«Нефертити»

Ирина Дружинина Нефертити Рассказ

Весь научно-исследовательский институт нашу группу считает самой дружной и, конечно, самой талантливой.

— Это потому, что у вас один молодняк, — говорят некоторые и разводят руками.

— Это потому, что у вас колоссальный шеф, — заявляют другие и пожимают плечами.

— Это потому, что у вас «прекрасный стимул», — говорят всякие прочие и многозначительно усмехаются.

Мы не спорим, мы соглашаемся, потому что все это верно, верно, что все мы молодняк, верно, что у нас замечательный «старик», верно, что у нас «прекрасный стимул».

«Прекрасный стимул» — это Лида.

Лида — наша гордость.

Во-первых, она, бесспорно, самая красивая в институте, и потом она же талантище!

Лидин фотометр для измерения «чудесной кислоты» в хромосомах получил высокую оценку. Лида помогла Женьке Жарову в создании уникального прибора. А ее последние статьи о микроуколах? Это же здорово!

Лида пришла к нам, когда с Женькой уже случилось это несчастье на мотогонках. Наш Женька — и вдруг слепой, наш Женька — и вдруг не будет работать с нами! Этому просто не верилось. Мы после этой беды ходили все молчаливые, ошарашенные.

И вот однажды распахивается дверь и входит наш всегда элегантный, всегда загорелый шеф, а впереди него — золотистое, улыбающееся создание.

— Привет, ученые мальчики! — говорит «создание». — Меня зовут Лида Басова.

Мы от такой фамильярности растерянно мнемся, и даже наш многоопытный шеф смущенно бормочет что-то невразумительное. Наконец мы берем себя в руки, принимаем независимый вид, и парад начинается.

Первым вырывается Юрка. В рукопожатие он вкладывает всю свою наличную силу. Мы молчим и наблюдаем. Мы видим, как «создание» прикусывает нижнюю губу, слабо улыбается, но довольно бодро говорит: «Можете сильнее».

Следующим выступает Артур. Он вежливо склоняет голову и тихо говорит: «Очень рад», — словно хочет сказать: «Я вас люблю».

Лаборантка Вера быстро сует сжатую ладошку и хмуро отходит к столу. Мы ее понимаем.

Сергей не обращает внимания на посторонние помехи. На грозное шипение Юрки он слегка поворачивает плечо, чуть кивает всклоченной головой и продолжает нетерпеливо что-то ковырять на своем столе.

Последним знакомлюсь я. Мне совсем не хочется знакомиться: я не знаю, как вести себя с такими девушками. И, чтобы все это поскорее кончилось, я залпом пробегаю путь от своего стола до «создания», сую вспотевшие неподвижные пальцы в мягкую ладонь и в том же темпе бросаюсь обратно, со страхом думая: «Господи, хоть бы не налететь на что-нибудь. Разобью микроскоп, вот будет дело!»

В этот день мы мало работаем, много говорим и много курим.

— Недурственна, — тянет Артур, рассеянно провожая глазами голубоватые колечки сигаретного дыма.

— Баба что надо, — говорит Юрка тоном молокососа, который не хочет признаваться, что он молокосос.

— В ней что-то есть, — изрекаю я свою коронную фразу. Я всегда говорю эту фразу, когда не знаю, что сказать.

— А шеф-то тоже размяк, — посмеиваясь, кидает кто-то из нас.

Вера уходит сообщить новость девчонкам из соседней комнаты. Работает только Сергей. Медлительный, громоздкий Сергей говорит мало, не любит решений с ходу и питает презрение к ненужным эмоциям. Наши эмоции он относит к ненужным.

— Ничего, доживешь и до наших эмоций, — говорю я и неожиданно оказываюсь пророком.

Как-то, когда мы усердно работали, Лида вдруг подняла разгоряченное лицо от микроскопа и закричала:

— А все-таки, мальчики, корень наследственных болезней и старости в хромосоме!.. Улавливаете? — Для убедительности она постучала кулаком по столу.

— А управлять хромосомой можно? — вдруг выкрикнул Сергей.

Мы удивленно посмотрели на него.

— Понимаешь, Сережа, — быстро ответила Лида и встряхнула рыжей челкой. — У каждой дольки хромосомы своя, веками заученная роль, понимаешь, Сергей... Надо учиться выводить дольку из строя и таким образом узнавать ее функции, ну, ты понимаешь меня, Сережа... Я уже давно думаю о приборе Жарова.

Сергей стоял с немигающими глазами. А Лида увлеклась, лицо ее побледнело, а глаза... Вообще всем нам стало совершенно очевидно, что она прекрасна...

Даже сам шеф как-то на лыжной вылазке размагнитился и, мечтательно стряхивая снег с растопыренных еловых лап, сказал: «Теперь, пожалуй, я начинаю верить, что общество развивалось с матриархата...» — и посмотрел на Лиду.

Правда, когда Юрка пытался дома рассказать о Лиде, его обхохотали.

— Я им сказал, что она как... как Нефертити, а они просят: опиши. Ну, я и говорю: рыжая, нос вздернутый, в веснушках, а глаза... Они так ржали, что я пальто в руки — и в дверь. Психи.

Юрка в группе самый молодой и самый влюбчивый. Он обожает литературу, обожает красивых девушек и без конца читает стихи. В Лиду Юрка влюбился мгновенно. Он говорит, что теперь-то к нему пришло настоящее чувство. Он размахивает руками, сверкает глазами и орет стихи — свои и чужие вперемешку.

Мы с Артуром крепимся дольше всех, но все-таки и нас захватывает эпидемия. Вечно небритый Артур поражает теперь всех блеском щек и белизной рубашек. Правда, брюки у него пока по-прежнему мятые.

Я же внезапно начинаю испытывать привязанность к тетке — она живет на одной улице с Лидой. Когда я прихожу, тетка радостно ставит на стол чай, варенье, пироги и умильно смотрит на внимательного племянника. Я молча пью чай, ем пироги, а на следующий день появляюсь снова. Тетка рада.

А эпидемия разрастается. К нам в комнату все чаще забегают всякие типы из других комнат. Мы мрачно смотрим на них, и они так же мрачно исчезают. В конце концов мы не выдерживаем напряжения.

— Она такая... такая необыкновенная, — отчаянно говорит Сергей. — Исключено, что я могу ей понравиться. Надо взять себя в руки, — твердо кончает он.

Мы верим, что он возьмет себя в руки — это он умеет.

Юрка не старается взять себя в руки. Он продолжает писать стихи, но в кино его часто видят с Верой.

— Это так... — отмахивается он.

Артур ходит злой и нервный, но по-прежнему часто бреется и носит чистые рубашки.

В общем, все мы отлично понимаем, что мы для Лиды не то, что надо. Она красивая, а все красивые хотят не таких, как мы.

— Может, ей необыкновенный загар подавай или необыкновенные способности, как, например, у шефа... — рассуждаем мы. Нас тяготит неизвестность: если не мы, то кто?

Но в больнице у Женьки, куда мы наконец берем и Лиду, происходит что-то необыкновенное. Такая безудержно веселая, Лида начинает вдруг беззвучно рыдать. Не отрывая сверкающих слезами глаз от забинтованных глаз Женьки, она, зажимая рот руками, пятится к двери и исчезает.

А на следующий день она подбивает всех нас идти к шефу и просить, чтобы Жаров снова работал с нами, обязательно работал с нами.

— Поймите, ему это надо, поймите, ему это необходимо, — твердит нам Лида.

Мы соглашаемся с ней. И мы идем, мы просим, мы доказываем, что Жаров может и должен работать с нами... Шеф долго молчит. Затихаем и мы.

— Ну что ж, — наконец говорит он. — Я согласен.

— Молодец, Лида! — возбужденно говорим мы ей. — Если бы не ты, шеф бы не поддался.

Она только морщится и машет на нас рукой.

Мы рады за Женьку, ведь Женька — это голова, неистощимый выдумщик. Кстати, это он придумал повесить у нас плакат «Чтобы работать хорошо, надо работать много». Он же придумал кофейные мальчишники. Мы не протестовали — пусть без девчонок. Мы знали, что его античный профиль и олимпийская фигура покоряют девчонок сразу. И мы никогда не знакомили с ним своих девушек. Женька не обижался: девчонки без конца знакомились с ним сами.

— Женька, что же ты никак не можешь найти самую единственную? — подшучивали мы.

— Я ищу самую красивую, — смеялся он в ответ.

Мы с завистью разводили руками: вокруг Женьки всегда вертелись самые красивые.

Перед приходом Женьки на работу после больницы мы со страхом думали, как теперь вести себя с ним.

— Никаких сантиментов, — сказал Сергей. — Надо взять себя в руки.

— Пожалуй, в этом что-то есть, — согласился я.

— А может, ему нужна чуткость и особый подход? — спросила Вера.

— Держитесь, как всегда, — бросила Лида.

Женька появился, как прежде, высокий, широкоплечий, с тем же античным профилем. Он широко улыбался, жал всем руки и спрашивал, как дела. Только розовый шрам на лбу и черные очки на глазах были непривычны.

В работу он вошел не сразу, но держался легко и просто.

Почти целые дни Женька проводил в институте. Он похудел, около губ резко обозначились складки, под глазами собрались тени. Лида помогла ему закончить работу над уникальным прибором. Он снова начал писать статьи.

— Знаете, мальчики, — задумчиво сказала как-то Лида. — У Женьки удивительная голова. Когда мы над прибором работали, так я только подумаю, а он раз-два и... обоснует уже все... Гениально!

— Женька — голова! Женька — то, что надо! — хором закричали мы.

— Да, Женька — то, что надо, — согласилась Лида.

Только иногда Женька задумывался, опускал плечи и поворачивался лицом к окну, как будто пытался что-то там разглядеть. Тогда к нему подходила Лида и задавала какой-нибудь вопрос, а мы все дружно втягивались в разговор.

Однажды Женька задел рукой прибор, и он с грохотом упал на пол.

— Ах, опять я, — крикнула бодро Лида, — опять я поставила его на край стола!

Лицо Женьки было спокойно, только рука, лежавшая на столе, вздрагивала. А в общем, мы жили по-прежнему: работали, волновались, смеялись, спорили. Иногда в разгар спора появлялся шеф. Он не прерывал спора. Легкими, четкими шагами он обходил комнату между столами, подкидывая в костер спора забавные реплики.

Если же мы работали, шеф подходил к каждому из нас, наклонялся, рассматривал, советовал.

— Так, так... Это ясно. А вот тут что-то не ясно... Пожалуй, это интересно. Может быть, здесь надо вот так?

Мы делали, как говорил шеф, и все шло как по маслу.

— Интуиция! — восхищался Юрка.

— Талант, — уверенно говорил Женька.

— И опыт, — подсказывал Сергей, не поднимая головы от стола.

— Талант — это и есть интуиция, — горячилась Лида, веснушки ее бледнели.

— Конечно, шеф — это не мы, — внезапно закипел Сергей, расправляясь во весь рост.

— А опыт — это питательная среда для таланта, — не слушая Сергея, продолжала горячиться Лида. — Правда, Женька?

И снова разгорался спор.

Все мы восхищались шефом. Восхищались не только его талантом, но и его всегда загорелым лицом — он был неутомимым спортсменом, — восхищались его легким пальто, в котором он ходил в самые жестокие морозы, и, конечно, его неистощимым интересом ко всему на свете.

— Разбрасывается, — говорил Сергей.

— Умеет талантливо жить, — возражал Женька.

— Умеет, — бурно поддерживала Женьку Лида.

— Все ясно, — многозначительно сказал Юрка и переглянулся с Артуром.

— Все ясно, — поддакнули мы с Сережей и посмотрели на Лиду.

И вот наступил день, когда все стало совершенно ясно. Мы уже собирались домой.

— Знаете, — вдруг сказал Женька, запихивая в портфель папку, — раньше я всегда считал, что работа и спорт — это все в жизни. А теперь... — Он откинул голову назад и замолчал.

Мы все тихо вздохнули.

«Какой у Женьки профиль! Какие у Женьки плечи! — подумали мы. — И как все глупо случилось...»

— А теперь, — продолжал Женька, — мне кажется, что главное — это не только работа, а еще колющие лучи солнца, запах земли, шелест листьев и...

Он снова замолчал. Мы не знали, что говорить, и тоже молчали.

— Недавно мы с Лидой, — сказал Женька, — слушали, как, пробиваясь из-под снега, недовольно ворчит ручей... Это же здорово! Это же... музыка. И еще мы ходили на вокзал — просто так ходили. Слушали приливы и отливы человеческих голосов, свистки электровозов, чувствовали запах гари и дыма. — Он повернулся лицом к окну.

Мы молчали. Мы видели, как подошла Лида, положила свою большую смуглую ладонь на тонкие вздрагивающие пальцы Женьки и не отнимала ее до тех пор, пока он не отвернулся от окна. Потом Лида наклонилась к нему и что-то шепнула на ухо. Женька быстро повернулся к ней, в уголках его твердого рта задрожала неуверенная улыбка, четкие скулы и подбородок потеряли резкость очертания.

— Ребята, Вера! — громко крикнула Лида, дергая себя за кончик воротничка. — Что-то мы завяли! Приходите сегодня к Жене — возобновим кофейную традицию.

Она слегка покраснела, а лицо Женьки залила блаженная улыбка.

— Мы вам что-то скажем с Женей! — снова крикнула Лида. — Идет? — Теперь сияющая улыбка появилась на ее лице...

Мы сидели и слушали, как звонко хлопает весенняя капель.

— Идет! — с отчаянием проговорил наконец Сергей и, тяжело топая ногами, задевая по пути столы, вышел из комнаты.

— Ясно, — пробурчал Юрка и долго смотрел на фотографии увеличенных хромосом, развешанные по стенам. — А я-то думал, дурак... Пойдем! — бросил он Вере.

Вера в упор смотрела на него.

— Ясно, — повторил вслед за Юркой я и попросил у Артура сигарету.

— Придем, не извольте беспокоиться, — как всегда с иронией, сказал Артур.

Из института мы вышли с Женькой: обычно кто-нибудь из нас провожал его домой.

— У меня к тебе дело, — неуверенно промямлил Женька.

— Выкладывай, — насторожился я.

Женька взял меня крепко под руку.

— Понимаешь, — комкая слова, сказал он, — мы решили с Лидой... ну, одним словом, потопать в загс... — Он помолчал. — Лида — удивительный человек, понимаешь, когда она рядом, у меня такое чувство, словно мне что-то подарили или я что-то кому-то подарил и еще будто я снова все вижу, только еще ярче, отчетливее, чем раньше... Красивый она человек...

— И очень умная, — зачем-то добавил я.

— Да-да, — согласился он. — Я ее очень люблю, — сказал он тихо.

— Я тоже ее очень люблю, — неожиданно ляпнул я.

Женька, как мне показалось, насторожился.

— Это, конечно, все ерунда, — сказал он, — но ты все-таки скажи... опиши в общем, какая она?

— Красивая, — быстро ответил я. Женькина рука вздрогнула на моем локте.

— Ну, а какая? — осторожно спросил он.

— Рыжая, — ответил я и вспомнил, как обхохотали дома Юрку. — Нос красивый, курносый, на носу веснушки, а глаза...

— Я так и знал, — весело перебил меня Женька. — Я ужасно боялся, что ребята всерьез ей комплименты сыплют... И эти всякие типы тоже, думал, всерьез из-за нее заходят...

Женька говорил быстро, оживленно. Он улыбался. Ветер рвал его волосы, солнце билось в темных очках. Девушки оглядывались на него.

— Она красивая, — твердо повторил я.

— Она самая единственная, — легко и радостно сказал Женька и запрокинул голову в небо, словно видел его чистую, далекую голубизну и редкие, легкие перышки облаков.

— Она очень красивая, — чуть не плача крикнул я, но Женька меня не слушал.