«Дом на Северной»

Старик стоял в дверях, мокрый с головы до ног. Как-то так получилось, он отстал от поезда, на котором ехал в Москву, сел на попутку догонять, но его по ошибке привезли в райцентр Котелино, где автомашина сломалась; постучал к одним — его не пустили на ночлег, постучал к другим — то же самое; третьи, сжалившись, посоветовали не тратить времени даром и зайти к Катерине Зеленой, на Северную улицу. Старик всем твердил одно: отстал от поезда. Но через Котелино железная дорога ни в кои веки не проходила, и никто ему, конечно, не верил.

— Ой! — воскликнула Катя, замирая от испуга при виде больного, в лихорадке, старика в рваных, грязных калошах, в мокром пиджаке и в шляпе, поля которой тесемками завязаны под подбородком. — Ой, проходите! Где ж вас так намочило? Ой, дождь ведь льет! Ой, осень ведь! Сколько ж время? Полночь! А вы одни в такую непогодь, мамочки родненькие…

Иван Николаевич Курков недоверчиво молчал. Он уж отчаялся найти ночлег, его трясло от холода, а в голове непрерывной цепочкой прыгали слова: «Сгинул. Такое пережил, а в мирное время сгинул. Не пустит эта девка — пропаду». И слезы сами собой набегали на глаза — отчасти от злости на людей, отчасти оттого, что не попадал зуб на зуб.

Катя быстренько растопила уже остывшую печь, охая и причитая совсем по-старушечьи, согрела на загнетке кастрюлю воды и заставила ночного гостя опустить ноги в воду, сварила чугунок картошки, укрыла платком голову старика над чугунком, чтобы прокалить потом, накормила и напоила чаем, и хотя он чувствовал себя прескверно, все же успокоился наконец, но, пытаясь согреться и желая отвести душу, ругал на чем свет стоит здешних жителей.

— Ой, да не похоже на их, — отвечала Катя, подавая из ложечки круто заваренный чай старику, так как у него тряслись руки. — У нас же, поди, все люди как люди. Нелюдей не встречала. Оно же ночь — боятся.

— А человек, если разобраться, в гроб ступил левой и правой ногой. Левой потому, что к сердцу ближе.

— Ой, так ночь же! Боятся. А так что ж, люди — они всегда пустят, поделятся.