«Деликатный разговор»

Наталья Баранская Деликатный разговор

Тяжелая калитка открылась, звякнув железом, и тотчас из глубины сада отозвалась собака, Зоя Тихоновна знала, что собака на цепи и спускают ее только ночами, в конце лета, когда поспевают яблоки. От калитки к дому тянулась прямая дорожка, обсаженная рыжей настурцией, медовой резедой и петуньями — розовой и лиловой. Дорожка пересекала темную разрыхленную землю, в которой сидели рядами кусты смородины и в строгом шахматном порядке росли яблоневые и вишневые деревья с белыми, в извести, стволами.

В открытое окно террасы Зоя Тихоновна увидела крупную фигуру хозяйки. Алевтина Павловна стояла наклонившись, ее полные обнаженные руки сновали над столом. «Ягоду чистит», — догадалась Зоя Тихоновна и, подойдя к крыльцу, улыбнулась приветливо и чуть заискивающе — она боялась Алевтину Павловну.

Вчера они встретились у нижней колонки, куда все ходят за водой для питья, и Алевтина Павловна сказала: «Зайдите ко мне завтра днем — у меня есть к вам деликатный разговор». Зоя Тихоновна смутилась и подумала: «Ну вот, дождалась». Она была должна Алевтине Павловне пять рублей, должна давно, с прошлого лета, когда рассчитывались за уколы, и все не могла собраться отдать, а только извинялась при встречах и обещала скоро принести. И хоть Алевтина Павловна отвечала «не беспокойтесь, успеется», все же в конце концов могла она и рассердиться.

Зоя Тихоновна взяла с собой пятерку, и сейчас, сложенная трижды, была она зажата у нее в левой руке. Взяты эти деньги из последних десяти рублей, на которые надо им с Игорьком и Галей дожить до получки. Отдавать сейчас долг не хотелось, но если уж дошло до крайности, ничего не поделаешь.

Алевтина Павловна действительно готовилась варить варенье. На столе, покрытом клеенкой, возвышалась гора ягод, из-под которой вытекала лужица розового сока. Рядом стоял таз, уже наполненный очищенной клубникой, а на другом конце стола ждала очереди полная плетенка. Солнце нагрело террасу, над душистой клубникой жужжали осы, в стекла билась большая черная муха.

— Ага, пришли, — сказала Алевтина Павловна, бросила в тарелку горсть мелких ягод и тыльной стороной руки поправила съехавшие очки. — Садитесь, — она выдвинула ногой из-под стола табуретку, — я сейчас, руки сполосну.

Тяжело ступая, она прошла через террасу, спустилась с крыльца и вместе с бренчаньем металлическою умывальника за домом раздался ее резкий голос — давала указания внукам, работавшим в саду.

Зоя Тихоновна сидела и смотрела на осу. Оса нацеливалась на спелую ягоду, вывалившуюся из корзинки. Вот она села и, сладострастно подрагивая желто-черным полосатым брюшком, впилась в сочную мякоть и стала тянуть сладкий сок. Зое Тихоновне захотелось клубники, захотелось так, что она, сглотнув, отвела глаза от стола и стала смотреть в окно.

Сад стоял разомлевший под жарким июльским солнцем, сквозящая тень молодых деревьев не давала прохлады. «Свой сад, своя дача, — думала Зоя Тихоновна. — У детей всегда витамины. Как это хорошо — для здоровья, для роста».

— Так вот, я позвала вас… — сказала хозяйка, усаживаясь в плетеное кресло и вытирая покрасневшие руки полосатым фартуком, — чтобы сказать…

— Я принесла свой долг, — перебила ее Зоя Тихоновна и развернула слежавшуюся в руке пятерку.

— А? Хорошо. Положите на стол. Так вот я хочу поговорить о вашей дочери, о Галине. Нехорошими она делами занимается.

— Что ж… такое? — спросила Зоя Тихоновна, и голос ее сломился, а бледно-голубые глаза, окруженные сеточкой морщин, испуганно раскрылись.

— Имеются факты, что она расставляет ловушку Алексею Ивановичу.

Алевтина Павловна говорила о своем зяте, который жил здесь, на даче.

— Как именно… «ловушку»?! — испугалась Зоя Тихоновна еще больше. — Нет, что вы, Галя на такое не способна.

Она на минуту представила вместе дочь — бледную, худую, замученную работой, учебой, невзгодами — и красивого, крупного, всегда щеголеватого Алексея Ивановича, и все, что она слышала сейчас, показалось ей таким нелепым, таким смешным, что слабая улыбка пробилась сквозь испуг и чуть тронула ее губы.

— Подождите смеяться, как бы потом не заплакать, — резанула Алевтина Павловна. — Вы, конечно, не верите?.. Так вот, знайте — люди их видели.

— Где видели? — вновь слабея от страха, спросила Зоя Тихоновна. Почему-то у нее выговорилось «где», хотя спросить она хотела другое — «что видели». — Где ж их видели люди?

— Видели их на Московской.

«Московской» когда-то называлась главная улица этого зеленого городка, прославленного красотами природы, памятниками древнего зодчества, а также именем знаменитого писателя, когда-то здесь жившего. Теперь Московская называлась «Проспект Гагарина». На проспекте были расположены все магазины, почта, автобусная станция, аптека и поликлиника, по нему проходил весь транспорт.

Зоя Тихоновна, успокоенная тем, что дело происходило в таком людном и шумном месте, старалась незаметно вздохнуть поглубже, чтобы унять сердцебиенье.

— Нет-нет, вы слушайте. В понедельник утром ваша дочь шла к автобусу, а мой зять как раз поехал в Москву. Она его увидела и — представьте! — вдруг рукой ему замахала, так, запросто, как своему какому-нибудь приятелю. А он сразу же останавливается. А она бежит к нему и еще кричит на всю улицу: «С добрым утром!» А он ей даже дверцу открыл, подумайте только — и ждет! А она садится как ни в чем не бывало. И уезжают вдвоем…

— Что ж тут такого уж плохого, Алевтина Павловна? Ну, посадил ее по дороге, так ведь попутно же…

— Нет, уж вы, пожалуйста, не переводите разговор на другие рельсы: мы не о зяте моем говорим, а о вашей дочери. Это она махала и его останавливала, и бежала за ним. Не он — понимаете? — а она. И все это люди видели и уже говорят.

— Кто ж видел-то? — нечаянно перебила Зоя Тихоновна. Совсем не нужно ей это было.

— Ах, вы мне не верите? Пожалуйста: Нюра из табачного ларька видела, Матрена Федосеевна видела — она шла из молочной.

— Матрена Федосеевна любит пересужать… — робко вставила Зоя Тихоновна.

— Опять же вы переводите разговор в другую плоскость, — повысила Алевтина Павловна голос, и румянец ее стал густеть, — мы — о — дочери — вашей — сейчас — говорим — о — ее — поведении.

Алевтина Павловна стала рубить слова, будто втолковывая правила непонятливому ученику.

— Что же в Галином поведении такого уж неприличного? — спросила Зоя Тихоновна как можно мягче. Ей хотелось успокоить Алевтину Павловну, но вместе с тем должна она была как-то защитить дочь.

— А то неприличного, что незачем бегать за женатым мужчиной и распоряжаться его машиной, как будто это ее собственность. Полюбуйтесь, — она ручкой махнула, а он уже затормозил…

— Да ведь просто подвез он ее, он же ее знает, виделись мы с вашими в эти три года не раз. Ну вот, он и подвез разок, что ж в этом…

— Разок? Вы думаете — разок? Нет уж, видно, не первый раз она с ним катается…

Зоя Тихоновна вспомнила: Галя говорила ей как-то, что ее подвезли до Москвы на машине. А может, это было два раза. Или три. Не помнит она точно, что ей Галя говорила. Порадовалась тогда за дочь — все ж на машине не то, что на поезде. Пусть девочка получит хоть какое-нибудь удовольствие, мало ей выпадает…

— Ну, может, не разок, так разика два-три, не больше… — осторожно сказала она.

— Ах, так?! Вы, значит, считаете вполне нормальным, чтоб ваша дочь каталась вдвоем с мужчиной на машинах, и вас мало беспокоит, как видно, чем это может кончиться. Так вот — меня — это — беспокоит — достаточно — серьезно — и — я — считаю — необходимым — это — безобразие — пресечь!

— Что вы так кричите, Алевтина Павловна? Ведь еще безобразия никакого нет, а вы уже…

— Безобразия нет? Так вам этого безобразия еще мало? Молодая женщина, распущенная, останавливает машину, влезает к мужчине… «везите меня, мол, куда хотите».

— Да вы что, Алевтина Павловна? Как так — «куда хотите»? Кто это слышал? Что это в самом деле? И почему же вы так… — «распущенная»?

Зоя Тихоновна хотела добавить — «ведь это с зятем вашим она едет, а не с незнакомым мужчиной», но у Алевтины Павловны было такое свирепое лицо, что она не решилась.

— …Конечно, распущенная, раз родила от неизвестного мужчины, значит — распущенная.

— Как — «от неизвестного мужчины»? — холодея от обиды и возмущения, произнесла Зоя Тихоновна дрожащими губами. — Вы ведь знаете Галину беду…

— Ну, раз не от мужа, значит, от чужого, от постороннего, — поправилась Алевтина Павловна. — Все равно. Одинокая молодая женщина, а тут такой мужчина… — Алевтина Павловна выпрямилась, развернула плечи и подняла голову, всем своим видом показывая, что ее зять — мужчина хоть куда… — Нестарый, симпатичный, с ученой степенью. Это, знаете, производит впечатление, на молоденьких особенно и кто соображает. На своей машине к тому ж…

— Перестаньте, хватит… — Зоя Тихоновна поднялась и протянула руку, как бы пытаясь остановить поток несущихся ей навстречу бесцеремонных слов. Говорить она не могла — губы ее дрожали, глаза наполнились слезами.

— Сядьте! — Алевтина Павловна хлопнула по столу ладонью с такой силой, что испуганные осы взлетели с клубники. — Вы меня выслушайте до конца, а потом будете махать руками… Так вот: я — не — позволю — никому — никогда — становиться — между — мужем — и — женой — даже — если — бы — это — не — была — моя — родная — дочь — и — мой — зять. Ваша дочь ловит моего зятя, она пользуется тем, что его жена уехала в санаторий — не перебивайте меня, дайте сказать! Вы, как мать, обязаны, понимаете, обязаны ей внушить. И чтобы больше подобных фактов не было. Если только я еще раз увижу… узнаю… Я не люблю скандалов, стараюсь их избегать, лучше поговорить тихо, мирно. Но если со мной не посчитаются, я такой скандал вам устрою, что не обрадуетесь!

— Хорошо. Я скажу Гале, чтобы больше не ездила с вашим зятем.

Зоя Тихоновна поднялась и, молча кивнув головой, двинулась к дверям.

— Вы на меня не обижайтесь. Я против вас лично ничего не имею. — Алевтина Павловна поднялась, протянула руку к ягодам. — Возьмите клубники для Игорька.

Но Зоя Тихоновна уже спускалась с крыльца и, может, даже не слышала этих слов. Ровным шагом дошла она до ворот, плотно прикрыла за собой калитку и тем же ровным шагом, только быстрее, пошла по узенькой полоске тротуара, проложенного поверх травы и песка. Потом свернула в переулок, дошла до участка, где они снимали дачу. Вошла в маленький, как игрушка, сарайчик позади хозяйского дома и тотчас же легла на кровать, даже не сняв белого покрывала: ее трясло, виски ломило — так обычно начиналась мигрень. «Только бы Игорек побыл еще у хозяйки», — тоскливо подумала Зоя Тихоновна, дурнота ее захватывала.

Вечером, когда приехала Галя, Зоя Тихоновна уже отходила от мигрени. Голова ее еще была обвязана платком, лицо было бледно, глаза ввалились. Галя уложила мать в постель, напоила крепким чаем и занялась сынишкой. Почти весь день просидел он на кухне у хозяйки.

Когда Галя легла, погасила свет, Зоя Тихоновна передала ей дневной разговор, опустив грубые обидные слова и не сказав о той злобе, которая сотрясала Алевтину Павловну.

— Спи, мама. Спокойной ночи. Ты не волнуйся, — сказала Галя, — спи.

Ранним утром, как всегда, Галя собиралась на работу. Зоя Тихоновна проснулась, но еще не вставала. Она смотрела из-под опущенных век — свет еще резал глаза, — как одевается Галя. «Какая она худенькая… бледная, — думала она, — тяжело ей: работать, ездить… Вот с осени Игорек пойдет в садик, а я устроюсь на работу — будет и пенсия и зарплата. Станет нам легче. А здесь и уколов не зовут делать, приработка нет никакого…»

Галя уже выходила на проспект Гагарина, когда ее догнал «Москвич» вишневого цвета и, просигналив, затормозил. Но она, хоть и оглянулась на сигнал, продолжала идти.

— Что же вы, Галя? — окликнул ее удивленный мужской голос.

Она остановилась:

— Я не поеду, Алексей Иванович, спасибо.

— Разве вы не в Москву?

— В Москву. Я — на автобусе, на станцию.

— Ничего не понимаю. Вы что, — не хотите со мной ехать?

— Не хочу, Алексей Иванович.

— Вот как! И чем же объясняется ваше странное поведение, моя гордая принцесса?

В голосе Алексея Ивановича слышалась досада, которую он пытался прикрыть насмешливым тоном. Он сидел, приоткрыв дверцу и спустив ногу на асфальт — свежий, благоухающий, с влажными, потемневшими после утреннего душа волосами.

— Вы чем-нибудь недовольны? Я вас обидел?

— Нет, нет. Ничего такого. Вы не думайте, пожалуйста, что вы, или я… — Галя смешалась и замолкла.

— Так что все-таки произошло? — спросил он, нахмурив прямые темные брови.

— А это спросите у вашей… у Алевтины Павловны, — сказала Галя и залилась краской, от чего сразу же расцвела и похорошела. И, повернувшись так резко, что складчатая юбка раскрутилась зонтиком, а светлые легкие волосы метнулись по спине, Галя побежала к автобусу — он как раз подходил к остановке.

«Вот как. Интересно. Очень интересно», — думал Алексей Иванович, осторожно минуя побитый асфальт на перекрестке. Значит, теща все расширяет свою опеку. Ей уж и до того есть дело, кого он посадит по дороге в машину… А если ему не нравится ехать одному — скучно, хочется поболтать? Нет, извините, теща считает это предосудительным, значит — отставить.

Глухое раздражение поднималось в нем. Что он — плохой муж? Отец? Он любит детей и жену. Во всяком случае, если он изменил жене раза два или три за пятнадцать лет их брака, то это было так… мимолетное. И он сумел это скрыть. А эта девочка — что она ему? Просто смешно… Она не возбуждала в нем никаких чувств, ни малейшего влечения. Может, она вызывала некоторую жалость, ну… желание ее опекать, что ли, может, хотелось ее немного удивить… Он вспомнил Галины серые глаза, как менялось их выражение, когда она слушала: то на них набегала тень, то они светлели, сияли. Она всегда молчала. А если говорила, то только отвечала на вопросы. Очень хорошо она его слушала. Еще подумалось — она очень застенчива. И вдруг вспомнились ее тонкие волосы, колеблющиеся, как дымок на ветру.

Нет, вечером он обязательно поговорит с Алевтиной Павловной. Он спросит ее — в чем дело, что, собственно, ее волнует? Алексей Иванович представил дородный прямой стан тещи, темные, все еще без седины, волосы, будто смазанные чем-то жирным, ее сверлящий взгляд и резкий высокий голос.

Удивительная женщина его теща — нет того уголка в их жизни, куда бы она ни совала свой нос. Да, того уголка или того дела. А дел на ней держится много. Можно сказать, что она главный винт в их домашней машине. Она проверяет уроки у детей, запасает на зиму варенье и компоты, экономит каждый рубль из их денег, чтобы можно было скопить, приобрести что-нибудь стоящее. Она освобождает их от забот и хлопот, и благодаря ей они имеют возможность спокойно работать и отдыхать.

Алексей Иванович затормозил, встал в очередь перед закрытым шлагбаумом.

— Нет, Нет. — Сказал он вслух и вздохнул.

Нет, не будет он ничего спрашивать у тещи. Невозможно говорить с ней об этой девочке, это только укрепит нелепые подозренья Алевтины Павловны. Потом она еще сочтет нужным сообщить о них Нине. Жена его ревнива, увы! Давно уж это не казалось ему забавным. Не хватало еще теперь коллективной ревности… смешно!

— Ничего, как-нибудь перебьемся, — сказал он опять вслух, закуривая. Все-то ему хотелось поговорить!

Сипло повизгивая, промчалась электричка, шлагбаум поднялся, машины тронулись. Алексей Иванович отпустил тормоз, и вишневый «Москвич» покатил вслед за другими, подчиняясь общей скорости, не выходя из ряда, — один из многих, торопливой цепочкой бегущих в Москву.