«Тихие выселки»

В распахнутые настежь ворота, в проемы окон, из которых выставили рамы, влетал теплый ветер. Он примешивал к духу скотного двора запахи полей, доцветающих садов и перелесков, заигрывал с женщинами, задирая подолы.

Добрая погодка стоит, — сказала Анна Кошкина, споро орудуя лопатой. — Вычистим дворик и все летечко и пего не заглянем.

Совсем не пригодится, — возразила Прасковья Антоновна. — Не коровники — настоящие дворцы строят. А этот — тьфу!

Заговорила! А когда его построили, ты от радости чуть ли не прыгала. Тогда все думали: лучше не сделать.

Анна Кошкина и Прасковья Антонова в одних годах, им за сорок, немного, правда, но за сорок.

Помню, Анка, — поддержала разговор Прасковья, тогда до зимы автопоилки наладить не успели.

Мы с тобой кадочки по дворику расставили: пейте, коровушки, досыта. Молочко и пошло, и потекло.

Все помню, Анка! Себе и тебе во вред я те кадки придумала. В морозище водовоз привезет бочку-другую — и в кубовую греться, его оттуда силком не вытянешь. Сами за водой ездили. Ты коленки, помнишь, обморозила. Ну и орала!

Прасковья рассмеялась. Анна сильнее заскребла лопатой.

— Ей хаханьки! У меня до сих пор к ненастью ноги ломит.

— Ты надо мной больше смеялась: кадки додумалась поставить я, в чести была ты.

Анна обидчиво поджала губы.

— У меня по группе надой был выше.

— Не рассказывай, знаем — мы тутошние!

К Прасковье подошла Маша, шепнула:

— Мама, не надо, поругаетесь.

Прасковья послушно смолкла. Ржаво скрипели вагонетки. Шаркали метлы. Ветер забежал в проход, взметнул пыль и лег у ног.

— Бабы, на погрузку! — крикнул от ворот Тимофей Грошев, бригадир Малиновской комплексной бригады.

Анна лопату в сторону, приободрилась.

— Тимоша, а что нам будет? Ведь субботничек!

На пухлом лице Грошева появилось подобие улыбки, единственная рука полезла под шапку почесать затылок — несмотря на теплую весну, носил шапку с надорванным ухом. Он покосился на мужиков, что перестали разбирать молочную и подошли к нему.

— Ладно, по четушке на нос.