«ТВТ. Повесть»

ТВТ. Повесть (fb2) - ТВТ. Повесть (пер. Анатолий Леопольдович Тонкель) 665K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Янка Мавр

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хорошо знают своего писателя Янку Мавра, Ивана Михайловича Фёдорова, ребята советской Белоруссии.

Иван Михайлович родился в 1883 году в семье столяра. Жили бедно, рано умер отец; мальчику приходилось помогать матери в её тяжёлом труде. Только поздними вечерами и ночами удавалось сесть за книжку. Зато как много он читал! Всё было интересно: и повесть о славных героях прошлого, и чудесная книжка с картинками о дальних странах и толстая книга учёного о том, что было на земле много тысяч лет тому назад.

Книги пробудили в мальчике горячую любовь к знаниям. Внимательно, глубоко Иван Михайлович стал изучать: естествознание, географию, историю, иностранные языки.

Ему удалось окончить учительскую семинарию и стать школьным учителем.

Во время обычных уроков по географии его ученики слушали увлекательные рассказы о неизвестных странах, о смелых путешественниках, первооткрывателях новых земель, о непроходимых джунглях, ярких птицах и невиданных зверях и о тяжёлом рабском труде людей, живущих в этих чудесных странах.

Видя, какой живой интерес вызывали эти рассказы у ребят, как хорошо запоминались трудные географические названия или серьёзные исторические события, изложенные в своеобразной художественной форме, Иван Михайлович решил написать ряд приключенческих повестей, основанных на строго научном материале.

Так появились в белорусской детской литературе повести: «Человек идёт» (в ней рассказывается о жизни доисторического человека), «В стране райской птицы» (где автор с горячим сочувствием к угнетённым рассказывает о начинающейся борьбе народов Новой Гвинеи против колонизаторов-рабовладельцев), «Сын воды» (эта небольшая повесть посвящена обитателям Огненной Земли; герой повести — юноша по имени Манг, — оказался в Лондоне, и там он увидел, что в мире, где властвуют деньги, люди хоть и белой кожи, но дела их чёрны), «Полесские Робинзоны» (о приключениях мальчишек, попавших на необитаемый остров в Беловежской Пуще) и многие другие. Повести и рассказы писатель издавал под псевдонимом — Янка Мавр.

Этим литературным именем Иван Михайлович как бы подчеркнул свои симпатии к человеку цветной кожи. Ведь «мавр» — это «чернокожий», и с точки зрения чернокожего человека Янка Мавр повествует о происходящих событиях.

В повести «Полесские Робинзоны» Янка Мавр так увлекательно рассказывает о Беловежской Пуще, о приключениях заблудившихся ребят, что читателю сразу становится ясно: не только за океаном могут быть прекрасные страны и интересные приключения, но и дома, в Белоруссии много чудесного и неведомого.

Работая в школе педагогом, воспитателем, Иван Михайлович видел, что появляется новое поколение, которое должно будет построить коммунизм. И коммунист Янка Мавр пишет для пионеров весёлую книжку о том, как надо расти, чтобы стать настоящими хозяевами своей страны.

Учись по-хозяйски относиться к вещам, которые тебя окружают, не будь в плену у своих вещей, умей обращаться с ними. Заботливо относись к своим родным и товарищам, к старшим. Не будь равнодушным,- всё время напоминает писатель.

Много забавных приключений происходит с героями книги. Сколько неприятностей переживают они, казалось бы, из-за пустяков! Но зато какими становятся гордыми, когда вдруг чувствуют, что очень многое они могут сделать своими собственными руками, не прибегая к помощи взрослых!

Автор назвал свою книгу — «ТВТ» (она была написана в 1928 году). Прочитай эту книгу, и ты узнаешь, почему она так названа, что это такое — «ТВТ», а может быть, и сам станешь активным «тэвэтовцем».

А. Тонкель

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой говорится, как Нина порвала чулок, как отец упал со стула и как Толя мештался по улице

Толя вихрем влетел в комнату.

— Что с тобой? — испугалась мать.

— Ни одной троечки нет! — крикнул Толя и торопливо стал рыться в своих книгах.

Мать с ужасом всплеснула руками.

— Ни одной?! Совести у тебя нет! .

— Вот! — Толя торжествующе протянул ей листок.

Мать недовольно взглянула в него, но вскоре лицо ее просветлело, она радостно сказала:

Да тут, кажется, всё хорошо, а ты пугаешь.

Почему пугаю? — удивился Толя. — Посмотри: ни одной тройки!

Действительно, в ведомости ученика 5-го класса Анатолия Беспалова не было ни одной тройки, а только четверки и даже одна пятерка. У матери совсем отлегло от сердца.

— А я-то думала: если и троек нет, то совсем плохи дела; от тебя всего можно ожидать, — сказала она уже ласковым тоном.

Толя усмехнулся, преисполненный чувством достоинства, будто совершил какой-нибудь подвиг.

— Пока что только одна пятерка, — заявил он, — а потом и побольше будет.

Расчувствовавшаяся мать хотела было обнять сына, но он увернулся и поскакал к окну.

— А папа-то как рад будет! — говорила мать. — Вот если бы и у Нины всё хорошо было! Не знаешь, как у нее?

— Хотя и не так, как у меня, но двоек у нее тоже нет.

— Ну вот и прекрасно, что всё хорошо, — радостно суетилась мать. — А что же это ее нет?

— Тащится там где-то позади.

Толя схватил книгу и занял свое обычное место у окна. Собственно говоря, это место следовало бы назвать необычным, так как Толя сидел, задрав ноги на подоконник, и при этом пользовался не четырьмя ножками стула, а только двумя задними.

Он всё время раскачивался на них, а иногда пробовал удержаться, не касаясь ногами подоконника. Стоит ли говорить о том, что эти упражнения были довольно рискованными, так как в любой момент Толя мог так удариться затылком об пол, что потом надолго бы вышел из строя. Но зато какое удовольствие- эти упражнения!

Толя высчитал, что таким образом мог уже продержаться полторы секунды, а в дальнейшем рассчитывал поставить какой-нибудь рекорд.

Но это еще не всё. Было у него искушение продержаться и на одной ножке. Этот трюк куда сложнее. Тут уж не только нельзя снимать с подоконника ноги, но приходится придерживаться за него и руками.

Однако Толя надеялся, что когда-нибудь, пускай лет через десять, а хоть и через сорок, он сможет продержаться несколько секунд, не только не касаясь подоконника руками, но и ногами.

Стул же, по-видимому, вовсе не собирался участвовать в мировых рекордах. Он жалобно скрипел, а сидение вполне определенно стремилось отделиться от задних ложек. Два винта, соединявшие их, до того расшатались, что один из них высунул из отверстия головку, а второй и вовсе собирался выпасть.

Но Толя на это не обращал никакого внимания.

В коридоре хлопнула дверь и послышались медленные неровные шаги.

В комнату вошла его сестра Нина. Она, прихрамывая, со слезами на глазах, добралась до дивана и опустилась на него.

— Что случилось? — встревожилась мать.

— Не могу больше! — простонала Нина и стала расшнуровывать ботинок.

— Что там у тебя такое? — подбежала к ней мать.

— Всю ногу гвоздь исколол. Вчера еще кое-как терпела, а сегодня…

Нина сняла ботинок, затем чулок. Мать осмотрела ногу: на ступне была ранка, из которой сочилась кровь.

— Что же ты раньше молчала?

— Это не сразу так стало. Я сперва даже внимания не обратила.

— Промой и завяжи. Чулок-то новый испортила, — вздохнула мама, взяла ботинок, всунула в него руку и долго ощупывала внутри.

— Ничего нет!

— Он там, сбоку, — показала Нина.

Мать поводила рукой и в том месте — и пожала плечами:

— Не нахожу никакого гвоздя!

— Дай, я, — сказала тогда Нина и уверенно сунула руку в ботинок. Щупала, щупала — и с удивлением опустила руки.

Нет гвоздя, да и только!

— Толик! — обратилась мать к сыну.- Посмотри-ка, что там такое: всю ногу изранил гвоздь, а найти его никак не можем.

— Тоже задача! — с пренебрежением отозвался Толя, раскачиваясь на стуле.

— Да ты подойди, посмотри.

Толя неохотно оставил свой стул и, ухмыляясь, подошел к дивану.

Взял ботинок, всунул в него руку, долго водил внутри… Улыбка уже исчезла с его лица.

— Ну что? — насмешливо спросила на этот раз Нина.

— Обожди, тут что-то не так, — смущенно пробормотал Толя. — Покажи ногу.

Осмотрел ее: нога и впрямь исколота гвоздем.

Тогда Толя приложил подошву ботинка к ступне ноги, чтобы точно обнаружить место, где должен торчать гвоздь.

— Видали, какой хитрый! — заметила мать, довольная сообразительностью сына.

Но Нина вдруг отдернула ногу и расхохоталась.

— Ты чего хохочешь? — сердито прикрикнул Толя. — Держи ногу!

— Так у тебя ведь получается наоборот! — сквозь смех отвечала ему Нина.

— И верно, наоборот выходит! — засмеялась и мать, на этот раз довольная сметливостью дочери.

— Ничего смешного здесь нет, — сердито сказал Толя. — Я и сам это знаю. Я только хотел сначала примерить. А теперь попробуем иначе.

И он поставил ботинок рядом с ногой. Затем старательно стал прощупывать рукой внутри ботинка и, наконец, радостно вскрикнул:

— Есть!

— Как? Где? — удивились мать и Нина. — Как же он мог исколоть до крови ногу, если его и самого не найти?

К Толе сразу же вернулась самоуверенность. С важным, авторитетным видом он объяснил:

— Край стельки оторвался и загнулся, он пружинит, и гвоздь высовывается только тогда, когда сильно нажмешь на стельку. А вы и этого не догадались сделать.

Мать проверила. Так оно и есть.

— Нужно что-нибудь сделать — загнуть гвоздь, что ли, — сказала мать. — Может, ты, Толя, починишь?

— Сапожному ремеслу я не учился, — презрительно отвечал Толя.

— Неужто это такое хитрое дело — загнуть гвоздь?

— Смотря где и какой. С молотком к нему не добраться, не ударишь по нему. А у сапожника имеется и рашпиль, и разный инструмент.

Мать еще пощупала и пришла к выводу, что и впрямь молотком с этим гвоздем не справиться. Сидит он где-то там далеко и глубоко, — как по нему стукнешь?

— Придется нести к сапожнику, — вздохнула она. — Возьми, Толя, отнеси.

— А почему не она сама? — огрызнулся тот. — Всё я да я!

Да ты же видишь, что у нее!

— А что она, ляжет в постель и ходить не будет? У нее ведь есть старые ботинки.

— Ну ладно, ладно, я сама отнесу! — вмешалась Нина. — Не нужно его одолжений!

— Тем лучше, — согласилась мать. — Пока отец придет обедать, ты уже будешь дома.

Нина собралась и пошла. А Толя вернулся на свое место и снова принялся за чтение, или, лучше сказать, за упражнения со стулом.

… Нина вышла на улицу, прошла квартал и остановилась у дверей, над которыми висела вывеска: «Мастерская обуви Кожпромсоюза».

Вошла, обратилась к приемщику, но ей ответили:

— Мы шьем только новую обувь, а в ремонт не принимаем. Для этого есть специальные мастерские.

Нина вышла — и не знает, куда ей направиться. Хотела было вернуться, спросить, да не решилась. Постояла, подумала и медленно побрела по улице, рассматривая вывески.

Прошла одну улицу, вторую — нигде не видно мастерской, в которой ремонтируют обувь. Стала присматриваться, у кого бы спросить, но никак не могла осмелиться: один слишком важен и серьезен, другой чересчур озабочен, у третьего очень суровый вид. А когда, наконец, обратилась к одной приветливой женщине, то та ей дружелюбно ответила:

— Не знаю, деточка!

Долго скиталась Нина, пока всё же не наткнулась на нужную ей мастерскую.

С большой радостью вошла она в двери. Там работало много мастеров, но еще больше было заказчиков. Мало ли было в городе мастерских, или уж день такой выпал, но только собралась целая очередь к мастеру, принимавшему заказы. И Нина вынуждена была встать в очередь.

Стоит, а есть так хочется! Еще когда она пришла из школы, хотелось есть, ждала обеда, а теперь вон столько прошло времени, и неизвестно, сколько еще пройдет. А дома, наверное, уже обедают…

Однако и дома с обедом всё вышло не так просто.

Отец, как всегда, пришел домой ненадолго. У него постоянно какие-то там балансы, отчеты, сметы. Толя соскочил со стула, придвинул его к столу, так как собирались обедать, и стал показывать отцу свои отметки. Не видел, бедняга, что тот самый дерзкий винт, который собирался выпасть из стула, воспользовался случаем и упал на пол. А второй уже наполовину торчал наружу. ..

Отец посмотрел ведомость, погладил бородку и, довольный, сказал:

— Старайтесь, старайтесь, детки! А где Нина?

— Ботинок понесла чинить. Сейчас придет.

— Ну, мать, давай скорее обедать, я спешу!

Бодрый, довольный, подошел он к столу и тяжело опустился на стул. И вот тут-то случилось такое, чего Толя не забудет всю жизнь.

Стул крякнул, покосился — и отец полетел на пол!

Дородный, почтенный папаша, с бородкой и усами, такой серьезный и важный, полетел вверх тормашками, словно какой-то мальчишка, смешно взмахнув руками и задрав ноги так высоко, что задел тарелку и, наконец, грохнулся на пол, как слон, так что вся комната затряслась.

Мать вскрикнула не своим голосом, а Толя побледнел и прирос к полу. В глазах помутилось, отец и стол будто поплыли от него и стали маленькими-маленькими. Отец медленно поднялся и уставился на Толю грозным взглядом.

Толе казалось, что наступила долгая, жуткая, тихая ночь.

— Это ты?! — послышался, наконец, зловещий шепот, и отцовская рука сжала спинку сломанного стула.

Толя втянул голову в плечи. Мать бросилась к отцу. Тот, тяжело дыша, всё смотрел на Толю. Затем, растягивая слова, произнес:

— Сейчас же отнеси стул в мастерскую и не возвращайся домой, пока он не будет починен. Марш!

Толя облегченно вздохнул, радуясь, что вся эта история окончилась для него так счастливо. Вмиг он накинул куртку, подхватил стул и выскочил из комнаты с такой же стремительностью, с какой недавно в нее вбежал.

… А Нина в это время дождалась уже своей очереди и подала мастеру ботинок.

— Гвоздь нужно забить, колет, — сказала она.

Мастер взял ботинок, повертел в руках, начал писать квитанцию и сказал:

— Зайдешь денька через четыре.

Нина жалобно стала просить:

— Здесь только один гвоздик загнуть… Пожалуйста, сделайте сейчас… Я всю ногу искалечила.

— Видишь, сколько обуви нанесли? — хмуро ответил мастер. — Всем сразу не сделаешь, нужно по очереди.

— Мне ходить не в чем, а работы здесь совсем мало… Я обожду… — просила Нина.

— И небольшую работу всем сразу не сделать, — сказал мастер и взял обувь у следующего заказчика.

Нина отошла в сторонку и остановилась. Четыре дня! Это уже слишком. Неужели не согласится сделать сейчас? Нет, лучше она переждет, пока все уйдут, и тогда попросит еще.

И она стала ждать.

Полчаса, которые она прождала, показались ей чуть ли не двумя часами; но вот, наконец, она дождалась, когда все ушли, и снова подошла к мастеру.

— А ты еще здесь? — удивился тот.

— Дяденька, сделайте, пожалуйста, сейчас. Ну что вам стоит? — сказала она чуть не плача.

Мастер взглянул на нее ласковее и взял ботинок Осмотрел, ощупал его и сказал:

— Ну ладно!

Взял какую-то железку — не то напильник, не то большой гвоздь, поставил ее на гвоздь внутри ботинка, ударил по ней два раза молотком и подал Нине ботинок.

— Готово!

А Нина стояла вытаращив глаза, словно увидела что-то сверхъестественное.

— На возьми, всё в порядке теперь! — повторил мастер.

— А… сколько стоит? — вымолвила Нина.

— Да нисколько, — ответил мастер и взялся за другую работу.

Нина постояла, повертела в руках ботинок, а потом как-то невольно у нее вырвалось:

— Да ведь это я и сама могла сделать!..

Мастер улыбнулся:

— Могла бы! Каждый ребенок смог бы. Только нет у вас этой привычки. Всё ждете, чтобы кто-нибудь другой сделал.

— Спасибо!-сказала Нина и, пристыженная, вышла из мастерской.

Всю дорогу она раздумывала над этим «ремонтом». Сколько беспокойства и неприятностей было из-за этого гвоздя! И ногу исколола, и чулок порвала, и по городу долго скиталась, и в очереди стояла, и без обеда проголодалась, да и ждать бы пришлось целых четыре дня, а всего и дела-то полминуты; да еще такого, которое она и сама могла бы сделать.

… Толя шел по улице и проклинал стул, который он сам же сломал. Ножки стула, как будто нарочно, задевали каждого встречного, и каждый из них ворчал:

— Ты чего это с такой рогатиной по тротуару расхаживаешь? Сойди на мостовую!

Сошел на мостовую, а там трамвай, автомашины, лошади.

Мечется парень из стороны в сторону. Увернулся от автомобиля и зацепил ножкой за платок одной пожилой женщины. Та заорала, словно попала под автомобиль.

— Ты чего это здесь хулиганишь? — накинулся на него какой-то сердитый мужчина. — Другого места нет тебе?

Обидно стало Толе. Куда деваться? Побежал на другую сторону, — а там милиционер.

— Ты чего вертишься посреди улицы? Под машину еще попадешь. Иди на панель!

А на панели, как назло, народу пропасть, все куда-то спешат и даже без стульев задевают друг друга.

Им это ничего не стоит: скажут «извините» — и пошли дальше. Через несколько шагов опять столкнутся, опять скажут «извините» — и помчались дальше. Но обычно в таких случаях извинения просит не тот, кто толкнул, а кого толкнули.

Зато когда встретятся два совершенно одинаково вежливых человека, тогда начинается настоящая кадриль: один свернет в сторону, чтобы дать дорогу другому, и второй в ту же самую сторону; тогда первый спешит обратно, а второй — уже там, затем оба отскочат направо, потом налево. . . и чем вежливее люди, тем дольше они танцуют. И среди всех этих прохожих нашему герою нужно было пробираться со стулом.

Во всяком случае, Толя хорошо понимал, что кому-кому, а ему с такой ношей нужно быть особенно вежливым, если он не хочет наткнуться на новые неприятности.

Он взвалил стул на спину, сиденьем назад, чтобы ножки не торчали в сторону, и двинулся дальше.

Через некоторое время он всё-таки задел какого-то гражданина, но сразу же поклонился и сказал:

— Извините!

А позади ножка стула поднялась вверх и… сбила шляпу у одной молодой женщины.

Раздался пронзительный крик. Толя испугался, быстро обернулся и… ушиб кого-то с другой стороны. В результате он и сам не заметил, как очутился опять посреди улицы.

Тогда он сообразил, что можно идти и не по тротуару, и не по мостовой, а между ними. Опустив голову, стараясь нести стул ровно, пошел он, как конь в борозде, и был очень рад, что никому не мешает.

Когда он пришел в мастерскую, то встретился с неприятностью, от которой вся уличная история вылетела из головы.

— С таким ремонтом нам нет смысла возиться! — категорически заявил мастер.

— Почему? — спросил Толя, и сердце у него сжалось.

— Если все будут обращаться к нам с такой мелочью, так некогда будет настоящим делом заниматься!

Толю охватил ужас. Как же теперь вернуться домой? Отец ведь сказал, чтобы домой не являться, пока стул не починит.

— Будьте добры. ,. почините, — начал просить Толя. — Может, это недолго… . Мне отец велел… Почините…

Мастер взял шуруп, ввинтил его в ножку, другой шуруп подвернул покрепче, остальные закрепил и отдал стул. Весь ремонт продолжался не более двух минут. Толя стоял, смотрел и удивлялся:

«Да это бы я и сам мог сделать!..»

— А сколько… стоит? — произнес он наконец.

— Ну, уплати за новый винт, что ли, — усмехнулся мастер.

Возвращаясь обратно, Толя, как и его сестра, всю дорогу размышлял о ремонте. Не только в их семье, но и среди всех знакомых испокон веков существовало мнение, что такого рода работу должен выполнять обязательно специалист, независимо от того, сложна она или проста.

Если нужно, к примеру, починить стул или стол — ввернуть тот же шуруп, — то это должен был сделать только столяр. Когда нужно было укрепить замок и при этом ввернуть тот же самый шуруп, — необходимо позвать слесаря. Гвоздь в сапог должен вбить сапожник. Расхлябался винтик в стенных часах — его должен подкрутить, часовой мастер, а в швейной машине — механик.

А если бы хоть немножко присмотреться и поинтересоваться, то все эти винтики, пожалуй, смогли бы завинтить и Толя, и Нина, и папа, и мама.

Вечером Толя и Нина долго обсуждали события сегодняшнего дня.

ГЛАВА ВТОРАЯ, рассказывающим о том, как крыса напугала Андрейку, и о том, как Андрейка поймал вора

Как-то спросили ребята Андрейку, много ли народу в его семье. Он ответил:

— Я, мама и поросеночек.

— Да он никак твой братишка? — насмешливо переспросил Карачун.

— Двоюродный, — серьезно сказал Андрейка.

Все рассмеялись, а Карачун воскликнул:

— Ну и хорош у тебя родственничек!

— А что ж, — возразил Андрейка. — Он не хуже тебя. Не хулиганит, как ты,- и не слышал я от него таких скверных слов, как от тебя. Не тащит карандашей, не бьет окон и не дерется на улице. Я никогда не замечал, чтобы он цеплялся сзади за трамвай, как ты…

Чем больше Андрейка расхваливал «двоюродного братца», тем веселее хохотали ребята над смущенным Карачуном.

— Ничего нет смешного! — буркнул тот и с независимым видом отошел в сторону.

А Андрейка не зря назвал поросенка членом своей семьи. Ведь не проходило и дня, чтобы мальчик не ухаживал за ним. То травы надо нарвать, то хлев вычистить, то корму отнести. Тем более, что мать служила уборщицей в одном из учреждений и не всегда могла это сделать сама. Кто же как не Андрейка должен был помогать матери? Частенько приходилось кормить поросенка поздно вечером, впотьмах. Тогда уж непременно с ней шел и сын, чтобы посветить, открыть ворота в хлев.

Однажды Андрейка обронил при этом ключ от замка. Дело как будто пустяковое. Но тут пришлось не на шутку забеспокоиться: наступала ночь; а как оставить хлев незапертым?

Наверно, ключ валялся где-нибудь тут, под ногами, но в потемках никак было его не отыскать.

Стали просить у соседей замок до завтра, но у одних вовсе не было, другие уже спали.

— Что же теперь делать-то? — охала мать. — А всё из-за тебя, баловник! Зачем вынул ключ из замка?

— Не вынимал я… Он, наверное, сам выпал.

Искали, искали, нет ключа!

— Сбегай-ка домой, там в шкафу какой-то ключик валяется; может, и подойдет.

Андрейка побежал, отыскал похожий ключик. Стали пробовать не подходит.

Уж если бы вовсе не похож был на потерянный, а то ведь точь-в-точь и не подходит!

— Ох, что делать, что делать? — повторяла мать. — Не оставлять же так, настежь!

— А я останусь, покараулю, — сказал Андрейка.

— Как же ты?

— Да переночую здесь, на дровах.

— А бояться не будешь? — недоверчиво спросила мать.

— Я? Бояться? — ответил Андрейка таким тоном, что она почувствовала к нему уважение.

— Ах ты герой мой! — ласково сказала она. — А всё-таки лучше уж я останусь.

— Нет, нет, нет! — горячо запротестовал Андрейка. — Сколько ребят сторожат сады, огороды! Что я, хуже их? Хочу тут ночевать.

Мать подумала — ее сорванцу такая ночевка только на пользу будет. Пусть привыкает к невзгодам.

— Ну ладно, — сказала она. — Сейчас устрою тебе постель.

И ушла в дом.

Оставшись один, Андрейка почувствовал себя неважно. Хлев при слабом свете фонаря казался совсем не таким, как всегда. Углы тонули в темноте, в стенах обнаружилось столько щелей, а раньше как будто ни одной он не замечал. Паутины такое было множество — откуда только взялась!

Вернулась мать, постлала на дровах.

— Вот и хорошо, — утешала она и себя и сына. — Бояться нечего: какой вор полезет, если услышит, что кто-то здесь спит! Одну ночку поспать можно. Да и не холодно теперь. А завтра отнесешь ключ слесарю. Ну, ложись. Только фонарь не забудь погасить, а то пожар наделаешь.

И ушла.

Опять не по себе стало Андрейке. Но теперь он даже рассердился: что за глупости, в самом деле! Сторожат ведь люди н саду, в лесу, в поле, да еще ночуют в шалашах — и ничего. А он вроде трусит. Стыдно!

— Ну, братец, спокойной ночи! — громко сказал он поросенку и стал раздеваться.

«Братец» встал на задние ножки, выставил свой пятачок и приветливо захрюкал. Андрейка не утерпел, почесал его за ухом.

Наконец Андрейка погасил фонарь и улегся.

Некоторое время он прислушивался, как кряхтел и почесывался его сосед. А потом, когда тот мирно засопел, Андрейка начал улавливать и другие звуки. И тогда снова стал к нему возвращаться страх.

Обычные звуки — шум автомобиля на улице, шаги прохожих, хлопанье двери в соседском доме, какие он всегда и повсюду слышал, не обращая на них внимания, теперь казались какими-то странными, мешали спать и даже немного пугали. В особенности человеческие шаги. Когда они были твердыми, отчетливыми, это еще ничего, а если тихими, то Андрейка чувствовал, как внутри у него что-то напрягалось…

И он опять стал злиться на самого себя. Он хорошо знал, что бояться нечего, что ничего страшного быть не может. Даже если бы и в самом деле явился вор, то стоит только ему закричать — и вор удерет, так как сразу же сбегутся люди.

Всё это Андрейке хорошо было известно, и всё-таки уснуть не удавалось.. .

Чтобы показать, что он никого и ничего не боится, Андрейка громко запел:

«Бе-е-елая а-а-армия, че-орный баро-он…»

Но собственный голос показался ему каким-то чужим, а пение приглушенным; стало еще страшнее.

Отозвался поросенок. Андрейка сказал ему:

— Паршиво у тебя спать, братец.

— Угу, — ответил тот.

— Лучше бы ты перешел к нам ночевать.

— Угу.

— Вот видишь. А я сразу не догадался.

— Угу, подтвердил поросенок.

В углу послышалась возня и писк. Андрейка вздрогнул, но сразу же успокоился, сообразив, что дерутся крысы. Это отвлекло его внимание от наружных звуков.

Андрейка стал думать о завтрашних делах, о ключе, об уроках в школе и, наконец, уснул.

Он и сам не заметил, как уснул. Неизвестно, сколько прошло времени, как вдруг его разбудил какой-то шорох. Мальчик замер, прислушиваясь.

Уткнувшись одним ухом в подушку, а другое прикрыв одеялом, он всё же отчетливо слышал, что рядом, у самой его головы, кто-то деловито копошится.

И вдруг он почувствовал, как это самое «кто-то» осторожно ползет по нему… Андрейка вскочил и, не помня себя, закричал, замахал руками. Он задел при этом за что-то мягкое и услышал, как в поленнице что-то зашуршало…

— Крысы! — воскликнул он. — Вот проклятые!..

— Угу, — поддакнул ему поросенок.

Мальчика передернуло от отвращения. А вдруг они опять начнут лазать? Или соберутся вместе, тогда с ними вовсе не сладишь…

Андрейка вспомнил когда-то слышанную сказку о том, как крысы загрызли какого-то епископа… Через минуту он отогнал от себя мрачные мысли. В наше время таких вещей не бывает! Но, как бы там ни было, положение неприятное. Прямо хоть не спи, стереги их!

А что, если пойти домой и сказать маме, что он больше не может здесь оставаться?

Но какой же он тогда мужчина, если крыс боится? Засмеют все, даже поросенок…

Покончив с сомнениями, Андрейка поудобнее улегся. Но где тут было уснуть! То и дело казалось, что крысы снова подбираются к самому лицу, к носу!

Тогда он решил спрятаться с головой под одеяло. Душно, но ничего, терпеть можно. Опять начал дремать.

… Кто-то разгуливал по одеялу в ногах. Насторожился — крыса расхаживает по нему! Андрейка вскочил.

— Ш-ш-ш, чтоб тебя!

И стал колотить по дровам, по одеялу.

— Угу, — вмешался поросенок.

— Тебе-то хорошо, — буркнул Андрейка.- Тебя они, наверно, не трогают.

— Угу, — согласился поросенок.

Андрейка выбрал тонкое, но увесистое полено и положил его возле себя, чтобы в следующий раз встретить гостей как следует.

Крысы утихли, смирились. Всё меньше и меньше звуков доносилось с улицы. Но, чем тише становилось, тем отчетливее был каждый шорох.

Вот где-то совсем рядом послышались шаги. Андрейка, пожалуй, и не обратил бы на них внимания, если бы они внезапно не утихли. Не дыша, Андрейка вслушивался. Вот шаги возобновились. Опять затихли.

У Андрейки сильнее застучало сердце. Уж не крадется ли кто? Что, если это вор?

Андрейка даже удивился, что до сих пор не подумал об этом. Он сторожил вообще, а что и как делать если кто-нибудь появится, — не знал. Теперь он начал обдумывать.

Ну вот, допустим, входит вор. Что же тогда? Кричать? Да ведь ему ничего не стоит пристукнуть мальчишку, чтоб больше не пикнул. Бежать? Но как убежишь, если вор будет стоять в дверях? Да, если поднять крик, шум. сбежится народ. Но за это время вор десять раз успеет придушить его. Что выиграет Андрейка? Пускай уж лучше пропадет поросенок, в таком случае. А для чего же он его стережет?

Не успел он еще вполне обдумать свой план, как настало время действовать. Ворота тихонько скрипнули. . . Словно вспугнутые воробьи, все мысли вылетели из Андрейкиной головы. Сам того не замечая, он прижался к подушке и накрыл голову одеялом.

Дверь скрипнула другой раз… Андрейка понял, что ему остается одно — лежать и не шевелиться; только бы его не заметили.

Хорошо это или плохо, — он не знал. Мыслей не было никаких.

Но прошло несколько минут, всё было тихо. Тогда он решился высунуть голову.

Ворота чуть-чуть приоткрыты, ничего не видно и не слышно. Можно было собраться с мыслями, — и вскоре их собралось в голове у Андрейки больше, чем нужно.

«Он здесь?. Что он делает?.. А может, никого и нет? Кто ж тогда заходил? Почему не было слышно, как он вышел? Значит, он здесь… А если так, чего же он выжидает? Может, закричать?.. Но как закричать, если он рядом?..»

Всё это вихрем кружилось в его голове. А время шло, и ничего не случалось. И хотя было похоже, что никого нет, двинуться с места он пока не решался, всё выжидал.

Его неподвижность придала смелости крысам, и они снова завозились где-то вблизи. Одна из них вскарабкалась на ноги и пробиралась всё выше; он уже чувствовал ее лапки у себя на боку.

И вдруг в эту самую минуту что-то тяжелое со всего маху шлепнулось ему на спину!..

— Мама! — сдавленным голосом закричал Андрейка.

Но через секунду он вскочил, весело рассмеялся и крикнул:

— Кот!

— Угу, — ответил проснувшийся поросенок.

Еще бы, как не обрадоваться такому гостю! Теперь спать будет спокойнее.

С облегчением Андрейка встал и притворил ворота. Жаль, нельзя было закрыться изнутри, — защелка находилась снаружи.

Кот подошел к Андрейке и тихонько замурлыкал. Эти звуки были самыми приятными для Андрейки за всю сегодняшнюю ночь. Он успокоился. Но сон всё не приходил к нему.

Он стал рассуждать:

«Хорошо, что так получилось. А что было бы, если бы в самом деле пришел вор? Неужели так и лежать, как лежу, и ждать? Это же срам!.. Какой же из меня выйдет мужчина!..»

Андрейка почувствовал, что поведение его было позорным, и решил остаток ночи быть добросовестным сторожем. А на случай, если появится вор, он выработал план не только активных, но и героических действий: он будет сидеть в углу у входа и, если кто-нибудь войдет, тихонько выскочит за его спиной и закроет ворота на защелку. Тогда он не только сбережет поросенка, но и принесет пользу обществу, — поймает вора. Этот план особенно пришелся ему по душе. Он теперь даже с нетерпением ждал, чтобы вор появился. Не страшно, а занятно было думать о том, как вор войдет, как попадет в ловушку, и так далее, и так далее.

Андрейка вышел на улицу, подготовил затычку, прорепетировал и, довольный, занял свой пост у входа. От каждого шороха, в особенности от звука шагов, сердце его усиленно колотилось, даже сильнее, чем прежде, но это был не страх, а волнение героя перед решительной схваткой. Эх, если бы кто-нибудь пришел! Но, как назло, никто не приходил, и весь подъем постепенно спадал. Сидя,

Андрейка начал клевать носом; он уже несколько раз поймал себя на том, что засыпал.

И тут наступило то, к чему он так готовился…

Спохватился он только тогда, когда появившаяся фигура была уже посредине хлева и что-то ощупывала: не то его постель, не то поросенка.

Андрейка выскользнул за ворота… запер их снаружи. Вор очутился в западне!

В тот же миг Андрейка бросился к соседу и забарабанил в окно.

Когда из окна высунулась голова напуганного- дяди Данилы, Андрейка придушенным, срывающимся голосом проговорил:

— Дяденька, идите! В нашем хлеву вор сидит!.. Я закрыл его… — И сразу же убежал к другому соседу, к третьему, а потом уже к себе домой, к матери.

А вор тем временем отчаянно колотил в запертые ворота. На этот шум народу сбежалось куда больше, чем успел позвать Андрейка.

Когда вооруженные люди открыли дверь, к ним вышла… разъяренная Андрейкина мать!

— Ошалел он, что ли?! — кричала она. — Вышла посмотреть, как он там мается, а он вон какую штуку выкинул!..

… Назавтра Андрейка понес замок и ключ к какому-то кустарю-слесарю. Тот повертел в руках замок, ключ и сказал, что работа стоит рубль и будет готова через два часа.

Когда Андрейка зашел в назначенное время, он увидел, что слесарь и не брался еще за дело.

— Вы же обещали через два часа! — сказал недовольный Андрейка.

— Сейчас, сейчас будет готов! — ответил слесарь, взял ключ, провел по нему несколько раз напильником и подал Андрейке. Тот удивился.

— Да это я и сам мог сделать! — пробормотал он.

— А если мог, зачем приносил? — недружелюбно ответил мастер.

Андрейка никому не сказал, как легко было подогнать ключ, и всякий раз краснел, вспоминая, сколько неприятностей вышло из за такой ерунды.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. где опять говорится совсем о другом, например: паи облили керосином хлеб, как Павлик катален на «колбасе» и как потом все крикнули три раза: «Почтальон!»

В тот вечер в семье Павлика все занимались делами.

Папа, преподаватель латыни в медицинском институте, готовился в своей комнате к завтрашней лекции. Он говорил, что просидит, пожалуй, всю ночь.

Мама гладила белье. Павлик должен был решить на завтра четыре задачи. Даже его пятилетняя сестренка нашла себе серьезное занятие: она шила платье своей кукле.

В квартире было тихо, чисто, уютно. Электричество светило ярко и приветливо. Каждый с охотой занимался своим делом.

И вдруг вся эта мирная жизнь полетела кувырком. И только из-за того, что неожиданно погас свет.

Сначала думали, что это ненадолго, как иногда бывает. Зазевается там, на станции, какой-нибудь техник, повернет не то, что надо, — ну и сейчас же исправит ошибку.

Но на этот раз минута тянулась за минутой, а света всё не было.

— Павлик, посмотри-ка, есть ли свет у соседей? — крикнул из своей комнаты папа.

Как всем хотелось, чтобы там тоже не было света!

Павлик выглянул в окно и увидел напротив, через улицу, ярко освещенные дома. Оставалась еще надежда на то, что в других квартирах их дома тоже нет света. Он выскочил за дверь и вернулся, опустив голову.

— Везде горит!

— Значит, только у нас испортилось, — с досадой сказал отец. — Что ж, придется мне зажечь лампу. А вы все — спать.

— Дай им хоть поужинать! — сказала мама. А где же лампа? Она была здесь.

Настроение у всех сразу испортилось.

— Это ты брал ее?

— И не видел!

— Кто последний раз брал?

— Всегда у нас, если что-нибудь нужно. .

— Может, здесь?

— Горе мне с вами!

— Я видел ее вот тут.

— Да нету же!

— Кто же, в конце концов, брал ее?

В сердитый разговор вмешался детский голосок:

— Мама! Лампа в кладовке, на полке. Папа сам туда ее поставил.

Словно теплым ветерком повеяло от этих слов. Все облегченно вздохнули.

Когда принесли лампу, в ней не оказалось керосина.

— А керосин есть у нас? — встревожился папа.

— Есть, есть, — успокоила его мама. — Много. Павлик, неси бутыль.

Выполнить такое задание впотьмах было не так просто.

Павлик кое-как нашел бутыль и, рискуя разбить ее, принес в комнату.

Теперь оставалось только налить керосин в лампу. Каждый понимал, как сложно это дело. Одному с этим не справиться. Даже вдвоем и то трудно. Тут должны были участвовать все.

Прежде всего приходилось светить спичками и так, чтобы свет был всё время: одна спичка еще не успеет догореть, а уже зажигали другую. Это дело было самое важное, и его взял на себя папа.

Павлик должен был держать лампу и следить, чтобы керосин не лился через край. Мать взяла в руки бутыль.

— Начинай! — скомандовал отец.

Все старались изо всех сил, и дело помаленьку подвигалось. Отец чиркал спички одну за другой, больше ничего не видя. Мать постепенно наклоняла неудобную бутыль. Павлик не дыша следил, как медленно наполнялась лампа.

Положив подбородок на край стола, Катя тоже внимательно наблюдала, пристроившись под бутылью.

— Готово! — крикнул Павлик.

— Готово! — повторила Катя, радостно подпрыгнула и. стукнулась головой о бутыль!

Тут-то и произошло самое неприятное: бутыль выскользнула из рук матери, ударилась о край стола и разбилась. Керосин облил хлеб и всё, что оказалось на столе, да вдобавок еще и Катю. Осколки дребезжали под ногами; там была не только бутыль, но и стекло от лампы.

В квартире, где пятнадцать — двадцать минут тому назад было так светло и уютно, где так мирно и счастливо текла жизнь, где все были так милы друг другу, теперь водворился мрак, пахло пролитым керосином. Из тьмы послышался сердитый голос отца:

— Павлик! Завтра утром, перед школой, сбегаешь на электростанцию и вызовешь монтера. Слышишь? Утром непременно! Иначе он может в этот день не прийти, и опять просидим сутки без света.

Павлик хотел было возразить, что он может опоздать в школу, что у них завтра контрольная письменная работа, да к тому же он еще и дежурный. Но сразу понял, что сейчас лучше этого не говорить.

Лампу зажгли без стекла. Коптящий огонек тщетно силился осветить комнату; от этого только стало еще неуютнее.

… Назавтра Павлик выбежал из дому в четверть девятого. До начала занятий оставалось сорок пять минут. Павлик рассчитал, что трамваем он доедет до электростанции и оттуда до школы минут за двадцать, так что останется еще двадцать пять минут на все другие дела.

Как назло, трамвай долго не приходил. Пассажиров на остановке собиралось всё больше и больше.

А когда, наконец, трамвай показался, Павлик с ужасом увидел, что он переполнен до отказа. Ведь как раз в это время все служащие спешили на работу. Павлик попробовал было втиснуться в вагон, да где там!

Тогда его осенила отчаянная мысль: прицепиться сзади на «колбасу».

Так он и сделал.

Нельзя сказать, чтобы он устроился прекрасно, однако был доволен и тем, что успеет выполнить папино поручение.

Трамвай проходил мимо школы, и Павлик услышал приветственные возгласы своих товарищей.

Смотрите! Смотрите! Павлик на «колбасе» едет! А-га-га! Ура!

Павлик, запыхавшись, вбежал в контору, подошел к окошку и попросил, чтобы прислали монтера.

— Какой ваш номер, абонент? — спросила служащая.

— Не знаю.

— Тогда принесите абонентскую книжку.

— Так я же вам говорю адрес.

— Всё равно, без номера мы заявок не принимаем. Об этом давно известно.

У мальчика опустились руки. Что делать? Опоздать в школу или остаться еще на сутки без света?

Нет! Родители рассердятся, если будет второй такой вечер, как вчерашний.

И он вынужден был вернуться домой. Правда, на этот раз ехал, как настоящий пассажир.. .

… В школе прозвонил звонок. В класс вошел учитель.

— Подготовьтесь к письменной работе.

— Чернил нет, — ответили ученики.

— А почему не побеспокоились раньше? — строго спросил учитель.

— Чернила в шкафу, а ключ у дежурного.

— Кто дежурный?

— Павлик Рогатка.

— А где же он?

— На «колбасе» поехал! — отвечали ученики со смехом.

— Что это значит? — нахмурился учитель.

Ему рассказали, как Павлик ехал мимо школы, прицепившись сзади к трамваю.

Учитель не мог этому поверить. Как же так? Павлик Рогатка, такой хороший ученик, вместо того, чтобы идти в школу, катался на «колбасе», да еще тогда, когда в классе письменная работа, когда он сам — дежурный?!

— Не может этого быть! — сказал учитель. — Это даже слишком не только для него, но и для самого недисциплинированного ученика во всей школе.

— Да мы сами видели!

— Ну ладно, с этим потом разберемся. А теперь где хотите доставайте чернила.

В соседнем классе шел урок географии. Неожиданно открылась дверь и показалась голова ученика из класса, где учился Павлик. Учитель географии с удивлением взглянул на мальчика.

— Можно мне попросить у приятеля чернил?

— Надо было раньше думать, — ответил учитель. — Ну, скорее!

Ученик ушел.

— Так вот, мы говорили, — начал учитель, — что северные моря…

Дверь открылась снова.

— Позвольте попросить чернил…

— Что это сегодня такое творится?! — возмутился учитель географии.

— У нас письменная работа, а дежурный…

— Это не наше дело! Не мешайте!

Но тем временем кто-то уже подал мальчику чернильницу, и он удалился.

— Так вот, мы говорили, что северные моря…

Опять открылась дверь.

— Разрешите чернил попросить.

Учитель рассердился окончательно.

— Да что ж это такое, наконец?!

В других классах происходило примерно то же самое.

Дело дошло до того, что появился директор, стал наводить порядок.

И когда прибежал запыхавшийся Павлик, у него оказалось такое количество неприятностей, какого он не имел за целый год.

… Вряд ли кого-нибудь еще так ждали, как монтера в квартире Павлика. Можно сказать наверняка, — его ждали, как солнце, которое несет свет.

Каждый раз, чуть скрипнет дверь, — все бросались к ней, полные радостной надежды, а отходили грустные, потому что монтер всё не шел.

И вот, наконец, явился человек с сумкой; его встретили как дорогого гостя.

— Сюда, сюда, пожалуйста! — суетилась мама, подпрыгивал Павлик, кружилась Катя.

— Ничего, ничего, — стесняясь, отвечал пришедший.

— Нет, нет, пройдите, пожалуйста! Если бы вы только знали, сколько неприятностей было! — жаловалась мама, провожая гостя в комнату.

— А разве вы уже знаете? — спросил гость.

Мать с удивлением взглянула на него.

— Как же не знать, если пришлось пережить столько, что и рассказать нельзя!

— А может, тут совсем о другом, — улыбаясь, сказал человек и раскрыл сумку. — Может, сообщают приятное?

И он подал письмо.

— Почтальон! — вскрикнул Павлик.

— Почтальон! — произнесла мать.

— Почтальон! — повторила Катя.

— Да, — отвечал гость. — А вы думали — кто?

— Думали, — монтер… — смущенно отвечала хозяйка.

Когда возвратился отец, он первым делом спросил, был ли монтер. А услыхав, что еще не был, очень расстроился.

— Может, и сегодня он не придет?

И от этой мысли всем сделалось тяжко.

Только в пятом часу появился настоящий монтер.

Павлик не отходил от него ни на шаг и следил за каждым его движением.

Монтер подошел к счетчику, вывернул пробку, посмотрел: проводок, проходивший через нее, был цел. Ввернул ее обратно и вывернул вторую. В ней проводок был оборван.

— Я вам пока соединю проволочкой, — сказал он, — а вы купите новую пробку и поставьте сами.

Он взял тоненькую проволоку, обернул один ее конец вокруг медной шейки, а другой — вокруг металлического кончика пробки и ввернул ее на место.

Павлик внимательно наблюдал за его работой, всё примечал и, когда вспыхнул свет, задумчиво произнес:

— Это мы и сами могли бы сделать.

— Конечно, могли бы! Особенно, если купить новую пробку, — улыбаясь, сказал монтер, а затем добавил уже серьезно: — Но всё же имейте в виду: пользоваться «жучком» надо очень осторожно и только в крайнем случае. Если поставить проводок потолще, можно наделать беды не только себе, но и соседям. Лучше всего иметь запасную пробку; для этого никакой техники знать не требуется.

Когда монтер ушел, Павлику сразу стало и горько и жалко, что из-за такого пустяка пришлось вытерпеть столько невзгод.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой рассказывается о том, как мать воевала со сковородкой, как Клаве пришлось откусить гвоздь и как тетка Марья ничего в толк взять не могла

Когда Клава вернулась домой, она еще в сенях услыхала, как ворчит мать:

— Вот несчастье-то на мою голову!

«Что случилось?» — тревожно подумала Клава и быстро вошла в дом.

Сначала она почувствовала приятный запах, а затем увидала, что мать печет на примусе оладьи, — и всё. Никаких несчастий, которые валились бы матери на голову, не было видно.

Немного странным казалось только, что мать точно приплясывала возле примуса.

Заплясала и Клава от радости.

— Ах, мамочка, как хорошо, что ты оладьи печешь!

— Есть-то их тебе хорошо. А вот попробовала бы сама печь на этой непослушной сковородке.

— Я помогу тебе, мама.

— Пользы мало от твоей помощи. Лучше сидела бы дома да занималась. Люди добрые спать уже собираются, а ты где-то ходишь.

— Я ведь говорила тебе, что у нас сегодня физкультурный кружок, — сказала Клава и пошла в комнату раздеваться.

Мать с проклятиями начала снова приплясывать возле примуса. Собственно говоря, плясала она не у примуса, а у сковородки, так как в ней-то и был корень зла.

А корень этот заключался в том, что ручка у сковородки держалась только на одной, да и то разболтавшейся, заклепке. От другой заклепки остались только две дырочки.

Для того, чтобы пользоваться такой сковородкой, нужно иметь квалификацию циркового жонглера, который может вертеть тарелки на палочке, держать их на одном пальце, ставить ребром их себе на нос и тому подобное.

К сожалению, мать такой квалификации не имела, поэтому сковородка ее не слушалась и вертелась, как хотела. А вертеться ей хотелось главным образом влево. Если ей это не удавалось, — то вправо. Держаться же прямо она отказывалась решительно.

Теперь нам совершенно ясно, почему мать приплясывала, злилась и ворчала.

Когда Клава снова вошла в кухню, мать ей сказала:

— На, пеки, пока я вынесу ведро.

Клава охотно согласилась. Одной рукой держит за ручку, другой переворачивает оладьи; всё идет хорошо.

Но как только сняла сковородку, — она круть — и оладьи полетели на пол. Клава подобрала оладьи и стала наливать тесто.

Тут пошло еще хуже. Только Клава нацелилась положить тесто, — сковородка наклонилась влево, и тесто поползло на табуретку. А когда следующую ложку теста Клава хотела положить на левую сторону, то сковородка наклонилась вправо.

Теперь и Клава хорошо поняла, отчего мать так злилась. Стиснув зубы, девочка воевала со сковородкой, пока ей не удалось кое-как положить две ложки теста. Да и то как попало, на разные стороны. Но Клава на это не обращала внимания, — только бы положить.

Когда же дошла очередь до третьей ложки, то тесто попало на первую оладью. Дело усложнялось. Клава хотела уже звать на помощь маму, но не решилась, поставила сковородку на пол и стала делить двойную оладью пополам. Тут только она заметила, что на полу сковородка не вертится. Обрадовавшись, Клава стала носить тесто из миски на сковородку и раскладывать его так, как хотелось ей, а не сковородке.

«Вертись теперь сколько влезет!» — сердито шептала Клава, неся сковородку к примусу и не обращая внимания на ее выкрутасы.

Однако сковородка избрала новую тактику и стала упрямо клониться вниз. Только Клава поставила ее на примус, как ручка отвалилась от сковородки.

В это время вошла мать.

Увидев в руках растерявшейся Клавы одну только ручку, она укоризненно покачала головой.

— Вот тебе и помощница! До сих пор хоть кое-как можно было печь, — а теперь что?

— Я ведь ничего с ней не делала! — стала оправдываться Клава. — Она чуть держалась,

— Оно верно, но почему-то всегда это случается в ваших руках. Ну-ка, пусти.

Дело пошло по-новому. Теперь уже главная роль принадлежала тряпке. Только с ее помощью можно было браться за сковороду. Но от этого ничего не улучшилось. Мать была вынуждена вертеться еще больше, ежеминутно обжигала пальцы, да и тряпка то и дело загоралась.

— В последний раз пеку! — ворчала она. — Это мученье, а не работа!.. Ай, чтоб тебя!.. Завтра непременно отнеси к мастеру. Пускай припаяет или еще как-нибудь прикрепит ручку.

И когда была испечена последняя оладья, мать сердито толкнула сковородку, а скомканную тряпку швырнула в угол.

После всех этих треволнений оладьи показались Клаве не такими вкусными, как она ожидала.

На другой день Клава понесла капризную сковородку в мастерскую. По пути ей встретился паренек в черной шинели с синим кантом и петлицами, подпоясанный широким ремнем с блестящей пряжкой, на которой выделялись буквы «РУ». На голове у него была фуражка с таким же кантом и значком — скрещенные молоток и ключ.

Клава еще издали засмотрелась на этого мальчика: аккуратного, стройного, в красивой форме. А он, словно понимая это, тоже держал себя с достоинством, совсем иначе, чем многие обыкновенные мальчишки, которые носятся по улице задрав головы, кричат, толкаются.

Когда они приблизились друг к другу, Клава удивленно воскликнула:

— Леня!

Она узнала Леню Ладутько, который учился в их школе классом старше ее, а в этом году поступил в ремесленное училище. Но она с тех пор еще его не видела.

— Здравствуй, Клава! — ответил Леня. — Что это ты несешь?

— Да вот сковородку починить нужно. Ты не знаешь, где мастерская?

— Покажи.

Он внимательно осмотрел сковороду, ручку и сказал:

— Идем со мной; я починю.

— Ты! — удивилась Клава. — А разве ты умеешь?

— А что тут уметь! — усмехнулся Леня. — Это каждый может сделать.

— Каждый? — недоверчиво переспросила Клава.

— Идем, сама увидишь. Я сейчас иду в мастерскую. Утром у нас были занятия в классе, а теперь — в мастерской.

Они подошли к красному кирпичному дому. Во дворе Леня увидел паренька в комбинезоне и спросил:

— Начали?

— Нет еще, — ответил тот.

— Очень хорошо,-сказал Леня Клаве.- Значит, успеем.

Они вошли в коридор.

— Обожди немножко, я переоденусь, — сказал Леня.

Он снял с вешалки комбинезон и повесил на его место шинель. Надев комбинезон, Леня повел Клаву в мастерскую.

Это был большой зал, в котором стояло несколько длинных столов — верстаков; с обеих сторон, на определенном расстоянии, к ним были прикреплены тиски. Возле каждых тисков с правой стороны находился ящик. У каждого ученика были свои тиски и свой ящик. Несколько учеников копались у своих рабочих мест, другие бегали вокруг столов, третьи, собравшись в кружок, разговаривали.

Один из ребят что-то делал у сверлильного станка.

Клава смотрела на всё это с большим интересом и даже с некоторым уважением. Кажется, такие же самые мальчишки, как в их школе, бегают, смеются, но занимаются здесь совсем не ребячьими делами, а трудятся над тем же, что и взрослые.

Откуда-то появился пожилой человек с седыми усами и строгим взглядом.

— Инструктор! — шепнул Леня.

Клава испугалась: еще накричит, что она, посторонняя, пришла сюда.

И верно, инструктор взглянул на нее с удивлением. Тогда Леня, взяв у Клавы сковороду, подошел к инструктору и спросил:

— Николай Иваныч, разрешите приклепать ручку к этой сковородке.

— Ты что это: уже заказы берешь? — сурово сказал инструктор.

Клава еще больше струхнула. Но Леня, очевидно, знал своего руководителя, приметил, что у него под густыми седыми бровями мелькнула совсем ласковая улыбка.

— Нужно помочь товарищу по школе, — отвечал Леня.

— Помочь? — переспросил мастер. — Ну, если помочь, то ничего против не имею. Пускай она сама делает, а ты только командуй. Согласен?

Клава совсем растерялась.

— Я… я не умею, — пробормотала она.

— Ничего, ничего. Справимся! — весело подмигнул ей Леня.

— Ну, смотрите, — сказал мастер и отошел, пряча в усы улыбку.

Леня начал объяснять.

— Видишь, в этой дырочке осталась сломанная заклепка? Сначала надо выбить ее оттуда.

— Выбить? — повторила Клава.

— Обязательно. Ведь нужно же новую заклепку поставить. Немного отпусти тиски, вот в эту сторону.

Клава осторожно повернула рукоятку в левую сторону. Тиски немножко раздвинулись.

Сделай такой зазор, — сказал Леня, — чтобы в нем как раз поместился конец этой заклепки. Нет, нет, многовато будет, — обратно. Так. Теперь положи ручку на тиски так, чтобы заклепка была над самой щелью. Так. А теперь остается только стукнуть по ней чем-нибудь, и она выскочит.

— Вот этим! — подскочил другой мальчик и подал Клаве круглый железный стержень с узким концом.

Клава взяла его в правую руку и стала думать, как им ударить по заклепке. Заметив это, Леня и его товарищ так рассмеялись, что к ним подбежали все ребята. Инструктор крикнул:

— Чего вы? Отойдите, не мешайте им!

Ребята нехотя отошли. А Клава чуть не заплакала. Лене стало неловко, и он дружески сказал ей:

— Ничего, ничего. Это мы так. Ты возьми это в левую руку, приставь концом к заклепке и ударь молотком.

Теперь уже Клава и сама сообразила, что иначе и быть не могло. Она стукнула несколько раз по железу — и заклепка выскочила.

— Вот и всё, — сказал Леня. — А теперь откуси этот гвоздь вот здесь, возле головки.

— Откусить? — удивилась Клава.

— Это мы говорим так. — засмеялся Леня. — Возьми эти кусачки и вот так сожми в этом месте гвоздь.

Клава вставила гвоздь, как показывал Леня, сжала обеими руками кусачки и сама не заметила, как гвоздь был перерезан.

— Совсем легко! — радостно сказала она.

— Легко и просто, — подтвердил Леня. — А теперь сделаем последнюю операцию. Приложи ручку к сковородке, просунь этот кусок гвоздя через обе дырочки. Положи на тиски шляпкой вниз. Я тебе помогу придержать. Теперь бери молоток и бей по гвоздю, чтобы его расплющить.

Осторожно, неловко Клава стала ударять по гвоздю.

— Смелей, смелей! — покрикивал Леня. — Нужно его совсем расплющить.

А когда она попробовала ударить сильнее, то по гвоздю не попала.

— Ничего, ничего! — утешал Леня. — Лупи сколько влезет.

Клава начала «лупить сколько влезет», причем больше половины ударов попадало в сторону. Однако гвоздь постепенно плющился и, наконец, превратился в такую же шляпку, как и с другой стороны, только кривую.

— Неплохо будет, — сказал Леня.

Клава осмотрела свою работу, потрогала ручку — держится крепко, хотя еще и осталась дырка для второй заклепки. Клава ощутила большое удовлетворение, которое всегда бывает у человека, сделавшего собственными руками полезное дело. За другую заклепку она взялась уже самостоятельно, уверенно и сделала ее лучше и быстрее, чем первую. Подошел инструктор, взял в руки сковороду, осмотрел ее и спросил:

— Сама сделала?

— Сама! — ответили Леня и Клава вместе.

— Очень хорошо. Всегда старайся, что можно, делать сама. Возьми вот еще напильник и подшабри им, чтобы было ровней.

И старый мастер отошел довольный. Он больше всего любил труд и хотел, чтобы все его тоже любили. Он сожалел о тех людях, которые не умеют или не хотят сами помочь себе в каком-нибудь пустяковом деле. Он обучал своих учеников слесарному делу, но требовал от них, чтобы они умели сами для себя и обувь ремонтировать, и пуговицу пришить. Поэтому он заставил и эту не знакомую ему девочку сделать всё своими руками.

Клава возвратилась домой с таким сияющим лицом, словно к ней пришло невесть какое счастье.

Мать с удивлением посмотрела на дочку.

— Что с тобой такое?

— Вот! — торжественно сказала Клава, подавая сковороду.

— Починили? Так скоро? — спросила мать, беря в руки сковороду. -

— И как крепко держится!

— Потому что я сама сделала, — гордо ответила Клава.

— То есть как сама?

— Да так — собственными руками.

— Собственными?! — воскликнула мать.

— Да, вот этими самыми. — Клава показала свои перепачканные руки.

— Сама?

— Сама.

— Не может быть!

— Да правда же.

— Неужто сама?

— Сама.

— Своими руками?

— Да говорю же, что своими.

— Ах, доченька! Смотри ты что сделала!

Мать со всех сторон осматривала сковороду, вертела в руках и так, и этак, не могла налюбоваться.

Вошла соседка Марья. Мать к ней:

— Смотри, как починила сковороду Клава! Сама, своими руками .

— Неужели сама?

— Сама, сама! — уже недовольным тоном сказала Клава. — Что же тут особенного?

— А ты разве училась этому делу? — спросила соседка.

— Показали — я и сделала.

— Так сразу и сделала? — недоверчиво сказала тетка Марья. — Если бы мальчик, это еще так-сяк, а то девчонка. . . Никогда этого не бывало.

— А теперь есть.

В тот же день почти все соседи узнали, что Клава Макейчик сразу, без всякого обучения, сделала такую работу, какую выполняют только квалифицированные слесари.

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой рассказывается, как дети будто бы впервые увидели, что происходит вокруг них, и читатель (тоже впервые), наконец, узнает, что такое ТВТ

Однажды после занятий в пятом классе собралось пионерское звено. Тут были знакомые нам Толя и Нина Беспаловы, Андрей Гулис, Павлик Рогатка, Клава Макейчик, Яша Канторович, Стась Ковальский, Соня Данилова, Леня Сакович и Боря Цыбук.

Остались они потому, что Павлик стал подробно рассказывать о приключениях и переживаниях того злополучного дня, когда он опоздал в школу.

— До чего же обидно становится, — говорил он, — как вспомню, что всё получилось из-за таких пустяков. Ведь мы и сами тут могли бы управиться.

— И у меня тоже была история в этом роде! — крикнул Яша. — У нас испортился электрический утюг. Сначала долго капризничал: то греется, то не греется, то греется, то опять не греется. А потом и совсем перестал нагреваться. Осмотрели мы шнур — кажется, цел. Пришлось мне нести утюг к мастеру. Тот разобрал его, посмотрел и говорит: «По-моему, — исправный. Наверно, шнур оборвался. Почему его не захватил?» Я — домой за шнуром. Мастер повертел его — и опять ничего не нашел. А потом пощупал вилку и сказал: «Смотри, вот эта ножка отвернулась». Взял да так прямо, пальцами, и подкрутил ее. И больше ничего!

— А знаете что? — сказал тогда Андрейка. — Мне тоже порядком досталось оттого, что я не догадался раза два провести напильником по ключу.

И под общий смех он рассказал о том, как ночевал с поросенком и что из этого вышло.

Тогда Стась признался, что у него как-то раз полетели в лужу книжки и тетрадки вместе с портфелем, у которого оборвалась ручка.

— А прикрепить ручку я мог бы и сам, не ожидая, пока она оторвется, — сказал Стась.

Короче говоря, таких примеров у каждого набралось достаточно. Всё это вместе заставило ребят серьезно призадуматься. Они как бы впервые увидели, что делается вокруг них.

Увидели и удивились.

— Выходит, мы живем в плену у вещей, — рассудительно сказала Клава. — Получается, что не мы владеем ими, а они нами. Какая-нибудь сковородка что захочет, то и творит, а ты только смотри на нее или зови на помощь людей.

— Оно действительно получается, что мы будто зависим от разных домашних вещей, — дополнил ее Павлик. — Они нас подводят на каждом шагу, а мы терпим да ждем чьей-то помощи. А если бы захотели, сами справились бы с ними.

— Тогда надо объявить им войну, — засмеявшись, сказал Боря Цыбук.

— А что ты думаешь? — серьезно ответил ему Павлик. — Совсем не худо было бы повоевать с ними. Как только начнет какая-нибудь из них выкомаривать штучки, — сразу ее и призвать к порядку.

— Давайте тогда организуем кружок, — предложила Клава. — Возьмем обязательство: весь мелкий ремонт делать своими силами.

— Правильно! — поддержал ее Стась. — Это будет совершенно новый и интересный кружок. Его можно назвать кружком домашних техников.

— Нет, нет! — послышались голоса. — Не подходит!

Если уж собираемся воевать, — сказал Толя, — то лучше назвать так: кружок воинствующих техников.

— И не кружок, — крикнул Яша, — а товарищество! Товарищество Воинствующих Техников или — сокращенно — Тэ Вэ Тэ.

Такое название понравилось всем. Тогда «Толя внес еще одно предложение:

— Всякое товарищество имеет свои законы.

— Это называется уставом, — поправил его Павлик.

— Пусть будет так, — согласился Толя. — Надо и нам выработать устав нашего товарищества.

Через полчаса появился следующий документ.

УСТАВ

ТОВАРИЩЕСТВА ВОИНСТВУЮЩИХ ТЕХНИКОВ

Товарищество Воинствующих Техников объявляет борьбу за независимость от домашних вещей.

Для этого члены ТВТ обязуются:

1. Следить за вещами и устранять все мелкие их неисправности своими руками.

2. Если кто-либо из членов чего-нибудь сам сделать не сумеет, он обязан обратиться за помощью к своим товарищам.

3. И только тогда, если и товарищи помочь не сумеют, член товарищества имеет право обратиться в мастерскую.

Толя взобрался на парту и прочитал устав.

— Будем голосовать. Кто…

Но тут крышка под его ногами сдвинулась. Толя покачнулся и еле успел соскочить на пол.

— Ах, черт возьми! — выругался он и сразу же снова обратился к ребятам: — Ну, так кто — за, прошу поднять руки.

— Я! Я! Да все, что там голосовать! — отвечали ребята, подняв руки.

Одна только Клава не подняла руки и как-то подозрительно посматривала на всех.

— Ну, а ты что?-спросили ее.

— Слушайте, товарищи! Что же это мы делаем! — сказала она серьезно.

— Не знаешь, что ли? — засмеялись ребята. — С луны свалилась?

— А вот вы видели, как Толя свалился? — спросила Клава.

— Ну, видели. А что такого?

— А почему он слетел?

— Потому что земля притягивает, — пошутил Яша.

— Нет, вы серьезно ответьте, почему он упал, — настаивала Клава.

— Ну потому, что доска сдвинулась, — ответил Толя.

— А почему сдвинулась? — упрямо добивалась Клава.

— Да петля отломалась, — сказала Нина, стоявшая возле этой парты.

— А мы сами могли бы ее прибить? — наседала Клава.

— Удивительная вещь! — воскликнул Андрей. — Сколько сижу за этой партой, и никогда в голову не пришло взять да прибить завеску… Потому что не я ломал.

— А я вот сейчас полетел, да и то не догадался, в чем дело, — сказал Толя, почесывая затылок. — Вот до чего не привыкли мы думать о таких делах.

Павлик некоторое время мечтательно смотрел на поломанную парту, а потом медленно, как бы самому себе, сказал:

— Чудные дела творятся на свете! Если бы кто-нибудь дал бы нам задание прибить эту завеску, мы, конечно, сделали бы это с большой охотой. А самим в голову не приходит, даже не видим. И не только здесь, — дома не видим. Я только теперь вспомнил, что у нашего чемодана тоже оторвалась половинка завески. Мы его открываем, закрываем и словно ждем, пока оторвется другая половинка. Сегодня же, как только приду домой, сразу починю.

И в результате всей этой истории с петлей в уставе появился новый, весьма важный пункт:

4. Деятельность ТВТ распространяется также и на школу.

Ну, а прибить завеску ничего не стоило.

Как раз в это время проходил мимо класса директор и, услыхав стук, зашел в класс. Увидев, чем занимаются ученики, он так обрадовался, словно ему выстроили новую школу.

— Вот где настоящие советские ученики! — говорил он. — Если бы все и всегда так делали!

Ученикам даже неловко стало: за такую мелочь, да так расхваливают. А директор после этого стал их хвалить и перед другими учениками. Выговаривая за что-то ученикам шестого класса, он сказал:

— В пятом классе ребята по собственной инициативе исправили парту, а вы только ломать умеете.

Первый шаг Товарищества Воинствующих Техников оказался удачным, и организаторы имели все основания гордиться своей выдумкой. Но рассказать об этом в школе они пока не решались. Когда они сделают доброе дело, каждый скажет, что это хорошо. А если дознаются, что для такого простого дела придумано какое-то Товарищество, устав, параграфы, то наверняка будут над ними смеяться. Лучше уж об этом помалкивать. Так даже интереснее будет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, рассказывающая, как все родители ахнули и как Толя предложил устроить «аптечку» из молотка, напильника, клещей и других «лекарств»

Соня почувствовала, что после дождя ее левый чулок становится мокрым. Когда дома она сняла туфлю и осмотрела ее, то увидела на подошве чуть заметную дырочку.

Увидела это и мама и, известное дело, сейчас же сказала;

— Отнеси в мастерскую.

Но Соня сидела неподвижно, с туфлей в руках, в глубоком раздумье. Вот и настало время выполнять обязанности члена ТВТ! И это совсем уж не так интересно, как казалось раньше, когда принимали устав. Возись теперь, когда можно отнести вещь в мастерскую и ни о чем не думать.

— Чего же ты ждешь? Неси сейчас же! — повторила мама.

— Я. . . не имею права, — прошептала Соня.

— Что?! — спросила мама, не зная, как понимать эти невразумительные слова.

— Мы. .. я.. . должна сама починить.,.

— Должна?! Кто тебя заставляет?

— Мы дали слово самостоятельно делать это, — с виноватым видом ответила Соня.

— Кто же это вас всё-таки заставил? — допытывалась удивленная мама.

— Мы сами организовали такой кружок.

Мама усмехнулась:

— Уж не кружок ли будет чинить тебе туфли? Сама-то ты не умеешь.

— Сама или с помощью товарищей, а сделать обязана, — смущенно отвечала Соня.

— Ерунду какую-то выдумали! Видно, делать вам нечего, пожала плечами мать. — Ну, а кто ответит, если вы еще больше испортите?

— Если сами не справимся, тогда уж отнесу в мастерскую.

— Ладно, делай, как знаешь, только смотри, чтобы всё было в исправности, — сказала мама и пошла заниматься своими делами.

Соня с унылым видом осталась сидеть на месте. С чего же начать? Ясно только одно: надо прибить латку. А как это сделать, если нет ни инструмента, ни материала, ни уменья?

Первым практическим шагом было пойти посоветоваться с Ниной, которая уже имела опыт в этой области.

Нина приняла происшедшее близко к сердцу, но сразу же растерялась.

Если бы надо было гвоздь загнуть, так это мне уже знакомо. А тут совсем другое. Ну, да ничего, давай обсудим.

Стали судить да рядить. Прежде всего нужно было подыскать заплатку. Но где же ее взять, такую маленькую?

Ход мыслей привел к старому рваному башмаку,- его подметку можно было использовать. На этом и остановились.

Второй вопрос — о молотке — решился еще проще: его можно было найти дома и у Сони, и у Нины.

Сложнее обстояло дело с деревянными гвоздиками. Можно ли их купить несколько десятков? Покупать целую пачку, пожалуй, незачем. В конце концов решили купить пачку: ведь гвоздики понадобятся и другим членам ТВТ. Дальше со всей остротой встал вопрос о шиле. Это важнейший инструмент сапожника. У кого его возьмешь? Наверно, тоже придется покупать.

— Боюсь, — сказала Соня, — что так наш ремонт обойдется слишком дорого и родители запротестуют.

В это время пришел Толя и сразу же включился в консилиум.

— Очевидно, — сказал он, — надо будет создать общественную «аптечку», куда бы входили самые основные инструменты: молоток, напильник, шило и тому подобные вещи. Обсудим это на нашем общем собрании.

— Еще и колодки понадобятся для такого дела, — сказала Соня.

Толя задумался.

— Этого добра может набраться целый воз, — ответил, наконец, он. — Тогда уже не «аптечка», а целая «аптека» получится. Нет, без этого обойдемся, а пока что колодка и вовсе не нужна: маленький кусок и так прибить можно.

В тот же день Соня, спрятавшись от мамы, принялась за работу. Настроение ее совершенно переменилось: она чувствовала себя уверенной, веселой и взялась за работу с особым интересом.

Но через несколько минут подъем исчез. И главной причиной были деревянные гвоздики, чтоб им пусто было. Как ни стараешься ударить по гвоздику, он непременно согнется в ту или другую сторону. А если и попадешь как раз сверху, так что ему некуда деться, он возьмет и сломается.

Тогда Соня решила сперва поупражняться. Взяла полено- и давай вгонять в него гвоздики. Израсходовала несколько десятков и опять приступила к делу. Результаты получались теперь куда лучше, и, наконец, латка кое-как была прибита.

Пришла поинтересоваться успехами Нина.

— Ну что ж, — сказала она, с видом знатока осматривая туфель. — Для начала неплохо. А чтобы понадежнее было, я посоветовала бы тебе вбить еще несколько железных гвоздиков. А загнуть их мы уж сумеем.

Латку подкрепили еще железными гвоздями, и всё вышло хоть куда.

Обе девочки испытали такое удовлетворение, какого, пожалуй, не знает настоящий сапожник, сделав совершенно новые сапоги.

Когда Соня показала свою работу маме, та глазам не поверила.

— Неужели сама сделала? — удивилась она.

— Сама! — с гордостью отвечала Соня.

Вернулся с работы папа. Мать заставила Соню поднять ногу и показать ему заплатку.

— Сама? — удивился отец. — Хорошо, очень хорошо!

Для тетки Ганны тоже надо было поднять ногу.

— Сама? — переспросила тетка. — Смотрите, какая умница!

Пришла соседка Кастусиха, Соня и перед ней должна была поднять ногу.

— Неужто сама?! — удивлялась Кастусиха.-Ай-яй-яй!

Скоро об этом уже заговорили в соседних квартирах.

— Способная у Даниловых девочка. Сама себе обувь чинит. Не надо и к сапожнику ходить.

— Сама?

— Сама…

Правда, нашлась и такая категория граждан, которым совсем не по вкусу пришелся Сонин успех. Это были соседские ребята — школьники.

— Смотри, какая Соня! — говорили старшие какой-то девочке в соседней квартире. — Она сама туфли чинит, а ты даже пуговку себе пришить не хочешь.

— Ах ты, лодырь! — кричали в другой квартире. — У людей девчонка и та сама обувь чинит, а ты только рвать умеешь. . .

На другой день звено ТВТ осталось в школе после уроков, чтобы поговорить о своих делах. Каждый из членов товарищества имел уже определенные успехи и старался раньше всех рассказать о них. Поднялся шум.

— А ну погоди, братва! — громко, но спокойно сказал Яша. — Ничего у нас так не выйдет. Надо избрать председателя и слушать отчеты по очереди.

— Ну и будь председателем! — выкрикнул Андрей. — Согласны?

— Согласны! Согласны! — загудели ребята, и Яша приступил к исполнению своих обязанностей.

Мало того, что за это время все уже успели кое-что сделать. Интереснее всего было то, что их незначительные дела произвели большое впечатление на родителей и соседей.

У Стася Ковальского давно уж оборвалась вешалка на пальто. Мать каждый день собиралась ее пришить, да так и не собралась. И вот сегодня Стась взял, да и пришил ее сам.

Мать увидала и ахнула. Сам! Сам пришил! Мальчик, и сам пришил! Вот молодчина!

И за то, что Стась сам пришил для себя вешалку, он получил пирожное.

Леня Сакович вбил клинышек в стол, чтобы тот не скрипел. И тут сколько радости было в семье! Скрипучий стол давно уже портил всем нервы. Чуть дотронешься до него, а он — скрип… скрип… А Леня взял, да и исправил его. Ну, разве не молодец! Где вы найдете еще такого хорошего и способного мальчика?

Нечто похожее сделала и Клава

Макейчик, только немного в другом роде.

У нее дома скрипела дверь, да так визгливо, так жалобно, что даже за сердце хватало. Просто отравлена была жизнь в течение многих месяцев. А вчера Клава взяла и смазала ее. Сразу стало тихо, приятно, как будто в другую квартиру переехали.

Яша Канторович осчастливил свою семью тем, что закрепил ту створку дверей, которая не должна открываться.

В дырочку, у порога, набилось песку, и защелка туда не входила. От этого было много неудобств: дверь плотно не закрывалась, хлопала, время от времени раскрывались обе половинки. Когда Яша прочистил отверстие и защелка вошла глубже, стало совсем другое дело. А когда узнали, что Яша сделал это сам, по собственной инициативе, то хвалили его так, словно он бог знает какой подвиг совершил.

Но как обрадовал и удивил своих родителей Толя Беспалов! У ящиков от комода давно уже оторвались ручки, и, чтобы выдвинуть ящики, требовались сложнейшие операции. Сначала пользовались ключом, но через некоторое время отверстия в ящиках стали так велики, что ключу уже не за что было зацепиться. Иногда ключ не попадался под руку, тогда пускали в ход всё: ножи, вилки, даже кочергу.

Наконец условились нижний ящик оставлять не закрытым. И если надо было, например, открыть верхний ящик, поступали так: открыв нижний ящик, выдвигали из-под низа тот, что повыше, потом, так же из-под низа, выдвигали следующий, и так до самого верхнего ящика.

Можно себе представить, какова была семейная радость, когда вдруг у комода оказались ручки, да какие! А Толя прибил к ящикам обыкновенные электротехнические ролики.

Родители не знали, чем больше восхищаться: тем ли, что Толя сам догадался починить комод, или тем, что он сделал это таким гениальным способом.

Восхваляли до небес и Павлика за то, что он догадался исправить завеску у чемодана.

Но, пожалуй, самый героический подвиг совершил Боря Цыбук. Он за пять минут починил крышу. Ни больше, ни меньше чем за пять минут! Ту самую крышу, из-за которой отец несколько раз ходил с заявлениями в домохозяйство, а там всё откладывали.

Боря же отремонтировал ее за пять минут. ..

Всё заключалось в следующем: крыша над квартирой была железная. Когда шел дождь или таял снег, сквозь потолок сочилась вода. Сперва не очень сильно сочилась, только мокрое пятно на потолке не исчезало. Потом начала отваливаться штукатурка, а там и капли забарабанили по полу.

Вот Боря и поинтересовался, не может ли он, как член ТВТ, что-нибудь сам тут предпринять?

Взобрался на крышу и видит: в том месте, где листы железа соединяются, — зияет узкая щелочка. Посидел возле нее, посмотрел, подумал, потом слез и вернулся с куском хлеба.

Когда пошел дождь, отец поинтересовался:

— Что это сегодня не протекает?

— Да Боря там лазил чего-то. Говорит: починил, сказала мать.

— Верно? — обратился отец к Боре.

— Да, — отвечал тот безразличным тоном.

— Как же это ты?

— Хлебом, — спокойно ответил Боря.

Отец недоумевающе посматривал то на Борю, то на потолок, то на мать.

— Там была щель, — пояснил Боря. — А я замазал ее хлебным мякишем.

— Надолго ли хватит твоего мякиша? — засмеялся отец.

— Надо будет, я опять залеплю, — с достоинством ответил Боря.

Вот какие были доклады на первом общем собрании Товарищества Воинствующих Техников. Сколько смеху было! Сколько живого интереса и жажды новых «подвигов»!

— Если говорить серьезно, — сказал Толя, — стыдно становится. Мы шутя сделали несколько маленьких дел, а все смотрят на нас, как на героев. А почему? Только потому, что до сих пор никто из нас на такие неполадки не обращал внимания.

Затем Толя предложил создать «аптечку», о которой он говорил раньше. О ней долго спорить не пришлось. Каждый понимал, что она нужна до зарезу.

Яша спросил, будут ли учитывать работу.

— Всем нам интересно будет знать, — - сказал он, — сколько чего сделал каждый из нас, да и все мы вместе. Ясно станет, кто более активный, кто менее. Можно будет наладить и соревнование.

Против этого никто не возражал. Вести учет поручили Клаве и Яше.

Расходились ребята с таким настроением, какое бывает у охотников перед тем, когда они идут на охоту

Не успели еще выйти из класса, как Цыбук бросился в угол и крикнул:

— Есть!

В углу стояли географические карты. У одной из них была оборвана веревка, на которой вешают карту.

Цыбук связал концы веревки и сказал Клаве:

— Запиши!

— Нет, это не считается! — запротестовал Леня. — Это не работа.

Его поддержал Андрей. Яша выступил против — началась горячая дискуссия.

— В уставе, — доказывал Яша, — в пункте первом сказано о всяких мелких работах, лишь бы они были полезны.

Ведь вешалку Стаею мы зачли, никто не возражал. А это та же самая вешалка.

— Если это, по-твоему, мелочь, почему же ты сам не сделал? — наседал на Леню Цыбук.

— Я не заметил, — заявил тот.

— Ну, вот видишь! — сказала ему Клава. — Ведь самое главное — уметь заметить. Связать концы веревки каждый сумеет, а вот увидит не каждый…

Леня оглянулся по сторонам, а затем подбежал к окну и стал его открывать. Задравшееся на карнизе железо неприятно скрежетало.

Леня стал отгибать его и после того бесшумно закрыл окно.

— В таком случае, зачтите мне это, — сказал он насмешливо.

Всё произошло так быстро, что сразу никто не нашелся что ответить. Потом Толя сказал:

— Что ж, надо зачесть, работа полезная. Ведь и рама портилась, и железо отрывалось, и вода затекала. ..

— Тогда я каждый день миллион таких работ вам сделаю! — весело прокричал Леня. — Только успевайте записывать.

— Постараемся, — ответила Клава.

Хотя она только что и поучала Леню: «Самое главное — уметь увидеть», но теперь откровенно сознавалась, что сама она, пожалуй, никогда этого не заметила бы…

Был и еще один человек, на которого нынешний день произвел огромное впечатление. То был Боря Цыбук.

Этот маленький шустрый мальчуган с острым носиком и глазками, как у ежика, в пионеротряде считался пассивным «гражданином».

Как только дело касалось игры, — он был чересчур активен, а если надо было выполнить какое-нибудь поручение отряда, то всяческими способами старался увильнуть. В ТВТ он вошел без всякого желания, просто за компанию, и совсем не думал о его делах.

А теперь его захватило. Ведь эта игра была совершенно новой и необычной. Ишь, Леня заметил оторвавшееся железо! Таких вещей вокруг сколько хочешь, только никто не видит.

А если теперь записывают, ведут учет, то он, Боря, наберет столько очков, что все рекорды будут побиты. Он уже и сейчас видит: у форточки того самого окна, которое открывал Леня, крючок неисправен. Но он сейчас об этом никому не скажет, пока сам не починит.

Интересная игра.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, о том, как Павлик отвинчивал всё, что отвинчивается, Нина пускала пузыри, а весь мир разделился на две части

Прошло около трех недель с тех пор, как в квартире у Павлика погас свет и произошли памятные нам неприятности.

И вот в один из пасмурных дней, когда мама захотела зажечь в столовой свет, лампочка вновь не зажглась.

— Опять то же самое! — в ужасе воскликнула мама.

— Ничего! — авторитетно заявил ей Павлик. — Теперь-то уж мы и сами исправим.

— Верно? — обрадовалась мать. Но тут же безнадежно добавила: — Да где тебе сделать!..

— А вот увидишь! — уверенно сказал Павлик и направился к счетчику. Вывернул одну пробку — цела. Вывернул другую — тоже цела!

— Наверно, лампочка перегорела, — рассуждал вслух Павлик и вывернул лампочку.

Осмотрел ее, — как будто всё в порядке.

— Току нет! — заключил, наконец, он. — Придется обождать.

— А может быть, эта горит? — сказала мать и повернула выключатель в другой комнате.

Лампочка загорелась.

Павлик терялся в догадках. Что за чудо такое? Лампочка цела, а не горит! А что, если попробовать, — будет гореть в другом патроне? Вывернул лампочку и поставил на ее место ту, которая не горела. Лампочка вспыхнула и осветила комнату ровным и мягким светом.

Значит, не в лампочке дело. И не в пробках. В чем же тогда?

Павлик принялся напряженно думать.

— Ничего не поделаешь, — вздохнула мать. — Придется опять звать монтера.

— Нет! — решительно заявил Павлик. — Я сам исправлю.

Сказал и испугался: а вдруг не сумеет? Как тут узнать, в чем секрет? Уж не в патроне ли?

И начал отвинчивать у патрона всё, что только отвинчивалось. Сначала снялось фарфоровое кольцо. Затем подалась латунная шейка. Осталась фарфоровая колодка; в ней разные отверстия, пластинки, трубки и еще одна латунная шейка с винтовой нарезкой. А дальше что же с ним делать?

— Ох, намастеришь ты, еще хуже будет! — охала мать. — Так или иначе, а без монтера не обойтись.

— Сам сделаю, — настойчиво повторил Павлик, а у самого сердце сжалось от неуверенности.

Что же теперь делать? Как узнать, в исправности патрон или нет?

«Ну, уж если на то пошло, — буду всё разбирать подряд! — подумал он в отчаянии. — Может, и найду, в чем дело».

И нашел, да так, что кубарем полетел со стула.

— Ой! ой! Осторожней! Что с тобой? — закричала мать.

— Поскользнулся немножко, — ответил Павлик.

А сам вовсе не поскользнулся, а попал под ток. Сказать матери правду было неудобно, тем более, что она могла сразу же запретить это занятие.

Но что делать дальше, — он и сам не знал. Одно только сообразил: вывернул пробки, чтобы выключить ток. И принялся наугад разбирать патрон дальше.

Тут он почувствовал, что последняя надежда его покидает. Если бы еще всё это делать спокойно, без спешки и ответственности, тогда он, пожалуй, и разобрался бы. А так. наверно, ничего не выйдет.

Он бросил всё и побежал к Андрею.

— Ты знаешь, как устроен патрон для электрической лампочки и как проверить его? — спросил запыхавшийся Павлик.

— Нет, — отвечал Андрей.

— Всё равно, пойдем ко мне, помоги! По дороге захватим Яшу.

Яша сказал, что разбирать патрон ему приходилось, но просто так, для забавы, а как проверить и починить его, он не знает.

— Так или иначе, а мы обязаны это сделать! — сказал он решительно.

Тем временем возвратился домой папа. Надвигались сумерки. Папа повернул выключатель в своей комнате, но света не было.

— Что такое? — встревожился он. — Опять повреждёние?

— Не горела только одна лампочка, в столовой, — жаловалась ему мама. — А Павлик захотел ее сам исправить и вот теперь всё испортил.

— Уж я ему всыплю! — сердился папа. — Монтер нашелся!

— Я говорила ему: не трогай, надо монтера вызвать. А он вот чего натворил.

Когда Павлик с приятелями подходил к дому, там его ожидала большая гроза. Но от первого громового удара его спасли громоотводы — Андрей и Яша. Папа не хотел при них поднимать скандал.

А тем временем Павлик вспомнил, что пробки вывернуты, и поставил их на место

Лучи света сразу укротили папин гнев, и надвигавшаяся было гроза закончилась лишь одним категорическим приказом:

— Завтра вызовешь монтера, а сам трогать не смей, не то. .

«Это «не то» было сказано так выразительно, что даже «громоотводы» струхнули. Ребята остались в темной столовой и начали совещаться. Положение создалось самое критическое. Во-первых, впотьмах нельзя было что-нибудь сделать; во-вторых, это запрещалось; в-третьих, завтра монтер своим приходом угрожал сорвать все их планы.

— Возможен большой прорыв на нашем фронте, — грустно заметил Яша.

— Этого ни в коем случае нельзя допускать! — воскликнул Андрей.

— Остается только одно, — сказал Павлик: — рискнуть и сделать всё нелегально. Папа приходит в пятом часу, а мы свободны с половины второго.

— А как мама?

— Ее-то мы как-нибудь уговорим. Да она и своими делами занята будет.

— А что, если не выйдет? — прошептал Яша.

— Тогда уж придется мне потерпеть, — усмехнулся Павлик.

— Дело серьезное, за него и потерпеть можно, — утешил его Андрей.

— Слушайте! — встрепенулся Яша. — У меня ведь есть лишний патрон. Айда ко мне, изучим его как следует. Тогда завтра мигом всё сделаем.

— Правильно! Побежим сейчас! — обрадовались ребята.

Назавтра друзья пришли к Павлику с книгами, будто заниматься, и расположились за столом, над которым болтался провод от разобранного патрона.

— Придет монтер? — спросила Павлика мать.

— Не знаю.. Может, сегодня и не придет… Я… — начал бормотать Павлик, но, к счастью для него, на кухне «убежало» молоко, и мама бросилась спасать его.

Теперь ребятам хватило и пяти минут, чтобы убедиться в исправности патрона и собрать его.

Но положение оттого нисколько не улучшилось: лампочка всё равно не горела. Мальчиков охватила тревога. Ведь это же скандал, если они не починят! Позор всему ТВТ!

— Надо проверить всю линию от счетчика до лампочки, — горячился Андрей. — Где-то что-то да должно быть!

И когда они пошли по всей линии, то в коридоре и впрямь наткнулись на «что-то»: это была распределительная коробка, из которой расходились два провода.

— Больше нигде не может быть, как только здесь, — решили ребята.

Мама заметила, что мальчишки возятся с электропроводкой, и недовольно пробурчала:

— Опять хотите испортить, мастера? Нет уж, лучше не трогайте.

— Да нет, мы просто так, — отнекивался Павлик. — Мы хотим только посмотреть, а трогать не будем.

Улучив момент, друзья добрались до коробки. Там они увидели, что кончик одного из проводов на волосок выдвинулся из гнезда.

Они немного подвинули его, и лампочка загорелась.

— О! — вскрикнули сразу все трое, как в подобных случаях восклицает каждый из нас.

Павлик позвал маму, церемонно раскланялся и, разведя руками, сказал:

— Пожалте, гражданка, — ремонт произведен!

Ласковая улыбка озарила мамино лицо.

— Вот вы какие! — сказала она. — Никогда не думала. Всегда бы так.. .

— Теперь всегда так и будет! — заявил Яша. — На то и существует ТВТ.

— Что? — переспросила мама Павлика.

— Товарищество Воинствующих Техников, — пояснил Андрей.

— Всё воинствующих да воинствующих, — говорила мама. — Пусть себе и воинствующих, лишь бы хорошо было.

Когда ребята остались одни, Яша спросил Павлика:

— А как же ты угодил под ток, если лампочка не горела? Току то ведь не было.

Павлик посмотрел на него и задумался.

— И верно! — наконец вымолвил он. — Как же так?

— А может, тебе только показалось? — спросил Андрей.

— Какое там показалось! — отвечал Павлик. — Так тряхнуло, что еле на ногах устоял.

Вот задача!

Ломали, ломали головы и догадались, в чем дело, только тогда, когда Павлик случайно вспомнил о том, что эта же лампочка и раньше несколько раз гасла, а потом опять загоралась.

Значит, торчавший кончик провода, как видно от сотрясения, то прикасался к другому проводу, то отходил от него. И Павлика дернуло током как раз в тот миг, когда провода соединились.

Мальчики облегченно вздохнули, когда загадка открылась.

Назавтра наша тройка долго рассказывала товарищам, в каком положении они очутились и как отстояли честь ТВТ.

— Запиши мне восемь очков! — подошел к Яше Боря Цыбук.

Восемь?! — удивились все.

— Ну да, восемь. Первое — я склеил разбитый кувшин. Второе-починил на ремне пряжку. Третье — прибил доску в заборе. Четвертое — починил табуретку. Пятое — подправил вешалку для одежды. Шестое — забил гвоздь в стенку. Седьмое — подклеил у «Естествознания» обложку. Восьмое — исправил крючок вот у этой форточки. Ну, что? — и Боря посмотрел на всех с победоносным видом.

— Ну, брат! — возразил ему Яша. — Ты столько разных мелочей наберешь, что на одного тебя тетради не хватит.

— Мелочи? — возмутился Цыбук. — А ты ведь сам говорил, что всякая мелочь засчитывается!

— Тише, тише, уймись!-засмеялся Яша. -Давай сколько можешь. Если будет слишком много, отметим крестиками.

Остальные ребята также имели немало очков. Стась набрал четыре, Клава — два, Леня — шесть, Соня — три, и так далее. Только Нина имела одно очко, но оно было самым интересным.

У них испортился примус. Ничего с ним особенного не случалось, ничего не ломалось, но из него всё время «выходил дух». И выходил так медленно, что никак нельзя было обнаружить, — откуда же он выходит?

Когда Толи не было дома, мама, наконец, вылила из примуса керосин и велела Нине отнести его в мастерскую.

Нина взяла в руки примус и замялась.

— Ну, что ж ты? — спросила мама. — Неси!

— Я… мы… сами починим, — выдавила из себя Нина

Мама посмотрела на нее, как на глупенькую, а потом от души рассмеялась.

— Ты сама починишь? Ну, ну, попробуй! . А лучше всё-таки отнести мастеру.

Нина даже и не думала сама чинить примус. Где ей было браться за это! Она должна была только соблюсти «закон ТВТ». Подождет брата, посоветуется с ним. Потом они посоветуются с другими ребятами, а там уж и отнесут мастеру.

А Толи всё нет. Мать вот-вот потребует, чтобы она шла в мастерскую.

Интересно всё-таки было бы знать, где ж это проходит воздух? Накачала примус, прислушалась, — ничего не слышно Как же это мастер узнает, откуда выходит воздух?

Мать вышла из кухни. Рядом стоял таз с водой. Не опустить ли примус в воду?

Опустила и увидела, что выходят пузырьки оттуда, куда вливают керосин. Но что из того? Всё равно она ничего сделать не умеет.

Вынула из воды примус, отвинтила крышечку, видит: под ней круглый кусочек кожи, и совсем истерся.

«Да ведь это он не закрывает отверстия и пропускает воздух!»

Быстро отрезала от старого ботинка кусочек кожи, сделала из него кружочек, вставила, окунула в воду — пузырьков нет.

Нина даже захлопала в ладоши от радости. Когда вошла мать, Нина гордо подала ей отремонтированный примус.

Тут начались такие восторги, что даже на улице было слышно.

Девчонка, и примус починила! Сама! Какое счастье для родителей иметь такую способную дочь! Где это видано, чтобы девчонки примусы чинили?

А когда пришел Толя, ему просто прохода не давали из-за сестры.

Тогда он рассердился, взял, да и заштопал себе носки.

Эффект получился необыкновенный. Родители совсем растерялись. Что ж это такое творится в их доме? Дочь примусы чинит, сын носки штопает! Весь мир обойди, а такого не сыщешь.

Заговорил и «мир», куда входили три соседних дома, и разделился на две части.

— Вот это я понимаю! — говорили в одной части. — Видно, теперешняя молодежь не будет беспомощной, всё сама сделает!

А в другой части слышалось не то:

— Ну уж, если мужчины начнут чулки штопать да рубахи латать, а женщины примусы да сапоги чинить, — толку не будет. Испокон веков каждый занимался своим делом…

Следует только заметить, что в этой второй части мира народу насчитывалось очень мало.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой рассказывается, как Соню постигло несчастье, Цыбук заинтересовал учителя, а ботинок разинул рот

Прошло дней десять, — и в секретариате ТВТ вся тетрадь была заполнена очками.

— Деятельность ТВТ разворачивается успешно, — говорили руководители, Клава и Яша, начиная новую тетрадь.

По количеству очков впереди всех шел Боря Цыбук, — он набрал тридцать восемь. Но по качеству очки у Толи и Павлика были значительнее, хотя у них обоих тридцати восьми не набиралось. А все члены ТВТ вместе имели сто двадцать девять очков. Одиннадцать из них были заработаны в школе, а остальные — дома.

Наиболее интересный случай за это время произошел со Стасем Ковальским. Он взялся почистить часы-ходики, которые совсем перестали идти; наверно, в них набралось пыли.

Родители членов ТВТ уже привыкли к тому, что их дети могут всё сделать сами. Стаею поэтому не мешали. Он разобрал часы, почистил, смазал, а когда стал их собирать, то перепутал части и ничего не выходило.

Ну и натерпелся же страху бедняга! Но на то и существовало ТВТ, чтобы выручать своих членов из затруднительного положения.

Андрейка сразу же снял со стены свои ходики и понес их к Стаею. Теперь, глядя на целые часы, закончить сборку было нетрудно.

Больше всего получалось всяких разговоров, когда мальчик делал работу девочки, а девочка — мальчика. Тут уж, и правда, происходила «культурная революция», как говорили ребята. Когда Леня шел по двору, соседи, указывая на него пальцами, говорили своим детям:

— Видите этого мальчика? Он сам на штаны заплатки ставит, не затрудняя мать. Молодец парень!

— А про Клаву говорили:

— Эта девочка всё умеет. Она и ножи точит, и табуретку починит. Золото девочка!

Родители же просто нарадоваться не могли на своих детей.

— И откуда всё это взялось? — спрашивали они. — Другой раз сам знать не знаешь, не заметишь, а они, глядь, и нашли какой-нибудь изъян и тут же исправили.

Наши герои только усмехались, слушая все эти похвалы. Еще бы, каждому лестно, когда его хвалят, приятно чувствовать, что ты принес пользу.

Но в данном случае, кроме всего прочего, очень интересно было добывать «очки», или, как говорили ребята, «охотиться» за ними. Сколько сегодня удастся «подстрелить»? Что принесет в зачет товарищ? А сколько их наберется за неделю? За месяц? За год? Где ни побывает такой «охотник», он на всё смотрит своим, особым взглядом.

Сколько времени, например, Нина жила в своей квартире и никогда не замечала, что под ногами в полу торчит гвоздь. Не замечал этого никто, и даже мать, которая, моя пол, не раз задевала за этот гвоздь щеткой или рвала тряпку. А теперь Нина заметила его, пристукнула — и пол стал гладким.

Взглянет такой «тэвэтовец» на шкаф, дверцы которого всё время хотят сами раскрыться, прибьет кусочек кожи — и всё в порядке.

Но вот однажды встретилось такое «очко», которое для всей организации ТВТ оказалось не по силам.

Привыкнув к тому, что дети успешно справляются со всякого рода делами, Толина мать подсунула им прохудившийся чайник.

— Дырочка совсем пустяковая, — сказала она. — Может, сумеете как-нибудь запаять?

Вряд ли, — ответил Толя. — И паяльника у нас нет, и, как это делается, не знаем.

— А вы попробуйте, может, сообща что-нибудь и сделаете.

Но и сообща не могли ничего сделать.

— Тогда надо применить третий параграф устава ТВТ, — решили ребята. — Но будем считать нашей задачей на будущее покупку паяльника, Мы должны научиться паять сами.

Если здесь ТВТ вынуждено было только отступить, то в другом случае оно потерпело большое поражение.

Соня вздумала выстирать свое белье. Что можно сказать против этого? Облегчить труд родителей — важнейшая обязанность члена ТВТ.

Чтобы белье вышло лучше, Соня взяла хлорки и растворила ее в воде. Тоже ничего особенного: дома всегда пользуются ею, для того ее и продают в аптеках.

Выстирала, повесила сушить и только тогда похвасталась перед мамой.

— Молодец, доченька, очень хорошо! — похвалила мама.

Но, высохнув, белье разлезлось на клочки.

— Хлорку надо ведь сначала вскипятить, — кричала мама,- пока вода не сделается розовой! А потом процедить и только тогда влить в воду, да и то перед тем, как полоскать белье. Что же ты не спросила? Берешься за всё! ..

Случай этот произвел сильное впечатление на всю организацию ТВТ.

— Я тоже не знала и тоже могла бы так сделать! — сказала Нина, Да и все остальные, кроме Клавы, не знали этого секрета.

— Кто бы мог подумать, — рассуждал Яша, — что на таком пустячном деле мы понесем поражение? На ошибках мы должны учиться.

После этого случая члены ТВТ стали осторожнее. К счастью, таких неудач у них больше не было.

Шли дни, и вскоре наши «охотники» стали замечать, что дома «добычи» уже не хватает.

Тогда их внимание сосредоточилось на школе.

Там «добычи» было сколько угодно, потому что любителей портить оказалось значительно больше, чем любителей починить.

Руководство школы давно уже обратило внимание, что некоторые ученики — Цыбук, Рогатка, Макейчик, Канторович и другие — стали особенно бережно и заботливо относиться к школьному имуществу. Не только ничего не портили, но если где-либо замечали неисправность, сейчас же устраняли ее.

Если портился какой-нибудь учебный прибор, Ковальский, или Беспалов, или Сакович наперебой, стараясь опередить друг друга, брались за починку.

Если кому-нибудь из них попадалась библиотечная книга с порванной страницей, они непременно подклеивали ее.

Если в раздевалке выпадал колышек от вешалки, кто-нибудь из этих ребят вставлял его на место.

На школьном дворе у самых дверей после дождя подолгу стояла большая лужа. Все с трудом перебирались через нее, ноги у многих были мокрые. А чуть поодаль валялись кирпичи. Проложить через лужу кирпичи догадался Ковальский.

Огромное впечатление не только на руководителей, но и на учеников произвел поступок Андрея Гулиса. Как-то в классе от стены отвалился кусок штукатурки. Дыра была небольшая, и никто на нее не обращал внимания.

И вот Андрей достал где-то известковый раствор, принес его в бумажке в класс и замазал дыру. Вот это было очко! Все тэвэтовцы завидовали Андрейке. Да и остальные ученики глядели на него с удивлением и уважением. Мы уже сообщали, что наши герои не рассказывали в школе о своем товариществе.

Что ни говорите, а есть такой «недостаток» у детей — любят они иметь свои «тайны». Разве не интересно, когда на тебя смотрят, дивятся твоим поступкам и не догадываются, что ты не какой-нибудь простой смертный, а «тэвэтовец»?

Однако через некоторое время случилось такое, что и тайну выдало и к таким переменам привело, каких никто и не предполагал.

Всё вышло из-за Цыбука.

Озорник Карачун, балуясь, оторвал палку, к которой была прикреплена таблица метрических мер. Об этом сейчас же узнал дежурный преподаватель и приказал Карачуну прикрепить палку к таблице.

— Да это не я! — начал отпираться Карачун. — Я даже не трогал. Все видели.

— Он! Он! — раздались голоса.

— Ничего подобного! Это они просто злятся на меня!

Поднялся шум. Учитель снова категорически потребовал, чтобы Карачун привел таблицу в порядок.

Тогда Цыбук подошел и сказал:

— Дайте я поправлю!

Карачун воспользовался этим и крикнул:

— Я ведь говорил, что не я! Это он!..

Цыбук от удивления вытаращил глаза.

— Вовсе не я! — сказал он.

— А зачем тогда берешься ее исправлять? — крикнул на него Ерошка, приятель Карачуна.

— Это Цыбук! — настаивал Карачун. — Все видели!

— Нет, это Карачун! — шумели вокруг. Цыбук здесь и не появлялся!

Учитель укоризненно посмотрел на Карачуна и покачал головой.

— Неужели ты совсем уж потерял совесть?

— Правда, не я! — плаксиво твердил Карачун. — Потому он и чинить взялся.

Учитель не знал, что и думать. Он посмотрел на Цыбука и сказал:

— А может, и в самом деле ты? Признайся.

— Да нет же! — отвечал возмущенный Цыбук.

— Почему же тогда чинить берешься?

— Разве не всё равно, кто починит? — ответил Цыбук. — Пока спорим, давно можно было дело сделать.

Учитель пожал плечами и вышел.

В учительской он рассказал о случившемся, и педагоги долго ломали головы над тем, что бы всё это Могло значить? По всему было видно, что Цыбук не виноват. Но зачем же тогда он взялся чинить? Да еще за Карачуна, который хотел свалить на него свою вину.

Дело осталось невыясненным. Но ненадолго.

… Андрей Гулис и Боря Цыбук возвращались домой. По пути им нужно было проходить мимо большой стройки, обнесенной высоким забором. У забора был устроен временный дощатый тротуар, точнее — мостки. К бревнышкам были прибиты доски, и когда по ним шли, они прогибались и раскачивались. Со временем с досками произошли изменения, вызвавшие необычайные происшествия, в которых пришлось участвовать и Борису с Андреем.

Началось с того, что бежавший навстречу мальчик за что-то зацепился и растянулся на мостках. Ребята расхохотались. Мальчишка поднялся, сердито глянул на них и, крикнув: «Чего ржете?» — побежал дальше. Тогда наши тэвэтовцы заметили, что из доски торчит большой гвоздь. В это время какой-то прохожий так задел за него носком ботинка, что запрыгал на одной ноге и чуть не упал. Поднял ногу, осмотрел ботинок — и с досады выругался:

— Черт знает что такое!

При чем тут был черт, — неизвестно, но факт был печальный: подметка оторвалась, и ботинок разинул рот.

Некоторые прохожие остановились выразить свое сожаление.

— Надо забить этот гвоздь, — сказал Андрей.

— Погоди немножко, — удержал его Цыбук. — Интересно!

И ребята стали наблюдать дальше. Конечно, не каждый из прохожих спотыкался об этот гвоздь.

Когда же на мостках осталась только одна бабушка с корзинкой в руках, ребята совсем утратили интерес к зрелищу и стали отыскивать камень, чтобы вбить гвоздь.

Тем временем с противоположной стороны навстречу старушке приближался некий гражданин. Это был парень лет двадцати. Шагал он с такой скоростью, какой хватило бы не только на то, чтоб оторвать подошву, но даже и всю ногу.

Не успели ребята подыскать камень, как парень уже налетел на гвоздь и ринулся носом вперед так, что сбил старушку с ног. Из корзинки к ногам Андрея покатились яйца.

Мальчики хотели было рассмеяться, но не успели. Они увидели, что тут не смех, а горе. Старушка вопила на всю улицу; какой-то гражданин держал парня, требуя, чтобы он заплатил старушке за убытки. А тот доказывал, что он ни при чем. Вокруг столпились зеваки, подошел милиционер.. .

Вот что наделал этот гвоздь проклятый!-сказал Цыбук.

— Мы сами хороши, — заметил Андрей. — Если бы не ждали, а сразу вбили его, ничего бы этого и не случилось.

Ребята и впрямь почувствовали себя виноватыми. Не было бы ничего этого, если б они сразу вбили или загнули гвоздь, И, не дожидаясь, чем закончится происшествие, они уничтожили камнем виновника стольких неприятностей.

В суете никто и не заметил, что какие-то два мальчугана совершили такое большое дело. Да они и сами не подозревали, какой гигантский шаг вперед сделали по пути развития Товарищества Воинствующих Техников. Ими была выполнена не домашняя работа, как сказано в первом параграфе устава ТВТ. и не школьная, согласно параграфу четвертому, а дело общегражданское, которое в уставе пока не было даже предусмотрено.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, самая серьезная, потому что в ней подробно описывается «брызгалка», говорится о реорганизации ТВТ (и о том, как вожатый хотел что-то сказать, но не сказал, и, наконец, о том, как сам директор заработал очко

Странное поведение Цыбука в истории с Карачуном не на шутку заинтересовало вожатого. Он захотел узнать, в чем же тут всё-таки дело, и вызвал назавтра Цыбука.

— Скажи честно: это ты вчера испортил таблицу?

— Да ведь все знают, что Карачун!

— Честно?

— Честное пионерское!

— Ладно. А с Карачуном дружишь?

— С таким дружить не собираюсь.

— Почему же тогда чинил за него таблицу?

Цыбук чуть замялся.

— Говори — почему? — повторил вожатый.

— Да так, — ответил Цыбук, глядя куда-то в сторону.

— Ты что-то скрываешь. Скажи правду.

— А что, разве нельзя? — усмехнулся Цыбук.

— Ты не выкручивайся. Мы все знаем, что поступил ты хорошо, за это тебя надо похвалить. Но неужели ты хотел выручить Карачуна, который на тебя же всё сваливал?

— Ну нет! — поспешно ответил Цыбук.

— Так почему же?

Цыбук помолчал, потом застенчиво улыбнулся и сказал:

— Я хотел заработать очко.

— Очко? Какое очко? Что за очко такое? — удивился вожатый.

Тогда Цыбук рассказал ему про организацию и деятельность ТВТ, включая и вчерашнее происшествие на улице.

Вожатый и удивлялся, и смеялся, и хвалил. Наконец воскликнул:

— Так ведь это же интересное и полезное дело! Зачем же вы прятались? Такое дело надо, брат, расширять. Мы создадим несколько настоящих «аптечек», даже целых «аптек». И выйдем «охотиться» за пределы школы и наших квартир. Через несколько дней соберемся и всё это обсудим хорошенько.

… После обеда шел дождь, и на панели у дверей школы начала действовать «брызгалка». Такие устройства прежде были широко распространены во многих городах. На каждой улице, в каждом квартале существовало такое приспособление. Сейчас они встречаются значительно реже, потому что панели стали асфальтировать, и тут «брызгалки» не устроишь. Сохранились они там, где тротуары выложены плитами или устроены из досок.

А пока возле школы асфальтированного тротуара не было, «брызгалка» существовала и действовала исправно, особенно осенью.

Устроить ее очень просто: всегда какая-нибудь плита в тротуаре так расшатана, что сразу опускается, стоит только на нее ступить ногой. А если под этой плитой вода, — она очень занятно брызнет. Вот и вся механика.

Новые «брызгалки» действуют слабо, достают недалеко.

Но с каждой струей воды из-под плиты выбрасывается и земля, ямка становится всё глубже, «брызгалка» набирает силу — и наконец мощные струи воды бьют не хуже исландских гейзеров.

Лучшими «брызгалками» считаются те, которые имеют наклон в сорок градусов. Если угол наклона больше, человек рискует вывихнуть ногу. Когда же это случается, плиту укрепляют — и «брызгалка» перестает действовать.

Школьная «брызгалка» имела наклон тридцать восемь с половиной градусов, то есть угол наклона приближался к наивысшей, или, как говорят ученые, оптимальной величине.

Поэтому она работала с полной нагрузкой. Результаты зависели от того, какой ногой на нее ступишь. Угодишь левой (идя из центра города), вода брызжет на стену школы. А если правой, то водой обдашь свою же левую ногу. В этом случае пострадавший чертыхнется и пойдет дальше.

Совсем иной будет эффект, если струю воды один прохожий нечаянно пустит на другого прохожего. Тогда между ними произойдет примерно такой разговор:

— Прошу поосторожней, гражданин!

— От меня не зависит, дорогой товарищ.

— Надо глаза иметь!..

— Надо голову на плечах иметь!..

И, в зависимости от характеров проходящих, выражения могут быть более деликатными или менее деликатными, но, в общем, всё равно неприятными.

Когда шли дожди, такие ссоры возникали довольно часто, и ученики прислушивались к ним с интересом. Им больше всего нравилось брызгать друг на друга. Тут уж дело доходило до настоящей потасовки.

Если бы тротуар был вообще плох, в выбоинах, тогда тот, кому это надлежит, очевидно, заметил бы это и исправил его. А тут, как назло, тротуар был совершенно исправный, расшаталась только одна плитка, да и та выглядела довольно прилично. Где тут разглядишь? Только зоркий глаз члена ТВТ мог увидеть это, да и то сегодня, когда пошел дождь. И даже не один глаз, а целых восемь сразу. Из них одна пара глаз принадлежала Цыбуку. В общем, четыре пары глаз заприметили плитку, когда ребята шли на сбор, созванный вожатым.

Кроме наших тэвэтовцев, вожатый пригласил еще человек двадцать из пионерского актива. Заинтересовались и учителя, не говоря уже о директоре школы.

Когда вошел директор, все обратили внимание, что его пальто до самого пояса забрызгано грязью.

— Где это вы так выпачкались, Антон Иванович? — спросил учитель географии.

Антон Иванович осмотрел себя и буркнул:

— Это кто-то обдал меня на тротуаре.

Цыбук насторожился. А вдруг директор скажет, чтобы поправили дорогу? Пропало тогда ценное очко. Надо спешить, пока не поздно.

И Цыбук тихонько вышел из класса. Он знал, что где-то в углу под лестницей есть сухой песок. Набрал его в полу курточки и вышел на улицу. Моросил мелкий дождь, капало с крыш. Последний раз надавила «брызгалку» проходившая женщина…

Цыбук приподнял плитку, насыпал под нее песку, уложил обратно — и «брызгалка» прекратила свое существование.

Вымыл под водосточной трубой руки, вытер их о штаны и возвратился в класс.

— Запиши мне очко! — шепнул он Андрею.

— За что?

— На тротуаре плиту поправил, чтобы не брызгала.

— Где? — насторожился Андрей.

— Да на улице, возле двери.

— Когда ж это ты успел? — досадовал Андрей.

— Да только что.

— Не может быть!

Сходи посмотри, — спокойно ответил Цыбук.

— Эх, чтоб тебя! .. — весело рассмеялся Андрей.-Я ведь сам думал это сделать!

В разговор вмешались другие ребята, и тут обнаружилось, что и Павлик и Клава тоже нацеливались на «брызгалку», да только не хотели пачкаться во время дождя. Каждый откладывал это на завтра, а Цыбук взял, да и перехитрил всех.

Старшие заметили оживление среди учеников.

— Что там у вас случилось? — спросил директор.

— Мы поправили на тротуаре плиту, которая брызгалась, — ответил Цыбук.

Тэвэтовцы с удовлетворением взглянули друг на друга: молодец Цыбук! Сам сделал, за очками гоняется, чтобы себе побольше набрать, а сейчас говорит «мы», выступает от имени всего ТВТ, поддерживает честь организации. Смотрите, каков!

— Когда ж это вы успели? — спросил вожатый.

— Да только что Цыбук вышел и поправил, — ответил Андрей.

— Это ту самую плитку, которая обрызгала Антона Ивановича? — лукаво улыбаясь, переспросил вожатый.

— Ту самую!

Директор посмотрел на учителя географии и от души рассмеялся:

— Ну, что скажете, Сергей Павлович? Видно, придется и нам с вами записаться в ТВТ, а то, глядите, отстали мы от них.

— Да уж придется,- ответил Сергей Павлович.- Только примут ли они нас?

— Примем! — ответили тэвэтовцы, испытывая гордость оттого, что их выдумка заслужила такое внимание.

— А пока, — сказал Антон Иванович, — мы обсудим это дело в более широком масштабе и, если согласитесь, внесем кое-какие изменения в ваш устав.

Председателем собрания был вожатый. Он начал рассказывать всю историю ТВТ. Говорил он так обстоятельно, с таким энтузиазмом, что присутствовавшие были готовы вообразить, будто он сам догадался организовать всё это и является заядлым тэвэтовцем.

А когда он стал говорить о перспективах ТВТ, то десять основателей этой организации только с удивлением посматривали друг на друга, думая: «Ишь ты, что выходит!»

Потом вожатый предложил поправки и дополнения к уставу. Первый пункт он посоветовал сформулировать так:

«Каждый член Товарищества Воинствующих Техников смотрит хозяйским глазом на окружающее и всякие недостатки, какие может устранить сам, — немедленно устраняет. Если же он сам этого сделать не может, то обращается за помощью к товарищам или сообщает кому следует».

— Это будет то же самое, что и у вас, — разъяснил вожатый, — только немного шире. Здесь не говорится про дом и про школу в отдельности, но в общем включены и они. Не говорится здесь и о ремонте, так как имеются такие досадные мелочи и неполадки, о которых нельзя сказать, что они требуют ремонта. Например, недавно в нашей школе был такой случай: кто-то не закрыл кран умывальника; вода течет себе и течет, а за это время пробежало мимо человек пять» и никто не подумал закрыть воду. Вряд ли кто-нибудь действовал тут с умыслом. Просто не умели видеть, как умеют видеть члены ТВТ.

— А за это очки будут записывать? — спросил Цыбук За что? — не понял вожатый.

— За кран, — уточнил Цыбук.

Грохот прокатился по классу. Смеялись все — и ученики, и учителя, и директор. Цыбук застыдился. Когда успокоились, вожатый сказал Цыбуку:

— А тебе всё очки мерещатся? Ну что ж, и неплохо. Мы тебе на это ответим, если примем еще один пункт, вот такой:

«Каждый член ТВТ должен помнить, что в его деятельности нет мелочей, нестоящих дел. Всякая полезная мелочь в общей массе составляет большую ценность».

— Вот теперь и судите: записывать Цыбуку очко за кран или нет, — обратился вожатый к собранию.

Пионеры улыбались и молчали: кто знает, как быть в таком случае?

— Ну, что скажете? — снова спросил вожатый.

Тогда Толя встал и сказал:

— Хотя у нас такого пункта и не было, мы думаем так: если дело полезное, то всё равно, мелкое оно или крупное.

— Правильно! — вставил директор.

Цыбук повеселел, задрал нос и так глянул на товарищей, словно хотел сказать: «Ну, что!»

— Я не записывала бы, что закрыла кран, — заметила Клава с места.

— Это уж твое личное дело, — сказал вожатый. — А если кто-нибудь захочет, — зачем ему отказывать? Очков у нас хватит, денег за них платить не нужно.

— Тогда один наберет много очков за пустяки, а другой будет иметь какое-нибудь одно очко за очень стоящую работу, — сказал Павлик.

— Вот как вы ставите вопрос, — с удивлением произнес вожатый. — Тогда, если хотите, давайте так считать: чем работа значительнее, тем и очков больше. А вообще я должен сказать, что дело здесь не в очках и, если хотите знать, даже не в той небольшой пользе, которую вы приносите сейчас, а.. .

Он посмотрел на директора и остановился.

— А в чем? — спросил Яша.

— После скажу, — ответил вожатый.

— Почему?

— Потом интереснее будет.

— Когда?

— Через некоторое время.

— Сейчас скажи! Сейчас!.. — стали просить ребята.

— Потерпите немножко. Скажу, когда придет время, — отвечал вожатый, словно бы сожалея, что затронул этот вопрос.

— Сожалеем и мы, так как тоже не знаем, что же это за вопрос.

Выручил Сергей Павлович, попросивший слова. Ученики сразу притихли. Сергей Павлович поднялся и сказал:

— Тут некоторые из вас отнеслись свысока к мелочам. Напрасно. Одна мышь — не беда. Сто мышей — несчастье. Да что там сто? Иногда и одна пустяковина бывает хуже сотни. Я знаю случай, когда человек погиб из-за огрызка яблока, валявшегося на полу. Человек наступил на него, поскользнулся и так ударился об угол печки, что вскоре умер. Вот вам и мелочь! Многие из нас не обращают внимания на мелочи, считая, что у каждого есть дела поважнее. В том и беда наша. А еще хуже, когда человек думает: это меня не касается. Остатки этой страшной болезни сохранились у нас еще с давних времен, когда каждый думал только о себе. Например, если у чьего-нибудь пальто оборвется вешалка и это «чужое» пальто валяется на полу в раздевалке, сколько человек равнодушно пройдет мимо. .. И когда еще кто-нибудь догадается поднять! .. А то вот мальчик на улице портит дерево; мимо него пройдут иногда человек десять, и никто не остановит озорника, — всякий считает, что это «не мое дело». Тысячи таких мелочей мешают нам жить. Честь вам и слава, что вы первыми поднялись на войну против мелочей. Учитесь замечать их и, что еще важнее, — никогда не думайте: «Это не мое дело».

Сергей Павлович говорил тепло, от души, и его речь произвела на детей сильное впечатление. Тэвэтовцы в эти минуты особенно почувствовали, как дорога им их «честь и слава».

Вожатый внес еще один пункт в устав:

«Член Товарищества Воинствующих Техников не должен рассматривать свою деятельность как работу, как нагрузку. Он делает только то, что можно выполнить легко и охотно».

Тут взял слово Антон Иванович.

— Я, сказал он, — обращаю особое внимание на этот пункт. Вы развернули ваше дело, как игру; пусть оно игрой и останется. Вы не можете обещать следить за порядком повсюду, везде исправлять неполадки, тратить на это всё свое свободное время. У вас есть основная обязанность — ученье, есть и другие занятия. А это пусть будет для вас только интересной игрой, вместо какой-нибудь другой, бесполезной игры. А потом мы увидим, что получится.

Когда после собрания все направились к дверям, директор подошел к классной доске, нагнулся и… поднял с полу кусочек мела.

— Запишите мне очко, — весело сказал он. — Я считаю эту работу полезной потому, что мел вы могли растоптать, раскрошить, в классе стало бы больше пыли, пол запачкался бы, уборщице прибавилось бы работы и пропал бы нужный кусок мела.

— Вот вам и мелочь! — сказал Сергей Павлович.

Ребята восторженно захлопали в ладоши.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, совершенно необычайная, потому что в ней рассказывается о том, как ребята суют пос не в свое дело, взрослые всё толкуют наоборот, а, об одной истории даже в газете было напечатано

Прошло немного времени, и жители города то и дело стали замечать каких-то ребят, которые совали свой нос куда не следует. А когда вмешивался взрослый, получалось, что ребята делают не то, что он думал, а совсем наоборот.

Идет, скажем, почтенный гражданин по улице и видит: двое мальчишек возятся у почтового ящика, суют туда пальцы, даже щепки.

— Что это вы тут делаете? — кричит гражданин. — Письма вытаскиваете?

— Нет, — отвечают мальчики. — Как раз наоборот: почтовый ящик набит до отказа, и письма выпадают. Вот мы и запихиваем их подальше.

Знаем мы, как вы запихиваете, — ворчит гражданин. — Марш отсюда!

— Да вы посмотрите! Вон один конверт чуть-чуть держится, сейчас совсем выскочит.

И мальчик засунул его обратно.

Смотрит гражданин на мальчика и не знает, что думать. Когда-то он тоже был маленьким и из озорства бросал в почтовые ящики всякие иеполагающиеся вещи. А тут получается наоборот. Странно!

А то видит милиционер, — мальчишка катит по тротуару поваленную урну. Милиционер на него:

— Ты зачем урну опрокинул? Поставь на место!

— Вот я и ставлю, — спокойно отвечает мальчуган. — Ее повалил кто-то.

— Сам догадался поднять? — удивляется милиционер.

И было чему удивляться: не один год он следит за порядком, не один раз приходилось ему кричать вот на таких же сорванцов, которые нарочно возьмут, да и опрокинут урну или еще какую-нибудь штуку выкинут. Но чтобы кто-нибудь из них поступил наоборот, — такого милиционер еще не видывал.

Шли как-то два тэвэтовца по тихой улочке. Сильный ветер шумел в вершинах деревьев и раскачивал ветви. Неожиданно над головами раздался треск. Мальчики остановились, осмотрелись, — ничего не видно. Ступили несколько шагов — опять треск. Оглянулись — всё тихо. Вдруг налетел порыв ветра и мальчики увидели страшные электрические искры.

— Это ветка прикасается к проводу, — сообразили ребята. — Надо ее отломать, — хорошее будет очко.

Один из ребят полез на дерево, а второй остался внизу. Дерево и без того раскачивалось от ветра, а теперь, когда на него влез мальчик, всё заволновалось, затряслось. Треск и сверкание пошли такие, что не по себе стало не только тому, кто сидел на дереве, но и тому, кто остался внизу.

Из ворот вышел старик-дворник. Он сразу же увидел искры и обоих мальчишек.

— Вы что, хулиганы, делаете?! — закричал он.

Подбежал к дереву и схватил мальчика за плечо.

— А ну, слазь, я тебе покажу! — крикнул он сидевшему на дереве.

Оба мальчика начали объяснять, в чем дело, но дворник и слушать не хотел. Мало ли чего наговорят эти разбойники! Он своими глазами видел, какие штуки они выделывают. Кто-кто, а уж он-то их знает!..

Из домов вышли жильцы, остановилось несколько прохожих. Мальчик спустился с дерева. Начался разбор дела.

Дворник слушать не хотел никаких объяснений, остальные тоже искоса поглядывали на ребят. Положение становилось критическим. Но вдруг послышался чей-то вопрос:

— Уж не тэвэтовцы ли вы?

Спрашивал только что подошедший пожилой человек.

— Да, да, — оживились ребята.

Человек улыбнулся и сказал дворнику:

— В таком случае, поблагодарите и отпустите их.

— А что это за тэвэтовцы такие? — удивился дворник.

— Лучшие из наших детей, — отвечает человек. — Они на каждом шагу делают полезное дело. Такие не обманут. Вот взяли да отломали ветку, которую вам самому давно уже следовало срезать.

Дети пошли дальше, радуясь встрече с человеком, который знал об их организации.

— Наверно, учитель, — решили ребята.

Они не ошиблись: то действительно был учитель, хотя и не из их школы. Легко догадаться, что учителя некоторых других школ прослышали про их дела. Но вообще-то жители города не знали о них ничего, и странное поведение тэвэтовцев удивляло их на каждом шагу.

… Летний день. В городском сквере отдыхают обитатели города. На скамейках много женщин с маленькими детьми. Каждая следит, чтобы ее ребенок не отбежал далеко, не полез на клумбу за цветами. А если иногда малыш всё-таки подберется к клумбе, вытянет цветок с корнем или сделает ямку, мать сама приведет всё в порядок.

Какой-то семилетний мальчик, пришедший с отцом, вывернул два белых камня, которыми была обложена клумба. Отец строго прикрикнул на сына и заставил его своими руками уложить камни на место.

Вдруг, откуда ни возьмись, прибежал сорванец лет двенадцати, вскочил на клумбу и сбил ногами куртину цветов.

Ты что делаешь? Клумбу испортил! — послышались голоса.

Но мальчишка побежал дальше; свидетели происшествия по-прежнему сидели на скамейках, а сбитые цветы остались на земле.

Тогда к клумбе подошла девочка и старательно посадила цветы на место. Все стали хвалить девочку, словно она совершила что-то особенное. А для нее это было самое обычное дело, — ведь то была Клава Макейчик, член ТВТ.

Что же так удивило людей? Женщина ведь тоже только что посадила цветы, а мальчик уложил на место камни, и никто на это не обратил внимания. Каждый считал, что так и должно быть. А когда это же самое сделала Клава, все удивились и начали хвалить ее наперебой.

Читатель, должно быть, уже догадался, в чем здесь секрет: женщина посадила цветы, которые вырвал ее ребенок; мальчик уложил на место камни, которые вывернул сам, а Клава исправила то, что было испорчено кем-то другим. А самое главное — сделала она это сама, по собственной инициативе. Вот это-то и было новым, «необычным», к чему люди еще не привыкли. Такие случаи бросались в глаза и потом долго еще обсуждались на разные лады.

Вот и сейчас здесь, в сквере, одна женщина рассказывала другой:

— Было дело зимой. Холодно. Сильный ветер. Стою это я на улице, жду трамвая. Мимо идет школьница лет одиннадцати. Сумка с книгами у нее висит на локте, а руки спрятаны в муфточке. Остановилась недалеко от меня и высматривает что-то на снегу. А там какая-то железная рогулька валяется. Девочка стоит над ней, раздумывает. Вроде бы хочет поднять, да боится вынуть руки из муфты: железяка-то холодная. Постояла, подумала, да всё-таки наклонилась и подняла. Мне интересно: на что ей та штука, — никуда ведь она не годится. Девчонке, видно, холодно, но ничего, стерпела, подняла железину, отнесла в сторону и… бросила. Так это меня заинтересовало, что я подошла к ней и спросила:

— Зачем ты ее поднимала?

— Да очень опасно, — отвечает: — наедет машина, -еще может шину проколоть.

Я присмотрелась и вижу, что в самом деле опасная железина: твердая, острая. Шину она, безусловно, проколола бы. Даже совестно стало. Мне не то что в голову не пришло бы отбросить, я даже ее не заметила бы, если б не эта девочка. До чего сообразительная, а какая глазастая! Эх, все бы такие были!

— Все дети? — переспросила соседка.

— А почему бы и нет?

— Я думаю, что и нам с вами не мешало бы быть такими, — усмехнулась она.

— Еще бы! — воскликнула первая. — Да только у нас такой привычки нет. Никто нам не подсказал в свое время.

Поблизости сидела еще одна женщина и внимательно прислушивалась к их разговору. Наконец она вмешалась:

— Вы как будто интересуетесь детьми, которые всех удивляют своими поступками. Могу вам сказать, что и мой сын состоит в их организации.

Обе приятельницы быстро обернулись к ней, и одна из них сказала:

— Это делает вам честь. Не очень-то много родителей, которые воспитывают детей в таком духе. Чаще всего никому из нас это в голову не приходит.

Женщина рассмеялась:

— Должна признаться, что и нам такое в голову не приходило. Это они сами в школе, в пионерском отряде додумались. Организовали какое-то «Товарищество Воинствующих Техников» и называют себя «тзвэтовцами». С тех пор у нас в доме чуть надо какую-нибудь мелочь починить, сын сразу всё и делает. Да еще старается, чтобы кто-нибудь другой его не опередил. Это же самое они делают и везде, где только можно, — игра у них такая…

Мимо, по дорожке, с криком и смехом пронеслись трое ребят. Первый, добежав до свободной скамейки, возле которой на траве валялся платок, поднял его и крикнул:

— Есть очко!

Его товарищи начали над ним подсмеиваться:

— Какое ж это очко? Сам для себя нашел. Не понесешь же его в милицию. Кто туда пойдет его спрашивать?

Мальчик, нашедший платок, на какой-то миг растерялся.

— А может, кто-нибудь объявится! — заявил он.

И, подняв платок, закричал на весь сквер:

— Эй, чей платочек?

Какая-то девушка, уже выходившая из сквера, обернулась и узнала свой платок. И после того как мальчик деловито передал ей свою находку, он торжествующе обратился к друзьям:

— Ага! Пишите очко.

Три знакомые нам женщины с любопытством наблюдали эту сцену. Две из них ничего не поняли, а третья сказала:

— Вот вам и тэвэтовцы.

— А при чем тут какое-то очко?

— Это они себе очки записывают за каждое полезное дело. Известно, — дети.

Так постепенно слава ТВТ выходила за пределы семьи. Но всё же это было только начало, и многие жители то и дело всё еще удивлялись необычному поведению каких-то необыкновенных детей.

Под конец расскажем еще одну занимательную историю, попавшую даже в газету. Главный герой этой истории, к сожалению, остался неизвестным: никто даже и не знал, что это был тэвэтовец. В общем, история эта заключалась в следующем.

Когда входишь в городской Парк культуры и отдыха, надо пройти по небольшому деревянному мосту. Мост этот недавно ремонтировали. Кто-то из рабочих, по небрежности, не загнул острый конец гвоздя, и он торчал из столбика как раз на самом ходу. Если бы рабочий мог предположить, что из этого потом получится, он бы, наверное, ночей не спал, его замучила бы совесть. А может быть, он после об этом и в самом деле узнал, может, он и действительно ночей не спал, — только нам об этом неизвестно, и мы ничего определенного тут сказать не можем.

Так вот, на мосту за какой-нибудь час произошло много потрясающих событий.

Кто-то, задумавшись, задел за гвоздь рукой и оцарапался до крови. Остановился, осмотрел руку и гвоздь, буркнул: «Ну и работа!» — и пошел дальше, отирая платочком кровь. Всё обошлось тихо.

Иначе получилось, когда за гвоздь зацепилась девушка и порвала свое выходное шелковое платье. Шла она с молодым человеком в парк на гулянье — и вдруг такое несчастье! Сначала она ойкнула, потом застыдилась и, наконец, заплакала. Молодой человек подбежал к гвоздю, ощупал его и с возмущением закричал:

— Это вредительство! Оставлять такой гвоздь, где столько народу ходит!

Остановились и прохожие. Они сочувственно посматривали на девушку и тоже возмущались:

— За такое разгильдяйство надо под суд отдавать тех, кто так строит!

— И тех, которые должны следить за порядком!

— Что начальство-то смотрит?

— Кто-то должен ведь отвечать!

— В газету писать надо!

Одним словом, возмущение было всеобщее, все сочувствовали девушке. И всё-таки девушка, вместо гулянья, должна была вернуться домой. ..

Народ разошелся. Какое-то время всё было спокойно, если не считать двух смешных случаев. У одной женщины зацепился за гвоздь накинутый на плечи платок. Почувствовав, что кто-то держит ее, она обернулась и крикнула на паренька, шедшего позади:

— Осторожней, молодой человек! Что за глупые шутки?

Тот удивился:

— Что вы, гражданка? Я вас не трогаю.

Только тогда выяснилось, что пошутил не парень, а гвоздь, и женщине пришлось извиниться.

Потом какой-то мужчина со шляпой в руке задел ею за гвоздь, шляпа выпала из рук и полетела в реку. Конечно, трудно было удержаться от смеха, видя, как шляпа плывет по реке, а ее владелец бежит вдогонку за нею по берегу. Но самому пострадавшему, конечно, было не до смеха.

А между тем приближалась минута, когда на мосту должно было произойти самое важное событие нынешнего дня.

К мосту приближался высокий франт в роскошном сером пальто. Шел он так быстро, что полы распахнутого пальто развевались, словно крылья. И вот одним «крылом» он зацепился за гвоздь… Видно, пальто было добротное, потому что треск разорвавшегося материала услышали многие. Молодой человек не заплакал, как девушка: он поставил вопрос совсем иначе, по-деловому.

— Граждане! — обратился он к окружающим. — Прошу вас, будьте свидетелями, что я порвал свое новое пальто об этот гвоздь. Я подам на горсовет в суд: он должен отвечать за причиненный ущерб в общественных местах.

И побежал к тому месту, где стоял милиционер.

— Товарищ милиционер! — сказал он. — Прошу вас составить акт о том, что я порвал новое пальто о гвоздь вот здесь, на этом мосту, где проходят тысячи людей. Я полагаю, что за это должен нести ответственность хозяин города — горсовет.

Когда они подходили к месту, где торчал гвоздь, какой-то мальчуган последним ударом камня окончательно загнул и обезвредил виновника несчастий. Потерпевший, увидев это, набросился на парнишку:

— Ты что тут делаешь? Тебя кто просил совать нос не в свое дело? Товарищ милиционер! Вот здесь был гвоздь, а этот малец его уничтожил. Но неважно, факт остается фактом. Вот свидетели, которые видели.. .

Но свидетели, сдерживая смех, разошлись. Происшествие, как мы уже говорили, попало в газету. Там писалось о разных недоделках, небрежностях, которые подчас допускаются строительными организациями. Среди приведенных примеров был и пресловутый гвоздь на мосту при входе в Парк культуры и отдыха.

«Безусловно, — писала газета, — за такие небрежности должны отвечать те, кто допускает их. Трудящиеся города имеют право требовать, чтобы в общественных местах им не угрожала опасность от каких-то гвоздей. Однако в случае на мосту у Парка культуры и отдыха есть один характерный штрих, который касается всех граждан. Какой-то паренек взял и загнул камнем гвоздь. А разве не мог то же самое сделать каждый? Над этим следует призадуматься».

К этому мы можем только прибавить: среди людей, проходивших тогда по мосту, не одна сотня была и таких, которые уничтожили бы этот гвоздь, но они прошли равнодушными, ничего не заметив. Разные случаи бывают на свете.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, описывающая «кое-что в тысячу раз поважнее», а также рассказывающая, как тэвэтовцы заразили охотой за очками учителей, соседей и даже «профессоров»

Посмотрим теперь, что происходило в Одиннадцатой школе после того, как директор записался в члены ТВТ. Правда, заработав тогда очко, он так с ним одним и остался. Новых записывать себе не просил. Но все видели, что он ежедневно набирал помногу очков.

— Конечно, — говорили тэвэтовцы, — директору не подходит играть с нами. Будем считать его почетным членом.

Зато среди учеников число тэвэтовцев в скором времени возросло до четырехсот. Первое звено составляли «ветераны», основатели ТВТ — Клава, Толя, Павлик, Андрей и другие.

Потом узнали, что и в других школах города появились тэвэтовцы. Тут уже Одиннадцатая школа начала гордиться, что именно она положила начало в этом деле.

Рядом с Одиннадцатой школой помещался детский сад. Оказалось, что и там нашлись тэвэтовцы. Поднимает шестилетний карапуз с полу бумажку и несет воспитательнице:

— Записите оцко!

За каждой соринкой, за каждой соломинкой и спичкой стали гоняться. Подобрали на дворе все щепочки, все лишние камешки.

Было совершенно ясно, что Одиннадцатая школа сделалась лучшей. Восемьсот глаз зорко следили за всяким непорядком и сейчас же всё исправляли. Некоторые заядлые тэвэтовцы даже сожалели, что в школе нелегко стало заработать очко.

Брошка носился по классу и пролил чернила. Надо было вытереть их, а он, как всегда, начал доказывать, что это не он пролил. Но сразу нашлись охотники заработать очко — вытерли без Брошки.

Когда в другой раз, как мы помним, он оторвал палку от географической карты, — повторилась та же самая история.

А в третий раз ему стало стыдно, и он без всяких пререканий подобрал чужие книги, которые разбросал по классу.

Однажды после занятий вожатый заметил, что Карачун возится в коридоре у оконной рамы.

— Ты что тут делаешь?

— Да вот стекло дребезжит, — может вывалиться. Я его гвоздем укреплю.

— Ты член ТВТ?

— Нет, не принимают. Говорят: «Пользы от тебя мало». А я докажу им. Сколько тэвэтовцев в школе, и никто не заметил, что стекло дребезжит.

— Обещаю, что будешь принят, — усмехнулся вожатый.

Порядок в школе был не только потому, что тэвэтовцы исправляли всякую мелочь. Происходило кое-что в тысячу раз поважнее: не могли же члены ТВТ нарочно или даже по неосторожности сделать что-нибудь нехорошее. Мог ли, например, ученик, который своими руками прибивал завеску у парты, ломать ее на другой парте? Мог ли он небрежно обращаться с библиотечной книгой, когда недавно он своими руками подклеивал страницы в такой же книге, порванной кем-то другим?

Мог ли он сбросить на пол и не поднять чужое пальто, если перед тем уже поднимал пальто, сброшенное другими? Будет ли он неосторожно стучать ногами в стену, если он как-то уже замазывал дыру в штукатурке? Если прежде Карачун, вертясь у окна, не думал, что может выбить стекло, то теперь он невольно вспоминал, как сам чинил его. И не было такого ученика, который, стерев со стены слова, написанные кем-то другим, стал бы писать на ней. Когда прежде кто-нибудь вырезал на парте буквы, его товарищи не обращали на это внимания, а теперь никто не мог стерпеть: каждый видел всё по-иному. Вот почему Одиннадцатая школа приняла совершенно другой вид.

То же самое наблюдалось и в семьях тэвэтовцев. Дети — народ такой: если уж расшалятся, так им всё нипочем. А эти стали внимательны и осторожны, потому что привыкли беречь вещи. Тот, кто раз починил свой портфель, больше не швырялся им, как прежде. Жалел он и свои ботинки и свои книги.

Многие ли из ребят, бросая на дорогу или в реку стекло, думают, что кто-нибудь может наступить на него? А тэвэтовец, который «зарабатывал очки», доставая стекло со дна купальни, сам никогда уж не бросил бы его. Сколько ветвей поломали ребятишки на деревьях, особенно на плодовых! А как станешь членом ТВТ да однажды спасешь дерево, то сам, пожалуй, сучка не сломишь.

Вот какие перемены происходили в тэвэтовском племени! Но сами ребята не знали, не ведали, что становятся новыми людьми. Они думали, что занимаются интересной и полезной игрой. Мало того, они «заразили» этой игрой и взрослых.

Первым из взрослых, если не считать вожатого, был директор школы, Антон Иванович. За ним — учитель географии, Сергей Павлович. Хотя очков они, конечно, не собирали и не записывали, но при каждом удобном случае пошутить любили. Пришел однажды Сергей Павлович с новой указкой и сказал:

— Вот я сам сделал указку, запишите мне очко.

Математик как-то нагнулся у парты, поднял чью-то вставочку и, положив на парту, улыбаясь сказал:

— Запишите мне очко.

В учительской часто можно было услышать:

— Антон Иванович! — говорил физик. — Запишите мне очко: я вчера отремонтировал воздушный насос.

— А я вчера заработала два очка, — подхватывала преподавательница литературы. — Сшила дочке шапочку и дала соседям утюг.

— Нет, Елена Андреевна,- смеялся естествовед.- Одолжение не в счет.

— Почему же? — протестовала Елена Андреевна. — Давайте-ка спросим у наших тэвэтовцев.

Такой разговор слышала Клава. Она понимала, что всё говорилось в шутку, знала, что никто спрашивать их не станет, но было приятно сознавать, что пошло это от них.

То же самое случалось и среди учеников старших классов — десятых, девятых, восьмых. Играть с малышами в очки им, безусловно, было не к лицу. Но вспоминать об очках они стали на каждом шагу. Скажем, в классе на стене перекосилась таблица; подойдет ученик, поправит и смеется:

— Запишите очко!

Каждый знал, что это самая обычная шутка, но не каждому было известно, что если бы не тэвэтовцы, то вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание на таблицу и поправил ее.

Не знали этого и сами организаторы ТВТ.

А то идет группа десятиклассников по улице. На пути — знакомый дождевой колодец, покрытый толстой круглой чугунной крышкой. Крышка сдвинута в сторону, должно быть, тяжелой грузовой машиной.

— Стой, братва! — кричит один из них. — Есть случай заработать очко! Пользуйтесь!

И они подвигают крышку на место. Опять только шутка, и опять можно сказать, что, если бы не влияние ТВТ, они прошли бы мимо, как проходили до сих пор не раз.

Дома у тэвэтовцев отец, сделав что-нибудь, обычно подшучивает:

— Ну вот и заработал очко.

Мать, сшив кому-нибудь из детей трусики, тоже смеется:

— Запишите мне очко!

Или приходит соседка и говорит матери:

— Анна Степановна, запишите мне очко: я на дворе подняла с земли и повесила вашу простыню.

Сильнейшее впечатление произвел на тэвэтовцев такой случай; наблюдал его Павлик. Мальчик шел по улице, а перед ним — два солидных пожилых человека. «Профессора», — почему-то подумал Павлик. Им надо было перейти место, где недавно укладывали канализационную трубу. Там осталась незамещенной полоса грязи. Мужчины помоложе через нее перепрыгивали, да и то не всегда удачно, а для женщин и стариков совсем было негоже.

И вот Павлик слышит, как один «профессор», усмехаясь, говорит другому:

— Нужно заработать своему внуку очко. Положу-ка сюда вон ту кирпичину. — Так он и сделал. И Павлик первый воспользовался «профессорской» кирпичиной.

Таким образом, тэвэтовцы увидели, что кое-кто из взрослых перенял их игру. Конечно, взрослые занимались этим в шутку и никаких очков не собирали, но было очевидно, что «заразились» они от тэвэтовцев. А это, что ни говорите, для ТВТ было очень приятно.

— Скоро у нас будут взрослые члены Товарищества Воинствующих Техников! — смеялись пионеры.

А Цыбук солидно сказал:

— Ничего из них не выйдет, — они смотрят на это дело не серьезно, а только смеются. Даже очков не записывают, а без очков — что за игра! Кто захочет даром работать?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, рассказывающая, как Стась никак не мог отделаться от трубы, а Цыбук — от бесплатных очков и, кроме того, как опрокинулся воз сена

Кончились занятия в школе, наступили летние каникулы. Школьники разбрелись, разъехались кто куда. Рассыпалась и армия ТВТ. Только один их отряд сохранился как боевая единица: там были те, кто поехал в пионерский лагерь.

Многие из ребят не теряли связи друг с другом и составили компании в два-три человека. Иные в продолжение двух месяцев оставались одиночками.

Стась, например, сейчас не ходил каждый день в школу со своими приятелями, не перед кем ему было теперь гнаться за очками, и он о них не думал. Теперь больше всего по душе ему была река. Кому не охота летом искупаться?

Дорога к реке шла мимо завода. А там, у самой дороги, лежали чугунные трубы. Одна из них откатилась, и ее конец доставал до самой колеи. И каждый, кто проезжал, задевал колесом за трубу.

Как водится, на это никто не обращал внимания. Не собирался заниматься такими делами и Стась. Но что поделаешь, если глаз члена ТВТ без ведома хозяина сразу замечает непорядок!

Стась приостановился, но махнул рукой и пошел дальше. «Да ну их, в такую жару возиться! Обойдется и без меня».

Сделал несколько шагов, смотрит — навстречу едет воз. Интересно, — зацепится или нет? Стась стал наблюдать.

Телега зацепилась не одним, а двумя колесами сразу. Скрежет чугунной трубы неприятно резанул слух. Казалось, что кусок трубы отломился.

«Нет, так оставлять нельзя! А что, если машина зацепится? Будет делов… И работы тут пустяки. Взял да подвинул на полметра — и всего-то. Даже и я мог бы — подсунуть только палку. Но уж пускай…»

Вот он вышел в поле. Впереди видна река. Солнце печет, над головой заливаются жаворонки, в траве стрекочут кузнечики. Как хороша в такую пору вода!..

Но вот горе: что-то засело в голове, словно позабыл что или дома какая-нибудь неприятность ждет; не хватает чего-то, мешает, словно костры за ворот насыпалось… Наконец он догадался, в чем дело: ведь это труба не дает покоя!

Повернулся, зашагал обратно, подобрал по дороге палку, подбежал к трубе, подвинул. И тогда сразу стало легко, весело на душе и никакой костры за рубахой не чувствовалось; весь день прошел в наилучшем настроении.

… Цыбук тем летом жил в МТС, где его брат работал трактористом.

Боря Цыбук, как мы помним, успел набрать очков больше всех. Он не отказался бы и еще немножко «подзаработать», но ведь здесь он был один, и вести счет очкам, кроме него самого, было некому. Ну, а кто поверит, что он набрал, допустим, семьдесят девять очков? Как доказать? Дома всё-таки это кое-как и можно сделать. И то, когда он однажды сразу принес девятнадцать очков, ему не поверили, даже смеяться стали.

А потом, когда проверили, все остались с носом. А здесь — как проверишь? ..

На какой-нибудь десяток очков он мог бы еще набрать документов. А на семьдесят девять не наберешь, и очки пропадут зря. Кто же будет «даром» работать? Стоит ли гнаться за десятком очков, если он за один день набрал девятнадцать? А тут и сотню нахватать ничего не стоит. Конкурентов-то нет. Там на какой-нибудь несчастный окурок сто человек целятся. А тут и дохлый котенок от тебя никуда не уйдет.

Правда, этого дохлого котенка Цыбук закопал, но просто так, чтоб под ногами не валялся. Но, кроме дохлых котят, имелось и многое другое. Неужели ж всё это даром делать?

И так уж у него пропало четыре очка! Он выкатил в огороде из борозды большой камень; связал два кола в изгороди; вырвал огромный куст крапивы, росший у самой тропинки, где ходили босиком, и, наконец, привязал к колышку маленькую яблоню, которая сгибалась от ветра. Всё это он сделал так, между прочим, потому что попалось на глаза и само просилось в руки. Пускай уж четыре очка пропадают. Но это вовсе не значит, что всё время надо «бесплатно» работать.

Он расхаживал и наблюдал, как работают машины, как их ремонтируют, как ведутся сельскохозяйственные работы, иногда даже помогал, но делал это как самый заурядный гражданин, а не тэвэтовец. Собственно говоря, и здесь попадались вещи, за которые полагалось начислять очки. Но что поделаешь, если учета нет? Неужели требовать справку, что, дескать, «Борис Цыбук заметил, как ребенок сыпнул в масленку песку, а он предупредил, когда из этой масленки уже собирались смазать машину». Стыдно просить такой документ, а очко пропало. Да мало ли таких очков? Вот недавно он заметил дыру на мосту. Дыра небольшая, круглая и совсем не мешает ходить машинам. А конь как-то раз чуть не сломал ногу. Колхозник выругался и поехал себе дальше. Не дожидаться же, пока другая лошадь сломает ногу. Цыбук взял, да и забил дыру. Отличное очко было! И опять пропало. Никто даже не знал об этом.

И так на каждом шагу. Прямо обидно становится. Кажется, не смотришь, не думаешь, а оно, как нарочно, само в глаза лезет. Можно, конечно, пройти и мимо, не делать. Но как ты будешь спокойно смотреть, когда крыша сарая светится над самым сеном? Отверстие, правда, небольшое, и его никто не видит, но осенью немало воды через него попадет на сено. Уж если пропало шестьдесят шесть очков, пускай пропадает и шестьдесят седьмое!

Или, к примеру, взять урожай. Охраняют рожь в поле, а не видят, что делается у реки. Каждый член ТВТ сразу заметил бы, что натрушено соломы возле берега. Значит, кто-то тихонько подъезжает на лодке и таскает с берега. Тэвэтовец сейчас бы догадался осмотреть все лодки, нет ли там зерен. А тут не сообразили, пока Цыбук не нашел. А отсюда уже добрались и до лодыря Кухальского.

Об этом факте так много говорили, так хвалили Цыбука, что он, наконец, отважился попросить:

— А бумажку дадите мне, что это очко я заработал?

— Какое очко? При чем тут очко? Что за очко?

Цыбук вынужден был объяснить, в чем дело. Ну и посмеялся же народ! Но таким смехом, какой всякому хотелось бы слышать на свой счет.

А в результате всего этого получилось такое, о чем Цыбук и во сне не мог мечтать.

Выступил комсомолец Карнейчик и сказал:

— От имени комсомольской ячейки обещаем тебе выдать свидетельство не только на это «очко», но и на все, какие у тебя будут. Валяй, братец, дальше! И заработай еще одно большое «очко»,- организуй ТВТ среди наших ребят.

После каникул Цыбук представил в главный штаб Товарищества Воинствующих Техников огромный «реестр» с официальными подписями и печатью. В этом реестре значилось сто девяносто семь очков, среди них, между прочим, был и куст крапивы…

Совсем по-другому действовали тэвэтовцы в пионерском лагере. Здесь сохранилось организованное боевое ядро ТВТ.

Первые же выступления тэвэтовцев заинтересовали и захватили весь лагерь. Через несколько дней лагерь представлял собой единое Товарищество Воинствующих Техников.

Прежде всего началась «охота» в своем лагере. И — удивительная вещь! — откуда взялось столько «добычи»? Вчера еще казалось, что всё было в порядке, пионеры здесь жили, ходили и ничего особенного не видели. А сегодня вдруг, как из-под земли, появилось столько всякой всячины, что каждому хватило вволю очков.

Вот, кажется, всё уже высмотрено и исправлено, придраться не к чему. А между тем смотришь — старые тэвэтовцы всё находят да находят. Каким образом? Откуда? Поднатужились новые, присмотрелись — и впрямь есть, только не умели подметить так, как это выходило у старых.

Не прошло и недели, как у всех в лагере будто глаза подменили. И перед этими глазами открылся новый мир.

Взять хотя бы такую вещь, как деревянные ступеньки крыльца. Одна доска там давно оторвалась и подпрыгивала, когда на нее ступишь ногой. Каждый рисковал сломать ногу. А если нога наступала на самый конец доски, то подвергался опасности и лоб соседа.

И когда Клава начала прибивать эту доску, многие (еще не тэвэтовцы) окружили ее и удивлялись:

— Это каждый из нас давно мог бы сделать!

Или сколько раз они бегали на реку купаться и сколько пионеров ударялись об острый корень срубленного куста у самой стежки, не один даже плакал, — и только сейчас заметили, какое это хорошее очко.

Да разве перечислишь все те очки, которые сразу появились перед прозревшими глазами!

Андрей ухитрился и в лесу найти очко: взял, да и высвободил елочку от навалившегося на нее сухого дерева.

Но всё было мелочью по сравнению с охотой за очками в соседнем колхозе. Вот уж где находили богатую добычу! Тэвэтовцы беспрерывно совершали налеты на колхоз. Между отрядами началось азартное соревнование. Впереди, разумеется, всегда была группа «ветеранов» ТВТ, куда входили старые, заслуженные деятели: Андрей, Павлик, Клава, Яша, Соня, Таня, Нина.

— Эх, если б еще и Цыбук был здесь! . . — частенько сожалели они.

Но надо сказать правду, что и без Цыбука они достаточно проявили себя. Однажды, бродя по лесу, вышли они на глухую лесную дорогу. Смотрят — на ней глубокая колдобина. Миновать телеге ее никак нельзя: кругом деревья. Как ни крутись, а одним колесом непременно угодишь в колдобину. Да и следы показывали, что так именно через нее и ездили. Но какой крен должен быть при этом! Вдруг послышался скрип колес и меж деревьев показался воз сена.

— А ну-ка, как он проедет? — заинтересовались пионеры.

Но возчик, видно, и сам знал эту яму. Он загодя приготовился, даже уперся плечом в воз и осторожно направил коня.

Заскрипели колеса, воз накренился, вот-вот опрокинется; у возчика на висках надулись жилы. Бросились и ребята на подмогу, а конь, казалось, готов был разорваться от натуги.

Воз выбрался, а возчик, поблагодарив детей, зашагал себе дальше как ни в чем не бывало.

— Давайте возьмем это очко, сказал Павлик товарищам.

— Если бы лопату достать, тогда бы еще можно было,- отвечали ему ребята.

Пока дети совещались, подъехал второй воз. Опять началось то же самое, с той только разницей, что дяденька попался горячий и всё время ругал и колдобину, и коня, и сено, и всех на свете. Может, потому и переправа получилась неудачной: воз опрокинулся. Ругань еще больше усилилась. Но, несмотря на это, воз оставался лежать на боку.

Попавший в беду дяденька ходил вокруг да около и не знал, как к возу подступиться. Вертелись и пионеры.

Вдруг Андрей крикнул:

— Есть предложение! Если обвязать веревкой воз, а второй конец обмотать вокруг дерева и тянуть, то у нас сил хватит, чтобы поднять его. Лишь бы веревка выдержала.

Колхозник посмотрел на него, усмехнулся и сказал:

— А, пожалуй, ты верно говоришь, чтоб тебе большим вырасти.

К огорчению Андрея, идея его не понадобилась. Подъехали две встречные порожние подводы, и этого подкрепления хватило, чтобы поднять воз.

Люди поехали каждый в свою сторону. На дороге остались только следы натрушенного сена.

— Давайте завалим яму хотя бы хворостом и каменьями, — предложил Яша.

Работа закипела. Вскоре над колдобиной появилась куча веток. Ребята начали весело прыгать по ней, чтобы утрамбовать. Потом собрали и набросали туда камней. Еще навалили хвороста, еще набросали камней, даже земли руками подсыпали. И напоследок покрыли всё это еловыми ветками.

Так работали они, пожалуй, часа полтора, очень устали, но удовлетворение было сильнее усталости.

И когда уже собирались домой, возвратились с возами сена те самые дяденьки, которые помогали поднимать воз. Они еще издали приготовились к опасной переправе. Задний воз остановили и оба подперли передний. Когда же подъехали к выбоине, то радости и удивлению конца не было.

— Неужели это вы сделали?

— А то кто же? — гордо отвечали тэвэтовцы.

— Ай-яй-яй! Вот молодцы-то! А сколько муки было! Вот спасибо-то вам!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ , и последняя, где рассказывается, как Цыбук попал в «мертвые души», как был наказан дерзкий камень и как, наконец вожатый сказал то, что хотел сказать раньше

Когда осенью снова собралось в школе всё Товарищество Воинствующих Техников и подсчитали очки, получилось что-то невероятное: семнадцать тысяч восемьсот восемьдесят девять очков!

Впереди, конечно, шел Цыбук: он набрал со времени вступления в ТВТ шестьсот тридцать семь очков.

Число членов ТВТ всё росло и росло. Активнее всех были новички. Они азартно гонялись за очками, совсем как Цыбук. Но через некоторое время то один, то другой терял интерес к этому занятию и отставал. Но на его место приходили новенькие — и, таким образом, в товариществе всё время бывали то приливы, то отливы. Всё же через полгода стало заметно, что актив ТВТ не растет, а уменьшается.

На совете отряда подняли тревогу:

— На бумаге числится очень много членов ТВТ, а фактически их, пожалуй, и половины не наберешь. Поиграют, поиграют, да и бросят. А мы так и не знаем, сколько же у нас фактически членов. Даже такие ветераны, как Цыбук, отошли от этого дела в сторону; давно уж он не давал нам ни одного очка. А такие, как Карачун, поиграли с неделю, да и перестали. Надо что-то предпринять, чтобы оживилась деятельность ТВТ. Если еще кое-что и делается, так это у новичков, а бывалые тэвэтовцы, за небольшим исключением, совсем сложили руки. Можем ли мы их считать членами ТВТ?

Тревога тэвэтовского актива, понятно, была вполне уместна, но по секрету мы скажем: среди детей это явление обычное. Все мы знаем, что чуть не все дети с большой охотой берутся за новое для них дело и довольно быстро бросают его, чтобы увлечься чем-нибудь другим. Сплошь и рядом можно наблюдать, как в каком-нибудь районе города множество ребят бегают по дворам и улицам и гонят перед собой обруч или колесо. Неделями, месяцами слышишь здесь диньканье этих обручей, а потом всё затихает. Обручи теперь гоняют где-то в другом конце города, а здесь ребята увлеклись тем, что пускают голубей из бумаги. Отныне тут видишь только голубей. Самим детям кажется, что они никогда не бросят этого занятия. Но вскоре, позабыв про голубей, они начинают мастерить какие-то деревянные штуковины на шарикоподшипниках. Держась за «руль», они катятся на одной ноге по тротуарам, и вы беспрерывно слышите тарахтенье этих «машин». А потом и это исчезает. Наступает, например, полоса собирания почтовых марок или так называемых переводных картинок.

Так бывает везде, так делает большинство детей. Но есть и меньшинство, которое не бросается из стороны в сторону, а подолгу занимается одним и тем же делом. Такие дети обычно бывают более постоянными, серьезными, энергичными и дисциплинированными. Из них впоследствии получаются выдающиеся специалисты.

Вполне понятно, что и в деятельности ТВТ совершались подобного рода процессы.

Увлечется, загорится паренек; даже тогда, когда спать ложится, думает, где бы завтра схватить очко, а потом и остынет. Спустя некоторое время, если организация работает хорошо, он может снова увлечься тем же. Только наиболее настойчивые не оставляли начатого дела. Они не хотели мириться с таким положением вещей и подняли этот вопрос на сборе.

Но вожатый слушал их выступления спокойно и даже чему-то улыбался.

— Я не против того, чтобы каким-нибудь путем оживить деятельность ТВТ, — сказал он наконец. — Но что касается роста количества членов ТВТ, то я смотрю на это совершенно иначе. Я считаю, что Товарищество Воинствующих Техников — это такая организация, в которой количество членов может только расти, но ни в коем случае не уменьшаться.

— Да? Так уж и не уменьшаться? — послышался недоверчивый голос.

Со всех сторон посыпались недоуменные возгласы:

— Мы ведь своими глазами видим, как много народу отсеивается!

— Отсев бывает в каждой организации.

— Не считать же членами все «мертвые души»!

— Вот именно, — подхватил вожатый, — наша организация тем и отличается, что даже все, как вы называете, «мертвые души» всё-таки остаются ее членами.

Дружный смех заглушил его слова:

— Чего стоит такая организация?

— Вот так организация!

Пионеры сгорали от любопытства. Вот уже вторично вожатый говорит что-то совсем непонятное. В чем здесь собака зарыта? Несуразица какая-то. А вожатый улыбаясь продолжал:

— Потому и я называю ТВТ организацией, которая и при таких условиях сохраняет всё свое значение. Чтобы убедиться в этом, я предлагаю произвести опыт. Возьмем камень и положим его посреди тротуара, где должны пройти Цыбук и Карачун. Кроме них, наверно, и еще кто-нибудь из «мертвых душ» пробежит; вот тогда и посмотрим, являются ли членами ТВТ «мертвые души».

Стояла весна, денек выдался погожий. Выбрали место. Улица была, так сказать, самая заурядная: не центральная, но и не окраинная. Соответственно и прохожих было не очень много, так что удалось положить камень, не обратив на себя внимания окружающих.

Вожатый, Клава, Яша, Павлик и Андрей выбрали для себя поудобнее позицию, спрятались и стали наблюдать.

Всё дело сразу же испортил какой-то пожилой железнодорожник. Шел он тихо, не торопясь, увидал камень посреди тротуара, приостановился, а потом взял его двумя руками и отбросил в сторону.

— Лучше б он сегодня был не так аккуратен! — пробурчал вожатый. — Но ничего не поделаешь. Сбегай, Андрей, положи обратно.

Андрей побежал, улучил минуту и опять положил камень на тротуар.

Прошло несколько человек; они старательно его обходили.

Затем показалось пять учеников младших классов из Одиннадцатой школы.

— Ну, эти-то наверняка возьмут! — засмеялся Павлик. — Это ведь новые тэвэтовцы.

А малыши уже вперегонки бежали к камню и кричали: «Очко!» Да еще отнесли камень так далеко, что бедному Андрейке пришлось попыхтеть, пока он водворил его на прежнее место.

Потом пробежало несколько учеников из других школ. Один перепрыгнул через камень, другой толкнул его ногой, а третий вообще не обратил внимания.

— Вот видите, что значит — не члены ТВТ! — сказал вожатый своим пионерам.

Следом бежали два ученика, тоже не из их школы. Направлялись они как будто прямо к камню. Так оно и вышло.

— Есть очко! — крикнули они и убрали камень.

— Тэвэтовцы! — радостно зашептали наши пионеры.

«Ветераны» почувствовали приятное волнение: что ни говори, а все это с них началось, и вот теперь они видят, как совершенно незнакомые, «чужие» ребята делают начатое ими дело. Не меньше их был доволен и вожатый.

— По такому случаю я готов лишний раз потрудиться! — сказал Андрей, побежав к камню.

Мимо камня прошло сразу несколько человек. Кто-то споткнулся, что-то пробормотал, а когда прошли, — камень остался на месте.

Потом нашелся человек, который старательно откатил ногой камень в сторону. Яше пришлось катить его обратно.

Только он вернулся на место, как ребята заегозили:

— Цыбук! Цыбук!

Все встрепенулись. А вожатый почувствовал, что у него сердце забилось немножко сильнее, чем следует. Это ведь был экзамен не только для Цыбука, но и для вожатого, и для всего ТВТ.

А Цыбук шагал себе преспокойно, смотрел на проезжавшие автомобили, поглядывал он и на тротуар, но ничто не свидетельствовало о том, что его заинтересовал камень, хотя тот и должен был уже попасться ему на глаза.

Вожатый замер.

«Возьмет или не возьмет?..»

От этого зависело очень многое. Он ведь так смело и уверенно утверждал, что члены ТВТ не могут быть «мертвыми душами», что они всегда выполнят свои обязанности. Даже взялся доказать это пионерам. И если сейчас Цыбук подведет, будет стыдно не только перед ребятами, но и перед самим собой.

«Возьмет или не возьмет?..»

Цыбук вплотную подошел к камню. Остановился. Но вместо того, чтобы посмотреть на камень, загляделся на трактор, который быстро катил на резиновых шинах и тащил за собой платформу.

Вожатому стало не по себе. Пионеры насмешливо перемигивались.

Цыбук, не сводя глаз с трактора, медленно нагнулся, взял камень в руки и отнес его в сторону.

— А что?! — воскликнул вожатый. — Не говорил ли я вам, что «мертвых душ» в ТВТ не бывает? Если кто-нибудь научился видеть и понимать, так уж не сможет не сделать, хотя бы даже он и не думал, не хотел этого!

— Ну, что касается Цыбука, это понятно! — сказал кто-то из ребят. — Он ведь был самый заядлый член ТВТ.

— Таким же он остается и сейчас!- твердо сказал вожатый.

— Пусть будет так. Но сколько ведь и таких, которые и прежде ничем себя не проявляли! А вот как раз идет один из них — Антоша Аскерко!

Андрей к тому времени уже успел положить камень на прежнее место. Ребята опять притаились. Антон подошел к камню в то время, когда какой-то человек споткнулся о него и сердито сказал:

— Бросают камни на самой дороге!

Антон остановился, засмеялся и убрал камень.

— Ну, вот и еще факт! — восторженно восклицал вожатый. Но и против этого был выдвинут довод: Антон обратил внимание на камень только потому, что у него перед носом человек споткнулся. А если бы этого не случилось, он наверняка прошел бы мимо.

— Так ведь он не только обратил внимание, но и убрал камень! — доказывал вожатый, — Обождем еще Карачуна.

А пока Карачуна не было, случилось вот что.

По тротуару шла женщина и вела за ручонку двухлетнего ребенка. Ребенок споткнулся о камень и заплакал. Мать начала успокаивать его:

— Не плачь, не плачь. Успокойся. Этот камень тебя обидел? Вот мы сейчас зададим ему! Вот, вот ему! Вот как! Вот! Будет он знать, как обижать маленькую Тамарочку! Ну, тише, тише! Мы ему надавали за это!

И «побитый» камень остался печально лежать на прежнем месте.

Наконец появился долгожданный Карачун. Шел он неровно, то приостанавливался, то бежал, то сворачивал в сторону. Увидел собаку и запустил в нее камушком.

Вожатый мало надеялся на него, но утешал себя тем, что предыдущие два случая всё-таки оправдали его надежды. Карачун сразу же заметил камень и толкнул его ногой. Тяжелый камень чуть стронулся с места. Тогда он толкнул его еще раз. Потом ступил два шага вперед и остановился. Посмотрел на камень, о чем-то подумал, потом… вернулся, поднял камень и швырнул его в сторону!

… На другой день, встретив Цыбука, вожатый спросил:

— Ну как, не добыл новых очков?

— Да ну их! Хватит и тех, что набрал! — улыбаясь ответил Цыбук.

— А мы видели, как ты вчера убрал камень с панели, — сказал вожатый.

— Ну и что ж такого? — ответил Цыбук. — Неужели оставлять, чтобы мешал?

Спустя несколько дней вожатый созвал активистов ТВТ, рассказал им об «экзамене» для «мертвых душ» и прибавил:

— Помните, когда мы обсуждали устав Товарищества Воинствующих Техников, я не докончил одной своей мысли, которой вы все тогда заинтересовались? Я имел в виду приблизительно то, что теперь мы увидели. Это означает, что в деятельности Товарищества Воинствующих Техников не только очки ровно ничего не значат, но даже и сделанное вами не является само по себе главным. Тогда я вам об этом не сказал, чтобы вы не потеряли интереса к вашему делу, как игре. А теперь я могу сказать вам — уже закаленным тэвэтовцам: нет особой беды в том, что многие из вас уже не интересуются очками. Важно, что вы хоть какое-то время побыли тэвэтовцами, — значит, ими навсегда и останетесь до самой старости. Главный смысл Товарищества Воинствующих Техников не в том, что его члены сейчас сделают, а в том, что они и в дальнейшем останутся заботливыми хозяевами. А все советские люди должны быть заботливыми хозяевами, потому что у них огромное общественное хозяйство. Вот что кроется за вашей «игрой».

— Могу еще сказать вам, — продолжал вожатый, — что в недалеком будущем для Товарищества Воинствующих Техников будет создана прочная база — специальные мастерские ТВТ, где будет всё для какой угодно работы. Каждый из вас может пойти туда и с помощью инструктора сделать для себя всё что угодно, по любой специальности — слесарной, столярной, сапожной и так далее. Только одно нужно: чтобы умел всё делать сам. Мы уже знаем: каждый, если захочет, многое может сделать. Определенная специальность требуется для работ посложнее, а простейшие — под силу каждому. Это вы и сами уже доказали…

Перед Товариществом Воинствующих Техников открывались широкие пути в будущее…

ГЛАВА ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ, написанная пятнадцать лет спустя и рассказывающий о встрече автора с техником Борисом Иванычем

В 1948 году газета попросила меня побывать на строительстве одного из домов у нас, в Минске. Надо было ознакомиться с ходом работ, с людьми и написать для газеты очерк.

Встретили меня там приветливо. Всё показали, объяснили. Строители знали, что приехал корреспондент, а фамилией моей не интересовались. И вот с первого посещения стройки внимание мое привлек какой-то Борис Иваныч, которого я пока еще в глаза не видел.

— Борис Иваныч сказал, — говорили рабочие таким тоном, словно этот Борис Иваныч был бог весть что за авторитет.

А между тем я знал, что главного инженера звали вовсе не Борисом Иванычем.

Мне приходилось слышать, что и он почти так же, как рабочие, повторял:

— Надо поговорить с Борисом Иванычем.

Когда я спросил, кто же такой этот Борис Иваныч, мне ответили:

— Наш старший техник. Золотой человек!

«Это, должно быть, старший по возрасту и самый опытный техник», — подумал я и сразу представил себе сурового на вид мужчину с седыми усами, серьезного, внимательного, всеведущего. Поговорить с ним было бы очень интересно и полезно. Но встретил я его лишь,через несколько дней, а то всё попадал сюда в такое время, когда его не было. Наконец рабочие сказали мне:

— Вон Борис Иваныч идет!

Я обернулся и увидел. .. и вовсе не старика, а молодого парня лет двадцати, невысокого, с округлым лицом, острым носиком и подвижными глазками.

Меня ему представили:

— Это корреспондент, которого к нам прислали на стройку.

— Очень приятно, — ответил он, пожимая мне руку.

Но тут же, увидев машину, с которой сгружали стальные трубы, бросился к ней.

— Кто вам велел сгружать здесь?! — услышал я его голос. — Смотрите, куда придется таскать их, когда они пойдут в дело. Сколько понадобится лишнего труда и времени! Сгружайте вот здесь. И концами в эту сторону, — удобнее брать будет.

«Ого! — подумал я.- Этот паренек всё предусматривает!»

Тут к нему подошел бригадир, и техник отправился с ним. Поднявшись на леса, он в одном месте стал подпрыгивать. Мне стало смешно: видать, весельчак парнишка… А он опустился на колени и стал к чему-то присматриваться. Я снова услыхал его голос;

— Эге! Да тут доски когда-нибудь оторвутся! Кто-нибудь свернет себе шею. И как этого никто не видит? ..

Так вот для чего он подпрыгивал! Вот тебе и «весельчак»!

Я направился в его сторону. Техник, заметив меня, крикнул сверху:

— Извините, я сейчас!

Но мне не надо было его извинений; хотелось просто понаблюдать за ним со стороны.

— Ничего. Я обожду, — ответил я.

Чем больше я за ним наблюдал, тем больше удивлялся его внимательности и практической смекалке. В одном месте он посоветовал каменщику удобнее расположиться, чтобы работа шла споро, в другом заметил под ногами какой-то обрубок, мешавший рабочим при ходьбе. Одним словом, он знал всё и всё видел. Значит, недаром его так уважали. Непременно надо побеседовать с ним в свободное время.

Когда он, наконец, возвратился ко мне, я спросил:

— Простите, сколько вам лет?

Он рассмеялся:

— Двадцать седьмой пошел.

— Неужели? А я думал, не больше двадцати.

— Это, наверно, потому, что я не женат еще, — пошутил он.

— Мне очень хотелось бы побеседовать с вами в свободную минутку. Если позволите, я зашел бы к вам.

— Что ж, можно, — отвечал он. — Я буду дома в восемь часов. Живу недалеко. — Он взглянул на часы. — Сейчас пора в столовую, пообедать. Хотите, по пути покажу, где живу?

Мы вышли на улицу.

— Мне кажется, я вас где-то видел, — сказал Борис Иваныч, взглянув на меня. — Вы в Мозыре не бывали?

— Не приходилось, — отвечал я.

— А на фронте?

— Тоже не был.

— Значит, показалось.

Мы свернули в узкую улочку. По канавке у тротуара от-куда-то бежала вода. В одном месте получилась запруда, и вода образовала большую лужу. Какой-то мальчонка совсем уже собирался влезть в нее… Мой спутник поднял с земли щепку и разрушил всю плотину. Вода быстро сходила. ..

— Есть очко! — сказал он, бросая щепку.

— Что, что вы сказали? — с удивлением спросил я.

— Это мы когда-то в детстве такую игру придумали, — ответил мне он. — Сделаем что-нибудь такое, и…

— Значит, вы были тэвэтовцем? — перебил его я.

Теперь он даже остановился от удивления.

— А вы откуда знаете?

— Книжку такую читал, — отвечал я.

В эту минуту мы подошли к заново отделанному домику, и Борис Иваныч сказал:

— Вот и моя землянка. В эту дверь, направо. В двадцать ноль-ноль буду вас ждать.

Военная терминология свидетельствовала о том, что Борис Иваныч бывал на войне.

Я свернул влево, а он пошел прямо.

В назначенное время я входил в его «землянку». Это была светлая комната с холостяцкой обстановкой, но не с холостяцким порядком. Всё здесь было на своем месте, и одно дополняло другое. Каждая вещь имела свое определенное место, так что в любую минуту ее легко было взять.

— Сразу видно, что живет здесь бывший тэвэтовец, — заметил я.

— Почему бывший? — словно обиделся Борис Иваныч..- Вожатый наш говорил, что тэвэтовцы никогда не могут быть бывшими, что они до самой смерти остаются настоящими патриотами ТВТ.

— Вы и сейчас считаете себя таким же?

Борис Иваныч суетливо развел руками и покивал головой:

— Ничего не поделаешь. Даже если б и хотел, не мог бы оставить эту привычку. Разница только в том, что очков сейчас не записываю.

Потом серьезно добавил:

— Я рассуждаю так: в социалистическом обществе все люди постепенно становятся «тэвэтовцами». Ну, а если к этому привык еще в детстве, то, безусловно, назад не пойдешь. У меня до сих пор сохранилась книжка «ТВТ».

— Неужели?! -даже привскочил я.

— Дело в том, что я давно уже разыскивал эту книжку, чтобы переиздать ее, но никак не мог отыскать. Фашисты во время войны уничтожили наши библиотеки.

И вот помог счастливый случай! Борис Иваныч немало удивился, что я так заинтересовался этой книгой, достал и подал мне. Книга была так истрепана, что и хранить ее не стоило бы. Я сказал об этом Борису Иванычу.

— Как же мне не беречь ее, — сказал он, — если в ней обо мне самом написано. Видите, даже в заголовке: «… как Цыбук добывал очки».

— Так вы… вы… Цыбук? — еле дыша прошептал я.

— Как видите, — отвечал он, видимо польщенный, что его имя произвело такое сильное впечатление, а потом спросил: — Неужели вы так хорошо знаете и помните эту книгу?

— Знаю… Помню.. . — отвечал я, перелистывая страницы, а сам думал: сказать ли ему сейчас, почему я помню, или немного обождать? Если скажу сейчас, наши отношения сразу изменятся. Лучше порасспрошу его, пока он не знает, кто я такой.

В том, что я его не узнал, ничего удивительного нет: между двенадцатилетним и двадцатисемилетним человеком очень большая разница. Да и ему, конечно, нелегко было узнать человека, которого он видел когда-то в детстве раз или два. Разговаривал я с ним, кажется, только однажды, а все сведения собирал от других.

— Как вы считаете, — наконец спросил я, — правильно ли автор написал о вас?

Он усмехнулся.

— Как вам сказать? В общем — правильно, а в отдельных случаях много неточностей. Вот, например, он пишет, что я был каким-то пассивным, невнимательным, ничем не интересовался. Это автор выдумал или ему кто-нибудь неверно рассказал. Мне кажется, я всегда был таким, как сейчас. Потом автор навыдумывал мне много очков, о которых я и не знал даже, а также всякие слова, которых я не говорил.

— А насчет вашего пристрастия к охоте за очками? Насчет «реестра»?

Цыбук от души рассмеялся:

— Что касается очков, то я действительно гонялся только за ними, и если что-нибудь делал, то только из-за них. И «реестр» тоже мне выдали. Я тогда не знал, что они надо мной подшутили. Но автор добавил в этот реестр добрую сотню очков.

— А вы не обижаетесь на него за то, что он кое-что выдумал?

— Нет. Всё же, когда читаешь книгу, то этот Цыбук кажется симпатичным парнишкой. Что уж мне обижаться? Напротив, я очень благодарен ему.

— А вы встречались с автором, беседовали с ним?

— Разговаривал как-то один раз. Он как будто немного напоминал… — тут он пристально посмотрел на меня, а затем встал. — Простите, быть может… это вы?

— Да, это я…

Дальнейшее уже не интересно читателям. Скажу только, что Цыбук выручил меня, дав сбереженную им книгу. Выходит, я не зря уделил ему столько внимания в ней. Ему за это я подарил несколько экземпляров нового издания.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой говорится, как Нина порвала чулок, как отец упал со стула и как Толя мештался по улице

ГЛАВА ВТОРАЯ, рассказывающим о том, как крыса напугала Андрейку, и о том, как Андрейка поймал вора

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. где опять говорится совсем о другом, например: паи облили керосином хлеб, как Павлик катален на «колбасе» и как потом все крикнули три раза: «Почтальон!»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой рассказывается о том, как мать воевала со сковородкой, как Клаве пришлось откусить гвоздь и как тетка Марья ничего в толк взять не могла

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой рассказывается, как дети будто бы впервые увидели, что происходит вокруг них, и читатель (тоже впервые), наконец, узнает, что такое ТВТ

ГЛАВА ШЕСТАЯ, рассказывающая, как все родители ахнули и как Толя предложил устроить «аптечку» из молотка, напильника, клещей и других «лекарств»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, о том, как Павлик отвинчивал всё, что отвинчивается, Нина пускала пузыри, а весь мир разделился на две части

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой рассказывается, как Соню постигло несчастье, Цыбук заинтересовал учителя, а ботинок разинул рот

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, самая серьезная, потому что в ней подробно описывается «брызгалка», говорится о реорганизации ТВТ (и о том, как вожатый хотел что-то сказать, но не сказал, и, наконец, о том, как сам директор заработал очко

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, совершенно необычайная, потому что в ней рассказывается о том, как ребята суют пос не в свое дело, взрослые всё толкуют наоборот, а, об одной истории даже в газете было напечатано

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, описывающая «кое-что в тысячу раз поважнее», а также рассказывающая, как тэвэтовцы заразили охотой за очками учителей, соседей и даже «профессоров»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, рассказывающая, как Стась никак не мог отделаться от трубы, а Цыбук — от бесплатных очков и, кроме того, как опрокинулся воз сена

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ , и последняя, где рассказывается, как Цыбук попал в «мертвые души», как был наказан дерзкий камень и как, наконец вожатый сказал то, что хотел сказать раньше

ГЛАВА ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ, написанная пятнадцать лет спустя и рассказывающий о встрече автора с техником Борисом Иванычем Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg