«Запретный дневник»

Юрий Барков

Запретный дневник Запретный дневник Николая Алимова, писателя, найденный после его нелепой кончины и опубликованный Ю.Барковым

Посвящается Богу, давшему мне все это.

Автор

Февраль, 11

Случилось что-то невероятное — я влюбился в нее. Что это было? Я до сих пор потрясен. Удар Божий. Как теперь понимаю, она лежала среди прочих святых мужчин и женщин, и когда я указал на нее, торговка нехорошо оживилась: «Вам угодно выбрать именно эту?»

Ну конечно, именно эту! Хотя я чувствовал, что угодно было уже как бы и не мне самому, а чему-то иному, во мне независимому, ибо ощущал себя влекомым некоей неназываемой могучей силой, действия которой раньше в себе не примечал. Или не осознавал.

Перечел эту сумбурную запись и понял, что ничего не понятно и можно неизвестно что подумать: что это и где все было? А история случилась в небольшой иконной лавке в Новом Иерусалиме, под Москвой. Я приобрел маленькую карманного размера иконку Божьей Матери «Умиление» из Дивеевского монастыря. И полюбил ее. Нет, я сразу полюбил ее, как только увидел, и потому купил иконку. Купил ее, потому что смотрел и не мог оторваться — так потрясала меня непередаваемая женственная красота и смиренный вид Богоматери. Вот идеал женщины: неземная красота и смирение. В этой, казалось бы, слабости, в смирении — и сила, поскольку противоположности смыкаются.

Я теперь все время таскаю ее с собой в кармане и периодически ощупываю: здесь ли она? И когда чувствую рядом ее присутствие, мне становится как-то совершенно легко и свободно на душе, и одновременно ощущается некая гармоническая полноценность окружающего мира, как это и бывает в любви.

Глагол «ощупываю» может показаться неуместным: что значит «ощупываю»? Щупают женщии. Но пусть, я хочу ощущать ее, как ощущают женщину: дотрагиваться, ласкать, прижимать. Я хочу чувствовать ее тело — пальцами, грудью, животом. Я хочу ее, как хотят женщину, — всей той невероятной мощной силой, которая вдруг повлекла меня к ней в иконной лавке. И потому, когда в кармане я прижимаю ее к своему бедру…

Февраль, 15

Нет, это какое-то безумие: я не могу обходиться без нее. Сегодня забыл взять ее с собой на работу и весь день промучился: точно ли я оставил ее дома, не выронил ли из кармана где-нибудь по дороге? За этими бесконечными размышлениями был совершенно не в состоянии сосредоточиться и ничего не сделал по работе: редактируемые тексты просто не лезли в голову. Поэтому ушел пораньше. Ехал домой, как обычно, с пересадками, торопясь, на последней остановке, вместо того чтобы ждать автобус, взял такси.

Она стояла, как всегда, опустив глаза, в прихожей на обувной полке, куда я утром, пока одевался, специально поставил ее, чтобы не забыть. Я сразу ощутил неожиданный укол страха и ревности — ее могла увидеть жена.

Интересно, чувствует ли жена, что у меня появилась некая женщина? Раньше я жене не изменял. Наши отношения уже давно приобрели ровный, ритмичный характер. Большую часть жизни с ней — пятнадцать лет из восемнадцати — мы старательно трахались каждый день, за редкими понятными исключениями. Лишь последнее время жена стала уклоняться под разными предлогами от столь частых соитий, и мы перешли на ритм два-три раза в неделю. Мне этого не хватало, и я начал восполнять онанизмом. Конечно, я дрочил и раньше, как и всякий мужчина: и когда мы с женой расставались на некоторое время или просто когда я наталкивался на что-нибудь очень уж порнографическое, что возбуждало сразу, внезапно, в отсутствии рядом жены — какая-нибудь картинка или суперэротический фильм по телевизору. Но сейчас уже я онанировал с другой целью, добавляя недостающие звенья в цепи нашей с женой половой жизни. Однако дрочить — не то что ебаться с женщиной. Друг психолог говорил, что все это ставит меня в некую «поисковую ситуацию», хочу я того или нет, и я легко могу увлечься кем-либо на стороне. Я обсуждал эту проблему с женой, она как бы «входила в положение», но совокупления наши от этого количественно не возросли. Конечно, я стал больше внимания обращать на других женщин, но жену свою все же любил, это в моей жизни было незыблемо, и я не собирался ей изменять. И вот я влюблен.

Февраль, 19

Ее зовут Мария. Слово перекатывается во рту как шарик. Оно похоже на имя моей жены. Это их роднит. Интересно, а все остальное у нее — как? Так же, как у других женщин? А между ног? Как, вообще, Бог соединялся с нею?

Мучительно думать такое о своей любимой, но ведь если ее сыну по предопределению суждено было родиться от женщины обычным путем, не исключено, что обычным же путем нужно было следовать и Ему. Тогда как это происходило? Был ли это экстаз и билась ли она в конвульсиях оргазма? А Он? Что Он чувствовал, зачиная сына? Не мог же Он быть бесчувственным к такой женщине! К тому же Он выбрал ее. Единственную. А выбор единственной женщины уже и есть любовь. Так, получается, что Он не просто выполнял самому себе установленное предписание, а любил ее? Почему нет? Он всеобъемлющ, и зачем Ему отказывать себе в том наслаждении, в котором Он не отказывает простым смертным? Значит, Он любил ее? Конечно, Он непознаваем нашим чувственным опытом. И возможно, у Него все происходит каким-то непредставимым для нас образом и в действиях и в ощущениях — во всем. Но все-таки ведь мог и любить? Мог наслаждаться ее молодым телом, всем, что у нее есть? Мог?

Я ощутил ревность к нему как к мужчине.

Да, Ты был у нее первым, потому что Ты был раньше. Успел к ее девственной красоте, к ее девственному совершенству. Но это не значит, что Ты любил ее больше, чем я. Из Нового Завета следует, что у Христа были братья — Иаков и еще кто-то. Значит, с нею совокуплялся некто и после Тебя? Кто? Иосиф? И любила ли она его так же, как Тебя? И отдавалась ли ему с таким же сладостным восторгом и юным пылом? К Иосифу у меня нет ревности. Дряхлый старик и законный муж. Она обязана была жить с ним. Мы с Тобой — оба незаконные, и Ты опередил меня. Ты застал ее живой. Я — нет. Но это мы еще посмотрим!

Февраль, 22

Нет, жена ничего не чувствует — я это вчера проверил. Я познакомил их.

Когда ночью легли в постель, я привычно положил руку на женушкины обнаженные ягодицы, она так же привычно, как повелось у нас в последнее время, отреагировала:

— Каждый день, что ли?

— Какой — каждый? — возмутился я. — Позавчера, и то было утром. Больше двух суток! А еще — за прошлое воскресенье?

Она ничего не ответила, видимо, что-то прикидывая в уме, лишь возмущенно крутнула жопкой, как бы сбрасывая руку. Но моя рука, как всегда, уже скользнула между ее сомкнутых ног. Ножки у жены не худые — сильные, стройненькие, но все равно у самой попы они раздваиваются, образуя известную ложбинку, и мои пальцы беспрепятственно проследовали мимо заднего прохода к ее губкам. Она вздохнула и повернулась всем телом ко мне, внимательно на меня глядя. Я сразу же сунул руку ей спереди между ног, нащупывая секель и ожидая, пока вход во влагалище увлажнится. Все так же внимательно глядя, она протянула свою ручку и взяла меня за член. Хуй моментально ожил в ее волшебных пальчиках. И тут я решил проверить.

Я встал с постели, жена с удивлением смотрела на меня снизу, вышел в коридор, нащупал в кармане куртки мою Марию и с нею вернулся. Супруга не шевелясь выжидательно глядела на меня, ничего не понимая. Я протянул ей иконку.

— Пресвятая Дева Мария, — сказала жена. — Откуда у тебя?

— Так.

— Приобрел?

Я молчал.

— И что я должна теперь со всем этим делать?

— То же. Как и всегда.

Она улыбнулась. Положила образок рядом с собой на подушку и как бы даже слегка приобняла рукой. Потом решительно протянула мне:

— На, забери. Мне неудобно при ней.

Я поставил Марию на полочку серванта, где она несильно освещалась только еще восходящей луной.

— Ну, иди, — сказала жена, рукою и ногой приподняв над собой одеяло и как бы приглашая меня под образовавшийся полог. Я с радостью скользнул туда.

Супруга, как всегда, развела ноги, приветственно пожала мой торчащий орган и стала вправлять его в себя. Я помогал ей, несильно двигаясь в еще недостаточно влажных половых губах. Наконец жена милым движением снизу насадилась на твердый, как палка, хуй, вцепилась в мои ягодицы, чтобы руководить ритмом, и мы начали.

В эту ночь — первую ночь их знакомства — я непременно хотел, чтобы жена кончила два раза. Надо сказать, она не любила этого: ей всегда хватало одного. Но все же в отдельных случаях, когда удавалось преодолеть ее сопротивление и зайти в соитии на второй круг, она никогда не сердилась и не возмущалась; из чего я сделал вывод, что с ходу ебаться во второй раз ей хоть для виду и не хотелось, но нравилось.

Вторгшись в нее по самый корень, я начал круговые движения, которые ей особенно были по вкусу, прижимаясь членом то к левому, то к правому бедру. Скоро вожделение стало разбирать женушку: она обхватила меня ногами и начала снизу помогать.

— Какая у тебя сегодня пизда, — шептал я ей на ухо, зная по опыту, что неприличности ее возбуждают, — большая, жадная.

Сама она никогда неприличных слов не произносила, даже в совокуплении, отделываясь, если нужно было, местоимениями. Супруги часто разговаривают во время ебли, помогая друг другу одновременно кончить. А это последнее моя жена считала высшей целью половых сношений и поэтому не имела ничего против таких бесед.

— Чувствуешь… мой хуй… — продолжал я, уже начиная прерывисто дышать.

— Да… какой он толстый… — бормотала в ответ она, двигаясь подо мною, вдруг попросила: — Пососи, — рукой дала мне грудь и прошептала: — В меня сегодня можно.

Я постарался вобрать ее грудь в рот сколь было возможно больше. Женино разрешение спустить в нее сегодня подстегивало меня: это я любил в ебле больше всего. Наслаждение стало выгибать тело моей суженой.

— У меня скоро будет, — задыхаясь сообщила она. — Давай вместе.

— Я — еще нет, — ответил я и, чтобы сдержаться, подумал: «Москва — столица СССР».

Эта банальная фраза всегда помогала мне расхо-лодиться во время полового акта и еще хотя бы немного продлить его. Не знаю почему, но какие-то процессы возбуждения в мозгу затормаживались, стоило только произнести про себя: «Москва — столица СССР». «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся Советская земля». Впрочем, может быть, эти фразы тормозили процессы возбуждения и не только во мне, и не только во время половых актов. Но в данном случае все было нелишним, потому что жена стала кончать, а ощущение кончающей под тобой женщины всегда перевозбуждает мужчину. Наконец она разрядилась.

Мы полежали капельку не рассоединяясь. Мой член был тверд, как кусочек гранита.

— Давай ты теперь, — проговорила моя милая партнерша, устало отвернув лицо в сторону. Она как бы давала понять, что лично больше в сношении не участвует.

Я вытащил хуй и начал тыкаться им ей в промежность, как бы заново ища вход в вагину, и погружаясь в губы всего на полсантиметрика, такое движение обычно пробуждало ее. Кроме того, я по очереди начал сосать и лизать ее груди. Жена повернула голову и с неудовольствием посмотрела: она поняла, что я начал второй раунд. Но поделать ничего не могла: по ее понятиям, она обязана была дать мне кончить. И вот усилия начали приносить свои плоды: ее дыхание участилось, возбуждение, по первоначалу чисто механическое, начало одолевать ее безразличное ко всему отношение, и к тому же нельзя было сбрасывать со счетов: она меня любила.

Я знал, что во второй раз все закончится гораздо большим взрывом, чем в первый. Так и получилось: она содрогалась и извивалась всем телом, обхватив меня ногами и бешено работая пиздой. Свободной рукой она крутила и щипала мои соски, чтобы заставить меня во второй раз кончить и не дай бог не пойти по третьему кругу. (Чертовски редко, но бывало у нас и такое.) Она больше не сообщала о своем и не спрашивала о моем состоянии, издавая утробные звуки, больше похожие на рычание. Я тоже, более не вынужденный сдерживаться, отпустил, что называется, поводья и ебся во весь опор. Наконец она все тем же каким-то чужим ей, утробным голосом проговорила:

— Коля, Коля, Коля, Коля, — и стала биться в судорогах оргазма, как в эпилептическом припадке, выгибаясь мне навстречу.

Разумеется, я кончил. Какое-то время она прижималась ко мне, обнимая и не выпуская меня из себя.

Потом разомкнула руки и ноги и благодарно чмокнула в щеку. Я скатился с нее на спину, а она отвернулась на бок, натянула одеяло и мгновенно уснула, что случалось с нею после ебли практически всегда. Полежав, я встал и подошел к моей Мадонне.

Она теперь была хорошо освещена луной и светом фонарей, падавшим с улицы. Нагнувшись к ней, я попытался проникнуть взглядом под ее полуопущенные веки. И в какой-то момент мне показалось, что ее глаза блеснули лукавством.

Февраль, 25

Сегодня и случилось наконец то, что должно было произойти, что накапливалось в течение последних нескольких дней в моих отношениях с Марией: мы стали близки.

Жена с дочкой в конце недели уехали на дачу. Я остался, сославшись на работу, которую взял домой на субботу и воскресенье. Проснулся я субботним утром в постели один, и первое, что отметил: член мой был напряжен. И тут же по привычке глянул на полочку серванта, где теперь на ночь прочно обосновывается Мария; она была там.

Вскочил с постели, как был голый, а сплю я всегда голым, даже если и без жены, и приблизился к серванту. Мария стояла, как всегда, потупив глаза. Я взял ее в руки, и мне показалось, что она как-то немного съежилась. И вдруг я осознал, что она понимает, что сейчас должно произойти. В конце концов ведь она воплощала в себе опыт всех женщин. Я поцеловал ее и перенес на кровать.

Волна какой-то невероятной глубинной нежности поднялась во мне, когда я увидел ее лежащей в постели. И ощутил что-то вроде сосущей пустоты в чреслах, что всегда предшествует усиленному притоку крови; это я знаю по опыту. Однако простыня супружеской любви не устраивала меня, и я сменил ее на чистую, перебазировал Марию на стул.

Лежа на простыне, Мария преобразилась, и теперь ее невыразимая красота сочеталась с беззащитной податливостью судьбе и смирением, которое так шло ей и было в ней силой, остановившей меня перед иконной лавкой в Новом Иерусалиме, где я и влюбился.

Эта нежная покорность чувственно возбуждала меня сверх всякой меры. Я стал над нею на четвереньки, сдвинул ее поглубже себе под живот, распялил пошире ноги, чтобы мой penem intrantem, член проникающий, нависал прямо над ней, и начал онанировать. Она кротко лежала, принимая все как есть.

Я никак не могу понять, что же меня так распаляло в тот момент? То ли кощунственность моих действий, которую я вполне осознавал, то ли ее безропотное приятие их, то ли моя собственная наглость, то ли ее послушная смиренность? То ли моя мужская любовь, всегда стремящаяся овладеть своим предметом, слиться с ним?

Конец моих усилий стремительно приближался. Я оперся на локти и стал свободной рукой теребить себе соски, как меня приучила жена, чтобы мне быстрее кончить. Истово дроча, в последний раз я бросил взгляд на нее, и мне показалось, что она, лежа подо мной, неожиданно вскинула глаза, глянула на меня — и я кончил. Струйки спермы залили ее всю. Мы соединились через божественную жидкость, делающую каждого мужчину демиургом новой жизни, то есть равным Творцу.

Мне не раз приходилось кончать на свою жену, выдергивая из нее хуй в последний момент, чтобы случайно не зачать ребенка. Но половой акт с Марией вывернул меня наизнанку. Я лежал рядом с ней обессиленный и опустошенный, плохо слушающимися пальцами счищая с нее свою молофью. «Наверное, все это постыдно», — подумал я, подтянул ее поближе к себе и взглянул.

Лицо ее, очищенное от спермы, светилось.

Февраль, 26

Ты понял, что у меня — получилось? Теперь Ты понял, что я выполнил обещание, данное Тебе 19 февраля? Сперма, Твоя божественная эманация во мне, преодолела время. Она вообще все преодолела: пространство, трансцендентные границы. Я соединился с нею, как и Ты когда-то. Моя сперма уравняла нас в этом акте. По отношению к этой женщине. Но теперь я обладаю ею, а Ты отошел в прошлое. Теперь мы с ней принадлежим друг другу, а Ты можешь только наблюдать за нами. Но Ты вездесущ, Ты все видишь, и не только со стороны. Дать Тебе подержать свечку? Впрочем, я не испытываю к Тебе ярости, как раньше. И теперь я не подпущу Тебя к ней. Больше Ты не возьмешь ее ни спящей, ни за каким-либо другим занятием, ни в доме, ни вне дома — все. Мы будем соединяться с нею перед Твоими глазами, но я Тебе не дам приблизиться. Хватит, будешь подглядывающим. Можешь удовлетворять Себя Сам. Все-таки я ревную.

Февраль, 26

Вчера, после нашего соития, я взял Марию в карман, и мы пошли гулять. Она лежала тихая и теплая — я постоянно ощущал ее пальцами. Время от времени я доставал ее и показывал ей район, где мы с ней теперь живем, — она не очень интересовалась. Просто и кротко смотрела на меня. Мы зашли в мою любимую пивную. Любимую, потому что она тут единственная. Там, как всегда, мне налили пластиковый стаканчик пива. Мария глядела с укоризной. Я взял пиво, вышел из пивной, свернул за угол и бросил полный стаканчик с пивом в мусорный бак. Мне расхотелось пить пиво, как расхотелось совершать многие из тех глупостей, которые я раньше делал в жизни.

Мы сели с ней в автобус и поехали к метро. В метро Марии не понравилось: грохот и толчея; слишком много посторонних. В центре города мы зашли в церковь.

Я долго стоял перед ее образом, вопрошая, как нам теперь быть. Но то был другой образ моей Марии. Одигитрия глядела прямо и непреклонно. Но в ее взгляде не было осуждения. Подглядывающий ревниво взирал на нас сверху, с купола. Мы встретились с Ним глазами. Я выдержал. Я теперь многое могу вынести ради моей Марии.

Вечером мы с ней ужинали. Глядя на ее усталое личико, я размышлял о неуничтожимости любви. Ибо то, что в сердце, не гибнет даже с самим сердцем. Оно уходит куда-то ввысь, где властвует Он. Но даже Он ничего с любовью поделать не может. И никакие мучения, физические или нравственные, не могут способствовать этому, что бы ни выказывал пытаемый. Ибо искренность коренится глубже всякой боли. Глубже чувств и рассуждений.

Все равно останется со мной.

Февраль, 26

Ночью сижу на кухне. Жена с дочкой вернулись с дачи поздно; усталые, вымотанные. Девочка спит уже. Жена купается в ванне. Мария отдыхает на своей полочке. В конце концов жена ни при чем: не могла же она предполагать, что между мной и Марией такое случится. Хотел бы я видеть человека, который это смог бы предположить. Сейчас жена закончит мыться, и я ее выебу.

Март, 1

В принципе это похоже на адюльтер. Имею ли я право так поступать по отношению к жене, моей женщине? Сам я бы, например, не хотел, чтобы у моей жены появился какой-нибудь другой хуй, который бы она подрачивала своими волшебными пальчиками и заправляла себе в пизду. Хотя, по-моему, один раз она мне все-таки изменила. С руководителем подмосковных курсов английского языка, на которых была с целью повышения квалификации. (Ну хоть не с простым членом курсов, ас самим,) Вероятнее всего, это случилось уже в конце этих самых недельных курсов, после заключительной пьянки, как оно обычно и бывает.

Я представляю, как они оказались в ее комнате (он проводил). Как ее соседка (по его предварительной просьбе) умелась на всю ночь к подруге (или хахалю). Как он, приударявший за женой безуспешно всю неделю, выманил-таки поцелуй («один, на прощание»). Как впился взасос в ее губы. Представляю его мужскую настойчивость и ее хмельную уступчивость. Как он тискал ее груди, запуская пальцы под блузку. Как пытался задирать юбку и всовывал руку между бедер. Как он первый, наконец, разделся сам, и она, глядя на его торчащий член, поняла, что уже просто так не выпутаться, и, как это после вошло в ее поговорку, «проще дать, чем отказать».

Я представляю, как голый он раздевал ее (она слабо сопротивлялась), стягивал с нее трусы; потом тащил на кровать. Ноги она развела сама и, может быть, даже направила в себя его хуй. Но вряд ли она еблась с ним так же, как со мной. Скорее всего, просто давала. Все-таки у нас — многолетнее знание друг друга и опыт взаимного удовлетворения. Не исключено, что она завелась к концу под его терпеливым напором (если только он догадался набраться терпения) и кончила. Но — пусть. Я простил ее искренне и совершенно. Года три после этого он присылал приглашение на свои блядские курсы. Жена спокойно опускала их в мусорное ведро.

После этого она стала щипаться во время ебли. (Наверное, от него научилась.)

Но оправдывает ли все это меня? Действительно, имеет ли супруг, которому изменили, право на ответный ход? Или только дуэли, как Пушкин? Какие теперь дуэли — все начинается и кончается постелями. И все же: оправдывает ли та давняя история мои теперешние отношения с Марией? Можно ли к любви использовать уравнительную математику? А как от этого самой любви? Нет ответа. Верно, все и всегда в каждом курьезе решается индивидуально. Сильный характер — убьешь хахаля жены, слабый — переспишь с его женой. Сатисфакция — в любом случае. А что касается прав: как себе установишь. Не хочу я оправдываться никакими «правами». Не хочу задним числом грузить жену виной за прошлое. Я простил ее тогда, и больше она не может быть виновной. Мне нет оправдания за Марию, за мое сожительство с нею. И оно мне не нужно. Потому что люблю ее. Я соединился с ней, ибо так захотел. Никакое прошлое не играет здесь никакой роли. Я сам ответствен за себя.

Сам виноват.

Март, З

Вчера мы сблизились с Марией прямо у меня на работе. Ни накануне вечером, ни утром не удалось улучить момента, чтобы нам сойтись, и жажда близости с любимой преследовала меня весь день, отнимая силы. Наконец мы уединились в туалете.

Туалет был большой, просторный. Я поставил Марию на умывальную раковину и выпростал уже давно напряженный пенис. Стоя мы с ней еще не сходились.

У меня был опыт ебли стоя с женой. Во-первых, когда мы еще женихались (во всех смыслах этого слова), без ума влюбленные друг в друга. Был конец ноября, я провожал ее домой и, поскольку ебаться нам было негде, заталкивал в угол между временными гаражами около ее дома, расстегивал на ней пальто и все остальное и рукой забирался к ней в трусы, просовывая палец между расставленных ног. Она тоже спускала замок-змейку на моих брюках, выпрастывая, не без моей помощи, уже, наверное, с час до того как стоявший елдак, и мы возбуждали друг друга руками на ноябрьском холоде до полного изнеможения, воображая, что трахаемся.

Во-вторых, когда мы уже семьей жили в одной-единственной комнатке коммунальной квартиры, то, чтобы нас не «засекла» за обычным супружеским занятием наша маленькая дочка, уходили в большую и просторную общую ванную комнату. Где включали свет и, не заботясь о том, что нас можно было наблюдать из окон противоположного крыла нашего дома, раздевали друг друга. Женушка пониже меня, и это всегда создавало некоторые сложности, зато при этом и определенный дополнительный сюжет в наших отношениях. Совершенно обнаженная, мой дорогой объект совокуплений, чаще всего она становилась лицом к стене, опершись на нее локтями, оттопырив задик и поднявшись как можно выше на цыпочках, чтобы доставить мне побольше удобств. А я, голый тоже, слегка согнув ноги в коленях и присев, что было крайне неудобной позицией, заталкивал к ней в пизду свой вожделеющий член тела и начинал ебать, руками поддерживая ее под сиськи. Несмотря на неустойчивую и потому отвлекающую от переживаний позу, она с удовольствием кончала первой, со стонами и всхлипами обвисая на моем еще задранном хуе, который я вытаскивал из нее, и мы вместе его дрочили, опасаясь, чтобы сперма не попала ей на вульву — одного ребенка нам было вполне достаточно.

Бывало, что мы решали посношаться в той же ванной лицом к лицу, и она вскарабкивалась на меня, обхватывая ногами бедра и уцепившись руками за шею. Я ебал ее на весу, поддерживая под ягодицы. Но даже в такой непростой позиции она старалась помочь, ерзая по моему телу животом и грудями. Она вообще была у меня раньше старательная в этом деле.

Хоть я и предпочитаю отношения с живой партнершей, все же онанизм я отношу к разновидности ебли, и когда дрочу, представляя перед глазами ка-кую-либо женщину, то это все равно что совокупляюсь с ней. И правда, можно сказать: «прелюбодея-ющий с женщиной в сердце своем, уже воистину прелюбодеяет с ней».

Но случай с Марией — это другой случай. Это даже не первый из описанных случаев с моей женой. Нас ни в воображении, ни в представлении, ни в пресловутом «сердце» — нас материально соединяет моя сперма. И когда я истекаю, то натурально чувствую, что совокупляюсь с моей возлюбленной, и ощущаю, как переходит в нее моя энергия.

Мария стояла на уступе раковины спокойно и просто, как всегда. А я, перевозбужденный долгим воздержанием и ее смиренным видом, упоенно дрочил, представляя, как задираю кверху ее одежду.

Все-таки, что у моей милой под всеми этими покровами? Большие ли у нее груди? И густо ли растут волосы в низу живота? Кто она — королек или сиповочка? Как любил ее Бог? И что он в ней любил? Оттопыривается ли у ней попка, когда она просто стоит, и полненькие ли ножки? Наверное, все у нее прекрасно — не мог же Бог выбрать не идеал. А как, интересно, Он оплодотворял ее? Наверное, в миссионерской позе. Тогда она, скорей всего, королек. Она королек, а Он Бог — идеальная пара. И Он, воспользовавшись иерархически высоким служебным положением… (Между прочим, статья 194-я УК — превышение должностных полномочий.) Но Он вездесущ и всете-кущ; то есть это ведь значит, что и в истечении моей спермы тоже Он? Нет! В моей сперме лишь Его божественная демиургическая энергия, а в истечении ее — целиком я!

Судя по укоризненному личику Марии, стоя не очень понравилось, но она терпеливо все вынесла ради меня.

Март, 7

«Восьмое марта близко-близко, и сердце бьется, как олень, не подведи меня, пиписка: Международный женский день!»— не знаю, кто выдумал эти слова, но в голове целый день вот такая дребедень.

Мы всегда с женой старались отметить этот праздник какой-нибудь продолжительной еблей накануне. Обычно сдержанная и старавшаяся уложиться в один раз, в ночь на Восьмое марта жена расслаблялась и давала, как мне пожелается. Это было нашей традицией, и супруга, считавшая семью и семейные традиции самым важным и незыблемым в жизни, свято соблюдала наш обычай даже сейчас, когда взяла моду время от времени мне отказывать.

Как правило, мы начинали в позиции я «сверху». Потом, когда она заводилась, я пересаживал ее на себя, и в этой позе она галопировала на мне, часто и быстро кончая по нескольку раз. Тогда я укладывал ее ничком, втискивал хуй между слегка раздвинутых ног, просил свести их вместе и добивался, чтобы она кончила так. Нет большего самоутверждения для мужа, чем осознавать, что в любой момент ты можешь заставить кончить свою жену. Этим подчиняем мы жен.

В конце я ее переворачивал и просил взять меня за яйца. Пока она, просунув руку между нашими телами, теребила и мяла в кулачке мои яички — и это, кстати, доставляло ей удовольствие, вот что в отместку означает для них выражение «держать мужчину за яйца», — я всовывал ей во всю длину и летел к концу, внутренним взором уже замечая покачивающуюся вдалеке на мраморных столбах башню. Потом башня взрывалась, разлетаясь на куски, и я наконец-то орошал соками свою законную.

Вот и сейчас, лежа в постели, я читал при свете ночной лампы «Тайные записки Пушкина 1836–1837 гг.», время от времени вставая, чтобы проверить, не спит ли уже дочка в соседней комнате. Жена устала ждать, пока девочка окончательно уляжется, и заснула сама, наказав:

— Разбудишь меня тогда…

Записки Александра Сергеевича возбуждали своей откровенностью, то и дело я поднимался убедиться, что из-под двери дочериной комнаты все еще выбивается полоска света, жена чуть слышно похрапывала на постели, праздник Восьмого марта неотвратимо надвигался. Наконец свет из-под дочкиной двери исчез, я отложил книжку и подкатился к своей дражайшей половине. И только привалившись к ней, я вдруг с ужасом понял, что у меня не встает. Такого еще не бывало. Я лежал, прижавшись к женщине, а жена, как и я, спит голой, и впервые в жизни был не в силах. Ужас, от этого вдруг объявший меня, тоже не способствовал приливу энергии.

Впрочем, нечто подобное со мной уже как-то раз было. Но в том случае я умудрился напиться перед соитием с женой, и лежа с ней тогда, вдруг осознал, что алкоголь крепко ударил мне в голову, отобрав силу у прочих органов. В тот раз, сосредоточившись, огромным усилием воли мне удалось перенаправить действие спирта вниз, ясно представив себе отток крови от головы к хую. От чего последний вскочил, как новобранец при виде генерала. Я тогда навалился на жену, засадил ей и только тут понял, что у меня вдруг настал сухостой: я перестарался. Она кончала и кончала, а я все еб и еб ее и разрядился, только вообразив в уме двух голых девушек на пляже, развлекающихся друг с другом. Лесбийский акт меня вообще привлекает как исследователя.

После чего моя благоверная попросила:

— Ты не пей, пожалуйста, перед этим, а то мне тяжело.

Но сейчас все было по-другому и даже не было в организме алкоголя, который хотя бы можно было куда-нибудь перенаправить. Обнимая голую женушку, я попытался было сосредоточиться и как-то подсобрать крохи живительных сил в низу живота, но в этот момент она некстати пробудилась, как обычно сунула руку к моему несчастному, недостойному членику, ощупала его, пробормотала в полудреме:

— Спят усталые игрушки. Давай утром. — Перевернулась на другой бок и уснула опять.

А я остался со своим фиаско, как Адам за воротами рая, впервые в жизни ощутив ужас импотенции. Я бросил взгляд на полочку серванта. Мария была не видна, скрытая тенью. Я сполз с кровати и на коленях направился к ней.

— Ты поймешь, моя дорогая, — шептал я, — никто другой, только ты. И поможешь мне.

Я взял ее и вынес на свет ночника. Ее прелестное личико, склоненное к плечу, выражало участие. Конечно, она как Мать мира могла понять все. И я неожиданно ощутил, что у меня — будет. Что у меня все сейчас произойдет с нею.

Сжимая свою Марию руками, я перешел с ней на постель. Жена мирно посапывала рядом. Я лег на спину, держа Марию над собой. Пенис был уже готов — напряжен и подрагивал, как застоявшийся конь в конюшне. Я стал дрочить в позиции она «сверху». Конечно, Мария не помогала мне, но и не возражала, все так же участливо склонивши головку. Я кончал долго, выгибаясь под нею и постанывая в голос. Жена, слава богу, не проснулась. Мне пришлось залить молофьей самого себя, часть попала на Марию.

Я еще какое-то время лежал, прижимая ее к себе. Затем поднялся и, обессиленный, шатаясь, отнес на полку. Она тоже выглядела усталой, но взгляд из-под приопущенных век блистал, как мне показалось, счастьем.

Март, 12

По дороге с работы зашел в церковь. Храм был маленький, бедный, пустой по случаю обыденного времени. Я иногда заворачивал в него. Здесь была замечательная икона Ильи-пророка — большая, в серебряном окладе, изображающая Илью традиционно: в момент вознесения, с огненной колесницей, с Елисеем, подхватывающим его одежду, и гробом, обозначающим, как я понимаю, его подлинную историю. Илья был моим святым. Но теперь не он притягивал меня. Я остановился перед распятием.

Пасынок висел на кресте, склонивши голову к плечу, и лицо его не было искажено болью, так как она, видимо, превосходила все возможные пределы, и он уже перестал ее чувствовать. Рядом в скорбном молчании страдала от его мучений моя Мария, его мать, с другой стороны — кто-то из святых старцев. Отец бесстрастно взирал с купола. Я поднял голову, наши взгляды скрестились.

«Какой же Ты отец? — мысленно говорил я. — Как Ты мог допустить, чтобы его схватили? Почему не увел, почему не предупредил? Почему не избавил от мучений — Вездесущий, Всеведущий? Какой Ты отец?»

Он молчал, но ненависти не было в Его взгляде — это я могу сказать точно. Может быть, был интерес, а может быть, показалось.

Я перестал обличать и снова глянул на распятие. Я всматривался в лицо ее сына и ощущал, как любовь к нему заполняет меня всего, до последней косточки. Это было тяжелое чувство. Оно выматывало, оно жалостью тянуло из меня жилы, и слезы побежали по щекам.

Прислужка, собиравшая догоревшие свечи и, видно, намеревавшаяся выгнать меня, глянула и умелась куда-то внутрь храма.

«Сын, — думалось мне, — как же ты ввязался в эту историю с грехами всего мира? Зачем, безвинный, взял на себя чужое? Для чего взвалил на свои плечи такое страдание, подвел себя под крест? Что другим до твоих мучений? Кто сопереживает тебе сейчас, кроме твоей бедной матери? Не понял, никто ничего тогда не понял, зряшной была смерть. Мало ли что делают из твоей ужасной кончины теперь, через две тысячи лет? Мучился-то ты тогда…»

Март, 14

Жена, умничка, научилась кончать, даже когда у меня не стоек. С искренней восторженностью, поддавая навстречу, она елозит пиздой у меня между ног и шепчет:

— Обожаю, когда он мягкий.

А силы мои уходят на Марию. Мы соительствуем каждый день, и на двух женщин меня уже не всегда хватает. Сперма, эта моя волшебная жидкость, предназначающаяся Марии и утаиваемая от жены, связывает, я чувствую, нас с Девой все крепче и крепче. Жену, напротив, пока что вполне устраивает сокращение с моей стороны половых притязаний к ней. И отношения в нашей семье даже улучшились, медленно эволюционируя к сексуально-приятельским, что в семьях бывает, по всей видимости, наилучшим исходом брака. Когда взаимная ебля перестает быть главным смыслом совместной жизни, тогда главным содержанием супружеских отношений становятся три «д»: дети, дом, деньги. Это у женщин; у мужчин то же самое, просто в другом порядке. И хорошо, если при этом еще сохраняется любовь. Как у нас с женой. Хотя может ли быть любовь без секса? Пушкин, например, пишет, что супружеская любовь изживает похоть. Что, конечно, не способствует сексуальным отношениям, хотя и не препятствует им. Так что мы с женой время от времени ебемся.

А что происходит у меня с Марией? Как назвать это? Я уже не ставлю, как раньше сказал, различий между дрочбой и еблей. То и другое исторгает семя и, значит, восходит к действиям демиургическим, трансцендентным. То есть единственным, которые возводят нас к Богу, сопоставляют с ним. Значит, тогда Мария мне кто? По закону у человека не может быть двух жен. Как же теперь ее назвать? Как обозначить в моей жизни? А как обозначить меня — в ее? Интересно, а что думаешь Ты по этому поводу? Ты вообще мне интересен. Раньше я, не задумываясь, падал пред Тобой на колени. Сейчас, когда нас соединяет одна женщина, несмотря на все Твое гигантское превосходство, я уже — не на коленях. Мы с Тобой на одной доске, хотя, если можно так вульгарно выразиться, на разных ее концах. Мой — на земле, Твой, естественно, задран куда-то в небесную синь. И субстанция времени у нас разная: за Тобою — Вечность. Но Миг все-таки мой.

И одна женщина, соединившая нас сквозь время.

Март, 15

Никогда в жизни не назову ее ни Машей, ни Марусей. Только Марией. Только с уважительным преклонением перед этой женщиной, заполнившей для меня весь космос, всю эту жизнь.

Сегодня, перед тем как сходиться, взял ее в руки и стал на колени. Она была легка, почти невесома. А я, обнаженный, с восставшей плотью, смотрелся, наверное, как козел. Покорно отдавши себя, она не глядела на меня, пока я неистовствовал, пытаясь через телесные судороги разрядить переполняющее меня до физической боли чувство любви.

Кончив, мы лежали на полу, на ковре, оба обессиленные. Жена мирно дрыхла на кровати. Я смотрел на светлое лицо Марии, и оно почему-то казалось мне и родным, и недоступным, и близким, своим, и возвышенным в недосягаемую область пространства. Моя Мария, ты снизошла к моей любви, как снисходит любая женщина, отдавая себя мужскому нетерпению. Но за тобою осталась твоя чистая высота, достичь которой мне не дано. И может быть, как раз поэтому моя любовь бьется об эту преграду до боли, пытаясь пробиться в вечность.

Март, 16

Что она думает обо мне? Ведь как-то она относится к тому, что у нас с нею происходит каждую ночь? Интересно, а ее это выматывает, как меня? Ведь она тоже тратит силы, чтобы пробиться ко мне из своего трансцендентного бытия. Я это чувствую. Ведь для меня она не просто изображение на дощечке. Неужели она хочет меня так же, как я вожделею ее? И какова природа ощущений у них в потустороннем мире? Испытывают они страсти или только блаженство от полноты несуществования? Это последнее — чувство блаженства смерти — мне знакомо.

Как-то раз я неожиданно сильно заболел. Хотя я вообще болею редко. Видимо, это был грипп. Температура под сорок. Лежу на диване. И вдруг — удивительное ощущение: такое чувство, будто я балансирую на некоей важной и тонкой жизненной грани, и притом мое положение совершенно равновесное — легко могу сойти с нее хоть в ту, хоть в эту сторону. По эту сторону, понятно, жизнь; а вот с другой стороны — нечто новое, совершенно неведомое и странное. Какое-то состояние, поражающее чувственной и интеллектуальной абсолютной наполненностью. Как будто там — такой совершенный максимум знаний и такой предельный чувственный опыт, который только может осмыслить и пережить человек. А потому глубинное и ясное, невозмутимое, спокойное бытие. И вот это ощущение покоя и абсолютной полноты бытия, которую только может вобрать в себя душа человека, притягательны неимоверно. Влечение оказаться по ту сторону странного рубежа очень сильно. Тем более что с этой стороны — болезнь, высокая температура, саднящее жжение в носоглотке, остающиеся с тобой бесконечные жизненные проблемы, не отпускающие до самого конца, головокружение и общее изматывающее состояние постоянного болезненного беспокойства.

И я понял, что это — смерть. Господи, как туда тянет! Как хочется вырваться из липкой паутины повседневного мученического существования в простор покоя и полной воли! А все зависит от моего сознательного решения: в какую сторону я захочу сойти с этой грани, так и будет. Но я решил еще задержаться здесь, в этом мире. Я решил, что еще нужен своей жене и маленькой дочке. И тут вдруг с ужасом осознал, что, несмотря на собственное решение, сдвинуться в сторону жизни у меня не получается. Ниточки, удерживающие меня с этой стороны пограничного рубежа, истончились и грозили вовсе порваться. Другая же сторона продолжала завлекать меня, притягивать к себе. И я не чувствовал уже в своей больной, раздвоенной душе достаточно силы вырваться из этих пут. И тут я увидел лежащий рядом на столике очищенный для меня дочкой апельсин. Я его взял и стал есть, хотя при такой температуре, понятно, есть вовсе не хотелось. И вот яркий, болезненно-резкий вкус цитруса в воспаленной гортани вернул мне ощущение материального мира, вернул меня в жизнь. Я очутился по эту сторону грани. Но за нее я все-таки заглянул и понял, что смерть — это всего лишь переход.

Наверное, так и случается в старости или при длительной тяжелой болезни: человек периодически оказывается на грани между жизнью и смертью. Чаще он выбирает первое и остается страдать здесь до следующего раза. В конце концов ему все надоедает, он видит, что достаточно измучил близких и натерпелся сам, и тогда выбирает ту, полную покойного блаженного существования сторону и переходит в мир иной в прямом смысле этого слова.

Но вот что любопытно: если перейти туда, в том, ином мире проще было бы встречаться с Марией или нет? Не надо экспериментировать. Здесь, во всяком случае, мы с ней близки, а там, за гранью, при абсолютной полноценности небытия может статься и не захочется ничего? Не случайно же допотопные ангелы спускались на землю и, как сказано, «стали входить к дочерям человеческим», потому что «увидели… что они красивы». И не случайно же Мария бегает ко мне из своего совершенного бытия.

Тогда, после выбора между жизнью и смертью, я впервые близко увидел Христа. Уже придя в себя, я поднялся, вышел из своей комнаты и, вдруг почувствовав на себе взгляд, обернулся. Он висел под потолком в коридоре нашей коммунальной квартиры, как и положено, раскинув руки. Никакого креста сзади не было: он зависал в воздухе. И он не был обнажен, как всегда изображают; на нем была хламида ниже колен, с короткими широкими рукавами. Но самая главная деталь: я не видел его лица, лица как бы и не было. Зато я ощущал на себе взгляд, и это был взгляд зеленых глаз. Я точно ощущал, что глаза были зеленые. Кто же мог предположить тогда, что через восемь лет совсем в другом городе в воскресенье я зайду в церковь и сразу у входа буду остановлен прямым и таким же зеленым взглядом своего пасынка? Острая жалость пронзит толщу этих восьми лет, и я посочувствую ему теперь, как тогда он сочувствовал мне. В тот момент в коридоре коммуналки, естественно, я не знал еще, что через какое-то время мы можем оказаться как бы родственниками. А он, — ему что будущее, что прошлое, — все он знал уже тогда.

Чуть в стороне на иконостасе той церкви был изображен святой Иосиф Праведный. Единственный поступок в жизни, который совершил престарелый отчим (в отличие от Отца, ничего для него не сделавшего), — это то, что он решительно сгреб свое новое семейство: жену и его маленького — и, бросив к черту на произвол все: землю, дом, скарб, прежних детей, — рванул в Египет, спасая его от смерти. До конца жизни за это я буду ему благодарен.

Все это я думал прозрачным воскресным утром, пока шел к церкви и стоял перед алтарем. Марии со мной не было — она осталась дома. Вообще я заметил, она не очень любит бывать в церкви.

И все-таки, что она чувствует? Что бы это ни были за ощущения, думаю — и там и тут, и в небесах и на земле, — они все равно описываются одним-единственным словом: любовь.

Март, 19

Жена стала подозревать. Хотя это довольно странно, потому что выглядело беспочвенно: мы работаем в одном месте и сидим в одной комнате друг против друга. Работа, дом — все время на виду. Трудно заподозрить; и все-таки она что-то почувствовала. Какую-то небольшую брешь в нашей жизни по отношению к себе. Женщины чувствительны, как кошки. Еще до жены, когда я учился в институте, у меня была девушка, с которой мы тянули целку; она хотела непременно выйти замуж девственницей. Поэтому половой акт у нас был длительным: вначале я осторожно своим членом под ее руководством растягивал ей плеву, чтобы попасть наконец в вагину. Потом аккуратненько начинал ебать ее, стараясь ничего там не разорвать. И хотя девственная пленка сохранялась и препятствовала проникновению сперматозоидов в матку, моя партнерша все же просила в нее не спускать: «Мало ли что? Ведь там есть же дырочки для кровоистечений».

Еще она говорила: «Ты со мной — как с непорочной Девой Марией. Смотри, не зачни Христа».

И опять — хлипкий мостик памяти из прошлого, предваряющий будущее: мог ли я предполагать, что буду с Марией безо всяких «как» и что Иисус и правда станет мне вроде бы родным?

Несмотря на то что после растягивания ее целки до достаточных размеров всякий раз дальше мы уже ебались по-настоящему, она продолжала считать себя непорочной. И как раз она-то и была моей первой в жизни половой партнершей. И звали ее, кстати, Машей. Вот круг и замкнулся. Просто удивительно, как закольцовывается жизнь: от одной непорочной Марии вначале — к другой, потому как мне все время кажется, что ничего в будущем, никакой дальнейшей жизни после Марии у меня не будет; в предчувствии — только темнота. Не накаркать бы.

Но, в отличие от моей теперешней любимой Марии, тогдашняя Маша вовсе не была смиренной. Наоборот, это был какой-то живчик в юбке: она все время хотела совокупляться. И мы ебались в комнате общежития, в какой-то кладовке, в сушилке для белья, в туалете, в подъездах домов, у меня на квартире, когда не было родственников, и еще она умудрялась дрочить меня прямо на лекциях. И постоянным рефреном наших отношений было ревнивое: «Почему ты на меня не смотришь? У тебя кто-то появился? Ты кого там выглядываешь в окне?» И тому подобное…

Жить с нею было бы невозможно. А замуж выйти она хотела за богатого.

В этом смысле моя жена почти что идеал. Она считает, что у каждого в семье может быть своя жизнь, лишь бы она не оскорбляла другого. И старается не вмешиваться по мелочам; вдобавок, ее память обладает замечательным свойством быстрой забывчивости. Но теперь что-то почувствовала и она. Во-первых, мы стали реже сношаться уже по моей инициативе (точнее, безынициативности), что должно было показаться ей странным. На протяжении всей нашей брачной жизни инициатива к совокуплениям всегда была моей. Но не могу сказать, что жена моя фригидна. Она вовсе не холодна, легко заводится и практически всегда доходит до оргазма. И любит это дело. Просто по сексуальной физиологии ей требуется ебать-ся немного меньше, чем мне, я ее несколько перегоняю и потому лидирую в половой жизни. Впрочем, к этому лидерству она относится с совершенным пониманием, не обижается и старается соответствовать. И когда я перестал ее домогаться с прежней силой и частотой, это удивило и озаботило мою супругу. И прежде всего она, что для нее совершенно естественно, подумала, что я разряжаюсь где-то на стороне. Впервые в жизни она решила за мной следить. Это было так смешно и трогательно: взволнованная уменьшением количества половых контактов женщина пытается проследить за своим сексуальным партнером, совершенно не умея этого делать.

Начала она, конечно же, с расспросов: где я был накануне, и почему вернулся домой поздно вечером, и когда планирую вернуться завтра. Я подробно отвечал: пришлось задержаться на работе из-за множества дел, было поздно и транспорт плохо ходил и так далее… Она и сама прекрасно знала это и пылала таким желанием мне поверить на слово, что даже если бы я нагло ей врал, она все равно бы мне верила. Но все было правдой. А вот если бы я попытался искренне объяснить ей, на что и как расходую свою половую энергию, — она вряд ли поверила бы. Да и кто бы поверил?

Она пыталась следить за мной на улице. Настороженный предыдущими расспросами, я легко заметил ее, вошел в знакомый мне книжный магазин, прошел через служебные помещения, вышел с обратной стороны, обогнул здание и снова вошел через главные двери.

Моя дорогая жена стояла внутри, невдалеке от входа, и беспомощно крутила головой, пытаясь сообразить, куда я подевался. Я подошел сзади и обнял ее. Она крутнулась в моих руках и прижалась ко мне с чувством облегчения, что все закончилось, и я нашелся, и больше ей уже не нужно ни за кем следить, и ничего придумывать, и все, слава богу, в порядке. Волна нежности к этой милой женщине в моих объятиях окатила меня и подняла мою плоть; ни слова не говоря, я повлек ее внутрь магазина — она легко и с удовольствием мне подчинялась, там, в подсобном помещении, когда проходил, отметил, была маленькая незапирающаяся каморка уборщицы. Слава богу, никем не замеченные, мы ввалились внутрь почти полной темноты. Я устроился на колченогом стуле, быстро расстегнул и спустил брюки. Жена возилась со своими неудобными трусиками. Наконец она освободилась от них и оседлала меня. Держась рукой за мой торчащий кол, она стала осторожно насаживаться на него, в конце концов уселась полностью и начала елозанье. Я вначале не ответствовал ей, тихо целуя в губы. Но упорные женины фрикции подстегнули и меня. Я начал поддавать снизу, качающаяся башня на мраморных столпах уже обозначилась вдали, как вдруг ножки стула разъехались, и мы, отчаянно ебясь, очутились на полу. Но не прекратили своего занятия, потому что жена уже перешла ту грань, когда не могла остановиться и слезть с хуя. Она все так же продолжала гарцевать на мне, еле сдерживаясь, чтобы не стонать в голос от сладострастия.

Когда мы покидали каморку, я глянул на раздолбанный нами, в прямом смысле слова, стул и подумал, что больше мне вернуться сюда не придется.

Так что усилия жены следить за мною увенчались в конце концов тем, чем и должны в идеале заканчиваться всякие подозрения и размолвки в семейной жизни между супругами, — еблей.

Апрель,1

Не пойму, в какой степени первоапрельский розыгрыш относится к моим отношениям с Богом. Для чего Он заставил мою жену, в общем не интересующуюся христианской мифологией, купить и подсунуть мне апокрифические евангелия? В чем Он хочет подначить меня? В том, что я не знаю, кем все-таки были братья Иисуса, и главное — от кого? Я твердо решил не ревновать к Иосифу. Но в жизни женщины бывает и не только муж. Мне ли не знать этого? Ей было пятнадцать лет, когда она родила Иисуса Эммануила (ведь у него было двойное имя). Она была совсем молода. Со всеми присущими молодости максимами: например, желала оставаться всю жизнь девственной. Благодаря Богу, этого не случилось. Она прожила недолгую, по современным меркам, для женщины жизнь и умерла, когда ей было не то пятьдесят три, не то пятьдесят шесть лет, во всяком случае менее шестидесяти. А в каком возрасте она изображена на Дивеевской иконе? В пятнадцать? В шестнадцать? Ко всему выходит, я сожительствую с несовершеннолетней? Вот не хватало еще нарушить отечественные законы. Но как здорово, что она так молода! Мужчина и сам омолаживается, имея сексуальной партнершей девушку. Еще лучше, разумеется, ебаться с девственницами. Хоть это и разовая акция. Жены удивляются, почему мужья любят уходить к молоденьким. Да потому, что старенькие не дают. Не дают того, что надобно мужчине. А молодые к тому же впрыскивают свежие соки.

Но, что бы ни говорили про вечную непорочность, Мария все-таки женщина, и такой мне нравится. Мне вообще все в ней чрезвычайно нравится — не могу найти ни в чем никакого изъяна.

Свою жену я взял уже не девушкой и даже знаю, кто первый ее откупорил и пользовал. Как-то мы ехали в троллейбусе, он остановился у небольшого трехэтажного дома на узкой улице, и она показала:

— Вот эти окна.

Ничего больше не сказала, но я понял, что это именно та квартира, где ей сломали целку и куда она бегала в начале своей половой жизни, не в силах совладать с желанием ебаться. Знаю и второго, кто пользовался ею. Ко второму они с подругой, вдвоем жившие в одной комнате в доме отдыха, пробирались по ночам, и он еб их по очереди, приходящих к нему, — сперва одну, потом другую. Хорошо, никто из ебарей не соорудил ей тогда ребенка. Я был у нее, по ее же рассказам, третьим, хотя, понятное дело, не последним. Она была у меня двенадцатой, и на этой дюжин-ке я бы и остановился, когда бы не Мария. Историю сексуальной жизни жены я почти что принял. А вот история жизни Марии меня переворачивает. Нельзя ревновать женщину к тем, кто был до тебя. И все же. Кто сделал ему братьев? Неужели старый Иосиф, доживший, кстати, до ста одиннадцати лет? Умерший, между прочим, еще при жизни Иисуса. И бывший, по воспоминаниям последнего, очень бодрым стариканом. Ну, мог, мог! А все-таки?

Апрель, 2

Жена еще в начале нашей семейной жизни сама сразу же рассказала мне про ебавших ее самцов, предусмотрительно охарактеризовав их способности ниже моих. И второго я полностью простил: дамский угодник, не делавший различия между двумя молоденькими женщинами. Главное для него было получить удовольствие от новой свежей пизды, а любви — самого опасного — между ними не было. Можно представить, как моя будущая жена приходила второй к нему, ибо подруга была побойчее, как он, лежа голый на кровати, приказывал ей раздеться и взять в рот его уже вымытый после предыдущей партнерши хуй. Как будущая моя суженая облизывала его залупу, пока он проталкивал свои длинные пальцы сзади ей во влагалище.

Как он насаживал ее сверху на себя, и она подпрыгивала на его чреслах, теряя рассудок от сладострастия. Я его простил. А вот первого…

Его я возненавидел. И хотя прошло уже больше восемнадцати лет, чувство еще свежо. Женщина всегда привязывается к своему первому ебарю. В этом и есть смысл для мужа первым проткнуть жене целку. И хотя никакой привязанности к этому ее первому в ней никогда не проявлялось, сама возможность этой зависимости бесила меня. Я опять же представлял, как, преодолев девичье сопротивление, он своим поганым членом делал из моей будущей жены женщину для себя. И она была ею, жила с ним некоторое время, пока не появился второй, и сразу же за тем, согласно ее легенде, — я. И хотя именно я стал ее окончательным мужчиной (мелкие измены не в счет), ревность к первому меня не оставляет.

А как, интересно, было в жизни Марии? Предварительно благую весть принес ей ангел. А потом явился некто в облике невероятно прекрасного юноши (не надо забывать, ей самой было тогда всего четырнадцать лет) и твердо предсказал ей рождение Иисуса. Откуда такая уверенность? Может быть, он ее и обрюхатил? У Иосифа были, известно, сыновья от первого брака. По первоначалу он даже выбирал: не выдать ли Марию за какого-нибудь из них замуж, не знал за которого. Так, может быть… их дело-то молодое. Молодым поебаться что стакан воды выпить. По себе помню. Но у моей Марии было это все не так. Не так просто. Бог здесь, думаю, поработал. И именно Он был у нее Первым. Дальше — не знаю: может быть, ангел, может быть, названые братья, может быть, Иосиф. Чего не может быть — что у нее никого не было до меня. Чересчур самонадеянно. А хотелось бы! Хотелось бы этой чистой истории — только Бог и я. Первый и последний. А вдруг в нее влюбится еще кто-то после меня? Не предотвратишь ведь. Невозможно с гарантией удержать женщину возле себя навечно. Наша с Богом история — лишнее подтверждение. Хотя эта мысль для меня слишком жестока. Пока что я в Марии уверен; а дальше — лучше мне умереть.

От расстройства чувств лег спать, не сблизившись с любимой.

Апрель, З

Мария, конечно, ни при чем, это я дурак. Ну и что, что у нее были еще дети? При жизни Иисуса у него, судя по всему, был один родной брат — Иаков Младший; остальные — названые дети старца Иосифа от его первого брака. Сам Иосиф скончался при Иисусе; тот его хоронил. И оставил свидетельство, что Иосиф, несмотря на свой стоодиннадцатилетний возраст, мужчина был хоть куда — очень крепкий. Никогда не болел. Так что мог и по-петушьи потоптать Марию — жена все-таки. И иметь от нее ребенка для укрепления семьи: Иисус-то был не родным; Иосиф взял за себя беременную под нажимом священников. Любопытно, любил ли он Марию? Наверное, все-таки любил, иначе нашел бы способ от нее отбрыкаться. Да еще с чужим ребенком. Впрочем, тогда-то ему было лет около восьмидесяти. Разница с четырнадцатилетней хорошая. Можно и с ребенком согласиться. Да если есть крепость в членах, как от такого чуда отказаться?

Вот, скажем, у меня — красивая жена. Я ночью сдергиваю с нее простыню и смотрю, как она спит голая. Я свою Марию такой еще никогда не видел. И не знаю, такая ли же у нее упругая крепенькая попка, и так же ли немного отвисает на сторону полная грудь с небольшими сосками? (У Марии, когда она кормила Иисуса, говорят, было много молока. И у моей жены, когда она кормила мою дочку, тоже.) И так же ли плотен мех в треугольнике между ляжек?

Аккуратно, стараясь не разбудить, я развожу в стороны женушкины ноги и с учащенно забившимся сердцем гляжу на открывшуюся мне промежность с чуть припухлыми половыми губками. Вид жениной пизды возбуждает меня, и член, как уже в последнее время не часто бывает по ее поводу, встает. На коленях я заползаю между ее ног, смачиваю головку слюной и начинаю запихивать елду в мою любимую женкину дырочку. Жена то ли крепко спит, то ли притворяется. Но не важно — я все равно вталкиваю в нее свой хрен. И полегоньку начинаю ебать. Очень скоро во влагалище появляется смазка, что говорит о том, что моя законная сексапильная партнерша просто притворяется и, видно, хочет попробовать ебаться, не выходя из полусонного состояния, представляя, как если бы ее насиловали спящую, а может быть, опасаясь спугнуть мой наконец-то поднявшийся хуй. Я не подаю вида, что понял уловку, принимаю условия игры и продолжаю с тягучей медлительностью разрабатывать ее влагалище.

Дыхание жены учащается, и она начинает легонько поддавать снизу, насаживаясь на мое древко поглубже. Одновременно она начинает производить своей пиз-дой такие, как она умеет, особенные конвульсии и буквально доит меня. И хотя ее притворство полностью разоблачаю, я стараюсь не переходить в бешеную скачку и томительно не спеша продолжаю употреблять мою дорогую притворщицу. Через какое-то время сладострастие одолевает ее, и она начинает наслаждаться редким теперь для нее ощущением моего твердого члена в своей утробе: вертится на нем, елозит, двигается из стороны в сторону, в самозабвении шепчет:

— Сегодня можно. Спускай в меня, спускай.

Наконец я не выдерживаю и изливаюсь. Ощутив

струйки моей спермы, бьющие ей в матку, она выгибается и кончает в напряженной позе, запрокинув голову и полуприкрыв веки.

Я расслабленно лежу на ней, и она некоторое время наслаждается моим весом, затем аккуратненько высвобождается из-под меня, чмокает в щеку, отворачивается и засыпает.

Я переворачиваюсь на спину и тут с удивлением обнаруживаю, что член продолжает оставаться напряженным. Хуй стоит, несмотря на только что произошедшее излитие молоков. Вот такое, действительно, бывало у меня только в юности. Пораженный прибытком сил, я приваливаюсь к моей супружнице так, что член упирается в ее сомкнутые ляжки:

— Слушай, еще… Давай? — проговариваю я, не заботясь, слышит ли она меня сквозь сон.

— Еще раз? Что ты? — сразу же просыпается она, но при этом не меняя позы и не думая больше притворяться.

— Да, — бормочу я в ответ, направляя хуй к ней в промежность. Так на боку мы ебались, когда она ходила беременной.

Ни слова больше не говоря, она двигает мне навстречу задик, чуть подыгрывает бедрами, и я снова оказываюсь в ее теплой, влажной пизде; но сразу же меня охватывает странное чувство, будто я в ее вагине умещаюсь весь — от пяток до макушки, как в материнской утробе. Ощущение такое, будто бы я еще и не родился на свет и она принимает меня как мать. Пока сладостное ощущение ебли не захлестывает ее полностью, она еще успевает попросить:

— Ляг ближе, чтобы я всего чувствовала.

Я приникаю к ней и в этот момент хочу стать эмбрионом в ее матке, в которую теперь тыкается мой хуй, хочу весь оказаться в ней целиком и без остатка, хочу всосаться в ее маленькое тело. И с такими ощущениями кончаю еще раз, чувствуя, как вместе со спермой уходит в нее моя душа. Жена не шевелится. Полежав, я выползаю из нее и слегка отодвигаюсь. Она уже спит на том же боку, не изменив позы, так и свернувшись калачиком. Я переворачиваюсь на другой бок, и мой взгляд скользит по полке, где ночует Мария.

И вдруг стыд заполняет меня до краев. Сейчас, ебясь с женой, я полностью забыл о Марии; погрузясь в жену, я изжил ее совершенно из своей души. То есть я своей Марии изменил. До сих пор в моем гареме первой женщиной была она, но сегодня! Но сегодня жена, приняв образ Матери, отодвинула Марию на второй план, и во мне уже не осталось энергии интимной близостью воссоединить этот разрыв. Во мне не осталось даже силы подойти к ней. Я лежал, уставясь в темноту, скрывающую полку, зная, что она там, и не мог ничего поделать — все уже совершилось. То непоправимое, чего, я думал, никогда не настанет в моих отношениях с Марией, произошло, и вернуться назад уже было невозможно: я изменил ей, и изменил, самое главное, в душе. Пусть на короткое время, но это было со мной. Ато, что в душе, и есть самое главное. Мелькнула короткая мысль: а может, она со своей полочки ничего не заметила, — но тут же ушла: мы-то ведь и соединены с ней через механизм душевной близости, как раз движение душ и становится очевидным в первую очередь. Все она знает.

Так, сгорая со стыда и ничего не решив, я уснул.

Апрель, 4

Я не знаю, как быть, как мне теперь к ней приблизиться. Весь день на работе я промучился этим вопросом. Утром, уходя из дома, я не взял ее с собой — не посмел притронуться. И даже не мог ни разу взглянуть на нее. Вечером буквально с трудом заставил себя идти домой

Рано улеглись спать. Жена сразу отвернулась и через короткое время стала тихонечко похрапывать. Я лежал не смыкая глаз и мучился своей изменой. Но так ведь не могло продолжаться вечно. Я виноват и должен вымолить прощение. Во что бы то ни стало. Иначе такое напряжение меня просто-напросто убьет. Преодолев себя, я встал, подошел к Марии, вынес ее к окну на свет. Лицо моей Мадонны было бесстрастным и холодным, глаза, как всегда, опущены. Я попытался заискивающе заглянуть в них. Ничего не получилось. Отчужденное выражение ее лица не переменилось. Я стал на колени.

«Прости меня, — обращался я к ней мысленно. — Ты же все понимаешь, у самой сколько всего в жизни было! Простила же ты целый народ, казнивший твоего сына. Ведь смогла. Хотя преступления не бывают одинаковы: у каждого свой контекст, свои обстоятельства. И моя неожиданная измена может быть ничуть не меньшим проступком; точнее, здесь нельзя ставить количественной разницы — больше, меньше. Я виноват, и все. Мне нет оправданий и нет для меня смягчающих обстоятельств. Меня можно либо простить, либо нет. И я обращаюсь к тебе с надеждой, но без уверенности: простишь ли? Ты видишь, как я раскаиваюсь».

Она не реагировала.

Апрель, 5

Что мне делать, как войти с нею в сближение? Ничто не приносило мне облегчения — никакие усилия. Я пришел в полное отчаяние и отправился в храм: может быть, Он подскажет? Только в предельно безнадежной ситуации такое могло прийти в голову. «Почему бы Ему и не помочь мне? — размышлял я. — Кто Он такой? Да просто обязан это сделать! Он же всеблаг. Он, а не я! И вообще, Он должен меня любить. Он же создал все или не Он? Марию, меня, Сына. Как можно не любить рожденное тобою? Это не то что не божественно — это ненормально. Конечно, мы не ведаем промысла Божьего, и Он не обязан подчиняться логике наших чувств. Но кто придумал эти чувства, я спрашиваю? Кто создан по Его образу и подобию?

В храме было, как обычно, прохладно и пусто. Бог не обращал на меня внимания со своего высока. На меня не смотрели ни пасынок, ни Одигитрия. Не глядел даже Святой отец по другую сторону распятия. А уж он-то чего? Я здесь выглядел изгоем. Храм стал холоден ко мне. Оставалось только уйти.

А и в самом деле, почему они все, ну кроме Марии, должны меня любить? Кто я для них? В лучшем случае соперник, либо никто. Секунда в вечности.

Уже выходя из храма, я еще раз взглянул под купол. Мне показалось, Он ухмыльнулся! Тут все равно, каким образом Он решит проявить свое неравнодушие ко мне. Безразлично, с каким знаком, только был бы не нуль! И все же, что бы это значило? На Него теперь моя надежда.

Апрель, 6

Он помог мне! Мария смягчилась. Ничем другим я не могу объяснить перемену ее отношения ко мне. Нет, но каков Бог? Вот кто высок!

И я вновь со своей возлюбленной. Примирение было тихим. Все произошло на полу. Набегавшаяся за день жена спала без задних ног. Мария сразу пошла ко мне в руки, более смиренная, чем всегда, не обращая внимания на мой возбужденный вид; я же был гол и дрожал от напряженного ожидания. Вначале я уложил ее на ковер, и мы просто полежали рядом. Я нежно гладил ее пальцами. Она с каким-то уступчивым и даже приветственным видом принимала мои ласки. Не переставая ее ласкать, я перевернулся на живот, приподнялся на коленях, чтобы высвободить напряженно торчащий пенис, и начал легко подрачивать. Марию я положил не глубоко под себя, как обычно, а выше, так, чтобы видеть ее лицо во все продолжение акта.

Поначалу на ее лице было так умилявшее меня выражение безропотности и покорности. Я продолжал не спеша массировать член, отмечая, как во мне поднимается вожделение и учащается дыхание. Вначале она на это не отзывалась. Я увеличил темп, и мне показалось, что лицо ее неожиданно прояснилось и она даже как-то игриво взглянула на меня из-под ресниц. Поощренный ее приветливым ко мне отношением, я повернул ее лицом вниз, представляя, что совокупляюсь сзади. Окончание моих усилий уже обозначилось вдалеке пресловутой описанной выше башней, я перевернул ее лицом к себе и удивился: выражение лукавства не исчезло с ее лица — она играла со мной! Она хотела дразнить меня собой, а я — о, как я желал стать ее игрушкой!

Вырвавшаяся из перенапряженной головки моего хуя струя спермы попала мне в нос, и, похоже, это ее рассмешило. Лежа рядом, я обнимал ее, и время, казалось, остановилось, и это никогда не кончится.

Апрель, 8

Я понял, она не против, чтобы я ебался с женой. Это как бы допустимо, входит в наш с нею сексуальный ритуал. Да и как же мне не доставлять жене сексуального удовлетворения? Секс — непременная потребность человека, этот факт нельзя высокомерно отвергать. И чувство вины у меня перед супружницей все-таки есть: не виновата она, бедная женщина, что у мужа раздвоилась жизнь.

Жена прочитала «Тайные записки» Пушкина. Книжка произвела на нее огромное впечатление, чего я и не ожидал. Дело в том, что Пушкин в ее жизни — предмет совершенно особый — это объект культового поклонения. Она много читала о жизни самого поэта, много знает, ориентируется в окружавших его персонах. А «Тайные записки» сильно смахивают на мистификацию. Крайне странна история их появления у публикатора. Стиль отличается от привычного стиля пушкинской прозы. Сами записки даже для далеко не пуританина Пушкина поражают некоей предельной степенью откровенности в описании интимной жизни. Тем не менее первое, что сказала жена: «Это несомненно он». Она читала их запоем в автобусе, в метро, дома, перед тем как спать. «Тут есть моменты, которые мог описать только он. Это придумать невозможно». Я поверил ей, поскольку она гораздо больше меня знакома с Пушкиным. До того я колебался, как отнестись к этой книге, не склоняясь ни к точке зрения ее подлинности, ни к точке зрения ее мистификации. «К тому же здесь есть печать гения». И это было правдой: внутренняя душевная жизнь мужчины была представлена с гениальной точностью и полнотой, вдобавок оттененная неизбежностью дуэли, последствия которой уже знаем только мы, читатели. Человек, который был в состоянии сам написать такое, не нуждался бы в прикрытии другим именем.

Неприличности в словах и описаниях всегда возбуждали мою жену, вне зависимости от их происхождения. А кто читал «Записки» знает, что неупотребляемость лексикона и непристойность изображения здесь совершенно не останавливали автора. В этот вечер, когда она закончила читать, мы еблись по-особому.

Вначале, пока она еще и еще раз перечитывала отдельные места из книги, я в общей комнате занимался бумажным монтажом одного киносценария и ждал, естественно, пока уснет дочка. Когда я вошел в нашу спальню, жена все еще лежала с книжкой. Я разделся при полном свете и обратил внимание на женин быстрый, искоса взгляд в сторону моего приподнявшегося пениса. Я лег под одеяло, прижался к ней, просунул руку под задницу и большим пальцем приступил к ласкам женкиной промежности. Через некоторое время она передвинула зад поудобнее и стала помогать мне, начав сама тереться уже набухшими губками о мой выставленный палец. При этом она продолжала листать книгу, будто наши манипуляции между ее ног в этот момент к ней не относились. Потом, все так же продолжая читать, она согнула ногу в колене, подтянула стопу к низу моего живота и оттопыренными пальцами стала заигрывать с моими тестикулами. К моменту, когда она захлопнула и отбросила книжку и повернула голову ко мне, хуй был тверд, как дуло пистолета. Двумя пальчиками она сдвинула на нем кожу и взялась за мою залупу. Я подвинулся к ней, слегка развернул кисть руки между ее расставленными ногами, и через мгновение большой палец уже был у нее во влагалище. Тогда жена рукой начала самозабвенно тискать мои яички.

И тут одна идея мелькнула у меня в голове. Как и вообще все мысли, она прошла в виде смутного ощущения, соединившего жену и Марию, и только позже я осознал это. Тогда я подумал следующее: а может быть, мужская сперма не единственная субстанция, способная пронзать трансцендентное пространство, и женский гормональный секрет тоже обладает таким свойством? То есть другими словами: могу ли я через жену соединиться с Марией? Идея стоила эксперимента.

Тогда многое бы стало более естественным. Я высвободился из рук жены и поднялся с постели. Супруга так изумилась этому поступку, что даже не спросила, куда я собрался. Но потом поняла все по-своему и быстро сняла маечку, в которой до этого собиралась и ебаться, и спать. Я вернулся, пряча иконку за спиной. Жена лежала голая и была так возбуждена, что не обращала внимания на мои действия. При ебле она обычно прикрывает глаза, иногда отворачивает голову в сторону, но всегда вправо. Поэтому я положил Марию на подушку слева от нее и взгромоздился на свою вожделеющую половину. Она от перевозбуждения неожиданным перерывом хотела ебаться больше, чем жить; и потому вся подалась навстречу, тут же заправила в себя мою елду и сразу же стала получать удовольствие. Я держался над ней не двигаясь, давая ей возможность работать самой, и она с восторгом вовсю скользила по члену, то почти выпуская его из себя, то насаживаясь по самую мошонку.

Я смотрел на лежащую на подушке Марию. Она выглядела как обычно — смиренной до индифферентности. Интересно, чувствует ли она что-нибудь сейчас, думал я. И как относится она к такому варианту соития? Пробиваюсь ли я к ней через женину пизду или это все бесполезное занятие? И кроме постыдности действий, между мной и Марией что-нибудь происходит? Это было бы кощунственно и ужасно. В тот момент я это очень чувствовал. Жена тяжело дышала, всхлипывая от собственных усилий, я неподвижно нависал над ней, Мария бесстрастно возлежала на подушке. И вдруг глаза моей возлюбленной блеснули из-под опущенных век двумя огоньками. Ее проняло! Наконец!

Жена уже билась в корчах сладостной неги; после брошенного на меня взгляда Марии я перестал сдерживаться и задвигался в отдающейся мне женщине с частотой, наверное, автомобильного поршня. Она буквально заорала от взорвавшего ее оргазма. И тут я ощутил Марию! Она не просто лежала рядом с женой, в какое-то мгновение она совместилась с нею! Она ею стала, и я соединился с моей желанной. Я оказался прав: женщина может точно так же пробиться в трансценденцию, как и мужчина. Я кончил с ощущением, что делаю это с ними обеими.

Потом, когда жена лежала подо мной совершенно обессиленная, я тихо убрал Марию под подушку. Наконец дражайшая законная половинка сделала попытку высвободиться из-под меня, я лег рядом, и тогда она сказала:

— Сегодня было как никогда: сильно, но странно — у меня ощущение, что мы спали втроем.

Я был потрясен.

— С кем?

— Не могу тебе сказать. Неизвестно. Я же говорю: странное ощущение…

Что тут скажешь? Женская интуиция.

Апрель, 15

После того случая с женой и Марией я стал время от времени практиковать этот новый способ соития. Трансцендентная и физическая любовь соединились, и мы стали втроем переживать то, что можно было бы назвать любовным ренессансом и в прямом и исторически переносном, чувственном смысле слова. Жена летала как на крыльях: все у нее получалось и на работе и дома; я был на седьмом небе и ощущал себя Архимедом, готовым опрокинуть мир, а Мария, кажется, хоть это и невозможно, еще больше похорошела. Раздвоенность ушла из моей души и покинула, как мне кажется, душу Марии, а в женушкиной она и была-то всего один раз — в тот памятный первый вечер нашей тройственной ебли — и больше к ней не возвращалась; слава Богу! Но все же, несмотря на полное физическое ощущение счастья, иной раз во время нашего совместного совокупления во мне появлялась неприятная посторонняя и совершенно неподвластная моему сознанию мысль: а действительно ли хорошо то, что мы делаем? Не разврат ли это просто-напросто, прикрываемый фиговым листочком рассуждений о трансценденции? Эта мысль при половом сношении теперь играла роль фразы «Москва — столица СССР», значение которой я упоминал, помогавшей мне продлевать половой акт и доставлявшей возможность дополнительного наслаждения (те, кто помнит «наше социалистическое вчера», меня особенно поймут). Но даже такое прикладное, если можно так выразиться, использование идеи саму идею не убивало. И после спазмов семяизвержения она продолжала свербить душу.

Когда мы бывали втроем, я обязательно должен был испуститься в жену. Иначе, как я полагал, слияние с Марией, конечно же, не может состояться. Поэтому, когда у супруги наступал благоприятный для зачатия период, я практически переставал с нею ебаться, потому что от главного контакта посредством излития семени мы воздерживались, а использование презерватива уже точно никакого непосредственного полового взаимоотношения между нами троими не допускало. Оставался еще так называемый «прерванный акт», но от него чаще уже воздерживался я, предпочитая в этом случае непосредственно Марию. Таким образом, в эти периоды я имел сексуальные контакты с моей Марией «старым способом», через свою сперму напрямую, втайне от жены. Хотя время от времени приходилось ебать и милую женку: она же, бедолажка, соскучивалась по ощущению хуя в своем влагалище, и надо было ее удовлетворять. Да и Мария к тому же была не против. Как обычно, я выдергивал «болт» из жениного «пазика» перед самым взрывом приближающейся башни и извергался между нашими телами, пока ее корчило наслаждение оргазмом и она с сумасшествием терлась промежностью о мое бедро, обхватив его ногами.

Как правило, такой разрядки хватало надолго, и ничто, в том числе и совесть, не мешало мне заниматься трансцендентным сексом с Марией. Удивительно, но после того как я начал вступать в сношение с Марией через пизду своей жены, страсть к ебле у последней явно возросла. Любовный «ренессанс» сопровождался таким оживлением полового влечения, какого во всю предшествующую жизнь никогда у супруги мною не наблюдалось (может быть, наблюдалось кем-нибудь другим, которого я знать не хочу, слышать не хочу, видеть не хочу, нюхать не хочу, осязать не хочу, естественно); и она стала даже меня донимать, особенно когда наступало безопасное для совокупления время. Именно в этот период я и старался входить в Марию через женушкино влагалище. И то ли в силу трансляции каких-то трансцендентных энергий из-за совмещения земной жены и небесной Марии, то ли в силу какого-то Божественного расположения к нам троим, но наш половой акт стал гораздо более глубоким и сильным по ощущениям. И кстати, насчет Божественного расположения.

Этот вопрос мучил меня: каково мнение Бога относительно всего, что между нами происходит?

Он же все-таки не чужой Марии. Как воспринимает Он теперешнюю нашу ситуацию: как тройственную или все же нас с Марией вместе, а жену — как Ее земное воплощение? Феноменальное тело? Не знаю. Но Мария тут главная. Ей решать. Даже и не Ему. И когда в процессе ебли я наблюдаю за выражением ее лица, то становится совершенно очевидным…

Апрель, 16

Все-таки как Бог к этому относится? У меня свои собственные взаимоотношения с Всевышним сложились еще до появления в моей жизни Марии. Тридцать лет я шел к Богу. Началось с Четвероевангелия, начинавшегося прямо с Пятой главы от Матфея, с Нагорной проповеди, найденного в пыли проселочной дороги в годы студенческих обязательных сельскохозяйственных работ, и закончилось буквально прошлым годом, когда я наконец ясно осознал, что обрел Бога.

Дорога не была прямой и ровной. Какие Его ипостаси только не были изучены мною! Я увлекался буддизмом, исламом, кришнаитскими теориями и чистым индуизмом Ригведы; опытом вхождения в транс шаманов и практикой трансцендентальной медитации. Прочел Ветхий Завет и дополнительно книги о Моисее. Увлекался теориями хасидов и исихазмом. Читал, как это было модно, Кастанеду. Уж не говорю о философии: Фрейд и Ницше с их критикой христианства, Гуссерль и Кьеркегор с его апологией. Экзистенциализм атеистический и экзистенциализм религиозный. Нет смысла дальше перечислять. Теперь я понимаю, что это было нащупывание Бога, если выражаться без аллюзий. Переходя от одной теории к другой, я двигался по некоей окружности, истина была в центре. Но однажды незаметно для меня произошло замыкание круга, и я вдруг почувствовал Бога. Именно почувствовал, а не осознал, потому что сознанием, то есть применением формально-логического аппарата мышления, Его охватить невозможно. Как невозможно и описать. А действительно, почему мы предполагаем, что можно описать Бога в терминах, выдуманных человеком? А если Он больше этого? Если Он неописуем (кто Его может обязать)? Не нужно человеку мнить себя большим, чем он есть.

И вот едва я обрел Бога, как почти тут же мы столкнулись с Ним на Марии, если так вульгарно можно выразиться. Впрочем, я не хочу подыскивать формулировок для этого. Да, на ней. Он повел себя джентльменом, надо отдать должное. Хотя в треугольнике важен женский выбор, в конце концов. И когда Мария определилась, не мог же Он выказать себя как обыкновенный фраер, у которого увели шмару. Вдобавок, поскольку Он сам эту коллизию создал, как и все остальное, самому приходится и терпеть.

Ты слышишь? Я что угодно отдам Тебе в подарок за устроенное Тобою мое счастье с Марией. Все.

Кроме нее. Слышишь? Ты все слышишь, Кум. Куда Тебе деваться? Как Ты смотришь на то, что мы втроем, а? Правильно, никак не смотришь. Сам организовал, сам. Правда, они обе — теперь для меня как одна. Надо сказать, у этой одной бывает раздвоение личности. И удовлетворять приходится каждую. Но фокус в том, что именно это как раз и клиника, а норма — когда они слиты вместе. И духовная Мария со своим святым ликом и земным телом жены дает мне такое счастье полного слияния с миром и горним и дольним, какое, я знаю, существует только за гранью жизни. И сейчас я понимаю: вовсе не жизнь — любовь противостоит смерти. Любовь и смерть — вот два полюса, между которыми протекает жизнь и реальная, и трансцендентная; в бытии они не разорваны — только в человеческом сознании, приспособленном все разделять и анализировать. А в бытийном существовании земное и трансцендентное слиты, как слиты теперь Мария и моя жена.

Человеческое сознание не в силах воспринять мир таким, каков он есть, в его целокупности, в неразрывной слитости прошлого и настоящего, где будущее так же определимо, как и прошедшее. Где одно и то же психология и парапсихология, астрономия и астрология, физика и метафизика, моя жена и Мария. В самом деле, почему, с какой такой стати Он стал бы делить мир, Им созданный? Это мы разделяем, чело-веки, Им созданные, чтобы нам понять Его самого и разобраться в мире. Разделяй и познавай. Познанное и непознанное — почему они должны существовать розно? А если они сливаются, как мужчина и женщина в любви? Не надо Его упрекать в нашем несовершенстве. Наше недопонимание — еще не основание для выводов. Для примера: раньше Бога как бы не было, и это, как говорил герой романа Ильфа и Петрова, был «медицинский факт». А хороший космонавт Юрий Гагарин: «Я был в Космосе, и Бога там не видел»? А как Юрий Алексеевич мог бы Его увидеть? В образе генерала Каманина? Почему мы уверены, что Бог должен принимать человеческий облик? А если нет? Хотя как же Он тогда являлся к Марии? Как обладал ею? Мысли ревнивого счастливца: как у нее было с другим? Мысли эти меня все-таки не покидают. Ревность — какое-то базальное чувство: невозможно его изжить. И не важно, один ты обладаешь женщиной или она гуляет с половиной твоих друзей. Только ли в твоем воображении она тебе изменяет или, натурально, дает всякому, лишь бы в штанах стоял? Муки все равно могут быть сравнимы. Тут уж вопрос принципиальный: либо ревнуешь женщину, либо нет. А повод всегда найдется: закадычный ли приятель, начальник ли на работе, сам ли Бог.

Апрель, 17

Так, мною теперь придумана отдельная теория о существовании Бога. Теория Бога. Вот она. Берем, скажем, электрон. Он вращается вокруг ядра атома, и его движение самим своим фактом создает некий закон. Закон своего движения. Атомы уже по другим, своим законам сцепляются, и получаются молекулы. Дальше — больше: те в свою очередь усложняются, образуется весь материальный мир, возникают белковые тела, появляется жизнь. Все — по законам. Так, может быть, эти законы в своей целокупности и образуют некое объективно существующее поле законов? Торсионное поле? Единое Поле Законов Вселенной? И это поле, существуя объективно, то есть суверенно и самостоятельно, и усложняясь внутри себя, определяет уже не только существование материи, но и психические законы внутренней жизни человека, законы социальные? Определяет карму? То есть законы существуют автономно, независимо от того, знаем о них мы или нет. Объективная реальность Бытия со свойствами Бога. Разве с этим поспоришь? Так вот самое главное: Бог — это не Поле. Это инструмент его изучения. То есть Его существование зависит от нас. Мы демиурги. Создатели Творца Вселенной. Все в мире закольцовано.

Вот такая теория. Ее недостаток: она создана логическим аппаратом, придуманным человеком, необязательно распространяющимся на Бога. Ее достоинство — ревновать теперь не к кому. Все — я, все я. Но теория эта не объясняет, почему Мария сливается с женой в моей любви. Да и саму любовь. Так что Бог для меня все равно остается. Хотя бы как сотворивший сына. И значит — ревность и ревность.

Апрель, 20

Раздвоенность — это хорошо или плохо? Это приятно.

Еблись втроем; жена была сразу после месячных, и я мог через нее сливаться с Марией сколько угодно. Пока я дергался на суженой мне законом женщине, воображая под собою иной объект для излития семени, я думал только о том, как проткнуть мировое пространство и влиться в другое данное мне Богом существо. Однако я при этом не забывал, что должен доставить восторги наслаждения и первому, законному своему предмету, и потому пролонгировал пребывание в ее влагалище с возможно большей длительностью. Когда наша обоюдная радость взаимообладания завершилась ее сладостными корчами и я отвалился на спину, вдруг странное сопоставление пришло мне в голову. А интересно, в трансцендентном мире, то есть, по-другому, на небесах, бывает ли у дам женский цикл? Сравнимо ли существование земных женщин и тех, которые обретаются в пространстве, где находится Мария? Наверное, нет. Не хватало еще, чтоб они бы там детей рожали! Совсем не смешно. Ведь если да, то это в конце концов обусловливает существование страсти в том бесстрастном и уравновешенном бытии. А значит, отсутствие блаженства. А значит, рушится вся система существования миров. Тогда им всем пришлось бы как-то совокупляться. Таким образом, Он мог бы там иметь кого-то вместо Марии? Но, к сожалению, наверное, все-таки нет. Не думаю. Зачем Ему тогда было бы спускаться на землю и все эти сложности? Там соорудил бы сына. Да и ангелы тоже шныряли бы к дочерям человеческим, потому что у себя небось блядовать было не с кем.

А что любопытно: влюбился бы я в Марию, не будь она Богородицей и не имей я всех этих святых прелестей? Не будь у меня шансов (абсолютно никаких) попасть в эту группу риска, где я нахожусь теперь: шаг влево, шаг вправо — Божья кара? Иными словами, не попади я в тот февральский день в Новый Иерусалим? Не знаю. Но, наверное, все-таки да. Ведь втюрился я тогда лично в нее. А различных икон-то и раньше в жизни видел предостаточно. Можно сказать, ее судьба, известная всем, меня даже в какой-то степени охлаждает, как и всякого мужчину, знающего хахалей своей любовницы. А может быть, наоборот распаляет? Как стороннее препятствие, усиливающее любовь. Любовь, сдобренную душевной болью. Мазохизм усиливает чувственность, это известно.

Смотрю на Марию. Вид возмущенный. Зря я ее так. Ведь любимая женщина. А рядом кто? Опять виноват. В порыве раскаяния обнял обеих.

Как остановить мысль? Не дать себе думать о том, о чем не хочешь? Невозможно, невозможно. Человек раздвоен в душе: часть переживаний в нем сознательна, часть неуправляема и является неизвестно откуда! Впрочем, как такое могу писать я, человек верующий? Все от Бога. Тогда зачем Он насылает на нас этот мрак и кошмар? Ведь прийти в голову может что угодно! Испытует? Сын Его пытался помочь поставить мысли под контроль. Сделать заповеди ментальным императивом. Но только настоящим схимникам еще как-то удается путем физических воздействий на тело изгонять ненужное из головы. Всякий обыкновенный человек — в душе сущий дьявол и в мыслях носит в себе ад. А при этом стремится к раю. Как я: люблю Марию, а ебу жену. Как-то недавно удалось зайти с супружницей на второй круг. Она вилась на члене как угорь, а Марию все это, по-моему, затрагивало не очень. Это и впрямь так: вторая ебля принадлежит жене, но не как женщине, а как матери. Ну, можно все это писать? Хотя бы даже помыслить? Еще бы! С мысли все начинается. Вот источник нашего падения — Бог. Прямо как название бестселлера — «Толкающий в пропасть». А спасает сын. Смертью доказал, что обуздать себя человеку можно. И что все — в нем, в этом существе, раздвоенном, как ноги: и гибель, и спасение. И значит, существует грех, и это не метафизическое понятие, это выбор. Но ведь и в выборе, получается, Бог? Как и во всем. А следование судьбе есть Путь и Добродетель. Какая же добродетель, если — грех?

Помню, как-то раз мы с моей будущей женой, а тогда еще только бешено любимой молодой женщиной, возвращаясь поздно ночью от знакомых, ебались в подъезде какого-то дома. В то время нам хотелось друг друга с такой выворачивающей силой, противостоять которой никакая мораль просто не могла. В подъезде я нашел деревянную палку и всунул ее в ручку двери так, чтобы та перестала открываться наружу и чтобы кто-нибудь случайно не вошел с улицы. Моя прелесть встала на первую ступеньку лестницы, чтобы мне было удобнее, я все на ней расстегнул спереди, а был ноябрь, как я уже упоминал, и ей было холодно, но она все-таки послушно сдвинула трусики и уже вставила в пизду мой член, когда в запертую дверь постучали. Но мы теперь не могли остановиться, даже если бы кто и разнес в щепы это несчастное дверное препятствие.

— Не обращай… внимания… — утробно стонала будущая жена мне в ухо, обнимая за шею и стараясь поддать снизу, чтобы насадиться как можно глубже, при этом отдаваясь мне с каким-то стихийным восторгом под аккомпанемент дергавшейся двери.

Когда она, еще влажная в паху от выпущенной на нее моей спермы, вместе со мной покидала подъезд, некий несчастный отец семейства, уже, должно быть, вообразивший, что дверь закрыта кем-то, кто вознамерился убить и изнасиловать его уродливую жену и кретинку-дочь, с облегчением обругал нас ублюдками. Я ответил ему «козлом».

Так в этом небесном восторге соития, подаренном нам Богом, что есть добродетель? А в приведенном не кстати жителе подъезда — дьявол? Или наоборот, добродетельный семьянин, переволновавшийся за своих близких, правильно обругал двух юных греховодников? А если он сам в ту ночь так поздно явился как раз от какой-нибудь бляди? Мысли, мысли куда деть?

Я гляжу на спящую голую жену, на лежащую рядом Марию. Все-таки грех это или не грех? Что дал Бог — приговор или испытание? Непостижимый, Непостижимый, как же Он за всем успевает? Но Мария — Мать. Она не меньше Его. Ее присутствие меня оправдывает.

Апрель, 22

День рождения Ильича. Имя Ясленик: «Я с Лениным и Крупской». Революция. Резолюция. Резервация. Презервация. Раньше был Праздник коммунистического субботника.

— Как мне найти площадь Ильича?

— Надо длину Ильича умножить на ширину Ильича.

Из-за случившегося выходного дня нежились в постели. Благодаря мне Мария теперь из общей кровати не вылезает. А мне приятно, когда обе рядом — и Мария, и жена. Положил руку на лобок благоверной. Та никак не отозвалась. Эта покорность пришлась мне в самый, как говорится, тычок — член стал напрягаться. Пальцами я легонько раздвинул ей нижние губки, стал осторожно массировать клитор. Он у нее небольшой, но чувствительный. Сама она его не дрочит, но когда во время ебли я выдергиваю хуй, чтобы предохраниться и не спустить в нее, она кончает и испытывает оргазм оттого, что продолжает тереться им о мое бедро. Она вообще часто доходит до оргазма — почти всякий раз, как мы ебемся. А сейчас, когда с нами еще и Мария, то я — как Ленин с Крупской и Арманд; и даже более — я особенно стараюсь: надо же не только земных удовольствий, но и небесного уровня достичь, а для этого требуется полная самоотдача и принятие партнерши в себя со всеми потрохами. И жена тоже самозабвенно идет на этот полный контакт, целиком подчиняя себя моему напору и моей инициативе, и теперь всегда полноценно заканчивает процесс. Так — со мной. Не знаю, как у нее с другими получалось. И знать не хочу.

Губки у жены увлажняются от моих действий, но она по-прежнему продолжает тихо лежать, не двигаясь. Смиренность, как уже отмечалось в подобном случае, меня особенно возбуждает. Я ложусь на нее, расталкиваю коленями бедра, и начинаю ебать. Несмотря на то что сама, естественно, уже завелась, она почему-то усиленно старается сдерживаться и не двигаться. Эта внешняя равнодушная покорность так напоминает мне податливость Марии, что буквально соединяет их, я быстро дохожу до точки и спускаю. Обе лежат удовлетворенные.

А как, интересно, именинник? Тоже человек имел двух баб. Те дружили. Трио не такая уж и редкость в реальной половой жизни. Даже не беря в расчет любовниц, которые и есть-то почти у всякого. Но не у меня — у меня трио. Даже не трио — одна у меня женщина, одна: с Марией я соединяюсь, влагая набухший член в свою жену, в Марию я кончаю, спуская вжену. В Марии истинное мое «я», но в жене — моя истинность; это не просто слова — правда, и нельзя этого сбрасывать со счетов. Объяснюсь.

Хотя у мужчины чаще всего любовница бывает женщиной номер один, а супруга — номер два, как у великого и простого Ильича, да у всех у них, кроме жен, были первые номера: и у Виссарионыча, и у Мак-симилианыча, а у Палыча и подавно — легендарный был ебака. Прилюдно же все так за народ потели, что уже и сами начинали небось в это верить.

Но у меня — нет: мои две женщины даже не две равные половины чего-то, они просто одно. Но есть мысли — и мысли. Я чувствую, что жена и Мария соединены, совокуплены вместе через пизду как через некую надмирную, трансцендентную точку. А в голову приходят неконтролируемые мысли: ведь этакое про любую женщину себе вообразить можно, любую попробовать совокупить с собой через «надмирную точку». И не надо ограничивать выбора. Но тогда это — блядство. А я не блядун и сознательно им быть не хочу. И вот тут то я и останавливаюсь: стоп, надо определиться, где любовь. Ибо любовь — вот единственное, на что опираюсь я перед Богом; то, с чем считается даже Он. Что составляет основную силу учения Его сына. Просто же посовокупляться — это пожалуйста, на каждом углу, тут нет трансцендентной тайны и величия Божественной исключительности; половая деятельность, и только. И потом, в этом нет и никогда не может быть Марии. А это главное. И в этом — мое основание.

Что же до Ильича с его сегодняшним праздником…

Май,1

Первомай, Первомай, наших граждан… Шутка социализма. Хотя никакого социализма в нашей стране никогда не было — была реставрация крепостного строя. В государственном масштабе. Правда, без сень-орского права первой ночи. Хотя как знать, если под объектом права подразумевать все население…

Дело не в этом. Теперь нет Первомая, и нет того карнавала, которым и была, по сути, первомайская демонстрация (от языческого «демон», что ли?), со всеми карнавальными атрибутами: цветами, шарами, изображениями фетишей, лентами с магическими заклинаниями «Коммунизм победит!», танцами, песнями, употреблением веселящих напитков, повозками-«кароссами» с живыми картинками, изображавшими бог знает что: от событий революционного прошлого до символического прихода все того же коммунизма, и самое главное — с ракетами, символами гигантского фаллоса (это воистину было то, что хотели мы показать всему миру), которому все поклоняются и с которым все носятся, как на известном весеннем карнавале в Японии. Мы, кто помоложе, на этих демонстрациях надирались вина до изумления и кадрили девочек. Высшим достижением было оттащить какую-нибудь в кусты близлежащего сквера и там потискать, до большего, как правило, не доходило, несмотря на относительно раскованную праздничную атмосферу, — мешал вездесущий «моральный кодекс строителя коммунизма», будь он неладен. (Потому, наверное, в СССР так долго «не было секса».)

То есть это был настоящий карнавал как карнавал, а чему уж карнавал посвящается — мифическому «единению трудящихся» или соревнованию школ танца самбы — имеет второстепенное значение. Теперь ничего нет; все едут на дачу на два дня, но я отговорился. И решил прогуляться с Марией.

Какое-то жиденькое шествие все-таки было, но без главного символа — фаллоса оно теряло энергию и привлекательность. Мы потолкались немного по улицам, а затем я попробовал завести ее в подъезд, как проделывал с девушками еще до знакомства с женой. Но сейчас все стало сложнее: большинство подъездов было закрыто на кодовые замки. Наконец мы нашли один с поломанным устройством. Разумеется, он был грязным, хотя и просторным, с большим подлестничным пространством. Куда я с нею и спрятался.

Было полутемно. Я дрочил, держа ее внизу в вытянутой руке, и не мог следить за выражением ее лица. Я вообще неясно ее видел. Все это напоминало мои давние ситуации с девицами: мы тоже в подъезде зачастую дрочили друг друга, но тогда мне важнее было ощущать, а не всматриваться, теперь же необходимо было видеть лицо своей любимой партнерши. Своей Марии.

Хлопнула входная дверь. Я пожалел, что не запер ее на палку, как однажды, в случае ебни с будущей женой, тогда все вылилось в скандал, о котором я упоминал. Вошли двое, судя по всему, парень и девушка. Остановились. Послышался шепот. Я замер, прекратив свои действия, и подумал: «Уж не за тем же самым и они здесь?» Шепот прервался, потом коротко возобновился и снова прервался. «Целуются», — понял я. Послышалась какая-то подозрительная возня.

— Ты что? Нет-нет, — внятно проговорила девушка.

Парень не отвечал, возможно проявляя настойчивость, против которой возражала приятельница.

— Я не могу здесь, ты что? — опять раздался голос девушки.

Юноша что-то пропыхтел в ответ, и они начали перемещаться в нашу сторону, очевидно в поисках более укромного местечка и, видимо, беспрерывно целуясь. Скоро они нашли его за выступом стены прямо напротив нас. Видимо, в чаду сексуальной горячки они нас не заметили. Девушка еще успела пробормотать:

— Мне стыдно, — но пыхтенье приятеля подействовало на нее, судя по всему, убеждающе, она перестала сопротивляться и, скорей всего, начала помогать ему войти в половой контакт.

Присутствие этой сношающейся пары возбуждало меня донельзя. Из укрытия я беспрепятственно наблюдал, как девушка обхватывает одной рукой с зажатыми в кулачке трусиками трудящегося над ней парня, другой рукой, очевидно помогая ему совокупляться с собой; и тут она меня увидела!

Раздался визг, она оттолкнула партнера и кинулась к дверям. Юноша, возбужденный и злой, обернулся, я получил назад своего «козла», пущенного мной много лет назад так же в подъезде в адрес постороннего, застукавшего меня ебущемся с будущей женой. Он бросился следом за своей девушкой. Дверь хлопнула, мы с Марией опять остались одни. Она смотрела на меня снизу и, мне кажется, улыбалась! Хотя трудно было определить наверняка в этой полутьме.

Теперь я аккуратно онанировал по направлению к ней. Мы были одни, и весь Первомай, весь мир, весь Космос были ее и моими, и нам ни до кого не было дела. Мы были вдвоем, и никто, кроме ее бывшего Любовника, наблюдать за нами не мог. И подумав о Нем, вдруг я ощутил Его присутствие. Странного, впрочем, тут ничего, ведь Он вездесущ, и проблема лишь в том, чтобы Его опознать, отличить от остального мироздания. И тогда Он сразу проявится. Вот и теперь Он был рядом, все равно как недавно рядом были двое юных трахальщиков. Он присутствовал и все видел! Кому-то из нас надо было уйти, и я решил не трогаться с места. Я продолжил соитие с Марией и неожиданно понял, что и она, зная о Его присутствии рядом, не собирается останавливаться и хочет продолжить со мной — может быть, Ему назло, а может, чтобы продемонстрировать обретенную в любви ко мне свою независимость от Него. Так мы кончили. Мария приняла мою сперму, а я почувствовал себя до такой степени измотанным и пустым, что сил не было стоять, и я опустился на какой-то полуразвалившийся ящик. Мария сочувственно глядела на меня. Видимо понимая, каково с Ним соперничать. Он никак не реагировал. Я в очередной раз победил Его. Я победил Его в отношении к Марии — самому главному для меня в жизни. И как бывает всегда у мужчины после удачи с женщиной, я стал великодушен и добр.

— Слышишь меня? Я не ревную Тебя больше. Обиды нет более в моей душе. Я снисходителен к Тебе, побежденному моей любовью к Марии. Не знаю, есть ли правда на земле, но горняя справедливость существует. Любовь выше и меня, и Тебя. И о ней судят по справедливости. Вот только судьи кто? Неужели, и это тоже Ты?

Май, 5

Вот и случилось наконец то, чего я не то чтобы боялся — просто не хотел, чтобы оно случилось: жена застукала меня, когда я был с Марией. Я думал, если это и произойдет, то как-то иначе; все равно у меня был заготовленный вариант отбрехивания. Надо сказать, жены обычно в курсе, что их мужья дрочат. Это происходит чаще всего из-за недостатка интенсивности половой жизни — нехватки количества сношений. Нередко жены дрочат мужей, как, например, моя любезная, когда ей нельзя совокупляться из-за месячных. Бывает, семейные пары занимаются взаимной мастурбацией ради новых ощущений. Случая, как у меня с Марией, еще, я думаю, ни у кого не было.

Я как всегда был с нею на ковре и уже подходил к моменту взрыва мраморной башни, как внезапно услышал:

— Чем ты там занимаешься?

Я окаменел на полу. Но уже находился в таком состоянии возбуждения, что, даже перестав двигаться, не мог остановить нарастающей волны семяизвержения, и мой хуй предательски исторгнул из меня струйки спермы на лежащую подо мной Марию. Можно представить, какая это была картина для свесившейся с кровати жены, старательно за всем наблюдавшей.

— Что ты делаешь? — пыталась разгадать она.

Я вышел из шокового состояния, только испустив последние капли.

— Почему на полу?

Слава богу, деталей, то есть самой Марии, она не разглядела. Я поднялся с ковра, незаметно прихватив с собой дивеевскую иконку. Шок подействовал странным образом: несмотря на разрядку, пенис не опускался, а наоборот, как будто еще более окреп. Ни слова не говоря, я перешел на кровать. Жена удивленно подвинулась, давая мне место рядом, но я без слов лег прямо на нее. Поскольку мы уже неделю как не еблись, супруга безропотно приняла в себя мой хуй. И только удивленно заметила:

— Что это с тобой сегодня?

— Не что, а кто, — неразборчиво бормотнул я, играя в правду на собственных нервах. Эти рискованные игры «на грани» я люблю — они добавляют в кровь адреналина.

Но жена все-таки кое-что услышала. Уже слегка задыхаясь от ебли, успела спросить:

— О ком ты?

В ответ я лишь увеличил темп, к тому же старательно всаживая свой елдак ей в пизду как можно глубже. Она перестала расспрашивать и вдруг с такой страстной яростью завертелась на моем шампуре, что я потерял всякое самообладание. Так мы с ней давно не кончали. Я совершенно утратил ориентировку — где верх, где низ? Я не чувствовал себя и не ощущал даже своего члена. Тело ушло от меня, я как бы плыл в пространстве без притяжения и ориентиров. И не мог даже оценить, приятно мне это или нет. Произошла утрата ощущений, осталась только сладкая душевная мука; меня несла волна чего-то много большего, чем я сам. И весь мир оборачивался вокруг единственного полюса — пизды моей законной подруги, и не было иной точки отсчета. Я уже не слышал, что кричала жена и что в ответ рычал я сам. Сперма моя пробила пространство, кажется, до соседней галактики. Жена висела на мне, обвивая руками и ногами, и вжималась с желанием слиться совершенно.

По моим наблюдениям, женщины вообще переживают половой акт глубже, чем мужчины. В этой части мужчины могут им позавидовать. Так что невозможно даже вообразить, что испытывала принадлежащая мне по закону половина в момент этого оргазма, если даже я утерял всякое представление о реальности в настоящем смысле слова. (Если бы она могла еще и это описать!) Я пер ее, повисшую на мне, сквозь дебри вожделенных пространств. В этот миг слияния мы были мастодонтом, пробивающим все, и это движение не мог остановить никто, даже Бог. Мы вырвались на вершину, превосходящую Его возможности, здесь уже никто не мог над нами властвововать. Время остановилось. Воздвигнутые любовью, мы оказались превыше всего.

Мария наблюдала за нами и, похоже, все понимала. Злость и ревность впервые я прочел в полускрытом взгляде. Мне не было жаль ее. С нею мы проделывали такие путешествия не раз. Но попробуйте совершить подобное с земной женщиной!

Я понимаю, что уедало мою дивеевскую возлюбленную. До сих пор в этих трансцендентных улетах она не имела себе соперницы. Потому и не протестовала никогда против нашей с женой ебли, поскольку никакой физический контакт не мог сравниться с метафизическим запространственным полетом с нею. И вдруг мы с женой приблизились к такой возможности. И я понял, что Мария ревнует. Конечно, не как земные ординарные бабы, но ревнует! Значит, у нее есть чувства, и они сильны, несмотря на то что она принадлежит к горнему миру высшей гармонии и благодати! Чувство ревности — наконец-то! Я был глубоко удовлетворен. Мир стал ясен: он подчинялся идентичным законам для всех, он замкнулся в своей орбите.

Жена повторила вопрос: что же я делал сегодня ночью на ковре перед тем, что у нас с нею случилось позже, — и, не дождавшись ответа, уснула.

Май, 6

Выходной, суббота.

Утром, одеваясь, жена все-таки вспомнила:

— Так что ты делал на полу вчера ночью? Понятно, как любой из нас относится ко всякого

рода дознаниям, даже если они производятся женщиной, одевающейся спозаранку после ночи, проведенной с вами. А может быть, как раз поэтому — и с особенным неудовольствием?

— Любовь.

Она глядит искоса:

— Не со мной… — Мне кажется, она меня недопонимает.

(Я люблю смотреть на свою законную кралю со спины, когда она одевается. Делает она это всегда так: вначале все с себя снимает и затем, стоя обнаженной, начинает выбирать в платяном шкафу, что надеть. Мне нравится глядеть сзади на ее узкую спину с немного выступающими с боков грудями, аккуратную голенькую попку, тонкие в щиколотке стройные ноги с упругими ляжками. Обычно я не выдерживаю, вскакиваю с постели, подбегаю к ней и начинаю приставать: оглаживаю ягодицы, бедра, «помогаю» натягивать трусики и укладывать в лифчике грудь. Стараясь дать побольше воли рукам, облапываю и ощупываю ее всю, от паха до макушки, на которой помогаю закрепить гребень. Она, конечно, шутливо отбивается и возмущается, отталкивая от себя мои руки, притворно ворчит, пока наконец не заканчивает одевание.)

Я молчу.

— С кем любовь? — Она не оборачивается, но я чувствую, что спина ее напрягается. Черт, похоже, это я ее недооцениваю, и копает она своими вопросами глубже, чем я думал, настолько глубоко, как я даже и сам себе не предполагал.

— Так, с тобой, — пытаюсь в гаерском тоне отвечать я и поражаюсь ее реакции.

Ее утреннее шутливое настроение мгновенно испаряется. Она быстро подходит к серванту, некоторое время глядит на иконку Марии и вдруг произносит:

— Не надо этого делать, пожалуйста, без меня.

Это сильный выпад. Она поняла больше, чем мне

казалось. Хотя и вряд ли в своем уразумении дошла до истинного понимания (я все же думаю, не то чтобы постичь до конца, но и предположить наши с Марией отношения невозможно). Но с другой стороны, мне кажется, что эмоционально она их улавливает, только осознанно не может этого принять. (Все-таки женщины всегда очень эмоционально реагируют на все, касающееся любви, даже если и уверены в ее полной невозможности или неосуществимости.) Культура мешает жене проникнуть дальше в знание. Стоит забором перед эмоциональной интуицией. Таким образом, на моей стороне находится в данном случае образование и воспитание, то есть то, что, по моему же глубокому убеждению, и ограничивает человека, мешает его проникновению в сущность миропорядка.

Я смотрю сбоку на обнаженную жену, разглядывающую не известную ей соперницу. Лишь одного маленького шажка недостает ей сделать, чтобы умом охватить все. Но этот шаг ей, конечно, не под силу, как, понятно, не под силу любому цивилизованному человеку. Только гении в человеческой истории могли пробивать эти культурные перегородки и выскакивать к запредельным истинам.

Май, 7

Дальше происходило вот что. Стоя перед сервантом, моя голая жена произнесла:

— Красивая, — по поводу иконки, — и повернулась ко мне: — Никак не могу сообразить: ты изменяешь мне или нет?

И я опять в растерянности: как понимать ее? Как, обо всем догадавшуюся? Или это опять случайность, флуктуация эмоциональных прозрений, не имеющая к пониманию вообще никакого отношения? Две ее фразы связаны или не связаны между собой?

Я гляжу сквозь прищур глаз на вытянутый ромбик ее тела — ее лоно в центре равнобедренной фигуры и не могу решить, серьезно она говорит или нет. Неужели она могла поверить в саму возможность каких-то отношений между мужчиной и, для нее по сути, — кусочком дерева. Что я — Буратино, что ли? Невозможно, невозможно. А вдруг она имеет в виду нечто другое?

Поэтому молчу. Жду.

Невероятно притягательная свежей утренней наготой, она подходит, прижимается к моему боку, ерошит волосы на голове, точнее то, что в моем возрасте от них осталось, и говорит:

— Почему мужики такие глупые? Чего им не хватает?

Отвечаю наобум:

— Женщин, — и попадаю в точку.

— Неправда, — говорит жена и при этом немножко привирает. — Я всегда готова, если ты по-настоя-щему хочешь.

Я не отвечаю, чтобы не затевать спора, и правильно делаю. Супруга наклоняется поцеловать меня в губы, и я чувствую, как ее опущенная рука пробирается между моих ног. Я раздвигаю бедра, позволяя ее пальцам добраться до тестикул, беру в ладони ее лицо и начинаю с силой целовать. Она страстно отвечает мне, и хуй встает. Тогда она выпрямляется и говорит:

— Ляг.

Она так редко берет на себя инициативу в наших сношениях, что я, несмотря на удивление, немедленно выполняю приказ. Она ложится на меня ничком, я руками развожу ее бедра по обе стороны своих и пропускаю между ними член. Она несколько раз, оттопыривая зад, вверх-вниз проводит по нему влажной промежностью, затем слегка приподнявшись, надевается на мое орудие пиздой. Немного подвигав тазом, она жалуется:

— У меня не получается, как у мужчин.

Я снова беру в руки ее лицо, целую и одновременно сам слегка поддаю снизу. Понемногу она заводится, пытается выговорить:

— Обещаешь мне…

Но я захватываю губами ее рот и так уже всовываю ей во всю длину свой елдак, что она от ощущения сладостных фрикций теряет всякую охоту к разговорам.

— Обещаю, — бормочу я и продолжаю трудиться, стараясь действием довести до полного затуманивания сознание своей прозорливой женушки.

Вообще, женщины умнее мужчин. Индекс IQ самой умной из женщин, по подсчетам американцев, выше индекса Эйнштейна. Просто что-то мешает им реализовать этот потенциал. Может быть, особенности эмоциональной жизни, может быть, мы, мужчины. А может быть, Божий промысел? Не важно, но даже только за этот потенциал я уже уважаю прекрасный пол. И если говорить откровенно, вообще считаю женщин выше себя. И это, безусловно, относится к Марии, но не только — и к жене тоже.

Мария лежит рядом и выглядит покинутой.

Когда жена сверху, ее легче распалить до самозабвения. Я жму ей грудь, щиплю соски, подсовываю пальцы между половых губ к секелю и ебу безостановочно. Она стонет на мне, кончает раз за разом и то без сил падает на меня грудью, то приподнимается, опираясь руками о мои плечи, и все ебется и ебется, не в силах изменить то ли своим принципам, то ли своему естеству. А у меня от всего этого такой сухостой, что не помогают даже воображаемые две голые девчонки на пляже с их лесбийскими удовольствиями. Наконец, я вспоминаю недавнюю юную пару в подъезде на Первомай, когда мы были с Марией, и, снова ощутив те возбуждающие впечатления, разряжаюсь. Жена сползает с меня, полностью обессиленная и утратившая всякий чувственный интерес к жизни. Все же полноценный оргазм переворачивает внутренне женщину так, как нам, мужчинам, даже себе и не представить. Она хочет еще что-то спросить, но с безразличием машет рукой и засыпает как убитая.

Мария лежит рядом, плотно прикрыв глаза, и я понимаю, что она плачет.

Как, как можно сделать так, чтобы в жизни быть с обеими на равных? Я засыпаю между ними, несмотря на то, что уже утро, не найдя ответа на свой вопрос.

Май, 7

Спали недолго. Даже не спали — это был короткий провал в ничто. После чего мы одновременно пробудились посвежевшими. Жена, ни слова больше не говоря, накинула на голое тело халат и умелась на кухню. Я еще некоторое время понежился на постели подле Марии, после чего встал, водрузил ее на полочку, как всегда, и, как был без всего, вышел к жене. Меня все же мучил вопрос, что она скажет мне в первую минуту? Она стрельнула в меня глазами и, подавив улыбку в уголках рта, сказала:

— Оденься, ты что — дочка может проснуться.

Я перевел дух: опыт удался, ебля переменила ее настроение и примирила с нашей ситуацией. Все-таки эмоции у женщины на первом месте, и если они положительны, со многим в жизни она готова примириться и многое в жизни простить. Вот вам и способ управления женщиной: держать ее в ауре положительных эмоций, а как этого достичь — деньгами, подарками, утехами ее тщеславия, физической любовью, — это все конкретные методики, дело техническое. В этом же, надо полагать, кроется ответ на вопрос, что мешает вообще более умным и приспособленным к жизни женщинам реализовываться в этом мире — превалирование эмоциональности над ментальностыо. Атак женщины превосходят нас и умом, и жизненной силой (дольше живут и вообще здоровее), и практической жизненной сметкой. Просто цивилизация, в которой они существуют, — мужская, где на первом месте интеллект. Возможно, если бы женщины создали свой тип цивилизации, в котором на первом месте стояли чувства, мужчины занимали бы там подчиненное положение. Но они не создали.

День провели в общих семейных хлопотах: делали уборку в квартире, вместе ходили за покупками в магазин; жена ни разу не обмолвилась о Марии. Я ожидал ночи, когда надо будет ложиться с нею в постель. (Еще не дай бог скажет: «Только определись, с кем ты сегодня».) Она ничего не сказала!

В нашу спальню жена вошла, когда я, уже раздетый, лежал под одеялом. Не выключая света и не глядя на меня, медленно разоблачилась сама. Обычно она перед постелью никогда догола не раздевается, к тому же при свете. Оставляет на себе ночную рубашку или какие-нибудь панталончики, стаскивать которые с нее мне приходится уже в кровати. А сейчас неожиданно она разделась полностью при полном освещении (отлично зная, какое впечатление на меня производит ее обнаженное тело). Член сразу стал набухать вожделением. Медленно обернувшись, она выключила свет и подошла. Я тут же сел на ложе и обхватил руками мою голую партнершу. Она стояла перед кроватью: недвижная и как бы отстраняясь от моих ласк, а я гладил ее тело, пощипывал ягодицы, мял груди, тискал живот, весь отдаваясь во власть тактильных ощущений; и наконец, зарылся губами в пах.

— Ну что, ну что? — проговорила она, отстраняясь (она не очень любит эти французские удовольствия) и бросив взгляд вниз, на готовый к проникновению в нее восторженно торчащий хуй, полезла ко мне под одеяло.

Я руками сопровождал ее, помогая укладываться поудобнее, и сразу же раздвинул бедра. Она уже была взмокшая. Я легко втолкнул ей в пизду свой пестик — она даже не успела помочь мне, как обычно, руками, и сразу стала возбужденно дергаться на члене, от перевозбуждения быстро преодолевая короткий путь к оргазму. Я тоже оказался настолько распаленным предварительными ласками, что, не в состоянии долго сдерживаться, потек очень скоро, впрочем, как раз когда у нее началась оргазмическая истерика с криками и всхлипами. На этот раз я так глубоко разрядился, что уже не смог далее ни продолжать, ни даже думать. Жена приподнялась, опираясь на локоть, внимательно посмотрела на меня, чмокнула в щеку, пробормотала:

— Зачем нам нужен кто-то третий? — отвернулась и уснула.

Я остался лежать, уставя глаза в потолок. Покинутая Мария прикорнула на своей полочке. Жена поступила даже круче, чем я ожидал. Даже похлеще, чем был бы ее вопрос мне о выборе — с кем определиться. Она как бы произвела выбор за меня! И я вновь оказался потерпевшим поражение. Причем на том поле, на котором до этого, как мне представлялось, вчистую одерживал верх во всех смыслах слова.

Как мне быть с Марией дальше? Я поднялся, взял ее и вместе с ней вышел на кухню. Там я с ходу налил и выпил полный стакан коньяка, сел к столу, прислонил иконку к опустелому стакану, подпер руками щеки и заплакал. Мария тоже выглядела расстроенной.

Но не к чему было лить слезы — надо было распутывать этот узел.

Я оставил Марию на кухне и направился в гостиную, где в углу на стене, в киоте, в посеребренном окладе висел образ пасынка. Как тогда, в коридоре коммуналки, я ощутил на себе зеленый взгляд не различимых в темноте глаз.

— Конечно, Ты можешь по-всякому ко мне относиться. В конце концов, Он твой отец. Но к Нему именно были обращены последние твои слова: «Для чего Ты меня покинул?» Я понимаю: Он твой отец, пусть Он даже и ничего не сделал для тебя. Но и я всем вам уже, конечно, не чужой. Можно меня и понять, и простить. Отец твой мне помог один раз. Я не могу за тем же самым обращаться к Нему дважды. Не хочу намеков на чей-то другой черед, не хочу ни о чем просить. Но Ты почти на две тысячи лет старше. За тобой опыт, которого нет у меня. Если подскажешь, будем считать, что жалость друг к другу, посещавшая то Тебя, то меня, то в пространстве коммуналки, то в церкви, не была пустым волнением энтропии.

Я вышел.

Мария одиноко горевала на кухне. Я вымыл стакан, взял ее и пошел в спальню. Положил рядом с собой, обнял и провалился в сон пьяный, без сновидений.

Май, 7

Снова кто-то что-то отмечает в нашей стране праздников, что — я не знаю и знать не хочу. Вернулся домой поздно: друзья спровоцировали выпить с ними за некое якобы общее наше с ними торжество. Жена от дружеских объятий уклонилась и, воспользовавшись ситуацией, уехала домой с работы пораньше — приготовить что-нибудь к ужину. Она у меня хозяйственная. Только занятость по работе мешает ей проявлять себя на домашнем поприще. Приготовила жареные окорочка, рис, торт, выпивку. Все эти дурацкие праздники она, как правило, не замечает; так что удивительно: можно подумать, у нас с нею вчера первая брачная ночь случилась, она перестала быть целкой и теперь отмечает это радостное событие. Но мне нет причин резонерствовать: все я, только я. А как еще она должна реагировать?

Не знаю, помог ли сын, но когда мы ложились в постель с женой, я взял с собой Марию. Жена не возразила! Более того, она отнеслась совершенно спокойно к тому, что я устроил свою возлюбленную рядом с нею на подушку, перед тем как заняться вторжением в ее влагалище. Просто глянула вправо и прикрыла глаза, отдаваясь ощущению ласк моим набухшим членом у своих половых губ.

Я так и не понял, в чем причина ее лояльности. То ли посчитав прямой сперматозоидный контакт с Марией неприемлемым для себя, а ее присутствие во время нашей с нею ебли вполне допустимым компромиссом, то ли и в самом деле сын помог, но я вошел в нее, вожделея Марию, и кончил в свою единственную желанную женщину, совокупленную из двоих.

А может быть, ее в принципе устроил этот трансцендентный адюльтер?

Она на некоторое время задержала меня в себе, сжимая мышцы вагины и выдаивая из меня остатки соков, потом глянула еще раз на Марию, повернулась на бок и уснула.

Но, что самое невероятное, судя по всему, этот компромисс устроил и Марию: она тихо лежала, совершенно не выказывая признаков неудовольствия.

Кого же мне благодарить за все?

Май, 21

Уже две недели все идет хорошо и по-новому: то есть мы с Марией напрямую без жены не соединяемся. Я бросил дрочить, и наши соития с Марией приобрели вагинальный характер через женино влагалище. Похоже, это стало устраивать всех. В том числе и меня. Если бы только не ослабление моего влечения к Марии! Именно ослабление — не прекращение, не затухание. И к тому же супруга постепенно становится необходимым компонентом нашей жизни с Марией. Уже не в душе, не в трансценденции, а в реальной земной жизни без всяких трансценденций жена заместила своим телом Марию, совокупилась с ней, стала от нее неотделимой.

Жена действует очень правильно: что ей за дело, о ком это я думаю, вставляя в нее свой набухший пенис.

Ведь ебется-то она со мной! И все это уменьшает мою страсть к Марии — расчет точный! Моя страсть раздваивается, одно сторонит другое. И в результате я свою возлюбленную Марию чту уже неотделимо от жены. И ритуалы наших с нею совокуплений уже без последней не обходятся. Теперь только они двое точно стали одним, и наконец-то меня на это одно вполне хватает. Можно сказать, жена излечила меня от раздвоения личности; и она же меня победила. Но как-то обижаться, отрицательно реагировать на это я не собираюсь совершенно. Во-первых, жена на самом деле любит меня, и потом — она действует, как может, в своих интересах и, надо отдать должное, при этом не ставит «принципиальных» вопросов типа «я или она» и подобных крутых глупостей. Наоборот, сколько я могу понять, она готова принять вариант «и я, и она»; но главное в этом — «и я тоже». Наверное, для женщины это достаточно самоотверженный поступок. Большего тут, пожалуй, и не потребуешь. Потому — что обижаться? И вдобавок я ведь тоже люблю ее. Хотя, может быть, по-своему и не как Марию, но люблю ведь! И этого тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Июнь, 1

Не пойму: регулярная семейная жизнь — благо или несчастье? Или по известному закону: нет ничего, что не могло бы надоесть при постоянном употреблении — даже любимая женщина? Вновь я стал подра-чивать, но теперь уже только для разнообразия своей половой жизни и сугубо для себя лично, потому что в соитие с Марией вхожу сейчас постоянно другим способом, хотя все время одним и тем же — через жену. Но зато теперь я начал дрочить втайне от обеих, то есть как бы изменяя им обеим одновременно. Это меня примиряет с моим положением.

Для того чтобы при онанировании полноценно кончать, мне снова приходится выдумывать разные возбуждающие сюжеты на сексуальные темы, что я делал когда-то и раньше, когда жил с женой еще до Марии, а точнее, когда мне сексуальной жизни с женой и не хватало. Этакие эротические фабулы с некими посторонними действующими лицами. Что-то вроде маркиздесадовских историй, которых в свое время я начитался до сыта.

Начинать здесь можно с чего попало. Скажем, Ваня и Маня, молодожены. Только что поженились, сразу после свадьбы.

Так у них все начинается: молодые в комнате одни. Ваня ровно на один раз сексуально опытнее своей непорочной жены, то есть у Мани еще не было в жизни половых актов, а у ее юного мужа уже была одна связь по пьянке со школьной подругой. И хотя Ваня, кроме факта, ничего из этого акта не помнил, потому что в силу неопытности чересчур напился, все-таки он считает себя искушеннее девственной супруги. А та хочет быть руководимой. В результате, оказавшись перед постелью, оба не знают, что делать.

Поцелуи вроде бы надо уже заканчивать и двигаться далее, а как и куда — не известно обоим.

— Мне раздеться? — спрашивает Маня.

— Да, конечно, — отвечает ее муж. — А как же еще?

Девушка начинает освобождать себя от свадебного наряда, супруг пялится во все глаза и даже не понимает, в какой момент уместно прийти на помощь своей молоденькой жене. В результате та в одиночку не без труда стаскивает с себя платье и, оставшись в одном белье, сперва колеблется, затем освобождает от лифчика свой аккуратненький бюстик и, уверенная, что так и надо поступать, спускает трусики. Ваня впервые видит свою девушку полностью обнаженной.

До этого ему доводилось только, когда они целовались, тискать рукой ее голенькие груди или ласкать под трусиками упругие девичьи ягодицы, но без одежды он ее еще никогда не видывал. Картина его возбуждает, и член юноши начинает быстро возбухать.

Молодая супруга в свою очередь тоже глядит во все глаза на мужа. Ей, понятное дело, в жизни еще не приходилось раздеваться догола перед кем-нибудь из лиц противоположного пола и тем более наблюдать разоблачающегося перед ней мужчину, к тому же еще и возбужденного. Поэтому, как только Ваня стягивает трусы, Маня во все глаза уставляется на его по-юношески задранный пенис, и стыдясь своего любопытства, и одновременно не желая отвести от него взгляда. В этот момент она испытывает внутренний шок: обмирает и вожделеет одновременно. Голый Ваня приближается к супруге, тыкается своим орудием ей куда-то в пупок, неуклюже обнимает, целует и на правах мужа кивает на постель:

— Давай, что ли?

Щеки Мани рдеют, и она лезет на кровать. Муж следует за ней. Нагие, они целуются и обнимаются некоторое время, неумело пытаясь ласками еще возбудить друг друга, хотя для них это уже совершенно лишнее, скорее просто ритуальное действие, почерпнутое из телесериалов, а затем Ваня помогает своей жене лечь навзничь и раздвигает ей ноги. Девушка от стыда закрывает ладонями лицо, предоставляя все свое остальное молодое тело законному супругу. И тот, прочитавши как-то раз в польском журнале для молодежи статью о том, каким способом девушке лучше всего лишаться невинности, сгибает ее ноги, приближая коленями к груди, ложится сверху и приступает к операции. Все заканчивается благополучно: плева у Мани рвется легко, она только со всхлипом втягивает в себя воздух, и Ваня тут же кончает сам, едва успевая выхватить из жены свою задорную елду и заливая молоками ей грудь и живот.

В общем, первая брачная ночь, первые радости взаимного полового узнавания; для нас не важно, как это все началось, важно, как продолжится. И тут уже плюс — сексуальные приключения с еще одними такими же неопытными молодоженами, и у одного получается, у другого нет, и тогда называться это будет «полусвинг» (вот так: неточно и в кавычках).

Медовый месяц наши юные супруги проводят в постели. Насмотревшись ночных телевизионных программ и желая попробовать разнообразия в семейной жизни, Ваня в конце второй недели заставляет юную подругу сосать себе член, в конце третьей безуспешно пытается проникнуть в нее через задний проход, в конце четвертой предлагает провести ночь совместно с какой-нибудь такой же молодой парой.

— Называется «свинг», — не совсем правильно употребляет этот термин парень.

Маня трет лоб:

— Свинг — это музыка или танец?

— Свинг — это легкий обмен.

Маня сперва отказывается. Ваня целую неделю уламывает целомудренную жену:

— Это не измена. Мы все время друг с другом, но только и еще кто-то будет с нами одновременно.

Супруга не соглашается.

Но веским аргументом для Мани становятся слова, что семейные связи от этого только упрочиваются. Она наконец поддается уговорам:

— Ладно, если ты считаешь, что для тебя это так необходимо…

— Для нас! Для нашей семьи! Только о нашей семье думаю.

На следующий день активный Ваня притаскивает домой газетенку с объявлением: «Молодая семейная пара ищет чету молодоженов для совместного проведения времени».

— Это — что нужно, — говорит он.

Предварительно созвонившись, они направляются в гости по продиктованному им по телефону адресу. Уже перед самой дверью незнакомой квартиры Маня крепко обнимает мужа, целует и спрашивает в последний раз:

— Ты по-прежнему твердо считаешь, что это для нашей семьи необходимо?

Успевший надавить кнопку звонка Ваня, по правде говоря, уже и сам не знает, точно ли он чего-то считает. Но поздно — им открыли.

В дверях возвышалась длинная, худющая фигура Саши — их теперешнего нового телефонного знакомца, с очками на крупном носу; из-за него сбоку с любопытством высовывалась его жена Леночка. Ваня поразился субтильному и юному виду Сашиной супруги. Белокожая, со светлыми волосами и светлыми глазами, она была похожа на несовершеннолетнюю. И этим отличалась от Ваниной спутницы — черненькой, не худенькой и выглядящей даже чуть старше своего возраста Мани. Ваня глядел на эту девочку-жену и никак не мог совместить в голове ее вид с тем, что та должна отлично представлять, как вскорости разведет ноги перед незнакомым мужчиной. О своей благоверной он в эту секунду ничего даже такого и не думал.

Тем не менее, несмотря на нервозную скованность, определяющуюся известной целью их общего знакомства, с первой минуты все, очевидно, друг другу понравились. Вначале сели пить хозяйский коньяк и есть принесенный гостями торт в единственной комнатке с большим разобранным диваном посередине. Из-за стеснительности положения, разговор никак не завязывался. Удалось лишь выяснить, кроме взаимного здоровья, что у хозяйской пары это тоже первый такой опыт. Тогда Саша предложил выпить на брудершафт.

— Я с Марией, — сказал он, — а Иван — с Леночкой. За знакомство.

Целуясь с хрупким созданием, бережно сжимая ее в своих руках, Ваня краем глаза заметил, как Саша расстегивает пуговицы на блузке его жены. Это неожиданно и неприятно кольнуло инициатора семейного похода за адюльтером, тем более он помнил, что сам отговорил Машу надевать лифчик. Но все же после брудершафта была преодолена некая психологическая преграда, общение пошло веселее. Оказалось, что Саша с Леной женаты уже два месяца, живут в квартире Сашиной бабушки, тоже склонны проделывать эксперименты в сексуальной жизни, и инициатором всегда является Саша.

Потом перешли на диван, и хозяин включил видеомагнитофон с порнографическими клипами по теме: на экране пары задорно и весело обменивались партнерами. Саша безо всякого стеснения обнял за плечи Ванину жену, и по движению его руки в оттопырившейся блузке супруги, полулежащий на широком диване Ваня понял, что тот мнет голые Маньки-ны сиськи. Это не очень приятное наблюдение второй раз пронзило незадачливого свингера, и, чтобы задействовать хоть какую-то компенсаторную функцию, он подвинул руку к Леночкиным ногам и пальцами забрался ей под юбку. Сашина жена, как бы не замечая этого, упорно глядела в экран телевизора. Робость по отношению к этой женщине мешала Ване действовать смелее, но, глянув еще раз на уже начавшую к тому времени целоваться взасос другую пару, он набрался решимости и продвинулся дальше. Лена не отрываясь от экрана, слегка раздвинула бедра, и Ваня, рукой скользнув между ними, обнаружил, что на Сашиной жене нет трусиков. Она заранее ко всему приготовилась! Ваня почувствовал возбуждение и потянулся к губам девушки. Она целовалась пугливо, как целка, и юноша снова внутренне поразился ей — внешне хрупкой недотроге, готовой раскинуть ножки по всем правилам.

— Мы скоро придем, — сказал вдруг Саша, поднимаясь и увлекая Маню за собой в сторону кухни. Та еще успела обернуться, и Ваня увидел в распахнувшемся отвороте Маниной блузке ее обнаженные груди.

— А куда они? — обратился Ваня с дурацким вопросом к оставленной ему женщине, и та с завораживающей непосредственностью ответила как о разумеющемся:

— Так — трахаться.

Простой и естественный этот ответ поразил парня. Мысль о том, что он тут не только для того, чтобы получить удовольствие самому от иной женщины, но еще и поделиться с кем-то своей женой, дать постороннему насладиться его собственной законной подругой, до сих пор не приходила в голову. И это соображение сразу как-то отрезвило молодого мужа. Он прекратил ласкать Леночкину промежность, вытащил руку из-под ее юбки и выпрямился на диване. Стрелы ревности воткнулись в него, питая своим ядом, и возбуждение испарилось.

— А как же они там? — посидев столбом некоторое время на диване, задал он второй, не умнее первого, вопрос. — Ведь негде же?

Неизвестно, то ли переживала Леночка нечто похожее на Ванины мучения, то ли нечто совсем другое, но она по-своему поняла его слова, и вдруг неожиданно сказала:

— Пойдем посмотрим?

Это предложение подошло Ване.

Вдвоем они тихо выбрались в коридор и подкрались к закрытой стеклянной двери кухни. В этот момент Ваня готов был немедленно прекратить этот зашедший слишком далеко семейный эксперимент, но было поздно: там уже устроились. Маня, видимо полностью раздетая, сидела на краю кухонного стола, высоко подняв ноги и обхватывая руками неистово трудящегося над ней Саню. Из-за стеклянной двери Ваня видел только голую спину и работающий зад совокупляющегося с его женой мужчины. На одной из задранных кверху ног супруги болтались недоснятые в спешке трусики.

В таких случаях уместно выражение «делать было нечего» — они с Леночкой вернулись обратно на диван. На экране телевизора продолжали запальчиво и «с огоньком» сношаться, а у Вани от увиденной картины любострастного соития своей жены с посторонним наступил полный упадок сил. И тут он вдруг почувствовал руку Лены. Пальчиками та осторожно пыталась расстегнуть молнию на его брюках. Ваня глянул в упор на Сашину законную половину. А та, придвинувшись вплотную и невинно глядя своими белесыми глазами, спросила:

— Можно?

Ваня неловким движением втянул голову в плечи. Ему было стыдно и за всю ситуацию, и за то, что его бессилие будет неминуемо обнаружено. Но молодая женщина взяла инициативу в свои руки. Появившийся из брюк на свет поникший Ванин «хвостик» ее не смутил. Видимо, присутствие сношающейся на кухне пары действовало на нее иным образом, чем на Ваню. Она активно принялась за Ванин член, стала теребить его, обнажила головку, взяла в рот… Ваня все никак не мог совместить в голове ее действия заправской шлюхи с обликом непросвещенной целки, и это отнюдь не помогало Лене в ее усилиях. Но женщина может завестись и от своих собственных действий, и Лена возбуждалась все больше. Она сняла платье и осталась в одном бюстгальтере. Но даже вид белесоватой полоски между ног у предназначенной ему дамы не подвигнул юношу на подвиг. Однако партнерша сдаваться не собиралась. Она помогла своему незадачливому удовлетворителю тоже обнажиться, встала на диване на колени, широко раздвинув ляжки, взяла Ванину руку и сунула себе между ног. Тут уж Иван догадался выставить большой палец. Леночка аккуратно насадилась на него и начала ерзанье. Между ног у нее сразу сделалось мокро. Не прерывая этого занятия, она обняла Ваню и стала покрывать его лицо поцелуями. А Ваня в свою очередь начал мять ягодицы женщины и ассистировать ее движениям. Наконец Сашина благоверная разошлась не на шутку — запрокинула голову, и из горла у нее послышались хрипы. Прижимая к себе одежду, из кухни показались Саша и Маша.

— Ого! — произнес супруг Леночки, еще не вполне разбирая, что происходит, но пораженный силой женского оргазма.

Его жена билась в объятиях гостя как рыба, бешено хватая раззявленным ртом воздух и не очень соображая, что совершается вокруг. Возможно, необходимость все делать самой возбудила ее и довела до такой высокой грани эротического самозабвения, за которой она перестала адекватно воспринимать окружающее и выскочила к вершине наслаждения как ракета, оставив своего неудачливого визави пресмыкаться где-то далеко внизу со своим бессилием и вынужденной супружеской верностью.

По пути домой муж и жена все время молчали. И только у дома Маня наконец разлепила губы:

— Что? Понравилось?

— А? Ну да, я бы и еще, пожалуй, разок согласился, — с развратной радостью взбодрился так и не смогший изменить своей спутнице муженек.

— А мне — однозначно нет, — отрезала Ванина добродетельная супруга. — Мне больше этого — хватит.

Июнь, 11

Обсуждали с женой и дочкой, как проводить отпуск. Решили, что они вначале едут к приятельнице за границу на месяц отдыхать, во французский город Париж, а я, после их возвращения, на месяц — на море, на свой любимый курорт Анапу. К сожалению, условия нашей с женой работы таковы, что мы не можем одновременно ее бросить и вместе уехать на отдых — кому-то нужно непременно оставаться. Но я не в претензии. Во-первых, в Париже я уже бывал; во-вторых, я безумно люблю море и поеду, конечно же, с Марией; в-третьих, целый месяц перед тем мы будем с Марией одни — и никто не будет нам мешать вступать в связь, когда и как мы захотим. Даже и без помощи супруги. Предвкушение свободной жизни подействовало на меня так возбуждающе, что, не откладывая дела, я увлек Марию в ванную и там заставил совокупиться нелюбимым ею способом — стоя.

Любопытно, а Он таким образом сходился с нею? Как вообще это происходило у Него и у ангелов с земными женщинами? Предполагаю, вся греческая (соответственно римская) библейская (соответственно прочая) мифология на самом деле описывает, в первую очередь, любовные (ну конечно, и другие) похождения одного и того же Персонажа, разнящиеся лишь в особенностях представления о Нем у разных народов. Что не так уж и важно: по сути, Он — Один и Тот же. Так все же: как у них, небожителей, это все на деле происходило? Какие при этом позиции бывали наиболее предпочтительны? Неужто только «миссионерская»? Или они их меняли? И действительно ли неописуемое божественное наслаждение испытывает женщина, лежа под Ним? Или это наслаждение можно как-то все-таки описать, то есть выразить, то есть, по сути, сравнить с удовольствием от земного мужчины? Но из всех, кто мог бы ответить мне на эти вопросы, я знаю только Марию, но ее не расспросишь, тем более в подробностях. А тут важны именно подробности.

Если не считать легкого облачка ее неудовольствия от традиционно немилой ей позы, все прошло замечательно. Давно уже мы с нею так не были близки. Я поливал ее своей молофьей, не обращая внимания на деликатное царапанье в закрытую дверь: жена просилась к нам. Скорей всего, законной зазнобе хотелось удостовериться: что я и, может быть, с кем там делаю. Я кончил и открыл. Жена удостоверилась:

— И она тут? — И захлопнула дверь.

Я поправил одежду, отер мою любимую от спермы и вышел из ванной.

Недовольная супруга глядела в телевизор. Дочка была на кухне. Установив Марию, как обычно, на ее место, я присел на диван к жене:

— Что ты? — Она не отвечала. — Подумай — к кому?

— Извращенец.

— Да. Можно сказать «трансцендентальный»…

— Дурак.

Не отвечая, я сгреб ее в охапку и запустил руку под майку к голому телу. Я знаю, как можно переменить настроение моей законной милки. Вначале она отбивалась, пыталась вырваться, потом сдалась, и ее соски под моими пальцами отвердели.

— Ты в своем уме? — Она кивнула в сторону кухни, где, судя по звукам, что-то с аппетитом уплетала дочка, и примирительно добавила: — Вечером.

Мир был восстановлен.

Вечером, как договорились, я лежал на супруге, а та читала книгу. От этого ее поведения я оказался так несказанно возбужден, что твердый, как шомпол, хуй сам проскользнул во влажное жерло ее вагины. А она все читала. Потихоньку, не мешая процессу просвещения, я начал в ней продвигаться. А она все читала и читала! Однако я еб ее не протестуя. Хуй стоял как редко когда. Наконец я почувствовал легкое ответное подвигивание бедер. И хотя она с упорством продолжала глядеть в свою книгу, но букв, я думаю, уже не разбирала; участившееся дыхание говорило об этом. Так книгу не читают.

Я уже джигитовал на ней, пришпоривая во весь мах. Она закрыла книгой лицо и только постанывала от этого бешеного аллюра. Кончал я долго. Она доила и доила мой член пиздой, стараясь высвободить меня полностью. Когда же все закончилось, немного полежала, подняла книжку и продолжила чтение! Я попытался было отстранить этот чей-то печатный труд от ее лица. В конце концов я ревновал ее к Имяреку, своей книгой отбивающему ее у меня, да еще в такой момент! Она улыбнулась и вернула ее на место. Это показалось мне превосходящим всякое возможное оскорбление! Читать чьи-то бредни и одновременно пожимать влагалищем мой хуй — в качестве дружеской компенсации, что ли? В общем-то, я и сам писатель! Я извлекся из нее, поднялся и отправился к Марии. Святая женщина! Она всегда принимала меня таким, каков я есть. Мы устроились с ней на стуле в коридоре. Ее прежнему Партнеру такое даже, наверное, и не снилось. А мы сношались так, будто этот раз грозил стать последним. Ноги сводила судорога, пятки дробно выстукивали по полу какой-то невиданный марш-психоделик. Мария принимала меня, плотно закрыв глаза. Слава Богу, во мне хватило спермы на второй раз!

Вообще, я должен быть Ему бесконечно благодарен. Именно бесконечно — и не меньше, поскольку бесконечным является Он Сам. То, что Он дал мне, и то, что Он за это же меня потом и простил, — невероятно. Вот — Бог! Я готов умереть за Него в любую минуту. Все лучшее, что только можно получить в жизни, Он мне уже дал.

Июнь, 15

Что за мировоззрение у Него, если вообще в принципе можно говорить о Его мировоззрении? Какое может быть воззрение на мир у Творца, этот мир создавшего? А как вообще Он относится к Им же и созданным реалиям мира? Например, к религии? В кого Он верует? В Себя? Да и верует ли вообще? А вдруг Он — атеист? Не любит Своего творения и не верит в Себя, поскольку знает Свои недостатки (излишнюю любовь к женщинам, например, по крайней мере — к одной)? Он вполне может не любить Себя и не верить в Себя — а кто Ему попеняет за это? Если Он — все. Превыше всего. Превыше в том числе и вероятных пени? Невозможно постичь суть Бога, настолько это преодолевает любое логическое понимание и анализ — инструментарии человеческого осознания.

Но я нашел путь. Ведь я могу себя с Ним сопоставить! Разумеется, через Марию, а как же еще? То есть через любовь! Точнее, не так: любовь — вот начало координат мира, точка отсчета, от которой можно определять размеры, степени и величины; сопоставлять и устанавливать и в нашем мире, и в ином — Его мире. Вот кауза, отталкиваясь от которой можно разобраться, кто прав, кто виноват не относительно, а абсолютно. Любовь — вот та первоначальная вибрация, которая, подобно пахтанью океана в древнеиндийской мифологии, послужила началом разделения Хаоса и основанием преодоления энтропии, то есть началом возникновения мира. Эту древнюю вибрацию и воспроизводят всякий раз совокупляющиеся любовники при зарождении новой жизни. И Он также возник из чего-то подобного. Да, именно — Он возник! Как сказано в церковнославянском варианте Евангелия от Иоанна (варианте, позже измененном в русском переводе с целью єдиноначального понимания текста): «Вначале было Слово, и Слово было к Богу, и Бог был Словом. И сие было искони к Богу». Слово было вначале! А что такое слово? Некая вибрация. А какое слово? Может быть, Любовь? Не будем делать натяжек — неизвестно, какое слово. Важно — оно было прежде Бога. А значит, Его можно оценить относительно чего-то, от Него не зависящего, бывшего до! Опять формально-логические конструкции «если — то»! Это не истинно. Надежней опираться на чувства — атавистические знаки проявления свойств мироздания. И я чувствую Его через Марию. Можно сказать, охватываю своим внутренним ощущением, и для меня нет вопроса о Его существовании:

Он истинен, как истенен я. Как истинна наша с Ним Мария. Как истинна наша с ней любовь.

А кто Ему придумал нравственность, например? Вот интересно. Не Сам же! Хотя Марию с детства готовили для услужения Ему и для этого держали в Храме золотошвейкой. Впрочем, не ее одну так держали. И вот Он последовал примеру своих прислужников, ангелов, и спустился на землю. Разобраться и в этой сфере сотворенного Собой же естества, что ли? Все-таки, как Он ее выбирал для этого Своего разбирательства? Среди огромного количества готовых для услужения женщин и девушек? Проституток и девственниц? Хотя, видимо, для Него в этом не было большой разницы. Ясно, Он не стал бы как-то предохраняться перед целкой, ведь Он же Бог! Вот выбрал. Пятнадцатилетнюю девчонку. Его тоже тянуло на молоденьких? И как Он вошел в нее — как золотой дождь на лоно, или как лебедь — членом?

Мысли ревнивца, по-прежнему: ведь если Ты придумал «не любодействуй», так отчего же тогда — Сам? Как мог позволить Себе совокупиться с молоденькой Ты, старик, с пятитысячелетней жизненной историей? Просто так, не зарегистрировавши брака, как приставала из подворотни, бомж, не ведающий прошлого? Где же Твоя мораль? Или мораль — это для других, а для себя можно позволить немного лишнего? «Что можно Юпитеру, нельзя быку»? А вот можно! Бык тоже хочет владеть самкой по закону, превосходящему Тебя! Кто Ты — чтобы устанавливать квоты: кому и сколько можно? И к тому же Сам Свои законы нарушая? Ты — подчиненный Любви? Понимаю: для престижа мироздания не надо было обременять Марию. А когда уже это случилось, то и пришлось признавать ее сына своим, а значит, равным себе, а значит, все сакрализовать, чтобы избежать обвинения в прелюбодействии — Тобою же созданной норме. («Если — то» — снова формальные упражнения!) И ведь первоначально все Тебе прекрасно удалось! Но сын получился строптивый, да и женка тоже не из смирненьких. Просто развлечься с девочкой не вышло: оказалось, Ты не бесплотный ангел! Вот и пришлось идти на компромисс, создавать теорию всеобщего греха и ритуал возможности спасения — не по-бытовому, а по-бытийному разводить ситуацию. Спасения, кстати, от чего? Не от Твоих ли промыслов? Самим же Тобою и созданных? И все бы опять сошло — да строптивый сын умер. К тому же прилюдно — не скроешь. Да еще и воскликнул перед смертью: «Отче! В руки Твои предаю дух мой». И что — пришлось оправдываться в его кончине воскресением, которого в глаза никто не видел? Не смог, не смог! Любовь к нему победила Тебя. Потому что Любовь, которую интуитивно выбрали люди и которую сын проповедовал, — это то единственное, что превосходит Тебя, и то, что может наконец-то от Тебя оберечь — воистину дать спастись от Твоего вездесущего проворства и от навязываемой Тобою же труднопреодолимой судьбы. И все это открылось мне благодаря любви к Марии. Все — благодаря ей, моей любовнице, моей сущности, моему мирозданию.

Июнь, 20

На работе страшная перегрузка перед грядущими отпусками: многое надо успеть доделать. Возвращаемся с женой поздно, очень поздно. Едим, ставим будильник на утро и падаем в постель как два бревна, когда уже занимается заря. Засыпаем мгновенно, едва успев слегка приласкать друг друга. Ебаться при этом, конечно, не получается, так только — иногда тыкаемся поутру, если будильнику удается нас разбудить на десять минут раньше необходимого. На Марию лишь изредка смотрю издалека — у нас с нею временная потеря близости. Но она, видно, все понимает. И нет в ней неудовольствия. И к тому же если мы сейчас и ебемся с женой, то чисто конкретно, с целью необходимого удовлетворения сексуальной потребности, и только, без вдохновения, без пафоса. В такой ебле и сама Мария не захотела бы участвовать. Жду отъезда своих — жены и дочери. Дочке эти парижские каникулы особенно полезны: у нее хороший французский, а во Франции она еще не была.

Мы с женой были, Париж супруге не очень приглянулся, и моя прекрасная половина — тот редкий человек, который может сказать: «Была я в вашем Париже, и Париж мне не понравился». Но понравился Париж, не понравился Париж — дело индивидуального вкуса, зато как мы с ней в этом Париже ебались всякий день, вернее, каждую ночь! Необычность обстановки способствовала приподнятости наших чувств. Мы любили друг друга в Париже с какой-то базальной пронзительной силой, как бывало еще до свадьбы, когда сам факт существования где-то в мире любимого существа наполнял жизнь осмысленностью и оправданностью. Это вообще казалось какой-то невероятной удачей в жизни, что рядом с тобой по рю де Риволи идет любимая женщина и заходит вместе с тобою в китайский ресторанчик поужинать. Было постоянное двойственное ощущение счастья — и одновременно его непрочности. Ведь не может счастье длиться непрерывно столько дней подряд! Ведь обязано произойти что-то такое, и моя любимая вдруг исчезнет. Не бывает в природе таких отчаянных переходов только в самое лучшее. Но она, слава богу, не исчезала, не растаивала, и ночью у нее обнаруживалось женское тело, и грудь, и пизда, и с нею можно было ебаться, и весь идеальный запредельный дневной восторг переходил в плотскую отчаянную и откровенную страсть полового удовлетворения. Она забрасывала ноги мне на плечи, и я, по собственным ощущениям, доставал своей залупой ей до солнечного сплетения. Она садилась сверху на мой член и с замиранием ждала, когда я кончу, втыкаясь в нее снизу. Она становилась на полу на четвереньки, подставляя себя, и я с хрипом еб ее сзади, всхлипывающую от удовольствия. Потом, уставшую, укладывал на постель, распахивал как можно шире ее ноги и водил ей по губкам обнаженной головкой своего члена, пока она не разогревалась вновь и одним движением не захватывала мой хуй своим влагалищем, и мы еблись уже с оголтелым бесстыдством до полного взаимного изнеможения.

А утром на парижской улице я вновь ощущал ее рядом с собой как драгоценный хрупкий сосуд, готовый вот-вот разбиться или быть украденным. Пять часов мы бродили по Лувру, а искусство, как известно, возбуждает, и я то полуобнимал ее, старательно добираясь пальцами до груди, то опускал руку вниз, к ягодицам, пытаясь втиснуть ладонь под юбкой между голыми ногами. Даже на секунду я не мог отпустить ее от себя, опасаясь, что сразу же потеряю. С болезненной радостью я реагировал на любой взгляд в ее сторону: мне было и приятно, что другие отмечают эту женщину, принадлежащую только мне, и боязно, что ее вдруг смогут увести от меня каким-то образом, или оскорбить, или обидеть. Я одновременно хотел и прихвастнуть своим сокровищем — женщиной, — выставить ее для обозрения, и удержать у себя, утаить от других, и чего хотел больше — не знаю. Мы шатались по Парижу, ели жареные каштаны и ждали, когда короткий зимний день угаснет. Чтобы снова, голые после душа, мы могли с яростным ожесточением удовлетворять свою обоюдную телесную похоть, пока физическое истощение не возвращало нас вновь к нежному, небесному взаимному обожанию.

Но это было до Марии, когда, естественно, и в голову прийти не мог подобный мезальянс (со стороны Марии, конечно).

Сейчас я жду с нетерпением их (жены и дочки) отъезда, чтобы остаться наконец вдвоем с Марией и без помех любить эту в самом деле небесную женщину.

Июнь, 30

Сегодня с женой мы в последний раз ебались перед их отлетом. Вспомнили наш Париж. Супруга была изобретательна в постели, что с нею в последнее время случается только по большим праздникам. Сперва она терлась промежностью о мои яички, игнорируя торчащий хуй и постанывая от удовольствия, потом вобрала внутрь мой член и довольно долго играла им, двигая пиздой то из стороны в сторону, то сверху вниз. Затем я еб ее на боку сзади, потом крестом, потом она давала мне сидя в кресле; после чего я утомился, и когда мой член помягчел, она легла под меня и направила хуй так, чтобы он при ебле скользил У нее в половых губах, не попадая во влагалище. И это было и приятное, и болезненно-резкое ощущение.

Я кончил так полноценно, что уснул едва ли не вперед жены, хотя она, как уже говорилось, после ебли засыпает мгновенно.

Утром со сна я вдруг почувствовал, что у меня опять стоит. Было рано, дочка еще не проснулась, я подкатился к спящей на боку спиной ко мне голой подруге, ладоныо слегка расширил у нее пространство между ног, всунул туда своего нетерпеливого жеребца, повозился там немного, пока жена не взмокла, и член сам собой не впрыгнул к ней в пизду. Она как всегда оттопырила жопку, я уперся руками ей в спину и только начал ебать, как хлопнула дверь дочкиной комнаты. Мы замерли. Дело в том, что двери комнаты, где мы спим, стеклянные. И нас видно из коридора. Но я специально не вешаю занавесок: риск быть увиденным в момент полового сношения с женой самим своим фактом добавляет адреналина в кровь при ебле и освежает впечатления.

Хлопнула дверь туалета — дочка зашла.

— Тс-с! Тихо! — шепнула жена, соскользнула с хуя и перевернулась на спину.

Однако ноги ее оказались расставленными, и одну она вынуждена была закинуть на меня, потому что мы с ней лежали, тесно прижимаясь друг к другу чреслами! И воспользовавшись этим, я вновь направил в нее свой член и засунул его с такой силой, будто хотел затолкнуть туда же и яйца.

— Подожди, — охнула она.

Послышались дочкины шаги по коридору обратно в комнату, мы замерли, хлопнула ее дверь, я уже больше не вынимал, и мы продолжили в той же позе, извиваясь на простынях, оба проткнутые любовью навылет.

Потом лежали в обнимку, нежно лаская друг дружку, и жена, сжимая в руке мой не желающий мягчать член, полушутя говорила:

— Если будешь мне изменять, так чтоб я об этом не знала, ладно?

— Глупая, — ответил я.

— Чтобы — не знала, ладно?

— Ладно.

— Тогда иди. — Она снова приподняла над собой одеяло, и я вновь водрузился на нее.

Когда мы, тискаясь друг о друга телами, радостно кончали, утро уже было в полном разгаре.

Июль, 1

Вчера, проводив жену с дочкой на самолет, я вернулся домой. Начинался душный июльский вечер. Я разделся, принял душ, освеженный и голый вышел к Марии. Она тихо ждала на своей полочке, не поднимая глаз.

Удивительно, удивительно, как эта женщина меня терпит! Невероятное для земного ума забвение себя. Кто вообще я такой, с моими комплексами, неудовлетворенностями и амбициями? Ординарный субъект, секундный писк в хорале вечности. Был — нет, кто вспомнит? Впрочем, а ну как и правда, что наша личность не растворяется в небытии и времени совсем, а оставляет отпечаток своих дел, мыслей и чувств в некоем информационно-торсионном поле — навсегда, причем остается все, в том числе всякая дрянь и мелочь? Так ведь еще хуже: куда это мы навечно попадем? И будет ли нам позволено? Кто мы такие, чтобы нашим персонам пребывать вне времени? То есть тем самым оказаться в пространстве, достижимом для потомков? И что они, эти потомки, почувствуют, вдруг обнаружив нас рядом? Достойно ли мы им явимся? Мы-то? Кто из нас может с уверенностью предположить, что его присутствие в будущем станет благодетельным для тех, кто там в этот момент окажется? Для людей грядущих времен? Одно дело — Мария, тут я понимаю. Богородица — вне всяких времен. Они, эти грядущие поколения, все равно снова откроют ее для себя и пребудут с нею. Может статься, кто-нибудь тоже будет близок с нею. И я — рядом? «А это кто?» Нет, лучше уж мне пропасть, лучше умереть. Эта женщина так вознесла меня, а кто я, если вдуматься? Только благодаря этой женщине я реально обрел статус, о котором принято лишь говорить, — подобия Божиего. Теперь для меня Бог не умственная абстракция, как прежде, — Он рядом со мной. И я познаю Его как сущность, близкую мне в ощущениях, а не только в рассуждениях. Как своего. Как Кума. Сильно сказано? Я понимаю. Ну и что? Если человек — по образу и подобию Божиему, то и его архетипы, и личностные связи, и взаимоотношения должны быть по образу Божию. Кто отвечает за все? Не человек же — существо ограниченное, неспособное предвидеть даже собственную смерть! Так что и Бог, как и Его некое земное подобие, может вполне быть чьим-нибудь Кумом. Моим, например. И нет в этом ничего оскорбительного. Он даже им является.

Подтверждение — моя Мария. Неизвестно еще, кто к ней в большей степени приближен, а значит, и кто больше обязан ей своим выбором. Она стоит между нами, и она нас связывает. Я не имею права говорить о Нем плохо, потому что она принадлежит Ему тоже. Нехорошо отзываясь о Нем, я оскорбляю ее. Но ведь и Он в том же положении! Ты слышишь? Ты не имеешь права бесцеремонно, как Ты привык со всеми, поступать со мной, потому что она — и моя тоже. Ты себя оскорбишь, задев меня. Оскорбление умаляет. Что для Тебя недопустимо, Совершенный!

Эти мысли в виде смутных, каких-то первичных ощущений опахнули меня и исчезли, пока я стоял перед Марией голый, теребя свой поднявшийся ей навстречу пенис.

Что она все-таки думает обо мне? Ведь это очень важно! Или совсем для нее не важно? Мария глядела на меня с загадочным выражением. Растолковать его я не мог. Кто я для нее, познавшей Его? Познавшей Бога как никто? Что ей во мне и в моей нелепой любви? Ей-то, небожительнице, для чего этот глупый треугольник? Что она может найти в земных чувствах, приниженных бытовыми проблемами? И наконец, самое главное: что она находит во мне? Любовь? Да. Тогда — да. Только любовь — и все? Получается, что все. Только любовь — в ее чистом, беспримесном проявлении, ибо ни я ничего другого не хочу от нее, да и не могу получить, ни она от меня. Любовь — и это все. Но, оказывается, любовь — это и взаправду вовсе не такая малость в мироздании, и мои взаимоотношения с Ним благодаря ей, только подтверждают: любовь — это все, практически все, это главное. Любовь!

Я кончил, достреливая до ее полочки своей плазмой; неотрывно глядя ей в лицо, ощущая ее каждой складочкой своей души и шепча это волшебное слово всепрощения: Любовь!

Июль, 4

Я не могу решительно понять своей роли в Его семье. Или Он не склонен считать Ее с сыном Своей семьей? А как же тогда быть с земными семьями? Здесь Его подловить несложно по той же схеме, что я уже проделывал: коль человек — образ и подобие Божие, то и его личные связи должны быть уподоблены божественным. А значит, и семье неоткуда больше взяться, как только от Божеского образца. Итак, кто я? Любовник жены? Или приятель любовницы? Счастливый соперник Самого? Неизвестно, что обиднее. Зачем Ему это? Почему и как Он допустил меня? Вообще допустил все это? Весь трансцендентальный этот адюльтер? А может, не смог воспрепятствовать? Тогда это только лишний раз доказывает существование силы, превыше Его.

То есть, что Он не Первый в мироздании и, значит, тоже был кем-то или чем-то когда-то создан. А как же Его семя? Его Он сам спродуцировал или оно пришло к нему, как и ко мне, как некая своего рода приморди-альная субстанция Вселенной, возникшая непосредственно от любви еще в досотворенном мире?

Но уж Свою-то семью Он сам создал или она тоже так как-то сама собой образовалась? И Он как бы и не при чем? Демиург, Творец Вселенной — не при чем? А я? Ну хорошо, что могу противопоставить? Чем са-мому-то похвастаться? А вот — поди ж ты: никто ничто и звать никак — Божеский кум!

Просыпаюсь, и не верю: не может быть — вот она, моя Мария, рядом! Обнимаю ее — мою любовь, мое оправдание. Снова накатываюсь на нее сверху, и мы опять соединяемся, как бы подтверждая еще раз нашу ни от кого и ни от чего независимость. И мы принадлежим друг другу в некоем внебожественном континууме, в некоем пространстве, где еще нет Бога, и существует, быть может, только слог АУМ, а может, и вовсе ничего, кроме любви. Так мы становимся равными Ему и можем уже собой Его оценивать. Нет, пожалуй, это слишком. Ну ладно, Мария — Богородица, а я? Просто наглец. Как Он допустил вообще меня до этого? До возможности так думать о Нем, да еще и Его оценивать? Какова Его цель?

Распаленный потоком мыслей, я мастурбирую рядом с Марией, и страсть удерживает нас на этой высоте: Божественной, и иначе никак не достижимой. Я снова растворяюсь в сладостном любовном ощущении совокупления с моей Марией, и кажется, что чувственно, невыразимо словами постигаю Бога.

Июль, 10

В воскресенье мы устроили с Марией пикник, выехали на природу, к пруду. Я выбрал место в кустах, скрытое от чужих глаз, и разделся полностью. Я люблю купаться обнаженным, но в этот раз не купался: я хотел сразу соединиться с нею, для того и разоблачался, чтобы тут же совершить половой акт. Только я устроился на расстеленном полотенце с набухшим членом и придвинул к себе Марию, как услышал невдалеке шуршание кустарника. Я приподнялся на локте, и первое, что увидел в просвете между ветвями, была обнаженная женская грудь. Ее владелица стояла вполоборота ко мне, глядя куда-то в даль пруда и прикрывая глаза рукой от яркого солнца, отчего ее грудь слегка приподнималась, являя собой совершенную форму. Я замер, чувствуя впрыск адреналина в кровь: а что если она повернется и увидит меня, голого, возбужденно сжимающего в кулаке отвердевший половой член? Но она не повернулась и присела, скрывшись в зарослях. «Интересно, она там одна, или с другом, или, может быть, с подругой?» — в этот момент меня посещали разные мысли. Идея о совокупляющейся рядом голой паре занимала меня чрезвычайно.

После женитьбы мы как-то раз ебались с женой стоя перед большим зеркалом в прихожей: мы хотели видеть со стороны, как у нас все получается. Но кого-либо другого так со стороны мы никогда не наблюдали. И если не считать ту молодую случайную пару в подъезде, я при настоящей ебле сторонним наблюдателем никогда не присутствовал.

Возбужденный эротической ситуацией, забыв в эту минуту и о Марии и обо всем, я продвинулся между кустов в ту сторону, куда скрылась женщина, и вдруг увидел ее. Она стояла голая на коленях, раздвинув бедра, запрокинув голову, и дрочила! Сбоку я отчетливо видел бодро прыгающий между пальцев ее довольно крупный похотник. Он был как хуйчик малыша, только что начавший подниматься при виде голых баб в женской бане, куда по малолетству его водят еще без стеснения. Вид мастурбирующей женщины, так высокомерно и просто плюющей на условности, откровенно занимающейся самоудовлетворением, настолько возбудил меня, что превратил буквально в один напряженный орган. Все презрев, я с диким азартом Дрочил свой пенис, не сводя глаз с лидирующей в нашей гонке к финалу незнакомки. В эти секунды я чувствовал: какая-то нить протянулась от нее ко мне, соединив нас в одно целое, и мы были не слишком для этого далеки друг от друга — всего лишь метрах в двух, наверное. Больше всего на свете в этот момент я хотел, чтобы она обернулась и увидела меня: голого, распаленного и онанирующего вместе с нею. Но этого не произошло. И вот тело прекрасной полногрудой маетурбантки начало содрогаться, предчувствуя разрядку. Конвульсии прошлись несколькими волнами, и она захрипела. Но прежде чем оргазм завершил в этой женщине полный свой круг и она опустилась на четвереньки, чтобы потом без сил рухнуть на бок, я кончил сам.

Стараясь не производить лишнего шума, я задом пробрался к своему полотенцу и прилег.

Как я писал уже раньше, моя жена не дрочит, предпочитая еблю, и потому я впервые в жизни видел мастурбирующую женщину. И хотя у меня до женитьбы была одна подружка, которая, когда мы с ней ебались, всегда теребила пальцами свой клитор, «помогая себе», как она говорила, и в самом деле доводила себя благодаря этому до оргазма, все же видеть женский онанизм в чистом виде мне до сих пор не представлялось возможным.

Глубоко удовлетворенный, я остывал рядом с Марией. Она презрительно поглядывала на меня из-под полуопущенных век. Интересно, а это происшествие — измена ей или нет? (Тотже вопрос, который недавно занимал мою жену!) Мне удобнее было бы думать, что нет. А на самом деле? Что есть измена? Проделывание с другим тех же сексуальных действий, как и с тем, кому изменяешь? Тогда — да, измена, короткая случайная связь, адюльтер. Но ведь я другую женщину в себя не принял, мы оба всего лишь навсего отдались, если можно так сказать, открытому пространству секса, то есть, по сути, ничему. Тогда это — ничто, и нет здесь ничего предосудительного. Если бы встретил в жизни, я бы расцеловал эту прелестную онанист-ку: нечто порочное связывало теперь нас с нею — мы были одинаковы. Мы связаны с нею, как две параллельные, имеющие в бесконечности точку пересечения: удлиняемый перспективой, наш коитус был бесконечно мал в нашей связи, но неотвратимо реален, как геометрия Лобачевского. И при этом, естественно, оставлял место для Марии вместе с ее Любовником, если бы таковой захотел обнаружиться в этом своего рода свининге. Трансцендентный групповой секс в моей обычной манере, никого не ущемляющий и удовлетворяющий всех. И при этом — никаких физических контактов! Все — в ментальном плане, через потенциал. И любовник прекрасной незнакомки мог даже и не подозревать, что участвует таким неординарным способом в групповом сексе вместе со своей партнершей. А может, у нее любовница?

При мысли о лесбийских отношениях, я вновь ощутил приток свежей крови к половому органу: хуй стал быстро набухать. Не в силах сдерживаться, да и не желая этого делать, я подгреб к себе Марию и стал дрочить на нее. В том, что я проделывал сейчас, было что-то нехорошее, я это ощущал, но мужская амбиция, возникшая от прилива крови, уже несла меня — и я совершал неправильный поступок, не в силах остановиться. Я бы никогда не позволил себе в своем обычном уморасположении так опасно выскакивать таким образом из пространства любви к насилию, и тем самым подставляя себя под возможный не менее сильный ответ. Своими действиями я снял с себя защиту перед Богом, и теперь даже не мог предположить, с какой стороны и в какой форме ответный удар может обрушиться на меня. Теперь я был так же оголен перед Ним в трансцендентальном пространстве, как и здесь, перед Марией, на земле У пруда.

Та самая женщина, совершенно обнаженная, проследовала к воде невдалеке от меня, бросила в мою сторону взгляд и отвернулась. Ни на секунду не переставая дрочить, я встретился с ней глазами. Наглость — и наглость! Я хотел, чтобы она знала, что я — с Марией. Я хотел испытать ощущения человека, за которым наблюдают, как он ебется. Это острое чувство публичности интимной жизни! Все равно что опубликование личного интимного дневника, когда уже в независимой от тебя сфере — истории, литературе — навсегда фиксируется искренняя часть тебя, в которой ты уже ничего не сможешь ни изменить, ни переделать и которая существует уже независимо от тебя, то есть объективно. То же самое — быть в жизни отмеченным «про себя» посторонним человеком: ты уже остаешься в его фиксации таким реальным, каким он тебя увидел, и поскольку больше с ним никогда не встретишься — он же посторонний! — то ничего уже не сможешь ни изменить, ни объяснить. И таким уже навечно отпечатываешься в его части торсионного поля, в его нейроне Божественного сознания. В этом — имманентный роковой смысл публичности; но в этой же фиксации твоего следа во времени и ее прелесть! Твой миг остался в вечности таким, каким был — субъективным и истинным. И в этом часть твоего личного бессмертия. Потому и получается: чем больше людей вспоминают о тебе, как о чем-то своем, тем более истинная создается картина, и тем ты все более реален в бессмертии относительно будущих поколений.

Я дрочил долго, и прекрасная купальщица успела наплаваться. А я приурочил свой конец к ее возвращению, чтобы проходя мимо к своему месту в зарослях, она могла отметить мои захлебывающиеся стоны и извивы. Я желал, чтобы она это заметила! А случилось так, или нет, не знаю: в этот момент слияния с трансцендентным знать я ничего не мог. Возможно, она миновала нас, даже и не обратив внимания! Обрызганная молофьей, Мария лежала безропотно и покорно. Знала ли она о порывах моего безудержного вожделения? Думаю, да, знала. Мысли и чувства передаются через торсионные поля, а она может считывать эту информацию беспрепятственно благодаря своему трансцендентному положению.

Я лежал навалившись на нее и отдыхал после двойной работы. Мария не должна меня ревновать к этой дрочилке в кустах. После акта с Марией я теперь так к этой голой незнакомке относился. Связь случайная, с каким мужчиной не бывает! Главное же, не телесное вожделение, а духовное единение. Главное в таком одухотворенном акте — готовность умереть, а не кончить. Тогда это — любовь, а не просто секс.

Я успокоился, отдохнул, поплавал. Незнакомая Партнерша из гущи кустов не высовывалась. Я хотел, было, еще раз пойти найти ее, но не стал: чистое «геометрическое» воспоминание — мало ли что! — могло быть испорчено. Я взял Марию, и мы пошли домой.

Июль, 18

Я сейчас с Марией — по два раза в день: утром и вечером. Утром, разомлевший от летнего сна, я беру ее к себе на постель, ласкаю и глажу любимую женщину до изнеможения в собственных яичках, что говорит о напоре спермы. Тогда мы соединяемся, улетаем и путешествуем с нею в ее трансцендентных мирах, не задаваясь вопросами о цели и необходимости. Вечером после ванны я некоторое время голый лежу с ней, ничего не испытывая: просто отдыхаю рядом с женщиной. Член сам напряжется, когда будет нужно: при свободном распоряжении собою спешить некуда. Это ощущение внутренней свободы особенно ценно; любовь почемуто сильно связана с чувством свободы, и чем более искренне это чувство, тем на более глубокое чувство любви оно указывает.

И вот что важно: а к Нему она такое испытывала? Что вообще она к Нему испытывала? Вот что меня занимает. Ибо то, что со мною, — понятное дело: кто я и кто она! Тут ее полная свобода. (Значит, и любовь.) А вот с Ним — как? Чувство какое — свободы или страха? Со страха любви не бывает, а вот секс возможен. Так что у Него с нею было — любовь или только плотские утехи? Было ли у Него полное удовлетворение, которое возможно только при любви? А возможна ли любовь с одной стороны или для этого все-таки нужна обоюдная любовь? Конечно, Он должен подчиняться тому, как Сам все и устроил. А как Он конкретно с нею устроился? Я ведь не знаю! И вдруг она Его все же любила? Тогда как же свобода? А кто говорит, что ее не было? Тогда хотя бы на какой-то момент она должна была стать равной Ему. С другой стороны, почему бы и нет? Ведь я же не ведаю, что у них происходило в постели. (Любопытно, а использовалась ли у них позиция она «сверху»?)

Июль, 19

Что касается наших взаимоотношений, то они скреплены, как ни парадоксально, взаимной необязательностью. Вот где настоящая свобода! Скажи она хоть слово, да что — скажи: как она скажет? Подумай! Подумай она хоть раз, и даже не подумай — почувствуй! Почувствуй она неприязнь ко мне хотя бы раз — я бы вмиг ощутил, мне и говорить ничего не надо, и думать. Или — то же и я: подумай… хотя нет, я не в состоянии подумать плохо! О ней? Невозможно, невозможно. Тогда это означает, что я раб. Во мне нет свободы. Я ее раб, и при этом хочу длить эту сладостную неволю. Но только в акте любви я свободен. Тут уж — да конечно. Иначе ничего не может получиться: угнетенный неспособен к любви. От страха вожделенного напряжения не возникает.

Июль, 20

Нет, Он очень странный. Вчера, в выходной, мы были дома. Я люблю иногда рассматривать себя в зеркале голым с торчащим хуем. Иной раз я его дрочу и при этом спускаю на свое отражение, как бы стремясь запереть в зазеркалье некий спермический круг собственного перевоплощения: это меня очень возбуждает. Но как Он смотрит на это мое поведение? Ведь в теперешней ситуации это чистой воды аутоэротизм, не разомкнутый ни в жизнь, ни в трансцендентную область, ни к Нему. Здесь я ни в чем ничего не достигаю — почему Он не прекратит во мне этого? А может быть, таким способом Он борется со своей ревностью к Марии? Не выйдет, Ревнивец! Я буду любить Марию до скончания своих дней, даже если их и немного осталось. Впрочем, это мне неизвестно. А Ему известно! И возможно, не только дата, но и способ. И Его сыну тоже. Может, известно даже Марии. Я с этой мыслью наблюдал за ней. Судя по знакам (правда, скупым) ее поведения, если предположить, что дата ей известна, то мне осталось немного. В частности, поэтому она, должно быть, все мне и прощает. Может быть, вдруг и Он тоже? Тогда вот она, разгадка. Ничего странного, похоже на поведение людей, наблюдающих сверху ежика в тумане на краю пропасти. Но даже если туман и не рассеется, мне, как ежику, все равно: ибо получить в этой жизни столько, сколько довелось мне — познать божественное в прямом мужском смысле слова, наверное, никому до меня (то есть после Него) не приходилось; так что и не на что жаловаться. После такого ежику позволительно и свалиться в пропасть. А может быть, и пора уже? На этом мой аутоэротизм кончается: я совокупляюсь со своим отражением. Все, привет. Предел нарциссизма. А впрочем, кого я вижу в зеркале? Себя или подобие Божие? Ведь я подобен — Кому? Но ведь тогда — и другая идея, связанная с предыдущей: а совокупляюсь-то я с Кем? Ведь неразрывен образ мира. И таким образом, спустил-то я сейчас на Кого? Но во всем — Он, и в моей сперме — тоже. А тогда это значит, Он не только позволил, Он инициировал! Инициировал — что? Теоэротизм — мое с Ним слияние? Тогда выходит, что я — Бог? Не могу думать дальше. Ибо от такого кощунства можно и смерть принять. Что мне, видимо, и предстоит вскорости сделать.

Июль, 22

Не нравятся мне эти мои эсхатологические настроения. Опасно часто думать о смерти: известно — о чем думаешь, то и сбудется. А вдруг это обратная зависимость: в голову приходит как раз то, чему предстоит случиться? И тогда это — предчувствия и они не обманут? Кто знает, кто знает.

С Марией теперь у нас все очень обострено: и наслаждение, и недовольство. Вчера после соединения с нею, сразу отнес ее на полочку, а она хотела, видимо, полежать со мной и обозлилась. Я понял это по ее лицу, тут же вспылил, схватил ее, перетащил на кровать и заставил опять совокупиться. Почти что насильно. И это плохо: все становится очень по-земному, что недопустимо в отношениях с ней; а может быть, наоборот — вдруг это как раз-то и необходимо? Если любовь уходит. Впрочем, нет: я смотрю на Марию, когда пишу все это, — она у меня на столе, стоит, прислоненная к папье-маше, и снова я чувствую ужас если не буду видеть ее, когда вдруг что-то произойдет — хотя бы и сама смерть. Я вдруг понял, в чем ужас смерти: не видеть близкого человека, не оправдаться перед ним, не договорить…

Мария, видимо, чувствует мое состояние, и сопереживает даже часто: во всяком случае, все мне позволяет. Это так трогательно, даже снимает странность самого положения, что я живу с Непорочной Девой. Вот что занимает меня теперь: а после смерти (вдруг) можно ли будет отыскать мою Марию в потустороннем мире? И как там любовь — возможна?

Впрочем, там я столкнусь с Ним нос к носу, и у меня уже не будет исключительного права принадлежности к земному миру. Там мы окажемся с Ним в одной категории сравнения, и там Он будет ординарным грешником. Так что — нельзя мне туда. Необходимость любви должна удержать меня здесь. Но только сама любовь и в состоянии это сделать. Иными словами, все — только для Марии, и все — только она. Альфа и омега моего существования, и ей, на самом деле, решать место моего пребывания и мир моего бытия.

Июль, 24

Почему всю ответственность за свою жизнь я возлагаю на нее? Это неверно, и это не по-мужски. Я отвечаю за свою жизнь, я принимаю решения, и я охраняю ее от опасностей. На мне полнота ответственности, и я обязан сам ее нести. Она — гость в этом мире, пришедший из инобытия, кстати, благодаря мне, и я должен верно распорядиться теперь уже нашей с нею общей жизнью. В конце концов я теперь отвечаю за нее перед Ним. Перед Ним — в особенности: за нашу общую женщину. За нее — дающую радость, и прелесть, и смысл Любви. Его и моей. Дающей то единственно главное в Бытии, для чего мы оба.

Июль, 25

Вчера нас пригласили в гости. Вернее, меня — одна семейная пара, наши друзья. А я тайно захватил с собой и Марию. Это было далеко, и надо было долго добираться. Вечер прошел прекрасно: с друзьями давно не виделись и заболтались. Мария участвовала во всем, присутствуя у меня в нагрудном карманчике. Короче, дело пошло за полночь. Когда сообразили, что на метро я уже не успеваю, решили, что я заночую у них. Впрочем, ничего странного: мы с женой и раньше так у них задерживались.

Мне постелили на диване в их однокомнатной квартире, я взял с собой в постель Марию, и расположился было провести с ней ночь в любви и покое, и даже, осторожно ворочаясь в постели, разоблачился донага, пристроил Марию, и только собрался начать сам, как услышал легкое покряхтыванье пружин хозяйской кровати. Приподнявшись, я глянул в их сторону и увидел голую спину сидящей верхом на муже хозяйки дома. Ее ритмичное покачивание не оставляло сомнений в том, чем они занимались. Я был внутренне потрясен. Раньше такого на наших с женой глазах они себе никогда не позволяли. К тому же я еще никогда не присутствовал при сношении супружеской пары — те молодые ребята в подъезде не в счет: у них не было опыта, все наспех, и ничем не закончилось. Тут — другое дело: хорошо знающие друг друга партнеры понимали, что надо делать, чтобы добиться того-то и того-то, чего они хотят. Они вообще сбросили одеяло на пол и совокуплялись в открытую. Я встал с дивана — они не обратили на меня внимания. Супруга продолжала раскачиваться на муже, ритмично подрагивавшем под нею. Они только начали и никуда не торопились. Я стоял рядом с широкой тахтой, на которой они устроили сексодром, и ощущал свой набухший член, выдававший мое состояние. Они как будто ничего не замечали, и супруг просунул пальцы в промежность своей жене, чтобы усилить ее наслаждение. Та наклонилась, и не прерывая своего медленного аллюра, стала его целовать. Тогда он начал свободной рукой щипать соски ее грудей. Она застонала от сладострастия, протянула руку и взяла его за горло. Он захрипел, и видимо, это увеличило их обоюдное наслаждение.

Когда-то я читал рассказ американского писателя Бена Джонса о присутствующем на казни через повешение. Он от первого лица замечает такую особенность: у казнимого через повешение во время казни встает хуй. То же, видимо, происходит и при любовной асфикции — хуй невероятно крепнет! У меня мелькнула мысль: она душила мужа, чтобы он дал ей большее наслаждение! Приятель уже бился в конвульсиях. Я, несмотря на собственный задранный член, бросился ему на помощь: я хотел столкнуть с приятеля его жену-вампиршу, но кровать, вдруг оказавшаяся на колесиках, развернулась от моего толчка, отъехав в сторону, и я, не рассчитав, растянулся на полу. Но странно, моя атака не прервала их занятий. Вскочив, я бросался на них снова, и снова, не рассчитав, лишь ушибся о кровать, она опять увернулась, и опять я упал, и снова вскочил, смутно начиная соображать, что я никогда не достигну своей цели, и моя приятельница из сладострастия все-таки задушит своего мужа. (Правда, исходя из того предположения о сладострастии, было непонятно, хочет он этому сопротивляться, или нет.) И вдруг, перевозбужденный вожделением, мой член взорвался спермой. Я кончил, глядя на предсмертные конвульсии друга, — и проснулся.

Мария лежала рядом и смотрела на меня. Простыня была мокрой — у меня и впрямь случилась предутренняя поллюция, как у какого-нибудь юного семинариста, знающего о женщинах лишь из Библии. И это в мои-то годы, при регулярной половой жизни с Марией! Хотя, как теперь вспоминаю, подобное бывало и раньше, и еще до Марии, — эротические сны, заканчивающиеся семяизвержением — не очень приятный процесс «сухой возгонки» недостающих половых отношений.

Но тут занимает другое: тема сна. Смерть в любви. Или это предупреждение Бога, или я схожу с ума.

Июль, 29

Взял билеты в Анапу. Долго стоял в очереди с Марией, она утомилась и выглядела недовольной. Я с такой точностью научился распознавать ее внутренние движения и переживания, как будто имею возможность общаться с нею на вневербальном уровне: все мне становится понятным. Впрочем, думаю, такое доступно для всякой поистине влюбленной пары.

Купленные билеты мне понравились: боковое место в плацкартном вагоне, нижняя полка. Между прочим, кто не знает: это самое уютное место во всем поезде. По крайней мере, всегда можно быть одному: захотел — и собрал полку, сиди за столиком, захотел — разобрал: лежи себе с подругой, занимайся, чем хочешь, — ото всех остальных ты отгорожен проходом. Тут я вспомнил, как мы однажды таким образом с будущей женой, тогда любовницей, путешествовали в Питер — никто не мешал: лежали себе валетом, то есть головой к ногам друг друга и пальцами ног под одеялом незаметно для окружающих ласкали и возбуждали друг друга. Оба были раскрасневшиеся, оба получали удовольствие. Даже в купейном вагоне такое было бы невозможным. Только длительное стояние в очереди огорчило Марию. Что же делать? Современный мир — пусть привыкает. Остальным я был доволен. А интересная мысль: можно ли как-то объяснить, что связать себя с человеком ей случилось именно в это время и в нашей стране? Есть ли этому какое-то эзотерическое объяснение, например? То есть почему Бытие остановилось именно на моей кандидатуре? Не сам же я в нее влюбился! Браки заключаются на небесах. И конечно, это случилось еще задолго до того, как я ее увидел в новоиерусалимской лавке. Значит, был выбор в горних высотах? И Кто-то ткнул в меня пальцем. И что-то меня толкнуло именно к этой торговке. Почему я был избран для сего акта? Для этой жертвы? Которая скоро должна состояться, как я понимаю. Или я не понимаю? Не хотелось бы. Но не я здесь главный, а Он. И потому — предаю себя в руки промысла Твоего. В сердцевину воли Твоей. Хоть мы с Тобой соперничаем, но я^го понимаю, кто Ты! И не могу занять места Твоего в мироздании, я — червь в навозе. Разве хватит у меня животворящей воли создать такое? Меня и так едва хватает на Твою Марию. Но тут я царь! Здесь не сможешь Ты противостоять мне своими кознями! Тоже мне: очередь придумал! Это так — Мария не должна обижаться на меня: все создал ее Первый Любовник, так что к нему, к нему все претензии. И к очереди тоже.

Ну и как Он, кстати? Берет на Себя ответственность за наше несуразное бытие? А вдруг не Он один тут виноват? Мы тоже не подарочек. Хоть и Сам все создал, но, может быть, такого эффекта не ждал? И слишком уж уповать на Него, может, неправильно? Но тогда это что же? Ведь тогда получается, на нас лежит непереносимая тяжесть: груз личной ответственности. За все: за мысли, за решения, за поступки. Это ведь невозможно: каждый день чувствовать личную ответственность, а значит, и вину за каждую мелочь в жизни. Это ведь не для нас — для нас это невозможно! Плюнул на улице — отвечай перед Вечностью? Гораздо легче спихнуть на беса — попутал или на Бога — выдал. Нет, с Ним намного легче. Да и должен быть какой-то Управитель судеб человеков. Не то перестанем быть стадом и перемрем от одиночества. Нет: Бог есть, был и должен быть! Хотя бы для человечества. Иначе же — откуда Его сын? Да и Мария не была бы выделена из толпы золотошвеек, не была бы изображена на иконе и не стала бы моею. Вот доказательство существования Бога, его проявленность в бытии — Мария! Пресловутое шестое доказательство, материально существующее: иконка у меня в руках. Иными словами, шестое доказательство Его бытия — любовь. И если я верю в любовь, то я верю в Бога. И это неразрывные вещи. Билет лежал рядом на стуле, когда мы совокуплялись с Марией. Он был материализацией нашего будущего. И кончая на нее, я ощущал его рядом, как будто он был живым существом, нашим партнером.

Если веришь в Бога, неправильно думать, что мир предметов вокруг бездушен. Ведь во всем есть частичка Творца, частичка Его созидательных усилий, Его спермы. И материальный мир вокруг нас не может быть бездушен, нет. Он не подчиняется слепой формальной логике точно так же, как и мир живой природы. И доказательство этому, обоснование — вот: моя Мария. И наша любовь.

Июль, 30

Вернулись из Парижа мои, дочка и жена. Довольные сверх меры и загорелые: в Париже было жарко — люди купались в фонтанах, бляди ходили топлесс — вообще без верхнего (я пожалел, что этого не видел). Пообедали. Дочка умелась к подружке хвастаться, а мы с женой расположились поебаться. И то — соскучились. Я же еще дополнительно был рад, что дожил до их возвращения. Потому что, честно говоря, я каждую минуту сейчас готов к смерти. И вся эта доморощенная настроенческая эсхатология придает особую остроту необходимости секса — как подтверждения собственного наличного существования.

Дочка ушла, и жена направилась в ванну мыться. Я быстро разделся и присоединился к ней.

Какое удовольствие мыть свою женщину! Ощущать ладонями приятные неровности ее тела: груди, животик, ягодицы. Ласкать пальцами все ее закоулки и потайные места — под сиськами и в трещинке между ног. Когда она откровенно все позволяет и тает от удовольствия, шутливо отстраняясь и как бы негодуя на мужскую наглость, в то же время больше всего на свете желая, чтобы я не останавливался. Кое-как мы вместе с нею домываем ее, я помогаю ей выбраться из ванны, обтираю ее полотенцем, давая полную волю рукам, и она, раскрасневшаяся, возбужденная и уже влажная в промежности, говорит:

— Давай теперь — я тебя.

Распаленный и нетерпеливый, я все-таки соглашаюсь продлить еще эту прелюдию и забираюсь в ванну. Не меньшее удовольствие, чем мыть самому, отдаваться рукам моющей тебя женщины. Ощущение — как в детстве от рук матери, когда ты чувствуешь не только приятную ласку прикосновений, но и свою защищенность и уют как бы создаваемый тебе этими ладонями. При взаимной любви жена заменяет мать в наших тактильных ощущениях. Но вот жена добирается до паха.

Какие ощущения она испытывает, намыливая мне яички и торчащий член? Видимо, сильные, ибо никак не может оторвать от них свои руки. Тут я внутренне совершенно «отпускаю» свою страсть, не думаю больше о пенисе: он становится для меня как бы совершенно посторонним предметом. Но я абсолютно уверен в нем, а, как известно любому мужчине, в такой ситуации хуй стоит уже как бы сам по себе совершенно несгибаемо. А я, имея такую свободу, полностью растворяюсь в руках ласкающей меня жены и буквально впитываю нежные прикосновения ее пальцев. А она в игре с моим телом уже дошла до полной интимности: массируя член то и дело обнажает залупу, берет меня за яички и, подсовывая пальцы поглубже, щекочет задний проход. Ее безостановочные действия еще упрочивают и без того драконовски стоящий хуй. Мытье остальных мест она уже давно бросила. Эти действия распаляют и ее, но она хочет, видимо, довести себя до высокой точки полового кипения, и потому не собирается тормозить. Женщины так же возбуждаются, лаская мужчин, как и мужчины, тиская женщин. Для проверки я сую руку ей между ног. Она охотно разъединяет бедра, давая свободный доступ моим пальцам. Ее промежность мокрая и скользкая, и мой большой палец легко проныривает между ее губок и проскакивает во влагалище. Не в силах выдерживать долее, я выбираюсь из ванны. Жена вытирает меня полотенцем, я едва не кончаю в ее ладонях. Мы идем к постели, я продолжаю держать палец в ложбинке между ее ягодиц — у нее уже везде мокро; мы забираемся в кровать. Я специально ложусь рядом с ней, и начинаю оглаживать обеими руками мою вожделенную. Она же берет мой хуй и держит его в кулачке, ведет меня со своей страстью все ближе к извержению, но на самом краю замирает, и я сдерживаюсь, чувствуя, как набухаю невыплеснутой спермой. Тогда она пододвигается под меня, я втыкаю свой бердыш и говорю:

— Поздравляю с приездом.

Она улыбается в ответ:

— Сегодня в меня — можно.

А это значит, что сегодня она обязательно дойдет до оргазма, как и я — до высшей точки, независимо друг от друга. И она уже начинает двигать мне навстречу своей жадной пиздой, доводя меня до последней степени возбуждения, перейдя которую я отключаюсь от мира и плыву в инобытии, где единственная реальность — ее пизда и где я путаю тела: свое и жены. И я по ходу дела спускаю, изливаю в нее свою сперму, но даже и это теперь не главное, потому что мои окончательные судороги длятся и длятся, перейдя из финала в процесс. Жена тоже кончает долго, уже самостоятельно, пока я зависаю над ней недвижно, опираясь на локти и колени, и мы расходимся, как два полюса, соединенных силовыми линиями любви, и то, что происходит между нами, есть основание жизни и бытия. Обессилев, я отдыхаю на ней, и она подбадривающе и дружески пожимает вагиной мой обмякший член, не торопясь увернуться от него. После чего она едва ли не подо мной засыпает.

Я выпрастываюсь из объятий и ложусь рядом с Марией. Пытаюсь виновато заглянуть ей в глаза. Она упорно отводит взгляд книзу. Но наконец мне удается! Глаза ее блестят издевкой. Она насмехается надо мной! Все мое восторженное порхание в жениной пизде для нее — тьфу! И я понимаю: как еще может относиться к этим восторгам женщина, испытавшая внутри себя само Божественное парение!

Июль, 31

В последний день перед отъездом решил сходить в церковь. Не знаю сам зачем: испросить благословения на отпуск, что ли? Взял с собой Марию: она тихо прикорнула в нагрудном карманчике. В храме было много народу: не то праздник, не то так собрались. Последнее время меня тянет в церковь все больше. Душа конец свой чует? Я ощущаю себя так, будто за последний год прожил большую часть оставленной мне Господом жизни и исчерпал ее. Я чувствую, что постарел лет на двадцать. А моя возлюбленная — ничего: Мария не изменилась. Впрочем, неудивительно: какой надо быть, чтобы выглядеть двухтысячелетнней старухой! Здесь количество лет уже не играет роли. Она осталась какой была, когда с рождением сына вошла в бессмертие. Такой любил ее Бог, такой же точно люблю ее я.

Суровый Соперник взирал на нас с купольной высоты. Я достал показать Ему мою Марию. У Него Марий тут целый гарем, вернее — она же одна! — целая галерея. Но такой, как у меня, нет. Моя иконка лучше любой евойной. Как и моя любовь.

Август, 1

В поезде. Катимся себе с Марией на юг на нижней полке, отдыхаем. Большего уюта, покоя и одиночества, как на нижней боковой полке плацкартного вагона, даже трудно себе представить. Своего рода одиночество в толпе. Когда всех вокруг столько, что как бы никого и нет: все равно со всеми не перездороваешься. Рай — входим с нею в совокупление когда угодно, утром, днем, вечером — под одеялом: никому нет дела.

Я дрючу, глядя в ее глаза, и отмечаю, как с приближением оргазма они углубляются, становятся совершенно бездонными, и из этой глубины, волшебно мерцая, начинает изливаться свет. Я достаю каких-то невероятных глубин, за которыми уже нет понятия дна и распахивается сам космос. Я заполняю эту пустоту своей спермой и отдыхаю под скачущий перестук колес, наблюдая переменчивое порхание солнечных бликов на моей простыне. Август. Летний полдень. Интересно, а Он достигал с ней такого? Впрочем, обычная амбициозность мужчины: я постиг в женщине такую глубину, какой никто еще никогда из других… Куда там, если подумать: Он же Бог! Творец и ее, и космоса.

На остановках мы выходим из вагона и окунаемся в жаркую немоту разомлевшей от солнца русской провинции. Вялые возгласы продавцов съестного, лежащие между рельсов собаки, слабый шум на ветру чахлых станционных деревьев. Неторопливое шуршание колес состава нефтеналивных цистерн по главному пути — знакомые виды и запахи мреющего августа. Отдых!

Катимся к югу, держась друг за друга. И понимаем, что в этом — счастье! Я скоро умру, но мне радостно от того, что я сумел заставить Марию еще раз испытать счастье. Невероятное земное наслаждение. Что это так — я знаю!

Август, 3

Приехали утром. Расположились у моей знакомой хозяйки и сразу же — на море, на дикий пляж, на Высокий берег. Там находится любимое мое место. Сейчас расскажу. Дорога к нему трудна, романтична: идет вдоль отвесного обрыва, сложенного, как пирог, из слоев сланца. Места дикие, безжизненные, узкая прибрежная полоска сланцевых плит, загроможденная валунами, по которым приходится карабкаться и прыгать, солнце, ветер — долгий и неудобный жаркий путь. Ни кустика, ни капли пресной воды — море, камни, косые лучи светила. За мысом начинается тот самый дикий пляж. Прибежище нудистов. Я тоже сразу раздеваюсь. Чтоб не смущать голых девушек. И уже прыгаю дальше, освобожденный от одежд и условностей. Располагаюсь так, чтобы обзор был получше, невдалеке от группы из двух обнаженных женщин и двух полуголых девиц. (Когда я только что проходил мимо, все они дружно перевернулись спинами кверху. Понятно — чтобы загорать. Но стоило мне присесть невдалеке за камнями, как они — то одна, то другая — потихоньку попереворачивались вверх животами, а молоденькие девушки даже постаскивали с себя трусики, присоединившись своими прелестями к обществу.) Из-за камней мне наблюдалось прекрасно. Картина была настолько отрадной, что хуй не выдержал и напрягся. Я вытащил из кулька Марию: в таком окружении она напряглась тоже — она не признает извращений в их любом виде. Даже в таком невинном. Что странно, учитывая, как мы с ней живем. Но принципы — одно, практика другое, очевидно, не только у людей, но и у небожителей.

Я отправился купаться, специально выбрав кружной путь к воде, поближе к этой аркадийской группе. Мгновенно перевернувшись на животы, эти четыре очаровательные голышки наблюдали за мною, прыгавшим перед ними, и, отметив мой возбужденный вид, вернулись обратно к прежним позам, стоило мне уйти под воду: больше я не был им опасен своим вниманием.

Мария дожидалась меня, нежась на солнышке. Я приступил к ней сразу же. Я был перевозбужден моими пляжными нудистскими впечатлениями, и пенис почти сразу же выдал божественный сок, едва только я взялся за него. Омытая спермой, Мария похорошела. Ей уже было не зазорно со мной на нудистском пляже, любовь оправдывала все. От начала и до конца. И ничего не могло быть стыдным во имя ее. Всегда важно лишь, чтобы она была. И тогда все, что допустимо ею — то есть нами, ее служителями, — все может быть. Ничто во имя ее не стыдно. Стыдной может быть только подделка под нее. И вот как раз тогда нравственно недопустимо все. Любовь как исток есть гармония; она сама гармонизирует себя и все, что с нею соприкасается. И сама не допустит того, что невозможно для нее. И свершиться нечто подобное может только за ее рамками — то есть на территории, где любви нет. Всему этому научила меня Мария. Хотя я понимаю, как невероятно это звучит — разговаривать-то мы не можем. Но наш с ней опыт доказывает, что не только общение, но и обучение может идти на совершенно невербальном уровне. Все это она буквально влила в меня через хлипкий мостик моей протоплазмы — единственную нашу материальную связь. Вот именно так: она влила в мое сознание, потому что никогда ничего подобного не приходило мне в голову, хотя до этого у меня был и секс, и, как мне представлялось, настоящая любовь. Но представляться может что угодно, а настоящее глубинное знание, настоящее основание идет от Бога или Его близких — Христа, Марии… Да и кто мы такие — иметь самостоятельность в Его мире, мире Его наказания? Хорошо еще, если распознаешь путь Его розги, розги наставления. А не то грозит тебе быть не только непросвещенно битому, но битому еще и бесполезно, и бесцельно, и безвыходно. Все определено Им, все обозначено звездами рождения; и разве можно преодолеть рок? Попытаться — да, но пересилить — нет. Реальность может прогнуться, уступая натиску искренней страсти, но только искренней — не по уму или по убеждениям, — чтобы затем вернуться с торжествующим хлопком под зад: лети! Единственный выход — правильно определить свое предназначение. Момент рождения, а еще точнее, зачатия, даже совокупления родителей, застает неповторимую ситуацию мироздания, взаимодействия мировых сил, закладывающих направления судьбы каждого, определяющие силовые составляющие будущей жизни, а также единственную и неповторимую конфигурацию звезд на этот момент, которая изменяется во времени вместе с последним. Так что астрология — наука, гораздо более точно соотнесенная с историей жизни человека, чем кажется на первый взгляд. И по звездам, в частности, можно рассудить о своей роли в Бытии, иными словами, предсказать судьбу. Я своей не знаю и живу очертя голову, то есть, по сути, во всем полагаясь на Бога.

Иногда думаю: не схожу ли я с ума на любовной почве? Нет, полагаю, что нет, и Мария тому порукой. Не будь ее, ничего бы у меня не было ни с нею, ни с Богом, ни с Сыном, ни с миром. Я лежу рядом с ней на камнях, обсыхая под солнцем, и самым верным способом проникаю в суть мира — через Марию чувством постигаю реальность — ее жизнью, ее любовью. А значит, и своей судьбой. Меня нет без нее, как меня не было без Бога. Но и они все уже присутствуют в реальности неотделимо от меня.

Вечером бродили по городу, гуляли вдоль набережной. Какая все же прелестная эта Анапа! Таинственные по-южному фонари в трепетной листве, усугубляющие ночь. Живописная курортная публика: кто еще только возвращается с моря, а кто уже спешит на концерт заезжих знаменитостей. Кто — в купальниках, кто в вечернем наряде. Музыка отовсюду, вино на каждом шагу, девушки.

Август, 13

Случилось. Я бился с Ним. И факт, что записываю это, говорит о том, что я, по крайней мере, еще жив. Хотя и проиграл — был повержен. Но подумать только — Кем! Подлый прием — подсечка рукой: Он ударил мне в сухожилие под коленом. Подобным образом Он повредил ногу библейскому Иакову, когда тот всю ночь боролся с Ним в схватке при реке Иавок, близ Пенуэла. Коронный приемчик, что ли? Как у Центрового в Маме? Но тогда не прохиляло — Иаков устоял, молодец. А не устоял — чем бы теперь был Израиль? Да не было бы его вовсе: ведь Израиль — личная персональная кличка Иакова чисто конкретно данная ему Богом за то, что устоял. Богоборец. Вот — соперник! А я кто? Фраер.

Я катился по отвесному склону, цепляясь руками за легко выдергивающуюся траву. Чудом затормозил перед самым отвесом вниз. И первое, что осознал: Мария, скатывающаяся вслед за мной к обрыву. Остановившаяся полуметром выше. Это она спасла меня, кинувшись с кручи вслед за мной. Она — ибо я должен был погибнуть. Впрочем, смерть еще не отменялась: двумя метрами ниже почти отвесный склон уходил сам под себя отрицательным углом, и дальше ничего не было, кроме тридцатиметрового расстояния до ближайших валунов на отрезке пляжа перед вечным морем.

Я буквально висел, вонзая пальцы рук и ног в зыбкий, состоящий из глинистых осколков, грозящий вот-вот осыпаться вместе со мной склон. Что делать — было неясно, похоже, обстоятельства все-таки подвели меня к концу, и только Мария полуметром выше оставалась единственной ниточкой, связующей меня с надеждой жизни. Я впивался в эту предательскую почву, надеясь слиться с нею совершенно и более всего опасаясь неожиданного оползня.

Меня сняла специальная команда, которую вызвали нудисты, плававшие невдалеке от берега на надувном резиновом матрасике. Они были потрясены дикой пляской человека на краю опасной тропинки и последовавшим затем падением. Но некогда было их убеждать, что это не танец, а борьба, и не падение, а проигрыш: противник-то мой был невидим!

Август, 15

Все обошлось. Мария найдена. Ну, теперь по порядку.

Всевышний не выдержал — не хватило характера. Все-таки, может быть, я излишне нагло вел себя последнее время. Чем себя поставил в совершенно маргинальную ситуацию, я это понимаю. Впору было не выдержать. Но мне-то совершенно все равно: я стал абсолютно свободен в предчувствии смерти. Но Он-то Бог! Всевышний! Должен быть выше земных обид, которые Сам же и спровоцировал.

Он подстерегал меня на узком участке тропы над самой кручей вдоль обрыва. Я беспечно шел с Марией в кармане и кульком провизии в руке, намереваясь спуститься на пляж немного далее обычного. И вдруг почувствовал, что дальше идти не могу; да что — идти!

Не могу сдвинуться с места. Тропка и правда брала здесь немного вверх, действительно налетел ветер, но дело было не в этом. Я не мог двинуться вперед, хотя никакого видимого препятствия не было. Это было похоже на сон наяву: когда напрягаешь все усилия двинуть рукой или ногой — а не можешь неизвестно почему. И тут Нечто (или Некто?) с неведомой силой стал гнуть меня и сталкивать с тропинки. Мне удалось вывернуться и как бы обхватить этого Некоего, из последних сил удерживаясь на краю обрыва. Я глянул вниз, куда с кручи подпрыгивая скатывались отброшенные нами в схватке мелкие камешки и куда только что едва не полетел я сам; внизу поджидали булыжники, но, странно, страха я не чувствовал. Я напрягался, пытаясь не поддаться скручивающей меня силе, но страха не было. Как не было и злости — одно лишь чувство соперничества. Я выбросил иконку из кармана на дорожку, чтобы обезопасить Марию от падения со мною в пропасть, после чего вывинтился еще раз из сжимавших меня борцовским «ключом» объятий, и обхватил сзади руками Борющегося со мной. В какой-то момент я даже оказался в сильной позиции, и вот тут-то этот Некто и применил подсечку рукой, ударив меня по сухожилию. Нога тут же отказала. Какое-то время я балансировал на одной ноге, еще пытаясь что-то предпринять, и через мгновение полетел в пропасть. И как теперь понимаю, Мария тут же бросилась за мной, не раздумывая. Она спасла меня — полагаю, только из-за нее Он не решился устроить в этом месте оползня.

Август, 16

Я все понял! Я понял, почему Он вдруг решил кончить меня. Все дело в фотографии. Да — в такой-то ерунде! Из-за дребедени зачастую и совершаются преступления. Из-за глянцевого четырехугольничка Он решил уничтожить меня — Свое творение! Он невероятно подл, как, впрочем, и велик! Воистину — Непостижимый. Мне, вскорости идущему к смерти, нет нужды выдавать кому-либо авансы.

У меня есть с собой «Поляроид» — мой любимый фотоаппарат, сразу же проявляющий все достоинства и недостатки снимающего как фотохудожника: получаешь снимок, и видишь, и можешь тут же сравнить, что — так, что — не так вышло. Но дело не в этом. Дальше — я решил снять нас с Марией вдвоем, установил камеру, поставил таймер на тридцать секунд, прилег рядом с ней на косо стоящий камень, совершенно обнаженный — это же был нудистский пляж — и возбужденный — это должно было быть отлично видно на снимке, — приобнял ее, и мы снялись на фоне неба. Когда же исполнительная камера выдала снимок, я был потрясен: в небе, в сложившейся конфигурации облаков была явно видна фигура обнаженного бородатого мужчины (я тоже с бородой) с возбужденно торчащим пенисом. Мария как бы получалась между нами, и я увидел этот Его ревнивый взгляд!

Вот что явилось причиной. Бесстрастная техника зафиксировала наше столкновение с Ним на нудистском пляже, возле женщины, и Он не стал победителем! Это было сфотографировано. Что же после этого? Творец отступил перед Своим творением? Ученик поборол Учителя, незаконный любовник одолел Законного?

Вот я и получил, раз превзошел. Раз получил, то и превзошел. И меня давно бы уже не было, если бы Мария не устремилась вслед за мной с обрыва. Тут уж Он не решился — обоих! Да и не мог на такое пойти: Мария — не я. Она равна Ему. С нею так просто не поступишь! К тому же в данный момент она — святительница нашей любви, и выше Его. Как любовь выше бытия. Вот как тасуется колода: любовь ко мне ставит ее выше общепризнанного Мужа. Соорудившего, кстати, все — и эту ее любовь тоже.

Но интересны в этом случае вовсе не я, и не Он; как и во всяком треугольнике, интересна прежде всего женщина. Поведение Марии для меня — полная загадка: что ей во мне? Или нельзя найти другого с ее-то возможностями! И вот сейчас как раз мне и открылось: не только я цепляюсь за нее — но и она за меня! Почему, кто мне объяснит? Любовь? Это — как в старом анекдоте: но не до такой же степени! А больше никак и не объяснишь. Эта мысль наполняет меня гордостью: любовь-то ко мне! Значит, достоин! За это можно и умереть: значит, не из последних — могу соперничать с Самим, все-таки! А это не хилый соперник. Недавняя схватка подтвердила. Но мы — вдвоем с Марией, и теперь понятно: Ему бороться можно только с нами двумя. Мы спаяны как семья; но я-то ясно, к чему стремлюсь, а вот Мария меня потрясает!

Когда меня поднимали наверх, я успел подхватить с собой и иконку. Но потом, пока отвечал на вопросы, заполнял протоколы, писал объяснительные, проходил освидетельствование, благодарил вызвавших помощь, выбирался из клиники и т. д… что необходимо должен пройти всякий оставшийся в живых (впрочем, у умершего было бы не меньшее количество, правда, других процедур), Мария тихонько покинула меня. Я даже вспотел, в поисках ее обшаривая карманы, выворачивая одежду наизнанку (как же я выглядел в глазах у приехавших спасателей!), обыскивая микроавтобус. Безрезультатно.

Однако интуиция, неведомое знание, приходящее к нам из непознанной части мироздания, подсказала мне, и я почувствовал, где она может быть.

Мария лежала на тропинке на том же месте, перед небольшим подъемом, и ждала меня, жарясь на солнце. Странно, как это ее никто не заметил прежде меня и не подобрал? А может, для других она стала невидимой? Мы соединились прямо там же, на тропинке, не заботясь о том, что нас видно с моря, и наплевав на возможное появление случайных прохожих. Не принимая в расчет даже Его всевидящего ока. Смертельное приключение, временно разлучившее нас, и все перипетии сегодняшнего дня, обострили чувственность. Я подмял ее под себя и кончил, активно работая тазом, имитируя вагинальное проникновение, и брызгаясь спермой.

День все круче забирал к вечеру, после соития мы не стали спускаться на пляж и двинулись домой.

Август, 22

Не пойму, что все-таки Ему от меня надо? Почему это Высшее Существо не уничтожит меня немедленно, да еще и неизвестным мне способом? Кирпич на голову или разлитое масло на трамвайных путях — понимаю, банально. Может статься, Он желает убрать меня каким-нибудь экзотическим способом? Как никто другой еще никогда и не придумывал? Осозна-вание этого для меня лестно, но как способ действия непонятно. Что за блажь Божия? А вдруг Он вовсе и не собирается меня устранять? Это многое объясняет, но для меня совершенно неприемлемо. Как тогда быть мне, уже приготовившемуся? Как жить дальше, если у меня не будет смерти? Я себя теперь не представляю без этого логического конца. Или я не вовлекаюсь в Его логику, совсем иную, не нашу? Или Он не считает возможным так поступать по отношению к членам Своей семьи, и все происходящие со мной сейчас перипетии — просто цепь жизненных совпадений? А как же тогда Он убил сына? Ведь в самом деле: не толпа же любопытных на площади предопределила: «Распни его!»

Сейчас в связи со мной мне все более и более интересен именно Он. Он, стоящий позади в судьбе Марии. Сын-то Его сопротивлялся Ему; а я — ее любовник! Как Он относится к сыну, знают все, конечно, и я. А как Он смотрит на меня, я, например, не знаю. (Во многом знании много печали.) И что означала наша с Ним встреча на тропинке над кручей?

Может быть, если бы я оставил Марию, то и Он бы оставил меня? Покупаю билет, еду домой. Бросив ее? И проживу еще лет сорок с женой и со всякими удовольствиями? Но без нее, без моего личного божества, бросив божественную семью, без возможности обретения благодати (в самом деле, на что благодать ординарному субъекту?), без надежды на спасение (действительно — по той же причине!). Все так: и одно, может быть, стоит другого. Но как — без ее любви? Тогда эти сорок лет просто превратятся в пытку. И зачем нужна такая жизнь? Любовь и смерть, как известно, ходят в паре. Если сильно влюблен, должен быть готов легко умереть. А в боящемся смерти не остается любви… Так что не на что Ему надеяться: у меня нет другого выбора. И сейчас мне просто интересно: какой Он выберет способ? Как стороннему наблюдателю.

Август, 24

Сегодня мы с Марией поехали на косу. Тоже дикий пляж, только песок. Отлогий берег плавно, почти незаметно вползает в море. Я сознательно меняю условия, и даю Ему разные возможности порешить со мной: пусть выбирает, пусть творчески ищет, в конце концов!

Мы расположились в тени полуразрушенного бетонного кольца бывшей раздевалки пионерского лагеря. Я поставил ее так, чтобы ей было получше видно пляж и море, и как я красиво плаваю, и как, может быть, наконец-то погибну. В последнем я, конечно, несколько слукавил: вряд ли Он решится убить меня конкретно у нее на глазах. В каком-то смысле она моя охрана. Но зачем охрана мне, ищущему гибели? Получается полная раздвоенность между сознательной целью и эмоциональным стремлением. Между смертью и жизнью.

Метрах в двадцати от берега вдруг проплыл дельфин. Он грациозно выносил из воды свою спину с вертикально торчащим плавником. Я бросился в море ему наперерез: вдруг это наконец-то он, посланник Божий? Тогда это хорошо придумано: все произойдет в глубине моря, и Мария ничего не увидит. Мощный красивый — он легко миновал меня в двух метрах. Не смерть. Я вернулся на берег к Марии, взял в руки и долго вглядывался в ее лицо. Сострадание — что смог я прочесть в нем. Я понес ее в заросли низкорослых оливковых деревьев на песчаных дюнах, больше похожие на кустарники. Эти странные дымчатые заросли доходили мне до груди, но даже в этой чахлой чаще можно было схорониться от чужих глаз. И едва миновав первую гряду поросли, мы натолкнулись на любовную пару. Мужчина лежал на женщине, снявши трусы, и они исступленно обнимались. Мы прошли так близко — почти по их переплетенным ногам, но они даже нас не заметили. Эта чистая сексуальная физиология, которую я люблю, почему-то на сей раз не возбудила меня. Я прошел мимо, будто эта пара не занималась голышом любовью налетаем песке, а сидела в шубах на зимней веранде. Пролезши через кусты за следующий бархан, мы вновь наткнулись на совокупляющихся: юношу и девушку. Этот пустынный у моря пляж, в зарослях на песчаных дюнах буквально кишел любовью.

У меня тоже был опыт совокупления на лоне природы с самой первой моей женщиной — такой же студенткой-первокурсницей, как и я. Хотя дело было у реки, но купаться нам хотелось меньше, чем ебаться, и, вместо того чтобы лезть в воду, мы забрались в лесок на берегу. Выбрали место, как нам в спешке показалось, самое укромное, хотя на самом деле оно было открыто со всех сторон, тут же обнялись, и я сразу стащил с нее трусы. Она только промямлила:

— Люблю, когда ты раздеваешь, — и запустила обе руки мне в ширинку.

Мы сношались под дуновение ветерка, освежающего наши спины — то мою, то ее, по очереди. Я еще не успел кончить, как внезапно остро почувствовал, что за нашим веселым кувырканием кто-то наблюдает. Такое странное ощущение публичности в лесу! Я слегка приподнялся оглядеться. Девушка вовсю продолжала, уже сама трудиться подо мной. И тут я увидел лицо соглядатая. Он внимательно смотрел за нашими действиями, а мне разглядеть его не получилось: партнершу обуял оргазм. Она обхватила меня руками, подтянулась вверх, в то же время с бешеной активностью работая всем телом. Я больше сам не мог удерживаться и потек. Когда мы разлепились, она произнесла:

— За нами кто-то смотрит.

Я вскочил, застегивая штаны, и подхватил с земли замеченную раньше деревянную дубинку. В трех метрах от нас в траве лежал мужик. Он поднялся. Что я был перед ним — юноша! С дубинкой. Он легко поборол бы меня. Но моральное превосходство было на моей стороне.

— Стыдно, батя, — высокомерно сказал я, отбросив дубинку и повернувшись, пошел к своей девочке, поспешно натягивающей трусики.

И сейчас, вспомнив этот опыт, я не стал занимать свое внимание этой еще по молодости неумелой парой, прошел дальше и устроился с Марией тоже в зарослях. Возможно, вокруг нас кипела любовь, но Он должен был смотреть только на нас, и придирчиво и ревниво интересоваться только нами. И снова я ощутил то давнее неприятное чувство, когда за моими интимными действиями кто-то подглядывал. Но пересилил себя.

Поднявшийся ветер засыпал нас песком, и мы привычно двигались в зыбучих пространствах страсти, в упоении любовных занятий скрытые от посторонних глаз и подставленные небесам. Кто-то, мне кажется, все же проходил мимо нас, так что, может быть, нас видел и не только Он. И это было бы в данном случае сильно — быть отмеченным кем-то, кроме Него, в последние дни жизни. Все на самом деле в жизни бывает совсем по-другому, чем в юношеских впечатлениях. Остаться в памяти кого-то навсегда!

Август, 30

А интересно: Совокупное Поле Законов движется или нет и имеет ли цель, и какую? Другими словами, усложняясь в макрокосмическом аспекте, имеет ли отраженное усложнение в микрокосме, коим является человек? То есть познающий познает ли? Или по-другому: существует ли точка, где линия усложняемости мира пересечется с линией его познаваемости? Что тогда наступит — конец мира или конец Бога? А ведь поскольку в мире действует неевклидова геометрия, они обязательно пересекутся! Ля-ля-ля! И тогда великий геометр — человек познает Бога и того не станет! Ибо познанное человеком входит в него самого, становится им! Это и есть процесс познания. И тогда не будет загадки бытия, для постижения которой и служит Бог. Все будет познано, узнано, гармонизировано, макро- и микрокосмос сольются в экстазе, и наступит конец энтропии. Конец нашему миру. И не будет ни жизни, ни страсти, ни любви, ни Бога, ни материи, ни меня, ни Марии. Только информация о нашем всем, которая перетечет в торсионное поле и будет сохранятся в нем, фа-фа-фа! Для кого? Непонятно. И вот эта непонятность и дает надежду: вдруг эта непонятность только для нас, а существует Нечто, для которого понятно, для чего все это: Бог, я, Мария. И если усложнение структур все-таки ведет к сверхсознанию, а все мы — под законом бытия… «Бесса ме, бесса ме мучо…»

Сентябрь, 1

Странное чувство приближающейся смерти. Может ли смертный ощущать конец своего личного бытия, своего пребывания в этом мире? Бессмертный наверняка может, а я?

Вглядываюсь в Марию. Я всегда был уверен, что она предупредит. И вдруг понимаю: все. Больше уже не о чем предупреждать — она ни о чем предупреждать не будет, потому что День настал, времени нет и предупреждать больше некого. Все случится сегодня, до заката солнца может быть? Спасибо, моя любимая, ты сделала то, о чем я просил, и я, может быть, успею приготовиться.

А любопытно, как Он уничтожит меня физически? Я захлебнусь в море, или сорвусь насмерть с обрыва, или меня прирежут поздно вечером на улице? Последнее совершенно неприятно.

Утро, и должно идти на море. Не вижу причин не делать этого. Гляжу на Марию. Она крепится, но скорбь — во всем ее облике. Решаю не брать ее с собой. Зачем ей это, и кто позаботится о ней, когда меня не станет? Мы соединяемся в последний раз на кровати в нашей комнате, у открытого окна, в которое просовывается виноград. Кто-то ходит по улице за его зеленым пологом, но нам плевать. Мы больше не стесняемся и не боимся. Все. Я кончил свои расчеты с условностями и связями этого мира. И совершенно свободен. Передо мной только смерть. Надо упаковать куда-нибудь подальше этот дневник. Вряд ли он когда-либо кому-нибудь понадобится.

Судя по плотному ветру с моря, оно, скорей всего, штормит. Удастся мне не умереть, пробираясь меж валунов в штормовом накате, пока не выберусь на открытую воду? Удастся ли не захлебнуться сразу же в пенных гребнях — барашках прибрежных волн? Мария глядит на меня с ужасом. Прощаемся. Мне все равно: моя судьба приблизилась ко мне до ощутимости.

Что бы там ни было, я войду сейчас в море и поплыву к восходящему солнцу. И буду плыть и плыть, пока не получу ответа на все.

Пока не увижу Бога.

Оглавление

Запретный дневник Запретный дневник Николая Алимова, писателя, найденный после его нелепой кончины и опубликованный Ю.Барковым X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?