«На нашей ферме»

На нашей ферме (fb2) - На нашей ферме (пер. Ирина Валентиновна Головня) 611K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стил Радд

Стил Радд На нашей ферме

ПИОНЕРАМ АВСТРАЛИИ!

ВАМ, ДАВШИМ ЖИЗНЬ НАШЕЙ СТРАНЕ,

Памяти тех,

Чьи имена, чьи доблестные, беспримерные деяния,

Чьи дерзновенные подвиги

Не были высечены на могильных камнях и плитах.

Вам, проложившим пути через непроходимые чащи,

Вам, покорившим безмолвие австралийских зарослей,

Вам, безымянным борцам и одиноким труженикам тех далеких лет,

Что канули в вечность,

Вам, чьи имена не занесены в книгу истории

Нашей страны,

Вам, отдавшим все свои силы ее земле,

Вам, чьи имена почти позабыты в горячке колонизаторства

И суетной жизни больших городов,

И в первую очередь тебе,

ДОБРЫЙ, СТАРЫЙ ОТЕЦ,

С любовью посвящаю

Эту книгу.

Стил Радд

Слово Алана Маршалла

Когда известный австралийский писатель Алан Маршалл — его книгу «Я умею прыгать через лужи» вы, вероятно, читали — узнал, что мы собираемся издать для ребят повесть Стила Радда «На нашей ферме», он с радостью согласился написать к ней несколько вступительных слов. Он передал их нам во время своего пребывания в Советском Союзе осенью прошлого года.

С некоторых пор я с беспокойством стал замечать, что утрачиваю чувство юмора. Что это: или я разучился смеяться, или современные писатели разучились смешить? Истосковавшись по смеху, я вытаскивал книги, числившиеся в разряде «смешных», но они, вызывали у меня лишь кислую улыбку или раздражение.

Мне не терпелось найти писателей, чем-то напоминавших тех, кого я читал в дни моей юности и чьи замусоленные книжки заставляли меня смеяться до слез.

Что же произошло с писателями? Что случилось со мной? Когда-то я умирал от смеха, читая «Похождения бравого солдата Швейка», но это было много лет назад, а смех нужен мне каждый день, как чашка чая, особенно теперь, когда стареешь.

И вот совсем недавно я обратился к книгам, прочитанным мною в те далекие годы, когда я еще только приобщился к таинству чтения. Я перечел «На нашей ферме» Стила Радда, и чудо свершилось — эта книга заставила меня смеяться так же громко, как и много лет назад. Да, невозможно удержаться от смеха, читая одного из самых любимых наших писателей, Стила Радда. Он умел необычайно живо и ярко изобразить даже самые обычные, повседневные дела, находя в них множество поводов для веселья и смеха.

«Описанные мною события почти целиком взяты из жизни», — говорил о своей книге Стил Радд. Он писал о реальных людях, несколько утрируя какие-то их отдельные черты, иной раз прибегая к гротеску, но это не мешает нам принимать близко к сердцу их горести и невзгоды, все «чудеса» их дикого существования. А самое удивительное — это то, что, читая книги Стила Радда, мы смеемся не над его героями, но вместе с ними, благодаря чудесному таланту их автора.

Стил Радд — псевдоним Артура Хой Дэвиса, Родился он 14 ноября 1868 года неподалеку от городка Тувумба, умер в Брисбейне 11 октября 1935 года.

Ему не было двенадцати лет, когда пришлось бросить школу и отправиться на заработки. Жизнь его была очень трудной.

Рассказы свои он начал писать, когда работал клерком в Брисбейне, и впоследствии напечатал их в крупном еженедельнике социалистической партии «Бюллетене» — ведущем литературном журнале тех дней.

Стил Радд пишет о бедных фермерах-селекторах, не имевших ни денег, ни привилегий, которыми пользовались скваттеры — богатые землевладельцы, захватившие лучшие участки земли. Жили и трудились мелкие фермеры на нескольких акрах малоплодородной земли, часто заброшенной скваттерами.

Австралия многим обязана этим людям, которые покоряли целинные земли диких зарослей топором, мотыгой, огнем, своим потом, своими страданиями.

Австралийцы будут гордиться тем, что юные советские читатели познакомятся с их любимым писателем Стилом Раддом.

Алан Маршалл Октябрь 1964 года. Москва.

Часть первая. На нашей ферме

Глава 1. Как мы начинали

Двадцать лет прошло с тех пор, как мы поселились у Крика. Двадцать лет! Я хорошо помню тот день, когда мы приехали из Стэнторпа на повозке Джерома; нас было восемь да еще всякий скарб — кровати, кадушки, ведро, два кедровых стула с сосновыми сиденьями и спинками, которые приделал отец‚ несколько котелков и старый пес Криб. Жарища стояла невыносимая. Нас так мучила жажда, что мы осушили до дна все ручейки до дороге.

Отца с нами не было; он уехал на несколько месяцев раньше — строить дом и копать колодец, Домик он сколотил из досок, крышу покрыл дранкой. Места в нем было для двух комнат, только перегородку еще не поставили. Пол в доме был земляной, и отцу приходилось утрамбовывать его смесью песка и свежего коровьего помета. Он проделывал это примерно раз в месяц, и мы в тот день не смели войти в дом: ждали, пока не просохнет пол. Жили мы без замков. На ночь двери закладывались колышками, но сквозь щели в стенах мы видели каждого, кто подъезжал к нам, — доски-то были неплотно пригнаны. Мы с Джо частенько считали звезды сквозь просветы в крыше. Это было нашим любимым занятием!

На другой день после приезда отец повел нас и ма к оврагу посмотреть участок земли, который он хотел расчистить под кукурузу. Участок не был еще огорожен, но на деревьях уже красовались отметки землемера, обозначавшие границы наших владений. Земля, по словам отца, была отличной, да и лес что надо — настоящий строевой. Отец еще показал нам одно местечко в скалах на горе. Уверял, что там непременно есть золото. Только нам запретил об этом болтать. В тот же вечер мы с Джо сбегали туда, перевернули каждый камешек, но золота так и не нашли.

Место было действительно дикое — настоящий австралийский буш[1]‚ — кругом лес, бурелом, гоанны[2] да коалы[3]; до ближайшей фермы Дуайеров три мили, Вспоминая все это, я часто дивлюсь, как наши женщины сумели перенести эти первые трудные годы. До сих пор помню, как ма, оставаясь одна, садилась на бревно — там, где сейчас проходит дорога, — и часами горько плакала. Что говорить, грустно ей было и одиноко!

Вскоре отец стал поговаривать, что надо бы расчистить несколько акров зарослей под кукурузу. Мы говорили об этом целые дни напролет. Это казалось весьма увлекательным делом, пока мы за него не взялись. Не прошло и двух недель, как пламя костров, озаривших лесную темь, треск и стон огромных падающих деревьев утратили в наших глазах всякое поэтическое очарование.

Да, много пота мы пролили, пока свалили лес на этих четырех акрах (потом у нас там стояли стога сена). Тогда нам казалось, что самое страшное позади; мы еще не знали, что за адский труд — расчищать землю от леса. Отец подбодрял нас, подсчитывая, сколько мы выручим от урожая, только бы вовремя подготовить землю! Послушав его, мы забывали об усталости и принимались работать еще усерднее.

С помощью жердей, служивших нам рычагами, мы перекатывали громадные стволы деревьев, предавая их адскому пламени костров. Работали все не покладая рук, даже девочки. А когда с деревьями было покончено, наступила очередь веток и сучьев. День-деньской, обливаясь потом, мы таскали огромные охапки веток; пот смешивался с грязью, одежда прилипала к спине.

Порой мои братья Дэн и Дейв усаживались в тени возле котелка с водой и не сводили глаз с жалкого расчищенного клочка земли, отнявшего у нас столько сил; потом с тоской оглядывали расстилавшийся перед ними лес, который еще предстояло корчевать, и всякий раз спрашивали отца — а он никогда не отдыхал во время работы, — что толку надрываться, если у нас все равно никогда не хватит сил расчистить весь участок? Почему он не выбрал землю на равнине, где лес не нужно корчевать, а воды хоть отбавляй? Отец только покашливал, как будто у него что-то застряло в горле, и принимался яростно ругать скваттеров[4] и всяких жуликов из правительства. Впрочем, он быстро остывал, и надежды снова окрыляли его.

— Поглядите-ка на Дуайеров, — бывало, говорил он. — В прошлом году они выручили за свою пшеницу целых семьдесят фунтов. Да еще оставили курам на корм. И кукурузу они уже посеяли, а ведь работников-то у них всего двое!

Хватало у нас и других забот, кроме расчистки. Если несколько дней не было дождя, колодец иссякал, и нам приходилось по очереди носить воду из источника — целых две мили! Лошади у нас не было. Да и какой толк в лошади, если нет ни бочонка, ни тележки? Воду мы таскали просто в ведрах. Нелегкая это была работенка! Пока дотащишь до дому, столько раз приложишься к ведру, что и половины не останется. Правда, мы всегда старались напиться вдоволь у источника. А если терпели и не пили по дороге, то ведро все равно билось о ноги и наполовину расплескивалось. В общем, никто из нас не любил ходить за водой. Мы предпочитали целый день таскать сучья в костры и даже не обедать, только бы не ходить к источнику.

Вспоминаю один знойный день. Мы все изнывали от жары. Настала очередь Джо идти за водой, и он ухитрился вернуться домой с полным ведром. Мы все были очень довольны: после того как мать приготовила чай, нам еще осталось по глотку воды. Обед подходил к концу. Дэн уже поел и развалился на кушетке. И тут Джо спросил отца:

— Скажи, па, какая из себя дикая собака?

— Хм… Ну, у нее желтая шерсть, острые уши, пушистый хвост, — ответил отец.

— Правильно! Я как раз таких и видел. Только насчет пушистого хвоста не скажу — больно они были облезлые.

— Где ты их видел, Джо? — спросили мы.

— А там, в источнике, откуда я воду принес. Дохлые плавали…

Всем стало не по себе. Каждый с подозрением посмотрел на свой чай. Мне так и вовсе расхотелось пить. Дэн вскочил с кушетки выбежал из комнаты. Отцу пришлось приводить в чувство мать.

Наконец мы расчистили эти четыре акра зарослей. Остались только самые крепкие эвкалипты да полсотни пней. Но тут у нас появилась новая забота, позаковыристее любой шашечной головоломки. Я уже говорил, лошадей у нас не было, кроме старой Топси, на которой ездил отец. Не лошадь, а недоразумение! Родилась она еще в те времена, когда отца самого не было на свете. В общем, песок из нее сыпался. Ну какой прок от такой клячи? К тому же у нас и плуга-то не было. А потом и ее не стало: однажды мы нашли Топси в болотце дохлую. Вот мы и стали ломать голову: как же нам вспахать землю?

Дэн и Дейв молча сидели во дворе под кухонным навесом и щепками ковыряли землю. Мать с отцом держали в доме совет, Отец то и дело вскакивал, ходил по комнате, сокрушенно качал головой и время от времени давал пинка старому Крибу, лежавшему под столом. Вдруг матери в голову пришла идея, и она поделилась ею с отцом. Он сразу повеселел и крикнул Дейва.

— Приведи-ка Топси… — начал он и осекся, вспомнив, что старая кобыла околела. — Э-э… сбегай к Дуайеру и попроси у него на время три мотыги.

Дейв побежал. Дуайер дал три мотыги.

Так мы и начали.

Глава 2. Наш первый урожай

Тяжело вручную выпалывать колючие сорняки, тяжело дробить камни, но нет тяжелее работы, чем подъем целины под кукурузу простой мотыгой… Мы только что закончили работу, и девочки высеивали последние зерна, как вдруг перед нами появился Фред Дуайер. Отец остановился поболтать с ним, а мы — Дэн‚ Дейв и я — уселись на черенки наших мотыг, словно кенгуру на своих хвостах, и били мух. Мухи кусались нестерпимо, тем более что ноги у нас были ободраны и покрыты болячками.

— Мотыгой-то работа не очень спорится, — заметил Дуайер, высокий детина с длинными загорелыми ручищами и пушистыми рыжими бакенбардами.

— Да нет, как видишь, идет помаленьку, — ответил отец, но в голосе его все же звучало сомнение.

Дуайер прошелся по нашей «плантации», критически осмотрел ее, потом, расковыряв каблуком сапога ямку, сплюнул в нее и решительно заявил, что при такой вспашке кукуруза не взойдет. При этих словах Дэн свалился со своего насеста, а Дейв застыл, перестав отгонять мух, облепивших его ободранную ногу, но отец и бровью не повел, а принялся спорить с соседом.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — миролюбиво сказал Дуайер. — Мне-то что? Я буду только рад за тебя.

И тут отец принялся рассказывать, что знает многие фермы, где даже предпочитают обрабатывать землю под кукурузу мотыгой, но Дуайер только ухмылялся и недоверчиво покачивал головой.

— Черт бы его побрал! — пробормотал ему вслед отец. — Знаток какой нашелся! Не взойдет!

Старший брат Дэн о чем-то крепко задумался. Наконец он встал и заявил отцу, что Дуайер прав — мы работаем впустую. Отец не выдержал.

— Как так впустую? — рявкнул он. — Что ты в этом понимаешь, щенок?

— Тут и понимать нечего, — невозмутимо ответил Дэн. — Дураку ясно, что ковырять землю мотыгой — пропащий труд.

— Может, ты взамен что-нибудь предложишь?

Дэн понурил голову, пытаясь застегнуть манжету своей рубашки на несуществующую пуговицу.

— Вспахать плугом.

Видно, только комок в горле помешал отцу крепко выругаться. Он замахнулся на Дэна мотыгой, но тот успел увернуться.

В ту ночь Дэн дома не ночевал.

Едва мы успели окончить сев — пошли дожди. Лило как из ведра, целые недели напролет. И в самый разгар ливней стала всходить наша кукуруза! Взошла вся до последнего зернышка! Дуайер оказался никудышным пророком. Отец ликовал и сулил нам всем подарки, а уж новые башмаки само собой разумеется!

Росла кукуруза, а вместе с нею и наши надежды. Только надежды росли намного быстрее… Прополка и окучивание мотыгой показались нам просто детской забавой, развлечением. Все наши помыслы были устремлены к башмакам. Сколько месяцев мы уже шлепали босиком… Каждую ночь, лежа в постели, мы сотни раз думали-передумывали, какие же выбрать себе башмаки — со шнурками или с застежками? А Дейв даже припас пузыречек жира, вытопленного из ящерицы, чтобы смазать свою пару.

Отец стал подумывать, не отправиться ли ему на заработки, пока созреет кукуруза, чтобы «не пустить волка на порог», как говорила мать. И он отправился в путь-дорогу. Вернулся в тот день, когда у нас родились близнецы Том и Билл. Как знать, быть может, его отсутствие и помогло нам не пустить на порог этого страшного волка — голод, хотя оно и не спасло наш курятник от нашествия динго.

Наконец кукуруза поспела, и мы ее быстро убрали. Отец стал ломать себе голову: как привезти ее с поля? Таскать ее на собственном горбу?.. Но тут подвернулся Дуайер — ему надо было помочь построить коровник. Конечно, отец не упустил такого случая. А Дуайер за это перевез кукурузу на нашу ферму и потом отвез лущеное зерно на станцию. Легко сказать — лущеное! Лущить-то нам пришлось голыми руками. Ох, и невеселое же это занятие… Правда, первые полчаса нам эта работа даже нравилась. Мы лущили один початок за другим, просто шутя. Но наутро… Посмотрели бы вы на наши руки! Живого места не было от волдырей. Мы даже пальцы согнуть не могли и две недели ходили неумытыми.

С четырех акров мы собрали пятнадцать мешков кукурузы, и лавочник взялся продать их. Цена на кукурузу была тогда двенадцать-четырнадцать шиллингов за бушель, стало быть, отец рассчитывал получить солидную сумму.

Три недели подряд каждый день вместе с отцом мы таскались в лавку — ни много ни мало, за пять миль от дома! И лавочник всякий раз покачивал головой:

— Ничего нового. Пока еще не продана.

Отец только руками разводил. Наконец желанный миг настал. Мы пришли в лавку, хозяин что-то отпускал покупателю и велел отцу «малость обождать».

То-то был рад отец, ну и я тоже.

Покупатель ушел. Лавочник глянул на отца, накрутил обрывок бечевки на указательный палец, потом сказал:

— Мистер Радд, я выручил за вашу кукурузу двенадцать фунтов, но… — тут он подошел своей конторке, — у вас должок, и я удержал эту сумму на его погашение. Теперь за вами остается только три фунта. Взгляните на счет — убедитесь сами.

Отец словно окаменел.

Придя домой, он опустился на чурбан и, подперев подбородок руками, уставился на огонь, да так и сидел, пока мать не положила на плечо ему руку и не спросила ласково, что случилось. Тогда он вынул из кармана счет от лавочника и протянул матери. Она села рядом с ним и тоже стала смотреть на огонь.

Вот и вся история нашего первого урожая.

Глава 3. Мы вступаем во владение фермой

Наш участок граничил с овцеводческой фермой Дарлинг. Дела наши постепенно шли на поправку — не сравнить с тем, что было вначале, но все же похвалиться пока нам было нечем. Деревянный домишко в четыре каморки без веранды на опушке самшитовой рощи, навес да шесть акров земли под ячменем были единственными признаками, что здесь живут новые поселенцы. Иногда поблизости паслось несколько лошадей — увы‚ не наших; порой появлялось стадо скота — тоже не наше! К нам забредали коровы с молочными телятами, молодые бычки, какой-нибудь старый бык, а то и два; они сжевывали наши лучшие штаны, висевшие на бревне, заменявшем веревку для сушки белья, уходили и подолгу не появлялись, а иной раз исчезали навсегда.

Скота было хоть отбавляй, а мы постоянно сидели без мяса.

Отец отправился на заработки: надо было зашибить хоть несколько фунтов. Виной всему был плохой урожай кукурузы, не оправдавший наших надежд. Нам из этого урожая достался один мешок муки. Сколько отдали лавочнику, не знаю. Перед уходом отец засеял поле ячменем. Вообще говоря, он не очень-то верил, что у нас может что-либо уродиться и совсем было пал духом, но ма напомнила, что скоро мы вступим во владение участком; это подбодрило отца, и он снова принялся за работу. Ну, а когда он брался за дело, то устали не знал, что правда, то правда!

Плуга у нас не было. Пришлось попросить старого Андерсона вспахать наши шесть акров. Отец посулил ему по фунту за акр, точнее, он обещал отдать старику шесть фунтов из первого заработка.

Отец засеял поле, а потом вместе с Дейвом и Дэном обрубил здоровенные суковатые ветки с засохшего дерева, прививал к веткам веревки и принялся боронить засеянное поле. Пришлось же им попотеть — не легкая это была работа! То и дело они в изнеможении садились на землю, но отец всякий раз напоминал, что скоро придут бумаги на ферму, и они вновь принимались за работу.

Мы обнесли поле изгородью, а вокруг выгона забили колья на большом расстоянии друг от друга. Нам оставалось только протянуть по ним проволоку. Ее мы хотели купить на деньги, что собирался прислать отец, а по его возвращении думали подавать прошение о выдаче документов на ферму. Отец уверял, что тогда-то уж все пойдет по-иному и ферма у нас расцветет на славу. Мы поднимем пятьдесят акров целины, построим сарай, купим жатку, плуги, молотилку, заведем коров и хороших лошадей. А пока нет отца, мы — Дэн, Дейв и я — должны хорошенько присматривать за полем. Отец твердо верил, что урожай будет добрым.

Прошло полтора месяца, как уехал отец. Что ни день, мимо нас проходили всякие бродяги, и каждому было что-нибудь нужно от нас. Мать спрашивала всех, не видели ли они отца. Но никто его не встречал и ничего о нем не слыхал. Только однажды к нам забрел какой-то седой старичок, который сказал, что хорошо знает отца: они даже вместе ночевали и пекли лепешки в золе. Мать страшно обрадовалась и зазвала старика в дом. На обед в тот день у нас было жаркое из сумчатой крысы. Девочки сначала даже не хотели подавать его на стол, но мать сказала, что старик не догадается. Гость был очень. голоден, и жаркое ему понравилось: он даже протянул тарелку за добавкой и сказал, что ему не часто приходилось баловаться такой вкусной курочкой.

Старик ушел от нас, и девочки были очень рады, что он так и не распознал, чем мы его угостили. Правда, Дэн сильно сомневался, что старик не умел отличить крысу от курицы, и уверял, что нашего отца он и в глаза не видел, а просто надул нас.

Прошла еще неделя, и отец вернулся. Он появился ночью. Мы все повскакали с постелей и бросились искать молоток, чтобы выбить колышки, которыми запирали двери за отсутствием замка. Отец принес с собой всего-навсего три фунта. Их не хватило бы даже на проволоку. Зато он привел с собой гнедую кобылку под седлом. Где он ее добыл, бог ведает. По словам отца, лошадка была замечательная, особенно для дальних поездок. Нужно было только ее хорошо накормить. Назвал он ее Эвелиной. Кобылка была действительно смирная. Мы выбрали для нее пастбище потучнее. Но она почему-то не хотела жиреть с одной травы. Очень ее полюбили птицы, особенно вороны. Куда бы она ни шла, они сопровождали ее целой стаей. Как только она появлялась, они налетали на нее, и до того обнаглели, что не обращали внимания даже на отца, когда он ехал на ней (мы-то никогда не садились на отцову кобылку). Они провожали его, залетали вперед, садились на сук, поджидали и зловеще каркали, когда отец проезжал мимо.

Однажды утром Дэн копал на обед картофель. Картошка, к слову, была у нас отменная; отец говорил, что ему только раз довелось отведать лучшей, но та, была посажена на кладбище. Так вот, Дэн, копая картофель, заметил, что на ячменном поле побывали кенгуру. Мы хорошо понимали, чем это нам грозит, и к вечеру развели вокруг поля костры, чтобы отпугнуть кенгуру. На рассвете они налетели целыми стадами. Отец с крыльца дома извергал на них проклятья, но они не обращали на него ни малейшего внимания. Когда же он кинулся в поле, они перемахнули через изгородь и преспокойно уселись, поглядывая на него. Бедный отец! То ли он выдохся, то ли растерялся, во всяком случае, он перестал браниться‚ сел на пенек и, глядя на вытоптанную полосу ячменного поля, сокрушенно качал головой. Быть может, в эту минуту он мечтал о собаке? Собака у нас была — наш старый Криб, — да только подохла: съела отравленную приманку для крыс. Дело было так: мы ужинали, Криб лежал под столом, и вдруг у него начались судороги. Как мы перепугались! Должно быть, он попытался привстать, пока его не скрутило. Во всяком случае, он опрокинул стол на колени матери. Все, что было на столе, разбилось вдребезги, кроме жестяных тарелок и кружек. Коптилка свалилась на отца, и растопленное сало обожгло ему руку.

— Что ж, ночью, видно, придется сторожить поле, — проговорил отец.

Он стал спиной к огню, а мать принялась зашивать ему брюки. Тут появился старый Андерсон: он пришел за своими шестью фунтами. Отец опросил мать, есть ли у нас деньги, будто не знал, что денег в доме не было. Он, конечно, пообещал Андерсону отдать долг, как только получим бумаги на ферму. Андерсон ушел. Отец присел на краешек кушетки, поднял с пола кукурузный початок и сделал вид, что считает зерна. Мать сидела, уставившись на хвост кенгуру, лежавший на столе, и даже не заметила, как его потащила кошка.

— Ничего, Эллен, теперь уже скоро получим бумаги, — проговорил наконец отец.

Мы стали по очереди сторожить ячмень. Первую половину ночи дежурили Дэн с двумя сестрами, вторую половину — мы с отцом и Дейв. Отец спал не раздеваясь. Ему все казалось, что первая смена возвращалась домой раньше времени.

Эх, до чего же не хотелось подниматься посреди ночи, выходить в поле и полусонно топтаться от костра к костру, крича и гоняя кенгуру все эти долгие предрассветные часы! С каким нетерпением мы ждали восхода солнца. Но стоило только присесть на несколько минут, как тут же раздавался глухой топот приближающихся кенгуру: топ! топ! топ!

Затем мы стали брать с собой жестянки из-под керосина, вешали их на себя, как барабаны, — это была идея отца — и барабанили, а сам отец трезвонил старым колокольчиком, который подобрал на могиле какого-то издохшего вола.

Тяжелую борьбу выдержали мы, но все же нам удалось отстоять большую часть поля. Мы убрали ячмень косой и тремя серпами; девочки помогали вязать снопы, а Джимми Малкэй возил и укладывал их в скирду: до этого отец работал у него три дня на уборке. Скирда не простояла и дня. К нам забрели чьи-то коровы и совсем разворошили ее, забравшись в ячмень чуть ли не по самые хвосты. Мы приняли это к сведению и мигом соорудили вокруг скирды изгородь.

Отец снова решил отправиться на заработки. Позавтракав, он поймал Эвелину, скатал одеяло, наказал нам сторожить скирду и отправился в путь-дорогу. Вслед за ним поднялась стая ворон.

Прошло полдня. Мы уселись обедать. Вдруг Дейв крикнул:

— Слышите?

Мы прислушались. Нам показалось, будто все вороны, все пернатые демоны бескрайних зарослей подняли грай вокруг нашей фермы.

— Отец вернулся! — крикнул Дэн и выбежал из комнаты.

Мы опрометью кинулись вслед за ним.

А вернулась лишь Эвелина, без отца, но вместе с отцовской поклажей. Мы поймали ее, и Дейв показал на белые пятна помета по всему седлу:

— Клянусь, на ней ехали вороны!

Мать, конечно, встревожилась, послала Дэна разузнать, что случилось. Дэн нашел отца в одном из придорожных кабаков: он был пьян, все рвался схватиться с кабатчиком и бился об заклад на сто фунтов, что победит его. Дэну так и не удалось уговорить отца вернуться домой. А поздно вечером двое мужчин принесли его домой на самодельных носилках. С той поры отец никогда уже больше на заработки не ходил.

В конце концов нам удалось выгодно продать ячмень. В тот год он был в цене, и мы даже смогли обнести выгон двумя рядами проволоки.

Однажды мы получили толстый конверт с правительственной печатью. Отец глядел на него с радостным изумлением. Руки его дрожали, когда он вскрывал пакет.

— Бумаги! — сказал он торжественно.

Мы все окружили отца, чтобы взглянуть на них. Дейв ожидал увидеть нечто удивительное, например медвежью шкуру, покрытую письменами.

Отец немедленно собрался в город, пошел седлать Эвелину, но вскоре вернулся один.

— Что, не нашел ее? — спросил Дэн.

Па откашлялся, но ничего не ответил. Мать задала ему тот же вопрос.

— Нашел, — медленно проговорил он, — только дохлой. Вороны-таки сделали свое дело!

Завернув бумаги в тряпицу, отец отправился в город пешком.

Чего только он не прислал нам из города![5] Джимми Малкэй и старый Андерсон много раз одалживали нашу двуколку.

Зато в последующие годы, всякий раз как приходила почта, отец проклинал бумаги и тот день, когда их получил.

Глава 4. Голод стучится в дверь

Началась длительная полоса засухи, колодец высох, и нам пришлось его чистить. Отец спустился на дно и выгребал лопатой грязь. Джо сидел на корточках подле колодца и ловил мух — любимое его занятие. Дэн и Дейв рыли канаву, чтобы дождевая вода с горы стекала в колодец. У отца пересохло в горле, он попросил Джо принести воды.

— Вот посмотрю, взлетит эта муха на одном крыле или нет, а потом схожу, — ответил Джо и пошел домой.

Вернулся он скоро.

— В ведре нет воды: мать извела последнюю на тыквенную кашу, — сообщил он отцу и снова принялся ловить мух.

Отец хотел было сплюнуть, сказать что-то крепкое, но, тут мы увидели мать — она бежала к нам, крича:

— Трава на выгоне горит!

— И вправду горит, отец‚ — невозмутимо подтвердил Джо.

Отец выкарабкался из колодца, глянул, ахнул и кинулся бежать со всех ног. Мы бросились за ним — все, кроме Джо. Джо бегать не мог. Накануне он пятнадцать миль проехал на лошади без седла.

Подбежав поближе к выгону, отец остановился, чтобы сломать ветку кустарника, но куст попался крепкий. Отец-то спешил на пожар, а кусту торопиться было некуда. Отец выругался, изо всех сил стал тянуть ветку. Ветка наконец обломилась, и он со всего маху брякнулся на спину и яростно выругался.

Отец больше всего боялся, как бы не загорелась зеленая изгородь, ограждавшая наши посевы. Мы гасили огонь, размахивая ветками направо и налево. Когда ветер немного стихал, мы работали особенно усердно. Пекло было страшное, сущий ад! Ветки в руках отца вертелись, словно крылья ветряной мельницы. Как только обгорала одна ветка, он выламывал другую. Нам уже почти удалось подавить пламя, но тут снова поднялся ветер, и огонь рванулся по полю еще быстрее.

— Бесполезно! — сказал отец, бросив свою ветку, отирая мокрый лоб.

Мы тоже побросали ветки и стали молча смотреть, как загорается наша изгородь. После ужина мы снова вышли во двор: изгородь все еще горела.

— А красиво все-таки, правда? — спросил Джо отца.

Отец ничего не ответил. Он был неразговорчив в тот вечер.

Итак, мы решили снова возводить изгородь. Обломком напильника Дэн наточил топор и было принялся с отцом за работу, но подошла мать и сказала, что в доме нет муки. Утром она вытрясла все до последней крупинки, чтобы приготовить на завтрак лепешки. Не удастся достать муки — к обеду хлеба не будет.

Отец призадумался, Дэн пробовал острие топора большим пальцем.

— Может, займешь плошку у миссис Дуайер, пока не достанем?

— Нет, — ответила мать, — сначала надо отдать муку, которую уже задолжали.

Отец снова подумал.

— Может, у Андерсонов?

Мать покачала головой: что толку посылать к ним за мукой? Сегодня утром они обращались к ней, с той же просьбой.

— Как-то надо выкручиваться, — проговорил отец. — Схожу-ка я вечером в лавку. Быть может, что-нибудь выгорит.

Строить изгородь в такой спешке — сущее наказание. Отец рубил толстенные жерди. Шутка сказать, жерди, настоящие бревна! А мы, обливаясь потом, подтаскивали их и укладывали вдоль границ поля. Отец сам работал как вол, но и нам не давал отставать.

— Бросьте по сторонам глазеть! — гаркал он, когда мы смотрели на солнце, стараясь определить, не пора ли обедать. — Нечего время терять. Надо скорее кончать с изгородью да сеять.

Дэн работал изо всех сил, не отставал от отца, пока не уронил себе на ногу тяжелую жердь. Ну и попрыгал же он на одной ноге, ругая проклятую изгородь! Затем стал доказывать отцу, что лучше обнести поле проволокой — это куда быстрее, чем возиться с изгородью‚ которая все равно снова сгорит.

— Колья ведь можно быстро поставить. Не будешь же копаться с ними неделю! — заявил Дэн и стукнул в сердцах палкой по земле.

— Что ты мелешь, мальчишка! — прикрикнул на него отец. — Ну поставим колья, а что толку? Проволоки-то у нас нет!

Тут пришло время кончать работу и отправляться обедать.

За столом никому не хотелось говорить. На одном конце стола мать молча разливала чай, на другом — отец накладывал нам тыквенную кашу и делил остатки холодного мяса. Мать отказалась от своей доли: иначе кому-то из нас мяса не досталось бы.

Не знаю, то ли из-за ссоры с Дэном, то ли потому, что на обед не было хлеба, но отец казался явно не в духе. Он выругал Джо за то, что тот явился к обеду с грязными руками. Джо захныкал и стал оправдываться: чем их было мыть, если Дейв, помывшись сам, выплеснул всю воду? Тогда отец грозно посмотрел на Дейва, а Джо воспользовался этим моментом и подсунул тарелку за добавкой тыквенной каши.

Обед уже подходил к концу; Дэн, все еще голодный, с ехидцей спросил Дейва, не хочется ли ему хлеба. Отец взорвался:

— Наглец! ТЫ еще издеваешься?

— Кто издевается? — невинно спросил Дэн, ухмыльнувшись. — И не думаю.

— Вон! — в бешенстве заорал отец, указывая на дверь. — Вон из моего дома, неблагодарныи щенок!

В тот же вечер Дэн ушел из дому.

Отец обещал лавочнику в течение двух месяцев погасить долг, и тот дал нам в кредит еще один мешок муки.

Один мешок муки! Какую перемену он произвел в нашем доме. Как весело стало! С каким воодушевлением отец снова заговорил о ферме и размечтался о новом урожае!

Прошло четыре месяца. Изгородь уже давно стояла. Мы засеяли десять акров пшеницей, но дожди так и не выпали и не взошло ни единого зернышка.

О Дэне мы ничего не слышали с того дня, как он ушел из дому.

— Негодяй! Покинул меня в тот самый момент, когда мне так нужна была его помощь! — жаловался отец матери. — Сколько лет я батрачил, гнул спину, кормил, одевал его… Вот как отблагодарил он меня! Помяни мое слово: он еще спохватится, прибежит домой!

Ма не сказала о Дэне ни единого плохого слова.

Стояла засуха. Пшеница погибла; отец снова впал в отчаяние.

Лавочник наведывался к нам каждую неделю, напоминая отцу о его долге.

— Я с радостью расплатился бы с вами, мистер Райс, да нечем, — оправдывался отец. — Что я могу поделать? Из камня, как говорят, воды не выжмешь!

Кончились запасы чая. Отец надеялся восполнить их из денег, что ему должен был Андерсон, — отец помогал ему строить изгородь. Но Андерсон сам сидел без гроша, пообещал расплатиться, как только продаст мякину. Узнав, что Андерсон не отдал денег, мать расплакалась. В доме не было ни кусочка сахару, не было даже ниток, чтобы залатать ребятам штанишки.

Без чая стало из рук вон плохо. Вот тут отец показал матери, как готовить самодельную заварку. Отрезав кусок хлеба, он подержал его над огнем, пока хлеб не обуглился, затем положил его в котелок, залил кипятком и дал хорошенько настояться. Отец уверял, что у этой заварки превосходный вкус. Ему она нравилась.

Дейв до дыр износил свою единственную пару штанов; Джо не имел приличной воскресной куртки; у отцовских башмаков оторвались подошвы, и он привязывал их проволокой.

В довершение всего заболела мать. Отец совсем сбился с ног: ухаживал за ней, подбадривал, уверял, что нам непременно когда-нибудь повезет… Но однажды он не выдержал и, призывая бога в свидетели, признался Дейву, что просто голову потерял. Дейв ничем не смог его утешить — он и сам ходил как в воду опущенный. Все у нас стало неладно.

Наступили черные дни. Мать была прикована к постели, отец не отходил от нее, в доме — хоть шаром покати: злой волк — голод стоял на самом пороге. В эти мрачные дни наш Дэн вернулся домой. Карман его был битком набит деньгами, а мешок — засаленной одеждой. Как радовался отец его возвращению, как тряс ему руку! А Дэн без умолку рассказывал об учетчиках шерсти и стригалях-рекордсменах, уговаривал отца бросить все и пойти в стригали, в гуртовщики либо клеймить скот — словом, выполнять любую работу, лишь бы не гнуть спину на ферме и все равно голодать.

Но отец фермы не бросил.

Глава 5. Ночь, когда нас отправили сторожить поле от кенгуру

Дело было в июле. День стоял пасмурный, а когда наступила ночь, пронзительный западный ветер завыл среди деревьев. Эх, и холодно было! Голодные свиньи в свинарнике остервенело дрались за теплый уголок и непрестанно визжали, ну прямо как … свиньи. Мы, конечно, их недокармливали. Несколько десятков тыкв, уцелевших от засухи, до зарезу нужны были нам самим. Коровы и телята ушли со двора искать себе прибежище в горах, а лошади, взъерошенные, словно колючая проволока, уныло перевесили головы через изгородь и глазели на зеленую люцерну. Джо, дрожа от холода, разгуливал в старом отцовском пальто, у которого был только один рукав — другой пришелся по вкусу теленку, когда отец однажды во время пахоты повесил свое пальто на кол в качестве вехи.

— Сегодня, чего доброго, подморозит‚ — сказал отец, втаскивая в комнату огромный чурбан на растопку и обращаясь к миссис Браун, которая сидела на кушетке, совершенно окоченев. Собственно говоря, это был даже не чурбан, а скорее целый ствол дерева. Отцу не приходилось экономить дрова.

Миссис Браун жила у нас уже пять или шесть дней. Старый Браун время от времени ее проведывал, стало быть, ссоры между ними никакой не было. Иногда она кое-что делала по хозяйству, но чаще всего сидела сложа руки. Мы промеж себя все время судачили об этом странном визите, но так ничего и не поняли. Джо даже спросил мать напрямик, но ма сказала, что понятия не имеет, зачем у нас живет миссис Браун. В общем, как выразился Дейв, мы были сыты ею по горло и хотели, чтобы она от нас поскорее убралась. В довершение всего она еще принялась нами командовать, будто имела какое-то право!

После ужина мы уселись поближе к камину — настолько близко, что, подвинься еще чуть-чуть, мы бы загорелись. Миссис Браун тоже была с нами. Мы сидели и слушали, как на дворе завывает ветер. До чего же приятно было греться у огня и слушать вой ветра! Отец погрел сначала спину, потом грудь и, повернувшись к нам, неожиданно сказал:

— Теперь, ребята, пошли зажигать костры и караулить поле от кенгуру.

Мы просто опешили и уставились на него, не веря, что он это всерьез говорит. Но он был серьезен, прямо как судья.

— Сегодня? — удивленно воскликнул Дейв. — Почему именно сегодня, а не вчера или позавчера? Я считал, что ты давно уж на них рукой махнул, пускай себе резвятся.

— М-да, но все же лучше припугнуть их малость.

— Да поле-то сейчас голое, им там и поживиться нечем. Не пойму, какой смысл караулить?

Отец был непоколебим.

— Все равно, — заскулил Джо, — я не пойду в такую ночь, да еще без башмаков.

— Придержите свой язык, сэр‚ — разозлился отец. — Делайте, что вам говорят!

Но Дейв не унимался:

— Я сегодня с самого рассвета боронил, а ты меня посылаешь ночью гонять кенгуру с голого поля, да еще в такую погоду. Всегда так — чем больше стараешься, тем больше на тебя наваливают. — И он даже заплакал.

Но тут в разговор вступила миссис Браун. Она поддержала отца; по ее мнению, мы должны были немедленно отправиться гонять кенгуру, так как пшеница могла за это время взойти.

— Чепуха, — буркнул Дейв сквозь слезы.

Нам очень хотелось попросить миссис Браун заткнуться.

Медленно и нехотя поднялись мы, покидая уютное местечко у гудящего камина, и потащились за отцом в ночную стужу. Ну и ночка была! Ни зги не видно, кругом ни души, пусто, противно и холодно как в могиле. И все для того, чтобы гонять кенгуру с поля, на котором им нечего есть! Кенгуру давно уже сожрали всю пшеницу, да и траву тоже, до последнего зернышка, до последней былинки! За что они сейчас примутся — за нас самих или, может, за сыромятную упряжь?

Спотыкаясь в потемках, тащились мы гуськом, засунув руки в карманы. Впереди шел отец, а бедняга Джо, в коротких штанишках и без башмаков, замыкал процессию. Он то и дело наступал на колючки чертополоха, присаживался, вытаскивал их из ноги, затем снова напарывался на другую колючку. Когда обходилось без колючек, он либо ушибал ногу о бревно, либо ушибал ноготь, споткнувшись о камень. Словом, Джо выл всю дорогу, но ветер выл громче и дул, дул не переставая.

Дейв остановился, поджидая Джо, и ворчал себе под нос:

— Черт бы все побрал! На что ему понадобилось вытаскивать нас в такую ночь, не пойму!

Отец в темноте вообще видел неважно, а в эту ночь и вовсе ничего не видел: наткнулся на нашу старую лошадь, которая наелась в люцерне и там заснула. Ну и струхнули же они оба! Старый мерин испугался еще больше, чем отец. Тот только споткнулся, а мерин со всех ног понесся прочь, будто за ним гнался сам дьявол, налетел на изгородь и всеми ногами, сколько у него их было, запутался в проволоке. Как он там бился, бедняга! Мы стояли в темноте и прислушивались. Повалив несколько столбов и сорвав с них всю проволоку, он наконец вырвался и удрал, уволакивая за собой добрую часть проволоки.

— Вот мы одного кенгуру уже и спугнули, — язвительно сказал Дейв.

Шутка Дейва пришлась нам по вкусу. Мы захихикали, но отец даже бровью не повел.

Мы развели костры и стали прочесывать пшеницу, гоняя кенгуру. Разрази меня гром, если я вру, но, судя по шуму и возне на поле, там этих кенгуру было чуть ли не миллион.

Наконец отец разрешил Джо прилечь у костра, раз ему было так уж невмоготу. И Джо завалился спать. Потом к нему подсел отец и долго молча сидел, глядя в окружавшую мглу. Порой неподалеку, неуклюже прыгая, пробегала стайка кенгуру или раздавался протяжный и унылый крик каравайки, но отец ничего не замечал. И вместе с тем он все время к чему-то прислушивался.

Час за часом мы бродили от одного костра к другому, а когда нам надоедало швырять головешками в наших четвероногих врагов, мы присаживались на корточках у огня и проклинали поочередно то зиму, то ветер, то надоевших своими криками ночных птиц. Да, занятие нам выпало тоскливое и препротивное.

Отец время от времени отходил от костра и спрашивал, не слышали ли мы какого-нибудь шума. Но мы ничего не слышали, если не считать возни кенгуру и птичьего крика. Он возвращался к костру и снова прислушивался. В общем, вел он себя как-то беспокойно, и кенгуру его, видно, совсем не интересовали. Дейв никак не мог понять, что творится с отцом.

Ночь близилась к концу. Вдруг где-то резко задребезжала проволока, послышался шорох шагов, и перед нами, освещенная пламенем костра, появилась наша сестра Сэл.

— Отец!

Этого было достаточно. Не произнеся ни слова, он вскочил и пошел с ней домой.

— Что-то случилось! — воскликнул Дейв.

Мы, встревоженные и испуганные, стали гадать, что же творится дома. Напряженно вглядываясь в ночную тьму, мы прислушивались, не раздадутся ли шаги отца, но до нас доносился лишь свист ветра да крики птиц.

На рассвете отец вернулся. Широко улыбаясь, он объявил нам, что у матери родился еще один ребенок — славный крохотный мальчишка. Только тут мы поняли, почему миссис Браун так долго прожила у нас.

Глава 6. Старушка Бесс

Мы поужинали и расселись у камелька — все, кроме Джо. Джо ловил мышей. Мышей у нас были целые полчища. Они водились между досками и старыми газетами, которые год за годом наклеивались одна на другую, образовав слой толщиной в целый дюйм.

Отец, задумавшись, сидел по одну сторону камина, Дейв — по другую, упершись локтями в колени и подперев подбородок ладонями.

— Дейв, ты сумел бы с нашей Бесс выступить на скачках? — спросил отец.

— Почему бы и нет, — ответил Дейв, не отрывая глаз от огня, а ладоней от подбородка. — Наверно, сумею. Вот только башмаки тяжеловаты. А так, отчего же…

Они снова погрузились в раздумье.

— А ты примерь ботинки матери, вдруг подойдут? — предложил отец.

— Это можно… — ответил Дейв и сплюнул в огонь.

— Что бы там ни было, — продолжал отец, — надо с нашей старушкой попытать счастья. Дело стоящее. Бесс еще натянет нос их призовым!

— Еще бы, она очень резвая! — И Дейв снова сплюнул в огонь.

— Резвая! Да я и не видывал лошади, которая могла бы за ней угнаться! Не сойти мне с этого места. Семнадцать лет назад, когда ее хозяином был старый Редвуд, во всей округе нельзя было сыскать лошади, которая догнала бы Бесс. Ее надо только хорошенько подкормить кукурузой да пару раз прогнать галопом, вот и все. Помяни мое слово, она еще всех обставит как пить дать!

Скачки устраивал трактирщик из Оверхолла, что в семи милях от нашей фермы. Это были первые скачки в нашей округе. Главный приз составлял пять фунтов. Отец решил вывести Бесс на скачки вовсе не потому, что был страстным поклонником конного спорта или безрассудным игроком: нам просто чертовски были нужны пять фунтов. Отец рассуждал так: самый легкий и быстрый способ заработать малую толику денег — заставить нашу кобылку взять приз. Ждать, пока созреет урожай, куда дольше!

Мы стреножили Бесс и пустили ее на маленький огороженный выгон неподалеку от дома. Мы заперли ее там, зная ее хитрый характер. Гнедая Бесс была коварная, неисправимая старая плутовка. Увести ее с выгона всегда было сущей мукой. Этим приходилось заниматься всему семейству, начиная с отца и кончая самым младшим из нас, да еще всем собакам, не только нашим, но и соседским. Будь она просто необъезженной лошадью, наверно, было бы легче загнать ее в конюшню. Нет, Бесс довольно послушно ходила под седлом как в одиночку, так и с другими лошадьми. Но стоило ей только завидеть наш двор, как в Бесс вселялся бес: она поворачивалась и решительно уходила прочь. Если мы пытались перехватить ее, заходя спереди, она удирала от нас. Если мы преследовали ее, она припускалась бежать. Стоило нам только остановиться, она тоже останавливалась. Вот этим она нам больше всего досаждала! Конечно, ловить ее затем, чтобы съездить в лавку или на почту, было занятием совершенно неразумным — можно было десять раз сходить туда и обратно, за то время, которое мы тратили на ее поимку. Однако мы все же предпочитали гоняться за ней до изнеможения, а не идти пешком.

Итак, мы стали готовиться к скачкам. Полдня потратили на поиски скребницы но так и не нашли ее. Отец принялся чистить Бесс сухой кукурузной кочерыжкой и наводить красоту. Он выщипал ей хвост, подрезал щетки у копыт, подкормил зерном и наказал Джо каждый вечер нарезать ей охапку чертополоха. Наводя на Бесс лоск, отец то и дело отходил в сторону и с гордостью смотрел на дело рук своих.

— В кобыле чувствуется порода! — говорил он. — Настоящая порода. Посмотрите на ее лопатки! А какой круп! А ноздри! Вы когда-нибудь видали такие ноздри у лошади? Помяните мое слово, она многих еще удивит!

Мы стали относиться к Бесс с глубочайшим уважением и даже отказались от своей привычки обстреливать ее картошкой и камешками.

Отец считал, что снизить шансы Бесс на скачках могла только «малюсенькая» болячка на спине — величиной с жеребячье копыто. Как нам помнилось, эта болячка была у нее уже лет десять; но отец надеялся залечить ее до скачек целебной мазью, составленной по его собственному рецепту из жженой кожи, растертой с жиром.

Каждый день мы взбирались с отцом на изгородь у нашего дома и наблюдали, как Дейв тренирует Бесс. Он прогонял ее галопом от перекрестка до нашего сарая — дистанция примерно в одну милю. Нам было видно, как он трогался с места, но тут же скрывался из глаз в глубоком овраге и появлялся оттуда только за сто ярдов от нас. Как лихо припускалась Бесс, когда она выбиралась из оврага: Дейв стоял в стременах, она проносилась мимо нас, и рядом с ней бежала ее тень. Впрочем, тень не всегда появлялась — уж больно тощая была кобыла! После пробежки Джо несколько раз проводил Бесс вокруг двора, затем отец принимался растирать ее кочерыжкой и опять прикладывал к ее спине свою целительную мазь.

Утром за день до скачек отец решил прогнать Бесс мили на три — потренировать ее дыхание. Дейв вывел ее на старт — к броду у ручейка. До него считалось три мили от нашей фермы Шингл-Хат. Впрочем, кто его знает, может, там было даже четыре, а то и все пять… К тому же путь лежал через горный кряж.

Мы влезли на изгородь и ждали. К нам подъехал Томми Уилки верхом на рабочей лошади. Он возвращался с пахоты и тоже решил подождать.

— Сейчас появится! — объявил отец.

Уилки загорелся и решил поскакать к оврагу встретить и подстегнуть Дейва.

— Подстегнуть! — ухмыльнулся отец вслед удаляющемуся Тому. — Он и оглянуться не успеет, как Бесс пронесется мимо!

Тут уж мы все рассмеялись.

Вдруг кто-то крикнул:

— Вот он!

Дейв свернул с перекрестка на нашу дорожку. Джо от волнения свалился с изгороди, увлекая за собой отца. Тот ругнулся и снова проворно вскарабкался на свою перекладину. Вскоре в облаке пыли показался Томми Уилки, а за ним Дейв. Бесс плелась жиденькой рысцой, хотя Дейв изо всех сил настегивал ее обрывком сыромятных вожжей. Она явно изнемогала, а ей оставалось пройти не меньше двухсот ярдов. Как ни хлестал ее Дейв, она шла медленнее и медленнее.

— Черт бы его побрал! — бормотал отец. — Зачем он ее бьет? Перестань, дурак! — заорал он.

Но Дейв выжимал из старой кобылы последние силы и все энергичнее работал ремнем. Отец заскрежетал зубами. Несколько раз Бесс было попыталась пуститься вскачь‚ но споткнулась о корень большого дерева и перевернулась через голову. Дейв ударился лбом о землю; так он и лежал пластом на дороге, пока мы его не подняли и не внесли в дом. Когда мать увидела на нем кровь, она тут же потеряла сознание, так и не узнав, его это кровь или нет. Оба они не проявляли никаких признаков жизни, но с помощью ведра воды отец быстро привел их в чувство.

Едва забрезжил рассвет, мы стали готовиться к выезду. Почти целый час Дейв безуспешно старался натянуть материнские ботинки с резинками, потом, махнув рукой, решил ехать в своих тяжелых башмаках. Мы отправились с отцом в повозке. Мать осталась дома, сказав, что не желает видеть, как ее сын сломает себе шею, и предупредила отца, что, если что-нибудь такое случится, грех всю жизнь будет на его совести.

В Оверхолл мы приехали вовремя. Отец выпряг Бесс из повозки и привязал к дереву, после того, как Дейв несколько раз провел кобылу по кругу, чтобы она остыла, а мы стояли и глазели, как трактирщик раскрывал ящики с имбирным пивом. Джо попросил шесть пенсов на пиво, но у отца не оказалось мелочи.

Почти целый день мы проторчали у палатки, бегали за пробками, которые выскакивали из бутылок, и возвращали их трактирщику, но он так и не угостил нас за наши старания.

Наконец раздалась команда:

— Участникам оверхоллского гандикапа седлать лошадей!

C седлом в руках отец направился к Дейву: тот прогуливал Бесс. Оседлав ее, Дейв взобрался в седло, бледный как смерть.

— Не хочу ехать в этих башмаках, — сказал он дрожащим голосом.

— Почему?

— Больно велики.

— Тогда снимай их!

Дейв спрыгнул с лошади, снял башмаки и остался в одних носках.

На старт вышло более десятка лошадей. Эх, как они понеслись, когда стартер дал сигнал! Мы все время следили за Бесс. Дейв сразу же стал подгонять ее, вопреки совету отца. Не успели они проскакать и двухсот ярдов, как между ней и остальными лошадьми образовался изрядный просвет, пожалуй, ярдов так в двадцать; только Бесс, увы, шла не впереди, а позади всех лошадей! На противоположной стороне беговой дорожки эта дистанция еще увеличилась. Теперь между ней и другими лошадьми можно было уже поместить всю ферму Кайля, да еще всунуть два стога сена. А потом мы уже больше за ней не следили.

Забег кончился, и публика шумно приветствовала победителя.

Отец куда-то исчез.

Дейв, обессиленный, сидел на траве.

— Что же ты седло не снимаешь? — спросил его Джо.

— A зачем снимать? Хочешь, чтобы все увидели болячку на ее спине?

Джо просто изнывал от желания получить шесть пенсов на пиво.

Примерно через час объявился отец. Шатаясь, он шел в обнимку со своим старым напарником по отхожему промыслу.

— Будьте уверены, — бормотал отец, — ставлю фунт, лучшей лошади нет.

Толпа, собравшаяся вокруг нас, издевательски гоготала. Дейв горько пожалел, что не остался дома.

— Она ж у тебя никуда не годится‚ — сказал отцу какой-то детина. — У нее галоп короткий!

Затем один приземистый, коренастый мужчина сунул свою гладко выбритую физиономию к лицу отца и спросил:

— Она кобыла или корова?

Отец было совсем завелся. Хорошо, что старый Андерсон увел его, не то обязательно завязалась бы драка.

Теперь отец глубоко убежден, что в скачках нет никакого проку — все сплошное мошенничество; и если честный человек тренирует и объезжает лошадь, он только помогает жиреть негодяям и проходимцам, которые наживаются на этом спорте.

Глава 7. Полоумный Джек

Было раннее утро. Путники нескончаемой чередой брели мимо нашей фермы. Один, видимо бродяга, обтрепанный и даже без свэга[6], остановился у ворот и зашел к нам во двор. Он спросил у отца, не найдется ли на ферме работы.

— X м… А получать… сколько ты хочешь?

Бедняга выразил желание работать бесплатно, и отец тотчас же нанял его.

Чудной это был детина! Долговязый, костлявый, с тяжелой челюстью, побрит не иначе как серпом. В его густой черной гриве, нечесаной, косматой и сальной, торчали клочки сена и сухих эвкалиптовых листьев. На голове нахлобучены две старые фетровые шляпы, вшитые одна в другую. Рубаха скроена из куска старого синего одеяла; неровные стежки белых ниток пересекали спину в разных направлениях, словно изгороди, разделяющие поля. Штаны являли собой печальное зрелище, как они держались, догадаться было трудно, во всяком случае они служили надежным свидетельством его трудолюбия. Обычный человек в таких штанах не боялся бы остаться без работы. Но пришелец был человеком явно необычным. Он выглядел так, будто все горести мира пали на его голову, — печальный и скорбный, словно вдова, оплакивающая свою утрату.

На дворе была навалена огромная куча дров — она все время маячила перед глазами. Отец велел бродяге переколоть их. Тот принялся за работу. Как он усердствовал! Снова на нашем дворе послышался звон топора. Он звенел особенно сильно, когда срывался с топорища. А щепки так и летели во все стороны! Отец немного постоял, посмотрел на его старания и пошел с Дейвом полоть кукурузу.

Несколько часов подряд бродяга махал топором, не разгибая спины. Во двор вышла мать. Ура! Ей никогда еще не приходилось видеть такую массу наколотых дров. Было от чего прийти в восторг. Она принесла бродяге кружку чаю, извинилась, что без сахару. Человек не обратил на нее никакого внимания и продолжал работать еще более рьяно. Мать стояла с кружкой в руке и ожидала. Мимо нее, слегка коснувшись уха, просвистела здоровенная щепка. Мать поставила кружку на землю и отправилась поискать яичек к обеду. Мяса у нас давно уже не было — наша собака охромела во время последней охоты.

Кружка с чаем так и стояла на земле. В нее то и дело залетали мелкие щепки. Ею заинтересовалась собака. Резво волоча ногу, она подошла, сунула в кружку морду и тут же отдернула. Горячий чай обжег ей нос. Почтенный пожилой петух, прогуливавшийся по двору, тоже стал искоса разглядывать непонятный предмет, но не проникся к нему доверием и удалился. Кружка привлекла внимание свиньи, бродившей с девятью поросятами. Переваливаясь с боку набок, она подошла и, опрокинув своим пятачком кружку, уселась на нее, а все семейство оживленно теснилось вокруг блюдца. Человек сосредоточенно продолжал колоть дрова.

Мать вернулась, не найдя ни одного яичка. Отняв у свиней кружку с блюдцем, она не без любопытства взглянула на мужчину;

— Смотрите, они разлили ваш чай!

Ответа не последовало. Это ее озадачило.

И тут, в который раз, топор сорвался с топорища. Продолжая держать топорище в руке, бродяга разогнулся и уставился на кучу наколотых дров. Мать наблюдала за ним. Он снял шляпу, вернее, шляпы и стал исследовать их нутро. Так он простоял довольно долго. Мать подошла ближе, пристально глядя на бродягу. Вдруг его губы зашевелились и он забормотал:

— Слышишь? Они идут! Я знал, что они придут!

— Кто? Кто? — спросила мать, задрожав.

— Они уже в лесу! — продолжал он. — Ха-ха-ха! Они у меня в руках! Теперь уж никуда не денутся! Никуда!

Мать убежала, крича от страха. Влетев в дом, она созвала всех детей. Точно загнанные кенгуру, они сгрудились в комнате, все, кроме Джо. Он работал у Мелони — за шиллинг в неделю гонял какаду с кукурузных посевов.

Мать закрыла и забаррикадировала обе двери. Сэл сняла ружье, но мать велела, спрятать его под кровать. Они сидели, напряженно и тревожно прислушиваясь. На дворе поднялся ветер. Из трубы в камин свалился комок сажи. Мать затрепетала. Сажа продолжала сыпаться. Мать вскочила, а за ней и Сэл. В смятении они глядели друг на друга. Дети начали плакать. Вдруг цепь для котелка начала раскачиваться. У матери задрожали колени. Цепь качалась все сильнее и сильнее. Из трубы показалась пара босых ног, обвивавших цепь. Матери стало дурно. Сэл завизжала и кинулась к двери, но не могла ее открыть. Ноги отпустили цепь и заболтались в воздухе.

— Караул! Убивают! — закричала Сэл.

Из трубы донесся ответ на ее крики. Это был Джо. Он явился на выручку. Выпрыгнув из трубы, он принялся отряхиваться. Сэл совсем оторопела. А Джо был совершенно невозмутим, хотя сажа и грязь покрывали его с головы до ног.

— Вы думали, что запретесь от меня? — спросил он.

Дар речи еще не вернулся к Сэл.

— Я же видел, как вы все улепетывали.

Только тут Сэл вспомнила о матери и кинулась к ней. Она трясла ее, трепала по щекам, сбрызгивала водой; наконец та пришла в себя и, присев, стала озираться.

Отец пришел обедать, но никакого обеда не было и в помине. Мать расплакалась: зачем понадобилось отцу держать в доме сумасшедшего? Конечно, он хочет, чтобы нас всех убили. Отец стоял и только хлопал глазами, но Сэл ему объяснила, что случилось. Тогда отец вышел во двор и сказал бродяге:

— Убирайся вон!

— Не пойду, — кратко ответил тот.

— Убирайся немедленно! — повторил отец, показывая на ворота.

Бродяга продолжал работать, улыбаясь куче дров, наваленной перед ним. Отец стоял и ждал.

— Ты уйдешь или нет? — повторил он.

— Я колю дрова для миссус, и ты меня не трогай, — ответил бродяга, затем, улыбнувшись, что-то пробормотал себе под нос.

Отец оставил его в покое и пошел домой в полном недоумении.

Помню, на следующий день они с матерью совещались в сарае. Мать держала в фартуке яички, отец стоял, опираясь на мотыгу.

— Я его просто боюсь, — убеждала мать. — Такого человека нельзя держать в доме. Разве с ним будешь чувствовать себя спокойно? В один прекрасный день ему взбредет в голову всех нас перерезать, и тогда…

— Это ты уж слишком, жена. Бедняга Джек никого не тронет — он сущее дитя!

— Ладно, — обиженно ответила мать‚ — ты еще увидишь.

Отец только рассмеялся и, закинув мотыгу на плечо, отправился выпалывать сорняки.

Однажды — это было уже в разгаре лета — отец и Дейв косили люцерну. Джек вкапывал столбы для коровника неподалеку от дома. Джо то и дело подкрадывался к нему со спины, пощекотать соломинкой через прорехи в тыльной части его латаных молескиновых штанов. Маленький Билл с интересом наблюдал за этим рискованным предприятием, а сам был готов в любую минуту спастись бегством. Мать и Сэл сидели дома, шили и толковали о новорожденном у Мелони.

— Удивительно, — сказала мать, — такого крошечки я еще не видала. Вы-то все в этом возрасте были раза в три…

— Берегись, ма! — крикнула Сэл, вскакивая на кушетку.

Мать взвизгнула и залезла на стол. Обе, затаив дыхание и осторожно вытягивая шеи, смотрели на огромную черную змею, которая заползла в комнату через переднюю дверь. Бледные и испуганные, они обменялись растерянными взглядами.

Змея поползла к буфету и выпила молоко‚ пролитое на пол. Увидев ее во всю длину, мать застонала от ужаса. Змея, извиваясь, поползла к ножке стола.

— Осторожно! — крикнула Сэл, подбирая юбки и топчась на кушетке.

Мать завопила еще громче. Появился Джо. Его лицо сияло улыбкой.

— Мерзкий мальчишка! — закричала на него мать. — Скорей беги за отцом!

Джо побежал, но вместо отца привел Джека.

— Боже мой! Этого еще не хватало! — простонала мать, когда Джек появился в дверях‚ да еще уставился на нее странным взглядом. — Убей же ее! Что ты стоишь?

Но Джек не шевельнулся, а только что-то забормотал себе под нос. Мать дрожала от страха.

Змея подползла к двери спальни, и только тут Джек заметил ее. Змея ускользнула в спальню, а мать и Сэл побежали за отцом.

Джек не сводил глаз со змеи, продолжая что-то бормотать. Несколько раз змея пыталась залезть на туалетный столик. Наконец это ей удалось. И Джек вдруг оживился. Сбросив свою обтрепанную шляпу, он заговорил каким-то чужим голосом. Страшная гримаса исказила его и без того неприглядные черты.

— Ты дьявол! — кричал он. — Дьявол! Дьявол!!! Это миссус тебя привела сюда, а-а-а!

Змея тем временем просунула голову за зеркало. Джек подходил все ближе и ближе, стиснув кулаки и яростно жестикулируя. Подойдя к зеркалу вплотную, он, вероятно, впервые в жизни увидел свое изображение. Из его груди вырвался вопль, полный смертельного ужаса.

— Мой отец! — заорал он и опрометью кинулся из дома.

Тут подоспел наш отец со здоровенной лопатой на длинном черенке. Пошарив ею во всех углах комнаты, он доломал старую колыбель, сорвал занавески с окон, словом, поднял страшнейший шум и грохот; в конце концов он пришиб змею и кинул ее в огонь; кошка и Джо смотрели, как она извивается на горячих углях.

А Джек тем временем метался по двору, потеряв где-то свою шляпу. Сбив с ног маленького Билла, он налетел на проволочную изгородь, зацепился за проволоку и упал на спину. Он рычал словно дикий зверь, хватал руками воздух, плевался и брыкал ногами.

— Отпустите! — хрипел Джек. — А-а-а! Не душите меня!

Подбежала собака и залаяла на него. Он поднялся и бросился бежать через пшеницу, то и дело испуганно озираясь. Добежав до выгона, Джек укрылся за стволом большого дерева, затем стал перебегать от одного дерева к другому.

Вечером, когда Джо загонял коров с пастбища, Джек все еще спасался от своего «отца».

Мы отужинали и сидели за столом.

— Не пойму, с чего вдруг этот старый дурень голову потерял, когда увидел змею. Чего-чего, а уж змей он за свою жизнь повидал достаточно, — удивленно проговорил отец, глядя в огонь.

— Змея здесь ни при чем, — сказала мать. — Он просто сумасшедший. Это было видно по глазам. Я сразу заметила, как только он к нам пришел. — И мать повернулась к Сэл, как бы ожидая от нее подтверждения.

— Вздор! Сущий вздор! — бросил отец и выдавил из из себя смешок.

— У тебя все вздор, — не унималась мать, — все, что я ни скажу. Вот придешь когда-нибудь домой и найдешь нас на полу с перерезанным горлом, вот тогда тебе и будет вздор!

— Перестань! Ну зачем болтать всякую чушь! А ты, — обратился он к Дейву‚ — сходи-ка да посмотри, нет ли его в сарае.

Дейв не очень торопился. Почему-то ему не хотелось идти в сарай. Джо подхихикнул.

— Ты что, трусишь? — прикрикнул на него отец.

Дейв покраснел.

— Н-нет, с чего ты взял? — И, помолчав, добавил: — Ты лучше сам сходи.

Видно, отцу это тоже не очень улыбалось. Он принялся поправлять дрова в камине, затем долго откашливался и наконец изрек:

— А ну его! Пусть уж сегодня переночует в сарае.

Отец, конечно, ни чуточки не испугался! Он же сам сказал, что не боится. Но перед тем как лечь спать, он все-таки крепко забил костылями окна и двери.

Наутро отец позвал Дейва и Джо.

— Давайте посмотрим, что он там делает.

Джека они нашли в овраге за выгоном. Он «пахал», — сидя верхом на высоком суку срубленного дерева, и каним-то странным хриплым голосом погонял воображаемых лошадей:

— Э-гей, н-но-оо, Капитан! Шевелись, Тайди! Н-но-о!

Отец остановился как вкопанный.

— Ни черта не пойму‚ — пробормотал он. — Неужто парень и впрямь рехнулся?

Дейв безмолвствовал. Джо дрожал.

Они стояли и слушали. Замогильный голос Джека, доносившийся из оврага, отдавался в окрестных холмах; испуганные птицы стаями носились в воздухе; все это производило довольно зловещее впечатление.

— Да чего мы его боимся? Надо просто прогнать его отсюда, вот и все, — проговорил отец, но в голосе его слышалась дрожь, которая показалась Дейву подозрительной.

— Интересно, узнает он нас сейчас или нет? — И отец крикнул: — Эй, Джек!

Увидев нас, Джек моментально слез с дерева. Для Дейва этого было вполне достаточно. Он тут же дал тягу. Отец и Джо последовали его примеру. Быстрее бегать им не приходилось. Объятый ужасом, Джо с воплем ухватился за отцовскую рубашку, раздуваемую ветром:

— Отцепись! Отпусти меня! — задыхаясь, крикнул отец, стараясь стряхнуть с себя мальчугана. Но Джо верил в своего родителя, как в бога, потому вцепился в него еще крепче.

Отбежав на приличное расстояние, Дейв оглянулся; убедившись, что Джек их не преследует, остановился и стал подсмеиваться над отцом и братом.

— Уф! — сказал отец, с трудом переводя дыхание.

А немного отдышавшись, набросился на Дейва:

— Ну и осел же ты! Уф-ф! Чего ты бросился бежать?

— Чего я побежал? А ты чего побежал?

— Что? — И отец смело повернул обратно. — А ты, — сердито сказал он Джо, — не смей больше за меня цепляться, не то я тебе так всыплю, долго будешь помнить! Марш домой и залезай под кровать, если ты такой трус.

Джо поплелся сзади. Подойти к Джеку отец решился лишь после длительных переговоров под прикрытием толстого поваленного дерева. Джек не проявил никакого желания покуситься на чью-либо жизнь и спокойно позволил увести себя и запереть в сарае.

Несколько дней он просидел в сарае под замком; когда кто-нибудь из нас подходил к двери или подглядывал в щели, он спрашивал:

— Мой отец еще там?

— Твой отец, приятель, давно уже умер и лежит в могиле!

— Да, но он снова ожил. Миссус держит его у себя. — И Джек кивал в сторону дома.

Когда отца не было поблизости, Джо подбегал к сараю и кричал в щелку:

— Твой отец пришел, Джек!

И Джек начинал выть и метаться, как затравленный зверь в клетке, глаза его готовы были выскочить из орбит, а Джо мчался домой и сообщал матери:

— Джек вырвался из сарая!

Бедная женщина всякий раз чуть не умирала на месте.

Но однажды Джек действительно вырвался из сарая. Мать и Сэл в это время гладили белье. Джек открыл дверь и вошел в комнату с топором на плече.

Бросив утюги, женщины испуганно забились в угол да так и оцепенели, даже крикнуть не могли со страха.

Не обращая на них никакого внимания, Джек, крадучись, на цыпочках, прошел к двери спальни и заглянул туда. Секунду постояв, Он схватил топор обеими руками, с диким криком ринулся в комнату и так двинул топором по зеркалу, что оно разлетелось на мелкие кусочки.

Внимательно обследовав все осколки, лежавшие на полу, он спокойно сказал:

— Вот теперь он умер по-настоящему.

И как ни в чем не бывало отправился вкапывать столбы.

Прожил Джек у нас до конца своей жизни. Такого безответного труженика отец никогда еще не видывал. Он работал с утра до ночи, не признавая ни праздников, ни воскресений. Ни друзей, ни знакомых у него не было. Жил он все в том же сарае, питался мясом да еще чем придется: жалованья никогда не требовал. Имя его так и оставалось нам неизвестным. Мы его знали Джеком, а соседи дали ему прозвище «Полоумный Джек».

Глава 8. Охота на кенгуру

Как мы ждали всегда воскресенье! Это был большой праздник — день развлечений и охоты. Нам всегда не терпелось поскорее дожить до него. Но однажды нам показалось, что оно никогда не наступит, — чем больше мы ждали этот день, тем дольше тянулось время.

Фермеры держали совет и порешили объявить войну кенгуру; охота была назначена на ближайшее воскресенье. Вообще-то все наши соседи каждое воскресенье охотились на кенгуру, но в одиночку и «на своих двоих» это все-таки было утомительно. А теперь затевалась грандиозная конная охота. Вся округа должна была собраться у нас, в Шингл-Хат, и отсюда отправиться в путь. Что это было за сборище — настоящий цирк! Какое множество разномастных кляч! Сколько всяких разнообразных седел и уздечек! Какая разношерстная свора тощих, поджарых, хромоногих собак!

Мы еще не был готовы, а у ворот нас поджидала целая кавалькада. Двор заполнила свора собак. Одна погналась за курицей, другая перекусила ногу свинье, а дружное собачье трио загнало на персиковое дерево кошку: какой-то пес — его, видно, мучила жажда — забрался на бочку с водой и любовался собственным отражением; целая свора голодных шавок кинулась в дом и стала тявкать на мать, чтобы она открыла им шкаф с продовольствием.

Отец спустил с привязи трех наших собак. Как они радовались свободе — ведь целую неделю они просидели голодными па цепи. Отец сказал, что собак никогда не следует перекармливать. Он хорошо изучил собачьи нравы на псарне деда еще на родине, в Англии, и был убежден, что голодная гончая — самая лучшая. Если верить этому, наши псы должны были обогнать курьерский поезд.

Блистая чистыми штанами, Дейв выехал со двора на доброй старушке Бесс, свежей, ухоженной и готовой рвануться как ветер. Дело оставалось лишь за отцом. Он еще канителился возле своего Фермера. Конечно, Фермер был далеко не скакун, а просто рабочая лошадь, но сейчас на нем была уздечка с сыромятными поводьями и старенькое седло с одним крылом. Отец за что-то отчитывал Джо, а люди терпеливо ждали, и у ворот стоял веселый и оживленный гул голосов. Наконец появился отец верхом на Фермере; позади него сидел Джо, поспешно утирая кулаками катившиеся слезы.

Ура! Наконец-то мы тронулись в путь. Дейв и Пэдди Мелони возглавляли кавалькаду. Путь лежал вдоль педножия Мертвой горы, через выгон Смита. Тут нам пришлось преодолеть небольшое препятствие — проволочную изгородь. Пэдди накинул куртку на проволоку и перепрыгнул на своей кобыле через изгородь — он был отличный наездник! Остальные спешились и, пригнув палкой верхние нитки проволоки, осторожно провели своих лошадей через ограду. Когда очередь дошла до нашего Фермера, он заколебался. Отец все же его уговорил; Фермер медленно занес ногу над изгородью‚ как бы нащупывая, куда поставить копыто, но так и застыл. Джо все еще сидел на крупе. Отец изо всех сил тянул Фермера за поводья. Фермер вознамерился убрать ногу назад. Отец этому решительно воспротивился, и тут Фермер зацепился копытом за проволоку и окончательно заартачился. Оп захрапел, стал осаживать назад, но отец продолжал тянуть в свою сторону. На помощь отцу подбежали Андерсон и дядюшка Браун. Вся троица, упершись каблуками и землю и откинувшись назад, стала тащить Фермера за поводья. Джо струхнул и, вцепившись в седло, завопил:

— Пустите, я слезу!

— Держись крепче! — крикнул Пэдди Мелони, перескакивая через изгородь. — Крепче держись! — И он что было силы пнул Фермера сзади. Потом он еще хвастался, что «наскипидарил Фермеру хвост». Но и это не помогло. Пришлось вторично наподдать. Фермер все упирался и тянул назад. Пэдди огрел его в третий раз. И вот тут с головы Фермера сорвалась уздечка; отец, Андерсон и дядюшка Браун шлепнулись по одну сторону изгороди, а Фермер и Джо кубарем полетели по другую. Люди, прислонившись к своим лошадям, надрывали животы от смеха.

— Упрямая скотина! — рявкнул отец, поднимаясь с земли и потирая спину.

Фермера поймали и вновь подвели к изгороди. На этот раз он взял барьер, вскинув при этом ноги выше, чем следовало, и если бы дядюшка Браун вовремя не уклонился, он еще тогда мог бы стать покойником.

Немного погодя охотники напали на след кенгуру. Это вызвало всеобщий восторг и энтузиазм. Целое стадо! Но кенгуру ускакали прочь. За ними бросились собаки, за собаками Пэдди Мелони и Дейв. Остальные последовали с разной скоростью, кто как мог.

И надо же было собачьей своре избрать своей жертвой из всего стада только одного кенгуру, притом самого дохлого и облезлого! Не кенгуру, а мощи! Но собаки не хотели его упускать. Целую милю, а то и больше, злополучное животное улепетывало от собак, не подпуская их близко; но, когда дорога пошла в гору, расстояние между ними стало быстро сокращаться. Еще несколько секунд, и все было бы кончено, как вдруг, откуда ни возьмись, старая овца, набитая идиотка, из стада местного скваттера, с которым фермеры давно не ладили. Так вот, эта ковылялка выскочила из-за куста наперерез Полосатому, несущемуся впереди всей своры. Полосатый всегда предпочитал баранину мясу кенгуру; прекратив погоню, он кинулся на овцу, за ним бросились остальные собаки. Пэдди Мелони спрыгнул с лошади и стал разгонять собак. К нему присоединились другие подоспевшие охотники. И когда дядюшка Браун оттащил за лапы последнего пса, от овцы остались только рожки да ножки.

Отец мрачно покачал головой. Андерсон тоже выглядел невесело. Никому не улыбалась перспектива тяжбы с богатеем из-за паршивой овцы.

После короткого привала охотники решили разбиться на группы и «прочесать» холмы. Мы снова отправились в путь, Партия отца — Пэдди Мелони, Андерсон, дядюшка Браун, наш Джо и еще несколько человек — напала на след стада кенгуру. На сей раз собаки бросились в разных направлениях. Вскоре черная сука дядюшки Брауна загнала старого самца, настроенного весьма воинственно. Лучшего мы и желать не могли — настоящее чудовище, король кенгуру! Когда он выпрямился, встав на задние лапы и хвост, он показался нам грозным великаном, величественным Демоном буша. Собака Брауна даже и не пыталась подойти к нему, она замерла на почтительном расстоянии, вывалив язык. Зато собачонки Андерсона стали неистово его облаивать, а некоторые из них обнаглели до того, что, забежав сзади, ухватили его за хвост. Но кенгуру мигом сгреб их в свои могучие объятия и отшвырнул. Так он стоял, возвышаясь над всеми, откинув голову, выпятив грудь, спокойно ожидая всадников. Они примчались, оглашая воздух криками и улюлюканьем. Кенгуру вызывающе смотрел на них. Красный от возбуждения Андерсон спешился и запустил огромный камень в голову животного, но взамен этого уложил на месте одну из своих собачонок. Фермеры обстреливали кенгуру палками и камнями, пока у них от усталости не отнялись руки. Но тот даже и ухом не повел. Тогда Пэдди снял стремя.

— Берегись! — крикнул он.

Хорошо, что охотники его послушались!

На полном галопе Пэдди подскакал к кенгуру и метнул в него стременем, чуть не выбив при этом глаз своей лошади.

Отец был явно недоволен тактикой своих товарищей. Вместе с Джо он подъехал к противнику, держа в руках короткую палку. Старый кенгуру смотрел ему прямо в глаза. Отец ткнул его палкой. Кенгуру ловко схватил палку вместе с рукой отца. Наш Фермер не был закален и боях и воинственным пылом не отличался. Тряхнув гривой, он захрапел и попятился. Кенгуру стал наступать и схватил отца за рубашку, Джо утратил веру в отца, но, молодец, не растерялся: он то ли спрыгнул, то ли свалился с лошади; так или иначе он очутился на земле и кинулся к дереву. Лишившись своей палки, отец, видно, решил кулаком размозжить череп животному, но, потеряв равновесие, вывалился из седла. Кое-как поднявшись, он яростно схватил противника за обе лапы, стараясь при этом соблюсти почтительную дистанцию. Так они крутились и топтались на одном месте.

— Пырни его ножом! — крикнул Андерсон, а сам ретировался подальше.

Но отец не мог отпустить «старика».

Пэдди Мелони несколько раз забегал в тыл кенгуру; он, видно, хотел уложить его на месте своей дубинкой, но всякий раз отступал и почему-то удирал со всех ног, не успев нанести удар.

Отец решил ускорить события и принялся изо всех сил дубасить «старика» ногами в живот. Послышались глухие, тяжелые удары. Кенгуру ответил тем же, вынудив отца перейти обороне. Отец всячески увертывался от ударов кенгуру. Наконец самцу удалось схватить своим смертоносным когтем отца за ремень, на котором держались штаны. Это был опаснейший момент; отец уже начал задыхаться, но, к счастью, ремень лопнул, и отец снова свободно вздохнул. Теперь он только оборонялся. Им овладело страшное сознание надвигающейся катастрофы: медленно, но верно с него сползали штаны. Он издавал дикие вопли, умоляя окружающих помочь ему. Они и помогали — советами.

— Негодяи! Трусы! — орал отец.

И пока он выписывал кренделя со своим странным и неуклюжим партнером, штаны продолжали спадать все ниже и ниже. Чуть ли не в сотый раз отец бросал тревожный взгляд через плечо, ища какого-либо убежища. Но, увы, поблизости не было ничего. И тут — о ужас! — штаны сползли совсем. Бедняга отец! Положение его было незавидным. Теперь он был связан не только по рукам, но и по ногам. Если бы он сумел сбросить штаны! Но он не мог: мешали огромные башмаки. Последовав примеру своего противника, он стал прыгать, петлять в разные стороны, а пот крупными каплями катился у него со лба. Собачонки возобновили свои яростные атаки, порой хватая за ляжки отца вместо кенгуру.

Отец уже стал выдыхаться. Он едва держался на ногах, И наконец, дважды оступившись, он зашатался и рухнул пластом на землю. В это самое мгновение, словно свалившись из облаков, Полосатый со всей оравой собак набросился на старого кенгуру. Конец этой схватки легко себе представить!

Отец долго пролежал на земле, стараясь отдышаться. Затем подошел к Фермеру, влез на седло и молча направился домой. А Пэдди Мелони в это время победоносно восседал на туше поверженного врага, захлебываясь, объяснял, почему он промазал и не попал стременем в голову кенгуру, и предъявил свои права на его хвост.

Глава 9. О том, как Дейва, укусила змея

Однажды в жаркий день, когда мы уже заканчивали обед, к дверям нашего дома подъехал судебный пристав. Первой его увидела моя сестра Нора. Она была уже разодета — собиралась идти на чай к миссис Андерсон. По четвергам молодой Гаррисон иногда заглядывал на чай к Андерсонам, а так как сегодня был четверг, Нора хотела пораньше выйти из дому — Андерсоны жили от нас на солидном расстоянии. Нора и сообщила о приходе посетителя. Отец встал из-за стола и, дожевывая хлеб, вышел к судебному приставу. Мать выглянула за дверь, Сэл подошла к окну, а маленький Билл и Том подглядывали в щелочку. Дейв продолжал обедать, а Джо подло воспользовался удобным случаем, подобрал со стола все остатки, а затем уселся на отцовский стул и закончил обед папаши.

— Повестка в суд, — робко объявил судебный пристав, вынимая из нагрудного кармана бумагу. — Мёртаг Джозеф Радд, фермер из Шингл-Хат… Это вы будете?

Отец утвердительно кивнул головой.

— Водицы у вас не найдется?

В бочке не было ни капли; отец пошел в комнату и спросил мать, не осталось ли чаю. Мать сделала постное лицо, словно в воскресной школе, и укоризненно посмотрела на Джо, а тот, перевернув чайник, вытряхивал из него себе в чашку остатки чая.

— Чайку, папаша? Опоздали!

Отец решил больше не показываться приставу и послал к нему Джо.

— Ну где ж вода?

— Нет ничего, — ответил Джо.

— Хм… Что ж, на нет и суда нет! — И‚ улыбнувшись собственной шутке, служитель закона отбыл, несолоно хлебавши.

Вот почему получилось, что отца не оказалось дома как раз в тот день, когда его великое самообладание и его лекарское искусство были нам особенно нужны.

Вместо отца пахать отправился Дейв. Один из коней, молодой жеребчик — его отец купил на деньги, заработанные у Андерсона, — только еще приучался ходить в упряжке. Его трудно было заставить тронуться с места. Сколько ни дергай за вожжи, он продолжал стоять, но как только старый конь делал несколько шагов, жеребец срывался и норовил во что бы то ни стало обогнать его. И если не лопались постромки, не срывался валек и Дейв продолжал нажимать на плуг, жеребец рвался вперед, выкидывал немыслимые коленца и лягал своего соседа по упряжке до тех пор, пока это многотерпеливое животное не начинало также беситься, и упряжка устремлялась вперед немыслимым аллюром. Тогда Дейв бросал ручки плуга и одним рывком вожжей осаживал коней так, что они чуть ли не садились крупом на землю. Затем он накидывался на жеребца и принимался стегать его. Результат от этого всегда был плачевный: жеребец либо переступал через постромки и лягался, пока не повреждал себе каким-нибудь крючком копыто, что надолго выводило его из строя, либо вставал на дыбы и валился спиной на плуг, храпел и бился до тех пор, пока не сбрасывал с себя всю упряжь, кроме уздечки.

Если в нашем Дейве и было что-либо особенно примечательное, так это его молчаливость. Он не утруждал себя разговорами и терпеть не мог, когда его донимали вопросами; он отвечал на них только кивком головы. Однако, когда его что-нибудь выводило из себя, он мог ругаться с полным знанием дела, хотя упражнялся в этом крайне редко. В тот злополучный день он бранился до вечера и ни разу не повторился.

Под вечер Джо взял у Дейва вожжи и пошел за плугом. Не успел он обойти поле, как лошади подошли к огромному сухому дереву, оставленному при корчевании. Здесь же валялся куст колючего репейника, не убранный после прополки; Джо с размаху наступил на него. Колючка впилась ему в ногу. Он запрыгал, стараясь стряхнуть ее, но колючка не отставала. Джо упал; лошади зацепились постромками за ствол дерева, и пошла катавасия.

Дейв нещадно ругал Джо.

— A ну вставай! — ревел он, потрясая кулаком, в котором был зажат пучок дерна, отодранного от носа плуга. — Проваливай отсюда! Только под ногами путаешься!

Взгляд Джо остановился на траве, зажатой в руке Дейва, и глаза его внезапно вспыхнули тревогой.

— Б-б-ерег-гись, Дейв, — заикаясь, крикнул он, — y тебя в р-руках з-з-мея!

Дейв бросил пучок травы на землю. Из нее выползла ядовитая змея. Джо тут же пришиб ее. Дейв внимательно осмотрел руку — она вся была в царапинах и ссадинах. Он опустился на перекладину плуга, бледный и несчастный.

— Она тебя у-к-к-кусила, Дейв?

Дейв не отвечал.

Джо усмотрел в этом возможность отличиться и не преминул ею воспользоваться. Он стремглав помчался домой в восторге, что может сообщить ошеломляющую новость.

— Д-дейва укусила змея! Яд-довитая змея! Прямо в палец!

Что творилось с матерью!

— O господи! — кричала она. — Что же нам делать? Беги скорее за мистером Мелони. Бог мой, бог мой!

Такого оборота дел Джо не ожидал. Он надулся и переспросил обиженным голосом:

— Что? Пешком туда идти? Как же!

Больше он ничего добавить не успел — в голову ему полетела жестяная тарелка.

— Ах ты негодник! Ты что же стоишь? Беги скорее!

Джо вскочил, как подстреленный кенгуру.

— Теперь и подавно не пойду! — сказал он и заревел.

Пришлось Сэл схватить шляпу и бежать за мистером Мелони.

А Дейв меж тем распряг лошадей, пришел домой и, не сказав ни слова, бросился на кушетку. Ему явно нездоровилось.

Мать от страха потеряла голову. Наконец она опустилась на стул и стала соображать, что делать. Вдруг ее осенило: она принесла кухонный нож и, зажмурившись, протянула его Дейву, но он отстранил ее небрежным движением локтя.

Отчего же так долго нет Мелони? Наконец он появился.

Держа шляпу в руке, Мелони со всех ног бежал по картофельному полю. За ним — его работник, за работником Сэл, она еле дышала. А за ней — миссис Мелони с детьми.

— Что случилось? — крикнул Мелони. — Укусила ядовитая змея? O, какое несчастье!

Затем он засыпал Дейва многочисленными вопросами о том, как это случилось, но вместо Дейва на них отвечал Джо, бойко и даже с некоторой гордостью. Дейв только повел плечами и отвернулся к стенке. От него нельзя было добиться ни слова.

Мелони на секунду задумался.

— А ну, давай сюда руку! — скомандовал он Дейву, склонившись над ним с ножом.

Но Дейв с такой силой взметнул рукой, что нож отлетел в другой конец комнаты; затем он стал яростно брыкаться.

— Это яд действует, — сказал Мелони шепотом, но так, что все его слышали.

— Боже милостивый! — простонала мать.

— Бедняжка! — посочувствовала миссис Мелони.

— В какой палец укусила змея? — спросил Мелони.

Джо подумал и сказал, что в мизинец.

С ножом в руке Мелони снова подошел к кушетке.

— Покажи палец!

Только тут Дейв заговорил:

— Идите ко всем чертям! Что вам от меня надо? Проваливайте отсюда и оставьте меня в покое!

Мелони заколебался. Наступило молчание. Дейв тяжело дышал.

— Яд давит ему на мозги, — прошептал Мелони, повернувшись к женщинам.

— O, не Дайте ему умереть! Спасите его! — запричитала мать.

— Господи, спаси нас, грешных! — пробормотала миссис Мелони, благочестиво крестясь.

Отложив нож в сторону, Мелони поманил к себе своего работника, который с порога наблюдал за происходившим. Крепко схватив Дейва, они поставили его на ноги.

Дейв смерил Мелони презрительным взглядом и мрачно спросил:

— Вы что со мной собираетесь делать? Вы спятили, что ли?

Мелони только ахнул.

— Веди его во двор, Джеймс! Веди во двор! — приказал он своему работнику.

Они вытащили Дейва во двор, как он ни сопротивлялся. Он проклинал Мелони, обзывая его полоумным ирландцем, ругался до пены у рта, но Мелони приписал все это действию змеиного яда. Они гоняли Дейва по двору до самой ночи, пока тот совсем не обессилел, а затем снова уложили на кушетку; Мелони то и дело стегал его ремешком, не давая уснуть. Дейв скрежетал зубами, бранился, отбивался при каждом ударе ремешка, но Мелони с работником держали его и не отходили от него ни на шаг.

Поздно ночью из города возвратился отец. Спотыкаясь, он вошел в дом, из кармана у него торчало горлышко бутылки. В руке он нес завернутую в бумагу связку сосисок длиной в несколько ярдов; конец связки волочился по двору, последнюю сосиску держал в зубах пес. Узнав, что случилось с Дейвом, он изрек пьяным голосом:

— Еще не помер? Тогда все чепуха. Никакая змея его не кусала… От ядовитой змеи он умер бы еще до захода солнца.

Всем на удивление, Дейв повернулся и зло крикнул:

— Да откуда вы взяли, что меня укусила змея? Я же вам ничего не говорил! Наши тут сдуру раскудахтались вокруг меня, да еще этот вот — тыква ирландская! — свалился на мою голову…

Мелони разинул рот от изумления и оторопело уставился на Дейва.

— Слыхали?.. — пробормотал отец заплетающимся языком. — Я ж говорил, Мелони… Не правда ли, старушка? — И голова его свесилась на грудь. я?

События начали представляться Мелони в несколько ином свете. Oн припер к стенке Джо.

— Да как же она могла его не укусить? — оправдывался Джо. — Oн же держал ее в руке — с-самую настоящую яд-довитую змею.

Наступило молчание.

— Помер бы до захода солнца… — пьяно бормотал отец.

Мелони погрузился в напряженное раздумье и наконец разрешился возгласом:

— Бриджи, где дети?

Миссис Мелони стала звать детей.

Отец клевал носом. Он стоял покачиваясь, голова его все ниже и ниже опускалась на грудь.

— Джентльмены, вы свободны… Страна отблагодарит вас… — лопотал он.

И семейство Мелони отбыло восвояси.

А Дейв все еще жив, чувствует себя превосходно и неразговорчив по-прежнему. Если вы захотите вызвать у него приступ особой ярости, спросите, как его укусила змея.

Глава 10. Отец и Доновэны

Изнурительный летний день. Зной скрутил и иссушил даже сорняки. Увядшие кукурузные листья поникли на своих стеблях. Сэл с матерью гладили белье, то и дело стирая полотенцами пот и жалуясь на жару. В дверях растянулась собака. На полу валялась детская панамка — сам ребенок играл во дворе на солнцепеке.

К нашей изгороди подъехали два всадника. Отца дома не было. Он пошел в овраг навестить нашего Фермера — старый мерин болел уже четыре дня. Остановились все пахотные работы: лошадей-то у нас было всего две. Отец соорудил над Фермером нечто вроде навеса из веток, чтобы укрыть его от солнца. Два-три раза в день он нарезал для него травы, таскал воду, но Фермер отказывался пить. Отец старался как мог, чтобы поставить Фермера на ноги и снова продолжать вспашку. Не знаю, слышал ли отец что-нибудь о гипнозе, но он часами стоял перед старым конем, тупо уставившись ему в глаза, а затем повелительным голосом приказывал: «Встань!» Но гипноз на Фермера, к сожалению, не действовал. Он не только не встал, но, даже не открыл глаз.

В тот день, как обычно, отец шел к своему немому пациенту с ведром воды в руках. Вдруг, еще не дойдя до Фермера, он поспешно поставил ведро на землю ‚и кинулся вперед, сердито крича: на спине мерина сидела стая ворон. Вороны перелетели на ближайшее дерево и оттуда зловеще закаркали. Подбежав, отец увидел, что Фермер кончился, и вороны уже успели приняться за него. В отчаянии отец опустился на землю и спрятал лицо в свои здоровенные натруженные ручищи.

Потом встал и посмотрел вверх.

— Будь ты проклята, — сипло крикнул он, — дьявольская птица!

«Кар! Нар! Кар!»

Отец бросился к дереву, словно хотел вырвать его с корнем. Вороны мгновенно взлетели.

Подбежал Джо.

— Э-это вороны так его обработали?

Отец набросился на Джо, дрожа от гнева.

— Бездельник! Щенок! Погляди, что ты наделал! — И он показал на лошадь. — Я же велел тебе смотреть за ним, а ты…

— Да-а‚ — захныкал Джо, — собаки Андерсона загнали кенгуру… вот я и…

— Пошел вон, негодник!

Джо немедленно выполнил пожелание родителя и обратился в бегство. Отец в сердцах запустил в него палкой, которая угодила ему в спину. Но остановить Джо мог разве только перелом обеих ног; не оглядываясь, он продолжал бежать и через минуту скрылся в кукурузе по примеру страуса эму, спасающегося от преследования в кустах.

Отец пошел домой, кипя от ярости и грозясь, что сейчас возьмет ружье и пристрелит Джо, как кенгуру. Увидев у дома двух чужих людей, он хотел было повернуть обратно, но мать окликнула его и сказала, что к нему приехали. Отец нехотя пошел в дом. Там сидели рыжий Доновэн — трактирщик‚ мясник и барышник из Оверхолла — и его сын Мик. Считалось, что у Доновэна водятся деньжата, хотя злые языки утверждали, что-если бы он каждому платил то, что причитается, у него бы не много осталось. Этот говорливый ирландец разбирался или был уверен, что разбирается, во всем на свете, от судебных законов до лечения лошадей. И еще он был убежден, что из земли можно выколотить немалую деньгу, надо только уметь! А у большинства фермеров, по его мнению, не хватает ума даже вовремя убраться от дождя под дерево. Барышник он был хитрый и прижимистый. Если лошадь стоила двадцать фунтов, он ни за что не давал за нее больше десяти, зато сам за клячу, которая стоила десять фунтов, брал никак не меньше двадцати. Мало кто из соседей знал Доновэна лучше отца — и мало кто столько раз попадался ему на удочку. Но на этот раз отец не был расположен проявить податливость.

Отец присел, и они заговорили об урожае, погоде, о том о сем. Наконец Доновэн спросил:

— У тебя нет хороших бычков на продажу?

Бычков у отца не было.

— Могу продать тебе лошадь, — предложил он.

— Какую? — спросил Доновэн. Он знал всех наших лошадей не хуже отца, а может быть, и лучше.

— Гнедого, Фермера.

— Сколько за него хочешь?

— Семь фунтов.

Конечно, наш Фермер стоил верных четырнадцать фунтов, пока не заболел, и Доновэну это было хорошо известно.

— Семь? — переспросил он. — Даю шесть.

Никогда раньше отец не проявлял себя таким ловким притворщиком. Он многозначительно покачал головой и спросил, не хочет ли Доновэн взять лошадь даром.

— Hy, ладно, пусть ни по-моему, ни по-твоему: шесть фунтов десять шиллингов.

Отец встал, выглянул B окно и грустно сказал:

— Он там, в овраге.

— Ну так как же, шесть фунтов десять шиллингов или задаром? — настойчиво спросил Доновэн.

— Ладно‚ — покорно согласился отец, — будь по-твоему. Можешь забирать его.

Доновэн расплатился с отцом, сказал, что Мик на следующий день заберет лошадь, а затем великодушно преподал совет, как сеять пшеницу и откармливать свиней, после чего Доновэны отбыли, восвояси.

На другой день явился Мик. Отец показал ему Фермера, лежавшего под кустарником.

— Вот он, — сказал отец ухмыльнувшись.

Мик, не слезая с коня, оторопело глядел то на Фермера, то на отца.

— Ну, что же ты? — спросил отец, все еще ухмыляясь.

И тут дар речи снова вернулся к Мику.

— Старый мошенник! — яростно крикнул он и, повернув коня, ускакал галопом.

Хорошо, что он с места взял быстрый аллюр, иначе бы ему несдобровать. Но после этого мы долго еще загоняли на ночь наших коров и лошадей, и стойло только собаке залаять, как отец в одной рубашке выбегал на двор.

Наконец мы снова выпустили и в первую же ночь пропали две коровы, а с ними цепь, которой они были привязаны к изгороди. Больше мы о них никогда ничего не слыхали; но отец не мог их позабыть. Он стал частенько задумываться — обмозговывал план мести Доновэну: мы же отлично знали, кто увел наших коров! Сама судьба, казалось, была на стороне отца. Вскоре Доновэны влипли в какую-то историю и попали в тюрьму. Отцу это было, конечно, приятно, но все же полного удовлетворения он не получил. Ему хотелось и самому приложить руку.

Прошло года четыре. Как-то вечером после ужина мы все лущили кукурузу в сарае. Старый Андерсон, его сын Том и миссис Мелони помогали нам. Мы, в свою очередь, обещали помочь им на следующей неделе. Сарай освещался керосиновыми лампами. Свет потревожил пауков и нарушил сладкий сон кур, избравших себе в качестве насеста балки под крышей.

Миссис Мелони все спорила с Андерсоном, уверяя, что успевает очистить два початка, пока он возится с одним. Вдруг собаки неистово залаяли. Отец выполз из-под кучи кукурузной шелухи и вышел из сарая. На дворе было темно. Отец прикрикнул на собак, но они залаяли еще громче.

Из темноты раздался чей-то голос:

— Это вы, мистер Радд?

Отец, не узнав голоса, подошел к изгороди‚ у которой стоял пришелец. Это оказался молодой Доновэн. Они проговорили добрых полчаса. Вернувшись в сарай, отец сообщил, что к нам заехал Доновэн-младший.

— Доновэн? Мик Доновэн? — воскликнул Андерсон.

— Мик Доновэн? — эхом отозвались мать и миссис Мелони. Они были весьма удивлены.

— Не очень-то приятный гость, — сказал Андерсон, подумав о своих лошадях и коровах.

Мать согласилась с ним, а миссис Мелони затараторила: Мик Доновэн, мол, наверняка сидел в тюрьме вместе со своим мошенником-папашей. Наш отец помалкивал, видно, что-то было у него на уме. Он подождал, пока все разошлись, а потом вызвал Дейва во двор держать совет.

— Доновэн отмахал сегодня целую сотню миль, — вполголоса говорил отец. — Лошадь его совсем вымоталась. Он просит дать ему коня. Завтра утром ему надо в Блэк-Крик. Свою лошадь он хочет оставить у нас. Что ты на это скажешь?

Дейв, видно, крепко задумался — он так ничего и не ответил отцу.

— Так вот, — продолжал отец, — сдается мне, что лошадь не его. Он ее у кого-то увел. И у меня есть один план.

Он принялся посвящать Дейва в свои замысел, а немного погодя вызвал Джо и дал ему наставление, что и как делать.

В ту ночь молодой Доновэн заночевал у нас в Шингл-Хат. Наутро отец был с ним весьма обходителен. Он попросил Мика показать ему лошадь, прежде чем заключить сделку. Они пошли на выгон. Лошадь Мика стояла под деревом; вид у нее был изнуренный. Отец застыл на месте и глядел на Мика чуть ли не целую минуту, не проронив ни слова.

— Так это же моя лошадь! Ты что, в своем уме? — воскликнул отец. — Это жеребенок старой Бесс!

Доновэн уверял отца, что это он ошибся.

— Ошибся? Какие еще могут быть ошибки! — И отец обошел лошадь кругом. — Тут не ошибешься!

В этот момент, как было условлено, появился Дейв.

— Ты узнаешь эту лошадь?

— Конечно, — удивленно ответил Дейв, широко открыв глаза. — Ведь это жеребенок Бесс!

— Ну вот видишь! — сказал отец, торжествующе улыбаясь.

Доновэну явно стало не по себе.

Затем пришла очередь появиться Джо. Отец задал ему тот же вопрос. Разумеется, Джо также опознал жеребенка Бесс — «того самого, что украли».

Наступило молчание.

— Hy, как? — спросил отец с грозным видом. — Что ты на это скажешь? У кого ты его купил? Покажи расписку!

Доновэну нечего было ответить. Он предпочел молчать.

— Тогда убирайся отсюда, да побыстрее. И считай, что легко отделался.

И Мик ушел из Шингл-Хат на своих двоих.

— На этот раз ты получил по заслугам, Мик Доновэн! Конь, конечно, краденый, — сказал отец Дейву, — но красавец! Оставим его у себя. Ну, а если хозяин объявится, придется отдать, ничего не поделаешь.

Конь пробыл у нас более полутора лет. Однажды отец поехал на нем в город. Не успел он там показаться, как к нему подошел какой-то человек и заявил, что это лошадь его. Отец с ним заспорил. Тогда человек привел полисмена.

— Ладно, — отступился отец, — так уж и быть, забирай его.

Полисмен забрал лошадь, а заодно и отца. Отца выручил адвокат, но это стоило нам пять мешков картофеля. Впрочем, отцу их было не жалко: он считал, что затраты окупились — он наконец свел счеты с Доновэнами за своих двух коров.

Глава 11. Урожайный год

Мы поужинали, если можно назвать ужином сухой хлеб да чай без сахара. Отец очень устал и прилег на краю кушетки. Джо растянулся на другом конце без подушки, кое-как пристроив свои ноги где-то возле отцовских. Билл и Том копались в каминной золе, мать пыталась наладить керосиновую лампу, усердно тыча вилкой в фитиль.

Отец был невесел и молча лежал, уставившись на стропила кровли. Он вполне мог бы созерцать сияние великолепной луны или считать звезды сквозь бесчисленные щели в крыше, но его мысли были далеко от этого. Отцу вообще не были свойственны подобные сантименты. Он просто размышлял — как это получилось, что долгие годы труда и лишений вновь и вновь приносили с собой только крушение надежд и разочарования. Неужели счастье никогда не улыбнется ему?.. Как сделать, чтобы земля в этом году уродила, чтобы хватило денег заплатить проценты и обеспечить мать и детей куском хлеба?

Неожиданно он заговорил, вернее, забормотал:

— В кладовке харчей вволю… вволю.

И вдруг крикнул каким-то странным тихим голосом:

— Они умерли! Все умерли!. Я уморил их голодом.

Мать не на шутку перепугалась и закричала. Отец вскочил с кушетки и, протирая глаза, спросил, что случилось. Оказалось, что ничего не случилось. Он просто задремал и разговаривал во сне, вот и все. И никого голодом он не уморил. Крик матери ничуть не потревожил Джо. Он только приподнялся, забрал отцовскую подушку, устроился поудобнее и безмятежно прохрапел до отхода ко сну.

Отец сидел у камелька, погруженный в мрачное раздумье. Мать тихо увещевала его, просила не тревожиться. Отец неуклюже пригладил волосы и сплюнул в золу.

— Как же мне не тревожиться, когда в доме хоть шаром покати, а заработать негде?.. И каждый год, по милости божией, становится все хуже…

— Это ты все выдумал, — сказала мать. — Больно уж убиваешься, все думаешь, думаешь… Вот тебе и кажется, что дела у нас идут хуже, чем на самом деле.

— Нет, Эллен, ничего я не выдумываю. Разве тридцать акров пшеницы, что не взошли, моя выдумка? А то, что у нас скотины почти не осталось на выгоне, тоже выдумка? И засуха тоже моя выдумка? Э, да что там говорить! — И он, горестно тряхнув головой, снова уставился в огонь.

Отец уже подумывал о том, чтобы бросить ферму, но мать умоляла его еще раз попытать счастья — только один раз! Она непоколебимо верила в нашу ферму. Дрова в камине уже прогорели, а она все еще уговаривала отца. Наконец отец поднялся с места и сказал:

— Ну что ж, попробуем снова кукурузу. Если на этот раз опять ничего не выйдет, тогда нам придется уходить.

Он взял лопату, сгреб в кучу угли и засыпал их золой. На ночь мы всегда засыпали угли золой, чтобы они тлели до утра. Но иногда к утру все угли прогорали, и кому-нибудь из нас приходилось бежать к Андерсонам и просить взаймы спички. Это поручалось всем, кроме Джо. Его посылали только один раз; он ухитрился застрять у Андерсонов и позавтракать, а на обратном пути довольно удачно поджег два участка луга, принадлежавших мировому судье.

Итак, мы принялись готовить землю под кукурузу; отцу пришлось пахать то же поле тем же старым плугом. Я хорошо помню этот старый, помятый, погнутый плужок! Земля была очень твердая, а лошади — голодные. Нам очень нужна была хорошая рабочая лошадь. Как раз такая лошадь была у одного соседа — Смита.

— Ты только заведи ее в борозду, — хвастался Смит отцу, — потом ее оттуда не выгонишь!

Отцу очень хотелось заполучить такую лошадку. Смит предложил обменять свою на нашу чалую верховую кобылу. Эта кобыла откуда-то забрела к нам на выгон: мы заявили об этом, но никто за ней не явился, так она и прижилась у нас. Па согласился на обмен, и сделка состоялась.

И вот отец впряг свою новую лошадь в плуг. Действительно, она великолепно встала в борозду, но на этом все и кончилось.

— А ну, пошел! — крикнул отец, взявшись за ручки плуга и подхлестнув смитовскую лошадь вожжами.

Лошадь затанцевала на месте, притом ритмично, но постромок так и не натянула. Отец снова огрел ее вожжами. Тогда, она принялась лягаться, и в голову отца полетели огромные комья глины, прилипшей к ее задним копытам. Отец рассвирепел. Схватив скребок для чистки плуга, он минуты две без передышки методично охаживал лошадь по ребрам, но она просто плюхнулась в борозду. Отец снова схватил скребок, ударил ее по крупу, двинул по спине, пырнул в бок, затем с остервенением швырнул в нее скребком и в полном изнеможении уселся отдыхать. Переведя дух, он принялся изо всех сил тянуть лошадь под уздцы. В этот момент появился Дейв вместе с Джо, вооруженным луком и стрелами. Джо ехидно спросил:

— Хорошо держит борозду, правда? Смит же говорил тебе, что ее оттуда не вытащишь!

Мне никогда не забыть, какое лицо было у отца в ту минуту. Взмахнув скребком, он свирепо кинулся на Джо, заорав:

— Чертов щенок! Тебя еще здесь не хватало!

Джо поспешно ретировался. Лошадь продолжала лежать в борозде. Из ее губ сочилась кровь. Дейв заметил это и показал отцу; тот разжал челюсти лошади и заглянул в рот. Во рту не было ни единого зуба. Отец осмотрелся — на земле зубов тоже не было. Он снова заглянул лошади в рот.

— У этой старой клячи давно уже нет зубов!

Отец тотчас же направился к Смиту и назвал его грязным, подлым, презренным обманщиком. Смит только ухмылялся. Отец уже перенес ногу через перекладину и посулил переломать Смиту все ребра, если только он подойдет к нему. Но Смит не подошел: видно, инстинкт самосохранения был в нем глубоко заложен. Вернувшись домой, отец поклялся немедленно пристрелить проклятую клячу и отправился за ружьем. Но кляча еще долго прожила у нас и умерла естественной смертью; только отец никогда уже больше не пытался на ней пахать.

Так или иначе, пахота началась. Отец работал от рассвета до позднего вечера. Как-то раз во время короткой передышки на поле за отцом прибежал Джо: у дома его поджидал полисмен. Отец вспомнил о чалой кобыле, которую он отдал Смиту, и ему стало не по себе.

— У него на чепраке какие-то буквы. Что они означают, папа?

Но отец не отвечал. Он крепко призадумался.

— И еще из кармана торчит какая-то штуковина. Дейв говорит, что это наручники.

Отец вздрогнул. По дороге домой Джо все порывался, поболтать насчет полисмена, но отец словно воды в рот набрал. Зато как только он узнал, что блюстителя закона интересовало лишь поголовье нашего скота, у него словно гора с плеч свалилась и он с величайшей готовностью отвечал полисмену восторженными: «Да, сэр», «Никак нет, сэр», «Именно так, сэр».

Пользуясь случаем, отец захотел поближе познакомиться с законом и начал выпытывать у полисмена:

— Представьте себе, сэр, что какая-то лошадь забрела на мой выгон или, скажем, на ваш выгон; я об этом заявляю, но никто эту лошадь не требует. Могу я тогда поставить на нее свое клеймо?

Полисмен, откинув голову, долго смотрел на крышу, припоминая всевозможные виды грабежей, с которыми ему приходилось сталкиваться, и наконец произнес:

— Конечно, можешь.

— Я так и знал, — ответил отец, — но городской адвокат сказал моему соседу Мелони, что нельзя.

— Нельзя? — И полицейский принялся хохотать так, что стены дома задрожали и слезы потекли по его жирным щекам. На секунду сдержав смех, он спросил: — Сколько же он с него взял за такой совет? — и снова принялся хохотать.

Так он и уехал, сотрясаясь от смеха. Готов побиться об заклад, что этот болван смеется и до сих пор.

Все благоприятствовало хорошему урожаю. Дождь выпадал как раз тогда, когда было нужно, и кукуруза росла прямо на глазах. Как приободрился наш отец! Надежда, казалось, вдохнула в него новую жизнь. Прохладными вечерами он прогуливался вдоль поля, любуясь молодыми початками, и прислушивался, как шуршат друг о друга поникшие листья, когда их раскачивает ветер. Он возвращался домой, исполненный надежд, и не мог ни о чем говорить, кроме ожидаемом урожая.

Работал он как вол, да и мы тоже не отставали. Из всех нас беспечно резвился только один Джо. Помню, однажды он нашел какую-то железную штуку на цепи. Такое ему никогда, не попадалось. Отец сказал, что это капкан, и объяснил его устройство. Джо были восторге — какая ценная находка! Само небо послало ему капкан для охоты. Действительно, он наловил им много всякой живности: трясогузок, попугаев, кур, но больше всего собак. Джо был прирожденным натуралистом, вдумчивым наблюдателем привычек и повадок всяких тварей — четвероногих и двуногих. Например, он заметил, что всякий раз, когда Джейкоб Липп бывал у нас, он, уходя домой, бежал вдоль забора, касаясь рукой верхушек столбов. Семейство Липпов только что приехало из Германии; их ферма прилегала к нашей. Джейкоб был старший из детей, толстый, веселый, говорливый мальчуган четырнадцати лет. Джо никогда особенно не интересовался обществом мальчишек моложе себя, поэтому он довольно свирепо отшивал этого молокососа. Кроме того, Джейкоб говорил только по-немецки, а — Джо только на чистейшем австралийском. И все же Джейкоб часто приходил к нам и продолжал посвящать Джо во все свои личные дела.

В тот день Джейкоб явился вместе со своей матерью, миссис Липп. Она пришла поболтать с нашей матерью. Правда, они не понимали друг друга, но это не имело для них особого значения. Впрочем, для женщин, видно, вообще не так важно, понимают они друг друга или нет. Во всяком случае, они хохотали все время и были в восторге друг от друга. А их сыновья тем временем затеяли во дворе ссору. Джейкоб, дыша в лицо Джо и оживленно жестикулируя, шпарил по-немецки со скоростью двухсот слов в минуту. Джо наконец показалось, что он понял Джейкоба.

— Ты что, драться хочешь? — спросил он.

Джейкоб продолжал что-то лопотать по-немецки.

— Ладно, будь по-твоему, — сказал Джо и сбил Джейкоба с ног.

Поднявшись, Джейкоб‚ казалось, стал лучше понимать Джо.

Он убежал в дом, а Джо, приложив ухо к щели в стене, стал подслушивать, но Джейкоб матери не пожаловался.

У Джо созрела идея: установить капкан на верхушке столба изгороди и поймать Джейкоба. Так он и сделал. И вот Джейкоб направился домой. Как всегда, он шел, касаясь рукой верхушек столбов: один, два, три… но на четвертом рука его угодила в капкан.

Ангелы небесные! Вряд ли кто-нибудь слышал, чтобы мальчик четырнадцати лет так орал! Он подпрыгивал, кидался на землю, словно заарканенная дикая лошадь, снова вскакивал, бегал вокруг, отчаянно пытался вырвать руку из капкана. Догадался ли он, что это был капкан, — трудно сказать. Миссис Липп, решив, что ее первенец сошел с ума, бросилась за ним. Наша мать понеслась вдогонку. Отец и Дейв присоединились к погоне, бросив повозку, нагруженную кукурузой. Им-то и удалось догнать Джейкоба и освободить его от капкана. Отец разломал проклятую машинку и отправился, на поиски Джо. Но Джо и след простыл.

А урожай мы собрали действительно неслыханный сто мешков кукурузного зерна! Но когда отец повез продавать его, оказалось, что рынок завален кукурузой. Как назло, все фермеры земного шара собрали в том году богатый урожай кукурузы, так что на заработок рассчитывать было нечего. В конце концов отцу предложили по десять с половиной пенсов за бушель, причем он сам должен был довезти кукурузу до станции. О, моя страна! Да еще из них же пять пенсов с бушеля за доставку! О, Австралия, мать моя!

Отец был вынужден продать зерно — ему было не под силу ждать повышения цен на кукурузу. Когда пришло письмо с чеком, он подсчитал и, жалобно взглянув на мать, пробормотал сквозь зубы: «Семь фунтов десять шиллингов!»

Глава 12. Свадьба Кейт

Наша ферма славилась тем, что у нас всегда устраивались танцы. Мы все умели танцевать, от Дэна и до самого младшего; не было ни одной фигуры, ни одного па, которых бы мы не знали. Нас научили еще в детстве. Мать была убежденной сторонницей раннего образования. Она всегда говорила: «Как хорошо, когда молодые люди умеют танцевать! Они могут принять участие в любом веселье; уж им-то не придется сидеть с глупым видом в обществе. Стыд смотреть, когда здоровые парни и неуклюжие, толстенные девки набьются в комнату во время танцев да так и просидят весь вечер в углу, ни разу ногой даже не пошевельнув». Она просто не представляла, как только некоторые матери могут воспитывать своих детей в подобном невежестве, и не удивлялась, что кое-кто из них так и не сумел выдать замуж своих дочерей.

Нам-то было за что благодарить мать. Мало того что она сама заботилась о нас — мы имели все, что нужно для светского воспитания: у нас была неограниченная свобода, сестренки, охочие до танцев‚ и как бы ни шли дела на ферме — пускай не уродилась кукуруза, не взошла пшеница, не удались тыквы, иссякла вода в колодце, — дома у нас всегда была гармоника. Она неизменно привлекала к нам молодежь. Бывало, по вечерам после тяжелого рабочего дня к нам частенько заходили Пэдди Мелони и колодезные мастера; они отодвигали стол, подхватывали девушек и плясали с ними до глубокой ночи.

Чуть ли не каждую неделю мать устраивала «бал». Если бы не отец, у нас были бы танцы каждый день. Но отец твердил, что от этого пляса вытаптывается глинобитный пол, и комната, того гляди, превратится в колодец. А когда начинаются дожди и пол заливает водой, вычерпывать ее приходится не кому-нибудь, а ему одному. Вообще отец умел во всем найти темные стороны. К тому же у него совсем не было слуха. Его неспособность оценить приятную мелодию зачастую нагоняла тоску на весь дом именно тогда, когда он мог бы быть самым веселым на свете. Иной раз отцу приходилось на полчаса оторваться от пахоты, чтобы загнать лошадь или какую-нибудь старую корову, и если он, войдя в дом испить воды, заставал Дейва или Сэл или кого-нибудь из нас с гармоникой в руках, он приходил в совершенную ярость.

— Или уж вам делать нечего, что вы все пиликаете на этой проклятой штуке? — кричал он.

Если мы немедленно не бросали гармонику, он вырывал ее из рук и вышвыривал в окно. Впрочем, если мы спокойно клали ее на место, он все равно хватал ее и так же остервенело забрасывал куда-нибудь. А потом весь вечер латал сургучом прорехи в ее мехах.

И все же, несмотря на сопротивление отца, мы все научились хорошо играть на гармонике. Нам это ничего не стоило. Мы учились друг у друга. Первой научилась Кейт. Она обучила Сэл. Сэл научила Дейва, и так далее. Учителем Кейт был Сэнди Тейлор. Каждый вечер, возвращаясь с поля домой, он всегда останавливался у нашей изгороди покалякать с Кейт насчет танцев. Девушки считали Сэнди первоклассным танцором — вальсировать с ним было одно удовольствие. Когда же тема танцев полностью исчерпывалась, Сэнди небрежно выдергивал волосок гривы своего коня и спрашивал:

— А как поживает гармоника?

И Кейт неизменно отвечала:

— Она у нас в полком порядке‚ — и, обернувшись в сторону дома, кричала Джо: — Джо-о! Принеси гармонику!

Джо не заставлял себя, долго ждать и немедленно появлялся с гармоникой. Сэнди в сотый раз принимался разглядывать гармонику со всех сторон, смеялся, какие ремни из кенгуровой кожи приделал к ней Дейв и как обклеены мехи полосками оберточной бумаги, чтобы не выходил воздух. Затем, перекинув левую ногу через луку седла, он вместо увертюры проходился по всем ее клавишам и принимался играть одну за другой всякие мелодичные песенки, вроде «Скалиста дорога до Дублина» или «Ветерок в ячмене», и так нажаривал без устали до самой темноты, пока не выходила мать и не приглашала зайти к нам поужинать; разумеется, он никогда не отказывался. После ужина Сэнди снова брался за гармонику, и начинались танцы.

Как-то раз в пятницу вечером Андерсоны устраивали бал. От нас были приглашены только Кейт и Дейв. Дейв очень этим гордился. Это было первое в его жизни приглашение! Как усердно он готовился к балу! Накануне вечером отец послал его отвести лошадей на верхний выгон. Дейв отправился туда в приподнятом настроении. Когда он выпустил лошадей в поле, солнце уже заходило. Кругом было тихо, только птицы щебетали, устраиваясь на покой. Дейв был преисполнен трепетом ожидания и предвкушения завтрашнего праздника. Бросив поводья на шею своего коня, он осмотрелся, выпрямился, сначала грациозно поклонился молодым деревцам направо, затем отвесил поклон пенькам налево и, мурлыча себе поднос какую-то мелодию, пустился в пляс по узенькой полоске поля, где не было травы, Раскрыв объятия, словно заключая в них прекрасную партнершу, он закружился как волчок. Потом остановился, перевел дыхание и, снова подхватив воображаемую партнершу, понесся с нею по полю. А младший Джонсон изумленно созерцал все это из-за изгороди; поглазев немного, он опрометью кинулся к нам домой.

— Миссис Радд! Миссис Радд! — крикнул он, подбегая к веранде.

Мать вышла из дома.

— Что с вашим Дейвом?

Мать похолодела.

— С ним что-то неладное.

— Бог мой! — воскликнула мать. — Что случилось?

Младший Джонсон замялся: он не решался сказать.

— Да говори же, что с ним? — простонала мать.

Младший Джонсон подошел поближе и выпалил:

— Он… сошел с ума!

— О господи!

— Истинно так, миссис Радд. Я только что видел его там, на вашем выгоне. Он начисто спятил!

В этот момент на дорожке показался Дейв. Он ехал, весело насвистывая какую-то песню. При виде его младший Джонсон поспешно ретировался.

Мать долго изучала Дейва мрачным, подозрительным взглядом, а затем принялась его выспрашивать.

— Да я просто повторял там фигуры танцев, — сказал Дейв, криво улыбаясь.

На свадьбе Кейт и Сэнди Тейлора мы по-настоящему оценили, какое счастье уметь танцевать. Мы с нетерпением ждали этого дня и без конца говорили о нем. Как мы радовались, что свадьба будет сыграна в нашем доме! Ведь это означало, что мы все будем гулять на ней. Наши мысли были так поглощены этим событием, что работа валилась из рук. Даже отец, казалось позабыв все свои невзгоды с кукурузой, не вспоминал о предстоящей тяжбе с Миком Бреннаком, который грозился взыскать с него половину стоимости за изгородь, разделявшую их участки.

Мать велела побольше запасти воды, чтобы гости могли утолить жажду. Сэнди впряг свою лошадь в салазки и отправился вместе с отцом и Джо к роднику за водой. Салазки представляли собой развилистый сук дерева — нечто вроде упрощенной тележной рамы, только без колес. К концу сука припрягалась лошадь, а задние концы развилины были скреплены перекладиной, чтобы бочка не вываливалась при подъеме в гору. Сэнди вел коня под уздцы и нес ведро. Отец шел впереди, расчищая дорогу от камней. Джо сидел верхом на бочке, чтобы она не опрокинулась. Меньше трех человек с салазками не управлялись.

Воду они привезли слишком «густую». Перед ними у родника побывал старый Андерсон и порядком взмутил ее, вытаскивая своего вола. Но отец насыпал в бочку побольше золы, и вода очистилась.

У каждого из нас было свое дело. Сэнди разбирал перегородку и украшал комнату ветками. Девочки с матерью готовили еду и оклеивали газетами стены. Отец собирал коровий помет и обновлял пол.

До свадьбы оставалось всего два дня, а дел было хоть отбавляй!

Отец месил смазку для пола, засунув руки в ведро выше локтей; с одной стороны от него лежала куча коровьего помета, с другой — куча песка и лопата. Дейв и Джо сжигали дохлую корову, только что околевшую перед самым домом, а Сэнди уехал в город покупать новые брюки из твида.

К нашему дому подъехал какой-то мужчина в длинном черном сюртуке с белым воротничком и новенькими крагами на ногах. Поговорив с отцом, он сошел с коня. Вид у отца был преуморительный — он распрямился и стоял, широко раздвинув руки, с которых капала навозная жижа. Из дома вышла мать? Незнакомец пожал ей руку — отцу он почему-то не захотел, — и они прошли в дом. Отец остался во дворе мыться.

Дейв послал Джо разузнать, что это за человек. Отец объяснил ему шепотом, что это пастор, мистер Макферсон, который будет венчать Кейт и Сэнди. Дейв присвистнул и подкинул дровишек в костер. Мать позвала его и Джо, но Дейв не пошел. Немного позднее он кинул еще поленце и тогда все же решил посмотреть, чем они занимаются в доме.

Подойдя к окну, Дейв заглянул в комнату. Не поверив своим глазам, он просунул голову поглубже. Все, кто были в комнате, стояли на коленях и что-то повторяли за пастором. Дейв обрадовался, что обошлись без него.

Занятное получилось молебствие! В тот самый момент, когда пастор произнес: «И не введи нас во искушение», в открытую дверь проскользнула здоровенная собака и хапнула со стола свежее мясо. Дейв, правда, успел ее перехватить у дверей и как следует наподдать. Отец только издал стон и заерзал на коленях.

После ухода пастора отец заметил, что вся его проповедь «Что посеешь, то и пожнешь» — сущая чепуха, и рассказал, как он однажды посеял в поле два бушеля ячменя, а собрал вместо этого здоровенный стог ржи.

Свадебный пир начался в три часа дня. Большинство гостей приехали еще до обеда. А Гамильтоны появились сразу же после завтрака. Один лишь Джим Маллинс прибыл к самому обеду.

А уж сколько было повозок! Все они даже не уместились во дворе.

Гости сидели рядком под изгородью, ожидая начала церемонии. Последним прибыл пастор. Входя в дом, он стукнулся головой о кенгуровый окорок, свешивавшийся с крыши веранды. Отец посмотрел на качавшийся окорок и сердито сказал Джо:

— Я же велел тебе снять его еще утром!

Джо отцепил окорок и огрызнулся:

— А куда я его перевешу? В другом месте его хапнет собака!

Отец попытался выдавить смешок и сказал громко, чтобы все слышали:

— А для кого же еще это мясо, как не для собак? — и поспешил спровадить Джо, прежде чем тот успел что-либо возразить.

Джо ничего не понял.

— Ты что же хочешь, чтобы все знали, что, мы едим кенгуровое мясо? — шепнул ему отец, засовывая окорок в мешок.

Только тут Джо смекнул, в чем дело.

Церемония началась. Все, кто мог, втиснулись в комнату, остальные глазели в окно и сквозь щели в стенах.

Миссис Мак-Дулан вывела Кейт из задней комнатки. Сэнди, сидевший у камина, поднялся и встал рядом с невестой. Все нашли, что Кейт выглядит очень мило. Какой был на ней подвенечный убор! Она походила на цветущее апельсиновое дерево, покрытое новой тюлевой занавеской. Сэнди тоже выглядел молодцом в новых твидовых брюках с ремнем из змеиной кожи, но потом он стал поеживаться и дергаться, когда в шею воткнулась булавка, которой Дейв приколол ему воротничок.

Пастор быстро покончил с церемонией, и тут поднялась суматоха — каждому хотелось первому получить поцелуй невесты. Верзила Джордж уверял, что первый поцелуй принадлежит ему, но Миссис Мак-Дулан говорила, что, не помешай ей ребенок, первый непременно бы достался ей.

Пришел черед веселью. Всю мебель вынесли во двор, и гости парами стали прохаживаться по комнате в ожидании танцев; впереди всех шествовали Кейт и Сэнди. Наконец один из колодезных мастеров потребовал музыки. Но наша гармоника была до того залатана, что из нее можно было извлечь только три ноты. Тогда Джим Бэрк вскочил на коня и поскакал домой за своим аккордеоном.

И начались танцы! Танцевали до самого утра. Кто не танцевал, в комнате оставаться не мог: весь пол был перепахан. А пылища стояла — не продохнуть! К утру комната напоминала скотный двор.

Свадьба получилась шикарная. Все соседи говорили, что такой в нашей округе еще не бывало.

Глава 13. Лето, в которое умер старый Боб

Солнце палило немилосердно. Стоял знойный летний день. Воздух струился, жара загнала кур под телегу, и даже пес в изнеможении заполз в дом и уснул на полу. А Дейв и отец при этой испепеляющей жаре расчищали поле за выгоном, обливаясь потом. Уже третью неделю они раскорчевывали новый участок — низинку, густо заросшую самшитом. И если в начале работы звон топора и стук кирки еще звучали для них как музыка, то теперь они уже больше ее не слышали.

Отец пытался не терять веселого расположения духа. Он бросил кирку на землю и, содрав мокрую рубашку, чтобы выжать ее от пота, сказал:

— Хорошенько пропотеть — полезная штука!

Дейв ничего не ответил. Не знаю, что он подумал; он только взглянул на отца, а пот застилал ему глаза, струился по носу и капал с него, как дождь с нашей крыши. Затем, поддернув штаны, он снова взялся за топор.

Дейв был философом. Он работал, пока топор со страшным свистом не сорвался с топорища. Топор мог бы затеряться в высокой траве, но отец остановил его ногой. Вряд ли он поступил обдуманно, если вспомнить, как он тогда подскочил. Пожалуй, это было самое примечательное событие за последние две и без того мрачные недели. Отец страшно рассердился — ведь надо было поскорее закончить расчистку. Он сетовал на свою горькую судьбу: ни одна работа не обходилась у него без неприятностей. А Дейв, тот даже обрадовался: теперь можно было полчаса посидеть в холодке, насаживая топор на топорище.

— Раз уж так получилось, пошли обедать, — горестно сказал отец.

По дороге домой он несколько раз посмотрел на безоблачное и раскаленное небо.

— Хоть бы дождик бог послал, — сказал он в пространство, и это прозвучало как издевка над молитвой.

Дейв промолчал. Впрочем, я не думаю, что отец ждал от него ответа.

Последним к обеду подошел Джо. Пот лил, с него градом. Он угонял от фермы чью-то корову, забредшую на наши посевы. Обычно в жару Джо совал под шляпу зеленые ветки, чтобы голове было прохладнее, и сейчас в его мокрых нечесаных волосах торчало несколько эвкалиптовых листьев.

— Отец, я прогнал корову, — сказал он, окидывая оценивающим взглядом все, что стояло на столе. — Она хотела перепрыгнуть через изгородь, да застряла там и повалила несколько столбов. Я бы ее как следует отдубасил, да под руками ничего не было, одна кукурузная ботва и навоз.

Затем, после безуспешной попытки насадить на вилку здоровенную муху, кружившуюся над его тарелкой, он принялся за еду.

Но мясо оказалось, мягко выражаясь, не первой свежести, и мы встали из-за стола голодными… Тут Джо торжественно объявил, что знает одно местечко, где есть много яиц, и куда-то умчался.

Яиц у нас на ферме было мало: нам слишком часто приходилось резать кур из-за недостатка мяса. Больше трех-четырех кур одновременно у нас никогда не водилось. Поэтому легко представить себе нашу радость, когда Джо вернулся с полной шляпой яиц! Он чувствовал себя героем, а мы смотрели на него прямо как на спасителя.

— Какой молодец! — воскликнула мать. — Где ты их достал? Смотрите, целая куча!

— А я их месяца три назад припрятал. Давно нашел одно гнездо. Думал, помолчу до поры до времени, пока они не понадобятся.

В этот момент одно яйцо выпало из шляпы и хлопнулось об пол.

Дейв вскочил с места, чуть не опрокинув стол, и кинулся к двери, зажав нос рукой и метнув свирепый взгляд на Джо, показывая всем своим видом. как глубоко он презирает брата. За ним удалились и остальные. Только отец мужественно продолжал сидеть — его не так-то легко было сдвинуть с места. Да и у Джо нервы были крепкие.

— Это только одно попалось испорченное, — заверил он, направляясь с яйцами к огню, где стоял котелок.

Тут отец, так долго хранивший величественное спокойствие, не выдержал.

— Щенок! — заревел он. — Сейчас же выбрось эту дрянь!

Джо унес яйца во двор, перепробовав их все, но я что-то не помню, чтобы нашлось хоть одно хорошее.

Отец заглянул в бочку — в ней почти не осталось воды, и он снова пробормотал что-то вроде молитвы. Расчистку в тот день он решил больше не продолжать, а вместо этого обнести новый участок проволокой. Столбы были уже вкопаны, и Дейв вместе с сестрой Сарой просверлили в них дыры для проволоки. Отец очень ценил Сару и говорил, что она не уступает любому мужчине. Она умела все: и рубашку сшить, и яму выкопать. Мускулы на руках у нее были что надо, а ноги просто могучие!

Если вы хотите получить истинное удовольствие, займитесь натягиванием проволоки на столбы. Но отец все перепутал: толстую проволоку, предназначенную для верхнего ряда, он протянул в самые нижние дырки. Лишь на двенадцатом, а может, на пятнадцатом столбе мы обнаружили ошибку. Со свирепой неторопливостью мы принялись вытягивать проволоку назад, причем отец не переставал браниться себе под нос.

Наконец все у нас пошло на лад. Мы тянули проволоку пролет за пролетом, а отец то и дело поглядывал на сверкающее небо, ища в нем признаки дождя. Вдруг он увидел, что какой-то рыжий бычок тянется к его жилетке, висевшей на сучке низенького деревца. Отец закричал. Бычок высунул язык и лизнул жилетку. Отец велел Джо отогнать бычка. Джо побежал, бычок тоже, но только быстрее, унося с собой наполовину проглоченную жилетку, некогда составлявшую часть материнской шали. Если бы лохмотья и бахрома были чуть-чуть подлиннее, бычок мог бы наступить на них и вытянуть жилетку изо рта, но этого, увы, не произошло. Джо гнался за рыжим бычком, решив, видимо, преследовать его, покуда тот не бросит жилетку. Впрочем, бежал он за ним на почтительном расстоянии.

Отец и Дейв наблюдали за погоней, пока преследуемый и преследователь не скрылись в овраге. Отец отпустил что-то насчет сообразительности Джо, и мы снова принялись натягивать проволоку. Мы уже приближались к угловому столбу, отец подошел к последнему пролету, как вдруг послышался адский топот. Прямо на нас с диким мычанием неслось целое стадо коров — голов пятьдесят, а то и больше. Они взбрыкивали ногами, как это иногда делают коровы, резвясь после сильного дождя. За ними по-прежнему на почтительном расстоянии бежал Джо, оглашая воздух громким собачьим лаем: Джо любил острые ощущения!

Это стадо давно привыкло свободно проходить между столбами. Могло ли прийти в голову насмерть перепуганным коровам, что промежутки между столбами затянуты проволокой?.. Дейв застыл, разинув рот. Отец только простонал.

Концы проволоки со свистом вырвались из его рук, прихватив с собой клочок его уха. Стадо налетело на проволоку. Несколько коров перекувырнулись, другие запутались в проволоке ногами, третьи зацепились за нее рогами. Они оттащили проволоку метров на двадцать-тридцать, закрутили ее вокруг деревьев и выворотили начисто немало столбов.

Что творилось с отцом! Он махал руками, кричал, бранился. Дейв предпочел отойти в сторону. Вскоре появился Джо, победоносно размахивая изжеванным куском жилетки.

— Здорово я их, отец? — торжествующе крикнул он.

Пот градом катился по его лицу — можно было подумать, что у него на макушке вдруг забил ключ.

Отец попытался отстегнуть свой ремень и одновременно схватить Джо за воротник, но Джо увернулся и пустился наутек.

Это событие крайне омрачило наше настроение. Отец заявил, что с него хватит, что он устал от этой канители и больше пальцем не пошевелит. Дейв попытался его успокоить, а потом побрел вдоль изгороди, отдирая обрывки шкуры и клочья шерсти, приставшие к погнутой и покореженной проволоке…

Наступил вечер, мы уже ужинали, когда пришел Боб Ран, одинокий старик фермер, живший в двух милях от нас. Он обычно приходил к нам со своей газетой в те вечера, когда привозили почту. В грамоте Боб не смыслил, поэтому газету всегда читал ему отец. Сами-то мы газет не выписывали.

Боб сообщил, что за горой собираются тучи. Отец вышел на двор, оглядел небо и, в который раз за этот день, снова по-своему помолился о дожде. Затем он взял газету, и мы все уселись вокруг стола послушать его.

— Так это же газета Мак-Дулана, Боб! — воскликнул он.

Боб запротестовал.

— Да как же, старина? Смотри, тут его адрес.

Боб нагнулся и «прочел» адрес.

— Нет, это моя газета. Тут всегда так написано.

Вот насмешил нас старый Боб! Все же отец развернул газету. Но не прошло и пяти минут, как лампа стала гаснуть — она была почти пустая. Сара догадалась налить в нее воды, чтобы поднять уровень керосина до фитиля, но этого хватило ненадолго, а керосина в доме больше не было. Тогда отец перешел к камину и, присев на корточки, продолжал читать при свете его огня.

Он монотонно прочитал газету от первой до последней строчки, по два раза повторяя сообщения о грабежах и убийствах. А тучи, которые, как уверял Боб, надвигались на нас, тем временем принесли с собой настоящую бурю. Поднялся ветер. Гигантский эвкалипт позади нашего дома начал раскачиваться и зловеще трещать, издавая те странные всхлипывания и стоны, что в ненастную ночь наполняют ужасом сердца сельских ребятишек. Сквозь щели в досках сверкнула молния. Старый Боб поспешил добраться домой, пока не полил дождь, и словно провалился в чернильной темноте.

— Начинается! — сказал отец, закрывая за Бобом дверь.

Гроза разразилась внезапно. Неистовый порыв ветра заставил содрогнуться наш домишко. Яркая вспышка молнии озарила все щели, затем последовал оглушительный раскат грома, от которого, чуть не развалился дом.

Подбежав к задней двери, отец припер ее плечом. Дейв стоял у передней двери. Сара сидела на кушетке, обнимая мать, и уговаривала ее не бояться. Ветер продолжал неистовствовать, казалось, у него была одна цель — снести наш дом. Один порыв за другим сотрясали стены. Дети кричали и плакали. Отец что-то громко говорил, но никто не мог разобрать ни одного снова. Вдруг послышался страшный треск. Мы сразу поняли — это рухнул эвкалипт. В конце концов не выдержала и крыша. Несколько раз ее края (а вместе с ними и наши шевелюры) вздымались и с грохотом падали на свое место. И вдруг ее снесло всю целиком, в одно мгновение, сорвало будто ленту, и мы остались, испуганные и растерянные, среди стен, без крова над головой. Внезапно ветер стих. Хлынул дождь. Всю ночь он нещадно поливал нас.

Наутро Джо сбегал к новой изгороди, принес отцовский топор и снова было припустился бежать, но вдруг вспомнил.

— Отец, — крикнул он, — там в овраге лежит старый Б-боб!

Отца Даже перекосило.

— Честное слово, лежит! Я бы его не заметил, да собака унюхала.

— Скорее покажи, где он!

Джо повел его к Бобу.

— О господи! — вскричал отец, не сводя глаз с тела, распростертого на, земле. — Бедняга Боб, бедный старина!

Джо поинтересовался, отчего же он умер, но отец только повторил: «Бедняга Боб!»

Дейв привел повозку, и мы отвезли останки Боба домой.

Отец так и не разобрался в причине смерти старого фермера. Вероятнее всего, его убила молния. Он обследовал его тело и после долгих размышлений заявил матери: старый Боб наверняка никогда уже больше не встанет.

Покойник в доме — событие немалое. Мы были очень горды, что могли первыми сообщить всем о смерти старого Боба. Похоронили мы его на его же ферме под эвкалиптом, где многие годы по ночам гнездилось семейство попугаев.

— Вот и компания для бедного Боба, не будет скучно лежать в могиле, — сокрушенно сказал отец.

Глава 14. Дэн вернулся домой

Как-то вечером после работы — были горячие дни молотьбы — мы сидели за столом. Отец лежал на кушетке и о чем-то размышлял. Вдруг он спросил Джо:

— Сколько это будет: семьсот бушелей[7] пшеницы по шесть шиллингов бушель?

В нашей семье Джо считался самым башковитым. Не без напускной важности он взял свою грифельную доску.

— Как ты сказал и семьсот мешков?

— Бушелей! Понимаешь, бушелей!

— Семьсот буш-шелей пшеницы… Пшеницы, правильно?

— Ты что, оглох! Ну да, пшеницы!

— Так, значит, пшеницы… Почем, ты говоришь? По шесть шиллингов бушель.

— Шесть шиллингов бушель? Гм… Так мы не решали. Нам учительница показывала, как считать, если ну… в общем… за бушель.

— Ладно! Пусть будет шесть шиллингов за бушель.

— Значит, семьсот бушелей пшеницы по цене шесть шиллингов за бушель. А что ты хочешь узнать, отец?

— Сколько это будет всего, конечно.

— Как всего? В деньгах, что ли?

— В деньгах, черт возьми, в деньгах! — Отец уже повысил голос.

Некоторое время Джо напряженно думал, затем принялся писать цифры и вычислять. Он стирал, снова писал и снова стирал, а мы следили за ним, завидуя его учености. Наконец записал полученный результат.

— Ну, и сколько получилось всего? — спросил отец.

Джо откашлялся, мы затаили дыхание.

— Девять тысяч фунтов!

Дейв громко расхохотался. Отец презрительно произнес: «Тьфу» — и отвернулся к стенке. Джо снова уставился на грифельную доску.

— А, я немного ошибся! — воскликнул он. — Забыл разделить на двенадцать, перевести в фунты! — и сам рассмеялся.

Он снова принялся писать и стирать, писать и стирать и наконец громко и решительно произнес:

— Четыре тысячи, сотен нету, двадцать фунтов, четырнадцать шиллингов и еще…

— Ну и болван же ты! — буркнул отец и, вскочив с кушетки, пошел спать.

Мы все тоже отправились на боковую.

Только мы улеглись, как залаяла собака, и на дворе раздался топот копыт. Потом звякнула уздечка, глухо шлепнулось седло о землю, словно кто-то бросил камень, затем послышался удар и жалобный вой собаки. Мы лежали, прислушиваясь.

— Никак, все уже спят? — спросил кто-то у двери, и мы сразу поняли, что это вернулся Дэн.

Отец и Дейв вскочили с кровати в ночных рубашках и бросились открывать ему дверь. Мы, конечно, тоже все повскакивали встретить брата. На этот раз Дэн долго отсутствовал. Когда лампа наконец загорелась, мы принялись его разглядывать. Он сильно изменился, отрастил себе длинные бакенбарды и стал на несколько дюймов выше отца.

Отец был просто счастлив. Он развел огонь, вскипятил чаю и проговорил с Дэном чуть ли не до рассвета. Па рассказывал об урожае, о плотине, которую правительство обещало построить, с замечательной траве на выгоне, а Дэн — о необъятных, выжженных солнцем степях, об овцеводческих фермах в глубине страны и о парнях, с которыми он там повстречался. Когда он принялся рассказывать, как ему довелось стричь овец рядом с прославленными стригалями Проктором и Энди Персолом, как он обогнал всю артель на полбарана, у отца заблестели глаза, а Джо разинул рот от удивления.

Отец взирал на Дэна с нескрываемым восхищением.

Дэн сказал, что пробудет дома несколько дней, а потом снова отправится на запад. Отец уговаривал его остаться и работать вместе с нами на ферме, но Дэн только посмеивался и качал головой.

Каждое утро Дэн отправлялся вместе с отцом на пахоту. Весь день отец ходил за плугом, а Дэн весело шагал рядом по борозде и все рассказывал, рассказывал. Иной раз он и сам брался за плуг — тогда отец принимался чесать язык.

Отец просто полюбил общество Дэна.

Так прошло несколько дней. Дэн по-прежнему сопровождал отца в поле, но уже не ходил рядом с плугом взад и вперед, а выбирал местечко в тени и заговаривал с отцом, только когда упряжка проходила мимо. Бывало, что Дэн вообще не откликался — он засыпал, — и тогда отец начинал тревожиться, уж не заболел ли он. Однажды папаша посоветовал ему пойти домой и хорошенько отдохнуть. Дэн, конечно, послушался. Он растянулся на кушетке, покуривал, плевал на пол и пиликал на гармонике — той самой старенькой гармонике, которую он когда-то выиграл в лотерее.

С этого дня Дэн уже больше не подходил к плугу. Он сидел дома, пил брагу и услаждал слух женщин музыкой. Изредка вставал с кушетки, подходил к двери и смотрел, как отец тащится по полю за плугом. Постояв несколько минут, он зевал и выражал удивление, какого черта старик надрывается в такую жару, и снова устало заваливался на кушетку. Зато каждый вечер, когда отец, кончив работу, приводил лошадей в конюшню, Дэн обязательно выходил поглядеть, как старик их распрягает.

Прошел месяц. Отец несколько охладел к Дэну‚ а Дэн уже не заговаривал об отъезде.

Как-то раз коровы Ардерсона забрели к нам во двор и сгрудились вокруг стога сена. Отец увидел их с поля и стал кричать, чтобы кто-нибудь из домашних прогнал коров, но его никто не услышал. Бросив плуг, отец прибежал во двор, отогнал коров от сена, швыряя в них камнями и пустыми бутылками, а потом стал их так охаживать вилами, что скотина в панике заметалась по двору, ища выхода: добрая половина коров повисла на изгороди и смяла проволоку. Целый час отец чинил изгородь, а, затем подошел к веранде и свирепо спросил мать:

— Ты что, оглохла?

Мать заверила, что ее слух в полном порядке.

— Почему же ты не слышала, как я кричал с поля?

— Дэн играл на гармонике, потому я, видно, и не расслышала, — предположила мать.

— А, черт бы побрал его гармонику! — рявкнул отец и так пнул любимого котенка Джо, который ласково терся об его ногу, что тот полетел через всю комнату.

Дэн признался матери, что жизнь на ферме кажется ему очень однообразной и ему хочется немного развлечься охотой. Он отправился в лавку, купил охотничьих патронов, записал их на счет отца и стал упражняться в стрельбе. Для начала он всадил с порога дома двадцать пуль в стену сарая. Затем пристрелил неподалеку от скотного двора двух коал, затратив на это еще двадцать патронов, и приволок свою добычу к двери дома. Там они пролежали до тех пор, пока от них не пошел дурной запах. Тогда отцу пришлось самому вытаскивать их в овраг.

В общем, отец почему-то вдруг невзлюбил Дэна. Теперь он с ним почти никогда не разговаривал, да и с нами, за столом, тоже. Странный он был человек, наш отец. Мы, например, никак не могли его понять. «Подумать только, приехал Дэн, а отец так с ним обращается!» — то и дело сетовала Сэл. Она просто боготворила Дэна. Ей вообще было свойственно преклонение перед сильной личностью.

Однажды вечером отец явился к ужину позднее обычного, усталый и измотанный. День у него выдался на редкость тяжелый, а тут, как на беду, Капитан отдавил ему ногу, когда отец снимал с него хомут, ну и содрал ноготь с большого пальца.

Ужин еще не был готов, но столовая была уже занята. Дэн обучал Сэл танцевать шотландский танец. Они носились по комнате под собственную музыку. Отец остановился в дверях и смотрел на них, а глаза его наливались кровью.

— Эй, ты! — гаркнул он на Дэна. — Хватит! С меня довольно!

Сэл и Дэн так и застыли в изумлении.

— Папа! — крикнула Сэл.

Но отца уже нельзя было унять.

— Вон отсюда! — заревел он, схватив Дэна за плечо и выталкивая его из комнаты. — Хватит тебе есть мой хлеб, дармоед! Убирайся ко всем чертям!

Дэн отправился к Андерсону; тот взял его к себе и продержал с неделю. Но Дэн обставил Андерсона в какой-то новой карточной игре, после чего ему снова пришлось отправиться на запад.

Глава 15. Наш цирк

Дейв побывал в городе и «заболел» цирком. Пока мать и Сэл занимались постирушкой, он сидел возле корыта и бредил наездниками и акробатами. Целых три недели подряд он каждый день взахлеб рассказывал о цирке Джо, после чего Дейв очень вырос в его глазах.

Шел дождь. Мы все были дома. Сэл сидела на кушетке со своей гармоникой. Отец примостился на краешке каменной плиты с одной стороны камина, Дейв напротив него; они задумчиво глядели на догорающий огонь и сосредоточенно слушали музыку. У их ног свернулся калачиком насквозь промокший, дрожащий пес. Мать сидела за столом, подперев ладонью щеку; она тоже наслаждалась музыкой и о чем-то мечтала.

Сэл играла, пока гармоника не сломалась. Наступила тишина. Дейв поворошил головешку в камине и заговорил с отцом:

— Па, а что, если нам самим устроить цирк?

Отец только усмехнулся.

— Ты-то как думаешь?

— Хм… — Отец помолчал, снова усмехнулся и проговорил: — Что ж, можно попробовать.

В разговор вмешалась Сэл:

— Цирк! Воображаю, что у вас будет за цирк!

Дейв рассердился.

— Ничего, и ты поскачешь верхом на рыжей телке, как вчера. Пусть люди посмотрят! — огрызнулся он.

Сэл вспыхнула.

— Если Пэдди Мелони согласится принять участие, — продолжал Дейв‚ — все будет как надо. Еще и деньжат подзаработаем.

— Дельно! — обрадовался отец. — Отлично придумано. Давайте готовиться. Брезент для палатки и старые мешки у нас всегда под рукой.

Дейв был в восторге. Они немедля побежали во двор выбирать место для цирка. Когда они вернулись, вода текла с них ручьями, еще сильнее, чем с нашей собаки.

И вот в один прекрасный день на нашем дворе вырос цирковой шатер. Он привлек к себе всеобщее внимание. Со всех концов к нам приезжали люди подивиться. У нас побывали и дядюшка Андерсон, и оба Джонсона, и много других соседей. А упрямая лошадь Смита, которая привыкла каждый день проезжать мимо нас, увидев загадочное сооружение, так и застыла посреди дороги. Когда Смит хорошенько подхлестнул ее, она понеслась и, зацепившись за пень, опрокинула рессорную тележку.

Наш шатер был сделан из мешков и веток кустарника. Отец, Дейв и Пэдди Мелони провозились над ним целых два дня.

Все мы помогали сооружать цирк. Отец мастерил скамейки из досок и кольев, Джо набрал жестянок из-под джема, а мать налила в них жир и свила фитильки из тряпки.

Весть о нашем цирке пронеслась по всей округе, все с нетерпением ждали его открытия. И вот этот день наступил. Большой костер у ворот, видневшийся с дороги, освещал вход в цирк.

Отец встал у входа, чтобы получать со зрителей деньги. Первыми прибыли Андерсоны в количестве одиннадцати человек. Они не пошли прямо в шатер, а топтались у входа. Потом старый Андерсон как-то бочком подошел к отцу и что-то шепнул ему на ухо.

— Ладно, так уж и быть, проходите, — сказал отец и пропустил все семейство бесплатно.

Затем приехали Мелони; так как Пэдди был членом нашей труппы, они тоже прошли без билетов, да еще расселись в первом ряду.

Потом подошли Джим Браун, Сэм Холмс, Вальтер Натт, Стив Бёртон и с ними еще восемь человек. Отец им всем был должен деньги за вязку снопов, о чем они не забыли.

— Проходите! — пригласил их отец, и вся компания прошла бесплатно.

Шатер быстро заполнился зрителями. Всем не терпелось поскорее увидеть представление.

И вот на арене появился прилизанный Пэдди Мелони и позвонил в колокольчик, что вешают на шею коровам.

На арену выехал Дейв, босой, простоволосый, в красной рубахе и штанах ослепительной белизны. Он стоял на спине нашего старого мерина Неда и держался поистине царственно. Его встретили громом аплодисментов. Но изнуренный работой конь никак не хотел переходить в галоп и лениво трусил вокруг «арены». Дейв погонял его криками, усердно балансируя и пытаясь сохранить равновесие, которое было явно неустойчивым. Пэдди Мелони подхлестнул Неда веревкой. Но Нед был бит не раз, на него это не подействовало. Он все более и более замедлял шаг и наконец стал как вкопанный, задрав хвост. Дейву пришлось спрыгнуть, чтобы избежать падения. В сердцах стукнув мерина по морде, Дейв увел его «за кулисы», сопровождаемый громкими криками публики.

Пэдди обратился к зрителям с краткой речью:

— Потрясающий номер нашей программы! Уложит вас прямо на месте. Минутку терпения, друзья, и вы увидите нечто!

На арене появился Джо спиной к публике, таща за веревку «нечто», как видно, очень упрямое.

— Ко мне! Вперед! — кричал Джо, дергая веревку, но «нечто» упиралось. — Эй, поддайте там ему!

И на арену вытолкнули нашего ручного кенгуру; он полетел вверх тормашками и шлепнулся наземь, подняв клубы пыли. За ним ворвалась свора разъяренных собак. Кенгуру вскочил и запрыгал вокруг сцены. Собаки с громким лаем погнались за ним.

— Пошли вон! На место! — заорал Джо, но собаки его не слушались.

Зрители повскакивали с мест и с большим интересом наблюдали за этой сценой, Собаки вцепились в кенгуру и поволокли было его из земле, но тут вмешался отец и принялся так поддавать им ногами под бока, что они подлетали чуть не до «купола цирка». Пока Джонсон выговаривал отцу за то, что тот покалечил его полосатого пса, кенгуру проскользнул в отверстие палатки и понесся в дом, прямо в спальню; юркнув в кровать, он улегся среди кучи младенцев и дамских шляпок.

Когда улеглась суматоха, Пэдди Мелони вновь позвонил в коровий колокольчик и на арену выехал Дейв вместе с нашей любимой овечкой Поджи. Поджи сидела на лошади верхом, откинувшись головой на грудь Дейва и поджав передние ноги. Дейв стоял над ней с ножницами в руках. Суть номера заключалась в том, что Дейв должен был на полном ходу остричь Поджи.

Пэдди отогнул лошадь хлыстом, и она пошла легким галопом: рамп-ти-ди, дам-ти-ди… Весь первый круг Дейв с трудом сохранял равновесие, уморительно дергаясь и изгибаясь, но все же наконец обрел устойчивость. Лихо взмахнув ножницами, он погрузил их концы в густую шерсть на брюхе, но не рассчитал и прошелся по коже. Поджи заблеяла: «Бээ-эээ!» — и стала брыкаться. Дейв начал терять равновесие. Ножницы выпали у него из рук. Публика гоготала. Дейв спрыгнул с лошади, но зацепился штанами за рожки овцы. Вот это был номер! Дейв повис на одном боку лошади, Поджи болталась на другом. Дейв кричал, да и Поджи закатила хорошенький концерт. Лошадь остановилась, захрапела и бешено стала кружиться, пока несколько человек не схватили ее за уздечку.

Дейв больше не повторял своего номера. Он убежал, придерживая штаны.

Представление прошло с большим успехом. Публика получила огромное удовольствие и выразила желание еще раз посмотреть все номера. Брюзжали только Мелони. Они заявили, что этот цирк — сплошное надувательство, и поносили отца последними словами за то, что он не поделился с Пэдди выручкой — тремя шиллингами и шестью пенсами, собранными у входа.

Глава 16. Джо остался за хозяина

Сорванец Джо был прирожденным натуралистом. Вместо того чтобы выпалывать сорняки или копать картофель, он тратил все свое время на занятия совсем иного рода: клеймил коал и бэндикутов[8], ловил гоанн, отрывал им хвосты или попарно связывал их ремешками, а затем выпускал на свободу. Выгон был полон гоанн, бегающих в упряжках, и клейменых коал — все это было дело рук Джо.

Интересовали его также змеи. Джо любил ковыряться среди бревен и под изгородями, разыскивая редкие экземпляры пресмыкающихся. Когда ему удавалось поймать хорошую змею, он тотчас сажал ее в клетку, где она жила До тех пор, пока не подыхала или не уползала оттуда; бывало и так, что отец выкидывал ее вместе с клеткой.

Однажды, когда ни отца с матерью, ни Сэл не было дома, Джо притащил черную змею длиной чуть ли не в полтора метра. Это была настоящая красавица — скользкая, подвижная, увертливая! Джо нес змею за хвост, и голова ее болталась у его голой ноги. Змея так и норовила укусить Джо, но он отлично знал все змеиные повадки.

Клетки у него не было — последнюю отец сжег, и Джо ходил по комнате, не зная, куда девать свое сокровище. Из спальни вышла кошка; мяукая, она побежала за ним, надеясь поживиться змеей. Джо отогнал кошку, но она не уходила и потянулась лапкой к змее. Змея ее укусила. Кошка зашипела, подпрыгнула и, выгнув спину, вылетела из комнаты. Джо захихикал и мысленно прикинул, долго ли кошке осталось жить.

Мимо проезжал преподобный Макферсон, он направлялся крестить новорожденного на ферму Макензи и заехал к нам напиться. Улыбнувшись Джо, он справился о здоровье.

— П-п-подержите эту ш-ш-штуку, — сказал ему Джо, протягивая змею, которая извивалась в его руке и кусала воздух. — Я п-п-п-ринесу вам воды.

Увидев, что это за «штука», мистер Макферсон в страхе отпрянул и, оступившись, упал на собаку, лежавшую позади него в тени. Блуи тяпнул его за ногу. Пастор вскочил и, преследуемый псом, ринулся к своей лошади.

Джо еще крикнул ему вслед:

— Заходите!

Тут вернулись Сэл с матерью, стали готовить чай, конечно, отругали Джо за его штуки, и он отправился играть со змеей во двор. Сначала он выпустил ее, потом снова хотел поймать за хвост, но змея поймала его за палец.

— Ай, она меня укусила! — крикнул Джо, побледнев.

Мать завопила, Сэл кинулась звать отца, а змея бесшумно уползла.

На крик к нам завернул старый Андерсон, проезжавший мимо на своей кобыле. Он осмотрел палец, выдавил из ранки немного крови и уже перевязывал руку Джо, когда прибежал отец.

— Где он? Ах ты щенок! Негодный мальчишка!

— Я не виноват… — захныкал Джо.

Андерсон вмешался. Он сказал, что сейчас не время препираться, и велел отцу взять его лошадь и немедленно ехать за Суини, трактирщиком в Кенгуру-Крик. Суини пользовался репутацией исцелителя змеиных укусов. Отец вскочил на кобылу и уже было тронулся в путь, но у ворот кобыла Джин уперлась и дальше не пошла. Отец спрыгнул с седла и прибежал обратно.

— Помрет ведь мальчишка! — крикнул он Андерсону, вбегая в комнату.

— Давай отрубим ему палец! — предложил Андерсон.

Джо совсем обмяк. И как только Андерсон схватил его и положил палец на чурбан, а отец взял молоток и ржавую тупую стамеску, Джо встрепенулся.

— Нет, нет, не дам! — визжал он, брыкаясь и отбиваясь, как старый воинственный кенгуру.

Но Андерсон не выпускал Джо и с помощью Сэл держал на чурбане его палец, а отец осторожно приставил к нему стамеску и стукнул молотком. Только удар пришелся мимо пальца. Джо подпрыгнул и после короткой, но отчаянной борьбы вырвался и убежал.

Андерсон совсем бегать не мог, да и отец был немногим резвее, Сэл босиком бегала, как борзая, но пока она стягивала с себя башмаки, Джо уже исчез в зарослях кукурузы.

— Скорее! — заорал отец, и все трое бросились вдогонку за пострадавшим.

Они прочесали кукурузное поле от края до края, но Джо и след простыл. Наступила ночь. Поиски продолжались. Люди звали его без конца, но в ответ доносилось лишь призрачное эхо, шелест листвы, ленивое громкое бурчание коалы да ржание коня на выгоне.

К полуночи они отказались от дальнейших поисков и вернулись домой. Не ложась спать, они сидели и тщетно вслушивались в ночную тишину.

Той ночью к нам заехал черный австралиец Виски с фермы Билсона; он вел своему хозяину в город коня и попросил отца пустить его переночевать. Отец оставил его у нас. Виски лег на кровать Дейва, а Дейв на кушетку.

— Если Джо еще не номер и к утру вернется, не знаю, где он будет спать, — заметил Дейв.

И что вы думаете? Джо действительно вернулся. Было еще темно, когда он, крадучись, прошел через черный вход и тихонько залез в постель.

Проснувшись на рассвете, Джо ткнул в бок своего соседа по кровати:

— Дейв, Петухи пропели!

Но сосед не подавал никаких признаков жизни. Джо снова ткнул его.

— Дейв, все куры пошли в школу.

Никакого ответа.

Дневной свет пробивался сквозь щели в стенах дома. Джо присел На кровати — а спал он у стенки, — посмотрел на своего компаньона и, хихикнув, спросил:

— Дейв, кто это так тебя перепачкал ваксой?

Ухмыляясь во весь рот, Джо немного посидел, затем встал, вытащил из-под подушки штаны и стал их натягивать. Он уже успел всунуть одну ногу в штанину, как взгляд его упал на пару черных ступней, торчавших из-под одеяла. Джо с изумлением посмотрел на них, затем перевел взгляд на черное лицо и опрометью кинулся к двери, но запутался в штанах и упал. Виски давно уже проснулся и добродушно улыбался ему.

— Ты чего испугался? — крикнул он ему вслед, улыбаясь еще шире.

Джо бросился в спальню и нырнул в родительскую кровать между отцом и матерью. Отец проснулся, выругался, пяткой наподдал Джо и прижал его к стене:

— Ах ты дьяволенок! — шлеп! — Как ты смел, — шлеп! — убежать от меня вчера? — шлеп! — А? — шлеп!

Конечно, отец был без памяти рад видеть Джо целым и невредимым. Да и мы не представляли себе нашу ферму без него.

Но по-настоящему мы оценили таланты Джо, когда отец с Дейвом уехали на охоту за кенгуру. Присутствие мужчины в доме было огромной поддержкой для матери и Сэл, пусть даже этот мужчина был всего-навсего нашим проказником Джо.

Как он гордился своими мужскими полномочиями: наблюдал за фермой, сторожил посевы, не пускал соседних коров в наше поле, отгонял гоанн от входной двери, — словом, делал все, что наказывал отец. Джо понимал, что заменяет отца, и даже на время порвал свою старую дружбу с гоаннами.

И вот, когда ферма оставалась на попечении Джо, заявился Кейси. Это был словоохотливый, обтрепанный, беззубый старичок с бегающими глазками; вид у него был голодный, ходил он согнувшись, выставив вперед подбородок, совсем как горбун, хотя горба у него не было.

Такого занятного человека мы никогда еще не видывали. Он говорил смешной скороговоркой, зорко оглядывая своих собеседников. На бродягу Кейси не походил — при нем не было ни свэга, ни котелка, да и башмаки были ему чересчур велики. Он производил впечатление человека воспитанного: у порога он снял шляпу и низко поклонился матери и Сэл; они в этот момент сидели в комнате и шили. Женщины вздрогнули от неожиданности и стали его внимательно разглядывать. Блуи, лежавший у ног матери, поднялся и заворчал. Он не привык иметь дело с воспитанными людьми.

Судьба жестоко обошлась с Кейси. История его жизни глубоко растрогала мать, и она предложила ему остаться у нас и пообедать.

— Благослови вас бог, — сказал он матери. — Я вам за это нарублю дров.

Он отправился к сараю, где были свалены дрова, и приступил к работе. Куча была огромной, топор тупой, но Кейси это не испугало. Работал он так усердно, что даже ни разу не распрямился; впрочем, куча дров от этого почти не уменьшалась. Он даже не слыхал, как Сэл позвала его обедать, — настолько он был поглощен работой. Пришлось Джо пойти и привести его.

Сидя за столом, Кейси стал разглядывать дыры крыши, через которые пробивались лучи солнца.

— Домишко-то прохладный, — заметил он.

Мать согласилась.

— В общем, лесная хижина.

— А что же тут удивительного? Мы ведь и живем среди зарослей.

Он принялся есть, не переставая весело болтать о том о сем, о разных фермах, об урожае, о былых временах, о трудных годах, о проволочных изгородях и о падеже скота. Старичок Кейси оказался разносторонне осведомленным человеком. Покончив с обедом, он перебрался на кушетку и спросил у матери, сколько у нее было детей. Подумав, мать ответила: «Двенадцать». Кейси это вполне удовлетворило. А вот у его матери, когда он покинул дом, детей оставалось двадцать, нет, даже двадцать один, и все, кроме него, девочки. Это было сорок лет назад, и он не знает, сколько прибавилось у нее с тех пор. Наши женщины рассмеялись. Старый Кейси начинал им нравиться.

Малость отдохнув, Кейси надел шляпу и вышел во двор, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания». Оказалось, он вовсе не собирался уходить. Хозяйским взглядом оглядев двор, он заметил, что в этом месте была поломана изгородь. Случилось это еще лет пять назад; Кейси будто почувствовал, что у хозяина никак до нее не доходили руки, и без лишних слов принялся ее чинить. Весь вечер Кейси провозился с изгородью.

Мать позвала Джо принести немного дровец. Кейси тотчас же бросил работу и кинулся к дровам; притащив охапку поленьев, он спросил мать, не нужно ли ей еще, а затем вернулся к ремонту изгороди.

Немного погодя мать снова крикнула:

— Джо-о! Смотри, коровы залезли в кукурузу!

Кейси опять бросил работу, отогнал коров, а на обратном пути поправил проволочную изгородь.

На заходе солнца Кейси нарубил еще дров. Когда мы сидели за ужином, он их принес, подбросил несколько поленьев в огонь и снова неторопливо вышел во двор.

— Надо позвать его ужинать, — сказала Сэл, и мать послала за Кейси Джо.

Но Кейси пришел не сразу. Он вообще спешить не любил и сел за ужин только тогда, когда накормил свиней.

Ночевал Кейси в сарае. Там же он проспал и следующую ночь. Видно, он не любил часто менять местожительство и решил прочно обосноваться на нашей ферме. К хозяйству Кейси проявил живейший интерес. Например, он сказал матери, что наш дом стоит не на том месте, и показал, где его следовало бы поставить. Он предложил передвинуть дом, обнести его живой изгородью и посадить перед ним декоративные деревья, а позади — фруктовые, словом, превратить наш двор в живописный уголок. Все эти затеи очень нравились матери. Иной раз она даже говорила Сэл:

— Все-таки Кейси — полезный человек. Он умеет присмотреть за хозяйством.

Кейси действительно умел! Как только созревали дыни, он немедленно «присматривал» за ними, а корки закапывал в землю. Если же гоанна или ворона спугивали курицу с гнезда, Кейси всегда умудрялся забрать яйцо и, проглотив его, принимался с яростным криком прогонять непрошеных гостей со двора.

С каждым днем Кейси все больше чувствовал себя своим человеком в нашем доме. Он был весьма добродушный и услужливый старикан. Если какой-нибудь прохожий просил испить веды, Кейси предлагал ему чашку молока и приглашал остаться к обеду. Если Мелони, старый Андерсон или кто другой из соседей просили одолжить им лошадь, нашу повозку либо еще что-нибудь из хозяйства, Кейси с готовностью представлял им это и просил не торопиться с возвратом.

Джо отлично ладил с Кейси. У них были общие взгляды на труд. Джо тоже считал, что слишком усердствовать на ферме необязательно.

Кейси полагал, что понимает толк в жизни. В одно прекрасное безоблачное утро, когда сорокопуты весело насвистывали свои песенки, коровы Дуайера сшибли большой участок изгороди и уволокли его на кукурузное поле. С помощью Джо Кейси загнал всех коров во двор. Вскоре заявился Дуайер.

— Это мои коровы, — сердито начал он.

— Нет, коровы мои, — ответил Кейси, — пока ты не заплатишь за поломку изгороди и потраву.

Прислонившись спиной к воротам, Кейси вызывающе посмотрел на Дуайера. По сравнению с ним Дуайер казался просто гигантом. Ничего не ответив — словоохотливостью он не отличался, — Дуайер стал снимать с ворот перекладины, чтобы выпустить коров. Кейси кинулся на него. Дуайер спокойно его отстранил своей длинной загорелой ручищей. Но Кейси не унимался и снова вцепился в него. Джо влез на крышу сарая. Дуайер сграбастал Кейси обеими руками; завязалась борьба. Дрался главным образом Кейси. Дуайер легонько приподнял его и оттащил в сторону, посадил на землю, а сам вернулся к перекладинам. Но опять не успел снять их, как Кейси снова вцепился в него. Этот старик никогда не признавал себя побежденным. Дуайер начинал не на шутку сердиться. Схватив Кейси за шиворот, он как следует тряхнул его и стиснул. Кейси втянул голову в плечи и засипел. Дуайер огляделся. На изгороди висели вожжи. Он потянулся за ними.

— Убивают! — завопил Кейси.

Один конец вожжей Дуайер обвязал Кейси вокруг груди и снова огляделся. Кейси опять жалобно закричал:

— Убивают!

Джо спрыгнул с крыши и решил убраться еще подальше. Неподалеку стояло дерево с большим горизонтальным суком, росшим довольно высоко над землей. Отец как-то раз подвешивал на нем коровью тушу для разделки. Смотав оставшийся конец вожжей, Дуайер перекинул его через сук и подтянул Кейси повыше, закрепив свободный конец на стволе. Кейси повис на суку, болтая в воздухе ногами, а Дуайер погнал своих коров. Уходя, он крикнул Джо:

— Захочешь спустить его, перережь вожжи!

Кейси стонал, один его башмак свалился на землю. Потом он начал крутиться то в одну, то в другую сторону — вожжи то скручивались, то раскручивались; Джо подошел поближе и с нескрываемым интересом наблюдал, как крутится-вертится Кейси.

Прибежали мать и Сэл, взволнованные, задыхающиеся, и принялись сердито кричать на Джо.

— П-п-перережьте вожжи, — сказал Джо, — Ш-шлепнется тут же!

Сэл принесла простыню; взявшись с матерью за концы, они растянули ее под стариком, чтобы поймать его, а Джо велели отвязать вожжи и опускать Кейси как можно медленнее. Джо развязал вожжи, но прищемил себе палец узлом и выпустил конец из рук. Кейси грохнулся на землю, прорвав простыню. После этого он целых три недели отлеживался у нас на ферме. Вероятно, он пролежал бы так до конца своих дней, да вернулся отец с охоты и заставил его уйти. Не хотелось Кейси расставаться с нами! Но у отца был свой метод «убеждения» людей, и он, как правило, имел успех.

Охота на сей раз была неудачная. Отец приехал огорченный: кенгуру им почти не попадались. Это казалось особенно странным, потому что наши поля буквально кишели ими. Обходя выгон, Джо чуть ли не каждый день спугивал целое стадо кенгуру; необходимо было придумать, как лучше от них избавиться. И тут его осенила оригинальная мысль — Джо был мастером на всякие выдумки. Он устроил в сарае мастерскую и целых два дня оттуда не вылезал. Показывался на дворе разве только для того, чтобы швырнуть молотком в собаку, которая скулила от жажды.

— Ненасытная тварь! Ты же вылакала целый котелок! Еще и неделя не прошла! — укорял он пса.

Наутро третьего дня дверь сарая распахнулась, и оттуда появился кенгуру с острым ножом в лапе. Он проскакал через двор и нагло уселся рядом с собачьей конурой.

Наш Блуи чуть не свернул себе шею, пытаясь тяпнуть его, но кенгуру проговорил человеческим голосом:

— Лежать тихо, паршивая собачонка! — и медленно, неуклюже запрыгал через посевы по направлению к выгону. Посреди поля он заметил стадо кенгуру и покрепче стиснул нож.

Блуи выл и рвался с привязи. Вышла мать посмотреть, что случилось. Она появилась как раз в тот момент, когда одинокий кенгуру, словно пьяный, вкривь и вкось прыгал по полю. Мать спустила собаку с привязи.

— Возьми его, Блуи! Возьми! — крикнула она.

Блуи погнался за кенгуру, следом за ним побежала мать с топором. Собака уже настигла кенгуру, но тут… О чудо! Кенгуру обернулся и прошипел:

— Пошел домой, скотина!

Но Блуи и ухом не повел. Он ловко ухватил «кенгуру» за ляжку и повалил наземь. Только теперь Джо наконец сообразил, что Блуи не был посвящен в тайну. Сбросив с головы шкуру, он ласково принялся уговаривать пса, не переставая в то же время взывать о помощи. Но Блуи уже больше недели толком ничего не ел и продолжал ожесточенно трепать свою добычу.

Тогда «кенгуру» взмахнул ножом; пес замотал головой, выпустил ногу и вонзил зубы в ребра своей добычи. Тут Джо завизжал уже по-настоящему. Прибежала мать. Бросив топор, она всплеснула руками и запричитала.

— Оттащи собаку! Она меня загрызет! — взмолился «кенгуру».

Мать закричала еще громче, в отчаянии заломив руки, но Блуи не обращал на нее никакого внимания. Это был охотничий пес отличной выучки.

Наконец матери удалось схватить Блуи за хвост и оттащить от Джо, но пес все же сумел оттяпать кусок мяса. Наш «кенгуру» еле поднялся на четвереньки, белый как полотно. Вид у него был ужасный. Мать заключила его в свои объятия и простонала:

— О Джо, дитя мое!

Несколько дней Джо пришлось проваляться в постели.

Часть вторая. На нашей новой ферме

Глава 1. Крестины Бартоломью

Нашему младшему брату исполнилось двенадцать месяцев, и настало время его крестить. Ма решила устроить по этому поводу празднество. Она уже давно собиралась пригласить гостей, но все откладывала до получения какого-то таинственного пакета. И вот мы начали готовиться к крестинам. Отец с Дейвом таскали воду; Джо сгребал в кучу у двери кукурузные кочерыжки, всякую шелуху и жег их. Маленький Билл собирал тыквы, разбросанные по двору. Мать и Сэл были заняты работой по дому; ма стояла на ящике, Сэл, расстелив на столе газеты, мазала их клейстером и осторожно подавала матери, а та оклеивала ими стену. Виновник торжества ползал по полу вокруг них.

— Не тем концом‚ — сказала мать, — это вверх ногами. Ты подавай заголовками вверх. Отец любит иногда почитать газету на стенке.

Мать и Сэл оживленно обсуждали предстоящее торжество.

— Нет, уж ее-то мы ни за что не позовем, — говорила Сэл, — пусть хоть на коленях просит, костлявая ведьма…

— Держи его! Держи! — перебила мать.

Сэл бросила намазанную газету и, опрокинув табурет, едва успела схватить ребенка за подол платьица как раз в тот момент, когда он чуть не угодил в горящий камин.

— О господи! Ах ты чертенок! — воскликнула Сэл.

Малыш, весело смеясь, выбивался у нее из рук. Сэл отнесла его в противоположный угол комнаты и вернулась к своей работе.

— Я-то еще помню время, — продолжала мать, — когда им нечем было похвастаться. Старуха и ее старшая дочь Джоанна босиком шлепали, а о платьях-то и говорить не приходится. Просто срам! Такие, что и туземка постыдилась бы надеть.

— Неужели и Джоанна тоже так ходила?

— Представь себе, да. Ты, конечно, этого не помнишь. Тогда и Нора была еще совсем ребенком…

— Ах ты негодник! — И Сэл снова бросилась к малышу.

Оттащив его от огня, она посадила его в другой угол и продолжала намазывать газеты. Ребенок опять было энергично пополз к камину, не остановился где-то на полпути и, положив головенку на пол, крепко заснул да так и проспал, пока не пришел отец и не взял его на руки. Словом, малыш был меньше всех озабочен событием, героем которого он являлся.

Мать отправилась в спальню и вышла оттуда в новеньком ярко-красном кушаке на своем заношенном платье. Она спросила отца, нравится ли ему ее обновка. Отец покосился на красную ленту, посмотрел в окно и хмыкнул.

— Ну, как я тебе нравлюсь?

— Ты? Хм. . — И отец широко улыбнулся.

Мать с нежностью посмотрела на свой кушак. Она была истинной женщиной и, как всякая женщина, хотела полюбоваться собой. Она снова пошла в спальню, принесла оттуда кусок ситца и опять спросила отца, как ему это нравится. Мать любила принарядиться, что и говорить!

— Полно тебе, жена. Что у вас тут готовится?

— Нет, ты скажи, нравится тебе или нет? — И она приложила к себе ситец на манер юбки.

Отец расплылся в улыбке.

— Миленький рисунок, правда?

Отец продолжал улыбаться.

— А мне к лицу?

Отец выглянул из окна, увидел, что Джо запустил тыквой в маленького Билла, и опрометью кинулся во двор.

— Ох, уж эти мне мужчины, — сокрушенно проговорила мать, складывая ситец. — Ни в чем-то они не разбираются (через комнату пролетел Джо и выскочил в заднюю дверь), кроме того, чем брюхо себе набить (вслед за Джо через комнату пролетел отец)… А на уме у них только лошади или еще там что. Носятся с каждой старой клячей (в комнату снова влетел Джо, но на сей раз нырнул под кушетку), будто она беговая лошадь (следом в комнату влетел отец и выскочил через заднюю дверь. Смотри, сынок, найдет он тебя, достанется на орехи!

Джо высунул из-под кушетки улыбающуюся физиономию. Он никак не мог отдышаться.

Мать убрала ситец и снова влезла на ящик.

Вскоре к ней заглянула соседка, миссис Фланниген, старая сплетница, острая на язык, мать шестнадцати забитых детей. Они уселись пить чай и принялись судачить о крестинах, сватовствах, свадьбах, детях, о трудных временах и трудных мужьях; так проболтали они до самой темноты, пока миссис Фланниген не вспомнила, что муж сидит дома голодный, и не отправилась восвояси.

В школе Джо каждый день рассказывал о предстоящих крестинах. Сначала его никто даже не слушал, но время шло, и каждый день кто-нибудь из школьников узнавал дома, что его родители, старшие братья и сестры приглашены к Раддам, и Джо стал очень популярен. Отношение к нему резко изменилось. Первой проявившей неожиданный интерес к его обществу была Нелли Андерсон, (раньше она ревела, если ей приходилось стоять рядом с ним в классе). Затем к Джо стали липнуть ребята Мёрфи, Брауны и младшие Робертсы. А Рубен Бёртон надел на него веревочную уздечку и заявил, что лучшей скаковой лошади ему и не надо. Словом, Джо стал кумиром школы. Все ребята заискивали перед ним, ходили следом, все, кроме двух мальчишек Кейси.

С ними никто не дружил, и они это принимали близко к сердцу.

Джо осаждали вопросами. Он отвечал на них, важно мотая головой и шмыгая одной ноздрей. Он раскрыл им тайны всех приготовлений и со смаком расписывал пироги и пудинги, которые готовила мать. Посмотрели бы вы, как все ребята лебезили перед Джо! Называли его не иначе как Джозеф. А мальчики Кейси молча стояли в стороне и рисовали в своем воображении все эти пироги и пудинги. Их сладостные мечты были прерваны Нелли Андерсон: указав пальцем на Кейси, она спросила, будут ли они тоже приглашены на крестины.

— Н-нет, — ответил Джо, — н-не будут.

— А их мать?

— Н-нет. Н-на что они нам сдались? — И он еще раз многозначительно шмыгнул ноздрей.

И бедняги Кейси удалились в глубь школьного двора. Там они молчаливо переживали свое горе, машинально ловили мух, созерцали свои пыльные ноги, по которым ползали муравьи, до тех пор, пока учитель ударами огромной палки об угол школьного здания не возвестил о начале занятий.

Наконец долгожданный день наступил. Мы встали рано и с утра начали готовиться. Примерно в полдень прибыл пастор — ему пришлось проехать целых двадцать пять миль. Одежда у него запылилась, вид был усталый. Мать и Сэл не знали, как поступить: то ли сейчас предложить пастору что-нибудь перекусить, то ли заставить его обождать, пока все гости не сядут за праздничный стол. Они зазвали отца и Дейва в маленькую покосившуюся кухоньку на совет. Отцу было безразлично, что ни сделают, все хорошо, но Дейв разрешил их сомнения, сказав:

— Покормите человека.

Джо уселся на кушетке рядом с пасторской шляпой и с изумлением ее разглядывал. Ему еще никогда в жизни не приходилось видеть такое воплощение респектабельности. Пастор сидел за столом спиной к Джо и закусывал, мать и Сэл суетились вокруг него. Джо осторожно дотронулся рукой до шляпы. Мать заметила и нахмурилась. Джо отдернул руку и воззрился на потолок.

— Превосходный чай, — заметил пастор.

Мать немедленно налила еще чашку.

Джо снова потянулся к шляпе. Дейв, стоявший у двери, заметил это и усмехнулся. Получив подобное поощрение‚ Джо осмелел, поднял шляпу и сунул в нее свою голову, улыбнувшись Дейву. Мать нахмурилась еще более грозно, но Джо этого не увидел. Тогда она выскочила из комнаты, и откуда-то из-за дома донесся громовой голос отца:

— Джо!

Джо немедленно положил шляпу и покорно вышел на зов отца.

Из-за двери послышался резкий, сердитый шепот, звуки какой-то возни, и Джо припустился к стогу сена, а ему вдогонку полетело пустое ведро.

Вскоре стали собираться гости. Из Блэк-Крика на рессорных тележках и повозках прибыли Мелони, Тодды, Тейты, Томсоны и другие с детьми и собаками. Уотсоны, Уайты, старый Холмс и Джуди Джэбб из Просперити-Пик приехали верхом. Посреди двора Джуди скинула с себя свое старенькое потрепанное платье для верховой езды, порядком измазанное коровьим навозом, и предстала перед нами в огромных башмаках, полосатых чулках и прехорошеньком платье из белого муслина. На нем было множество красных бантиков, цветочков, оборок и рюшек. Джуди понимала толк в нарядах!

Семейство Сильвестеров пришло пешком. Ребенок их восседал в маленькой раскрашенной тележке, которую везла большая черная холеная собака в новенькой упряжи.

В наши края Сильвестеры приехали из Брисбена и поселились по соседству с нами. Всяких новых идей у них было хоть отбавляй, но в сельском хозяйстве они ничего не смыслили — не умели даже толком ноги корове спутать веревкой и вечно спрашивали отца: какая разница между ящерицей и змеей? И эти милые люди еще собирались сделать большой бизнес на разведении кур. Просто курам на смех!

Нам еще ни разу не приходилось видеть собаку в упряжке. Не видывал такого и наш пес. Он было кинулся навстречу Сильвестерам, но остановился на полпути, задрав хвост крючком, зарычал и стал рыть панами землю. Собака Сильвестеров тоже остановилась. Миссис Сильвестер погладила ее, проговорив:

— Перестань, Карло! Тихо!

И тут наш пес ни с того ни с сего кинулся со всех ног удирать. Собака Сильвестеров погналась за ним. Она понеслась вдоль изгороди с нарастающей скоростью; тележка отчаянно громыхала, а на повороте вовсе перевернулась, и ребенок вывалился из нее. Но нашего пса собака Сильвестеров так и не догнала!

Тем временем появились Пэдди Мелони, Стив Бартон и молодой Уилки; громко крича и нахлестывая своих лошадей, они пронеслись галопом по выгону и уволокли с собой веревку для сушки белья, протянутую между двумя деревьями.

Скоро в доме столько набралось гостей, что толстуха Мак-Дулан едва смогла втиснуться. Пришла она пешком, пыхтя и отдуваясь, и выпила стакан святой воды из миски, стоявшей на столе, в которой плавали лягушки. Затем она поздоровалась за руку со всеми, кого знала и кого не знала, и чмокнула младенца в щенку. Женщина она была не гордая.

Приближалось начало церемонии. Надо сказать, что Джо с ватагой ребят, вооруженные томагавками, охотились на выгоне за сумчатыми крысами. Они забрали в с собой и всех собак — числом двадцать шесть! Вместо крыс они поймали огромную ящерицу и с нею ввалились в дом. Усевшись на корточках около двери, они бдительно охраняли свою добычу.

Отец и мать встали перед пастором. Мать держала на руках ребенка, наряженного в платьице неописуемой расцветки. Все смолкли и замерли в ожидании. Пастор что-то шепнул матери, и она отдала ребенка в большие руки отца. Ватага охотников у двери захихикала и чуть не упустила ящерицу. Отец, бородатый, с длинными, давно не стриженными волосами, взирал на пастора с выражением какого-то безотчетного боязливого благоговения.

Пастор окунул пальцы в воду, покропил ею лицо ребенка.

— Во имя отца. . — протяжно начал он, — нарекаю тебя Бартоло…

Тут ящерица вырвалась из рук мальчишек и, задрав голову, с разинутой пастью метнулась через комнату. Если вместо нее здесь оказался бы огромный удав или даже сказочный дракон, женщины, вероятно, не сумели бы завизжать громче. Ящерица бросилась в сторону Джуди Джэбб. Но Джуди уже приходилось отбиваться от ящериц такой породы.

Подобрав юбки, она поддала башмаком ящерице так, что та взлетела до потолка и шлепнулась за кушетку, где угодила прямо на спину одному бульдогу, прикорнувшему там. Бульдог схватил ящерицу, яростно тряхнул и отшвырнул на миссис Мак-Дулан, потом снова вцепился ей в спину и трепал до тех пор, пока на нее не накинулись остальные собаки, ворвавшиеся в дом через раскрытую дверь.

— А ну, проваливайте ко всем чертям! — негодующе заревел отец, пинками разгоняя собак.

— Ребенок! Дай мне ребенка! — пронзительно кричала мать, вцепившись в отца.

— Пошли отсюда! — гаркнул Андерсон, замахиваясь на псов огромной ножищей.

— На место, Булли! — скомандовал хозяин бульдога.

Наконец всех собак изгнали за дверь, вслед за ними полетела и ящерица.

Церемония скоро окончилась. Все сияли от удовольствия, все, кроме Бартоломью. Он мирно спал. Но пастор, брызнув ему водой в лицо, бесцеремонно разбудил его. Поглядев на странное сборище, Бартоломью разревелся. Мать успокаивала его и так и этак, чего только с ним не делала — приплясывала, подкидывала испуганного бедняжку. Потом с ним нянчилась миссис Мак-Дулан, приговаривая: «Успокойся, успокойся, крошка». Но Бартоломью отверг все их ухищрения и раскричался до того, что стало страшно, как бы в нем что-нибудь не лопнуло. Все женщины по очереди пытались его унять, но безуспешно.

— Наверное, животик пучит, — сочувственно прошептала миссис Райен, и миссис Джонсон понимающе кивнула головой.

Мать снова взяла его на руки и показала собаку, но собаки не привлекали Бартоломью. Тогда Сэл выбежала с ним во двор и посадила его на старенького пасторского мула, стоявшего у изгороди в глубоком раздумье. И Бартоломью немедленно успокоился!

Длинный стол, сооруженный в сарае, был заставлен всякой снедью. Отец пригласил общество приступить к трапезе. Гости расселись на скамьях и принялись разглядывать убранство. Стены сарая были украшены зелеными ветками и початками кукурузы. В углу стояли мешки с лущеным зерном, а с балки свешивалась старая сбруя — отец охотно давал ее взаймы всякому, кто бы ни попросил. Вместе с Пэдди Мелони он раздавал жаркое; отец стоял у одного конца стола, а Пэдди — у другого. Оба орудовали длинными ножами. Отец священнодействовал молча и сосредоточенно, Пэдди же сопровождал все свои действия веселыми прибаутками.

— Вам курочки или свининки? — громко вопрошал он, выразительно лязгая ножом, и отваливал на протягиваемые ему тарелки солидные порции мяса.

Когда гости требовали от него добавки, он советовал им «добавить у себя дома». Пастора он называл «хозяином». В общем, Пэдди был в своей стихии!

Пир удался на славу. Гости сидели за столом, пока не опустошили все, что было наготовлено. Затем все вернулись в дом и начались танцы. Весь вечер до глубокой ночи не умолкая пиликала гармоника, а во дворе у повозок мелькали силуэты утомленных женщин с ребятишками на руках.

На выгоне измотанные мужчины, промокшие до колен от обильной росы в высокой траве, звали и ловили своих лошадей.

Какие странные и причудливые очертания принимало все это в темноте! И только, когда уже совсем рассвело, на восходе солнца последняя повозка, тяжело громыхая колесами, укатила с крестин Бартоломью.

Глава 2. Прощай, старая ферма!

— Кис, кис! — Сара звала кошку, стоя с блюдечком молока у самой двери.

Кошка грелась на солнышке, моргала глазами, игриво перевернулась на спинку, но не шла.

— Ты уже и на молоко не смотришь! Совсем заелась! — сказала Сара, возвращаясь на кухню.

Кошка лениво мурлыкнула, как бы подтверждая правоту ее слов.

Теперь в Шингл-Хат все наедались досыта. Миновали трудные времена. На ферме все дышало достатком и довольством. На лугу паслись широкозадые крепкие лошади, упитанные и свежие. Загон был полон породистых коров с лоснящейся шерстью, весенних телят, бычков-четырехлеток, да таких, что не стыдно показать и на выставке. Под навесом стояла наша собственная жнейка-сноповязка, в поле работали два плуга, и, на горе ростовщикам, закладная на ферму была полностью оплачена.

Шесть лет подряд мы собирали превосходный урожай пшеницы. Что ни делал отец, все сходило гладко. Если он запаздывал вовремя посеять, обязательно начинались сильные дожди. Если у других фермеров сорняки глушили ранние посевы или их поражала ржа либо еще какая-нибудь нечисть, у нас пшеница отлично всходила и давала обильные урожаи. Случалось и так, что дождей не было вовсе: они как будто нарочно поджидали, пока отец примется сеять. У Андерсона, Джонсона и других соседей ранние всходы выгорали и гибли, а на нашу пшеницу любо-дорого было смотреть! И отец стяжал себе славу человека дальновидного, упорного и практичного. Соседи похваливали его, ставили своим сыновьям в пример: вот чего можно добиться от земли, если приложить руки и пошевелить мозгами.

Но отцу все было мало. Он поговаривал о том, чтобы продать нашу ферму, да получить где-нибудь в другом месте участок побольше, акров так в тысячу, и поставить хозяйство на широкую ногу. Мать была против: она считала, что нам хорошо и здесь, в Шингл-Хат. Лучшего она и не желала. Много она потрудилась за свою жизнь, отдала ферме лучшие годы. Экономила каждый кусок — каких трудов ей стоило выкормить и выходить нас. И теперь ей хотелось одного — дожить здесь остаток своей жизни, спокойно умереть и лечь в землю неподалеку от своего дома.

Но все остальные были согласны с отцом. Мы жаждали какой-нибудь перемены и не задумывались, что она принесет с собой‚ — нам только хотелось куда-нибудь перебраться. Собрать пожитки, согнать скот, ночки две проспать под повозкой на пути в обетованную землю… Так сладостно было помечтать обо всем этом! Нам не терпелось поскорее дожить до этого дня.

— Ну как, никаких следов? — спросил отец Дейва, только что возвратившегося с поисков пропавшей лошади.

— Никаких‚ — ответил Дейв.

Он слез с коня и, прислонясь к изгороди, стал жевать соломинку. Отец прислонился к другой стороне изгороди и думал.

Неподалеку от нас строился новый дом. Его сооружали Дональд Мак-Интайр, широкоплечий шотландец, отличавшийся страстью к политике, и некий Мак-Дональд. Мак-Дональд, напротив, политики терпеть не мог, его интересы ограничивались только погодой, выращиванием тыкв и сквернословием. Дональд Мак-Интайр стоял на стропилах; он что-то яростно доказывал Мак-Дональду, стоявшему на земле, и угрожающе замахивался на него кровельным молотком.

Отец и Дейв прислушались.

— Давай слезай, ах ты!.. — орал снизу Мак-Дональд.

Мак-Интайр спрыгнул со стропил, и они стали гоняться друг за другом вокруг домика.

— Сейчас будет драка! — возбужденно воскликнул Дейв. — Давай посмотрим!

И он было припустился бежать туда, но в этот момент на дворе появился Джо.

— Я н-нашел ее, — проговорил он задыхаясь.

— Где? — нетерпеливо спросил отец.

— А т-ты уг-гадай!

— Говори скорее, где лошадь, мальчишка?

— Т-там, в колодце.

— Что? — прошипел отец сквозь зубы, тыча кулаком в воздух, — Издохла?

— Н-не з-знаю, па. Т-только она очень воняет.

Отец простонал, кинулся в дом, тут же выскочил и заметался по двору.

— Запряги Цыгана и Тигра и приведи их сюда, — мрачно наказал он Дейву и сам пошел к колодцу.

Заглянув в колодец, он тут же отпрянул, скорчив страшную гримасу.

Появился Дейв с лошадьми. Он подошел к колодцу, хотел было затянуть, но тут же отбежал от него, отплевываясь.

Джо держал лошадей и хихикал.

Дейв сообразил, что ветер дул в его сторону. Сделав широкий круг, он подошел к колодцу с другой стороны, но, когда наклонился, чтобы заглянуть в него, ветер переменился, и Дейву снова пришлось спасаться бегством. Но отец был полон решимости. Нахмурив брови, он подошел к колодцу с крепкой веревкой. Прикрепив один конец к молодому деревцу, росшему по соседству, он кинул другой конец в колодец и тоже отступил.

— Ну, а теперь, — приказал он Дейву, — полезай в колодец и обвяжи лошадь.

— Я?! — переспросил Дейв, пятясь подальше.

Джо опять захихикал.

— Ты что хочешь, чтобы я сам полез туда? — прикрикнул на него отец.

Дейв кисло улыбнулся.

— Полезай, ничего с тобой не случится. — Помолчав немного, он переспросил: — Ты будешь делать, что я говорю, или нет? — Глаза его метали молнии, вид у него был просто страшный.

— Прикрой нос мокрой тряпкой, Дейв, — посоветовал Джо тоном бывалого человека.

Дейв постоял в нерешительности, затем нехотя полез в колодец, держась за веревку. Он пробыл там несколько минут и вылез в полуобморочном состоянии; задыхаясь и пошатываясь, он плюхнулся на траву.

Отец прикрепил веревку к постромкам лошадей и принялся их подгонять. Цыган и Тигр тянули изо всех сил и рыли землю копытами. Отец кричал и размахивал над ними здоровенной палкой. Наконец из колодца постепенно стала подниматься туша Капитана головою вверх. Морда его зацепилась за бревно обвязки, окаймлявшей устье колодца. Дальше туша не пошла.

— А ну, Цыган! А ну, Тигр! — ревел отец, подстегивая лошадей палкой.

Но лошади начали выдыхаться и перестали тянуть.

— Осторожно! — крикнул Дейв. — Не давай им осаживать!

Отец схватил лошадей под уздцы, пытаясь их удержать. Но туша дохлой лошади стала постепенно опускаться, медленно увлекая за собой живых лошадей и вместе с ними отца. Отец ударил Цыгана кулаком по переносице. Цыган попятился и повалился на спину поперек устья колодца, беспомощно лягаясь в воздухе всеми четырьмя ногами. Тигр пытался вывернуться из постромок, но оступился и сел на круп, свесив хвост в колодец. Отец перепугался не на шутку. Швырнув шляпу оземь, он заметался по двору, что-то ища. Он нашел какую-то жердь, поднял ее, снова швырнул, подбежал к лошадям и воздел руки над головой, словно проповедник.

В этот момент прибежала Сэл позвать отца домой. К нему кто-то пришел. Но отец ее не слушал.

— Вот наказание! Хоть ты сделай что-нибудь! — крикнул он Дейву.

Цыган напряг последние силы, попытался встать и провалился в колодец, уволакивая за собой хомут и постромки Тигра. А Тигр, высвободившись из постромок, унесся вскачь. Отец оцепенел от ужаса.

— Зачем ты его уд-дарил? — укоризненно сказал Джо.

— Да я тебе сейчас… — рявкнул отец и бросился за Джо, но тот без оглядки улепетнул домой.

К счастью, в это время мимо проезжал наш сосед Бертон с упряжкой волов. Он вызволил из колодца Цыгана, а затем вытащил и дохлую лошадь. Отец отправился к ключу испить водицы, а потом уселся там под кустом отдышаться. Сэл пошла за ним, что-то ему сказала и, когда отец окончательно успокоился, увела его домой.

Дома его поджидал человек из города, тот самый, что предложил ему четыреста фунтов за нашу ферму.

— Ну как, вы обдумали мое предложение? — спросил покупатель.

— Да, — ответил отец, — согласен!

Так была продана наша ферма Шингл-Хат.

Обхватив руками колени, мать долго, безмолвно смотрела в огонь глазами, полными слез. Сэл выбежала во двор, и они с Дейвом и Джо стали обсуждать новый поворот событий. К ним подошла мать.

— Продал? — спросила Сэл.

— Да, — тихо ответила мать, и глаза ее снова налились слезами; она села на чурбан подле сарая и, уткнувшись лицом в передник, горько заплакала.

Сэл тоже поникла головой и загрустила. Но Дейв подсел к матери, стал ее утешать и попытался объяснить, какие выгоды сулит нам продажа фермы и переселение на новые места. Незнакомец вышел из дома, направился к своей лошади, пожал отцу руку и уехал.

Отец долго еще вышагивал из конца в конец двора в глубоком раздумье.

Холодный хмурый день. Тяжелые тучи низко нависли над потемневшей землей; с неба падали редкие капли дождя, надвигался страшный ливень. Не было ни ласкового ветерка, ни щебетанья птиц на ветках. Дейв медленно выводил через ворота повозку, груженную мебелью и сельскохозяйственной утварью. Джо верхом на старой кобыле отца выгонял на дорогу коров. Отец грузил вторую повозку, Сэл запрятала лошадь в двуколку, а мы все собирали оставшиеся мелочи и всякий домашний скарб. Мы уезжали, покидали наш старый дом, Шингл-Хат, который так давно стал нам родным. Наш старый дом! Здесь Кейт вышла замуж, здесь родились Билл, Том и Барти, здесь веселье так часто смеялась над неудачами, а жизнерадостность и надежды помогали сносить жестокие удары судьбы.

Старые Андерсоны, добрые, милые люди, пришли проводить нас. Из Просперити-Пик приехала Джуди Джэбб; она проделала долгий путь, чтобы на прощанье поцеловать Сэл.

— До свиданья, и благослови вас бог, — проговорила миссис Андерсон, и ее большие глаза наполнились слезами.

Мать протянула ей руку, но не выдержала и расплакалась. Мы усадили ее в двуколку.

— Надеюсь, вы не пожалеете, — сказал Андерсон, пожимая руку отцу.

И, бросив последний любовный взгляд вокруг, мы попрощались с Шингл-Хат и отправились в путь-дорогу на новые места.

Глава 3. Начинаем все снова

Итак, мы приехали в Сэддлтоп. Отец с матерью сильно постарели, Сара выросла и стала настоящей женщиной, Дейв превратился в здоровенного худощавого парня, еще более молчаливого, чем раньше. Джо возмужал — широкоплечий, коренастый, круглолицый, по-прежнему озорной, он был нашим домашним артистом и комиком. Как часто потешал он нас своими выходками; мы надрывали животы, глядя, как он изображал кого-нибудь из нас или наших знакомых. Вытянулись и младшие ребятишки, но прибавлений в семье больше не было.

Земля на нашей новой ферме была отличная — тысяча двести акров тучного чернозема: слой его доходил толщиной до трех-четырех метров; а уж воды на участке было в избытке: рядом, за изгородью, — скважина, одна из тех, что сооружало правительство. Позади фермы тянулась широкая полоса густого леса, а впереди — необъятная равнина и травы, травы такие, что мы не раз теряли в них лошадей.

Дом мы построили новый; после Шингл-Хат — просто дворец: пять комнат, снаружи обит тесом, полы дощатые; крыша железная, на всех дверях замки, как полагается; в довершение к этому кухня и бак для воды на тысячу галлонов. А какая вода! Мы раньше и не представляли себе вкуса настоящей воды. Теперь нам не нужно было очищать воду углем или золой, а о засухе мы и думать позабыли! В воде уже больше не было сомнительного привкуса, а на посуде — толстого слоя накипи, который то и дело приходилось отскабливать.

Отец очень гордился нашей новой фермой. Его радовали перспективы на будущее, и он любил поговорить о бурном развитии нашего района.

Сэддлтоп действительно шел в гору. К нему подводили железнодорожную ветку — правда, подводили ее уже двадцать два года… Там селились фермеры с юга Австралии, люди, как говорится, бывалые; они разбирались и в землях и в силосовании, словом, вели хозяйство по всем правилам науки. Обосновались они по краю пустынного оврага, где ничего не росло, кроме чертополоха и репейника, а когда начинались ливни, удирали в горы с женами и детьми, перетаскивая весь свой скарб на тачках и на собственном горбу.

Был там один переселенец из Виктории. Он кое-что понимал в разработке целины, Сразу после приезда раскорчевал свой участок, посеял пшеницу, пожил немного, пока она взошла, а затем в одно прекрасное утро уехал и больше не появлялся.

Жили здесь несколько семейств старых пионеров — из первых поселенцев. Они только теперь начали становиться на ноги. За их спиной лежали тридцать лет тяжелого труда и борьбы. Что мы знали о тех бесчисленных опасностях, лишениях и трудностях, которые им пришлось претерпеть?

Верховья сухих лощин и распадков, укрывшихся за грядой холмов и скал, тоже осваивали поселенцы. Они ковыряли мотыгой землю, поросшую высокой травой, кидали в ямки тыквенные семена, затем куда-то исчезали и возвращались, ведя за собой на длинной веревке коня, которого брались объездить. А тыква тем временем росла сама по себе.

Попадались среди фермеров и такие, что в дождливую погоду целыми днями напролет стояли в дверях своих лачуг, накинув мокрый мешок на плечи, и философически обозревали окрестности, мокнувшие под проливным дождем. В сухую же погоду они скатывали одеяло и отправлялись на заработки — стричь овец у какого-нибудь фермера.

Жил там и молчаливый чудак по кличке «шапочник» — его прозвали так потому, что он никогда не снимал шляпы (говорили даже, что волосы у него приросли к шляпе); заплаты на свои штаны он пришивал шпагатом с помощью упаковочной иглы. Чудной это был человек. Жил он у холмов, вдали от людей, в шалаше из древесной коры, кое-как прилепившемся к косогору; общения с соседями он избегал. В шалаше у него не было ничего, кроме жалкой шлеи, валявшейся на полу, обрывков сыромятной кожи да грубо сколоченного грязного стола на кольях, забитых в землю. Даже скамьи у него не было; сидел он на полу, обедал, держа жестяную тарелку на коленях, и вел беседы только со своим верным псом. О чем он только ему не рассказывал! Лесные птицы бесцеремонно залетали в шалаш и вылетали оттуда, не страшась его. Этот человек никогда ни на что не жаловался. Счастьем его было молчание и одиночество, его божеством — природа, а единственной адской мукой — зубная боль.

Был там и фермер-педант, человек размеренного и упорядоченного образа жизни… Каждое утро он ловил одну и ту же старую лошадь, кормил ее из одной и той же миски, радуя ее сердце несколькими пригоршнями зерна. Он все куда-то ездил, и люди знали его на много миль вокруг. Для тех, кто работал в поле, он был часами — по его появлению фермеры могли точно определять время.

Попадались среди поселенцев и люди из города, промотавшиеся денди, ненавидевшие сельскую жизнь. Они все собирались вернуться в город, но в конце концов застревали у нас. Люди они были воспитанные, чай из блюдечка не пили, распинались в любви к цветам (а у самих росла одна герань в жестяной банке). Дочери их жаловались, что все молодые люди в округе грубияны — они не приподнимали шляпу, когда здоровались. На прогулку девицы выходили в холщовых амазонках, потому что у них не было ничего другого, но уверяли, что этого требует городская мода.

Был там и такой землевладелец, у которого круглый год работали батраки; на ферме у него было полно машин — сено он держал под навесами, а деньги — в банке. Он был настоящим хозяином всей округи. В город всегда ездил только поездом, да еще в первом классе, с соседями никогда не здоровался, разве только в минуты рассеянности. Богатый был человек, добра имел чуть ли не на тысячу фунтов. Люди частенько называли его миллионером, и его это ничуть не огорчало, — напротив, он даже становился менее рассеянным. Важных гостей и всякие там комиссии из министерства, посещавшие наш район, он встречал на железнодорожной станции, увозил к себе домой в кабриолете, угощал и развлекал их, показывая свою ферму, и нашпиговывал «специального корреспондента» вдохновенными картинами перспектив его предприятия и всякими идеями насчет «процветающих фермеров» и «района с будущим».

А в самых отдаленных «медвежьих уголках» селились мелкие фермеры-работяги. Они копались на своих участках, растили большие семьи и никогда не падали духом. На свои крыши они наваливали здоровенные камни и толстые бревна, чтобы в ветреную погоду их не снесло ветром, а в безветренную погоду крыша не позволяла камням провалиться в дом и проломить обеденный стол. Всю жизнь они были уверены, что сумели бы сколотить порядочно деньжат и отложить на черный день, если бы не плохая погода да проценты по закладной, которые им приходилось выплачивать.

Еще там была маленькая школа, окруженная группой эвкалиптов, а рядом с ней две некрашеные церквушки, стены которых были изрезаны шрамами, словно от артиллерийского обстрела. Все это было делом рук школьников. По дороге из школы они часто дрались друг с другом на почве «религиозных разногласий». Они не знали, что есть закон о нарушении общественного спокойствия, и потому без зазрения совести бомбардировали камнями церковь, принадлежавшую другому вероисповеданию.

Вскоре после нашего приезда в Сэддлтоп мы познакомились со всеми этими людьми. Многие из них явились к нам, чтобы выразить свое удовольствие по поводу нашего приезда, а кое-кто — чтобы занять что-нибудь.

В числе первых соседей, посетивших нас, были мисс Уилкинс и мисс Малруни. День был ясный, воздух прохладный, небо безоблачное, вокруг щебетали птицы, порхали бабочки. Отец с Полоумным Джеком копали ямы под фруктовые деревья, а Дейв и Джо пахали в поле. У изгороди гостьи грациозно соскользнули со своих лошадей и громко рассмеялись с целью привлечь наше внимание. Затем они взошли на веранду, сделали книксен и сказали:

— Какая прекрасная погода.

Мать пригласила их войти в дом. Они заколебались, будто куда-то спешили, и мисс Уилкинс сказала:

— Разве только на минуточку, миссис Радд.

Затем они расселись в креслах, нарочно выставив из-под длинных амазонок кончики башмаков, искоса оглядели все, что стояло в комнате, и… и просидели так до позднего вечера.

Мисс Уилкинс была крупная, полная, рыхлая девица, утверждавшая, что ей уже двадцать пять лет. Утверждала она это шестнадцать лет подряд! Она туго затягивалась и воображала себя тонкой и стройной.

Мисс Малруни было только двадцать восемь, и фигура у нее была еще ничего. Вкусив немного городской жизни, она даже сохранила следы былого изящества. Она принадлежала как раз к тем девицам, что носили «модные» холщовые амазонки. В действительности же она очень нуждалась и всячески пыталась скрыть свою бедность, напуская на себя важный вид бывалой горожанки.

Она попивала чаек и с аппетитом уписывала лепешки со сливочным маслом, похваливая их всякий раз, когда тянулась за очередной порцией. Она поинтересовалась, сама ли мать пекла эти лепешки — как будто мать для этой цели могла привлечь отца или зазвать с дороги прохожего!

Мисс Уилкинс рассказывала Сэл о танцульке на одной из местных ферм, о том, как Джим Мёрфи приударил за Норой Фей, и как старый Фей гонялся за Джимом с ружьем. Свой рассказ она то и дело прерывала громким радостным взвизгиванием. Мисс Малруни тем временем усталым голосом поведывала матери о всех тяготах и неудобствах жизни в сельской глуши. Как тяжко все это сносить после комфортабельного существования в городе, где у них был свой выезд и слуги. Отец ее служил у одного адвоката в Брисбейне в качестве доверенного клерка. В его обязанности входило открывать дверь конторы, когда приходил клиент — а случалось это, увы, не чаще одного раза в месяц! — затем в другой комнате почтительно спрашивать у пустого стула, не занят ли мистер адвокат. После этого он предлагал клиенту присесть, бесшумно пододвигая ему уже другой стул, а сам тайком выбегал из конторы, пускался по улицам разыскивать адвоката и приводил его в кабинет черным ходом, после чего туда приглашали клиента. Мисс Малруни заверила мать (а та, добрая душа, верила каждому ее слову и искренне сочувствовала обездоленной семье), что она просто не знает, как бы они существовали, если бы не тот небольшой заработок, что давала отцу его работа в городе, — ферма ведь не приносит никакого дохода!

Пока они посиживали и попивали чаек, к дому подъехали новые гости — жена учителя вместе с Мэри О’Рейли и мисс Пёркинс. Увидев их в окно, мисс Уилкинс что-то шепнула своей спутнице. Мисс Малруни заерзала на стуле и явно смутилась, но все обошлось благополучно. Узнав лошадей, привязанных к забору, учительша и ее спутницы отвернули головки и проехали мимо. Они были в ссоре с мисс Уилкинс и мисс Малруни.

Однажды утром заявился сам Грей, богатый «хозяин» и землевладелец нашей округи. Он заглянул к нам только потому, что случайно проезжал мимо. В дом он, разумеется, не зашел — чтобы не уронить свое достоинство. Он остался во дворе и разговаривал с отцом снисходительным тоном человека, достигшего высших ступеней образования.

— Для чего это вы завели себе такую штуку? — спросил он, тыча пальцем в новенький трехлемешный плуг (мистер Грей был закоренелый консерватор, смотревший на все новое с нескрываемым презрением).

— Пахать. Экономить время и труд‚ — ответил отец.

— Чепуха! — заявил Грей. — У меня есть пара однолемешных плугов. — Он кивнул в сторону своей фермы. — Уверяю вас, что любой из моих рабочих за день вспашет простым плугом столько же земли, сколько вы этой своей штуковиной.

— Ладно, — сказал отец, — присылайте своего работника с однолемешным, и мы потягаемся.

— Это что же, чтобы я вам вашу землю пахал?

С этими словами мистер Грей удалился.

Побывал у нас и Сэм Ивенс; он стоял на веранде, смущенно теребя шляпу в руках, отказываясь зайти в дом, потому что там «больно уж чисто». Зато Барни Бэллантайн зайти не отказался. Он заявил, что «сидеть дешевле, чем стоять», и уселся на шляпку, забытую Сарой на стуле, наплел отцу с три короба насчет урожая пшеницы, жевал табак и покрыл весь чисто выскобленный пол таким количеством плевков, что они образовали на нем своего рода ковровый рисунок.

В общем, у нас побывало много людей, и мы, как подобает, нанесли им ответные визиты. Встречались с ними в их домах и на полях, разделяли их удачи, их симпатии и антипатии, их радости и горести. В этой новой для нас обстановке мы обрели новых верных друзей и были готовы начать новую жизнь, смело встречая ее превратности.

Глава 4. Большой бизнес с молоком

На первых порах на нас снова посыпались неудачи. Несколько месяцев не было дождей; стояла невыносимая жара, дул обжигающий суховей. А в самый разгар сенокоса, когда они нам были нужны меньше всего, хлынули дожди. Они лили не переставая целые недели, лили до тех пор, пока не сгнил весь урожай овса, скошенного с тридцати акров — единственный урожай, созревший в том году во всей округе.

Два года подряд у нас пропадала пшеница. В первый год она поднялась выше изгороди, но потом ударили поздние заморозки, и она за одну ночь почернела и полегла. А на следующий год она совсем не взошла.

Отец приуныл.

— Ума не приложу, — мрачно бурчал он, — просто не знаю, что делать. С этой погодой самый бывалый фермер не разберется. Никак не угадаешь. Еще один-два таких годочка, и можно так прожиться, что в доме и щепки не останется.

От всех этих размышлений отец впадал в еще большее уныние. Куда только девалась его былая уверенность? Потеря нескольких фунтов лишала его теперь сна и покоя. Отец крепко полюбил денежки. Они занимали его даже больше, чем заботы о матери.

Как-то раз он посетовал на свои невзгоды старому Мартину Мак-Эвою‚ фермеру с Двенадцатой Мили. Тот промышлял маслоделием. У него было несколько старых коров, и один-два раза в неделю он трусил в своей тележке на железнодорожную станцию. Жители Сэддлтопа, стоя у дверей, провожали Мартина взглядами, ухмыляясь ему в спину всякий раз, когда он проезжал мимо них по дороге: Мартин и его сливочное масло были для них предметом насмешек. Обхаживать старых коров и цедить из них молоко — занятие, недостойное фермера! Да, они были истинными земледельцами.

— Не пойму, чего ты стонешь‚ — отвечал ему Мак-Эвой, косясь на наш выгон, засеянный люцерной, и на коров, развалившихся на травке у ворот. — Будь у меня такие луга да такие коровы, я бы тысячу фунтов в год зашибал!

Отец недоверчиво промычал.

— Истинная правда, не сомневайся. — Затем, немного помолчав, Мартин добавил: — У меня всего десять коров, и то они приносят мне четыре фунта в неделю! — И Мартин победоносно взглянул на отца.

— Как, с одного масла? — ошеломленно спросил отец.

— Да, с одного масла! Это почище твоей пшеницы.

Спрыгнув с тележки, он вытащил из кармана своих засаленных штанов какие-то бумаги и показал отцу накладную и чек. Отец глаз не мог оторвать от чека, пока Мартин не упрятал его в свой карман, торжествующе хмыкнув. Затем он поднял голову, обвел взглядом свои посевы люцерны, пасущихся коров и погрузился в глубокое раздумье, а Мартин поехал своей дорогой.

Несколько дней отец не работал и с утра до вечера сидел на веранде. Дейв и Джо не очень-то скучали без него в поле. Они ничего не имели бы против, если бы он весь остаток своей жизни просидел вот так на веранде. Но отец не бездельничал — он решал сложную задачу.

Однажды после обеда он вскочил и отправился на выгон к коровам. Скот у нас был отличный, откормленный, с лоснящейся шерстью, но пользы от него было мало, разве что мы изредка забивали корову себе на мясо, да и то зараженное мясо портилось в бочонке, и мы выбрасывали больше половины. Словом, от них были только одни хлопоты и беспокойства, да и кормов они поедали столько, что сами того не стоили. Правда, отец в них души не чаял и не мог ими налюбоваться. Они были его картинами, натюрмортами, музеем изящных искусств…

— Шестьдесят пять коров… двадцать шесть фунтов в неделю, — пробормотал отец и пошел домой в отличном настроении.

Потом он расспросил Дейва о пахоте и посвятил нас в свой новый план. Он с увлечением расписал выгоды молочного хозяйства, изложил нам свои расчеты, а затем приказал на следующий день привести коровник в полный порядок.

Дейв хранил молчание. Сара попыталась было возразить отцу, но тот ей не дал и слова сказать.

— Я уж все продумал. — И он многозначительно взмахнул рукой. — Я знаю, что делаю.

Светает. Колючий морозец. Все вокруг побледнело от инея. Под ногами потрескивают ледяные корочки. Холодно! Холоднее, чем от доброты богача. Лошади сбились, дрожа у ворот загона в ожидании утренней порции сена: в деревьях под оврагом кричат какаду. С соседней фермы доносится слабое кукареканье петухов, наши задорно отвечают им; лошади позвякивают бубенчиками в загоне; в морозном воздухе вьется дымок от костра, а вокруг него движутся силуэты заночевавших гуртовщиков, и в тумане прорисовывается огромное стадо, которое куда-то перегоняют мимо нас.

Щелканье кнута, окрик — и во двор врываются коровы, подгоняемые Биллом.

Из дома вышли Дейв, Джо и Полоумный Джек; сетуя на стужу, поежились от холода, поглазели на проходивший мимо гурт и отправились доить коров. Они работали молча и почти заканчивали дойку, как вдруг со стороны сарая донесся сердитый голос отца. Он ворчал, что до сих пор не накормлены лошади, и носился по двору, требуя к себе Билла.

Сара принесла в коровник котелок горячего чая и хлеб с маслом. Следом за ней ворвался отец.

— Никакого чаепитий здесь, убери все отсюда! — гаркнул он, размахивая руками.

Джо успел отхватить кусок хлеба и проглотить чашку чая. Сара улыбнулась его прыти.

Отец нахмурился, прикинул на глазок, сколько молока в бидонах, затем пошел по стойлам, проверил коров и суровым взглядом окинул дояров. Отец оказался придирчивым надзирателем!

Закончив обход, он громко кликнул Сару. В этот момент Джо, пребывая в игривом настроении, приподнял коровье вымя и обдал отца струйкой молока. Отец от неожиданности подпрыгнул и недоуменно посмотрел вокруг, отирая ладонью мокрую шею. Ничего не обнаружив, он погрозил рыжей корове, которая стояла перед ним, мотая головой и роняя с губ пену.

Джо заспорил с Дейвом о каком-то пони фермера Дулана. Они перебранивались через весь коровник.

— Заканчивайте дойку! — нетерпеливо прикрикнул отец. — Да выгоняйте коров. Дел по горло, хватит языком чесать!

Он снова заметался вокруг нас, проявляя все большее нетерпение.

— Лошадка-то — потомок Бэджера! — крикнул Джо, не слушая отца.

— Да что ты несешь!

— Спорим на фунт!

Джо поставил ведро на землю.

— Вы что, ошалели? — заревел отец. — Будете работать или нет?!

Джо обернулся. Рыжая корова, роняя слюни, подошла к отцу, приняв его, по-видимому, за стог сена. Вид у нее был не особенно мирный, хотя бодливой она у нас не слыла.

— Берегись! Рыжая тебя боднет! — крикнул Джо. Правда, сам он в это не верил — корова была смирная.

Отец оглянулся и опешил, обнаружив корову в столь опасной для себя близости. Словно петух, которого огрели кирпичом, он на самой высокой ноте оборвал сердитый окрик, адресованный Джо, а затем, вскинув правую ногу, со всего маху ударил корову в голову башмаком. Тяжелый, здоровенный, бесформенный башмак прошелся по лбу и застрял между ее кривыми рогами. Испуганная корова метнулась прочь. Отец упал на спину, цепляясь обеими руками за землю и стараясь стукнуть животное другой ногой. Обнаружив на своих рогах чужеродное тело, корова впала в панику. Она замычала, попятилась назад, вывалив язык, удивительно похожий на крючок.

— Помогите! Помогите! — вопил отец.

Его вопли перепугали других коров, они заметались и, свалив перекладину, выбежали из коровника.

Дейв и Джо кинулись выручать отца, но не могли сразу сообразить, что делать. Полоумный Джек, заткнув пальцами уши, хохотал во все горло — ему было весело. Дейв схватил корову за рога, Джо стал тащить ее за хвост, потом они поменялись местами — все без толку.

Оторопелая корова пятилась и мычала все громче и громче. Она наступила на подойник Джо, разлила молоко и, протащив отца, вытерла лужу его телом.

Джо наконец схватил отца под руки и начал изо всех сил стягивать его с рогов, но потерял равновесие и упал. Корова все пятилась и, дойдя до выхода из коровника, бесцеремонно проволокла отца по упавшим, на землю перекладинам. А он только извергал проклятия. Так она протащила его к сараю.

На дворе появилась Сара и заголосила: «Боже мой, господи!» — и своим криком окончательно испугала скотину. Джо оправился, догнал корову и снова вцепился в отцовские руки. Две собачонки, неизменные спутницы отца, не преминули появиться на месте происшествия. Они истошно лаяли, хватали зубами воздух чуть ли не у самых ушей коровы (а иной раз — и ушей отца), сбивали друг друга с ног, стремясь занять наиболее выгодную позицию, пока наконец Дейв, которому они осточертели, не отогнал назойливых собачонок прочь. Правда‚ для этого ему пришлось выпустить ногу отца, которую он тщетно пытался освободить.

Число бестолковых спасителей отца было приумножено матерью. Она появилась на месте действия в состоянии панического смятения. Отец потерял шляпу, был покрыт грязью с головы до ног, рубаха его вылезла из брюк и завернулась над плечами словно мешок. Короче говоря, вид у него был жалкий.

Корова приближалась к собачьей конуре, где был привязан бульдог. Став в стойку, пес терпеливо ожидал, пока она подойдет достаточно близко.

— Давай рванем вместе, скорее! — задыхаясь, крикнул Дейв.

Джо кинулся ему на помощь.

— Еще поднажми!

И в то же мгновение собака вцепилась зубами корове в заднюю ляжку. Та заревела, бросилась вперед, сбила с ног Дейва и Джо, наступила копытами на отца, после чего самым постыдным образом выбежала со двора, унося на своих рогах отцовский башмак.

Мы подняли отца, почистили его и усадили на веранде, чтобы дать отдышаться. Мать принесла ему чашку горячего чая, сказав, что это для него сейчас самое главное. И он с ней согласился.

С того дня отец как-то утратил интерес к молочному промыслу. Нас он посылал на другие работы, а Полоумный Джек забывал приводить коров на дойку, и отец на него за это совсем не сердился.

Не прошло и недели, как мы позабыли все отцовские мечтания о бизнесе с молоком и начали снова тянуть старую лямку. Вскоре отец заявил, будто бы дела идут на поправку.

Глава 5. Нежданные гости

Жизнь у нас потекла по-иному. Сара стала на наших глазах совсем взрослой. Теперь у нее было много свободного времени, она увлекалась чтением «Семейного Герольда» и всяких других умных газет, начала интересоваться модами, старательно училась хорошим манерам, ездила в гости к соседям и присматривалась, как люди живут. Старшая сестра Нора, работавшая учительницей в городе, сообщала ей все последние новости.

Сара не давала нам покоя своими новыми идеями. То она принималась наряжать мать в какие-то невозможные платья, и добрая старушка, рдея от стыда, расхаживала в них, чтобы не огорчать дочь, то вводила разные новшества на нашей ферме. Нацарапав на куске жести «Вилла Радд», она прибила его над нашими воротами. В комнате, где спали все младшие ребята, она вывесила лист бумаги, на котором усердно выписала множество правил хорошего тона, чтобы мы набирались ума-разума. Она одергивала отца, как только он начинал размешивать чай в кружке ножом, и бранила Джо, когда он хлебал молоко прямо из кувшина или хватал пятерней краюху хлеба и совал ей в ответ на ее изысканно вежливую просьбу: «Пожалуйста, передай мне хлебницу».

Стол теперь у нас всякий раз накрывался по-новому, а мебель то и дело кочевала из угла в угол. Стало опасно заходить в комнаты вечером, пока не зажжен свет: в том углу, где утром стояла кушетка, вы могли налететь на какую-нибудь хрупкую безделушку и грохнуть ее на пол или, скажем, раздавить игрушечную собачку… Уверен, если бы у Сары хватило сил повернуть весь наш дом, она обязательно ставила бы его один день крыльцом на восток, другой — крыльцом на запад!

В канун Нового года у нас были гости: жена учителя миссис Фаррел (учитель частенько завозил ее к нам, когда отправлялся в город поразвлечься) и мисс Мэсон, молодая девушка из города, приехавшая на недельку погостить к Саре. Приехал и пастор, преподобный Питер Мак-Фарлэн — конечно, только пообедать.

Сара позвала Билла и Джо на кухню.

— Веди себя сегодня поприличней, — наказала она Джо, — и не пялься так на людей, будто ты никогда никого не видел. А ты, разиня, — это было адресовано Биллу — будь поаккуратнее и не наделай глупостей при гостях.

— Не осрамимся, покажем высший класс! — заверил Джо (теперь он заикался все реже и частенько ходил с камешками во рту, чтобы окончательно от этого излечиться).

В подтверждение своей готовности Джо низко поклонился кухонной стене, справился, как она поживает и не будет ли она настолько любезна «п-передать б-блюдо с картофелем». Но Билл только покраснел до ушей — он чуял, что ему сегодня придется туго. Билл, как и Дейв, терпеть не мог всяких сборищ. Только Дейв попросту мрачно молчал, а Билл все время ерзал и суетился, робко поводя большими голубыми, как озерки, глазами.

Все мы волновались. Обед сильно запоздал, но, когда нас позвали, мы простили Саре все: так нарядно был убран стол — он мог привлечь внимание и художника, и свиньи, и даже попугая! Чего только на нем не было: папоротник, цветы, початки кукурузы, кукурузные стебли… Гроздья акации, покачиваясь, осеняли расставленные блюда; масленку закрывал огромный лист тыквы. Сара стояла сбоку, сложив руки на фартуке, и с улыбкой ожидала восторженных взглядов.

Первым вошел Джо. Остановился, ошеломленно воззрился на стол и бесцеремонно фыркнул. Он, конечно, непременно бы улизнул, если бы сзади не наседали остальные.

Отец только крякнул.

— Батюшки, что все это значит, дочка?

Сара расплывалась в улыбке. Все уселись за стол. Гости весело болтали и наперебой восхищались тыквенным листом. Дейв был по обыкновению мрачен, молчалив и бесстрастен, как могильная плита… У парня не было никакого вкуса! Он совсем ничего не смыслил в искусстве. Джо любезно предложил ему початок кукурузы. Дейв улыбнулся своей странной улыбкой, но, вспомнив, что вокруг сидят гости, тут же погасил ее и не сказал ни слова. Он никогда не умел долго веселиться. Вот и сейчас он сидел и глядел на кончик своего носа, ожидая, что будет дальше.

Отец полязгал ножом о нож и принялся резать мясо. Воцарилось всеобщее молчание.

Миссис Фаррел вдруг спросила у Дейва, не видел ли он кукурузу у Маллинсов: прекрасная у них уродилась кукуруза!

Надо же было ей обратиться именно к Дейву — будто не могла спросить никого другого! Дейв вздрогнул, стал нервно перебирать пальцами, вскинул на гостью глаза, снова опустил их и не смог выдавить из себя ни одного слова. Его выручил Джо. Он видел, какая кукуруза у Маллинсов.

Дейв чувствовал себя несчастнейшим человеком. Ему казалось, что взоры всех устремились на него, и он с трепетом ждал от миссис Фаррел новых вопросов.

— Пожалуйста, малюсенький кусочек курицы, — сказал священник в ответ на обращение отца.

Билл завращал белками и быстро-быстро зашевелил губами, словно повторяя про себя стихотворение или молитву.

— А тебе чего, Билл?

— Э-э, пожалуйста, малюсенький кусочек курицы, — выпалил он.

Джо не то фыркнул, не то поперхнулся от смеха. Билл еще более оконфузился и густо покраснел.

Сара строго поглядела на Билла, но тот не сводил глаз с пастора. Миссис Фаррел улыбнулась.

Пастор помешал ложечкой чай, взял в руки нож с вилкой и приступил к еде. Билл точно повторил все его движения.

Дейв молча поглощал содержимое тарелки, остальные вели разговор о музыке и концертах.

— Мистер Радд, вы, конечно, поете? — спросила Дейва мисс Мэсон, одарив его пристальным взглядом своих прекрасных глаз.

Бедный парень оторопел, вилка со звоном вывалилась из руки. У него был вид остриженной овцы.

— Нет. Он не поет, — прощебетала Сара. — Мы никак не можем его заставить, мисс Мэсон.

Со стороны Сары было очень благородно прийти на выручку брату. Но тут Джо многозначительно ухмыльнулся. Он всегда ухмылялся, если собирался ляпнуть что-нибудь неуместное.

— Од-дин р-раз вечером он попробовал… Тогда еще жеребец сорвался с привязи…

Женщины захихикали. Реплика Джо пришлась по вкусу всем, кроме Билла, отца и, конечно, Дейва. Биллу было не до того — он изучал манеры священника, отец же попросту не расслышал, что именно сказал Джо. Тогда Джо повторил погромче:

— Я сказал: Дейв здорово пел од-дин раз, даже жеребец с перепугу сорвался.

Отец поглядел на Дейва и сказал только:

— Ого-го!

Взгляды всего общества устремились на беднягу Дейва, а он только поеживался, тупо и неподвижно вперив свой взгляд в тарелку и призывая небеса ниспослать землетрясение или что-нибудь такое подходящее, от чего рухнули бы стены дома.

Обед шел своим чередом, но Дейв не мог больше проглотить ни кусочка: это было вдвойне обидно — стол ломился от пудингов, фруктов и всяких вкусных вещей… Он посидел немного, потом поднялся, сделав вид, что наелся до отвала, и вышел из-за стола. Во дворе он яростно пнул ногой ни в чем не повинную собачонку, поплелся в палатку, где ночевал Мак-Фей, хозяин молотилки, арендованной отцом, и повалился на стоявшую там койку. Мак-Фей рано закончил работу и нарядился по случаю праздника в воскресный костюм. Вытащив из-под изголовья своей койки бутылку, он предложил Дейву хлебнуть капельку. Дейв согласился, хлебнул капельки две-три и просидел в палатке до вечера.

Пришло время пить чай, мать велела Биллу позвать Дейва. Билл кричал, кричал, но Дейв не откликался. Наконец за дверью послышалось его пение:

— Бе-едные, че-е-естные родители в Касл-мейне р-родились… Ик…

Все стали прислушиваться. Пение продолжалось:

— Н-никого он н-не… боялся… Ик… — И в дверях показалась счастливая физиономия Дейва.

Улыбаясь, он сел за стол поближе к мисс Мэсон.

Билл захихикал. Мать и Сара растерянно переглянулись.

— А где п-поп? — спросил Дейв озираясь.

Тут и Джо одолел смех. Дейв широко осклабился, подмигнул Джо и спросил его обходительным тоном:

— Вы умеете… ик… петь, мистер Радд?

Миссис Фаррел откинулась на спинку стула да так и покатилась со смеху, взявшись за бока.

— Ты где был? — спросил отец, глядя на Дейва взором верховного судьи.

— Кто, я? Во-он там… — И, расположившись поудобнее, Дейв принялся уписывать подряд все, что стояло на столе. Ел он с таким аппетитом — смотреть было страшно.

Отец выпил свой чай, поспешно вышел из дому и направился к палатке Мак-Фея. Мать встревожилась и вышла следом за ним на веранду. Она опасалась ссоры и решила последить за отцом. Но все было тихо, только шелестели длинные листья кукурузы, покачиваясь на высоких стеблях под легким ветерком. Вдруг мать вздрогнула — из палатки донесся громкий сердитый голос отца:

— Это ты его угостил?

— Да нет же, не я…

— Ты, черт побери, ты! Кроме тебя некому!

Но перебранка прекратилась так же внезапно, как и началась.

Мак-Фей оказался знатоком человеческих душ и решил перейти к методу убеждения. Он заговорил с отцом ласковым тоном и похлопал его по спине.

— Я ведь родом из Дамфри, — сообщил он отцу.

Отец оказался тоже оттуда.

— Твою руку, земляк, — торжественно сказал Мак-Фей.

Они по-братски пожали руки, влюбленно глядя друг другу в глаза. Тут Мак-Фей двинул в ход свою бутылку. Отец не стал много пить. Он отпил всего с дюйм. Разговор зашел о Шотландии, вернее, говорил один Мак-Фей — отец ничегошеньки о Шотландии не знал.

— Нет-нет, больше я не буду, — замотал головой отец.

— Э-э, тогда ты не из Дамфри!

— Ну раз так, еще капельку. — И отец отхлебнул еще, облизывая губы, и сказал, что виски — первый сорт.

А мать все ждала его на веранде. Отец пришел, когда уже совсем стемнело. Вернулся он не один, с ним был Мак-Фей.

Ночь была светлая, что твой день, дул прохладный ветерок. Сара с гостями уселась на веранде. С фермы Кука, за милю от нас, доносились голоса парней, загонявших телят. Где-то близко кричали кроншнепы, на кукурузном поле возились опоссумы… А отец в доме угощал Мак-Фея.

Вышел на веранду и Дейв. Прислонясь к столбу, он спросил заплетающимся языком:

— А почему… не открыть танцы?

— Открыть танцы? Ты лучше свою постель открой! — сердито ответила Сара, вызвав новый приступ смешливости у миссис Фаррел.

— Х-хочешь танцевать? — спросил Джо. — Д-давай.

И подхватив Дейва за талию, он вытащил его на середину веранды. Они начали кружиться, неуклюжие как медведи, но в этот момент собаки сорвались с места и, истошно лая, кинулись к воротам. Оттуда донеслись топот конских копыт, звяканье удил и стремян, оживленный гул многих голосов. Через мгновение перед крыльцом появился чуть не целый эскадрон верховых — мужчин и женщин, веселых, шумливых. Они громко выкрикивали приветствия, каждый на свой лад. Один решил пофасонить перед нами, пришпорил своего коня, пустил его на, изгородь и долго бранился себе под нос — барьера конь не взял, а вместо этого угодил копытом в старую жестянку из-под керосина и никак не мог от нее отделаться. Сара сбежала со ступенек и принялась обниматься и целоваться со всеми, на ком были амазонки.

Дейв подошел к краю веранды, крикнул: «Добрый вечер!» — и поднял руку, словно собираясь произнести речь, но потерял равновесие и рухнул с неогороженной веранды на землю, прямо на свору дерущихся собак. Одной из них, видно, особенно досталось, и она, визжа, куда-то убралась.

Из дома вышел отец и потребовал объяснений — по какому случаю такая суматоха. Суматоху произвела ватага гостей с соседних ферм, порешивших нагрянуть к нам без предупреждения. Привязав своих лошадей к изгороди, они стали выгружать на веранду всяческую снедь — из корзинок, мешков, бумажных свертков; Дик Сондерс, неотесанный, грубый детина с косматыми волосами и сиплым разбойничьим голосом, выложил свою поклажу, завернутую в красный носовой платок, и вызвался сторожить всю кучу провианта от «этих чертовых собак».

Ну и народу к нам понаехало! Гости столпились на веранде, теснясь и толкаясь, словно волы, запертые в загоне. При свете луны их высокие фигуры казались таинственными и страшными.

Немало времени потратили отец с матерью, пока со всеми поздоровались. Последним им попался Верзила Джерри Джонсон; он не мог подать им руки — обе были заняты. Вид у него был презабавный. Он держал на вытянутых руках своего шестинедельного отпрыска.

— Хелло! А что это у тебя? — спросил его отец. — Тоже харчи?

— Не-е, ребенок… — смущенно ответил Джерри.

— Ребенок? Ну и держи его при себе. Нам детей больше не надо, как твое мнение, старуха? — обратился он к матери. — У нас и своих как будто достаточно. Сколько их было всего? Шестнадцать, так, что ли?

— Не приставай, старик! — отшучивалась мать.

— Шестнадцать человек, понял, Джерри? Ну-ка, покажи своего, посмотрим, похож ли на тебя! — И, выхватив у Джерри ребенка, отец понес его в дом.

Джо шепнул Джерри на ухо.

— Смотрите, как бы старик не уронил его ненароком. Он немного навеселе.

Джерри подскочил словно ошпаренный и, разбросав гостей, рванулся к двери, крича:

— Эй, держи малыша покрепче!

Догнав отца, он потребовал обратно свое дитя, но тут подоспела миссис Джонсон, забрала младенца и уложила его на кровать в дальней комнатке, где он мог пищать, сколько ему угодно, не омрачая всеобщего веселья.

Неожиданные гости завладели всем домом, сдвигали столы, собирали стулья и пустые ящики из-под джема; гармоника уже наигрывала веселые плясовые мелодии. Затем пошли разные игры. Стулья и ящики составили в один ряд вдоль комнаты и коридора, ведущего в кухню. Гармонист откалывал джигу, все носились по комнате, и как только музыка обрывалась, играющие с криками и визгом, расталкивая друг друга, кидались занимать стулья. Некоторые с разгона плюхались вдвоем на один стул, он подламывался под ними, но тут гармоника снова начинала играть, и гости, отдуваясь, помогали друг другу встать на ноги и, отряхнув пыль с одежды, снова пускались в пляс.

В дверях показался Дик Сондерс, оставленный караулить провизию.

— Эй, Джерри Джонсон! — гаркнул он. — Иди сам карауль свой окорок. Собаки его унюхали, рвут вместе с мешком…

Тут он отпустил такое словечко, что дамы возмущенно застонали, кто-то грозно зашикал, а мисс Мэсон, сидевшая близ двери, зажала ушки пальчиками.

Но Сондерс и не подумал извиниться, он только добавил:

— Хорошо еще, что ты своего мальца там в мешке не оставил!

Среди гостей снова появился Дейв. Побуждаемый вдруг прорезавшимся чувством гостеприимства, он в расстегнутой сорочке без воротника, но с радушной улыбкой пожимал руки всем гостям, включая Джо и Сару. Затем он отошел к стене и распрямился было во весь рост, победоносно оглядывая общество, но, не рассчитав, крепко стукнулся головой о полку; с полки слетели часы, кукурузная кочерыжка и бутылка с мутноватой водицей — в ней Билл в прошлом году законсервировал змею. Часы пострадали мало, кочерыжка того меньше, а бутылка, увы, разбилась. Не успел стихнуть звон стекла, как в комнате поднялась паника. Стоило поглядеть на давку и толчею у дверей! Как все отплевывались, выскочив из комнаты!

— Что за отрава B этой бутылке? — спросил старый Эндрю О’Дей, обиженно отфыркиваясь.

Джо объяснил. Эндрю только сплюнул.

— Ну и запашок — похлеще дохлой лошади! — пробурчал Мак-Фей и побрел к своей палатке.

Вся компания собралась На дворе у ступенек крыльца и весело хохотала. А дохлая змея из бутылки продолжала лежать на полу, и густое зловоние распространялось вокруг видимым облаком.

Гости собрали привезенную еду, расположились на кухне и пригласили нас всех поужинать. Потом снова начались танцы посреди двора, на травке. А когда наступила полночь и ушел Старый год, а Новый прокрался на его место, все взялись за руки и, озаряемые светом заходящей луны и миллионов звезд, огласили поля раскатистым эхом нашей песни «За дружбу старую!»…

Глава 6. Дейв бунтует

Как быстро Летит время! Дни тяжелого труда и невзгод, дни изнурительной борьбы с нуждой в Шингл-Хат вспоминались уже только со смехом. Милые старые времена в дикой глуши! Разве их можно забыть.

Теперь работа на ферме уж не была для нас постылой, изнурительной каторгой. Дела наши улучшались с каждым днем. "Пшеница в этом году опять уродилась, доход от нее немало порадовал нас. Но мы не зазнавались… Времена, когда у нас не было ни одного шиллинга, научили нас беречь деньги. Мы не бросали их на ветер. Мать в своей безграничной благодарности приписывала наши успехи милосердию и благости господа бога. Отец — только своему уму.

— Конечно, — признавал он иногда, если его припирали к стенке, — мальчишки работают много, да и женщины кое-что делают, но это все только руки! Какой от них толк, если нет головы. Так знайте: руки — ваши, голова — моя. В отношении «головы» отец был непреклонен. Его решения обжалованию не подлежали. На нашей он был и мировой судья, и верховный суд, и тайный совет.

Работа у нас протекала методично, чуть ли не по правилам науки. Дейв пахал трехлемешным плугом с упряжкой лошадей; никто другой им не пользовался. Джо работал на двухлемешном плуге, тоже с упряжкой лошадей, маленький Билл вставал с петухами и пригонял с пастбища всех лошадей, а вечером после работы отводил их назад. Он вел их не спеша, бережно, шажком, как наказывал отец. Но стоило ему скрыться из глаз, он припускал галопом, гнал лошадей что было силы, заставлял прыгать через изгороди. Лошади неслись сломя голову, правда, ног себе не ломали, чего нельзя сказать о маленьком Билле.

Отец же суетился без толку, всюду совал свой нос, умудрялся ничего не делать и делал это с внушительным видом. Кормил лошадей, чинил мешки, время от времени вязал путы для лошадей, науськивал собаку на кур, когда они подбирались к посевам, кричал на Дейва и Джо, когда они присаживались на плуг поболтать, и грозил им кулаком. Ходил по следам рабочих, убиравших кукурузу, подбирал упавшие початки и бранился. Более минуты на одном месте не задерживался, Он был везде и всюду, надоедая и докучая всем. Когда же приезжали гости, он расхваливал свою ферму, все показывал и объяснял. Домогательства всяких бродяг отвергал высокомерным тоном, выразительным жестом руки приказывал им удалиться. Бродяги отца недолюбливали.

На новой форме отец от всех требовал рвения и постоянно твердил нам, что нужно работать не покладая рук. Он любил людей ретивых, которые гордились бы тем, что работают на него и получали бы от этого удовольствие. Сколько бы мы ни трудились, сколько бы ни потели, отцу все было мало.

Как-то после обеда Дейв и Джо стояли у сарая и ждали, пока наедятся лошади. Прислонившись к дощатой стене, обхватив руками колени, Дейв задумчиво глядел из-под старой фетровой шляпы на скошенное поле. А там в палящей, иссушающей жаре резвились мириады кузнечиков. Джо лежал на животе, подперев подбородок ладонями, ковырял землю носками башмаков и сшибал меткими плевками муравьев, которые неосторожно приближались к нему на слишком близкую дистанцию.

— Не знаю, как тебе, — хмуро заговорил Дейв, — но мне это не подходит. Сколько раз я говорил нашему старику — с меня довольно! Батрачишь сутра до ночи круглый год, а когда тебе нужны несколько шиллингов, приходится клянчить у него… — Он помолчал немного. — А попросишь, рычит как медведь.

— И то верно, — согласился Джо.

— Обращается со мной, будто я ребенок какой-то.

В этот момент появился отец, на ходу браня Полоумного Джека за то, что тот запустил лопатой в одну из лошадей.

— Еще не запрягли? — заревел он. — Этак вы целый день проволыните!

— Дай ты хоть лошадям поесть как следует! — резко бросил Дейв.

— «Поесть как следует»! — передразнил отец. — Дай нам почесать язык да побездельничать — вот что вам надо!

Дейв пристально взглянул на отца:

— Ты о чем это говоришь?

— О чем я?.. Да ты что, мальчишка, будешь тут рассиживаться и дерзить мне? А ну, вы оба, встать сейчас же и отправляться пахать!

— И не подумаю, — заявил Дейв с глазами, полными слез. — Пальцем больше не шевельну! Мало тебе, что ты торчишь тут целые дни и влезаешь во все, ты еще в наши дела суешься, в которых не смыслишь…

— Это я не смыслю? — Отец задрожал от ярости.

— Да, ничего не смыслишь.

— Ах ты наглый… — У отца не хватило слов. — Убирайся отсюда сейчас же! — И он взмахнул рукой, словно стрелочник, дающий сигнал «путь свободен».

— Ну и уберусь! Я и так уж тут слишком засиделся. А если прикинуть, что я от тебя получил…

— А что еще тебе от меня надо, щенок?

— Уж во всяком случае не твои жалкие шиллинги, что ты мне суешь раз в год.

— Да я что по-твоему, миллионер?

— Нет. Но мы тоже не миллионеры.

Тут прибежала мать и вмешалась в спор, пытаясь восстановить мир.

Но Дейв твердо решил уйти от отца. Он отправился в дом, надел куртку, оседлал лошадь и уехал, Правда, доехал он только до фермы Делани в пяти милях от нас. Отец призадумался и посоветовался с матерью.

— Ну что я тебе скажу, — тихо ответила мать, — наши мальчики уже стали мужчинами. Вот и считают, что теперь они вправе получить от хозяйства кое-что для себя.

Отец еще раз задумался, а потом отправился на большое поле, где наш работник и один из парней Ригана убирали кукурузу и грузили ее на повозку. Отец пошел по их следам, нашел маленький початок, в котором совсем не было зерен, прихватил его с собой, швырнул в повозку и принялся выговаривать им за небрежность. Работник молчал и не пытался оправдываться, но младший Риган ухмыльнулся.

— Ах ты плут! — заорал отец. — Чего ты здесь стоишь, не работаешь?

Мальчишка взялся за дело.

Отец принялся усердно помогать. Повозка почти заполнилась початками. Работник залез наверх разровнять кучу.

— А ты чего там глазеешь? — снова заорал отец на мальчишку.

— Я свою сторону закончил, — захныкал мальчишка.

— Тогда бери лошадь под уздцы и веди.

— Да я ж не могу, пока он не слез…

— Говорю, иди!

Мальчишка присел как раз вовремя, чтобы увернуться от кочерыжки, запущенной отцом в его голову.

— Ах ты чертенок! — И отец припустился за пареньком.

Он метал в него одну кочерыжку за другой и ревел:

— Стой, дьяволенок, или я тебе башку снесу!

Но Риган ловко увертывался, подбирал на бегу кочерыжки и в ответ на огонь отца метал в него «снаряды» через спину лошадей. Человек на повозке трясся от смеха. Наконец Риган оторвался от прикрытия, нырнул в кукурузу и исчез окончательно.

Отец пригрозил работнику, что уволит его, и отправился дальше. Полоумный Джек с бродягой, который задержался у нас на пару дней поработать за харчи, укладывали под навесом сено. Очевидно, они делали все не так, иначе зачем отцу было браниться и бегать вокруг них?

Бродяга стоял, держа над головой огромный пук сена На вилах, и несколько секунд слушал брань отца. Потом вдруг сказал:

— А поди ты к черту!

Швырнув охапку на голову отца, он стукнул вилами о землю, расшвырял их обломки по выгону и ушел, чертыхаясь.

Отец сбросил с себя сено, сплюнул и крикнул ему вслед:

— Ах ты трус эдакий!

— Уходи, хозяин, уходи, — сказал ему Джек‚ — не оскорбляй джентльмена. Он из Ирландии.

Отец огрызнулся на дурачка и пошел в конюшню. Там он запряг лошадей Дейва в плуг и отправился на поле. Джо уже пахал.

— Я покажу этому джентльмену, что обойдусь без него!

Джо улыбнулся себе под нос и подогнал лошадей:

— Ну давай, шевелись!

Когда он остановился почистить лемеха, он увидел, что отец охаживает лошадей лопатой по бокам. Джо подбежал к нему.

— Что случилось?

— Проклятый парень, будь ему неладно! Совсем испортил лошадей.

— Нет, это ты зря. Лошади в порядке, — заверил Джо, берясь за рукоятки плуга.

— А я тебе говорю, не в порядке! Посторонись-ка.

И отец снова подобрал вожжи. — А ну, трогай! — заорал он, приподымая плуг. — Шевелись, эй вы, кони!

Лошади дергали, вразнобой натягивали постромки и терлись боками.

— Пошевеливайтесь, клячи дохлые!

— Постой, я теперь понял! — крикнул Джо, сделав внезапное открытие. — Они запряжены неправильно. Поставь вороную коренником.

— Пусть тянет там, где я ее поставил. А ну шевелитесь, клячи! Н-но! Э-ге-гей!

Отец выпустил рукоятки плуга, забежал сбоку и съездил лошадей по ребрам так неожиданно, что они сорвались с места, прежде чем Джо успел подхватить вожжи, и поскакали по выгону, волоча за собой подпрыгивающий плуг. Отец набросился на Джо:

— Да ты что, вожжи подобрать не сумел, что ли?

— Есть в-вещи, — усмехнулся Джо, — которые не вся-кому под силу.

— Отговорок-то у тебя всегда больше чем нужно, — буркнул отец и побрел за лошадьми.

Он нашел их около сарая с обломком плуга, застрявшим в изгороди. Подле стояли мать, Сара, работник с кукурузного поля и наши собаки.

Мать спросила, что случилось с лошадьми, но отец был в этот раз неразговорчив. На следующий день он заказал новый плуг, а черная лошадь долго еще прыгала на трех ногах.

После чая Дейв вернулся домой, но никому даже слова не сказал. Он завернул кое-какую свою одежонку в одеяло, молча постоял минуту-две, словно ему было жалко расставаться с нами, затем попрощался и отправился назад к Делани, оставив мать на веранде в слезах.

— Помяни мое слово, — сказал отец, бегая взад-вперед по комнате, — он еще будет рад вернуться к нам!

Дейв отсутствовал всего лишь неделю, а дела на ферме пошли через пень колоду. Люцерну у нас потравили коровы, пропала кобыла с жеребенком, соломорезка разлетелась на части и в довершение всего вся солонина, приготовленная отцом — целая туша бычка, — протухла, и ее пришлось выбросить.

А Дейв пахал поле у Делани. Денек выдался жаркий. Очистив лемех, он стоял призадумавшись. Одиноко здесь ему было! Ведь он впервые покинул отчий дом. В голову. лезли непрошеные мысли о матери, плачущей на веранде, о Джо и Саре.

— Бедная Сара! — проговорил он вслух.

Тут его неожиданно окликнул чей-то веселый голос. Дейв хорошо знал человека, подъехавшего к изгороди!

— Здорово, отец! — И Дейв радостно улыбнулся.

Ему показалось, будто он, как и прежде, встречает отца после долгой разлуки, хотя не виделись они всего лишь неделю.

Отец соскочил с лошади и подлез под изгородь.

— Что вы тут собираетесь сеять? — спросил он, оглядывая вспаханное поле.

Дейв ответил. Наступило молчание. Казалось, замерли но только птицы, но и конские хвосты перестали шевелиться. Дейв вертел в руках комочек глины, соскобленной с лемеха, отец ворошил что-то у себя в карманах.

— Возвращайся-ка лучше домой, Дейв, — проговорил он наконец.

— Не пойду! — И, залившись краской, Дейв швырнул комок в борозду.

— Тебе здесь не место, сынок… Совсем не место.

Дейв молча разглядывал свои башмаки.

— Если ты чего хочешь, скажи мне, мальчик. — И отец, чувствуя, что его шансы растут, вытащил из кармана руку. — Вот держи, пока тебе пять фунтов… И если тебе когда захочется поехать в город или еще куда, пожалуйста, поезжай, на день, на два, можешь и на недельку, да разве я… Ну как?

— Хорошо, будь по-твоему.

— Давай поехали!

Дейв вернулся домой. Не прошло и двух дней, как отец снова обозвал его бездельником.

Глава 7. Дейв влюбился

Мы отпахались и отсеялись. Весенние дожди, выпадавшие каждую неделю, досыта напоили огромное поле, засеянное пшеницей. Отцу продолжало везти. Впрочем, домашних неприятностей у нас было хоть отбавляй. Младшие ребята болели корью, у Сары лицо перекосило от простуды, Джо лежал в постели со сломанным ребром — его лошадь лягнула: он болел куриной слепотой и, не разобравшись, накинул лошади уздечку на круп, вот и получил! Но хуже всех обстояло дело с Дейвом: его поразил роковой недуг.

Дейв вообще был не особенно удачлив. То его кусала змея, то собака, а если этого не случалось, он обязательно натыкался на коровьи рога или еще на что-нибудь. На сей раз это оказалась женщина. Дейв влюбился. Да еще как! Любовь росла в нем прямо как на дрожжах, это было видно даже невооруженным глазом. Он стал необычайно добродушен, улыбался с утра до вечера и развивал бешеную деятельность. Теперь ему все было нипочем — любую тяжелую работу делал, и не только за себя, но и за других. Делал решительно все и; ни у кого не просил помощи. Но. мало этого. У него появилась страсть ко всяким мелочам, на которые он раньше смотрел с нескрываемым презрением: он стал покупать шелковые платочки, духи, леденцы и прятал их в карманы своей воскресной куртки, висевшей в его комнате. Сара обнаруживала их, когда чистила куртку, и показывала матери. Всякий раз они проводили приятный часок, смакуя и обсуждая очередное открытие. Сара не позволяла и пылинке осесть на воскресной куртке Дейва.

Каждый вечер Дейв куда-то таинственно исчезал. Это страшно забавляло Джо. Он с интересом следил, как Дейв нетерпеливо ерзал словно на иголках в ожидании ужина, затем наспех проглатывал все, что ему клали на тарелку, и бежал седлать коня; домой он возвращался только на следующее утро к завтраку. Так продолжалось более года. По утрам, заходя в конюшню, отец неизменно бурчал:

— Черт возьми, от коня одни кости да кожа остались!

И, нахмурив лоб, направлялся искать мать.

— Так и знай, этим вечером я его никуда не пущу.

— Загубит он верховую лошадь. Куда это годится — каждую ночь мотается где-то на коне по дорогам. Зачем это нужно?

Отец, конечно, прекрасно понимал, зачем это нужно.

Мать добросердечно защищала Дейва:

— Брось, отец. Ты ведь и сам такой был когда-то.

— Никогда. Слышишь, женщина, никогда! — И добродетельное негодование задрожало в его голосе. — Чтобы я когда-нибудь лошадь голодную оставлял на целую ночь у забора? Никогда!

На этом разговор, как правило, заканчивался, и Дейв без помехи продолжал свой роман.

Предметом его любви была Фанни Боумен с фермы Райнджерс Райз. Это была крепкая, краснощекая двадцатилетняя брюнетка, отличная наездница, прекрасная хозяйка и опаснейшая сердцеедка нашей округи.

Ее расположения безуспешно домогались Том Блэк, Том Белл. Джо Сибли и Джим Мур. А молодой Койли даже залез на сеновал, чтобы повеситься на собачьей цепи из-за ее непостоянства. Да только какая-то курица или птица помешала: крикнула за дверью так громко, что он полетел кувырком, пересчитав головой все шестнадцать ступенек. И, как он сам рассказывал, «внутри у него что-то оборвалось».

Фанни Боумен у себя на ферме доила коров. Она была чистенькая, опрятная, миловидная девушка. Правда, в какие-то моменты своей жизни выглядела не особенно привлекательной. Ей приходилось каждый день до завтрака доить пятнадцать-двадцать коров. В эти часы, особенно в дождливую погоду, ее внешность была не такова, чтобы заставить заколотиться сердце какого-нибудь парня: на голове мужская шляпа, юбки подоткнуты, ноги босые и в навозе по самые лодыжки, да и лицо и ручки тоже не особенно блистали чистотой. Но Дейву не приходилось видеть свою милую в такие минуты, подобно тому как городской франт не может созерцать свою возлюбленную Хетти в те тайные часы, когда ее парик лежит на туалете, а зубки покоятся в стакане.

В воскресенье вечером Дейв иногда приглашал Фанни к нам в дом. Вместе с ней часто приезжал Джек Гор. Джек Гор был работником у Боумена; Боумен им очень гордился. «Замечательный, надежный парень», — говорил он. Жил Джек у них как свой, обедал за столом со всей семьей, участвовал во всех увеселениях, ходил вместе в церковь и даже имел собственную лошадь, на которой и пахал.

Но Дейв не считал Джека членом семьи Боумена. Джек вообще был для него как бельмо на глазу. Дейв ненавидел его лютой ненавистью.

Когда приходило время ехать домой, Дейв со всех ног кидался, чтобы подсадить Фанни в седле. Если Дейв опаздывал хотя бы на секунду, Фанни подсаживал Джек. Стоило Дейву замешкаться с лошадью, Джек преспокойно уезжал с Фанни, не дожидаясь его. Бывало и так, что Дейв успевал посадить Фанни в седло, но Джек все равно ехал рядом и всецело завладевал разговором, и Дейву не удавалось даже словечко вставить. Впрочем, в отношении разговора Дейв всегда пасовал.

Мать и Сара частенько толковали о поведении Джека Гора.

— Будь я на месте Дейва, — говорила Сара, — я бы ни за что на свете не позволила своей девушке хороводиться с другим парнем.

— Ну, ведь она ж ему ‚как сестра, — отвечала мать, пытаясь смягчить резкость суждений дочери.

— Скажите пожалуйста, сестра! Хочешь знать мое мнение — Дейв просто дурень! Ему надо порвать с ней. — Сара принимала близко к сердцу все неудачи Дейва.

Неожиданно для всех Джек Гор ушел от Боумена. Боумен рассчитал его. А жена Боумена изливала соседям оскорбленные материнские чувства.

— Какой нахал! — жаловалась она нашей матери. — Вообразил, что он пара для нашей Фанни! Да мы бы его дня не держали, если бы заподозрили что-нибудь такое. Скажите, куда замахнулся — Фанни!

Зато о Дейве миссис Боумен отзывалась с большим уважением. Мать даже прослезилась от такого обилия похвал в его адрес и не удержалась, рассказала Дейву об этом разговоре. В тот вечер Дейв отправился к Боуменам даже немного пораньше обычного, но вернулся неожиданно быстро и отправился спать в прескверном настроении.

С этого дня Дейв совсем переменился. Он перестал улыбаться, все у него из рук валилось, и Фанни уже больше, не приезжала к нам в гости по воскресеньям. Вскоре он встретил Фанни по дороге на железнодорожную станцию и, вернувшись домой, вынул из альбома ее фотографию и разорвал ее.

Джека Гора не было в Сэддлтопе несколько месяцев, но…

— С девушками всегда больше неприятностей, чем с парнями, — горестно поведала миссис Боумен матери как-то вечером у ворот. — Парни что! Они сами могут о себе позаботиться. Но девушки… — И она сокрушенно покачала головой.

В один прекрасный день Джек Гор вернулся к Боумену, и никто уже не пытался его прогнать. На один день на ферме были прекращены все работы, к полудню усталый, запыленный священник подъехал к их дому на заморенной лошадке и обвенчал Джека Гора с Фанни.

Свадьбу сыграли без особого шума.

Узнав об этом, мать и Сара долго шептались, а отец даже обрадовался.

— Ну и слава богу, — сказал он. — По крайней мере лошади немного отдохнут и нагуляют жирок.

Глава 8. Как отца сбросила лошадь

Случилось это в расселине Гэп. Миссис Тальти выглянула из двери своего домика и увидела нашего отца с Полоумным Джеком. Они ехали на железнодорожную станцию — везли продавать откормленных свиней — и собирались расположиться пообедать неподалеку от ее дома.

Отец подъехал к домику миссис Тальти, сошел с лошади и попросил дать ему кипятку для чая. Миссис Тальти наполнила котелок, хотела подать его отцу, когда он сядет на лошадь, но отец воспротивился: он никогда не прибегал к чьей-либо помощи в таких мелочах. Отмахнувшись от миссис Тальти, он схватил котелок и, держа его в левой руке вместе с поводьями, стал неуклюже карабкаться в седло, разлил кипяток и ошпарил шею кобыле. Кобыла встала на дыбы и чуть не задавила миссис Тальти, а отец грохнулся на землю, словом, поставил себя в глупейшее положение.

Вот почему он лежал в кровати в тот день, когда у нас собралось много народу.

Чувствовал себя отец прескверно — все тело было в синяках и кровоподтеках, целый день он стонал от боли; когда же мать растирала ушибленные места маслом, он орал так, что его можно было услышать на ферме Риганов. А настроение у него было — подойти страшно! Если кто-нибудь из нас просовывал в комнату голову и робко справлялся о его здоровье, он рявкал на нас: «Убирайтесь вон!» Мы, конечно‚ убирались. А если мы не заходили к нему и не справлялись о его здоровье, он бушевал: «Куда же вы все запропастились?» — и укорял нас в черствости, приговаривая, что мы все только бездельничаем да ждем его смерти.

Когда старик болел, угодить ему было трудно. Джо прикинул, если бы отец столько же энергии вкладывал в молитвы, сколько в богохульства, с ним не произошло бы этого несчастья.

Почти все женщины нашей округи пришли к нам наведаться о состоянии отца. Вернее, они воспользовались этим как предлогом. До отца им не было дела; им было глубоко безразлично — жив он или умер. Пришли они к нам язык почесать, чайку попить да прихвастнуть на свой счет и, как водится, позлословить насчет отсутствующих добрых друзей-приятелей.

— Какое несчастье! — вздыхали они, сопровождая свои вздохи уродливыми гримасами.

Женщины всегда уродуют себя, когда хотят изобразить на лице сочувствие. Это они делают для большего правдоподобия.

Все же никто не решился зайти в спальню больного. Соседки расспрашивали мать об отце, садились, вытаскивали носовые платки и снова вздыхали. Чуть ли не в сотый раз мать должна была рассказывать о том, как произошел несчастный случай, и всякий раз, когда она доходила до злополучного эпизода с лошадью, через деревянную перегородку прорывался громовой голос отца: «Ах ты черт! Говорю тебе, кобыла меня не сбросила! Я не сидел на ней!»

Мать конфузилась, щеки ее заливались краской. Одни женщины посмеивались, другие же слушали с серьезным видом. А из спальни непрерывным потоком неслись тяжелые стоны, приводившие мать в трепет, чуть ли не в стояние нервного шока: она так боялась, что отец разразится бранью и непристойностями в адрес гостей. Мать чувствовала себя крайне несчастной. Как ей хотелось, чтобы гости вовсе не приходили! Но они не замечали ее смущения, попивали себе чаек, подчистили все печенье и булочки, которыми их угостила Сара, щебетали наперебой, взвизгивали, шумели, словом, чувствовали себя как дома. Никто больше и не вспоминал, что рядом лежит страдалец, никто не слышал ни стонов отца, ни его свирепого брюзжания: «Черти бы их разорвали! Чего они глотки дерут, проклятые? Убирались бы по домам!» Лишь одна мать это услышала и бросилась в спальню утихомирить своего супруга.

Когда шум и гам несколько улеглись, начались политические дебаты. Речь зашла о приближающихся выборах.

Миссис Браун хотелось узнать, за кого собирается голосовать отец. Мать и рта раскрыть не успела, как в разговор вмешалась миссис Мак-Фластер, сварливая старуха с журавлиной шеей. Она заявила, что ее муж (то есть Мак-Фластер) ни в грош не ставит Гриффита. И по ее компетентному мнению, Гриффит — личность ничтожная. Миссис Мак-Фластер не терпелось отпустить на его счет еще какие-то замечания, но голос отца чуть не сокрушил перегородку: отец был сторонником Гриффита и верил в него как в бога.

Миссис Мак-Фластер навострила ушки.

— Что он там говорит? — спросила она миссис Хиггинс.

— Черта с два! Лучшего кандидата не найдешь! — вопил отец, и голос его прямо-таки дрожал от гнева.

— О ком вы говорите? — крикнула миссис Мак-Фластер.

— О ком? Конечно, о Гриффите!

— Не говорите так! — взвизгнула миссис Мак-Фластер. — Мак-Ильрет! Мак-Ильрет!

— Что??? Дрянцо ваш Мак-Ильрет, вот кто он! — проревел отец, От волнения он даже приподнялся в постели, бросая гневные взгляды на стенку. — Тьфу! Тошно слушать! Вы не знаете этого, подлеца!

Миссис Мак-Фластер вскочила и бросилась к перегородке с другой стороны. Глаза ее извергали пламя.

— Он благородный человек! Это все знают!

— Вранье, женщина. Никто этого не знает.

Миссис Хиггинс и другие соседки дергали миссис Мак-Фластер за юбки, чтобы заставить ее замолчать в интересах мира и спокойствия.

— Благоро-одный! Сделал он хоть что-нибудь для людей? Что он сделал для нашей округи? Назовите хотя бы один факт. Назовите!

Миссис Мак-Фластер так яростно барахталась, пытаясь высвободиться из цепких рук миссис Хиггинс и своей племянницы, что позабыла, о чем шел спор.

Воспользовавшись замешательством дамы, отец окончательно разошелся. Позабыв о своей больной спине, он выпрыгнул из кровати, схватив штаны.

— Назовите хотя бы Один факт! — вопил он, лихорадочно теребя штаны. — Один-единственный факт!.. — И, просунув одну ногу в штанину, он поддернул брюки и кинулся к двери, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы гости смогли лицезреть его голову и одетую часть тела остальное было скрыто от их глаз, — продолжая твердить свое: — Что сделал Мак-Ильрет для нашей округи? Назовите хоть один факт! Назовите! Что, не можете?

— А школа? — взвизгнула миссис Мак-Фластер, набрасываясь на отца как пантера. — А школа? Плотина. Дороги… и еще… еще…

— Брось болтать, женщина! Это все сделал Гриффит! Гриффит!

И в состоянии крайнего возбуждения отец наотмашь распахнул дверь. Неистово жестикулируя одной рукой — другой он придерживал штаны, — предстал перед дамами в неописуемом виде. Пустая штанина беспомощно болталась, и все увидели здоровенную голую ножищу, заросшую волосами. Зрелище было поистине сенсационное.

Девушки подняли визг, повскакали с мест и в панике выбежали из комнаты.

Мать старалась удержать отца.

— Ну, полно, полно! Что с тобой? Перестань, отец! — уговаривала она, поглаживая его по плечу.

— Фанни, идем домой! — приказала своей дочери миссис Броуз.

Силы небесные! На нем нет штанов! Какой стыд и срам! — воскликнула, вылетая из комнаты, мисс Мэхони, суровая и набожная старая дева. У двери она обернулась и кинула еще один уничтожающий взгляд на отца, а затем, проходя под окном, еще раз заглянула в комнату, чтобы удостовериться, что была права в своем гневе.

Но миссис Мак-Фластер вид отца ничуть не смутил. Она подошла к нему, топнула ногой и завизжала истошным голосом:

— Это ложь! Ложь!

Она визжала так до тех пор, пока не подоспел Дейв и не утащил отца в спальню.

Отец уже перестал кричать, успокоился и даже благосклонно приложился к миске с кашей, которую ему подала мать, но тут кто-то снова постучал. Мать вышла открыть дверь.

Это был пастор Мак-Фарлэн. Он улыбнулся, пожал матери руку и вдруг состроил необычайно торжественную и печальную мину, словно на похоронах.

— До меня дошли слухи, что мистер Радд лежит в лихорадке, — озабоченно сказал пастор матери вполголоса.

Заходить к отцу он не собирался — зачем тревожить больного? И предложил вместо этого помолиться о его выздоровлении.

Мать послала Сару за мальчиками.

— Ребята, вас домой зовут! — скомандовал Дейв Биллу и Джо.

Они-то ведь не знали, что в доме пастор. Но Дейв знал и потому улизнул закрывать ворота на дальнем выгоне. Он закрывал их до позднего вечера.

Пастор негромким торжественным голосом начал молиться. Вдруг тишину богослужения нарушил зычный голос отца:

— Эл-л-е-е-н!

Джо осклабился. Мать смущенно заерзала.

— Эл-л-е-е-н! — еще громче крикнул отец.

Пастор продолжал кротко и проникновенно:

— Дай силы вынести это испытание…

— Черти собачьи! Где вы там запропастились! Эл-л-е-е-н!

— Ниспошли нашему возлюбленному брату здравие…

Святотатственные крики снова прервали молитву.

— Какого там дьявола! — взревел отец, барабаня кулаком по перегородке так, что весь дом заходил ходуном.

Мать бросилась в спальню.

— Где тебя носило?

Знаками мать просила его замолчать, прошептав, что в столовой пастор.

Но это не остановило отца, и он заорал еще громче:

— Он привел моего Дарки?

Дарки — так звали нашу лошадь — несколько недель назад отец одолжил пастору.

Сообразив, что здесь благоразумнее будет ответить утвердительно, мать солгала.

— Он хорошо ее кормил?

Мать снова покривила душой.

— А он вернул десять шиллингов, что брал в долг?

— У него бред, — шепнул пастор Саре. — В лихорадке люди всегда бредят.

И решив, что ему лучше всего уехать, преподобный Мак-Фарлэн отправился восвояси.

Глава 9. Отец и Кери

Летний вечер. В доме невыносимо душно, на дворе прохладней; во всем спокойствие и безмятежность; нигде ни звука, ни признаков жизни. Заросли безмолвствуют‚ погрузившись в сон. На веранде отец в своем кресле думает думу; Дейв, Джо и Билл растянулись на травке подле ступенек, мечтательно созерцая мириады звезд, усыпавших небо.

Вдруг совсем близко раздался зловещий крик ночной птицы. Джо и Билл повернули головы, стараясь определить, откуда он. Отец и Дейв не обратили на него внимания.

Над грядою холмов медленно всплыла луна, отбрасывая впереди себя таинственные тени; они поползли по земле, и равнина Баджи оделась в дымку тусклого, бесстрастного света.

Отец нарушил молчание.

— Чей скот пасется теперь на участке Лоусона?

— Да чей придется‚ — ответил Дейв. — Но больше всего скот Кери.

— Завтра же гони оттуда всех коров, кроме наших!

Дейв присел и улыбнулся. Джо ввернул свое словцо:

— Кери своих все равно обратно пригонят, а наших загонят так, что и не найдешь.

— Пусть только попробуют, я им такого пропишу, своих не узнают! — сказал отец.

Билл рассмеялся.

— А тебя это не касается. Иди домой и не дери рот как обезьяна, когда старшие разговаривают.

— Я не деру, — захныкал Билл.

— Ну и помалкивай! — прикрикнул отец и, пододвинув стул к ступенькам веранды, тихо сказал: — Завтра участок будет мой. Лоусон от него отказался.

— Да ведь он его изгородью обнес! — воскликнул Дейв, поднимаясь на веранду.

— Что же, обнес да и бросил! — Отец усмехнулся, откинулся в кресле и больше не произнес ни слова.

На следующее утро он вновь повторил Дейву свое распоряжение — выгнать с участка Лоусона всю чужую скотину, — а сам отправился на своей двуколке в город.

Там отца ожидало разочарование: в земельном управлении ему сказали, что участок Лоусона относится к округу Ипсвич, и к вечеру отец отправился домой, намереваясь на следующее же утро выехать поездом к Ипсвич.

По дороге он завернул в придорожный трактир. Несколько человек стояли, привалившись к стойке; стаканы у них были пустые. Отец пригласил их разделить с ним компанию, и все выпили. Немного захмелев, он решил малость отдохнуть, разговорился и стал восторженно восхвалять преимущества молочного хозяйства. Прихвастнул своими доходами, так говорил о Сэддлтопе, словно был его безраздельным хозяином. Слушатели заинтересовались, особенно один, как потом оказалось, сын Кери. Отец под сильными винными парами не узнал его. У Кери убежала лошадь, и он тащился домой пешком — ему оставалось отмахать еще добрых двадцать миль. Когда отец спросил своих собутыльников, не ищет ли кто-нибудь работы, Кери возьми и скажи, что он не прочь бы подрядиться. Кери-то узнал нашего Отца!

— Тогда прыгай ко мне в тележку! — приказал отец.

И Керн сел к нему в двуколку, Всю дорогу отец не переставал хвастаться своим хозяйством и планами на будущее. Кери, ловкий малый, сумел заставить отца разоткровенничаться. Тот воспылал симпатией к своему спутнику и, понизив голос, на случай, если кто-нибудь вдруг подслушает их из-за кустов или изгороди, выложил Кери свои сокровенные замыслы насчет участка Лоусона. Проезжая мимо фермы Керн, отец сипло шепнул:

— Ну и прохвосты здесь живут!

На лице Кери не дрогнул ни один мускул.

— А чья это ферма? — спросил он.

— Кери. Дрянные людишки! — При свете луны было видно, как горестно отец покачал головой.

Они подъехали к нашим воротам.

— Заночуешь здесь, — сказал отец, величественным жестом указав Кери на сарай. — А утром пойдешь с ребятами коров доить.

Он распряг кобылу и пошел спать, а его «работник» отправился к себе домой, посмеявшись втихомолку.

Утром отец появился в коровнике. Дейв, Джо и Полоумный Джек уже доили коров.

— А где парень, которого я вчера привез? Дрыхнет еще небось?

Дейв ничего не понял. Объяснив ему, отец побрел в сарай. Работника там не было. Чертыхаясь, отец вернулся в коровник.

Дейв процедил, лениво растягивая слова:

— Не искал этот парень работы. Он тебя охмурил. Просто хотел, чтобы ты его подвез. Таких здесь много шатается.

Билл завел корову в стойло и расхохотался. Смешливость Билла всегда раздражала отца. Сначала он вытурил мальчугана из коровника, потом приказал ему опять вернуться.

— Лезь сюда! — И отец указал ему на отверстие между перекладинами.

Билл надулся и не решался подойти. Понурив голову, он пугливо косился на отца.

— Ты что, не слышишь?

Билл прикинул расстояние до отца и, бочком подойдя к перекладине, нырнул под нее, но просчитался, стукнулся лбом о нижнюю перекладину и отскочил. Отец успел наподдать Биллу, и это доставило ему такое удовольствие, что он даже забыл, как его вчера одурачил случайный собутыльник.

В Ипсвич отец приехал поздно вечером. Ему пришлось долго побродить, пока он устроился на ночлег. Затем он снова вышел на улицу поглазеть, как люди живут в городе. Впрочем, ему мало что удалось увидеть. Был там большой магазин со спущенными шторами. В бледном свете нескольких мигающих газовых фонарей виднелся мрачный старый полуразвалившийся фонтан, а вокруг него — согбенные фигуры святош из «Армии спасения», взывающих о спасении душ. Немного дальше — церковная ограда. На углу недвижно стоял полисмен. Бой огромных часов через равные промежутки нарушал тишину. Они издавали печальный, унылый звук, напоминающий погребальный звон по усопшему. Отец долго стоял и дивился на это чудо.

Наступило утро. Отец направился к земельному управлению и оторопел: прямо на него по лестнице с палкой в руках спускался старый Кери.

Увидев отца, Кери осклабился. Отец вошел в контору, вскоре вышел оттуда, тяжело дыша, и бросился на улицу искать Кери. Он искал его так долго, что даже опоздал на поезд домой.

— Почему ж тебе не дали участка? — сочувственно спросил отца Дейв.

Отец не стал вдаваться в объяснения. Он сел и задумался, а мы все стояли вокруг него, будто ожидая чего-то необычайного.

— Они перехватили землю! — вырвалось у него со стоном.

— Да что там землю, — ввернул Дейв, — они всех наших коров забрали, издубасили их, а теперь требуют с нас по десять шиллингов с головы за потраву.

Сара выбежала из комнаты. За ней бросились Билл и Барти, но Дейву и Джо пришлось держать отца и тем самым спасти всю мебель от уничтожения.

Глава 10. Как отец съездил в Мари

Как-то раз у наших ворот отец разговорился с, одним человеком, перегонявшим Лошадей из Нового Южного Уэлса‚ и пригласил его зайти к нам пообедать. Человек попался занятный, осведомленный обо всем на свете. А уж заросли Квинсленда и Нового Южного Уэлса знал как дом родной. Он еще посоветовал отцу, где подыскать отличные пастбища.

Уезжая от нас, незнакомец продал отцу пять лошадей за пятьдесят фунтов. В те годы лошади были в цене: даже старую клячу дешевле чем за пять фунтов нельзя было купить. Потому-то отец был на седьмом небе от счастья, ходил по соседями хвастался. Он всегда держал их в курсе всех своих выгодных сделок. Это, как говорил он, поднимало их дух.

Среди приобретенной пятерки были гнедая кобыла, как заверял продавец, породистая лошадь чистых кровей. Она одна, но его словам, стоила больше пятидесяти фунтов. Но… впрочем, об этом потом.

Дейв подкормил ее и отправился с ней на скачки в Питсворт. Гнедая кобыла действительно показала высокий класс и даже заняла первое место. Но не успел Дейв получить приз, как был задержан прямо на беговой дорожке.

Кобыла украдена у старого Мангуса, — заявил полисмен. — Шесть месяцев ее разыскиваем.

Остальные четыре лошади тоже оказались крадеными.

Отец ругался на чем свет стоит. Дал себе зарок никогда больше в жизни не покупать ни одной клячи. Тут настал черед посмеяться соседям. Они любили напоминать отцу о его неудачных сделках, чтобы он поменьше нос задирал.

И вот в газетах появилось подробное сообщение о том, что на границе штата Квинсленд и Новый Южный Уэлс арестован некий Палмер, он же Свистун.

— Тот самый! — воскликнул отец. — Подлый негодяй! Ну да, рыжие бакенбарды, полосатые штаны, кривые ноги; на руке одного пальца нет. Разбойник, грабит людей среди белого дня!

Он скомкал в кулаках газету, словно это был сам преступник, и заметался по комнате, как лев в клетке.

Вскоре к отцу явился констебль из Тувумбы с пачкой всяких судебных бумаг и чеком на пятнадцать фунтов. Он передал отцу повестку на заседание окружного суда в Мари в качестве свидетеля по делу Свистуна Палмера. Пятнадцать фунтов предназначались на дорожные расходы. Констебль разъяснил, что закон не может принудить отца выехать за пределы штата; если он (то есть отец) пойдет на такую жертву, то он (то есть закон) гарантирует осуждение конокрада.

— Что ж, раз такое дело, я не прочь поехать, — заявил отец и зашагал по комнате, обдумывая, что же дальше делать.

— Когда поедете‚ — сказал ему представитель закона, — заверните по пути к сержанту в Гуунди; он даст вам свежую лошадь и покажет дорогу дальше. И еще, один совет: прихватите-ка револьвер. Груз небольшой, а пригодиться может…

— Это еще зачем? — фыркнул отец. — Чушь собачья! На что он мне сдался? Я, слава богу, исколесил всю страну от края до края, когда вас еще и на свете не было! Вот посмотрите. — И перед носом констебля отец со всей силой ткнул кулаком правой руки в левую ладонь. — Видали? Я еще не встречал человека… — и, взмахнув кулаком над головой, он прокричал: — Я еще не встречал человека, который мог бы снять с меня рубаху! — и для большей убедительности еще раз ткнул кулаком в свою ладонь.

Констебль вежливо улыбнулся, сказав, что у него нет оснований сомневаться.

Дейв благоразумно посоветовал отцу:

— Не ввязывайся ты в эту историю, а сиди-ка лучше дома. Ты уж стар для таких поездок!

Мать и Сара поддержали Дейва.

— Да вы что! — гаркнул он. — Это я-то стар?

Тут он снова вспомнил о потерянных пятидесяти фунтах, и в нем вспыхнуло яростное желание отомстить конокраду.

— Я еду! — громко и решительно произнес он. — Констебль, я поеду!

Когда отец говорил таким тоном, уговаривать его было бесполезно.

Вскоре — это было в пятницу — отец вскарабкался на свою старую кобылку и отправился в Мари. Не успел он скрыться из виду, как мать начала уже тревожиться.

Мари — небольшой городок штата Новый Южный Уэлс, от нас до него триста миль. Дорога и местность были совсем незнакомы отцу. Но мы за него не боялись. Отец всегда был для нас предметом восхищения, примером мужества и стойкости. Наводнения, пожары, засухи — все ему было нипочем, не говоря уж о всякой живности буша: он не страшился ни человека, ни зверя!

А засуха в тот год была страшная. Пожелтели пастбища вокруг Сэддлтопа: скот ходил голодный, воды не хватало. С каждой новой милей, с каждым новым гребнем холмов, с каждой новой равниной перед отцом открывались все более и более страшные картины. Кругом только пыль — все выжжено, все мертво. Буйные непроходимые заросли простирались мертвой унылой пустыней, иссушенные и сожженные. Трудно описать тот ужас, какой вселяло это зрелище. Ужас? То был ад! Сущий ад!

Уродливые, костлявые буйволы с безжизненными глазами — чудовищные карикатуры на животных, — пошатываясь, бродили по дорогам. На них было жалко смотреть. Тошнотворный, гнилостный запах падали неотступно сопровождал отца на всем его пути. Гнусное воронье стаями перелетало с одного трупа на другой, оглашая воздух злобным, неистовым карканьем. Повсюду белели скелеты, обглоданные кости…

Время от времени отцу попадались люди — встречные или попутчики, — мрачные, понурые, неразговорчивые. Это были не бездельники, не прощелыги, а труженики, сильные люди с ясным разумом. Все они — австралийцы, англичане — со свэгами за спиной скитались в поисках работы, изнемогая от жажды под палящим зноем, обжигая босые ноги о раскаленный песок.

Из Гуунди отец выехал на свежей лошади; при нем был мех, полный воды, запас продовольствия, множество инструкций и наставлений в голове, револьвер в кармане. Сержант просто навязал ему револьвер, и отцу пришлось волей-неволей его взять.

— Разве что так, для компании, — буркнул он, сунув револьвер в карман куртки; рукоятка торчала оттуда как кукурузная кочерыжка.

На четвертый день отец проехал густые заросли кустарника и оказался на берегу ручья. Он напоил коня и по привычке, кинув поводья ему на шею, как своей старой лошадке, оставил его на берегу, а сам спустился наполнить меха ведой. Конь убежал. Отец пытался поймать его, но старая скотина оказалась хитрее сыщика — она припускалась бежать рысью, когда бежал отец‚ и останавливалась, едва он замедлял шаг.

Отец был совсем обескуражен, но решил не упускать лошадь из виду и шел за ней следом, обливаясь потом, бранясь, запинаясь о корни и бурелом. Так он шел, пока не стемнело.

Усталый и голодный, он прилег у подножия эвкалипта. В голову лезли мысли о матери, о доме, о нас всех. Себя он обзывал непроходимым дураком: неужели стоило ради наказания конокрадов затевать такое путешествие?

Наутро отец обнаружил свою лошадь всего в нескольких стах ярдов от себя: она стояла, безнадежно запутавшись задней ногой в поводе. Ура! Сердце отца продолжало тревожно биться, пока он не взял лошадь за повод и не уселся в седло. Раньше он бы никогда так не гордился своей победой над лошадью, а сейчас он даже наклонился и потрепал ее по шее.

Наступил новый изнурительно жаркий день. Небо источало зной, словно гигантская пламенеющая печь. Дул жгучий ветер. Справа и слева от дороги стелились неумолимые бесплодные пески. Сорок миль проехал отец и не встретил ни души, кроме одинокого всадника, который ускакал, увидев у него револьвер.

Огненный шар солнца клонился к закату. Впереди показалось болото, потом озерко, на котором плавали утки, а в стороне от дороги кабачок — ветхая, покосившаяся хибара. У входа стоили две верховые лошади, привязанные к деревьям. На веранде развалились четверо: двое бородатых мужчин в штанах, подшитых кожей, со шпорами на сапогах, и двое совсем мальчишек, один из них темнокожий.

— Добрый день, — сказал отец.

— Добрый…

Отец слез с лошади. Взоры всех сидевших на веранде устремились на него.

За прилавком стоял хромой одноглазый инвалид; голова его была покрыта шрамами. Предвкушая новый заказ, он принялся торопливо вытирать стакан полотенцем.

Отец заказал пиво, озираясь на своего коня, — он помнил предупреждение сержанта. Получив кружку пива, отец стал пить ее у двери.

— Издалека едете? — спросил кабатчик, испытующе разглядывая отца.

— Да так, пожалуй, миль двести пятьдесят будет, — ответил отец.

— Из Квинсленда?

Отец помедлил, не зная, отвечать на этот вопрос или нет. В этот момент к кабачку подскакал всадник с внешностью типичного разбойника из буша. О чем-то пошептавшись с сидевшими на веранде, он крикнул:

— Райли!

Кабатчик Райли нырнул под прилавок и заковылял к двери. Всадник крикнул ему:

— Полицейские проехали вчера через Бинджилу с этим, из Квинсленда!

Райли не расслышал.

— С кем, с кем? — переспросил он.

— Со свидетелем по делу Свистуна. Они его везут в наручниках.

Мальчишка захихикал, но Райли сохранил серьезность.

Отец не вытерпел. Шагнув вперед, он откашлялся и, пронизывая взглядом всадника, крикнул громовым голосом:

— Все это брехня!

В одно мгновение взгляды всех присутствующих обратились на отца. Воцарилась мертвая тишина. Отец приосанился, проникнувшись всей важностью момента, и высокомерно оглядел всех.

— Брехня, — снова рявкнул он. — Я и есть этот самый человек из Квинсленда. Ну, где же мои кандалы?

Он сделал шаг вперед, предоставив всем желающим освидетельствовать его здоровенные ножищи.

Физиономия всадника исказилась злобной гримасой, но в этот момент он перехватил взгляд Райли, что-то прочитал в нем, и выражение его лица тотчас же изменилось.

Он спрыгнул с коня и, расплываясь в улыбке, подошел к отцу.

— Так вы, значит, и есть мистер Радд? — заговорил он. — С верховьев Кондамина?

— Да‚ это я, — ответил отец, сохраняя непроницаемый вид.

Всадник сказал, что он несколько раз бывал на нашей ферме, и отозвался о ней с превеликим одобрением. Отцу он представился как племянник старого Грея, и отец начисто забыл все предостережения полицейского сержанта. Схватив руку «племянничка» богатого фермера, он крепко ее потряс.

— Вот те на, — проговорил отец, смущенно усмехаясь, — а я-то Вас принял за конокрада!

«Племянничек» тоже усмехнулся. Кабатчик предложил по этому случаю выпить. Все выпили, и отец заказал ответную порцию. Это было еще в семь часов вечера.

Настала полночь. Сквозь просветы в тучах луна освещала темную стену эвкалиптов. С болота доносились трубные крики диких гусей. Бесшумно скользя в ночном воздухе, охотились совы. В окошке кабачка мерцал тусклый свет. От его двери отъехали два всадника, ведя за собой оседланную лошадь, и скрылись в кустарнике. Им вслед понеслись сиплые крики отца:

— Собаки! Разбойники! Эй, кабатчик! Где моя лошадь? Где мой револьвер?

Вот и получилось, что главный свидетель обвинения по делу конокрада Свистуна не смог явиться на заседание, и дело было прекращено за отсутствием улик.

Глава 11. Новый учитель

Сэддлтоп поистине преуспевали разрастался. В нем появились новая церковь и старый трактир, тот самый, что раньше стоял у самого ущелья Гэп. Неподалеку разбили лагерь рабочие. Они приехали с палатками, инструментами строить плотину на государственные средства. Другие партии рабочих расчищали в лесу просеки, валили деревья, разделывали их и стаскивали в огромные кучи у дороги, наверное, специально для того, чтобы лошади шарахались и закусывали удила. К нам понаехало много новых переселенцев с многочисленными семьями. Они роптали, словно библейские израильтяне, — прежде всего потому, что ближайшая школа была от них на расстоянии шести миль. Наш отец стал для них Моисеем-пророком[9]. Вообще-то он не видел особых причин для их недовольства, но он всегда прислушивался к жалобам людей и поэтому принялся усердно хлопотать, чтобы открыли новую школу в том конце, где мы жили. Не жалея сил, отец ратовал за школу для переселенцев. Когда же наконец школу построили, переселенцы возроптали еще громче только потому, что она оказалась рядом с нашей фермой.

И вот однажды у нас объявился худощавый, гладко выбритый молодой человек с тросточкой в руке, в высоком тугом воротничке, явно причинявшем ему немалые мучения, и в соломенной шляпе, украшенной роскошной лентой. Он поднялся на веранду и, манерно растягивая слова, представился отцу как учитель новой школы.

Отец ничего не понял. Он растерянно пялил глаза на франта и никак не мог сообразить, что ответить. Появись перед ним сам архангел Гавриил или палач, отец не смутился бы сильнее. Он всегда терялся в присутствии людей «высокого ранга», а в его глазах и настоящий мудрец, и чванливый недоучка принадлежали к одному и тому же рангу.

Учитель поклонился, назвал свое имя — Филипп Вуд-Смит — и спросил, имеет ли он честь говорить с мистером Раддом. Затем он вручил отцу свою визитную карточку и, усевшись в кресло, с глубокомысленным видом стал распространяться насчет школ и программ. Он высказал убеждение, что мальчиков следует учить математике, упомянул о Наполеоне Бонапарте и других великих людях, о которых отец отроду не слыхал. О классиках же и древних языках учитель отозвался весьма неодобрительно.

— Кому они нужны? Зачем вам здесь, на ферме, греческий язык, мистер Радд?

Отец уныло водил глазами по дощатому полу веранды, не отвечая.

— Ну, скажите, после окончания школы вам хоть раз в жизни приходилось вспоминать латынь или этические проблемы в произведениях Шекспира?

Отец в некотором замешательстве признался, что нет.

— И тем не менее…

В этот момент на веранде появилась мать. Отец сказал, что это и есть миссис Радд. Они поздоровались. Когда же Вуд-Смит повернулся, чтобы продолжить с отцом разговор, того уже след простыл.

Учитель был человек вежливый и очень любил общество. Такого джентльмена у нас в Сэддлтопе еще не бывало. Всякий раз, когда он встречал мисс Уилкинс, дочек Грея или нашу Сару, он улыбался, снимал шляпу и хлопал ею по своим коленкам. Неважно, на каком расстоянии находились девушки: сидели ли они на веранде за милю от него, ехали ли на лошади, таскали хворост, он все равно улыбался и галантно снимал шляпу.

Дейв относился к Мистеру Вуд-Смиту с явным неодобрением. Светскость учителя и его предупредительность с девушками раздражали Дейва.

— Все равно он козел, пусть даже и ученый, — заявил он однажды на кухне.

Сара горой защищала манеры педагога. Она считала, что женщинам всегда подобает оказывать такое уважение.

— Видно, тебе больно нравится, когда, на тебя глаза пялят, — съязвил Дейв.

Юный Билл — он поздно явился к обеду и в одиночестве сидел за столом — тоже ввернул свое словцо:

— Да, они это любят, но не тогда, когда доят коров, или когда на них чулок нет (Дейв саркастически усмехнулся), или еще когда за корытом стирают.

— Ничего с тобой не случится, — тихо продолжала Сара, — если ты перед женщиной снимешь шляпу.

— Ничего не случится? — огрызнулся Дейв. — А ежели не сниму — тоже ничего не случится! Какой болван будет носить свою шляпу в руках, да еще размахивать ею, будто корову в хлев загоняет. — И, усмехнувшись, Дейв вышел из комнаты с видом победителя.

Мистер Вуд-Смит стал частым гостем в нашем доме. Если ему случалось остаться у нас к обеду, отец приходил в необычайное волнение. Он просто терял голову и совершал за столом всевозможные промахи. Либо он настойчиво совал кусок мяса тому, кто от него решительно отказывался, либо ронял тарелку, а то еще соус проливал или ранил себе ножом палец.

Но обычно отец как-то ухитрялся избегать общества Вуд-Смита. Сам-то он получил не бог весть какое образование, и в присутствии столь ученого мужа ему было не по себе. Однако после ухода учителя отец всегда говорил о нем благожелательно. Как-то мать поинтересовалась, какое жалованье получает мистер Вуд-Смит, и отец ответил, что уж никак не меньше тысячи фунтов в год.

Обучение хорошим манерам являлось краеугольным камнем педагогической системы Вуд-Смита, и он упорно проводил ее в жизнь.

Как-то раз отец ехал на своей кобыле и повстречал на дороге школьников, возвращавшихся домой. Несколько мальчиков приветствовали его, приподняв шляпы. Отец вытаращил глаза и поехал дальше. Смотрит: другие школьники тоже приподняли шляпы. Отец нахмурился. Мимо пробежал Том, держа за хвост ящерицу и размахивая ею.

— Хэлло, папа! — крикнул он, снимая шляпу.

Отец круто повернул кобылу и погнался за ним.

— Ах ты чертенок! — крикнул он, норовя ударить хлыстом сынишку, который спрятался за деревом. — И ты надо мной вздумал издеваться?

— Это он велел… — захныкал Том.

— Что? Кто он?

— С-с-с-мит.

— Чтобы посмеяться надо мной?

— Да нет…

Отец хотел было слезть с лошади, но Том бросил ящерицу и был таков.

Наступило рождество. Сара назвала полный дом гостей. Народу собралось уйма — чуть ли не со всех ферм Сэддлтопа; кроме Кери, конечно. А иллюминация такая — ослепнуть можно! Вся веранда вокруг дома была увешана фонарями самых разных видов. Гостей развлекали два аккордеониста и скрипач. Веселые звуки доносились до самых ворот и заставляли радостно биться сердце всякого, кто их слышал.

Сара порхала по дому как бабочка: встречала у входа подруг, обнимала их, провожала в дом, принимала от них шляпы и всякие мелочи, укладывала спать младенцев.

Джо по ее просьбе встречал мужчин: он предостерегал их от собаки и колючей проволоки, показывал, где привязать лошадей, провожал гостей в зал и представлял всем незнакомым девушкам.

Перед самым началом танцев прибыл мистер Вуд-Смит. Он немного опоздал. Почти одновременно с ним появился старый товарищ отца Мак-Грегор. Отец бросился ему навстречу, тряс его руку, словом, бурно его приветствовал. Они не виделись много лет и, усевшись рядком за стол, завели долгий разговор о былых временах.

Но вот в танцах наступил перерыв. Комната, где сидели отец и Мак-Грегор, наполнилась гостями. Им подали кофе с печеньем.

Гул голосов на мгновение стих. Повернувшись к Вуд-Смиту, который сидел рядом и мирно попивал кофе, Мак-Грегор громко спросил:

— А как твой старик, Фил? Здоров?

Отец вытаращил на Мак-Грегора глаза и ткнул его локтем в бок. Он решил, что его приятель ошибся.

Но Вуд-Смит знал, что Мак-Грегор не ошибся. Он вспыхнул, заерзал на стуле и, выдавив из себя улыбку, ответил:

— Он… э… чувствует себя хорошо.

— А старина Мик?

Вуд-Смит заерзал еще сильнее. Ему мучительно хотелось, чтобы кто-нибудь вошел в комнату и позвал его. Все общество проявило живой интерес к этому диалогу.

— Н-не плохо, я полагаю, — ответил учитель, косясь на дверь.

— Ты же знаешь старого Мика, — сказал Мак-Грегор отцу, — мусорщика в Дрейтоне. А этот малый — племянник ему. — И он ткнул большим пальцем в сторону учителя.

Отец встрепенулся, как испуганный какаду.

— Что ты мелешь? Мик его дядя? Не может быть! — воскликнул он, изумлению хлопая глазами.

— Да‚ да, дружище. — Мак-Грегор рассмеялся при виде изумленной физиономии отца. — Это же Фил, сын старого Джима Смита из Квортпота! А старина Мик, мусорщик, — брат Джима.

Это открытие совершенно потрясло отца. Он встал и пристально посмотрел на Вуд-Смита.

— Вот черт! Так я ж тебя знаю!

— Ну ты же помнишь старину Джима? — сказал Мак-Грегор.

— А как же, отлично помню! — Глаза отца радостно вспыхнули. И, повернувшись к гостям, улыбки которых окончательно сконфузили учителя, он с гордостью объявил: — Мы с его отцом знались еще лет тридцать назад.

— Да и твоя старуха тоже его знает, — добавил Мак-Грегор.

— Еще бы! И я помню мать этого молодца.

— А помнишь, какие она нам пышки стряпала?

При упоминании о пышках отец громко расхохотался. Но Вуд-Смит не смеялся. Он только улыбался, краснея все гуще и гуще.

— А помнишь старую черную наседку? Его мать еще устроила ей гнездо у себя на кровати?!

Отец держался за бока, слезы текли по его щекам, изборожденным морщинами.

— А ты помнишь… — смех мешал Мак-Грегору говорить, — свинью, что жила у них в доме… — и он снова задохнулся от смеха, — с ленточкой на шее?

Тут уж отец разразился громовым хохотом, а вместе с ним захохотали и все гости. Прошло несколько минут, прежде чем они услышали голос Джо, возглашавшего:

— Кавалеры, приглашайте дам на вальс!

Глава 12. Возвращение блудного сына

Уборка урожая была в самом разгаре. Мы грузили на повозку снопы ячменя. Отец болтался поблизости на своей старой кобыле, не давая покоя даже коровам.

Вдруг Дейв кого-то заметил вдали и застыл со снопом в руках.

— Кого это еще к нам принесло? — подивился он вслух.

Джо, сидя на верхушке воза, стал всматриваться в сторону. дома. Билл тоже заинтересовался и подошел к Дейву. Он всегда раньше других валился с ног от усталости и потому никогда не упускал возможности передохнуть.

— Что-то не узнаю, — сказал Джо. — Все наши руку ему трясут, видно, знакомый.

— Неужели, еще какого-то пастора принесло? — с опаской произнес Дейв.

Пасторов он терпеть не мог и в их присутствии всегда чувствовал себя несчастным человеком. Так у нас и повелось: пастор — в дом‚ Дейв — из дому. Надо сказать, что священники полюбили наше новое обиталище и подолгу засиживались у нас, не то что в Шингл-Хат. Там-то они редко оставались у нас закусить. А уж когда на веранде висел свеженький, только что разделанный окорок кенгуру, аппетит у них пропадал окончательно. Поэтому, если в доме ждали пастора, отец непременно вывешивал такой окорочок на самом виду. А как только пастор удалялся, окорок срывали с крюка и забрасывали подальше в траву. Что и говорить‚ отец был мудрый человек, хотя имя его и упоминается в Книге притчей Соломоновых![10]

— Лошаденка у него никудышная, в самый раз для пастора! Заезженная‚ — съязвил Джо — Они всегда на одной ездят, бессменно. Пока она ноги не протянет, другой ни за что не купят!

Билл расхохотался несколько деланным смехом. Смеялся он долго, стараясь поддержать разговор и тем самым продлить отдых. Но Дейв снова молча взялся за вилы. Чтобы еще немного поволынить, Билл задал Дейву праздный вопрос:

— Почему бы тебе не стать священником, Дейв?

Спроси это кто-нибудь другой, Дейв мог бы пустить в ход кулаки, но с Биллом у него была дружба. Он только вскинул на младшего брата глаза, как бы прощая его за насмешку.

А незнакомец тем временем, мотая головой и размахивая руками, словно проповедник из общества трезвости, шагал к дому; по обеим сторонам от него шли мать и Сара, газетами прикрывая головы от жаркого солнца. По всему было видно, что они знают его хорошо и с интересом слушают его рассказ.

Джо никак не мог догадаться: кто же этот приезжий? Билл вызвался сбегать и узнать. Джо снисходительно улыбнулся — он вспомнил времена, когда сам был такой, как Билл.

Незнакомец швырнул на веранду засаленный тючок, снятый им с лошади, и зашагал по стерне к повозке. Голову он держал высоко, сдвинув на затылок шляпу, шел смело и уверенно, словом, судя по всему, чувствовал себя как дома.

— Походка мне что-то кажется знакомой, — многозначительно сказал Дейв и начал всматриваться пристальнее.

Человек приближался. Косматая шевелюра его и бакенбарды давно уже нуждались в стрижке. Билл, посмеиваясь, пялил глаза на незнакомца, а Дейв все силился припомнить, кого же ему напоминает эта походка.

Подойдя ближе, мужчина начал выкрикивать веселые приветствия, уснащенные словечками из языка австралийских туземцев. Джо ничего не понял, но на всякий случай решил отнестись к ним неодобрительно и крикнул ему в ответ:

— Сначала остриги космы!

Билл съежился и, схватив вилы, из предосторожности заполз под повозку. Но Дейв отшвырнул вилы, воскликнув:

— Господи, да это же Дэн! — и‚ опрокинув несколько стожков ячменя, кинулся ему навстречу.

Билл выполз из-под телеги и, позабыв о вилах, изумленно вытаращил глаза. Джо соскользнул с нагруженного воза, порвал штаны и обрушил себе на, голову половину поклажи.

— Дэн, Дэн! — радостно приговаривали ребята, спеша вслед за Дейвом.

Да, это действительно был Дэн. Тот самый прежний Дэн, которого отец дважды выгонял из дому. Только теперь он выглядел постарше, и вид у него был еще более обшарпанный, никчемный и жалкий.

Дэн с жаром стиснул руку Дейва, но разобрать, где Билл и где Джо, не смог. Дейву пришлось заново «познакомить» братьев. Билл сиял от счастья. Он явно гордился Дэном. Столько слышал о нем, так часто думал: увидит ли его когда-нибудь? И вот теперь пропавший брат вдруг оказался перед ним! Пока Дэн вкратце живописал события, происшедшие с ним за четырнадцать лет разлуки, Билл разглядывал со всех сторон эту бесшабашную личность в потрепанной, засаленной одежонке.

Мы не успели и дух перевести, как Дэн увлек нас за собой в дикие заросли, поведав нам, как он вышел победителем из нескольких схваток с туземцами, Охотился за дикими лошадьми на своем коне Серебряная Звезда, возвратившись с охоты в чем мать родила, если не считать сапог и пояса; затем три раза ломал себе правую ногу в одном и том же месте; потом где-то на реке Купер потерял триста фунтов, но вернул эти денежки по пути в Сидней, куда гнал гурт в тысячу голов скота.

У Билла даже дыхание перехватило. Его маленькая головенка не могла сразу вместить такую массу впечатлений. Даже Джо, наш трезвый, расчетливый Джо, и тот был захвачен рассказами Дэна. Им овладело неудержимое стремление вкусить от этой волнующей жизни в диких краях. Один лишь Дейв оставался спокойным и только улыбался — он-то хорошо помнил Дэна!

— Пойдем домой, — предложил Дейв.

Все тронулись к дому, а Дэн продолжал рассказывать:

— Да уж чего только я не повидал! Хлебнул жизни! Помню переход от Наджи-Наджи в Нормантон — пятьсот миль со свэгом на горбу, без башмаков и без единого шиллинга в кармане! А на последнем перевале ко мне пристали двое здоровенных датчан — хотели отобрать мех с водой. Дрались целых три часа! Ну я их хорошенько отделал. А потом пришлось всю воду до последней капли влить в пересохшие глотки, чтобы привести парней в чувство.

Дрожь волнения пробежала по спине Билла. Он замахнулся кулаком на фигуры враждебных датчан, возникшие в его воображении, и попал по загривку Дейву.

— Ты чего лезешь! — рявкнул Дейв и схватил Билла за шиворот; Биллу пришлось бы туго, если бы он не успел пролепетать, что он не нарочно.

Одновременно с нами к крыльцу подъехал отец на своей кобыле.

— Молчите, ни слова. Посмотрим, узнает он меня или нет, — сказал Дэн, удерживая Билла, который хотел было уже громогласно возвестить отцу о прибытии домой старшего сына и наследника.

Отец переводил взгляд с приближавшейся к нему группы людей на лошадей с повозкой, оставленных в поле без привязи, хмурился и выглядел весьма недружелюбно. Дэн отделился от остальных.

— Я же сказал, что он меня не узнает! — И он отдал отцу честь, словно тот был по меньшей мере полковником в золотых галунах и с деревянной ногой.

— Не знаю, кто ты такой есть, — угрюмо буркнул ему отец и раскрыл уже рот, чтобы отругать Дейва за безделье, но тут Дэн поклонился и торжественно произнес:

— Я ваш первенец Даниэль, сэр. Даниэль Дамаскус Радд.

Отец чуть не свалился с кобылы.

— Дэн! — радостно вырвалось у него, и он с распростертыми объятиями бросился к блудному сыну, но тут же осекся, вспомнив, как выгнал Дэна из дому, приказав больше не возвращаться, и даже побагровел от смущения.

И тут Дэн проявил свой стратегический талант.

— Ни слова, ни единого звука, — сурово сказал он, стискивал руку отца. И даже не покраснел! — Я знаю, что у тебя на уме. Не говори ни слова. Все в прошлом. А кто старое помянет… Ты выгнал меня, это правда, но я не сержусь. Тогда я это заслужил. И я ведь ушел. Разве я не повиновался тебе, как мужчина? А теперь… — тут Дэн помолчал, чтобы мать и все стоявшие кругом получше расслышали, — а теперь я вернулся (пауза)… более умудренным, более зрелым человеком (опять пауза)… и любящим сыном. . — тут Дэн хлопнул себя изо всей силы по тому месту, где раньше был карман (он его выдрал, чтобы перевязать ногу), — и более богатым человеком, который не нуждается в чьей-либо милости и не страшится чьего-либо гнева.

Дэн был на редкость хорошим оратором, что правда, то правда!

Никогда еще в жизни отец не проявлял такой стремительности, слезая с коня, — не будем считать тех случаев, когда он с него сваливался. Схватив Дэна за обе руки, он заплакал. Из его глаз скатились две крупные, как градины, слезы. Мы услышали только одно подавленное всхлипывание — такой звук издает жеребенок, когда у него першит в горле… Это было уже слишком! Мы опустили глаза и готовы были провалиться сквозь землю. Нам многое доводилось видеть, но как плачет отец… Это было выше наших сил.

— Ничего, — сказал Дэн тоном снисходительного всепрощения, держа руку над головой отца. — Ничего, не расстраивайся. Я уже давно забыл об этом и, видишь, вернулся. И вернулся, как вы, надеюсь, меня поняли, богатым и независимым человеком! — покровительственно взглянув на отца, он улыбнулся.

Дейв тоже улыбнулся и отправился работать, но его улыбка была вызвана совсем другой причиной: он хорошо знал, что его старший брат — непревзойденный враль.

А Дэн пошел в дом за отцом и присел закусить. Он съел все, что поднесла ему Сара. Насытившись, он откинулся на спинку стула и весь остаток дня проговорил с отцом и матерью, восхищался новой мебелью, курил и поплевывал. Однако на пол комнаты он не плевал, а всякий раз поднимался, подходил к двери и плевал на чистые, только что выскобленные доски веранды.

Дэн поведал отцу свои планы на будущее. Он был по горло сыт жизнью в глуши и намерен затратить немного денег, купить ферму и осесть. Если бы ему удалось найти подходящий участок, этак в тысячу восемьсот акров с водой, он занялся бы молочным хозяйством, завел бы сотню коров и кормил их люцерной, а еще держал бы овец и лошадей.

Отец сказал, что Дэн здорово придумал: у него на примете есть именно такой участок, какой нужен Дэну.

— Участок Кери, рядом с нами, две тысячи акров, поперек ручей протекает, цена два фунта десять шиллингов за акр.

— Хорошо, мы поглядим, — ответил Дэн несколько рассеянно.

Вечером Дэн извинился перед матерью за прискорбное состояние своей одежды.

— Дело в том, — небрежно сказал он, — что весь мой гардероб следует поездом в багаже. Боюсь, вам придется уж меня потерпеть в таком виде, пока не прибудут вещи.

Мать предложила ему переодеться во что-нибудь из одежды Дейва. Подумав, Дэн согласился, надел костюм Дейва, да еще сорочку с воротником, и вышел к чаю преобразившимся человеком. На следующий день он тоже его надел и больше уже с ним не расставался.

Чуть не целый месяц отец разъезжал с Дэном по всей округе, осматривая фермы, объявленные к продаже, а по вечерам они сидели вдвоем на веранде и обсуждали достоинства и недостатки каждой из них. И если отец рекомендовал Дэну купить ту или иную ферму, Дэн отказывался и заявлял, что ему больше нравится другая, неизменно завершая свою речь одной и той же фразой: «Лучше подождем еще немного, не будем торопиться». По утрам отец отправлялся на работу, а Дэн предпочитал сидеть на веранде, курить и обдумывать свое решение.

Однажды к нам заехала молодая женщина, собиравшая пожертвования на больницу. Дэн хотел дать ей пять фунтов, но все его деньги были в банке, а мелочи при себе Тоже не было.

— С этими банками только беда, — сокрушенно заявил он. — Не сбегаешь туда всякий раз, когда тебе нужно!

У матери были деньги, и она предложила Дэну взять у нее пять фунтов, пока банк не откроет ему кредит. Дэн принял это подношение, отправился на веранду, но по дороге обнаружил полсоверена в кармане брюк Дейва и вручил его молодой женщине.

— Люблю жертвовать на больницы, — заверил он, вернувшись к матери. — Если все подсчитать‚ я уже не одну сотню фунтов на это дело отгрохал!

Мать была счастлива тем, что ее первенец так преуспел в жизни, и ей не терпелось узнать, какую же ферму он хочет купить. Однажды утром она стала настойчиво допытываться у отца, как дела с покупкой.

— Не знаю‚ — сердито ответил отец, — не знаю, ни черта не пойму, что он собирается делать!

И отец снова охладел к Дэну. Он явно перестал ему доверять и больше уж не ездил с ним осматривать продающиеся фермы. Дэн обиделся. Однажды утром он сам отправился покупать ферму у Керн да так и пропал. Только потом мы узнали, что он работает поденщиком у фермеров в Маккатта-Корнер, милях в восьми, от нас.

Конечно‚ Дэн не купил никакой фермы, но все же осел неподалеку от нас. Он женился на Мери Мак-Смит — свадьбу сыграли богатую! — и стал безбедно и счастливо жить-поживать на хлебах у родителей своей жены.

Е. Я. Домбровская. Писатель и его герои

Стил Радд (псевдоним Артура Хой Дэвиса) — один из самых популярных и любимых писателей Австралии. Родом он из тропического северного штата Куинсленд.

В переводе Куинсленд означает «земля королевы». Так назвали этот штат потому, что он славился своими природными богатствами. Здесь в середине прошлого века и поселились Дэвисы, родители будущего писателя, и обзавелись фермой в области Дарлинг-Даунс, неподалеку от городка Тувумба. В ноябре 1868 года у них родился сын Артур Хой. Детство Артура и всех его братьев и сестер прошло на ферме. Дети много работали по дому, помогали в поле. Жили дружно. Затем семья переехала на другую ферму, в районе Эму. Там Артур стал учиться в государственной школе в поселке Эму-Крик.

Ему довольно рано пришлось самому содержать, себя. В свободное от учения время, он работал по соседним фермам, а с тринадцати лет нанялся конным пастухом. Позднее он писал другу: «Пока мне не стукнуло двенадцать лет, я посещал школу, если не пас коров, не тянул плуг, не охотился на кенгуру и коала».

В девятнадцать Артур Дэвис поступил клерком в городское управление Брисбейна, в канцелярию шерифа, и проработал в ней до 1903 года, потом совсем оставил службу, предпочтя свободу творчества и неверный заработок австралийского литератора.

Рассказы, подписанные фамилией Стил Радд, стали появляться в журнале «Бюллетень» с середины 90-х годов. В 1899 году вышла его первая книга — «На нашей ферме», а в 1904 году ее продолжение — «На нашей новой ферме».

Стил Радд опубликовал много книг, большая часть их повествует о многочисленной семье Раддов и их родне: «Книга о Дэне», «Ферма Сэнди», «Опять на ферме», «Книга о Дейве», «Семья Раддов», «Папаша и политика». Эта эпопея о Раддах имела больший успех, чем все другие произведения писателя, которых было немало.

Несколько лет Стил Радд издавал свой журнал, под названием «Журнал Стила Радда», что сыграло большую роль в развитии австралийской литературы. По мотивам рассказов о Раддах были поставлены пьесы и кинофильмы. А между тем уже широко известный и почитаемый писатель постоянно нуждался. На его книгах наживались издатели, режиссеры‚ делали себе имя художники. Ему приходилось работать с большим напряжением.

Он умер неожиданно в октябре 1935 года в Брисбейне. На похоронах было произнесено много торжественных и теплых речей, выступал и губернатор штата, ничем не поддержавший писателя при жизни.

Но книги Стила Радда и его герои до сих пор не забыты австралийцами.

У нас в Советском Союзе в 1958 году в сборнике «Австралийские рассказы» впервые вышли два рассказа Стила Радда: «Как мы начинали» и «Наш первый урожай» — оба из книги «На нашей ферме».

По фамилии героев этих книг писатель и взял свой псевдоним Радд. Фамилия Радд происходит от слова «радди», что значит — румяный, здоровый, крепкий.

Имя Стил на самом деле не имя. По звучанию оно напоминает фамилию известного английского просветителя и публициста начала XVIII века Ричарда Стиля, который был одним из первых создателей сатирико-нравоучительных журналов. Таким образом полный псевдоним писателя — Стил Радд — как бы сочетает в себе два начала: реалистическое и юмористическое. И когда мы читаем лучшие из книг Стила Радда, мы находим это сочетание реализма и юмора и в его творчестве. Правдиво и в то же время с неизменным чувством юмора писатель показал в них радости и горести здоровых, выносливых, жизнелюбивых людей. Он писал об их повседневной жизни в борьбе с природой, о лишениях, об упорстве и крепкой воле.

Им, поселянам, создавшим Австралию, как она есть, посвящает он свою книгу «На нашей ферме». Он повествует о них — «пионерах», «безымянных борцах и одиноких тружениках тех далеких дней», пишет о людях, чьи имена «не занесены в книги», кто «умер и похоронен в глуши без пышных надгробий». Пишет без прикрас, не щадя своих героев, но с любовью.

Одни говорят, что Стил Радд огрубил изображение жизни, другие, наоборот, считают, что он огладил трудности. Пожалуй, ни то, ни другое — он правдив. Ведь это факт, что на нищенских фермах люди еле перебивались. Жалкого дохода с земли не всегда хватало даже на еду и одежду. Все зависело от засухи или от дождя. Помощи было ждать неоткуда, разве что друг от друга.

Так жили Радды и их соседи. Так на самом деле жила вся сельская Австралия на заре нашего века, вечно в долгах друг у друга, у лавочников, у банков по закладным. Вспомним хотя бы, как папаша Радд, только лишь получив долгожданные бумаги на владение фермой, спешит заложить их в банке, чтобы иметь наличные деньги. А иначе на что же он купит семена и засеет свое поле, обработанное почти голыми руками?

Интересно, что как бы ни тяжело жилось Раддам и их соседям, в этих семьях много детей. И дети никому не в тягость. Их любят, с ними веселей, они даже неплохие помощники. У Раддов шумно и щедро справляют рождения, крестины, свадьбы. Они общительны, гостеприимны, живут дружно, без ссор.

Родители не забывают и обучать детей грамоте. Нет школы — что ж, ма Радд учит их читать по старым газетам, затасканным журналам и книгам. Трогательно, что она заботится не только об их образовании, но и о «светском воспитании». И вот в доме Раддов устраиваются грандиозные балы. Угощение каждый приносит свое, звучит музыка, смех, всем очень весело, хотя пыль стоит столбом — от земляного пола.

Мать — душа семьи, О ней Стил Радд пишет с особенной теплотой. Он благодарен ей за ласку и заботу и никогда не забывает, что в трудной жизни фермеров женщине надо много воли, сил и бесконечной любви, чтобы сохранить дружную семью.

С образом папаши Радда связано все смешное в этих книгах. Писатель не высмеивает своего героя, а добродушно посмеивается над ним, так как видит у него не пороки, а человеческие слабости.

Па Радд частенько суетится, совершает впопыхах ошибки, шумит, горячится. Он то упадет в канаву, то зацепится за ветку дерева, то его свалит корова, то он вываляется в пыли, то у него уведут из-под носа коня. В-сердцах он бранятся, а иногда и слишком скор на руку.

Особенно крепко достается от него сыновьям, случается, правда, что за дело. В образе па Радда сказались черты патриархальности, сохранившиеся еще в ту пору в сельском быту. Папаша Радд, требует от своих сыновей безусловного повиновения, он заставляет их работать, но не дает ни копейки, считая, что все доходы должны идти только в дом, в хозяйство. Правда, к концу XIX века патриархальные установления все меньше уживались с жизнью, и потому Радд постепенно вынужден уступать своим детям. Делает он это просто, не теряя достоинства, и этим сохраняет уважение детей к себе, несмотря на свой трудноватый, неуживчивый характер.

С годами характер па Радда меняется, не во всем к лучшему, он становится еще прижимистей, придирчивей, но всегда остается человеком земли, простым мелким фермером, честным и работящим, Он органически не переносит всякую людскую накипь, а потому, вероятно, не может ладить с власть имущими, с судьями, с богатыми скваттерами. Ему легче и приятнее с простыми людьми, каков он сам. В этом народность образа папаши Радда, отсюда необыкновенная популярность этого героя;.

Па Радд презирает тех, кто хвастает своим положением и сверху вниз смотрит на него и ему подобных. Таких он очень ловко умеет осадить и высмеять. Но никогда не заденет он свегмена и батрака-аборигена. Для них в семье Раддов всегда найдется место за столом и ночлег.

Не любят Радды духовенство. Они не верят пастору. Они знают его прожорливость и корыстность. Не столько из религиозных чувств, сколько по обязанности справляют они крестины и свадьбы. И прекрасно обходятся без библии и молитв.

Возвращаясь к разговору о юмористической окраске повествования, хочется отметить, что комические приключения в этой книге связаны с поведением героев. И потому развязку смешного эпизода можно часто предугадать — ведь характеры каждого героя четко очерчены. Заранее можно сказать, что папаша Радд не доберется до города, куда едет свидетелем в суд, что не дойдет до финиша на своей старой кляче Дейв, что если мать пригорюнилась, то кошка подкрадется и утащит у нее со стола мясо, а если устраивается бал, то в шатком домике что-нибудь на кого-нибудь свалится.

Обычно смешное легче заметить со стороны. Не случайно во всех комических сценах повести участвует много зрителей. Для них смех — невольный, неожиданный отдых от напряженной работы. Забавное, веселое в книгах Стила Радда приводило читателям на память веселые, светлые моменты и в их собственной трудной жизни, поэтому книги его и стали такими известными и любимыми.

Свое повествование писатель ведет от лица ребенка, члена семьи. Это позволяет ему показать фермерскую жизнь так, как она запечатлелась в памяти с детства. Ребенок, естественно, запомнил смешные эпизоды, смешное в поведении взрослых, наряду с другими важными событиями. Но, кроме рассказчика, в книгах есть и сам писатель, который порой бросает пояснительную реплику. Иногда в одной фразе, не нарушив присущего книге стиля, ее разговорной манеры, он привносит в рассказы ребенка критические замечания взрослого человека.

Оттого что Стил Радд построил свои книги «На нашей ферме» и «На нашей новой ферме» как воспоминания ребенка о детстве и о семье, можно найти в них излишние мелочи, пустяковые приключения, незначительные воспоминания и семейные анекдоты, интересные только для членов семьи. По той же причине жизнь Раддов показана в отдельных эпизодах, а не как полная история или семейная хроника. И это придает своеобразие общему стройному характеру обеих книг.

Стил Радд не понаслышке, а досконально, изнутри знал быт и характеры фермеров и смотрел на них не свысока глазами горожанина, а любящими глазами равного, одного из их числа. Это позволило ему тепло, лирично рассказать о всей непоказной стороне жизни мелких фермеров, почти не прибегая к авторским пояснениям и отступлениям.

Стилу Радду повезло и не повезло, что его книги иллюстрировали лучшие австралийские художники-карикатуристы. Так, известный художник Норман Линдсей в созданном им образе папаши Радда, который знаком каждому в Австралии, запечатлел типическое, характерное для австралийского трудового человека. Он изобразил его в мятых рабочих штанах, с крепкими натруженными руками и обгорелым под солнцем лицом, с острым взглядом маленьких глаз, с торчащими из-под широкополой старой шляпы седыми волосами. Другие художники стали усиливать карикатурное в его образе, шаржировали.

Поддавшись влиянию знаменитых художников, Стил Радд и сам стал в других книжках больше изображать смешное и даже гротескное. В пьесе и в фильме акцентировали комическое, на рекламах использовали карикатурный образ папаши Радда. Стил Радд страдал от этого. Он говорил друзьям: «Если бы меня предоставили самому себе, я бы написал более мрачную повесть, чем самые грустные рассказы Лоусона».

Как бы там ни было, но Стил Радд был юмористом.

Справедливо отмечая по смерти писателя его творческие достижения, писали, что он «имел большой творческий ум, ясно видел и четко описал увиденное. Его творение монументально!»

Герои Стила Радда — папаша Радд и ма, их сынки Джо, Дэйв и Дэн — вышли со страниц книги в жизнь народа, которым были порождены. Даже те австралийцы, которые не читали сами этих книг, знают, кто такие Радды. Их имена стали там так же известны, как у нас, например, герои Гоголя.

В книге «На нашей ферме» нет прикрас. Стил Радд написал ее так, как советовал писать Генри Лоусон, —

Но возьми перо и честно Опиши хотя бы раз Земляков твоих без всяких Поэтических прикрас. (Пер. М. Кудинова.)

Правдивая и искренняя, простодушная и поучительная, народная и для народа, она не может не понравиться нашим советским читателям.

Пожелаем же успеха этой веселой книге с ее работящими, милыми, шумными героями.

Примечания

1

Буш — заросли, австралийские джунгли.

(обратно)

2

Гоанны (австрал.) — большие ящерицы; достигают длины до полутора метров.

(обратно)

3

Коала (австрал.) — маленький сумчатый медведь, длиной 60 см; питается листьями и побегами, живет на деревьях. Очень медлителен, поэтому и получил название сумчатого ленивца. Абсолютно безвреден.

(обратно)

4

Скваттеры — богатые фермеры, владельцы крупных земельных участков.

(обратно)

5

Сразу по получении документов на землю старый Радд заложил свой участок в банке. Эти деньги помогли ему обзавестись кое-каким инвентарем. Зато потом он был вынужден платить большие проценты по закладной, о чем ему напоминал банк с каждой почтой. (Примеч. перев.)

(обратно)

6

Свэг — традиционная австралийская скатка из одеяла, крытая клеенкой, в которую сезонные рабочие складывают свои пожитки. Свэг носят за спиной как вещевой мешок. В плохую погоду клеенка служит укрытием от дождя.

(обратно)

7

Бушель — мера сыпучих тел, равная 36,3 кг.

(обратно)

8

Бэндикут (австрал.) — сумчатая крыса с узкой длинной мордой и коротким хвостом.

(обратно)

9

Пророк Моисей, согласно библейской легенде, жил в XVI–XV в. до нашей эры и был освободителем народа израильтян от рабства у египетского фараона.

(обратно)

10

Книга притчей Соломоновых — одна из частей Библии, заключающая в себе свод житейских мудростей; написал ее, по преданию, израильский царь Соломон, славившийся мудростью и справедливостью.

(обратно)

Оглавление

Слово Алана Маршалла

Часть первая. На нашей ферме

  Глава 1. Как мы начинали

  Глава 2. Наш первый урожай

  Глава 3. Мы вступаем во владение фермой

  Глава 4. Голод стучится в дверь

  Глава 5. Ночь, когда нас отправили сторожить поле от кенгуру

  Глава 6. Старушка Бесс

  Глава 7. Полоумный Джек

  Глава 8. Охота на кенгуру

  Глава 9. О том, как Дейва, укусила змея

  Глава 10. Отец и Доновэны

  Глава 11. Урожайный год

  Глава 12. Свадьба Кейт

  Глава 13. Лето, в которое умер старый Боб

  Глава 14. Дэн вернулся домой

  Глава 15. Наш цирк

  Глава 16. Джо остался за хозяина

Часть вторая. На нашей новой ферме

  Глава 1. Крестины Бартоломью

  Глава 2. Прощай, старая ферма!

  Глава 3. Начинаем все снова

  Глава 4. Большой бизнес с молоком

  Глава 5. Нежданные гости

  Глава 6. Дейв бунтует

  Глава 7. Дейв влюбился

  Глава 8. Как отца сбросила лошадь

  Глава 9. Отец и Кери

  Глава 10. Как отец съездил в Мари

  Глава 11. Новый учитель

  Глава 12. Возвращение блудного сына

Е. Я. Домбровская. Писатель и его герои Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg