«Дети на ветру»

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

Дзёдзи Цубота (род. в 1890 г.) — признанный классик современной японской детской литературы, член Национальной Академии искусств. Он выдающийся ученый — собиратель народных японских сказок. Вот уже более пятидесяти лет Цубота пишет книги для детей. Его повести и рассказы исполнены поэзии, жизненной правды и народного мироощущения.

Маленькие герои его живут в мире природы; их окружают горы, покрытые лесами и населенные, как им кажется, сказочными существами: в горах живут длинноносые тэнгу, обладатели плащей-невидимок, в омутах обитают водяные каппа с лягушачьими лапками, на небе гремят в свои барабаны громовики. В горных озерах плавают гордые карпы и важные черепахи, на деревьях скачут зеленые квакши, в затопленных водой рисовых полях пляшет после дождя веселая рыба, и пучеглазые раки, вынесенные речным потоком, сидят в траве, растопырив клешни.

Дети ощущают себя частью этого интересного живого мира.

Но рядом существует большой и тревожный мир взрослых людей, пока еще мало понятный, но не очень веселый. Из этого мира приходят какие-то странные люди, забирают в полицию отца, описывают мебель, и в их доме поселяется тревога, которая закрадывается в души мальчиков, и они всячески сражаются с этой тревогой, изо всех сил стараясь оградить от нее свои сказочный детский мир, но горе врывается в их жизнь, как вихрь бури. Не случайно одну из своих повестей писатель назвал: «Дети на ветру». Взрослые не рассказывают им обо всем: трудно понять, почему иной раз торжествует подлость, жадность, хитрость; и дети, играя в свои игры, все время думают, отчего это люди такие непонятные, будто оборотни: то улыбаются и кланяются, то отворачиваются и злобствуют. И маленькому Сампэю, одному из героев книги, начинает казаться, что вокруг него одни оборотни.

Хорошо еще, что рядом в этой трудной жизни оказывается славная, добрая бабушка, ласковая мама.

Писатель сам столкнулся в своей жизни с деловитыми хищниками, которые быстро отняли у него небольшую, доставшуюся по наследству, фабричку, производившую фитили для керосиновых ламп. Он оказался плохим коммерсантом, и семью кормило его перо. Эти воспоминания писателя, пополненные долгими жизненными наблюдениями, и легли в основу его повестей и рассказов, героями которых он сделал двух братьев: Дзэнту и Сампэя.

В книгу вошли главы из последней книги писателя «Дети и времена года», а также японские народные сказки в его обработке.

Дзёдзи Цубота считается у себя на родине одним из лучших детских писателей. Его книги не раз получали самые высокие национальные премии.

Г. Ронская

РАССКАЗЫ

КАРП

У старого дома, крытого соломой, растет высокая, выше дома, мушмула[1] с густой, тенистой листвой. Под мушмулой стоит Дзэнта с мотыгой в руках. Он собирается рыть пруд. Очень большой и глубокий, глубиной целый метр. В середине пруда он посадит кувшинку.

И скоро на прозрачной воде закачается кувшинка и, может быть, прилетят дикие уточки и станут нырять под кувшинку. Да, это будет прекрасный пруд! Великое строительство! Одной воды из колодца нужно наносить ведер двадцать, а то и больше.

По правде говоря, Дзэнта роет этот пруд не только для того, чтобы посадить туда кувшинку. Разве стал бы он ради этого начинать такое большое строительство! Он хочет поселить в пруду карпа. Большого-пребольшого карпа. Карп этот живет в горном озере. Тихо сидит там, на дне под кувшинкой.

Дзэнта ни разу не видел его, но представляет, какой он. Даже когда Дзэнта спит, он знает, что там поделывает его карп. С тех пор как Дзэнта услышал про огромного карпа от дедушки, рыба эта так и стоит у него перед глазами.

Уже много дней Дзэнта обдумывает, как поймать карпа. И вот вчера узнал, наконец, хороший способ. Теперь все в порядке. Завтра он его поймает. И выпустит в пруд, который сейчас роет. Живого карпа, длинного и толстого!

Поэтому надо спешить. Дзэнта взмахнул мотыгой и вонзил ее в землю. Какая же она тяжелая, эта мотыга!

Большой карп, рассказывал дедушка, медленно плавает вокруг красноватого стебля кувшинки и, бывает, поднимается со дна пруда наверх. Скучно ему на дне, вот и хочется взглянуть, что там делается наверху. Сначала он развлекается тем, что, широко разевая рот, заглатывает мошек и личинок, прилипших к стеблю кувшинки. Потом начинает озорничать: откроет большой рот и делает вид, что хочет проглотить цветок кувшинки, а потом возьмет да и выплюнет воду на цветок. Кувшинка дрогнет, лепестки осыплются, а карп забавляется: засосет вместе с водой лепесток и выплюнет его, потом хвостом отгонит или плавником отмахнет. От этого возникают маленькие волны, и лепесток-лодочка тонет. Когда же эта игра надоест карпу, он стремительно уходит головой вниз на дно.

А однажды этот карп улетел на небо. По правде говоря, сам Дзэнта этого не видел, а только слышал от дедушки, но он так хорошо все представил себе, что ему показалось, будто он сам все видел.

Было это так.

Прогремел гром, пошел сильный-сильный ливень. Потом снова выглянуло солнце, и над ущельем, где живет карп, повисла чудесная радуга. Радуга была очень красивая. Казалось, вот-вот из-под нее вылетят три белые цапли, как в сказке, которую Дзэнта когда-то читал.

И вот что-то серебристое, сверкая, вылетело из ущелья и, оттолкнувшись от утеса, взмыло к радуге. Пригляделся дедушка, а это танаго[2]. Шевелит плавниками, машет хвостом, плывет по голубому небу, будто в воде.

Вслед за танаго в воздух взлетела еще какая-то маленькая рыбка. Это был елец. Вильнет тельцем — и сразу пролетает вперед, будто в стремнине несется. Белый елец. А следом карась, вьюн, сом, креветка — все ввысь летят. А когда эта вереница исчезла на западе, в голубой дали неба, из ущелья, как снаряд, выскочило еще что-то и понеслось к радуге. Это был карп. Тот самый карп, что живет в озере, летел в голубое небо. И были ясно видны все его тридцать шесть чешуек, четыре больших плавника, широкий извивающийся хвост и даже золотистые круги вокруг глаз. Карп несколько раз разинул рот, будто пытался что-то сказать, и в одно мгновение исчез в небесной дали. Осталась только наполовину растаявшая бледная радуга.

И вы думаете, что карп не вернулся в озеро? Вернулся. Дедушка его сам видел.

Вот как было дело.

Однажды дедушка косил траву на берегу озера. Видит, плывет к кувшинке черепаха. Подплыла к цветку и погрузилась в воду. Уплыла на илистое дно и, пуская мелкие пузыри, зашагала на четырех лапах к карпу. Подошла к карпу, высунула голову из панциря и заговорила с ним.

Что уж она там сказала, неизвестно, только морда у карпа сделалась совсем глупой. А черепаха еще что-то добавила. Тогда карп стал вращать глазами и мотать головой, будто отказывался от чего-то: не хочу, мол, не буду, и не приставай. А черепаха рассмеялась: «А-ха-ха!» — и пошла вразвалочку назад. И о чем они там говорили, что случилось, неизвестно. Одно только ясно: очень они дружны — черепаха и карп.

И вот вчера дедушка научил Дзэнту, как поймать карпа при помощи черепахи. Конечно, карп живет в большом озере, так что на удочку его не больно-то поймаешь. Не докинешь крючок. Вот дедушка и придумал замечательный способ. Дзэнта, как узнал про этот способ, сразу же бросился к маме.

— Мама! А я карпа поймаю. Того, что живет в озере.

— Вот как! Неужели сможешь?

— Смогу, вот увидишь!

Мама недоверчиво улыбается. Тогда Дзэнта рассказывает ей про дедушкин способ:

— Вот послушай, какой замечательный план. Сначала нужно поймать черепаху. Потом к ее лапам я привяжу короткие нитки с крючками. На один крючок насажу наживку из сладкого картофеля, на другой — личинку тутового червя, на третий — маленького угря, а к четвертой лапе привяжу длинную нитку, такую длинную, чтобы хватило до середины пруда, а к ней прикреплю поплавок. И пущу эту черепаху в озеро. Черепаха поплывет со всеми лакомствами к карпу, а я буду держать в руке конец длинной нити, которую привязал к лапе. Приплывет черепаха к карпу и станет хвастать: «Карп! Карп! Взгляни-ка на мои лапы. Что там ты видишь? Твои любимые кушанья, не правда ли? Давно уже мой нос чует, как вкусно они пахнут. Охотно бы все сама съела, да шея коротка — рот не достает. Отдаю все тебе, кушай на здоровье».

Мама тихонько засмеялась. Уж больно складно у Дзэнты получалось. А Дзэнта даже не улыбнулся. Ведь он рассказывал так, как от дедушки слышал. И он продолжал серьезно:

— Ты слушай, мама! Сейчас самое важное. Карп скажет: «А картофель-то вкусный, кажется!» — и цоп его в рот. А там — крючок. Станет он метаться, бушевать, дернет за собой черепаху — поплавок и дрогнет. Тут я потяну за нитку. И сколько бы карп ни вырывался, все равно дотащу его до берега, а потом зачерпну сачком. А там уж просто: посажу в корзинку — и домой. И будет у меня карп. Понимаешь, мама, карп! Живой карп! Слышишь, мама?

Мама смеется, а Дзэнта орет во все горло, приплясывая на месте:

— Карп! Карп! Я поймаю карпа!

И вот теперь он роет пруд.

К вечеру строительство его было закончено. Из вырытой земли по обеим сторонам пруда Дзэнта соорудил горы — точно такие же, как у озера, где живет карп. Затем нарвал травы и посадил по берегам пруда, а горы густо утыкал сосновыми ветками. В пруд налил воды до самых краев. Земля была красной, глинистой, и вода не уходила в глубь земли. В воде отражалось небо.

Подует ветер, зашелестит трава на берегах пруда, закачаются сосны на горах. Побегут по пруду мелкие, мелкие волны. И тогда, может быть, над горами поплывут белые облака и над прудом повиснет радуга.

На другое утро Дзэнта наловил живородок для приманки, положил их в корзину, взвалил на плечо шест и отправился к горному озеру ловить черепаху. До полудня он поймал трех черепах и через перевал вернулся домой.

Потом, расстелив под хурмой циновку, разложил на ней рыболовные снасти и стал готовиться к ловле карпа. Длинные нитки, привязанные к лапам черепахи, он обмотал вокруг их панцирей и сверху завязал тряпками. Затем засунул черепах в корзинку и на крышку положил тяжелый камень. В ту ночь он видел сон, будто черепахи открыли крышку корзинки и бросились наутек, — морды у них были обвязаны полотенцами, как у грабителей.

— Держи! — заорал Дзэнта спросонья.

— Ты что, сынок? — спросила мама.

— Черепахи убежали.

— Ну что ты! Наверно, сон приснился.

Дзэнта снова заснул и опять увидел тот же сон. И в конце концов уже стало непонятно, кто сбежал: черепахи ли, грабители ли. Наконец настало утро. Погода была прекрасная. Дзэнта позавтракал и тут же исчез. Мама встревожилась, вышла за ворота — Дзэнта с большой корзиной за плечами уже поднимался в гору. На склоне горы дедушка косил траву. И было видно, что он спросил у Дзэнты, куда тот направляется. Однако Дзэнта продолжал шагать — наверно, так и не ответил толком дедушке.

Мама шила, сидя под низким козырьком крыши, с которой свисал маленький колокольчик, звенящий при всяком порыве ветра. Иногда она нагибалась и поглядывала в сторону горы, видневшейся вдали. Над ущельем висело белое облачко, а Дзэнта все не возвращался.

ДЗЭНТА И САМПЭЙ

На краю рисового поля стоит высокая толстая сосна.

На ее крепких ветвях часто сидят вороны, отдыхают коршуны — видно, там, на высоте, воздух чист и прохладен и легко дышится.

Сосна стоит на их земле, Дзэнта любит приходить сюда и, задрав голову, смотреть на ее верхушку.

Однажды на высокую ветку сосны спустилась белая птица.

Она казалась загадочной и походила на буддийского монаха в белом одеянии. Большая белая птица.

Дзэнте стало страшно, но он храбро сказал:

— А я не боюсь таких!

— Не боишься? — донеслось до него.

— Конечно, нет! — быстро ответил Дзэнта и осторожно прислушался: может, придется драться или удирать. Однако ничего не услышал.

Тогда он сказал:

— Не боюсь! Нисколько не боюсь!

И опять прислушался. Никто ничего не ответил. ОНО почему-то молчало. Убежало или собирается напасть?

— Вот как брошу камень!

Отойдя от дерева на несколько шагов, Дзэнта поднял камень, посмотрел на дерево, затем огляделся вокруг — ни души.

Тогда он подошел к дереву поближе, размахнулся, швырнул камень и бросился бежать. Он слышал, как камень ударился о ветку и упал на землю.

Белая птица молча смотрела на него, даже не шелохнулась.

Не то победил, не то проиграл — непонятно.

Вернувшись домой, Дзэнта сказал Сампэю:

— Сампэй-тян![3] Что сегодня было! На сосну у поля села большая белая птица. Сидит и каркает. Очень большая. Как сокол. Нет, как орел. Огромный белый орел. Я бросил в нее камень.

— Ну да! — изумился Сампэй и, помолчав немного, спросил: — Ну и что? Улетела?

— Нет.

— А почему не убил?

— А я так бросил камень, чтобы не убить. Может, это слуга горного бога. Попробуй убей — беду накличешь.

— Гм…

Под сосной стоит маленькая кумирня, крытая черепицей. Она похожа на игрушечный храм — одной рукой можно поднять. В честь какого божества ее поставили, неизвестно, только стоит она тут давным-давно, вся травой заросла; дожди ее омывают, ветры обдувают.

Раз в год сюда приходит мама, бормочет что-то перед кумирней и зажигает благовонную свечу.

Дым ползет по стволу, на середине заворачивает за него, и там его подхватывает и развевает ветер. Дым напоминает мальчикам один страшный случай. Он напоминает им пожар, который случился как-то в деревне. С тех пор они побаиваются дыма. Все это делает место, где растет сосна, еще более загадочным.

«Раз Дзэнта увидел на сосне белую птицу, значит, и я увижу что-нибудь удивительное», — думает Сампэй и однажды тоже отправляется к сосне, хотя ему и страшно.

— А я не боюсь! — говорит он сам себе, выходя из дома. — Вот возьму и побегу. — И он бежит, а не идет к сосне. Приблизившись к дереву, он обегает его вокруг и оглядывает от корней до верхушки.

Затем подходит к кумирне и внимательно осматривает этот маленький черепичный храм. Ничего нет: ни птицы не видно, ни голоса не слышно. А может, нужно постоять подольше и послушать? И Сампэй прислушивается.

И вдруг раздается: «тири-тири-тири». Кто-то стрекочет. Так поют сверчки. Стрекотание доносится из кумирни. Сампэй заглядывает в нее. Сверчок умолкает и, выставив вперед длинные усы, молча глядит на Сампэя неподвижными глазами без век. Земля и черепица внутри кумирни белые, сухие.

«Наверно, это и есть бог», — думает Сампэй и склоняет перед сверчком голову.

Глаза его сами собой закрываются, а ладони молитвенно складываются. Когда мальчик открывает глаза, он видит, что сверчок все еще смотрит на него, шевеля длинными усами. Довольный, Сампэй поднимается и медленно идет к дому.

— Мама! — говорит он, вернувшись домой. — А я бога видел.

— Да ну! И где же?

— У сосны. У той сосны, что растет на поле.

— А…

— Там, где кумирня стоит.

— Ага! Знаю.

— Я заглянул в нее, а он сидит.

— Кто?

— Бог.

— Гм…

— И стрекочет: «Тири-тири-тири».

— Какой странный бог!

— Очень! Посмотрел на меня, усами пошевелил и подпрыгнул.

— И вправду, удивительный!

— Усы длинные. И ноги тоже длинные. Прыгнет — сразу на два метра.

— Да ну? — удивляется мама.

Однажды летом пошел дождь и грянул гром. Громко громыхнуло, будто в небе что-то треснуло, и из тучи, похожей на скалу, вниз, к макушке сосны, метнулась сверкающая золотая стрела.

— В сосну попало, в сосну! — закричали все сразу.

Дзэнта и Сампэй ждали, пока кончится гроза. Они собирались бежать к сосне, хотели узнать, куда девается гром. Может, проделывает дыру в земле и исчезает в ней? Или еще куда-нибудь прячется. Непонятно все это. Потому что никто не видел, какой он, гром.

Говорят, это рычащий желтый зверь.

А учитель в школе сказал, что гром — это разряд электричества.

Во всяком случае, надо быстрее сбегать, посмотреть на то место, куда упал гром. Дзэнта и Сампэй нетерпеливо топчутся у окна на чердаке, поглядывая на сосну.

Наконец гром утих, дождь кончился. Над сосной повисла бледная радуга. Увидев ее, мальчики выскакивают из ворот и несутся прямо по лужам к сосне. Когда они подбегают к дереву, радуга оказывается далеко на небе. Она чуть заметна, вот-вот исчезнет. И никаких следов грома.

Стоя на тропинке, они растерянно глядят на дерево. Но тут Сампэй легонько толкает локтем Дзэнту.

Дзэнта поворачивается. Сампэй молча показывает ему на траву у кумирни.

— Ты чего? — удивляется Дзэнта. Он еще не понимает, в чем дело.

— Рыба в траве прыгает, — шепотом говорит Сампэй.

— Рыба? А… рыба! А я думал — гром.

Однако, если это и не гром, все равно удивительное дело. Правда, воды из-за дождя на рисовом поле прибавилось, но рыба-то все-таки на земле. И появилась она тут после того, как ударил гром.

— Что будем делать?

— Поймаем.

— А можно?

— Конечно.

— А если гром рассердится?

— Еще чего!

Когда Дзэнта не один, а с младшим братом, он всегда смел и рассудителен, как взрослый.

— А чем поймаем? — спрашивает Сампэй. В присутствии брата он делается нерешительным и маленьким.

— Руками.

— Ну, тогда поймай!

— Долго ли!

Раздвигая мокрую траву руками, Дзэнта идет к рыбе.

— Большая рыбина! Карп! Карп это!

Дзэнта не раздумывая хватает карпа обеими руками и, держа трепещущую рыбу перед собой, выходит на тропинку. Вот так рыбина! Она вращает глазищами, разевает рот и машет хвостом.

— Вот, смотри! — с гордостью показывает он карпа. — Пойдем! — И он шагает по тропинке.

Но тут Сампэй снова окликает брата:

— Дзэнта!

Обернувшись, Дзэнта видит, что Сампэй опять стоит у кумирни и всем своим видом показывает, что там что-то есть. Приблизившись, Дзэнта видит рака. Большой речной рак, весь покрытый щетинками, забрался на кумирню, выставил вперед клешни и шевелит ими.

— Ну вот! — говорит Дзэнта.

— Что будем делать? — спрашивает Сампэй.

— Что делать?..

На этот раз Дзэнте немного страшновато. Рак какой-то щетинистый. И клешни выставил. К тому же уселся на храм.

— Так что будем делать? — спрашивает Сампэй.

— А ну его, пусть сидит.

И они бегут домой, шлепая по лужам. Пробежав немного, переходят на шаг.

— Дай мне понести, — просит Сампэй.

— На, только не урони.

Взяв в руки карпа, Сампэй говорит:

— А тот рак… Наверно, слуга Грома.

— Глупости!

— Почему?

— Такое не бывает!

— Нет, бывает!

— Тогда скажи почему. Скажи!

— Ну и скажу. Гром гремел? Гремел. Мы пришли, видим: он там сидит. Сидит? Вот почему.

— Ерунда все это!

— А вот и нет!

— Давай у мамы спросим.

— А если это слуга Грома, тогда что?

— А ничего. Потому что у Грома слуг не бывает.

— Нет, бывают! Бывают!

— А если не бывают, я тебя стукну.

— А если бывают, я — тебя.

— Так и знай!

— И ты так и знай!

Они несутся бегом к маме и еще от ворот кричат:

— Мама!

— Я победил.

— Нет, я!

Каждый думает только о том, чтобы переспорить другого. Они бегут на кухню посмотреть, нет ли там мамы.

ЛОШАДЬ

Дедушка был раньше деревенским старостой. И хотя давным давно вышел указ о том, чтобы все срезали пучки и носили современные прически, он упрямо продолжал завязывать волосы по-старинке пучком и тем гордился.

Дедушка и кашлял как-то по-особенному, торжественно: «Э-хэн!»

И это тоже было предметом его гордости. Но это еще ничего! Вот чихал он совсем уж необыкновенно.

«Хакусён-н-н!» — раздавалось на всю деревню. И звук «н» тянулся не как у всех, а значительно дольше. Дедушка, верно, думал, что своим кашлем и чихом он заставляет дрожать всю деревню, как дрожат от рыка льва лисицы и зайцы.

Дедушка любил самурайские пики и мечи. В токонома[4] всегда красовались воинские доспехи и шлем. А с нагэси[5] свисали пика, алебарда и лук со стрелами. Под ними на подставке лежало старинной японской работы седло.

Сидя посреди всего этого добра, дедушка курил трубку и пил чай. А иногда чистил пику и меч. Очень любил дедушка полировать меч. И надо сказать, блестел он у него отменно. Трубку свою он курил тоже торжественно и шумно. И по тому, как он это делал, можно было узнать, в каком, он расположении духа.

А если уж дедушка сердился, к нему страшно было подступиться. Случалось это с ним раз или два в год. Но когда, бывало, рассердится, сядет на пятки, совершенно прямо, и рядом меч положит. Меч он, правда, не вынимал из ножен, но все косились на него с опаской. Однажды в деревню приехал из города кровельщик. Напился он сакэ[6] и подошел к деду. Не зная вспыльчивого характера деда, он нечаянно обронил какое-то неловкое слово. «Невежа!» — вскричал дед и, вскочив на ноги, выхватил из ножен меч. Кровельщик испугался, завопил и убежал прочь. Поэтому, когда дед клал меч подле себя, все, кто проходил мимо, на всякий случай кланялись, складывая вместе ладони рук, — извинялись.

У дедушки был один закадычный друг. Он тоже носил на макушке старинный пучок и был учителем верховой езды. Конечно, кроме дедушки, никто не брал у него никаких уроков. Однако говорили, что в прежние времена он обучал верховой езде самого князя.

Несколько раз в месяц этот человек наведывался к дедушке. Дедушка держал трех лошадей. В тот день, когда должен был пожаловать учитель верховой езды, работник ставил к коновязи двух из них. Коновязь находилась в углу двора и напоминала брус для занятий гимнастикой. По обеим сторонам этого «бруса» были прикреплены кольца, к которым привязывали лошадей. На лошадей надевали сбрую, шитую серебром и золотом. Стремена были как на картине, где изображены верхом Сасаки Такацуна и Кадзивара Кагэсуэ[7].

Дедушка и его учитель в хаори и хакама[8] садились на коней, в руках у них были плетки, сплетенные из корней бамбука.

Вокруг дедушкиной усадьбы пролегала широкая дорога. Она служила им как бы манежем. По обеим сторонам дороги росли сосны, и двое стариков скакали между ними на лошадях, которые шли иноходью. Иноходец выбрасывает вперед переднюю и заднюю ноги одновременно, сначала с левой стороны, потом — с правой. Таким шагом проходили, бывало, кони на торжественных церемониях перед князем в старинные времена. Когда дедушка и его учитель скакали на лошадях, на груди и крупе коней развевались кисти, шпоры весело позвякивали: сян-сян-сян, а наездники звонко хлестали бамбуковой плетью по кожаным чепракам и подгоняли лошадей: «Хайё! Хайё!»

Деревенские мальчишки в такие дни, облепив все ветки на деревьях, любовались ездой двух стариков. И не только потому, что им было интересно наблюдать, как два «самурая» скачут на лошадях, а еще и потому, что напоследок дедушка всегда раздавал мальчишкам печенье, приговаривая при этом: «Спасибо, что пришли! И в другой раз приходите», — дедушка очень любил, чтобы на него смотрели, когда он гарцует на лошади.

Дедушкина страсть к верховой езде была известна на пять, а может, на десять ри[9] окрест. Все взрослые до единого знали «лошадника Дзинсити». В молодые годы дедушка не прочь был выпить сакэ. А когда хмель ударял в голову, сбрасывал с себя одежду, будь то летом или зимой, и, оставшись в одной набедренной повязке, но при мече, носился на неоседланной лошади и уже не по «манежу» вокруг своей усадьбы, а по деревенским улицам, распевая при этом: «Смолоду любил я лошадей и скакать умел я лихо».

Однажды — а это было еще до правления Мэйдзи[10],когда по дорогам бродили самураи[11] с мечами, — дедушка ехал верхом на коне, сильно под хмельком. Стояла весна. В траве у дороги спал какой-то человек.

Дедушка решил, что это пьяный прилег отдохнуть, и, не обращая на него внимания, продолжал свой путь. Поравнявшись с человеком, он увидел, что это был самурай. Дедушка был лишь сыном деревенского старосты, но князь милостиво разрешил ему иметь фамилию и носить меч[12]. Однако при встрече с самураем дедушка должен был слезать с лошади и отвешивать поклон. Но тут он решил не слезать с коня, потому что самурай, похоже, спал, а дедушкин конь скакал галопом. Однако, как только он проехал мимо самурая, раздался грозный окрик:

— А ну-ка, стой!

Оглянувшись, дедушка увидел, что самурай вскочил на ноги и уже держит руку на рукояти меча.

«Этого еще недоставало!» — подумал дедушка, но конь его продолжал скакать, и он решил: «Э… была не была! Улизну!» И, сделав вид, что не слышал громкого окрика, погнал коня, будто на скачках.

Сделав порядочный крюк, он вернулся домой, поставил коня на конюшню и направился было в амбар положить седло, как вдруг услышал позади себя тот же голос.

Бежать не было смысла, так как самурай явно знал дом «лошадника Дзинсити» и быстро приближался к нему с обнаженным мечом. Тогда дедушка кинулся в амбар и с грохотом задвинул засов изнутри. Оказавшись перед закрытой дверью, самурай стал пинать ее и стучать по доскам кулаками. Но дверь была толстой, и дедушка не боялся, что самурай сможет выбить ее. Тогда самурай рассвирепел и со всего маха, как сумасшедший, вонзил меч в дверь амбара по самую рукоятку.

— Ну что, и теперь не откроешь? — заорал он, поводя мечом вверх и вниз в образовавшейся щели.

Тогда дедушка недолго думая насадил шпору на лезвие меча, а поверх намотал поводья так, что меч изогнулся. Затем большим деревянным пестом, который лежал в амбаре, стукнул раза два по лезвию меча и вогнал его конец в толстую поперечную доску двери. Самурай сколько ни тянул меч снаружи, так вытащить и не смог.

А дедушка открыл потихоньку заднюю дверь амбара и вышел с той стороны, которая не видна была самураю. Выглянул незаметно из-за угла, видит: самурай, сердито ворча, пытается выдернуть меч из двери.

Тогда дедушка крадучись выбрался со двора и явился, как был в одной набедренной повязке, в дом деревенского врача.

Врач этот знаменит был тем, что обучался европейской медицине в Нагасаки и был придворным медиком князя. Дедушка попросил его утихомирить разбушевавшегося самурая. Врач взял своих слуг и отправился к дому дедушки. А слугами у него были самураи с двумя мечами за поясом. Дедушка подошел к амбару вместе с ними, тоже с мечом — будто слуга доктора.

— Я придворный медик князя. Зовут меня Ямакава Кэйкюро. А вы кто будете? — обратился врач к самураю, все еще пытавшемуся вытащить меч из двери амбара.

Самурай переменился в лице.

— Извините! Извините! Я немного перебрал лишнего, — сказал он. — Простите меня, что я предстаю перед вами в таком виде.

Все обошлось благополучно. Дедушка, притворившись, что не знает самурая, отворил дверь амбара и вытащил меч из доски.

Щель от удара мечом красовалась на двери амбара и после правления Мэйдзи, а рядом с ней было выведено кистью: «Следы бедствия, перенесенного Дзинсити двадцатого дня третьего месяца в годы правления Каэй»[13]. И эта надпись тоже составляла предмет дедушкиной гордости.

Однако, кто бы ни спрашивал дедушку об этом «бедствии», он ничего подробно не рассказывал. Только по тому, что он постоянно держал дверь амбара закрытой, чтобы все видели след самурайского меча, да по важному виду, который он принимал, проходя мимо амбара, можно было догадаться, какое значение дедушка придавал этому событию из своей жизни.

Вскоре после окончания японско-китайской войны[14] умер единственный друг дедушки, учитель верховой езды. Его сын, поручик кавалерии, погиб на фронте, — учитель заболел от горя и вскоре скончался. Похоронить его было некому, так что дедушка сам соорудил ему могилу рядом с могилой, где покоился прах его сына. От горя дедушка обрезал свой пучок на голове и зарыл его вместе с прахом друга. А на могильной дощечке написал старинными иероглифами, что был-де дружен с учителем и что они вместе занимались верховой ездой.

Похоронив друга и отрезав пучок, дедушка сразу как-то постарел и уже не скакал на лошади. Но вскоре он велел построить в углу усадьбы сарай и поставить там деревянного коня. На этого коня дедушка надел старинное седло и иногда, взобравшись на него в праздничном одеянии, покрикивал, размахивая плеткой: «Хайё! Хайё!»

Деревянный конь кивал головой, поводья натягивались и опускались, а голова коня лязгала: га-тян, га-тян!

На деревянном коне дедушка выглядел почему-то гораздо мужественнее, чем на живом. Он непрестанно хлестал плетью по бокам коня и свирепо понукал его, а сам то и дело подпрыгивал в седле. И это было удивительнее всего, так как конь стоял неподвижно. Однажды дедушка даже свалился со своего деревянного иноходца. Наверно, от большого усердия.

Дедушка не любил, когда мальчишки смотрели на эти его упражнения. Он тщательно закрывал дверь сарая и вешал изнутри замок. Но детям такая верховая езда нравилась куда больше, чем прежняя. И, заслышав дедушкины понукания, они сразу же неслись к сараю и, прильнув к щелям в досках и дыркам от выпавших сучков, подглядывали за стариком, при этом они строили забавные рожи и хихикали. А когда дедушка заканчивал свои упражнения и отпирал замок, все бросались врассыпную и прятались между сараем и амбаром. Дедушка, весь потный и усталый, отправлялся домой, а мальчишки выскакивали из своих укрытий и тихонько, как мыши, открывали двери сарая и залезали впятером или вшестером на деревянного скакуна. Передний, теснимый остальными, съезжал к шее, а последний, сидя лицом к хвосту, изо всех сил цеплялся двумя руками за круп коня, чтобы не свалиться.

Сначала дети не понукали коня, а только дергали за поводья и двигали с лязгом его головой, но потом стали ссориться: каждый хотел подержаться за поводья — это было интереснее всего, — и постепенно все смелели. Держаться за поводья приходилось недолго, поэтому старались вовсю. А некоторые стали даже покрикивать, как дедушка: «Хайё! Хайё!»

И когда тот, кто стоял на страже, посматривая в дырку от выпавшего сучка, предупреждал: «Тихо! Дедушка!» — все сваливались как попало с деревянного коня, залезали ему под брюхо и замирали там, затаив дыхание. Брюхо лошади было пустым, и это тоже забавляло, так что мальчишки снова начинали шуметь и возиться.

Тогда дедушка, опасаясь, что они испортят коня, грозно кашлял в доме: «Э-хэн!» Однако очень скоро он смирился и уже не кашлял, когда дети забирались в сарай. А потом он сам стал приходить к ним и обучать их верховой езде, взбирался на коня и показывал, как это делается.

Рядом с дедушкиной комнатой росла сосна, на которой торчало голубиное гнездо. Дедушка очень любил этих голубей. Он выходил на веранду и подолгу любовался большими птицами, кружившими над деревом.

Однажды дедушка заболел. Он тихо лежал, прислушиваясь к громким голосам мальчишек у деревянного коня, и вскоре умер. Так и не дождался, когда из гнезда вылетят голубята.

Три коня под красивыми старинными седлами проводили дедушку в последний путь.

ЗМЕЯ

На повороте дороги, за деревней, Дзэнта поднял трубу и загудел:

— Ду-ду-ду-ду! Ду-ду-ду!..

Мир показался ему вдруг огромным. Небо стало выше, а дорога бесконечной. И он зашагал на месте, приноравливаясь к звукам трубы.

— Раз-два! Раз-два!

Пошагав немного, двинулся вперед. Прошел метров двадцать, повернулся через правое плечо кругом и возвратился обратно. Снова потоптался на месте и опять пошел вперед.

Деревня лежит в горной долине, с трех сторон ее окружают горы, она притулилась у их подножия. Рядом с деревней — лес. Теперь там дует ветер. Наверно, услышал звуки трубы и примчался с неба. Ветер весело ныряет под ветки, переворачивает наизнанку листья — забавляется.

— Дзэн-тян! — доносится издалека детский голос; по дороге бежит мальчик.

Дзэнта смотрит на него и продолжает трубить.

— Эй! — раздается оклик, и еще один мальчик выбегает на дорогу.

Скоро около Дзэнты собираются пять мальчишек. Обступив его, они разом начинают говорить.

— Трубу в школе взял?

— Здорово получается!

— Вот вернется мой дядя из армии, купит мне трубу. Военную, с красными кистями.

Дзэнта опускает трубу, вытряхивает из нее слюну. Теперь труба у Кэйсукэ.

— Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! Ду-ду-ду!.. — торопливо трубит Кэйсукэ, и всех охватывает боевой дух.

— Эй! Пойдемте на храмовую гору играть в разбойников.

Кэйсукэ трубит: «В поход!», и пять мальчишек, выстроившись в затылок друг другу, цепочкой поднимаются в гору. На самой вершине этой небольшой горы, справа от деревни, стоит храм. Ветер шелестит молодой листвой деревьев, окружающих его. Взобравшись на гору, мальчики подходят к храму и садятся в круг под большим каштаном — нужно посоветоваться, кто будет «разбойниками», а кто — «предводителем».

И тут Горо, самый маленький из мальчишек, вскакивает с места, истошно вопя:

— А-а-й!

Все испуганно смотрят на него. А Горо, весь бледный, отбегает метров на пять-шесть от дерева. Еще ничего не понимая, все бегут следом за ним.

— Ну что? Чего ты? — спрашивают его хором.

— Вон. Глядите! — И Горо показывает пальцем на каштан.

Все смотрят на дерево — огромная, как коромысло, змея обвилась вокруг ствола каштана, стреляет языком. Некоторое время все молчат словно завороженные.

— Ничего себе змея! — говорит наконец Кэйсукэ.

— Полоз, — замечает Дзэнта.

И тут Горо снова вопит:

— Ой! Она птичек хочет съесть! Птичек!

Похоже, он прав. Змея забралась высоко на дерево, а там, где ствол разветвляется, в густой зелени прилепилось что-то похожее на гнездо. Из него торчат две маленькие птичьи головки. И хотя они маленькие, это все же головки взрослых птиц. Самец и самка охраняют своих птенцов. Знают ли они, что к их гнезду ползет змея?

Птички сидят тихо, иногда только поворачивают головы. Может быть, они говорят своим детям: «Тише! Змея еще не заметила нашего гнезда».

— Что же делать? Что делать? — волнуется Горо, быстро оглядывая лица своих товарищей.

Змея, до сих пор неподвижно обвивавшая ствол каштана, вдруг стала подниматься вверх по дереву.

— Ай! Ай! Ай! — закричал Горо, затопал ногами, но птицы продолжали чинно сидеть в гнезде, будто гости в чужом доме.

— Камнями! Давайте кидать в нее камнями! — предложил Дзэнта.

— Правильно! — поддержал его Кэйсукэ.

Все бросились врассыпную собирать камни. Потом подбежали к дереву и стали изо всех сил швырять их в змею. Камни сыпались дождем: пара-пара-пара! Мальчишки спешили, бросали, как попало, и все же несколько камней, видимо, угодило в тулово, голову и хвост змеи — она быстро заскользила вверх по стволу. Но так как она поднималась не прямо, а по спирали, то на это уходило какое-то время.

— Вот тебе! Вот тебе!

— Ах ты, ворюга!

— Разбойница ты! — кричали мальчишки, все более и более ярясь.

Они запустили в змею уже камней пятьдесят. Земля у храма была усыпана кругляками, чуть побольше шашек для игры в го[15]. Мальчики стали хватать по два камня сразу и бросать их в змею, но они улетали куда-то в пустоту, не достигая цели.

Тем временем змея поднялась на целый метр. И это за какую-то минуту! Вот она уже у развилки ветвей. Одна толстая ветвь уходит вбок, змея поползла по ней — наверно, подумала, что там ее не достанут камни.

— Ну вот, все в порядке! — сказал Кэйсукэ, и все опустили руки с камнями.

Змея спряталась в листве, и теперь неизвестно было, куда бросать камни. И тут они взглянули на птичье гнездо. В суматохе они совсем забыли о нем.

— А где же птицы? — удивился Дзэнта.

И действительно, птицы куда-то исчезли. Мальчики обежали вокруг дерева, встали на цыпочки, вытягивая шею, словно старались заглянуть в гнездо.

— Улетели, что ли?

— А это вовсе и не птицы были, — усомнился кто-то.

Однако самый маленький мальчик Горо снова заметил, где они сидят.

— Вот они! Вот они! Идите сюда! Видите: головки в нашу сторону смотрят. Рядышком сидят. И клювики видно.

И правда: две маленькие птицы сидели, прижавшись друг к другу, словно дети в тонущей лодке. Увидев их, все обрадовались.

— Вот хорошо! Вот здорово!

Теперь оставалось только прогнать змею, которая пряталась в густой листве.

— Что же делать? Может, принести шест да сбить ее оттуда?

— Гм… Говорят, некоторые забираются на дерево и стряхивают змей с веток.

Мальчики заспорили.

Тогда Дзэнта сказал:

— А что, если так сделать: я и еще кто-нибудь останемся здесь и будем следить за змеей. А все остальные сбегают домой и принесут палки, шесты и еще что-нибудь.

— Правильно! — сразу согласился Кэйсукэ.

Сторожить змею остались Дзэнта и Кэйсукэ. Остальные побежали по склону горы вниз.

— Скорее возвращайтесь! Если гнезду будет грозить опасность или змея попытается улизнуть, я подам сигнал. Услышите трубу, бегите сразу же сюда, даже если у вас не будет ни палок, ни шестов! — крикнул им вслед Дзэнта.

— Ладно, ладно! Поняли! — откликнулись ребята и вскоре исчезли из виду.

Когда Дзэнта и Кэйсукэ остались одни, на храмовой горе сделалось сразу как-то странно тихо. Дзэнта решил приготовиться к действиям на тот случай, если змея попытается скрыться. Он поднял с камня трубу и повесил ее на грудь. Затем пошел под ветку, на которой пристроилась змея. Как раз в это время подул ветер, зашелестела листва, и ему показалось, что это змея шуршит на ветке.

— Ай! — невольно воскликнул он.

— Ты что? — удивился Кэйсукэ. Вскочив с земли, он подошел к Дзэнте. — Там она, змея?

Тут пришел черед удивляться Дзэнте. Он никак не мог разглядеть змею. Не отвечая Кэйсукэ, он внимательным взглядом обшаривал ветви. Ага! Вот она! Длинное змеиное туловище тускло поблескивало в зеленой листве.

— Все в порядке!

Они отошли к храмовым ступеням и присели там. Ветка, на которой лежала змея, была видна и оттуда. Мальчики устали от всей этой суматохи и захотели немного отдохнуть. Ребята никак не возвращались. Дзэнта посмотрел на дерево: змея, вытянувшись, ползла по ветке к стволу каштана. И когда только она успела? Что же делать? Что делать?

— Я буду в трубу трубить, а ты, Кэйсукэ, бросай в нее камнями, — сказал Дзэнта.

Он подошел к спуску с горы и затрубил:

— Ту-ру-ру! Ту-ру-ру!..

И тут у подножия горы послышались голоса ребят. Кто-то нес флаг с красным кругом посередине, за ним двое тащили шест для сушки белья, следом шел мальчик с пробковым ружьем. Все быстро поднимались в гору.

ПЛЯШУЩАЯ РЫБА

Дождь кончился. Над далекими холмами повисла красивая радуга. Когда Сампэй ее увидел, ему сразу же захотелось выскочить на улицу. В такие дни, когда на небе висит радуга, в реке и в канавках на рисовом поле появляется много рыбы.

Сампэй взял сачок, к поясу привесил корзинку и босиком выскочил за ворота. Шагая к реке, он думал:

«Кто же попадется сегодня? Окунь или осьминог? Однако ни окуни, ни осьминоги в реке не водятся. А может, кит? Нет, нет! Киты живут только в больших-больших морях, таких огромных, как Тихий океан, и они метров десять или двенадцать длиной, так что кита мне не вытащить. Ну тогда карпа поймаю. Большущего карпа. Наверно, прыгать станет. Может, на пять или десять метров вверх подпрыгнет. Ну и пусть! Надо только подставить корзинку в то место, куда он шлепнется. Тогда можно будет и без сачка обойтись. Карпы сами будут в корзинку прыгать».

Размышляя так, Сампэй вышел к реке. По обоим берегам ее росли ивы, и их густо-зеленые ветви, свешивавшиеся сверху, образовали на реке несколько тоннелей. В этих тоннелях стояла высокая вода. Сегодня она была немного мутной — прошел дождь. Если бы она не была такой мутной, можно было бы увидеть, как весело резвятся ее обитатели: карп, длиной в целый метр, усатый сом, рак с огромными клешнями, карась, похожий на младенца…

Однако река очень глубокая и широкая, так что Сампэю нечего делать здесь с его сачком. Сампэй ловит рыбу в маленьких канавках на рисовом ноле, неподалеку от реки. Через эти канавки подают воду на поля. Сампэй залезает ногами в канавку и топчется там, держа сачок наготове. Рыбе некуда деваться, и она влетает в сачок.

Сначала он потоптался в первой канавке, приговаривая:

— Ловись, ловись, карп! Ловись, ловись толстый!

Вытащил сачок, а там — рыбка. Сом. Усы распушил, вертится в сачке, норовит выпрыгнуть. Сампэй положил сачок на тропинку и прижал сома обеими ладошками к земле. Сом был не такой уж большой, сантиметров десять. И хотя у него были уже усы, это был еще маленький соменок, родившийся в этом году. Однако Сампэй все равно положил его в корзинку.

Кто же теперь попадется? Сампэй перешел к следующей канавке.

— Ловись, ловись, угорь! Ловись, ловись длинный!

Он вытащил сачок — в нем прыгали две или три малявки. Что за мелочь? Сампэй вытащил сачок на тропинку, присмотрелся — в сачке трепыхались три карасика. Совсем маленькие, и пяти сантиметров не будет. Ну и ладно! И эти сойдут. Сампэй бросил карасиков в корзинку.

— А теперь пусть будет рак. Обязательно рака изловлю, — сказал Сампэй, но тут же подумал: «У рака — клешни! Как схватит за палец, оторвет, пожалуй. Пусть уж лучше черепаха попадется. Маленькая, славная черепашка. Сколько угодно черепашек. А вдруг черепаху-суппон вытащу, ту, которая людей кусает. Как вцепится зубами, так и не разожмет челюстей, даже если ей голову оторвать. Нет уж, лучше всего — карп».

— Ловись, ловись, карп! — приговаривает Сампэй, переходя с сачком от канавки к канавке.

Когда он дошел до каменного моста, в корзинке его лежало двенадцать карасей и три соменка. Караси были разные: и маленькие и побольше. И вся эта живность прыгала и плясала в корзинке. Не беда, что ни одного карпа не попалось. И так много наловил. Сампэй сел на мост, свесил ноги — решил немного отдохнуть. Корзинку он опустил в воду, чтобы рыба поплавала.

Сидя на мосту, Сампэй глянул в сторону нижнего течения реки и увидел, что над речными ивами висит чуть заметная радуга. И откуда только она взялась?

— Сейчас пропадет! Сейчас пропадет! Сейчас пропадет! — скороговоркой проговорил Сампэй, и радуга исчезла.

И вот, когда радуга исчезла, в траве, под ивой, над которой она висела, сверкнуло что-то серебристое. Что это? И какое большое! И прыгает! Да как высоко! Карп! Конечно, это карп!

Схватив корзинку и сачок, Сампэй бросился к иве. Да, это был карп. И он прыгал.

Подбежав к иве, Сампэй накрыл рыбу сачком. Вот так кар-пище!

Он крепко прижал карпа руками к земле и вдруг заметил, что рядом, в траве, что-то шевелится. Ага! Огромный рак. Сидит растопырив клешни. Может быть, он сражался с карпом? Или они играли тут в траве? Сампэй оставил рака в покое — еще цапнет! — бросил в корзину карпа и радостно побежал домой.

КОЛДОВСТВО

— Дзэнта, иди есть! — зовет Сампэй, выбежав в сад.

— Тише ты! Я колдую, — останавливает его старший брат, подняв руку.

— Колдуешь? — удивляется Сампэй.

— Ну да, волшебник я! — говорит Дзэнта, с важным видом закручивая воображаемые усы.

— А что такое «волшебник»?

— Ты что не знаешь, кто такой волшебник? В книжках часто про них пишут. Они заколдовывают, например, человека в собаку или сами оборачиваются маленькой птицей или орлом. Эх, хорошо бы в орла превратиться! Можно по небу летать, как самолет.

— Значит, ты сейчас в орла превращаешься?

— Да нет! Вот смотри в ту сторону, куда я гляжу.

Сампэй смотрит в тихий угол сада, пригретый теплым солнцем. Там цветут маки. Большие алые маки. Маленькие желтые маки. Белые-белые маки. Много разных маков.

А над ними кружит бабочка. Маленькая, белая, величиной с монетку в пять сэн[16]. Порхает с цветка на цветок. Покружит, покружит над красным маком, глянь — уже над белым вьется. Вот залезла в желтый цветок и тут же поднялась вверх, залетела в листву дерева и пропала. И вдруг вылетает, откуда ни возьмись.

— Ты что, заколдовал их? — спрашивает Сампэй.

— Тсс!

И тут Сампэй видит бабочку прямо перед своим носом. Она сидит на маковой коробочке. Цветы мака красивы, а серые маковые коробочки невзрачны. Кажется, будто среди ярких цветов выстроились маленькие каппа[17]. И вот на такой коробочке сидит бабочка — то раскроет крылья, то закроет. Странные какие-то крылья — на них нарисованы два глаза, а над ними брови.

— Дзэнта! А у бабочки глаза на крыльях.

— Дурень! Глаза у бабочки на голове.

— А-а…

Сампэй хотел еще раз посмотреть на бабочку, но она вдруг вспорхнула с коробочки мака, чуть не хлопнув Сампэя по носу своими маленькими крыльями. А если бы у него случайно был открыт рот, она влетела бы прямо туда.

Сампэй удивился и хотел было поймать бабочку, накрыв ладошкой, но она мгновенно взвилась в небо и исчезла куда-то.

— Ну вот, улетела наконец! — облегченно вздохнул Дзэнта.

«Что же это такое?» — изумился Сампэй и снова спросил:

— Ты что, заколдовал ее?

— Ну да.

— А-а…

Все равно непонятно.

— А как это?

Тут опять прилетела та же бабочка.

— Тсс, — зашипел Дзэнта.

И Сампэй стал молча глядеть, как она летает. Бабочка села на маковую коробочку. Сампэй приблизился к ней — хотел как следует рассмотреть, как-никак заколдованная, но бабочке, видимо, не понравилось, что ее разглядывают, и, посидев немного, она улетела.

Тут Дзэнта сказал:

— Сампэй! Хочешь научу тебя колдовству?

— Хочу! — Сампэй с радостью подбежал к брату. — Что нужно делать?

— Ну, слушай. Пришел я сюда, вижу: маки цветут. Посмотрел я на них, и захотелось мне стать волшебником. И вот решил я вызвать сюда бабочку. Закрыл глаза и сказал про себя: «Бабочка, бабочка! Лети сюда!» Открыл глаза, а бабочка уже порхает над цветком.

— Вот это да! — восхитился Сампэй. — Очень просто, значит, быть волшебником. Надо только закрыть глаза и сказать: «Бабочка, лети сюда!» — и все в порядке. Это и я смогу!

Но Дзэнта рассмеялся.

— Где тебе! Думаешь легко? Я вон сколько книг прочитал, пока стал волшебником. И «Арабские сказки», и «Сказки» братьев Гримм, и «Сказки» Андерсена… Много знаю разных сказок. А ты ничего не знаешь.

— Ну и ладно. Не обязательно читать всякие там сказки. Нужно только закрыть глаза да сказать свое желание. Вот я сейчас и попробую. Бабочка, бабочка! Появись еще раз! Не появишься — кину в тебя камнем!

— А вот и не появится. Не прилетай, бабочка! Прилетишь — ударю тебя палкой!

Прокричав каждый свое заклинание, они стали ждать, прилетит ли бабочка. Однако бабочка не прилетала. Лишь красивые маки тихо млели под теплым солнцем.

— Вот видишь! Как я сказал, так и есть. Она же заколдованная! Скажу: «Не прилетай!» — ни за что не прилетит. Это же не бабочка вовсе, а человек, превращенный в бабочку. Поэтому она и понимает человеческие слова, — сказал Дзэнта с важным видом, но Сампэй не поверил.

— Враки все это! Бабочки вылупляются из гусениц.

— Ах, враки! Вот превращу тебя в бабочку, будешь знать!

— Вот и хорошо! Превращай! Давай превращай! Я очень люблю бабочек, — обрадовался Сампэй.

Это озадачило Дзэнту. Подумав немного, он сказал:

— Знай: станешь бабочкой, человеком тебе уж не бывать.

— Ну и ладно! Зато по небу буду летать.

— Домой уж никогда не вернешься.

— А вот и неправда! Возьму и прилечу.

— Нет уж, не прилетишь. Ты же бабочкой станешь, никто тебя не узнает. Все закричат: «Гоните ее, гоните!» — и прогонят из дома.

— Ну и пусть! Превращай меня в бабочку, и всё! — Сампэй тянул Дзэнту за рукав.

И тут за забором прошел монах. На нем было черное кимоно и желтая ряса. Увидев его, Дзэнта сказал тихим голосом:

— Сампэй! Видишь вон того монаха? Сейчас я превращу его в бабочку.

— Превращай! И сейчас же!

— Подожди.

— Ну что же ты? Давай быстрее, а то уйдет.

Пока они переговаривались, монах скрылся из виду.

— Ну вот, ушел. Надо было быстрее колдовать, пока он тут был. Мне так хотелось посмотреть, как человек в бабочку превращается!

— Нет, так нельзя! Если бы я сказал ему, что заколдую его, он обиделся бы. Я это незаметно сделаю. Куда бы он ни ушел, я все равно заворожу его. Наоборот, даже лучше, если он не будет у меня перед глазами.

Не успел Дзэнта сказать это, как, откуда ни возьмись, с ветерком прилетела черная бабочка.

— Видишь! Вот он! Вот он! — закричал Дзэнта громко. — Вот он, монах. Превратился в бабочку и прилетел.

Сампэй обомлел. Бабочка и вправду была чем-то похожа на монаха. Но он все еще сомневался.

— Дзэнта, ты действительно заколдовал его?

— Ну да! Я применил великое заклинание.

— А когда?

— Только что.

— Но ты же ничего не сделал!

— Нет, сделал. Незаметно для тебя. Потому-то и называется «колдовство».

— А-а… — восхищенно протянул Сампэй.

Потом Дзэнта по очереди превращал прохожих в стрекозу, в кузнечика и даже в цикаду. Машину вместе с шофером он превратил в жука-носорога, и этот жук взлетел и сел на ветку дуба. Было непонятно, куда девался шофер, но, увидев на роге жука малюсенькую тлю, они решили, что это он и есть.

Прошел человек-реклама с нелепо вытянутым щитом за спиной, и Дзэнта тотчас же заколдовал его. Человек-реклама сделался богомолом и в мгновение ока повис на листьях мака. Мальчик из овощной лавки был превращен в саранчу, а посыльный из мясной лавки — в земляного червяка, его они так и не нашли, видимо, потому, что земляные червяки живут в земле.

Жук-носорог, богомол, кузнечик и остальные заколдованные были пойманы и выстроены шеренгой на веранде, а мальчики, уплетая печенье, глядели на них.

На следующий день, уходя в школу, Дзэнта сказал:

— Сампэй-тян! Сегодня на обратном пути из школы я сам себя заколдую. Превращусь во что-нибудь.

— В стрекозу?

— Вот еще! В стрекозу!

— Ну тогда в бабочку. В красивую-красивую бабочку.

— Фу! Не люблю бабочек.

— Тогда во что же?

— Может, ласточкой стану. Ласточки быстро летают. Могут сразу все небо облететь. Жжиг!

Расставив руки, Дзэнта побежал по комнате. Сделав круг, он остановился и сказал:

— Или голубем сделаюсь. Белым. Почтовым. Хлоп-хлоп крыльями — быстрее самолета.

Он облетел комнату, будто голубь, и заключил:

— Во всяком случае, ты и не заметишь, как я войду в ворота. Вот возьму и вползу муравьем. Залезу потихоньку тебе за шиворот и ужалю в то место, куда рука не достанет. Посмотрим тогда, что ты станешь делать.

Сампэй возмутился.

— Подумаешь, муравей! Сразу же сброшу кимоно и раздавлю его пальцем.

— Ну тогда я змеей сделаюсь. Ты выйдешь в сад, а я вползу и ужалю тебя за ногу или за руку. Все! Решено: обернусь змеей. Только змеей.

И Дзэнта пополз за Сампэем, будто змея.

Наступил полдень. Сампэй ожидал брата в саду. «Интересно, во что он превратился?» — думал он, поглядывая то на небо, то на дорогу, обшаривая листву дуба и ветки кипариса, заглядывая в цветы мака. Вспорхнула бабочка, он за ней вдогонку — а вдруг Дзэнта? Забежала собака с улицы, Сампэй поймал ее, стал разглядывать — подозрительная какая-то.

— Вижу, вижу! Это ты, Дзэнта! — крикнул он собаке, но собака только таращила на него глаза и быстро-быстро виляла хвостом — не дадут ли чего поесть.

Сампэй отпустил ее, и она умчалась со всех ног.

Потом Сампэй обнаружил в углу сада улитку. А вдруг — Дзэнта? И он спросил улитку:

— Это ты, Дзэнта? Признавайся, нечего скрываться!

Он поймал улитку, принес ее на веранду и стал играть с ней.

— Улитка, улитка! Где твои рожки? — спрашивал он ее и скоро так увлекся, что совсем забыл про колдовство, но вдруг услышал голос брата в прихожей.

Сампэй выскочил в прихожую и увидел, что брат как ни в чем не бывало снимает гэта[18].

— Дзэнта! А колдовство?

— А… колдовство! Я только что прилетел к воротам. Был ветром. А в воротах снова стал самим собой.

И Дзэнта почему-то хихикнул, будто от щекотки. А Сампэй сказал:

— Враки!

— Никакие не враки! Вообще-то я — ветер. Только заколдован в человека.

Дзэнта засмеялся, и Сампэй понял, что он все сочиняет.

— А вот и неправда! Неправда!

Сампэй подскочил к брату, и ни стали бороться, как борцы сумо[19].

СВИСТОК

Дзэнта шел в школу. Когда он подбежал к переезду, шлагбаум как раз закрылся. И тут у рельса что-то блеснуло. Он наклонился, чтобы рассмотреть, что это было, и увидел совсем новенький большой свисток. Такие свистки бывают у проводников поезда. Наверно, его обронил какой-нибудь проводник.

«Пока поезд пройдет, кто-нибудь возьмет и подберет этот свисток. Не придвинуть ли его ногой? Нет, сторож переезда рассердится, если сунуть ногу под шлагбаум», — лихорадочно думал Дзэнта, не спуская глаз с блестящего свистка.

У переезда стояли мальчик-посыльный из винной лавки и несколько школьников с ранцами за плечами.

— Этот свисток мой! — прошептал Дзэнта. Но никто не обратил на него внимания.

В это время как раз проехал поезд, Дзэнта сразу же нырнул под шлагбаум.

Как он и ожидал, сторож переезда сердито закричал:

— Ты что делаешь?!

Однако Дзэнта успел схватить свисток и сунуть его в карман. Тут шлагбаум поднялся, и все пошли через переезд. Дзэнте очень хотелось вытащить свисток и поглядеть на него, но кругом было много людей и даже несколько первоклассников из его школы. Стоит только вытащить свисток, как они закричат: «Ты нашел свисток!» — и Дзэнта не стал его вынимать.

В школе тоже негде было взглянуть на находку, и он все время держал свисток в кулаке, в кармане. На перемене Дзэнта ни с кем не играл, а стоял в углу спортзала, поглаживая свой свисток. Иногда ему даже хотелось засмеяться — так было приятно и весело на душе.

В тот день они должны были переезжать в другой дом. Когда он придет из школы, у ворот уже будет стоять грузовик, который пригонит друг отца. Сразу же погрузят вещи, затем в грузовик залезут папа, мама, Сампэй и он сам, и они отправятся в путь.

Вот будет интересно! Можно посвистеть в грузовике! Он сядет рядом с водителем и свистнет, когда грузовик тронется с места. Потом грузовик загрохочет по мостовой и выедет к повороту. Здесь он снова свистнет — на повороте нужно сбавить ход. Потом он попросит у водителя посигналить в автомобильный гудок. По пути им, конечно, встретятся приятели, и он погудит раза два-три. И, возможно, они подумают, что грузовик их собственный.

Если попадется на глаза Кисимото или Суэмицу, Дзэнта попросит посадить их рядом с собой, в кабину водителя, и они будут по очереди свистеть в свисток и нажимать на сигнал. А грузовик будет мчаться на большой скорости. Вот красота! И чем дальше ехать, тем лучше.

Дзэнта думал обо всем этом и в классе, и в спортзале, и так прошло четыре урока. Наступил пятый урок.

Дзэнта вошел в класс, достал хрестоматию, раскрыл ее, но не слышал слов учителя и не видел ни строчки в книге. Все его внимание было сосредоточено на свистке, который он сжимал в кулаке, в кармане.

В это время в углу кто-то стал читать вслух.

«Вот сейчас бы достать!» — подумал Дзэнта.

Целых три часа прошло с тех пор, как он подобрал свисток на переезде, а он еще ни разу не взглянул на него. Даже забыл, какой он из себя. А может, это не свисток, а простая жестяная трубочка? Может, он и не свистит вовсе? Только от одной этой мысли сердце начинало тревожно колотиться в груди.

«Вот возьму и посмотрю. Непременно взгляну!» — решил он.

Скосив глаза на учителя, Дзэнта вынул из кармана кулак, в котором был зажат свисток, и положил его на колено. Что же там, в кулаке? Он раскрыл кулак и посмотрел на свисток. Да, это был настоящий свисток. И такой блестящий! Дзэнта снова быстро разжал кулак и тут же сжал его. Взглянул незаметно на учителя и на сидящего рядом Кисимото. Пожалуй, они не заметили его возни. Тогда он не спеша раскрыл ладошку, свисток и вправду был большим и красивым, с металлическим наконечником, Дзэнта покатал его на ладони.

Ой! Чуть было не уронил! Он осторожно прикусил свисток зубами. Держать его во рту было неудобно, хотелось раскусить пополам. Сдержавшись, он тихонько дунул в свисток. Совсем немного, совсем чуть-чуть. Как бы не свистнуть, а то попадет. Он не будет свистеть, он только сделает вид, что собирается свистнуть, и все.

Дзэнте и страшно, и радостно, и сердце стучит, и ужасно жарко.

Ой! Кажется, он свистнул. Дзэнта быстро сунул свисток в карман, положил руки на колени и уставился в хрестоматию. Однако ему снова захотелось залезть в карман. Сунул руку в карман — захотелось взять свисток. Взял свисток — захотелось вытащить его из кармана и взглянуть, цел ли. Взглянул — захотелось поднести к губам. Поднес к губам — захотелось свистнуть. Чуть-чуть свистнуть. Совсем тихо.

И вот когда он слегка подул в свисток, неожиданно раздался сильный, пронзительный свист. Дзэнта с испугом оглянулся: кто это свистнул? Но с ужасом увидел, что все лица в классе повернулись в его сторону. Как же так получилось? Вроде он и не свистел вовсе. Неужели свисток сам по себе свистнул?

— Дзэнта! — позвал его учитель.

Дзэнта встал и пошел со свистком в руке к кафедре учителя. Поклонившись, он положил свисток на кафедру.

«Извините!» — хотел сказать Дзэнта, но он немного заикался и в этот момент не мог вымолвить ни слова. И, поклонившись, он вернулся за парту.

Учитель опять позвал его. Дзэнта в нерешительности медлил и молчал. Тогда учитель сошел с кафедры, взял его за плечо и подвел к стене у кафедры.

— Постой-ка здесь, — сказал он. — С самого утра ты не выпускаешь из рук свой свисток. Если уж тебе так хочется свистеть, свисти тут сколько влезет.

И, насмешливо улыбнувшись, учитель отдал свисток Дзэнте.

Но разве мог Дзэнта теперь свистеть? Он стоял у стены со свистком в руке и молчал.

— Ну, свисти! — велел ему учитель.

«Я больше не буду, извините!» — хотел было сказать Дзэнта, но, заикаясь, промямлил что-то непонятное. Ему ничего не оставалось, как поднести свисток к губам. Со всех сторон раздались смешки.

Но он ни о чем не думал, был занят своим свистком. Он так долго сжимал его губами, что устал, и когда попытался свистнуть, звука не получилось.

Класс взорвался от хохота. Из глаз Дзэнты покатились слезы. Он долго стоял у стены. Наконец раздался звонок, и Дзэнта вздохнул с облегчением. «Будь что будет, надо поскорее вернуться домой и залезть в грузовик», — думал он.

Все загалдели, стали собирать книжки. Дзэнта не спускал глаз с учителя, ожидая, когда он скажет: «Можешь идти домой». Но учитель ничего не говорил.

— Встать! — скомандовал староста.

Все поднялись, поклонились учителю и направились в коридор. А учитель все еще ничего не сказал Дзэнте. Дзэнте стало как-то не по себе. Он хотел сказать: «Учитель, мы сегодня переезжаем», — несколько раз даже открывал рот, чтобы вымолвить эти слова, но так и не решился.

— А ты стой до тех пор, пока тебе не надоест свистеть.

Когда надоест, приходи в учительскую, — сказал учитель и ушёл.

Остались только дежурные по классу. Ни один из них не пытался заговорить с Дзэнтой. Все делали вид, что не знают его. Щеки у Дзэнты пылали, он все время вытирал слезы, а они лились и лились.

Если он не вернется вовремя, все уедут без него. Перед домом, наверно, уже стоит грузовик. Погрузят вещи, и затарахтит мотор. И почему он не сказал учителю, что они переезжают? Грузовик, видно, уже поехал. Дзэнте показалось даже, что он видит, как грузовик едет по дороге.

Оставаться в классе уже не было сил. Выскочив в коридор, он бросился к учительской. Заглянул в дверь — никого. Прошло совсем немного времени, а учителя ушли. Как же так?

Дзэнта побежал к туалету — тоже никого. Заглянул в другие учительские, в приемную — учителя нигде не было. Его не оказалось и в комнате уборщицы.

Дзэнту охватило раздражение. Перед глазами стоял их дом, покинутый всеми и запертый на ключ, с наклеенным на ворота объявлением: «Сдается внаем». Что же делать? Куда же он денется, когда вернется домой?

Дзэнта стоял у ящика с обувью злой и взъерошенный. Обувшись, он бросился бежать домой и несся так стремительно, будто за ним гнались. Выскочив из ворот школы, он пустился напрямик. Потом повернул направо и побежал к железной дороге. Там он остановился перевести дух. И тогда заметил, что сжимает в кулаке свисток. Сунув его в рот, он засвистел, что было мочи. Он свистел, пока хватило дыхания, наклоняясь все ниже и ниже, и наконец нагнулся почти до самой земли. Тут его охватила такая злость, что захотелось перекусить свисток зубами. Но он не смог этого сделать. Тогда он бросил его на землю и несколько раз придавил ногой. Свистку ничего не делалось. Он швырнул его на рельсы. Свисток ударился о камешек, лежащий на путях, подпрыгнул и упал между рельсов. Некоторое время Дзэнта стоял и молча смотрел на него. Поезда не было. А если прошел бы, свисток остался бы невредимым. И Дзэнте захотелось поднять свисток. И не столько поднять, сколько совершить что-нибудь опасное. Он собрался было выскочить на путь, но тут кто-то схватил его за плечо.

— Что ты делаешь?! Это же опасно! — сказал человек, удержавший его от прыжка.

Дзэнта оглянулся — за ним стоял учитель.

— Это же опасно! — повторил он снова.

Как раз в это время промчался поезд.

«Учитель, мы переезжаем», — хотел было сказать Дзэнта, но опять пробормотал что-то невнятное.

— Знаю, знаю! — сказал учитель. — Твоя мама пришла за тобой. Я тебя уже давно ищу.

Дзэнта чуть было не заплакал. И тут увидел неподалеку свою маму.

— Дзэнта! Грузовик ждет. Пойдем скорее, — сказала мама улыбаясь.

ПОВЕСТИ

ДЕТИ НА ВЕТРУ

На краю деревни стояла маленькая фабрика — на ней делали шнурки да фитили для ламп. Это было акционерное[20] предприятие. Красные кирпичные трубы фабрики, воздвигнутые еще в годы Мэйдзи, высоко маячили над деревней.

Однажды летом на каменном мосту, неподалеку от фабрики, повстречались Сампэй и Кинтаро. Сампэй — ученик первого класса, Кинтаро — второго. Кинтаро нагло ухмылялся.

И ухмылка эта ничего хорошего не сулила Сампэю.

— Ты чего? — спросил Сампэй. Но Кинтаро продолжал ухмыляться. — Ну, тебе говорят?

Кинтаро не ответил.

Сампэй изготовился драться. Тогда Кинтаро, выпятив вперед подбородок, сказал:

— А твоего отца из правления выгонят.

— Врешь! — крикнул Сампэй.

— А вот и не вру! Вот увидишь! Выгонят и в полицию заберут. Придут полицейские и уведут его.

— Дурак!

Больше терпеть было никак нельзя. Сампэй поднял с земли палку и стукнул Кинтаро по голове. Звук получился звонкий: бум! Бросив палку, Сампэй побежал к дому. Пробежав шагов двадцать, оглянулся. Кинтаро, весь красный и запыхавшийся, мчался следом. Сампэй поднял с дороги камешек, бросил его в Кинтаро и снова побежал к дому. В воротах стоял Дзэнта, его брат. Увидев его, Кинтаро остановился. Еще бы! Дзэнта учился в пятом классе!

— Ты что? — окликнул его Дзэнта.

— А чего он! — сказал Кинтаро. — Ни с того ни с сего палкой по голове. Вон какая шишка!

Кинтаро поднес руку к голове и скорчил такую мину, будто ему и в самом деле было очень больно.

— А ты не ври! — крикнул Сампэй и сделал шаг вперед, явно собираясь стукнуть Кинтаро.

Дзэнте ничего не оставалось, как одернуть брата.

— Сампэй! Нельзя драться.

— А пусть не врет, — твердил Сампэй.

— Значит, ты не стукнул меня палкой? — сказал Кинтаро, тоже сделав шаг вперед.

— Ну, стукнул, — сознался Сампэй.

— А почему?

Сампэй не знал, как ответить. Только глазами сверкал.

— Да, стукнул! Стукнул! — выкрикнул он, стараясь интонацией подчеркнуть, что на то была причина.

Однако Дзэнта ничего не понял.

— Нехорошо, Сампэй-тян! — усовестил он брата.

— А он сам виноват.

— Ах, виноват! Да? Виноват? А ну скажи, в чем, в чем? — наступал Кинтаро.

Сампэй не мог сказать. Ответ готов был сорваться с языка, щеки его пылали, но он молчал. Тогда он нагнулся, схватил камень и хотел было запустить им в Кинтаро, но Дзэнта стал между ними и схватил брата за руку.

— Ты что хулиганишь! — сказал он.

— Все равно Кин-тян виноват, а не я, — твердил Сампэй, вырываясь из рук брата.

Пока Дзэнта держал Сампэя, Кинтаро потихоньку отступал. И только отойдя шагов на двадцать, он заорал:

— Эй, Сампэй — дурак! Полицейские-то свяжут и отведут в участок! — Кинтаро приплясывал, напевая.

Дзэнта и Сампэй проводили его взглядом. Сампэй, весь кипя от обиды, еще крепче сжал в руке камень, и, когда Кинтаро остановился на мосту, кривляясь, он изо всех сил швырнул в него камнем, хотя знал, что камень не долетит. И только когда мальчишка исчез из виду, Сампэй сказал Дзэнте:

— Кинтаро — дурак.

— Почему?

— Он… — начал было Сампэй, но сразу же запнулся и еле выдавил из себя: — Он говорит, что нашего папу выгонят из правления и заберут в полицию.

— Что?.. — заволновался Дзэнта.

Наверно, надо было немедленно сообщить маме. Постояв немного в раздумье, он направился к дому.

— Дзэнта, ты куда? — спросил Сампэй.

Если сказать, иду, мол, к маме, подумает: «Вот ябеда!» — и Дзэнта соврал:

— Чай пить.

— И я с тобой.

Они побежали домой. Мама что-то шила. Дзэнта не выдержал и выпалил сразу:

— Мама, Саяма Кинтаро — дурак. Он говорит, что нашего папу выгонят из правления и заберут в полицию.

Мама подняла голову от шитья. Она не знала, что ответить мальчикам. Она не думала, что муж ее виноват в чем-нибудь, но слышала, что в правлении давно уже идут раздоры, среди акционеров есть мошенники, и если сын одного из них говорит такое, значит, быть неприятности. Видно, замышляют что-то плохое против ее мужа. Она вспомнила о некоторых странных событиях последних дней и задумалась. Заметив, это, Сампэй сказал веселым голосом:

— Ничего, мама! Я Кинтаро палкой по голове стукнул. Громко так получилось: бум! Даже шишка вскочила. Кинтаро чуть не разревелся. Так ему и надо. Если еще раз скажет такое, я его посильнее ударю. Будет знать! Еще побольше шишку набью. И тогда уж он заревет и попросит прощения. Ты не бойся, мама.

Мама слегка улыбнулась, чтобы не огорчать детей. Однако по всему было видно, что она встревожена.

— А что еще говорил Кинтаро? — спросила она.

— Ничего. Если бы сказал, я ему еще бы наподдал, — похвастался Сампэй, но вдруг заволновался: а что будет, когда папа узнает о драке? — Мама, не говори папе, что я стукнул Кинтаро. И о шишке не говори.

— Ладно, ладно. Все же драться нехорошо, ты ведь знаешь.

— Угу. Но он все равно меня не осилит, — снова похвастал Сампэй.

Наступили летние каникулы. В деревне сразу стало больше детей. Всюду слышались ребячьи голоса.

Сампэй, как обычно, пришел к фабрике. Было около трех часов дня. В три работу кончали, и отец, купив что-нибудь сладкое детям, отправлялся домой.

Но что это? В воротах фабрики толпилась кучка мальчишек.

На фабрике шло собрание пайщиков: отца Сампэя снимали с должности управляющего. На его место теперь назначат отца Кинтаро. Но Сампэй ничего этого не знал.

— Эй! — Сампэй подбежал к мальчишкам.

Тут был и Кинтаро, и Киндзиро, и Фурукити, и Камэити. Но сегодня почему-то никто не откликнулся на его зов. Делали вид, что не слышат.

— Эй! Что это вы делаете? — улыбаясь, спросил Сампэй.

Все молчали.

«Что это они? — подумал Сампэй. — Наверно, потому, что я недавно подрался с Кинтаро. Тогда сначала с ним заговорю».

— Кин-тян! Ты сердишься на меня?

— Не, — мотнул головой Кинтаро.

— Можно, я с вами буду играть?

— Играй.

Успокоившись, Сампэй смешался с толпой мальчишек. В это время подошли жители деревни, облаченные в хаори. Прошли в ворота.

— Пятый! — громко выкрикнул Кинтаро.

— Шестой! — поправил его Киндзиро.

— Нет, пятый, — заупрямился Кинтаро.

— Кин-тян правильно говорит: пятый, — поддержал его Камэити.

Оказывается, мальчики считали людей, собиравшихся на собрание пайщиков. Люди все подходили и подходили.

— Шестой, седьмой, восьмой! — сосчитал Кинтаро.

Мужчины посмотрели на него с улыбкой.

— Какой прекрасный привратник! Как весело считает! — похвалил кто-то.

«А… это они в привратников играют, — сообразил Сампэй. — Наверно, сегодня на фабрике какой-нибудь праздник. — Тогда я тоже буду считать».

И Сампэй стал торопливо выкрикивать:

— Девятый, десятый, одиннадцатый…

Однако улыбавшиеся мужчины, обернувшись на его голос, почему-то нахмурились. Сампэй немножко забеспокоился: наверно, он слишком громко кричит. А может, здесь нельзя стоять? Но, увидев новых людей, Сампэй снова завопил:

— Тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый…

Среди вновь пришедших был директор-распорядитель Акадзава Дзюдзо. Сампэй радостно улыбнулся ему. Но Акадзава, слегка поклонившись Кинтаро, спросил:

— Много собралось?

— Пятнадцать человек. Сампэй вот тут под ногами вертится, мешает только.

— Оставь его: он ничего не знает.

Тут уж Сампэй не выдержал:

— А вот и знаю!

— Да ну? Какой молодец!

— Да, молодец! Молодец!

Натянуто улыбнувшись, Акадзава отошел. А Сампэй сразу воспрянул духом.

Они долго толкались у ворот, наконец из фабричного двора выскочил запыхавшийся Кинтаро и крикнул:

— Эй! Не хотите взглянуть? В конторе такая перепалка идет! Отец Сампэя, весь красный, спорит со всеми.

Ребята бросились во двор. У окна конторы сгрудились рабочие: мужчины и женщины. Все с любопытством прислушивались к необычному собранию. Дети протиснулись между ними и, как обезьянки, залезли на оконные решетки. Сампэй тоже забрался на решетку и заглянул внутрь. В это время из приемной конторы шумно вывалилась толпа. Собрание окончилось. Громко переговариваясь, все направились к воротам. Некоторые из заседавших пошли на фабрику. Когда Акадзава Дзюдзо вышел из конторы, рабочие тоже вернулись на фабрику.

— Пап! Купи карамели! — стал приставать Сампэй, заметив отца.

— О чем ты?

— Купи!

Оглянувшись, Сампэй заметил, что в конторе никого не осталось. За столом в одиночестве сидел отец, из его сигареты, словно из трубы, шел дым. Сампэй подошел к отцу.

— Пап!

Отец молча глядел перед собой.

— Пап! Пойдем домой.

Сампэй, положив руку на спинку стула, заглянул в лицо отца. Тот смотрел широко открытыми глазами куда-то мимо Сампэя.

Тогда Сампэй прокричал ему прямо в лицо:

— Пап! Я давно тут жду тебя. Уже пять часов.

Отец молчал. Сампэй открыл тушечницу и стал вертеть в руках кисть и печать. Потом снова спросил:

— Пап! Ты со всеми поссорился, да? Ну и как? Победил?

В это время вошла служащая конторы, и отец спросил:

— А где все?

— В столовой. Слушают сообщение Саямы.

— Ах вот как! Я тоже хотел бы сказать несколько слов на прощание, но отложу на завтра. И дела тогда же передам. Скажите это Саяме.

Отец встал. Сампэй обрадовался — ему очень хотелось поскорее уйти. Он сразу вцепился в руку отца. И только тогда, когда они подошли к выходу, Сампэй заметил, что отец все еще в тапочках.

— Пап! А ботинки?

Сампэй всегда приходил встречать отца, поэтому хорошо знал, где они лежат. Он достал ботинки отца из ящичка для обуви, поискал глазами шляпу. Подпрыгнул и достал ее с вешалки.

— Ничего не забыли? — спросил он тоном взрослого человека и потянул отца за руку.

Они вышли из ворот.

Когда Сампэй возвращался домой с отцом, у него всегда было спокойно на душе. Он не боялся тогда ни собак, ни мальчишек из соседней деревни — пусть налетают сколько хотят.

Они завернули за угол, и Сампэй спросил:

— Пап! Ты ушел с работы? Ну и ладно. Не нужна нам такая фабрика! Мы новую найдем!

Они подошли к дому. Сампэй припустил бегом и, заскочив в прихожую, громко сообщил:

— Мама! Папа вернулся. Он с фабрики ушел. Совсем.

… Над густой зеленой листвой хурмы развевается на ветру маленький белый флажок с красным солнцем посередине. Дзэнта только что прикрепил его на верхушке дерева. Внизу стоит Сампэй и смотрит вверх.

— Далеко видно?

— Угу.

— И Фудзи-сан[21], наверно, видно?

— Угу.

— И снег на вершине лежит?

— Лежит.

— И ветер дует?

— Угу.

— Вот здорово! Как высоко ты забрался.

— Да, высоко.

Какая, однако, досада! У этого Дзэнты ничего не вытянешь. А Сампэю так хочется узнать, что там видно с дерева. Однако ему все равно радостно. Если бы самому забраться на дерево… Руками и ногами он обхватывает толстый ствол хурмы, но тут же соскальзывает обратно. Плюет на ладошки и снова энергично лезет наверх. И опять неудача. Ну что тут поделаешь! И он кричит брату:

— Дзэнта! А море видно?

— Видно.

— И корабли плывут?

— Плывут.

— А киты?

— И киты.

— Вот здорово! А китобоев не видно?

— Видно.

— Да ну! Ловят китов?

— Ага.

Вдруг Дзэнта начинает проворно спускаться с дерева. Что это он надумал?

А Дзэнта просто заметил Кинтаро и Цурукити. Однако он говорит:

— Сампэй! Пойдем рыбу ловить. И цикад. Может, и раков найдем.

— Зачем? — недоумевает Сампэй.

Только что привязали флажок — и уже уходить. Ни песню не спели, ни в трубу не протрубили — и уже идти ловить цикад! Так не бывает. Но Дзэнта настаивает.

— Цикад наловим, жуков-носорогов, лягушек, карасей… Будет у нас Великий звериный отряд. И мы с тобой станем его предводителями, как Тарзаны. Ты же видел кино: «Тарзан — повелитель обезьян». Помнишь, у него был ручной слон и бегемот.

Тогда и вправду интересно.

Сампэй весело подпрыгнул и крикнул:

— Ладно, пойдем!

И работа закипела. Мальчики побежали к сараю, вытащили сачок и плетеную корзинку для рыбы. Корзинку понес Сампэй, а сачок Дзэнта. Вскоре они были уже за воротами, — у обоих за поясами заткнуты короткие бамбуковые палки, которые в один миг могут превратиться и в мечи, и в ружья, в любые орудия охоты на диких зверей.

— Внимание! Вперед! — выкрикнул Дзэнта.

Высоко поднимая коленки и размахивая руками, они отправились в путь. Шнурки от шляп крепко подпирают подбородки — это потому, что в доме чрезвычайное положение: вчера отец ушел с фабрики. И они должны охранять дом от Кинтаро и Киндзиро, должны защищать свой мир, принадлежащий только им двоим.

— Смотри! Бабочка! Взять бабочку-великана! — Сам себе командует Дзэнта: он заметил в придорожной траве бабочку. И вот она уже в сачке.

— Ой, Дзэнта! Лягушка! Лягушачий король! Взять короля!

Дзэнта выполняет приказ Сампэя. Лягушка поймана. Не прошло и получаса, как корзинка наполнилась цикадами, лягушками, жуками-носорогами, жуками-дровосеками, и все это шумно возится, стрекочет и шелестит.

Бодро распевая «В роще Васэда, в столице»[22], они победоносно вступают во двор дома.

На верхушке хурмы развевается на утреннем ветерке маленький белый флажок с красным кругом посередине. Дзэнта, сидя на суку, осматривает из-под руки окрестности. Внизу стоит Сампэй.

— И Фудзи-сан видно?

— Угу.

— Наверно, снег на вершине лежит.

— Угу.

Вдруг Дзэнта видит на каменном мосту, за фабрикой, человека в белой форме. На боку у него сабля.

«Полицейский!» — мелькает в голове.

Полицейский направляется к их дому. «Придет и заберет отца», — думает Дзэнта.

— Дзэнта, а море видно? — спрашивает Сампэй, но Дзэнта не отвечает: у него дрожат ноги и руки.

«Что бы такое сделать, чтобы полицейский не зашел в их дом? — Дзэнта закрывает глаза, руки складывает на груди. — Ну почему я не волшебник! Был бы волшебником, превратил бы полицейского в бабочку и загнал бы в траву».

— Боги! — шепчет он. — Заколдуйте его! Заколдуйте его! Заколдуйте!

А Сампэй кричит во все горло под деревом:

— Дзэнта! Ты чего там? Не видишь, китов в море ловят?

Дзэнта осторожно открывает глаза и оглядывает дорогу. Полицейский приближается к их дому. «Ну, все! — решает Дзэнта. — Вот сейчас заколдую его. И боги обязательно помогут».

Он открывает рот, но, вместо того чтобы произнести заклинание, издает какой-то невнятный вопль и с закрытыми глазами летит вниз.

— Дзэнта! — окликает его Сампэй, а тот летит вниз.

Не то боги и вправду существуют, не то колдовство подействовало, только Дзэнта не упал на землю, а угодил на скрещенные ветви и задержался там. Тем временем полицейский в белой форме уже приблизился к воротам.

— Ой! Полицейский! — тихонько воскликнул Сампэй и помчался к воротам.

И в ту секунду, когда полицейский хотел открыть калитку в воротах, Сампэй надавил на нее со своей стороны.

— Гм… Что такое? — спросил полицейский.

— Не пущу! — храбро ответил Сампэй.

— Почему?

Ничего не говоря, Сампэй продолжал упорно держать калитку. Даже покраснел от натуги.

— Ишь какой сильный! — сказал полицейский, пришлось ему постучать в калитку. — Извините, нет ли кого-нибудь дома?

— Да! — откликнулась мама, выйдя из комнаты. — Что ты делаешь, Сампэй-тян?

— Ха-ха-ха! Наверно, натворил что-нибудь? А?

Полицейский держал в руках блокнот: была обычная проверка населения.

— У вас четверо в семье? Никаких изменений? — спросил он и ушел.

Проводив его взглядом, Сампэй вернулся под дерево и окликнул брата:

— Дзэнта! Нигде не видно фейерверка? И не слышно?

Полицейский, слава богу, ушел. Флажок спокойно развевался на утреннем ветерке. Мальчики повеселели.

— Дзэнта, давай поиграем.

— Давай, только во что?

Сампэю пришла в голову замечательная мысль. Он пошел в сарай, притащил циновку и расстелил ее под хурмой.

— Давай устроим олимпийские игры.

— Давай.

— Ты будешь вести репортаж, а я плавать.

Сампэй растянулся на циновке животом вниз. Здесь он и собирался плавать.

— Ну, начинай.

Дзэнта принес канистру из-под керосина, уселся на нее и, приложив руки ко рту наподобие микрофона, заговорил:

— Итак, начинаем репортаж из бассейна. Здесь идут олимпийские игры. На первой дорожке — Сампэй-кун[23].

— Ну что ж ты так тихо? Громче говори! — сказал Сампэй.

— На второй дорожке — Хамура-кун, на третьей — Тадзима-кун, на четвертой — Маэхата-кун, на пятой — французский пловец, на шестой — англичанин, — заорал Дзэнта.

Сампэй загребал руками и ногами, всем своим видом показывая, что он плывет.

— Сампэй-кун приготовился к прыжку. Прыжок. Ушел в воду. Плывет под водой. Плывет под водой… Эй, Сампэй-тян, что же ты не погружаешься в воду? Ты слышишь, я говорю: «Плывет под водой»?

Сампэй, болтавший на циновке руками и ногами, услышав это, уткнулся головой в циновку и стал разводить руками и ногами, как лягушка.

— Ага! Вынырнул! Вынырнул! Сампэй-кун идет впереди всех. За ним — Хамура-кун. Между ними завязалась борьба. Эй, Сампэй-тян! Зачем ты опять нырнул? Хватит уж! Плыви! Сампэй-кун вышел вперед. Идет впереди. Хамура отстает. На метр, на два… Сампэй-кун впереди. Оторвался на пять метров. Пройдено пятьдесят метров. Сампэй-кун повернул обратно. Плывет обратно, плывет обратно…

Репортер говорил скороговоркой, а Сампэй плыл изо всех сил. Он повернулся на циновке, лежа на животе, и снова принялся загребать руками и ногами.

— Ага! Тадзима тремя рывками вырвался вперед!

— Дзэнта! А как это «тремя рывками»? — спрашивает Сампэй, забыв о том, что он «плывет».

— Ты что разговариваешь? Ведь ты же плывешь! Будешь болтать — отстанешь.

И Сампэй снова начинает работать руками и ногами. Он то поворачивается на спину, то укладывается на живот, плывет вперед, потом поворачивает обратно.

— Теперь Маэхата-кун впереди всех. Сампэй-кун идет последним.

— Чего? Я не хочу быть последним. — Сампэй поднимает голову с циновки.

— Ну ладно, ладно. Ты — первый. Итак, Сампэй-кун плывет первым. Второй — Хамура, третий — Маэхата, четвертый — Тадзима. Пятым идет француз, шестым — англичанин. Но что это с Сампэем? Он начинает отставать. Француз обгоняет его. Держись, Сампэй! Осталось совсем немного.

Что тут начинается! Сампэя охватывает спортивный азарт. Он вскакивает на циновке, затем ложится, колотит ногами и руками и даже кувыркается через голову.

— Победил! Победил! Сампэй-кун победил!

Сампэй, весь потный, растягивается на циновке.

Наступил полдень. Сампэй ехал на трехколесном велосипеде по каменному мосту, за фабрикой. В это время на мосту появился велосипед, на котором сидел человек в европейском костюме. Он посигналил Сампэю, и тот тоже звякнул ему. Человек слез с велосипеда, странно как-то улыбнулся и спросил у Сампэя:

— Малыш, ты не знаешь, где тут дом Аояма Итиро?

— Знаю, — сказал Сампэй.

— И где же он?

— Это мой дом.

— Вот как! Тогда покажи мне дорогу.

Сампэй с важным видом поехал впереди на своем трехколесном велосипеде, а незнакомый мужчина — за ним, на своем большом велосипеде.

Сампэй то и дело звонил в звонок, на повороте поднял руку, а когда въехал в ворота, подал сигнал: «Стоп!» — и крикнул с порога:

— Мама! Гость пожаловал.

Незнакомец улыбнулся Сампэю и спросил его:

— Сколько тебе лет, малыш?

— Восемь.

— О, уже в первый класс ходишь? Или во второй?

— В первый.

— Первоклассник, значит, вот молодец!

Однако, как только вышла мама, незнакомец сразу же принял официальный вид, достал из кармана визитную карточку и спросил:

— Хозяин дома?

— Да.

— Значит, дома?

— Ну, да.

— Могу я увидеть его?

Он протянул визитную карточку и, пока мама разглядывала ее, становился все суровее и уже глядел на маму исподлобья.

— Так ваш муж дома или нет?

— Да.

— Извините, но я очень спешу…

Мама, побледнев, ушла в дом.

«Не хочет ли этот человек запугать отца? — подумал Сампэй. — Вот папа выйдет да как крикнет на него — будет знать!»

— Вы откуда, дядя? — спросил Сампэй.

Но незнакомец не ответил ему. Он смотрел по сторонам и на дом.

— Вы зачем пришли? — снова спросил Сампэй.

Не обращая на него внимания, мужчина крикнул:

— Если вы дома, Аояма-кун, прошу вас выйти на минутку. Я хотел бы поговорить с вами.

Из дома вышел отец.

— Вы хозяин этого дома?

— Да.

— Аояма Итиро?

— Да.

— В таком случае пройдемте со мной в полицейский участок.

— Зачем?

— Этого я не знаю. Думаю, что-нибудь незначительное. Небольшой разговор.

— А… Но если надолго, мне нужно собраться.

— Нет. Ненадолго. Небольшое дело.

Отец с озабоченным видом надел гэта и вышел из дома. Стоя на пороге, мама молча проводила его взглядом. Дзэнта и Сампэй с удивлением глядели из ворот на то, как уходил их отец.

Отец шел впереди, за ним — мужчина с велосипедом. Они направились по дороге вдоль реки к городу.

Как только отец и незнакомый мужчина скрылись за углом фабрики, Дзэнта и Сампэй вернулись к дому.

— Мама, а что случилось? Откуда этот человек? — спросили они, но мама ничего не ответила, она продолжала молча стоять на пороге.

Уже и полдень прошел, был час дня, хотелось есть, а Дзэнта и Сампэй все еще сидели на канистре из-под керосина. Когда отец ушел вместе с человеком из полицейского участка, мама стояла в прихожей, держась рукою за сёдзи[24].

Немного погодя Сампэй искоса взглянул туда — мамы уже не было. Сампэю очень хотелось сразу же побежать к маме и узнать, что произошло, но Дзэнта схватил его за плечо, привел под хурму и заставил сесть на канистру. С тех пор прошел уже целый час. Сампэй хотел было крикнуть громко:

— Мама, обед готов?

Но Дзэнта не позволил ему кричать. Он понимал, что маму нужно оставить в покое. Ей было не до них.

— Сампэй, что бы ты хотел получить сейчас? — спросил Дзэнта.

— Рис.

— Дурак! Я не о рисе говорю.

— Тогда хлеб.

— И не о хлебе. Не из съестного.

— Ну, деньги.

— И не из таких вещей.

— Что же тогда?

— Вот глупый! Я, например, хочу лампу.

— Лампу? Может, фонарик для велосипеда?

— Дурак! Волшебную лампу!

И Дзэнта рассказал Сампэю о волшебной лампе Аладдина из арабских сказок «Тысяча и одна ночь».

— Потрешь эту лампу — и перед тобой предстанет джинн: «Здравствуй! Я — джинн из лампы. Приказывай, я исполню все твои желания», — скажет он. «Принеси хлеба!» — велю я, и сразу же передо мной возникнет огромная теплая булка.

Услышав это, Сампэй даже слюну проглотил.

— Вот здорово! — восхищенно прошептал он.

Склонив голову набок, он подумал немного и потом спросил:

— А эта лампа и сейчас есть на свете?

— Может, и есть, а может, и нет.

«Эх! Хорошо бы была!» — подумал Сампэй. Ему очень хотелось есть. Просто не было никаких сил терпеть.

— Ой! Как есть хочется! — сказал он.

И чем больше они говорили о еде, тем сильнее хотелось есть. Уж и на месте невозможно было усидеть. И тут Сампэй заметил палку под хурмой. Он подскочил, схватил ее и воскликнул:

— А у нас вместо лампы будет «Хурма Аладдина». — И, стукнув по дереву палкой, потребовал: — Эй, хурма! Принеси мне рису, вкусных о-суси[25] и о-мандзю[26], потому что в животе у меня совсем пусто.

Подождав немного, он снова изо всех сил ударил палкой по стволу дерева. Дзэнту развеселила выдумка Сампэя.

— Ну-ка и я попробую, — сказал он и, взяв палку, тоже стукнул но стволу хурмы. — Эй, джинн! Принеси мне о-мандзю и печенья!

Они долго еще стучали но хурме, но вскоре это им надоело.

— Дзэнта, пойдем за ворота, по сосне постучим, — предложил Сампэй.

— Пойдем.

От сосны они направились к мушмуле, от мушмулы к кипарису, — а вдруг возьмет да и попадется волшебное дерево, и появится настоящий джинн.

Наконец они дошли до криптомерии и попросили у нее:

— Построй пять фабрик!

И в это время — о радость! — мама позвала:

— Обедать!

Ночь. Дзэнта и Сампэй лежат в постелях, но не спят, а только делают вид, что спят. Мама тоже не спит — ждет отца.

Не слышно ни звука. Темно. Куда ни глянь — сплошная темень. Весь мир окутан темнотой. А отца все нет. Что с ним? То ли в полиции задержали, то ли в камере предварительного заключения сидит. Перед глазами у матери — полицейский участок, решетка камеры. Но она продолжает быстро шить — невыносимо сидеть сложа руки. Напряженно прислушивается к звукам на улице: «Чьи-то шаги? Кто-то кашлянул?»

Сампэй встает с постели и идет к прихожей.

— Сампэй-тян? — окликает его мать.

— Да.

— Куда ты?

— В уборную.

— Тогда зачем же к прихожей?

Сампэй открывает дверь во двор.

— Куда же ты? — забеспокоилась мама, приподнимаясь.

— Я сейчас.

Сампэй выходит за ворота, оправляется, но домой не идет. Смотрит на дорогу. Дорога ведет к городу, а там — полицейский участок.

Он тоже ждет отца.

— Сампэй, ты что там делаешь? — кричит мама.

— Смотрю на звезды.

— Нечего смотреть на звезды, иди быстро домой.

— Я жду, не упадет ли звезда.

И он действительно глядит на небо. А там сверкают мириады звёзд. Это сверкающее звездное небо простирается от края до края. И он думает: где-то далеко, под этим небом, шатаясь от усталости, идет его отец.

— Звезды не падают, — говорит мама.

Сампэй продолжает стоять на дороге.

— Иди домой.

— Угу.

Дорога окутана мглой. Сампэй прислушивается: не слышно ли шагов? И, убедившись, что на дороге — ни души, возвращается в дом.

— На улице темно. Ни одной звезды не упало.

Он ложится в постель, но тут же встает.

— Что-то спать расхотелось.

И Сампэй пристраивается около матери. Тогда и Дзэнта вылезает из-под одеяла.

— В постели как-то жарко сегодня, — говорит он.

Но мама не слышит, что он говорит. Она встревожена, голова ее занята другим: она не знает, где искать отца в этой тьме, — полиция далеко, за помощью обратиться не к кому.

— Сейчас приду, — говорит Дзэнта и идет к двери.

— Я снова захотел. — Сампэй встает и идет за братом.

Они выходят за ворота.

— Дзэнта, пойдем к фабрике, — предлагает Сампэй.

— Пойдем.

Взявшись за руки, они идут по дороге. Сампэю очень хочется пить, но он терпит.

— «Раз, два, три, молодая кровь кипит!»[27] — запевает он.

— Тише ты!

Дзэнта думает, что нужно двигаться неслышно…

— Ну-ка, вставайте! — будит их мама. — После завтрака я пойду в город встречать отца.

Мама бодра и энергична. Она не спала всю ночь и пришла к решению, что плакать теперь не время. Дети не знают этого. Они с радостью вскакивают с постелей, наперегонки умываются и усаживаются за стол.

— Мам! А ты привезешь гостинчик? — спрашивает Сампэй.

— Если будете сидеть дома тихо и смирно. Смотрите, никого не впускайте во двор.

Когда мама ушла, они закрыли ворота, задвинули засов и попробовали, крепко ли заперто.

Убедившись, что все в порядке, вернулись в дом, развалились на татами[28]. В доме было тихо и спокойно, и Сампэя потянуло ко сну.

— Дзэнта, давай поспим, — сказал он.

— Не хочется, — невесело ответил Дзэнта.

— Пока мы спим, мама с папой вернутся с подарками.

— Я не хочу спать.

Сампэй закрыл глаза и сразу же засопел носом — вчера они поздно уснули, и сон одолел его.

Сампэй спал, наверно, целый час. Открыв глаза, он увидел, что Дзэнта лежит рядом на спине и моргает глазами.

— Ты не спал, Дзэнта?

— Нет.

— Хочешь, я тебе колыбельную песню спою? Сразу заснешь.

— Еще чего! — рявкает Дзэнта, но по его щекам катятся слезы.

Сампэй, ничего не заметив, продолжает:

— Давай сказки друг другу рассказывать.

— Не хочу.

— Давай.

— Не хочу я, неинтересно.

— Нет, интересно. Про Воробья с отрезанным языком, про Момотаро…

Дзэнта молчит.

— Слушай, я буду тебе рассказывать, — говорит Сампэй. — Ну вот, давным-давно жил-был Воробей с отрезанным языком.

— Дурак! Разве можно позволить, чтобы воробью отрезали язык!

И тут они услышали стук в ворота.

— Папа пришел! — завопил Сампэй, вскочив на ноги.

Дзэнта тоже поднялся. Сампэй хотел было выскочить из дома, но Дзэнта остановил его, обхватив руками.

— Нет, это не папа. Конечно, это не он.

Они прислушались.

— Госпожа Аояма дома? — спросили за воротами.

Сампэй взглянул на Дзэнту: «Что делать?» Дзэнта продолжал держать брата.

— Госпожа Аояма! — снова крикнули за воротами, но теперь уже громче. И постучали посильнее. — Что же вы молчите? Не ответите, сломаем ворота и войдем.

Ага! Это голос Акадзава Дзюдзо из правления фабрики.

Сампэй не мог уже стоять спокойно. Он попытался высвободиться из рук брата, но тут они услышали:

— Что будем делать? Полицейского поставим?

— Зачем ему здесь зря время терять! Завтра зайдем.

Кроме Акадзава, за воротами был, видимо, полицейский и еще кто-то. Вскоре они ушли.

— Вот и хорошо! — Мальчики прислушались и обнялись, весело улыбаясь. Они не знали, что за воротами был и судебный исполнитель.

Сампэй взял в руки палку и стал изображать схватку с грабителями.

— Эй вы! Сегодня я сторожу дом. Ни отца, ни мамы нет! — крикнул он, важно расхаживая по комнате. И стал размахивать во все стороны палкой, словно это был меч. Под конец, сделав себе харакири[29], с трагическим видом повалился на циновку.

А мама как ушла встречать отца, так все и не возвращалась. Дзэнта и Сампэй, сидя перед будильником, вели такой разговор:

— Я думаю, когда маленькая стрелка подойдет вот до этой цифры, мама вернется, — сказал Дзэнта, показав на цифру три. А было как раз два часа.

— А я думаю, она придет, когда длинная стрелка будет стоять на этой вот цифре. — Сампэй показал на цифру два.

— Ты что! Разве так может быть! Тогда до прихода мамы осталось только десять минут.

— Ну и что! Ведь еще целых десять минут! — не уступал Сампэй.

— Ну ладно. Спорим, что мама не вернется, когда длинная стрелка покажет два. Что даешь?

— А что хочешь?

— Перочинный ножик дашь?

— Дам.

И они стали ждать, глядя на будильник.

— Скорей возвращайтесь! Скорей возвращайтесь! Скорей возвращайтесь, папа и мама! — твердил Сампэй.

Длинная стрелка пробежала пять минут.

— Не спешите. Не спешите! Не спешите! Папа, мама! Не спешите! — повторял Дзэнта.

Через две минуты длинная стрелка подойдет к цифре два. Заметив это, Сампэй сказал:

— Я подожду, когда стрелка снова будет здесь.

— Ишь какой хитрый! — возразил Дзэнта.

— Но ведь она все равно будет на этом месте. И ты сможешь пропустить один раз, подождать, пока твоя маленькая стрелка сделает круг.

Странное дело! Длинная стрелка приходит к цифре два через каждый час, а короткая будет у трех только через двенадцать часов.

— Нет уж! Я так не согласен. Давай ножик, и все! Видишь, длинная стрелка уже на двух стоит, — сказал Дзэнта, ткнув пальцем в циферблат.

Сампэй хотел подняться с татами, чтобы взять ножик, но остановился и спросил шепотом:

— Ты не слышал? Кто-то меня сейчас окликнул.

— Ты что!

Они оглядели комнату. Дзэнта подумал, что в таких случаях нужно делать вид, что тебе ничего не страшно.

— Сочиняешь все! — сказал он.

Взявшись за руки, они прислушались.

— Никто тебя не окликал, — произнес Дзэнта спокойно, как подобает старшему брату.

— Нет, кто-то окликнул, — твердил Сампэй, прислушиваясь.

— Ну кто? Кто мог тебя окликнуть? Видишь: никого здесь нет. — Дзэнта чувствует, что дрожит всем телом, и потому нарочно громко говорит: — Пойдем-ка посмотрим. Может, собака какая-нибудь забежала.

И он решительно выскакивает в соседнюю комнату.

— Так и есть! Это же Нарасукэ.

При виде собаки Дзэнта совсем успокаивается и кричит еще громче:

— И кошка Наракити.

Он бежит в столовую, затем заглядывает в ванную.

— Ты зачем выдумал, что тебя кто-то позвал? Попробуй скажи еще раз, ни за что не поверю.

Долго еще ворчал Дзэнта, но, сколько ни ворчи, ощущение тягостной пустоты в доме не проходило. А мама все не шла и не шла.

Дядюшка Укаи носил усы в виде мышиных хвостов. Они были такие длинные, что виднелись даже со спины. Дядюшка был старшим братом мамы. Когда-то он служил военным лекарем, а теперь работал доктором в горной деревушке, примерно в пяти ри от их дома. Мама вернулась домой с дядюшкой Укаи.

— Волноваться не о чем, — сказал дядюшка Укаи. — Не вернется отец, все поедете ко мне. И у нас, в глуши, не так уже скучно: в горах птицы поют, в реке рыбы плавают.

У мальчиков с утра хорошее настроение. А дядюшка все смеется: «Хо-хо» да «ха-ха»! И вот, как раз когда он так смеялся за завтраком, послышался звук открываемых ворот.

— Извините! — На пороге стоял судебный исполнитель и Акадзава Дзюдзо, помощник нового управляющего фабрикой Саямы.

И с этого момента в доме стало твориться что-то непонятное. Пришедшие бесцеремонно вошли в комнаты, а мама велела Дзэнте и Сампэю поиграть во дворе.

Мальчики хотели посмотреть, что будет дальше, но было страшно. Они пошли к хурме и молча стали там. Обсуждать происшествие почему-то не хотелось. Дзэнта залез на хурму, и Сампэй оказался один под деревом. Тогда он разозлился. Просто рассвирепел. Если бы рядом оказалась большая скала, он не раздумывая навалился бы на нее и сдвинул с места. Да, если бы рядом была огромная, как дом, скала, он свалил бы ее. Но такой скалы не было.

«Ладно, — подумал Сампэй. — Залезу на дерево».

И, обхватив руками и ногами ствол хурмы, он попробовал вскарабкаться вверх, но, сколько ни пыхтел, соскользнул на землю.

— Вот черт!

Он лез и падал, лез и падал, уж и сил не было больше, и щеку ободрал о ствол, но он не отступал. Царапины его даже не раздражали. Опомнившись в какой-то миг, он увидел, что все еще сидит на земле, хотя раз десять пытался залезть на дерево.

— Ах так! — Сампэй поспешно стянул с себя куртку и остался в одних трусах. Плюнул на ладони, ноги обмазал влажной землей, оказавшейся неподалеку, затем отошел шагов на двадцать от хурмы и оттуда помчался к ней, чтобы с разбегу прыгнуть на ствол и вцепиться в него.

Он проделал это несколько раз, но только ободрал себе живот и грудь. Он был разъярен и возбужден и весь в ссадинах. Хотелось плакать. Но он не заплакал. Разве можно было плакать теперь, когда в доме такая беда. И, проделав так раз десять или двенадцать, он, наконец, забрался метра на полтора. Еще полметра — и он окажется на первом суку! Но силы его уже иссякли. А до земли было так далеко, что даже взглянуть было страшно. Невольно по его щекам потекли слезы. Он даже всхлипнул. Тогда Дзэнта спустился с верхушки хурмы и протянул ему руку.

— Еще немного! Держись крепче! — подбадривал он Сампэя.

И оказавшись, наконец, верхом на суку, Сампэй засмеялся, хотя лицо его было все в слезах. Он странно как-то засмеялся и огляделся вокруг. Да, сверху открывался удивительный вид. Но ни Фудзи, ни китов в море не было видно. Но он и не собирался об этом говорить, а только глядел и глядел вдаль, будто хотел вдосталь насмотреться на открывшийся ему огромный мир.

И вот тут-то Сампэй увидел, что из их дома вышли судебный исполнитель и Акадзава Дзюдзо. Сампэй хотел было тихонько подать голос — гнев его давно улетучился, и он был горд, что забрался на дерево, — поэтому он встал на суку во весь рост и выглянул из густой листвы, но Дзэнта потянул его сзади обратно. Тогда Сампэй сказал:

— Знаешь, Дзэнта, этот дяденька, конечно, полицейский. Хорошо, хоть маму не забрал.

Тут из дома послышался голос дядюшки Укаи:

— Дзэнта! Сампэй! Идите сюда.

Мальчики быстро спустились с дерева и побежали к колодцу, чтобы вымыть ноги, но их снова поторопили.

Дядюшка и мама сидели в гостиной друг против друга. В доме был кавардак, как во время большой уборки. Вся мебель была свалена в кучу посредине комнаты, на шкафах и полках были наклеены наискось маленькие белые полоски бумаги. Мальчики прошли через веранду в комнату и уселись перед дядюшкой. Лицо и живот Сампэя были все в ссадинах и пыли — он сидел в одних трусах, — но дядюшка, который в другое время непременно бы рассмеялся, взглянув на Сампэя, сегодня не обратил на него никакого внимания. Расправив усы, он заговорил торжественно и печально:

— Вот мы с мамой обсудили все как следует и пришли к выводу, что в этом доме нет теперь ни денег, ни чего-либо другого, что можно было бы обратить в деньги. Я побывал в полиции и на фабрике, и выяснилось, что отец ваш не вернется ни завтра, ни послезавтра. Дом и усадьбу, возможно, заберет фабрика. Так что отныне те, кто могут работать, пойдут работать и станут зарабатывать деньги, а те, кто не могут работать, будут ходить в школу и прилежно учиться. Понятно? Сампэй поедет со мной и будет жить в моем доме, а осенью пойдет в школу. Он будет старательно учиться, и в дальнейшем я отдам его в университет. Дзэнта с мамой останутся в этом доме, мама найдет подходящее место и устроится на работу. Дзэнта пойдет в школу. Жизнь у вас теперь другая, так что своевольничать не советую. Маме тоже не легко. Будьте мужественны, слушайтесь взрослых. Так, чтобы через несколько лет с улыбкой вспоминать это трудное время.

Дядюшка Укаи спешил в обратный путь, к своим больным. Поэтому мама быстро завязала в узелок нехитрые вещички Сампэя, оставшиеся после описи имущества, положила в ранец книги и карандаши.

Сампэй рассеянно смотрел на все это. Тогда Дзэнта поманил его к колодцу.

— Сампэй, хочешь умыться?

— Угу.

— Ну, иди сюда.

Дзэнта зачерпнул ведро воды, принес тазик для умывания и даже полотенце захватил.

Вытирая полотенцем умытое лицо, Сампэй вдруг громко и безутешно зарыдал. Дзэнта испугался, а мама выскочила из комнаты.

— Ты что, Сампэй? — спросила она тревожно. Но Сампэй тут же перестал плакать и улыбнулся маме. — Ну, что ты? — не унималась мама.

— Да так, просто хотел заплакать.

— Ну зачем же плакать! — сказал дядюшка, он тоже спустился во двор.

Мама выжала полотенце и обтерла им лицо и тело Сампэя. А когда вытирала его исцарапанные ноги, чуть было не расплакалась, глядя на своего озорного сынишку.

— Интересно, зажила шишка у Кин-тяна или нет? — сказал Сампэй — видно, вспомнил о недавней драке.

Сампэй с ранцем за спиной и дядюшка Укаи с узелком в руке стояли на пороге.

— Через день-два я снова наведаюсь к вам, — пообещал дядюшка.

— Ну, я пошел! — сказал Сампэй, будто уходил в школу.

Когда они вышли из ворот, мама выбежала в прихожую, надела гэта и бросилась следом — хотела проводить до порога, да не выдержала, вышла за ворота. А когда они отошли немного, она ласково окликнула сына:

— Сампэй-тян!

Сампэй оглянулся и сделал вид, что улыбается. Дядюшка Укаи тоже посмотрел на маму и засмеялся. Дзэнта вышел за ворота и встал рядом с мамой. Когда Сампэй и дядюшка шли по каменному мосту у фабрики, Сампэй, видимо наученный дядюшкой, повернулся к ним лицом, снял шапку и вежливо поклонился. А дядюшка приложил руку к шляпе. И они ушли вдаль, ни разу больше не оглянувшись.

— Мама, а Сампэй-тян теперь никогда уже не вернется домой? — спросил Дзэнта, когда они с мамой вошли во двор.

— Ну почему же! Обязательно вернется. Вот на школьные каникулы приедет.

— А…

Дзэнта, не заходя в дом, направился к маленьким качелям, которые стояли у хурмы, уселся на сиденье и тихонько качнулся. Качаться он не хотел, он просто решил в одиночестве подумать. Уключины наверху поскрипывали от каждого движения качелей, и это были грустные звуки. Потом он встал, двумя руками высоко поднял сиденье и отпустил его. Сампэй часто качался на этих качелях. «Выше! Еще выше!» — кричал он. Но теперь Дзэнта не смог произнести этих слов. Он с силой толкнул сиденье, а когда оно вернулось к нему в руки, снова толкнул.

Без Сампэя качаться было неинтересно. Занятие это только утомляло.

— Дзэнта-тян, собери вещи Сампэя. Я отправлю их с дядюшкой, когда он приедет, — попросила мама.

— Ладно.

Дзэнта хотел было пойти поискать вещи брата, но этого можно было бы и не делать: вещи его были кругом. И качели его, и хурма. Даже маленький флажок с красным солнцем посередине на верхушке хурмы — и тот наполовину принадлежал Сампэю. И бамбуковая палка, с которой он бегал недавно, стуча но стволам деревьев, чтобы вызвать волшебного джинна, тоже была его. И тоннель (Сампэй вырыл его, чтобы пустить туда лягушку) и круг, который он нарисовал на земле для борьбы сумо, — все было его. И все это Сампэй заведет скоро там, куда его увезли.

Думая об этом, Дзэнта пошел в сарай, вытащил сачок и корзинку для рыбы и положил на террасе. Из прихожей принес гэта, парусиновые тапочки и маленький зонтик. В столе он обнаружил множество вещей, принадлежащих Сампэю. Тут были и тетрадки по чистописанию, и сочинения, и тетради по арифметике. В них стояли отметки: двадцать баллов, тридцать баллов…[30]. В заключение Дзэнта обнаружил листок с сочинением:

Мой папа

У моего папы есть усы. Они очень колючие. Они такие колючие, что, когда мы с папой боремся, стоит мне до них дотронуться, как я сразу же сдаюсь…

Был и маленький кошелек. Дзэнта заглянул в него. Там лежали три медные монетки. У Дзэнты почему-то защемило в груди. Он достал свой кошелек и потряс его. Выкатились две монеты: пять сэн и один сэн. Он положил их в кошелек Сампэя. Еще он нашел в столе копирку, свечи для бенгальского огня и в шкафу — водяное ружье. Ему захотелось пострелять из водяного ружья. Он сунул его в таз с водой, набрал воды, выстрелил и разбрызгал воду. Однако без Сампэя и стрелять было неинтересно.

Пять ри дядюшка Укаи и Сампэй ехали на автобусе. Затем они шли по высокому мосту. Внизу шумно неслась река. Река была довольно широкой. Отсюда дорога вела в долину. Прошли еще два тё[31], и Сампэй увидел дом дядюшки Укаи.

Дом стоял у горы. Большой дом под тростниковой крышей, по бокам две пристройки, рядом — соломенная крыша докторской приемной, позади одной из пристроек белели стены амбара. У ворот амбара росла высокая и толстая сосна. Когда они подошли к дому, дядюшка Укаи сказал:

— Войдешь в дом, поклонись и скажи тетушке: «Прошу любить и жаловать». А потом располагайся, как у себя дома.

Сампэй кивнул. Они приблизились к дому, поднялись по трем каменным ступеням.

— Вот и я! — сказал дядюшка у входа.

— Добро пожаловать! — из дальней комнаты показалась тетушка.

— И Сампэй со мной.

— Вот как! Какой славный мальчик! Наверно, уже в школу ходишь? — спросила тетушка Укаи.

Тогда Сампэй снял шапку, поклонился и сказал:

— Прошу…

Остальные слова словно в горле застряли.

— Ну что «прошу»? Что? — спросила тетушка.

Тут из дальней комнаты выскочили Миёко-тян и Косукэ-кун. И Сампэй уставился на них, улыбаясь. И они заулыбались, глядя на Сампэя.

— Прошу любить… — вдруг громко выкрикнул он.

Все заулыбались еще радостнее. И Сампэй, набравшись храбрости, закончил фразу:

— … и жаловать!

— Ха-ха-ха! — расхохотались все.

— Ну, заходи! — пригласила тетушка.

Миёко, Косукэ и Сампэй сидели на веранде и сосали карамель. Разговаривать было некогда, да и незачем. Достаточно было взглянуть друг на друга, и они сразу начинали улыбаться. Но тут до Сампэя донесся разговор тетушки и дядюшки, которые сидели в столовой.

— Ужасно! — Это тетушка.

— Куда уж хуже! — Голос дядюшки.

— Ну и в чем же вина Итиро-сан?[32]

— Говорят, подделка документов. Жаль его: года два дадут.

— И Сампэй все это время будет у нас?

— Что говоришь! Я и в университете собираюсь его учить.

— Да ну! Такого мальчика.

— Да, такого!

— Правду говорят, в семье не без урода. Так что, может, всю жизнь придется приглядывать за ребенком, вместо родного папаши.

— Ничего не поделаешь.

— Добро бы за ребенком честного человека…

— Что болтаешь! Еще неизвестно, как обернется дело Итиро-кун. Даже если он и виноват, и то сначала нужно узнать обстоятельства, при которых все случилось, а потом уж…

Сампэй перестал улыбаться, а через час исчез. Его не оказалось ни в доме, ни в усадьбе, ни у моста. Все бросились в разные стороны на поиски: и дядюшка, и тетушка, и Миёко, и Косукэ…

— Сампэй-тян! — звали они.

А Сампэй тем временем сидел на высокой сосне у амбара. Он залез туда, чтобы посмотреть, не видно ли родного дома, но кругом стояли лишь высокие горы, освещенные заходящим солнцем.

Сампэй забрался на сосну у амбара еще и потому, что ему расхотелось жить в доме дядюшки Укаи, после того как он подслушал разговор дядюшки и тетушки. Он решил спрятаться. А когда солнце стало садиться и Сампэй услышал голоса, зовущие его, он не откликнулся, а продолжал сидеть на суку. И слезать с него не собирался. Было интересно смотреть, как солнце садилось за горы. Огромное, оно, казалось, катится по горным хребтам. В это время дядюшка Укаи подошел к крестьянину, работавшему на поле у дороги.

— Не видали ли вы мальчика лет восьми? — спросил он. — Днем привез от родственников, и вот исчез куда-то…

— Так вот оно что! А я-то думаю, кто это там на сосне у вашего забора виднеется? Неужели, думаю, ребенок? Так ведь и свалиться недолго. — И крестьянин показал пальцем на сосну.

— Вот, пострел, куда забрался! — удивился дядюшка и поспешил к дому. — Это ты, Сампэй? — запыхавшись, окликнул он мальчика, подбегая к сосне.

— Я. Солнцем любуюсь. Очень красивое оно.

— Вот сорванец! Как ты туда залез? Спускайся!

— Сейчас спущусь. Уже слезаю.

Сампэй стал потихоньку скользить вниз по стволу.

— Стой! Посиди там немного. Я лестницу принесу. Слышишь? Лестницу, говорю, принесу.

— Не надо. Я сам спущусь.

Забыв о том, что он может подорвать свой авторитет в этой горной деревне и еще на два ри окрест, и думая лишь о своей сестре, чей сын сидел теперь на дереве, дядюшка Укаи со всех ног бросился бежать к амбару. А Сампэй тем временем слез с сосны, и, когда дядюшка вернулся с длинной лестницей, он уже стоял под деревом в окружении тетушки, Миёко и Косукэ.

— Смелый мальчик! Ишь как высоко забрался! — не переставала восхищаться тетушка.

Миёко и Косукэ молчали. Дядюшка понес лестницу обратно, а тетушка шла следом за ним и говорила:

— Какой ужасный ребенок!

— Да, шустрый паренек.

— Ничего себе, шустрый! Вот увидишь, скоро наш Косукэ откуда-нибудь свалится.

Дядюшка ничего не ответил, но тетушка догнала его и сказала:

— Нельзя ли отправить его обратно?

Миёко и Сампэй сидят на веранде у гостиной. Миёко с серьезным видом разговаривает с Сампэем — она учится в шестом классе и потому ведет себя, как старшая сестра.

— Как же ты ухитрился забраться на дерево, Сампэй-тян?

— Плюнул на ладошки да и залез. Подумаешь, дерево!

Миёко позвали из дома, и она ушла на кухню.

— Эй, Косукэ! Я что-то придумал.

— Что? — откликается Косукэ. Косукэ старше Сампэя, он учится в третьем классе.

— Мне брат рассказывал: вот на таком ящике, — Сампэй показывает руками, какой величины должен быть ящик, — надо написать: «Птичий дом» — и повесить на ветку. Тогда сразу же прилетят птицы и поселятся в нем.

— Да ну! — восхищается Косукэ.

— Точно!

— Давай завтра попробуем сделать такой дом.

— Давай.

С утра Косукэ и Сампэй очень заняты. На веранде разложены пилы, молотки, поломанные ящики от конфет. Мальчики увлеченно пилят, вбивают гвозди…

— Что это вы делаете? — спрашивает Миёко, но ответа не получает. — Слышишь, Косукэ! Что ты делаешь? — Миёко трясет брата за плечо, и тогда он, наконец, поднимает голову.

— Ящик.

— А для чего?

— Дом будет.

— Какой дом?

Косукэ не удостаивает сестру ответом. Он и Сампэй молча трудятся. Миёко с недоумением глядит на неуклюжие сооружения, которые они называют ящиками. Особенно то, что делает Сампэй, вовсе уж не похоже на ящик.

— Сампэй, дай-ка мне его.

И, взяв пилу, Миёко выравнивает срез досок, подгоняет размеры, сколачивает доски гвоздями, кое-как придав поделке форму ящика. Однако Миёко очень гордится своей работой.

— Ну вот, нравится?

— Угу.

Сампэй доволен. Берет ящик в руки и, отстранив немного от себя, разглядывает его. Ему представляется, что в домике спит маленькая птичка. Она лежит на боку, положив голову на изголовье из травы и вытянув лапки.

— Вот и готов домик.

Сампэй думает, что в руках у него прекрасное жилье для птички, и ему хочется поскорее написать на нем: «Птичий дом». Тут и Косукэ кончает работу. Взглянув на его поделку, Миёко фыркает:

— Это что же, ящик?

— Ящик! — недовольно буркает Косукэ. В руках у него нечто бесформенное: не то треугольник, но то четырехугольник. С одной стороны торчит лишний кусок доски, с другой — недостает. В образовавшуюся щель просвечивает свет.

— Ты считаешь, что это ящик? — Миёко берет домик в руки и разглядывает его.

— А что же еще! — сердится Косукэ, но сердце его сразу же смягчается, как только он вспоминает, что этот домик будет висеть на ветке дерева и станет жильем для птиц. И он говорит сестре: — Миёко, напиши на нем иероглифы. А?

— Какие?

— Как бы это получше назвать… «Птичий дом»? «Дом для птиц»?

— Нет, не так. Надо написать: «Птичий домик», — говорит Сампэй.

— Может, «Птичья гостиница»? — предлагает Миёко.

— Да нет же! «Птичий домик»! — кричит Косукэ.

— Ну ладно, ладно!

Миёко приносит кисть и тушь и пишет так, как пожелали мальчики. И чтобы птицы сразу могли понять, что это такое, она пишет не иероглифами, а азбукой[33] и чтоб виднее было — со всех сторон. Тем временем мальчики разыскивают веревки — ящики нужно привязать к веткам.

— А где вы повесите ваши домики? В роще? — спрашивает Миёко.

— Нет, — сердито отвечает Косукэ.

А когда Миёко пытается увязаться за ними, решительно прогоняет ее.

Мальчики уходят, а через полчаса следом за ними идет Миёко. Вскоре она бежит обратно, громко крича:

— Мама! Мама! Косукэ и Сампэй забрались на верхушку дуба.

Когда было обнаружено, что Косукэ и Сампэй забрались на высокий дуб, чтобы повесить там домики для птиц, им строго-настрого запретили ходить в рощу. Сегодня они пошли на речку, но им было сказано, что в воду входить нельзя. Можно только смотреть на речку с дамбы. И они сидели на дамбе и смотрели на воду, а более десятка мальчишек, больших и маленьких, весело перекликаясь, плескались в реке. Некоторые из них звали к себе Косукэ:

— Эй, Косукэ! Чего не купаешься? Иди к нам.

Косукэ спустился с дамбы и сел у воды, на травку. Сампэй присел на корточки рядом. Ребята разговаривали только с Косукэ, и Сампэю стало скучно. Надоело сидеть и молча глядеть, как все шумно резвятся в реке. Тут до его слуха донесся разговор двух взрослых на дамбе.

— Читал? В газетах писали… Аояма Итиро…

— Так это сын того Аоямы?

Сампэй не мог больше оставаться на месте. Он огляделся: неподалеку были мостки для стирки белья. В глаза ему бросилась деревянная бадья, наполовину наполненная водой. Вот это интересно!

Сампэй подошел к бадье. Всякий раз, когда набегала волна, бадья слегка покачивалась на воде. Сампэй сразу же залез в бадью — она была похожа на лодку. Это было куда занятнее, чем сидеть на берегу. «Вот тут и поиграю!» — решил Сампэй.

Он мигом слетал на берег, нашел длинный бамбуковый шест и оттолкнул бадью от берега. Бадья качнулась и поплыла вдоль берега.

Ты, кораблик мой, Корабль! —

запел Сампэй.

Он хотел, чтобы все люди на берегу видели, как интересно ему играть. Но никто ничего не сказал. Тогда он залез в бадью.

Ты, кораблик мой, Корабль! Деревянная бадья!—

пропел он.

Но снова никто ничего не сказал. Тем временем его корабль отнесло уже шагов на пять от того места, где купались мальчики. Бадья все еще плыла вдоль берега, и если бы он захотел спуститься вниз по течению, то мог бы очень просто это сделать. А что, если отправиться в плавание? Решено! Сампэй оттолкнулся шестом от берега, направив бадью на середину реки. Течение было быстрым, бадью тут же завертело и понесло. Испугаться и закричать было не к лицу такому мужественному человеку, как Сампэй, и он продолжал распевать громким голосом, как будто ничего не случилось:

Ты, кораблик мой, Корабль! Деревянная бадья.

Отплыл еще немного. Стало слышно, как громко шумит вода. Теперь его стремительно несло вниз по течению. Вцепившись обеими руками в края бадьи, он несся но самой стремнине, не прося о помощи, не оглядываясь вокруг, хотя и побледнел немного.

Ну и волны! Вот так волны! —

пел он.

Мальчишки, плававшие в реке, выскочили из воды и с воплями понеслись по берегу за бадьей.

В пяти тё вниз по течению деревенская речка впадала в большую судоходную реку, по которой плавали плоскодонные суда. А до впадения в реку были глубокая пучина и водопад. В пучине была страшная круговерть. И вот туда несло бадью, в которой сидел Сампэй.

В это время доктор Укаи выехал верхом на лошади навестить больного — на его участке располагались лишь горные деревушки, поэтому к больным он ездил на лошади. Укаи как раз проезжал по дамбе, когда мальчишки подняли крик.

— Эй! Что там случилось? — окликнул он их.

И узнав, что Сампэя унесло вниз по реке, доктор пришпорил копя и быстро поскакал по дороге вдоль дамбы. Берег реки густо зарос бамбуком, и всякий раз, когда бамбук расступался, образуя просвет, дядюшка Укаи оглядывал реку. Однако, проскакав два тё, он все еще не обнаружил Сампэя.

Итак, дядюшка Укаи скакал на лошади по дамбе. Он искал Сампэя, которого унесло в бадье вниз по течению. Всякий раз, когда бамбуковые заросли расступались, образуя просвет, дядюшка Укаи осматривал реку, и так он добрался до пятого просвета, а Сампэя все не было видно. Тогда он подумал:

«Так далеко мальчишку не могло отнести».

От того места, где дядюшка остановился, вниз к реке вела тропинка — обычно женщины полоскали там белье. Дядюшка Укаи спустился на лошади к берегу и, выехав на середину реки, огляделся. «Все-таки он где-то выше по течению», — сказал он сам себе и поехал вниз по течению, разбрызгивая воду. Вода доходила почти до колен лошади. Дядюшка внимательно вглядывался в воду: не лежит ли где на дне бадья, не видно ли тела мальчика. Через два-три тё река заворачивала за выступ горы к глубокой пучине. Дядюшка вывел лошадь на берег. «Надо поискать в пучине», — подумал он и вдруг услышал:

— Дядюшка!

Он поглядел туда, откуда донесся голос, — совсем рядом за скалой, в тихой заводи сидел в бадье Сампэй.

— О! Сампэй! — вырвалось у дядюшки.

— Меня унесло.

— Ну ладно, ладно! — сказал дядюшка.

— Да, знаешь, как страшно было! Течение очень сильное.

Тем временем дядюшка отвязал от седла веревку и бросил ее конец Сампэю.

— Лови! Поймал? Смотри не переверни бадью.

Так он и тащил Сампэя на веревке до мелкого места. Там подтянул к себе бадью и вытащил из нее Сампэя.

— На этот раз обошлось. Заставил же ты меня поволноваться!

— А вы и вправду волновались, дядюшка?

— А как же! Думал, ты утонул.

— Не утонул бы! Эта река не такая глубокая, как море.

— Что ты говоришь! Не такая глубокая! За лето непременно кто-нибудь да утонет.

Вытащив бадью на берег, дядюшка посадил Сампэя впереди себя на седло, и они поскакали.

— Поспеши-ка, брат, а то там все беспокоятся, — сказал он коню и погнал его.

Сампэю стало весело. Он заулыбался, но тут вдруг вспомнил о бадье.

— Дядюшка, а бадья?

— Да ладно! Кого-нибудь попросим сходить за ней.

Неподалеку от деревни им повстречались запыхавшиеся мальчишки. Лица у всех были настороженные. Однако, заметив на лошади Сампэя, они разразились радостными криками и продолжали бежать следом за лошадью, громко вопя: «Вассёй! Вассёй!»[34].

Около того места, где мальчишки купались, собралось еще человек двадцать детей, а на прибрежном лугу и на дамбе ожидало более десятка взрослых. Приблизившись к дядюшке, сидевшему на лошади, они сочувственно заговорили:

— Сколько волнений пришлось пережить!

— Слава богу, все обошлось!

Сампэю стало неловко от такого внимания, он попросил дядюшку спустить его с лошади и пошел с Косукэ домой. Ребята гурьбой бежали за ним следом и спрашивали:

— Ну как, страшно было?

— Нет, интересно, — отвечал он.

После того как Сампэя унесло в бадье вниз по реке, он стал героем в глазах деревенских мальчишек. Они приходили толпой к воротам дядюшкиного дома и звали его играть, но Сампэю было запрещено общаться не только с деревенскими мальчишками, но даже с Косукэ. Играть можно было только с Миёко. Она стала его «надсмотрщиком».

— Сампэй-тян, давай складывать фигурки из бумаги. Я тебе журавлика сделаю, — предложила Миёко, но Сампэю эта игра сразу же надоела.

— Сампэй-тян, поиграем в магазин. Я буду хозяйкой кондитерской, а ты приходи ко мне за покупками.

И это наскучило Сампэю. Тогда они решили пойти в лес за цветами. В лесу цвели колокольчики и патринии, в траве стрекотали кузнечики. Срывая цветы и гоняясь за кузнечиками, Сампэй то близко, то далеко слышал оживленные голоса мальчишек.

— Наверно, ты хочешь пойти к мальчикам? — спросила Миёко.

— Нет! — покачал головой Сампэй, и все же ему было не интересно играть с Миёко.

Но вот, пытаясь схватить кузнечика, он притаился в траве, и Миёко сильно всполошилась, стала звать его:

— Сампэй-тян! Сампэй-тян! Где ты?

Тогда стало немного веселее: Сампэй то и дело прятался, и Миёко искала его.

— У… противный! Больше искать не буду, — говорила она, умаявшись, и тогда он выскакивал со смехом из своего укрытия.

Но и это надоело, и Сампэй решил залезть на дерево. Сначала он притаился в траве, а потом незаметно забрался на дерево, а оттуда окликнул Миёко.

— Где ты? Опять спрятался? — спросила Миёко, но, увидев, как дрогнули листья на дереве, сильно испугалась.

— Ой! Сампэй-тян! Слезай немедленно. Мне от мамы попадет! Прошу тебя, слезь! — чуть не плача, уговаривала она его.

Однако скоро Миёко нашла способ сгонять Сампэя с деревьев: как только Сампэй собирался взобраться на дерево, она принималась трясти ствол и кричать:

— А ну-ка, слезай! Быстро! Кому говорят!

Так они дошли до горного озера. С одной стороны ущелье было завалено камнями, а с трех сторон стояли горы, заросшие высокими деревьями. Их листва отражалась в зеленой бездонной глубине воды. Сампэй забыл даже о своих шалостях — таким загадочным казалось это озеро.

— Ну что, Сампэй-тян, в твоей деревне нет, наверно, такого озера.

Сампэй кивнул.

— Страшно?

Да, было и вправду страшно. До озера оставалось несколько шагов. В воде плавала черепаха. Она спокойно шевелила лапами, высунув из панциря голову.

— А я купалась в этом озере. Конечно, до другого берега не доплывала, но до середины добиралась. А ты бы смог? Думаю, не осмелился бы.

Сампэй промолчал. А что ему еще оставалось делать?

— Да, каким храбрецом ты бы ни был, Сампэй-тян, а здесь бы ты сплоховал. Ха-ха-ха!

Ну, это уж слишком!

— А вот и нет! — возразил Сампэй, не улыбнувшись.

— Ах, нет! Ну попробуй, поплавай в этом озере.

— Ну и попробую.

— Слабо!

— И не слабо!

— А не боишься? В таком страшном озере? Тут и змеи водятся, а Хозяйка озера — огромная черепаха. И знаешь, Сампэй-тян, — Миёко показала пальцем на черепаху, плавающую в озере, — она больше вот этой черепахи в десять, а то и в двадцать раз. А еще здесь живет каппа. Как-то дедушка Ёкоя пошел косить траву. Идет мимо озера и видит: каппа катается верхом на огромной черепахе. Ты слышал про каппу, Сампэй-тян?

— Не слышал.

— Как же так? У нас все окрестные мальчишки знают про каппу. На голове у него ямка, как блюдечко с водой. Вся волшебная сила его в этом блюдечке. Пока вода не прольется, он кого хочешь в озеро затянет: и ребенка, и взрослого. Страшно, правда?

— Ничуть.

— Ты что?! Вот увидишь, каппа тебя утащит, раз ты так говоришь.

— Пусть тащит.

— Тише ты! А то и вправду выскочит, весь волосатый и когти длиннющие! Как выпрыгнет из воды! Ой! Боюсь я! Пойдем отсюда. Мне страшно стало.

Однако Сампэй и не думал подниматься. Миёко тянула его за руку, а он продолжал сидеть на траве.

— Никуда я не пойду. Подожду, пока вылезет каппа, — твердо заявил Сампэй.

Миёко растерянно взглянула на него.

— Так и будешь сидеть?

— Так и буду.

— Зря ты не слушаешься, Сампэй-тян! Дома просто не знают, что с тобой делать. Мама говорит, ты ужасный ребенок. Все время вытворяешь что-нибудь: то на дерево залез, то вниз по реке уплыл. Если еще напроказишь, отправят тебя обратно. Так что веди себя хорошо. Будь послушным мальчиком.

— Я тут останусь. А ты можешь идти домой, — сказал Сампэй.

— И что же ты будешь здесь делать?

Сампэй не ответил: ему не хотелось разговаривать. Миёко постояла еще немного, молча глядя на воду.

— Ну ладно. Пойду домой, позову маму или папу. А ты сиди здесь тихо, никуда не уходи.

Миёко, поминутно оглядываясь, спустилась меж деревьев по склону горы вниз и побежала домой. А Сампэй задумчиво смотрел на воду, и ему казалось, что из озера вот-вот вынырнет волосатая голова каппы с блюдечком на макушке. Однако он остался на берегу озера не только потому, что ему не терпелось увидеть каппу. Ему еще и не хотелось возвращаться в дом дядюшки Укаи.

Если бы можно было пешком дойти до родного дома, где остались мама и Дзэнта, он пошел бы. К тому же хотелось узнать, что случилось с отцом. Он так и не осмелился ни у кого спросить об этом.

Прибежав домой, запыхавшаяся Миёко сообщила матери:

— Сидит у озера — и ни с места. Говорит: хочу увидеть каппу. Мама, сходи за ним, а?

Тетушка помрачнела.

— Час от часу не легче! Сколько забот с этим мальчишкой! Подождем отца, пусть сам решает, что делать. Видимо, отправим его к матери.

— Мам! А вдруг его каппа схватит?

— Еще чего! Не говори глупостей.

И Сампэя оставили одного на берегу озера. Прошел час, другой, а он все не возвращался. Перед заходом солнца Миёко и Косукэ пошли за ним, но на берегу озера не обнаружили. Поднялся большой переполох. Собрались все мужчины деревни и стали искать в озере, в лесу, в горах и в долине.

В тот день Дзэнта сидел в доме один. Отец все еще не вернулся из полиции, мама ушла зачем-то в город. Одному страшно и скучно, но ничего не поделаешь — должен сторожить дом.

Перед верандой растет мушмула. В развилке веток ее сидят рядышком две квакши — большая и маленькая. Дзэнта обнаружил их, слоняясь по саду. Квакши сидят неподвижно, даже веками не шевелят. Сначала Дзэнта усомнился: живы ли они, но, присмотревшись, заметил, что горлышки у них слегка колышутся. Значит, живые. Он решил, что они братья. Большая квакша — Дзэнта, маленькая — Сампэй.

— Надо же! Спят с открытыми глазами, — сказал вслух Дзэнта. Когда сидишь дома один, от скуки иногда хочется поговорить с кем-нибудь. — Эй! Просыпайтесь!

Дзэнта постучал по дереву. Лягушата даже не шелохнулись. Тогда Дзэнта вспомнил: если тихонько почесать лягушатам под горлышком, они от удовольствия начинают квакать.

Он пошел в дом и принес щипцы для угля, кончик их он обмотал ватой. Этим кончиком он слегка пощекотал горлышко маленькой лягушки.

— Ну-ка квакни! Квакни! — тихонько приказал он.

Но лягушка, вместо того чтобы подать голос, поскакала вверх по ветке.

— Глупая! Заметит воробей, схватит и съест, — сказал Дзэнта.

И действительно, в это время на крыше зачирикал воробей. Но маленькая лягушка, нисколько не испугавшись, продолжала прыгать вверх по ветке. Тогда большая лягушка села на задние лапки, подняла голову и заквакала: «коро-ко-ро-коро!»

— Ну вот, молодец! — похвалил ее Дзэнта.

Ему показалось, что большая лягушка зовет маленькую. И Дзэнта, приблизившись к маленькой квакше, сказал:

— Ты что, не слышишь? Брат зовет.

Но маленькая лягушка продолжала скакать наверх.

— Вот сорвиголова!

И Дзэнта подумал о Сампэе. Тем временем лягушонок взобрался совсем высоко по ветке и прильнул к ней — маленькое зеленое пятнышко, будто зеленый листок. На верхушке дерева раздалось чириканье воробьев. Ну вот, так и думал! И тут же сверху упало что-то, будто капля росы. Что-то зеленое пролетело мимо его глаз на землю.

— Ну вот! Говорили тебе!

Маленькая квакша посидела на земле, потом, словно опомнившись, принялась прыгать вокруг. Дзэнта попытался поймать ее, чтобы посадить на развилку к братцу, но квакша не давалась ему в руки.

— Смотри, змея проглотит! Тебя же хотят вернуть на прежнее место, а ты…

Закапал дождь, и Дзэнта пошел в дом. Через час примерно дождь кончился, выглянуло солнце. Дзэнта вышел в сад и заглянул в развилку мушмулы — оба лягушонка опять сидели рядышком. Дзэнта поднял большой лист мушмулы, опавший с дерева, и пристроил его в развилке над лягушатами — получилось что-то вроде крыши. Ему было жаль двух братьев-лягушат.

— Вот вам крыша. Теперь у вас есть дом. Не выходите отсюда, — сказал он им.

Лягушата неподвижно сидели под листком, словно всегда здесь жили.

Дзэнта опять один в доме. Мама с утра ушла в город выяснять что-то насчет фабрики и отца. И Дзэнта слонялся от нечего делать по дому и саду. На веревке качелей сидела стрекоза. Под хурмой муравьи тащили маленького мотылька. В развилке ветвей мушмулы уже не спали лягушата, остался только листок. Дзэнта сел на веранде и стал болтать ногами.

«Был бы Сампэй, поиграли бы в прятки, — подумал он. — А что, если одному поиграть?»

— Пора? — крикнул он.

— Не пора! — донеслось откуда-то издалека. Нет, ему никто не ответил, просто он так решил, что донеслось.

— Пора?

— Пора.

— Ага! Уже спрятался? — сказал Дзэнта, и ему стало весело, даже засмеяться захотелось. — В ванной, что ли, притаился? Или на хурму залез? А может быть, в сарае?

Сначала он решил поискать в сарае.

— Наверно, тут сидит, — сказал он, остановившись перед дверью сарая. И ему показалось, что оттуда слышится сдержанный смех Сампэя.

— Эй, выходи! — крикнул он, распахнув дверь. — Ага! Здесь его нет. Значит, в ванной.

Дзэнта открыл дверь в ванную.

— И тут нет. Видно, на хурму залез. Пойду взгляну.

И Дзэнта пошел в сад.

— Вижу, вижу! — закричал он еще издалека, будто и вправду заметил Сампэя.

Теперь очередь водить Сампэю.

Дзэнта надумал спрятаться в доме.

— Не пора, не нора! — кричит он, бегая по дому. Открывает стенной шкаф, заглядывает под стул, в нишу, на полки. Но все эти места ему как-то не нравятся. Наконец, он заходит в дальнюю комнату и останавливается в задумчивости — как раз перед его глазами висит на гвозде, вбитом в перекладину, отцово кимоно.

— Вот тут и спрячусь.

И Дзэнта прячется за кимоно. Вдруг его разбирает смех. Вот-вот расхохочется. Он прислушивается: не Сампэй ли окликнул его: «Пора?»

— Пора! — кричит Дзэнта.

Потом долго ждет, но Сампэй все же не появляется. Дзэнта закрывает глаза и видит: далеко в горах движется маленькая фигурка с ранцем за спиной.

— Пора! — снова кричит Дзэнта, но сколько он ни зовет брата, Сампэй уходит по горной тропинке все дальше и дальше, а его маленькая фигурка становится все меньше и меньше.

Дзэнта хотел было окликнуть брата, но вдруг ему показалось, что кто-то дотронулся до него. С испугу он сразу же открыл глаза, посмотрел сквозь кимоно — похоже кто-то стоит, черный. Как-то в книжке детских сказок он видел на картинке волшебницу, на ней было черное покрывало, из-под которого сверкали глаза…

Дзэнта задрожал от страха, но потом подумал: а может быть, все это сон; ну конечно, все это снится ему. «Вот выскочу из-за кимоно — и никого там нет», — решает он. И, набравшись храбрости, с громким криком вылетает из-за кимоно. В комнате и вправду никого нет. Стоит ясный солнечный день.

Мужчина был в резиновых сапогах. Подол его грязного юката[35] был подоткнут сзади. Он нес на спине мальчика лет трех-четырех. Мальчик был привязан к его спине поясом оби[36]. Ребенок кричал:

— Мама! Мама!

Раза два позвал и горько заплакал. Однако мужчина шел вперед, не обращая никакого внимания на вопли ребенка. А малыш все звал и звал:

— Мама! Мама! Мама!

Не было сил слышать его крик. Он позвал мать раз двадцать или тридцать, но мужчина даже головы не повернул.

Дзэнта возвращался домой из конторы адвоката, куда ходил по поручению мамы. Человек с мальчиком за спиной появился из переулка на окраине городка и вошел в другой переулок. Дзэнта с первого взгляда определил:

«Похититель детей! Украл мальчика и несет куда-то».

Дзэнта остановился и стал смотреть, не выбежит ли откуда-нибудь мать ребенка, не бросится ли следом за похитителем. Но никто не появился, а прохожие делали вид, что ничего не замечают.

«Хоть бы полицейский скорее пришел, а то похититель скроется!» — подумал Дзэнта. Хотелось плакать с досады, но ничего не оставалось, как идти только следом за мужчиной: может быть, кто-нибудь заметит, что ребенка похитили, или вдруг попадется полицейский, которому можно сказать о похищении. А может, мама ребенка прибежит. Не переставая думать обо всем этом, Дзэнта шел за похитителем и уже прошел шагов двадцать, а мальчик все кричал:

— Мама! Мама!

Дзэнте казалось: вот-вот оборвется ниточка, которая связывала малыша с мамой. И поэтому малыш так громко звал ее.

Вскоре мужчина с ребенком завернул за угол.

Когда Дзэнта дошел до поворота, похитителя и след простыл. Не слышно было и воплей ребенка. Дзэнта постоял немного, прислушиваясь, оглянулся вокруг и поплелся домой.

«Дом похитителя где-то тут неподалеку» — думал он, шагая по дороге. Очень жаль было мальчика, его голос все время звучал в ушах Дзэнты. Вернувшись домой, он сразу хотел рассказать все маме, но почему-то не смог.

Ночью Дзэнта плакал во сне, его разбудил голос мамы:

— Дзэнта-тян! Что случилось? Почему ты плачешь?

— Я плачу?

— Ну да! Я думала, ты не спишь.

— Я сон видел.

— Какой?

Дзэнта с трудом открыл глаза.

— Будто… — начал было он, но тут же умолк — не хотел рассказывать маме, что ему приснилось, будто Сампэя унес похититель детей. Он спросил только: — Мама, а это правда, что на земле есть люди, которые крадут детей?

— Успокойся, нет таких людей, — сказала мама.

Дзэнта снова задремал, но немного погодя поднялся с постели и спросил:

— Мама, а Сампэй вернулся?

Мама удивилась и сказала строго:

— О чем ты говоришь! Ночь на дворе.

— Просто мне показалось, что Сампэй опять дома.

Однажды, придя домой от адвоката, куда он ходил по поручению мамы, Дзэнта увидел у порога детские сандалии и женские гэта.

«Ага! Сампэй вернулся!» — Он невольно заулыбался, однако ничем не выдал себя и сказал, как обычно:

— Вот и я!

В комнате сидели мама и тетушка Укаи. Дзэнта поклонился и сел рядом. Хотелось спросить: «А Сампэй где?» Но он промолчал. Встал и вышел. В столовой Сампэя не было, в кухне тоже. Не оказалось его и в дальней комнате. В прихожей на вешалке висела шапочка Сампэя. Под ней лежал его ранец. Даже не спрашивая ни у кого, можно было понять, что Сампэй вернулся домой.

Дзэнта вышел в сад. Пошел к хурме. Под хурмой стояли большие мамины гэта. Сампэй сидел на дереве, Дзэнта тоже забрался на дерево. Они молча переглянулись и улыбнулись друг другу. Только неделю не виделись, а уже немного стеснялись друг друга. Сампэй не мог вымолвить ни слова. Дзэнта тоже, хотя ему хотелось рассказать про свой сон, про то, как он видел во сне, будто Сампэя унес похититель детей, и как он, Дзэнта, плакал, но он не мог открыть рта. Сампэй тоже молчал, однако нельзя же только и делать, что улыбаться до бесконечности. И Сампэй стал спускаться с дерева. Ловко это у него получается! Не прошло и недели, а уж научился. Сампэй молча показывал свое умение. Дзэнта тоже, не уступая ему, быстро соскользнул с дерева. Он спустился, а Сампэй залез на дерево. Они проделали это несколько раз. Наконец, когда оба оказались на земле, Дзэнта окликнул брата:

— Эй!

— Чего тебе?

Они обхватили друг друга руками. Стеснение прошло, осталась одна радость.

— А ты слабак! — говорит Дзэнта.

— Че-го! — Сампэй краснеет от натуги, пытаясь сдвинуть брата с места.

— Да, пожалуй, прибавилось силенок, — говорит Дзэнта.

— Ну да, я — сильный.

Беспорядочно орудуя ногами и руками, Сампэй зря расходует свою энергию. Он кряхтит, пытаясь вытолкнуть Дзэнту из круга, который они нарисовали когда-то для борьбы сумо. Наконец это ему удается.

— Смотри-ка! Какой сильный стал! — удивляется Дзэнта.

А Сампэй продолжает теснить его.

— Проиграл! Проиграл! — говорит он, не ослабляя, однако, объятий. — Ты проиграл, Дзэнта.

— Еще чего!

Наконец Дзэнта оказывается у кустарника, что растет у забора, и Сампэй толкает его прямо на куст.

— Сдаюсь! Сдаюсь! Отдаю тебе свой карандаш, — кричит Дзэнта.

Только тогда Сампэй разжимает руки.

Дзэнта отдает брату карандаш, и они могут теперь спокойно поговорить.

— Сампэй-тян, ты больше не вернешься к дядюшке Укаи? — спросил Дзэнта.

— Нет. Дядюшка сказал, что я сорвиголова и поэтому он возьмет тебя.

— Меня?

— Ага.

— А я не хочу.

— Зря. Там очень интересно. В горах есть озеро. В нем живет черепаха. Говорят, она Хозяйка озера. Очень большая. Как корабль. На ней каппа плавает. Правда, интересно?

— Ну да!

Мама и тетушка Укаи все еще разговаривали в комнате. Сампэй, сидя под хурмой, рассказывал Дзэнте о житье в доме дядюшки Укаи. Вдруг Сампэй встал — видно, что-то вспомнил. Пошел в прихожую, открыл ящик для гэта.

— Ты чего? — спросил Дзэнта, идя следом.

— Да так.

Сампэй обогнул веранду, подошел к черному входу.

— Ты что ищешь? Сандалии?

— Нет, — покачал головой Сампэй.

Однако он явно что-то искал.

— Скажи же, что ты ищешь? Я помогу тебе.

Сампэй не ответил. Оглядев черный вход, молча направился к хурме, сел на канистру от керосина, задумался.

— Может, кеды?

— Нет.

— Тогда что же?

Сампэй наклонил голову.

— Дзэнта!

— Что?

Сампэй молчал.

— Ну что? Я не понимаю, чего ты хочешь!

Пристально взглянув на раздраженного Дзэнту, Сампэй тихо спросил:

— А папа где?

Оказывается, Сампэй искал гэта, в которых отец ушел в полицейское управление. Никто так и не сказал Сампэю, где его отец. А он не мог спросить. И вот теперь, наконец, отважился, спросил.

Дзэнта не ответил. Закусив губу, он молча смотрел в землю, — из глаз вот-вот покатятся слезы. Заметив это, Сампэй встал и пошел к сараю, будто ему там что-то понадобилось. Зайдя за сарай, он поднял с земли щепочку, присел на корточки и стал рисовать. Он рисовал, а сам тихонько всхлипывал, по щекам его текли слезы. Что он выводил, он и сам не видел. Однако нарисовал все же большой круг, а в нем — глаза и нос. По обеим сторонам круга пририсовал уши, под носом вывел длинные усы. При этом тыльной стороной руки он вытирал слезы. А когда пририсовал усы, уронил щепку и, закрыв обеими руками лицо, горько расплакался.

Немного погодя пришел Дзэнта — лицо у него было заплаканное. Сампэй уже не плакал, но но лицу его были размазаны слезы. Он с гордостью рассматривал большую рожу, которую нарисовал щепкой.

— Скажи, что бы ты стал делать, если бы вдруг появился такой оборотень? — спросил он, показывая на усатое лицо.

— Такой оборотень не появится.

— А если появится, что будешь делать?

— Не появится.

— Ну что ты твердишь одно и то же! Я же спрашиваю: если вдруг появится…

— Не появится. А если вдруг и выскочит откуда-нибудь, подумаешь, какое дело!

— И я нисколько не испугаюсь.

— Ну да!

— А если вот такой?

Сампэй быстро пририсовал к лицу два рога, а во рту добавил множество острых зубов.

— И такого не побоюсь, — сказал Дзэнта.

— И такого? — И Сампэй добавил к роже еще два рога.

Тетушка Укаи, долго проговорив с мамой, отбыла домой в хорошем расположении духа.

— До свидания, Сампэй-тян! — сказала она на прощание. — Смотри не озорничай.

Когда тетушка Укаи ушла, мама позвала Сампэя и Дзэнту в столовую.

— Сампэй-тян, что ты там натворил у дядюшки Укаи? — спросила она.

— Ничего не натворил, — недовольно ответил Сампэй.

— Забрался на высокое дерево, да?

— Ну и что! Я же сам спустился.

— Уплыл в бадье по реке?

— Попробуй удержись! Речка такая быстрая. Я вовсе и не собирался уплывать, меня унесло. Это речка виновата.

— Ну ладно. А зачем же ты остался один у горного озера? Такой был переполох. Всей деревней искали, а ты преспокойно спал в стенном шкафу.

— Спал.

— Зачем ты это сделал?

— Ничего я не делал, — надулся Сампэй. — Я только хотел посмотреть, как каппа будет кататься на черепахе. Поэтому и сидел на берегу озера. Ждал, ждал, а каппа все не вылезает. Ну я и вернулся домой. Вот и все.

— А зачем в стенной шкаф забрался?

— А я спать хотел.

У Сампэя на все находилось оправдание. Не в чем было и упрекнуть его.

— Так.

Мама умолкла, задумалась.

— Мам, а что теперь будет? — спросил Дзэнта.

— Укаи говорят, что они не могут оставить у себя Сампэя, — боятся, он что-нибудь натворит. Тебя вот готовы хоть сейчас принять. Я сказала, что подумаю. Что же делать? Я теперь часто не бываю дома, с кем вас оставлять?

Дзэнта помрачнел. Он был готов на все, раз такое положение в доме, но не мог сразу отказаться от того будущего, которое нарисовал в своем воображении; они с мамой в конце августа переселяются в комнатку при больнице. Комнатка маленькая, но вдвоем они вполне поместились бы. Год назад Дзэнта лежал в той больнице (у него был аппендицит) и хорошо знал ее. Там живет черно-белая кошка по имени О-Хана, у которой родилось тогда шесть славных котят. На окнах в коридоре висит много клеток с птицами: есть и рисовки, и ткачик-аминдава, и канарейки. При больнице проживает старый пес Горо, он спит у входа. Встанешь утром, погуляешь с Горо, накормишь птиц — и можно в школу идти, главный врач больницы добрый, а медсестры все красивые.

И вот теперь мечты о такой прекрасной жизни рушились. Что его ждет у дядюшки Укаи?

— Мама, а что, если никуда не ездить? Давай поживем здесь, пока вернется папа, — выпалил вдруг Сампэй, словно сделал важное открытие.

— Ах, если бы только это было возможно! — грустно улыбнулась мама.

— Конечно, возможно. Мы с Дзэнта-тян все сами будем делать: и готовить, и стирать, и воду для мытья греть. И тогда ты, мама, сможешь уходить куда хочешь. Будешь деньги зарабатывать. Дзэнта-тян, давай с завтрашнего дня и начнем. Если меня научат, я даже рис сварю. А? Мама? — сказал Сампэй храбро.

Кто-то из мальчиков поднимается и тихонько идет к двери. Мать только-только легла в постель. Услышав шаги, она спрашивает:

— Кто это?

— Я.

— Это ты, Сампэй-тян?

— Ага.

— Куда ты?

— Мама, а сколько сейчас времени?

— Десять. Я только легла спать.

— А…

Сампэй возвращается в постель.

— Мам! А до утра еще долго?

— Долго, сынок.

А Сампэй собрался готовить завтрак.

Проходит еще час или два, он снова вылезает из-под одеяла и идет к двери.

— Кто там? Сампэй-тян?

— Ага. Который час?

— Одиннадцать или двенадцать ночи.

Сампэй возвращается на место. Ему не спится. Часа в четыре утра он наклоняется над ухом спящего Дзэнты и шепчет тихонько:

— Дзэнта-тян, вставай!

Дзэнта не просыпается.

— Эй, уже утро! — трясет его Сампэй.

— М-м-м-м!

— Пойдем завтрак готовить.

— Зачем?

Дзэнта совсем забыл вчерашний уговор.

— Как зачем! Мы же решили все делать сами.

— Что делать? Зачем?

— Ты что, забыл?

Дзэнта с трудом просыпается. Мама крепко спит. Она не сомкнула глаз до рассвета. Мальчики осторожно вылезают из-под москитной сетки.

В кухне, над очагом, висит котелок с водой, на переносной печке стоит кастрюля. Открыв крышку котелка, они видят там рис, в кастрюле уже налита вода. В очаге заготовлена растопка, рядом лежат дрова. На дровах — спички. Все очень просто.

— Дзэнта-тян! Остается только зажечь огонь.

— Угу.

— Ну, зажигай скорее.

Толкая друг друга, они присаживаются на корточки у очага.

Дзэнта зажигает растопку, и когда она разгорается, кладет в очаг дрова. Он кладет сразу четыре полена, и в нос ему валит густой дым. Дзэнта изо всех сил дует на дрова. От дыма щиплет глаза, но щекам текут слезы. Сампэй тоже дует, но и вдвоем они не могут справиться с дымом.

— Неси скорее веер! — кричит Дзэнта.

Сампэй бежит в столовую. Дым проник уже и сюда. Но когда они помахали веером, огонь быстро разгорелся. И тут им стало весело.

— Здорово, Дзэнта, правда?

Сампэй протягивает руки над очагом, будто хочет согреть их, хотя стоит теплое летнее утро. Вдруг из котелка повалил пар. Это пугает их, и Сампэй спрашивает:

— Что же делать?

— Снимем крышку, да и все тут, — говорит Дзэнта, поднимая крышку.

Из котла выползает пена и стекает в очаг. Тогда он машет веером, и пена оседает. Он закрывает котелок крышкой. И всякий раз, как пена начинает выползать из котелка, он открывает крышку и машет веером. Скоро начинает сильно пахнуть горелым. Что же делать? Сампэй поневоле бежит к маме.

— Мама! Рис сгорел.

Рис и правду подгорел.

— Ну-ка, отойдите оба в сторонку, — говорит мама, но они не слушаются.

— Это ты, мама, отойди в сторонку, а мы будем готовить рис. Вот увидишь, какой будет вкусный.

И Сампэй оттесняет маму в столовую.

— Да-да! Осталось только приготовить мисо-сиру[37] и все, — заявляет Дзэнта, обеими руками подталкивая маму в спину.

— Прекратите сейчас же! — говорит мама, но мальчики, пыхтя, вытесняют ее из столовой в прихожую.

— Я не шучу! — сердится мама, а мальчики бегут в кухню и закрывают стеклянную дверь между столовой и кухней; когда же мама пытается открыть ее, Сампэй и Дзэнта наваливаются на дверь и не пускают ее в кухню.

Тогда мама говорит:

— Ну хорошо, я займусь своими делами, а вы спрашивайте у меня, что будет нужно.

— Ладно! — бодро выкрикивают мальчики и принимаются за работу.

— Эй, Дзэнта! А что мы должны теперь готовить?

— Мисо-сиру.

— А как его делают?

— Сначала в печке разводят огонь.

— А как?

— Зимой берут угли из хибати[38], а сейчас как…

— Пойду-ка спрошу… Мам! А как разводят огонь в печке? Дзэнта не знает.

— Ха-ха-ха! — смеется мама. — Головешки в очаге есть? Вот и перенесите их в печку, а сверху угли положите.

— Так просто?

Сампэй бежит на кухню. Однако теперь куда-то подевались щипцы для угля.

— Ведь были же!

Он снова бежит к маме.

— Мам! А если нет щипцов для углей, что делать?

— Как что! Искать щипцы.

— Эй, Дзэнта, надо искать щипцы.

Наконец щипцы находятся, горящие головешки перенесены в печку, угли положены, кастрюля поставлена. Сампэй бежит спросить, что делать дальше.

— Мам, кастрюлю мы поставили на печку, что теперь делать?

— Налить мисо-сиру, нарезать овощи…

— Понятно, — не дослушав до конца, Сампэй бежит на кухню.

— Эй! Надо мисо-сиру налить и овощей нарезать.

— Овощей? А каких овощей?

— Ах да!

Сампэй снова летит к маме.

— Мама, а каких овощей?

— Луку и картошки.

— Луку и картошки, — докладывает Сампэй, вернувшись на кухню.

— А где они?

Ох и трудная эта работа — готовить еду!

Около полудня у ворот раздался тяжелый скрип колес. Дзэнта и Сампэй выскочили из дома. За воротами стояли Акадзава Дзюдзо, судебный исполнитель и лошадь с телегой.

— Беда!

Мальчики побледнели. «Надо было срочно сказать маме», — думает Сампэй. Но кто же это там? За телегой толпятся ребята во главе с Кинтаро и во все глаза глядят на Сампэя. Может, не обращать на них внимания?

Надо бы спросить: «Кто вы? Зачем приехали?» Но Сампэй не спрашивает. Он утихомиривает стук своего сердца и с равнодушным видом идет к ребятам. Кинтаро, виновато и робко глядя на него, говорит:

— Давай поиграем, Сампэй-тян!

— Давай, — соглашается Сампэй.

Подпевала Кинтаро, Гиндзиро, сразу же подходит к Сампэю.

— Сампэй-тян, а мы олимпийские игры хотим устроить.

— Да? Ну что ж, я все могу, — хвастает Сампэй.

— И тройной прыжок?

— Могу.

— И прыжок в высоту с шестом?

— Могу.

— А бег с барьерами?

— И это могу.

— А прыжки в длину?

— А… Ничего не стоит!

— Лазанье по деревьям?

— Подумаешь! Мой брат недавно залез на хурму, держась за ствол одной рукой.

— Одной рукой?

— Ага.

— Врешь! — не верит Гиндзиро. — Забраться на дерево, держась одной рукой, никто не сможет. Правда, Кин-тян?

Кинтаро не отвечает. Мальчишки переглядываются. Некоторые уставились в землю.

— Правда, не сможет? — говорит Гиндзиро, обращаясь к ребятам за поддержкой.

Все согласно кивают.

— А я смогу, — решительно и громко заявляет Сампэй — что ему еще остается делать?

Тогда Камэити выходит из толпы мальчишек и говорит Сампэю:

— Ну тогда попробуй залезь на криптомерию у храма.

— Ну и залезу.

— Вот и лезь сейчас.

— Ну и пожалуйста.

Мальчики, переглядываясь на ходу, направляются к криптомерии. «Зря это я напросился!» — думает Сампэй, оглядываясь но сторонам: не видно ли Дзэнты, спросить бы у него, что делать. Но брата поблизости нет. Видно, домой убежал. Как раз в это время из дома вышел Акадзава и возчик — тащат к телеге шкаф.

— Эйсё! — дружно восклицают они, водружая шкаф на телегу.

В доме происходит что-то непонятное.

— Залезу! — говорит Сампэй, отступать некуда. — Несите сюда криптомерию. Вот сейчас же и несите.

Мальчишки в изумлении остановились.

— Да ты просто не можешь забраться на нее. Вот и все!

— Ах так! Тогда идем.

И Сампэй идет. Он решает во что бы то ни стало забраться на криптомерию, держась за ствол одной рукой.

Итак, Сампэй решил залезть на криптомерию, держась за ствол одной рукой. И он должен был это сделать, чего бы это ему ни стоило. Однако по мере приближения к храму уверенность его потихоньку улетучивается.

Подошли к криптомерии. Сампэй плюнул на ладошки, напряженно оглядел стоящих вокруг него мальчишек и сказал:

— Чур, сначала проба.

Он обнял двумя руками прямой, как телеграфный столб, ствол криптомерии и стал карабкаться вверх но нему.

— Эйсё! Эйсё! — кричали ребята.

Сампэй взобрался метра на три и соскользнул вниз.

— А теперь взаправду полезу. И буду держаться одной рукой. Ну, а вы? Вы что будете делать? — спросил он, оглядывая всех.

Мальчишки молчали.

— Если я залезу, вы тоже заберетесь? Да?

Никто ему не ответил.

— Кин-тян, ты полезешь?

— Зачем? — Я не обещал.

— А ты, Гин-тян?

— И я ничего не говорил.

— А ты, Камэити?

— И я тоже.

— Как?! Никто не хочет? Тогда и я не полезу.

— Почему?

— А потому что вы хитрые.

— Так ведь это ты сам сказал, что можешь забраться, — загалдели все.

— Ага! Если я один полезу на дерево, какие же это олимпийские игры?

На это возразить никто не мог. Как тут возразишь? Только Камэити и Цурукити твердили:

— А ты же говорил! Говорил!

А Сампэй, поглядывая на криптомерию, лихорадочно соображал: нет ли какого-нибудь способа взобраться на нее с помощью одной руки.

В это время позади послышался голос Дзэнты.

— Сампэй-тян! — Подбежал бледный запыхавшийся Дзэнта. — Мама зовет.

Сампэй сразу же забыл о том, что должен взбираться на криптомерию. Он помчался во весь дух к дому. Вбежав в дом, Сампэй очень удивился: стало как-то темно, словно в сумерках. Из прихожей он прошел в гостиную, из гостиной в дальнюю комнату. Кругом было пусто, будто в нежилом доме, В столовой остался только столик для еды, веник да щетка для сметания пыли.

«Мама, почему у нас так пусто стало?» — хотел было спросить Сампэй, но не спросил. Понял: пришли люди с фабрики и забрали все вещи. Мама собиралась куда-то уходить.

— Вы сидите дома, а я пойду к Оми-сан, — сказала она.

Оми-сан — адвокат, он живет в городе.

Мама вышла, сдерживая волнение, а мальчики так и остались стоять посреди пустой комнаты. Ни сидеть, ни лежать не хотелось. Когда дом пуст, он кажется чужим. Словно стоишь на обочине дороги и вот-вот пойдет дождь и подует ветер.

Итак, Акадзава Дзюдзо привел судебного исполнителя, погрузил на телегу все их имущество и увез. Он заявил, что вещи будут в большей безопасности, если хранить их на фабрике, поскольку есть опасение, что они могут быть перевезены в другое место или исчезнут. Дом был теперь пустым, словно его сдавали внаем. Было темно и холодно, и посреди этого пустого и холодного дома стояли в растерянности Дзэнта и Сампэй. Мама ушла в город к адвокату, и они не знали, чем заняться. Вдруг Сампэй спросил:

— Дзэнта, а качели забрали?

— Нет, качели не взяли.

— А мой велосипед?

— Велосипед? Не знаю. Может, взяли, а может, нет. Забыл.

Дзэнта опустил голову. По правде говоря, он знал, что и трехколесный велосипед Сампэя увезли.

— А… Ладно. Он старый, — сказал Сампэй.

Разговор успокоил мальчиков.

— Давай на качелях покачаемся, — предложил Сампэй.

— Давай, — охотно согласился Дзэнта.

Они побежали к хурме. Первым на качели залез Сампэй. Дзэнта качал его. Потом Сампэй раскачивал Дзэнту. Сначала они качались по пять-шесть раз, но ждать своей очереди не хватало терпения, и они стали качаться по одному разу.

— А теперь заберемся на хурму, — предложил Сампэй.

Полезли наперегонки. Не успели оглянуться, как оба сидели на верхушке дерева.

— А ну, кто быстрее спустится. И… раз!

Обдирая коленки, они соскользнули с дерева и шлепнулись на землю. Они уже не обращали внимания на такие мелочи, как ободранные коленки или синяки. Наоборот, им становилось все веселее.

— Побежали вокруг дома, — сказал Дзэнта.

— Давай.

— Раз, два… Стой! Пять раз обежим, финиш у хурмы. Раз, два, три!

Они побежали. Дзэнта, конечно, впереди. Сампэй не добрался и до половины пути и был только у гостиной, а Дзэнта уже крикнул: «Первый круг!» «Второй круг!» он выкрикнул, когда Сампэй был у кухни. Тогда Сампэй схитрил.

— Третий! — крикнул он, хотя сделал только два круга.

На последнем круге он разулся, босиком пробежал по веранде и через дальнюю комнату выскочил к финишу.

— Пятый!

У финиша они оказались одновременно. Дзэнта, конечно, рассердился.

— Э… так не пойдет, Сампэй-тян!

— Почему? Мы же не условились, как бегать.

— Нет, нет! Ты еще один круг должен сделать.

Однако мальчики сильно устали, да и ссориться не хотелось, поэтому, вместо того чтобы бегать, они взяли лежащую неподалеку циновку, расстелили ее под деревом и растянулись на ней, потные, тяжело дыша. Болели коленки, ободранные о дерево, но уныние как рукой сняло. Они отдыхали, забыв обо всем, глядя в высокое небо. Когда усталость немного прошла, Сампэй предложил:

— Дзэнта, давай десять раз обежим вокруг дома.

— Можно и десять, — согласился Дзэнта.

Сампэю хотелось утомиться, чтобы ни о чем не думать. Ведь, сколько ни думай, он ничем не мог помочь ни отцу, ни матери.

Тут ворота открылись, и во двор вошли дядюшка Укаи и мама. Дядюшка был не похож на самого себя. Он вошел в дом нахмуренный и насупившийся.

— Сампэй-тян! Поклонись дядюшке, скажи: «Я больше не буду баловаться, возьмите меня к себе», — велит мама.

— Не хочу! — заявляет Сампэй.

И сколько мама ни просит его, он твердит свое: «Не хочу!» Маме ничего не остается, как на следующее утро отправиться вместе с Сампэем в городскую больницу. В ту самую больницу, при которой она должна была поселиться с Дзэнтой. Там мама просит разрешения взять вместо Дзэнты Сампэя: он будет выводить собаку и кормить птиц. Однако главный врач больницы мягко отказывает ей:

— Этот ребенок? Нет, знаете ли…

И теперь они идут обратно домой. Присели отдохнуть на скамейке в городском саду.

— Сампэй-тян! Главный врач не хочет, чтобы ты поселился в больнице.

— Угу.

— А ты еще не надумал поехать к дядюшке Укаи?

— Нет.

— Что же мне теперь делать?

Сампэй молчит. Он думает, как им быть.

— Мам, а в море есть остров Робинзона…

— Вот как!

— Ну да! Мне Дзэнта рассказывал. Там живут козы, зайцы…

Сампэй думает: а что, если уплыть на необитаемый остров и поселиться там втроем — он, мама и Дзэнта. Но маме не до острова Робинзона. Она не слушает Сампэя, все думает о чем-то, о своем.

— Что же делать? — шепчет она подавленно и печально вздыхает.

— Мам! А что, если мы с Дзэнтой станем продавцами газет?

Сампэй вспомнил маленького продавца газет, которого видел у станции.

Мама молча встает. Они выходят из парка и идут по мосту над большой рекой. На середине его мама останавливается и, облокотившись о поручни, пристально глядит в воду. Тяжелые мысли не отпускают ее. «Не броситься ли в реку вдвоем с Сампэем?» — думает она. Мама поднимает голову, улыбается странно и ласково.

— Сампэй-тян! А что ты станешь делать, если я умру? — спрашивает она.

Сампэй медлит с ответом. Он не понимает, серьезно мама спрашивает или шутит. Он молча глядит на нее и улыбается. А мама склоняется к нему близко-близко и спрашивает:

— Ну так что же?

Сампэй продолжает улыбаться. Его немного пугает эта странная ласковость мамы.

— Пойдешь к дядюшке Укаи, если я умру. Да?

Мамино лицо совсем близко от его лица. И оно какое-то непонятное. А Сампэй все улыбается. Прохожих мало, садится солнце. Мама умолкает, пристально вглядывается в воду. Сампэй залезает на перила моста и усаживается на них верхом. Ему становится весело и интересно. Будто он скачет на лошади, как дядюшка Укаи. Сампэй приподнимается над перилами, вытягивает вперед руки, словно держит вожжи, и, забыв о маме, цокает, подражая цоканью копыт:

— Пака-пака, пака-пака!

— Ой! Сампэй-тян! — опомнившись, окликает его мама. И, прижав к себе, плачет.

«Что бы ни случилось, я не оставлю своего мальчика», — думает она.

Мама поплакала немного, обняв Сампэя, сидящего верхом на перилах моста, и сказала:

— Пойдем скорее, нас ведь Дзэнта ждет.

Она взяла Сампэя за руку, и они поспешили к дому. Когда они прошли немного, Сампэй заговорил:

— Мама, как ты думаешь, что лучше: пойти к дядюшке Укаи или не ходить?

— Ты же сам знаешь, что лучше, — сказала мама.

— Тогда я пойду.

— Правда?

— Ну да.

Мама засмеялась сквозь слезы.

— Вот и хорошо. А ты не будешь там озорничать?

— Нет. На деревья не стану лазать, к озеру и на реку ходить не буду. А зачем мне река? Лучше сидеть дома и читать книжки.

— Вот-вот. Будешь тихим и послушным мальчиком. Да?

— Приеду к Укаи, сразу тетушке поклонюсь и скажу:

«Я больше не буду безобразничать». Потом все время стану учить уроки, и сразу сделаюсь первым учеником в классе. И даже старостой.

— Правда?

— Ага! А потом пойду учиться в среднюю школу, а там и в университет поступлю. А когда кончу… — Тут Сампэй умолк. — Мама, а кем я сделаюсь тогда, ты не знаешь?

Он задумался. Маме не нужно было теперь ни о чем беспокоиться. Все складывалось хорошо, лишь бы Сампэй уехал завтра к дядюшке Укаи, а они с Дзэнтой стали бы служить в городской больнице.

— Пойдем, пойдем! Дзэнта ждет, — торопила она Сампэя, радуясь тому, что все обошлось благополучно.

Иногда она даже пускалась бежать трусцой и, войдя в дом, бодро и ласково спросила грустного Дзэнту:

— Заждался нас, малыш?

Дзэнта кивнул.

— Никто не приходил?

— Нет.

Мама устало опустилась у столика в столовой, чтобы перевести дух.

— Сейчас я сварю рис. Наверно, проголодался? — сказала она.

И тут ее внимание привлекла старая тетрадка, которая лежала на столике — на чистых ее листах Дзэнта от нечего делать рисовал в их отсутствие рожицы. На обложке тетрадки ничего не было написано, но мама, взяв ее в руки, сразу же поняла, что это был старый дневник ее мужа. Он был мелко исписан карандашом. «… Год Сёва»[39], — прочитала мама. Прошло, стало быть, десять лет. Пытаясь разобраться в записях, она обнаружила в тетрадке листок плотной бумаги, сложенный вчетверо. На одной стороне было написано:

РАСПИСКА

Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Мицува», передаю акционерному обществу «Мицува», о чем и свидетельствую:

Председатель артели «Мицува» Аояма Итиро (личная печать) Года… месяца… числа…

На другой стороне листка стояло:

РАСПИСКА

Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Мицува», получаю от имени акционерного общества «Мицува», о чем и свидетельствую:

Председатель акционерного общества «Мицува» Нагао Бундзо (личная печать) Года… месяца… числа…

Прочтя эти строки, мама переменилась в лице. Это был тот самый документ, в подлоге которого обвинялся ее муж.

Итак, она нашла документ, отсутствие которого обвинение предъявляло, как свидетельство вины ее мужа. Сначала она даже не поверила своим глазам. Взглянула на запись, сделанную в дневнике: «… месяца… числа».

Да, ее муж не воспользовался документом, который в свое время заставил его сочинить Акадзава. Теперь можно будет опровергнуть обвинение.

Руки ее дрожали, из глаз текли слезы, хотя она изо всех сил старалась сдержать их. Она склонилась к столику на рукав кимоно и заплакала. А когда подняла голову, увидела, что Дзэнта и Сампэй сидят по бокам и тревожно глядят на нее. Она улыбнулась им, не вытирая слез.

— Не волнуйтесь. Это я от счастья. Теперь все обойдется: я нашла вот эту бумагу. Отец может вернуться из полиции хоть завтра.

Мальчики, хлопая глазами, молча смотрели на мать. Все это было так неожиданно, что они ничего не могли понять. Мама хотела объяснить им все, но не могла теперь усидеть и минуты на месте.

— Побудьте оба дома, — сказала она. — Я схожу к Оми-сан. Скоро вернусь. Как знать, может быть, и вместе с папой.

Не успели они опомниться, как мама засунула документ и дневник за пазуху и ушла в темноту, в город. Лишь громко хлопнула калитка в воротах.

Некоторое время мальчики сидели молча у столика друг против друга. За эти десять дней их жизнь так часто менялась, что казалось, прошел уже год. В головах у них теснилось множество мыслей.

— Значит, папа вернется, — вымолвил наконец Сампэй.

— Мама говорит: вернется, — сказал Дзэнта.

— А когда?

— Может, сегодня или завтра утром.

Радость наполнила их до краев. Но тут Сампэй опустил голову и сказал тихо:

— Папа вернется, а я сплю. Что же делать, Дзэнта? А? Пожалуй, сегодня я не буду ложиться спать.

— Сегодня вечером он не вернется, — здраво, как всегда, рассудил Дзэнта.

— Почему ты так думаешь?

— А он не сможет так быстро прийти.

— Почему же? Ведь папа в городском полицейском участке. Он может и пешком дойти.

— Из полиции так скоро не отпускают.

— А… Наверно, полицейских много, и они должны посоветоваться друг с другом. Один говорит: «Можно отпустить», другой: «Нельзя». И таких, которые говорят: «Нельзя!» — я ненавижу.

Дзэнта невольно улыбнулся. А Сампэй продолжал:

— А ты знаешь, Дзэнта, что скажет папа перво-наперво, когда придет домой? Он скажет: «Как ты вырос, Сампэй!» Обязательно скажет, вот увидишь!

Наконец наступил день возвращения отца. Мама с утра прибрала в доме, а дядюшка Укаи и адвокат Оми-сан пошли в полицию встречать его. Мальчики не знали, чем бы заняться. Мама велела им переодеться и идти на дорогу, чтобы там встретить отца. Но они почему-то застеснялись и не пошли.

— Как быть? — спросил Сампэй у брата.

Они посоветовались и решили укрепить на верхушке хурмы новый флажок с красным кругом посередине и, как только папа войдет во двор, прокричать с дерева: «Бандзай!»[40]

Сразу стало очень некогда. Они срезали бамбуковую ветку, приклеили к ней рисовым клейстером бумагу, и снова на вершине хурмы заколыхался на ветру белый флажок с красным солнцем посередине. Затем они залезли на дерево и заранее уселись там, ожидая прихода отца. Несколько раз они прокричали громко «Бандзай!» для тренировки, после чего похлопали в ладоши. Уже миновало девять часов утра и десять, а папы все не было.

— Наверно, сегодня не придет, — вздохнул Сампэй, и в это время из-за фабрики показалась машина. Сверкающая, черная машина, похожая на жука-носорога. Она направлялась к их дому.

— Кто же это может быть? Зачем?

Им и в голову не пришло, что это приехал отец. Но автомобиль остановился у ворот их дома. Вышел дядюшка Укаи, за ним — адвокат Оми-сан. Последним появился небритый человек с заспанным лицом в свободно болтающемся кимоно, похожем на нэмаки[41]. Это был отец. Все трое молча прошли в дом. Кричать «Бандзай!» почему-то не захотелось. Мальчикам стало сразу тоскливо. Притихшие, они молча сидели на дереве. А рядом на палке колыхался флажок с красным солнцем посередине. Тем временем из дома послышались оживленные голоса и смех. Тут уж ни Дзэнта, ни Сампэй не могли спокойно усидеть на месте. Им захотелось сделать так, чтобы все знали, где они.

— Дзэнта, крикни: «Бандзай!»

— Ну вот еще! Кричи сам.

— Бандзай! — тихонько пискнул Сампэй.

Отчего-то у них обоих не хватало смелости крикнуть громко.

Тогда они решили покататься на качелях. Разогнали их чуть ли не до неба. Но отец не обратил на это никакого внимания. Делать нечего, мальчики притаились в тени веранды, у гостиной, и, пригнувшись, тихонечко позвали:

— Папа! Папа!

Видимо, отец не услышал. Тогда они заорали, что было мочи:

— Па-па!

Убежали к прихожей и там спрятались. Посидели немного, вылезли из укрытия и снова притаились у веранды. Опять крикнули: «Папа!» — и удрали. Однако и на этот раз их никто не заметил. В гостиной продолжался разговор, слышался смех. Придется отважиться на что-нибудь дерзкое. Сампэй выскочил из-под веранды и не пригибаясь побежал мимо гостиной к черному выходу, вопя на ходу:

— Папа!

Дзэнта тоже не заставил себя ждать. Трижды выкрикнув скороговоркой: «Папа! Папа! Папа!», он промчался мимо веранды к Сампэю. Встретившись у черного входа, они расхохотались, подпрыгивая на месте, — игра им нравилась.

А отец в это время рассказывал в гостиной:

— Да, здорово мне навредил этот Акадзава. Припрятал подлинный документ, а меня заставил написать новый. Я сказал в полиции, что написать-то я написал, но не воспользовался им. Однако у меня не было доказательств, что документ, выданный им за фальшивый, в действительности — подлинный. Очень натерпелся я из-за этого Акадзавы.

Отец вернулся, а Акадзаву и Саяму увели в полицию. Выяснилось, что Акадзава в корыстных целях скрыл подлинный документ о передаче отцом денег артели акционерному обществу. Более того, он произвел незаконную опись имущества в доме Сампэя и Дзэнты. У их отца не было никаких долгов, за что следовало бы описывать их имущество. А Акадзава заявил, что отец якобы неправильно выплачивал зарплату рабочим и служащим, поэтому он-де и забрал его имущество.

После того как Акадзаву и Саяму препроводили в полицейское управление, снова состоялось собрание пайщиков. Саяму убрали с места управляющего и назначили на это место отца Сампэя и Дзэнты. В тот же день у ворот фабрики собрались ребята и, изображая привратников, выкрикивали:

— Пожалуйте! Первый, второй, третий…

Сампэй не пошел к фабрике. Он качался на качелях, когда прибежали запыхавшиеся Цурукити и Камэити и доложили:

— Сампэй-тян! Шестнадцать человек пришло. Пойдем скорее, будем дальше считать.

— Не, не охота. Лучше зовите всех сюда. Я расскажу о каппе. Знаешь, как интересно! Когда я жил у дядюшки Укаи, меня унесло вниз по реке в бадье. Я доплыл до глубокого-преглубокого омута. Гляжу: из воды показалась огромная черепаха. И как ты думаешь, кто сидел на ее панцире? На ее панцире сидел каппа с блюдечком на голове.

Услышав такое, Цурукити подобрал неподалеку осколок черепицы и положил себе на макушку.

— Я — каппа. А Камэити будет большой черепахой. Ну, пошел, Камэ-тян! Что же ты не шевелишься?

Цурукити уселся верхом на Камэити. Камэити зашагал на четвереньках, выкрикивая: «Уо-уо!» — черепаха тоже должна издавать какие-то звуки, а то не интересно.

— Сампэй-тян! Иди, садись верхом на Камэити. Прекрасная черепаха! Ну, давай пошевеливайся! — покрикивал Цурукити.

Потом они втроем побежали к воротам фабрики и стали там играть в каппу. Тот, кто был «черепахой», привязывал сзади веревочный хвост, а тот, кто был «каппой», клал на голову осколок тарелки или черепицы. Но скоро им надоело ползать на четвереньках, они разбились на группы и устроили соревнования по бегу: хвостатые «черепахи» бегали с «каппами» на плечах. Проигрывала та пара, у которой с головы «каппы» падал осколок тарелки или черепицы. Увлеченные игрой, мальчишки не заметили, как кончилось общее собрание пайщиков.

Отец Сампэя и Дзэнты снова был избран управляющим фабрикой, а конфискованное имущество вернулось в их дом.

Акадзаву и Саяму вскоре отпустили из полицейского участка — за них просил отец мальчиков.

Длинные летние каникулы подходили к концу. Однажды у ворот их дома послышался голос, которого Сампэй давно уже не слышал:

— Сампэй-тян! Выходи играть!

Сампэй выскочил из дома — за воротами стоял Кинтаро.

— Давай поиграем вместе? — сказал он.

— Давай! — согласился Сампэй.

Они обнялись и зашагали к фабрике. Но не успели отойти от ворот, как увидели Акадзаву, идущего в их сторону. Он улыбался, хотя до мальчиков было еще шагов двадцать.

— Далеко ли направляетесь, малыш? — спросил он, заглядывая в лицо Сампэю, когда поравнялся с мальчиками.

Сампэй промолчал, не зная что ответить. Но ему стало очень жалко Кинтаро — Акадзава теперь не обращал на него никакого внимания, — и он сказал громко:

— Я иду играть с Кинтаро!

— О, какой молодец! Возьмите и меня в компанию.

— Не возьмем, — сказал Сампэй.

Акадзава собирался было еще что-то сказать, но Сампэй крикнул:

— Бежим, Кин-тян!

И они побежали. Кинтаро был теперь тихим и послушным, все делал так, как говорил ему Сампэй. Когда они отбежали немного, Сампэй сказал:

— Этот Акадзава — дрянь. От него надо подальше держаться, а то возьмет да и полицейского приведет.

СТРАННЫЙ МИР

Сампэй говорит, что лев сильнее удава. А Дзэнта — что удав сильнее льва.

— Иной лев больше быка, — утверждает Сампэй.

— А удавы еще больше. Знаешь, какие бывают? Десять метров в длину, — не сдается Дзэнта. — Увидят льва — сразу на дерево. Лев на дерево залезть не может. Пока он там рычит, внизу, удав зацепится хвостом за верхнюю ветку и бросается оттуда вниз. Только лев захочет прыгнуть на него, удав возьмет да и обовьется вокруг него. Тут уж льву конец. Задушит его удав своим телом, будто канатом.

— А если дерева поблизости нет?

— Как это нет! Удавы водятся только там, где есть деревья.

Сампэй задумывается. Он уверен, что лев сильнее удава, но доказать этого не может.

— Все равно лев сильнее! — тихо говорит он.

— Проиграл! Проиграл! — кричит Дзэнта.

Сампэю обидно.

— А вот и нет! А вот и нет! — твердит он.

Начинается драка, и победа, конечно, достается удаву.

Сампэй повержен и зажат между ногами брата.

— Отпусти! Больно! — хнычет он.

Слезы вот-вот закапают из его глаз.

Тогда Дзэнта ослабляет хватку и отпускает брата.

— Понял теперь, что удав сильнее? — говорит он. — В Африке удавы всегда вот так расправляются со львами.

Сампэя это не убеждает, но Дзэнта победил, ничего не поделаешь, придется смириться. Помолчав немного, он говорит:

— А кто сильнее: лев или волк?

И игра начинается сначала.

— Волк! — говорит Дзэнта.

— Нет, лев, — не уступает Сампэй.

— Волки по одиночке не ходят. Они стаями бегают, по сто волков в стае. Окружат двух-трех львов и загрызут их.

— А если один на один?

— Так не бывает. Волк один не ходит.

— Ну, а лисица?

— И лисица сильнее льва.

— Неправда!

— Почему же? Лисица умная. Знает, где у льва уязвимое место. Увидит льва — и спрячется в траву. А как лев пройдет мимо, она следом побежит и набросится на него.

— А если лев настороже будет?

— Все равно. Лисица очень ловко прячется. Лев и не заметит ее.

— Не буду я больше играть! Ты хитрый! — возмущается Сампэй.

— Что ж поделаешь! Лисица — хитрый зверь. В этом ее сила.

— Нет уж, нет! Победил лев. Лисица проиграла. Лисица проиграла! — завел было Сампэй, но брат схватил его за плечо и сказал:

— Ну, ладно. Я буду лисицей, а ты львом. Давай — кто кого. Вот увидишь, лисица победит. Найдет слабое место у льва.

— Ага! — хнычет Сампэй. — Ясное дело, ты сильнее меня, ты же старше.

Но Дзэнта неумолим. Тогда Сампэй уточняет:

— Вот если ты по правде лисицей станешь…

— Ладно, все буду делать, как настоящая лисица. А ты — как лев.

Сампэй все еще сомневается, стоит ли связываться с братом, но Дзэнта уже притаился у столика, пригнулся — совсем как лисица.

Тогда Сампэй встает на четвереньки, разевает рот и рычит:

— Р-р-р!

Он кажется себе сильным. «Подумаешь, лисица! Одним глотком проглочу». Однако лисица почему-то хихикает.

Видно, лев ей вовсе нипочем. Думает, куда бы вцепиться. В ответ на рычание льва лисица тявкает:

— Тяв-тяв-тяв!

— Р-р-р-р! — рычит лев и начинает ходить по комнате. Он ходит на четвереньках, высоко приподняв задок, то и дело широко разевает рот и устрашающе выпучивает глаза. Иногда лев подбрасывает задние лапы и даже становится на голову. Подражает «Львам из Этиго»[42], представление которых Сампэй видел как-то на улице. Словом, вид у льва очень свирепый.

А Дзэнта разводит руками, как бог Инари[43].

— Тяв-тяв-тяв! — тявкает он и вдруг, не выдержав, хохочет. Лев умолкает и встает на ноги.

— Ну вот, ты еще и смеешься…

— Извини. Больше не буду. Уж слишком ты стараешься!

И снова лисица начинает тявкать, а лев рычать. Лев просто ужасен. Приблизившись к лисице, он высовывает язык и облизывается. Тут не только лисица, но и тигр и даже слон и тот испугался бы и удрал. Однако лисица нисколько не робеет. Знай себе посмеивается. И лев не решается напасть на нее. Он делает вид, что хочет вцепиться в лису, но тут же пятится назад. Обойдет комнату кругом, приблизится к лисе и зарычит. Потом потрясет задними лапами и встанет вниз головой. И вот, когда лев стоял так, вниз головой, лисица, коротко тявкнув, уселась на него верхом и схватила за уши.

Лев свирепо зарычал, пытаясь сбросить с себя лисицу, брыкнулся и наконец заорал человеческим голосом:

— Ай! Больно! Ты что?!

— Вот это и есть слабое место у льва.

— Сказал тоже! Разве у лисицы есть руки?

— Верно, рук нет. Зато зубы есть. Хочешь укушу за ухо? Укусить?

Этого Сампэй никак не хочет.

— Сдаюсь! — говорит он.

— Вот видишь, лисица сильнее льва. А лев — большой трус.

У Сампэя нет сил подняться и наподдать Дзэнте за такие слова. Он лежит на татами, отдуваясь. Дзэнта прыгает на одной ноге по комнате и кричит:

— Лисица — храбрый зверь! А лев — плакса и трус!

Сампэй не выдерживает.

— Лисица — хитрюга! Если бы ты был собакой, я обязательно победил бы.

— Пожалуйста! Буду собакой. Кем бы я ни был: собакой ли, кошкой ли, мышью ли — все равно победа за мной, — хвастает Дзэнта и даже откашливается важно: — Э-хэн!

Отдышавшись немного, Сампэй снова начинает рычать и ходить вокруг Дзэнты, только больше не становится вниз головой и старается держаться подальше от брата, который теперь стал собакой. Сампэй трясет головой, как лев, которого он видел в зоопарке. А Дзэнта притаился, как всегда у столика, в углу, лает и поскуливает или посмеивается надо львом.

Потом он становится на четвереньки и идет ко льву, насмешливо улыбаясь. От этой улыбки льву становится не по себе, и он потихоньку отступает, пока не упирается задом в стену. Тогда собака протягивает лапу и щекочет страшного льва под подбородком. Лев пытается вцепиться в собачью лапу, но не успевает. Лапа щекочет его шею, Сампэй смеется, а Дзэнта уже добрался до его подмышек. Сампэй падает от смеха навзничь, бьет ногами и катается по татами. Лев опять побежден.

— Лев — слабак! — говорит Дзэнта.

А Сампэй ничего не может поделать; он лежит на татами и тяжело дышит.

— Теперь я буду мышью. Идет? — предлагает Дзэнта.

— Не буду я с тобой играть. Ты хитрый. Я все равно проиграю, хоть я и лев. Опять найдешь какое-нибудь слабое место.

Сампэю не спалось. Как только вернулся отец, он сразу же открыл глаза.

— Хисако, — услышал он, — не могла бы ты завтра уехать в Токио?

— Зачем это?

— Самое лучшее — ничего не спрашивай, бери детей и поезжай к отцу. Прошу тебя.

— Что это ты говоришь?! Вдруг ни с того ни с сего: «Поезжай!» Что-нибудь случилось? Как я могу уехать, когда не знаю зачем?

— Ну, если ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, изволь… Все равно, видно, придется рассказать. Как ты знаешь, три года назад мой брат чуть было не разорился. Для того чтобы спасти его, я приобрел четыреста акций нашей фирмы у Угаи.

Мы купили их за семь тысяч иен под расписку брата. Однако брат умер и нужно было немедленно выплатить семь тысяч иен Угаи. Я вынужден был взять эти деньги в нашем осакском филиале. Занес в книгу расходов, приложил обязательство вернуть деньги в определенный срок и только в финансовом отчете записал эти деньги как особый кредит клиенту. Что я еще мог сделать? Ведь Ямада мой враг. Двадцать лет назад он поссорился с моим отцом, и не хотелось, чтобы он узнал о том, что деньги взял я. И вот вчера на общем собрании акционеров Сюнити все это обнародовал. Более того, Сюнити сговорился с Ямадой и провалил мою кандидатуру на пост управляющего фабрикой. Кроме того, он требует немедленно вернуть семь тысяч иен, которые я взял для брата, грозит передать дело прокурору, если я не заплачу эти деньги. И те акции, которые я покупал по 18 иен за каждую, берет только за две иены. А если продать все мои акции да еще и дом в придачу, вряд ли наберется четыре тысячи. Я хочу через Угаи еще раз переговорить с Ямадой, но может статься, что дело передадут прокурору и дом конфискуют. Я не хочу, чтобы дети стали свидетелями этой трагедии. Поэтому прошу тебя больше ни о чем не спрашивать, а завтра утром первым поездом уехать в Токио.

— Вот беда! — сказала мама и тяжело вздохнула.

— Ничего не поделаешь! Столкнулся с подлыми людьми. Плохой из меня вышел делец. Думаю, надо вернуться к литературному труду. Может быть, все это к лучшему.

— Вот горе! — снова вздохнула мама.

Оба помолчали, потом мама сказала:

— Нас отправишь, а сам…

— Ну что ты говоришь!

— Но твой брат…

— Мы разные люди.

— Такие вещи часто передаются по наследству.

— Глупость! Из-за этого не умирают. Жизнь только начинается.

— Тогда сделаем так: я уеду с Миёко в Токио, переговорю со своим братом и сестрой и тогда возьму Дзэнту и Сампэя.

— Хорошо. Так и сделаем. Как только все решится, я тоже приеду в Токио.

Утром, когда Сампэй проснулся, завтрак давно уже был на столе. Он поел и стал собираться в школу, тревожно поглядывая на мать. Надел ранец, обулся у порога, и тут сильное беспокойство охватило его. А что, если, пока он будет сидеть в школе, придут чужие люди, сломают дом и унесут все вещи? Или отец и мать возьмут и уедут в Токио, а дом сгорит?

Он сел на порог и стал молча глядеть в небо.

— Что с тобой? Что-нибудь натворил? — спросила мама. Сампэй покачал головой и продолжал молча сидеть на пороге.

— Эй! Чего расселся! Опоздаем! — крикнул Дзэнта.

— Какой-то ты странный! Может, голова болит? — спросила мама.

Сампэй не отозвался.

— Ну? Болит что-нибудь? — наклонилась мама.

Но Сампэй покачал головой.

— Тогда иди. А то опоздаешь.

Повинуясь необычно ласковому голосу матери, Сампэй поднялся. Дзэнта схватил его за руку и вытащил за ворота.

— Идем! Идем! — Обняв брата за плечи, Дзэнта побежал вперед. — Скорее, мы опаздываем.

Сампэй бежал, а по щекам его текли слезы.

Днем, когда Дзэнта вернулся из школы, он услышал голос Сампэя:

— Дзэнта! Иди сюда!

— Сейчас! — откликнулся Дзэнта.

Он положил портфель и снова услышал:

— Ну, иди же!

Сампэй сидел в стенном шкафу на сложенных там одеялах.

— Залезай! Очень удобно.

Дзэнта тоже уселся на одеяла.

— А мама с Миёко уехали в Токио, — тихо сказал Сампэй. Дзэнта кивнул.

— Ты знал?

— Угу.

— Значит, ты тоже не спал ночью?

Дзэнта снова кивнул.

— Говорят, и мы поедем в Токио.

— Угу.

— А ты хочешь?

Дзэнта не ответил. Помолчав немного, он зевнул. А Сампэй не унимался.

— Дзэнта, ты знаешь, что такое прокурор?

— Перестань! Не твоего ума дело!

Но Сампэй продолжал:

— Отец ушел с работы. Наш дом заберут. Только отец не собирается умирать, как дяденька из дома Сюнити. Слышал?

Дзэнта снова зевнул во весь рот.

— Как спать охота! Давай поспим немного, — сказал он.

Они улеглись на спины, некоторое время молча глядели в потолок, потом незаметно уснули. И проспали до ужина, пока их не разбудили.

С тех пор стенной шкаф стал их любимым местом. Они читали там журналы, тихонько разговаривали. И иной раз засыпали, не заметив, как село солнце.

Вернувшись из школы, Сампэй гонял перед воротами камешек. Он боялся идти домой. Прежде с ним такого не случалось. А теперь вот он боялся. Может, оттого, что недавно приходили какие-то люди и наклеили всюду бумажки — опечатали мебель, Сампэю и Дзэнте хотелось поскорее уехать в Токио. Однако на фабрике чего-то никак не могли решить, и отъезд их день ото дня откладывался. К тому же в Токио надо было снять для всех них дом, а это требовало времени, поэтому мальчики поедут в Токио с отцом, а не с мамой, как предполагалось. Сколько раз Сампэй собирался написать маме: «Мама! Мне здесь страшно. Я боюсь людей с фабрики, я боюсь нашего дома». Но он не написал и никому ничего не сказал.

И вот теперь Сампэй нарисовал на земле несколько кругов и загоняет в эти круги камешек, подталкивая его ногой. Есть такая игра: прыгая на одной ноге, загонять в круг камешек. Сампэй делает вид, что он сильно увлечен игрой, а сам то и дело поглядывает на дом. В это время возвращается Дзэнта.

— Ты что? — спросил он, увидев Сампэя с ранцем за спиной.

— Вот играю. Здорово получается.

— Гм… — Дзэнта проходит в ворота, Сампэй за ним.

Дверь в доме плотно задвинута.

— Та-а-к! Отца дома нет.

Дзэнта идет к кухне. Сампэй за ним. Дзэнта оставляет ранец у колодца, достает из кармана перочинный ножик, придвигает к себе точильный камень, лежащий у колодца, и, налив воды в тазик, начинает точить ножик. Сампэй молча наблюдает за братом.

— Сампэй, принеси полотенце из столовой, — просит Дзэнта.

— Зачем?

— Не все ли равно? Принеси, и все.

— А ты скажи, зачем?

— Руки вытирать! Разве не ясно?

— А для чего вытирать?

— Вот зануда! Для того чтобы наточить нож, нужна вода. Так? А раз пользуешься водой, руки намокнут. Так? А когда руки мокрые, противно, и люди их вытирают. Для этого нужно полотенце. Понятно? Если понятно, иди и неси полотенце.

— Не хочу.

— Почему?

— Не хочу, и все.

— Скажи, почему, а то оболью тебя водой.

— Потому.

— Но все-таки, почему?

— Не хочу, потому что не хочу.

— Так не бывает. Может, потому, что полотенце высоко висит и ты не хочешь лезть за ним? Или потому, что в доме пусто и могут выскочить оборотни? Ну говори, почему?

По правде говоря, Сампэй опасался как раз оборотней. Но он не мог признаться в этом и потому сказал:

— Вовсе не из-за этого.

— Тогда пойди и принеси.

— Сам иди.

— А ты что, не можешь?

— Свое дело каждый должен делать сам.

Тогда Дзэнта ехидно улыбнулся и решил подразнить Сампэя.

— Ты просто боишься оборотней. Вот почему ты гонял камешек у ворот. Ха-ха-ха! Все понятно. Ха-ха-ха!

Сампэй покраснел и сказал:

— А вот и нет! Не боюсь я никаких оборотней. Однажды я ночью даже ходил в сарай.

Этого-то как раз и нужно было Дзэнте.

— Вот и теперь сходи! Ведь не пойдешь. Побоишься.

— Ладно. Схожу. Где полотенце?

— В столовой, а может, на веранде.

Услышав про веранду, Сампэй побежал. Веранда — это не страшно. Можно, не заходя в дом, из сада взглянуть.

— Здесь нет! — кричит он громко, обежав вокруг дома.

— Тогда в столовой.

— И в столовой нет.

— Врешь!

— Правда, нет! — кричит Сампэй, несясь к колодцу. Если не орать так громко, то очень страшно.

— Тебе говорят, возьми в столовой! — лязгая ножом о камень, велит Дзэнта. — Нет! Все-таки ты боишься оборотней.

— Вот еще!

— Ну конечно! Они уже вылезли из своих углов…

Сампэй не выдерживает. Сняв ботинки, он с шумом открывает дверь в кухню и принимает позу бегуна на старте.

— Вот возьму и схожу! — вопит он как можно громче.

Потом нарочно шумно раздвигает фусума[44] и сёдзи, а когда сёдзи застревают, он громко возмущается:

— Что это с этой сёдзи!

Потом стремглав мчится по дому.

Дзэнта с насмешливой улыбкой прислушивается к топоту его ног и вдруг замечает, что в доме все стихло.

«Что там такое?» — с тревогой думает он, снимает ботинки и поднимается в дом. Он идет на цыпочках, осторожно заглядывая из одной комнаты в другую, прежде чем войти. Он решил напугать брата. Пройдя в столовую, он подходит к спальне и видит, что Сампэй копается в стенном шкафу.

— Оборотень! — жутким голосом кричит Дзэнта.

Сампэй издает невнятный возглас и, сильно стукнувшись о верхнюю полку стенного шкафа, пятится назад. Пятясь, он наталкивается на брата, и в тот же миг Дзэнта чувствует боль в руке — Сампэй вцепился зубами в его руку.

— Ты что?! — Дзэнта отбрасывает от себя Сампэя. — Обалдел?! Больно же!

Из глубокой ранки на его руке сочится кровь.

— Совсем ошалел! — Дзэнта сердится не на шутку.

Но Сампэй обозлен еще больше.

— А ты что пугаешь? Что пугаешь? — рыдая, твердит он и дергает брата за рукав.

Начинается потасовка, в которой то один, то другой оказывается наверху. В конце концов Сампэй отброшен на татами. Он плюет снизу в лицо брату. Дзэнта не выдерживает и отступает. Улучив момент, он мчится в другую комнату и хватает висящую в углу щетку.

«Ага! Вот и оборотень!» — думает он и осторожно заглядывает в спальню.

Сампэй снова засунул голову в стенной шкаф. И вдруг он стремительно вытаскивает оттуда длинный меч в черных ножнах и с рыдающим воплем «Зарублю!» выхватывает из ножен сверкающий серебром меч.

Увидев меч, Дзэнта меняется в лице и, отбросив щетку, мчится через кухонную дверь в сад. Там на ходу хватает сандалии и, держа их в руках, выскакивает за ворота. Только тогда он всовывает ноги в сандалии и прислушивается к тому, что делается в доме. Затем тревожно кричит:

— Сампэй! Ты что?

Не услышав ответа, Дзэнта осторожно возвращается к дому и заглядывает на веранду. Сампэй сидит на веранде и смотрит в далекое небо. Как будто утихомирился.

— Сампэй-тян! — окликает его Дзэнта и улыбается.

Ссоры как не бывало.

— Ты что так разбушевался? — спрашивает Дзэнта.

— А ты что пугаешь? Мне и так страшно. Видел, какой меч нашел я в стенном шкафу? Жутко смотреть! А вдруг какой-нибудь разбойник оставил его там?

В это время в ванной скрипнула дверь и послышались шаги человека. Мальчики побледнели и, с ужасом глядя в ту сторону, откуда доносились шаги, приготовились к бегству. Но что это?

На коридору шел папа. Он смотрел на них пустыми, остановившимися глазами.

— Папа!

— Да!

— Ты где был?

— А?

— Мы нашли меч в стенном шкафу.

— Да?

Отец отвечал как-то односложно. Он прошел на веранду и сел там.

— Пап! Ты в ванной был?

— Угу.

— А что ты там делал?

— Думал, как жить дальше.

Мальчикам сразу стало спокойно. Раз отец с ними, волноваться не о чем.

Однако в ту ночь Сампэй видел страшный сон.

На столе стояла голова человека.

Она вращала глазами. Глаза были темные с белыми белками, большие и пронзительные. Когда они переставали вращаться, веки устало опускались — будто глаза спят. И тогда голова казалась мертвой. Но тут открывался рот и начинал глотать воздух: «Паку-паку!» — словно карп, вынутый из воды. Потом рот закрывался, открывались глаза, и голова оживала. Веки опускались — голова умирала. Умирал ее большой нос и большие уши.

И это была голова отца.

Сампэй замер от ужаса.

И тут на столе оказалась рука. Она повернулась в сторону Сампэя и легко сжалась в кулак. Потом пальцы разомкнулись. Синеватые, длинные, они вдруг оживились и старались что-то схватить. Вот они потянулись к Сампэю, хотят схватить его…

И это была рука отца!

Сампэю стало так страшно, что он даже закричал во сне.

Закричал и проснулся. Горел свет, и рядом стоял папа.

— Ты что, сон видел? — тихо спросил папа.

Сампэй закрыл глаза и тут же уснул — волноваться нечего, рядом отец.

Однажды вечером, когда все залезли в постель, отец, вытянувшись во весь рост, громко вздохнул. Потом поднял голову и сказал:

— Борьба сумо! Двое на одного. Пока не сдамся.

— Вот здорово! — обрадовались мальчики, переглянулись и заулыбались.

Дзэнта сразу же уселся верхом на живот отца и зажал его ногами, наподобие того, как удав сжимает в своих тисках льва.

— А я слабое место нашел! — воскликнул Сампэй и, усевшись на грудь отца, крепко схватил его за уши.

— Ну как, сдаешься? Сдаешься? — Дзэнта изо всех сил давил на отцовы бока ногами.

Но отец только восклицал:

— И не подумаю! Не подумаю!

— Тогда я не дам тебе дышать, — заявил Сампэй. Одной рукой он зажал отцу нос, другой — рот. — Постучи по татами, если захочешь сдаться, — сказал он, но отец продолжал твердить из-под его ладошки:

— Еще чего!

— Ах, так! Сампэй-тян, разматывай папин оби, стянем ему живот, — велел Дзэнта.

И они стали возиться, как мыши у добычи. Размотали оби, завязали его узлом на животе у отца и принялись тянуть концы в разные стороны.

— И — раз!

— Еще раз!

Живот отца сделался похожим на тыкву-горлянку, однако он не переставал восклицать:

— Ничего страшного!

Мальчики вздохнули.

— Что же делать? — спросил Сампэй.

— Вот возьмем и шею поясом стянем. Задохнешься, — сказал Дзэнта, — лучше сдавайся!

— Задохнусь и ладно, — согласился отец.

— Смотри! — предупредил Дзэнта.

— Пап! Ты же умрешь! — забеспокоился Сампэй.

— Ну и что ж, умру так умру, — спокойно сказал отец.

— Дзэнта! А вдруг папа умрет? — заволновался Сампэй.

— Дурак! Не умрет!

— Пап! Ты не умрешь? — спросил Сампэй.

— Ха-ха-ха! Конечно, нет.

Но Сампэй не унимается:

— Не буду я! Не хочу!

Он не притрагивается к отцовскому поясу. Дзэнта обматывает шею отца поясом и пытается затянуть узел обеими руками.

— Не больно! Тяни крепче! — говорит отец, но Дзэнта, утомившись, растягивается на постели.

— Пап! Правда, не больно? — спрашивает Сампэй.

— Ну да!

Сампэй задумывается. Он не знает, что отец устал от своих мыслей о работе, о жизни. И все время думает, не лучше ли ему умереть. Однако никак не может решиться покончить с собой.

— Хорошо бы умереть! Совсем не страшно! — шепчет отец.

— Правда, папа? — снова спрашивает Сампэй.

— Ну да! Словно засыпаешь, — говорит отец.

К северу от дома Сампэя стоят горы. На расстоянии одного — трех ри они уходят ввысь, и на самой высокой их вершине виднеется храм. Его огонек кажется ночью звездой, сверкающей на небе. Днем на той вершине что-то белеет на солнце. Может быть, у храма белые стены?

Сегодня на горе висит, будто комок ваты, огромное облако. Серебристый, большой комок этот напоминает о том, как велико небо, как оно высоко и бесконечно.

Дзэнта и Сампэй идут по берегу реки. Они ищут лягушек для наживки. Над водой летают полосатые, словно тигры, стрекозы, а берега реки густо заросли ивняком. Прутья ивы срезают каждый год, поэтому над рекой склоняются, будто скалы, лишь ее переплетенные стволы. А корни свисают в воду, словно бороды стариков. В таких зарослях прячутся угри и сомы. Мальчики уже привязали к лескам крючки и теперь заглядывают под корни ив, раздвигая их палкой, — там обычно водятся зеленые лягушки.

Кое-где у берега попадаются грядки унавоженной земли, сплошь устланные широкими листьями тыкв. Меж листьев лежат несколько больших зеленовато-белых тыкв. Их белые цветы похожи на вьюнки. Мальчики заглядывают под тыквенные листья и цветы — нет ли лягушек.

Засохшие ветви ив местами обвиты диким виноградом. Они раздвигают палкой лозу — маленькая птичка, тряся хвостиком, перелетает с ветки на ветку.

— Там гнездо! — говорит Дзэнта.

Спустившись вниз по течению реки, мальчики добрались до каменного моста и присели там на корточки. Сампэй взглянул на вершину горы, окутанную облаком, и сказал:

— Взгляни, какое красивое облако!

— Ага!

— Когда я вижу такое облако, мне хочется на него взобраться. А тебе?

Дзэнта думает сейчас то же самое, но сентиментальные слова брата почему-то вызывают у него желание возразить.

— А мне не хочется, — говорит он.

— Да? — Сампэй продолжает любоваться вершиной горы. — Говорят, когда человек умирает, его душа возносится на небо. Правда?

— Чушь! — Дзэнта не любит говорить о таких вещах.

В это время к каменному мосту подплывает карась. Дзэнта хватает лежащий рядом камень и, подняв его обеими руками над головой, с силой кидает в реку. Брызги долетают даже до моста.

— Вот так волны! — громко кричит Дзэнта, как будто это очень интересно, хотя ничего интересного в этом нет.

Вернувшись домой, они идут играть в соседский двор. Стоит сезон ловли сомов, поэтому в банке под низким козырьком крыши их подружка девочка Ханако держит сомят. Резвые усатые сомята плавают в банке кругами. Один из них нечаянно перевернулся брюшком вверх и пытается попасть в прежнее положение.

— Тяжко им! Даже смотреть жалко, — говорит Ханако, заглядывая в банку.

— А умирать вовсе не тяжело, — отзывается Сампэй.

Соседская тетушка, стоящая поблизости, раскрывает глаза от изумления.

— А откуда ты знаешь? Тебе ж не приходилось умирать, — говорит она.

— А это все равно что заснуть, — утверждает Сампэй.

— Ха-ха-ха! Совсем не страшно?! — смеется тетушка.

— Ага. Мой папа так сказал. Совсем легко и нисколько не страшно.

— Однако почему-то все боятся умереть. Вот ведь как! — говорит тетушка.

— Но я не вру! Честное слово! Нужно затянуть горло, чтобы не дышать, и прекрасно умрешь.

— Ха-ха-ха! — смеется тетушка, а Дзэнте нестерпимо слушать это. У него сжимается сердце, перехватывает дыхание.

— Сампэй! Перестань! — Он сильно толкает брата коленкой, но тот не унимается.

— Папа ведь так сказал.

— Ну и что же! А тебе нечего говорить, дурак!

Дзэнта поднимается и медленно идет домой. Сампэй догоняет его у ворот, и они снова ссорятся.

— Сампэй! Ты не должен говорить такое, — наставляет брата Дзэнта.

— А почему?

— Нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что нельзя, и все! — резко обрывает его Дзэнта.

…Сампэй бежал по берегу реки с маленьким щенком. И откуда только он достал его? Это был толстый пятнистый щенок черно-белой масти. Ноги у щенка короткие, хвост крохотный — щенку не более двух месяцев. Тонкий, как плеть тыквы, хвостик его мелко дрожал. Щенок то бежал рысью, то пускался вскачь. Сампэю хотелось, чтобы щенок прыгал. Поэтому он волочил за собой веревку. Щенок бежал за веревкой, стараясь ухватить зубами узелок на ее конце. Как только узелок появлялся у него перед глазами, щенок бросался за ним рысью. Тогда Сампэй дергал веревку к себе. Щенок подпрыгивал и кидался на узелок. Сампэй дергал веревку и отбегал. Щенок тоненько тявкал и прыгал за узелком. Ему было интересно.

Так Сампэй добежал до моста. Мостом служила доска шириной в полметра — она была перекинута через речку. Сампэй взбежал на доску, а конец веревки оставил на берегу. Щенок тявкнул и приготовился прыгать. Тявкнул еще раза два и вцепился в веревку. Тогда Сампэй втянул его на доску. Сидя на заду и упираясь передними лапами в доску, щенок мотал головой, стараясь вырвать веревку из рук Сампэя. Но Сампэй втащил его на доску, словно упирающегося ребенка. И вскоре щенок оказался на середине доски.

И тогда Сампэй стал раскачивать доску, присаживаясь и вставая на ней. Сначала щенок махал хвостом, глядя на Сампэя, но доска качалась, и он стал посматривать на берег, на воду, взгляд его сделался тревожным и растерянным. Чтобы не свалиться в реку, он втянул голову и прижался брюхом к доске. Но когда доска стала колебаться еще сильнее, щенок, шатаясь, как пьяный, поплелся потихоньку к берегу. Сампэй тряхнул доску изо всех сил, щенок с трудом приблизился к берегу и спрыгнул с доски на землю.

Сампэй подумал немного, затем взял кирпич, валявшийся неподалеку, положил его на доску, чтобы отрезать щенку путь к отступлению. Потом взял щенка на руки и отнес на середину доски. Ничего не подозревавший щенок радостно стучал ему хвостом по груди, лизал маленьким языком его щеку. Однако доска снова начала качаться, и щенок опять стал пробираться по ней к берегу. Пройдя немного, он натолкнулся на кирпич, который то взлетал наверх, то двигался вперед или в сторону — того и гляди, шлепнется в воду. Щенок взобрался на кирпич передними лапами и вместе с ним стал взлетать вверх и вниз, мотаться вправо и влево. Поджав свой тоненький хвостик, он изо всех сил старался удержаться на доске, и это старание отражалось в его глазах. Однако Сампэй не обращал на него внимания, он ждал, когда кирпич окажется, наконец, на краю доски. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть.

Шлеп! — раздался всплеск воды. И затем еще: шлеп!

И кирпич и щенок упали в воду. Однако щенок сразу же выплыл и стал двигаться по направлению к берегу. Он плыл, как обычно плавают крысы, высунув из воды только голову. Его немного отнесло вниз по течению, но он все же вылез на берег и вышел из травы на дорогу. Отряхнулся, сбросил с себя капли воды и подошел к ногам Сампэя. Здесь он присел, хвост его дрожал — наверно, он сильно устал.

Сампэй подумал, не проделать ли это еще раз, но тут его окликнул Дзэнта:

— Эй! Ты что это делаешь?

— Знаешь как интересно! — Сампэй рассказал брату про щенка. — Оказывается, собака плохо держится на доске.

— Ты что говоришь?! Вот злодей! И не жалко тебе щенка?

Похоже, Дзэнта рассердился не на шутку.

— Не жалко. Я хотел посмотреть, как он будет умирать: как будто заснет или еще как…

— Ну и дрянь же ты! — рассвирепел Дзэнта — Дурак! Вот увидишь, скажу папе. А что, если тебя бросить в реку? Небось заплачешь, завопишь от страха.

— Я? Заплачу? Да никогда!

— Ну, тогда прыгай!

— А вот и прыгну.

— Давай, сейчас же!

— Пожалуйста!

— Смотри утонешь!

— Ну и пусть!

— А умирать тяжело.

— Ну и ладно!

— Тогда прыгай! Только ты не сможешь, наверно.

— Смогу.

— Ты только говоришь, а сам и не собираешься топиться. Страшно, наверно.

— Мне?

Сампэй стянул с головы шапку. Затем разулся. Стал раздеваться. Похоже, на самом деле решил прыгать. Дзэнта побледнел. Что же делать? А Сампэй в одних трусиках направлялся к доске. Тогда Дзэнта улыбнулся примирительно, однако сказал:

— Кто же это умирает голышом? Ты что, поплавать захотел?

— Так одежда намокнет!

— А тебе не все равно? Ты же надумал топиться.

— А как же быть, если одежда промокнет?

— О чем ты говоришь? Никто не топится голым. Одевайся! Оденешься — тогда и прыгай.

— Не буду.

— Ну, если не хочешь, то не прыгай.

— Ты же сам сказал: «Прыгай!»

— Ну, сказал. Но я не говорил, чтоб ты раздетый прыгал.

— Если я намочу одежду, мне попадет.

— А что тебе за дело, попадет тебе или нет, когда ты мертвым будешь?

Страсти понемногу улеглись, и Дзэнта сказал улыбаясь:

— Ну ладно, одевайся!

— Ага! Тогда ты выиграешь!

— Ну и что! Одевайся, а то простудишься.

Дело шло к осени. На реке было ветрено.

Наступила зима, а они все еще не уехали в Токио.

Был урок чтения. Сампэй рассеянно поглядывал в окно. Там все было белым. Мириады снежинок непрерывно падали с неба. Падали бесшумно. Иногда налетал ветер, тогда снег завихрялся, начинал лететь косо и, шурша, стучал в окно. Глядя на него, Сампэй думал: «Есть ли конец этому снегу?»

Снежный двор был похож на белый лес. Наверно, вся Япония напоминала теперь белый лес.

Он перевел глаза на класс. Какой же он черный! И костюм учителя — черный, и форма учеников — черная, и доска — черная. И печь — черная. И головы учеников — черные. Сколько же этих черных голов!

И тут Сампэй снова подумал:

«А ведь в каждой школе склонились рядами такие же черные головы и большой черный учитель учит их».

Все это так странно!

Сампэй стал рассматривать лицо учителя. По обеим сторонам его темной головы торчали большие уши. И Сампэй подумал:

«А они ведь шевелятся!» Ему показалось, что большие уши учителя двигались, как уши зверя. И чем больше он на них смотрел, тем удивительнее ему было. «Неужели у учителя всегда были такие уши?»

Он словно впервые заметил их. Ну конечно, они шевелятся! Тут он взглянул на голову сидящего впереди товарища. И у того торчали два больших уха. И они вовсе не были похожи на человеческие. Он оглядел головы всех учеников — у каждой головы по бокам торчали уши. Может, это волки? Или лисы? А может, собаки, одетые в форму, сидят и глядят на доску?

«Что же делать? Может, я попал в страну оборотней?» И Сампэй с ужасом продолжал глядеть на учителя.

ДЕТИ И ВРЕМЕНА ГОДА (Главы из книги)

ВЕСНА

Мальчики построились у ворот дома, где жили Сампэй и Дзэнта.

— Внимание! Шагом марш! — скомандовал Сампэй, отряд отправился в путь. Гин-тян шел впереди и дул в трубу.

Стоял апрель. На горах цвели персики. Было семь часов утра.

Ру-ру-ру! Ру-ру-ру! — пела труба.

Какой-то солдат верхом на лошади спустился в долину реки. И мальчики отважно двинулись теперь ему навстречу. Отряд, числом в пять воинов, вооружен бамбуковыми палками: мальчишки несут их на плечах, будто ружья, или заткнули за пояс, как мечи.

Они прошли вдоль речки, поднялись на дамбу Огава и оглядели окрестности. На лугу, лениво пережевывая жвачку, лежало несколько коров. Вдали, склонив голову к траве, стояла лошадь. Это была большая гнедая лошадь. Но где же солдат?

— Бегом! Искать! — скомандовал Сампэй.

Никто ничего не понял, но все помчались вниз, на луг, к лошади. Солдата нигде не было видно. Осмотревшись, Сампэй крикнул:

— Разойдись! Искать врассыпную!

И все разбежались в разные стороны. Кто скакал по траве, размахивая в воздухе палкой, кто шел, раздвигая траву руками, а кто кричал, приложив руки ко рту:

— Эй, солдат!

Но солдат не появлялся.

Тогда все собрались у оседланной лошади и стали думать, как быть.

— Странно! Где же он? Может, это вовсе и не солдат был? — усомнился один из мальчиков.

— А седло! Взгляните! Это же армейское седло! — возразил Сампэй.

Тогда Гин-тян сказал:

— А может, разбойник какой-нибудь. Украл солдатскую лошадь, прискакал сюда, переплыл реку и скрылся на той стороне.

Камэкити побледнел и с беспокойством огляделся вокруг.

— Еще чего! — скривился Горо, высказав тем самым полное презрение к мнению Гин-тяна.

— Давайте протрубим в трубу. Солдат обязательно отзовется. Как-никак солдат! — предложил Цурудзиро.

Гин-тян поднял трубу, все окружили его.

Ру-ру-ру! — запела труба, а мальчики стали вертеть головами, стараясь увидеть, не появится ли откуда-нибудь солдат, но скоро все устали.

И тут Гин-тян воскликнул:

— Ага! — и, пригнувшись, пошел в дальний угол луга, заросший высокой густой травой.

Из травы торчал солдатский сапог. Блестела на солнце шпора. Гин-тян, крадучись, приблизился к сапогу и, вытянув шею, заглянул в траву. Остальные тоже притаились, уставившись в ту сторону, откуда торчал сапог.

— Там лежит дед и стонет. Странный какой-то! — доложил Гин-тян, вернувшись к ребятам.

Вот как! На лугу в траве лежит странный дед и стонет! Мальчики сразу загалдели.

— Какой-нибудь бродяга! — с презрением сказал один из них.

Но Гин-тян, видевший старика, сообщил, что у него седая борода, как у старого доктора, и рукой в белой перчатке он сжимает плеть.

— Так… Значит, и вправду верхом приехал. И упал с лошади, — сказал кто-то.

— Ну да! Его лошадь лягнула.

— Ага! Его лошадь лягнула в живот. Говорят, если лошадь лягнет в живот, умереть можно.

— Конечно, можно. Старик ведь как-никак…

Разговор зашел в тупик. Никто не решался сбегать к старику, посмотреть, что с ним. Все уставились на Сампэя. Он — командир. Тогда Сампэй пошел.

Однако, приблизившись к зарослям травы, где лежал неизвестный человек, он пригнулся и стал двигаться с осторожностью. Остальные мальчики тоже пригнулись и гуськом пошли за ним.

— Дедушка! — раздался вдруг тихий оклик.

Это позвал не Сампэй, а озорной мальчишка, идущий следом. Лежавший навзничь на траве и тяжело дышавший старик приподнялся.

— О! Сколько вас!

Изумленные мальчишки пригнулись еще ниже и стали пятиться назад. Сампэю ничего не оставалось делать, как встать во весь рост.

— Дедушка! Что с вами? — спросил он.

— Ничего особенного! Стал слезать с лошади да подвернул ногу, — сказал старик, болезненно сморщившись. — Не сбегает ли кто-нибудь за уксусной примочкой?

Мальчики переглянулись и снова уставились на Сампэя.

— Пожалуй, я сбегаю, — согласился Сампэй.

— Прошу тебя, мальчик!

И Сампэй помчался домой. Он так торопился, что остальные еле поспевали за ним.

— Мама! Беда! — закричал Сампэй, влетая в прихожую. — На лугу лежит человек. Он вывихнул ногу. Просит принести уксусную примочку. Скорее! Он стонет и вот-вот умрет!

Мама подумала, что для такого случая подойдет и ихтиоловая мазь.

И Сампэй, поднимая пыль, помчался обратно на луг, за ним неслись все воины.

— Дедушка! Я принес.

— Хо-хо! Ихтиоловая мазь. И бумага, и бинт…

Дед снял сапог, намазал лодыжку черной ихтиоловой мазью, забинтовал ногу и закрыл глаза.

— Ну вот и полегчало. Спасибо тебе, — улыбнулся он.

Увидев улыбку на лице старика, Сампэй сказал вдруг:

— Как на лошади покататься хочется!

— На лошади? Хо-хо-хо! — рассмеялся старик.

Он очень любил лошадей. И ему нравились люди, которые любили ездить на лошадях. Такой уж у него был характер. Поэтому старику сразу же приглянулся мальчик, которому захотелось поскакать верхом на лошади.

— Это можно, — сказал он. — Но для начала просто поводи коня за узду.

Сампэй подошел к лошади, взял ее под уздцы и, радостно улыбаясь, стал ходить с ней по лугу. Мальчишки шли следом и, забегая вперед, просили:

— А теперь дай мне подержать! Дай мне!

Сампэй и его друзья водили коня по лугу, а старик, прищурившись, наблюдал за ними, лежа в траве. Один только вид лошади с детьми, казалось, унял боль в ушибленной ноге… Тут Сампэй подвел к нему коня и сказал:

— Дедушка, ваша лошадь очень смирная.

— Хо-хо-хо! — добродушно рассмеялся старик.

— Можно я покатаюсь на ней?

Старик опять засмеялся. Ему самому захотелось покатать этого мальчика на коне. Он попросил подвести коня поближе и, ухватившись за поводья, поднялся с земли. Затем закинул поводья на гриву коня, хотел было всунуть незабинтованную ногу в стремя, но застонал.

— Мда… Нога болит, — сказал он.

— Дедушка! Мы подсадим вас. Эй! Все сюда! — позвал Сампэй.

Мальчишки ухватились за ногу старика, стали подталкивать его, и наконец старик оказался в седле. Наклонившись к мальчикам, он сказал:

— Ну, садитесь! Прокачу.

Мальчишки переглянулись, но расступились, признав право Сампэя первым покататься на лошади.

— Хватайся за руку! — пригласил дед.

Сампэй ухватился за протянутую руку, друзья подсадили его, и он забрался на седло впереди старика.

И тогда Сампэй улыбнулся, а все невольно закричали:

— Бандзай! — и подняли руки кверху.

Размахивая палками, мальчишки носились вокруг лошади, на которой ехали старик и Сампэй. Они забегали вперед или отставали, перебрасываясь на ходу словами. А старик не спеша объехал луг и сказал:

— Ну, держись покрепче за седло! Сейчас прибавим ходу.

Прищелкнув языком, он дернул удила, и конь пошел легкой рысью.

— Как на бегах! — радостно зашумели мальчишки.

А конь, сделав круг по лугу, где лежали коровы, поскакал по мелководью реки, рассыпая водяные брызги. И в это время с дамбы послышался голос Дзэнты, старшего брата Сампэя:

— Эй, Сампэй-тян! Иди домой. Папа не разрешает кататься на лошади.

— Ну вот! — огорченно сказал Сампэй. Так радостно было мчаться на лошади.

Недовольный, он вернулся домой.

— Папа! А почему нельзя кататься на лошади?

Отец нахмурился, а мама, словно уточняя, спросила:

— А кто тебя катал, ты знаешь?

— Дедушка с большой бородой в солдатской одежде.

— Гм…

— А что?

— Да ничего! Только на лошади ездить опасно. Если тот человек захочет снова покатать тебя, ты не садись.

— Ладно. А что, он плохой? Ты его знаешь, мама?

— Нет.

Непонятно как-то! Никогда еще ни мать, ни отец не говорили с Сампэем так строго. Он медленно вышел за ворота — старик ехал по дороге, ведущей в город.

Сампэй проводил взглядом старика, который ехал на лошади по горной дороге вдоль реки.

Странный какой-то дед! Сампэй хотел окликнуть его, но вспомнил, что мать не велела ему приближаться к старику. И Сампэй стоял на дороге до тех пор, пока всадник не скрылся за перевалом.

Вернувшись домой, Сампэй услышал, как Дзэнта говорил матери:

— Мама! А тот дед, что приезжал на лошади, вернул ихтиоловую мазь, просил поблагодарить тебя и сказал, что в следующее воскресенье привезет Сампэю подарок.

— Ну да! Ему же ничего не известно…

Эти слова не могли ускользнуть от внимания Сампэя.

— Мама! А что дедушке неизвестно? — спросил он.

— Да я говорю: неизвестный нам дедушка, зачем брать от него подарки?

Странные вещи происходят на свете! Сампэй вышел в сад, сел под хурму и стал думать.

— Что за человек, этот дед? Добрый или злой? — бормотал он себе под нос, склонив голову.

Тут пришел Дзэнта.

— Дзэнта! А кто этот дедушка?

— Да какой-то чужой дед.

— А я вот все думаю…

И Сампэй вспомнил, как дня два или три назад он писал сочинение в школе. «У нас нет ни дедушки, ни бабушки. Было бы хорошо, если бы они были», — написал он тогда. Однако теперь он не стал говорить об этом Дзэнте.

— Что же ты думаешь?.. — спросил Дзэнта.

— От этого дедушки пахнет настоящим дедушкой. Хороший запах у дедушки!

На самом деле он хотел сказать, что ему показалось, будто это их родной дедушка, но он не смог вымолвить этих слов.

— Дурак! — бросил Дзэнта и помчался к матери. — Мам! А Сампэй…

Сампэй покраснел от гнева и стыда. Догнав брата, он вцепился ему в плечо. Зачем он только сказал! Дзэнту надо отлупить, пока он не проболтался маме. Началась драка.

— Опять деретесь! — одернула их мама.

— А что он! — сказал Дзэнта.

— А он что! — сказал Сампэй.

— Довольно! — остановила их мама.

Они разошлись. Сампэй заметил усмешку на сомкнутых губах брата и первым крикнул:

— Эй, ты!

— Чего? — отозвался Дзэнта и, не выдержав, выдохнул: — Что, испугался?

И когда Сампэй ринулся на него снова, он отступил:

— Ну, не скажу! Не скажу! Не лезь.

И, сдержав смех, улизнул из комнаты. Однако, когда Сампэй ушел, потихоньку пробрался к матери и сообщил:

— Мама! А Сампэй сказал, что тот человек на лошади пахнет дедушкой, очень приятно пахнет.

— Неужели? — удивилась мама и, вопреки ожиданиям Дзэнты, не засмеялась, а взглянула на него серьезно и печально.

Вечером, когда Дзэнта и Сампэй уснули, Хисако спросила у мужа:

— Что же делать?

— О чем ты? — не понял тот.

— Да о дедушке Оно.

— А ничего не нужно делать.

— Но странно же! Да и Сампэя жалко. Сегодня, например, он сказал, что дедушка очень хорошо пахнет. Наверно, когда он ехал с ним на лошади, почувствовал что-то родное.

Итиро молчал с мрачным видом.

Здесь автор должен сообщить читателю, что старик на лошади был не кем иным, как отцом матери Дзэнты и Сампэя, то есть их дедушкой. Более десяти лет назад он отрекся от своей дочери из-за того, что она вышла замуж за Аояма Итиро, отца Сампэя и Дзэнты. В то время Аояма служил на фабрике у их деда. Там же работал некто Рокаи Тэйдзо. Когда он понял, что Аояма Итиро собирается жениться на дочери старика, он наговорил на Аояму, сказал, что тот «красный». Старик вспылил и отрекся от дочери. С тех пор и поселилось это горе в семье Аоямы Итиро. Они жили в Осаке, в Токио, затем вернулись на родину, купили несколько коров и занялись продажей молока. Прошло много лет. У старика не было детей, кроме дочери, и теперь, когда ему перевалило за семьдесят, он тосковал по ней. Но виду не показывал — очень гордился своим твердым характером, ведь когда-то, в молодые годы, он был кавалерийским поручиком. Не нашлось рядом никого, кто помог бы наладить отношения деда с семьей дочери. Опасались его вспыльчивого характера. Попробуй-ка заикнись — старик на глазах у всех разобьет вдребезги пепельницу.

А дочь его, напротив, была очень мягкой по характеру. И поэтому она говорила теперь мужу:

— Знаешь, Сампэй только недавно перестал спрашивать, почему у нас нет ни дедушки, ни бабушки. А то все приставал с расспросами.

Слушая жену, Итиро мрачнел и хмурился.

— Что же поделаешь! Это не по моей вине случилось, — заметил он.

— Понимаю. Я просто так говорю, — сказала Хисако.

— Ну вот что: или перестанем говорить попусту, или расскажем все детям, — решил Итиро.

Хисако задумалась.

— Еще и дедушка стал приезжать на лошади! Если так дальше пойдет, Сампэй непременно узнает, кто он.

— Ну и прекрасно! Пусть узнает.

— Но это может плохо кончиться. А если Сампэй станет навещать деда? Рокаи еще что-нибудь сочинит. Он же отменный лгун. А дедушка скор на расправу. Сразу же порвет с нами. Как подумаю об этом, содрогаюсь. И вдруг Рокаи станет ходить к нам? Я даже голос его слышать не могу!

— Ты что! Разве мы пустим к себе Рокаи? — тихо, но твердо остановил жену Аояма Итиро.

Хисако улыбнулась:

— Позволь мне еще одно словечко сказать. Кажется мне, что мы должны все же сразиться с Рокаи. Интересно, на чьей стороне будет победа?

Аояма Итиро тихонько усмехнулся.

Однажды в воскресенье Сампэй читал журнал, когда его привлекли посторонние звуки на улице. Сначала со стороны дороги послышался стук копыт, потом мальчишки дружно прокричали: «Бандзай!» Наверно, приехал старик на лошади и привез подарки. А Сампэй не может пойти на луг. Он может только мечтать, сидя на стуле. «Наверно, дед привез нож с блестящим лезвием… Хотелось бы ружье, но ничего, и нож сойдет. А вдруг он привел маленькую лошадку? На ней небольшое седло, и даже дети могут ездить на такой лошадке!»

В это время послышался голос Гин-тяна:

— Сампэй-тян! Выходи играть!

Сампэй вышел. Оказывается, на луг и вправду прискакал давешний старик и привез сверток с подарками, он ищет мальчика, которого катал вчера на лошади.

Ничего не поделаешь, надо идти к маме отпрашиваться.

— На лошади тебе ездить нельзя. Папа не разрешает, — сказала мама.

— А подарок? — спрашивает Сампэй.

— Пусть возьмет Гин-тян или Горо-тян.

— Я не пойду, — удрученно говорит Сампэй другу. — На лошади кататься опасно. А подарок возьми себе. До свидания!

Он решительно возвращается к столу, однако за столом ему не сидится.

Сампэй всовывает ноги в сандалии, выбегает за ворота и поднимается на холм. Оттуда оглядывает луг. Ага! Все собрались вокруг лошади. Старик сидит на лошади, широко расставив ноги. Держит поводья рукой в белой перчатке. А на лошадь ребята подсаживают… Кого же это подсаживают? Ага! Горо! Горо усаживается впереди старика на седло, и они скачут. Мальчишки несутся с громкими криками следом, забегают вперед, вертятся вокруг лошади, размахивая палками…

Сампэю грустно. Он не спеша направляется в их сторону. И хотя он идет медленно, очень скоро оказывается у спуска с холма. Сходит вниз. Вот и дорога. Переходит дорогу. На лугу лежат коровы. Он садится на траву рядом с ними и смотрит на ребят. Вот ведь как нескладно получилось! Оказался совсем один, без товарищей. Сампэй срывает траву у себя под носом и протягивает корове.

И тут ему приходит в голову славная мысль! «А что, если проехаться верхом на корове? Залезу на корову и поеду потихоньку по лугу. Вот здорово придумал! И ребят всех на коров посажу. И будем по лугу кататься. А взрослые, которые будут идти по дороге, и капитаны барж, плывущих вниз по реке, — все будут громко приветствовать нас. А может, и с лошадью наперегонки станем бегать».

В это время мимо него мчался Гин-тян.

— Гин-тян! Что я придумал! Подойди на минуточку.

— Ну, что?

— Не хочешь на корове покататься?

— Еще чего!

Тогда Сампэй решил кататься один. Он похлопал по шее лежащую рядом корову и сказал:

— Подумаешь, лошадь! Что такое лошадь! Только бегать и умеет. А рога у нее есть? А молоко? Вот то-то и оно!

Корова поморгала круглыми глазами, продолжая жевать свою жвачку. В это время Сампэй увидел, что старик и Горо приближаются к нему на лошади в сопровождении оравы мальчишек. Сампэй встал и крикнул им:

— А я на корове верхом поеду!

И схватил корову за рог. Корова досадливо мотнула головой. Тогда Сампэй, чтобы утихомирить ее, схватил рог покрепче, но корова еще сильнее тряхнула головой.

Итак, Сампэй решил покататься на корове, схватил за рог лежащую на лугу корову. Корове это не понравилось, и она тряхнула головой. Тут к Сампэю приблизился старик на лошади. Следом бежали ребята, выкрикивая: «Вассёй! Вассёй!» Раз так, Сампэю непременно нужно было забраться на корову. К тому же он был сыном молочника Аоямы! И эти шесть коров, пасшихся на лугу, принадлежали им.

— Эй, Санда! Не брыкайся! — крикнул он.

Корову звали Санда. Приструнив ее, Сампэй встал перед ее мордой и ухватился за оба рога. Корова, сообразив, что одним мотанием головой от Сампэя не отделаться, поднялась на ноги, выгнув спину.

— Эй, ты! — крикнул Сампэй, но это не помогло, коровьи рога выскользнули из его рук. Корова отряхнулась и раза два-три повела головой. Очень ей не нравилось все это!

— Эй, мальчик! Берегись! — крикнул дед с лошади. Он приближался, улыбаясь. — Смотри, как бы корова не посадила тебя на рога! Сейчас вернусь и покатаю тебя на лошади. Уже твоя очередь.

Однако, когда дед ускакал, Сампэй сказал сам себе:

— А здорово я придумал!

Отец с матерью запретили ему кататься на лошади. Выходит, он должен играть один. А раз так, то он будет ездить верхом на корове. Теперь он выбрал спокойную черно-белую корову по кличке Сирояма. Взял веревку и привязал ее концы к обоим рогам. Вот и вожжи.

— Эй! Вставай! — храбро потянул он за веревку.

Корова, не обращая внимания на мальчика, медленно жевала жвачку с закрытым ртом.

— Тебе говорят, вставай! — толкнул он огромную, как холм, спину коровы.

Корова лениво взмахнула хвостом, отгоняя муху.

— Ах, так! — Сампэй оглянулся и заметил на траве тонкую бамбуковую палку. — Вот тебе!

Он хлестнул по заду коровы палкой. Та повернула к нему голову, взглянула на него большими печальными глазами и взмахнула хвостом.

— Ну и хитрая же ты! Но ничего, ничего! Я все равно на тебя залезу.

Сампэй взял в руки «вожжи», привязанные к рогам, и уселся на корову верхом, поближе к шее. Ему было страшно сесть как следует, поэтому одну ногу из осторожности он держал пока на земле.

— Эй! А я на корове сижу! На корове сижу! — заорал он во все горло.

Корова не шелохнулась. Тогда он уселся на ее шею поплотнее, подняв с земли обе ноги.

Не успел он и глазом моргнуть, как корова вскочила на ноги. Сампэй невольно ухватился обеими руками за ее рога и несколько минут еще держался за них, но корова свирепо тряхнула головой и, выгнув спину, брыкнула задними ногами. Затем подпрыгнула, и Сампэй свалился с нее и откатился, будто мячик, в сторону. А корова, не обращая на него внимания, продолжала носиться по лугу. Остальные коровы, изумившись, тоже вскочили и стали беспорядочно скакать по траве, потрясая рогами, будто хотели забодать мальчика.

— Что же это! — воскликнул старик с тревогой — он наблюдал за Сампэем издалека.

Старик только что ссадил с коня Горо и собирался теперь покатать Сампэя. Он видел, как мальчик повис на рогах коровы и как корова сбросила его наземь. Ему показалось, что корова поддала рогами Сампэя и отбросила его на землю.

— Вот беда! — невольно воскликнул старик и погнал коня к Сампэю.

До мальчика было метров двести. Когда он приблизился к коровам, они уже стояли, тупо обмахиваясь хвостами, словно и сами не понимали, отчего это они так распрыгались. Сампэй лежал боком на земле.

— Мальчик! — Старик подбежал к Сампэю, заглянул ему в лицо.

Глаза у Сампэя закатились. Он был без чувств.

Старик поднял его и положил на спину, приговаривая при этом шепотом:

— Ничего! Ничего! Все обойдется! — не то успокаивая самого себя, не то Сампэя.

Потом он расстегнул пуговки на его куртке, ощупал грудь, живот и спину — он думал, что корова боднула мальчика рогами, — однако никакой раны не обнаружил.

— Вот и хорошо! Вот и славно! — продолжал он бормотать, уже успокоившись.

Тут подбежали мальчики, окружили их.

— Кто-нибудь сообщил его родителям? — спросил старик.

— Гин-тян побежал, — ответили ему.

Старик подошел к лошади, распустил постромки, вытащил из-под седла потник, расстелил его на земле и осторожно положил на него Сампэя. Затем приказал мальчикам:

— Сбегайте на речку и принесите воды в ладонях.

Четверо ребят бросились к реке, зачерпнули воду и, стараясь не расплескать ее, вернулись обратно. Затем они зашли со стороны головы Сампэя и взглянули на старика, роняя капли воды на траву.

— Наберите воды в рот и брызгайте в лицо. Да не очень сильно! — велел старик.

Сначала брызнул Горо, потом Камэкити. Старик заглянул в лицо Сампэя и окликнул его тихо, но внятно:

— Мальчик! Очнись!

Цурудзиро еще раз брызнул водой, и Сампэй открыл глаза.

Старик обвел всех радостным взглядом. И в это время увидел, что с дамбы спустилась какая-то женщина, бежит мелкой трусцой к ним.

Это была мать Сампэя.

— Что случилось? — взволнованно спросила она.

— Ничего! Ничего! Уже все в порядке. Забрался из шалости на корову и свалился.

Однако эти слова старика не дошли до сознания матери. Она подумала, что мальчика забодала корова. Бросившись к Сампэю, она схватила его за плечи и, заглядывая в лицо, крикнула:

— Сампэй-тян! Что с тобой?

Этот истеричный крик не понравился старику.

— Потише, пожалуйста, он только что пришел в себя.

Мать обернулась, услышав голос старика.

— Как?! Это вы, отец?! — невольно вырвалось у нее.

— Хисако! — удивился старик.

Да, это был Оно Дзинсити, отец матери Сампэя. И встретились они после долгой разлуки.

Хисако молча склонила голову перед стариком, а тот смотрел на нее, беззвучно шевеля губами.

Итак, отец и дочь встретились после долгой разлуки.

— Ах, отец! — сказала дочь и снова склонилась в поклоне, касаясь руками травы. — Как вы поживаете? — начала было она.

Вспыльчивый старик резко оборвал ее:

— Глупая! Нужно ли сейчас говорить об этом. Займись лучше сыном.

Хисако повернулась к Сампэю, а он уже встал и положил свою руку на ее плечо.

— Тебе лучше?

Сампэй кивнул.

— Сможешь дойти до дома?

— Угу.

— Сам дойдешь?

— Да.

Хисако осмотрела одежду Сампэя, достала платок из кармана и вытерла его мокрое лицо.

— Не следует ему идти. На спине донесешь, — сказал старик.

Мать хотела было посадить сына на спину, но Сампэй отказался и зашагал сам довольно бодро.

— А вы? — начала было Хисако, но тут же умолкла, не зная, следует ли приглашать в дом отца, который не признал ее мужа.

— Я приду. Потом приду, — сказал старик, заметив ее колебания.

Хисако в сильном волнении опустила голову и пошла, обняв сына за плечи. Мальчики гурьбой двинулись за Сампэем, а старик все стоял, провожая их взглядом. Потом, словно спохватившись, поднял с травы потник, положил его под седло и повел коня к реке. Может, забыл там что-то? Но, спустившись к реке, он сел на берегу, рядом с конем, и долго смотрел на воду. Нет, он не думал о том, пойти ли ему в дом Аоямы. На него нахлынули воспоминания о долгих годах, которые прошли с тех пор, как он отверг навечно свою дочь за то, что она вышла замуж за неугодного ему человека. За это время у него уже вырос внук. Старик долго не мог заставить себя встать — так взволновала его эта встреча.

Наконец он подтянул к себе коня, тяжело взгромоздился в седло, ударил коня хлыстом и быстро поскакал по лугу. Ему нужно было успокоиться. Он еще раз хлестнул коня по крупу, и тот пошел аллюром. Луг был ровным, но кое-где попадались все же впадины и круглые холмики. Конь ловко перепрыгивал их. Прошло, вероятно, с полчаса. Старик убавил бег коня и направился к дамбе. Поднявшись на дамбу, он сразу же направился к городу. Скакал он быстро и скоро скрылся из виду.

Почему же старик не заехал в дом своей дочери? Он просто не любил драматических сцен. Ни капли гнева на Аояму не осталось в его душе. Но невыносимо было бы слушать, как они станут говорить: «С тех пор как мы расстались…» — и т. д. Кроме того, приятно утихомирить свое волнение быстрой ездой на лошади. Давно он не скакал с таким упоением. Скачи, конь, скачи!

По дамбе Огава едет машина. В ней сидит сухонькая старушка. Она внимательно вглядывается в окрестности.

— Скажите, уже Макииси?

— Да, это Макииси, — отвечает шофер.

— Ах, ах! Я здесь впервые, — растерянно говорит старушка.

— Вам куда? В какую часть Макииси? — Шофер остановил машину.

Старушка засуетилась, схватила большие узлы с фруктами, опасаясь, как бы они не упали с сиденья, когда шофер тронет с места.

— Вы знаете, где находится дом? — спросил шофер, заметив беспомощность старушки.

— Дед сказал: коровник у подножия горы…

— Коровник?

— Ну да! Коровник Аоямы. Молоком, говорят, торгуют. К дочке я еду, более десяти лет не виделись…

— Вот как!

— Оказывается, уже двое внуков. Оба — мальчики.

— Так, так.

— Старшего Дзэнтой зовут, а младшего Сампэем.

— Так, так.

Шоферу ничего не оставалось, как спросить дорогу у прохожих, но поблизости никого не оказалось.

— Ну, ладно. Проедем еще немного вперед. У кого-нибудь узнаем, как добраться до вашего дома, — сказал шофер и не спеша повел машину по дороге.

Старушка же полусидела, не выпуская из рук узлы и напряженно всматривалась в окрестности — не пропустить бы маленький коровник у подножия горы. Дорога уперлась в небольшой перевал, и шофер сказал:

— Бабушка! Уже конец Макииси. За этим перевалом будет Нотани.

— Ах так! Ну тогда…

И старушка приготовилась выходить. Шофер открыл дверцу.

— Спросите у кого-нибудь: «Маленький коровник у подножия горы» — все равно что воробьиная гостиница из сказки о воробье. Ха-ха-ха!

Шофер уехал, а старушка осталась одна в бамбуковой рощице у перевала. Выходя из машины, она думала, что сразу найдет дом своей дочери, но не тут-то было. Никакого дома поблизости не оказалось. И к тому же вещи, сложенные у дороги, нести ей было не под силу. Как-никак два узла, да еще клетка с птицей. А в ней испуганно метались три ткачика. Но тут, к счастью, подошли дети — трое мальчиков спускались с перевала, неся бамбуковые ветки с листьями. Увидев их, старушка очень обрадовалась.

— Мальчики! Мальчики! — окликнула она их, улыбаясь.

Деревенские ребята подошли поближе, подозрительно поглядывая на старушку.

— Вы не знаете Аояму Сампэя?

Мальчишки переглянулись.

— Может, вам знаком мальчик по имени Аояма Дзэнта?

Ребята промолчали.

— Ну так как же?

Мальчики снова переглянулись, и наконец самый большой из них сказал:

— Знаем.

— Вот и хорошо!

Старушка Оно, бабушка Дзэнты и Сампэя, по приказанию деда приехала повидаться с дочерью и зятем, которых не видела более десяти лет, и с внучатами, которых вообще не знала. И вот, поспешив выйти из машины, оказалась с вещами на обочине дороги. Хорошо хоть деревенские мальчики знали Дзэнту и Сампэя!

Старушка обрадовалась, сразу же сунула руку в узел, вытащила коробку карамели и вручила мальчишкам по три карамельки.

— А где же их дом? — спросила она.

— Да вон там, — живо откликнулись дети — карамельки мгновенно развязали им языки.

— Значит, я дойду?

— Ага! Пройдете через перевал, там луг будет у реки и налево их дом.

— Ну да! Коровник у подножия горы.

— Вот, вот!

Старушка все поняла и хотела было идти, но мальчикам в диковинку показались красные птицы в клетке. Они присели на корточки у клетки и стали разглядывать их.

— Что это за птицы?

— Это ткачики. Славные птички, не правда ли? Я привезла их своим внукам, — объяснила старушка. — Я — бабушка Дзэнты и Сампэя.

И старушка сообщила ребятам, что ни разу не видела своих внуков. Потому не видела, что дед не велел. Очень уж привередливый старик! Сама-то она рада, что у нее есть внуки.

И наконец старушка развязала узел и принялась показывать подарки, которые она привезла Дзэнте и Сампэю.

— Вот, глядите! Это — голубиные яйца. Пять штук. — И старушка вынула маленькие яйца, обложенные ватой. — Ведь они держат кур, не правда ли? Эти яйца можно подложить под наседку вместо куриных, и вылупятся славные голубята, — сказала она.

Оказалось, у нее дома десять голубей.

— А это — леска для ловли ельцов. Я слышала, речка здесь мелкая. Значит, ельцы водятся. Вот и попросила одного человека купить леску.

Старушка незаметно для себя стала обращаться к мальчикам попросту, как к своим внукам. И ребята вскоре перестали стесняться ее, сами стали совать руки в узел.

— Бабушка! А это что? — спросил один из них, вытаскивая из узла бумажную коробочку.

— А это — свисток. Такой же, как у проводника вагона, на поезде.

— Как посвистеть хочется! — сказал кто-то.

Старушку с ее узлами уже окружало человек десять ребятишек. Они галдели и ссорились, отталкивая друг друга, чтобы взглянуть, что там еще у нее есть. Тогда трое первых-знакомцев старушки растолкали товарищей и сказали любезно:

— Бабушка! Завяжите свои узелки. Мы поможем вам донести их. — И, обращаясь ко всем, крикнули: — Эй! Берите вещи! Это бабушка Сампэя и Дзэнты из Нотани.

Мальчики схватили старушкину поклажу и шумной гурьбой отправились на перевал.

Старушка, а ее звали Тисато, в сопровождении толпы ребят поднялась на перевал, и перед ее взором предстала деревня, окруженная горами. Это была настоящая горная деревня, издалека даже слышался шум горной речки, навевающий прохладу и свежесть.

— Бабушка! Вот мы и пришли. Видите, вон их дом.

У холма, где отцветал персиковый сад, среди деревьев, стоял дом под низкой соломенной крышей, рядом с ним был хлев, в котором можно было бы поместить несколько коров.

«Ишь чего выдумал, старый врун! Коровник!» — подумала про себя старушка. Теперь, когда она увидела дом, ей захотелось избавиться от мальчиков — не появляться же после долгой разлуки с дочерью в окружении шумной ватаги детей. У поворота дороги она взяла у одного из мальчишек свой узел, достала горсть карамели, леску для ловли ельцов и раздала все детям.

— Теперь я дойду одна. До свидания! До свидания! — несколько раз поклонилась она своим спутникам.

Мальчишки рассмеялись и убежали.

— Потешная бабка! — сказал кто-то.

А потешная бабка бодро зашагала с двумя узлами и птичьей клеткой в руках к дому. У ворот дома под большой грушей она положила свою ношу и выпрямилась. Груша была в полном цвету, густая тень от ее ветвей легла на землю, кое-где белело несколько осыпавшихся лепестков. И старушке показалось, что она вернулась в свою родную деревню.

«Ишь ты, какой дом построили и славно, должно быть, живут! — подумала она. — Вот в эти ворота входит Хисако, под этим деревом стоит…»

Старушка оглянулась. Теперь, когда дочь была рядом и достаточно было открыть дверь и увидеть ее, ей захотелось спрятаться. Стало жаль, что встреча произойдет так обыденно. А что, если подшутить слегка? И старушка пошла не к прихожей, а в сад. Толкнула тихонько калитку, заглянула в столовую — никого. Сад весь был залит солнцем, откуда-то издалека доносился шум горной речки.

— Ха-ха! — рассмеялась старушка. Ни одна душа в доме не знала, что она нагрянет.

И тут вдруг раздалось: «Мяу!» — и послышалось хлопанье крыльев. Ах! Ее птицы! Старушка мелкой трусцой побежала к воротам. Ну, конечно! Кошка заглядывает в клетку с птицами.

— Брысь! — зашумела старушка, еще издали размахивая руками.

С трудом прогнав кошку, она вдруг подумала: «А что, если повесить клетку с птицами на ветку груши? Увидят Дзэнта и Сампэй, вот удивятся-то, вот обрадуются!» Однако до ветки старушка не дотянулась. Привязала клетку веревкой к стволу. И тут дверь прихожей отворилась и вышел Сампэй. Что это? Какая-то странная старушка копошится у груши! Сампэй изумленно остановился. А старушка, улыбаясь, уверенно окликнула его:

— Ты — Сампэй?

— Да, — ответил он.

— Вот как! Вот как! Какой большой! Сколько тебе?

— Десять.

— Гляди-ка, какой крепыш! Ну-ка, схвати меня за плечо. Покажи свою силу!

«Чудная какая-то бабка!» — подумал Сампэй, пятясь от нее.

— Боишься меня? Не мудрено! Не мудрено! Ты же про меня ничего не слыхал. А я твоя родная бабушка, — сказала старушка Оно.

Но Сампэй не поверил.

— Ну да! — сказал он.

— Разве можно так разговаривать с бабушкой? — огорчилась старушка.

Сампэй ей понравился и не хотелось, чтобы он так говорил.

— Я и вправду твоя бабушка.

— Вот еще! Нет у меня никакой бабушки!

— А откуда тебе знать?

— А вот и знаю!

— А мама твоя дома?

— Мамы нет.

— А папа дома?

— И папы нет.

— Может быть, Дзэнта дома?

— И Дзэнты тоже нет.

А бабушке и так хорошо. Она рада тому, что видит своего внука и разговаривает с ним. И старушка, улыбаясь, продолжала смотреть на Сампэя. Однако Сампэю это не понравилось.

— Пойду позову маму! — сказал он и, выскочив за ворота, побежал в поле.

Мама и Дзэнта рвали полынь на меже. Мама обещала вечером испечь лепешки из полыни. Тут прибежал запыхавшийся Сампэй.

— Мама! Пришла какая-то старушка. Очень чудная!

— Да? — Мать сразу же догадалась, кто это мог быть.

А Сампэй продолжал:

— Совсем как Ямамба![45] Говорит: «Я — твоя бабушка!»

Ну, я сразу же сюда побежал. Она клетку с птицами на грушу привязала. А в клетке — красные птицы!

— Да ну? — удивился Дзэнта.

— Может, это волшебница какая-нибудь? — сказал Сампэй.

— Очень может быть! — сказала мама, распрямляясь.

Дети радостно суетились, а у нее на сердце было тяжело.

Она чувствовала, что это не кто иной, как ее мать. На днях на лугу она встретила своего отца, а теперь вот мать пришла.

Когда-то родители отказались от нее. И это было нелегко пережить. Сама-то она встретит мать с радостью, однако как отнесется к этому визиту ее муж? Когда-то родители сказали, что навеки отрекутся от нее, если она выйдет замуж за Аояму Итиро. Конечно, это было давно, и все же Аояма может не пойти на примирение… За эти долгие годы старики ни разу не вспомнили о своей дочери. С этими мыслями Хисако подошла к воротам дома.

— А старушки-то нет! — изумился Сампэй.

И вправду, под грушей никого не было, лишь лежали осыпавшиеся лепестки цветов.

— Вот чудеса! — воскликнул Сампэй.

На груше висела клетка с красными птицами, а под ней на шнурках качались разные вещи: сверкающая труба, свисток, карамель, шоколад.

— Бандзай! — завопили мальчики.

Предположения Хисако оправдались. С тяжелым сердцем она оглядела сад и вошла в дом. В прихожей стояли гэта, однако старушки в гостиной не оказалось.

Хисако удивилась и громко сказала:

— Может, стесняется? — Она хотела, чтобы старушка ее услышала.

И тогда в столовой раздался смех.

Раздвинув фусума, Хисако в изумлении остановилась — у хибати сидела ее мать и пила чай. Как же она изменилась! Совершенно седая, она сидела у хибати, словно маленькая статуэтка. Когда они расстались, матери не было и шестидесяти, теперь ей семьдесят.

— Это ты, мама? — Хисако застыла, глядя на мать. По щекам ее покатились слезы.

— Что же ты плачешь! Радоваться надо.

С годами старушка как будто проще стала, как бабушка из детской сказки.

— Мне кажется, — сказала старушка, — будто я в воробьиной гостинице остановилась. Внуки словно воробышки. Такие славные! Там, у ворот, я повесила подарки. Заметили они?

— Конечно. Очень рады.

— Ха-ха-ха! — раскатисто рассмеялась старушка.

И Хисако стало легко, как будто и не было разлуки длиною более десяти лет. Она налила чай и достала печенье.

— Позову детей и Аояму, — сказала Хисако и вышла в прихожую. И словно окаменела — грудь ее сжалась при мысли о старой матери, которая стала теперь как малое дитя, что быстро забывает о горьких слезах.

Тут вошли Дзэнта и Сампэй с подарками в руках. Они радостно смеялись.

— Чудная старушка!

— Очень забавная! — переговаривались они.

— Бабушка в столовой. Поздоровайтесь и скажите ей спасибо, — велела Хисако и пошла за мужем.

Аояма работал в персиковом саду, на холме.

— Послушай! — сказала Хисако, поднявшись на холм. — Бабушка приехала.

— Что?

— Мать моя приехала.

— Зачем?

— А так просто.

— И что же?

— Я чай поставила, угощенье достала.

— Гм…

— Ты не придешь?

— Они же не признают меня. Отвергли. А теперь вот приехали. Как это понимать?

— Да ладно! Ты только взгляни на мать. Как дитя малое. Сердиться на нее невозможно.

Аояма бросил мотыгу, сел на межу и, обхватив голову руками, задумался.

— Спустись ненадолго. Посиди. О прошлом не вспоминай.

В это время из дома послышались звуки трубы. Это Дзэнта и Сампэй трубили на веранде в свою новую трубу.

Отправив старуху в дом Аоямы, старый Оно не мог успокоиться.

«Не заблудилась ли старая? Не бродит ли теперь одна в бамбуковой чаще?» — подумал он и рассердился.

Не вытерпев, старик вывел лошадь и поскакал на луг, который был неподалеку от дома Аоямы. Миновав перевал, он проехал по дамбе вдоль реки и оказался у луга. Сегодня там не было ни коров, ни детей. К дому подъехать он не решился, а быстро поскакал по дамбе, вверх по течению.

Стук копыт его коня гулко раздавался в горах.

Старику нужно было успокоиться. Он был зол на самого себя, на то, что не мог поехать прямо к дому зятя, хотя ему не терпелось это сделать. А может быть, его раздражало то, что ему захотелось побывать в доме, где живет Сампэй? Лошадь, чувствуя настроение хозяина, стремительно летела по дамбе, и так они проскакали, должно быть, с ри. Конь покрылся испариной, старик тоже устал. Вместе с усталостью пришло успокоение, и старик превратился в доброго деда. Решительно повернув коня, он спокойно направился к дому Сампэя. Теперь он мог войти в этот дом и с легким сердцем встретиться с Аоямой.

На лугу собралась целая толпа ребятишек.

И когда только успели набежать! Заметили старика и наперегонки мчатся на дамбу. «Дедушка!» — кричат на разные голоса. Присмотревшись, он увидел, что они все в масках: кто маску тэнгу[46] нацепил, кто маску черепахи, а кто и ямамбы. Старик не мог удержаться от смеха. Каких только тэнгу здесь не было! «Тэнгу Большой», «Тэнгу Маленький», «Тэнгу-Ворон». И к тому же это были те самые маски, которые он на днях привез в подарок Сампэю и этим мальчишкам.

— А Сампэй здесь? — просто спросил старик, наклонившись с лошади.

«Тэнгу Маленький» и «ямамба» переглянулись и сказали:

— Нет.

— Ну, а Дзэнта?

«Тэнгу-Ворон» и «Черепаха» переглянулись и сказали:

— Их обоих нет. Они дома.

— Так… Ну, а дом их где?

— А вон!

И дети пошли вперед, показывая дорогу. Конь двинулся следом за ними. Слева и справа от него шагали «тэнгу», «черепахи» и «ямамбы». И старик невольно рассмеялся. Тут один из «тэнгу» протянул ему маску «Тэнгу Большого».

— Возьмите, дедушка!

— Откуда это?

— Да она у нас лишняя оказалась.

Это была та самая маска, от которой отказался Сампэй. Старик охотно взял ее и, превратившись в «Тэнгу Большого», поехал к дому внуков.

А там все собрались у коровника, где были привязаны коровы по кличке Сирояма и Санда, и рассказывали бабушке, как Сампэй свалился с коровы. Тут в ворота въехал всадник в маске «Тэнгу Большого», в сопровождении целой оравы мальчишек.

— Ну как мы выглядим? — весело спросил «Тэнгу Большой».

По голосу и фигуре все сразу догадались, что это был старик Оно, и, увидев огромные маски на маленьких фигурках, стоящих рядом с ним, расхохотались. Так было забыто отчуждение, длившееся более десяти лет, и никто более о нем никогда не вспоминал.

КОНЕЦ ВЕСНЫ, НАЧАЛО ЛЕТА

Отец Сампэя и Дзэнты заболел воспалением легких и его положили в больницу. Мать поселилась там же, чтобы ухаживать за ним. Мальчики в доме одни, однако ни скучать, ни бояться чего-либо им некогда — в доме чрезвычайное положение. Правда, еду им готовит жена скотника, но в остальном они предоставлены самим себе.

Воскресное утро. Еще очень рано, но Сампэй уже на ногах.

— Дзэнта! — зовет он брата. — Пошли скорее на горку. Будем делать зарядку. Скоро солнце взойдет.

На часах четыре утра. Но еще вчера они договорились, что теперь станут закаляться. Да и мама, уходя в больницу, сказала:

— Меня не будет неделю, а может, и две. Извольте заботиться о своем здоровье! — И голос у нее при этом был необычно строг.

Да, теперь надо быть бодрыми и мужественными.

— Дзэнта! — зовет Сампэй.

— Слышу! — откликается Дзэнта и, отбросив одеяло, подпрыгивает на постели.

Он подпрыгивает еще раз, повыше, и они наперегонки раздвигают ставни и бегут на горку за домом. Солнце еще не встало. Мальчики направляются в персиковый сад. Там за сосной они облюбовали ровное местечко. Прибежав под сосну, они становятся по стойке «смирно!».

— Внимание! — подает команду Дзэнта. — Начинаем упражнения для ног.

Потом они делают упражнения для пояса, для рук, и, наконец, для шеи. Зарядка закончена, но Сампэй недоволен. Ему все еще мало.

— Внимание! — истошным голосом вопит он, закрыв глаза. Голова его при этом трясется, а рот разинут.

Дзэнте становится смешно, и он хохочет.

— Ты чего? — оглядывается Сампэй, не понимая, что причина смеха — он сам.

— Да так.

Сампэй, подражая брату, кричит:

— Упражнения для шеи начинай!

Сдерживая смех, Дзэнта вертит шеей: «Раз-два-раз-два…»

Они двигают ногами, руками, наклоняются и выпрямляются, а когда кончают зарядку, на востоке, за дальними горами, уже поднимается круглое, как диск на японском флаге, солнце. Оно большое и темно-красное.

— Бандзай! — орут мальчики во все горло и машут руками, приветствуя утреннее светило.

Затем они завтракают у жены скотника и идут домой. Там они растягиваются на татами, но им кажется, что в доме появилось слишком много теней и эти тени все сгущаются и сгущаются. Сампэю не лежится.

— Дзэнта! Давай поборемся.

— Не, — отказывается Дзэнта, ему не хочется.

— Тогда что ты будешь делать?

— Читать, что задали.

— Ну вот!

Сампэю ответ брата не нравится. Он считает, что надо закаляться. Ведь они назвали эту неделю «Неделей укрепления тела и духа». Поэтому он встает и молча уходит. «Пойду в горы. Там найду чем заняться, — думает он, поднимаясь по склону. — Ага! Нужно укреплять мышцы ног. Нечего идти на двух ногах. Поскачу вверх на одной ноге». И он скачет по дорожке на одной ноге.

Итак, Сампэй скачет в гору на одной ноге. Отец в больнице. Мать неотлучно при отце. Они с братом одни в доме. Нужно закаляться. Укреплять ноги. Сегодня он будет закалять свои ноги. Прыг! Прыг! Прыг! Однако здорово это у него получается! Только утомительно очень. Сначала он делает пять прыжков, не меняя ноги, потом четыре, три прыжка, и наконец, не может сделать ни одного прыжка. Он стоит на одной ноге и потихоньку оседает, и вот уже почти касается земли. Если дальше так стоять, то начнешь качаться и завалишься на бок. И тут Сампэй подумал, допустим, что он не может сделать двух шагов на одной ноге, но один-то шаг он в состоянии сделать! Ведь человек так и ходит. Шаг за шагом, ступая то одной, то другой ногой. И с криком «Э-гей!» он взбегает на вершину холма.

Вот и все дела! И притом поднимался не на двух ногах, а попеременно то на одной, то на другой.

Так, довольный сам собой, размышляет он, отдыхая на траве. Что бы еще такое придумать? Сампэй оглядывается. «Ага! Да здесь обрыв! Не особенно крутой, но от края обрыва до персикового сада с метр будет, пожалуй. Надо попробовать спрыгнуть с обрыва. «Бандзай! Тренировка в прыжках с высоты! Укрепляет не только тело, но и дух. Начну с метра, а там стану прыгать с высоты двух-трех метров, а потом и до ста или двухсот метров дойти можно».

Отец болен, и он, Сампэй, должен стать сильным человеком.

— Ну, начну, пожалуй!

Он плюнул себе на ладошки, потер одну руку о другую, храбро подошел к краю обрыва, встал там, где высота была не более метра. Подумаешь, обрыв! Он прыгнул вниз, даже не сгибая коленок. Потом мигом взобрался на скалу и подошел к тому месту, где высота достигала метра полтора.

«Раз, два, три», — скомандовал он сам себе и, согнув колени и выставив вперед кулаки, прыгнул в сад.

— Прекрасно! Прекрасно! — громко похвалил он сам себя. — Теперь попробую прыгнуть с более высокого уступа. Э-хэн! — откашлялся он важно, подергал себя за воображаемые усы, провел рукой по щекам. Это тебе не шуточки! Можно и поважничать. Гин-тян или Камэкити-кун не очень-то решились бы прыгнуть с такой горы.

— Раз, два, три! — крикнул он и приземлился довольно удачно, только немного зазевался и коснулся рукою земли. Но, в общем, честь свою не уронил.

Ну, теперь последний прыжок — два метра. Вот это страшно! Ничего не скажешь. Вот когда потребуется мужество. Сампэй отошел от края обрыва шагов на двадцать, чтобы разбежаться для прыжка. Затем выставил вперед левую ногу, крикнул:

— Внимание! Марш! — и побежал.

Однако тут он сплоховал. Не успел оттолкнуться ногой о землю. А остановиться уже не смог. И на полной скорости свалился вниз.

«Ну вот, упал!» — подумал он смущенно. Отряхивая землю с одежды, он заметил, что из безымянного пальца левой руки течет кровь. Он поднес палец к глазам, и вдруг стало горячо и больно. Он сжал его рукой, но кровь сочилась сквозь, пальцы.

Итак, Сампэй прыгал со скалы, чтобы воспитать в себе волю, стать сильным человеком. Один прыжок оказался неудачным: он поранил себе палец. Однако Сампэй не позволил себе заплакать. Он сжал палец другой рукой и, терпя боль, побежал домой. Он не сказал, что поранил палец, а крикнул:

— Дзэнта! Нет ли у тебя бинта?

— Зачем? — откликнулся он.

— Завязать палец.

— Палец?

— Ну да! Кровь идет.

Дзэнта встал из-за стола и выскочил на веранду. Увидев окровавленный палец брата, он побледнел.

— Что это? — спросил он.

Но Сампэй бодро ответил:

— Ничего особенного! Просто кровь идет, и все.

Дзэнта стал искать вату, бинт, перекись водорода, выдвигал ящики комода, стучал дверцами шкафов.

— Наверно, больно?

— Совсем немного, самую малость, — сказал Сампэй.

Однако, когда Дзэнта, намочив ватку перекисью водорода, приложил ее к ранке на пальце, Сампэй сморщился.

— Больно? — спросил Дзэнта.

Сампэй покачал головой.

— Все-таки больно, наверно.

— Говорят тебе: не больно! — рассердился Сампэй.

Дзэнта завязал палец бинтом, Сампэй лег на татами и тяжело вздохнул. Заметив это, Дзэнта снова сказал:

— Ведь больно!

Тогда Сампэй вдруг вспылил:

— Говорят же тебе: не больно! Так нет же! Ты одно твердишь: «Больно? Больно?» Так и вправду заболеть может.

И действительно! Палец и вправду заболел. А из глаз покатились слезы. И, придвинув к себе лежащую рядом подушку, Сампэй уткнулся в нее лицом и принялся плакать, прерывисто дыша. Дзэнте стало жаль брата. Теперь, когда нет папы и мамы, он должен заботиться о Сампэе. Нет ли чего-нибудь сладкого? Или фруктов? Надо принести Сампэю.

— Сампэй-тян! Хочешь сладкого сиропа? А может, молока с сахаром выпьешь? — спросил он.

Но Сампэй не отвечал брату, а твердил что-то свое, всхлипывая.

— Что? Скажи яснее. Я для тебе все сделаю, — сказал Дзэнта.

Но, наклонившись к брату, он услышал:

— Мама! Мама!

Тогда Дзэнте и самому захотелось позвать маму. Но он сдержался. Он — старший брат. Должен понимать, какое трудное сейчас положение в доме. И, достав из стенного шкафа одеяло, Дзэнта сказал:

— Приляг, Сампэй!

Больше он ничем не может помочь братцу. Однако, укрывшись с головой одеялом, они тотчас успокоились, словно оказались под боком у матери. И, переглянувшись, даже улыбнулись друг другу.

Итак, укрыв одеялом Сампэя, который плакал и звал мать, Дзэнта и сам залез под одеяло, и там они взглянули друг на друга и улыбнулись. Сампэй успокоился и, успокоившись, сказал:

— Знаешь, Дзэнта! А я прыгнул с высоты в полтора метра!

— Да ну!

— Ага. А вот прыгнуть с двух метров не удалось. Палец поранил.

Так Дзэнта узнал, почему Сампэй поранил палец.

— А ты можешь прыгнуть с такой высоты? — спросил Сампэй.

— Конечно. Это же не вверх прыгать, а вниз.

— Тогда пойдем. Посмотрим, у кого лучше получается.

— Нельзя. Опять палец повредишь.

Но делать нечего. Сампэй уже встал.

— Идем! Идем! — Он потянул Дзэнту за руку.

И они отправляются на обрыв, на горе за домом.

— Вот отсюда, — объявил Сампэй, становясь на краю скалы, с которой он прыгал в сад.

— Подумаешь, — говорит Дзэнта и легко прыгает вниз. Осмотревшись, он кричит: — Ага! Вот обо что ты порезал палец!

И, выкопав наполовину зарывшийся в землю осколок бутылки, отбрасывает его в угол сада. Тогда Сампэй тоже говорит, как Дзэнта: «Подумаешь!» — и прыгает с уступа. Ну вот, оказывается, не так уж страшна эта высокая гора, на которой он так долго тренировался. Сампэй оглядывает окрестности, пытаясь выискать что-нибудь новое для закаливания тела и духа. Ага! Вот что потребует отваги во сто, в тысячу раз больше — прыгать с обрыва с закрытыми глазами! Говорить никому не надо. Он будет тренироваться один и научится прыгать с закрытыми глазами с самой высокой скалы. Вот все удивятся! И он, Сампэй, станет знаменитым. И Сампэй говорит Дзэнте:

— Дзэнта, ты идешь вниз?

— Иду. А ты?

— Я тут останусь.

— Зачем? Опять палец порежешь.

— Не порежу. Ступай вниз.

— Что-нибудь придумал?

— Нет, — качает головой Сампэй.

Дзэнта, то и дело оглядываясь назад, спускается по склону.

Ну, вот теперь можно заняться прыжками вслепую. Сампэй становится на краю обрыва, там, где высота достигает примерно одного метра, и закрывает глаза. Тут ему кажется, что перед ним темная пропасть метров сто глубиной или вообще бездонная яма. И хотя он знает, что здесь не больше метра до земли, он не ощущает этого. Где уж тут прыгать! Сампэй открывает глаза и видит внизу землю совсем близко. Закрывает — земля исчезает во тьме. Тогда он зажмуривается и идет вниз по пологому склону. Ему кажется, что он, того и гляди, свалится с горы, его все тянет и тянет к краю обрыва. Поэтому, сделав шага три, он открывает глаза. Пройдет еще шага четыре и снова открывает глаза.

Так Сампэй спускается с горы и идет к дому. Теперь он с восхищением думает о слепых.

— Все же слепые молодцы! С сегодняшнего дня я буду ходить, как слепой, — говорит он Дзэнте и начинает двигаться по дому так, словно ничего не видит.

…И вот однажды, когда Сампэй бродил по дому, будто незрячий, из города вернулся скотник.

— Сегодня я навестил вашего отца, ребятки! — сказал он. — Ваша мама велела передать вам, что отцу стало лучше. Она просит вас не волноваться и вести себя хорошо. И еще просила вас написать папе письмо. Напишите сегодня, а я пойду завтра с молоком в город и заодно отнесу.

Мальчики сразу же уселись за стол, приготовили ластики и карандаши и принялись сочинять письма. Целый час они писали, стирали, снова писали, и вот что получилось:

Как твое здоровье, папа? Сараяма-сан сказал нам, что тебе лучше. Скорее поправляйся и приходи домой. Нам вдвоем совсем не скучно. Все время кажется, что вы с мамой где-то в доме. Только когда мы идем в школу или возвращаемся из школы, немного грустно. Невесело и по утрам, когда встаем, и когда спать ложимся, тоже чуть-чуть грустно. Теперь мы уже привыкли жить одни. Пока тебя нет, папа, мне хочется чему-нибудь научиться. На этом сегодня кончаю.

Третьего июня. Дзэнта.

Папа! Я сегодня ночью проснулся, а в коровнике коровы замычали: «Му-у!» И тогда я подумал о тебе. Спишь ли ты в больнице или нет. Ты спал или не спал? Думаю, часов двенадцать было. Часы много раз пробили. Скорее поправляйся и приходи домой. Мы совсем не ссоримся, ведем себя тихо.

Сампэй.

Они положили оба письма в конверт, написали на нем: «Аояма Итиро-сама»[47], заклеили и на обороте поставили свои имена. Иероглифы стояли рядком, как два братца, и мальчики засмеялись. Очень интересно писать письма!

— Сампэй-тян! Давай еще напишем, — предложил Дзэнта.

— Давай! Теперь — маме. И дедушке Оно, который на лошади приезжал.

— И ему тоже.

Дедушка! Как ты поживаешь? Мы теперь в доме одни. Папа заболел и лежит в больнице, а мама за ним ухаживает. Мы каждый день ждем, не послышится ли стук копыт твоей лошади, не приедешь ли ты и не покатаешь ли нас на лошади.

Аояма Дзэнта.

Дедушка! Я теперь стараюсь все делать с закрытыми глазами. Это очень трудно. За один или два дня не научишься. И сегодня я подумал, что слепые люди — молодцы. Я теперь собираюсь многому научиться. И скоро я буду так хорошо ездить на корове, что уж никак не свалюсь. Папа заболел, и мама с ним в больнице, так что приезжай поскорее, дедушка, и покатай меня на лошади по лугу шагом и рысью.

Аояма Сампэй.

Так написали они, не зная, что дед снова запретил бабушке навещать дом Аоямы Итиро. Они положили письма в конверт и попросили Сараяму опустить их в почтовый ящик в городе.

Что же сказал старик, прочтя эти письма?

Старика Оно в это время дома не было. Бабушка долго рассматривала письмо с именами Дзэнты и Сампэя на конверте, очень хотелось ей заглянуть внутрь, но за пятьдесят лет своей жизни с дедом старушка ни разу не прочитала письма, адресованного мужу. У нее и желания такого не было. Теперь же ей не терпелось узнать, о чем пишут внуки. Даже иероглифы их имен казались ей такими славными, как их лица. И притом, раз дети прислали письмо, несомненно случилось что-то важное. После долгих раздумий старушка вынула из волос шпильку и просунула ее в щелку конверта. Конверт тут же распечатался, будто и не был заклеен.

— Вот как! Да у вас отец болен! — невольно воскликнула старушка, словно внуки стояли перед нею.

Она прочитала письма несколько раз. И, положив их на стол, все еще продолжала говорить сама с собою:

— Что же делать? Что делать?

В это время раздалось знакомое покашливание: «Э-хэн!» — в ворота вошел дед. Старушка поспешно подняла крышку котла, где варился рис, схватила несколько разварившихся рисинок, заклеила ими конверт и пригладила его ладошкой. Потом положила письмо на стол деда, будто ничего и не знает.

— Ну вот, ты и вернулся, — сказала она, встречая деда на пороге. — А тебе письмо.

— Письмо?

Дед подошел к столу, тяжело опустился на татами.

— Так, так, — сказал он, надевая очки.

Старушка села рядом, беспокоясь о конверте. Дед взглянул на конверт с обеих сторон и нахмурился.

— Эй!

— Да.

— А кто открывал его?

— Что?

— Не что, а кто?

— Я.

— Ты? А почему такая бесцеремонность? Я не буду читать это письмо.

И он бросил конверт старушке. Она опустила голову, закрыла глаза и, шмыгнув носом, заплакала. Такого с ней не случалось лет двадцать. Обычно она отделывалась своим: «Да, да!» — и все обходилось. Но после того как старушка повидала внуков, она стала строптивой, когда речь заходила о них. Успокоившись, она спросила у деда:

— Так ты не станешь читать это письмо?

— Не стану! — решительно заявил дед, попыхивая трубкой.

— Ни за что?

— Да!

— Тогда я уйду из дома.

— Вот как!

— Да, вернусь в родную деревню.

Услышав такое, дед расхохотался во все горло.

— Что ты несешь?! Дурость какая!

— Не прочтешь это письмо, уеду. От родных внуков письмо, а он…

Но старик продолжал смеяться.

Когда дед и бабушка ссорились из-за письма, вошел их родственник Сюнити. Не говоря ни слова, глазами спросил у старика, что случилось.

— Вот, Сюнити-сан! Старуха моя, видно, свихнулась на старости лет. Не прочтешь, говорит, письма, уеду от тебя на родину, — посмеиваясь, сказал дед.

— Давайте я вместо вас посмотрю, что там в письме.

— Не иначе как о деньгах. Этот Аояма сам написать не осмеливается, так детей заставил. Можно не читать, все и так ясно, — бурчал дед.

Тем временем Сюнити разорвал конверт и прочитал письмо.

— И все же, взгляните! — сказал он, протягивая письмо старику.

Дед надел очки и с недовольным видом стал его читать.

— Так, в следующий раз непременно попросят, чтоб я прислал сто иен. Если не в письме, так по телефону попросят. Однако ни ко мне, ни к Рокаи не обратятся. Скорее, к тебе. Так ведь?

Сюнити промолчал, не поднимая головы. Потом сказал:

— Мне трудно говорить, но такой случай, что не сообщить вам нельзя. Дело в том, что Хисако только что звонила в контору…

— Вот как! Уже звонила.

— Да. Кажется, Аояма-кун тяжело болен.

— Денег не дам! — решительно тряхнул головой дед.

— Но ты подумай! — взволнованно приставала бабушка.

— Не дам, и все! — отрезал старик. — Представляешь, я послал ему с Рокаи его вексель на три тысячи иен, хотел погасить его, а он вернул, да еще и меня оскорбил. Не захотел, чтобы я его долги оплатил. С тех пор не прошло и двух недель, еще язык не просох от оскорбления, а он обращается с просьбой о деньгах. С какими это глазами!

— Да ни с какими! Обращается, потому что считает тебя отцом… — быстро заговорила старуха.

— Замолчи! Твое дело помалкивать, — оборвал ее дед.

— А вот не буду молчать!

— Нет, будешь! — резко бросил старик и пнул ногой пепельницу, стоявшую перед ним.

Пепел поднялся облаком. Старушка заплакала и, всхлипывая, вышла из комнаты. Такое случалось в этом доме частенько, поэтому Сюнити не особенно удивился. Подождав, пока осядет пепел, он сказал:

— Я думаю, что все это серьезно. И вряд ли Аояма-кун знает о том, что Хисако звонила в контору. Она сказала, что Аояма-кун едва ли выживет.

— И все равно не дам. Отвернуться от моего посланца и теперь звонить!

— Но так сложились обстоятельства. Хисако умоляет вас помочь.

Руки старика, лежащие на коленях, задрожали, но он не проронил ни слова. Видно, сильно был оскорблен тем, что ему вернули вексель.

Толпа деревенских ребятишек, шумно переговариваясь, возвращалась из школы по дамбе Огава. Среди них были Дзэнта и Сампэй. В это время с низовья реки к ним подъехала машина. В ней сидели скотники Сараяма и Хасикава.

— Мальчики! Отец хочет с вами увидеться. Залезайте поскорее в кузов, поедем в город, в больницу! — крикнули они.

И ребята, прямо с ранцами за спиной, были доставлены в приемный покой больницы. Впервые они почувствовали, что существует особый мир взрослых людей. Этот мир был огромен и не очень надежен.

В приемный покой, где они стояли, вышла мама.

— Приехали? Ну, пойдемте, — сказала она и повела мальчиков по длинному коридору. По пути она предупредила их: — Отец сильно ослаб и захотел увидеть вас. Пожалуйста, будьте веселыми. Но не шумите особенно, потому что отец тяжело болен.

Мальчики вошли в слабо освещенную палату. На кровати неподвижно, словно кукла, лежал человек с безжизненным лицом. Волосы на голове и на бороде его были тусклыми, будто лошадиная или коровья шерсть. И это был их отец. У него двигались только глаза. Когда две пары ребячьих глаз уставились на больного, губы его слегка дрогнули — он улыбнулся.

— Хорошо, что пришли. Ну как, здоровы? — тихим голосом спросил отец.

Сампэй кивнул.

— Ответьте громко!

— Здоровы! — по-солдатски четко произнес Дзэнта.

— Здоровы! — сказал Сампэй и засмеялся.

Отец с улыбкой взглянул на них.

— Не бойтесь, я не умираю. Вот только никак не поправляюсь. Хочу сказать вам несколько слов.

Мальчики кивнули.

— Никогда в жизни не пытайтесь извлечь пользу за счет других. Короткие дороги не выбирайте. То, что людям достается за пять сэн, купите за десять. А то, за что платят десять сэн, возьмите за пятнадцать. Речь идет не о деньгах, а об учебе и работе. Поняли?

Они кивнули.

— Ответьте громко!

— Поняли! — сказал Дзэнта.

— Поняли! — сказал Сампэй.

— Вот так, а теперь спойте мне песню.

Мальчики смущенно переглянулись и тихо затянули «Песню болельщиков бейсбола Университета Кэйо».

— Громче! — велел отец.

Они заорали во все горло, и когда спели один куплет, мама, до сих пор потрясенно наблюдавшая за этой сценой, остановила их, похлопав по плечам. И, взяв две большие груши со стола, подала их сыновьям.

— А теперь пойдемте, — сказала она и, обращаясь к больному, спросила: — Они ведь могут уйти, да?

Мальчики, поклонившись отцу, вышли из палаты.

С грушами в карманах они вернулись на машине домой.

Дедушка! Сегодня мы опять одни в доме. Вот я и решил написать тебе письмо. Отец болен, поэтому мы должны учиться все делать сами. И письма писать тоже.

Сегодня мы ездили в больницу. Отец сказал нам, чтоб мы не искали выгоды за счет других людей. Мы спели ему песню. Отец похудел и лежит без движения, как бревно. И все же он засмеялся, когда мы пели. Он сказал, что не собирается умирать. Дедушка! Приезжай на лошади. Я хотел бы поучиться ездить на лошади.

Сампэй.

И это письмо бабушка Оно тотчас же вскрыла и прочитала. Затем отправилась к старику и с вызовом заявила:

— От Сампэя письмо пришло. Я прочитала. Будешь читать?

— А зачем? Ты же прочитала, ну и довольно, — отказался старик.

— Значит, я сама могу уладить дело?

Старик не ответил.

— Тогда покорно прошу не сердиться на меня.

Старушка явно осмелела. Сунув письмо за пазуху, она поспешила на фабрику. Прошла прямо к столу Сюнити и молча выложила письмо Сампэя ему на стол.

— Аояма при смерти, а старик не говорит ни да, ни нет.

И она попросила отправить немного денег в больницу.

Однако Сюнити сказал:

— Ничем не могу помочь. Если бы хоть у Аояма-кун долгу не было! А то ведь и те три тысячи иен, которые он взял у нас, висят на нем. Ума не приложу, что делать.

Старушка сложила письмо, спрятала за пазуху и вернулась домой.

Войдя в комнату к деду, она с иронией спросила его:

— Тебе кто дороже: лошадь или внуки?

— Лошадь, — ответил старик.

— Значит, лошадь?

— Угу, лошадь.

— Ты правду говоришь?

— Ну да! Лошадь дороже.

— О-хо-хо! — тяжело вздохнула старушка, услышав неожиданный ответ; задумалась, опустив голову, затем поднялась и сказала: — Пойду-ка прогоню твою лошадь вон со двора.

И заковыляла к конюшне. Она была очень сердита. Решила выгнать лошадь из конюшни или огреть ее разок-другой кнутом. Однако лошадь подумала, что старушка хочет дать ей корм. И, потянувшись к ней, тонко заржала. Старушка подняла руку, будто собиралась ударить лошадь, и сказала:

— У… глупая!

Но лошадь не обратила на ее слова никакого внимания. Она мотала головой, шевеля губами, ждала сена.

— Не получишь ничего! — сказала старушка и вернулась на кухню. Там она снова достала письмо Сампэя, посмотрела на него, заволновалась, открыла шкаф, достала матерчатую сумку и положила в нее несколько кимоно — решила ехать к внукам.

Сампэй понял, что отец тяжело болен и может в любую минуту умереть. Поэтому он решил, что отныне будет выполнять любую работу по дому. Слово «невозможно» исчезло из его лексикона, как в свое время из лексикона Наполеона. Он решительно заявил брату:

— Дзэнта! Ты можешь попросить меня, что хочешь. Я все сделаю.

— Да ну! — удивился Дзэнта.

До сих пор Сампэй всегда увиливал от домашней работы.

И вот теперь говорит такое! Просто удивительно! Даже непонятно, что за этим кроется.

— Ну, говори, что бы ты хотел от меня?

— Да будет тебе! — Дзэнте уже надоело слушать брата, но тот все не унимался.

— Ну скажи, что хочешь? Скажи!

— Гм… Что же придумать такое? Да мне ничего и не надо.

— Ну вели что-нибудь. Все равно что.

Делать нечего. Дзэнта решил приказать Сампэю сделать какую-нибудь глупость.

— А если я велю тебе сделать глупость?

— Давай.

И Сампэй, исполненный отваги, принял стойку борца сумо, выходящего на ринг тяжелой походкой.

— Простоишь полчаса вверх ногами?

— Простою, — решительно кивнул Сампэй.

Затем подошел к стене, встал головой вниз на татами, а ногами уперся в стену, будто «Лев из Этиго».

Дзэнта взял будильник и стал смотреть на длинную стрелку.

— Одна минута!

Как же долго тянется одна минута!

— Две минуты.

Худенькие руки Сампэя стали сгибаться в локтях. Трудно удерживать вес тела на руках. И когда они вовсе согнулись и голова совсем было уткнулась в татами, Сампэй громко рявкнул и рывком выпрямил руки.

— Пять минут! Слышишь? Пять минут, — напомнил Дзэнта.

Тут локти Сампэя опять согнулись и голова его уперлась в татами. Руки тряслись, не было сил выпрямить их. От прилива крови лицо опухло так, что даже коже было больно. Сампэй шмыгнул носом — из него что-то текло. Это была кровь, и сколько он ни шмыгал носом, она стекала но щекам к глазам.

— Хватит, Сампэй! Довольно! Уже кровь из носа капает. — Дзэнта поспешно достал с полки вату и зажал Сампэю нос.

И тут только Сампэй повалился на бок и бессильно вытянулся у стены.

— Ничего себе я постоял! — сказал он и спросил, сколько минут он выдержал. — Пятнадцать минут? Постоять, что ли, двадцать? — размышлял Сампэй.

Дзэнта катал из ваты шарики, закладывал их в нос Сампэю, вытирал кровь с его щек. А тот сказал, что немного погодя снова станет вверх ногами.

Это была странная ночь. Дзэнта и Сампэй лежали в постелях, но им не спалось. Может быть, оттого, что ночь была очень лунная? Они не разговаривали. Просто лежали с закрытыми глазами и делали вид, что спят. Наконец Сампэй заговорил:

— Дзэнта-тян! Мне кажется, будто по небу летает большая белая птица. Огромная, как самолет. Медленно летает, большими кругами. Может, это сон? Но я вовсе не сплю. Наверно, все это оттого, что ночь лунная.

Тогда Дзэнта сказал:

— А мне слышится топот копыт. То приближается к дому, то удаляется.

— Это — дедушка! Это он прискакал. Ищет дом и не может найти.

И Сампэй хотел было вскочить с постели. Но Дзэнта его остановил.

— Нет, это не дедушка. Когда я подниму голову с подушки, топота не слышно, а когда положу на подушку и думаю о чем-нибудь, слышно.

— Странно, — сказал Сампэй, и в это время они услышали стук в дверь прихожей.

Мальчики сели на постелях, переглянулись.

Снова раздался стук и голос человека.

— Что будем делать? — спросил Сампэй.

Дзэнта прислушался.

— Сампэй-тян! Сампэй-тян! — донеслось до них.

— Слышишь? Тебя зовут, — сказал Дзэнта.

— Не пойду! — отрезал Сампэй и полез под одеяло.

— Дзэнта-тян, Дзэнта-тян! Вы уже спите? — спросили за дверью.

— Слышишь, тебя зовут! — сказал Сампэй.

Ничего не поделаешь! Придется откликнуться.

— Кто там? — громко крикнул Дзэнта с постели.

— Это я, бабушка! Откройте! — сказал голос.

— Говорит: «Бабушка!» А чья бабушка?

Мальчикам и в голову не могло прийти, чтобы в такую пору к ним могла пожаловать бабушка Оно.

— А если это ямамба, что станем делать? — спросил Сампэй, серьезно поджав губы.

— Из Тадзимы я. Бабушка Оно! Уже забыли? — донеслось из-за двери.

Они переглянулись и улыбнулись, успокоенные.

— Говорит: «Бабушка Оно».

— Наверно, что-нибудь привезла.

Сразу же оживившись, они вскочили с постели и шумно понеслись в прихожую.

— Бабушка, это ты?

— Ну да!

— Бабушка Оно?

— Да, да!

— Что-нибудь привезла нам?

— Конечно!

— Бандзай!

И мальчики наперегонки бросились отворять дверь.

И в самом деле на пороге, в лунном свете, стояла бабушка Оно с матерчатой сумкой в руках.

Итак, на пороге дома лунной ночью, такой светлой, будто это был белый день, стояла бабушка Оно и улыбалась.

— И вправду бабушка! А я-то подумал, не ямамба ли? Так поздно и вдруг — бабушка. А что это ты принесла? Покажи!

Бабушка, посмеиваясь, вошла в дом, огляделась и сказала:

— Вот как! На самом деле одни. И мыши вас не утащили!

Бабушка сильно устала. Утром она поссорилась с дедом из-за письма Сампэя, потом ходила в контору к Сюнити, оттуда — в больницу и теперь вот приехала сюда.

Похлопав себя по бокам, старушка прилегла в столовой на татами.

— Бабушка! Можно заглянуть в сумку? — Мальчики уже наполовину залезли в большую бабушкину сумку.

— Ой! Я и забыла про нее. Там фрукты и сласти. Ешьте что хотите.

Чего только не было в бабушкиной сумке! Бананы, персики, клубника, печенье, карамель, рисовые колобки с бобовым мармеладом, сладкие булки — подарки все пустяковые, однако как они обрадовали мальчиков.

— Ага! Банан! Банан!

— А вот и персик! Персик! Персик! — распевали они громко и, разложив все на столе, принялись радостно уплетать клубнику, персики, бананы, и, когда насытились, оказалось, что уже одиннадцать часов ночи.

— А ну-ка, спать! — сказала бабушка и улеглась на постель между мальчиками. Наконец-то она могла дать отдых своему усталому телу. И все же ей показалось, что она не полностью выполнила свой долг.

— А не рассказать ли вам сказку? — спросила она.

— Расскажи! — И Сампэй примостился поближе к бабушкиному боку.

Дзэнта последовал его примеру. Высунув головы из-под одеяла, как маленькие черепашки, они стали ждать бабушкиной сказки.

— Про что хотите? Про Момотаро или про Воробья с отрезанным языком?

— Ну вот еще! — недовольно буркнул Сампэй.

— Тогда про Гору Кати-кати-яма?

— Бабушка! Да это все для маленьких!

— Вот как! Тогда что же?

— О Маленьком принце или сказки Андерсена и братьев Гримм.

— О! Это очень трудные сказки! Я ни одной не знаю.

— Ну тогда я расскажу, — сказал Сампэй.

— Вот так дело! Наоборот, значит, получилось!

Бабушка с удовольствием слушает сказку про ягнят и волка. Но что это? На середине сказки послышалось легкое похрапывание.

— Смотри! Бабушка-то спит! — засмеялся Сампэй.

И, натянув одеяло на голову, они тоже засопели, как бабушка.

Бабушка встрепенулась, приподнялась: «Не то спят, не то притворяются?» — поправила одеяло.

Мальчики продолжали похрапывать, но когда бабушка снова улеглась и заснула, они высунули головы из-под одеяла, переглянулись и засмеялись.

У стариков утро раннее. Бабушка встала в три часа и принялась греметь на кухне кастрюлями. К пяти утра уже был готов рис. Бабушка открыла дверь прихожей и вышла во двор. Встала лицом к солнцу, сложила руки, что-то сказала про себя и хлопнула в ладоши. Должно быть, она прошептала: «Пусть Итиро поправится!»

В это время послышался стук копыт. Бабушка взглянула через забор. «Хо-хо! Никак, дед пожаловал!»

Старик скосил взгляд на бабушку, выражение его надменного лица нисколько не изменилось. Подъехав к воротам, он остановил лошадь, не спеша слез с нее и, ведя лошадь на поводу, подошел к воротам. Они были заперты, но дед ничего не сказал — думал, что старуха сейчас откроет. Он стоял, отдыхая, с тем же надменным видом, что был у него на лошади, но старуха не сделала и шага навстречу ему. В доме спали два ее славных внука. Как может она броситься к воротам и открыть их человеку, которому лошадь дороже внуков! Старушка была настроена воинственно. Она не спешила отворять ворота, а дед не торопился просить ее об этом. Старуха отвернулась, вздернув подбородок, и изредка посматривала на деда. Подождав минут пять, старик окликнул ее:

— Эй!

— Да!

Прошло еще несколько минут.

— Эй!

— Да!

Голоса стали несколько громче.

— Открой!

Старуха подошла к воротам и спросила:

— Что угодно?

— Дура! — сказал дед, но учитывая обстановку, он не стал кричать, как всегда, на старуху.

Тогда она спросила:

— Деньги привез?

— О чем ты говоришь?

— Ах так! Для чего же вы сюда пожаловали? Итиро при смерти, а вы, владелец фабрики, явились в дом дочери с пустыми руками.

Тут старик, ни слова не говоря, резко повернулся, бросил поводья на спину лошади, схватился за гриву и вскочил в седло. Послышался стук копыт — дед ускакал. Он был зол, даже зубами скрежетал. Если бы ворота были открыты, он, наверно, хлестнул бы старуху кнутом. Дело в том, что вчера, когда она ушла с сумкой из дома, он прочитал письма Дзэнты и Сампэя. Ночью спал плохо и, встав в пятом часу, не завтракая, выехал из дома. Он решил повидаться с внуками, помириться со старухой и помочь Аояме в его тяжелом положении. Для гордого и спесивого старика даже это было большой победой над собой. И вот что из этого получилось! Ах, если бы на этот раз его встретили Дзэнта и Сампэй! Все было бы по-другому.

И тут как раз из дома выскочил Сампэй. Его внимание привлек стук копыт.

— Бабушка! Кто это был?

— Чужой старик.

— Но он был на лошади!

— Ну да! Чужой старик на лошади.

— А я заметил: у него были усы!

— Ну и что ж! Чужой старик с усами.

Не пустив старика в ворота, бабушка Оно занялась внуками. Они ей так нравились! Ей хотелось даже поносить их, как маленьких, за спиной, хотя Дзэнта учился уже в шестом классе, а Сампэй в четвертом.

— Не желаешь ли поесть, Сампэй-тян? Завтрак уже готов, — ласково сказала она Сампэю.

Было лишь пять часов утра, и Сампэй только проснулся и стоял в ночном кимоно.

— Немного погодя, бабушка, — отказался он.

Сампэй разбудил Дзэнту, и они отправились на горку делать зарядку. Тем временем бабушка убрала постели, сложила фрукты, которые привезла вечером, в большую чашу и поставила на стол. Ей очень хотелось порадовать внуков, приласкать их. В старом и слабом ее теле словно пробудились новые силы.

«Да разве я дам в обиду моих славных внучат?» — думала она, хотя никто не собирался их обижать. Но от такой мысли бабушка решительно расправила свою согбенную спину.

— Бандзай! — закричали мальчики, увидев на столе чашу с фруктами. После печальных дней, проведенных в пустом доме, этот утренний стол показался им таким радостным и праздничным.

— Бандзай! Бандзай! — вопили они.

А бабушка заботливо суетилась у стола: то подавала рис, то несла соевый суп.

Упадет рисинка, бабушка поднимет. Прольется чай — бабушка подотрет. И когда Сампэй опрокинул чашку, бабушка нисколько не рассердилась, а только воскликнула весело:

— Вот так потоп!

А когда они с ранцами за спиной стояли на пороге, она не забыла напомнить им:

— Будьте внимательны на дороге! Не балуйтесь с водой! Не дразните собак и коров — это опасно. Не ссорьтесь с товарищами.

Мальчики вышли за ворота, а она догнала их и заботливо осведомилась:

— Не забыли ли завтраки?

И еще долго стояла у ворот, провожая взглядом их удаляющиеся фигурки, пока не исчезли они на дамбе Огава.

Оставшись одна, бабушка взяла веник и принялась за большую уборку, но вдруг почувствовала, что у нее нет сил и во рту пересохло. Ну да! Она же встала в три часа утра и еще не завтракала. Накормив детей, она подумала, что и сама поела.

Старушка засмеялась и тихонько пошла к столу. И хотя проголодалась, ела почему-то с неохотой — так была она возбуждена и взволнована. Ей то слышался топот копыт у ворот, то голос Сампэя, окликавший ее: «Бабушка!»

Когда старушка закончила есть, у черного входа раздалось:

— Говорят, хозяин тяжело болен… — Это пришла жена скотника. — Наверно, мальчики рады, что вы пожаловали… А утром, видно, ваш супруг на лошади приезжал?

— Что? — переменилась в лице бабушка.

«Вот ведь как! И про старика знает!» — удивилась она.

— «Главные силы маньчжурской армии противника находятся у пункта N. Завтра наша армия выступает по всему фронту…».

Это был приказ командующего второй армией генерала Оку, который он издал 23 июля 1904 года. Теперь его читал вслух старый Оно Дзинсити, бывший кавалерист, служивший в бригаде генерал-майора Окияма Кокити. Сегодня старуха прогнала Дзинсити от ворот дома Аоямы, когда он приехал навестить внуков. У старика плохое настроение. Он не находит себе места. И ему ничего не остается, как читать вслух свой старый дневник. Он писал его давно, еще когда участвовал в русско-японской войне.

— «Отдельный кавалерийский отряд в час дня выдвинулся в расположение противника, числом около бригады с кавалерией, и, увидев, что противник движется к деревне N, спешился и, обороняя западный край деревни N, сблизился с противником…»

Все, что он читал, происходило много лет тому назад. Он вспомнил, как, спешившись, они ждали противника в маленькой деревушке у маньчжурской дороги.

«Как там старуха? Как внуки?» — мелькнуло в голове.

Его военный меч все еще хранился в амбаре, и он решил достать его и полюбоваться — давно не видел. Но тут фусума раздвинулась, и перед ним предстала жена Рокаи.

— Извините! — вежливо склонила она голову. — Сегодня торговец рыбой принес нам удивительного окуня… — проговорила она и принялась развязывать большой узел.

Там оказался поднос с рыбой.

— О! Вот это угощение! В честь чего?

— Да так, ничего особенного. Приготовила на скорую руку, — сказала жена Рокаи.

Тут вошла ее дочь Миёко с жестяной банкой сакэ.

— Как! Еще и это? — удивился старик, но не видно было, что он недоволен.

Тогда жена Рокаи поставила перед ним и чашечку.

— Вот уж неожиданность! — воскликнул старик, но все же взял чашечку и налил сакэ. Отхлебнув два-три глотка, он ухватил палочками рыбу.

— Очень вкусно! — похвалил он угощение, положив в рот сасими[48] из окуня.

Он молча ел сасими, запивая их сакэ. Пока он кушал, жена Рокаи ни словом не обмолвилась о происшествии, хотя знала, что старуха Оно ушла из дома. Она понимала, что уход ее огорчил старика и что самое лучшее, ничего не говоря, подливать ему сакэ. Однако, захмелев, старик сказал:

— Видно, Рокаи послал. Догадлив, нечего сказать! Велел, значит, принести угощение и молча наливать сакэ.

— Скажете тоже! — засмеялась жена Рокаи, хотя Рокаи действительно так и наказал сделать.

«Жаль старика! — сказал он. — Сходи и угости его. О старушке ничего не говори, а то сакэ горьким покажется».

Рокаи словно в воду глядел. Все так и вышло, как он говорил. Жена Рокаи всегда доверяла прозорливости мужа. Она показала, что сочувствует старику, и собиралась каждый день утешать его подобным образом. Более того, вся семья зачастила в дом старика, окружила его вниманием и заботой.

Итак, семья Рокаи повадилась ходить к старику Оно, как в свой дом. Жена Рокаи несколько раз на дню трусила к нему с едой, завернутой в фуросики[49], а к ужину брала с собой обоих детей и тащила огромный поднос с яствами. Вид у нее при этом был радостный, и дети весело прыгали за ней. Все это не ускользнуло от внимания жителей деревни, не осталось незамеченным и Сюнити. Но самого Рокаи это не смущало. Не такие они были люди, чтобы смущаться.

— Жаль старика, жаль! — твердили жена Рокаи и сам Рокаи, однако, встречаясь со стариком, Рокаи этого не говорил.

— Как чувствует себя Аояма-кун? — спрашивал он вежливо.

— Гм… — пыхтел старик.

— А какова ваша супруга! — сетовал Рокаи.

— Гм… — отмалчивался старик.

А Рокаи говорил всем: и жителям деревни и в конторе:

— Со старухой дело плохо. — И хмурился при этом.

Однако поведение Рокаи стало беспокоить Сюнити.

— Что это вы старика угощать принялись! Не хватит ли? — сказал он своей сестре, жене Рокаи.

— Что ты говоришь! Не твоя ли обязанность позаботиться о старике? Сам ничего не делаешь, а нас поносишь, — обиделась жена Рокаи.

— Так-то оно так, но ваши заботы только ухудшают отношения между стариками. Все равно что подливать масло в огонь.

— Тогда что же делать? Пусть дедушка водой питается, да?

— Ну вот мы и ссоримся! Однако ты же знаешь, что ваша семья не дружит с семьей Аоямы. Если вы будете проявлять такое внимание к старику, он никогда не помирится ни с семьей Аоямы, ни со старухой.

Жена Рокаи вспылила не на шутку:

— Ах вот как! Тогда я вовсе не стану заботиться о дедушке. Зачем мне лишние хлопоты?

В тот вечер жена Рокаи приготовила роскошный ужин — хоть в ресторане подавай! — и принесла все эти яства в дом Сюнити.

— Извините, что еда не совсем хороша. Однако отнесите ее дедушке Оно.

Жена Сюнити обомлела. Не могла взять в толк, к чему это. Она стояла на пороге, моргая глазами, а жена Рокаи продолжала:

— Я готовлю еду дедушке Оно, но брату не нравится, что я ношу ее к нему в дом. Так что с сегодняшнего дня я буду приносить еду вам, а вы уж сами доставляйте ее в дом Оно.

И, поклонившись, жена Рокаи ушла.

Так семья Сюнити попала в неловкое положение.

— До чего же противная бабенка! Придется все же поручить им заботу о старике, — огорчился Сюнити.

И он вынужден был снова пойти к Рокаи и попросить его жену позаботиться о старике Оно.

Сюнити оказался в странном положении. Жена Рокаи продолжала носить старику еду, но теперь уже потихоньку. Это раздражало Сюнити. К тому же Рокаи стал высказывать ему свою неприязнь на службе. И так как Рокаи заполучил в союзники старика, речь шла уже не о том, чтобы устранить Рокаи, а о том, как бы сохранить свое собственное место. «Что же делать?» — размышлял Сюнити и решил, что ничего другого не остается, как вернуть домой старушку Оно. Прошло десять дней с тех нор, как она уехала к внукам. Аояма все еще продолжал лежать в больнице в тяжелом состоянии. Однажды Сюнити отправился в дом Аоямы на велосипеде.

— Разрешите! — сказал он на пороге, однако из дома никто не вышел.

В саду же слышался громкий смех. Сюнити подождал, пока он стихнет, и прислушался к разговору. Дзэнта, Сампэй и старушка Оно играли в какую-то игру. Игра была в самом разгаре.

— Здравствуйте! Я — молочник.

Это был голос Сампэя.

— А! Молочник! Оставь один го[50].

Это сказал Дзэнта.

— Пожалуйте одну иену. Оплата наличными.

— Гм… Так дорого?

— Но это самое лучшее молоко в Японии! И так дешево отдаю.

— Тогда мы не можем купить ваше молоко.

— Извольте, я уступлю вам пять сэн. А если будете платить карамелью, то достаточно одной пачки.

— Все равно дорого!

— Дурак! — говорит Сампэй.

— Так нельзя! — вмешивается бабушка. — Как же ты сможешь заменить отца, если ты грубишь покупателю?

— Теперь я буду молочником, — заявил Дзэнта. — Молоко! Молоко! Не нужно ли молока? Теплое, парное!

Игре, похоже, не было видно конца. Сюнити пошел к садовой калитке.

— Извините! — сказал он, открывая калитку.

Все-трое, сидящие на веранде, испуганно взглянули на него. Дзэнта, растерявшись, бросился в дом. За спиной у него болталась на веревке молочная фляга.

Все рассмеялись. Сюнити тоже.

— Как чувствует себя Аояма-кун? — осведомился он.

Заговорить о том, чтобы старушка вернулась домой, он так и не решился. «Надо бы старика сюда привезти, пусть сам увидит положение», — подумал он. Правда, Сюнити все же намекнул, что теперь, когда бабушки Оно нет дома, Рокаи носят деду еду и заботятся о нем.

Услышав о Рокаи, старушка сразу же нахмурилась.

— Этот Рокаи, хоть и родственник нам, не нравится мне: душа у него черная. Опять обманет деда. Наверно, и детей своих водят к деду, чтоб ластились: «Дедушка! Дедушка!» И детки лживые. Не по душе они мне.

Таким образом, визит Сюнити в дом Аоямы только усугубил тяжелое положение.

И, пробормотав что-то непонятное, означавшее сожаление, он потихоньку удалился.

Итак, Сюнити собирался вернуть бабушку Оно домой, но ему это не удалось. Не мог же он отнять у детей еще и бабушку! Сюнити убедился, что старушка сильно привязана к своим внукам. Стоило ему лишь обмолвиться о том, что дети Рокаи навещают старика, как старушка сразу же переменилась в лице и вспылила. И Сюнити ничего не оставалось делать, как уехать восвояси. Он подумал, что теперь есть лишь одно средство вернуть согласие старикам и сделать доброе семье Аоямы — это привезти к внукам деда. Однако заманить старика в дом Аоямы будет куда труднее, чем привезти старушку к деду. Медленно вращая педалями велосипеда, он поднимался на дамбу, и вдруг его осенило: зачем тащить сюда старика, когда можно привезти к нему внуков! Увидит дед внучонка, и сердце его смягчится. И старухи никакой не надо. Сюнити живо повернул свой велосипед обратно к дому Аоямы.

— А я снова к вам, — сказал он, входя в сад.

На веранде сидели только мальчики. И Сюнити сразу же предложил им:

— Не хотите ли поехать со мной в Тадзиму?

Мальчики переглянулись. В Тадзиме дедушка, лошадь, говорят, даже орел есть…

— Ну как, Дзэнта?

— Езжай ты, Сампэй.

— Гм… Можно и поехать. А там разрешат погостить?

— Ну конечно! А вечером на машине вернемся.

— На машине?

— Да, на большой блестящей машине.

— Ну что ж, я поеду, пожалуй. А можно с Дзэнтой?

— Вдвоем? Как же быть? Может, на завтра отложим? Сегодня-то я только одного могу взять.

В это время из дальней комнаты выскочила бабушка.

— О чем это ты, Сюнити-сан?

— Да вот спросил, не поедут ли они в Тадзиму?

Не дослушав до конца, бабушка вспылила:

— Ни в коем случае! Я не разрешаю. Дед сказал, что лошадь ему дороже внуков. Могу ли я отправить дорогого внука в дом такого человека!

— Что вы говорите! — засмеялся было Сюнити, но, увидев гневное лицо старушки, умолк и сказал серьезно: — Это он пошутил. Не принимайте близко к сердцу.

Но старушка упрямо твердила:

— Я уже стара. Сколько проживу, не знаю, но в дом Оно не вернусь до конца моих дней. Я прекрасно выращу своих внуков, не утруждая ни деда, которому лошадь дороже их, ни его приспешника Рокаи. И ни принимать, ни видеть их не желаю.

Выпалив все это, старушка снова упряталась в дальнюю комнату. Сюнити ничего не оставалось, как уехать восвояси.

Вернувшись из дома Аоямы, Сюнити отправился к старику Оно. Нужно было откровенно рассказать ему, как обстоят дела у его внуков. Откладывать было уже нельзя. С этими мыслями он и предстал перед стариком.

— Сегодня я навестил детей Аоямы, — сказал Сюнити.

Старик промолчал. Стал набивать табаком трубку. Когда он слышал что-нибудь неприятное, он всегда брал в руки свою трубку. Сюнити продолжал:

— Бабушка здорова, занята внуками. Мальчики тоже здоровы, но все равно их очень жаль. Случись что-либо с Аояма-кун, что с ними будет? Хисако останется одна с двумя детьми.

Старик ожесточенно выколачивал трубку о пепельницу.

— Вы, кажется, сердиты на Аояму, но теперь он очень болен, и я прошу вас подумать о них.

Старик выдохнул длинную струю дыма.

— В конце концов, о семье Аоямы нам же придется позаботиться, — добавил Сюнити.

Старик снова постучал о пепельницу.

— Кажется, Рокаи частенько навещает вас. Что он говорит вам, я не знаю…

И тут старик сухо засмеялся:

— При чем здесь Рокаи! Что он мне? Я хоть и стар, но обойдусь пока без ваших указаний.

Таким образом, все попытки Сюнити примирить стариков и отвратить деда от Рокаи не принесли никакого результата.

Сюнити не оставалось ничего другого, как удалиться.

После его ухода старик впал в мрачное состояние духа. Двадцать лет ясной, ничем не осложненной жизни, и вот все как-то запуталось. Стариком овладело смятение. Он сказал Сюнити, что Рокаи для него ничего не значит, однако недавно он обещал Рокаи принять на фабрику несколько рекомендованных им людей. Среди них был младший брат Рокаи и другие его родственники. Таким способом Рокаи все больше внедрялись в правление фабрики. Можно сказать, он поддался на угощения. Старик все более раздражался. Хотел было, как вчера, почитать свой дневник, но настроения не было. Тогда он тихо вышел в сад. Оттуда доносился клекот орла. Его восхищала эта дикая птица, свирепое выражение ее глаз, ярость духа.

Орел сидел в большой квадратной клетке на толстом суку. Увидев старика, он стал вопить еще громче, но в его голосе не было ни капли дружелюбия или любви. Блестящими глазами орел пристально глядел на старика, острые когти его были готовы рвать пищу на части. Настроение старика сразу улучшилось.

— Все еще силен! — восхитился он птицей.

Орел нахохлился, разинул кривой клюв и снова крикнул — так он выражал свой гнев. Возможно, эта птица умела только гневаться. Других чувств она не знала.

— А что, если тебя выпустить из клетки? — спросил старик и протянул руку к дверце.

Орел повернулся к выходу, словно хотел вылететь.

Тут подошел Исидзо, работник старика Оно.

— Что это вы собираетесь делать, господин?

— Да хочу орла выпустить.

— Совсем?

— Нет, полетать немного.

— Но если вы его выпустите из клетки, он вовсе улетит.

— Может, и так, — склонил голову старик.

— Улетит в небо, не поймаешь. На то у него крылья. А что, если к ноге веревку привязать? — предложил Исидзо.

— Ну что ж! Давай попробуем. Принеси какую-нибудь веревку.

Старику не терпелось увидеть, как поведет себя орел, когда окажется на воле.

— Бечевка для воздушного змея подойдет? — спросил Исидзо.

— Подойдет. Возьми самую толстую.

Исидзо пошел в сарай и принес катушку бечевки, на которой раз в год запускали большого воздушного змея. Потом притащил из кухни маленький бочонок, где лежало десятка два карасей. Затем сделал петлю на конце бечевки и положил бечевку в клетку к орлу. Рядом с ней поставил бочонок с рыбой. Все это время орел не сводил с него злобного взгляда. Но караси были его привычной пищей, и он спустился с ветки. Исидзо дернул за бечевку, петля тут же затянулась на ноге птицы. И сколько орел ни вырывался, сколько ни кричал, освободиться от петли он не мог. Тогда он попытался сдернуть веревку кривым клювом, но и это не удалось. Тут стала открываться дверца клетки, которая была заперта много лет.

— Господин! Я открываю! Открываю! — крикнул Исидзо.

— Давай! Давай! — сказал старик.

Когда дверца отворилась, орел сразу насторожился. Наверно, он подумал, что ему угрожает опасность. И он продолжал сидеть в клетке то поднимая, то опуская голову, — раздумывал, стоит ли выходить наружу. Взгляд его был пронзительно острым.

— Погоди! Постой-ка! — крикнул старик. Он бегом сбегал в прихожую и вернулся оттуда с бамбуковой палкой. — На всякий случай, — сказал он. — Ну, давай открывай.

Исидзо распахнул дверцу, поднял катушку с бечевкой на уровень плеч и стал ждать, когда вылетит орел.

— Ну, выходи! Кыш! Кыш! — подгонял он птицу, однако орел продолжал сидеть в клетке, поглядывая на людей, словно борец сумо, приготовившийся к схватке. «А здорово это я придумал запустить орла в небо вместо бумажного змея!» — подумал Исидзо.

— Боится вылететь наружу. Подгоните его палкой, — сказал Исидзо.

— Подожди, сейчас вылетит, — только и успел сказать старик, как орел, нагнув голову, легко выпрыгнул из клетки.

— Ты что?! В небо лети! В небо! — подгонял птицу Исидзо.

Но орел, засидевшийся в клетке, выйдя из нее, прежде всего расправил крылья. Размах их достигал почти двух метров. Старик и Исидзо невольно попятились, чтобы между ними и орлом было какое-то расстояние. Васи-васи-васи! — со свистом хлопнули крылья по земле. Поднялась пыль, словно взмахнули большим веером, и разлетелась по сторонам. Листья стоящего рядом дерева зашелестели. Наконец орел взмахнул крыльями и полетел. Он поднялся в небо с большим шумом. Бечевка быстро разматывалась с катушки следом за ним.

— Взлетел! Взлетел! — заорал старик во все горло.

От радости он чуть было не захлопал в ладоши. Исидзо поспешно бросил катушку и, схватив обеими руками бечевку, уперся в землю широко расставленными ногами. Ему казалось, что, поднявшись ввысь, орел улетит от них. И Исидзо стал дергать за бечевку. А орел, расправив широкие крылья, махал ими в вышине.

— Вот это да! — восхищенно твердил старик, задрав голову.

А Исидзо посматривал по сторонам и говорил растерянно:

— Что будем делать, господин?

Он вынужден был следить и за орлом и за стариком, и ему казалось, что наступил опасный момент. Однако старик продолжал восхищаться:

— Надо же! Взлетел!

Орел, парящий в вышине с широко расправленными крыльями, привел старика в состояние радостного возбуждения. Исидзо же было не до любования птицей.

— Господин! — вопил он истошно. — Можно бросить веревку?

И тут орел с шумом опустился на гребень крыши амбара — видно устал с непривычки. Уцепившись когтями за черепицу, он сложил огромные крылья и затих.

— Ну вот, наконец-то! Я уже волноваться стал, — облегченно вздохнул Исидзо. — Знаете, господин, он такой сильный. Не то что воздушный змей! Еле удержал!

От этих слов старик еще больше расцвел и громко и довольно расхохотался, как давно уже не смеялся. Мрачное настроение, которое одолевало его в последние дни, как рукой сняло.

— Замечательная птица орел! — сказал он.

— Может, и так, господин, но что теперь с ним делать прикажете? Он и не собирается заходить в клетку, — заметил Исидзо.

— Ничего, захочет есть, поневоле зайдет, — успокоил его старик.

Тут в ворота шумной гурьбой ввалились деревенские ребята.

— Дедушка! Орел улетел. Ваш орел! — закричали они наперебой. Увидев орла на крыше амбара, они удивились и прибежали сказать об этом хозяину.

А дед только посмеивался. Орел же сидел на крыше амбара и не собирался оттуда слетать. Он вертел головой и с презрением глядел на людей. Теперь он не приглядывался к противнику, как борец сумо, и Исидзо положил катушку с бечевкой на землю и уселся на нее.

— Пожалуй, я сначала закурю! — сказал он и вынул из-за пояса трубку.

Тогда старик крикнул:

— Эй! Дети! Сбегайте-ка в дом, позовите няньку.

И, приказав няньке принести трубку, старик тоже закурил. Попыхивая трубкой, он рассказывал детям об орле.

Орел совсем не похож на других птиц. Как бы ни был голоден, никогда не станет есть рис или лепешки из муки. Непременно подавай ему птицу или зверюшку какую-нибудь. Да и ест он их сырыми. Царь птиц!

И, заметив, что ребята слушают его разинув рот, улыбнулся. Он и сам себе казался теперь орлом. И, усмехнувшись, старик огляделся с гордым видом.

Когда стемнело, орел был водворен, наконец, в клетку. Для этого ему положили как приманку голубя и, когда он схватил птицу, накрыли сверху большой грубой корзинкой. Исидзо пришлось сильно попотеть при этой операции. Старик же совсем приободрился и, когда жена Рокаи принесла ему ужин, сказал ей:

— О, Мицу-сан! Прошу вас больше не беспокоиться о еде.

— Вот как! Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Да нет, но, как говорится, от обильной еды рот привыкает к роскоши, а тело к лени. Ничего хорошего от этого не жди. Достаточно и маринованной редьки. В сарае у меня как раз стоит бочка редьки. Нянька нарежет да и подаст.

— Ах, вот как! — подозрительно взглянула на него жена Рокаи.

— И потом, когда о тебе много заботятся, слабеешь духом. А распускаться мне не пристало. Меня всегда считали человеком сильной воли. К тому же, Рокаи нужно побранить да Сюнити отругать…

— Вот в чем дело! Хо-хо-хо! — выдавила из себя жена Рокаи.

На следующее утро старик в хорошем расположении духа явился верхом на лошади на фабрику к самому началу работы. Въехав в ворота, он спешился у конторы и, позвякивая шпорами, прошел в контору. При этом он похлестывал себя по сапогам кожаной плеткой. Там он уселся на свой стул — прежде он вообще никогда на него не садился — и, наклонившись вперед, будто собирался отчитать подчиненных, пренебрежительно оглядел контору. Затем, обращаясь к вошедшим после него Рокаи и Сюнити, сказал отчетливо:

— Отныне я решил иногда заходить в контору.

— Вот и прекрасно! — поспешно воскликнул Рокаи.

— Не знаю, прекрасно это или нет, только вчера я отпускал своего орла полетать и был восхищен, его удалью и силой. Правду говорят: птицу видно по полету. У орла свой талант, у воробья своя привычка. Если человек смолоду привык к орлиному полету, он не станет воробьем, — сказал старик.

Затем с суровым видом — усы торчком — обошел всю фабрику, после чего сел на лошадь и уехал. Теперь он направил свою лошадь к северу, в сторону плотины Огава. Дорога была коню привычной, и он поскакал, высоко вздергивая ногами и потряхивая головой со спутанной гривой, так что в ушах старика засвистел ветер. Миновал перевал, подъехал к пастбищу на лугу, и лошадь пошла аллюром, хотя старик вовсе не подгонял ее.

— Скачи! Скачи! — бормотал он.

Вот и тропинка, ведущая к лугу. Лошадь по привычке направилась к тропинке. Старик дергал за поводья, вонзал ей в бока шпоры, пытаясь повернуть ее обратно, однако лошадь упрямо шла на тропинку.

— Глупая скотина! — прищелкнул языком старик и хлестнул коня по крупу.

Однако лошадь не послушалась его. Пришлось свернуть на луг.

— Вот упрямец! — Старик изо всех сил натянул поводья, откинулся всем корпусом назад и с трудом остановил коня на тропинке. Повернув направо, он поднялся на дамбу.

Но лошадь снова направилась к пастбищу.

— Ну что за неслух! — прикрикнул на нее старик.

Лошадь потопталась на месте и поскакала вверх по течению реки.

Через час старик возвращался той же дорогой, теперь он был настороже, держал плеть наизготове. Но на холме уже стояли Дзэнта и Сампэй и во весь голос звали деда. Старик подхлестнул лошадь и на всем скаку взлетел на перевал.

СКАЗКИ

ПЛАЩ ТЭНГУ

1. Как Хикоити обманул Тэнгу

Давно-давно жил в одной деревне человек по прозванью плут Хикоити. Очень был ловок этот Хикоити, оттого и прозвали его плутом. Прослышал Хикоити, что далеко в горах живет один Тэнгу и будто есть у этого Тэнгу удивительный плащ-невидимка. Накинешь его — и ни одна душа тебя не увидит.

Очень захотелось Хикоити раздобыть волшебный плащ. Срубил он бамбуковое коленце подлиннее и отправился в горы. Забрался на макушку горы, приставил бамбуковую палку к глазу наподобие подзорной трубы и давай по сторонам глядеть. Смотрит в бамбуковую палку и кричит громким голосом:

— Вот беда! Вот беда! В Эдо — пожар великий, в Сацуме[51] — битва ужасная!

Кричит, а сам в трубку бамбуковую поглядывает.

Взмахнул Тэнгу крыльями, спустился с ветки и предстал перед Хикоити: клюв крючком, как у ворона, а за спиной большие крылья, через руку старый соломенный плащ перекинут.

«Эгэ! Да это не иначе как плащ-невидимка!» — подумал Хикоити.

Встал Тэнгу перед Хикоити, с бамбуковой палки глаз не сводит. А Хикоити то на восток свою трубу наведет, то на запад — смотрит в нее не насмотрится.

Не вытерпел Тэнгу — подзорная труба ему в диковинку показалась, — спрашивает:

— Эй! Хикоити! Что у тебя в руках?

— А… Это, что ли? Труба — тысяча ри. В нее на тысячу ри отсюда все видно.

— Ты что, и вправду видишь, что делается в Эдо и Сацуме?

— Ну да! Я же говорю, за тысячу ри отсюда видно. — И что было мочи заорал: — Ой! Как интересно! Как интересно!

Тэнгу не выдержал, протянул руку.

— Дай-ка и мне взглянуть!

— Не могу, не могу. Это мое самое большое сокровище. Даже на минутку не могу с ним расстаться, — сказал Хикоити и спрятал бамбуковую палку за спину, будто уходить собрался.

— Хочешь, я дам тебе на минутку свой плащ-невидимку, а ты мне свою трубу?

«Ага! Клюнул!» — обрадовался Хикоити, однако виду не подал.

— Извините, Тэнгу-сан! — говорит. — Но эту вещь я не могу обменять на какой-то старый плащ! Это же волшебная труба — тысяча ри! Нет в мире сокровища дороже ее!

— Ты что же, не слыхал про мой плащ, Хикоити? Да стоит только накинуть его, как станешь невидимым. Ни у кого на свете нет такого чудо-плаща. Ну как, меняемся?

— Ладно, но только на одну минутку, — сказал Хикоити и взял из рук Тэнгу плащ-невидимку и протянул Тэнгу бамбуковую палку.

Обрадовался Тэнгу, поднес палку к глазу, повел на восток, повел на запад, а Хикоити тем временем накинул плащ, спустился с горы и был таков.

— Эй! Хикоити! В трубу-то ничего не видно! — завопил Тэнгу, оглянулся, а Хикоити и след простыл.

2. Как Хикоити повадился проказить в городе

Между тем Хикоити спустился с горы и решил проверить, вправду ли его люди не видят.

Вышел он на людную городскую улицу и схватил за нос прохожего. Удивился тот, завопил:

— Эй, кто это меня за нос держит?

А Хикоити отпустил его и хвать другого человека за нос. Тот как заорет:

— Ты что?! Как ты смеешь меня за нос хватать?

И стали они браниться друг с другом. А Хикоити знай себе проказничает: одного за ухо дернет, другого за щеку ущипнет… И все ему с рук сходит, потому что никто его не видит.

Однако скоро одолела его усталость, и отправился он домой. Пришел, снял с себя плащ-невидимку и запрятал в угол чулана, подальше от чужих глаз. Но всякий раз, как хотелось проказнику повеселиться, доставал он свой плащ и шел в город.

Однажды гулял он по городу в плаще-невидимке и вдруг видит: идет ему навстречу его лучший друг.

— Эй, Кин-сан! — окликнул его Хикоити.

— Кто это меня зовет? Что надо? — оглянулся Кин-сан.

И вдруг гэта, что купил он в лавке, выскользнули из-за пазухи его кимоно и шлепнулись на дорогу.

Вот как Хикоити подшутил над своим другом.

А у другого его приятеля однажды выскочил из рук зонт, пролетел по воздуху, закрылся сам по себе и улегся на камень.

И так часто стали случаться подобные чудеса, что о них заговорили в городе и в деревне. Да и как было не дивиться, если однажды фрукты, сложенные горой в лавке, вдруг выскочили из дверей, будто живые, и упали на дорогу прохожим под ноги.

Лавочники перепугались, убрали фрукты в ящики и выставили у лавок сторожей. Да только все попусту: ящики сами собой открывались, а фрукты летели один за другим на улицу. Пришлось крышки изо всех сил руками держать!

Но самое удивительное случилось, когда знаменитый кондитер испек для князя необыкновенно вкусные пирожные. Он сложил их в лакированную шкатулку с золотым узором и оставил в лавке. И вдруг шкатулка приоткрылась, одно из пирожных поднялось в воздух, будто кто-то потянул его за ниточку, и исчезло.

Удивился хозяин, решил посмотреть, что дальше будет.

Видит, вслед за первым пирожным поплыло по воздуху второе и растаяло у него на глазах.

«Не иначе как проделки дьявола!» — подумал хозяин, дрожа от страха.

— Эй, сюда! Княжеские пирожные исчезают! — завопил он, и только тогда пирожные перестали таять в воздухе.

И все это были проказы шутника Хикоити.

Но вот однажды мать Хикоити принялась убирать чулан, и попался ей на глаза старый плащ.

«Фу! Какой грязный!» — подумала она и сожгла плащ вместе с мусором. Не знала старуха, что это был волшебный плащ-невидимка самого Тэнгу!

На другой день собрался Хикоити в город, полез в чулан за плащом, а его там и нет.

Спросил у матери, а та говорит:

— Сожгла.

«Ну ладно, — подумал Хикоити. — Обмажусь-ка я пеплом. Может, в нем сила волшебная осталась».

Дело было летом. Разделся Хикоити догола, намазался пеплом от сгоревшего плаща и вышел за ворота. Утро было прохладным, и решил Хикоити, чтоб не замерзнуть, выпить рисовой водки. Зашел в винную лавку, вытащил из бочки пробку и припал ртом. Пил он, пил и смыл пепел с губ.

— Ой! — завопили в лавке. — Рот сам по себе из бочки сакэ пьет!

Поднялась тут суматоха. Хикоити бросился наутек, бежит, пот с него градом катится, смылся пепел с пупка, и стал пупок всем вокруг виден.

— Ай! — закричали люди. — Пупок летит!

И кинулись за ним вдогонку. Хикоити припустил изо всех сил, пот по телу течет, пепел смывает, и вот появилась рука, потом нога, и наконец, весь Хикоити предстал перед людьми.

Поймали его горожане и устроили ему хорошую взбучку.

— Ой, люди! Отпустите меня! Не буду больше проказничать, — взмолился Хикоити, и его отпустили.

Вот и прекрасно! Вот и хорошо!

МУШМУЛА

У подножия горы, в тени бамбуковой рощи, жил-был дровосек. Звали его Киндзю. Однажды весенней ночью спал Киндзю под окном и посреди ночи пал на его лицо лунный свет. Проснулся Киндзю и вспомнил про находку.

Это был большой плод. Как персик. Отливал золотом, испускал тонкий аромат. Нашел его Киндзю утром, по дороге в горы. Лежал он в придорожной траве, сверкая в лучах утреннего солнца.

«Что же это за плод? — удивился Киндзю. — Если это персик, то почему такого цвета? Если мандарин, то отчего кожа так тонка? А не яйцо ли это какой-нибудь страшной горной птицы? Не приходилось мне видеть яйца Птицы-Хоо[52], да и не слышал я, какое оно, но, может быть, это круглое, так похожее на прекрасный плод, и есть яйцо Птицы-Хоо? Однако как же оно оказалось в наших краях? Постой! Что же мне мешает взять его в руки? Если это яйцо, положу обратно, и только».

Огляделся дровосек и сказал громко:

— Эй! Я лишь взгляну на него. Посмотрю, и все. Красть не буду.

Поднял он яйцо, поднес к глазам, к носу, понюхал — приятный аромат. И какое тяжелое! Будто из золота отлито. Однако с обратной стороны кусочек ветки торчит — как у фруктов с дерева.

«И впрямь фрукт! — подумал он. — Значит, в здешних горах растет дерево, на котором вызревают такие плоды. А если такого дерева нет, то плод этот принесла в клюве птица. И не маленькая: разве может маленькая птица ухватить клювом такой плод? Принесла его большая птица — может, сокол, а может, орел. И притом не один несла, а целую ветку, на которой гроздью висело десять или двадцать таких плодов. И когда пролетала она над нашей деревней, один взял да и упал.

И что тут такого, если я подберу один-единственный плод? Оставить его на дороге — птицы склюют или сгниет под дождем».

Так думал Киндзю и после долгих размышлений вытащил из-за пояса полотенце, завернул в один его край удивительный плод, завязал узелком и снова заткнул полотенце за пояс.

Пришел в горы, повесил осторожно узелок на ветку и стал рубить лес. Свалил одно дерево, хотел было отдохнуть, глядь — скачет над веткой, где висит драгоценный плод, белочка и верещит непрерывно: «Тёро-тёро-тёро».

— Ах ты, разбойница! Что ты делаешь? — вскричал дровосек — белочка вцепилась в полотенце зубами, хотела перегрызть его.

Нет, так оставить нельзя. Отвязал Киндзю узелок от ветки, прикрепил к бамбуковому шесту и воткнул шест в землю.

— Ну вот, теперь уж белка не достанет, — сказал он, но только отошел, смотрит, а к шесту летят три воробья, крыльями хлопают — хотят склевать драгоценный плод.

— Кыш, глупые воробьи! — заорал Киндзю во все горло и замахнулся на них топором.

«Нет, так дело не пойдет, этому конца-краю не будет», — подумал он.

Отогнал он воробьев, вырыл яму топором, положил туда плод, засыпал землей, а сверху камнем привалил — так-то лучше будет. До вечера несколько раз бросал работу, отворачивал камень, заглядывал в яму: цел ли плод. А белка и воробьи никак уж не могли туда забраться.

Как стемнело, взвалил Киндзю на плечо топор, заткнул за пояс узелок с находкой и в хорошем расположении духа вернулся в свой дом в тени бамбуковой чащи, у подножия горы.

«Спрячу топор, наемся рису, а там не спеша уж и за плод примусь», — решил Киндзю, положил плод бережно на полку и принялся рис варить.

Поужинал. И что же вы думаете? Так захотелось ему спать, что свалился он под окном, не разостлав матраца, и заснул глубоким сном, даже не вспомнил о прекрасном плоде.

И вот теперь проснулся вдруг посреди ночи, оттого что пал на него лунный свет, и вспомнил об удивительном фрукте.

«А… Ну да, я же хотел съесть его!» — подумал Киндзю, вскочил на ноги, открыл шкаф — а вдруг мыши сгрызли? — но плод лежал на белом блюде, сияя золотым светом, и испускал бесподобный аромат.

Тут он! Тут! Взял Киндзю блюдо, поднес к окну, долго смотрел на него, и стало ему жалко просто так взять и съесть плод.

«Но можно же съесть его, а косточку посадить. Ну да, взять и посадить», — сказал он сам себе и храбро поднес фрукт ко рту.

Не успел он откусить кусочек, как рот его наполнился удивительным соком, кисло-сладким, ароматным, и понял Киндзю, что это мушмула.

Киндзю медленно проглотил сок, затем опять поднес мушмулу к губам, и только откусил кусочек, а уж рот наполнился чудным соком, и его было так много, что, если бы он сразу не сделал глоток, сок вылился бы ему на грудь. Сок был необыкновенно вкусным, и вскоре от мушмулы осталась одна косточка. Киндзю положил ее на блюдо, блюдо на подоконник и стал думать о том, какой это был превосходный плод.

Долго он думал, но нельзя же только и делать, что думать об одном и том же. Взял он косточку с блюда и пошел в сад, освещенный луной. Выкопал лопатой небольшую ямку посередине сада, как раз напротив окна, и закопал туда косточку. Закопал он косточку, хорошенько притоптал землю и вернулся в дом.

«Ну вот и ладно, завтра, может, и росток проглянет», — подумал Киндзю, лег на бок под окном и закрыл глаза. Однако не успел он заснуть, как из земли, где он закопал косточку, вылез росток дерева с двумя маленькими листочками. А Киндзю ворочается, уснуть не может. Выглянул и видит: уж не два, а четыре листика из земли торчат.

Только подумал: «Вот чудеса!» — а уж вверх тянется ствол.

Ствол тянется вверх, ветки в стороны растут, и листочки на них раскрываются один за другим.

Вот это да! Прямо на глазах выросло толстое дерево. Да какое высокое! И вмиг закрыло все небо своими цветами. Цветы бело-розовые, совсем как у сакуры[53].

Через несколько минут осыпались цветы — будто дождь прошел. Осыпались цветы, а вместо них выросли плоды. Великое множество. Прогнулись ветви от их тяжести. Плоды удивительные, золотистые. Сотни, тысячи этих плодов так и сверкают в лунном свете. Затаив дыхание любовался Киндзю чудными плодами, как вдруг раздался шелест крыльев и у дерева опустилась птица.

«Уж не Птица ли Хоо? — подумал дровосек. — Похожа на ту, что украшает священный паланкин в храмовый праздник».

А птица, разливая вокруг ослепительное сияние, стала прохаживаться под деревом. Тут снова послышался шелест крыльев, прилетела еще одна птица, опустилась под дерево.

Опустилась она под дерево, и опять раздалось хлопанье крыльев — третья птица села. И так налетело в сад двадцать птиц. Расхаживают вокруг дерева, сверкают оперением.

А дальше вот что было. Все птицы вдруг взлетели и расселись по веткам. Расселись они по веткам и стали быстро клевать золотистые плоды. Что же делать дровосеку? Да ничего он не мог сделать! Это же были не обычные птицы, а волшебные. И Киндзю молча глядел, как пожирают они плоды.

Плоды эти вмиг исчезли с веток, и раздался сильный шум — будто тайфун налетел. Это все двадцать птиц враз снялись с дерева и, ослепительно сверкая в лунном свете, улетели высоко в небо, будто золотистое облачко.

И остались после них только толстый ствол да ветви со свисающими вниз спутанными листьями. Словно никаких плодов и не было.

«Может, найду в ветвях хоть одну мушмулу?» — подумал Киндзю и, покинув свое место под окном, вышел в сад. Ходит он вокруг дерева, ветки и листья осматривает и вдруг видит: висит под листочком маленький, как фасолинка, плод.

«Как! Не может быть!» — усомнился он, а плод на его глазах стал расти, увеличиваться, и уж как персик величиной, и потом как мандарин, и уже с арбуз вырос, — тонкая ветка под его тяжестью к земле клонится.

Надо что-то делать! Оставишь на ветке — упадет на землю, расколется. Вот до чего дошло!

Побежал Киндзю в дом, принес длинные гвозди и молоток, соорудил под веткой помост на четырех столбах и на помост тот фрукт положил. Теперь уж хоть с бочку вырастет — не упадет.

И что же? Вырос фрукт с бочку. Да какую! И все еще растет, раздувается. Увеличился он до таких размеров, что только троим взрослым под силу его поднять, но потом вдруг перестал расти.

«Ну, наконец-то!» — вздохнул Киндзю и тут почувствовал, как сильно он устал. Так устал, что просто стоять на ногах не может.

«Ну ладно. Пусть лежит до завтра», — решил он и пошел в дом.

Лег он под окном и только глаза закрыл, как слышит: шлеп! Удивился он, выглянул в окно, видит: сидит у золотистого плода огромная жаба, глазами моргает, обеими лапами плод обхватила.

— Ха-ха-ха! — невольно рассмеялся Киндзю — уж очень смешной был вид у жабы.

Но жаба даже не улыбнулась. Расставила лапы, мушмулу держит, не двигается. Что же делать? А вдруг разинет она свою огромную пасть да и проглотит фрукт?

Тут из бамбуковой чащи выбежала большая лисица. Подскочила к помосту, вот-вот вспрыгнет на него. Увидела жаба лисицу, раскрыла пасть, такую огромную, что десять лисиц влезут. Удивилась лиса, тявкнула злобно и удрала в бамбуковую чащу.

Не успела лисица скрыться в чаще, как подползла к помосту огромная змея, метра три длиной. Повернулась жаба мордой к змее да как откроет свою огромную пасть! Оторопела змея, встала столбом и убралась поспешно восвояси.

И откуда появилась эта жаба? Для чего? Сторожить волшебный плод?

Насмотрелся на все это Киндзю, устал. Лег на бок и заснул глубоким сном под лунным светом.

Неужели дровосек Киндзю видел все это во сне? А если все случилось с ним наяву, значит, проснувшись, он увидит тот золотистый плод.

Увидит ли?

Что же будет, что будет?

СКАЗКИ О КИТТЁМУ-САН

1. Как Киттёму-сан угрей ловил

Однажды отправился Киттёму-сан угрей ловить. Сидел, сидел на берегу с удочкой — и все без толку, не ловились в тот день угри в Усуки. Поднялся он вверх но реке во владения Такэда и забросил удочку в воду. Сидит, клева дожидается.

Увидели Киттёму-сан два самурая из клана Такэда и решили у него улов отнять. Один из них подошел к рыбаку да как рявкнет:

— Эй, Киттёму! Разве ты не из клана Усуки? Почему ты явился на землю Такэда и ловишь наших угрей? Ну-ка отдавай свой улов!

— Кто же я, как не Киттёму из Усуки. Уж там-то меня как нибудь знают! Разве я позволю себе ловить чужих угрей?! Только что с нашей земли отплыла сюда большая стая рыб. Вот сижу, жду их. — Тут Киттёму дернул за леску и вытащил из воды огромного угря. — Вот, полюбуйтесь! Угорь из Усуки. Я его хорошо запомнил: и голова та же, и хвост. Ну да, наш угорь! — воскликнул Киттёму и отправил рыбу в корзинку.

Тут ему еще один угорь попался, мелкий такой да тощий.

— А этот, похоже, из ваших мест будет. Что-то я его не помню. Эй, ты! — обратился Киттёму к угрю-недомерку. — Ты почему мою наживку хватаешь? На чужое рот разеваешь! На этот раз прощаю тебя, но смотри больше не попадайся.

И Киттёму-сан кинул угря-недомерка в реку. Так и бросал: крупную рыбу в корзинку, мелкую в реку.

Наловил полную корзину угрей и домой отправился, а глупые самураи из клана Такэда ни с чем остались.

2. Несчастливое дерево

Однажды в канун Нового года пошел Киттёму-сан с односельчанами в горы лес рубить. Повсюду росли там сии[54].Стали крестьяне их валить да в вязанки вязать, чтоб домой сподручнее нести было.

А Киттёму-сан топор бросил, сидит себе трубкой попыхивает.

Окончили работу односельчане, вязанки на спину взвалили.

— Пойдем, — говорят, — Киттёму-сан, домой.

— Разве можно сии домой нести? Это же дерево печали, никто его никогда не рубит. К тому же Новый год на дворе, а вы с такой ношей в деревню явитесь!

— Да… Оплошали мы. Зря перед Новым годом сии нарубили.

Бросили крестьяне свои вязанки, другие деревья валить стали.

А Киттёму-сан собрал брошенные вязанки в большую охапку, взвалил на спину и пошел себе восвояси.

— Эй! Киттёму-сан! Ты же говорил, что сии — дерево печали, а сам домой его несешь. Как же так?!

— А я несу дерево радости, а не печали. С ним в дом счастье приходит. Самое подходящее для Нового года дерево. До свидания!

Сказал так и ушел. А люди только руками развели.

3. Как Киттёму-сан кувшин для воды покупал

Однажды Киттёму-сан отправился в посудную лавку кувшин для воды покупать.

Вошел, поклонился хозяйке и говорит:

— Дайте мне кувшин для воды.

— Выбирай, какой душе угодно, — ответила хозяйка. — Есть большие и маленькие. Большой стоит шестьдесят сэн, маленький — тридцать.

— Возьму маленький.

Заплатил Киттёму-сан деньги, взял кувшинчик и пошел домой.

— Вот, купил кувшин для воды, — сказал он жене. — Тридцать сэн отдал.

— Этот мал. Пойди возьми побольше.

— Ага! Побольше, значит. Это тот, который стоит шестьдесят сэн, — пробормотал Киттёму и снова пошел в лавку.

— Купил я у вас кувшин для воды, — сказал он, — да жене он маленьким показался. Поменяйте на тот, что стоит шестьдесят сэн. — Киттёму протянул хозяйке кувшинчик и добавил: — Давеча я заплатил вам тридцать сэн, сейчас возвращаю кувшин. Вместе это будет шестьдесят сэн. Так? А теперь дайте-ка мне кувшин побольше.

Взял он большой кувшин и унес его домой, а хозяйка посудной лавки, говорят, долго потом на счетах считала, все никак сосчитать не могла, за сколько же она большой кувшин продала.

ТЫКВА И КАППА

Давно-давно, в деревне Арима, что в стране Хидзэн, жил один крестьянин. И была у него красавица дочь.

Однажды летом, когда рис пошел в рост, не стало воды на его поле.

Собралась тут вся деревня на подмогу: углубили канавки, по которым вода на поля течет, расчистили их, а вода не идет, да и только. Что за напасть такая! Взмолился тут крестьянин:

— Нет больше моих сил! Прошу тебя, Удзигами-сама![55] Помоги мне! Сделай так, чтоб пошла вода на мое поле.

И в ту же ночь явился Удзигами-сама ему во сне и говорит:

— Слушай, крестьянин! У тебя красавица дочь на выданье. Так вот Каппа, что живет в реке Арима, хочет взять ее в жены. Отдашь ее Каппе, вода сразу твое поле зальет.

Проснулся крестьянин, вспомнил сон, стал думать, как ему быть. Неужто дитя родное водяному в жены отдавать придется? Опечалился крестьянин, но никому о своем горе не рассказал. Пошел, как всегда, на поле взглянуть. И видит: у соседей посевы водой залиты, рис весь зеленый стоит, а его поле сухое-пресухое. Земля затвердела и потрескалась, рис пожелтел, вот-вот засохнет на корню.

Взяла его досада, да что поделаешь. Пошел крестьянин вдоль своего поля и не заметил, как оказался у отводной канавки. Смотрит: лежит поперек канавки маленький корявенький Каппа, вход воде загородил, будто запруда какая.

— Каппа-сан! А Каппа-сан! Ты зачем это делаешь? — спросил крестьянин, а Каппа в ответ:

— Отдай мне свою дочь в жены!

Совсем приуныл крестьянин, еле домой доплелся. Заметила дочь, что отец чем-то сильно опечален, и спрашивает:

— Отчего это ты, отец, так печален?

Делать нечего, рассказал крестьянин про свой сон и про Каппу, что воду на их поле не пускает, и говорит:

— Дочка моя милая, прости меня, старика, может, согласишься ты выйти замуж за Каппу?

— Не горюй, отец, положись на меня, — отвечала дочь. — Вот увидишь, будет вода на нашем поле.

Взяла она тыкву-горлянку и пошла к реке Арима. Увидела Каппу и говорит:

— Каппа-сан! Ты хотел взять меня в жены. Я согласна выйти за тебя замуж. Только прежде заполни наше поле водой. Смотри, — продолжала девушка и показала водяному тыкву-горлянку, — я принесла тебе свою душу. Вот эта тыква и есть моя душа. Я брошу тыкву-горлянку в реку, а ты потопи ее. Как только погрузится она в воду, я стану твоей женой.

Сказала так девица, бросила тыкву в реку и пошла домой.

И тут же хлынула вода на поле крестьянина, наполнила его до самых краев, и зазеленел пожелтевший рис.

А в реке Арима появилась тыква; то всплывет, то потонет, то всплывет, то потонет — так и кувыркается в воде. Сколько ни старается Каппа, никак ее не потопить. Тыква-то пустая!

Прошло лето, за ним осень, а потом и зима настала, а Каппа все пустую тыкву в воде топит. Так и не получил он в жены красивую дочь крестьянина — не смог утопить в реке ее душу.

Вот и прекрасно! Вот и хорошо!

ДОЧЬ МОРСКОГО ВЛАДЫКИ

Давно-давно жила на свете одна бедная женщина. Родила она восьмерых детей, да в живых остался лишь старший сын Таро. Не было у женщины ни денег, ни земли, и потому сын рвал в горах цветы, продавал их людям, тем они и кормились.

Однажды брел Таро, по берегу моря с большой охапкой цветов — домой возвращался. В тот день не нашлось покупателей на его товар. Шел Таро, глядел, как волны с шумом набегают на берег, а потом медленно откатываются назад, и подумал:

«Чем нести цветы домой, отдам я их морскому владыке».

Бросил Таро цветы в волны и громко крикнул:

— Эй, морской царь! Прими от меня подарок.

Вмиг исчезли цветы в море, будто волны подхватили их и унесли на дно. А Таро весело зашагал домой налегке.

И вдруг видит: набежала волна, показалась из нее голова черепахи.

— Меня послал к тебе морской царь Дракон, — молвила черепаха. — Велел за цветы благодарить и сказать, что приглашает тебя в свой подводный дворец.

— Но слышал я, что дворец тот далеко, — ответил Таро.

— Может, и так, да только не для нас с тобой. Садись ко мне на спину, закрой глаза и вмиг окажешься у дворца.

— Ну, если так, едем.

Сел Таро на широкую спину черепахи, и поплыла она, разрезая волны, будто лодка. Не успел юноша опомниться, как очутился у дворца морского владыки.

Огромный был дворец, красивый и так сверкал, что глаз не оторвать.

— Спросит тебя Дракон, чего ты хочешь, скажи: хочу в жены твою дочь, — напутствовала юношу черепаха.

Угощение во дворце было отменное. Странная и прекрасная музыка услаждала слух гостя, окуни и палтусы веселили танцами. Погостил Таро три дня во дворце, стал домой собираться. На прощание говорит ему Дракон:

— Проси у меня, чего хочешь.

Вспомнил тут Таро совет черепахи и отвечает:

— Отдай мне в жены твою дочь.

Отдал морской владыка Таро свою дочь. Уселся юноша вместе с нею на спину черепахи и вернулся в свою деревню.

Видит: дом развалился, двор травою порос, а мать его лежит на камне, не дышит — от голода умерла. Оказалось, не три дня провел он на дне морском, а целых три года. Заплакал тут парень с горя.

— Прости меня, мать. Была твоя жизнь горька, а смерть и того горше. И все из-за меня, непутевого.

— Не плачь! — сказала дочь морского владыки. — Я оживлю твою мать.

Вынула она из рукава животворную плеть, что взяла с собой из дворца, трижды легонько ударила по бездыханному телу матери, а потом облила его с головы до ног водой. После первого удара вздохнула мать глубоко, после второго — открыла глаза, а после третьего — стала на ноги и заговорила.

Обрадовался Таро — словами не описать, да и мать была счастлива. Только оглянулись они вокруг, а жить негде. Дом-то развалился, новый нужно строить. Вырубил Таро деревья, расчистил место для дома. Взмахнула морская дева молоточком счастья — его она тоже взяла с собой из дворца Дракона — и промолвила:

— Явись дом!

И вырос перед ними просторный красивый дом.

Взмахнула дева молоточком счастья еще раз, и появился амбар, а в амбаре — мешки с рисом. И стал Таро сразу несметно богат. А вскоре пошла по стране молва, что жена у Таро — красавица, на три земли окрест такой не сыскать. «Красивая жена! Верная жена!»

Дошел об этом слух до князя той земли, и надумал он отобрать красавицу у Таро.

Однажды призвал он к себе Таро и говорит:

— Привези мне тысячу коку[56] рису, а не найдется столько рису, отдавай жену!

Опечалился Таро, сам не свой домой пришел.

Увидела жена его печаль, спросила:

— Зачем звал тебя князь?

Молчит Таро, не хочет жену огорчать.

— Не пристало мужчине слабодушие, — сказала жена.

Делать нечего, признался ей Таро:

— Велел князь доставить ему тысячу коку рису, а не будет столько рису, тебя прислать.

— И только-то! — улыбнулась жена. — Стоило ли печалиться? Не тревожься, все уладится.

Вечером пошла жена на берег моря, облилась водой и повернулась в сторону дворца Дракона. Потом хлопнула в ладоши, сказала что-то тихим голосом, поманила кого-то рукой. И вышел на берег табун белых лошадей, навьюченных мешками с рисом. Привезли они мешки на двор Таро. Обрадовался Таро, послал, не мешкая, гонца к князю, велел сказать: «Приезжай, князь, возьми тысячу коку рису».

Не поверил князь, отрядил своего человека посмотреть, так ли это. Тот приехал, видит: и вправду лежит во дворе у Таро гора мешков с рисом. Посланец князя от изумления рот раскрыл, поспешил во дворец, рассказал обо всем князю. Тот удивился, однако молвил:

— Ну что ж!

И снарядил за рисом несколько сот лошадей.

Прошло совсем немного времени, и снова зовет князь к себе Таро и велит ему:

— Доставь мне к утру веревку длиною в тысячу хиро[57]. А не будет веревки, веди жену!

Опечалился Таро, пришел домой голову повеся. И опять спросила его жена:

— Зачем звал тебя князь?

— Велел привезти к утру веревку длиною в тысячу хиро. Да откуда мне ее взять! — ответил Таро грустно.

Снова вышла жена на берег, стала лицом к волне, поманила кого-то рукою. И в тот же миг волна выбросила на берег веревку в тысячу хиро.

Послали гонца к князю, чтоб приказал забрать веревку. А князь и говорит:

— Передайте Таро, что на Новый год приеду я к нему в гости. Да не один, будет со мной шестьсот девяносто девять самураев. Пусть приготовит нам семьдесят семь кувшинов сакэ авамори[58].

И вот под Новый год князь, обменявшись платьем с самым захудалым самураем, прибыл вместе со свитою в дом Таро. Только жена Таро сразу разгадала княжескую хитрость. И как только стали самураи рассаживаться перед подносами с едой, сказала:

— Погодите, гости дорогие! — и пригласила сначала князя, а потом всех остальных, как следовало по рангам и чинам.

Принесли семьдесят семь кувшинов, в каждом по четыре то[59] сакэ авамори, подали множество яств. Сказал тогда князь жене Таро:

— А теперь покажи нам фокус.

— Какой же фокус хотели бы вы увидеть, князь?

— Поначалу самый простой.

— Ну что ж…

Жена Таро вынула из рукава шкатулку, открыла ее, и тотчас выпрыгнули из шкатулки сто актеров в одинаковых кимоно и хакама, стали петь и танцевать. Очень понравился князю простой фокус, и приказал он показать сложный.

— Все сложные фокусы опасны, князь! — предупредила хозяйка.

— Ничего, показывай! — велел князь.

— Пеняйте на себя! — сказала хозяйка и открыла другую шкатулку.

Выскочили из нее воины с белыми повязками на головах и с мечами в руках, окружили князя и его свиту. Всполошились гости, завопили: «Ах, нам их не одолеть!» — и бросились со всех ног во дворец.

С тех пор пропала у князя охота беспокоить Таро. И стал Таро тихо и мирно жить с матерью и женой.

Желаем счастья! Желаем счастья!

ВОЛШЕБНЫЕ ГЭТА

Давно-давно это было. Жил в одной деревне бедный парень по имени Косукэ. А рядом с ним богатый старик Гондзо проживал. И случилась однажды беда: заболела у Косукэ мать. Пошел он к старику Гондзо денег в долг взять. Дал старик денег, но Косукэ скоро снова деньги понадобились. Опять пошел он к богачу.

— Не дадите ли вы мне еще немного денег — матери совсем худо, — сказал он.

— Брать-то ты берешь, а отдавать тебя нету, — разозлился старик. — Не дам тебе ничего.

Поплелся Косукэ домой, а по пути в лес зашел. Сел там и стал думать, как ему быть. Думал, думал, да и задремал нечаянно. И явился ему во сне старичок седой, добрый на вид.

— Что это ты так пригорюнился, Косукэ, иль случилось что? — осведомился он.

Объяснил Косукэ: так, мол, и так, мать больна, а денег в доме — ни гроша.

Достал тогда старичок пару новых гэта и протянул их Косукэ.

— Вот тебе гэта. Ходить в них трудно, спотыкаться будешь на каждом шагу. Видишь, у них по одному зубу[60] только. Всякий раз, как споткнешься и упадешь, будет выскакивать на дорогу монетка. Но помни: ты будешь становиться немного меньше ростом. Поэтому не надевай эти гэта часто, а только тогда, когда деньги очень нужны будут.

Проснулся Косукэ, видит: стоят рядом гэта, у каждого по одному зубу не хватает.

«Дай-ка испытаю, правду ли мне дед сказал», — подумал Косукэ, надел гэта, шаг шагнул и упал. И тут же перед его носом звякнула монетка: дзинь! Видит Косукэ: монетка золотая.

Обрадовался он, снял гэта, схватил монетку и побежал в лавку. Купил матери лекарство, немного рису да рыбы. И стали они сытно жить, а мать поправилась.

Но вот пришел к нему как-то жадный старик долг взыскать. Отдал Косукэ деньги да и рассказал по простоте душевной про волшебные гэта.

— Знаешь, парень, оставь себе эти деньги, а отдай мне вместо них твои гэта, — сказал старик.

— Все могу отдать тебе, только не эти гэта, — отказался Косукэ.

А старик не стал его слушать, схватил гэта и убежал.

Примчался он домой, ворота крепко запер, расстелил в саду большой платок, надел гэта и стал по платку ходить. Шаг сделает — упадет, другой сделает — шлепнется. Монеты так и сыплются на платок золотым дождем, а старик все меньше и меньше ростом делается. Но не заботит его это, ему бы денег побольше, — раз сто споткнулся и упал, а все мало ему кажется.

Тем временем Косукэ опомнился, побежал к дому богача, посмотреть, что он там делает.

Подбежал он к дому, а ворота заперты. Посмотрел Косукэ в щелку, видит: в саду гора золотых монет высится, а старика нигде не видно. «Не случилось ли чего?» — подумал он, выбил ворота и в сад вошел. Видит: в углу сада копошится какая-то козявка — то упадет, то встанет, то шлепнется, то поднимется.

Пригляделся Косукэ, а это старик Гондзо ростом с козявку стал.

Забрал Косукэ всю кучу монет и гэта волшебные, домой унес.

Вот ведь как бывает, когда одолевает жадность.

ДЕД И ЗАЙЦЫ

Давно это было.

Жил в одной деревне старик. Был он дровосеком, каждый день в горы ходил, лес рубил. Однажды повалил он много деревьев, устал и есть захотел. Сел на пенек, достал коробочку с завтраком, вытащил рисовый колобок, ко рту поднес, смотрит, а из травы заячьи уши торчат. Заяц на колобок уставился — глаз не спускает.

— А, и ты проголодался! — сказал дед и бросил зайцу колобок.

Покатился колобок и прямо в норку. А заяц за ним прыг — и был таков. И тут из норы послышалась песенка — кто-то тоненьким голоском пел:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку.

Изумился старик и, когда песенка умолкла, взял да и кинул еще один колобок в норку. И опять раздалось:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку.

«Вот чудеса!» — подумал старик и стал бросать в норку один колобок за другим, — все перекидал, ничего себе не оставил, очень ему хотелось услышать странную песенку из норки.

И на следующий день, когда старик присел на пенек поесть, он снова кинул колобок в норку, и опять послышалось:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку.

Покидал старик все свои колобки в норку, а под конец и коробку из-под колобков туда же бросил. И опять тонкий голосок запел:

Катись, катись, коробочка! Катись в нашу норку.

Стало деду любопытно: кто же там, в норке, поет? Дай, думает, загляну в нее. Только нагнулся к норке, а ноги поскользнулись, и старик съехал в норку. И сразу чей-то тонкий голосок пропел:

Катись, катись, старичок! Прямо в нашу норку.

Огляделся старик, видит: стоит он в большой комнате, а кругом зайцы сидят и толкут деревянными пестиками рисовое тесто[61] в ступках, а сами хором поют:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку. Катись, катись, коробочка! Катись в нашу норку. Катись, катись, старичок! Катись в нашу норку.

Увидали зайцы старика, перестали толочь рис, перед стариком выстроились, а самый большой заяц поклонился и сказал:

— Угостил ты нас на славу. Спасибо тебе, дедушка, за колобки. Сегодня наша очередь. Толчем мы вареный рис для новогодних колобков. Располагайся, как дома, отдыхай.

И снова зайцы запели свою песенку:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку. Катись, катись, коробочка! Катись в нашу норку. Катись, катись, старичок! Катись в нашу норку.

А когда колобки поспели, поставили зайцы перед стариком огромное блюдо, а на нем громоздилась целая гора рисовых колобков.

— Ешь, дедушка, сколько душе твоей угодно, — сказали зайцы.

Отведал старик колобков, очень они ему понравились. Такие вкусные — язык проглотишь. Наелся старик до отвала, да еще и старухе домой принес.

Давно это было, но и теперь, если пойдешь в канун Нового года в горы, непременно услышишь, как зайцы в норе поют:

Катись, катись, колобок! Катись в нашу норку.

Они рис в ступках толкут и распевают эту песенку.

Вот ведь как бывает.

НЕБЕСНАЯ ДЕВА

Давно-давно это было. У подножия горы Роккоуси, в стране Рикуттю, жил крестьянин по имени Сосукэ. Неподалеку от их деревни было озеро Микоиси с большою скалою на берегу. И водилось в этом озере много рыбы. Она прямо так и шла на крючок.

Отправился однажды Сосукэ на озеро ловить рыбу. Вышел из леса на берег, на небо взглянул и оторопел: из-за горы Роккоуси летела к озеру прекрасная дева. Медленно опускалась она к воде, и ветер тихо колыхал ее легкие одежды из белых перьев.

Спрятался Сосукэ за дерево и стал подсматривать за Небесной девой. Не укройся он за деревом, улетела бы дева прочь.

Покружилась Небесная дева над озером и, не увидев никого, спустилась к самой воде. Озеро было глубоким, вода прозрачной и чистой, и дева отражалась в нем, как в зеркале.

Опустилась она на скалу и еще раз оглядела озеро. Убедившись, что вблизи ни души, сбросила она свое прекрасное одеяние и вошла в воду: видно, захотелось ей искупаться — день-то был жаркий.

Вошла дева в озеро и стала бесшумно плавать: ни всплеска воды, ни шелеста волн о гальку не было слышно — так тихо она плавала.

Дева купалась, а чудный ее наряд лежал на скале, в двух шагах от Сосукэ. Никогда прежде не приходилось Сосукэ видеть такое платье. Выполз он на четвереньках из-за дерева, схватил его и в кусты утащил. И так оно было прекрасно, что не смог он выпустить это сокровище из своих рук. Сунул его в корзину, что висела у пояса, и домой побежал.

Вышла дева из воды, на скалу поднялась, смотрит: а платья-то нет. Испугалась она: без платья не вернуться ей на небо.

Но делать нечего. Нарвала она листьев магнолии, кое-как прикрылась ими и в деревню пошла. Заходит в крайний дом и спрашивает:

— Не знаете ли вы, где живет человек, что на озере сейчас был?

— Пройди вперед, увидишь три дома. Тот, что в середке стоит, — дом Сосукэ, — ответил старик.

Вошла Небесная дева в дом Сосукэ и говорит:

— Не ты ли взял мое платье со скалы? Отдай его мне. Не могу я вернуться на небо без платья.

Смутился Сосукэ, глаза опустил.

— Верно, нашел я платье на скале, но не знал я, что твое оно. Невиданной красоты было платье, вот и подумал: снесу его князю. Только что и отнес.

Неправду сказал Сосукэ, будто не знал он, чье платье, но так уж случилось: сорвались слова лжи с языка, обратно не вернешь.

Заплакала дева:

— Как же взлечу я на небо? — Потом слезы свои отерла и молвила: — Уступи мне немного земли. Залью я ее водой и посажу лотосы, а как зацветут они, надергаю нитей из стеблей, ткань сотку и платье сошью.

Стало Сосукэ жалко Небесную деву, но не мог он вернуть платье — ведь отнес его князю в подарок.

— Ладно, отдам тебе поле, сажай себе лотосы.

И не только отдал он ей поле, но и выстроил из бамбука хижину на берегу.

Поселилась Небесная дева в бамбуковой хижине у воды, посадила в пруду лотосы. Зацвели они вскоре. Надергала дева тонкие, как паутинки, нити из стеблей лотосов и затворилась в хижине: ткать принялась.

День-деньской стучал там станок и слышалась песня.

Ты стучи, стучи, станок. Нить жемчужная тянись. Будет ткань, как нежный лотос, Улечу я скоро в небо.

Но вот соткала Небесная дева прекрасную ткань, под названием «Белый лотос», принесла Сосукэ и говорит:

— Отдай это князю.

Отнес Сосукэ подарок князю, а тот изумился:

— Что за чудо! Где взял? Кто соткал?

— А соткала эту ткань одна дева, — ответил Сосукэ, а что за дева, откуда взялась, умолчал.

— Пусть дева скажет, что она хочет за свою ткань, я все исполню, — велел передать князь.

Вернулся Сосукэ домой, рассказал все Небесной деве, а та и говорит:

— Ничего я не хочу, одно только прошу: пусть князь возьмет меня в свой дом в услужение.

Согласился князь взять Небесную деву в услужение, и стала она жить в его доме. Однако заметили люди: работает-то она много, а в рот ничего не берет и молчит, как немая. Чудно это им показалось: не знали они, что дева-то не земная, а небесная.

Тем временем лето пришло, и стали люди вещи из амбаров вынимать да на солнце вывешивать. Вынесли из княжеских кладовых и небесное одеяние из перьев, что подарил Сосукэ князю. Увидела дева свое платье, схватила его, мигом на себя надела и ввысь поднялась. Поднялась она ввысь и полетела к горе Роккоуси.

Разинули люди рты, головы задрали, глядят, как летит по небу Небесная дева в дивном одеянии из белых перьев, а сделать ничего не могут. Так и улетела.

ВОЛОСОК ИЗ БРОВИ ВОЛКА

Давно-давно жил в одной деревне бедный старик. Был он немощен и стар, сам работать не мог, а детей и внуков у него не было. Оттого очень он голодал.

А по соседству стоял дом богача, и всего-то там было вдоволь.

Каждое утро, когда в доме богача кончали завтракать, приходил бедный старик одолжить котелок, в котором рис варился.

— Не дадите ли вы на время ваш котелок, — говорил он всякий раз и низко кланялся.

А придя домой, соскребал он со стенок котелка остатки риса, заливал кипятком и выпивал это пойло вместо завтрака.

И вот однажды застал его за этим делом злой человек.

— Эй, ты, попрошайка! Долго будешь чужие котелки обмывать? — усмехнулся он.

«До чего же я дошел! — подумал старик. — Побирушкой сделался».

И решил он покончить с жизнью. Но прежде зашел он в дом богача попрощаться.

— Спасибо вам: каждое утро давали вы мне ваш котелок, — сказал он. — А теперь прощайте! Отправляюсь я в далекое путешествие.

Стало домочадцам богача жалко старика, и отсыпали они ему немного рису на дорогу. Зашел старик и к другим соседям, с каждым попрощался, и те дали старику на дорогу: кто рису, а кто сладостей.

Сварил старик колобки из риса и отправился в горное ущелье.

Он знал, что в ущелье том водились волки и, бывало, что задирали людей насмерть.

Добрел он до ущелья и уселся там на камень. А когда спустилась ночь, повернулся лицом к северу и крикнул:

— Эй, волки! Бегите сюда, съешьте меня!

Но никто не приблизился к старику, только шорох в темноте раздался да какая-то тень проскользнула.

— Ну, съешь меня поскорее! — взмолился старик.

Однако тень не шелохнулась, так и осталась сидеть поодаль.

Оборотился старик на запад и позвал:

— Эй, волки! Бегите сюда, съешьте меня!

И опять раздался шорох в темноте и проскользнула тень, но не приблизилась к старику, а села поодаль.

На все стороны оборачивался старик, волков скликал, но не подошли они к нему.

Тем временем рассвело. И тогда приблизился к старику старый седой волк и сказал:

— Сколько бы ты ни просил, старик, ни один волк в этом ущелье не тронет тебя. Потому что ты не вор, а честный человек. Всю жизнь трудился и никого не обижал. Так что иди-ка ты лучше домой.

Делать нечего. Поднялся старик с камня, стал с горы спускаться.

— Постой! — окликнул его волк. — Возьми вот волосок из моей брови. Храни его бережно, из рук не выпускай — всегда сыт будешь.

Вырвал волк из своей брови волосок и подал его старику.

— Спасибо тебе! — сказал старик, несколько раз поклонился волку и спустился с горы.

Идет он мимо полей, а там рисовую рассаду высаживают. Остановился старик и стал на поле глядеть, просто так, без всякого умысла, а волосок из брови волка у глаз держит. И что же? Стал он видеть насквозь каждого человека: что каждый про себя думает, какая у кого душа — у кого лисья, у кого змеиная, а у кого и того хуже.

Пошла про это слава на всю деревню. Узнал о чуде и богатый сосед.

— Вот так волосок к тебе в руки попал! Покажи-ка его мне! — говорит.

— Извини, господин, не могу, — отказался старик. — Этот волосок мне волк подарил и расставаться с ним не велел.

С тех пор стал он помогать всем добрым людям советом и никогда не знал нужды и голода.

Примечания

1

Мушмула — вечнозеленое субтропическое дерево с кисло-сладкими оранжевыми плодами.

(обратно)

2

Танаго — рыба-горчак, напоминает сазана.

(обратно)

3

Тян — ласкательная приставка к имени.

(обратно)

4

Токонома — стенная ниша с приподнятым полом. Обычно там висит вертикальный свиток-картина или изречение и стоят цветы.

(обратно)

5

Нагэси — поперечная декоративная балка в японском доме.

(обратно)

6

Сакэ — японская рисовая водка.

(обратно)

7

Сасаки Такацуна и Кадзивара Кагэсуэ — прославленные средневековые воины.

(обратно)

8

Хаори и хакама — официальная торжественная одежда. Хаори — накидка, хакама — широкие, похожие на юбку, штаны.

(обратно)

9

Ри — мера длины, равная 3,927 км.

(обратно)

10

В Японии летосчисление ведется по годам правления японских императоров. Годы Мэйдзи — 1868–1912 гг. Сейчас в Японии идет 53-й год Сёва.

(обратно)

11

Самураи — члены привилегированной дворянской военной касты в феодальной Японии, позже — японские дворяне.

(обратно)

12

В феодальной Японии купцы, ремесленники и крестьяне не имели права носить меч и иметь фамилии.

(обратно)

13

Годы правления Каэй — 1848–1854 гг.

(обратно)

14

Японско-китайская война — 1894–1895 гг.

(обратно)

15

Го — японская игра типа шашек.

(обратно)

16

Сэн — самая мелкая монета; один сэн равен 1/100 иены, основной денежной единицы Японии.

(обратно)

17

Каппа — сказочное существо с лягушачьими лапами и выпученными глазами; японский водяной.

(обратно)

18

Гэта — деревянные сандалии в виде скамеечек с ремешками.

(обратно)

19

Сумо — японская национальная борьба.

(обратно)

20

Акционерное предприятие принадлежит не одному владельцу, а нескольким. Они владеют акциями и называются акционерами.

(обратно)

21

Фудзи-сан — Фудзияма, гора Фудзи. Японцы любят ее и называют почтительно «Фудзи-сан» — «Госпожа Фудзи».

(обратно)

22

Гимн студентов токийского Университета Васэда.

(обратно)

23

Кун — частица, выражающая уважительное отношение к равному.

(обратно)

24

Сёдзи — раздвижная перегородка в японском доме.

(обратно)

25

О-суси — колобки из вареного риса, на которые кладут рыбу, яйца, овощи; о-суси приправляют уксусом и сахаром.

(обратно)

26

О-мандзю — пирожок с соевой начинкой.

(обратно)

27

Гимн Университета Кэйо в Токио.

(обратно)

28

Татами — толстая соломенная циновка.

(обратно)

29

Харакири — самоубийство путем вспарывания живота.

(обратно)

30

В японской школе до недавних пор существовала стобалльная система оценок.

(обратно)

31

Тё — мера длины; один тё равен 109,09 м.

(обратно)

32

Сан — частица, выражающая уважительное отношение: «господин», «госпожа».

(обратно)

33

Кроме иероглифов, в Японии существует и слоговая азбука «кана».

(обратно)

34

Вассёй — подбадривающий возглас.

(обратно)

35

Юката — летнее хлопчатобумажное кимоно.

(обратно)

36

Оби — длинный и широкий пояс.

(обратно)

37

Мисо-сиру — густой суп из перебродивших бобов и овощей.

(обратно)

38

Хибати — жаровня, служащая средством отопления в японском доме.

(обратно)

39

«…Год Сёва» — годы правления нынешнего императора Японии.

(обратно)

40

Бандзай — ура.

(обратно)

41

Нэмаки — спальное кимоно.

(обратно)

42

Львы из Этиго — бродячие комедианты, изображающие танец львов. Этиго — старинное название одной из северных провинций Японии.

(обратно)

43

Бог Инари — божество риса, изображается в виде лисицы.

(обратно)

44

Фусума — раздвижная перегородка между комнатами.

(обратно)

45

Ямамба — горная ведьма.

(обратно)

46

Тэнгу — сказочное существо с длинным носом и крыльями.

(обратно)

47

Сама — вежливая приставка к имени.

(обратно)

48

Сасими — ломтик сырой рыбы, положенный на рисовый колобок и политый соевым соусом.

(обратно)

49

Фуросики — платок, в котором носят вещи, завязав в узелок.

(обратно)

50

Го — мера емкости, равная 0,18 л.

(обратно)

51

Эдо — старинное название Токио; Сацума — название местности на о. Кюсю, самом южном из больших островов Японии.

(обратно)

52

Птица-Хоо — сказочная птица; появление ее считается счастливым предзнаменованием.

(обратно)

53

Сакура — японская вишня.

(обратно)

54

Сии — вечнозеленое дерево; в данном случае используется игра слов: «сии» близко по звучанию как к слову «печальный», так и к слову «радостный».

(обратно)

55

Удзигами-сама — дух — хранитель поля в японской мифологии.

(обратно)

56

Коку — мера емкости для сыпучих тел, равная 180 л.

(обратно)

57

Xиро — мера измерения веревок, равная 1,81 м.

(обратно)

58

Сакэ авамори — крепкий алкогольный напиток.

(обратно)

59

То — мера емкости, равная 18 л.

(обратно)

60

Деревянные сандалии гэта имеют обычно две подставки — «зуба».

(обратно)

61

Толкут сваренный рис, чтоб получилась клейкая масса, из нее пекут колобки.

(обратно)

Оглавление

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

РАССКАЗЫ

  КАРП

  ДЗЭНТА И САМПЭЙ

  ЛОШАДЬ

  ЗМЕЯ

  ПЛЯШУЩАЯ РЫБА

  КОЛДОВСТВО

  СВИСТОК

ПОВЕСТИ

  ДЕТИ НА ВЕТРУ

  СТРАННЫЙ МИР

ДЕТИ И ВРЕМЕНА ГОДА (Главы из книги)

  ВЕСНА

  КОНЕЦ ВЕСНЫ, НАЧАЛО ЛЕТА

СКАЗКИ

  ПЛАЩ ТЭНГУ

  МУШМУЛА

  СКАЗКИ О КИТТЁМУ-САН

  ТЫКВА И КАППА

  ДОЧЬ МОРСКОГО ВЛАДЫКИ

  ВОЛШЕБНЫЕ ГЭТА

  ДЕД И ЗАЙЦЫ

  НЕБЕСНАЯ ДЕВА

  ВОЛОСОК ИЗ БРОВИ ВОЛКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg