«Пограничное лето»

Пограничное лето (fb2) - Пограничное лето 611K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Иванович Петунин

Павел Иванович Петунин Пограничное лето

От автора

Граница…

Самый край Советской земли, где круглые сутки, в летний зной, в осеннюю непогодь, в зимнюю стужу, несут свою службу часовые рубежей нашей Родины — пограничники, люди в зеленых фуражках. Они всегда настороже, всегда в боевой готовности, всегда готовы дать отпор врагу.

На границе люди живут особой жизнью, в которой увлекательная романтика тесно переплетается с напряженной боевой и специальной учебой.

Вот уже несколько лет подряд я выезжаю на пограничные заставы, присматриваюсь к жизни пограничников, в которой много интересного и поучительного. На заставах встречаюсь не только с солдатами, которые круглые сутки несут свою почетную и ответственную вахту. Живут на заставах и семьи офицеров и сверхсрочников. И в каждой семье есть дети. У них тоже особая жизнь, у этих ребят-пограничников. Вот об этом я и попытался рассказать в своей новой книжке — «Пограничное лето».

Первый день

Надпись на скале

Отец и сын ехали в автобусе. Отец дремал — вот-вот клюнет носом спинку сиденья впереди или боднет сидящего там толстого дядьку в коричневой шляпе. Сын же во все глаза глядел по сторонам, нетерпеливо ерзал и время от времени хмуровато поглядывал на отца: так много интересного кругом, так хочется поговорить, а он свистит носом и ничего не замечает.

Автобус, гудя и чихая мотором, взобрался на вершину очередной горы, и Костя заметил сооружение, которое раньше видел только на картинках в книжках про войну. Он увидел настоящий дот! И захотел поделиться с отцом этим открытием. Но повернулся чересчур резко — форменная фуражка его оказалась на коленях толстого дядьки в коричневой шляпе. Тот испуганно вздрогнул — тоже, наверно, дремал, — впился в Костю свирепыми глазами.

— Эт-то что такое?

— Я нечаянно. Извините, дяденька.

— Путается тут всякая мелочь, — проворчал дядька и кинул фуражку на колени Косте.

А тот шумно вздохнул и обиженно отвернулся к окну. Перед его глазами неторопливо и важно проплывали высокие сосны с отсвечивающими на солнце бронзовыми стволами, отходили назад сумрачные ели, кружились в хороводе белые веселые березки, чудом прилепившиеся к отвесным скалам. Вот полазать бы по этим каменным громадам! С такой высоты, пожалуй, можно увидеть и родной город, хотя до него отсюда больше двухсот километров.

Но автобус шел дальше и вез своих пассажиров в пограничный городок.

Вез сердитого дядьку в коричневой шляпе.

Вез девушку с парнем, которые сидели впереди слева, о чем-то разговаривали между собой неслышными голосами и краснели, когда встречались глазами. «Наверно, влюбились», — предположил Костя.

Вез двух молоденьких краснощеких лейтенантов с артиллерийскими погонами.

Вез седую суровую бабку, которая за эту дорогу уже два раза шлепала свою непоседливую внучку лет четырех-пяти.

У всех этих пассажиров около границы были какие-то свои дела.

До этого Костя был уверен, что там живут одни только военные. Но их из трех десятков пассажиров было только двое — эти лейтенанты-артиллеристы… Наверно, все эти гражданские были из семей офицеров. А если так, то, выходит, и злой толстый дядька в коричневой шляпе тоже член семьи военного? Нет, это уж было бы чересчур!..

Костя размышлял, а автобус между тем шел все дальше и дальше, одолевая одну гору за другой. Вот он обогнул высоченную — с пятиэтажный дом — скалу. А на скале красной краской было написано огромными буквами: «Отважным саперам гвардии капитана Егорычева — слава!» Было видно, что человек, который писал эти буквы, очень торопился.

Костино воображение рисовало картину во всех подробностях. Он слышал стрекот автоматов, видел солдата, пишущего на скале, — очень похожего на школьного учителя рисования Геннадия Петровича; видел вражеских автоматчиков, прячущихся за валунами. Старался представить себе и гвардии капитана Егорычева. Но видел только по четыре звездочки на погонах высокого стройного офицера, гвардейский значок на его широкой груди да фуражку с блестящей кокардой и больше ничего. Хоть и богатая у Кости фантазия, но она никак не могла нарисовать лицо отважного капитана. Отец, наверно, знал Егорычева — он знает многих фронтовиков, потому что сам воевал.

Костя вздохнул и укоризненно посмотрел на отца: нашел время спать!..

Нарушитель режима

Дороге надоело лазить по крутым горам и путаться в скалистых закоулках, и она стала выбираться на равнину, пересеченную довольно широкой рекой.

Перед самым мостом дорогу автобусу перегородила длинная полосатая рука шлагбаума, и в остановившуюся машину проворно вскочил сержант. По зеленой фуражке Костя тут же определил, что это пограничник, и даже узнал его. Месяца два назад Костин отец был у пограничников и сфотографировался с ними. В этой группе был и сержант, веселый, улыбающийся. Теперь же лицо у него было строгим, сосредоточенным. Он поправил фуражку, привычно одернул китель и веско представился:

— Пограничный наряд! — Помолчав, добавил требовательно: — Приготовьте документы!

Отец поднял глаза, туманные и бессмысленные от сна, помигал и снова опустил голову на спинку переднего сиденья и опять стал дремать.

Костя впервые в своей жизни видел настоящего пограничника и теперь глядел на него во все глаза, и ему очень хотелось, чтобы тот обнаружил сейчас шпиона или диверсанта.

Сержант уже проверил документы у половины пассажиров и пока никакого диверсанта не обнаружил. Он очень внимательно разглядывал паспорта, как будто в этих тоненьких книжечках было написано что-то очень интересное. Вот он подошел к отцу, поднес руку к его плечу, чтобы дотронуться, но Костя вдруг осмелел и попросил:

— Не будите, товарищ сержант. Он только что вернулся из командировки и не спал пять ночей.

Пять ночей Костя сочинил для убедительности. В самом же деле отец не спал только ночь. Его замучили не бессонные ночи, а езда по тяжелому бездорожью.

— Не спал… — проворчал дядька в коричневой шляпе. — Как будто это касается пограничников — спал он или не спал.

Сержант даже не повернулся в сторону дядьки, а заглянул отцу в лицо, улыбнулся и теперь стал совсем похожим на того, что был на фотокарточке.

— Ты его сын?

— Ага!

— На тебя тоже есть документы?

— А как же! — важно ответил Костя. — Сам ваш генерал Соловьев подписал.

— Даже сам генерал?

Косте очень хотелось показать эти документы, подписанные генералом: пусть толстяк в коричневой шляпе знает, что за человек Константин Шубин, документы которого подписывает не кто-нибудь, а сам генерал. Он собрался будить отца, но сержант возразил:

— Не надо. Верю… Теперь, значит, и ты к нам в гости едешь? Ты что, тоже военным историком будешь?

— Да нет, я просто так еду… Вообще-то я собираюсь в летчики идти, — ответил Костя.

Но его ответ почему-то рассмешил сержанта, и он не больно щелкнул Костю по носу:

— Вообще-то!.. Эх ты!..

Подошел к дядьке в коричневой шляпе, спросил сухо:

— Ваши документы?

— Одну минутку, товарищ Ваничев.

— Мою фамилию называть не обязательно, — строго заметил сержант. — Прошу документы.

Дядька долго рылся в бесчисленных карманах, в одном из них отыскал свой паспорт и протянул его пограничнику.

Сержант только раскрыл паспорт и тут же спрятал его в своем кармане.

— Это как же понимать, товарищ Ваничев? — испуганно спросил дядька.

— Понимать надо просто, гражданин Яненко. Я вас три дня назад предупреждал? Предупреждал. Вы слово давали? Давали. Да еще честное! Какая же цена вашему слову?

— Подумаешь, неделю просрочил, — капризно, совсем как маленький, сказал толстый Яненко. — Великое дело! Вы же меня отлично знаете.

— В том-то и дело, что знаю. Я здесь третий год служу, а вы уже успели по работе семь мест сменить. А сейчас, может, и права не имеете жить в пограничной зоне. Где вы теперь работаете?

— В пионерском лагере.

— Вот видите — опять уже перелетели! К ребятишкам подались, а неделю назад пивом торговали. Летаете с места на место… Как же вам верить?

— А этому поверили? — спросил Яненко и кивнул в сторону Костиного отца. — Вы даже и в документы его не заглядывали, а ко мне придираетесь.

— Он наш гость.

Сержант подошел к бабушке с внучкой, приложил руку к козырьку и приветливо поздоровался:

— Здравия желаю, Ефросинья Никитична! Из путешествия возвращаетесь?

— Сидела бы на месте, да не дают ваши ребята. На левый фланг в гости ездила.

— Интересно же молодым солдатам поглядеть на живого героя, — улыбнулся сержант. — К нам бы заехали. Ведь с прошлого года не бывали.

— Может, когда попозже выберусь. Чего-то не шибко мне здоровится: кашляю, одышка берет… Ты, сынок, поклон передай капитану.

— Обязательно передам. Не хворайте, Ефросинья Никитична!

— Спасибо, сынок, на добром пожелании…

Проверив документы у остальных пассажиров, сержант подошел к толстому дядьке в коричневой шляпе:

— Подымайтесь, гражданин Яненко. Пойдем уточнять вашу личность.

Кряхтя и охая, Яненко поднялся и вышел вслед за сержантом. От расстройства он даже забыл прикрыть шляпой свою лысину.

И пусть был изловлен не шпион, а только нарушитель паспортного режима, но Костя все-таки был доволен: хоть маленькое, да приключение!..

Загадки

Отец чихнул и проснулся.

— Почему мы стоим, а не едем? Что тут происходит, Костя? — спросил он.

— А ничего особенного, — тоном бывалого человека ответил Костя, как будто он сто раз видел такие сцены. — Сержант уволок какого-то подозрительного дядьку личность выяснять.

— Значит, уже КП? — удивился отец. — Лихо я вздремнул! Уже полдороги отмахали!

Из будки, стоявшей возле полосатого шлагбаума, показался толстый Яненко с кислым выражением на лице, потом вышел сержант Ваничев, озабоченный и серьезный. Яненко на ходу тер платком вспотевший лоб и шею. Шляпу он по-прежнему нес в руке, и на глянцевой лысине бегали веселые солнечные зайчики.

Еще с дороги, только подходя к автобусу, сержант помахал Костиному отцу рукой. Тот ему тоже помахал.

Яненко с шумным вздохом грузно опустился на свое место и уткнулся глазами в пол.

Отец, поднявшись, поздоровался с сержантом за руку. Костя пробежался глазами по лицам пассажиров, и ему показалось, что они с завистью смотрят, как здоровается его отец с пограничником. Один только Яненко не оборачивался.

— Придется ехать, сопровождать этого, — сержант кивнул в сторону Яненко. — Сдам в милицию… Пойдем-ка, Сергей Иванович, посидим там, сзади.

— Пошли, — с готовностью поднялся отец. — И ты шагай, Костя.

Костя тоже перебрался на заднее сиденье. На то самое сиденье, на которое он хотел пристроиться еще тогда, когда садились в автобус. Интересно там ездить, особенно когда дорога неровная: на ухабах подбрасывает чуть не до потолка. Сердце, пожалуй, станет холодеть и замирать. Это вполне сошло бы за предварительную тренировку, которая обязательно пригодится в будущем, когда он выучится на летчика. Но молоденькая кондукторша решительно воспротивилась, сказала строго:

— Проходите на свое место — здесь садиться нельзя!

— Почему нельзя?

— А потому… здесь места для пограничников, — и отвернулась к окну…

И все-таки он оказался там, где хотел. И кондукторша теперь не возражала, даже улыбнулась ему приветливо. Это и понятно: пограничники не каждого приглашают посидеть рядом с собой.

По правде-то говоря, у Кости не было особых оснований задирать нос кверху, потому что пригласили-то не его, а отца. Но ведь отец-то не чей-нибудь, а Костин!..

— Вы, конечно, на горностаевскую заставу едете? — спросил сержант Ваничев.

— Туда. Она мне родной стала.

— Позавидуешь ребятам, которые служат там! У них вон и Ефросинья Никитична живет… А теперь еще к празднику готовятся: должна приехать Мария Васильевна Горностаева с сыном. Он уже лейтенант и тоже пограничник… И для тебя, парень, есть у них одна интересная новость: поймали зверя.

— Какого? — спросил Костя.

— Обыкновенного, — улыбнулся сержант Ваничев. — Лесного.

— А как поймали? Наверно, служебные собаки помогли? Или в капкан?

— Этого, брат, я не знаю и врать не хочу — не в моей привычке. Вот узнай-ка сам да потом мне расскажи…

Отец и Ваничев затеяли длинный разговор про какие-то инспекторские стрельбы, которые должны начаться через два-три дня.

Стрельбы — это еще куда ни шло. А инспекторские — наверняка тоска зеленая. Заставят эти инспектора ходить всех по струнке. Надо бы подговорить отца уехать на это время куда-нибудь на рыбалку.

Костя очень хорошо знал, что это за народ — инспекторы. Когда учился еще в третьем классе, у них целый день просидела на задней парте строгая очкастая тетя, инспектор гороно. И все эти четыре урока она что-то записывала в своем большом блокноте. И ни одного слова не проронила за это время.

После уроков инспекторша больше часу разговаривала с Анной Николаевной в учительской. Некоторые ребята пытались подслушать, но не разобрали ни одного слова. Через дверь просачивалось в коридор ровное и непонятное бормотание инспекторши: бу-бу-бу. И больше ничего. Наслушавшись этого инспекторского бормотания, Анна Николаевна целую неделю жаловалась на головные боли и ходила с завязанной щекой — что-то стреляло у нее в зубах… Так что Костя по собственному опыту знал, что это за народ — инспекторы…

И потому было совершенно непонятно, почему отец и сержант Ваничев с таким радостным оживлением говорят об инспекторских стрельбах. Ведь взрослые же оба. И неужели им еще не приходилось встречаться с инспекторами?

Далекие выстрелы

Сегодня Костя ехал электричкой, потом пересел на поезд, после этого перебрался на автобус. Но вот и автобус пришел на конечную станцию — на уютную площадь небольшого городка, утонувшего в сосновом лесу.

Здесь сержант Ваничев простился с Костиным отцом и пошагал в милицию с молчаливым и насупившимся Яненко.

На площади Шубиных ожидал зеленый автомобиль-коротышка ГАЗ-69. И ждал он не только их, но и Ефросинью Никитичну с ее непоседливой внучкой — они уверенно направились к машине. Костин отец привычно называл бабку по имени-отчеству, помог ей донести до машины ее огромную корзину, заполненную пакетами и кулечками.

Этот путь оказался самым коротким — ехали не больше двадцати минут. И всю эту недолгую дорогу Костина фантазия рисовала разные картины. То ему казалось, что, приехав на заставу, они будут свидетелями допроса только что задержанного нарушителя. То, заслышав приглушенные расстоянием короткие автоматные очереди, Костя представлял кровавый бой, который ведет сейчас застава с вооруженной бандой. И только успеет машина подойти к заставе — грузноватый Костин отец бросит свой объемистый чемодан и побежит в атаку, а суровая бабка, спрятав внучку в придорожной канаве, начнет перевязывать раненых. Только для себя пока не придумал Костя подходящего дела.

А у взрослых не было никакой фантазии. Заслышав автоматные очереди, бабка проворчала:

— Пуляют, пуляют, а все толку нет!

— Как же нет толку, Ефросинья Никитична? — возразил отец. — Пятое место в отряде держат.

— Так ведь пятое — это не первое! — отрезала бабка и сурово поджала губы.

Пятое место — это действительно не первое. Бабка сразила отца этим доводом. И он не стал спорить, только покачал головой.

— Новички нас крепко подводят, — пояснил шофер и глубоко вздохнул.

Бабка ничего не сказала, лишь хмыкнула себе под нос да с сожалением глянула на шофера.

«Критикует, а, наверное, и автомат от швабры не отличит», — подумал Костя.

Лесное эхо уже не доносило звуков стрельбы. Солнце, уставшее за бесконечный летний день, склонялось к горизонту. Часа через два уже можно будет сказать, что день все-таки подошел к концу. Первый день из двадцати, которые проведет Костя Шубин на границе.

Второй день

Полная самостоятельность

Вчера, подъезжая к заставе, Костя на предстоящий вечер составил солидный план: увидеть лесного зверя, побывать у пограничного столба, посмотреть на работу служебных собак, расспросить про лейтенанта Горностаева, послушать, как назначаются пограничные наряды, разузнать, есть ли на заставе знаменитые пограничники, и если найдутся, то обязательно познакомиться с ними и подарить значки — Костя привез этих значков не меньше полусотни.

Санька Чистов, сын начальника заставы, оказался не только ровесником Кости, но и полным его единомышленником, и он сразу же решил помогать Косте выполнять его план. И, конечно, помог бы, но тут вмешалась Нина Васильевна. У всех взрослых, особенно у матерей, есть эта неприятная привычка — обязательно вмешиваться в ребячьи дела, хотя никто их об этом и не просит. Из-за этого вмешательства Костин план полетел вверх тормашками.

— Погляди-ка, Саня, на часы. Что они показывают? — спросила Нина Васильевна.

— Не ночь же показывают, только десятый час вечера, — хмуро отозвался Санька. Он уже знал цену таким вот с виду безобидным вопросам матери.

— Правильно, десятый, — согласилась Нина Васильевна. — Значит, дружочек, ботиночки надо расшнуровывать, а не наоборот.

— Мы только на минутку, мама.

— Про какие еще минутки можно говорить? Ты только погляди на гостя — он же валится от усталости! Вон какие у него красные глаза!

— Тетя Нина, какая усталость? Я еще десять километров могу пробежать! — горячо возразил Костя.

Чернявая и полная Нина Васильевна по внешности совсем не походила на мать Кости — худенькую и беленькую Валентину Николаевну, но характер как будто заняла у нее: Валентину Николаевну тоже трудно в чем-то убедить, а еще труднее — разубедить.

— Рекорды, Костенька, будешь ставить завтра, — серьезно сказала Нина Васильевна. — Я даже специально посмотреть выйду, как ты бегаешь. А сейчас, мужичок, ужинать и сразу же спать.

И тут Санька доказал, что парень он все-таки находчивый:

— Мам, так мы же с Костей за нашими отцами собирались сбегать, позвать на ужин.

Если бы Нина Васильевна согласилась отпустить их, то ребята по пути за отцами заглянули бы к лесному зверю, о котором говорил сержант Ваничев, немного поиграли бы с кроликами, которых Санька очень хотел показать, минуту-другую поговорили бы с часовым заставы. Словом, по пути за отцами выполнили бы чуть ли не половину Костиного плана. Но Нина Васильевна разгадала этот хитрый маневр.

— Зачем зря ноги ломать, когда есть телефон. Возьми да позвони, — сказала она.

Санька поморщился, досадливо махнул рукой и сердитыми глазами посмотрел на телефон: и к чему только люди изобрели эту штуку!..

Но нет худа без добра: Нина Васильевна положила мальчишек спать не на оттоманку в большой комнате, чего всерьез опасался Санька, а на терраску. Лежа на раскладушках, вдали от надоедливых взрослых, можно проговорить хоть до самого утра. И Санька стал рассказывать гостю историю, как они с сестренкой Леной нашли у границы в старых окопах заржавленный немецкий пулемет. Но Костя, как только его голова коснулась краешка подушки, сразу же сонно засопел.

— Эх ты! — укоризненно проговорил Санька и отвернулся к стене.

— Глаза слипаются… Ты не сердись, Саня, — вяло и виновато сказал Костя. — Зато мы завтра с тобой встанем часов в шесть, а то и раньше.

Вконец заморенный усталостью, больше уже Костя не мог говорить…

А утром слово свое он сдержал не совсем точно — проснулся в десятом часу. Санька в одних трусиках стоял у раскрытого окна, весь залитый солнечным светом.

— Ага, проснулся, соня! — сказал он весело. — А я уже физзарядку сделал.

Костя соскочил с раскладушки и хотел было одеваться, но Санька остановил его:

— Что ты? Побежим в одних трусиках!

— А тетя Нина?

— Ее дома нет, да и была — так ничего не сказала бы: папа велел закаляться. А кровать убирай сам — у нас такой порядок. Одеяло, простыни и подушку клади сюда, а раскладушку — за шкаф.

— И куда же мы побежим?

— Как куда? На речку!

Бежать в одних трусиках на речку — это уже было здорово! Такого Костина мать ни за что бы не разрешила: еще насморк подхватишь! А тут можно закаляться, и, главное, — полная самостоятельность — благо, о котором Костя мечтал всю свою жизнь. Самостоятельность!.. Первое утро на пограничной заставе начиналось очень хорошо.

Никого из взрослых дома не было. На обеденном столе лежала коротенькая записка, в которой Нина Васильевна сообщала, что она ушла в городской магазин и велела подогреть гречневую кашу или поесть холодной крольчатины. Санька с Костей, конечно, свой выбор остановили на крольчатине: зачем тратить лишнее время на подогревание каши? В конце записки она просила накормить кроликов и подмести пол на терраске.

— Ну, это уже, мамочка, и без твоей просьбы сделано, — сказал Санька.

— А сестренка все еще спит? — спросил Костя.

— Разве я тебе не говорил о ней? — удивился Санька. — Она в пионерском лагере. Если бы дома была, давно уже трещала бы. Она без трескотни жить не может.

— У меня сестры в точности такие же, — со вздохом признался Костя.

Вот она — граница!

Чистое, ослепительно яркое солнце уже светило во всю свою добрую силу.

— Ух, какое здесь солнышко — как будто умытое, совсем не такое, как у нас в городе! — воскликнул Костя.

— Солнце как солнце, — рассудительно сказал Санька и вдруг заторопил: — Не будем терять времени — столько у нас с тобой дела. Побежали!

С первых же метров Костя вырвался вперед — надо же показать Саньке, что и он умеет бегать.

Санька крикнул:

— Чего бежишь как ошпаренный? Через минуту выдохнешься — мы же на длинную дистанцию идем. А так только стометровки берут!

Если бы Косте стал давать советы кто-нибудь другой, а не Санька, то он бы и не очень-то послушался. Но как не слушаться Саньки, если парень с рождения живет среди военных и, конечно же, разбирается в физкультурных делах. Костя сразу же сбавил темп, и ребята побежали локоть в локоть широким, размашистым шагом.

Солдат с автоматом, часовой заставы, дружески помахал им рукой:

— Физкультпривет рекордсменам! Сань, поедешь с нами после обеда за травой?

— Обязательно! — крикнул Санька и, повернувшись к Косте, пояснил: — Это ефрейтор Постников, наш главный кроликовод.

Только успели пробежать мимо часового — Костя увидел странное животное, похожее одновременно и на теленка и на жеребенка. Тонконогий, горбоносый, большеухий, он стоял перед распахнутым окном кухни и что-то клянчил у молодого парня в белой куртке и поварской шапочке.

Парень улыбался и грозил пальцем, а зверь упрямо тянулся к нему.

— Лосенок, — сообщил Санька.

— Давай погладим его?

— Потом, когда все дела переделаем. Приучай себя к дисциплине!

— А что там за домики такие? Тоже пограничные? — указал Костя на четыре дома, до которых было не больше полукилометра.

— Это уже другое государство, — ответил Санька и по-командирски строго заметил: — Ты поменьше разговаривай и дыши только носом!

Другое государство? Там уже, значит, настоящая заграница? Так близко-близко? И как же тут можно молчать?

По дороге, усыпанной мелким битым камнем, мальчишки бежали прямо к границе. Удивительно все-таки: пробежать считанные минуты — и можно оказаться в чужой, в капиталистической стране!

Несостоявшийся рекорд

Но в другое государство они не угодили. Санька свернул на тропинку, которая резко устремлялась направо — к прибрежным кустам ивняка и ольшаника.

От продолжительного бега у Кости начало перехватывать дыхание — и он уже не мог дышать носом. Ноги вдруг отяжелели и с трудом подчинялись Косте. Он со стыдом вспомнил, как вчера бахвалился перед Ниной Васильевной, будто даже после утомительной и длинной дороги может пробежать хоть десять километров. Поглядела бы она сейчас на этого рекордсмена!

И наступил такой печальный момент, когда Косте представилось, что он сию же минуту упадет на землю и никогда больше не подымется.

В этот момент Санька, бежавший впереди, крикнул совсем свежим голосом:

— А вот и наша купалка!

Оглянулся и, увидев Костю при последнем издыхании, тревожно спросил:

— Что же ты молчал?

Костя пыхтел как паровоз и ничего не мог ответить.

— Не хватайся за грудь! — крикнул Санька. — Ходи и двигай руками. Когда взмахнешь вверх, делай вдох, когда опустишь, — выдох. И дыши обязательно носом. Через минуту все пройдет. Это я по себе знаю.

Костя покорно выполнил Санькины указания. И верно: через минуту ему стало легче, а через другую — уже и сердце перестало отчаянно колотиться.

— А у тебя, брат, крепкая воля, — улыбнулся Санька. — Когда меня папа первый раз вывел на тренировку, так я вот за эту дорогу останавливался раз десять и все хныкал. Теперь, конечно, привык. И ты привыкнешь дней через пять.

Услышав про такой срок, Костя даже глаза округлил от удивления:

— Через пя-ять?

— Это самое малое, да и то если будешь настойчивым. А что ты думал? Уже завтра можешь ставить рекорды на длинных дистанциях?

— Не нужны мне длинные, я лучше на короткие дистанции буду бегать.

— Тоже мне, выбрал легкое дело! Без тренировок на коротких дистанциях совсем ничего не получится. Там, если хочешь знать, еще сложнее. Там в-во какая техника нужна!.. Ну что, искупаемся?

— Конечно!

Пограничная купальня была оборудована не на самой реке, а в ее заливчике, глубоком и спокойном. У береговой кромки сквозь воду просвечивал желтый песок. С крутого берега на середину заливчика шагнули высокие мостки, поднявшиеся над водой метра на два. Санька привычно и смело взошел на мостки, а Костя остановился перед ними: хоть они и не такие узкие — выложены в две доски, — но вдруг поскользнешься и упадешь?

— Чего остановился? — спросил Санька. — Иди смелее, мостки крепкие.

Костя почесал затылок.

— Я лучше здесь постою.

— Эх ты!.. Ну, гляди. Увидишь недостатки — потом скажешь мне.

Санька упруго раскинул руки в стороны, чуть присел, с силой оттолкнулся — и птицей полетел головой вниз. Полетел, как настоящий мастер спорта! Ну какие еще тут могли быть у него недостатки? У Кости от зависти даже дух перехватило: ему никогда так не научиться. И мечтать нечего!

Санька скрылся под водой. К берегам побежали широкие круги. Вынырнул он метрах в тридцати от мостков, не ближе. Громко отфыркиваясь и тряся головой, закричал Косте счастливым голосом:

— Вода теплая-теплая, как молоко! Ныряй скорее! Хотя подожди, я тебе свечку покажу.

Настоящими мужскими саженками — порывистыми и широкими — он подплыл к берегу, резво взбежал на мостки и ринулся с них, плотно прижав руки к бокам, — теперь уже вниз ногами. И его коричневое тело вонзилось в воду, а она покорно раздалась перед ловким Санькой, в стороны разбежались чуть заметные круги.

Да-а… Так прыгать надо уметь!

Костя не умел не только прыгать с вышки, но и плавать. То есть он плавал. Но как? А так, как большинство мальчишек, — по-собачьи: колотил ногами, подымал фонтаны брызг, а вперед продвигался медленнее черепахи. Еще хорошо, что так научился. Потому что и это-то, признаться, произошло тайком от матери. Она сама не любила воду, даже в лодке не каталась. А теперь вот Косте приходилось рассчитываться за эту нелюбовь матери к воде.

И Санька сразу же начал обучать его, по-командирски покрикивая.

Лось-сладкоежка

Обратно ребята возвращались шагом, и Костя внимательно разглядывал окружающее. Они остановились возле двухэтажного деревянного дома, в котором размещалась застава. Стены дома потемнели от времени, и краска на них стала коробиться.

— Послезавтра приедут шефы-маляры, — деловито сказал Санька, — и наша застава будет как новенькая.

Левее дверей и чуть повыше их Костя увидел белую мраморную доску, привинченную к стене. На доске золотыми буквами было высечено:

Пограничная

застава

имени

Павла Степановича

Горностаева

Костя читал эту золотую надпись и почему-то видел ту скалу, нависшую над дорогой, и написанные на скале огромными красными буквами слова: «Отважным саперам гвардии капитана Егорычева — слава!»

— Сань, а ты про гвардии капитана Егорычева слышал? — спросил он.

— Это про которого на скале написано? Как же! Раз десять мимо той скалы ездил. Папа говорил, что солдаты Егорычева и эту дорогу разминировали, по которой мы купаться бегали. Знаменитый сапер!

— А что знаешь про Горностаева?

— Был начальником нашей заставы. Погиб на войне. Скоро к нам его жена и сын приедут. Сын тоже лейтенант… На нашей заставе есть один человек, который очень хорошо знал погибшего Горностаева. Хочешь, после завтрака познакомлю с ним?

— Еще бы!

— Это, брат, самый знаменитый у нас человек — его на всех заставах знают!

Костя слушал и прикидывал в уме, какие значки он подарит этому знаменитому пограничнику.

Перед самыми каникулами мальчишки в школе выпрашивали у Кости редкий индийский значок, на котором был изображен слон. И это очень хорошо, что Костя устоял тогда, не соблазнившись даже тремя дефицитными радиолампами, которые предлагали в обмен на значок. А устоять было очень трудно…

Из дверей вышли двое пограничников: один — с автоматом, другой — с красной повязкой на рукаве. Оба поздоровались с ребятами.

— Дядь Витя, как стреляли вчера? — спросил Санька.

Солдат, что был с красной повязкой, поморщился и досадливо махнул рукой:

— Неважно, Саня. Поразил все мишени. Вроде бы пятерка должна быть, а получил четверку: опять одиночный выстрел подвел, чтоб ему!

— Третье упражнение — самое вредное, — пояснил Санька. — Огонь надо вести короткими очередями. А сделаешь одиночный выстрел — оценка снижается на один балл. Кто только это упражнение выдумал?

Этот Санька знает так много, что хоть сейчас присваивай ему воинское звание!

Костя вспомнил про строгую бабку, оказавшуюся попутчицей до самой заставы, вспомнил, как бабка, услышав автоматные очереди, ворчала вчера: «Пуляют, пуляют, а все толку нет». Интересно, знает ли она вообще-то, что такое очередь и одиночный выстрел?

Пограничники отошли от заставы метров на пятьдесят, и дядя Витя скомандовал:

— Разряжай!

Солдат направил дуло к земле, отделил от автомата магазин и щелкнул затвором.

— Из наряда вернулся. Сейчас пойдет отдыхать, — сказал Санька.

Постояли, поглядели и направились своей дорогой. Лосенок все еще торчал перед кухонным окном, хотя там никого не было видно. Увидев ребят, он потруси́л к ним и ткнул Саньку горбоносой мордой в шею.

— Это он сахару клянчит, — улыбнулся Санька, достал из мыльницы завернутый в бумажку кусок сахару и протянул его Косте: — Дай-ка ему.

Костя положил сахар на ладошку, и лосенок бережно взял его мягкими губами.

— В-во, как ловко! — удивился Костя.

Лосенок покачал головой сверху вниз, как будто в знак согласия с Костей, и пошел за ними.

Санька безнадежно махнул на лосенка рукой:

— Ну-у, теперь он целый день не отвяжется, будет ходить и клянчить.

— Целый день будет с нами? Так это же здорово! — воскликнул Костя.

— Здорово-то, конечно, здорово, — вяло и со вздохом согласился Санька. — А только где мы наберемся для него сахару? Он запросто может целый килограмм навернуть. Разве наберешься? Сейчас я только ради тебя покормил его, а так всегда под вечер кормлю, чтобы для приставания меньше времени оставалось.

— Будет у нас сахар! — уверенно сказал Костя. — Попрошу отца, он не откажет.

А лосенок, перебирая длинными ногами, шагал следом и кивал своей большой головой. Наверное, понимал, хитрый зверь, что для него сейчас самое выгодное — это во всем соглашаться с этим приезжим пареньком. И он стал обращаться с Костей совсем по-приятельски — два раза ткнул его в шею своей бархатистой и теплой мордой.

Теперь Костин план выглядел так: после завтрака первым долгом надо разыскать отца, выпросить у него денег на сахар, потом сходить в магазин и угостить лосенка собственным сахаром. Еще надо было встретиться со знаменитым пограничником. Да! Он чуть было не забыл совсем — его ожидало еще одно интересное дело: после обеда они поедут с ефрейтором Постниковым за травой для кроликов. От этой поездки тоже нельзя было отказываться: за всю свою жизнь, может быть, только раза два или три ездил он на лошадях.

Сахарный вопрос

Сергею Ивановичу Шубину поручили писать очерк в пограничный сборник. Из-за этого он и ездит на горностаевскую заставу. Косте еще ни разу не приходилось видеть, как собирает отец материалы для своих сочинений. И мальчишке это дело представлялось так: вот сидит отец с раскрытым блокнотом. Сидит, выспрашивает и торопливо записывает каждое слово. (А если не так, то откуда же он набирает такое множество слов?)

Еще дома в городе они договорились: Костя будет ночевать у Саньки, а отец — на заставе, в комнатке рядом с солдатской казармой. Костя тоже просился поближе к казарме.

— Ты мне будешь мешать, сынок, — сказал отец. — И потом, неужели тебе не хочется пожить самостоятельно, без родительского присмотра?

Впрочем, Костя и не очень-то спорил: ему и в самом деле очень хотелось пожить самостоятельно…

Санькиного отца вчера Костя видел мельком; успел разглядеть только майорские погоны, узкое тонкое лицо, чуть тронутое оспой, да гибкую фигуру спортсмена, на которой красиво сидел военный костюм. Майор Чистов забегал домой только на минутку, чтобы поздороваться с гостями и забрать с собой Сергея Ивановича. А когда они возвратились домой и сели ужинать, Костя уже спал и сквозь сон слышал их голоса: увесистый, басовитый — отца, и задорный тенорок — майора Чистова…

Робея, Костя поднялся за Санькой на второй этаж, где была канцелярия заставы. Дома вчера вечером майор Чистов был просто Санькиным отцом и обыкновенным дядей Володей, но сейчас совсем другое дело — он был начальником заставы, потому что находился на службе. И поэтому Костя, подойдя к дверям его кабинета, поправил тюбетейку, тщательно разгладил ладонями вельветовую куртку и уже только после всех этих приготовлений осторожно постучал в двери. В ответ услышал знакомый тенорок:

— Да, да! Войдите!

И они вошли, впереди — Санька, за ним — Костя.

Кроме Сергея Ивановича и майора Чистова, в кабинете сидели два капитана. Один из них чем-то был похож на серьезную бабку, попутчицу Шубиных. В кабинете было так накурено, как будто взрослые устроили соревнование, кто больше напустит табачного дыму.

— Ага! Наша боевая смена пожаловала! — весело воскликнул майор Чистов.

— Владимир Алексеевич, а хотите, я угадаю, зачем прибыла эта делегация? — очень серьезно спросил Сергей Иванович.

— Интересно!

Сергей Иванович повернулся к ребятам:

— Если не ошибаюсь, по сахарному вопросу? Так ведь, Константин Сергеевич?

Всегда, когда Сергей Иванович был в шутливом настроении, он называл Костю по имени-отчеству. И Костя уже знал по своему опыту, что в такие веселые минуты говорить с отцом о чем-то серьезном было просто невозможно. И Костя в ответ только носом шмыгнул.

— Это он так выражает согласие, — серьезно сообщил отец взрослым и опять повернулся к ребятам: — К вам пристает лосенок, а вредная тетя Нина выделяет для неге каких-то пять кусочков?

Просто удивительно, откуда только разузнал он все это? Костя шумно вздохнул и уставился в угол. Он был уверен, что шутливо настроенный отец посоветует проводить с лосенком разъяснительные беседы о вреде сахара для лесных жителей или еще что-нибудь в этом же духе… А Костя так уверенно сказал Саньке, что с сегодняшнего дня берет пропитание зверя на себя. А теперь… Теперь Санька не будет верить ни одному его слову. И вообще — хоть уезжай с заставы.

— Ладно, Константин Сергеич, не сердись и не скучай. Зверя действительно надо немножко побаловать. Финансовая поддержка будет обеспечена. Только давай уж, братец, договоримся о дневной норме, чтобы не очень-то перекармливать. Пять кусочков на день и не больше. Идет?

— Так это же мало! — скорее по привычке, чем по необходимости, возразил Костя.

— Ну, хорошо. Пусть будет семь. Да Санькиных пять — это уже двенадцать! Да еще от пограничников этому хитрецу кое-что перепадает. Тебе это известно или будешь возражать?

Возражать против такой арифметики было невозможно. И Костя продолжал разглядывать угол кабинета.

— Правильно, возразить нечего… Вот тебе деньги. Магазин тут недалеко — Саня покажет, — и отец протянул Косте два рубля.

Костя густо покраснел от радости — он никак не ожидал столько. Обрадованный, он резко повернулся, чтобы скорее бежать в магазин за сахаром, но тут его остановил строгий голос майора Чистова:

— Отставить! Раз уж вы, товарищ Шубин, оказались теперь среди военных, то надо и поступать по-военному: следует спросить разрешение, чтобы уйти. Понятно? Это во-первых. А во-вторых, — он поднял со стола небольшой листок бумаги, — вам с Санькой ответственное задание: отнесете эту телеграмму Ефросинье Никитичне. Я звонил домой, чтобы позвать вас, но вы уже ускакали.

— От тети Маши? — спросил Санька.

— Угадал. Хотел прочитать по телефону, да наша Ефросинья Никитична с характером. Говорит: своими глазами хочу видеть. Так что бегите.

Саньку это поручение почему-то очень обрадовало. Он вытянулся в струнку и отчеканил:

— Есть бежать!

И, как настоящий солдат, по всем правилам военных уставов, он ловко и четко повернулся кругом через левое плечо. Санькино настроение передалось Косте, который хотел повернуться так же красиво и четко, но у него из этого ничего не получилось: ноги его запутались, и он чуть не шлепнулся на пол.

— Саня, подучи будущего солдата! — крикнул вдогонку майор Чистов.

— Есть подучить!

Знаменитый пограничник

Телеграмма была распечатана, и ребята могли прочитать ее. Скрывшись за углом заставы, они и сделали это без промедления.

В телеграмме было написано:

«ЧИСТОВУ

БУДУ ДВЕНАДЦАТОГО УТРОМ ПРИВЕТ ПОГРАНИЧНИКАМ НИЗКИЙ ПОКЛОН ЕФРОСИНЬЕ НИКИТИЧНЕ

ГОРНОСТАЕВА».

— Сегодня у нас девятое? — озабоченно спросил Санька. И сам себе ответил довольным голосом: — Точно, девятое. Порядок! За эти три дня мы, пожалуй, подготовимся. — Помолчал, что-то прикидывая в уме. — Вот только успеем ли заставу покрасить? Должны успеть, раз такое дело.

— А почему это она бабке Ефросинье поклон передает, да еще низкий? Человек ворчит, что пограничники стреляют плохо, и ему же низкий поклон шлют.

— Ну и что из этого, что ворчала? Имеет полное право! — с жаром возразил Санька. — Хотел до удобного случая сохранить в тайне, да ладно уж, скажу: она и есть тот самый знаменитый у нас пограничник, с которым я тебя хотел познакомить. Нам из-за нее все до одной заставы завидуют. Понял?

Костя этого не понимал. Он, конечно, всякое мог ожидать, но только уж не это: самая обыкновенная бабка, и вдруг — знаменитость!.. И припомнил, что даже сам начальник заставы, когда давал эту телеграмму, отозвался о Ефросинье Никитичне так, будто она генерал какой… Костя вспомнил сержанта Ваничева, который тоже завидовал горностаевской заставе, что живет на ней Ефросинья Никитична…

Знаменитая пограничница занималась самым неинтересным женским делом — развела на веранде стирку. Позади дома на заборе висело множество носовых платков и штук пять детских штанишек. И в пушистой пене в корыте тоже были носовые платки — кое-где из пены торчали полосатые уголочки.

— Ага, Санек прикатил ко мне! Молодчина! Знаю, знаю, с чем пожаловал! — певучей скороговоркой проговорила бабка.

Она резко стряхнула с рук мыльную пену, торопливо вымыла их, тщательно вытерла полотенцем и попросила ласково:

— Сбегай-ко, родимец, за очками. В передней комнате на тумбочке лежат, в зеленой коробочке.

Санька стрелой полетел выполнять ее поручение.

Ефросинья Никитична без всяких церемоний стала разглядывать Костю добрыми, выцветшими глазами. Кончив разглядывать, спросила:

— А я тебя где-то вроде бы видела, паренек. Не сынок ли Сергея Ивановича?

— Ага.

— Вот оно, какое дело… А правда, что отец твой в войну разведчиком был?

— Правда.

— Это я от одного фронтового знакомого слышала. Самого твоего родителя спросить как-то стеснялась: вдруг ошибусь да обижу ненароком? Мало ли на белом свете Шубиных, которые воевали, да еще в разведке. Да-а, вот видишь ты, соколик мой, какой у тебя родитель…

А какой — не сказала. Но по голосу чувствовалось, что если бы сказала, то обязательно что-то хорошее… И холодок в Костиной душе к бабке стал постепенно таять.

Как и все не очень-то крепко грамотные люди, читая телеграмму, Ефросинья Никитична беззвучно шевелила губами. Так что, если повнимательнее приглядеться, то по движению ее губ можно было угадать, что написано в телеграмме.

Ефросинья Никитична читала долго. Несколько раз возвращалась к началу, как будто старалась заучить телеграмму наизусть. И каждый раз ее глаза все больше и больше влажнели, а вздохи становились глубже и тяжелее.

Вот она прочитала телеграмму в последний раз, осторожно провела ладонью по бумаге, как будто погладила ее, бережно сложила телеграмму в четыре дольки и уставилась туманными глазами куда-то вдаль, поверх макушек сосен. Минуты через две-три как бы очнулась и, словно вспомнив что-то, засуетилась вдруг и мелкими торопливыми шажками удалилась в дом.

— Подождите, ребятенки, я сейчас, — озабоченно сказала она на ходу.

И скоро возвратилась, неся на тарелке четыре румяных пирожка.

— Вот вам по парочке. С морковкой.

— Бабушка Фрося, да мы же только что завтракали, — чисто из приличия возразил Костя, краешком глаза глядя на пирожки — очень уж аппетитно выглядели они.

— Только что завтракали… Эх ты!.. Отказываешься, а у самого слюнки текут, — незлобиво проворчала Ефросинья Никитична. — Бери, бери! Вот Санек — молодец, знает: ни к чему отказываться… Ешьте да бегите по своим ребячьим делам. А мне надо одной побыть. Погорюю да поплачу маленько… А под вечерок забегайте, может, что и припомню да расскажу. — И, легонько нажимая на плечи, проводила ребят за калитку…

Пусть Костя и жил в большом городе, где всегда можно достать что-нибудь вкусное, но сейчас, покончив с последним пирожком, он был уверен, что никакие торты и пирожные не могут сравниться с этими румяными пирожками.

Тайны

Костины страсти

В семье Шубиных много читали, и Костя тоже был страстный книгочей. Он перечитал решительно всю «Библиотеку приключений», множество книг про летчиков, партизан, разведчиков и милицейских работников.

Наверное, из-за этих книг Костя стал таким фантазером, что даже его отец Сергей Иванович — сочинитель все-таки! — и тот разводил руками…

Кроме увлечения приключенческими книгами, у Кости было много и других страстей: он давно уже собирал почтовые марки, разные значки, старые бумажные и металлические деньги, наклейки от спичечных коробков. Одно время у него была даже очень солидная коллекция конфетных оберток, заполнившая огромную грибную корзину. С марками, монетами и значками мать еще кое-как мирилась, а на остальное пестрое Костино хозяйство все время покушалась — очень уж много занимало оно места.

Первой пострадала конфетная коллекции.

Однажды мать сказала:

— Вот что, дорогой товарищ коллекционер, я завтра собираюсь жечь твою конфетную ерунду. Мне некуда складывать тряпичные обрезки — заберу от тебя корзину. Так что соображай…

Обрезки эти она собирала для матери своей, которая ткала из них в деревне половики.

Костя не сдавался целую неделю. Но разве когда переспоришь взрослых? В конце концов пришлось всю конфетную коллекцию вынести во двор.

На это цветастое богатство сразу же налетела туча мальчишек. Костя выменял на эти фантики один медный пятак 1872 года, три значка — индийский, с изображением слона, и два спортивных, сожженный конденсатор и марку с небесными братьями — космонавтами.

Но самую главную страсть привил ему тезка-восьмиклассник из шестнадцатой квартиры, которому Костя давал читать из домашней библиотеки книжки про любовь и передавал его письма своей средней сестре. Костя-восьмиклассник был знаменитый на всю улицу радиолюбитель. С ним консультировались даже взрослые. Этот Костя самостоятельно собрал два больших радиоприемника, один из которых подарил школе.

Костя Шубин пропадал у своего тезки целыми вечерами. И не зря: научился читать сложные схемы, паять оловом, слесарничать.

Валентина Николаевна, скрепя сердце, снова уступила для сложного Костиного радиохозяйства грибную корзину. Двухведерная корзина эта через каких-то два-три месяца наполнилась до краев разноцветными обрезками проводов, текстолитовыми пластинками и радиодеталями. В Костином хозяйстве появились: электрический паяльник, янтарные куски канифоли, пузырек соляной кислоты, серебристые пластинки олова, радиолампы, диоды и триоды и разные панели и панельки.

Перед летними каникулами Костя из разноцветного металлического мусора, который по твердому убеждению Валентины Николаевны годился только для помойного бачка, соорудил хоть маленький, но настоящий радиоприемник. В нем что-то шипело и трещало, но можно было различить музыку и человеческие голоса.

Это была первая вещь, сделанная собственными руками.

Костя сиял, а Валентина Николаевна целый день ходила удивленная и озадаченная: оказывается, в Костиной голове, кроме ветра, и еще кое-что есть!

Теперь уже она не говорила о помойке и других обидных вещах, а с уважением поглядывала на грибную радиокорзину.

Отец одобрительно прогудел:

— Изобретатель и конструктор! Я вас начинаю уважать, дорогой Константин Сергеич.

Когда окончательно выяснилось, что Костя поедет с отцом к пограничникам, он два дня ковырялся в своей радиокорзине, отбирая цветные провода, выискивал необходимые детали и бережно укладывал все это в свой маленький чемоданчик. Костя решил в тайне от всех на заставе собрать радиоприемник и подарить его Саньке Чистову, о котором отец рассказывал только одно хорошее.

Приехав на погранзаставу, Костя это свое решение хранил от Саньки в строжайшей тайне. Свой секретный чемоданчик отнес в комнатку отца и спрятал под кроватью. Санька видел этот таинственный чемоданчик, но не знал, что в нем. А знать хотелось, и он спросил на второй же день, когда они возвращались после купания:

— Ты что-то скрываешь от меня? Да, Костя?

Тот улыбнулся и сказал загадочно:

— Узнаешь через пять дней.

Заграничные конфликты

Ефрейтор Постников собирался ехать за травой для кроликов часа через полтора. Санька с Костей, чтобы не терять зря дорогого времени, побежали в магазин за сахаром. Лосенок — вот ведь какой смекалистый зверюга! — увязался за ними. Труси́л себе, хотя Санька несколько раз останавливался и сердито махал руками, как бы отталкивая его. Лосенок отрицательно тряс своей горбоносой мордой и продолжал преследование, даже попытался протиснуться в ворота. Но часовой, пропустив ребят, закрыл ворота на замок и легонько шлепнул зверя ладонью по спине. Лосенок покосился на него обиженно и лег на дорогу перед воротами головой к городу. Да так и пролежал, пока Санька с Костей не вернулись из магазина.

Сразу же, как только увидел возвращающихся приятелей, лосенок резво вскочил на ноги и побежал к воротам. Пока часовой не спеша открывал замки на воротах, лосенок стоял возле него и нетерпеливо перебирал ногами. И старался, конечно, не зря: сразу же получил два куска сахару. Но этого ему показалось мало. Он тыкал Костю своей бархатной теплой мордой и дышал ему в ухо шумно и нетерпеливо. Костя не вытерпел, дал ему еще кусочек и предупредил:

— Больше можешь не приставать. Хватит. Еще захвораешь сахарной болезнью.

Но эта болезнь, должно быть, не очень-то пугала лосенка, и он продолжал приставать. И даже тогда, когда ребята уселись к ефрейтору Постникову в телегу, он не захотел отставать от них и побежал рядом с лошадью — совсем как жеребенок. Бежал и оглядывался, как будто хотел удостовериться: а на месте ли хозяева сахара?

Костя взял с собой три кусочка, остальной запас оставил дома.

Они ехали по той самой дороге, по которой бегали сегодня утром на речку. Ехали к тем самым четырем домикам, которые стояли на территории уже другого, капиталистического, государства. Миновали тропинку, которая вела к тихому речному заливчику-купальне.

А телега катилась все дальше. Ефрейтор Постников беззаботно насвистывал что-то веселое, не натягивал вожжей, чтобы остановить или повернуть в сторону лошадь, — как будто ехал в гости к кому-то, проживающему в одном из этих четырех домов.

И Косте уже не верилось, что там заграница.

Оттуда доносились в точности такие же звуки, какие слышал Костя в деревне на даче: кто-то неторопливо тюкал топором, где-то сонно похрюкивала свинья. Возле конуры лохматая и крупная черно-белая собака позвякивала цепью. Деловито ходили по двору белые куры и с сосредоточенным видом разыскивали что-то на земле. Возле них строевым шагом маршировал важный, а в общем-то, обыкновенный петух. Да все тут было обыкновенным, как в самой обыкновенной деревне.

Вот сошел с крыльца в незагороженный двор пожилой мужчина в светлой рубашке и темной жилетке. Вслед за ним выбежала рыхлая и тоже пожилая женщина и стала говорить что-то ругательное на непонятном языке. Мужчина не отвечал ей, а только досадливо отмахивался, даже не оборачиваясь в сторону женщины.

— Второй день пилит мужика. Вчера он веселенький прикатил, — с усмешкой сообщил ефрейтор Постников. — И за границей некоторые мужики тоже любят наступать на пробку… Ух, и влетело ему вчера! Так и надо: вредный старик; сейчас пойдет зло срывать на работниках.

Постников натянул вожжу, лошадь послушно свернула направо и пошла по скошенной траве.

Наругавшись досыта, женщина скрылась в доме. Старик подошел к хлеву и стал выкрикивать в раскрытые ворота что-то бранчливое; не ошибся-таки Постников, старик действительно срывал зло. Из хлева вышли два молодых парня в серых помятых шляпах и с навозными вилами в руках. Парни покорно выслушивали хозяйскую брань.

— Это сыновья? — спросил Костя.

Постников махнул рукой:

— Какие там сыновья — батраки!

— Батраки? После Октябрьской революции?

— Так это у нас не стало. А у них же капитализм.

— Как же они терпят? — возмутился Костя. — Вон какие здоровые! Взяли бы да двинули в ухо этому богачу, чтоб не ругался!

— Чудак ты, парень! А он возьмет да и шугнет их с работы. Это же капитализм! — рассмеялся Постников. — У них же другие законы, вроде как в волчьей стае, — кто сильнее, тот и горло грызет ближнему. Ясно?

— Ничего не ясно! — запальчиво возразил Костя. — Неужели эти батраки не догадываются — надо же скинуть со своей шеи разных там богачей и кулаков и жить по-человечески, как у нас живут.

— Наверно, тебя ждут, чтобы пришел да растолковал.

— И приду!

— Придешь? Это уже будет пограничный конфликт и вмешательство во внутренние дела другого государства. А за это, брат, строго наказывают! — Постников дружелюбно потрепал Костю по плечу. — Ничего, батраки скоро сами догадаются что к чему и почему.

Старые окопы

Луг пересекала узкая — в три доски — деревянная дорожка. Строго прямая, она тянулась с севера на юг, утопая в густой траве. По ту сторону дорожки трава была высокой — по грудь Косте, легкий ветер гонял по ней зеленые шелковистые волны. По эту сторону дорожки часть луга была выкошена, и тут вместо травы торчала из земли жесткая светло-зеленая щетина.

На этой щетине и остановил Постников лошадь — метрах в четырех-пяти от дощатого настила. Он распряг лошадь, отвел ее в сторону, привязал на длинной веревке к стволу засохшей яблони.

Костю удивило это. Проще бы спутать лошадь — и пусть она прыгает, куда ей захочется. Так делают в деревне, куда Костя каждое лето ездит на дачу. Об этом он сказал Постникову. Тот усмехнулся:

— И ускакала бы она на ту сторону дозорной тропы. Видишь, какая там трава? А в четырех метрах уже земля другого государства. И вот тебе готовый пограничный конфликт, и пришлось бы нашу неразумную лошадку выручать чуть ли не с помощью Министерства иностранных дел. К чему такая международная канитель?

— Из-за лошади?

— За нарушение государственной границы.

— А где же она, эта граница?

— В четырех метрах от дозорной тропы.

— А почему ее не видно?

— Ты что думаешь, граница какой-нибудь краской на земле намалевана, вроде как на карте?.. Саня! — вдруг крикнул Постников. — Ты же не новичок. Не видишь разве, куда лосенок направился?

Лосенок направлялся к дозорной тропе. Санька негромко свистнул, лосенок оглянулся и подбежал к нему. Вытянул губы — клянчил сахару.

— Вот что, ребята, — сказал Постников. — Пока я кошу траву, идите-ка вы к лошади, присмотрите за ней, да и лосенка прихватите, а то будет тут путаться — еще нечаянно под косу попадет.

Костя дал лосенку кусочек сахару, и зверь пошел за ними.

Граница оказалась совсем не такой, какой представлялась она Косте. Самая обыкновенная земля, и растет на ней самая обыкновенная трава, стоят самые обыкновенные дома. Только люди возле этих домов разговаривают на непонятном языке… Хоть бы тут забор какой построили, что ли. Для обозначения. А так — земля и земля, и нет никакой на ней границы, и можно свободно перебежать на ту сторону.

Костя сказал об этом Саньке.

— Чудак ты, Костя! Это только так кажется, — рассмеялся Санька. — А часовые на вышках? А секреты и дозоры? Они, думаешь, спят или мух считают? Да и потом, ведь чтобы попасть сюда, надо пройти через двое ворот. Иначе никак не попадешь. Вот только он с матерью перемахнул, — Санька кивнул в сторону лосенку. — Да и то застрял, запутался в заграждениях.

Они стояли возле старой засохшей яблони. Когда-то здесь был хутор. Теперь на его месте виднелся полуразрушенный каменный фундамент, посередине которого уродливым пугалом торчала рыжая кирпичная печь с черной трубой. Теперь вот там, где когда-то было человеческое жилье, хозяйничала жгучая крапива, раскинули свои широкие листья могучие лопухи. Даже на черной макушке трубы прилепилась какая-то цепкая зелень.

— Пойдем, я тебе покажу, где мы с Ленкой немецкий пулемет нашли.

И Санька повел Костю по извилистой канаве, опоясавшей фундамент. Это были старые окопы. Они теперь оплыли и затянулись зеленью. Петляя, окопы вели к бугоркам на пологой высотке, видневшейся невдалеке. Лосенок, покачивая головой, шагал за ребятами, как исполнительный адъютант.

Эти зеленые бугорки на пологой высотке когда-то были созданы человеческими руками. Санька сказал, что это дзоты. Под земляными шапками еще уцелели накаты из толстых бревен, внутри на стенках кое-где сохранились полуистлевшие доски. Внутри было темно, влажно и стоял кислый запах гниющего дерева.

Костя посмотрел в узкую щель амбразуры, заросшей травой, и увидел ефрейтора Постникова, проворно махавшего косой, увидел домики, стоявшие по ту сторону границы. Вот, наверно, по этому полю бежали в атаку фашисты, и отсюда пограничники поливали врага пулеметным огнем. И Костина фантазия начала рисовать картину боя. Он отчетливо слышал скороговорку пулеметов и автоматов, оглушительные разрывы снарядов.

— Вот тут где-то убило мужа Ефросиньи Никитичны. Он был старшиной нашей заставы, — глуховатым голосом сказал Санька. — Она сама и вынесла его из окопов. А потом стреляла из этой амбразуры… Тут и лейтенант Горностаев воевал. Вот приедет Мария Васильевна — они с Ефросиньей Никитичной обязательно побывают здесь…

Под ногами Кости что-то звякнуло. Он наклонился и поднял ржавый круг.

— Ого, магазин ручного пулемета нашел! — удивился Санька. — А мы с Ленкой и не заметили. Посмотри, сколько тут стреляных гильз валяется.

Глаза привыкли к полутьме, и Костя увидел горки стреляных гильз, потемневших и позеленевших от давнего времени; все-таки больше двадцати лет лежали они здесь — чуть ли не две Костиных жизни!.. Костя наклонился и бережно взял несколько гильз. Минуту подержал их перед глазами и сказал тихо:

— Отдам в школьный музей.

— Музей? В школе? — удивился Санька.

— А у вас разве нет? У нас тоже не было до прошлого года, пока старшеклассники не съездили в Старую Ладогу — ученым помогали что-то раскапывать. Привезли оттуда древнюю глиняную чашку, три монеты и обломок секиры. У нас уже сорок экспонатов набралось, и все до древней истории России. А теперь про Отечественную войну начнем собирать. Вот эти гильзы и магазин с места боя привезу да потом еще что-нибудь найду.

— У нас есть фуражка Павла Степановича Горностаева и его полевая сумка. Надо с папой поговорить, — может, разрешит отдать. Был еще его личный револьвер, да в Пограничный музей забрали, в Москву… Что-нибудь еще разыщем. И взрослые нам помогут.

— Так это же здорово, Саня! — обрадовался Костя. — Ты настоящий друг, Саня. У меня еще не было таких настоящих друзей. После этого я ничего не стану скрывать от тебя, вот честное пионерское!

— Теперь ты и про чемоданчик можешь сказать? — спросил Санька.

— Спрашиваешь! — откликнулся Костя. — Теперь у меня нет никаких тайн от тебя. Я привез детали. Хочу подарить тебе радиоприемник. Настоящий коротковолновик.

— Ты умеешь собирать?

— Умею.

— Правда?

— Я же сказал.

— Это я по старой привычке спрашиваю… Знаешь что, Костя? А я вот не умею. Если бы ты научил, вот здорово было бы!.. Давай собирать, чтобы никто не знал?

— Мой папа знает, — вздохнул Костя.

— А мы попросим молчать. Он умеет хранить тайны?

— Еще бы не уметь! — ответил Костя. — Разведчиком был.

Они стояли друг перед другом. Костя улыбался, а Санька говорил и оживленно размахивал руками. И, наверное, долго бы размахивал, если бы не раздался свист. Это свистел и махал фуражкой над головой ефрейтор Постников — звал к себе. Ребята тоже свистнули в ответ и побежали.

Так и не показал Санька то место, где они с сестренкой нашли вражеский пулемет…

Будни

О лекарствах

К Ефросинье Никитичне ребята собирались идти поближе к вечеру — за обещанными рассказами. Но только успели помочь ефрейтору Постникову скинуть траву с телеги — часовой у заставы крикнул:

— Петь, а ты знаешь, тетя Фрося заболела!

— Как заболела?

Спросил так, как будто впервые слышал, что люди могут болеть, тем более — пожилые люди. Видимо, с Ефросиньей Никитичной такие неприятности происходили очень редко, если уж так удивился Постников.

— И давно?

— Да только что. Нина Васильевна «Скорую помощь» из города вызвала.

Костя с Санькой помчались в знакомый домик. За ними побежал и лосенок.

Кажется, все свободные от нарядов пограничники собрались в домике Ефросиньи Никитичны. И все были заняты: носили воду из колодца, подметали пол на веранде, разводили огонь в плите. Один из солдат орудовал утюгом — гладил носовые платки. Этих носовых платков было несколько десятков, и они горкой возвышались над столом.

Ефросинья Никитична лежала на кровати. Возле нее на табуретке сидел солдат, готовый по первому сигналу помчаться куда угодно. Тут же стояла притихшая внучка Алька, в одной руке держала стакан с водой, в другой — чайную ложечку и просила:

— Бабушка, ну попей еще немножечко. Вот увидишь, сразу поправишься.

Лоб Ефросиньи Никитичны туго был стянут шерстяным платком. Она улыбалась виновато и просила:

— Ты лучше побегай поиграй. Я уже поправилась. Только отдохну маленько… А вот еще сиделки пришли! — сказала она, увидев Саньку с Костей. — И чего это вы все всполошились? Ну, прихворнула чуток. Экая диковина — ведь не молодая уж, поизносилась за шестьдесят-то пять годов.

Солдат, гладивший носовые платки, разглядывая один из них, спросил:

— Тетя Фрося, а это чей?

— С такой дали я не вижу. Подойди-ка ближе. А-а! Ну этого… как его? Востроносенький такой, с веснушками. Первый год служит. Андреем вроде зовут.

— Понятно — Шерстобитов. А этот чей?

— Пети Постникова.

Костю никак нельзя было назвать большим знатоком болезней. Но он все-таки сразу и уверенно определил, что у Ефросиньи Никитичны, наверно, мигрень — такое часто бывает с Костиной матерью, которая в этих случаях тоже ходит с завязанной головой.

— Может, за лекарством сбегать в аптеку? — спросил Санька.

— Ох, сынок ты мой ласковый!.. Да нету в аптеках такого лекарства, чтобы лечило от старости… Почитала Машенькину телеграмму — растревожилась и расплакалась, вспоминаючи, — и вся моя болезнь… Вот ты с пареньком пришел ко мне да солдаты пришли — это мне лучше всякого лекарства… Сбегай-ко к матушке своей, чтобы не вызывала «Скорую помощь», не тревожила людей напрасно.

— Она уже вызвала.

— Экая ведь беспокойная женщина!.. Ты все-таки сбегай, Санек, скажи, чтоб перезвонила; может, настоящему больному, да помоложе меня, та помощь нужна. А я уж вроде бы и перетерпела.

Перезванивать уже было поздно: перед окном развернулась легковая машина с белым флажком на радиаторе. Из нее вышли трое в белых халатах. Один из них нес носилки. Медиков догонял капитан, очень похожий на Ефросинью Никитичну, которого Костя видел утром в кабинете начальника заставы. Капитан о чем-то тревожно спросил врача, но тот ему не ответил.

— Чуть не вся застава собралась!.. А ну, товарищи, попрошу выйти, — сказал врач, переступив порог. — Всем, всем выйти, кроме Алексея Николаевича.

Это относилось к капитану.

Костя с Санькой попытались задержаться, но им тоже указали на дверь.

— А может, надо за чем сбегать для тети Фроси, — возразил Санька.

— Надо — позовем, — решительно отрезал врач и закрыл двери.

Прошло пять минут, потом — десять, но врач никого не звал, вскоре сам появился на крыльце. Вслед за ним вышли и санитары с пустыми носилками. Санитары улыбались, а врач сказал пограничникам ворчливо:

— Все за сто верст кругом знают, что вы любите свою Ефросинью Никитичну. Но зачем же панику подымать? У старушки обычный спазм кровеносных сосудов мозга — болезнь людей солидного возраста…

Машина чихнула синим дымом и уехала.

Что ж, в определении болезни Костя ошибся не так уж сильно…

— Упала без сознания. Поди разберись, что это такое — кровоизлияние или спазм сосудов? — словно оправдываясь перед кем-то, сказал один из пограничников.

Солдаты снова возвратились в дом.

А Санька с Костей, по просьбе капитана, побежали в аптеку за лекарствами. Лосенок прозевал их. Метнулся догонять, но опоздал — ребята были уже за воротами заставы. Озадаченный, лосенок остановился перед воротами и провожал ребят печальными глазами.

Которые краснели в автобусе

— Куда ты так торопишься, Саня?

Это спросил молодой парень в черной спецовке. Черной она, собственно, была когда-то. Теперь этот цвет сохранился только на боках, а спереди спецовка была в разноцветных пятнах краски.

Приглядевшись, Костя сразу же узнал в нем того парня, с которым ехали вместе в автобусе. Тогда с парнем была девушка, с которой они шептались и переглядывались и почему-то всю дорогу краснели. Теперь парень был один и стоял у строящегося дома, затянутого паутиной строительных лесов.

Санька обрадовался, подбежал к парню. Тот потрепал его дружески по плечу.

— Ну, как живешь, пограничник? Какие новости на нашей заставе?

— Скоро тетя Маша Горностаева с сыном приедут. Послезавтра будут инспекторские стрельбы. Вот он приехал в гости — сын Сергея Ивановича, — радостной скороговоркой выпалил Санька пограничные новости и закончил со вздохом: — А еще «Скорая помощь» к Ефросинье Никитичне приезжала. Сейчас вот с Костей бегали за лекарством.

— А что с ней? — встревоженно спросил парень. — Вроде бы крепкая она.

— Прочитала телеграмму насчет приезда тети Маши — плакать начала, упала и чуть не разбилась.

— Вижу, Саня, медик из тебя совсем никудышный! — парень шутливо взъерошил Санькины волосы. — Скажи отцу, после работы забегу сегодня.

К строящемуся дому подъехал грузовик с бидонами краски.

Теперь парню было не до ребят, и Санька с Костей направились своей дорогой. Они еще долго слышали горячий спор между парнем и снабженцем.

Хоть и недолго разговаривали ребята с парнем, но все равно какие-то минуты были потеряны. И как раз именно из-за этих потерянных минут могло произойти с больной Ефросиньей Никитичной что-то непоправимое. И, чтобы наверстать упущенное время, ребята, не сговариваясь, пошли скорым шагом, временами переходя на бег.

— Эх, жалко, что ты еще не натренировался бегать на длинные дистанции, а то бы мы сейчас рванули! — горевал Санька.

Костя вздохнул и виновато предложил:

— Может, ты один побежишь?

— Так ведь ты дороги не найдешь!

— Не найду, — согласился Костя и мысленно дал себе клятву тренироваться каждое утро. Вот тренировался бы раньше — как пригодилось бы сейчас это!

Долго бы еще донимал себя Костя клятвами и упреками, если бы не повстречалась им повозка, на которой ехал старшина заставы. На Санькин вопрос — как там с Ефросиньей Никитичной? — старшина весело ответил:

— А уже возле дома ходит… Просила клюквенного морсу достать.

Ребята вздохнули с облегчением: значит, она и в самом деле начала поправляться и теперь можно было не спешить. Можно было даже остановиться возле ларька — полакомиться мороженым. И ребята остановились и купили себе по вафельному стаканчику.

Сели невдалеке на согретый солнцем камень, и Санька стал рассказывать про парня, встретившегося им возле новостройки: он три года служил на горностаевской заставе, прошлой осенью демобилизовался и теперь работает маляром.

— Он с нами в автобусе ехал, — сообщил Костя. — И с ним какая-то девушка была.

— Беленькая?

— Ага.

— Ну так это Надя. Работает с ним вместе. Из-за нее он и остался здесь и не поехал в свою Новгородскую область. Солдаты говорят, что родители шум подымали в письмах. А он все равно остался. Мама говорит: она его цепями приковала. Придумала, конечно. Как же можно человека приковать цепями?..

Приняв от ребят лекарства, Ефросинья Никитична завернула их в тряпочку, а к тряпочке примотала ниткой бумажку, на которой написала крупными буквами: «От галавы».

— К чему зря добро переводить? Голова моя и без порошков да пилюль на поправку пошла. А когда разболится, тогда и за лекарства возьмусь, и не надо будет врачей беспокоить, — сказала она и дала ребятам по конфетке в пестрой обертке. — Побалуйтесь сладеньким.

— Сергея Трубникова видели, — сообщил Санька.

— Вон как! — обрадовалась Ефросинья Никитична. — Наверно, в новом доме малярничает?

— Ага.

— Ничего не говорил про свадьбу?

— Про вас спрашивал, а про свадьбу ничего не сказал, потому что в это время краску привезли.

— Не сказал — и ладно. Стало быть, нечего еще говорить. Небось не забудет пригласить-то… Ну ладно, пареньки, бегите по своим делам…

Хозяйственная комната

А дел у ребят было не так уж и мало. После обеда одни кролики отнимали не меньше двух часов: пока убираешь в клетках да пока припасаешь им траву и другой корм, — глядишь, уже и вечер подкатил. А теперь новая работа прибавилась — сборка радиоприемника. И со всеми этими делами ребята должны были управляться до половины одиннадцатого — точно в это время Нина Васильевна загоняла приятелей в постели. И тут что ни придумывай и как ни отговаривайся — она все равно настаивала на своем.

— Смолоду привыкайте, мальчики, к твердому порядку. Это вам потом очень пригодится в жизни, — говорила она.

Костя был уверен, что из Нины Васильевны вполне бы мог получиться настоящий начальник заставы — куда строже самого майора Чистова и его заместителей.

Утром, да и днем, ребята не очень экономили время, а уж под вечер дорожили каждой минутой. И эти минуты почему-то казались чуть ли не секундами — летели так, как будто кто-то недобрый подгонял их, да еще и укорачивал вдобавок…

На втором этаже заставы была небольшая комната, которая называлась хозяйственной. Там стоял длинный узкий стол. Здесь пограничники приводили в порядок свою одежду: гладили брюки и гимнастерки, пришивали белоснежные подворотнички, доводили до солнечного блеска медные пуговицы, проявляли фотопленки и печатали снимки.

Сейчас хозяйственная комната стала временным жильем Сергея Ивановича — Костиного отца.

А теперь у этой комнаты появилось третье назначение: по вечерам она превращалась в Костину мастерскую. Отец на это время уходил в канцелярию или отправлялся на берег реки размышлять о своих сочинительских делах.

О том, что здесь Костя собирает приемник, знали только Сергей Иванович да Санька. Сегодня пришлось открыть эту тайну еще одному человеку — ефрейтору Кузнецову, который до армии работал радиотехником-сборщиком на заводе. Здесь, на заставе, Кузнецов отвечал за внутреннюю связь и сигнализацию…

Еще по дороге сюда Костя чувствовал какую-то смутную тревогу. Она постепенно переходила в уверенность, что он забыл дома что-то очень нужное. А что именно — как ни бился, не мог припомнить. И вот теперь, когда разложил на столе все свое радиохозяйство, — сердито шлепнул себя ладонью по голове:

— Электропаяльник оставил дома!

— Как же так? А без паяльника нельзя? — осторожно справился Санька.

— Что ты! — с досадой возразил Костя. — Это самый главный инструмент!

Вид у Кости был такой растерянный, что и Санька загоревал.

— Есть выход! — вдруг воскликнул он. — Паяльник можно попросить у Кузнецова.

— Побежали скорей! — подхватил Костя.

Ефрейтор Кузнецов только что вернулся из наряда, и по распорядку дня ему полагался отдых.

Санька с Костей слетели по лестнице в нижнюю — первую солдатскую казарму. Кузнецов, позевывая, раздевался — собирался спать. Это был высокий рыжеватый парень с хитрыми глазами.

— Вам? Паяльник? — спросил он, выслушав Санькину просьбу. — Для чего же это он вам понадобился? Если ломать, так для этого можно подыскать отбросы из утильсырья. Могу указать адрес. А паяльник — это, друзья, военное имущество.

На улице еще светило солнце. Но в казарме стоял полумрак: все окна были завешаны плотными шторами. В дальнем конце казармы кто-то сонно посапывал… Кузнецов плотно прижал палец к губам — предостерегал, чтобы не разговаривали громко. Хотя, сказать по правде, предостерегать ему надо было самого себя.

— Тихо, ребята! — сказал он свистящим шепотом. А закончил в полный голос: — Не могу я вам дать паяльник.

И Косте пришлось открыть свою тайну.

Через минуту Кузнецов уже был одет, а через другую — читал в хозяйственной комнате схему будущего радиоприемника.

— Тут уже кое-где карандашом нацарапано, — покачал он головой и спросил строго: — Ты что — уже собирал по этой схеме?

Костя кивнул согласно.

— И работает? — спросил Кузнецов.

Костя опять кивнул.

— Смотри ты, какая шустрая пошла молодежь!.. Я в твои годы умел только девочек за косички дергать. Значит, тут у тебя кое-что варит. — Кузнецов легонько ткнул себя пальцем в лоб. — Это хорошо, когда варит. А вот с карандашом елозить по схеме — это, дружок, никуда не годится! Запомни на всякий случай. Настоящий мастер должен работать чистенько и опрятно.

Схему приемника он похвалил и велел показать свое паяльное мастерство.

— Паять можешь. А вот зачистку и всякую подготовительную работу делаешь шаляй-валяй… Дядя Вася, мой мастер на гражданке, тебе бы двойку вкатил! Ты на это обрати внимание. А так — молодец! Не ожидал! Целиком и полностью доверяю тебе паяльник.

Минуту-другую поглядел на Костину работу и поднялся со вздохом:

— Эх, посидел бы с вами, да в три часа ночи в наряд заступать. Пойду с подушкой разговаривать. Завтра посмотрю, что вы тут наработали.

Костина лягушка

Как лосенок определял время — никому не было известно, но определял очень точно. Ровно в половине девятого он появлялся перед домом начальника заставы и, стройный, с ног до головы позолоченный веселыми лучами утреннего солнца, стоял, как часовой на посту, нетерпеливо поглядывая на окна.

Именно в это время Санька с Костей, подпоясанные полотенцами, в одних только трусиках выбегали из дому — такой они установили для себя распорядок.

Лосенок получал от них утреннюю порцию сахару и неторопливой рысцой сопровождал мальчишек до пограничной купальни. А там, разлегшись на краю берега, наблюдал за ребятами внимательными глазами, как будто контролировал: а правильно ли Санька обучает Костю плаванию и прыжкам в воду.

Если бы лосенок умел разговаривать, то, наверное, сделал бы Саньке замечание: очень уж он торопился выковать из Кости настоящего пловца и прыгуна. По правде-то говоря, и Косте не терпелось поскорее изучить все секреты. Но на то они и секреты, что не сразу даются в руки: они любят, чтобы добывали их трудом и не торопясь…

Прыжки в воду Костя решил осваивать не с чего-нибудь, а сразу с «ласточки». Санька не противился: он считал, что у Кости хорошие спортивные способности — ведь далеко не каждый мальчишка уже на второй раз начнет так уверенно мерять воду настоящими «саженками», как это получилось у Кости. И потому не возражал.

Но Санька переоценил Костины возможности. Костя за это жестоко поплатился, а Санька отделался некоторым испугом.

Костя не очень внимательно выслушал на берегу Санькины объяснения насчет того, как держать руки и ноги во время прыжка и под каким углом прыгать. Даже перебил учителя нетерпеливо:

— Ну, что тут объяснять, когда все ясно? Я же видел, как ты прыгаешь!

Птицей взлетел на мостки и прыгнул в воду. Если бы сфотографировать его тело в короткий миг полета над водой, то оно скорее напоминало бы фигуру лягушки, но только не ласточки.

С грохотом и плеском взметнулись вверх брызги воды, и вдруг раздался отчаянный мальчишеский вопль:

— Ой-ой-ой!

Вопль этот был такой пронзительный, что лосенок испуганно вздрогнул и вскочил на ноги, а старик по ту сторону границы перестал бранить батраков. Приложил к глазам ладонь козырьком и стал внимательно вглядываться: что же это такое произошло на территории соседнего государства?

Когда улеглись брызги, то перепуганный Санька над поверхностью заливчика увидел исказившееся от нестерпимой боли Костино лицо. Костя крутился на месте, взвизгивал по-собачьи, фыркал и отплевывался. Санька бросился к нему на помощь и за волосы подтащил к берегу. Костя сделал два шага и упал на песок.

— Что с тобой?

— Ой-ой-ой! На что-то твердое упал, — простонал Костя в ответ.

Он поднялся с земли. Держась за живот, согнулся в три погибели и стал кланяться земле, как заведенный.

Никакого твердого предмета не было на воде. Просто-напросто в короткий миг полета с мостков у Кости выскочили из головы все Санькины наставления и он, вместо того чтобы нырнуть в воду головой, как советовал приятель, плюхнулся плашмя и сильно ударился животом об воду…

— Хорошо, что низкие мостки, а то бы запросто разбился насмерть, — сказал Санька.

Он хмурился, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, — очень уж смешно было смотреть сейчас на Костины страдания.

Выразил свое отношение и лосенок: он подошел к пострадавшему и ткнул его в шею бархатной мордочкой — сочувствовал, наверно…

Маляры

Ребята, конечно, не стали рассказывать о происшествии в купальне. Они просто умолчали об этом. Нина Васильевна поинтересовалась:

— Ты что это, Костенька, такой бледный сегодня? Не захворал ли?

Костя буркнул в ответ что-то неопределенное.

А вскоре ребята и совсем забыли об этом — у них появилось множество дел.

Каких-то полтора часа бегали Костя с Санькой на речку. Но за это время застава, обычно тихая, неузнаваемо изменилась: она кипела, звенела возбужденными голосами множества людей. Возле заставского дома деловито суетились солдаты, парни в гражданском, девушки в пестрых цветастых платках. Они таскали доски, бревна, стучали топорами и молотками. Застава начала одеваться в строительные леса.

Полтора часа назад не было никого, и вот на тебе — такое сборище!

Мальчишки, конечно, никак не могли оставаться в стороне от такого большого дела. Они быстро позавтракали, переоделись во что похуже и побежали на заставу. Костя бежал так бойко, как будто это не с ним, а с кем-то другим приключилась недавно беда.

Забыла про свои хвори и Ефросинья Никитична. Она тоже суетилась возле заставы — заглядывала в бидоны с краской и просила Сергея Трубникова составить колер посветлее и повеселее.

— Чтоб сердце радовалось, когда будешь смотреть на заставу.

— Будет радоваться! — заверил Трубников.

— Вон какую темно-синюю краску навел. Какая же радость от темноты?

— Светленькую добавим. Вы не волнуйтесь, Ефросинья Никитична. Будет полный порядок! Вы лучше отдыхайте, поправляйтесь после болезни.

— Ты мне про болезни не толкуй. Ты лучше добавь светленькой краски.

Потом она пошла советовать что-то парням, воздвигавшим леса…

Трубников, по всему видать, был за бригадира. Он ходил вдоль строящихся лесов, что-то говорил плотникам, и те согласно кивали головами. Увидев мальчишек, крикнул:

— Вот молодцы, что пришли! У меня как раз для вас работенка припасена.

Он подвел ребят к бидонам, наполненным синей масляной краской. Сначала поколдовал над бидонами сам, добавил туда белил, подлил немножко золотистой охры, подбавил олифы и еще какой-то жидкости. Потом дал ребятам в руки по деревянной лопаточке.

— Работа у вас на вид простенькая, но самая ответственная — мешать краску вот этими инструментами. И, чур, не торопиться и не халтурить. Ясна задача?

Показал, как надо мешать краску, и побежал к машине, которая только что пришла. Машина привезла полный кузов девушек. Машину сразу же окружили пограничники. Прыгать на землю девушки опасались, но вроде бы и не хотели идти к протянутым рукам пограничников.

— Задаваки! — хмуро сказал Санька.

— Девчонки всегда задаются, — заметил Костя. — Такой у них характер.

Но вот одна из девушек осмелилась и шагнула к краю кузова. Пограничник бережно взял ее на руки и вроде бы не очень-то спешил опустить на землю. За первой набралась храбрости вторая. А вскоре уже все девушки были на земле. Среди них Костя узнал ту, которая ехала в автобусе рядом с Сергеем Трубниковым. Снял ее с машины незнакомый пограничник. К ней сразу же подошла Ефросинья Никитична и обняла ласково:

— Здравствуй, здравствуй, Наденька!

Теперь возле заставы было столько народу, как будто здесь проходила демонстрация. И каждому Сергей Трубников нашел дело.

Будничное вроде бы это занятие — работа, но она походила на праздник: звенели молодые голоса, не смолкал смех, у всех было приподнятое настроение. Кажется, прошло совсем немного времени, а уже по самую крышу поднялись леса, сколоченные из тонких бревен и досок. Уже маляры — их было человек десять — приготовили свои кисти.

Надя несколько раз подходила к Саньке с Костей, окунала в краску щепку, которая тут же из белой превращалась в небесно-голубую, пристально разглядывала щепку и говорила ребятам одно и то же:

— Почти готово. Еще немножко потрудитесь, мальчики, — и все.

Подходила к ним и Ефросинья Никитична:

— Вон какую веселенькую краску замешали, вроде бы как ясное небо.

Мальчишкам казалось, что краски так много, что можно покрыть не только заставу, но вполне хватило бы ее и на покраску складов, сарая, бани. Но Сергей Трубников катил им еще по бидону:

— Вот вам добавочка!

— Так ведь хватит же! — воскликнул Санька.

Трубников хитренько сощурил глаза:

— Надоело?

— Не очень, — уклончиво ответил Санька. — Ведь много же! Куда столько краски? Тут, наверно, хватит на целых пять застав!

— Хватит на пять застав? Ну-ка прикинь, грамотей. Не забыл арифметику за каникулы? На квадратный метр площади уйдет, примерно, сорок граммов. А сколько тут квадратных метров? Ну-ка перемножь метры на граммы. Как раз и получишь сто восемьдесят килограммов.

Оказывается, и малярам надо знать эту науку, арифметику.

— А может, вы отдохнуть хотите? — сочувственно спросил Трубников. — Тогда я девушек сниму с лесов и подошлю к вам на помощь.

Но Санька с Костей были гордые люди, и они наотрез отказались от такого предложения.

Старая гвардия

Среди шустрой молодежи, приехавшей на заставу, был пожилой человек с очень приметным лицом, иссеченным глубокими шрамами. Пограничники этого мужчину в гражданской одежде называли по-военному — «товарищ капитан», Надя — домашним словом «папа», а майор Чистов — Андреем Андреевичем.

Санька пояснил Косте:

— Бывший наш замполит, Надин отец.

Андрей Андреевич принялся носить доски, но его мягко отстранили?

— Нет уж, вы отдыхайте, товарищ капитан. Не для вашего сердца такая работенка — таскать доски…

Непоседливая Ефросинья Никитична подхватила было малярную кисть и стала подыматься по сходням лесов. Но успела сделать только шагов пяток-десяток, как вдруг Сергей Трубников торопливо загремел сапогами навстречу ей и загородил дорогу:

— Нет уж, тетя Фрося, и не пытайтесь проскользнуть — все равно не пущу!.. Для кого это на днях вызывали из города «Скорую помощь»?

Ефросинья Никитична заворчала и, очень расстроенная, сошла на землю…

И вот теперь старая гвардия — Ефросинья Никитична и Андрей Андреевич — сидела на скамейке и грелась на теплом летнем солнышке. Сидели они недалеко от мальчишек, старательно размешивавших краску. Гвардия свой разговор начала с воркотни: что рано еще записывают их в старики эти молодые ребята, что они еще на любой работе заткнут за пояс любого из этих девчонок и парнишек, что у них есть еще порох в пороховницах… После этого они заговорили о семейных делах.

— Когда же ваши свадьбу-то собираются играть? — спросила Ефросинья Никитична.

— А кто их знает? Теперь вот ждут квартиру в новом доме, чтобы одновременно и свадьбу и новоселье отпраздновать. Это, пожалуй, и правильно: пусть сразу и живут отдельной семьей.

Потом их разговор незаметно переметнулся на пограничные дела. Заговорили об инспекторских стрельбах, которые начнутся не завтра, так послезавтра.

— Ты бы, Андрей Андреич, поговорил с солдатами-то. Не шибко хорошо они стреляют. Порассказал бы, как мы в старину стреляли.

— Поговорю.

— Вот и ладно. Тебя-то они послушаются.

Говорили и глядели, как работает молодежь. Похвалили: хорошо работают ребята. Глядишь, к приезду Марии Васильевны Горностаевой застава будет новенькой…

К ним подсел Сергей Иванович. Костя подумал: хорошая у отца специальность — столько знает он хороших людей. Ведь любой из этих стариков — это же целая история, это же настоящая книга — только успевай записывать…

Праздники

Борьба на дороге

Есть люди, которые говорят, что масляная краска пахнет плохо. Но если спросить об этом Саньку и Костю, — они в один голос сказали бы совсем другое: масляная краска пахнет очень хорошо! И никто бы не переспорил их. А еще бы они сказали, что самый красивый цвет на свете — это голубой. Потому что в этот цвет была окрашена застава: как будто не дом стоял на земле, а кусочек неба, который доставили сюда небесные братья — космонавты. И люди-мастера высекли из этого кусочка двухэтажный дом.

Санька с Костей бежали с речки, возвращались с обычной своей утренней прогулки. За ними неторопливо трусил длинноногий лосенок.

Это была неразлучная троица. Доведись пограничникам увидеть мальчишек одних, без четвероногого провожатого, они подумали бы: а не приключилась ли с лосенком какая-нибудь беда? Но пока не было повода для такой тревоги.

Бежали мальчишки мимо заставы. И на душе у них было так хорошо, что бежать спокойно и то не могли. Хотелось прыгать, кувыркаться. Их радовало все: и яркое солнце, и новенькая застава, и залитые светом бронзовые сосны. А еще они радовались потому, что Костя научился прыжкам в воду. Правда, не «ласточкой», а «столбиком», или «солдатиком». Но и это уже была большая победа.

Отличное сейчас было настроение у Кости, и ему хотелось прыгать, кричать восторженно, бороться с лосенком. Но ничего этого делать не стал, а просто шлепнул небольно Саньку по загорелой спине. Тот обернулся на бегу, спросил с улыбкой:

— Ты что это?

— Просто так.

— Понятно!

И Санька затеял борьбу. Минут десять катались мальчишки — сначала на трапе, а потом незаметно перекатились на пыльную дорогу, стараясь положить друг друга на лопатки. Победителем в конце концов оказался Санька. Шумно дыша, он признался:

— Я в своем классе мигом побеждаю. А ты вон сколько сопротивлялся. Скоро мне с тобой и не справиться будет.

Очень неприятно быть побежденным. Но как ты будешь сердиться на Саньку, если он хоть и победил, но все-таки признает твою силу?

— Привет чернокожим!

Это сказал ефрейтор Кузнецов. Он и еще один солдат шли по дороге, направляясь к заставе.

— А теперь бегите к Нине Васильевне — она очень обрадуется, — начал насмешливо Кузнецов. — Она вам объявит благодарность с занесением в личное дело. Правда ведь, Валентин?

— Обязательно объявит — по заднему месту! — очень серьезно сказал попутчик Кузнецова.

Мальчишки поглядели друг на друга, и у обоих от ужаса округлились глаза: черной грязью были покрыты не только спины и бока, но и физиономии борцов. Даже лосенок глядел на них с недоумением — как будто не узнавал своих друзей. Они пулей сорвались с места и помчались к речке.

— Через час буду в вашей мастерской! — крикнул вдогонку Кузнецов.

— Ладно! — ответил Санька.

«Говорит Москва!»

Санька с Костей задержались дома довольно долго. Когда пришли в хозяйственную комнату, Кузнецов был уже там и не терял зря времени — старательно начищал пуговицы на выходном кителе.

— Ну, как? Объявила Нина Васильевна благодарность? — справился он.

— А мы искупались, всю грязь смыли. И потом уже не боролись, — сказал Санька. — Мама, конечно, спросила, как это можно торчать в воде целых два часа? Потом заставила мерить температуру, думала: вдруг простудились?

— Матери любят перестраховку — это уж точно! У меня такая же мамаша, — авторитетно сказал Кузнецов и накинул китель на вешалку. — Давайте, братцы, делом займемся. Показывайте, что вы там напаяли и намонтировали.

Старшая Костина сестра работала на заводе электроприборов и рассказывала ему про ОТК. Сначала Костя думал, что это сокращенное имя какого-то очень строгого и придирчивого дядьки, который все видит насквозь и ни за что не пропустит даже маленького брака. Теперь-то Костя знал, что ОТК — это отдел технического контроля. А познакомившись с ефрейтором Кузнецовым, был уверен, что из этого пограничника мог бы выйти настоящий контролер ОТК, не хуже той неизвестной Люськи, которая часто портила настроение Костиной сестре — браковала ее изделия…

— Ты что, на пожар торопился? Не напаял, а наляпал! — строго сказал Кузнецов, разглядывая Костину работу. — Так не пойдет! Придется перепаять эти два провода.

Костя перепаял четыре — у двух обнаружил дефекты самостоятельно.

— Молодец! — похвалил Кузнецов.

Всю главную работу он постепенно забрал в свои руки. Короткие толстые пальцы Кузнецова были удивительно ловкими — пальцы настоящего мастера. Костя с завистью следил за их неуловимо быстрыми и точными движениями — как будто на кончике каждого пальца были свои глаза.

Надо собрать сто приемников, а то и больше, чтобы научиться работать так.

— Скажу по секрету, — загадочно проговорил Кузнецов, взглянув на Костю. — Несколько дней назад один мой знакомый пацан брякнулся животом об воду да так взвыл, что за границей поднялся переполох.

Костя вздохнул, исподлобья посмотрел на Саньку и проговорил сердито:

— Ты разнес?

— Честное пионерское, я никому не говорил! — горячо воскликнул Санька.

— Правду сказать, Костя, я это видел собственными глазами и чуть не умер со смеху, — сказал Кузнецов. — А еще я видел, что этот знакомый пацан сегодня утром прыгал уже хорошо. Настойчивый, скажу, парень. Умеет добиться своего. Не любит отступать. Это мне нравится. Хороший из него может получиться пограничник.

— Я в летчики собираюсь.

— Что ж, летчикам тоже нужны настойчивость и закалка.

— А как это вы увидели мои прыжки?

— Обыкновенно — глазами.

— Наверно, где-нибудь рядом в секрете лежал, — предположил Санька.

— Угадал, — подтвердил Кузнецов.

Костя удивился:

— А как же мы вас не видели?

Кузнецов посмотрел на него и серьезно ответил:

— На то и пограничники, чтоб уметь маскироваться. На то и секрет, чтоб его не видели.

— А в каком он месте был, этот ваш секрет? — поинтересовался Костя.

— Этого, браток, я не скажу даже родной матери. Есть на свете такое дело — военная тайна. Слыхал?

— Слыхал.

— А спрашиваешь!

Косте стало неловко, и, чтобы скрыть это, он стал разыскивать что-то в своем чемоданчике…

Сборка подходила к концу. Один Костя провозился бы с радиоприемником еще дня два, а сообразительный ефрейтор Кузнецов намного сократил это время. И вот наступила минута, когда он сказал:

— Ну, мастера, а не пора ли нам послушать, что творится на свете?

Бывалый и умелый был человек ефрейтор Кузнецов. Много радиоприемников прошло через его руки. И все-таки он волновался. А про мальчишек уже и говорить не приходилось. Присмиревшие, они следили за последними приготовлениями Кузнецова. Вот он пробежался глазами по сложному переплетению разноцветных проводов, по зеркально отсвечивающим лампочкам. И не пытался скрывать от мальчишек, что осмотром этим остался очень доволен. Положив свою широкую ладонь на Костино плечо, он привлек паренька к себе:

— Ну, мастер, твое полное право включить приемник самому первому.

Вроде бы чего тут хитрого и очень уж ответственного — повернуть одну из рукояток по часовой стрелке, пока не раздастся легкий щелчок. Но Костей овладело что-то похожее на страх: а вдруг они что-нибудь перепутали и после щелчка рукоятки включения приемник ответит не живым человеческим голосом, а мертвым молчанием?

Но произошло все-таки то, что должно было произойти: раздался легкий треск атмосферных разрядов, потом что-то негромко засвистело. И все эти звуки перекрыла четкая торопливая дробь радиотелеграфиста.

— Полный порядок! — обрадованно сказал Кузнецов и широко улыбнулся.

Костя осторожно продолжал вращать рукоятку. И вдруг свист и дробь прекратились, из приемника донесся мужской голос:

— Внимание, говорит Москва!

Голос был такой спокойный, как будто диктор там, в далекой Москве, нисколько не сомневался, а был давно уверен в том, что его обязательно услышат на самом краю Советского Союза.

Гости

Диктор, чеканя каждый слог, передавал материалы для местных газет. Но трое слушали этот диктант так внимательно, как будто хотели запомнить каждое слово.

Но до конца дослушать эту диктовку им не удалось: по коридорам с этажа на этаж полетел звонкий голос дежурного:

— Застава, выходи строиться!

По деревянному полу торопливо загрохотали кованые солдатские сапоги.

Сорвался с места ефрейтор Кузнецов. Санька с Костей выбежали за ним.

Прошли считанные секунды, а уже перед фасадом здания заставы в две шеренги выстроились пограничники. Дежурный докладывал:

— Товарищ майор, по вашему приказанию погранзастава построена!

Молодцеватый и торжественный майор Чистов вскинул руку к козырьку фуражки, скомандовал:

— Вольно!

Окинул строй быстрым взглядом и вдруг, как будто спохватившись, подал команду:

— Застава, смирно! Равнение направо!

Костя впервые видел военный строй. Его так и подмывало пристроиться к солдатам на левый фланг, вытянуться в струнку и таким же вот четким рывком повернуть голову направо — в сторону, откуда приближалась открытая легковая машина, в которой ехали полная женщина и трое военных — два полковника и молодой лейтенант.

Машина остановилась перед серединой строя. Женщина, несмотря на свою полноту, легко спрыгнула на землю, вслед за ней сошли полковник с лейтенантом. По дороге мелкими старушечьими шажками торопилась Ефросинья Никитична и на ходу прикладывала к глазам белый носовой платок. Приехавшая женщина побежала навстречу ей, вытянув вперед руки и приговаривая:

— Фросенька, миленькая ты моя! Да ты не бегай — я сама подойду!

А майор Чистов докладывал:

— Товарищ полковник! Пограничная застава имени Павла Степановича Горностаева построена для встречи дорогих и почетных гостей!

А главный почетный гость — это была долгожданная Мария Васильевна Горностаева — плакала совсем как обыкновенная женщина, обнимала и целовала Ефросинью Никитичну. У Кости тоже почему-то навернулись слезы на глазах. Нервно покусывал губы майор Чистов. Будто для того, чтобы вынуть соринку из глаза, отвернулся в сторону пожилой полковник. Часто-часто мигал глазами молоденький лейтенант. Вроде бы еще суровее стали солдаты…

Ефросинья Никитична бережно гладила гостью по плечу и утешала:

— Вот и приехала, славная ты моя!.. Ну, чего же так расстраиваться? Успокойся, Машенька. Вон тебя солдаты ждут. Иди-ко, поздоровайся…

А солдаты продолжали стоять по команде «смирно» — торжественные, строгие. Многих из них Костя уже знал. Но раньше он видел их не в строю, и это были обыкновенные молодые парни, только одетые в военное обмундирование, — всегда веселые, разговорчивые. А теперь это были не просто парни в военной форме, это были настоящие солдаты: отважно решительные, дисциплинированные.

Не узнавал Костя и собственного отца. Обычно медлительный, теперь Сергей Иванович Шубин, вооружившись фотоаппаратом, по-молодому бегал с места на место и только успевал щелкать затвором. Ничто не ускользало от объектива «зоркого»: ни доклад Чистова полковнику, ни четкий строй пограничников, ни плачущие от радости женщины, ни мальчишки, каким-то образом пристроившиеся к левому флангу пограничников.

«Молодец, папка! — мысленно похвалил его Костя. — Это пригодится и для школьного музея».

Умиротворенные, притихшие, взявшись за руки, как девочки-первоклассницы, Мария Васильевна и Ефросинья Никитична подошли к строю. Теперь Костя разглядел: на груди у каждой из них по ордену Красной Звезды и по медали «За победу над Германией». И это было неожиданным для Кости. Нет, видимо, не зря называют Ефросинью Никитичну знаменитым пограничником, не зря ее так уважают и солдаты и офицеры…

Мария Васильевна остановилась перед серединой строя и сказала тихим, срывающимся голосом:

— Здравствуйте, сыны мои!

И вздрогнул воздух, и далеко вокруг разнесло чуткое пограничное эхо дружный, радостный возглас солдат:

— Здравия желаем, Мария Васильевна!

Она прижала руки к груди, подошла к полковнику и попросила:

— Григорий Кузьмич, дайте, пожалуйста, «вольно».

— Есть, Мария Васильевна! — полковник отрывисто козырнул и скомандовал: — Вольно!

По шеренгам прокатился легкий шумок, похожий на шелест. Суровые, строгие, минуту назад казавшиеся неприступными, лица солдат вдруг преобразились, подобрели сразу. И теперь солдаты в самом деле стали похожими на сыновей этой женщины. Она подошла к Чистову, по-матерински поцеловала его и сказала довольным голосом:

— Вот и увидела, кто командует нашей заставой!

— А это кто, Машенька? Ну-ка, узнай! — Ефросинья Никитична подвела ее к капитану, замполиту заставы.

— Василек? — растерянно спросила Мария Васильевна. — Не может быть!

— Он самый, ваш бывший подносчик патронов! — радостно ответил капитан.

— Вон ты какой вымахал! — Мария Васильевна добрыми глазами оглядела замполита с ног до головы и покачала головой: — Был Василек, парнишка, а теперь смотри ты — капитан!.. Весь в батюшку родного, только тот вроде покрупнее был. Был… А я вот и сейчас его голос слышу.

Лицо Марии Васильевны помрачнело вдруг.

— Сколько хороших людей полегло тут!.. — со вздохом проговорила она, взглянув в сторону границы. — Сколько тут святой крови пролито!..

Солдатская казарма

Не раз видел Костя эту мраморную доску, привинченную к стене чуть левее и выше дверей. Лишь тогда, когда впервые увидел, он остановился перед ней и медленно, как дошкольник, прочитал, чье имя носит эта пограничная застава. Потом он, пробегая мимо, даже забывал взглянуть на нее. Привык. Ко всему, даже вот к такому привыкает человек…

Но сегодня Костя опять разглядывал ее, сосредоточенно нахмурившись.

И не один Костя разглядывал эту мраморную доску, увенчанную пятиконечной звездочкой.

Запрокинув седеющую голову, немигающими глазами смотрела на высеченную золотом надпись Мария Васильевна. Она читала, беззвучно шевеля губами, как будто вдруг разучилась читать. Придерживая ее под руку, рядом стояла Ефросинья Никитична и тоже читала про себя, в точности так, как читала она несколько дней назад телеграмму о скором приезде Марии Васильевны.

Много людей стояло перед мраморной доской. Но было очень тихо, только кашлянет кто-нибудь или вздохнет глубоко. И эту печальную строгую тишину нарушали лишь жаворонки, неподвижно висевшие в голубом поднебесье. Вдруг каркнула невесть откуда взявшаяся ворона. Но, испугавшись настороженной тишины, торопливо скрылась за соснами. Далеко в стороне стоял лосенок — на своем веку он еще никогда не видел такого множества людей.

— Пойдем, Никитична, — тихо, словно очнувшись, сказала Мария Васильевна.

— Пойдем, Васильевна.

Женщины первыми медленно поднялись по ступенькам крыльца. За ними так же медленно двинулись и остальные. Пошли и Санька с Костей.

Костя был уверен, что ему известны все уголки этого большого двухэтажного дома. Он побывал и в солдатской казарме, и в аппаратной, и в дежурке, и в канцелярии, и в аккумуляторной, и в столовой, и в сушилке. А про хозяйственную комнату и говорить нечего — здесь была его радиомастерская.

Но все-таки оказалось, что он не побывал в самом главном месте: в казарме на втором этаже, рядом с хозяйственной комнатой. Наверное, подумал, что она ничем не отличается от первой казармы — огромной комнаты, заставленной солдатскими койками.

И зря так думал.

Вторая казарма отличалась от первой.

Отличалась тем, что у дверей на специальном возвышении, похожем на маленькую сцену в деревенском клубе, стояла обыкновенная железная солдатская койка, аккуратно заправленная, с белым вафельным полотенцем на передней спинке. На стене над койкой в позолоченной рамке висел портрет молодого человека в военной форме старого образца. На петлицах гимнастерки были знаки различия лейтенанта — два кубика. С портрета весело щурились улыбчивые глаза лейтенанта. И молодое, без единой морщинки лицо его было таким живым, как будто лейтенант вот-вот тряхнет светлой головой и скажет приветливо:

— Здравствуйте, друзья!

Чуть ниже портрета к стене была прикреплена полоска бумаги с надписью:

Койка

лейтенанта

Горностаева

Павла Степановича

Мария Васильевна глядела-глядела на портрет, вдруг она уронила свою голову на грудь Ефросиньи Никитичны.

Костя, чтобы не расплакаться самому, тихонько выскользнул из казармы.

— Что с тобой? — тревожно спросил его Санька, появившийся вслед за ним.

— Да так… Они, наверно, в хозяйственную комнату пойдут. Надо убрать приемник, — пряча глаза, уклончиво ответил Костя.

Но Санька был не из тех, кого легко можно было провести. Он спросил:

— А честно?

— Честно, честно… — хмуро и нехотя проговорил Костя, отворачиваясь в сторону. — Не могу я, когда плачут… Еще сам разревусь.

— Ну и что такого? Вон Григорий Кузьмич слезы вытирает, а все-таки полковник.

Ничего вроде бы такого утешительного не сказал Санька, но Косте сразу почему-то стало легче. Ему так и хотелось сказать: «Хороший ты все-таки парень, Санька, настоящий друг». Но этого Костя не сказал. Благодарно улыбнулся:

— Я уже успокоился. Здесь будем ждать людей или в казарму пойдем?

— А чего нам здесь стоять? Пойдем к людям, — рассудительно, как взрослый, сказал Санька.

Когда они вошли, Мария Васильевна уже не плакала. Она не спеша ходила возле койки Горностаева: подушку, лежавшую на байковом одеяле плашмя, она поставила на уголок, и теперь подушка возвышалась над постелью белым треугольником. Рядом с этим треугольником Мария Васильевна положила на одеяло вафельное полотенце, сложенное аккуратным квадратом. Сказала:

— Так любил Паша. И так у нас вся застава заправляла койки.

Старшина вопросительно посмотрел на майора Чистова. Тот утвердительно кивнул головой. Сообразительные солдаты поняли этот немой, но выразительный разговор. Прошла какая-то минута, и все койки в казарме выглядели так, как любил лейтенант Горностаев, как было на заставе еще при жизни этого светловолосого человека с веселыми глазами…

Кроме портрета лейтенанта Горностаева и надписи над койкой, были на стене и другие предметы: над изголовьем койки на гвоздике, вбитом в стену, висели военная фуражка старого образца со звездочкой, планшетка и полевая сумка — потертые, порыжевшие от времени.

Это о них когда-то говорил Санька, обещая потолковать со своим отцом, чтобы он отдал их Косте для школьного музея. Нет, не стоит и затевать этого разговора. Костя понял, что все горностаевское нужно и самой заставе. Для солдат-пограничников и фуражка эта и порыжевшие полевая сумка с планшеткой не просто вещи, а живая память о живом человеке.

Мария Васильевна подержала в руках фуражку, осторожно провела платочком по лакированному козырьку, бережно повесила ее на место. Потом это же проделала с полевой сумкой и планшеткой.

— Как окончил училище, так и получил все это. Собирался обновить свою амуницию, — сказала Мария Васильевна и опять вздохнула. — Да вот война помешала… А револьвер не сохранился?

— Долго хранили, да пришлось сдать в Пограничный музей, — ответил майор Чистов. — Они у нас и это хотели забрать, да мы отстояли все-таки. Взяли еще схему обороны, которую он сам чертил.

— Если правду говорить, так Паша только подписал, а чертила я, — улыбнулась Мария Васильевна. — Как раз за неделю до войны.

— Верно. Схема была помечена шестнадцатым числом, — подтвердил майор Чистов.

Нет, очень хорошо, правильно сделал Костя, что вернулся в казарму. Слышать такой разговор! Слышать своими ушами! Отец, конечно, пересказал бы — вон он пристроился на подоконнике и торопливо пишет в блокноте. Но ведь даже хороший рассказ никогда не заменит того, что ты увидишь собственными глазами, что услышишь собственными ушами, что потрогаешь своими руками…

Блиндажи на стрельбище

Пожилые полковники приехали на заставу не только сопровождать Марию Васильевну Горностаеву, но и проводить инспекторские стрельбы. Утром из комендатуры приехали еще двое — подполковник и майор.

Стало быть, на заставу нагрянул не один инспектор, а сразу четыре.

И, вопреки Костиным предположениям, оттого что на заставу нагрянуло столько инспекторов, настроение ни у кого не испортилось. Наоборот, оно у всех было приподнятое, даже праздничное.

Военные инспекторы были веселыми и общительными. Они сразу захватили в дружеский плен Марию Васильевну и Ефросинью Никитичну, которые тоже собрались идти на стрельбище. Они оживленно и весело разговаривали о чем-то с военными инспекторами. Вскоре к их небольшой группе присоединились еще двое гражданских: бывший замполит заставы Андрей Андреевич, которого Костя запомнил по его лицу, иссеченному шрамами, и Сергей Трубников, бывший пограничник, а теперь маляр стройконторы.

Появление этих гражданских никого не удивило. Даже незнакомые Косте офицеры-инспекторы поздоровались с ними, как со старыми друзьями.

Санька и Костя вышли на стрельбище с первой командой, которая должна была подготовить мишени и наладить связь блиндажей с командным пунктом. За ними потрусил и лосенок. Мальчишки попытались отогнать его — свистели, кричали, махали руками. Лосенок останавливался, тряс головой, как будто протестовал. Но как только мальчишки срывались с места, чтобы догнать солдат, он снова увязывался за ними, сохранял некоторую дистанцию.

Так повторялось несколько раз, пока старшина не сказал им:

— Да не канительтесь вы! Услышит первую очередь — и сам удерет.

Между сопок, покрытых соснами и елями, — небольшая площадка, ровная, поросшая высокой травой. На ней возвышается несколько зеленых холмиков, к которым ведут хорошо утоптанные тропинки. Это и есть заставское стрельбище. Оно начинается отсюда, от невысокой деревянной вышки, стенки которой забраны досками; лишь в сторону, обращенную к стрельбищу, оставлено окно во всю ширину вышки. Внутри, перед окном, — полочка. На ней солдаты установили два полевых телефона, повесили на гвоздик бинокль, под полочку поставили ящики с патронами.

Несколько солдат принялись убирать мусор возле вышки, связисты проверили линию связи. Большая группа пограничников направилась к блиндажам. С этой группой пошли и Санька с Костей. Старшина дал мальчишкам по две поясных мишени на длинных палках.

Лосенок было увязался следом, но вдруг остановился, принюхался широко раскрытыми розовыми ноздрями и решительно повернул назад.

— Как у них этот нюх отработан, просто удивительно! — старшина пощелкал языком. — Стреляли неделю назад, а ведь унюхал порох!..

Издали казавшиеся холмиками, в самом деле блиндажи выглядели солидно. Тот, кто показывал отсюда мишени, мог не только сидеть, но и стоять в полный рост. И при этом он был в полной безопасности: четыре наката из толстенных бревен, да еще между каждым накатом слой земли и камня. Такую толщу не только пуля, но, пожалуй, и не каждый снаряд может пробить.

Самым интересным оказался последний блиндаж. Здесь показывали «бегучки» — движущиеся мишени, прикрепленные к тележке. Тележку эту тянул стальной трос, и она ходила по рельсам. Ворот, который наматывал трос, стоял в блиндаже. Солдат крутил рукоятку ворота — и тележка двигалась, а от вышки вели огонь из автоматов по движущимся фанерным фигуркам на тележке.

— А ну-ка проверим нашу двигательную систему, — сказал старшина. — Пацаны, садитесь на тележку, мы вас покатаем немного.

Приглашать второй раз или упрашивать мальчишек не надо было. Они уселись на тележку, и она бойко покатилась к лесу, погромыхивая колесами на стыках узких, совсем игрушечных рельсов. Как бы отдыхая, тележка постояла в лесочке минутку, а потом покатилась в обратную сторону.

— Не надоело кататься? — спросил старшина.

— Что вы! — в один голос воскликнули мальчишки.

— Тогда валяйте еще раз.

Тележка опять застучала по узеньким рельсам, опять побежала навстречу опушка леса — место укрытия «бегучек», откуда они устремлялись на открытое поле под свинцовый огонь автоматов.

Яблочко и молоко

Совсем, как в кинокомедии, солдат, сложив руки рупором, кричал:

— Товарищ старшина-а-а!

— Что-о-о?

— Возьмите трубку-у-у!

Разговор по телефону был коротким. Старшина два раза сказал «есть!», положил трубку и крикнул мальчишкам, сидевшим на тележке:

— Слезай, пацаны, приехали! Приказано мишени устанавливать…

Еще давно-давно, когда Шубиных и Ефросинью Никитичну с непоседливой внучкой вез заставский шофер на юрком газике, Костя услышал о существовании третьего упражнения по стрельбе. Слышал воркотню Ефросиньи Никитичны: «Пуляют, пуляют, а все толку нет!» Слышал, как возражал ей Сергей Иванович и оправдывался перед старушкой шофер, что подводит третье упражнение. Потом всезнающий Санька Чистов разъяснил Косте, что главная беда в этом упражнении — одиночные выстрелы, за которые снижают баллы…

Вот стоит и чешет в затылке главный кроликовод заставы и признанный стрелок ефрейтор Постников. Он поразил все мишени: и грудные, и поясные, и «бегучки». Будь на месте фанерных фигурок настоящие живые враги, им не поздоровилось бы от ефрейтора Постникова. А ему не повезло: вместо короткой очереди грянул одиночный выстрел. Постников безнадежно махнул рукой, а майор Чистов крикнул ему с досадой:

— Эх ты!.. Ну, чего остановились? Продолжайте выполнять упражнения.

У Постникова хватило выдержки, чтобы выполнить самую трудную часть упражнения — поразить «бегучки». Но это его уже мало радовало. Теперь он стоял у вышки и озадаченно скреб в затылке:

— Своими руками выпустил пятерку!..

Ефросинья Никитична вздохнула:

— А уж я-то так надеялась на тебя!.. Все уши прожужжали мне: Постников да Постников! Чуть ли не самолучший снайпер на заставе!

— Так я же попал, тетя Фрося!

— Попал, да не так. Какой толк?

Конечно, трудно было с ней спорить.

Знаток радиодела ефрейтор Кузнецов стрелял спокойно и так уверенно, автомат в его руках печатал такие четкие очереди, что никого не удивило, когда полковник Григорий Кузьмич сказал коротко, но выразительно:

— Молодец! Пятерка!

Ефросинья Никитична тоже не промолчала:

— Вот так-то оно и надо бы всем!.. Порадовал ты меня, Петенька. Вечером чайком с вареньем угощу. Смородиновым.

Следующий стрелял новичок, который еще и года не отслужил на заставе. Его подвели не одиночные выстрелы, а он просто-напросто не попал в «бегучки» и получил тройку. Ефросинья Никитична вздохнула:

— И такие у нас стрелки водятся — посылают пули за молоком…

— А не попробовать ли мне заработать чай с вареньем? Когда-то ничего получалось. Разрешите, товарищ полковник? — спросил бывший пограничник Сергей Трубников.

Полковник утвердительно кивнул головой. Трубников попросил автомат у только что стрелявшего новичка. Противогаз одолжил у Постникова — первая часть этого упражнения выполнялась в противогазе.

Сергей Трубников не только хорошо владел малярной кистью, бывший сержант не разучился еще и держать в руках оружие. Держать крепко и уверенно. Глядя на него, Костя позавидовал в точности так, как когда-то завидовал Саньке, мастеру плавать и прыгать в воду: вот мне бы так научиться!.. Плавать Костя немного научился. Но стрелять из автомата… Разве научишься, когда им не разрешили приближаться к огневому рубежу и на десять шагов, приказали торчать возле вышки… По правде-то сказать — здесь находились все, кто не стрелял. Такой уж порядок у военных.

Из блиндажей сообщили: все мишени поражены.

Полковник крепко пожал руку Трубникову:

— Молодец, Сережа! Пятерка!

— А не записать ли нам результаты Трубникова на счет вот этого стрелка? — улыбнулся майор Чистов, кивнув в сторону солдата-неудачника.

— Неудачу мы отнесем на счет заставы, а удачу — на счет запасников, — серьезно отозвался полковник. — Это хорошо, когда запасники не забывают военного дела. Это вот для них пригодится! — Полковник выразительно кивнул в сторону заграницы.

— И для тебя, Сереженька, найдется чай с вареньем, — ласково сказала Ефросинья Никитична. — Да еще румяненьким пирожком угощу.

— А если половина заставы будет стрелять на пятерки, где вы наберетесь варенья и пирожков, Ефросинья Никитична? — спросил Трубников.

— Своего не хватит — у соседей займу, — внушительно сказала Ефросинья Никитична. — В магазин не поленюсь сбегать, только бы стреляли хорошо.

В общем-то тот шофер, который вез Костю с отцом на заставу, оказался прав: неважно стреляли только новички, служившие в армии по первому году. Да и так ли уж неважно? Все вытянули на тройки. Видимо, стрельба — только с виду дело простое…

Солдаты, свободные от пограничных нарядов, остались смотреть на стрельбы. Костя с Санькой тоже, конечно, остались.

Первой на огневой рубеж вышла Ефросинья Никитична. Вооруженная старой винтовкой, никаких третьих упражнений она не признавала:

— От меня и так вражина не уходил живым-здоровым, — сказала она.

И если бы не орден Красной Звезды на ее груди, то Костя, наверно, не очень-то поверил бы ее словам.

Выходила она на огневой рубеж так, как выходят немолодые люди на работу: твердым неторопливым шагом человека, привыкшего все делать обстоятельно, не спеша и наверняка. Вот она уже лежит на земле, держа перед собой винтовку, привычно прильнув щекой к деревянной ложе и как бы сросшись с землей. И откуда у пожилого человека взялась такая прыть: только что шла неторопливо и вроде бы устало, и вдруг уже готова вести огонь!

До блиндажа, откуда показывалась поясная мишень, было метров триста. Ефросинья Никитична пристально вглядывалась в зеленый холмик, сурово сощурив глаза и строго сжав губы. Это уже был совсем другой человек. Не та привычная старушка, домовито хлопотливая, заботливая — хоть и ворчливая, но в общем-то добрая мирная бабушка. Это уже был солдат, от которого врагу не дождаться пощады.

Неслышным для Ефросиньи Никитичны голосом майор Чистов скомандовал в телефонную трубку:

— Показать поясную!

И только успел взметнуться над холмиком блиндажа маленький зеленый силуэт — в тот же миг погремел выстрел, и, покачнувшись, мишень скрылась, как будто упала смертельно раненная.

— По всем правилам действует мать! — одобрительно прогудел полковник. — Так учили нас до войны.

И снова голос майора Чистова:

— Показать поясную!

И снова качнулась простреленная мишень. Так повторялось три раза.

Полковник сказал обычное свое немногословное:

— Молодец! Пятерка!

— Вот уже седьмой десяток, а старость обходит тебя, Никитична! — сказала Мария Васильевна и растроганно обняла ее. — У меня уж, наверно, и не получится так.

— Не наговаривай-ко на себя напраслины. На-ко бери да стреляй, — Ефросинья Никитична бережно подала ей свою винтовку.

— Неужели это та самая? — с радостным удивлением спросила Мария Васильевна, пристально разглядывая винтовку.

— Она! — гордо отвечала Ефросинья Никитична. — Ее еще твой Павел в руках держал, да и стрелял… На складе стоит. Спасибо ребятам — берегут. Кроме меня, никто и не касается. В музей просили — не отдала. Пока я жива, пусть при мне будет.

Наверно, просто невозможно плохо стрелять из такой знаменитой винтовки. Потому что, когда кончила стрелять Мария Васильевна, полковник тоже сказал ей свое немногословное:

— Молодец! Пятерка!

Ефросинья Никитична отошла в сторонку, извлекла из провизионной сумки мешочек, в котором были протирка, ершик и жестяная масленка с двумя горлышками. Все это разложила на чистую тряпочку и не торопясь стала разбирать для чистки винтовку.

Костя и Санька на корточках сидели возле Ефросиньи Никитичны, смотрели, как ее пальцы, словно лаская каждую деталь затвора, разбирают его на части. Пальцы ее сновали так же ловко и привычно, как вчера, когда она вязала на спицах носок своей внучке.

Поход в пионерию

Родительские разногласия

Когда приехали домой, Валентина Николаевна, узнав о том, что по утрам Костя бегал на речку в одних трусиках и что даже нырял с вышки, которая почему-то казалась ей ничуть не ниже парашютной, пришла в ужас:

— Бегать в одних трусиках? Да вы с ума сошли, мужчины? Простудиться же можно!.. Прыгать с вышки? Ужас! И как только голову не свернул!..

Перепало и Сергею Ивановичу:

— Еще отцом называется!.. Предоставить несмышленого ребенка самому себе и глядеть со стороны, как он там простужается, прыгает… А если бы воспаление легких прихватил или ногу сломал?

— Во-первых, Костя не ребенок: ему уже двенадцатый год пошел, — серьезно возражал отец. — А во-вторых… Почему тебе только одни ужасы мерещатся — воспаления, сломанные ноги и тому подобная ерундистика?.. Неужели мужчины такой уж легкомысленный народ?

Эта тема была любимой в родительских спорах: о женском благоразумии и мужском легкомыслии.

— Вот что, Валентина ты моя Николаевна, спорить мне надоело — каждый раз одна и та же песня, — хмуря брови, сказал отец. — Тут у меня записи для будущей книжки. Почитай-ка на досуге, кое-что может и пригодиться тебе…

Но какому мальчишке не интересно знать, что о нем думают взрослые?

И Костя прочитал эти отцовские раздумья.

И вот что он там вычитал.

«Рождение легенды»

1

«Очень хорошо, что мы с Костей очутились на заставе дней за десять до приезда Марии Васильевны Горностаевой. Из ныне здравствующих пограничников только двое знали ее: Ефросинья Никитична да ее сын Василий Николаевич, нынешний замполит заставы. Не только знали, но и вместе были все те первые трагические дни войны. Вместе воевали, вместе хоронили погибших друзей, вместе пробивались из смертельного кольца окружения.

Все дни, пока ждали Марию Васильевну, были наполнены не просто ожиданием и разговорами. Пограничники много работали, украшали свою заставу, усиленно занимались строевой подготовкой, тренировались на турниках и брусьях, репетировали разные номера художественной самодеятельности. И все это — в часы, свободные от пограничной службы.

И Костя был не просто свидетелем, а самым активным участником этой большой, нелегкой, но радостной работы. Только не ходил в пограничные наряды, а так делал все, что делали солдаты. И оказалось, что не такой он хрупкий: может в одних трусиках бежать по утреннему холодку на речку и при этом не только воспаления легких, но и пустякового насморка не прихватить. Оказывается, он создан не для того, чтобы тонуть в воде, а по-настоящему плавать и даже прыгать в речку с высоких мостков. Оказалась не страшной для него и физическая перегрузка. Тепличную синеватую бледноту на его коже сменил прочный коричневый загар.

Рано или поздно это, вероятно, произошло бы с ним. Но деятельная жизнь заставы накануне приезда Марии Васильевны ускорила его физическую перековку.

Как-то утром на спортивной площадке появились Костя и Саня, только что вернувшиеся с речки. Ребята вроде бы должны были переутомиться: все-таки от речки, все эти восемьсот метров, бежали бегом. Саня с ходу повесил полотенце на забор спортплощадки и стал легко и ловко лезть по канату. Костя, вскинув голову, с завистью наблюдал за ним.

Добрая зависть — хороший помощник.

Потому что потом и Костя стал пробовать свои силы. Только пробу эту никак не назовешь успешной: уцепившись за канат руками, Костя болтался вялой сосиской. Саня что-то говорил ему, по-командирски строго, потому что беспомощное болтание прекратилось, — Костя охватил ногами канат и с большими усилиями стал продвигаться вверх. Он и до половины каната не добрался, обессиленный, соскользнул на землю и, морщась от боли, стал разглядывать ладони. Саня и тут ему выговаривал что-то строгое. Костя слушал и согласно кивал головой… Что ж, сегодня не одолел канат, а завтра обязательно одолеет…

Так, наверно, учил его Саня бегать, плавать, прыгать в воду с высоких мостков — всему тому, без чего не может быть хорошего солдата.

Это очень важно.

Но главное — в другом.

И об этом другом я хочу сказать подробнее.

2

Я видел, какими расширенными глазами смотрел Костя на то, как стреляла Ефросинья Никитична. Обыкновенную бабку, мастерицу печь беляши и пирожки, варить варенья и бесконечно ворчать на непоседливую внучку, увидеть совсем в другой роли, в роли снайпера, — это кого угодно ошарашит, не только мальчишку.

Все ожидали, что после стрельб, когда все отличившиеся соберутся к Ефросинье Никитичне на обещанное чаепитие, женщины разговорятся. И люди шли не за тем, чтобы побаловаться чайком, а послушать рассказы этих удивительных женщин.

Стол был накрыт перед домом замполита, и не один, а три вместе сдвинутых стола, заставленных пирогами, пирожками и прочими домашними печениями.

Мирно попыхивали на столе два пузатых самовара, и это никак не настраивало на фронтовые воспоминания. Даже про стрельбы вспомнили мимоходом.

Сквозь ветви сосен просвечивало неяркое вечернее солнце, устало склонявшееся к горизонту. Лежал у дороги лосенок, повернувшись головой в сторону стола, и терпеливо ждал своих благодетелей — Саню с Костей.

Вдруг лосенок резво вскочил на ноги.

К столу подбежал часовой с автоматом и выдохнул коротко:

— Тревога!

И, кажется, не успел замереть последний звук этого короткого слова, как уже опустело мирное застолье. Солдаты и офицеры, на ходу поправляя под ремнем гимнастерки, мчались к заставе. Костя было увязался за ними, но его остановил властный окрик Марии Васильевны:

— А ты куда? Назад!

Это уже был не просто возглас, это была команда, которой невозможно не подчиниться. И Мария Васильевна уже не походила на ту добродушную женщину, которая минуту назад весело разливала чай.

— Никитична, есть у тебя бинты, йод? — озабоченно спросила она.

— Зачем это?

— Так ведь тревога же! Мало ли что там… А вдруг раненые?

— Какие там раненые? — отмахнулась Ефросинья Никитична. — Обыкновенно — перебежал зверь, и приборы сработали. Теперь наши соседи спокойные стали: все-таки мы их научили кое-чему.

И она, конечно, оказалась права, эта Ефросинья Никитична. Действительно, границу пересек крупный лось — это видели часовые на вышке. Приборы сработали раньше, чем успели сообщить часовые. Сообщение с вышки поступило, когда уже тревожная группа мчалась к месту нарушения границы. В память о себе лось оставил на сухих ветках клочья бурой шерсти да четкие следы на контрольно-следовой полосе… Если бы часовые на вышке не видели лесного великана, то тревожная группа долго бы ходила по его следу, пока не убедилась бы окончательно, что след этот проложил действительно лось, а не злой чужой человек, воспользовавшийся для обмана пограничников копытами лося.

За время, пока мы жили на заставе, Костя раза три был свидетелем таких вот происшествий. Огорчался, конечно, что при нем не задержали ни одного нарушителя. Но зато вынес такое убеждение:

— Через границу и птица не перелетит, чтоб не заметили, — сказал он мне как-то.

3

В моем фотоальбоме есть такой кадр: в четком строю стоят пограничники — человек пятнадцать. На правом фланге — старший сержант Архипов со служебной собакой Гром, на левом — Саня с Костей.

По технике исполнения — снимок так себе. А взглянешь на него, и сразу вспомнишь многое. Первым делом вспомнишь тех, кого нет на снимке: Марию Васильевну и Ефросинью Никитичну с сыновьями и еще — лосенка. Потому что они были главными героями истории, связанной с этим снимком.

А сфотографированы тут пограничники, которые на инспекторских стрельбах получили пятерки. И вот за это им была оказана большая честь. Уже давно пионерский лагерь приглашал к себе в гости пограничников. Каждого не пошлешь — надо лучших из лучших. И начальник заставы решил послать отличившихся на стрельбах, вот этих пятнадцать молодцов.

Это была интересная процессия: впереди старший сержант Астахов со своим грозным псом, следом четким строем шли солдаты, за ними Саня с Костей в белых рубашках, с красными пионерскими галстуками; а рядом с этой небольшой солдатской колонной шли Мария Васильевна и Ефросинья Никитична. Сыновья этих женщин — капитан и лейтенант — вместе со мной составляли отдельную группу, которая двигалась, чуть отстав от колонны.

Вышли мы во второй половине дня — солнечного, жаркого и безветренного.

Сзади колонны шел лосенок. Он то и дело подходил к Сане или Косте и тыкался им в шею мордой: просил сахару. И жители городка больше смотрели не на строй пограничников, а на длинного и нескладного лосенка. За строем увязалась ватага восторженных ребятишек. Они сопровождали нас до самого пионерского лагеря, расположенного километрах в двух от городка в сосновом лесу на берегу небольшого озерка. Надо думать, как завидовал этот босоногий народ Сане и Косте, с которыми так по-приятельски обращался лесной житель!

Дорога причудливо извивалась, повторяя изгибы озерного берега.

Вдруг впереди на повороте из придорожного куста появился загоревший до черноты мальчишка в одних трусиках и, отчаянно размахивая руками, закричал:

— Идут! Идут!

Впереди, метрах в двухстах, тоже из кустов выскочил второй мальчишка, такой же чернокожий, и тоже стал размахивать руками и кричать. Такие закопченные солнцем сигнальщики были расставлены до самого пионерского лагеря. Выполнив свое дело, они пристраивались в хвост колонны, которая на подходе к лагерю выросла вдвое.

Чернокожие сигнальщики сделали свое дело: пограничников ждала уже торжественная пионерская линейка с горнистами и барабанщиками на правом фланге. И только миновали солдаты арку, как заливисто запели медные трубы, рассыпали веселую четкую дробь барабаны. И чуткое лесное эхо, приумножая эти торжественные звуки, понесло их вдаль на легких быстрых крыльях.

Мальчишки, пристроившиеся в хвост колонны пограничников, разбежались и встали в свой пионерский строй. Подняв в пионерском салюте руку над головой, высокая загорелая девушка отдала рапорт старшему по званию — капитану, сыну Ефросиньи Никитичны. Вслед за ней подошел к капитану высокий толстый гражданин в коричневой шляпе — тот самый Яненко, с которым мы ехали в автобусе и у которого был неприятный разговор с сержантом Ваничевым насчет просроченного паспорта.

— Честь имею представиться: заместитель начальника лагеря по хозяйственной части Яненко.

Я взглянул на Костю: лицо у него стало пасмурное, брови нахмурились. Он что-то сказал Сане, тот пренебрежительно отмахнулся, как бы говоря: зачем расстраиваться из-за пустяков?..

Общительный лосенок быстро освоился с новой обстановкой. Окруженный ребятишками, он безотказно угощался сахаром и одобрительно кивал головой. Он был добрым зверем и позволял ребятишкам гладить себя. Не протестовал против этого и Гром, суровый пограничный пес. Только в глазах его не было ни восторга, ни легкомысленной радости — они смотрели твердо, как бы говоря: давайте, ребята, займемся чем-нибудь серьезным, зачем тратить время на пустяки?

Словно уловив это, смуглая девушка, начальник пионерского лагеря, попросила старшего сержанта Архипова показать работу служебной собаки.

— Надо проложить след, — сказал старший сержант и попросил одного из солдат: — Ефрейтор Богданов, проложите след и спрячьтесь понадежнее.

— Зачем же Богданову прокладывать? Пусть с пионерами потолкует, — сказал Яненко. — Будьте уверены: такой след проложу — и не сразу распутаете.

— Хорошо. Спрятаться прошу понадежнее. Сумеете забраться на сосну или на чердак? — спросил Архипов.

— Еще как!

— Прошу поторопиться: через сорок минут будем брать след, — предупредил Архипов.

Тучный завхоз переоценил свои способности. Хоть след его и петлял по-заячьи между сосен, но Гром брал этот след легко. Он летел вперед, струной натягивая поводок. Так же стремительно бежал за ним старший сержант Архипов. Бежал так, что даже признанные чемпионы лагеря по бегу выдержали его темп метрах на двухстах, не больше, и стали безнадежно отставать. Только Саня с Костей да лосенок, увязавшийся за ними, почти не отставали от Архипова. Как все-таки окреп Костя за эти дни на границе. Будь он прежним — давно уже положил бы язык на плечо. А тут бежал и бежал.

По рассказам Кости и Сани преследование тучного завхоза складывалось так. Бегуном Яненко оказался неважным. Уже минут через десять преследователи увидели его массивную фигуру, петлявшую между сосен. Архипов натянул поводок и с трудом остановил рвущегося вперед Грома — дал время, чтобы Яненко успел понадежнее спрятаться. Тем временем передовую группу догнали и отставшие чемпионы пионерского лагеря. Гром нетерпеливо повизгивал и рвался вперед.

Хотя Яненко и дали дополнительное время, но он был слишком медлительным.

Группа преследования пробежала минуты две, и все увидели Яненко, уцепившегося за толстый сук сосны. Он беспорядочно болтал ногами — старался уцепиться за ствол; наконец ему удалось сделать это, теперь он был в полной безопасности — собаки все-таки не кошки и не умеют лазать по деревьям…

4

Сами молодые — давно ли вышли из ребячьего возраста? — пограничники как будто повзрослели. Они с достоинством смотрели, как ребята пляшут, ноют, строят живые пирамиды, декламируют стихи, и всех награждали громкими аплодисментами. И казалось, они готовы вот так сидеть и слушать хоть целые сутки подряд. Но у них была служба — требовательная и обязательная. Многим пришлось уйти, не дождавшись самого главного.

А самое главное произошло вечером, когда ребята развели веселый пионерский костер на берегу озера. Вечер стоял тихий, безветренный.

Длинные оранжевые языки облизывали неплотную летнюю темень. На мелкой волнишке озера вспыхивали и таяли отблески костра. Летели в вышину искры, гасли, а им на смену летели новые.

Возле костра бесшумно суетились дежурные — подкладывали хворост, поправляли костер. А вокруг расселись ребята. В самом центре, недалеко от костра, сидели гости — несколько пограничников, которым не надо было идти в наряд, Мария Васильевна с сыном-лейтенантом и Ефросинья Никитична.

Разговор начался с просьбы беленькой шустрой девчушки:

— Тетенька, расскажите про ваши ордена. У солдат нет орденов, а у вас есть. Почему?

— Ордена у нас за войну, а нынешние солдаты тогда были еще грудными младенцами, — отозвалась Мария Васильевна. — Но сейчас они настоящие герои — всю нашу страну оберегают. А про наши ордена… Вот Ефросинья Никитична. Она без счету врагов на тот свет отправила. Самая знаменитая она у нас была мастерица стрелять из винтовки, настоящий снайпер. Бесстрашная была. Она и сейчас промаху не дает.

— Стрелять-то многие хорошо умели, были покрепче меня стрелки, — возразила Ефросинья Никитична. — А вот она двадцать человек спасла. Когда убило ее мужа, начальника нашего, когда не стало других командиров, так вот она, Мария Васильевна, взяла на себя команду и вывела всех уцелевших из окружения. Нелегкое это было дело, ребятушки. Но я поначалу не о ней, а о ее муже, Павле Степановиче Горностаеве, расскажу. Если вам хочется знать, какой он был из себя, так вот поглядите на Сереженьку, сына его. Только росточком Павел Степанович был чуточку ниже его, да вроде поплотнее и в плечах пошире. А так у Сережи и обличье и характер — все отцовское. Тот был тоже не любитель поговорить, все больше к другим прислушивался. А глаза веселые, улыбчивые, в них все время этакая смешинка жила. И душа была добрая, отзывчивая.

Вокруг костра собрался весь пионерский лагерь — не менее двухсот мальчишек и девочек; но они сидели так тихо, что когда Ефросинья Никитична замолкала, чтобы передохнуть, то было слышно, как потрескивает костер и всплескивает в озере рыба.

— Как будто чуяло сердечко Павла Степановича эту большую беду — войну, — продолжала Ефросинья Никитична свой рассказ. — Он еще с весны, как только растаял снег и подсохла земля, всех поднял на рытье окопов. Ох, и нелегкая и скучная это работа — рыть землю с утра до вечера. Все набили на руках кровяные мозоли, гимнастерки на бойцах так и сгорали от соленого пота. Находились, понятно, люди, которые поругивали Павла Степановича: дескать, через наш пот выслуживается перед начальством… А он знал помалкивал да делал свое дело…

— Бабушка, вы бы про подвиги рассказали, — перебил Ефросинью Никитичну мальчишеский голос.

— Скучно слушать про черную работу? — строго спросила Ефросинья Никитична. — А вот она-то, сынок ты мой, была самым главным геройским делом Павла Степановича. Не понимаешь? А вот сейчас поймешь… В первый день войны у нас только двое было раненых. А ведь ад был такой, что земля дрожала и воздух горел. Только из-под земли смерть не летела, а так она отовсюду наскакивала: в небе кружатся вражеские самолеты — в иной день столько комарья не жужжало; пушки ухают, пулеметы шьют, автоматы стрекочут. Дома наши и застава в первый же день свечками сгорели, и пепел ветром разметало… Вот и прикинь, сынок: если бы Павел Степанович в заблаговременье не заставил нас окопов понарыть, то что бы с нами было? Да все бы до единого полегли в то страшное утро! Некому было бы и подвиги совершать — мертвые-то в атаку не ходят…

Я отыскал глазами Костю. Он и Саня со своей сестренкой Леной сидели среди ребят и широко раскрытыми глазами смотрели на рассказчицу. Интересно бы знать, о чем думал сейчас мой сын-фантазер? Но я уверен, что слова Ефросиньи Никитичны насчет черной работы не прошли мимо его ушей.

Задумчиво слушал и тот паренек, который просил рассказать про подвиги.

— Так вот и стали окопы нашим домом. Рядом с бойцами очутились и мы, жены и матери военных, и наши малые ребятишки тут же. Вот этому Сереженьке тогда и двух годков не было, только-только ходить научился и начал первые слова лепетать. Вроде бы несмышленышем должен быть, а только и поплакал, когда первая бомба разорвалась около дома, а в окопах и голоса не подал и маму не звал. Такое, наверно, понятие появилось: маме некогда, мама раненого обихаживает, голову ему бинтует… В первый-то день тяжеленько нам было: семь атак отбили. Бьем врагов этих, а они лезут и лезут, и нет им ни числа, ни счета. А к вечеру утихомирились: наверно, синяки да шишки принялись считать, силы подтягивают, чтобы нас сковырнуть, потому что наша застава стояла на холмике и тут крест-накрест перекрещивались дороги, а справа и слева болотца были — по ним-то не так хорошо наступать. Танкам в болотах плюхаться совсем неспособно, да и артиллерия-то не больно разбежится. Нет, очень это было нужно фашистам — сковырнуть нас. И ничего они не жалели: ни снарядов, ни бомб, ни живых людей… А на второе утро двинулись на нас вражеские танки.

Ефросинья Никитична отпила глоток воды, глубоко вздохнула и продолжала:

— Павел-то Степанович догадывался об этом и подготовил людей, чтоб встретить эти танки как следует быть: в нужных местах расставил бойцов с гранатами, горючими бутылками и противотанковыми ружьями… Господи, что только было в этот день! Скажи бы раньше — я бы не поверила, что человек может вынести такое… Вот слушайте-ка: был у нас такой паренек — боец Ваня Кручинин — веселый, голубоглазый, плясать был мастер. Стоял он в окопчике возле самой дороги, которая шла с вражеской стороны.

— Тогда вроде и ты была там, — вставила Мария Васильевна.

— Ты, Машенька, тоже не в прохладном местечке отсиживалась, — возразила Ефросинья Никитична. — С той стороны к нашей границе лесок подходил этаким клином. Так вот рано утром из этого клина выползают черные чудища с белыми крестами — дюжина вражеских танков, да прямехонько по той дороге, возле которой был окопчик Вани Кручинина. Дорога узенькая, по бокам — глубокие канавы… Ваня приготовил горючие бутылки, гранаты. Глаза стали колючие, ледяные — не жди от человека милости, когда у него глаза делаются такими. Ну и вспыхнул первый танк. Стали выскакивать из него перепуганные люди. Успокаивать их — это уж была моя забота… Задние танки замешкались на минуту. Ванюшка тем временем вторую машину подпалил. Тогда остальные стали расползаться с дороги, иные пятиться начали. А вокруг Ваниного окопчика так и кипит, так и стонет матушка земля — танки палят из своих пушек… Одолели канавы, рассыпались по полю да в обход нам. Кто-то из наших еще одну машину угостил как следует — вроде юлы закрутилась на месте на одной гусенице.

— Алеша Волков из противотанкового ружья, — уточнила Мария Васильевна.

— Это рыженький такой? Ну как же — хорошо его помню, последний год дослуживал, в субботу в увольнение ходил костюм гражданский покупать… Как же, как же, хорошо помню Алешу Волкова! А в воскресенье его новенький шевиотовый костюм вместе с нашей каптеркой сгорел… На Ванюшу Кручинина сразу два танка пошло. Замахнулся он гранатой — и надо быть такой беде, руку ему осколком снаряда перешибло. Тут ведь на малое время счет идет: запал горит всего четыре секунды, а потом взрыв. Навалился танк на Ванюшку, а в это время и грянула граната… — Ефросинья Никитична долго качала головой в печальном раздумье.

— Тетя Фрося, а говорят, что ваш сын тоже воевал тогда, хоть и был пионерского возраста? — спросил паренек, интересовавшийся подвигами.

— Так ведь ты на его месте тоже бы не стоял в сторонке. Патроны подносил бойцам, гранаты, набивал магазины ручных пулеметов, случалось, и стрелял.

— Счастливый! — завистливо проговорил паренек. — Не то что мы: кашу едим, в экскурсии ходим, рыбешку в озере удим, в прятки играем.

— На то, соколик ты мой, оно и дано детство, чтобы в прятки играть! — сурово возразила Ефросинья Никитична. — Твоей жизни надо завидовать, а не Васиной. Через ту войну у него и детства не было…»

На этом отцовские записи кончились, — наверно, не успел написать больше…

Граница, застава, пионерский костер… Уже про все это надо говорить «было», говорить в прошедшем времени. Раньше Костя отчаянно завидовал взрослым: им есть что вспоминать. Теперь этой зависти поубавилось: у него тоже появились воспоминания. И уже Косте завидовали его сверстники, — счастливый, он побывал на границе, научился плавать, прыгать с вышки, видел настоящих героев, у него появился хороший друг Санька Чистов, сын начальника заставы. Даже родные сестры завидовали, что родились не мальчишками…

Нет, Костя ни перед кем не задирал носа, потому что знал: если не отец, он никогда бы не увидел границы, не узнал бы, что это такое — пограничная служба. Еще не мало надо пожить, многому научиться у взрослых, чтобы делать самостоятельно такое, чему бы по-доброму завидовали живущие рядом с ним…

Но что приятно, — теперь из пограничной заставы шли письма не только отцу, но и Косте. В одном из первых писем Санька Чистов сообщил Косте: лосенок ушел в лес. Позднее ребята видели, как он подходил к лагерю и издали наблюдал за веселой и беспокойной пионерской жизнью. Понаблюдав, нехотя удалялся в лес. Что поделаешь, такая уж у него судьба — лесная…

Оглавление

От автора

Первый день

  Надпись на скале

  Нарушитель режима

  Загадки

  Далекие выстрелы

Второй день

  Полная самостоятельность

  Вот она — граница!

  Несостоявшийся рекорд

  Лось-сладкоежка

  Сахарный вопрос

  Знаменитый пограничник

Тайны

  Костины страсти

  Заграничные конфликты

  Старые окопы

Будни

  О лекарствах

  Которые краснели в автобусе

  Хозяйственная комната

  Костина лягушка

  Маляры

  Старая гвардия

Праздники

  Борьба на дороге

  «Говорит Москва!»

  Гости

  Солдатская казарма

  Блиндажи на стрельбище

  Яблочко и молоко

Поход в пионерию

  Родительские разногласия

  «Рождение легенды» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg