«Гибель мира»

Гибель мира (fb2) - Гибель мира (пер. Евгений Александрович Предтеченский) 8633K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Камиль Фламмарион

Камиль Фламмарион　 ГИБЕЛЬ МИРА

Часть первая В ДВАДЦАТЬ ПЯТОМ ВЕКЕ

I. НЕБЕСНАЯ УГРОЗА

Великолепный мраморный мост через Сену по пути к Лувру, украшенный статуями знаменитых мыслителей и ученых по обеим сторонам и представляющий как бы улицу памятников, ведущую к одному из портиков Французского института, был сплошь запружен народом. Несметные толпы людей, как две реки, текли по набережным, выливаясь сюда из всех улиц и все более и более напирая на людское море, волновавшееся у ступеней института, давно уже залитых этими живыми волнами. Еще ни разу раньше этого, даже раньше эпохи возникновения Соединенных Штатов Европы, в те варварские времена, когда сила господствовала над правом, когда военщина царила в мире, когда мерзостная гидра войны непрестанно находила себе пищу в человеческом безумии, даже тогда, в грозные дни великих народных волнений или в лихорадочные часы объявления войны, никогда еще ни пред палатой народных представителей, ни на площади Согласия не было подобных зрелищ. Это были не кучки фанатиков, собравшихся вокруг своего знамени с целью добиться победы насилием; это были не демагоги, за которыми бегут любопытные и праздные люди, жаждущие посмотреть, что там такое делается. Нет, теперь все население, взволнованное, возбужденное, перепуганное, все классы общества, перемешавшиеся между собой, с лихорадочным нетерпением, как ответа оракула, ожидали конца вычисления, которое должен был объявить сегодня, в понедельник к трем часам, один из известнейших астрономов на заседании Академии наук.

Новое здание Института, поднимавшееся высоко в воздухе своими куполами и террасами, воздвигнуто было на развалинах старого после великого социального переворота, произведенного международными анархистами, добившимися в 1950 году того, что часть старого Парижа взлетела на воздух, как взлетела бы гигантская пробка, закупоривавшая кратер вулкана.

Накануне, в воскресенье, весь Париж, рассыпавшийся по бульварам и площадям, как это можно было видеть с лодок аэростатов, бродил медленно и задумчиво, казался совсем растерявшимся, как будто ничто уже более его не занимало. Веселые воздушные гондолы не бороздили более лазури атмосферы, разные аэропланы, самолеты, механические птицы и воздушные рыбы, электрические геликоптеры, всякие летающие машины — все это остановилось и притихло. Станции воздушных гондол и лодок, возвышавшиеся на кровлях башен и других зданий, были пусты и безмолвны. Общественная жизнь как будто остановилась в своем течении. Беспокойство было написано на всех лицах. Люди сталкивались, не узнавая друг друга. Одни и те же ужасные слова «так это правда!» дрожали на бледных и трепещущих губах каждого; самая жестокая повальная болезнь не способна была бы до такой степени поразить все сердца, как перепугало всех ужасное астрономическое предсказание, обсуждаемое теперь каждым на все лады; обыкновенная эпидемия похитила бы меньше жертв, потому что уже теперь смертность вдруг стала сильно увеличиваться, а отчего — никто не знал. Каждую минуту любой человек чувствовал, что через него подобно электрическому току пробегает трепет ужаса.

Мост, ведущий к зданию Института

Ожидание, мучительная неизвестность часто бывают страшнее самой опасности. Тяжелый удар, поражающий нас внезапно, более или менее подавляет наши жизненные силы; но мало-помалу мы оправляемся, собираемся с мыслями, принимаемся за дела и продолжаем жить. Здесь же приходилось иметь дело с неведомым, ждать неизбежного, таинственного, страшного, причина которого вне Земли. Предстояло умирать, умирать наверное, но как? Какого рода казнь ожидала несчастное человечество? Предстояло ли ему быть побитым камнями или раздавленным под каменными глыбами; приходилось ли быть изжаренным заживо или сгореть в пламени пожара, способного охватить всю землю; суждено ли, наконец, было погибнуть от разлитой в воздухе отравы или задохнуться от недостатка самого воздуха? Нависшая над миром гроза была страшнее самой смерти. Наша душа способна выносить страдание до известного предела, но страдать непрестанно, задавая себе каждый вечер вопрос о том, что ожидает нас завтра, это все равно, что тысячу раз умирать. А что значит страх, угнетающий душу, леденящий кровь в наших жилах? Страх, этот невидимый призрак, совершенно овладел теперь умами людей, путал их мысли и окончательно сбивал их с толку.

Уже около месяца как всякая промышленность и торговля остановилась; уже две недели как комитет правителей, заменявший теперь собою старую палату и сенат, прекратил свои заседания, так как никто на них не являлся. Уже целая неделя как биржа закрылась везде — в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, в Чикаго, Мельбурне и Пекине. К чему заниматься делами, внутренней или внешней политикой, вопросами бюджета или реформами, если наступало светопреставление? До политики ли теперь! Об этой игре в то время почти совсем забыли. В мехах не стало воздуха, и орган сам собою перестал играть. Даже в судах и в тех не велось больше никаких дел: когда ждешь конца мира, так тут не до убийств и преступлений. Люди сделались равнодушными ко всему, и только сердца их беспокойно и усиленно бились, готовые остановиться навсегда. Всюду видны были искаженные, бледные лица с ввалившимися от бессонницы и страха глазами. Одно лишь разве женское кокетство продолжало оставаться, но и оно было поверхностно, торопливо, мимолетно, без всякой заботы о завтрашнем дне.

Положение дел действительно было опасное, почти отчаянное, даже с точки зрения самых убежденных стоиков. Никогда еще за историческое время род человеческий, это потомство Адама, не встречался лицом к лицу с такой опасностью. Над его головой повисла страшная, неминуемая небесная гроза; дело касалось его жизни или смерти. Расскажем, однако, все по порядку.

Около трех месяцев до того дня, о котором мы говорим, заведующий астрономической обсерваторией на горе Гауризанкар сообщил по телефону во все главные обсерватории земного шара, и преимущественно в Парижскую, следующее известие:

«В эту ночь открыта новая комета; прямое восхождение ее 21ч16м42с, северное склонение 49°53′45″». Суточное движение очень слабо. Цвет кометы зеленоватый.

Обыкновенно не проходило и одного месяца без того, чтобы не было открыто нескольких новых комет, о чем тотчас же объявлялось по всем обсерваториям, в особенности с тех пор, как неустрашимые исследователи неба водворились на высочайших вершинах Гауризанкара, Дапсанга и Канченджинги в Азии, на Аконкагуа и Чимборазо в Южной Америке, а также на Килиманджаро в Африке и на Эльбрусе и Монблане в Европе. Поэтому вышеупомянутое известие не представляло ничего поразительного в глазах присяжных астрономов, давно привыкших к такого рода новостям. Разумеется, тотчас же множество наблюдателей постарались отыскать комету по указанному положению и продолжали тщательно за ней следить. В одном немецком научном журнале с трехаршинным названием печатались наблюдения над кометой, а один из немецких же математиков поторопился вычислить предварительную ее орбиту и дать эфемериду, т. е. таблицу ее положений на каждый день.

Но как только путь кометы, равно как и положение ее на небе изо дня в день стали известны, один японский ученый сделал весьма любопытное замечание по этому поводу. Как показывало вычисление, комета шла по направлению к Солнцу из бесконечной дали пространства и должна была пересечь плоскость земной орбиты около 20-го июля, очень недалеко от той точки, в которой будет в это время Земля. «Было бы весьма важно, — прибавлял японский астроном, — увеличить по возможности число наблюдений и предпринять новое вычисление, чтобы решить окончательно, на каком расстоянии пройдет это небесное тело от нашей планеты и не заденет ли даже оно Землю или Луну».

Одна молодая особа, получившая недавно награду от Академии наук и считавшаяся в числе кандидатов на пост директора обсерватории, схватила эту заметку, что называется, на лету и тотчас же почти безвыходно затворилась в центральном зале телефонных сообщений со всего мира, ловя здесь непосредственно все сообщаемые о комете наблюдения при самом их прохождении. Не прошло и десятка дней, как она наловила таким образом около сотни известий и, не теряя ни минуты, целых три дня и три ночи провела за новым вычислением пути кометы на основании всего ряда наблюдений. Оказалось, что немецкий вычислитель сделал ошибку в определении наименьшего расстояния кометы от Солнца, да и заключение японского ученого относительно времени, когда это волосатое светило пройдет через плоскость земного пути, тоже оказалось неточным, потому что это должно было произойти за пять или за шесть дней до назначенного им срока. Вместе с тем задача становилась еще более любопытной, так как наименьшее расстояние кометы от Земли, по-видимому, было гораздо меньше того, как предполагал это ученый японец. Не говоря пока о возможности столкновения, можно было надеяться, что громадное возмущение, которому подвергнется это блуждающее светило со стороны Земли и Луны, позволит определить с большой точностью массу нашей собственной планеты и ее спутника, а может быть, и получить драгоценные указания относительно распределения плотности внутри земного шара. Таким образом юная вычислительница еще более возвысила ценность предложений японского ученого, показав, как важно было иметь многочисленные и точные наблюдения над кометой.

Все такого рода наблюдения сосредоточивались, однако, в Гауризанкарской обсерватории, воздвигнутой на высочайшей в мире горной вершине. Здесь, на высоте 3750 сажен[1] над уровнем моря, среди вечных снегов, которые благодаря средствам новейшей электрической химии удалось отодвинуть на несколько верст вокруг этого святилища науки; здесь, где астроном почти постоянно оставался на целые сотни сажен выше всяких облаков, окруженный необыкновенно чистым и разреженным воздухом, его зрение, как естественное, так и вооруженное, можно сказать, делалось во сто раз проницательнее. Здесь простым глазом можно было различать горы на Луне, спутники Юпитера и фазы Венеры.

Обсерватория на Гауризанкаре

Целых девять или даже десять поколений астрономов со своими семействами жили на этой азиатской горе, медленно и постепенно свыкаясь с разреженностью ее атмосферы. Первые поселенцы быстро погибали; но науке и промышленности постепенно удалось умерить жестокие здешние холода, собирая особым образом солнечную теплоту, и жизнь здесь стала, наконец, возможной, как в древние времена существовала она на плоскогорьях Кито и Боготы. В самом деле, в восемнадцатом или девятнадцатом веке там преспокойно могли жить многие племена, и молодые женщины без малейшей усталости в состоянии были плясать по целым ночам на этой страшной высоте, на которой европейцы, восходившие на Монблан, едва могли сделать несколько шагов, так как задыхались от недостатка воздуха. Маленькая астрономическая колония мало-помалу обжилась на одном из склонов Гималаев, и здешняя обсерватория, благодаря своим трудам и открытиям, удостоилась чести считаться первой в свете. Главный инструмент ее был знаменитый экваториал в 47 сажен длины; с помощью его удалось, наконец, разобрать иероглифические знаки, с которыми уже несколько тысяч лет жители Марса тщетно обращались к Земле.

Пока европейские астрономы спорили об орбите новой кометы и убеждались, что путь этого светила действительно будет пересечен нашей планетой, причем оба тела должны будут столкнуться в пространстве, из Гималайской обсерватории получена была по телефону новая весть:

«Комета становится видимой простым глазом. По-прежнему зеленоватая. Она направляется к Земле».

Полное согласие астрономических вычислений в Европе, Америке и Азии не оставляло более ни малейшего сомнения в их точности. Ежедневные издания быстро распространили повсюду эту тревожную новость, сопровождая ее собственными соображениями крайне невеселого свойства и печатая многочисленные разговоры по этому поводу с разными учеными, которым, по обыкновению, приписывались самые странные мнения. Все эти более или менее фантастические рассуждения сильно преувеличивали значение строгих выводов, вытекавших из вычислений.

Следует заметить, что уже с давних пор все без исключения газеты на свете обратились в простые торгашеские предприятия. Единственный вопрос для каждой из них состоял в том, чтобы ежедневно продавать возможно большее число номеров и оплачивать свои статьи более или менее лживыми, дутыми объявлениями; это называлось «делать дела» и оправдывало собою все. Газеты изобретали ложные известия, подкапывались по всякому поводу под государственные устои, извращали истину, позорили мужчин и женщин, всюду сеяли смуты, бесстыдно лгали, подробно объясняли похождения воров и убийц и тем увеличивали число преступлений, как будто не подозревая этого; они печатали рецепты вновь изобретаемых взрывчатых веществ, подвергая опасности собственных читателей, и служили одновременно предателями для всех классов общества с единственной целью возбудить до крайней степени всеобщее любопытство и затем «продавать номера».

Долго они одурачивали таким образом всех, но в то время, о котором мы рассказываем, общество наконец опомнилось и не стало большее доверять никакой газетной статье, так что теперь даже и не было газет в собственном смысле; оставались только справочные листки, служившие для торговых целей и наполненные объявлениями и всякими зазываниями. Первая новость, пущенная в обращение всеми этими листками, состояла в том, что комета идет с громадной скоростью и должна встретиться с Землей в такой-то день; вслед за тем появилось известие, что это блуждающее светило может погубить весь мир, отравив воздух, которым мы дышим. Однако на это двойное предсказание никто не обратил ни малейшего внимания, а если кто и прочел его, так отнесся к нему, по обыкновению, с полным пренебрежением. Новость эта произвела ничуть не больше впечатления, как и пущенное одновременно с нею в оборот известие об источнике «вечной молодости», открывшемся где-то в подвале Монмартрского дворца фей, построенного на развалинах древнего храма Святого сердца.

Писатели и поэты пользовались предлогом и начали описывать странствия кометы среди небесных пространств стихами и прозой, а художники воспроизводили комету на картинах и всякого рода рисунках. Она изображалась на них то проходящей пред сонмом испуганных звезд, то яростно бросающейся на спокойно спящую Землю. Эти символические олицетворения поддерживали общественное любопытство, но сначала никого не пугали. Люди стали даже привыкать к мысли о встрече с кометой, не выказывая особой боязни. Приливы общественных чувств так же изменчивы, как показания барометра.

Комета проходит пред сонмом испуганных звезд

Впрочем, вначале даже и сами астрономы очень мало беспокоились о столкновении с кометой с точки зрения тех последствий, какие оно могло иметь в судьбе человеческого рода; чисто научные астрономические журналы, единственные, какие пользовались еще некоторым доверием, если и говорили об этом, так исключительно ввиду проверки сделанных вычислений. Ученые смотрели на это как на чисто математический вопрос, как на один из любопытных случаев, представившихся в небесной механике. Когда же к ним обращались за разъяснениями, они ограничивались ответом, что ожидаемое столкновение возможно, даже вероятно, но никакого общественного значения иметь не может.

Между тем появилось новое известие, исходившее на этот раз с горы Гамильтон, что в Калифорнии, и сильно поразившее химиков и физиологов; оно гласило:

«Спектроскопические наблюдения показали, что комета обладает довольно значительной массой и состоит из различных газов, между которыми преобладает окись углерода».

Дело становилось нешуточным; столкновение с Землей представлялось почти несомненным. В медицинском мире начался переполох; поднялись оживленные рассуждения о возможности задушения или повального отравления. В течение немногих дней вопрос внезапно переменился до неузнаваемости. Из астрономического он превратился в физиологический, и имена всех медицинских светил, действительных или мнимых, красовались теперь на первых страницах ежедневных газет, а их портреты заполонили собой все иллюстрированные издания, где вскоре появился особый отдел: «Консультации по кометному вопросу». Уже одно разнообразие и противоречивость даваемых советов, а затем явное соперничество во взглядах на вопрос быстро разделили газеты на несколько враждебных лагерей, осыпавших друг друга самыми возмутительными ругательствами и отзывавшихся обо всех медиках как о жадных до рекламы шарлатанах и хвастунах.

Комета яростно бросается на спящую Землю

В это время директор Парижской обсерватории, заботливо охранявший дело науки, обратил свое внимание на поднявшуюся суматоху, из-за которой научная истина столько раз извращалась самым непозволительным образом. Это был почтеннейший старец, поседевший над разрешением великих проблем устройства Вселенной. Его голос охотно выслушивался всеми, и он решился послать в газеты сообщение, в котором заявлял, что все догадки преждевременны и что следует подождать подробного и авторитетного обсуждения этого вопроса, происходящего в высшем научном учреждении страны.

Парижская обсерватория, всегда стоявшая во главе научного движения благодаря выдающимся трудам ее членов, сделалась в настоящее время, вследствие произошедшего преобразования в способах наблюдения, с одной стороны, святилищем теоретических исследований, а с другой — центральной астрономической станцией телефонных сообщений, исходивших из обсерваторий, расположенных далеко от больших городов на значительных высотах, благоприятных для наблюдений вследствие совершенной прозрачности воздуха в горах. Это было мирное убежище, где царило совершенное согласие во всем. Астрономы с полнейшим бескорыстием посвящали свою жизнь единственно лишь процветанию науки и искренно любили друг друга; жало зависти никогда не отравляло их взаимных отношений, и каждый из них постоянно забывал свои собственные заслуги, всячески стараясь выставить на вид труды своих сотоварищей. Заведовавший обсерваторией служил в этом отношении примером для всех и когда говорил, то не иначе как от имени всех.

Он обнародовал обстоятельное ученое рассуждение, и его голос привлек к себе на минуту общее внимание. Но теперь речь, по-видимому, шла уже вовсе не об астрономической стороне вопроса. Никто больше не сомневался и не оспаривал возможности столкновения кометы с Землей; за верность этого ручалось строгое математическое вычисление. Общее внимание поглощено было теперь вопросом о химическом составе кометы. Если во время прохождения через нее Земли она отнимет кислород от земной атмосферы, то это причинит всеобщую и мгновенную смерть вследствие удушения; если же с кометными газами соединится азот, то и это также повлечет за собой смерть, но смерть, предшествуемую повальным великим безумием, какой-то всеобщей веселостью, бешеным возбуждением всех чувств, которое явится следствием исчезновения из воздуха азота и несоразмерного преобладания в нем кислорода, столь ускоряющего все жизненные процессы.

Спектроскопическое исследование химического состава кометы указывало на преобладание в ней окиси углерода, и вот этим-то и занимались теперь все научные журналы. Всюду и со всех сторон разбирался вопрос, действительно ли примесь этого ядовитого газа к вдыхаемому нами воздуху может отравить все население земного шара и погубить всех людей и животных, как утверждал это президент медицинской академии.

Окись углерода! Теперь ни о чем больше не говорили, как только о ней. Спектральный анализ не мог обманывать. Его методы слишком надежны, его способы крайне точны! Все отлично знали, что малейшая примесь этого газа к воздуху влечет за собой быструю смерть. А между тем новое телефонное сообщение с Гауризанкарской обсерватории не только подтвердило известие, пришедшее с горы Гамильтон, но и придало ему гораздо большую важность. Оно гласило:

«Земля совершенно погрузится в голову кометы, которая уже и теперь в тридцать раз превосходит размеры земного шара, продолжая увеличиваться изо дня в день».

В тридцать раз больше поперечника земного шара! Ведь это значит, что если комета пройдет между Землей и Луной, то заденет их обе, потому что моста из тридцати земных шаров как раз достаточно, чтоб соединить нашу планету с Луной.

Не надо забывать, что за те три месяца, историю которых мы здесь вкратце рассказали, комета далеко спустилась из глубоких бездн пространства, давно перестав быть астрономическим явлением; она теперь близко подошла к Земле, сделалась видимой простым глазом и, подобно гигантскому грозящему персту, каждую ночь появлялась на небе перед бесчисленными полчищами звезд. Что ни ночь, то комета становилась все больше и больше. Это был сам страх, висевший подобно грозному мечу над головами и опускавшийся медленно, постепенно, неумолимо.

Теперь была сделана последняя попытка, но разумеется, не для того, чтобы столкнуть грозное светило с его пути, чего хотели некоторые утописты. Эти господа, как известно, не задумываются долго ни над чем и смело пустили в ход мысль о том, что, расположив несколько электрических батарей на поверхности Земли, можно произвести ужасный электрический ветер, который и столкнет комету с ее пути! Была сделана, говорим мы, последняя попытка исследовать эту великую проблему всесторонним образом и, может быть, успокоить умы, показать хоть искру надежды на спасение, открыв какой-нибудь недостаток в объявленном приговоре, заметив что-нибудь, не принятое во внимание при вычислении или наблюдении; может быть, еще столкновение будет не до такой степени гибельно, как это предсказывают пессимисты. И вот назначен был всеобщий перекрестный диспут в Институте, в этот понедельник, за четыре дня до предсказанного столкновения, которое по вычислению приходилось на пятницу 13 июля.

Самый знаменитый во Франции астроном, бывший директором Парижской обсерватории, затем начальником медицинской академии, известный как превосходный химик и физиолог; после него председатель французского астрономического общества, отличнейший математик; далее другие ораторы и между ними одна замечательная женщина, прославившаяся своими открытиями в области физических наук, должны были поочередно высказаться по этому страшному вопросу. Последнее слово еще не было произнесено. Проникнем под вековые своды святилища науки и послушаем, что там говорится.

Но прежде чем туда войти, ознакомимся поближе с этой пресловутой кометой, тяготевшей теперь над всеми помышлениями людей.

II. КОМЕТА

Непрошеная и странная небесная гостья выступала из глубоких бездн пространства с крайней медленностью и постепенностью. Она явилась не вдруг, не сразу, как это неоднократно случалось прежде с большими кометами. Многие из них совершенно внезапно появлялись перед глазами людей после своего прохождения через перигелий — потому ли, что лишь в это время они становились видимыми с Земли, или потому, что целый ряд лунных или же облачных и ненастных ночей препятствовал искателям комет наблюдать небо. На этот раз комета, этот плавучий островок звездного тумана, сначала долгое время оставалась в достижимой лишь для телескопов глубине пространства и могла быть видимой для одних лишь астрономов. В первые дни после ее открытия она была доступна только для могущественных экваториалов обсерваторий. Но постепенно образованное население отыскало ее и самостоятельно. Теперь любой из домов новейшей постройки оканчивался наверху открытой террасой, назначенной, правда, не для астрономических наблюдений, а служившей обыкновенно пристанью для воздушных гондол. Тем не менее на многих из них возвышались вращающиеся астрономические купола. Теперь почти не было сколько-нибудь зажиточной семьи, в распоряжении которой не имелось бы астрономической трубы, и любое жилое помещение не считалась полным, если в нем не было библиотеки с хорошим подбором научных книг.

Уличные астрономы

Можно сказать, что как только комета сделалась доступной для труб средней силы, она стала наблюдаться решительно всеми. Что касается рабочего народа, у которого свободные часы всегда, что называется, наперечет, то уже с первого вечера, как только показалась комета, он наводнял собою все городские площади, нетерпеливо толпясь у больших труб, установленных здесь во многих местах, и уличные астрономы-предприниматели имели баснословные, совершенно неслыханные доходы.

Впрочем многие из мастеровых, особенно в провинции, имели свои собственные трубы; так что если еще в двадцать четвертом веке почти все обитатели Земли могли жить, не зная, где находятся и даже не имея настолько любознательности, чтобы спросить себя об этом, то теперь уже около сотни лет род человеческий привык не только созерцать окружающую его Вселенную, но и размышлять о ней. Если кто хочет составить себе представление о пути, по которому шла комета в пространстве, тому достаточно с некоторым вниманием взглянуть на помещаемый здесь рисунок. Он представляет плоскость пути кометы и пересечение ее с плоскостью земного пути около Солнца; комета идет из бесконечной дали, косвенно направляясь к тому невидимому кругу, по которому вековечно ходит Земля; она постепенно приближается к Солнцу, проходит от него на ближайшем расстоянии, но не задерживается им, не падает на него. Мы не принимаем пока в расчет изменения ее пути вследствие действия на нее земного притяжения; это влияние Земли должно было привести комету, после того как она обойдет Солнце, к земной орбите и преобразовать ее бесконечный параболический путь в эллиптический.

Путь кометы и встреча ее с Землей

Все кометы, кружащиеся около Солнца, описывают в пространстве подобные этому невидимые пути, представляющие более или менее растянутые эллипсы, в которых лучезарное дневное светило занимает один из фокусов. Их очень много. Следующий наш рисунок дает понятие о том, как пересекают кометы путь нашей Земли около Солнца, равно как и пути других планет. Всякий, кто обратит внимание на эти пересечения, легко поймет, что столкновение земли с кометой не представляет ничего невозможного или невероятного.

Возможность встречи комет с планетами

Комета приблизилась настолько, что стала видима с Земли. В одну безлунную ночь, когда небо было удивительно чисто, некоторым из наблюдателей, обладавшим необыкновенно острым зрением, удалось различить простым глазом недалеко от зенита, на краю млечного пути, к югу от звезды Омикрон в группе Андромеды какую-то бледную, слабую туманность, как будто самое легкое, крошечное колечко дыма, чуть заметно удлиненное в противоположную от Солнца сторону. В таком же почти виде представилась она и в телескопе при ее открытии. Судя во этой безобидной внешности; никто не мог и подозревать, какое роковое значение должно было иметь это новое светило в истории человеческого рода. Одно лишь математическое вычисление показывало, что комета идет к Земле.

Между тем таинственное светило продвигалось довольно быстро. Уже на другой день его удалось разглядеть доброй половине наблюдателей; еще через день только близорукие, обладавшие слабыми биноклями, могли его не заметить. Менее чем в неделю оно стало известно всем. На всех площадях во всех городах в селениях всюду можно было видеть толпы людей, искавших комету или показывавших ее другим.

Со дня на день она становилась все больше и больше. В астрономические трубы уже ясно можно было различить в ней довольно яркое ядро, тотчас же сделавшееся предметом самых разнообразных предположений и споров. Затем хвост ее постепенно начал разделяться на несколько лучей, расходившихся от одного и того же ядра и принимавших вид веера. Волнение охватывало уже все умы, как вдруг после первой четверти луны и во время полнолуния комета как будто остановилась в своем движении и даже стала не столь яркой. Так как все ждали, что она должна быстро увеличиваться, то теперь появилась надежда, что, может быть, в вычисление вкралась какая-нибудь ошибка. Наступило временное затишье; все как будто немного успокоились. Вслед за полнолунием барометр вдруг значительно понизился. Со стороны Атлантического океана над Францией пронеслась сильная буря, причем центр циклона прошел несколько севернее Британских островов. В продолжение целых двенадцати дней небо оставалось закрытым облаками почти надо всей Европой.

Но вот вновь блеснуло Солнце; атмосфера прояснилась, тучи рассеялись, снова показалось голубое небо; однако все не без тревоги ждали в этот день заката солнца. С наступлением ночи все взоры обратились к небу, отыскивая на нем страшное светило. И что же? Кометы в том классическом, так сказать, виде, к которому все привыкли, не оказывалось больше на небе; к общему изумлению ее заменило какое-то особенное северное сияние, гигантским веером раскинувшееся по всему небу; громадные ветви его представляли собою семь зловещих зеленоватых лучей, прорезывавших пространство и исходивших как будто из какого-то волшебного костра, разложенного под горизонтом.

Комета 1744, по рисунку Шезо

Не оставалось ни малейшего сомнения, что это необыкновенное северное сияние не что иное, как именно комета, тем более, что прежнего светила решительно нигде не было видно на всем небе. Правда, представлявшееся теперь странное зрелище слишком отличалось от того, что все привыкли видеть в кометах; разумеется, этот лучистый, веерообразный вид таинственной небесной гостьи был совершенной неожиданностью; но ведь эти газовые образования столь прихотливы, разнообразны, отличаются такими странностями, что для них все возможно. При том нельзя же было утверждать, что подобная комета являлась в первый раз. В летописях астрономии упоминалось, между прочим, об одной громадной комете с шестью хвостами, наблюдавшейся в 1744 году и послужившей в то время предметом многочисленных сочинений. Весьма художественный рисунок этой кометы сделан был лозанским астрономом Шезо и встречался во многих научных книгах того времени.

Комета 1861 года со своим веерообразным хвостом представляла другой пример такого рода странствующих светил. При этом кстати припомнили, что 30-го июня того же года произошла, совершенно впрочем безобидная, встреча Земли с краем кометного хвоста. Но если бы даже и никогда не видали прежде подобных образований, все равно идти против действительности было невозможно.

Между тем споры шли своим чередом, и между всеми научными журналами на всем свете завязалась настоящая астрономическая перепалка. После того, как нельзя уже было сомневаться, что комета шла прямо к Земле, важнейшим вопросом было определение расстояния, на котором находилась она день за днем от Земли, что зависело от относительной скорости ее движения. Известная уже нам вычислительница из Парижской обсерватории, заведовавшая кометным отделом, не пропускала ни одного дня, чтобы не послать какой-нибудь заметки по этому вопросу в Правительственный Вестник объединенной Европы.

Как известно, очень простое математическое соотношение связывает скорость всякой кометы с ее расстоянием от Солнца и наоборот. Зная одно, можно сейчас же определить другое. В самом деле скорость кометы равняется просто скорости какой-нибудь планеты, умноженной на квадратный корень из двух. Скорость же планеты на любом расстоянии определяется третьим законом Кеплера, по которому квадраты времен обращения относятся как кубы расстояний. Как видите, все это чрезвычайно просто.

Пусть, например, комета находится на таком расстоянии, как Юпитер. Эта величественная из планет несется вокруг солнца с быстротой 12 верст[2] в секунду; значит, и комета на этом расстоянии летит с такой же скоростью, но только помноженной на квадратный корень из двух, то есть на число 1,4142. Следовательно быстрота ее полета будет 17 верст в секунду.

Планета Марс кружится около солнца с быстротой 23 версты в секунду; значит, на таком расстоянии комета будет иметь скорость 32 версты.

Средняя скорость нашей Земли на ее пути 28 верст в секунду — в июне несколько меньше, в декабре немного побольше; поэтому неподалеку от Земли скорость кометы должна быть 39 верст, если не принимать в расчет ускорения, которое произойдет в ее скорости от притяжения Земли. Вот о чем лауреатка Института старалась напомнить обществу, которое впрочем, и само было знакомо с основными началами теории небесных движений.

Когда грозное светило подошло на расстояние Марса, смятение в народе сильно увеличилось; всеобщий страх был теперь вполне основательным; грозившая всем беда была ясна и понятна для всякого: комета летела со скоростью почти двух тысяч верст в минуту, то есть делала почти 115 тысяч верст в час.

Так как расстояние между круговыми путями Марса и Земли только 71 миллион верст, то при скорости 115 тысяч верст в час расстояние это могло быть пройдено в 621 час или почти в 26 дней. Но по мере приближения к Солнцу комета должна лететь все скорее и скорее, потому что на расстоянии Земли скорость ее будет уже 39 верст в секунду. Благодаря такому возрастанию скорости, упомянутое расстояние комета должна была пройти лишь в 558 часов, то есть в 23 дня и 6 часов.

Но в момент встречи земля на своем круговом пути не должна была находиться как раз в той точке, в которой пересекается этот путь линией, идущей от Солнца к комете, так как комета летела не прямо к Солнцу; поэтому встреча могла произойти лишь неделей позднее, именно в пятницу 13 июля около полуночи.

В то время, о котором мы рассказываем, был еще только понедельник 9 июля. Уже целых пять дней подряд небо оставалось совершенно ясным, и каждую ночь веерообразный кометный хвост все шире и шире раскидывался в бесконечном просторе небес. Все ясно видели голову кометы, или ее ядро, усеянное как блестками какими-то светлыми точками, которые могли быть твердыми телами по нескольку верст в диаметре и которые, как утверждали некоторые вычислители, должны были первые упасть на землю, тогда как хвост, по-прежнему обращенный в противоположную от солнца сторону, оставался бы в это время позади, двигаясь довольно косвенно.

Кометный хвост все шире и шире раскидывался среди простора небес…

В продолжение тех дней затишья, о которых мы говорили раньше, в общественном мнении произошел было благоприятный поворот. Один астроном, произведя целый ряд ретроспективных вычислений, показал, что Земля уже много раз встречалась с кометами, и всегда это столкновение разрешалось самым безобидным дождем падающих звезд. Но другой ученый, возражая своему сотоварищу, утверждал, что нынешняя комета далеко не походит на рой мелких метеоритов; что она представляет газовую массу, а ядро ее состоит из слепившихся твердых тел. По этому поводу он напомнил о наблюдениях, произведенных над знаменитой исторической кометой 1811 года.

Эта громадная комета действительно оправдывала отчасти опасения народа, и страх перед нею был не совсем призрачным. Достаточно припомнить ее размеры. В длину она достигала 169 миллионов верст, и, значит, была больше, чем расстояние Земли от Солнца; хвост ее на своем конце имел ширину в 23 миллиона верст. Ее голова была около миллиона семисот тысяч верст в диаметре, то есть во сто сорок раз больше поперечника Земли. В этой туманной, замечательно правильной, эллиптической голове видно было блестящее ядро, походившее на звезду и имевшее в поперечнике около 200 тысяч верст. Ядро это казалось чрезвычайно плотным. Комета оставалась видимой в продолжение шестнадцати месяцев и двадцати двух дней. Но, может быть, всего замечательнее в ней было то, что она достигла громадного развития вовсе не вследствие особенной близости своей к Солнцу, так как она подходила к нему не более чем на 140 миллионов верст. Таким образом она все время своей видимости оставалась более чем в 159 миллионах верст от Земли. Если бы она приблизилась к солнцу еще больше, то так как размеры комет вообще становятся тем больше, чем сильнее подвергаются они действию Солнца, вид ее, наверно, был бы еще ужаснее, и она нагнала бы еще больше страха на людей. Массу ее далеко нельзя было считать незначительной.

И если бы она летела прямо к солнцу, в самое его сердце, то ее скорость в момент удара о лучезарное светило была бы более 500 верст в секунду; вследствие одного преобразования такой страшной скорости в теплоту жар солнца внезапно увеличился бы до такой степени, что вся животная и растительная жизнь на Земле совершенно уничтожилась бы в несколько дней…

По этому поводу один физик даже заметил, что комета 1811 года, или другая еще более громадная комета могла бы положить конец миру, даже не касаясь Земли, а просто произведя лишь, так сказать, взрыв света и тепла на Солнце, подобно тому как это обнаружено наблюдением в так называемых новых или временных звездах.

Отсюда делалось заключение, что если бы подобная комета, вместо того чтобы упасть на Солнце, встретила бы на своем пути Землю, то наш мир был бы истреблен огнем. Если же она встретилась бы с Юпитером, то повысила бы его температуру настолько, что вернула бы ему утраченный им собственный свет; планета вновь сделалась бы на некоторое время солнцем, так что наша Земля стала бы освещаться двумя солнцами. Юпитер стал бы тогда маленьким ночным солнцем, гораздо более, однако, ярким, чем Луна; он светил бы своим собственным красным, например рубиновым или гранатовым, светом, обращаясь около нас в двенадцать лет… Ночное солнце! Ведь это значит, что на земном шаре с тех пор почти не было бы ночей!

Наводились справки в самых классических сочинениях по астрономии, читались и перечитывались главы о кометах, написанные Ньютоном, Галлеем, Мопертюи, Лаландом, Лапласом, Араго, Фаем, Ньюкомбом, Гольденом, Деннингом, Робертом Боллем и их последователями. Всего поразительнее было мнение Лапласа, и во всех журналах воспроизводились следующие его подлинные слова:

«Земная ось и самое вращение земли изменятся, моря покинут свое прежнее положение и устремятся к новому экватору; большая часть людей и животных погибнут в этом всемирном потопе или будут уничтожены страшным сотрясением, которому подвергнется земной шар; многие виды животных могут исчезнуть; все памятники человеческого искусства и промышленности будут разрушены — вот какие страшные следствия могло бы произвести столкновение с кометой».

Так шли, быстро сменяя друг друга, суждения и споры, ретроспективные исследования, вычисления, догадки. Но среди всего этого общее внимание сосредоточивалось на двух фактах, подмеченных наблюдением: нынешняя комета представляла значительной плотности ядро, и в ее химическом составе окись углерода несомненно преобладала. Опасения возобновились; страх вновь овладел умами. Ни о чем более не думали, как о комете, ни о чем не говорили, как только о ней. Изобретательные люди уже принялись искать какие-нибудь практические, более или менее осуществимые средства оградить себя от ее влияния. Химики полагали, что можно спасти часть атмосферного кислорода, и придумывали способы отделить этот газ от азота и собрать его в громадных, герметически закупоренных стеклянных сосудах. Один ловкий фармацевт в широковещательных объявлениях уверял, что ему удалось приготовить лепешки из сгущенного кислорода, и распространил свое объявление в восьми миллионах экземпляров. Торговцы умеют извлекать выгоду из всего, даже из всеобщей смерти. Возникло даже несколько акционерных обществ, предлагавших герметически закупорить все отверстия глубоких погребов, и затем в продолжение четырех дней и четырех ночей доставлять туда чистый или даже ароматический кислород в количестве достаточном для потребления данного числа легких. Еще не вся надежда была потеряна. Люди спорили, трепетали, волновались, дрожали от страха, даже умирали… но еще надеялись.

Размеры кометы увеличивались со дня на день…

Последние известия гласили, что комета, приближаясь к Солнцу и подвергаясь действию его теплоты и электричества, должна развиваться все больше и больше, так что в момент встречи своей с землей она будет иметь диаметр в шестьдесят пять раз больше земного, то есть 776 тысяч верст. В каждый час эта грозная десница, занесенная над Землей, приближалась к ней на 140000 верст. Через пять дней трепещущее человечество вздохнет спокойно… или же его не будет больше на свете.

И вот среди всего этого смятения открылось заседание Института, которого все ждали как последнего слова оракула.

III. ЗАСЕДАНИЕ В ИНСТИТУТЕ

Никогда еще на памяти людей громадный гемицикл, построенный в конце двадцатого века, не был переполнен до такой степени слушателями. Была такая страшная давка, что механически невозможно было втиснуть сюда более ни одного человека. Амфитеатр, ложи, трибуны, галерея, лестницы, все проходы, окна, даже ступеньки эстрады — все это было занято стоявшими или сидевшими слушателями. В числе их можно было заметить самого главу объединенной Европы, затем правителей Франции, Италии, Иберии, посланницу Индии, представителей Британии, Германии, Венгрии, России, царя Конго, всех министров, начальника международной биржи, парижского архиепископа, управляющего телефоноскопическими сообщениями, председателя аэронавигационного совета и начальника электрических путей сообщения; далее тут были начальник международной палаты предсказания погоды, все выдающиеся астрономы, химики, физиологи и медики со всей Франции; довольно много правителей общественных дел (называвшихся прежде депутатами или сенаторами), все выдающиеся писатели и художники; одним словом — это собрание представляло собой редкое соединение представителей науки, политики, промышленности, литературы и всех остальных видов человеческой деятельности.

Заседание открылось в полном составе: председатель, его товарищи, непременные секретари… Имена ораторов и порядок их речей — записаны. Ученые мужи не были, однако, одеты в зеленые хламиды, как попугаи, на головах их не красовались нахлобученные уродливые шляпы, они не были вооружены допотопными шпагами; на них было простое общепринятое платье без всяких лент и орденов, потому что уже два с половиной века, как все подобные украшения вышли из употребления в Европе и оставались только в центральной Африке, где они достигли в это время самого роскошного развития.

Председатель открыл собрание следующими словами:

— Милостивые государыни, милостивые государи! Вы все уже знаете главнейшую цель сегодняшнего собрания. Никогда, конечно, человечество не переживало такого состояния, в каком очутились мы в настоящее время, и никогда также под этими сводами двадцатого века не собиралась такая аудитория, как сейчас. Уже две недели, как великая проблема о предстоящем конце мира сделалась единственным предметом всех помыслов и всех исследований ученых. Эти исследования и соображения сейчас же будут изложены перед вами. Предоставляю первое слово господину директору Обсерватории.

Почтенный астроном тотчас же поднялся со своего места, держа несколько листочков заметок в руке. Он говорил плавным и приятным голосом, смотрел кротко и держался скромно, хотя имел величественный вид. Его широкий лоб окаймлен был густыми, совершенно белыми вьющимися волосами. Это был человек, обладавший обширным научным и литературным образованием, а также громадной начитанностью. Вся его фигура невольно внушала к нему симпатию и глубокое уважение. Сразу было видно, что он обладал оптимистическим взглядом на вещи и не терялся даже в самых затруднительных обстоятельствах. Едва успел он сказать несколько слов, как лица слушателей вдруг переменились и из печальных и удрученных горем внезапно превратились в спокойные и даже веселые.

Почтенный астроном поднялся со своего места

— Милостивые государыни, — начал он, — я прежде всего, обращаюсь к вам и покорнейше прошу вас успокоиться и не трепетать перед опасностью, которая может быть вовсе не так страшна, как это кажется. Я надеюсь сейчас же убедить всех вас теми доводами, которые буду иметь честь изложить пред вами, что ожидаемое всем населением Земли столкновение с кометой не повлечет за собой окончательного разрушения и гибели нашего мира. Несомненно, мы можем, мы должны даже ожидать некоторого неприятного приключения; но что касается кончины мира, то можно сказать, что она произойдет не таким образом. Миры умирают от старости, а не скоропостижно, и вам лучше чем мне известно, что мир наш еще далеко не стар. Милостивые государи! Я вижу здесь представителей всех классов и положений общественных от самых высоких до самых скромных. Совершенно понятно, что ввиду столь очевидной опасности, как истребление жизни на земле, всякая деятельность совершенно прекратилась; однако что касается меня лично, то откровенно вам признаюсь, что если бы биржа не была закрыта, а я бы имел несчастие вести там дела, я ни на минуту не задумался бы сегодня же скупить все биржевые бумаги, так внезапно и страшно упавшие в цене.

Не успел он окончить этих слов, как один из известнейших денежных тузов, американский еврей, издатель газеты «Двадцать пятый век», сидевший на самой верхней скамейке амфитеатра, неизвестно каким чудом пробравшийся через непроницаемые ряды слушателей, кубарем скатился к выходной двери, за которой и исчез в одно мгновение.

Прерванный на минуту этим совершенно неожиданным последствием своего чисто научного замечания, оратор продолжал речь.

— Наш общий вопрос, говорил он, можно подразделить на три другие вопроса. Во-первых, действительно ли комета столкнется с Землей? В случае утвердительного ответа нам придется тогда обсудить, во-вторых, какими существенными свойствами отличается эта комета, и в третьих, какие могут быть последствия такого столкновения. Перед столь просвещенными слушателями, какие составляют эту аудиторию, мне нет надобности распространяться о том, что так часто произносимые в последнее время зловещие слова «конец мира» значат собственно только «конец Земли», хотя, правда, этот мир занимает нас более всего.

Если бы на первый вопрос мы могли ответить отрицательно, то тогда было бы почти излишним заниматься двумя остальными вопросами, так как они имели бы лишь весьма второстепенное значение.

К несчастью, я должен сознаться, что астрономические вычисления и на этот раз по обыкновению оказались совершенно точными. Да, комета должна столкнуться с Землей, и без сомнения, сила удара будет максимальная, потому что комета летит как раз нам навстречу при нашем движении около солнца…

Но пусть слушатели не пугаются! Этот удар сам по себе еще не доказывает ничего. Пусть в самом деле кто-нибудь вычислил вперед, что железнодорожный поезд столкнется с громадным… роем мошек; такое предсказание, конечно, нисколько не обеспокоило бы путешественников. То же самое могло бы произойти и при встрече нашего Земного шара с этим газовым светилом. Благоволите же выслушать меня дальше и позвольте мне спокойно разобрать два другие вопроса.

Прежде всего, что представляет собою комета? Все вы уже знаете, что она газовая и состоит главным образом из окиси углерода. При низкой температуре небесного пространства — 273 градусах ниже нуля — этот невидимый при обыкновенных земных условиях газ находится в состоянии тумана или даже твердых пылинок. Комета как будто пропитана этим газом. Во всем сказанном я пока нисколько не противоречу научным открытиям.

При этих словах на лицах большого числа слушателей вновь отобразилось страдание; послышались глубокие вздохи.

— Но, милостивые государи, — продолжал астроном, — в ожидании, пока один из наших уважаемых сотоварищей по отделу физиологии, а также и представитель медицинской академии не соблаговолят показать нам, что плотность кометы настолько значительна, что вещество ее могло бы проникнуть в наш воздух, до тех пор я буду думать, что присутствие его не окажет, вероятно, никакого пагубного влияния на человеческую жизнь. Я говорю: вероятно, потому что полной достоверности, уверенности здесь нет, однако вероятность эта очень велика, так что, пожалуй, можно было бы смело поставить миллион против единицы. Во всяком случае, без сомнения, лишь очень слабые легкие могли бы стать жертвами такой перемены в воздухе. Это была бы простая инфекция, которая могла бы утроить или самое большее упятерить обычное ежедневное число смертных случаев.

Если же, как это согласно показывают телескопические исследования и фотографические снимки, ядро ее содержит в себе минеральные массы значительной плотности и, вероятно, металлическую, если в нем находятся уранолиты, величиною в несколько верст и весящие многие миллионы пудов, то нельзя не согласиться, что те точки земной поверхности, на которые упадут эти глыбы, летящие с такой скоростью, будут неизбежно раздавлены и уничтожены. Тем не менее заметим, что три четверти земного шара покрыты водою; так что и тут еще есть вероятность благоприятного для нас исхода, хотя, конечно, меньше, чем в первом случае. Эти глыбы могут упасть в море и образовать несколько новых островов вдали от материков, обогатив при этом науку новыми сведениями и даже, может быть, одарив нас зародышами каких-нибудь неизвестных нам существ. Явления эти были бы очень любопытны с точки зрения геодезии и учения о виде Земли и ее вращательном движении. Упомянем также, что на Земном шаре есть немало пустынь. Опасность, конечно, существует, но она вовсе не чрезмерна.

Кроме этих масс и упомянутого газа могут быть еще болиды, заключающиеся в том же небесном облаке, которые могли бы оказать свое действие и послужить причиною повсеместных пожаров на всех материках; конечно, динамит, нитроглицерин, панкластит, роялит и даже империалит не что иное как детские игрушки по сравнению с тем, что нам могло бы представиться здесь; но тем не менее, этот пожар был бы далеко не всемирным: несколько городов, обращенных в пепел, не остановили бы истории человеческого рода.

Вы видите теперь, милостивые государи, что это методическое исследование вопроса с троякой точки зрения показывает, что опасность существует, но она вовсе не так значительна, не так велика, не так безусловна, как ее хотят представить; и я нисколько не сомневаюсь, что здесь может идти речь лишь о местной катастрофе, которая, между прочим, будет иметь весьма большое значение для науки, и, наверное, после нее останутся историки, которые расскажут о ней потомству. Произойдет удар, столкновение, местное повреждение земной поверхности, обнаружится необыкновенно сильный дождь падающих звезд, вылетающих по-видимому из одной точки, но ничего больше, без сомнения, не будет. Одним словом, это будет происшествие в роде землетрясения, вулканического извержения или даже только порядочного циклона.

Так говорил знаменитый астроном. Аудитория по-видимому, была довольна: она как будто притихла, успокоилась, по крайней мере отчасти. Дело шло вовсе не о конечной гибели всего, а только об опасности, катастрофе, которой, быть может, еще удастся избежать. Всюду завязались частные разговоры, всякий сообщал свои мнения и впечатления соседям; коммерсанты и даже государственные люди, по-видимому, совершенно поняли доводы астронома. Но вот по приглашению председателя поднялся на трибуну начальник медицинской академии, невольно обративший на себя общее внимание.

Это был человек высокого роста, сухой, тонкий, длинный и прямой, с сатурновским выражением на бледном лице, с совершенно голым черепом, с серыми, коротко остриженными клочками волос на челюстях. В его голосе слышалось что-то замогильное, а общий его вид напоминал, скорее, факельщика у погребальных дрог, чем медика, одушевленного надеждой помочь своим больным. Его взгляд на состояние дел был весьма отличен от взгляда астронома, и это все поняли с первых же слов, которые он успел произнести.

Представитель медицинской коллегии

— Милостивые государи, — сказал он, — я буду также краток, как и всеми уважаемый ученый, которого мы только что выслушали, хотя я затратил очень много времени на исследование свойств окиси углерода во всех их подробностях. Об этом-то газе я и намерен поговорить с вами, так как наукой уже установлено, что он преобладает в комете, встреча которой с Землей неизбежна.

Свойства этого газа, надо сознаться, просто ужасны, потому что достаточно бесконечно малой примеси его к воздуху, чтобы в три минуты прекратить действие легких и остановить жизнь.

Всем известно, что окись углерода представляет собой устойчивый газ без цвета, без вкуса и без запаха. В воздухе он горит очень слабым голубым пламенем, производя угольный ангидрид и напоминая как бы погребальный факел.

Окись углерода отличается тем, что она всегда жадно поглощает кислород. При солнечном свете она соединяется с хлором и производит хлорную окись, обладающую отвратительным, удушающим запахом и остающуюся в газообразном состоянии.

Но что более всего заслуживает нашего внимания, так это то, что упомянутый газ — самый ядовитый из всех, какие только существуют. Он несравненно смертоноснее углекислоты. Он уменьшает поглощательную способность крови, и даже при самых малых его дозах наша кровь делается неспособной принимать в себя кислород. Примесь одной десятитысячной доли окиси углерода к воздуху уже смертельна. И надо сказать, что она производит не простое задушение, а настоящее и почти мгновенное отравление крови. Окись углерода действует прямо на кровяные шарики, соединяется с ними и делает их неспособными поддерживать жизнь, так как преобразование венозной крови в артериальную прекращается. Трех минут достаточно, чтобы наступила смерть.

Но, милостивые государи, страшны не одни только эти смертоносные свойства окиси углерода; уже одной способности этого газа поглощать кислород достаточно, чтобы повлечь за собой самые прискорбные последствия. Уничтожение — что я говорю? — простого уменьшения количества кислорода в воздухе было бы достаточно, чтобы повести к истреблению всего рода человеческого. Здесь всякому известен один из бесчисленных рассказов, относящихся к тем варварским временам, когда громадные толпы людей занимались взаимным истреблением друг друга на законном основании, под предлогом славы и любви к отечеству; это простой эпизод одной из войн англичан с индусами. Позвольте мне напомнить вам этот рассказ.

Сто сорок шесть пленников были заключены в подвале, не имевшем других отверстий, кроме двух маленьких окон, выходивших на галерею. Первое следствие, испытанное этими несчастными, был обильный, постоянный пот, сопровождавшийся невыносимой жаждой, к чему присоединилось вскоре крайнее затруднение в дыхании. Они перепробовали всевозможные способы, чтобы избежать тесноты и добыть себе воздуха; они снимали с себя одежду, махали шляпами, наконец, придумали вместе становиться на колени, а потом через несколько минут разом же быстро вставать; но вскоре многие из них, лишась сил, падали на пол под ноги товарищей. К полуночи, то есть к исходу четвертого часа их заключения — все, кто оставался еще в живых и не мог вдохнуть в себя менее зараженного воздуха около окон, погрузились в летаргическое оцепенение или впали в страшное безумие. Когда еще через несколько часов тюрьма была открыта, только двадцать три человека вышли из нее живыми; все они были в самом ужасном состоянии, какое только можно себе вообразить, и носили на своих лицах ясные отпечатки когтей смерти, которой им удалось избежать.

Я мог бы присовокупить к этому тысячу других примеров, но это было бы бесполезно, потому что никакого сомнения на этот счет быть не может. Итак, милостивые государи, я должен сказать, что, с одной стороны, поглощение окисью углерода части атмосферного кислорода, а с другой — столь могучее ядовитое действие того же газа на необходимые для жизни кровяные шарики при столкновении громадной кометной массы с нашим земным шаром, который останется внутри ее несколько часов… да, я должен сказать, что это столкновение будет таково, что его последствия окажутся безусловно роковыми. Со своей стороны я решительно не вижу никаких средств к спасению.

А я еще ни слова не сказал ни о преобразовании движения в теплоту, ни о механических и химических последствиях удара. Я предоставляю эту сторону вопроса компетенции непременного секретаря академии наук, равно как и ученейшего председателя астрономического общества Франции, которые произвели весьма важные в этом отношении вычисления. Что касается меня, то я повторяю, что земному человечеству грозит явная смерть, и я вижу даже не одну, а две, три и четыре причины смерти, четыре меча, висящих над нашей головой. И если нам удастся избежать смерти, то это будет истинное чудо, но, к сожалению, уже много веков как все перестали рассчитывать на чудеса.

Эта речь, произнесенная убедительно, громким, спокойным и мрачным голосом, повергла всю аудиторию в прежнее отчаянное состояние, из которого она только-только была выведена счастливой находчивостью предыдущего оратора. Уверенность в близкой гибели снова ясно читалась на всех лицах. Сильный гул и говор наполнял зал; всякий сообщал соседу свои соображения вообще оптимистические, но мало искренние: никому не хотелось показаться трусом.

Теперь поднялся председатель астрономического общества и направился к трибуне. Все разговоры тотчас же прекратились. Вот некоторые существенные места его речи:

— Милостивые государыни, милостивые государи! После того, что мы сейчас слышали, ни у кого не может оставаться ни малейшего сомнения относительно неминуемости столкновения кометы с землей и всех опасностей такой встречи. Итак, нам остается ожидать в субботу…

— В пятницу, — прервал его кто-то из членов Института.

— …в субботу, — продолжал оратор не останавливаясь, — нам остается ожидать необыкновенного события, события абсолютно неизвестного и совершенно нового в истории человечества. Я говорю — в субботу, хотя все газеты предсказали эту встречу на пятницу, потому что в действительности событие это произойдет только 14 июля. В прошлую ночь мы, то есть мой уважаемый товарищ и я, занимались сравнением сообщаемых наблюдений и обнаружили ошибку в телефонографической передаче.

Это утверждение подействовало облегчающим образом на настроение аудитории, подобно лучу света, сверкнувшему среди ночного мрака. Отсрочка на день, это слишком много для приговоренного к смерти. В головах начинала уже бродить смутная мысль о том, что даст Бог — беда, может быть, еще и минует. Как будто всякому хотелось забыть, что этот, чисто космографический оборот дела, касался исключительно лишь числа, не имея никакого отношения к самой встрече. Впечатления толпы зависят часто от совершенно неуловимых и ничтожных причин. А потом… это было уже не роковое 13 число, не пятница.

— Комета, — продолжал оратор, — идя вперед, пересечет эклиптику в нисходящем узле 14 июля через 18 минут 23 секунды после полуночи, как раз в момент прохождения Земли через эту точку. Притяжение Земли ускорит столкновение всего только на тридцать секунд. Нельзя не согласиться, что событие это должно быть чрезвычайным, но, тем не менее, я не думаю, что оно будет до такой степени трагическим, как его нам описывают, что оно в самом деле повлечет за собой отравление крови или причинит всеобщее задушение. Мне кажется, что это столкновение прежде всего послужит причиной великолепной небесной иллюминации, потому что проникновение этих твердых и газовых масс в нашу атмосферу не может обойтись без того, чтобы их движение не преобразовалось в теплоту; поэтому величественный пожар в верхних слоях атмосферы без сомнения, будет первым следствием произошедшей встречи… Количество образовавшейся при этом теплоты, вероятно, будет очень значительно. Всякая падающая звезда, как бы мала она ни была, пролетая со своей кометной скоростью через нашу атмосферу, даже на очень большой высоте от Земли, тотчас же нагревается до такой степени, что воспламеняется и совершенно сгорает… Явление, подобное ожидаемому, в малом виде мы наблюдаем при падении болидов на наших нивах. Эти небесные камни оказываются оплавленными и остеклованными на всей их поверхности, как будто они покрыты несколькими слоями лака. Но падение их совершилось так быстро, что за это время их внутренность не успела еще нагреться; и если расколоть такой камень, то внутри он страшно холоден. Значит, при его движении нагревался главным образом только воздух… Те твердые, более или менее значительные по размерам массы, которые, по-видимому, различают наши телескопы в кометном ядре, должны испытать при прохождении через нашу атмосферу такое сопротивление, что разве лишь в исключительных случаях они могли бы дойти до поверхности Земли целыми, а не разлетевшимися вдребезги. Сжатие воздуха впереди болида, пустота, образующаяся позади его, наружное нагревание и накаливание этого движущегося тела, сильный шум, производимый порывами воздуха, стремящегося заполнить образующуюся пустоту, грозовые раскаты, взрывы, распадение на мелкие части, выпадение металлических веществ… Если они достаточно плотны, чтобы побороть сопротивление воздуха или растворение их в атмосфере в виде пыли — вот какие явления наблюдаются в таких случаях. Болид, состоящий из серы, фосфора, даже из олова или цинка, воспламенился бы и обратился бы в пар задолго раньше того, чем спустился бы в нижние слои атмосферы… Что касается падающих звезд, то если их в комете, как это кажется, целая туча, несметный рой, они не могут произвести ничего кроме самых разнообразных явлений небесной иллюминации… Поэтому, если нам предстоит какая-либо опасность, так она заключается, по моему мнению, вовсе не в проникновении в нашу атмосферу газовой массы окиси углерода, какова бы она ни была, а в значительном повышении температуры, которое неизбежно произойдет вследствие преобразования движения в теплоту. В таком случае спасения можно бы было, пожалуй, искать в бегстве на другое полушарие Земли, противоположное тому, которое подвергнется непосредственному удару кометы. Воздух ведь очень плохой проводник тепла…

Теперь, в свою очередь, встал непременный секретарь академии наук. Этот достойный преемник Фонтенеля и Араго при своих глубоких научных познаниях обладал талантами блестящего писателя и искусного оратора, достигавшего часто необыкновенного красноречия и изящества изложения.

— К той теории, которую вы только-что выслушали, — начал он, — мне не остается ничего прибавить и разве лишь приложить ее к какой-либо из известных уже комет. В эти последние дни очень часто вспоминали комету 1811 года. Отлично, представим же себе, что комета подобных размеров несется как раз нам навстречу на нашем круговом пути вокруг солнца. Земной шар легко проникнет в кометную туманность и, без сомнения, не испытает никакого заметного сопротивления. Допустим даже, что сопротивление это будет чрезвычайно мало, и пренебрегая плотностью кометного ядра, мы увидим, что на прохождение через эту кометную голову в миллион семьсот тысяч верст в поперечнике Земля употребила бы 25 тысяч секунд, то есть 417 минут, или 6 часов 57 минут, значит, почти семь часов… и это при скорости в сто двадцать раз быстрее пушечного ядра! Все это время Земля продолжала бы вращаться — оси в своем суточном движении. Встреча последовала бы около шести часов утра для самого переднего меридиана… Подобное погружение в кометный океан, как бы ни был он неощутим в эфире, не могло бы обойтись без того, чтобы не повлечь за собой непосредственно и неизбежно, в силу тех термодинамических соображений, о которых нам сейчас напоминали, столь значительного повышения температуры, что, вероятно, вся наша атмосфера будет охвачена огнем! Мне кажется, что в этом частном случае опасность была бы одной из величайших… А между тем для обитателей Марса или еще лучше — Венеры — это послужило бы великолепным зрелищем. Да, это было бы поистине дивное небесное зрелище для наших соседей, напоминающее одно из тех, какие и нам удается иногда наблюдать на небе, но еще более величественное и чудное…

Твердые части разлетятся вдребезги

…Кислород воздуха окажется как нельзя более кстати, чтобы поддержать этот пожар. Но существует еще другой газ, о котором физики часто совсем не думают по той простой причине, что они никогда его не находят при исследовании воздуха; этот газ — водород. Куда девался весь водород, исходивший из земной почвы в продолжение многих миллионов лет доисторического времени? Так как плотность этого газа в шестнадцать раз менее, чем плотность воздуха, то вся его масса должна подняться вверх, где, без сомнения, она образует вокруг нашей воздушной оболочки еще другую, водородную, очень разреженную атмосферу. На основании закона диффузии или взаимного проникновения газов, большая часть этого водорода должна войти в тесную связь с воздухом, но верхние разреженные слои атмосферы не могут все-таки содержать его в большом количестве. Здесь-то, на высоте около сотни верст, и зажигаются обыкновенно падающие звезды и северное сияние. Заметим по этому поводу, что даже и в том слое воздуха, который прежде всех подвергнется удару углеродистой кометы, будет все-таки достаточно кислорода, чтобы послужить пищей для этого небесного пожара… Таким образом, кончина мира наступит вследствие атмосферного пожара. Все семь часов или в продолжении еще большего времени, так как сопротивление кометы нельзя считать совершенно ничтожным, будет постоянно происходить обращение движения в теплоту. Водород и кислород, соединяясь с углеродом кометы, будут гореть. Температура воздуха поднимется до нескольких сотен градусов; рощи, сады, леса, всякие растения, человеческие жилища, здания, города и деревни — все это быстро будет сожжено; моря, озера, реки будут доведены до кипения; люди и животные, подвергшись этому смертоносному дыханию кометы, задохнутся и погибнут еще прежде, чем будут сожжены, так как их легкие принуждены будут дышать раскаленным воздухом… Почти тотчас же все трупы будут обращены в уголь и пепел, так что среди этого необъятного небесного пожара лишь один несгораемый апокалиптический ангел мог бы слышать раздирающие звуки «последней» трубы, эту древнюю погребальную песнь, раздающуюся с неба подобно похоронному звону:

Dies irae, dies ilia! Solvet saeclum in fa villa![3]

Вот что могло бы случиться, если бы комета, подобная знаменитой комете 1811 года, встретилась с Землей.

При этих словах кардинал, парижский архиепископ поднялся со своего места и попросил слова. Ученый заметил это и с чисто светской любезностью приветствовал его, наклонив несколько голову, как бы ожидая, что скажет его преосвященство.

— Я не желаю прерывать почтенного оратора, сказал архиепископ; но если наука предсказывает, что началом великой драмы, долженствующей отметить собой кончину мира сего, будет воспламенение небес, то я не могу не заметить, что в этом отношении верование всей церкви всегда было именно такое. «Небеса прейдут, — говорит святой Петр, — горящие стихии разрушатся, и Земля сгорит со всем, что она заключает». Точно так же и святой Павел возвещает обновление мира огнем. И мы взываем всегда при погребении умерших: «Грядущему судить живых и мертвых и истребить мир огнем!» Бог обратит вселенную в пепел!

— Наука, — возразил на это непременный секретарь, — уже не раз оказывалась в полном согласии с вещими догадками наших предков. Пожар охватит сначала те части земли, которые непосредственно подвергнутся удару кометы. Все полушарие Земли, находящееся в прикосновении с громадной кометной массой, будет сожжено раньше, чем жители другого полушария сообразят, что несчастье уже разразилось. Воздух — плохой проводник тепла, так что оно не могло бы передаться непосредственно на противоположную сторону Земли. Если в первые минуты встречи к комете будет обращена именно наша сторона, то в первых рядах этой небесной битвы окажутся тропик Рака, жители Марокко, Алжира, Туниса, Греции, Египта, между тем как обитатели Австралии, Новой Каледонии и островов Океании были бы поставлены в самое благоприятное положение. Но раскаленная европейская печь произведет такую тягу воздуха, что поднимется страшная буря, подует такой ветер, какого не бывало еще ни при одном из самых ужасных ураганов, когда-либо свирепствовавших на Земле, и этот ветер еще более сильный, чем поток воздуха на экваторе Юпитера, дующий постоянно со скоростью 375 верст в час, направляясь к Европе от ее антиподов, сорвет и ниспровергнет все на своем пути. Земля, вращаясь вокруг себя, постепенно будет приводить к оси удара страны, расположенные к западу от того меридиана, который первый подвергнется удару. Через час после Австрии и Германии очередь настанет Франции, потом Атлантического океана и Северной Америки; которая подойдет к этой оси, направленной несколько косвенно вследствие движения кометы к ее перигелию, не раньше как через пять или шесть часов после Франции, то есть уже к концу всей драмы. Кометная масса со всех сторон будет облекать земной шар в продолжение почти семи часов, и все это время Земля будет вращаться в среде раскаленного газа. Тяга воздуха будет возрастать вместе с силой пожара; моря начнут кипеть и наполнят атмосферу новыми парами; вследствие этого горячие потоки дождя польются из хлябей небесных, сплошная грозовая туча повиснет надо всей землей и будет разражаться непрерывными молниями во всех направлениях; к страшным завываниям бури присоединятся еще раскаты грома. Представьте себе этот тусклый, зловещий свет красноватой атмосферы, заменивший собой веселое освещение прежних лучших дней на Земле. Представьте себе затем эти раскаты грозы и завывания бури, раздающиеся подобно погребальному звону над погибающей землей! Может ли такое разрушение, такая гибель быть не всеобщею, не всемирною? Смерть в антиподах Земли будет без сомнения иная, чем смерть в переднем полушарии. Вместо того, чтобы погибнуть непосредственно от небесного огня, там жители умрут от удушения паром или от преобладания в воздухе азота — так как количество кислорода быстро уменьшится, или, наконец, будут отравлены окисью азота; последующий пожар обратит здесь в пепел уже только трупы, между тем как европейцы и африканцы будут сожжены живыми. И хотя окись углерода отличается всем известною жадностью к поглощению кислорода, но все-таки смерть жителей наиболее отдаленных от исходной точки катастрофы местностей последовала бы, без сомнения, несколько позднее… Я взял в пример историческую комету 1811 года, но спешу прибавить, заканчивая выступление, что нынешняя комета, по-видимому, несравненно менее плотна, чем та.

— Да верно ли, — крикнул один из знакомых всем голосов (принадлежавший известному члену академии химиков), — верно ли еще, что комета состоит главным образом из окиси углерода? Не обнаружили ли спектроскопические наблюдения в ней также и линий азота? Если бы это была закись азота, то следствием примеси кометной атмосферы к нашей была бы полная анестезия, усыпление жителей земли. Тогда все погрузились бы в спячку и, может быть, не пробудились бы уже, если прекращение жизненных отправлений продолжится немного более, чем в наших хирургических опытах. То же самое произошло бы, если бы комета имела в своем составе хлороформ или эфир. Это была бы довольно спокойная кончина… Но не так спокойна она была бы, — прибавил он, — в том случае, если бы комета вместо кислорода поглотила бы азот, потому что постепенное или быстрое более или менее полное извлечение из воздуха азота через несколько часов изменило бы настроение всех обитателей Земли — мужчин, женщин, детей, стариков, и это изменение не заключало бы в себе ничего неприятного. Сначала у всех проявилось бы удивительное благодушие, затем наступила бы настоящая веселость, потом всеобщая радость, шумная общительность и разговорчивость — лихорадочное исступление, наконец, безумие, сумасшествие и по всей вероятности какая-нибудь фантастическая пляска, которая окончилась бы смертью от крайнего нервного возбуждения всех человеческих существ на Земле в апофеозе какой-нибудь безумной сарабанды при неслыханном взрыве всех чувств… Ужели такую смерть можно назвать трагической?..

Этот академик еще продолжал говорить, когда одна из молодых девушек, служивших в главном управлении телефонов, вошла в маленькую дверь и остановилась у кресла президента с целью лично передать ему какой-то большой пакет международного сообщения. Он тотчас был вскрыт. В нем оказалась депеша, полученная от Гауризанкарской обсерватории, содержащая в себе лишь следующие слова:

«Жители Марса посылают нам фотофоническое известие. Оно будет дешифровано через несколько часов».

— Милостивые государи, — сказал председатель, — я вижу, что многие из слушателей смотрят на часы, и вполне согласен с ними, что нам физически невозможно в продолжение настоящего заседания рассмотреть наш вопрос во всей его полноте, так как мы должны еще выслушать уважаемых представителей геологии, естественной истории и геономии. Кроме того, депеша, содержание которой вы сейчас изволили выслушать, без сомнения внесет новый элемент в обсуждаемую нами проблему. Теперь уже почти шесть часов. Я предлагаю провести дополнительное заседание сегодня же вечером в девять часов. Очень вероятно, что к этому времени мы получим из Азии перевод сообщения, посылаемого нам с Марса. Вместе с тем я попрошу господина директора обсерватории поддерживать непрерывное и прямое телефоноскопическое сообщение с Гауризанкаром. В случае, если это известие не будет еще понято к девяти часам, господин председатель геологическаго общества откроет заседание изложением своего сообщения о только что оконченном им исследовании относительно «естественной кончины земного мира». В настоящий момент все, что касается этого великого вопроса, в высшей степени любопытно узнать всякому, чтобы уяснить себе, зависит ли его решение от таинственной угрозы, висящей теперь над нашими головами, или он разрешится иными путями, определить которые мы не в состоянии.

IV. КАК НАСТУПИТ СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

Толпа, неподвижно стоявшая у дверей Института, расступилась, чтобы дать выйти из него слушателям; все торопливо справлялись о результатах заседания. Впрочем, один из этих результатов, именно заключение, вытекавшее из речи директора Парижской обсерватории, неизвестно каким образом, проникло уже в толпу, в которой шли теперь толки о том, что столкновение с кометой по всей вероятности не будет до такой степени роковым, как это предсказывали. При том же по всему Парижу вдруг оказались расклеенными громадные объявления о последовавшем открытии биржи в Чикаго. Это было совершенно неожиданным ободрением и приглашением вновь заниматься общественными делами в надежде, что все пойдет по старому. Вот каким образом это произошло.

Скатившись кубарем с самого верха гемицикла к выходу, наш финансовый туз, внезапное исчезновение которого, вероятно, поразило читателя этих страниц, тотчас же вскочил в воздушный кэб и бросился в свою контору на бульваре Сен-Клу; через минуту он по телефону сообщил своему компаньону в Чикаго, что во Французский институт представлены новые вычисления, показывающие, что кометная история не представляет такой важности, как предсказывали раньше, поэтому крайне необходимо вновь приняться за дела и применить все усилия, чтобы открыть центральную американскую Биржу и скупить все бумаги, какие бы они ни были, лишь только появятся. Когда в Париже четыре часа вечера, в Чикаго еще десять часов утра. Американский финансист еще завтракал, когда он получил эту фонограмму от своего родственника. Ему не стоило никакого труда подготовить открытие биржи и скупить бумаг на несколько сотен миллионов. Об открытии биржи в Чикаго немедленно было объявлено в Париже, где в это время было уже слишком поздно, чтобы произвести такое же впечатление, как в Америке, но все-таки еще можно было подготовить подобный успех на завтра при помощи новых финансовых уловок. Народ охотно поверил, что американцы добровольно и по собственному почину вновь принялись за дела, и, сопоставляя это известие с успокоительным впечатлением заседания в институте, вновь увидал слабые лучи надежды среди окружавшего мрака. Однако открытия нового заседания в девять часов он ждал с не меньшим усердием, чем предыдущего в три часа, так что без особых услуг национальных гвардейцев привилегированным слушателям едва ли бы удалось пробраться к дверям дворца науки. Между тем наступила уже ночь; на небе опять единовластно царило огненное светило; комета казалась еще ярче, еще больше, еще грознее, чем прежде, и если одна половина человеческих существ, по-видимому, более или менее успокоилась, то другая продолжала волноваться и дрожать от страха.

Состав аудитории вообще был тот же самый, что и раньше. Однако все заметили отсутствие кардинала, парижского архиепископа, внезапно вызванного папой в Рим на вселенский собор и отправившегося в тот же вечер по трубе прямого сообщения Париж — Рим — Палермо — Тунис.

В ожидании перевода депеши, полученной с Марса, о чем сообщала Гауризанкарская Обсерватория, председатель в Академии предоставил слово президенту французского геологического общества, который тотчас взошел на трибуну и начал излагать свои теории о конце мира.

По словам оратора природа не делает скачков; геологи не верят больше во внезапные перевороты, в разрушение земного шара, во всемирные потопы и крушения, подобные тому, которого, по-видимому, так опасается собрание в настоящее время, так как теперь доказано, что все совершается постепенно, путем медленного развития. Человечество доживет до конца мира только через много миллионов лет, и он произойдет вследствие постепенного понижения материков и последовательного погружения суши под волны океанов, которые зальют собою всю твердую землю. В самом деле, на каждом шагу внимательный наблюдатель видит и замечает следы никогда не прекращающейся борьбы внешних сил природы против всего, что выдается над уровнем этого неумолимого океана, в глубинах которого царит вечное безмолвие, вечный покой. Здесь морские волны яростно нападают на береговые скалы, разрушают их и заставляют берега отступать из века в век. Там разрушаются и обваливаются горы, в несколько минут засыпая и погребая под собой целые селения и опустошая цветущие равнины. Альпы и Пиренеи теперь потеряли уже более половины своей прежней высоты.

Более скромна, но не менее богата последствиями деятельность таких больших рек, как Ганг и Миссисипи, воды которых столь значительно обременены растворенными и находящимися в них веществами. Каждое из этих маленьких тел, уничтожающих прозрачность увлекающей их среды, представляет собой частичку, оторванную от твердой земли. Так, медленно, но верно воды приносят и складывают в великом хранилище всего — океане — всякую частицу, потерянную поверхностью почвы.

Не трудно предсказать, каков должен быть окончательный результат подобного явления. Постоянно действующая сила тяжести удовлетворяется только тогда, когда находящиеся в ее власти вещества займут самое устойчивое положение; а это возможно лишь в том случае, когда эти вещества будут ниже всего, когда им уже некуда будет скатываться и падать. Поэтому все возвышенности неизбежно должны уничтожиться и понизиться до уровня океана, этого общего вместилища, куда направлено и где оканчивается всякое движение, всякое перемещение вещества. Все, что отнято и похищено у материков, складывается и распределяется ровным слоем на морском дне. Окончательным последствием этого будет полная и совершенная равнинность, выравненность материков, или иначе, — уничтожение всех выпуклостей на твердой земле.

В этом месте речи почтенного геолога товарищ и заместитель парижского архиепископа, занимавший место на трибуне высших должностных лиц, встал и, когда оратор замолк, сделал следующее замечание:

— Так буквально исполнятся слова Писания: «Всякая долина засыплется; всякая гора и всякий холм понизятся».

— Если не произойдет ничего, — продолжал геолог, — что в известный момент изменило бы взаимные отношения между сушей и океаном, то в таком случае мы придем к неизбежному заключению, что все неровности на Земле роковым образом обречены на уничтожение. Но сколько лет потребуется для этого?

Вся суша, если бы сровнять горы и засыпать долины, представилась бы в виде плоской равнины, возвышающейся всюду над уровнем морей приблизительно на 375 сажен. И если предположим, что вся поверхность материков занимает 127 миллионов квадратных верст, то окажется, что объем всей этой плоской возвышенности, выдающейся над морем на три четверти версты, составит 95 или круглым числом сто миллионов кубических верст. Вот как велик запас веществ, на уничтожение которого направлено разрушительное действие внешних сил. Несомненно — запас этот почтенный, но его никак нельзя считать неистощимым. Можно допустить, что все реки вместе в течение года приносят в море 19 тысяч кубических верст воды. В таком количестве речной воды, по расчету 38 частей в 100 000 частях воды, твердые вещества занимают объем в 8 кубических верст с 58 сотыми. А это число относится к предыдущему объему материков, как 1 к 9730000; следовательно, если бы вся твердая земля представляла собой ровное плоскогорье в три четверти версты высотою, то по одной этой причине с нее ежегодно снимался бы слой почти в 7 сотых миллиметра в год, или в 1 миллиметр через каждые четырнадцать лет и, значит, в 7 миллиметров через каждое столетие.

Морские волны яростно нападают на береговые утесы

Вот основательные числа, выражающие нынешнюю силу разъедания материков. Прилагая их ко всей совокупности частей суши, мы найдем, что при действии одной только этой причины вся масса выступающей из вод океана твердой земли была бы разрушена и снесена в океан не менее как за десять миллионов лет… Но дожди и потоки воды не одни лишь действуют на поверхности земного шара; кроме них, есть другие деятели, способствующие постепенному разрушению суши. Первым из них является разъедание материков морем, т. е. действие на берега морских волн. Чтобы не ходить далеко за примером, скажем, что благодаря этому берега Англии удаляются от Франции по крайней мере на четыре аршина в столетие. Вторая причина заключается в способности растворять вещества, которой обладает вода тем в большей степени, чем значительнее в ней содержание угольной кислоты, которую она заимствует частично из воздуха, частично же получает от разложения всяких органических веществ на Земле. Наконец, не следует забывать, что осадки, вводимые в море, замещают здесь известное количество воды и что таким образом уровень океана должен подниматься, идя навстречу совершающемуся понижению этой насыпи твердой земли и тем ускоряя ее исчезновение… Таким образом, по имеющимся у нас данным, мы вправе предсказать, — заключил уважаемый геолог, — что одних лишь действующих в настоящее время сил достаточно, чтобы привести к полному уничтожению всей суши за четыре миллиона лет.

Едва только оратор сошел с кафедры, получая со всех сторон одобрение своей речи, как между разными группами начался оживленный обмен мыслей. В общественной атмосфере наступило как бы нравственное затишье. О конце мира, о светопреставлении начали говорить как будто об отставке какого-нибудь министра или о весеннем прилете ласточек, безо всякой страстности, с видом совершенного безразличия. Событие, хотя бы и роковое, но отделяющееся от нас промежутком в 40 тысячелетий, очевидно, нисколько не может нас касаться.

Но вот на трибуне появился главный секретарь метеорологической академии, и все отнеслись к нему с самым сочувственным вниманием.

Этот знаменитый ученый, опираясь на данные точных наблюдений и руководствуясь методом не менее строгим, чем предыдущий, стал излагать теорию совершенно противоположную соображениям своего сотоварища по институту. Не соглашаясь совершенно с тем, что материковой земле суждено исчезнуть под волнами океана, который постепенно покроет ее всю, он, напротив, полагает, что земной жизни угрожает в будущем смерть от недостатка воды, так как существующее ее количество на Земле должно уменьшаться из века в век. Настанет день, когда на Земле не будет больше морей, а следовательно и облаков, дождей, ручьев и рек, одним словом — всякой воды, и, таким образом, растительная и животная жизнь на Земле погибнет от засухи, от отсутствия воды, а вовсе не от того, что будто бы будет затоплена ею.

Земля обратится в беспредельную равнину

— В самом деле, — пояснял свою мысль секретарь метеорологической академии, — на земном шаре количество воды, содержащейся в его морях, реках, дождях и источниках, постепенно уменьшается. Чтобы не ходить очень далеко за примерами, я напомню вам, милостивые государи, что некогда, в начале четвертичного периода, то место, где раскинулся теперь Париж со своими девятью миллионами жителей, от Сен-Жерменской горы до слияния Сены с Марной, почти сплошь было занято водою, потому что холм Пасси у Монмартра и у Пер-Лашеза, плоская возвышенность Монруж у Пантеона и у Вильжуифа и каменная масса Мон-Валериана были единственными местами, выглядывавшими в виде островков из необъятной водной поверхности. Высота этих местностей над уровнем моря не увеличилась; никакого поднятия здесь не было; просто лишь уменьшилось количество воды… То же самое замечается во всех странах мира, и это совершенно понятно. Известное количество воды, правда, очень незначительное сравнительно со всей ее массой, но все-таки такое, что им пренебрегать нельзя, проникает в глубину почвы частью по дну морей через трещины и щели, через всякие отверстия, производимые подводными извержениями и смещениями скалистых масс, частью же прямо на суше, потому что дождевая вода, впитываясь в почву, не везде встречает слои непроницаемой глины. Вообще, дождевая вода, не испарившаяся непосредственно, возвращается снова к морям путем источников, ручьев, речек и рек; но для этого необходимо, чтобы она встретила слой жирной глины и могла бы течь по нему в направлении склона. Когда же нет непроницаемого слоя, то вода будет продолжать впитываться и углубляться далее в рыхлую кору земного шара, насыщая собой глубоко лежащие минеральные породы. Это будет именно то, что называется родниковой водой… Вся такая вода является потерянною, изъятою из кругооборота вод на Земле. Если она спустится достаточно глубоко, то ее температура повысится настолько, что она обратится в пар, и в этом чаще всего заключается причина вулканических извержений и землетрясений. Вулканический дым существенным образом состоит из водяного пара. Но часть этой воды должна остаться внутри Земли навсегда в виде гидратов и даже окислов; в самом деле, ничто скорее чем влажность не произведет ржавчины… При том же, милостивые государи, кажется, именно такова судьба различных небесных тел нашей солнечной системы. Соседка наша Луна, объем и масса которой сравнительно с земными значительно меньше, скорее прошла и через все фазы своей звездной жизни: ее древние моря, в которых еще и теперь легко различить неопровержимые следы действия вод, совершенно высохли; над ними никогда не замечалось никаких признаков испарения, никаких облаков, и даже спектроскоп не открывает ни малейших следов водяного пара, С другой стороны, планета Марс, обладающая тоже меньшими размерами, чем Земля, без сомнения, гораздо дальше нашей планеты прошла по пути своего развития, и мы знаем, что на ней нет теперь даже и одного океана, вполне достойного носить это имя, а имеются лишь средиземные моря средней величины и незначительной глубины, соединенные между собою каналами. Равным образом и облака там появляются значительно реже, чем у нас, так что атмосфера этой планеты гораздо суше нашей. Наконец, в-третьих, планета Венера, более юная, чем Земля, окружена громадной атмосферой, постоянно обремененной парами. Что же касается гигантского Юпитера, то на нем мы и не видим ничего, так сказать, кроме нагроможденных друг на друга облаков. Таким образом, четыре наиболее известных нам мира каждый со своей стороны могут служить подтверждением факта векового уменьшения количества воды… Я очень рад заметить по этому поводу, что положение, поддерживаемое моим ученым собратом, относительно векового понижения высоты материков, подтверждается современным состоянием планеты Марс. Уважаемый геолог нам говорил сейчас, что вследствие векового действия рек суша в отдаленном будущем утратит всякий рельеф и обратится в почти совершенно горизонтальные плоские равнины. Все это уже произошло с Марсом. Соседние с морем местности здесь так ровны, что очень часто, как это всем известно, подвергаются наводнениям. От одной поры года до другой целые сотни тысяч квадратных верст поочередно бывают то сухими, то покрытыми слоем воды небольшой толщины. Это наблюдается преимущественно на восточных берегах Песочного моря. Однако же на Луне такой выровненности почвы не произошло. Для этого не хватило времени, а для совершения того же в будущем не осталось ни воды, ни ветров. Притом же и сила тяжести там остается почти в бездействии… Итак, не подлежит сомнению, что подвергаясь из века в век роковому выравниванию своей поверхности, Земля в то же время должна испытывать и постепенную убыль на ней воды. По всему нужно полагать, что такое уменьшение воды идет параллельно с выравниванием поверхности суши. По мере того как Земной шар будет терять свою внутреннюю теплоту и все более и более охлаждаться, он, вероятно, подвергнется такой же участи, как Луна, и испещрится трещинами. Совершенное исчезновение внутренней теплоты повлечет за собой образование пещер и пустот внутри земного шара, которые будут заполнены водами океанов. Количество воды будет уменьшаться неопределенно, пожалуй, до тех пор, пока она не исчезнет совсем. Растения, чувствуя недостаток в самом существенном для себя элементе, будут преобразовываться, приспособляться, но кончат тем, что погибнут. Животные разных видов равным образом подвергнутся изменениям, и наконец дело дойдет до того, что самый род человеческий, несмотря на все свои преображения и приспособления, погибнет от голода и жажды среди сожженных Солнцем пустынь Земли.

Едва кончил свою речь главный секретарь метеорологической академии, как к трибуне направилась одна молодая, весьма изящная женщина, одетая с большим вкусом. Это была председательница физического общества. Не опровергая доводов обоих ученых сотоварищей, она в свою очередь высказала третье предположение.

Род человеческий погибнет от голода и жажды

— Да, милостивые государи, — сказала она: — количество воды уменьшается на Земле, и может быть, это кончится совершенным исчезновением ее; тем не менее не этот недостаток воды сам по себе положит конец всему живому на Земле; причиной этого явится климатологическое последствие такого исчезновения. Уменьшение водяного пара в атмосфере повлечет за собой общее охлаждение, и мои исследования привели меня к тому заключению, что род человеческий погибнет именно от холода… Ни для кого не будет здесь новостью, если я скажу, что годный для дыхания земной воздух содержит 99 сотых кислорода вместе с азотом, и что лишь одна четверть остальной сотой приходится на долю водяного пара. Но, милостивые государи, с точки зрения растительной и животной жизни эта четверть сотой водяного пара представляет величайшую важность, и я смело могу утверждать, что во всем, что касается температуры и климата, это незначительное количество водяного пара гораздо существеннее всей остальной атмосферы… Волны тепла, идущие от Солнца к Земле, ударяются при своем прохождении через атмосферу об атомы кислорода и азота, а также и о частицы водяного пара, рассеянные в воздухе. И что же? Один атом пара действует в 16 тысяч раз сильнее, чем частица сухого воздуха — в смысле поглощения теплоты, равно как и ее испускания, потому что обе эти способности взаимны и пропорциональны между собою. Уменьшите в значительной степени количество этих невидимых частичек водяного пара, и Земля тотчас же сделается необитаемой, несмотря на кислород воздуха. Все страны, даже экватор и тропики, тотчас же лишатся оживляющей их теплоты и будут осуждены иметь климат высочайших гор, увенчанных вечным снегом. Основные начала термодинамики показывают, что температура пространства на 273 сотых градуса ниже нуля. Итак, вот тот более чем ледяной холод, среди которого заснет последним сном наша планета, когда она лишится воздушной своей одежды, так тепло укрывающей ее ныне своим благодетельным невидимым пухом… Такой именно конец тем более вероятен, что уменьшается не только водяной пар, но также и другие составные части воздуха. Кислород входит во всякого рода окислы, непрестанно образующиеся на поверхности земного шара; азот потребляется растениями и поглощается почвой, не возвращаясь затем вполне в прежнее газообразное состояние; атмосфера вследствие своего давления проникает в воды океанов и материки, и нисходит в самые глубокие подземные, подпочвенные области. Из века в век атмосфера уменьшается. Некогда, например, в первичный период она была необъятна; воды покрывали тогда почти весь земной шар, и лишь первые гранитные скалы выступали из всемирного океана; атмосфера была насыщена тогда несравненно большим количеством водяного пара, чем в новейшие времена. Этим и объясняется высокая температура тех исчезнувших эпох, когда теперешние тропические растения, древовидные папоротники могли произрастать в роскошных лесах полюсов точно так же, как и на экваторе. В настоящее время атмосфера стала значительно меньше, равно как и содержание в ней пара. В будущем им суждено совершенно исчезнуть. На Юпитере, который находится еще в первичном периоде, атмосфера громадна и переполнена парами. На Луне же, как кажется, атмосферы нет уже вовсе; на Марсе она значительно разреженнее, чем наша… Таким образом я прихожу к выводу, что Земля разделит участь Луны и погибнет от холода, когда лишится своей воздушной одежды, предохраняющей теперь ее от постоянной потери теплоты, получаемой ею от Солнца.

Тропическая растительность покрывала полюс

Грациозную ораторшу сменил канцлер Колумбийской академии, прибывший в этот день из Боготы на электрическом воздушном корабле, чтобы присутствовать на диспуте.

По его мнению, последнее слово великой проблемы о конце мира всецело зависит от судьбы Солнца. Вся земная жизнь висит, так сказать, на солнечных лучах. Лишь Солнце поддерживает воду в состоянии жидкости, а воздух — в состоянии газа; его теплота преобразуется в потоки воздуха и воды, в расширительную силу газов и паров; она принимает вид электричества, обращается в деревья, в цветы, в плоды, в силу мышц. До тех пор, пока это лучезарное светило будет в состоянии доставлять нам достаточное количество тепла, существование мира и жизни в нем обеспечено.

Причина солнечной теплоты, весьма вероятно, заключается в уплотнении той туманности, которая породила центральное светило нашей системы. Такое преобразование движения должно было произвести температуру в 28 миллионов градусов, потому что, например, один фунт каменного угля, падая на Солнце с бесконечного расстояния, произвел бы своим ударом в шесть тысяч раз больше теплоты, чем дал бы ее при простом сгорании. Судя по современным данным науки, этот запас солнечной теплоты расходуется уже в продолжение двадцати двух миллионов лет, и очень вероятно, что Солнце начало гореть гораздо раньше, так как ничто не доказывает, что вещество туманности в начале было абсолютно холодным; напротив — оно уже само могло иметь в себе значительный запас теплоты… Но в чем никак нельзя сомневаться, так это — в том, что Солнце в конце концов потеряет свою теплоту; масса его уплотняется и сжимается; подвижность его частиц уменьшается. Настанет пора, когда кругообращение вещества, питающее его фотосферу и управляющее излучением его теплоты, заставляя участвовать в этом почти всю его массу, будет задержано, стеснено и начнет замедляться. Тогда испускание света и тепла уменьшится, а жизнь растительная и животная все более и более будет сосредоточиваться в равноденственном поясе Земли. Когда упомянутый кругооборот прекратится совсем, лучезарная фотосфера заменится непрозрачной и темной корой, которая прекратит всякое светоиспускание. Солнце обратится в темно-красный шар, который вскоре сделается совсем черным, и настанет вечная ночь. Луна, светящая лишь отраженным от нее солнечным светом, не озарит уже больше этой нескончаемой ночи. Наша планета с этих пор будет знать только один звездный свет. Так как Солнце не станет посылать своего тепла, то атмосфера Земли, наш воздух, будет пребывать в совершеннейшем покое, и ни один ветерок не подует ни в каком направлении. Если моря будут еще в это время существовать, то они от холода обратятся в твердое состояние; не будет больше никакого испарения, не образуется ни одного облачка, не упадет на землю ни одной капли дождя, не потечет больше по ней ни одного ручейка. Может быть, среди последних судорог умирающего светоча мира, как это мы видим в звездах, готовых погаснуть, какое-нибудь случайное развитие теплоты, происшедшее вследствие оседания солнечной коры, еще воскресит на мгновение старое Солнце прежних дней, но это будет служить лишь признаком последнего конца… И Земля, этот темный шар, это ледяное кладбище будет продолжать кружиться около невидимого, столь же темного Солнца, носясь в пространстве среди безрассветной ночи, увлекаемая в беспредельные бездны небес вместе со всею солнечною семьею. Смерть Земли последует лишь тогда, когда окончательно погаснет Солнце… через двадцать миллионов лет, или даже позднее… может быть, даже вдвое позднее этого.

Океан, покрывавший некогда всю Землю

Человечество погибнет от холода

Оратор остановился. Председательница физического общества поднялась на своем месте и попросила позволения прибавить только одно слово.

— По всей вероятности, — заметила она, — вода исчезнет на нашей сравнительно небольшой планете (как на Луне и Марсе) гораздо раньше, чем через тридцать миллионов лет, необходимых на то, чтобы могло погаснуть Солнце, так что кончина земного мира задолго предупредит эту смерть центрального светила.

В то мгновение, как ораторша произносила свои последние слова, послышался голос, исходивший сверху, из купола здания и, по-видимому, доносившийся издалека… Но может быть, нелишне будет пояснить это обстоятельство несколькими словами.

Как мы сказали выше, обсерватории, воздвигнутые на высочайших горах земного шара, были соединены телефонически с Парижской обсерваторией, и приходившие со всех концов Земли сообщения раздавались в виде совершенно ясно различимых и громких слов, так что не было надобности прикладывать к уху какой-нибудь приемный прибор. Читатель, разумеется, помнит, что к концу предыдущего заседания было получено телефонное известие с горы Гауризанкар о том, что с Марса пришла фотофоническая депеша, к разбору которой немедленно приступили. Так как к открытию второго заседания еще не было получено перевода этой депеши, то управление электрических сообщений соединило Институт непосредственно с обсерваторией и установило телефоноскоп, т. е. усиливающий звуки прибор, в куполе амфитеатра.

Нисходивший сверху голос произнес следующие слова:

«Астрономы одного из городов на Марсе предупреждают жителей Земли, что комета идет прямо на них со скоростью, почти вдвое превышающей быстроту движения Марса. — Движение, перешедшее в теплоту, и теплота — в электричество. Сильная магнитная гроза. — Удаляться из Италии».

Слова прекратились среди общего молчания устрашенных слушателей. Однако отыскалось и несколько скептиков, потому что один из них, именно издатель газеты «Свободная критика», вскинув монокль на свой правый глаз, поднялся на трибуне репортеров и крикнул звучным голосом:

— Я боюсь, многоуважаемые ученые, не сделался ли наш институт предметом злой и глупой шутки. Я никогда не поверю, чтобы жители Марса, если даже допустить, что они существуют и действительно посылают нам известие, могли знать Италию по имени…

Оратор был остановлен внезапным исчезновением электрического света в аудитории; зал погрузился в совершенную темноту. Вслед затем из прибора, установленного в куполе, брызнули лучи света, отбросившие на экран, натянутый у стены за председательским столом, какие-то иероглифические знаки. Это была депеша, пришедшая с Марса.

Ничего не было легче, как прочитать эти иероглифы. Изображение кометы говорило само за себя.

Из прибора, установленного в куполе, брызнули лучи света

Стрелка указывала на ее движение к тому небесному телу, которое для жителей Марса представляет фазы, но сияет подобно звезде. Очевидно, это — Земля, и совершенно естественно, что жители Марса изобразили ее таким образом, потому что зрение их, возникшее в среде не столь светлой, как наша, гораздо проницательнее; их глаза более чувствительны и различают фазы нашей планеты, тем более, что атмосфера их разреженнее и прозрачнее нашей (и для нас фазы Венеры находятся как раз на пределе видимости простым глазом). Затем мы видим шар Марса с той стороны, где на нем Песочное море, эта самая характеристическая фигура в географии четвертой планеты; линия, проведенная через нее, показывает, что комета несется почти вдвое быстрее, чем Марс по своему пути около Солнца. Огненные языки указывают на преобразование движения в теплоту. Северное сияние и сопровождающие его молнии означают дальнейшее преобразование в электричество и магнитную силу. Наконец, мы узнаем здесь сапог Италии, без сомнения хорошо видный с Марса. Рисунок, очевидно, указывает на точку, которой по вычислениям астрономов Марса грозит наибольшая опасность вследствие столкновения с одной из наиболее угрожающих составных частей кометного ядра, и в то же время четыре стрелки, выходящие из этой точки по направлению четырех стран света, по-видимому дают совет удалиться всем из угрожаемой местности.

Подлинное фотофоническое сообщение жителей Марса было гораздо длиннее и подробнее. Таких известий гауризанкарские астрономы получили уже несколько и пришли к заключению, что они исходят из некоторого очень важного центра научной деятельности, находящегося в экваториальной полосе четвертой планеты, недалеко от Меридианного залива наших карт Марса. Последнее из таких известий было самым важным и заключалось в том, что можно было выразить вкратце вышеприведенными словами. Остальная часть депеши не была передана в Париж, так как понять ее было труднее, и в верности истолкования ее еще не были уверены.

Депеша, пришедшая с Марса

Председатель позвонил. В самом деле, необходимо было перейти к общему заключению и сделать краткий вывод из всего, что было сказано на заседании.

— Милостивые государи, — начал он, хотя беседа наша зашла уже за полночь, — но прежде чем расстаться, не лишне будет повторить в кратких словах все сообщения, сделанные во время нашего двукратного торжественного собрания здесь… Последнее сообщение с Гауризанкара не могло конечно не поразить вас. Оно показывает по-видимому, что жители Марса гораздо дальше нас продвинулись в научных познаниях, и это не представляет ничего неожиданного, потому что они гораздо старше нас, потому что для своего умственного развития они имели в распоряжении бесчисленные века. С другой стороны, мы убеждаемся, что их вычисления — в том, что касается столкновения, согласуются с нашими; но они гораздо точнее наших, потому что указывают ту точку земного шара, которая будет наиболее поражена ударом. Поэтому совету их удалиться из Италии нельзя не последовать, и я сейчас же сообщу об этом по телефону папе, который собрал там теперь всех епископов христианского мира.

К субботе можно перевезти целые миллионы людей

Итак, комета ударит в Землю, и никто еще не может сказать, что из этого последует. Но, по всей вероятности, сотрясение Земли будет лишь местным, и не повлечет за собой конца мира. Окись углерода, без сомнения, не проникнет в нижние слои воздуха, способного поддерживать наше дыхание, но нужно ждать чрезмерного развития теплоты… Что касается действительного конца мира, то из различных предположений, которые нам в настоящее время дают возможность его предсказывать, самым вероятным нужно считать последнее, которое сейчас только было изложено ученым канцлером Колумбийской академии: жизнь нашей планеты действительно держится, как на волоске, на лучах Солнца, и пока светит Солнце, человеку почти нечего бояться за свою жизнь… если только — скажу я вместе с уважаемой председательницей физического общества, если только уменьшение земной атмосферы и содержащегося в ней пара не закует земли в ледяные оковы задолго до этого. В первом случае нам остается жить еще 30 миллионов лет, а в последнем — только 10. Поэтому не будем еще отчаиваться и по возможности подождем спокойно 14-го июля. Однако, всем, кто может это сделать, я посоветовал бы провести эти несколько дней в Чикаго или отправиться еще дальше, в Сан-Франциско, в Гонолулу или Нумею. Воздушных электрических трансатлантиков довольно много, и они так хорошо приспособлены, что к субботе могут перевезти миллионы путешественников.

V. ВАТИКАНСКИЙ СОБОР

В то время как в Париже происходил предыдущий научный диспут, подобного же рода собрания устраивались в Лондоне, в Чикаго, в Петербурге, в Иокогаме, в Мельбурне, в Нью-Йорке и во всех главных городах всего света; все они, каждое по мере своих сил, старались выяснить те или другие стороны величайшего вопроса, приковавшего теперь к себе внимание всего человечества. Мы никогда не окончили бы, если бы вздумали дать отчет обо всех этих собраниях. Однако не можем пройти молчанием Ватиканское собрание, или Собор, как имевший крайнюю важность с религиозной точки зрения, подобно тому как заседания в Парижском институте были наиболее важными из всех в научном отношении.

Вселенский Собор всех епископов уже задолго до этого времени был созван Верховным первосвященником Пием XVIII для провозглашения нового догмата веры, служившего дополнением к учению о непогрешимости папы, принятому Собором 1870 года, равно как и к трем другим догматам, установленным с тех пор. На этот раз дело шло о божественности папы. Душа римского первосвященника, избранного синодом кардиналов при непосредственном внушении Святого Духа, по постановлению настоящего собора, должна рассматриваться причастной к свойствам Верховного Существа, так что всякий папа, с момента объявления его первосвященником, не только не мог уже впадать в ошибки, но и с полным правом вступал в сонм святых, непосредственно предстоящих перед престолом Божиим и разделяющих славу Всевышнего. Правда, в числе новейших «первосвященных» было не мало таких, которые смотрели на религию лишь с точки зрения ее общественного значения в деле цивилизации. Но первосвященники старой школы совершенно искренно допускали еще откровение, а последние папы были истинными образцами мудрости, добродетели и святости. Собор открылся месяцем раньше, именно в виду угрожавшей миру кометы, потому что, как многие надеялись, решение вышеупомянутого богословского вопроса прольет яркий свет в смущенные души верных и, может быть, вполне успокоит и умиротворит их совесть.

Мы не будем заниматься здесь теми заседаниями собора, которые были посвящены установлению нового догмата; скажем только, что он был провозглашен громадным большинством (451 против 88). В числе голосов, поданных против догмата, было четыре, принадлежавших кардиналам, и двадцать пять — епископам Франции; но мнение большинства еще и теперь считалось законом, и когда догмат божественности папы был торжественно провозглашен, четыреста пятьдесят один епископ пали ниц пред престолом первосвященника и поклонились ему как «божественному отцу». Это выражение, впрочем, уже давно заменяло собой древнее название папы — «святой отец».

В первые века христианства почетным титулом, служившим для величания папы, был «ваше апостольство», позднее этот древний титул был заменен другим — «ваше святейшество», отныне нужно уже было говорить «ваша божественность». Таким образом высота титула постепенно увеличивалась, пока наконец он не поднялся до зенита.

Собор разделялся на несколько отделений или комитетов, и вопрос о светопреставлении, не раз, впрочем, волновавший уже христианский мир, был предметом занятий одного из таких отделов. Мы считаем своей обязанностью воспроизвести здесь со всей возможной точностью картину главного из заседаний, посвященных этому вопросу.

Иерусалимский патриарх, отличавшийся великим благочестием и глубокою верою, произнес первую речь на латинском языке. Вот точный перевод его слов:

Патриарх Иерусалимский говорит речь

— Достопочтенные отцы, я не могу поступить более мудро, как раскрыть пред вами святое Евангелие. Позвольте же мне прочесть его подлинные слова. Когда вы увидите, что мерзость запустения, предсказанная пророком Даниилом, станет на святом месте — читающий пусть понимает — тогда те, кто будет в Иудее, пусть бегут в горы; кто будет на крыше, пусть не сходит вниз, чтобы взять что-нибудь из своего дома, и кто будет в поле, пусть не возвращается, чтобы взять свои одежды… Горе женщинам, которые будут беременны или будут кормить грудью своих младенцев в те дни! Молитесь тогда, чтобы это не случилось зимою или в субботу, потому что скорбь будет так велика, что подобной еще никогда не видано было от начала мира. …Как молния, которая исходит от востока и тотчас же кажется на западе, так будет и пришествие Сына Человеческого… Солнце померкнет, Луна не даст света своего, звезды спадут с неба и основания земли поколеблются… Тогда увидят Сына Человеческого, идущего на облаках во всей своей славе, и он пошлет своих ангелов, которые громко протрубят в свои трубы и соберут избранных его от четырех концов мира, от края небес до края их… Таковы достопочтенные братья, слова Иисуса Христа… Эти слова взяты буквально из Евангелия. Вы знаете, что в этом отношении единодушно согласны между собою все евангелисты. Вы знаете также, достопочтенные отцы, что Апокалипсис святого Иоанна описывает великую и конечную гибель в еще более трагических выражениях. Но Писание известно каждому из вас слово в слово, и мне кажется излишним, если нельзя сказать — неуместным, пред столь учеными слушателями делать ссылки на места, которые и без того теперь на устах каждого.

Страшный Суд, фреска Микеланджело

Так начал свою речь иерусалимский патриарх. Он разделил свое выступление на три части, а именно рассмотрел, во-первых, слова Иисуса Христа, во-вторых, евангельское предание и, в третьих, догмат о воскресении мертвых и о последнем суде. Речь его, начатая в виде исторического изложения, скоро перешла в широко захватывающую проповедь, и когда оратор, переходя от святого Павла к Клименту Александрийскому, Тертуллиану и Оригену, дошел до Никейского собора и до установления догмата всеобщего воскресения, он увлечен был своим изложением до необыкновенной высоты и силы, глубоко потрясая сердца присутствовавших епископов. Даже самые равнодушные из них почувствовали, как охватывают их могучие волны всеобщей веры первых веков. Нужно сказать, что место, выбранное для этого собрания, удивительно соответствовало предмету обсуждения. Это была знаменитая Сикстинская капелла. Громадная и величественная картина Микеланджело распростерта была над собравшимися здесь, подобно новому апокалиптическому небу. Громадное количество человеческих тел, множество рук и ног, молниеносный взор Иисуса, ряды осужденных, увлекаемых демонами со звериными головами, мертвецы, выходящие из гробов, мертвые кости, покрывающиеся телом и оживающие, великий ужас человечества, трепещущего пред гневом Божиим — вся эта страшная картина как будто давала жизнь и действительность превосходным ораторским высказыванием патриарха; были мгновения, когда благодаря прихотливой игре световых лучей, казалось, будто видны вдали трубы последнего Суда, будто даже слышны отдаленные звуки небесного зова, и как будто действительно где-то между небом и землей начинают двигаться и оживать все эти воскресающие тела…

Едва только иерусалимский патриарх успел сказать заключительные слова своей речи, как один из свободомыслящих епископов, самый горячий представитель партии несогласных на Соборе, ученый Майерштросс бросился на трибуну и начал развивать мысль, что ничего нельзя понимать в буквальном смысле ни в Евангелиях, ни в церковных преданиях, ни в догматах.

— Буква убивает, — восклицал он, — и лишь дух животворит! Все преобразовывается, все подлежит закону изменения и совершенствования. Мир движется вперед…

«Буква убивает, и лишь дух животворит!»

Речь эта была произнесена среди неописуемого всеобщего смятения. Слушатели несколько раз пытались прервать оратора, грозя смелому епископу кулаками, называя его раскольником и отступником, но правила Собора не дозволяли этого, так как всяким мнениям предоставлена была полная свобода. Вслед затем начался горячий и страстный спор о догмате воскресения мертвых, о числе могущих воскреснуть, об окончательном и вечном местопребывании избранных и осужденных, хотя во всем этом ничего нельзя было понять.

Кометой здесь занимались меньше всего. Однако «божественный отец» дал знать по телефону во все епархии мира, находившиеся в постоянном телефоническом сообщении с ним, о том, чтобы везде совершались общественные молебствия для умилостивления божественного гнева и отвращения от христианского мира карающей десницы Верховного Судьи. Особым образом приспособленные фонографы позволяли слышать во всех церквах подлинные слова самого римского первосвященника.

Описанное сейчас заседание происходило во вторник вечером, то есть на другой день после двукратного заседания Парижского института, о котором мы говорили выше. Божественный отец передал Собору приглашение председателя Института о необходимости удалиться из Италии в критический день, но на него не было обращено никакого внимания — во-первых, потому, что смерть для всякого верующего есть освобождение, во-вторых, потому, что большая часть богословов оспаривала самое существование жителей на Марсе и, наконец, в-третьих, потому, что Собор епископов под председательством самого божественного отца никак не должен был высказывать какой бы то ни было боязни, а напротив, обязан был до некоторой степени верить в действительность молитвы, этого возношения души к Богу, управляющему движением небесных светил и всемогущему Владыке мира.

VI. УДАР

Неумолимо, подобно слепому року, который нельзя отвратить никакими силами, подобно тому как ядро, вылетевшее из жерла пушки, неизбежно попадает в цель, так неизменно продвигалась комета, идя по своему правильному пути и все с большей и большей скоростью приближаясь к той точке пространства, в которую должна была прийти Земля в ночь с 14 на 15 июля. Последние вычисления не заключали в себе ошибки ни на одну йоту. Два небесных тела, Земля и комета, шли, летели со страшною быстротой навстречу друг другу. Представьте себе два поезда, пущенных один против другого со всей чудовищной и слепой силой, присущей пару; они стремглав несутся друг на друга и вот-вот разобьются вдребезги, истолкутся как в ступе при этом чудовищном ударе, пожрут друг друга в бешеной ярости. Но здесь скорость при встрече должна была оказаться в сто шестьдесят пять раз больше, чем при столкновении самых быстрых поездов, несущихся друг против друга со скоростью ста верст в час каждый.

В ночь с 13-го на 14-е июля комета распростерлась почти по всему небу, и даже простым глазом можно было видеть огненные вихри, кружившиеся около оси, направленной косвенно к отвесной линии. Казалось, тут были целые беспорядочные полчища огненных метеоров, схватившихся между собою в яростной битве и швырявших друг в друга электричеством и молниями. Пламенное светило как будто поворачивалось вокруг себя и волновалось в своей внутренности, точно было одарено жизнью и испытывало жестокие мучения. Громадные огненные струи вылетали из разных фокусов и были то зеленоватыми, то огненно-красными, то ярко-белыми и столь ослепительными, что на них невозможно было смотреть. Очевидно, солнечный свет действовал на паровые вихри, вероятно, разлагая некоторые тела, производя взрывчатые смеси, электризуя ближайшие части и отталкивая пары и дым за пределы громадной головы, надвигавшейся на нас. Но само светило, несомненно, горело собственным огнем, весьма отличавшимся от отраженного солнечного света, и выбрасывало из себя все более и более длинные огненные языки, подобно какому-то страшному чудовищу, бросившемуся на Землю, чтоб пожрать ее и испепелить своим огненным дыханием.

Что всего более, пожалуй, поражало при этом зрелище, так это отсутствие всяких звуков, полная тишина. Париж и всякие другие многолюдные города были в эту ночь совершенно безмолвны; люди как будто замерли в ожидании, тщательно прислушиваясь и всячески стараясь уловить какие-нибудь отзвуки надвигавшейся небесной грозы; но ни малейшего шума не доносилось из этого ужасного кометного пандемониума.

На небе стояла полная луна, казавшаяся зеленой среди этой красной огнедышащей печи; она не имела никакого блеска и не давала теней. Ночь не походила больше на ночь. Звезды совершенно исчезли. Небо как будто горело, испуская всюду сильный свет.

Комета приближалась к Земле со скоростью 138 тысяч верст в час, и в то же время наша собственная планета перемещалась в пространстве с быстротою 97 тысяч верст в направлении от запада к востоку и косвенно по отношению к пути кометы, которая для любого меридиана в полночь расстилалась на северо-востоке. Сочетание этих двух скоростей в каждый час сближало между собою оба небесные тела на 162 тысячи верст. Когда наблюдение, строго подтверждая вычисление, показало, что наружная поверхность кометной головы находилась не далее, как на расстоянии Луны, всем сделалось известно, что через два часа станут обнаруживаться первые признаки начавшегося столкновения.

Вопреки всяким ожиданиям, в пятницу и субботу 13 и 14 июля стояли великолепные, ясные дни, совершенно такие же, как и предыдущие: на безоблачном небе ярко сияло Солнце, воздух был спокоен, температура оставалась довольно высокой, но жар был умеряем легким ветерком; вся природа представляла праздничный вид: плодородные нивы стояли во всей роскоши своей красы, ручьи весело журчали в глубине долин, птички оглашали своими песнями леса; и только жилища людей, их города и селения производили удручающее впечатление; человеческий род совершенно пал духом и с ужасом ждал своего конца. Спокойное равнодушие природы составляло самый прискорбный, самый возмутительный контраст с тяжелой тоской, охватившей все сердца.

Миллионы европейцев покинули Париж, Лондон, Вену, Берлин, Петербург, Рим, Мадрид и бежали в Австралию. По мере того как приближался день встречи, Главное общество трансатлантических воздушных сообщений должно было утраивать, учетверять, удесятерять число отправлений своих гондол, которые разлетались как птицы во все стороны, опускаясь в Сан-Франциско, Гонолулу, Нумее, в главных австралийских городах — в Мельбурне, Сиднее, Либерти и Паксе. Но эти бежавшие миллионы представляли лишь счастливое меньшинство, так что их отсутствие осталось почти незаметным — до такой степени европейские города переполнены были растерявшимися и беспорядочно бродившими всюду людьми.

Бегство европейцев

Уже несколько ночей как никто не спал; страх перед неизвестностью удерживал мысль в постоянном напряжении и не давал забыться. Никто не решался лечь в постель: всем казалось, что это будет уже последний сон, после которого никому не суждено уже испытать радость пробуждения. Лица людей были мертвенно бледны, глаза глубоко ввалились, волосы были растрепаны, все смотрели угрюмо и растерянно, на всех лицах глубоко отпечаталось самое страшное горе, какое приходилось когда-либо испытывать людям.

Воздух становился все суше и горячее. Накануне никто и не подумал подкрепить свои силы какой-нибудь пищей, и желудок, этот орган, столь мало склонный к забывчивости, на этот раз совершенно молчал. Но жгучая жажда была первым физиологическим следствием крайней сухости воздуха, так что даже самые терпеливые и хладнокровные не в состоянии были удержаться от того, чтобы не утолять этого невыносимого чувства всеми возможными средствами, хотя это не приводило к цели. Физические страдания делали свое дело и, по-видимому, скоро должны были заглушить душевную боль. С каждым часом все труднее и труднее становилось дышать; люди метались в изнеможении, почти задыхались; маленькие дети плакали, страдая от какой-то неизвестной боли, и звали матерей.

Физические страдания делали свое дело…

В Париже, в Лондоне, в Риме, в Берлине, в Петербурге, во всех столицах, во всех городах, во всех деревнях перепуганный народ бродил по улицам, подобно растерявшимся муравьям, беспорядочно снующим туда и сюда, когда разорено их общее жилище. Все занятия обыденной жизни были запущены, брошены, забыты; все предприятия были оставлены. Теперь никто не заботился ни о чем, ни о хозяйстве, ни о своих близких, ни о собственной своей жизни. Это было полное душевное угнетение, еще более сильное, чем то, какое производит самая ужасная морская болезнь.

Католические церкви, реформатские храмы, иудейские синагоги, греческие и православные церкви, мусульманские мечети, буддийские храмы, спиритические святилища, залы теософических, оккультных, психософических и антропософических собраний, «корабли» новой галликанской религии — все места собраний людей самых разнообразных мнений в области благочестия и веры, разделявших человечество до сих пор, были переполнены в этот памятный день, в пятницу 13 июля, накануне роковой субботы 14 июля. В самом Париже громадные толпы народа, теснившиеся у входов, не давали возможности никому подойти к церквам, в которых все верующие лежали, распростертые ниц. Все шепотом читали молитвы, но хоры, органы и колокола совершенно безмолвствовали. Исповедные комнаты со всех сторон были осаждаемы кающимися, ожидавшими своей очереди, как это было в древние эпохи искренней и простодушной веры, о которых рассказывают историки Средних веков.

По улицам, на бульварах, везде царила такая же тишина. Не слышно никаких криков, незаметно никаких признаков торговли, даже продажи газет, которые перестали печататься. Все воздушные гондолы, корабли, управляемые шары исчезли из воздуха. Единственные колесницы, которые еще можно было видеть, это были всевозможные похоронные дроги, развозившие по кладбищам первые жертвы кометы, уже очень многочисленные.

Дни 13-го и 14-го июля прошли без приключений. Но с какой тоской ждали все наступления последней ночи!

Никогда, может быть, закат солнца не был так великолепен, никогда, кажется, небо не представлялось столь чистым. Дневное светило погрузилось как будто в волны расплавленного золота и пурпура. Вот красный диск его давно уже скрылся за горизонтом, но звезды не появлялись, ночь не наступала! На смену солнечному дню пришел день кометный и лунный, озаренный ярким светом, напоминавшим сильное северное сияние, но только светлее его; этот свет исходил из громадного очага огня, которого не было видно днем, так как он находился тогда под горизонтом, а между тем свет его был столь силен, что мог соперничать с солнечным. Этот световой фокус поднимался на востоке почти одновременно с полной луной, которая наряду с ним казалась какой-то погребальной жертвой на заупокойном алтаре и тем еще более отягчала великую скорбь природы. Чем выше поднималась комета, тем все более и более бледнела луна, но блеск кометного ядра, напротив, делался все сильнее и сильнее по мере того, как Солнце погружалось за горизонт все глубже и глубже, и теперь, когда должна была бы начаться ночь, комета единодержавно царила над миром, подобно новому туманному солнцу ярко-красного цвета с желтыми и зелеными огненными струями, представлявшими собой как бы распростертые гигантские крылья этого чудовища. Устрашенные взоры людей действительно видели в ней какого-то невообразимого и страшного гиганта, ставшего теперь верховным властителем неба и земли.

Вот уже передняя часть кометных волос проникла внутрь лунной орбиты; с минуты на минуту нужно было ждать, что она коснется верхнего разреженного слоя земной атмосферы на высоте около 200 верст от Земли.

В этот момент у всех помутилось в глазах…

В этот момент у всех помутилось в глазах; обезумев от страха, все заметили, что вокруг горизонта занялся как будто обширный пожар, и небольшие сперва огненные языки фиолетового цвета, поднимавшиеся к небу, со всех сторон окружили горизонт. Почти тотчас же вслед за этим яркость кометы уменьшилась, без сомнения потому, что в момент прикосновения к Земле она проникла в тень нашей планеты и потеряла часть своего света, именно ту, что она получала от Солнца. Это видимое помрачение, главным образом, происходило вследствие контраста, потому что когда глаза привыкли к новому свету, он стал казаться почти столь же сильным, как и прежде, но только представлялся бледнее, зловещее и еще более напоминал свет погребальных факелов. Никогда еще Земля не была озарена подобным печальным светом. Это был как бы свет беспредельно глубокой багровой тучи, через которую просвечивали вспышки молний. Сухость воздуха сделалась невыносимой, сверху как из раскаленной печи обдавало жаром, и ужасный серный запах, вероятно принадлежавший чрезмерно наэлектризованному озону, совершенно заразил собой воздух. Каждый полагал, что переживает последние минуты.

Страшный, единодушный крик вырвался из стесненных грудей:

— Земля горит! Земля горит! — раздавалось всюду среди всеобщего смятения.

Действительно, весь горизонт теперь был охвачен пламенем и представлял собой как бы гигантский венец из голубых огней. Очевидно, это горела окись углерода в воздухе, как предсказывали заранее, и производила угольный ангидрид. Без сомнения, к этому присоединялся также постепенно и кометный водород. Свет этот всем казался настоящим похоронным огнем факелов.

Вдруг, когда перепуганный народ неподвижно, молча, затаив дыхание, точно заколдованный, смотрел на небо, свод небесный как будто разорвался сверху донизу, и зияющее отверстие представило собой как бы громадную пасть, изрыгавшую целые снопы ярких зеленых огней; этот ослепительный свет до такой степени поразил всех зрителей, не спрятавшихся еще в погребах, что все без исключения мужчины, женщины, старики и молодые люди, все, кто до сих пор находил еще в себе силы сопротивляться страху, теперь опрометью бросились к первым попавшимся дверям и подобно лавине валились в подземелья, уже переполненные людьми. Здесь многие были уже мертвы; всего более было задавленных другими, затем подвергшихся апоплексическому удару, погибших от разрыва сердца и от мгновенных помешательств, повлекших за собой воспаление мозга. Разум как будто вдруг был отнят у людей и заменен каким-то оцепенением — безумным, бессознательным, покорным, немым.

Только лишь некоторые, крепко обнимавшиеся пары как будто чужды были всеобщего страха и жили лишь для себя, забываясь в очарованиях взаимной страсти.

Между тем на террасах домов и в обсерваториях астрономы продолжали оставаться на своих постах, и многим из них удалось получить фотографии непрестанных изменений вида неба. С этих пор они были единственными свидетелями столкновения с кометой, хотя в продолжение очень недолгого времени; кроме них лишь немногие из самых отважных осмеливались еще смотреть на страшную гибель через стекла окон в верхних помещениях домов.

Вычисление показывало, что земной шар должен был проникнуть внутрь кометы, подобно пушечному ядру, погружающемуся в облачную массу, и что считая с момента первого прикосновения крайних слоев кометной атмосферы с верхним слоем атмосферы земной, прохождение Земли через комету должно было продолжаться четыре с половиной часа; это не трудно и сообразить: в самом деле комета была около шестидесяти пяти раз больше Земли в поперечнике, и нашей планете приходилось пройти через нее не центрально, а в четверти расстояния от центра со скоростью 165 тысяч верст в час. Около сорока минут после первого прикосновения страшный жар, как от раскаленной печи, и невыносимый запах серы сделались до того убийственными, что если бы эта казнь продолжилась еще несколько минут, то вся жизнь на Земле непременно прекратилась бы. Сами астрономы с трудом держались на ногах внутри обсерваторий, которые они старались герметически закупорить, и почти ползком тоже спускались в погреба. Одна лишь отважная вычислительница, с которою мы уже познакомились раньше, одна во всем Париже оставалась на террасе несколько минут дольше и могла быть свидетельницей низвержения страшного болида, в пятнадцать или двадцать раз превышавшего кажущуюся величину Луны и упавшего где-то на далеком юге со скоростью молнии. Но производить дальнейшие наблюдения и у нее не хватило сил.

Дышать было нечем. К страшной жаре и сухости воздуха, действовавшим разрушительно на все жизненные отправления, присоединялось еще заражение атмосферы вследствие примеси окиси углерода, что постепенно начало происходить. В ушах раздавался внутренний звон, подобный погребальному, сердца усиленно бились… и всюду этот страшный, удушающий запах серы! В то же время почти непрерывно низвергался огненный дождь падающих звезд, громадное большинство которых, впрочем, не достигало почвы, хотя многие из них взрывались подобно бомбам, ударяли в крыши домов и пробивали их насквозь, производя пожары во многих местах. Теперь огням на небе соответствовали огни на земле, как будто целые полчища молний внезапно зажгли весь мир. Оглушительные удары грома следовали друг за другом без перерыва; они происходили частью от взрывов болидов, но больше всего от страшной грозы, свирепствовавшей в атмосфере, так как все тепло ее, по-видимому, преобразовалось в электричество. Непрерывные грозовые раскаты, напоминавшие как бы отдаленные звуки исполинских барабанов, неумолкаемо стояли в ушах, прерываясь лишь потрясающими ударами и зловещим шипением огненных змей.

На этот раз это уже было концом всего. Все отдались на произвол судьбы; никто не искал помощи ни на одну минуту, готовясь погибнуть под развалинами мира в пламени всеобщего пожара. Все остававшиеся еще в живых и не лишившиеся сознания заключали друг друга в крепкие объятия, утешаясь последнею радостью умереть вместе.

Оставалась одна радость — умереть вместе

Но главная сила небесных громов уже прошла; в атмосфере образовалось какое-то разрежение, пустота, может быть, вследствие многочисленных метеорных взрывов, потому что оконные стекла в домах вдруг разлетелись вдребезги, вышибленные изнутри наружу, а двери сами собой раскрылись. Свирепствовала страшная буря, ускоряя действие пожара, но в то же время и оживляя людей, которые как-то вдруг вернулись к жизни и моментально стряхнули с себя овладевший всеми кошмар. Вслед за тем начался проливной дождь.

— Берите «XXV Век!» Гибель папы и всех епископов! Падение кометы на Рим! Покупайте газету!

Едва успело пройти полчаса, как миновала небесная буря, люди стали вылезать из погребов, чувствуя, что они возвращаются к жизни; постепенно они освободились от остолбенения, хотя не могли еще хорошенько понять, почему видны были еще в воздухе вспышки огня, несмотря на проливной дождь. А между тем визгливые голоса молодых газетчиков без умолку раздавались уже на каждом шагу в Париже, Лионе, Марселе, Брюсселе, Лондоне, Вене, Турине, Мадриде — во всех едва очнувшихся от смерти городах. Повсюду это были те же самые крики и возгласы, и все, прежде чем подумать о тушении пожара, торопились покупать большую дешевую газету по копейке за номер. Это был целый ворох печатной бумаги в шестнадцать страниц с рисунками, только что вышедший из-под печатного станка.

— Читайте о гибели папы и кардиналов, задавленных кометой. Священная коллегия уничтожена. Невозможно выбрать нового папу! Покупайте газету!

Одни выкрикивания сменялись другими; каждый желал знать, сколько правды в этих известиях, и все покупали дешевую социалистическую газету.

Вот что в действительности произошло.

Американский еврей, с которым мы уже познакомились выше и который нашел средство в прошлый вторник собрать много миллиардов путем открытия биржи в Чикаго и Париже, далеко не отчаивался в возможности вести дела, и, подобно тому как в древности монастыри охотно принимали завещанное им ввиду кончины мира имущество, точно так же и наш неутомимый делец, запершийся ввиду опасности в обширной подземной, герметически закупоренной галерее, считал самым подходящим для себя занятием в это время не выпускать из рук своего телефона. Будучи собственником нескольких проволок, соединявших Париж с главными городами всего мира, он ни на минуту не прерывал сообщения с ними.

Кометное ядро в массе раскаленных газов, из которых оно состояло, заключало скопления уранолитов, из которых иные имели по нескольку верст в диаметре. Одна из таких глыб достигла Земли и упала, по-видимому, недалеко от Рима. Фонограммы римского корреспондента сообщали следующее.

«Все кардиналы, все епископы, участвовавшие в Соборе, собрались на торжество, происходившее под куполом Св. Петра по случаю всенародного провозглашения догмата о папской божественности. Обряд поклонения папе был назначен на священный час полуночи. И вот, среди первого во всем христианском мире храма, залитого светом и огнями, внимая благочестивым призывам и молитвам священнослужителей, возносившимся вверх вместе с курившимися на жертвенниках благовониями, вместе с могучими, заунывными и потрясающими звуками органов, наполнявшими собой всю беспредельную глубину церкви, папа, восседая на своем золотом престоле, смотрел на распростертый у его ног христианский народ верных изо всех пяти частей света и, наконец, поднялся, чтоб дать всем свое первосвященническое благословение… В этот именно момент с неба обрушивается тяжелая железная глыба величиной с половину Рима. С быстротой молнии она падает на храм и погребает под собою всех торжествующих в глубокой бездне образовавшегося под ней провала, как будто в самой глубине преисподней! Вся Италия затрепетала от страшного землетрясения, и звуки небесного грома слышны были даже в Марселе».

Этот страшный болид видели во всех городах Италии среди громадной массы падающих звезд и общего воспламенения атмосферы. Он осветил пространство подобно новому солнцу ярко-красным светом, а вслед за его падением раздался раздирающий уши шум, как будто небесный свод на самом деле разорвался сверху донизу. Этот именно болид и был предметом последнего наблюдения юной вычислительницы Парижской обсерватории в тот момент, когда, несмотря на ее научную ревность, ей уже было невозможно оставаться на воздухе, зараженном смертоносными парами.

Между тем известный нам делец получал отовсюду депеши, рассылал приказы из своего телефонического кабинета и диктовал сенсационные известия в свою же газету, одновременно печатавшуюся как в Париже, так и во всех главных городах всего света. Всякий приказ и сообщение, исходившее от него, через четверть часа появлялось на первом месте «XXV века» в Нью-Йорке, Петербурге, Мельбурне в то же время, как и в ближайших к Парижу столицах.

Через полчаса по выходе первого издания начались выкрикиванья о втором.

— Описание пожара Парижа и почти всех городов Европы. Окончательная гибель католической церкви. Папа, наказанный за свою гордость. Рим, обращенный в пепел… Спрашивайте «XXV Век», второй выпуск.

В этом новом издании можно уже было читать целое рассуждение, правда очень сжатое, написанное компетентным корреспондентом, о последствиях уничтожения священной коллегии кардиналов. Редакция прибавляла от себя, что по постановлениям соборов Латеранского в 1179 г., Лионского в 1274 г. и Венского в 1312 г., а также по указам Григория X и Григория XIII первосвященники римские не могут быть избираемы никем, кроме собрания кардиналов. Эти соборы и папские указы не предвидели случая смерти всех кардиналов одновременно. Таким образом, в силу самого церковного права никто не мог занять место папы. Очевидно, это являлось концом католической церкви — в том виде, в каком она сложилась и существовала уже столько веков.

— Берите «XXV Век», четвертое издание. Появление нового вулкана в Италии. Восстание в Неаполе. Покупайте газету!

Это четвертое издание тотчас же последовало за вторым, о третьем же никто не заботился. В газете сообщалось, что болид весом в 600 пудов, а может быть, и больше, ударил с вышеупомянутою скоростью в сернистую почву Пуццол и пробил тонкую кору, на которой была расположена древняя арена; вся эта местность теперь обрушилась; из-под земли показались огненные языки, и таким образом к Везувию присоединился еще другой вулкан, освещавший теперь своим светом Флегрейские поля. Мятеж, подготовлявшийся незаметно и скрывавшийся от глаз вследствие правительственного террора в Неаполе, теперь внезапно вспыхнул, так как предводители его, фанатические монахи, увидели в этом указание свыше и повели народ грабить королевский дворец.

— Берите «XXV Век», шестое издание. Появление нового острова в Средиземном море. Увеличение английских владений…

Осколок кометного ядра погрузился в Средиземное море к западу от Рима и образовал неправильный остров, выступавший на 50 сажен над уровнем воды и имевший 700 сажен в длину и 300 в ширину. Море кругом его начало кипеть, и образовавшиеся волны значительно наводнили его берега. Тем не менее тут как раз находился один англичанин, первой заботой которого было войти в одну из бухт нового острова, высадиться на него и сейчас же занять эту скалу, водрузив английский флаг на самой высокой из ее вершин.

Во все места земного шара наш неутомимый делец в одну эту ночь 14 июля разослал целые миллионы экземпляров своей газеты со статьями, продиктованными по телефону из кабинета издателя, сумевшего монополизировать все известия об ужасном событии. Повсюду с жадностью набрасывались на эти известия, даже прежде чем были приняты необходимые меры для тушения пожаров. На первых порах деятельным помощником в этой борьбе с огнем был дождь, но причиненные опустошения оказались громадными, несмотря на то, что почти все постройки были из железа.

Глыба железа обрушивается на храм

— Берите «XXV Век», десятое издание. Чудо в Риме. Покупайте газету!

Какое же чудо? Очень простое. «XXV Век» в этом новом издании объявлял, что его римский корреспондент был верным эхом народной молвы, которая, к счастью, оказалась неосновательной, и что болид вовсе не задавил ничего в Риме, но упал довольно далеко за городом. Собор Святого Петра и Ватикан чудесным образом были спасены. Но газета уже была распродана по всему миру на целые сотни миллионов. Ловкое дело было уже сделано.

Кризис миновал. Человечество постепенно очнулось, счастливое тем, что оно осталось в живых. Ночь по-прежнему оставалась освещенной странным светом кометы, которая, как и прежде, расстилалась по всему небу; точно так же все еще вспыхивали метеоры, и то там, то здесь показывалось пламя пожаров. Когда настал день, то есть когда было около трех с половиной часов, то уже прошло почти три часа с тех пор, как ядро кометы наскочило на земной шар, и теперь голова этого чудовища была уже на юго-востоке, но Земля всецело оставалась еще погруженной в кометный хвост. Удар произошел через 18 минут после полуночи по парижскому времени, то есть через 58 минут по полуночи в Риме, согласно с совершенно точным предсказанием председателя французского астрономического общества, заявление которого, может быть, еще не забыли наши читатели.

Большая часть земного полушария, обращенного к комете в час столкновения, была поражена захватывающей дух сухостью воздуха, удушающей жарой, зловонием серных паров, летаргическим оцепенением животных и людей, произошедшим от сопротивления движению светила со стороны земной атмосферы, от чрезмерной наэлектризованности воздуха и развития озона, наконец от примеси закиси азота к верхним слоям воздуха. Между тем другое, противоположное полушарие Земли не испытало почти никакого вреда, если не считать неизбежного возмущения в атмосфере вследствие громадного нарушения равновесия. По счастью, комета только задела Землю и удар далеко не был центральным. Без сомнения, само притяжение земного шара принимало деятельное участие в падении болидов на Италию и Средиземное море. Во всяком случае, орбита кометы была совершенно изменена произведенным в ней возмущением со стороны Земли, между тем как Земля и Луна спокойно продолжали свое движение вокруг Солнца, как будто ровно ничего не произошло. Путь кометы из параболического обратился в эллиптический, причем его афелий оказался недалеко от той точки эклиптики, в которой комета была захвачена земным притяжением.

Когда впоследствии собраны были статистические сведения о числе жертв кометы, то оказалось, что количество умерших достигло сороковой части европейского населения. В одном только Париже, который занимал теперь часть древних департаментов Сены и Сены-Уазы, заключая в себе девять миллионов жителей, умерло за этот день более двухсот тысяч человек.

Из этого числа более половины сделались жертвами самой ужасной из всех эпидемий — страха и умерли от внезапных обмороков, от разрыва сердца и мозговых ударов.

Однако это несчастное приключение не повлекло за собой конца мира. Произведенные в рядах человечества опустошения не замедлили пополниться, благодаря проявлению того особого избытка жизненности, который всегда наблюдается в подобных случаях, как это случалось в прежние времена после войн. Земля продолжала вращаться, по-прежнему греясь в солнечных лучах, и человеческий род не переставал по-прежнему жить и стремиться к целям все более и более высоким, выполняя свое назначение.

Комета послужила преимущественно предлогом для всевозможных обсуждений этого величайшего и важнейшего вопроса о конце мира.

Часть вторая ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ЛЕТ

I. ПО ДОРОГЕ К ДАЛЕКОМУ БУДУЩЕМУ

События, свидетелями которых мы были, и все вызванные ими исследования и обсуждения происходили в двадцать пятом веке христианской эры.

Земное человечество не погибло в столкновении с кометой, хотя эта встреча сделалась величайшим и незабвенным событием во всей его истории, память о котором сохранилась навсегда, несмотря на все перемены, происшедшие с тех пор в человеческом роде. Земля продолжала по-прежнему вращаться; по-прежнему сияло Солнце; по-прежнему младенцы становились в свое время стариками и непрестанно замещались новыми существами в непрекращающемся потоке поколений; века шли за веками, целые вековые периоды сменяли друг друга; человечество медленно росло и совершенствовалось, увеличивая свои знания и свое благосостояние путем бесчисленных отклонений в ту и другую сторону, пока не достигло апогея своего развития, пройдя весь путь, предназначенный ему судьбой. И каким только физическим и умственным видоизменениям не подвергалось оно!

Пути и средства сообщения

Население Европы с 1900-го по 3000-й год возросло с 375 до 700 миллионов; население Азии — с 875 миллионов до миллиарда, Америки — со 120 миллионов до полутора миллиардов, Африки — с 75 до 200 миллионов; Австралии — с 5 до 60 миллионов. Таким образом население всего земного шара возросло с миллиарда 450 миллионов до трех миллиардов 400 миллионов. Возрастание это шло почти непрерывно с небольшими лишь временными задержками.

Языки народов подверглись глубоким изменениям. Непрестанные успехи в знаниях, в науке и промышленных искусствах создали большое число новых слов, построенных главным образом на основании древней греческой этимологии. В то же время английский язык распространился по всему земному шару. С двадцать пятого века по тридцатый разговорный язык в Европе состоял из смеси английского и французского языков со множеством слов, составленных из греческих корней; это дополнялось еще некоторыми выражениями, заимствованными из немецкого и итальянского языков. Ни одна из попыток создать искусственный всемирный язык не имела успеха.

Начиная с того же двадцать пятого века, понятие о войне и ее необходимости совершенно исчезло из человеческой логики. Война стала теперь непонятной.

Некоторые из исторических эпизодов, сделавшиеся общераспространенными благодаря живописи, представляли это древнее варварство во всем его ужасе. На одних картинах это был Рамзес III, приказывавший высыпать перед своей колесницей целые корзины кистей рук, отрубленных у побежденных, чтобы таким образом легче считать их сразу целыми сотнями и тысячами; на других — Амилькар, распинающий на крестах заложников; далее Цезарь, приказывающий одним ударом топора отрубать пальцы возмутившимся галлам; Нерон, присутствующий при казнях христиан, обвиненных в поджоге Рима и обвернутых в осмоленную паклю, чтобы быть сожженными заживо; наконец, в довершение всего, Филипп II Испанский и его двор перед кострами еретиков, сжигаемых во имя Иисуса. Кроме того довольно известны были изображения Чингиз-хана, отмечающего свой победоносный путь пирамидами из отрубленных человеческих голов; Аттилы, зажигающего разграбленные уже им селения; полчищ Людовика XIV, опустошающих Пфальц; обвиняемых священной инквизицией, испускающих дух среди страшных пыток; солдат наполеоновского войска, валяющихся мертвыми среди снежных полей России. Все это дополнялось картинами бомбардируемых городов, морских битв и сражений в воздушном пространстве, при которых целые толпы людей, цеплявшихся друг за друга и напоминавших как бы гигантские гроздья, низвергались на землю со страшной высоты.

Статистика показала, что войны сокращали численность человечества на 40 миллионов в каждое столетие или 1100 человек в сутки, не зная ни срока, ни отдыха, так что за три тысячи лет они дали 1200 миллионов трупов. Что все народы были до последней степени обессилены и разорены, в этом не было ничего удивительного, потому что в течение одного лишь девятнадцатого века они израсходовали для достижения этого «прекрасного» результата не менее 170 миллиардов рублей золотом. Эти патриотические подразделения, искусно поддерживаемые государственными людьми, жившими с ними, долгое время препятствовали Европе последовать примеру Америки и уничтожить постоянные армии, истощавшие все ее силы и поглощавшие более 10 миллиардов в год из тех средств, которые с таким трудом доставлялись всякого рода тружениками, и объединившись наподобие Соединенных Штатов Америки жить в изобилии, занимаясь полезным трудом. Но так как мужчины не решались стряхнуть с себя это бремя национального тщеславия, то спасти человечество суждено было женщинам, принявшим горячее участие в этом вопросе.

Воодушевленная одной из отважнейших представительниц своего пола, большая часть матерей во всей Европе образовали союз с целью воспитывать своих сыновей и особенно дочерей в чувствах отвращения к дикой военщине. Одного поколения, воспитанного столь просвещенным образом, было достаточно, чтобы освободить детей от этого остатка плотоядной животности и внушить им чувство глубокого отвращения ко всему, что могло напоминать это древнее варварство. Женщины в это время были уже избирательницами и могли быть избираемы в народные представительницы. Прежде всего они добились того, что первым условием для избрания правительственных лиц стало их обещание не подавать голосов за ассигнование средств на военные издержки; всего легче удалось провести это в Германии. Но, добившись власти, более половины народных представителей совершенно забывали о своем обещании под предлогом неотложной государственной надобности в войске. Тогда-то женская молодежь сплотилась между собой и дала клятву не выходить никогда замуж за человека, которому предстояло носить оружие, и сдержала свою клятву. Первые годы существования этого союза были довольно тяжелы, даже для самих молодых девиц, и если бы это решение не было поддержано общественным ободрением, то, вероятно, не одно юное сердечко изменило бы союзу. Отвергаемые ими молодые люди далеко не были лишены личных достоинств, а военный мундир не так еще скоро потерял свое обаяние. Несколько измен, если сказать правду, все-таки было, но так как вступившие в такой союз пары с первого же дня делались предметом презрения со стороны всего общества и исключались из него, то подобные случаи встречались нечасто. Общественное мнение на этот счет сделалось очень определенным, так что было почти невозможно идти против течения.

В продолжение почти пяти лет не было, так сказать, ни одного брака, не было заключено ни одного союза, потому что все граждане обратились в солдат; так было во всех странах — во Франции, в Германии, в Италии, даже в Англии, где в двадцатом веке точно так же установлен был «налог крови». Такое явление наблюдалось во всех государствах, которые уже были готовы соединиться в общий Европейский союз по примеру Американского, но тотчас же отступали назад, как только поднимался вопрос о национальных знаменах.

Женщины продолжали стойко держаться принятого решения. Наконец на пятый год, уступая силе женской оппозиции, которая со дня на день делалась все сильнее и сильнее, представляя собой как бы стену, с каждым днем становившуюся все толще и неприступнее, народные представители всех стран, как будто движимые одним и тем же побуждением, поддержали доводы женщин. В ту же неделю в Германии, Франции, Италии, Австрии и Испании было объявлено разоружение.

Первые годы существования этого союза были довольно тяжелы

На дворе стояла весна. Никакого насильственного переворота не было, и лишь бесчисленное количество свадеб ознаменовало собой это великое решение.

Из военных учреждений оставалась теперь одна только полковая музыка, единственная хорошая сторона военного дела, которую заботливо старались сохранять. Остались также в небольшом числе народные ратники, употреблявшиеся единственно лишь ради порядка при разных торжественных случаях, когда они своим внушительным видом и ярко блестевшими на Солнце мундирами служили также и для обстановки подобных зрелищ. Впоследствии люди даже не в состоянии были понять, что военная музыка была изобретена лишь для того, чтоб удобнее было вести людей на бойню.

Несмотря на разные непоследовательности, несмотря на придирчивое отношение к ней, республиканская форма правления получила преобладающее значение среди всех других способов управления народом, хотя и она не была свободна от грубости и даже продажности некоторых политиков; однако эта форма правления не была теперь чисто демократической. Опыт убедил человечество, что между людьми не существует умственного и нравственного равенства и что гораздо лучше доверить управление совету лучших людей, чем толпе честолюбцев, только о том и думающих, чтобы пользоваться общественным настроением и народными страстями для своих собственных выгод.

Объединение народов, единство мыслей и языка повлекло за собой и единство мер и весов. Ни одна страна не противилась уже теперь полному принятию метрической системы, основанной на измерении самой нашей планеты. Всюду была в обращении одна и та же монета. Один и тот же начальный меридиан принимался всеми странами, именно меридиан Гринвичской обсерватории, в антиподах которого в полдень изменялось число месяца и недельное название дня. Парижский меридиан вышел из употребления около середины двадцатого века. Земной шар в течение нескольких веков был условно подразделен на двадцать четыре сферических двуугольника, из которых в каждом одновременно считались разные часы от 1-го до 24-го; но так как различие этого счета времени от местного поражало своей бессмыслицей и бесполезностью, то снова вошло в употребление местное время, абсолютно необходимое при астрономических наблюдениях, хотя одновременно с ним всюду считалось и всеобщее время.

Вместе с изменением языков, понятий, нравов и законов изменились и способы летосчисления. Счет годами и столетиями все еще продолжался, но христианская эра теперь была совершенно оставлена; равным образом вышли из употребления эры: мусульманская, иудейская, китайская, африканская и другие. Теперь все человечество имело один и тот же общий календарь, состоящий из двенадцати месяцев, разделенных на четверти года по три месяца в каждой или по 91 дню; в каждом из таких триместров первый месяц заключал 31 день, а остальные два по 30 дней; вместе с тем каждая из этих четвертей года состояла ровно из тринадцати недель. «День нового года» был просто праздничным днем начала года и не имел ни недельного названия, ни соответствующего числа месяца; он просто не считался в году. В високосных годах таких новогодних дней полагалось два. Счет неделями сохранился, но теперь всякий год начинался в один и тот же недельный день, именно в понедельник, и всякое число всегда соответствовало тому же самому недельному дню. Годы на всем земном шаре начинались теперь опять в старую дату, соответствующую 20-му числу марта. За эру было принято чисто астрономическое явление, именно момент совпадения декабрьского Солнцестояния с перигелием, что повторяется, как известно, через каждые 25765 лет; за начало летосчисления принят был 1248-й год старой христианской эры, на который приходилось одно из таких совпадений. Эти рациональные начала одержали наконец верх над всеми фантастическими странностями старых календарей.

Не менее важные преобразования совершились в науках, искусствах и особенно в промышленности, а также в литературе. Классификация человеческих знаний с точки зрения их внутренней ценности менялась по мере относительных успехов каждой из наук. Например, метеорология сделалась теперь точной наукой и достигла возможности делать предсказания, подобные астрономическим; так, к концу тридцатого века уже можно было предсказывать погоду с такой же достоверностью, с какою предсказывается наступление затмения или возвращение кометы.

Леса совершенно исчезли, так как были уничтожены ради земледельческих целей, а также пошли на выделку бумаги.

Величина дозволяемого законом денежного роста упала. Крупные собственники, живущие доходами с капиталов, совершенно исчезли, подобно ископаемым животным. Электричество заменило собой пар. Железные дороги и пневматические трубы еще существовали, но служили, главным образом, для товарного движения. Для путешествий же пользовались преимущественно, особенно днем, управляемыми воздушными шарами, электрическими самолетами и другими воздушными движущимися машинами.

Уже одной только возможности промышленного воздухоплавания было бы достаточно, чтобы устранить всякие границы между государствами, если бы они не были уничтожены вследствие доводов разума. Постоянные воздушные путешествия по всему земному шару неизбежно должны были привести к смешению народностей и к безусловно свободной торговле, равно как и к беспрепятственному общению в сферах умственной и нравственной. Понятно, что никаких таможен теперь не существовало.

Атмосфера была покорена человеком

Телефоноскопия давала возможность всюду непосредственно знать и видеть все самые замечательные или самые любопытные события. Театральную пьесу, играемую в Чикаго или в Париже, можно было слышать и видеть во всех городах всего мира. Теперь не только можно было слышать на всяких расстояниях, но и видеть; мало того, человеческому гению удалось даже найти средство передавать, путем действия на мозг, ощущения осязания и обоняния. Появлявшийся перед отдаленным наблюдателем образ мог при известных и исключительных условиях вполне заменять собой отсутствующее существо.

Астрономия достигла теперь своей цели — познания природы иных миров. Уже около сорокового века удалось установить частое сообщение с ближайшими из них. Всякая философия, всякая религия имели теперь в своем основании астрономические начала, т. е. созидались на истинах, доставляемых познанием Вселенной.

Физика, и в частности оптика, обогатились изобретением удивительнейших приборов. Новое вещество заменило собой стекло и привело к совершенно неожиданным для науки последствиям. Наконец были открыты новые силы природы.

Прогресс общественный шел параллельно с научным.

Машины, приводимые в действие электричеством, постепенно заменяли собой ручные станки. В то же время глубоко изменились и способы приготовления продуктов. Химический синтез достиг такой высоты, что дал возможность приготовлять искусственно сахаристые, белковые, крахмальные и жировые вещества; они извлекались из воздуха, из воды и из растений или составлялись путем наиболее выгодных сочетаний углерода, водорода, кислорода, азота и проч. в пропорциях, строго определяемых чисто научным путем. Теперь наиболее изысканные пиршества происходили не за столами, на которых дымились части трупов животных, зарезанных, задушенных и замученных, а давались в великолепных залах, убранных постоянно свежими и зелеными растениями с беспрерывно распускающимися цветами, — в залах, наполненных чистым и благоухающим воздухом, гармонически колеблемым звуками музыки. Теперь мужчины и изящные женщины не глотали с отвратительной жадностью кусков мяса разных неопрятных животных, не заботясь даже об отделении полезного от ненужного. Но еще задолго до того всякое мясо начали предварительно подвергать перегонке или дистилляции, а затем, так как животные сами состоят из элементов, заимствованных из царства растительного или животного, пища людей ограничилась только этими элементами. Обыкновенно она принималась в виде изысканных и утонченных напитков, для той же цели служили плоды, наконец, разные маленькие пирожки и питательные шарики, из которых организм извлекал все элементы, необходимые для обновления тканей, так что зубы и рот избавлены были теперь от грубой обязанности жевать. А между тем электричество и Солнце неустанно производили анализ и синтез воздуха и воды.

Начиная с пятидесятого века, нервная система человека подверглась утонченному развитию в самых неожиданных отношениях. Женский мозг по-прежнему оставался несколько менее обширным, чем мужской, и по-прежнему продолжал мыслить несколько иначе. Благодаря своей крайней чувствительности, он быстро воспринимал внешние впечатления и отвечал на них прежде, чем успевало созреть полное соображение в самых глубоких его клеточках. Женская голова по-прежнему оставалась меньше мужской, с менее широким лбом; но она так изящно сидела на грациозной гибкой шее, необыкновенно красиво отделявшейся от плеч и всего гармонически-стройного туловища, что теперь женщины более чем когда-либо вызывали удивление мужчин как общим своим видом, так, в особенности, нежностью своего взгляда, чарующею прелестью улыбки и роскошью почти воздушных, волнистых и вьющихся волос.

К сотому веку христианской эры Земля населена была одним только племенем людей довольно низкого роста и белокурых, в котором антропологи, пожалуй, могли бы открыть признаки англо-саксонской расы с одной стороны и китайского племени с другой.

Человечество с каждым веком приближалось все к большему и большему единству: на всем земном шаре жило одно племя людей, слышались звуки одного и того же языка; весь мир находился под одним общим управлением; во всем мире была одна только религия, представлявшая собой астрономическую философию; все официальные религиозные системы совершенно исчезли, и в человеческих сердцах говорил лишь один и тот же голос просвещенного сознания и чуткой совести. При таком единстве во всем древние антропологические различия совершенно исчезли, так что теперь не встречалось больше ни конусообразных, ни плоских голов, ни фанатически верующих, ни слепо все отрицающих. Прежние религии исчезли, не достигнув познания Непостижимого Существа. Человеческая мысль не в состоянии познать непознаваемое.

Никаких других существ, которые бы заменили человеческий род, или получили бы господство над ним, не возникло на Земле. Когда древние поэты предсказывали, что человек, беспредельно совершенствуясь во всем, приобретет наконец крылья и будет летать по воздуху при помощи своей лишь мышечной силы, они, очевидно, не позаботились изучить основные начала строения человеческого тела и совершенно забывали, что для того, чтобы одновременно иметь и руки, и крылья, человек должен бы был принадлежать к совершенно иному зоологическому порядку существ, обладающих шестью конечностями и не встречающихся на нашей планете; а между тем он произошел от четвероногих животных, строение которых постепенно преобразовывалось и видоизменялось. Но если человек не приобрел новых естественных органов, то приобрел искусственные, не считая глубокого видоизменения своего существа в психическом отношении. Он научился теперь держаться на воздухе, парить в небесных высотах, пользуясь для этого легкими приборами, приводимыми в движение электричеством, так что атмосфера теперь столько же принадлежала ему, как и всякого рода птицам. Очень вероятно, что если бы какой-нибудь род больших летающих существ оказался в состоянии, путем векового развития своих наблюдательных способностей, приобрести мозг, напоминающий хотя бы самый первобытный человеческий, то он не замедлил бы получить преобладание над человечеством и заменить наш род другим крылатым родом существ того же зоологического типа четвероногих или двуногих. Но большое притяжение Земли всегда препятствовало крылатым видам животных достигнуть подобного органического развития, и таким образом усовершенствованное человечество продолжало оставаться господином этого мира.

В то же время и животное население земного шара, изменяясь из века в век, сделалось совершенно другим. Дикие звери, например львы, тигры, гиены, пантеры, слоны, жирафы, кенгуру, равно как и киты, кашалоты, тюлени теперь совсем вывелись. То же самое произошло и с древними хищными птицами.

Люди постепенно приручили те виды животных, какие были для них полезны, и уничтожили вредных, так что сделались полными хозяевами земного шара. Владения природы постепенно сокращались и отступали перед победоносным шествием цивилизации. Наконец, вся поверхность планеты превратилась в один сплошной сад, безраздельно принадлежавший всему человеческому роду; содержание его и возделывание велось теперь рационально, с мудрой предусмотрительностью, научно; теперь уже не случалось наблюдать плодовых деревьев, покрывшихся цветами раньше, чем прекратились весенние заморозки; виноградников, опустошенных градом; хлебов, поваленных и смятых бурей; селений, наводненных разлившимися реками; дождей или засух, уничтожающих урожаи, и человеческих существ, умирающих от голода и холода.

На Земле теперь наступило царство Разума, и сама она обратилась в сплошной рай.

II. МЕТАМОРФОЗЫ

Около двухсотого века христианской эры род человеческий освободился от последних остатков дикости и животности, так долго не покидавших его. Нервная чувствительность его достигла необыкновенного развития. Древние шесть чувств: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и чувство бытия постепенно развивались и брали верх над грубыми первобытными ощущениями, пока не достигли наконец удивительной тонкости. Путем изучения электрических свойств, обнаруживаемых живыми существами, создано было, так сказать, седьмое чувство — электрическое, и всякий человек обнаруживал теперь в большей или меньшей степени и силе способность производить притяжение и отталкивание как на тела живые, так и на неодушевленные; способность эта зависела от темперамента и других причин и проявлялась весьма неодинаково. Но преобладающее значение между всеми этими чувствами имело восьмое чувство, игравшее величайшую роль во взаимных отношениях людей; это было, без сомнения, чувство психическое, делавшее возможным душевное общение между людьми на расстоянии.

Предвиделось также возникновение двух других чувств, но оба они подверглись роковой задержке в своем развитии, так сказать, при самом своем рождении. Первое из них относилось к возможности видеть ультрафиолетовые лучи солнечного спектра, столь ощутимые при разных химических процессах, но совершенно невидимые для человеческого глаза. К сожалению, все упражнявшиеся в различении этих лучей почти совсем ничего не приобретали в смысле новой силы, но много теряли в прежних своих зрительных способностях. Второе чувство имело целью способность ориентироваться в пространстве, но также не привело к заметным успехам, несмотря на все исследования по приложению земного магнетизма.

Тем не менее земные люди не дошли до возможности закрывать уши, чтобы не слышать надоедливых разговоров, подобно тому, как мы можем по произволу закрывать свои глаза, а между тем во вселенной есть такие привилегированные миры, где уши обладают этой завидной способностью закрываться по произволу. Что делать, наша несовершенная организация роковым образом противится многим желательным улучшениям.

Открытие новой периодичности в женских яичниках в течение некоторого времени произвело возмущающее влияние на число обычных рождений и грозило изменить соразмерность в отношении между появлением на свет мальчиков и девочек, так как можно было опасаться, что теперь будут рождаться исключительно мальчики. Равновесие могло восстановиться только вследствие глубокого изменения в обществе. Оказалось, что во многих странах светские женщины почти совсем перестали быть матерями, предоставив эту обязанность и возложив все бремя материнства, считавшегося не совместимым с ложно понимаемым женским изяществом, на женщин простого народа и сельского населения. Это было естественным последствием крайней роскоши утонченной и извращенной цивилизации.

Ознакомление с явлениями гипноза дало возможность с большой выгодой заменить старые, нередко совершенно варварские и бессмысленные приемы медицины, фармацевтики и даже хирургии способами гипнотическими, магнетическими и психическими. Телепатия, то есть общение между людьми на расстоянии, сделалась предметом обширной и весьма плодотворной науки.

Вместе с родом человеческим преобразилась и обитаемая им планета. Промышленная деятельность была очень оживлена, но ограничивалась производством эфемерных предметов. В тридцатом веке море было подведено к самому Парижу посредством широкого канала, так что электрические корабли из Атлантического океана, а также и из Тихого, проходившие через Панамский канал, приставали теперь на набережной у аббатства Сен-Дени, за которое далеко простиралась теперь к северу великая французская столица. Теперешние суда тратили лишь несколько часов на переход от аббатства Сен-Дени до Лондонского порта, и очень многие путешественники еще пользовались ими, несмотря на правильные воздушные сообщения, а также несмотря на соединительный туннель под Ла-Маншем и мост над ним. За пределами Парижа царила такая же оживленная деятельность. Морской канал соединял между собой Атлантический океан и Средиземное море от Бордо до Нарбона и таким образом делал совершенно ненужным длинный обходный путь через Гибралтарский пролив. С другой стороны металлическая труба, по которой непрерывно сновали поезда, приводимые в движение воздухом, соединяла Иберийскую республику (древние Испанию и Португалию) с западной Алжирией (древний Марокко). Париж и Чикаго имели в это время по девять миллионов жителей, Лондон — десять, а Нью-Йорк — двенадцать миллионов. Постоянно продолжая свое движение к западу по все более и более расширявшемуся кругу, Париж продвинулся тогда до слияния Сены с Марной, далее прежнего Сен-Жерменского предместья. Все большие города продолжали разрастаться за счет селений и деревень; земледельческие работы производились электрическими машинами; из воды морей в громадном количестве добывался водород; речные водопады и морские приливы состояли теперь на службе человечества, и их сила передавалась на большие расстояния, служа для освещения и приведения в действие машин. Солнечная теплота, запасенная летом, правильно распределялась зимой, благодаря чему резкость времен года почти исчезла, особенно с тех пор, когда устроены были почти бездонные колодцы, проводившие на поверхность земного шара теплоту, скрытую внутри его и казавшуюся неистощимой.

Их столица простиралась от Бордо до Тулузы

Но что значит тридцатый век в сравнении с сороковым, сотым и двухсотым! Известна легенда об арабе, рассказываемая одним путешественником тринадцатого века, не имевшим, впрочем, никакого понятия о продолжительности многовековых периодов в естественной истории Земли.

— Проезжая однажды, — рассказывает он, — через один очень древний и перенаселенный город, я обратился к одному из его жителей и спросил, давно ли основан этот город. «Разумеется, — отвечал тот, — это очень богатый и могущественный город, но мы не знаем, с какого времени он существует, да и наши предки знали не больше нас». Через пять веков мне вновь пришлось проезжать через эту местность, и я не мог заметить здесь никаких признаков города. Я увидал крестьянина, вязавшего снопы среди поля, раскинувшегося на месте древнего города, и спросил его, давно ли разрушен бывший здесь город. «Вот так действительно странный вопрос, — отвечал он. — Эта земля никогда не была ничем другим и всегда оставалась такой, как теперь.» «Но разве не было здесь в древние времена великолепного города?» «Никогда, — отвечал он, — по крайней мере, насколько нам это известно, ничего подобного здесь не было, да и отцы наши никогда ни о чем таком не упоминали». Еще через пятьсот лет при моем возвращении я нашел эту местность занятой морем; на берегу его расположилась на отдых артель рыбаков; я спросил у них, давно ли земля эта затоплена морем. «Ты, кажется, человек вполне зрелых лет, а задаешь такие странные вопросы. Это место всегда было таким, как теперь». Через новые пятьсот лет я еще раз возвратился сюда. Моря не было уже и следа. Навстречу мне попался один человек, случайно оказавшийся в этой пустынной местности. Я спросил его, давно ли произошла здесь такая перемена, и он мне дал такой же ответ, какие я получал и раньше… Наконец, после нового промежутка времени, равного предыдущим, я возвратился сюда в последний раз и вновь встретил здесь цветущий город, еще более многолюдный и более богатый всякого рода памятниками, чем первый, виденный мной город. И когда я хотел узнать о времени его возникновения, жители его мне отвечали: начало его теряется в глубочайшей древности; мы не знаем, сколько времени он существует на свете, да и отцы наши в этом отношении знали не больше нас.

Не представляет ли этот красноречивый пример того, насколько коротка человеческая память, насколько тесен наш горизонт как в пространстве, так и во времени? Все мы склонны думать, что Земля всегда была такой, как теперь; лишь с большим трудом мы можем представить себе те вековые изменения, которым она подвергалась; громадность этого времени точно так же подавляет нас, как беспредельность пространства, открываемая нам астрономией.

А между тем все изменяется, все преображается. И вот наступил наконец день, когда Париж, этот центр притяжения для всех народов, лишился своего лучезарного света и перестал светить миру.

После того, как западноевропейские народы слились в один Общий Европейский Союз, завершилось образование Русского государства, простиравшегося от Петербурга до Константинополя; оно довольно долгое время служило оплотом Западной Европы от нашествия китайцев, которые теперь имели уже многолюдные города на берегах Каспийского моря. Но с постепенным развитием человечества древние национальности исчезали. Одни и те же причины последовательно разрывали и уничтожали знамена разных европейских народов — французов, англичан, немцев, итальянцев и иберийцев; сообщение между Востоком и Западом, между Европой и Америкой становилось все легче и удобнее, так что море перестало служить препятствием для людей двигаться в том же направлении, как и Солнце. Промышленная деятельность предпочитала теперь истощенным землям Западной Европы новые земли обширного американского материка, и уже с двадцать пятого века центр цивилизации переместился на берега Мичигана, в эти новые Афины с девятью миллионами жителей, как и в Париже. Но постепенно прекрасная французская столица последовала примеру своих великих предшественниц — городов: Рима, Афин, Мемфиса, Фив, Ниневии и Вавилона. Впрочем, в ней долго еще сосредоточивались громадные богатства и всякие средства к жизни, равно как и разные другие сильные приманки.

Домашняя телефоноскопия

Иберия, Италия, Франция мало-помалу совершенно опустели; древние города их лежали в развалинах среди обширных и безлюдных пустынь. Лиссабон давно исчез, разрушенный атлантическими волнами; Мадрид, Рим, Неаполь, Флоренция обратились в груды развалин; Париж, Лион, Марсель, хотя несколько позднее, постигла та же судьба. Типы людей и их языки подверглись таким переменам, что никакой этнолог или лингвист не могли бы разобрать, какую связь имели они с далеким прошедшим. Европа переселилась на другой берег Атлантики, а Азия перешла в Европу. Китайцы в числе целого миллиарда наводнили собой всю Западную Европу. Смешавшись с англо-саксонской расой, они до некоторой степени создали новую породу людей. Их главная столица простиралась подобно бесконечной улице по обоим берегам канала, соединявшего собой два моря, от Бордо до Тулузы и Нарбоны. Тех причин, которые обусловили основание Лютеции на одном из островов Сены и постепенно развили древний город паризийцев до блестящей мировой столицы двадцать четвертого века, уже не существовало больше, а вместе с исчезновением условий, зажегших этот великий светоч мира, должен был погаснуть и он. Торговля и промышленность перешли теперь, как в отдаленные века, вновь на Средиземное море и на великие океанские пути, причем канал, соединяющий два моря, сделался мировым торжищем и рынком.

Все народы, называвшие себя новейшими, исчезли подобно древним. Франция перестала существовать в двадцать восьмом веке, прожив на свете около четырех тысяч лет; Германия погибла в тридцать втором веке; Италия — в двадцать девятом, Англия распространилась по всему земному шару и овладела всеми океанами. Древняя Европа представляла теперь взору и мысли путешественника те же зрелища, как равнины Ассирии, Вавилона, Египта и Греции в XVIII-м и XIX-м столетиях. Прежняя воинственная слава уступила мирному умственному развитию и совершенствованию.

Морские берега на юге и западе Франции были ограждены большими плотинами от наводнений, но что касается северо-западных и северных берегов, то они были запущены и оставлены без внимания вследствие отлива населения отсюда на юг и юго-запад. Медленное и постоянное понижение материков и береговых стран, замеченное еще со времен Юлия Цезаря, опускало прежние равнины под океанские волны, так что Ла-Манш постепенно расширялся и размывал берега, начиная от Гавра до мыса Эльдера, а так как голландские плотины теперь были заброшены, то океан наводнил всю Голландию, Бельгию и север Франции. Амстердам, Утрехт, Роттердам, Антверпен, Брюссель, Лилль, Амьен, Руан один за другим постепенно погрузились в море, и теперь корабли носились над ними по волнам, поглотившим их развалины.

Цивилизация конца девятнадцатого века

Париж, долгое время служивший морским портом и представлявший потом часть морского берега, в один несчастный день увидел, что океан поднялся до высоты башен древнего храма Нотр-Дам и залил своими беспощадными волнами всю эту достопамятную равнину, на которой в течение стольких лет решались судьбы всего земного шара.

Да, Парижа, этого прекрасного Парижа не было теперь больше на свете!

Нет больше Парижа!

Постепенно берега древней Франции изрезались в разных направлениях заливами, образовав множество полуостровов. Продольная линия этой провинции Объединенной Европы, провинции, заменившей собой древнюю исчезнувшую Францию, шла в направлении от Кельна к каналу двух морей. В это время город Париж, как и вся Франция уже совершенно изгладились из истории нашей планеты.

Естественная история Земли считается не пятисотлетними периодами, как считал ее араб тринадцатого столетия, легенду о котором мы только что напомнили читателю. Если даже удесятерить этот период, то и тогда его едва лишь будет достаточно, чтобы за это время могли заметным образом обнаружиться изменения в очертаниях земных материков, потому что какие-нибудь пять тысяч лет не более как рябь на океане веков. Не менее как десятками тысячелетий нужно считать время, чтобы заметить, как одни материки опустятся на дно морей и как другие земли вынырнут из морских бездн на свет божий, вследствие вековых изменений в уровне земной коры, толщина которой и плотность изменяются, смотря по местности, и давление которой на мягкое еще и подвижное ядро служит причиной колебательного движения даже обширных стран. Небольшого изменения равновесия, незначительного качательного движения менее чем в 50 сажен, при диаметре земного шара в 12 тысяч верст, достаточно, чтобы все лицо земли изменилось до неузнаваемости.

И если мы будем измерять историю земли не периодами в десять, двадцать или даже тридцать тысяч лет, но, например, промежутками по сотне тысяч земных лет, то заметим, что за каждый десяток таких промежутков, то есть в течение миллиона лет поверхность земного шара подвергалась многократным видоизменениям преимущественно в известных местностях, где особенно сильно проявлялась деятельность внутренних и внешних сил.

Заглядывая в будущее за один или за два миллиона лет, мы оказываемся свидетелями поразительного и чудесного прилива и отлива в предметах и существах. В течение этих десяти или двадцати тысяч веков сколько раз океан покрывал своими волнами древние города, в которых жили некогда люди! Сколько раз твердая земля, девственно чистая и обновленная, выступала вновь из бездн всемирного океана! И все такие великие преобразования совершались незаметно с крайней медленностью.

Постоянно, безостановочно, не зная ни срока, ни отдыха, изменялось географическое очертание берегов, море занимало место твердой земли, а земля многократно выступала из глубин морских. Наша планета для своего историка представилась наконец в виде совершенно нового мира. Все изменилось: материки, моря, географические очертания, племена людей, языки, сердца, тела и души, чувства и мысли — одним словом — все. Франция скрылась под водой, дно Атлантического океана выступило наружу, образовав новый материк; часть Соединенных Штатов Америки исчезла; образовался новый материк на месте Океании; Китай очутился на дне моря; смерть заменила собой жизнь, а жизнь заняла место смерти; и все то, что некогда составляло славу и величие народов, было навеки забыто. Если бы теперешнее человечество переселилось на планету Марс, оно оказалось бы там в лучшем положении, чем чувствовал бы себя кто-нибудь из нас, возвратившись на Землю по истечении такого промежутка времени.

III. «СУЕТА СУЕТ»

Среди вековых видоизменений своей планеты человечество продолжало развиваться и совершенствоваться, потому что стремление к совершенству составляет для него верховный закон, и начиная с возникновения жизни на Земле до того дня, когда условия обитаемости земного шара стали ухудшаться, все живые существа не переставали развиваться, достигая все большей красоты, все большего совершенства и разнообразия своих способностей и органов своего тела.

Мужчины достигли такой высоты умственного развития, при которой они могли жить в мире и спокойствии. Они поняли наконец, что счастье заключается в умственной жизни, что в учении душа наша находит наибольшее удовлетворение, что взаимная любовь есть солнце человеческих сердец, а жизнь так коротка; и все были счастливы, радуясь возможности свободно мыслить и не заботясь о приобретении богатства, которого все равно не унесешь с собой.

Женщины достигли полного совершенства в красоте; их стан сделался тоньше и изящнее, так что совершенно освободился от грубой полноты эллинских форм; их кожа получила необыкновенную белизну и прозрачность; их глаза стали светиться задумчивым светом тихой мечтательности; их волосы сделались шелковистыми и изменили свой цвет, так что теперь не встречалось больше ни совершенно черных, ни резко рыжих волос, и преобладающим цветом сделался светло-каштановый с красноватым оттенком, напоминающим горячие лучи заходящего солнца, умеряемые тенями и гармоническими отражениями. Прежние чисто звериные челюсти совершенно изменились, округлились, уменьшились, подались назад, так что завершавший их маленький рот достиг необыкновенного изящества и красоты. При виде улыбки, скользившей по этим прелестным губам, при виде этих жемчужных, ослепительной белизны зубов, вставленных в нежно-розовые десны, теперь никто не мог понять, каким образом мужчины минувших веков могли целовать в уста ужасных женщин того времени с такими чисто звериными зубами, понятие о которых можно получить, осмотрев коллекции женских черепов в одном из этнографических музеев. Казалось, что теперь живет на свете совершенно иное человеческое племя, бесконечно возвысившееся во всех отношениях над древним человечеством, представителями которого считались Аристотель, Кеплер, Виктор Гюго, Фрина, Диана Пуатье и Паулина Боргезе.

Благодаря успехам, достигнутым в области физиологии, а также большей заботе о здоровье и борьбе с заразными болезнями, благодаря общему благосостоянию и большей просвещенности народа, продолжительность человеческой жизни увеличилась, так что нередко попадались старики, дожившие до ста пятидесяти лет. «Попрать смерть» людям не удалось, но они нашли средство не стареть и сохранять юношеские способности даже с переходом за сотую годовщину своего рождения.

Весь земной шар, вся эта третья планета представляла теперь единое и нераздельное отечество человеческого рода, озаряемое ярким светом разума, и продолжала носиться по безднам пространства Вселенной, исполняя свое великое назначение в том беспредельном и стройном хороводе мировых существ, которыми она наполнена.

Внутренняя теплота земного шара, солнечные свет и тепло, магнитная сила Земли, атмосферное электричество, межпланетное притяжение, психические силы человеческой души, неведомые силы, управляющие судьбой существ и вещей — все это сделалось достоянием науки, и вся энергия этих сил обращена была на пользу человека. Умственные достижения человечества и торжество его над природой ограничивались лишь пределами его разума и способностей, которые в действительности далеко не обширны, особенно если сравнить их с дарованиями некоторых внеземных существ. Но у каждой планеты своя судьба, своя сфера развития; и Земля теперь достигла наибольшего развития всех своих сил и способностей, дошла до пределов, перейти которые она не в состоянии.

Все это великое поступательное движение человечества, все его многовековое развитие, медленно и постепенно достигнутое беспрерывным трудом в течение многих миллионов лет, должно было по неисповедимым и таинственным законам, управлявшим земным человечеством, подняться до вершины той кривой линии, по которой оно шло, достигнуть своего апогея и здесь остановиться.

Геометрическая кривая, посредством которой мы можем мысленно представить себе историю человеческого рода, начала теперь понижаться, как прежде шла все вверх. Начавшись с нуля, с первобытной мировой туманности, пройдя через все ступени развития чисто планетного, а затем биологического и антропологического, она достигла лучезарной высоты, а затем снова начала опускаться, пока наконец не потерялась во мраке вечной ночи.

Да, весь этот прогресс, все это знание, все благоденствие, вся «слава мира сего» должна была в один несчастный день заснуть последним сном, погрузиться в полное забвение, так как и самой истории Земли суждено было безвозвратно и навеки погибнуть. Было время, когда жизнь на Земле началась, и пришло время, когда она должна была погаснуть. Было время, когда появилось на горизонте бесконечности солнце человеческого разума, предшествуемое зарей надежды; затем во всем своем царственном блеске оно достигло меридиана, после чего стало склоняться к западу, пока наконец не скрылось вновь под горизонтом, погрузившись во мрак безрассветной ночи, за которой уже не последовало нового дня.

Для чего же нужна была вся эта слава, вся эта борьба, все эти победы, если свету и жизни суждено было погибнуть?

Все должно было исчезнуть, и одной лишь смерти дано было стать верховною владычицей мира. Смотря на тесное сельское кладбище, думали ли вы когда-нибудь о том, каким образом это маленькое пространство могло вместить в себя целые поколения людей, наполнявших его в продолжение многих веков? Человек уже существовал на Земле до последней ледовитой эпохи, прекратившейся двести тысяч лет тому назад, так что древность пребывания его на Земле простирается по крайней мере до двухсот пятидесяти тысяч лет. Между тем письменная история его началась только вчера. В самом Париже находили отточенные и отшлифованные кремни, указывавшие на присутствие человека на берегах Сены задолго до того, как началась история древних галлов. Парижане конца девятнадцатого века попирали своими ногами священную землю, состоявшую из праха их предков, живших здесь более чем десять тысяч лет тому назад. Что осталось от всех этих существ, кишевших подобно муравьям на этом мировом распутье? Что осталось от римлян, от греков, от египтян, от азиатских народов, царивших над миром многие века? Что осталось от тех тысяч миллионов людей, которые жили раньше нас? Осталась ли от них хоть одна щепоть праха?

Итак, настало наконец время, когда вместе с изменением условий земной жизни к худшему само человечество перестало совершенствоваться и двигаться вперед, когда оно пошло, так сказать, под гору и стало клониться к упадку.

Внутренняя теплота земного шара, еще очень значительная в девятнадцатом веке, хотя и тогда она не оказывала уже никакого действия на температуру земной поверхности, которая зависела исключительно лишь от Солнца, стала уменьшаться, и дело дошло до того, что Земля совершенно и окончательно потеряла всю свою внутреннюю теплоту. Это охлаждение не оказало, однако, непосредственного влияния на физические условия земной жизни, которая по-прежнему оставалась в зависимости от солнечной теплоты и от окружающей Землю атмосферы. Таким образом, охлаждение внутренности Земли не могло повлечь за собой конца мира.

Точно так же незаметно, из века в век, поверхность земного шара становилась все ровнее и ровнее. В то же время наша планета старела быстрее, чем Солнце. Она лишалась необходимых условий своей жизнеспособности гораздо быстрей, чем лучезарное дневное светило теряло присущую ему силу испускать свет и тепло.

Этот цикл планетной жизни находится в полном согласии со всем тем, что нам известно в настоящее время о Вселенной. В самом деле, мы уверены, что Вселенная устроена разумным образом, что миры и обитающие на них существа имеют некоторое определенное назначение; мы полагаем, что наиболее значительные тела Солнечной системы должны существовать на свете дольше, чем малые из них, что, следовательно, жизнь планет не в одинаковой степени зависит от Солнца, хотя вся она висит на его лучах, и не должна продолжаться столько же времени, как жизнь самого центрального светила. И непосредственное наблюдение подтверждает вообще такой взгляд на Вселенную. Земля, это погасшее Солнце, охладилось быстрее, чем наше лучезарное светило; громадный Юпитер находится еще в своей первичной эпохе; Луна, представляющая меньшее тело, чем Марс, дальше его ушла по пути своей звездной жизни, и, может быть, достигла уже конца; Марс меньше Земли и дальше продвинулся по пути развития, чем Земля, но меньше, чем Луна. В свою очередь, наша собственная планета должна завершить свой жизненный цикл раньше Юпитера и равным образом раньше, чем погаснет окончательно Солнце.

Действительно, обратим внимание на сравнительную величину Земли и других планет. Юпитер в одиннадцать раз больше нашего шара в диаметре, Солнце же почти в десять раз больше Юпитера. Диаметр Сатурна в девять раз превышает земной. Поэтому нам кажется совершенно естественным, что Юпитер и Сатурн проживут дольше, чем наша планета, чем Венера, Марс или Меркурий — все эти пигмеи небесного населения.

События шли в самом деле согласно с этими заключениями нашего разума и земной науки. Много разных ловушек и западней расставлено в беспредельном пространстве, и тысячи опасностей всякого рода ожидали нашу планету в ее странствиях по безднам неба; она могла столкнуться с кометами, с темными или, напротив, пылающими небесными телами, с беспредельными туманностями и тому подобным; но ей не суждено было умереть скоропостижно. Ее ожидала старость и естественная смерть, как это бывает и со множеством других существ.

Постепенное просачивание вод во внутренность земного шара по мере того, как первоначальная теплота этого шара терялась в пространстве, привело к тому, что почти через восемь миллионов лет количество воды, участвующее в кругообороте на земной поверхности, уменьшилось на три четверти. Обширные океаны прежних времен исчезли. Земная кора, бывшая прежде тонкой и подвижной, постепенно утолщалась, и несмотря на внутреннее давление, весь земной шар обратился в сплошное твердое тело. С этих пор прекратились всякие колебания земной поверхности, сделавшейся теперь вполне прочной и устойчивой. Последние моря расположились вдоль тропиков. Полярные страны теперь уже сплошь были закованы никогда не тающими льдами. Те обширные местности, где в древности были расположены цветущие города:

Вавилон, Ниневия, Экбатаны, Фивы, Мемфис, Афины, Рим, Париж, Лондон, Нью-Йорк, Чикаго и множество других очагов цивилизации, распространявших вокруг себя столько света и жизни, обратились теперь в громадные пустыни, на которых не было ни одной реки, которых нигде не касалось животворное море. Постепенно все человечество собралось в тропическом поясе Земли, еще орошаемом потоками воды, омываемом волнами морей и изобилующем внутренними озерами. Гор, этих сгустителей водяного пара в воду и снег, в это время уже не существовало.

По мере того, как количество воды уменьшалось, дожди делались все более и более редкими, источники пересыхали, и количество водяного пара в воздухе становилось все меньше и меньше, а вместе с тем растительность на Земле меняла свой вид. Листья растений увеличивались в размерах и объеме, корни удлинялись, ища всеми средствами влаги, столь необходимой для их существования. Те из видов, которые не могли приспособиться к новым условиям, постепенно исчезали совсем. Другие же подверглись глубоким видоизменениям. Ни одно из деревьев, ни одно из известных прежде растений нельзя было теперь признать. Оставались без изменения только одни из простейших тайнобрачных.

То же самое происходило и в животном царстве. Формы всех живых существ значительно изменились; древние дикие породы или исчезли, или сделались домашними. Уменьшение воды видоизменило способ питания как травоядных, так и плотоядных животных. Новейшие их виды, представлявшие видоизменение прежних, продолжавших еще существовать, сделались меньше по размерам, стали не столь мясисты как прежде и, напротив, с более толстыми и твердыми костями. Так как число растений значительно уменьшилось, то углекислота воздуха поглощалась теперь в меньшем количестве, и содержание ее в атмосфере пропорционально увеличилось. Что касается человеческого рода, то преобразование его было так велико и глубоко, что теперь с изумлением, почти не веря своим глазам, рассматривали в геологических музеях образчики ископаемых людей от двадцатого до сотого века, с их страшными зверскими зубами, с их грубыми органами; теперь едва могли верить, что столь неуклюжие организмы действительно принадлежали предкам нынешнего, скорее духовного, чем телесного человека.

Несмотря на истекшие миллионы лет, Солнце изливало еще на Землю почти то же самое количество тепла и света; по крайней мере количество это не уменьшилось более, чем на одну десятую. Дневное светило сделалось как будто несколько желтее и немного меньше.

Луна все еще обращалась около Земли, но только медленнее. Она постепенно удалялась от нашего шара, и видимые размеры ее тоже уменьшились. Что же касается Солнца, то уменьшение его произошло вследствие действительного сокращения и сжатия этого великого светила. В то же время и вращательное движение Земли стало замедляться. Это троякое явление — уменьшение скорости вращательного движения земного шара, удаление от нас Луны и удлинение лунного месяца было следствием трения приливных волн о твердую землю, действующего до некоторой степени подобно узде. Если бы Земля и Луна, а равным образом и океаны с их приливами могли существовать неопределенно долго, то вычисление позволяет нам предсказать такую эпоху, когда вращение нашей Земли замедлилось бы настолько, что сутки, наконец, сделались бы равными месяцу, тоже в свою очередь удлинившемуся, так что в солнечном году было бы не более пяти суток с четвертью. Тогда и Земля представляла бы Луне постоянно одну и ту же часть своей поверхности. Но такое изменение в положении вещей потребовало бы не менее ста пятидесяти миллионов лет. Период же времени, который прожила Земля к рассматриваемой нами эпохе, именно десять миллионов лет, представлял только пятнадцатую часть этого громадного числа веков; поэтому продолжительность вращения Земли вместо того, чтобы быть в семьдесят раз больше, чем в двадцатом столетии, была лишь в четыре с половиною раза длиннее, и сутки заключали в себе около ста десяти часов.

Беспощадное Время продолжало свое дело

Такие длинные дни позволяли Солнцу в течение долгого времени нагревать земную поверхность; но теплота эта производила плодотворное действие лишь в тех странах, на которые она падала прямо, то есть в экваториальном поясе между обоими поворотными кругами.

Внешний вид человека, его питание, дыхание, органические отправления, телесная и духовная жизнь, его понятия, суждения, его религия, наука, язык — все это глубоко изменилось. От прежнего человека, можно сказать, не осталось почти ничего.

IV. ОМЕГАР

Холод становился все сильнее и сильнее. Наступила как будто вечная зима, несмотря на то что Солнце продолжало еще светить. Все животные и растения, как они ни приспосабливались к новым условиям, сделались несчастными и жалкими и уже перестали бороться за свое существование, как будто поняв, что они все равно осуждены на уничтожение.

Население Земли, когда оно было еще распространено на целой половине земного шара, стало постепенно уменьшаться и с десяти миллиардов уменьшилось до девяти, до восьми, до семи миллиардов. Затем, по мере того как обитаемая часть Земли становилась все меньше, сосредоточиваясь близ экватора, оно стало убывать еще быстрее, а в то же время сделалась короче и сама человеческая жизнь. Настал день, когда на всей Земле осталось лишь несколько сотен миллионов человек, рассеянных группами вдоль экватора и способных поддерживать свою жизнь искусственно — путем прилежной и строго научной индустрии.

Все вымерли от голода и холода

Еще позднее, еще ближе к концу осталось только две группы из нескольких сотен человеческих существ, обитавших в последних промышленных столицах. На всем остальном пространстве земли род человеческий исчез от изнурения, от постепенного истощения и вырождения, действовавшего медленно, но неумолимо из века в век, вследствие недостатка годного для дыхания воздуха, равно как и отсутствия достаточного питания. Здесь последние отпрыски человечества снова впали в варварское полудикое состояние и прозябали подобно древним дикарям, каким-нибудь эскимосам, а потом все вымерли, наконец, от холода и голода. Два древних очага цивилизации, продолжавшие еще существовать на Земле, хотя точно так же постепенно вымиравшие, могли жить лишь ценой страшных усилий и постоянной борьбы промышленного гения с беспощадной природой.

Последние обитаемые места земного шара находились в двух соседних местностях на экваторе, именно в двух обширных долинах, представлявших дно древних, давно пересохших морей; долины эти, впрочем, не были глубоки, так как теперь вся земля почти всюду была совершенно плоской и ровной. Нигде не видно было ни гор, ни отдельных вершин, ни оврагов, ни диких горных ущелий, ни лесистых долин, ни обрывов и пропастей. Все было плоско, все было ровно. Реки и моря исчезли совсем. Но так как с уменьшением количества воды на Земле уменьшалась и сила метеорических явлений — дождей и ливней, то глубокие впадины последних морей не были засыпаны и выровнены совершенно, и когда моря совсем пересохли, то после них остались сравнительно неглубокие долины, свидетельствовавшие о древнем устройстве земного шара. В глубине этих долин встречалась еще местами влажная и промерзлая почва, но уже никакого кругооборота воды в атмосфере, так сказать, не существовало, и последние реки обратились в подземные потоки, сделавшиеся невидимыми, подобно кровеносным жилам в человеческом теле.

Благодаря отсутствию водяного пара в воздухе небо оставалось постоянно чистым, безоблачным; не было ни дождей, ни снега. Солнце, не столь яркое и не столь горячее, как некогда прежде, сияло на небе, подобно исполинскому топазу, освещая мир желтыми лучами. Цвет неба напоминал собой скорее зеленоватый оттенок моря, чем темную лазурь прежних земных небес. Кислород и азот воздуха отчасти оказывались теперь в связанном состоянии, соединившись с горными породами и образовав особые окислы и азотистые соединения; а содержание углекислоты в нем мало-помалу увеличивалось, так как с уменьшением количества воды растительность становилась все слабее и реже, а вместе с этим уменьшилось поглощение и углекислоты. Атмосфера сделалась менее обширной, и слой воздуха становился все тоньше и тоньше. Между тем масса Земли из века в век постепенно увеличивалась от непрестанного падения болидов, падающих звезд и небесных камней, так что атмосфера, хотя и значительно уменьшившаяся в размерах, сохраняла ту же самую плотность и оказывала почти такое же давление, как и раньше.

Замечательно, что против всякого ожидания количество снега и льда по мере охлаждения земного шара стало уменьшаться; но это было совершенно естественно, потому что причина охлаждения заключалась в отсутствии водяного пара в атмосфере, и такое постепенное уменьшение содержания пара находилось в зависимости от сокращения поверхности морей на Земле. По мере того, как воды проникали внутрь земного шара, предохранительная оболочка Земли, состоящая из слоя невидимого водяного пара, постепенно теряла свое великое для земной жизни значение, и наконец наступило время, когда получаемая от Солнца теплота ничем больше не задерживалась на Земле и беспрепятственно терялась в пространстве, по мере того, как получалась нашей планетой; она падала как будто на зеркало, совершенно лишенное способности нагреваться.

Таково было состояние земного шара. Последние представители человеческого рода могли пережить все эти великие физические перемены, лишь благодаря гению промышленного искусства, который в свою очередь умел все видоизменять в пользу человечества. Последние усилия его были направлены на то, чтобы по возможности продолжать добывание питательных веществ из воздуха, из подземных вод, из растений и заменить исчезнувший предохранительный воздушно-паровой покров сооружением громадных стеклянных крыш на больших пространствах. Необходимо было всячески задерживать солнечные лучи и по возможности уменьшать их потерю в пространстве. Запасать же солнечное тепло можно было в большом количестве, потому что Солнце изо дня в день ярко горело на небе; ни малейшее облачко не омрачало его блеска, а между тем дни теперь были страшно долги и тянулись целых пятьдесят пять часов.

Уже с очень давнего времени все усилия ученых строителей сосредоточивались на одном и том же вопросе: как задержать солнечные лучи и помешать им рассеиваться в пространстве в течение пятидесятипятичасовой ночи, следовавшей за таким же днем. И им удалось наконец этого достигнуть при помощи остроумного сочетания открывающихся и закрывающихся ставней в последовательном ряде крыш, расположенных друг над другом. Уже давно прошли те времена, когда на Земле еще имелись какие-нибудь горючие материалы; теперь ничего подобного не было и в помине, потому что даже самый водород, добывавшийся из воды, употреблялся теперь исключительно для промышленных целей и получался с большим трудом.

Средняя температура дня на открытом воздухе не была особенно низкой, так как не опускалась более чем до 10 градусов ниже нуля. Тем не менее земная растительность, несмотря на свои вековые приспособления и видоизменения, не могла больше существовать и совершенно погибла, даже в экваториальном поясе Земли.

Может быть, некоторые из наших читателей сочли бы такой климат довольно сносным, потому что даже и в двадцатом веке на земном шаре имелись страны, средняя температура которых была значительно ниже вышеприведенной, а между тем они были обитаемы. Примером может служить русский Верхоянск, в котором средняя годовая температура была тогда 19 градусов ниже нуля. Но не надо забывать, что в таких странах все же наступало в свое время лето, хотя и короткое, в течение которого лед таял, и если в январе морозы доходили здесь до 60 градусов и более, то в июле стояли теплые дни, когда термометр поднимался до 15 или даже до 20 градусов выше нуля. Напротив, в тот момент земной истории, о котором мы рассказываем, приведенная выше средняя температура в экваториальной полосе была постоянной, так что снега и льды не могли уже больше таять.

Что касается других земных широт, то уже в течение многих тысяч лет все эти страны сделались совершенно необитаемыми, несмотря на все усилия науки и искусства поддержать в них жизнь. В тех географических широтах, где когда-то процветали Париж, Рим, Ницца, Алжир, Тунис, атмосфера не представляла уже больше предохраняющего от холода покрова, и косые солнечные лучи не могли уже больше согревать землю, которая постоянно оставалась промерзшей на всей доступной для наблюдения глубине, представляя собой настоящую ледяную скалу, твердую как камень. Даже между тропиками и экватором остававшиеся еще здесь две последние группы людей могли жить лишь ценой страшных усилий, с каждым годом становившихся все более и более невыносимыми; они могли пережить исчезавшее человечество лишь потому, что прозябали, так сказать, на почве, удобренной его останками. В этих двух древних впадинах морского дна, из которых одна находилась на месте самой глубокой бездны Тихого океана, какая только была известна в двадцатых столетиях, другая же находилась к югу от древнего острова Цейлона. В этих двух долинах в предшествующие столетия были раскинуты громадные стеклянные города, так как стекло вместе с железом уже долгое время оставались единственными строительными материалами. Города эти походили на бесконечные зимние сады былых времен, не разделявшиеся на этажи и снабженные прозрачным потолком, висевшим на громадной высоте. Здесь находились также и последние из возделываемых растений, исключая те, которые разводились в подземных галереях, ведущих к внутренним, то есть протекавшим внутри Земли рекам.

В первом из этих древних хрустальных городов проживали теперь последние из остававшихся еще в живых людей; это были двое стариков и молодой внук одного из них, по имени Омегар. Этот молодой человек с отчаянием в сердце бродил по обширной пустыне под стеклянными сводами вымершего города, где на его глазах недавно скончались от истощения и чахотки его мать и сестры. Из двух старцев один был великий философ, посвятивший всю свою долгую жизнь изучению истории вымиравшего человечества, а другой — физиолог, тщетно старавшийся спасти от окончательной гибели последние остатки человеческого рода. Они были страшно худы, и эта худоба, по-видимому, была скорее следствием истощения и малокровия, чем их преклонной старости. Они были бледны как привидения, с совершенно белыми волосами и бородами, и по-видимому лишь одна нравственная энергия могла еще поддерживать их некоторое время в борьбе с конечной судьбой.

Это были беспредельные зимние сады

Но недолго могли они сопротивляться этой жестокой судьбе, и Омегар нашел однажды их обоих без всяких признаков жизни распростертыми один около другого. Из ослабевших рук первого выпала последняя тетрадка, заключавшая в себе историю последних преобразований, совершившихся в человеческом обществе за предыдущее полстолетие. Другой же испустил дух посреди своей лаборатории перед питательными трубками, автоматически приводимыми в действие солнечной теплотой.

Омегар остановился среди древней галереи картин, собранных в предыдущие века, и занялся рассматриванием изображений исчезнувших больших городов. Единственная из картин, относившаяся к древней Европе, представляла один из парижских видов, состоявший из мыса, вдававшегося в море и увенчанного астрономическим храмом, вокруг которого резво летали воздушные ладьи, направлявшиеся к террасам высоких башен. На море видны были громадные суда. Таков был классический Париж сто семидесятого века христианского летосчисления, соответствующего сто пятьдесят первому веку астрономической эры. Таков был Париж в эпоху, непосредственно предшествовавшую окончательному истреблению его океаном, когда и самое имя его изменилось, потому что и слова меняются подобно существам и предметам. Рядом с этой были другие картины, представлявшие не столь древние из больших городов, процветавшие некогда в Америке, Австралии и Азии, а позднее в странах, поднявшихся из глубины океанов в разных частях земного шара. Таким образом, этот исторический музей отображал последовательные судьбы человеческой жизни на земном шаре, пока она не достигла своего конца.

Да, конца! Ее час уже пробил, ее судьба висела уже на волоске! Омегар знал, что вся земная жизнь отныне принадлежала уже прошедшему, что у нее не могло быть никакой будущности, и что ее настоящее готово было исчезнуть с минуты на минуту подобно мимолетному сновидению. Этот наследник всего человеческого рода глубоко чувствовал, что мысль его поражена была сознанием великой суетности всего. Не ожидал ли он, что какое-нибудь невообразимое чудо спасет его от жестокого приговора, очевидно, уже произнесенного над ним? Не готовился ли он, похоронив своих стариков, разделить с ними их участь? Или изыскивал средства продлить свое одинокое, бесполезное, безнадежное существование еще несколько дней, несколько недель, может быть, даже, несколько лет? Так целый день бродил он по обширным, безмолвным и пустынным галереям, и вечером наконец не в силах был бороться больше с овладевшим сном. Вокруг него был полный мрак, совершенная тьма, как в самой темной могиле.

Целый день бродил он по пустынным галереям

Какая-то приятная греза успокоила и ободрила его горемычную мысль и окружила его дух каким-то тихим и святым светом. Сон перенес его в какую-то призрачную жизнь. Он был уже не одинок. Один из пленительных образов, который представлялся ему уже не раз, теперь вновь был перед ним. Чьи-то полные небесной ласки глаза, глубокие как сама бесконечность, смотрели на него, озаряя его как бы тихим сиянием и в то же время привлекая к себе какой-то чудной силой. Все это происходило в саду, наполненном благоухающими цветами. В листве деревьев гнездились птички, оглашая воздух своими чудными песнями. А в глубине среди деревьев и цветов уходили в бесконечную даль необозримые развалины вымерших и запустевших городов. Затем он увидел озеро, над которым порхали птицы, а два лебедя, тихо скользя по зеркальной поверхности воды, подплывали к нему, неся на себе колыбель, в которой лежал новорожденный младенец и протягивал к нему свои ручонки.

Никогда подобный луч света не озарял еще его души. Волнение его было так сильно, что он внезапно проснулся, открыл глаза, но к своему горю, не нашел около себя ничего, кроме печальной действительности. Тогда всем его существом овладела еще более глубокая печаль и тоска, чем испытанная в предыдущие дни. Ни на минуту он не мог успокоиться и забыться. Он встал, затем опять вернулся на свою постель и с тоскою ожидал наступления нового дня. Он несколько раз возвращался мысленно к своему сну, но не верил в его возможность. Он смутно чувствовал, что существовало на свете еще одно создание; но то выродившееся племя, к которому он принадлежал, уже отчасти потеряло прежние психические способности, а может быть, что очень вероятно, женщина всегда производила на мужчину гораздо более сильное притягательное действие, чем наоборот — мужчина на женщину. С наступлением дня, когда последний человек вновь увидел развалины своего древнего города, расстилавшиеся бесконечными рядами при свете утренней зари, когда он вновь очутился рядом с двумя последними мертвецами, он лучше чем когда-либо понял свою неизбежную судьбу и мгновенно решился покончить одним разом со своей жизнью, столь безусловно жалкой и безнадежной.

Войдя в лабораторию, он отыскал одну склянку, содержимое которой ему было очень хорошо известно. Откупорив ее, он поднес склянку к своим губам, чтобы выпить находившуюся в ней жидкость. Но в то мгновение, когда склянка касалась его губ, он почувствовал, что чья-то рука схватила его за плечо… Он быстро обернулся. В лаборатории не было никого. В галерее тоже не видно было никого, кроме двух дорогих ему мертвецов.

V. ЕВА

Среди развалин другого экваториального города, занимавшего дно глубокой долины, лежавшей некогда в глубине вод Индийского океана, к югу от известного в древности острова Цейлон, жила теперь единственная молодая девушка, пережившая свою мать и старшую сестру, которые обе пали жертвами холода и истощения.

Это было здесь единственное семейство, пережившее все другие.

Атавистический возврат к лучшему прошлому, который может быть объяснен законами наследственности, наделил последний из цветов, распустившийся на погибавшем древе человечества, всеми чарами красоты, давно уже исчезнувшей во всеобщем захудании человеческого рода. Это действительно был как будто великолепный цветок, распустившийся поздней осенью на ветке уже подрубленного под корень дерева.

Сидя среди последних полярных кустарников, которые погибли одни за другими в этой громадной и высокой теплице, молодая девушка держала в своих руках охладевшие руки матери, скончавшейся накануне еще в полном блеске молодости. На дворе стояла морозная ночь. Полная луна, подобно золотому светочу, сияла в небесной высоте, но ее золотистые теперь лучи были столь же холодны, как и серебряный свет древней Селены. Глубокое безмолвие царило в необъятной зале-теплице, гробовая тишина ее нарушалась только дыханием этого юного существа, как будто хотевшего вновь вдохнуть жизнь во все окружающее.

Молодая девушка не плакала. В свои шестнадцать лет она обладала большей опытностью и мудростью, чем шестидесятилетние старухи в цветущие эпохи Земли. Она знала, что была последней в совершенно исчезавшей группе земнородных и что всякое счастье, всякая радость, всякая надежда для нее исчезли навсегда. У нее нет ни настоящего, ни будущего. Полное уединение, полное безмолвие, полная невозможность жизни как в физическом, так и в нравственном отношении, а затем предстоял вечный сон. Она думала порой о прежних женщинах, о тех, которые жили действительной человеческой жизнью, о тех, которые любили, становились женами и матерями; но ее сухие, покрасневшие от горя глаза видели вокруг лишь одну картину смерти, а за стеклянными стенами, в которых она жила, лишь одну одинаковую, безжизненную и бесплодную пустыню, покрытую последними снегами и льдами.

Она одна, одна во всем мире! И ей, не знавшей жизни, предстоит умереть; умереть, может быть, завтра! Ее конец, конец всего человеческого рода неизбежен! Борьба бесполезна, спорить с судьбой невозможно: ее жестокий закон непреложен! Остается ему покориться и ждать смерти, которая не замедлит явиться, потому что ни пища, ни дыхание не поддерживали уже органических отправлений; или же не ждать, и сейчас же освободиться от скорбной жизни, неумолимо осужденной на вечную смерть.

Она перешла в ванную, где текла еще теплая вода, и погрузилась в душистую влагу, приведя в действие коммутатор, который доставлял еще электрическую силу, производимую течением не совсем замерзших еще подземных вод, и испытывая чувство обновляющего спокойствия, по-видимому, забыла на мгновение тяготевшее над нею проклятие Судьбы. И если бы какой-нибудь нескромный зритель взглянул на нее потом, когда она, стоя на медвежьей шкуре перед большим зеркалом, отчетливо отражавшим ее образ, обвивала вокруг своей головы роскошные пряди длинных красновато-каштановых волос, то он мог бы заметить легкую улыбку, скользнувшую по ее губам и показывавшую, что в этот момент она забыла свою мрачную судьбу. В другой комнате она нашла еще не иссякшие источники, доставлявшие ей и ее близким во все предшествующее время необходимые для жизни элементы новейшей пищи, извлеченные из воды, воздуха и растений, автоматически возделываемых в теплицах.

Она перешла в ванную…

Все это пока еще шло само собой, как заведенные часы. Уже много тысяч лет как человеческий гений почти исключительно занимался вопросом о том, как восторжествовать над законами самой Судьбы. Люди заставили течь последние воды по внутренним, подземным трубам, куда проведена была постоянно запасаемая солнечная теплота. Были приручены последние животные, из которых тщательной дрессировкой были подготовлены усердные и послушные слуги при машинах; в то же время последние из растений подверглись самой тщательной обработке, развившей до крайних пределов их питательные свойства. Дело кончилось тем, что количество пищи свелось почти на нет, так как каждое вновь изобретаемое питательное вещество было вполне усвояемо и не заключало в себе ничего лишнего.

Во всем этом сказывалась отчаянная и великая борьба, вся сила страстной настойчивости человека, не желавшего добровольно отдаться смерти. Но все его великие усилия не могли помешать поглощению воды внутренностью земного шара, и последние запасы пищи, заготовленные наукой, которая как будто стала выше природы, теперь подходили к концу.

Ева вернулась к телу своей матери. Она вновь сжала в своих руках ее ледяные руки. Мы уже говорили, что психические способности человеческих существ, переживавших последние дни на земле, достигли сверхъестественной высоты. Молодая девушка остановилась на мысли вызвать свою мать из области теней. Ей казалось, что мать тоскует о ней, и если не одобрит ее намерения, то по крайней мере даст ей полезный совет. Мысль эта непостижимым образом овладела всем ее существом и не позволяла ей думать ни о чем другом. Это была единственная мысль, которая мешала ей желать мгновенной смерти сейчас же, не медля ни минуты.

Она видела, что далеко от нее есть единственная душа, которая могла бы отвечать ее душе. С самого рождения она не видала ни одного мужчины, так как их уже не существовало в том племени, последним отпрыском которого она была. Здесь женщины пережили мужчин, оказавшись сильнее того пола, который всегда считался сильным. Картины, развешенные по стенам громадного зала библиотеки, говорили ей об ее предках, о знаменитых в древности мужах. Книги, гравюры, статуи представляли ей живших некогда людей и дела их рук и мыслей. Но она никогда не видала существ, подобных изображенным на картинах и представляемых статуями.

Тем не менее нередко случалось, что в сновидениях перед ее закрытыми глазами проносились невидимые ей образы, вызывавшие в какое-то странное волнение. Порою душа ее витала в каком-то таинственном мире, и в своих мечтах она предчувствовала какую-то новую жизнь; ей казалось, что гений любви не совсем еще покинул несчастную Землю. С того времени как мороз окончательно заковал всю землю в свои ледяные оковы, электрическое сообщение между двумя последними умственными центрами человечества на земном шаре постепенно прекратилось. Люди перестали говорить между собою, перестали видеться, перестали чувствовать друг друга на расстоянии. Но Ева знала о существовании города древней Океании, знала так же хорошо, как будто видела его своими глазами, и когда глаза ее остановились на громадной земной сфере, занимавшей центр библиотеки, когда она пристально смотрела на известные ей точки и переносилась мысленно в изображаемую ими местность, сосредоточивая свое психическое чувство на предмете ее желания, то она могла действовать на расстоянии с такой же силой, какую проявляли древние электрические приборы, хотя способ психического действия был совершенно иной. Она звала этот отдаленный предмет к себе и в то же время чувствовала, что другая мысль ее понимала.

В предыдущую ночь мысль ее донеслась до древнего великого города, составлявшего безраздельное наследие Омегара, и этот молодой человек тотчас же представился ей во сне. Поутру же она, несмотря на разделявшее их расстояние, увидела, на какой отчаянный поступок он решался, и страшным усилием воли остановила его руку.

И вот теперь, когда она, отдаваясь своей мечте, забылась, сидя в глубоком кресле перед телом своей покойной матери, ее мысль бродила по пустынному Океанийскому городу, где ее одинокая душа искала другую единственную и родственную ей душу, еще жившую на умиравшей Земле.

Омегар услышал и понял ее.

Медленно, как будто во сне, он поднялся на пристань воздушных гондол, чувствуя на себе какое-то неотразимое чужое влияние и как будто слыша зовущий его далекий голос. Электрический корабль, управляемый Омегаром, быстро полетел к западу, паря над холодными тропическими странами, расстилавшимися теперь широкой гладью на том месте, где некогда шумели волны Тихого океана; он пролетел над Полинезией и Меланезией, над Зондскими островами и, наконец, спустился на площадку древнего хрустального дворца, последняя обитательница которого была выведена из задумчивости этим толчком опустившегося путешественника, который скоро очутился у ее ног.

Охваченная каким-то страхом, она отбежала от него, скрылась в глубине громадного зала и стала опускать тяжелую меховую занавесь, отделявшую эту комнату от библиотеки; но Омегар подошел к ней, остановился близ нее и опустился на колени; он взял ее за руку и прямо сказал ей:

— Вы меня звали. Вот я и пришел к вам. — Затем он тотчас прибавил еще: — Я знал вас уже давно; я знал, что вы существуете; я часто видел вас; вы постоянно занимали мою мысль; но я не осмелился бы прийти к вам без зова.

Она тотчас же подняла его и сказала:

— Друг мой, я знала, что мы одни теперь на свете и что нам скоро суждено умереть. Какой-то внутренний голос пересилил мою личную волю и приказал мне позвать вас. Мне кажется, что это была последняя воля моей покойной матери, не перестающей заботиться обо мне и за гробом. Посмотрите, вот она спит последним сном со вчерашнего дня. Ах, как длинна эта ночь!

Молодой человек опустился на колени и взял руку умершей. Теперь оба они были здесь перед печальным ложем, как будто молясь о покойнице.

Омегар тихо склонился к молодой девушке. Головы их коснулись друг друга. Он выпустил из своей руки руку умершей.

Ева вздрогнула и тихо проговорила: «нет». Но вслед за этим она вскочила с места с выражением ужаса в глазах. Покойница проснулась. Она потянула к себе руку, которую Омегар держал в своих руках; открыла глаза, повернулась и взглянула на молодых людей.

— Я очнулась от странного сна, — сказала она, не смущаясь присутствием Омегара. — Взгляните сюда, дети мои! Вот он!

Протянув руку, она показала им на небо, на планету Юпитер, лучезарно сиявшую во всем своем блеске.

И когда они смотрели на это светило, они заметили, что планета как будто приближалась к ним; она наконец беспредельно увеличилась и заняла все свободное пространство, закрыв собой груды снега и льда, окружавшие дворец, и представив их изумленным глазам невиданное зрелище мира, кипящего жизнью.

Они увидели приближающуюся планету…

Беспредельные моря планеты покрыты были плывущими по ним кораблями, воздух кишел снующими и парящими в нем атмосферными судами, берега морей и устья больших рек служили местами оживленной деятельности; здесь расположены были цветущие города, с громадным живым и подвижным населением. Омегар и Ева не могли различить ни подробностей здешних жилищ, ни вида этих новых существ, но они догадывались, что это был новый человеческий род, совершенно отличный от земного, живший среди совершенно другой природы, обладавший другими органами, одаренный иными чувствами; они догадывались также, что этот величественный мир был несравненно выше и совершеннее мира земного.

— Вот где мы будем завтра, — сказала умершая, — вот где мы найдем снова все древнее земное человечество, преобразившееся и усовершенствовавшееся. Юпитер унаследовал все достояние Земли. Наш мир исполнил свое назначение. Здесь уже не будет больше ни одного поколения людей. Прощайте!

Покойница протянула им руку. Они склонились над ее бледным лицом и припали губами к ее лбу. Они тотчас почувствовали, что лоб ее оставался холодным подобно мрамору, несмотря на это странное пробуждение. Умершая закрыла вновь свои глаза и уже не открывала их больше.

VI. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Нет ничего приятнее жизни!.. Любовь заменяет все и заставляет забывать обо всем. Невыразимо сладкая музыка сердец! Твоя божественная мелодия овладевает всем существом человека и увлекает его в бесконечную область беспредельных желаний и ненасытной страсти! Сколько знаменитых историков прославляли мирные успехи человечества, славу его оружия, победы на поприщах разума, науки, духовного совершенствования! После стольких веков труда и всякого рода борьбы на Земле осталось только два радостно бьющихся сердца, только два существа, способных обмениваться поцелуями; после всей истории Земли на ней осталась одна лишь любовь. Эта любовь была самым высоким чувством, освещавшим, подобно неугасимому маяку, своими лучами беспредельный океан исчезнувших веков.

Смерть! Омегар и Ева совершенно не думали о ней. Разве им недостаточно было друг друга? Усиливающийся беспощадный холод пронизывал их до мозга костей; но разве в их сердцах не горел огонь, настолько яркий, что они могли противостоять природе? Разве Солнце не посылало им по-прежнему своего лучезарного света и разве окончательное осуждение и проклятие, тяготевшее над Землей, не могло быть отложено на неопределенное время?

Омегар думал над тем, как бы поддержать всю эту удивительную, выработанную уже так давно, систему для автоматического извлечения питательных веществ, химическим путем, из воздуха, воды и растений, и, по-видимому, мог надеяться на успех. Так некогда, после падения Римской империи, варвары еще целые века продолжали пользоваться водопроводами, банями, теплыми источниками, созданными цивилизацией цезаревских времен, черпая в ней элементы своей собственной жизненности.

Однажды они увидели, как в последний дворец этой последней столицы человеческого рода прибыла группа исхудавших, несчастных и полуживых человеческих существ, совсем полудиких, и, по-видимому, не имевших с людьми ничего общего. Казалось, они как будто постепенно выродились и возвратились к первобытному обезьяноподобному состоянию. Это было бродячее семейство, представлявшее остатки выродившегося племени, искавшее какого-нибудь убежища и спасения от неумолимой смерти. Вследствие векового ухудшения условий жизни на нашей планете, человеческий род, победоносно царствовавший над природой в продолжение стольких миллионов лет, постепенно терял свою силу и свое величие. Лишь только два наиболее устойчивых и прочных центра цивилизации, всего энергичнее боровшихся за свое существование, могли еще держаться, как мы видели, на достаточно интеллектуальной высоте. Все же остальное человечество склонилось перед непомерной тяжестью жизненных условий и ослабело, постепенно подчиняясь неблагоприятным влияниям. Древний закон совершенствования заменился каким-то законом вырождения и упадка; природа и материя снова показали свои когти, и человек возвращался постепенно к животному состоянию.

Омегар сделал попытку воспользоваться этого нового рода прислугой для поддержания в порядке приборов кухонной химии, продолжавших еще действовать, а главным образом для запаса солнечной теплоты. Луч надежды блеснул над жилищем любящих существ, как блестит яркая радуга над темной дождевой тучей. Они забыли прошедшее и не заботились о будущем, всецело наслаждаясь радостями настоящего.

Таким образом они прожили несколько месяцев в опьянении того непреодолимого притяжения, которое их соединяло в одно целое. Однако нередко по вечерам, в те часы, когда Солнце скрывалось под развалинами, Ева со стесненным сердцем смотрела на окружающую их жилище необъятную пустыню и, сжимая в объятиях своего возлюбленного, не могла удержаться от слез, которые как будто сами собой катились из ее глаз. Она надеялась, желала надеяться на будущее… Но какая пустыня, какое безмолвие вокруг! Какое странное наследство досталось им от озаренного столь великой славой человечества! Все памятники, все воспоминания о нем были собраны здесь. Сокровища библиотеки рассказывали о славе прошедшего, причем гравюры воскрешали перед удивленными глазами Евы угасшую жизнь и оживляли содержание книг. Старые железные сундуки, величиной с целую комнату, были наполнены тысячами миллионов золотых монет всевозможного веса и чекана, представляя собою ненужное богатство, совершенно напрасно накопленное в таком изобилии. Властители всего мира, всех его движимых и недвижимых богатств, обладатели всего, наши последние люди были беднее самых жалких бедняков старого мира.

— К чему же все это послужило? — говорила молодая женщина, блуждая своим взором по всем этим лучезарным, величественным памятникам, оставшимся после исчезнувшего человечества. — К чему послужили все труды, все усилия, все открытия, все победы человека, все его преступления и все добродетели? Народ за народом достигал расцвета своей силы и могущества, а затем бесследно исчезал. Город за городом последовательно блистал своей славой и роскошью, а затем превращался в пыль и прах. Что такое осталось от миллиардов живших людей? Ничего. Зачем же, обожаемый мой, ты, который знаешь все, зачем же Бог сотворил Землю? Зачем создал он человеческий род? Что такое это создание? Представляет ли оно только комедию или же драму? Забавляется ли только Создатель своими творениями, как фокусник картонными куклами, и находит удовольствие в их страданиях?

— К чему эти бесплодные вопросы, милая Ева? Не смотри так пытливо своими прекрасными глазами. Сядь ко мне на руки и склони свою милую головку на мою грудь! Бог сотворил мир для одной лишь любви. Забудь обо всем остальном!

— Но как забыть, как закрыть глаза на все, как заставить замолчать ум, усыпить свое сердце в эти торжественные часы наступления ночи? Да, наша любовь для нас все! Но как же не думать при этом, что все те счастливые пары, которые предшествовали нам на этой земле от самого начала мира, бесследно исчезли, что все эти горячие ласки любящих существ в бесконечном прошедшем, что все эти упоительные поцелуи, эти исступленные сплетения двух существ в одно, все это исчезло, рассеялось, как дым, и от всего этого пыла любви, от всех ее золотых плодов ничего, ровно ничего не осталось! О, милый Омегар! Человечество прожило десять миллионов лет и ничего не узнало. Самое удивительное из всех знаний, познание Вселенной, эта возвышенная и божественная астрономия научила нас всему, дала нам истинную религию, но не показала нам, в чем состоит Божия логика!

— Ты хочешь знать очень много. Однако ты не можешь не знать, что земное человечество пребывало в среде непознаваемого. Знают ли колеса часов для чего они сделаны и почему они вращаются? И нам приходится осознать себя не более, как подобными же колесами. Мы существа конечные, Бог же бесконечен. Но между конечным и бесконечным нет и не может быть никакой общей меры. Все философские учения, отыскивавшие абсолютное, потерпели решительную неудачу.

— Однако наука и знание не совсем призрачны. Мы знаем, что видимый, осязаемый, доступный для наших чувств мир существует не в том лживом виде, в котором он нам представляется. Мы знаем, что атомы, из которых состоит вещество, невидимы, что света, тепла и звука на самом деле нет, равно как нет в действительности и кажущейся твердости тел. Наши чувства, эти единственные наши средства восприятия, доставляют нам совершенно ложное понятие о действительности. Поэтому мы можем знать лишь кое-что и знать также, что видимая действительность состоит из невидимого и пребывает в невидимом мире, что душа есть неуничтожаемая психическая сила, которая остается бессмертной, то есть обладает сознанием своего бессмертия с того дня, как в ней возникает сознание, с того мгновения, как она освобождается от тяжких уз вещества. В миллиарде человеческих существ, населявших Землю, пропорция душ, обладавших сознанием своего бессмертия и памятью о своем прежнем существовании, была ничтожна; по большей части дело остается в том же положении и на Юпитере, где они теперь обитают. Но стремление к совершенству есть основной закон природы, и когда-нибудь все должны будут достигнуть такой силы сознания. Мир приводится в действие именно психической силой. Все, что видимо для телесных очей, состоит из невидимых элементов. Научные классификации, в продолжение стольких миллионов лет представлявшие собой человеческую науку, были основаны на поверхностных впечатлениях; но путем анализа этих самых впечатлений, путем наблюдения и опыта мы узнали, что мир управляется невидимыми силами, что души могут общаться и являться одна другой на расстоянии, что пространство не служит чем-то разделяющим миры, но, напротив, представляет связь между ними, что маленькая планета Земля, заканчивающая в настоящий момент свою историю, есть небесное светило, подобное своим соседям, и что род людской был лишь небольшим уголком сознательной жизни в беспредельности мироздания. Каким же образом это человечество могло так долго жить на Земле? Только благодаря верховному закону взаимного притяжения, называемому любовью. Лишь эта любовь бросала души во всеобщее горнило жизни. Лишь она должна пережить все времена, как пережила она род человеческий. Эта любовь всегда будет вечным творцом, чувственным и чарующим образом невидимой и непостижимой Силы, вечно истекающей из таинственных бездн неведомого.

Так беседовали между собой в эти последние дни мира двое последних потомков человеческого рода о великих вопросах, во все века привлекавших к себе человеческую любознательность. Они были глубоко привязаны к жизни. По-видимому, последний удар на вековых часах судьбы должен был пробить не сейчас.

Но вот настал день, когда подземные воды перестали течь. Почва промерзла на большую глубину. Солнечные лучи продолжали еще нагревать воздух в жилищах со стеклянными крышами, но никакое растение не могло больше жить, так как не было воды.

Итак, приговор был произнесен.

Всюду встречая неодолимые препятствия и убедившись в бесполезности борьбы, последняя человеческая чета все-таки не сложила рук, спокойно ожидая смерти.

Омегар думал, что, может быть, на земном шаре есть еще какая-нибудь страна, где осталось хоть немного этой благодетельной воды, без которой жизнь должна была иссякнуть. Оба они уже едва могли двигаться от истощения, но тем не менее твердо решились отправиться на поиски воды. Электрический корабль еще мог лететь. И вот два последние потомка исчезавшего человечества покинули последний его город, представлявший одну сплошную могилу, распрощались навсегда с этой негостеприимной страной и отправились на поиски какого-нибудь неизвестного оазиса.

Под их ногами мелькали одно за другим древние царства мира. Они различали тут и там признаки последних очагов цивилизации, прославившихся блеском умственной жизни и теперь лежавших в виде бесконечных развалин вдоль всего экваториального пояса. Всюду царила смерть. Омегар увидел свой старый город, недавно покинутый им, но знал, что и в нем главный источник жизни уже иссяк, так что не счел нужным спускаться здесь. Так пролетали они на своей одинокой воздушной ладье над разными странами, послужившими последними ступенями истории. Везде царила смерть, везде господствовало гробовое безмолвие, всюду расстилалась ледяная пустыня. Никаких признаков лугов, никаких признаков растений, хотя бы даже полярных, не было заметно. Последние потоки воды рисовались на поверхности материков как реки на географических картах, и сразу можно было заметить, что по течению их человеческая жизнь продолжалась несколько большее время. Но и они давно уже высохли навсегда, а если иногда в глубине долины виднелось что-то в виде неподвижного озера, то это озеро было каменное, и даже само экваториальное Солнце не в состоянии было растопить этого вечного льда. Какие-то животные, напоминающие медведей, обросшие длинной шерстью, там и сям изредка встречались еще на обледеневшей земле, отыскивая себе скудную растительную пищу по глубоким впадинам. Время от времени попадались также животные из породы моржей и пингвинов, бродившие по грудам льдов, да еще немногие большие полярные птицы серого цвета, тяжело и неуклюже перелетавшие с места на место и уныло опускавшиеся на обледенелую землю.

Наши приговоренные к смерти путники нигде не нашли никакого желанного оазиса. Наступала ночь. На небе не было ни одного облачка. Несколько более теплое воздушное течение проносило их над древней Африкой, обратившейся теперь в полярную страну. Машина воздушной ладьи перестала действовать. Страдая от холода еще больше, чем от мучений голода, несчастные путешественники укрылись в глубине своей лодки, обшитой внутри шкурами полярных медведей.

Завидев какие-то странные здания, которые они приняли за развалины разрушившегося города, они опустились на землю. Перед ними оказалось основание какого-то необъятного четырехугольного здания, в котором можно было заметить признаки чего-то, напоминающего гигантские скамьи или ступени из громадных отесанных камней. По всему этому можно было еще признать в этой громадной груде камней одну из древних египетских пирамид, которая, во-первых, пережила среди беспредельной песчаной пустыни ту цивилизацию, представителем которой она являлась; затем она глубоко погрузилась под волны океана вместе со всеми странами, известными в древности под именем Египта, Нубии и Абиссинии, после чего вновь выглянула на свет Божий и была восстановлена со всей роскошью в новой мировой столице, сделавшейся центром новой цивилизации, затмившей собой блеск древних Фив и Мемфиса, и наконец теперь снова лежала в виде бесконечных развалин среди безжизненной и молчаливой пустыни. Это был единственный памятник первых веков человеческой истории, переживший ее всю, чему он был обязан своей геометрической форме.

— Отдохнем, — сказала Ева, — останемся здесь. Так как мы приговорены к неминуемой смерти, — да впрочем разве не все и не всегда были приговорены к ней? — то мне хотелось бы умереть именно здесь в твоих объятиях.

Они отыскали выбоину в развалинах и сели здесь рядом друг с другом, смотря на необъятную пустыню, расстилавшуюся перед их глазами. Молодая женщина, дрожа от лихорадки, обнимала мужа, напрягая всю свою волю в борьбе с пронизывавшим ее холодом. Омегар прижал ее к груди, стараясь согреть горячими поцелуями.

— Я люблю тебя, мой милый, но я умираю. Впрочем, нет, ведь мы не умрем! Видишь ли ты звезду, что зовет нас к себе?

В это мгновение они услышали позади себя какой-то шорох, исходивший из гробницы Хеопса и напоминавший собой шум листьев, колеблемых ветром. Невольно вздрогнув, оба они тотчас же обернулись в ту сторону, откуда исходил шум. Какая-то беловатая тень, светящаяся как будто сама собой, так как ночь была совершенно темная и не озарялась даже светом луны, скорее, скользя, чем идя по земле, приближалась к ним. Наконец она остановилась перед их изумленными глазами.

Не бойтесь, проговорило им привидение; я готов принять вас к себе. Не бойтесь, вы не умрете. Никто еще никогда не умирал. Всякое время растворяется в вечности, а вечность остается неизменно всегда. Я был некогда Хеопсом, царем египетским, и царствовал здесь в первые века земного мира. С тех пор я искупал свои преступления во многих других существованиях в рабском виде, и когда душа моя удостоилась бессмертия, я последовательно обитал на Нептуне, на Ганимеде, на Рее, на Титане, на Сатурне, на Марсе и в других мирах, неизвестных вам. В настоящее время моим местожительством служит планета Юпитер. Во времена величия и славы земного человечества этот шар был еще необитаем для мыслящих существ и проходил через подготовительные ступени развития. В настоящее время этот беспредельный мир становится наследником всего умственного и нравственного богатства, накопленного на Земле. Миры следуют одни за другими и во времени так же, как и в пространстве, постепенно наследуя друг друга. Все вечно, все растворяется и исчезает в Божественном. Доверьтесь мне, идите ко мне!

И не успел еще древний фараон произнести последнего слова, как они почувствовали, что будто какая-то невыразимо приятная теплота разливается по всему их существу, как будто какое-то наитие овладевает их душой, подобно тому, как это случается иногда с нашим слухом, когда он внезапно бывает совершенно очарован звуками какой-нибудь дивной мелодии. По всем их жилам как будто разлилось ощущение безмятежного и невыразимого счастья. Никогда еще никакое сновидение, никакой экстаз не доставляли людям подобного блаженства.

Ева еще раз сжала Омегара своими ослабевающими руками. «Люблю тебя!» — повторила она несколько раз почти одним только дыханием, а не голосом. Он прикоснулся губами к ее уже хладеющему рту и услышал, что ее дрожащие губы еще прошептали: «Ах, как я его любила!»…

Привидение приближалось к ним

Величественная звезда, царственный Юпитер, ярко сияла на небе. Ева открыла глаза, неподвижно остановила взгляд на этой громадной планете и как будто потонула в ее свете, точно очарованная представившимся ей видением. И тотчас лицо ее озарилось лучами невыразимого экстаза блаженства. Очень часто в то мгновение, когда человек испускает последний вздох, на лице его появляется выражение неизъяснимого спокойствия, как будто освободившись от своих страданий, он заснул и видит восхитительный сон. Точно так же, но еще более лучезарно, преобразилось лицо Евы. Ей хотелось говорить. Она протянула руки по направлению к величественной из планет. Оживленная новой неведомой силой, воскресшая в своем неизъяснимом экстазе, она с истинным восторгом проговорила:

— Да, это верно. Вот где Истина! Омегар со мной. Мы продолжаем жить, мы чувствуем, мы видим. Блаженство заключается в жизни… в вечной жизни.

Увлекаемая как будто какою-то сверхъестественной силой, она приподнялась, точно хотела улететь в беспредельную даль небес; но повернувшись вокруг себя, упала на руки Омегара, бросившегося поддержать ее. Вместе с последним словом она испустила дух.

Омегар прильнул к ее губам и почувствовал, что жизнь отлетела от нее. Сердце его учащенно забилось и вдруг остановилось навсегда. Их глаза тихо закрылись в одно и то же время, озаряемые лучами прекрасной планеты, посвященной с глубокой древности Вседержителю мира.

Тень Хеопса поднялась в пространстве и исчезла. И если бы кто мог видеть, но видеть не телесными глазами, которые могут воспринимать лишь физические колебания, но глазами духовными, способными чувствовать психические влияния, тот заметил бы, что тень Хеопса уносила вместе с собой два маленьких язычка пламени, горевших один около другого, увлекаемых одним и тем же притяжением и одновременно уносившихся в глубину небесного пространства.

Тогда на Земле не осталось больше никого, кроме нескольких жалких человекообразных существ, умиравших от холода и голода; эти люди напоминали несколько древних эскимосов полярных стран; они были одеты в звериные шкуры и ютились в глубоких пещерах, которым суждено было сделаться и их вечными могилами. Мысленно и умственно развитое человечество не имело теперь ни одного представителя на Земле. Некоторые из выродившихся пород животных пережили людей и оставались еще на планете в продолжение нескольких тысяч лет. Но потом постепенно и прекратилась на Земле всякая жизнь, и светоч ее совершенно погас. Земля продолжала вращаться и кружиться в пространстве, подобно мрачному кладбищу, среди которого никогда не раздавалось больше песни ни одной птички. Глубокое безмолвие, вечная и торжественная тишина царила над развалинами усопшего человеческого рода. Вся человеческая история рассеялась, как дым. И в безднах небес никакой надгробный камень, никакой памятник не отметил собой того места, где испустила свой последний вздох наша несчастная планета.

Эпилог ПОСЛЕ КОНЧИНЫ МИРА ЗЕМНОГО

Тогда ангел поклялся именем Живущего во веки веков, что отныне не будет более времени.

Апокалипсис, 10:6

Погибла жизнь на Земле; прекратилась она последовательно и на других планетах; погасло наконец самое Солнце, но звезды сияли по-прежнему; в беспредельной Вселенной по прежнему горели солнца, освещая и согревая кружащиеся около них миры.

Вечность безгранична и безмерна; время же, как нечто условное и относительное, находится в зависимости от каждого мира и даже от ощущений каждого из живущих в том мире существ. Каждое из небесных тел имеет собственную меру времени. Годы Земли не то, что годы Нептуна. Но и год Нептуна, состоящий из ста шестидесяти четырех наших годов, не длиннее земного года в сравнении с вечностью. Между временем и вечностью нет никакой общей меры. В пустом пространстве не существует и времени; там некому считать ни годов, ни столетий, хотя возможность измерения времени имеется; и если когда-нибудь здесь окажется какой-либо вращающийся шар, то начнется и самое измерение.

Пока нет какого-нибудь периодического движения, до тех пор нельзя составить себе никакого понятия о времени.

Земли не существовало больше на свете. В новой Вселенной не было ни Земли, ни ее ближайшего соседа, маленького Марса, ни красавицы Венеры, ни колоссального мира Юпитера, ни странной мировой системы Сатурна, давно потерявшего свой лучезарный венец, ни медленно двигавшихся шаров Урана и Нептуна, ни даже самого божественного Солнца, чей животворный огонь в течение стольких веков оплодотворял все эти небесные земли, купавшиеся в волнах его тепла и света. Солнце обратилось в темный, лишенный всякого света шар; такими же, никому невидными, темными и мертвыми шарами сделались и планеты; и весь этот невидимый мировой строй продолжал по-прежнему лететь в беспредельном межзвездном пространстве среди страшного холода и безрассветного мрака. С точки зрения жизни все эти миры были мертвы; их как будто не существовало больше. Они пережили свое время подобно развалинам мертвых городов Ассирии, открываемых археологами среди дикой и безжизненной пустыни, и продолжали кружиться и двигаться, оставаясь невидимыми и неизвестными никому.

Никакой гениальный ум, никакое вдохновение не могло бы отыскать это исчезнувшее время и вновь призвать его к жизни, воскресить те древние дни, когда весело носилась в пространстве Земля, упоенная до опьянения светом Солнца, со своими беспредельными зелеными равнинами, просыпающимися при первых утренних лучах, со своими реками, извивающимися подобно громадным змеям среди ее материков, со своими веселыми рощами, оживленными пением птичек, со своими дремучими лесами, полными таинственной тени, со своими морями, вздымающимися при могучем призыве луны и Солнца и покрывающими берега волнами своих приливов, или ревущими во время бури; кто мог бы угадать, что на Земле существовали горы с шумящими по их склонам водопадами и потоками, что на ней волновались золотистые хлебные нивы, красовались великолепные сады, пестревшие роскошными цветами, что здесь были гнезда птиц и колыбели младенцев, что на этой Земле одно за другим жили бесчисленные поколения людей, весело трудившиеся при радостном свете Солнца, изменявшие своей деятельностью лицо Земли и наследовавшие друг друга, благодаря беспредельным очарованиям любви. Тогда все это счастье, все эти радости казались вечными. И что же стало теперь с этими утрами и вечерами, с этими цветами и любовью, с этими лучами и благоуханиями, с этими песнями и весельем, со всей этой красотой, со всеми мечтами? Все это теперь умерло, все исчезло, все погрузилось в вечный мрак.

«Тогда энергия сделается неспособной к дальнейшим преобразованиям. Это будет не ничто, так как представление это не имеет смысла, это нельзя назвать неподвижностью в собственном смысле, потому что то же самое количество движения будет существовать всегда под видом атомических движений, но это будет отсутствие всякого ощутимого движения, всякой разницы в нем, всякого изменения в направлении, то есть это будет безусловная смерть».

Вот что говорит нам современное математическое знание.

В самом деле, наблюдением установлено, что, с одной стороны, количество вещества остается постоянным, а с другой — столь же постоянным остается и количество силы или энергии среди всех положений и всех видоизменений, которым подвергаются тела, а между тем мир стремится к состоянию равновесия, к состоянию равномерного распределения тепла. Теплота Солнца и всех других светил по-видимому представляет собой видоизменение первоначального движения и происходит от столкновения частиц между собой; она непрестанно излучается в пространство, и это продолжится до тех пор, пока все светила не охладятся до температуры самого пространства. Поэтому если мы допустим, что наши нынешние познания, наша механика, физика и математика заслуживают полного нашего доверия, если допустим постоянство законов, управляющих в настоящее время веществом и мышлением, то вселенная должна иметь именно такой конец.

Перед лицом вечности сотня миллионов, тысяча миллионов лет или веков — все равно как один день. Вечность впереди, вечность позади; так что кажущаяся продолжительность всякого времени совершенно исчезает, обращаясь в одну лишь точку. Научное изучение природы и познание ее законов приводит нас опять к старому вопросу, возбуждаемому богословами со времен Зороастра, Платона, Августина, Фомы Аквинского и вплоть до того простодушного семинариста, который вчера только удостоился пострижения; вопрос этот состоит в том, что делал Бог до сотворения мира и что будет он делать после его кончины? Или в несколько менее антропоморфическом виде — так как Бог непознаваем и непостижим — тот же вопрос выразится так: в каком состоянии была Вселенная до установления настоящего порядка вещей и в каком состоянии будет она после этого?

Нужно заметить, что вопрос останется тем же самым, допустим ли мы существование личного Бога, мыслящего и действующего с определенной целью, или не допустим в природе никакого духовного начала и будем представлять ее состоящей из одних лишь неуничтожимых материальных атомов и из сил, выражающих собой некоторое неизменное и столь же неуничтожимое количество энергии. В первом случае, почему Бог, эта вечная и несотворенная сила, оставался сперва в бездействии, или почему он вышел из этого состояния бездействия, если оно удовлетворяло его беспредельному и безусловному величию, которое ничем не может быть увеличено; почему же он изменил это состояние и создал вещество и силу? Теолог может на это ответить: «Потому что это доставило ему удовольствие»; но философ не удовлетворится таким изменением в божественной идее. При втором способе воззрения на мир, так как начало настоящего порядка вещей придется отнести к какой-нибудь определенной эпохе и так как не бывает действия без причины, то мы имеем право задать вопрос о том, какое состояние вещей предшествовало образованию современной нам Вселенной?

Очевидно, нельзя спорить против того, что энергия, хотя она и неуничтожима, всюду имеет стремление рассеяться, а это должно привести ко всеобщему покою и смерти, так что математическое рассуждение и вывод из него непогрешимы.

Однако мы не допускаем этого.

Почему?

Потому что Вселенная не представляет конечной величины.

* * *

Невозможно понять, чтобы существовал предел распространению вещества в пространстве. Бесконечное пространство представляет нам неиссякаемый источник преобразования всякой «возможной» энергии в ощутимое для нас движение, а из него в теплоту и другие силы; поэтому на вселенную нельзя смотреть, как на простой, конечный механизм, идущий подобно заведенным часам и могущий остановиться навсегда.

Будущее Вселенной, это — ее прошедшее. Если бы ей суждено было когда-нибудь иметь конец, то она уже давно и достигла бы его, и нам теперь не только не пришлось бы заниматься этим вопросом, но и существовать на свете.

Мы видим во всем начало и конец только потому, что наши понятия обо всем конечны. Мы не в состоянии понять, чтобы мог существовать абсолютно бесконечный ряд изменений в будущем, равно как и в прошедшем; мы не в состоянии также понять бесконечных рядов сочетаний вещества, делающих возможными переход из планет в солнца, из солнц в системы солнц, из систем солнц в рои солнц или млечные пути, в звездные вселенные, и так далее, и так далее. Но современный нам вид неба ясно указывает нам на эту бесконечность. Мы не постигаем ни бесконечности пространства, ни бесконечности времени; но еще менее мы можем понимать какой бы то ни было предел, ограничивающий пространство или время, потому что наша мысль тотчас же перескакивает через этот предел и смотрит, что такое за ним. Мы постоянно можем передвигаться своей мыслью в пространстве в любом направлении, не встречая нигде конца, и сколько бы ни уверяли нас в том, что, начиная с известного момента, время перестанет существовать, мы ни на минуту этому не поверим и никогда не согласимся смешать время само по себе с человеческими способами его измерения.

Мы живем среди бесконечности, хотя и не подозреваем этого. Та рука, что держит это перо, состоит из вечных и неуничтожимых атомов; составляющие ее атомы существовали уже в солнечной туманности, из недр которой вышла наша планета, и они будут существовать во веки веков. Ваша грудь дышит и ваша голова мыслит благодаря тому же веществу и тем же силам, которые действовали уже миллионы лет и будут действовать без конца. И то маленькое шарообразное тело, которое служит нашим жилищем, вовсе не стоит в центре ограниченного со всех сторон мира, а брошено и летит куда-то среди беспредельной бездны, затерялось где-то на ее дне, подобно самой далекой звезде, какую только может открыть нам телескоп.

Наилучшее определение Вселенной, какое когда-либо было сделано, все еще принадлежит Паскалю: Вселенная, это — сфера, центр которой везде, а окружность нигде; к этому до сих пор ничего не прибавлено, да и нечего прибавить.

Но эта бесконечность Вселенной совершенно обеспечивает ее вечность, Звезды за звездами, рои солнц за роями, «тьмы за тьмами», миллиарды звезд за миллиардами, вселенная за вселенными идут беспредельно во всех направлениях. Мы вовсе не находимся близ какого-нибудь центра, ибо такового вовсе не существует, и наша Земля подобно самой далекой звезде, о которой мы сейчас упоминали, лежит на дне глубочайшей бездны бесконечности.

Нет конца пространству. Полетим мысленно в любом направлении среди беспредельного неба с какой угодно скоростью; мы можем так лететь месяцы, годы, столетия; мы можем лететь так всегда, и нигде мы не встретим никакого препятствия нашему полету, нигде мы не встретим никакой границы, и всегда останемся лишь в преддверии Вселенной, вечно открытой перед нами…

Нет конца времени. Проживем мысленно все грядущие века, будем прибавлять века к векам, вековые периоды к вековым периодам, и все-таки никогда мы не дойдем до конца и всегда останемся в преддверии вечности, всегда отверстой перед нами…

В тесных пределах нашего земного наблюдения мы убеждаемся, что среди всех видоизменений вещества и движения постоянно остается то же самое количество вещества, то же самое количество движения, но лишь только в иных видах. Вещество и силы принимают различные образы, но масса вещества и его могущество остаются неизменными. Самым ярким примером этого служат живые существа: они рождаются, растут, собирая в себе вещества, почерпнутые во внешнем относительном мире, и когда умирают, разлагаются снова на свои составные части, возвращая природе все элементы, из которых было составлено их тело. Но из тех же самых элементов могучей властью природы строятся другие тела. Всякое небесное светило можно сравнить с организованным существом, хотя бы с точки зрения внутренней теплоты, присущей тому и другому. Тело остается живым, пока различного рода энергия его органов может проявляться вследствие движения, выражающегося дыханием и кровообращением. И как только наступят равновесие и покой, сейчас же следует смерть; но после смерти все вещества, из которых состояло тело, начинают входить в состав новых существ. Разложение и разрушение представляют собой начало и переход к восстановлению, к созиданию. Аналогия заставляет нас верить, что то же самое справедливо и для мировых систем. Ничто не может уничтожиться. Все существующее, неизменное в количественном отношении, но постоянно меняющее свой вид для нашего человеческого способа познавания Вселенной, представляет непостижимое для нас могущество, которое мы принуждены признавать беспредельным в пространстве и не имеющим ни начала, ни конца во времени.

Вот почему всегда будут существовать солнца и миры, но это будут не наши нынешние солнца, не наши теперешние миры; это будут иные миры, беспредельно наследующие один другого в никогда нескончаемой вечности.

И наша видимая вселенная не может представлять собою для нашего ума ничего, кроме непостоянной и изменчивой видимости, в которой проявляется нам безусловная и вечная действительность, представляемая невидимой Вселенной.

Умерла земля. Умерли все планеты. Погасло Солнце. Погибла вся Солнечная система. Прекратилось самое время.

Но время течет среди вечности. Вечность продолжает оставаться — и время воскресает вновь.

Прежде чем появилась во Вселенной Земля, в продолжение всей предшествовавшей этому вечности были уже солнца и миры, в которых жили и действовали мыслящие существа подобные нам. Они жили таким образом в небесах миллионы миллионов лет и времен, и нашей Земли в это время еще не существовало. Эта предшествующая настоящей Вселенная была столь же прекрасной, как и наша теперешняя. После нас будет то же, что и до нас, и наше время не представляет собой никакой особенной важности.

Исследуя минувшую историю Земли, мы могли бы мысленно спуститься сначала к той первичной эпохе, когда наша планета сияла в пространстве, как настоящее Солнце; затем она предстала бы перед нашим умственным взором в то время своей жизни, когда, подобно Юпитеру и Сатурну, она облеклась плотной атмосферой, обремененной горячими парами, и мы могли бы таким образом следить за ней во всех ее преображениях вплоть до возникновения на ней человека. Мы сейчас лишь видели, что когда теплота земного шара совершенно рассеялась, он должен был принять тот же вид, какой представляют нам великие лунные пустыни, открываемые телескопом, с известными особенностями земной природы, обусловленными действующими на Земле началами, с ее последними географическими очертаниями, с ее последними прибрежьями и последними ложбинами ее пересохших вод. Таков этот планетный труп; такова эта мертвая и мерзлая земля. Но в ее недрах скрывается еще все-таки остающаяся в ней энергия, энергия ее движения вокруг Солнца; если эта энергия преобразуется в теплоту вследствие остановки движения, то ее окажется достаточным, чтобы расплавить весь земной шар, перевести часть его в пар и начать новую историю Земли хотя на одно только мгновение, потому что как только прекратится это поступательное движение, Земля упадет на Солнце, и ее существование прекратится навсегда. Внезапно остановившись в своем движении, она стала бы падать по прямой линии на Солнце с постоянно возрастающей скоростью и наконец ударилась бы об него через шестьдесят пять дней. Если же движение ее будет замедляться постепенно, то она будет падать, двигаясь по спирали, так что употребит на это более продолжительное время, после чего точно так же исчезнет навсегда в недрах центрального светила.

Вот вся история Земли перед нашими глазами: на этой планете началась некогда жизнь, и пришло время, когда она кончилась, и сколько бы веков эта жизнь ни продолжалась, все равно перед ней была вечность, и вечность же настанет после нее, так что в сущности она представляет лишь одно мгновение, бесследно канувшее в вечность.

* * *

Если бы Земля могла сохранить элементы своей жизненности столь же долго, как, например, Юпитер, то она не умерла бы раньше, чем погасло Солнце; но продолжительность жизни миров бывает соразмерна с их величиной и с элементами их жизненности.

Солнечная теплота зависит, главным образом, от двух причин: от уплотнения первобытной туманности и от падения метеоров. По самым основательнейшим из термодинамических вычислений, первая причина должна была произвести такое количество тепла, которое в восемнадцать миллионов раз превосходит всю теплоту, испускаемую Солнцем в продолжение года, если даже предположить, что первобытная туманность была безусловно холодной, что ничем не доказывается. Поэтому нет сомнения, что количество солнечного тепла, произведенное этим уплотнением, значительно превосходило приведенную нами сейчас величину. Продолжая уплотняться, Солнце может излучать из себя тепло целые века без всякого понижения своей температуры.

Теплота, испускаемая Солнцем в каждую секунду, столь громадна, что могла бы быть произведена горением 11600 биллионов метрических тонн каменного угля, сжигаемых одновременно! Из всего этого излучаемого количества тепла Земля задерживает только одну пятисотмиллионную долю, и одной лишь этой полумиллиардной доли достаточно для поддержания всего необъятного пламени земной жизни. Из шестидесяти семи миллионов лучей света и тепла, посылаемых в пространство Солнцем, только один попадает на планеты и употребляется ими в дело.

И вот, чтобы сохранить этот источник теплоты, было бы достаточно, чтобы солнечный шар продолжал уплотняться настолько, чтоб его диаметр уменьшался на 36 сажен в год или на одну версту в четырнадцать лет. Сокращение это так слабо и незначительно, что оно совершенно ускользнуло бы от всякого наблюдения. Потребовалось бы девять тысяч пятьсот лет, чтобы видимый поперечник Солнца уменьшился на одну секунду дуги.

Если бы даже и теперь Солнце оставалось еще в газообразном состоянии, то его теплота не только не уменьшилась бы, даже не только не сделалась бы постоянной, но все еще продолжала бы увеличиваться вследствие одного лишь сокращения его объема, потому что если газообразное тело, постепенно уплотняясь, с одной стороны, охлаждается, то с другой — порождаемая таким сокращением теплота более чем достаточна, чтобы воспрепятствовать понижению температуры; теплота будет продолжать увеличиваться до тех пор, пока Солнце не достигнет капельножидкого состояния, к которому оно, по-видимому, уже близко.

Таким образом, продолжающееся уплотнение солнечного шара, плотность которого еще и теперь в четыре раза меньше земной, одно это уплотнение в продолжение очень многих веков, например, не менее десяти миллионов лет, может поддерживать теплоту и свет нашего лучезарного светила. Но мы только что сказали и о другом источнике этой теплоты, о падении метеоров. Тела эти постоянно падают на землю в виде падучих звезд, число которых простирается до сорока шести миллиардов в год. Но на Солнце их падает несравненно больше, по причине преобладающего притяжения этого шара. Если в течение года они выпадут на Солнце в таком количестве, что составят собою около одной сотой части земной массы, то такого выпадения было бы достаточно, чтоб поддержать его излучение. Это поддержание тепла происходит, разумеется, не вследствие сгорания падающих метеоров, потому что если бы горело самое Солнце, то на полное его уничтожение потребовалось бы не более шести тысяч лет; оно происходит от преобразования в тепло внезапно прекращающегося движения, скорость которого в последнюю секунду достигает 609 верст — до такой степени громадно притяжение Солнца.

Земля, упав на Солнце, могла бы возместить современный расход солнечной энергии в продолжение девяносто пяти лет, Венера — в продолжение восьмидесяти четырех лет, Меркурий — только семи лет, Марс — тринадцати лет, Юпитер в продолжение тридцати двух тысяч двухсот пятидесяти четырех лет, Сатурн — девяти тысяч шестисот пятидесяти двух лет, Уран — тысячи шестисот десяти лет и Нептун — в продолжение тысячи восьмисот девяноста лет. Таким образом, падение всех планет на Солнце произвело бы такое количество тепла, что могло бы поддержать солнечное излучение в продолжение около сорока шести тысяч лет.

Теперь несомненно, что падение метеоров может в течение долгого времени поддерживать солнечную теплоту. Если каждый год солнечная масса будет увеличиваться на одну тридцатитрехмиллионную долю, то этого будет достаточно для возмещения его годовой потери тепла; но и половины этого было бы довольно, если допустить, что уплотнение Солнца дает по крайней мере столько же теплоты, сколько развивается ее от этого падения метеоров. Однако нужны многие века для того, чтобы астрономы могли заметить увеличение массы Солнца вследствие ускорения планетных движений.

Итак, мы можем допустить, что Солнце просуществует при совместном действии обеих этих причин по меньшей мере двадцать миллионов лет. А если принять еще во внимание другие, неизвестные пока причины, не говоря уже о встрече с новыми роями метеоритов, то продолжительность этого времени наверное, окажется еще больше.

Таким образом, Солнце переживет все миры в своей системе; это будет последнее из тел, которое дольше всех сохранит в себе живительный огонь.

Но, наконец, угаснет и оно. Столько тысячелетий животворные лучи его освещали своим светом, согревали своим теплом всю его небесную семью, но вот наступило наконец время, что пятен на нем появлялось все больше и больше и становились они с каждым годом все обширнее; блестящая фотосфера его стала меркнуть, ослепительно яркая поверхность его стала помрачаться, застывать, замерзать. И постепенно место ослепительно-светлого огненного горна в пространстве замещено было громадным красным шаром, вовсе не похожим на лучезарное светило, известное исчезнувшим мирам.

Долгое время это громадное светило сохраняло на своей поверхности высокую температуру, причем обладало как бы какой-то фосфорически-светящейся атмосферой; постепенно на его девственной почве возникла удивительная растительность, появилась своеобразная животная жизнь, явились существа, совершенно непохожие по своей организации на всех тех, которые последовательно сменяли друг друга в мирах великой солнечной семьи, существа, довольствовавшиеся лишь светом далеких звезд, с электрическим сиянием, истекавшим из этого бывшего очага света и тепла и составлявшим вокруг него нечто вроде атмосферы.

Но в свое время пришел конец и этому миру; на часах вечности пробил наконец роковой час, когда вся солнечная система была вычеркнута из книги жизни. Точно также и все звезды, из которых каждая представляет собой Солнце, со всеми системами кружившихся около них миров последовательно подвергались той же участи; но тем не менее Вселенная продолжала существовать, как существует она теперь и существовала прежде.

* * *

Математические науки говорят нам: «Солнечная система по всей вероятности обладает теперь не более как одной четыреста пятьдесят четвертой долей способной к преобразованиям энергии в сравнении с тем ее количеством, которым обладала она, когда находилась в состоянии туманности. Хотя и этот остаток представляет еще такой запас, что его громадность превышает всякое наше воображение, но настанет день, когда будет израсходован и он. Гораздо позднее такое же преобразование совершится для всей Вселенной, что приведет окончательно к установлению всеобщего равновесия температуры и давления».

И вот в силу этого сверхчувственного закона, долгое время спустя после смерти Земли, всех гигантских планет и, наконец, самого центрального светила, когда наше бывшее Солнце все еще носилось среди безграничного пространства, увлекая вместе с собой погибшие миры, в которых некогда человеческие существа изо дня в день вели жалкую борьбу за свое существование, в это время из бесконечной глубины небес вышло другое, тоже мертвое Солнце; оно почти лицом к лицу встретилось с нашим бывшим Солнцем… и остановило его!

Тогда в беспредельной ночи пространства эти два невообразимой величины шара, вследствие своего страшного удара, зажгли такой огонь, о котором мы не можем составить себе никакого представления, и образовали необъятных размеров газовую туманность, которая качалась сперва из стороны в сторону на одном месте, подобно блуждающему огоньку, а потом улетела в неведомые области неба. Температура ее достигала многих миллионов градусов. Все то, что было некогда почвой, водой, воздухом, камнями, растениями, животными, земными людьми, все то, что имело кости и плоть, в чем билось любящее сердце, в чем гнездилась неугомонная мысль, что обладало глазами, созерцавшими величие и красоту, или руками, державшими меч — все это, все победители и побежденные, палачи и жертвы, атомы и низменные души, не освободившиеся от материи, все обратилось в огонь. То же самое сталось и со всем, что было в мирах Марса, Венеры, Юпитера, Сатурна и всех их родственников. Это было воскресение видимой природы, между тем как высшие души, достигшие бессмертия, продолжали жить без конца, постепенно возвышаясь по ступеням иерархии невидимого психического мира. Сознание всех человеческих существ, живших на Земле, возвысилось до идеального совершенства; они постепенно возвышались и совершенствовались в последовательном переселении на различных мирах и, наконец, все получили последнюю жизнь в Боге, освобожденные от тяжести материи, ставшие вечным светом, все более и более очищающимся.

Страшное столкновение двух погасших солнц создало необъятную газовую туманность; она поглотила в себе все бывшие некогда миры, обратившиеся теперь в пар, и начала вращаться около самой себя.

И вот в тех поясах этой первичной туманности, где началось уплотнение, зачались и начали рождаться новые шары, как это было на заре мира земного.

И вновь началось создание мира, стало возникать бытие, о котором расскажут некогда новым людям новые Моисеи и Лапласы.

Началось творение нового мира; это был мир не Земной, не Марсов, не Сатурнов, не Солнечный; это был вполне новый, особенный, не земной, не человеческий мир.

И в нем появились иные человеческие существа, на новых планетах возникли новые люди, начались новые цивилизации, появились другие Вавилоны, другие Фивы, другие Афины, другие Римы, другие Парижи, другие дворцы, другие храмы, иная слава, иная любовь. И все это не заключало в себе более ничего нашего земного, образ которого исчез подобно тени.

И эти миры и вселенная в свою очередь тоже дожили до своего конца и погибли. Но бесконечное пространство всегда оставалось населенным мирами и звездами, душами и солнцами, и вечность по-прежнему продолжалась.

Потому что Вечность не имеет ни начала, ни конца своего бытия.

ПРИЛОЖЕНИЕ КОНЕЦ МИРА ПО ВЕРОВАНИЯМ МИНУВШИХ ВЕКОВ

Все человечество пережило века искренней и глубокой веры, и замечательно, что, по учению всех религий, наш земной путь в его глубокой дали, всегда замыкался теми же самыми воротами, и за ними начиналось то же самое таинственное неизвестное. В сущности это — те же символические ворота, какие представляет нам Божественная Комедия Данте, но только за ними не всегда оказываются рай, ад или чистилище, как описал их бессмертный итальянец. Зороастр и Зенд-Авеста учили, что мир должен погибнуть от огня; та же мысль встречается в послании Св. Петра. Предания о Ное и Девкалионе, по-видимому, указывают, что если в первый раз род человеческий был истреблен потопом, то во второй раз это произойдет совершенно противоположным образом.

В главе, посвященной Римскому собору, мы видели, что евангельское пророчество о кончине мира было понимаемо таким образом, что даже то поколение, с которым Учитель говорил непосредственно, не должно было умереть раньше предсказанной им гибели Земли.

Но оказалось, что слова эти нельзя было понимать в буквальном смысле, хотя конец мира, по общему мнению, все же должен был наступить скоро. Живая вера в будущую жизнь и в воскресение тел вызвала самое внимательное отношение к умершим. Вместо прежнего сжигания их теперь стали благоговейно хоронить в гробницах, надписи которых показывают, что обитатели их почивают здесь в ожидании общего воскресения. Все верили, что Иисус должен был прийти «скоро», чтобы судить «живых и мертвых». Выражение «Маран афа» — «Господь грядет» сделалось лозунгом, по которому христиане узнавали друг друга.

Апостолы Петр и Павел, по всей вероятности, умерли в 64 году нашей эры во время страшной резни, начатой по повелению Нерона вслед за пожаром в Риме; пожар этот произведен был по его же распоряжению, но он обвинил в нем христиан именно с целью насладиться зрелищем новых казней. Святой Иоанн написал свое «Откровение» в 69-м году. Кровавое зарево освещает собой все царствование Нерона, так что мученичество является в это время самым естественным видом доблести. По-видимому, и само это Откровение написано под влиянием великого ужаса перед жестокостями Нерона, который представлялся антихристом, предшествующим скорому и последнему уже пришествию Христа. Между тем, всюду усматривались предвестия ужасных событий. Кометы, падающие звезды, затмения, кровавые дожди, появление неслыханных чудовищ, землетрясения, голод, моровая язва и, наконец, иудейская война, окончившаяся разрушением Иерусалима — все эти ужасы произошли в такой короткий промежуток времени (от 64 до 69 год), что кажется еще никогда не соединялось вместе столь громадного числа несчастий и жестокостей. Немногочисленная община последователей Иисуса, по-видимому, была совершенно разбита и рассеяна. В Иерусалиме невозможно было уже оставаться. Ужасы новейшей французской истории, убийства 1793-го года и коммуна 1871 года не могут дать и понятия о том, что происходило во время иудейской войны. Появились лжепророки, стремившиеся пополнить существовавшие предсказания. Между тем Везувий подготовлял свое страшное извержение, последовавшее в 79 году, и уже в 63 году Помпеи были разрушены сильным землетрясением.

Таким образом, все признаки конца мира были налицо и не оставалось в этом отношении желать ничего больше.

Но буря, разразившаяся после этой грозы, мало-помалу затихла; страшная иудейская война была окончена; Нерон пал жертвой заговора Гальбы. С воцарением Веспасиана и Тита начались мир и спокойствие; войны прекратились; шел 71-й год нового летосчисления… Мир все еще продолжал существовать, хотя будущая скорая и окончательная гибель всего мира остается вне всякого сомнения, она даже довольно близка, но ее окружает какой-то густой туман неопределенности, в котором исчезал и терялся не только буквальный, но даже и иносказательный смысл пророчеств. Тем не менее ожидание кончины мира не прекратилось.

Святой Августин посвящает 20-ю главу своей книги Град Божий, вышедшей в 426 году, описанию обновления мира, воскресения мертвых, последнего суда и нового Иерусалима; а в следующей, 21-й главе занимается описанием вечного адского огня. Этот Карфагенский епископ, живший перед гибелью Рима и Римского государства, как будто уже видит первое действие начавшейся драмы. Но Царство Божие должно было продолжаться еще тысячу лет, и только после этого могла начаться власть Сатаны.

Святой Григорий, епископ Турский, умерший в 573 году, первый историк франков, начинает свое повествование следующими словами: «Прежде чем описывать битвы царей с враждебными народами, я чувствую желание изложить мое верование. Страх, производимый ожиданием близкой кончины мира, заставляет меня собрать в моей летописи все уже истекшие года, чтобы всякий мог ясно видеть, сколько лет прошло от начала мира».

Христианское предание переходило от поколения к поколению, от веков к векам, несмотря на то, что жизнь природы не оправдывала подобных опасений. Всякое несчастное происшествие стихийного характера, всякое землетрясение, моровая язва, голод, наводнение, всякое внезапное явление в виде затмения, кометы, грозы, бури и случайной темноты рассматривалось как предсказание, как предвестие надвигающейся окончательной гибели. Христиане, подобно листьям, колеблющимся при малейшем дуновении ветерка, трепетали благодаря постоянной мысли о близости последнего суда, и проповедники весьма успешно поддерживали этот мистический страх.

Между тем поколения одни за другими сходили со сцены истории и заменялись новыми, так что явилась надобность более точным образом определить понятие о всемирной истории. В это время в уме толкователей очень прочно засела мысль о тысячном годе. Появилось несколько сект «милленеров», тысячелетников, веровавших в то, что Иисус Христос со своими святыми будет царствовать на земле в продолжение тысячи лет, и что только после этого наступит день суда. Это мнение разделяли Папий и Сульпиций Север, так что вскоре оно получило всеобщее распространение. Многие хартии того времени начинались словами: Termino mundi app opinquate…[4] Несмотря на некоторые противоречия, мы полагаем, что почти невозможно оспаривать свидетельства многих историков, и преимущественно Мишлэ, Генри Мартэна, Гизо и Дюрюи, о всеобщем распространении этого верования в христианском мире. Конечно, трудно было бы доказать, что французский монах Герберт, занимавший тогда папский престол под именем Сильвестра II, или французский же король Роберт вели свою жизнь сообразно с этим верованием; но, тем не менее, оно глубоко проникло в сознание всех богобоязненных людей, и следующее место Апокалипсиса служило самой обычной темою многочисленных проповедей.

«По истечении тысячи лет сатана выйдет из своей темницы и соблазнит народы четырех концов земли… Книга жизни откроется; море отдаст своих мертвецов; бездны ада возвратят свои жертвы, и всякий будет судим Сидящим на лучезарном престоле… И будет тогда новое небо и новая земля».

Море отдаст своих мертвецов

Один тюрингенский отшельник Бернар избрал предметом своих проповедей именно эти загадочные слова Апокалипсиса и всенародно предсказал кончину мира на 960-й год. Это был один из самых деятельных распространителей нового пророчества; он назначал даже и роковой день конца мира, утверждая, что это случится в тот год, когда Благовещение совпадет с великой пятницей, и произойдет в этот именно день. Такое совпадение должно было случиться в 992 году.

После него корбийский монах Друтмар вновь предсказал разрушение и гибель земли на 25-е марта 1000-го года. Распространенный этим предсказанием страх был так велик, что в этот день во многих городах народ заперся в церквах, теснясь вокруг останков святых, и оставался там до полуночи, ожидая наступления страшного суда и желая умереть у подножия креста.

К тому же времени относятся многие пожертвования с благочестивыми целями. Пораженные ужасом люди отказывали свои земли, свое имущество монастырям… которые охотно принимали все это, хотя и не переставали проповедовать близкий конец всего, что находится в этой грешной «юдоли» земной. До нас дошла очень любопытная подлинная летопись, писанная одним монахом Раулем Глабером в 1000 году. На первых ее страницах мы читаем: «Сатана скоро будет спущен со своей цепи согласно пророчеству св. Иоанна, так как тысяча лет уже исполнилась. Об этих-то годах мы и будем говорить».

Конец десятого века и начало одиннадцатого отмечают собой действительно странную и зловещую эпоху. С 980-го по 1040-й годы грозный призрак Смерти как будто распростер свои мрачные крылья над несчастною Землей. Во всей Европе царили голод и мор. Сначала свирепствовала какая-то «огневица», сжигавшая члены тела, которые потом совершенно отваливались. Тело больных как будто ожигалось огнем, отделялось от костей, как обваренное, и начинало гнить. Несчастные страдальцы валялись по дорогам, ведущим к разным святым местам, осаждали церкви, набиваясь в них и заражая воздух нестерпимым смрадом; здесь же они наконец и умирали вокруг священных реликвий. Эта страшная моровая язва унесла более сорока тысяч жертв в Аквитании и разорила весь юг Франции. Затем наступили голодные годы, от которых страдала то та, то другая часть христианского мира. В продолжение семидесяти трех лет, с 987 по 1060 годы насчитывается сорок восемь голодовок и эпидемий. Нашествие венгров с 910 по 945 годы напомнило собой ужасы кровожадного Аттилы: от замка до замка, от города до города местность была до такой степени разорена и опустошена, что поля оставались без обработки. В течение трех лет почти беспрерывно лили дожди, так что нельзя было ни сеять, ни жать. Земля не давала больше ничего, и ее забросили. «Мера хлеба, — пишет Рауль Глабер, — продавалась не меньше как за шестьдесят золотых монет; даже богачи похудели и побледнели; бедные глодали древесные корни, и многие решались питаться человеческим мясом. По большим дорогам сильные нападали на слабых, рубили их на части, жарили и ели. Некоторые заманивали детей, обещая им яйцо или яблоко, и затем пожирали их. Это безумие, это бешенство дошло до такой степени, что какой-нибудь дикий зверь находился в большей безопасности, чем человек. Дети убивали своих родителей, чтобы их съесть, а матери пожирали собственных малюток. Обычай есть человеческое мясо укоренился до такой степени, что нашелся торговец, решившийся выставить такое мясо на рынке… Он не отрицал обвинения и был за это сожжен живым. Другой несчастный ночью вырыл это самое изжаренное мясо и наелся его, за что в свою очередь также был сожжен».

Так говорит современник и во многих случаях очевидец. Народ всюду умирал от голода, питаясь пресмыкающимися, нечистыми животными и человеческим мясом. В Меконском лесу, недалеко от церкви, посвященной св. Иоанну и затерявшейся в глубине леса, один разбойник устроил засаду, в которой он резал прохожих и богомольцев. Однажды в эту хижину зашел один путник со своей женой, желая отдохнуть. Заметив в углу жилища головы мужчин, женщин и детей, они выбежали из него, несмотря на старания хозяина задержать их. Им удалось спастись и убежать в Мекон, где они рассказали о виденном. В кровавую гостиницу был послан отряд солдат, которые нашли там сорок восемь человеческих голов. Разбойник был привезен в город, прикован к столбу и сожжен живым. Рауль Глабер видел место казни и пепел от костра.

Число трупов было так велико, что не было никакой возможности их хоронить. За голодом последовал мор. Стаи волков разгуливали по улицам, пожирая валявшиеся на них тела. Никогда еще человечество не переживало подобного бедствия.

В углу были сложены человеческие головы

Взаимные нападения, драки, грабежи сделались самым заурядным явлением. Однако небесные бичи, поражавшие мир, привели наконец и к проблеску разума. Епископы собрались на собор и добились того, что народ обещал прекратить драки по крайней мере в четыре святых дня недели — с вечера среды до утра понедельника. Впоследствии дни эти получили название дней перемирия с Богом.

Кончина столь жалкого мира в эту ужасную эпоху была скорее желательна, чем страшна. Однако 1000-й год прошел подобно всем предшествующим, и мир продолжал существовать по-прежнему. Ужели же все пророчества опять оказались ложными? Но, может быть, тысячелетие христианства истечет только в 1033 году? Стали снова ждать и надеяться. И вот как раз в этот год, 29 июня случилось большое затмение солнца. По словам летописцев, «дневное светило сделалось шафранно-желтого цвета, так что люди, встречаясь, не узнавали друг друга — до такой степени казались они мертвенно бледными; такой же зловещий оттенок приняли и все предметы; ужас овладел всеми сердцами: ждали всеобщей гибели…» Однако конец мира и на этот раз не наступил.

К этой именно критической эпохе относится сооружение тех великолепных кафедральных соборов, которые пережили многие века, вызывая удивление отдаленного потомства. Духовенство получало щедрые дары и обогащалось с каждым годом, вступая во владение имуществами и завещанными капиталами. Наступила как будто какая-то новая эра. «После тысячного года, — пишет тот же Рауль Глабер, — соборные храмы во всем мире, а особенно в Италии и Галлии, были перестроены почти заново, несмотря на то, что большая часть из них были еще очень прочны и не требовали никаких поправок. Но христианские народы, казалось, соперничали между собою, стараясь воздвигать храмы один красивее и роскошнее другого. Недаром говорилось, что весь мир, как сговорившись, стряхнул с себя грязные лоскутья старины и оделся в праздничные белые одежды. Благочестивые люди не ограничивались перестройкой епископских церквей, но украшали также и монастыри, посвященные различным святым, и даже сельские храмы и часовни».

Стаи волков бродили по улицам

Печальная эпоха тысячного года канула в вечность, подобно другим временам и векам; но какие напасти предстояло еще пережить католической церкви! Папство обратилось в опасную игрушку императоров саксонских и князей латинских, вступивших в вооруженное соперничество между собою. В 1033 году, известном своим сильным голодом, Тускуланские графы возвели на папский престол двенадцатилетнего мальчика Бенедикта IX, очень возмужалого для своего возраста и уже заявившего себя развратником, вором и убийцей. Ему еще не было и шестнадцати лет, когда деяния его сделались столь позорными и привели к столь великому соблазну, что римские военачальники дали клятву удавить его в алтаре в тот момент, когда он касался своими нечистыми руками святых даров. Его спасло только затмение солнца, о котором мы говорили выше; заговорщики, испуганные внезапной темнотой, не осмелились коснуться папы. Но все-таки он принужден был искать спасения в бегстве и бежал в Кремону, к императору Конраду. В 1038 году он был восстановлен в своем папском звании и царствовал еще шесть лет, окруженный гаремом наподобие султанского. Полагали, что он откажется от престола ввиду желания жениться на дочери одного римского барона, но он продолжал оставаться папой, так что народ выгнал его наконец из Рима в 1044 году и заместил его папою более строгих правил Сильвестром III. Но через сорок девять дней Бенедикт возвратился во главе разбойничьей шайки, и только в следующем году отказался от власти взамен пожизненного дохода из лепты св. Петра, что было включено в договор с его преемником Григорием VI. В 1045 г. оказалось целых трое пап: Бенедикт IX, признаваемый феодальной партией и все еще не сложивший своего оружия; Сильвестр III, первосвященствовавший в укрепленном замке в горах Сабины, и Григорий VI, священник одной из римских церквей — в Ватикане. Император Генрих III предписал собору епископов низложить и заключить в монастырь сразу двух пап, Григория и Сильвестра, и назначил четвертого, именно Климента II, который был посвящен в это звание в ночь на Рождество 1046 года. Но Бенедикт не дремал. В следующем году он, подобно свирепому коршуну, напал на Рим, приказал отравить немецкого папу и просидел на престоле св. Петра еще восемь месяцев. Наконец, Рим был занят войском герцога Тосканскаго, пришедшим сюда с новым папой, и Бенедикт был наконец устранен окончательно. В это время ему было всего лишь двадцать шесть лет от роду. Вот каков был один из первосвященников этой эпохи. Монах Рауль Глабер едва решается о нем говорить, ограничиваясь словами: «Страшно было бы и рассказывать о его позорной жизни».

Итак, весь христианский мир пришел в неописуемое расстройство. Правда, и эта буря миновала, но вопрос о конце мира не получил определенного решения, и ожидание этого великого дня, хотя смутное и неясное, продолжало оставаться, тем более, что вера в дьявола и в чудеса должна была еще в течение многих веков составлять основу народных верований. Потрясающая картина страшного суда изображалась при входах и в притворах всех больших храмов, и никто не мог проникнуть в христианские святилища иначе, как пройдя под весами ангела, налево от которого бесы и осужденные грешники корчились в страшных муках при виде вечно неугасимого огня, куда им предстояло быть тотчас же вверженными. И эта мысль о кончине мира распространялась далеко за пределами средневековых храмов.

В двенадцатом веке Европа была напугана астрологами, объявившими о предстоящем соединении всех планет в созвездии Весов. Это явление действительно произошло, потому что 15 сентября все планеты оказались в одном и том же месте неба между 180-м и 190-м градусами долготы. Однако конца мира не последовало. Его снова предсказал знаменитый алхимик Арнольд из Вильнефана на 1335-й год. В 1406 году, при Карле VI, солнечное затмение, случившееся 16 июня, повлекло за собой всеобщий панический страх, история которого передана нам урсанским монахом Ювеналом. «Крайне жалко было смотреть на народ, собиравшийся в церквах в уверенности, что наступает конец мира», — замечает этот автор. В 1491 году святой Винцент Ферье написал книгу под заглавием: О конце мира и о науке духовной, в которой он дает христианским народам столько лет существования, сколько имеется стихов в псалтыри, а именно две тысячи пятьсот тридцать семь.

Один немецкий астролог по имени Стоффлер в свою очередь предсказал на 20-е февраля 1524 года всемирный потоп вследствие соединения планет. Предсказание это встречено было с полнейшим доверием всеми, так что всюду распространился чисто панический страх. Имения, расположенные в долинах, по берегам рек или вблизи моря, были распроданы по весьма низким ценам и очутились в руках менее верующих людей. Один тулузский ученый по имени Ориоль даже построил новый ковчег для себя, своего семейства и некоторых друзей. Историк Бодэн уверяет, что пример этот был далеко не единственным. Сомневавшихся и неверивших было очень мало. Когда великий император Карл V обратился за советом к Петру Мартиру, то последний отвечал, что бедствие, вероятно, не достигнет столь страшных размеров, как это вообще предполагают, но что во всяком случае это соединение планет повлечет за собой великие несчастия. Но вот настает наконец роковой срок… и никогда еще февраль не отличался такою сухостью, как в тот год! Однако это не помешало появлению новых предсказаний того же рода, сделанных на 1532 год астрологом курфюрста бранденбургского Яном Карионом, а затем на 1584 год — астрологом Киприаном Левицем. В этом последнем случае дело шло также о соединении планет и потопе. «Страх в народе, — пишет современник этих событий Луи Гюйон, — достиг чрезвычайных размеров; церкви не могли вместить всех, искавших в них убежища; очень многие писали духовные завещания, не думая о том, что это было совершенно бесполезно, если всему миру суждено было погибнуть; другие отдавали свое имущество духовенству в надежде, что его молитвы замедлят несколько наступление судного дня».

В 1588 году появилось новое астрологическое предсказание, выраженное в следующих апокалиптических словах: «Через тысячу пятьсот восемьдесят лет после разрешения от бремени святой Девы, восьмой год будет годом необыкновенным и ужасным. Если в этот страшный год земной шар не рассыплется в прах, если материки и моря не исчезнут, то все царства мира подвергнутся великим потрясениям, и страшное несчастие разразится над родом человеческим».

Знаменитый прорицатель Нострадамус не мог, конечно, не присоединиться к сонму пророчествующих астрологов. В его «центуриях» заключается загадочное четверостишие, послужившее предметом многочисленных и разнообразных толкований. Буквальный смысл этих стихов следующий: «Когда Георгий Христа распнет и Марк его воскресит, святой же Иоанн тело его понесет, то конец мира произойдет». Это значило, что светопреставление должно было наступить в тот год, когда страстная пятница придется на день св. Георгия (23 апреля), первый день пасхи — на день св. Марка (25 апр.), а католический праздник тела Христова совпадет с 24 июня, то есть с «Ивановым днем». Это четверостишие придумано было не без задней цели, потому что во времена Нострадамуса, умершего в 1566 г., по старому католическому календарю — преобразование его совершилось лишь в 1582 г. — пасха не могла приходиться на 25-е апреля. В шестнадцатом веке 25-е апреля соответствовало старому пятнадцатому, так как на другой день после 4-го ноября прямо стали считать 15-е число. Со времени календарной реформы пасха в Западной церкви может случаться, как и в восточной, 25 апреля. Это ее крайний срок, на который она приходилась в 1666, 1734 и 1886 годах, а также придется вновь в 1943, 2038, 2190 и других годах. Минувшие случаи такой поздней пасхи не повлекли, однако, за собой конца мира, как, вероятно, не повлекут и будущие.

Соединения планет, солнечные затмения и кометы как будто поделили между собой всякого рода зловещие предсказания. Из числа самых замечательных в этом отношении комет укажем на комету Вильгельма Завоевателя, сиявшую на небе в 1066 году; изображение ее, вышитое на ковре супругой Вильгельма, королевой Матильдой, сохранилось до сих пор. Далее напомним о комете 1264 г., исчезнувшей, как утверждают, в самый день смерти папы Урбана IV; затем о комете 1337 года, представлявшей собой одно из великолепнейших светил этого рода, какие когда-либо удавалось видеть, и предсказывавшей, как уверяют, смерть Фридриха, короля Сицилийского. Из других хвостатых светил замечательны комета 1399 года, которую Ювенал называет «знамением грядущего бедствия»; комета 1402 года, явление которой соединяли со смертью князя Миланского Иоанна Висконти; комета 1456 г., которая повергла в ужас весь христианский мир: она появилась в папство Калликста III во время войны с турками, и именно ей приписывается возникновение особого звона в католических церквах, называемого «ангелом»; комета 1472 года, предшествовавшая смерти брата французского короля Людовика XI. За этими кометами следовали другие, с именами которых, подобно предыдущим, соединяли представления об ужасных событиях, о войнах и особенно о близости кончины мира. Комета 1527 года изображалась на рисунках Амбруаза Паре и Оимона Гулара состоящей из множества отрубленных голов, перемешанных с кинжалами и кровавыми пятнами. Комета 1581 г. явилась, как уверяли, для того, чтобы предсказать смерть Луизы Савойской, матери Франциска I, которая совершенно искренно разделяла общее суеверие. Лежа на своем ложе и смотря в окно на это светило, она сказала: «Вот небесное знамение, предназначенное, по-видимому не для женщины низкого звания. Бог посылает его, чтобы обратить наше внимание. Приготовимся же к смерти». Через три дня она умерла. Но из числа всех этих светил комета 1556 г., знаменитая звезда Карла V, пожалуй, замечательнее всех. Она была признана тождественной комете 1264 года, причем назначено было ее возвращение в 1848 году. Тем не менее, она не возвратилась.

Кометы 1577-го, 1607-го, 1652-го и 1665-го годов сделались предметом бесчисленных статей и рассуждений, собрание которых занимает целую полку в моей библиотеке. В последнюю из этих комет король португальский Альфонс VI в бессильном гневе выстрелил из пистолета, сопровождая свой поступок самыми грубыми ругательствами. По повелению Людовика XIV Пьер Пети издал увещание против воображаемых страхов, внушаемых кометами. Величайший из королей стремился, подобно солнцу на небе, остаться одиноким, не имея ни в ком соперников и не допускал, чтобы кто-нибудь осмелился подумать, что вечная слава Франции могла подвергнуться какой-либо опасности, даже вследствие влияния кометы. Одна из самых больших комет, какие когда-либо поражали взоры обитателей Земли, есть, без сомнения, знаменитая комета 1680 года, послужившая предметом вычислений Ньютона. По словам Лемонье, «она с громадной скоростью прилетела из глубины небес и, по-видимому, падала прямо на Солнце, с которого, однако, она опять поднялась вверх, летя с той же скоростью, какую имела при падении на него. Ее видели на небе в продолжение четырех месяцев. Она подошла на очень близкое расстояние к Земле, вследствие чего Уитстон приписал причину всемирного потопа именно одному из прежних ее появлений».

Вайль написал книгу, в которой старался выяснить всю нелепость старых верований в небесные предзнаменования. По тому же поводу известная г-жа Севинье писала своему родственнику, графу Бюсси Рабютэну: «Мы видим теперь комету очень обширных размеров; едва ли кто-нибудь видал прежде столь великолепный хвост. Все значительные особы находятся в большом беспокойстве и полагают, что небо, очень занятое их судьбою, посылает им указание в виде этой кометы. Рассказывают, что когда кардинал Мазарини перестал верить в искусство своих медиков, то придворные, полагая, что напоминание о чудесном явлении облегчит его предсмертные страдания, стали говорить ему о появлении большой кометы, внушающей им опасение. Кардинал имел еще столько силы, что усмехнулся и шутя сказал им, что комета оказала бы ему слишком много чести. Действительно, нельзя не согласиться с ним, что человеческая гордость слишком много мнит о себе, полагая, что смерть человека представляет значительное событие для небесных светил».

Из этого мы видим, что кометы постепенно стали терять свое влияние на умы. Тем не менее в трактате астронома Бернулли мы еще встречаем следующее весьма странное замечание: «Если тело кометы не может считаться видимым знаком гнева Божия, то хвост ее очень мог бы служить знаком этого гнева».

Страх за предстоящий конец мира возник еще раз в связи с появлениями комет в 1773 году. Вся Европа, даже самый Париж охвачены были паническим ужасом. Вот что может прочесть теперь каждый в «тайных» записках Башомона:

«6 мая 1773 г. На последнем публичном собрании Академии наук господин де Лаланд должен был прочесть одну из записок, гораздо более любопытную, чем все обыкновенно читаемые, но не мог этого сделать за недостатком времени. Вопрос касался комет, которые, приближаясь к Земле, могут вызвать на ней физические перевороты; в особенности это относилось к ближайшей комете, возвращения которой ожидали через восемнадцать лет. Хотя автор замечает, что ожидаемая комета не принадлежит к числу тех, которые могли бы вредно повлиять на Землю, и высказывает мысль, что невозможно было бы предсказать предстоящих событий, тем не менее всеми овладело какое-то беспокойство.

9 мая. Кабинет господина де Лаланда продолжает осаждаться любопытными, являющимися для переговоров по занимающему всех вопросу, и без сомнения автор постарается дать ему необходимую огласку с целью утвердить умы, поколебленные теми баснями, какие по этому поводу рассказываются. Брожение достигло такой степени, что разные невежественные ханжи являлись к парижскому архиепископу и просили его предписать сорокачасовые моления по церквам для отвращения грозящего Земле потопа, и его преосвященство готов был сделать такое распоряжение о всенародном молении, если бы академики не дали ему понять всю смехотворность подобного поступка.

14 мая. Появилась печатная записка господина де Лаланда. По его мнению из числа шестидесяти комет восемь, достаточно приблизившись к Земле, могли бы оказать на нее такое давление, что море выступило бы из берегов и покрыло бы собой часть земного шара».

Панический страх перед кометами с течением времени стал ослабевать. Опасения изменились по своей сущности. В кометах перестали видеть знамения гнева Божия и начали относиться к ним с научной точки зрения, обсуждая последствия возможной встречи их с Землей, и, наконец, стали опасаться этих встреч. В конце прошлого столетия Лаплас высказал свое мнение по этому поводу в довольно трагических выражениях.

Даже в нашем веке с появлением комет неоднократно связывали предсказание о кончине мира. Например, комета Биелы должна была пересечь земную орбиту 29 октября 1832 г., и она, действительно, была в этой точке согласно предсказанию. Это наделало много шума. Вновь заговорили о близости конца мира, о гибели, грозящей роду человеческому. Что же будет, что же будет?

Оказалось, что на этот раз смешали орбиту, то есть путь Земли с самой Землей. Шар земной вовсе не должен был проходить через известную точку своего пути в то же самое время, когда через нее проходила комета, но через месяц после нее, именно 30 ноября, так что комета постоянно оставалась на расстоянии более 75 миллионов верст от Земли. Этого было слишком достаточно, чтобы еще раз рассеять все опасения.

То же самое повторилось в 1857 году. Какой-то злокозненный прорицатель объявил, что 13 июня этого года должна возвратиться знаменитая комета Карла V, которой приписывали трехвековой период обращения. Нашлось немало трусливых людей, поверивших еще раз этому предсказанию. В самом Париже исповедавшихся оказалось значительно больше, чем обыкновенно бывало в это время.

Самое последнее из подобных предсказаний, распространившееся в 1872 году, связывалось с именем одного астронома, именно директора Женевской обсерватории Плантамура, совершенно неповинного в возникновении этих слухов.

Наряду с кометами и многие другие величественные или грозные явления на небе и на земле служили поводом для возникновения опасений за близость конца всему, что составляет живую и мертвую природу. Таковы полные затмения солнца, таинственные звезды, внезапно появляющиеся на небе, дожди падающих звезд, ужасные вулканические извержения, распространявшие на больших пространствах такой мрак, что его можно было сравнивать с самой полной ночной темнотой, и как будто погребавшие весь мир под глубоким слоем пепла; затем землетрясения, разрушавшие города и поглощавшие тысячи человеческих жертв, исчезавших в разверзнувшихся недрах Земли.

Одних летописей солнечных затмений достаточно, чтобы составить большую книгу, не менее занимательную, чем история комет. Если даже ограничиться пока лишь новейшими из таких явлений, то достаточно вспомнить одно из последних полных солнечных затмений, полоса которого проходила через Францию, именно затмение 12 августа 1654 г. Объявление об этом затмении, сделанное астрономами, сопровождалось повсеместно распространившимся страхом, чему способствовали сами предсказатели. В самом деле, по мнению одного из них, затмение предвещало великие перевороты в государствах и разрушение Рима; по мнению другого, дело шло о новом всемирном потопе; третий полагал, что следствием этого будет, по крайней мере, всеобщий пожар земного шара; даже самые умеренные из предсказателей были уверены, что затмение заразит воздух и вызовет моровую язву. Вера в эти трагические последствия была так распространена, что согласно нарочитому распоряжению медицинских знаменитостей очень многие из перепуганных людей залезли в погреба, которые предварительно были согреты, окурены благовониями и, наконец, тщательно закупорены с целью избавиться от опасного влияния. Все это можно прочесть в книге Фонтенеля «О Мирах, вечер десятый». Другой писатель того же века, патер Пти, о котором мы упоминали выше, в своем «Рассуждении о природе комет» рассказывает, что страх и смятение возрастали со дня на день вплоть до самого рокового часа, и что один сельский священник, не успевавший исповедовать всех своих прихожан, полагавших, что настает их последний час, нашел вынужденным сказать им в своем поучении, чтобы они не спешили, так как затмение отложено на две недели… Конечно, его добрым прихожанам не труднее было поверить в отсрочку затмения, чем в гибельное его влияние.

Многие из перепуганных людей залезли в погреба…

Во время последних полных затмений солнца, выпавших на долю Франции, каковы затмения 12 мая 1706 г., 22 мая 1724 года, 8 июля 1842 года, и даже при неполных, но довольно значительных затмениях 9 октября 1847 года, 28 июля 1851 г., 15 марта 1858 г., 18 июля 1860 г. и 22 декабря 1870 года во французском населении находились еще трусливые люди, придававшие этим явлениям более или менее таинственное значение. По крайней мере, нам известно из достоверного источника, именно из официальных донесений, относящихся к каждому из этих затмений, что астрономические извещения о каждом из таких естественных явлений истолковывались весьма своеобразным образом. Образованные люди, считавшие себя европейцами, все еще соединяли с этими явлениями представление о признаках божественного гнева, так что при наступлении затмений во многих учебных заведениях, где дается религиозное воспитание, учеников и учениц приглашали молиться. Тем не менее, такое мистическое толкование этих явлений несомненно исчезает все более и более у всех просвещенных народов, и, без сомнения, будущее полное затмение солнца, полоса которого пройдет по Франции и Пиренеям 28 мая 1900 года, уже не возбудит никаких страхов, по крайней мере по ту сторону Пиренеев, так как относительно испанских созерцателей того же явления, пожалуй, еще было бы преждевременно высказывать подобную надежду.

В полудиких странах еще и теперь явления эти возбуждают такой же страх, какой они некогда производили и у нас. Путешествующие по этим странам европейцы постоянно наталкиваются на подобное отношение к затмениям, особенно в Африке. Во время затмения 18 июля 1860 года в Алжире можно было видеть толпы мужчин и женщин, принимавшихся молиться или бросавшихся к своим жилищам. В момент полного затмения 29 июля 1878 года в Соединенных Штатах один негр в припадке отчаяния и умоисступления, убежденный, что наступил конец мира, зарезал свою жену и детей.

Надо, впрочем, признаться, что явления эти действительно способны поражать человеческое воображение. Солнце, это божество света, это благодетельное светило, на лучах которого, как на волоске, висит наша собственная жизнь, лишается своего света, и этот свет, прежде чем погаснуть, начинает постепенно бледнеть, делаясь зловещим и страшным. Изменившее свой цвет небо принимает какой-то печальный, погребальный вид, животные теряются, становятся в тупик, лошади останавливаются и не слушаются понуканий, пашущие волы останавливаются как вкопанные, собаки с визгом бросаются к ногам своего хозяина, куры торопятся сесть на свои насесты, собрав сюда своих цыплят; птицы перестают петь и, как иногда замечали, падают мертвые на землю. Во время полного затмения солнца, наблюдавшегося в Перпиньяне 8 июля 1842 года, по словам Араго, двадцать тысяч наблюдателей, смотревших на Солнце, представляли поразительную картину. «Когда от солнца осталась только узкая полоска и свет его ослабел, всеми овладело какое-то беспокойство; каждому хотелось сообщить свои впечатления другим. Слышен был глухой гул, напоминавший ропот далекого моря после бури. Шум становился все сильнее и сильнее по мере уменьшения солнечного серпика. Но вот он исчез совсем. Свет внезапно сменился тьмой, и самое полное и торжественное безмолвие отметило собою эту фазу затмения почти с такой же точностью, как маятник наших астрономических часов. Перед величественностью этого небесного явления смолкла живость молодости, смолкло всякое легкомыслие, считаемое иными за признак какого-то молодечества, смолкли всякая развязность и безразличие, каким отличается по преимуществу военное сословие. Глубокая тишина стояла также и в воздухе, потому что даже птички перестали петь… В таком торжественном ожидании прошло около двух минут, как вдруг раздались крики радости и шумные рукоплескания, приветствовавшие появление первых лучей солнца с тем же единодушием, с тою же искренностью. Грустные мысли, навеянные неизъяснимым чувством, сменились живой и вольной радостью, порывов которой никто не хотел ни сдерживать, ни умерять».

Всякий поражается этим величественнейшим изо всех явлений природы и сохраняет о нем неизгладимое воспоминание на всю жизнь.

Во время вышеописанного затмения многие крестьяне страшно были перепуганы темнотой, потому что считали себя внезапно ослепшими.

Один крестьянский мальчик пас в это время стадо овец. Совершенно ничего не зная о готовившемся явлении, он с беспокойством стал замечать, что Солнце постепенно начинает меркнуть, хотя небо остается безоблачным. Когда же свет вдруг исчез совсем, несчастный ребенок от страха и изумления начал плакать и звать на помощь. Слезы еще текли по его лицу, когда показался первый луч благодетельного светила. Ободренный этим зрелищем, он скрестил свои руки и воскликнул: «О, прекрасное солнышко!»

Крик этого ребенка не представляет ли единодушного возгласа всего человечества? Поэтому совершенно понятно, что затмения производят самое глубокое впечатление, и с ними всегда более или менее ясно связывалась мысль о конце мира, пока не стало известным, что они представляют собой простое и естественное следствие движения Луны около Земли и что их самым точным образом можно предсказывать путем вычисления. То же самое было и со всеми другими величественными небесными явлениями, особенно с внезапно загоравшимися на небе новыми звездами, что случается еще гораздо реже, чем полные затмения солнца в данном месте.

Наиболее знаменитой считается новая звезда, появившаяся в 1572 году. В этот год 11 ноября, спустя почти месяц после отвратительных жестокостей Варфоломеевской ночи, в созвездии Кассиопеи внезапно появилась весьма яркая звезда. Она вызвала общее изумление не только в народе, видевшем это загадочное светило каждую ночь в зените, но и в среде ученых, не способных никак объяснить этого явления. Астрологи уверяли, что эта небесная загадка не что иное, как звезда волхвов, явившаяся снова, чтобы возвестить второе пришествие Богочеловека, воскресение мертвых и Страшный суд. Это произвело сильное впечатление на все классы общества…

Между тем, звезда постепенно стала уменьшать свою яркость и, наконец, через восемнадцать месяцев совершенно погасла, не повлекши за собой никаких несчастий, кроме тех, которые само неразумное человечество всегда готово прибавить, чтобы ухудшить свое существование на этой вовсе не слишком благоприятной для него планете.

Подобного же рода опасения и чувства вызывались всеми великими явлениями природы, особенно когда они оказывались непредвиденными. Землетрясения и вулканические извержения нередко достигали таких размеров, что мысль о близости конца мира являлась совершенно естественным их следствием. Стоит только представить себе состояние духа у жителей Геркуланума и Помпеи во время извержения Везувия, когда эти города были погребены под массами пепла, падавшего подобно хлопьям снега! Разве для них это не представляло настоящего конца мира? А в недавнее время разве свидетели знаменитого извержения горы Кракатау, которым удалось видеть его, не сделавшись его жертвами, не были совершенно убеждены в том же самом? Непроглядная темная ночь, продолжавшаяся двадцать восемь часов; атмосфера, обратившаяся в раскаленную печь, наполненную горячим пеплом, залепляющим глаза, нос и уши; непрерывная глухая канонада вулканических выстрелов, падение масс пемзы с совершенно черного неба; ужасная обстановка, освещаемая время от времени зловещими вспышками молний и блуждающими огоньками, загоравшимися на мачтах и на снастях корабля; эти грозовые стрелы, сыплющиеся с неба в бездны моря с адским треском, затем пепельный дождь, превратившийся в дождь жидкой грязи — вот что испытали в эту двадцативосьмичасовую ночь с 26-го по 28-е августа 1883 г. пассажиры одного из кораблей в то время как часть острова Кракатау подпрыгивала в воздухе, а море, отступив сначала от берегов, устремилось вновь на землю, катясь в виде вала в 17 сажен высоты и затопив берега на полосе от 1 до 10 верст в ширину на протяжении почти 500 верст. Отхлынув обратно, волна эта унесла с собой в морскую бездну целых четыре больших города и все береговое население, более сорока тысяч человек! Долгое время спустя после этого бедствия корабли встречали громадное множество трупов, сгрудившихся в иных местах столь плотно, что через них с трудом можно было пробраться, а в то же время во внутренностях рыб находили человеческие пальцы с ногтями, куски скальпов с волосами и тому подобное. Все, кому удалось спастись, кто оставался во время катастрофы на корабле, все кому суждено было снова увидеть дневной свет, по-видимому, погасший навсегда, рассказывали в ужасе, что они безропотно ожидали конца мира, вполне уверенные в наставшем разрушении Земли и гибели всего создания. Солнце померкло, природа закуталась в погребальный саван, и казалось, сейчас должно было начаться беспощадное царство смерти.

Это страшное извержение было до такой степени сильно, что оно чувствовалось даже в его антиподах, через всю толщу Земли; выброшенные вулканом вещества поднимались на высоту 20 верст, и сотрясение воздуха, произведенное этим извержением, распространилось по всей поверхности земного шара, обойдя его весь за тридцать пять часов; даже в Париже барометр понизился в это время на четыре миллиметра. Больше чем в продолжение года тончайшая пыль, выброшенная в верхние слои атмосферы вследствие страшного взрыва, производила, благодаря освещению ее Солнцем, те необычные утренние и вечерние зори, которые вызывали всеобщее удивление.

Все это были страшные перевороты, настоящие светопреставления, но только местные и частные. Некоторые из землетрясений заслуживают того, чтобы сравнить их с этими страшными вулканическими извержениями, вследствие трагического величия их последствий. Во время знаменитого Лиссабонского землетрясения 1 ноября 1755 года погибло тридцать тысяч человек. Сотрясение слышно было на поверхности, в четыре раза превышавшей пространство, занимаемое Европой. Во время разрушения Лимы 28 октября 1724 года море поднялось на 13 сажен выше обыкновенного его уровня, опрокинулось на город и смыло его так основательно, что от него не осталось ни одного дома. Находили морские суда, лежавшие среди полей в нескольких верстах от берега. 10 декабря 1869 года жители города Унлаха в Малой Азии, испуганные подземным шумом и очень сильным первым ударом, бежали на ближайший холм, откуда их изумленным глазам представилась страшная картина: среди города во многих местах разверзлась земля, образовались громадные трещины, и вскоре весь город исчез, погрузившись в эту зыбкую почву — все произошло лишь в несколько минут! Мы слышали от свидетелей-очевидцев, что во время землетрясения в Ницце 23 февраля 1887 года, хотя оно и не сопровождалось столь трагическими последствиями, как предыдущие, — мысль о конце мира была первой мыслью, мелькнувшей в уме этих людей.

История земного шара могла бы представить нам достаточное число трагических происшествий подобного рода, местных наводнений и других явлений, грозивших полным уничтожением; поэтому вера в конец мира и ожидание этого конца проходит красной нитью через всю даль веков, изменяясь с развитием человеческих знаний. Мистическая вера в светопреставление отчасти уже исчезла; таинственные изображения, воспроизводившие древние предания и столь поражавшие воображение наших предков, эти изваяния и картины, которые и до сих пор встречаются у входов в самые великолепные из наших храмов, и в которых выразилась религиозная мысль первых веков христианства, эти теологические представления о последнем дне на Земле уступили теперь место научному исследованию о продолжительности жизни всей Солнечной системы, к которой принадлежит наше земное отечество. Геоцентрическое и антропоцентрическое понятие о Вселенной, по которому земной человек рассматривался как центр и цель всего мироздания, постепенно преобразовывалось и видоизменялось, пока наконец не исчезло совсем. В настоящее время мы знаем, что наша скромная планета не что иное, как один маленький островок среди беспредельного океана Вселенной, что до сих пор человеческая история состояла из чистых иллюзий и что достоинство человека заключается в его уме и нравственности. И что иное может быть назначением бессмертного человеческого духа, какую верховную цель может он иметь, как не правильное и точное познание всего окружающего и стремление к Истине?

В течение девятнадцатого века разные прорицатели бедствий, делавшие свои предсказания с большей или меньшей искренностью, уже двадцать пять раз предрекали конец миру, пользуясь какими-то кабалистическими вычислениями, не имеющими под собой никакого достаточного основания. И такого рода предсказания будут время от времени возобновляться и, вероятно, не прекратятся до тех пор, пока будет существовать на Земле человеческий род.

Примечания

1

Сажень — старорусская единица измерения расстояния. С 1835 года, согласно указанию Николая I «О системе российских мер и весов», длина сажени была приравнена к длине 7 английских футов, то есть ровно к 2,1336 метра. С введением в 1924 г. в СССР метрической системы мер вышла из употребления. 1 сажень = 1/500 версты = 3 аршина = 12 пядей = 48 вершков.

(обратно)

2

Верста — русская единица измерения расстояния, равная 500 саженям или 1 066,781 метров.

(обратно)

3

В день тот, день гнева, обратится в пепел наш мир! (лат.)

(обратно)

4

Так как близок уже конец мира… (лат.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая В ДВАДЦАТЬ ПЯТОМ ВЕКЕ

  I. НЕБЕСНАЯ УГРОЗА

  II. КОМЕТА

  III. ЗАСЕДАНИЕ В ИНСТИТУТЕ

  IV. КАК НАСТУПИТ СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

  V. ВАТИКАНСКИЙ СОБОР

  VI. УДАР

Часть вторая ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ЛЕТ

  I. ПО ДОРОГЕ К ДАЛЕКОМУ БУДУЩЕМУ

  II. МЕТАМОРФОЗЫ

  III. «СУЕТА СУЕТ»

  IV. ОМЕГАР

  V. ЕВА

  VI. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Эпилог ПОСЛЕ КОНЧИНЫ МИРА ЗЕМНОГО

ПРИЛОЖЕНИЕ КОНЕЦ МИРА ПО ВЕРОВАНИЯМ МИНУВШИХ ВЕКОВ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg