«Полезное с прекрасным»

Полезное с прекрасным (fb2) - Полезное с прекрасным (пер. Галина Владимировна Снежинская) 891K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андреа Грилль

Издатели выражают признательность Обществу «Литерар-Механа» (Вена), Министерству образования, искусства и культуры и Министерству европейских и иностранных дел Австрийской республики за содействие изданию этой книги.

Андреа Грилль Полезное с прекрасным

Посвящается Урсуле

Вожусь, хлопочу, грею воду в кофейнике и ставлю на поднос две чашечки аугартеновского фарфора, их существование очевидно, как очевидно, должно быть, и то, что я жива и еще мыслю.

Ингеборг Бахман

Кофе, кофейное дерево — представитель семейства мареновых, в которое входят также крестовник (цинерария), ясменник, жерардия, а кроме того — южноамериканская психотрия, которую в смеси с молотой корой лианы, произрастающей в бассейне Амазонки, употребляют как галлюциноген, открывающий доступ в иные реальности.

Для приготовления кофейного напитка используют семена растений, относящихся к двум самым распространенным и популярным видам (их проще разводить на плантациях): coffea arabica и coffea canephora. Прочие виды — свыше ста — не имеют промышленного значения, многим видам грозит вымирание.

1. Coffea arabica

Первый культивированный вид кофейного дерева. Известен как «аравийский кофе». Деревья достигают пятиметровой высоты, но для удобства сбора урожая на плантациях выращивают деревья высотой до двух метров. Через два-четыре года после посадки на деревьях появляются белые цветы с сильным ароматом, напоминающим жасмин. Ягоды цветом и видом похожи на вишню.

Как много сулил апрель, его начало, его мягкие губы, его цветы и зазеленевшие деревья. А теперь на дворе август, месяц, похожий на воскресный день, который все обещает, если у тебя тоска, но ничего он не исполнит, не сдержит, — держится только жара, несусветная. На веревках для белья кое-где висят высохшие дождевые червяки — искали влагу, поналезли к мокрым носкам и прочим тряпкам, да и засохли. Земля потрескалась. Сушь. На всем континенте засуха. И у соседей не лучше, в стране, которой он навязался в приемыши. Он никогда там не бывал. И теперь о засухе в той стране прочитал в газете, брошенной на лавке кем-нибудь из тех работяг, что рано поутру едут к началу смены на свою фабрику. Они-то шиш чего дадут. Ладно, подождем. Сегодня день, видно, паршивый. Народ в поезде уткнулся в газеты, ну вот и прочитают там, что в Румынии тоже засуха, как во всей Европе, что в Румынии горят леса. Он встает, проходит в конец вагона, пошатываясь, — тут довольно резкий поворот, — хватается за спинки сидений.

Схватился вот и зацепил кого-то за волосы, длиннющие, такие длиннющие, что как будто сами по себе лежат на спинке сиденья, а голова и весь человек — он рядом. Сразу и не сообразишь, чьи волосы. Парень зыркнул сердито, тряхнул головой, волосы на другое плечо перебросил.

Он опять увидел за окном женщину, которую видит каждый день: желтый платочек, яркий, на убранном поле вокруг какие-то торчки, и прозрачные пластиковые штуковины над салатными грядками, вроде куполов. Хорошо бы спросить ее, чем она вообще в жизни занимается, когда не работает в поле. И не найдется ли у нее времени… Всякий раз он из окна поезда видит ее здесь, на городской окраине, в поле, среди грядок.

Пора за работу. Он вытаскивает из кармана пачку листков и топает вперед по проходу, поезд идет медленно и ровно. На листках написано, что сам-то он из Румынии, что у него трое по лавкам, а домик смыло с лица земли во время наводнения. Тыльной стороной руки он вытирает пот со лба, сегодня припекает еще сильней, чем всю эту неделю. Пассажиры сидят развалившись, разморенные, тупые, равнодушные. Запросто он мог бы не трястись в электричке, а выйти прямо сейчас, пересесть и поехать в обратном направлении.

Первый свой листок он кладет перед какой-то молодой женщиной. Кладет аккуратно и почтительно, на бабенку не глазеет. Просто подсовывает листок на маленький столик, под которым на стенке ящик для мусора. Женщина делает вид, будто ничего не заметила, ну прямо ничего она не видит кроме мобильника, который у нее на коленях, все тычет и тычет большим пальцем в какую-то кнопку, одну и ту же, играет, что ли? Но он-то знает, что сейчас ее интересует только его бумажка. Текст он своей рукой написал, и подписался своим румынским именем, Раду, ага, собственноручно. Вот такое у него прозвание здесь, в поезде.

«Мое имя Фердинанд. Но все зовут меня Фиат», — сказал он Финценсу. В апреле, тогда они впервые разговорились. А через четыре дня он перебрался жить к Финценсу.

— Фиат?

— Ага. Фиат.

— Как автомобиль?

— Как автомобиль. Родители вообразили, будто бы у меня есть что-то общее с машиной. А «Мерседес» тоже, кстати, имя. Я уж привык.

— Могу называть тебя Фердинандом, как тебя на самом деле зовут.

— Не, зови лучше Фиатом.

Они тогда сели — поговорить, познакомиться — на красной скамейке, как раз напротив часов, которые торчат посреди тротуара, как цветок на длинном стебле, словно кто-то нарочно посадил его рядом с липками. Было без двадцати час. На столик падали с липы мелкие веточки и высохшие прошлогодние шарики семян.

Вообще-то они впервые встретились в оссуарии, в хранилище костных останков, что позади кафедрального собора, в шестиугольном помещении, где штабелями громоздятся многие тысячи черепов. Финценс часто проводит там свой обеденный перерыв. Он работает в соборе. А Фиат забрел в тот день просто как турист. Одна женщина — очаровательная, просто обворожительная — посоветовала Фиату посмотреть местный оссуарий. И он решил сходить, чтобы потом было что рассказать даме — что все там, в оссуарии, очень ему понравилось. Когда Финценс заговорил с ним, Фиат-Фердинанд стоял, ошарашено уставившись на череп, на котором была написана его собственная фамилия.

— У вас тут кто-нибудь есть? — спросил Финценс, неправильно поняв взгляд вдруг заблестевших глаз Фиата, — тот думал-то о женщине, посоветовавшей сходить сюда. Фиат машинально кивнул и показал на череп, который лежал перед ним. Анна Нойперт — гласила веселенькая надпись на лбу, в которой все буквы были разного цвета. Рядом примостилась Роза Энгль, над буквой «Э» красовался желтенький цветочек.

— Моя бабушка, — сообщил Финценс, указывая на череп Розы Энгль. И они разговорились.

Оказывается, разрисовывать черепа покойников — давняя традиция в этом городе. Так пояснил Финценс, хотя Фиат не спрашивал. Есть специально обученные художники, они рисуют на черепах кудрявые веточки винограда и разноцветные буквы. Черепа предварительно отмывают и отбеливают хлоркой. А почему возник этот обычай, объясняется просто: негде хранить останки умерших. На кладбище нет места. Оно находится на склоне холма, что сразу за кафедральным собором; здесь, на окраине города, со всех сторон кладбище обступили виноградники. Кости через несколько лет выкапывают из могил, и на освободившемся клочке земли хоронят новых покойников. Здешнее собрание черепов — потрясающая достопримечательность, ему нет равных. Вот что рассказал Финценс в тот день, когда они познакомились.

Внешне, да и внутренне, приятели были совершенно непохожи друг на друга.

Финценс Энгль родился на свет в болгарском селе Бырдарски-Геран, неподалеку от порта Оряхово. Но жили там не болгары, а выходцы из румынского Баната, немцы, национальное меньшинство, к которому принадлежала и семья Финценса. Дело давнее — немцы перебрались в другие места или перемерли, а кто-то и прижился в Болгарии, выучил язык. Финценс говорит по-немецки настолько свободно, что, если не знать, так и не догадаешься, что это не его родной язык. Вообще же он знает четыре языка: немецкий, болгарский, румынский и английский, и на всех говорит отчетливо и ясно, слышишь как будто даже запятые и прочие дефисы, можно подумать, Финценс не просто разговаривает, а дает интервью некоему невидимке, умнику, на которого надо произвести впечатление каждым словом, а то и слогом. Эту страстишку — выражаться со всей возможной тщательностью, он унаследовал от деда, говорит Финценс.

В отличие от Фиата, у Финценса есть работа, настоящая, серьезная работа. Он хранитель тишины в городском соборе. «Тише! Тише! Попрошу соблюдать тишину!» — рявкает он примерно каждые пять минут. И еще: «Просьба ничего не фотографировать! Ничего не снимать!» На каждые пять призывов к тишине — одно предупреждение насчет фото- и видеосъемки. Поорав, он опускает микрофон и торжественно вышагивает по храму, проверяя исполнение своих распоряжений. Проверяет тишину.

Обеспечение тишины — один из самых непростых видов трудовой деятельности, — возразил Финценс, когда Фиат заметил однажды, мол, милое дело зарабатывать таким вот способом.

Например, каждую неделю в собор приходят родители с ребенком. Этот ребенок все время лежит на животе. Он даже в машине лежит на животе, так его и привозят. Лежит ничком на заднем сиденье, ножонками в носках колотит по боковому стеклу. Папаша берет его на руки, несет к алтарю, и там, перед алтарем, родители пытаются поставить малыша на ножки, да только все впустую. Как только малыша опускают, он валится наземь, утыкается лбом в сложенные руки, ножками, тоненькими, в пестрых носочках, колотит по полу. Он никогда не переворачивается хотя бы на бок. А если родители перевернут, поднимает крик, точно его режут. Финценс всякий раз взирает на эту сцену, едва дыша от ужаса. Для хранителя тишины нет ничего страшнее ревущего младенца.

Финценс является на работу ежедневно в восемь утра. До собора от центра города далековато, надо добираться на общественном транспорте. В восемь собор уже открыт. Двери отпирает один из монахов в семь утра, к началу ранней обедни. От семи до восьми какая работа — тишине ничто не угрожает, в это время почти нет прихожан. Богослужение само привлекает к себе благоговейное внимание — и выносом дароносицы, и словами священника. Но как только монастырский хор затягивает завершающий хорал, на сцену выходит Финценс. Тут и колокола начинают звонить, и в городе часы на башне бьют восемь.

У Финценса густые кудрявые волосы, очень светлые, почти белесые. И длинные — иногда он заплетает две толстые косички, которые завязывает красной шерстяной тесемкой. На работе, то есть в соборе, он носит волосы распущенными, в свободное время — «…но что такое свободное время, дорогой мой Фиат, разве дано кому-то обрести свободу от времени?» — он ходит с косами или с хвостом. Глаза у него голубые.

В соборе он, учредитель тишины и порядка, носит специальную форму, в каковую облачается каждое утро, для чего заходит в контейнер-подсобку, откуда туристам выдают наушники и портативные плейеры с записью экскурсии, повествующей об истории собора. На стене там, в контейнере, и висит на трех гвоздях серый костюм, одеяние хранителя тишины. Гвозди Финценс вбил сам, позаботился, чтобы его цивильная одежда не мялась, пока он в соборе. Раньше, когда он просто бросал свои вещи на стуле, на них вечно кто-нибудь садился.

В свободное от работы время Финценс ходит в вельветовых штанах и фуфайке с глухим воротом, причем и летом. Рост у Финценса метр девяносто восемь, башмаки 43 размера.

А Фердинанд Нойперт, по прозванию Фиат, — уроженец крохотного городишки, что всего-то в восьмидесяти километрах отсюда, от города, где теперь живет и он, и Финценс. Иностранных языков Фиат не знает, работы сейчас у него нет. Чепуха, конечно, есть у него работа — он же ходит по электричкам на маршруте город — аэропорт, он летучий, ну не голландец, а скажем, страдалец.

У Фиата темно-карие, чуть раскосые глаза, что придает лицу выражение преданности, которое одна из четырех тетушек Фиата считает очаровательным.

Он стрижется «под пажа», то есть не коротко, причем на макушке и темени волосы у него седые и только нижняя кромка темно-каштанового цвета. Под кроватью у Фиата припрятано восемьдесят пакетов краски для волос, это его неприкосновенный запас. Однажды краска, именно этого оттенка, вдруг исчезла из продажи, а никакой другой он не красится и никогда краситься не будет. Запас под кроватью возник, когда разорился один галантерейщик, краска — с его склада. Когда-нибудь запас иссякнет, и придется Фиату стать серым мышонком, — не очень-то радостная перспектива. Рост у Фиата — метр восемьдесят два, ботинки — 45 размера.

Вскоре после знакомства с Финценсом Фиат поселился у него, Финценс сам предложил. А иначе пришлось бы что-то решать — сколько можно болтаться в городе «туристом», на деньги, подаренные одной из тетушек на день рождения?

— Нас с тобой точно кто подменил в детстве, — говорит иногда Финценс. — Мне бы надо на твое место, а тебе на мое. Ты выдаешь себя за румына, я же и в самом деле румын. Неудивительно, что судьба нас свела.

Город, в котором они живут, находится как раз в той области, где помаленьку сходит на нет самый западный уголок Центральной Европы, истаивая, подобно жалкому свечному огарочку, который все еще светит тем, кто не утратил веру в романтическую любовь. Город расположен на высоте тысячи метров над уровнем моря, неширокая река разделяет его на две части, почти равные по площади. В небольшом отдалении высятся, поднимаясь к облакам, горы. Весной, когда в городе уже вовсю зеленеет трава на газонах, на горных вершинах ослепительно сверкает белый снег.

Есть тут неподалеку и озеро, и поля, на них выращивают овощи и салат, сеют пшеницу, вообще город охвачен кольцом сельскохозяйственных угодий. В крестьянских садах масса плодовых деревьев, полным-полно яблонь: яблок столько, что здешние жители их уже давно не считают за порядочный фрукт.

Пятьдесят пять тысяч жителей в городе, это и много и мало. Я оценила этот город не сразу, как всегда бывает: начинаешь что-то ценить, лишь когда узнаешь получше. Жители говорят, что город красив, но на самом деле он, конечно, просто соответствует их вкусу. Просторная площадь, обсаженная акациями, в теплый летний вечер можно прогуляться здесь, посидеть, покурить. Горожане окрестили площадь «Венская школа». Почему? Причем тут Вена? Это можно понять, только придя на площадь. Все дороги ведут из Вены, хотя вокзал в нашей столице всего один. Но с этого единственного вокзала уходят поезда во Францию и, если по дороге сделать совсем небольшой крюк, попадешь сюда, в этот город.

* * *

Сегодня Фиату не повезло в электричке, ну, этого и следовало ожидать. И денег никто не дал, и, превратно истолковав его систему, люди попросту совали листки в мусорник, раз и готово, он и собрать не успел. Дамочка с мобильником выбросила листок. И пожилой дядька выбросил. Все труды насмарку, думает Фиат, он же сам писал эти листки, теперь, опять, значит, пиши… Напрасный труд. Все-таки Фиат положил еще один листок перед эдаким важным с виду типом, в пиджаке, при галстуке. Не замухрышка какой-нибудь, сразу понял что к чему. Вернул, в руки отдал листок, едва тот очутился перед ним на столике. И всё, хоть бы мелкую монетку сунул.

Фиат выходит из вагона. Вот стоит он на перроне, ждет встречного поезда, и может сойти для объективного наблюдателя, скажем, за чиновника или за продавца из отдела сыров в супермаркете, но уж конечно, не за фабричного рабочего, рубашка-то не мятая, как у тех. О, даже за адвоката мог бы сойти, с виду, разумеется. Перед работой он обтер пыль с ботинок, в поездном туалете, он всегда чистит обувь, прежде чем идти к своим клиентам. А между прочим, даже адвокаты этого не делают, как же, знает он одного, тоже в этом поезде ездит, они с ним, можно сказать, знакомы. Молчаливые приятели, — Фиат в поезде не говорит по-немецки. И, само собой, не говорит по-румынски, вот и приходится помалкивать. Сегодня, как нарочно, адвоката не было, а жаль, встреча с ним подняла бы настроение. Адвокат его раскусил, но подыгрывает. Наводнение, сказал бы он, какое ужасное бедствие, у нас тоже случилось однажды наводнение, несколько лет назад, так тогда не добраться было из одной части города в другую, все мосты скрылись под водой, моя жена, помню, едва до дому доковыляла, в резиновых сапогах. Фиат думает: а что будет, если нынешняя засуха в Румынии затянется? И жарища затянется? Эта погода его окончательно разорит.

Надо спросить друга, может, его осенит идея, Финценса всегда осеняют идеи. Вот, хоть на днях — целый вечер он рассуждал о том, что можно было бы показывать над венецианской лагуной громадную голографию — тайфун или цунами. А сколько раз он говорил: «Ну что это — Румыния! Трое детей! Не лучше ли говорить правду, быть честным? Разве это не лучше, а главное — проще! Зачем ты усложняешь себе жизнь? У тебя отсутствует инициатива, необходимо быть проактивным».

Фиат внимательно выслушивал доводы и думал, что проактивность — это не для него. На прочие вопросы друга ответа у него не находилось.

Правда никогда не выходит на свет, в отличие от неправды, — таков был его единственный комментарий на все увещания Финценса.

Фиат дорожит комфортом, дорожит и временем. Ведь оно дано всем людям в равной мере, и никто не может им управлять. Оно существует, дано тебе в собственное распоряжение, и, конечно, это своего рода чудо, во всяком случае, идеал. А еще это капитал, который ежедневно сам собой возобновляется. Двадцать четыре часа на душу населения, не облагаемые налогами и сборами. Вообще, время — это самый что ни на есть демократический принцип. Иногда Фиату кажется, что он сам все это выдумал и, если кому-нибудь расскажет, если сообщит о своем открытии компетентным людям, ему немедля присудят Нобелевскую премию. Каждый человек будет располагать временем, все эти загнанные, измочаленные стрессом белые воротнички, биржевые акулы и как там еще их называют, все, в три погибели согнувшиеся над бумажками, все, намертво прилипшие к мобильным телефонам. Он, нобелевский лауреат, скажет им — бросьте вы эту ерунду. Любые два человека, ведущие диалог, движутся в неизвестных направлениях либо удаляясь один от другого, либо навстречу друг другу. Ни тот ни другой не знают, где его собеседник.

— Фиат, ты невероятно преувеличиваешь, — сказал на это Финценс, — а на самом деле ты попросту лентяй.

— Ха, можно подумать, это просто! Быть лентяем — ужас как сложно.

Поезд что-то задерживается. На перроне уже некуда яблоку упасть — столько тут взмокших от пота, недовольных людей. Распаренные, раздраженные, Фиату они сегодня еще противней, чем обычно. Если хочешь любить людей, держись от них подальше, думает он.

Остановившись в самом конце перрона, он смотрит на пути и прикидывает: сяду в последний вагон, ехать недолго, проводник не успеет дойти. Сюда-то он приехал без билета потому, что это ему на руку, скандальчик с проводником только подтверждает статус Фиата, работает на него: почему-то пассажиры, даже те, у которых билеты первого класса, недолюбливают проводников. А вот на обратном пути лучше не попадаться. Всего в нескольких километрах от этого перрона, в поле, под палящим солнцем, работает та женщина в желтом платочке. Он каждый день с нетерпением ждет минуты, когда наконец увидит ее из окна поезда.

— Тебе надо заняться сырьем. Торговлей каким-нибудь ценным сырьем. Нищенство! Это ниже твоего достоинства, — сказал однажды Финценс.

— Сырье? Как прикажешь тебя понимать? Мне что, нефтяные скважины бурить? Или уголь вырубать? Может, на золотые прииски податься? Или алмазов в горах поискать? Никакого сырья в наши дни уже не осталось. Настоящего сырья. Все разработано и переработано. Сырье уже не добывают, не ищут, а производят на фабриках. Ладно, шут с ним с сырьем, я не сумасшедший, чтобы связываться с такими вещами. И не президент, который говорит, привет вам, сограждане, я начинаю войну, потому что кое-кто плохо со мной обошелся. Нет уж, уволь, слишком хлопотно все это.

— Я имел в виду сырье попроще, — ответил Финценс. — Что-нибудь человеческое. Что-нибудь такое, чтобы в нем сочеталось прекрасное с полезным.

— Прекрасное с полезным… Ты утопист. Прекрасное потому и прекрасно, что оно бесполезно, вообще излишне.

— Еда — вот тебе прекрасное с полезным. Выпивка.

— Она не в том смысле прекрасна, как я это понимаю.

— Тогда не имею понятия о твоем прекрасном.

2. Magnistipula

Открытый сравнительно недавно кустарник, произрастающий в Западной Африке. Научное название вида происходит от латинского слова, обозначающего дополнительные листья, на которых скапливается дождевая вода и детрит. Эта влага дает питание воздушным корням растения.

Многоликий мир раскрывается перед ним. Другие люди в поисках душевного покоя отправляются в лес, а он вот странствует в зарослях и джунглях вешалок для одежды. Шарфы мягко и нежно обвивают его шею, на плечи ложатся отороченные мехом рукава курток… Потом он торопливо выходит на улицу. Шарахается от детей, вылетающих из-за угла, будто за ними гонятся, — они кажутся ему дикими лисами, куницами или енотами, которых спугнул какой-нибудь непонятный шорох. Как давно он не покупал себе одежду. Переехав жить к Финценсу, он потратился — купил острый нож, огородный, для овощей.

В городе шум, суета, а он бродит по магазинам. Когда входишь в магазин, в дверях тебя обдает горячим ветром пустынь. Фиат прикрывает лицо ладонями, как будто прорывается вперед в противоборстве с самумом, к оазисам — торговым залам с включенными кондиционерами. На ногах у него светлые сандалии, с листочками впереди. Уже сколько раз Финценс насмехался над ним из-за этих сандалий, ну значит, надо купить новые. Лучше когда денег нет, чем когда денег мало. И рынок кто-то должен стимулировать. Продавщицы — девчушки, лет по семнадцать им. Одна такая девочка с темными косичками сказала, сколько ей лет, разоткровенничалась, еле сдерживая смех.

— Если вы хотите приобрести именно эту модель, — сияя улыбкой, говорит она, — я позвоню в наш филиал. Может, знаете? — напротив «Пика и Клоппенбурга», отсюда минут пять пешком.

Он кивает, да, именно эту модель, пусть девушка позвонит.

— К сожалению, вашего размера нет, распродан.

— Жаль.

— Очень вам сочувствую.

— Ничего не поделаешь.

В сияющей улыбке начинает просвечивать капелька досады. Это досада на фирму-производителя, которая не изготовила сандалии именно той модели и того размера, какой необходим клиенту. Девушка желает Фиату самого распрекрасного дня. И он ей — того же. Ну-ну, предполагал ведь, что не найдется его размера. Как же, слишком большой размер… Но тут есть и плюс — можно преспокойно рассматривать и мерить какие угодно туфли и башмаки, гонять продавщиц по магазину в поисках нужной пары сапог, полуботинок, мокасин, кроссовок, футбольных бутсов, и пребывать в спокойствии, ибо вероятность, что его размер найдется, ничтожна. И он с чистой совестью пойдет себе дальше, пусть даже продавщица, та девчушка, ради него полчаса расшибалась в лепешку. И сияющая девочка с косичками никогда не узнает, что в кармане у него нет и ломаного гроша.

Регулярные визиты в универмаги — его страсть, его Монте-Карло. А началось все с того, что как-то раз, примеряя серый плащ, он выудил из его кармана несколько банкнот. Плащ был утепленный, мягкий, на изумительно гладкой шелковой подкладке. Не плащ, а дом родной, — сразу его осенило, как только он просунул руки в рукава. Только попробую, подумал он, почувствую, как приятно носить такой вот плащик, и тут же решил купить и не снимать как можно дольше. А сунув руки в карманы, просто чтобы проверить, каково им там, приятно ли, как и всему телу, вдруг нащупал несколько сложенных бумажек и, еще не достав их, сообразил — деньги! В плаще, руки в карманах, он неторопливо подошел к кассе.

— Вот этот беру.

— Снимете на минутку? Мне ценник нужен.

— Не хотелось бы.

Ей пришлось выйти из-за кассы, встать на цыпочки и дотянуться до ворота, где был прикреплен ценник со штрих-кодом; сняв его, она вернулась за кассу.

— Пакет вам не нужен, верно?

— Да уж, пакет мне ни к чему.

Она протянула ему чек и поблагодарила, как будто он оказал ей великую любезность. Только завернув за угол, он вытащил руки из карманов. Две бумажки — сто евро и пятьдесят евро. Чудесный плащик обошелся дешевле.

С тех пор при каждом удобном случае он примеряет всякую одежду. Пиджаки, куртки, брюки, а то и женские жакеты — когда знает, что никто не увидит. Денег в карманах он с тех пор ни разу не находил. Но он не сдается.

Он стоит у перехода, дожидаясь зеленого света. Рядом на тротуаре ждет ворон. В центре города и вдруг — ворон? Черные вороны на снегу — это он видел в горах, они частенько выхватывают бутерброды из рук туристов. Мелкими прискоками подбираются к людям, собравшимся перекусить, и вдруг налетают точно шквал. Воронье уносит и клюет души беспечных зевак, сочувственных созерцателей чужих страданий. Грациозно и сдержанно пожимают вороны своими изящными плечиками. Вот так и весь свет мило пожимает плечами, на что-нибудь досадуя.

Я становлюсь циничным и озлобленным, думает Фиат, глядя на ворона. И, как бы извиняясь, кладет перед ним орех. Уже несколько дней он таскает в карманах грецкие орехи, потому что кто-то сказал, ешь, они-де помогают, если болит спина. Фиат считает, что он еще молод для таких хворей, но орехи все-таки положил в карман. А еще кто-то, помнится, уверял его, что спину ломит у всех, кто тридцатник разменял, просто никто в этом не признается. Ворон переступает с лапки на лапку. Мелкими шажками обходит орех по кругу. Когда загорается зеленый и Фиат сходит на мостовую, ворон вместе с ним делает несколько шажков по «зебре». Потом, повернув голову, смотрит на орех, сиротливо ожидающий на краю тротуара. Подлетев, ворон хватает орешек и взлетает с ним на светофор. Сверху роняет орех на «зебру», а сам следом — проверить, каков результат эксперимента. С противоположной стороны улицы за происходящим наблюдает Фиат. Ворон не посрамил свой род. Орех, впрочем, тоже: шутя и играючи его не расколешь. Загорается красный. Ворон дисциплинированно возвращается на тротуар, орех аккуратно кладет рядом с собой. Опять зеленый. Ворон переносит орех на мостовую, сам скачет назад, на тротуар и ждет, пока не проедет машина. Даже издали Фиату слышен хруст скорлупы. При следующем зеленом сигнале ворон клювом подбирает расколотый орех; уже улетая, он, словно на прощанье, чуть-чуть задерживается над головой Фиата.

Фиат бредет дальше. На террасе над путями железной дороги поставлена палатка и плетеный стул, как будто кто-то решил надолго там обосноваться. На стене вокзала висит плакат: выгнувшая спину кошка, которая отбрасывает тень не кошки, а гривастого льва. И красная луна, наполовину черная от тени, которую на нее отбрасывает Земля.

3. Mogeneti

Высокое растение с крупными светло-зелеными листьями. Произрастает в тропической климатической зоне, разводится для местного потребления. Весьма чувствительно к переменам погоды: ему необходимы ровная довольно высокая температура воздуха и плодородная, богатая микроэлементами почва. Для парникового выращивания малопригодно. Цветы белые, реже — розовые или желтоватые. Вкус напитка — мягкий. Этот кофе не содержит кофеина.

Его бы слова да Богу в уши! Бог — единственное существо, которому даже существовать не нужно, чтобы располагать всем мыслимым могуществом. Фиат не прочь стать Богом и не существовать. Ни в чем не был бы виноват, зато мог бы — все!

В девятнадцатом веке считалось позором, если человеку приходилось работать, — это Финценс недавно рассказывал, — в девятнадцатом веке работа была не завидным делом, а суровой необходимостью. Быть безработным вовсе не позор, сказал Финценс, наоборот, это стильно.

В каждую бы галактику да парочку ушей Бога, мечтает Фиат. Сколько же ушей нужно иметь Богу? Бесконечное количество. Без Бога никто не может обойтись. Даже он, Фиат. То и дело у него с языка срывается: ради Бога! Сколько раз он подыскивал какие-то другие слова, другие понятия, но ничто не действует на людей столь неотразимо, как упоминание о Боге.

Интересно, как выглядят уши Бога? Он пытается вообразить их: они вроде гигантских губ. Громадные, точно горы посреди равнины. Губы, которые движутся в определенном ритме, с интервалом в несколько миллисекунд засасывая все, что существует в галактике. На них, на губах, тает снег, который, конечно же, непрестанно падает сверху, с неба. Мембрана, имеющаяся в ухе Бога и всему внимающая, из золотого газа. Это невероятно: газ плотный и такой, что даже легчайший шепот, прилетевший из дальнего далека, колеблет мембрану. А колебания передаются дальше, глубже: по завиткам божественного уха все, чему внемлет Бог, скользит как по ледяной горке, трассе для бобслея или по пляжной горке для полуголых загорелых задниц в купальниках. Сама-то трасса бесконечно длинна, но когда сядешь и покатишься, то промчишься по ней в один миг. А внизу все услышанное приземляется на тончайший песок, в который затем и уходит.

Судебный пристав нагрянул, когда Фиат был еще на лестнице, стоял, держа в руках ключи от входной двери, и считал ворон, открывших метод использования автомобилей вместо щелкунчика для орехов. Считал и уши Божьи.

— Вот ордер, — говорит пристав, человек в сером, и сует Фиату свое удостоверение. — Я пришел описать имущество, подлежащее аресту. — Ордер, продолжает он, дает ему право вызвать полицию, а полиция взломает дверь. Пристав вовсе не груб, скорей вежлив, он вежливо говорит, что не имеет смысла чинить ему препятствия.

Потом он вслух зачитывает кое-что из документа, который принес собой:

«Согласно закону, надлежит оставить в распоряжении должника все предметы, необходимые и достаточные для скромного существования. В каком объеме применяется данная норма в каждом конкретном случае, предоставляется решать судебному приставу.

Не подлежат аресту:

необходимые предметы обихода (кровать, шкаф, стол и стулья, кухонное оборудование, холодильник, стиральная машина);

простая одежда;

предметы, необходимые для профессиональной деятельности;

личные вещи, как то: обручальное кольцо, фотографии;

предметы, имеющие низкую стартовую продажную цену, транспортировка которых связана с большими издержками;

книги, печатные издания, служащие учебно-образовательным целям».[1]

Кроме телевизора и DVD-проигрывателя, в квартире у друзей, по заключению исполнителя, обнаружились только неотъемлемо необходимые предметы обихода. Как кстати, что Финценс, уходя в собор, захватил свой ноутбук.

— Эти два прибора я изымаю, — пристав хлопает Фиата по плечу. Вообще, когда кто-то посторонний трогает его, да еще в неприятной ситуации, это задевает какую-то необычайно чувствительную струну Фиата, которая, если ее зацепишь, так дрожит, что невольно сжимаются и начинают работать кулаки. Фиат, зная это, поспешно скрестил руки на груди, но все-таки возражает:

— Эта техника принадлежит не мне.

Пристав растолковывает, что он не обязан и не уполномочен на месте выяснять конкретные имущественные отношения, после чего водружает телевизор и плейер на зеленую тележку. Все подлежащие аресту предметы, находящиеся в распоряжении должника, пристав обещает указать в протоколе; равно как и имущество лиц, проживающих вместе с должником, его друзей, родственников, в том случае, если означенное имущество предоставлено ими в пользование должнику. Соответственно, таковые собственники имущества должны будут отметить в протоколе свои вещи. Судебный чиновник выкладывает эту информацию, сопя и пыхтя. Затем он опять раскрывает свою папку и зачитывает:

— Собственно собственник должен располагать собственно доказательным материалом. Собственно доказательными считаются товарные чеки и счета, с указанием фамилии покупателя, каковым является соответственно собственник данных предметов. На основании решения суда о признании собственно доказательного материала достаточно доказательным в каждом отдельном случае, или в случае непризнания его таковым, суду для рассмотрения предоставляются все предметы, способные способствовать принятию справедливого судебного решения.

— Честь имею, господин Нойперт, — пристав откланивается вежливей некуда.

* * *

— Ничто не случается само собой, — говорит Финценс, вернувшись и застав Фиата в полнейшем расстройстве. У Фиата долги, он скрыл это от друга. Скрыл? — нет, не то слово. Он просто еще не рассказал о долгах.

— Теперь ты понимаешь, почему я румын? Допустим, я где-нибудь работал бы, зарабатывал деньги, получал зарплату, что мне бы это дало? Зарплату забрали бы в счет погашения долга. Много денег ушло бы даже не на оплату судебных издержек, а банку, которому я якобы задолжал.

— Якобы? Так есть у тебя долги или нет? По всей вероятности, есть, ибо в ином случае я не лишился бы телевизора.

— На меня их навесили. Это долги другого человека, но отвечать приходится мне…

— Значит, надо подать на него в суд! В конце концов, есть какие-то варианты!.. — Финценс занервничал и даже срывается на крик.

— Ни за что. — И всё: Фиат умолкает и молчит как рыба.

— И сколько же ты должен?

Фиат выдергивает красные ниточки из обивки кресла, на котором сидит.

— Кухня — неподходящее место для этого разговора, давай-ка сменим тему. Уж как-нибудь выкручусь. Ты принес мороженое?

— Мороженое!! — ревет Финценс во весь голос. Он уже не нервничает — он в ярости. — Я в соборе был, дорогой мой! Работал! Я ра-бо-тал!!! Некоторые люди, понимаешь ли, ра-бо-та-ют!

Фиат выдергивает следующую красную ниточку.

— И хватит портить мои вещи! — взвизгивает Финценс.

Никогда еще Фиат не видел, чтобы его друг так злился, а ведь кто как не он обычно приговаривает, мол, телевизор — дрянь, еще хуже, чем газетенка с телепрограммой.

Из-за денежных забот на все разговоры друзей набегает облачко, подобно тени от платанов, стелющейся по горячему асфальту. Любые слова, если они не имеют отношения к деньгам, покупкам, выплатам, слипаются и остаются в глотке.

Жара дочиста вымела прямые улицы, которыми славится этот город, расчерченный как шахматная доска, а может, прохожие канули, расплавившись в горячем асфальте. Только Фиат бредет куда-то в одиночестве. Финценс сказал вчера, что он, Фиат, по натуре — ледяной кубик. Всюду зной, пекло, но тем сильней в человеке внутренний холод, сказал Финценс, человек-потребитель холоден, а объяснение следует искать в том, как раскладывают в универсамах товары и продукты. Это одна из теорий Финценса. Все упаковано, и если заглядишься на голую помидорину или, чего доброго, станешь лапать ее рукой, не защищенной полиэтиленовой перчаткой, — эти перчатки везде выложены, — ты потом терзаешься чувством вины, как будто нарушил какой-то запрет. Перчатки все в дырочках, они дышат, да-да, перчатки живые, потребитель же у них, у перчаток, под каблуком, и все его желания сходят на нет. Потому что потребителя уже ничто не волнует, даже самые соблазнительные фрукты. Вокруг жара, а в сердце — стужа, говорит Финценс.

Фиат больше не ездит в электричках. На вокзал он приходит только полистать газеты, их там, бесплатных, навалом. Что-то странное творится с его организмом, мучает жажда, не дает покоя, и сколько ни пей, а два шага сделаешь, и язык опять прилипает к гортани. Питье он находит в алюминиевых банках: подбирает их на улице, на скамейках в парке и жадно допивает остатки тепловатой колы, лимонада, заодно с чужими слюнями.

В универмаги он теперь не наведывается, вот уже несколько дней как не примерял ни одной тряпки. Надежда найти деньга, нащупать в кармане купюру, которую можно взять себе, которая станет его собственной, эта надежда, так долго согревавшая его душу, нежно лелеемая надежда, ныне кажется ему чепухой.

4. Kapakata

Вид впервые обнаружен и описан в Анголе. Произрастает во влажных вечнозеленых лесах Западной Африки.

Никакое это не воровство, он просто позаимствовал, потом он вернет в сто раз больше. Конечно, Финценс взял с него обещание не переступать порог казино, но Финценс ничего не узнает. Фиат успеет вернуться домой задолго до его пробуждения. А сейчас Фиат, стиснув в кулаке бумажник друга, в потемках выскальзывает на лестницу. Тут светло. И он вытаскивает из бумажника банковскую карточку. Искать не пришлось — он давно знает, в каком кармашке друг держит карточку, сколько раз видел… А пин-код друг однажды сам ему назвал, так, для смеха, но и в знак большого доверия. Сказал: «Мы теперь ближе, чем родные братья, у нас даже деньги общие», — и расхохотался. Фиат потихоньку возвращается в темную квартиру, сует бумажник в карман пиджака Финценса и надевает плащ. Свой плащ, тот самый, что подарил ему полторы сотни, счастливый плащ! Плащ должен принести удачу, вот и надевает его Фиат, несмотря на жару, которая и ночью ничуть не меньше, чем днем. Давненько не был он в казино…

Таксист хмурится, услыхав, куда именно надо ехать.

— Ночной тариф, — говорит он, — вы в курсе? Дорога неблизкая, обойдется вам в кругленькую сумму.

— Ну да, конечно, не сомневайтесь, — уверенно бросает Фиат, забираясь на заднее сиденье. Сегодня модно, вроде бы, сидеть в такси рядом с шофером, но ему это не нравится. В такси он не желает за что-нибудь отвечать, в том числе за болтовню, а болтовни можно избежать, если заберешься в угол на заднем сиденье.

Казино сияет огнями, эдакая комета, залетевшая из сверкающих мегаполисов в здешние мирные предгорья. Фиат вытаскивает из кармана плаща тоненький галстук, повязывает на шею. Небрежным полупоклоном прощается со «своим шофером» — так он его мысленно называет. Огни сверкают, прямо-таки изумительное зрелище, и плечи Фиата распрямляются, он чувствует: здесь его стихия. Дышится легко, сведенные мышцы разом расслабились. Он пружинистым шагом входит в казино. Швейцар! И Фиат пугается: разве не решился он на добровольное изгнанничество? Разве не подписал своею собственной рукой обещание никогда больше не переступать порог игорных домов, разве не принял, сам, по своей воле, этот пожизненный запрет? Э, все это было давно, в другой стране, где действуют другие правила игры. Минутный страх миновал. С Фиатом приветливо здороваются. Все тут как тут. Завсегдатаи. Вот неизбежная фигура — увядшая дама с трясущимися пальцами, они перестают дрожать лишь в ту секунду, когда касаются зеленого сукна. Вот жирный нувориш. Вот парочка — случайно забрели сюда, оба пьяненькие и от влюбленности, и от волнения, как же, впервые в жизни пришли в казино, и еще от внезапно вспыхнувшей мечты сорвать хороший куш и обеспечить себе, новоиспеченной семейке, будущее. Просчитаетесь, милые, ох как просчитаетесь. Кто-кто, а он-то знает…

Прошествовав к кассе, он покупает жетоны. Да-да, в этом зале не идешь, а шествуешь. Не ходишь — выступаешь. И после этого кто-то еще скажет ему, что деньги не окрыляют! Мол, деньги — это сплошной обман! А если и впрямь так, то от этого обмана жить веселее. Сколько времени не было у него этого ощущения, а теперь вот опять зажглось что-то… Надежда. Удовольствие. Как знать, как знать… а вдруг деньги друга принесут удачу? Только один разок, распоследний разок попытает он счастья.

Фиат садится к столу с рулеткой. Рулетка — единственная по-настоящему честная игра. Покер — это для любителей детских забав. А он серьезный взрослый человек. И эксперт, у которого своя собственная изощренная стратегия. После каждого проигрыша он удваивает ставку. Если же выигрывает, ставку вдвое уменьшает. Ставит на красное, только на красное и нечет. И на число.

Стратегия срабатывает! Тридцать пять минут прошло, пиджак под мышками хоть выжми, но теперь жетонов у Фиата в десять раз больше, чем когда он ставил. Самое время убраться отсюда. Он это понимает. Но сумма-то маленькая, мизерная, ее не хватит, чтобы вернуть долг банку. Ну, еще разок, последний, две игры, не больше. И все будет в прошлом: Он станет свободным человеком. Человеком, который посвистывая возьмется за любую работу, потому что заработок, весь, до цента, попадет не куда-нибудь, а в его собственный, личный карман. Он спокойно ставит. Красное. Нечет. Двадцать три. Эта цифра привиделась ему, когда он, подняв взгляд на крупье, уставился на его грудь колесом. Никаких сомнений, то самое число.

Или — не то самое. Он ставит и ставит. Выскакивает в холл, спрашивает, где тут ближайший банкомат. И узнаёт, что снять деньги с карточки можно прямо в кассе казино. Никаких проблем! И он снова и снова набирает пин-код Финценса.

К семи утра на карточке не осталось ни цента. Он идет в туалет, пьет воду из-под крана, глядя в зеркала в золотых рамах, долго пьет, жадно, лакает с ладони, вода брызжет на рубашку, расплывается по ней темными пятнами. Я как собака, думает он, лакаю тут воду как собака… На парковке перед казино, которое больше не сверкает огнями, — уже рассвело, — он ждет, не подвезет ли кто до ближайшей станции, откуда он поедет на электричке. Его берет в машину такой же игрок-горемыка, без кровинки в лице, без гроша в кармане. Подобрал меня, как бездомного кобеля, думает Фиат.

5. Bonnieri

Родина этого кофейного дерева с крупными темными листьями — Мадагаскар. Оно отличается высокой устойчивостью к колебаниям температуры воздуха и хорошо растет даже в условиях малой влажности. Но идеальный вкус кофе имеет, если семена созрели в условиях, когда уровень осадков в виде дождя составляет не менее пяти сантиметров в месяц. Поскольку в чистом виде этот кофе на вкус резковат, его употребляют, как правило, в смеси с другими сортами, прежде всего с либерийским.

— А вы уже ели кислую капусту? — спрашивает чиновная дама. Юбка на ней в пышных складках, топорщится и расширяется книзу точно колокол. Падающий в окно свет играет на ткани. Хорошо видны жирные ляжки, обтянутые светлыми блестящими колготками. Нет, Фиат, конечно, не эксперт по женской моде, но во время своих походов по магазинам готового платья он много чего наслушался от продавщиц, а уж они-то настоящие знатоки в этой области. Скажем, если ноги толстые, нельзя носить блестящие чулки. Тут нужны темные, лучше всего черные. Если бы завязался с дамой откровенный разговор, Фиат посоветовал бы ей изменить стиль одежды, но, увы… Дама говорит, она не замужем. И еще: она из тех счастливиц, кому удается обходиться почти без сна, и наконец, она объясняет, при чем тут кислая капуста. Все дело в дне рождения Фиата, который она углядела в документации. «Ваш день рождения был ровно месяц назад? Примите мои поздравления! А если бы оказалось, что вы с тех пор ели кислую капусту, то вас уже нельзя было бы поздравлять с днем рождения». И произносит таким тоном, как будто это всем известный народный обычай.

Рандеву с дамой навязал ему Финценс, а после той ночи в казино Фиат слушается каждого его слова. Финценс, конечно, не выгнал его на улицу, но теперь Фиат попросту обязан исполнять все, что посоветует, а правильнее сказать, прикажет друг. Прежде всего, необходимо официально заявить о банкротстве. Финценс предложил это тоном, не допускающим возражений. «Ты должен, — сказал он, — выкарабкаться из этой ужасной ямы».

— Эй! Вы что, спите с открытыми глазами? — Чиновная дама недовольна его невниманием. Фиат уже злится, что согласился прийти сюда. «Одиннадцать лет назад — вот когда ты должен был заявить о банкротстве!» Финценс просто орал. И здорово тогда разорался: дело, мол, вовсе не в деньгах.

— А в чем же тогда?

— В доверии! Ты злоупотребил моим доверием.

Фиату все это показалось переливанием из пустого в порожнее.

Но все-таки он пришел в службу занятости, и вот стоит теперь перед этой женщиной, а она расспрашивает, о чем он думает, да о чем мечтает, а сама меж тем опять напомнила, что время у нее не резиновое. И резюмирует: заявление о банкротстве это вам не шуточки. Вообще — она бы не советовала. Лучше ему постараться снова стать полноценным членом общества.

— Виноваты башмаки. — Фиат в конце концов должен ответить на бесконечные вопросы друга. Спустил денежки Финценса, теперь хочешь не хочешь — выкладывай, как дело было.

— Виноваты башмаки, во всем виноваты башмаки. Башмаки — моя злая судьба. Разорилась обувная фабрика, а я там был пайщиком, младшим акционером. Фабрика тогда, понимаешь ли, еще не была построена. А мне самому только двадцать стукнуло, гимназию я не закончил, аттестата не было, как и особых перспектив, ну, я пошел на вечерние курсы при торговом училище, пока учился, проходил практику у хозяина обувного магазина, и шеф мне предложил вложить двадцать тысяч шиллингов, то есть стать его компаньоном. Другие-то «инвесторы», пройдохи, хитрованы, не мне чета, вовремя дали деру, и поминай как звали, а мне все это наследство и досталось: фабрика, которой не существует, но на которой долгов целая куча. В мгновение ока вместо всех подписей осталась одна моя. Подписи банковского работника и шефа, то бишь директора фабрики, испарились, и все-все документы, ими подписанные, исчезли, шут его знает, куда и как. И сами господа пропали без вести. Только я остался. С новеньким дипломом в кармане. Суд, решение, то да се, в общем, оказалось, что на мне гигантские долги. Сегодня, спустя одиннадцать лет, кажется, вроде и не очень большая сумма, и вообще обувная фабрика — не газетный ларек, так что сумма нормальная, но для меня-то все равно огромная, а теперь она еще больше. Нет у меня таких денег.

— Банкротство! Почему ты до сих пор не оформил банкротство? — Финценс был вне себя. — Ты ненормальный!

Нормальный или ненормальный, а чиновница до сих пор не выдала ему заключения о банкротстве.

— Сначала вы должны стать полноценным членом общества, — талдычит она. — Вот получите работу, обретете стабильное положение, тогда приходите, поговорим.

6. Anthonyi

Мелколистный вид, произрастающий в Камеруне и Конго, близкий родственник аравийского кофе, возможно — его предок. Научное описание этого вида появилось лишь в 2009 г.

Фиат зашел в магазин, углядев в витрине объявление:

«Приглашаем на работу! Ненормированный рабочий день».

Магазинчик никак не называется, но объявление заманчиво. Ненормированный рабочий день! А Фиату нужна работа.

— Привет! — он старается, чтобы голос прозвучал как в кино, которое он недавно посмотрел. Фиату неловко так здороваться, что еще за «Привет!», ну а как по-другому? «Здравствуйте», «Бог в помощь»? — ни в коем случае. «Добрый день!» — как-то слишком солидно, никто в его семье так не здоровался. Можно подумать, в детстве с ним никогда не здоровались, — если не так, то с какой стати сегодня ему, взрослому, обычные вежливые слова кажутся какими-то искусственными? А уж «Привет!» он просто терпеть не может. Впрочем, посмотрев фильм, в котором аргентинская девица идеально произносит «Привет!», он решил, что пора оставить свое предубеждение. В конце концов, «Привет!» звучит очень мило, главное — не ошибиться в тоне.

Привет! — Не дождавшись отклика, Фиат вновь взывает к безлюдному помещению. Пахнет пылью, сухой воздух щекочет ноздри, Фиат чихает. Осматривается: полки и стеллажи битком набиты всякой никчемной дребеденью. Понятно, почему магазин никому не известен. А самое прекрасное, думает Фиат, что среди этого барахла нет одежды. Ведь работать в магазине одежды он бы не смог — на другой день свихнулся бы и все пальцы себе стер, обшаривая бесчисленные карманы в поисках забытых денег.

— Что-нибудь присмотрели? — Хозяин будто с потолка свалился.

— Я, понимаете ли… насчет работы. Увидел вот у вас в витрине…

— Ищете работу?

— Да…

— И вы прямо-таки необычайно заинтересованы?

— Я… да, я… заинтересован.

— А что вы умеете? Опыт, стаж у вас есть?

— А что требуется? Что я должен уметь?

— Послушайте, это не деловой разговор. Вопросы тут задаю я, а не вы. Я хозяин магазина.

— Да-да, конечно!

— Итак, есть у вас опыт работы?

— О да, большой.

— А рекомендации? Где вы работали раньше, в какой отрасли?

— Драпировки, дизайн интерьера… Я долгое время работал в отделе штор и занавесей.

— Позвольте осведомиться, в какой фирме?

— Это… за границей. Вы… наверное, вы не знаете эту фирму.

— Почему же? Я много чего знаю.

— «Меравиль», «Чудо». Это такой… универмаг, э-э… я хочу сказать, торговый центр, в Италии, да-да. Опыт работы я приобрел там.

— Так-так… Аттестаты, справки есть у вас?

— Мне… надо получить… запросить… Я, понимаете ли, просто шел мимо… и вот решил, что…

— Ясно. Ну, много от вас не потребуется.

— А мне, главное…

— Идите сюда и хорошенько все осмотрите, разберитесь, чем я торгую, — ерунда, ничего особенно интересного, но есть один товар… Думаю, вам давненько не доводилось видеть ничего подобного.

Только когда хозяин приставил к стеллажу стремянку, Фиат заметил на самой верхней полке длинные плоские коробки в полиэтиленовой упаковке. Одну из них хозяин открывает, показывая Фиату. На стеклянную стойку, где касса, он выкладывает содержимое коробки — свой особенный товар, очень аккуратно и бережно, словно в руках у него ценнейшее произведение искусства. Это куклы! Красавицы в самых разнообразных костюмах. Брюнетка в нижнем белье, шатенка в красно-синем полосатом пеньюаре, блондинка в светлом купальнике — у каждой красавицы целый гардероб высококлассной одежды и белья. Шляпки, юбки, блузки, брючки до колен, — все из бумаги, как и сами куклы: Ава Гарднер, Джуди Гарланд, Бетти Грейбл. Фиата удивляет, что одномерные бумажные воплощения женственности носят столь громкие имена. Сказать по правде, такого он не то что давненько — он никогда не видел ничего подобного. Фиат осторожно прикасается к каблучку бумажной туфельки и бормочет:

— Симпатично…

Хозяин в восторге:

— Много лет назад я обнаружил их на одной оптовой ярмарке. The Shackman Company. И каждый год прикупаю запас на следующие пять-десять лет.

Фиат чувствует себя пойманным на месте преступления. Ему припомнились коробки с краской для волос, припрятанные под кроватью. Гм, может быть, этот магазин — как раз подходящее для него место работы? Может быть, его спасение — под юбками бумажных красавиц?

— Я восхищен! — восклицает он. — Я вне себя от восхищения!

— Редкий случай, тем более что вы мужчина, — широкое лицо хозяина вдруг расплылось. Лягушка! Ну натуральный лягух! Невольно Фиат чуть попятился.

— Да… они всегда были моим хобби… моей страстью… Эти куколки из картона. Я всегда восхищался ими. Вот эти три куплю, — Фиат сам не понимает, что несет. — Беру! Независимо от того, берете ли вы меня на работу.

Широкая физиономия хозяина сдувается, как мячик. Он, как многие в этой местности, какой-то оплывший, рыхлый, а лицо точно губка, напитанная водой. Сам-то замечает ли, какой он урод?

Только сейчас Фиат сообразил, что с улицы магазин выглядит скромно, но на самом деле тут большое помещение, с лестницами и антресолями. И понемногу он начинает понимать, куда попал. Конечно, тут много каких-то штуковин с блестками, но все же магазин явно писчебумажный. Лягушачье лицо хозяина кривится, — вроде бы улыбается.

— Ну, хорошо, — говорит он. — Могу взять вас на испытательный срок.

— Чудесно! — Фиат сияет, растягивает рот до ушей, — ладно, думает он, пускай я и сам теперь похож на жабу. — Только, видите ли… — он запинается, — по некоторым соображениям… В общем, все должно быть неофициально.

— Неофициально? То есть без оформления документов? Нелегально? Ни в коем случае. И не заикайтесь!

— Прошу вас… временно же… А после мы бы могли…

— Исключено. Я честный предприниматель, тем, кто у меня работает, я предоставляю все: социальное обеспечение, медицинский полис. Весь пакет.

— Но мне…

— Сожалею. Ничем не могу вам помочь.

Фиату и так-то было жарко, а тут прямо как кипятком обдало. Хватит ли у него денег на трех картонных красавиц? Он роется в карманах, шарит, копается, ну, слава Богу, вот она, последняя его купюра. Хоть без этого унижения обошлось — а то как бы он выглядел, если бы нечем было заплатить за кукол, о покупке которых он объявил с эдакой шикарной небрежностью.

— Чек товарный желаете получить? — лягушачья физиономия вмиг преобразилась, став предупредительно-услужливой. — Указать тут, что это канцелярские принадлежности? Тогда стоимость можно будет вычесть из ваших расходов, облагаемых налогом.

* * *

Небо, внезапно потемневшее, отражается черными пятнами в витрине магазина. Отлично, переменится погода, и мне полегчает, думает Фиат и прикидывает, не пойти ли куда-нибудь еще, померить пальтишки, проверить карманчики. В универмагах ведь уже осень наступила. Там у них новые плащи и пальто. А вдруг повезет? Можно и в обувной завернуть, всё развлечение. Он бредет по улице, всеми силами стараясь не расстраиваться из-за разговора в бумажном магазине и денег, которые пришлось выложить за картонных кукол. И тут развлечение сваливается как снег на голову. Нет, не как снег. Просто пошел снег.

Снег в августе.

Если бы сегодня утром, когда он уходил из дому, кто-то сказал Фиату, что выпадет снег, он бы покрутил пальцем у виска, дескать, ты, приятель, с приветом. Три месяца кряду жара давит и давит на все живое, — и на Фиата, — выдавливая последние капли мужества. Вот только вчера он очищал бельевую веревку от дохлых дождевых червяков. Хотел повесить сушиться выстиранные вещи, а они уже и так были почти сухие, чуть ли не в руках у него высохли. Червяки… он снимал их по одному, потом разложил рядком возле горшка с кустиком жасмина. Если хоть одного червяка еще не покинула животворящая сила, он зароется в землю под жасмином. Снег! Кто бы мог подумать…

Для дождевых червей что снег, что зной, — всё погибель. Зато Фиату весело. Он машет руками, на лету ловит снежинки, хватает их ртом, вдыхает. В голове Фиата приятный холодок. Вокруг тишина, и это — в разгар дня, да посреди главной торговой улицы. Припаркованные машины уже накрылись белым одеялом трехсантиметровой толщины. Фиат в летних туфлях, холод пробивает тонкие кожаные подметки. И вдруг, откуда ни возьмись — люди с лопатами. Дружно ринулись кромсать лопатами пышное белое тело, швыряют его куски на края тротуара, и между тротуаром и мостовой вырастает небольшой вал.

* * *

Три картонные куклы и картонные одежки разложены на обеденном столе. Фиату милее всех Джуди Гарланд, в коробке он обнаружил даже шляпку, зеленую, ее можно надеть на головку Джуди, для этого в шляпке сделана прорезь. Шикарно она выглядит в темно-зеленом коротком платьице, жаль, туфель не хватает, думает Фиат. Лишь у Джуди туфли не прилагаются, а нарисованы на ногах. У Авы Гарднер, смотри-ка, целых три пары, в том числе черные элегантные лодочки и зеленые туфли с красными носами. Увы, туфли Авы не подходят Джуди. У кукол все как у людей, думает Фиат. Можно ли Джуди в это время дня надеть длинное вечернее платье? Он бы вышел с нею в свет, пригласил ее на коктейль?.. Эти размышления прерывает скрежет ключа в дверном замке, — пришел Финценс.

— Привет!

С каких это пор он говорит «привет»? Или раньше он, здороваясь, тоже говорил «привет»? И вообще, здоровались ли они друг с другом? Фиат молча кивает, ответный «привет» застрял бы у него в горле. Прижав картонную Джуди пальцем, он толкает ее вперед по столу, платья и прочие одежки от этого разбегаются в стороны, точно волны, Джуди Гарланд — корабль, плывущий среди мусора, которого в море так много…

— Так, так. — Финценс даже не подходит ближе, стоит в дверях и смотрит на Фиата и кукол. — Опять, значит, играешь?

7. Dewevrei

Отличается очень быстрым ростом. Плодоносит даже в засушливые годы, произрастает на сухих почвах. Выращивается главным образом в Чаде, считается редким видом. Вкусом напоминает либерийский кофе.

— Послушай, я тут кое-что прочитал и обдумал, — говорит Финценс.

— Я на грани нервного срыва, а ты читаешь?!

— Я читал ради нашей пользы.

— Нашей? Чтение — это совершенно эгоистическое занятие, его цель исключительно личное удовольствие. Я страдаю, а ты читаешь!

— А ты ничего не забыл? Ты случайно не забыл, что деньги были мои, и телевизор мой?

Фиат чувствует, что жутко краснеет. Он закрывает лицо руками. Ну что за день, что за день… Снег в августе. Финансовый крах. Год, если не два придется работать Финценсу, чтобы компенсировать проигрыш Фиата. Можно подумать, долги — это род болезни, вирус, которым он заразил друга. Фиату тошно обо всем этом думать, он решает: хватит, к черту эти мысли, эти думы-раздумья. Он никого не хочет ни видеть, ни слышать, будет заниматься своими куклами, одевать их в красивые платьица, потом раздевать. И однажды все как-нибудь само уладится. Или рухнет. Но так или иначе ситуация разрешится, и он будет терпеливо ждать того или другого исхода. Будет сидеть за столом, как пришитый, никуда ни шагу. Разве что в окно поглядит.

На снег, выпавший вдруг, ни с того ни с сего и уже достигший полуметровой толщины, на рыхлый, пушистый снег, утром, едва рассвело, хлынули потоки дождя. И теперь вдоль обочин бежали ручьи, поблескивая возле фундамента дома в стиле модерн и под акациями на площади.

— Я читаю ради нашего спасения. — Голос у Финценса бодрый, похоже, у него, читателя, отсутствует талант читать чужие мысли. Он не замечает, что вот, человек сидит за столом и ему не до разговоров. Фиат закрывает глаза руками.

— Знаешь, какая у меня любимая книга?

Глаза не уши, Фиат все слышит и решает дать другу шанс. Ведь тот не виноват во всем этом свинстве. А если бы не их встреча в хранилище черепов, то Финценс и сегодня жил бы себе припеваючи. И Фиат, убрав ладони с лица, вяло интересуется:

— У тебя есть любимая книга?

— Пять месяцев ты живешь под моим кровом, но не позаботился узнать, какая у меня любимая книга!

— Ну, извини…

— Я назову тебе свою любимую книгу! Это Мультатули.

— Мультатули?

— Да. Перевод Штора. Издание 1901 года!

— Перевод?

— Я не читаю по-голландски.

— Не читаешь… по-голландски?..

— Не притворяйся идиотом. Книга называется «Макс Хавелаар». Будучи моим другом, ты мог бы иметь более широкий кругозор. Я придумал, как нам использовать достижения Макса Хавелаара, вернее, писателя Мультатули.

Тем временем Фиат успел трижды одеть и раздеть всех трех кукол. Теперь он возит Аву Гарднер и Джуди Гарланд туда-сюда по столу. На Аве синее платье-коктейль, коротенькое, с широкой юбкой, раньше принадлежавшее Джуди. Фиат, пребывая в глубокой задумчивости, уставился на непрестанно открывающийся и закрывающийся рот своего приятеля и толком не слушает. Он уже начинает догадываться, что этот с виду такой несерьезный рассказ о прочитанной книге будет иметь самые серьезные последствия, ох, думает Фиат, хоть бы подольше он меня не теребил…

И тут же получает упрек:

— Да ты совсем не слушаешь!

Как вообще можно сидеть с эдаким отсутствующим видом, да еще забавляться картонными куколками, когда другой человек обращается к тебе с серьезным разговором!

— Это серьезное дело. — Внушительно склонившись к Фиату, Финценс сильно прижимает его локти к столу. Так сильно, что Фиат и пальцем пошевелить не может; картонные дамы брошены полуодетыми. Не ослабляя железной хватки, Финценс продолжает:

— В каждом несерьезном деле не сразу различишь его серьезность, потому что с виду оно легкомысленно. Скажу лишь одно слово: кофе.

Финценс вещает менторским тоном. Кофе, наряду с колой, самый популярный напиток в мире. Кофейное зерно занимает второе место в рейтинге сырьевых товаров, которыми торгуют на биржах во всем мире, на первом месте — нефть. Суммарная площадь кофейных плантаций во всем мире сравнима с территорией Португалии. Кофе возделывают в пятидесяти странах, в Южной Америке под кофейные плантации свели леса на миллионе гектаров. Кофе считают одним из первенцев глобализации, и лишь немногие продукты питания могут похвалиться столь значительным влиянием на человеческую культуру. Если в античной древности доминирующим атрибутом культуры было вино, то начиная с Нового времени кофе задает тональность мысли и чувству. Эпоха Просвещения, Великая французская революция, — ничего этого не произошло бы без культурно-политической подрывной работы, проходившей в бесчисленных кофейнях крупных городов. Кофе и сам по себе является объектом политики, из-за него возникали войны, его спутники — рабство и принудительный труд, и даже в наши дни судьбы двадцати пяти миллионов крестьян и мелких фермеров — во всем мире — зависят от колебаний цен на кофе на товарных биржах.

— Вот это мы и должны использовать! Нам надо заняться торговлей кофе, по примеру мейнхера Дрогстоппеля. Ты только послушай, что говорит Дрогстоппель, этот прожженный капиталист: «И на Яве жареные утки сами в рот не летят. Нужно работать! А кто работать не желает, тот беден и останется бедным, и это вполне справедливо». Эксплуататоры и угнетатели трудового народа! Пора, — ты слышишь? — пора труженикам разогнуть спину и тоже заняться кофейным бизнесом. Пора нам этим заняться!

Освободившись от железной хватки Финценса, Фиат переходит в контратаку: то были совсем другие времена, а торговать кофе здесь, в Европе, вдали от производителей, да еще в порядке частного предпринимательства, — нет, ничего из этой затеи не получится, кто же не знает, что кофейную торговлю контролируют крупные концерны. На все сто процентов.

— Еще как получится! Положись на меня. — Финценс убежден в плодотворности своей идеи. На все сто процентов. Но Фиата трудно убедить:

— Кофе продается на каждом углу. В этом бизнесе все давно схвачено.

— Ничего не схвачено! Вот, послушай, что пишет Мультатули. Фантастика! «Лишь немногие европейцы снисходят до того, чтобы признать право на чувства у тех бессловесных орудий кофейного и сахарного производства, которые называются “туземцами”»[2]. Нидерландские кофейные торгаши называли яванцев орудиями! Орудиями производства! И с тех пор ведь мало что изменилось. Я вот о чем: мы заставим воротил бизнеса поплатиться за попранное достоинство простых тружеников, за наше достоинство! Как только разбогатеем.

Финценс воспрянул духом и так распалился, что не может усидеть на месте, он вскочил и меряет комнату большими шагами.

— У меня есть отличная идея. Фантастическая идея! До этого еще никто не додумался.

— Ага, а ты додумался…

— Я гений.

— Угу.

— Не веришь!

— Да я же не имею понятия, до чего ты там додумался. Чем знаменит этот Макс Хавелаар?

— Не о нем речь! Он просто навел меня на мысль о кофе. Это именно то, что нам нужно. Идеальное сырье.

— Значит, речь не о Максе…

— О нем тоже. Это был человек с ярко выраженным социальным мышлением. Именно он впервые поведал миру о жестокой эксплуатации туземцев, жителей голландских колоний в Индонезии. Его книга — революционное сочинение, одно из самых значительных в Голландии, и не только той эпохи, а вообще.

— Да тебе-то откуда знать? Ты что ли голландец?

— Не перебивай. Не об этом речь. Слушай меня внимательно! Кофе — это Индонезия, вот о чем речь. Это и подсказало мне идею.

— Выкладывай.

— Нам нужно завести кошку.

— Заве… что?

— Кошку. Кофейную кошку.

— А, так это одна из твоих придумок. Вроде голографии на венецианской лагуне.

— Тут дело верное. Я ничего не придумал, понимаешь, я сделал открытие. Вчера ночью.

— Помилуй, в постели, что ли?

— В постели много чего открываешь.

— Никогда в жизни не слыхал, что кошки как-то связаны с кофе.

— Это особые кошки, они любят кофе.

— Чудесно. Ну, ладно, в сторону кошек, пусть даже они любят кофе, как люблю его я… Дальше!

— В отличие от тебя они не пьют кофе, они его облагораживают. Превращают кофе в золото.

— Кошки?..

— Кошки. Разумеется, не об обычной кошке речь. Это особенная кошка. Называется она мусанг.

— Мусанг?

— Парадоксурус гермафродитис. Или пятнистый мусанг, или пальмовая куница. Всю нужную информацию я уже отыскал в Интернете. Очаровательный зверек, вот, посмотри.

Финценс раскладывает на столе страницы с рисунками и фотографиями, потеснив Аву Гарднер и Джуди Гарланд с их нарядами. Получается пестрый коллаж. На многих картинках хвост у зверька длинный-предлинный, кажется, будто это не хвост, а какой-то другой зверек рядом.

— Длина хвоста свыше полуметра, — сообщает Финценс и обращает внимание Фиата на то, какой у мусанга густой мех, с темными пятнами на боках и черными полосами на спине. Размахивая руками, он хватает то одну, то другую фотографию, потрясает ею перед Фиатом, который не успевает толком ничего рассмотреть. Финценс тычет пальцем в какую-нибудь деталь: блестящие выпуклые глаза, продолговатой формы мордочка, как будто зверек то и дело сует нос куда не просят, — верно, верно, кошки любопытны. Нет, не нравятся Фиату эти зверьки. Слишком экзотичны. А Фиат в этом плане человек старомодных взглядов. Он любит что попроще, попривычнее. Собак, белок, ну, пожалуй, и кошек, хотя они твари коварные. А мусанг и на кошку-то не похож, скорей уж — на куницу с мордой енота. Лапы короткие, и как же это он по деревьям лазает? В статье, которую вслух читает Финценс, сказано, что лазает. Да уж, могла бы и поизящней быть, эта пальмовая кошка.

— Значит, собирают непереваренные кофейные зерна, которые эта зверушка…

— Пятнистый мусанг.

— Мустанг?

— Да нет же. Му-санг. Он ест созревшие красные ягоды кофе, понимаешь, находит на ветках и ест, а переварить его желудок может только мякоть, так что зерна потом выходят наружу. Выходят более ценными, более вкусными. Энзимы, пищеварительные ферменты — в них все дело, зерно утрачивает горечь, а кофейный вкус и аромат усиливается. Этот кофе — самый дорогой на свете. Кошка гадит чистым золотом!

— И будто бы никто об этом не знает?

— Знают только аборигены. В Индонезии этот кофе собирают и продают. Называется «копи лювак».

— А что это значит?

— То и значит: кошачий кофе. Кофе у индонезийцев — «копи», кошка по-ихнему — «лювак». Ты почитай, почитай, что я в Интернете нарыл: «Зная о неслыханно высокой цене продукта, а также о его «низком» происхождение, многие до сих пор уверены, что рассказы о копи лювак — фантазии, выдумки, распространяемые ловкими коммерсантами с целью повышения прибыли. Между тем, с середины 1990-х годов этот дальневосточный деликатес можно отведать и приобрести в элитных кофейных бутиках, главным образом в США».

— Мы можем заняться его импортом! И, конечно, создадим покупательский спрос.

— Ага, когда на дворе экономический кризис.

— Вот как раз когда на дворе кризис, людям позарез нужны маленькие радости, это даст им почувствовать, что можно позволить себе кой-какую роскошь, это повысит их жизненный тонус! Внушит оптимизм! Мы могли бы открыть эксклюзивную кофейню, для избранных клиентов с толстым кошельком, любителей особых изысков. Смотри, — он протягивает Фиату еще одну распечатанную страницу.

«Круг потребителей весьма ограничен, так как выработка зерна сорта копи лювак в Индонезии на островах Сулавеси, Суматра и Ява не превышает 200 килограммов в год. В последнее время поставки кофейного зерна значительно сократились в связи с политической ситуацией на Сулавеси».

— Откуда у тебя все это? Надеюсь, не из Википедии? Там чего только не напишут, все липа.

— Ничего подобного. У них там коллективный контроль. Работает целая дивизия всезнаек, каждый — дока в своем деле. Вот посмотри еще эту фотографию, просто очаровашка! Будем держать его дома, да хоть в гостиной.

Нет, не разделяет Фиат энтузиазма своего друга по поводу пальмовой куницы в роли домашней киски. Разумеется, на него произвели впечатление суммы, которые можно получить за кофе из-под кошачьего хвоста. Чашечка эспрессо стоит минимум десять евро. А килограмм кофе — тысячу! Сказка, да и только. А если не сказка, а правда? Сердце Фиата стучит. Он и сам слышит его стук, и впервые за долгое время сердце его стучит не от страха, что доберется-таки до него судебный пристав, и не от стыда, что он попрошайничает в электричках, да еще врет при этом, — сердце стучит от волнения. Упоение друга передалось и ему. Теперь нужно разжиться зеленым кофе и парочкой кофейных кошек. Но для пилотного проекта хватит и одной.

— Финценс, по-моему, тут есть одна загвоздка. Даже если мы достанем кошку…

— В чем загвоздка?

— А кофе-то где выращивать? Выгляни в окно. В августе снег повалил. Какой уж тут кофе. Нужен громадный парник. А это сумасшедшие деньги.

Финценс неколебимо стоит на своем:

— Думаю, не имеет значения, какой брать кофе, — свежий, с ветки, или покупной. Закупим оптом. Попытка не пытка. Столь же грандиозная идея когда еще появится.

Фиат тычет изнутри языком то в одну щеку, то в другую, играет в эдакий защечный пинг-понг, посмотреть на него — то слева шишка выскакивает, то справа, а он их большими пальцами вталкивает внутрь.

— У тебя идей — как в пруду карасей, — объявляет он, закончив свою гимнастику. — Согласен я. Что скажешь, то и буду делать. Значит, эксперимент нам предстоит… А где взять такую зверушку? Они же наверняка в Красной книге и купить их невозможно.

— Не торопись. Я продумал все детали. Все проще пареной репы. Эти твари сильно расплодились в тропических лесах Юго-Восточной Азии, а кое-где и вовсе стали бедствием, так как наносят серьезный вред кофейным плантациям. В рационе у них прежде всего фрукты-ягоды — кофе, инжир, вишня, черешня.

Послушаешь Финценса — решишь, что он всю жизнь занимался разведением пальмовых куниц. Фиат только пожимает плечами.

— Эти животные превосходно чувствуют себя в местах обитания, находящихся неподалеку от человеческого жилья, например, поселков. Напомню, это разновидность куницы, состоящая в родстве с мангустом. Все говорит о том, что она будет прекрасно жить в доме.

— Ты хочешь сказать, в доме с садовым участком.

— Искать будем там, где его легко поймать.

— На Яве? Я пас.

— В Европе! В зоопарках, понимаешь? Ты должен устроиться на работу в зоопарк.

— Я? Почему я?

— Ах, да потому что из нас двоих безработный — ты. Или я ошибаюсь? Я что-то упустил?

8. Liberica

Дерево средней высоты, но отдельные экземпляры достигают двадцати метров, листья овальные со слабо волнистыми краями. Плоды либерики в сравнении с аравийским и конголезским кофейными сортами, имеющими большее промышленное значение, обладают не столь хорошими вкусовыми качествами, у них ниже содержание сахаров, но выше содержание кофеина. Либерика чрезвычайно устойчива к заболеваниям и вредителям кофейного дерева. Выращивается во многих странах.

Перед окошечком кассы выстроилась длинная очередь, там звучит французская и греческая речь. Фиат пробирается в обход и ныряет под металлическую загородку, направляющую людской поток; недовольное ворчание французов он игнорирует.

— Мне назначено, — говорит он молодому человеку, который восседает за кассой, отделенной от публики стеклом. В сыновья мне годится, думает Фиат, когда парень хамовато бросает, что он, кассир, ничего ему не назначал.

— А с вами я и не собираюсь разговаривать. — Фиат не отступает: он не даст сбить себя с намеченного пути.

— Игнорируй людей, — наставлял его Финценс, утром, когда они собирались — Фиат в зоопарк, Финценс в собор. — Игнорируй помехи, которые будут возникать на твоем пути, все внимание — на объект.

— Мне к директору.

— Так это вам через другой вход надо. Тут не войдете.

— Может, пропустите меня?

— Дирекция не здесь, вам через другой вход.

— Послушайте, вы же отлично знаете, что отсюда до другого входа полтора километра.

— Здесь вход только по билетам. Купите билет. Или у вас годовой?

— Ну да, годовой. Только я его дома забыл.

— Ничего не поделаешь. Надо купить билет.

— Ну вот что, пропустите меня. Мне назначено. Позвоните в дирекцию.

— Вы же видите, какая очередища. Сезон в разгаре.

— Не препирались бы со мной, так давно уже все кончилось бы.

— А кто тут препирается?!

— Вы, кто же еще. Можете ведь пропустить меня.

— Так, знаете ли, все проходить будут.

Стиснув зубы, Фиат под аккомпанемент французской ругани (греки то ли погрузились в философические раздумья, то ли стоически ждут своей очереди) топает к другому входу. Понятное дело, ничего ему не назначено. Он даже не знает, кто тут директор. Знает, что прежнего недавно уволили, на его месте теперь дама, директриса.

«Передо мной столь обширное поле деятельности, что я должна еще дорасти до этих масштабов», — сказала она недавно в интервью по радио, Фиат случайно услышал. Когда Финценс повелел ему устроиться в какой-нибудь зоопарк, он сразу вспомнил это интервью, они тогда решили, что Фиат начнет поиски с городского зоопарка.

Директриса рассказывала, что она специалист по разведению проблемных животных, проблемных в том смысле, что в неволе они не размножаются. Речь не о крупных хищниках, которые демонстрируются во всех зоопарках мира. Львы, например, в неволе размножаются довольно неплохо. Проблемными директриса назвала некоторых диковинных страусов, Фиат не запомнил, как они называются. Европейские ночные бабочки тоже весьма проблемные существа, продолжала директриса, в отличие от тропических, которые хорошо размножаются в неволе. Голос директрисы, спокойный, уверенный, и манера отвечать прямо, не увиливая, — все это Фиату понравилось. Когда журналист спросил, почему хищных птиц содержат в таком маленьком вольере, где, за недостатком пространства, они не имеют возможности летать, тогда как при современном уровне научных знаний… — она ответила коротко и ясно, мол, в природных условиях хищные птицы носятся туда-сюда по воздуху только пока охотятся, а когда они сыты, то сидят себе на месте. В конце интервью директриса упомянула, что ее учреждение приглашает на работу волонтеров, то есть людей, которым интересно попробовать себя в качестве служителей зоопарка. Особенно полезна такая деятельность чиновникам и прочим конторским служащим, с их стрессами и нервными перегрузками. Для них зоопарк — идеальное место, настоящая лечебница. И тут в душе Фиата зародилось подозрение. Что, ей бюджет не позволяет нанимать штатных сотрудников, поэтому она и приглашает волонтеров? Как-то не поверилось ему в зоопарк-санаторий для нервных чиновников; Фиат сердито выключил радио.

Но теперь ему открылись кое-какие возможности. Он предложит свои услуги в качестве волонтера. Тощий, усталый, — чем тебе не истаявший от нервных стрессов менеджер? Взял небольшой отпуск, желая отдохнуть от экономики… Он сыграет такого вот утомленного горожанина, которого потянуло «на природу». Природа, конечно, сидит за решетками, но это и к лучшему. Это вписывается в стереотипный образ: канцелярская крыса, какую он собирается сыграть, не рискнет связываться с настоящей живой природой.

«Итак, простись с румыном Раду, твоим столь любезным тебе “другим я”, предпринимателем из электрички. Начинаются новые времена, — сказал Финценс, — в этом ты скоро убедишься». Ладно, зато Фиат сам себе присвоил звание доктора наук. Хотя это опять-таки идея Финценса. «Доктор» перед фамилией производит впечатление и внушает доверие. И, разумеется, Фиатом называть себя нельзя. Доктор Фердинанд Нойперт.

На служебном входе никто ему не преграждает путь. Можно каждый раз проходить тут, не покупая билета, думает Фиат, толкая железную решетчатую дверцу. Она закрыта, но не заперта. Впервые в жизни Фиат в зоопарке. Подобными заведениями, как он про себя называет зоопарк, он никогда не интересовался.

Впереди светло-коричневое здание. Это и есть дирекция? Две молодых особи в резиновых сапогах как раз выходят из дверей.

— Извините, где тут дирекция?

Даже не обернулись в его сторону.

— Простите, пожалуйста! — повторяет он громче. Ну что за свинство: обращаешься к кому-то с извинениями, а на тебя даже не смотрят.

Одна из особей в сапогах, та, что мужеского пола, оборачивается:

— А? Чего?

Изысканно вежливы его будущие коллеги, ничего не скажешь. Внимание на объект, напоминает он себе наказ друга.

— Мне бы в дирекцию.

— Это вон туда. Но там закрыто.

— Как закрыто? Сегодня же рабочий день.

— А все равно закрыто.

— Когда же можно застать директоршу? Мне назначено.

— Назначено? Ее никто не может застать. У нее дел по горло. И постоянный стресс. Вот даже я, а я тут пятнадцать лет проработал, видел ее один раз только, когда прием был в честь ее назначения на должность. А с тех пор ни разу. Вы бы лучше с кем другим назначили встречу. Честно, советую вам, а то до конца своих дней прождете без толку.

Пятнадцать лет он тут проработал? А на вид ему самому-то — ну, девятнадцать. Фиат с любопытством присматривается к парню, который вдруг разговорился.

— Хорошо, — мало-помалу Фиат все-таки приходит к выводу, что парню можно верить, — а с кем, кроме директорши, я мог бы поговорить?

— Да хоть со мной. — Парень переминается в своих зеленых сапогах и широко ухмыляется.

Еще один со ртом до ушей. С лягушачьей физиономией. Парень чем-то напоминает Фиату хозяина писчебумажного заведения. До недавнего времени он не замечал, что в этой местности так много людей с оплывшими «лягушачьими» лицами. Фиат решает вернуться домой и еще раз обсудить с Финценсем свою тактику в зоопарке. На сегодня хватит с него усердия и внимания на объект. Все хорошо в меру.

— Составим письмо, заявление, все чин чином изложишь, отчего да почему. Подпишешься: д-р Фердинанд Нойперт, и дело будет в шляпе. Вот увидишь.

— А если они и правда возьмут меня на работу, а там выяснится, что нужной нам кошки у них нет?

— Придумаем какой-нибудь предлог, почему тебе позарез надо уволиться. Например, у тебя аллергия. На кошачью шерсть!

— Будем надеяться, аллергии у меня нет, а то весь наш план рухнет. Слушай, а не попробовать ли в порядке эксперимента мне проглотить немножко кофейных зерен? Может, от ферментов в моих кишках будет тот же эффект?

— Какая мерзость приходит тебе в голову! — Финценс вскакивает, заслоняет лицо рукой и с воплем: «Talk to the hand!»[3] — пулей вылетает из комнаты.

Он оказался прав. На официальное письменное заявление очень скоро пришел ответ:

Глубокоуважаемый г-н д-р Нойперт!

Благодарим за Ваше обращение. Просим Вас связаться с руководителем отдела кошачьих. Маг. Аджар договорится с Вами о личной встрече. Тел.: 160 11 975.

С наилучшими пожеланиями,

секретарь дирекции

Леонора Заам.

Голос Аджара в телефоне звучит приветливо. Фиат думал, с ним будет говорить кто-нибудь угрюмым медвежьим басом. А у этого парня голос молодой и мягкий, похоже, он искренне рад звонку. Фиат настроился разыграть из себя этакого энтузиаста, любителя фауны, освежил в памяти кой-какие сведения о жизни животных, чтобы при случае в разговоре блеснуть эрудицией. Например, о европейской рыси, о тех десяти экземплярах, которые еще шныряют в лесах Карнийских Альп, давно уже в ошейниках, с датчиками, передающими информацию, вплоть до координат GPS, на мобильный телефон профессору, который ими занимается, благодаря чему известно, где в данный момент находится та или иная рысь. Эту басню Фиат вычитал в газете еще в те времена, когда каждый день катался в электричках. Она показалась ему настолько фантастической, что запомнилась.

На встречу в зоопарке он отправляется, заранее предвкушая спектакль, — дома он скалил зубы и даже песни пел, готовясь разговаривать непринужденно и приятным голосом, мало того, он и костюм сменил: нарядился как фанатичный любитель рыбок, птичек и прочей фауны.

Фанатичный любитель животных, сказал Финценс, должен быть одет как исследователь-натуралист, и выдал Фиату плотные желтоватые брюки, — такие, по его мнению, носят исследователи-натуралисты. Штанины сплошь в карманах — на уровне колен, и выше и ниже, по три кармана на каждой, причем два на кнопках, один на молнии. Итого шесть карманов. «Надевай, — повелел Финценс, торжественно воздев штаны и потрясая ими в воздухе. — Повезло, на распродаже купил».

— Да они мне не подойдут.

— Прекрасно подойдут. Они кому угодно подойдут, тут не пояс — резинка вдернута.

Фиат уходит в ванную, где висит единственное в квартире зеркало. Вертится, крутится перед ним, но все же не понимает, хорошо ли выглядит в роли естествоиспытателя. Край зеркала как раз там, где начинаются штаны.

— Они мне совершенно не идут. Словно и не я.

— Тем лучше. — Финценс заглянул в ванную, его лицо в зеркале сияет улыбкой. — Ты и не должен быть самим собой. — Он еле удерживается от смеха. — Ты менеджер с измочаленными нервами и страстный обожатель пальмовых куниц.

Когда-то давно Фиат был робким. И когда-то давно он решил: робость до добра не доведет, значит — баста. Точно так же он однажды решил бросить пить колу, и так же решил не целоваться с девочкой из параллельного класса, которая за ним бегала. Наверное, в четвертом или пятом классе гимназии это было, — он понял тогда, что, иной раз, если хочешь чего-то достичь, нужна лихость. Всякое обращение к себе Фиат воспринимает как атаку и в то же время как пакт о ненападении. Если он понимает, что от разговора не отвертеться, он заранее соглашается со своим собеседником, лишь бы самому сказать последнее слово.

В этот раз все гораздо проще. Куда идти, он знает. Даже не оглядевшись, чтобы увидеть, слоняются ли поблизости сотрудники или еще кто, он твердым шагом входит в дирекцию. Там, за столом, сидит женщина, над ней висит табличка «Информация».

— Простите, — деликатно кашлянув, Фиат приступает к делу. И тотчас понимает: она не прощает никогда и ничего. Зыркнула исподлобья и отвернулась.

— Простите, мне бы нужен Аджар.

— Аджар?

А тон-то какой! Будто аджар — заразная болезнь, против которой надо сейчас же, пока не поздно, сделать прививку.

— Мне назначено.

— Аджар…

Теперь эта женщина говорит упавшим голосом, как будто все потеряно, все погибло.

— Не подскажете, где его найти?

Она смотрит на Фиата долгим проникновенным взглядом, словно хочет выпытать некую тайну. И молчит. Он делает шаг к двери, из-за угла быстро выходит миниатюрная седая дама. Не здороваясь с Фиатом, она прямиком направляется к его несостоявшейся собеседнице.

— Майя, опять ты тут сидишь, а это ведь не твое место, — с упреком говорит дама. И обеими руками вроде как подманивает ту, под табличкой «Информация». Майя встает и проходит несколько шагов. Она косолапит. Голова у нее болтается из стороны в сторону, как будто плохо держится на плечах.

— Извините, — седая дама обращается к Фиату, — она не совсем здорова. Это наш волонтер. Ее место не здесь. Ее место в слоновнике. Но она все время приходит сюда. И если никого нет, садится за столик. — Дама улыбается, явно ожидая сочувственной реакции.

— Все в порядке. — Лицо Фиата выражает самое искреннее понимание. Значит, эта странная особа — волонтер, «добровольная сотрудница» зоопарка, вот и он скоро станет одним из них. Внимание на объект, — напоминает он себе, — не отвлекаться, помнить о главном.

— Извините, пожалуйста, мне бы Аджара найти.

— Боюсь, как раз сейчас он ушел к пингвинам. С холодильной установкой вечные проблемы. Понимаете, для пингвинов у нас два помещения, между которыми проходит тоннель с водой. В одном помещении сухо и температура на пять градусов выше. В другом — лед, пингвинам он необходим. Но лед тает.

Искусственный лед для пингвинов тает, а на улице снегу навалило в августе месяце. Вот и пойми тут что-нибудь… Фиат в недоумении.

— Я подожду, — говорит он. — Мне не к спеху.

— А вы по какому вопросу? Может быть, я вам что-нибудь подскажу?

Энергичная дама. Маленького роста. Она, как выясняется, и есть директриса. Фиат замечает, что, разговаривая, она, должно быть, по привычке, теребит свои коротко подстриженные седые волосы, это ему нравится. Дама провожает Фиата в кабинет Аджара, Фиат объясняет ей, зачем пришел и чего хочет, упоминает о письме за подписью секретаря директора Леоноры Заам. Директриса слушает внимательно, потом минут пять ищет что-то в компьютере, что-то распечатывает и наконец вручает Фиату пластиковую карточку с булавкой и кусочек картона, на котором напечатано: «Фердинанд Нойперт, кандидат на должность служителя зоопарка».

— Можно задать вам вопрос, госпожа директор?

— Слушаю вас очень внимательно!

— Понимаете ли, у меня есть пунктик — пальмовые куницы, азиатские виверры.

— Оригинальная симпатия.

— Может быть. Для меня лично это не совсем так. У меня с детства особое отношение к Индонезии. Ее флоре. Фауне. Виверровые там довольно широко распространены. В жизни я их не видел, только в документальных фильмах… Поэтому… мне бы хотелось… нельзя ли…

— О, виверровых у нас хватает, три или четыре вида! Аджар может сказать точно, сколько их. У нас такое количество, знаете ли… Не упомнишь…

— Да-да. Понимаю. У меня ведь будет время, чтобы посмотреть зверей?

— Конечно, конечно. Волонтерам предоставляются возможности, им разрешено…

— Госпожа директор, к служебным обязанностям я отношусь серьезно, и для меня не имеет значения, получаю я деньги за свой труд или нет. Не в деньгах дело.

— О, такие слова мы тут нечасто слышим. Скажите, а чем вы занимались раньше? Вы работали в промышленности, в экономике?

— Почему вас это интересует?

— Видите ли, к нам еще не приходили бизнесмены, добровольно оставившие свои дела, как вы. У нас еще не было волонтеров. Разве что… Пенсионеры изредка предлагают свои услуги. Толку от них маловато. Но старикам приятно… А остальные… вы же видели Майю. Они, понимаете ли… В общем, у нас есть известные социальные функции, мы ведь общественное учреждение. Но такой человек как вы, работающий, активный! Вы, наверное, решили залечь на дно, какое-то время отсидеться в тиши, что, я угадала? Однако можно ведь отсидеться где-нибудь, где экзотики побольше. Австралия, Коста-Рика, Гренландия…

— Я слышал по радио ваше интервью. Вы сказали, что работа в зоопарке — отличная терапия. Для менеджеров с измочаленными нервами.

— Правда? Вы слышали? Вы первый, кто мне говорит, что слышал это интервью.

— Слышал. Оно-то и подвигло меня обратиться к вам. Я сыт экзотикой. Понимаете, хочется чего-то простого, обыкновенного, для меня оно и есть экзотика. Мне нужен самый обыкновенный зоопарк.

9. Charrierana

Вид описан лишь в 2008 г., название получил в честь Андре Шарьера, знатока и исследователя кофе. Произрастает в Камеруне. Плоды не содержат кофеина.

— Майя, имя у нее такое — Майя. На ходу припрыгивает, точно курица. Пока она сидела на стуле, я ничего не замечал. А встала, так сразу у нее челюсть отвалилась, рот открылся, да и остался открытым.

— Помни, Фиат: внимание на объект. Ты видел мусангов?

— Нет еще. Аджар оказался неуловимым, он холодильную установку ремонтировал для пингвинов.

— Ты там у них стал уже своим в доску! — Финценс радостно похохатывает, а ведь это редкое зрелище — смеющийся Финценс. Фиат рассказывает об экскурсии по зоопарку, которую для него провела лично директриса. Везде с ним ходила. Они прошлись по летней рощице, там и сям под деревьями еще белел снег, и Фиат представил себе, как выглядит зоопарк под снегом, иначе говоря, какое там все было два дня назад. Еще он видел две большие скульптуры орлов. Там, у орлов, им встретился тощенький, горбатенький человечек под треугольным зонтиком, директриса с ним поздоровалась. И сразу извинилась перед Фиатом, мол, времени у нее в обрез, с телевидения пришли, интервью… В следующий раз она, конечно… Что — в следующий раз, он так и не понял. Понял, что директрисе понравился.

— А понравился потому, что она принимает меня за другого. Мне это актерство уже действует на нервы, хотя всего один день проактерствовал. Почему? Потому что все сразу поверили моей сказочке. Это я-то — менеджер, бизнес мен! Жуткая чепуха. А знаешь, какую кошку я там видел? Одну-единственную, и, сколько ни искал, других не нашел. Рысь. Спящую. У них там есть лес, не настоящий правда, специально устроенные дебри, и в этих дебрях стоит деревянная хибарка, вроде собачьей конуры. В хибарке — рысь. А на табличке, которая на решетке, надпись, знаешь какая? Этот ненастоящий лес, конечно, за решеткой, не то рысь удерет или детишек погрызет, которых приводят родители. Так вот, на табличке значится: «“Гигант”. Нашей упаковке нет равных во всем мире!» и мелким шрифтом: «Рысь». Да не, я так, к слову…

* * *

Через несколько дней он уже присмотрел в зоопарке самые уютные уголки, нашел себе и любимца. К нему он наведывается каждый день, а бывает, и по нескольку раз в день. Муравьед! По мнению Фиата, он как две капли воды похож на него самого. Двойник Фиата в мире животных. Целый день муравьед словно стоит на коленях, он словно на всю жизнь застыл в позе кающегося грешника и должника. Это потому, что когти у него растут как будто прямо от колен, а пальцы и пятки куда-то подевались. Вместо языка у него безголовая змеюка, которая иногда выскакивает наружу.

Муравьед несчастен. Когда перед стеклом, за которым у всех на виду протекает его жизнь, скапливаются посетители, он скребется в дверцу. Стекло уже все исцарапано, мутное. Посетители вопят от радости. В зоопарке не звери страшны, думает Фиат, не страшны даже ядовитые гады или хищники, которым ничего не стоит тебя разорвать. Звери Фиату симпатичны, несмотря на всякие звериные болезни и кучи помета или навоза, которые они ежедневно производят и которые нужно убирать, что и стало одной из главных обязанностей Фиата. Его так же, как Майю, часто посылают убирать у слонов и носорогов. Служитель он одаренный, — об этом сообщила ему руководительница практикантов, девушка вдвое моложе его самого, ладно, не вдвое, лет на десять… Итак, самое страшное в зоопарке — посетители. Зоопаркам необходимы штатные хранители тишины, они здесь даже нужнее, чем в соборах, ведь Бог в случае чего может заткнуть себе уши парочкой кучевых облаков. Надпись: «Соблюдайте тишину!» есть только на клетке с пандами, прочему зверью приходится — хочешь не хочешь — слушать рев детей и взрослых: «Вау, су-у-пер!», «Смотри, смотри, они кусают друг дружку. Это любовь!!»

Часто Фиат надолго застревает перед стеклянной загородкой, где живет муравьед, глазеет на своего приятеля и поневоле набирается от него уныния, которое сам же ему приписал. Фиат воображает себя муравьедом, рядится в его шкуру с густой шерстью, испещренной темными пятнами на плечах и спине, с кремовыми полосами. Знает ли муравьед, что у него есть плечи? А также нос, шея?

Нежность Фиата к муравьеду как-то связана и с его собственной внешностью. По его мнению, нос у него явно длинноват. Вообще нос у человека не на месте, лучше бы он прятался где-нибудь в складках на животе, а лучше был бы складной, как нож. Муравьед — товарищ Фиата по несчастью, — нос-то у бедняги еще больше.

Муравьед по кругу обходит клетку. Посетители ахают, умиляясь тому, как прекрасно, как мягко их городским ногам в городской обуви, топтаться по насыпанной у клетки древесной трухе.

Когда Фиат сидит на скамейке перед стеклянной витриной, в которой влачит свое существование муравьед, ему часто наступают на ноги. Как будто он невидимка. Или неживое что-нибудь, вроде древесных стружек, покрывающих пол в павильоне «Южная Америка». Муравьед улегся прямо на голых досках, пристроив свой длинный нос на пластиковую поилку, в которой когда-то была вода. Почти вся она разлилась. Пышный хвост муравьеда уткнулся в угол, и кажется, что это какое-то другое живое существо. Однажды Фиат осторожно потрогал его хвост. Муравьед спал и не проснулся.

А сейчас муравьед фыркнул, и голоса посетителей заскрежетали, точно заржавленные шестеренки.

* * *

— Мне это неинтересно, — заявил Фиат на другой день. — Неинтересно! Звери меня не интересуют. И деньги, которые я там могу заработать, не интересуют. Сам я мусанга не нашел, и мне его не показали. Каждый раз — новые отговорки. Да есть ли у них вообще мусанг? Директриса, за которой я охочусь, чтобы поговорить, все время удирает. И уже началось хамство. Не принимает меня стая тамошних служащих. Я же разыгрываю из себя богатенького дядю. Сноба. Они и думают, что я такой. Выходит, играю хорошо. Они думают, богач, денежный мешок, поступил к ним на работу из-за какого-то каприза. Думают, я чокнутый, раз пришел волонтером в зоопарк, оставив хорошо оплачиваемое место, а раз так то и отправляют меня на самую неприятную работу. Сегодня я уже в третий раз убирал кучи за жирафами, а на это уходят часы. Прошу-прошу, ну, кто-нибудь, отведите меня к виверрам, и всякий раз у них какие-то отговорки. Всякий раз. То уже вечер и зоопарк закрывается, то брешут, мол, завтра посмотрите. Черт его знает, есть ли у них вообще эти проклятущие кофейные кошки!

Финценс вздергивает бровь, такая у него привычка, это значит, сейчас он чем-нибудь ошарашит Фиата.

— Ты скверно выражаешься. Ты употребляешь слова, какие в этом доме вообще-то не приняты. Сколько раз я должен тебе повторять: нельзя быть таким флегматиком. Почему ты сам не поищешь мусанга? Зоопарк — это не бескрайний простор.

— Я искал.

— Вероятно, мало искал. Директорша сказала, мусанги у них есть. С чего бы ей врать?

Финценс пристроил у себя на коленях ноутбук и открыл сайт зоопарка.

— Смотри сюда. На сайте есть список всех имеющихся у них видов животных. Кошачьи идут после земноводных. — Финценс поворачивает экран, так чтобы тот был виден Фиату. — Читай же, тут написано черным по белому: «За павильоном рептилий вас ждет совершенно необычайный сюрприз». Ясно? Ты видишь, помещена даже фотография пятнистого мусанга. Сразу надо было заглянуть на их сайт в Интернете. Я даже не вспомнил о такой простой возможности, думал, раз ты там каждый день толчешься, то и так найдешь мусанга.

— Не понимаю. Я все уголки обшарил. Каждый день я надрываюсь, как лошадь, устаю как собака. Ты вот помахал бы лопатой, убирая ихнее дерьмо. Знаешь ведь, что животных я никогда не любил. Только муравьед симпатяга, мне его жалко. Он тоже помаленьку сходит с ума.

— Ладно, завтра — последняя попытка. Если завтра не найдешь, на том и остановимся.

* * *

Здание администрации зоопарка венчает стеклянный купол, в нем оранжерея, место отдыха служителей. Здесь стоят скамейки из позеленевшего металла, с виду весьма древние. Служащие забираются сюда в обеденный перерыв и едят принесенные с собой бутерброды и вареные яйца. Основа рациона служителей — сваренные вкрутую яйца, заметил Фиат.

Лучшее, что есть в этой оранжерее, конечно, увлажнение воздуха. Во всех углах трубки, из которых с интервалом в несколько минут распыляется вода, дабы растения получали необходимую им влагу. Работают эти штуки так, что кажется, будто стеклянный купол дышит.

Пять пар глаз устремляются на Фиата. А он еще ни слова не сказал. Но скажет, он им кое-что скажет. «Где виверры? — спросит он и потребует: — Покажет мне их кто-нибудь или нет?»

Буквально через несколько секунд после того, как он вошел в оранжерею, все уже перестали обращать на него внимание, снова занявшись едой. Слышно только невнятное бормотанье. Непонятно, кто с кем разговаривает. Похоже, каждый тут разговаривает сам с собой. Фиат моет руки в умывальнике, что сразу за белым олеандром, перенесенным сюда по причине снегопада, моет на совесть, тщательно трет мылом между пальцами, — именно здесь, как он слышал, заводится зараза. Нет, он не мнителен. Лишь теперь, когда он стал усердным уборщиком жирафьего навоза, он столь же усердно следит за чистотой своих рук.

Открыв ключом шкафчик с табличкой «волонтер», Фиат достает солидную вещь, за которой он прячется, пока все прочие поглощают бутерброды: ноутбук Финценса. Это символ богатства, он богатый человек, который надрывается в зоопарке лишь ради того, чтобы дать отдых нервам. Жужжание включенного ноутбука неприятно, Фиат наклоняется, как будто хочет обнять экран. С кем же тут поговорить? Кого порасспрашивать?

Рыбки подохли на сухом бетонном полу, слышит он, дорогущие рыбки. Ночью выскочили из воды попугайчики — редкий, очень ценный вид. Сотни евро на ветер, и все по недосмотру. Не сработала сигнализация, которая должна была предупредить ночного сторожа о чрезвычайном происшествии. Все десять попугайчиков найдены мертвыми, с высохшими плавниками, от великолепной яркой окраски осталось лишь малиновое пятно на брюшке. В каком-то смысле — прекрасное зрелище, — это говорит тот бугай, который даже летом ходит в резиновых сапогах. Только тут, наверху, и увидишь его без сапог, он стаскивает их на пороге. Через некоторое время его босые ноги синеют. Созерцая эти посиневшие ноги, Фиат раздумывает, с кем же ему, наконец, поговорить.

Каждый день общаешься, и довольно много, с чужими людьми, причем они тебя чуть ли не похлопывают по плечу эдак по-приятельски всего лишь потому, что у тебя с ними общий начальник, — Фиату это просто невыносимо.

И вдруг он слышит над своим левым плечом сопение. Майя. Ковыляет как курица, а всякий раз ухитряется подкрасться совершенно беззвучно. Рот приоткрыт, из уголка тянется вниз ниточка слюны. Странное дело — именно Майя внушает Фиату отвращение меньше, чем кто-либо из прочих здешних персонажей. Майя! Она обитает здесь уже двадцать лет. И знает зоопарк как свои пять пальцев.

— Майя. Майя, Майечка! — Вот и рот закрыла. И опять раззявила.

— Майя, — повторяет она.

10. Benghalensis

Малоизвестный, однако пригодный для промышленного разведения вид. Листья длинные, тонкие, цветы белые. Растение плохо переносит холода, засуху и чрезмерную влажность. Семена этого кустарника крупнее, чем у большинства других видов кофе. При обжаривании зерен выделяется эфирное масло, обладающее антисептическими свойствами. Содержание кофеина — высокое.

— В каком, скажи, в каком из выдающихся произведений искусства, созданных за последнее тысячелетие, секс предстает просто как секс? Нет такого! В те времена, когда люди ели, а не разводили разговоры о еде, когда любили, а не только удаляли волосы с известных частей тела… А знаешь ли ты, что великий Гете, как предполагают, впервые познал женщину, когда ему было уже под сорок? Или даже за сорок! Хорошо, хоть успел…

Молчание, которое аккумулирует в себе Финценс в течение рабочего дня, по вечерам разряжается словесными ураганами. И он забывает поинтересоваться, нет ли новостей из зоопарка.

— Послушай! Я ее видел.

— Кого?

— Кошку.

Финценс точно одержимый кромсает ножом булочки. Белые крошки летят ему на колени, на стол, на пол.

— Кошку!

Фиат наслаждается триумфом.

— Все именно так, как ты говорил.

— А что я говорил?

— Надо искать. И найдешь. Она выглядит так, как ты описал. В точности. И в самом деле очень хорошенькая кошечка. Не люблю зверей, но в этой пальмовой кунице что-то есть.

— Вот видишь! Мы воспитаем в тебе любовь к животным! Это будет еще один положительный результат нашего предприятия.

— Все хорошо в меру… Итак, она в вольере, который сразу за павильоном земноводных, меня туда отвела Майя.

— Майя?

— Майя, чокнутая. Слабоумная. И все знает. Весь этот зоопарк.

— Это, что ли, страхолюдина, которая в самый первый день оказала тебе гостеприимство в дирекции?

— Она. Но ты послушай, что скажу: в голове у нее полный порядок, понимаешь — внутри черепушки. Она чуть не гений!

— «Чуть» не считается.

— Ты сегодня в прекрасном расположении духа. Сначала прочитал лекцию про секс, теперь пытаешься очернить мою сообщницу.

— У меня был тяжелый день. Опять тот ребятенок появился. Со своими родителями. Ума не приложу, что мне с ними делать. Запретить бы им вход в собор.

— Ну и запрети.

— Не могу. Храм Господень открыт для всех и каждого. О запретах не может быть и речи. В этом вся хитрость. Бог — единственное существо, которому не нужно даже существовать, чтобы обладать всемогуществом. Но, разумеется, он должен быть доступен для всех, иначе даже он проиграет.

— А Бог и правда всемогущий?

— Знаешь, об этом как-нибудь в другой раз. Давай, рассказывай, я сгораю от любопытства.

— Там пять кошек нужного нам вида. Одна из них, любимица Майи, парадоксурус йердони, бурый страннохвост, южноиндийский мусанг, — так по-ученому называется, написано там на табличке. Мех красивый, на шее как будто воротник — две широкие светлые полосы и три тонкие темные. На мордочке два белых треугольника, а ушки круглые, ну в точности как две кофейные ложечки! Изящный зверек. Морда вообще-то надменная, словно он понимает, что ему грозит вымирание, вот он и решил, что надо быть красой и гордостью своего вида, раз уж ты последний его представитель. Он очень доверчивый, я даже удивился. А Майя говорит, виверры вообще доверчивы и легко приручаются. Поди знай, может, это ее фантазии. Она все, о чем подумает, считает реальностью. Такой вот уровень интеллекта.

— Интеллекта? Ладно, нас интересует, является ли этот доверчивый мусанг той кофейной кошкой, которая нам нужна для дела. А с чего ты взял, что им грозит вымирание?

Фиат принимается шарить в одном из шести карманов штанов. Левой рукой в правом кармане. Извивается, корчится, наконец, вытаскивает смятую бумажку.

— Мусангов, о которых я говорил, доверчивых к людям, на земле осталось всего двести пятьдесят штук. Уже решили было, что этот вид исчез, но в 1987 году обнаружили их на самом юге Индостана. Малабар и Травенкор — так эти края называются. На табличке, которая на клетке, я прочитал, что раньше этот вид был довольно широко распространен.

— А зверей в зоопарке что, даже в наше время еще держат в клетках?

— Думаю, пора тебе самому взглянуть. Иначе оторвешься от проекта, утратишь контакт и взаимодействие.

— Пойду с тобой, как только смогу освободиться. Неужели звери сидят в клетках? Это ужасно.

— Это не обычные клетки. Там кусты и всякое такое. Пеньки поставлены, ветками декорировано, все очень мило оформлено. И дерево у кошки есть, в большом глиняном горшке. И она по стволу так и сигает вниз головой, туда-сюда. А решетки стоят только в зоне «контакта посетителей и животных» — это директрисино выражение. За кошкой ведется видеонаблюдение, потому как она зарегистрирована в МСОП. Съемка ведется, даже когда кошка спит.

— Что такое МСОП?

— Оказывается, есть что-то, чего ты не знаешь! Я потрясен. Международный Союз Охраны Природы. У них есть Красный список, там всевозможные животные и растения, которым грозит вымирание. Мусанг, о котором мы говорим, внесен в список в 2008 году. Тропические леса на побережье, где он обитает, почти полностью свели. Нет лесов — нет мусангов.

— Понял. Но ведь нам другой вид нужен. Нашей-то кофейной кошке не грозит вымирание?

— Нет, нет. Просто я увлекся этой идеей, а может, Майя меня заразила своей любовью к вымирающим тварям. Сегодня впервые за долгое время меня не преследовало чувство унижения.

— Прелестно. Это прелестно. Ну, а что с другими видами?

— Этим вымирание не угрожает. Там две парочки. Одна относится к виду циветта африканская, циветтиктис циветта. Другая пара как раз того вида, который нам нужен. Кофейные кошки. По-латыни парадоксурус гермафродитус, или пятнистый мусанг, или пальмовая куница, это потому что они любят лакомиться соком пальмовых листьев. Майя говорит, эти два экземпляра самые пугливые. Активны в ночное время. Я и не разглядел их как следует, они сидели в своем домике, он вроде ящика, подвешен на дереве. Да, вот что! Эти кошки метят свои владения секретом желез, это вещество такое, его используют в парфюмерной промышленности. Про секрет я тоже прочитал на табличке, где описание вида. Я подумал, может, это — то, что нам надо? Духи, парфюмы, это же еще выгодней, чем кофе.

— Духи! Еще чего не хватало! Не отвлекаться, Фиат. Не отвлекаться!

— Ну хорошо. Как скажешь. А все-таки, по-моему, это интересно. Там было написано, что секрет виверровых имеет неприятный запах, но при сильном разведении пахнет как цветы. Характерный цветочный аромат, напоминающий жасмин или белую акацию. Честное слово, никогда бы не подумал, что в зоопарке можно узнать столько всяких интересных вещей.

— Скажи-ка, уж не приглянулась ли тебе Майя?

— Ты спятил! Майя — слабоумная уродина. Просто мне там интересно. Я делаю открытия.

— Вот и поинтересуйся теперь другим. Надо накормить кофейными зернами этого пятнистого мусанга, пальмовую циветту или как тебе угодно ее называть.

— Надо, надо… Легко сказать. Но я справлюсь!

* * *

По радио передают метеопрогноз: на территории, расположенной ниже 1500 метров над уровнем моря, осадки в виде снега не ожидаются. Летняя жара готовит новую атаку. Фиат едет в электричке и мысленно видит себя опять взмокшим от пота, распаренным. Он сел в ту самую электричку, в которой еще недавно катался каждый день. Но теперь поезд для него уже не место работы, а транспорт, средство, чтобы добираться на работу. По привычке он проходит по вагонам. Хорошо бы встретить того адвоката в нечищеных ботинках. Хочется посмотреть, как теперь выглядит адвокат. Может, на нем другие башмаки, все-таки снег выпал. Фиат поглядывает на белоснежные вершины гор за окнами. Кто-то трогает его за плечо. Проводник! Фиат вздрагивает. Но у него же есть билет. Финценс запретил ему ездить зайцем, — упаси Бог попасть в какую-нибудь скверную историю, надо продержаться, пока они не обретут статус настоящих воротил кофейной отрасли.

А не признал ли его проводник? Хоть бы не признал. Если обнаружат, что это он еще недавно попрошайничал в поездах, выдавая себя за гражданина Румынии, пострадает профессиональная репутация его бывших коллег. Странно, никто не занял его рабочее место. Вообще-то коллеги мечтают об этой электричке, она ведь идет в аэропорт. А стало быть, у пассажиров есть деньги.

За окнами тянется бледно-зеленое капустное поле. Скоро покажутся блестящие пластиковые купола на салатных грядках.

Фиат раскручивает длинный свиток. В последнее время это уже сделалось неким ритуалом. По вечерам он заходил в небольшой магазинчик, где рассматривал и выбирал краски, материалы и прочие занятные вещи — хвосты различной длины и пышности, хари, зубастые пасти, звериные морды с ушами и без.

Раньше Фиат и не подозревал, что существует столь великое многообразие бумажных змеев. Каждый день он покупал какую-нибудь новую разновидность. А магазинчик ему подсказал хозяин того канцелярского, с бумажными куклами, — знаток по части всего, что сделано из бумаги. Например, он рассказал, что бумажные змеи в древности служили людям как посланники, доставлявшие их желания и мечты богам. Фиату бумажные змеи нужны, чтобы послать свою мечту той женщине в поле, женщине в желтом платке. Да, он ее не забыл. Но нельзя, чтобы о ней узнал Финценс. Фиат покупает змеев на те деньги, которые Финценс раз в неделю выдает ему на хозяйство. Ха, на хозяйство! Под этим благовидным предлогом он ссужает Фиата мелочью на карманные расходы. (И на бумажных змеев).

Сегодняшний змей — полупрозрачная фантастическая зверюга с длинными передними лапами вроде плавников. То ли рыбина, то ли обезьяна. Намалеванная морда как у… барсука? Или… Ну конечно, это мордочка виверры. Вчера в магазинчике его выбор решили нежные краски, а голову змея он не разглядел. Он торопливо развертывает змея. Пора! На этой дороге ему знаком каждый поворот. И вот он запускает змея из окошка поездного туалета: пассажирам незачем это видеть, еще засмеют, чего доброго. До сих пор его ни разу не застукали. Минуты три он не отпускает нить, поезд проходит поворот, огибает склон холма, и вот впереди открывается поле. То самое. Змей блестит и сверкает над медленно проплывающими полями, где чего только нет: картофельная ботва, капустные кочаны, подсолнухи, люпин. Фиат вытягивает шею: все ли в порядке, на месте ли желтый платочек. И отпустив нить, долго глядит на крутящееся, вьющееся, иногда кувыркающееся невесомое существо, которому подарили короткую жизнь он, Фиат, и легкий встречный ветер.

* * *

Сегодня его ждет сюрприз — директриса почему-то сидит в своем кабинете.

— Вот и вы! — восклицает она, как будто давно его дожидалась.

— Вот и я. Я искал вас.

— Что-нибудь не так?

— Напротив. Я влюбился.

— И хотите уволиться? Так скоро?

— Я влюбился в мусангов. Майя показала мне этих зверушек. Другим сотрудникам некогда, работы невпроворот.

— Хотите сказать, они вас попросту бросили одного? Ах, как это неприятно, сожалею. Понимаете, наши сотрудники поначалу бывают пугливы и недоверчивы. Особенно, когда сталкиваются с кем-то из… э-э, скажу прямо: из другого социального слоя.

— Это со мной-то?

— Да вы посмотрите на себя. Вы совсем другой. Вы элегантны. Знаю, вы постарались мимикрировать, подобрать подходящую одежду. И вам это неплохо удалось… Но под туристскими штанами угадывается прекрасное воспитание.

— Моя матушка была бы рада это слышать.

— Однако вы пришли ко мне с чем-то другим?

— Да вот… если вы и правда… то есть… Жирафы, понимаете… Я там уже давно, послезавтра будет ровно две недели, и честно говоря… как волонтер… В общем, нельзя ли мне перейти на раздачу корма? Определите меня, например, к виверрам. Сделайте короткую рокировку. Я ведь сразу вам сказал, что я фанат, фанатик виверр. А тут такая возможность! Эти зверьки просто неотразимы!

— М-м… Видите ли, к пятнистому мусангу еще куда ни шло… Однако другой вид, с ними дело очень деликатное. Вы, наверное, заметили там видеокамеры. С этим животным могут работать только специально подготовленные кадры. Наш зоопарк славится своими успехами в разведении животных в неволе, captive breeding. Вы же наверняка знаете английский. У нас договор с МСОП. Мы участвуем в международном проекте. Я не могу рисковать. Потерять этого мусанга! Вы же читали — один из двухсот пятидесяти представителей во всем мире! Надо полагать, их еще меньше…

— Да меня-то вполне устроили бы и обыкновенные, например африканские или пятнистые мусанги.

— Постараюсь что-нибудь придумать. Пожалуй, можно назначить вас помощником Аджара, он уже несколько лет занимается виверрами. Ну, а что вы скажете о нашей Майе? Вам тоже кажется, что последние несколько дней дела у нее идут получше? По-моему, моменты просветления у нее теперь бывают гораздо чаще.

— От вас не ускользает ни одна мелочь, госпожа директор. И как это вам не надоест? Я хотел сказать, вы ведете огромную работу с общественностью, и то, что вы уделяете внимание проблемам всех ваших сотрудников, к тому же волонтеров…

— Видите ли, у меня во всем комплексный подход. Тут и социальный аспект, о чем я однажды вам говорила. Нельзя недооценивать влияние, оказываемое деятельностью зоопарка на жизнь города, на его население.

* * *

Майя. Майя-Майечка. Солнце садится. Фиат сегодня задержался после ухода Аджара, магистра Аджара, который, как выяснилось, отвечает за виверровых. Фиат знает, где висят ключи от клеток, это вдохновляет. Осталось выяснить, когда можно незаметно пробраться в вольеры и подружиться с их обитателями. Вот тут-то ему и поможет Майя, она разбирается, находит контакт со зверьем. А он, по правде сказать, животных побаивается. Когда он последний раз трогал руками какое-нибудь животное? Да и вообще было ли такое в его жизни? Какая у них шерсть, жесткая? А на руках, одежде, на волосах потом остается запах? Овцы, да-да, овец, наверное, ему когда-то случалось погладить. Овец разводили соседи его первой подружки, и летом эти овцы с толстой густой шерстью паслись на лугу, и он иногда теребил их шерсть, просунув руку сквозь жерди загородки, в общем-то лишь затем, чтобы потом рассказать об этом девочке, чтобы она знала, какой он ласковый. Чтобы доверилась ему, раз уж у него столько доброты к овнам.

Майя, Майя-Майечка. Он негромко зовет ее. Где она запропастилась? Они же договорились встретиться здесь, возле загона жираф, и вместе пойти к виверрам.

— Привет. Здравствуй. Вот и ты.

* * *

— Чего я только не перепробовал. Эти твари царапаются как домашние кошки. Если не знают тебя, то прячутся, норовят удрать. Майя сумела немножко успокоить их. А все-таки к угощению они даже не притронулись. Я принес, как мы планировали, кофейные зерна, завернутые в тоненькие ломтики ветчины. Дорогой кофе из магазина деликатесов. Но мусанги не соблазнились. В конце концов, ветчинные рулетики я съел сам, парочку дал Майе. Она сама надежность. С Майей хоть в огонь и в воду.

— Майя, Майя, Майя. Все прочие женские имена ты словно забыл. Влюбился в ненормальную? А как же другая, та женщина в поле, твоя мечта, о которой ты столько говорил? Больше не интересуешься?

— Да какое там влюбился! Просто только у Майи есть подход ко всем животным. Правда, ко всем. По ночам она даже к слонам ходит, — сама мне рассказала. А это опасно для жизни. Слону ничего не стоит расплющить тебя, как пустую картонную коробку. А Майя в слоновнике разгуливает туда-сюда и хоть бы что.

— Я потрясен. Так, значит, кошки не стали есть кофейные зерна?

— Нет. Завтра опять попытаемся. Мы с Майей договорились встретиться после работы. Служителям после работы не положено находиться на территории зоопарка, но никто не проверяет, ушли или не ушли.

— А как быть с камерой, с видеонаблюдением за южноиндийскими кошками?

— Майя придумала: она набросит на камеру свой шарф. Толстый такой, черный шарф.

— И никто этого не заметит? Что за бред.

— Не беспокойся, Майя настоящая профи.

— Потрясающая профи. Ай-кью ноль целых, ноль десятых.

— Ты сноб. Уход за животными, особенно за кошачьими, требует терпения. Майе терпения не занимать.

— Он меня учит! Чья вообще идея? Кто кого уговорил наняться в зоопарк?

— Ты, ты, конечно ты.

С тех пор как Фиат стал находить удовольствие в своей работе в зоопарке, между друзьями точно черная кошка пробежала. Разумеется, Фиат через день убирает жирафий навоз, сгребает его в кучи, сваливает на тачку и отвозит это золото на лужок, где пасутся копытные, обитатели Гималаев. Финценс, автор идеи, считает себя шефом, который держит все нити в своих руках и ждет конкретных сообщений касательно производства кофейного зерна с заданными параметрами. Когда Фиат рассказывает всякие удивительные вещи о зоопарке и его обитателях, например об отеле для букашек, в ушах Финценса звенит колокольчик — сигнал тревоги. Не отвлекаться! Иначе проект полетит к черту: Финценс боится, что Фиат позабудет главное — кофейную кошку, ему хочется хорошенько встряхнуть друга, покрутить на месте раз эдак сто, а потом пустить по рельсам, которые прямиком приведут к цели.

Отель для букашек — это апартаменты класса люкс для всевозможных летающих насекомых. Отель — точнейшая копия Турецкой виллы Ле Корбюзье. Он построен по проекту великого архитектора, в миниатюре, и назначение у отеля другое — сюда на какое-то время родители могут привести своих отпрысков, не в меру взвинченных после лицезрения тигров, львов и гиппопотамов. Перед входом в отель положен большущий, мягкий-премягкий красный мат толщиной полтора метра. Развалившись на нем, можно смотреть на летающих насекомых, любоваться разнообразием пестрых хрупких созданий. Обычно, уже через несколько минут многие посетители спят сладким сном. Не только дети, в первую очередь — взрослые.

* * *

Прошла неделя. Фиат и его помощница Майя каждый вечер ходили кормить пятнистых мусангов кофейными зернами. Мало-помалу зверьки стали доверчивей, тыкались мордочкой в колени Фиата, заигрывали с ним, трогали лапками, но к угощению не притрагивались. Никто не брал с ладони Фиата ветчинные рулетики с кофейной начинкой. Дорогущий кофе, купленный в магазине деликатесов, вываливался, падал на землю, исчезал в траве.

Восьмой день продолжается эксперимент, а ситуация все та же, хотя зверьки осмелели, стали доверчивей. Наконец, Фиат велел Майе выйти из загона и ждать у дверцы. Она нерешительно выполнила команду, однако бросила на Фиата угрюмый взгляд, как будто заподозрив, что у него на уме. А на уме у него — заставить одного из зверьков проглотить кофейные зерна. Полчаса бесплодных усилий — поймать мусанга Фиату не удается, и он снова зовет на подмогу Майю. Смотрит она так, что ничего хорошего ждать не приходится.

— Поймай мне одного из низ, — нерешительно просит Фиат, теперь его черед быть нерешительным. — Пожалуйста, пожа… — Как, мусанг уже у нее в руках? Фиат умолкает на полуслове. Когда Майя плетется по дорожкам зоопарка, она неповоротлива, но едва понадобилось поймать хищного зверька, оказалось, что и ловкости ей хватает, и проворства!

Крепко держа мусанга, она разжимает ему зубы. Фиат сует ему в пасть несколько кофейных зерен и кусочек ветчины, на закуску. Зверек давится. Фиат проталкивает угощение дальше в глотку… да как же заставить его проглотить!.. А вонь-то какая… воняет чем-то звериным, и еще… На брюки Майи что-то капает.

— Полегче, ты его задушишь! — Ну и дела: у нее чистый и внятный голос. Она опускает мусанга на землю. Тот, фырча, бросается прочь и сигает прямиком на вершину дерева. Второй мусанг, по-видимому, самка, тоже шипит По мере приближения ночи виверры оживляются и держатся более настороженно.

От едва зародившейся любви к людям не осталось и следа. Майя утробно похохатывает. Она упивается своим превосходством.

Выйдя из вольера пятнистых мусангов, они смотрят на их соседа, который, согласно табличке, является последним представителем бурых страннохвостов — парадоксурус йердони. Он бегает взад и вперед вдоль решетки.

— Просит, — говорит Майя. — Дай-дай… — От ее ловкости и проворства не осталось и следа. Присев на корточки, она сквозь решетку протягивает мусангу палец.

— С ума сошла! — Фиат резко отталкивает ее. — Откусит же! Престань, Майя!

— Куси-куси, — твердит она, — дай-дай. — И подставляет ладонь Фиату. Он кладет на ладонь два ветчинно-кофейных рулетика. Ладонь у Майи шершавая и мозолистая. Словно нечто ископаемое, материальный состав которого еще предстоит определить, — думает Фиат; ему еще никогда не случалось видеть таких жутких ладоней. А в остальном руки как руки.

Зверек опасливо берет у Майи ветчинку с начинкой, мгновенно проглатывает, потом тщательно облизывает усы.

— Старт взят! — ликует Фиат. — Эксперимент начался!

И, разом позабыв о Майе, бежит к зданию администрации, забрать вещи, оттуда — к выходу. А она, инвалид, женщина, остается в кромешной тьме, возле решетки, и все снова и снова протягивает руку к зверьку.

11. Congensis

Выращивается главным образом в Конго, где этот вид известен с XVIII в… Растение имеет узкие длинные листья и крупные белые цветы. Этот кофе отличается насыщенным, земляным вкусом. В торговлю чаще всего поступает в смеси с сортом либерика.

…Майя ничего не должна знать, иначе выдаст нас. Нужен деловой подход. Нельзя поддаваться эмоциям. Это не эмоционально-терапевтическое мероприятие.

На следующий день после кормежки потенциального производителя особо ценного кофе Фиат рано утром побежал прямиком к вольеру виверр. Земля там влажно поблескивала, никаких кошачьих кучек, все тщательно подмели, потом сбрызнули водой. Клетки и загоны убирают чуть не на рассвете, задолго до начала рабочего дня Фиата. Он попросился в команду уборщиков, но получил отказ. Альфонс, шеф уборщиков, — педант.

«Отвяжись, твое место снаружи, стой у решетки и любуйся», — огрызнулся он, когда Фиат предложил помощь при уборке. Тогда Фиат сказал, что может приходить рано утром. «Ты, вот что, отойди-ка подальше, — зарычал Альфонс. — Я, знаешь ли, не выношу, когда ко мне вяжутся». Ничего другого он от Альфонса не дождался. Вздумай Фиат настаивать, предлагать свои услуги в качестве уборщика у виверр, Альфонс бы разъярился и неизвестно как, но наверняка серьезно ему нагадил. Майе не понаслышке известно, чем могут обернуться испорченные отношения с Альфонсом. Однажды он «нечаянно» запер ее в кладовке, где хранятся запасы корма для рыб. Просидев там несколько часов, бедняжка провоняла рыбой. Да и не только Альфонс, но и все остальные сотрудники не считают волонтеров за людей.

И еще день прошел, и весь этот долгий день Фиат подметал дорожку, ведущую от кошачьих к пингвинам, потом протирал стекла, убирал жирафьи кучи и три полных тачки навоза отвез к гималайским быкам.

— Нам необходимо выработать новый подход к делу, — возвестил Финценс вечером, когда Фиат пришел домой, и объяснил, что такое experimental setting. Нет, в зоопарке этот метод невозможно применить. Фиата он совершенно не вдохновляет, но ясно, что другого выхода нет, ведь в конце концов нужно узнать, каков на вкус кофр из зерен, побывавших в желудке у пятнистого мусанга.

На следующий день Фиат скопировал страницу из документа, лежавшего на письменном столе директрисиной секретарши Леоноры Заам.

Распоряжение федерального министра по делам здравоохранения, семьи и молодежи о содержании позвоночных животных, не подпадающих под действие статьи 1-й Инструкции о содержании животных, в том числе диких животных, к содержанию которых предъявляются особые требования, а также о содержании видов диких животных, содержание которых запрещено по соображениям охраны природы (распоряжение о содержании животных, ст. 2) — Фед. Зак. Гр. код. II, № 486/2004.

Принято в соответствии со статьей 24, параграф 1 и 2, статьей 25, абзац 3 федерального закона о защите животных (ЗЗЖ). Фед. Зак. Гр. код. I № 118/2004 ст. 2.

7.10.4. Виверровые (viverridae)

1. Вольеры должны иметь следующие размеры:

Минимальные размеры вольера для наружного обитания двух особей:

мангуст малый 10 кв. м

мусанг (paradoxurus),

мунго,

мангуст полосатый 16 кв. м

лемуры,

циветты (viverrinae),

фоссы 30 кв. м.

2. Обязательно наличие вольеров для наружного и для внутреннего обитания животных. Габариты вольера для внутреннего обитания должны составлять не менее одной второй от площади вольера для наружного обитания. Свободный доступ в вольер для наружного обитания в дневное время суток должен быть обеспечен животным круглогодично.

3. Температура воздуха в вольере для внутреннего обитания должна поддерживаться на уровне не ниже +18 градусов Цельсия. Циветты, лемуры и полосатые мангусты в течение всего года могут содержаться на открытом воздухе в том случае, если им предоставлен свободный доступ во внутренние вольеры или иные места ночевки, где поддерживается температура не ниже +15 градусов.

4. В вольере должно быть предусмотрено наличие натуральной почвы либо специального настила, а также площадки, посыпанной песком, древесной трухой, и прочего, необходимого для предоставления животным возможности заниматься деятельностью по рытью и копанию земли, а также в целях укрытия.[4]

— Как я понимаю, содержать виверр вне зоопарков запрещено, ты должен отдавать себе в этом отчет, — говорит Фиат. Финценс только что пришел домой из собора; едва затворил за собой входную дверь, как приятель преподнес ему копию страницы из федерального закона, где идет речь о виверровых. Фиат не дает другу даже снять плащ и ботинки. — Читай, — требует он.

— По крайней мере, мы должны обеспечить эти условия. Иначе я выхожу из проекта. Потому что мне пришлось бы заявить в полицию.

— Разумеется, мы все это обеспечим.

— Но как? Где мы тут устроим открытый вольер?

— Будем выводить ее на прогулку.

— На прогулку? Ты в своем уме? Если кто пронюхает, что у нас живет виверра, ее немедленно заберут.

— Будем выводить ночью.

— И навлечем на себя еще больше подозрений. Полиция мигом нас сцапает.

— Не опережай события. Что будет, то и будет.

— Нет, ты должен найти выход. Закон есть закон. А я защитник животных.

— С каких пор? Не ты ли говорил, что животные тебя не интересуют?

— Интересуют, очень даже интересуют. Они честные, и с ними надо быть честным. Нужно уважать зверей.

— Дорогой мой Фиат, да ты никак проповедником морали заделался? — Циничный тон друга режет слух Фиата. А Финценс продолжает: — Мне решительно не нравится в этой истории то, о чем вот тут вверху написано: «по делам здравоохранения, семьи и молодежи». Министр по делам животных отвечает еще и за семью и молодежь? — И Финценс смеется — редкое явление. Смеется в три приема, и каждое «ха-ха» точно кашель. Когда он смеется таким вот смехом, Фиата пробирает страх. Он нерешительно, чуть слышно возражает:

— Я хочу только, чтобы с животным хорошо обращались. Чтобы мы с ним хорошо обращались.

Финценс тотчас меняет тон:

— Конечно! Не беспокойся. Если хочешь, я уступлю мусангу свою комнату, буду спать в гостиной.

12. Togoensis

Низкорослое дерево, довольно широко распространенное в южных сухих лесах Ганы. Эти леса являются наиболее уязвимым ландшафтным типом, так как подвергаются опасности исчезновения из-за пожаров, вырубки и экстенсивного земледелия.

— Дорогу тебе укажет эму с облезлой шеей. Оперение на шее у него обтерлось о прутья решетки, потому что он вечно попрошайничает. Если, проходя мимо, на него не посмотришь, он бумкает и бухает как барабан в знак недовольства. Не птица, а ударная установка. Прислушивайся — услышишь бумканье, значит, кто-то идет, эму на безвозмездной основе будет стоять на стреме. Вообще эму относится к привилегированным обитателям зоопарка, — продолжал Фиат. — Половина рощи отдана в полное его распоряжение. Роша, конечно, реденькая, но все-таки деревьев достаточно, чтобы под ними и в кустарнике могла спрятаться здоровенная птица. Поначалу опасались, что эму спрячется и вообще не покажется посетителям. Но он как раз наоборот целыми днями шастает вдоль решетки и каждого, кто мимо идет, провожает взглядом, а глаза у него янтарные. Ах, какие глаза, точно настоящий янтарь, темно-коричневые и блестящие. Лесной янтарь…

Темной ночью Финценс идет вдоль решетки, из-за которой на него в упор смотрит эму.

— Так что, я могу на тебя положиться? — таинственным шепотом вопрошает Финценс и удивляется: разговариваю с птицей? Кажется, эму отвечает кивком. Нет, он не кивает, — думает Финценс, — это рефлекс, нервный тик у птицы. «Кормить запрещается, эму», — тихо говорит Финценс и протягивает ему кусочек персика, который достает из пакета. Финценс хорошо подготовился к ночному посещению зоопарка.

Он бесшумно шагает по темным дорожкам, стараясь держаться в тени, избегая света прожекторов. Порой доносятся звуки: кто-то шуршит, хрюкает, скребется, пыхтит… Финценс слышит стук своего сердца, громкий, и дыхание, шумное. А ведь всегда считал самого себя воплощением тишины. Хоть бы все прошло гладко. Фиат уверил его, что никаких сложностей с мусангом не будет, и показал фотографию в своем мобильнике: «Так выглядит жертва предстоящего похищения. Зверек любит людей».

В зоопарке Финценс впервые в жизни. Расположение загонов и вольеров ему известно лишь по рисункам, которые набросал Фиат, да еще по маленькой карте-схеме для посетителей. Финценс думает: жаль, что раньше не ходил в зоопарк. То и дело он вздрагивает — от какого-нибудь звука или мерцания, шарахается при виде вдруг вынырнувшей из мрака скалы, торчащей посреди зеленовато-черного, слабо поблескивающего бассейна. На табличке написано «Белые медведи», в полумраке трудно разобрать буквы, низкий заборчик ограждает газон, чтобы не затоптали посетители, за заборчиком — бассейн. Белые медведи вымрут первыми, если растают полярные льды, — думает Финценс. А они растают. Надо бы уже сейчас эвакуировать медведей, предоставить им ледяные поля в гигантских, простирающихся на целые географические регионы холодильных камерах.

Пробираясь в потемках по дорожкам зоопарка, Финценс впадает в странное настроение. Мы способны на какие-то поступки лишь ради самих себя, думает он. Все прочее — декорации. Проблема белых медведей — то, что они охотятся на тюленей, им нужен тюлений жир, чтобы зимой, во время спячки, не умереть от голода. Если тюлени сгинут, когда исчезнут льды, дело спасения белых медведей примет драматический характер. А почему бы не разрешить им охотиться на людей? — размышляет Финценс. Осторожно, не задевая ни единого листочка, он переходит от одного пятна густой тени к другому. — Если тюлени вымрут, медведи начнут охотиться на людей, совершая набеги с глетчеров. Но ведь и глетчеры растают. А люди такие тощие, — даже самые жирные из них для белых медведей все же недостаточно калорийная пища, — выходит, не перезимовать медведям… Придется им отучиться от зимней спячки, чтобы не упустить единственный реальный шанс на выживание. Кошмарные картины медвежьего будущего предстают мысленному взору Финценса…

На руках у него перчатки, в каких работают хирурги и, кажется, мясники, с собой — дорожная сумка, предварительно сбрызнутая внутри настойкой валерьяны, кошки ее любят. Виверры, как и домашние кошки, дуреют от валерьянки. Расположение павильонов и вольеров точно соответствует описаниям Фиата. Панель, на которой Финценс должен набрать код, чтоб отключить сигнализацию, слева от стеклянной двери. 1472. Еще один код набрать — 321, и дверь медленно открывается. Финценс сверяется с бумажкой, на которой записана третья комбинация цифр: 437. Это номер животного, за которым он пришел, номер указан и на дверце вольера, открывая ее, Финценс видит в стекле свое отражение. Лицо вдруг кажется ему необычно пухлым. Из-за света? Или это старость? Вглядевшись в свое отражение, он приходит к выводу, что лицо у него старое. Старее, чем обычно. Старое и усталое.

«Помни о видеокамере, — наставлял его Фиат. — Увидишь ее сразу, как войдешь, она ориентирована на дерево, по которому лазают, и на выход из домика. Ночью кошек запирают в домике, а камера установлена неподвижно и снимает только часть вольера, — значит, дождись, когда зверек зайдет в угол, недоступный видеонаблюдению. Или подмани его к себе».

Зверек лежит на земле, сна у него ни в одном глазу, и бьет хвостом туда-сюда. Для храбрости Финценс издает урчание. И тут же, струхнув, рукой зажимает себе рот. Ох, каким громким оказалось урчанье в этой тишине. А вдруг камера и звук записывает? Он осторожно приоткрывает дверь. Медленно, с опаской, словно при каждом шаге рискует что-нибудь раздавить, он вступает во владения пятнистых мусангов и опускается на колени, а рядом с собой ставит сумку, раскрыв пошире, чтобы была наготове. Достает и открывает коробочку с кормом. Финценсу ударяет в нос крепкий запах — смесь валерьянки и рыбы. Финценс помахивает кусочком рыбного филе, сдобренного валерьянкой, показывает мусангу лакомство. Зверек насторожился, сел на задние лапки, кажется, хочет прыгнуть, подобрался весь. Но не прыгает. Кис-кис-кис, иди сюда, я тебя не обижу. Финценс не без труда заставляет себя молчать. Он уже успокоился, руки не дрожат, сердце бьется ровно.

Зверек подходит ближе. Человек ставит пластмассовую коробочку с едой в сумку и, затаив дыхание, ждет. Зверек начинает обнюхивать рыбу, и тут человек бросается, хватает его… Застегивает молнию. Из сумки доносится злобное шипение.

* * *

Тише, тише! Нельзя спешить, нельзя идти слишком быстро. Как бы не упустить чего-нибудь. Снова включаем сигнализацию. Коды, комбинации цифр. Все пусть будет таким, как до его прихода. Перчатки пока не снимать. Медленно ретироваться по дорожке, где эму.

На широкой улице за воротами зоопарка сразу попадаешь в другой мир: другие звуки, другие запахи. Там совершенно другое ощущение. Ощущение пустоты. И нет такси, в котором должен его ждать Фиат.

А не пора ли предоставить слово мусангу? Может быть, стоило бы послушать, как эта ситуация видится ему? Что он чувствует, сидя в душной и тесной тряпичной сумке? Впрочем, паникой охвачен не только зверек в сумке, но и тот, кто сумку несет. Уже пятнадцать минут Финценс ходит взад-вперед по улице, прислушивается к беспокойной возне пленника, к странным звукам, которые тот издает. Он беспокоится, как бы зверек не задохнулся, если еще долго просидит в сумке, и в то же время боится, как бы не раскрылась молния и не удрала добыча.

Да где же Фиат? Уж не вздумал ли надуть его, как в тот раз, когда утащил банковскую карточку и профукал в казино все деньги? Или попал в какую-нибудь передрягу?

Четыре часа утра, в это время суток все живые существа слабы и беспомощны, в это время совершаются нападения и защита бессильна. Маленький представитель южноиндийской фауны копошится в тряпичной сумке, оттягивающей руку Финценса, а сообщник заставляет себя ждать, и где? — на месте преступления! Никого. Тишина. Ни такси, никаких машин не видать, сколько ни смотри. Фиат… А кто он вообще такой? Финценс его почти не знает. Полгода прожили в одной квартире — это же ерунда. Люди, бывает, полжизни живут вместе, а друг друга так и не знают.

Наконец-то! Такси, подъехав, останавливается прямо перед Финценсем. Фиат, обняв за плечи, усаживает Финценса на заднее сиденье и с театральным вздохом опускается рядом.

— Ф-фу, дело сделано. Он наш, — Фиат улыбается шоферу. Финценс сверлит приятеля взглядом: неужели он..?

Фиат меж тем снова заговаривает с водителем:

— Подумать только, в какие места его заносит! Не знай я его как облупленного, так уже, наверное, сорок раз спятил бы от таких переживаний. — Фиат стискивает запястье Финценса, как бы упрашивая: молчи, молчи, молчи…

«Мне кажется, когда целый день только и делаешь что блюдешь тишину, есть риск потом, в самый неподходящий момент вдруг разговориться», — объяснил Фиат позже, когда Финценс поинтересовался, что, собственно, означало это странное поведение и железная хватка, внезапно стиснувшая его руку.

Разговорчивым становится тот, кому на самом деле не дан дар речи. В сумке не прекращается возня. Таксист знай себе болтает о Париже, как он там жил-поживал с видом на Сену. И как он скучает по прекрасному городу, который не идет ни в какое сравнение с этим городишкой, хотя тут есть современная архитектура. Нет, Париж неподражаем. Красивейший из всех городов мира. Вот он, шофер, когда-то считал, будто самый красивый город на свете — Зальцбург, но после Парижа он так не думает. Все дело в атмосфере, а куда уж тут Зальцбургу, хотя, конечно, воздух в Зальцбурге чистый… Чистота — что чистота? Это вам не атмосфера… — Таксист притормаживает перед светофором, — даже ночью их не отключают, вот и теперь загорелся красный. Таксист оправдывается, мол, лучше не рисковать, со здешней полицией шутки плохи, и оборачивается назад:

— Отберут права, ищи потом ветра в поле. Подождем. Вы же не спешите?

— Вообще-то хотелось бы побыстрей доехать, моему коллеге нехорошо.

Поймав выразительный — не замеченный таксистом — взгляд Фиата, Финценс принимается хрипеть и кашлять. Таксист ни в коем случае не должен услышать мяуканье, которое становится все громче.

— Что? В чем дело? — Приветливости таксиста как не бывало. — Вы загадите мне салон! Можете вы прийти в норму или нет?

— Да-да, не беспокойтесь, — отвечает вместо Финценса Фиат. А Финценс низко наклоняется к сумке, которую держит у себя на коленях, — таксист не должен заметить, что в сумке кто-то рыпается. Зверька, должно быть, укачало в машине. Уже слышно, что его там, в сумке, рвет. Слышит и таксист.

— Эй, вы, я же предупредил! А ну живо, выходите из машины! — Он резко тормозит у тротуара. — Не надо мне денег, я не зверюга какой, чтобы с вас деньги брать. Но дальше не повезу, выходите, господа хорошие, приехали! — Так как оба приятеля сидят как сидели, таксист выскакивает из машины, рывком распахивает дверцу и, схватив за плечо, выволакивает наружу Финценса. — Не обижайтесь, что так грубо с вами обращаюсь, но я на дух не выношу блюющих пассажиров. Вы мне обивку изгадите и весь салон, а значит, работы не будет несколько недель, — убытки такие, все равно что новую машину брать, если с вами случится эта неприятность.

И вот они вдвоем стоят на дороге как оплеванные. До города довольно далеко.

Финценс теребит молнию сумки.

— Не открывай! Не хватает еще, чтобы он удрал! Несчастный звереныш… Он же окочурится от страха. Директриса однажды сказала, у них в зоопарке такое часто бывает. Заберут к себе животное, у которого, например, какая-нибудь неопасная царапина, а вскоре оно глядишь и околело. От страха. Это случается даже с животными, которые родились и выросли в зоопарке. А наш-то в джунглях был пойман. Он в зоопарке всего два года, директриса говорит.

— Брось, волков бояться — в лес не ходить.

— Не трогай молнию, тебе говорят!

— Что будем делать? Половина четвертого…

— Придется идти пешком.

— А ты представляешь, сколько отсюда до города?

— Часа два с половиной ходу.

— Откуда ты знаешь?

— Ходил однажды. Возникли небольшие разногласия с одним типом, с которым ехали вместе на машине.

— Я не пойду!

— Вариант: сидеть тут и ждать, когда рассветет. И начнут ходить автобусы. До автобусной остановки отсюда метров двести.

— Ты это всерьез про автобус? Ждать? Мы совершили уголовное преступление! Грабеж!

13. Mongensis

Произрастает во влажных вечнозеленых лесах, на высоте 1100–1400 метров над уровнем моря, распространен в Танзании, в восточных районах Узамбара (Восточная Африка) и в северном Удзунгве. Вид редкий, поскольку территория его распространения весьма ограничена.

— Заблудились?

Два друга стоят на перекрестке, со всех сторон желтыми глазами мигают светофоры… Желтый — черный, желтый… И вдруг откуда ни возьмись женщина, как из-под земли выросла рядом с Финценсем и его сумкой. Заговорила с ними — и опять вокруг тишина. Изредка на асфальт падает листок с дерева. И слышишь, как он падает. У деревьев, несмотря на жару, все-таки началась осень, хотя ночь по-летнему теплая. Женщина молода. На ней яркая, броская блузка — золотого цвета, с блестками у выреза, на рукавах и внизу. Блузка ей идет, в тон с цветом волос, рассеянно думает Фиат. Он рад ее появлению, хотя должно быть наоборот.

— Может, вам нужна помощь? Ищете кого-то? Адрес есть?

Финценс окидывает ее строгим взглядом, как будто перед ним туристка, громко заговорившая в кафедральном соборе. У нее много вещей: за спиной рюкзак, с виду тяжелый, и две больших сумки, обе с очень длинными ручками. Наверное, когда она идет, сумки шаркают по земле. Она высокого роста, но сумки такие здоровенные, что женщина кажется миниатюрной. Блузка золотая, а темные брюки самые простецкие.

И чего она сейчас, ночью, таскает с собой эти котомки? Может, работает в ночную смену? Вагоновожатая? Сменщица с бензоколонки?

— Я живу здесь неподалеку, — говорит она. Хорошо знаю район, могу вам помочь.

— Мы тоже неподалеку живем, а сейчас, так сказать, идем домой. Район мы тоже хорошо знаем.

— Вот оно что. Мне-то показалось, таксист высадил вас, хотя вам не хотелось выходить.

— Нет-нет. Спасибо вам за отзывчивость. Но никакой помощи не требуется. Все в порядке.

Финценс, дернув подбородком, показывает Фиату, мол, хватит стоять тут как в витрине, и сообразив, куда идти, делает несколько решительных шагов. Женщина не отступает:

— Вы можете доехать на ночном автобусе. Расписание знаете? Остановка на этой улице, метров двести отсюда.

И чем настырней безмолвные призывы Финценса уйти, наконец, с перекрестка, тем упрямей игнорирует Фиат его мимику. Он видит только симпатичную женщину, которая хочет им помочь.

Фиат спешит поддержать разговор:

— Мой друг любит пешие прогулки. Это он попросил таксиста высадить нас тут. В машине ему стало душно.

— Вот оно что. — Она ставит на землю свои сумки и смотрит в лицо Фиата. — А мне показалось, что он выкинул вас из машины. — Она вздергивает бровь. Брови у нее уголками, отмечает про себя Фиат, от этого даже как-то не по себе, можно подумать — наклеенные. Словно желая доказать обратное, она крепко потирает лоб ладонью. При подобном обращении фальшивые брови отклеились бы… А глаза серые. Она видит меня насквозь, думает Фиат, и ему это приятно.

— Сударыня! — Финценс шутливо кланяется. — Не смеем дольше вас задерживать. — Подойдя к Фиату сзади, он носком ботинка тюкает того по пяткам. По одной, по другой.

— Ладно. Ну, всего доброго. — Подхватив свои сумки, она легким шагом уходит прочь. Но, почти скрывшись за углом пятиэтажного дома, еще раз оглядывается и даже ухитряется помахать, плавно вскинув руку, — кажется, просто качнулась на ветру ветка дерева, и взмах обернулся приветливым жестом лишь потому, что в эту минуту два человека шли мимо…

— Вау! — Фиат полон эмоций.

— Нашел время пялиться на женщин. Спятил ты, что ли? А вдруг она бы догадалась? Поди знай, может она из этих чокнутых защитников природы, а? От них же теперь проходу не стало, цыпленка не зажаришь на гриле — мигом примчатся со всякими удостоверениями, шум поднимут, и пиши пропало, не отвяжешься. Повиснут на твоей руке, мол, цыпленок тоже хочет жить, пусть он дотянет до своего естественного конца и улетит на свои куриные небеса.

— Не знаю, кто из нас спятил, — обрывает его Фиат. — Всего-то пару слов сказал, из вежливости. Скажи на милость, имею я право, в конце концов, на нормальные человеческие отношения с себе подобными?

— Мы уголовники, отныне мы уголовники. Уголовники не имеют нормальных человеческих прав.

— Что за околесицу ты несешь? У тебя нервы сдают.

Всю дорогу они ссорятся и спорят, заводясь все больше. Каждые четверть часа сумка переходит от одного к другому. Зверек почти не шебуршится, он так долго бросался на стены своей тряпичной тюрьмы, что вконец уморился. Фиат изредка прижимает ладонь к сумке, проверяя, жив ли еще мусанг. Ощутив тепло и дрожь его тельца, отнимает руку. Когда они наконец открывают дверь квартиры, на часах половина шестого, уже светло. Сумка переходила от одного к другому семь раз.

14. Zanguebariae

Произрастает в малоисследованной области Южной Танзании и Мозамбика, в сухих прибрежных лесах. На Мадагаскаре, предположительно, культивируют этот же вид.

Темно-малиновые листья кружат над кроватью. Ему снится осень. И прохлада. Когда он уже почти просыпается, листья превращаются в красных рыбок. Плавно, как при замедленной съемке, они опускаются на одеяло. А кровать укоротилась, или ноги на полметра длинней, чем были. Он спал под водой, как рыба. Проснулся весь в поту.

Шлепая босиком в ванную, Фиат открывает дверь, за которой они несколько часов назад опорожнили свою дорожную сумку. Живое уворованное добро Финценс вывалил на пол, точно это куча тряпья. Они определили зверька в спальню Финценса, откуда вытащили все вещи, оставив только лампу под потолком. Финценс будет спать в гостиной. Сегодня он даже не прилег, сразу пошел в собор. «Мне необходимо алиби, — сказал он, — собор — самое надежное алиби».

Когда Фиат приближается, зверек сердито шипит. Глаза у него блестят, испуганные, но и коварные. В зоопарке он был куда миролюбивее, утром полеживал себе в уголке, отдыхал после активной деятельности ночью.

* * *

Бледный и унылый после бессонной ночи, Фиат отправляется в зоопарк, опаздывая на четыре часа, потому что начало его рабочего дня вообще-то в девять, а теперь уже час дня. Он заходит к директрисе, извиняется за опоздание, ссылаясь на то, что страдает хронической болезнью желудка: вчера, как назло его опять прихватило, почему — совершенно непонятно, но он выбыл из строя. До сих пор он не упоминал об этой проблеме, потому что не хотел, чтобы с ним обходились как с больным.

Директриса сегодня держится отчужденно, не то что обычно. Так, во всяком случае, кажется Фиату, и его это устраивает. Есть отчужденность — значит, врать проще.

Опоздание, похоже, ее не интересует. Она говорит, дескать, сочувствует, понимает, и сама при этом делает страдальческую мину. Главное, он должен следить за своим здоровьем, добавляет директриса, откидываясь при этом на спинку кресла. Дистанция между ними становится еще больше.

Он-то думал, подымется шум, весь город будет говорить об исчезновении пятнистого мусанга, по радио сообщат, по телевидению. Мысленно он уже видел заголовок на первой полосе местной газеты: «Похищен представитель редкого, вымирающего вида животных!» Во всяком случае, Фиат ожидал, что директриса будет его упрекать или хоть спросит о чем-то. В конце концов, он в зоопарке единственный новый служитель, и как раз после его появления пропало животное, да не какое-нибудь — звезда первой величины! Ничего подобного не произошло. И вообще ничего, ровным счетом ничего. А СМИ? Хоть бы одно упоминание о происшествии в зоопарке, так нет же — ни в газетах, ни в передачах новостей — ни слова.

Директриса отпускает его домой, дав совет хорошенько заняться здоровьем и снова приходить только тогда, когда он вновь будет чувствовать себя в форме. И пусть не усердствует на работе, говорит она, а то не оберешься неприятных последствий, которые на всю жизнь могут привязаться. Она смотрит чуть ли не весело, чуть ли не радуется тому, что избавилась от него. Может, боится заразы? Думает, у него не с желудком проблемы, а что-нибудь похуже? Эта женщина с самого начала показалась ему странной, причем вначале она как-то подозрительно симпатизировала ему, а теперь опять же подозрительно во всем идет ему навстречу. Или они еще не обнаружили пропажи редкого животного? Нет, исключено, — рано утром зверей кормят, их всегда кормят ни свет ни заря, и пересчитывают, и проверяют, все ли живы-здоровы. В этом смысле служители — народ аккуратный, до педантизма. Фиат решил обойтись без расспросов, да и о чем бы он мог спросить? Любой вопрос только навлек бы на него подозрения, потом, когда пропажу все-таки заметят.

* * *

Животное в доме — это катастрофа. Мусанг почти не пьет, но лужи оставляет, можно сказать, не переставая. Фиат купил кошачий лоток. «Кошки всегда находят укромный уголок, где делают свои делишки, — вот так он еще несколько дней тому назад бахвалился непонятно где почерпнутыми познаниями. — Все дикие звери ведут себя так же. Они, конечно, метят свою территорию, но это другое дело, к тому же их мусанг — самка, а самки своей территории не имеют. Как только заметим, в каком углу она чаще всего оставляет лужу, поставим туда лоток». Такой вот возник у Фиата план.

Прошло три дня и три ночи. Мелкий, наполненный песком ящичек остался чуть ли не единственным сухим пятачком в комнате. И обнаружилось, что у мусанга под хвостом есть два шарика, вроде яичек, от которых распространяется сладковатый запах, и распространяется он по всей квартире. Сладковатый, но противный.

— То самое вещество, которое используют в парфюмерной промышленности, — Финценс ухмыляется. — Мускус.

— Если это мускус, значит, я терпеть не могу запах мускуса, — отвечает Фиат. — Кстати говоря, я ошибся. Это самец. И он метит свой участок. Жаль, я вовремя не сообразил. А ведь Майя все время говорила: он, ему…

— До разведения мусангов у нас пока что дело не дошло, следовательно, пол особи не играет роли. — Финценс по-прежнему полон оптимизма. А вот Фиат его оптимизма не разделяет. И на беду опять настала треклятая жара. С тех пор как снег растаял, столбик термометра лезет и лезет вверх. В полдень он добирается до +31, ночью не опускается ниже +28.

— Мой мир превратился в зловонную сауну, — говорит Фиат, но этим наблюдением он делится лишь с самим собой и кофейной кошкой.

Еще несколько дней разнообразных практических исследований, и зверек ест то, что ему дает Фиат. Фиат наконец установил, что мусангу по вкусу. Курица, а еще лучше — куриные сердечки. Фиат заталкивает в них кофейные зерна, специально отобранные, зеленые, дорогого южноамериканского сорта, которые продаются в шикарной, единственной на весь город лавке. Но, увы, это не кофе, выращенный на индийских плантациях, — именно его Фиат искал, так как мусанг родом из Индии, — о таком в лавке и не слыхивали.

Поначалу он экспериментировал и каждый день брал у мясника что-нибудь новенькое: баранину, легкие, говяжью печенку, бычачьи хвосты, свиные уши. Угодить капризной животине не удавалось. Мясник уже начал с любопытством поглядывать на Фиата, словно хотел спросить: что за диковинная у тебя диета, парень? Что-то с тобой не так, сдается мне. Недоверчивый взгляд — а все потому, что Фиат покупает не то, что все нормальные покупатели; Фиату чудится, что в глазах мясника мелькает подозрение, — чего доброго, он запишет Фиата в маргиналы или в уголовники, из-за таких вот экстравагантных запросов. Или это сам Фиат чувствует себя уголовником? А мяснику до него и дела нет, мясник знай себе рубит туши на куски, интересна ему только цена, какую он получит с покупателя.

— Все внимание на объект! — напоминает Финценс, когда Фиат делится с ним своими опасениями. — Не отвлекайся, сосредоточься на главном! Соображения мясника — вне круга наших интересов. Нас интересует лишь то, что выходит наружу из кишечника мусанга.

— Ничего. Ничего оттуда не выходит. Нас интересует то, чего нет.

— Не будь таким пессимистом.

Финценс, когда ему кажется, что его друг слишком забивает себе голову, сопровождает свою речь ленивыми жестами. Своеобразная манера, — думает Фиат, — ни у кого другого такой не замечал, — Финценс помахивает обеими руками влево-вправо, точно отбивает контраргументы противника. Фиат, напротив, вертит в руках что-нибудь маленькое — крышку пивной бутылки, шарик, скатанный из фольги, которую он ободрал с горлышка. Пальцы Фиата тем проворней и крепче, чем больше он волнуется.

В последующие дни Фиат постиг всю глубину известного выражения «Сизифов труд». Какое облегчение, найти наконец точное название для этой растраты, этого транжирства драгоценного времени! Он кормит и кормит, он шпигует кофейными зернами кусочки курятины, он без конца бегает то к мяснику, то в кофейную лавку. Мусанг ест. Но больше ничего не происходит.

Можно подумать, в брюшке у него дыра в открытый космос.

— Лужи оставляет, а гадить не гадит, — каждый вечер подводит итог Фиат. — И все такой же тощий.

— Мы же не откармливаем его на убой, — говорит Финценс, — зачем ему жиреть?

— Сизифов труд, — вздыхает Фиат и чувствует облегчение, как и всякий раз, когда произносит эти слова. Он стал настоящим рабом пятнистого мусанга, он, как прислуга, ходит за ним по пятам с половой тряпкой.

И еще два дня зверек ест, но не гадит, становясь все апатичнее и теряя аппетит. Чаще всего он лишь обнюхивает кусочки мяса, или разок лизнет угощение и отходит в сторону, к стене, вдоль которой по ночам бегает туда-сюда. До самого утра бегает. Фиату вспоминается муравьед. От чего запор у пятнистого мусанга? Может быть, виверровые отличаются чувствительной психикой?

— Наверное, это оттого, что ты чересчур усердствуешь, наводя чистоту — говорит Финценс в ответ на непрестанные жалобы друга: дескать, с тех пор как в доме животное, он целыми днями занимается уборкой, мытьем полов, мусанг не желает приучаться к лотку, да и сам по себе ужасно воняет; он, Фиат, уже по горло сыт этим проектом, который все равно провалится.

— Посмотри, — говорит Финценс, — комната кошки имеет такой вид, что хоть сейчас опять поселяйся. Ты перебарщиваешь с чистотой. А сколько моющих средств изводишь! Можно подумать, у нас тут карантинная станция. В комнате кошки должно пахнуть кошкой, дикой природой. Иначе кошке плохо живется.

— Но если ей будет хорошо, плохо станет мне. А ты подумал о других людях, живущих в этом доме? Нам надо соблюдать конспирацию. Управляющий домом мигом примчится, если кто-нибудь учует, чем тут пахнет. Я пользуюсь только экологически чистыми моющими средствами. Думаю, этой паршивке они не вредят.

— Выбирай выражения, животное все замечает. Даже если оно не понимает слов, оно воспринимает вибрации. От тебя исходят негативные вибрации. А между прочим, ты должен быть ему благодарен, ибо в нем наше спасение.

— Эзотерик ты. Тебя бы на мое место. Уходишь рано утром, а я должен тут сидеть в кошачьем хлеву. Я же не кошка!

Под глазами у Фиата темные круги, он плохо спит. Но Финценс ничего не замечает, — не видит, что сообщник на грани истощения, или не хочет этого видеть. Во всяком случае, он ни единым словом не выдает, что замечает что-нибудь, кроме хода эксперимента.

С тех пор как зверек в доме, Фиат спит ночью от силы два часа кряду. Спать ему не дает ночная активность мусанга. Слышно, как он прыгает. Через закрытую дверь, через стену, которая отделяет комнату Фиата от комнаты мусанга, слышно, как глухо и мягко лапки ударяют по полу. А так как звуки тихие, то раздражают они особенно сильно, они едва различимы, и потому непрерывно прислушиваешься. Топоток, шорох… Царапанье когтей по стене. Фиат попытался все эти звуки перенести в свои сновидения. Как бы не так! И лежит он ночи напролет без сна, и перед его мысленным взором не прекращаются скачки и прыжки пятнистого мусанга, ведущего активный ночной образ жизни. Он положил мусангу картонные катушки от туалетной бумаги и еще кое-какие предметы, которые, с его точки зрения, могут служить игрушками: завязанные узлом лоскутки, играющие роль мышек, (виверры, хоть и не настоящие кошки, наверняка неравнодушны к мышам!), старые полотенца, обтянутый бархатом мягкий подлокотник, найденный Фиатом в подвале.

Его мучает совесть. Закрыв глаза, — а сна ни в одном глазу, — он ворочается с боку на бок. Под его опекой представитель вида, от которого на всем свете осталось двести пятьдесят экземпляров. А он не знает, как с ним правильно обращаться. Он же бессовестно использует живое существо в своих целях! Как будто это прибор — соковыжималка или электрическая зубная щетка.

Что-то не так. Зверек злобно шипит, как только к нему приблизишься. В зоопарке он не вел себя так агрессивно. Именно этот экземпляр был самым доверчивым, поэтому Фиат и остановил на нем свой выбор, поэтому они похитили именно его. А теперь у него злобно сверкают глаза. Да что же с ним такое?

— Будь это электрическая зубная щетка, можно было бы почитать руководство по эксплуатации, — говорит Фиат другу. С тех пор как он тут в квартире, атмосфера стала напряженной. Любой смешок кажется неуместным с тех пор, как дорогостоящие кофейные зерна проглатываются и исчезают без следа.

— А может, враки все это, — сомневается Фиат. — Может, неправда все, что ты прочитал, и не бывает мусангов, которые, наевшись кофе, гадят потом облагороженными кофейными зернами. Они наедаются — и точка.

— Нет, не точка. Животное заболело. Посмотри на него.

— Да я уж насмотрелся. Досыта.

— Только смотреть — мало, — Финценс прерывисто вздыхает. — Нужно разобраться, что происходит. — Он пристраивает у себя на коленях ноутбук, и начинается беспрерывное кликанье мышкой. Фиат сидит напротив, смотрит на приятеля, наблюдает, как меняется при каждом клике выражение его лица… какой он сутулый, и волосы более жирные, чем обычно. Потом Фиат засыпает, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки.

Он просыпается от того, что кто-то колотит его по голове.

— Мы идиоты! — раздается вперемежку с ударами, мягкими, но все же неласковыми. — Плоды! Плоды! — вопит Финценс. Бросив Фиата, он хватает ноутбук и трясет его, как будто надеется, что с монитора посыплются плоды. — Я понял, что не так! Мы сваляли дурака, — надо было сразу хорошенько все разузнать. Ей нужны фрукты. Много фруктов. В дикой природе они питаются в основном ягодами, а также насекомыми, иногда ловят птиц. Понял, почему ему только курятину подавай? Это же чистая логика! Как всегда, всему нашлось логическое объяснение.

Фиат настроен скептически:

— Я наблюдал за раздачей корма. Ей давали мясо.

— И наверняка давали много фруктов, ты просто забыл. С завтрашнего дня паршивка будет получать фрукты. Насекомые тоже не помешали бы, что, если в них содержатся необходимые витамины?

— А вот об этом и не мечтай!

Теперь Фиат носит из магазина фрукты и внезапно открывает идеальный метод скармливания кофе. С вишней! Зернышки кладутся вместо косточки. Долгая история — удалять косточки, потом в каждую вишенку совать кофейное зерно, но мусангу кушанье нравится. Он явно пошел на поправку. Прямо-таки расцвел. Но главное, у него нормализовалось пищеварение.

* * *

В один прекрасный день на паркетном полу появились две маленькие кучки. Ура, ура! — ликует Фиат, шепотом бормочет «ура, ура», точно заклинания, словно ожидает чудес от этого слова. Он бежит в кухню, ищет что-нибудь подходящее, чтобы покопаться в продукте. Пусть это будет вилка. Пятнистый мусанг уходит и садится в самом дальнем углу, когда Фиат начинает копаться в кошачьем добре. Искомое найдено: два кофейных зернышка. Чистенькие, как новые.

— Вау, — Фиат ликует, — вау. — Более подходящего междометия ему сейчас не подыскать. Конечно, из двух зерен намелешь разве что щепотку кофе, но Фиат кладет каждое зернышко на большую тарелку и со всей возможной торжественностью подает на стол в гостиной, накрытый по сему случаю парадной белой скатертью. Двое мужчин, преисполненные серьезности, одновременно берут кофе и медленно кладут в рот. Фиат сладострастно мычит и поводит плечами, как бы в ожидании неземного блаженства. Финценс неторопливо перекатывает зернышко во рту, прежде чем разгрызть.

— По-моему, довольно заурядный кофейный вкус, — Фиат явно разочарован.

— Нельзя делать какие-то выводы, попробовав одно зернышко, — Финценс очень доволен. Эксперимент удался, метод оправдал себя! Зерна на выходе действительно оказались такими же, какими были на входе. Но! Теперь это позолоченный кофе. Под действием ферментов поверхность зерен стала как бы исколотой, но эти крапинки настолько малы, что невооруженным глазом и не разглядишь.

Впервые после похищения пятнистого мусанга друзья в приподнятом настроении.

Финценс полон энтузиазма:

— Чувствую, все будет отлично, просто великолепно. Два зернышка — предвестники удачи.

15. Eugenioides

В естественных условиях растение предпочитает тенистые места произрастания, например, речные прибрежные заросли. Распространено в Уганде и Кении. По вкусовым качествам не может конкурировать с арабикой или с сортом канефора, однако на рынке этот сорт кофе представлен.

Первая настоящая дегустация. На серванте красуется новенькая кофемолка фирмы «Крупс», белая, блестящая.

— Чтобы аромат и вкус кофе полностью раскрылся, зерно следует молоть непосредственно перед приготовлением напитка, — поучает Финценс. Рядом с кофемолкой новая, но уже побывавшая в употреблении итальянская кофеварка. — Нужно шесть или семь раз сварить в ней кофе, лишь после этого получается хороший эспрессо. — Финценс вдруг стал настоящим экспертом по всевозможным кофейным вопросам. Спасибо интернету, который кого угодно сделает экспертом: одна бессонная ночь — и на небосклоне глобальной информационной сети восходит новая звезда, сверкающая искрами свежескачанных специальных познаний.

В наличии уже 50 граммов чудовищно дорогого продукта, кофе из-под кошачьего хвоста, и посему Финценс, новоявленный специалист, приобрел все необходимое для приготовления идеального кофейного напитка.

Воет кофемолка.

— Время от времени надо ее встряхивать, моя бабушка всегда встряхивала кофемолку, — Фиат, порывшись в памяти, тоже решил блеснуть познаниями.

— Представь себе, моя бабушка тоже, и задолго до твоей! — Финценс энергично встряхивает кофемолку, и моторчик дает сбой.

— Что такое? Погоди, я ведь… — Фиат умолкает, хотя Финценс лишь бросил на него взгляд. Что ж, тут он хозяин, он трясет свое приобретение, свою инвестицию… Если сломается, пропадут его деньги.

Запах хорош. Но лучше ли, чем у обычного кофе? Лучше, чем у кофе из обычных зерен? Лучше, чем аромат в магазинах «Эдушо»? Лучше! С преважной миной, точно заведующий какой-нибудь химической лабораторией, Финценс стоит у плиты, уставившись на кофеварку, он даже очки нацепил, хотя обычно только читает в очках. Вот наклонился и тут же отпрянул — в кофеварке забулькало. Финценс быстро приподнимает крышку. Как только кофе закипает, надо поднять крышку, не то вкус будет испорчен, так как в напиток попадет конденсат. Об этом Финценс тоже прочитал в интернете, на одном из сайтов, найденных по ссылке «эспрессо».

— Будем надеяться, давление в этой машине оптимальное, — бормочет он. — В идеале давление должно быть девять бар, вода не кипит ключом, температура не достигает ста градусов, лучше всего — девяносто шесть. Однако большое значение имеет качество зерен, его необходимо проверить, — говорит он, обернувшись к Фиату, который стоит рядом и наблюдает процесс. — Вода под давлением просачивается через молотый кофе в течение четверти минуты, при таких условиях достигается оптимальный вкус. При более длительном процессе кофе горчит, при менее длительном приобретает кисловатый привкус. У нас оптимальный режим. Столь дорогой кофе следует готовить в оптимальном режиме. Надо будет написать специальное руководство, со всеми подробностями.

Финценс сам жарил зерна. В таких вопросах он Фиату не доверяет. Фиату предоставлена забота о кошке и возня с экскрементами. А чистую работу шеф берет на себя. Фиат с этим мирится. Жаровня обошлась в такую же кругленькую сумму, как и кофемолка, и за все платил Финценс.

Финценс теребит волосы, обтирает руки о штаны, подходит к раковине и моет руки с мылом. Лишь после этого снимает кофеварку с огня.

— Как только у нас будут деньги, купим настоящую машину эспрессо, — изрекает он тоном проповедника, держа горячую кофеварку в руке. — Как в итальянском кафе. Может быть, придется съездить за ней в Рим. Или в Триест. В Триесте находится самая знаменитая итальянская фабрика, называется «Илли», у них там проводят экскурсии, и курсы есть. Как знать, может, нам это не помешало бы… — Он бросает на Фиата искушающий вопросительный взгляд, на который Фиат отвечает ухмылкой. Непреклонный Финценс приоткрыл крышку в своем черепе и позволил заглянуть внутрь, — думает Фиат и рассеянно улыбается.

— Сосредоточься, настает ответственный момент! Где ты все время витаешь?

Ну вот, теперь он получил выговор, как школьник, заглядевшийся на уроке в окно.

Но учитель нервничает куда больше, чем его ученик, и даже дрожит, наливая кофе в заранее приготовленные чашечки. Новые чашечки, разумеется, без единой молекулы постороннего привкуса. На каждой нарисована сова, и когда подносишь чашку к губам, сова на тебя смотрит. Из таких чашек можно пить только маленькими глоточками.

— Семь граммов кофе на порцию эспрессо — золотая середина, — назидательно изрекает Финценс. Он отмерил двадцать восемь граммов. Кофеварка рассчитана на четыре чашки, но почему-то блестящее ситечко, в которое он положил молотый кофе, не наполнилось доверху. Еще 22 грамма кофе у них осталось. — И Финценс декламирует во весь голос, как будто выступает перед большой публикой: — Первая дегустация имеет колоссальное значение.

Чашечки, из которых они сейчас будут пить, Фиат осмотрел очень внимательно, после того как на глаза ему попался чек из магазина. Двадцать евро каждая! За две чашечки с блюдцами ему пришлось бы проработать в том бумажном магазине дня три. На них нарисованы совы, сидящие на тонких голубых веточках, которые тянутся по стенке чашечки вверх, как бы в небеса. На деревцах тонкие коричневые листья и мелкие плоды, причем у плодов этих как будто есть глаза. Если определенным образом поставить чашку на блюдечко, тоже разрисованное, получится, что деревце, на котором сидит сова, словно прорастает из блюдца. А под донышком чашки на блюдце сидит другая сова с хвостом того же цвета, что плоды на деревцах. Фиат пришел к выводу, что на блюдце — филин, а на чашке — его жена сова. Муж-филин показывается только тогда, когда поднимешь чашку с блюдечка. Выходит, они друг с другом никогда не встречаются.

— Ну? Что скажешь?

— Шикарно. Эксклюзив.

— Не знаю… Я думал, будет крепче. Ярче, интересней.

— В этом его особенность. Вкус мягкий и в то же время очень насыщенный.

— Да?

— Я, конечно, не эксперт, но этот кофе один из лучших, какие я когда-нибудь пил. Да ты подумай, ведь мы же его сделали! Здесь, в нашей кухне! Не имея, в общем-то, опыта! А если его будут варить в барах, в настоящих эспрессо-машинах… это же просто чудо!

— Думаешь?

— Прекрасный кофе. Необычный. Исключительный.

— Ну, а если бы ты не знал, что он прежде побывал в животе у кошки?

— Все, кто будет его пить, будут об этом знать. Все будут покупать и заказывать именно этот кофе, потому что он прошел ферментацию не на фабрике, а в животе у пятнистого мусанга, не какого-нибудь, а такого, которому грозит вымирание. Это маркетинг! Товар совершенно эксклюзивный, кто же откажется?

— Но мы не можем об этом объявить. Ты хочешь написать в рекламе, что мы держим в спальне представителя вида, которому грозит вымирание?

— Что-нибудь придумаем. Скажем, кофе импортный, из Индии. А у них там туземцы есть, которые этот кофе собирают, на территории обитания вымирающего вида парадоксу-рус.

— Угу.

— Теперь надо провести тест по расширенной программе. Нужны сравнения с тем кофе, который подают в кофейнях. — Финценс дочиста вылизывает свою чашечку, Фиат следует его примеру.

Впервые за несколько недель они чувствуют себя легко и свободно. Мусанг тоже должен принять участие в веселье и получить награду — мисочку свежего корма, сегодня это крыжовник, выращенный в экологическом садоводстве, обед праздничный, так что крыжовник подается без кофейных зерен. Зверек лежит в углу комнаты, где обычно просиживает весь день, лежит растянувшись, неподвижно.

— Кто так сладко спит, должно быть, доволен жизнью, как ты думаешь, а? Кто так привольно развалился, у того все хорошо? — Фиат снова и снова заглядывает в комнату, проверяет, все ли в порядке с мусангом, все-таки они держат дикого зверька в городской квартире…

— Кем из зверей я был бы, будь я животным? — спрашивает он. Точно дети, они, двое взрослых мужчин, уселись на кровати Финценса, то есть на диване в гостиной, и болтают ногами.

— Ты не мог бы быть животным, ты категорически не мог бы быть животным.

— Почему? Я хочу быть животным. Я и есть животное.

— Нет, дружище, ты не животное.

16. Macrocarpa

Описанный лишь в восьмидесятых годах XX в. вид, произрастающий во влажных лесах острова Маврикий, на высотах 280–700 метров над уровнем моря. Существует угроза вытеснения завезенными на остров видами растений. В настоящее время общая численность представителей этого вида не превышает десяти тысяч.

— Привет, — говорит лошадь. И произносит это в точности как девушка в том фильме. Лошадь стоит в кухне, лошадь светло-коричневой масти, с почти белой гривой, с ярко-рыжими полосами на спине, на боках у нее темные пятна. Роста в ней полтора метра, и она все растет, раздуваясь, как будто внутри у нее работает кузнечный мех. Фиат рад был бы ответить лошади «Привет!», таким же чарующим тоном, как у той девушки в кино, решительно и игриво. Но он молчит. Застыв на месте, молчит и смотрит. А лошадь пухнет точно на дрожжах и уже тычется мордой в верхний край кухонного шкафчика.

Фиат-то хотел войти, чтобы приготовить корм для мусанга, да как бы не так — кухня заполнена лошадью. Он мнется в дверях. Если лошадь не перестанет раздуваться, кухню разнесет, и квартиру разнесет. И дом взорвется. И все они взлетят на воздух, все, и пятнистый мусанг.

Лошадь дышит ровно, хотя спиной уже подпирает потолок. Сердце у Фиата бешено колотится. Летит на пол и разбивается тарелка, сдвинутая с полки хвостом лошади. Неужели теперь, когда эксперимент пошел успешно, случится катастрофа? Из всех возможных последствий дальнейшего роста лошади — взрыва, самым страшным Фиату представляется прекращение кофейного эксперимента. Он должен довести дело до конца. Теперь, когда впереди замаячила удача, Фиат вошел во вкус. Он хочет разбогатеть. Он чует, проект не подведет, они откроют торговлю кофе. Фиата окрыляет честолюбие.

За свою жизнь он не опасается, даже не думает о том, что и сам, вместе с домом, со всем находящимся в доме добром, мебелью, стенами и домашними животными, взлетит на воздух, если эта лошадь на самом деле бомба.

Штукатурка трещит и осыпается. Уши лошади пригибаются книзу, потом начинают отрываться — и как же она не сбесилась от боли! И не ржет! Она же умеет говорить, она сказала «привет!» таким приятным, удивительно приятным голосом. Ни одно живое существо не может вот так раздуваться, не повредив себе что-нибудь внутри. Фиат шарит в кармане, ищет телефон, тот отключен, потому что Фиат боится, что придется платить за какую-нибудь CMC-рекламу, а платить ему нечем. Может, вызвать пожарных? Он включает мобильник, синий экранчик загорается и тут же снова чернеет. Телефон не заряжен, да, разрядился, несмотря на то что несколько недель его не включали. Фиат не в силах отвести взгляд от лошади. Она же сейчас сломает себе шею! Об этом-то он и не подумал — прежде чем дом взорвется, лошадь сломает себе шею.

О лошадях Фиат ровным счетом ничего не знает, но и не боится их. Он делает, что в его силах, вспоминая виденное когда-то в кино. Забирается на кресло, с трудом дотягивается до лошадиной холки, которая уже упирается в потолок, ладонью зажимает лошади ноздри, свободной рукой треплет ей гриву. И успокаивая, шипит: «Ш-ш-ш!»

Лошадь тихо всхрапывает и оскаливает зубы — приветливо, полагает Фиат. Он все ворошит и ворошит гриву, а сам басовито урчит что-то доброе.

Лошадь реагирует — она начинает уменьшаться. Когда она становится обычного лошадиного роста, Фиат отпускает гриву и слезает с кресла. Но лошадь не перестает уменьшаться, пока не делается такой, что ее морда приходится на уровне колен Фиата. Тот замирает и стоит как каменный истукан, словно от его неверного движения даже сейчас что-нибудь может взорваться. Но лошадь, кажется, достигла заданных размеров. Она обнюхивает пол, — хочет пощипать травки? Но травка в кухне не растет.

Присев на корточки, Фиат обнимает лошадку. Какие тонкие у нее косточки, удивительно. Ведь когда думаешь о лошадях, всегда представляешь себе сильное животное, которое работает, возит тебя на своей спине. А эту лошадку он сам мог бы носить на спине. Она точно домашняя и так доверчиво кладет ему голову на плечо. Фиат еще не опомнился от удивления, а уже проникся к лошадке симпатией. Если память не подводит, думает Фиат, лошади никогда не играли какой-то роли в его жизни. А эта вот — его лошадка. Кофейная кошка куда более чуждое существо, хоть и живет тут, в квартире (под арестом, если по-честному; он хочет быть честным). Не в том ли причина, что лошадка пришла по своей воле?

Погладив лошадку, в которой теперь полметра росту, Фиат встает с корточек. Да, только этого ему не хватало. Даже он, никогда не интересовавшийся природой, как и вообще чем-либо, не имеющим непосредственного отношения к людям, знает: лошади оставляют навоз, лошади едят траву. С проживанием в квартире на шестом этаже это несовместимо.

— Что же нам с тобой делать? Откуда ты вообще взялась?

Тот первый «привет» она произнесла просто идеально, но теперь лошадь молчит как рыба.

Может, пить хочет? Как не захотеть, если то раздуваешься, то сдуваешься.

Фиат наливает воды в миску и ставит ее перед лошадкой. Затем смотрит, серьезно ли поврежден потолок — там вмятина, похожая на звезду, от которой лучами разбежались длинные трещины. Финценс, конечно, не поверит рассказу. Но ведь Фиат все это пережил наяву, он своими руками остановил рост лошади, он спас кухню, спас дом!

Почему нет очевидцев, когда он свершает поистине великие деяния? Ведь он герой? Настоящий герой, он, может, целый город спас, не допустил катастрофы, остановив неимоверный рост лошади.

Лошадка изучает местность. Скакнула раз, другой и пускается мелкой рысью. Она такая маленькая, что может привольно пробежаться рысью из угла в угол гостиной.

Господа! — Фиат вдруг осознает, что, даже мысленно подбирая слова, невольно пользуется выражениями Финценса. — Господа, подобных вещей не бывает, подобное могло стрястись только со мной.

Чтобы отвлечься от этих дум, он берет хозяйственную сумку и отправляется на улицу. Надо купить вишни для кошки и продуктов для людей. Уходя, он не забывает запереть лошадку в кухне, — проще будет убирать конские яблочки. А она уже уронила одно в гостиной, маленькое, но пахучее. Фиат чертыхается и вздыхает, он всегда считал, что не годится содержать животных в городских квартирах, этих нагромождениях бетонных коробок, в комнатах, которые и назвать-то комнатами нельзя. Комнаты! Настоящие комнаты совсем другие, просторные, светлые, в них входишь с приятным чувством легкости, защищенности и свободы. Потолки в современных блочных домах ужасно низкие, думает Фиат, а ведь даже рыбам лучше живется в больших аквариумах, там они и плавают быстрей, и вырастают крупными, блестящими. Люди в этом смысле все равно что рыбы, думает Фиат, — рыбочеловеки. Квартира Финценса тоже с низкими потолками, в современном блочном доме. Лошадь пошла на смертельный риск, начав расти. А вот в настоящей комнате, такой, которая заслуживает своего названия, лошадь запросто выросла бы еще больше, а тем временем Фиат мог бы что-то сообразить, и кто знает, что тогда…

До продуктового он заходит в другие магазины, примеряет плащи, несмотря на жару. Кто знает… Может, лошадка предвестница чего-то хорошего, может, ему опять повезет и в кармане плаща что-нибудь найдется. Мелкая купюра. Много-то не надо, двадцатку бы. Дело не в деньгах, а в счастье. Хочется убедиться, что удача его не покинула.

С плащами, пиджаками стало трудновато. Из-за жары, которая стоит уже которую неделю, в магазинах осенние вещи отправили обратно на склад, если, конечно, не продали неисправимым умникам, предусмотрительно рассчитавшим свою экономию. Запасаясь теплой одеждой, они упрямо не желают понять, что жара длится уже слишком долго, чтобы надеяться на приход осени.

Если крупно повезет, однажды все-таки настанет зима, — думает Фиат в примерочной кабинке. По щекам у него струится пот. Утерев пот чуть ли не локтем, он шарит по карманам плаща. Пусто. Выскочив из кабинки, бросив вещи в какой-то короб с одеждой, Фиат спешит к дверям. Продавщица, на сей раз не молоденькая, а пожилая, в прозрачной маечке, беззвучно бормочет что-то вроде «приходите еще», — он все-таки расслышал. Сегодня, кажется ему, слух у него обострен и он различает даже те звуки, которые обычно не слышны. Он слышит дыхание самой земли.

Завернув в супермаркет, в который обычно никогда не ходит, Фиат покупает что подешевле на ужин, зато во фруктовой лавке берет килограмм вишни по безумной цене: сезон давно прошел.

Отпирая дверь квартиры, он слышит несмелое ржание лошадки. Пока ходил по магазинам, он надеялся, что она исчезнет — необъяснимым образом, как появилась, — что все окажется галлюцинацией, болезненной реакцией на стресс, в котором он пребывает все эти дни. Но лошадка никуда не делась. Она живая, из плоти. А возле нее на полу два свежих конских яблочка, каждое с мячик для пинг-понга. Фиат берется за веник, спускает яблочки в унитаз. Потом наливает в раковину воды, туда же средство для мытья посуды и добрый стакан уксуса, намочив этим раствором тряпку, протирает пол в кухне. Лошадку он временно выдворил в прихожую, уповая на то, что добавки не последует. Очень удобная в обращении лошадка, стоит себе спокойно между башмаками и зонтиками.

Покончив с уборкой, Фиат обрабатывает десятка два вишен. Надрезает каждую, вытаскивает косточку, сует внутрь кофейное зерно. Наполнив фаршированными вишнями плоскую пластмассовую миску, он наливает в другую посудину воды и все это относит мусангу. Как всегда, приходится некоторое время его поискать, у зверька редкий талант прятаться в совершенно пустом помещении. Сегодня он спит под ворохом старых полотенец и тряпок. И как всегда, во сне он выглядит на зависть спокойным, расслабившимся, лапки вытянуты, передние повернуты так, что видны темные подушечки.

Фиат, вздыхая, возвращается в гостиную. Ему-то сон не приносит отдохновения. Проснувшись утром, он часто замечал, что мышцы лица ноют, как будто он всю ночь напролет корчил жуткие гримасы.

Итак, с делами покончено. Вот если бы еще не лошадка… Я превратился в уборщика сортиров для четвероногих, которым не место в жилом доме, — думает Фиат. — Домашнее животное, призванное служить и быть полезным человеку, в миниатюрной версии стоит сейчас в прихожей, оно не служит и не приносит пользы, скорей наоборот. Оно сослужило бы ему службу, если бы сгинуло.

— Проваливай, дорогуша, — говорит он лошадке. Она же что-то сказала, в самом начале, и очень внятно, однако теперь, когда ему необходимо с ней поговорить, только ржет и фыркает. От лошадки нужно избавиться, надо отвести ее на пастбище, там она будет щипать траву, скакать наперегонки с другими лошадьми, если, конечно, они не затопчут ее насмерть. Но это уж не его забота. Достав из холодильника морковку, он несколько минут греет ее в руках, наверняка ведь лошадям непривычно и неприятно есть холодное. Наконец он протягивает ей морковку. Лошадка с аппетитом хрупает. Ага, теперь ясно, чем ее подкупить.

Сунув две морковки в карманы джинсов, он берет лошадку на руки. Она худенькая, пять, от силы шесть кило в ней. Тонкие ребрышки проступают под кожей. В лифте он, слава Богу, один, а на улице он чувствует себя уже гораздо свободнее, идет себе с лошадкой под мышкой, что тут такого? Ее можно принять за игрушечную. Мягкая игрушка с механизмом внутри, который заводится, если поболтаешь ее из стороны в сторону. Наручные часы такие бывают. Она заводная, — скажет он, если вдруг кто спросит. Завелась, потому что я уже некоторое время ношу ее с собой.

Люди всему верят, что ни расскажи, — внушает себе Фиат, чтобы не трусить, — если рассказываешь убежденно и сам веришь своим басням. Мне надо верить, что ты игрушечная, шепчет он на ухо лошадке. Она в ответ покачивает ногами.

Фиат садится в трамвай, в первый вагон. А едет он к собору. Он вспомнил, что за собором, совсем близко, начинаются луга, на которых пасется скот. На остановках Фиат носком ботинка выкидывает в дверь конские яблочки, то и дело падающие на пол. Всего — семь. И откуда только берутся, ведь лошадка кроме одной морковки ничего не ела. Были бы деньги, он сел бы в такси, все оказалось бы проще. А нельзя ли разжиться деньгами с помощью лошадки? Может быть, Финценса осенит какая-нибудь идея? Прежде чем отнести лошадку на пастбище, надо показать ее Финценсу. Она несмело топчется на коленях у Фиата, хрупкие копытца не толще его большого пальца.

Пятерка — единственный трамвай, на котором Фиат иногда ездит по городу. Маршрут проходит по семи главным улицам и пересекает тринадцать перекрестков, он сосчитал. В начале их знакомства с Финценсом он часто ездил в собор, чтобы составить другу компанию за обедом. Финценс каждый день ездит на пятерке. От ее конечной остановки можно пешком дойти до зоопарка. Фиат же чаще ездил в зоопарк на электричке, потому что от станции ближе до главного входа, и вообще он больше привык к поездам. И вдруг он вспоминает о своих коллегах по зоопарку, о Майе, потом о женщине в поле, о разноцветных бумажных змеях, которых запускал для нее. Заметила ли она, что эти знаки внимания прекратились? Он надеется, он убеждает себя, что заметила. Ему так не хватает теперь этого занятия — в магазине выбирать змеев, потом, отпустив леску, смотреть, как пестрые бумажные квадраты реют в воздухе, прежде чем упасть. Ему не хватает меняющейся линии горизонта за окнами поезда. Нет, мирная домашняя жизнь не для него. Когда он едет куда-нибудь, когда садится в трамвай или поезд, на душе сразу становится веселей. Лошадка притихла. Лежит тихонько у него на коленях, дышит ровно, ее широко раскрытые глаза блестят.

Дружба — величайшее благо на свете, — так решили они с Финценсем, когда еще довольно часто вместе обедали, — собственно говоря, это было совсем недавно. И поклялись, что будут в меру своих возможностей делать друг для друга всё. В меру своих возможностей — потому что никогда не знаешь, что значит «всё», — уточнил тогда Финценс. Это было в самом начале апреля, вечером.

Финценс в тот вечер рассказывал об Алексисе Зорбе, герое романа Никоса Казандзакиса[5]. Зорба верно последовал за своим другом-писателем на Крит, чтобы строить там канатную дорогу. Если будет канатная дорога, то могла бы возобновиться добыча угля в шахте, которая досталась писателю в наследство, — друзья надеялись разбогатеть. Они не разбогатели — канатная дорога обрушилась, — но до конца жизни сохранили свою дружбу.

«По сути, мы как эти двое», — сказал Финценс, делая величественный жест, он тогда еще не подозревал в чем сходство Фиата с Алексисом Зорбой — прежде всего в том, что он однажды тоже пустит на ветер деньги друга.

Трамвай останавливается. Лошадку прижимает к животу Фиата. Вздрогнув и очнувшись от задумчивости, он узнает перекресток: это здесь таксист высадил их из машины. И как той ночью, Фиат опять тащит куда-то животину. Ну, точно Ганс-Счастливчик из сказки, который бродил по свету с гусем под мышкой. Но гуся, конечно, носить с собой удобнее, а счастье заставляет себя ждать.

Трамвай дает звонок к отправлению, но не трогается. Впереди застрял автобус-«фольксваген», пытавшийся повернуть, хотя поворот тут запрещен. И вдруг Фиат вздрагивает: на перекрестке — женщина, в потоке сигналящих машин она подходит к автобусу, к его окну, словно хочет заговорить с водителем. Но тому не до нее. Она поворачивает голову, что-то высматривает. Увидев женщину в профиль, Фиат мгновенно соображает, что знает ее — тогда, ночью, он, можно сказать, видел ее только в профиль. Она! Женщина той ночи, когда Фиат стал преступником. В руках у нее кусок картона, она поднимает его к окну автобуса.

Лошадка издает ржание, и Фиат опять вздрагивает. Испуг сменяется радостью: он нашел ее, женщину той ночи, и они с ней коллеги! (Бывшие; они были коллегами до того, как он стал предпринимателем, коммерсантом).

Трамвай наконец трогается. Автобус убрался с перекрестка. На светофоре зеленый. «Коллега» стоит на обочине и ждет, когда опять загорится красный.

17. Salvatrix

Африканское кофейное дерево. Плоды не содержат кофеина. Доля в мировой торговле кофе незначительна.

— С этим сюда нельзя! Подожди на улице. Что за идея…

Фиат стоит перед позолоченной статуей Мадонны с младенцем, отчасти ее загораживая. Вплотную к Фиату притискивается группа туристов, кто-то его толкает. Похоже, никто не замечает, что рядом с Мадонной — человек! Он, конечно, не дал бы себя позолотить, но вот вам доказательство: люди только золото и замечают. А он, какой есть, никому не интересен. И даже с невероятно маленькой лошадью под мышкой. Даже Финценс как будто не обращает на нее внимания, вообще он совсем не рад неожиданному приходу Фиата. Жестом показывает, мол, уйди от статуи, топай на улицу через резную двустворчатую дверь с надписью «выход».

Фиат не вполне понимает, чем Финценс недоволен, — ну, пришел в собор, что тут плохого? Собор место нейтральное. Если бы его спросили, что это за странная лошадь, если бы возмутились, что он принес животное в храм Божий, Фиат возразил бы, что принес лошадь, потому как хочет помолиться святому Франциску Ассизскому. Попросить святого, чтобы лошадка выросла до нормальных размеров и стала спасительницей его крестьянского хозяйства, ибо он разорен, так как единственная кобыла в его хозяйстве вот уже три года приносит жеребят, которые не растут, а наоборот, уменьшаются. Вероятно, на Фиата посмотрели бы с удивлением, потом решили бы, что он сумасшедший, а он бы тем временем успел смыться.

— Жди на улице, — велел Финценс, тараща глаза, что должно означать: чтоб никто тебя тут не видел! А губы сжал, крепко так сжал, — нарочно, чтобы Фиат заметил, и подбородком дергает. — Выйду к тебе через некоторое время! — И подтолкнул его в направлении двери.

Фиат поставил лошадку на подстриженном газоне возле собора. Там уже расположилась компания итальянских школьников, и теперь они протягивают лошадке пакетики с чипсами. Лошадка галопирует мелкими прыжочками, потом принимается жевать сено, сложенное в копенку на краю газона. В уголке рта у нее повисает маргаритка. Фиат чихает. Это из-за травы и семян. Один из школьников кричит ему «Салюте!», Фиат отвечает: «Грацие!», держится эдаким светским львом. Нет, лучше убраться отсюда подальше, куда-нибудь в менее привлекательное для людей место, вот хоть к мусорным бакам, — он садится на поребрик позади помойки. Отсюда хорошо видны лошадка и дети: они похлопывают ее по бокам, какая-то девочка, с белым галстуком на шее, растопыренными пальцами расчесывает ей хвост.

Через полчаса на площадку перед собором, топоча каблуками по булыжнику, рысью выбегает Финценс. Метров за тридцать от помойки он начинает размахивать руками, словно орудуя невидимой лопатой. Это он хочет показать, чтобы Фиат шел к тыльному фасаду собора. Убедившись, что Фиат заметил его пантомиму, он делает резкий поворот и твердым шагом устремляется в намеченном направлении.

— Рехнулся? Заявиться сюда с животным! — Финценс разражается бранью, как только они наконец встретились позади собора. — Если кто-то видел, что я сразу не выгнал тебя с этой лошадью, — потеряю работу.

— Извини, я думал, ты отвечаешь только за звуковую сторону дела, следишь, чтобы никто не шумел, я не знал, что в твои обязанности входит не пускать сюда животных. А как мне было известить тебя о приходе? Вот я и заглянул внутрь. И сразу бы ушел. Никто меня тут не знает.

— Не уверен. Может быть, еще весной кто-нибудь видел нас вместе.

— Но тогда-то у меня не было лошади.

— Да-да, кстати! Зачем тебе эта скотина? Если у нас — у меня! — в доме живет мусанг, это еще не означает, что мы устроили приют для всевозможных бездомных тварей.

— Да ты посмотри на нее! Это не обычная лошадка.

— Надеюсь, ты ее не купил?

История с казино не прошла бесследно, Финценс ему больше не доверяет.

— Конечно, нет. Она сама появилась.

— Сама появилась, да что ты говоришь! А ты не мог просто не смотреть на нее? Игнорировать? Вести себя так, будто ее нет? Пойми, нельзя вешать себе на шею все что подвернется.

— Послушай. Во-первых, игнорировать ее было бы довольно трудно. Она стояла в кухне, в твоей кухне.

— Очень тебя прошу, оставь свои шуточки, мне не до них, и так сегодня нервы на пределе.

Фиат умолкает, историю лошадки он сбережет в своем сердце. Финценс раздражен и сильно не в духе, Фиат видел его в подобном настроении лишь раз или два.

— Того ребятенка опять приносили. — Родители опять притащили его на руках к Мадонне, любимице паломников, посещающих собор. Однажды Фиат своими глазами видел, как возле этой статуи Финценса охмурила красивая женщина, гречанка; друг давно об этом забыл, а вот он вспоминает всякий раз, как увидит Мадонну, которая, говорят, триста лет тому назад источала кровавые слезы. Гречанка подошла к Финценсу, чтобы расспросить о статуе. И тот затоковал, зачертил крылом, желая произвести впечатление, что с ухмылкой отметил Фиат. С ухмылкой, — потому что Финценс всегда ведет себя так, словно он призван к чему-то интеллектуальному, высшему. Женщины созданы для другой жизни, а не для этой, — любит говорить Финценс, когда развеселится.

Нынче не тот случай. Ему опять пришлось на глазах у родителей вынести из собора ревущую во всю глотку пародию на человеческое дитя. Родители упрашивали хоть ненадолго, хоть на четверть часика оставить ребенка в соборе, мол, надо дать Мадонне шанс, может, она надумает сотворить чудо. Но неумолимость — одна из профессиональных обязанностей Финценса. Родители уже отлично его знают, они понимают, как ему все это неприятно, — иначе не клянчили бы всякий раз, а они разве что не валятся перед ним на колени, как будто он и сам святой. Но Финценс тверд, он обязан оставаться твердым. Если он в подобных случаях не будет без промедления принимать меры, он утратит авторитет и потеряет работу.

Отец ребенка по-настоящему расплакался, когда Финценс положил его чадо на заднее сиденье их машины, старой «ланчи дзагато».

Он, Финценс, правильно сделал, не дав себя разжалобить. Через четыре минуты в собор прибыл ассистент епископа. Он в задумчивости постоял перед горящими свечами, глядя на статуи святых. И сказал шепотом, мол, есть соображения насчет иной расстановки статуй. Этот парень прямо-таки создан для этих стен, — слова у него не громче вздоха, причем любые. Новая расстановка статуй всегда вызывает беспокойство паствы, прошелестел ассистент, людям хотелось бы, чтобы святые веками не покидали своих привычных мест, стояли бы каждый в своей нише, однако епископ разработал свою концепцию. Он расставит святых в соответствии с совершенно новым смысловым контекстом.

Вот так Финценс, прислонившись к стене собора, делится с другом своими свежими горестями.

— Вообрази, если бы ребенок все еще лежал там на полу? Если бы ассистент епископа узнал, что я из сострадания допустил этот крик! Были бы жуткие неприятности. Если ты надзиратель, тебе не дозволяется быть сострадательным. Не для этого нас взяли на работу.

Фиату кажется, что эти аргументы не удовлетворяют самого Финценса, иначе с чего бы ему тратить столько слов.

— Понимаю, у тебя было трудное начало дня. Но у меня тоже. Пощупай, какая она мягонькая.

Финценс быстро проводит тыльной стороной руки по спине лошадки.

— Да, мягко. Ну, выкладывай, зачем пришел. Мне надо возвращаться.

— Вот, хотел показать ее. — Фиат тщательно подбирает слова: раз его друг в дурном настроении, лучше поостеречься. — Показать и спросить, как ты думаешь, нельзя ли на ней сколько-нибудь заработать?

— Заработать! Лошадь — это же чистая свинья-копилка, только заглатывает денежки. Нужна конюшня, фураж, а жрут они, как… лошади! В наше время лошади никому не нужны, да еще такие маленькие. Лошадь это роскошь. Что за нелепые идеи у тебя, Фердинанд! Лошаденка меньше козы, а молока от нее как от козла! Ездить на ней впору младенцу. А современные младенцы ездить верхом не хотят, конный спорт никого не интересует, у молодежи другие интересы: гейм-бой, самолеты, секс.

Назвал Фердинандом? Внимание: необходима крайняя осторожность.

— Я подумал, может, в цирк сгодится? Или для шоу лилипутов? Или найдем любителей лошадей, у которых мало места в квартире?

— И думать забудь. Неприятностей не оберешься. Не знаю, откуда она у тебя, но отнеси ее обратно как можно скорее.

— Не получится. Если б я знал, откуда она взялась. Раз ты считаешь, что денег на ней не заработать, оставлю ее где-нибудь. Пусть себе бежит… Но непременно найду красивую местность, пейзаж, подходящий для этой лошади.

— Фиат, ты меня доконаешь! Надо было отнести ее в общество защиты животных.

— Понимаешь, я подумал, они там запросят мои данные, все ведь регистрируется, а мне это ни к чему.

— Ладно, оставь ее где-нибудь. Как можно скорей оставь, и хватит уже разговоров на эту тему. Вон, смотри, там поля. — Отойдя чуть в сторону, Финценс простирает руку, указуя на зеленые поля вдали, за исполинскими буками, которые, говорят, еще во времена постройки собора своей тенью осеняли его тыльный фасад. — Только поля и парники, без конца и края, проезжих дорог нет, вот и оставь там лошадку, присмотри место, где ее быстро кто-нибудь найдет.

* * *

Фиат, взмокший от пота, стоит среди высокой травы; кажется, здесь подходящее место. Он шел долго, дважды пришлось подниматься на вершины холмов, шел, взвалив лошадку себе на плечи, как ягненка… во всяком случае, в фильмах, когда там что-нибудь про пастухов, он видел, ягнят всегда вот так на плечах носят. Теперь он опустил свою ношу на землю, лошадка шумно дышит, как и сам он, — наверное, со страху, потому что поняла, что стала жертвой обмана, и тот, кому она доверилась, ничуть не лучше всех прочих. Должно быть, сожалеет всем своим лошадиным сердцем, что не взорвала сегодня утром целый городской квартал. Она начинает щипать траву, цветочки маргариток. На этом краю луга трава высокая, а дальше — совсем короткая, словно ее обкорнал кто тупыми ножницами. Там пасутся лошади, нормальные, большие, им-то Фиат и доверит свою подопечную. Подальше, метрах в пятидесяти, высится группа деревьев, три клена и акация, а за ними — притаившийся домик. Притаившийся — потому что он встроен в громадную скалу и едва виден. То ли в скале пещера, то ли это не домик, а полдомика. И скала и домик густо заросли всевозможными вьюнками и плющами. Возле входа прислонилось к стене тощее сливовое деревце. Оно тоненькое, и листвы почти нет, но ветви под тяжестью плодов клонятся к земле. Обращенные к солнечной стороне щечки слив ярко краснеют. Все еще — или опять? Из-за жары в этом году соберут два урожая?

Август близится к концу, а Фиат вроде помнит, что сливы снимают в конце июля. Как бы там ни было, это обитаемый домик, значит, о лошадке позаботятся. Крыша гонтовая, выцветшая — когда-то была рыжей, кое-где положены плоские замшелые камни, чтобы легкую щепу не сорвало ветром.

А что в домике живут, ясно, несмотря на то, что окон почти не видно, так оплел их дикий виноград: входная дверь приоткрыта. И наружу торчит кусок пестрой ткани, он колышется на ветру. Там кто-то стоит за полузакрытой дверью, — соображает Фиат и напутствует лошадку:

— Беги! — Он хлопает ее по крупу. — Ну-ка, галопом! Покажи, какая ты умница.

18. Excelsa

Чрезвычайно устойчивый к заболеваниям вид. Хорошо переносит периоды засухи, отличается высокой урожайностью. Известен с 1904 г., сегодня входит в четверку важнейших промышленных видов кофе.

Кофе творит чудеса. А чудеса преображают лица пьющих кофе, причем неважно, где: в кофейне или ресторане, в кафетерии или баре, в дешевых бистро, принадлежащих американским концернам, или в заведениях с изысканным интерьером и старинной мебелью, куда приглашают стариков-предков или будущих спутников жизни. Люди приходят уставшие, но, сделав два-три глотка, они словно заново рождаются на свет, мысли проясняются, речь льется свободней, в глазах появляется блеск. Иные, впрочем, сидя за чашкой кофе, погружаются в мечтательную задумчивость. И даже мечты становятся ярче, если они как-то связаны с кофе.

— А мы не попали в ловушку рекламы, в которую попадают все? Пить кофе — разве это не просто привычка? И весь этот шик-блеск, который, если верить разным там ссылкам на историю, жизнь приобретает якобы благодаря кофе, — выдумки?

Жарким (как всегда), вечером скептик Фиат (в очередной раз) выкладывает на стол карты, возможно крапленые.

— А вдруг скоро станет известно, — продолжает он, — что какой-нибудь ученый из Стэнфорда выявил ужасные пагубные последствия употребления кофе, которые проявляются лишь в пятом поколении. Тогда нам крышка.

— Прежде всего, мы должны по-настоящему наладить процесс, а уж потом будешь петь отходную. Сейчас не время для теоретической дискуссии о том, кто в какие ловушки попадается. — Инициатор проекта и автор идеи не терпит нелепых, беспочвенных сомнений. Особенно сейчас, когда они наконец-то запустили производство кошкиного кофе. Мусанг, придя в себя после переезда из зоопарка в городскую квартиру, трудится на славу, запас кофейного зерна постоянно растет. В самый неудачный день мусанг производит не меньше 50 граммов ферментированного кофейного зерна, а в самые хорошие дни — до ста граммов.

— Нельзя терять из виду цель, — поучает Финценс. — Наша цель — заработок, деньги. Кофе — это наркотик. Наркотик принимают, не задумываясь о его пользе или вреде для здоровья. Нам нужно произвести как можно больше кошачьего кофе.

Зеленый кофе Финценс теперь заказывает аж в Индии, первая партия уже поступила, двадцатикилограммовый мешок кофе из Малабара, где его собирают в сезон дождей. Сорт «малабарский муссон». Славится тонким вкусом. Поставщик, которого они отыскали в Интернете, утверждает: для обжаривания в домашних условиях это самый подходящий сорт. Первая дегустация кошачьего кофе, приготовленного из этого зерна, не обманула их ожиданий.

Занявшись кофе, они открыли для себя новый мир. Как оказалось, сортов кофейного зерна, которое можно заказать как сырье для дальнейшей обработки в соответствии со своими целями, невероятное количество. Если верить знатокам с интернет-форумов, лучшие сорта произрастают в Бразилии, Гватемале, Коста-Рике, Никарагуа и Эфиопии. После детального обсуждения ряда этических проблем и экономических факторов Финценс и Фиат остановились на том сорте кофе, которым питался бы пятнистый мусанг, живи он на воле. И вот, час пробил. Пора заняться привлечением клиентов.

— Нам надо заняться сравнительным анализом, провести маркетинговые исследования. Мы пока смутно представляем себе, что за кофе нам подают в кофейнях, какое зерно они мелют, из каких стран оно поступает. — Фиат то терзается сомнениями, то полон энтузиазма. Ему нравится бывать на людях, маркетинговое исследование его воодушевляет. Он надеется, что друг, который все свободное время проводит дома, просиживая штаны (выражение Фиата), тоже разок попробует и войдет во вкус — ему понравится находиться среди людей, наблюдать за ними, у него появится больше пищи для размышлений, появятся и новые идеи. (А можно и просто наслаждаться бездельем. Но об этом Фиат не упоминает.)

— Вот увидишь, тебя осенят новые идеи, — подбадривает Фиат друга, который, прежде чем выйти в свет, невыносимо долго копается.

* * *

Составив список заведений, где подают кофе, они начинают свою инспекцию. Иногда за один вечер успевают обойти пять кафе, в другие вечера только три. В каждом заведении они подзывают официанта или официантку и начинают расспрашивать. Многие отвечают на вопросы односложно, но некоторые рады поговорить. Случается и так, что отвечать отказываются наотрез и приходится звать хозяина заведения. Финценс держится важно, с таким авторитетом, какого Фиат за ним раньше не замечал.

— Просто я представляю себе, будто кафе — это кафедральный собор. То есть, что я в привычной обстановке, на своей работе, — объяснил он однажды; в тот день Фиат, разинув рот от удивления, наблюдал, как Финценс, пустив в ход приемы ораторского искусства, быстро добился того, что им принесли и показали пачку кофе, который они пили. Во многих кафешках официанты приходили в ярость, как только начинались подробные расспросы о поданном кофе.

Финценс, занявшись кофейным бизнесом по сугубо теоретическим соображениям, теперь оценил его как продукт. Распробовал и вошел во вкус. И удивляется, как это он столько лет прожил на свете, не зная этого удовольствия и отдавая предпочтение чаю. Теперь он убежденный кофеман, который не дрогнув выпивает одну за другой пять чашек кофе. Способность не лишняя для того, кто изо дня в день должен дегустировать кофе: за очень короткое время они проинспектировали все мало-мальски стоящие кофейные заведения. В каждом из них Финценс скрупулезно записывал в блокнот подробности, как то: качество приготовления, сорт зерна, страна происхождения, дизайн и интерьер кафе. Он абсолютно объективен, утверждает Финценс, когда Фиат, допив четвертую чашку, показывает ему свои трясущиеся пальцы, — на него, Финценса, кофеин не оказывает действия. Он теперь жить не может без кофе, но совершенно невосприимчив к кофеину.

Зато на Фиата кофеин действует — он совсем перестал спать по ночам. Еще сильней, еще болезненней бьет по нервам негромкий топоток пятнистого мусанга. Фиат засыпает лишь под утро, да и то не крепко, и просыпается потом совершенно измученный. Смотреться в зеркало ему страшно: под глазами темные круги, огромные, до скул. Постарел на несколько лет. А Финценс ничего не замечает! Или не желает замечать?

Однажды, после такой вот ночки Фиату не захотелось идти в магазин за вишней. Он подсыпал кофейных зерен в мешанину из мелко нарезанных фруктов — дыни, киви, бананов. Зверек съел фрукты, а к зернам не притронулся, они так и остались лежать на тарелке. Фиат поскорей убрал их, скрыв это дело от Финценса.

Произведя двадцать одно испытательное кофепитие, друзья приостановили свою дегустационную кампанию. Они побывали почти во всех кофейнях города, да и оказалось, что заведений с приличным кофе раз-два и обчелся. Под конец дегустационной кампании они нередко, едва пригубив, сразу отодвигали чашечки, потому что пить поданную бурду было невозможно. «Я помои не пью!» — громогласно, чтобы слышали все посетители кафешки, объявляет Финценс. Официанты от этого не становились любезней и счет все равно приносили.

* * *

Осталось решить две проблемы: первая — это вонь, источником которой является мусанг, вторая — спальное место Финценса. В гостиной теперь просто не повернуться, друзья уже не обедают здесь за столом — привыкли перекусывать на скорую руку в кухне. Все бы ничего, если бы от этого не возрастало внутреннее беспокойство Фиата. После водворения кошки жизнь в квартире стала нервозной. Все время надо смотреть, чтобы не осталась открытой дверь в «кошачью», как они именуют теперь бывшую спальню Финценса. Прежде всего, дверь надо закрывать из-за вони, но также из опасения, что зверек удерет и набедокурит. Его первая и последняя экскурсия по квартире увенчалась тем, что был вдрызг изорван любимый пуловер Фиата. В кошачьей приходится то и дело подтирать пол, иначе на паркете останутся неистребимые следы. А следы оставлять нельзя — квартира-то съемная. И вечная вонь. Пряный запах джунглей, как ее называет Финценс, просачивается в каждую щелочку.

— Нам надо что-то придумать. Эта вонь невыносима. Я больше не могу, — говорит Фиат каждый раз, когда они приходят домой после дегустаций.

И каждый раз Финценс отвечает:

— Не делай из мухи слона.

— Я не делаю из мухи слона, наоборот. Ты-то целыми днями расхаживаешь по собору, в благоухании ладана! Вечером немножко потерпеть эту вонь — для тебя пустяки. У тебя вообще слабо развито обоняние. В отличие от меня. А я весь день тут. Да, признаю: через час-другой к запаху привыкаешь. Но я знаю, что в квартире воняет и сам я провонял, и от меня воняет, когда я выхожу в город. Я замечаю, как люди на меня поглядывают. Как на деревенщину, скотника, которому наплевать на окружающих. Как на вонючку! А приду домой — тошнит. Надеваю чистую одежду, из шкафа, так даже она воняет! Это истинная правда, Финценс, и ты это знаешь. Но ты не хочешь ничего знать, так как у нас нет выбора. Погоди, вот учуют запах соседи, и нас выгонят из квартиры, вместе с этой чертовой кошкой и гнилыми фруктами.

— Фрукты не должны гнить. У нас есть холодильник.

— В холодильнике они тоже гниют. С меня хватит, я сыт по горло нашим проектом. — Куда подевался энтузиазм, охвативший Фиата при первом успехе их кофейного производства?

Финценс с неколебимым оптимизмом (не иначе, в собор давно не приносили горластого ребятенка) старается его успокоить:

— Что-нибудь придумаем. Построим вольер, чтобы запах не распространялся. Такой, который можно будет чистить не ежедневно, а например через день. Мы сможем видеть зверюгу, но она из вольера не выберется.

— Стеклянную клетку?

— Именно! Гостиную разгородим: половина кошке, половина нам. Я снова буду спать в своей комнате. И ты перестанешь так мучиться из-за шума, ведь кошка будет уже не прямо за стеной. Будешь спать спокойно, вот увидишь. А насчет вони, тут надо придумать что-нибудь еще. Можно натереть ей эти железы под хвостом чем-нибудь ароматическим, с сильным, приятным запахом. Ну нет, мы не сдадимся! Мы не позволим поработить себя какой-то пятнистой кошке!

— Чем же ты натрешь паршивку?

— Зубной пастой. Пахнет сильно, а для здоровья паста не опасна.

— Думаешь?

— А чем может повредить зубная паста? Мы же чистим ею зубы два раза в сутки!

19. Abeokutoe

Выращивается в Кот-дʼИвуаре. По своим качествам сравним с сортом арабика.

Странно всё как-то с решениями, которые мы принимаем. Поначалу все тянется и тянется, и не знаешь, как быть. А потом вдруг все становится ясно, и решение созрело.

Фиат уже несколько раз проезжал на трамвае тот перекресток и смотрел на женщину, которая всегда стоит там и протягивает водителям свой картонный плакатик. Прямо на проезжей части, где полно машин, как будто там ее место, и сама она вроде украшения, цветочной клумбы, при виде которой невольно сбрасываешь скорость. Всякий раз Фиату кажется, что она о чем-то взволнованно говорит водителям. Она и в самом деле вроде постоянного объекта на перекрестке, похоже, все тут ее знают. Чем дольше Фиат за ней наблюдает, тем тверже его уверенность: женщина попрошайничает. Она протягивает руку, поднимает, опускает. Талант у нее есть: водители, к которым она подходит, не злятся, — многие улыбаются.

Один из них особенно запомнился Фиату. Машина у него шикарная, — шикарная старая рухлядь. Эта развалина выезжает на перекресток аккурат в тот десятиминутный интервал, когда трамвай, в котором сидит Фиат, ждет на остановке. Еще не затормозив, водитель опускает боковое стекло. Ему позарез надо быть у перекрестка, когда загорается красный, — чтобы она, крестовая дама, подошла к его машине. Крестовая — потому что перекресток, крест, крести… Куда ни кинь, всюду карты. С того апрельского дня, как он перебрался жить к Финценсу, любая игра для Фиата — табу. Пасьянс и то разложить нельзя. Финценс ярый враг игры в карты, даже такой, в которой играешь сам с собой. И Фиат играет тайком, в полном одиночестве, а колоду прячет под подушкой.

Машину парня, пристрастившегося ставить на красное въехав на перекресток, Фиат со своего наблюдательного пункта в трамвае видит лишь в течение нескольких минут, но все-таки он углядел, что с этим водилой Крестовая дама держится как-то по-приятельски. С прочими «клиентами» она соблюдает дистанцию — кажется Фиату, хотя его самого и этих двоих разделяет изрядное расстояние.

Какой смысл здесь стоять? Сколько, интересно, удается ей заработать? Лицо у нее всегда спокойное, даже веселое. Ей как будто по душе то, чем приходится заниматься. Фиат еще ни разу не выходил из трамвая на этом перекрестке. Сидит, точно пришитый к сиденью, однако представляет, будто бы это он — водитель шикарной антикварной тачки и с ним эта женщина приветливей, чем с остальными. Фиат снова и снова вспоминает тот предутренний час, когда впервые ее увидел. И чем больше вспоминает, перебирая в памяти каждое мгновение, тем больше та первая ночная встреча волнует и радует его. И надо же было, чтобы именно той ночью ему пришлось тащить в сумке похищенного зверька! Из такси Фиата и прежде частенько высаживали, но тогда-то при нем не было никаких зверей, и встреч никаких тоже не случалось.

* * *

Наконец, он придумал — вытащить из подвала велосипед Финценса и на двух колесах рвануть навстречу неизвестности. Велосипед гоночный, стоит в дальнем углу, где зимуют колеса и комнатные растения. Финценс показал ему велосипед, желая произвести впечатление, он, дескать, не чужд спорта. Это лишь предположение Фиата, потому что его друг ни разу за все эти месяцы не катался на велосипеде.

Заглянув в кошачью и удостоверившись, что ее обитатель спит, Фиат спускается в подвал. Велосипед в полной готовности, шины туго накачаны. Он лихо подкатит к перекрестку и резко затормозит. Шины взвизгнут. «Покатаешься на этом железном осле — потом все тело будет ныть, как больной зуб», — предрек Финценс, когда Фиат вывел велосипед из подвального стойла. Это мы еще посмотрим, — думает Фиат и, низко пригнувшись к рулю, устремляется в полет по улицам. Он успел позабыть, как это здорово — ездить на велосипеде.

На полном ходу он чуть не пролетел перекресток. Тормозит. Где же она? Фиат запыхался, и сердце стучит. От бешеного спринтерского рывка?

— Эй, а мы не знакомы?

Она заметила его первая. Смотрит пристально. Он чувствует, что краснеет.

— По-моему, знакомы. Мы с вами однажды встречались.

— Ночью, верно? Это вас таксист высадил, и вам пришлось выйти из машины, хоть и не хотелось. Вам и вашему другу. — Она стоит, уперев одну руку в бок, другую опустила и помахивает своей картонкой. — Ты не здешний, верно? — спрашивает она и окидывает его внимательным взглядом.

— Это как сказать.

Пауза перед этими словами получилась слишком длинная, надо срочно придумать что-то, приятно удивить ее чем-нибудь. Ему не хочется, чтобы она уходила. На светофоре загорается зеленый, они стоят между потоками проносящихся мимо авто. Зато сейчас она не заговаривает с водителями, которые выглядывают из окон своих машин.

— А ты откуда? — спрашивает Фиат вдруг осипшим голосом; ничего более умного ему не приходит в голову.

— Из Сербии. — Ответ последовал немедленно; Фиату ясно, что она ждет продолжения разговора.

— Я был там. Красивая страна.

— Да, красивая. Потому-то я и уехала. В тамошней красоте сдохнуть можно.

— Давно ты здесь? У тебя почти нет акцента.

— У тебя тоже.

Спасает его светофор — загорается красный.

— Чао! Надо идти работать. Работа не ждет! — Слова эти прозвучали как цитата. Она уходит, взмахнув на прощанье левой рукой, но не обернувшись.

Фиат выруливает на обочину, слезает с велосипеда и прислоняет его к киоску.

Сколько раз он мечтал: вот был бы у него пульт, чтобы переключать светофоры на зеленый свет, когда идешь по улице. Хотя бы такую привилегию предоставили пешеходам. Можно было бы не задерживаться в дороге и время пути вычислить точно, и не приходилось бы мокнуть под дождем или изнывать от жары, дыша выхлопными газами, и пропускать мчащиеся со всех сторон потоки машин, чтобы наконец перейти улицу шириной всего-то метра четыре.

А вот теперь ему бы пульт, который раз и навсегда переключил бы этот светофор на красный.

Он ждет красного сигнала. Тем временем снимает с велосипедного руля замок, просовывает его дужку сквозь спицы переднего колеса, защелкивает. Он наблюдает за женщиной, смотрит, как та справляется с тем, что называет своей «работой», — он тоже всегда называл «работой» свои поездки в электричке из города в аэропорт и обратно. На женщине светлые джинсы и бирюзовая блузка. У нее темные волосы до плеч. Выглядит нормально. Нормальней некуда. Попрошайки совсем не такие. Он и сам, как ему кажется, не походил на нищего, когда еще работал в электричках. (А кто вообще может сказать, как выглядит нищий?) Но он-то играл, прикидывался румыном. И знал, что все это понарошке. А женщина не играет.

Снова красный, и Фиат переходит к ней.

— Ты еще здесь?

— Здесь.

— Ты не работаешь?

— Работаю. У меня сейчас перерыв.

— С меня тоже хватит. Солнце печет — сил нет. В такую жару я работаю только до полудня. У меня аллергия на солнце. Врачиха сказала, надо мазать лицо кремом, не то на щеках выступят коричневые пятна. И сказала, нельзя долго находиться на солнце.

Попрошайничает, а меж тем по врачам ходит?

— Как тебя зовут?

— Как тебя зовут?

— Валентина.

— Послушай… Если хочешь, я могу подождать тебя. И мы…

— Я только отработаю последний раз, пока красный.

— Что если нам с тобой вместе пообедать?

Вот теперь она наконец удивилась.

— Нам? С тобой?

— Ну да.

Она колеблется, смотрит на светофор, смотрит на Фиата.

— Хорошо. Почему бы и нет.

Походка у нее быстрая, чего Фиат не ожидал.

— Фиат. Имя такое — Фиат.

— Фиат?

— Да, Фиат. Это по-латыни, означает «я стану».

— А я думала, это марка автомобиля.

— Нет, тут совсем другое. У меня латинское имя. Родители выбрали его, надеясь, что их сын кем-нибудь станет.

Они вошли в тайский ресторанчик, посетители тут сидели в такой тесноте, что поневоле слушали разговоры за соседними столиками. Фиат выбрал этот ресторанчик из-за цен. С деньгами, которые Финценс дает ему на карманные расходы, не пороскошествуешь. А слушают его люди за соседними столиками или нет, ему безразлично. Пожалуйста, пусть знают, что он должен сказать Валентине. А есть ли у него что сказать? Предмет, о котором он мог бы рассказать много интересного, это кофейная кошка, но о ней как раз лучше помалкивать. Финценс взял с него обещание молчать и специально уточнил, что обещание включает любые исключения. То есть исключений нет.

Фиат мог бы рассказать о своей работе в зоопарке, и en passant[6] упомянуть о виверрах, точнее — пятнистых мусангах, которые облагораживают кофе. Упомянуть на десерт, да, пожалуй, как только подадут десерт, и перед тем как Валентине принесут завершение обеда — кофе-эспрессо. Он не сомневается, что она кофейная душа. Если такая женщина не пьет кофе, то кто тогда?

Пока что он держит при себе эти мысли. Еда здесь вкусная.

— Спасибо, — говорит Валентина. — В самом деле, благодарю за щедрое угощение. Со мной ничего подобного еще не случалось.

— Со мной тоже. Это впервые.

В ресторанчике полно народу; кажется, будто все эти люди познакомились минуту назад. Разговаривают тихо, подавшись друг к дружке, хотя столики тут не больше развернутой газеты и дистанция между сидящими маленькая. Тихо наигрывает африканская музыка, мелодия Фиату знакома: Heliocentrics, их в последнее время часто слушает Финценс. Фиат говорит об этом, но Валентина остается равнодушной, в музыке она не разбирается, отвечает она, с аппетитом принимаясь за острое зеленое карри. Он думал, она разговорчивей. А она, оказывается, молчунья. Когда она встает и идет за чем-то к стойке бара, он замечает на локтях у нее красные пятна, — это оттого, что она сидела, опираясь на деревянный стол.

Подойдя к витрине выбрать пирожное, он заметил, что Валентина взяла из корзиночки рядом с кассой коробок спичек. Может быть, дома она любит сидеть при свечах? Курить-то вроде не курит. Или курит? И не хочет, чтобы об этом узнали, вот и не покупает спички в магазине, а прихватывает в кафе? Или у нее та же привычка, что у него самого — бросать в окно сгоревшие спички? «А если упадут на голову случайному прохожему, ни в чем не повинному человеку, идущему своей дорогой? — возмутился Финценс, однажды заметив это. — Понравилось бы тебе, если бы тебе на голову кто-то уронил спичку?» — «Но я всегда смотрю, проверяю, нет ли кого внизу». — «В один прекрасный день, улица до самого края наполнится горелыми спичками, набросанными тобой и такими как ты, — продолжал Финценс. — И прохожие побредут, увязая, точно в опилках, потому что на улице будет метровый слой горелых спичек, который с годами образуется из-за вашей привычки. Однако нам будет с того мало радости, потому что прохожие уж наверное доберутся к нам на шестой этаж».

Фиат все-таки разговорился (его тема — Индия, вымирающие виды животных, а также международное законодательство по охране природы), и тут левая рука Валентины чуть подвигается, чуть приближается к его руке. По крайней мере, так кажется Фиату. Он умолкает и разглядывает лежащие на столике руки: четыре ладони, двадцать пальцев. Может быть, в этом скрыт некий смысл?

Рука Валентины исчезает, возвращается на колено. Поздно, думает Фиат, поздно. Валентина заметила, что он умолк. Она вообще, похоже, все замечает. Он долго смотрит ей в глаза и, проглотив чуть было не сорвавшееся с языка замечание о цвете ее глаз, делает долгий выдох.

— Замечательно, — говорит он, — здорово, что ты согласилась пообедать со мной.

— Ну да, — говорит она. — Конечно, почему же нет?

— У тебя такие белые ногти, — говорит он. — Невероятно белые.

20. Dybowskii

Малоизвестный, однако имеющий промышленное значение вид, произрастающий в тропическом поясе Африке.

— Я люблю животных, и они действительно мне интересны, — Фиат высовывается из окна. Небо ясное, звездное. Кроме звезд он различает еще что-то, желтое, совсем из другой материи, самой что ни на есть земной — это строительный кран, торчащий над крышами. Конец стрелы теряется в темноте. Светится надпись — реклама фирмы, торгующей светильниками. Одна буква не горит: «Мега…вет».

«Мегавет», думает Фиат, клинику для животных можно так назвать.

— Что с тобой творится? С тобой что-то творится, я вижу, — тон у Финценса озадаченный. Он уставился в ноутбук, а Фиат, высунувшись из окна, уставился в ночное небо. Финценс выбирает оргстекло для будущего кошачьего вольера, материала понадобится дикое количество. Вольер будет как громадный прозрачный короб размером два на три метра, сверху открытый, и где-нибудь внизу должен быть сток, ибо пол в вольере придется мыть.

— Протянем шланг в ванную, по нему будет уходить вода, — говорит Финценс. Он щелкает и щелкает, пролистывает сайты поставщиков оргстекла, изредка восторженно восклицает: «Бесплатная доставка! Каждый десятый погонный метр в подарок!» — И вдруг его лоб собирается в гармошку, и Фиату представляется, что вдоль глубоких параллельных морщин на лбу Финценса с бешеной скоростью незримо курсируют от виска к виску его мысли. Ах, вот оно что — он проверил состояние своего банковского счета. Перерасход почти до лимита. После вояжа Фиата в казино Финценсу так и не удалось пополнить счет. Слишком много пришлось вложить в кофейный проект, да еще квартирная плата, свет, газ, прочие хозяйственные расходы — на все это уходил весь заработок Финценса в соборе.

Правда, производство кофе началось, первые заказы приняты, но деньги начнут поступать еще ох как нескоро.

— А ты купи стекло в кредит, — советует Фиат, не слезая с подоконника. — Мы солидная фирма, с нас не потребуют всю оплату сразу. — Кто бы мог подумать — теперь Фиат выступает в роли оптимиста!

Удача: заказ приняли и подтвердили.

— Через неделю материал привезут, — торжествует Финценс. — Полагаю, еще два-три дня у меня займет монтаж. Надо будет отпроситься на работе.

Всю неделю он лихорадочно составляет и чертит план. Первый этап — поставить переборку, которая будет крепиться к стене металлическими направляющими. Их можно заказать уже готовыми, с резиновыми накладками, благодаря которым стекло не исцарапается, когда его будут отодвигать. Часть переборки, примерно треть, будет подвижной, две трети намертво крепятся к полу. К направляющим прилагается пакет с готовыми деталями — там еще одна планка, которая тоже крепится к полу. Финценс хочет, чтобы «домашний вольер для кофейной кошки», как он называет это сооружение, был герметичным, со встроенным фильтром-вентилятором. Фильтры также можно купить через Интернет. Финценс уже сделал все заказы.

Фиат изумлен тем, с каким воодушевлением трудится друг над конструкцией домашнего вольера. Все, так или иначе связанное со стройкой и ремонтом, Финценса раньше скорей отпугивало. Да и теперь он не вполне представляет себе, что получится из этой стеклянной клетки.

— Пол тоже закроем оргстеклом, все щели надо будет заделать герметиком, чтобы не загадить паркет, чтобы ни капли не просочилось, — говорит Финценс. Фиат кивает, по-прежнему глядя в ночное небо.

Он не хочет рассказывать о Валентине. В конце концов, ну, сходили, пообедали, он почти ничего о ней не знает. Только, что она родом из Сербии, любит яблоки, да, все время грызет яблоки. Это она сама сказала.

Он поцеловал ее в губы, легонько. И сразу она вывернулась и вскочила в трамвай, а тот сразу отъехал. То ли было, то ли нет… — думает Фиат.

Она сказала, что в сумках у нее, в тот раз, когда они первые встретились, были яблоки (а в сумке Фиата сидел похищенный зверь), еще сказала, что знает, где растет яблоня, на которой поспевают самые ранние яблоки.

— Есть у нас яблоки? — неожиданно для себя самого спрашивает Фиат.

Финценс рассеянно поднимает взгляд от разложенных на столе чертежей:

— Тебе лучше знать, ты у нас главный по фруктам.

Финценс уткнулся в чертеж, но вдруг, опять подняв глаза, смотрит на Фиата, взгляд того по-прежнему устремлен к звездам. — Скажи все-таки, что ты там увидел?

— Да ничего! Просто я радуюсь. Потому что наше дело сдвинулось с места.

* * *

Кофейная плантация в виде живой кошки уверенно приносит плоды. Количество банок с написанными от руки этикетками (Финценс убежден, что это подчеркивает дороговизну продукта), поставленных рядком на специально отведенной кухонной полке, растет и растет. Кухня превратилась в склад. Бананы, груши, мандарины, апельсины (и яблоки!). И Фиат, и Финценс раньше редко покупали фрукты, но теперь, скармливая фрукты мусангу, они и сами то и дело отправляют в рот пригоршню-другую кошачьего фруктового салата.

«An apple a day, keeps the doctor away»[7], — напевает Фиат английскую народную мудрость на мотив детской песенки про трудолюбивую пчелку.

Воскресенье. Друзья разрабатывают рыночную стратегию.

— Самое главное, основа основ — доверие, — провозглашает Финценс, — это новейший тренд. Раньше что говорили? «Доверяй, но проверяй». А теперь наоборот: «Проверяй, но и доверяй».

«The economy of trust» — 59 000 000 ссылок выдает Гугл. Мы должны доверять нашим клиентам. И все пойдет как по писаному.

— Да, только прежде надо найти этих самых клиентов.

— Начнем с той самой лавки, где мы в первый раз покупали зеленый кофе. С них можно запросить двести евро за сто граммов. Это немного по сравнению с тем, почем кошачий кофе продают через Интернет. В мелкооптовой торговле и рознице цена, понятно, еще увеличится. Как только народ начнет пить наш кофе, так сразу пойдет молва, новость мгновенно разнесется по городу. Мы произведем революцию в европейской культуре кофе!

— Скажи, а с нас не потребуют лицензию? Регистрацию в торговой палате и всякое такое?

— С этим успеется. У тебя же есть разрешение на предпринимательскую деятельность.

— Вроде есть… Не потерялось ли?

— Получишь дубликат.

— Я и не думал, что оно еще когда-нибудь пригодится.

— То-то же.

Фиат получил это разрешение еще когда был инвестором несостоявшегося строительства обувной фабрики. В те времена он, выпускник торгового техникума, надеялся стать бизнесменом.

— А теперь ты и есть бизнесмен! — во все горло вопит Финценс, выдувший с полдюжины чашек кофе. — Сколько килограммов у нас в наличии?

— Четырнадцать с половиной. Вчера взвешивал. Думаю, завтра будет пятнадцать.

— Чудненько! Тридцать тысяч евро наш потенциальный оборот.

— Оно, конечно, было бы прекрасно.

— Оно и есть прекрасно! Давай-ка, снимай свою похоронную маску.

21. Stenophylla

Изначально эндемический вид, произраставший только в предгорьях на территории Гвинеи, Сьерра-Леоне и Кот-д’Ивуара; в настоящее время его разводят в промышленных масштабах на плантациях Ганы и Нигерии. Деревья и кусты достигают высоты трех метров. Листья мелкие. Рост саженцев по сравнению с арабикой более медленный.

— Нет, я еду не отдыхать, — говорит Фиат. — На следующей станции сойду.

Сидящая напротив дама трогает его за колено и спрашивает, не поможет ли он выйти и ей. Конечно, поможет, разумеется, поможет.

— Знаете, все теперь так трудно, нет увлеченности, я не о себе, сама я уже ничего не жду. Энтузиасты нынче большая редкость, даже не помню, когда последний раз мне встретился энтузиаст. Вы энтузиаст?

Фиат поднимает глаза от кризиса — то бишь, от газеты, развернутой у него на коленях, и смотрит на даму. В кризисные времена таким, как мы, везет, думает он. Добро пожаловать, кризис! Кризис — это по мне. Я рад кризису, — думает он.

— К сожалению, нет, — отвечает он даме. — Я плыву по течению.

— Знаете, в газете, которая, я вижу, у вас в руках, опять эта министерша внутренних дел, да, торчит там, в газете в каждой строчке, а если я знаю, что она там, я решительно не могу заставить себя читать газету. У министерши нет сердца, а в министры надо назначать только тех, у кого есть сердце, надо проводить медицинское освидетельствование. Бессердечные министры должны быть априори дисквалифицированы.

У дамы одышка. На ее лице заметен тончайший светлый пушок, над губой — светлые усики. Первые признаки обрастания шерстью, думает Фиат.

Багаж дамы — сумка на колесиках, клетчатая. Проводнику, предложившему закинуть ее сумку на багажную полку, дама сказала, что поставит сумку в проходе, где она никому не помешает.

Дама решила выехать за город, потому как дни стоят чудесные. Потому как в городе у нее больше сил нет от палящего солнца, вот она и едет на озеро, туда, где часто проводила отпуск в молодости. Дама хлопает глазами — точно фотографирует Фиата взглядом, потом отводит взгляд, но не умолкает.

— Я плохо спала, — сообщает она, — всю ночь складывала и выносила пачки газет в мусорный бак, перед отъездом я всегда прибираюсь.

Погода стоит просто невиданная, — думает Фиат, — это всех сбивает с панталыку. Кто может выдержать такую жару?

Он едет в зоопарк, чтобы успокоиться. Нужно понять, в чем дело, почему они не хватились пятнистого мусанга. В последние недели он со все возраставшим беспокойством слушал новости по радио, просматривал газеты (какие попадались, — чтобы не покупать), — хоть бы слово о том, что в зоопарке недосчитались ценного индийского животного! Хоть бы директриса вызвала его для разговора! Тогда у него был бы шанс, — объяснить, почему он не имеет к этой истории ни малейшего отношения, и наверняка он понял бы, насколько его речи убедительны. А так он даже не представляет, что творится в зоопарке. Возможно, на него давно заявили в полицию, и полиция только ждет подходящего момента, чтобы его арестовать. Нужна ясность. Тайный страх, что его могут призвать к ответу, не дает Фиату по-настоящему радоваться наметившимся успехам кофейного бизнеса.

Вот потому-то он сегодня, не поставив Финценса в известность и не спросив его совета, едет в старом знакомом поезде. На душе у него неспокойно, не только от неизвестности — что-то ждет в зоопарке? — но еще и потому, что он впервые после долгого перерыва снова проедет по тем местам, где у него всегда сильно билось сердце, где он из окна вагона запускал в небо бумажных змеев.

Первое свидание с Валентиной ни к чему не привело, разве только яблок он теперь ест куда больше, чем прежде. Но о Валентине он часто думает.

А сейчас думает: жаль, что не взял змея для женщины в поле — просто как-то забыл.

У пожилой дамы трясется подбородок. Но не потому, что она вот-вот расплачется. Она опять трогает Фиата за колено, хочет сообщить нечто важное.

— Вы тоже из тех, кто имеет избирательное право, но не ходит голосовать? — спрашивает она вкрадчиво.

Кивнуть Фиат не решается, сидит молча и смотрит на даму.

— Почему мы разочаровались в избирательной системе? Почему мы не ходим на выборы? Каких-нибудь полвека назад у нас не было выборов, а сегодня мы сыты ими по горло. Пресыщение, всеобщая сытость. Мы замкнулись в себе. Читаем газеты и узнаем из газет, кто победил на выборах. Из-за сытости мы разучились даже ненавидеть.

— Извините… Моя станция, я должен… — говорит Фиат. — А у вас тут пересадка.

— О, простите, простите великодушно! Так, значит, вы должны… Вы ничего не должны! Я хочу сказать… Не хотела надоедать вам… Видно, нервы шалят…

— Пожалуйста, не переживайте, уважаемая, не переживайте. Я обязательно обдумаю все, что вы сказали. — Он пожимает мягкую, покрытую едва заметным пушком руку.

22. Lulandoensis

Африканский кофе, область распространения ограничена. Произрастает в основном в лесах Луланды в горах Восточно-Африканской дуги.

— Всё погубят! — Директриса в ярости. — Даже те, кому нет дела до природы, всё понимают. Даже те, кто спит и видит высотные дома у моря, построенные на песке, на загнанных в песок бетонных сваях!.. Хорошо, что вы зашли к нам сегодня.

Фиат не успел поздороваться — словесный шквал чуть не сбил его с ног прямо на пороге.

— Да, необходима известная чуткость, — разоряется директриса, быстрыми шагами меряя свой кабинет, — а у кого же нет чуткости? Кого угодно спроси — всякий скажет, что уж он-то, конечно, чуткий!

В руках у нее папка с докладом о ситуации на побережье Испании, — директриса сообщает об этом, хотя Фиат не спрашивает.

— Доклад, от которого волосы дыбом! Вот, почитайте, — она в лихорадочном темпе пропускает страницы между пальцами, как в детской игре «мультик на уголках». — Читаешь, и хочется под корень истребить вид гомо сапиенс или, по крайней мере, посадить в клетки с надежной охраной.

— А кто же будет охранять? — нерешительно любопытствует Фиат и тут же, опомнившись, стискивает зубы: не надо было этого говорить! Нельзя, чтобы она разозлилась на него, нельзя подвергать сомнению ее слова.

— Вы правы, доктор Нойперт, вы совершенно правы. Я тоже понимаю, с ними ничего не поделаешь. И все равно, подобные вещи меня просто бесят.

Лицо и даже шея директрисы пылают и словно отделены резкой чертой, ниже которой кожа белее белого. Фиат поспешно отворачивается. Еще вообразит, что он заглядывает ей в декольте.

— Как хорошо, что вы зашли к нам сегодня, господин доктор, — снова говорит она. — У меня совершенно отвратительное настроение, мне так не хватало общества оптимиста.

Это он-то — оптимист? Очевидно, симпатия директрисы к нему не уменьшилась. Дело, конечно, в присвоенном самому себе липовом ученом звании. Она считает его ровней себе и поэтому не подозревает и никогда не заподозрит в похищении пятнистого мусанга. Она по-прежнему принимает его за малость чокнутого богатенького менеджера.

— Как ваше здоровье, господин доктор, уже лучше?

— Я соскучился по зверям, а сегодня вот оказался поблизости, дай, думаю, загляну в зоопарк, узнаю, что новенького. А желудок, нет, не сказал бы, что мой желудок стал как новенький.

Она смеется весело, даже чуточку кокетливо, как будто Фиат с ней флиртует. Вот уж чего у него и в мыслях нет.

— Хотелось бы немного пройтись по территории, если не возражаете, — Фиат — воплощенная вежливость. — Всё по-прежнему? Все звери на старых местах?

— Какие возражения, дорогой Нойперт! Пожалуйста, и будьте как дома, вы все тут прекрасно знаете.

А вопросы-то проигнорировала. Он протягивает ей руку, собирается уходить, и вдруг она спрашивает:

— Скажите, вы ведь, кажется, юрист?

— Не то чтобы настоящий юрист, но когда я уже работал…

— Вот оно что. Я поинтересовалась просто потому, что забыла, чем вы, собственно, занимаетесь.

— Здесь, в зоопарке я совсем другой человек, — не покривив душой, заявляет Фиат и думает: поскорей бы унести ноги из кабинета.

Снова рассыпается короткий смешок, стаккато. Нет, у нее определенно нет каких-то подозрений насчет Фиата.

— До свидания, фрау директор.

— Надеюсь, до скорого, господин Нойперт. Заглядывайте к нам. Вы знаете, где меня найти.

И вот Фиат снова шуршит гравием, спеша по знакомым дорожкам, ему не терпится узнать, что там у них, у виверровых. Но пройдя метров сто, он замечает радикальные изменения. Там, где обитали кошачьи, все перестроено. Теперь тут большие вольеры, а в них орлан-белохвост, прочие ястребиные и соколиные. И две неизвестные ему большущие птицы, на табличке написано: коршуны, красный и черный.

Справа вдруг кто-то громко сопит над ухом, знакомый звук… Майя! Майечка-Майя!

Как всегда, подкралась совсем неслышно. Фиат хоть и вздрогнул от неожиданности, рад видеть Майю, свою сообщницу. Майе, прямо скажем, немало известно, но она не проболталась. Все же непонятно, рада ли она встрече. Из уголка рта у нее тянется струйка слюны, ну, это как всегда. Однако щеки как-то странно подергиваются.

— Майя, где кошки? Что они сделали с кошками? — Он слегка придерживает ее за плечо, но она вдруг отскакивает назад и при этом издает какие-то невнятные звуки, вроде: «Топ! Топ-топ!»

— Майя, душечка моя, я не понимаю. Ты говоришь на каком-то неизвестном мне языке.

Она энергично трясет головой, взмахивает руками, но уже не отпрыгивает, а наоборот — вплотную подходит к Фиату. Он ощущает теплое дыхание, от нее пахнет чем-то сладким, — мятной жвачкой? И тут она быстро и сильно прижимает палец к губам, даже легкий шлепок слышен.

— Секрет, Майя? Секрет — это я понимаю, я умею хранить тайны. — Он хлопает себя по груди. — Самое надежное хранилище тайн — здесь.

Майя тяжело покачивает головой и нерешительно переминается с одной ноги на другую. Наконец решилась: тронув Фиата за плечо, куда-то направляется, как прежде по-куриному припрыгивая.

Фиат втайне обрадован. Лишь теперь он сообразил, что соскучился по Майе. Добрая она душа. И неподдельная. Ни капли актерства. Возможно, из всей этой шайки служителей только она одна не притворяется. Дурачки — вот кто подлинный. Он прочитал где-нибудь, или Финценс цитировал эти слова?

Майя привела его к загону, расположенному довольно-таки далеко от входа: прежде тут был участок бразильской пампы и место зимовки ягуара, куда его переселяли, чтобы не мерз на снегу.

Они подошли ближе. Вдоль ограды шастает туда-сюда рысь, совсем близко. Клочья шерсти, целые пучки, остаются на металлической сетке ограды.

Посреди загона, где прежде была пампа для ягуаров, возле подстриженного куста что-то строят. Еще один крытый загон? Майя кивает, вроде бы — без всякой причины, и поднимает руку. Она на что-то указывает.

Рядом с большим информационным плакатом, где всё о рыси (по-прежнему, указан и спонсор «“Гигант”, упаковка номер один в мире»), висит новая табличка, которой Фиат прежде не видел. Он вопросительно смотрит на Майю. Она быстро кивает, не только головой, а чуть ли не кланяясь в пояс.

Текст на новой табличке весьма любопытен. «Драма в нашем зоопарке» — заголовок написан аккуратно и четко. Рысь — последний представитель кошачьих, сохранившийся в зоопарке, прочие хищники этого семейства пали жертвой болезни, прежде неведомой и обернувшейся эпизоотией, или были отправлены за границу, где их поместили в карантин. Куда именно, не упомянуто. Но важней всего оказались последние слова: к сожалению, администрация зоопарка вынуждена сообщить, что эпизоотия унесла в числе прочих жертв одну из двухсот пятидесяти последних особей чрезвычайно редкого вида пальмовых куниц, представителей вида пятнистый мусанг, парадоксурус йердони.

Майя кивает прямо-таки всем телом. Ее что-то глубоко взволновало. И, похоже, это нечто более серьезное, чем исчезновение пятнистого мусанга. Фиат пытается погладить Майю, думая, что она успокоится, если ее обнять за плечи, но она сбрасывает руку. И дергает его за рукав, тянет куда-то дальше, в другое место. Фиат понемногу начинает соображать, что к чему. Она хочет отвести его к другим служителям, коллегам, так сказать. Нет уж, этого не надо.

— Майя, что такое? Что случилось?

Она отпускает его рукав и опять показывает на табличку. Стучит пальцами по слову «болезнь» и отрицательно машет рукой. Потом хлопает ладонью по словам пятнистый мусанг, парадоксурус йердони, тычет пальцем в Фиата и опять хлопает по табличке. Глаза Майи горят, брови так и ходят вверх-вниз. Ясно, она знает. Поняла, что тут не обошлось без него. Но злится она явно не на него, а на кого-то другого. Фиат подыскивает слова, чтобы ее успокоить… И вдруг видит все с небывалой ясностью: падает завеса, скрывавшая его смутные предположения. Картина выступает ярко и отчетливо.

Так вот почему он ничего не слышал по радио и не читал в газетах. Концы в воду! Зоопарк имел в своем распоряжении представителей редчайшего, вымирающего вида, а это большая ответственность, тут тебе и особые распоряжения, и инструкции, потому-то они обзавелись и видеокамерами. А животное — нате вам! — бесследно исчезает, и даже если его похитили, зоопарку это даром не пройдет. Происшествием займется государственная, а то и международная комиссия, и кто знает, какие дела повылезут на свет при тщательной инспекции зоопарка. Всегда ведь найдутся какие-то упущения, из-за которых, в той или иной интерпретации журналистов и политиков, став достоянием гласности, вся деятельность зоопарка предстанет в сомнительном свете. Публика отхлынет. И в итоге директриса лишится должности.

Они попросту спрятали концы в воду. Вот это Майя и хочет сказать. Хочет, чтобы он понял, в каком она ужасе от лживости защитников природы, занимающих самые высокие посты. Ведь в конечном счете на карту поставлены только их места и должности. А животные — предлог, как и очень многое другое в жизни. Ну, а он, Фиат, кто он такой, чтобы тут судить да рядить? Если правда — все, что он сейчас обмозговал, то похищение пятнистого мусанга скрыли, чтобы затушевать кое-что похуже. Фиат содрогается: нет, не думать о том, что может быть «похуже»! Однако для него и Финценса эта новость — великолепный подарок судьбы. Администрация зоопарка, видимо, настолько запуталась в своем вранье, что уже не имеет большого значения, каким образом в самом деле исчез мусанг. Но что же они сделали с другими виверрами и кошачьими, которые якобы отправлены «за границу»?

— Спасибо, Майя, Майечка-Майя. Ты доверила мне тайну.

— Т-т… н-н-н… — Точно эхо. Она любит тайны, Фиат знает. Когда он работал в зоопарке, он, пообещав открыть Майе какую-нибудь «тайну», быстро получал от нее помощь или услугу.

Теперь же она ждет тайны в обмен на тайну, которую открыла ему. Он недолго раздумывает:

— Майя! Знаешь, что со мной недавно случилось? У меня в кухне вдруг завелась лошадь. Понятия не имею, откуда она взялась. Вдруг появилась, и давай расти. Раздувалась, раздувалась, выросла до потолка, уперлась в абажур, жутко смотреть было. А ей хоть бы что. Я-то переживал и очень боялся, что взорвется весь наш квартал, и что этот страшный взрыв грохнет в нашей кухне. Тут я вспомнил тебя, Майя, вспомнил твой подход к животным, ты, Майя, всегда так решительно с ними обращаешься. Я похлопал лошадь рукой, как ты обычно похлопываешь какого-нибудь зверя, и, представь, сработало! Лошадь опять стала маленькой. Ну, пока, Майя, пошел я.

Но она семенит рядом, провожает его к выходу. В зоопарке никого не видно. Звери попрятались в тень. Служители и садовники ушли обедать или тоже прячутся от солнца. Излюбленное их место — бассейн пингвинов, где холодильная установка непрерывно охлаждает воду, не давая растаять маленькой ледяной глыбе, на которой сидят пингвины; температура воздуха здесь не выше плюс четырех.

Фиат взмок, носового платка нет, а вытирать пот со лба запястьем, это, думает он, отвратительно. Терпи и будь проще, тогда жизнь сама собой пройдет, думает он. А ведь это опять-таки цитата из Финценса. Майе жара, похоже, нипочем. Он протягивает ей руку:

— Ну, бывай. Может, когда-нибудь еще увидимся.

Она крепко стискивает его руку. Отойдя подальше, чтобы Майя не видела, он массирует пальцы. Пожатие у нее, как у молотобойца.

Везде, где не поливали, на обочинах сухая колючая бахрома. Представители флоры, цветущие растения, обратились в прах.

У Фиата есть все основания для радости и спокойствия. Зоопарка можно не опасаться. Первые двадцать кило кошкиного кофе проданы. Хозяина магазина, у которого они поначалу покупали зеленый кофе, они уговорили поучаствовать в дегустации, и он сказал, мол, их кофе вне конкуренции. (Спасибо продавщице, это она сварила кофе. На другой день Финценс тайком презентовал ей букет). С тех пор у них отбоя нет от заказчиков. Всего за две недели появилось десять интересантов и семь постоянных покупателей, в том числе четыре фешенебельных ресторана, которые все время стремятся удивить своих клиентов чем-нибудь эдаким, эксклюзивным. Правда, если следовать логике Финценса, от ресторанов многого ждать не стоит, потому что их клиенты приходят вкусно поесть, а не ради кофе. Но рестораны «премиум-класса», конечно, не прочь включить в меню кошачий кофе, наряду с дорогим виски или выдержанным коньяком.

А вот кофейни как раз не проявили большого интереса: хозяева с удовольствием попивали кошкин кофеек, но, стоило им услыхать, что почем, восторги шли на убыль. Все они ссылались на то, что у них не та публика. Посетителям кафе подобная роскошь не по карману.

Самые радужные надежды Финценс связывает со специализированными магазинами, где закупают кофе не только любители, но также бармены и туристы. Он планирует организовать поставки в другие города, как только кошкин кофе будет произведен в достаточном количестве.

Да, Фиату бы радоваться. Но нет, он не чувствует себя счастливым.

23. Mufindiensis

Низкорослое деревце или кустарник с овальными кожистыми листьями. Цветы белые диаметром от 1 до 2 сантиметров. Зрелые плоды имеют желто-оранжевый цвет. Произрастает в подлеске вечнозеленых лесов. Распространен в Малави, Мозамбике, Зимбабве. Угроза вымирания незначительна.

Материал для загородки привозят в плоских картонных коробках. Четыре листа; их по одному с трудом удается занести в квартиру. Другие листы, которые пойдут на постройку вольера как такового, то есть на покрытие для пола и боковые стенки, — в два раза больше, грузчики упарились, пока протиснули их в дверь.

Накануне Финценс спросил:

— Ты будешь дома? Завтра привезут материал.

— Куда же я денусь?

— Кто тебя знает. Зов любви раздается повсюду.

— При этакой жарище? Мне бы в невесты ледяную деву.

— Итак, сиди дома и жди доставку. Если тебя не будет, заставят заплатить. Бесплатно только первая доставка.

— Буду, буду.

Грузчики втащили в гостиную восемь коробов; в прихожей очень мало места, и рабочие вопросительно поглядывают на две другие, запертые двери.

— Там нет места, — говорит Фиат, ему не хочется загромождать свою комнату, в то же время грузчики не должны увидеть кофейную кошку. — Ставьте пока тут, мы потом сами разберемся.

Грузчикам что? Громадными ручищами они с громадной легкостью загромоздили прихожую, так что в гостиную едва проберешься.

— Спасибо, большое спасибо, — Фиату не терпится поскорей их выпроводить. Он вдруг сообразил, что с тех пор, как в квартире обитает кофейная кошка, сюда впервые вторгаются посторонние. Финценс-то хорош, оставил его в одиночку мучиться с этой проблемой.

Светлый послеполуденный час. Грузчики ушли, Фиат открывает дверь кошачьей. Солнце тут палит вовсю, но, похоже, зверьку жара нипочем. Он спит, растянувшись на полу. Ну как всегда. Фиат подходит и осторожно, легонько, сам почти не ощущая прикосновения к мягкому меху, гладит мусанга по спине. Однако в тот же миг зверек вскакивает и пулей летит в другой конец комнаты. Там, всласть потянувшись, он успокаивается. Привольно раскинув лапки, снова располагается ко сну. Фиат ждет вечера, темноты и хотя бы относительной прохлады, — и возвращения друга. Все свои надежды — избавиться, наконец, от вони, наполняющей квартиру, он возлагает на стеклянный вольер и особенно на стеклянную переборку: непроницаемой для запаха преградой, обещал Финценс, она отрежет ту часть гостиной, где они проводят время, от пространства, где обитает кошка.

Фиат входит в свою комнату. Картонные куколки, купленные несколько недель назад — или несколько месяцев? — ему кажется, то было в другой жизни, — дремлют в нижнем ящике платяного шкафа. Он открывает ящик, достает Аву Гарднер, обнимает ее двумя пальцами, припечатывает звонким поцелуем картонное чело.

— Не бросай меня, Ава, я буду баловать тебя, холить и лелеять как принцессу. Давай посмотрим, подходим ли мы друг другу? — Он снимает с нее бумажное платье и пестрые бумажные туфли, некоторое время разглядывает Аву, потом снова ее обувает. — Туфли оставь, они чистые, на улицу ты не выходила. — Отвернув одеяло на своей кровати, он укладывает Аву, головой на подушку, укрывает одеялом. На Аве белое бельецо, тонкая талия охвачена пояском с петелькой впереди. Бюстгальтер тоже белый. Только каблучки туфель коричневые, под дерево, и по цвету отлично сочетаются с высокой прической Авы. — Чтобы мы были на равных… — Сняв брюки, рубашку и оставшись в трусах, он ложится рядом с Авой в кровать.

Так его и застает Финценс. Фиат не слышал, как тот вошел.

— От этой жары я совсем без сил, — говорит Фиат вместо «здрасьте», чтобы заодно предупредить упреки за валяние в постели среди бела дня. Хорошо хоть, картонная Ава съехала с подушки, пока он спал, — Финценс ее не заметит. Быть застигнутым в постели с картонной дамой Фиату было бы неприятно.

— Ты ездил на моем велосипеде, я видел, — роняет Финценс, когда они ужинают на кухне, примостившись между ящиками с фруктами. Ужин самый обыкновенный — Фиат наскоро разморозил рыбные палочки, а едят они руками, из общей тарелки.

— Решил заняться спортом. Я растолстел, потому что вечно сижу дома. — Фиат макает рыбную палочку в майонез.

— Следишь за фигурой? — Недоверчивый взгляд Финценса настигает Фиата в обход двух воздетых над столом рыбных палочек. — Слушай, познакомь меня с этой девушкой, хорошо?

Фиат отрицательно мотает головой.

Стену поставили за несколько часов, еще два вечера займет, по прикидкам Финценса, монтаж всех остальных деталей. Покрытие на полу — это недолго, уверяет он, — намазать клеем, там и сям привинтить, и дело сделано.

— А не жаль тебе своего паркета? — Странно: Фиат — не Финценс — боится, что в красивом паркете «елочкой» насверлят дыр.

— Не беда. Когда будем циклевать, дырки зальем клеем с опилками, их и видно не будет. Стена сейчас важнее, чем паркет. Как знать, может, в один прекрасный день мы сменим квартиру. Все зависит от того, как пойдет бизнес.

У Финценса раскрывается талант домашнего мастера. Из неведомых бездн чулана он извлек дрель и сверла — в том числе для пластика и стекла. Фиат время от времени заглядывает в кошачью, смотрит, как переносит шум ее обитательница. А та, как только Финценс врубает дрель, срывается с места и мечется точно угорелая из угла в угол, бросается на стены. Поняв, что от кошмарного шума некуда скрыться, зверушка скулит тоненьким противным голоском.

Фиат на развернувшейся стройке лишь ассистирует, — убирает пылесосом пыль и мусор, — «не то все это будет на мебели и в легких», — говорит он. Стена поднимается до потолка, щель наверху, шириной в какой-нибудь миллиметр, заполняют строительной пеной, которая нашлась в чулане, где хранилась с тех времен, когда Финценс, новосел, занимался в квартире ликвидацией мелких дефектов.

С перегородкой комната кажется больше. Стена совершенно прозрачная, ее легко не заметить.

— Надо что-нибудь наклеить, иначе мусанг будет натыкаться на стену, пусть он видит, что тут преграда. Давай налепим силуэты — змей, например. — Фиат и сам чуть не расшиб лоб о стену.

— Силуэты змей? Занятные у тебя идеи. Сейчас проверим, что он будет делать, когда мы запустим его туда.

— Сейчас? Вольер же не готов, пол не уложен.

— Это будет пробный запуск. Мне интересно, как смотрится наша новая гостиная.

Поймать кофейную кошку оказалось труднее, чем они думали. Еще не очухавшись после перенесенной шумовой атаки, она злобно шипит, как только ловцы подходят ближе. Шипит — и ладно, слыхали. Однако она шипит как-то по-новому — внушительнее, опаснее, для кошки дело идет о жизни и смерти.

— Принесу рукавицы! Голыми руками ее не возьмешь. — Фиат долго шарит в чулане, приносит две пары рабочих рукавиц, подшитых кожей. У служителей зоопарка он набрался науки: к кошачьим, вообще к зверям, подходи, натянув рукавицы! Узнал и про то, какие рукавицы самые дешевые и крепкие — купленные в строймаркете. В надлежащем снаряжении друзья некоторое время гоняются за кошкой, в конце концов она выскакивает в кухню. Фиат вскрикивает от ужаса: там фрукты, драгоценные фрукты! Охота в комнатных условиях при температуре как минимум плюс двадцать восемь — занятие не из приятных. Взмокшие от пота, чертыхающиеся, они все-таки загоняют добычу в угол. Фиат сзади хватает кошку за шкирку, другой рукой стискивает ей передние лапы, чтобы не царапалась. И тельце, секунду назад пулей летавшее по комнате, вдруг делается мягким и вялым. Зверек понял, что схвачен, и не сопротивляется.

* * *

Через несколько дней прозрачный вольер готов. Оба работали в охотку. Управившись с главной стеной, они шутя и играючи уложили покрытие на полу и приделали боковины. Кошка быстро сообразила, что наскакивать на стену нет резона — только головой стукнешься, так что вопрос о силуэтах змей или других аппликациях решился сам собой. Финценс снова спит в своей спальне, а в гостиной стало даже уютней, чем прежде. Гостиная приобрела некий особый шарм с поселением в ней пятнистого мусанга.

Финценс подводит итоги проделанной работы:

— Мы создали произведение искусства! Инсталляцию!

Фиат на седьмом небе от радости — дышать и в самом деле стало легче. Просто замечательно — стена не пропускает запаха. Финценс бахвалится: это все благодаря его талантам, его золотым рукам. Фиат уже привык к подобным внезапным вспышкам самодовольства. Его-то самого другое заботит — как теперь обихаживать кошку. А еще он думает о Валентине. Или об электричках и бумажных змеях. Вот появится у него свободное время, и он все упущенное наверстает. А пока эти мысли только смущают и отвлекают от дела. Сосредоточься! — сколько раз он слышал это от Финценса. Значит, надо сосредоточиться. Все имеет свой порядок. Первым делом — дело. Потом — женщины.

24. Costatifructa

Известны два места произрастания данного вида — остров Мафия и национальный парк Селус Гейм Резерв в Танзании. Вид впервые описан в 1994 г. Произрастает в лесах, саваннах и кустарниковой чаще. Является вымирающим по причине малой территории распространения.

Пальмовые циветты — название рода, к которому относится пятнистый мусанг. В темные ночи пальмовые циветты активнее, чем в сумерках, а вообще они активны с шести вечера до четырех утра. В сравнении со своими сородичами, обитающими в дикой природе, кофейная кошка, обитающая в гостиной наших приятелей, настоящая соня. Если ее не тревожат, она просыпается не раньше восьми-девяти вечера. Область распространения вида парадоксурус йердони ограничена тропическими лесами на узкой прибрежной полосе южной оконечности Индостанского полуострова, где проходит горная цепь Западные Гхаты — это одна из областей планеты, для которой характерно огромное разнообразие флоры и фауны, а также высочайшая средняя плотность особей.

Приятели уже знают о пальмовых кошках все — по их собственному убеждению. Они собирали информацию, часами просиживали, уставясь в монитор, читали бесчисленные статьи, даже английские. Барахтались в пучине диковинных терминов, имеющих отношение к дикой природе, wildlife, и о сути ученых словес подчас с трудом догадывались по их звучанию. И не утонули! Но почему слова, которыми описывают богатства природы, похожи на названия болезней? — недоумевали Фиат и Финценс. Биоценоз — разве не напоминает название болезни, вроде простуды? А то еще: «Калаккад-Мундантераи Тайгер Резерв», так называется заповедник, в котором некий индийский ученый, специалист по пальмовым куницам — любительницам кофе, проводит свои исследования. Фиат убежден: если бы сегодня люди вздумали заново, с нуля, заняться охраной природы, прежде им надо было бы составить хороший лексикон, не смахивающий на мудреный медицинский справочник, о нет, — лексикон привлекательный, симпатичный, чтобы перечисленных в нем зверей хотелось приобрести.

Мусанги любят лакомиться цветами индийского хлебного дерева — пьют их сок, еще они пьют нектар определенного вида хлопчатника с ярко-красными цветами. В период, когда плоды еще не созрели, зверьки питаются насекомыми, земляными червями и мелкими позвоночными. Обитают мусанги на деревьях, им нужно иметь место для дневного «тихого часа» после ночных похождений; в поисках укромных мест для дневки они обращаются, так сказать, на рынок вторичного жилья, поселяясь, например, в опустевших шарообразных гнездах индийской гигантской белки. Место должно быть такое, чтобы зверек, устроившись на ночлег, мог ничего не опасаться, а кроме того, оно должно располагаться невдалеке от угодий, где он находит себе пропитание.

Хлебное дерево. Дневка. Подобные слова в лексиконе защитников природы должны печататься самым крупным шрифтом, — думает Фиат. Без хлебного дерева и мест дневки планета приобрела бы ужасный вид, с этим наверняка согласятся все люди, способные тонко чувствовать.

Фиат размышляет о том, как бы устроить для кофейной кошки нечто вроде гнезда гигантской белки. Непростая задача, — констатирует он, предприняв первые шаги в этом направлении. Можно поставить стремянку, на верхней ступеньке положить ветки или старые полотенца (уже порядком загаженные), которые он сразу отдал кошке. Но пьянящий дух тропического леса, и аромат прелой листвы, и ощущение высоты в кронах экзотических деревьев, — именно так все это представляет себе Фиат, размышляя о гнезде гигантской белки, — в городской квартире, пусть даже на шестом этаже, воссоздать невозможно. На первое время он ставит в стеклянном вольере еще одно старое кресло.

Торговля идет прекрасно. Появились постоянные покупатели, есть и случайные клиенты. Брешь, пробитая в финансах Финценса злосчастным вояжем Фиата в казино, заделана, если и дальше так пойдет, Финценс сможет оформиться в соборе на неполный рабочий день, полставки его вполне устроит. Фиат заключил соглашение с кредиторами и начал по частям выплачивать долги, числившиеся за ним с юности. Обязанности по кофейному бизнесу друзья честно распределили между собой: Фиат занимается производством, Финценс ведает маркетингом и сбытом.

* * *

— Нам необходимо изменить рацион, увеличить дозировку кофейных зерен. Спрос колоссальный. Или завести вторую кошку.

Финценс, наморщив лоб, занимается расчетами, сидя за большим столом в гостиной. Количество поступивших заказов превосходит имеющиеся мощности, производство отстает от спроса.

Фиат качает головой, он стоит в дверях, готовый, если что, ретироваться. Он считает, что должен взять сторону кофейной кошки, защитить ее от алчности Финценса. Хотя тут, скорей, не алчность, а непреклонная воля добиться максимального успеха в их «эксперименте».

— Их больше нет. Всех виверровых убрали из зоопарка.

— Верно, ты же говорил. — Финценс задумчиво потирает подбородок. — Значит, наша кошка должна больше есть.

— Она ест много.

— Но она тощая. Можно сказать, как скелет.

— Не могу же я ее откармливать, как гусыню.

— Ты должен увеличить дозу кофе. Меньше фруктов, больше кофе.

— Интересно, как ты это себе представляешь?

— Немножко помори ее голодом, будет трескать чистый кофе как миленькая.

— На это я не могу пойти. Благодаря ей, этой кошке, мы достигли того, чего достигли. Без нее мы были бы нищими, как церковные мыши. Всем, что мы заработали, мы обязаны ей.

— Не делай из мухи слона. Все-таки без известной сноровки и деловой хватки ничего бы не вышло. Мы ее кормим! Без нас она давно бы подохла с голоду.

— Конечно, где ей тут, в квартире, охотиться? Живи мы на ее родине, так уже давно околели бы с голоду.

— Не принимай все так близко к сердцу. Со временем мы отправим ее на пенсию, отвезем в родную Индию, и она там найдет себе супруга.

— Там ее разорвут хищники!

— Ладно, оставь прежнюю порцию корма, но количество кофе нужно увеличить, клади в каждую вишню не одно зернышко, а два или три, или давай ей сливы с кофейной начинкой! Экспериментируй! Главное — получить больше продукта. — Финценс снова склоняется над расчетами. Фиат стоит, прислонясь к дверному косяку, и размышляет о том, как сочетать нужды кофейного бизнеса и рацион кофейной кошки. В открытое окно он видит открытое окно в соседнем доме. С тех пор как город изнывает от жары, по вечерам почти все окна в домах распахнуты настежь. Люди уповают на сквозняк, который принесет хоть каплю прохлады.

В доме напротив веселятся. В комнате полным-полно гостей, стол ломится от блюд и напитков, а сам стол такой огромный, что людям приходится жаться вдоль стен. От окна комнаты, где проходит вечеринка, к другим окнам тянется карниз, на котором натыканы стеклянные шипы, на расстоянии сантиметра два один от другого, — солдаты, отражающие атаки голубей на этот кусок стены. И вдруг Фиат замечает прямо на середине домовой стены кошку — она прогуливается по карнизу спокойно и уверенно, точно по асфальтовой дорожке. Наверное, выбралась из открытого окна. И вот, скрылась в другом окне.

Несколько раз в день, начиная с самого утра, Фиат проверяет в вольере урожай новых драгоценных орешков. Каждый раз, когда он входит туда, в нос шибает жутким запахом, но Фиат знает, что надо лишь немного потерпеть. Он уже привык быстренько собирать это добро в пластиковую лоханку, а затем палочкой ковыряться в дерьме, пока не будут извлечены все кофейные зерна. Пересчитав их и проверив качество, Фиат обжаривает и взвешивает продукт, цифры аккуратно записывает в журнал. С недавних пор Фиат допущен к жаровне и кофеварке.

Трудясь в поте лица, задавая корм кошке, собирая, сортируя и обжаривая продукт, он иногда мечтает о том, как он пригласил бы Валентину на чашечку кофе и она пила бы маленькими глоточками, наслаждаясь изысканным вкусом. Она бы сумела оценить особенные качества их напитка. С того вечера в тайском ресторане Фиат ее не видел. Ровно две недели.

Итак, все может быть прекрасно. И все прекрасно.

25. Racemosa

Кустарник, достигающий в высоту трех с половиной метров. Цветет с февраля по сентябрь, цветы белые и розовые. Плоды имеют темно-фиолетовый и даже черный цвет. Вид произрастает в жарком климате, в сухих лесах, на высотах до 1000 метров над уровнем моря. Имеет промышленное значение, во многом схож с видом робуста, но отличается более густыми ветвями.

Колокола звонят, полдень. Через полчаса прибудет ассистент епископа и подменит Финценса — в половине первого начинается обеденный перерыв. Ассистент епископа частенько опаздывает. И все же Финценс без четверти двенадцать уже начинает его ждать. Привык — если что-то должно быть, он этого ждет.

Сегодня он ждет особенно нетерпеливо, так как решил кое-что опробовать — это новейшая разработка, только что вышедшая на рынок, — ручная кофеварка-эспрессо. Почему он заказал ее доставку в собор? — об этом Финценс старается не думать, чтобы не признаваться себе, что он что-то утаивает от Фиата и хочет прибрать к рукам часть кофейного бизнеса.

Ручная кофеварка разработана специально для туристов и велосипедистов, любителей природы и прочих ценителей специфических удовольствий. Пишут, что в ней, без всякого электричества, можно сварить великолепный кофе-эспрессо, нужен только кипяток. Вари себе хоть на горной вершине, хоть в кемпинге. Машинка маленькая, помещается в обычной сумке, владелец с помощью насоса в два счета нагонит такое же давление, как в стандартной электрической машине-эспрессо.

И кофейному индивидуализму никто уже не поставит никаких границ, — осознал Финценс, оформляя заказ. Теперь он подумывает об организации совместной торговли кошачьим кофе и ручными кофеварками, хоть они и дороговаты. Ему уже видится рекламный слоган: «Идеальный комплект для тех, кто любит отдыхать на природе с максимальным комфортом!». Тут тебе и природное происхождение, благо производитель кофе — кошка, тут и независимость от цивилизации, ибо кофеварка не электрическая. Стоить будет дорого — и кофе, и машинка. Можно продавать в подарочном оформлении, а еще это настоящая находка для автомобилистов, — выпить чашечку кофе по дороге в офис, рано утром… Или, скажем, романтические свидания летом, под синим звездным шатром… В романтических ситуациях усталость может сыграть скверную шутку, вот тут-то кофеек и взбодрит… Пикники на речном берегу… Какие только картины не проносятся в голове у Финценса, нахлынув точно лавина. Он щурится, ослепленный их сиянием.

Ассистент епископа пришел чуть раньше времени. Ему хочется поболтать с Финценсем. Нет, не поболтать — он прибыл с сообщением, что после обеда с Финценсем желает поговорить епископ.

— Почему не сейчас? — вслух удивляется Финценс. — Ведь вы меня подмените?

— Епископ занят, — объясняет ассистент. — Ему удобно в час, после перерыва, разговор пойдет о новой расстановке статуй.

— Разумеется, я к вашим услугам и к услугам его преосвященства, — говорит Финценс, в душе сожалея, но с виду смиренно. Ассистент епископа отходит в сторону, Финценс окликает его:

— Погодите! У меня тут кое-что есть, хочу предложить вам и его преосвященству попробовать, это совершенно новый сорт кофе. Хотелось бы узнать, как он вам понравится. Вы ведь пьете кофе?

— О да! — Ассистент поглаживает себя по подбородку, по шее, как будто там находится особый вкусовой орган, кофейная железа. — Я люблю кофе! Стало быть, после окончания рабочего дня мы вернемся к вашему предложению. Раньше никак, вы же понимаете, один из нас должен оставаться на посту.

— Договорились, жду вас на чашечку эспрессо после окончания работы. А как вы думаете, господину епископу можно будет предложить глоточек?

— Безусловно, безусловно.

Взаимоотношения тех, чье рабочее место — кафедральный собор, официальны, но доброжелательны. Отвесив чинный поклон, ассистент удаляется. Ровно через десять минут он возвращается — сменить Финценса.

Пройдя через ризницу, Финценс выходит из собора. В контейнере, где он обедает, включает электрический чайник. А вот в походе или на велосипедной экскурсии можно кипятить воду на маленькой легкой горелке, например марки “Dragonfly”, для которой нужен сухой спирт “White Fuel”, это надо будет довести до сведения потенциальных покупателей, дабы они осознали, что ручная кофеварка-эспрессо гарантирует им полную и совершенную независимость.

26. Sessiliflora

Кофе родом из Восточной Африки, отличается характерным ароматом черной смородины. За отсутствием информации неизвестно, грозит ли данному виду исчезновение.

— Ой, смотри!

Глаза мусанга широко раскрыты, черные зрачки блестят, мех тоже блестит в лучах солнца, пробивающихся сквозь жалюзи. Одно из пятен на спине зверька напоминает очертаниями его родную Индию. В приоткрытое окно тянет сквознячком, от которого шевелятся шерстинки на кончиках ушей и вздрагивают длинные усы.

Фиат хочет почесать мусанга за ухом и в испуге отдергивает руку. Кошка окоченела. Человек дотрагивается до ее брюшка, оно еще теплое, но необычно тугое.

Кошка умерла! — вопит Фиат.

И вот двое мужчин стоят за самодельной прозрачной стеной в своей гостиной, склонившись над мертвым мусангом, уроженцем тропических лесов Индии.

Оба молчат. Они осторожно трогают мусанга, поворачивают на один бок, на другой, и, наконец, просто стоят над ним.

— А мы ведь так и не дали ей имени, — говорит вдруг один из них. — Она верой и правдой служила нам, а мы даже не дали ей имени.

Второй кладет ему руку на плечо, у обоих на глазах слезы.

* * *

— Доволен теперь? — спрашивает Фиат через несколько часов. В душе у Фиата накопились обиды. Самые разные обиды — на друга, на весь мир и на людей, несущих разрушение этом миру. Он убежден, что кошка умерла из-за передозировки кофе. Финценс не согласен, по его мнению, причина другая, скажем, болезнь, которая давно у нее была, но не проявлялась, наконец, просто старость.

— Ты же не знаешь, сколько ей было лет! Ты вообще не знаешь, сколько живут эти виверры. Может, пробил ее час, да и все тут. Несколько дней назад она была живее некуда.

— Пока ты не уговорил меня скармливать ей больше кофе.

— Значит, виноват я? Ты хочешь сказать, что я виноват в смерти кошки? А кто каждый день ее обихаживал, кто ею занимался? Мы четко разделили обязанности: ты занимаешься кошкой, я занимаюсь торговлей.

Сорвав с крючка на стене свои ключи, Финценс вихрем вылетает из квартиры. Слышно, как он топает по лестнице, лифт не стал вызывать, бегом спускается…

Фиат, босой, в одной рубахе, уныло бродит по комнатам, ненадолго останавливается возле мертвого зверька, который лежит за стеклянной стеной, на том же месте, где Фиат нашел его утром. Фиату хочется завыть. Подобрав джинсы с пола в спальне, он одевается, вместо рубахи надевает чистую футболку.

Впервые друзья поссорились. А ведь только что их было не разлить водой. В обнимку стояли они над окоченевшей кошкой, Финценс пытался утешить его, а он утешал Финценса, и что-то в их внезапном объятии было иным, нежели в других — редких! — случаях. Плечо Финценса было прохладным. Он прижался к нему, надеясь остудить свой внутренний жар последних недель и месяцев.

Да и не было ничего. Они долго лежали, измученные горем, на кровати Финценса, тот осторожно погладил Фиата по плечу, Фиат притворился спящим, а все же вздрогнул, отпрянул.

А потом он ляпнул эту глупость: «Теперь ты доволен?». Двусмысленную, что Финценс и понял.

«Теперь ты доволен?» — Если бы повернуть время вспять, если бы в жизни, как в компьютере, была кнопка “Delete”, он бы удалил дурацкие слова.

Ведь как раз теперь им нельзя ссориться. Как раз теперь, когда в гостиной лежит мертвый зверек, украденный зверек, который скоро начнет разлагаться и вонять. Может быть, уже сейчас воняет, а они не чувствуют, потому что оргстекло не пропускает запах. Фиат должен придумать, как избавиться от трупа. Нет, они вместе должны это придумать, выработать стратегическое решение. Как раз теперь необходим один из гениальных планов Финценса, а тот, оскорбленный в лучших чувствах, взял да смылся.

Раздается звонок.

— Что это звонит? — громко вопрошает Фиат сам себя.

— Звонок на двери подъезда, — отвечает он себе тоже вслух, громко, и сразу ему становится легче. Финценс не бросил его в беде.

Но он взял ключи. Почему же тогда звонит? Что-то случилось?

Фиат бежит в свою комнату, окна которой выходят на улицу, и, прикрываясь занавеской, высовывается из окна; для страховки упираясь голыми пальцами ног в углубление под батареей. Наконец ему удается рассмотреть, кто стоит внизу.

Внизу стоит Валентина.

— Привет!

Это он крикнул. И она машет рукой.

Фиат уже у дверей и нажимает кнопку домофона:

— Поднимайся, мы на шестом этаже.

Она не вызывает лифт, долго поднимается по лестнице, дыхание после подъема ровное. Она в красивом платье. Заглянула на минутку, по дороге в другое место, говорит она.

— Извини, назначена встреча, это связано с бизнесом моего мужа. У него свое дело, он торгует восковыми Христами-младенцами.

Она стоит перед ним на лестничной площадке, никого больше нет, и Фиату кажется, что он уже давно ее знает, хотя у нее, как вдруг оказалось, есть муж. Фиат смотрит на синяк у нее под глазом. Она замечает его взгляд.

— Вчера это со мной приключилось. По ошибке.

— По ошибке?

— Клиент меня не понял. Ехал на маленьком «гольфе», в первый раз, видимо, на том перекрестке. Он вообразил, что картонка с надписью — прикрытие. И подумал, что я не откажусь заработать побольше. Всего за один раз. С ним. Но я такими вещами не занимаюсь. Он вышел из машины, хотя зажегся зеленый. Сам-то на полголовы ниже меня ростом, коренастый такой коротышка. Решил отплатить мне — за отказ. Мы и пяти минут с ним не проговорили. Как двинет вдруг кулаком мне прямо в глаз и укатил на своем «гольфе». По-моему, другие водители ничего не заметили. Пробка — да, сигналящие машины — да, а его не заметили, и того, что он сделал, не заметили. Я чуть не брякнулась, едва устояла на ногах.

— Когда это случилось?

— Вчера. Больше не пойду на тот перекресток. Вот это я и хотела тебе сказать. Ты же ничего не знаешь обо мне, знаешь только, что я там стою. Могло ведь случиться, что ты опять пришел бы, искал бы меня.

— Послушай…

— Вот это я и хотела сказать.

— А куда ты сейчас? Зайди к нам. Только не пугайся, у нас тут небольшая драма, драма с участием животных. Гибель дикой природы.

— Только на минутку. Меня муж ждет.

Хорош муж, посылает ее попрошайничать! Не защищает от нападений! С этой минуты он, Фиат, будет защищать ее от любых напастей. Он подталкивает Валентину к двери, ведет в кухню, приносит кресло, усаживает ее между ящиками с фруктами и кофе.

— Вы вегетарианцы?

— Какое там… Проект у нас, потом расскажу. — Он наливает в стакан воды из-под крана, от всего прочего Валентина отказывается. С той минуты, как она вошла в квартиру, все кажется Фиату не столь ужасным: все уладится, если только Валентина останется рядом с ним надолго, как можно дольше. — Я живу тут с другом, — объясняет он, хотя она ни о чем не спросила, — его зовут Финценс, и квартира вообще-то его, a я тут позже появился. Так что обстановка, мебель — это все не мой вкус, а его.

Говорит она мало. Через некоторое время спросила, который час, сказала, что может еще немного посидеть. И только тут она обратила внимание на стеклянную клетку.

— Что это?

— Вольер. Для нашей кошки.

— А посмотреть можно?

— Да что уж там смотреть… Она как раз умерла.

— Как?! Сегодня?

— Незадолго перед твоим приходом. Неудачное совпадение.

Валентина вскочила и уже возле вольера. Не надо беспокоиться, дурно ей не станет, говорит она, когда Фиат пытается ее удержать, — она и не такое видала.

— Я только взгляну. Какая большая! Эге, да ведь это не кошка! Что ты мне голову морочишь?

— Это кошка. Индийская.

— И она живет у вас прямо в квартире?

— Да. Верней сказать — жила. А теперь вот не знаем, куда ее девать. — Фиат со вздохом отворачивается от трупа.

— Я слышала, в подобных случаях вызывают службу ликвидации трупов животных или отвозят труп в эту службу. — Валентина смотрит на Фиата удивленно. Тут, в гостиной, она стала разговорчивой. Ему приятно слушать ее голос, однако хорошо бы сменить тему. Он не может ей врать, он ее друг, он хочет быть ее другом, а с друзьями во всем должна быть правда, — думает Фиат. От Финценса ему влетит, но все-таки Фиат признается:

— Исключено. Кошка не зарегистрирована. Кошка на нелегальном положении.

— А кошек тоже регистрируют? Я думала — только собак.

Фиат в душе облегченно вздыхает, как удачно, что Валентина не здешняя, а приехала из такой страны, где еще не зарегистрирован каждый мышонок. И о прозрачной стене она ничего не сказала, не удивилась, не спросила, почему кошку держали в гостиной за прозрачной перегородкой.

— М-м… Всех нынче необходимо регистрировать, и всех снабжают микрочипом.

— Даже домашних кошек?

— Да, у нас — так. Чип вживляют под кожу, его вводит лицензированный ветеринар, на чипе все информация — возраст, вес, болезни, — всё!

— И хозяин?

Фиат внутренне сжимается от страха. Про чип он сболтнул наобум, слышал что-то такое в зоопарке… А если пятнистому мусангу и правда вживили под кожу микрочип с полным набором данных? Тогда, если найдут чип, даже спустя много лет установят, в каком зоопарке мусанг когда-то находился! Неприятная мысль.

— Нет, по-моему, хозяин не указывается.

Раздается скрежет ключа в замке, и оба, разом вздрогнув, как две марионетки на одной веревочке, поворачивают головы в одну сторону.

— У тебя гости? — холодно осведомляется Финценс. Какой мастер скрывать свои чувства, думает Фиат, глядя, как он подходит к Валентине, с протянутой рукой.

— Вы застали нас в несколько деликатный момент, — продолжает Финценс, пожав руку Валентины, — в день хаоса.

Она тотчас встает.

— Я уже заметила, что пришла не вовремя. — Голос у нее теперь нерешительный. Совсем не такой, какой был только что. — И уже собиралась уходить.

— Нет-нет, посиди еще немного! — Фиат не хочет ее отпускать, не хочет и оставаться наедине с Финценсем.

— Ну, разве еще минутку… — Сразу сев на прежнее место, она отпивает глоток воды.

Финценс, он уже в своей комнате, знаком подзывает Фиата.

— Я должен кое-что показать ему, — извиняющимся тоном говорит Фиат Валентине, учтивей некуда. В следующее мгновение Финценс крепко стискивает его локоть и втаскивает в свою спальню.

— Что это значит? Ты спятил! Кто это?

— Подруга.

— С каких пор у тебя подруги?

— Не подруги. Подруга.

— Какая разница! Немедленно — вон. У нас сейчас другие проблемы. Люди не должны видеть мертвую зверюгу.

— Может быть, у моей подруги найдется идея. Она умная.

* * *

Удар в гостиной, грохот и стук. Падают какие-то вещи. И крик, негромкий, подавленный, крик боли.

Валентина стоит над грудой осколков разбитой стены, ее правое плечо в крови, кровь на висках, на лбу. Фиату не сообразить, разбит лоб или только запачкан кровью. Половина перегородки осталась целой, но при ударе сорвалась со стенных креплений. Этот кусок оргстекла лежит, громадный осколок, накрывший труп кошки, отчего тот кажется увеличившимся, как под лупой. По всей комнате — мелкие осколки, несколько застряло в плече и руке Валентины. А она будто оцепенела.

— Я не видела, что тут стена, — говорит она, — налетела на нее с размаху, ударилась. Моя голова крепче этого стекла, или это не настоящее стекло? Я крепче этого стекла. Мне очень жаль, извините, я не увидела стену. Хотела к кошке подойти, рассмотреть ее получше.

Рука Валентины серьезно поранена.

— От самого плеча рука онемела, — нерешительно признается Валентина. В предплечье и ладонь вонзилось множество кусочков оргстекла и щепочек. Падая, Валентина угодила прямо на колченогую табуретку, которую давно надо было выбросить, она хотела опереться, а табуретка развалилась.

— С локтем что-то не так, похоже, сломала. — И с голосом Валентины что-то не так, он звучит неестественно звонко. Рукой она потерла ушибленный лоб, так что и там расцарапала осколками кожу. В эту минуту Валентина внешне ничем не напоминает ту хорошенькую женщину, которую Фиат встретил в ночь похищения. Она пошатывается и все тем же странным голосом говорит: — Мне плохо.

Фиат подводит ее к дивану.

— В глазах звезды, звезды…

— Отвезти тебя в больницу?

— Погодите, погодите… Есть у вас пинцет?

После долгих поисков Финценс приносит из ванной пинцет. Валентине, кажется, немного лучше.

— Черт, как больно. Чувствительность вернулась. Боюсь, там что-то сломано. Есть зажигалка? Пинцет надо стерилизовать. Спирт есть? Ну, водка или что-нибудь…

Финценс приносит бутылку текилы.

— И стакан давай. — Она выпивает два стакана, по ее щекам катятся слезы. — Как жутко я, наверное, выгляжу… — Вытащи, пожалуйста, эти осколки и занозы.

— Извините, я ненадолго вас покину. — Финценс уже в кухне, он не выносит вида крови. — Поищу какую-нибудь выпивку для вас! — И был таков.

Фиату деваться некуда. Он судорожно сглатывает слюну, стискивает зубы и кропотливо, осторожно вытаскивает из Валентининой руки занозы и осколки оргстекла, вытирает ей лоб смоченным текилой платком, текилой же заливает раны и царапины. Валентина вздрагивает, слезы ручьем льются из ее глаз, но хоть бы раз пикнула.

— Куда тебе надо было идти? — Лишь управившись с самыми серьезными осколками и уже спокойно глядя на Валентину, Фиат замечает, что ее платье в крови: как будто она вырвалась из рук бандитов.

— Какая теперь презентация… Домой надо. — Она все так же четко и ясно произносит каждое слово.

— Сперва передохни хоть немного. — Что до Фиата, он бы нисколько не возражал, останься она здесь и до утра.

— У вас своих проблем полно. Кстати, по-моему, я знаю место, где можно похоронить животное. Маловероятно, что там его найдут. По-моему, лучше вам самим похоронить его, чтобы не сомневаться. Там поле, земля довольно рыхлая, потому что поле вскапывают, это плантация помидоров. Я знаю, в какие часы фермер наверняка не придет. Я очень хорошо знаю это поле, каждое растение, каждый кустик знаю. Кое-где там и деревья растут. Говорят, там экологическое хозяйство.

— Экологическое хозяйство?

— Я просто так сказала, для вас-то это никакой роли не играет. — Валентина здоровой рукой пожимает его руку, ободряя и вместе с тем требовательно. — А не найдется у тебя чем перевязать руку? Бинт или что-нибудь? Надо повязку сделать вроде петли. Если ты сходишь в аптеку, я тут прилягу пока, а когда начнет смеркаться, поедем в поле и похороним вашу кошку.

— На чем же мы поедем? У меня нет машины.

— На поезде. Дорожная сумка у вас ведь осталась? — И опухшим глазом она подмигивает Фиату.

27. Mapiana

Карликовый кустарничек родом из Камеруна. Научное описание этого вида появилось лишь в 2006 г. По имеющимся сведениям, исчезновение ему пока не угрожает.

— По-моему, вы ее убили, — говорит она. Мужчины озабоченно переглядываются. — Вы перекормили ее кофе — такое мое мнение.

Трио в молчании стоит на перроне. Валентина знает короткую дорогу в поля. Если бы Фиат раньше иногда ездил на местной электричке, а не на экспрессе в аэропорт и обратно, он бы давным-давно заметил, что в двух шагах от поля, над которым он запускал в небо бумажных змеев — вестников своего восхищения, есть железнодорожная станция.

— Я уже год работаю на этом поле, — говорит Валентина почти весело, — должно быть, боль в руке поутихла. Поле — еще один источник ее заработка, поясняет она, нелегальный — разумеется. Работается там неплохо, по сравнению с другими местами. Во всяком случае, в поле она сама себе начальница.

Сердце у Фиата вот-вот выскочит из груди. Он тащит тяжелую дорожную сумку с мусангом. Мертвый зверек тяжелее, чем живой. Но Фиат не решается сказать об этом вслух, как и о том, что Валентину он впервые увидел дважды, причем уже давно, и что дважды в нее влюбился. Вспоминает ли она воздушных змеев? Заметила ли, что они вдруг перестали взмывать в небо?

Они втроем являют собой весьма необычную картину.

Женщина с замотанной белыми бинтами рукой, одетая явно с чужого плеча: брюки, которые ей дал Фиат, туго стянуты ремнем, майка, тоже Фиата, с надписью «Man-Machine», купленная когда-то давно, на концерте группы Kraftwerk, — самая маленькая, какая у него нашлась, опять же Валентине велика. Далее: мужчина с клетчатой дорожной сумкой, у него прическа «под пажа» и двуцветные волосы, вообще облик маскарадный. Другой мужчина, в трио он самый старший, — высокий, сухощавый блондин, густые волосы до плеч; несмотря на жару, он в черных вельветовых штанах; какой-то невзрачный, но лишь на первый взгляд, — этой невзрачностью он как раз и привлекает внимание; вблизи можно заметить, что его лицо покрывает светлый пушок, это не щетина, просто все лицо как будто поросло шерсткой. У него рюкзак, но не за плечами, а на согнутой руке, болтается туда-сюда на одной лямке. В рюкзаке лежит складная лопата, какие используют спасатели, когда откапывают попавших под снежную лавину, лопата из специального сплава, чтобы легко было носить на длинных переходах.

Валентина идет впереди. Узкая тропинка петляет, огибая засаженные участки; овощи тут самые разные. Проходя вдоль кукурузного поля, Фиат хотел отломить початок, да не смог. Ножа ни у кого нет. «Не застревайте там надолго», — говорит высокий блондин, — как видно, он строит из себя человека благоразумного. Хлебные поля уже сжаты. А в других местах растения так высоки, что нелегко прокладывать себе дорогу. Впереди идут мужчины, прокладывая дорогу женщине с поврежденной рукой, — никаких проторенных дорог теперь уже нет. Лица у всех троих блестят, под мышками и на спине расплываются пятна пота. На краю поля нечастые деревья и тень, но тропинка, по которой идут трое, приводит к ним редко. Под одинокой яблоней они ненадолго останавливаются.

— Вон там я работаю, — показывает Валентина: впереди, над темными грядками, вздымаются блестящие купола.

— Мое, так сказать, царство, — она смеется; чуть несмело, и в то же время очень смело, — здесь она чувствует себя как дома. — Под этими куполами — грядки: листовой салат, больше всего кочанного салата, но есть и портулак, и кресс-салат, и латук. Что сажают, зависит от погоды и от спроса. Хозяин человек разворотливый. Салат быстро растет. Хозяин говорит, что каждый год сажает новый сорт. А дальше там кустики помидоров. Там, я думала, как раз и можно его похоронить. Там есть подходящие места.

— А с хозяином как быть? Он же знает, что ты сейчас тут не работаешь. Что у тебя сейчас не рабочее время.

— А я знаю, что у него сегодня собрание Крестьянского союза. И вообще он в это время дня никогда сюда не приезжает, он живет довольно далеко, значит, пришлось бы ехать специально. Он не приедет. Он не любит бывать на полях, потому и нанял меня. На мне и уборка урожая, и охрана.

Они похоронили кофейную кошку под томатными кусточками, в небольшой ложбине. Земля оказалась довольно рыхлой. За полчаса мужчины, по очереди работая лопатой, выкопали яму, в которой поместился пятнистый мусанг. И настал, несмотря ни на что, торжественный момент. Печаль мужчин передалась Валентине, она даже всплакнула.

— А я ведь и не знала вашу кошку, — говорит Валентина, — видела только, какой у нее красивый пятнистый мех.

— Один из последних представителей вида парадоксурус йердони, — поясняет Финценс, с которого уже слиняла прежняя холодная невозмутимость. — На всей планете осталось двести пятьдесят особей. Все они обитают на крохотном клочке земли, на юге Индии. Да еще пяток — в зоопарках.

Они опускают зверька в вырытую могилу и забрасывают ее землей. Валентина работает здоровой рукой, земля такая мягкая и рыхлая, что можно набирать пригоршнями. Брошенные в могилу комья тускло темнеют на блестящей шерстке мусанга, некоторые скатываются вниз, другие застревают в густом мехе.

— Не надо туда смотреть, — говорит Валентина.

— Я не могу не смотреть, — отвечает Фиат. — Не могу. Мы были друзьями, этот зверек и я. Больше всего времени в последние недели я проводил с ним.

Вскоре видны уже только уши и длинные усы. И вот, все кончено. Могила засыпана. Фиат притаптывает землю, расправляет кустики томатов, помятые и даже сломанные тремя неуклюжими людьми, что-то отряхивает, выравнивает… Словно накрывает на стол, — думает Валентина, — где салфетку ровненько положит, где чашки передвинет.

* * *

Стакан, из которого она пила, все еще на столе. Фиат подносит его к губам, выпивает капли, оставленные ею, он пьет Валентину. Где ее губы касались стакана? Он проводит языком по краю стакана, потом наливает в стакан воды. Еще несколько недель он не моет этот стакан и пьет только из него.

28. Pseudozanguebariae

Пышный кустарник, произрастающий в отдельных лесных биотопах на холмах Таита в Кении, а также в Танзании — на Занзибаре. Угроза исчезновения существует.

Вот теперь она открыла рот, и он видит ее зубы. Бедность! Она всегда видна по зубам. Валентина уже поела. Он забывает спросить, что она ела. День сорокалетней годовщины высадки человека на Луне, состоявшейся 20-го июля 1969 года, празднуют сегодня, хотя уже август, 20-е августа 2009 года. По радио то и дело крутят Армстронга «А small step for man…» Бармен включает радио погромче.

Валентина придвигает к себе вазу, в ней плавает одинокий светло-голубой цветок, печеночница. Валентина подносит вазу к губам и залпом выпивает воду, помятый цветочек прилипает к стеклянному донышку. — Полезно для печени, — поясняет Валентина. Она наклюкалась. Уже, в начале дня! Неужели он в ней ошибся? Он смотрит на Валентину. Она прячет лицо в ладони. Как много у нее лиц, он уже знает ее черты, ее необыкновенные брови, которые сразу приметил той ночью, на перекрестке. Выщипывает она брови или подстригает? Эти брови — уголком — смущают Фиата.

— Почему я не должна уступать своему телу, когда оно наконец чего-то требует? — Валентина поднимает пустую вазу, как будто произносит тост, Фиат берет у нее вазу, подносит к губам, делает вид, будто пьет, причмокивая, хлюпая; при этом чуть не проглатывает раздавленный цветок. Он отставляет вазу.

Пораненная рука болит, это видно по лицу Валентины, она оберегает руку, словно та из хрупкого фарфора. После злосчастного падения прошло всего два дня.

Похоронив кофейную кошку, мужчины спросили Валентину, не отвезти ли ее в больницу. Не хочет ли она показаться врачу?

— Какая разница, чего я хочу, — ответила Валентина. Она пользуется услугами частных врачей, а государственные клиники обходит стороной, пока у нее нет документов. — Оставьте меня, — сказала она, — все образуется, мне нужно только немного покоя.

Фиат заказывает кружку пива, решив тоже напиться: быть трезвым в пьяной компании — маленькое удовольствие. Но пиво его не берет, сегодня ему не напиться, он только начинает икать.

— Кто-то тебя вспоминает, — Валентина весело, громко смеется. Слишком громко, не в его это вкусе. — А чем ты занимаешься, когда не хоронишь кошек? — И она опять смеется. Этот смех начинает его раздражать.

Он рассказывает о зоопарке.

— Все зоопарк да зоопарк… — Подозвав бармена, она указывает на свой пустой стакан. — За всю жизнь ты не видел ничего интересного, кроме зоопарка?

— Нет. Я унылый барбос.

И Фиат продолжает:

— В зоопарке, там вся команда из этих экозеленых. Декларируют, они-де защитники животных, а на самом деле просто развлекаются.

— Ну, а чего ты от них хочешь? — Глаза Валентины вдруг стали ясными.

— Ничего, — говорит Фиат, — я ничего ни от кого не хочу.

Лицо у нее раскраснелось, скулы блестят, кожа как будто прозрачная. Если бы он придвинулся к Валентине совсем близко, то смог бы увидеть, что у нее внутри, в самой глубине. И чего я завел эту волынку про зоопарк, думает он, совсем не хочется говорить с ней об этих делах, и вообще не говорить хочется, а вернуть ту атмосферу, которую он ощутил два дня назад, когда Валентина стояла перед ним на лестничной площадке, когда еще не расшиблась о нелепейшую из всех стен на свете.

Они сидят в кафе с десяти утра, а теперь уже близится вечер. Здесь не жарко, над головой — зеленая крыша из дикого винограда, солнце не печет. Они доехали на трамвае до конечной остановки, это предложила Валентина. Из кафе в саду открывается вид на речную долину со штабелями макулатуры на другой стороне, на рельсы железки и стену, которая служит защитой от грохота проезжающих поездов, дабы местные жители, взирая из окон своих спален на бумажные кубы, каждый размером метр на два, не утратили иллюзию тихого сельского бытия.

Они сидят еще долго, свет в саду понемногу тускнеет. К тому часу, когда сумерки сгущаются, Валентина уже опять трезва. На ней короткая юбка, рука в белой повязке кажется каким-то посторонним предметом. Под бинтами, говорит Валентина, рука скоро сделается в точности как лапа обезьянки, — обычно она два раза в неделю сбривает волосы на предплечьях. Смех Валентины словно кипит в ней самой.

* * *

— Будь осторожен, ты должен быть осторожен, — говорит она.

Он предложил немного погулять в сумерках, посмотреть окрестности, пока совсем не стемнело. Потом он сказал, что ему не нравятся ее туфли, — сможет ли она пройти по гравию на таких каблуках, — они массивные, но высоченные, а споткнуться ей нельзя, рука-то повреждена. «Ты высокая, каблуки тебе ни к чему» — некоторые слова он был бы рад снова проглотить, как только они вылетели, но только беспомощно шлепает губами. Весь род людской смело с поверхности земли, лишь двое куда-то бредут. Они выходят на поляну, где в темноте белеют маргаритки; разве время маргариток не прошло, они же гораздо раньше цветут?.. Иногда на ходу они задевают друг друга, не намеренно.

— Смотри-ка, лиса, — вдруг говорит Валентина. Он ничего не увидел — может, хвост только, и то скорей представил себе, будто в кустах мелькнул и пропал рыжевато-бурый штрих.

Они идут по редковатому смешанному лесу, деревья, деревья, этот лес словно самый что ни а есть естественный ландшафт на всей земле, лес чистят, обихаживают, либо намеренно оставляют слегка одичавшим. В Центральной Европе диких, первобытных лесов давно уже нет.

Фиату вспоминается лошадка, которую он бросил на произвол судьбы. Нельзя каждую минуту просить у самого себя прощения. Но и не просить нельзя.

— Смотри, олениха!

В этот раз он реагировал быстро. Олениха с детенышем.

— Красотища! Дикие животные в двух шагах от города. Там, откуда я приехала, природа, говорят, богатая. Правда это или нет, не знаю. Я еще ни разу в жизни не гуляла по лесу. Меня приучили бояться леса. Только приехав сюда, я открыла для себя лес. — Валентина берет Фиата под руку, просто и естественно, как будто они уже сто раз гуляли вдвоем. Верно, верно, они уже не идут куда-то, а гуляют. Он берет ее за руку — или это она берет его за руку. Потому что двое не могут не взяться за руки, если они гуляют ночью, а вокруг лес с лисами и оленями.

— Крестьяне, перед тем как выехать на покос, проходят по лугам, высматривают спрятавшихся в высокой траве оленят, они там лежат в травяных гнездах, ты когда-нибудь слышал об этом? Летом оленихи каждый раз забывают, что волки теперь превратились в машины-косилки. Сознательные крестьяне прочесывают луга. Мой хозяин всегда это делает сам — если бы, не доглядев, какого-нибудь олененка превратили в кровавое месиво, хозяин бы переживал, хотя благородных оленей тут водится много.

* * *

— Будь осторожен, тебе отвечать, если что. Я не принимаю противозачаточных и никогда не принимала. — Ей мешают листья, палка или камень под ее спиной. Он расстелил на земле свою рубашку, слишком тонкую, конечно. Валентина стаскивает с него носки.

— Носки убивают желание. — С этими словами она расстилает на покрытой сухой листвой земле свою юбку, рядом с его рубашкой. Листья крошатся между нами, думает он. Кто-то его ужалил, какая-то ночная букашка; треснул сучок. Она мягкая, мягче, чем он ожидал, он даже не знает, сколько ей лет. Он почти не видит ее и все-таки видит. Она часто дышит, листья шуршат, из-под крон деревьев набегает теплый ветер. Сказав то, что сказала, — собственно, лишь сообщив необходимое, она умолкает. Его удивляет ее молчаливость, и сама она удивляет, и то, что этот день стал такой вот лесной ночью.

29. Fadenii

Кофе родом из Кении. Область его распространения ограничена холмами Таита, Мбололо и Нгангао. Произрастает преимущественно во влажных лесах гористой местности. Встречается только в природных заповедниках. По данным Всемирного Центра природоохранного мониторинга, статус данного вида — vulnerable (уязвимый).

У кафедрального собора шесть колонн и три портала зеленого цвета. Колонны центрального портала стоят шире, над ними стеклянный навес со свинцовыми украшениями. Собор слишком большой для этого города, наверное, городу следовало бы вырасти под стать ему, на это, видимо, и рассчитывали, когда строили собор. Но город не вырос.

Финценса успокаивает нормальная, обыкновенная жизнь. Благодаря своей обыкновенной службе он, по сравнению с Фиатом, вполне презентабелен. Нормальную жизнь можно создать, — всегда считал Финценс, в этом убеждении его воспитали родители. Если происходишь из румынских немцев и живешь в Болгарии, ты должен научиться создавать себе нормальную жизнь, ибо маловероятно, что она возникнет сама собой. До знакомства с Фиатом нормальную жизнь Финценс обеспечивал себе без особого труда. Например, с помощью хорошей еды. Есть и другой способ — спрашивать людей, сколько им лет. Почувствовав, что его нормальной жизни что-то угрожает, Финценс подходил к незнакомым людям и спрашивал, сколько им лет. Как правило, ответ он получал, — лишь немногие говорили, мол, это его не касается. Обычно же отвечали сразу и откровенно, словно давно дожидались случая сообщить кому-нибудь о своих годах.

И вот нормальная жизнь сгинула. Прежние уловки не срабатывают, еда стала безразлична, о возрасте он давно никого не спрашивал. В его голове лишь одна мысль: кофе, кофе, кофе! И, следом: где, где теперь раздобыть уникальный, особенный кофе, открывателем которого он уже привык считать себя. Только он вознамерился произвести революцию в европейской культуре пития кофе, а средство производства испустило дух!

Финценс шествует под высокими готическими сводами, обходит собор, осматривает все статуи. Изображения святых — его друзья. Каждой статуе он дал имя, свое, не предусмотренное церковью. Вот маленькая Мария с младенцем Иисусом, который у нее не на руках, а лежит возле ног; зато на груди, как раз против сердца, у нее круглый красный шарик. Финценс дал ей имя «Мадонна с вишней». Шарик символизирует кровь, пролитую ее сыном, Иисусом, за нас. Так объясняла туристам гидесса, одна из имеющих лицензию, то есть официальное разрешение читать туристам свои проповеди, как будто эти гиды — портативные епископы.

Финценс назвал статую Мадонной с вишней потому, что красный шарик над ее сердцем всегда напоминал ему вишенку. Он кивает Мадонне с вишней и задумывается — не исповедаться ли ей, хоть это и не в его привычках, не попросить ли у Мадонны совета, только раз, в порядке исключения? Как-никак вишня — символ, который связывает Мадонну и его кофейную проблему. Нет, решает Финценс, не станет он смешивать личные дела со служебными. Кофе — это личное дело.

Он все-таки задерживается возле Мадонны с вишней. В ее глазах — выточенных в дереве, — кажется, что-то промелькнуло, какое-то новое выражение. Она видит его насквозь, женщины вообще сразу видят его насквозь.

А можно ли Марию назвать женщиной? Разве она не идеальный гермафродит? Финценса разбирает смех, но он одергивает себя: смеяться не разрешается. Служитель тишины обязан быть серьезным. Хорошо хоть народу в соборе мало.

А каким это латинским именем Фиат называл другую кофейную кошку, жившую в зоопарке? Эге, там, кажется, было слово гермафродит? Парадоксурус гермафродитус! Первое имя у всех этих кошек одинаковое — парадоксурус. Правду говорят: nomen est omen[8]. Виновато похлопав глазами, как бы извинившись, он покидает маленькую статую Марии и продолжает свой путь по собору.

На первой скамье сидит новенький. Завсегдатаев и желающих стать таковыми Финценс определяет с первого взгляда. Они отличаются от туристов и случайных посетителей, зашедших так, разок помолиться, — у них другая походка, другая манера сидеть, подпирая голову рукой или понуро сгорбившись, опустив голову на сложенные руки; они по-другому преклоняют колени и потом поднимаются, по-другому пробираются между рядами скамей.

Новенький не преклоняет колени, он сидит выпрямившись. Небрежно сложенные ладони пристроил на пюпитре, куда обычно кладут молитвенник. На новеньком черные брюки и ослепительно белая рубашка, расстегнутая, причем две пуговицы стоило бы застегнуть. Да, слишком уж расстегнулся, — думает Финценс, — хотя руки сложил как для молитвы.

У незнакомца каштановые волосы, поредевшие на висках, притом, что вообще он молод; эти залысины подошли бы человеку постарше. Глаза у него очень темные, насколько удается заметить Финценсу, который избегает смотреть на посетителей пристально. Под глазами набрякшие мешки, чуть синеватые, как будто от грима, а не от усталости.

Рядом с ним на скамье сумка из черного кожзаменителя, углы уже потрескались, материал отслаивается.

Незнакомец пребывает в глубокой задумчивости, топчущийся неподалеку хранитель тишины для него как будто не существует. Финценс поправляет свечку, которая стоит вполне прямо и не роняет капель на каменный пол, потом находит себе занятие у алтаря — отсюда хорошо виден человек, погруженный в молитву.

И вдруг — конец тишине. Финценс вздрагивает, едва не опрокинув высокий подсвечник, хотя ему хорошо знаком этот рев.

Ребятенок опять тут. Для него надо бы построить особый собор, крохотный соборчик, только для него одного. Где только не предусмотрены отдельные помещения для детей и для взрослых, а вот в этой, так сказать, отрасли — нет. Детский кафедральный собор, неплохо придумано, усмехается про себя Финценс, пусть там разрешается орать, сколько душе угодно. Придержав зашатавшийся подсвечник, он направляет свои стопы к знакомой статуе, перед которой разыгрывается не менее знакомый спектакль. Дитя лежит ничком на каменном полу. Родители, обоим за тридцать, вполне приличные люди, стоят возле своего чада. Два человека, а Финценсу всегда чудится, будто они кольцом окружают свое дитя и, бессильные, растерянные, смотрят на то, что с ним происходит. Финценс, видя это семейство, всякий раз задумывается, а остается ли у ребенка связь с родителями уже после того как они произвели его на свет. Похоже, что этому ребятенку два человека, именуемые его родителями, абсолютно чужие.

Мысленно он называет это семейство «триплетом», — бывают такие комические пьесы, в которых три действующих лица по недоразумению все время оказываются не там, где надо.

Прежде чем Финценс подошел к триплету, тот стал квартетом — присоединился человек с первой скамьи; в следующую минуту он опускается на колени рядом с ребенком, который отчаянно молотит ручками и ножками.

Это потому, что отец попытался перевернуть его на спину.

Мать шевелит губами. Молится?

Финценс замедляет шаг: интересно же, что там творится.

Человек с первой скамьи вытаскивает что-то из своей черной сумки. Кукла? Да, наверное, кукла, тоненькая фигурка телесного цвета, почти голая, только надето что-то вроде трусов, да и те — не красивые цветные, а скучного коричневого цвета. Финценс трогает за плечо человека, опустившегося на колени перед ребенком.

— Тсс! Тсс! Пожалуйста, потише, — наклонившись, шепчет он ему на ухо; обернувшись к родителям, прикладывает палец к губам. На ребенка эта пантомима не производит впечатления, орет себе и орет.

Человек встает с колен; какая белая на нем рубашка, какая гладкая. Неестественно, думает Финценс, ненормально для человека со столь безобразно потертой сумкой. Кукла осталась на полу рядом с ребенком, и только теперь Финценс видит, что это за фигурка. Это изображение младенца Иисуса. Незнакомец, новенький, попытался дать его ребенку в ручки — утешить живое дитя восковым Иисусиком. А восковой Иисусик представляет собой нечто совершенно удивительное: взрослый, и в то же время — дитя, да и воск, из которого он сделан, какой-то странный, — точно живая плоть, в нем есть нечто чудесное, магическое. Даже у Финценса бегут мурашки по коже. Кто же это вторгся в пределы, где он следит за порядком?

Новенький прячет в сумку свое творение: Финценс не сомневается, что незнакомец сделал фигурку собственными руками. Тот уже снова опустился на колени рядом с ребенком и положил ладонь ему на спинку. Почему родители не вмешиваются? Ребенок поворачивает головку и — не может быть! — он улыбается. Настает тишина. Ничего подобного не случалось за те шесть месяцев, как ребенка приносят в собор.

* * *

Чуть позже все четверо — перед собором, трое взрослых и ребенок. Ребенок сидит на земле. Человек с черной сумкой опустился на корточки, положил руку на плечо малыша. Родители вытащили блокнот и ручку, что-то записывают, телефоны, адреса. Незнакомец жестикулирует, выпрямляется. Как только он снял руку с плеча ребенка, тот опустился на четвереньки. И вот уже опять лежит ничком, прямо на асфальте, уткнувшись лицом в скрещенные ручки.

Финценс наблюдает за этим действом из центрального портала, где на столике разложены открытки и глянцевые проспекты, которые он, для вида, подравнивает. Трое взрослых прощаются, пожимая друг другу руки. Новенький гладит ребятенка по светлым волосам. О чем-то договорились? Так все это выглядит. Э, видимость обманчива.

Финценсу остается лишь удалиться под своды собора. В течение нескольких минут он ни разу не вспомнил о кофе.

30. Bakossii

Редкий вид родом из юго-западных районов Камеруна. Известны лишь три места его произрастания на Мон-Купе и Мон-Бакоссии, где им грозит исчезновение по причине интенсификации земледелия. Растение очень плохо переносит изменения окружающей среды. Произрастает почти исключительно в первичных лесах. Вымирающий вид.

— Почему облака не зеленые? — Она лежит рядом с ним, он слышит ее дыхание. Его рука — на ее животе.

— Потому что они из водяного пара, а не из травы. — Он притрагивается тремя пальцами к своим, затем — к ее губам.

— Считаешь меня глупой, так? — говорит Валентина. — Потому что я попрошайничала на том перекрестке. У кого нет денег, тот глупый, так?

— Валентина, я был таким же.

— Но ты играл роль, для тебя это занятие никогда не было чем-то серьезным. Ты разыгрывал из себя иностранца, а дома у тебя в столе лежал твой замечательный паспорт, европейский, со звездочками.

— Ну, о чем ты! Не в этом же дело, я и не вспоминал об этом, даже не задумывался.

— А теперь вот подумай… Смотри-ка, сидит! Какая красота… — Она показывает: на ее колено опустился мотылек.

Мотылек сидит неподвижно, он белый, с оранжевыми зубчиками на крыльях.

— Обычно такие летают раньше. По-моему, я видел их в апреле, куда ни шло в мае. Но уж точно не в сентябре. — Фиату хочется показать себя знатоком. Он приподнимает руку, — хвать — и мотылек пойман.

— Буду держать его у себя. — Валентина сияет, улыбаясь Фиату. — Как ты думаешь, получится? Можно посадить его в коробочку. У тебя есть коробочка?

— Он не выживет, если будешь держать его в коробке. Было бы жаль его. Мотыльку не место в коробке.

— Тогда убей его.

— Убить? Мне — убить?

— Да, убей.

— Это принесет несчастье. Боюсь, это принесет несчастье.

— Убей ради меня.

— Ради тебя?

— Ты не можешь вот так запросто, как бы ненароком, класть руку мне на живот. Ты должен думать о последствиях. Хоть на это ты способен? Убить мотылька… Всего лишь насекомое.

Фиат кладет ей на ладонь мертвого мотылька, — лишь чуть сильнее стиснул тельце, там где держал его двумя пальцами, и лапки сразу перестали дергаться.

— Однажды я тоже кого-нибудь убью ради тебя. Обещаю.

— Я так мало о тебе знаю. Расскажи что-нибудь. О своем детстве расскажи. — Фиат просительно заглядывает ей в глаза.

Она молчит. Если мужчина заговаривает о ее детстве, — значит, он хочет с ней переспать. Фиат, собственно, проявил интерес поздновато. Но Фиат, наверное, вообще из тех, кто всегда опаздывает, а не чересчур спешит.

Он по-прежнему смотрит ей в глаза. Некоторое время они молчат. Она кладет мотылька в записную книжку, которую вытаскивает из сумки. Странно, что у нее с собой книжка.

Она кладет мотылька между страницами и просит, чтобы Фиат там же написал свою фамилию. И адрес:

— Чтобы я могла тебя найти.

— А если я перееду?

— Соседи скажут адрес, где тебя искать.

— А если я замету следы?

— Ты не станешь их заметать.

Она говорит ласково. И как бы между прочим упоминает, что не собирается уходить от мужа. Все, что у нее с Фиатом, к мужу не имеет никакого отношения. Когда Фиат хочет возразить, она говорит:

— Знаешь, оставь-ка ты в покое вещи, которых не понимаешь.

Вскочив, она вытаскивает из сумки платок и повязывает себе на шею. Быстро и крепко ущипнув Фиата за плечо, убегает. Не уходит — убегает. Словно боится, что он станет ее преследовать.

А он и не собирался. Растянувшись на траве, он закрывает глаза, снова открывает. Наверное, именно это имеют в виду, когда говорят «боль в сердце». Сердце Фиата то ли съехало с места, то ли вообще разгуливает по всему телу.

31. Pocsii

Низкорослое деревце, произрастает, главным образом, в вечнозеленых лесах, где представлены молочайные. Распространено только на территории Танзании. Угроза исчезновения невелика.

Жутко раззявив рот, сентябрь заглатывает кусок лета. Жара не спадает. С тех пор как погиб их мусанг, Фиат обращает внимание на то, чего прежде никогда не замечал. Скажем, на улице он часто слышит, как прохожие говорят, мол, им хотелось бы жить в другом городе, побольше, что в сотне километров отсюда; тот город за последние десятилетия прямо-таки расцвел и стал идеальным местом для жизни.

— Сентябрь, — говорит Фиат Финценсу, зачерпывающему ложечкой йогурт, — сентябрь, а по-прежнему всюду гнетущая духота и усталость.

Он должен рассказать другу о том, что так гнетет его самого, молчать уже невмоготу.

— Я влюбился.

— Ты… как ты сказал? — Ложка застывает в воздухе на полдороге ко рту.

— Да, влюбился. Но я ей не нужен.

Финценс, явно успокоенный последними словами, облизывает ложку. Ему хватает других забот. Продавцам кофе надоели обещания, они ждут очередных поставок. Некий «господин из высшего общества», как называет его Финценс, открыл специальный бутик и намерен удивлять посетителей кошачьим кофе. А удивлять-то, выходит, нечем. На кухне стоит мешок, в нем двадцать пять кило зеленого кофе весьма изысканного дорогого сорта, и за него еще не заплачено. Кошка, нужна кофейная кошка, чтобы сделать этот кофе поистине драгоценным.

— Она переспала со мной, в лесу, где мы с ней гуляли, а теперь говорит, все кончено. Я не понимаю. Почему она так решила? Почему не подумала обо всем раньше?

— Почему ты не подумал обо всем раньше? Во всяком случае, ты получил удовольствие. — Таков лаконичный комментарий Финценса. Но затем, словно желая помучить Фиата, он добавляет: — У ее мужа не может быть детей. Поэтому она сошлась с тобой. И хочет ребенка, и не хочет. Такие вещи происходят на подсознательном уровне, дело, понимаешь ли, в энзимах. — Для Финценса тема исчерпана. — С него хватит, тем более, что речь идет о той женщине, — говорит он, когда Фиат опять и опять принимается за свое, — которая разбила перегородку, с неимоверным трудом установленную в гостиной. Под диваном и креслами все еще попадаются осколки оргстекла, словно нарочно попрятавшиеся по углам, чтобы нельзя было от них избавиться.

Перегородки больше нет. Только направляющие с пазами, на которых она крепилась к стене, до сих пор никто не отодрал. Мебель стоит там же, где и при жизни кофейной кошки, половина комнаты пустует. Ни стол, ни кресло они туда не переставили. Отсутствие зверька зримо напоминает о себе.

Фиат тоже сел за стол, отрезал себе кусочек яблока, но не ест — сидит, неподвижно уставясь на пустое место в гостиной. Пустое место — символ его, Фиата, нынешней жизни и образ здешнего пейзажа, опустошенного засухой. Обочины дорог, поля, кусты и даже парки непривычно безжизненны.

Финценс решительно не желает слышать сетований на погоду.

— Отговорки, пустые отговорки. И женщины — тоже отговорки! — сурово осаживает он Фиата. — Надо пораскинуть мозгами, мы должны что-нибудь придумать. Нужно найти решение, нужна идея.

* * *

Официантка приносит вино. После третьего глотка Фиат просит:

— Не пей столько.

Валентина забирает и его стакан, выпивает залпом. Он принес ей два подарка — цветок артишока, в качестве букета, и плюшевую белку, на память о прогулке по лесу.

— Я ничего не скажу мужу, с какой стати? — уже второй раз говорит Валентина.

— Что же теперь?

— Да я уже сказала!

— Я женюсь на тебе.

— Забываешь о пустячке — я замужем.

— Будем так встречаться.

— Исключено.

— Почему? У тебя ведь уже нет с ним ничего общего?

— Не твое дело.

— Вы с ним как брат и сестра, так?

— У нас полноценная сексуальная жизнь. Теперь ты доволен?

— Не злись, — он пытается взять ее за руку. — Послушай, я найду работу.

— Да что ты говоришь!

— Пожалуйста, не ходи больше на перекресток.

— А я давно с этим покончила. Работаю теперь только в поле, и то полдня.

— Тебе и этого нельзя, в твоем состоянии, с поврежденной рукой. Ты должна поберечься.

— Состояние скоро пройдет, руке уже гораздо лучше, я почти не чувствую боли. Обыкновенный ушиб, а здесь вот, смотри, три маленьких шрама, как звездочки. По-моему, лучше нам больше не видеться.

32. Travancorensis

Индийское кофейное дерево, произрастает лишь в дикой природе. Промышленного значения не имеет. Охранный статус неизвестен.

— Тебе кто-то звонил, — говорит муж, когда она приходит домой. — Странный какой-то тип.

— Чего ему было надо?

— Поговорить с тобой. Я не спрашивал, просто он попросил тебя к телефону. Потом сказал, что передавать ничего не надо, он позвонит еще.

Валентина спустилась к почтовому ящику. Забирая почту, она всякий раз удивляется тому, что люди, нелегально живущие в стране, нелегально снимающие квартиру, как они с мужем, все-таки получают почту; можно написать на почтовом ящике свою фамилию, никаких неприятностей не будет.

«Разгильдяйство оберегает людей от того, чтобы окончательно отравить жизнь себе и другим», — недавно сказала она мужу; тот молча кивнул. Почта его не интересует.

Один конверт толще всех прочих. В комнате стоит большое кресло, довольно далеко от него — письменный стол, за которым муж в эту минуту вынимает из формочек и аккуратно раскладывает на листе оберточной бумаги восковых И исусиков. Валентина, усевшись в кресло, просматривает почту. Первым делом она вскрывает толстенный конверт. Она надеется что-нибудь выиграть. Она всегда надеется выиграть. Можно вытянуть счастливый билет и уехать на Гавайи. Но в конверте не счастливый билет, а пластиковая куколка.

Валентина разворачивает листок, выпавший из конверта. «Крик жизни», — так озаглавлено послание, а дальше, тоже крупным шрифтом, напечатано: «То, что вы держите в руках и собираетесь выбросить в мусорное ведро — ребенок, которому всего десять недель».

У Валентины вырывается крик. Она роняет куклу, будто ужаленная в руку.

— Что с тобой? — Муж, обернувшись, смотрит на нее, но не встает из-за стола. Наверное, впервые в жизни он услышал, как его жена по-настоящему закричала — пронзительно, вне себя. Ни он сам, ни его жена не истерики. Они не кричат.

— Посмотри! — срывающимся голосом визжит Валентина, показывая на куклу. Муж поднимает с пола куклу. Это пластиковая игрушка.

— Рекламный подарок, — пожав плечами, он отдает Валентине дурацкую поделку. — Ничего особенного, дешевка. Да что с тобой? Тебе плохо? — Он смотрит на Валентину с недоумением или как на занятный объект, который прежде никогда не замечал, и который вдруг откуда-то свалился. Валентина думает, на мужа ей грех жаловаться, в каком-то смысле он не супруг, а само совершенство. Ему бы чуть побольше непосредственности, — было бы лучше для него. И, прежде всего, для нее.

— Это фигурка младенца, это десятинедельное дитя, еще не родившееся, но живое, в материнской утробе, — Валентина быстро пришла в себя, однако ее голос все еще дрожит от волнения. — И они рассылают это по почте! Ты посмотри, кем подписано: Христианская община.

— Ну, успокойся. Что ты так разволновалась? Меня эта община не касается. Ты же знаешь, своих младенцев-Иисусов я делаю из чисто коммерческого интереса.

— Дело не в тебе! Дело вообще не в тебе. — Валентина ходит вокруг мужа, как будто боится, что он сбежит, не выслушав ее. — Дело в том, что это свинство — рассылать такое по домам. Уж конечно, пронюхали, где женщины живут.

Валентинин муж стоит, бессильно опустив руки. Смотрит отчужденно. Она, бросив на него взгляд, вдруг чувствует, что от сердца отлегло, и смеется — это разрядка после пережитого ужаса. Немотивированного ужаса — какое ей дело до церковных почтовых рассылок, с каких пор у нее амбиции по части женского равноправия? Она никогда в жизни не интересовалась ни социальными проблемами, ни церковными общинами с их рекламными акциями. Все — только нервы, она нервничает, потому что кое-что утаивает, вернее, еще не рассказала мужу.

Она бросается к нему, обнимает, прижимается всем телом. Это неожиданно приятно, даже теперь, спустя восемь лет. И он моложе того, с кем она, непонятно с какой стати, совсем недавно проводила так много времени. Тот слишком старый для нее. Когда они были вместе, ей это не пришло в голову, но все-таки он слишком старый: ему тридцать шесть, а мужу — тридцать три, муж у нее молодой, и он ей близок. Она зажимает ему уши. Он целует ее в макушку. Вот уже восемь лет он всегда целует ее в макушку, когда хочет намекнуть: мне надо работать. Она целует его в шею под подбородком, протягивает руку, и он кладет ей на ладонь эмбрион из пластика.

Валентина уходит в кухню, бросает эту штуку в мусорное ведро. Выпив стакан воды, выносит ведро во двор и вместе с содержимым швыряет в мусорный бак.

Потом Валентина решает отправиться на пробежку и надевает кроссовки и короткие спортивные штаны.

— Хочу пробежаться, — небрежно бросает она мужу, который увлеченно занимается своими Иисусиками.

— С каких пор ты бегаешь?

— С сегодняшнего дня.

— Жарко, в такую жару бегают только самоубийцы.

Валентина не отвечает. Она уже бежит вниз по лестнице. Бежать гораздо легче, чем она думала, вскоре она находит приемлемый темп. Но не в этом дело. Она бежит все быстрее. Через пять минут ее футболка мокрая, хоть выжимай, струйки пота сбегают по ногам. Надо было прихватить с собой какой-нибудь питье. Но не в этом дело. Прохожие глядят на нее как на сумасшедшую.

В парке она кружит и кружит между кустами роз, надо бежать, пока уже ни о чем не буду думать. Клумбы полны цветов, сверкают красками, а кусты сохнут. Розы кто-то регулярно поливает, кусты — нет. Чуть-чуть кружится голова. Валентина не поддается искушению присесть на скамейку возле роз. Она же только двадцать минут, как начала бегать.

33. Ratsimamangae

Описанный лишь в 2001 г. вид, произрастающий на Мадагаскаре. Низкорослое деревце с коричневато-серой корой. Специалисты, описавшие вид, классифицируют его как исчезающий.

Он запомнился ей красивым, окрыленным. А теперь он, в общем-то обыкновенный, сидит перед нею и говорит, что тоска одолела — хочется на юг, ведь он родился на юге, Болгария — это юг, страна на Черном море, до Средиземного рукой подать, и еще говорит, что ее, Валентину, совсем не знает. Она-то пришла не затем, чтобы получше узнать его. Это он попросил: давай встретимся, это ему нужно. Он обеспокоен, — так он сказал, отлепившись от каменной стены на вокзале. Неизвестно, сколько времени он простоял, прислонившись к стене, в ожидании электрички, на которой приехала Валентина. Ему повезло: обычно она ездит на скутере. Но об этом она ему не говорит. Она вообще мало говорит, только: да, хорошо, встретимся, ну вот, мы встретились.

Он пьет апельсиновый сок, потом разменивает у официанта купюру. Он торопится. Она все это замечает, но старается держаться как ни в чем не бывало. Кажется, он на кого-то похож, на какого-то человека, не вызывающего у нее уважения. А раньше она не замечала этого сходства, — ни в их квартире, ни в поле, когда они хоронили бедную зверюшку.

Сейчас же уйду — подумала она, как только он сказал, что совсем мало ее знает и попросил немного рассказать о себе. Вот уже два часа она собирается уйти — и не уходит.

Его друг несчастен, говорит он, больно видеть, как он мучается. Он просит ее хотя бы один раз встретиться с Фиатом. И предлагает ей варианты, донельзя нелепые: встретиться с ними обоими, пойти куда-нибудь втроем, поехать за город. Эти предложения не устраивают его самого, он болтает, лишь бы болтать, — думает Валентина, — строит воздушные замки, по его милости она даром теряет время.

Его друг, Фиат, мог бы и сам с ней поговорить, если бы захотел; мог бы и сам назначить ей свидание, говорит она. Но парень не сдается, не ослабляет хватку, сыплет словами, как будто речь идет о жизни и смерти. Вот уж чего-чего, а подобного сумасбродства она от него не ожидала, ведь когда она с ним познакомилась, там, в квартире, где оба живут, он, а не Фиат, лучше соображал и во всем разбирался.

Может быть, она уступает его домогательствам просто чтобы отвлечь от этой темы. Обнял — в точности как тот актер в театре — еще на родине, в Сербии, она смотрела спектакль, итальянский театр приезжал на гастроли, — исполнитель главной роли обнял героиню, подойдя сзади, когда она у плиты что-то готовила; поцеловал в шею, отведя в сторону длинные темные волосы; медленно всю ее огладил. А Финценс что, тоже видел это в театре и подражает актеру? В ее голове мелькают похожие картинки, хотя она не хочет никого ни с кем сравнивать.

У него талант. Или — опыт.

— Как ты вся пылаешь, я никогда еще не испытывал ничего подобного.

Он приводит ее в собор, в контейнер рядом с ризницей, ключ от которого есть лишь у него одного. Крохотная каморка, времянка, собранная из переборок, ею пользуется только он: переодевается, иногда перекусывает. Единственное место (на свете? Да, на всем свете!), куда имеет доступ только он и никто другой. Он старается получше устроить Валентину, снова и снова извиняется за неудобства. Она отмахивается:

— Незачем столько говорить, мы не разговаривать сюда пришли. Из-за разговоров многое гибнет.

Они лежат на какой-то тряпице. В заставленной старьем каморке совсем мало места.

Не надо ли ей чего-нибудь, спрашивает он. У обоих влажные лица.

— Я съела бы яблоко, но у тебя, наверное, нет.

— Разумеется, яблоко для тебя найдется. Здесь же яблочный край. Я иногда срываю с деревьев яблоки, когда иду домой или рано утром, по дороге на работу. Сейчас сезон яблок.

Финценс встает, роется в своей сумке, находит яблоко. Валентина садится, прислонившись к ножке стола, и с наслаждением впивается зубами в яблоко. И вдруг звучит музыка, оперная увертюра, довольно громко.

— Извини, это мой телефон. — Несколько секунд Финценс молча смотрит на экранчик, потом отвечает. Определенно, что-то стряслось — за пять месяцев, что они знакомы, Фиат ни разу не звонил ему на мобильник.

— Алло! Алло! Что случилось?

Да, ситуация, можно сказать, чрезвычайная. «Скорей!» — раздается в телефоне: «Мы спасены!» И: «Нельзя терять время!» А затем Финценс слушает текст газетной заметки:

«ПОЙМАНА ПАЛЬМОВАЯ ЦИВЕТТА

(ПЯТНИСТЫЙ МУСАНГ)

Гренцталь (Шпильберг). Сотрудники полиции Обер-Шпильберга утром 9-го сентября (09.09.09) поймали пятнистого мусанга, называемого также пальмовой циветтой. Владелец животного пока не установлен. Около восьми часов утра в полицию позвонила женщина, сообщившая, что обнаружила животное на своем садовом участке. Доверчивого зверька поймали петлей для ловли собак. Затем он в специальном контейнере был доставлен в полицейское управление, где и дожидается своего хозяина. Сотрудники полиции предполагают, что животное убежало от владельца, и его исчезновения, возможно, пока еще не заметили. По нашим данным, эти обитатели тропиков Юго-Восточной Азии, не завозились в район Шпильберга с целью распространения вида в дикой природе.

Владельца пятнистого мусанга просят обратиться в полицию Обер-Шпильберга».[9]

Валентина ест яблоко, глядя на голого мужчину, который напряженно слушает, прижав к уху телефон, молчит, лишь кивает. На Валентине его рубашка.

— Мне надо идти, — говорит он, отключив мобильник, — очень важное дело. Она удивленно поднимает брови. — Можно… рубашку? — И он неуверенно протягивает руку.

Расстегнув три верхние пуговицы, она стаскивает рубашку, бросает ему. И все это без единого слова, она не спрашивает ни кто звонил, ни что сказал. Финценс, одевшись, тотчас чувствует ужасную неловкость ситуации. Он смущенно откашливается.

— Это… звонили… по поводу животного. Появился новый шанс. Звонил… Фиат. Надо бежать. Очень срочное дело. Наш бизнес! Может, и ты со мной?

Она молча мотает головой.

Они выходят из собора, солнце по-прежнему жарит вовсю. Даже сквозь подметки чувствуешь, какой горячий асфальт. А ведь уже половина восьмого вечера. И на этой-то жаре собралось маленькое собрание — родители со своим проблемным ребенком.

Да они каждый день сюда являются, — раздраженно думает Финценс.

Рядом с родителями опять тот человек с сумкой. Тот новенький. Теперь он завсегдатай, Финценс сразу почуял, что так будет.

Валентина вдруг машет рукой, произносит имя, какое — Финценс не расслышал.

— Мой муж, — быстро шепчет она и, бросив Финценса одного, присоединяется к собравшимся вокруг ребенка.

Фиат ждет возле стойки для велосипедов у стены полицейского управления, под мышкой у него клетчатая сумка, уже два раза служившая для переноски кофейной кошки. Финценс, укоризненно качая головой, забирает у него сумку и, большими шагами перейдя на другую сторону улицы, бросает сумку в мусорный бак.

— Да ты что, в самом деле! Как мы его потащим? — Фиат почти кричит, как бывает с людьми, которые взрываются из-за малейшей обиды, действительной или мнимой.

— Будучи профессионалами, специалистами по содержанию пятнистых мусангов, мы не можем прийти за ним с обыкновенной дорожной сумкой, — Финценс избегает смотреть другу в глаза и, скосившись, внимательно изучает что-то на земле. — Они не отдадут нам мусанга и немедленно вызовут кого-нибудь из общества защитников природы, если увидят, что мы хотим запихнуть зверя в дорожную сумку. Если ты любишь животных, то не носишь их в дорожной сумке. Нам нужна кошачья клетка-переноска.

Через полчаса, купив большую клетку-переноску, они входят в управление полиции. Как выяснилось, нет ничего проще, чем приобретение кошачьих принадлежностей. В радиусе двухсот метров обнаружилось три зоомагазина. Ассортимент клеток для транспортировки кошек повергает в шок, — Финценс настаивает на этой формулировке; в самом деле, разнообразие невероятное. Ну и ну, многие ли хозяева куда-то носят своих пушистых любимцев? Как будто это апельсины или стаканчики с йогуртом, ноутбуки и прочие полезные вещи, которые люди таскают с собой.

— А что, если в тот самый момент, когда мы будем объясняться с полицейскими, явится настоящий владелец мусанга? — До цели остался всего один шаг, и тут Финценс начинает терзаться сомнениями. Зато Фиат сегодня непреклонен и храбр (потому что не знает, откуда я пришел, — думает Финценс, — а знал бы…).

— Никто не явится. Явился бы, так уже давно. Кошку кто-то бросил, избавился от нее. Я позвонил и сказал: кошка наша. Полицейские сразу пошли мне навстречу. Я представился как доктор наук, тряхнул стариной. И пошли реверансы да комплименты! Полицейские рады радешеньки, что я объявился. А я, как только сказал, мол, звонит доктор Нойперт, сразу почувствовал себя знатоком пальмовых циветт. Всплыло в памяти все, чему я научился, когда был помощником служителя в зоопарке. Даже те запахи почудились. И все лишь потому, что назвался доктором наук.

— Совсем рехнулся… Ладно, пора за дело.

Полицейские действительно во всем идут им навстречу и даже вежливы. Разъехались автоматические стеклянные двери, и в нос ударил дух диких зверей. Знакомый запах приятно щекочет ноздри Фиата, а ведь когда-то он злился и ворчал, что квартира провоняла. Но после смерти мусанга он скучал по этому запаху. Отсутствие вони каждое утро напоминало, что он не уберег редкое животное, находившееся под его опекой.

— Прошу, пожалуйста, проходите, — полицейский так предупредителен, что друзьям делается не по себе, они тайком переглядываются: надо быть начеку!

Полицейский ведет их по длинному коридору, запах крепчает, кажется, дальше уже некуда. В углу вполне заурядного служебного кабинета стоит большая клетка, а в ней лежит зверек, который, в самом деле, очень похож на их кофейную кошку. Фиат нерешительно покачивает туда-сюда новенькую клетку-переноску, — вроде казалось, что она очень большая, а теперь, когда перед ними живой зверек, стало ясно, что она маловата. Но полицейскому, похоже, это безразлично, он открывает дверцу клетки и стучит носком ботинка по решетке. Проснувшись, мусанг в страхе прижимает уши, но так как полицейский еще и еще постукивает по прутьям решетки, перебирается в клетку-переноску.

— Видать, узнал хозяев! — На прощанье полицейский пожимает им руки; хоть бы полюбопытствовал, откуда у них это животное, разрешено ли держать таких в частном жилище. Как будто нет ничего необычного в том, что двое мужчин забирают в полицейском управлении пятнистого мусанга! Полицейский провожает их до стеклянной двери на улицу:

— До свиданья, господа!

* * *

Зверек, сидящий в клетке-переноске, похож на опочившего мусанга, однако отличается окрасом — медово-желтым, с легкой рыжинкой. Опять же и хвост короче, и голова поменьше.

— Это не обычный пятнистый мусанг, вопреки моим ожиданиям. Он не из тех, которые традиционно привлекаются к обработке кофе, это какой-то другой подвид. — Фиат немного разочарован, но он гордится своими познаниями. — В зоопарке я хорошо разобрался в мусангах. Там не было таких, как этот.

— Неужели видов так много? Надеюсь, кошка, которой мы обзавелись, будет полезной, а если нет, я немедленно выпущу ее на волю. — Финценс ставит клетку на землю. Ручка стала скользкой от его влажных пальцев. Хоть бы немного прохлады, ведь уже октябрь на дворе!

34. Ligustroides

Эндемический вид, встречается только в Зимбабве. Занесен в Красную книгу.

Зверек с самого начала осваивается куда быстрей, чем первый. Он не имеет ничего против, когда его трогают, гладят. И ест все, что дают, в том числе — пресловутые вишни с кофейной начинкой. Фиат теперь отмеряет порции со всей возможной точностью. И старается уменьшить неизбежное зло — то есть количество зубной пасты, которой приходится ароматизировать мускусные железы кофейной кошки, чтобы в квартире хоть немного меньше воняло. Фиат не злоупотребляет моющими средствами и в течение дня старается не шуметь, ради покоя хвостатой кофейной фабрики.

Финценсу опять пришлось освободить помещение, он устроил себе спальное место в гостиной, там, где прежде стоял вольер из оргстекла, прямо на полу, для чего перенес сюда, своротив с кровати, матрас и все прочее.

— На сей раз я не стану церемониться, — заявил он. — Прежде всего, посмотрим, долго ли она вообще проживет.

Вторая кофейная кошка, которая опять-таки осталась безымянной, вопреки благим намерениям, появившимся у друзей после смерти первого зверька, в скором времени заметно растолстела. А вонь от нее оказалась еще ужасней, чем от первой. Фиат решил собрать побольше информации об этом виде.

Поискав в Интернете, нашли фотографии почти такого же зверька, как тот, на которого Фиат поглядывает, сравнивая. Тексты под фотографиями сообщали, что это вид пальмовых куниц, или циветт, обитающий только на Цейлоне. Еще Фиат нашел свежую статью в научном журнале, автор которой, австралийский зоолог, утверждал, что на Цейлоне обитают представители не одного, а двух разных видов пальмовых циветт. Словом, по поводу таксономии в науке имеются разногласия.

Судя по фотографиям и описаниям, новая кофейная кошка — представительница одного из цейлонских видов. Какого, Фиат не смог установить. Уже решил было, что это парадоксурус ауреус, но, почитав еще, начал сомневаться. Вроде бы, все просто. Сравнил фотографию с живым зверьком, который перед тобой, и порядок. А вот и нет. Известия о разногласиях относительно видовой принадлежности мусангов нервируют Фиата. Он дважды перечитал статью, но все равно не уразумел, сколько же, черт побери, видов этих кошек и где они обитают.

Маховик науки — ни дать ни взять вечный двигатель, который, не получая энергии извне, крутится без остановки, вот поэтому-то время от времени зверей переименовывают; если находят какое-нибудь прежнее их название, — а оно как правило находится, — его присваивают виду, отбросив более позднее именование. Потому что правильно лишь самое первое имя.

«Как в больших семьях, — думает Фиат, — где последнее слово всегда за дедушкой. Но в науке это неудобно. Непонятная система. По-моему, она только вносит путаницу». Фиат, во всяком случае, запутался основательно.

«Автор большинства названий растений и животных — Карл Линней, который в 1758 году предложил систему, существующую и поныне», — читает Фиат в другой статье, попавшейся при поиске информации по пятнистым мусангам и пальмовым страннохвостам. Зачем же усложнять себе жизнь? Он, Фиат, уверен, что совершенно ни к чему давать животным столько имен. Хватило бы основных: кошка, мышь, птица, собака…

Может быть, ученые каждый раз заново придумывают все эти имена, чтобы не потерять работу и чтобы обосновать свои претензии на элитарность: дескать, лишь они владеют тайным знанием о верном именовании всего живого. В голове у Фиата полнейшая неразбериха. «Присвоение» названия, процедура идентификации нового вида животных, — прочитав это, Фиат вздыхает: с него хватит.

— Привет, — говорит он спящей кофейной кошке. Все же нечто немаловажное он выяснил: их мусанг — самочка.

* * *

«Кофейное зерно приобретает особо ценные свойства в результате воздействия на него пищеварительных энзимосодержащих секретов и желудочного сока. Благодаря процессу ферментации кофе отличается уникальным ароматом. Мы дали этому сорту название «копи лювак»; процесс от начала до конца является природным, стопроцентно биологическим, мы не используем никаких добавок, наши сотрудники вручную собирают кофейное зерно, затем вручную обжаривают; по желанию клиента, кофе могут тут же смолоть в ручной мельнице, однако я рекомендую приобретать зерно, а не молотый кофе. Здесь у нас выставлена для осмотра новейшая передовая техника, применяемая для размола зерна».

Финценс ведет деловые переговоры, Фиат сидит тут же, в кафе, забившись в уголок. Хозяин заведения увел Финценса в кухню, но они беседуют так громко, что слышно каждое слово.

Фиату кофе опротивел. После двухнедельного уединения, когда он только и занимался тем, что выковыривал из кошачьего дерьмеца кофейные зерна. Зверька он назвал КК-2: Кофейная Кошка-2, но можно расшифровать и иначе: Креативные Какашки.

— Hey, cheer up![10] — Финценс с размаху хлопает его по спине. — Скоро дело будет сделано! Мы хорошо зарабатываем. Завтра позвоню в суд, узнаю, как получить назад конфискованное имущество, и заберу свой телевизор. Хотя я не страдал от его отсутствия. Брось, расслабься, скоро махнем куда-нибудь отдыхать. Если хочешь, в Болгарию, в Бырдарски-Геран, покажу тебе свой родной город. Купим тебе ботинки. А то давай, купи ботинки сегодня. Я могу дать тебе деньги сейчас. Пора разослать клиентам счета, в этом месяце нам причитается две с половиной тысячи. — И шепотом, наклонившись к уху Фиата: — Кофейный бизнес про-цве-та-ет! Ну так дать тебе денег?

Фиат отрицательно качает головой.

Он не напоминал о себе, не хотел ей навязываться. Он даже свыкся с мыслью, что сам во всем виноват, а значит, должен оставить Валентину в покое. Он не собирается болтаться третьим лишним между нею и ее мужем, уж наверное, у нее есть причины не уходить от мужа. Она понимает, что делает. Только он не понимает, что он делает. Он не уходит от этого психа, от своего помешавшегося на кофе приятеля Финценса. Словно обломок, прибитый морскими волнами (когда-то, в юности, Фиат любил ездить к морю). Он не уходит, потому что не знает куда. Ну да, еще потому, что Финценс славный. Да, по правде говоря, он очень славный человек, вот только капризный.

Когда Фиат упоминает о Валентине, Финценс строптиво поджимает губы и непонятно, улыбка это или гримаса. С чего бы такая аллергическая реакция? Чем она ему насолила? Ведь, в сущности, это она вправе злиться на них. Из-за перегородки в гостиной, дурацкой прозрачной стены посреди комнаты, она расшиблась и поранила руку. Кому бы пришло в голову, что в гостиной может стоять эдакая штуковина? Чем больше Фиат размышляет, тем большее уважение чувствует к Валентине. Тогда-то она хоть бы пикнула, и даже помогала им. А он ее соблазнил — какое напыщенное слово. Все-таки его немного утешает то, что ассоциируется с этим словом.

Ночью он сидит в комнате новой кофейной кошки и наблюдает за ней, любуется ее гибкостью и ловкостью, когда она карабкается по стремянке, специально поставленной для нее Фиатом, на верхней ступеньке — гнездо, свитое Фиатом из старых полотенец и тряпок; это сооружение может худо-бедно послужить вместо гнезда индийской гигантской белки. Фиат смотрит, как зверек скребет лапами стену.

Иногда он подходит и трется спиной о ноги Фиата. Новая кошка явно любит компанию. Бессонными ночами Фиат сочинил целую историю о том, как эта зверюшка попала в Европу. Ее привезли туристы, а до того они нашли малютку и вынянчили, в полном убеждении, что спасли милую кошечку от верной гибели. Добрая туристка тайком пронесла мусанга в самолет или на борт судна. Животное выросло у нее дома и стало крупней, чем предполагали. И главное, запах превзошел все ожидания.

Финценс вернулся в зал и подсел за столик к Фиату. Но прежде с размаху шарахнул приятеля по спине.

— Все отлично, бизнес разворачивается вовсю. Такого количества заказов у нас еще не было. Скоро мы станем богачами. We are going to be rich! Нам бы, конечно, побольше кошек. Слишком долго приходится ждать. Разумеется, клиентов ожидание интригует, но все-таки надо бы нам еще кошек.

— Ох! — Фиат потирает спину. — Я же не боксерская груша! Скажи-ка, что, если я теперь оставлю тебя одного? Ничего, если ты дальше один продолжишь переговоры? Я хочу в город. Мне надо в город. Мне осточертело сидеть в этой кофейне.

— Разумеется! Whatever! — Финценс опять хлопает его по спине, но уже полегче. Когда его дела идут хорошо, он любит украшать свои речи английскими словечками. В сущности, заносчивый, наглый тип, — думает Фиат, но тут же прячет эту мысль в укромнейшей извилине своего мозга.

— Кофе просто фантастический! — восклицает кто-то, сидящий в другом конце кафе. Фиат оборачивается. Дама, на первый взгляд ничем не примечательная, полноватая, в компании нескольких мужчин разного возраста — от вчерашнего школьника (так он, по крайней мере, выглядит) с гладкими щеками и пушком на подбородке до пожилого дяди в толстой вязаной фуфайке, — разглядеть все это Фиат успевает в одну секунду.

А Финценс уже летит туда, обходя на дистанции официанта, которого подозвала знаком дама, издавшая восторженный возглас. Финценс, опередив официанта, подбегает и низко кланяется даме (ну когда он перестанет вот так, настырно лезть к людям, — морщится Фиат), и широким жестом протягивает руку:

— Позвольте рекомендоваться: Финценс Энгль, поставщик кофе!

Дама взирает на него ошарашенно и недоверчиво. Фиату неловко за Финценса. А тому хоть бы что.

— И вам мы обязаны тем, что здесь подают этот кофе, «копи лювак»? — спрашивает дама.

— Именно так. — Надувшись от гордости и сияя как медный грош, Финценс стоит перед дамой, — по мнению Фиата, слишком долго, да, слишком, чтобы не показаться навязчивым.

Дама смотрит надменно, но спустя секунду улыбается и говорит, мол, великолепно, превосходно, примите поздравления, это лучший кофе, какой она когда-либо пила, лучший кофе в ее жизни, и более того, признаюсь вам, говорит она, это незабываемое событие. «Поздравляю! Вы создали изумительный продукт».

Выясняется, что дама — президент Международной гильдии дегустаторов кофе, а сопровождающие ее господа — члены этой самой гильдии.

— Буду рада выдвинуть вас, как поставщика, на ежегодную премию «Лучший кофе года», — с этими словами она что-то сует Финценсу, а что — Фиату из своего угла не разглядеть. — Вот моя карточка, — продолжает дама, — я напишу о вашем кофе статью для международного журнала гурманов.

Финценс отвешивает еще несколько поклонов, затем поспешно возвращается к столику Фиата, и тот едва успевает уклониться от нового удара по отшибленной спине.

— Слышал? Ты слышал?

Фиат и рад бы порадоваться, да ничего не получается. Он роется в памяти: где минуты радости, которые вот сейчас бы и проиграть заново? Но находит лишь безразличие. Успех их кофейного предприятия ему безразличен. Почему он не радуется? Разве он не достиг наконец того, о чем мечтал еще в юности? Он же стал компаньоном в процветающем бизнесе, в предприятии, которое, вопреки кризису, вопреки смене столетия и тысячелетия, утвердилось в так называемой «креативной индустрии», а много ли таких?.. Слова друга пролетают мимо его ушей, он ничего не слышит, а Финценс трещит не умолкая, излагает какие-то планы, проекты, в возбуждении выбалтывает даже свою тайную идею о продаже ручных кофеварок-эспрессо. Но для Фиата все это — звуковой фон. Он достиг цели: из должника сделался преуспевающим коммерсантом. И это ему безразлично.

— Пойду, — говорит он, — извини, мне надо идти.

Он ныряет в суету и шум торговой улицы. В первом же торговом центре, куда он заходит, эскалатор неисправен. Надо подниматься пешком. Ступеньки не в меру высокие, смотреть со стороны смешно, но покупатели все же карабкаются наверх, потому что обыкновенной лестницы, по которой хоть поднимайся, хоть спускайся, тут нет.

Фиат примеряет плащи и пальто, проверяет карманы. Деньги-то не нужны, ему больше не придется считать каждый грош, если верить другу с его расчетами: Фиат проверяет карманы по привычке и чтобы отвлечься от своих мыслей.

— Близится Конец света! — Это изрекает седовласая дама в черно-белом платье и с красными бусами на шее. — Вы наверняка хотите остаться в живых, у вас еще вся жизнь впереди.

Фиат останавливается и смотрит на нее большими глазами, а что делать — она уже взяла его в клещи. Дама одна, а все-таки окружила, взяла в клещи. Он делает шаг в сторону. Но дама опять перед ним.

— Возьмите, пожалуйста, пригласительный билет. Может быть, у вас найдется время?

На ярком листочке, который она ему вручает, — фотография стадиона тысяч этак на сто мест, и все трибуны, все сиденья заняты — публика подрисована, как бы в предвосхищении событий. «Всемирный конгресс Свидетелей Иеговы», — читает Фиат. — Подумайте об этой возможности, — советует дама с красными бусами. — Все было предсказано. Придете — тогда вы точно будете среди тех, кто спасется. — На обороте листовки картинка: вереница взявшихся за руки людей с вершины холма восходит на сумрачные небеса.

— Нет-нет, спасибо. Я совсем не хочу пережить Конец света, нет! Я хочу, чтобы он скорей наступил, мне бы сразу стало гораздо легче. — Фиат возвращает даме листок, но она не берет, и тот, порхая, улетает вдоль галереи торгового центра. Если верить фотографии, пережить Конец света рассчитывает столько людей, сколько болельщиков у какого-нибудь знаменитого футбольного клуба, — от этой мысли Фиату становится не по себе.

Он быстро выходит на улицу, главную улицу города. Вечер еще ранний, а он мог бы всю ночь до рассвета идти вот так, куда глаза глядят, да, это самое лучшее — идти и идти. В его поле зрения вдруг попадают весла. Девушка с двумя веслами, упакованными в полиэтилен, стоит посреди улицы, собственно, у него на дороге. Обойдем ее. Вечно кто-нибудь стоит у него на дороге. В толпе он потерял ощущение присутствия других людей.

35. Heimii

Произрастающий только на Мадагаскаре вид, хорошо приживающийся даже на песчаных почвах.

Прошло два часа. Он на лугу, где стоит дом, встроенный в скалу. Заходящее солнце прячется за облаком, и всю округу озаряет зеленоватым светом. Траву, похоже, опять скосили, хотя совсем немного времени прошло с тех пор, как Фиат был здесь и оставил лошадку. Недели две или три? Неужели это было семь, нет, восемь недель тому назад? Слива совсем высохла, листва акации и трех кленов увяла. Надо, чтобы кто-то напоил их водой. Он лег на траву, но что-то не лежится — он встает и шагает дальше. Как и в тот первый раз, людей не видно. А дверь домика теперь заперта.

И вдруг позади дома он видит лошадку. Она стоит возле ярких цветочных клумб и щиплет цветы. И белье висит на веревке, и на кресле лежит маленькое седло. Кто же ездит на лошадке, кто о ней заботится? Ребенок? Лошадка подошла бы тому ребятенку, что всегда лежит на животе. Может быть, он бы отвлекся и пропала бы его необъяснимая привычка, если посадить его верхом на лошадку. Фиат не приближается к садику — из опасения, что лошадка подбежит и от нее будет не отделаться.

Вскоре дом и скала исчезают из виду. Настает ночь.

Лунного света вполне достаточно, чтобы видеть дорогу. В интервью по радио, в связи с сорокалетием высадки на Луне, Армстронг сказал, что с 1969 года на Луне остались следы его ботинок, так как там не бывает ветра и воздух — или что там на Луне? — абсолютно неподвижен, и еще сказал, он надеется, что однажды люди опять туда полетят, прилунятся второй раз и заметут его следы. Если этого не случится, пройдет, возможно, тысяча лет или больше, пока следы не скроются под слоем космической пыли. В этом месте астронавт засмеялся. Фиат же не смеется. Он приказывает своим глазам плакать, хочет заставить себя расплакаться. Когда он последний раз плакал? Если слишком долго упускать возможность поплакать, невыплаканное горе вечно будет с тобой, думает Фиат. Но все равно ему не плачется.

Он подходит к отвесному уступу из какой-то рыхлой породы. Известняк? Или что-то другое? Камень как будто шевелится. Игра лунного света? Когда он прикасается к камню, в лицо ему летят мелкие живые осколки. На земле какой-то покров, он блестит и шевелится. Фиат наклоняется — это крылышки. Бесчисленные крохотные прозрачные пластинки. Каждая — длиной миллиметров семь. И все одинаковые. Они шуршат под башмаками Фиата. Он опускается на колени, и его мягко обнимает накопленное землей тепло. Как будто планета дышит, — думает он, хотя отлично понимает, что планеты не дышат, что у планет нет дыхания, а есть тепло и ветер. И снова он смотрит на скалистый уступ, и теперь понимает: там шевелятся бесчисленные муравьи, прилетевшие сюда, чтобы сбросить крылья и умереть. Это самцы. Самки разлетелись по свету, чтобы основать новые колонии.

36. Myrtifolia

Почти исчезнувший вид, область распространения которого ограничена островом Маврикий. Произрастает в сухих вечнозеленых лесах. В настоящее время известны всего пять биоценозов, вид представлен лишь 150 особями.

— Каждый день мне кажется, что я уже дошел до конца, и каждый день оказывается, что еще нет. У меня есть подозрение, господин адвокат, и много подозреваемых. Например, она переспала с моим другом. Ни он, ни она мне в этом не признались, но такие вещи замечаешь. Я такие вещи замечаю.

И она замужем. По крайней мере, так говорит. Вы скажете, это еще не основание для обвинения. Правильно. Я собираюсь обвинить ее, потому что она водит меня за нос, так как я не поймал ее с поличным. Вы ведь адвокат? Или у вас другая специальность? Хоть бы вы были адвокатом! Я всегда считал, что это важная, внушающая доверие профессия. Нет? Сомневаетесь? Вы ни слова не отвечаете. Конечно, вы как никто другой умеете держать язык за зубами.

Вы полагаете, я не должен делать столь поспешные выводы? И люди стараются изо всех сил, делают что могут? А вы знаете, что такое человек, господин прокурор? Вы решились бы по-прежнему называть человека «животным, способным грустить»?

— Позвольте представиться — Розенгартен, — с этими словами адвокат, который сидит напротив Фиата, непринужденно протянул ему руку. — Я уж удивился — куда вы пропали? А как на самом деле зовут вас?

Радость всегда взаимна. Фиат, вымокший до нитки, сел в поезд и сразу увидел адвоката — посланника прежней, другой жизни: когда Фиат еще был Раду и довольно неумело попрошайничал, адвокат неизменно его подбадривал, и настроение Фиата сразу улучшалось. Вот и теперь Фиат расплывается в улыбке — ботинки адвоката как всегда не чищены.

— Вы знали? С самого начала знали? Что наводнение — липа и что румын я липовый? Нойперт моя фамилия. — На лбу и щеках Фиата выступают красные пятна, он старается говорить тихо, вообще держаться в рамках. Он сидит, наклонившись вперед, иногда его колени натыкаются на колени адвоката. Знакомый незнакомец!

— Наверное, у вас были на то причины, — говорит Розенгартен. Если не смотреть на ботинки, вид у него, в дорогом костюме, весьма респектабельный.

— Это не просто придумать — раздавать в электричках листки, представляясь румыном, если ты не румын. Однако вас давно не было видно.

Стемнело. Свет часто гаснет, потом снова загорается. Поезд остановился где-то среди полей. Когда сверкает молния, ярко озаряются бесконечные ряды куполов, полиэтиленовых парников над грядками. Погода переменилась совершенно неожиданно. Долгожданное похолодание! Оба попутчика промокли, с волос капает вода; они сидят напротив друг друга. Не в добрый час сели они в этот поезд, последнюю электричку, идущую в город.

Фиат возвращается после долгих, унылых странствий по округе, адвокат — с важных судебных слушаний, проходивших за границей, иначе говоря — из аэропорта. Оба вымокли. Фиат пока бродил в поле, адвокат — пока ждал в аэропорту; аэропорт перестраивают и крытый терминал, откуда обычно уходила электричка в город, временно разобрали. «Без крыши над головой», — посмеивается Розенгартен, он пребывает в прекрасном настроении.

Поезд стоит уже полчаса. После того как Фиат сел, всего-то минут пять прошло, и вдруг поезд остановился. Объявлений по громкой связи не было и нет. Проводник в такое позднее время по вагонам не ходит. Они тут вдвоем в целом вагоне. В других вагонах пассажиры, наверное, есть, но их не слышно. Налетевшая непогода накрыла все вокруг словно гигантским электроодеялом.

— Что-то вид у вас невеселый, господин Нойперт, меня это огорчает. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? — Розенгартен смотрит сочувственно. — Полагаю, вы сменили род занятий, — я очень давно не встречал вас в поезде. И листков у вас сегодня нет. Кстати, не только я заметил ваше отсутствие, но и другие постоянные пассажиры на этом маршруте. Даже справлялись о вас! Где же, спрашивали, тот симпатичный румын, занятный парень.

— Я теперь предприниматель.

— Да что вы говорите! А в какой отрасли?

— Кофейной.

— Амбициозные планы, тут деньгами пахнет. Вот это я называю радикальным изменением жизненной ситуации.

— Это случилось не совсем по моей воле.

— А что в нашей жизни происходит по нашей воле? Я вот еду из-за границы, проводил там важный допрос. Дело идет о ребенке…

— О ребенке?

— Да, о ребенке, который… Фердинанд, а кто вы по профессии? (Фиат постеснялся назвать адвокату свое прозвище). Позвольте задать вам вопрос: вы где-нибудь учились?

— В торговом училище, до выпускных экзаменов не дотянул. Потом был младшим инвестором в фирме, которая, даже не приступив к деятельности, обанкротилась. С тех пор я должник. — Все, о чем он полжизни молчал, словно о заразной болезни, вдруг запросто слетает с языка.

Розенгартен морщит лоб. Получше присмотревшись к его физиономии, замечаешь, что на Фиата, бывшего румынского попрошайку, он взирает чуть ли не с пиететом, во всяком случае, в глазах у него появилось какое-то новое выражение.

— Очень рад, что вы решились заговорить со мной, — Розенгартен кладет ладони на откидной столик. — Ни в коем случае не хочу быть назойливым, однако мне часто думалось, что я с удовольствием бы побеседовал с вами. Разве можно знать, кто на самом деле человек, который каждый день протягивает вам листок с просьбой подать мелкую монетку. Я еще тогда подумал, — не от хорошей жизни человек этим занимается, но я не хотел мешать вашим выступлениям.

— Извините. Глупая была идея.

— Бросьте! Все это уже в прошлом. Зато мы с вами познакомились.

Розенгартен ослабляет и стаскивает с шеи галстук, который, прикрывая застежку рубашки, довершал изысканность солидного костюма; расстегивает три верхние пуговицы, потом достает с багажной сетки плоский черный чемоданчик. Аккуратно уложив в него галстук, он вынимает из чемоданчика белую сумку, с виду не тяжелую.

— Все мы знаем, что способны лгать, и как раз по этой причине базисом нашего права мы сделали верность истине, дабы оградить граждан от произвола, — вещает Розенгартен. — Во всяком случае, такую мысль высказал в 1832 году создатель концепции правового государства, житель Тюбингена Роберт фон Моль. Конечно, с тех пор миновало полтора столетия. Цель тогдашних усилий ныне предана, забыта и теми, кто, будучи представителями власти, должен бы следить за тем, чтобы действительно велись поиски истины, и большинством простых граждан.

— Так вы ради этого стали адвокатом? Чтобы искать истину? Адвокат — профессия, которая мне всегда казалась удивительной. — Фиат, увлекшись, сидит с раскрытым ртом.

— Признаюсь, мы и зарабатываем недурно. — Розенгартен потягивается, зевает и, — после просьб Фиата, — рассказывает о недавнем судебном разбирательстве.

— Упомянутый ребенок, этот, так сказать, нерв процесса, которым я в настоящее время занимаюсь, все время лежит на животе. Его решительно невозможно поставить на ножки. Как только его переворачивают на спину, орет как резаный. Родители подали иск против палаты по здравоохранению, суть иска в том, что ни один врач не может установить, что с ребенком. Малышу полтора года. Он ходит, то есть он способен ходить. Кости, мускулатура — все развивается нормально. До прошлого года он и вел себя нормально, как все дети его возраста. А последние шесть месяцев все время лежит на животе и не желает вставать. По мнению родителей, врачи обязаны разгадать эту загадку, для того, в конце концов, они за государственный счет получили медицинское образование. Вы только не подумайте, что родители — пропитавшиеся американским духом хитрованы, которые подают иски из-за каждой, пардон, кучи дерьма в лесу. Ничего подобного — они скорей люди робкие. Я вот и летал в Нью-Йорк, получал там экспертное заключение, отзыв специалиста. Если подаешь иск против палаты по здравоохранению, надо быть во всеоружии.

— Розенгартен, погодите! Я знаю этого ребенка! Если, конечно, таким диковинным расстройством, — да и расстройство ли это? — не страдают многие дети.

— По-моему, маловероятно, что многие. Вы знаете этого ребенка?

— Знаю — пожалуй, сильно сказано. Видел раза два. Родители верующие, так?

— Да, и это — дополнительная сложность. Несколько абсурдная история.

— А вы верите?..

— В то, что виноваты врачи? Что они должны знать разгадки всех тайн? Нет, категорически не верю. Меня привлекла именно абсурдность этого случая — мне интересно, что в конце концов выяснится. Я хочу знать, что же такое с этим ребенком. А относительно того, что ребенку необходимо помочь и можно помочь, у меня нет сомнений.

— Разве это не рискованно — браться за такое дело? Где же при этом поиск истины, о котором вы говорили?

— Поймите, дорогой мой, без риска — ни туда и ни сюда. А вы разве не пошли на известный риск, занявшись кофейным бизнесом? Как я уже сказал, мы начинаем как идеалисты — в лучшем случае. А затем в игру вступают другие факторы.

— Хотите сказать, деньги?

— Деньги — символ, который всем людям, по крайней мере, понятен. Скажешь «деньги» — и все кивают с пониманием. Да, деньги, воплощение чаяний массы. Скажешь «эквивалент ценности» — кивать перестают. Я думаю, люди ценят деньги за те возможности, которые открываются благодаря деньгам, и я не отрицаю этих возможностей.

— Боюсь, я не улавливаю вашу мысль.

— Улавливаете, Фердинанд, отлично улавливаете. Любая мысль сложна лишь постольку, поскольку сам ее усложняешь. В моей профессии прекрасны именно возможности, реальные и выражаемые эквивалентом ценности. Однако вы не рассказали, что же вас так огорчает. Говорите, ваш кофейный бизнес идет нормально?

Фиат рассказывает о Валентине, отвергшей его предложение, о возникших разногласиях с другом и партнером по бизнесу, и о чувстве общего дискомфорта, которое не покидает его, несмотря на успехи бизнеса:

— Я запутался, — вздыхает Фиат. — А знаете, вот когда вы разделаетесь с врачебной палатой… думаю, я предъявил бы иск здешнему зоопарку. Дело метафизическое.

— К зоопарку? Интересно, но с них мало что можно получить. Прошу прощения, но давайте на минутку оставим нашу тему. Взгляните-ка, что у меня здесь. Очень кстати, в нашей-то ситуации. Надо открыть окно… — Розенгартен дергает оконную раму, она поддается не сразу, но наконец свежий воздух, ворвавшись, гладит еще влажные после дождя лица попутчиков. Адвокат разворачивает свертки, которые достал из своей белой сумки: это шары из синей бумаги.

— Экологически чистая рисовая бумага, — поясняет он. — Это небесные фонарики, азиатские. Надо прошептать, вот сюда, в эту дырочку, свое заветное желание и выпустить фонарик в ночное небо.

— И вы, юрист, верите в подобные вещи?

Розенгартен смеется:

— Веришь — не веришь, сейчас не в этом суть. Позабавимся, надо же убить время. А момент прямо-таки идеальный для маленьких безумств: дождь уже перестал, поезд еще не едет. Фонарики я купил в нью-йоркском аэропорту, мне там долго пришлось ждать. Сегодня поистине день ожидания. Ну-ка, помогите мне, вот эти штуки надо поджечь. Осторожно! Идите сюда, поближе к окну.

К тому времени, когда поезд снова тронулся, взрослые люди — юрист и бизнесмен — как раз запустили в ночное небо пятый, последний фонарик. И услышали, как у открытого окна в соседнем вагоне кто-то захлопал в ладоши.

* * *

В кармане брюк что-то вибрирует. Телефон, чертов телефон. В наши дни даже такому человеку, как Фиат, не обойтись без мобильника. Сегодня он против обыкновения включил его. «Ради всего святого, приходи! Немедленно!» — это Финценс, но в голосе самая настоящая истерика, а это на него не похоже. — «Ты где?»

— Еду в поезде.

— В поезде? Куда ты едешь?! Почему к дьяволу, ты в поезде! Случилась ужасная вещь. Мне не войти в квартиру.

— Я еду в город, домой. Гулял.

— Святый Боже! Иисус-Мария! Почему тебя никогда нет на месте, когда ты нужен. Ты же ничем не занят, но вечно где-то пропадаешь.

— Ты сказал, не можешь войти в квартиру?

— Да.

— А что такое? В чем дело?

— В гостиной удав. А кофейная кошка смылась.

— Удав? Слушай, ну что я могу сделать, я в поезде! — Фиат дал отбой, но в ту же секунду мобильник снова завибрировал. Высветился номер Валентины. Фиат, мгновенно забыв о присутствии Розенгартена, принимается теребить свои волосы, и отвечает в последний момент, прежде чем включается голосовая почта.

— Где ты? — спрашивает Валентина. — Где тебя носит?

— А я вот не верю, — обращается Фиат к Розенгартену, закончив разговор по телефону. — У вас есть время, господин Розенгартен? Найдется немного времени для меня? Пойдемте куда-нибудь, выпьем, я хотел бы отвлечься, посидеть где-нибудь, прежде чем идти домой. Дома — удав. А я очень хочу рассказать вам свою историю с зоопарком. Может быть, эта история вас заинтересует и вы на ней заработаете, провернете главное дело всей жизни. Так что? Пойдемте куда-нибудь, — только по стаканчику…

Розенгартен отрицательно качает головой, но соглашается.

Они идут по перрону, а за ними — какой-то человек. «Недавно был я в Женеве, — бормочет он, — бриллиантовые колье, потрясающе. Но в каждом есть один несовершенный камешек. Они нарочно это делают. Та же история, что с коврами и мечетями. Дескать, совершенное создает только Бог, а Бог — лентяй».

37. Lemblinii

Вымерший вид. Известен по единственному экземпляру в гербарии. Прежде был распространен на территории Кот д’Ивуара.

— Все можно придумать, кроме вселенной.

Они взяли по второй; Розенгартен слушает, даже не шевельнувшись, лишь изредка поднося кружку к губам. Так, словно во вселенной нет ничего, кроме слов Фиата. Адвокат слушает во все уши, и ушам хоть бы что. Вот когда Фиат кого-то слушает, его уши, так ему самому кажется, морщатся, а у слушающего адвоката они гладкие. Может, у него несминаемые уши? Хорошо хоть Фиат своими глазами видел, как он, скомкав, сунул свой галстук в чемоданчик, который теперь стоит возле ножки стола и прижат адвокатским коленом. А если бы не видел, насторожился бы, во всяком случае уже не чувствовал доверия к этому человеку.

— Я воспитан так: бери все, что можешь взять, — говорит Розенгартен, когда Фиат добирается до конца рассказа. — По моим представлениям, в данном случае мало шансов чем-нибудь разжиться.

Юрист, в беседе с потенциальным клиентом приводящий в качестве довода свое воспитание? Фиат, при всей своей внезапной симпатии, все же начинает сомневаться: правда ли этот человек так хорош, как кажется.

Розенгартен продолжает: необходимо тщательно изучить юридическую сторону дела, а именно выяснить охранный статус упомянутого представителя эндемического вида — лишь тогда он сможет дать конкретный совет. Поди знай, действительно ли этот вид вымирает. Ведь ситуация постоянно меняется: напишут, что вид вымирает, а через полгода вдруг окажется, ничего подобного, просто не проводили добросовестного поиска. Далее. Зоопарк — организация с сотнями сотрудников, а если учесть членов семей, значит, приплюсуем сюда группу, в которой в три раза больше людей, и все они трясутся от страха, как бы не потерял работу их родитель, сын, дочь или внучка, внук. Судиться с такой организацией — рискованно, частному лицу попросту не под силу.

— Вы же не поставите на карту только что нажитый скромный капитал, основу вашего кофейного бизнеса? Да еще ради того, чтобы вскрылись факты, которые скомпрометируют вас самого? Хочешь — не хочешь, вам придется давать показания, которые будут не в вашу пользу. А кто ваши свидетели? Слабоумная юридически не дееспособна, сразу говорю вам. Как, вы сказали, ее зовут?

— Майя.

— Да-да, Майя. От нее вам никакого проку.

Самоуверенная манера Розенгартена все больше смущает Фиата. Дождь перестал. Пока бушевала непогода, юрист выглядел симпатичнее.

— И чего вы, собственно говоря, хотите? — продолжает прокурор. — Чтобы закрыли зоопарк? Уволили директрису? Найдутся другие зоопарки и другие директрисы. А вам будет грозить лишение свободы сроком от шести месяцев до пяти лет. Сообщаю эту информацию сугубо конфиденциально, можете не сомневаться, все останется между нами. Но шесть месяцев — минимум. Вам предъявят обвинение в краже со взломом, статья сто двадцать девять Уголовного кодекса. Таковы законы! Словом, идти в суд не советую. Не преследуется по закону, цитирую: присвоение составных элементов почвы и продуктов почвы, как то — плодов деревьев, лесных продуктов, дров низкой стоимости. Я привел статью сто сорок первую. Яблоки из сада вашего соседа можете воровать безнаказанно, дорогой мой. Но не пальмовую циветту из зоопарка.

— Вы все это наизусть знаете?

— Должен, дружочек мой, должен знать.

Фиат оторопел: а ведь юрист — дока, хотя и называет дружочком, выпив всего-то две кружки пива.

— Не смотрите с таким восхищением. Вся эта информация доступна любому гражданину нашей страны. Уголовный кодекс выложен в Интернете.

Розенгартен встает.

— Сложности не означают, что какой-то казус неразрешим. В настоящий момент мои возможности исчерпаны, но для вас я мог бы… если захотите… Подумайте! Вот вам моя визитка.

38. Heterocalyx

Африканский вид. Способен к самоопылению. Находится под угрозой исчезновения.

В воздухе приятная прохлада.

— The promise of commitment becomes an ingredient of the moment[11], — говорит Финценс, отделяясь от стены дома. — Долго же тащился твой поезд, хотя тут ехать-то всего ничего!

Что за новости? Он что, должен мчаться сломя голову, едва приятель поманит пальцем? От философских умствований Фиата уже воротит. Свой ресурс красноречия на сегодня он истощил в разговоре с адвокатом и теперь молчит. А Финценс продолжает:

— Торчу здесь три часа, а в твоей кровати устроился удав. По крайней мере, он лежал там, когда я смотрел последний раз.

Раньше Фиат не подозревал, что Финценс панически боится змей любой длины и любого вида. Финценс хотел было позвонить в полицию, но передумал: с полицейскими никогда не знаешь, чем дело кончится, — повесят на тебя чужие грехи и обвинят в таких делах, о которых тебе в жизни не пришло бы в голову, что они вообще возможны.

Финценс и Фиат единодушны: удав, скорей всего, принадлежит кому-то из соседей, либо в их доме, либо где-то поблизости.

— Нужно отыскать хозяина, пусть забирает своего любимца, — с брезгливой гримасой говорит Финценс. — Сосед или соседка, должно быть, беспокоится из-за отсутствия безногого приятеля, ищет беглеца, так что найти хозяина должно быть несложно.

— Прежде необходимо определить состав правонарушения, — предлагает Фиат. — Если мы этого не сделаем, мой адвокат будет очень недоволен.

— Твой адвокат?! У тебя появился адвокат? С каких это пор? — Брезгливое выражение на лице Финценса уступает место изумленному; он теребит свои косы, как всегда, когда он обеспокоен или в чем-то не уверен, — привычка, которую Фиат уже знает.

— С сегодняшнего дня. Потом расскажу. У меня есть адвокат, да еще какой!

План, который они производят на свет в темном углу между домами, таков: Фиат поднимется в квартиру, там найдет фотоаппарат, сфотографирует удава, потом с фотоаппаратом вернется на улицу. И они вместе пойдут разыскивать соседа, которому принадлежит удав.

— Фотоаппарат, наверное, в кухне, — предполагает Финценс, — в ящике, где вилки-ложки. Будь осторожен, — знаешь, я слышал про удава, который лопнул, потому что проглотил ребенка, школьника. — Финценс потирает большим пальцем нижнюю губу. — Ребенок не выжил.

— Удавы, насытившись, лежат неподвижно, — говорит Фиат, — скорей всего, он там же, где ты его видел. Вероятность того, что он меня съест, мала, уж позволь тебя разочаровать.

— Идиот, — напутствует его Финценс и снова исчезает в тени стены.

В квартире тихо. Ну да, змеи — они вообще не шумные. Фиат вынужден признаться самому себе, что все-таки нервничает. Змей он не боится по той простой причине, что никогда еще не встречался с ними, так сказать, лицом к лицу. В зоопарке удавы, как положено, возлежат за толстенным стеклом, которое не разобьешь, даже если налетишь на него с размаху…

Зеленый коврик у двери сдвинут с места, но это еще не повод для беспокойства — мало ли какие заботы у ковриков. Фиат ступает осторожно, словно перемещается по поверхности мыльного пузыря, который каждую секунду может лопнуть, и он, Фиат, полетит в бездну. В дальней комнате, спальне Финценса, раздается шорох. Фиат осторожно приотворяет дверь. В открытом окне бьется занавеска. Кровать пуста.

Поправляя занавеску и закрывая окно, Фиат вдруг ловит себя на мысли, которую в течение нескольких богатых событиями часов — после звонка Финценса — его сознание успешно вытесняло: удав, скрывающийся где-то здесь, в комнате, проглотил мусанга; удавы ведь способны жутко разевать пасть… Чего только не начитаешься там и сям.

Фиат пробирается в кухню, фотоаппарат находит с первой попытки. Возвращается в коридор и отсюда внимательно осматривает гостиную, — нет, ничего удавообразного не обнаруживается. Он заглядывает под диван. Пусто. И, опять-таки ступая точно по куполу мыльного пузыря, он крадется к двери своей комнаты. Открывает дверь медленно-медленно, словно остерегаясь внезапного нападения. И тут пусто. Финценс сказал, удав два метра длиной? Такой громадине здесь не спрятаться.

В комнате ничего необычного. И в воздухе ничего. Фиат мог бы поклясться, что учуял бы удава, находись тот в квартире. Никаких запахов нет. Означает ли это, что и удава здесь нет?

Из-под одеяла что-то выглядывает. И Фиат сразу же замечает: под одеялом что-то больше, круглое. Так вот ты где! Длинный-длинный позвоночник, вставленный в колбасу, — успокаивает себя Фиат.

Фото удава, укрытого одеялом, никому не нужно. Он должен сдернуть одеяло.

Змея лежит, свернувшись кольцами, и являет собой живую картину: именно так обычно представляешь себе змею; колец — четыре, змеюка лениво приподнимает голову, когда Фиат открывает ее убежище. Она застывает, словно обратившись в живой памятник самой себе. Посмотришь на нее, сразу чудятся разные древние твари, — думает Фиат. И тут осознает, что терпеть не может змей.

Удавы заглатывают добычу целиком, — Фиат не в состоянии думать о чем-то другом; ему вспоминается газетная заметка о лопнувшем удаве, избравшем себе слишком крупную жертву — аллигатора. Удав был длиной несколько метров, аллигатор — два метра. Вроде бы, аллигатор остался жив.

Фиата охватывает озноб лишь на улице, когда он показывает Финценсу сделанные фотографии.

— Может, нам лучше переехать, как ты считаешь? — спрашивает он наобум. — В этой квартире столько было всякого…

— Удавы — животные чистоплотные, у них гладкая и сухая кожа, они общительны и доброжелательны, — словно в трансе изрекает Финценс и смотрит на часы. — Двадцать три тридцать. В чрезвычайном случае в соседскую дверь еще можно позвонить.

Они звонят в разные двери. За первой из четырех, которые открылись (из четырнадцати, в которые звонили), по пушистому синему ковру ползает ребенок, а фантастической красоты девушка холодно спрашивает, чем она может помочь. Темные волосы у нее плотно прилегают к вискам, точно шапочка, сама она хрупкая, кажется, почти прозрачная. (Наверное, няня. И уже давно feed up — по горло сыта неугомонным визгом человеческих детенышей, — скажет потом Финценс, как только они снова окажутся перед закрытой дверью.)

Хотя этот ребенок — тихий ангелочек.

— Вы не знаете, у кого тут в доме есть дикие животные? Мы услышали странные такие, тропические лесные звуки, — говорит Фиат.

(Какая нескладная выдумка! — скажет потом Финценс. — Конечно, девица мгновенно сообразила, что к чему.)

Девушка окидывает пришельцев царственным взглядом и после долгого раздумья вспоминает: да, вроде бы, летом она замечала неприятный запах в подъезде. Но в последние недели запах почти не ощущается или даже пропал. А из какой квартиры шел запах, она не знает.

— Нет, — говорит она, — не думаю, что кто-то здесь держит диких зверей. Каждому хватает проблем с самим собой и другими двуногими. От зверей одни неприятности. Идите домой, спать, и не обращайте внимания на то, что вам слышится. — Мило улыбнувшись, девушка делает шаг к ним, пришельцы пятятся, и дверь закрывается.

У двух других дверей не произошло ничего примечательного.

Человек, появившийся из-за четвертой двери — а еще десять просто не открыли — заявляет, глазом не моргнув: «Ну да, это моя змея». Тип, глядя на которого, в жизни не догадаешься, что он любитель удавов, — настоящая канцелярская крыса. Из тех, кто все делает правильно, как предписано инструкциями. Даже в этот поздний час он вышел в деловом костюме. Начищенный и отутюженный, как на парад, растительность уложена волосок к волоску, по всей лестничной площадке разливается благоухание лосьона после бритья. Стоит себе как ни в чем не бывало и говорит эдак невозмутимо: да, это моя змея.

— Я несколько обеспокоился, но подумал, она сама вернется. Она уже несколько раз удирала.

И в этот момент Фиат произносит «адвокат» и упоминает о деньгах, которых может стоить хозяину прогулка его красавицы. Чужая змея проглотила их домашнее животное, а хозяин спокойно сидит дома, дожидаясь, когда она, вкусно покушав, вернется под родной кров! О пропаже кофейной кошки им пока лучше помалкивать, к величайшему сожалению Фиата. Зато Финценс с размаху трескает кулаком по дверному косяку и разражается тирадой о морально-психической травме, полученной им вследствие утраты любимца.

— Мы еще разберемся в юридической стороне дела! — разоряется он, черпая вдохновение в рассказах Фиата об адвокате. Лакированная канцелярская крыса должна заплатить за ущерб, ибо змея проглотила сердце их бизнеса.

Лакированный — он и в самом деле весь блестит, будто его окунули в лак для ногтей, навечно законсервировав под прозрачной пленкой, — куда-то ретируется, но дверь квартиры не закрывает, — значит, сейчас вернется. Ждать приходится долго. Искал ключи, не сразу нашел, — поясняет лакированный, выйдя на площадку и закрывая за собой дверь.

— Вы из какой квартиры? Пойдете со мной?

— Ни за что на свете! — хором отвечают двое взрослых мужчин и вручают ему свои ключи.

И пяти минут не прошло, как он возвращается, поднимаясь по лестнице грузно, но с бодрой радостью во взоре: на плечах у него возлежит змея, — ее кольца как огромный толстый шарф или экстравагантный воротник.

— Не воротник, а змеевик.

— Точно!

* * *

— Хочешь, сварю тебе кофе? — Вот уже несколько часов, как удав из квартиры депортирован, и Фиат держится необычайно предупредительно. Он воспрянул духом после обстоятельного разговора с адвокатом Розенгартеном (и звонка Валентины, если уж начистоту). У Финценса, напротив, вид измотанный, но о кофе он и слышать не хочет — запах кофе уже вызывает у него отвращение, особенно сегодня. Через три дня — вручение премии «Лучший кофе года». Заказы посыплются как из рога изобилия, а что он может предложить? Старый запас на исходе, он продаст его за два-три дня. Их бизнес держался на кофейной кошке, которая бесперебойно трескает кофейное зерно. И гадит. Подобные выражения Финценс не употребляет, но сказать он хочет именно это.

— Кофейные кошки слишком нежные существа, на них не построишь бизнес. — Он все же позволил налить себе граппы и отпил глоток. Фиат уговорил его.

— Чтобы снять стресс. — Потом заметил: — Нам жутко не везет, мы неудачники. — Но в то же время его губы растягивает улыбка.

— Чему ты ухмыляешься?

— Я не ухмыляюсь, я размышляю.

— Ты глупейшим образом ухмыляешься, глядя в одну точку. Very uncharming[12]. Мы на пороге краха — из-за беспечности соседа мы рискуем упустить наш главный шанс в жизни. Нет кошки — значит, можно закрывать лавочку, и прощай, торговля! Все это тебе известно не хуже, чем мне.

Фиат все-таки сварил кофе. Он добавляет в свою чашку изрядную порцию молока, иначе ему потом не уснуть — на сей счет его организм капризен — и, размешивая кофе, смотрит на потолок, скользит взглядом по трещинам, оставшимся после визита надувной лошади. Финценс до сего дня не проронил о них ни звука.

— А если посоветоваться с адвокатом? — предлагает наконец Фиат, вернувшись на землю, то бишь в гостиную. — Спросить Розенгартена? У нас все зафиксировано на снимках. Этот субъект, сосед, он ведь не бедный, у него, наверное, и страховка есть, во всяком случае, можно ему посоветовать застраховать квартиру, раз уж он пускает эту прожорливую тварь шастать по всему дому. А что, если нам подать на него иск о возмещении ущерба?

— Возмещение ущерба в связи с гибелью дикого животного, которое мы содержали незаконно?

— Но можно, по крайней мере, что-то разузнать, как бы между делом. Розенгартен славный человек.

— Дался тебе этот Розенгартен. Чем он тебя приворожил в электричке? Он что, чародей, волшебник?

— Послушай! Я знаю, что нам делать. Пригласим его на дегустацию. Его и еще каких-нибудь друзей.

— Друзей! С каких это пор у нас завелись друзья, хотел бы я знать.

— Например, Валентину.

— Опять… — При звуке ее имени, Финценс отворачивается и закрывает лицо диванной подушкой.

— Не строй из себя невинность. Пора уж раз и навсегда забыть ту историю. Радуйся, что она не задала тебе перцу из-за идиотской стеклянной стены. Могла бы и в суд подать на нас за нанесение телесных повреждений.

Финценс поднимает голову:

— Не делай из мухи слона! Мы не в Америке, где чуть что судятся, из-за каждого косого взгляда.

— Просто посидим за чашечкой кофе, — Валентина, Розенгартен, ты и я. Можешь еще кого-нибудь пригласить, если захочешь. Потолкуем, прозондируем почву. Розенгартен — толковый адвокат, я это вижу. Потому как разбираюсь в людях. Между прочим, он может рассказать и кое-что интересное о том странном ребятенке из твоего собора.

— Меня уже ничто на свете не интересует, я прохожу лечение, которое сам себе назначил, без всяких врачей. Если вылечусь, начисто избавлюсь от интереса к чему бы то ни было, — бормочет Финценс, уткнувшись в диванную подушку.

39. Bridsoniae

По имеющимся сведениям, этот вид встречается только в лесах Восточного Рифта на территории Танзании.

— Не в деньгах дело! А в том, что ты швыряешь их в пасть акулам глобализации! — Финценс злится: то дергает книзу ворот своего свитера, то натягивает его до самых глаз и смотрит на друга злобно.

— Но позволь, что я такого сделал? Купил себе костюм, — между прочим, первый костюм в моей жизни. Ты сказал, деньги у нас есть. А костюм — специальное предложение, со скидкой пятьдесят процентов, хотя это настоящий «Стрельсон». — Фиат в пиджаке от «Стрельсона» растерянно пожимает плечами.

— Если бы ты покупал в частных магазинах, маленьких и дорогих, где ты лично знаешь хозяина, где хозяин личность, настоящая личность…

— Позволь, позволь! Что все это значит? Я купил себе костюм, один, всего один! «Стрельсон» — швейцарская фирма. Фирма! У нас тоже фирма.

— Нашей фирмы скоро не будет, — Финценс не торопится сбросить маску строгого наставника.

Фиат снова и снова оглаживает борта и полы пиджака, вертится, охорашивается, как будто стоит перед зеркалом, хотя отражается разве что в зрачках друга.

— Мне идет? Он ведь идет мне, или нет? Должен же я что-то надеть на церемонию вручения премии. Я не могу идти туда в шмотках, которые таскаю каждый день.

— I will not buy anything[13], — изрекает Финценс, поправляет на Фиате воротник, проводит пальцем по рукаву, одергивает манжеты рубашки. — Этот серый цвет, может быть, немного слишком… блестящий… Да, костюм тебе идет. Очень идет. — Финценс невольно улыбается, но в следующую секунду, спохватившись, начинает следить за своим лицом.

На улице заливаются кузнечики. Фиат высовывается наружу, смотрит, откуда доносится стрекот. Внизу проезжает на велосипеде молодая женщина в широкой пестрой юбке. Ах, вот оно что: стрекочет, за что-то задевая, цепь велосипеда. Юбка вздымается, мелькают голые коленки. Нет, не Валентина. Все еще не Валентина. Она должна прийти в пять. С Розенгартеном он договорился на половину шестого, о чем Финценсу не сказал. Фиат считает, что постепенное прибытие участников кофейной дегустации — наилучший вариант. В этом случае с каждым из гостей по очереди можно наладить контакт (и, если получится, отдельно перемолвиться словом с Валентиной).

Финценс развалился на диване и попивает кофеек — самый дорогой в мире; сегодня кофе ему снова нравится.

— Странно, что кофе невозможно напиться вдоволь, — пьешь и пьешь, даже когда сам его производишь. — Финценс ораторствует в одиночестве. Вернулась его привычка разражаться речами в пустоте.

— Я не слышу, что ты говоришь! Я на кухне, — кричит Фиат, гремя в подтверждение посудой. И начинает молоть кофе.

— Ну, хотя бы погода уже несколько дней прохладная, — Финценс, облокотившись на спинку, обмозговывает некий тактический ход, который позволит вытянуть из адвоката максимум информации так, чтобы он потом не прислал счет.

И вот уже звонят. Она! Фиат мокрыми руками хватает трубку домофона.

— Да?

— Привет, это я. — Фиат слышит еще один, мужской, голос. — Я пришла с мужем, — говорит Валентина.

* * *

Как ни странно, муж ему нравится. В этом человеке, с таким экстравагантным ремеслом, есть что-то делающее его удивительно симпатичным. Если бы адвокат Розенгартен не пришел чуть ли не по пятам за этой парой, то есть на полчаса раньше условленного времени, да еще если бы не передозировка болтовни в прихожей, можно было бы, пожалуй, сказать, что их встреча стала настоящим хэппи-эндом этой истории.

Взаимные приветствия получились довольно-таки несуразными. Хорошие знакомые встретившись, целуют друг друга в щеки, от одного до четырех раз, — в зависимости от географических координат встречи. Люди, которые только собираются познакомиться, обмениваются рукопожатием, причем при каждой новой встрече, подтверждая тем самым свое намерение продолжать знакомство. Так. Но когда знакомство действительно становится знакомством? В прихожей увенчанного премиальными лаврами кофейного предприятия не расцеловались только те, кто действительно хорошо знали друг друга…

Мужа Валентины, изготовителя восковых Иисусиков, не представили по имени, а спросить никто не решился. Адвокат Розенгартен, оказалось, кое в чем может дать фору хозяевам:

— Фрау Расборчан, приветствую! — обращается он к Валентине.

— Привет, Розенгартен, — отвечает она.

Адвокат знает, как ее зовут. А ведь даже Фиат до сей минуты не знал.

— Почему он знает твою фамилию, а я нет? — Пока остальные гости рассаживаются в гостиной, Фиат и Валентина успевают незаметно пошептаться.

— Потому что ты не спрашивал. — Он встречает ее открытый взгляд, абсолютно исключающий даже мысль, что она намеренно что-то от него скрыла.

Финценс внимательнейшим образом изучает мужа Валентины и думает: а ведь этого субъекта я знаю.

— Мы знакомы, — произносит он.

— Конечно, — подтверждает Кованда.

Парень — сама развязность, — находит Финценс.

— Лучше понемножку, он крепкий, — поясняет он гостю слева, который обращает на него удивленный взор, — Финценс не наполнил его чашку до краев.

Розенгартен, Валентина, Фиат, Кованда, Финценс и, слева от него, ассистент епископа — в таком вот порядке расположились гости и хозяева.

Трудно вообразить более пеструю компанию за кофейным столом, — размышляет Финценс, — шесть человек, которые никогда бы не встретились, не будь нашего приглашения. A затем принимается обмозговывать, какую бы выгоду извлечь из этой комбинации персон. Кофе гостям явно понравился. На столе два десятка чашек, полных и выпитых, хватает и свежих коричневых пятен на скатерти. Гости пробуют и не могут вдоволь напробоваться, просто удержу не знают: то им с молоком подай, то черный, с сахаром, без сахара, а для каждой пробы полагается чистая чашечка, — стиль, напоминает себе Финценс, в кофейном деле должен быть стиль.

— Изумительно! Изумительно! — снова и снова восклицает адвокат.

— Вы преувеличиваете! — в два голоса кричат о своей скромности кофейные компаньоны, в глубине души убежденные, что адвокат, как раз наоборот, делает из слона муху. Ибо их кофе — лучший кофе на всей планете.

Разными извилистыми путями беседа неотвратимо приближается к щекотливому пункту, кофейной кошке номер два. Чем детальнее рассказы хозяев, чем подробнее излагается история обнаружения удава, тем больше вытягивают шеи гости, боясь пропустить хоть слово.

Как только наступает короткая пауза, адвокат заявляет:

— Я смогу представлять вашу сторону. — Перед кем представлять, неясно, но Розенгартен, сделав свое заявление громким голосом, еще и внушительно кивнул несколько раз, обводя глазами кофейный кружок.

— Кажется, у меня есть неплохая идея, — спокойней, чем адвокат, и предварительно покосившись на мужа, говорит Валентина. Голос у нее тихий, но решительный и звучит так, что все прислушиваются. До этой минуты двумя молчунами за столом были Финценс и Валентина, — Финценсу было не до беседы, так он усердствовал, готовя кофе и разливая по чашечкам, ведь Фиат будто приклеился к стулу, даже не шевельнулся, не говоря уже о том, чтобы помочь; Валентина, единственная женщина в компании, все время сидела, чуть отстранившись от стола, и молча слушала остальных.

— Я знакома с одним человеком, из Индии, он служащий национального парка. Его родной брат раньше вместе со мной на перекрестке работал, протирал стекла машин. — Теперь он вернулся в Индию, рассказывает Валентина, но они переписываются по электронной почте. Парень часто пишет о своем брате и о поездках в Калакад Мундентурай, заповедник тигров, где работает брат. Валентина роется в сумке из черного кожзаменителя, одну за другой извлекает всевозможные вещи, наконец находит бумажку с адресом индийского приятеля, а заодно и его подарок — желтого, вырезанного из дерева тигра. Никто не произносит ни слова, мужчины, затаив дыхание, ждут продолжения. И Валентина продолжает:

— С тех пор как я познакомилась с вами, мне стали понятнее его рассказы, вернее то, что касается Индии и заповедника. Он писал несколько раз, как его брат с другими служащими ходят в лес и собирают на земле кофейные зерна, которые остаются в помете пальмовых куниц, — съеденные, но не переваренные. Этот кофе продают потом иностранцам. Дорого. Я думала, он мне сказки рассказывает.

Он писал, что собирать зерна, то есть семена кофе на земле — милое дело, потому что вообще кофейные деревья, если они растут в джунглях, могут здорово вымахать в высоту. Администрация заповедника всячески поощряет сбор — лес там страдает от неконтролируемого роста кофейных деревьев, потому что вокруг сплошь кофейные плантации.

Мужчины дружно кивают.

— И вот какая у меня появилась идея, — продолжает Валентина. — Поедемте-ка в Индию, организуем кооператив вместе с этими приятелями моего бывшего коллеги по перекрестку. Мне всю жизнь хотелось побывать в Индии, — говорит она, вновь покосившись на мужа, хотя тот вообще не слушает, о чем говорят за столом, — он с интересом рассматривает чахлые комнатные растения, которые Финценс развел на подоконнике. В заключение Валентина говорит, что лично она — хоть завтра, — свободного времени у нее полно.

— Ты меньше поливай, — говорит Кованда, глядя в окно и щупая землю в цветочном горшке. — Мы ведь перешли на ты, не правда ли?

— Ну да, я не против, — бормочет Финценс.

Беседа вновь растекается во все стороны. Непонятно, кто что думает о Валентинином плане. Только Фиат незаметно от других под столом крепко пожимает ей руку. Валентина шепотом спрашивает, не найдется ли у них яблока? Конечно, найдется, тоже шепотом отвечает Фиат и летит в кухню. Ассистент епископа, оказывается, большой говорун, но интерес к его рассказам вскоре угасает, так как он избегает говорить о себе — болтает о пустяках или банальных вещах. Зато по количеству выпитого кофе он обошел всех. Никто не выпил сколько он — шесть чашек. Финценс присоединился к Кованде, и они вместе, склонившись над замученными зелеными друзьями, зондируют почву в цветочных горшках.

— Все-таки кое-что следует уточнить, — раздается вдруг внятный голос среди общего гула, слово берет Розенгартен: — Это особенно касается вас, господин Кованда, мне надо поговорить с вами отдельно.

— Со мной? — Кованда удивленно поднимает глаза от каталога, который ему дал Финценс, после того как была исчерпана тема домашней флоры, — это каталог фотовыставки, тема которой автомобильные покрышки. «Новая, совершенно неожиданная эстетика!» — возгласил Финценс, раскрывая каталог перед Ковандой.

— Да, с вами.

— Вы интересуетесь животными? — невпопад спрашивает Кованда.

— Разумеется. Чем вызван ваш вопрос? — У адвоката на всякий вопрос находится свой вопрос.

— Я считаю, что каждый человек должен интересоваться животными, так же как астрономией, полетами на Луну, коммуникацией растительных организмов. А вы заметили, что в последние годы почти перестали отправлять людей в космос? Ведь это странно! Сорок лет назад мы были на Луне, а теперь нигде нас нет. Или на Луну продолжают летать, только нам об этом не сообщают, как вы думаете?

Розенгартен всеми силами старается выглядеть не окончательно растерявшимся, а так, как будто понимает, к чему клонит Кованда.

— Господин Кованда, я еще не успел осведомиться у вашей супруги о том, кто вы по профессии. Нет, конечно, вы вовсе не обязаны об этом сообщать, но все-таки хотелось бы знать, просто интересно (слова «любопытно» он избегает).

— Понимаю, — говорит Кованда, — прекрасно понимаю вас. Я скульптор. Изготавливаю фигурки младенца Иисуса, из воска.

— Из воска? Иисуса? Так это вы?!

Тут даже Розенгартену не совладать с изумлением. Он яростно скребет лысину, как будто та подверглась внезапной атаке вшей.

— Я — что я? — недоумевает Кованда.

— Вы тот, о ком мне рассказывали мои клиенты. Вы тот единственный человек, кто ухитрился найти подход к ненормальному ребенку, малышу, который все время лежит на животе! Вы знаете, о ком речь?

— A-а. Вот оно что. Вы — тот самый адвокат. Мир тесен. Очень тесен. Слишком тесен, пожалуй.

— Очень странный ребенок, вы не находите?

— Ну да.

— Физически он совершенно здоров.

— Да, так утверждали врачи. Но, знаете ли, кое-что уже изменилось.

— Изменилось? Нет, я ничего не слышал.

— Вы и не могли об этом услышать. Это моя собственная теория, но я убежден, что она верна.

— Теория?

— И я проверил ее на этом малыше. Он разговаривает со мной.

— С родителями тоже.

— Но родители слушают его и не слышат. У ребенка повышенная чувствительность к свету. Связано ли это с каким-то органическим нарушением, может сказать только врач, а я не врач. Я просто заметил, что когда ребенок смотрит на свет, даже на самый обычный дневной свет, у него сильно болят глаза. Для этого малыша обычный солнечный свет — как мощный прожектор, направленный прямо в лицо. Родители ничего не понимают. А меня они считают ненормальным, который лепит сувениры из воска. Только раз они разрешили мне надеть малышу солнечные очки — и он сразу встал на ножки. Понаблюдайте некоторое время за этим мальчиком — вы увидите, что он ложится ничком только потому, что в этом положении глаза лучше защищены от света. Не понимаю, как это до сих пор никто не заметил такой простой вещи. Он ведь лежит, уткнувшись в скрещенные руки, спрятав лицо. Свет режет ему глаза, ему больно. Наверное, заказали бы малышу специальные контактные линзы, так он стал бы совершенно нормальным ребенком. Может быть, вы сумеете убедить родителей. Вы же адвокат.

— Я хочу только выиграть в споре с противной стороной, палатой по здравоохранению.

— А вы на чьей стороне? Я думал, вы защищаете интересы граждан и правового государства в соответствии с определенными, твердо установленными принципами, законами.

— Не надо превратно понимать всякое мое слово. — И Розенгартен, красный как рак, заявляет, что ему пора. Как только он поднимается, встают и все остальные, спохватившись, что им тоже пора.

— Мы проводим вас, немного пройдемся, — говорит Фиат. Финценс поддакивает. Их с Ковандой не разлить водой: обсуждая комнатные растения, — словно этот разговор не прерывался, — они в ногу шагают вниз по лестнице, в то время как остальные втискиваются в лифт.

* * *

Сначала всем гостям — в одну сторону. Они неторопливо бредут по улице, озаренной оранжевым закатным светом, в арьергарде — Финценс и Кованда. Солнце совсем низко. Автомобилей почти нет, вся атмосфера напоминает канун праздника. Хотя на календаре обыкновенный октябрьский вторник.

Через дорогу вдруг шмыгнула тень.

По белым воротам на противоположной стороне улицы стрелой проносятся три тени — три знакомых силуэта. Фиат, не долго думая, бросается за ними. Остальные, остановившись, смотрят. Тени удирающих во все лопатки кофейных кошек мелькают на черных, коричневых, зеленых дверях. Их и в самом деле три — одна крупная, а за ней еще две совсем маленькие. Фиат ухитряется схватить одного маленького зверька. Тот сжимается в комочек в его руках. Мамаша, уже на безопасном расстоянии, спохватывается: где детеныш. И замирает на месте, шипит, выгибает спину и припав к земле медленно крадется назад, к Фиату, который присел на корточки, прижимая к груди свою добычу. Маленький зверек шумно дышит и весь дрожит. Будет подарок Майе, думает Фиат. Майя обрадуется.

40. Canephora (robusta)

Кофейная промышленность открыла этот вид лишь спустя сто лет после кофе арабика. Деревья достигают высоты десяти метров, на плантациях их подрезают. Цветение носит нерегулярный характер. Плоды созревают в течение длительного времени — от десяти до одиннадцати месяцев. Данный вид более устойчив к заболеваниям и вредителям, чем арабика, что связано, видимо, с более высоким, чем у последнего, содержанием кофеина. Плодоносит обильнее, чем арабика. Вкус кофе «земляной», горьковатый. Именно робуста придает характерный аромат итальянским кофейным смесям.

Они сидят под грецким орехом с такими громадными листьями, что сгодились бы вместо зонтиков, если польет дождь. Собственно, он лишь предполагает, что дерево — орех. Здесь куда ни глянь, — деревья, есть и кофе, а еще тут полно разной голосистой живности: птиц, лягушек, обезьянок. То и дело мелькает светлый мотылек, прижившийся в лиственном лесу. Ночью на ветвях сидят блестящие ядовитые лягушки; если посветить на них фонариком, соскакивают на землю. И гадюки тут ползают. И везде кто-нибудь шмыгает. Пахнет морем и солью, хотя морской берег далеко. Это пахнет кожа людей, когда на ней высыхает пот.

— В лесу можно самому стать морем, — говорит Валентина. Фиат разглядывает свои руки, замечает, что кожа загорела и стала намного темней, чем ладони.

— В какую даль отправляются люди, сколько денег тратят лишь ради того, чтобы не зависеть от капризов погоды, — говорит Фиат своей коричневой руке и тут же поднимает взгляд на Валентину.

— Здесь ты, похоже, переносишь зной лучше, чем дома, — говорит она. — Дома мне всегда казалось, что ты страдаешь от жары.

— Я страдал, потому что жил в климатической области, для которой жара не предусмотрена. А здесь все наоборот.

Они приехали по делу, решив претворить в жизнь Валентинину идею. Сейчас они в кафетерии национального парка Калакад Мундентурай Тайгер Резерв, ждут брата того индийца, с которым Валентина когда-то «работала» на перекрестке. Начинается дождь. Но их защищает зеленая крыша; они сидят, попивая безалкогольные коктейли.

Валентина купила на базаре подарок для Фиата. Это рыбка. Она упакована в плоский целлофановый конверт и сама плоская, — не сразу догадаешься, что она вообще есть, — но надпись на целлофане удостоверяет:

Содержимое: рыба.

Имеется и инструкция: Положите рыбу на ладонь. Обратите внимание на хвост и нос рыбы. Рыба совершает телодвижения. Если телодвижения совершаются хвостом и носом, это означает, что вы не на шутку влюблены. Если рыба свернулась кольцом, — потеряете рассудок. Отсутствие телодвижений: смерть.

Поцелуй (неуверенный).

Поцелуй (бурный).

* * *

А теперь я отпущу вас бродить в индийских джунглях, а сама пойду выпить чашечку кофе, черного, без сахара.

Валентина и Фиат, вернувшись из Индии, откроют маленькую кофейную лавку. Молва о ней быстро разойдется среди гурманов.

Финценс и Кованда месяца через два поженятся. Каждый год в феврале они будут приезжать на карибский остров Сент-Винсент. Восковые Иисусики найдут там неплохой сбыт.

Ребятенок, который всегда лежал на животе, выучится на врача и будет лечить людей, страдающих идиосинкразиями к прямому свету. А еще он будет работать над созданием микрочипа, который однажды избавит дальтоников, не различающих красный и зеленый цвета, от этой напасти.

Розенгартен выиграл процесс против палаты по здравоохранению. Теперь он мой адвокат. (Просто предупреждаю).

Примечания

Ко всем 40 главам: в древнем Вавилоне исчезновением с небосклона созвездия Плеяд, на сорок дней скрывавшегося за Солнцем, объясняли плохую погоду и всякие бедствия. Когда же Плеяды вновь показывались на ночном небе, вавилоняне в знак радости торжественно сжигали сорок стеблей тростника. Число сорок считают символом испытаний, проверок, а также, поскольку это помноженное на десять число четыре, символом совершенства.

Цитата на стр. 34 заимствована автором из: -wien.at см. также: AGBG (Allgemeines_Buergerliches_Gesetzbuch) http:// ABGB.html.

С. 62 и далее: цитаты из Мультатули.

С. 116: Правила согласно 2-му распоряжению о содержании животных, в редакции Bundesgesetzblatt vom 10.10.2009; от 17 декабря 2004 г. (№ 486/2004). Распоряжение V ФМЗЖ (Федерального министерства по делам здравоохранения и женщин) частично заимствовано из //.

С. 168: Alexix Sorbas und Nikos Kazantakis (Aus dem Griechischen von Alexander Steinmetz). Piper Taschenbuch, 2001.

C. 290: газетная статья, с незначительными изменениями, заимствована из оригинального текста от 01.09.2005 г., размещенного на .

Сведения о важнейших особенностях и нахождении в природных условиях различных видов растения кофе большей частью заимствованы из: http:// и /. Подробности о биологии пальмовых мусангов почерпнуты автором из различных научных публикаций, привести ссылки на которые решительно невозможно по причине объема этой книги.

Информация по истории кофе заимствована из книги: Heinrich Eduard Jacob. Kaffe. Biographie eines weltwirtschaftlichen Stoffes. 2006 Oekom Verlag München (Originalausgabe: Sage und Siegeszug des Kaffee. Die Biographie eines weltwirtschaftlichen Stoffes. Rowolt Verlag, Hamburg 1934).

Информацию о содержании пятнистых мусангов предоставили:

Colin Groves, School of Archaeology & Anthropology, Australian National University, Canberra, Australia;

Divya Mudappa, Wildlife Institute of India, Chandrabani, Dehradun, Uttaranchal, India.

Сердечно благодарю их за доброжелательную помощь.

Автор

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Цитата на стр. 34 заимствована автором из: -wien.at см. также: AGBG (Allgemeines_Buergerliches_Gesetzbuch) ABGB.html.

(обратно)

2

С. 62 и далее: цитаты из Мультатули.

(обратно)

3

«Слушать больше не хочу!» (англ.).

(обратно)

4

С. 116: Правила согласно 2-му распоряжению о содержании животных, в редакции Bundesgesetzblatt vom 10.10.2009; от 17 декабря 2004 г. (№ 486/2004). Распоряжение V ФМЗЖ (Федерального министерства по делам здравоохранения и женщин) частично заимствовано из //.

(обратно)

5

С. 168: Alexix Sorbas und Nikos Kazantakis (Aus dem Griechischen von Alexander Steinmetz). Piper Taschenbuch, 2001.

(обратно)

6

Попутно, мимоходом (фр.).

(обратно)

7

«Жуй по яблоку в день и забудь про врачей» (англ.).

(обратно)

8

Имя говорит само за себя (лат.).

(обратно)

9

C. 290: газетная статья, с незначительными изменениями, заимствована из оригинального текста от 01.09.2005 г., размещенного на .

(обратно)

10

Веселей! (англ.).

(обратно)

11

Данное обещание становится частью текущей действительности (англ.).

(обратно)

12

Довольно некрасиво (англ.).

(обратно)

13

А я ничего не буду покупать (англ.).

(обратно)

Оглавление

1. Coffea arabica

2. Magnistipula

3. Mogeneti

4. Kapakata

5. Bonnieri

6. Anthonyi

7. Dewevrei

8. Liberica

9. Charrierana

10. Benghalensis

11. Congensis

12. Togoensis

13. Mongensis

14. Zanguebariae

15. Eugenioides

16. Macrocarpa

17. Salvatrix

18. Excelsa

19. Abeokutoe

20. Dybowskii

21. Stenophylla

22. Lulandoensis

23. Mufindiensis

24. Costatifructa

25. Racemosa

26. Sessiliflora

27. Mapiana

28. Pseudozanguebariae

29. Fadenii

30. Bakossii

31. Pocsii

32. Travancorensis

33. Ratsimamangae

34. Ligustroides

35. Heimii

36. Myrtifolia

37. Lemblinii

38. Heterocalyx

39. Bridsoniae

40. Canephora (robusta)

Примечания Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg