«Я виноват, Марьям»

Я здоров и молод. Мои товарищи считают, что я преуспел в жизни по всем линиям. До сегодняшнего дня я слыл счастливчиком. Все было у меня: интересная работа, любимый сынишка, красивая жена, благоустроенная городская квартира.

Я очень занят, я всегда был занят — работа забирала так много сил, что на раздумья не оставалось времени. Я вечно спешил, вечно не успевал сделать всего, что хотелось. У меня не было времени анализировать свою жизнь, у меня, казалось, даже не было времени, чтоб ответить себе на один-единственный вопрос, который всегда меня мучил подспудно: «Почему мне так плохо, так буднично и бесприютно в моем благополучном доме?»

Сейчас, когда я блуждаю по пустому спящему городу, когда со всех сторон окружает меня молчание, когда впереди целая ночь, бесконечная и неизвестная, как Млечный Путь, я найду время, я все припомню. Все!

Три огромные белолистки росли возле нашего аула. Они стерегли его с трех сторон, а с четвертой — бежала по камешкам чистая речка. Аксакалы утверждали, что эти белоголовые, седые тополя — ровесники нашего аула. В дни радости и веселья их ветви, словно руки, весело хлопали зелеными ладошами листьев. В дни тревог и горестей они высоко поднимали свои головы и замирали неподвижно, словно отлитые из стали, и днем и ночью готовые заслонить людей от беды.

Тот великан, что рос с западной стороны аула, повидал много людского горя: дерево росло на тропинке, ведущей к кладбищу. Капли дождя на его листьях и струйки талого снега на его голых ветвях мне всегда казались слезами. Всех умерших проносили мимо тополя, и, наверно, от горя засохла его верхушка.

Страж на востоке ограждал аул от суровых ветров, по народному поверью, приносящих с собой беду. Его крона была широкой и плотной, все удары ветра, все бури обрушивались на бело-зеленый шатер листьев и затихали в нем, теряя свою злость и силу.

На северной стороне всем, кто шел в аул с добрым сердцем, на краю дороги, все насквозь просвеченное солнцем, улыбалось третье дерево. А если случалось, кто шел в аул с черными мыслями, солнечные лучи гасли в его ветвях и дерево строго хмурилось. Каждый, кто уходил из аула, перед дальней дорогой приходил помолчать под его благословенной кроной.