«Происшествие в Орьенте»

Молитвенно склонив головы, мы сидели в контейнере-столовой, дожидались, пока босоногие секойи — так называется местное индейское племя, «секойя» — подадут нам ужин. Когда, как в тот день, пищу благословлял Макс Мозес, в его выпуклых глазах полыхала жизненная сила, от которой становилось страшно. Его прокуренное вибрато рокотало, хотя Мозес даже не повышал голос. Легкие дефекты дикции — у него был, что называется, «ленивый язык» — создавали впечатление чистосердечия. В «цайствие твое» сквозила младенческая невинность. Язык ворочался во рту, спотыкался на словах типа «цейковь» и «куйятина», словно увязая в мягких фруктах; вместо «подливка» Мозес говорил «мяшной шок» — наверно, ему нравились эти хлюпающие звуки. «Йабйядой» — так он называл лабрадора-ретривера, собаку Силсби. Мозес читал молитву стоя.

Я всегда дивился, когда Мозес вставал: оказывается, человек, представлявшийся мне исполином, — чуть выше пигмеев из племени мбути, которых мы нанимали для проекта в Уганде. Настойчивость и богоравная изобретательность — черты характера, благодаря которым Мозес добивался беспрекословного послушания, — как бы прибавляли ему рост. Хотя даже в самых ужасных обстоятельствах он был способен на рыцарское благородство, мы отлично понимали: повиновение Мозесу — для нас вопрос жизни и смерти.

Если посторонние начинали расспрашивать, как Мозесу удается добиться непоколебимой верности, я непременно рассказывал про тот ужин — и про всю череду событий, которая к нему привела.