоторая озадаченность, она не знала, что ответить повзрослевшему сыну.

– И еще, пообещай мне, – он взял ее за руку.

– Что?

– Просто пообещай, что сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

– Обещаю.

– Когда он приползет к тебе на коленях, поклянись, что ты не примешь его назад.

Нина Сергеевна грустно улыбнулась и погладила сына по голове.

– Ты самая лучшая! – Федор крепко обнял мать, и у него непроизвольно промелькнула мысль: «Ну что ж, если он стал плохим отцом, то я возьму реванш, став плохим сыном!»

1699 г. Англия. Плимут

Плимут того времени был основной базой британских пиратов. Отсюда один за другим выходили на просторы Атлантики «морские псы», от которых не было покоя испанским городам. Плимут жил морским разбоем, в гавани теснились большие и малые корабли. Склады ломились от ценнейших товаров: гвоздика, шелк, испанские вина. В темных лавках близ гавани по сходной цене можно было купить золотые кольца, снятые с убитых испанцев, и бархатные платья с плохо замытыми следами крови.

Застывшее от отчаянья, бессилья и скорби сердечко юного Филиппа как должное восприняло изгнание из жилища Стефана, которое на тот момент было его единственным приютом. Он чувствовал себя изгоем, которому нет места среди людей. Его жизнь хмурилась, вступая в спор с богом и судьбой. Он не понимал, почему не достоин сострадания и любви. За какие грехи жизнь вооружилась против него? Не задумываясь, Филипп взвалил на свои хрупкие, неокрепшие детские плечи чужие долги, и от этой тяжести он согнул спину, позволив обиде и злу захлестнуть себя. Щемящая боль от безысходности и одиночества гнала его по незнакомым улицам города к морю. Филипп шел интуитивно, ориентируясь лишь на свежий морской бриз и запах рыбы.

Мальчик угрюмо брел по унылой серой местности, застроенной преимущественно деревянными домами, нисколько не претендующими на архитектурные красоты. Преодолев длинную, сонную улицу с городской тюрьмой и холмом, оснащенным виселицами, он, наконец, вышел к гавани и неспешно зашагал вдоль моря. Порт был наполнен запахами водорослей, разогретой смолы и подтухшей рыбы. Здесь грузились, разгружались большие суда, небольшие суденышки и малые барки. Уставшие женщины торговали с лодок дарами моря.

– Окунь! Морской окунь!

– Креветки! Свежие креветки!

Филипп прошел мимо хмурых грузчиков, таскавших мешки, затем миновал артель ремонтников, стучавших молотками и ловко управлявшихся с пилами. В этом бурлящем портовом водовороте каждый занимался своими делами, и никто не обращал внимания на ребенка, бесцельно идущего вдоль берега к заброшенной пристани. Филипп уходил все дальше и дальше от шума и неразберихи. Набегавшие волны давно намочили ноги, но он как будто и не замечал этого. Море пугало и одновременно манило, зовя в неведомые дали. Он с мольбой смотрел на голубые волны, словно ждал откупа от погубившей его стихии.

Неподалеку на камнях сидел плотный мужчина с круглым и добродушным лицом, который больше привык улыбаться, чем хмуриться. Он был одет в широкие черные штаны, бархатный жилет с большими серебряными пуговицами поверх светлой рубашки. Незнакомец курил трубку и молча наблюдал за мальчиком.

– Эй, малец! – окрикнул он, когда Филипп подошел совсем близко. – Морем любуешься? – И, не дождавшись ответа, продолжил размышлять вслух: – Да, стихия! И с ней жить трудно, и без нее нельзя, – он, не спеша, затянулся. – Я тоже люблю вот так один посидеть у воды, поразмышлять о жизни. Это, я тебе скажу, лучше любого виски мозги прочищает.

Мальчик не отвечал.

– Ты что, глухой? – мужчина поднялся и, приблизившись к ребенку, похлопал его по плечу.

Филипп обжег его взглядом и, молча скинув крупную руку, тихонько побрел дальше.

– Ну-ка подожди, – в два прыжка догнал его незнакомец и, схватив за руку, развернул к себе лицом. – Эгей, да у тебя, видать, беда, – вглядываясь в бледное лицо мальчика, прошептал незнакомец. – Ну-ка пошли отсюда от греха подальше, – он взял его за руку и чуть ли не силой потащил за собой.

Обогнув пристань, они вышли на узкую улицу, приютившую лавку бакалейщика и пару мелких торговцев. У дверей толпились, громко смеясь и жестикулируя, моряки и сомнительные личности, которые можно встретить в любом портовом квартале. Мужчина остановился у грязного входа с потускневшей от времени и непогоды вывеской «Веселый Джек» и решительно открыл дверь.

Табачный дым стоял коромыслом, не давая сразу разглядеть все «убранство» этого заведения, и только веселая песенка, распеваемая чьим-то фальшивым басом, доносилась из глубины:

Возьмем, к примеру, мужика,

Чья женушка была гладка,

Стройна, румяна, молода,

И весела, да вот беда:

Как ни веди с ней разговор,

Все говорит наперекор!

Тряля дин-дон,

Тряля дин-дон,

Все говорит наперекор!

Под эту незатейливую мелодию мужчина уверенно вел за собой мальчишку. Вскоре и сам Филипп, немного попривыкнув, получил возможность лицезреть грязные стены, затянутые паутиной, черный от копоти потолок, посыпанный песком пол, чего в других местах уже давным-давно никто не делал. Вся обстановка этого неопрятного помещения состояла из печи с огромным вытяжным колпаком, небрежно отгороженной высокой стойкой, да двух десятков деревянных ветхих столов с неустойчивыми стульями. У большинства посетителей во рту дымились глиняные трубки, кончики которых красными искрами поблескивали в полумраке, у некоторых в ушах сверкали большие серьги.

– Привет, старина Джо!

– Давненько не виделись, Джо!

– Все еще бороздишь океаны? – отовсюду раздавались слова приветствия, из чего следовало, что мужчина был здесь своим.

– Жив, что со мной сделается, – добродушно усмехнулся мужчина, усаживая Филиппа за свободный стол.

– А это кто с тобой? Или решил взять его юнгой?

– Парень, будь осторожен, наш Джо только на первый взгляд похож на невинную овечку, – за соседним столом раздался взрыв хохота.

– Эй, хозяин, принеси вина и поесть чего-нибудь, – во всю глотку крикнул мужчина и сел напротив мальчика. – Голодный?

Тот слабо кивнул. Филипп не ел с самого утра, и сейчас при виде еды у него заурчало в желудке.

– На бродяжку ты не похож, из дома сбежал? – неторопливо интересовался Джо, наблюдая, как мальчик с аппетитом поедает жаркое. – Это ты зря, – совсем по-отечески пожурил он. – Нигде в Британии не водится столько душегубов, как в нашем славном Плимуте, здесь ночи опаснее африканских джунглей.

Мальчик равнодушно пожал плечами и произнес свои первые слова:

– Меня выгнали.

– Выгнали? – бывалый моряк прищурил глаза, что-то необъяснимое в облике мальчика притягивало и не давало оставаться равнодушным. – Рассказывай.

Филипп, не переставая жевать, поведал свою, уже успевшую пополниться новыми фактами, биографию.

– Да, – Джо запустил ручищу в охапку черных, но уже начавших седеть волос. – Спастись у островов Силли, где проживают дьяволы в человечьем обличье, – это тебе крупно повезло. Говорят, у них даже дети рождаются с кинжалом в зубах, – он недоверчиво покачал головой. – Ты родился под счастливой звездой, – он опять задумался. – Ну не могу же я дать тебе умереть после всех испытаний. Если ты останешься на улице, то рано или поздно попадешь на виселицу.

Мальчик удивленно поднял брови.

– Да, пропадешь ты, брат. К сожалению, в этом городе судьи с легкостью отправляют на смерть бродяг, просящих милостыню, зато к барыгам, торгующим краденым, они относятся благосклонно. – Он тяжело вздохнул. – Впрочем, так было и, наверное, будет всегда. Если ты с голодухи украл кусок хлеба, тебя обязательно вздернут на виселице, а уж если миллион, то тебе открыта прямая дорога в покои королей. Даже незабвенная королева Елизавета не стеснялась носить краденые бриллианты. – Джо сделал щедрый глоток вина и подмигнул мальчишке. – Такая вот жизнь! – и без перехода спросил: – Что же нам с тобой делать? А? Что же делать? – задумчиво повторил он.

Филипп уже поел, и на щеках мальчика заиграл здоровый румянец. Он стал с любопытством рассматривать общество, в котором оказался волею случая.

В основном это были мужчины. Одни – ярко разодетые, словно павлины. Они вполне могли сойти за преуспевающих купцов, если бы не их грубые манеры и украшенные шрамами физиономии, другие, в жалких обносках, и впрямь походили на бродяг.

– Кто эти люди?

– Морские псы.

– Кто?

– Пираты.

– А ты? – мальчик испуганно взглянул на своего собеседника.

– И я, – усмехнулся Джо.

Мальчик недоверчиво всматривался в добродушное лицо, покрытое загаром.

– Мой отец был моряком, и он рассказывал…

– Что пираты – это одноглазые, кровожадные бандиты, – перебил Джо и скорчил устрашающую рожицу.

– Да, – мальчик весело рассмеялся. – Но ты совсем не похож на пирата!

– И тем не менее, веришь ты или нет, но я ходил под флагом самого Граммона.

– Граммона! – у мальчишки загорелись глаза. – Расскажи!

– Расскажу. Эй, хозяин, еще вина!

Джо раскурил новую трубку и начал свою повесть.

– Не все пираты разбойники, хотя твой отец был в чем-то прав: большинство пиратов – это отбросы общества без стыда и совести, не имеющие души и сердца. Ну, да не об этом сказ. До того как стать флибустьером, Граммон был знатным французским дворянином и жил в Париже. Видишь, на какие причуды способна судьба, так что не унывай, малыш, и научись улыбаться беззаботно, даже если в сердце сидит раскаленная игла, – он похлопал его по руке. – Граммон, сын офицера гвардии Людовика XIII, с раннего детства знал, что такое честь и достоинство. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, этот благородный юноша вызвал на дуэль одного из кавалеров своей сестры, который посмел оскорбить ее. А в то время, надо тебе сказать, дуэли были запрещены. Глупость, конечно, – горячо возмутился Джо. – Как же еще благородному господину можно защитить свою честь? – он сделал глоток и продолжил: – В честной дуэли Граммон убил противника и, чтобы избежать тюрьмы, был отправлен родителями в школу юнг.

Джо так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как голоса за соседними столиками постепенно стихли. Он был прекрасным рассказчиком, и нельзя обвинить людей в проявленном любопытстве к его неспешному повествованию.

– Старина Джо завел старую песнь о благородном рыцаре Граммоне, – явно насмехаясь, бесцеремонно сообщил молодой человек за соседним столом.

Джо резко оглянулся и грозно посмотрел в сторону оскалившегося матроса.

– Ты меня знаешь, Ричард, еще слово – и я перережу тебе глотку!

– Молчу, молчу, – виновато улыбнулся тот. – Трави свои байки. Эй, ребята, старина Джо рассказывает о своих похождениях.

К их столу стали подтягиваться новые слушатели.

– Давай, продолжай. Нет ничего лучше, как пропустить пару стаканчиков рома да послушать сказки, – присаживаясь рядом с Филиппом, добродушно балагурил кряжистый мужчина лет пятидесяти, обладатель роскошной бороды и пронзительных черных глаз.

– Сказки не сказки, Михаэль, – не стал выяснять Джо, – а только жизнь порой интересней любой сказки бывает.

– Это точнос-с, – с легкостью согласился бородатый. – Вот, как сейчас помню, возвращаемся мы из Панамы. Хороший, скажу я вам, поход, – он мечтательно прикрыл глаза. – Золота полные трюма. Разделили все по-честному и сели в кости играть. Половина проигралась в пух и прах и давай у капитана требовать, чтобы поворачивал назад. Ну, а вторая половина, знамо дело, кричит: «На берег давай!» Им-то не терпится свою добычу на берегу прокутить. И тут, не поверите! Навстречу точно такой же корабль. Ну и обменялись, – все выигравшие на один перешли, а проигравшие на другом за новой добычей отправились.

– А ты сам на каком был? – поинтересовался кто-то.

– Ну, братцы, вы же знаете, мне в кости, как и с бабами, никогда не везло, – под оглушительный смех честно признался Михаэль.

– У нас такого никогда не было, – осуждающе покачал головой Джо. – А все почему? Наш капитан сам честь знал и других во как держал, – он помахал крепким кулаком. – На корабль женщин не водили, спиртное в походе ни-ни, – он принялся загибать пальцы под одобрительные возгласы товарищей. – Карты, кости – это на берегу. Молодым всегда помогали, а ваш душегуб, Бешеный Лари, – Джо перевел взгляд на бородатого, – сам мерзавцем был и таких же подонков себе в сотоварищи подбирал. Потому и подох, как падаль! Я вам, братцы, лучше другую историю расскажу, – он поудобнее устроился и закурил свою трубку. – Помню, беда с нами приключилась, корабль наш сгорел, по недосмотру, или провидению так было угодно, уж не знаю. Спаслись не многие, на трех лодках все и разместились. Ночь, туман стоит, звезд не видно. И тут внезапно прямо на нас – два испанских корабля, вооруженные до зубов. В тумане мы приняли их за торговое судно, а у них пушек больше, чем нас вместе взятых. Это потом посчитали, что они нас в тридцать раз превосходят, а тогда…

Он прервался, чтобы промочить себе горло. Филипп вместе с остальными завороженно ждал продолжения рассказа.

– Наш Граммон никогда бегством не спасался, ну и ринулись мы на них, как Давид на Голиафа. А испанцы, уверенные в своем превосходстве, на реях стали уже и виселицы сооружать, ну чтоб, значит, нас повесить. Ну, это они, конечно, поторопились, – самодовольно усмехнулся Джо. – Братцы, видели бы вы рожу их капитана, когда его матросы с намыленными веревками в руках один за другим стали падать с такелажа на палубу корабля. А еще через несколько минут все рулевые уже были убиты, ну а командующего эскадрой и тех, кто остался, мы вздернули на их же собственных веревках. Вот так мы на трех лодках и захватили два больших корабля! – с чувством полного достоинства закончил Джо.

– Вот это дело, – уважительно протянул кто-то.

– Знатный был капитан, чего уж там говорить, – добавил Михаэль.

– Почему был? – удивился Филипп.

– Потому как отправился в плаванье и тю-тю, – отозвался бородач.

– Не болтай ерунду, – огрызнулся Джо. – Не такой он, наш Граммон, чтобы погибнуть. Он в двадцать один год уже командовал королевским фрегатом! И даже в столь юном возрасте был парень не промах: совершая набеги под королевским флагом, он сумел заработать сущую безделицу, восемьдесят тысяч ливров.

– Восемьдесят тысяч ливров! – задохнулся Михаэль. – Это же целое состояние!

– Деньги огромные, – подтвердил Джо. – И наш капитан, сойдя на берег, закатил такую пирушку, что через неделю опять остался ни с чем.

– За семь дней? – недоверчиво переспросил Ричард, сидящий позади Филиппа. – Он что, весь Париж поил?!

– У Граммона большое и открытое сердце. Он гулял так, что разразился скандал. Властям показалось, что это недостойно королевского офицера. Граммон не разделял их точку зрения и тут же подал в отставку. Но вот беда, он остался совсем без денег. Посидел наш Граммон, подумал: «Что делать и как быть?» и, хотя по происхождению он был дворянин, но пройденная школа юнг – это ведь не песнопения в церковном хоре, вот и решил он и дальше совершенствоваться в своей профессии, но только уже на борту собственного корабля. Решить-то решил, но от одних помыслов денежки в карманах не звенят. Взглянул он на свой последний золотой луидор и отправился в игорный дом, поставил все, что было, на кон и…

– Выиграл!!! – закричал восхищенный Филипп.

– Конечно, выиграл, – улыбнулся Джо, потягивая свою трубку. – И не просто выиграл, а столько, что на эти деньги он купил и снарядил на Тортуге огромный пятидесятипушечный корабль.

– Везунчик, – с горьким сожалением выдохнул Ричард. – А тут молишь, молишь господа.

– А вот насчет господа Граммон любил повторять: «Пока я не увижу бога, ангела, дьявола – ни за что не поверю в них!»

«Не поверю в них», – повторил про себя Филипп. Старый моряк, сам того не подозревая, дал девиз маленькому мальчику, которому он будет следовать всю свою жизнь.

– Маленького роста, смуглый, похожий на испанца, любимец женщин и баловень судьбы, – с жаром продолжал Джо, – он больше всего на свете любил удовольствия и знал в них толк. Матросы его обожали и называли «наш генерал». Много славных дел было и на Гибралтаре, и в Венесуэле. Эх, славные были деньки! – Джо уже не мог остановиться, да его никто и не останавливал, все были очарованы его фантастически невероятными историями. – Помню, вернулись мы на Ямайку из похода. А сами знаете, братцы, как оно в походе. Жизнь каторжная, сухари да солонина, воду тухлую пьешь. Вышли мы на берег, оборванные, грязные, а на плечах мешки с серебром. Как нас встречали! Сначала, знамо дело, в кабак – блюда только изысканные, вина – самые лучшие, ну а женщины – самые красивые. Наелись, напились, ну и, конечно, побуянили так, что к концу пришлось больше платить за ущерб, чем за удовольствия. – Мужчины опять громко рассмеялись, пуская в ход скабрезные шуточки.

– Потом пошли в лавки, накупили бархатные камзолы да шелковые рубашки и опять то к бабам, то за карты. В общем, и недели не прошло, как мы опять, в своем рванье, сели на корабль и отправились в новый поход.

– Но почему? – у Филиппа горели глаза. – Почему, имея столько денег, вы не купили себе дома, не отложили на черный день? Ведь вы рисковали и даже могли умереть. Ради чего?

– Эх, малыш, – Михаэль похлопал его по плечу. – Наша судьба не похожа на судьбы простых людей. Когда мы в походе, то ежеминутно подвергаемся опасностям. Сегодня мы живы, а завтра можем умереть, так зачем копить богатство и заводить хозяйство? Мы живем сегодняшним днем и не думаем о завтрашнем. Так что мы почтенные христиане, следующие библейским заповедям, как там сказано: «Думай о дне сегодняшнем, а завтрашний сам позаботится о себе», – и он громко рассмеялся.

– Там еще сказано: «Не убий!» – Филипп брезгливо сдернул его потную ладонь со своего плеча.

– А вот тут наш бог оплошал, не подумал, в этом мире прав тот, кто сильнее, а сильнее тот, кто останется в живых. А жить надо в свое удовольствие се-го-дня и не отказывать себе ради непонятного будущего.

– Не нравится мне такая жизнь, – буркнул мальчик.

– А тебя никто и не заставляет так жить, – беззлобно отозвался Михаэль. – Каждый сам выбирает, что ему делать. По мне, так лучше умереть сытым и пьяным.

– Не морочь мальчишке голову, – проворчал Джо, – у него самого жизнь, как приключенческий роман.

– Не надо, – тихонько попросил мальчик. – Лучше скажи, где сейчас Граммон?

– Это было в июле 1685 года. Мы славно дрались в Кампешу, и сам губернатор де Кюсси предложил французскому правительству назначить Граммона королевским губернатором в южной части Сан-Доминго. Правительство согласилось, а вот Граммон нет, – тихонько усмехнулся Джо. – «Хватит с меня королевской службы», – сказал он, собрал верных друзей и отплыл в неизвестном направлении.

– И больше о нем никто и ничего не слышал, так что пропал славный Граммон, – опять влез Михаэль.

– Болтун! Язык без костей! Не такой он, наш Граммон! – Джо загадочно подмигнул Филиппу. – Пошли спать, малыш.

Прямо за жаровней находилась грязная лестница. Они поднялись на самый верх и оказались в маленькой каморке.

– Вот здесь и переночуем, а завтра решим, что делать.

Не раздеваясь, Джо завалился на единственную кровать и тут же захрапел. Филипп огляделся, ища местечко и для себя, но комнатка была настолько маленькой, что вмещала в себя только эту кровать да колченогий табурет. Ему ничего не оставалось, как лечь вместе с человеком, приютившим его.

– Эй! Вставай, малыш, – Джо потряс мальчика за плечо. – Да, горазд ты поспать. – Он поставил на табурет кувшин с холодной водой и положил краюху хлеба и кусок холодной курицы. – Давай поедим да обмозгуем, как нам жить дальше.

Филипп протер глаза и с удовольствием выпил холодной воды.

– Вот что я подумал, – Джо расстегнул рубаху и снял с шеи грязную веревку, на которой болтался массивный золотой перстень с высеченной на нем монограммой.

Филипп с удивлением разглядывал дорогую вещицу, так не вязавшуюся с образом Джо.

«Наверное, добыл в походах», – подумал мальчик.

– Это дал мне Граммон, – словно читая его мысли, прокомментировал Джо. – В Кампешу я спас ему жизнь, – он рванул рубаху и обнажил плечо. – Видишь, пуля пробила мне ключицу, а ему могла попасть в сердце. После того как ему предложили стать губернатором, он подошел ко мне и сказал: «Знаешь, Джо, я устал от этих игр и от безумно растрачиваемой жизни. Я собираюсь отправиться на Новую Землю. Хватит! Организуем общину, деньги у нас есть. Проживем остаток дней, как добропорядочные люди». Я отказался, – горько вздохнул Джо.

– Почему?

– Я был тогда молод и мечтал о сказочных богатствах и далеких странах. Мне не хотелось превращаться в земляного червя. И тогда он дал мне этот перстень: «Я понимаю тебя. Когда-то и я был молод. Мечтал о славе и странствиях, но жизнь пирата скоротечна и бессмысленна. Мы рискуем жизнью ради золота, а потом спускаем его на уличных девок или за игровым столом. Я слишком поздно это понял. Нельзя заново прожить жизнь, но всегда не поздно изменить ее. Я уплываю, и никто больше не услышит мое имя. Раз ты не идешь с нами, то я не могу тебе сказать, где меня искать. Во-первых, потому что и сам еще не знаю, а во-вторых, с моим отплытием Граммон умрет и возродится другой человек. Но я остался тебе должен за свою спасенную жизнь, а Граммон привык платить по счетам. Возьми этот перстень. Если тебя не убьют и ты захочешь начать новую жизнь, то найди в Париже маркизу де Обинье. Покажи ей это кольцо. Она найдет способ позаботиться о тебе». Мы крепко обнялись, и Граммон с верными ему людьми уплыл. – Джо смахнул набежавшие слезы и посмотрел на Филиппа. – Вот почему я не верю в его бесславную смерть.

– А кто эта маркиза де Обинье?

– Не знаю, у Граммона было много секретов и тайн. Может, мы с тобой и разгадаем одну из них. – Джо немного помолчал и, бросив беглый взгляд на мальчика, тихонько проговорил: – Теперь мне понятны слова Граммона, и, честно говоря, я стал все чаще подумывать о том, чтобы уйти на покой, поселиться в каком-нибудь домике с садом. Знаешь, малыш, – Джо печально окинул взглядом комнату, ком в горле мешал ему говорить. – У меня никогда не было своего дома, пусть даже маленького и непрезентабельного, как эта конура. Сколько себя помню, я всю жизнь скитался. Я берег этот перстень для себя, но… – он тяжело вздохнул, – видимо, тебе он нужен больше. Так что мы едем в Париж! – Джо поднялся и остановился, задумавшись, словно принимал какое-то важное решение. – И дядьку твоего не мешало бы найти, – он бросил взгляд на Филиппа. – Жаль, что ты не помнишь его имя, ну да ничего, как-нибудь сладим. Может, и для меня найдется местечко в доме маркизы. А нет, так тоже не беда. Моряк нигде не пропадет! – оптимистично закончил он.

– Мы поплывем на корабле? – дрожащим голосом поинтересовался Филипп, для которого море стало его врагом.

– Конечно. Да ты, я вижу, боишься, – он потрепал его по голове. – Не бойся! С тобой будет «старый пес» Джо. – Он присел рядом с мальчиком. – Сегодня я закончу кое-какие дела, а вот завтра, – он на секунду задумался. – Нет, завтра пятница, тринадцатое, ни один корабль не выйдет в море.

– Почему? – спросил Филипп. Он не спешил выйти в море, а как раз наоборот, но был любопытен, как все дети.

– Эгей! А еще сын моряка, – укоризненно покачал головой Джо. – В Англии ни один корабль не выходит в море в пятницу, тринадцатого. Ибо, как гласит предание, это день распятия нашего Иисуса Христа. Английское правительство решило бороться с суеверием и даже построило корабль, который назвали «Пятница». Первый рейс состоялся в пятницу, тринадцатого, он же и был последним. Судно вместе с командой бесследно пропало. Вот так. Народ мудр, его не проведешь. Значит, отправляемся в субботу! – И, укрепившись в этом решении, он стал готовиться к отъезду.

1983 г. СССР. Москва

«Стриптиз в исполнении любимой входит в горячую пятерку мужских сексуальных фантазий…» – Маша закрыла глаза и представила свой танец страсти. Вот она снимает кофточку… Приятно кружится голова. «Подобрать музыку гораздо сложнее, чем наряд… Правда, а под какую музыку мне бы хотелось заняться с ним любовью?..» – и неискушенная девочка погружалась в новые фантазии еще непознанного счастья. «Возьмите баночку любимого джема…» Маша опять закрывала глаза и явственно ощущала на губах вкус клубники…

– Это произведение как нельзя лучше показывает нам подвиг русского народа, – Евгения Петровна, учитель литературы, приостановилась у парты Федора.

«Возьмите кусочек льда…» – Федор с идиотской улыбкой смотрел вдаль.

– Степанов, – Евгения Петровна попыталась прервать его раздумья.

«Медленно проведите…» – Федор был далеко.

– Степанов!!! – она резко постучала указкой по парте.

Федор вздрогнул и не сразу понял, что он в школе.

– О чем мечтаем? – язвительно поинтересовалась учительница. – У вас, между прочим, в этом году выпускные экзамены! – она обвела класс взглядом инквизитора, сообщающего день казни.

– Извините, – Федор опять почувствовал жгучую физическую боль.

– Если хочешь мечтать, иди в коридор!

– Маш, поехали на дачу, – он не узнал своего голоса.

– В воскресенье, – и ей слова давались с трудом.

Оба молчали, боясь посмотреть в глаза друг другу.

– Федь, а ты какое варенье больше любишь?

– Клубничное.

– Я тоже, – она улыбнулась. – Это тебе, – она сунула ему в сумку пакет. – Только, пожалуйста, завтра верни.

Он встал и пошел к ребятам, находиться рядом с ней было выше его сил, любое прикосновение электрическим разрядом расходилось по телу.

«Воскресенье. Целых пять дней! Это же 120 часов, 7200 минут, 432 000 секунд!!!» – цифра была устрашающей.

– Вы что, поругались? – рядом стоял Колька и с любопытством смотрел на друга.

– Нет, – вдаваться в подробности не хотелось. Это только их с Машей тайна.

В пакете, переданном Машей, оказалось две видеокассеты. Федор пришел домой и с радостью обнаружил, что квартира пуста. Мать после их разговора как-то встряхнулась, подстригла волосы и превратилась в жгучую брюнетку. Стрижка поменяла не только ее имидж, но и характер, она теперь больше походила на Карлсона в юбке.

«Наверное, ищет работу, – с облегчением вздохнул Федор. – Светка придет в пять». Но на всякий случай он все равно закрыл дверь на цепочку.

Первый фильм назывался «Эммануэль», на экране в роле главных героев он опять увидел себя и Машу, и от осознания того, что и она смотрела этот фильм, у него возникло ощущение близости. И вообще эти несколько мучительных дней перенесли их чувства на новый, совершенно другой этап, в другое измерение, они как будто сроднились где-то там, наверху, в небесной дали. Мучительная истома походила на изощренную пытку, но ни один из них не хотел ее прерывать.

В воскресенье на дачу Федор приехал первым, ему необходимо было подготовиться к встрече. Он привез свечи, шампанское и конфеты. Маша взяла клубничное варенье.

Он в тысячный раз проигрывал все в уме. Она строила свои планы. Но все случилось иначе, это потом будут радости и восторги взаимного обладания, а пока…

Взгляд… Рваные, нервные движения, случайные слова, оставшиеся без ответа, и полное помутнение рассудка. Земля закружилась все быстрее и быстрее, грозя слететь с орбиты…

Федору показалось, что он умер. И родился опять.

– Маша, – он смотрел в ее бездонные глаза. – Я тебя люблю.

– И я, – теплым сиянием глаз и двумя простыми буквами она навсегда разделила его жизнь на До и После…

1699 г. Франция. Париж

Весь путь до Марселя маленький Филипп провел, обливаясь холодным потом, лицо его напоминало каменное изваяние. Он не ел, не пил, а, закрыв глаза, дрожащими руками держался за Джо. Ступив на твердую землю, он был несказанно счастлив и благодарен судьбе за благополучный исход ниспосланного свыше испытания. На перекладных они добрались до Парижа. Древние крепостные стены, казавшиеся такими величественными и неприступными издалека, вблизи больше напоминали руины. Миновав ворота Сен-Мартен, они оказались в столице. Париж встретил их бурным потоком многоликой, разношерстной, кричащей толпы, нагруженных телег, почтовых карет и громадных обозов с продовольствием для прожорливых парижан. Столичный воздух был наполнен запахом фруктов, вина, перца, корицы вперемешку с гарью и зловониями сточных канав, гнили и мусора.

– Давай руку, не хватало еще тебя потерять, – пробурчал Джо, явно смущенный такой бурной и кипучей городской действительностью.

– Ты когда-нибудь приезжал в Париж?

– Да, я как-то оказался в квартале Пью-Сертен, но, наверное, был чертовски пьян, раз не запомнил этот дьявольский муравейник с ордой демонов, – несколько озадаченно признался он.

С большим трудом они добрались до Пьи-де-Рам, забытого богом, грязного и плохо обустроенного квартала. Вдыхая зловония и не переставая шлепать по грязи в тесном лабиринте узких улиц и обшарпанных домов, Джо, наконец, привел мальчика в маленькую гостиницу. Переночевав в небольшой, но довольно опрятной комнатке под самой крышей, они проснулись бодрыми и полными сил. Съев на завтрак тыквенный суп, они отправились на поиски маркизы де Обинье, предварительно выяснив, что та проживает на левом берегу Сены, в предместье Сен-Жермен, по улице Сен-Доминик.

Теперь взору мальчика предстал совершенно другой Париж, где разбиты сады и парки, а воздух свеж и приятен. По ровным аллеям прогуливаются красивые нарядные дамы с искрящимися улыбками. Здесь царила радость, независимость и богатство.

«Это обитель богов! – восхищенно думал Филипп. – И я обязательно покорю этот Олимп!» Когда-то он обещал это своей матери, теперь поклялся самому себе.

– Ну вот. – Джо остановился перед величественным особняком, построенным в стиле барокко.

Привратник, открывший дверь, даже не удостоил их взглядом.

– Нищим не подаем, – презрительно бросил он.

– Мне нужно поговорить с маркизой де Обинье, – Джо ухватился за ручку, не позволив закрыть дверь.

– Да? – от такой наглости у привратника вытянулось лицо. – Тебе нужно? А кто ты такой? Прочь, бродяга, пока тебе не накостыляли по шее.

– Ну вот, – расстроился Джо. – Нас даже не пустили на порог, – он почесал затылок и нахмурился. – Ух, каналья, ну погоди! Встретишься ты мне в темном переулке! – запоздало погрозил он. – Но старые моряки не отступают, держи нос по ветру! – Джо потрепал мальчика по щеке. – Если крепость нельзя атаковать напрямую, мы возьмем ее на абордаж хитростью! Вперед! – И «великий полководец» Джо быстрым шагом пошел вдоль ограды.

– Улавливаешь запах? Наверняка здесь кухня, а значит, и черный ход. – Джо не ошибся, вскоре они обнаружили маленькую деревянную калитку, но, к его великому сожалению, дверь оказалась заперта.

– Ну что за дом? – в отчаянье воскликнул мужчина. – Ладно, жди меня здесь. – И он лихо перелез через ограду.

Филипп присел на корточки, прислонился к железной решетке и прикрыл глаза, он не разделял оптимизма Джо и не верил в помощь знатной дамы. Лишним тому подтверждением был прием, оказанный им в этом доме. «В этой жизни нужно надеяться только на себя», – к такому грустному выводу пришел семилетний ребенок.

Вдруг калитка неожиданно открылась, и из нее вышли две женщины в белых кружевных чепцах, с большими плетеными корзинами, с которыми обычно хозяйки ходят на рынок.

– Ах, бедная мадам, столько горя, – проворковала молоденькая краснощекая девица, поправляя на груди шаль.

– И не говори, Шарлотта, кто бы мог подумать? – тут же подхватила другая. – Месье Поль так мечтал о лошади. И вот такое несчастье, она оказалась с норовом.

Филипп вжался в ограду, опустил глаза и стал прислушиваться.

– Доктор Марье сказал, что мальчик уже никогда не будет ходить.

– Бедная маркиза, и почему только Святой Августин отвернулся от нее, – это были последние слова, которые удалось расслышать Филиппу.

Через несколько минут калитка отворилась во второй раз, и из нее, чертыхаясь, вылетел Джо.

– Ну и дом, ну слуги! Цепные псы! – он отряхнул штаны. – Не падай духом, малыш, – слова прозвучали так, словно он подбадривал сам себя. – Самое главное я все-таки узнал, хозяйка сейчас в церкви. Поэтому мы будем ее ждать.

– В церкви… – задумчиво отозвался мальчик.

Они устроились под тенистым деревом шелковицы так, чтобы держать на виду особняк.

Потянулись медленные часы ожидания. Старый моряк задремал. Наверное, ему снились былые походы и сражения, потому что, когда Филипп стал трясти его за плечи, он резко вскочил и, размахивая руками, заорал во всю глотку:

– Что? Где? На аборда-аж!!!

– Карета, к дому подъехала карета! – мальчик указал на элегантный экипаж, запряженный тройкой грациозных рысаков.

Из кареты вышла стройная молодая дама, одетая в пышное лиловое платье.

– Маркиза де Обинье, маркиза де Обинье! – что есть мочи закричал Джо и вприпрыжку бросился к даме.

– В чем дело? – женщина в нерешительности остановилась.

– Мадам де Обинье, вот. – Джо на ходу снял с себя заветную веревочку и протянул женщине.

– Кто вы?.. Где он? – она побледнела и пошатнулась.

– Вам плохо, мадам? – поспешил на помощь кучер.

Привратник, который недавно выгнал их взашей, с кулаками набросился на Джо:

– Разбойник, бродяга! Пошел вон!

– Оставьте его, – приказала женщина, и слуга неохотно подчинился.

– Вы не ответили на мой вопрос, – ее пальцы, сжимавшие перстень, дрожали.

– На какой, мадам? – потирая ушибленные места, усмехнулся Джо. – Где он? Один бог знает. А я? Так, старый друг.

– Наверное, вы очень близкий друг, раз он отдал вам это кольцо, – прошептала женщина и тут же добавила: – Чем я могу быть вам полезна?

– Когда-то, прощаясь, он сказал мне: «Старина Джо, когда ты захочешь уйти на покой, обратись к милой мадам Обинье».

– Милой, – еле слышно прошептала женщина.

– Да, милой, – подтвердил Джо. – И тебе обязательно помогут. Но я пришел просить не за себя, а вот за этого мальчика, – он кивнул в сторону Филиппа. – Когда вы услышите его историю, ваше сердце обольется кровью. Даже я, старый рубака, не смог остаться равнодушным.

Филипп и не подозревал, что этот пройдоха и пьяница может быть таким галантным и красноречивым.

– Подойди ко мне, не бойся, – мягко попросила дама.

– Мадам! – и тут неожиданно для всех, Филипп упал на колени и, словно безумный, закатил к небу глаза. – Ваш сын, месье Поль, он лежал на кровати, без движения, бледный, его била лихорадка.

– Филипп! Что ты говоришь! – вконец растерянный и обескураженный такой выходкой Джо попытался прервать мальчика, но безуспешно.

Филипп словно не слышал его и, глядя вдаль, монотонно продолжал:

– А потом прилетели ангелы…

– Мадам, простите его, – взмолился Джо, заметив, как еще больше побледнела маркиза. – Мальчишка совсем спятил от всего пережитого, у него помутился рассудок.

– Оставьте его, – выдохнула женщина.

– Ангелы были в белых одеждах, играли веселую мелодию на флейте. И тогда Поль поднялся, стал петь и танцевать вместе с ними.

– Откуда ты знаешь, как зовут моего сына?

– Так сказали ангелы.

– Какие ангелы? Где ты видел ангелов? – Джо распирало от гнева.

– Во сне, – и Филипп уже осмысленно посмотрел в бескровное лицо женщины. – Мне очень жаль, мадам, если я расстроил вас.

– Милый мой! – маркиза бросилась к мальчику и стала осыпать его поцелуями. – Я знала, я всегда знала, что бог не может покарать меня столь жестоко. – О господи! – она улыбнулась и, смахнув слезы, поцеловала перстень. – Спасибо, один раз ты уже спас меня, не забываешь и теперь.

Джо растерянно почесал затылок. Все, что произошло, так и осталось за рамками его понимания, но он чувствовал, что это только к лучшему.

Женевьева-Луиза-Луи-Мария-Андре де Семонвиль в девичестве, а ныне маркиза де Обинье, родилась в Тулузе в старинной дворянской семье, несколько поблекшей и обедневшей в последнее время из-за необузданной страсти деда к азартным играм. При крещении девочку наделили огромным количеством имен, справедливо полагая, что чем больше у младенца святых заступников, тем лучше. А если среди них еще присутствуют и мужские имена, так даже лучше, ведь святой заступник тоже не помешает. После того как ее матушка произвела на свет одиннадцать детей, из которых выжила она одна, причем ценой жизни собственной матери, Женевьеву воспитывал отец.

Батюшка, души не чаявший в единственной дочери, потакал всем ее прихотям. Несмотря на скудность кошелька, барон де Семонвиль выписал ей учителя музыки и танцев и сам учил ее фехтованию. Позднее, по ее просьбе, она изучала математику, литературу и прочие «ненужные» науки. Детство и юность Женевьевы прошли в родовом замке, где она росла вольной птицей. В пятнадцать лет она превратилась в настоящую красавицу. Хрупкая, миниатюрная, как китайская статуэтка, с молочно-белой кожей, ярко-зелеными глазами и копной роскошных каштановых волос с медным отливом. И без того изящная фигура, затянутая в корсет, стала привлекать соседних дворян. Но девушка, обладающая живым умом, не в меру романтичная и прямодушная, тут же давала от ворот поворот «грязным и неотесанным» женихам. Видя, что дочь не по-женски настойчива, если не сказать упряма, барон де Семонвиль справедливо решил, что необходимо ехать в столицу.

В Париже с дочерью случился некий конфуз, и бедный отец, с ужасом подумав о том, что его дочь уже никогда не выйдет замуж, стал потихоньку готовиться к отъезду домой. Но тут на горизонте появился маркиз де Обинье, вернувшийся из Испании, где находился по поручению Людовика XIV. Лицо его было с неправильными чертами, но глаза приковывали внимание, в них отражалась огромная сила незаурядной натуры. И хотя он был старше почти на пятнадцать лет, тем не менее Женевьева была сражена, во-первых, его галантностью и остроумием, хотя общество находило маркиза скучным, но самое главное, его умению есть при помощи вилки. Сам же маркиз, пораженный красотой юной Женевьевы, проявил настойчивость и, несмотря на слухи, попросил ее руки. Барон де Семонвиль думал не долго, ведь жених был богат до неприличия. Благополучно сбыв дочь в надежные руки, барон вернулся в свой замок, где через год, с чувством выполненного долга, и умер.

Молодые поселились в просторном доме в предместье Сен-Жермен, что было очень удобно для маркиза, продолжавшего службу у короля. Ведь для того чтобы попасть в Тюильри, ему просто нужно было перебраться на другой берег. Любящий и заботливый супруг, до безумия обожавший свою молодую жену, окружил ее богатством и роскошью, потакая всем ее причудам и капризам. Женевьева с удовольствием окунулась в светскую жизнь. И хотя многим со стороны казался странным этот союз, тем не менее молодая семья была счастлива тем тихим безоблачным счастьем, когда между супругами есть не только интимная привязанность, но душевный покой и уважение друг к другу. Единственное, что омрачало их счастье, это то, что их дети умирали, не дожив и до года. Маркиза видела в этом злой рок и повторение судьбы собственной матери, маркиз тихо страдал. Когда умер пятый ребенок, врачи строго рекомендовали воздержаться от новой беременности. «Мадам, у вас очень хрупкий организм. Еще одни роды, и придется хоронить уже вас». Но они не знали Женевьевы, ее хрупкость и болезненность были обманчивы. Она всегда вела активный образ жизни и мечтала о ребенке. Женевьева все же решила прислушаться к советам врачей, правда, истолковав их по-своему. Она сделала двухгодичный перерыв и вновь забеременела. Когда родился Поль, маркиза ни на минуту не отходила от сына, разогнав всех нянек и кормилиц.

– Мадам, так не поступают знатные дамы, вы ведь не крестьянка, – пытался вразумить ее супруг.

– Может, поэтому бог и отбирает у нас детей, что, родив, мы забываем о них. И только когда они подрастут и не могут уже более доставлять нам хлопот, мы снисходим до общения с ними, – с горячностью обрушилась она на мужа. – Мне все равно, что подумает свет, и какой я буду казаться в глазах общества. Клянусь вам, я стану образцовой матерью, и дева Мария, вскормившая грудью отца нашего, Иисуса Христа, уже не сможет отнять у меня сына.

Женевьева перестала посещать рауты, отказалась от приемов, весь свой труд, ум и время она посвятила малышу, не отлучаясь от него ни на шаг. Когда сыну исполнился год, маркиза поверила, что рок отступил, и страх покинул ее. Женевьева по-прежнему окружала сынишку заботой и вниманием, лично контролировала его образование, но уже не отказывалась от приглашений на светские рауты, да и сама давала увеселительные приемы. И вот теперь, когда мальчику исполнилось шесть лет и все тревоги остались позади, он упал с лошади и повредил позвоночник. Две недели ребенок находился между жизнью и смертью. Безутешная мать казнила себя за то, что не досмотрела, не уберегла, а злой рок строил ей мерзкие рожицы. Мэтр Марье изо всех сил боролся за жизнь Поля и только вчера, после тщательного осмотра, осторожно поздравил маркизу: «Мальчик будет жить, но ходить, увы, мадам, не будет никогда».

– Будет жить. Жить! – понимание того, что ее единственный сын стал калекой, пришло позднее.

Рано утром она отправилась в церковь. Во время молитвы мадам де Обинье решила покинуть Париж и увезти мальчика на свежий воздух. Она поклялась поставить сына на ноги даже ценой собственной жизни. Вернувшись после службы, она окончательно укрепилась в этом решении. Все дело в том, что маркиза и так была склонна к излишней таинственности и мистицизму, поэтому незнакомый мальчик с его, как ей казалось, пророческим сном, виделся истинным посланцем с небес. Мадам де Обинье вновь обрела твердость духа и грозно погрозила кулачком злому року.

Замок маркизов де Обинье располагался недалеко от Парижа, в Пикардии. Радовали глаз холмы, увенчанные виноградниками, зеленые рощицы, причудливый изгиб реки и аккуратные домики. Сам замок снаружи был окружен величественной каменной стеной, способной выдержать не одну атаку противника. По углам выступали четыре башни с островерхими аспидными крышами. Фасад самого здания украшали карнизы со сложным декоративным орнаментом. Позади замка был разбит парк с темными каштановыми аллеями.

Замок сразу же поразил воображение Филиппа своей изысканной утонченностью. Но особенно привлекала его парадная лестница. Широкая, каменная, украшенная нарядными арками и портретами доблестных рыцарей и загадочных дам. Он подолгу рассматривал старинные полотна, поочередно представляя себя то в одном, то в другом образе.

Филипп жил здесь уже второй год. С Полем он сразу же нашел общий язык, и между ними возникла теплая искренняя дружба со своими мальчишескими секретами. Мадам де Обинье относилась к Филиппу как к родному и не делала различий между мальчиками. Маркиз поначалу воспринял его не просто как чужака, но и как человека, общаться с которым ниже его достоинства. Но Филипп, слишком рано повзрослевший ребенок с душой седого старца, обладая смесью честолюбия и умеренности, непринужденности и сдержанности, через несколько месяцев сумел понравиться господину де Обинье, самому скучному и нудному человеку, с которым ему доводилось встречаться. Маркиз потихоньку оттаял или сделал вид, чтобы не огорчать свою любимую жену и не менее обожаемого наследника. Сложнее было смягчить колкость слуг, видевших в Филиппе такого же человека, как они, но незаслуженно обласканного хозяйкой.

Мальчик хорошо понимал, что значат для него эти маленькие победы. Этот первый успех был ему очень полезен в его восхождении на вершину Олимпа.

1984 г. СССР. Москва

Новый год. Самый любимый народный праздник. Пора подведения итогов и новые надежды, а еще ожидание чуда, которое чаще не случается, но его все равно ждут.

Федор остался дома один, мать ушла встречать праздник с новыми сослуживцами, и Федор был несказанно рад за нее. Светка отправилась на встречу Нового года с сокурсниками на дачу. А Маша осталась с родителями, и, как он ее ни уговаривал, она все же отказалась приехать к нему.

– Феденька, пойми, существует наша семейная традиция, которую я не вправе нарушать. Да и не хочу, – добавила она.

– Ты не хочешь?! – все, что касалось их отношений, он воспринимал очень болезненно.

– Глупенький, – девушка рассмеялась. – Просто я хочу, чтобы и наши с тобой дети соблюдали традиции и проводили праздники вместе с нами.

– Вот еще, – немного успокоился Федор, услышав про столь далеко идущие планы. Значит, их отношениям в ближайшие лет двадцать ничего не грозит.

– Пусть гуляют с друзьями, а мы займемся более интересными вещами, – он нежно погладил ее по щеке.

– Ну уж нет!

– Да! Я сказал! – подражая Жеглову, настаивал Федор. – Я все-таки мужчина! И последнее слово за мной!

– Конечно, милый. – Маша хитро прищурилась. – Последнее слово всегда за мужчиной! И это слово – «слушаюсь»!

Федор рассмеялся и отдал ей честь.

– Слушаюсь, моя королева!

Одноклассники даже не стали уговаривать его, когда узнали, что Маша останется дома. Для всех они были теперь единым и неделимым целым. Если где-то виднелась белокурая головка Маши, значит, рядом был Федор. Их так и называли «Наши».

– Наших не видел?

– А наши идут?

Одно время, в самом начале, мальчишки поддразнивали Федора.

– Что, друзей на юбку променял?

Но то ли полное равнодушие Федора к этим издевкам, то ли их действительно необыкновенные отношения заставили одноклассников оставить Федора с Машей в покое.

И вот наступил Новый год, а он один слоняется по пустой квартире. Пробило двенадцать, Федор открыл шампанское и сам себя поздравил с праздником. В пять минут первого раздался телефонный звонок.

– С Новым годом, – прошептал родной и любимый голос.

Они проговорили до самого утра. Федор никак не хотел отпускать ее, он теперь свято верил в приметы, и присказка: «С кем проведешь новогоднюю ночь, с тем и будешь весь год», никак не давала ему покоя. Федор надеялся, что их, пусть и невидимая, новогодняя связь, поможет им быть вместе, ведь Маша заменила ему весь Мир!

Маша ждала его возле школы, Федор еще издали увидел ее светлые волосы, выбивающиеся из-под шапки, и посмотрел на часы. «Вроде бы вовремя», – подумал он, но все равно прибавил шаг.

– Привет! – он поцеловал ее в щечку. – Ты чего так рано?

– Тебя ждала, – Маша загадочно улыбнулась. – Пошли.

Они зашли в раздевалку и забились в «свой угол».

Они уже давно приходили в школу раньше всех, это получилось спонтанно. Однажды Федор проснулся очень рано и, как всегда, с мыслью о Маше. Сидеть дома не было сил, и он медленно побрел в школу. Через пару минут, словно по мановению волшебной палочки, появилась она.

– Я очень хотел тебя увидеть, – он покраснел.

– Я тоже.

«Как хорошо, что наши желания совпадают!» – радостно подумал мальчик.

– Ты чего такая загадочная? – Федор помог ей раздеться.

Маша достала из сумки маленьких, белоснежных, пушистых медвежат, сшитых между собой красным сердечком, на котором золотыми буквами было написано «Love».

– С праздником святого Валентина!

– А это еще что за праздник?

– По одной версии Валентин был большим другом детей, и злые римляне посадили его в тюрьму, – как всегда подробно рассказывала Маша, уже привыкшая к тому, что людям в этой стране не так уж хорошо известна мировая история. – Расстроенные дети посылали ему ободряющие письма, которые теперь называются валентинки. Но 14 февраля 269 года его казнили. Но есть еще и другая легенда, и она мне нравится больше. Священник Валентин в нарушение императорского декрета обвенчал влюбленных, за что и поплатился жизнью. Теперь весь мир отмечает сегодня день влюбленных, – девушка нежно коснулась его губ.

– Я сейчас! Жди! – Федор быстро накинул куртку и, не чуя под собой ног, выскочил из школы.

Прибежав домой, он кинулся в родительскую спальню и стал рыться в материнской шкатулке с драгоценностями. Он так нервничал, что никак не мог отыскать желаемое. Федор вытряхнул все содержимое на кровать и, наконец, увидел два старинных обручальных кольца из желто-красного золота, принадлежавших его деду с бабкой. Перед смертью дед отдал эти кольца Федору. «Я прожил очень хорошую жизнь, – сказал он тогда внуку. – Но это исключительно заслуга твоей бабушки. Возьми, – он протянул кольца, – пусть твоя семейная жизнь будет хотя бы наполовину такой же прекрасной, как и моя! А значит, я тоже буду спокойно спать на том свете». Тогда Федор отнесся к этому несерьезно и отдал кольца матери, и только сегодня он понял слова деда. Никто, кроме Маши, не принесет ему счастья!

Он прибежал назад тяжело дыша, Маша спокойно ожидала его, прижав к груди медвежат.

– Вот, – Федор раскрыл ладонь и дрожащей рукой надел колечко на безымянный палец девушки. – Теперь ты.

Маша с волнением взяла кольцо и очень явственно ощутила всю торжественность момента. В этот миг они соединяли себя перед лицом всевышнего, в тишине школьного коридора, без свидетелей. А нужны ли свидетели таинству любви?!

– Теперь мы вместе навсегда! – Федор крепко прижал ее к своей груди, чувствуя, как он сам полностью растворяется в ней. И уже нельзя было понять, где Он, где Она.

1706 г. Франция. Пикардия

Антуан-Жозеф-Франсуа-Луи маркиз де Обинье, темноволосый мужчина среднего роста, немного полноватый и неуклюжий, осторожно заглянул в приоткрытую дверь и удовлетворенно улыбнулся. Неслышно ступая по ковру с причудливым аллегорическим рисунком, он подошел к жене, мирно сидящей с книгой у камина.

– Вам уже лучше, мадам? – он с любовью посмотрел на Женевьеву и нежно поцеловал ей руку.

– Да, Кларисса приготовила мне чудный чай из местных трав, и боль как рукой сняло, – она отложила в сторону книгу. – Я даже успела отдать распоряжения на кухню, чтобы приготовили вашу любимую телячью печень под маринадом.

– Только и всего? – наигранно рассерженным тоном поинтересовался муж. – Я голоден как черт и готов съесть не только печень, но и самого теленка.

– Нет, нет, не переживайте, я позаботилась о том, чтобы мой дорогой супруг был сыт, а Бланка к тому же испекла ваше любимое миндальное печенье, – улыбнулась маркиза, подыгрывая мужу. – Вижу, прогулка пошла вам на пользу, хотя погода, по-моему, не очень приятная, – она зябко поправила шаль.

– Что вы, дорогая, на улице чудесно. Солнышко припекает так, словно наступило лето. Просто эти мрачные стены поглощают весь свет. Поверьте, на улице теплее, чем здесь, у камина. И если вы согласитесь составить мне компанию, то после обеда я еще раз с удовольствием прогуляюсь по парку.

– Вам грустно здесь. Это моя вина, – тихонько выдохнула маркиза.

– Мне грустно? С чего вы взяли, да и можно ли грустить рядом с вами?

– Я знаю, я чувствую. Вы оставили королевскую службу, уехали из столицы. Вы жертвуете собой ради меня, ради Поля, – она нервно теребила шаль. – Даже я, выросшая в глуши, с трудом привыкаю к спокойной размеренной жизни. И только долг матери заставил меня удалиться из общества. А вы, коренной парижанин, привыкший блистать в свете…

– Мадам, – перебил ее муж, слишком утонченный, чтобы не понимать мучавших ее душевных страданий, – мне странно слышать эти речи из уст женщины. Ведь это женщины больше, нежели мужчины, нуждаются в обществе, комплиментах, развлечениях. А что до моей жертвенности, то какая же это жертва? Это великое счастье и благо быть подле вас, служить вам.

– Спасибо вам, мой друг! Но я видела, как вы были счастливы, когда нас навестил виконт де Блуа. Как светились ваши глаза.

– Еще бы! Конечно, я был рад, ведь я выиграл у него целых триста луидоров, – маркиз задорно рассмеялся, но уже через секунду, глядя прямо в глаза любимой женщины, совершенно серьезно произнес: – А общество? Вы знаете, только человек, который не в ладу сам с собой, человек, которому скучно оставаться одному, и он слоняется из угла в угол, потому что его ум скуден, а дух слаб, – только такой человек постоянно нуждается в обществе, потому что это самый легкий способ убежать от себя. Мне некогда скучать с самим собой, а уж тем более рядом с вами. Я не устану благодарить вас за то блаженство, в которое превратилась моя жизнь после встречи с вами. Я знаю, что вы меня никогда не любили. Нет, нет! Не перебивайте меня, – упредил маркиз возмущенный взгляд Женевьевы. – Я должен вам это сказать. Мы так часто скрываем свои чувства и показываем свою беспечность и независимость. Мы так яростно доказываем свою власть над женщинами, что становимся настоящими тиранами. А женщины только потому и позволяют властвовать над собой, потому что вы мягче нас, а следовательно, благороднее. И если верно, что нам дана власть над женщиной, то несомненно, что ваша власть над нами еще сильнее. Это власть красоты, которой мы не в силах сопротивляться. И если наша власть над вами в большинстве случаев показная, то ваша власть повсеместна и безгранична! Я не питаю никаких иллюзий на свой счет, я старше вас и многим кажусь скучным. А вы, вы божий ангел, подаривший мне счастье, – он преклонил колено и усыпал поцелуями ее руки.

– Дорогой мой супруг, – маркиза встала, гордо подняв голову, – в ваших словах есть доля истины, вернее была. Вы правы, когда я выходила замуж, то не любила вас. Уважала, ценила, но не любила. Я пыталась убежать от себя. Но, узнав вас, увидев ваше внутреннее благородство, я полюбила вас всем сердцем. И теперь мне кажется, что вы часть меня. Если вам больно, то и мое тело начинает болеть, если вам грустно, то и мне не весело. Только поэтому я завела этот разговор. Вы были так веселы и беспечны в присутствии виконта и так грустно смотрели ему вслед, что мое сердце сжалось от боли.

– Дорогая, – маркиз нежно обнял жену, – вы слишком впечатлительны. Если я и взгрустнул, то только от того, что привязан к виконту и считаю его одним из лучших своих друзей. А двор, свет, – он махнул рукой. – Вы знаете, я получил письмо от герцога Сен-Симона.

– И что же пишет наш милый Луи? – Женевьева, как и любая женщина, была любопытна. – Я знаю, как вы были дружны с его отцом и обещали оказывать всяческую поддержку сыну.

– Да, нас связывало слишком многое, и так больно, когда уходят старые друзья, – печально подтвердил господин де Обинье. – А что касается Луи, то он сейчас очень дружен с герцогом Шартским. Это очень полезно для службы, но, к сожалению, губительно для души.

– Не стоит переживать. Мне кажется, что герцог унаследовал от отца твердость духа и глубокую порядочность. Он всегда боролся против подлости, и только истина является для него законом.

– Надеюсь, что вы как всегда окажитесь правы.

– Вы ушли от вопроса, так какие же новости сообщает вам герцог?

– Как всегда в своей саркастической манере он пишет, что Версаль превратился в такое скучное место, что даже монахини завыли бы от тоски.

– Да, маркиза де Ментенон – женщина умная и властолюбивая, – согласилась Женевьева, которая не хуже мужа разбиралась в дворцовых интригах. – Чтобы удержать власть над королем, она пойдет на любые ухищрения. Даже я еще помню, как мадам, поджав губы, начала борьбу за «очищение нравов». Видимо, ей это удалось.

– Склонен с вами согласиться. Герцог пишет, что при дворе запрещены все «игривые» выражения. Теперь все свои томления дамы и кавалеры вынуждены прятать под маской благочестия. Но особенно он сокрушается о том, что отныне декольте изгнано с позором, и уже нечем радовать взгляд, – улыбнулся маркиз. – Так что удручающая скука поразила Версаль, и ныне его называют «царством святош».

– Теперь я понимаю, почему Луи так близко сошелся с герцогом Шартским. Он ведь так молод!

Филиппу исполнилось уже четырнадцать лет, и он превратился в долговязого нескладного подростка с импульсивным, но серьезным характером. Он вообще был сложен из одних противоречий, но близкие люди относили это на счет взросления и становления новой личности. Благодаря мадам он получал хорошее домашнее воспитание и классическое образование наравне с Полем. Их обучали всему, что необходимо дворянину, – геральдике, фехтованию, танцам, музыке, придворному этикету. Несмотря на то, что его окружили заботой и вниманием, Филипп, уже разучившийся доверять, твердо знал, что может рассчитывать только сам на себя. Он с упорством, достойным всяческого уважения, тянулся к науке, постигал языки, юриспруденцию, историю, философию, математику. К тому же, в отличие от Поля, он еще прекрасно скакал на лошади.

Но были и другие «науки», о которых и не подозревала мадам де Обинье. Здесь его учителем был Джо, которого мадам, естественно, никуда не отпустила. Он жил в доме, в меру сил помогая садовнику и с превеликим удовольствием повару. Филипп и Джо забирались в дальний угол парка, надежно скрытый от посторонних глаз, где Джо учил его некоторым премудростям игры в карты и кости, приемам уличных «неблагородных» драк, метанию ножа. И это тоже Филипп постигал с великим усердием.

Вот и сегодня он вместе с Джо отправился в свой тайный уголок. Поль как всегда составил им компанию. Филипп, сам того не желая, довольно быстро привязался к искалеченному ребенку. А Поль сразу же и безоговорочно принял Филиппа в свое сердце, раз и навсегда признав его и главенствующую роль, что не могло не льстить Филиппу. Сам Поль был низкорослым, тщедушным подростком, младше Филиппа на один год. Травма, полученная им в детстве, навсегда приковала его к креслу и очень сильно повлияла на характер. Застенчивый от природы, Поль стыдился своего физического недостатка, любил уединение, был молчалив и старался держаться незаметно. Именно эти качества и привлекли Филиппа. В самом начале он думал, что это просто капризный, избалованный малыш. Но, присмотревшись внимательнее, он понял, насколько одинок и беспомощен Поль в своей боли. «Мы так похожи, нас обоих незаслуженно наказала судьба. И нет никакой разницы, что он богат, а я беден, мы оба одинаково несчастны с рваной раной в душе». Они подружились, поверяя друг другу мечты и детские тайны.

Однажды Поль попросился взять его с собой, узнав, что Филипп и Джо собираются куда-то уходить.

– Только держи язык за зубами.

– Я могила, ты же знаешь, – его глаза не просто просили, они умоляли.

– Хорошо, – согласился Филипп и обратился к Джо: – Он идет с нами.

Джо засопел, но все же послушно взвалил Поля на плечи и направился в глубь парка. Миновав оранжерею и ровные, посыпанные гравием дорожки, они все дальше и дальше удалялись от замка в сторону старых развалин.

Усадив Поля на зеленую травку, Джо широко расставил ноги, наклонил вперед туловище и стал похож на идущего в бой медведя.

– Ну, давай. Не забыл еще? – обратился он к Филиппу.

– Нет! – мальчик с разбегу бросился на Джо и в ту же секунду оказался на земле.

– Не так, сколько раз тебе показывать, – мягко журил его Джо. – Видишь, берешь руку, – и он стал медленно показывать прием.

Филиппу никак не удавалось справиться со старым пиратом, и, упав в очередной раз, он, задыхаясь, попросил:

– Дай отдохнуть.

– Отдыхай, – не стал настаивать Джо. – А ты что не весел? – он перевел взгляд на Поля. Мальчик еле сдерживал слезы.

– Все! Больше не пойдешь с нами, – Филипп поднялся и обнял Поля. – Нечего тебе на это смотреть.

Мальчик отвернулся, и плечи его нервно вздрогнули. Это случалось всякий раз, когда Филипп занимался танцами, фехтованием или скакал на лошади. Именно в такие моменты искалеченный ребенок особенно остро ощущал свою ущербность.

– А знаешь, – Джо задумчиво посмотрел на Поля, – я ведь могу научить тебя метать нож. Хочешь?

Мальчик растерянно пожал плечами.

– Ты не должен так болезненно реагировать на то, что тебе не под силу какие-то дела. Ведь и здоровые люди не всегда и не все могут. Один хорошо бегает, другой сочиняет стишки, третий еще что-то. Я вот, например, не умею ни читать, ни писать – и ничего, не умер.

Мальчишки рассмеялись.

– Смех – это хорошо, мужчина всегда и везде должен иметь твердость духа и улыбаться, даже если идешь на эшафот, – он потрепал Поля по волосам. – А теперь смотри, я научу тебя обращаться с ножом. Даже не имея ног, ты сможешь всегда защитить себя. – Он достал из голенища нож, с которым никогда не расставался. – Видишь во-он тот дуб?

– И ты попадешь?

– Смотри. – Он прицельно бросил нож, и тот со свистом пролетел прямо в цель.

– Здорово, – захлебываясь от восторга, кричали наперебой мальчишки.

– Я первый!

– Нет, я!

Так у них появилась еще одна тайна.

1984 г. СССР. Москва

Маша проснулась счастливая, от того, что есть Федор, и она дышит с ним одним воздухом. Девушка быстренько соскочила с кровати и побежала в душ. Глянув на себя в зеркало, Маша обомлела – она не увидела своего отражения, на нее, улыбаясь, смотрел Федор. Потрясенная, она отскочила, зажмурила глаза и, отдышавшись, опять подошла к зеркалу, но он не исчез, мягко улыбаясь, будто маня… Удивленная, она стала разглядывать каждую черточку и вдруг поняла, что его душа живет в ней, сплетясь воедино и образуя новый контур человека в человеке, словно он был там всегда. Уже без страха она улыбнулась своему мужскому отражению в женском начале.

Смех, шутки и веселье. Первое апреля. Весь день ребята прикалывали друг друга, не обойдя своим вниманием и учителей. Молодому физику подпилили ножки у стула. Поднявшись с пола и потирая ушибленные места, он долго выяснял, кто виноват, но досталось, как всегда, Петрову. «Балалайке» под стол поставили таз с горячей водой, она тоже «пошутила» в ответ, ровным рядом по вертикали поставила всему классу двойки.

После школы у Маши был свободный день, и они отправились к Федору домой.

Сначала он как радушный хозяин привел гостью на кухню. Достав из холодильника мамины котлеты и блинчики с мясом, он стал кормить ее с рук. Маша смешно морщила носик, но когда ее губы нежно касались его пальцев, испытывал ни с чем не сравнимое блаженство.

– Вкусно! А кто это приготовил?

– Кто, кто? – ему не хотелось отвлекаться. – Дед Пихто.

– Как?! – Маша широко раскрыла глаза. – Ты же мне сказал, что твой дедушка умер?!!

– Маш? – Федор посмотрел ей в глаза и замялся.

Они сидели в его комнате, на улицу давно спустились сумерки, но им было очень хорошо и уютно в темноте.

– Да, – она улыбнулась и прижалась к нему.

– Что мы будем делать, когда закончим школу? – этот вопрос давно мучил его, и он боялся ответа. Но терпеть он уже больше не мог, да и со школой предстояло проститься через два месяца.

– Поедем в Америку, – она чуть-чуть отстранилась и перешла на шепот, никогда и не с кем, даже с ним она не обсуждала свою страну. – Здесь невозможно жить, хотя ты сам это скоро поймешь. – Она помолчала и добавила: – Тебе там точно понравится.

– А если меня не выпустят? – он не думал о матери, о сестре и уж, конечно, о гражданском долге.

– Тогда я останусь здесь! – она тоже, впервые в жизни, не задумывалась о своих близких.

– Я тебя люблю, – сомнения растаяли, и сердечко радостно запело. Он притянул ее к себе.

– Ой! Что это вы тут делаете? – в комнату вошла Светка.

– Стучаться надо! – от неожиданности Федор довольно грубо отчитал сестру.

– Извини, пришла, кругом темнота, а тут разговоры, – она немного растерялась. – А вы чего так сидите?

– Уроки делаем.

– А… – протянула Светка. – Ну-ну, смотрите только, чтобы ваши первоапрельские уроки не округлились в новогодний подарок.

На следующий день Маша не пришла в школу. Федор, озираясь по сторонам, ждал ее у входа.

– Где Маша?

– А что Маша не пришла? – одноклассники забросали вопросами, но он лишь растерянно пожимал плечами.

После первого урока, охваченный дурными предчувствиями, он насшибал двушек и побежал звонить. Телефон молчал. Чувствуя, как все глубже становится черная пропасть отчаянья, Федор пошел домой, где до самой ночи неистово накручивал диск.

«Что-то случилось? Заболела? Но почему не отвечают родители? Может, она в больнице?» – тревожные мысли вихрем проносились в голове, а ледяная рука ужаса все сильней и сильней сдавливала сердце.

Промучившись всю ночь, на следующее утро он решительно зашел в кабинет директора.

– Что тебе? – Августа Марковна сняла очки и внимательно посмотрела на Федора.

– Маша Морозова вчера в школе отсутствовала.

– Я в курсе, – директриса поджала губы.

– Почему? Что с ней? – его подбородок отчаянно дрожал.

– Я не обязана отвечать на твои… – но, увидев его несчастный взгляд, смилостивилась. – Она больше не будет здесь учиться, – ее голос стал мягким, почти материнским. – Они уехали, Феденька.

– Куда? В отпуск?

– Нет, – Августа Марковна грустно покачала головой. – Они уехали в Америку, навсегда. Тебе лучше забыть о ней.

– Не-е-е-ет!!! – он закричал так, что задрожали окна.

1707 г. Франция. Пикардия – Париж

Раз в два-три месяца Джо отпрашивался у маркизы для поездки в Париж.

– Ну почему тебе не сидится дома? – укоряла его мадам де Обинье. – Если тебе что-то нужно, скажи!

– Мадам, – Джо, опустив глаза, переминался с ноги на ногу. – Душа просит, друзей хочу повидать.

– Какие друзья? Ты ведь никогда не жил в Париже.

– Мадам, – обиделся Джо. – У такого хорошего человека, как я, всегда найдутся друзья.

– А может, подружки? – поддразнила женщина.

– Ну, что вы, мадам, – совсем стушевался Джо.

– Женить тебя, что ли? – маркиза, как женщина основательно и крепко державшая в руках свое хозяйство, знала обо всем, что происходит в ее доме, в том числе и между слугами.

– На ком? – испугался Джо.

– На Бланке, – усмехнулась маркиза.

– Это наговор, ничего не было, – засуетился Джо. – Ну, перебросились словами пару раз, так что, сразу жениться?! – совершенно искренне возмутился он.

– Проходимец! Ладно, твое дело.

– А в Париж?

– Только не задерживайся, – уже мягче попросила она. – Мальчики скучают…

После вояжа Джо возвращался изрядно измятым, но умиротворенным.

Однажды Филипп попросил Джо взять его с собой.

– Еще чего! – огрызнулся мужчина. – Нечего благородному господину шататься со мной неизвестно где!

– Да, а когда ты учишь меня мухлевать в карты или уличным дракам, почему ты не вспоминаешь о моем благородстве? – Филипп никогда не лез за словом в карман и знал, как добиться своего.

– В жизни всякое может случиться!

– Джо, миленький, ну, пожалуйста. И потом, какой я благородный, так, живу подле господ, а завтра еще неизвестно, что будет!

– Маркиза никогда не даст тебя в обиду.

– А маркиз? Что, съел! – мальчик с мольбой глядел старому пирату прямо в глаза.

– Знаешь же, что я не могу тебе отказать, – как всегда сдался Джо. – Может, ты и прав, изнанку жизни тоже посмотреть не помешает. Да, вот мадам вряд ли тебя отпустит.

– Это я беру на себя, – самоуверенно заявил Филипп.

В тот же вечер они предстали пред ясными очами маркизы де Обинье.

– Мадам, – нервничая больше обычного начал говорить Джо.

– Опять? – сокрушенно вздохнула женщина.

– Мадам, отпустите меня, пожалуйста, с Джо, – покорно склонив голову, попросил Филипп.

– Тебя?! – с ужасом воскликнула женщина.

– Мадам, – мальчик смиренно смотрел на побледневшую женщину. – Мы с Джо попытаемся отыскать моего дядю, – у мальчика затряслись губы.

– Милый, – Женевьева бросилась к подростку и крепко его обняла. – Прости меня, я давно свыклась с мыслью, что ты мой сын, и совсем не думала, как терзается твое сердечко от потери близких людей. Прости, прости меня! Я первая должна была предложить тебе помощь, а я эгоистичная в своей любви к тебе думала только о себе.

– Мадам, – у Филиппа заблестели глаза. – Я тоже люблю вас, и если моя просьба доставляет вам боль и разочарование, то…

– Нет, нет, – поспешила успокоить его женщина. – Я сейчас же напишу письмо комиссару полиции, чтобы он оказал вам посильную помощь и отдам распоряжение, чтобы вы остановились в нашем парижском доме. Для матери нет высшего счастья, чем счастье ее детей, – и она крепко прижала Филиппа к своей груди.

– Почему ты не сказал мне, что собираешься искать своего дядю? – встревоженно поинтересовался Джо, когда маркиза оставила их одних.

– Я не собираюсь, – и тихонько добавил себе под нос: – Пока не собираюсь.

– Но?

– Джо, – мальчик совсем не по-детски обжег его взглядом. – Ведь никакая другая причина не смогла бы ее удовлетворить!

– Иногда ты меня пугаешь, – тяжело вздохнул мужчина.

В Париж они прибыли уже под вечер и заночевали в доме маркизов де Обинье. Привратник, который когда-то не хотел даже пускать их на порог, теперь был более любезен, а после того, как прочитал записку мадам, совсем распластался в своем желании угодить.

– Сюда, месье!

– Вам удобно, месье?

– Что прикажете, месье?

– Иди уже, – рассмеялся Джо. – Жаль парня, не хотел бы я прожить его жизнь, хоть сыт, а все равно что скотина. Ладно, давай спать.

Проснулись они рано, под звук колоколов, которых в Париже огромное количество, и все они единовременно начинают звонить с рассвета.

– Какие планы? – Филипп был весел.

– Позавтракаем, потом поедем на рынок, подарок тебе куплю, – нехотя буркнул Джо.

– Какой? – глаза у мальчишки загорелись.

– Увидишь, – спросонья он явно был не в духе.

Путь их лежал через Сену, которую пересекают два моста – Большой и Малый. Преодолев Малый мост, где аптекари готовили лекарство из специй, они попали на правый берег, где вдоль реки, с середины XIII века, напротив Нотр-Дам вырос новый квартал, служивший одновременно портом и рынком. Здесь царила обычная суматоха. Громкие голоса, крики, брань перекрывал только грохот повозок. Зеваки получали кучу тумаков и огромный поток проклятий. На рынке глаз радовали прилавки со свежим парным мясом, аппетитный запах свежеиспеченного гонесского хлеба, целые ряды с маслом из Вано, яркие пучки зелени с Сен-Дени и бьющий в нос запах свежевыловленной в окрестностях Руана рыбы. Парижане всегда любили поесть, и скоро из этой груды продуктов на столах появятся аппетитные отбивные, умопомрачительные биски, замысловатые талмузы, кроканбуш и монблан. Но все это, похоже, мало интересовало Джо. Он усиленно двигал локтями, прокладывая им дорогу, боясь оказаться раздавленным повозками или быть смятым в бурлящей толпе. Держа Филиппа за руку, он умело лавировал в бурном людском потоке, не забывая отвечать проклятиями на проклятия.

– Тысяча чертей тебе в зад!

– Якорь мне в глотку! Сам поворачивайся!

– Скотина!

– Каналья!

Наконец они вышли к рядам, где изготавливали и торговали всевозможными изделиями из металла, конской сбруей, пиками, поясами, клинками шпаг, ножами и кинжалами. Народу здесь было меньше, а воздух жарче. Дым, пламя, поток паров и испражнений. Воображение поражало неимоверное количество ремесленников. Здесь металл обрабатывался и принимал самые разнообразные формы.

Джо долго приглядывался, и, наконец, остановился у облюбованного им прилавка, взял в руки нож, потом другой.

– Это прекрасное оружие, месье, – тут же засуетился продавец.

– Заткнись, – рявкнул старый пират. – Лучше покажи вон тот, – он махнул в глубь лавки.

– У вас хороший вкус, месье.

– Слушай, я же попросил тебя помолчать. – Джо некоторое время с интересом разглядывал клинок, а потом обратился к Филиппу: – Нравится?

– Да! – у мальчишки перехватило дыхание.

– Держи, он твой.

– Джо, – Филипп бросился ему на шею. – Как ты узнал? Я, я так мечтал…

– Ну-ну, прекрати эти бабьи вздохи, – Джо наигранно сердито сдвинул брови. – Смотри, только маркизе не показывай.

– Джо, милый, ты самый лучший человек на свете!

– Ну, все, все, – бурчал старый пират.

– А теперь куда? – Филипп был счастлив как никогда, ощущая холодное лезвие у голенища.

– Теперь, – Джо загадочно улыбнулся. – Пора тебе становиться настоящим мужчиной, а что? В твои годы, – он не успел закончить фразу, увидев извозчика. – Эй, старый сводник, – крикнул он кучеру. – Давай, вези нас в самое развратное место Парижа!

– Сент-Марсель устроит, месье?

– Устроит! – заржал Джо.

Поплутав по грязным лабиринтам парижских окраин, они остановились у покосившегося, давно не ремонтированного двухэтажного здания, с поблекшей вывеской «Цветочки Тунье». Джо рассчитался с кучером и решительно открыл дверь в «оранжерею». Несмотря на день, здесь царил полумрак. В оловянных канделябрах мерцали свечи, от которых по довольно просторной комнате разносился легкий чад. Вдоль стены стояли ветхие кресла с протертыми кожаными сиденьями и деревянными подлокотниками, в углу ничем не прикрытый камин, а над ним портрет какого-то святого. Дрожащее пламя свечей отчасти скрашивало убогость обстановки.

– Дорогуша Джо! – им навстречу выплыла женщина, хотя это слово подходило к ней меньше всего. Большая и круглая, как пивная бочка, с огромным количеством белил, что еще резче обозначило ее черные усики над верхней губой.

– Джо!

– Красавчик Джо!

– Миленький Джо!

К ним по лестнице сбежали еще четыре девицы, в таких же ярких, но более откровенных нарядах, с набеленными до фарфоровой белизны личиками и практически открытой грудью. От вида коричневых очертаний женской плоти у Филиппа перехватило дыхание. Девицы вели себя нахально, сразу было видно, что им не известно ни чувство приличия, ни чувство деликатности. Речь их была бесстыдна и усыпана циничными жестами.

– Ой! А это кто с тобой?

– Какой хорошенький месье!

Филипп совсем потерялся от плотоядных взглядов и наглых рук.

– Мой друг.

– Так, цыц! – мамаша Тунье внимательно посмотрела на Филиппа и облизала губы. – Месье здесь первый раз? – она перевела взгляд на Джо и, получив утвердительный кивок, схватила юного клиента за руку. – Им я займусь лично!

Она потащила вконец растерянного Филиппа вверх по скрипучей лестнице, и они оказались в грязной, убогой каморке, вся обстановка которой состояла из маленького слухового окна, узкой кровати и стола с медным тазом для умывания.

– Сейчас мамочка тебя порадует, – мадам стала надвигаться на подростка, как пантера на зайца, не переставая облизываться.

Филипп вжался в стенку.

– Иди же к мамочке, – манила она, обнажив свою могучую, дряблую грудь, которая словно кисель двигалась в такт ее шагам.

Она подошла совсем близко, и Филипп уловил неприятный, кислый запах перегара и лука. И все же голое женское тело возбуждало его, голова приятно кружилась, а ноги, став ватными, приросли к полу.

– Посмотрим, что тут у нас, – мамаша Тунье расстегнула штаны, и он почувствовал горячие, влажные губы.

Взрыв и звезды посыпались с неба.

– Те-те-нька, что-о вы дела-а-а-а…!!! – он захлебнулся от стыда и доселе невиданного наслаждения.

Когда «звездопад» закончился, он открыл глаза и увидел отвратительную, похотливую гримасу.

– Понравилось, – протянула она.

Филипп оттолкнул мамашу Тунье и, подхватив приспущенные штаны, сломя голову бросился вниз по лестнице.

– Куда ты? Мы еще не закончили, – неслось вслед.

Филипп бежал, не разбирая дороги, словно за ним гнались разбойники. Через пару кварталов он остановился, чтобы отдышаться.

– Эй! Ты кто такой и что делаешь на нашей улице? – перед ним стояла группа подростков. Чумазые лица, грязные, никогда не мытые головы, босые, в коротких рваных штанах и в рубахах с оторванными заплатами.

– Ха! Да он глухой!

– И слепой, – голоса звучали враждебно.

Филипп огляделся, пытаясь понять, где же он оказался.

– Че озираешся? Бежать все равно некуда. Ща мы тебя пощиплем, – на него наступал темноволосый, кучерявый парень примерно его возраста. Лицо мальчишки украшал свежий шрам, протянувшийся от губы, по щеке, до виска. Рана, видимо, плохо заживала, от чего щека вспухла, и заплывший глаз походил на узкую щель.

– Я не озираюсь, это тебе кажется, Косой, – огрызнулся Филипп.

– Косой! Ха-ха!

– Точно Косой! – громко заржали мальчишки, подхватив удачную шутку.

– Заткнитесь! – приказал парень. – Ща я покажу тебе, кто из нас Косой, так отделаю, что мамаша не узнает! Ату его! Ату! – он махнул рукой, и группа оборванцев стала брать Филиппа в кольцо.

– Впятером на одного? Смельчаки, – криво усмехнулся Филипп, подражая Джо. – Ну ладно! – он ловким движением достал из голенища нож и вспомнил слова наставника. «Никогда и ничего не бойся! Никого и ни о чем не проси! Все, что тебе нужно, возьми сам! И когда нет выхода, нападай первым!»

Филипп сразу успокоился и почувствовал себя уверенно. Наверное, что-то новое появилось в его глазах, потому что подростки застыли в нерешительности.

– Ну, кто первый? – Филипп сделал резкий выпад, и нож просвистел над ухом одного из нападавших.

– Стой! – крикнул рыжий мальчишка, наблюдавший со стороны, как будут развиваться события. – Ты прав! Давай один на один, бросай нож! – он вышел вперед. – Да не бойся, бросай. Раз я сказал, то так и будет, – он сплюнул сквозь зубы.

– Я не боюсь! – Филипп бросил нож и первым кинулся в бой.

Они катались по земле под оглушительные крики и свист группы поддержки.

– Поддай ему, Рыжий!

– Заходи слева!

Филипп, изрядно побитый, все же изловчился и подмял под себя противника.

– Сдаешься? – заломив сопернику руки, прохрипел он.

– Сдаюсь.

Филипп, собрав последние силы, встал. Голова кружилась, глаза заплыли, превратившись в маленькие щели.

И тут на него неожиданно набросился Косой.

– Эй, ребята! А ну вали его!

– Стоять! – закричал поверженный мальчишка. – Стоять! – он подлетел к обидчику Филиппа и со всего размаха ударил. – Когда я даю слово, то держу его, Косой.

Мальчишки опять заржали.

– Рыжий, – он протянул Филиппу руку, помогая подняться.

– Филипп.

– Красавчик.

– Воробышек.

– Молочник, – по очереди представлялись мальчишки, последним подошел чернявый.

– Оглобля.

– Ну уж нет, теперь ты Косой, – засмеялся Рыжий и тут же похвалил Филиппа: – Здорово дерешься! Меня победить не так-то легко.

– Ты тоже, победа и вправду была не из легких, – не остался в долгу Филипп. – Просто у меня хороший учитель, он ходил под флагом самого Граммона.

– Ого! Так ты флибустьер? А мы приняли тебя за пижона, хотели обуть.

– Обуть? – Филипп посмотрел на свои новенькие сапоги и на босые ноги нового приятеля. – Так я вроде обут, – его реплика вызвала новый приступ смеха.

– Нет, ты все-таки пижон! Обуть – значит разуть. Арго, зашифрованный язык, чтобы чужаки не поняли.

– Здорово! Научишь?

– А надо?

– Надо!

– Как ты здесь оказался?

– Я пришел с Джо, ну это тот пират, о котором я говорил. Мы были у мамаши Тунье.

– Ух ты! – присвистнул Косой.

– Ладно, пошли к нам, приведешь себя в порядок, – предложил Рыжий.

– Так, получается, что это не ваши настоящие имена? – интересовался по дороге Филипп.

– Нет, конечно. Я Рыжий из-за своих волос, – подросток махнул огненной шевелюрой. – Красавчик, когда умоется и переоденется, становится жутко привлекательным. Он гуляет где-нибудь в районе Парламента и притворяется иностранцем, несет всякую галиматью, вставляя французские слова, и убеждает наивных прохожих, что он заблудился, и где-то рядом рыдает его безутешная матушка. А дальше остается завести добровольного гида в темный переулок, где простака уже поджидают.

Воробушек промышляет на балаганах в Сен-Жермени или в Сен-Лоране, где виртуозно срезает кошельки. С Молочником вообще все просто, он обожает молоко и может пить его с утра до вечера. Оглобля, теперь Косой, шпана приличная, ты на него зла не держи. Просто в нем живет неискоренимый собственник, и если он признает в тебе друга, то будет стоять за тебя до конца, не задумываясь о последствиях. Вот и сегодня, ему просто стало обидно за меня, а так лучшего друга и пожелать нельзя.

– Я и не обижаюсь, я бы тоже вступился, если бы кто-нибудь обидел Поля.

– Кто это?

– Мой брат, а у тебя есть семья?

– Моя семья – это шпана.

– А родители? Где твои родители?

– Я даже не уверен, что они у меня когда-нибудь были. Матушка так торопилась меня подкинуть, что даже забыла дать мне имя. Сколько себя помню, меня все время звали Рыжим. У всех есть имена, Красавчика зовут Жак, Молочника – Пьер, Косого – Шарль, и только я – Рыжий, – в голосе мальчика было столько неприкрытой скорби, что у Филиппа сжалось сердце.

– Я буду звать тебя Артур, это красивое и благородное имя. Так звали одного из величайших королей Британии.

– Артур, Артур, – словно пробуя слова на вкус, повторил Рыжий. – А ничего, мне нравится!

Незаметно за разговорами они вышли к Сене, где среди кишевших лодок, баркасов затерялась и старенькая баржа, служившая этим мальчишкам домом.

– Эй, Рыжий, нового привел? – встретил их на входе молодой паренек лет пятнадцати, одетый в приличный сюртук.

– Свой. Проходи, – новоиспеченный Артур гостеприимно подтолкнул Филиппа в спину.

– Лысый погорел, – делился новостями парень. – Собаку тянул, теперь, наверное, к святой деве отправится.

– Поделом! – отозвался Рыжий. – Сколько раз ему говорили, держись со шпаной, марьяж по-умному, а он как алюра! Пижон! Да и ты болтай поменьше. В рот, закрытый глухо, не залетит и муха!

Филипп перестал следить за птичьим языком, из которого ровным счетом ничего не понял.

От Джо ему, конечно, влетело, старый моряк сбился с ног в поисках Филиппа. Он даже навешал оплеух мамаше Тунье за то, что та не уследила за мальчишкой.

– Ну вот, как мы покажемся на глаза маркизе? – стонал старик, прикладывая Филиппу травяные примочки. – Якорь мне в глотку, если мадам не разорвет меня на куски!

– Джо, миленький, все будет в порядке, скажем, что я упал с лестницы.

– Да, и кубарем катился через весь Париж!!!

Уже въезжая в ворота, Филипп увидел одинокую фигуру Поля, сидевшего в кресле у ступенек замка. Мальчик отчаянно махал руками и извивался, словно муха, попавшая в сеть к пауку. Он пытался встать, но больные ноги крепко приковали его к креслу.

– Слава богу, месье Филипп, что вы уже приехали. – Пьер, старый слуга, проживший всю свою жизнь в доме маркизов, беззаветно верный и преданный этой семье, помог ему выйти из кареты. – Ой! Что с вашим лицом?

– Упал, – беззаботно улыбнулся Филипп.

– Мадам расстроится, – совершенно искренне сокрушался Пьер, и было непонятно, кому он больше сочувствует, Филиппу или своей госпоже. – А месье Поль целый день сидит во дворе и ждет, когда вы приедете. Он совсем ничего не ел, – продолжал ябедничать верный служака.

– Филипп! Филипп! – от этих полных искреннего восторга и радости воплей у Филиппа запершило в горле, он только сейчас осознал, как сильно соскучился по названому брату.

Он бросился к Полю и крепко обнял его.

– Я так скучал, так скучал, – прижимаясь к Филиппу, сквозь слезы шептал мальчик. – Ты самый дорогой мне человек. Не оставляй меня, я устал бояться, что больше не увижу тебя!

Филипп с нежностью посмотрел на несчастного подростка, из-за болезни выглядевшего сущим ребенком.

– Я тебя никогда не оставлю!

– Филипп, мальчик мой! – по каменным ступенькам лестницы спускалась мадам де Обинье. – Святой боже! Что с твоим лицом? – она с ужасом разглядывала подростка.

– Ничего страшного, мадам, я просто упал.

– И это ничего страшного?! Пьер, что ты стоишь! Быстро запрягай лошадь и немедленно привези доктора.

– Мадам, я здоров!

– А где этот негодник Джо?! Я так и знала, что отпускать с ним ребенка – это сущее безумство! Пойдем, я уложу тебя в постель, – тоном, не терпящим возражения, приказала маркиза.

– Кажется, пронесло, – облегченно вздохнул Джо, покидая свое укрытие. – По крайней мере, меня не выгнали. А отругают – то и поделом!

1984 г. СССР. Москва

– Тебе лучше забыть о ней.

Федору показалось, что его ударили в солнечное сплетение, он выбежал на улицу.

Уехала! «Я всегда буду с тобой». Навсегда. «Мы всегда будем вместе». В Америку! «Тогда я останусь здесь».

Он совсем обессилел и присел на лавочку.

– Школу прогуливаешь?

Федор поднял глаза, рядом с ним сидел неопрятный мужик с подбитым глазом.

– Э, паря, тебе плохо, что ли?

– Плохо, – прошептал он. – Мне очень плохо.

– Подожди, – мужичок порылся в своей грязной авоське, что-то поколдовал и подал ему кружку.

Федор помотал головой.

– Пей! С такими глазами недалеко и до беды. Пей, – он чуть ли не силой влил ему водку.

Жидкость обожгла горло, из глаз ручьем полились слезы.

– Поплачь, поплачь, паря! Это глупости, что мужикам плакать нельзя.

Федор и впрямь разрыдался, и, сам того не ожидая, рассказал незнакомцу все. Мужик слушал, не перебивал, только изредка чесал свою немытую голову. Потом налил себе водки, выпил, налил еще.

– Знаешь, что я тебе скажу, все бабы суки! И не терзай себе душу. Таких Маш еще куча будет! Ты вона парень видный.

– Не будет! – Федор грязной рукой размазывал слезы.

– Ты меня слушай, я жизнь прожил! Меня вона моя по морде заехала. А что я сделал? Ну, спер треху. Так понятие нужно иметь, мне ж похмелиться надо? И еще орет: «Домой не приходи!» А мне что? Я вона к Надюхе пойду, она мне завсегда рада. Потому как нас, мужиков, меньше, чем их, баб! – он смачно плюнул через плечо. – А чтоб за них слезы лить?! Эх ты! Да они ж не люди! Ты вот что паря, вставай, – он с силой оторвал Федора от скамейки. – Домой дуй, а то простудишь свое хозяйство, не только Маша убежит. Ну-ну! – мужчина вытер его вновь набежавшие слезы. – Иди. Все перемелется, мука будет. Еще и сам над собой посмеешься. Бабы уходят и приходят, а нам себя беречь надо!

В школу он не пошел, вечером забежал Колька, принес его сумку и о чем-то пошептался с Ниной Сергеевной.

Федор лежал в своей комнате, мать тихонько поскреблась в дверь, но заходить не стала.

Он лежал, а перед глазами вставали картинки.

Смешная Маша, с бантиком и в детских гольфах. Первая близость. Сиамские мишки и их обручение. Эти картинки чередовались с другими сценами, связанными с отцом. Раньше ему казалось, что обида на отца прошла, что он выкинул ее из жизни вместе с самим образом папаши. Но теперь это оказалось не так. Обида не ушла, она просто затаилась в укромном уголке его души и теперь выползала наружу. Федор чувствовал себя, как моллюск, заглотнувший песчинку, и на эту песчинку кадр за кадром ложилась обида и гнев за предательство самых близких и любимых ему людей. И эта песчинка внутри него самого разрасталась, но превращалась не в прекрасную жемчужину, а в страшное чудовище, которое, окрепнув и подняв голову, начинало пожирать его изнутри.

Его депрессия затянулась, и все казалось настолько безнадежным, что ему приходилось делать громадное усилие даже для того, чтобы выпить глоток воды. Горечь утраты и боль была бесконечной. Состояние безысходности и бессмысленности не покидало его. Он чувствовал себя одиноким и потерянным, а боль в сердце, казалось, навечно поселилась там.

– Феденька, – в комнату вошла мать и присела рядом с ним на кровати.

Он даже не повернул головы.

– Так нельзя, сынок, поешь хотя бы.

В ответ – молчание.

– Федор! Прошло десять дней, ты что, умереть хочешь?!

Он хотел.

– Сыночек, миленький, я знаю, что тебе больно, но это жизнь. – Она кричала, плакала, уговаривала его, трясла за плечи. Совсем обессилев, Нина Сергеевна тихонько, будто сама себе сказала: – Нет горя, которое нельзя было бы вынести, есть счастье, которое нельзя себе представить. Это вначале кажется, что трудно и нечем дышать, но проходит время, и ты начинаешь заново учиться жить. Я это знаю, и если я смогла выжить, то и ты справишься. – Она тихонько погладила его по голове. – Любовь по гладкому пути не ходит, а большая любовь – это всегда драма. Ты вышел из розовой полосы своего детства, и теперь начинается переменчивая дорога взрослого человека. У тебя еще не раз будут разочарования. Но и радости тоже будут! Ты не можешь запретить птицам скорби виться над твоей головой, но не позволяй им свить гнездо в твоих волосах!

Федор повернул голову, и Нина Сергеевна содрогнулась: вместо глаз на нее смотрели пустые, черные дыры…

«Боже! А что же тогда внутри?!» – она прикрыла рот ладошкой, чтобы не закричать.

Федор встал, превозмогая боль и головокружение, встал для того, чтобы жить, но уже по своим правилам.

К обиде подмешивался гнев, а вместе они родили огромное чувство вины и собственной несостоятельности.

«Почему это происходит только со мной? Неужели я создан только для того, чтобы кто-то вытирал об меня ноги? Ну уж нет! Больше я этого не допущу!» Внутренний был тверд. «Раз вы не умеете ценить доброту и любовь! Что ж, я стану одним из вас!»

Осунувшийся, с поблекшим взглядом подросток посмотрел на себя в зеркало и оскалился.

– Ненависть и презрение, вот что заслуживают люди!

Он был уже большим, чтобы чувствовать боль, но еще слишком маленьким, чтобы справиться с ней!

Федор долго репетировал циничную усмешку и фразу «Маша? А кто такая Маша?» Но в школе его никто и ни о чем не спросил. Ребята были настолько поражены ее молчаливым бегством, приравненным ими к предательству, что просто забыли о ней. Они вычеркнули Машу Морозову из своей жизни, как будто ее никогда и не было!

Федор вернулся в прежнюю компанию школьных друзей и пустился во все тяжкие, наперебой флиртуя с девчонками.

И вот школьные экзамены остались позади.

После выпускного бала Федор вернулся лишь утром, но головная боль от праздничного коктейля не дала ему долго спать.

Он побрел на кухню за анальгином.

– Хорошо погуляли? – в кухню вошла мать.

– А ты почему не на работе? – хрипло спросил Федор.

– Отгул взяла, иди, умойся, я пока завтрак приготовлю.

Он через силу съел омлет, запив его горячим чаем с лимоном, и как ни странно, ему стало легче.

– Феденька, – сидевшая напротив мать серьезно посмотрела на сына. – Куда будешь поступать?

– Не знаю.

– Ты должен определиться, осталось слишком мало времени. Мне ведь еще нужно договориться.

– Не знаю! – еще резче ответил сын. – Что ты ко мне пристала? Может, я вообще никуда не буду поступать!

– Но тебя же заберут в армию! – мать даже не обратила внимание на его хамство. Сама по себе мысль, что ее родное дитятко могут отправить воевать, повергла ее в ужас.

– Ну и хорошо!

– Федя, сейчас не время для шуток.

– Я не шучу, а вдруг стану хорошим генералом?

– Чтобы стать генералом, тебе вначале придется проползти на пузе полстраны, и поверь, не самую лучшую ее часть!

– Отстань! – он грубо перебил мать. – Это мое дело! Мое!!! – он уже кричал.

Нина Сергеевна заплакала.

Федор хлопнул дверью. «Что они все ко мне пристали? Ну не хочу я ничего! Ни-че-го!!!» – его разъедала ярость и злость. И самое страшное, что он, забыв про любовь и сострадание, все больше погружался в пучину ненависти. Его ум метался, дух томился!

Свободу Федор воспринял как вседозволенность и нечегонеделание, по вечерам он пил, а до обеда спал. Мать вместе с сестрой каждый день взывали к его разуму, но чем активнее были их попытки, тем яростнее он сопротивлялся. Приобретенный комплекс собственной неполноценности заставлял его бороться за любое вмешательство в свою жизнь.

Однажды, когда он выпивал в подворотне с местными алкашами, теперешними лучшими друзьями, его нашли Васька Петров и Колька.

– Привет, – они обменялись рукопожатиями.

– Федь, ты мне друг? – задал вечный русский вопрос Васька.

– Ну! – Федор мутными глазами посмотрел на товарища.

– Сделай одолжение.

– Ну?

– Че занукал? – разозлился Колька. – Ваське помощь нужна.

– Ну.

– У меня завтра первый тур в «Щуке». – Петров как можно доходчивее старался донести до этих безумных глаз приятеля хоть какую-нибудь информацию. – Отец, конечно, договорился, но сам понимаешь, нужно создавать видимость.

– Ну?

– Так вот, самому в лом. Пошли за компанию?

– Пошли, – Федор пьяно кивнул.

Утром Федор проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо, голова гудела, пересохшее горло просило пить.

– Ну, просыпайся же! – перед ним стоял Петров с банкой рассола.

Федор жадно прильнул к живительной влаге.

– А ты что здесь делаешь? – Федор мутными глазами смотрел на Ваську.

– Как че?! – разозлился тот. – Ты же мне обещал, что сегодня пойдешь со мной.

Федор смутно припомнил вчерашний разговор.

– Ой, Вась, нет. Иди сам, голова трещит, – и он опять упал на подушку.

– Голова трещит – выпей анальгин! – не отставал тот. – Слушай, ты мужик или тряпка? – взревел друг, сам того не зная, задев Федора за больное место. – Обещал – делай!

Федор поднялся. Бриться он отказался наотрез – из вредности, нужно же хоть в чем-то настоять на своем. Нацепил грязные джинсы и помятую рубашку. Васька скрипел зубами, но молчал.

Уже потом, вспоминая, Федор и сам не мог понять, что это было. Судьба? Или сговор безутешной матери и неравнодушных друзей? Но случилось то, что случилось.

Их человек восемь-десять завели в небольшую комнату, где за большим столом сидело три человека, два старых дядьки и одна моложавая дама. Ребята по очереди читали стихи. Федор прочитал Есенина «Я московский озорной гуляка». Ему даже не нужно было стараться, он и выглядел, и чувствовал себя шпаной.

Затем им предложили представить себя в предлагаемых обстоятельствах, а точнее, сыграть этюд на тему морского купания. Кто-то изо всех сил загребал руками, изображая мастера спорта по плаванью, одна девица даже завертела задом, словно веслом. У Федора болела голова, и он так устал, что просто лег на пол и наслаждался покоем.

– Вы почему легли, молодой человек?

– А я плавать не умею, – Федор смачно зевнул и добавил: – Утонул я.

– Ну, ты даешь! – от души хохотал Васька. – Ты видел их рожи?

Федору стало приятно от похвалы, это помогало ему самоутверждаться.

– Степанов, стойте! – их догнала дама из приемной комиссии. – Вы, конечно, хам! – тяжело дыша, обратилась она к Федору. – Но в вас что-то есть. На прослушивание можете больше не приходить. Постарайтесь сдать экзамены, я беру вас к себе, – и она с гордым видом удалилась.

– Вот это да! – у Петрова отвисла челюсть.

– Да пошла она, – равнодушно махнул рукой Федор.

– Ты чего! Ты хоть знаешь, кто это?

– И знать не хочу. Вась, пошли домой, спать ужасно хочется.

– Это же Майер!!! – благоговейно воскликнул Петров.

Федор, далекий от театральной жизни, только отмахнулся.

– Не, Федь, ты не прав. Знаешь, какая у нее кличка? Геббельс! Чтобы она кого-нибудь похвалила? – и он с явным удивлением посмотрел на Федора. – Наверное, мне еще придется гордиться, что я был твоим одноклассником! – (Сам Петров, проучившись пару курсов, эмигрирует в Америку, где, впрочем, неплохо устроится.)

Искренний восторг Васьки елеем пролился на его зачерствевшее сердце. «А почему бы и нет? Я стану лучшим! И они еще все пожалеют, что бросили меня!»

Нина Сергеевна сидела на кухне и думала, как ей поступить. Федор стал просто невыносим, радовало одно – он хотя бы поступил в институт, не в такой, какой она желала, но это все же лучше, чем армия. Но его вечные пьянки, неприкрытый цинизм и откровенное хамство уже невозможно было терпеть. Ей с трудом верилось, что это ее милый, добрый Феденька.

А вчерашняя выходка сына просто переполнила чашу ее ангельского терпения. Никого не стесняясь, вдрызг пьяный, он привел в дом девицу, и мать была вынуждена слушать их непристойности всю ночь. Слава богу, что гостья убежала рано утром.

«Нет! – сказала себе Нина Сергеевна. – Так больше продолжаться не может! В доме возникла нездоровая обстановка, он хамит мне, издевается над сестрой».

Решение далось ей с трудом. У Нины Сергеевны была еще одна двухкомнатная квартира, которую сразу после их свадьбы с Павлом отец выбил для молодых, но «дети» решили остаться под родительским крылышком, о чем ни разу не пожалели. Квартира долго пустовала, а после бегства мужа Нина Сергеевна стала ее сдавать, что было хорошим подспорьем в их теперешнем скромном бюджете.

Именно в эту квартиру она и решила переселить сына. «Пусть перебесится, его переходный возраст что-то затянулся», – тихо убеждала себя Нина Сергеевна.

Федор открыл глаза и опять почувствовал неприятный, ставший уже привычным, запах во рту, голова шумела и налилась свинцом. Он попытался воспроизвести ход вчерашних событий, какое-то смутное воспоминание не давало ему покоя. «Кажется, вчера я подцепил какую-то „морковку“».

Теперь Федор менял девиц, как перчатки, даже не пытаясь запомнить их имена, про себя он называл их «морковки», вслух – «крошки», это позволяло не запутаться в именах.

«Но вчера я переборщил», – отчаянно подумал он, вспомнив удивленные глаза матери при виде пьяной парочки. Где-то там, далеко, совсем чуть-чуть, кольнули осколки совести, но он тут же перекрыл им кислород. Единственное, что его сейчас мучило: «Куда подевалась „крошка“? Хоть бы уже свалила!»

Он побрел в ванную, потом на кухню. «Кажется, пронесло!» – присутствие ночной спутницы нигде не наблюдалось.

На кухню зашла мать, молча сварила кофе, сделала бутерброды и, дождавшись, пока он поест, обратилась к сыну.

– Ты стал совсем взрослым, – она старалась говорить спокойно. – Думаю, тебе стоит пожить одному. С начала следующего месяца ты переедешь на Полежаевскую, а пока, – она строго посмотрела на сына, – прошу воздержаться от привода в дом девиц. Тебе ведь не понравится, если у меня будут ночевать мужчины.

– Только без нотаций! – завелся Федор.

– Нам больше не о чем разговаривать! – она встала и оставила его одного.

«Ну вот, я стал не нужен даже собственной матери!»

«Надеюсь, я поступила правильно», – думала Нина Сергеевна, вспоминая глаза своего сына.

Федор переехал. Довольно большая двухкомнатная квартира находилась совсем рядом с метро. Перед его переездом мать наняла пару рабочих, которые сделали косметический ремонт, еще она обставила квартиру минимальным количеством мебели.

Федор был немного удивлен ее заботой, ему казалось, что его выбрасывают из дома как надоевшего пса.

– Ну вот, вроде бы все, – Нина Сергеевна посмотрела на сына. – Я оставила себе ключ, буду приезжать по субботам, привозить горячую еду.

«Совесть замучила, обедами откупиться хочешь?» – злорадно решил он и пробурчал:

– Не надо.

Нина Сергеевна с грустью посмотрела на сына.

– Не нужно в каждом видеть врага.

Мать уехала, Федор прошелся по квартире. Спальня, большая кровать, прикроватные тумбочки, комод, темные шторы на окнах. В другой комнате стоял диван, пара кресел, телевизор и у большого окна письменный стол.

Федор сел на диван и заплакал, ему опять стало жалко себя, беспомощного, одинокого и всеми брошенного… Он сам себя заточил в тюрьму и даже не прилагал усилий, чтобы выбраться, и лишь капля за каплей добавлял себе новый срок.

1707 г. Франция. Пикардия

Филипп с Полем, затаив дыхание, сидели у открытого настежь кухонного окна, боясь пошевелиться и тем самым обнаружить свое присутствие.

Столь странное поведение мальчиков объяснялось тем, что, привлеченные громким голосом Шарлотты, они хотели дослушать ее рассказ до конца, а в их присутствии кухарка не вымолвит ни звука.

– Истинный крест, чтоб мне провалиться на этом месте.

– Ерунда, – не соглашалась Бланка.

– А вот и не ерунда, помнишь Габриэлу? Она не испугалась и сделала все, как Друида сказала.

– И что?

– Как, что! Вышла замуж за единственного сына мельника, а у того-то невеста была. Да и Габриэла бесприданница.

– Неправда, мадам дала ей в приданое сто луидоров.

– Это она потом дала, когда Габриэла вызвала духа и попросила у него в мужья сына мельника. Я-то, дура, посмеялась, а оно вона как вышло.

– А сама почему ничего не попросишь?

– Да боюсь я, конюх здесь был, Жак, так он тоже решил попробовать, да наутро его мертвым нашли, еще и свечи не догорели.

– Может, он что не так сделал?

– Кто теперь знает.

– А ты хорошо запомнила, что Друида говорила?

– Слово в слово!

– Может, и мне рискнуть?

– Твое дело, мне не жалко. Слушай внимательно. Пойди на кладбище, найди могилу с таким же именем, как тебя крестили. Возьми землицы, только не забудь на могилку хлебушка положить да прощение у покойничка попросить за то, что потревожила. В полночь, в полнолуние, это как раз завтра, рассыплешь землю по четырем углам своей комнаты, потом углем начерти круг и поставь девять свечей. Ой! Чуть не забыла, за кругом поставь блюдце со свежей кровью.

– Человечьей?!

– Дура! Куриной или свиной, это чтоб духа накормить, а то он на тебя набросится, и круг не спасет! Ну вот, свечи зажжешь, сама в круг встань и заклинание говори: «Черти, братья, придите, рабе (свое имя назовешь) помогите, угощеньице отпробуйте и в просьбе не откажите», – ну и говори желание.

– А потом?

– Жди, тьма тебя накроет, но ты из круга не выходи, а как свечи догорят, тьма и рассеется.

– И все?

– Все.

– Слышал? – прошептал Филипп.

– Угу.

– Завтра ты вызовешь духа и попросишь, чтобы тебе вернули способность ходить.

– Ты думаешь, получится? – в голосе Поля послышалась надежда.

– Получится не получится, а попробовать надо. Габриэла ведь и вправду замуж вышла.

– Вышла, только как же я на кладбище пойду?

– Не твоя забота, все необходимое я достану сам.

– А дух не обидится?

– А чего ему обижаться? Дух, он ведь тоже не дурак, понимает, что одному тебе не справиться.

– А куда Пьера деть? – продолжал волноваться Поль. Старый слуга, с тех пор как мальчик стал инвалидом, ночевал у дверей в его комнату: вдруг молодому господину что-нибудь могло понадобиться ночью.

– Пьер – это уже проблема. Хотя? – Филипп загадочно улыбнулся. – Я залезу в погреб и стащу пару бутылочек вина. Подбросим ему, от дармовой выпивки он не откажется.

– Филипп! – Поль бросился ему на шею. – Я люблю тебя больше всех на свете! Не знаю, смогу ли я когда-либо тебя отблагодарить.

– Я тебя тоже люблю, – Филипп крепко обнял мальчика и зарылся у него в волосах, чтобы тот не увидел слез. – Самое главное – не испугайся, когда останешься один, и строго следуй всем указаниям. А то мало ли что!

План с успехом был воплощен, Пьер спал мертвецким сном, а Филипп отправился на птичий двор добывать кровь. Внезапно он увидел слабую полоску света.

«Кто это не спит в такой час? – тревожно подумал он. – Не хватало еще, чтобы нам кто-нибудь помешал, жди потом целый месяц до следующего полнолуния».

Он осторожно подкрался к неплотно закрытой двери и увидел супругов де Обинье.

Маркиз сидел за столом и что-то писал, мадам смотрела в окно.

– Дорогая, – маркиз оторвался от бумаг. – Уже слишком поздно, может быть, вы все-таки пойдете отдыхать? Мне, к сожалению, обязательно нужно закончить письмо, завтра отходит почтовая карета, а дело не терпит отлагательств.

Женевьева молчала, все так же глядя вдаль.

– Мадам, вы меня пугаете, – маркиз поднялся и подошел к жене. – Вы так бледны и задумчивы последнее время. Что вас мучает?

– Мальчики подрастают, – тихо сказала женщина.

– Да, Поль уже вырос, меня, признаться, тоже заботит его судьба.

– А Филипп?

– Что Филипп?

– Дорогой, вам не кажется, что мы должны усыновить его?

– Усыновить? – презрительно поморщился мужчина. – Мадам, вы и так сделали слишком много для этого мальчика. Он живет в нашем доме как член семьи, ест с нами за одним столом…

– Дорогой, – мягко перебила его жена, нежно взяв за руку. – Вы же видите, как они дружны с Полем. Мы с вами, увы, уже не молоды. Кто позаботится о нашем мальчике, когда нас с вами не станет?

– Мадам, вы предлагаете усыновить его, дать ему наше имя, право на наследство, а значит, и материальную независимость, – голос звучал резко. – Как вы не понимаете, ведь только будучи зависимым от Поля, он навсегда останется при нем?

– Вы не правы, дорогой! Они искренне привязаны друг к другу, и боюсь, несправедливая зависимость проложит между ними неразделимую пропасть.

– Несправедливая?! Как вы можете такое говорить? Поль своим рождением заслужил это право и привилегию! Нет, мадам, нет! При всей моей любви к вам этого никогда не будет! Наши предки восстанут из могил, если мы дадим наше имя неизвестно кому, – он в ярости заходил по комнате. – Отдать родовой герб найденышу, без роду и племени. Вы, право, сошли с ума! Нет! Нет и нет!!!

Маркиз был достаточно образован, никогда не ввязывался в интриги, всегда соблюдал верность тому, кому служил. Был неподкупен и несгибаем, в общем, был замечательным человеком своего времени и, как всякий знатный аристократ, стоял на защите своего класса. Личная честь и защита сословий были для него неотделимы.

– Господи, пресвятая дева, – неистово крестясь, шептала Шарлота. – Когда несчастья перестанут преследовать эту семью?

– Бедная мадам, когда она увидела месье Поля с переломанной шеей, то просто лишилась чувств, – оглядываясь по сторонам, рассказывала Бланка.

– Я предупреждала, вызывать духа дело опасное! И откуда только месье Поль узнал про это?

– С чего ты взяла, что он вызывал духа?

– А Пьер рассказал! В комнате горели свечи и был нарисован магический круг, в центре которого лежал месье, как когда-то и конюх Жак.

– Пресвятая дева Мария, – Бланка суеверно перекрестилась. – Хорошо, что я не успела подготовиться к обряду, а то лежать бы нам вместе…

– С сатаной шутки плохи, может наградить, а может и погубить не только тело, но и душу. Святой отец отказывается хоронить месье, будет его душа летать между небом и землей.

– Какое горе!

Маркиз де Обинье сидел в кабинете, по старому морщинистому лицу текли слезы, он даже не утруждал себя, чтобы смахнуть их. «Боже! Отец наш небесный! За что ты прогневался на меня? Что я сделал такого, что ты лишил меня сына?»

Женевьева лежала на кровати, не в силах подняться. Вчера она похоронила своего мальчика, свою последнюю надежду и любовь. Все это время она держала себя в руках, улаживая проблемы с похоронами и святой церковью.

Ранним утром, три дня назад, Пьер с безумными глазами бегал по дому и во всю глотку орал: «Дьявол! Его убил дьявол!» На крик сбежались слуги, маркиза, встревоженная поведением старого слуги, вышла из спальни, чтобы разобраться, в чем дело. Пьер бессвязно кричал и размахивал руками, показывая в сторону комнаты Поля. У Женевьевы от страха подкосились ноги, она сразу поняла, что случилось непоправимое. Верить в это не хотелось, но внутренний голос разрывал душу на части страшными предчувствиями. Обливаясь холодным потом, маркиза зашла в комнату к сыну, и несколько мгновений показались ей вечностью.

В центре неровно начертанного круга, освещенный мерцанием догоравших свечей, лежал ее маленький Поль с немыслимо вывернутой головой и тихой улыбкой. Ни страха, ни разочарования не читалось в его полуоткрытых глазах. Казалось, что он просто спит, и только неестественное положение тела опровергало это предположение.

Свидетелей этого ужаса оказалось много, и весть мигом разлетелась по округе. Мадам де Обинье пришлось приложить немало сил и золота, чтобы замять эту странную историю. Она не могла позволить, чтобы тело ее несчастного сына покоилось за оградой церковного кладбища.

Маркиз, узнав о смерти сына, тут же превратился в каменное изваяние с белой головой. Женевьева держалась из последних сил, ей нужно было похоронить Поля, и еще она знала, что мужу необходима ее поддержка.

Филипп рыдал и бился в истерике, а потом и вовсе впал в забытье. Доктор Самуиль метался между ним и маркизом. Но мадам и сама оказалась не железной, ее силы ослабевали с каждой минутой, и вот теперь в помощи нуждалась и она сама. Выполнив свой последний долг, маркиза легла в кровать, отказавшись от еды и питья. Рядом с ней остались только слуги и доктор, ибо остальные члены семьи нуждались в помощи не меньше, чем она.

– Мадам, давайте я поправлю вам подушки, – суетилась Луиза, миловидная, добрая девушка, недавно принятая на службу. – Шарлотта сварила бульон, вам обязательно нужно сделать хотя бы пару глотков.

Маркиза невидящими глазами смотрела мимо нее. «Пять детей, я похоронила пятерых детей. Как я убивалась, когда умер Луи, мой первенец, а потом нескончаемый поток счастливых рождений заканчивался горечью похорон. Я стала привыкать, если только к смерти можно привыкнуть. Но Поль! Четырнадцать лет счастья! Как мне жить без него? Прошу тебя, господи, забери меня к себе, я хочу вновь обнять моего мальчика. Ты знаешь, господи, как я горевала о потере своих детей. Но Поль, он подарил мне столько лет счастья, он был такой милый, ласковый и такой развитый для своего возраста. Нет и не было ни единой минуты, чтобы я не думала о нем».

– Прошу тебя, господи, позволь мне вновь встретиться с ним, – маркиза не заметила, как начала говорить вслух.

Луиза смахивала слезы, не в силах найти слова утешения. В спальню неслышно вошел Филипп.

– Мадам, прошу вас, не умирайте, не оставляйте меня! – мальчик встал на колени возле ее кровати. – Все люди, которых я любил, покинули меня. Неужели я так плох, что от меня нужно бежать?! – он почти кричал. – Неужели я не достоин любви?! Если и вы покинете меня, то мне тоже незачем жить!

1986 г. СССР. Москва

Нина Сергеевна перелила уже остывший суп в стеклянную банку, отдельно она завернула телячьи котлеты и любимые Феденькой пирожки с картошкой.

– Мам, ты опять? – на кухне появилась дочь и укоризненно посмотрела на нее. – Он уже взрослый человек, пусть сам себе готовит!

– Он не умеет, – мать взяла пластмассовую крышку и плотно закрыла банку.

– Пусть учится. Зачем ты его балуешь? – злилась Светка.

– Я балую вас обоих, – женщина с нежностью посмотрела на дочь. «Красавица!»

– Нет, была бы хоть какая-нибудь благодарность, а он же хам! Просто хам! – прокурорским голосом вещала девушка.

Нина Сергеевна присела и осторожно посмотрела на дочь.

– Ты знаешь, мне кажется, он так защищается.

– От кого?!

– От мира, от людей. Мне почему-то думается, что он до сих пор тяжело переживает разлуку с этой девочкой, Машей.

– Мам, не говори глупости! Он даже о ней не вспоминает.

– Тут ты не права. Не говорить – это не значит не помнить, – на глаза набежали слезы.

– Мам, ну все, – Светка бросилась к матери. – Только не плачь, а то и я вместе с тобой.

– Не буду, – Нина Сергеевна тихонько вытерла мокрые глаза.

Грусть от одиночества Федор заполнял новым потоком «морковок», единственное, за чем он тщательно следил, – чтобы девушка не ночевала у него две ночи подряд. Если она появлялась опять через какое-то время в калейдоскопе длинных ножек и чувственных губ, Федор считал это появление за новое знакомство. Он не мог себе больше позволить хоть к кому-либо привязаться, хоть кого-либо пустить на порог собственной жизни. Недостатка в «морковках» он не испытывал. Его совместные с Машей познания любовной премудрости снискали ему славу умелого любовника. Да он и сам не останавливался на достигнутом, воспринимая очередную «крошку» как снаряд для тренировки.

Учеба в институте, как ни странно, его захватила. Актерское мастерство, вокал, хореография, все это он впитывал в себя как губка. У него оказался очень чувственный, с легкой хрипотцой голос, который буквально завораживал людей. На курсе Федора считали самым способным, и Галина Всеволодовна Майер относилась к нему словно добрая бабушка, прощая любимцу то, за что другие давно вылетели бы из института.

В «Щуке» не поощрялось участие студентов в работе их «младшего собрата» – кинематографа. Федор случайно попал на «Мосфильм», случайно принял участие в пробах, случайно его утвердили, и вот так по случаю, учась на втором курсе, он снялся в малобюджетном фильме молодого, но подающего надежды режиссера. Картина получилась культовой, ее ругали все средства массовой информации, но в кинотеатрах стояли очереди даже длиннее, чем за финским сервелатом у площади трех вокзалов.

У Федора была роль второго плана, но он сыграл ее так живо и ярко, что затмил собой главных героев. Интерес к фильму был настолько велик, что актеров стали приглашать на творческие вечера. И Федор неожиданно разбогател. Из рядовой амбициозной студенческой братии он тут же превратился в звезду.

Маейр сухо поздравила его, не забыв добавить:

– Какой непрофессионализм! Но зато сколько харизмы, – и уже совсем как Ленин отдала приказ: – Работать, батенька! Работать! И еще раз работать!

И она с еще большим рвением, не жалея сил, взялась за его обучение.

В субботу, как всегда, приехала Нина Сергеевна, и пока Федор спал, она тихонько убиралась на кухне. Отмывала горы заплесневевших тарелок, выкидывала банки с окурками, относила к мусоропроводу батарею пустых бутылок, и если среди них попадалась хотя бы одна молочная, тихонько радовалась.

Федор поедал мамины пирожки под звук пылесоса, доносившийся из спальни. Опять что-то где-то кольнуло, но он отучил себя обращать внимание на эти позывы души.

– Вкусно? – Нина Сергеевна вытерла ладошкой мокрый, с капельками пота, лоб.

– Угу.

– Там еще в холодильнике борщ и курица, макароны и рис в шкафу, – она налила себе чай и присела рядом. – Полы сегодня мыть не буду, что-то неважно себя чувствую.

Федор посмотрел на родное лицо: уставшие глаза, грустная морщинка возле губ и такой любящий и открытый взгляд. «Толчки» раздавались сильнее.

– Не надо, мам, я «морковкам» скажу, помоют.

– Кому-кому?

– Ну, девчонкам. – «И правда, что без дела ошиваются?» – И вот еще что. – «Да, совесть сегодня разгулялась не на шутку». Федор пошел в комнату и вернулся с деньгами. – Это тебе, и не надо мне больше подсовывать деньги в тумбочку.

– Откуда столько? – Нина Сергеевна пересчитала бумажки. – Здесь же три моих зарплаты!

– Заработал.

– Не знала, что артистам столько платят. Ну и хорошо! Положи их себе на книжку, – она решительно отодвинула пачку.

– Уже положил, это тебе, – он запнулся. – Вам со Светкой.

– Нам хватает. – Нина Сергеевна вздохнула. – А ты бы зашел, Светочка обижается.

– Зайду, зайду, – отмахнулся Федор, желая только одного – чтобы мать поскорее ушла, почему-то сегодня он чувствовал себя неуютно. Хотя раньше все ее приходы, уборка, свежий супчик и даже тихонько, чтобы не задеть его самолюбие, оставленные деньги он принимал как должное, как откуп. Но сегодня ему было трудно смотреть ей в глаза.

Она тоже это почувствовала и засобиралась уходить.

– Пойду, еще к Оленьке обещала забежать.

– Угу, – Федор проводил мать до дверей.

Она остановилась, взяла за руку и посмотрела ему в глаза.

– Феденька, ты не обращай внимания, что газеты пишут, – и тихонько добавила: – Мне очень понравилось! Я рада, что у меня такой талантливый сын! – чмокнула его в щечку и по-девичьи весело застучала каблучками.

Федор в полной растерянности вернулся на кухню. Он всячески избегал разговаривать с матерью на эту тему и даже не пригласил ее на просмотр в Дом кино. Он был уверен, что мать не поймет некоторых откровенных сцен, а после обрушившейся волны критики ожидал каких-нибудь обличительных речей. А она просто сказала: «Мне понравилось».

Федор закурил сигарету. «Кажется, я делаю что-то не так, сам себе придумываю врагов и сам же с ними воюю. Дон Кихот наших дней, только…» – додумать дальше ему не позволил телефонный звонок.

– Алло.

– Ты читал газеты?!

Он сначала даже не узнал голос отца. «Откуда у него мой телефон?»

– Что молчишь? – рычал в трубку разъяренный голос. – Какой позор!!! И это мой сын?!

– У тебя нет сына! – Федор со злостью нажал на рычаг. – Пошел ты!

С новой силой нахлынули старые обиды. Где же справедливость? Он мечтал, как отец на коленях приползет к своему знаменитому сыну, а тут – «Позор!» – это была еще одна пощечина. И в глубине души опять всколыхнулось грызущее нетерпение и не дающее отдыха беспокойство. «Я должен стать лучшим. Я должен им доказать!»

Традиционно дети хотят добиться успеха, чтобы согреть души близких, он же мечтал подняться вверх, чтобы сделать им больно.

1713 г. Франция. Париж

Через год после смерти Поля маркиз де Обинье официально усыновил Филиппа. Проведя мальчика по галерее предков и коротко рассказав о каждом, сильно постаревший маркиз с пафосом обратился к Филиппу:

– Наша ветвь идет еще с каролингских времен, а ветвь твоей матери, то есть маркизы, имеет свое происхождение от Карла Великого! Я надеюсь и верю, что ты достойно будешь нести наше имя! Я скажу тебе то же, что говорил мне мой отец, а ему его: «Береги честь смолоду»!

– Клянусь светлой памятью Поля, – с достоинством ответил Филипп, выдержав придирчивый взгляд.

– Сынок, – маркиз не сдержал слез.

Они прожили в замке еще шесть лет. Филипп к тому времени превратился в высокого стройного молодого человека. Лицо его было не просто красиво, в нем читались сила, мужество и решимость, а в ореоле белокурых волос сияли безгрешные, как само небо, голубые глаза. По настоянию маркизы, которая руководствовалась тем, что мальчику уже давно пора быть представленным ко двору, семья перебралась в Париж.

Переодевшись в костюм подмастерья, Филипп накинул широкий черный плащ с капюшоном, надел такого же цвета широкополую шляпу, скрывающую лицо, и, полностью слившись с ночью, покинул свой шикарный особняк на улице Сен-Доминик через черный ход. Пешком он пересек Вандомскую площадь, оставляя позади себя величественные особняки парижской знати. Было уже около девяти часов вечера, и город окутала тьма, но с наступлением сумерек жизнь в Париже не затихала. По каменным мостовым плавно катили изящные экипажи, громко скрипели телеги, груженные мясом и овощами. Филипп остановил извозчика и направился в квартал Маре. Там тоже текла своя ночная жизнь, где хозяйничали попрошайки и грабители, мелкие воришки и падшие женщины.

– Все, дальше не поеду, – едва переехав Новый мост, заявил возница. – Да и вам не советую, хоть вы и надели простое платье, но вид благородного господина вам скрыть не удалось, – и уже тише добавил: – Поверьте, месье, нигде в Париже человеческая жизнь не ценится так дешево.

– Не переживай за меня, – Филипп весело подмигнул и, щедро расплатившись, уверенно зашагал по грязным улицам, стараясь как можно дальше держаться от окон домов. Как только вечерело, из окон прямо на улицу лились помои и нечистоты – таким образом парижане освобождались от ненужного мусора. Маркиз де Обинье, не оглядываясь, шел вперед, эти места ему были прекрасно знакомы, к тому же он успел прикрепить на шляпу красное перо, алый знак банды «Красных петухов», наводившей ужас на пригороды Парижа.

После той памятной драки Филипп, Рыжий и Косой стали добрыми друзьями. Филипп после пережитых им испытаний всех и всегда сравнивал с собой, и если он находил сходство, то открывал ларчик своего сердца и запускал туда «достойных». Люди для него делились на своих и чужих. Эти мальчишки, не знающие тепла и уюта, никогда не ведавшие материнской ласки, оборванные, полуголодные, угостившие его последним куском хлеба, навсегда запали в душу. И они платили ему тем же. Зная его настоящую историю, мальчишки искренне, от всего сердца радовались за товарища, ведь ему повезло больше, чем им. Здесь не было зависти, притворства, фальши, никто не прикрывался масками и титулами, эта шпана была намного благороднее и честнее тех, с кем ему приходилось жить. Здесь вор назывался вором, а падшая женщина – падшей.

Когда Филипп жил в замке, они виделись редко, но всегда помнили друг друга. С переездом семьи в Париж их встречи стали регулярными. Рыжий Артур к тому времени сколотил свою шайку, правда, они перебивались мелкими грабежами или вытаскивали кошельки у зазевавшихся горожан. Иногда им удавалось заманить приезжего простака в какой-нибудь притон и вчистую обыграть его в карты. С появлением Филиппа все изменилось, он давал им сведенья о перемещениях знати или о том, чей дом сегодня будет пустовать. Жить стало вольготнее, и шайка Артура получила большую известность в определенных кругах. Филипп, замаскированный, в надвинутой на глаза шляпе, и сам участвовал в этих «приключениях». Его влекло любопытство, азарт и тонкая нить хождения над пропастью. Ему хотелось узнать цену самому себе, и еще он видел в этом истинную справедливость – «чужаки» должны делиться со «своими».

Возле кабачка «Черная лошадь» протекал немыслимо вонючий, заваленный отбросами и протухшим навозом ручей, рядом с входом какой-то оборванец ругался с размалеванной девицей, чья профессия не вызывала сомнений.

– Привет, Розетта, – Филипп хлопнул женщину по спине. – Все собачишься?

– Да вот…. – из ее маленького рта потек бурный поток брани.

– Эй, приятель, оставь ее в покое, – приказал Филипп, когда понял, в чем дело, и пронзительно посмотрел на бродягу. Он уже давно научился управлять своим взглядом, то выражая полнейшую доброту и простодушие, то демонстрируя звериный оскал.

Филипп подхватил девицу за талию.

– Пойдем, угощу тебя вином, красавица!

В харчевне, как и в любом заведении подобного типа, гулял резкий, бьющий в нос запах пота, немытых тел, табачного дыма и дешевого винного перегара, больше похожего на уксус. За грязными столами на расшатанных лавках, в сумрачном отблеске свечей, вольготно расположилось местное отребье.

– Как поживаешь, старина? – поприветствовал Филипп хозяина, толстого, неуклюжего старикашку с маленькими глазками и улыбкой плута.

– Вашими молитвами, месье, – хозяин подобострастно поклонился. – Ваши друзья уже здесь.

– Налей-ка ей вина, – он махнул в сторону девицы и, увидев, как недовольно сверкнули маленькие глазки, с усмешкой добавил: – За мой счет. – И не оглядываясь, уверенно направился в дальний угол зала, где за неприметным столиком сидели его друзья в компании неизвестного монаха.

– Ого! Наконец-то появился Ангелочек. – Эту кличку Филипп получил за свою фантастическую везучесть, невинную внешность и любовь к чистоте. – Мы ждем тебя уже битый час, – громогласно возмущаясь, приветствовал Филиппа Шарль. Из маленького темноволосого мальчика он вырос в огромного детину, габариты его поражали воображение – широкая грудь, мускулистые руки, – даже сидя за громадным столом, он казался великаном. Это была личность необычайно активная и деятельная, ему было чуждо малодушие и дурное настроение, он плохо переносил скуку, был бестактен и несдержан, но при всем этом великодушен и без меры добр. Его шрам давно зажил, оставив в напоминание лишь едва заметную белую полоску, но прозвище Косой с легкой руки Филиппа все же осталась.

Сидевший рядом с ним Артур был полной противоположностью Косому – невысокий, коренастый, с чуть рыжеватыми вьющимися волосами. Правильное невозмутимое лицо поражало удивительной простотой, и если бы не зеленые глаза с неподвижным, ледяным взглядом, то он бы походил на простого деревенского парня. Рыжий был наделен упорством и стойкостью, производил впечатление уравновешенного и терпеливого человека, хотя друзья знали, что он подобен быку, мирно пасущемуся на зеленой травке. Но тот, кто его затронет, совершит роковую ошибку, может быть последнюю в своей жизни.

– Все в порядке? – более сдержанно поздоровался Артур, предпочитавший вначале узнать, в чем дело, а потом уже предъявлять претензии.

– Каналья извозчик высадил меня у моста, пришлось добираться пешком, – присаживаясь, объяснил Филипп.

– Боятся, значит, уважают! – с гордым видом удовлетворенно заметил Косой, попивая вино.

– А что делаете вы, святой отец, в этом вертепе порока? – поинтересовался Филипп у священника.

– Да вот, решил промочить горло.

– Ха, промочить горло, – заржал Косой. – Как бы не так! Наш святоша так увлекся, отпуская грехи жене булочника, что не заметил прихода мужа, и если бы не Рыжий, то рогоносец непременно убил бы беднягу.

– А зачем вы притащили его сюда?

– Ну, во-первых, его нужно было привести в чувство, муженек-таки успел хорошенько намять ему бока, а во-вторых, в церковь нам ходить некогда, вот мы и решили, что за наше богоугодное дело пусть уж он заодно и нам отпустит грехи, – от души веселился безбожник Шарль.

– Отпустил?

– А куда ему деваться? – Косой одной рукой обнял слугу церкви за плечи, а второй подлил еще вина. – Мы ведь теперь чисты как младенцы, правда, отец Берно?

– Истинно так, сын мой, – и он с наслаждением хлебнул бургундского.

– Святой отец, а какую должность вы занимаете в церкви? – поинтересовался Филипп.

– Я казуист.

– Казу-что? – поперхнулся Косой.

– Сейчас объясню, – с готовностью предложил священник. – Существует два вида греха. Смертный, совершив который, вы для себя навсегда закроете дорогу в рай, и простительный, который, конечно, оскорбляет Бога, отца нашего, – он вознес свои плутовские глаза к небу. – Но не настолько, чтобы лишать грешников блаженства. Так вот, моя задача – научить вас различать эти два греха. Ибо грешим мы все, но и все хотим попасть в рай.

– И уж, конечно, все хотят приобрести блаженство по сходной цене, – усмехнувшись, подал голос Артур.

– Вот именно! – пропустив его насмешки, обрадовался священник догадливости собутыльника. – Сам по себе проступок не есть еще грех. Грех в сознании совершившего проступок! И если тот, кто творит зло, не думает, что это зло, можно не беспокоиться!

– Так если я кого-то ограбил и считаю, что несчастному это во благо, значит, я не грешил? – удивленно переспросил Косой, до него всегда доходило медленнее, чем до остальных.

– Именно так, сын мой! Существует множество двусмысленных поступков. Мое искусство найти в них хорошее и придать им такое значение, какое они на самом деле и не имеют. А еще лучше доказать, что в данном проступке нет никакой зловредности и он по сути даже благороден! – совсем пьяненький отец Берно, не стесняясь, раскрывал тонкости своего ремесла. – Так что все можно повернуть по-своему, даже такие дела, из которых уже, кажется, и выхода нет. Все зависит от количества золотых в кошельке грешника.

– Отец мой, вы просто незаменимый человек! – пряча усмешку, похвалил Филипп. – Иметь влияние на самого господа бога! Растолковывать ему его же законы! Да! Отец Бернар, вы незаурядный человек, раз умеете договариваться с самим небом!

Друзья весело рассмеялись, а довольный собой отец Бернар гордо раздувал щеки.

«Бог, не умеющий смеяться, не смог бы создать этой забавной вселенной!» – в который раз убедился Филипп и, потеряв интерес к служителю церкви, обратился к Артуру.

– Зачем звал? – Серьезных дел сегодня не намечалось, но Рыжий как-то загадочно предложил им небольшое приключеньице.

– Да, ответь, – встрял Косой и тут же обратился к Филиппу: – Я уже устал его пытать.

– Обещаю, тебе, Косой, это понравится больше других, считай это моим подарком, – все так же таинственно пообещал Артур и громко крикнул хозяину: – Лошади готовы?

– Давно, месье.

– Ну, чего расселись! – прикрикнул Рыжий.

– Ты нам так ничего и не скажешь?

– Следуйте за мной!

Три всадника безмолвно покинули Париж через ворота Сен-Ди. Во главе кавалькады ехал Артур, облаченный, как и его друзья, в черный плащ. За ним, слегка сутулясь, держался Косой, и замыкал шествие уверенно державшийся в седле маркиз.

– Эй! Видите огни, – Рыжий остановился и махнул рукой вдаль. – Это таверна «Золотая лань».

– Тысяча чертей! – взорвался Шарль. – Ты привез нас сюда, чтобы накормить ужином? Или здесь подают то, чего нет в нашем славном квартале?!

– Косой, Косой, твоя нетерпеливость тебя когда-нибудь погубит, – Артур совсем близко подъехал к приятелю и положил руку ему на плечо. – Ты помнишь гасконца Марильи?

– Это тот, у кого была лавка в Сен-Жак-де-ла-Бушери? – тихо переспросил Косой, погладив свой шрам.

– Ага, – довольный собой подтвердил Рыжий, – и который оставил тебе рубец за украденную тобой бутылку.

– Как ты его нашел? – даже в темноте был виден злой огонек, промелькнувший в глазах Косого.

– Да так, заехал как-то, гляжу – ба! – да это же наш старый Марильи. Он, конечно, постарел. Но зато как разбогател!

– Так чего мы здесь стоим, пора вернуть должок. За мной! – И Косой что есть силы пришпорил коня.

1986 г. СССР. Москва

«Если справедливости нет, ее нужно завоевать, купить, украсть, а если понадобится, взять силой!» – так думал Федор после звонка отца.

И он с еще большей силой и энергией окунулся… в учебу. Стал искать новое, интересное и заманчивое, что помогло бы ему идти дальше. Хотя Федор по-прежнему вел себя очень эгоистично. Если ему казалось, что кто-то спит с очень красивой девушкой, то он бросался отнимать добычу. Если кто-то лучше сыграл в студенческом театре, он всячески старался унизить «соперника». Он оттачивал свой цинизм и красноречие, срывал злость на любом, кто, как ему казалось, мог встать поперек дороги. Он оскорблял и унижал, но делал это так естественно и артистично, что самому объекту приходилось туго, а вот зрители в лице сокурсников заискивающе смеялись, хлопая его по плечу: «Ну ты даешь! Молоток!» – тем самым как бы говоря: «Ну я-то свой, со мной так не надо».

Но Федор шел по головам, даже не оглядываясь, подминая под себя все, что можно подмять. Его стали побаиваться, но дружить с ним хотели все! Он уже снялся во второй картине, и фильм даже поехав на Каннский фестиваль, где получил приз зрительских симпатий. Его всепоглощающие ненависть и злость, которые он изливал на отдельных людей, немного перекрывались неограниченной любовью, даже своего рода нежным трепетом по отношению к публике, аплодировавшей ему. Может быть, поэтому его душа окончательно не погибла.

Федор любил своих зрителей, как некую безликую, однородную массу, только за то, что они любили его. Без вопросов, критики и оценок. Он был кумиром, и ему это ужасно нравилось! Друзей не осталось, общаться на равных он уже не мог. Ему нужен был пьедестал, и как ни странно, но там, где один человек сам себя возвышает, всегда появляются прихлебатели, глядящие в рот. У Федора тоже появилась своя свита, с которой он гулял, пил, делил женщин. Но иногда на него что-то находило, и он мог посреди ночи разогнать своих гостей, не выбирая выражений. Свита с пониманием относилась к его выходкам, называя это эксцентричностью, и послушно разбегалась, чтобы по первому зову вернуться опять.

«Люди! Чем с вами хуже обращаешься, тем вы больше меня любите. Чем сильнее вас унижаешь, тем больше вам хочется быть униженными!» – сам себя убеждал Федор, запирался в квартире на пару дней и ходил как сыч, самозабвенно жалея себя.

Чем большего он добивался, тем сильнее была неудовлетворенность, и ему опять казалось, что трава зеленее на другом берегу.

Наступил июнь, сказочная пора. Вокруг – теплый, душистый воздух, наполненный запахами цветущих деревьев, многоголосье птиц, оголенные ноги московских красавиц и обилие улыбок на открытых лицах прохожих. Все это наблюдал Федор из приоткрытого окна своей новой бежевой «шестерки». Он только что приобрел машину и с наслаждением нарезал круги по Москве.

Среди однокурсников он был не единственным обладателем индивидуального транспортного средства. Но всем студентам машины купили родители, а он сделал это сам.

«Сам! Сам! – пело сердце. – И не далек тот день, когда они пожалеют… отец… Маша… Маша…»

Федор до сих пор хранил ее мишек с поблекшим от времени алым сердечком, но далеко, в самом темном углу шкафа. Когда он перешагивал очередную ступеньку, то доставал их на свет и хвастался. Мишки с молчаливым укором внимали.

От нахлынувших воспоминаний захотелось курить, он притормозил у табачного киоска и, купив пачку сигарет, увидел девушку. Худенькая, среднего роста, с большой русой косой, перекинутой через плечо, курносый носик и огромные, но красные от слез глаза. Она сидела на большом чемодане, обхватив себя за плечи, и тихонько поскуливала, словно щенок, потерявший маму.

Рядом проходили люди, искоса поглядывали и тут же спешили мимо, никому не хотелось заниматься чужими проблемами. В другое время и сам Федор, не задумываясь, прошел бы мимо, но сегодня у него было прекрасное настроение. Может быть, всему виной запоздавшее в этом году лето? Или ненароком пойманный взгляд незнакомки, провинциально-невинный и по-детски трогательный?

– Чего рыдаем? – он подошел к девушке и закурил.

– Паспорт потеряла и деньги, дяденька, – она еще сильнее захлюпала носом.

– Дяденька, – Федор расхохотался. – Где ты дяденьку видела?

– Извините, – только сейчас девушка подняла глаза и увидела замечательного молодого человека. Что-то знакомое было в его образе. Но что?

– А здесь чего сидишь? Родственники в Москве есть?

– Нету, – и она опять заревела. – Я в институт приехала поступать, а куда без паспорта-то?

– Пошли со мной, – он взял ее за руку.

– Куда? Я вас не знаю, а вдруг вы меня…

– Ага, ограблю, – с усмешкой добавил Федор. – Сама же сказала, что денег у тебя нет, или есть? – он попытался заглянуть ей в глаза.

– Не пойду!

– Ну и сиди здесь, пока милиция не загребет. Москва, между прочим, режимный город, – он равнодушно повернулся, но уходить не спешил.

– А вы… вы…

– Что? – он посмотрел ей в глаза.

– Обещаете, что не будете ко мне приставать? – ее щеки залились багровым румянцем.

– Обещаю, – он широко улыбнулся. Внутренний голос подсказывал ему, что не нужно связываться с этой девушкой, но он уже завелся.

– Проходи, – Федор гостеприимно распахнул двери в свою берлогу. – Если ты не будешь, как бедная родственница, жаться в прихожей, то сможешь увидеть две комнаты. Иди спать в спальню, а я лягу на диване здесь.

Девушка неуверенно топталась у двери, не выпуская из рук чемодана.

– Есть хочешь?

Внезапный простой вопрос перекинул мостик к ее сердцу.

– Да.

– Тогда иди в душ, а я пока что-нибудь приготовлю.

Она опять напряглась.

– Слушай! – взорвался Федор. – Иди куда хочешь, я тебя не держу. – Он уже пожалел, что привел ее к себе.

Девушка вздрогнула и посмотрела в окно, потом взяла чемодан и тихонько попятилась к двери, но тут ее взгляд упал на настенный календарь с изображением Федора. Она в замешательстве, растерянно перевела взгляд на оригинал.

Федор наслаждался паузой. «Ты можешь быть кем угодно, но если люди сами поставили тебя на пьедестал, то их уже не оторвать от молитвенных жертвоприношений».

– Ой! – с детской непосредственностью воскликнула девушка. – А я-то всю дорогу думала, на кого вы похожи!

– Ну, вот видишь, не так страшен черт, как его малюют, – он грустно вздохнул и, уже зная ответ, спросил: – Остаешься?

– А можно? – теперь уже она упрашивала его.

– Иди в душ, халат и полотенце там же.

– Ну что вы, у меня свое.

Федор накрыл стол, была суббота, поэтому угощение удалось на славу.

Девушка вошла на кухню, раскрасневшаяся от пара, в простом ситцевом халатике, такая домашняя и необыкновенно трогательная.

– Садись, – Федор с трудом оторвал от нее взгляд.

– Меня зовут Катя, – она протянула руку.

– Точно, мы же даже не познакомились, – Федор, – и он нежно коснулся губами ее руки, тем самым еще больше смутив гостью.

– А я ваши фильмы раз десять смотрела, – с восторгом говорила она, поедая мамины котлеты.

– Понравились?

– Очень!!!

Ее искренность и детский восторг в наивных, широко распахнутых глазах вызвал у Федора пьянящее возбуждение.

– Водочки выпьем? – предложил он.

– Нет, что вы, – она испуганно замахала руками.

– А если я сделаю коктейль? – он умел уговаривать женщин.

– Как в барах?

– Как в барах, – Федор спрятал усмешку.

– Никогда не пробовала, – простодушно призналась Катя.

– Тогда обязательно нужно попробовать, – он смешал водку, яблочный сок, добавил мартини, немного вишневого сиропа и лед.

– Вкусно, похоже на сок, – оценила девушка и тут же, словно осененная гениальной идеей, громко воскликнула: – Ой, а я вас сейчас тоже угощу! – она убежала в коридор и вернулась с литровой банкой. – Вот, это клубника с нашего огорода. Свежая, – она гордо поставила банку на стол. – Мамка вчера собрала и сахаром засыпала. Вкусная, – Катя аппетитно облизнулась. – Я одну банку в поезде съела.

– Спасибо, – Федор открыл крышку и задохнулся. Этот запах первой любви преследовал его всю жизнь, руководя им и подчиняя себе, заставляя поступать не так, как хочется, а так, как зовет воспоминание.

– Давай выпьем за встречу, за тебя и за эту клубнику, – он поднял бокал и посмотрел на свою гостью, как удав на кролика.

– Нет, лучше за вас, – у Кати приятно кружилась голова и от неожиданной встречи, и оттого, что невозможное иногда становится возможным.

– Так ты приехала поступать? Куда? – задал он абсолютно ненужный вопрос.

– В лесотехнический, а с поезда сошла, отправилась к метро, ищу кошелек, ищу, а его нет, – на глаза опять накатили слезы.

– Ну-ну, нет худа без добра! Если бы ты его не потеряла, мы бы с тобой не встретились. Ведь так?

– Так, – она преданно посмотрела ему в глаза. – А я, дура, вас сразу даже и не узнала, в жизни вы еще красивее, – девушка покраснела и опустила взгляд.

– Вот что, давай на «ты». А чтоб легче было, нужно выпить до конца.

Она послушно подняла бокал.

– Я всегда знала, что поеду в Москву. У нас что? Клуб, даже дискотеки нет. На улицах грязь, мужики пьяные… – Катя делилась воспоминаниями о своем Урюпинске.

Федор смешивал новый коктейль.

– Ой, что вы! Мне уже хватит, – ее щечки порозовели, а в глазах появился озорной блеск.

– Тебе не понравилось? – Федор постарался придать себе огорченный вид.

– Ну что вы, – она не хотела его обижать и взяла бокал.

– Опять на вы? – он легонько щелкнул ее по носу.

– Ой, забыла, – она, как нашкодивший ребенок, прикрыла рот ладошкой.

– А мы с девчонками думали, что это ваша жена, ну главная героиня, Марина. А вы, оказывается, один живете…

– Ну, я еще не встретил ту единственную, – загадочно отозвался Федор, – А может, это ты? – и он подарил девушке свою самую лучшую улыбку.

Катя опять смутилась.

– А это правда, что когда вы в кровати лежали, ну с актрисой этой, вы там одетые были?

– Правда, – ему не хотелось разочаровывать свою новую знакомую.

Она задавала и задавала ему глупые и наивные вопросы, восторженно растворяясь в нем. Он вальяжно отвечал. Такой долгой прелюдии у него не было уже давно, и это его заводило.

– Ну все, пошли баиньки, – он приподнял ее за плечи.

– Голова кружится, – девушка слегка покачнулась.

– Тогда я отнесу тебя, – он подхватил ее на руки.

Катя прижалась к своему кумиру, желая только одного – чтобы этот путь был как можно дольше.

Федор положил девушку на кровать и стал потихоньку расстегивать пуговицы на халате.

– Не надо.

– Почему?

– Ну, вы же меня не любите.

– Люблю, люблю, – яростно шептал непреходящий вкус клубники на губах.

– Правда?

– Правда…

Девушка вскрикнула и с гордостью прошептала:

– Ты у меня первый….

В голове зашумело, Федор вспомнил свой первый день с Машей… Он летел в бездну…

– Я люблю, я так сильно люблю тебя… Машенька… – он осыпал ее лицо поцелуями. – Где ты была? Где ты так долго была?

Катя от счастья закрыла глаза и полностью отдалась его власти. Она слышала то, что хотела услышать…

По голубому, почти прозрачному небу, какое обычно бывает ранней осенью, неторопливо плывут замысловатые кружева облаков. Пока еще теплый озорной ветерок легонько кружит опавшие листья, птицы поют свою грустную прощальную песню, уносясь треугольником в даль. Маша в багровом золоте листвы, похожая на лесную фею, стоит, прислонившись к старой, мудрой сосне.

– Пойдем сегодня в кино? – она смотрит на Федора своими бездонными глазами.

– Пойдем, – шепчет он.

– Я так соскучилась, – непоседливый солнечный зайчик весело прыгает по ее лицу.

– Я тоже, – он тянет к ней руки, но девушка начинает таять, растворяясь у него на глазах, и вот уже только легкая дымка, оседлав солнечный луч, поднимается ввысь.

– Ма-ша! Не-ет!!!

Федор вздрогнул и проснулся, с кухни доносился аппетитный запах свежего кофе и блинчиков.

«Мать? – но он тут же вспомнил вчерашний вечер и стал нещадно ругать себя последними словами. – Дурак! Кретин! Идиот! Как теперь от нее избавляться?» – волшебство сна тут же рассеялось. Он, нехотя, нацепил халат и отправился на кухню.

– Доброе утро, – нежно улыбнулась девушка. – Я тебе оладушки пожарила.

– Спасибо, – волком посмотрел он на нее и пошел в душ.

– Я что-то не так сделала? – виновато спросила Катя, когда он вернулся. – Или ты оладушки не любишь?

– Люблю, – Федор глотнул кофе.

– Слава богу! – она радостно улыбнулась. – А что тебе на обед приготовить?

– На обед?! – он поперхнулся. – Ты собралась готовить обед?

Но девушка не заметила ужас, отразившийся на его лице, потому что, открыв его холодильник, проводила инвентаризацию.

– Так, купи масло, лука тоже нет, – неспешно отдавала она команды.

«Во влип!!!» – ахнул Федор.

– Слушай, ты же в институт приехала поступать? Так давай я тебя отвезу, – он лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации.

– Феденька, ты забыл? Я же документы потеряла, – сегодня казалось, что этот факт ее даже радует.

– И что теперь? – он совсем растерялся.

– Ничего, придется на следующий год поступать, – Катя равнодушно пожала плечами. – Ой, значит, правда, любишь, давай еще положу.

Федор и сам не заметил, как от расстройства съел все оладьи.

Катя взяла его тарелку и повернулась спиной. Сегодня ее волосы, скрученные в тугую гульку, были подняты вверх, и Федор увидел нежную, тонкую шею с маленькими, пульсирующими прожилками вен. Что-то невероятно легкое, какой-то мазок, едва уловимый штрих, напомнил ему Машу, словно великий мастер, лениво оторвавшись от дел, провел своей гениальной кистью по холсту нерадивого ученика, оставив лишь легкий отзвук мечты.

– Вот! – Катя поставила наполненную доверху тарелку. – А давай я тебе клубнику положу.

– Давай, – голос предательски хрипел.

Девушка открыла банку и выложила остатки вчерашней «роскоши» ему на тарелку.

– Правда, вкусно…

Она не успела договорить, Федор потащил ее в спальню.

«Дурак! Какой же я дурак! – он опять стоял под душем. – Надо было сразу ее выгнать, а не есть эти дурацкие оладьи. Все! Сейчас выйду и отвезу ее куда-нибудь. Денег дам», – он решительно вышел из ванной.

Катя стояла у дверей со свежим полотенцем в руках, хрупкая, наивная, по-щенячьи преданная. Слова застряли в горле.

– Я сейчас уеду, к телефону не подходи.

– Хорошо, – доверчиво и послушно улыбнулась девушка.

«Кретин! Так вляпаться!» – Федор сидел в машине, раздумывая, куда бы поехать. Стоял прекрасный воскресный день, но даже это его не радовало. Он закурил сигарету, не переставая размышлять, как выползти из этой ситуации. Федор никак не ожидал, что она окажется девственницей и что так серьезно воспримет ночной каприз, он не предполагал этих преданных, беззащитных глаз, и уж совсем не желал обнаружить в ней едва уловимый отзвук юности. Все это злило и притягивало к ней одновременно.

1716 г. Франция. Париж

Людовик XIV к тому времени уже скончался, и страной правил гуляка, развратник и прожигатель жизни герцог Орлеанский.

Честолюбивый Филипп, при всей своей сдержанности и соблюдая внешние правила, стремился достичь того, к чему влекло его самолюбие. Богатство и титул ему достались от приемных родителей, теперь осталось получить только власть. Париж любит сильных, а он хотел завоевать этот город.

С первых минут появления в свете Филипп стремился обратить на себя внимание. Он мечтал о власти и, не имея ее, считал свое положение унизительным. Он остро нуждался во влиятельных связях, но друзья его отца уже состарились, да и долгое отсутствие семьи вдали от двора привело к тому, что их стали забывать. Но Филипп не терял надежды! Он был красив, богат, а это уже немало! К тому же он недаром родился под счастливой звездой, и ее Величество Судьба, вняв честолюбивым планам молодого человека, послала ему Господина Случай.

Дело в том, что испанский монарх предпринял попытку прибрать к своим рукам и французский престол. Хотя надо заметить, что сам малолетний Филипп V вряд ли бы додумался до такого. Но при каждом дворе имеются прихлебатели, склонные к авантюризму, одним из таких оказался кардинал Альберони, возомнивший себя великим полководцем, способным вернуть былое могущество Испании в Европе. Он придумал дерзкий план, способный развязать во Франции гражданскую войну, отравить малолетнего короля, посадить в тюрьму герцога Орлеанского и возвести на французский престол Филиппа V, который в принципе имел на это право, являясь внуком Людовика XIV. Разумеется, для столь дерзкого плана нужны были союзники и таковые вскоре нашлись. Всегда и везде есть люди, готовые предать Родину, кто-то за деньги, кто-то из честолюбия. В заговор вошли офицеры, аристократы, принцы крови, среди которых оказался и герцог Менский, внебрачный сын Людовика XIV. Ему больше, нежели другим, был по душе этот заговор. Ведь герцог Орлеанский в нарушение завещания короля единовластно захватил власть.

Кто знает, может быть, этот смелый план и удался бы, и история пошла бы совсем другой дорогой, но, как говорят французы, – «Се ля ви», или, что больше подходит для этого случая, – «Шерше ля фам». Женщины, женщины! Как бы был скучен без вас этот мир! Кардинал Альберони, самодовольно потирая руки, возжелал лично ознакомиться с деталями разработанной в Париже операции, а также узнать имена всех тех, кто решил помочь ему в этом деле. Испанский посол Селамар, опасаясь доверить подобные документы обычному курьеру, решил привлечь молодого монаха Порто Карреро. Монах был свято верен престолу и имел только один маленький недостаток – он слишком любил женщин. Перед самым отъездом в Испанию монах решил немного развлечься, чтобы воспоминания скрасили его долгий путь, и отправился в «оранжерею» мадам Тунье.

Филипп тоже не забыл свое первое «крещение» и, хотя мог позволить себе и более изысканное развлечение и как свои пять пальцев знал все места в Париже, где царила продажная любовь, тем не менее его неудержимо тянуло в грязный, порочный квартал «первой любви». Так Судьба вывела его к очередному перекрестку Счастливых обстоятельств. Заведение мадам располагалось все в том же жалком, дешевом домишке и переживало не самые лучшие свои времена. Да и как иначе, нравы, воцарившиеся при дворе, как нельзя лучше способствовали всеобщей разнузданности, и число жриц любви постоянно возрастало, и уже не нужно было особого труда, чтобы найти любовное развлечение по сходной цене.

Филипп толкнул старую, но довольно добротную дверь и под жалобный скрежет давно не смазанных петель оказался в знакомом помещении, где все так же в оловянных канделябрах чадили дешeвые свечи.

– Кого мы видим!

– Красавчик! – к нему бросились набеленные девицы, коротавшие время в старых кожаных креслах у камина.

– Брысь! – из небольшой неприметной двери как вихрь вылетела разъяренная мадам. Время, казалось, не властвовало над этой женщиной, обделив ее красотой, оно подарило ей молодость. – Вон! Пошли вон, чертовки!

– Мадам, – Филипп и бровью не повел. Подумаешь, чего не бывает? Может, старушка Тунье встала не с той ноги. Он галантно поцеловал ей руку, молчаливо недоумевая столь неприветливой встрече.

– Идем! – женщина грубо отдернула ладонь, показывая тем самым, что сейчас не время для нежностей. Филипп опять не удивился, что случилось однажды, может повториться дважды, вдруг женщина не только ошиблась ногой, но и плохо спала?

Она чуть ли не силой затащила гостя в маленькую каморку под лестницей и, усадив его на один единственный стул, принялась презрительно сопеть, бросая на Филиппа воинственные взгляды. Во многих отношениях она была круче любого мужика. Местные голодранцы поговаривали, что мамаша Тунье не выходит на улицу без револьвера и будто бы уже несколько раз пускала его в ход.

Филипп и это воспринял как должное, как говорится – бог троицу любит, но все же решил первым нарушить молчание.

– Может быть, ты наконец скажешь мне, что происходит?

– Вот я и думаю, сказать или попридержать свой язык, а то, не ровен час, можно и в Бастилии оказаться, – было видно, что женщина не на шутку чем-то взволнована.

– Даже так? – усмехнулся Филипп. – Не по рангу честь, – но тут же задумался, мадам не отличалась мягкотелостью или многословием, и если что-то говорила, то на это стоило обратить внимание.

– Не по рангу? – взбунтовалась женщина. – Да знаешь ли ты, что у меня в руках?

– И что же, мадам? – Филипп откинулся на спинку стула и равнодушно зевнул.

Мадам плотно сжала губы и окинула гостя презрительным взглядом, точь-в-точь как гиена, насытившаяся падалью.

– Вы для меня сегодня слишком загадочны, а сейчас я не склонен решать шарады. – Филипп непринужденно поднялся, продолжая позевывать. – Надеюсь, Жанет свободна? – как можно безразличнее поинтересовался он. Маркиз хорошо знал характер мадам Тунье. Ее нелегко было вывести из себя, и сейчас он подначивал ее только для того, чтобы она быстрее открыла рот. Начни он ее уговаривать, женщина бы и слова не произнесла.

– Жанет, Жанет, – пробурчала мадам. – Что у тебя на уме? А тут может быть заговор.

– Заговор? В вашем славном квартале? – от души расхохотался Филипп, не забывая внимательно вглядываться в лицо женщины.

– Тише, – она прижала палец к губам и, подойдя ближе, зашептала: – Самой мне с этим делом не справиться, а с твоей помощью можно заработать кучу денег.

– Деньги – это хорошо, – Филипп вернулся на место.

– Да, – подтвердила мадам. – Сегодня к нам пришел испанец Карреро, монах. Ну, ты же знаешь, эти слуги господни скупы, как… – она презрительно поморщилась, не в силах подобрать нужных слов, скупость была только ее привилегией. – А сегодня он заказал вино и взял сразу двух девочек. Понимаешь?

– Ну и что? – Филипп пожал плечами. – Может быть, какой-нибудь добрый христианин пожалел беднягу.

– Ой, ой, – перебила мадам. – Я думала, ты умнее. Мне вот все это показалось очень странным, ну я и угостила его своим вином. – Мадам не раз опаивала клиентов зельем со снотворным, а затем безжалостно обчищала карманы бедняг. Клиенты просыпались где-нибудь в канаве у Нового моста и, обнаружив пропажу, грешили на местное отребье.

– Мадам, я ведь не раз уже говорил, что подобные штучки когда-нибудь доведут вас до беды, – Филиппу был хорошо известен дополнительный заработок мамаши Тунье. – И что на этот раз вы обнаружили в карманах бедняги?

– Заткнись! – мадам была явно возбужденна, потому что позволила себе еще одну непростительную грубость. – Вот, – она достала из декольте на широкой груди пачку бумаг.

– Ну-ка? – бумага была дорогой и добротной, Филипп бегло пробежал страницы и в упор посмотрел на женщину. – Читала?

– Да! Потому и говорю, пахнет Бастилией.

– Не пахнет, а просто за лье несет. – В бумагах был не только полный и подробный план заговора, но и деяния всех участвовавших в нем лиц. Филипп старался казаться беззаботным и веселым, однако мысли его перескакивали с одного на другое, как пчелы, выпущенные на свободу. «Недурно, если употребить это со знанием дела», – он внимательно посмотрел на мадам. – Ну, и что ты собиралась с этим делать?

– Отдать регенту.

– А вы знакомы? – Филипп спрятал усмешку.

– Ты же знаешь, что нет, – мадам нервно кусала губы, отчего ее усики комично подпрыгивали вверх.

– Ну и?

– Ты ведь вхож во дворец.

– Я – да, – Филипп был немногословен и ждал предложений.

– Ты же понимаешь, сколько на этом можно заработать, – глаза ее засверкали алчным блеском.

– И сколько ты хочешь?

– Сто тысяч.

– Сто? – Филипп рассмеялся. – На, – он протянул ей бумаги.

– Ты же видел, какие здесь имена, – мадам с досады топнула ножкой. – Можно пройтись по списку.

– Шантаж?! Мадам, боюсь, что даже вам это не под силу. Тебя не пустят и на порог ни к одному из них, а просто отберут бумаги, да еще по шее накостыляют. – Он был прав, она и сама об этом знала. Даже имея товар, нужно знать дверь, которую тебе откроют, чтобы ты мог его продать.

– Сколько? – выдохнула она.

– Пять.

– Пять?! – рыкнула женщина. – А сам ты сколько собираешься поиметь?

– Я радею за отечество.

– Отечество? – язвительно спросила женщина.

– Слушай, если хочешь, занимайся этим сама, – равнодушно пожал плечами Филипп. – Но я, как добропорядочный француз, буду вынужден донести кому следует, и тогда ты пойдешь вместе с заговорщиками.

– Никому нельзя верить! – возмутилась мадам. – Десять.

– Хорошо, – с легкостью согласился Филипп, чем совершенно обескуражил женщину, приготовившуюся к длительной торговле. – И еще, – он хитро прищурился. – В память о нашей дружбе я обещаю тебе, что обязательно сообщу герцогу, кто помог мне раскрыть заговор, надеюсь, он не оставит тебя своим вниманием.

– Правда? – в глазах женщины мелькнула надежда.

– Разве я давал тебе повод во мне хоть раз усомниться? – Филипп сделал вид, что обиделся.

– Нет, нет, – зачастила мадам и мечтательно прикрыла глаза. – Такой шанс бывает раз в жизни.

– Это точно, – Филипп поднялся. – Ну что ж, мне пора, жаль, что не пришлось обнять мою Жанет. Но, как говорится, время не терпит. А вы, мадам, свяжите гостя покрепче, скоро я за ним пришлю Косого.

– Не учи! – мадам уже понимала, что ее переиграли.

Филипп поплотнее запахнул плащ и не спеша направился на поиски банды Рыжего. Он не торопился еще и потому, что привык все и всегда хорошо обдумывать. И в этот момент в его голове возникла идея. Безумная, но блестящая, он не успел ее остановить, как она пустила корни, а в следующий миг уже расцвела пышным цветом.

1986 г. СССР. Москва

Федор, выкурив пару сигарет, решил поехать к Михаилу. С Мишкой они познакомились в Доме кино. Федор сразу же обратил внимание на этого коренастого коротышку лет сорока, с редкими, уже седеющими волосами, подстриженными почти под ноль. По его глазам было невозможно что-либо прочитать. Он был спокойный, немногословный, но с огромной внутренней силой, способной внушать уважение окружающим. Одевался он всегда дорого, но без особого вкуса.

Именно Михаил первым предложил Федору гастрольные поездки по городам и весям. Они поехали втроем, Мишка, Федор и актриса, игравшая в фильме его мать, выступая в маленьких клубах и больших кинотеатрах, на заводах и фабриках, и даже на полевом стане. Сценарий был прост: вначале шел фильм, а затем Федор и его спутница отвечали на вопросы зрителей. Успех был оглушительным, именно тогда Федор ощутил магию зрительного зала и полюбил аплодисменты. По договору им платили пятнадцать рублей за выступление, а Мишка доплачивал еще пятьдесят. Как он это делал, осталось для Федора загадкой, да он и не вникал. Федор готов был выступать бесплатно, только бы были зрители и нескончаемый гул оваций. Потом было еще несколько поездок, благодаря которым он и стал обладателем «шестерки». Михаил даже предлагал взять Федору академический отпуск в институте, чтобы «срубить капусты», но тот отказался. Он понимал: чтобы взобраться на намеченные высоты, нужно стать поистине великим.

Они не дружили, но между ними были хорошие деловые отношения, а еще Федор его уважал, несмотря на пренебрежительные пересуды актерской братии о его не слишком прозрачном прошлом, которые тут же, впрочем, прятались за преданные улыбки, стоило только Мишке предложить им «культурные поездки».

Разыскав на одной из улиц таксофон, Федор набрал номер.

– Да.

– Миш, привет!

– А, Федор, здорово!

Его жизнерадостный голос внушил Федору некоторую надежду.

– Можно я заеду?

– Валяй, заодно бабки тебе верну.

– Да я не из-за денег, разговор есть.

– Пол-литра хватит?

– Я куплю, – засмеялся Федор.

Он уже однажды был в этой квартире. Поднявшись по лестнице на второй этаж, Федор увидел, что дверь приоткрыта, но тем не менее нажал на звонок.

– Ну, чего трезвонишь? – Мишка в смешных трусах, с голым торсом и с телефонной трубкой у уха, незлобно выругался. – Да, не тебе, – сказал он кому-то на другом конце провода, одновременно затаскивая гостя в квартиру. – Но если ты не сделаешь, то я тебе еще и не то скажу.

Федор прошел на кухню. Что его всегда поражало в этом доме, так это почти стерильная чистота. Он достал водку, хлеб, сыр и кусок докторской колбасы.

– Да! Вижу, разговор серьезный, – в кухне появился хозяин, успевший натянуть на себя футболку. – Ладно, давай твою – в холодильник, а с моей начнем…

Он достал уже початую бутылку «Столичной» экспортного варианта, которая не продавалась в обычных магазинах, и Федор в который раз подумал: «Почему у нас, русских, натура такая, для себя – дерьмо, а для других – все самое лучшее?»

Он вспомнил свою поездку из далекого детства. Они всей семьей отправились в глубинку Саратовской области, где жили родители отца. Маленький Федор был удивлен и поражен одновременно. Бабка залезала в погреб, выбирала гнилую картошку, чтобы из нее приготовить обед, а хорошую оставляла гнить дальше. Когда Федька на грядке среди огромных желтых огурцов нашел маленькие, зеленые, вкусно пахнущие, с колючими пупырышками и принес их в дом, то получил сильнейший нагоняй от деда.

– Ты чего молодняк рвешь? Вона желтых полно!

Федор так и не смог понять, почему нужно ждать, когда огурцы превратятся в безвкусные кабачки с огромными семечками.

– Ты что, оглох? – Мишка слегка тронул гостя за плечо.

– А?

– О чем думаешь?

– Да вот о водке, где ты ее берешь?

– Ну, брат, это места надо знать, – с показной гордостью отозвался Михаил и тут же стал серьезным. – Тебе сколько надо? – и он потянулся к телефону.

– Да не надо мне, я просто так спросил. – Федору стало неудобно.

– В другой раз думай, прежде чем спрашивать, – довольно строго бросил хозяин и тут же в трубку запел соловьем: – Поленька Васильевна, как дела? Как внучка? Ну-ну, Поленька Васильевна, не надо благодарности. Угу. Угу. Мне? Да мне бы водочки, ну да, как всегда, – и, прикрыв трубку рукой, шепотом спросил у Федора: – Ящик хватит?

Федор засмеялся и замахал руками.

– Да ну тебя, – разозлился Мишка. – Что? Финский сервелат? Ну конечно, надо. И это тоже. Так я завтра заберу? Ну все, целую. И я вас. И я вас.

– Уф, – Мишка вытер пот с лица. – В общем, так, я тебе еще колбаски заказал и шоколадные конфеты, девчонок заманивать будешь, – он весело подмигнул.

«Их и без конфет девать некуда», – подумал Федор, но вслух сказал:

– Спасибо.

– Знаешь, что? Давай-ка я сейчас картошечки поджарю. С селедочкой хорошо пойдет, да под водочку. А? Не торопишься? – балагурил Михаил, весело передвигаясь по кухне.

Федор не торопился.

– И понимаешь, ну чувствую себя последней скотиной, – делился Федор, когда первая бутылка была уже на исходе. – Вроде как щенка с улицы подобрал, а как теперь выкинуть, не знаю.

Хозяин молча слушал его рассказ, не забывая наполнять рюмки.

– Ты, конечно, сволочь порядочная, но не совсем потерянная, – Мишка буравил гостя глазами. – Вот я за тобой уже долго наблюдаю, а понять не могу.

– Я сам себя понять не могу, где уж тебе?

– Э нет, брат, это ты врешь! Сам про себя ты очень хорошо знаешь. Считаешь себя непризнанным гением, святым, взвалившим на свои плечи все грехи мира.

Федор вздрогнул.

– Нет, дорогой! Каждому из нас дается только то, что мы можем донести, а мы по своей жадности хватаем и хватаем с обочины мусор, а потом жалуемся на непомерные тяжести. Ты ведь неплохой парень, а изображаешь из себя сукиного сына, – взгляд у Михаила был ясным и чистым, словно он и не пил. – Думаешь, я не знаю, что ты Михеичу помогаешь?

– Откуда?

– Оттуда! Да и не об этом речь, – он откинулся на спинку стула. – У тебя какое-то безгранично больное самолюбие. Ты все и всегда принимаешь на свой счет, и с одной стороны, вроде и есть у тебя сострадание, а с другой – только злоба и мстительность, как у шакала.

Федор дернулся, словно от пощечины.

– Ты, конечно, можешь встать и уйти, – Мишка прищурился. – Только ты ко мне для разговора пришел, как мужик, а не для того, чтобы я тебе дифирамбы пел, – он опять наполнил рюмки. – Давай выпьем.

Они чокнулись и молча выпили.

– Ты ведь на весь мир обижен, и почему-то считаешь, что этот мир тебе что-то должен.

– А может, и должен, – огрызнулся Федор.

– Ты мне вот что скажи. Идешь ты по улице возле длинного забора, а за ним собака лает, да не просто лает, а так агрессивно, с угрозой, на забор прыгает, рычит, клыками пугает. Что делать будешь?

– Мимо пройду.

– Мимо пройдешь? А почему не ответишь, на четвереньки не встанешь, не зарычишь? А? – назидательно спросил Михаил. – Вот так-то, брат! – и, налив еще водки, выпил. – Ты, Федя, мужик крепкий, со стержнем, я бы даже сказал, со стальным стержнем, – он хрустел огурцом. – Но ты знаешь, я когда на зоне парился, мы там на станках детали точили, шурупы, болты, не важно. – Мишка махнул рукой. – Так вот, иногда привезут металл, а на нем ржавчина, и что ты с ней ни делай, никак, зараза, не уходит.

– Ну и что? – Федор стал терять нить разговора.

– А то, что ты хоть и стальной, а ржавчина уже есть.

– Слушай, что ты мне нотации читаешь! Наплел тут – собака, ржавчина! – голосом, полным негодования, обрушился он на компаньона. – Предательство! Разочарование! Тебе это знакомо?!

Мишка даже не пошевелился.

– Я ведь детдомовский. Не знал?

Федор смутился и покачал головой.

– Нашел меня в мусорном баке дворник рано утром. Отвезли в дом малютки, потом в детдом, – он рассказывал это спокойно, словно говорил не о себе, а пересказывал прочитанный детектив. – Вот так! Бросили меня умирать. Это как, предательство?

– Думаю, хуже, – Федор поежился.

– А я вот свою мать всю жизнь пытаюсь найти.

– Правильно! Хочешь найти и в морду плюнуть!

– За что? – спокойно спросил Михаил.

– Как за что?!

– Нет, Федь, я ее не для этого ищу, – он залпом, не закусывая, выпил полную рюмку. – Может, надо ей чего, может, болеет? Может, другая помощь нужна?

– Ты с ума сошел? – Федор поперхнулся. – Она тебя?!. А ты ей?!.

– Это ведь как посмотреть. Я вот когда из детдома вышел, комнату в коммуналке получил. Так там одни алкаши и дети их бедные, вечно голодные и избитые, и, несмотря на такое детство, все равно идущие по стопам родителей. Вот так, – он вздохнул. – Может, оставь она меня, ничего путного и не вышло бы, а так…

– Может, ей еще и грамоту дать? – съязвил Федор.

– Может, и грамоту. Только вот что я тебе скажу: никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель! А насчет твоей девочки, – Мишка внезапно вернулся к началу разговора. – Что тебе сказать? – он как-то странно посмотрел на Федора. – Ты, конечно, скотина, ну, да и ей урок. А чтоб не чувствовать себя подлецом, сделай так, чтобы она сама захотела уйти.

– Попробую.

1713 г. Франция. Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы»

Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы» располагался в пригородах Марселя, куда и отвезла мадам Кольвиль «бедную Эльзу».

Бенедиктинцы – так звали всех монахов, принявших устав Бенедикта Нурсийского. Еще бенедиктинцев называли «черными монахами» по их черной одежде. Со второй половины VI века этот орден сделался самым многочисленным. Правило принимать в орден только дворян в соединении с установившимся еще при Каролингах обычаем раздавать аббатства как хорошие доходные места светским лицам вскоре привело орден в упадок. Но стараниями папы Климента V и отменой ограничений принимать только дворян монастыри потихоньку возвращали свое былое величие и возвращались к более строгой дисциплине.

У мадам Кольвиль не возникло проблем с Эльзой, монастырь постоянно нуждался в «невестах господних», а заодно и в дармовой рабочей силе.

Эльза, не ропща, приняла постриг, новое имя Мария и надела черную одежду как вечный траур. Молчаливая, с красными от постоянных слез глазами, она беспрекословно выполняла любую грязную работу. Вот и сейчас, стоя на ветру, она стирала в ледяной воде грязное белье. Издали за ней приглядывала сестра Кларисса, и хотя прошло уже столько лет после той ее неудачной попытки свести счеты с жизнью, мать-настоятельница все равно велела сестрам не спускать с нее глаз.

«Мать-настоятельницу можно понять, такой поступок несмываемым пятном ляжет на монастырь», – размышляла сестра Кларисса, присматривая за своей подопечной. Она мысленно перенеслась в тот страшный день, тринадцать лет назад.

Новая монахиня сразу же произвела неизгладимое впечатление на всех обитательниц монастыря. Никогда еще сестрам не приходилось видеть такой черной скорби, такого безысходного молчания и безразличия ко всему. Осунувшаяся, с черными дырами вместо глаз, сестра Мария после богослужения подолгу оставалась стоять на коленях, не отводя глаз от Девы Марии.

Сестра Кларисса, келья которой находилась по соседству с жилищем новенькой, чутко спала и по ночам слышала стоны и плач новой сестры. В эту ночь было как-то уж подозрительно тихо. Сестра Кларисса перекрестилась, поблагодарив господа за ниспосланный покой, и уж было совсем успокоилась, как услышала, что соседка нервно вышагивает по комнате.

Сестра Мария тем временем разрывала на куски свою простыню и сплетала из нее веревку. Она устала жить. Этот вечный кошмар, когда она отпускает руку своего сынишки, неотступно преследовал ее. Днем и ночью она видела перед собой глаза Филиппа, полные ужаса, а в ушах звенел его прощальный крик: «Ма-мо-чка! Помоги!» Это была ее вина, ее вечная, нескончаемая боль, и она требовала наказания!

Сестра Мария сделала петлю и привязала конец веревки к оконной решетке. Встав на колени, она возносила последнюю молитву господу.

Сестру Клариссу терзали сомнения и, почувствовав тяжесть на сердце, она зажгла свечу и все-таки пошла посмотреть, что происходит в келье соседки. Решив не стучаться, на тот случай если сестра Мария просто спит, женщина тихонько приоткрыла дверь, но то, что она увидела, заставило ее забыть обо всех предосторожностях.

– Не смей! – во весь голос заорала она и бросилась к сестре Марии.

– Не могу так больше! Не могу!!! – женщина упала на колени и громко разрыдалась.

– Поплачь, поплачь, – гладя ее по голове, уговаривала сестру Марию спасительница. – Слезы – благодать божья. А то вон чего удумала, и где?! В святой обители!

– Все время вижу, трупы, стоны, все смешалось, – всхлипывая, бормотала сестра Мария. – Одежда мокрая вниз тянет и дети… Я хотела спасти их… или хотя бы одного… Но кого?!! Я не знала. И тут он сам. Сам! Выпустил мою руку… Или это я выпустила… Я?!! Не знаю… – она упала на пол, царапая каменные плиты.

«Вот откуда у нее все руки изодраны в кровь, живого места нет», – догадалась сестра Кларисса.

– Зачем жить? У меня нет никакого желания, кроме желания умереть…

– Не тебе решать, – строго оборвала ее монахиня. – Грех это великий! Молись! Бей поклоны господу!

На шум сбежались и другие обитательницы монастыря во главе с матерью-настоятельницей. Узнав, в чем дело, матушка Селина отправила грешницу в карцер.

1986 г. СССР. Москва

Когда Федор уехал, Катя, оставшись одна, не спеша прошлась по квартире, осторожно дотрагиваясь до его вещей, при этом ее сердечко пело и ныло одновременно. Что-то смущало девушку в его утреннем поведении, как будто ему было неловко смотреть ей в глаза.

«А может, он меня обманул? – спрашивала она себя и тут же вспоминала вчерашний вечер. – Нет! Он говорил такие слова, и это было искренне! – она чувствовала. – Я не имею права в нем сомневаться. Он такой умный, красивый, обаятельный. И к тому же артист! Нет! Он не стал бы так говорить только ради красного словца».

Провинция всегда безгранично доверяла столицам и, таская из огня каштаны, беззаветно верила в лица, глядящие с экранов.

«Господи, кому сказать, не поверят!» – вчерашняя трагедия обернулась сказкой. Девушка весело закружилась по комнате, прижимая к себе рубашку Федора. Пританцовывая, она наткнулась на свой чемодан. «Так, вещи нужно разобрать», – она ни секунды не сомневалась, что останется здесь навсегда. Уложив свои нехитрые пожитки в хозяйский шкаф, Катя вынесла чемодан на балкон, но, немного подумав, решила его выкинуть, ведь возврата к прошлому нет.

Наивная русская девушка из далекой провинции влюбилась сразу и бесповоротно, робкой, не задающей вопросов любовью, и верила, что это чувство взаимно. Весело напевая себе под нос, она начала наводить порядок, вымыла окна, затем добралась до кухонных шкафчиков. Вспомнив, что она так и не сказала Федору о нужных покупках, сильно расстроилась, но, еще раз проведя инспекцию, убедилась, что все еще поправимо.

Катя ждала его к шести, потом к семи, к восьми, подогревая обед каждые полчаса, она вздрагивала от каждого шороха за дверью, но он так и не появился. Не появился он и на следующий день. Она металась по квартире, как раненый зверь.

«Только бы он был жив… только бы он был жив…» – шептала она как молитву.

Федор остался у Мишки. Во-первых, они много выпили, а во-вторых, он как страус прятал голову в песок, надеясь, что все рассосется само собой, она устанет ждать и исчезнет. Но, вспоминая ее восторженные глаза, он с горечью понимал, что это иллюзия.

Проснувшись утром, он нашел записку: «После шести буду в Доме кино, если хочешь, присоединяйся», рядом лежал ключ от квартиры.

Весь день Федор провалялся в Мишкиной постели, не зная, чем себя занять, а вечером отправился в Дом кино.

Мишка пришел в компании Игоря Траткова, с которым Федор был знаком, и двух смазливых блондинок, похожих друг на друга, как две капли воды. Они весело погуляли. Федор пил, не останавливаясь: в его голове созрел план, но для его осуществления ему необходимо было напиться до чертиков, чтобы не видеть преданных глаз.

Когда среди ночи Катя услышала звук открывающейся двери, то молнией понеслась на шум.

– Фе. – слова застыли в горле.

На пороге стоял любимый и долгожданный, а на нем висела девица с подтекшим макияжем.

– А, ты еще здесь? – одарив ее мутным взглядом, заплетаясь, спросил Федор.

Катя прислонилась к стенке, не в силах вымолвить ни слова.

– Это кто? – девица тоже еле ворочала языком.

– А, так, – Федор махнул рукой. – Пошли, – и он потащил гостью в спальню.

– Федя, – тихонько проблеяла Катя.

– Что, третьей хочешь? Давай, – он громко икнул.

Катя медленно сползла по стене.

– Не хочешь? – Федор надул губы и покачал головой. – Ну, захочешь, присоединяйся.

Девица громко заржала.

Катя сидела на полу. Ей казалось, что у нее заживо вырезали сердце, а теперь медленно рвут жилы и ломают кости. Слезы текли ручьем, но что-либо вымолвить она была не в силах, просто беззвучно двигала ртом, словно выброшенная на берег рыба.

Сколько она так просидела, Катя не помнила, но вместе со слезами выходила боль. А затем она осознала, что все-таки счастлива. Ведь Федор жив! И она его простила. Простила не только сейчас, а на много, много лет вперед. И все, что он когда-либо сделает, не имеет уже никакого значения. Главное, чтобы он был жив и здоров. И чтобы всегда был рядом.

Как и откуда рождается такое чувство, из каких глубин человеческого сознания появляется эта всепоглощающая любовь, не задающая вопросов, не дающая оценок, не делающая сравнений за или против? Так любят своих юродивых родителей-алкоголиков маленькие дети, несмотря на побои, унижения и вечный голод, так любит престарелая мать бросивших ее детей, любят несмотря ни на что, не требуя ничего взамен, даже не за право быть рядом, а за счастье знать, что с твоим любимым и родным человеком все в порядке.

Пришло хмурое утро, тяжелое и мучительное. Катя, свернувшись калачиком и укрывшись старым пледом, лежала на диване. Она плотно закрыла дверь, но все равно слышала твердые шаги Федора, прошедшего на кухню, шлепанье босых ног незнакомки, решившей воспользоваться душем, закипевший чайник и звон чашек. Она вздрагивала от приглушенного голоса Федора и нахально-звонкого смеха гостьи.

Сегодня ночью она дала свою оценку его поведению: «Он просто испугался! Испугался перемен в своей жизни. Но он любит меня. Любит!» – она опять выдумывала свою историю и опять в нее верила.

Катя, наконец, услышала, как хлопнула входная дверь, поднялась и тихонько пошла на кухню.

Проснувшись утром, Федор испытал горячее желание немедленно удрать, но тут же твердо и решительно себя остановил. «Ты должен закончить эту историю! В конце концов, я у себя дома! Она должна понять, что это было просто приключение, пусть и не самое приятное в ее жизни».

Его вчерашние надежды развеялись в прах. Он почему-то наивно полагал, что девушка обязательно закатит истерику, треснет его по морде и уйдет. Куда? В ночь, в пустоту, без документов и денег? Все равно, лишь бы ушла. Но она осталась.

«Значит, решила устроить скандал наедине, – незаметно сам для себя, Федор поставил ей первый плюс. Ему пришлось собрать в кулак всю свою волю и выдержку, чтобы довести задуманное до конца, и сейчас, выпроводив вчерашнюю спутницу, он сидел на кухне и дожидался Катю. – Ну, что ж, посмотрим! – Федор приготовился к атаке. – Кто сказал, что в споре рождается истина? Нет! В споре рождается драка, а в драке прав тот, кто сильнее!» – это он знал точно.

Катя появилась на кухне неожиданно тихо в своем простом ситцевом халатике, с аккуратно причесанными волосами, мягкой улыбкой, и только красные, слегка припухшие глаза говорили о тех страстях, что кипели в ней.

Она осторожно подошла к нему и еле слышно произнесла:

– Я очень сильно люблю тебя. Если ты меня бросишь, то я просто умру, – в голосе была страсть и правда.

Не этих слов он ждал от нее.

– Ты знаешь меня всего три дня, – растерянно произнес Федор, но уже через секунду не смог себя сдержать. – Как?! Как ты можешь любить меня?!!

– Не понимаю, – она продолжала смотреть ему в глаза. – Разве любовь можно измерить временем?

– Все!!! – он вскочил и со всей силой ударил кулаком по столу, остатки завтрака разлетелись мелкими брызгами в разные стороны.

Он хотел заорать во все горло: «Убирайся отсюда!», но, увидев, как задрожали ее губы, а на глаза набежали слезы, слова, готовые слететь с языка, просто застряли в горле. В этот момент девушка выглядела такой хрупкой и уязвимой, и в то же время слишком искренней и открытой в своих чувствах, что опять своей детской незащищенностью напомнила Машу. Федор молча взмахнул рукой и позорно бежал из собственного дома.

Он целый день шатался по городу, ругая себя на чем свет стоит, а потом позвонил Мишке.

– Миш, устрой гастроли, только срочно! Куда угодно, месяца на два?

– Что, не уходит? – голос у Мишки был задумчивый.

– Нет, – выдохнул Федор.

– Думаешь, уедешь, – и все рассосется?

– Ну, не будет же она меня вечно ждать?

– Ладно, что-нибудь придумаю.

Федор пил, гулял, приползая домой на карачках, а Катя всегда встречала его с тихой печалью в глазах и покорной улыбкой. Она не ругалась, не выясняла отношения, и на все его вспышки гнева терпеливо молчала. Федор злился на себя за свою слабохарактерность и за то, что проходят дни, которые работают против него. Каждое утро он собирался серьезно поговорить с загостившейся провинциалкой, и каждый раз его намерения рушились при виде беззащитных, детских глаз.

Федор проснулся и обнаружил рядом с собой девицу со спутавшимися волосами. Вспомнить ее имя так и не удалось, но, когда он окинул глазами комнату, что-то ему подсказало, что он здесь впервые.

И тут в голове застучал набат: «Суббота! Сегодня приедет мать, увидит „ангельское“ создание, выслушает рассказ обиженной невинности и…» – он даже не хотел думать о том, что случится дальше, и ни в коей мере не сомневался в женской солидарности. Мать не упустит случая, чтобы вернуть сыночка к «нормальной» жизни.

– Эй, крошка, где телефон? – он стал бесцеремонно трясти спутницу.

– Там, – неопределенно махнула рукой крошка и повернулась на другой бок.

Он хотел предупредить Катю, чтобы на время материнской инспекции она ушла из дома.

Федор лихорадочно накручивал диск. «Болван! Я же сам выдернул шнур из розетки. Это конец!» – устало подумал он.

Нина Сергеевна, как всегда, ехала к сыну с полными сумками, но, не успев открыть дверь, обнаружила на пороге хрупкую девушку. Две женщины в полном замешательстве изучали друг друга.

– А где Федор? – первой в себя пришла старшая.

– Не знаю, – девушка виновато опустила глаза.

– А ты кто такая и что ты здесь делаешь? – набросилась на нее Нина Сергеевна.

– А вы? – Катя спросила слишком резко, словно бросая вызов, но это получилось от волнения.

– Я? Я его мать, – четко произнесла женщина.

– Ой, извините, – она покраснела и совсем смешалась.

«То-то же!» – ехидно подумала Нина Сергеевна, затаскивая сумки.

– Давайте, я помогу, – Катя схватила авоськи и потащила на кухню.

Нина Сергеевна молча прошла следом, критически оглядела идеальную чистоту. «Да, это серьезно», – сделала она вывод.

– Ну-с, – женщина спокойно села за стол. – Я мать Федора, Нина Сергеевна, – она грозно посмотрела на девушку. – А ты кто?

– Я… Мы… – Катя, нервно теребя свой простенький халатик, совсем смутилась, не зная, что сказать. – Мы любим друг друга, – еле слышно прошептала она.

– Вот как? – Нина Сергеевна вопросительно подняла брови. – И давно?

Что-то удержало Катю отвечать правдиво, она чувствовала враждебность и потому, пересилив себя, подняла глаза.

– Да!

– Замечательная история! Вы давно любите друг друга, а я ничего об этом не знаю! – она то ли обиделась, то ли съязвила.

Нина Сергеевна неприкрыто разглядывала девушку. «Смазливенькая, но простовата, на версту несет рабоче-крестьянским происхождением. А этот выговор, – она брезгливо сморщилась. – И сынок, гусь хороший, в своем репертуаре! Ничего не объяснил, а сразу поставил перед фактом».

– Да ты садись, в ногах правды нет, – закончив осмотр тела, приказала Нина Сергеевна.

Катя послушно присела на край стула.

– Ну, давай, рассказывай.

– Что? – Катя подняла глаза, но тут же их опустила.

– Как что? – возмутилась Нина Сергеевна. – Кто ты? Откуда?

– Катя Селиванова, родилась в 1970 году, – монотонно начала она, словно зачитывала анкетные данные на комсомольском собрании.

– Так, несовершеннолетняя, – голосом обвинителя констатировала факт женщина. «Это плохо». – Ну, давай дальше.

– Родилась в деревне Марьяновка Пензенской области.

«Так я и знала!» – в груди матери зарождалась буря.

– Закончила школу, приехала поступать, – Катя запнулась и, посмотрев на собеседницу, решила умолчать о пропаже паспорта и денег. «Пусть думает, что я буду учиться».

«Наверное, где-то на гастролях подцепил, – покачала головой Нина Сергеевна. – Ох, чуяло мое сердце, что добром эти поездки не кончатся. Надеюсь, она хотя бы не беременна», – и в очередной раз окинув взглядом хрупкую фигуру, прикрикнула:

– Что замолчала? Продолжай!

– А что еще говорить? – растерялась Катя.

– Родители кто?

– Мама доярка, на ферме работает, отец механизатор.

«Замечательно! Только родственничков из колхоза нам не доставало!»

Нина Сергеевна, выросшая в семье интеллигентов, в душе и на людях чувствовала и вела себя довольно демократично, так добренькие барыни любили своих слуг, но встать на одну ступеньку с ними – это было равносильно падению в пропасть.

– И ты наивно полагаешь, что моему сыну нужна такая спутница? – ехидно поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Мой сын очень образованный, интеллигентный мальчик, и если он и проявил к тебе интерес, то это временно. И не для того я растила сына, чтобы отдать в руки какой-то, – она презрительно фыркнула, – свинарке. Это только в сказке замарашки становятся принцессами. Так что, милая, – официальным тоном заявила Нина Сергеевна, – вам лучше покинуть этот дом. И прямо сейчас!

– Нет, – Катя замотала головой.

– Что значит нет?! – взвизгнула женщина.

– Я никуда не уйду, пока не придет Федор, только он может меня выгнать, – она сказала это тихо, но твердо.

– Ну что ж, – процедила мать. – Подождем вместе.

Катя вернулась в комнату, взяла книгу и тупо уставилась на страницы. Нина Сергеевна тем временем проводила ревизию. Обнаружив в шкафу ее нехитрые пожитки, она опять громко фыркнула и бросила испепеляющий взгляд на девушку, которая от страха совсем сжалась и захотела на время стать невидимой.

Федор, как мудрый полководец, справедливо решил, что раз беду не удалось предотвратить, то ее нужно переждать. Он целый день, правда не «без дела» провел в квартире крошки, втайне надеясь, что когда он придет, его дом будет девственно чист.

Федор вернулся далеко за полночь и чуть не потерял дар речи: на пороге его встречала мать, позади маячила фигура Кати.

«Попал! – безнадежно подумал он. – Теперь уж точно не отвертеться, скуют цепями!»

– Заходи, что на пороге стоишь? – мать была сама нежность. – Устал? Проголодался?

– Мам, а ты чего так поздно?

– Ну, я решила, что в этой ситуации мне лучше тебя дождаться. А то ведь ты потом бегать начнешь, – она выразительно посмотрела на сына.

«Началось!» – Федор тяжело вздохнул и поплелся на Голгофу, по пути собирая свои силы в кулак. Он постарался как можно непринужденнее устроиться на диване и, вальяжно развалившись, посмотрел на «своих» женщин. Мать, как и следовало ожидать, сидела в позе обиженного «самовара». Катя понуро опустив плечи, старалась быть незаметной.

– Ну и как это понимать? – Нина Сергеевна строго посмотрела на сына.

– Что? – осторожно спросил Федор, он не знал, как далеко в своих откровениях зашла Катя.

– Вот это, – мать пренебрежительно махнула в сторону девушки.

– Ну… – Федор тянул время.

– Феденька, сыночек, – мать резко поменяла тактику.

Федор напрягся еще больше, он по опыту знал, что такие резкие переходы, не сулят ничего хорошего.

– Я тебя понимаю. Нет! – мать села рядом. – Я готова тебя понять. Хотя… – она опять бросила беглый взгляд на жавшуюся у стенки Катю. – Что тебя в ней привлекло? Фигура? – женщина поморщилась. – Ну, допустим. Но посмотри на ее лицо. Интеллектом здесь даже не пахнет! И потом, вы же такие разные! Не спорь!

Федор и не собирался, он просто еще никак не мог сообразить, что здесь происходит.

– Я старше и прожила жизнь, – продолжала выступать мать. – Она нигде не учится, ей нужна только московская прописка и твоя квартира, она двух слов связать не может! Ты слышал ее выговор?

Нина Сергеевна рассуждала о Кате, как о какой-то неодушевленной вещи, давая оценку и объясняя ее ненужность, не выбирая слов. Девушка изо всех сил, молча, сдерживала слезы.

– Федя, почему ты мне не отвечаешь? – возмущалась мать.

Федор взглянул на Катю и по дрожащим ресницам понял, что та недалека от истерики.

– Мам, я не думал, что ты такая ханжа. – Федор, приготовившийся к битве, даже не сразу понял, что мать на его стороне, и по инерции стал сопротивляться.

– Да! Пусть я буду ханжой, пусть я буду кем угодно! – Нина Сергеевна исполняла роль с пафосом трагической актрисы. – Но я готова на любые жертвы и унижения, чтобы спасти тебя! Не хватало нам еще провинциальных родственничков! Ты даже не успеешь оглянуться, как здесь окажутся мамы, папы, тети, дяди…

– Мам, ну что ты говоришь, – Федор наконец расслабился и уже чувствовал сладкий вкус свободы. «Сейчас немного поиграю в хорошего парня и для очистки совести поддержу девушку. А потом… Уступлю маме». – Ты сама вышла замуж за провинциала, так что… – Федор уже вовсю наслаждался игрой и даже весело подмигнул Кате.

– Да! – гордо ответила мать. – Но в твоем отце была природная аристократичность, и к тому же, – она повысила голос, – он был подающим надежды ученым! И как ты можешь сравнивать своего отца, этого великого, образованного человека, с какой-то бездарной недоучкой!

– Я тебе сто раз говорил, – громко заорал Федор и со всего маху ударил по дивану так, что женщины вздрогнули. – У меня нет отца!!! У меня нет отца!!! – он уже не мог остановиться.

– Федор, посмотри правде в глаза, – спокойно начала мать. – Да, он не очень хорошо поступил, но отрицать его достоинства ты не имеешь права.

– Достоинства!!! – Федора понесло. – И ты хочешь сказать, что у этого мерзавца есть достоинство?!! И это говоришь ты?! Ты?!! – он в ярости посмотрел на мать.

– Да, – женщина спокойно выдержала взгляд. – Но мы отвлеклись от темы, – она уже и сама уже поняла, что это было неосмотрительно с ее стороны приводить подобные примеры. – Сейчас разговор не о нем, а о тебе.

– А что ты лезешь в мою жизнь? Что вы все от меня хотите?!!

– Ты мой сын, мне не безразлично твое будущее и мне важно, кто будут мои внуки.

– Но это моя жизнь! И я буду делать то, что захочу!

– Может, ты еще и женишься на этой…

– Уже женился.

Нина Сергеевна потеряла дар речи.

– Вот как? Ну, спасибо, сыночек, – на ее глаза набежали слезы. – Ноги моей здесь больше не будет! – и она, не забыв громко хлопнуть дверью, ушла.

Федор, тяжело дыша, только сейчас осознал, что же он наделал, и вдруг почувствовал, как к нему прижалась Катя.

– Я знала, я знала, что ты меня любишь! – глаза девушки горели от счастья.

«Свобода была так близка!» – горько подумал он.

Но судьба скорчила ему очередную рожицу.

1716 г. Франция. Париж

Отнести бумаги во дворец – дело, конечно, хорошее. Наконец он сможет обрести влиятельного покровителя и вести свою игру при дворе. Но все это слишком просто, а главное скучно. Скуку Филипп не любил больше всего на свете. Он любил ходить по острию бритвы, отыгрывая у Судьбы потерянное ранее.

Он слегка замедлил шаг, и выражение его лица изменилось, он стал похож на затравленного зверя. Филипп надвинул шляпу на глаза, чтобы никто не сумел разглядеть в его лице маленького испуганного мальчишку. И не потому, что терпеть не мог ныть и жаловаться, и не потому, что никогда и никому он не рассказывал всего, что тяжелым грузом давило на сердце. Просто он знал, что в игре «кто самый несчастный?» выиграет именно он. Филипп не жалел себя. Никогда. За прошедшие годы он научился думать о своей безжалостной судьбе холодно и трезво. Потому что знал – стоит только раскиснуть, и сразу же превратишься в страшное, бесполезное создание, из тех, что едят отбросы и ночуют в богадельнях. Он знал, что такое бедность, настоящая, жалкая, ему была известна безысходность и неизвестность, когда он стоял над пропастью и точно знал, какая тонкая грань отделяет благополучие от мрака и гибели. Он прошел через это! И если судьба дала ему шанс? То грех им не воспользоваться.

Погруженный в свой дерзкий план, Филипп поднимался по старой, скрипучей лестнице, грозящей провалиться не сегодня, так завтра. Наконец он добрался до чердака и громко постучал в обшарпанную узкую дверь.

– Добрый день, господин Обинье.

Ему открыла молодая девушка лет восемнадцати, пухленькая, с розовыми щечками, не очень красивая, однако милая и добрая, что делало ее привлекательной.

– Габриэль, сколько раз я просил называть меня просто Филипп, – вместо приветствия пробурчал он.

Девушка провела гостя в довольно тесную комнатушку, где стояла небольшая жаровня, грубо срубленный стол, пара ветхих стульев и небольшая скамья. Немного оживляло эту убогую обстановку зеркало в прекрасной бронзовой раме, неизвестно откуда попавшее в эту нищету, да яркие лучи света, врывающиеся через маленькое слуховое окно.

– И это вы называете новым жильем? – недоуменно поинтересовался гость.

– У нас теперь две комнаты, – не смутилась хозяйка.

– Понятно, – хотя он так ничего и не понял. – А где Артур, Шарль?

– Они скоро будут, – сказала девушка. – Хотите вина?

– Пойло, которое вы называете вином, нет, уволь, – Филипп не церемонился, из чего следовало, что он чувствовал себя здесь как дома.

– Нет, гос… Ой, Филипп, – девушка мило улыбнулась, – Артур специально для вас купил настоящее, бургундское.

– Да? – приятно удивился гость. – Ну что ж, давай.

Габриэль, деревенская девушка из предместья Руана, которое так славится своей рыбой, сбежала из дома в Париж в надежде на лучшую жизнь. Год назад Артур увидел заплаканную провинциалку, которая вдруг обнаружила, что столица ее не ждала, а хозяин, которому она задолжала за жилье, отправил девушку в бордель. Она так рыдала, что сердобольный Артур, заплатив ее долг, привел к себе домой. Рыжий и раньше заводил романы, но они, как правило, были скоротечны.

«Видимо, это любовь, – подумал Филипп, наблюдая, как девушка аккуратно накрывает на стол. – Во-первых, они уже год вместе, а во-вторых, Рыжий даже разорился на отдельную квартирку, что явно говорит о его серьезных намерениях».

Филипп сел на лавку и с удовольствием вытянул ноги.

– Угощайтесь, – девушка налила вина и пододвинула тарелку с мягким гонесским хлебом, посыпанным свежей зеленью и ровно нарезанными кусочками сыра из Вано. Не успел Филипп как следует насладиться угощением, как в комнате появились друзья, с ног до головы забрызганные грязью.

– А вот и наш Ангелочек, неужели вспомнил старых друзей? – как обычно, выражая недовольство, приветствовал его Косой.

– Что-то случилось? – Рыжий крепко обнял Филиппа и присел рядом. – Ты так долго не появлялся здесь, и мы грешным делом подумали, что маркиз де Обинье решил забыть про нас.

– Я?!!

– А что, ты маркиз, а мы кто? – безобидно отозвался Шарль. – Детство закончилось, се ля ви!

– Мерзавцы! Да как вы могли об этом даже подумать? Вы, мои единственные друзья?!! – разбушевался Филипп.

– Ладно, не обижайся. Мы не правы! – Артур положил руку ему на плечо. – По правде сказать, ты очень нам дорог, и, черт побери, мы скучали, – он уткнулся Филиппу в плечо, а на другое положил голову Косой.

– Ладно! – Филипп сделал глубокий вздох, чтобы удержать набежавшие слезы. – Скоро у вас будет столько денег, что вы не будете знать, куда их деть.

– Ну, моя Жанна найдет, – заржал Шарль.

– Что ты придумал? – Артур отпил вина и внимательно посмотрел на Филиппа.

Под покровом ночи они проникли в дом графа Клермона, друга и собутыльника регента. Делом это оказалось не сложным, ведь для Рыжего не было замков, которые он не смог бы открыть.

Графа они нашли в будуаре, расположенном рядом со спальней. Пасторальная обивка и обилие зеркал подчеркивали обстановку театральности. Мебель, обитая дорогим шелком и украшенная бронзовыми узорами, говорила не только о его тонком вкусе, но и о стремлении к роскоши. Клермон – невысокий краснолицый человек с довольной физиономией и округлым брюшком – что-то увлеченно писал.

Рыжий, мягкой поступью кошки, в два счета оказался у него за спиной, а Филипп непринужденно присел рядом.

– Кто вы? – мужчина испуганно забегал глазами.

– Святая инквизиция, – усмехнулся Филипп. Широкая плотная маска скрывала лицо, поэтому он чувствовал себя уверенно и не боялся быть узнанным.

– Я позову слуг, – заикаясь, пригрозил Клермон и попытался сделать бросок к двери.

– Не успеешь, – Рыжий предупредил его маневр, поднеся к горлу мужчины нож.

Холодная сталь несколько охладила пыл аристократа, и он, тяжело дыша, опустился в кресло.

– Деньги в секретере, – снимая с руки массивные кольца, произнес он.

– Люблю понятливых людей, – улыбнулся Косой.

– Забирайте и проваливайте. – Клермон решил, что стал добычей одной из банд, промышлявших в Париже грабежом.

– Ну-ка, что здесь у нас? – Косой потряс увесистым кошельком и подмигнул Филиппу. – Маловато будет.

– Больше нет, – озираясь по сторонам, брякнул хозяин.

– Придется поискать, – то ли попросил, то ли приказал Филипп. – А что это вы писали, милый граф? Не очередной ли доклад испанскому послу? – от этих слов Клермон вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

– Я не понимаю, о чем вы говорите?

– Не понимаете? Жаль, – подбодрил его Филипп, игравший с ним, как кошка с мышкой. – Может быть, это освежит вашу память, – он достал заранее приготовленные бумаги. – Узнаете?

Граф побледнел и растерянно заморгал. В глазах вспыхнул огонек изумления, смешанный со страхом.

– Кто вы? – голос его звучал болезненно и трагически.

– Я ведь уже представился. Мне кажется, эти бумаги стоят несколько больше, нежели ваши побрякушки. – Филипп брезгливо кивнул в сторону снятых с пальцев перстней.

– Откуда у вас эти бумаги?

– Много вопросов задаешь, – рявкнул Рыжий.

– Я бы сказал, неправильных вопросов, – мягко поправил его Филипп. – Вы должны спросить, сколько это стоит.

– Сколько? – выдохнул Клермон.

– Триста тысяч.

– Триста тысяч? – задохнулся хозяин.

– Не торгуйтесь, граф. А то мои друзья расстроятся и повысят цену.

– И где, черт побери, я возьму вам триста тысяч ночью? – с досады он топнул ногой.

– Это ваши проблемы, ибо утром за вами придут гвардейцы.

– Но подождите, вы же разумные люди.

– Мы – да. А вот вы, похоже, нет. – Филипп встал. – У нас не так уж много времени, поэтому начинайте соображать.

Клермон тяжело вздохнул и поднялся. Он подошел к картине Ватто, обрамленной в великолепную позолоту.

– Помогите, – устало попросил он.

Косой отодвинул беднягу и без всяких усилий снял дорогую раму. Взору присутствующих предстал искусно оборудованный тайник.

Хозяин еще немного поколдовал и, открыв дверцу, стал лихорадочно перебирать драгоценности своей жены, пытаясь вспомнить, что и по какой цене он когда-то купил.

– Отойди, – Косой протянул свои огромные ручищи и стал сгребать украшения в холщовый мешок, припасенный им заблаговременно.

– Но здесь больше, чем триста тысяч! – возмутился хозяин.

– Вы хотите получить сдачу? – мягко поинтересовался Филипп, в ответ Клермон только понуро опустил плечи.

– Я хотел бы проснуться и понять, что это всего лишь сон, – пробормотал он.

– Увы, за все приходится платить. Мне, право, непонятно, зачем вы ввязались в это дело, насколько мне известно, вы не обделены вниманием регента? Или Менский обещал вам больше? Впрочем, это ваше дело. – Филипп подождал, пока Косой упакует драгоценности, и поднялся.

– А бумаги?

– Конечно! – Филипп кинул на стол пару подписанных рукой графа листов. – Позвольте дать вам совет, – уже покидая будуар, проговорил Филипп. – Уезжайте, сейчас и немедля! Мы, конечно, честные люди и будем держать рот на замке, но вот ваши соратники вряд ли будут молчать. Так что, милый граф, считайте, что я вернул вам ваши деньги с процентами.

– Святой Августин! За ночь мы заработали больше двух миллионов, – восхищенно произнес Косой. – И, черт побери, люди еще никогда с такой легкостью не расставались с деньгами.

– Да, причем готов поспорить на что угодно, их глаза светились благодарностью. Жаль, что ночь коротка. А ты не можешь подождать еще? – обратился Рыжий к Филиппу.

– Жадность – плохой помощник, – назидательно произнес тот. – Не будем уподобляться жалким шакалам.

После того, как он вышел от мадам Тунье и поделился своим дерзким планом с друзьями, они успели посетить пятерых заговорщиков. Филипп наслаждался не столько деньгами, сколько «высшей властью», в эти минуты он чувствовал себя Богом… или Дьяволом?

1987–1988 гг. СССР. Москва

Михаил не подвел и устроил длительное турне по необъятным просторам Родины. В стране началась перестройка, и в воздухе запахло чем-то, отдаленно напоминающим свободу.

Федор задышал полной грудью, с головой уйдя в работу, ему как воздух необходимо было почувствовать себя любимым и свободным.

Программа была обычной, и после окончания фильма он выходил в зал и наслаждался громом оваций. «Еще! Еще!» – пело сердце, а душа улетала в небо.

Кате он ничего не сказал, а, оставив деньги, в очередной раз сбежал и очень надеялся, что по возвращении все-таки обнаружит пустую квартиру.

«Должна же она хоть что-нибудь понять? А может, мать поможет? Мать? Как глупо все вышло! Из-за своей упертости сам залез в капкан!» – в очередной раз ругал он себя.

Матери после того скандала он так и не позвонил, опять вмешалась гордыня.

Федор вернулся в конце сентября, несмотря на то, что занятия в институте уже начались. Вернулся, надеясь на чудо.

И судьба, по-своему вняв его молитвам, приготовила ему новый подарок – Катя была беременна!

Отступать было некуда, и, «спасая» себя, Федор ушел в черный, беспробудный запой. Он не хотел ничего знать, ничего видеть, ни о чем думать, а уж тем более принимать какое-то решение. Но пришло пробуждение, и на него навалилась тоска. Федор еще больше озлобился и понял, что он конченый неудачник.

Он с завистью наблюдал за окружающими, которые беззаботно шутили, искренне радовались, весело смеялись и наслаждались жизнью, а он уже нет, и вдруг неожиданно для себя стал получать удовольствие от своих страданий, ибо почувствовал себя мучеником, коим на Руси всегда был почет и уважение. Федор решил, что во всех напастях, что преследуют его, виноват злой рок, и он стал так упиваться своими страданиями, что ему уже жалко было расставаться с ними.

Глядя на расплывшуюся фигуру Кати, он уже спокойно подумал: «Чего дергаться? Такая судьба». И, не снимая с лица маску мученика, Федор повел ее ЗАГС.

А Катя? Ей казалось, что этого мгновения она ждала всю жизнь, это было именно то, о чем она и мечтать не смела. Она нашла любовь всей своей жизни, и хотя где-то там глубоко что-то скребло и не давало покоя, девушка все равно была счастлива.

Свадьбы не было, они просто расписались. Федор пригласил Мишку в качестве свидетеля и попросил его привести какую-нибудь девушку для Кати.

В ЗАГСе Михаил отвел его в сторону и тихонько сказал.

– А девочка ничего, симпатичная! – а потом сердито добавил: – Ты бы только одел ее поприличнее, жена ведь теперь.

Федор бросил беглый взгляд на Катю и впервые увидел ее со стороны. Симпатичная молодая девушка в старой вязаной юбке, смешно обтягивающей большой живот, и в его, Федора, свитере.

«Странно, почему я сам об этом не подумал?» – Федор тяжело вздохнул.

– Ты прав. Поможешь?

– Нет проблем! – Михаил похлопал его по плечу и заглянул в глаза. – Федь, а ты уверен? Может, не стоило?

– А что теперь сделаешь? – он самоотреченно пожал плечами. – Живот, вон, видел какой?

– Да, – Мишка тоже вздохнул. – Хотя… – он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. – Да, ладно! Сам разберешься!

Катя оказалась доброй и преданной женой. Она прекрасно справлялась с хозяйством и пыталась всячески угодить мужу. У девушки обнаружилась прагматичная жилка, она быстро нашла общий язык с Мишкой и вскоре добротно и со вкусом сделала ремонт и обставила их квартиру. Федор не лез в «ее» дела, его устраивало то, что распорядок дня у него остался прежним. Федор так же оставался ночевать у подруг и появлялся дома, когда возникало желание, а там его всегда ждали чистые рубашки, горячий ужин, любящий взгляд и никаких расспросов. Если он был в настроении, то сам делился с Катей новостями, если нет, она молчала. В общем, как это ни казалось страшным в самом начале, практически ничего не изменилось.

Катя готовила обед, когда услышала звонок в дверь. «Странно. У Феденьки ключи, да и рано еще».

На пороге стояла симпатичная стройная девушка в голубых джинсах и меховой кожаной куртке. У Кати дрогнуло сердце, где-то в глубине души она чувствовала, что ее муж продолжает вести прежний образ жизни, о чем свидетельствовали его отлучки по ночам и следы губной помады на рубашках. «Это просто поклонницы нечаянно задели. Он ведь такой знаменитый!» – успокаивала она себя. Ее девизом стало: ничего не вижу, ничего не слышу – так ей легче было любить его.

– Привет! – незнакомка открыто улыбнулась. – Я Света, сестра Федора.

– Ой! – Катя облегченно вздохнула. – Проходите, пожалуйста.

После той, единственной и не очень приятной встречи с Ниной Сергеевной Катя больше не видела никого из родственников мужа. Они не звонили, Федор тоже, а она, по однажды заведенному ей же самой правилу, никуда не лезла.

Катя провела девушку на кухню.

– Вы меня извините, я скоро закончу, а то Феденька должен скоро прийти, – девушка виновато улыбнулась, хотя и не была уверена, что ее благоверный сегодня появится.

– Давай на ты, – Света села за кухонный стол и стала наблюдать за Катей.

Невестка ей понравилась и совсем не походила на описанный матерью портрет. «Стерва и хищница!» – заявила Нина Сергеевна, вернувшись домой в слезах.

Светка давно хотела навестить брата, отношения с которым заметно улучшились в последнее время, но замоталась. И вот теперь она наконец-то увидела свою новою родственницу.

– Хотите чаю? – предложила Катя и, поймав на себе добродушный взгляд, улыбнулась в ответ. – Ой! Забыла, мы же на ты. Подождешь, пока я борщ доварю, минут десять осталось?

По кухне разносились такие ароматы, что у Светки потекли слюни.

– Подожду.

Гостья с удовольствием умяла две тарелки борща и теперь, откинувшись на стуле, тяжело дышала.

– Классно готовишь! – искренне похвалила она хозяйку.

– Спасибо, – девушка покраснела.

«Кто сказал, что поговорка „путь к сердцу мужчины лежит через желудок“ верна только для мужчин?» – подумала Светка. После борща она уже почти влюбилась в свою невестку.

– У вас мебель новая? Здорово! – опять похвалила гостья, когда после плотного обеда девушки перешли в зал.

– Это Федин друг помог, Михаил, наверное, вы его знаете?

– Ты, – Светка плюхнулась на мягкий диван и с удовольствием вытянула ноги.

– Я еще не привыкла, все время путаюсь. – Катя присела на край кресла, напряженно теребя свой халат. Хотя гостья выглядела дружелюбно, но после знакомства со свекровью девушка не ждала ничего хорошего от новых родственников.

– Скоро? – спросила Светка, бросив взгляд на круглый животик.

– Через три месяца.

– А кто, мальчик, девочка?

– Не знаю, – будущая мама смутилась и тихонько добавила: – Лучше бы девочка, она к матери ближе.

– Хорошо бы, – согласилась будущая тетя. – А ты вот так все дома сидишь, не скучно?

– Да нет, – Катя пожала плечами. – Некогда, то убраться, то постирать, то в магазин сбегать.

– Федька помогает?

– Помогает, – соврала Катя.

– Ты смотри, если что нужно – звони, не стесняйся.

– Спасибо, – вежливо отозвалась Катя, и Светка поняла, что она никогда не позвонит.

– Да не тушуйся ты так, и на маму внимания не обращай! Она у нас хорошая, – нежно прошептала любящая дочь. – Правда! Просто, как бы это сказать…

– Я все понимаю, – впервые за все время Катя перебила гостью. – Провинциалка, не учусь нигде, – она смотрела прямо в глаза. – Я как рожу, пойду работать и учиться. Поверьте, я не буду Федору в тягость. И прописка мне его не нужна. Я его очень сильно люблю! Я для него все что угодно сделаю!

Федор был на седьмом небе от счастья, его пригласили сниматься в немецко-российском проекте, и часть съемок должна проходить в Берлине, правда восточном, но знающие люди объяснили, что попасть в западную часть города не составит труда, «проклятые буржуины» не ставят визовый режим. Он купил шампанское, коньяк и отправился домой, сегодня ему захотелось поделиться этой новостью с женой, ведь никто больше не встретит его с такой преданностью и искренней радостью, с таким щенячьим восторгом, как Катя.

– Ну, привет, братишка, – Светка повисла на шее и поцеловала в щечку.

– Привет, привет! Здорово, что ты приехала, – он, и правда, очень обрадовался, ему уже давно и нестерпимо хотелось увидеть мать, сестру, похвастаться новостями и получить свою долю признания. Но мать не звонила, а сам он не мог поступиться своими принципами. Он не мог позволить себе уговаривать людей. Нет! Это они должны умолять его! Именно поэтому он так легко перенес свою женитьбу, ведь Катя каждый день старалась заслужить это право – быть рядом с ним!

– Меня пригласили сниматься в новом фильме, – он сделал театральную паузу. – Съемки будут в Германии!

Девушки с визгом бросились ему на шею, сердечко сладко защемило, словно кто-то взял его в нежные, теплые ладошки.

– Мам, а ты знаешь, она мне понравилась, – делилась впечатлениями дочь.

– Неужели? – ехидно, сквозь зубы, процедила мать.

– Ну, правда, мам, она такая бесхитростная и открытая, очень наивная и простая.

– Да уж, простая! Окрутила парня, на шею ему села.

– Ну, не скажи! Еще не известно, кто у кого на шее сидит? – Светка сразу вспомнила, как девушка суетилась вокруг братца, словно он пуп земли. – И готовит, между прочим, вкусно.

– Да, а я не вкусно! – сразу обиделась мать.

– Ну, конечно, ты вкуснее, – дочь обняла Нину Сергеевну и погладила по головке, словно маленькую девочку.

– Не подлизывайся, – мать продолжала дуться. – Она интриганка! Вы еще увидите, чем все это закончится!

– А я уже знаю! Ты скоро станешь бабушкой!

– Вот! – мать всплеснула руками. – Я так и знала! – женщина вскочила и нервно заходила по комнате. – А он уверен, что это его ребенок?!

– Мам, ну ты даешь! – возмутилась Света. – Да эта девочка не в состоянии никого обмануть!

– Его ведь не было все лето? – Нина Сергеевна возбужденно посмотрела на дочь. – Какой срок?

– Семь месяцев.

– Семь, семь, – женщина что-то подсчитывала.

Светка подошла к матери и легонько тряхнула ее за плечи.

– Даже не думай! – то ли пригрозила, то ли предупредила девушка. – И, хотя ты мне сейчас скажешь, что яйца курицу не учат, я все-таки дам тебе совет: если не хочешь потерять сына, ты должна смириться.

– Спасибо, доченька! – ахнула мать. – Мне на поклон к этой девке бежать?!!

– Да не на поклон, мам, и не девка она, а жена твоего сына. И знаешь, – Света задумчиво прикрыла глаза, – она его любит по-настоящему! А вот он…

– Еще бы не любить! – перебила Нина Сергеевна. – Красавец, умница, артист, с отдельной квартирой, из интеллигентной семьи!

– Мам, ну при чем здесь это? Она его про-сто лю-бит! И ты скоро станешь бабушкой.

– Только через мой труп!!!

Светка рассмеялась.

– Мам, беременность не имеет обратного хода.

1716 г. Франция. Париж

Теперь предстояло сделать самый главный и решающий ход в этой партии. Филипп вернулся домой, хорошо выспался. Он предпочитал делать дела с трезвой головой и сейчас, в одиночестве вкушая поздний завтрак, не спеша, размышлял.

«К регенту меня без должных объяснений не пустят. А узнав, в чем дело, просто поблагодарят и все лавры заберут себе. Здесь нужен помощник, кто-то из приближенных к регенту», – Филипп долго перебирал в уме перспективных союзников и остановил свой выбор на Дюбуа. Учитель и советник регента несколько поблек последнее время благодаря своим непопулярным выходкам. К тому же, и это всем было известно, Дюбуа мечтал получить одну из самых завидных епархий – Камбре, где недавно скончался кардинал де ла Тремурий. Архиепископство приносило сто пятьдесят тысяч ежегодного дохода, и аббат, не стесняясь, обратился к регенту с такой просьбой.

Герцог Орлеанский от очередной выходки своего наставника пришел в неописуемое бешенство.

– Висельник! Пропойца, сводня! Ты хочешь стать архиепископом Камбре? Да тебя поколотят епископским посохом, а я помогу!

«Да, Дюбуа именно то, что мне нужно! Он хочет получить Камбре, а я дружбу регента. С ним можно сторговаться!»

Отыскать Дюбуа оказалось делом несложным. Филиппу было хорошо известно, что каждый вечер прелат снимал с себя крест и выходил по секретной лестнице в тупичок Оперы, где его уже ожидал портшез и откуда он инкогнито пускался в авантюрные приключения. Этот священник, по собственному признанию, плохо служил мессы, но поразительно знал женскую душу и крайности любви.

Как предполагал Филипп, в назначенное время появилась знакомая фигура аббата Дюбуа. Узкоплечий, с впалой грудью и отвисшим задом, пройдоха, плут, пропойца с потухшим взором, мелочный, злобный, неуравновешенный и скудный умом. Именно этот человек был учителем регента с малых лет, поэтому никто и не удивлялся проделкам Орлеанского, зная, что он достойный ученик своего учителя.

– Святой отец, – Филипп вышел из своего укрытия.

– В чем дело? – Дюбуа, раздосадованный тем, что его узнали, презрительно поморщился.

– Маркиз де Обинье, – представился Филипп.

– Слушаю тебя, сын мой, – аббат явно торопился и посматривал в сторону ожидавшего его экипажа.

– Думаю, вам сегодня не придется читать проповеди какой-нибудь заблудшей душе, – Филипп панибратски взял аббата под руку. – Франция нуждается в вас!

– Да кто вы такой, черт побери, и что вы себе позволяете! – возмутился прелат.

– Надеюсь, вам знакомо имя Альберони? – и, видя замешательство собеседника, спокойно предложил: – Давайте сядем в экипаж, у меня совершенно случайно оказалась его переписка, а здесь, – он оглянулся, – слишком много ушей.

Заинтригованный аббат молча последовал за Филиппом и, оказавшись в карете, вопросительно посмотрел на маркиза.

– Ну?

Филипп молча зажег свечу и достал пачку писем. Аббат сам вскрыл пакет: здесь были список всех заговорщиков и детальное изложение их самых секретных планов. Пока аббат читал, Филипп молча разглядывал в окно ночной Париж.

– Это не подделка? – руки у аббата дрожали. – Нет, вы не похожи на проходимца, – он внимательно посмотрел на Филиппа. – Как вы сказали, маркиз Обинье? – он на секунду задумался. – Да, я знал вашего батюшку, надеюсь, он еще жив? Он так неожиданно покинул Париж, что, признаться, я стал забывать это имя. И что вы хотите?

– Я хочу лично передать эти бумаги регенту.

– Понимаю, – впервые улыбнулся аббат. – Дело, действительно, не терпит отлагательств. Но наш регент сейчас ужинает с мадам Парабер, – он многозначительно улыбнулся. – И тревожить его в это время я бы не советовал. Сделаем так. Я жду вас завтра в Пале-Рояле, в десять утра, – он передал бумаги маркизу. – Ну, а пока правители наслаждаются жизнью, нам, смертным, приходится разгребать за ними грязь. Я немедленно отправляюсь к принцу Селамару, насколько видно из ваших бумаг, он не замешан в заговоре. Нужно успеть арестовать заговорщиков. Прощайте, завтра в десять.

Филипп еще раз посмотрел в старинное венецианское зеркало.

«А что? Красив, умен, своеволен», – мысленно похвалил он себя.

Ярко-синий камзол, отороченный золотом и украшенный брильянтами, эффектно подчеркивал голубизну его глаз, бархатные короткие штаны, подхваченные на коленях золотыми пряжками поверх шелковых чулок, открывали взору стройные, мускулистые ноги. Беспокоиться было не о чем, и все же откуда-то изнутри нарастало возбуждение или предчувствие чего-то нового, неизведанного. И это ему нравилось.

В назначенное время он уже был в Пале-Рояле, который в народе прозвали Дворцом кардинала. Он был построен для Ришелье; умирая, кардинал завещал его малолетнему Людовику XIV, но тот больше любил Версаль, а вот герцогу Орлеанскому Пале-Рояль нравился.

Привратник незамедлительно провел его в апартаменты регента, где уже был аббат.

Герцог Орлеанский появился в сопровождении молодых людей, оживленно переговариваясь и смеясь. Он был разряжен, как девица, в длинном напудренном парике, в кольцах и браслетах, украшенный лентами всюду, где это возможно. Завидев Дюбуа, герцог радушно улыбнулся.

– Старый висельник! Ну и что за заговор ты там раскрыл?

– Разрешите представить вам моего друга маркиза Филиппа де Обинье.

– Филипп? Хорошенькое начало! Я тоже Филипп.

«Только ты II, а я I», – он подобострастно склонил голову.

– Обинье? Обинье? – повторил герцог. – Кажется, ваш батюшка служил в дипломатическом корпусе, а потом переехал в провинцию? Если не ошибаюсь, возникли какие-то семейные проблемы?

– Может быть. Мне об этом ничего не известно, – не теряя достоинства, ушел Филипп от нежелательных вопросов.

– Ну и где ваши бумаги? – он требовательно посмотрел на маркиза.

– Вот, монсеньер, – Филипп протянул тугую пачку.

– Так, посмотрим, – герцог прошел к столу и сел на высокое кресло.

– Ха, да здесь и мой давний друг герцог Менский? – он весело рассмеялся. – Откуда у вас эти письма?

– Мне их передала мадам Тунье.

– Мадам Тунье? Кто это?

– Содержательница притона, – Филипп старался держать свое слово, даже если оно дано жалкой личности.

– Содержательница притона? – громко расхохотался регент. – Я кормлю целую свору бездельников, а Францию спасает проститутка!

«Проститутка и безродный найденыш», – подумал Филипп, но вслух сказал другое:

– Случается и такое, монсеньор.

– Отблагодарите достойную женщину, – приказал регент, глядя на Дюбуа. – Надеюсь, виновные арестованы?

– Они в Бастилии, монсеньер.

– Прекрасно! – и, видя, как Леблан пытается спрятать письма в одну из шкатулок, стоящую на столе, недовольно воскликнул: – Здесь я храню дамские письма, отдайте их Дюбуа, этому своднику будет что почитать на досуге. – Герцог поднялся и подошел к Филиппу. – Вы мне нравитесь. Почему я еще до сих пор не видел вас на моих вечерах? Скажу вам, это прелюбопытнейшее зрелище.

– Почту за честь, – его сердечко пело, наконец он – безродный бродяга – сдержал обещание, данное самому себе, и взлетел на вершину Олимпа. «А ведь это было совсем нетрудно», – улыбаясь под нос, подумал он.

В тот же вечер он получил письмо от виконта де Полиньяка, ближайшего друга регента, с приглашением посетить его дом.

1988 г. СССР. Москва

Федор приехал на «Мосфильм» и, как всегда, ощутил какой-то благоговейный трепет. Это было государство в государстве, единый живой организм, слияние эпох. Ностальгический, едва уловимый запах – Вчера. Неизведанное и такое привлекательное – Завтра. И конечно, равнодушное – Сегодня.

Его многие здесь уже знали, с кем-то он здоровался за руку, кому-то бросал легкое «Привет!», кому-то едва уловимый кивок. Здесь были свои правила и царили свои нравы.

– А, Федор, заходи, – Сергей Матвеевич Круглов, коротышка лет пятидесяти, седой, с искрящимися глазами, похожий на плюшевого мишку, приветливо махнул ему рукой. Круглов был известным режиссером, они уже работали вместе и остались довольны друг другом. – Садись.

– Спасибо, – принял приглашение Федор и, удобно расположившись в мягком кресле, весело отрапортовал: – Сценарий прочитал. Готов к труду и обороне!

– Понимаешь, Федор, ты не прошел. – Круглов взял сигарету и нервно щелкнул зажигалкой.

– Как? Пробы утвердили?

– Дело не в этом, – мужчине тяжело было смотреть в глаза собеседнику, но он пересилил себя. – Оказалось, что ты не выездной, а съемки, как тебе известно, за границей.

– Это из-за отца? – виновник его поражений тут же был обозначен. – Но я не имею никакого представления о работе моего предка, да и потом, он и сам не раз выезжал за рубеж.

– Это не из-за отца, мне намекнули на какую-то темную историю из твоей личной биографии, – режиссер опустил глаза. – Тебе виднее.

«Маша! Вот и второй виновник всех бед!»

– Так что, прости… – чувствовалось, что Круглов сильно переживает.

Он и переживал. Человек искусства, Сергей Матвеевич, прожив уже столько лет на земле, никак не мог понять, почему актера выбирают не за талант, а за благонадежность. Это был не первый случай в его практике, когда по таланту шагали грязными кагэбэшными сапогами.

«Сколько их, талантливых, умных, гениальных, спилось, исчезло только потому, что не смогло реализовать себя?» – горько подумал он, провожая взглядом опущенные плечи молодого дарования.

– Держись, мальчик, только держись! – запоздало прошептал он в пустоту.

Федор опять проклинал судьбу. Теперь каждый раз, когда у него что-то не получалось, он винил жизнь, а когда что-то складывалось, восхвалял себя. Он складывал на полку свои разочарования и невзгоды и любовался ими. Даже не прилагая усилий, чтобы выйти за пределы порочного круга, он опять жалел и ненавидел себя, это был его личный путь борьбы с аспектами его же психики.

– Феденька, ну хотя бы кусочек!

Он развалился на диване, а рядом в коленопреклоненной позе, с блюдцем в руках стояла Катя.

– Это же твой любимый, ну пожалуйста, – продолжала уговаривать жена.

Федор молчал.

– Ну, не хочешь это, скажи, я что-нибудь другое приготовлю, – она заискивающе пыталась поймать его взгляд. – Феденька, ты самый лучший, самый гениальный, у тебя еще будут другие роли, – девушка очень близко воспринимала все неудачи любимого и каждый раз просила бога: «Отдай мне его боль!»

– Дура! Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?! – заорал Федор. – У тебя что, вместо мозгов солома?! Что ты ко мне лезешь со своими глупостями? – он вскочил с дивана. – Кто тебя просил давать мне советы?! – орал он, испуская свою злобу.

Федор давно привык, что жена – это еще и груша для битья. Он кричал, унижал, издевался, заставляя ее проделывать такие вещи, о которых никогда бы не посмел попросить и уличную девку. Катя все безропотно сносила, а он вдоволь наслаждался мгновенной властью, но чем больше он ее унижал, тем сильнее ненавидел себя, и ничего с этим поделать не мог, ибо это превратилось в наркотик – вначале он измывался над ней, потом истязал себя.

Наступил март, холодный, промозглый, с продувными ветрами. Федор не любил этот месяц, в душе уже весна, а на дворе собачий, зимний холод.

Он приехал домой пораньше и обнаружил записку. «Феденька, я уехала в роддом, суп на плите, жаркое в холодильнике, обязательно разогрей», – строчки дрожали, было видно, что записка далась ей с трудом.

Федора тронула эта забота, и он позвонил в роддом.

– Так, так, Екатерина Степанова, – равнодушный старческий голос выводил из себя. – Еще не родила, звоните попозже, папаша.

Федор промучился всю ночь, каждый час набирая заветный номер. Он и сам не думал, что будет так нервничать. Только в десять утра ему наконец сообщили:

– Поздравляю, у вас девочка, пятьдесят один, три девятьсот.

– А это хорошо?

– Что?

– Ну, пятьдесят один, три девятьсот?

– Ой, папаша, папаша, пятьдесят один – это рост, нормально! Три девятьсот – это вес, тоже нормально!

– Спасибо, – Федор вытер мокрый лоб.

Через семь дней новоявленный отец привез двух женщин домой. Осторожно развернув ребенка, Федор увидел смешное тело головастика. Девочка мирно спала и трогательно чмокала губками. Сквозь внезапно опустившуюся на глаза пелену он вдруг увидел, что этот незащищенный младенец и есть он, маленький Федор, ему вдруг стало жалко самого себя, такого маленького и всецело зависимого от жестокостей окружающего мира. Перед глазами поплыли счастливые картинки из детства, сияющие от счастья лица родителей, склонившиеся над его кроваткой, и голос отца: «Давай назовем его Федор», потом детская площадка и построенные совместно с мамой и Светкой песочные замки. А потом сердце пронзила жгучая боль пережитых обид и унижений, и он вдруг понял, что все еще можно исправить, начав новую жизнь в этом маленьком тельце, и он больше никому и никогда не позволит причинить страдания маленькому Федору, беспомощно лежавшему посреди огромной кровати.

Что-то произошло в его душе, и он впервые за долгие годы вновь открыл сердце для своего малыша, но только лишь для него одного, а затем опять запер дверь на все засовы.

– Феденька, ты меня совсем не слушаешь, – до него тихонько дотронулась Катя.

– А, что? – он тряхнул головой, чтобы сбросить с себя остатки видения.

– Как назовем?

– Федя, – он еще не пришел в себя.

– Это же девочка, – засмеялась Катя. – Я обещаю тебе, второй обязательно будет Федя, а ее давай назовем Машей, Машенькой, – нежно прошептала она.

Федор не хотел больше слышать это имя, но и не слышать не мог.

1984 г. СССР. Москва

– Машенька, деточка, просыпайся, – Надежда Николаевна, не церемонясь, потрясла дочь за плечи.

– В чем дело? – Маша с трудом открыла глаза. – Который час?

– Машенька, быстро одевайся, нам нужно срочно уехать.

– Куда? – девочка села и потерла кулачками лицо.

– Все вопросы потом, у нас нет времени, – мать подала ей одежду и вышла из комнаты.

Девушка, все еще не понимая, что происходит, стала медленно натягивать джинсы, за ее дверью слышались приглушенные голоса. «Интересно, кто это? – она автоматически посмотрела на часы. – Без четверти три».

– Готова? – в комнату заглянул отец.

– Пап, что происходит?

– Так нужно, деточка, верь мне, – в глазах у мужчины была тревога.

– Нас что, эвакуируют?

– Причем срочно. Готова? – он взял ее за руку. – Пошли.

Маша успокоилась, такое уже один раз было, в Польше, кто-то сообщил о заложенной бомбе, их так же ночью подняли с постели и перевезли в другое место. Тогда информация оказалась ложной.

В гостиной, кроме матери, находилось двое мужчин, один был знаком, другой неизвестен.

– Алекс, вам нужно поторопиться, машина уже ждет, – быстро проговорил незнакомец и протянул руку отцу. – Желаю удачи!

Маша вместе с родителями вышла на пустынный двор посольского комплекса.

– А где все?

Взрослые переглянулись, но почему-то промолчали.

«Наверное, мы последние», – усаживаясь в машину, сделала вывод девочка и, положив голову на плечо матери, сладко заснула.

Ее опять разбудили и, открыв глаза, Маша увидела трап самолета.

– Мы уезжаем?

– Да, – отец легонько подтолкнул ее в спину.

– Куда?

– Мы возвращаемся домой.

– Я не поеду!

– Маша, сейчас не время для истерик! – строго прикрикнула Надежда Николаевна.

– Нет! – озираясь в поиске отходных путей, прокричала девочка.

Но никто не стал ее слушать, морской пехотинец, как былинку, взял извивающееся тело и занес в самолет.

Она кричала, плакала, а самолет, в котором они были единственными пассажирами, набирал высоту.

– Девочка, пойми, – рядом присел отец, – если бы мы так срочно не покинули Россию, нас бы арестовали.

– За что?

– Это трудно объяснить, мы просто попали в жернова двух политических систем, а доказывать друг другу свое превосходство они предпочитают на простых людях, – Алекс Морозов слегка кривил душой, но только слегка.

– А Федор? – ее губы дрожали.

– Ты сможешь ему позвонить. Потом. – И, посмотрев в несчастные глаза дочери, добавил: – Может быть, он сможет приехать…

– Когда? – в ее голосе прозвучала вся надежда Мира.

– Ну, наверное, когда закончит школу. – Александр просто старался успокоить дочь, сам в свои слова он не верил.

– Но это же через месяц?!!

1985 г. США. Коннектикут

Прошел год, самый тяжелый, как тогда казалось, год ее жизни. Мир окрасился в черный цвет, Маша с трудом сдала экзамены в школе, она вообще жила теперь с трудом.

Сразу же по приезде домой девочка не выпускала телефонную трубку из рук, но неизменно корректный голос телефонистки сухо отвечал: «Абонент не отвечает».

– Как, как не отвечает?! – кричала Маша. – Он должен ответить!

– Вы хотите повторить заказ? – непоколебимо спокойным голосом интересовалась работник связи.

– Да! Да! Пожалуйста!

– Ждите.

И все начиналось сначала.

Каждый день Маша писала ему письма, несмотря на то, что они всегда возвращались с пометкой «адресат выбыл». И тогда Маша, взяв деньги, без разрешения родителей отправилась в Вашингтон.

В просторном, современной постройки здании по Tunlow road ее встретил любезный «товарищ» и после заполнения необходимых анкет предложил отправиться домой.

– Сколько мне ждать? – она затаила дыхание.

– В течение десяти дней мы вам позвоним, – маленький лысый мужчина буравил ее глазами.

Маша выдержала взгляд – в этом неприятном на вид человечке было заключена вся ее дальнейшая жизнь, ее опасность и защита, гибель и спасение.

Девушка вернулась домой, а на следующий день их навестил Роберт.

Алекс Морозов молча смотрел на гостя, Роберт был его сослуживцем, худой, высокий, с гривой седых волос и походкой профессионального военного. Когда ему позвонили из конторы и сообщили о выходке дочери, настоятельно попросив принять необходимые меры, Алекс честно признался, что не сможет этого сделать. Тогда появился Роберт.

– Виски? – прервал затянувшуюся паузу хозяин дома.

– Да, пожалуй, – он ослабил галстук. – Извини, но я должен буду поговорить с ней достаточно жестко, может быть, хоть это отрезвит ее.

– Нет. Я тоже раньше так думал, но теперь понимаю, что нет, – Алекс подал стакан гостю и тяжело опустился в кресло. – Это больше, чем нам кажется. Это больше, чем она сама! – он сделал глоток. – Пойми, это самое дорогое, что у меня есть, я жизнь за нее готов отдать! – в глазах стояли слезы. – А стал палачом собственной дочери.

– Не казни себя, ты делал свою работу. И хорошо делал! – с жаром добавил гость. – «Пурпурным сердцем» просто так не награждают! Ты помог людям обрести свободу, коммунистический режим в Польше – пал, и твой вклад здесь просто неоценим, и в России, не сегодня – завтра, твой труд будет оправдан. Ты великий человек, Алекс!

– Мы не на приеме у шефа, так что прекрати нести чушь! Какое мне дело до всех этих людей, если я не смог сделать счастливым всего одного! И самое главное – это моя дочь!

– Порой приходится идти на жертвы, ты знал, куда идешь работать, – назидательно произнес Роберт, но, посмотрев на тревожные черные круги, пролегшие под глазами собеседника, немного смягчил тон. – Поверь, это просто детская блажь, она еще будет счастлива, выйдет замуж…

– Что ты говоришь? Какие жертвы, это же моя дочь, моя! – Алекс схватил Роберта за руку. – Ну, можно же что-то предпринять? Ну, вывезите этого мальчика сюда!

– Это невозможно.

– Но почему? Мы вывозили и более значимых людей.

– Это невозможно, – твердо повторил Роберт. – Поднимется слишком большой шум. Мир и так на грани взрыва, отношения напряжены до предела, продолжается конфронтация вокруг стратегических вооружений и размещения ракет средней дальности в Европе, Олимпийский комитет СССР заявил об отказе участвовать в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе, президенты не выпускают красную кнопку из рук, сегодня достаточно и малой искры, для того чтобы разгорелся великий пожар! Ты хочешь, чтобы из-за какого-то мальчишки началась третья мировая война?

Маша услышала стук в дверь и еле слышно отозвалась.

– Мам, я не хочу есть, я сплю.

– Это не мама, а кушать тебе обязательно нужно, смотри, как похудела, – в комнате появился сослуживец отца, девушка была с ним знакома еще по Варшаве. – Можно? – уже расположившись в ее кресле, спросил он. – Мари, нам нужно поговорить.

Маша удивленно подняла брови.

– Я принес тебе одну кассету.

– Фильм? – переспросила она, с трудом отрывая голову от подушки.

– Да, кое-что о России.

«Россия! Россия!» – слова волшебным звуком отозвались в сердце.

– Где у тебя видео? – он уже рылся в ее аппаратуре.

Маша, затаив дыхание, села поближе.

– Это скрытая съемка наших спецслужб, – Роберт присел рядом. – Поверь, мне стоило огромных усилий привезти этот фильм сюда. Но я думаю, что это единственный способ остановить тебя, – он говорил ровно и монотонно, словно читал лекцию.

«Ну, хватит! Включай же!»

Словно прочитав ее мысли, Роберт замолчал и нажал на пуск. На экране замелькали черно-белые кадры очень плохого качества, пересеченные белыми линиями помех. Маша напряженно вглядывалась и, наконец, поняла, что на экране плохо освещенное помещение, скорее, какой-то подвал из времен средневековья. В комнате, подвешенный на веревке, болтался незнакомый мужчина, которого методично избивали двое в военной форме, затем появился третий с раскаленным шестом и воткнул его в ногу подвешенного, даже без звука был слышен его нечеловеческий крик.

– Ну все, пожалуй, достаточно, – видя полуобморочное состояние девушки, Роберт нажал на стоп.

Экран погас, но крик незнакомца так и остался висеть в воздухе.

– Зачем вы мне это показали? – нервно обхватив плечи, дрожащим голосом спросила Маша.

– Это подвалы КГБ. Во-первых, ты и сама могла там оказаться, но, к счастью, наши спецслужбы работают лучше, чем их, – не без гордости произнес Роберт. – Нам удалось вас спасти, а теперь ты хочешь сама отдать себя им в руки?

Маша напряженно смотрела на гостя.

– Ты ходила в советское посольство? – видя ее недоумение, решил помочь Роберт.

– Да! – Маша с вызовом посмотрела на собеседника.

– Тебе не стоит этого больше делать.

– Мне обещали дать ответ.

– Ответа не будет, – он специально говорил резко, хотя ему было очень жаль эту девочку. – И если ты не прекратишь свои попытки, то поставишь под удар не только свою семью, но и семью этого мальчика.

– Почему? Разве мы виноваты, что любим друг друга?!!

– Вы виноваты в том, что родились не в том месте, а может, не в то время, – уже с горечью добавил он. – Пойми, твои настойчивые попытки связаться с ним могут навести КГБ совсем на другие мысли, и тогда он окажется в такой же тюрьме. – Роберт и сам не понимал, кому и чем могли помешать эти дети, но приказы начальства привык исполнять.

– Но я должна его увидеть! Я все равно поеду к нему, даже если мне придется идти пешком!!!

– К сожалению, существует железный занавес, куда людям из свободного мира доступ закрыт.

– Свободный мир?! – закричала девушка. – И это вы называете свободным миром?! До каких пор люди будут уподобляться животным и метить свою территорию? – глаза ее сверкали безумным огнем. – Кто? Кто дал вам право делить землю на квадраты? Она же круглая! Вы понимаете, круглая!!!

1717 г. Франция. Париж

О пирах и диких оргиях, устраиваемых регентом, ходило множество веселых историй и неправдоподобных слухов. Все высшее общество Парижа мечтало быть приглашенными на эти вечеринки «Адама и Евы», но только избранные удостаивались такой чести, остальные же кусали локти или делали вид, «что не больно и хочется». Честолюбивый Филипп тоже не остался в стороне, и вот теперь он мог с полной уверенностью сказать: «Жизнь удалась!» Он достиг всего, к чему влекло его самолюбие.

Филипп подъехал к дому виконта де Полиньяка в половине девятого вечера. Молчаливый привратник, облаченный в ливрею, проводил его в дом. Внешнее убранство было великолепно. Парадные залы для обеда, танцев и игры в карты располагались анфиладой по одной оси и были обильно украшены позолоченной резьбой. Многочисленные зеркала, обрамленные пышным декором, благодаря отражениям создавали иллюзию дополнительного пространства.

– Рад видеть вас, милый маркиз! – искренне и радушно приветствовал его хозяин. – Разрешите, я представлю вас моим гостям.

В зале находилось более дюжины нарядно одетых дам и не менее ярких кавалеров.

– Друзья! – громогласно произнес виконт. – Позвольте представить, наш новый друг маркиз де Обинье!

Среди публики послышался приглушенный шепот, дамы смотрели на Филиппа с вожделением, мужчины с интересом.

– Я знал вашего отца, – к нему с холодной улыбкой подошел герцог Шартский в сопровождении очаровательной молодой женщины с томным взором. Сразу было видно, что природа наделила ее красотой, позабыв при этом дать совесть и душу.

– А он хорошенький, – протянула дама, нежно погладив Филиппа по щеке.

– Познакомьтесь, Шарлота Демар, – несколько запоздало представил свою спутницу герцог.

– Актриса, – добавила она, словно это был королевский титул.

– Мы зовем ее Мессалиной, ибо о ее похотливости ходят легенды. Не удивляйтесь, мой юный друг, – герцог панибратски обнял Филиппа за плечи и уж как-то совсем близко склонился к его лицу. – Мы все здесь имеем свои прозвища. Вон, например, Бролье, – он указал в сторону рослого, очень тучного мужчины болезненного вида с багровым лицом. – Мы называем его Бульоном, Ла Фара – Толстым раком, Носе – Пипкой, потом вы сами поймете почему.

– А как мы будем звать маркиза? – беспардонно влезла Шарлота.

– Сначала нужно посмотреть, каков он в деле, – громко расхохотался только что подошедший смуглый денди, разодетый в красный камзол, украшенный яркими бантами и лентами.

– Это граф де Бланка, по-свойски мы окрестили его Веселой болтушкой, – пояснил монсеньер и, нежно обняв Филиппа за талию, заглянул в глаза. – Ну и как вам мои висельники?

«Действительно, общество мерзавцев, прикрытое роскошью и титулами. Куда уж там шпане с улицы Маре», – пронеслось в голове у Филиппа.

– Да вы не теряйтесь, маркиз, здесь ведь не Версаль, – заметив его смущение, подбодрил виконт де Полиньяк и громко объявил: – Господа! Прошу всех к столу!

В соседнем зале уже стоял накрытый стол, роскошно украшенный хрусталем и серебром. Гостям предложили замечательный биск из раков, черепаховый суп, салат из омаров и спаржи, палтус под креветочным соусом, филе мясо косули в соусе из мадеры, жареных фазанов, тетеревов, рябчиков, кабаньи ноги, запивалось все это великолепным шампанским и превосходным токайским вином. Слуги за столом отсутствовали, поэтому гости «ухаживали» за собой сами, запуская руки в тарелки.

– А теперь, господа, балет, – объявил хозяин дома уже изрядно подвыпившей публике.

Такого Филипп точно не ожидал, импровизированную сцену стали заполнять голые музыканты, под первые скрипичные аккорды появились артисты в костюме Адама и стали танцевать удивительный танец плоти.

Герцог Шартский привлек к себе сотрапезницу, срывая с нее одежду, давая тем самым сигнал к началу любовных утех. Разогретые танцами и вином мужчины с веселым смехом стали задирать дамам юбки. Филипп оказался в крепких объятиях мадам Лонгвиль и одной из танцовщиц. Дамы яростно срывали с него одежду, словно он был тряпичной куклой. Маркиз в некотором недоумении разглядывал пары, которые без стыда, при свете сотен свечей, самозабвенно занимались своим делом на ковре, стульях, столе и диванах. Но молодость взяла свое, и Филипп, почувствовав возбуждение, накинулся на мадам Лонгвиль.

Уже много позднее он испытал очередное жизненное разочарование и с горечью подумал: «Есть две трагедии в человеческой жизни – не достигнуть своих целей и достигнуть их».

1988 г. СССР. Москва

Федор неожиданно для всех, и прежде всего для себя, стал любящим, заботливым и нежным отцом. Он накупил кучу игрушек, совсем замучил Мишку просьбами о распашонках, пеленках и комбинезончиках, сам купал девочку, качал ее на руках, пел песни, вскакивал по ночам, стоило ей подать голос. Катя тихонько радовалась. Ей казалось, что он любит дочурку, потому что это плод их совместной любви. И ничего, что он, как прежде, бывал зол и агрессивен. Зато Федор стал чаще бывать дома и даже разговаривать с ней. И не страшно, что эти разговоры только о дочери, ведь малышка их объединила.

Нина Сергеевна мучилась и страдала из-за вынужденной разлуки с сыном. Ей было горько сознавать, что ее ребенок вырос и больше не нуждается в ней, и самое главное, его выбор больше не был в ее пользу. Теперь все новости о сыне приносила Света, которая изредка проведывала брата. Дочь медленно, но верно, капля за каплей, внушала матери, что нельзя ставить мужчину перед выбором между женщиной, родившей его, и женщиной, родившей ему ребенка. Нина Сергеевна и сама понимала это, но ревность и дух соперничества не давали ей покоя. Внутренний голос подсказывал, что затянувшаяся размолвка может превратиться в огромную пропасть, которую уже не преодолеть, а сейчас, с рождением внучки, появился шанс. Сейчас им всего лишь надо было воспользоваться маленьким, хрупким веревочным мостиком…

Нина Сергеевна не стала звонить сыну, а просто в один из воскресных дней с заранее приготовленными, исключительно для внучки и сыночка, подарками явилась к ним домой.

– Здравствуйте, – дверь ей открыла Катя, с мокрыми руками, слегка растрепанной косой и красными от недосыпа глазами.

«Осунулась, похудела», – что-то похожее на жалость колыхнулось в душе свекрови.

– Кать, кто там? – в прихожей появился Федор. – Мама?

– Сыночек! – она не удержалась и бросилась ему на грудь, словно он только что вернулся с войны. – Растим вас, растим, – она рыдала, не скрывая своих чувств, – а потом, в старости, даже стакан воды некому принести.

– Мам, ну зачем ты так? – Федор еще сильнее прижал мать к себе.

– А что, нет? Даже не позвонил ни разу, не спросил. А может, я уже умерла?

– Прости, прости, – Федор гладил ее по голове и чувствовал себя виноватым и счастливым одновременно.

– Ладно, – Нина Сергеевна вытерла слезы и посмотрела на Катю. – Показывай! – приказала она.

Ее провели в спальню, где у окна стояла деревянная детская кроватка. Женщина склонилась и долгим взглядом изучала младенца, потом умелыми руками взяла девочку и, положив на широкую супружескую кровать, распеленала. Маша проснулась, оглядела взрослых и тихонько, не напрягаясь, подала обиженный голос, прекрасно понимая, что незачем прилагать особых усилий, «любящая бабушка и штаны на сахар променяет». Так и случилось, ее тут же подхватили теплые, нежные руки.

– Наша порода! – вынесла вердикт бабушка и прижала малышку к себе. – Маленькая моя, это я, твоя бабулечка.

Катя с Федором облегченно вздохнули.

– Как ты без меня жила? Тебя никто не обижал? – сюсюкала Нина Сергеевна, искоса поглядывая на невестку. – Ты мне только скажи! Я им всем покажу, где раки зимуют!

Федор засмеялся, Катя тихонько улыбнулась.

– Так! – не спуская с рук ребенка, начала новоиспеченная бабушка. – Это кто же додумался поставить детскую кровать у окна? – и она грозно посмотрела на Катю.

Девушка опустила глаза.

– А в чем дело, здесь света больше, – вмешался сын.

– Света им много! А то, что ребенку здесь дует? Да, моя маленькая? Никто о тебе не позаботится, кроме бабушки, – она поцеловала девочку в розовую, нежную щечку и начала командовать. – В общем, так, тумбочку поставь сюда, кровать сдвинь, лампу перенеси…

Катя с Федором молча следовали ее указаниям, сын был рад восстановленному миру и не хотел нового скандала, и потом, у его девочки должно быть все – мать с отцом, любящая бабушка и… – настроение опять стало портиться.

Удовлетворившись перестановкой в спальне, Нина Сергеевна, все так же прижимая Машу к себе, словно ее кто-то пытался отнять, пошла проверять «порядок» дальше.

– Здесь пыль! – она залезла за батарею. – У вас, между прочим, теперь ребенок.

– Так, а это что? Почему бутылочки не накрыли марлей? Это борщ? – женщина открыла кастрюлю. – Тебе нельзя есть красное, у ребенка может начаться аллергия! – все свои многочисленные претензии она высказывала молчаливой невестке.

Мир воцарился! Нина Сергеевна стала каждые выходные пропадать у сына, возиться с внучкой и «воспитывать» Катю.

– Почему пеленки не погладила?

– Вот, творог ешь, – она выкладывала в тарелку деревенский продукт с рынка, добротно заливала сметаной и подавала невестке. – Ребенку нужен кальций! – безапелляционно заявляла Нина Сергеевна и контролировала, чтобы все было съедено.

Катя безропотно давилась «витамином».

– Это суп? Почему мяса мало? Это рассольник? Почему жира много? Где сыр? – свекровь открывала холодильник. – Феденька любит сыр, да и тебе полезно.

На Катю ее набеги действовали, как проверка народного контроля, но она терпела, во-первых, потому что видела, как рад муж общению с матерью, во-вторых, Нина Сергеевна действительно души не чаяла в Машеньке. И потом, свекровь подолгу гуляла с девочкой на улице, давая ей возможность выспаться.

1985–1986 гг. США. Коннектикут

У каждого человека есть своя ахиллесова пята, и если в нее попасть, то…

Для Маши мир рухнул, последняя надежда увидеть Федора разлетелась на мелкие осколки, и их уже не собрать. Если бы всю ее горечь и страдания можно было разделить на всех жителей планеты, то не осталось бы ни одной улыбки.

Время вдруг стало тягучим и липким, чувства притупились настолько, что мир едва проглядывал сквозь черную пелену. Маша вдруг ощутила общую анестезию всего тела: нет ни запахов, ни звуков, ни вкуса, ни желаний, и только мысли копошились, как адский клубок змей.

Она устала мучаться, и бороться тоже устала. В свои юные годы, еще не успев пожить, Маша уже оказалась на руинах собственной жизни. Разрыв эмоциональной связки оказался губительным, она так довела себя, что уже не могла подняться с постели, мышечная скованность не давала возможность самостоятельно передвигаться. Еда, которую пыталась впихнуть в дочь Надежда Николаевна, тут же выходила обратно, словно организм отвергал все, что шло ему на пользу. Маша худела на глазах, от нее не осталось не только лица, но и тела. Но больше всего родителей беспокоила ее полная безучастность ко всему происходящему, девочка перестала говорить и все время находилась в состоянии полудремы, словно поломанная кукла, у которой безжалостный кукловод оборвал все нити.

Врачи только разводили руками и предложили пройти более тщательное обследование в одном из частных госпиталей Коннектикута.

Алекс вместе с женой проследовали за любезной секретаршей в уже знакомый кабинет доктора Хенца.

Профессор Хенц, добродушный мужчина лет пятидесяти, со щечками хомячка и пронзительными глазами, в самый первый день их печального знакомства туманно сообщил, что состояние пациентки критическое, и пока он не проведет необходимое и тщательное обследование, ничего конкретного сказать им не может. И вот сегодня он сам пригласил их. Родителей сразу насторожил тот факт, что в кабинете присутствовал еще один человек, высокий, спортивного вида, в белом халате.

– Прошу вас, познакомьтесь, это мой коллега доктор Фрайдер.

Мужчина поднялся и протянул руку.

– Кофе, чай? – продолжал любезничать профессор.

– Нет, нет, – Надежда Николаевна испуганно схватила мужа за руку.

– Ну что ж, – Хенц вздохнул. – Новости не очень хорошие. Но! – он постучал карандашом по столу. – Не безнадежные. У вашей дочери рак.

– Боже! Нет! – женщина заплакала, уткнувшись мужу в плечо.

– Позвольте мне, коллега, – Фрайдер поднялся и стал ходить по кабинету. Его мужественное лицо внушало доверие. – У ваше дочери рак. Плюс сильнейшее нервное истощение, – он остановился и посмотрел на растерянных родителей. – Рак – это болезнь души, и возникновение его еще не изучено в полной мере. Проработав в этом направлении почти двадцать лет, я пришел к выводу, что нельзя бояться болезни, нужно бороться! Медицина сейчас располагает достаточно эффективными методами лечения этой «заразы», – как мог, успокаивал Фрайдер. – Но в вашем случае проблема состоит в том, что у девочки сильнейшее депрессивное состояние. Мы будем работать вместе с психологом, это замечательный доктор, к сожалению, она не смогла присутствовать сегодня, но у вас еще будет время с ней познакомиться. – Он остановился перед Надеждой Николаевной. – Но и ваша помощь необходима. Никаких слез! Вы слышите? – доктор повысил голос. – Девочка должна получать только положительные эмоции и положительную информацию! Постарайтесь пробудить у нее интерес к жизни. Она должна стать борцом!

– Но как? – Надежда из последних сил пыталась унять слезы. – Она же ни на что не реагирует, словно живая мумия.

– Нужно сделать все возможное.

– И невозможное тоже! – добавил профессор.

– Доктор, надежда есть? – тихо спросил Алекс.

– Надежда есть всегда!

Надежда Николаевна сидела у кровати дочери, она и сама уже превратилась в тяжело больного человека. От былой красоты остались осколки. Беда навела свои краски: черные круги бессонницы, красные прожилки от вечных слез и решетки морщин, словно заковавшие ее в цепи. Но то, на что походила ее дочь, не поддавалось никакому описанию. Девочка, при росте сто шестьдесят пять сантиметров, весила тридцать два килограмма. Полное отсутствие волос, бровей и ресниц, глаза ввалились, словно их втянули вовнутрь, а вместо губ была лишь запавшая, тонкая прорезь.

Когда она впервые увидела залысины на голове дочери, то просто упала в обморок. Доктор Фрайдер, в свойственной ему манере, как мог успокаивал женщину:

– Это последствия химиотерапии. Поверьте, все восстановится.

Она поверила, потому что очень хотела верить, но надежда угасала с каждым днем. Маша, обвешанная кучей проводов и пластмассовых трубок, словно бабочка, попавшая в паутину, уже практически не приходила в себя. Матери хотелось оборвать эти путы, прижать свою дочь к себе и бежать, бежать…

«Что же мы натворили?! – в очередной раз корила она себя. – Если бы только можно было все изменить!»

Надежда Николаевна вспомнила эпизод из прежней, счастливой жизни. Маше двенадцать, и она еще беспечна, любопытна и открыто радуется каждому дню.

– Ма, нам в школе задали сочинение на тему: «Если бы вам дали возможность изменить одну вещь в своей жизни, что бы вы изменили?» – она с интересом ждала ответ.

– Ничего, – не задумываясь, ответила мать.

– Почему?

– Если бы я изменила хотя бы один эпизод, в моей жизни не было бы тебя!

Тогда это было самое короткое сочинение в жизни ее дочери и самая плохая отметка.

Надежда Николаевна была дочерью иммигрантов в третьем поколении, но, несмотря на это, прекрасно говорила и писала по-русски, знала историю, нравы и быт своего народа. Еще когда она училась в университете, ей предложили работать в ЦРУ, ее знания во времена, когда карта пестрела красными звездочками и шла непрекращающаяся война не только за территории, но и души, были очень востребованы. Девушка пошла работать в разведку из политических убеждений, тоталитарный строй был неприемлем для нее по сути.

«Да, конечно, и в Америке не все так гладко и демократия не безгрешна, но это пока лучшее, что удалось придумать людям», – убежденная в своей правоте, она отправилась в подготовительный лагерь. Процесс подготовки молодой, амбициозной Надюше понравился. Их учили выживать там, где невозможно было выжить. Преподавали иностранные языки, криптографию, психологию, радиодело и все виды вооружения. Им объясняли, как знакомиться с нужными людьми и поддерживать с ними связь, как уходить от слежки и заметать следы.

Студенты называли друг друга только по именам, и так как саму Надю в то время звали Рита, то не нужно было иметь большого ума, чтобы догадаться, что и остальные совсем не те, за кого себя выдают. Студенты старших курсов исчезали так же внезапно, как и появлялись новички, без прощальных посиделок, почти по-английски, но никто не задавал вопросов, и уж тем более не обижался. Одним из новеньких и был Алекс – Александр – Рой. Никаких любовных интрижек не должно было быть, но, как ни странно, судьба оказалась к ним благосклонной и молодые попали в самый закрытый отдел – Оперативный директорат, который занимался планированием и осуществлением операций по всему миру. Вместе с молодым мужем Надежда неплохо потрудилась на благо демократии. Она ни разу до сего времени не усомнилась, что исполняет свой долг, и гордилась этим.

Если бы Надежда Николаевна знала, что за ее амбиции придется расплачиваться дочери, то никогда не сделала бы этот шаг.

Оперативники ЦРУ появились в Москве под крышей американского посольства вслед за созданием самого управления. Посольская резидентура задумывалась как основной исполнитель разведывательно-подрывной деятельности спецслужб на территории СССР. Восьмидесятые годы были переломными для Москвы, и Вашингтон это чувствовал. Морозовых отправили в Россию, в их функции входило проведение акций технической разведки. Но в Москве им не повезло. КГБ вскрыло и разоблачило около тридцати шпионских операций спецслужб, досталось также немцам и французам. Причем раскрыты были особо оберегаемые и тщательно законспирированные высокооплачиваемые агенты. К концу марта 1984 года не осталось сомнений в провале. Источники информации стали пересыхать, успешно работавших информаторов арестовывали, многие связи были утеряны, и даже электронная прослушка обезврежена. Морозовы едва успели унести ноги.

Маша последнее время ощущала себя в каком-то вакууме, мысли, которые раньше поедали ее, исчезли, оставив звенящую, черную пустоту. Она чувствовала дикую усталость от того, что зависла где-то в безвременье. Ей хотелось одного, чтобы эта пустота отпустила ее, подарив долгожданный покой.

И вдруг тьма стала вращаться все быстрее, и Маша увидела маленькую светящуюся точку. Точка разрасталась, превращаясь в огромный поток света, и девушка как-то сразу ощутила прохладный, свежий ветерок, который ласково пробежал по лицу. Она огляделась и обнаружила себя на дне глубокого и узкого ущелья, взгляд сам потянулся в небо, где в ярких лучах солнца, окруженный величественными верхушками снежных гор, завис монастырь. На самой высокой монастырской стене стоял Федор и махал ей рукой.

– Маша! Поднимайся, я тебя жду!

До счастья было рукой подать, но тут опять стала опускаться вязкая тьма.

– Я не вижу тебя! Ты где? – в ужасе закричала Маша, закрученная липкой, черной воронкой.

– Тикс! Монастырь Ти-икс!

Девушка внезапно очнулась, открыла глаза и впервые за столь долгое время осмысленно посмотрела на мир.

– Машенька, – Надежда Николаевна, сидевшая рядом, сразу же уловила этот едва заметный проблеск в глазах дочери.

– Мама, – женщина вздрогнула, это было первое слово, произнесенное девочкой за эти несколько ужасных месяцев. И хотя голос был слаб и еле слышен, но для матери он звучал громче духового оркестра.

– Да, да мое солнышко, – Надежда Николаевна склонилась к изголовью.

– Отвези меня в Тикс, – слова давались ей с большим трудом.

– Куда?

– В Тибет… монастырь Тикс… Меня там ждет Федор.

– Конечно, – женщина еле сдерживала слезы. «Она просто бредит». Надежда Николаевна взяла Машу за руку. – Вот поправишься, и мы обязательно поедем. Ты только поправляйся!

– Не потом… Сейчас, – девушка опять провалилась в забытье.

«Бедная девочка… Но кто же знал?» – мать горько заплакала.

А Маша теперь, каждый раз открывая глаза, умоляла отвезти ее в Тикс.

– Тикс, Тикс, – Алекс вместе с женой сидел за столиком в буфете госпиталя. – Она все время это повторяет. Что бы это значило?

– Девочка бредит, – жена устало опустила голову.

– Ну не скажи, я навел кое-какие справки, и вот что я выяснил, – он достал смятый лист бумаги. – Один из первых монастырей Ладака, основан в VIII веке, висящий между небом и землей, на высоте 14 537 футов, – читал мужчина, – занимает высочайшее место в Гималаях, – он поднял глаза. – Откуда она узнала про это место?

– Алекс, и ты туда же? – Надежда Николаевна заплакала.

– Немедленно прекрати! – он слегка повысил голос. – Тебе не кажется, что мы настолько невнимательны к собственным детям, что потом горько раскаиваемся. Бред, фантазии! Мы считаем, что она еще маленькая, чтобы что-то понимать, чего-то хотеть, на чем-то настаивать! Ведь так мы думаем о собственной дочери? И ее дружба с этим мальчиком казалась нам детской забавой… А что вышло? – сдавленно спросил он. – Нет! Наши дети мудрее нас! И мы должны! Мы просто обязаны напрягать весь свой слуховой аппарат, чтобы услышать их!

– Можно? – его монолог прервал профессор Хенц, присевший к ним за столик.

– Конечно, – Алекс попытался улыбнуться.

– Доктор… – Надежда Николаевна посмотрела на него с мольбой.

– Мне тяжело это говорить, – в его голосе звучала неприкрытая скорбь, – но мы бессильны, – старый профессор опустил глаза. – Метастазы задели жизненно важные органы, болезнь распространяется с неимоверной скоростью… – Он развел руками. – Честно говоря, я впервые встречаюсь с такой прогрессией, и самое главное, ее организм отвергает все лекарственные препараты. Пусть вам не покажутся странными мои слова, – доктор перевел взгляд на Алекса, – но у меня такое чувство, что эта девочка просто не хочет жить.

– Вы хотите сказать? – Надежда Николаевна в ужасе закрыла рот ладошкой, но слова уже вырвались и безмолвно повисли в воздухе.

– Да.

– Сколько? – Алекс плотно сжал кулаки.

– Несколько недель.

Надежда Николаевна заплакала навзрыд.

– Мне очень жаль, – доктор поднялся. – Сейчас попрошу кого-нибудь принести вам успокоительное.

– Подождите, – остановил его Алекс. – Вы ведь знаете, что девочка постоянно просит отвезти ее на Тибет?

– Да, – Хенц присел.

– Как вы думаете, мы можем ее забрать из клиники?

Женщина перестала плакать и подозрительно посмотрела на мужа.

– Как врач, я не могу вам разрешить сделать это, без надлежащей медицинской помощи срок ее жизни будет значительно сокращен. Но как человек, как отец… – он смотрел прямо в глаза собеседника. – Знаете, если бы мы могли относиться к смерти, как к рождению, уход близких людей не был бы таким удручающим, да и сам умирающий не испытывал таких мук. Мирная смерть – это великий дар! – доктор вздохнул. – И, наверное, это единственное, что вы еще можете для нее сделать, – он поднялся. – Извините.

– Алекс, что ты задумал?

– Мы отвезем ее туда, – твердо и безапелляционно произнес мужчина.

– Но она же умрет?!!

– Да! Но пускай она хотя бы умрет счастливой…

Через три дня Алекс Морозов, закончив все необходимые приготовления, в кабинете доктора Хенца подписывал надлежащие документы о том, что берет на себя всю дальнейшую ответственность.

– Вы мужественный человек, мистер Морозов! Не знаю, смог ли бы я поступить так же в такой ситуации…

– Не дай вам Бог оказаться в такой ситуации, – искренне пожелал Алекс.

– Желаю вам удачи! – профессор протянул руку.

– Спасибо! Она нам понадобится.

Хенц устало опустился в кресло. Он встречался со смертью довольно часто, но так и не смог к ней привыкнуть, каждый раз болезненно переживая чей-то уход и каждый раз радуясь чьму-то возвращению. Он любил свою работу. Он ненавидел свою работу. «Еще одна смерть, а может, и не одна, – он с горечью в сердце проводил взглядом сгорбленную от горя фигуру Алекса. – Как они будут жить? Ведь нет тяжелее наказания для родителей, чем пережить собственного ребенка!»

1717 г. Франция. Париж

Филипп, не желая никого будить в столь поздний час, вошел в свой дом через черный ход.

– Все шляешься? – позади него, прикрывая свечу, стоял Джо.

– А ты, старина, почему не спишь?

– Заснешь тут! Где ты был два дня? – шипел он, боясь сорваться на крик.

– Молодость, молодость, старина, – Филипп обнял старого верного друга, отца и учителя.

– Мадам извелась, – выговаривал Джо. – Маркизу опять было плохо.

– Что случилось? – лицо Филиппа сразу стало серьезным.

– А ты появляйся пореже, так, может, вообще на наши похороны попадешь, – старик отвесил ему подзатыльник. – Я-то ладно, бог со мной! Но мадам!

– Джо, не набрасывайся на мальчика, – на лестнице возникла хрупкая фигура мадам Обинье, укутанная в легкую шаль.

– Вот так всегда, – уже громко проворчал старик. – Всыпать бы ему.

– Матушка, в чем дело? Почему вы еще не спите? – Филипп поцеловал мадам в щечку и встревоженно посмотрел в глаза. – Как маркиз? Доктор был?

– Мэтр Марье приезжал.

– И что?

– Пойдем, – она взяла его под руку и провела в гостиную.

– Матушка, не пугайте меня. Что с отцом?

– Старость, мой мальчик. Старость, – грустно вздохнула мадам Обинье, присев на диван.

– Почему вы до сих пор не спите? У вас круги под глазами, нужно лечь в постель. Пойдемте, я провожу вас.

– Присядь рядом, – мягко попросила мадам. – Я давно хотела поговорить с тобой.

– В такой час? – удивился он, но все равно послушно сел.

– Я тебя практически не вижу, ты все время где-то пропадаешь. Ну да ладно, ты прав, это молодость, – она с любовью провела по его волосам. – Мне вот тоже кажется, что еще вчера я беспечно бегала по родительскому дому, играла в куклы, пряталась от отца, чтобы не ложиться рано в постель. А сегодня уже тяжело подниматься по лестнице, и буквы в книгах непослушно расплываются, и руки не слушаются…

– Матушка, вы чудесно выглядите, и вы еще так молоды! – Филипп поцеловал ей руку.

– Главное, как я себя чувствую. – В ее взгляде сквозила неприкрытая грусть, которую она, впрочем, тут же попыталась сменить на спокойствие. – Но я не жаловаться тебя позвала. Молодость пролетает слишком быстро, и все еще кажется, что будет – Завтра, но внезапно ты осознаешь, что все уже – Вчера. – Она нежно взяла его за руку. – Ты уже вырос, ты красив, умен и к тому же богат.

– Матушка, к чему эти комплименты посреди ночи?

– К тому, что ты завидный жених, но мне почему-то кажется, что ты не торопишься создать семью.

– Милая моя матушка, – рассмеялся Филипп. – Неужели вам не терпится поскорее от меня избавиться? Ну, представьте себе, в вашем доме появиться какая-то дама и будет вас же учить, как вам жить.

– Зато я наконец-то услышу детские голоса, а ради этого я готова терпеть все.

– Вам, конечно, знаком господин Мереваль?

– Знаком, я так понимаю, пока ты не расскажешь мне все парижские новости, не успокоишься?

– Наберитесь терпения, матушка, все это имеет непосредственное касательство к затеянному вами разговору, и раз уж вам все равно не спится, позвольте мне тщательно обосновать мой ответ, – настоятельно попросил Филипп. – Так вот, известный вам господин Мереваль, застав свою жену с молодым офицером, между прочим, в собственном доме, спокойно попенял: «Как вы не осторожны, сударыня», – и так же спокойно удалился, а его жена, не уступая ему в выдержке и хладнокровии, несмотря на беспокойство любовника, продолжила свои игры.

– Извини, но я все же не понимаю, какое отношение имеют все эти пошлости к нашему с тобой разговору, – строго посмотрев на сына, потребовала ответ мадам Обинье.

– Матушка, эти истории спокойно пересказываются друг другу со смехом. Неверность, измена теперь называются хорошим вкусом и срывают бурные аплодисменты. Неужели вы хотите, чтобы и я стал героем подобных курьезов? – Филипп посмотрел маркизе прямо в глаза. – Когда я встречу женщину, которая будет обладать хотя бы половиной ваших достоинств, то я немедленно попрошу у вас благословения.

– Льстец, маленький хитрый льстец, – она поцеловала его в лоб. – Ты умеешь разговаривать с женщинами. Ну, хорошо, пойдем спать.

1995 г. Россия. Москва

– Папулька пришел! Папочка! – дочь уже в прихожей повисла у Федора на шее. – Я так соскучилась! А где ролики? – она разочарованно посмотрела на папины руки, в которых ничего не было.

– Машуля, я куплю их обязательно, до лета ведь еще далеко, – виновато оправдывался Федор.

– Ну и что? Ты обещал! – она обиженно надула губы.

– Прости, прости, завтра обязательно куплю, – он обнял дочь за плечи.

– Значит, признаешь, что виноват? – Маша хитро прищурилась.

– Признаю, – он был бессилен перед теми, кого любил.

– Тогда купи мне еще сумку.

– Маленькая вымогательница! – засмеялся Федор. – А как в школе дела? – он присел на диван, и дочь прыгнула ему на колени.

– Добрый вечер, Феденька, – в комнату вошла Катя и, нерешительно обняв мужа, поцеловала его в щечку. – Кушать будешь?

– Нет, я уже поел, – сухо бросил он и опять обратился к дочери: – Так как в школе дела?

– Все нормально, – девочка засмущалась.

– Все нормально, – подтвердила Катя. – Если не считать того, что меня вызывали к директору.

– Вот как? – Федор перевел взгляд на дочь, требуя объяснений, но та упорно молчала.

– Хулиганка, гадости на стенках пишет, – пришла ей на помощь мать.

Федор громко рассмеялся, но тут же взял себя в руки.

– Я даже не знаю, что сказать, – еле сдерживая улыбку, он строго посмотрел на дочь. – Как ты могла?

– Когда нечего сказать, говорят, что думают, – не осталась в долгу Маша.

– Ну вот! – всплеснула руками Катя. – С ней невозможно разговаривать.

– Мам, пап! Ну все, хватит! Сказала же, что больше не буду, вы лучше загадку отгадайте: без рук, без ног, на бабушку скок.

– Маша, прекрати немедленно! – повысила голос Катя. – Нет, ну так же нельзя, – она посмотрела на Федора, ища поддержку.

– Мамочка, когда нельзя, но очень хочется, то нужно обязательно! Ну что, сдаетесь?

– Сдаемся, – выдохнул Федор, боясь услышать разгадку из уст семилетнего ребенка.

– Коромысло!!! А вы что подумали?

Время было непростое, танки ушли с московских улиц, но страх остался, гигантские предприятия стояли закрытыми, научные сотрудники торговали у метро, фильмы почти не снимали, в театрах пустовали залы. До всех, даже до самых «образованных» стало доходить, что деньги, накопленные тяжким трудом в советское время на сберкнижках, без суда и следствия конфискованы. Федора спасло только то, что он совершенно случайно перед самой реформой задумал обменять квартиру и поэтому снял с книжки все свои сбережения. В стране царил хаос, анархия, гиперинфляция, и на фоне всего этого зазвучали три загадочные буквы, как три загадочные карты, знавшие ответ к процветанию.

В мае друзья уговорили Федора поехать на дачу в Березовку. Жен, естественно, никто с собой не взял, зато было много водки и красивых, готовых на все девочек. Эта развеселая кампания напомнила ему школьные годы, дедовскую дачу и, конечно, Машу…

Сразу захотелось одиночества, и Федор медленно пошел в сторону реки, замысловато пробегающей рядом. Размеренный, тихий поток неширокой речушки успокаивал нервы, даря спокойствие. Федор и сам не заметил, как оказался за дачным поселком. Нужно было возвращаться назад, но его внимание привлекла недостроенная церквушка, возвышающаяся на небольшом пригорке. Ноги словно сами понесли его к храму.

Небольшое деревянное строение с незаконченным куполом стояло в строительных лесах, но строителей, несмотря на то, что рабочий день был в самом разгаре, не наблюдалось.

Федор нерешительно дернул дверь.

– Закрыто, церковь еще не достроена. Служба проводится только по субботам и воскресеньям, – объяснил молодой человек, с открытым лицом, добродушными голубыми глазами, одетый в клетчатую рубашку с коротким рукавом и старенькие джинсы. Он подошел поближе к Федору и, медленно всматриваясь в незваного гостя, строго произнес: – Да от вас за версту несет, нельзя в таком виде приходить в храм божий.

– А ты – здешний поп, нотации читаешь? – набычился Федор.

– Извините, я не назвал свое имя, – он улыбнулся. – Отец Димитрий.

– Простите, – смутился Федор.

– Ничего, это в вас говорит общепринятое восприятие священника. По-вашему, я должен быть полным мужчиной с длинной бородой, в черной рясе и с огромной золотой цепью.

– Что-то в этом роде.

– Как видите, нет, бывают и такие, как я. Закончил семинарию, получил приход, правда, без храма. Ну, да ничего, с божьей помощью почти построили, люди помогают кто чем может.

– Вот, – Федор достал портмоне и вытащил все деньги, которые там были. – Надеюсь, долларами не побрезгуете?

– Главное, чтобы это было от чистого сердца.

– От чистого. Всего доброго, – и Федор зашагал к даче приятелей.

– Подождите, – окликнул его священник. – Как ваше имя?

– Зачем?

– Раз вы пришли в храм, значит, у вас болит душа. Я помолюсь за вас.

– Не надо, – засмеялся Федор. – Вам показалось! У меня все прекрасно, даже замечательно!

– И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.

Федор остановился и внимательно посмотрел на священника.

– Помолитесь за Машу.

– За Марию?

– Да, – и он быстро зашагал прочь.

«Только молись хорошо, когда я ее встречу, ей обязательно понадобится помощь!»

1717 г. Франция. Париж

Филипп стоял на кухонном столе, он был не только юн годами, но почему-то и мал ростом, практически он стал не больше рисового зернышка. Все это сильно пугало его, тем более, что на него медленно и грозно надвигалась огромная муха. Обливаясь холодным потом, он отчаянно озирался по сторонам в поиске надежного укрытия, но стол был девственно чист, а страшное чудовище – все ближе и ближе. Муха угрожающе жужжала, буравя мальчика неподвижными блюдцами злобных глаз. Филипп медленно двигался к краю стола, но, бросив короткий взгляд вниз, почувствовал, как все глубже становится черная пропасть отчаяния, его охватил безумный страх, от которого ослабело тело, а сердце забилось еще сильнее. Отступив до критической черты, он застыл и хотел закричать, но не смог вымолвить ни слова, и тут к столу подошла мать. Злое чудовище, увидав более сильного противника, напоследок громко прожужжало и улетела. Мать осторожно подставила Филиппу ладошку, на которую он с трудом взобрался, и медленно поднесла к лицу. Ее морщинки напоминали высохшие реки, нос – огромную гору, а в бездонном озере глаз мальчик увидел свое отражение и засмеялся. Страх куда-то исчез.

– Никогда и ничего не бойся! Я всегда с тобой! – тихонько шептали ее губы, и слабый ветерок с привкусом мяты и муската взъерошил его волосы.

Затем женщина отогнула лиф платья и поместила Филиппа вовнутрь. Его поглотил пьянящий аромат детства, где царил покой и беспричинная радость.

Он вдруг почувствовал абсолютную силу, покров любви и меч истины…

– Филипп, проснись же, черт тебя побери!

Маркиз открыл глаза и с идиотской улыбкой посмотрел на сидящего рядом Джо. Волшебство сна исчезло, улыбка погасла.

«Чертов сон!» – про себя выругался Филипп, он преследовал его на протяжении всей жизни: огромная муха и спасительница мать, – и, несмотря на блаженство, которое он испытывал во сне, просыпаясь, он всегда злился.

– Опять шлялся всю ночь? – беззлобно ругался старик. – Вставай, ты забыл, что приглашен на бал.

Регент давал бал в честь в честь английского посла, и вся аристократия Парижа согласно этикету должна была присутствовать, дабы выразить свое почтение к соседу, с которым у нее всегда были непростые отношения.

Старому маркизу опять стало хуже, и мадам де Обинье, буквально воспринимавшая данную ей клятву «быть вместе и в горе, и в радости», тоже осталась дома.

Филипп, одетый по последней моде, вошел в ярко освещенный и переливающийся всеми цветами радуги парадный зал Пале-Рояля и сразу окунулся в атмосферу праздника. Легкий шум разговоров, шелест шелка, тонкий запах духов и немытого тела… Нарядные дамы весело кокетничали с кавалерами, молодые девицы с мамашами приглядывались в поиске «жертвы».

Филипп прохаживался среди гостей, кивал мужчинам, улыбался дамам, и тут его взгляд упал на прекрасную молодую девушку, находившуюся в обществе графини де Конфлан.

У него перехватило дыхание, красота незнакомки ослепляла и даже пугала. Пышные золотистые волосы, густые ресницы, пылкий и одновременно нежный взгляд, изящные руки. Грация присутствовала во всем, что она делала. И в том, как она виновато опускала глаза, и в том, как она по-детски краснела. Филипп сделал несколько шагов в ее сторону и непроизвольно стал свидетелем разговора двух дам.

– Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как вы вышли замуж, а до сих пор ведете себя как неопытная девчонка! – возмущенно выговаривала графиня де Конфлан молодой даме, которая нервно теребила платье. – Приличные замужние женщины так себя не ведут! Господин Лафон говорит вам, что вы прекрасны, а вы краснеете, как дитя! Откройте же ваши глаза, в Париже можно краснеть только под кистью художника. Право же, здесь столица, а не ваш провинциальный Аменьен.

«Боже правый! Красота и добродетель в одном лице! – зачарованно подумал Филипп. – Но почему такая несправедливость, почему она принадлежит не мне?!»

– Вам тоже нравится эта малышка? – Филипп вздрогнул от неожиданного похотливого шепота в самое ухо. – Это мадам Феран д’Аверн, жена лейтенанта моей гвардии, он привез ее из провинции. Правда, хороша?! – по лицу регента пробежала плотоядная улыбка. – Посетите мой ужин, и вам тоже достанутся ее прелести, я люблю делиться с друзьями, – засмеялся герцог.

– Она посещает ваши вечера? – в ужасе переспросил Филипп.

– Еще нет, – герцог нахмурился. – Признаться вам, она еще та штучка! Я предлагал ей через мадам Конфлан сто тысяч и чин капитана для ее мужа. Представьте, она отказала, – на лице регента читалось неподдельное изумление.

– Я так и думал, – прошептал Филипп.

– Что вы сказали?

– Просто удивился, что при дворе еще остались добродетельные жены. Может, и мне отправиться в провинцию в поиске второй половины?

– Нет такой добродетели, которую нельзя было бы приобрести за деньги. – Герцог Орлеанский пронзил Филиппа взглядом. – Я привык получать то, что хочу!

2001 г. Россия. Москва

– Я не пойду на твое долбаное шоу! – орал Федор в трубку.

– У нас выходит два сериала, один широкоформатный фильм. Мы готовились к этому проекту два года! – Михаил тоже повысил голос. – Это, как ты называешь, шоу нужно тебе не меньше, чем мне! Ну, что ты уперся? Это хорошая идея. Нет! Это замечательная идея! Домохозяйки будут рыдать у экрана, слушая ваши детские рассказы.

– Чихать я хотел на твоих домохозяек!

– Федор, мы уже все проплатили, – взывал к его разуму Михаил. – Даже этот ваш олигарх Крылов и тот с радостью согласился.

– А я не согласен! – Федор швырнул трубку.

– Феденька, все в порядке? – на пороге стояла взволнованная Катя.

– Пошла вон! – заорал муж.

Катя закрыла дверь и тихонько заплакала. Она жила с Федором уже пятнадцать лет, но до сих пор не научилась спокойно относиться к его неприятностям. После рождения Маши она так и не пошла никуда учиться, хотя и очень хотела этого. Через девять лет родился сын – Феденька. Катя потихоньку привыкала к столичной жизни и к профессии жены звезды. Она научилась следить за собой и вести светские, ничего не значащие разговоры, но в душе так и не приняла столицу. Муж мало изменился, иногда он был добр и ласков, но чаще агрессивен и зол, а она по-прежнему любила его, несмотря на частые ночные отлучки, сплетни в «желтой» прессе и звонки молодых девиц, без обиняков заявлявших: «Я сплю с вашим мужем!» С годами ее чувства стали еще сильней и пронзительней, а он любил кого-то еще, теперь она знала это точно.

Однажды, еще в самом начале семейной жизни, Катя наводила порядок и обнаружила старую коробку из-под обуви с пожелтевшими от времени школьными фотографиями, поверх которых лежали плюшевые мишки, сшитые между собой ярко-красным, словно живым сердечком. Катя повертела их в руке, и тут в комнату вползла Маша. Увидев новую игрушку, девочка захныкала и потянула ручки. Катя, не раздумывая, вручила дочери бесполезную вещь. Она прекрасно знала, что Федор всегда идет на поводу у дочери, и если с женой он мог позволить себе все, что угодно, то в руках Маши он был как пластилин. Маленькая озорница все прекрасно понимала и бессовестно пользовалась своей властью над отцом.

Вечером Федор вернулся домой и, увидев дочь с новой игрушкой, побледнел, а потом с силой вырвал мишек из рук обескураженного ребенка.

– Кто? Кто тебе разрешил рыться в моих вещах?! – заорал он на Катю.

– Феденька, я просто убиралась, а тут Маша, ну я и дала, – оправдывалась она.

– Не сметь прикасаться к моим вещам! – его глаза налились кровью.

Дочь билась в истерике, но Федор к ней даже не подошел.

Уже потом, через пару дней, он купил Маше большого плюшевого медведя. Перед женой он так и не извинился, впрочем, как всегда.

Катя не считала себя жертвой, просто она любила человека, который не принадлежал ей, и в этом было высшее проявление чувств – любить, не требуя ничего взамен.

1986 г. Центральная Азия. Тибет

Алекс с женой и не приходящей в сознание дочерью прилетели в Дели и, сделав одну пересадку, оказались в Катманду – столице Непала.

В аэропорту их уже ждал проводник, которого Алекс заблаговременно нанял для предстоящего путешествия.

– Как долетели? – он говорил на довольно сносном английском. – Можете называть меня Пит, я знаю, что для европейцев наши имена слишком сложны, – невысокий, щупленький, одетый в молодежные джинсы и простую футболку китаец выглядел как двенадцатилетний подросток, и только сеточка морщин возле глаз выдавала его возраст.

– Прекрасно, это моя жена, а это дочь.

Маша полулежала в инвалидной коляске, закутанная в теплый плед. У нее на голове была вязаная шерстяная шапочка, потому что девушка постоянно мерзла.

Пит посмотрел на Машу, и уголки его губ дрогнули. «Я думал, что это старуха. Теперь понятно, почему эти белые обратились с такой странной просьбой». – Вы знаете, может, это и не мое дело, но позвольте дать вам совет.

– Что еще? – обернулся Алекс.

– Понимаете, монастырь Тикс не совсем обычен, как бы это сказать… – он стал подбирать английские слова. – Там не рады гостям.

Из того, что Пит знал об этом монастыре, следовало, что поездка этих людей туда будет впустую потраченным временем. Но если они располагают и временем, и, что самое важное, деньгами, то это их проблемы. Именно так рассуждал Пит, соглашаясь провожать чужеземцев к монастырю. А теперь, увидев измученных людей с погасшими глазами и нечто, похожее на человека, он решил убедить их не ехать туда.

– Наверное, вам лучше отправиться в Лхассу, именно там избираются главные хутухту, к тому же это еще и резиденция Далай-ламы, туда многие едут и многие исцеляются, тамошние монахи владеют старинными секретами врачевания.

Лишь на секунду у Алекса промелькнуло сомнение, но он тут же твердо ответил:

– Мы едем в Тикс.

– Хорошо, – не стал спорить китаец, в конце концов, он и так сказал слишком много, и, взяв сумку из рук Надежды Николаевны, предложил: – Следуйте за мной.

– Надеюсь, вы предусмотрели место для коляски? – озабоченно поинтересовалась она.

– Да, вы же об этом предупреждали. У меня большая машина, – успокоил ее Пит, и, бросив взгляд на Алекса, спросил: – Вы переночуете в гостинице, или сразу отправимся в путь?

– В путь! – он торопился доставить дочь до места, где она сможет обрести покой.

Дорога из Ладака, где им все же пришлось переночевать, вела вдоль деревень, стоящих в узких долинах, с довольно опрятными, двухэтажными домиками. Им то и дело встречались люди маленького роста, худые и сутулые, с маленькими головами и узкими покатыми лбами. У них были узкие, черные глазки, плоские носы, редкие бороды и впалые щеки. Бритыми головами, густо изборожденными морщинками, с которых сосульками свисали тоненькие косички, они походили на жителей другой планеты.

Самым поразительным были контрасты этой местности. Ледяные, колючие ветры через сотню метров сменялись легким бризом.

Наконец они добрались до небольшой деревушки, стоящей на выходе из ущелья. Рядом бежал бурлящий поток горной реки, а скалы, окружавшие деревню, были чрезвычайно странного вида, словно поставленные сюда руками человека. Уже смеркалось, и удивительный заход солнца бросал багровый пожар на скалы, отчего захватывало дух.

– Это деревня Тикс, – Пит остановился в самом центре селения, у небольшой, ярко раскрашенной часовни.

– Мы уже здесь, – Алекс вышел из машины, вдыхая полной грудью необыкновенно свежий воздух.

– Да, – Пит повертел головой. – Монастырь вон там, на вершине скалы, так что нам придется заночевать в деревне. Машиной туда не добраться, завтра попросим предоставить нам мула и носильщиков для вашей дочери.

Не успел Пит поделиться своими планами, как их окружили местные жители, дружелюбные, с широко открытыми, детскими глазами. Пит недолго о чем-то переговорил и обратился к Алексу.

– Мы заночуем у старосты, там и договоримся о проводниках.

Гостей проводили в небольшую комнату с низким потолком и стенами, покрытыми толстым слоем пыли, что не помешало хозяевам украсить их шикарными меховыми шкурами и небольшими полочками, на которых стояли всевозможные изображения Будды.

– Это спальня для гостей, – объяснил Пит. – А теперь хозяева приглашают вас на ужин.

Пройдя через анфиладу комнат, похожих одна на другую, они вышли на открытую террасу, с которой открывался вид окрестной пустыни, усыпанной серыми скалами.

Гостям предложили пиво, сделанное из хмеля, и небольшие рисовые лепешки.

На веранде, казалось, собрались все жители деревни, и Алекс, не скрывая любопытства, разглядывал улыбчивых людей. Одежда мужчин отличалась простотой: платья из серой льняной ткани, такие же панталоны, доходившие до колен. У некоторых имелись пояса с целым арсеналом маленьких вещиц – ножниц, иголок. Обувь из войлока была покрыта кожей. Женщины выглядели привлекательнее. Если мужчины были сутулыми и щуплыми, то дамы отличались крепким телосложением и дородностью. На них были заправленные в панталоны красные жакеты с белоснежными манишками и обувь, расшитая замысловатыми узорами, волосы туго затянуты в косы, а к ним прикреплены кусочки разноцветной материи, монеты и цветные камешки.

Алекс бы, наверное, еще долго смотрел на гостеприимных хозяев здешних мест, если бы жена тихонько не дернула его за руку. Он вздрогнул и увидел, что всегда спокойный Пит о чем-то оживленно спорит со стариком, а тот в ответ, поджав губы, монотонно качает головой.

– Что случилось? – поинтересовался Алекс.

– Я предупреждал вас, – Пит виновато опустил глаза. – Не хотят они нас везти, говорят, что монахи прогневаются. Это закрытая обитель, и вход разрешен только два раза в год, во время праздника, а если монахам что-нибудь нужно, то они сами спускаются в деревню. – Бедный Пит чуть не плакал, он уже был знаком с историей девочки и очень хотел ей помочь.

– Даже если нам не дадут проводников, мы все равно туда пойдем! – Алекс решительно посмотрел в глаза старику, тот тоже из-под опущенных век не сводил глаз с гостя.

Не успел Пит перевести слова Алекса, как сидевшая рядом со стариком женщина что-то быстро-быстро залепетала.

– Ну вот, все и решилось, – облегченно вздохнул проводник и, повернувшись к Алексу, разъяснил: – Она ему грозит, что если он вам не поможет, то она объявит ему и братьям конге и приведет джинг-тух.

– А что это?

– Конге – это своего рода развод, а джинг-тух – любовник.

– У них такие «высокие» отношения? – Алекс удивленно приподнял брови.

– Понимаете, здесь преобладает многомужество, старший брат выбирает жену, которая становится общей для всех членов его дома, а единственного сына отправляют к женщине, имеющей уже двух-трех мужей.

– И женщины соглашаются? – ахнула Надежда Николаевна.

– Девушку никогда не выдают замуж без ее согласия, женщина имеет право на неограниченное число мужей и любовников.

– И они не ревнуют?

Пит улыбнулся.

– О ревности здесь имеют смутные представления. Тибет слишком хладнокровен, чтобы признавать любовь. Дети здесь почитают мать, ибо в отцах им разобраться сложно. Я, как мужчина, не одобряю многомужества, – добавил он, – но не могу осуждать его в Тибете, ибо без него население чудовищно возросло бы, а нацию захлестнула бы нищета и голод, что привело бы за собой череду пороков: убийства, воровство, доселе неизвестные его жителям.

Их разбудили, едва забрезжил рассвет, и взору сразу же открылся изумительный вид, скрытый от глаз вчерашними сумерками. На одной из скал был высечен многометровый Будда, а причудливые, выбеленные монастырские стены, словно приклеенные к скале, отчетливо виднелись вдали. И солнце в своем гордом подъеме, как нимб, обволакивало этот висящий в воздухе монастырь.

У Алекса закружилась голова.

– Боже! Это же просто картинка из фантастического фильма, – не скрывая восторга, воскликнула Надежда Николаевна.

Им предложили старых мулов, а Машу аккуратно переложили на деревянные носилки. Она это почувствовала и открыла глаза.

– Мы уже здесь, ты только еще немного потерпи, – у Алекса заболело сердце от невозможности взвалить на себя все ее страдания.

Девочка закрыла глаза, и из-под век выкатилась маленькая слезинка. Восходящий лучик солнца подхватил ее, и на лице заиграла переливчатая радуга.

– Я все правильно сделал! – прошептал Алекс.

В сопровождении четырех жителей деревушки они пересекли шаткий мост из двух длинных бревен, покрытых слоем хвороста, что создавало иллюзию подвесного моста, и не спеша стали подниматься вверх по узкой горной тропе.

Через несколько часов пути их взору открылась необыкновенно прекрасная панорама. Зелено-голубую долину опоясывало величественное кольцо летящих вверх скал, увенчанное белоснежными шапками вечных снегов. Воздух был разреженным и ароматным. Путешественникам показалось, что они попали в волшебный мир. Окружавшие скалы напоминали развалины древнего мира, перенеся путешественников на много веков назад. Неизвестно откуда возникло чувство гармонии, а узкая, извилистая тропинка стала дорогой к себе. Они поднимались все выше, и очертания монастырских стен становились яснее и четче.

Путники уже смогли разглядеть, что стены дополнены особого рода деревянными цилиндрами, украшенными желтой и белой материей. Повинуясь легкому дуновению ветра, они колыхались и издавали мелодичный звон, тут же подхватываемый горной стихией.

– Это молитвенные гируэты, – пояснил Пит, проследивший за взглядом Алекса. – Человек, который поместил их, был освобожден от обязанности молиться, так как все, что можно просить у бога, уже начертано здесь.

Дорога, если ее можно было назвать таковой, вела вдоль обрыва, и у Надежды Николаевны перехватывало дыхание от звука падающих камней. Она каждый раз лихорадочно оглядывалась из-за страха, что кто-нибудь из них сорвется вниз.

– Смотрите только вперед, – советовал Пит, вытирая капли пота.

Впереди показалась каменная ступа, выглядевшая словно купол церкви, только без креста.

– Здесь передохнем, – крикнул Пит.

Алекс заметил, что они спугнули грифов, которые заняли оборонительное положение всего в нескольких метрах от них. Птицы агрессивно и молчаливо смотрели на незнакомцев, и от их неподвижной враждебности мороз бежал по коже.

Путники уселись на камни, достав нехитрые продукты.

– Что это?! – в ужасе воскликнула Надежда Николаевна.

– Где?

– В-о-о-т! – она, заикаясь, указала на землю.

Алекс подошел поближе.

– Волосы, зубы… Чьи?.. Человеческие?!

Пит даже не сдвинулся с места и, продолжая с аппетитом поедать лепешку, между делом объяснял.

– По-вашему, это кладбище. Но своеобразное. Тибетцы считают, что раз со смертью человека его духовное начало покидает тело, то нет необходимости больше заботиться о нем. Монахи приносят сюда трупы, свежуют, снимая мясо с костей, затем кувалдой раздробляют каждую кость на мелкие кусочки, чтобы их могли проглотить грифы.

– Ничего не скажешь, экологический способ избавления от умерших тел, – Надежда Николаевна зябко пожала плечами.

– Да вы садитесь, отдохните. Впереди еще очень долгий путь, тем более, что мулов придется оставить здесь, – предложил Пит.

– Мы постоим, – ответил Алекс – кусок не лез ему в горло. – Теперь понятна враждебность птиц. Они подумали, что мы покушаемся на их пищу. Б-р-р!

Дальнейший путь пролегал по тропинке, которая сужалась над расщелиной в скале. Волосы вставали дыбом при виде бездонной пропасти почти у самых ног, и только туземцы равнодушно скользили по тропинке, бережно держа на руках драгоценную ношу. Наконец они добрались до вырубленной в скале узкой лестнице. Видимо, их подъем не остался не замеченным, потому что их уже встречал любезный монах в желтом плаще и шапочке с наушниками такого же цвета. В правой руке он держал молитвенный гируэт, который непрерывно вращал. Рядом стояли еще два монаха.

– Я вас ждал, – на неплохом английском поприветствовал монах.

– Вы говорите по-английски? – удивился Алекс.

– Да, – он был любезен, но немногословен, и только его бездонные карие глаза светились добрым светом. – Прощайтесь, – он кивнул в сторону Маши.

– Разве мы не останемся с ней?

– Нет! Этот путь она должна пройти сама.

1720 г. Франция. Париж

После раута в Пале-Рояле Филипп не переставал думать о божественной мадам д’Аверн, ему претила сама мысль, что этот стареющий ловелас герцог Орлеанский посмеет посягнуть на неземное божество. И конечно же, ему хотелось еще раз увидеть ее и прикоснуться к ее пальчикам.

Но его ждало разочарование и вместе с тем неописуемое чувство восторга и гордости за женщину, посмевшую бросить вызов герцогу, а в его лице и всему высшему свету. Привратник доложил, что госпожа сегодня утром отправилась в Аменьен, а благодаря золотому, выданному ему в качество благодарности за словоохотливость, также поведал, что ночью в их доме случился скандал. Господин д’Аверн кричал на жену и требовал, чтобы она стала более любезной с регентом. Наутро бедная мадам расплакалась и, даже не взяв личных вещей, отправилась за защитой к своим родителям.

Филиппа охватило яростное негодование. «Мерзавец! Подлец! Ну, ты мне заплатишь за это! Владеть таким сокровищем и выставлять ее на продажу, словно лошадь в базарный день?! – бушевал он. – Я поеду в Аменьен и потребую, чтобы она развелась! Я завоюю ее любовь и смогу защитить!»

Ему не терпелось немедленно отправиться в путь, но он здраво рассудил, что мадам необходимо дать время, чтобы прийти в себя и объясниться с родителями. Он нисколько не сомневался, что люди, сумевшие воспитать такую дочь, не оставят ее без своей защиты и внимания.

А через два дня Филиппа ждал удар. Слухи по Парижу распространялись быстро, и, сидя за игровым столом, шевалье де Конфлан поведал ему последние новости. Несмотря на бегство жены, господин д’Аверн решил воспользоваться столь выгодным для него интересом регента к собственной супруге и, навестив герцога, выдвинул ему свои условия в обмен на жену.

– Представляешь, он потребовал у регента триста тысяч, чин капитана, губернаторство Наваррана в Берне, откуда был родом, и орденскую ленту, – хохотал шевалье. – Тебе не кажется, что это поистине королевская цена?

– И что дальше? – побелел Филипп.

– Ты же знаешь нашего Орлеана, когда он чем-то увлечен, то как маленький готов сделать все, лишь бы получить любимую игрушку.

– А мадам? – он не мог говорить.

– Получив все желаемое, новоявленный капитан поехал к тестю, о чем они говорили, осталось тайной, но только мадам под конвоем доставили в Париж, в дом некоего господина Дюнуайе, где наш регент провел несколько незабываемых ночей. Что с вами, маркиз? Вам плохо?

Филипп прикусил язык, чтобы не выпалить резкие слова, рвущиеся из сердца.

Этот рассказ настолько потряс Филиппа, что он поехал в квартал Маре, где напился до потери сознания. Это потом он решит, как поступить с негодяями, а сейчас ему было необходимо забыться.

Маркиз сидел за грязным столом в дешевом кабаке порочного квартала. Шум и хаос, царившие здесь, нисколько не мешали ему поглощать в огромных количествах дешевое вино. Напротив сидела представительница древнейшей профессии, уже довольно сильно потрепанная жизнью, с опухшим лицом и безразличным, равнодушным взглядом.

– Застенки Шабле переполнены узниками, два десятка виселиц от Гревской площади до Нового моста, на перекрестке Гийори летят головы с эшафота, каторжники на галерах Марселя, и все бесполезно! Знаешь, почему? – женщина пошатнулась и чуть не пролила вино мимо рта. – А потому, что навар, получаемый полицией, хорошее подспорье семье. Так чем эти копы лучше меня? – еле ворочая языком, философствовала дама. – Ничем! Правильно сказал святой отец на воскресной проповеди: в рай есть дорога, да никто не идет; ворота тюрьмы крепко закрыты, а люди стучатся. Права я? Нет, ты мне скажи, права?

Мутными от вина глазами Филипп посмотрел на собеседницу.

– Ангел! А он орденскую ленту, – маркиз икнул.

Этот диалог, который каждый из собутыльников вел сам с собой, похоже, устраивал обоих, и мог бы продолжаться до тех пор, пока один из них не свалился бы в беспамятстве под стол, но в этот момент Филипп получил увесистый подзатыльник.

– Бездельник! Пропойца! – рядом стоял Джо.

– Ты чего дерешься? – Филипп попытался встать, но лишь пошатнулся и опять прилип к скамье. – Я, между прочим, дворянин, – неожиданно вспомнил он о своей чести.

– Дворянин? А я вот сейчас сниму с тебя штаны да надеру задницу.

– Ха! Только попробуй! – маркиз хотел ударить кулаком по столу, но промахнулся и чуть не завалился на бок.

– Эх, дворянин, – укоризненно покачал головой старик. – Бродяга ты, а не дворянин, – но драться, впрочем, перестал.

– Попрошу без оскорблений! – Филипп погрозил Джо пальцем. – Здесь, между прочим, дама.

– А, нашелся! – у стола появился запыхавшийся Шарль. – Эй, Рыжий, сюда! – махнул он рукой.

– Друзья! – Филипп хотел что-то сказать, но, видимо, сбился с мысли и, хлебнув вина, посмотрел на женщину. – Ты кто?

– Изабэла, – женщина сдернула шаль и, обнажив дряблую грудь, беззубым ртом прошептала: – Познакомь меня со своими друзьями.

– Послушай, красотка, сейчас так много благородных дам, готовых дарить свою любовь даром, что нет надобности в твоих услугах. Брысь отсюда! – приказал Артур.

– Нет, пусть останется, – заупрямился Филипп. – И вы оставайтесь, выпейте со мной. А? – он жалобно посмотрел на друзей.

– Может быть, хватит? – Косой присел рядом. – Ух, и задал ты нам работенку, третий день тебя ищем. Пошли домой.

– Ему нельзя домой, – испугался Джо, который боготворил маркизу и боялся огорчить ее.

– Ну, нельзя, так нельзя, – не стал спорить Артур. – У меня отлежишься, – и он протянул Филиппу руку. – Вставай!

– Не-а, я здесь останусь.

– Косой! – одного взгляда хватило, чтобы огромного роста гигант легко перекинул Филиппа через плечо и потащил к выходу.

– Поставь на место! – вырывался маркиз, но силы были явно не равны. – Все, вы мне больше не друзья! – сказал он последнее, что еще мог сказать.

– Утром разберемся! – пообещал Артур.

2001 г. Россия. Москва

– Стоп! – закричал режиссер и поспешил к Федору. – В чем дело? Ты сегодня сам не свой.

Федор отвел глаза и молча, про себя, выругался. «Простой эпизод, а уже семь дублей! Семь!»

Ему было необходимо произнести всего пять слов, а он их все время забывал. Ему казалось, что все уже смеются над ним, и от этого еще сильнее нарастала злость.

– Не могу сегодня, голова болит.

– Ты же профи, это последняя павильонная съемка, завтра разберут декорации.

– Плевать! Не могу! – Федор повысил голос.

Режиссер вздрогнул и как-то странно посмотрел на актера, он знал его не один год, и ни разу Федор не позволил себе истерики. Он был профессионалом, причем старой закалки. За это его любили: и режиссер, и съемочная группа, а главное, публика.

– Федь, ну, правда, надо, – совсем по-отечески попросил Круглов. – Давай перекурим минут пятнадцать и повторим. Да?

– Да, – выдохнул Федор. – Извините меня.

– Ничего, бывает, – кивнул режиссер.

Ему сразу же принесли стул и горячий кофе с молоком и без сахара, как он и любил.

– Спасибо, – улыбнулся он миловидной женщине, помощнику режиссера.

– Что-нибудь еще? – его обожал весь персонал. При всей своей звездности, Федор был одинаково приветлив со всеми, и каждый мог сказать, что он дружен с великим Степановым. Его любили верхи и низы, не любил только тот, с кем он был сам собой.

– Нет, – он опять улыбнулся своей звездной улыбкой.

Федор закрыл глаза и тут же перед глазами появился Михеич.

Он увидел его впервые на вахте, при входе в училище. Старый седой человек в больших очках, с перевязанным проволокой отломанным ушком, в старом, потертом костюме и… с бабочкой. Его тогда так поразила эта бабочка, не к месту и не ко времени одетая, что мысль была одна – старик не в себе. Но, каждый раз проходя мимо, Федор вглядывался в это изборожденное морщинами лицо и ловил себя на мысли, что оно ему знакомо.

Где-то к концу учебного года вместо Михеича появилась бабулька в синем берете с вязальными спицами в руках. Федор хотел пройти мимо, но мысли о старике не давали покоя.

– Извините, а Михеич где?

– Заболел, – старушка смотрела поверх очков. – Старый уже, ноги отказали.

– А где он живет? – Федор и сам не понимал, какая сила заставляет его интересоваться судьбой малознакомого человека.

– Тебе зачем? – старушка перестала вязать и прокурорским взглядом окинула любопытного студента.

– Ну, навестить, – он не был уверен, что сделает это. – Может, лекарство какое нужно…

Бабулька как-то странно посмотрела на Федора и молча нацарапала адрес на клочке бумаги.

Федор некоторое время перекладывал этот листок из одного кармана в другой и наконец решил его выкинуть, но что-то опять кольнуло в области сердца, и он, купив фрукты, отправился по указанному адресу. Старик жил в самом центре Москвы, в одном из староарбатских переулков, правда, его дом находился в плачевном состоянии. Некогда гордые львы, охранявшие вход, сегодня отбитыми носами и лапами походили на безродных бродячих псов. Широкая мраморная лестница была загажена, словно ее не убирали с момента отъезда последнего барина в семнадцатом году, и только деревянные перила, несмотря на затертость, все же демонстрировали свою добротность.

«Почему люди считают, что своя территория начинается с порога квартиры? А лифт, лестница, двор? Не может стоять дворец на навозной куче!» – в который раз подумал Федор, поднимаясь на третий этаж.

На нужной ему двери было семь звонков с полуистлевшими указателями имен, фамилию он не знал, поэтому осторожно ткнул в верхний.

– Чего? – дверь ему открыла пожилая женщина в старом засаленном халате.

– Извините, мне бы к Михеичу.

– Второй снизу, ну проходи уж, ладно, – что такое гостеприимство, в этой квартире не ведали. – Ходють, ходють, – бубнила она, пропуская Федора в темный длинный коридор. – Четвертая дверь слева.

Под суровым взглядом соседки он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату. В глаза сразу же бросились старые афиши, развешанные на давно не крашенных стенах.

– Боже! – он сразу же узнал это лицо. – Борис Могилевский! Звезда тридцатых – сороковых годов. Вот кого он мне напоминал. А я думал, что он умер… – от потрясения Федор не заметил, что говорит вслух.

– Как видишь, жив еще…

Перед ним сидел старик в старом вязаном свитере, замотанный в рваный женский пуховой платок, и в растоптанных войлочных туфлях на ногах. Весь его вид жалкого оборванца никак не вязался с образом киноэкраных героев – молодых, сильных, франтоватых. Да и комната мало подходила на жилище для столь великого человека. Эти четырнадцать метров больше напоминали пристанище гоголевского Плюшкина: разногабаритные стулья, протертый до дыр диван, трюмо с пожелтевшим зеркалом, театральный парик, натянутый на трехлитровую банку, старые афиши и много, много черно-белых фотографий.

– Но как? – Федор в растерянности развел руками. – Как вы оказались здесь?!

– Это моя расплата за любвеобильность, – улыбнулся старик. – От четырех жен я всегда уходил с одним чемоданом в руках.

– А ваша работа? – Федор никак не мог отойти от потрясения. – Вы же эпоха! Легенда! Вам же цены нет, а вы на вахте сидите?!

– Как видишь, цена есть, – грустно вздохнул он. – Выпал из обоймы. Да и пил я много, в общем, сам виноват, – он устало махнул рукой. – А насчет работы? Спасибо, что хоть сюда взяли, все рядом с молодыми…

Они проговорили весь вечер, вернее, говорил Михеич, а Федор вдруг понял, как хорошо слушать о чужой, непутевой жизни, тогда своя – хотя бы на миг, но уже кажется прекрасной. Он уходил из этого дома с тяжелым сердцем и знал, что обязательно вернется.

«Какая странная штука судьба! Ведь это Борис Могилевский, которого поклонники носили на руках, вожди засыпали подарками. Любимец и баловень фортуны. И каков конец его жизни? Такой печальный и абсолютно бессмысленный. Выживание».

Федор помогал Михеичу чем мог, доставал лекарства, приносил продукты, но он понимал, что старику дороги не эти, пусть и жизненно необходимые вещи, он дорожит общением, возможностью поделиться своей прошлой радостью и сегодняшним стариковским брюзжанием. Федор видел, как горели его глаза, как разглаживались морщинки и распрямлялись плечи. Жизнь подарила им удивительный подарок. Старому – возможность поделиться опытом и надеждой, что он еще не зря ходит по земле, а молодому – большого учителя и индивидуальные занятия с Мастером.

– Почему у меня так не получается? – Федор только что снялся в своем первом фильме и делился с Михеичем впечатлениями об игре уже немолодого актера Воронина. – И роль маленькая, пара эпизодов, а такое чувство, что он и есть главный герой!

– У Воронина старая школа. Пойми, что существует разница между тем, чему учат, и как это использовать. – Михеич сидел в кресле, закутав ноги теплым пледом. – Понимаешь, мы умеем читать между строк, а вот как научиться говорить молчанием, расставлять акценты паузами? Это могут не многие. Мы работали в условиях жесточайшего контроля и цензуры, но мы доносили отголоски правды, потому что пропускали ее через себя.

– Ищи хорошее в плохом, плохое в хорошем.

– Да, ищи! – его глаза возбужденно загорелись. – Обязательно ищи! Но не ставь определения, не давай оценку! Ты должен научиться своей игрой задавать вопросы.

– Это как?

– Ты должен заставить зрителя задуматься. Только дурак знает ответы на все вопросы, мудрый всегда сомневается. Уважай своих зрителей, они не глупее тебя. Когда ты даешь свою оценку, ты даешь готовый ответ. Ведь так? А ты отрекись от себя! Научись задавать вопросы, и ты добьешься успеха!

Через год Федор взял Михеича на премьеру своей второй картины. Он купил ему смокинг и был поражен. Перед ним стоял аристократ – белая кость, голубая кровь, точнее не скажешь!

Михеича удивленно узнавали коллеги, кто-то здоровался, кто-то бросал косые взгляды. А зрители? К ним подлетели две молоденькие девушки.

– Извините, вы тот самый Борис Могилевский?

– Да.

– Ой! А мы думали, что… – вторая толкнула ее в бок. – Это вам, – девушка протянула букет.

– А автограф можно? – на Федора никто не обратил внимания, и нечто, похожее на зависть, шевельнулось в его душе.

Люди все шли и шли к своей недосягаемой звезде, тайне и загадке.

Старик распрямился и даже стал выше ростом, но в глазах стояла стена слез. Федор смотрел и поражался, ни одна слезинка не выпала из старческих больных глаз, даже сейчас он оставался великим и гордым Мастером!

Только когда Федор привез его домой, Михеич вдруг разрыдался и стал целовать ему руки.

– Спасибо! Ты не представляешь, что ты для меня сделал! Я думал, что я труп, живой труп! А я жив, жив.

– Нет, Федя, не так! Опять не так! – Михеич нервно соскочил с кресла, но тут же упал обратно, ноги уже не слушались. – Ты пойми, почему был велик Вахтангов или Ермолова? Они каждый раз, стоя на сцене, не боялись живьем содрать с себя кожу и, разрывая грудную клетку и ломая ребра, доставали на всеобщее обозрение окровавленное сердце, а потом уползали зализывать раны. А наутро, превозмогая боль, опять сдирали с себя кожу.

Он тогда еще не знал, что это был последний урок Мастера.

Михеич умер ночью, во сне.

– Федор, ты готов? – к нему осторожно подошел режиссер.

– Да! – он улыбнулся и бодро вскочил. «Михеич! Для тебя! Я им покажу, как из двух слов спеть песню!»

И он спел! Он содрал с себя кожу и открыл сердце!

Съемочная группа громко аплодировала. Он удивил всех, хотя, казалось, это сделать практически невозможно.

– Федор, нет слов, – восхищенный режиссер пожал ему руку.

Он и сам это знал. Даже тогда, в начале 90-х, когда кино не было вообще, когда пустовали театры, на Степанова продолжали ходить. Под него писали сценарии, под него находились деньги, он был один из немногих, кто не утонул в мутных водах анархии.

На съемочной площадке замаячила неуклюжая фигура Мишки, и его охватил острый приступ разочарования и привычной уже злости.

– Федька, талант! – вместо приветствия восторгался продюсер. – У меня даже слов нет!

«Вот и помолчи!»

– Спасибо, – это уже прозвучало вслух.

Федор переодевался в гримерной, а Майский буравил его глазами.

– И чего ты уперся, объясни? Хорошая передача.

– Вот ты и иди, – зло отозвался Федор, застегивая рубашку.

– Может, объяснишь, что тебя не устраивает?

– Все! Какой-то прямой эфир. Кто вообще это придумал? Воспоминания, детство, юность… – не унимался он. – А я не хочу ничего вспоминать!!!

– Ты и не вспоминай, – спокойно произнес Михаил. – Пусть другие вспоминают. Я читал сценарий, там очередь выстроилась из желающих петь тебе дифирамбы. И потом, этот ваш бизнесмен банкет заказал. Неужели тебе, и правда, не интересно встретиться с однокашниками?

– Я тебе уже сказал, что не пойду! – Федор хлопнул дверью.

– Пойдешь, пойдешь, – барабаня пальцами по столу, отозвался в пустоту Михаил Мартынович Майский.

О продюсере Майском давно гуляли фантастические слухи. Говорили, что за ним стоят грязные деньги мафии, что он лично убивает своих конкурентов, что он спит с молодой женой министра К. и отбил любовницу у генерала В. Его преследовали кулуарные разговоры об огромных взятках и об отмывание денег, но ни разу обвинения, выдвинутые против него, не получали подтверждений.

Майский часто вспоминал тюрьму и ту страшную ночь, когда он наказал обидчика. От смерти и нового срока его спас местный авторитет Терентий. Он спас его тогда и помог потом, когда, отсидев, Майский вышел в никуда. Имущество конфисковали, старые друзья делали вид, что они с ним не знакомы. Мишка начал с нуля и сумел сориентироваться в призрачных сумерках зарождающегося капитализма. Его, как и прежде, тянуло к талантам.

Сегодня он известный, богатый, имеющий вес в обществе продюсер, которого все время обвиняют в связях с мафией, а он всего лишь платил по счетам и жил в ладу со своей совестью, следуя однажды заведенному правилу – не обижайся, не осуждай, не презирай, а просто позволь миру быть таким, какой он есть.

«Да, все это очень и очень странно», – продолжал размышлять Майский над поведением Федора, сидя в пустой гримерке.

С самого первого дня их знакомства Михаил боготворил Федора, но никогда не показывал вида. Федор был для него загадкой. Талантливый, умный, с неимоверным обаянием, самоуверенный, любимец женщин, баловень судьбы, божественный гений! Но… злобный, мстительный, неуверенный, несчастный… И это тоже Федор! Кто сказал, что гений не может быть злодеем? Может!

«Ангел с глазами дьявола», – так про себя называл его Мишка.

Он посидел еще минуту, улыбнулся, достал из кармана телефон и позвонил Крылову…

Федор сидел в машине, нервными рывками вытирая остатки грима. «Приперся! Все испортил! Нигде покоя нет! – он посмотрел в зеркало. – Кажется, все. Куда ехать? Домой? Нет! Там Катька, со своими вечными любовными страданиями и преданными глазами. – Ее покорность порой выводила его из себя, как бы он ни унижал ее, она все принимала с благодарностью. – Прям, мать Тереза! И все вокруг: какая жена – красавица, умница! Если бы они знали, во сколько обходится мне ее красота! Визажисты, массажисты и еще бог знает что, – он не жалел денег, просто по привычке брюзжал, ведь рядом с ним должны находиться только лучшие. – Если бы не ее жертвенность в глазах!

Даже мать, которая в штыки приняла невестку и продолжала ее гонять „как сидорову козу“, даже она тихонько, чтобы не услышала Катька, выговаривала:

– Да тебе на нее молиться надо!

И Мишка туда же! Подхалим! „Катенька, твой муж должен тебе памятник прижизненный поставить“. А та глазки в пол.

– Ну, что ты! Это такое счастье быть с ним рядом!

Рабыня Изаура! Красивая, умная, но не свободная!

Хотя, чего это я? – оборвал он себя. – Катька, в принципе, хорошая жена. Не бубнит, не пилит, сцен ревности не устраивает, делает вид, что ничего не знает. А я делаю вид, что не знаю то, что она знает, – он ухмыльнулся, правда, горько. – И готовит хорошо, и в постели не перечит, и денег никогда не просит, всегда и всем довольна. А уж лучшей матери для детей и пожелать нельзя! Так что грех жаловаться, просто золотая жена! – сказал себе Федор, но домой все равно ехать не хотелось. – Все-таки трудно танцевать танго с женщиной, которая тебя не чувствует, – перед глазами опять встал образ белокурой девочки с белыми бантами. – Нет, брат, забудь, твой лимит на любовь исчерпан!»

Он и сам не заметил, как подъехал к «Рикардо» – итальянскому ресторану, модному в этом сезоне среди богемной, актерской братии. Никого не хотелось видеть, и Федор уже приготовился развернуться, но, заметив пару стройных ножек, взбежавших по ступенькам, передумал.

Его проводили за свободный столик, и он сразу же сделал заказ.

– И водки, грамм триста, – крикнул он вдогонку официанту.

Федор оглядел фонтаны, колонны, золотую лепнину. Всего много, и потому неинтересно. «Хотя кормят здесь хорошо».

Вышколенный официант принес поднос с запотевшим графином и закуску.

– Я сам, – он налил себе полную рюмку, залпом выпил и закусил балычком, настроение медленно поползло вверх.

Народу было немного, длинноногая красавица сидела с журналистом из желтой-прежелтой, с оттенками детских фекалий газетенки. Репортеры до сих пор гоняются за ним, пытаясь поймать на «горячем» то с К., то с П., но Федор только посмеивался: если уж раньше им с Машей удавалось обманывать КГБ, то где уж им теперь угнаться за людьми, прошедшими школу советского диссидента.

Девица ему не понравилась. Безликая кукла сегодняшних дней. И Федор облегченно вздохнул, внутренне радуясь этому обстоятельству. В последнее время он практически не испытывал сексуального влечения, это был скорее очередной путь доказать себе, что он, Федор Степанов, остается первым, желанным и лучшим.

«Да и откуда взяться индивидуальности? – он еще раз окинул зал. – Вставные зубы, моложавые маски – предмет гордости дорогих московских пластических хирургов, прически – „шедевры“ модных визажистов, отблеск золота и брильянтов на старческих руках, перед которыми бессильны все хирурги мира. Москва! Москва! Город честолюбия! Город, где признается только успех! Чтобы здесь жить, нужно быть мазохистом. Если ты чего-то добился, то ты на коне, если нет, то дырка от бублика, призрак, сквозь который можно пройти, не оглядываясь. Скольких ты растоптала и уничтожила, Москва? Сколько их, маленьких „наполеончиков“ нашло здесь только выжженную землю?» – Федор допил водку и попросил счет, решив, что самое лучшее сейчас все же отправиться домой.

Москва переживала строительный бум, повсюду возводились новые здания, офисы и даже коттеджи. Не остался в стороне и Федор, хотя, точнее сказать, он не возражал против изменения жилищных условий, а все заботы по строительству взяла на себя Катя. Она нашла архитектора и вместе с ним проектировала новый дом, не забывая отчитываться перед мужем о проделанной работе и получать от него немногословный кивок в знак согласия. Потом были строители, кровельщики, электрики, и Катя превратилась в прораба, контролера и приемную комиссию одновременно. Стройка завершилась за довольно короткий срок, и Федор остался доволен результатом.

Дом располагался на гектаре престижной земли, в десяти минутах езды от кольцевой дороги. Кирпичный особняк имел три уровня. Подвал под гаражом использовался под винный погреб и бильярдную, первый этаж был отдан под кухню и огромных размеров гостиную, широкая деревянная лестница вела к спальням, кабинету и закрытому зимнему саду под самой крышей. Интерьер был выдержан в спокойном, классическом стиле, без новомодных авангардных всплесков, и обставлен дорогой итальянской мебелью. За домом находился бассейн и газон.

Когда на новоселье съехались гости, то все как один отдавали должное очень тонкому и безупречному вкусу Федора. Катя как всегда осталась в стороне.

«И все-таки я молодец! – заехав в гараж, похвалил себя Федор. – Не многим удалось достичь благополучия в такой зыбкой профессии».

Он прошел через огромный холл с паркетным полом и антикварными зеркалами в тяжелых бронзовых рамах прямо в гостиную и упал на мягкий диван.

– Папулька, наконец-то ты пришел, – ему на шею бросилась нескладная девочка-подросток.

– Машенька, – он крепко обнял дочь. – Как дела? Как в школе?

– Ты лучше скажи, где ты был два дня? – обиженно надув губы, пошла в наступление дочь, что само по себе говорило о том, что «хвастаться» нечем.

– Лапуль, ну ты же знаешь, работа, – он сделал вид, что не заметил ее маленькую хитрость.

– Работа, работа, у всех родители, как родители, а я своего отца только по телику и вижу, – выговаривала девочка, – ты у меня телевизионный папа.

– Ну, не преувеличивай!

– У меня, между прочим, сложный переходный возраст, и мне нужно внимание.

– Я готов, – Федор придал лицу наибольшую серьезность.

– Я тебя хочу спросить как мужчину.

– Давай.

– Ты девчонок в школе лапал?

Отец от неожиданности побелел.

– А что случилось?

– Понимаешь, Гришка из восьмого «В» меня за попу хватает.

– Я ему голову оторву, – Федор задохнулся от ярости. Он настолько трепетно относился к дочери, что с трудом представлял себе то время, когда она начнет встречаться с мальчиками. Любой ее потенциальный жених уже был для него врагом.

– А вот этого не надо, – решительно отвергла дочь. – Я тебя не для того спрашивала, чтобы ты бежал на разборки, а потом надо мной вся школа потешалась. Я просто понять хочу мужскую психологию. Я, конечно, знаю, что у меня задница красивая, но зачем за нее хвататься?

Федор рассмеялся.

– Да, Машка, от скромности ты не умрешь. – «А Гришке этому я все равно шею намылю!»

– А что, не так? – она вскочила с дивана и принялась, покачивая бедрами, прохаживаться перед отцом.

– Ты лучше расскажи, почему у тебя в четверти двойка по географии, – в комнату неслышно вошла Катя. – Здравствуй, Феденька, – она прислонилась к дверному косяку и с любовью посмотрела на мужа.

– Как двойка?

– Ой, пап, – Маша тут же уселась к отцу на колени и уткнулась носом в плечо.

– Ну уж нет! – Федор решительно посадил девочку рядом.

– Не будет твоя дочь географом, – она виновато улыбнулась и посмотрела на отца своим беззащитным детским взглядом.

– Ну и кем же будет моя дочь? – он не мог долго сопротивляться ее натиску. Чем взрослее становились дети, тем сильнее и острее было ощущение любви к ним. Может, это потому, что понимаешь безвозвратность времени? Ведь мы часто за своими взрослыми заботами не успеваем, не выслушиваем, не замечаем своих детей. И вдруг в какой-то момент понимаем, что уже ничего не вернуть. И вот тогда чувство вины перед собственным ребенком заставляет в авральном порядке заполнять прорехи воспитания.

– Я стану режиссером, и тогда ты будешь со мной каждый день!

– Интересно, а, может быть, я не соглашусь работать с таким необразованным режиссером?

– Захочешь, захочешь, – погрозила дочь.

– Па-па! – в комнату как вихрь влетел пятилетний Федор, бросил на пол холщовую сумку и прыгнул к отцу под бок. Маша ревниво попыталась втиснуться между ними.

Cразу за внуком появилась уставшая, но по-прежнему ухоженная и моложавая бабушка.

– Ваши дети меня просто умотали, – Нина Сергеевна жаловалась по привычке. После того как Светлана вышла замуж за итальянца и переехала на постоянное место жительства в славный город Рим, она перебралась к сыну. Периодически Нина Сергеевна делала слабые попытки вернуться в свою квартиру, но они были скорее для проформы. Внуки так начинали визжать, что счастливая бабушка с легкостью «давала» себя уговорить остаться.

– Катя, сделай мне чай, – Нина Сергеевна присела в одно из кресел и сняла туфли.

Невестка тут же удалилась исполнять поручение.

Маша пыталась поудобнее пристроиться рядом с отцом, но более юркий брат залез к отцу на колени и крепко обхватил за шею, не оставляя пространства для сестры. Девочка покрутила головой и увидела выкатившиеся из сумки брата карандаши. Она подошла поближе и, убедившись в своей догадке, налетела на мальчика:

– Ты опять в моей комнате рылся? Зачем взял мои карандаши?

Федька еще крепче прижался к отцу, хорошо зная, что от сестры можно и в лоб получить. Она была единственным человеком в семье, который допускал рукоприкладство в отношении него.

– Машенька, но он же еще маленький, – первой заступилась за внука бабушка. – Тебе что, карандаши жалко?

– Вот так всегда! – закричала девочка, и на глазах засверкали слезы. – Маленький, маленький, вы его любите больше, чем меня!

– Глупенькая, – мягко улыбнулась Нина Сергеевна. – Просто он младше, и ему нужно уступать.

– А я девочка! – губы у нее задрожали, истерика была совсем близко.

– Ну-ну, – Федор поднялся и обнял дочь. – Конечно, ты девочка, а ты мужчина, – он ласково посмотрел на сына. – А мужчины должны уступать. Да?

– А я маленький мужчина! – топнул ногой сынишка.

– Мужчины не бывают маленькими или большими. Мужчина всегда мужчина.

– Не хочу быть мужчиной, хочу быть маленьким! – и сын тоже заплакал.

Федор в растерянности заметался между детьми, не зная, что предпринять. Положение как всегда спасла Катя. Она сразу же оценила обстановку, спокойно поставила перед свекровью чай с тонко нарезанным лимоном и, взяв на руки плачущего сына, как ни в чем ни бывало обратилась к дочери:

– Там тебе Генка уже два раза звонил.

– Генка? – слезы сразу высохли, и девочка, забыв про все обиды, понеслась к телефону.

– Пойдем, мой маленький, мама тебе что-то покажет, – Катя оставила Федора и свекровь наедине.

– Как у нее это получается? – совершено серьезно поинтересовался он, присаживаясь рядом с матерью.

– Потому, что она женщина, – Нина Сергеевна прижала сына к себе, взъерошила ему волосы и, понизив голос, чтобы, не дай бог, не услышала невестка, проговорила: – И, между прочим, хорошая мать и хозяйка. А ты? – она строго посмотрела на сына. – Что это еще за новая мамзель с тобой на обложке?

– Это не мамзель, а моя новая партнерша по фильму.

– И по кровати. Я все читала!

– Ты меньше читай всякую ерунду, сколько раз тебе говорить – то, что пишут в газетах, не есть правда, еще профессор Преображенский не рекомендовал читать газет.

– Он не рекомендовал читать исключительно советских газет, и только до обеда.

– Да? – Федор удивленно поднял брови.

– Да! Где ты был два дня? У Катьки глаза красные, – Нина Сергеевна опять перешла на шепот. – Ее не жалко, меня ладно, – она страдальчески закатила глаза. – Но дети? Они же тоже это читают!

– Мам, в отличие от тебя, дети воспринимают это, как новый прикол, – засмеялся сын. – Знаешь, что мне сказала Машка, когда прочитала о том, что у меня дом на Кипре, а там пять жен?

– О тебе и такое писали? – ужаснулась мать. – Бедная девочка!

– Так вот, твоя бедная девочка сказала: «Па, во классно! Ты хоть позвони, узнай, где этот дом, а то на Кипр ужасно хочется».

– Боже мой, – покачала головой Нина Сергеевна. – И ты еще смеешься над этим?

– Ма, – Федор понял, что пора менять тему, иначе разбор полетов закончится скандалом. – А мы со Светкой тоже так ругались?

– Что? – Нина Сергеевна не сразу поняла, о чем он ее спрашивает.

– Тоже выясняли, кого ты больше любишь?

– А как же! – она могла часами рассказывать о своем материнском подвиге. – Ты разве не помнишь, как пытал меня?

– Нет.

– Ты подходил и спрашивал: «Ма, если начнется война, ты кого первого будешь спасать – меня или Светку?»

– Да? Ну и кого? – совершенно серьезно спросил сын.

– Дурачок! – она легонько ударила его по лбу, и оба рассмеялись.

– Федь, – очень осторожно начала мать, поглаживая его по голове, – отец звонил.

Федор напрягся.

– Плохо ему, – продолжала Нина Сергеевна.

Он молчал.

– Столько времени прошло, ну неужели ты не помнишь ничего хорошего?

– Помню! – Федор вскочил. – Твои глаза помню и свой стыд тоже помню! – он покрылся багровыми пятнами.

– Феденька, нужно уметь прощать.

– Да! – он взял себя в руки. – Можно простить того, кого знаешь, а его я не знаю! Он для меня пустое место. Понятно? Все! Пойду к себе.

– Федя.

– Я ничего не слышал, – поднимаясь по лестнице, отозвался он.

– Нужно уметь творить добро.

– Добро? – он усмехнулся. – Добро – это изнанка зла.

Федор поднялся в спальню и упал на огромных размеров супружескую кровать. «Отец! Интересно, если бы мать узнала, кто помог ему упасть? А он? Жаль, что и ему не могу сказать, пусть думает, что это божья кара, а кто исполнитель – неважно! Хотя все же жаль! Может, правда, все рассказать? Нет, еще не время. Отец еще надеется на прощение, мечтает увидеть внуков. Пусть еще помечтает, тем сильнее будет удар! Прав классик – месть, это блюдо, которое подается холодным. И я буду смаковать каждый кусочек!»

1994 г. Россия. Москва

Третья картина принесла настоящий успех, а главное, деньги, но спокойствия в душе Федора как не было, так и не возникло. Он давно истязал себя смачными картинками валявшихся в грязи врагов. Он просыпался утром и представлял Машу, оборванную, голодную, беззубую, просящую милостыню на нью-йоркских улицах, или отца, копающегося на помойке в поиске пустых бутылок.

До Маши он дотянуться не мог. Пока! А вот отец…

«Раз он стал плохим отцом, то я возьму реванш, став плохим сыном!»

Однажды совершенно случайно в Доме кино он встретил бывшего однокурсника Андрея Захарова, высокого стройного блондина с ярко-синими пронзительными глазами и фигурой атлета. Его амплуа не только на сцене, но и в жизни – герой-любовник. Героем он, конечно, не был, а вот любовником за приличные деньги был отменным.

На него заглядывались женщины, и мальчик из глубинки быстро оценил возможности большого города, справедливо рассудив: «Почему женщинам можно зарабатывать телом, а ему нельзя? Что это за двойные стандарты? Все-таки у нас равноправие!»

Талантливый, умный, одаренный богом мальчик играл в самодеятельном театре своего провинциального городка и жил вместе с мамой и тремя сестрами. Андрюша с детства знал, что такое взятая взаймы десятка до получки. Он хотел другой жизни! Назвать его испорченным нельзя, просто у каждого из нас разные потребности души. И не его вина, что думать о прекрасном он мог только с сытым желудком.

С легкостью поступив в театральный институт и оказавшись в общаге с нищенской стипендией, он прекрасно понимал, что помощи ждать неоткуда. Тогда Андрюша решил действовать. Он стал знакомиться с дамочками бальзаковского возраста и вскоре переехал пусть в съемную, но зато отдельную квартиру. Затем появилась машина.

В институте Федор брезгливо обходил сокурсника, считая ниже своего достоинства даже здороваться с ним. Но эта случайная встреча натолкнула его на определенные мысли.

– Привет, – он поздоровался первым.

– Привет, – Андрюша явно растерялся.

– Пойдем, кофе выпьем, разговор есть, – и, не оглядываясь, Федор пошел вперед. Он давно уже понял, что людьми нужно управлять, приказывать, тогда у них не остается времени для размышлений об ущемлении собственного достоинства.

Они заняли свободный столик.

– Заказывай, – предложил Федор сокурснику, когда к ним подошел официант.

– А ты?

– Мне кофе, черный.

– Мне то же самое.

Официант, не высказав удивления, удалился.

Пока выполняли заказ, Федор собирался с мыслями, а Андрей напряженно гадал, чем вызван интерес к его скромной персоне.

– Чем занимаешься? – Федор постукивал пальцами по столу.

– Да так, ничем особенным, ушел на вольные хлеба.

– Успешно?

– Да, – Захаров неопределенно пожал плечами.

– Ясно. Заработать хочешь? – Федор исподлобья рассматривал сокурсника.

– А кто не хочет? – философски отозвался парень.

– Пять штук баксов, плюс расходы.

– А что делать? – Захаров напрягся, его явно приглашали не на съемочную площадку.

– Бабу соблазнить, рестораны, подарки, – с деланым безразличием объяснял Федор, – ну, не знаю, что там еще, тебе виднее.

– А тебе это зачем? – Андрей прищурился.

– Но не просто переспать, – не обращая внимания на вопрос, продолжал Федор, – а так, чтобы она мужа бросила.

– Ну да, а он мне потом голову оторвет!

– Не оторвет, – Федор в упор посмотрел на собеседника. – Имя другое назови, координат не оставляй, квартиру я тебе сниму. Месяца два хватит? – спросил он так, словно вопрос уже был решен.

– Ну, уйдет она от мужа, а мне что с ней делать потом, жениться?

– Слушай! – взорвался Федор. – Я думал, ты умнее! Кто тебе сказал, что на ней нужно жениться?

– Не нравится мне все это, – пробормотал Андрей, недоумевая, почему именно к нему Степанов обратился с такой странной просьбой. – Тебе-то с этого какая радость?

– Много будешь знать, скоро состаришься, – отрезал Федор. – Я плачу, ты исполняешь и никаких вопросов!

– Нет, – с напускной кротостью отказался Захаров. – Поищи кого-нибудь другого.

– Я умею быть благодарным, – Федор понизил голос, – и неблагодарным тоже. – Последние слова звучали почти как угроза.

Собеседник заерзал на стуле, ему было хорошо известно, как расправлялся Степанов с неугодными ему людьми, всегда нанося удар первым. И, как правило, это был удар в спину.

Он немного подумал.

– Скажи, – Андрей замялся. Раз уж нельзя отказаться, то стоит попробовать продать себя подороже. – А эпизодик, ну хоть маленький, можешь устроить?

– Попробую, – ответил он, изобразив на губах вежливую улыбку.

Федор без проблем снял квартиру, затем подъехал к дому отца и, дождавшись, когда из подъезда вышла Людочка, показал Андрею объект, дал денег и велел не скупиться.

– Запомни! Мне нужно, чтобы она бросила мужа!

Андрей молча кивнул. «Чудовище! Интересно, чем ему не угодил мужик или баба? Какая разница? Ясно одно, связываться с ним себе дороже».

Людмила Серебрякова родилась и выросла на окраине столицы с громким названием Перово. Сколько она себя помнила, они все время жили вчетвером в маленькой, двухкомнатной «распашонке». Четырехметровая кухня, где обедали в две смены, сидячая ванная, стиральная машинка, стоящая в прихожей, отчего в комнату приходилось протискиваться бочком. Проходная комната исполняла еще и функции родительской спальни, а в их с сестрой маленькой комнате, похожей на школьный пенал, смогла уместиться только одна кровать да письменный стол. Родители работали на заводе, поэтому семья жила довольно скромно, хотя и имела машину – старенький «Запорожец».

Люда мечтала вырваться из нищеты и жить в свое удовольствие. Окончив восемь классов, она здраво рассудила, что в их справедливом государстве счастливо живут немногие, а одни из немногих – работники торговли. И она поступила в торговый техникум. Окончив его с красным дипломом, девушка попала на работу в Военторг. Появилась модная одежда, лишние деньги, но опять приходилось возвращаться в душную квартиру и делить кровать с младшей сестренкой.

Тогда Люда решила выйти замуж. К кандидатуре мужа девушка подошла серьезно, первое, что ее интересовало, это отдельная квартира. Конечно, она, как любая молодая женщина, мечтала о любви и тихом семейном счастье, о детях и летних поездках к морю. Она рисовала в своем воображении разнообразные портреты суженых и мирные картинки совместной жизни, но неизменным оставалась только отдельная квартира.

Видимо, до бога долетела ее горячая мольба, и вскоре она познакомилась с милым молодым человеком, немного замкнутым и очень несчастным, переживавшим большую трагедию – в автомобильной аварии погибли его родители. Роман был скоротечным, Вадик нуждался в опеке, а в ней проснулось природное женское чувство – жалость. Жалость и сочувствие к такому ранимому и беззащитному, в мятых брюках, рубашках с оторванными пуговицами и… неубранной квартирой.

Через месяц после знакомства они подали заявление в ЗАГС, через три поженились. Людмила была на седьмом небе от счастья, она тут же сделала ремонт, потом поменяла кое-какую мебель. Молодая женщина так уставала, что была даже рада, когда, возвращаясь домой, находила своего мужа пьяно спящим на кровати.

«Ничего, ну выпил, так ведь не буянит, а спит, – говорила она себе. – Вот закончу ремонт квартиры и займусь им».

Сначала Вадика выгнали с работы, потом он стал выносить из дома вещи, с чем она уже мириться не могла. Начались скандалы и даже драки. Безобидный, интеллигентный мальчик превратился в тирана. Она не сдавалась, водила его по врачам, доставала новые препараты, «зашивала», кодировала, но результат был скоротечен. Муж держался максимум месяц, а потом, словно набравшись сил, начинал все сначала. Людмила боролась семь лет, но, вконец измотавшись, поняла, что у нее только два пути, либо начать пить вместе с мужем, либо от него избавиться. Она выбрала второй.

Последовал развод и размен. В итоге Людмила получила однокомнатную квартиру и полную свободу. Она, наконец, свободно вздохнула, словно марафонец, закончивший дистанцию. О новом замужестве Людмила даже не помышляла, еще слишком свежи были раны от первого. Сменив жилье, она сменила и работу, став заведующей столовой в одном из закрытых предприятий. Это было очень хлебное место, и Людмила поверила, что жизнь начинает поворачиваться к ней лицом.

В столовую приходили в основном мужчины и, естественно, не скупились на комплименты.

Шеф-повар, немолодая женщина предпенсионного возраста посчитала своим долгом ввести новую начальницу в курс дела.

– Мужики почти все женаты, так что погулять погуляют, а вот замуж…

Людмила и без нее отличалась практичностью и прагматизмом, поэтому благосклонно принимала легкий флирт, не строя планов на будущее.

Через несколько дней в столовой появился высокий, долговязый мужчина в идеально отутюженном костюме и белоснежной рубашке. И по тому, как почтительно здоровались с ним сотрудники, Людмила поняла, что это и есть ее новый начальник Павел Антонович Степанов, вернувшийся из отпуска. И, конечно же, от ее внимательного ока не ускользнуло то, как он раздевал ее глазами.

«Смотри, смотри, старый козел!» – подумала она про себя, даря ему одну из лучших своих улыбок.

На следующий день Павел быстрым движением сунул ей в руки записку с номером телефона, Людмила недовольно передернула плечиками и выкинула ненужную бумажку.

Дня через два он с удивлением, но довольно грубо поинтересовался:

– Почему не позвонила?

– У вас ко мне производственные вопросы? – смерив начальника надменным взглядом, спросила Людмила.

– Нет, – он растерялся.

– Тогда почему я должна вам звонить? – не сбавляя оборотов, дала начальнику отпор его подчиненная. Людмила сразу же поняла, чего от нее хотят, но, во-первых, ее возмутило то, что с ней обошлись как с дешевой шлюхой, а потом она твердо усвоила: мухи – отдельно, варенье – отдельно.

– Вы мне нравитесь, – начальник смутился и перешел на вы.

– Если я стану звонить всем, кому «нравлюсь», то у меня не останется времени для работы, – резко бросила женщина, повернувшись к нему спиной. По опыту она знала, что такие душевные порывы лучше пресекать на корню, кривотолки на работе ей были совсем ни к чему.

На лице Павла читалось искреннее недоумение, не то чтобы ему до дрожи в коленках хотелось затащить ее в постель, нет. В принципе его устраивали размеренные, доверительные отношения с женой, лишь изредка он позволял себе отвлечься на краткосрочные интрижки, не «отходя от кассы». Новая сотрудница была привлекательна и, как ему показалось по призывной улыбке, тоже была не против провести несколько приятных минут в задней комнате его кабинета, предназначенной для отдыха. Это все, о чем он думал, вручая ей телефон, но к его удивлению, она не позвонила, а потом нагло нагрубила. Павел пришел в невиданное им доселе смятение и стал думать о Людмиле чаще, чем ему бы хотелось. Он предпринял еще несколько попыток сблизиться, приглашал в ресторан, в театр и на все получал категоричное – нет!

Людмилу притязания стареющего ловеласа сильно раздражали, ей опять захотелось тихого, семейного счастья и на горизонте замелькала подходящая кандидатура молодого, младшего научного сотрудника. Они пока только переглядывались, а заигрывания женатого начальника были ой как некстати и могли ее скомпрометировать.

Однажды Людмила сидела дома и, позевывая, смотрела телевизор. Неожиданно раздался звонок в дверь.

«Кого это принесло? Наверное, Наташка, – она посмотрела на часы – восемь сорок. – Опять взаймы до получки, сто раз говорила, что вечером больше не дам!»

Трель раздавалась все настойчивее.

– Иду, иду! – она потуже запахнула халат.

На пороге стоял подвыпивший начальник с джентльменским набором в руках – цветы, шампанское и конфеты.

«Мало того, что на работе проходу нет, так и еще и домой приперся! Значит, изучил мои документы», – ее охватила волна ярости.

– Зачем пришел? – Людмила разозлилась, совершенно забыв, что перед ней стоит начальник.

– Я, вот, – Павел, конечно, не исключал возможности, что ему не сильно обрадуются, и даже выпил для храбрости, но криков и откровенного хамства он не ожидал.

– Я тебя звала?! – Людмила покрылась багровыми пятнами. – Кобель! Отправляйся к жене!

– Может, я все-таки зайду? – ему было неловко стоять на пороге.

– Зайдешь? Для чего? – грубо выкрикивала она. – Нет, милый! Я честная женщина, мне муж нужен, а не козел в огороде! – и она с силой захлопнула перед ним дверь.

– Нет, ну наглость! – Людмила металась по квартире. – Приперся, как к себе домой! Тоже мне, Казанова! – она понемногу успокаивалась, и тут пришло понимание. – Что же я натворила? Теперь придется уволиться по собственному желанию, пока не выдали «волчий билет».

Людмила прошла на кухню и достала из холодильника большой кусок торта.

– Обещала же не есть на ночь! – напомнила она себе. – Ничего, сегодня можно, даже нужно! Порадую себя, любимую! Работу жалко, где еще такую найдешь? – она немного подумала и достала бутылку водки. – Сам себе хозяин, спецобслуживание, – налив полную рюмку, она, не задумываясь, выпила. – А, ладно, возьму пока больничный.

Павел тоже впал в ярость, так бесцеремонно и по-хамски с ним еще никто не поступал, но вместе с яростью пришло страстное непреодолимое желание сорвать с нее одежду и впиться губами в ее наглые, полные губы, густо намазанные яркой помадой. Он ничего не мог поделать с собой, его неудержимо тянуло к этой женщине.

Когда она не вышла на работу, он вдруг почувствовал, что каждая его клеточка вопит от страха. А вдруг он никогда больше не увидит ее? Повинуясь внезапному порыву, Павел набрал ее номер.

– Алло.

– Людмила, это Павел, прошу вас, не вешайте трубку, – зачастил он. – Я просто хочу сказать, что согласен.

– Согласен? Вы о чем? – растерялась она, не понимая, что еще понадобилось от нее этому «старому козлу».

– Согласен стать вашим мужем, то есть… – он запнулся, – я не то хотел сказать. Станьте моей женой!

– Придурок! – она бросила трубку. – Нет, это ни в какие ворота не лезет! И на что только не идут мужики, чтобы затащить бабу в постель, – ей даже в голову не пришло, что он говорил серьезно. – Увольняться! Причем срочно!

Но чем больше она сопротивлялась, тем сильнее он хотел обладать ей.

Тяжело было принимать решение, но, переступив черту, Павел теперь делал все, чтобы добиться цели. Была ли это любовь, страсть или, может, проснувшийся животный инстинкт охотника, он уже не разбирал, а просто, высунув язык, тяжело дыша, с ничего не видящим взглядом бежал за добычей.

Людмила, возмущенная его неприкрытым цинизмом, яростно сопротивлялась. Написала заявление об уходе, не отвечала на телефонные звонки, не открывала двери, сидя дома тихо, как мышка.

В воскресенье утром, абсолютно уверенная, что надоедливый кавалер мирно спит в супружеской кровати, Людмила вышла за хлебом и увидела сидящего на ступеньках Павла. Небритый, с каким-то болезненно-идиотским выражением лица и бессмысленным взглядом, он вначале напугал ее. Но тут что-то щелкнуло в ее голове, и Людмила вдруг увидела всю эту ситуацию не взглядом замученной, истерзанной женщины, а другим, посторонним.

«А ведь он не врет… он действительно готов жениться… – Людмила в растерянности смотрела на Павла, не зная, что ей делать со своим открытием. – А почему бы и нет? Не так уж он и стар», – она уже откровенно рассматривала мужчину, словно выбирала баранью ногу на холодец, а он, затаив дыхание, ждал приговора.

«Говорят, и дети от мужчин средних лет намного талантливее, – она и сама не заметила, как вместо „старого козла“ Павел превратился в мужчину средних лет. – Наконец-то не нужно будет ходить на работу, да и машина у него есть, – мысли хороводом закружились в голове. – Это же совершенно другой уровень жизни! Заграничные поездки, шмотки, огромная квартира! – от открывшихся перспектив у нее перехватило дыхание. – Брак по расчету тоже может быть счастливым, если расчет верен! Нужно все правильно разыграть, чтобы он не слетел с крючка».

И она все прекрасно разыграла. Дала свое благосклонное согласие, но к телу до свадьбы не допускала.

Павел вдруг почувствовал давно забытое ощущение счастья и, помня усталость последних дней, решил, что испытаний для него хватит. Разбираться с женой, объяснять детям? Нет! На это у него просто не хватит на это сил, да он и не хотел их тратить!

Проконсультировавшись с адвокатом, он тихонько подал заявление на развод. Повестки в суд Нине Сергеевне не приносили, с квартирой тоже не возникло проблем. Он никогда не имел своего собственного жилья, так как жил у тестя, поэтому без проблем получил новую жилплощадь. «Дети? Дети вырастут и поймут», – он был в этом уверен.

Спокойно перечеркнув прошлое, Павел вошел в новую жизнь, не обремененный чувством вины ни перед кем.

Новая жизнь для Людмилы начиналась как красивая сказка. Трехкомнатная квартира на Ленинском проспекте и почти неограниченные финансовые возможности позволили ей вести тот образ жизни, о котором она грезила. К тому же Павел оказался заботливым и внимательным мужем. Резко поменяв жизнь, он вдруг обнаружил кучу свободного времени. Уже не нужно было уделять внимание детям, а старые приятели, вернее, их жены, перестали приглашать его в гости, справедливо полагая, что дурной пример заразителен. И Павел полностью отдался новой страсти.

Людмила была искренне благодарна Павлу и старалась изо всех сил, чтобы у них получилась счастливая семья, вот только детишек бог не давал.

«Ну и ладно! Какие наши годы!» – беспечно думала молодая женщина.

Пришли новые времена. Институт, которым руководил Павел, закрыли, а его с почетом проводили на пенсию, и Людмила с удивлением обнаружила, что щедрый, любящий муж превратился в брюзжащего зануду, отчитывающего ее за каждую копейку.

– Зачем хлеб купила? Вот же еще четвертинка есть.

– Он засох, выкинуть надо.

– Много ты заработала, чтобы выкидывать?

Людмила пошла на работу, но претензий не убавилось.

– Что это у тебя? – Павел, как всегда проверял ее сумку.

– Колготки, – она устало опустилась в кресло, ноги после десятичасового стояния у прилавка гудели.

– С ума сошла? Это ж сколько денег? Носи брюки!

– Хорошо, – с ним было легче согласиться, чем спорить.

Семейная жизнь опять летела в тартарары.

«Что ж у меня все не как у людей? – плакала ночью в подушку Людмила. – Поманит, покружит, а потом взмахнет крылом и улетит. Неужели я так много хочу? Я ведь просто хочу быть счастливой».

Еще хуже было, когда муж вспоминал о своих супружеских обязанностях. Обязанности у него были, а вот возможностей, увы, уже не осталось. Обнимая ее старческими, дрожащими руками и шепча в ухо всякие непристойности, он изводил ее часами. Ну и конечно же все время раздраженно обвинял во всех бедах – и что лифт не работает, и что демократы чертовы страну развалили. Да мало ли что могло прийти ему в голову. Сидя дома, он изнывал от злости и безделья, во всех смертных грехах обвиняя жену.

Поэтому когда на горизонте, а вернее, перед ее прилавком появился красивый, молодой человек, словно сошедший с обложки глянцевого журнала, и, выбирая рубашку, старался ненароком коснуться ее руки, у Людмилы по спине пробежал давно уже забытый холодок предвкушения. В тот же вечер Макс пригласил ее посидеть где-нибудь, после работы. Она согласилась и, разглядывая себя в небольшое зеркало, подумала: «А что? Я еще даже ничего, вот только черные круги под глазами, да некстати пролегшая морщинка возле губ…»

Макс повел ее в дорогой кооперативный ресторан, и Людмила почувствовала себя неловко.

«Не одета, не накрашена», – она с пристрастием оглядывала нарядных девочек, но новый знакомый был так любезен и обходителен, а она так давно не выходила в свет, что вскоре забыла о своей неуверенности и просто наслаждалась. Они ели шашлык из осетрины, пили терпкое грузинское вино.

Когда заиграла легкая, незатейливая мелодия, Макс предложил:

– Потанцуем? – кавалер подал руку.

Она уже давно не танцевала, давно не ощущала крепких мужских объятий и уже забыла, что такое внимание и забота. Все это с такой силой захватило ее, словно она проснулась после долгой и продолжительной болезни. «Как все-таки прекрасен этот мир!» – положив голову на могучее плечо спутника, подумала Людмила.

Она честно призналась Максу, что замужем.

– Ну почему мне так не везет?! – скорбно воскликнул он. – Я всю жизнь искал женщину, от которой хотел бы иметь ребенка, а она уже занята.

Его слова словно тысяча иголок вонзились в ее сердце, навсегда привязывая ее к нему.

Едва открыв дверь, Людмила тут же наткнулась на мужа. Павел стал бегать вокруг нее кругами и обнюхивать, словно пес.

– Где была, почему вином пахнет?

– У Зинаиды Петровны день рождения, вот задержались с девчонками после работы.

– До двенадцати ночи? – злобно фыркнул муж.

– Извини, сам знаешь, как сейчас транспорт ходит.

Небритый, из экономии Павел брился теперь раз в три дня, в старых спортивных штанах с вытянутыми коленками, с всклоченными волосами, муж недоверчиво разглядывал жену.

– Да что ты пристал, – огрызнулась она в ответ, – и так никуда не ходим, ничего не видим, дом – работа! Хоть бы в кино сводил, – и она заплакала.

– Ну… – Павел растерялся. – Погуляла с девчонками, вот и развлеклась, – он тихонько дотронулся до плеча.

– Сам дома сидишь, как сыч, и меня на привязи держишь, – она резко скинула его руку.

– Я тебе не мальчик по танцулькам бегать, – зашипел он. – И с каких это пор тебе дома разонравилось, или хахаля себе завела? – он взял ее за подбородок.

– Отстань! – с силой оттолкнув от себя мужа, Людмила отправилась в душ.

Макс приезжал почти каждый день и всегда с цветами.

– Везет же некоторым, – фыркала молодая напарница. – И муж имеется, и любовник проходу не дает.

Людмила самодовольно улыбнулась, она опять была в центре внимания – завистливых коллег и заботливого Макса.

Ей приходилось разрываться между мужем, который стал равнодушен, но к которому она до сих пор испытывала чувство благодарности и признательности за те несколько блаженных лет ее жизни, и новым чувством влюбленности – скрытым, недозволенным, конспиративным и от того еще более манящим и притягательным.

Макс водил ее по ресторанам, засыпал подарками и, хотя это были маленькие безделушки в виде коробок конфет или плюшевых игрушек, но его забота трогала и проникала в самое сердце.

– Почему ты не хочешь бросить мужа? – в трагическом отчаянии он закатывал глаза.

– Ты не поймешь. Он очень много сделал для меня, а теперь сидит дома без работы и сходит с ума. Так что, если я его предам, боюсь, он долго не протянет, – она была искренней.

– Господи! Какая женщина! – он делал восхищенные глаза. – Кто посмеет утверждать, что в этом мире перевелась добродетель? – и принимался осыпать ее поцелуями.

Макс не настаивал, но делал все для того, чтобы ей было тяжело покидать его квартиру.

А дома, взъерошив брови, петухом прыгал Павел.

– Что на этот раз? День рождения двоюродной бабушки или чьи-то похороны?

– Извини, – она и вправду уже устала врать.

– Где ты шлялась?

– Просто гуляла по улице.

– Гуляла? – не унимался муж, продолжая нарезать круги. – Да от тебя мужиком пахнет! – он схватил ее за горло. – Сука! Шлюха! Ждешь, когда я подохну? Молодого хахаля привести не терпится! Вот тебе! Выкуси! – он тыкал ей в нос дулю. – А если отравить меня вздумаешь, так и знай, я все завещал государству, – он не рассчитал силы и больно ударил ее в лицо.

Из носа потекла тонкая струю крови, женщина посмотрела на мужа взглядом, полным ненависти.

– Да, у меня есть другой! А что ты хотел? Посмотри на себя, – пошла в наступление жена. – От тебя же воняет, как от дворовой псины! Ты даже мыться забываешь или мыло жалеешь? А я женщина, я любви хочу! А не твоих сальных ощупываний и текущих слюней! Я детей хочу! Квартира? – она засмеялась. – Представляешь, а мне от тебя ничего не надо! Ни-че-го! – она смотрела ему прямо в глаза. – Кроме свободы! – и, развернувшись, хлопнула дверью.

Макс, он же Андрей, уже порядком устал от этого навязанного ему романа, а после того, как тихонечко разузнал у Людмилы, кто ее муж, пришел к страшному открытию, что это родной отец Федора. «Господи, да он же воспринимает жизнь, как тир, где ведет прицельную стрельбу по сердцам и душам!»

Ему было мерзко и гадко участвовать в этой игре, и он хотел как можно скорее вырваться из этого ада, поэтому, когда среди ночи на пороге возникла заплаканная Людмила, он вздохнул с облегчением. Развязка была близка. Андрей не раздумывал о женщине, о ее чувствах. Он хотел только одного – как можно скорее выйти из игры.

Обняв плачущую женщину, он крепко прижал ее к себе.

– Вот и молодец, я рад, что ты наконец-то ушла от него, – сейчас он нисколько не лукавил.

На следующий день Андрей подвез Людмилу к ее дому.

– Ты уверена, что справишься сама? – заботливо поинтересовался он, осечки быть не должно.

Женщина нервно кивнула.

Открыв дверь, она обнаружила сидящего на кухне Павла.

– Что-то быстро отбегалась? – со злорадством произнес он. – Небось, хахаль выгнал, так тебе и надо! Думаешь, я назад приму? – измывался он над Людмилой, хотя провел бессонную ночь, полную страхов и беспокойства перед замаячившим на горизонте одиночеством.

– Я за вещами.

– За вещами? – он поперхнулся. – За какими вещами?

– Не переживай, я возьму только свою одежду.

Она зашла в спальню и, собрав в два чемодана только самое необходимое, потащила их к выходу. Павел все так же неподвижно сидел за столом. Людмила подошла к мужу.

– Прости, я оставила в прихожей свой телефон, если что-то понадобится, – она замялась, – постирать, приготовить, ты звони.

Павел встряхнулся, вскочил и смачно плюнул ей в лицо.

– Вон! Вон! – толкая и пиная, он погнал ее к выходу, а когда закрыл дверь, подбежал к окну и из-под занавески стал смотреть на улицу.

Во дворе стояла красная «девятка», а возле нее, нервно прохаживаясь, курил молодой парень. «Бандит, новый русский!» – сделал свои выводы мужчина, и тут он увидел Людмилу. Парень бросился ей на помощь, а женщина подняла голову и посмотрела на их окна. Павел спрятался за штору, и его стали душить слезы.

Через два дня Макс объявил, что ему нужно на недельку уехать по делам в Питер, а еще через три появился молодой человек и сообщил ничего не понимающей женщине, что квартира была сдана на два месяца, и срок давно истек. Ей показалось, что это дурной сон. Ничего не видя перед собой, Людмила машинально собрала вещи и, сев в такси, назвала адрес своих родителей.

1720 г. Франция. Париж

Филипп, скованный кандалами, стоял на Гревской площади, а вокруг абсолютно голые кружили хоровод регент, аббат Дюбуа и мадам Феран, а позади них с рогами и копытами, перевязанный орденской лентой, корчил злые рожицы д’Аверн.

Филипп пытался вырваться из оков, но чувствовал только, что силы оставляют его, и тут он с трудом открыл глаза.

– Ух, это всего лишь сон, – выдохнул он с облегчением.

– Филипп, наконец вы очнулись! – над ним склонилось озабоченное лицо Габриэль.

– Где я? – слова давались ему с трудом.

– Вы у нас дома уже пять дней. Вы ничего не помните?

– Нет, – соврал Филипп. То, что он помнил, вспоминать совсем не хотелось.

– Давайте, я напою вас отваром, который приготовил доктор Брюни.

– Здесь был доктор? – Филипп попытался встать, но слабость во всем теле не позволила ему этого сделать.

– Я помогу, – она приподняла подушки. – А теперь пейте маленькими глотками, – Габриэль осторожно поднесла к губам небольшую чашу.

Напиток был горьким, и Филипп закашлялся.

– Ничего, ничего, – словно маленького, уговаривала его хозяйка дома. – Сделайте еще глоточек, вот так. А теперь полежите спокойно, я принесу вам бульон.

Габриэль вышла, а Филипп опять провалился в сон.

На следующее утро он почувствовал себя совсем здоровым и попросил у любезной хозяйки что-нибудь перекусить.

– Сначала лекарство…

– Опять? – закапризничал он.

– Мэтр Брюни приказал принимать его на голодный желудок.

– Габриэль, помилуй, все доктора – бездельники и пройдохи, они говорят глупые вещи, чтобы выглядеть значительнее, – взмолился Филипп.

– Вы ведете себя как ребенок! А ну-ка быстро! – она осталась равнодушной к его нытью.

Через пятнадцать минут Габриэль принесла ему аппетитно пахнущее бланманже – густое пюре из риса и курицы, сдобренное миндальным молоком, сахаром и свиным салом.

– Напугал ты нас, – в комнату вошел Артур.

– Извините, что доставил вам столько хлопот и особенно вам, Габриэль, – Филипп с благодарностью посмотрел на девушку.

– Ну, что вы, это то малое, что мы могли для вас сделать, – прошептала она.

– Хлопоты? Ну, ты даешь, да, по-моему, моей женушке это доставило огромную радость. Они с Джо не отходили от тебя ни на минуту, так что мне приходилось силой оттаскивать их от твоей кровати, – бросив беглый взгляд на жену, весело выдал все тайны Артур. – Так что в следующий раз, когда захочешь поболеть, милости просим в наш дом.

– Что ты болтаешь, – Габриэль сердито посмотрела на мужа и тут же обратилась к маркизу: – Не слушайте его! Пусть эта болезнь будет последней в вашей жизни!

– Вы ангел, – Филипп поцеловал ей руку, чем еще больше ее смутил.

– Да, кажется, я опять что-то не то сказал, – виновато пробурчал хозяин дома.

– Вы настоящие друзья, и я так рад, что вы у меня есть! – с чувством поблагодарил Филипп.

– А несколько дней назад ты говорил обратное, – поддел его Рыжий.

Филипп сразу вспомнил постыдную сцену в кабаке.

– Ты прав, и мне очень стыдно, испытанные друзья – величайшее из земных благ, хотя как раз за этим благом мы меньше всего гонимся.

– Да ладно, брось! – Артур присел на кровать. – Ты лучше скажи, что с этим гвардейцем делать?

– Каким гвардейцем?

– Ну вот, говорил же я Косому, что бредит человек, а он «убить, убить!» – Артур задумчиво почесал голову.

– Кого вы убили?

– Да не убили, так, покалечили малость, да заперли на барже, пока ты не оклемаешься.

– Слушай, Рыжий, ты не на причастии, – разозлился Филипп, – говори понятно.

– Вот я и говорю, мы тебя сюда принесли, то есть привезли, – тут же поправил он, чтобы не задеть самолюбие друга. – А ты стал кричать: «Узнайте, что с мадам д’Аверн, а ее мужа убить, немедленно!» Мы тебя спросили, за что, а ты говоришь: «Он свою жену регенту продал» за эту, как ее, – Артур нахмурился, – ну за ленту там какую-то.

– Орденскую, – прошептал Филипп.

– Правильно, орденскую.

– И?

– Про мадам д’Аверн говорит весь Париж, уж слишком дорого обошлась регенту его новая прихоть.

– Ее заставили, – прошептал Филипп.

– Мы и поехали к ее муженьку, привезли на баржу, Косой его немного… ну того, потряс, – Артур хитро прищурился. – Зачем, говорим, жену продал. Он – в отказ. Нет, говорит, это ее идея, все она придумала, я только следовал ее советам.

– Мерзавец! – Филипп с силой ударил кулаком по кровати. – Они ее заставили!

– Простите меня, – тихонько перебила Габриэль. – Но мне кажется, я должна вам это сказать. Женщину нельзя заставить, ее можно убедить, обмануть, купить, но заставить, – Габриель покачала головой, – заставить нельзя.

– Вы ее не знаете, она чистый ангел!

– Мы тоже ничего не поняли, – продолжал Артур, – поэтому послали Воробушка в славный Аменьен. – Воробушек был одним из головорезов Рыжего, за свой маленький рост и невероятную способность вынюхивать и разведывать получил прозвище в честь этой юркой, наглой и неприметной птички.

– И что? – Филипп почувствовал, как заныло сердце.

– Эта дамочка еще с ранних лет зарекомендовала себя как распутная девка.

– Артур! – маркиз закипел от негодования.

– Хорошо, как распутная дама, хотя смысла это не меняет. Ты дослушай, а потом ори, – разозлился Рыжий. – Так вот, в тринадцать лет она сбежала с бродячими музыкантами, но папаша быстро ее отыскал и вернул домой, в четырнадцать она соблазнила местного священника и даже родила от него ребенка. Святого отца с позором изгнали из лона церкви, а мадам занялась мясником. Потом был булочник. В общем, в городе не осталось ни одного мужчины, который бы не побывал в ее постели. Родители хватались за голову, не зная как сбыть с рук непутевую дочь. Как ты сам понимаешь, никто из соседей не хотел брать ее в жены. Но на счастье семьи в городе проездом оказался лейтенант д’Аверн, он сразу же влюбился в доверчивую, наивную, с глазами мадонны девушку. Хотя Феран был не богат, родители с радостью вручили ему свое «сокровище». Приехав в Париж, мадам д’Аверн огляделась и решила, что она достойна более лучшей жизни, нежели способен дать ей муж. Вот так и родился план по охмурению регента.

– Я тебе не верю! Я сам слышал ее разговор с графиней де Конфлан.

Артур посмотрел на наивного и чересчур доверчивого друга, тяжело вздохнул и продолжил свой рассказ.

– Хитрая дама поняла, что для соблазнения регента нужно придумать что-нибудь необычное. В Пале-Рояле хватает распутниц на любой вкус и возраст, а вот невинности и верности не найдешь. Вот она и решила разыграть добродетельную барышню.

– Но она ему отказала, он сам мне признался, – Филипп не хотел верить услышанному.

– Конечно, отказала, – согласился Артур. – Потому что за непокорность платят дороже. Разыграв на глазах у слуг мерзкую сцену, мадам сделала вид, что оскорблена, и покинула Париж. Муж, следуя ее указаниям, отправился к регенту и получил столько, сколько ни при каких других обстоятельствах регент никогда бы не заплатил.

Филипп в бессилии откинулся на подушки, и его плечи тихонько вздрогнули.

– Ты давай бросай свои благородные штучки! Нечего из-за дамы, черт ее подери, голову терять! Лучше скажи, что с мужем делать? Вся полиция на ногах, он ведь теперь как-никак зятек нашего правителя, – не удержался от смеха Рыжий.

– Одежду давай!

– Прямо сейчас?

– Да! Покончим с этим немедленно!

Друзья приехали на заброшенную баржу, где иногда, под дешевое вино с местными «дамами», предавались воспоминаниям о былых днях юности.

В темноте, на соломе лежало бездыханное тело мужчины.

– Эй, зажгите свечи, – крикнул Артур и, подойдя поближе, споткнулся о пустой, глиняный кувшин. Он тихонько поднял его и с недоумением посмотрел на Косого. – Ты его что, не кормил?

– А что сразу я? – занял оборону гигант. – Я думал, ты покормишь.

Мужчина на полу тихонько застонал.

– Ну, кажется, жив, – облегченно вздохнул Рыжий и посмотрел на Филиппа. – Что делать будем?

– Выкиньте его на пристань, там кто-нибудь подберет, – брезгливо поморщился маркиз. Всю дорогу он думал о том, что случилось. Ему не хотелось верить в то, что рассказали ему друзья, но не доверять им у него не было основания. Вся эта история стала ему настолько омерзительна, что он быстрым шагом вышел на свежий воздух.

– Я сказал маркизе, что ты срочно уехал по делам в поместье, – предупредил Джо, когда они сели в карету.

– Спасибо.

– Эх, спасибо, – Джо легонько дал ему подзатыльник.

– Не ругайся, старина, – Филипп положил голову ему на плечо. – Ты лучше ответь мне, отец, почему меня в жизни преследуют разочарования?

– Ты хочешь, чтобы люди поступали исключительно согласно твоим желаниям, чтобы они говорили слова, которые тебе кажутся правильными. А люди? – он немного подумал. – У каждого свое мнение, свои идеалы. Они просто не могут быть такими, какими ты их нарисовал в своем воображении.

– Значит, я виноват в том, что ошибаюсь?

– Разве я сказал, что ты виноват? Нет, ни ты, ни они не виновны. Посмотри в небо, видишь, птицы парят, а теперь представь себе, что ты начнешь учить их летать, а они тебя – скакать на лошади? Просто мы все разные, и делаем только то, что именно нам кажется правильным. Нельзя разделить мир на добрый и злой, нет белого и черного, плохой поступок не бывает только плохим, а хороший может иметь плохое последствие, – старик погладил его по голове. – Середина и есть справедливость к себе и другим.

2001 г. Россия. Москва

– Вот ты где? – в спальню просунулась светловолосая голова сынишки. – Спрятался? – заговорщицки поинтересовался он и прыгнул к отцу на кровать.

– Понравилось у Романовых? – сын вместе с бабушкой вернулись от соседей.

– Не-а! Не люблю в гости ходить, – честно признался маленький человечек.

– Почему?

– Там нужно всем показывать, что ты хороший, и все доедать.

– Значит, дома можно быть плохим? – еле сдерживая улыбку, поинтересовался отец.

– Дома можно быть самим собой, – совсем по-взрослому признался мальчик.

– Феденька, – в комнату, предварительно постучав, вошла Катя с телефонной трубкой в руке. – Тебя.

– Кто? – Федор, недовольный прерванным общением с сыном, укоризненно посмотрел на жену.

– Николай Крылов, – прикрыв трубку рукой, тихонько прошептала Катя, – говорит, что это срочно. Он уже несколько раз звонил, – она передала ему аппарат и взяла на руки сына. – А тебе пора спать, поздно уже.

– Мамочка, спать опоздать нельзя, это не кино, – мальчик с надеждой посмотрел на отца, но поддержки не получил, поэтому грустно помахал рукой.

– Алло, – оставшись один, Федор поудобнее устроился на кровати.

– Зазнался, знаменитостью стал, старых друзей – побоку, – голос у одноклассника совсем не изменился, был таким же бодрым и жизнерадостным.

– Ну, это еще не известно, кто зазнался, – рассмеялся Федор. – Это ты у нас знаменитость – владелец газет, пароходов.

– Врут, все врут! Ни газет, ни пароходов, так, маленький краник на трубе, ведущей из щедрых недр родины, – отшутился Колька. – Как все-таки здорово вновь слышать твой голос. А то исчез, женился и даже на свадьбу не пригласил.

– Так получилось, извини, но я тоже чертовски рад, – он широко улыбнулся. – А ты с нашими общаешься?

– Не то чтобы плотно общаюсь, а так – созваниваюсь кое с кем, иногда на тусовках пересекаемся. Лерку помнишь?

– Рыжову?

– Она у нас теперь не Рыжова, а жена депутата, Валерка – дома строит, а Юрка Самсонов, помнишь? Погиб.

– Неужели? – оба замолчали.

– А помнишь, как ты в пятом классе у отца пистолет стащил и хвастался, что тебя им лично министр обороны наградил? – почему-то вспомнил Федор.

– Как же забудешь, неделю на заднице сидеть не мог.

Они весело вспоминали школьные годы, и Федору стало как-то легко и спокойно, хотя все, над чем они сегодня смеялись, тогда не вызывало столь приятных впечатлений.

– А чего мы с тобой по телефону треплемся? Давай встретимся? – предложил Федор. – Приезжай ко мне.

– Долго ехать, я в Лондоне, а насчет встречи ты совершенно прав! Обязательно надо увидеться! Ты знаешь, после того, как решили снять эту передачу, я теперь все время наше детство вспоминаю, и так хорошо на душе, жду не дождусь, когда вас всех увижу. Федь, ты чего замолчал?

– Я туда не пойду.

– Здрасьте, ты же у нас герой дня?

– Герой не герой, не пойду, – резко оборвал Федор.

– Постой, – Колька немного помолчал. – Ты из-за Маши?

Федор по-прежнему молчал.

– Ну и зря! О ней никто говорить и не собирается после того, как она сбежала. Да, что там! Даже вспоминать противно! Так что не морочь голову, приходи! А какой я банкет заказал, скажу тебе по секрету, – он почему-то перешел на шепот. – Огромный торт, а там девочки…

Федор чувствовал себя мучительно-скверно, но разговор с одноклассником уже посеял зерно сомнения в его душе, ностальгические картинки школьной жизни так четко всплывали в памяти, что казалось, будто все это происходит сейчас. Желание встретиться с детством взяло верх. «В конце, концов, почему я должен портить себе жизнь из-за этой дряни!» – и он с новой силой рисовал в воображении картинки униженной жизнью Маши.

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

– Прощайтесь.

– Разве мы не останемся с ней?

– Нет, этот путь она должна пройти сама.

– Когда мы сможем забрать… – Алекс не смог произнести это страшное слово.

– Через три года, – лицо монаха не выражало никаких эмоций.

– Что? – ахнула Надежда Николаевна.

– Вы хотите сказать, что она проживет еще три года? – заикаясь, переспросил отец.

– Сколько она проживет, мне не известно, но через три года она должна будет покинуть эти стены.

Лучик надежды коснулся родителей, и они склонились над дочерью, веря и не веря в услышанное.

«Может, я вижу ее последний раз», – Алекс погладил девочку по голове. Ему хотелось стать защитой, стеной, воином, схватить весь мир и бросить к ногам дочери. Он мог сделать ради нее все, но не знал как.

Маша внезапно открыла глаза и посмотрела на родителей.

– Ты счастлива?

Она попыталась шевельнуть губами, но безуспешно.

«Только бы он оказался прав!» – мать целовала больные, высохшие руки ребенка, не зная, дано ли ей будет еще раз увидеть самое дорогое, что у нее есть. И как не страшно ей было оставлять на волю судьбы свою драгоценную ношу, но у нее не оставалось выхода, потому что она выбрала – шанс.

Машу теперь все время окутывал вязкий, липкий, тягучий мрак, она с трудом прорывалась через темноту к маленькой светящейся точке, но тьма не отпускала ее, словно болото, засасывая все глубже и глубже. Временами наступало просветление, и сквозь пелену, такую же вязкую и тягучую, девушка видела незнакомое монголоидное лицо в желтой шапочке и горький вкус на губах, обжигающий внутренности, после чего она опять летела в пасть бездны.

1720 г. Франция. Париж

Филипп в полном одиночестве сидел в парке за домом. «Грустно, но почему же так грустно и отчего так щемит сердце? Жизнь никому не сходит с рук, даже самым счастливым из нас». Он окинул взглядом тенистые аллеи, аккуратно посыпанные гравием дорожки, античные скульптуры из мрамора и маленький пруд. Чуть далее он заметил сгорбленную фигуру Джо. Старик тяжело ступал, опираясь на палку. «Совсем старый, скоро и ты покинешь меня», – невесело вздохнул Филипп.

Старик доковылял до скамейки и, тяжело дыша, присел рядом.

– Грустишь?

– Размышляю, – Филипп обнял старика за плечи. – Удивительно, как в Париже летит время. Если взять каждый день в отдельности, то не окажется ни одного незаполненного, но если соединить их вместе, то можно изумиться, как они пусты, – он печально вздохнул. – Отец, скажи, почему так устроен мир, чем больше возможностей, тем меньше желаний? Теперь мне с трудом удается мечтать.

– Дважды согревается тот, кто сам рубит дрова для своего камина.

– Последнее время я перестал тебя понимать.

– Именно это и пугает меня больше всего, – он взял его за руку. – Ты – самое дорогое, что у меня есть, и моя душа разрывается от боли, видя, как страдает твоя. Послушай меня, мой мальчик, – его негромкий голос был наполнен любовью. – Наверное, сейчас я понимаю тебя лучше, чем ты сам. В тебе сидит ядовитое жало, и вместо того, чтобы вырвать его, ты выкладываешь кирпичики жизни вокруг, не замечая, что твой дом пропитался ядом. Вырви это жало, тебе сразу станет легче дышать, и ты опять научишься мечтать.

– Спасибо, – Филипп повеселел и крепко обнял старика. – Ты прав! Ты как всегда прав! – он резко вскочил. – Мне нужно уехать, только не спрашивай ни о чем.

– Ты уверен, что правильно меня понял? – но вопрос повис в воздухе.

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

Маша открыла глаза и отчетливо увидела серый каменный потолок. Она попыталась пошевелить рукой, но не смогла, тело свинцом тянуло вниз.

Над ней склонилось незнакомое лицо молодого мужчины.

«Значит, это не сон, а уже реальность», – она была счастлива оттого, что вновь подчинила себе разум.

Монах внимательно посмотрел на девушку, а затем исчез, чтобы вернуться через несколько минут с другим монахом, который казался древним стариком.

– Где я? – Маше казалась, что она громко кричит, но она всего лишь беззвучно шевелила губами.

– Не волнуйся, – старик говорил, медленно растягивая слова.

– Мама? – она понимала, что ее не слышат, но все равно задавала вопросы.

– Твои родители дома, – он словно читал ее мысли.

– Почему я здесь?

– Твоя душа пыталась покинуть этот мир, не выполнив своих задач. – Ты у друзей, не переживай, тебе предстоит пройти долгий путь, – он повернулся к молодому монаху и отдал непонятные Маше распоряжения.

Реабилитация была долгой и мучительно тяжелой, ее поили горькими травами, от которых горели все внутренности, натирали мазью, с резким запахом мяты, делали очень болезненный массаж. Девушка уставала, кричала от боли, но сопротивляться у нее еще не было сил. Она ощущала себя как бы переломанной пополам. Постепенно, сквозь легкое покалывание, начали двигаться руки, потом ноги. Затем при помощи монаха она стала подниматься и делала несколько неуверенных шагов. Маша трогала свою голову и не понимала.

– Зачем меня постригли наголо?

Но ответа не последовало. Молодой монах был немногословен, отдавая лишь короткие приказания.

– Ешь, пей, иди.

Изредка ее навещал старик, внимательно осматривал и на все ее расспросы отвечал всегда одинаково.

– Еще не время, сейчас твоя задача восстановить тело.

Несмотря на однообразие нынешней жизни и отсутствие близких людей, Маша ощущала какое-то внутреннее спокойствие и свободу, плюс маленькие радости от возвращающейся возможности обладания своим телом и разумом…

Прошел год, где-то там осталась другая жизнь, словно прочитанная книга, не имеющая к тебе никакого отношения. Маша уже прилично понимала людей, приютивших ее, и успела ознакомиться с устройством монастыря, ставшим ей домом.

Главное сооружение монастыря, перед которым стояла гонпа, было двухэтажное величественное здание с большой, раскрашенной в яркие цвета дверью, в котором находился внутренний дворик, вымощенный гладкими от времени камнями. Справа в одном из углов находилась дверь, ведущая в главный храм, где главное место занимал Будда. Монастырский интерьер назвать богатым не поворачивался язык, здесь отсутствовало роскошь христианских храмов, призванная подавлять своим великолепием и величием человеческое Я.

Здесь все было опрятно и аккуратно, как в обыкновенном жилище.

Слева находилась веранда, на которой было установлено огромное молитвенное колесо. По правую сторону двора располагались комнаты монахов.

Пища была однообразна. Утром – вода и ломтик ржаного хлеба, в обед – маленькие шарики, которые запивали молоком. Как их делали? В деревянную миску с мукой добавлялась теплая вода, и все это взбивалось маленькими деревянными палочками до тех пор, пока не превращалось в густую пасту, из которой и лепили шарики. Вечером – чай и хлеб. По праздникам подавалось пиво, сваренное самими монахами из хмеля.

Несмотря на этот скудный рацион, Маша ежедневно ощущала прилив новых сил, как маленький ребенок, впитывая в себя новые впечатления – шелест ветра, утреннюю зарю. Каждое мгновение было наполнено радостью и светом.

«Неужели должно случиться что-то страшное для того, чтобы научиться ценить эти маленькие радости?» – удивленно спрашивала она себя, ощущая невероятную свободу и от тех, кого хочется видеть, и от тех, кого не хочется, от ситуаций, преследующих ее, но не способных достичь, что тоже давало ощущение свободы и счастья. Маше уже было трудно представить безнадежность, боль и погасшие искры несбывшихся надежд. Оглядываясь назад и сравнивая свои невзгоды с той радостью, которую приносил ей каждый новый день, прошлое казалось кошмарным сном, не имеющим к ней никакого отношения, словно вся ее прошлая жизнь – это была злая сказка, рассказанная ей злопыхателем на ночь.

«И все-таки трудные времена имеют одно неоспоримое преимущество, они освобождают человека от всего наносного, учат довольствоваться малым, оттачивая ум и обостряя внутреннюю восприимчивость, и в тьме безысходности наконец-то засветились яркие маяки надежды. Полезно опуститься на дно, чтобы потом было от чего оттолкнуться», – пришла она к неожиданному выводу.

Монахи занимались своей рутинной работой, не обращая на девушку никакого внимания. И только после того, как она сама обратилась с просьбой разрешить ей делать что-либо полезное, ей поручили носить воду из близлежащего ручья и подметать внутренний двор.

Вскоре Маша обнаружила, что за неулыбчивыми, равнодушными лицами монахов скрываются доброжелательные души. Они были доверчивы и беззащитны, словно маленькие дети. Вскоре и настоятель стал приглашать девушку на беседы, которые она полюбила и ждала с нетерпением, понимая, насколько он занят.

– Наша религия исповедуется двумя монашескими орденами – красным и желтым. Первые признают власть Панчена и могут жениться. Мы – желтые, даем обет безбрачия и наш владыка Далай-лама. Но наш монастырь все же отличается о других. Он был основан в VIII в., как ты сама могла заметить, в недоступной местности. Это было сделано для сохранности древних манускриптов. И для того, чтобы старания наших предков не пропали даром. Последняя попытка завладеть драгоценными знаниями предпринималась во время Второй мировой войны. Нацисты снарядили хорошо оснащенную экспедицию на Тибет, многие наши собратья пострадали в те тяжелые времена. Но до нас они так и не смогли добраться, местные жители отказались помогать нацистам, несмотря на смертельную опасность, а сами они не смогли найти дорогу. На время мы даже разобрали мосты и пользовались веревками.

– У вас есть домик для гостей, а никто там не останавливается.

– Ты наша гостья.

– А другие? Почему сюда больше никто не приходит? Я понимаю, нельзя принимать нацистов и всякую нечисть, но… простые люди?

– Мы обладаем большими знаниями, и в нечестных руках они могут разрушить этот хрупкий мир. Человек слаб, и где гарантия, что, осознав, чем он владеет, у него не появится соблазна подчинить себе мир?

– А почему для меня сделали исключение?

Настоятель немного подумал, словно размышляя, как лучше и понятнее ответить.

– Это моя последняя жизнь на земле, и я раздаю долги. Ведь именно я завел тот механизм, который перевернул твою жизнь и поставил на путь гибели твою душу. Не бойся, – он опять читал ее словно открытую книгу. – Ты хочешь узнать все сейчас, но невозможно писать, не выучив букв. Нетерпение – это сопротивление познанию. Ты хочешь получить ответ, не усвоив урок, – он опять говорил загадками.

Жизнь в монастыре начиналась в пять утра. Общая молитва, потом занятия, у каждого свое, в полдень обед, потом опять занятия, после ужина философские беседы, вечерняя молитва и отход ко сну в полночь.

Рассвет. Влажные камни, звенящая тишина.

Маша стоит у монастырских стен, а под ногами плывут облака, она словно повисла между небом и землей. Кружится голова, но через какое-то время солнце нагревает воздух и все это белое войско грозно несется на девушку. И вот она, окутанная влажными, прохладными хлопьями, ощущает истинную свободу и блаженство. Но прошла минута, другая и облако отпустило ее, уносясь в даль по склону горы. Дымка растаяла словно сон, и она оказалась лицом к лицу с настоятелем. Это было так неожиданно, словно он спустился с небес.

– Я тоже люблю раннее утро, в это время чувствуешь себя частичкой вселенной.

«Наверное, я никогда не привыкну к его „шалостям“, ведь знал же, что я испугаюсь», – но сказала другое. – Потрясающий вид, и этот горный ручей, то и дело пытающийся стать водопадом, и эти величественные склоны. Только здесь можно понять всю свою ничтожность и все свое величие.

– Это место – центр земной силы, трудно поверить, но Тибет два раза был дном океана и, вобрав в себя покой и глубину, взмыл вверх почти на пять тысяч метров, – он взял Машу за руку и повел ее к маленькому выступу, окруженному монастырской стеной. – Видишь, – он указал на цветные кучки мелкой гальки. – И вот, – он подал ей лист бумаги с непонятным и сложным рисунком. – Выложи из камней точно такой же. Не торопись и, главное, делай это с удовольствием и любовью.

Маша очень старалась, ведь это была первая просьба со стороны гостеприимного хозяина. Работа увлекла, каждый новый камешек дарил ей какое-то воспоминание или мечту. Она действительно почувствовала любовь к этому, сотворенному ее руками шедевру. Через две недели Маша, довольная собой, ждала заслуженной похвалы. Настоятель внимательно осмотрел рисунок и совершенно неожиданно для девушки взмахнул палкой, превратив шедевр в руины.

– Почему?! – она еле сдержала себя, чтобы не наброситься на него с кулаками.

– Пойдем, – он взял ее за руку, они обогнули стену, и Маша увидела молодого монаха и законченную модель двухметрового Будды. Готовая фигура была похожа на цветочную клумбу изумительной красоты, и тут молодой человек, бросив короткий взгляд на непрошеных гостей, взмахнул руками. И эта хрупкая работа превратилась в кучу песка, словно плохой конец красивой истории.

– Он работал три месяца, – спокойно посмотрев на девушку, объяснил старик.

– Но зачем?

– Созерцая кропотливый процесс рождения и мгновенное умирание красоты, люди приобретают мудрость, не знающую границ и препятствий. Умение концентрироваться в такие моменты помогает открывать мир и понимать суть вещей.

Маша вспомнила бабулю и вечный недовязанный ею шарф.

Старая женщина аккуратно выплетала сложные, ажурные узоры, но когда подходила к концу, молча любовалась своей работой и начинала его распускать.

– Бабуля, но это же красиво! Жалко, – вздыхала Маша.

– Жалко, – соглашалась бабушка. – Зато как успокаивает нервы…

1720 г. Франция. Париж

Филипп, оставшись один, лег на диван и закрыл глаза…

Вот опять красивая молодая женщина толкает его в воду и он отчетливо ощутил на губах соленый привкус моря.

– Ничего не бойся!

– Я не хочу умирать!!! – страх раскаленной иглой вонзается в сердце, женщина, которую он боготворит, бросает его в пасть бушующей стихии. – Мамочка, спаси меня!!! – но волны покрывают его с головой. Как ужасно было это предательство. Она бросила его, чтобы спастись самой…

А вот и добродушное лицо Марии, она принесла его домой, накормила луковым пирогом и подарила Надежду…

Вкус моря и запах лука навсегда остался в его памяти как нестерпимая боль предательства. Две женщины, разорвавшие пополам его сердце. Воспоминания о них жгли огнем, не давая дышать. Филипп очень хорошо помнил тот день, когда пришел к морю, маленький, беззащитный, никому не нужный, с одним-единственным желанием умереть. Боль и безысходность до сих пор кровавой раной жила в его душе.

Потом появился Джо и мадам Обинье, но Филипп не сразу научился доверять им. Ему все время казалось, что его опять выкинут, как надоевшую игрушку, и, слишком рано повзрослев, он стал жить не так, как хотелось, а так, чтобы этот кошмар не повторился вновь.

«Джо прав! Я должен вырвать это ядовитое жало! С корнем, чтоб не осталось и следа!» – злость и обида застывшими картинками перед глазами не давали ему покоя, требуя отмщения, он всегда знал, что накажет обидчиков. «Видимо, это время пришло!»

Иногда он увлекался чем-то и совсем забывал о мести, тогда в его душе воцарялся покой и забытое чувство защищенности, но случавшиеся маленькие неприятности тут же превращались в чудовище, которое душило его и заставляло трепетать от ужаса. Страх овладевал умом, заставляя искать средства для борьбы с ним. Он изо всех сил стремился наверх. Деньги на этом этапе дарили зыбкую надежду защищенности, и он старался, как мог, чтобы укрепить свои позиции в доме маркизов де Обинье. И, как ему казалось, очень в этом преуспел.

Но случайно подслушанный разговор маркиза с женой той страшной ночью, когда он пробирался в комнату Поля, опять вывел его из равновесия. Все дальнейшее он до сих пор видел, словно через мутное стекло. Он пришел в комнату Поля, они вместе начертили магический круг, зажгли свечи, а потом…

Филипп положил руки на хрупкие плечи, названый брат обернулся и сразу все понял. Он не закричал, не стал сопротивляться, в его глазах не было страха. Это Филипп будет помнить всегда, там было понимание и прощение.

Позвонки хрустнули.

Филипп перетащил тело в центр круга и пошел к себе в комнату, где спокойно заснул. Утро он встретил с тяжелой головой. «Какой ужасный сон», – подумал мальчик и тут же услышал топот ног и душераздирающий крик мадам. Он медленно встал и прямо в ночной рубашке отправился в комнату названого брата.

Свечи догорели, мальчик, словно подбитая птица, лежал в центре круга и открытыми глазами смотрел на Филиппа.

– Нет!!! Нет!!! – с ним случилась истерика.

Несколько дней Филипп пролежал в бреду. Он действительно очень сильно привязался к маленькому маркизу и испытывал неподдельное чувство любви.

«Как случилось, что из друга ты превратился в препятствие? Почему все это происходит со мной? Почему дорогие мне люди либо предают меня, либо я предаю их? Неужели моя любовь способна только разрушать?» – он задавал себе все новые и новые вопросы, но ответа на них не находил.

К страху за содеянное присоединился ужас быть раскрытым. Поделиться своей бедой было не с кем, поэтому он боролся сообразно его возрасту и накопленному опыту. Он искал оправдание самому себе, и вскоре оно нашлось.

«Если бы меня не бросила мать, если бы Мария не выгнала меня на улицу, я бы не встретился с Полем и он был бы жив», – как легко найти оправдание, особенно если искать его для себя.

Теперь его жажда мести была подкреплена еще одной весомой причиной, и чем сильнее его охватывала страсть к мести, тем меньше оставалось места для благоразумия и тем сильнее была вероятность проигрыша, но он этого еще не понимал.

А пока, чувствуя личную вину перед маркизами, он изо всех сил старался заменить им сына. Старался и за себя, и за Поля.

Получив материальную независимость, Филипп по крупицам стал собирать информацию о своих врагах. С Марией все оказалось совсем просто.

Мария всегда чувствовала себя белой вороной в том городке, куда привез ее муж, и мечтала уехать, но ее суженому такая жизнь нравилась, и Мария по инерции следовала за ним. Маленький мальчик пробудил в ней это, ставшее зыбким, желание, а главное, дал силы сделать тот важный шаг к спасению ее души. По крайней мере ей так казалось. Вернувшись к мужу, она начала готовить побег, и для того, чтобы он ничего не заподозрил, была с ним очень нежна и обходительна. Муж уже было подумал, что жизнь налаживается. Мало того, что он избавился от мальчишки, так еще и любимая женушка наконец-то обратила на него внимание. «Все-таки не зря я заплатил святому отцу, он отработал каждую унцию моего золота!»

Собрав кое-какие драгоценности и деньги, через три месяца Мария вернулась в Плимут с твердым намерением остаться здесь навсегда. Не обнаружив Филиппа, женщина бросилась его искать, но все ее попытки оказались тщетными. Мальчик словно сквозь землю провалился. Совершенно обезумевшая от горя и разбитых надежд женщина проклинала сестру, ее мужа, священника и, конечно, себя. И вот теперь, растерзанная и потерянная, она собиралась вернуться назад. То, что муж ее простит, она даже не сомневалась. Но поездку пришлось отложить из-за ее плохого самочувствия. Сама Мария отнесла это за счет нервного расстройства, но бедной женщине с каждым днем становилось все хуже и хуже, ее постоянно тошнило, а сильные головные боли не давали подняться с постели.

– Не хватало еще, чтобы она здесь сдохла, – ворчал деверь. – Своих проблем мало?

Мария и сама понимала, что долго находиться в доме сестры не сможет, поэтому попросила послать за доктором.

В то, что сказал доктор, верилось с трудом, но, потрогав свою набухшую грудь, она поняла, что оно прав. Святая Тереза все же сжалилась над ней и, забрав одного ребенка, решила подарить другого.

– Ты должна вернуться к мужу, – пыталась вразумить ее сестра.

– Ни за что! – Мария повеселела. – Я никому не позволю загубить душу моего малыша. Деньги у меня есть, теперь я непременно уеду далеко-далеко, где нас никто не найдет. Я подарю ему всю свою любовь, он станет врачом, – поглаживая живот, мечтала женщина.

Она поселилась в пригороде Лондона, сняв маленькую, но аккуратную квартиру. Вечерами, сидя у открытого окна, Мария вязала носочки и чепчики и предавалась мечтам.

Судьба щедро одарила ее. Мария родила двойню – мальчика и девочку. Это стало тяжелым испытанием для ее уже не молодого организма. Роды были сложными, забота о детях отнимала последние силы, деньги таяли на глазах, и она с опозданием осознала, что вскоре ей нечем будет кормить малышей. Мария понимала, что надеяться не на кого, а трехлетних детишек нужно ставить на ноги. Женщина пошла на ткацкую фабрику, закрывая малышей дома и страдая от того, что не только не может уделять им времени, но и вдоволь накормить.

Работа по четырнадцать часов в день окончательно подорвала ее и без того хрупкое здоровье. Чувствуя, что силы на исходе, Мария собрала свои нехитрые пожитки и поехала к мужу, в надежде упасть ему в ноги и упросить принять если не ее, то хотя бы детей. Но и здесь ее поджидал удар. Муж, не сумев пережить ее бегство, запил и по пьянке сгорел вместе с домом. Остатки добра растащили соседи и, несмотря на жалкий вид вдовы, отдавать не собирались. Мария из последних сил добралась до сестры, где тяжело умирала, видя, как издеваются над ее пятилетними малышами старшие кузены и дядька, но ничего уже поделать не могла.

– Простите меня, – шептала она испуганным голодным малюткам, которых мечтала сделать счастливыми. Но дать им сумела только голодное детство и тяжелую долю сиротства. – Господи! Я еще понимаю, почему ты выслушиваешь наши просьбы, – мы так вопим, что нас невозможно не услышать. Но зачем их исполнять?!

– Собаке – собачья смерть! – злобно выругался Филипп, дочитав письмо, в котором рассказывалось о судьбе Марии, до конца. – Теперь понятно, почему был разыгран весь этот спектакль со священником. Она уже знала, что у нее будут свои дети, потому и погнала меня со двора, как приблудную псину, – человеческая память очень тонкая вещь, и порой мы помним то, что сами себе придумываем. – Ну что ж, жизнь сама с тобой разобралась, даже еще жестче, чем бы это смог сделать я. Теперь на очереди родная мамочка! Куда же ты спряталась вместе с сестричкой? – девочку он тоже ненавидел, ведь это в ее пользу сделала свой выбор мамаша. – Эта девчонка живет за мой счет. Ну ничего, вы думали, что я умер! Нет, дорогие дамочки, я готовлю вам славненький сюрприз!

1988 г. Тибет. Монастырь Тикс

Незаметно пролетел еще один год. Покой и умиротворение, царившее в обители, как нельзя лучше содействовали ее душевному покою и положили начало новому качеству жизни. Рамки ее сознания расширялись, и она полюбила эти путешествия познания самой себя.

На исходе второго года настоятель вывел девушку за восточную стену монастыря, где было несколько пристроек, соединяющих монастырь с горными склонами. Пещеры, вырубленные в горах прямо над монастырской стеной, напоминали гнезда огромных птиц.

Маша со стариком стали взбираться наверх по веревочной лестнице, причем настоятель делал это намного проворнее девушки. Наверху он завел свою спутницу в одну из пещер. Привыкнув к темноте, девушка увидела простой алтарь, на котором стояло несколько жертвенных фигурок из муки и масла. Старик подошел к небольшой подставке, на которой покоился человеческий череп, взял небольшую ложечку и, взглядом приказав ей сложить руки лодочкой, зачерпнув из страшной чаши напиток, налил ей в руки.

– Это чан, – спокойно пояснил он. – Сделай небольшой глоток, затем омой лоб и горло. Это символизирует очищение тела, речи и ума, – подождав, пока Маша исполнит его указания, он продолжил: – Когда-то энергия «Ки» или, как вы ее называете, ДНК, состояла из двенадцати нитей, а теперь превратилась в двойную спиральную нить, это процесс современной эволюции человека, – впервые в его словах Маша уловила грустные нотки. – Ты должна воссоединиться с утраченными знаниями и сформировать новые нити при помощи Света. Не бойся, это не трудно, – ласково подбодрил он. – Тебе просто нужно довериться Вселенной.

Маша впала в какое-то коматозное состояние, перед ее взором, словно картинки через замутневший экран проплывали впечатления и воспоминания ее недавней жизни, потом появились люди в старинных платьях, бедные и богатые, конные сражения, яркие костры средневековья… К рассвету третьего дня в пещеру проник лучик восходящего солнца. Луч становился все ярче и шире, она вдруг внезапно встала и почувствовала, что ее ноги словно вросли в землю, руки неожиданно понеслись вверх, луч настиг ее в районе темени и пронзил все ее тело. Маша, словно распятая огненным светом, стояла так несколько часов, и Прошлое вдруг стало больше Будущего…

1721 г. Франция. Париж

Он нанял лучших сыщиков, чтобы они разыскали мать и сестру, но ни Эльза, ни Аннет Рошар ни по одну сторону Ламанша не объявлялись. У него даже промелькнула слабая надежда, что они все же погибли, но он хотел знать это наверняка, поэтому решил начать поиски дяди, на встречу с которым, они собственно и направлялись. Но найти человека в Париже, о котором он знал только то, что его имя – Клод и что он имел сестру Эльзу, которая когда-то вышла замуж за английского моряка, оказалось делом не простым. Но Филипп не сдавался, и три года поисков наконец увенчались успехом. В Аббен-о-Буа по улице Ферм де Матюрен действительно проживал мелкий лавочник Клод Бозенваль с женой и четырьмя детьми, у которого была сестра Эльза Бозенваль, уехавшая в Лондон.

Филипп, переодевшись нотариусом, отправился навестить дядю.

Господин Бозенваль владел маленьким, но аккуратным и ухоженным домиком, первый этаж которого занимала его скобяная лавка, на втором проживал он сам, а третий этаж и чердак служили доходным домом.

Филипп нашел дядю в лавке. Это был коротышка лет пятидесяти с искрящимися и добрыми глазами. Одет он был скромно, но чисто, и весь его вид говорил о том, что он человек честный и великодушный.

– Чем могу служить, сударь?

– Вы – Клод Бозенваль?

– С кем имею честь?

– Извините, меня зовут Пьер Ренье, я нотариус, служу в конторе месье Бунни, что на улице Ломбардийцев, – с напускной кротостью представился Филипп. – У меня к вам дело касательно вашей сестры, – Филипп заметил, как потускнело лицо мужчины. – Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– С ней все в порядке?

– Это я хотел выяснить у вас.

– Так вы не от Эльзы?

– Нет. Давайте я лучше объясню все по порядку.

– Конечно. Жерар, Жерар! – Из-за низкой двери появился высокий, хорошо сложенный молодой мужчина с такими же голубыми глазами, которые были у всех здесь присутствующих. – Это мой сын Жерар, – гордо представил Клод.

Мужчины кивнули друг другу в знак приветствия.

– Побудь здесь, – обратился господин Бозенваль к сыну и, посмотрев на Филиппа, предложил. – Давайте поднимемся наверх, там нам никто не помешает. Жена ушла на рынок, дочки вышли замуж и редко нас навещают, слава богу, Жерар с нами. Да вот беда – никак не женится, – все это господин Бензеваль успел сообщить гостю, пока они поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. – Прошу, – гостеприимно указал хозяин на одно из кресел, обитое кожей, с большими деревянными подлокотниками, стоящее у окна. – Могу предложить вам неплохое бургундское.

– Нет, спасибо, – сухо отказался Филипп. – Давайте я сразу же перейду к делу. Два года назад мы получили письмо из Лондона с просьбой отыскать Эльзу Рошар и передать ей тысячу ливров золотом.

– Тысяча ливров? Большая сумма.

– Внушительная, – согласился Филипп.

– И от кого же эти деньги?

Филипп предвидел этот вопрос.

– Ее муж имел счет в одном из английских банков, прошло довольно много времени, и банкиры заволновались, почему никто не обращается за деньгами. Они провели расследование и выяснили, что вкладчик умер, а наследники перебрались в Париж.

– Приятно иметь дело с честными банкирами, в наше время это, знаете ли, несколько удивляет.

– Полностью разделяю ваше мнение.

– Но я думаю, эти деньги вряд ли пригодятся моей сестре, – он тяжело вздохнул. – И мне с трудом верится, что ее муж оказался таким порядочным и предусмотрительным человеком, – в его голосе слышалась горечь и сомнение.

– Почему же? – Филипп плохо помнил своего отца, но в его памяти он остался добрым, веселым мужчиной.

– Наши родители рано ушли из жизни, и о Эльзе заботился я, она была мне как дочь. Если бы вы знали, какая у меня сестра, – с неподдельным восхищением воскликнул господин Бозенваль. – Нежная, добрая, все, кто ее знал, считали, что она ангел.

«Да уж, ангел!» – горько усмехнулся Филипп, впрочем, ничем не выдавая своих эмоций.

– А потом она встретила этого английского матроса, – с досады мужчина даже притопнул ногой. – Нет, конечно, я не скажу, что он был совсем уж плох. Он очень любил ее, но он был каким-то ненадежным, – мужчина внимательно пригляделся к Филиппу. – Вы на него очень похожи, – тихо вымолвил он.

– Прошло столько лет, как вы можете это помнить? – спросил гость с деланым безразличием.

– Нет, нет, тот же рост и глаза, такие же безрассудные глаза ребенка на взрослом лице.

Филипп старался казаться беззаботным и веселым, однако мысли его перескакивали с одного на другое, словно выпущенные на свободу бабочки.

– Мне жаль, что я вызвал у вас столь неприятные воспоминания, но, поверьте, я не имею к вашему родственнику никакого отношения, – он взял себя в руки и простодушно улыбнулся.

– Простите, – смутился хозяин дома. – Так вот, не знаю, поймете ли вы меня, но не о таком муже я мечтал для своей Эльзы. Он был красив, силен, но это был человек, живущий одним днем. Мы с женой очень долго уговаривали Эльзу отказаться от его предложения выйти замуж, но она плакала и умоляла нас не разрушать ее счастье, – он тяжело вздохнул, и по выражению его лица Филипп понял, что ему тяжело вспоминать о прошлом. – Нам ничего не оставалось, как согласиться. Этот дом, – он окинул глазами комнату, – достался нам от родителей, и я предложил новому родственнику бросить море и поселиться здесь, но он отказался. Я дал сестре хорошее приданое, ну, конечно, в соответствии с моими доходами, – он развел руками, как бы извиняясь, – но по тем временам это была приличная сумма – триста ливров серебром. Они уехали, а потом случилось это несчастье. Моя бедная девочка осталась вдовой, с двумя детьми на руках и без средств к существованию. От мужа она унаследовала только долги.

– Ну, как вы теперь видите, он сумел позаботиться о семье, – Филиппу почему-то стало стыдно и обидно за отца одновременно.

– Вот это-то меня и смущает, – хозяин опять осторожно посмотрел на гостя.

Филипп выдержал пристальный взгляд.

– Да, – выдохнул мужчина, – Эльза написала мне письмо, и я тут же послал ответ, что мы ее любим и ждем дома. Я предложил ей немедленно вернуться домой. Лучше бы я этого не делал, – у мужчины затряслись руки, и он зашмыгал носом. – Простите, – он встал. – Все-таки я налью вина.

Филипп терпеливо ждал, пока господин Бозенваль, сделав пару глотков бургундского, успокоится.

– Корабль, на котором они возвращались домой, потерпел крушение, – мужчина опять замолчал, сглатывая слезы.

«Неужели они все-таки утонули?»

– Мы думали, что они погибли, – мужчина говорил с трудом, не переставая шмыгать носом. – Но потом через год я получил письмо, – Клод тяжело поднялся и вышел из комнаты.

«Ага, я так и знал! Ты не могла умереть!»

Вернулся он через несколько минут, держа в дрожащих руках пожелтевший листок.

«Милый Клод! Мне нет прощения! Всем, кого я люблю, я приношу одни несчастья. Мои дети погибли, и тебе я принесла горе. Прости меня. Сестра Мария».

– Кто это – сестра Мария? – прочитав коротенькое сообщение, удивленно спросил Филипп.

– Эльза, она чудом спаслась.

«Немудрено. Спаслась, расплатившись жизнями своих детей», – теперь его сестра стояла с ним по одну сторону баррикад.

– И ушла в монастырь бенедиктинок, теперь она сестра Мария. Получив это письмо, я немедленно отправился в монастырь, но она отказалась со мной встретиться. Вот так, сударь, – мужчина, уже не стесняясь, утирал слезы.

«Грехи замаливаешь, мамочка? В рай попасть хочешь? Я тебе помогу!» – злобно подумал Филипп и, посмотрев на хозяина дома, полным скорби голосом произнес:

– Грустная история, ей действительно не понадобятся эти деньги, а так как вы являетесь ее единственным наследником, то извольте получить. – Филипп достал увесистый кошелек.

– Нет, – возмущенно воскликнул господин Бозенваль. – Это не мои деньги, и хотя я не богат, но честен.

– Постойте, вы отказываетесь от золота?

– Да, сударь! Отвезите их Эльзе, пусть она сама распорядится, как ей поступить с этими деньгами.

– Хорошо, – не стал настаивать Филипп. – Мне пора, – он поднялся. – Я возьму этот конверт с обратным адресом?

– Конечно, – мужчина тоже встал. – Если вы встретитесь с ней, то передайте, что мы не перестаем любить ее.

– Непременно.

Хозянин проводил гостя до дверей.

– Месье?

– Да? – Филипп обернулся.

Клод еще раз окинул незнакомца долгим, внимательным взглядом, словно ощупывал.

– Нет, ничего. Всего доброго, месье, и храни вас бог.

1989 г. Тибет. Монастырь Тикс

Видения легкой дымкой растаяли, оставляя за собой шлейф загадочных вопросов. Маша очнулась и обнаружила себя на жесткой постели в монастырской комнате. Она медленно толкнула молитвенное колесо, стоящее рядом с кроватью, и улыбнулась.

– Очнулась? Попей, – рядом материализовался старый монах и протянул ей пиалу с чаем. Обычный монастырский чай больше похож на коктейль из соли, молока яка, ячменной муки и чая, но сегодня девушка ощутила еще и острый привкус чего-то ранее ей неизвестного.

– Я добавил немного трав, – предотвратил ее вопрос монах.

– Мне опять снилась эта странная история, и, кажется, она близится к развязке, – девушка поставила пустую пиалу на маленький прикроватный столик. – Это так интересно и занимательно, словно кино, со мной раньше никогда такого не происходило. Иногда мне кажется, что этот сон про меня саму и про кого-то очень мне близкого, – она вопросительно посмотрела на мудрого учителя.

– Это не сон, это твое собственное прошлое, которому ты обязана сегодняшним настоящим, – он пододвинул стул и присел рядом. – Ты смогла подключиться к хронике Акаши, и теперь тебе будет легче понять свое предназначение и исправить ошибки, сделанные тобою в прошлых жизнях.

– Мне трудно разделять ваши убеждения о реинкарнации, хотя очень хочется верить, что жизнь даст еще один шанс, – улыбнулась девушка. – Я принадлежу к тем людям, которые отвергают этот взгляд на бытие и, наверное, мне не легко отказаться от своих убеждений.

– Ни одна из религий не отвергает реинкарнацию, и этому есть множество подтверждений, – он, не спеша, перебирал свои старые четки. – Ведь если нам дана только одна жизнь, а затем ад или рай, то что же происходит с теми, кто погиб на войне, или утонул во время шторма, или погиб младенцем, которого, к примеру, даже не успели окрестить?

Маша и сама не раз задумывалась об этом. «Ведь невозможно надеяться на рай одной религии, не рискуя попасть в ад всех других?»

– Совсем недавно, в конце 1945 года, в одной из скал египетской пустыни, близ деревни Наг-Хаммади были найдены тексты о ранее неизвестных учениях Христа, и среди них есть тексты о перевоплощении души.

– Но в библии ничего не сказано об этом? – Маша присела на кровати, голова по-прежнему кружилась, и девушка откинулась на подушку.

– Ты невнимательно читала, хотя надо признать, церковь приложила немало усилий к этому, ведь догматы церкви призывают к тому, что спасение может быть даровано только благодаря посредничеству самой церкви. Притча о браке, ты помнишь ее? – он процитировал: – Иисус: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы», а когда Никодим спросил у Иисуса: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?», Иисус отвечает: «Истинно, истинно говорю тебе».

– Ты так хорошо знаешь писание?

– Ничего удивительного, в одной из своих жизней я был католиком, именно тогда я и погубил тебя.

Маша всматривалась в добрые, мудрые глаза старика и не могла поверить, что этот человек способен кого-либо обидеть, а уж убить?

– Странно… – прошептала девушка. – Я читала библию, но никогда не обращала на это внимания…

– Вот видишь, тебе странно, а мне странно другое, как быть тем нехристианам, которые родились не в христианском мире? Зачем Бог дал им жизнь, чтобы потом судить? Ты устала?

– Нет, просто задумалась.

– Вот и прекрасно, подумай на досуге, – он поднялся. – Были ли твои сновидения фантазиями, или, – он загадочно улыбнулся, – это колесо, к которому привязаны не только отдельные личности, но и целые народы? Как часто история идет по кругу? Конфликты, войны, махинации? Это ведь не кара с небес, это то, что люди сами с собой делают или позволяют делать. Целые народы оказываются втянутыми в этот круговорот, несмотря на опыт прошедших веков. Что это, всеобщий психоз, массовое помутнение рассудка, или цепь, которую необходимо разорвать?

Наступил Новый год, самый красочный и веселый праздник в этом суровом и неулыбчивом крае. В эти дни открылись двери храма, и одетые в маскарадные костюмы жители ближайших деревень вереницей потянулись в монастырь. У ворот их встречали музыканты с барабанами и длинными, в несколько метров трубами. Люди заполнили внутренний двор, и началось представление. Местные жители, одетые в костюмы птиц, драконов, с вышитыми шелком фантастическими изображениями демонов на груди и лицами, украшенными не менее удивительными масками, сначала медленно прошли по кругу, а затем стали двигаться все быстрее и быстрее, как бы пытаясь взмыть вверх.

У Маши закружилась голова, не столько от буйства красок, сколько от непривычного, адского шума, так не свойственного этой тихой обители. «Слава богу, что это случается только раз в году», – она опустила глаза, но, кажется, ее мысли опять были разгаданы.

– Человек всегда остается в своем детстве и всегда ищет то, что доступно его ощущениям, – старый монах лукаво улыбнулся одними уголками губ. – Человеку трудно верить в то, что ускользает от его глаз, и он всегда ищет прямые способы общения с творцом. Древние египтяне боготворили животных, друиды – деревья, а кто-то создавал идолов. Эти люди тоже верят, что своими танцами и поклонением смогут заслужить милость Всевышнего. Из-за своей слепоты человек перестал видеть духовную нить, идущую из сердца, и перепоручает свою душу посредникам.

Жители разошлись, Маша вместе с другими монахами прибирала двор, когда до них донеслись отдаленные крики и призывы о помощи. Оказалось, что один старик, разгоряченный праздником и пивом, которым вдоволь угощали монахи, забыв о коварстве гор, свалился в пропасть. Его достали и принесли назад в монастырь. Смотреть на это зрелище было невыносимо. Тело с неестественно вывернутыми конечностями и кровавым месивом вместо лица лежало на тряпке, насквозь пропитанной кровью, словно жертвенный баран, готовый к разделке. Рядом стояли его односельчане, молчаливые и даже равнодушные, и только маленький мальчик лет семи с полными слез глазами слегка подрагивал хрупкими плечиками. Монахи осторожно взяли окровавленное тело и понесли во внутренний двор. Маша с содроганием наблюдала за тонкой кровавой струйкой, бежавшей вслед.

– Тебя потрясла бездушность этих людей? – рядом стоял настоятель монастыря и опять читал ее мысли, словно раскрытую книгу. – Здесь слишком суровые условия жизни, и смерть считается освобождением.

– Но мальчик?

– Мальчик еще слишком мал.

Через несколько дней Маша, движимая состраданием, навестила больного. Она с грустью смотрела на сбившиеся, с запекшейся кровью, редкие седые волосы, вспухшее сине-черное лицо, натянутое как шар, готовый вот-вот лопнуть. Бедняга метался в агонии. Маша присела рядом и стала молиться, она просила господа не столько за старика, помочь которому было вне пределов человеческой возможности, сколько за маленького мальчика с застывшим взглядом, полным боли и страданий.

Но к ее немалому удивлению, через несколько недель крестьянин не только поправился, но и даже помолодел. Его белая косичка и жидкая бороденка практически на глазах потемнела, оставив лишь редкие проблески белых дорожек, видимо, в напоминание о прошлом.

– Если бы кто-то рассказал, не поверила бы, – удивленно говорила Маша настоятелю, – ведь принесли мешок с костями, – на ее лице читалось искреннее недоумение. – Если бы ты жил в реальном мире, то стал бы самым богатым человеком на планете.

– Я и так богат, – уверенно ответил старый монах. – Мы действительно владеем мастерством врачевания, но не всем оно помогает. Человек, к сожалению, сам содействует своим болезням, – туманно говорил он, как всегда перебирая четки. – В любом недуге есть надобность, иначе его бы не было.

– Но несчастный случай… – решила поспорить девушка.

– Несчастные случаи далеко не случайны, ведь с одними постоянно что-то происходит, а другие проживают жизнь без единой царапины, – настоятель многозначительно посмотрел на девушку. – Просто человек создает систему умственных убеждений, которые и порождают болезнь. Ведь боль – это не что иное, как крик о помощи. Так кричит наша душа, не услышанная нами, призывая на помощь всеми доступными для нее средствами. У этого крестьянина был внутренний бунт против власти. В его конкретном случае – против власти жены. И в его душе жила вера в насилие, вот он его и получил. Причину любой болезни нужно искать внутри, а не снаружи. Например, люди, страдающие лишним весом, просто нуждаются в защите и, переедая, как бы создают доспехи, способные их защитить. Человек, страдающий глазными болезнями, не желает видеть жизнь в истинном свете и, не имея сил что-либо изменить, рассеивает свое зрение, с тем чтобы глаза потеряли способность ясно видеть. Депрессия приходит к тем, кто думает, что не имеет права чувствовать гнев. Нервозность вызвана страхами, беспокойством, суетой, недоверием к жизни. Даже обвислые черты лица – это результат скверных мыслей в голове и обида на жизнь. Взять, к примеру, тебя, – он слегка прищурился, от чего его взгляд стал еще более пронзительным. – Глубокая рана, обида, великая тайна, не дающая покоя, сколько раз ты спрашивала себя: «Кому это нужно?»

Маша вздрогнула. «Я и сейчас не знаю, кому это было нужно».

– Копя в себе эту боль, ты из маленькой песчинки выпестовала монстра, который, завладев твоей душой, перекинулся на тело. За все, что происходит с нами, только мы и несем ответственность. Не нужно думать, что это ум контролирует нас, нет! Это мы контролируем ум, ведь нашим умом никто не пользуется, кроме нас. Природа создала множество средств в помощь человеку, но они бессильны до тех пор, пока человек не поймет причину. Помнишь, что сказано в сутрах? «То, чем мы являемся сегодня, следствие наших вчерашних мыслей, а сегодняшние мысли строят нашу завтрашнюю жизнь: наша жизнь является творением нашего разума. Если слова или действия порождены нечистым умом, страдания следуют за человеком, как колесо повозки следует за впряженным в нее буйволом. Если же чист разум говорящего и действующего, радость как тень следует за ним». Наше сознание воспринимает все, что мы принимаем на веру, а затем, как зеркало, отражает наши убеждения, – он легонько погладил ее по голове. – Ведь когда мы расправляемся сами с собой, уже никто не может встать на нашу защиту…

1723 г. Франция. Париж

В душе Филиппа бушевал ураган, разрывающий его на части. Первым его порывом после встречи с дядей было немедленное, жгучее, раздирающее душу желание бежать, мчаться навстречу матери. Он был счастлив, что она жива, и глубоко оскорблен, что она выжила. Ему хотелось упасть на колени и целовать ей руки. И одновременно он желал разрезать ее на маленькие кусочки, по кусочку за каждый свой прожитый в страданиях день. Он был смущен и поражен, не зная, что делать с этими противоречивыми чувствами и желаниями. Филипп вернулся домой, полагая, что ему необходимо время для того, чтобы привести рассудок в порядок.

Это случилось три года назад, потом он познакомился с регентом и решил немного отвлечься, но воспоминания не покидали его. Ночью ему снились сны из далекого, почти призрачного детства, где мама сажает его на колени и нежно гладит по голове. Его душили кошмары, и он опять погружался в морскую пучину, чувствуя соль на губах, и словно удар колокола звенел в ушах треск позвоночника Поля. Филипп вскакивал посреди ночи с учащенным дыханием и тяжелым сердцем, готовым разорваться на части.

«Если я прощу ее, то предам себя, сестру, Поля, – и он капля по капле вспоминал старые обиды и собирал злобу на мать. – Она даже сестру не пожалела. – И еще одна капля падала на чашу весов. – Она всегда думала только о себе, – и еще, и еще, и еще… Он культивировал и лелеял свои чувства, изгоняя из памяти любые приятные воспоминания. И вскоре ему стало казаться, что ничего хорошего и не было вовсе. А когда в его жизни случались моменты или поступки, за которые ему вдруг становилось стыдно, он сам себя успокаивал: – А что ты хочешь, ведь ты порожден чудовищем».

1723 г. Марсель. Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы»

– Время лечит. Кто это придумал? – спрашивала себя сестра Мария. Время стало ее палачом, ежедневно пытая душераздирающими криками ее малышей, накрывая удушающими картинами той страшной ночи. – Боже милостивый, забери меня к себе, – ежеминутно молила она, но, видимо, Всевышнему нравились ее страдания.

Понимая, что не имеет права физически лишить себя жизни, она стала играть с Всевышним в прятки и перестала есть даже ту скудную пищу, которой кормили в монастыре. Тогда всевидящая настоятельница подходила к ней и не сводила с нее грозного взгляда до тех пор, пока не опустеет тарелка. В холодную зимнюю пору, когда дул пронзительный морской ветер, сестра Мария всегда шла стирать белье в ледяной воде, подставляя свое истерзанное тело стихии. Но ничего не помогало, она оставалась жить.

– Я даже умереть не могу! – казнила она себя.

Испытывая боль, Мария требовала для себя еще большего наказания. Смерть была для нее спасением, но она понимала, что даже это она должна заслужить.

Филипп остановился в небольшой, но чистой гостинице.

– Вы надолго? – поинтересовался хозяин, пухленький, розовощекий господин с лихими усами и радушной улыбкой на лице.

– Неделю. «Надеюсь, этого времени мне хватит», – он бросил на стол золотой. – Я заплачу вперед.

– Я устрою вас в самой лучшей комнате, месье, – еще больше засуетился хозяин. – А как насчет ужина? Моя жена прекрасно готовит.

– Не откажусь, неси все, что у тебя есть, и вино не забудь.

– Слушаюсь, сударь! – хозяин подобострастно поклонился. «Какой милый постоялец, и при деньгах. Интересно, зачем он пожаловал в наш город? Одет в скромный костюм, но меня-то не проведешь, сразу видать – знатный господин, а впрочем, лучше держать рот на замке, он щедр, и это главное».

Несмотря на долгую дорогу и тревожное беспокойство перед встречей с матерью, Филипп сразу же заснул крепким, богатырским сном и проснулся довольно поздно. Он сладко потянулся в постели, не спеша и с удовольствием позавтракал, а после обеда отправился на разведку. Грязные, узкие улочки Марселя, полные всякого отребья, и легкий, морской бриз опять перенес его в Плимут, где он маленьким мальчиком ждал откупа от моря. И он опять почувствовал, как ледяная рука ужаса сдавливает сердце и парализует мозг.

Монастырь, имевший форму неправильного пятиугольника, возвышался над городом и походил на небольшую крепость. Ярко сияло солнышко и, оставляя за собой крики назойливых чаек, он отправился навстречу монастырским стенам, за которыми пряталось его прошлое. Не спеша, как полководец перед боем, он осмотрел серые, сложенные из камня стены обители, изучая все подступы и пути отхода. С трех сторон к монастырю вплотную примыкал лес, главный вход его не заинтересовал, а вот на дальней от входа стене он заметил маленькую, искусно скрытую от посторонних глаз, дверцу, которую почти полностью закрывал зеленый вьюн. Дверца была столь низкой, что для прохода через нее Филиппу пришлось бы согнуться пополам. И, главное, этим потайным входом давно никто не пользовался, ржавчина безжалостно покрыла кованые петли. Филипп достал из голенища нож и, немного поддев, толкнул дверь плечом. Она нехотя поддалась, издавая жуткие скрипы возмущения. Он осторожно заглянул вовнутрь и понял, что перед ним монастырский сад: вдали мелькали черные фигурки сестер, которые, словно муравьи, занимались каждая своим делом.

«Что ж! Все оказалось еще проще, чем я думал, само провидение помогает мне», – он вернулся за монастырскую стену и отправился к главному входу.

Расположившись в тени большого дерева так, чтобы было видно все, что происходит у ворот, Филипп, изображая усталого путника, расстелил плащ, достал прихваченный им заранее нехитрый обед, состоящий из курицы, сыра и легкого анжуйского вина. И с удовольствием приступил к трапезе, не забывая подглядывать за обителью.

Из ворот неспешно вышли две монахини, одна из которых поразила его молодостью и розовощекостью. «Совсем еще ребенок, и что ее потянуло в „христовы невесты“»? – подумал Филипп, натягивая на глаза шляпу и притворяясь спящим. Девушка весело щебетала, поглядывая на спутницу, тучную женщину с мрачным лицом. Молоденькой монахине очень хотелось поболтать, но все ее попытки тут же пресекались грозным взглядом старшей женщины. Через некоторое время из открытых ворот выехала телега, на которой сидел добродушный крестьянин. Филипп старался ничего не упустить. «Никогда не знаешь, что тебе пригодится в жизни». Потом приехал богато украшенный экипаж. «А вот и еще одна дамочка отправилась замаливать грехи», – он просидел у ворот монастыря до самого заката солнца, но, так и не придумав ничего нового, вернулся в гостиницу.

На следующий день он провалялся до обеда в постели, не переставая обдумывать, какую казнь лучше придумать. Желаний было так много, а мать, к сожалению, только одна. «Если бы можно было убивать, а потом оживлять, и опять убивать…» – воображение рисовало все новые и новые картинки наказания.

После обеда набежали тучи, и в воздухе запахло грозой. «Даже небо гневается вместе со мной!»

Едва стемнело, он уже стоял у заветной калитки. Смазанные маслом петли благодарно промолчали, и Филипп стал тихонько пробираться между деревьев, стремясь незаметно проникнуть к храму, где шла вечерняя служба. Это был самый лучший способ увидеть всех сестер сразу.

«А дальше? – он так и не решил, как поступить. – Буду действовать по обстоятельствам», – подбодрил он сам себя.

Сестры, не спеша, покидали церковь, медленно семеня, пересекали выложенный камнями двор, направляясь в соседнее помещение, где располагались их кельи. Филипп, прижавшись к дереву, пристально вглядывался в лица монахинь. «Да они же все на одно лицо? Я никогда не узнаю, кто из них сестра Мария», – вдалеке раздались громкие раскаты грома, ненадолго осветив землю ярким светом.

Двор опустел, и Филипп, тяжело дыша, опустился на землю. «Неужели я не узнал ее?» – его боевой настрой рассеялся.

Раскаты грома становились все громче, а порывы ветра сильнее, небо покрыло пространство кромешной мглой, и на землю пролились первые, крупные капли дождя. Сам не зная, почему, следуя какому-то внезапному порыву, Филипп перебежал темный двор и зашел в церковь.

Сестра Мария, как обычно, после богослужения осталась одна. Стоя на коленях в отблеске свечей, женщина горячо молилась.

– Неужели ты еще не простил меня, господи? – Время стало для нее вечной Голгофой, врезаясь и теребя гнойные, кровоточащие раны. – Сжалься надо мной, даруй мне смерть, у меня нет больше сил, мое существование превратилось в кошмар, в вечный ад. Сжалься…

Отблеск пламени, произвольно бродивший по ликам святых, внезапно оживил молчаливые образы, и казалось, что еще мгновение, и они сойдут на грешную землю. А запах ладана и тишина создавали атмосферу мистики и нереальности.

Филипп не сразу увидел женщину, застывшую словно изваяние. Она же, заслышав шаги, обернулась, и, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Филипп вздрогнул. Он сразу узнал ее, несмотря на то, что страдания превратили его мать в древнюю старуху. Седые волосы, выбившиеся из-под белого головного убора, безысходность и усталость глубокими морщинами избороздили лицо, а некогда небесно-голубые глаза выцвели, словно застиранный хлопок, и приобрели цвет беды.

Их глаза встретились под новый раскат грома. Ворвавшийся в открытую дверь ветер заставил еще сильнее плясать пламя свечей, и святые на стенах уже не улыбались, а строили гнусные рожицы. Несколько мгновений показались вечностью.

Женщина поднялась и близоруко прищурилась.

– Артур? – выдохнула она и от испуга прикрыла ладонью рот.

– Нет, – его голос предательски хрипел. – Я Филипп, узнала, мамочка? – из-под гордого излома бровей яркой ненавистью сверкнули глаза.

– Филипп, – женщина пошатнулась.

– Не ждала? – он изо всех сил старался сохранить спокойствие, но это у него плохо получалось. – Как это говорится, концы в воду, – гримаса, исказившая его лицо, казалась неестественной.

– Филипп, – женщина опять упала на колени и обратила свой взор на лики безучастных святых. – Благодарю тебя, Господи! Благодарю.

– Встань, – Филипп подошел к женщине и с досадой тронул ее за плечо. – Хватит разыгрывать комедию, – он брезгливо поморщился.

– Мальчик мой! – женщина обхватила его ноги и принялась целовать. – Ты жив, жив! Я так молилась за тебя! Прости меня! Прости!

– Прекрати!!! – заорал он и, схватив женщину за руки, с силой поставил на ноги. – Я хочу видеть твои глаза, я хочу увидеть тот страх, который испытал тогда, много лет назад, страх, который и поныне со мной, – каждая клеточка его тела вопила от боли. – Ты обманула меня! Ты сказала – верь мне! Помнишь?!

– Я хотела спасти вас!

– Спасти?!! – гневно перебил он мать, поражаясь ее цинизму. – Ты предала меня! – губы его тряслись, он достал нож. – Теперь ты за все заплатишь! Ты уже давно живешь в долг! – он ожидал, что мать упадет на колени и в ужасе будет молить его о пощаде. Он мечтал увидеть ее унижение и страх, и тогда, может быть, он даже простил бы ее, но женщина спокойно и медленно двигалась ему навстречу, а в глазах светилась любовь и счастье.

– Бедный мой мальчик, что же я сделала с тобой? Прости меня, – сестра Мария подходила все ближе и ближе, не обращая никакого внимания на грозно сверкающий клинок. – Я была не самой хорошей матерью, но я благодарю Бога за то, что у меня самый лучший сын в мире, – женщина коснулась рукой его лица.

– Нет! Не подходи! – холодная сталь коснулась его груди, и у него затряслись руки.

– Обещай мне, что станешь счастливым, – она сама легла на нож, и Филипп почувствовал, как клинок ровно и легко, словно в масло, вонзается в тело.

– Нет! Мамочка, нет! – руки обожгла теплая кровь, он отпустил кинжал, и женщина рухнула на каменные плиты. – Я совсем запутался, – он встал рядом с ней на колени. – Мамочка, не уходи, я не этого хотел!!! – его душераздирающие крики потонули в громогласном раскате бушующей стихии.

Женщина приоткрыла глаза и, посмотрев на сына, еле слышно прошептала:

– Спасибо, наконец я свободна… – маленькая струйка крови алой змейкой потекла из уголка рта и в стеклянных глазах застыла любовь.

– Нет!!! – он принялся срывать лики святых. – Как вы допустили, чтобы из палача я превратился в жертву?! Это и есть ваше спасение…

Филипп, не помня себя, выбежал на улицу, дождь крупными каплями падал на голову, смывая с лица слезы.

– Кто я теперь? Негодяй или безумец?!!

Небо ответило ему новым раскатом грома.

– Месье, ну разве так можно? – укоризненно покачал головой хозяин, помогая ему спешиться. – Такой ливень, вы совсем не держитесь на ногах, – он принял у него лошадь. – Давайте я помогу вам, – он едва успел подхватить бесчувственное тело постояльца.

На зеленой лужайке, ярко залитой солнцем, весело бегали Аннета и Поль, чуть поодаль беззаботно о чем-то болтали мать, отец и маркиз де Обинье. Филипп сделал шаг, чтобы присоединиться к их радушной компании, но понял, что перед ним невидимая преграда.

– Мама, папа! – он изо всех сил заколотил руками. – Я хочу к вам!

Они обернулись, все разом, и приветливо улыбнулись.

– Ни о чем не переживай, – ласково отозвалась мать. – Нам здесь хорошо!

– Я хочу к вам!

– Тебе еще рано, милый, – она с нежностью посмотрела на сына. – Мы все тебя очень любим, и когда придет время, мы обязательно встретимся, – от ее любящего взгляда его сердце сладко заныло. – Не ругай себя, – тихо попросила женщина, – ты сделал то, что считал нужным. Но у тебя впереди самый главный урок. Прошу тебя, справься с ним…

Филипп открыл глаза и увидел перед собой лицо женщины, он тряхнул головой, пытаясь понять, где находится. «Так это же жена хозяина», – он с трудом подавил вздох разочарования.

– Слава богу! Вы нас так напугали, – женщина перестала хмуриться и улыбнулась широкой, беззаботной улыбкой.

– Сейчас я напою вас горячим молоком, – она вернулась с дымящейся чашкой. – Осторожно, вот так, – она помогла ему приподняться. – Ужасная ночь, такая гроза, здесь не обошлось без нечистой силы, – без умолку говорила женщина. – Представляете, сегодня ночью в монастыре бенедиктинок одна из монахинь осквернила церковь, говорят, – женщина перешла на шепот, – в нее вселился дьявол, и она так бушевала, что разбила все иконы и даже святое распятие, а потом вонзила кинжал себе в сердце, – женщина испуганно перекрестилась. – И все это в стенах святой обители! – она в ужасе закатила глаза. – Истинно проклято ныне это место! – она так увлеклась своим рассказом, что только сейчас заметила, как побледнел постоялец. – Месье, месье, вам плохо?

– Оставьте меня.

– Месье, я позову доктора!

– Прошу вас, оставьте меня одного.

Женщина послушно вышла.

– Мамочка, я даже память твою осквернил, – его душили рыдания. – И после смерти у тебя не будет покоя… – ненависть длиною в жизнь, как сжатая пружина, ударила его самого.

Мажордом встретил Филиппа с красными от слез глазами, и у него от предчувствия беды заныло сердце. «Неужели мой запас счастья исчерпан, и теперь я буду пожинать только горькие плоды разочарований?»

– Что?

– Ах, месье!

– Да говори же ты! Черт тебя побери! – прикрикнул Филипп и снова почувствовал, как у него по спине пробежал холодок.

– Маркиз, – слуга опять всхлипнул.

– Где он? – Филипп оттолкнул мажордома и бросился вверх по лестнице.

– Он умер.

Словно раненая птица Филипп тихонько оседал, держась за перила.

– Месье, – мажордом перестал причитать и подбежал к Филиппу. – Простите, я должен был…

– Когда?

– На третий день после вашего отъезда.

– Три недели назад, – прошептал Филипп.

– Мы везде вас искали и даже обращались за помощью к, как его, господину… – слуга пытался вспомнить имя Шарля.

– Где матушка?

– В Пикардии, хозяин завещал похоронить его в фамильном замке, – на глаза старого слуги опять набежали слезы.

– Запрягай карету.

– Но вы так бледны, может быть, вам лучше передохнуть.

– Запрягай карету!!! – как раненый зверь взревел Филипп.

В замке его встретил укоризненный взгляд Джо.

– Не ругай меня, старик, – из последних сил попросил Филипп. – Мне сейчас очень плохо, – он отвел взгляд. – Где матушка?

– Наверху, у нее доктор, – старик подавил тяжелый вздох.

Мадам де Обинье лежала на высоких подушках, прикрыв глаза. Ее лицо было покрыто багровыми пятнами, одна рука безжизненно повисла в воздухе, рядом стоял доктор и священник.

Увидев Филиппа, мэтр Марье слегка кивнул.

– Как хорошо, что вы здесь, – он подошел к сильно побледневшему Филиппу. – Она все время зовет вас.

– Что с ней?

– Мужайтесь, – доктор похлопал его по плечу и отвел взгляд. – Ей осталось недолго, – он подошел к святому отцу и что-то шепнул ему на ухо. Священник понимающе кивнул, и они вместе вышли из спальни.

– Матушка, – Филипп встал на колени рядом с кроватью и взял горячую руку женщины. – Матушка, не оставляй меня, – слезы ручьем текли по его серому от страха и горя лицу. – Хотя бы ты не покидай меня.

Женщина с трудом приоткрыла глаза.

– Филипп, это ты, мой мальчик? Где ты, я не вижу тебя, – она попыталась пошевелиться, но не смогла.

– Я здесь, – он поднял голову.

– Сядь рядом, – слова давались ей с трудом. – Прости меня, – прошептала она иссохшими, потрескавшимися губами. – Прости, я многое не успела тебе дать, как жаль, что мы понимаем это, когда уже ничего нельзя изменить. Как только мы постигаем житейскую мудрость, именно в этот момент мы и покидаем землю. Теперь я это знаю точно.

– Матушка, не говорите так, вы должны жить, вы должны… – слова комом застряли у него в горле.

– Прошу тебя, дай мне сказать, у меня не так много времени, – она замолчала, словно собираясь с силами. – Я всегда мечтала иметь много детей. Но всевышний не дал мне этого счастья, – она сжала его руку. – Обещай мне, что ты наполнишь этот дом детским смехом. И еще, – она болезненно поморщилась и облизала потрескавшиеся губы. – Прости меня, я всегда, в глубине души, любила своих детей больше, чем тебя, особенно Поля, – из ее больных глаз вытекла скупая слезинка. – Но небо, несмотря ни на что, послало мне самого любящего и заботливого сына, о котором я могла мечтать. Я не перестаю благодарить небо за то, что оно послало тебя…

Филипп сидел на каменной скамье у фамильного склепа, где теперь покоилась вся семья де Обинье. Холод камня леденил душу, и перед глазами вставали, словно живые, Поль, старый маркиз, мадам.

– Их не вернуть, – рядом присел Джо.

– Зачем мы живем, отец? – Филипп поднял полные скорби и боли глаза.

– А разве жизнь не прекрасна?

– Прекрасна?! – он осунулся, похудел, под глазами залегли черные круги. – Да если бы я имел право выбора, я бы предпочел никогда не приходить в этот мир!

– Однажды Соломон велел построить в своем дворце зеркальную комнату, – как всегда в последнее время, туманно начал Джо, – Причем потолок, стены, двери тоже были зеркальными. Зеркала были настолько ясными, что входящий не сразу понимал, что перед ним зеркало, настолько точно и реально они отражали малейшие предметы и очертания, кроме того, зал был пуст, и в нем поселилось эхо. Однажды в зеркальную комнату забежала собака и в изумлении застыла – целая свора собак окружала ее со всех сторон. Собака на всякий случай оскалила зубы, и все отражения ответили ей тем же самым, собака перепугалась и отчаянно залаяла, эхо повторило ее лай. Собака стала огрызаться все сильнее, и эхо не отставало, собака в бессильной злобе металась по кругу, кусая воздух и угрожающе щелкая зубами, ее отражение тоже злилось. Наутро слуги нашли несчастное бездыханное животное в окружении тысяч отражений издохших собак. В зале не было никого, кто бы мог причинить ей хоть какой-то вред. Собака погибла, сражаясь сама с собой. Вот так, мой мальчик. – Джо тяжело вздохнул. – Мир не приносит ни добра, ни зла. Мир безразличен к человеку. Все происходящее вокруг нас есть лишь отражение наших мыслей, желаний и поступков. Жизнь – это большое зеркало.

– Наверное, ты прав, отец, – Филипп болезненно поморщился и потер виски. – Я всегда думал, что мои удачи и свершения просто обязаны тянуть за собой удовольствия и радость. Иначе в чем смысл бесконечного страдания и яростного упорства? Я отказывал себе в ошибках, берег голову от вредных мыслей, а сердце от пустых переживаний. Я рассчитывал на крупные дивиденды судьбы и доверчиво протягивал ей список совершенных достижений, но судьба почему-то зло ухмылялась мне в ответ.

– То, что ты называешь судьбой, на самом деле является лишь твоим предположением, ведь судьба – это не завтра или потом. Судьба – это то, что произошло в действительности.

– В действительности? – воскликнул Филипп – Да известна ли тебе вся действительность? Хочешь, расскажу? – едко осведомился он, и под молчаливый кивок Джо впервые в жизни распахнул душу. Он делился воспоминаниями из детства, где был счастлив, потом со слезами на глазах поведал о кораблекрушении и о надежде, которую ему подарила Мария, а потом забрала, и о подслушанном разговоре маркизов де Обинье, и о страхе, толкнувшем его на преступления…

– Прости меня, – тихо выдохнул Джо.

– Да что вы все просите у меня прощения?! – гневно воскликнул Филипп. – Ведь это я! Я! Я должен умолять вас, – он растерянно заморгал, и в его глазах вспыхнул огонек изумления. – Все, что происходило в моей жизни, казалось мне наказанием, бедой, трагедией, а на самом деле это были лишь ступеньки к успеху, которыми я не пожелал воспользоваться. – Он в отчаянии посмотрел на сгорбленную фигуру Джо. – Но я просто хотел быть счастливым, разве я много хотел, отец?

– Ты не там искал, – Джо легонько, словно маленького, погладил Филиппа по голове. – Счастье – это когда ты достиг того комфортного состояния, когда у тебя нет претензий к жизни. Ты спрашивал, за что я просил у тебя прощения? – старик по-собачьи преданно заглянул в глаза. – Я очень виноват перед тобой. Я видел, я чувствовал, что с тобой происходит что-то неладное, но я говорил себе: «Джо, что ты выдумываешь? Мальчик сыт, обут, зачем фантазировать?» – он тяжело вздохнул. – О душе твоей я не подумал, вот за это и прости меня.

– И ты меня прости, – Филипп взял Джо за руку, в его глазах светилась безысходность. – Ты единственный, кто еще сможет меня понять. Что-то сломалось, еще совсем недавно меня манила слава, популярность, тщеславие, и я мчался во весь опор, не оглядываясь и не задумываясь. В этом была острота ощущений и полнота жизни, а теперь это все куда-то вдруг исчезло. И не хочется ни за чем гнаться. Я ведь и не жил, а отрабатывал судьбу, которую, – он поднял глаза, – и тут ты прав, я создал своими руками. – У Джо по спине побежали мурашки, он не хотел слышать то, что ему сейчас скажет Филипп, но и не слышать не мог. – В моем столе лежит завещание, я разделил все свое имущество на три части, тебе, своему дяде и детям Марии, найди их…

– Что ты задумал?

– Ты же очень мудрый, Джо, ты все понимаешь, – он крепко обнял друга, учителя и отца. – Не удерживай меня, – Филипп резко поднялся и, не оглядываясь, пошел в дом, оставляя за спиной горько плачущего старика.

Он зашел к себе в кабинет, достал заранее приготовленный флакон с ядом, немного помедлил и, взяв листок бумаги, написал: «Душевный покой существует только во внутренней тишине, я попытаюсь найти его…»

1990 г. Тибет. Монастырь Тикс

– Я попытаюсь найти его, – задумчиво повторила Маша и вопросительно посмотрела на старого монаха. За все время, пока девушка рассказывала ему свои бесконечные сны, посещавшие ее с того времени, как она обосновалась в монастыре, старик не проронил ни звука.

– И что же тебе не понятно? – его взгляд был полон дружеского участия. – Ты увидела одно из своих прошлых воплощений, где ты была Эльзой Рошар, Федор – твоим сыном. А я, – он опустил глаза и слегка нахмурился, – я, к сожалению, был Клодом. Да, именно тем самым Клодом, который привел ваш корабль на мель и стал началом всех тех печальных событий, последовавшим за этим. Теперь ты понимаешь, что ваша встреча с ним не была случайной. Вся эта запутанная цепочка тянется из прошлой жизни. И ты должна распутать узлы и разорвать этот круг, иначе вынуждена будешь повторять забег опять и опять, а удары будут еще сильнее и сильнее, – он внимательно посмотрел на слегка поникшую собеседницу. – Ведь если в школе ты плохо учишься, тебя оставляют на второй год, а жизнь поступает жестче. Твой главный урок в этой жизни – Прощение.

– Но мы ведь простили друг друга? – она выразительно приподняла брови.

– А себя? – тихо спросил он. – Себя вы простили? Ведь это самое главное – доверять и принимать себя. Как часто мы врем сами себе. Почему? Ведь нет свидетелей и судий, а мы врем, один на один. Мы не можем простить себя, хотя прощаем других, находим оправдания, доводы, а для себя? Ничего нет? – его слова звучали, как приговор. – Почему мы так не любим себя? А ведь это самое главное – полюбить себя, простить себя. Только не загонять в угол. Иногда нам кажется, что мы избавились от своих страхов, ненависти, и всего того, что мешает нам жить, но нет – это просто уходит в потаенные уголки души и перерастает в партизанское движение в тылу врага, невидимое, но больно ранящее. Я ведь говорил тебе уже, что когда человек расправляется сам с собой, ему никто не может помочь. Заставь служить себе свою божественную душу, брось под ноги, терзай, но не пытайся убить, ибо она снова оживет и, представ перед тобой в новом виде, наполнит тебя ужасами и страхами. Избавиться от этого ты сможешь, только сделав ее своей слугой, ибо тогда на помощь к тебе придет сам Бог, – с притворной строгостью он посмотрел на девушку. – И куда бы ни забросила тебя судьба, путешествие необходимо.

– Мы с ним встретимся? – с потаенной надеждой спросила Маша.

– Не знаю, – честно ответил он. – Но твое пребывание здесь заканчивается, послезавтра ты должна будешь покинуть монастырь.

– Как? – в глазах застыл испуг. – Я не хочу!

– Ты должна.

– Позволь мне остаться, – с мольбой в голосе попросила она.

– Не могу, это не твой путь, и если ты останешься здесь, это будет очередной уход от проблемы, а не ее решение. Ну, – он приподнял ее за подбородок и ласково посмотрел в глаза. – Ты же не можешь играть с жизнью в прятки.

– Я буду скучать по тебе, – Маша отвернулась, пытаясь не расплакаться.

– Я тоже…

Прощание было тяжелым, Маша так и не сумела сдержать слезы.

– Это тебе, – старик преподнес ей свои четки, с которыми никогда не расставался.

– А как же я? – девушка оценила подарок. – Мне нечего тебе оставить на память.

– Ты подарила мне самое главное – возможность исправить ошибку.

– Можно я напишу?

– Конечно.

– А если я захочу тебя навестить?

– Я буду рад.

Маша еще раз обняла человека, подарившего ей вторую жизнь, и, не оборачиваясь, пошла навстречу судьбе.

«Мама, папа, бабушка… Какие они?» – покинув стены монастыря, Маша вдруг поняла, как сильно по ним скучает. Мегаполис встретил ее шумом клаксонов, выхлопным дымом, суетой и какой-то напряженной нервозностью. «Неужели я здесь когда-то жила?» – после чистого, горного воздуха и звенящей тишины было трудно дышать, словно в избе, растопленной по-черному. Все было знакомо, но все вдруг стало чужим, и даже родители, такие родные и близкие, светились невидимой преградой непонимания.

2001 г. Россия. Москва

Константин Краснов прошел через широкий холл и свернул по коридору налево, направляясь в кабинет к главному редактору.

Он шел, держа кулаки сжатыми. «Только бы все получилось, только бы все получилось!» – словно это был его последний шанс в жизни.

– Можно? – он осторожно приоткрыл дверь.

– А, Костя, заходи, – добродушно махнул рукой мужчина лет пятидесяти, бледный, худой, с редкими жирными волосами, в помятом костюме, который, похоже, служил ему еще и пижамой. – Ну, чего ты там жмешься у стенки. Проходи, садись. Выпьешь? – главный редактор достал из сейфа початую бутылку виски.

«Начало хорошее», – отметил про себя Краснов.

– С удовольствием! – пить не хотелось, но отказывать начальству еще больше.

– Да, не ошибся я в тебе, есть нюх, есть! – хозяин кабинета подождал, пока гость устроится за большим полированным столом, и подал ему граненый стакан с янтарной жидкостью.

– Спасибо, – скромно поблагодарил подчиненный и, сделав глоток, преданно посмотрел в глаза.

– Я тут кое-что узнал про этих Морозовых. Занятная, хочу сказать тебе, история, почти детективная.

Костя напрягся. «Ну, говори же скорее!»

– Въехали в страну под видом дипломатов, но на самом деле работали на ЦРУ, – он поднял голову от нетронутого бокала и посмотрел на Костю. – Эти Морозовы еще те штучки! Засветились в Польше, Чехословакии, и везде после этого происходила смена власти. Ну, наши пока раскусили, то да се, пока решали, что с ними делать, Морозовы из страны смылись. Наши доблестные органы, сохраняя лицо, выслали ноту протеста, да еще парочку дипломатов из страны выдворили, – он сделал большой глоток виски. – Вот такая нехорошая история.

– Значит, их теперь не найти? – упавшим голосом произнес Костя.

– Почему не найти? – обиделся главный редактор. – Ты у кого работаешь?

– Так вы?.. – у Кости загорелись глаза.

– А ты как думал! – самодовольно усмехнулся мужчина. – Адрес, телефоны, все здесь, – он протянул ему листок. – По моим «разведданным», они уже давно в отставке, какие-то проблемы медицинского характера. – Так что, – уверенно заявил он, – оформляй командировку, и привет, Америка! Даю неделю. Справишься?

– Конечно! Спасибо! – Костя вскочил и стал с благодарностью пожимать руки, если бы он мог, он упал бы в ноги.

– Ну, ну! Я смотрю, ты парень с головой, – он по-отечески похлопал его по плечу. – Сработаемся!

Костя вылетел на крыльях Гермеса. «Получилось!» – он даже забыл о своем профессиональном любопытстве. Единственное, что его согревало, это еще одна пройденная ступенька по дороге мести.

Командировку выписали на двоих, на Краснова и на оператора Эдика. Командировочные он получил в бухгалтерии и, пересчитав, понял, что придется залезать в собственный «энзэ».

– Да, не разгуляешься, – вздохнул он.

– Сколько написано, столько и выдаю! – бухгалтер, женщина бальзаковского возраста, недовольно посмотрела на Красного. – Распишитесь, и не забудьте привезти все чеки.

– Привезу.

Эдичка с трудом пытался разместить свои немаленькие габариты в небольшом кресле эконом-класса.

– Могли бы и бизнес выписать, нет, все-таки жмот наш Петрович, – бубнил он. – Эй, девушка, водички можно? – крикнул он пробегавшей мимо стюардессе.

– Одну минуточку, – та мило улыбнулась в ответ.

– Нет, все-таки какой-то толк от этой демократии есть, воду она, конечно, принесет не скоро, но по крайней мере не хамит. Согласен?

– А, да, – Краснов согласно кивнул, продолжая думать о своем.

– Быстренько сюжетик отснимем и на пляж, – мечтательно улыбнулся Эдичка.

– Да, да, – Краснов закрыл глаза и вернулся в свое прошлое.

«Вера, Верочка! – от воспоминаний у него заныло сердце. – Ведь все могло быть по-другому. Я мог закончить театральный! Мог стать известным актером, а не посредственным журналистом! Да, да, это необходимо признать, журналист из меня никудышний, – он посмотрел на соседа, не догадался ли тот о его мыслях, но Эдичка о чем-то оживленно болтал с пожилой дамой, сидевшей напротив. – Федор Степанов! Мой злой гений! Кажется, я смогу выплатить свои долги! Я так долго этого ждал!»

Они вместе учились в театральном и одно время вроде как бы дружили, вернее, Федор частенько навещал Костину комнату, где устраивались громкие студенческие попойки. Все это было до тех пор, пока Костя не познакомился с Верой.

Вера! Гладкая кожа, длинные рыжие волосы, отливающие золотом на солнце, огромные искристые глаза, великолепная фигура с узкой талией, большой грудью и длинными ногами. Она как вихрь влетела в жизнь Кости, и он потерял голову. Их идиллия длилась четыре месяца, пока на одной из вечеринок не появился Степанов. Федор сразу же оценил девушку, и Косте было приятно, что он хоть чем-то превосходит сокурсника. Он наслаждался мнимым превосходством и гордостью за свою девушку, не обращая внимания на то, что Федор, кружа Веру в танце, уж слишком сильно прижимает девушку к себе. И на то, как кокетливо она смеется, игриво встряхивая головкой, от чего ее рыжие кудряшки разлетаются в разные стороны, и уж, конечно, он оставил без внимания, что они так часто выбегают на перекур. После одного из таких перекуров Федор подошел к Косте и довольно громко попросил:

– Дай ключи от своей комнаты.

Ничего необычного в его просьбе не было.

– На! – улыбнулся Костя и, весело подмигнув, спросил: – Что, уже подцепил кого-то?

– Ага, у Верки трусики мокрые. Ну ладно, я недолго, – он взял ключи и, весело насвистывая, зашагал навстречу приключениям.

В комнате повисла тишина, но кто-то все-таки догадался включить погромче музыку, а кто-то налил Косте водки. Он выпил и пошел на свой этаж. Стоя у дверей своей комнаты, Костя слышал их яростные стоны и понимал, что жизнь кончена.

Они вышли вдвоем, раскрасневшиеся, с горящими глазами, немного помятые.

– А, Костя, спасибо, друг, – Федор по-отечески хлопнул его по плечу и вернул ключи. Вера смущенно опустила глаза и потянула Федора к лифту. Костя в оцепенении провожал их взглядом. Он хотел одного – чтобы земля сейчас разверзлась и сию же минуту поглотила его…

Но на этом мучения не закончились. Через неделю к нему прибежала заплаканная Вера. Хлюпая носом, она бросилась ему на грудь.

– Костенька, миленький, помоги! Федор, он здесь, я знаю, мне нужно с ним поговорить!

Он не верил своим ушам. Покачав головой, не в силах вымолвить ни звука, он грубо оттолкнул девушку, но его гордая Вера, кажется, совсем потеряла голову.

– Костенька, – она с новой силой вцепилась в руку, – я его люблю, а он, он не отвечает на мои звонки, мне нужно его увидеть. Ну помоги! – сквозь слезы молила она.

Он любил Веру, поэтому пошел искать Федора и нашел его на третьем этаже в компании сокурсников. Веселье было в самом разгаре, Федор сидел на кровати, держа в одной руке бутылку пива, другой прижимая к себе белобрысую девицу.

– А, Костя, заходи, – Федор лениво махнул рукой.

– Надо поговорить, – он стиснул кулаки.

– Говори, – развязно предложил Федор.

– Наедине.

– Да брось ты, что еще за секреты, – цинично улыбнулся Федор. – Лучше сядь с нами, выпей. А ну-ка, красавица, поищи стаканы, – он подтолкнул белобрысую девицу, та недовольно фыркнула, но лениво встала.

– Там Вера, Вера ждет, – из последних сил сдерживая себя, ровно произнес Костя.

– И что этой б… надо? – прохладно осведомился Федор и небрежно попросил: – Слушай, будь другом, скажи ей, чтоб отстала.

– Ты, ты! – возмущение и гнев буквально кипели в его душе и рвались наружу. – Знаешь, кто ты!

– Ну, и кто? – наливаясь злостью под стихшие голоса собутыльников, грозно спросил Федор.

– Подонок!!! – не помня себя, во весь голос заорал Костя.

– А за подонка ответишь, – Федор поднялся и со всего размаха заехал обидчику прямо между глаз. Костя от неожиданности и боли согнулся пополам.

Первым его порывом было броситься на Федора, но он сразу понял, что ничего хорошего из этого не выйдет, они были в разных весовых категориях. Он смачно сплюнул и почувствовал во рту неприятный вкус крови.

– Ты еще пожалеешь, – еле слышно прошептал он.

На следующий день Костя забрал документы и уехал в родной Владимир, где его сразу же забрали в армию. Потом был Афган, он чудом остался в живых, духи уже чувствовали сладкий запах свободы, поэтому были особенно жестоки, словно напоследок хотели показать все свое могущество и несгибаемую волю. Это было пострашнее, чем конфликт с сокурсником. Вернувшись, Костя решил поступить на журфак, и как «афганец» шел вне конкурса.

2001 г. США. Нью-Йорк

Костя сам не заметил, как заснул. Приземлившись в аэропорту имени Кеннеди и благополучно пройдя все таможенные формальности, они взяли такси и поехали в Бруклин, где в «Holiday Inn» им был забронирован небольшой двухместный номер. Яркий ковролин на полу, две кровати, телевизор, пара стульев, стол, в общем, ничего примечательного. Время уже было позднее, и звонить Морозовым Костя не решился. Они спустились в ресторан, поужинали и пошли спать. Костя выпил снотворное, но и это не помогло, он проворочался всю ночь, ненадолго впадая в краткое забытье, нервное напряжение не покидало его до самого утра, поэтому, когда на электронном табло высветилась цифра – шесть, Костя поднялся. Эдичка, впрочем, тоже, сказывалась разница во времени. Оператор заварил растворимый кофе, заботливо включенный в стоимость номера, а Костя нервно щелкал пультом, перепрыгивал с канала на канал, не зная, чем еще себя занять.

– Костя, ну хватит щелкать, остановись на чем-нибудь, – у Эдички зарябило в глазах.

– Выбери сам, – Костя кинул ему пульт и отправился в душ.

– Глаза красные, как у кролика, – рассматривая себя в большое зеркало, недовольно отметил Краснов и открыл холодную воду.

– Костя, звони, уже девять, – бросил через плечо Эдичка, не отрываясь от телевизора.

– А может, рано, суббота все-таки?

– Ну, рано – извинишься.

– Ты думаешь? – но он уже держал в руках трубку. – Убери звук, – Костя лихорадочно набрал долгожданный номер, гудок, второй. «Ну же».

– Эллоу.

– Good morning.

– Good morning.

– Can I tack to Maria?

– Who is asking?

– My name is Konstanten Krasnov. I am from Russia…

– Вы говорите по-русски?

– Да! – он обрадовался, его познания английского подходили к концу.

– Слушаю вас, – холодный женский голос не располагал к дружелюбной беседе.

– Я из России, журналист, мы снимаем передачу о встречах выпускников, – он торопливо излагал суть дела.

– Моя дочь никогда не была выпускницей русской школы, – Надежда Николаевна не лукавила.

– Да, но она ведь училась, – вступил в спор Костя. – И было бы интересно…

– Это совсем не интересно, – грубо оборвала его Надежда Николаевна. – Моя дочь пережила большую душевную трагедию, и я не позволю вам нарушить ее покой.

– Но, может быть, вы сможете дать нам интервью, – он искал любые способы попасть в дом.

– Ни я, ни моя дочь не намерены давать какие-либо комментарии, – безапелляционно заявила женщина. – И прошу вас больше сюда не звонить!

– Подождите! – но ему ответили короткие гудки. – Сука!!! – выругался Костя, с треском бросив трубку.

– Что? – Эдичка вопросительно кивнул.

– Ничего!

– Ну а что орешь?

– Значит, так! – Костя заметался по комнате. – Мы сейчас собираемся и едем к ним, адрес у меня есть, – он стал торопливо перелистывать записную книжку.

– Ну, а дальше что?

– Приедем, посмотрим! Если понадобится, я возьму этот дом штурмом!

– Это без меня.

– Что? – он непонимающе уставился на оператора.

– Мне проблемы с законом не нужны, – безразлично протянул Эдичка. – Это Америка, нарушение частной собственности, – он назидательно погрозил пальцем. – Домовладелец даже имеет право тебя убить, и ему ничего за это не будет.

– Ты совсем обалдел? Детективов начитался?

– Слушай, я оператор, мне разрешат снимать – я буду снимать, не разрешат – не буду. Ты лучше еще раз позвони, – уже более дружелюбно предложил он.

– Бесполезно, у нее голос, как у прокурора, выносящего смертный приговор, – Костя присел к Эдичке на кровать и заглянул в глаза. – Эдик, ну ты же профессионал! Это ведь сенсация!

– Сенсация будет в новостях, когда два русских придурка окажутся в американской тюрьме.

– Знаешь что, – Костя резко встал. – Я сейчас позвоню Петровичу и скажу, чтобы он прислал мне другого оператора! – совсем по-детски пригрозил он.

– Звони, звони, – Эдик равнодушно передернул плечами.

«Сволочь, скотина! Понимает, конечно, что никто никого не пришлет, вот и куражится», – Костя чуть не расплакался.

– Ну, Эдик!

– Нет! – отрезал тот. – И вообще, ты тут решай свои дела, а я пойду прогуляюсь.

– Нет! – злобно выкрикнул Краснов. – Ты будешь сидеть здесь! У тебя, между прочим, рабочий день.

– Щас! – Эдичка на прощание присел в реверансе и вышел из комнаты.

– Суки, все суки! – Костя в бессильной ярости упал на кровать и расплакался.

– Нет! Это никогда не закончится! – Надежда Николаевна выронила из рук трубку. – Господи! Бедная девочка! – ее губы затряслись, и она тяжело опустилась на стул.

– Надюша, что? Что случилось? – Алекс бросился к жене. – Кто звонил?

– Я этого не переживу, опять все по кругу! – она страдальчески закатила глаза. – Неужели прошлое будет преследовать нас всю жизнь?

– Да кто звонил?

– Алекс! Мы должны спасти ее, – она схватила мужа за руку. – Мы должны ее спрятать!

– Надюша, успокойся, – Алекс в растерянности смотрел на жену.

– Боже, ну за что?! – она вознесла руки к небу. – Что мы сделали, чем прогневали тебя? Если ты хочешь наказать, покарай меня! – она горько заплакала.

– Попей водички, – Алекс поднес к губам женщины стакан.

– Хорошо, что я взяла трубку, – глотая воду, сумбурно объясняла женщина.

– Ты успокойся и… давай по порядку, – Алекс присел рядом с женой. – Кто звонил?

– Какой-то репортер из России, они снимают фильм о школе, в которой училась Маша.

– Только не это! – Алекс побледнел. – И что он еще сказал?

– Ничего, я попросила его сюда больше не звонить, – лицо ее посерело от страха. – Что же делать?

– И чего вы такие грустные? – в кухне появилась Маша.

Алекс от неожиданности выронил стакан.

– Так, легкие проблемы между мужем и женой, – он попытался улыбнуться.

– Не переживай, ничего страшного, – мать тоже взяла себя в руки. – Кушать будешь?

– Да нет, разговаривайте, извините, что помешала, – Маша смущенно улыбнулась.

Эдичка вернулся, держа в руках бумажный пакет из «Burger King».

– На, перекуси, – добродушно предложил он лежавшему на кровати товарищу.

Костя даже не повернулся.

– Не хочешь, как хочешь, – не обиделся Эдичка.

Костя пропустил его слова мимо ушей, все это время он обдумывал и искал выход. «Ничего не поделаешь, придется звонить Петровичу», – он поднялся и набрал номер главного редактора.

– Слушаю.

– Сергей Петрович, это Костя Краснов.

– Узнал, – голос потеплел. – Ну, как дела?

– Заминка.

– В чем дело?

– Отказываются встречаться.

– Ну, так прояви настойчивость.

– Попробую. Я вот что подумал.

– Слишком много думаешь! – грубо перебил собеседник.

– Не могли бы вы узнать, где работает эта Маша, может, мы ее на работе поймаем?

– Совсем обалдел, я тебе что, Интерпол? – взорвался начальник. – Я и так дал тебе слишком много информации, можно сказать, почти сделал за тебя твою работу! И если после этого ты не в состоянии принести мне репортаж, меняй профессию! – главный редактор положил трубку.

– Дурак, – беззлобно прокомментировал Эдичка, не переставая жевать гамбургер.

– Что?

– Кто ж начальству о своей несостоятельности сообщает?

– Да! Если ты такой умный, придумай что-нибудь! – зло парировал Краснов.

– У меня другая работа, – не обиделся Эдичка.

– Ну что ты ходишь взад-вперед? Сядь, – попросила Надежда Николаевна мужа, нервно вышагивающего по кабинету. – Ну что ты молчишь? – женщина была на грани нервного срыва, из кухни они перебрались в кабинет, чтобы обсудить дальнейшие действия, но консенсуса не получилось. – Саша, скажи что-нибудь, – в который раз взмолилась жена. – Сделай что-то! Ты же мужчина! – она на секунду задумалась. – Позвони в контору, пусть они немедленно вышлют их из страны.

– За что?

– Ты что, первый день на свете живешь?!

– Откуда он звонил?

– На определителе нью-йорский номер, Holiday Inn, вот, – она протянула мужу смятый листок.

– А как его зовут?

– Зовут, как же его зовут? Подожди, – он потерла виски. – Ах да, Константин Красный.

– Красный?

– Да. Константин Красный.

– Очень звучная фамилия, – задумчиво пробормотал Алекс.

– Какая разница! Звони!

Алекс подошел к телефону, поднял трубку, немого помедлил и положил на место.

– Ну что еще?!

– Надюшенька, ты только меня внимательно выслушай, – он присел рядом с женой. – Спокойно и без истерик, хорошо?

Она молча кивнула в знак согласия.

– Я все время думаю. Мы не имеем права вмешиваться в ее жизнь, она должна все решить сама.

– Ты с ума сошел? – закричала женщина.

– Подожди, – он взял ее за руку, – выслушай до конца. Это ее жизнь и ее решения, она нам больше не принадлежит. Вспомни, что было?

– Я-то, в отличие от тебя, помню все!!! А ты, по-моему, забыл, что девочка чуть не умерла! – Надежда Николаевна возбудилась от воспоминаний и почти не контролировала себя. – Я помню бессонные ночи и боль, которая жжет и прожигает! – она громко заплакала.

– Надюша, успокойся, – Алекс обнял жену и крепко прижал ее к себе. – Не кажется ли тебе, что мы самым коварным способом используем нашу дочь, ведь она нам в качестве «смысла жизни» нужна больше, чем мы ей в качестве «помощников»? Мы ведь не знаем, что для нее хорошо, а что плохо?

– Я знаю! И не позволю еще раз сломать ее жизнь! – она резко встала и с упреком посмотрела на ужа. – Не хочешь звонить, хорошо! Я сама!

– Ма, па? Ну, это уже серьезно, – в кабинет заглянула встревоженная Маша. – Вы до сих пор ругаетесь?

– Заходи, – предложил отец.

– Нет! – закричала мать.

Маша совсем растерялась, в ее жизни это был первый публичный скандал родителей. Она, конечно, догадывалась, что они не всегда согласны друг с другом, но была благодарна им за то, что они всегда решали свои проблемы без посторонней помощи.

– Маша, входи, присаживайся, нам нужно поговорить, – продолжал настаивать отец.

– Нет! – яростно выступила мать. – Выйди, мне нужно переговорить с твоим отцом с глазу на глаз.

– Мам, ну что же ты плачешь?

– Да, – Надежда Николаевна быстро вытерла слезы. – Плачу! А что, я уже и поплакать не могу?

– Машенька, сядь, – Алекс взял дочь за руку и посадил на диван.

– Нет! Ты этого не сделаешь! – Надежда Николаевна угрожающе посмотрела на мужа.

– Ты мне хочешь что-то сказать? – тихо спросила Маша у отца.

– Да, – он присел рядом.

– Мы долго думали с мамой, – он выразительно посмотрел на жену. – Но все-таки решили, что тебе следует знать, – он тяжело вздохнул. – И еще, мы доверяем тебе.

Надежда Николаевна затихла, и Маша почувствовала, с каким трудом даются отцу эти слова.

– Сегодня звонил Константин Красный, он приехал из России.

Маша вздрогнула и побледнела.

– Деточка, тебе плохо? – мать бросилась к дочери. – Все, больше ни слова.

– Нет, – Маша сделала глубокий вдох и выдох. – Я хочу знать все.

– Они с ТВ, хотели взять у тебя интервью о том периоде, когда ты училась в России, – Алекс подал ей смятый листок. – Вот его телефон, теперь тебе решать.

Маша молча взяла листок и медленно встала с дивана.

– Что ты наделал? – закричала женщина, когда ушла дочь. – Что ты наделал?

Маша поднялась наверх, в свою комнату, легла на кровать и закрыла глаза. Кадр за кадром проплывала ее жизнь.

Она до сих пор любила Федора и очень хотела его увидеть. После ее возвращения из монастыря прошел еще год, прежде чем она поняла, что готова вновь встретиться с ним. Маша отправилась в российское посольство, где ей быстро и доходчиво, не церемонясь, объяснили: «Ваш въезд не желателен для России». Она не ожидала отказа, ведь прошло столько лет и мир изменился, в России давно демократия, но, как оказалось, изменились лозунги, или рамка для картинки, а сам мир остался прежним. Она сама удивилась тому, с каким спокойствием восприняла эту новость. Маша попробовала позвонить в Москву по телефону, который помнила лучше, чем дату своего рождения. Ей ответил приятный мужской голос и сообщил, что у него этот телефон уже четыре года и никакого Федора он не знает. Она и это известие приняла достаточно отстраненно. «Значит, в этой жизни нам не суждено быть вместе. Вот и все», – сказала она себе, но душа неприятно заныла, тупой болью отдаваясь в сердце.

И вот теперь такое странное событие…

Давным-давно она хотела встречи, желала его увидеть, отчаянно сопротивлялась своим мечтам, но ничего не могла с собой поделать. И даже чуть не умерла от горя. Но все ее надежды разбивались о неприступную стену. И что же? Вот теперь, когда она, смирившись со своей судьбой, перестала биться в закрытую дверь, дверь открылась сама.

«Или моя просьба где-то затерялась в бюрократической небесной канцелярии, или у Бога были другие, более важные проблемы, и вот теперь, вспомнив обо мне, дарует мне то, о чем я уже и не мечтаю. Странная все-таки штука, – человеческие желания, они всегда приходят с опозданием, может, это – проверка на прочность?»

Надежда Николаевна стояла рядом с дверью в Машину комнату и прислушивалась. Тишина в комнате пугала ее, и вот она, наконец решившись, тихонько постучала и, приоткрыв дверь, ласково поинтересовалась:

– Доченька, может чайку?

– Спасибо, не хочу, – Маша открыла глаза и ясным взором посмотрела на мать.

– Может, что-нибудь приготовить, испечь, ты только скажи.

– Нет, я просто хочу побыть одна.

– Не буду тебе мешать, – быстро согласилась Надежда Николаевна. – Но если что, я рядом.

– Хорошо, – Маша улыбнулась. – Мам?

Надежда Николаевна вздрогнула и обернулась.

– Спасибо. Я тебе обещаю, что все будет хорошо.

– Ну и ладно, – набежавшие слезы мешали ей говорить, и она поспешила закрыть за собой дверь.

Прислонившись к стене, Надежда Николаевна старалась унять душившие ее рыдания, но свой «пост» не покинула, а все так же продолжала стоять, прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец она услышала, как дочь поднялась с кровати и стала набирать номер.

– Алло, соедините меня с мистером Красным. Нет, я не знаю, как эта фамилия пишется, и я не знаю номер, – после небольшой паузы опять послышался спокойный Машин голос. – Да, первое имя Константин, да, он из России.

Надежда Николаевна сжала губы, чтобы не закричать.

Телефонный звонок в номере прозвучал неожиданно громко.

– Кто это, интересно? – Эдичка опять что-то жевал.

– Не знаю, – Костя поднял трубку. – Алло!

– Здравствуйте, – произнес приятный голос, который хотелось слышать опять и опять. – Меня зовут Маша Морозова, вы мне звонили.

– Я? А да, да! Убери звук, – махнул он Эдичке.

– Вы хотели со мной встретиться?

– Да! Конечно, если…

– Вам будет удобно приехать ко мне домой?

«Удобно ли мне? Да я об этом только и мечтаю!» – но Костя уже контролировал свой голос, вот только руки продолжали ходить ходуном.

– С удовольствием!

– Тогда запишите адрес…

Они договорились встретиться на следующий день в двенадцать часов. Костя опять не спал всю ночь, ему все время казалось, что сейчас позвонит Маша и скажет, что пошутила.

Но все обошлось, и ровно в полдень на пороге дома в стиле шале их встречала молодая симпатичная женщина в голубых джинсах и легкой футболке, обтягивающей ее идеальную фигуру.

– Маша, – она первая протянула руку. – Рада вас видеть, пойдемте со мной.

Она провела их на большую террасу с огромными, от потолка до пола, окнами. За окнами открывался великолепный вид на сад, на полу в глиняных вазах, керамических горшках и плетеных корзинах росло множество зеленых растений. Легкие шторы с неярким, даже смытым цветочным рисунком и гравюры с растительными мотивами на светлых стенах располагали к спокойствию и неторопливому созерцанию, и только подушки на плетеной бамбуковой мебели были, пожалуй, самым ярким пятном в этом помещении.

– Я очень люблю эту террасу. Она похожа на сад, я оборудовала ее, а впрочем, все по порядку. Чай? Кофе? – она посмотрела на мужчин спокойным лучистым взглядом.

– Кофе, – Костя поудобнее устроился в предложенном кресле.

– Чай и покушать, – пошутил Эдичка.

– Обед будет в два, но я могу предложить вам сэндвичи.

– Да я пошутил, – Эдичка покраснел.

– Ну что вы, мне не трудно.

– А это я в госпитале, – с легкой улыбкой на губах Маша протянула Косте новые фотографии.

– то ты? – он ужаснулся, на фотографии была высохшая мумия древней старухи. «Странные все-таки эти американки, ни одна русская баба не покажет себя в таком виде, а эта еще и улыбается», – они разговаривали уже больше двух часов и давно перешли на ты.

Маша сидела на диване, скрестив ноги, с идеально ровной спиной. Золотистые кудри нежно огибали тонкую шею, тронутую легким загаром. Костя смотрел на эту богиню, с гордым профилем и осанкой королевы, и чувствовал непреодолимую симпатию и уважение к этой женщине, пережившей трагедию, но нашедшей в себе силы продолжать любить этот мир. Как и откуда появляются такие люди на их грешной Земле, Краснов не знал. Но нисколько не сомневался, что эта девушка родом из Волшебной страны, где золотовласые эльфы играют на лютнях, а непобедимые единороги повинуются девам, где человек человеку – брат, где неведомо зло, подлость и предательство. Из страны, куда под страхом смерти воспрещен вход злобным троллям, вроде него самого и Степанова…

– Врачи обещали, что я умру через пару месяцев, – неспешно рассказывала она. – Как хорошо, что я была в бессознательном состоянии и ничего этого не слышала, – ее тонкие, изящные пальцы тихонько постукивали по столу. – Я все время висела в черной пустоте, словно между небом и землей, но однажды мне приснился Федор. Он стоял на высокой горе и звал меня к себе, – она немного помолчала. – Вы не представляете, какое счастье я испытывала тогда. И вот так я поехала умирать, – ее голубые глаза светились небесным, неземным светом и Костя неожиданно вздрогнул, он вдруг понял, что самым сокровенным она делиться не собирается. «Но, наверное, трудно винить человека в том, что он оставляет какие-то секреты для себя».

Эдичка так же, как и Краснов, попал под ее огромное обаяние и не сводил с нее влюбленных глаз.

– Потом был университет…

Возвращение в цивилизацию было трудным, то, что она не могла дышать полной грудью, она еще как-то переносила, но нервозность, возбужденность, агрессию, скрытую за улыбающимися лицами, все это воспринимала с трудом, словно с нее живьем содрали кожу.

Родители, так рано постаревшие, а она помнила их молодыми, растерянные с глубокими морщинками, а в памяти остались только их улыбки. Слова, слова, бурные объятия, она уже отвыкла от такого открытого проявления чувств. Им пришлось заново привыкать друг к другу.

Надежда Николаевна сидела в спальне напротив мужа, и слезы отчаянья застыли в глазах.

– Алекс, это же не наша девочка!

– Ну что ты такое говоришь? – он обнял жену.

– Она совсем не разговаривает, – делилась своими тревогами Надежда Николаевна. – А ты видел, чем она занимается в парке? – на ее лице читалось искреннее недоумение и тревога. – Сидит, согнув ноги, и ни на что не реагирует, словно ее там нет. Я сегодня подошла поближе, но она даже не шелохнулась. – Надежда Николаевна болезненно поморщилась. – Алекс, может, наша девочка попала в секту?

– Надюша, что за глупости тебе лезут в голову? – муж нежно погладил ее по щеке. – Да, она изменилась, но ведь и мы тоже? – он уже серьезно посмотрел на жену. – Мы привыкаем к ней, она привыкает к нам, мы обязательно справимся со всеми проблемами. Ведь самое главное, что она жива!

– Конечно, – Надежда Николаевна уткнулась мужу в плечо.

– Она стала другой, но это не значит, что мы стали меньше любить ее.

– Нет, конечно. Но мне порой кажется, что она тяготится общением с нами.

Алекс нашел дочь в саду, опять стоял июнь, и опять, так же как и много лет назад, семейство уток пополнилось потомством.

– Жизнь продолжается, – он присел рядом с Машей.

– Продолжается, – улыбнулась дочь.

– Тяжело тебе? – Она промолчала, Алекс пододвинулся поближе, чтобы видеть ее глаза. – Я понимаю, тебе все кажется странным. Ты уезжала из детства, а сразу вернулась в зрелость. Нам с мамой тоже не легко, – печально вздохнул он. – Мы прощались с маленькой девочкой, а Бог вернул нам прекрасную женщину. Но все будет хорошо, ведь так? – уверенно проговорил он и тронул ее за руку. – Ты только не молчи, говори, – проникновенно попросил он. – Я ведь не умею читать мысли на расстоянии.

– Ты уже прочитал, – она обхватила колени руками, словно хотела спрятаться. – Я не знаю, я перестала понимать людей, я не понимаю вас с мамой и поэтому боюсь.

– Чего? – осторожно спросил он, чтобы не спугнуть.

– Раньше я о чем-то мечтала, строила планы, а теперь все это кажется мне таким смешным, – она замолчала, но Алекс не торопил. – Я перечитала свои дневники, и такое чувство, будто это не я, а кто-то другой писал эти слова, – она перевела взгляд на отца. – Не верю, что я могла такое написать. Ценности как-то сместились, и то, что казалось черным, на самом деле и не черно. Непонятно, да?

– Ну почему же. Это ведь нормальное явление, мы растем, получаем какие-то уроки. Иногда судьба награждает нас тумаками, и нам кажется это несправедливым, а потом проходит время, и понимаешь, что не ударь тебя тогда жизнь под дых, так бы и бежал по минному полю, как говорится: «Горе обернется счастьем – поражение станет заслугой». – Алекс с нескрываемой нежностью посмотрел на дочь. – Я тебе тоже хочу что-то сказать, я не говорил это даже твоей матери, стыдно почему-то, – он неуверенно пожал плечами. – Когда ты заболела, я проклинал всех на свете, и себя и жизнь. А вот теперь я знаю, что твоя болезнь была мне необходима, даже больше, чем тебе самой. Я жил и не осознавал, что несчастье может случиться со мной, с моими близкими. Войны, голод, землетрясения, где-то умирали дети и гибли взрослые, но мне казалось, что все это в стороне и я никогда с этим не соприкоснусь, – он смотрел куда-то вдаль, но от Маши не укрылось, что слова его льются из сердца. – Раньше я возмущался и не понимал, за что Бог дал такое суровое наказание твоей невинной душе, это было так несправедливо! Но потом я понял, что это ради нас – меня, Надюши, – он облизал пересохшие губы. – Раньше я все время куда-то бежал, стремился к надуманным идеалам, вмешивался в судьбы людей, а простых вещей не видел. – Он перевел взгляд на Машу, которая, затаив дыхание, слушала его откровения. – Нельзя помочь человечеству, даже одному человеку нельзя помочь, нельзя переделать, невозможно! Нельзя стремиться к всеобщему счастью. Нужно просто самому стать счастливым, здесь и сейчас! И тогда окружающим тебя людям тоже будет хорошо с тобой. Вот так, – он тяжело вздохнул. – Наверное, это эгоистично – думать только о себе, любимом? Но только я понял одно, что когда ты в ладу с самим собой, когда тебе самому хорошо, значит, и рядом стоящему не может быть плохо. Опьянев от материального процветания и успехов в покорении мира, человек почему-то перестал считать самого себя первой заботой, а ведь это так глупо! – в сердцах проговорил Алекс. – А недавно я прочитал жизнеописание английского епископа, он захоронен в Вестминстерском аббатстве в 1100 году. Знаешь, что написано у него на могиле?

– Что? – Маша с нескрываемым любопытством посмотрела на отца.

– «Когда я был молодым, мое воображение было безгранично и я мечтал изменить весь мир. Потом я стал мудрее и старше и обнаружил, что мир изменить невозможно. Я решил сузить свой горизонт и изменять лишь мою страну. Но она тоже оставалась неизменной. Когда я был на закате своих дней, последние усилия я направил на изменение своей семьи. Но все так и осталось по-прежнему. А теперь, лежа в могиле, я внезапно осознал, что надо было изменять себя. Тогда личным примером я изменил бы свою семью. Вдохновленный их поддержкой, я смог бы улучшить свою страну. И кто знает, быть может, я изменил бы весь мир», – на одном дыхании процитировал Алекс, а затем с озорством маленького мальчишки взъерошил волосы. – Знаешь, я счастливее этого аббата! Он понял это, лежа уже в могиле, а у меня все-таки есть шанс! Как ты думаешь?

– Папочка! – Маша бросилась ему на шею, и стена отчуждения вдруг рухнула.

– Как видишь, не одной тебе приходят в голову глупые мысли, – крепко прижав дочь к себе, Алекс нежно гладил ее по голове. – Машенька, а ты думала, чем ты теперь хочешь заниматься?

– Я все время об этом думаю.

– И что?

– Не знаю, – с интонациями маленькой, немного капризной девочки призналась она.

– Мне кажется, что людям, пережившим горе и боль, наверное, будет легче понять других людей. Как насчет того, чтобы стать психологом или врачом?

– Или адвокатом? – весело засмеялась Маша. – Это хорошая идея, мне нравится!

Маша поступила в медицинский колледж. Студенческая жизнь с вечеринками до утра, весельем и пьянящей любовью прошла мимо нее. Ей почему-то все это было неинтересно, к большому огорчению Надежды Николаевны, которая хотела, чтобы дочь как можно больше развлекалась и наслаждалась жизнью. Маша с головой ушла в учебу. Сокурсники вначале пытались ухаживать за красивой девушкой с обжигающими глазами и тихой улыбкой, но ее отчужденность и отстраненность сбивали с толку, хотя у нее обнаружилось одно замечательное качество: она умела слушать и находить слова, в тот самый момент, когда слово – золото. И вскоре Маша превратилась в «жилетку», с которой можно поделиться, поплакаться, занять денег, получить совет, она стала бесполым другом, и уже никто не замечал ее красивых глаз и точеной фигуры, но все неизменно попадали под ее обаяние…

Получив диплом хирурга-онколога, Маша позвонила в клинику, в которой когда-то умирала сама.

Доктора Хенца она помнила смутно, но, когда вошла в его кабинет, у нее почему-то возникло какое-то знакомое чувство встречи со старым другом.

– Прошу, – мужчина указал ей на кресло и одел очки. – Извините, Мария Морозова, – он почти правильно произнес ее имя, такое сложное для американцев, с их упрощенными – Хилл, Коль, Смит.

Она кивнула и открыто улыбнулась.

– А у вас нет родственников? Да нет, что я говорю, не обращайте внимания, – он махнул рукой.

– Доктор Хенц, это я, Маша Морозова, ваша бывшая пациентка, – скрывая улыбку, представилась девушка.

Он долго и внимательно смотрел на нее.

– Но это невозможно! – он очень хорошо помнил семнадцатилетнюю больную, которой не смог помочь.

– В жизни случаются и не такие чудеса, – она наслаждалась произведенным эффектом, и уже совсем весело рассмеялась.

– Но как же? – он был растерян и смущен. – Я звонил вашим родителям…

– Да, они сменили номер телефона и просили меня извиниться. А также разрешите пригласить вас к нам на ужин.

– Конечно, буду рад. Но почему?

– Сначала они не хотели ни с кем общаться, потом просто боялись, они ведь и сами не знали, выживу ли я.

– Да-да, понимаю, – он снял очки и потер переносицу. – Но как?

Маша откровенно рассказала о своей жизни в монастыре, об учебе и о своем желании работать вместе с ним.

– Я, конечно, понимаю, у вашей клиники очень хорошая репутация и вы принимаете на работу только опытных врачей, поэтому, если вы мне откажете, я пойму.

– Я очень обижен, разве можно так поступать, – он укоризненно покачал головой. – Вы даже не представляете, какую радость я сейчас испытываю. Когда вы поработаете здесь, то поймете, как тяжело терять людей.

– Значит, вы меня берете! – радостно воскликнула девушка.

– Я просто обязан! – он подошел к Маше и крепко ее обнял. – С возвращением, детка! Я многих хоронил, но воскресла ты одна, пусть это принесет нам удачу!

– Па! – в кабинет без стука вошел молодой мужчина с приятным серьезным лицом и уверенными манерами, поверх костюма небрежно накинут белоснежный халат. Он застыл в нерешительности и, покраснев, отвел глаза. – Извините, доктор Хенц, я зайду попозже.

– Заходи, заходи, – помахал профессор рукой. – Вот, познакомься, это Маша Морозова. Помнишь, я рассказывал тебе о своей пациентке, которая не хотела жить?

– Да, – молодой человек удивленно посмотрел на цветущую девушку. – Но ты говорил… – он замялся.

– Что она умерла, – пришла на помощь Маша. – Нет, как видите, я живее всех живых, – она протянула руку, – можете потрогать.

– Это Даг, Даглас, мой сын, молодой специалист, – представил Хенц. – А это Маша, ныне доктор и будет работать у нас.

– Очень приятно, – он задержал ее руку дольше, чем нужно, не сводя с нее восхищенных глаз. – Я рад, что вы будете здесь работать, хотя должен вам сказать, что это он с виду такой добренький, – лукаво подмигивая, Даг кивнул в сторону отца. – А работать с ним сплошная пытка.

– Ну-ну! Попрошу! – с наигранной строгостью перебил профессор.

– Вот видите, слова сказать не дает, – громким драматическим голосом произнес Даг. – Я работаю у него уже третий год, а он все еще называет меня молодым специалистом.

– А кто ты? – совершенно серьезно воспринял его выпад доктор Хенц.

– Ну, вот видите? – Даг посмотрел на Машу, и молодые люди весело рассмеялись. – Я не рассказал вам самое главное: наш дорогой профессор еще читает лекции в университете, и вы не поверите, за все это время он не поставил ни одной пятерки. Кстати, я был одним из его студентов. Знаете, что он говорит? – молодой человек совсем близко наклонился к девушке и, подражая профессорскому голосу, процитировал: – Даже я не знаю предмет на отлично!

Маша улыбнулась и посмотрела на нахмурившегося Хенца.

– Жаль, что я не училась у вас.

– А тебе не страшно работать онкологом? Ведь каждый день ты смотришь в лицо смерти? – Костя поежился, он с детства побаивался врачей. – И, честно говоря, я не представляю тебя у операционного стола, твое место на подиуме или на богемной вечеринке, – он нисколько не лукавил, а говорил искренне.

– Страшно? – Маша давным-давно научилась не обращать внимания на комплименты. – Да нет, скорее обидно.

– Обидно? – в свою очередь удивился Краснов.

– Да, обидно, – с неприкрытой грустью подтвердила она. – Ведь люди сами губят себя, но всегда остается тонкая дорожка к спасению, – она посмотрела в окно и тихо добавила: – Теперь мне это точно известно.

– Ты права, – Костя затушил сигарету. – Никотин, алкоголь, – он всегда и все принимал на свой счет. – Я слышал, что рак легких чуть ли не самый распространенный в мире.

– Это все ни при чем, то есть я хочу сказать, что, конечно, нужно следить за своим здоровьем и, несомненно, никотин вреден, но даже сигарета может пойти на пользу, если ты получаешь удовольствие, – она откинула голову, отчего ее золотистые кудри весело подпрыгнули. – Моя бабушка выкуривала по две пачки папирос в день, и знаете, что она говорила, закуривая очередную папироску? – Маша озорным взглядом окинула мужчин. – Порадую себя, любимую, – девушка вздохнула и улыбка погасла. – Она умерла в позапрошлом году, ей было девяносто шесть лет, уснула и не проснулась.

– Извини, – Костя опустил глаза и почувствовал нечто похожее на зависть. Эта девушка была ему очень симпатична, рядом с ней он чувствовал себя легко и свободно, словно со старым другом, и если бы не сверлящая мысль о мести, неизвестно, какой репортаж он бы сделал. – Скажи, – он первым нарушил затянувшуюся паузу, – прошло столько лет, неужели у тебя не возникло желания создать семью, неужели в твоей жизни не встретился мужчина, которого, может быть, ты не смогла бы так сильно полюбить, но захотела бы выйти замуж?

Девушка загадочно улыбнулась.

Маша вышла на работу и сразу же попала под опеку Дага, он ввел ее в курс дела, перезнакомил со всеми сотрудниками, приносил кофе и рассказывал анекдоты.

Маша стала местной достопримечательностью, ее чудесное выздоровление дарило надежду пациентам.

– Мари, а что ты делаешь завтра вечером? – Даг присел на край стола и посмотрел на девушку.

– Завтра суббота, – она пожала плечами. – Не знаю, наверное, как всегда буду дома, читать, смотреть телевизор.

– А если я приглашу тебя поужинать? – и, не давая ей возможности отказаться, он быстро проговорил: – Совсем недавно открылся замечательный итальянский ресторанчик.

– Спасибо, но что-то не хочется, – это было не первое предложение подобного рода и не первый отказ.

– Мари, сегодня ты не смеешь мне отказать, – Даг многозначительно посмотрел на девушку. – Мы идем ужинать.

– Интересно, – Маша удивленно приподняла брови. – И что же сегодня случилось? – слегка насмешливо поинтересовалась она, отодвинув в сторону бумаги. – Yankees выиграли кубок или ты получил повышение?

– Ага, дождешься от папеньки! Ни то и ни другое, просто у меня сегодня день рождения.

– Правда? Поздравляю! – Маша поцеловала его в щечку.

– А можно я буду справлять день рождения каждый день? – он смущенно потер лицо.

– Еще чего! – ухмыльнулась Маша. – Но почему ты не предупредил заранее? Подарок за мной.

– Конечно, за тобой, и это ужин.

– Тогда плачу я.

– Мари, – Даг укоризненно посмотрел на нее. – Зачем переходить на оскорбления? Я еще ни разу ни ел за счет женщины.

– Ну, надо же когда-то начинать, – пошутила она.

– Боже меня упаси! – он изобразил на лице неподдельную обиду.

После работы Маша заехала домой, чтобы переодеться.

– Мам, ну как? – Маша надела черное вечернее платье.

– Нет, деточка, уж слишком мрачно, – Надежда Николаевна с недавних пор не любила темных тонов. – Давай попробуем вот это, – она подала дочери тонкое бирюзовое платье с открытой спиной. – Даг – сын профессора Хенца? – мимоходом интересовалась мать.

– Ага.

– Сколько ему лет?

– Кажется, тридцать пять.

– Очень хороший возраст, – Надежда Николаевна отошла на несколько шагов и оценивающе оглядела дочь. – Вот это просто замечательно!

– Хороший возраст для чего? – Маша с запоздалым подозрением посмотрела на мать.

– Ну, как, – матушка замялась. – Создать семью.

– Ма! – девушка улыбнулась. – Мы просто идем ужинать, а ты меня уже замуж выдаешь.

– Почему бы и нет, – не разделила ее беззаботности мать. – А серьги примерь вот эти, – она достала из шкатулки бабушкины сапфиры. – Он тебе нравится?

– Он интересный, надежный.

– Вот видишь!

– Товарищ и друг.

– Очень хорошо, от дружбы до любви один шаг, – она подошла к дочери. – А волосы мы поднимем, пускай полюбуется на твою спину. – Она взяла в руки шпильки. – Он приедет к восьми?

– Да.

– Надеюсь, ты нас познакомишь, – не терпящим возражения голосом заявила Надежда Николаевна.

Маша тяжело вздохнула в ответ.

Даг, облаченный в строгий черный костюм в слегка заметную серую полоску, в белой рубашке и галстуке, которые он не носил, но сегодня решил надеть, чтобы подчеркнуть серьезность момента и своих намерений, с двумя букетами роз, позвонил в дверь. Ему открыла миловидная женщина с остатками былой красоты и такими же лучистыми глазами, как у Маши.

– Добрый вечер, – она приветливо улыбнулась.

– Даглас.

– А я Надежда, мама Маши.

– Очень приятно, – он поцеловал руку и протянул букет.

– Спасибо, – искренне поблагодарила женщина и гостеприимно распахнула двери. – Прошу. Что-нибудь выпьете?

– Нет, наверное, мы ведь идем ужинать.

– Не хочу ничего слышать, – категорично запротестовала хозяйка. – Вы первый раз пришли в наш дом, и мы хоть и американцы, но соблюдаем свои русские традиции, – гостя обязательно нужно угостить.

– Лучше не спорь, от моей мамы так просто не избавишься. – Маша спускалась по лестнице, платье выгодно подчеркивало ее идеальную фигуру, а сапфиры, сливаясь с глазами, делали их еще более глубокими и яркими.

– Ты прекрасна! – непроизвольно выдохнул гость и под пронзительным взглядом взрослой женщины густо покраснел. – Извините.

– Ну что вы, так приятно слышать искренние комплименты, даже если они адресованы не тебе, – в ее голосе слышалась душевная теплота. – Прошу вас, садитесь, – Надежда Николаевна указала гостю на низкий диван, перед которым стоял невысокий деревянный столик, накрытый к приходу гостя. – Так чай или кофе? – еще раз поинтересовалась она.

– Чай или кофе, – машинально повторил он за хозяйкой дома, не сводя восхищенных глаз с Маши.

Надежда Николаевна рассмеялась.

– Как хорошо быть влюбленным!

– Мама! – Маша выразительно посмотрела на мать, но это не принесло результата.

– Пожалуйста, попробуйте вот это печенье, это пекла Машенька. – Надежда Николаевна пододвинула гостю хрустальную вазочку.

– Мама, – дочь укоризненно покачала головой, призывая мать к благоразумию.

– Очень вкусно! – оценил Даг.

– А вы давно знакомы с Машенькой?

– Почти год.

– Правда? – она всплеснула руками.

– Мама, ты уже забыла, что мы вместе работаем? – с некоторым сарказмом заметила дочь.

– Ах да! – сделав вид, что смущена, Надежда Николаевна поправила прическу. – Вы ведь сын доктора Хенца, – не столько вопросительно, сколько утвердительно произнесла она. – Прекрасная семья! Я знакома с вашим отцом, замечательный человек! – сыпала она комплиментами, не забывая поглядывать на дочь.

– Спасибо, – поблагодарил несколько смущенный гость.

– Да вы угощайтесь, не стесняйтесь, – Надежда Николаевна подлила ему чай. – А как вам печенье? Правда, Машенька замечательная хозяйка?

– Ну все, мы пошли, – не выдержала Маша и, взяв Дагласа за руку, чуть ли не силой заставила его подняться.

– Маша! – возмутилась мать. – Где твое гостеприимство?

– Мы уходим, – девушка чмокнула мать в щечку.

– Было приятно с вами познакомиться, – Даг наклонился и поцеловал женщине руку.

– Мне тоже, надеюсь, это не последний визит в наш дом.

– Я тоже на это надеюсь, – он нисколько не кривил душой.

– Я вынуждена извиниться перед тобой за маму, – несколько смущенно произнесла Маша, садясь в его серебристый «ягуар». – Она в каждом мужчине видит моего будущего мужа.

– Я не против, – Даг серьезно посмотрел на спутницу и с улыбкой добавил: – Да и готовишь ты отлично.

– Печенье пекла мама.

Даг привез Машу в замечательный итальянский ресторан, где собиралась приличная публика и предлагалось изысканное меню. Ему очень хотелось произвести впечатление на девушку.

– Надеюсь, ты любишь итальянскую кухню? – спросил он, помогая ей выйти из машины. – Здесь нет излишней вычурности и помпезности, так присущей итальянцам, но зато прилично кормят.

Они прошли в небольшой, но довольно уютный зал, где играла тихая, спокойная музыка.

Маша присела за стол.

– Тут очень красиво, – похвалила она. – Представляю, сколько у них ушло сил на имитацию благородной старины.

– Что ты будешь пить? – поинтересовался Даг, изучая карту вин.

– Красное вино.

– Значит, мы будем есть мясо? – удивился он, будучи хорошо знаком с ее пристрастиями, а уж о том, что она не употребляет мясные продукты, ему было хорошо известно.

– Мясо я не ем, ты же знаешь.

– Но под рыбу принято пить белое.

– Кто это придумал? – Маша кокетливо откинула головку и с нескрываемым любопытством посмотрела на своего спутника. – Я не ем мясо и не пью белое вино.

– Ты сплошная загадка, – Даг самостоятельно сделал заказ, и через несколько минут им принесли бутылочку Шато Монраз.

– За тебя! – Даг многозначительно посмотрел на Машу.

– Ну уж нет, – игриво возмутилась она. – За тебя! Я хочу пожелать тебе счастья.

– А любви? – его глаза выражали уверенность в себе и в своих силах, готовность очаровывать, покорять и побеждать.

– И любви, – не стала спорить Маша, ей нравилось его тепло и подкупающая искренность.

– Ну что, ты готова сделать заказ? – поставив бокал, поинтересовался он.

– Давай лучше ты, я не знаток итальянской кухни, – ей нравилась его опека и доминирующая мужественность.

Даг не обманул ее ожиданий. Подозвав официанта, он со знанием дела сделал заказ.

– Так, пожалуйста, сыр Буррата с горячим хлебом, тортик из Рикотто со спаржей, тосканская фритюра, равиоли с лесными грибами, японский угорь, а на десерт ассорти из свежих лесных ягод под соусом «сабайон».

– Звучит аппетитно, – улыбнулась Маша.

– Это еще и вкусно, – заверил он.

– Почему ты стал врачом? – с наслаждением поедая тортик со спаржей, между делом интересовалась Маша.

– У меня не было выбора, – просто ответил Даг. – Мой отец врач, дед врач, прадед и тот был врачом. С самого раннего детства я слышал только рассказы о больнице, пациентах. Я видел, как радуется мой отец, и слышал, как он украдкой плачет, – ровным голосом признавался Даг, но по выражению его лица было понятно, что некоторые воспоминания его не радуют. – Я не то чтобы хотел стать врачом, я знал, что буду им.

– У тебя замечательный отец.

– А у тебя мама.

– Да, это правда, они столько пережили из-за меня…

– К сожалению, дети приносят родителям не только радости, – поддержал ее Даг.

– У нас говорят: маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки.

– Давай выпьем за родителей.

– Давай, – Маша подняла свой бокал.

– Мари, – Даг накрыл ее руку своей ладонью, и она почувствовала, как дрожат его пальцы. – Ты мне очень нравишься и…

«Ничего не скажешь, красив, умен, мужественен. И только один-единственный недостаток – он не Федор», – Маша убрала руку.

– Ты очень хороший, – она сделала небольшую паузу, словно перед серьезным выбором. – Друг…

– Так неужели ты, такая обаятельная и красивая женщина, так и не встретила своего принца? – вновь повторил свой вопрос Краснов, пытаясь вывести ее из задумчивости.

– Принц у меня был, – светлые глаза девушки и не думали скрывать тайну ее сердца. – А вот потом… – она ненадолго задумалась. – Я сделала одну-единственную попытку, мы вместе работали и продолжаем работать, – подбирая слова, пыталась объяснить она. – Но я даже не знаю, как это объяснить. Вроде бы и человек приятный, и умный, воспитанный, но понимаешь – как-то все не то: и ест не так, и ходит, и смотрит, – она пожала плечами.

«Какая женщина! Какие чувства, если бы меня кто-нибудь так полюбил», – у Эдички заныло в груди.

«Но почему этому ублюдку так везет?! Успех, деньги, любовь та-акой женщины», – от обиды Косте захотелось заплакать.

– Скажите, – это был ее первый вопрос за все время разговора. – А Федор? – Маша с нескрываемой надеждой посмотрела на Костю. – Каким он стал?

– Ну, Федор у нас… – с воодушевлением начал Эдичка.

– Занимайся своим делом! – резко оборвал его Краснов и перевел взгляд на Машу. – Извини, просто знаешь, что я подумал, это ведь для него сюрприз, пусть и для тебя это тоже будет сюрпризом, – ему с трудом давались слова, и если бы это было в его человеческих силах, он ни в коем случае не причинил бы боль этой женщине. Но душа просила мести, и это было сильнее его. – Давай, ты сама поедешь в Москву и все у него спросишь.

– В Москву, – Маша грустно улыбнулась. – Ты забыл, что для России я персона нон-грата?

– Я не гарантирую, но обещаю тебе приложить все усилия для того, чтобы тебе разрешили въезд.

– Правда? – от этих слов, пропитанных надеждой, у Кости заныло сердце. «Скотина, – отругал он себя, но тут же, спохватившись, взял себя в руки. – Ты должен!»

Они распрощались как старые друзья. Мужчины покидали дом с тяжелым сердцем, Маша оставалась с надеждой.

Из гостиницы Краснов сразу же позвонил главному редактору.

– Сергей Петрович, – Костя вкратце обрисовал ситуацию. – Вы понимаете, что это будет!

– Попробую, – шеф был немногословен, из чего следовало, что он не в духе.

– А тебе не жалко эту девушку? – с нескрываемой досадой и презрением поинтересовался Эдик. – Ведь это же подло – не предупредить, что он женат, что у него дети.

– Заткнись! – злобно прорычал Краснов.

Сам себя он считал неплохим человеком, просто рано во всем разочаровался. Это пришло еще из детства. Его мать подмяла Костю под себя, как прессовочная машина, не позволяя принимать самостоятельных решений, и вдобавок воспитала в нем огромный комплекс вины за то, что ее молодой человек, биологический отец Кости, бросил ее на шестом месяце беременности, когда избавиться от нежелательного младенца было уже поздно.

Он всегда это знал, и то, что его мать вытравливала его, но опять же безуспешно, и этим его вина только усугублялась. Мать не переставала внушать ему, что он ничтожество и негодяй, «жертва аборта», и у него никогда ничего не выйдет. Он сбежал в Москву, но мать, как всегда, оказалась права, у него ничего не получалось. Где-то там, в глубине своей несчастной души, он понимал, что ему необходимо доказать ей обратное, даже если ее уже нет в живых. И он старался, как мог, наказывая своих врагов, помешавших ему стать в жизни тем, кем он мог бы стать.

2001 г. Россия. Москва

Встреча выпускников 1984 года была радостной, но немного сумбурной. После стольких лет разлуки одноклассники не сразу находили нужные слова, но вскоре поток эмоций и воспоминаний захлестнул их с головой. Гримеры растерянно бегали между взрослыми людьми, которые то и дело выкрикивали обрывки старых имен, смешных прозвищ, не переставая при этом колотить друг друга по спине, весело подпрыгивать и крепко обниматься. После таких объятий гримерам приходилось начинать все заново. Помощник режиссера тщетно пытался еще раз обсудить с участниками сценарий, его никто не слушал, взрослые, респектабельные мужчины и зрелые женщины превратились в бесшабашных подростков и в ближайшее время меняться не собирались.

Федор узнал всех.

Здоровый, неуклюжий, лысый, в очках – Юрка, он и в детстве был неуклюж.

– Отъелся! – Федор беззлобно хлопнул его по «пивному» брюшку.

– У индусов, между прочим, существует культ живота. Чем больше живот, тем значительнее человек, – он так же, как и в юности, всегда и всему находил оправдания.

Лерка – такая же красивая, с томными глазами и призывным взглядом все еще молодых глаз.

– Рада тебя видеть, Федор, – они дружески обнялись.

В гримерке появился Краснов. Громко всех поприветствовав и выразив всем свою благодарность, он подошел к Федору и протянул руку.

– Это большая честь для меня, – сказал он, стараясь придать своему голосу максимум душевности. – Я большой поклонник вашего таланта!

– Благодарю, – профессионально улыбнулся Федор, вглядываясь в лицо ведущего и понимая, что он знает этого человека, но когда и при каких обстоятельствах они познакомились, спросить он не решился, а самостоятельно вспомнить так и не смог.

Они сидели на мягких диванах в небольшой студии, шестнадцать девочек и мальчиков, успешных и не очень, одиноких и замужних, бездетных и многодетных, таких похожих и таких разных, и, не обращая внимания на включенные камеры, весело и непринужденно предавались воспоминаниям.

– А нашу поездку в колхоз помните? – размахивая руками, спросил Валерка Смирнов, маленький, щупленький в детстве, он и сейчас чем-то походил на подростка, хотя занимал пост главного инженера.

– А как Федька клеем стул намазал?

– А помните, как Пашку в женском туалете закрыли?

– Помнишь, помнишь? – этому не было конца.

– Ребята! – Краснов с черной папкой в руках направлял беседу в нужное русло. – В нашей студии находится шестнадцать человек, а ведь вас было двадцать семь?

– Сашка Куленков в Лондоне, – подал голос Колька Крылов. – Я с ним встречался недавно.

– Иришка Турьянова в Сирии, мы перезваниваемся, – добавила Валя Крайлер. – Мишка Вольховский и Петров в Америке.

– Как мы все увидели, у вас действительно дружный класс, – перед ударом подсластил пилюлю ведущий. – Вы до сих пор друг друга помните и не теряете связь друг с другом. – Но вот что странно, – он с улыбкой гадюки посмотрел на Федора. – У вас в классе училась американка. Да, да! Уважаемые телезрители, я не оговорился, – он перевел взгляд на камеру. – В то далекое советское время пионеров и комсомольцев в обычной московской школе училась обыкновенная американская девочка.

Присутствующие замолчали.

«Ну, гад, ты у меня получишь!» – Крылов сжал кулаки.

«Господи, зачем?» – Лерка перевела взгляд на Федора.

«Да это же Костя! – Федор запоздало припомнил нехорошую сценку из студенческой жизни. – Ну что ж, будем держать удар».

Краснов наслаждался замешательством и, заметив, как побледнел Степанов, с еще большим воодушевлением продолжил свой монолог.

– А ведь у нашего любимого и, не побоюсь этого слова, великого актера Степанова с этой девочкой была большая, первая любовь. Вот так, дорогие мои телезрители, правда иногда невероятнее вымысла! – он победоносно улыбнулся. – Хотя чему удивляться, любовь пишет свою историю, не подлежащую логике, вопреки историческим фактам, наперекор политическому беспределу! – с пафосом трагического актера продолжал играть свою роль Краснов и, посмотрев на притихших гостей в студии, уверенно продолжал: – Я понимаю вас, вы немного в обиде на эту девочку, но мы приготовили вам небольшой сюрприз, который, как нам кажется, способен прояснить ситуацию.

У Федора помутнело в глазах. «Нет! Только не это!»

– Прошу всех, внимание, – загадочно попросил ведущий, в студии приглушили свет, и на большом экране появился Краснов на фоне статуи Свободы. – Уважаемые телезрители! Нас настолько заинтриговала эта загадочная история, что наша съемочная группа решила отправиться в Америку, и вот что нам удалось узнать.

Родители Маши Морозовой были не столько дипломатами, сколько вели противозаконные действия на территории СССР. В ночь с первого на второе апреля они были высланы из страны, напомню вам, что это было время холодной войны, поэтому Маша и не смогла попрощаться со своими одноклассниками. Родители девушки отказались от общения с нами, но нам все же удалось выяснить, что детское, на взгляд взрослых, увлечение Маши и Федора было серьезным, по крайней мере, для девушки. Она пыталась звонить, но ее не соединяли, она каждый день писала письма, но они возвращались назад, она обращалась в советское посольство, но ей ясно дали понять, что для России она – персона нон-грата. Девушка не сдавалась, но затем к ним в дом пришли работники спецслужб и объяснили, что ради блага прежде всего Федора она должна оставить свои попытки, тем более, что они тщетны! Потерявшая всякую надежду, Маша заболела, и то, что взрослым казалось детским увлечением, на самом деле оказалось большим, светлым чувством.

Расставание с любимым стало для нее смерти подобно, и это не пустые слова! – на экране появились Машины фотографии. – Непонятая, заклейменная позором предательства, для одноклассников она стала изгоем, родители тоже не желали ничего говорить, объясняя это тем, что им больно вспоминать свое прошлое. А может быть, все они просто чувствуют свою вину за то, что не хотели верить, что в нашем странном мире еще бродит Любовь, поруганная, перевернутая, заштампованная, и, отстаивая свое право на существование, она цепко выхватывает отдельных людей и губит, чтобы показать всем нам – я еще жива! – слова звучали чувственно и с надрывом.

Краснов со стороны смотрел на себя на экране и самодовольно восхищался. «Все-таки я не зря провел год в театральном вузе!»

– Да, любовь еще жива! – в полной тишине неслось с экрана. – Нам удалось разговорить ее лечащего врача, позвольте мне процитировать его слова: «Мы боролись, но проблема в том, что она сама не хотела жить». Маша провела в госпитале два долгих месяца, угасая на глазах у обезумевших от горя родителей. Вот какой она стала, – на экране появился лысый скелет старухи. – Это эксклюзивные кадры.

«Сволочь! Какая сволочь, ну я тебе покажу!» – Крылов насупил брови, ни в коей мере не собираясь скрывать свое раздражение.

Федор всматривался в родные и любимые глаза, единственный живой осколочек на безжизненном теле, и ему вдруг стало трудно дышать, он уже почти не слышал голос ведущего, его охватил привычный приступ злости и разочарования, но теперь она была направлена против него самого.

– …Маша поехала умирать, – скорбно закончил Краснов.

Экран погас. В зале стояла гробовая тишина, но напряжение этого кажущегося затишья было громче и сильнее атомного взрыва. Костя царственным взором окинул аудиторию и остался доволен.

– Дай закурить, – ни к кому не обращаясь, хрипло попросил Федор, и от его надорванного, безжизненного треска у присутствующих мороз побежал по коже.

«Машенька, прости нас», – Лерка вытирала слезы.

«Бедный Федька», – Крылов ослабил галстук.

Федор не замечал ни катившихся слез, ни внимательных и беспощадных окон кинокамер. «Почему? Зачем? Лелеял, холил, мечтал, а она умирала… Пил, гулял, менял баб, а она умирала… Рвал землю из-под ног, а она умирала… Вот и тупик ложных желаний…» – он выкурил сигарету в одну затяжку.

Краснов, в ярком свете студийных ламп, словно Зевс на Олимпе, наслаждался замешательством аудитории, а главное, поверженным и сломленным Степановым. Он мог стоять так всю жизнь, но прямой эфир ограничен, и ему еще нужно успеть добить своего врага, а потом, уже сидя в удобном кресле у себя дома, под рюмку водки можно будет перекручивать пленку и смаковать каждый свой жест, каждое слово. «Я гений!» – он мысленно поздравив себя с победой и в звенящей тишине пафосно произнес:

– Но в жизни есть еще место чуду! Маша выжила, и сегодня она здесь!

Открылась дверь, и Федор увидел до боли знакомый силуэт.

– Ма-а-а-ша!!! – животный крик, рвущийся из сердца, поверг всех в состояние нового шока.

Растерянная не меньше других, девушка бросилась ему навстречу и прижалась к груди.

Все остановилось. Были только Он и Она.

Застывшие фигуры, слившиеся воедино, словно высеченные из древнего камня самим создателем. И уже нельзя было отличить, где Он, где Она. Альфа и Омега. Жизнь и Смерть. Вечность… Кто ты? Ты это я…

Первым опомнился Крылов.

– Прекратите снимать! Прекратите, вы люди или кто? – вопрос повис в воздухе. Колька с трудом вытащил их в коридор. Маша и Федор, обхватив друг друга руками, с безумным, застывшим взглядом, отрешенные, не осознающие действительности, походили на инопланетян, по нелепой ошибке попавших на чужую планету. Крылов так и потащил их на улицу, словно сиамских близнецов.

– В резиденцию! – затолкав друзей в машину, коротко бросил он водителю.

Они ехали в полной тишине, Маша мертвой хваткой вцепилась в Федора, словно тот убегал, а Федор, оглушенный и потерянный, обхватил девушку за плечи, как самую дорогую ценность.

Николай снял галстук и, задумавшись, смотрел в окно, размышляя о превратностях судьбы. Машина выскочила за кольцевую дорогу и, немного проехав в ярославском направлении, свернула на проселочную дорогу. Уже через несколько минут появился указатель с названием местности Тарасовка, и водитель, умело ориентируясь в кромешной тьме узких улочек с выбитыми фонарями, подъехал к небольшому кирпичному дому. Про этот дом, который Колька называл «резиденцией», кроме него, водителя и начальника его охраны не знал никто. Это была его берлога, куда он убегал от суеты и наслаждался одиночеством.

Домик был небольшим, сложенным из красного кирпича. Снаружи он производил впечатление довольно скромного одноэтажного строения, расположенного на двенадцати сотках земли, огороженного небольшим забором, с маленьким, запущенным садом. Летом домик утопал в зелени и больше походил на жилье какого-нибудь скромного селянина.

– Прошу! – Колька широко распахнул двери.

Внутри помещение было благоустроено с большим комфортом. Глаз радовал евроремонт, правда, без всяких новомодных выкрутасов: небольшой холл, отделенный от кухни барной стойкой, деревянный пол с подогревом, устланный пушистым белым ковром, мягкие велюровые диваны, пара кресел напротив камина, напольные светильники и большой домашний кинотеатр.

Маша с Федором, не отпуская друг друга ни на минуту, осторожно присели на край дивана.

– Там спальня, ванная, бильярд, – перечислял Крылов, но, окинув взглядом их неестественно прямые спины и напряженный взгляд, запнулся. – Ладно, сами разберетесь, – махнул он рукой. – Здесь вас никто не потревожит, – он прошел на кухню и открыл холодильник. – Продуктов немного, я завтра подвезу, – ему никто не ответил. – Так, с этим что-то нужно делать, – пробормотал он себе под нос и достал початую бутылку коньяка. Прямо из горлышка Крылов сделал пару глотков и, почувствовав, как спадает напряжение и расслабляются мышцы, улыбнулся. – То, что надо! – взяв два широких бокала, он налил щедрую порцию янтарной жидкости.

– Федя, глотни, – он потряс за плечи смотревшую в одну точку фигуру. – Федор вздрогнул и послушно, как робот, осушил бокал.

– А теперь ты, Машенька, – «доктор Крылов» занялся другим «пациентом».

Девушка растерянно помотала головой.

– Только глоточек, – Колька чуть ли не силой заставил ее выпить. Маша закашлялась и отстранила от себя «лекарство». – До конца, – настаивал «доктор».

Маша подчинилась, и Крылов с удовлетворением отметил, как глубоко задышала девушка, ее щеки покрылись багровым румянцем, а складки у губ распрямились, она свободно опустила плечи и откинулась на спинку дивана. Взгляд стал осмысленным, и она с нескрываемым удивлением посмотрела на хозяина дома, словно гадая, откуда он здесь взялся.

– Ну, слава богу! Наконец меня заметили! – попытался пошутить он, но остался не понят и, тяжело вздохнув, обратился к Федору: – Иди, закрой дверь, – тот послушно встал и, опустив голову, отправился вслед за другом.

Вернувшись, он подошел к Маше и, опустившись на колени, уткнулся ей в ноги. Она вздрогнула, тихонько и неуверенно погладила его. Федор поднял голову, и бездонный океан глаз поглотил друг друга. Эмоции вихрем, словно буря, вернули их в тот первый день единения: рваные движения непослушных рук, горячее, порывистое дыхание. Они отдались на волю желаний. Жизнь внезапно вспыхнула ослепительным фейерверком страсти, унося их к звездам. Кто ты? Ты это я…

Катя сидела в кресле, обхватив колени руками и монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Телевизионный экран светился яркой рекламной заставкой, а у нее перед глазами застыл взгляд мужа – потерянный и необыкновенно счастливый.

– Катюша, это не правда, – первой в себя пришла свекровь. – Это очередная выходка продюсеров, ну ты же знаешь, – она не могла заставить себя посмотреть на невестку. «Слава богу, что дома нет детей».

«Лучше бы я умерла», – Катя закрыла глаза, чувствуя, как давит на сердце ледяная рука отчаянья. Краски мира поблекли, голос свекрови, заглушенный биением сердца, зазвучал глухо и искаженно. Она чувствовала себя так, словно ее только что переехал автомобиль. Грузовик. С прицепом. И с подбитыми железом шинами.

Ей хотелось кричать, но слова застыли, наполняя душу невыносимыми мучениями.

– Катюша, милая моя, – Нина Сергеевна справилась с приступом паники и бросилась к невестке. – Я никому ни дам тебя в обиду. Ты моя… Ты наша… Ты самая любимая, – шептала она, прижимая к себе Катю.

Невестка всхлипнула и попыталась вырваться, но Нина Сергеевна продолжала крепко держать ее и тогда, как будто прорвалась плотина, Катя заплакала. Навзрыд. Отпуская того, кого любила больше всего на свете.

До недавнего времени все эмоции Федора были заключены внутри него самого, словно он отбывал тюремное заключение. Теперь же оковы пали, и произошло извержение, стихийное бедствие, сметающее все на его пути. И когда все стихло, он почувствовал, что ужасно устал, но одновременно освободился от тяжелого бремени и, расправив крылья, его душа полетела!

– Теперь я знаю, что такое ад, – это место, где нет тебя, – выдохнул Федор, это были его первые слова.

Маша уткнулась ему в плечо, ей хотелось кричать, но слова почему-то исчезли, в его объятиях она умирала.

Они закрыли двери и окна, опустили шторы и почувствовали себя на необитаемом острове. Они занимались любовью и говорили, говорили… Им так много нужно было сказать друг другу.

Через день приехал Колька и стал тарабанить в закрытую наглухо дверь.

– Эй! Голубки, открывайте! Это я, ваша добрая фея, или фей? – он запутался. – В общем, ваш кормилец явился, – балагурил он.

Федор с Машей, прижавшись друг к другу, с нетерпением ожидали, когда он уйдет. Сейчас в их мире больше ни для кого не было места.

– Неблагодарные! – незлобиво выкрикнул Крылов, видимо, осознав, что ему не очень рады. – Ладно! Помните мою доброту, – продукты под дверью. Я, между прочим, не заслужил такого отношения, – немного подумав, он решил еще поиграть в обиженного. – Меня атакуют все ваши многочисленные родственники, как последнего очевидца ваших бренных тел, а я, между прочим, держусь! – прокричал он напоследок.

Шел седьмой день отшельничества, они так растворились друг в друге, что не задумывались о том, что их ждет завтра, они жили мгновением, и каждому из них хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Федор открыл глаза, солнышко едва начинало свой утренний ход, врываясь в комнату слабыми, прозрачными лучами света, он привычно протянул руку и ощутил пустоту.

– Ма – ша!!! – ужас, охвативший его, заставил вскочить с кровати. – Ма – ша!! – он заметался по дому. Ванная, кухня… Ее нигде не было. – Ма – а – ша!!!– нагой он выскочил на улицу.

– Федор! – испуганная его душераздирающим криком, девушка бросилась ему навстречу.

– Никогда! Слышишь, никогда больше не исчезай! – задыхаясь, шептал он, крепко Машу прижимая к себе.

– Но ведь придется, – она посмотрела ему в глаза. В этом было все – и горечь, и радость. Они по-прежнему очень сильно любили друг друга.

«Как? Как совместить Любовь и Долг?!!» – на глаза навернулись слезы.

Он только сейчас понял, что никогда не сможет оставить детей.

Маша поменяла билет, она летела в Марсель. Зачем она отправилась туда, она и сама не могла ответить на этот вопрос. То ли убедиться в правдивости старого монаха, то ли проститься с прошлым, а может быть утвердиться в будущем?

Еще издали, увидев старые, монастырские стены, в ее душе закопошились доселе казалось неизвестные, но вместе с тем и хорошо знакомые чувства – боль, обида, страх и животный ужас, парализующий тело.

Монастырский двор, колодец, из которого до сих пор набирали воду, вековые деревья, молча хранившие не одну тайну. Она поняла, что уже была здесь, ей знаком каждый камень, каждая дверь и даже дуновение ветра, вызывало воспоминание.

Машу проводили к настоятельнице.

– Извините, не могли бы вы показать мне архивные документы за 1723 год?

– А в чем дело?

– Я пытаюсь найти сведения о своей родственнице – Эльзе Рошар. По моим сведениям она жила здесь под именем сестры Марии, – рассказывать правду Маша не хотела, просто потому, что не желала выглядеть сумасшедшей.

– Насколько мне известно, у этой женщины не было родственников, – прохладно отозвалась монахиня, внимательно разглядывая подозрительную незнакомку.

– Вы так хорошо осведомлены? – неподдельно удивилась девушка.

– Да! Мы до сих пор отмаливаем у господа ее грешную душу.

– Для нее это было освобождением, – тихонько прошептала Маша.

– Я вижу, вы тоже знакомы с историей сестры Марии. А, может быть, и впрямь имеете к ней отношение. Я покажу вам ее келью, тем более, что в ней никто с тех пор больше не проживал, – женщина поднялась, и кивком указала гостье следовать за ней.

– Осторожно, здесь отколота ступенька, – вежливо предупредила монахиня.

– Я знаю, пятая снизу, – слова вырвались сами, и даже Маша испугалась этих слов.

Настоятельница обернулась и с подозрением посмотрела на гостью.

Они вошли в небольшую комнату, каменные стены дарили прохладу и вместе с тем давили на сердце.

Маша, как раненый зверь заметалась по келье, царапая стены. Затем она остановилась и внимательно посмотрела на каменную тумбу, стоявшую у изголовья узенькой кровати.

– Помогите, – скомандовала девушка вконец обескураженной монахине, и, не дожидаясь помощи, стала сдвигать непомерный груз.

Заинтригованная настоятельница поспешила на помощь, и им удалось на несколько сантиметров сдвинуть каменную плиту. Маша наклонилась и достала закатившийся медальон, пролежавший здесь не одну сотню лет.

– Что это? – монахиня протянула руки.

– Мое прошлое, – сквозь слезы прошептала девушка и, открыв старинную крышку, увидела два потертых и потрескавшихся от времени портрета – мальчика и белокурой девочки. – Ну, вот и все! Теперь мне предстоит пройти свой самый главный путь – простить себя.

Оглавление

2001 г. Россия. Москва

1699 г. Англия

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

1983 г. США. Коннектикут

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Острова Силли. Сент-Агнес

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Англия. Плимут

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Англия. Плимут

1983 г. СССР. Москва

1699 г. Франция. Париж

1984 г. СССР. Москва

1706 г. Франция. Пикардия

1984 г. СССР. Москва

1707 г. Франция. Пикардия – Париж

1984 г. СССР. Москва

1707 г. Франция. Пикардия

1986 г. СССР. Москва

1713 г. Франция. Париж

1986 г. СССР. Москва

1716 г. Франция. Париж

1986 г. СССР. Москва

1713 г. Франция. Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы»

1986 г. СССР. Москва

1716 г. Франция. Париж

1987–1988 гг. СССР. Москва

1716 г. Франция. Париж

1988 г. СССР. Москва

1984 г. СССР. Москва

1985 г. США. Коннектикут

1717 г. Франция. Париж

1988 г. СССР. Москва

1985–1986 гг. США. Коннектикут

1717 г. Франция. Париж

1995 г. Россия. Москва

1717 г. Франция. Париж

2001 г. Россия. Москва

1986 г. Центральная Азия. Тибет

1720 г. Франция. Париж

2001 г. Россия. Москва

1994 г. Россия. Москва

1720 г. Франция. Париж

2001 г. Россия. Москва

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

1720 г. Франция. Париж

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

1720 г. Франция. Париж

1988 г. Тибет. Монастырь Тикс

1721 г. Франция. Париж

1989 г. Тибет. Монастырь Тикс

1723 г. Франция. Париж

1723 г. Марсель. Монастырь бенедиктинок «Святой Терезы»

1990 г. Тибет. Монастырь Тикс

2001 г. Россия. Москва

2001 г. США. Нью-Йорк

2001 г. Россия. Москва

Реклама на сайте