«Разносчик порнографии»

Разносчик порнографии (fb2) - Разносчик порнографии [сборник] 1829K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иванович Мельников

Разносчик порнографии Сборник контркультурной прозы Виктор Мельников

© Виктор Мельников, 2015

Редактор Валерий Арнаутов

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Рассказы

Несколько дней резиновой куклы

У Светы ужасный депресняк. Ей тошно от своей прекрасной типа успешной работы, чудесного коллектива. Она не хочет выходить в отвратительную мерзкую слякоть на улице, но и дома ей сидеть невыносимо. Она старается абстрагироваться в толпе метро или в двухчасовой автомобильной пробке. Ей хочется свежего воздуха, в большом городе она просто задыхается. При этом ехать куда-то, у неё нет никаких сил. Она устала быть одна, ей не на кого опереться или хотя бы поговорить. Света часто говорит:

– Господи, дай мне силы! Я должна быть сильной, успешной, умной, красивой для того, чтобы стать счастливой.

Но на неё напала чёрная тоска, и её вырвало. Она убрала за собой блевоту и сказала:

– Дура, не тоскуй и не кушай шоколад.

Она считала, что находится в дерьме. Хотя со стороны её нынешнее состояние казалось просто суперским!

Свете двадцать два года. Она красивая (очень) и глупая (не очень). У неё есть мужчина. Ему тридцать два года. Зовут Сергей. Он её трахает. Постоянно и везде: у себя в кабинете (они работают вместе, но на разных этажах), в туалете в обеденный перерыв или у неё дома, когда она приглашает его в гости на чашку чая. Света тоже его хочет… всегда. Но он женат, у него двое детей.

Ещё её трахают два парня, с которыми она училась вместе. Друзья. Они не знают, что она спит с обоими. В университете Света переспала со многими парнями, но одногруппники были только эти двое.

Она любит трахаться. Нет, Света не шлюха, просто ей это занятие доставляет огромное удовольствие. И никто, кто её трахал, не считал её шлюхой.

– Я гордая, я красивая, я развратная, – часто повторяет Света сама себе. – Я не хочу меняться. Буду трахаться – с кем захочу!

Но этот депресняк…

Мать Светы постоянно говорила, что все её проблемы от безделья. То есть мама считала, что в жизни дочери всё супер, и вся её жизнь такая безоблачная-безоблачная. Но дочь не могла говорить с матерью о своих проблемах откровенно. Света тогда не могла ей объяснить, что у неё в одиннадцатом классе была огромная взаимная симпатия к одному парню из класса – это любовью она не могла назвать, – хотя, к сожалению, это, видимо, и была любовь. Да, они встречались, но ничего серьёзного так и не получилось, они в итоге окончательно поругались, и он не желал её видеть, посылал на ***… Как ей это надоело! И её очень бесило, что мама постоянно говорила: у тебя всё отлично, ты, дочка, паришься от безделья, поверь. Света понимала, что отчасти мама была права, но всё же она не могла рассказать все факты своей жизни, а мать, в свою очередь, думала, что знает о дочери абсолютно всё. В один из вечеров Света записала в своём блоге: нахрен нужен этот мир, если ты никому не нужен. Через два дня она переспала сразу с двумя мальчиками. И ей это понравилось.

Весь выходной день Света провела у телевизора, ей никто так и не позвонил. А сама она напрашиваться не хотела.

Перед сном мастурбировала.

И вот Света пришла на работу. Настроения нет, конечно. Откуда оно может взяться в такую сырую погоду? Ненавижу осень, думает она. В красивой девичьей головке вырисовывается один сюжет из прошлой жизни. Как-то раз на дискотеке был конкурс, суть которого заключался в следующем: надо было по очереди с оппоненткой целовать парня в различные места тела. Кто последний – тот и выиграл. Под конец состязания Света расстегнула парню джинсы, достала член и у всех на виду заглотила… Тогда она выиграла крутую стильную юбку.

На работе слышались одни и те же женские разговоры про маленькую зарплату, а ещё про мужиков, точнее про их нехватку.

Достало!

Света призналась самой себе: хочу накурить весь офис, чтоб охуели все от счастья! Звучит так ужасающе банально и глупо, но она хотела сделать сотрудниц счастливыми хотя бы на час.

А ещё у неё возникло желание трахнуть президента. Чтобы ни он её, а именно она – его! У неё появился даже план, как это осуществить. Но вдруг ей стало горько видеть жизнь, в которой она пребывает: алая роза, брошенная на асфальт, холостой патрон в обойме жизни…

Она пригласила Сергея к себе домой. Он трахнул её в жопу.

Когда гость ушёл, Света набрала на компьютере текст и повесила его на стене в своей спальне:

я ненавижу всех своих подружек

я люблю трахаться

мне неприятно делать минет без любви

я всегда хочу секса

я могла бы переспать за деньги

меня не пускали по кругу, но трахали по очереди двое

я спала с ребятами своих подруг

я помню не всех

я ни о чём не жалею

я смотрю порно

я аморальна

во сне меня тоже имеют

я бы стала женой президента

теперь мне нравится анальный секс, а ведь раньше даже в мыслях не допускала…

Лабиринт

Лабиринт существовал до того, как появился город, или, наоборот, город породил лабиринт, неизвестно. И вот, стало быть, город рос, расширялся, а вместе с ним и лабиринт. Он располагался в самом центре города и был окружён каменной живой стеной – она двигалась, расползалась по мере необходимости, захватывала новые земли. Горожане поговаривали, что в лабиринте находится сам мэр города, он правит оттуда (а где ему ещё быть?), издаёт указы, принимает важных гостей с других городов, может казнить преступника, своими руками или чужими, никто не знал, а может помиловать. А преступниками он считал всех горожан, поэтому один раз в год выбирался один из мужчин, кому исполнилось тридцать лет (каким образом крутилась рулетка, чтобы выбрать того или иного горожанина, мэр не объяснял), за ним приезжала полиция, забирала, увозила за стены лабиринта. Там ему предстояло спуститься в катакомбы и в полной темноте преодолеть за сутки лабиринт подземелья. Мэр обычно выходил в прямой эфир через интернет и объявлял об очередном испытании. Несчастного показывали крупным планом, ему завязывали глаза и связывали руки за спиной – камера снимала весь процесс. Затем полицейские подводили его к какой-то двери, открывали её, запускали, дверь закрывалась, и вешался замок. В мониторе компьютера снова появлялось лицо мэра, он говорил, что если испытуемый выйдет с обратной стороны подземелья через сутки либо раньше (картинка в мониторе менялась, показывали другую дверь, она была открыта), то он, мэр города, издаст указ об отмене ежегодного «чёрного», но справедливого, по его мнению, ритуала, который, как он считает, сдерживает преступность в мегаполисе. Само собой разумеется, никто ещё не сумел выйти из катакомб лабиринта целым и невредимым. Естественно, никто не вышел оттуда вообще! Поэтому горожане не то, чтобы боялись мэра, а не доверяли ему, ибо понимали, что он бросает слова на ветер, они знали также, что по-другому не будет, квартиры их не станут больше, карманы шире, чтобы положить туда толстый кошелёк, воспоминания светлыми, мысли правильными… А кто станет испытуемым в следующий раз, мало кого волновало: большой многомиллионный город определял всякого, а кто станет «всяким» – это всё равно, что сорвать джек-пот в лотерею. И вот новость уже распространилась, полиция взяла некоего Джека, взяла прямо в постели, он спал с женой, занимался с ней любовью. Полиция разбудила и маленького сына Джека, ребёнок плакал, голая женщина прикрывала халатом обнажённую грудь, она бежала к ребёнку. Всевидящее око видеокамеры ничего не упускало – представление начиналось!.. Но стоит уйти от дальнейшего повествования, сместиться на тридцать лет назад, когда Джек только родился. Именно тогда и был придуман план неким Лютером, профессором медицины, который хотел проверить свою теорию, а вместе с ней, если повезёт, покончить с «чёрным» обычаем. Пусть не сразу, а только через тридцать лет. Он выбрал Джека в роддоме, которого бросила мать-одиночка, усыновил его. Лютер понимал, в случае неудачи, его отправят в лабиринт, где и казнят. А неудачей могла быть смерть ребёнка. Но он уже не мог отойти от задуманного плана. Через анонимные источники ему стало известно, что все, кто отправлялся в лабиринт катакомб, были съедены крысами, которых водилось там великое множество. Правда, не только в катакомбах жили эти твари, но и в самом городе, однако, в меньшем количестве. Значит, Лютер понимал, человек, ступивший на территорию крыс, сам обязан принять если не облик крысы, то её инстинкт. И вот однажды у себя дома профессор вживил ребёнку стволовые клетки крысы. Перед этим часть головного мозга маленького Джека он разрушил. Через три недели крысиные клетки создали устойчивые структуры и связи, одним словом, мозг маленького Джека заработал нормально. Это было успехом! Профессор доказал самому себе, что такие клетки можно интегрировать в человеческий череп. В предрассветных сумерках профессор часто подходил к ребёнку, который мирно спал. Он смотрел на него, укрывал одеялом. Только утром он мог позволить поухаживать за Джеком. В остальное время за ребёнком присматривала няня. Она же ребёнка и воспитывала, замечая со временем за ним разные странности. Например, маленький Джек проявлял особую активность в тёмное время суток, его невозможно было уложить спать, он игрался с игрушками, бегал по комнате почти до самого утра. Если няня, зная ребёнка, сумела выработать режим, чтобы отдыхать вместе с ним, то профессор, приходивший уставший с работы, не мог себе позволить такого. Поэтому часто уходил из дому, в гостиницу, где и ночевал. А Джек продолжал расти крепким и послушным мальчиком. Внешне он не отличался от сверстников. Лютер часто рассказывал ему сказки, говорил (эта сказка мальчиком была любима), что в городе коварное и мрачное существо владеет силами человеческого ума. Оно также обладает тайнами подземелий. В его власти изменять свой вид, он способен растворяться в воздухе и преображаться снова в человека, с руками и ногами, в одежде, имея лицо и глаза. Вот его полный, хотя и не настоящий образ… Джек слушал внимательно, но однажды он прервал рассказ, и Лютер услыхал, как Джек отчётливо и с выражением рассказывает стишок. Ребёнок с улыбкой на лице цитировал на память:

Жила-была на свете крыса В морском порту Вальпараисо, На складе мяса и маиса, Какао и вина. Она жила, пила и ела, Но ей на складе надоело — Во всей округе захотела Поцарствовать она!1

– Кто тебя научил? – спросил профессор. – Няня?

– Нет, – ответил Джек. – Я сам, – и тут же добавил: – Я маленький умный крысёнок.

Джеку на тот момент исполнилось только-только три года. Интуитивно, а лучше сказать – инстинктивно, он осознавал, кто-то в нём поселился ещё. А профессор отчётливо понимал: это неизвестное ребёнку существо пока спит, но оно проснётся и покажет себя в тот самый нужный момент, когда другая сущность, человеческая, этого потребует. Сбоя произойти не должно.

***

Его вели под прицелом видеокамер, народ, идущий навстречу, расступался, оглядывался. Джек понимал, что происходит, он вспоминал слова отца перед смертью: «Я всё устроил, ты будешь знать, что делать, инстинкт тебя не обманет, а крысы не съедят». И он шёл, твёрдо ступая ногами о землю, предчувствуя победу, хотя страх не покидал его, ибо всё произошло неожиданно. И чтобы унять этот необоснованный ничем страх, вернуть себе уверенность, Джек стал напевать известную только ему мелодию, и он улыбался, передавая положительные эмоции окружающим, которые не понимали напущенного веселья на его лице. Полицейский воронок ждал за углом дома. Жена бежала следом с ребёнком на руках. Полы халата раздувались лёгким ветерком и все желающие могли увидеть красивые ножки будущей вдовы, которая (вся в слезах, целовала ребёнка, чтобы тот тоже успокоился) ничего не могла поделать, ни с детским плачем, ни с собой, ни с теми обстоятельствами, которые ввели её в такое состояние. Усаживаясь в машину, Джек крикнул жене: «Я вернусь, вот увидишь!» Включилась сирена, дверь воронка захлопнулась, но Джек уже ощущал себя господином своих возможностей.

***

Джек шагнул вперёд и остановился. Ему показалось, как будто неизвестный лучник пустил стрелу, она вошла глубоко, застряла в спине. И вытащить её не было сил. Но Джек оставался живой, он обернулся, и ничего не увидел – глаза завязаны, руки связаны. Он услышал, как закрывается дверь, вешается замок. Сразу повеяло прохладой. Загробной и сырой. Чувства обострились, как у слепого. Он двинулся вперёд и тут же упал, спотыкнулся об неизвестный предмет. Поднялся, двинулся дальше. Пройдя метров пять, как ему показалось, он столкнулся со стеной. Пока что Джек оставался человеком, инстинкт не включился. Он не знал, что делать. И пребывал в неподвижном состоянии, упираясь головой о стену. Попытка развязать руки не удалась. Снять повязку с глаз, делая круговые движения плечом, было невозможно. И, вообще, зачем это нужно, подумал он, ведь здесь наверняка мрак, хоть глаза коли! Послышался писк грызунов. Эти твари, видимо, предчувствовали пиршество. Когда крысы приблизились совсем близко – он ощущал, как зверьки трутся о его ботинки, – Джек молвил:

– Я свой, прочь!

Крысы как будто уловили невидимые флюиды, почувствовали родную кровь и больше не соприкасались с Джеком. Они продолжали находиться рядом и чего-то ждали. Ждал и Джек. Он вдруг перенёсся из катакомб лабиринта домой, увидел жену, она сидела у окна и продолжала плакать, увидел своего маленького ребёнка, он успокоился и теперь спал в своей кроватке, увидел умирающего профессора, своего отца, – он ничего не говорил в этот раз, просто смотрел на Джека, и всё. Среди бесчисленных тайн, которые унёс с собой в могилу Лютер, оказалась правда, почему Джек не такой, как все, и почему он ступит за порог лабиринта, а не кто-то другой, например, Александр, друг его детства, с которым он продолжал общаться до последнего момента. Отец не посветил сына в эту тайну, даже престарелая няня не могла знать ничего. Когда Джек задал ей вопрос по этому поводу, она лишь качнула головой, сказала:

– Сирота ты, а Лютер тебя усыновил.

Джек развернулся спиной к стене. Сырость и пот пропитали рубаху. Он оставался в отчаянии. Нужно было идти, двигаться, а не стоять на месте, но он не мог сдвинуться – воспоминания одно за другим обрушивались на него. Неожиданно слова Александра, сказанные ещё в детстве, разрезали воспалённое сознание. Он сказал тогда:

– Ты особенный. Когда войдёшь в лабиринт, тебе придётся выбирать: остаться там, с крысами, или выйти наружу, к людям. Спасёшь себя, спасёшь других.

Александр знал про крыс в лабиринте, потому что он сам, Джек, рассказывал ему про них. А он, разумеется, слышал о крысах со слов своего отца. И Джек нашёл силы оторвать себя от стены, двинуться вперёд – и тут же остановиться… Движение вперёд не определяло ничего. Он мог кружить по одному месту, тыкаться лбом о сырые стены – терять драгоценное время, что определяло бы одно, смерть! Джек призвал человеческий разум, он взывал к нему, но не слышал ответа. Разум молчал. Загробные звуки тишины и шуршание крыс под ногами делали своё дело – придавали больше растерянности. Джек оставался в неподвижном состоянии, наверное, целую вечность. И от этого, сам того не подозревая, он отходил от своей сущности, перетекая из одного тела в другое. Внешне, он оставался при этом человеком, приобретая другую форму сознания. Когда трансформация завершилась, Джек опустился на корточки и крысы перегрызли прочную верёвку, и тогда Джек сорвал повязку с глаз, но, как и ожидал, ничего не увидел, и поднял руки, нащупал слева от себя влажную стену, сделал шаг и пошёл вперёд, не отпуская рук от стены. Крысиный инстинкт подсказывал ему выход из лабиринта: держись только левой стороны стены, и ты когда-нибудь выйдешь из катакомб этого лабиринта, каким бы длинным и запутанным он не был. И крысы бежали вместе с ним, путаясь под ногами. Одну из них он даже раздавил ботинком (неприятный скрежет костей и плоти), но ни одна крысиная тварь не тронула его, ибо был раздавлен вожак стаи. По законам крысиного племени убивший вожака сам становился главным в стае.

Джек ускорил шаг, он почти бежал, постоянно спотыкаясь о невидимые предметы. В одном месте ему пришлось плыть, он грёб правой рукой, а левой держался за стену. Крысы не отставали от него. Эти маленькие зверьки, писклявые, сейчас были друзьями, и он приходился им членом стаи. Он не одинок и это внушало уверенность, которая могла принадлежать только человеческой сущности…

***

Как ни странно, его ждали на выходе. Это был оператор. Он спал. Раннее утро, рассвет только начинался. И это помогло Джеку спасти глаза от яркого света. Он подошёл к спящему человеку, тронул его за плечо. От неожиданности оператор подпрыгнул, увидел перед собой Джека и не поверил глазам. Камера работала, поэтому оператор мог не переживать, что спал на рабочем месте.

– Привет! – сказал Джек.

Оператор снял камеру с треноги и пошёл следом за Джеком, оббегая его, снимая спереди и со спины. Картинка в прямом эфире шла в интернет. Начал собираться народ. Кто-то кричал:

– Вот это да!

– Он смог! – провозглашал другой.

Джек шёл, не замечая никого, он шёл к жене и к своему ребёнку.

***

Мэр города говорил на следующий день в прямом эфире, обращаясь к горожанам через интернет (рядом с ним присутствовал Джек):

– Прежде всего, я хотел бы поблагодарить этого человека, который сумел сделать то, чего не делал до него никто. От своего имени и от имени своих коллег хочу выразить признательность ему, но хочу добавить, что этим самым мы не искоренили преступность…

Джек не слышал речи, он отстранился от действительности. Он видел перед собой жену и своего ребёнка, они присутствовали на церемонии награждения. Он понимал, что спас себя, но так и не сумел спасти других. Теперь он часть этого лабиринта, окружённого живой стеной. Мэр повернулся к Джеку и повесил ему на грудь золотой крест. В этот момент, направив взгляд в сторону, мимо плеча мэра, Джек увидел крысу, спрятавшуюся в углу зала, за большой цветочной вазой. Она наблюдала за церемонией. Когда все присутствующие стали аплодировать, крыса исчезла. Она понесла в лабиринт весть: их новый вожак ещё не раз вернётся в лабиринт, поэтому не стоит разбойничать в городе.

Чувствовать Джек уже не мог, да и мыслить тоже – в этом, видимо, заключалась трагедия. И с этого началась возня с самим собою в шикарных апартаментах лабиринта…

Чёрная смерть

Почему я пью? Этот вопрос у меня всегда возникает, когда я просыпаюсь с бодуна. Ответить на него я, естественно, не могу. Понятно почему. Ибо каждый день у меня начинается плохо.

Короче говоря, сидим мы с Борисом Ивановичем, соседом, на скамейке, напротив нашего пятиэтажного дома, где проживаем уже более двадцати лет. Он проживает с семьёй. Я проживаю один. Мы все проживаем здесь, не живём – обстоятельства такие: то свет отключат, то воды сутками нет, ни горячей, ни холодной, то канализация прорвёт, воняет на весь дом… Неосуществимые мечты, безработные мысли, кризисные планы, трясущиеся руки – это у меня. У Бориса Ивановича того хуже: неизвестно от кого беременная семнадцатилетняя дочь, остановившийся завод, жена – сука и стерва, как обычно бывает в таких обстоятельствах, тёща в больнице с инфарктом. О тёще Борис Иванович говорит прямо по Чехову: она дивный, чудный, святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле. Я, бывало, одёргиваю его, мол, так нельзя, а он мне в ответ: моя жизнь, мои выстраданные слова, не нравятся эти слова – не лезь в мою жизнь! Да я и не лезу, он сам, блин, всё рассказывает.

Так вот, сидим мы, значит, курим, а Борис Иванович прямо читает мои мысли, говорит:

– Эх, водочки бы сейчас испить!

– Холодной, – уточняю я.

И только мы заговорили об этом, как баба Варя с третьего подъезда подходит к нам с просьбой:

– Клавдия померла. Помочь надо.

– Благое дело, – говорю ей. – Поможем. И помянем. Обязательно.

Баба Варя почему-то плюёт себе под ноги:

– Тьфу, на тебя, Андрей! Остепенись. Звать-то больше некого, одни старики в доме. А ты нажрёшься раньше времени!

– Баб Варя, – говорю, – а чего тогда зовёшь меня, коль возмущаешься? Делать тебе нечего?

– Того – и нечего. Нет никого больше.

Родственников у Клавдии не было. Жила она одна. Как в заточении. За десять лет ни разу не вышла на улицу, даже на балконе не появлялась. Странная старушка.

Доглядывала за Клавдией тётка Ирка, также стоящая одной ногой в могиле. Десять лет, кабы не дольше, изо дня в день к Клавдии приходила. Я думал, тётка Ирка раньше на тот свет отправится. Ошибся. Ясно, что вся возня из-за квартиры, она у Клавдии однокомнатная была, и теперь переходила другому хозяину. Тётка Ирка говорила, что для сына старается, он уже седьмой год по съёмным квартирам шарахается с женой. Заработать сейчас свой угол невозможно, но я как мать должна помочь, раз силы ещё есть.

И вот, значится, мы с Борисом Ивановичем спускаем тело с пятого этажа в беседку во дворе, кладём в гроб, едем на кладбище, копаем могилу. Всё как полагается, путём делаем. Позже тётка Ирка водки, закусить передала. На следующий день похороны (решили быстрей закончить с траурной церемонией новоявленные родственники и соседи), могила засыпана, после поминки, нас благодарят, дают водки ещё (много её осталось на столах), и мы с Борисом Ивановичем два дня в коматозе, так сказать…

Снова сидим на скамейке. Молчим. А что говорить? За эти несколько дней друг другу всё высказали. Переругались. Чуть было не подрались. Но хватило ума закончить спор мирным путём: друг другу плюнули в морды и – промахнулись. У каждого из нас была своя правда. А когда две правды одна ложь получается. Да и не помнил никто из нас, о чём спорили-то.

Вижу, баба Варя направляется в нашу сторону.

– Горе-то какое! – восклицает она. – Дед Матвей помер. Что за напасть у нас в доме, а?

– Помощь, наверное, нужна? – спрашиваю я. Как вовремя смерть наступила, думаю. Дед Матвей знал, когда умереть. Хороший дед был! И смерть подгадал точь-в-точь, когда Борис Иванович и я могли сами в мир иной уйти.

– Да, Андрюша, – сказала баба Варя. – Не откажи.

– Дела как сажа бела, – промолвил Борис Иванович.

И всё повторяется вновь. Деда Матвея спускаем – только уже с четвёртого этажа – в беседку, кладём в гроб, едем на кладбище, копаем могилу… Поминки, забытьё, похмелье, бодун, скамейка: Борис Иванович и я на своих местах. Пыхтим сигаретами.

– Странно как-то, – говорю. – Две смерти за неделю. Кто следующий будет?

– Наверно, кто-то с третьего этажа, – говорит Борис Иванович. – Это уже закономерность, система.

Баба Варя знала, где нас искать. Она шла уверенным шагом, и я догадывался, что у неё плохие новости. А для нас – повод похмелиться.

– Денис, восемнадцатилетний парнишка, с третьего этажа разбился сегодня ночью на машине.

Борис Иванович толкнул меня в плечо:

– Я же говорил.

Невольным взглядом я посмотрел на дом. Окна умерших людей выходили во двор. Клавдия – пятый этаж, дед Матвей – четвёртый этаж, третий – Денис, второй этаж – там Константин Ильич, раковый больной, однозначный исход, первый этаж… у меня перехватило дыхание – я!

Баба Варя рассказывала, как разбился Денис. С её слов он на скорости сто километров в час врезался, пьяный, в дерево и вылетел из машины через лобовое стекло, но вылетел не весь: нижняя часть тела осталась в искорёженной до неузнаваемости машине. Баба Варя страшные вещи рассказывала. Я слушал краем уха, а сам думал о своей судьбе: если так будет продолжаться, то и мне придёт конец. Совсем скоро.

Похороны были грандиозные! Человек двести точно присутствовало. Наша помощь с Борисом Ивановичем не понадобилась. Там всё уплачено было другим людям. И всё равно мы надрались!

После, чувствуя близкий конец, я расплакался другу в плечо:

– Умру я скоро, Борис Иванович, как собака сдохну!

– Похороним, Андрейка, тебя похороним… не беспокойся! Честь по чести, всё сделаем по-людски.

Умел Борис Иванович успокоить, не спорю. Он пожелал мне быстрой смерти, и как только Константин Ильич отдаст Богу душу – я обязан блюсти некий ритуал, то есть не пить.

От этих слов мне сделалось совсем худо!

– Как не пить?! Да я точно тогда откину ласты! Привычка, как могила, свята! Ты чего, козёл старый, меня на тот свет раньше времени отправляешь, совсем нюх потерял, а! – И я его ударил. Дело происходило поздно вечером. Поэтому я промахнулся, попал кулаком в стену. Кость руки затрещала.

– Так тебе и надо, – заявил Борис Иванович и пошёл домой.

Злой рок навис надо мной. Ожидание.

Руку загипсовали. Я возвратился из больницы – новость не была для меня неожиданностью: Константин Ильич.

Баба Варя смотрела на мою руку и говорила, жаль, что я ничем не смогу помочь, вся надежда на Бориса Ивановича.

– Нет, – отрезал он, – хватит!

– Что так? – баба Варя стояла растерянной.

– Следующий Андрей, если разобраться.

Ничего не понимая, баба Варя махнула руками, сказала:

– Да он ещё молодой, куда ему! Сорок лет – не срок.

– Вот именно, Борис Иванович, не отказывайся, помоги. А со смертью я сам как-нибудь разберусь.

И дни полетели опадающими с деревьев листьями. Осень. Два месяца я ждал смерти, мой черёд давно уже настал. Желание взглянуть смерти в лицо пьяными глазами, чтобы не испугаться, дыхнуть перегаром – где ты, сука? – усиливалось… Боишься меня? Я тебя – нет!

Так я себя успокаивал, а сам дрожал, держа гранёный стакан, до самых краёв налитый, всегда наготове, если что…

…и появилась она, в чёрном балахоне, с косою, похожая чем-то на бабу Варю, и сказала:

– Здесь от тебя пользы нет, и там не будет. Жизненная суть твоя правдива, а весь реал жизни – лживый. – Ху… ню сказала, это понятно, но зато достала бутылку водки «Чёрная смерть», поставила на стол и ушла. Больше я её не видел. Водка была кстати, моя закончилась.

Утром пришёл Борис Иванович.

– Ты ещё жив? – он каждое утро меня навещал.

– Не заметно, что ли? На хотенье есть терпенье.

– Тёща умерла, – грустно произнёс он. – И дочь родила. Всё в один день. Радоваться мне или плакать?

Я сам бы не знал, как поступить. Поэтому предложил:

– Давай лучше выпьем, смотри, что у меня есть… – и пригласил зайти ко мне в гости.

Огни притона

– Эдик!

Тишина.

Она оставила кастрюли на кухонном столе, вошла в комнату, повторила:

– Эдик, не слышишь, что ли? Мне тебя, Эдик, нужно вот на что: что мы ужинать с тобой будем? – Жанна, тридцатипятилетняя женщина, сохранившая фигуру двадцатилетней девушки, потому что бог не дал детей (а может быть, не в боге дело было), но уже уставшая от жизни – лицо и шея выдавали возраст, – обратилась к мужу. – Давай, иди за хлебом, не ленись, я картошки пожарю. – И достала из валявшейся на журнальном столике дамской сумочки кошелёк, выудила последнюю крупную купюру, мелочи не хватало на хлеб. – Сдачи, чтоб вернул, – уточнила она. – А то не дотянем – когда аванс дадут?

– Дней через десять, – Эдик потянулся в кресле, выключил телевизор, показывали новости, сладко зевнул (так зевают все, даже те, кто ложится спать, зная, что завтра утром его расстреляют) и добавил: – Кому на Руси жить хорошо – те уже в Лондоне, остальные пока в Кремле, – этими словами он хотел показать невидимому слушателю, не супруге – к подобным вещам она относилась безразлично, что есть другой мир, невидимый, но более важный, он – добро неоспоримое, и в нём существуют, не живут, его жена, друзья и знакомые.

Пространственные речи своего мужа Жанна часто не понимала – зачем усложнять себе жизнь, если и так не всё просто. Суббота всегда была для неё самым утомительным днём. Эдик обычно бездельничал, уткнувшись в экран телевизора, а ей приходилось стирать, делать уборку, готовить. Среди всех этих дел она стремилась найти часок-другой, чтобы передохнуть, потому что вечером мужу захочется её оседлать. Именно оседлать! Действительно, уставшая и не отдохнувшая, Жанна часто чувствовала себя в постели ездовой лошадью – какое там удовольствие от секса, или любви. И то, и другое понятие уже через год после замужества слились для неё воедино. В супружеской постели, а это алтарь супружества, кто-то один должен приносить себя в жертву, но жертвой всегда становилась Жанна. Так ей казалось.

– Ворона ты разнокрылая – вот кто ты, Эдя. Попроси у начальника, чтобы раньше выдал, не дотянем, сам знаешь.

– Да как же я попрошу – всё равно откажут! Унижаться, что ли?!! Хрен! – сказал Эдик и показал дулю жене, вообразив её, видимо, своим непосредственным начальником.

– Ты мне дули не крути, я не резиновая, чтобы тянуться, вытягивать семейный бюджет – мне обещают зарплату ещё позже, страшно представить. И, пожалуйста, без фокусов, без пива твоего. Всю сдачу вернёшь в кошелёк. Понял?

– Ой, не веришь ты мужу, не доверяешь, сколько уже – четырнадцать лет! Вот сама и иди.

– А ты картошки пожаришь, да? За всё это время никакой помощи от тебя. Как и зарплаты. Дура, что живу с тобой! На меня до сих пор мужики заглядываются, – Жанна подошла к зеркалу, приподняла халат, чтобы самой оценить красоту своих ног. – Не ценишь ты жену свою, надоела я тебе, опостылела, наверное.

Эдик глубоко вздохнул, поднялся со своего насиженного места, подошёл к супруге, обнял за талию, небрежно поцеловал в щёку (у Жанны создавалось такое впечатление, когда он так её обнимал, что Эдик хочет сообщить ей своими грубыми средствами немого животного что-то серьёзное), сказал:

– Сила часто в том и заключается, дорогая, что надо поддаться. Иду я, иду. Не ругайся, ага? – слово «дорогая» Эдик нарочито выделил. Дал понять, мол, с годами ничего не меняется, ценности остаются прежними. Ему не легче.

Он вышел из дому. Пляжные тапочки, засаленные шорты, порванная футболка – домашний вариант: магазин находился в двух шагах. Сел на лавочку возле подъезда, закурил. На улице царил непереносимый зной, хотя было почти восемь вечера; солнце шло на закат, жаром дышал асфальт, как больной с высокой температурой – субботний вечер плавно перетекал в воскресную ночь. Эдик старался вид иметь весёлый и довольный, но показывать его было некому. Кажется, я ей не нравлюсь, подумал он, а впрочем, господь её ведает! И загрустил.

***

Ребёнок, появившись на свет, сразу начинает сосать материнскую грудь. Как только она его отнимает от груди, ему предоставляется соска. Но если у ребёнка отнять соску – он начинает сосать палец. Вредная привычка, от которой малыша сложно отучить. Родители Сашки – отец и мать давно уже покоились на кладбище – в своё время мазали палец сыну горчицей, но ему, видимо, горький вкус нравился, и он так и не избавился от вредной привычки. Убедившись не в эффективности этого способа, отец однажды намазал ему указательный палец водкой – подействовало. Сашке исполнилось тогда уже пять лет.

Зато в семь он попробовал пиво, в восемь мог выпить стакан яблочного вина, а в девять лет пробовал водку. Выпивал чекушку.

К двенадцати годам Сашка стал алкоголиком. Во дворе дома соседи знали, что он пьёт, говорили родителям. Но отец и мать сами не выходили из похмелья. Отец бил Сашку, если ему сообщали об алкоголизме сына. Мать тоже била Сашку. А Сашка гонял во дворе ровесников, стрелял деньги на бухло, и все думали, что он долго не протянет.

Так оно и вышло. Забрали однажды Сашку менты. Ограбил он с дружками парикмахерскую, потащили оттуда шампуни дорогие, фены. А попался на сбыте он один, не повезло. И вот, стало быть: либо тюрьма, либо армия. Участковый дал выбор, сжалился, видимо, над ним, понимал, что тюрьма Сашку не исправит – наоборот, искалечит; он жил вместе с Сашкой в одном доме. И Сашка выбрал армию.

Попал в Абхазию, воевал. А когда вернулся – стал другим человеком. Поступил в университет, на юридический факультет. После работал на заводе юристом. Удачно женился.

И мог бы подняться по служебной лестнице выше, получить квартиру от завода (была ещё такая возможность), но… изменила жена.

Месяц Сашка пил горькую. Когда напивался в хлам, превращался в ребёнка и сосал указательный палец. С работы его уволили. А тут ещё отец с матерью один за другим ушли на кладбище. И Сашка стал тем, кем стал. Проживал в квартире родителей. Варил самогон на продажу. Пил сам. Тем и жил.

Было почти восемь вечера. За весь день ни одного клиента за самогоном. Сашка винил во всём жару. В такие дни пьют пиво даже самые отъявленные алкаши, думал он.

А в доме – шаром покати, холодильник пустой. Но зато на окне настаивается трёхлитровая банка самогона на перепонках грецкого ореха и на апельсиновой кожуре. Такой самогон Сашка не гнал на продажу, изготавливал для себя. И хоть был он алкоголик конченный – предпочитал себе делать не простое пойло, а золотое (приготавливаемая им жидкость имела действительно золотистый цвет), очищенное, не воняющее сивухой.

Он достал лейку, нашёл грязную стеклянную бутылку, помыл её под краном, осторожно налил самогон из банки, закупорил пластиковой пробкой, завернул в газету и вышел из квартиры.

Когда спускался, ему вспомнился почему-то сон, приснившийся то ли этой ночью, то ли прошлой. Как будто точно также идёт он по лестнице вниз, запах жареной картошки витает по подъезду, и вдруг его кто-то толкает в спину, мол, быстрей иди. Обернувшись, он видит Еву, она почти голая. «Ты чего в таком виде?» – спрашивает Сашка. А она ему: «Чтобы всем показать, что такое красота женского тела». И выталкивает его за плечи с подъезда. А там, на улице, уже сидят Эдик, жена его, баба Галя, тётка Танька, Серёга и друг его, Витька, и кто-то ещё, кого он не знает. Все смотрят на них, удивляются, почему Ева голая, да и он не совсем одет. «Ах, мой милый Саша!», восклицает Ева. Сашка чувствует, что эта девушка – Эверест, её покорять надо, а он альпинист, но его руки слабеют, и бутылка падает на асфальт, разбивается. Запах самогона распространяется по всему двору, он оборачивается, чтобы сказать, что ты наделала, Ева, но её уже нет…

И тут он проснулся.

Возле подъезда сидел сосед, курил. Они выросли вместе в одном дворе.

Эдик поздоровался с Сашкой – тот был по пояс голый, в порванных джинсах, которые, не смотря на излишнюю худобу его, шли ему, жопа не свисала, как бывает у некоторых. В руках – газетный свёрток.

– Выгнал самогону, очистил. Давай выпьем. Только закусь не взял. Нет дома ничего.

Эдик почесал подбородок, задумался. А после сказал:

– Сиди, я в магазин.

Сашка стрельнул у Эдика сигарету, достал коробок – в нём была последняя спичка. Она зажглась. Обычно с последней спичкой ему не везло. Он закурил, выпустил кольцо, а затем тонкой струйкой дыма попал в него.

Получить два кольца и попасть в них ему пока не удавалось. И он сделал попытку. Получилось. Вышло красиво. Но никто этого не увидел. Каждый человек способен на многое. Но, к сожалению, не каждый знает, на что он способен. Сашка же был способен на всё плюнуть и попасть в самого себя. Пока что он ни разу не промахнулся, все собственные плевки летели в него.

***

С детства Ева любила садиться к отцу на колени. А в семнадцать лет делала это охотней. Со стороны, если кто-нибудь увидел, такая сцена поразила бы любого, знай он, что мужчина в полном расцвете сил – её отец.

Она любила отца. И говорила ему:

– Папа, я тебя люблю!

Он позволял ей это делать. Но не долго. Такая близость с дочерью смущала его. Была бы мать Евы жива – она тоже расценила поведение дочери, мягко выражаясь, неправильным поступком. Поэтому отец разрешал дочери сесть на колени, но через минуту отталкивал её, говорил, что она тяжела для него. Сказать, мол, так нельзя, он почему-то не мог. Он никогда не говорил дочери, что этого и вот этого делать нельзя.

Ева целовала отца обычно в щёку. И уходила гулять.

Её действия на тот момент, как не покажется странным, не были осознанными, всё происходило на подсознательном уровне – это в отношении отца. Что касается остального – у неё не было пока ни одного мужчины по-настоящему, один минет не в счёт. И она хотела переспать с кем угодно, чтобы лишиться этого самого бремени, девичьего гнёта, зовущегося девственностью.

По мнению Евы, её ровесницы стадию потери невинности прошли давно. Она тоже говорила подругам, что у неё был мужчина, и не один. Но она знала, что врёт не только кому-то, но и самой себе. Врали ли ей подруги, она точно сказать не могла.

И вот, когда это случилось, Ева поняла, что стала женщиной, настоящей, не на словах. Фраза партнёра тогда не удивила, она пропустила мимо ушей этих два слова: «Большая девочка», приняв их за комплимент, типа, вот ты и стала взрослой; и ей понравилось, хотя, как утверждали многие подружки, в первый раз нет ничего приятного, без оргазма. Но у неё даже кровь не выступила. Она не знала, почему. И это её пугало (позже Ева поймёт, что отсутствие крови – её занятия в секции художественной гимнастики, многие девочки теряют девственность из-за особых нагрузок на тренировках, а отсутствие боли – особая анатомия). А оргазма не было – да, как случалось, бывало, в моменты мастурбации в ванной комнате перед зеркалом.

В пору своих любовных переживаний Ева боялась расспрашивать у отца про «женские проблемы». Верно, она могла сесть отцу на колени, но сказать, что в положенный срок не пришли месячные – не решалась.

Так она забеременела.

На третьем месяце втайне ото всех сделала аборт. И что-то в ней перевернулось. Она озлобилась. На всех мужчин сразу. В том числе на отца. Потому что у него в тот период появилась женщина, он её любил больше, и Еве казалось, что так грешно поступать родному отцу. Любовь надо разделять поровну. У него есть ещё она, Ева. Но настоящей злостью назвать это было нельзя.

Потом он переехал в дом к своей новой жене. Дочь оставил одну. Она выросла давно.

Ева решила жить так, как ей захочется, то есть оставаться одной. Нелюбовь к мужскому полу была у неё наигранна. Ей хотелось любви, но не хотелось, чтобы эта любовь превращалась в единственную на всю жизнь. Ею надо делиться, представлялось Еве. А не так, как делает отец.

Переспав с одним мужчиной, с другим, Ева вошла «во вкус». За это ей даже давали деньги, хотя вначале она их не брала. Но разобравшись, что помощи от отца ждать не приходится, Ева сначала брала столько, сколько давали. А после стала назначать цену сама.

Вскоре в доме заговорили, что она проститутка. И Ева изменила тактику: больше никогда не приводила мужчин к себе на квартиру. Спала только с теми, кто приглашал её. С кем попало тоже не трахалась, выбирала. Ставку делала не на тех, кто может сегодня заплатить, а кто всегда при капусте.

В свои двадцать восемь Ева имела великолепную внешность, неплохой заработок и море приятных ощущений чуть ли не каждый день – ей нравилось, что она делает. Она понимала – теперь уже понимала, – что это неправильно, так настоящие женщины не поступают, как не поступают и молодые девушки, садясь на колени к отцу. Но изменить стиль жизни и изменить саму себя Ева не могла. Она представляла тот тип продажных женщин, которые становятся проститутками не по нужде, а по причине своей физиологии и неправильного воспитания.

Она возвращалась от очередного клиента. В небольшом городе Ева обходилась без сутенёра. Один клиент делился номером сотового телефона с другим своим знакомым, а тот в свою очередь передавал информацию дальше по цепочке.

Такси привезло её к дому, она расплатилась с водителем. На лавочке сидел Сашка. Он догадывался, чем зарабатывает себе на жизнь Ева. Но ему было, честно говоря, всё равно.

Он поздоровался с Евой. В детстве она была прекрасным ребёнком, мелькнуло у него в голове. А теперь красивая блондинка, вся в соку! И уже в спину спросил Еву, пока она не скрылась в подъезде:

– Может, выпьем, соседка?

Она остановилась, обернулась. Сашка показал ей бутылку, развернув газету.

– Хорошая! – большой палец правой руки он поднял вверх. – Во! Сейчас Эдик подойдёт.

– Я такое не пью, – сказала Ева. Немного подумав, она села рядом с Сашкой, достала тонкую сигарету себе и ему. – У меня в холодильнике есть холодное шампанское, сейчас вынесу. И шоколад.

Вернулся Эдик. Он купил колбасы, сыра, банку кильки в томатном соусе, пластиковую посуду и минералку.

– Присоединяйся, – сказал он Еве. И тоже показал на бутылку.

– Дай докурить, – сказала она.

– Ева, всё тебе дай, да дай… – в шутливом тоне молвил Эдик.

– Без того нельзя, чтобы не погалдеть, успокойся!.. Я сейчас приму душ, и присоединюсь к вам. Без меня не пейте. Я быстро.

Когда она уходила, и Сашка, и Эдик глядели не ей вслед, а на её зад.

Потом Эдик сказал:

– Интеллигентный человек не смотрит на женскую жопу, не занимается онанизмом. Мы с тобой, Сашка, обычные люди, подверженные инстинктам.

– Нормальная реакция здорового мужика на красивую бабу, – ответил Сашка и покосился на бутылку в газете. – Если долго ждать, тёплый самогон придётся пить.

Эдик улыбнулся первой фразе. А Сашка отреагировал, что он улыбается по поводу тёплого самогона, и сказал:

– Не смейся. Я серьёзно.

***

Когда-то Галя работала на заводе крановщицей. Почти весь свой трудовой стаж. А начинала в колхозе телятницей, ей было тогда шестнадцать лет. Потом замужество, переезд в город. Учёба в ПТУ, завод.

С мужем ей повезло. Он почти не пил, а это, как казалось, главное в семейной жизни, если не считать детей. Жили они с Мишей в общежитии, так звали мужа. Он тоже работал на заводе, мастером. Деньги все отдавал жене, если что-то и оставлял себе – это не имело никакого значения, мужики все так поступают. Галя гордилась своим Мишкой. Иногда даже хвасталась перед подругами, какой он хороший. Подруги, естественно, завидовали.

Потом родился Вадик. Им дали квартиру со всеми удобствами – счастью не было предела.

Но, как часто случается, в жизни может возникнуть преграда. И этой преградой стала лучшая подруга, Маша. Не красавица – она была любовницей Мишки, как оказалось. Слухи ходили.

Вывести мужа на откровенный разговор не составило труда, – да, Мишка признался в своём грехе. И неожиданно заявил, ухожу к ней, всё!

– Так ведь она не красивая! – вдруг сказала тогда Галя. Она понимала всю безнадёжность ситуации – он меня не любит.

Ответ мужа её покоробил. Мишка сказал:

– Женщин не бывает некрасивых, бывают у мужчин разные представления о красоте.

И он ушёл.

Только через год они развелись официально. Она с Вадиком осталась в квартире. Попытки найти нового мужа не увенчались успехом. Вокруг многие пили. И, как бывает в таких случаях, мать всю себя отдала на воспитание ребёнка, работая порой в две смены на заводе.

Труды были не напрасны. Вадик окончил школу с серебряной медалью, поступил в лётное училище, оставив мать одну.

До пенсии оставалось совсем немного. Ровно год. В этот период спасала работа. Но, выйдя на заслуженный отдых, уже баба Галя (у неё родился внук) заскучала. Было дело, даже к рюмке приложилась. Но вовремя опомнилась.

Вадик приезжал в отпуск каждый год. С внуком и женой. У него всё складывалось хорошо. Он умел наводить контакты с любыми людьми. Даже с отцом у него не было в отношениях никаких проблем, хотя воспитанием сына он не занимался.

Когда Вадик уезжал, наступали пасмурные дни. Баба Галя не находила себе места. Плюс ещё маленькая пенсия. Её не хватало. Квартира была двухкомнатная – платежи высокие. Разменивать квартиру она не собиралась – может, внуку пригодится, как ни как – лучше две комнаты, чем одна. И тогда она устроилась в один из маленьких магазинчиков уборщицей. Мыла полы по вечерам.

А вскоре в дом въехала баба Таня. Они сдружились. Нашли общий интерес – обе любили вязать. Одна из них приходила в гости к другой, сядут на диван и вяжут, поддерживая неторопливый разговор. И обе изготавливали домашнее виноградное вино. Чисто для себя. У каждой имелся свой рецепт.

В процессе вязания, делая остановку, чтобы отдохнули глаза, подруги выпивали, делали маленькие глотки с миниатюрных фужеров, которые когда-то подарил Вадик.

Баба Таня была одинокой женщиной. Вдовой. Общения ей не хватало. Сын умер давно. И знакомство с Галей вывело её на новый уровень жизни, она обрела верную подругу на старости лет. Ведь женская дружба часто становится по-настоящему крепкой только в преклонном возрасте, когда в прошлом все эти любовные трения и интрижки, и великие страсти исчезли за давностью лет, делить-то некого уже, всё в прошлом.

Вечерело. Баба Галя возвращалась домой. Сегодня она устала чуть больше, чем вчера, убирая магазин, – духота.

Во дворе дома увидела соседей. Ева стояла с бутылкой шампанского, а Сашка-алкаш и Эдик, у неё создалось впечатление, – никак напиться решили.

Она прошла мимо вначале, потом остановилась и говорит:

– Если выпивать собрались, не светитесь! Полицаев, мать их, тьма-тьмущая, оштрафуют же, идите вон туда, на лавочку, там кусты сирени, не видно будет.

– Баба Галя, а ты к нам присоединяйся, – сказала Ева. – Я одна в мужской компании. Правда – шампанское будете?

– Если мужики не против – я за вином поднимусь. И Таньку позову, хватит сидеть, смотреть сериалы. Выпить и мне хочется, старой!

– Давай, баба Галя, – сказал Эдик. – Нам-то чего…

– И вина не жалей, – уточнил Сашка. – У тебя оно хорошее.

Компания, послушав бабу Галю, перебралась за столик, в кусты сирени.

Ева разложила закусь. Сашка занервничал. Процесс ожидания его утомил, он уже пожалел, что не накатил рюмашку дома.

Пиликает сотовый телефон Эдика.

– Ты хлеба скоро принесёшь? Картошка скоро будет готова, – беспокоится Жанна.

– Уже несу…

– Не задерживайся.

– Хорошо, хорошо… Скоро вернусь домой. С хлебом. Без меня не ешь.

Каждый лжёт в меру своей надобности. Эдик понимал, что, приди сюда Жанна, он распрощается со всей честной компанией.

– Ну, ты – артист! – сказала Ева. – Чего жене-то врёшь, никуда ты не пойдёшь, я по глазам вижу. Скажи ей честно, где ты.

– Ага, я редко вру, поэтому часто ввожу в заблуждение. Ничего я говорить не буду.

– Смотри, чтобы хуже не было.

– Чего ты к нему пристала, – влез в разговор Сашка. – Наливай лучше, не знаю, как там вы, а я заждался. Иначе сейчас с горла опрокину.

– Давай сюда бутылку, только открой вначале, – сказала Ева и разлила самогон по пластиковым стаканчикам. – А я дождусь бабу Галю с бабой Таней… И чего я с вами связалась?

***

Хоть у Серёги с этой девочкой ничего не было, он питал к ней очень нежные чувства.

Она выходила замуж.

Побывать на свадьбе – всё равно что поучаствовать в марафоне под лозунгом «Когда это всё закончится?», где нет финиша.

Серёга и Витька были приглашены на свадьбу. Друг Валерка женился первым, ибо залетел чувак! Это стало полной неожиданностью в первую очередь для Серёги, а не для родителей невесты, ибо дочь в семье, которой исполнилось восемнадцать лет, всегда может преподнести сюрприз для мамы с папой.

И понеслось! Рядом с сосватанным другом они были с самого утра. Следили за тем, чтобы он не забыл взять паспорт, букет для невесты – зарядить телефон и удалить из фотоаппарата снимки с мальчишника. Потом выкуп невесты (дружком посчастливилось не быть ни Витьки, ни Сергею), после выкупа помогали заталкивать гостей по машинам свадебного картежа – жених чуть было до ЗАГСа не сел в автомобиль с невестой, а этого делать нельзя. Затем ЗАГС. Утомительная процедура бракосочетания. После напутственного слова регистраторши – бестолковое катание по городу. Ресторан. Выпивка. Горько! Ведущая нудная, на ней, видимо, чья-то сторона сэкономила деньги. Дарение подарков. Ещё все трезвые и мнутся, не знают, что сказать молодым. Музыка отстойная, шансон, да «чёрные глаза», никакой альтернативы. Дружка красивая, но она принадлежит дружку. Молодых девушек мало, а те, кто есть – заняты, с мужьями… Обязанность для дружка и дружки – Витька и Серёга стащили туфлю у невесты – выпить водки из украденной туфли. Выпили. Окосели, а ещё не вечер. Конкурсы, тупые и глупые: «ударник труда» – попади поварёшкой по сковородке поступательным движением таза, «дырки» – женщины на коленях с карандашом в зубах делают отверстия на листах бумаги, лежащих на коленях у мужчин… Драка: Витька и Серёга набивают морду какому-то родственнику со стороны невесты, был не прав, как им казалось, – это уже не конкурс. Затем Серёга знакомится с девушкой, взявшейся невесть откуда на свадьбе, Витька крадёт со стола две бутылки водки и закусь. И они покидают втроём место торжества, утомлённые обыденностью празднества…

– Идёмте сюда, – говорит Витька, показывая на кусты сирени.

– Куда вы меня привели, – удивляется девушка.

– Это наш двор, – поясняет Серёга.

И вот друзья смотрятся немного растерянными, когда появляются за столиком. Сашка и Эдик держат пластиковые стаканчики в руках, готовые опрокинуть их содержимое себе в рот. Ева нарезает сыр.

Первым опомнился Сашка, увидев пакет с водкой в руках у Витьки, сказал:

– Чего стоите, доставайте – что там у вас? – ставьте на стол.

– Присаживайтесь, – добавил Эдик. – Будьте как дома. Хотя вы и так дома. Как зовут девушку?

– Инна, – сказал Сергей.

– Она с тобой? – спросила Ева.

– Да, со мной, – Сергей держал её за руку.

– Мы со свадьбы возвращаемся, хотели продолжить банкет здесь, – уточнил Витька.

– Это правильное решение, – сказал Эдик. – Главное вовремя уйти, чтобы тебе никто не надоел. И не с пустыми руками.

Зазвучал аккордеон.

– А вот и мы, не ждали? – баба Галя поставила на стол две пластиковые литровые бутылки вина.

Баба Таня – никто не знал, что она владеет аккордеоном – стала играть почему-то «День победы». Звуки музыки разлились по местной округе. И вокруг стала собираться пятилетняя детвора, бегавшая во дворе. За ними подходили их мамы и папы.

И вдруг всё закрутилось, завертелось в бешеном ритме, как будто время ускорило ход.

Сашка шепнул Эдику на ухо, так и не опрокинув свой стопарик, держа его в руке:

– Глянь, сколько народу сходится, бухла не хватит!

А новые лица всё прибывали и прибывали, пока баба Таня наяривала, воодушевлённая зрительской толпой.

Кто-то запел.

И каждый теперь нёс на общий стол всё, что мог принести. Кто-то закуску, а кто-то выпивку. И когда, казалось, уже нет места (стол, надо заметить, был не маленький), всё разложено и разлито, чтобы поднять первый тост, появилась Жанна. Она прервала игру аккордеона. Баба Таня потеряла аккорд, смолк голос певца, и воцарилась тишина…

– Где хлеб, Эдя? – Жанна метала молнии.

– Нету, – неуверенно ответил Эдик.

– А деньги где?

И тут баба Галя замечает, что на столе есть абсолютно всё, но никто не додумался принести хлеба.

Она вмешивается в разговор двух супругов, один из которых готов разорвать в клочья другого, и говорит:

– Жанна, хлеба нет даже у нас на столе. Ладно тебе… не хлебом единым…

…Звучит аккордеон, баба Таня заглушает свою подругу музыкой. Кто-то толкает Жанну за стол, она присаживается, ей наливают вина. А Эдика просят, мол, говори, и он неохотно, но произносит первый тост:

– Миру – мир, войны не нужно!

Все его дружно поддерживают, аплодируют, выпивают.

Сашка наливает себе ещё, не дожидаясь никого, снова шепчет Эдику на ухо:

– Я думал, застолье рухнет, а тут всё только начинается.

– Кончится у меня дома, когда останусь наедине с женой, – вздыхает Эдик. – Вечная борьба двух полов укрепляет иммунитет, хоть и расшатывает нервы… Налей-ка мне тоже, пока моя не смотрит… Как бы ни кастрировала она меня ночью, денег-то не осталось совсем.

– Зачем ты ей нужен будешь, кастрированный?

– Не знаю, Сашка. Вот ты, к примеру, никому не нужен, ты живёшь один. А я живу в паре, и мне кажется, что я тоже никому не нужен.

Уже стемнело, и они, не прячась, выпили по третьей.

Эдик закурил.

– У нас, Сашка, не дом, а притон какой-то, а мы, каждый из нас, кто здесь живёт, тусклые огни, которые загораются на всю свою мощь только в момент всеобщего празднества. Давай за это выпьем, наливай, – и он обратился ко всем собравшимся: – За типичную ситуацию, за нетипичных женщин, за типичную Россию, за атипичную пневмонию – за всё хорошее и плохое, будем!

– Будем! – поддержала баба Таня и заиграла туш.

Каучук

Иду в бар выпить пива.

Заведения, подобные этому, имеют один и тот же запах: кисло-рыбно-прокуренный.

Беру два бокала пива, фисташек.

Вечер только начался, а уже почти все посетители – дрова! Интересно, это зависит от некачественного дешёвого пенистого напитка или от состава посетителей?

Много женщин. Полупьяных. Все – затасканные: этих я называю бабами. Они ищут грязного секса, а иначе – разве можно появиться уважающей себя даме в таком обществе?!

Но на них мало кто обращает внимание. В последней стадии опьянения некоторые из мужчин начнут приставать к ним, – какая потом уже разница! Конечно, жаль весь скотный двор, но ничем не поможешь…

Часто сам бываю в подобном состоянии… Но у меня оправдание – трезвый пьяного не понимает. В данный момент.

Пока я не в форме, чтобы напиться. Литр пива – это не показатель.

Допиваю остатки, выхожу на улицу, закуриваю. Чем бы заняться?

Достаю сотовый телефон, звоню Ленке.

Ленка – проститутка. Работает в «Эскорте» – элитное агентство продажной любви. Раз элитное, значит лучшее, значит дорогое. Но за хорошее обслуживание – денег не жалко.

Возвращаюсь домой.

Я заказываю только Ленку. Она мне нравится. Можно сказать, она красавица. Описывать внешние данные – это всё равно, что алкоголика выводить из похмелья заочно, рассказывая ему басни о водке и не давая выпить; у каждого из нас свои представления о красоте, как и о вреде алкоголизма.

Ей двадцать пять лет. Как она говорит. Я даю больше, но это не важно.

Дома делаю уборку, жду.

Сутенёр привёз девушку в назначенное время. Я открыл дверь. Он зашёл первый, она – следом. Ленка остановилась возле меня, он, не разуваясь, пошёл через прихожую в одну комнату, в другую, выискивая, как ищейка, непонятно что.

– Всё нормально, шеф, – говорю. – Ты не в первый раз здесь. Я живу один.

– Положено.

– Ты, как ментяра, – смеюсь.

– Я – он и есть.

– Бывший, – шепчет Ленка в моё ухо. Возбуждает.

Он выныривает из кухни, смотрит на часы:

– Время пошло. В два часа ночи я звоню в дверь.

Уходит. За ним запираю дверь на все замки.

Ленка сидит в кресле, нога за ногу. Длинные тонкие ноги оголены выше колен до неприличия. Я любуюсь ими какое-то мгновение. Она улыбается. Редкое явление для проститутки. У неё ровные белые зубы – пока никто не бил, видимо. Это – такая же редкость, как гроза в Антарктиде.

– Витёк, с тобой я отдыхаю. Уморили меня сегодня. Давай чуть позже, а?

– Как скажешь, – говорю. – Мне не горит.

– Не ври. Горит, ещё как! Иначе – не вызывал бы.

– Угадала. Но ты заметила, что третий раз я хочу только тебя. Не знаю, что буду делать, если уйдёшь из агентства. Не дрочить же!

– Я девушка красивая, – она оголяет сиськи, и два тёмных соска нагло смотрят на меня, – знатная… Короче, хватит разглагольствовать, – я жрать хочу!

– Проголодалась, девочка, – я целую соски поочерёдно, – еда на кухне.

Ленка отталкивает меня, вырывается из рук.

– Чуть позже, Витя.

Она сама открывает холодильник, достаёт ветчину, майонез. Я отрезаю хлеб.

– Чай заваришь? – просит.

– Могу водки предложить.

– До утра ещё успею набраться. Не стоит!

Включаю электрочайник.

– А я выпью.

– Для храбрости? – она издевается надо мной с забитым ртом. Но не зло.

– Шутка неудачная.

– Неприкасаемый! Шутка может быть и неудачная, но, когда твоё чудовище входит в мои дырочки, здесь не до шуток, – она смеётся заливным обаятельным голоском. – Тебе нужна лоханка. У нас в «Эскорте» есть Жанна. Могу посоветовать.

– Жанна из тех королев, кто любит роскошь и ночь?.. Учтём на будущее. Она хоть ничего? Внешне.

– Тебе понравится. Я и Жанна – самые востребованные девушки…

– Интересно. – Я наливаю сто грамм водки, выпиваю, занюхиваю душистыми волосами Ленки, закусываю кусочком ветчины. – Закажу вас двоих. После.

– Валяй! Мы тебя затрахаем!

– Уверена?

– Уверена. На сто процентов.

– Посмотрим. А не боишься, что Жанна придётся мне по вкусу?

– Я не ревнивая, Витя, – голос Ленки завибрировал.

Разговор ни о чём продолжается ещё минут тридцать. Я даю девчонке отдышаться от предыдущих клиентов.

– Этот урод, что с тобой приехал, – где он там стоит, внизу? – что он ищет, что ему нужно?

– Ты заказываешь девушку для себя, один. Бывали случаи, что в подобных ситуациях некоторых из нас ждала групповуха. Шесть, а то и семь человек. Поверь, это страшно. Обычно без побоев не обходится. Дважды сама попадала в подобные ситуации. Живого места нет. Неделя потеряна. И для меня. И для маман.

– Понятно. – Я закуриваю сигарету.

– Ещё он смотрит, пьян ты или трезв. К пьяным нас не пускают. Но в процессе работы – можно, и нам, и клиентам.

– И всем руководит женщина?

– А ты не знал, что ли?

– Откуда мне знать.

Ленка и я идём в душ. Первый выхожу я.

Я раздеваюсь, ложусь в постель.

У нас с ней всё по-домашнему, как у мужа с женой. Разница только в том, что, в конце сексуальной гонки, я достаю рубли, отсчитываю положенную сумму, расплачиваюсь. Сделка совершена. Каждый остался довольным. И продавец, и покупатель.

А там, внизу, под балконом, сидит сутенёр в машине. Он ждёт Ленку. И он готов по первому зову, наверное, прийти ей на помощь. Получится?

Но я её и пальцем не трону. А вот его побил бы. Морда лица сутенёра просит кирпича! Есть люди, которым желание помочь возникает безвозмездно, так они выглядят; или излучают флюиды жертвы, если за ними наблюдает психически нездоровый человек. А есть такие люди, которым выписать пиз… й как сказать «здрасти» хочется – каучук.

Теперь я понимаю, почему маньяки редко ошибаются в выборе жертвы. Она, жертва, сама притягивает насильника: то ли поведением, то ли внешностью, то ли чем-то ещё… Ленка – уже жертва тех обстоятельств, вогнавших её в древнее ремесло. Да, со мной она оживает, с другими – черствеет (самозащита), превращается в резиновую женщину…

От злости я сжимаю челюсти. Звук скрежещущих зубов приводит в себя.

После секса – как разбитый арбуз, с тебя течёт, ничего не хочется. Я удивляюсь в работоспособности рабынь любви – ведь это не в кайф! Несколько раз в день с кем попало! Я у Ленки не последний за сегодня. А кто следующий? Конь в пальто?

Сверх положенной суммы кладу три сотки.

– Нормально?

– Витенька, ты мой любимчик. А Жанночка – она не достойна такого клиента. Она, понимаешь, дура. Ей подавай мальчика с обложки!

– Я тебя не променяю, не боись. Но ты сама меня заинтриговала.

В оставшееся время я накатил три рюмки водки.

Ровно в два часа раздался требовательный звонок в дверь.

– Мне пора, Витюля!

– Вали. Как зовут-то этого сутенёра-мента?

– Вадик. – Она идёт на выход.

– Почему я не люблю это имя, а? Ленка, ты не знаешь?

Меня целуют – это новенькое что-то. Я открываю дверь, выпускаю девушку.

– Вадик? – обращаюсь к долговязому пареньку. – Мне тебя так представили. Эээ… значит, ты мне не нравишься. В следующий раз приедешь вместе с Ленкой, то получишь точно так же, – и бью его в лицо. Прикладываюсь изо всех сил, он летит по лестничному маршу вниз.

– Что ты делаешь! – орёт Ленка на весь ночной подъезд. Эхо, исходящее от стен, усиливает крик.

Она подбегает к Вадику, который не двигается, опускается перед ним на колени.

– Брось его, сам очухается.

– Ты меня подставляешь, – она смотрит бешеными глазами. – Обслуживания больше не будет, дурак. Не в моих силах сделать невозможное – тебя накажут!

Подхожу к Вадику. Он потерял ориентацию и не может подняться. Я его ещё разок пинаю ногой в рёбра, он хрипит.

– Убьёшь, успокойся!.. Сволочь!

– Таких не жалко, – я завожусь от того, что Ленка пытается остановить меня.

Я бью его второй раз кулаком в нос и чувствую хрустящую мягкую кость переносицы. Вот теперь он теряет сознание – точно. И в этот момент чувствую ощутимый пинок в пах.

– Сволочь, ты!

Ленка тут же получает «леща» по щеке! Секундная пауза – и она ревёт, захлёбывается слезами, выступившими из больших красивых глаз.

– Он ничего не сделал…

– Уверена?

– Да!

– И что ты хочешь этим сказать? Он – хороший, а я – плохой, так что ли?

– Я говорю – ты безмозглое животное, зверь…

Взваливаю пострадавшего на плечо, спускаю к машине – он тяжелый, хотя и худой. Ленка находит ключи в карманах его брюк, открывает дверь. Сажаю бесчувственного Вадика за руль старенькой «шестёрки».

– Сиди с ним. Придёт в себя, скажи, если привезёт тебя ко мне опять – получит, как я обещал. Он, думаю, всё прекрасно усёк. Поняла? А лучше сама отвези его в больницу, водить ты умеешь, думаю, – и ухожу.

– Следующего раза не будет, – слышу. – Не надейся.

Дома допиваю бутылку водки.

Не нахожу себе места. бл***дво, нашла кого жалеть! Себя уважать надо в первую очередь. Я удивляюсь… Правда заключается в жёсткости слов и в силе кулака, а чем жестче слова и костлявей кулак, тем правдивей сказанное в лицо.

«Шестёрки» под окном нет. Значит, не сомневаюсь, будет жить… Вадик… Такие живучие!

Я закуриваю сигарету из пачки, забытой Ленкой.

Откуда у меня взялось столько силы для удара? Это от злости. Нет злости, нет поставленного удара. Иногда я плохо о себе думаю.

Чермет

Я знал, что это сон. Небыль, чепуха, болотный пузырь со дна памяти. Дремотный всплеск фантазии пьяницы. Судорога похмельного пробуждения.

Братья Вайнеры.«Петля и камень в зелёной траве»

Второй день запоя.

В доме выпить мало и нечем закусить.

Танюха спит, уткнувшись лицом в стену. Она перебрала вчера больше меня, но опьянела меньше. У неё всегда так. Гладко в первый день, а на второй – её воротит. Если не дать выпивки.

Егор лежит рядом с ней. Его рука залезла ей под блузку. Никто из них не ощущает прикосновения. Инстинкт в пьяном угаре: без чувств.

Я открываю бутылку пива зубами (армейская привычка), одним залпом опорожняю её содержимое.

Легче!

Надолго ли?

Ноутбук не закрыт. Шевелю мышку. Вспыхивает экран: порнография. Егор пялился. Танюхи мало, что ли? Она вчера стриптиз показывала. Уже в стельку пьяной. После оделась – и в отруб! Наверное, ничего не помнит. Всегда так: трезвеет, говоришь, какой у неё классный танец получился, а она не верит, что могла раздеться.

Но сон её всегда спасает от секса. Оно и понятно, собрались не для оргии – побухать. А пьём быстро – быстрей, чем кончаем. Дальше, как карта ляжет.

Рождённый пить – е… ть не может.

Алкоголизм.

Но только я один считаю себя алкоголиком.

Ни Егор, который пьёт, наверное, с первого класса, ни Танюха, блуждающая, где наливают, из хаты в хату, на протяжении уже трёх лет, не признают этот факт. Они здоровые члены общества! Танька видит в себе пока ещё женщину, смазливую, которой только за тридцать, а Егор в двадцать девять лет выглядит на все сорок, но ему срать на свой внешний вид, он не баба, а мужик, которому не в зеркало надо смотреть. Правда есть разница, я на четвертый день приду в себя, а они – не знаю. Там узелок покрепче завязан. На этой почве.

В магазине беру ещё водки и пива. Закусь: грибной салат, маринованные огурчики, курица-гриль, полторашка колы. На оставшиеся сутки хватит.

Звенит мобила. С работы. Трубку не беру. Отмажусь после. Не в первый раз. Прокатит.

Входную дверь открываю тихо, чтобы не разбудить спящих. Медленно крадусь в гостиную.

Егор не спит. Он стащил джинсы с Танюхи, снял её трусики, но Танька, кажется, продолжала спать или претворялась.

– Ты что делаешь? – спрашиваю.

– Витёк, сколько баб было у меня за всё время, но ни у одной не рассматривал так близко…

Меня пробивает смех. Я не сдерживаю себя. Эта сцена из другой жизни. Егор не врёт. Все мимолётные пьяные трахи проходили у него на скорую руку. Как у мастурбирующего мальчика. Откуда ж познания анатомии женского тела?! Бедняжка. Дорвался до халявы!

Танюха приходит в себя и по инерции бьёт в лоб Егора пяткой.

Приступ смеха истеричный. Я валюсь на пол. Егор, отлетевший в сторону, не понимает, что произошло. Он смотрит то на меня, то на Таньку.

После сам начинает смеяться.

– Вы меня хотели изнасиловать! – заявляет потерпевшая.

– Тебя просто рассматривали, как картинку в порножурнале, – говорю я сквозь слёзы.

Танька натягивает джинсы, забыв про трусы. Ей не до смеха.

– Врёте!

– Успокойся. Это правда.

Она мне не верит. По глазам вижу: испугана. Своей беззащитностью.

– За два года нашего знакомства тебя трогал кто-нибудь без твоего согласия? Я или Егор? Другие – знать не хочу.

– Нет.

– Вот видишь. А Егор был сломлен твоей красотой. Между ног особенно. Да и выпил не в меру. Вчерашний стриптиз раззадорил. Любопытство проснулось. Ему захотелось заглянуть во внутрь.

– И что там интересного, гинеколог хренов?

– Да так…

Она успокоилась. Я был убедителен.

– Выпить ещё есть? – Танюху трясло.

Я кинул бутылку пива. Она, как кошка, поймала свою добычу. Но не без труда.

Егор открыл водку и принялся пить с горла. Я остановил его.

– Дружок, не наглей. Это не пиво. Разлей по рюмкам.

Недовольный, он нашёл на журнальном столике грязную замусоленную тару, налил по пятьдесят, сказал:

– За вас, ребята.

– Извинись, – говорю, – перед Танькой.

– Щас, выпью…

Он отставляет рюмку и лезет целоваться. Танюха отталкивает его рукой в лицо. Егор валится на пол.

– Сука!

– Тихо, извращенец. Не ругайся.

– Витёк, она издевается надо мной.

– Правильно делает.

Егор заползает на диван, ложится, отвернувшись от нас. Обиделся. Слабохарактерный, он всегда так поступает.

– Пить больше не будешь? – спрашивает Танька.

– Оставьте пива.

– Я думал, тебя оставить в покое.

– Витя, ты – скотина, – шепчет он.

Его слова я пропускаю мимо ушей. Не стоит волноваться по пустякам.

Бутылка допита. Сон смаривает. Хотя всего три часа дня.

Первой засыпает Танюха. Егор спит давно. Я ухожу последним…

– Тань, а Тань? – спрашиваю.

– Чего надо?

– Давай тебе в жопу засуну два пальца.

– Почему два?

– Три не поместится.

Егора интригует наш диалог. Он говорит мне:

– У тебя не стоит уже? Пальцы решил применить?

– Хочешь на себе испытать?

– Витя, ты гомик!

– Зачем так грубо, Танька тебе поможет. А, Танюха? И с Егором квиты будете.

– Не хочу руки марать…

– Жаль, а то бы он подмылся.

Полночь.

Шведский стол пуст.

Снаряжаю Егора в ночной ларь. Даю деньги.

– Ментам, смотри, не попадись. Мне на тебя… сам понимаешь, а вот нас оставишь ни с чем.

– Лады, – отвечает. И уходит.

Танюха начинает приставать первой. Алкоголь делает женщину нимфоманкой. Она говорит:

– Я, Витя, ребёнок, милый, наивный… я не принадлежу никому. Я вижу свободу во всём, когда показываю вот это… – она снимает блузку и лифчик, большая отвисшая грудь беспомощно свисает до пупка; сиськи кажутся мне неестественными, днём раньше они были не такими, и я мотаю головой. – Хочешь, я взберусь тебе на колени котёнком? Ты погладишь меня.

– Отсоси!

Кончить в рот невозможно, коль не стоит. И Егор вернулся быстро…

– Я не помешал?

– Нет, – говорю.

Ширинку мою Танюха застегнула сама.

Всё повторяется. Пьём молча. Не по правилам. Егор думает, что я на него злюсь из-за Таньки. Ошибается. Я добрый и злюсь на себя. Я не вижу разницы между нами. Интересно, а у Егора получится?

– Танюша, Егорка тоже человек.

Она делает ему минет, я пью пиво. Смотрю.

Странное чувство возникает, когда ты не при делах. Егор оказался сильней меня, пусть я и старше…

– Идите вон! – не выдерживаю.

– Ты сам попросил, – говорит Егор.

Я бью его в лицо. Он падает на четвереньки.

Танька убегает в ванную, закрывается. Я не могу сломать дверь. Мне хочется её ударить. Злость закипает во мне расплавленным свинцом. От бессилия я поворачиваюсь, чтобы ударить ещё раз Егора, но получаю сам чем-то тяжёлым по голове…

Силуэт двоится. Фокусировка не удаётся сразу.

– На. Выпей!

Двести грамм водки. Егор протягивает мне гранёный стакан. Где он его взял?

– Ты живой?

– А что произошло?

– Да так, ничего.

– Где Танька?

– Ушла. Больше не придёт. Тебя испугалась.

Я выпиваю лишь половину. Закусываю пучком петрушки. Егор допивает всё остальное.

– Я пойду, – говорит он. И поспешно уходит, не объяснив ничего.

На работе отмазаться не получилось. Уволили.

Грусть возрастает, когда нет сочувствия, а природа смеётся тёплым деньком. Я знал, что предпринять, но желание выпить отпадало само собой сразу, в одно мгновение, когда на встречу шла какая-нибудь красотка. И я оглядывался, переводя взгляд вниз, на бёдра, не стесняясь взглядов прохожих, бросаемых в мою сторону, на эту наглость. Мне было всё равно; я не знал почему.

Пьяный без вина, без вины виноватый (так я считал в тот момент) я болтался сам по себе по местной округе, не желая заходить ни в одно кафе или бар, где предмет вожделения можно было найти почти сразу. Требовалось чего-то другого, романтики, наверное. И это в тридцать пять лет, когда всё романтичное отпадает само собой за ненадобностью, а из-за повседневности возникает суета, перекрывающая чёрной вуалью цвета радуги, и дни превращаются в однообразное варево кислых щей. Радость, как всплеск эмоций, на короткий миг, улетучивается яркой искрой, показавшись в ночном небе падающей звездой, да так, что не успеть желание загадать. И от этого становится грустно больше. Обиды лишь нет: обижаться-то не на кого, только на себя. И злости нет. Безволие и апатия.

Танюха позвонила на сотовый:

– Я хочу выпить. Я приду?

– С Егором?

– Он умер. Не знаешь?

Мне было всё равно.

– Нет.

– Я приду? Помянем.

Такое случается. И с каждым может случиться.

– Как он умер?

– Сбил пьяный водитель.

– А он был трезвый?

– Не знаю.

Какая разница. Действительно, равнодушие опустошало.

– Царство небесное! – И я отключил телефон.

В голове слышится стук металла о металл. Не металла о плоть, нет…

«Вторчермет»… Я оттуда уволен.

Правда скрывается чуть подальше от лжи, рядом с кладбищем

– Водка – это краска, которой можно разукрасить серый мир. Но она быстро смывается. Вот поэтому я здесь снова, – сказал Рома, завсегдатай бара, и опрокинул содержимое рюмки в рот.

– Ты лжёшь самому себе, – ответил бармен. Иногда он поддерживал разговор с Ромой. От нечего делать. Если не было клиентов.

– Мне остаётся только разглагольствовать. Все громкие события последних дней говорят об одном, нас терпеть не хотят, ненавидят. В скором времени – стрелять начнут. А смерть узаконят. Людей надо любить, а вещи использовать. Меня используют, например, и тебя тоже – не любят, не могут любить. А мы молчим. И пьём, – Рома подставил рюмку, чтобы бармен налил ещё.

– В долг наливать? – бармен не торопился выполнить просьбу завсегдатая.

– А сколько я должен?

– Пять сотен.

Рома порылся у себя в карманах, нашёл четыре сотки.

– Вот, вычеркни, – он протянул деньги.

– Значит, в долг, – сказал бармен.

Рюмку Рома подтянул к себе, но пить сразу не стал, сказал:

– Вся хрень, творящаяся вокруг, говорит об одном: начался закат, новейшая история пишется другими людьми.

– Говорить такое не боишься?

– Послушай, – Рома перегнулся через стойку бара, – для меня будет более мучительно больно, если я замолчу совсем. Из-за страха, или по какой-то другой причине. Иногда надо говорить, чтобы заговаривать возникающую боль. – Он снова вернулся на своё место, присел, выпил водку. – Недавно наткнулся на интересную фразу в интернете. Кто-то сказал, что выбраться из жизни живым никому всё равно не удастся. Ты не знаешь, кто это сказал?

– Не знаю, – бармен был краток. Он уважал этого постояльца за то, что тот никогда не врал. И всегда отдавал долги. Его пьяные разговоры совпадали с его мыслями. Только он молчал, а этот говорил вслух. Может быть, он говорил эти вещи только ему, но какая разница. За смелость он уважал Рому.

– Вот и я не знаю. А сказал хорошо! И он вошёл в историю. Анонимно. Для меня. Но я его фразу запомнил, и я ей воспользовался. Кто был этот человек, кем он был, совершал ли ошибки – тайна. И не так важно – совершал он их или нет, он аноним. Сам он мёртв, может, а его фраза жива. Для истории это безразлично, если нет имени. Многие из нас много говорят, но всё впустую. Потому что не в том ранге. История про нас даже не вспомнит. Но посмотри, друг, на тех людей, которых мы видим в зомбоящике, – они войдут в историю! И тут возникает мысль, что история разбирает ошибки после, которые можно было не совершать. Это понимают многие, понимаешь ты, друг, думаю, понимаю я, но не те, кто в эту историю войдёт. Они чего – специально так делают? – Рома на мгновение замолк. Бармен ему ничего не ответил, он стоял и слушал, ждал продолжения монолога, а может, хотел услышать ответ на поставленный вопрос из уст самого задававшего его. И Рома сказал: – Налей-ка мне ещё рюмочку, – и бармен ему налил. Так и не дождавшись ответа, потому что завсегдатай бара закурил, его глазки сузились, и он отстранённо посмотрел куда-то выше головы бармена. Невольно, бармен перевёл взгляд в ту точку, куда смотрел Рома, уж больно он пристально смотрел туда. Но ничего там не увидел.

– Ты пьёшь и не закусываешь. Есть бутерброд. Будешь? Бесплатно.

– Хорошая обслуга у меня – буду.

В одно мгновение перед Ромой на пластиковой тарелке появился ломтик хлеба с двумя колясками копчёной колбасы и веточка петрушки.

– Отлично, друг! – сказал Рома. – Умеешь услужить!

– Жалко тебя, – сказал бармен. – Ты годишься мне в отцы. Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, но я к тебе проникся.

Рома усмехнулся, сказал:

– Друг, я тебя знаю. По твоему бейджику: Орехов Иван. Хорошее имя, хорошее фамилия. Но имей в виду: важно сочувствие с жалостью не путать, разные это вещи. Может, поэтому тот, кто считает жалость хорошим чувством, удивляется, когда люди отвечают на его всякие добрые намерения агрессией. Я, конечно, не из тех людей. Я говорю тебе спасибо за бутерброд, а не за проявленную ко мне жалость.

– Ещё налить?

– Бесплатно?

– Хорошо, но только одну рюмку.

– Это по-нашему, друг! Тепло принимаешь. Теперь я понимаю, почему ходить в гости лучше осенью или зимой. Вона, на улице прохладно, а ты своей лишней рюмкой моё больное сердце согреваешь.

– Я оказываю внимание, так как начало рабочего дня, клиентов нет пока.

– Это понятно. Я знаю точно одно, друг: тебе места в аду не хватит. Ты добрый малый, таких бравых солдат не берут в преисподнюю. Скорей всего жизнь даст тебе пинка под зад, и ты улетишь в небеса. Но произойдёт это не скоро, сам понимаешь… Налей мне ещё рюмочку, я тебе сейчас историю одну расскажу. И пойду домой потом спать. Кстати, из моего окна, если взглянуть – этим я, видимо, никого не удивлю – видно кладбище. Кресты, могилки, венки, оградки, каштаны и сирень. А ещё – кучи кладбищенского мусора: салфетки, искусственные цветы, облезлые венки, спиленные ветки. Зимой это всё засыпано снегом. Летом – видится зелёный рай. Каждую ночь горит одинокий фонарь. А если восходит Луна, сторож не включает электрический свет, от этого становится жутковато. Чьи тела покоятся там? О чём они мечтали? Думали о чём? И ведь где-то они засыпали, и ведь с кем-то они засыпали?.. Бог ты, – водка мой язык подвешивает…

– Пожалуйста, – бармен пододвинул рюмку ближе к завсегдатаю. Рома откашлялся и, будучи тем самым евреем, только бедным, исполосованным русской повседневностью, но больше алкоголем, а стало быть – совсем обрусевшим, стал рассказывать:

– Это было лет двадцать назад. Так вот, бар «Брандмейстер». Здесь наливали приличное пиво. А главное – дёшево. Я туда заходил каждый вечер. Рома – тот мой знакомый тоже был Рома – приходил раньше, занимал самый дальний столик, откуда было хорошо видно посетителей, телевизор, а главное – в жару поток воздуха от кондиционера дул не прямо на тебя, а просто обдувал, понимаешь…

Вначале мы сидели вдвоём. До самого закрытия. Сбегали от домашнего холостяцкого одиночества. То есть до часу ночи. Бармен нас знал, как ты сейчас меня – может, чуть лучше, а официантка Юля всегда составляла компанию, если у неё было свободное время от других посетителей. Нам всегда доливали пива до самых краёв, как положено.

А после появилась она. Это произошло неожиданно. Для всех. Потому что посетители, большая часть клиентов, – мужики, уставшие и грязные (рядом с пивнушкой тогда ещё работал механический завод), спешащие домой с работы, к детям и жёнам. Нам же, Роме и мне, спешить особо было некуда, и мы тянули пиво медленно, не спешили, чтобы почувствовать весь вкус благородного напитка.

Так вот, она вошла в бар, подошла к стойке. Шум, гул, гам питейного заведения – и вдруг тишина… Все смотрели на неё. Рома тоже глазел. А я рассматривал. И там было на что взглянуть! Высокая, стройная, смуглая – боже! – эта молодая женщина обладала той самой красотой, на которую обращают внимание любые мужики; слепой бы прозрел, импотент возбудился; я мог бы вечно смотреть на неё, и я незаметно для всех почесал яйца – полтора литра пива дали о себе знать почему-то зудом между ног. Она была, на первый взгляд, из тех женщин, что, сохраняя вид невинных страдалиц, ухитряются полностью утолять свой голод, всегда и везде.

Она взяла кружку пива, огляделась – все столики были заняты – и увидела нас.

– Разрешите? – спросила она.

– Да, конечно, – ответил Рома.

Я обратил внимание на голос, низкий и грубоватый, нисколько не сочетающийся с её внешностью. Мелькнула мысль, много курит. И то, как она спросила – не «можно», как обычно говорят женщины, а «разрешите».

Когда она подсела, в баре снова застучали бокалы, задвигались с грохотом стулья, возобновилась прежняя жизнь.

Изменения, перемены…

Её звали Аня. Она сразу представилась и по-мужски протянула руку. Вначале Роме. Потом мне. Я попытался задержать её ладонь в своей руке чуть дольше. И она это позволила.

– Рома, – сказал я.

– Мой бывший муж – тоже Рома. Я помню только его имя. Остальное – забыла. Стёрла из памяти. Но чувства похожи на привычку – пока болею.

– Как вы оказались здесь, Аня? – я назвал её на «вы», по-другому не смог. И я знал, чтобы она не ответила, я ей не поверю: женщины часто поступают неосознанно.

– Работаю рядом. Главным бухгалтером, кстати. И очень люблю пиво. Хорошее пиво. А здесь – оно лучшее. И, мальчики, просьба – обращайтесь на «ты».

– Это правильно, – сказал Рома. – За это надо выпить.

Так мы познакомились. Я обратил внимание на Рому, он смотрел на нашу новую знакомую с оттенком подозрительности. Видимо, не верил, что такая красавица может оказаться здесь, а после – рядом с ним. У него дрожали руки, и, когда она села за наш столик, он пытался с ними справиться, унять дрожь.

Я рассказал анекдот про Вовочку. Анекдот был политический. Затем ещё один и ещё… Аня смеялась от души. То, как она это делала, – было видно, ей действительно смешно. Морщинки вокруг глаз и в уголках губ углублялись, а глаза светились огоньком.

Аня допила пиво, заказала второй бокал. Я, было, хотел угостить, но она отказалась.

– Не надо. Сама попрошу, не волнуйся.

Она мне нравилась. Не только за смазливую внешность. Что-то в ней присутствовало грубое и мягкое одновременно.

– Почему выбрала наш столик? – поинтересовался я. – Подсядь за любой – тебе не отказали.

– Рома… и Рома – вы не из этого места, – она обвела рукой зал, наблюдая за кистью своей руки. Видимо, Аня уже была слегка пьяна, когда вошла. – Каждый из вас тут – и не тут. Это сразу заметно. И я не отсюда. Но здесь подают хорошее пиво. Там, где подают хорошую еду, нет хорошего пива. А я повторяю, мальчики, – Аня сделала паузу, – люблю хорошее пиво. И мало ем. Кому бы я составила компанию? Правильно – только вам. Я редко ошибаюсь.

Она нас называла мальчиками, хотя нам было за тридцать пять. Видимо, она всех мужчин называла мальчиками. Это слово выбивало из неё огонь. И чтобы затушить пламя – Аня вливала в себя пиво. Когда она это делала, сжималась как бы, сутулилась. Сделав глоток, остывала и выпрямлялась.

Затем в баре появился инвалид с ребёнком. У него не было правой руки выше локтя. Он направился к нашему столику уверенным шагом. Ребёнок громко поздоровался. Так его, наверно, учили в садике. А инвалид этого делать не стал. Я решил, потому что он без правой руки.

– Мой отец заботливый дед, – обрадовалась Аня. – А это Вадик, сынок. Мы живём вместе.

– Пойдём, – отец Ани был немногословен. На нас он не обратил никакого внимания.

И они ушли. Напротив входа в бар стояла «семёрка», как сейчас помню, красная такая!.. Аня села за руль. Она не боялась водить автомобиль в нетрезвом виде – как и все женщины, была слишком самоуверенна. Это нормально, конечно, если отвечаешь только за себя. Но с ней был ребёнок и отец.

Короткие посиделки Ани с нами продолжались трижды. Она приходила одна. Сразу подсаживалась. Заказывала пиво. Курила после каждой кружки. Затем появлялся отец-инвалид с внуком, она прощалась и уходила.

Своим уходом она волновала меня. Потому что я смотрел, как она уходит – довольно быстрой походкой – и видел её зад, упругий мячик. С самим собой я всегда договорюсь, думал. Выпью пива – и нет проблем. А вот с Аней – пиво не помощник.

Потом она не пришла. Рома завёл разговор о ней. Ему, естественно, тоже нравилась Аня. Он спросил:

– Как думаешь, что она здесь делает? Снимается? – вопрос этот тоже меня интересовал, но я его не задавал самому себе, не знал ответа.

– Вряд ли. Ей это не нужно.

– Всем нужно. Я знаю.

– Не в этом же месте. Искать приключений.

– А где? Может, она хочет грязного, грубого секса. Надо ей намекнуть, если увидим снова. Ты посмотри, как она пьёт пиво, она – алкоголичка!

– Пьём мы все, ты сам прекрасно знаешь. У каждого своя мера. Об остальном молчу – я не могу отвечать не за себя.

– Не, у неё, правда, на лице написано – хочу… пива и секса, – Рома засмеялся. С ним я был давно знаком. Потом долго не виделись. И вот встретились тут. Он развёлся. Я развёлся. На этом и пересеклись.

Я спросил:

– Чего развёлся?

– Изменила. Красивые женщины легко изменяют, – сказал он и успокоился.

– Я так не думаю.

– А зря. Я уже год пью, а она целый год трахается со своим новым возлюбленным. И, насколько мне известно, готова сбежать к другому любовнику. Я вообще не понимаю женщин – у меня было всё: дом, машина, бизнес. Она училась семь лет. Я её содержал. А после – раз, и нет ничего! Ненавижу!

В прошлом Рома имел шесть магазинов «Рыбак». Торговал удочками, крючками и прочей хренью.

– Как бизнес? Ты здесь в баре сутками пропадаешь.

– А нет его! Продал.

– На что живёшь? – удивился я.

– На вот это и живу. Лет на десять ещё хватит денег, чтобы не работать.

– А потом?

– Сдохну…

– И это всё из-за неё?

– Да.

– Любовь спасает, а в твоём случае – она смертельна.

– Я в такой депрессии, если бы ты знал…

– Рома, вижу по лицу.

– И я это вижу в зеркале, но остановиться не могу. Мне ничего не интересно. Я не хочу читать, я не хочу куда-нибудь ехать, я не хочу есть, я не хочу смотреть футбол. Я не хочу… Хочу вечно пива. И чтобы не так скучно было – смотрю телевизор. Всё подряд смотрю.

В тот вечер я подумал, а я чем отличаюсь? Ничем! Разница только в том, что работаю. Иначе – не проживу.

– Жить не страшно? – спросил я.

– А ты у себя о том же спроси, – парировал он.

Я отхлебнул остаток пива из кружки, подумал и сказал:

– Трудно отвечать за двоих. Думаю, больше всего я боюсь самого себя, а не жизни – я сам для себя не изучен.

Рома смолк. Он тяжело вернулся из прошлого в настоящее. Это было видно по его глазам: когда он рассказывал – взгляд его протрезвел. А теперь становился мутным.

Бармен спросил:

– Это всё?

– Да.

– А что произошло с той Аней?

– Я на ней женился.

– И?..

– Она была самоуверенна, я же сказал.

– Не понял, извини…

Рома поднял на бармена глаза, всё это время он смотрел куда-то в пол. Они слезились.

– Нет её, разбилась на машине. Не вошла в историю раньше, чем могла не войти.

– Грустная история…

– Это не история, друг, это жизнь. Она не любила меня, поэтому продолжала пить своё любимое пиво, «Брандмейстер»… Я пойду, налей-ка ещё…

Возле выхода Рома остановился. Несколько человек вошли в бар.

– Поэтому я живу возле кладбища, моё окно выходит прямо на её могилу… А я её любил, – сказал Рома бармену, но тот его не услыхал, он был занят, принимал заказ у новых посетителей.

Ничтожества

Каждый день на свет рождаются сотни тысяч испуганных животных. Каждый день сотни тысяч испуганных животных погибают. Страх – это способ выжить, самозащита любого животного. Страх – причина паники, ведущей к смерти в том числе.

Я живу в страхе. И почему я так живу, я знаю.

Я знаю – поэтому живу.

Есть теория, что человек не хочет появляться на свет, поэтому всегда плачет, выходя из тёплой утробы матери. А не потому, что он делает первый вдох, разрабатывает таким образом лёгкие. Инстинктивно он понимает, этот свет не сулит ему ничего хорошего.

Отсюда и плачет.

С самого рождения каждый из нас заперт в самом себе, как в консервной банке с мёртвыми кильками. Если даже вскроют, то съедят. Не заметят, что живой.

Спасаясь, многие уходят в религию. Но когда-нибудь богу найдут рациональное, научное объяснение, и верить мы в него не будем, а станем понимать.

А пока лично я боюсь…

Вера не есть спасение, вечная жизнь. Это лишь очередной тупик из бесчисленного множества тупиков.

Отсюда получается (это правда), что мне очень не нравятся люди! Мне не нравятся люди возвышенные, мне не нравятся люди низкие, мне не нравятся талантливые люди, богатые и бедные, не нравятся глупые, и умные не нравятся. Себе я тоже не нравлюсь. Я ненавижу людей!

Зато я очень люблю животных.

Кто-нибудь хоть раз видел, как смеётся кошка или собака? Или как смеётся лошадь? Я – нет. Плакать они умеют, умеют гадить и кусать, но смеяться Создатель их не научил.

Ещё одна его ошибка.

***

Рабочий день подходил к концу. Ранняя весна. На улице солнце. Первое тепло. Я курил возле офиса, дышал свежим воздухом и разглядывал проходящих мимо тёлок. Мне казались они удовлетворёнными суками. Я нервничал.

Да, это так. Внутренние мысли часто реализуют внешний мир. И становится понятно, оглядевшись вокруг, о чём каждый из нас думает. Полная хрень!

Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача во мне отсутствовали. Конфликт на работе, возможное увольнение – и вот я рассуждаю таким вот образом.

Потом я увидел её.

Она шла ко мне по дорожке с ребёнком на руках, молодая и яркая брюнетка. Верней, она должна была пройти мимо. Как все те тёлки, которых я разглядывал. Но она узнала меня и остановилась. Слишком худая, подумалось, не мешало подкормить. На нижней губе пирсинг. Не знаю почему, но осознанное увечье тела вызывало во мне некую неприязнь к такому человеку. В прошлом этого пирсинга у неё не было. Интересно, где она ещё себя продырявила?

– Привет, Юль! – сказал я.

– Здравствуй! Работаешь здесь?

Я оглянулся на здание, выкинул окурок. А после посмотрел на ребёнка.

– Да, пока работаю… – и сплюнул на асфальт. – Мальчик?

Возникла пауза. Юля поправляла капюшон на куртке ребёнка.

– Девочка. Ульяной назвала.

– Хорошее имя. Сколько месяцев?

Снова пауза. Казалось, она не знает точно возраст родного ребёнка, высчитывает.

– Через три недели год.

– Слышал, ты вышла замуж. Очень похорошела, расцвела. Завидую мужу. Красавицей стала! – прицельная пулемётная очередь, и я ожидаю ответного одиночного выстрела. – Тот же прекрасный цветок!

Внешне на мой комплимент Юля никак не отреагировала. Но было видно, ей эти слова пришлись по душе. Как тогда за гаражами. Женщины падки на красивые комплименты.

– Увы, уже развелась.

– Быстро, однако… Извини.

Пауза…

– Мне пора, Рома. Если хочешь, звони. У тебя мой номер остался? – по-видимому, она торопилась, дочка на руках была в тягость.

– Нет. Я сменил симку.

Она продиктовала номер, я записал. Пошла дальше.

Я смотрел ей вслед. Ульяна смотрела на меня. Я помахал девочке рукой. Она отвернулась.

***

С Юлей я познакомился в гостях. Она сожительствовала с Рябухиным, моим другом. Уже пять дней вместе, как сказала тогда сама Юля. Некуда было податься. А он приютил.

Ей было двадцать. Моему другу тридцать. Мне исполнилось тридцать семь. Мы пили водку, Юля алкоголь не употребляла. Ей нравилась наша компания. Она не знала, что Рябухин предложил мне её трахнуть, ему она не нравилась. Я же отказался. Не потому, что Юля тоже не нравилась, или я придерживался строгих нравов, – нет. Я боялся, Юля снова окажется на улице. Потому что – даст! А Рябухин за это выдворит её из дому, как только я уйду от него домой, к жене. Ему нужен был повод. Становилось понятно, что возраст никогда не мешает. Обычно мешают мысли: «А что скажут другие? Дальше-то что?» В подобной ситуации «другим» становился для меня Рябухин, «другим» бы стал я для него. Подобная мысль уничтожает. Да, я боялся «других», ибо находился ещё в «браке», шатком, как строительные леса вокруг возводимого здания. Надеялся, что развода не произойдёт. А Рябухин боялся за свою свободу.

В последствие так и произошло, но без меня. Конфликт привёл к разрыву его отношений с Юлей.

В тот момент я понимал, что мысли и слова – это энергия, формирующая если не судьбу человека, то определённый временной отрезок. Поэтому старался много не говорить.

А она рассказывала про себя. Не видела в этом ничего плохого. С её слов я узнал, что с матерью она переехала в Россию с Украины. Отца не было, его убили в каких-то разборках ещё в 90-е годы. Ей было лет шесть. Жили они плохо и там – скандалы, ругань, взаимные оскорбления. И здесь – взаимные оскорбления, ругань, скандалы. Дочь не понимала мать, а мать не понимала дочь. Вечная нехватка денег добавляла масла в огонь. Плюс Юля нигде не могла удержаться долго на работе.

Очередной скандал вылился для Юли в протест. И она ушла из дома. Три дня ночевала у подруги, пока та не попросила уйти, две ночи провела в парке, на лавочке. А после её подобрал Рябухин. Как он выразился, хотел ебат… ся.

Он уже был в разводе. И не брезговал никакой женщиной. Красота – она для него в одной женщине находилась, в бывшей жене. Всё остальное в других женщинах он находил частями.

Излишняя худоба – та самая частичка бывшей жены присутствовала у Юли. Я же в ней видел молодую бабу, молодое тело, смазливое лицо.

Любовь редкое, вымирающее чувство, превращающееся со временем в привычку. Или резиновое терпение. До гробовой доски. Но так мы – мужчины и женщины – устроены. Измены, видимо, случаются, чтобы человек изменился. И тот, кто изменил, и другой, кому изменили. Но не всегда от этого можно ожидать положительного результата, что естественно и вполне логично. Вот почему первая любовь священна… Остальное – пыль!

…Всё произошло по взаимному согласию. На улице, за гаражами. Я не удержался. Тремя днями позже после первого знакомства. Рябухин в это время был дома, мы с Юлей пошли в магазин за пивом.

Кончив, я сказал: «Ты прекрасный цветок!»

Ей это понравилось.

Я не врал.

***

Юля позвонила в обед. Она никогда ещё не звонила. Хотя мы обменялись номерами буквально сразу.

– Что делаешь?

– Работаю.

– Вечером к тебе можно прийти?

– Что-то случилось?

– Рябухин меня выгнал.

Я задумался. На тот момент я ещё жил с женой, хотя мы подали на развод. Оставалось полмесяца до окончательного решения.

– Ты же знаешь, я пока не свободен. Но приходи. Ко мне на работу. Что-нибудь придумаем.

– У меня сумка с вещами. Тяжёлая.

– Возьми такси.

– Я без денег.

– Это не проблема, я оплачу.

– Во сколько?

– К семи вечера. И не благодари.

Я перезвонил Рябухину.

– Что у вас произошло?

– Она за… бала, Рома! Вынесла мозг! Дура!

– Ей некуда податься…

– Пусть возвращается к маме… Не хочет – мне по… уй, куда она пойдёт. И ты не связывайся с ней.

– Я учту совет.

– Ладно, давай. А то я занят.

Рябухин отключил телефон.

Не все женщины имитируют оргазм, как и не все мужчины имитируют отношения в целом. Я раздумывал, куда пристроить Юлю хотя бы на одну ночь.

***

К Павлу Юля согласилась не сразу поехать. Пришлось уговаривать.

– Главное, чтобы жена не вернулась раньше времени, – сказал он. – Она на сессии.

Трое суток я не видел Юлю.

С Павлом перезванивались несколько раз.

– Где ты с ней познакомился? – удивлялся он. – В постели ей нет равных. Но дура полная! Как ты и предупреждал.

Я молчал, делал вид, что мне всё равно. И вспоминал, как было за гаражами.

После Паши Юля попала в дом к знакомому моего знакомого. Оттуда перебралась к знакомому Рябухина. Потом ещё к кому-то… Так следы её затерялись во времени и пространстве…

…Я встретил её год спустя в баре, где она работала официантом.

Юля изменилась, так сказать. Хотя бы потому, что нашла работу. Она снимала однокомнатную квартиру на окраине города. Денег платили мало. Но выручали чаевые.

Я зачастил в этот бар. Стал постоянным клиентом. Тем более узы брака меня уже не связывали.

***

Женщины часто говорят, хочу найти настоящего мужчину. Но на вопрос, кто этот мужчина, какой он – тут же отвечают избитыми штампами. В жизни не существует идеальных мужчин и женщин – они могут существовать в ином мире, где всё совсем не так, как здесь. Этот иной мир – мир фантазий. Цепляя розовые очки на нос, иногда надо их снимать, чтобы хотя бы протереть сухой тряпкой.

Юля розовые очки никогда не снимала. Имея модельную внешность, она бредила о какой-то сказочной жизни, где всё ей преподнесут на блюдце с золотой каёмочкой. И переубедить её в обратном было невозможно.

Оказавшись в постели у меня дома, Юля отработала свою роль на славу. Я снова сказал ей: «Ты прекрасный цветок!» Она растаяла. И напомнила мне жидкий шоколад.

Женщина хочет слышать от мужчины только то, что соответствует её представлению о мире и о самой себе. Поэтому не удивительно, что мужское мнение – взгляд на мир, особенно вокруг себя и на свою возлюбленную, – отличается в разы. А женщинам важно словесное подтверждение чувств. И вот тут происходит конфликт на ровном месте. Часто сказанное мужчинами – ложь во благо! И разоблачение – войне подобно… Не каждый мужчина способен врать всю оставшуюся жизнь.

Я же не врал. На тот момент – нет.

***

Затем Юля познакомила меня со своей подругой. Её звали Лерой. В том же баре, где работала Юля (в тот день она взяла выходной), мы пили виски. Я был при деньгах.

Потом все поехали ко мне, прихватив с собой бутылку шампанского и остаток виски.

В ванной оказались втроём. Я целовал то одну девушку, то другую. При этом ничего не испытывал.

Я был пьян в жопу!

В спальне Лера нашла мой компьютер, открыла интернет, нашла порнографию «в контакте».

Юля заявила:

– Спать будем втроём!

– Это – идея, – сказала Лера.

Меня уложили посередине. На мониторе мелькали сиськи, члены, жопы и влагалища. Перед моим носом происходило тоже самое действо. Я стал возбуждаться…

Проснулся первым. Побрёл в ванную, чтобы умыться.

Зашла Лера, села на унитаз.

– Я пописать, не могу…

Я спросил:

– Сколько тебе лет?

Она ответила:

– Недавно исполнилось семнадцать.

– Выглядишь старше. Никогда бы не лёг с тобой в постель, зная, что тебе семнадцать.

После девушки ушли.

Леру я больше никогда не видел. К Юле заходил в бар пару раз. Но после той ночи у нас ничего не могло выйти. Каждый был сам по себе. Верно, Юля отдалилась от меня. Да и я не желал её страстно.

Прошло какое-то время, я снова оказался в том баре. Мой столик обслуживала совсем другая официантка. Я спросил её про Юлю. Она ответила, что девушка уволилась. Молодой человек, с которым она стала встречаться, заставил сменить работу.

***

Я нашёл Юлин номер в телефоне, позвонил. Она как будто ждала моего звонка.

– Ты приедешь? Когда? – посыпались вопросы.

– А нужно?

– Я жду. Конечно. После девяти вечера приходи. Ульянку уложу спать. Она у меня спокойная.

– Я приеду. Куда?

Она назвала адрес.

Это была та же квартира на окраине города. На пороге меня встретили Юля и маленький тойтерьер. Я поцеловал Юлю. И решил погладить собачку. Но она зарычала и тут же укусила за палец. Пошла кровь.

Юля оказала первую помощь.

Собаку звали Юнг. Он спрятался на кухне. И пока не появлялся. Я его ненавидел.

Ульяна спала в кроватке. Не говоря друг другу ни слова, мы разделись, Юля толкнула меня в постель, повалилась сверху.

Мы тихо занимались любовью, чтобы не разбудить ребёнка. Той страсти не было. Она куда-то исчезла. Я винил в этом пса. Палец болел, и я всё больше обращал внимание на ноющую боль, чем на Юлю.

Кончил быстро. А после сказал известную нам фразу: «Ты прекрасный цветок!»

Таяние шоколада не произошло.

Я пошёл на балкон, закурил. В пепельнице лежали чьи-то окурки.

– Юля, ты куришь?

– Нет.

– У тебя кто-то был в гостях?

Юля зашла на балкон, взяла пепельницу и выбросила её содержимое на улицу.

– Мой бывший муж иногда приходит. К дочке.

Я стал собираться домой.

Юля просила остаться до утра. Но я не видел в этом смысла. Вызвал такси, попрощался и ушёл.

Во мне образовался камень. Я не испытывал никакого удовлетворения. И я соврал ей, что она прекрасный цветок… Когда человек теряет иллюзии – он начинает кидать камни в реальный мир. И я захотел выкинуть из себя образовавшийся камень.

Таксисту сказал: «Подожди, шеф».

Вернулся, постучал в дверь. Юля впустила в прихожую. Зачем я снова здесь? Я не понимал. Поэтому возникла неловкая пауза. В этот момент Юнг снова набросился на меня, залаял. И тут я не удержался, ударил собаку ногой, она заскулила, завалилась на левый бок, а после захрипела, изо рта пошла кровь…

– Ты чего… – только и успела сказать Юля. А я развернулся, пошёл вниз по лестнице. Мне стало страшно.

В машине так и не почувствовал, что освободился от тяжёлого камня. Теперь их стало два. Один – мёртвая собака. Второй – оскорблённая мать.

Дома я нашёл диск группы Nazareth. Отыскал композицию «We Are Animals». И включил на полную громкость.

Нервный кашель

– Кхе-кхе!

Когда боги принимали земной образ – они первым делом припадали к женской груди, брали сосок в рот, облизывали языком, сжимали зубами, чтобы удовлетворить свои желания, в один миг превратившиеся из небесных влечений в земные сладострастия. Насытившись таким образом, боги восходили по невидимой вертикали, укрепляли своё земное присутствие пирамидальной системой, точь-в-точь внешне похожей на возбуждённый сосок, который совсем недавно облизывали и с которым теперь надолго разлучаться не желали – он, как пуповина, связывал их «божественное нечто» с людьми, кормил, давал силы властвовать, разлука с ним привела бы к бессилию новоявленного божества. Вершина пирамиды устремлялась в небо, откуда якобы происходили они, как и сама власть, которую, скрестив руки, богодьяволы присваивали себе путём обмана и войн, произнося слова заклинания над «книгой бытия» ничего не значащей для них самих, когда восходили на престол правления. Так как богов, спустившихся с небес (именно оттуда, как они уверяли) было великое множество, – появились страны. Границы стран разделились невидимой плацентой не рождённых младенцев и океаном меж плодных вод.

– Кхе-кхе!

И вот появилось государство, которое укрепилось вертикалью власти – сверху вниз – обычным назначением: старший в должности назначал младшего, младший, в свой черёд, избирал ещё кого-то рангом ниже. В целях обеспечения единства государственной власти и народа всё больше и больше прикреплялось пуповины к соскам населения государства, женскому и мужскому. Навязывание этой идеи объяснялось простым желанием руководителей быть неотъемлемой частью большинства. Несогласные, или отбросы в просторечии, с таким произволом объявлялись преступниками, или более того – террористами. С ними резко, одним движением лезвия бритвы, разрывались межсосковые отношения через пуповину, и спецслужбы, отобранные из прикормленных масс, уничтожали в рамках закона ненужные, паразитирующие элементы, как утверждалось в документах.

– Кхе-кхе!

И в нынешней ситуации нет ничего необычного, говорится из уст правящих, мол, огромная территория и многообразие этносов и их культур предполагает такую взаимосвязанную систему. Те, кто плохо во всём этом разбирается, принимают сказанное за должную истину, верят всему. А кто сомневается – задаётся вопросом (только не во всеуслышание): почему кровь сходит с некоторых сосущих, как с гуся вода, ведь они, как заявляют, те же? Об этом информации нет – показательно выборочно истребляемое зло, которое, в свою очередь, равноценно незамеченному добру. Личная преданность высшему руководству избранных и генетическая неспособность их к ответственности перед нижестоящими массами – обыкновенность такая обыкновенная. Она приводит к унынию, неизбежной обречённости и покорности. И становится совершенно ясно узкому кругу «ясновидящих», что идёт речь о режиме, обеспечивающем свою безопасность, прежде всего. И только после – тех, кого пасут, чтобы сосать.

– Кхе-кхе!

Как избавиться от пуповины? Больше не можете терпеть? Чувствуете себя оплёванными, разбитыми, высосанными (я задаю вопрос тем, кто пока умеет слушать, а не слышать, и я вижу в настоящий момент одного человека), ощущаете себя униженными и оскорблёнными, потерянными, жалкими, раздавленными, распятыми и разорванными на части? Нет сил – это болезненно, можно не сомневаться, – оторвать пуповину небесного богодьявола от сосков своих и сосков своих детей? Властвующий богодьявол наполняет собой всё пространство вокруг? Нет выхода из безвыходного положения? Созданный им мир жесток, глуп и труслив?

– Кхе-кхе!

Существует один способ! Прошло столько веков – и никто не смог догадаться, что такой способ имеет силу? Порой надо знать край, но не упасть раньше времени.

– Кхе-кхе!

Во всей этой мировой системе изначально заложен конфликт, посеянный небесными пришельцами далёкого прошлого. И не надо кричать – «ура»! Рано пока. Надо работать над собой, чтобы не свалиться в пропасть, и помогать другим, чтобы нитевидные пуповины, переплетённые между собой, отсоединить безболезненно от себя, – падая вниз, можно не надеяться на прочность органики. Они изучили нас – мы изучим их. Всё войдёт в историю, вся правда. И кто решил, что убить себя это способ покончить с системой, не прав (я не даю таких советов), ибо тогда придётся всем сразу в одно мгновение совершить суицид, что маловероятно – и зачем, спрашивается? Нет.

– Кхе-кхе!

Всё просто. Раз больно отрезать себя одним махом лезвия – зажмите прищепкой пуповину, перекройте движение соков, перетекающих от вас к ним. Наполните себя сами досыта всем необходимым – они бессильны, когда им отказывают в «дополнительной энергии» или пище. Освобождение произойдёт.

– Кхе-кхе!

Время идёт…

– Кхе-кхе!

А кто говорит эту чушь? Откуда исходят слова? Не пытайтесь гадать. Сейчас станет всё ясно и понятно. Пугливая молва не должна утверждать и шептаться. Правда выставляет глупость на посмешище, но я не являюсь, ни тем, ни другим. Так вот, слова эти принадлежат мне, рыдающей скрипке в одной забегаловке. Моя музыка направлена в сторону одинокого пьяного постояльца заведения, который слушает меня, а я пронзаю его мелодичными звуками, больше, конечно, унылыми и беспокойными, насыщенными этими словами, а он, не понимая, откуда исходят слова, выпивает и кашляет, выпивает и кашляет:

– Кхе-кхе!

2011 год

Секретное оружие

То, о чём я сейчас пишу, для других могло стать рулеткой или тотализатором, но не деньги мне были нужны.

Хулио Кортасар. «Рукопись, найденная в кармане»

Если хотите, мне навязали мысль с рождения, что я часть общества и моей жизнью должен кто-то управлять. По своему образу родители направляли меня по тому пути, который в их понятии был идеальным, что, если разобраться, не совсем так. Ибо родители – это прошлое, я сам – настоящее, мои дети будущее. Поэтому я живу по прошлым понятиям, а будущее мне кажется недоступным: я продолжаю копошиться в прошлом, сам того не замечая, – я не могу побороть в себе страх, лень и сомнения, а значит все мои действия предсказуемы.

Я курю на кухне. И ощущаю, что подвергаюсь внешнему воздействию. Мысли чередой сменяют друг друга – они об одном и том же. Для меня отводится своя роль. Просто сидеть, курить, ковыряться в носу. Нечего греха таить, обстоятельства берут контроль надо мной. Я должен ходить в магазин, покупать хлеб, возвращаться, готовить ужин; я должен бриться, звонить Волкову, узнавать новый график работы. Но я продолжаю курить на кухне, поставив локти на грязный стол, войдя в некий транс, – я должен, но не могу! Или не хочу?

Несомненно, я попадаю в такие условия, чтобы грешить. И я грешу уже в мыслях, если эти мысли становятся общедоступными. К несчастью, моя воля превращается в свободу, которая контролируется правом. Право придерживается основ Библии: «Плодитесь и размножайтесь, не обмани, не укради, если тебя ударят по щеке, подставь другую». Демократия! Демагогия! Искусственность! Условность! Показуха! Посредственное катание на лыжах, любительский теннис, борьба без правил! «Жизнь – это игра, главное не переиграть». И я не смотрю футбол.

Мой дом – моя крепость! Мой дом – моя тюрьма! Изоляция! Я наливаю кофе в чашку, достаю вторую сигарету из пачки. За день уходит полторы.

Действительно, а смогу ли я всегда отмазываться, хотя бы перед самим собой? Просто так. Или как?.. Большие яйца не оправдание для танцора. Мои потаенные мысли не повод, конечно, бросить курить или сесть на диету. И это не повод признать существование Бога. Он пастух стада, а в этом стаде в овечьих шкурах теряется много хищников. Ожидаются жертвы. А пастух спит, однако. Всему свой черёд, своё течение, судьба…

Внезапно включается радио. Музыка. Дебильная, тупая, однообразная, одноразовая. Надоело! Слащавый голос ведущей. Выключаю звук.

Когда женщина врёт, она воспринимает свою ложь за действительность – как глупо! Когда вру я, то осознаю, что вру и продолжаю обманывать – не меньшая глупость. Кажется, сомнений не остаётся, я живу в обществе, где придерживаются матриархата. И у меня появляется желание сознательно совершать ошибки по надуманному сценарию – я не иду за хлебом, я не звоню Волкову: ломаю действительность, делаю шаг в сторону, выскакиваю из матрицы.

Город клоака, я – яйцо жизни, штамп посредственности.

Я сажусь в автобус. Первый попавшийся. Куда он направляется, не имею представления. Консервная банка, и запах такой же. Через пять остановок выхожу из ёмкости. Покупаю цветов у уличной торговки. Прохожу два квартала, дарю цветы старушке с клюкой. Захожу в кафе. Заказываю кофе. Официант приносит заказ, я прошу у него сахара-песка, не рафинада… На его глазах сооружаю горку на столе, говорю: «Смотри, а?» – и плюю в центр сахарной горки. Кофе выпито, моральный ущерб уплачен лично обалдевшему официанту. Выхожу из кафе. Налево пойти или направо? Иду налево. Вижу ППС – дьяволята в грязной форме власти, господа полицейские. Жирный и худой. Два антонима, точно, но с одинаковым содержанием. Идут впереди меня. Я набираю скорость, подбегаю, бью одного из них ногой в толстый зад, разворачиваюсь – и убегаю! Меня даже не преследуют, я оглядываюсь. Всё так неожиданно для них, для меня – предсказуемо. Скрываюсь за углом дома, сворачиваю в проулок, выхожу в незнакомом совсем месте. Я иду по широкой улице, мне весело. Скорлупа яйца трескается. Моего яйца. Как всё просто и легко. И я не считаю себя сумасшедшим. К вечеру я куплю хлеба и побреюсь. Волкову звонить не буду, скажу, забыл, вот и всё.

На радость, я иду и насвистываю мелодию из фильма Тарантино, возвещаю о победе. На меня смотрят встречные прохожие, я на них не обращаю внимания. Завтра тринадцатое число, может всё измениться. Как-никак – високосный год… Будущее.

2011 год

Чёрное облако

Николай Селин, ответственный за испытания, не находил себе места. Его никогда не подводили предчувствия. Вот и сегодня ночью ему приснился, как казалось, дурной сон. Странно, конечно, но надо быть солдатом, а не слезливой бабой.

Он позвонил Георгию Иванову, председателю Государственной комиссии, отрапортовал, что всё готово, погода в норме, безоблачно, на море штиль.

– Сам-то как думаешь, получится? – задал вопрос Иванов.

Заколебавшись на долю секунды, Селин ответил:

– Да… получится, – язык еле поворачивался, одеревенел как будто.

– Вот и хорошо, действуйте по плану.

Прошла генеральная репетиция, собранная команда из разных институтов ещё раз проверила всю аппаратуру и приборы, подготовила нужную технику. Все шутили, улыбались, настроение было, в самом деле, в норме у всех. Так должно быть всегда. Излишняя серьёзность, Селин знал по себе, не приводит к стопроцентному результату.

Небо, как на заказ, было голубым, безоблачным. Море – гладкое зеркало; две ровные плоскости сливались за горизонтом воедино. Такую погоду ждали уже две недели – дождались!

«Главцырк» – так между собой испытатели называли вершину командного пункта в Москве – между тем должен был позвонить Селину за пять минут до испытания, дать добро.

Звонка не было. Обычное явление, могло показаться, но не на испытаниях такого масштаба.

Селин в глубине души молил призрачного бога, чтобы «там» забыли об испытаниях, на худой конец – отменили бы взрыв: сам он не мог дать такое распоряжение – это всё равно, что пустить себе пулю в висок. Хотя с другой стороны, не такое дело, чтоб торопиться.

Однако сон не выходил из головы! Селин увидел, как в его кабинете со стены исчез план Снежинска, а его помощник, Владимир Фролков, облачился в чёрную рясу с капюшоном, точно средневековый католический монах. И дьявол с богом боролись, а поле битвы – чёртов полигон.

– Пора начинать, – сказал Фролков, вернув тем самым Селина из чёрных мыслей. – Что они там – телятся?! – Владимир не мог взять себя в руки. Селин смотрел на него, старый друг волновался. Говорят, что прошлое крепко роднит. Что верно, то верно. Прошлое роднит. Но ещё крепче роднит будущее: общие цели, планы, устремления, надежды…

Телефон прозвенел пожарной сиреной. С опозданием на десять минут.

– Приступайте, – сказал каменный голос из трубки.

– Десять, девять, восемь… два, один, ноль!

Земля всколыхнулась, и ещё до прихода гулкого звука почувствовалось, как она уходит куда-то вниз, как будто под ногами развернулась пропасть. Стены здания качнулись, но выдержали землетрясение. Следом докатились громовые глухие раскаты с затихающим эхом. И всё… Тишина. Успокоилось колебание почвы, только сердце взволнованно колотилось, выскакивая из груди Селина. Оно у него билось громче всех. И, наверное, все участники эксперимента могли услышать его стук; он волновался за всех и за себя в том числе. С ним такое было впервые. На других испытаниях он так себя никогда не чувствовал.

Опытные специалисты уже по внешним признакам поняли, что заряды сработали хорошо. Осталось только тщательно изучить плёнки и записи. Как и положено, по инструкции, специальная группа поехала на склон горы Шелудивая, где находилась вся аппаратура. Владимир Фролков отправился вместе с ними. Селин не хотел его отпускать, для этого есть другие специалисты. Но испытание прошло успешно, и волноваться не было причин, ночные предчувствия обманули, а раньше смерти не умрёшь, да и блюсти каждый обязан сам себя. Селин глубоко вздохнул: смуту надо гнать от самого себя в первую очередь, тогда она повсюду исчезнет.

Уазик прыгал по смёрзшимся кочкам.

Водитель, старший лейтенант, был разговорчив. Его «х» вместо «г» выдавало в нём жителя Кубани, или же хохла, родившегося не в Украине. Он рассказывал очередную байку:

– Меня эта секретность убивает! Но дураку понятно, что, поздно или рано, всплывёт всё то, чем мы занимаемся, я правильно ховорю, Владимир Петрович?

Фролков махнул головой. Словоблудие водилы было обычным пустозвонством.

А тот, тем не менее, продолжал:

– Один мой знакомый направлен был на Семипалатинский полихон. Понятно, жене и родственникам – ни слова, ни полслова, как будто на курорт поехал вместе с любовницей. Втихую. Хуляя по испытательской площадке, он увидел какую-то необычную травинку. Сорвал и засушил её в подарок тестю. Каково же ехо было удивление, кохда тесть сразу сказал, что это растение из Казахстана. В следующий раз мой знакомый привёз ещё одно растение: ему было уже любопытно, что скажет тесть на этот раз. Реакция была мхновенной: «Хм, это растение из семипалатинских степей. Если ты привезёшь мне ещё один эндемик, то я назову район, хде находится твой курорт». Так вот, знакомый мой больше никаких растений не привозил своему тестю, известному хеохрафу.

На задних сидениях засмеялись. Фролков спросил:

– Как тебя допустили к работе?

– Вот так вот и допустили, хлядя в мои честные бесстыжие хлаза: поверили на слово.

– Безобразие!

Полушутливый тон непосредственного начальника не смутил водителя, и он рассказал ещё пару пошлых анекдотов, скрасив тем самым не очень-то приятный путь по неровной дороге.

После съёма материалов регистрации все пять человек группы пошли проходить санобработку.

Санпропускник при чистом эксперименте (а он был таковым) – это сплошное удовольствие: разделся, снял спецодежду, дозиметры, средства индивидуальной защиты, обливаешься горячей водой, смываешь все свои тревоги, переодеваешься в чистое бельё… и всё. Жизнь продолжается. Огонь пылает под землёй – дьявол получил дров для топки.

Владимир Фролков вышел первым из санпропускника. Он посмотрел на гору, в которой часа полтора назад был проведён эксперимент. Погода стояла солнечная, видимость прекрасная, вокруг благостный покой и тишина… И вдруг из склона горы повалил чёрно-желтый дым. Он клубился и зловеще поднимался вверх… Хозяину преисподней что-то не понравилось.

События стали развиваться внештатно.

Селин срочно выдал команду на вылет вертолёта с материалами регистрации.

Буквально через десять минут после взрыва Фролков и компания улетели к командному пункту. Но этого было достаточно, чтобы схватить дозу.

Облако продолжало расползаться. Оно накрыло соседний посёлок, где, правда, никто давно не проживал из местных жителей, и приближалось к командному пункту.

Уже чувствовался сильный запах сероводорода – под действием гигантских температур доломит, составляющий основную часть горы Шелудивой, превратился в газ с очень неприятным запахом.

Эвакуация проходила по морю. Теплоход «Крым» принял на борт первую партию специалистов и учёных. Вторым заходом эвакуировались руководители эксперимента. Селин и Фролков покинули остров последними, как полагается капитану и его помощнику судна.

***

Владимир Фролков встретил гостя. Это был Николай Селин, постаревший, но ещё крепкий старичок. Они не виделись долго, восемь лет. Последний раз это было, когда фундамент Советского Союза треснул, и стены могучего здания могли рухнуть в любую минуту. Фролков с трудом передвигался по квартире, холодной и неуютной – чувствовалось, что здесь запустение и нищета. Спустя четверть века он был приравнен к ликвидаторам Чернобыльской аварии, инвалид. Бороться за жизнь с каждым годом становилось тяжелей.

– Я приехал помочь, – сказал Селин. Он так и не схватил дозу, повезло.

Фролков усадил гостя на кухне за грязный стол.

– Умру я скоро, – сказал он. – Ничем ты не поможешь.

– Что? Так скоро? Рано пока в могилу заглядывать. Я старше тебя – на сколько? – лет на восемь, и не помышляю о смерти.

– Не за себя я пекусь, Николай. – Руки старика задрожали, он сцепил их в замок, чтобы успокоиться. Он выглядел старше собеседника явно не на восемь лет. – В этом заброшенном среди гор городке, Снежинске, впроголодь живут люди, которые обеспечивают безопасность страны. Я обращался наверх, они обещают, но и как тогда, на испытаниях, опаздывают. Правда, не на десять минут – на десятки лет!

Селин вспомнил эксперимент, и свой сон вспомнил, и Фролкова…

– Предчувствия у меня тогда были плохие, но я никому не говорил. И отменить эксперимент не посмел. Побоялся.

– Да что уж там, зато сейчас никому не страшно, что ядерный щит разваливается. Это намного серьёзней какой-то лишней подхваченной дозы радиации. Страшит кое-кого другое – потеря власти. Но этот кто-то – безумец! Быть великим правителем без мощного оружия – быть невозможно.

На прощание Селин попытался вручить старому другу деньги. Но Фролков, воспринявший широкий жест, как подачку, отказался, сказал:

– Эх ты, Москва, пойди в институт, раздай деньги там. Они молодым нужнее.

Дорога из Снежинска заняла чуть больше суток в поезде. Селин вернулся в Москву вечером, взял такси, приехал домой. На душе лежал камень, неуютно было.

Программа «время» началась именно с этой новости: самоубийство профессора-ядерщика.

Выстрел в Снежинске потряс Селина до глубины души. Вот вам и сон, подумал он. Больше двадцати пяти лет прошло, а сон имел силу. Надо было остаться с ним. Не оставлять одного.

Селин долго ходил по комнате. Наконец он решился и позвонил в Кремль. Директор Российского федерального ядерного центра член-корреспондент Российской академии наук ждал ответа…

– Приёмная президента, – услышал в трубке приятный женский голос.

Он представился и попросил соединить с президентом, так как однажды встречался с ним, получал орден – он мог себе это позволить.

– Соединяю, – сказал голос, и послышались гудки – занято, занято, занято… обрыв связи…

Селин уподобился голодному коту, которого просто не заметили на кухне. Слова сорвались сами по себе:

– И сердиться-то на тебя нельзя и взыскать-то с тебя нечего, потому что ты никаких настоящих порядков не знаешь, – сказал он в трубку, но этих слов никто не услышал. Последние вспышки его душевного негодования свелись на «нет», он отпустил трубку – она повисла на проводе, издавая протяжный неприятный звук кремлёвских покоев.

2009 год

Кроличья возня

Что деньги-то, а! Деньги дело наживное, если их не тратить попусту. И палец обслюнявить надо, чтобы посчитать. Денежка счёт любит, коль есть в кармане, лежит вместе с пачкой сигарет…

Я об этом думал, глядя на полученную зарплату. Пришёл домой с работы, кинул бумажки на стол – мало! И считать не стал. Не жалует шеф высокой зарплатой, не жалует, жмёт жмот. Испокон веков так-то, видимо; и сейчас ощутимо. Приходиться мараковать, скользким делаться. Но сосать у шефа вызовет нездоровую потребность трахать подчинённых – нет, нет и нет! Понятно, чтоб не отсасывать, нужно знать, что облизывать. Я, так сказать, сам негам и другому не дам. Во всяком случае, в своём присутствии.

Иду срать. На очке всё выходит из тебя плохое, а после сосуд наполняется снова.

И только я забыл, о чём думал – звонок в дверь.

Кого принесло, думаю. Обычно на сотовый звонят вначале, а после в дверь.

Открываю – жена бывшая, Оксаночка. Вот кого я не ждал! Помнит, зарплата сегодня.

– Заходи, гостем будешь, раз пришла.

– Саша, здравствуй, – говорит. – Как жизнь?

Странная она сегодня, денег хочет, нет сомнений.

– Живу и хлеб жую, а думаю о горячих пирогах, – говорю честно.

– А я по делу.

– Какое такое дело? У меня с тобой дел нет. С новым мужем дела имей.

Оксана смутилась. Скромница, да и только! Откровенно говоря, после её таких визитов потом спать спокойно не придётся. Две недели назад она подала заявление в суд. Насчёт алиментов. Типа я за полгода ей ни копейки не дал. Официально – нет. По совести, если говорить, даю больше, чем надо.

– Сын заболел.

Я остолбенел! Здесь не пахло загрёбистой лапой.

– Что с Андрюшкой?

– Ничего страшного, гнойная ангина… Дай четыре тысячи рублей.

Я отдал не задумываясь.

– На ещё, – говорю и протянул тысячу.

У меня осталось две. Думаю, выкручусь. Для сына ничего не жалко! Было бы два сына – всё отдал.

– Я пошла, – сказала Оксана.

– Андрюшка в больнице?

– Дома, с бабушкой.

Мой взгляд сверлил её насквозь. Красивая, сука!

– Ну, прости меня! – сказала она.

В моей голове что-то стукнуло. Нет, Оксана не изменилась. Она мне изменяла с этим вот Владиком, с которым живёт сейчас – а почему бы ей не изменить теперь ему? Со мной.

Я вытащил член. Он стоял! Семейная жизнь вредная привычка. С паршивой собаки хоть шерсти клок, а?

– Сосать нужно? – как-то безразлично спросила она.

– Нет, не надо, – сказал я и спрятал член. – По-моему, это для тебя уже наказание.

Витька – работаем вместе – выслушал мою историю. Забавно, он не стрижётся уже год, волосы свисают паклей – и шеф ему прощает этот вид. Интересно, голову он каждый день моет? Короче, я рассказал ему об алиментах, сказал, что сын заболел. Умолчал только о попытке трахнуть бывшую жену.

Его реакция не заставила себя ждать. Он сказал:

– Саня, ты дурак! Чёртова голова! Сына – когда видел?

– Недели две назад.

– Она прикрывается твоим сыном, я уверен! – и, пожевав губами, произнёс важно: – Прошлый раз она просила деньги, чтобы за садик заплатить, правильно? И ты дал!

– Но я не могу не дать, Витёк.

– Я не говорю, чтобы ты не давал. Делай всё официально, через почту. А то получается – ты остаёшься ни с чем, а она на тебя в суд подаёт, видите ли. Сколько долгу насчитали?

– Много, – говорю. – Полгода работать.

– Вот именно… И главное – она придёт снова, и ты ей опять дашь!

– Дам, – говорю.

– Тогда я молчу, чёртова голова, – сказал Витька. Он смотрел на меня осуждающе. Потом ему что-то пришло на ум, и он добавил:

– Тебе её надо наказать.

– Каким образом?

– Только не говори, что её не любишь! Я был удивлён, когда мы бухали у тебя, и ты поставил свадебную кассету для просмотра. Зачем? У тебя музыки, что ли не было какой-нибудь – любой, или фильма – самого отстойного, к примеру?

Я молчал.

– Трахни её. И расскажи об этом мужу. Пусть следит за ней. А то, погляди на неё, и вашим, и нашим…

Он читал мои мысли и видел мои чувства, но я не мог с ним просто так согласиться. Витькины слова были бестактными. Пришёл к своему, и свой меня не принял.

– Злой ты, Витёк. Нет розы без шипов.

– Ага, кому ты потом нужен будешь без трусов. А вообще, Саня, я тебе говорю, квартиранток тебе зависти надо, студенток. Лучше японок. Или из Элисты девчонок. Знаешь, как прикольно трахать их? Когда им глубоко засадишь, у них глаза большие становятся, как в японских мультиках. Есть опыт, а у тебя трёхкомнатная квартира… Кстати, где ты этих слов понабрался… роза без шипов, тьфу!

– Возмущайся, а я ломаться буду! Думай, что говоришь, – объявляю ему. – Во-первых, не люблю азиатских женщин, а во-вторых, я же их перетрахаю, а денег не возьму. И сам пастись в моей квартире будешь. Витёк, ладно, я сам разберусь со своими проблемами.

Он пожал плечами, сказал:

– Помочь хотел, только не делай так, чтобы я неожиданно узнал, что я педераст.

Я пожал ему руку.

– Ты, Витёк, друг. Займи тысячу, а?

– Шариком зовут, наверное? Да?

Он достал тысячную купюру.

– Не вздумай отдавать. Если что, я с подругой привалю. Моей жене ни слова!

Танька из отдела реализации подошла ко мне, взяла мою руку, приложила к своей левой груди. Маленькая грудь – большое сердце: я слышал, как оно стучится.

– Помощь нужна, Санечка.

Всем помочь рад Санёк, думаю. А ему помогут? Витька помог – он друг.

– Постараюсь, – говорю.

Танюшка позволяла себя лапать, но дальше не заходила, у неё были свои приличия.

– Завтра начинается сессия. Приезжает моя одногруппница. Надо ей найти квартиру.

– Она – ничего? – намёк понят.

– Есть на что посмотреть.

– Без проблем, – говорю. – А не боишься за неё?

– Вечером она придёт ко мне на работу, я тебя познакомлю. Кстати, девочке девятнадцать лет, человек она – без комплексов, хочу предупредить. Зовут Инна… Чего бояться, Санечка. Сам бойся её, если что.

– Да, зато я с комплексами – о чём ты говоришь, Танюша! Надо квартира – пожалуйста, только я без денег.

– С этим проблем не будет, – поспешила успокоить меня Татьяна. – Инна всегда с деньгами. Родители… – добавила она.

Кажется, это была её такая своеобразная помощь. И я пропел вполголоса:

– Эх, не сложилась моя жизнь, но встретил я тебя, красотка.

К концу рабочего дня во мне сидела чекушка водки – устал. Танюшка позвонила на сотовый, предложила выйти покурить.

Они стояли под деревом, в тени. Я увидел сначала декольте, большую ложбинку между грудями – это, видимо, была Инна. Она заметила мой восхищённый взгляд, сказала:

– Это ты Саша?

– Он самый: пью, пишу, курю, ебусь! – слова вылетели, я сам был поражён своим нахальством.

– Инна: те же увлечения – только пишу sms-ки. Друзьям.

– Очень, – сказал и попробовал грудь правой рукой.

– Он со всеми так знакомится, – уточнила Танюшка.

– Пятый размер, – сказала Инна, и добавила: – Что пишешь?

– Рассказы. Плохие…

– Гы, – усмехнулась Инна, – настоящие писатели – мёртвые писатели!

Она начинала мне нравиться. Не то, чтобы очень, но, видно было, девушка та ещё крошка, с геморроем в голове, а не с гайморитом.

– А я живой, – говорю, – у меня стоит, попробуй.

Она схватила меня за конец и оттянула. Правда, там ничего не стояло, но она, было видно, осталась довольной.

Танюшка подавилась дымом от сигареты, рассмеялась.

– А мне можно попробовать?

– Валяй! Не всё ж мне тебя лапать.

– Я тебе завидую, подруга, – сказала Танюшка. Её рука проявила ласку.

– Мне все начинают завидовать, – сказала Инна, – когда видят голой. – И зачем-то добавила:

– Бухаю с двенадцати лет.

– А как насчёт секса?

– В тринадцать было дело впервые. С собакой. Джеком звали.

Видимо в ней сидела, как и во мне, чекушка водки. Для меня такое признание было немыслимо.

Инна откинула окурок и спросила:

– Почему можно убивать животных, но нельзя любить? А людей можно трахать, но нельзя убивать?

– Чего? – не понял я.

– Горе у неё. Собаку убили вчера живодёры, – сказала Танюшка. – Кабелю десять лет было. Это жалость к домашнему питомцу.

– Заметьте, я таких откровенных признаний не выпрашивал, – говорю девчонкам.

А сам подумал, что, наверное, когда правду скажешь, то будут тебе башмаки новые.

***

Вечером никто из нас не походил на разумного человека и не мог понимать, что ему говорили. Я помню, что позвонил Витьке:

– Приходи, дружище, у меня весело!

Когда он пришёл, Инна, голая, мчалась в ванную комнату: я только что отпустил ей грехи во второй раз.

Витька осмотрел стол: пиво, вино и водка… Всё, как полагается, одним словом.

– Инна угощает…

Витька тоже был пьяный, но в меру, так сказать.

– Ого! – сказал он. – Подружка что надо!

– Пользуйся, – предложил я.

– Не жалко?

– Для друга ничего не жалко…

Инна вышла из душа голой. Витька не отводил глаз от шикарного тела.

– Инна, – сказала она. Её покачивало, душ не помог. – Пью с двенадцати лет.

Витька её обнял, она не сопротивлялась.

Они трахались, я пил водку, закусывал и смотрел на эту парочку. Неужели и я такой неуклюжий? Срам! Просто срам! И отвернулся.

Через пять минут с ебстеством было покончено.

Инна провозгласила:

– Хочу самбуку!

Я не понял. Витёк пояснил:

– Она хочет коктейль.

– Я думал, она нас двоих хочет. С меня хватит.

Она снова вскрикнула:

– Хочу самбуку!

– А деньги у тебя есть на самбуку? – спросил Витька.

– У неё много денег, – сказал я.

Такси выкинуло нас у бара «Надежда».

По словам Витьки, здесь подавали огненный коктейль «Хиросима», куда входила в состав эта самая самбука.

Небольшая прогулка привела нас в чувства.

Сидя за столиком, Витька рассказывал нам, что «Хиросима» делается из самбуки, ликёра, абсента, куда добавляют несколько капель гренадина. Это всё поджигают и пьют через трубочку. Благодаря гренадину на дне стакана создаётся эффект ядерного взрыва.

Когда официант поджёг коктейль, мы втроем закричали:

– Хиросима!

Мне казалось, что в баре нет никого, было три часа ночи, поэтому я крикнул ещё:

– Нагасаки!

– Не зря я тебе говорил о студентках вчера, – сказал Витька. – И подумай о другом разрезе глаз…

– Завтра на работу, – сказал я. – Вот о чём я думаю. Наверное, не выйду. Не смогу.

– Я уже отпросился, – уточнил Витька.

Инна качала головой в такт музыке, тянула коктейль через трубочку, смотрела на нас. А после сказала:

– Мой мальчик приедет сегодня утром. Мы вместе с ним учимся. – Она замолчала, оглянулась по сторонам и добавила:

– Он от меня без ума, а мне всё равно.

Утро началось в двенадцать часов дня. Витьки не было. Наверное, уехал домой на такси, не попрощавшись, – я не помнил.

Недовольная, с бодуна, Инна ходила по квартире с бокалом вина. Как обычно, без одежды. Это был её стиль, и ей шло.

Мне было не лучше – тошнило. Даже её естественный вид не приводил в чувства.

– Тебе не холодно? – спросил я. Дверь на балкон была открыта, сквозняк.

– ***во! А ты холодно, говоришь, – сказала она. – Звонил мой парень, он ждёт меня возле кинотеатра «Россия», в кафе. Как я выгляжу?

– Хиросима не прошла стороной.

– Ты доверяешь мне?

– Чего ты хочешь?

– Я уйду, но мне нужен ключ – вдруг вернусь, а тебя не будет. Не буду же я под дверью торчать.

Из ящика комода я выудил запасные ключи.

– Я присоединюсь после, – сказал, когда она уходила.

– Только много не болтай, он не поймёт.

Пришёл Витька. Похмелились вчерашними остатками.

– А где Инна?

– На свидание пошла. Может, в кино сходим, – предложил я. – Десять лет не был.

– А у тебя есть деньги?

– Нету. Зато возле кинотеатра наша красавица отдыхает с парнем. В кафе. У неё и возьмём.

Она дала денег безо всяких разговоров. Паренёк готов был нас убить – он не захотел с нами здороваться за руку. Сеанс начинался с минуты на минуту. Инна, было видно, ругалась с ним. Она сказала:

– Я подойду к вам минут через десять.

Витька покупал билеты. Премьера, дневной сеанс, зрителей практически не было.

– Нам места для поцелуев, – сказал он.

Кассирша испугано посмотрела на него, а потом на меня. У неё возникли дурные мысли.

– Это последние ряды, правильно? – не унимался Витька.

– У нас охрана, – сказала кассир.

– А с нами девушка – три билета, пожалуйста.

Была премьера фильма «Ласковый май». Я сказал Витьке:

– Хочу, чтобы она у нас отсосала. Посадим её между собой.

– А охрана?

– В зале нас, смотри, четверо, не считая Инны, которой пока нет. Зал просматривается.

Вскоре появилась она. С пакетом попкорна. Билетёр её пропустил, и нам не пришлось спускаться с самого верхнего ряда.

– Где твой парень? – спросил Витька.

– В кафе остался.

– Сосать будешь, – утвердительно произнёс я, – а попкорн отдай нам.

Милая девочка! Никаких разговоров, сказано – сделано. «Белые розы», ностальгия… приятно… И только процесс стал подходить к концу, как Витька увидел, что к нам кто-то поднимается.

– Это не твой случайно придурок идёт?

Инна оторвалась от любимого занятия:

– Это Олег! Я сейчас… – она взяла у меня носовой платок, обтёрла губы и пошла навстречу.

До конца фильма так и не вернулась. Я пытался ей позвонить, но она не отвечала на звонки.

– Инна у меня дома, мне кажется, – сказал я Витьке. – Со своим Олегом. Сука!

Мы сели в такси и были на месте через десять минут. Витька потирал кулаки, говорил:

– Сейчас разомнусь. Не хотел, посмотрите на него, здороваться по-мужски!

Дверь открылась (была не заперта), мы влетели в квартиру – Инна сидела одна, только после душа, волосы на голове замотаны полотенцем.

– Он здесь был? – спросил я. – Олег.

– Нет, – равнодушно сказала она.

– Врёшь!

– Зачем он тебе сдался? Это моё личное дело.

– Это моя квартира, и я решаю, кому здесь быть, поняла?

Витька молчал. Ему хотелось подраться, но этому не суждено было сбыться. Инна развязала банный халат, сказала:

– Может, повторим вчерашний вечер?

Витька был готов уже кинуться в объятия этой бестии, но в этот момент в квартиру вошла бывшая жена, с сумками и с сыном. Она долго смотрела на Инну.

– Мама, кто эта тётя? – спросил Андрюшка.

– Мне сказали, Саша, что ты сегодня не вышел на работу, и я прямо к тебе.

Я закрыл глаза рукой и произнёс, вложив всю ненависть в свой голос:

– Убирайтесь! Все! Никого не хочу видеть – вон! – и тихо добавил, беря сына за руку:

– А сына оставь, Оксана…

2010 год

Большой камень

Горячий воздух раскалял глинистую почву, превращая в кирпич. Асфальт плавился чёрной смолой. Стены домов дышали жаром, как большие доменные печи. Ветер не остужал, а высушивал всё вокруг. Конденсат, стекавший с кондиционеров, не успевал долетать до земли, испарялся. Бездомные кошки и собаки прятались в редких оазисах зелени, птицы умолкли. Город ссохся, скорчился, искривился – он походил на древнюю мумию, которой не суждено вернуть свой прежний величественный облик, – город умирал…

Обнажённая, Татьяна сидит вполоборота на подоконнике, окно открыто. Она, видимо, пытается спровоцировать своим видом не только меня, но и того, кто может её увидеть в этот момент…

Пятый этаж, для меня высоко. Но она не боится. Смелая? Или пытается ею быть?

Я блуждаю в интернете, откровенно скучаю, убиваю время. Иногда мой взгляд возвращается к девушке, она на прежнем месте – застывшая картинка, выписанная искусной рукой живописца.

И снова я погружаюсь в виртуальное пространство. Меня конкретно ничего не интересует, механической рукой я щёлкаю клавиши компьютера, дёргаю мышку. Вторая рука периодически стирает пот со лба и шеи. Я потею, как грузчик, будто выполняю тяжёлую физическую работу. Мне кажется, что преисподняя здесь, в моей квартире, а не где-то там, под землёй. И, видимо, я прав, ибо в таком пекле могут находиться истинные грешники, коими являемся и я, и Татьяна, и все те, кто обитает в этом проклятом городе, расположенном, без всякого сомнения, в самом центре испепеляющего ада.

Интернет, как выгребная яма, отдаёт нечистотами, порнушка прикрыта фиговым листом. Насыщенный утренним сексом, я пробегаю мимо красочных картинок, выпрыгивающих из окошек, перевожу дух (ух!) и ныряю в пучину новостей.

«Ранее в пятницу президент Грузии Михаил Саакашвили в интервью CNN заявил, что Россия развязала войну против его страны и в интересах США оказать помощь Грузии в этой обстановке. По его словам, ситуация касается не только Грузии, это касается Америки, ее ценностей.

Грузинские войска ночью вошли на территорию непризнанной республики Южная Осетия и обстреляли Цхинвали. Значительная часть города разрушена. Власти Южной Осетии сообщают о массовых жертвах среди мирного населения. Десять российских миротворцев погибли, тридцать ранены».

«Российские стратегические бомбардировщики смогут использовать кубинские аэродромы для дозаправки во время воздушного патрулирования Атлантики. В случае принятия соответствующего политического решения, ракетоносцы Ту-160 и Ту-95МС могут осуществлять дозаправку на одном из кубинских аэродромов. Соответствующую рекогносцировку российские специалисты уже провели, сообщил информированный военно-дипломатический источник российской прессе. Западные СМИ отмечают, что на такой шаг Россия могла пойти в качестве ответа на планы США разместить в странах Восточной Европы элементы своей системы противоракетной обороны.

Если Куба действительно согласится на российское предложение, то она уже второй раз станет добровольной заложницей в игре Москвы и Вашингтона. В первый раз в ходе знаменитого «Карибского кризиса» в октябре 1962 года такое противостояние едва не закончилось ядерной войной. Тогда по настоянию лидера Кубинской революции Фиделя Кастро СССР согласился на размещение на территории островного государства ядерных ракет. Узнав об этом, Соединенные Штаты ввели полную военно-морскую блокаду Острова Свободы. Только усилиями дипломатов из обеих стран кризис удалось преодолеть».

«РИА Новости. Милиция проверяет сообщение о якобы заложенном взрывном устройстве около станции метро «Цветной бульвар», сообщил РИА Новости во вторник представитель столичного ГУВД.

По его словам, сегодня утром на службу 02 позвонил неизвестный, который сообщил о заложенном взрывном устройстве под одной из лавочек в сквере перед станцией метро «Цветной бульвар». По данному сообщению на место инцидента выехали несколько нарядов милиции и кинологи с собаками, в сквер перед метро никого не пускают, проводится обследование территории, на которой, возможно, заложена взрывчатка. Представитель ГУВД подчеркнул, что на движении метрополитена и вход и выход на станцию инцидент не повлиял».

«Новый мощный подземный толчок магнитудой шесть баллов произошел в китайской провинции Сычуань. Землетрясение произошло в уезде Цинчуань. Это уже второе сильное землетрясение в этом уезде за день. Предыдущее землетрясение было около полуночи по московскому времени. Погиб по меньшей мере один человек, несколько ранены. Разрушительное землетрясение в Сычуани 12 мая унесло жизни почти 70 тысяч человек».

Лента новостей представляется однотипной. Понятное дело, хорошие новости плохие новости, но не помешал бы коктейль.

Я замечаю:

– Всё по-прежнему… Жарко!

Меня не слышат. Татьяна не изменила позы – она курит тонкую дамскую сигарету. Силуэт в окне похож теперь на чёрно-белую фотографию: плавные женские линии и неотчётливое изображение в светлом проёме. Поглощённая своими мыслями, она смотрит на небо. Я вижу её глаза под каким-то особым углом, – вдруг зрачки забегали в беспорядочном ритме; я замечаю в ней некое волнение, кратковременный испуг, который передаётся и мне.

Она не быстро произносит, но как бы выплёвывает последнее слово:

– Саша, посмотри, какие тучи плывут… страшные!

Я неуверенно приближаюсь к окну. Наверное, глаза Тани стали тому причиной, ибо тучи, облака, гроза и молния – всё обычные явления. И она произносит этих несколько слов так равнодушно и в то же время с такой дрожью в голосе, сделав акцент на последнем, что я не могу не удержаться, чтобы не подойти к ней и не убедиться, что же там за окном?

***

Я переживал это во сне! Дважды! Повторялось всё до мелочей. Де жа вю! Чёрные клубы облаков, как дым от пожара, боролись между собой в смертельной схватке. Краешек чёрного океана виднелся из-за деревьев, и он бушует. Я перевожу взгляд на Татьяну: она остаётся как будто спокойно-равнодушной. И это я видел! Схватив за локоть, я стаскиваю её с подоконника, закрываю окно.

– Свалишься вниз!

Девушка спокойно тушит окурок в пепельнице. Почему я позволяю ей курить у себя дома? Терпеть не могу курящих женщин, а эту терплю.

– Саша, я не боюсь высоты, сколько раз говорить тебе! – Она открывает окно снова и, как наглая кошка, влезает на своё прежнее место. Я злюсь. Мне кажется, что все смотрят на неё с противоположных окон, а не на непогоду. Наглая и… Вот это выдержка – в космос летать, на дно морей опускаться!..

Чувствуя моё напряжение, она говорит, отвернувшись от меня:

– Агрессивность и злоба отрицательная твоя черта, Саша. Но истина состоит в том, что определённая доза этой агрессивности необходима мне. Я заряжаюсь ей. Подай мне ещё одну сигарету.

Я протягиваю ей целую пачку – пусть обкурится!

– Многие агрессивные и угрюмые мальчики становятся хорошими писателями… Странно, почему нет молнии?

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя графомания.

– Ты читала? Я тебе не показывал.

– Да, читала, но не всё.

– И?..

Наконец-то она улыбается. И то, это не улыбка, мне кажется, а так – лёгкая насмешка надо мной.

– Тебе разве не интересно, что происходит сейчас в небе, а?

Я смотрю на небо – то же самое, что и три минуты назад. Мне плевать на природную стихию, а вот Татьяна выводит меня из себя!

Я снова стаскиваю её с подоконника.

– Хватит издеваться!

Она смотрит мне в лицо камнем. Уверенная и хрупкая. Большие карие глаза остаются неподвижными. Секундная слабость – и она снова прежняя, словно нет никакого испуга и паники.

– Я тебя чем-то обидела, милый?

Меня раздражают эти её словечки «милый», «мальчик», любимый»… Слащавость! Но, как девушку, её это украшает – себе я не могу позволить подобных слов. Как мужчина! Пусть даже они будут предназначены для Татьяны.

Руки берут хрупкие смуглые плечи, и я целую её. Мои пересохшие губы чувствуют мягкий бархат. Такое ощущение, как будто я опускаюсь в нирвану.

Она отстраняется, обнажённая грудь часто вздымается.

– Саша, что это такое? Как ты думаешь?

– Будет дождь.

– Нет, я не об этом. О нас…

– Без спроса не стоит заглядывать в личные вещи.

– Дурак ты, понятно?

Она победила.

– Дурак! – повторяет ещё раз.

Я прекрасно всё понимаю или пытаюсь понять. Во всяком случае, мысль о сознательной провокации отпадает. Да, она нравится мне, её чувства, видимо, выше. А последнее слово даёт возможность увидеть всю её девичью наивность. Всё-таки разница в возрасте – десять лет – ощущается. Но она не глупая девочка, она слишком умна – это и вызывает во мне порывы гнева, которые я пытаюсь скрыть даже от самого себя.

Ревность отсутствует напрочь! Какой-то всплеск произошёл, когда я увидел её голой на подоконнике, и всё. А она, наверно, хочет, чтобы во мне пробудилось это негативное чувство, которое она, без сомнения, путает с любовью.

Таня продолжает сверкать наготой. Но я не хочу возбуждаться. Да, ночь прошла бурно, мне было достаточно. Правда, она и не требует больше. Обнажённость тела, как норма, а не причина невыносимой жары, и полная внутренняя изоляция – такой она мне видится. И, видимо, такая она и есть. Для всех.

Она спрашивает:

– Ты слышишь гул?

Я отвечаю:

– На море шторм, видимо.

– Нет, не похоже.

– Просто, это волны бьются о берег.

– Мне страшно. Сожми меня крепко.

Она лжёт, но мои руки обвиваются вокруг её талии.

– Я тебе верю.

– И это всё?

– Да, а что ещё?

– Холодный ты.

– Я не умею притворяться.

– Хочешь сказать, я с тобой не откровенна до конца?

– Я тебе верю, – снова повторяю.

Девушка выскальзывает из объятий. Начинает одеваться. Медленно, давая рассмотреть каждый изгиб стройного тела.

– Ты красивая.

– Я это слышала. И не раз. На большее ты не способен.

Ветер усиливается. За окном сгущается мгла. Поздний вечер как будто, не день.

– Я ухожу.

– Ты хочешь уйти в такую непогоду?

– Если со мной что-то случится, виноват будешь ты, Саша.

Я хватаю её за блузку, притягиваю к себе:

– Не отпущу!

– Сказанное есть ложь?

– Есть правда.

– Трус!

– Почему ты так решила?

– Тебе страшно за меня.

Она говорит странные вещи.

– Нет, это что-то другое. Трус тот, кто боится за себя.

– А что ты чувствуешь по отношению ко мне?

Я не знаю, что ответить. Громкими словами на подобие «я тебя люблю!» (а они здесь были самые уместные) не умею разбрасываться. Моя заминка вызывает неподдельный интерес у Татьяны.

– Ни-че-го! – произносит она по слогам. – Это мой вывод раз ты молчишь.

Я бросаюсь на девушку и стаскиваю с неё одежду, которую она так долго надевала. Она не сопротивляется. Красота должна быть доступной. И вдруг я чувствую гул (нет, не слышу, а именно шестым чувством ощущаю, нутром что ли!), который был ранее недосягаем для меня. Это не шторм, однозначно. Но что может измениться в этот миг для нас?

Ничего.

***

Ненастье за окном превращается в кошмар. Свинцовые тучи и сильный ветер не уменьшают жару.

Я наваливаюсь на Татьяну, заливаю её потом. Она стонет, потеет не меньше меня, извивается змеёй. Я вижу её лицо. Тысячи гримас! Что она чувствует? Ей хорошо? Я стараюсь для неё, не для себя. Усталость прежних дней даёт о себе знать. Я не могу кончить, как будто во мне сидит литр водки. Но я трезвый! Мне нравится эта девушка! Я в смятении! Не может быть!.. Наконец, она взрывается воплем – и мне пора, не могу… Я продолжаю входить в неё с бешеной скоростью, она смотрит на меня, кусает свои пальцы на руках – ей больно! Я не могу остановиться. И не могу кончить.

– Хватит! – выкрикивает Таня и сбрасывает меня с себя.

***

Я снова ныряю в виртуальное пространство. Меня интересует погода. Но всё хорошо: солнечно и жарко. Прогноз один. Другого нет. Неужели всё так неожиданно происходит? Утром зной, в обед ураган, вечером война, а ночью любовь? Порядка быть не может. То, что было несколько минут назад, подтверждение этому, хотя я так и не излил семя. И то, что за окном – тому доказательство.

Тогда почему мне врут даже в интернете?

Отключаюсь.

Не та информация.

– Почему ты ни разу не говорил, что пишешь? – Татьяна остаётся в платье Евы. Я, несмотря на жару, одеваюсь. Мне стыдно, что у меня не получилось. – У тебя есть интересные вещи.

– Всё самое лучшее, по моему мнению, в своё время удалил модератор, а копий я не подумал сделать, не знаю почему. Для тебя это странно?

– Я не понимаю, Саша, если ты публиковался в интернете, то почему я не имею права прочитать то, что читают другие?

Я не отвечаю.

– У меня возникает одна лишь мысль, либо ты боишься за свои тексты по причине их низкопробности, а это не так, я убедилась, либо в тебе живёт «жучок», который скрывает некоторые чувства и слова от меня, – ты не умеешь высказаться до конца. Не потому, что не можешь, а потому, что ты так устроен, у тебя не получается.

Выстрел в висок! Я в ней не ошибся.

Блеснула молния, ударил гром. В квартире гаснет свет. Становится почти темно. Я не отчётливо различаю некоторые вещи. Татьяна делается серым пятном. И я есть для неё, наверное, такое же бесформенное тело.

– Продолжать есть смысл? – мне хочется завыть волком.

– При всём однообразии, жанрового и тематического, Саша, твои произведения объединяет некий гротеск современного мира. Зло пишешь по-доброму, – говорит она слова, которые, наверно, недавно вычитала из какой-нибудь книги, взятой из моего шкафа.

Молнии сверкают, освещая комнату. В эти мгновения я отчётливо вижу красоту лица Татьяны, её совершенное молодое тело – она стоит напротив и всматривается в моё лицо. Я молчу. Она, без сомнения, права. Есть «кто-то», кто сдерживает меня, и этот «кто-то», как выразилась Татьяна, назвав его «жучком», живёт у меня внутри. Но я предпочитаю думать совершенно по-другому, виня кого угодно, но только не себя.

***

Дождь всё так и не идёт. Ему давно пора было вылить месячную норму за один час, сделать наводнение, смыть к чёртовой матери этот усохший город, отомстить всем и каждому за большие и малые грехи, утаиваемые от чужих глаз. Но он упорно не хочет идти. Он ждёт, он медлит. Но он должен пойти когда-нибудь. Его сила в этом и состоит – падать холодными каплями на сухую землю, орошать её, делать плодородной. Либо разрушать.

И пошёл град! Шум падающих льдинок увеличивался. Не сговариваясь, мы одновременно подошли к окну. Странность зрелища заключалось в том, что с неба падали не градины, а настоящие камни.

– Вот и прорвало! – говорю я.

Татьяна прижимается ко мне всем телом, её трясёт. Я же на всё происходящее наблюдаю без всякого интереса, как будто так и должно быть. С неба падают камни, а меня это нисколько не удивляет!.. Всё крупней и крупней… Кто не успел, тот опоздал.

Трупы людей и животных засыпает градом камней размером с кулак. Покорёженные автомобили ежесекундно меняют свою форму…

Ветер меняет направление, и окно разлетается на мелкие осколки, обдаёт нас брызгами стекла, пластика и мелкой пыли. Я закрываю собой Татьяну, а сам продолжаю смотреть, как будто загипнотизированный…

Я пребываю в состоянии подобному трансу. Татьяна пытается оттащить меня от окна, плачет, уговаривает, но я под воздействием неизвестной силы продолжаю смотреть с высоты пятого этажа вниз, как будто смотрю не интересное кино по телевизору, безучастно и равнодушно… Я не замечаю ничего!

Всё же Татьяна уводит меня вглубь комнаты. Я прихожу в себя. В оконном проёме – что от него осталось – продолжают проноситься каменные заряды, но уже видно, они мельчают.

Через некоторое мгновение стихло. Я решаю, всё! Конец природной вакханалии. Но слышится тот самый гул, который я ранее принимал за шум моря. Он увеличивается! Татьяна вся сжимается в маленький клубок, превращаясь в испуганного ребёнка, и тут я понимаю, что я трус. Да, без всякого сомнения, я боюсь услышать правду о самом себе, боюсь показать своё творчество близкому человеку, считая, что меня осудят за несоответствие с общепринятыми нормами, и боюсь сейчас: и за себя, и за Татьяну, и за то, что, вообще, может произойти.

***

…с неба свалился большой камень. Он громадный! Метра четыре в диаметре. Блестящий и гладкий, как будто его отполировали. Он дымится.

Пошёл слабый дождь. И это, казалось, был не дождь вовсе, а слёзы, скупые слёзы природы. Бывает, и она ошибается. Она плакала о содеянном поступке.

Свинцовые тучи уходят в океан. Татьяна открывает глаза, медленно превращается в настоящую молодую женщину – она уже не та, какой была час назад.

Татьяна не верит своим глазам. Не верю и я.

– Бессмысленная жестокость природы не оправдывает жестокость самого человека, – говорю я совсем тихо.

Как бы очнувшись от долгой зимней спячки, Татьяна быстро одевается и идёт к телефону. Связь отсутствует. И это не удивительно. Могла бы догадаться.

Она смотрит на меня, я отворачиваюсь. Мне кажется, что надо расстаться. Но об этом ей скажу завтра.

Август 2008 года

Запах страха

Семён не должен был родиться. Так решила мать, восемнадцатилетняя девушка, залетевшая от приезжего парня. Это обстоятельство не обязано заострять внимание читателя, ибо ребёнок в утробе матери, чистый и невинный, не сделал ничего, слава богу, ничего плохого, чтобы не родиться. Да и родившись, он не стал бы стрелять, душить и насиловать. Хотя, признаться можно, та же сила, которая приводит к смертному греху, должна была возбудить в нём фанатичную ненависть к миру, парализовать его настолько, чтобы в один прекрасный момент он опустил руки и стал безразличным даже к самому себе.

Будущая мать, если можно назвать её матерью, никогда не верила красивым словам, правда всегда мечтала о любви с первого взгляда. Она приходила к любовнику в гостиницу и отдавалась, как в последний раз. Любовь длилась три дня. Пока он был в командировке. Потом любовник исчез, а вместе с ним пропала любовь. Она стала вымыслом для неё, обидой, неблагодарным чувством.

Но Семёну повезло, во-первых, он родился, на аборт молодая мамаша не нашла денег.

Отказавшись от сына в роддоме, она исчезла из его жизни навсегда. Неудачная любовь заставила её окаменеть.

Во-вторых, он родился с определённым даром свыше. Невидимые господа распорядились именно так с судьбой мальчика, то ли отблагодарив, то ли наказав его таким образом.

Приёмные родители постарались дать ему всё, кроме правды о матери. Эта правда для новых родителей была чем-то вроде электрического напряжения, оголённого провода, к которому малыш мог случайно прикоснуться. Кстати, он так и не узнал этой правды. Никогда. Почему? Все те же невидимые господа раскладывали пасьянс судеб людских.

Прошли годы, мальчик подрос, пошёл в школу. Учился посредственно. Ничем не выделялся. Обычный ребёнок, так сказать. Окончил школу, поступил в колледж. Ничто не выдавало в нём необычного. Семён узнал о своей гениальности чуть позже. Это произошло в армии.

Тогда пропал сослуживец, ушёл с автоматом с поста. Его долго искали, но найти не могли. Прошло семь дней, а он как в воду канул. И тут Семён, он отслужил уже год, впервые почувствовал как бы удушливое зловоние, исходившее из соседнего леса. Запах не был знаком Семёну, но седьмое или восьмое чувство, он не знал, подсказывало, надо идти в лес. И он пошёл.

Сослуживец был мёртв. Он прятался в овраге, рядом с частью. Автомат пропал. Экспертиза показала, что солдата задушили во сне, он умер за час до того, как Семён почувствовал беду.

После Семён вдыхал отвратительный запах смерти, чуть ли не на каждом шагу. Он постарел лет на десять, ему было двадцать, но никто не верил, давали больше, и стал на десять сантиметров ниже, ссутулился. Он думал, ему придётся умереть раньше срока, так плохо он себя чувствовал, но невидимые господа продолжали раскладывать пасьянс.

Позже, изучая феномен Семёна, учёные умы сказали, что, умирая, люди испускают специфическое зловоние – некий эпинефрин. Это запах страха. Семён, подобно собаки, научился улавливать это зловоние и отыскивать трупы. Помочь обречённым он ничем не мог.

Это его угнетало.

Стало быть, дар свыше – великая тайна! – предоставил работу. Внештатный сотрудник ФСБ, отдел розыска пропавших без вести. И Семён продолжал вдыхать воздух полной грудью, расширяя ноздри словно бык, продолжал жить автоматически, без всякого участия воли, отстранённо осознавая бренность всего окружающего мира. Единственным выражением его участия в событиях был злобный взгляд, который пугал даже его непосредственное начальство.

А годы летели.

Приблизившись к возрасту Христа, из всех происшествий за время службы Семён сделал вывод, что полагаться на людей ни в коем случае нельзя, от них следует держаться подальше. Как бы плохо не было в одиночестве.

По этой причине он и женился поздно. Но по любви. Его взгляд подобрел, невозмутимость сфинкса исчезла. Жена говорила, что он марионетка у спецслужб, которую за ненадобностью могут повесить на гвоздь.

Семён как будто не слышал жену.

А ведь на службе его, честно сказать, не любили. За правду. Он говорил то, что думал. Иногда пророчествовал. Поэтому, действительно, Семёна даже побаивались, мало ли чего наговорит. Тут марионеточный человеческий механизм приходил в движение не по воли сверху, срабатывал инстинкт самосохранения, что ли.

Потом вдруг стало всё рушиться. Так бывает, когда равномерное перемещение во времени вдруг ускоряет ход.

Вначале исчез кот, Феликс. Загулял зверь, решил Семён. Но котяра так и не вернулся, ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Казалось бы, ничего страшного.

Жена сказала:

– Помер наш котик, наверное.

На что Семён ничего не ответил, смолчал. В последнее время он всё хуже и хуже улавливал удушливый запах эпинефрина. Животные, вообще, понимали смерть, как он думал, поэтому не испытывали страха. А значит, специфический запах не испускали. Семён вдруг почувствовал, как устал.

Вскоре пропала жена. Её сотовый молчал. Семён позвонил тёщи – дочь не приезжала? Нет. Обзвонил друзей и подруг – жену никто не видел. Предчувствие беды напрочь отсутствовало почему-то. Семён успокоился. На короткое время. Но когда беспокойство резиновым жгутом перетягивало горло, он гулял вечерами по парку в одиночестве. Ходьба успокаивает. В ходьбе есть целительная сила. Но воздух всегда был пропитан эпинефрином, с каждым днём концентрация его в воздухе снижалась. Снижалась для Семёна. Но он понимал, что проблема в нём, смерть – она всегда рядом.

Прошло три дня, и Семён подал заявление в полицию. Своему обонянию он уже не доверял.

Через месяц ничего не изменилось. Жена так и не нашлась. Раньше бы для Семёна воздух превратился б в сплошную выгребную яму, всё вокруг провоняло. Но сейчас он чувствовал, что отодвинут от дел, дар отобран. И можно радоваться вроде! А не получалось никак.

Вместе с даром он потерял и работу, стал не нужен. Отвернулась удача (иногда Семён любил испытать фортуну). Тотализатор и лотерея спрятали счастливый случай от Семёна в недоступном для него месте. Он много проигрывал.

И вот уже Семён запил горькую. Пил и жену вспоминал, куда делась? Жива ли? Вспоминал, как жена шутила, глядя на его утреннюю эрекцию:

– Бог ты мой! Если я сейчас не отсосу, то ты помрёшь! Кто трупы будет искать?

Семён улыбался, и, когда она брала в рот, у него перед глазами появлялись трупы, трупы, трупы, трупы, запах смерти витал рядом, он чем-то напоминал любовный смрад, когда член, измазанный спермой, выскальзывал из влагалища, но очень отдалённо… это отвлекало от секса.

С исчезновением жены, кстати сказать, у Семёна пропала эрекция. Он не мог сказать своему дружку, чего стоишь, кого ждёшь, как бывало в первые дни одиночества.

Позже вместе с эрекцией исчезла из квартиры мебель, бытовая техника, посуда и золото. Осталось одно зеркало в ванной.

Однажды Семён закричал:

– Без меня всё вокруг провоняло! Подонки, говнюки, смертники! Я знаю!

Крик беспомощности эхом отразился от пустых стен квартиры. Пустые водочные и пивные бутылки издали колокольный звон.

Семён пошёл бриться, рука нащупала густую щетину на лице. Надо сдать бутылки, решил он.

Глянув мимоходом в окно, Семён ничего не увидел, совсем! Теперь, где стоял дом, росло дерево, – зияла пустота. Он не удивился этому, так как давно предполагал, что мир исчезнет, растворится на его глазах. Правда, мысль, кому сейчас сдать пустую тару, больно стукнула в виски.

Не попав в унитаз с первого раза, Семён отлил, взял бритвенные принадлежности с полки и повернулся к зеркалу – в нём отсутствовало его отражение.

– Как же бриться? – задал он себе вопрос.

В этот момент один из невидимых господ сложил пасьянс и собрал карты, чтобы перетасовать для новой игры. Семён вмиг протрезвел – резкая боль сковала грудь, удушливый запах эпинефрина отделился от тела. Спустя три часа некто Николай Лубков нашёл труп в пустой квартире на обоссанном кафельном полу ванной комнаты. Невозмутимый взгляд сфинкса узнал в трупе бывшего внештатного сотрудника.

2011 год

Там, где скрывается правда

Как такое произошло – ума не приложу.

Возвращаюсь домой с работы. Вечереет. Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. Темно. Здесь всегда нет света, хулиганы фонари поразбивали. Управы на них нет! В этом переулке всегда людей мало. Тёмный участок метров пятьдесят. Ускоряю шаг. На всякий случай. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле; Аня позвонила, сказала, что ужин готов; в пакете бутылка «вермута», согреюсь. В институте выпивали, у Артюхина день рождение, круглая дата, сорок лет. Я бы не смог, чтобы не выпить ещё, но уже дома, тет-а-тет с женой. Так поступаю редко, но сегодня можно. Тем более Антошка у бабушки, а это ещё и повод заняться любовью, не заботясь, что сын не спит и может услышать…

Я был почти у порога дома, оставалось пройти грязный подъезд, подняться на второй этаж, но вдруг, взявшийся из ниоткуда голубой туман – или дым, я так и не понял – окутывает меня с ног до головы. Он светится подобно фосфору в темноте. В ушах слышится треск, как будто звучит ненастроенный радиоприёмник на волну радиостанции.

Я потерял ориентир – куда идти? Остановился. Не наткнуться бы на невидимое препятствие – я вытянул руку. Земля под ногами задрожала. Землетрясение? С последней надеждой кидаю взгляд на небо – туман спиралью упирается в звёзды. И вот, так же неожиданно треск начинает стихать, пелена голубого свечения медленно рассеялась.

Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня удивило. Я вспомнил строки Заболоцкого:

Луч, подобный изумруду, Золотого счастья ключ — Я его ещё добуду, Мой зелёный слабый луч…

Как физик, причины возникновения этого необыкновенного зрелища я мог легко объяснить, опираясь даже на знания, полученные в школе: достаточно вспомнить закон преломления света. Но как я оказался на берегу озера?

Оглядываюсь. Скалистый обрыв стометровой стеной окружает меня и впадину, на дне которой незнакомое озеро. И я на его берегу. Воистину: шёл в комнату, попал в другую.

***

Достаю сотовый, пытаюсь позвонить домой. Анна убьёт, если я не предупрежу, что задержусь. А скажи ей правду – не поверит! Меньше пить, скажет, надо на работе. От волнения у меня очки даже запотели.

Батарея садится – зараза! Нахожу нужный номер, делаю вызов – связи нет! Чёрт подери, смотрю на индикацию приёма сигнала – пусто. Отключаю телефон совсем. Может, на возвышенности сигнал будет присутствовать? Бегу по пологому склону наверх – на самый край обрыва, конечно, быстро не взберёшься, большая высота, надо искать тропинку, тем более – вечером, на закате, это глупо. Останавливаюсь, здесь нормально, предполагаю. Включаю телефон – связи нет. Подняться ещё выше? Есть ли смысл? Нет, наверно. Телефон отключаю снова: батарею надо экономить. На сколько минут её хватит, если не отключать? Часа на три, думаю.

Спускаюсь вниз – надо возвратиться на прежнее место. Уже совсем стемнело и найти ту самую точку, на которой я стоял, как вкопанный, когда увидел озеро и зелёный луч, почти нет возможности. Почему возникла такая мысль, не имею понятия, но так, уверен, будет лучше.

Кажется, здесь. Сажусь на холодную каменистую почву, под зад подкладываю перчатки. Окружающая температура низкая, но, ощущаю, плюсовая, градусов десять или двенадцать выше нуля. В Питере, наверно, минус один и влажность процентов семьдесят – верится, я бы околел сейчас! На мне плотная дублёнка, под ней костюм и рубашка; а под синтетические брюки ничего не поддето – Аня всегда предупреждала, мол, надевай тонкое трико, теплее будет. Что ж, цистит-простатит обеспечен. В лучшем случае.

Вспоминаю про «вермут». Как он кстати!

Вытащить пробку невозможно, и я просто отбиваю горлышко о выступ скальной породы. Делаю глоток. Один, второй… Острые края режут губы, я чувствую привкус крови – вино и кровь одно и то же. В моём положении – всё равно. Неужели я сошёл с ума? Или умер? Щёлкнув себя по носу, понимаю, что это не так. Тогда – в чём же дело? Вопросы, вопросы, вопросы… Логики никакой.

Я долго не могу уснуть. Бутылка пустая, валяется рядом. «Вермут» согрел, но мысли не упорядочил. В институте завтра скажут, Магеровский опаздывает, а через час Артюхин позвонит жене и спросит, не заболел ли я?.. Нет, Аня сегодня вечером сама созвонится с Артюхиным и поинтересуется, не продолжил я застолье у него дома? Нет, ответит Артюхин и удивится, что меня до сих пор нет дома. Загулял, пошутит он. И Аня расплачется, скажет, за десять лет совместной жизни мой Саша никогда не гулял, не может быть! Артюхин попробует её успокоить, но у него это не получится. И тогда моя Анечка позвонит в милицию. Ей посоветуют обратиться через три дня с заявлением, и она ещё больше расстроится.

– Мужчина, проснитесь! – меня настойчиво толкала чья-то рука. Я открыл глаза. – Замёрзнете! Вам помочь?

– Нет, – отрезал я и подскочил на ноги. Боже, я спал возле своего дома, рядом с подъездом на промерзшем асфальте. Какая удача, надеюсь, что не увидел Сафроныч, сосед с первого этажа, а то бы весь дом языками чесал.

Незнакомец пожал плечами и удалился, бросив несколько слов самому себе, наверное:

– Понажираются! А с виду – культурный.

Жена встретила, как обычно: сдержанной улыбкой.

– Который час? – спросил я.

– Ровно восемь вечера.

– Я не опоздал?

– Как раз вовремя, ужин тёплый. Мой руки, садись есть. Кстати, а что это с твоими губами? Они в крови.

Я молниеносно протёр губы тыльной стороной руки – действительно!

– Порезался об острые края пивной банки, – соврал. – У Артюхина день рождения был.

– Знаю, – говорит жена. – С каких это пор ты пиво стал пить? Это не твой напиток, не замечала раньше, кстати.

Сажусь за стол. Аппетита нет. И того сексуального желания, которое испытывал, когда возвращался домой – тоже.

– Не заболел? – уточняет моя заботливая жёнушка.

– Нет, просто устал.

Она махнула неоднозначно рукой. Но я не мог с собой совладать. Бессилие овладело моим телом. И что-то ещё: в голове творилась полная неразбериха мыслей – это беспокоило больше, ибо, как учённый, я знал, такое происходит от потрясения.

***

Уснул только под утро.

Будильник разбудил резким звонком. Я с трудом просыпаюсь. Аня перевернулась на другой бок, повернувшись ко мне спиной. Это что-то новенькое: всегда вставала вместе со мной. Осерчала, наверное, что я пришёл поддатый. Это и к лучшему, иногда жену надо позлить.

Одеваюсь быстро. Выхожу на лестничную площадку.

Возле подъезда осматриваю то место, где окутал меня туман. Ничего подозрительного.

На работу прихожу раньше всех. Иду в свой кабинет, завариваю кофе.

Заходит Артюхин. Лицо помято. Видимо, последовало продолжение праздника, но уже дома, с друзьями и родственниками. Мог бы сегодня не выйти, как начальник. Но, зная его характер, понимаю, что такое вряд ли возможно, слишком ответственный человек.

– Доброе утро, Александр Петрович!

– Доброе, – отвечаю, – Михаил Иванович.

– Раненько что-то ты сегодня, раненько. То всегда опаздываешь…

– Не заспалось.

– Оно и понятно. Чрезмерное употребление спиртных напитков может привести к бессоннице. Кофе ещё есть?

– Заварить?

– Не откажусь.

– Правда, только одноразовый пакетик. Со сливками.

– Пойдёт.

Я засыпал кофе в чашку, залил кипятком.

– Александр Петрович, – начал говорить Артюхин о работе, как обычно это бывает с утра, – для нас принципиально важно, что в быстром реакторе при каждом акте деления ядер образуется большее количество нейтронов, которые могут быть использованы для интенсивного превращения U-238 в делящийся изотоп плутония Pu-239. Это превращение происходит в результате ядерной реакции… – он написал на клочке бумаги формулу, протянул мне.

Я его не слушал – делал вид, что слушаю. Хотя прекрасно понимал, он говорит, что существующая технология атомной энергетики, основанная на так называемых «тепловых» ядерных реакторах с водяным или графитовым замедлителем нейтронов, не может обеспечить развития крупномасштабной атомной энергетики – это связано с низкой эффективностью использования природного урана в таких реакторах… Я по-прежнему думал о вчерашнем событии. Если говорить языком фантаста, то вчера произошла телепортация тела из одной точки в другую, и – обратно. Какие законы физики были задействованы – спросить было не у кого.

– Александр Петрович, голубчик, я кому – стенам рассказываю? Ты меня слышишь?

– Да, Михаил Иванович, слышу.

– Но не понимаю, – закончил он за меня фразу. – Что случилось?

Я не хотел вначале рассказывать то, что произошло вчера, но неведомая сила сама развязала язык. Тем более он уличил меня в абстракции.

***

Он долго молчал, глядя в окно, потом спросил:

– А сам-то веришь в этот полный бред?

– Нет, – ответил я.

– Врёшь, Александр Петрович, нагло врёшь. Я вижу, веришь!

И я сорвался:

– Есть такие вещи, Михаил Иванович, в которые действительно нельзя поверить, как, например, чёрт, дьявол, нельзя поверить в то, что человек может убить себе подобного, или поверить в межнациональные конфликты – это невозможно, если быть в здравом уме! Ты же физик, как и я, Михаил Иванович, понимаешь, к чему я клоню, – но это всё происходит, чёрт подери!

– Зачем так, Александр Петрович, взрываться? Я тебя таким никогда не видел. Пугаешь ты меня, пугаешь. С научной точки зрения твой рассказ – вымысел. Заработался ты. Вот и всё! Плюс алкоголь подействовал, всё просто. Всякое бывает. Иди домой, отдохни. Я тебя отпускаю. На сегодня хватит.

На что я надеялся и чего мог ожидать? Вот именно – подобного ответа. И никакого понимания.

Я сказал:

– Страшно почему-то идти домой.

– Иди-иди, – видимо он не понял, про какой такой страх говорю я, – день тебе зачтётся, Лидия Ивановна поставит восьмёрку, что ты работал сегодня. И не беспокойся, я никому не расскажу. Всё правильно сделал, что доверился мне. Другие бы не поняли, Александр Петрович.

Я ушёл. Весь день слонялся по городу, заходил в магазины, бары, кафе, даже в библиотеке, в читальном зале, просмотрел свежие газеты – убивал время, одним словом, чтобы моя Анечка ничего не заподозрила.

Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. В этом переулке всегда людей мало. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле. Вспоминаю стихи Валерия Брюсова:

Быть может, эти электроны — Миры, где пять материков, Искусства, знанья, войны, троны И память сорока веков! Ещё, быть может, каждый атом — Вселенная, где сто планет; Там – всё, что здесь, в объёме сжатом, Но также то, чего здесь нет…

***

Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня уже не удивило.

***

Горный район, скалистые обрывы. Я нахожу тропинку, поднимаюсь наверх. Куда она приведёт?

Воздух чист и свеж, вдыхаю полной грудью – не могу надышаться, как будто уставший путник в пустыне от жажды не может напиться водой.

Ущелье очень красивое, как и всё здесь. Один склон с отдельными валунами покрыт густой, довольно высокой зеленой травой, среди которой стоят – я подхожу ближе, рассматриваю – фисташки с только что распустившимися бутонами. Внизу узкое каменистое плато – и озеро, километра четыре длиной и полтора шириной. С другой стороны – голые скалы. Погода меняется очень быстро. Небо совсем темнеет, и начинается дождь. Очень холодно, мне кажется. Местами, вижу, лежит снег.

Я прошёл с километр, а может быть больше. Встретить кого-либо уже не надеялся. Тропинка вела в неизвестность. Но то, что она существовала, предоставляло надежду: здесь живут, или иногда бывают люди.

И набрёл на дом, дверь заперта, света в окошке не видно. Стучусь. Тишина. Толкаю дверь плечом, она, не без труда, поддаётся.

В доме две ледяные комнаты. Света нет, газа нет, печка развалилась. Есть железный топчан и стол – металлическая рама на ножках, накрытая доской несколько меньшего размера. В доме почти так же холодно, как и на улице, только без ветра. С грязной полки снимаю закопчённый чайник, набираю в него снега, развожу костёр возле порога, кипячу.

Дождь не прекращается. Хорошо, что крыша в доме целая, промок бы, однозначно.

Нахожу старое одеяло, заворачиваюсь в него, как куколка бабочки в кокон, вприпрыжку влезаю на топчан, засыпаю.

Мне снится прелестная пятилетняя девочка – Нургазель. Она уже печёт хлеб вместе с взрослыми женщинами, самостоятельно прилепляя лепёшку к стенкам глиняной печи. Подходит ко мне, блестя глазами и кольцами с цветными стёклышками. Девчушка не понимает по-русски, но я, как могу, выказываю ей своё восхищение – мы оба довольны. Она улыбается, уходит. Всплывают слова Чехова: «Она в двенадцать лет уже презирала гадких мужчин». Нургазель всего пять, но это Восток!

Я просыпаюсь, раннее утро. Солнце заглядывает в маленькое оконце. Как и прежде, я здесь, не переместился обратно. И, кажется, сон дал ответ, где я нахожусь. Я не верю снам, но здесь готов поверить во что угодно!

К дому – чётко прослушивалось – приближались шаги. Я слез с топчана, вышел на улицу – туман стелился тяжёлым белым покрывалом по самой земле. Сразу заметить, кто идёт, не было возможности. Сердце колотилось в бешеном ритме.

***

Смотрю на сотовый телефон – связи нет, как прежде.

Действительно, откуда ей взяться в такой глуши.

Из тумана появляются три фигуры. Двое мужчин и женщина. Идут гуськом, за плечами рюкзаки, у одного в руках тренога. Наверное, туристы.

В метрах тридцати, заметив меня, останавливаются. Первый мужчина говорит своим спутникам какие-то слова – я не могу разобрать, – и они снова направляются ко мне.

– У нас гости, – приблизившись ближе, сказала женщина.

– Откуда вы? – спросил мужчина, идущий первым.

Сердце успокоилось, я мог представить, что угодно, даже самое немыслимое в своём положении. Мог подумать о гуманоидах или о незаконных бандитских формированиях, скрывающихся в горах. Но передо мной оказались просто туристы.

– Меня зовут Александр Петрович. Фамилия – Магеровский. Я – физик.

Они поравнялись со мной.

– А зачем нам физик, а? – сказал первый мужчина, который, видимо, был главным. – Физики нам не нужны. Хорошего проводника бы нам, из местных – правильно я говорю, ребята? – обратился он к своим спутникам. – Анатолий меня зовут. В фамильярности в горах нет проку, как от туфли на высоком каблуке. – Он смотрел на мою обувь, она, не без оснований, вообще не вписывалась в эту местность, точно так же, как и брюки; и так же, если я скину дублёнку – строгий костюм с галстуком.

– Наталья Викторовна, можно просто – Наташа, – представилась девушка.

– А это Георгий, – сказал Анатолий. – Так кто же вас прислал к нам? И как вы добрались сюда. Дорога-то трудная. Не в одиночку же.

– Я из Санкт-Петербурга. Заблудился, – нагло вру. Правду говорить, не имело смысла. Одного Артюхина было достаточно.

– С Ленинграда, значит. Красивый город. Бывал.

– А вы чем занимаетесь?

– Биологи мы. Процессы образования новых видов животных изучаем. Об эволюции обычно говорят в прошедшем времени, и напрасно. – Анатолий скинул рюкзак, пододвинул к себе остаток мокрого пня, валявшегося возле дома, присел, достал пачку «Космоса», закурил. – Она и сейчас происходит. Эволюция! Но чтобы обнаружить хоть что-то, требуются годы кропотливых исследований и немного везения.

Мне показались эти биологи странными. Или точней сказать – я был не в своей тарелке.

– Мы пытаемся отыскать гибридную популяцию горных ящериц, – сказала Наташа и улыбнулась. Эта улыбка настраивала на хороший лад.

– Интересно, – говорю. – Биология не моя стезя, но очень интересно. А разве в такую прохладную погоду ящерицы не впадают в спячку?

– Агама относится к роду горных, или кольцехвостых. В солнечные дни с ранней весны до поздней осени агамы регулярно попадаются на глаза.

– Если говорить о так называемых популяциях, то у разных животных существуют свои процветающие гибридные популяции, – поясняет Георгий, – а это значит, что эволюционные процессы не остались в прошлом, а происходят в настоящее время на наших глазах, пусть и в ограниченном масштабе.

– В пятидесятые годы, – продолжила Наташа, – французский учёный Гебе описал новый подвид кавказкой агамы, но позже было решено, что это всё-таки хорасанская агама. А в 1955 году экспедиция Гарвардского университета нашла в Пакистане агаму, которую определила, как кавказскую, подчеркнув почти полное сходство этой ящерицы с экземпляром Гибе. Мы предположили, что причиной подобных недоразумений может быть гибридное происхождение спорных экземпляров. Однако этот вывод надо было подтвердить фактами. Стало быть, искать места совместного проживания хорасанской и кавказкой агамы мы решили именно в Бадхызе.

– И как, успешно проживают эти твари? Совместно.

– Хорасанская агама – обычный вид Бадхыза. А вот кавказскую агаму мы ещё не нашли, – пояснил Анатолий. – Но всё только в начальной стадии.

– А это возможно?

– Почему бы и нет, Александр. Наши народы уживаются друг с другом, почему и ящерицам не ужиться.

После этих слов в моей голове уложилось всё по полочкам. Вот откуда пачка «Космоса», которую днём с огнём не найдёшь, Санкт-Петербург – это Ленинград, а все народы – братья! Я почувствовал такой прилив сил, что готов был прямо сейчас рассказать всё будущее России, и был готов раскрыть рот, как вдруг Наталья спросила:

– А что это у вас в руках?

Я держал сотовый, забыв его спрятать в карман.

– Часы, – нашёлся я.

– Дайте взглянуть.

Я отдал телефон. Девушка внимательно его рассматривала, вертя в руках и так и сяк.

– Импортная вещица, – сказала она. – Дорогие, наверное, эти часы?

– Китайские, ширпотреб.

– Но-ки-а, – прочитала она по слогам.

– Давайте вместе сфотографируемся, – сказал Георгий и расчехлил ФЭД. Подобный аппарат был у моего отца, помню.

Он установил фотоаппарат на штатив, нажал на автоспуск и прибежал к нам, мы выстроились в одну линию, обнявшись за плечи. Фотоаппарат щёлкнул.

– Готово! – сказал Георгий.

Не удержался и я. Я сказал, что мои часы и фотоаппарат ещё, два – в одном. Только автоспуска нет. Поэтому мы по очереди сфотографировали друг друга. И я показал снимки на экране телефона.

– Я слышал, что японцы разработали такой фотоаппарат, а не китайцы, – сказал Анатолий, – «поляроид» называется.

– Нет, американец придумал, одессит, между прочим.

– Это радует! Вам, как физику, лучше знать.

Биологи развели костёр, достали «завтрак туриста» сварили уху. Отхлебнув ложечку совдэповского супа, на меня нахлынула ностальгия – я застал клочок того самого прошлого, которое, казалось, не может быть досягаемым вовсе.

И вот они стали собираться в путь. Я почувствовал, что не смогу их так просто отпустить, не узнав точно, какой год сейчас на дворе. Но спросить прямо не мог – точно приняли за сумасшедшего. Я уточнил лишь:

– Из какого города будете?

– Из Новосибирска, – сказала Наташа и поцеловала меня в щёку.

Они ушли. Я остался один. Вначале хотел пойти с ними, но не стал торопиться, не моё это время, не моё. Будущее не изменишь, а себе навредишь.

Подняв пустую консервную банку, я посмотрел на этикетку, где стояла дата выпуска: двенадцатое сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

***

Я возвратился к озеру. Ничего не происходило. Пока не стемнело. Сон сморил, и я уснул.

– Мужчина, проснитесь! – меня настойчиво толкала чья-то рука. Я открыл глаза. – Замёрзните! Вам помочь?

– Нет, – отрезал я и подскочил на ноги. Боже, я спал возле своего дома, рядом с подъездом на промерзшем асфальте. Какая удача, надеюсь, что не увидел Сафроныч, сосед с первого этажа, а то бы весь дом языками чесал.

Незнакомец пожал плечами и удалился, бросив несколько слов самому себе, наверное:

– Понажираются! А с виду – культурный.

Позже я вычитал в одном из журналов: «Расчёты теоретиков говорят о том, что Вселенная, возможно, состоит из двух наложенных один на другой, очень слабо связанных, почти прозрачных друг для друга миров. Два мира материи: обычная и очень слабо с ней взаимодействующая – теневая. В момент их образования различные виды материи интенсивно перемешивались и составляли единый мир. Последующее расширение Вселенной, при котором плотность вещества снижалось, а гравитационные силы ослабевали, сформировало два практически не зависящих друг от друга мира».

Такая теория, я понимал, ничем не подкреплена. Иными словами, вполне возможно, что по соседству с нами, в том же пространстве-времени существует «параллельный» мир-невидимка, в точности такой же, как наш, а может быть, совсем непохожий, ведь я к нему лишь прикоснулся, не более.

И я молчал. Никому не говорил боле ни слова о происшедших событиях. Лишь несколько фотографий, сброшенных с телефона на диск, напоминали о случившемся.

Аня спрашивала:

– Кто это?

– Мои друзья, биологи, я тебе не рассказывал.

Позже, в интернете, я нашёл кое-что об исследованиях этой группы. Я даже узнал фамилию Наташи – Зыкова. Она ещё несколько лет ездила в Туркмению, но полный отчёт по проделанной работе так и не обнаружил. Видимо, годы кропотливых исследований, как они говорили, не были вознаграждены везением.

Бывает, все труды идут насмарку. В прошлые годы это было редким исключением, сегодня – мир теряет способность рождать идеи, безликая посредственность становится для него нормой.

Через месяц, случайно, на сайте «одноклассники» я увидел чёрно-белую фотографию, сделанную стареньким фотоаппаратом марки ФЭД. Все четверо мы улыбались.

2009 год

Тупик

Мы знаем, что наш язык неспособен воспроизвести даже отражение ушедших в небытие диковинных состояний.

Жан Жене. «Дневник вора»

Есть случаи, где и самый благомыслящий человек потеряет веру и представление об окружающей действительности. Просто не укладывается в голове, не поддаётся логичному объяснению, что подобное может произойти, – всё равно, что поставить чайник на огонь, а он не закипит, замёрзнет. Понимание идёт через страх. В мире, надо полагать, загадок хватает, но такую тайну познать – многого стоит… (Замечу, я остался в неведенье.)

Ещё на работе в конце рабочего дня, когда за полчаса до окончания смены можно расслабиться, зайти в интернет, так, чтобы, конечно, никто не заметил, я наткнулся на заметку, в которой говорилось, что в Южном Федеральном округе, почти на всей его территории, пчёлы теряют ориентир, не могут возвратиться в семью. Это может стать серьёзной экологической проблемой, а также нанести урон сельскому хозяйству. Причины не указывались, и я пропустил информацию мимо себя, опустил её в виртуальную корзину, и отыскал в интернете развлекательные новости: Ольга Бузова решила выйти замуж, «блестящие» – невесты, названы убийцы Майкла Джексона, как Лолита отдыхала в Болгарии…

После работы я направился на автомобильную стоянку, где оставил свой автомобиль. Я шёл по тропе через парк. Так поступаю всякий раз, как обычно, изо дня в день. Курю сигарету. Странным показалось то, что меня вдруг охватила гнетущая тишина, хотя с Волгоградского водохранилища только что дул сильный ветер. Курить тут же перехотелось – скажу даже так, сделалось плохо, затошнило, и я выкинул сигарету…

…Провал в памяти…

…Я сижу дома, голый, рядом очень красивая девушка (но это не Майя), блондинка, она одевается, её тело очень красиво, белоснежные волосы усыпаны, казалось, блёстками, они сверкают в полутьме. Лица я не вижу.

Я находился в некой прострации, не мог осознать, что к чему, и что делал вообще! В глазах двоилось.

Он зашёл в спальню и стоял неподалёку от нас. Это был парень, высокий и худой. Рассмотреть его я не мог: от оконного занавеса падала тень.

– Ты его не знаешь, – сказала девушка. Голос её казался мелодичным, отдалённо напоминал детский. Она произносила букву «ш» через зубы. Это звучало так необычно для меня.

– Не знаю, – отрешённо ответил я.

– Это мой новый муж, скоро поймёшь. Чтобы заняться любовью, нам нужен третий, так мы устроены.

Они ушли, растворились. Желание, можно представить, проводить их у меня отсутствовало. Было ощущение, что мною воспользовались. Я ничего не мог вспомнить и уснул мертвецким сном.

Утром я списал всё на усталость. И пошёл чистить зубы.

Звонила Майя:

– Ты почему не брал трубку, – она негодовала. Я забыл про неё. Вечером мы всегда перебрасывались телефонными звонками.

– Устал на работе, – говорю. Понимаю, так не оправдываются.

– Не ври!

– Хочешь, не верь. Ты сама не захотела ждать…

Она бросила трубку. Зачем так делать, если хочешь услышать правду?

На работу пришлось добираться в общественном транспорте. Мой автомобиль, по крайней мере, так и остался стоять на стоянке – в обеденный перерыв я сбегал и проверил, не угнал ли его кто.

О случившемся никому не сказал – для чего?

Отпуск мы решил провести на берегу моря, в Геленджике.

Майя уехала раньше, как я уже упомянул, – к сожаленью, у нас не совпадало начало отпуска, ни я, ни она так и не смогли договориться со своим начальством, поэтому так получилось, некое разногласие. (Если бы она осталась, в моей квартире не появились, я считаю, эта самая блондинка и незнакомец.) Ей не хотелось ждать меня, она рвалась к морю, словно птица из клетки, ей надоел Волгоград, душный, пыльный, и я её отпустил. Одну. Не сомневаясь в чём-либо непотребном. Отчасти мне даже было так удобней. Она сама, без моего участия находила ту гостиницу, которую считала для себя подходящей, обустраивалась, налаживала быт, а я уже через неделю должен был подъехать, так сказать, на готовое место.

Она звонила через каждый час, наверное. Иногда даже надоедала своими звонками, потому что я работал. Говорили ни о чём, как часто бывает. Я интересовался, что она делает, и Майя подробно рассказывала обо всём: как она доехала, где обосновалась, что ела, что пила, жаловалась на высокие цены, говорила, какая тёплая вода в море – прелесть; что отдыхающих много, пляж похож на лежбище морских котиков, и, если я скоро не приеду, можно не сомневаться, кто-нибудь с ней познакомится – это она так зло шутила, припоминая, видимо, тот самый странный для меня вечер.

Шеф, по всей вероятности зная о моей невесте, отпустил в отпуск на день раньше. Это не было на него похоже. Видимо, кто-то из сотрудников его уговорил. Я даже догадывался, кто это был. Но знал, что этот человек скажет: Серёга, ты чего, надо мне больно…

– Сергей Анатольевич, – сказал шеф, – я прекрасно понимаю, что может произойти с красивой девушкой, одной, на курорте…

– Я в ней уверен, – убедительно ответил я.

– Когда будешь с ней рядом, тогда можешь так утверждать. Заветный перстень не всегда хорош поношенный. Отдел без тебя справится, поезжай.

Шеф умел за словом в карман не лезть. Это у него было в крови, с рождения, наверное. За это его и недолюбливали многие сотрудники отдела. Я относился к их числу. Но лишний день к отпуску для меня был кстати, чего уж там.

Вообще-то эту поездку мы планировали после свадьбы, но регистрация была назначена на октябрь месяц. А хотелось сейчас. Июль, жара: чего ждать? Так считали мы оба.

Вечером приготовил вещи, документы, проверил автомобиль – конь, импортный, не должен подвести – и рано утром выехал из города.

И вот я уже мчусь на новеньком «нисане» через Сальск, несколько сотен километров позади, слежу за указателями, сворачиваю на главную дорогу, набираю скорость до ста пятидесяти километров в час, к ужину, думаю, буду на месте. Чем короче путь становится, тем быстрей хочется оказаться в Геленджике.

Смотрю в навигатор. А нельзя ли сократить путь? Есть, наверное, объездные пути, о которых знают только местные жители. Притормаживаю, сбавляю скорость. Выходит, правда-то есть. Ага, если свернуть вправо через десяток километров и проехать посёлок Латыши, то я сокращу расстояние на добрых восемь или девять километров, без всяких на то сомнений.

Так и делаю. Эх, в поле четыре воли, а в городе жутко – известно.

Звонит Майя, спрашивает:

– Ты где, Серёжа?

– Скоро буду, не волнуйся.

– Я сижу сейчас у самого берега, волны ласкают ноги и бёдра. Почти так же, как делаешь ты, – она уже не злится на меня.

– Я тебе завидую. Соскучилась?

– Да. Я тебя люблю!

– Я тоже тебя люблю! И целую! Но, без обид, ты отвлекаешь меня от дороги. До связи! – ох уж эти уси-пуси…

– Я тебе позвоню, как мне станет скучно.

– Жду, конечно.

Включаю магнитолу, добавляю громкости. Звучит радио «Максимум». Играет АС/DC, композиция «Большая дорога в ад», 1979 год. Тащусь от музыки семидесятых и восьмидесятых! Пальцы рук выбивают барабанную дробь по баранке руля. Дорога прямая, никого нет впереди. Я увеличиваю скорость – мне не терпится увидеть любимую. Любовь – это дурь! И я хочу стать дураком, упиться этой самой дурью до полного изнеможения, опьянеть, чтобы стошнило; заняться любовью желаю… я буду ласкать Майю… я растворюсь в ней крупицей соли, я загляну ей в глаза и утону в этом голубом океане…

Недельное воздержание отозвалось восставшей плотью, я откинул эротические мысли в сторону, добавил звуку. В фантазиях правды нет, а болячка за ненадобностью вырастет. Неужели с той блондинкой у меня был секс?

Заяц перебежал дорогу. Из-под самых колёс выскочил. Я чуть было его не сбил. Всё произошло так быстро, что я не пытался сбавить скорость.

– Чёрт! – выругался.

Ещё два зайца выбежали впереди, один даже остановился, встал на задние лапы, посмотрел в мою сторону, уши торчком, и рванул вдогонку за собратом.

– Куда они это так торопятся? От лисы бегут? Или миграция серых началась, что ли…

Я надавил плавно педаль тормоза, чтобы не сбить очередного какого-нибудь выскочившего зверька, достал сигарету из пачки, закурил, и в этот момент неожиданно заглох двигатель, умолкло радио – автомобиль катился по инерции вперёд.

– Сука! – сказал я. – Только этого не хватало.

Через метров двести автомобиль остановился сам.

Зной! Свинец плавится у меня под ногами. Ничего подобного я ещё не ощущал. Растерянный, я стою над двигателем, не могу разобраться, что случилось. В сердцах хлопаю капот, бью кулаком горячую сталь – вмятина. Ну и пусть!

Прошло минут пятнадцать, ни одна сволочь не проехала мимо. Взъерошив волосы, смотрю по сторонам. Слева – кукурузное поле, справа – подсолнечник. Глушь! Пот ручейками скатывается с висков на щёки, капает на футболку. Обтираюсь носовым платком, пропитанным насквозь потом.

Обшарпанный указатель говорит, что до посёлка два километра.

Пчёлы летят со стороны подсолнухов, справа налево. Их много. Не исключаю, что статья в интернете не врала, – это факт. По идее их полёт должен был быть в точности наоборот.

Я жду ещё пятнадцать минут – никого. Беру литровую бутылку минеральной воды, забираю документы, закрываю автомобиль и иду в посёлок за помощью.

Солнце в зените; асфальт пылает огнём; глядя вдаль, видно, как над горизонтом колышется воздух, он, подобно бесцветному пламени, преломляет свет, искривляет видимое пространство. Прямая дорога напоминает спину двугорбого верблюда: вверх – вниз, вверх – вниз, до самого горизонта. Мне кажется, что за тридцать лет моя жизнь такой и была, прямая, с небольшими подъёмами и спусками, я шёл по накатанной дороге, где-то было скучно, где-то затаивалась обида, иногда неподдельное веселье поднимало настроение… зато всегда предсказуемо. Лёгкий поворот, влево или вправо, мог бы что-то изменить в другую сторону, но мне этого ничего не требовалось. Я шёл, смотрел вперёд и понимал: в данный момент накатанная прямая это не то, чего я хочу.

Кажется, я прошёл больше двух километров. Так и не дошёл до посёлка, он, наверное, отсутствовал либо располагался дальше. Может, указатель врал? Да, Серёга, ей-богу всё не то, заманчивым казалось содержание дорожного знака, не более.

Я останавливаюсь. А если свернуть влево, через кукурузу пойти? Куда-нибудь я же выйду. Или через подсолнухи, взять вправо? Кто-то ж эти растения сажал – как лучше поступить?

Нет-нет, притормаживаю себя, боюсь ошибиться, лучше идти прямо, вперёд. Да и некстати по полям бегать вместе с зайцами. Я усмехаюсь.

Дорога раскалена до чёрной смолы. Жажда высушивает горло. Открываю бутылку, пью тёплую минералку. Уже тёплую! Полбутылки нет. Надо экономить, коль так всё плохо.

Дорога пуста! Вымерли все как будто, только я остался. Валентин, один из немногочисленных друзей, как-то сказал, что у меня необыкновенное уменье жить… для себя. Я тогда сделал вид, что не понял его. Ему не понравился мой поступок, было дело. Я оправдывал себя, говорил, что, если я сделаю себе хорошо, тогда и другому будет так же, как мне. Но в этой ситуации я мало хотел остаться один. Подобно пчеле, отбившейся от своего улья, я себя ощущал.

В ушах появляется гул. Нет, это не ветер. Совсем что-то другое. Странно, я начинаю испытывать необъяснимый дискомфорт, похожий на страх. Желание уйти влево почти непреодолимо, инстинкт; на уровне подсознания происходит какой-то перелом, трудно понять что, но я иду прямо. Можно осмеивать мою трусость, предрассудки, это так, но я сам себя осмеять не могу, не получается. Лишь бы был какой-то итог, а то за всеми усилиями может открыться лишь ничтожный результат. И, кажется, всё к этому идёт… или я сам к нему иду…

Звонит сотовая трубка. Я уже забыл про телефон.

– Серёжа, я обгорела. Сейчас сижу в тени, думаю о тебе, любимый.

– Приятно, дорогая, раз не забыла, что я есть. Я тоже о тебе думаю, но у меня, правда, возникли проблемы… – телефон вырубило. – Алло! Алло! Майя, ты меня слышишь?

Я взбесился! Стал орать, что за чёрт, что за глушь, что за связь!.. Моему гневу не было предела. Я ждал этого дня, чтобы встретиться с невестой, планировал уже сегодня вечером пойти в дорогой ресторан, поужинать, выпить и развлечься, а ночью искупаться нагишом в море вместе с Майей, как обычно это делал, всякий раз, приезжая на побережье. Но, кажется, этому не суждено было сбыться.

Аккумулятор сел. Я смотрел на телефон, как на ненужную вещь. Желание выкинуть дорогую трубку в подсолнечник было так велико, что я, надо сказать, замахнулся, какое-то мгновение раздумывал, правильно ли поступаю с недешёвой вещью, как телефон снова заговорил:

– Серёжа, я тебя не слышу… – и отключился снова.

Нет уж! Я спрятал телефон в карман шорт. Что-то здесь не так. А телефон денег стоит, последняя модель-то.

Снова слышится странный гул. Я смотрю по сторонам, ожидая увидеть чёрт знает что! Мне мерещатся монстры – и это в ясный солнечный день, когда до заката добрых часов шесть. А что же будет ночью?

Где этот долбанный посёлок! Я иду целый час, наверное, и не могу добраться до конечной цели! Плюю в сторону, слюна испаряется ещё в воздухе. Адская дорога, не иначе.

Может быть, я перегрелся на солнце? – задаю себе вопрос. Обычно человек гордится своим здравым смыслом, он живёт как в трансе, занятый повседневными заботами, радостями и печалями. Обычные люди отстают от мирового развития, потому что групповое сознание развивается у них медленно. Все они верят в то, что видят, и знают только то, что хотят знать. Сегодня я ещё верил; я причислял себя, вообще-то, к иному типу людей, но, видимо, я – обычный человек, раз уж оказался в такой ситуации и ничего не могу поделать. Повернуть назад?

Нет, возвращаться не хотелось. И убеждать себя не пришлось. Если дорога существует, она должна куда-то вывести. Я только оглянулся: как и впереди, дорога, ничем не отличалась сзади, упиралась в горизонт: вверх – вниз, вверх – вниз…

На обочине, по ходу движения, стоял чей-то автомобиль. Я его не сразу заметил. Он как будто выплыл из пустоты, материализовался ниоткуда.

Теряя терпение, я перешёл на бег. Мне казалось, что автомобиль сейчас исчезнет так же неожиданно. За короткий промежуток времени у меня создалось впечатление, что дорога обманывает, ей верить нельзя.

Это была вишнёвая «девятка». Солон пустой. Вокруг никого. Я подал голос:

– Здесь есть кто?

Никто не ответил. Я громче повторил:

– Есть кто?!

– Не кричи, я здесь, – из кукурузы вышел огромный мужчина лет сорока. В нём, без обмана, килограмм сто пятьдесят было, а роста ниже меня. – Тебе чего?

Я сделал шаг назад.

– Помощь нужна. Я заглох, там, сзади, в пяти, наверно, километрах от тебя. И как назло, ни встречной, ни попутной машины. В посёлок направляюсь.

Я заметил указатель, такой же обшарпанный: Латыши, два километра.

– По-твоему, я просто так стою, да? Делать мне больше нечего! – воскликнул он. Почему-то я подумал, что он гора, способная родить мышь.

– И давно стоишь?

– Часа два. Хоть один, смотрю, сумасшедший появился, а то, думал, волком завою, – он сделал попытку улыбнуться.

– Подозрительно всё это. И гул слышишь? – я попробовал прощупать почву.

– Слышу! И пчёлы меня искусали, и зайцы стаями бегут из подсолнечника в кукурузу. Не замечал?

– Как только повернул на эту дорогу, троих видел. Они мне тоже странными показались. Как и пчёлы.

– Меня Миша зовут, – протянул он руку. Я ответил на рукопожатие. – Если какие-то инопланетяне откроют для себя нашу планету, то наверняка подумают, что главные живые существа на ней – автомобили; люди же – их начинка, внутренние органы, средства размножения. – Он опёрся толстым задом о свою «девятку» и отскочил, как от кипятка. – В подсолнухи не ходи. Я тебя предупреждаю, – обречённо сказал он.

Если я хоть как-то пытался себя успокоить, то Миша, напротив, нагонял эмоций – от него так и пылало пессимизмом!

– Это ты о чём?

– Понятно, что не о зайцах.

– А чего в кукурузе прячешься, Миша? – я окинул его взглядом с ног до головы. Он мне не нравился. Бывает так, человек с первого взгляда не внушает доверия.

– Под стеблями не так жарко. Тебя как зовут? Не представился ты, нехорошо.

– В посёлок пойдёшь – познакомимся ближе. По-другому не вижу смысла – Миша! – называть своё имя, – я давал ему почувствовать своё презрение.

– Ну и не надо, твоё право.

– Всё ясно. Так почему ты в посёлок не идёшь? Два километра – не так уж далеко, – задаю вопрос, желая услышать ответ, так как указатель этот стал внушать ужас больше, чем гул в ушах и предупреждение не ходить в подсолнухи; я посмотрел на указатель снова.

– Жду.

– Чего ждёшь.

– Тебя, может быть, жду, – огрызнулся он. Кажись, до него дошло, что я не питаю к нему уважения.

– Я мог и не появиться.

– Ты же появился.

– Смотрю, у тебя третий глаз открылся. Только что?

– Не трудно догадаться.

– С такой плотностью населения, не мудрено… – я издевался.

– Я вижу, а ты не прогляди, – он решил съязвить. У него получилось.

– Что будем делать? – вот и поговорили, думаю.

– Я буду ждать.

– А чего ждать, не понимаю. Надо в посёлок идти.

– Ты иди, а я здесь посижу. И про меня не забудь сказать. В посёлке.

Странный человек этот, Миша, – мешок картошки! Я так не смог бы сидеть, спрятавшись в тени. Всему своё время, а момент пришёл тот, когда ждать – смерти подобно.

– Как хочешь, я ухожу, – но я продолжал стоять на месте. Оставаться одному, по правде, мне не хотелось.

– Иди, чего стоишь?

– Иду.

Попытка увлечь его за собой не увенчалась успехом. Он снова скрылся в кукурузе. А я пошёл прочь от него. Если доберусь до Латышей, специально не обмолвлюсь о нём ни словом. Забуду. Пусть дальше сидит, ждёт… Миша.

Приключения, риск – вот чего мне было меньше всего нужно. Конечно, это могло раскрыть мои настоящие возможности. Но мало хотелось. Знал я таких, рискованных, ездили в непогоду на водохранилище и кончили тем, что утонули в своём искусственном море. Я в этом отношении фаталист. Двум смертям не бывать, значит – суждено сгинуть на пустынной дороге. Я ловлю себя на мысли, что подобным образом человек начинает стареть, не телом, а душой, когда ему ничего другого не хочется, кроме, наверное, спокойствия и определённости. Дети, наоборот, стремятся к приключениям, стабильность – это не для них.

Я пытаюсь сравнить себя со стариком. Мало приятного. Но надо быть честным. Понимаю, что у меня занижено самомнение. Но это к лучшему. Такие, как я, не часто щелчки по носу получают… Кажется, я оправдываюсь перед самим собой – а что мне остаётся делать?

Ни одного деревца на обочине! Слабый ветерок дует со стороны подсолнухов. Они шевелят листьями – кукуруза же, напротив, не шелохнётся. Я беру левей, не зря Миша заикнулся, чтобы я не совался в подсолнухи. Жизнь не идёт спокойно своим чередом, она – кусается.

Взгляд падает на асфальт. Почему-то раньше я не особо обращал внимания себе под ноги: насекомые – кузнечики и жуки – переползали через дорогу, они уходили из подсолнухов, их что-то гнало оттуда. Может, ядохимикатами опрыскивают подсолнечник?

Смотрю вдаль. Дымка. По чести сказать, я был близорук, но кто-то шёл мне навстречу. Серая точка увеличивалась в размерах, приобретала гуманоидную форму – большая голова, тонкая шея, длинные руки. Затем она преображалась более отчётливо в человеческую – некто с палкой в руках шагал, но, в отличие меня, он торопился, семенил мелкими шажками.

Незнакомец поравнялся со мной. Это был старичок, маленький и щуплый. Из местных, однозначно. Его длинный нос и узкий подбородок придавали ему сходство с гномом. Колпака не хватало. Вместо него на голове старичка была натянута кепка, козырьком назад, так сказать, всё у нас по моде. Лёгкая белая футболка, грязная, трико с оттянутыми коленками, на ногах калоши. Ноги у него, подумалось, потные (сам я был в пляжных тапочках), жара ведь, но потом вспомнил, что в Афганистане, например, всё мужское население ходит в калошах – в советские времена эта была единственная страна, которая импортировала у нас «национальную обувь».

– До Латышей далеко, отец?

– Два километра, – он не сделал попытки остановиться. Я преградил ему путь.

– Это я знаю. Указатель видел, не слепой. Но я иду, ни два, ни три километра, но никакого посёлка и в помине нет. Мистика какая-то!

Старичок усмехнулся, сказал что-то своё:

– Гиблое место у нас, гиблое! Автобусного сообщения с районом нет, я сам ни один километр наматываю, покуда доберусь… – и пошёл дальше, оттолкнув меня палкой, чтобы я уступил ему дорогу.

Останавливать я его не стал, значится, посёлок близко. Сколько ж там людей проживает? Одни старики, поди. Помощи от них никакой, понятно, но хотя бы водой напоят, и на том спасибо.

Провожая его взглядом, откручиваю бутылку, допиваю минералку. Пустую тару выкидываю в подсолнечник.

Шум листьев, как будто кто-то удаляется вглубь поля, дал точно понять – там нечто живое есть. Позабыв о странном гуле и страхе, я ринулся за кем-то, кто, как казалось, следил за мной.

Однако, не пройдя и пяти метров, чего-то я испугался, повернул обратно, вышел на дорогу – показалось, думаю. Но там, в подсолнухах, было ощущение, надо полагать, отчуждённости, как будто ты совсем в другом месте находишься, а не в поле, где рядом проходит дорога, – кто-то б другой назвал бы это другим измерением, наверно, но я не был так категоричен. И вообще, всё это сущий бред параноиков! Мистификация, ложь.

Старичок скрылся из виду за бугром. Сколько точно прошло времени, я не знал. Сотовый не работал. А ручных часов я не носил.

Я по-прежнему шёл прямо, никого не встречая. Хотелось плакать. От безысходности. Так не бывает, успокаивал я себя. Просто посёлок далеко, поздно или рано я доберусь до него. Видимо, я находился в какой-то прострации, потому что вокруг себя ничего не замечал. Шёл, как прежде, изнывая от зноя (от жажды больше), думал ни о чём, наверное. Пока не наткнулся ещё на один автомобиль. Это был микроавтобус. Он стоял по ходу моего движения – очередной несчастный. Я заглянул в него – никого. Двери открыты, ключей в зажигании нет.

– Где же водитель? – я начал разговаривать сам с собой. Это не удивительно.

Выйдя из салона, увидел две фигуры, удаляющиеся в направлении «призрачного» посёлка.

Я кинулся вдогонку. Тот же самый указатель говорил об одном и том же: Латыши, два километра. Подхватив камень, я кинул его в знак. Раздался грохот. Те, кого я пытался догнать, оглянулись. Это были женщина и мужчина.

– У вас то же самое, смотрю. Давно стоите? – я догнал их. Ждать да догонять – нет того хуже.

– Надо было торопиться? – спросила девушка.

– Случай такой, – говорю, – приходится.

– Мы потеряли счёт времени, – сказал парень. – День сегодня во всех отношениях для всех неудачный, отстой.

Пареньку было лет двадцать, а его спутнице, вероятно, и того меньше. Они казались братом и сестрой. Блондин и блондинка. Черты лица утончённые, изящные. Если девушку это украшало, то паренёк казался слабеньким совсем, на чём душа-то держится…

– В посёлок идёте?

– Сколько ждать-то можно помощи, а? – ответил паренёк.

– Есть и такие людишки, готовые сидеть сутки напролёт и ждать с моря погоды. Встретил до вас. Значит, нам по пути, – сказал я. – Старичка не встречали?

– Видели, – сказала девушка.

– Со мной он не стал разговаривать, хотел прояснить ситуацию, но он меня палкой прогнал, – я улыбнулся.

Мы шли вместе. Я чуть отставал ото всех. Паренька звали Андрей, его девушку Таня, они, как и я, срезали путь, но ехали в гости к родителям Тани. В отличие от меня, как выяснилось, они были скреплены узами брака. Я поинтересовался, не рано ли сковали себя одной цепью, можно было ещё погулять. Андрей сказал, что они знают друг друга десять лет. Стало быть, время пришло.

Про себя я ничего не стал говорить, заметил, что ехал в Геленджик, чтобы отдохнуть.

Вопрос, который беспокоил меня больше всего, крутился в голове, но я не мог его правильно озвучить. Накопленная за день информация не была разложена по полочкам.

Я сказал:

– Вам не кажется странным всё это?

К моему удивлению, ответила Таня, хотя я обратился к Андрею. Она сказала:

– Нет, – и смолкла. Девушка, казалось, могла всё объяснить, но не хотела себя утруждать. (Сейчас-то, задним числом, я мог бы частично всё растолковать.)

Повисла пауза.

– Я думаю иначе, – говорю. – Во-первых, почти пустая дорога, вы третьи, кого я встретил за всё это время, во-вторых, зайцы, бегущие из подсолнечника в кукурузу, насекомые, пчёлы… далее, гул в ушах, необъяснимое чувство страха… несколько минут назад у меня создалось впечатление, что за мной следят, кто-то прячется в подсолнухах… и сейчас это происходит…

– Неужели, Серёжа, ты не знаешь, что в жизни бывают такие положения, в которых решительно нельзя ничем помочь и решительно ничего нельзя сделать путного? – Таня говорила как будто она уже взрослая женщина, достигшая сорокалетнего рубежа.

– Разве ты не видел? – спросил Андрей. Он как бы обронил слова между прочим.

– Что именно?

– Значит, не видел. Я тоже не видел. А Таня утверждает, что видела.

– Да, видела, – сказала она, – тарелку видела, серебристо-жёлтого цвета, она – то появлялась в небе, то – растворялась, как сахар в стакане с чаем, словом, пульсировала… и вижу прямо сейчас, как некто скрывается в подсолнухах.

– И что же он делает? – Андрей, было заметно, не верил ей. Он похож на меня, подумалось, только ещё больше Фома неверующий.

– Сергей правильно сказал, кто-то следит за нами.

– Но я никого не вижу. Где, Таня, он прячется? Там, – Андрей указал рукой назад, – или там? – его рука указала вперёд. Я заметил, что у него необычайно длинные руки.

– Тебе не дано.

Я вмешался в их разговор, сказал:

– Лично я, честно признаться, никого не видел, не встречал, что могло ввести в самый настоящий ужас, летающие тарелки считаю вымыслом, но чувствую какое-то присутствие… не знаю, как объяснить.

– Потому что мы разные, – сказала Таня. – Это нормально.

– Вот поэтому я на ней и женился, с ней не соскучишься. Некуда от неё было деваться, как только бежать под венец. Любовь у нас! Крепкая штука…

Я понимал Андрея, думая о Майе.

– Не знаю, а мне Таня кажется нормальной девушкой. Я бы сам на ней женился, – пошутил я, а сам удивился своей шутке, зачем я всё это говорю. Действительно, она выглядела намного симпатичней Майи, не только физически. Видимо, поэтому я распустил язык.

– Потому что ты её плохо знаешь, – Андрей не обратил внимания на мои слова.

– Не спорьте, мальчики. Я польщена вашим особым вниманием, но, если говорить об этих мистических событиях, всё очень просто, на мой взгляд. Некие «вирусы», заложенные у нас в подсознании – у одних их больше, у других, наоборот, меньше – дают повод сомневаться, а внешние силы оказывают физическое воздействие на органы чувств, происходит борьба между тем, что мы видим и чувствуем. Хорошее не всегда лучшее, потому что есть ещё и плохое, а это хуже хорошего: всегда приходится спотыкаться. Мы споткнулись на необъяснимом феномене.

– Она будущий психолог, – пояснил Андрей.

– Я мало чего понимаю, Таня, но ответь мне на такой вопрос. Он меня не покидает с того момента, как заглохла машина.

– В тринадцать часов двадцать три минуты?

– Наверное, так. Точно не скажу.

– В этот самый момент, – сказал Андрей, – она заметила НЛО, и машина заглохла. Самое интересное то, что она его видела, а я не видел. Даже злиться на меня стала, чурбаном обозвала.

– Я не могла представить, что ты действительно слепой.

– А теперь?

– Да, слепой, – она посмотрела на подсолнухи, – так ты, Сергей, говоришь, чувствовал что-то… и сейчас чувствуешь?

По-видимому, Таня обладала хорошей памятью, не девичьей, интуицией и, может, чем-то ещё – она отличалась от обычной девушки из ночного клуба, она отличалась интеллектуально, она отличалась и от Майи.

– Вот я и хочу спросить, нормально ли это… ну, с головой у меня. Так как и я, и ты, Таня, кажемся сумасшедшими в глазах Андрея. Я ещё скажу, что посёлка Латыши не существует, – пожалуй, я задал вопрос, тот самый, какой хотел, чтобы разрешить некоторые свои сомнения.

– Да, ребята, – Андрей усмехнулся, – на солнце вы перегрелись. Скажите, что старик – это инопланетянин, – он засмеялся, – дорога эта ведёт в ад, а мы находимся на другой планете… С меня хватит! Я пошёл в подсолнечник… Отолью!

Андрей быстро свернул с дороги. Таня попыталась его остановить, но он нырнул в густые заросли и исчез. Я, стало быть, собрался последовать за ним, чтобы не дать ему уйти далеко, но Таня резко предупредила:

– Не ходи, он не вернётся, его уже забрали.

Всё произошло в одно мгновение. Было видно, как кто-то удаляется быстро вглубь поля, ломая подсолнухи, но я думал, это был Андрей. Честно признаться, человек вряд ли разогнался бы до такой скорости.

– Я его встречу через несколько часов, – добавила Таня. – Сумасшедшие не ты и не я. Сумасшедший Андрей – он ринулся в омут с головой, потому что не верил, не боялся и был не осведомлён. Он сознательно так поступил.

Пространные речи не вселяли надежды. Казалось, надо мной зло шутили. Но не могли разные люди одновременно сговориться и всё эдакое подстроить, не верилось. Скрупулёзное расследование причин этой пропажи и всего остального, по-видимому, ни к чему бы ни привело.

– Получается, дорога эта является неким буфером? – я стал ей доверять, что ли.

– И буфер, и защита, но почему так происходит, я объяснить не могу, – Таня перевела взгляд на дорогу. Всё это время она смотрела сквозь стебли подсолнечника.

Мы пошли дальше. Казалось, что Андрей должен выйти – есть ли смысл ему прятаться от нас? Но он не выходил.

Я спросил:

– А что там, в конце пути? Мне кажется, что посёлка нет. Может, остановимся?

– Серёжа, я не знаю, поэтому стоит идти, – она внимательно посмотрела на меня. На её лице не дрогнул ни один мускул. Действительно, очень странная девушка. И очень красивая!

Мы шли молча. Не разговаривая. Каждый думал о чём-то своём. Я вспоминал Майю, а Таня, не сомневаюсь, думала о своём муже. Её сухая реакция на исчезновение Андрея меня удивляла, другая девчонка заплакала бы, а эта – нет. Почему так? Слишком много вопросов и мало ответов.

Таня неожиданно сказала:

– Удивляюсь, как такой человек, как Андрей, мог так глупо поступить, опрометчиво?

– Об Андрее думаешь?

– О нём, конечно, – со вздохом ответила она. – Как не думать? Но дело не только в этом…

– Боишься, чего бы ни случилось с ним?

– Уже случилось, но он вернётся. Только что это будет за человек, ей-богу не знаю.

Татьяна сумела понравиться мне, но чувствовалось предупреждающее «быть бычку на верёвочке». И я отогнал дурные мысли. Майя не простит.

После пяти или шести часов ходьбы жажда была плохим попутчиком. Я предложил попробовать пожевать молодую кукурузу – кочаны только-только наливались молочной белизной. Таня отнеслась к этой идеи с некоторым скепсисом, типа выйдет ещё хуже. Я отломил кочан – сырой продукт, за вкус не берусь, а мокренько будет, – очистил и первым попробовал: терпкий привкус, но не противный, заглушил потребность пить. Девушка последовала моему примеру, закашлялась, сгрызла зёрна ещё раз – заодно исчезло чувство голода.

Наш путь лежал дальше. Честно сказать, я уже не горел желанием идти вперёд, не видел смысла. Было разумнее, я предполагал, повернуть обратно – из-за всякого пустяка может человек много выстрадать. Правда, пугало то расстояние, которое я преодолел, – может, я ошибаюсь, и совсем скоро всё закончится, сказать, благополучно, мы придём в посёлок и забудем, как дурной сон, что с нами приключилось: Таня встретит Андрея, я найду мастера, чтобы починить автомобиль…

– Не молчи, – сказала Таня, – говори, и так гнетущая обстановка.

– А что говорить? – мне не особо хотелось разглагольствовать.

– Расскажи про себя. Мне интересно. Я о тебе совсем не знаю.

Странная просьба. Распространяться о себе не хотелось, так как стал я излишне осторожен, боялся даже того, что не таит в себе особой опасности. Я не привык быть открытым, Майя много про меня не знала, кстати сказать. Но Таня мне нравилась, и я решил довериться, не вдаваясь в подробности, выложить, представим так, вершки. Ведь иногда, конечно, хочется довериться человеку, но здесь, правда, сработал автостоп. Я сказал:

– Говорить особо-то нечего… Не знаю, за всё время моего, скажу так, существования у меня никогда ничего не получалось: в школе учился посредственно, наука навевала скуку; дрался плохо, чаще получал по физиономии, чем давал сам; работать не любил, и это не странно – физический труд вряд ли облагораживает: в трудовом лагере преподаватели меня называли лодырем; в армию не пошёл – откупили родители. Я сейчас всё это говорю – где-то не договариваю. – И замолчал.

Таня спросила:

– Куришь?

– Тебе дать сигарету?

– Если есть, пожалуйста.

– В такую жару и курить особо не хочется, – я протянул девушке огонь от зажигалки, и сам закурил.

Мы остановились.

– У нас у всех есть свои червоточины, – сказала девушка, глубоко затянувшись дымом.

– Поэтому, видимо, так и складывается. Понимаем, видим, а менять – желания нет, приложить усилия надобно. Если бы ни ты, Таня, я повернул обратно, – признался я. – Всё сказанное – задним умом выстрадано. Ни я один такой – многие.

– Я натурщицей подрабатывала у одного художника, – стала она говорить, глядя куда-то в сторону. – Антонов его звали. Имени не знаю, так все его называли, мужчина в возрасте. Он смотрел на меня всякий раз и всегда повторял, что чрезмерная красота внушает ужас. Я не видела, как он делает наброски карандашом на бумагу и, взглянув после, приходила всякий раз в крайнее негодование, когда рука художника портила ту самую натуру, с которой она писалась. А он часто меня приглашал в мастерскую, полуподвальное помещение, и всегда, мне казалось, издевался надо мной, превращая мою фигуру в бесформенное тело, а лицо – в некий шарж. Его восприятие окружающей действительности походило на кривое зеркало, но смешно не было, – то, что видел он, я не замечала. Почему-то я не представляла цветок розы, который смог бы меня напугать – не получалось. Разве только шипы, но я видела только сам цветок. Однажды я дала понять Антонову, что он старомоден, косвенно, не прямо, мол, где-то я уже подобное видела. Он улыбнулся и сказал, что не пытается передать в мельчайших подробностях тот объект, который он пишет, в рисунке нет новизны – самовыражение есть. Мой карандаш – это гвоздь, бумага – это стена: я царапаю на стене. Я заметила, что это преувеличение, а он сказал, типа, так должно быть. Потом он спросил, как отзываются обо мне мужчины. Я сказала, мол, всегда лестно, мужским вниманием не обделена. Он заметил, значит, во мне видят красивую девушку. Я не отрицала его утверждения. Но он добавил, что идеальная красота не имеет той самой изюминки, которая смогла бы покорить мир, или маленький его участок. Обижаться на слова художника не имело смысла, а когда я узнала, что он дальтоник, то не могла поверить, что этот человек вообще художник! Свои черно-белые наброски он переносил на полотна, наполняя жуткие сюжеты реалистичными красками, – его сознание жило в другом мире, а тело находилось, как у всех, здесь и сейчас.

– Из твоих слов я делаю вывод, – сказал я, – что мы всецело переместились в другое измерение, мир иной. Неужели эти миры так похожи друг на друга?

Я отбросил окурок, добавил:

– Не верю я этому.

– Быстро ты, Серёжа, делаешь выводы. Не скрою: и я не верю, – сказала Таня, выпуская дым тонкой струйкой, – поэтому у нас с тобой проблемы.

– Не только у тебя и у меня – по меньшей мере, у четверых, кого я сумел встретить. А у Андрея – и того хуже, видимо.

– Со своими проблемами он справится сам, так как определил своё место. А нам, кажется, надо друг другу помочь… Я давно не курила, – сказала она, – голова кружится.

Непреодолимое желание прикоснуться к Татьяне возникло спонтанно. Я не мог с собой совладать, её пространные речи делали намёк только на одно – она желала, чтобы я прикоснулся к ней. Руки сами обняли потное тело девушки, губы впились в губы – она не возражала, и я знал, что всё это вряд ли можно назвать взаимопомощью… Тлен будет, прах будет… и ощущение того, что я – добыча. Я целовал губы, а чувствовал вкус некой опасности, которая отзывалась уже знакомым гулом в ушах…

Таня увлекла меня в сторону подсолнухов – это должно было произойти! Я сорвал с неё одежду, стащил трусики. В сей момент гул прекратился, как будто всё успокоилось специально для этого соития. Я оказался внизу, девушка сверху. Что-то необычное было в её поведении – да, она имела силу, неприсущую такому хрупкому созданию. Попытка сопротивления не получилась, я был прижат к земле.

– Прыткий ты какой! – произнесла Таня. – Не дергайся, – и я узнал в ней ту самую блондинку в своей квартире. А где же шипящая буква «ш»?

Тёплые потоки энергии стали передаваться от неё ко мне – я уже пронзал её на всю свою длину. Сладкое чувство! Она – иномирянка. Я – человек. Для чего всё это? Тут же отозвалась шальная мысль, что мы заблуждаемся, раз верим, что пришельцы превосходят нас во всём. В техническом плане, наверное, – да, но в биологическом – они ниже нас. Вот им и надо наладить воспроизводство. Они живут среди нас. Только зачем они выбрали меня?

Она сказала:

– Почувствуешь приближение оргазма – положи руки на землю и раздвинь пальцы.

Глядя ей в лицо, я уже не видел ту самую Таню, с которой шёл в Латыши. Мне показалось, я смотрю в лицо красивой самке, она ужасна, но она мне нравится… Все те же черты лица, белоснежный волос, бронзовый загар точёного тела, тёмные соски маленькой груди… Но это – особь, она приворожила, она и погубит, а я буду её любить…

Стебли подсолнухов раздвинулись. Вышел Андрей. И в то же время не он это был – казалось, он напоминал того самого незнакомца в моей квартире, но мне, видимо, только казалось, потому что лица разглядеть я не мог, как и тогда у себя в квартире. Я непроизвольно дёрнулся. Таня нечеловеческим взглядом парализовала мою волю.

– Он третий, так надо, – сказала она.

Псевдо Андрей вытянул руки в нашу сторону. От него исходила иная энергия. Объединяясь с энергией Тани, я чувствовал всем телом особенное тепло – оно отличалось от тёплой воды, с которой я попытался это чувство сравнить. Это было космическое тепло посторонней сексуальной энергии. Андрей был тем самым, кто усиливал эту энергию, участвуя в контакте иным путём, мне не понятным.

Оргазм подходил волной цунами. Я положил руки, как она просила, и развёл пальцы…

Боже, как же я за это поплатился! В самый завершающий момент моя партнёрша изогнулась и со стоном прижалась пальцами своих рук к моим рукам. Из меня потёк огонь…

Было полное ощущение, что мой член превратился в огнемёт. Боль страшная! Я не закричал – я заорал! И это был не вопль удовольствия – меня буквально скрутило от боли. Несколько минут я не мог прийти в себя и всё кричал, тряся руками. Потом боль в пальцах потухла, и меня всего стало корёжить: тело изгибалось самым немыслимым образом. По всем сосудам гулял огонь, самый настоящий, похожий на «горячий укол», но в сотни раз сильней. Я думал, что сгорю в этом огне.

Мне помог Андрей. Когда я уже отправлялся на тот свет, он подошёл к нам, скинул с меня Таню и брызнул с овального сосуда мне в лицо какой-то жидкостью.

Последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание, так это обвинительный тембр голоса Андрея:

– Ты что делаешь? Это же низшее существо! Его могла убить твоя энергия! Пусть он нам уже не нужен… – и я отключился.

Забвение. Пустота.

Сколько был без сознания, не знаю.

Голый, я очнулся в подсолнухах. Рядом никого нет.

Одежду я не нашёл. Осмотрев себя, заметил на кончиках пальцев небольшие ожоги. Но боли не было.

Царапая тело о жёсткие листья подсолнечника, я выбрался на дорогу. Солнце поднималось над горизонтом. Раннее утро.

Я пошёл, покачиваясь, в сторону посёлка. Очередной указатель (не такой обшарпанный) упрямо гласил об одном и том же: Латыши, два километра.

Дорога пустая. Ничего не изменилось. Я вспомнил о Майе и о том, как иномирянка в последний момент, на пике оргазма, пыталась коснуться всеми пальцами рук моих пальцев. Что это?

Я верил всему случившемуся потому, что шёл голый. Прикрыться чем-либо не хотелось, даже если бы навстречу шла незнакомая женщина.

Зуд. Неприятное ощущение на головке члена. Я откатил крайнюю плоть. Тонкий золотой волосок блестел на солнце – последнее доказательство того, что случилось. Я смачно сплюнул на ладонь, протёр крайнюю плоть и головку члена.

Волосок не был человеческим. Даже на первый взгляд у него была совсем другая структура. Я взял его двумя пальцами, поднял руку, посмотрел в последний раз – и дунул, разжав пальцы: волосок полетел в подсолнечник, как лёгкая паутинка.

Контакт состоялся. Для меня. В душе что-то происходило. Похоже, меня не посчитали равноправным человеком, стоящим на одной ступени с ними. Поделиться подробностями своих испытаний, когда выберусь отсюда? Придётся. Хотя не хочется. Был ли я подопытным кроликом? Был. Нас, видимо, мало таких, но мы есть. Особые особи, над которыми теперь будут измываться другие.

Дорога пришла в тупик. Она должна была когда-нибудь кончиться. Я не предполагал, что именно так произойдёт. Асфальт обрывался: передо мной расстилалось бескрайнее пшеничное поле. Я стоял и смотрел вдаль. Бесконечность. Повернулся назад – прошедший путь. И снова посмотрел вперёд. Мысль о том, что пшеницу должны уже убирать, толкнула в спину. Я нырнул в колосья, как в морские волны, и поплыл прямо, как делал всё это время.

***

Я спросил у врача:

– Майя знает обо мне?

– Дорогой мой, теперь о вас никто не узнает – вы станете совсем другим человеком. Понимаете? – и он сделал укол. – Вы – без вести пропавший.

– Понимаю, – сказал я и лёг в кровать, устеленную белоснежной простынею. Ничего не хотелось, только спать.

Подарок для сестры

Мужчина берёт футляр. С большой нежностью и теплотой восстанавливает упаковку, вручает девушке и говорит:

– Она заплатила высокую цену. Больше, чем мог заплатить любой взрослый. Девочка отдала всё, что имела.

Тишина заполняет маленький магазинчик. Девушка сжимает в руке небольшой свёрток, рука дрожит. Мужчина улыбается. Ему приятно то, что он сделал.

– Всё хорошо?

Тихое «да» слышится в ответ.

Рабочий день подходит к концу, когда порог магазина переступает молодая девушка, совсем юная, но с глазами взрослой женщины – в них нет радости, это заметно. Она выкладывает из сумочки на прилавок знакомый продавцу футляр, отдельно обёрточную бумагу и развязанный бант.

– Эти бусы были куплены у вас? Маркировка подарочной упаковки вашего магазина. Сколько они стоили?

– Не понимаю… – говорит хозяин магазина.

– Это ваш товар? Сколько он стоил? – повторяет девушка.

– Видимо, да. Но стоимость любого изделия в моём магазине – это всегда конфиденциальный договор между мной и клиентом. Я вам не скажу.

– У моей сестры нет столько денег. Бусы из настоящей бирюзы очень дорогие. Это нам не по карману. Я подумала, что сестра украла бусы.

– Нет, она их купила.

Маленькая девочка подходит к витрине магазина и буквально прилипает носом к стеклу. Вдруг её глаза начинают блестеть. Продавец, одиноко стоявший за прилавком, рассеяно смотрит на девчушку.

Она входит в магазин и просит, чтобы ей показали бусы из бирюзы.

– Это для моей сестры. Вы можете красиво завернуть их? – спрашивает девчушка.

Хозяин магазина с недоверием смотрит на малышку, спрашивает:

– А сколько у тебя денег?

Без тени сомнения девочка вытаскивает из кармана платочек, разворачивает, высыпает на прилавок всю мелочь и уточняет, счастливо улыбаясь:

– Этого хватит?

Там находилось всего несколько мелких монет. И девочка с гордостью лопочет:

– Я хочу подарить это своей старшей сестре. Как умерла наша мама, сестра заботится обо мне, а на себя у неё остаётся мало времени. Сегодня день её рождения, и я буду рада подарить ей такие бусы, они очень подойдут под цвет её глаз.

Мужчина уходит вглубь магазина, приносит футляр, оборачивает синей лентой, завязывает бантик.

– Держи! – говорит он девочке. – И неси осторожно.

Девчушка выбегает счастливая, вприпрыжку несётся к дому.

С тех пор, как мамы не стало, Даша сидит у телевизора. Она смотрит мультики. Её жизнь – это сестра и телевизор. Она не понимает, что телевизор не работает, сломался.

Сверкает молния, гремит гром! На экране телевизора возникают помехи. Изображение весёлого ослика сменяется множеством чёрно-белых мурашек, слышится жуткое шипение. Всё происходит неожиданно.

– Ой! Мама, мне страшно! – говорит шестилетняя Даша.

– Не бойся, – отвечает Лидия. Её младшая дочь никогда и ничего не боялась. Не было причин для детских страхов. Воспитывая детей одна, Лидия заменяла им и отца. Или пыталась заменить. Она отключает телевизор пультом дистанционного управления. Но телевизор не реагирует на сигнал. Жуткое шипение продолжается.

Ещё один раскат грома звучит за окном. Даша начинает плакать. Гроза её пугает.

– Тихо, Дашка, не трусь! В мае всегда сильные грозы. А сейчас май, – Лидия встаёт с кресла. – Мама выключит телевизор, а гром скоро прекратится, – подходит к тюнеру, тянет шнур… Звучит оглушительный взрыв, из розетки вылетает огонь вместе со штепселем, женщина падает на спину, кожа рук и лица её приобретает чёрный цвет… Даша мгновенно прекращает плакать. Она понимает, что произошло… Гром её теперь не пугает. Пугает мама – она не шевелится.

2013 год

Хуюм-буюм

Каждое утро одно и то же. Похмелье. Это система, выработанная мною за два десятка лет. Лечить и то, и другое можно. А излечить, однако, возможно только похмелье. Интересно, почему я ещё не спился? Или я так просто думаю?

Электричка, трамвай, автобус – добираюсь до работы. Голова гудит и в ней рождается слово: мандавошка. Это я. Мерзкое насекомое! И нет ничего странного, ибо я никого не уважаю. Даже покупателя на работе, который, как говорится, платит продавцу зарплату. И себя не уважаю тоже: надо было похмеляться сразу, а не ехать с больной головой. Пивом голову не обманешь.

Выхожу на одну остановку раньше, захожу в рюмочную.

Очередь из трёх человек. Удивительно мало посетителей!

Сто грамм водки – кусочек лимона – жевательная резинка.

Клиент всегда прав… Клиент всегда – лох! Были времена, когда наглели продавцы. Всё перевернулось, наглеют покупатели. Главное, нахуй не пошлёшь агрессора, пошлют тебя с работы. Что делать?

Вопрос очевиден. Действия, кстати сказать, выработаны. Лично мною. И я учу каждого подчинённого, как действовать. Против правил учу. Я говорю, что может быть хуже для покупателя, а? Правильно – категоричный отказ. Мерчандайзер наоборот, по-русски.

– Я вам не продам эту вещь, – говорю.

– Почему? – удивляется покупатель, и глаза его вываливаются из орбит. – Я вам плачу!

– Без объяснений, можно? – вежливый тон поддерживаю.

Одним словом, покупатель требует жалобную книгу, ты ему предоставляешь эту возможность, он в ней что-то пишет (обычно с ошибками), после ещё раз возмущается и уходит. Остаётся только уничтожить старую жалобную книгу, повесить новую.

За год сменяется шесть книг.

Автобус, трамвай, электричка – возвращаюсь домой. Не хочу, чтобы день кончился вечером, хочу утреннего завершения дня – я завтра выходной.

Возле дома стоит девица, курит. Подхожу, прошу зажигалку. Прикуриваю сигарету, спрашиваю:

– Ждёшь кого-то?

– Тебя жду.

– Да?.. Виктор, – говорю, – живу в этом подъезде.

– Аня, – говорит она, вежливая. – Что будем делать, Витя?

Я окинул её взглядом – красивая. Правда, маленькая. Представил, как она наполняется спермой, раздувается. И говорю:

– Хуй сосать, – ни на что не рассчитывая.

– Пятьсот рублей.

– Дорогая, – говорю, – ты очень, смотрю.

– Дешёвки на трассе стоят.

Заходим в подъезд. Я расстегиваю ширинку, достаю вялого.

– А почему он у тебя не стоит? – глупый вопрос.

– Дорогая, даже если бы ты была дороже – надо отрабатывать, трудиться.

Она делает заглот. Я закрываю глаза, думаю о постороннем, одним словом, продляю удовольствие. Интересно, почему я её к себе домой не пригласил, занялся этим в подъезде? Дома нет никого, а здесь могут соседи заметить. Экстрима не хватает мне, наверное.

Разряжаюсь в рот. На все пять сотен!

– Ты чего не предупредил, – обтирается Аня.

– Дорогая, я, по-твоему, за пятьсот рублей в носовой платочек должен кончать? – и протягиваю деньги.

– Не возьму, – говорит. – Деньги – это шутка.

– Нет, всё слишком серьёзно. Сделано дело – забирай!

Она берёт деньги и – кидает в меня. Демонстративно разворачивается, уходит. Купюра лежит на грязном полу. Я подбираю, засовываю в карман брюк. Это наглость, но здесь не предусмотрена жалобная книга.

Я замечаю, секс у меня так и происходит. Коротко и печально – вспышка, и опять двадцать пять.

Звоню Антону:

– Приходи, бухнём.

– Я с девушкой приду, – говорит.

– Приходи с девушкой.

– Тебе подружка нужна? У Марины есть одна, ничего, скажу. Видел однажды.

– Я разрядился. Не надо.

– Быстрый ты, Витя, – смеётся Антон.

– Скорей, неосмотрительный, – говорю.

Марина серая мышка. Не впечатляет. Антон вечно с такими знакомится. Они проще дают. Есть такой опыт.

Три бутылки водки на троих. Тупо льём и пьём. Марина не отстаёт от нас.

Разговор не клеится. Ибо Антон начал клеиться к Марине. Игры дикобразов. На моей территории. Лучше бы волки взвыли.

– Идите в спальню, – говорю. – Там кровать, удобно.

Пью сам на сам.

Последняя бутылка подходит к концу. Долго что-то они там кочевряжатся!

В кухню заходит Марина.

– А где Антон?

– Спит, – говорит. И наливает себе водки.

– Что так?

– Обломался.

– Бывает…

– Это не означает невозможно. Стараться надо. А не спать, – она чуть ли не плачет. Похоть трудно утаить.

– Симулировать Антон не может, я знаю. А сон – так проще уйти от проблемы. У меня самого, Марина, бывает, вялый не просто висит – свисает! Болтается тряпкой. Если у тебя есть жалобы ещё, рассказывай. Не стесняйся.

И она стала говорить о муже, который её бросил, о ребёнке, о том, что он часто болеет простудными заболеваниями, о маленькой зарплате, о том, что она не может позволить себе, как женщина, сходить в салон красоты – дорого, что мужчины мало обращают на неё внимания…

Я слушал и пил. Мне казалось, что я превратился в жалобную книгу. Подумалось, когда она закончит, надо себя уничтожить. Это не должно быть кем-либо прочитано: должно быть стёрто, замуровано, сожжено – выбрито вместе с мандавошками!

Я вдруг вспомнил про пятьсот рублей, которые выкинула неудавшаяся проститутка Аня.

Когда Марина закончила говорить, я протянул ей деньги, сказал:

– Ребёнку купишь сладкого.

Она взяла деньги не сразу. Но и спасибо не сказала.

Правильно сделала! Я бы не принял от неё благодарности.

Марина ушла, когда за окном отступила ночь. Я не стал её провожать. Моя миссия была окончена, я пошёл спать.

В обед меня разбудил Антон.

– Где Марина? – спросил он.

– А я ебу? Голова, Антон, трещит: после попойки ничего не помню. Вопросы проще задавай… – и рубанулся спать дальше.

2009 год

Варикоз

Дождь идёт четвёртые сутки. Дороги размыты, метро затоплено водой. В городе объявлено чрезвычайное положение. Школы, магазины, промышленные предприятия закрыты. Больницы – перегружены пострадавшими. Есть жертвы. Возникшее мародёрство подвергло правительство ввести войска. Панически настроенных граждан и грабителей солдаты подвергают изоляции. Ночью комендантский час.

Борис Иванович пребывает в наихудшем настроении духа. Непогода – как следствие такому настроению. Тридцать пять лет его мучил варикоз. Вот и сейчас обострился. Около трёх лет не подавал болевых симптомов, а сегодня боли усилились, передвигаться по квартире – и то мучительно. Виной всему та же непогода.

В девятнадцать лет, когда появились первые признаки болезни и начали прогрессировать, Борис Иванович, молодой и красивый парень, чуть было не женился. Его избранница, Анечка, увидев ноги Бориса Ивановича, пришла в ужас! И, как следствие, не вышла за него замуж, когда он предложил руку и сердце, объяснив своё решение тем, что её будущие дети могут иметь те же болезни, что и их отец. Себя она считала чистой, идеальной и здоровой девушкой. Она, шестнадцатилетняя, мечтала о сказочном принце без изъянов.

Это первый случай, малоприятный, из жизни Бориса Ивановича, который произошёл по вине варикоза.

Второй раз ему отказали в приёме на работу в милицию. Он так хотел работать во внутренних органах, тогда ещё советских, что не мог понять, почему какая-то выпуклость не даёт сбыться его мечте. Взятку он не предложил медицинской комиссии, ибо, как будущий милиционер, не мог переступить закон, да и денег свободных-то особо не было у молодого человека. А дать намекали.

В третий раз из-за варикоза от него ушла жена. Десять лет они прожили вместе, но у них так и не было детей. Медицинское обследование выявило полную непричастность жены по этой проблеме, а вот Борис Иванович оказался бесплодным – варикоз левого и правого яичка превращал яйца Бориса Ивановича в огромные бильярдные шары, которые так любили теребить немногочисленные женщины, спавшие с ним, но эти шары были пустыми, полыми – воздушные шарики.

Это наследственное, успокаивал он себя. Отец и мать тоже были больны, но никто из них не умер от этой болезни, да – некрасиво и жутко, но жить можно. Правда, у отца родился я. Ему повезло больше.

Дождь продолжается.

Надо выбираться отсюда, думает Борис Иванович, потонет город. Только куда сбежать? От себя не убежишь.

Он включает телевизор, передают новости:

– Краснодарское водохранилище было разрушено мощным землетрясением. Город Краснодар стёрт с лица земли и затоплен. Почти всё население города погибло…

Городской телефон надрывается. Борис Иванович долго не хочет брать трубку – кто это может быть?

Звонит сосед.

– Ты слыхал?

– Да.

– Эта наша мокрая аномалия, как выпавшая роса ранним утром. К обеду высохнет. Родственники в Краснодаре не проживали?

– У меня нет их нигде.

– Тебе легче. У моей жены сестра родная с детьми там жила. Связаться не можем.

– Сочувствую!

На самом деле Борис Иванович оставался холоден ко всем этим новостям. Его беспокоил варикоз, который вызывал боль в обеих ногах, – это моё. И дождь за окном беспокоил – это рядом. Нет, какая там роса, к чёртовой матери! Сосед заблуждается. Не высохнет.

Дождь продолжается, усиливаясь до ливня.

Борис Иванович переключает канал, диктор говорит:

– Ростовская область закрыта для всех въезжающих и выезжающих, причина: свиной грипп. Есть жертвы среди населения ростовской области и прилегающим к ней территориям…

У Бориса Ивановича не дёргается ни один мускул на лице. Вот уже шестой год он не ест свинину: во-первых, дорого, а во-вторых, жирно – вредно для здоровья, особенно для сосудистой системы.

Водку Борис Иванович тоже не пьёт. Не потому, что был трезвенником, а всё по той же самой причине.

«НТВ» говорит о засухе в волгоградской области, о саранче, уничтожившей посевы зерновых культур…

Чешутся яички. Они только чешутся, никогда не болят. Странно: одна и та же болезнь, но разные симптомы.

Рука добирается до кнопки местного телевидения. Канал «ТВЦ» передаёт, что Москва под властью мощного циклона. Дожди продлятся ещё неделю.

Выйдет река из берегов, говорит сам себе Борис Иванович. Потонет город, как и Краснодар. Только там сразу, быстрая смерть, а мы постепенно уйдём под воду.

За окном раздаётся автоматная очередь. Борис Иванович выглядывает из-за занавески: солдаты оттягивают труп в сторону, в подворотню. Об этом в новостях не говорят.

Снова звонит телефон.

Сосед не может поверить в происходящее, он кричит в трубку, паникует:

– Они изолировали, а теперь расстреливают!

– А что ты хотел, – говорит Борис Иванович, – чрезвычайная ситуация требует твёрдых решений, – его голос спокоен, выдержан, как будто всю жизнь он проработал в органах, командиром, а не шофёром за баранкой троллейбуса двадцать пять лет.

– Я не понимаю…

– Я не понимаю тебя, и я не кричу во весь голос в трубку то, что и так видно. Нечему здесь удивляться. Когда болят ноги от варикоза, ты знаешь мою болячку, ничему другому не придаёшь значения. Сегодня у меня обострение, и я не хочу говорить на другие темы, извини.

Он кладёт трубку. Ему хочется закурить. Когда-то давно он курил «Лайку». И как только Аня его бросила – он бросил курить. Вредные привычки остаются в подсознании надолго. После проявляются с новой силой, попробуй удержаться.

С каким бы удовольствием он закурил бы сейчас! Лучше бы, конечно, «Лайку»… Но и от папиросы тоже не отказался. С травкой. Было дело.

За окном слышится грохот рассыпающегося кирпича. Правое крыло соседнего жилого здания рушится, вода, видимо, подмыла фундамент.

Надо уходить.

Борис Иванович собирает в сумку все самые необходимые вещи, консервы, садится на дорожку в кресло.

Громкоговоритель патрульной машины объявляет о комендантском часе.

Борис Иванович разбирает сумку, раскладывает всё на свои места. Завтра день в запасе.

Перед сном он включает телевизор. Показывают «танцы со звёздами». В записи. Он улыбается: красиво танцевать – была его мечта. Не научился. Варикоз помешал. Или яйца.

– Известное дело, – говорит он самому себе, – нашего горя и топоры не секут. И ложится спать. Завтра разберёмся. Выкрутимся. Если не помрём.

Февраль 2009 года

Разносчик порнографии

Говорят, будто сказанное слово серебряное, несказанное золотое, да, видно, порой сказанное и рубля не стоит. И в самом деле, сколько таких скрытных личностей наблюдать приходится – сотни! Боятся говорить открыто, скрываются. Вокруг да около в лучшем случае. Они-то, может, толкуют побольше некоторых там ведущих на телевидении или радио, но впустую бросаются словами, пускают дым, и только.

Мне его взгляд сразу не понравился. Взгляд похотливого извращенца. Всякое видал, но эти тёмно-зелёные глаза, проникающие в самую глубину твоего нутра, оценивающие свою, именно свою безопасность, типа «будь с ним поосторожней, браток», и в то же время простецкое поведение, мол, я свой, с непонятными жестами рук, мимикой, и добродушная речь, как будто не я ему привёз заказанные порнофильмы, а он мне, пытаясь продать полулегальное видео от Прянишникова.

Он спросил:

– Жёстче ничего нет?

– Ваш заказ, два фильма с фистингом. Остальные диски для других клиентов. Содержание мне не известно. Извиняйте!

Он скривился. Видимо, желание увидеть не просто динамику совокупляющихся тел, глубокого проникновения, а что-то ещё более экстравагантное, было настолько сильным, что я решил, он откажется от покупки, а это – минус, что нежелательно для моего кармана: я зависим от продаж.

Он, без сомнения, не первый раз вызывал курьера – это был скорей всего Андрей – и, видимо, ждал, что ему предложат что-нибудь ещё. Помимо ранее заказанного порева. При желании, я понимал, загнать левый диск на болванке такому клиенту не стоило труда. Знать только надо, что он хочет. Но не всё сразу. Дела делаются постепенно.

– Хорошо, – сказал он. – В другой раз, если поедите на мою заявку, возьмите десятка два дисков. Понимаете? Я хорошо плачу. Вижу, вы недавно работаете?

– Это имеет значение?

– Нет, конечно, – поспешил ответить он, как бы оправдываясь. – Но имейте в виду.

– Хорошо, я понял.

– Вижу, ты из понятливых ребят.

Он дал сверху хорошие «чаевые». Так жить можно, подумал я, и отправился по другому адресу. Главное, соглашаться с клиентом, а что ты думаешь про себя о нём, ему лучше не знать…

– А вообще, забудь наш разговор, – говорит он мне в спину. Я не реагирую.

Прохладный вечер. Темнеет. Зажигаются огни. Ветер бьёт в лицо тысячами иголок. Я еду на спортивном велосипеде по мокрым улицам большого города. Почти два десятка заказов нужно развести до полуночи. Район, который обслуживаю, почти не знаю. Спасает карта. Но в ней надо разобраться, сориентироваться, на это уходит время. Что нежелательно.

Второй вечер я на новой работе. Вчера ездил с напарником, таким же студентом, который вот уже два месяца трудится на этой стезе порнобизнеса. Меня поставили с ним вместе на короткое время, чтобы я смог привыкнуть к клиентам, к их запросам и требованиям, но не для того, чтобы разобраться в топографии незнакомого микрорайона.

Я опаздывал. Диспетчер позвонил на мобильник:

– Гена, ты где? Не поспеешь за час на Лермонтова двенадцать дробь три, клиент откажется от заказа. Он уже предупредил. Твоя выручка – твои проблемы.

Это Полина. Она тоже студентка. Красивая штучка. Говорят, в одном из фильмов снялась, но потом отказалась от карьеры порнозвезды, – на тот момент ей срочно требовалось заплатить за учёбу. Теперь – просто диспетчер. Подрабатывает, как почти все в этой фирме. Я бы хотел посмотреть кино с её участием, но, насколько мне известно, она снималась в парике и в гриме, играла «ведьму». А что за фильм, как называется, я не успел спросить у Андрея, с которым мы вчера работали.

– Понял, – отвечаю. – Скоро буду. Надеюсь.

– Давай, Генчик, торопись, – добавляет она, и я жму на педали быстрей. Ласковое слово окрыляет! И вот он, нужный адрес. Полина – добрая фея, как вовремя она позвонила, мелькает в голове. Она красивая девушка, я бы ей вставил… Ох уж эта работа! И мысли похабные возникают порой, скоро, наверное, изрекать их начну вслух – заработаюсь.

Передо мной калека. У него нет ног. Он не смотрит на меня. Когда открылась дверь, я даже не сразу его заметил. Глянул вниз и увидел коротышку на культяпках, он протягивал деньги. Суровое небритое лицо и широкие плечи не сочетались с маленьким ростом. На нём была одета тельняшка в голубую полоску. Ему не повезло. Однозначно. Уродство и ущербность не отменяет похоти. Мои циничные мысли ошеломили меня самого. Всё правильно, работа меняет человека. Чаще – не в лучшую сторону. Суметь вовремя заметить первые признаки перемен и задуматься – первый способ остаться самим собой.

Дверь захлопнулась. Я подошёл к лифту, обернулся зачем-то назад, чтобы взглянуть на закрытую дверь ещё раз. Шум на лестничной площадке заставил перевести взгляд на спускающихся девушек в коротких юбках. Я засмотрелся на них. И забыл про калеку.

И снова я лечу на велосипеде навстречу ветру. Рекламные огни большого города ослепляют и дурманят. Я пьянею ото всего, что меня окружает. Я понимаю, что молод, впечатлителен и наивен, но это так романтично. Быть молодым!

Следующий адрес, как я понял из карты, совсем рядом. Два переулка проехать. Я мчусь по пешеходному тротуару, обгоняю прохожих. На моём пути должен быть один из многочисленных интим-магазинов, я должен сдать выручку, отметиться и поспешать на другую заявку. Могут и ещё подкинуть пару адресков. С одной стороны, больше заработаешь, с другой – задержаться придётся. А завтра на занятия. Ежедневные недосыпы могут послужить плохой успеваемости, во-первых, а во-вторых, – где же взять деньги, родители-то не резиновые. Лучше плохо учиться, чем совсем не учиться из-за финансовых проблем.

– Как дела, начальник? – спрашивает продавец, моложавый мужчина, с гладко зачёсанными жирными волосами назад.

– Нормально, – говорю и достаю деньги из портмоне.

Здесь я впервые. В одном этом микрорайоне, насколько мне известно, три интимных солона, и в каждом пип-шоу: подглядывание за девушками в специальных кабинках – это за дополнительную плату, удовольствие дорогое и не менее прибыльное, как для хозяина, так и для красотки.

Смотрю поверх головы продавца, где висит плакат с надписью «во всем должен быть предел, даже в порнографии». Философское высказывание. А где это дно, интересно? Там, где клиент захочет лицезреть изнасилование с убийством? Такого в пип-шоу не покажут. И ни это ли хотел заполучить первый покупатель? Или чего ещё, не понятно?.. Я принимаю всё, но подобные вещи убивают даже самых отъявленных циников. Типа меня. Нет закона – трактуй, как хочешь.

– Заявки есть?

– Пусто.

Он делает пометку в специальном журнале о курьерах.

– Давай, дружище! – жмёт мне руку.

Две девушки принимают заказ. Они пытаются рассмотреть меня, залезть под одежду, потрогать там все выпуклости и впадины. Желания – мужчина и женщина – у всех одинаковы, но не у всех так ярко выражены. У них серая внешность, как у мышек, вылезших из норки, они мне не нравятся. Пустышки, думаю. Не только на первый взгляд – не удивлюсь, что и в остальном гнилые орешки. Наглые ухмылки раздражают.

– Ты не хочешь чаю, – предлагает одна.

– Спасибо, но у меня много заявок, – оправдываюсь и делаю шаг назад.

– А где Андрей? – спрашивает другая девушка.

– На другом участке. Перевели.

– Он никогда не отказывался от чая.

– Значит, у него было время.

– Ты случайно не педик, а? – неудачно, то ли шутит, то ли смеётся первая девчонка, усыпанная веснушками, видимо, с ног до головы. – Как на этих дисках.

Девушки засмеялись. Я взял у них деньги и поспешил уйти прочь. Их громкий смех звучал в ушах пенопластом по стеклу. Предложение зайти в гости было так неожиданно, что я, признаюсь, смутился, и, если быть честным, заглянул, коль хотя бы одна из них соответствовала моему представлению о женской красоте. Заниматься любовью с человеком, который тебе не нравится, – та же порнография, которую я продаю, разницы нет.

Я попытался сравнить себя с почтальоном. Будто развожу клиентам газеты, журналы и письма. Какая разница, какую работу ты выполняешь. Грязную или чистую. Меня ждут, а это главное. В моменты кризиса надо хвататься за всё, что подвернётся. Я и ухватился. Когда возникают критические моменты, нет, не обращаются к религии: меняют дорогие сигареты на дешёвые, алкоголя выпивают больше, чем можно себе позволить, идут на преступления ради некоего материального блага; и смотрят порно чаще – от нечего делать. Так проще жить.

В этой квартире вечеринка. Меня буквально затащили вовнутрь. Я, не сопротивляясь, оказался посередине разгоряченной толпы молодых людей, рядом со стриптизёршами. Они уступили мне место – я, кажется, открыл рот, глядя на них.

Девушки, гостьи, решили, что я стриптизёр по вызову – в полку прибыло – и стали кричать, снимай всё, покажи свой член. Хотим видеть большой, только большой и толстый! Я попытался сказать, что я не тот, за кого меня принимают, но громкая музыка заглушала слова. Все разом расступились, образовав полукруг, и ждали от меня танца. Послышались хлопки в ладоши и улюлюканья. Я стоял, не шелохнувшись. Всё слилось в единое месиво. Я никого не замечал. (В пип-шоу девушки не видят подсматривающего, так легче «работать».) Кто-то поднёс бокал вина:

– На, выпей! И начинай.

Подумать только, я «с лёгким паром» попутал, наверное, дома! Не туда попал, без всякого сомнения.

– Это дом сорок? – спрашиваю у парня, который протянул бокал.

– Да, а что?

– Я порнуху принёс. Посыльный я.

Он попросил сделать музыку тише. И обратился к собравшимся:

– Какой придурок заказывал курьера с порнушкой?

Кто-то засмеялся. Девушки разочаровано выдохнули и сели за большой стол, сервированный обилием разнообразных блюд с кушаньями – лучше бы поесть предложили. И снова включилась музыка на полную громкость. Стриптизёрши продолжили танец, оттолкнув меня из центра просторной комнаты. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Вот-вот должна начаться оргия, а у меня куча заказов!

– Я пойду, – говорю молодому человеку, который, видимо, был хозяином элитной квартиры. Он еле держался на ногах. И чтобы не перевернул бокал с вином, я взял у него из рук алкоголь и залпом выпил.

– Кто-то из наших прикололся, думаю, – сказал он заплетающимся языком. Он ещё мог думать! – Что там есть, показывай.

Мы ушли в прихожую. Я вытащил диски. Он перебрал все, которые предназначались на этот адрес и сказал:

– Беру. Сколько с меня?

Он не знал цену. Я решил поиметь с него. И увеличил стоимость в два раза.

Не просто легко отделался, решил я, выйдя из квартиры, а удачно и с хорошей прибылью. Хм, у него не убудет. С такими клиентами не церемонятся.

Зазвонил сотовый. Полина интересовалась, сколько заявок я выполнил.

– Иду по графику, – отвечаю ей.

По новому адресу – семнадцатый этаж. Лифт не работает. Странно. Поднимаюсь наверх не спеша.

Пацан протягивает деньги. На вид пятнадцать годков, а может меньше.

– Паспорт покажи, – говорю ему. – Дети до восемнадцати лет в пролёте!

– Ты ментяра, что ли? Паспорт, может, потерян, – грубит он. – Давай диски, забирай деньги и вали!

Из-за его спины выглянул дружок, такой же сопляк, ухмыльнулся.

Я разворачиваюсь и пытаюсь уйти. Краткий инструктаж предупреждал, что в подобных ситуациях лучше не продать товар, так как за малолетками может быть милицейская подстава…

– Ты не понял!

Приказной тон не цепляет меня. Продолжаю спускаться по лестнице. Но неожиданно следует толчок в спину. Я лечу вниз, бьюсь сильно ногой о металлическую решётку перил, боль пронзает голень, слышится треск кости… И – удар головы о стену: отключаюсь.

Полина пришла ко мне в больницу. Я лежал в травматологии с сотрясением мозга и открытым переломом ноги. Вот кого я не ждал увидеть, так это её!

– Привет, – сказала она сухо и протянула пакет с яблоками.

Я попытался встать, но она остановила меня.

– Я по поручению шефа. Ты не волнуйся, главное. Так вот, Генчик, шеф сказал, чтобы ты не писал заявление в милицию, понимаешь?

– Я и не собирался. – Она заметила на моём лице удивление и сменила тон официальный на дружеский.

– Это хорошо. Ты молодец! Скажу лишь, что тот мальчонка – сын уважаемого человека в городе, не стоит поднимать шум. Если ты оставишь это происшествие, как будто ничего не случилось, без внимания, то можешь вернуться назад на работу, когда выздоровеешь. Шеф тобой доволен!

Полина ушла так же неожиданно, как и появилась. Она лишь сказала:

– Я пойду, – и помахала пальчиками изящной руки.

На следующий день, к вечеру, я доел яблоки. Раньше почему-то я не предполагал, что за своё увечье виновный в этом должен быть наказан.

И написал заявление.

После выписки из больницы работу пришлось менять.

2009 год

Хлёбово

Ночь прошла беспокойно. Однако под утро мне приснился сон, что я потерял время. Казалось, я нахожусь в свободном падении, а мир проплывает вокруг меня в режиме какой-то паузы, стоп-кадра; хотел быть точным, чтобы не опоздать на работу, но не смог: электронные часы во всём городе, а вместе с ними время – исчезли, испарились, ликвидировались. Надо полагать, отразилось молнией, кто поймал время, застолбил – тот не спешит. Поспешность – неспешность. Равенства между этими понятиями нет, скорей – тире. Мой мозг явно не находился в состоянии покоя, он бодрствовал, хотя на самом деле я спал.

***

Обладая номером «78654», я мог себе позволить летающий автомобиль «Летатра-7500». Правда, он был в употреблении. Зато квантовый двигатель находился в хорошем техническом состоянии. И то, что немного протекала плазма, а на лобовом стекле расположилась трещина, не имело значения, ибо голографическая магнитола, сиденья с подогревом, сигнализация с лазерной турелью компенсировали остальные недостатки.

Анну я подвёз к отелю – у меня возникали мысли жить с ней вместе, но я пугался той её отрешённости от жизни, какую проявляли почти все долгожители, и Анна была не исключением. По пути нам встретилась новая красочная реклама, которой раньше на этом месте не было. Она гласила: «МУЧАЕТ СОВЕСТЬ? ПРИМИ ТАБЛЕТКУ СЧАСТЬЯ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки: дёшево, доступно каждому.

Она сказала сухо, но сумела в одно слово вложить всю свою уставшую от бытия душу:

– Спасибо!

Я смотрел ей вслед, её тембр голоса возбуждал – не резкий, не монотонный. Вот что цепляет меня в ней. Я нуждаюсь в ласковом слове, я понимаю интонацию. Это так странно звучит. Тем более перед инструктажем, который я сейчас буду проводить перед двумя десятками охранников. И голос мой, как старшего по смене, должен быть убедительным, я обязан найти правильную интонацию: суметь объяснить просто. Кажется, я догадываюсь, почему привязан к этой красивой женщине, привязан уже полгода – я её понимаю.

Она скрылась за входной дверью. Квантовый двигатель щёлкнул – на работу без опозданий.

***

Торговая сеть «Вестер» являлась крупнейшей в стране. Супермаркет, где я работал, насчитывал двадцать тысяч квадратных метров торговой площади – без учёта складских помещений.

На входе наряду с пластиковой карточкой доступа была предоставлена таблетка «совести» – минус 0.02 креда с зарплаты. Всё буднично, как обычно бывает перед сменой.

Меня уже ждали. Я обвёл взглядом собравшихся – из двадцати человек пять новеньких, одна из них девушка. Политика супермаркета была таковой по отношению к своим сотрудникам, что любая провинность каралась в лучшем случае увольнением. И так как коллектив менялся, каждый день в мою обязанность входила ежедневная лекция либо планёрка, на которую отводилось тридцать минут.

– Первое, на что следует обратить внимание, – начал я свою речь, вспоминая голос Анны, – это распределение потока людей в торговом зале. Второе – исключить возможность проникновения посторонних лиц в служебные помещения. Тотальная слежка за всеми – в первую очередь за работниками супермаркета. Практика показывает, что львиная доля хищений совершается именно сотрудниками, а не покупателями. Двое из вашего числа будут отслеживать работу самих охранников – об этом я сообщу анонимно по телефону, кого посчитаю достойными. И за этими двоими непосредственно буду следить я сам через событийный видеоконтроль у себя на рабочем месте аналитика. Есть вопросы?

Девушка спросила:

– Всё так серьёзно?

– Новенькой, прощаю этот вопрос. Я понимаю, есть те, кому надоели эти инструктажи, но это моя обязанность, которую я буду выполнять неукоснительно, до запятой в тексте… Идём далее. Значит, сразу определяйте зоны, наиболее вероятные для совершения хищений. Во-первых, это места выгрузки товара, места маркировки товара. Во-вторых, сами торговые залы, кассы. Необходимо проверять заднюю территорию супермаркета, на улице, но не задерживаться там с сигаретой в зубах дольше трёх минут – я всё это прекрасно буду видеть. Теперь: способы совершения преступлений. Стало быть, это кражи, совершаемые покупателями, это кражи, совершаемые непосредственно персоналом, это хищения, совершаемые в сговоре между персоналом супермаркета и покупателями…

– А возможен сговор между старшим охранником и главным менеджером, к примеру, чтобы отстранить неугодного работника? – Сергеев задал вопрос, который интересовал и меня. В моё отсутствие.

– Нет, – ответил я. – Сергеев, ты уволен.

Он вышел из конференц-зала, молча. Таблетки совести порой дают побочные действия.

Моя должность позволяла убирать неугодного подчинённого, но эта должность не позволяла подобрать на освободившееся место угодного мне человека.

– На чём мы остановились? Основные мероприятия по предупреждению хищений. Это самая важная часть в нашей работе – предотвратить, а не поймать. Главное, я считаю, – это использование методов психологического воздействия, под которыми следует понимать демонстрацию присутствия охраны с вашей стороны, я же в свою очередь провожу видеонаблюдение, информируя об этом в громкоговорители покупателей и сотрудников супермаркета. С целью выявления лиц, как покупателей, так и сотрудников, вынашивающих умысел совершить преступление, сотрудниками службы безопасности, то бишь охранниками, должна вестись агентурно-оперативная работа. Для негласного сотрудничества следует выявить лиц из персонала супермаркета, кто сможет с нами работать негласно. Руководство для этих целей выделяет солидные денежные средства для поощрения, как охранников, так и персонала супермаркета. Охранник обязан следить за работой рабочего персонала. Лишние разговоры, недоброжелательность к покупателю, частые выходы в курилку и прочее – всё фиксируется, в форме докладной предоставляется мне. Охранник службы безопасности должен уметь определить потенциального вора в общей массе покупателей, уметь вести наблюдение за подозрительными лицами, правильно задерживать и предъявлять претензии, предельно корректно и вежливо вести себя со всеми покупателями, даже если это оказался вор. Одним словом, потенциальный вор, оценивая нашу работу, должен говорить, что есть только одна причина, удерживающая его от преступления, – охранник, способный свести с ума своим присутствием, – подытожил я. – Да, и ещё… Помните: контролируете вы, контролируют вас.

Последнее предупреждение было самым важным из всех – потерять статус означало опустить себя на дно жизни, никаких привилегий, рабский труд, презрение общества, забвение.

***

Рабочий десятичасовой день подошёл к концу. Прошли те времена, когда ты работал восемь часов. Гудок, и чуть ли не строем все покидают рабочие места, никаких вольностей, иначе – понижение социального статуса, увеличение порядкового номера.

Я забрал Анну с отеля. Каждый день я выполнял одни и те же действия.

***

Сон повторился. Но я не смог его увидеть до конца, проснулся: Анна переворачивалась на другой бок и зацепила меня. Она не была моей женой, не была любовницей. Анна не была даже проституткой. Так она считала, но я ей платил за её услуги. Она была похожа на разумного человека, и могла понимать, что ей говорили, и более или менее успешно исполнять любовницу. Высшие власти знали, кто она такая. Знал и я.

За окном ещё не рассвело, и неоновая вывеска рекламы ярко светила, ослепляя, красной надписью: «КУПИ СЧАСТЬЕ! ДЁШЕВО! А ЛУЧШЕ ПОТРАТЬСЯ! ПОДАРИ СЕБЕ РАДОСТЬ ЖИЗНИ! КУПИ ВЕЧНУЮ МОЛОДОСТЬ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки: «Дорого».

В утренних сумерках мне сделалось страшно. Я сжался в комок, подогнул под себя колени, и подбородок упёрся в них. Я привык к рекламе не постепенно – сразу! Всосал с грудным молоком матери ложь. А теперь догадывался – и я был не одинок в своих мыслях – реклама инструмент. То есть я-то так считал, но вслух не говорил, поймёт ли ближний? Хотя всем известно, что сигареты, алкоголь, вечная молодость и смерть одна волчья ягода. Правда, вечная молодость – здесь есть сомнения, профессоры высказывают свою точку зрения по этому поводу, но она всегда совпадает с официальной точкой. Что не удивительно. Анна в своё время это тоже понимала. Её двузначный порядковый номер «97» говорил о высоком статусе в обществе – она не могла не знать, но купилась на дешёвую рекламу с надписью «дорого». Тогда это было престижно, престижно и сейчас. Да, двадцатипятилетняя успешная модель не смогла удержаться перед соблазном. А как иначе? Остановив старость, – она остановила и любое развитие своей личности. Ей сто двадцать, старушка. Молодое тело, а душа устала. Сколько таких! Тысячи. Бывшие толстосумы или дети их. Они живут вечно, а кончают суицидом. Правительство не поощряет самоубийц, зарабатывает на этом. Купить смерть дороже, чем вечную молодость. Бизнес на смерти и вечной молодости – выгодная статья дохода государства.

Рука прикоснулась к груди девушки. Эрекция. Я вошёл в неё спящую. Она проснулась и стала симулировать оргазм – привычка, выработанная за десятки лет, тяжёлая ноша. Для проститутки это естественно, но Анна, я говорил, не считала себя таковой, и мне не казалось странным её поведение – зачем? Ладно, IQ. Видимо, у неё, действительно, не могли срабатывать никакие другие защитные реакции организма – она знала, так надо, ей платят за это. Вечная молодость – вечная покладистость… Нет проблем. Поэтому правительство перечеркнуло её двузначный порядковый номер на запястье ещё девяносто пять лет назад, но не извело совсем, как напоминание о том далёком благополучии.

Мой номер «78654» соответствовал среднему статусу. Я не завидовал ни тем, кто вверху, и не испытывал сочувствия к тем, кто внизу. Они находились в недосягаемости от меня. И когда семя вылилось в пустоту, я сумел остаться безразличным, ибо спать с бессмертной женщиной не каждый может себе позволить. А я могу! И здесь моя ложь выглядит открыто, как на ладони.

Из прикроватной тумбочки я извлёк деньги, отсчитал нужную сумму. Я мог бы дать ей и меньше, но те самые таблетки совести, которыми пичкает правительство почти бесплатно каждый день всех и каждого, действовали, наверное, со вчерашнего дня. И я был честен с ней.

Она спрятала деньги в потрёпанную сумочку и неожиданно сказала:

– Если бы ты, Сергей, сумел бы меня убить, я бы была тебе благодарна. Там, на том свете возвратила долг. Тысяча кредов – это приличная сумма в моём положении. Но хотелось бы освободиться, понимаешь? – она сделалась грустной и от этого ожила, приняла человеческий облик.

Я обладал толикой понимания, как ни странно.

– Глупостей не говори, – сообщил ей.

– Эвтаназия – мало кому доступна. Как и вечная молодость. А руки на себя не поднимаются. И грех, говорит правительство. Страшный грех, говорит церковь. Они правду говорят?

Она разучилась различать цвета. Её недостаток – благо для цивилизованного общества. Рекламные щиты, рекламирующие вечную молодость, часто располагались рядом со щитами, рекламирующими смерть. Я знал наизусть текст этой рекламы – эту рекламу знали, видимо, все. Она гласила: «НЕ БЕРИ ГРЕХ НА ДУШУ, ПРЕКРАТИ СУИЦИД, ДОВЕРЬСЯ ДРУГИМ – ЗАКАЖИ ЭВТАНАЗИЮ! ОПЫТНЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ ПОМОГУТ ТЕБЕ СПРАВИТЬСЯ С ЖИЗНЬЮ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки со шприцем в руке: очень дорого.

Я ушёл от щепетильной темы, сказал:

– Мне пора на работу, сегодня вечером снова тебя заберу.

***

– … да, и ещё… Помните: контролируете вы, контролируют вас, – закончил я привычной фразой планёрку.

Событийный видеоконтроль работал безупречно. На своём рабочем месте я был уверен в электронном устройстве. Руководство супермаркета совсем недавно поставила эту систему, и она окупилась, поговаривали, за четыре месяца.

Вот и сейчас звуковой сигнал сообщил об обнаружении вора. Монитор включил нужную картинку. Это был покупатель. Он снимал маркировку с дорогой бритвы. Сегодня или завтра придёт подельник. А может, и он сам вернётся. Я сообщил охранникам номер стеллажа, но предупредил, чтобы его не задерживали. Если брать, то с поличным. Нанесение вреда маркировки товара не является преступлением.

Обед на рабочем месте. Как обычно. Я заварил себе кофе, оно не даёт эффект сонливости, сделал быстрый плов в пластиковом пакете.

Событийный экран вывел картинку: в супермаркет зашла полная дама в дорогой длинной шубе. Она обошла множество отделов, рассматривала технику, примеряла одежду, купила кое-что из косметики и, видимо, собиралась уходить. Я отвлёкся, чтобы доесть плов. Через пару минут позвонил охранник, работающий в зале.

– Сергей Николаевич, – сказал он, – спускайтесь вниз, сработали антикражевые ворота.

Кофе пришлось оставить остывать. Спускаюсь вниз.

На внешний вид даме было лет шестьдесят. Сколько ей на самом деле не знал никто, только пластиковая карточка паспорта могла прояснить этот вопрос. Я заставил женщину распахнуть шубу. Она возмутилась, но я сказал, что если даже что-то мы найдём, то отпустим её, представителям власти не будем выдавать. Она подчинилась: пылесос, разобранный по частям, был спрятан по потайным внутренним карманам.

– Не хорошо, – сказал я.

Пылесос был изъят. Я попросил даму пройти ворота ещё раз, но они зазвенели снова.

Даму проводили в отдельную комнату. Девушка-охранник, новенькая, осталась с ней наедине. Даме предстояло полностью раздеться. Она долго сопротивлялась, выкрикивая бранные слова, угрожая всем и каждому. Но вскоре успокоилась. Видимо, вспомнив мои слова.

Когда она оделась, я вошёл в комнату. На столике лежали женские прокладки с защитной этикеткой: именно они, а не пылесос, стали причиной провала хитроумной операции.

Даму пришлось задержать до приезда правоохранительных органов (в любом случае я бы её не отпустил из супермаркета, даже если б не нашлись эти злосчастные прокладки), а руководству доложить о неполадках в электронике антикражевых ворот.

***

Анна никогда не говорила много. Старалась отвечать кратко «да» или «нет», не спорила и не пререкалась – можно сказать, она являлась идеальным вариантом для любого мужчины. Да, это так. Но мне с ней было скучно. Совместный ужин, просмотр альтернативного телевидения через интернет, секс, сон.

Секс получился быстрым. Вытирая салфеткой сперму с ягодиц девушки, я услышал снова:

– Убей меня, – она перевернулась на спину.

– Я не могу, – сказал я не сразу, комкая салфетку.

– Боишься правительства?

– Боюсь понижения статуса.

– Это одно и то же, Серёжа. Значит, боишься.

– А тебе не страшно? Умирать.

– Нет.

– Деньги для эвтаназии можно скопить.

– Я не могу их копить сто лет. В моём положении это невозможно.

– Оставим эту тему на завтра, хорошо?

– Ладно.

…казалось, я нахожусь в свободном падении, а мир проплывает вокруг меня в режиме какой-то паузы…

***

Он вернулся. Как я и предполагал. Бритва утонула в кармане пальто. На выход он шёл через рыбный отдел.

Там его и задержали.

Бритва была изъята – я удивился – из протеза: вор был инвалидом. Хитроумная уловка. Я видел, куда пряталась бритва. Но при досмотре в кармане её не оказалось.

Раздевался мужчина при мне. Оставшись голым, он казался таким беззащитным. Член и так маленький, сморщился, почти не был заметен в густых зарослях. Я обратил внимание на его ноги ниже колен. Они имели различие в цвете. Не трудно было догадаться – это протез из гибкого силикона, он полый.

Так оно и было. А карман пальто соединялся специальным рукавом, проходящим через брюки, с протезом. В нём я обнаружил ещё три баночки чёрной икры.

***

Её не было в номере. Никто из работников отеля не знал, когда она ушла. Телефон не отвечал. Постоянство было нарушено.

Летатра, подъезжая к дому, сломалась: вытекла вся плазма.

Звонок в морг.

– Головная служба моргов города.

– Девушка с перечёркнутым номером «97» к вам не поступала?

– Минуточку… полчаса назад.

Я прибыл в морг. Мне представили документы о её смерти: огнестрельное ранение в голову несовместимое с жизнью.

– Она сама это сделала? – спросил я у девушки, предоставившей документы.

– Нет, молодой человек. Он уже задержан, – сказала она и спросила:

– Тело вы будете забирать?

– Нет.

– У неё есть родственники?

– В таком возрасте у людей нет никого, – сказал я и пошёл прочь.

Я долго не мог уснуть. У неё, наверное, был ещё один любовник, о котором я мог бы догадываться. Именно он до конца смог понять её, войти в положение, и он дал ей шанс. Он знал, чем рискует.

И я это знал… и ушёл от ответа.

Был ли во всём этом смысл?..

Постепенно я погрузился в сон. Стоп-кадр превратился в подвижную картинку, время ускорило ход.

2009 год

Жупел

Здесь тепло и сыро. Темно. Много пищи. Никто не работает, мало или почти не зависит друг от друга. Может, одна проблема – Хозяин. Но пока он в неведении – всё, можно сказать, прекрасно. Я где-то слышал (извне), что подобное называется коммунизмом, – но это так, к слову. Мало кто здесь верит, что любая структура может рухнуть. Моя задача и задача моих членов общества (такими нас сотворила природа) – плодиться и размножаться. Так мы устроены. Жизнь у нас лёгкая – бери и ешь, рожай, ешь и бери. У меня сотня подружек, у каждой подружки – сотня друзей. Никто никого не ревнует: у нас отсутствует подобное чувство – у нас отсутствуют напрочь все чувства. Никто не знает, что это такое. Даже я не знаю, хотя прозвали меня здесь Мозг. Мои соотечественники не догадываются, что такой важный орган, которым бравирую я, у них отсутствует. Он отсутствует и у меня, но я делаю хотя бы попытку изучения окружающего мира – что там за пределами всемогущей бесконечности, предоставленной для правления Хозяину? Одна последняя вылазка основывалась на изучении внешнего мира. Это опасное мероприятие произвело страшный зуд для всемогущего невидимого Хозяина, и я понял, что не стоит по пустякам подвергать себя опасностям. А заодно и других. Что я узнал? Почти ничего. Понял, однако, что наш мир и наш Хозяин не одни в мире этом. Хотелось, конечно, продвинуться дальше, но опасность остаться без еды и крова настолько велика, что, порой кажется, надо как можно реже производить эти опасные исследования. Но познание, как запретный плод – вкусить охота.

Соотечественники говорят, что, мол, я выдумал этого самого Хозяина. Нет никого, мы одни, одиноки – и что толку, если даже он есть! Я – не спорю, потому что выводы строятся на догадках – нет, не на чувствах, их нет, как говорил я уже. Но малая толика увиденного и отчасти изученного позволяет делать некоторые, может, поспешные предположения, которые многим членам общества не нравятся. И в настоящем мире есть места, куда никто никогда не хаживал, они нам недоступны по причине нашей приспособленности только к одной определённой местности, климату и типу питания. Кто спорит с этим предположением, тем я говорю – а как, и откуда взялся этот гермафродит? Он же не мог появиться из ничего. И вообще, кто мы такие, как здесь появились… Это тайна, покрытая мраком. Желания разобраться мало; у кого появляется – так это желание плодиться. Оно настолько велико, что мы порой забываем, в скором будущем перенаселение обязательно приведёт к голоду. Но это полбеды. Ибо Хозяин может заподозрить, что произошло что-то неладное, и примет меры для нашей ликвидации в целом. Тогда погибель всем. Если голод убьёт, может быть, две трети населения, то Хозяин невидимой рукой подчистит все закоулки этой полуразвитой цивилизации. И я привожу примеры: качество пищи. Оно ухудшилось. Многие болеют, уходят в другой мир Вечности. Нет, вкусовые качества остались прежними, они не изменились, но в пище как будто имеются примеси, убивающие нас потихоньку. Раньше времени. Что это? Я говорю невежественному народу – кара Хозяина за грехи наши. В ответ – какие грехи? нет у нас грехов! Как ошибается чернь! То, что ты живёшь – уже грех. Потому что наносишь невосполнимый ущерб себе самому своим присутствием в этом мире, старея (но это, разумеется, ничья вина), окружающим собратьям, ибо занимаешь часть свободного места и, может статься, больше, чем положено, и, без всякого сомнения, Хозяину. Пусть не прямо, а косвенно, и пусть верю в него я и ещё кто-то, нас единицы. Но, признаться, он нас стойко переносит. Он есть! Вера-то осталась. Хотя и маломальская. А мы, гады, с трудом терпим друг друга. Не доверяем, противимся. Казалось бы, что может быть проще: ешь поменьше, плодись пореже… В тесноте, но не в обиде – это не по-нашему.

Одна из моих подружек, Мелоди, советует прекратить демагогию. Говорит, смуту навожу. У тебя это, как в тупом шоу, где некий объект грызёт орехи на потеху публике зубами, а его не понимают – для чего? Он ломает зуб и вместо смеха он слышит неодобрение – зубы ломать неприятно: даже те, кто смотрит, получает огромное отвращение, потому что каждый имеет зубы, каждый может сломать. Это больно!

Мелоди – мой коллега по вылазкам. Она, конечно, не всегда со мной участвует и не всегда со мной согласна. Мелоди видела, как мне кажется, больше меня, но не старается объясниться даже передо мной. Поэтому у неё такие сравнения, подобные этому, которые я сам с огромным трудом понимаю. У нас с ней секс, и тот – безопасный. Она – самая разумная особь женского пола. Но это ничего не предопределяет. Мы в меньшинстве.

Неразвитость цивилизации – это устройство организма лишь к потреблению и выделению вредных веществ в пространство обитания. По-другому, иначе, никто не приспособлен. Уменьшить потребление, уменьшить выделение – значит, продлить существование Хозяина, а вместе с ним и нас, ведущих праздную – пока ещё праздную – жизнь. Это мой окончательный вывод.

Это послание я, Мозг, оставил Мелоди. Для потомков. Моя последняя вылазка может закончиться трагически. Я это понимаю. Поэтому не беру с собой Мелоди – её задача сохранить послание, довести содержание до черни, и суметь объяснить. Необъяснимое.

Будь что будет! Я червь, я глист, выползаю из…

2008 год

Незаконченное утро

Слово было в конце… И слово было матерное – «иди на х***й…» Как сразу меняется представление о мире!

***

А вначале произошёл Большой Взрыв. Невероятно горячий огненный шар, температура которого достигала миллиардов градусов, если хотите знать, в какой-то момент взорвался и разбросал к чёртовой матери во всех направлениях потоки энергии и частиц материи, придав им колоссальное ускорение.

Этот огненный шар, разлетевшийся на части, имел огромную температуру, повторюсь, и крохотные частицы материи обладали поначалу слишком большой энергией и не могли соединиться друг с другом, чтобы образовать атомы. Однако спустя аж несколько миллионов лет температура Вселенной понизилась, и из элементарных частиц, значится, сформировались различные атомы. Сначала возникали самые лёгкие химические элементы, поебень, так сказать. Постепенно Вселенная охлаждалась, и образовывались более тяжёлые, охуевшие элементы.

Между тем Вселенная остывала. Новообразованные атомы, в сущности, истинные шобла-ёбла, собирались в гигантские облака пыли и газа. Частицы пыли сталкивались друг с другом, чинили разборки, ежели чё, сливались в единое целое. Гравитационные силы притягивали маленькие объекты, шестёрок, к более крупным объектам. В результате, вообразите, во Вселенной со временем сформировались галактики, звёзды, планеты – некий ебаторий, полное занудство.

Примерно те же процессы, хотя и значительно в меньших масштабах, происходили и на Земле: Москва не сразу строилась. То есть земное ядро охуеть как сжималось!.. Из-за ядерных реакций и распада, в самом деле, радиоактивных элементов в недрах Земли выделялось много тепла, что образующие её горные породы не могли выдержать огромной силы, расплавлялись. Более лёгкие вещества, удивительное дело, отделялись в земном ядре от более плотных веществ, железа и никеля, и образовывали земную кору.

И вот, спустя миллиард лет земная кора затвердела и превратилась в прочную внешнюю оболочку планеты, состоящую из твёрдых горных пород, – некой платформы для дальнейших разборок, но ещё меньшего пошиба.

Но не тут-то было! Шли злоебучие дожди, дули такие же ветры, извергались вулканы, двигались материки. В результате на месте одной горной породы возникала другая. А после приходило оледенение! Подлинно, ледники волокли за собой множество крупных и мелких обломков горных пород, вмёрзших в их ледяные бока и брюха. Огромный панцирь льда толщиной до четырёх километров похоронил под собой почти всю Европу. К чёрту похоронил! Гигантскими волнами, поверьте, шло наступление холода на Землю. И всё-таки, как волна уходит назад в море, так и холод, а вместе с ним ледник, отступает назад, оставляя на поверхности камни и валуны.

Впрочем, многое из бурного прошлого отражается в горных породах. Разумеется, это летопись, краткая. Смешно сказать, малая часть, если сравнивать с целой Вселенной или звёздами. И вот я, стало быть, серый валун, оказавшийся во дворе одного многоэтажного дома, имею память (на чём, хочу заметить, основана вся нынешняя ебливая электроника) и просто так не базарю, кстати сказать, – я своеобразная форма жизни, без преувеличений, кремний! Я губка, вбирающая в себя любую информацию, которая накапливается во мне магнитной лентой кассетного магнитофона: последний слой самый свежий, самый значимый… Не зря же на моём боку соседский мальчишка написал баллончиком с краской «иди на х***й, Рома». Знать бы, кто этот Рома, вообще-то. Но я в неведении, ничего лишнего не скажу. Поэтому забудем Рому, вспомним всё то, другое, что было.

Значит, вылез я из земли, меня раскопали строители. Так случилось. Бульдозер, зараза, зацепил ножом и выволок наружу. Лучше бы мне лежать в земле. Но раз произошло то, что произошло, скажу, во мне тонна веса, и меня оставили. Там, где нашли. Теперь я красуюсь перед всеми, накапливаю информацию – я, сука, памятник природы, оставленный на растерзание природным стихиям, малолетним детям и алкашам, ссущим на меня чуть ли не каждый вечер.

Судьба, однако.

Что я помню до этих слов «иди на х***й, Рома»?.. В общем-то, ничего хорошего. Былое, как настоящее… опьянение от пивной мочи.

И это так банально!

ПОСЛЕДНИЕ ВОСПОМИНАНИЯ СЕРОГО ВАЛУНА

В отличие от грома, которого боятся все, очень редко можно найти того, кто боится камня. Считается, что камни когда-то были мягкими (да, мы кипели в лаве), но с течением времени остыли и окаменели.

Когда меня вытащили из-под земли, один строитель заметил:

– Этот камень, видимо, здесь давно живёт.

Да, я запомнил эти слова, точно так же, как помню наизусть каждую секунду времени прошлого, ведь я не лежал, а именно жил. И меня вытащили на свет не по моему желанию, случайно. Выдавливание камней на поверхность грунта обычно происходит в результате внутренних вибраций земли. А я оказался заложником – стрём, конечно, – человеческой деятельности. И жизнь так стремительно понеслась вперёд, что я осознал смысл пословицы, что под лежачий камень вода не течёт.

Сначала на меня залазили, прыгали с меня – это были строители. Они удивлялись, откуда я взялся на ровном месте. Об меня чистили грязные резиновые сапоги, выливали остатки карбида, плевали в меня, рассматривали внимательно, но не получали ответа.

После, когда дом сдали, рядом со мной посадили берёзу. Сделали лавочку.

Время ускорило темп (говорю только о некоторых событиях).

ПЕРВОЕ СОБЫТИЕ

Григоров из пятнадцатой квартиры поцеловал Муравьёву из пятой. Она же дала ему леща.

ВТОРОЕ СОБЫТИЕ

Бабушка Люба, образцовый управдом, донесла родителям Муравьёвой, что их дочь проститутка. За простой поцелуй.

ТРЕТЬЕ СОБЫТИЕ

Дядя Ваня, отец Муравьёвой, ударил Григорова по лицу кулаком и сломал подростку нос.

ЧЕТВЁРТОЕ СОБЫТИЕ

Милиция увезла дядю Ваню в воронке. Он громко ругался матом, мол, он, законопослушный гражданин, б***дь, кормит ментов, сука, а они его обвиняют необоснованно в смертных грехах.

……

СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТОЕ СОБЫТИЕ

Валентина Петрова изменила мужу. На лавочке, под берёзой. С Игорем Белым. Он являлся непосредственным её начальником: она скромно отдалась, опершись щекой и руками о мою прохладную, шершавую поверхность.

……

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ СОБЫТИЕ

Бомж N умер рядом со мной, отдав душу дьяволу по причине своего атеизма.

……

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ СОБЫТИЕ

Колесников и Ус укололись и уснули под берёзой.

……

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ СОБЫТИЕ

Некто, прохожий (даже камни не всё знают), изнасиловал двенадцатилетнюю Олю Смирнову, проживающую в сто второй квартире.

……

ДЕВЯНОСТОЕ СОБЫТИЕ

Гражданка N подкинула младенца, Валентина Петровна нашла ребёнка на следующий день, вызвала милицию, а после усыновила подкидыша.

……

ДЕВЯНОСТО ШЕСТОЕ СОБЫТИЕ

Маляренко, сын прокурора, с девяносто пятой квартиры, зарезал некоего Петрова. Убийцу так и не нашли.

……

ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТОЕ СОБЫТИЕ

Ус ошибся, сделал передозировку. Колесников скончался.

Ус лёг в наркологию, закодировался. Надолго?

……

СТО ВТОРОЕ СОБЫТИЕ

Петренко Иван, ублюдок с первой квартиры, убил кошку и закопал её рядом со мной.

……

СТО ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ СОБЫТИЕ

Кровавая разборка завершилась перестрелкой. Три трупа и кровь на мне: третьему размозжили голову об меня.

……

СТО СОРОК ВТОРОЕ СОБЫТИЕ

Дети с соседнего дома нюхали момент. Все остались живы.

……

СТО СОРОК ДЕВЯТОЕ СОБЫТИЕ

На Новый год, некий Сидоренко, пьяный, случайно снёс башку из охотничьего ружья Кутепе, проживающему в восемьдесят восьмой квартире. Сидоренко стрелял в полночь из охотничьего ружья.

……

СТО ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТОЕ СОБЫТИЕ

Аня Любимова, местная шестнадцатилетняя красотка, порезала вены. Смерть страшна в ожидании.

……

ДВЕСТИ СОРОК ЧЕТВЁРТОЕ СОБЫТИЕ

Четырнадцатилетняя прыщавая девочка из тридцать второй квартиры потеряла девственность. Семнадцатилетний Вадим оказал ей такую честь. И сам потерял девственность.

……

ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ СОБЫТИЕ

Некто подошёл ко мне, признался: «У меня лежит х***й на всех баб», – и обоссал меня. Этот некто, естественно, был пьян. Он являлся законным мужем Валентины Петровой. То, как она изменяла ему возле меня, говорило, что он не врёт.

……

ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ СОБЫТИЕ

Он сказал: «Я тебя люблю!» Она покраснела и ответила: «Милый!»

Это Любовь! С большой буквы! И во мне застыло радостное чувство.

ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ СОБЫТИЕ

Неизвестный поэт написал:

Незаконченное утро За окном стена. Дождь идёт как будто, Ливень, град, война… Суп на дне тарелки Крошки на полу. Включен телевизор, Шоу, мать твою!.. Август. Понедельник Пятое число. Вторник не наступит Для того, кто сдох. Остальным смеяться! Прыгать и скакать! В среду станет ясно, Кто покинет нас. Можно не стреляться Яда не глотать. Жизнь – она прекрасна, Жизнь не любит нас. Боль исчезла. Пусто Видимо, не зря Дождь испачкал стену: «Смерть для всех одна».

ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ СОБЫТИЕ

Илья, соседский мальчишка семи лет, чуть ниже стихотворения дописал: «Иди на х***й, Рома…». Зачем он это сделал, известно одному Илье.

***

Вот и всё! Как мало – и как много произошло! Предпоследнее событие и двести пятьдесят пятое событие привели меня к мысли, что ложка мёда в бочке дёгтя – тоже не особенно здорово. Вообще, чаще влияют на тебя, не ты влияешь, смотришь и запоминаешь. А жизнь продолжается…

Песок осыпается.

Тихорецк, 2008 год

Назначенная встреча

Он должен с ней встретиться.

В иной реальности. Точнее – действительности, не являющейся ни иллюзией, ни плодом буйного воображения.

Каждый из них знает об этом. Но только АВТОР понимает, как мало они ведают, ограничены в области неизвестного, да и знают ли вообще то, что знают. Попросту говоря, стараниями АВТОРА, он и она вмещают в себе неизвестность, живут в ней, а она – живёт в них. Ими управляет.

Однако же, он должен с ней встретиться.

Неизвестность – дитя страха.

Страх? Что мы знаем о нём?

Это ужас? Ужас перед чем?

Того, что умрём? Или того, что умрём мучительно? Может, того, что заболеем смертельно? Или, что сойдём с ума?

АВТОР знает, что делает, и он говорит, чушь всё это, страшное может произойти только один раз, только один раз.

Он должен с ней встретиться.

Ира договаривается о встрече поздним вечером. После работы.

Она работает на автозаправочной станции, в шести километрах от города. Точнее сказать – подрабатывает. Как многие студенты. Заочники.

Она предпочитает свету дня вечерние сумерки и ночную тьму, она не подозревает, что есть люди, которые боятся ночи.

Ира удивляется, как отчётливо помнит первую встречу. Она становится внимательней, всматриваясь в окружающих её людей. И в саму себя. До сих пор непосредственность, бездумный эгоизм составляли для неё привычную роскошь. Но те несколько мгновений первого знакомства так переворачивают её душу, что она начинает наблюдать себя со стороны – она примеряется сама с собой.

Ире нравится возвращаться домой в наушниках вдоль дороги навстречу приближающимся огням автомобилей. С музыкой веселей, и путь кажется короче.

Смена подходит к концу. Скоро, очень скоро.

***

Дима изредка думает о ней. Рабочее время спрессовано, в нём нет места, чтобы выставлять локти, поднимать голову. При мысли о том, что она может войти в его жизнь, будет делить её с ним, – он весь ощетинивается, вздрагивает. И снова погружается в работу.

Дима скучает днём. Уж лучше ночь! Самое время для развлечений. Самое время для любви. Самое время для развлечений.

Он должен с ней встретиться.

Комната или дом, а ещё работа, подразумевает АВТОР, это «мирок», в котором живут главные герои. И это только часть бесконечного неизвестного им мира. Слова эти, полные разного рода смысла, говорят о невероятных возможностях неизвестности, об огромных просторах, которые скрываются в этом понятии.

АВТОР даёт возможность читателю размышлять над судьбой главных героев. А читатель вправе воображать что угодно в дальнейших действиях АВТОРА, то есть развивать свою фантазию, охватывать мыслью и чувствами мир неизвестности, представлять одно, а в итоге – получать совсем другое. Как в жизни, где желаемое никогда не совпадает с действительным.

Он должен с ней встретиться.

Её сменщица опаздывает.

– Да не переживай, я подожду, – говорит Ира в телефонном разговоре.

Женщины с претензиями становятся, думает она, не просто смешны – глупы… Он не знает, что я думаю про нас. Ему, наверное, будет всё равно, если я стану рассказывать про это, он начнёт скучать… В лицемерии главную роль играет страх…

Ира поправляет униформу и ловит себя на мысли, что чего-то боится. Но в то же время единственное, чего ей хочется, – остаться с ним в темноте наедине, чтобы потом вспоминать на работе те сладостные минуты, которые он ей подарит.

Как ни странно, она не расстраивается, что сменщица задерживается. Как раз сгущаются сумерки. Ей нравится смотреть на убегающие огни автомобилей.

***

У Димы день на работе проходит как обычно скучно. Монитор, цифры, телефонные звонки, обед, телефонные звонки, цифры, монитор. Время летит медленно, полёт фантазии не устремляется в небо – наоборот, заземляется.

В горле пересыхает, ему хочется пить. Он достаёт минералку из-под ног, где стоит бутылка, жадно пьёт из горлышка.

В конце рабочего дня – появляется шеф, злая собака: незапланированное неурочное время, теряется час. Главное, не доводить бешеную собаку до броска.

Ярость проходит у всех. Поздно или рано.

Остаётся всего несколько часов…

Он должен с ней встретиться.

Из неизвестности следует всё что угодно.

Она всё плотнее подступает к главным героям. Читатель вводится АВТОРОМ во всё более тесный контакт с нею.

И АВТОР подчёркивает теперь, раз неизвестность понимается как действительность или реальность, то, стало быть, так оно и есть – это действительность неизвестного как такового.

Он должен с ней встретиться.

Ира идёт домой. Тёплый летний вечер, ритмичная музыка, играет «Ария». Огни города вдалеке.

Она чувствует, что не может не улыбаться, губы её сами раздвигаются в улыбке. Жаль, что никто сейчас не видит, какое у неё хорошее настроение. Он обязательно это заметит и ему станет хорошо, как и ей. А когда он торопливо обнимет её, она проведёт рукой по его тёмным волосам, скажет, что устала ждать, день был долгим и грустным. Без него.

***

Дима едет домой. Головная боль, нарушенные планы. Сотовый разряжается, не дозвонишься. Бензин на исходе.

Скоро ночь. Переодеться – и в клуб! Придётся опоздать. Она поймёт, если придёт. Не всё от него зависит.

Дима тяжело вздыхает.

Он должен с ней встретиться.

Казалось бы, всё ясно и понятно. АВТОР подводит читателя к логическому концу. И возникает вопрос, как теперь может подразумеваться неизвестность, если так развиваются события? Как определять её? И существует ли она вообще? Всё вроде понятно.

А что понятно? – задаёт вопрос АВТОР. Он чувствует, что читатели видят по-разному один и тот же сюжет: одному из них кажется, смерть неизбежна, другой загадывает встречу, третий предчувствует возникающую между молодыми людьми любовь, четвёртый не так самоуверен – он видит, как судьба разводит героев, не дав им шанса встретиться…

Поскольку неизвестность так или иначе присутствует во всём, то она присутствует и в слове…

Он должен с ней встретиться.

Дима рассчитывает, что сразу заберёт девушку из клуба, отвезёт к себе домой и в тепле постели обо всём расспросит. Он представляет, как она выглядит обнажённой…

Встречный автомобиль. Дальний свет. Дима прижимается к краю дороги…

***

Ира зажмуривается, ослеплённая…

Глухой удар, визг тормозов…

Странное спокойствие, умиротворение охватывают её по мере того, как затуманиваются мысли, покрываясь белой пеленой тонкого нереального мира.

***

Он выходит. Темно. Никого.

Достаёт фонарик, светит вокруг.

Зовёт:

– Есть кто?

Тишина.

Он напуган.

***

От удара она сжимается в комок, зажмуривается. Хотя глаза и так ничего не видят.

Боль.

В наушниках играет музыка. Мелодия заканчивается. Пара секунд тишины. Как сквозь туман, снова доносится голос Кипелова: «Возьми моё сердце, возьми мою душу…» И умолкает.

***

Щупальце фонаря освещает окровавленную траву, кровавый след ведёт в кусты. Дима раздвигает ветки – труп большой бродячей собаки лежит в неестественной позе.

И тут он замечает девушку. Она перепугана, стоит в стороне, смотрит на него и не видит.

– Привет! – говорит он.

– Привет, – говорит она машинально. Страх не покидает её. Она ещё ничего не понимает совсем.

Фигура мужчины с фонариком в руках подходит к ней, Ира узнаёт его. Она рада внезапной встречи. Шесть лет они не виделись. Как закончили школу.

– Это моё первое соприкосновение со смертью, – говорит она, глядя на собаку. Но пёс вдруг оживает, вскакивает на лапы и убегает в темноту.

Дима помогает сесть ей в автомобиль.

Им суждено было встретиться.

Каждый из них имеет ошарашенный вид, он и она чувствуют себя неловко. Дима, улыбаясь, смотрит на неё. Ира молчит и допускает, что он без ума от неё. Как и прежде. Она – да, так и есть. Ничего не меняется.

– Может, выпьем? Есть местечко уютное, называется «У Прохора».

– Я вообще-то не знаю…

– Значит, выпьем. Нам сверху повелевают.

– Если не преувеличиваешь, – Ира улыбается, – я не против сабантуя, Дима.

Счастливый конец? Знакомая ситуация? – спрашивает АВТОР.

Маловероятно, но всякое бывает, однако.

У него спрашивают, что дальше?

Какая разница, честно говоря. Правда?..

Ну что ж, а теперь АВТОРУ в заключении, в самом деле, не терпится сказать, что обжитый, охватываемый мыслью и чувствами мир неизвестности – это кусочек жизни на вершине холодного айсберга. Она, жизнь, каким-то непостижимым образом там теплится и составляет единство с океаном неизвестности, в котором дрейфует айсберг.

2011 год

Неизбежность

В наши дни…

…Анна Васильевна, простая жительница города N (название города не несёт смысловой нагрузки, ибо описываемые события могли произойти где угодно и с кем угодно), должна была поехать в налоговую инспекцию ЕФ (Единого Фронта), кое-какие документы отвезти. Обычная формальность.

Если так разобраться, и ехать-то не стоило. Но закон обязывал всех жителей города N считаться с законом, написанным ЕФ. А поскольку ЕФ был столь же неизбежен, как смерть, простые люди безразлично позволяли распоряжаться своей свободой, а вместе с ней – даже судьбой.

Однако ЕФ безразличие не устраивало. Ото всех, в том числе и от простого народа, им хотелось признания. Они ведь взялись управлять, а главное защищать город N, да и всю страну; правда, от кого – неизвестно. А совета, что естественно, не могли спросить, а значит, никому спасибо не говорили. Чувствовали, что не так жизнь устроена, и первыми поднимали руку. По обыкновению, после не оправдывались. Так было заведено.

Одним словом, бросилась Анна Васильевна собирать документы, а одной бумажки нет – самой важной. Стала искать, весь дом перерыла – нет бумажки, хоть плачь: старость не радость, однако. Короче, плюнула она на всё и, чтобы день даром не пропал, да и Троица впереди на выходные выпадала, решила на кладбище поехать, могилки прибрать.

Работы там оказалось море – бурьян с человеческий рост. Убрала все четыре гробика (брат, сестра, сын, дочь – все в один ряд лежали), а о проклятой бумажке мысль из головы не выходит, несмотря на усталость.

– И куда она подевалась-то окаянная! Вроде на комод клала, а теперь её нет, – ругала себя Анна Васильевна. – Без головы я стала.

Домой идти не хотелось, хоть устала сильно. Искать документы было просто тошно. Анна Васильевна оглянулась вокруг, ведь это всё народ мёртвый, – и тут заприметила одно надгробие, столь заброшенное и ветхое, что ей стало жаль покойного. Кто там похоронен – знать она не могла. Надпись была стерта, и на месте отчества были две буквы «ич». Стало быть, решила женщина, похоронен мужчина: «Анатольевич, Сергеевич, Степанович?.. Бог его знает! Но для себя назвала покойного Ильич, как бывшего мужа, сгинувшего бесследно два десятка лет назад в коридорах власти ЕФ с жалобной запиской в руках о неком Вихляеве, высоком чиновнике при том же пресловутом ЕФ. Кое-как разобрала дату смерти «1971-й год», и, засучив рукава снова, принялась вырубать разросшийся вишняк, убирать амброзию и портулак. Заодно оградку покрасила.

– Где родня загадочного Ильича? Поди, дознайся, – вопрошала Анна Васильевна. – Живые, небось, а души мёртвые, хоть забор подпирай.

Вечер наступил, когда могилка приобрела совсем другой вид, ухоженный и опрятный. Пахло краской. О потерянной бумажке Анна Васильевна даже позабыла на время.

Вспомнила уже дома о пропаже – эх, грому на вас нет! – и вмиг настроение у неё испортилось.

Снова задалась вопросом, где бумага? И тут как бы внутри себя услышала громкий голос:

– Бумажку твою сквозняком за комод унесло, за батареей она.

Голос мигом пропал. Анна Васильевна испугалась сначала. Потом вспомнила, что за отопительной батареей не искала. Заглянула в указанное место – точно, белеет бумажка. Камень свалился с души, теперь проблем не будет с ЕФ.

Однако наличие постороннего голоса озадачило Анну Васильевну – неужто умом тронулась? Чему дивиться, если дураков всегда били и бить будут. Но вскоре успокоилась, ибо голос исчез.

Тем не менее, было неясно Анне Васильевне – откуда точно исходил голос. Может, ЕФ психологические эксперименты ставил над простыми людьми города? Тогда зачем было подсказывать о потерянном важном документе? Стало быть, правда на дне лежит, глубокие воды истину скрывают. А на старости лет нырять за ней – ах, буду ли я жива!

Прошло совсем немного времени. Анна Васильевна как-то решила вздремнуть днём, на дождь её сморило. Она легла и быстро уснула.

– А ну вставай, я сказал!

Как ошпаренная женщина подскочила с дивана и тут же рухнула назад, чувствуя слабость и удушье. Из кухни доносился запах газа. Позабыв, что поставила чайник на плиту, Анна Васильевна кое-как добралась до окна, открыла его, перекрыла кран. Вопрос был в том, кто разбудил её. Опять голос ЕФ? С каких пор я слышу его? Ответ пришёл сам – с тех самых, как убралась на могилке. ЕФ к «сумасшествию» не причастен. Ильич подсказывает. Теперь на воду дуть придётся.

Прошли месяцы. Дело шло к весне. Голос Ильича исчез, казалось, навсегда.

Однажды вечером один из дорогих автомобилей ЕФ заехал в узкий переулок, где жила Анна Васильевна, и остановился. Оттуда кого-то выволокли и закинули в подворотню, где стоял мусорный бак. Потом автомобиль уехал.

Анна Васильевна, прожив долгие годы в городе N, ещё не утратила привычку сельской жительницы смотреть в окно. И не научилась безразличию к судьбам других людей. В тот вечер, правда, она не смотрела в окно, ведь ничего не увидишь в темноте, а вот голос знакомый услыхала. Он снова рявкнул приказным тоном, как в последний раз:

– Подойди к окну, всмотрись в темноту!

Анна Васильевна повиновалась. И увидела тело, лежащее у мусорного бака – свет фар проезжавшей машины упал на белую одежду – это была девушка, – и поспешила к ней на помощь… Холодный ветер ударил в лицо осколками стекла, женщина подумала, откуда взялся мороз? Довольно тепло же было днём. А когда приблизилась к девушке, почти обнажённой, можно сказать, поняла, что ласточка опередила весну, посчитав себя жаворонком.

А за двадцать лет до этого события…

…Алёна Тишкова, девочка четырёх лет, тоже смотрела в окно. Раньше она видела первомайские и ноябрьские демонстрации. Люди были нарядно одеты, несли воздушные шары, красные транспаранты, у всех счастливые лица. Но с недавних пор всё переменилось для неё. Теперь лиц она никогда не видела, воздушные шары сменили чёрные транспаранты, которые прикрывали лица, с белыми буквами «Единый Фронт!», или «ЕФ – идём вместе!».

Читать она ещё не умела, зато отец озвучивал надписи и качал головой. Он ещё был в своём уме.

– Что это? – спросила она однажды.

– Дурдом, – ответил отец. – Глупость очередного умного человека.

Объяснение поразило Алёну. Ни разу в жизни она не слышала такого странного ответа.

Она продолжала глядеть из окна на весь этот дурдом и ей казалось, что всё хорошо, ибо она не видела ничего плохого во всём этом.

Так произошло первое знакомство Алёны с ЕФ. Не сложно представить, что она не слишком разбиралась во всём том, что видела и слышала. Тем более всё только начиналось. И многие, кстати, не очень-то хорошо понимали, кто же такие ЕФ. Собственно говоря, кто понимал, принимал их сторону и через день уже сам шёл с транспарантом.

Чуть позже Алёна увидела лица, спрятанные за транспарантами – эти лица менялись; чаще всего они были тупые, невыразительные. Но по мере необходимости лица ЕФ могли приобретать дружелюбную маску, а порой лица шутили, обнажая белозубую улыбку. А вскоре и сам отец влился в их ряды, получил хорошую работу и смог для Алёны покупать вкусную еду, красивые платья, яркие игрушки. Но, возвращаясь с работы, мама почему-то боялась отца, ибо он переменился. В его лице исчезла та самая искра, которая зажигала маму; теперь в нём не было ни дружелюбия, ни милосердия, ни пощады, ни той радости, высекающей из него искру веселья. Да, иногда отец менял маски. Точней сказать, он забывал снять маску на работе и приходил с истинным лицом.

Алёна особого любопытства к отцу не проявляла, конечно. Как и не проявляла к ЕФ, так как отец был воплощением той реальности, за окном, только в семье. А главное – он много зарабатывал, казалось.

И вот Алёна выросла, превратилась в красивую и элегантную девушку, на которую заглядывались все мужчины. В том числе и бравые мужчины с ЕФ (бывало, взглянув на себя в зеркало, Алёна в душе не имела покоя, так самой себе она нравилась). Естественно, у них имелось много денег, и они легко приглашали Алёну в закрытые VIP-клубы. Алёна никому не отказывала. Молодая и весёлая, она любила танцевать. Её бокал наполняли вином и коктейлями, и Алёна пила. Пила и танцевала, подставляя губки и щёчки для поцелуев.

Так она одарила мужчин ЕФ признанием. И теперь Алёне хотелось не расставаться никогда с мужчинами ЕФ, потому что все наперебой оказывали ей знаки внимания. И ей это нравилось. Угождая каждому, Алёна научилась менять маски на своём лице, как когда-то отец. Она всех забавляла своей красотой, но не понимала, что с неё берут тоже монету.

Прошло совсем мало времени – и вот её выкинули из машины возле мусорного бака. Она ударилась головой об промёрзший асфальт и потеряла сознание…

…Мир исчез для Алёны Тишковой, а вместе с ним все звуки музыки. И в этой пустоте, безлюдье, пока она пребывала, произошло чудо: Анна Васильевна подняла девушку на руки, ибо у женщины имелась сила, а у Алёны красивая фигура и диета, понесла в квартиру.

– Голенькая ох, а за голенькой бог! – сказала женщина, спасая весеннюю ласточку.

Положив девушку в постель, Анна Васильевна повела себя так, будто она на старом заброшенном хуторе живёт. Осторожно раздела девушку и стала растирать водкой.

Растирала долго. Пока не вспомнила о враче и полиции. Но в этот момент девушка очнулась, она посмотрела на женщину мутным взглядом и молвила:

– Мама?

– Анна Васильевна я… такая молодая, ах! Что случилось-то, а? Полицию вызвать?

Глаза Алёны, мутные какое-то мгновение, наполнились ужасом, как у маленькой раненой птички. Она поднялась с постели, укуталась одеялом.

– Не надо полиции!

– Слава тебе, господи! Ожила. – Анна Васильевна пошла в кухню. – Полиция не нужна, говоришь… Чаю я тебе сейчас налью – это нужно.

Некоторое время Анна Васильевна ухаживала за Алёной, как за родной дочерью. Она не интересовалась прошлым этой красивой девочки – какое у неё может быть прошлое, вопрошала себя Анна Васильевна, одна любовь на уме, ничего умного не расскажет. Оправиться ей надо, а после про родителей спрошу.

Но Анне Васильевне ничего не удалось узнать про родителей Алёны – девушка ушла, молча и не попрощавшись.

Покинув чужой дом, но спасительный для себя, Алёна пошла известной дорогой, воротившись назад, к мужчинам ЕФ. Чтобы танцевать и пить коктейли. Анна Васильевна осталась одна. Голос Ильича, который спасал, она ещё слышала несколько раз, а после он исчез, пропал навсегда.

Умерла и Анна Васильевна вскоре, задохнулась газом, – в её квартиру вселилась молодая семья, дальние родственники, никто из них не имел привычки смотреть в окно, никто из них никогда не жил в селе. Зато остался мусорный бак в подворотне. Коктейль в бокале у Алёны Тишковой вот-вот должен закончиться. Осталось на два глотка. А за окном уже наступила зима. Час от часу убывает…

2011 год

Пустота

Быть может, я думал, необходим отдых, быть может, в какой-то миг я сорвусь и побегу сломя голову вперёд, чтобы устать, заполучить отдышку, сплёвывая в процессе бега вязкую слюну. Но я оставался на месте, корчась от равнодушия и усталости, которая образовалась от презрения ко мне со стороны близкого человека. И передо мной образовался вакуум, прозрачный пузырь, он втянул меня в себя – неожиданная пустота, изнанка интриги, рождённая из последнего подозрения, которое значительно превосходило то, что случается в жизни, и то, что не случается совсем, – я задыхался, я решил, что умру! Эта последняя мысль пронзила копьём в сердце, достала низ живота – и я разорвал оболочку пузыря, вылез наружу, оглянулся и ничего не увидел. Визуальный обман. Но я знал, чувство страха мало-помалу оставляет меня, хотя пустота рядом, она готова проглотить снова. Надо сопротивляться. Но как?

Я многого, конечно, не знал, лишь догадывался. И путал ревность с завистью, наверно. Такое положение дел, когда тебя разводят, не даёт покоя, конечно. И вот ты смотришь в пространство иным зрением и вместо зажигалки в руке, сигареты и мельтешащих перед тобой людишек замечаешь антизажигалку, антисигарету, антилюдишек. Это всё нелегко представить, понимаю, и я не мог – думал, сойду с ума. И, видимо, сходил. Потому что не видел во всём этом никакого смысла. Разве что – забыться во хмелю и ебстестве.

Чвиль позвонил вечером. Я был в отпуске, и тяжёлые мысли не оставляли меня, чтобы я не предпринимал: чтение, интернет или просмотр ТВ.

– Что делаешь, дрочишь? – манера вести диалог с друзьями у него была своеобразная. Кто не знал этого человека, предполагал, что он тебя оскорбляет. Но это было совсем не так. Юрист администрации района, выпивоха, холостяк и женоненавистник до мозга костей, Чвиль представлял из себя хорошего знатока человеческих душ. Он мог разобраться в человеке с первых минут, и, если что, – послать нахуй!.. Так он поступил и с моей женой, когда я перевёз её в Тихорецк. Мы где-то выпивали вместе, и он сказал мне в лицо при ней, правда, изрядно выпивший: «Гони её назад, в Темников». Я ему ничего не ответил, списав всё на алкогольное опьянение. Но это было давно, и неправдой. Может быть, мне хотелось, чтобы он так сказал.

– Угадал, – говорю.

– Собирайся, поедем в «Подвал».

Через полчаса он заехал за мной на такси.

«Подвал» был спортбаром. Показывали футбол. Качественное пиво и податливые барменши – это всё настраивало на хороший лад.

Вика и Света. Почему-то всегда они были в смене. Когда бы мы ни приезжали туда. Вику Чвиль поёбывал. Света – замужняя женщина, красивая смуглянка с третьим размером бюста. Я посматривал на неё. Клиентов почти не было, девочки присоединились к нам. Мы угощали их водкой. По чуть-чуть.

Как обычно, Чвиль хамил. И это хамство доставляло удовольствие барменшам. Я больше молчал. Хамство Чвиля для меня – это восторг словесного беспорядка, которое распластывает, возбуждает и уничтожает, порождая неопределённые словесные мутации.

Затем к нам присоединился Игорь. Он работал в суде, занимая должность, если точно давать определение, завхоза. Игорь прибыл на служебной машине.

– Поехали в «Хуторок», поужинаем.

– А что, у нас дорого? – спросила Света.

– У вас не вкусно, – сказал Игорь. Он, как и я, находился в разводе с первой женой, а вторая, с которой пока официально не был зарегистрирован, беременная на шестом месяце, лежала в роддоме, с отравлением: Игорь, добрая душа, купил вареных раков на рынке, угостил: в сорокоградусную жару такая еда – угощение для тёщи, не более.

Служебную машину Игорь оставил далеко от ресторана: в вечернее время в «Хуторке» часто ужинал с семьёй председатель суда, Михаил Анатольевич, непосредственный начальник Игоря.

Но волнения были напрасны. Знакомых никто из нас не встретил.

Под пиво мы заказали свиных ушек с тремя специальными соусами, заказали жареную картошку с грибами. Ещё здесь подавали самогон. Заказали и его. Графинчик.

Сытная еда и хорошая выпивка в душный вечер – а мы сидели на улице, под соломенной крышей – сделали своё дело. Вроде – хорошо, а присмотришься – плохо. Тем более, как выяснилось, не только для меня фальшивым был день. Если я эту фальшь ощущал в образовавшемся пузыре с вакуумом, который, без всякого на то сомнения, сейчас находился за моей спиной, то Чвиль и Игорь её распознавали в каждой атомной частице жизни, во вчерашнем, сегодняшнем и в завтрашнем дне.

Чвиль сказал:

– У нас, Витя, работа такая, приходится всё через себя пропускать, и я не железный: если вижу страдания – я сам страдаю. Но если меня наёбывают – я могу наебать тоже. Почему, как думаешь, такие зарплаты у судей? Это не торговля, не менеджмент – это людские судьбы. Каждая судьба человеческая прогоняется через мою душу, к примеру. Или того же председателя суда, который занимает должность мирового судьи.

– И когда такая душа черствеет, загрязняется отложениями солей, – появляется коррупция, – добавил я. – Что-то быстро мы все из строя выходим, хиреем.

– Нихуя ты не понимаешь, – сказал Чвиль.

– А врачи?

– Они костоправы.

Я не стал спорить. Не система плоха, а человек в этой системе. Он механизм, который даёт сбой. И если у президента в голове «Сколково», то вряд ли такой механик устранит поломку.

– Бля, тёлок бы снять, – сказал Игорь.

– Вика и Света работают до двух ночи, – уточнил Чвиль, заикаясь. Пиво и самогон сломали ему язык.

– Сегодня звонила Юля, – сказал я. – Сообщила, что сменила номер телефона. Позвонить?

Игорь от радости подпрыгнул в кресле, схватил графин, разлил остатки самогона по рюмкам. В возрасте под сорок, когда теряешь все связи с прошлой блядской жизнью, радуешься, видимо, даже надежде, которая может превратиться в неосуществимую мечту.

– Витя, со звонком не тяни.

Я нашёл номер в сотовой трубке. Юля была рада моему звонку.

– Что делаешь?

– Гуляю в парке?

– Приезжай на «Хуторок», бери такси.

– Я с подругой, Валерией, мы без денег.

– А где вы точно находитесь?

– Возле кинотеатра «Звёздный».

– Ждите, мы сами за вами приедем.

Игорь вопросительно на меня посмотрел. Я сказал:

– Она с подругой, забрать девчонок надо, рванём?

– Что они собой представляют? – Чвиль начинал затухать.

– Юле двадцать один год. Вторую – не знаю.

– Поехали, – поторопил Игорь. Видимо, ему больше всех хотелось поебаться. – Чвиль нас подождёт.

Зажав в зубах сигарету, Игорь рывком открыл дверь служебной машины.

– Пристёгиваться не надо, – сказал он мне, когда я уселся в кресло.

– Только не гони, – попросил я его. – Не надо жертв на дороге.

– Не беспокойся…

Но я беспокоился! Пьяный, я понимал, что может произойти, если даже мы не собьём кого-либо, а просто нас остановит ГАИ. Мне-то было, признаться честно, похуй, а вот Игорю… Я всегда видел обратную сторону вещей.

Юля и Валерия ждали возле автобусной остановки. Я их сразу заметил, то есть заметил Юлю, хотя в последний раз она выглядела блондинкой.

– Ты перекрасилась в брюнетку?

– Сам мне посоветовал, забыл? Это Лера, – представила она нам подругу.

Месяц назад я зажигал с Юлей, она поругалась с мамашей и ночевала то у друзей, то у подруг, и я, так сказать, в тот период стал её другом, – молодое тело возбуждало!

– Почему Лера? – спросил Игорь.

– Валера – кратко Лера.

– Ага. У меня впервые знакомая с таким именем, – сказал я.

– Мне моё имя нравится.

Чвиль допивал пиво. Юля ему сразу понравилась. Это не ускользнуло от моих глаз. Но я не собирался с ним делиться.

Игорь подсел к Лере. Она имела спортивное телосложение: широкие плечи, пышная грудь. Угловатый подбородок напоминал мужской, правда.

Юля не знала, что сказать. Молчала. Я обнял её.

– Что будете есть? – спросил Игорь.

– Что есть, – сказала Лера.

Официант принёс меню. Девчонки заказали мороженое. Меня это удивило, я спросил:

– И всё?

– Да, – сказала Юля.

– А водку будете? – вступил в разговор Чвиль.

– Будем.

– С каких это пор, ты же не пьёшь, Юля? – задал я вопрос.

– Сегодня можно, – сказала Лера за подругу.

– Официант! – крикнул Игорь. – Бутылку водки нам!

Я понимал, что мы сейчас напьёмся, я понимал, что мы можем диктовать условия этим девочкам, потому что у нас есть деньги, мы угощаем, а они на мели.

Я предложил:

– Поехали в сауну!

– Это идея, – поддержал Игорь.

Чвилю было всё равно. А вот девчонки стали сопротивляться.

– Мы живём с парнями на квартире, мы не можем…

– Какие нахуй парни, Юля и Лера, а? – возмутился я. – Всё будет хорошо, не бойтесь.

Юля посмотрела на подругу, сказала:

– Я Вите доверяю, он мне помогал, он друг, – речь у неё была прерывистой, она говорила как бы по слогам.

Лера сдалась. Отказываться открывать и закрывать глаза не так-то просто. И это было мне понятно. Но я не мог ненавидеть этих шалашовок. В данный момент они не рядились в чужие одежды – более того: они должны были скинуть свои платьица и джинсовые брюки, чтобы обнажиться. А вместе с ними обнажиться и мы. Но, даже скинув одежду, любой из нас не смог бы оголиться до конца. Мы фальшивили голосом, мы фальшивили музыкой, мы все состояли из тех же самых неестественных атомов жизни. У каждого за спиной, я заметил, появился пузырь. Ни у кого не было тормозов, – похуй!

Возвращаясь из сауны, я подумал, Лера и Юля – это те самые девушки, которые близки всем, но для всех чужие. Как и я сам.

2012 год

Сырость

Мир ссыхается, как скорлупа ореха, а люди жмутся друг к другу, как мокрые мешки, пропитанные страхом.

Генри Миллер. «Нексус»

«В эти минуты обманутые дольщики дома № 13 по проспекту Пятилеток добиваются встречи с губернатором Валентиной Матвиенко. Шесть женщин сейчас находятся в бюро пропусков, в Смольном. Пока – безрезультатно. Напомним, голодают они уже 12-й день».

Осенний вечер. Сумерки. Идёт дождь.

В квартире у Ильи холодно и сыро. Он съёжился, посмотрел на потолок комнаты: в правом углу, было заметно, он почернел; отопление пока не включили, не сезон. Он достал масляный обогреватель из кладовой, воткнул вилку в розетку.

Ничего не изменилось, не потеплело. Требовалось какое-то время.

Илья надел наушники, добавил громкости на музыкальном центре, лёг на диван и уставился в потолок. Играл The Chemical Brothers «Hey boy, hey girl». Ритмичная кислотная музыка приводила в экстаз.

Он подумал, что вначале была мысль, а не слово, как это записано в библии. А после появилась музыка.

Илья закрыл глаза, чтобы не видеть чёрное пятно на потолке.

«В следственном комитете при прокуратуре РФ подтвердили „Аргументам. ру“ информацию о том, что накануне в Ленинградской области пьяный милиционер совершил на автомобиле наезд на двух школьниц».

Она зашла тихо. Тронула Илью за плечо. Он открыл глаза, снял наушники.

– Привет! – сказала она, обыденно и без эмоций.

Илья улыбнулся и кивнул ей в ответ.

Алёна всегда появлялась неожиданно, когда Илья её совсем не ждал. У неё был ключ от его квартиры. Она, было дело, приходила, а он в это время занимался любовью с другой девушкой. Алёна делала вид, что ей всё равно. Илья же продолжал заниматься любовью, объясняя партнёрше, что это сестра, всё нормально.

Алёна являлась к Илье тогда, когда её личные дела шли к чёртовой матери. Он с ней и познакомился при таких же обстоятельствах.

Однажды утром, это было месяца три назад, в конце лета, Илья проснулся с твёрдым намерением (это даже ощущалось по утренней эрекции) найти наконец девушку, настоящую девушку. Нет, он не ощущал сексуальный голод, но он был пресыщен одним и тем же однообразием, какое возникает в сексе, то ли по неопытности одного из партнёров, то ли из-за отсутствия любви. (Последнее утверждение, кстати, вряд ли могло подкосить и свалить на землю даже слона.)

Он не представлял себе точно, какой эта девушка будет, блондинкой или брюнеткой, русской или еврейкой, высокой или маленькой, умной или глупышкой. Знал только – что она должна быть стоящей, скажем так, важной, красивой… На слове «важной» он сделал особый акцент, придавая этому слову все положительные значения.

С таким вот настроем Илья вышел из дому, сел в автомобиль и направился сам не зная куда.

Он просто катался. Когда ищешь то, чего не знаешь, вряд ли найдёшь.

Но он нашёл. Это правда…

Она голосовала возле автобусной остановки. Илья даже не сумел её рассмотреть. Остановился по инерции. Она оббежала автомобиль, быстро оглянулась.

– Можно я сяду? – спросила девушка.

– Вам куда-то срочно?

– Не важно, – сказала она. И тут её одёрнул какой-то парень, она отмахнулась от него, сказала:

– Руки убери!

Илье пришлось выйти из машины. Перед ним стоял пьяный парень с банкой пива в руке. Лет двадцати пяти. Как и он сам.

– Что случилось?

– Я не хочу с ним идти, – сказала девушка.

– Это моя девушка, – сказал парень Илье, взял за локоть свою девушку, как он утверждал, и силой поволок к тротуару. Народ на остановке за всем этим наблюдал и безмолвствовал.

Илья вмешался. Драться ему не хотелось. Он просто вырвал девушку из рук парня, открыл дверь, усадил в салон, обошёл автомобиль и сел за руль. Парень не растерялся и стал напротив, перекрыв движение вперёд. Илья резко нажал на газ и тормоз – парень упал на капот. Кто-то с остановки стащил его с автомобиля и отволок в сторону. И Илья тут же рванул с места.

Это была Алёна. Так они познакомились.

«Единороссы на региональных выборах 10 октября улучшили свой мартовский результат на 7 %, набрав в целом по стране 57,56 %, что дает возможность прогнозировать высокий результат на парламентских выборах 2011 года, заявил в понедельник секретарь президиума Генсовета „Единой России“ Вячеслав Володин».

– Холодно у тебя в квартире, – сказала Алёна. – Я переночую?

– Опять двадцать пять? Кто на этот раз тебя обидел?

– Тебе так важно знать? Я же не спрашиваю, с кем ты спишь.

– Хорошо, молчу. Ужинать будешь?

– Одна не хочу. С тобой – буду.

Илья выключил музыкальный центр, спросил:

– Что будешь? Яйца всмятку или яичницу?

«Украина рискует стать эпицентром международного экологического бедствия: полсотни миллионов кубометров отходов калийного производства в Калуше (Прикарпатье) могут прорвать плотину и вылиться в Днестр, отравив воду не только в Украине, но и в соседней Молдове».

Они ели молча.

Илья смотрел в свою тарелку. Он думал, Алёна спасается бегством от серости бытия, от себя самой и пытается спрятаться у него дома. Он же предоставляет ей такую возможность, но не может изменить ход движения запрограммированного механизма, от которого бежит Алёна. Ей двадцать лет, она студентка, живёт то в общежитии у подруг, то снимает квартиру, если есть деньги, то доверяется первому встречному. Её обманывают, ею пользуются. Она понимает это спустя какое-то время – и она бежит. Туда, где более или менее хорошо. Он, думает Илья, скорей всего для неё ангел-хранитель, раз уж она постоянно возвращается к нему. Если бы бежал я, то делал это с любой скоростью, бежал, не уставая и не задыхаясь, перепрыгивал бы холмы и овраги, но, наверное, не знал, где остановиться. А Алёна знает. Вот поэтому она здесь.

«Небольшой астероид размером около 10–12 метров пролетит мимо Земли во вторник утром, сообщили в понедельник специалисты Центра малых планет Международного астрономического союза (IAU)».

– Тебе скучно со мной, – сказала Алёна. – Включи музыку, я хочу танцевать.

Илья долго возился возле дисков.

– Что поставить?

– Поставь Hurts. Мне нравится композиция «Wonderful life».

Зазвучала лёгкая композиция. Алёна задвигалась в танце. Илья смотрел на её лёгкие движения – эти движения, тихие, нежные, призрачные, означали одно: любовный зов. На секунду он подумал, сейчас из-под меня выдернут кресло, и я упаду. Илья присоединился к Алёне, у него были ватные ноги. Он обнял девушку за талию и остановил её танец, спросил:

– Кому со мной хорошо, а? – и впился поцелуем, проталкивая язык глубоко ей в рот. Алёна не сопротивлялась, она этого ждала. Она почувствовала, как низ живота наполняется теплом – рука Ильи (холодная) была уже у неё между ног.

Они вошли в спальню, толкаясь и шатаясь, словно пьяные, повалились на кровать, продолжая целоваться. Одежда полетела к потолку.

– Холодно… – произнесла Алёна.

Илья её обнял – она дрожала.

На какой-то миг они прекратили возню, Илья взял Алёну за плечи, отстранил от себя и произнёс известную ей фразу:

– Зло сидит внутри нас, мы порочны от природы, выживает сильнейший, в борьбе все средства хороши.

Она повторила:

– Зло сидит внутри нас, мы порочны от природы, выживает сильнейший, в борьбе все средства хороши.

– Простовата ты бываешь – это плохо, – сказал он.

«Четыре человека спасены на данный момент в месте крушения судна «Василий» в районе Керченского полуострова у мыса Кыз-Аул в Черном море, сообщил в эфире радиостанции «Эхо Москвы» представитель МЧС Украины. На судне находилось 12 человек экипажа, десять россиян и двое украинцев. По получению сигнала SOS в район крушения вышли три судна, два под флагом России, одно под флагом Украины», – проинформировали в МЧС Украины».

Илья входил на всю длину, причиняя сладкую боль. Он был сверху, придерживая своё тело одной рукой, упёршись о кровать, другой рукой сжимал длинные Алёнины волосы на затылке.

Он говорил:

– Ты пытаешься строить долгосрочные планы на будущее, но не знаешь, что будет завтра с тобой; ты возомнила себя разумным существом, но тебе нужен не я, а грубый секс, – Илья откинул голову девушки на подушку, закинул её ноги себе на плечи и стал входить ещё с большей силой. – Ты надеешься, что ничего страшного не произойдёт и всё рассосётся само собой… – он остановился… – я так тоже думаю…

– Продолжай! – взмолилась Алёна. Но Илья кончил.

«Руководство Венской государственной оперы исключило из труппы российскую балерину Карину Саркисову – причиной увольнения послужила серия эротических фотографий артистки, опубликованных в одном из австрийских журналов, сообщает агентство Франс Пресс. По словам директора Венской оперы, Доминика Мейера, танцовщицу предупреждали о возможных дисциплинарных мерах, еще в мае, когда она снялась обнаженной для известного журнала Penthouse».

Алёна оделась и сказала:

– Эгоист ты, – и направилась к выходу.

Илья не пытался её задержать, он сказал ей вслед:

– Завтра или через неделю вернёшься снова.

Дверь хлопнула, ключ повернулся в замке.

Откинув одеяло, Илья встал с кровати, вышел из спальни, неспешно зашёл в комнату, где играла музыка. Здесь был включён обогреватель. И казалось теплей. Илья посмотрел на потолок, он чернел в углу, как и три часа назад. Ничего не изменилось. Искусственное тепло никого не грело, его не хватало, просто. Мысль о том, что женщины могут оставить его, как забытую вещь на стойке баре, к примеру, не давала покоя. Можно сказать, раздражала или даже приводила в ярость. Он понимал, что мысли и слова – это энергия, формирующая, если не судьбу человека, то определённый временной отрезок. И эти мысли добавляли больше перцу и соли в первое блюдо, которое остыло, не было уже горячим, как ему хотелось.

Он отключил обогреватель от сети. И сменил музыку. Зазвучала композиция AC/DC «Highway to Hell». Добавил громкости. В холодильнике оставалась водка. Илья достал бутылку и прямо с горла засадил столько, сколько смог.

Когда музыка надоела, он убрал громкость совсем – тишина пронзала больше, чем сама музыка, а радио на кухне тихо бубнило:

«Сотрудники милиции задержали на Манежной площади нескольких выходцев с Кавказа, которые исполняли народные танцы и вели себя агрессивно по отношению к прохожим. Об этом сообщает ИА „Росбалт“ со ссылкой на источник в правоохранительных органах. От задержанных были получены объяснительные записки, а с родителями несовершеннолетних милиционеры провели профилактические беседы. После этого приезжих отпустили».

2010 год

Грязь

Через два часа развод. Надо успеть почистить форму, отутюжить. Для меня это целый ритуал. Я никогда не тороплюсь. Не хочу, чтобы получились две складки на брюках вместо одной. Любая пылинка, малейшая грязь должны быть удалены, без пятен. Перед дежурством я довожу форму до блеска, чтобы она сияла: как представитель власти, я обязан быть безупречен. На меня обращают внимание.

Иду в участок. Вечереет. Середина апреля. Ощущается слабый запах весны. Наверное, будет дождь: воздух разряжен и хорошо прослушивается стук колёс поездов о стыки рельсов, гудки электровозов перекликаются между собой, отзываются далёким эхом, – будет гроза? Если, само собой разумеется, туча не пройдёт стороной. Мало хочется патрулировать по городу в дождливую погоду. Издержки службы.

Казалось бы, весна, ожидание предстоящей любви, природа шепчет, и, тем не менее, в воздухе весит слабый запах осени: он, без сомнения, вызван остатками дыма, – дворники жгут прошлогодние листья, убивая тем самым всю прелесть запахов только что распустившихся цветов плодовых деревьев. И на душе становится неуютно, как будто из зимы ты сразу попадаешь в осень, – паранойя!

Этот городишко не отличается серостью улиц, домов и людей. Нет, конечно. И пасмурная погода на исходе дня здесь не причём. А запах гари – вряд ли кому-то другому может поменять настроение, если он, например, влюблён, стало быть, предстоящая встреча с возлюбленной обещает жаркие плотские утехи, которые могут теперь быть скрыты не только в четырёх стенах свободной квартиры, но и на свежем воздухе, в укромном местечке лесопарка или пустующего пока стадиона. Тут всё дело, наверное, во мне, в моей серости сознания, в моём восприятии окружающей действительности, которую я специально окрашиваю в тёмные тона; я не обладаю, видимо, тем самым качеством молодого человека, который должен быть уверен в себе, потому что совсем недавно ему, то бишь мне, исполнилось только тридцать, но он – я! – не способен найти для себя ту самую точку отсчёта, от которой можно делать уверенный шаг в будущее. Я начинаю искать в собственном воображении элементы той несуществующей, достойной жизни, которая могла бы меня если не переделать, то хотя бы растормошить, уйти от самого себя на короткое время, чтобы попытаться оказаться по другую сторону бытия, ибо здесь, где я, мало чего хорошего. Попытка длительного запоя, пожалуй, – это невыход из положения, не моё. Хотя, честно признаться, я способен на многое, в том числе и на такой необдуманный шаг.

Что за херню я несу! Действительно, весна с ума сводит! Думать о том, что, кажется, второсортно, когда идёшь на работу, – непростительно. Для мента. Сука, расслабился.

Я плюю себе под ноги, вычёркиваю всю эту лирическую белиберду, злюсь, что мог такое взять в голову. Слово «взять» у меня ассоциируется со словосочетанием «брать в рот». Любимая пословица майора Щербатова звучала так, мол, не берите в голову, берите в рот – легче выплюнуть. Припоминаю одного педика, наряженного в бабу, который работал на трассе, рядом с кафе, где часто приходилось патрулировать, так вот он обслуживал дальнобойщиков – бедные водилы, думали, кормят бабу, красивую бабу, а это – мужик! Я с того гомика бабки сосал: мол, сдам, что ты не баба, и он платил, боялся, исправно платил, пока не захлебнулся спермой, урод. Лихая смерть! Не смог выплюнуть! Одно дело быть застреленным преступником на дежурстве – поганый мент становится героем! – или вот так уйти из жизни, по-блятски. Баб, проституток, могу понять, а педрил не понимаю совсем, они как будто иностранцы в моём городе.

Развод закончен. Я, сержант Прокопенко, старший. Напарник, младший сержант Долгало, – в нагрузку. Сопливый он, гляжу на него. Совсем недавно в ментах. Устроиться на работу из-за грёбанного кризиса нигде не смог – в мусора полез! Понятное дело, работать-то надо где-то…

Центральный стадион и прилегающие окрестности – наша территория. Патрулируем. Идём молча. Высматриваем всякую пьяную рвань. У нас план: задержать и привести в отделение не менее трёх человек. Я, конечно, удивляюсь с такого «плана», но от него зависит моя премия. До полуночи двух человек задержим однозначно, протокол, значится, захуевертим – писанина эта, правда, угнетает; Долгало – тот совсем баран, писать не может, приходится мне бумагу марать. А после – в подсобное помещение, к Зинке, в бар, – смена сегодня её, глядишь, ещё и бухнём! На халяву. Получится, раньше к ней зайдём, – возможно, вот-вот дождь накрапывать начнёт.

Проходим мимо стадиона. Я говорю:

– Долгало, когда совсем стемнеет, вернёмся сюда – я знаю, как можно сделать деньги. Много не обещаю. Если не получится – лоха однозначно в участок приведём.

Долгало молчит. Слова не выдавишь. В истину – дебилоид! Хоть что-то сказал бы в ответ. По таким служивым о нас и судят негативно, басни придумывают. Последняя байка, слышал, мол, почему менты по двое ходят? Да потому что один говорить может, а другой писать. Мой напарник не может не то, не другое, бог дал, и бог взял. Или это: сколько ментов надо, чтобы вкрутить лампочку? Десять человек! Почему так много? Значит, один лампочку вставляет в патрон, четверо стол держат, вращаясь по часовой стрелке, а остальные в противоположную сторону шагают, чтобы у тех, кто держит стол, голова, значится, не закружилась.

Сука, я бы этих авторов дубинкой по спине пару раз приласкал. Заслужили! Любая работа требует уважения, но не всякий может с такой вот работой справиться, в жару и холод, изо дня в день со всякой швалью общаться.

Рация рычит загробным голосом.

– Сержант Прокопенко слушает.

– На Островского восемнадцать загляните, вы там рядом?

– Так точно.

– Там кто-то с балкона шагнул. Проверьте.

– Труп – это не наше дело.

– Знаю, но вы будете первыми, не успеваем.

Труп лежал на асфальте бесформенной массой. Вокруг человек пять, охают. Долгало вздохнул глубоко, закурил.

– Кто знал потерпевшего?

– Я, – сказал молодой человек. – Я знал.

Ожидая следственный отдел, пришлось выслушивать этого придурка. Валера его звали. Слезливый такой типчик. Никто ему вопросов не задавал, он сам всё рассказывал и рассказывал о потерпевшем, находясь, видимо, под воздействием увиденного.

Он говорил:

– Все в доме звали его Борисович. Он тяжело болел. У него парализовало ногу, и он с трудом передвигался даже по квартире. Жена – паскуда, так все говорили в доме – бросила его почти сразу, как он слёг. Детей не было. Единственный сын пропал без вести, так Борисович говорил. Просто взял и исчез: ушёл однажды из дома и больше не вернулся – сыну тогда стукнуло двадцать, и он всегда был неадекватен в поведении. Со слов же Борисовича, жена винила только его в поступке любимого сына, так как видела во всём некий протест. Она не переставала упрекать, что Борисович, как отец, не нашёл с Олежкой общего мужского языка, придерживаясь строгого воспитания… Я не мог его, как соседа по лестничной площадке, оставить на произвол судьбы. И помогал по возможности: то ходил за продуктами в магазин, то стирал (первобытная «Вятка-автомат» работала исправно); приходилось делать и уборку. Он настаивал, Валера, брось это неблагодарное дело, брось, я сам, не мужская эта работа. Но я не в состоянии был бросить его, не позволял себе прислушиваться к настойчивым словам. Обычное человеческое общение – наша разница в возрасте двадцать лет не имела значения – было для него важней, наверное, чем все мои мелкие хозяйственные дела. И я это видел. Борисович преображался, когда я заходил к нему. Мы вместе часто подолгу засиживались на лоджии, пыхтя сигаретами. Он рассказывал больше про жену, Елену, и ни разу не сказал о ней плохого слова, не мог, видимо, поверить в её предательство. Её поступок подломил его окончательно, ещё сильней, чем та самая болезнь…

Он перевёл дыхание, огляделся, будто ожидал увидеть кого-то, кто может его осудить за дальнейшие слова, и перешёл на тихий голос, к которому приходилось прислушиваться, чтобы лучше расслышать:

– Вчера он вручил запечатанный конверт без каких-либо надписей.

– Завтра вскрой, – сказал Борисович. – Утром, когда проснёшься.

– Что там? – поинтересовался я.

– Не задавай вопросов, увидишь, – буркнул себе под нос. Как будто вернул журнал, взятый на время для прочтения.

– Я вскрыл конверт только что, совсем позабыв про него.

Долгало затушил о стену дома очередной окурок. Я смотрю, курит он много, переживает. Всех не пожалеешь.

– Где письмо? – спрашиваю у этого Валеры.

– Здесь, со мной. – Он достал из кармана измятую бумажку.

Читаю (Долгало заглядывает мне через плечо): «Моя внутренняя сила настолько мала – она равна почти нулю. Внешние силы непропорциональны, они сжимают меня, пригибая к земле ураганным ветром, словно осиновую ветку. Я не пытаюсь бороться, я слаб – я просто существую. В любую минуту меня может оторвать от ствола дерева, и я превращусь в хворост, пригодный лишь для сожжения в печи… Интерес к жизни пропал. Любовь прошла. Петрович с семнадцатой квартиры сказал, что я умер. И я действительно ушёл из жизни. Сам.

P. S: иногда я вижу женщину в чёрной фетровой шляпе, которая смотрит на меня прищуренными от солнца глазами, и от этих глаз разбегаются множество морщинок. Она в возрасте – она жива, ей хорошо в лучах солнца. Я не вижу в её взгляде любви, и испытываю к ней странную, суровую жалость. В выражении её лица нет доброты, от этого становится не по себе. И оба – и я, и она, – находясь далеко друг от друга, чувствуем, что, может быть, когда-нибудь сумеем примириться с фактом расставания… Для этого ей придётся умереть – я это знаю. Совсем скоро. Она же об этом даже не догадывается, в этом мире все равны. Обиды и предательства прощаются. Ада – нет, не нами он придуман, не нам туда дорога».

Следственная группа как всегда прибыла вовремя. Я вручил им предсмертную записку, и мы с Долгало покинули место суицида, или убийства, какая, честно говоря, теперь разница.

Возле стадиона вспоминаю свою идею.

Уже совсем темно. Стадион не освещается. Приходится внимательно всматриваться в темноту.

– Что мы ищем? – любопытствует Долгало.

– Тише!

Перед нами футбольное поле. Я говорю:

– Мотай себе на ус, Долгало. То, что мы делаем, незаконно, сам попадёшь в такую ситуацию по молодости – можешь смело посылать, куда подальше любого, кто будет приставать к тебе.

И вот вижу долгожданный объект!..

– За мной, только тихо.

Подходим ближе. Хоть и темно, теперь можно хорошо разглядеть влюблённую парочку с обнажёнными задницами. Поза боком. Очень удобно. Сам знаю. Лежат, кажется, на джинсовой куртке парня, он услужливо простелил её для своей дамы; нас не замечают, увлеклись.

– Разрешите обратиться, сколько лет девушке? – спрашиваю. – Сержант Пирожков, – вру и отдаю честь для приличия.

Парочка подскочила на ноги, быстро натягивая на себя джинсы. Парень говорит:

– Двадцать лет.

– А паспорт есть? У девушки.

– Давай документы, – потребовал он от своей подружки.

– Откуда? – голос дрожит.

– Пройдёмте в отделение.

– Но ей есть двадцать лет, скажи им, Света.

– Да, я совершеннолетняя.

– У тебя на лбу это написано, милая? В общественном месте заниматься любовью – это мелкое хулиганство, а если девушке нет восемнадцати, – включаю фонарик, направляю в лицо парню, – ты понимаешь, что тебе светит?! Пройдёмте!!!

– Но товарищ сержант! Может, договоримся?..

Пошёл моросящий по-осеннему дождь, правда, тёплый. Мелкими перебежками направляемся в бар.

Долгало купил себе в ночном магазине пачку дорогих сигарет, важно запыхтел. Остальные бабки, сказал, потратит на свою Юльку, цветов купит, – романтик!

Зинка впустила нас в подсобку, на кухню, совсем уже мокрых. Я нагло запустил ей под белый халат руку, ухватил за грудь. Зинка взвизгнула от удовольствия.

– Наливаешь?

– Есть вино, клиенты не допили. Полбутылки.

– Пойдёт!

В тепле сон накатывает, как волна на берег. Уже час ночи. Вино делает своё дело. В расход пошла третья бутылка красного.

Зинка шеф-повар. Заказов мало, и она присоединяется в нашу компанию. Выпиваем.

Она рассказывает, сколько сорвала левых денег – мало. Я тоже хвалюсь удачной рыбалкой, рассказываю про влюблённую парочку. Она смеётся, говорит, что у меня нет совести, обнаглел, мол, до крайней степени, и говорит, вся страна – это сплошные менты, а порядка нету. И не будет. Я соглашаюсь. Говорю, если мы с Долгало берём по-маленькому, то нас вряд ли поймают, – чем выше чин, тем больше взятка. Банальщину говорю, но говорю, потому что вино язык развязывает. А Долгало молчит. Ест, главное, остатки с барского стола, пьёт вино, и молчит! Вот с кого хороший легавый может получиться. В будущем. И тупой. Но никто, ни о чём не узнает.

В четыре утра покидаем гостеприимную Зинаиду – бар закрылся. Дождь прекратился, свежо и пахнет сыростью. Патрулируем дальше.

Оба на! Поздний клиент из бара делает попытку дозвониться по сотовому кому-то. Наверное, такси вызывает. Он пьян в стельку, еле на ногах держится. Надо успеть задержать, план никто не отменял.

– Ваши документы? Сержант Прокопенко, – чеканю.

– Иди на х… й, сержант Прокопенко!

Честно говоря, я не ожидал такой наглости. Хотя он базарит правильно, я сам не в восторге от своей профессии, сука. Долгало берёт его за локоть, но тот вырывается и пытается бежать.

Я догоняю его, делаю подсечку, он падает мешком на асфальт. Не встаёт.

– Гражданин, подорвался! – приказываю.

– Я же сказал, иди на х… й!

Нервы не железные, я достаю дубинку, перетягиваю его спину смачным ударом.

– Помогите, мусора убивают! – заорал он.

Ещё раз я приложился дубинкой к его спине. Он заорал громче. Но так и не поднялся с асфальта. Протестует.

– Долгало, – говорю, – берём его с обеих сторон за руки и тащим в ту подворотню.

Гандон, сопротивляется. Хоть ты убей, не можем мы его сдвинуть с места. И я ещё разок бью его дубинкой прямо по лицу.

Кажется, успокоился.

– Вызывай машину, сами не допрём.

Долгало связывается по рации с мобильной группой. Те, видимо, спят, ехать не желают.

– Скажи им, срочно, – уже кричу, не могу говорить.

– Минут через пять будут, – сказал Долгало.

Приседаю на корточки, глянуть – клиент жив? И только я это сделал, как увидел, эта пьяная тварь зачерпнула в ладошку весенней грязи с газона, где дворники произвели рыхление почвы для будущих цветочков, и обтёрла о мои брюки. Я онемел от этой наглости – я увидел себя со стороны: запачканный чёрным перегноем… об меня вытерли руки!.. Я ничем не смогу оттереться сейчас! Форму, которую я каждый день довожу до блеска, чтобы быть идеальным в глазах любого прохожего, измазал какой-то поддонок, не имеющий представление, что такое мундир и пагоны представителя власти. Он замарал меня, а завтра он замарает кого-нибудь ещё. Это непозволительно никому! К любой власти должны испытывать и страх, и уважение, плевать в неё нельзя… И вся моя ярость обрушивается на этого говнюка. Я пинал его ногами, прикладывался дубинкой… я умолял в глубине своей души, чтобы Долгало меня остановил, но ему, видимо, доставляло удовольствие смотреть на всё это, он курил свои дорогие сигареты, молча, смотрел на нас, ждал, когда подъедет мобильная группа.

Они меня и оттащили от бессознательного тела.

Тому уроду повезло, что я его не убил. Легко отделался. Мобильщикам, правда, пришлось доставлять пострадавшего не в участок, а в больницу, договариваться, что, мол, это не их рук дело, подобрали на улице.

К следующему разводу форму пришлось отстирывать в хорошем дорогом стиральном порошке. И не раз, и не два. Грязь въелась глубоко, пропитала, видимо, структуру ткани основательно. Но пятно осталось, малозаметное. Если хорошо присмотреться – невозможно не заметить…

2008 год

Краткая биография, которую никто не стал бы писать

Он хотел в детстве стать космонавтом. Назло всем, кто в него не верил. Он про это иногда рассказывал.

В один прекрасный день он понял, что космонавтом ему не стать. И он стал простым прорабом.

Он женился на красивой девушке, обзавёлся двумя детьми. И часто смотрел на звёзды: выйдет на крылечко, закурит «нашу марку»… кашляет и смотрит вверх.

Красивая девушка, превратившаяся в обычную жену, говорила ему, бросай курить, это вредно для здоровья. А он курил и отвечал, сама жизнь здоровью вредит, как и семейная жизнь, бляха-муха.

У него было любимое выражение «бляха-муха». Он вставлял это слово-паразит везде, куда можно было вставить по смыслу. Так как он не видел смысла в жизни, то и не вкладывал никакого значения в это слово.

На работе у него была кличка Бляха-Муха.

Он жалел, что не полетел к звёздам.

Ещё он думал о смерти. Он думал, ему повезло десять лет назад, что он не умер – на работе сорвался с крыши третьего этажа. Он думал, ему повезло пять лет назад, что он не умер – разбился на машине. Он думал, ему повезло в прошлом году, что он не умер – подавился косточкой от рыбы. Он много думал.

Он часто ходил на похороны. То один рабочий умрёт, то другой рабочий умрёт, то кто-то из родственников умрёт…

Одни не любят ходить на похороны, отказываются идти, мрачная процессия угнетает, а он любил. Он знал, что помянет покойника, который был при жизни тем, кем был, а умер – становился никем.

Он боялся, что станет когда-то никем. Особенно боялся, когда выпивал. Схватится за голову руками и качается из стороны в сторону. Жена думала, он о покойнике переживает, а на самом деле – он переживал о себе.

Он про это никогда не рассказывал.

Ночами он плохо спал. Он просыпался от того, что ему снилась катастрофа ракетоносителя. Он засыпал и просыпался снова от удушья в открытом космосе: происходила разгерметизация скафандра. Под утро ему снились голые красотки в гробах. Они были живые.

Он немногого ждал от своих похорон. Поэтому говорил, соседей побольше приглашайте, родственников, но много шума не надо.

Раньше он читал некрологи в газетах. И просил жену оставить некролог в газете. Жена говорила, сейчас никто не читает газет, кому ты нужен? На что он пожимал плечами, у него пропадало настроение. И он выпивал.

По вечерам он смотрел телевизор. Он смотрел всё, что показывают. И ему было интересно. Так проходили его вечера.

И вот он умер. Он слишком много пил последнюю неделю. Он стал очередным никем. Некролог в газете не написали, соседи на похороны не пришли, родственники – тоже: их совсем не осталось. Лишь двое детей и жена.

Перед смертью он увидел звёзды в небе, он летел к ним.

В гроб под подушку вдова подложила подшивку старых журналов, чтобы голова покойного не опрокидывалась назад (подушку слабо набили опилками). Она сделала всё аккуратно и незаметно.

На обложке одного журнала была надпись «скучная история, бумажный театр, Милорад Павич».

2010 год

Ебистика

В первый же день на работе я ощущаю себя собакой Павлова: один гудок – начало рабочего дня, два гудка – обед, три гудка – можно валить домой. За этих несколько часов я так и не смог столкнуться нос к носу ни с одним менеджером, ни с одним своим непосредственным начальником – как будто их не существовало вовсе. ебать-колотить, всё продумано у чёртовых французов, продумано до мелочей, чтобы ты работал, не отвлекался, повышая производительность труда.

Только переступив порог служебного помещения гипермаркета, я удивляюсь росписи полов. Человек, который провожает меня к будущему рабочему месту, быстро идёт по синей линии. Я – за ним.

Я спрашиваю его, что это значит? Он, не вдаваясь особо в подробности, поясняет, что я, шобла-ёбла, как будущий технический персонал, обязан: двигаться только по синей линии, никому не мешать; красная линия предназначена для младшего управленческого персонала, а по зелёной передвигаются грузчики, уборщики и прочие неквалифицированные рабочие.

Я интересуюсь:

– Туалеты, значит, общие?

– Все линии сходятся возле них.

– А если я захочу пройти не по синей линии?

– Видеокамеры сечёшь?

Я оглядываюсь. Он говорит:

– Получишь минус тысячу рублей из заработной платы. Перекур больше двух раз до и после обеда – тоже минус, сел в столовой не за тот столик (строго следуй своей линии) не со своим персоналом – минус. Заметь, никто и никому ничего не указывает, не поправляет, не поясняет, но в конце месяца можно увидеть в окошке кассы всего один рубль. Вместо двадцати штук. Понятно?

Я иду за его спиной, ступаю строго по синей линии, как будто вокруг находится минное поле. Осваиваюсь: хуйня война – главное манёвры.

Он переспрашивает:

– Понятно?

– Да, – отвечаю, хотя почему туалеты общие при таком «расовом» разделении, я мало понимаю. И говорю:

– Чтобы выработать слюноотделение, надо время.

– Такое можешь пока только мне говорить, как новенький в этих стенах, а менеджерам – не советую. Здесь говорливых не любят.

Вдруг хочется ударить провожатого по затылку кулаком, легко так ударить, чтобы он поскользнулся на собственной слюне, но я не делаю этого. Я показываю ему рожки над головой, но эта падла оглядывается. Я готов протянуть ему носовой платок, чтобы утереться, но как назло у меня его с собой нет.

– Шутишь, однако?

– Сопротивляюсь.

– Скоро привыкнешь. Кризис поможет, – и он показывает моё рабочее место.

Я не верю глазам, ебаться-сраться! Ожидая увидеть преисподнюю, как обычно бывает у пекаря, я вижу чистый прохладный кабинетик с удобным креслом, возле которого находится пульт управления с пятью кнопками.

Мне, дебилоиду, поясняют, что к чему, – и я уже через полчаса выполняю самостоятельно скучнейшую работу, нажимаю кнопки, слежу за индикацией – выпекаю, одним словом, булочки, которые тут же продаются по цене двенадцать рублей девяносто копеек за штуку в этом ёбаном совместном российско-французском гипермаркете на четвёртом этаже.

Всё это время я не вижу конечный результат своего труда. Его съедают, думаю, буквально сразу. Вся моя работа – просто следить за индикацией, отжимать кнопки. Халява вроде. Но тупость полная. Это как в носу ковыряться, семечки грызть… или палочкой в какашках копаться. Разницы не почувствуешь.

Пароход упёрся в берег, Капитан кричит: «Вперёд!» Как такому разъебаю Доверяют пароход?

Человека, который был моим провожатым, я тоже больше не вижу, даже в столовой, куда бесшумно стеклись по разноцветным линиям все свободные работники гипермаркета. Может быть, у него уменьшилось слюноотделение, и он ушёл? Я стал для него последней обязанностью перед увольнением? А может, его слюноотделение увеличилось, и ему представился особый случай? Деградант! Руководителями становятся те, кто умеет только подчиняться, – лабудошники!

В такой обстановке я не решаюсь спросить, хотя за одним обеденным столом нас сидит человек двадцать. Но все молчат, хлебают суп, стучат ложками. Как мне кажется, один только плюс во всём этом замечаю: нет сплетен. Во всяком случае, внутри этого самого ебатория. Как зовут меня, не знает никто за столом, и я не знаю, например, напротив этого бородатого мужчину с маленьким курносым носом; он иногда кидает взгляд в мою сторону, смачно всасывает из ложки суп, молчит.

Я поступаю, как все: доедаю суп. Быстрее всех это делаю. Не умею медленно есть.

Надо что-то предпринять, бля! Меня угнетает такая обстановка.

– Царство небесное, – произношу вслух и, стоя, залпом выпиваю стакан тёплого компота.

Полное безмолвие! А чего я могу ожидать? Правда, ложки о тарелки перестали биться. На меня обратили внимание.

Из столовой ухожу по синей линии – как положено. Чин-чинарём. Спиной чувствую: меня провожают взглядом. Порой так мало надо, чтобы тебя заметили.

Первый рабочий день прошёл удачно. Возвращаюсь домой.

***

Трёхэтажный особняк. Я здесь живу. Плачу за койка-место. Три штуки в месяц. Экономлю. Хозяйка пытается заработать. Тут таких, как я, ёбнуться, двадцать пять человек. Мымра, так про себя называют койкосъёмщики владелицу дома, живёт на первом этаже, остальные распределились наверху, обитают.

Захожу в ванную. Там Наташка с соседней комнаты. Голая. Приятное близкое знакомство сорокалетнего мужика со студенткой третьего курса, будущим медиком. Не закрылась. Но вот она обернулась махровым полотенцем. Меня не замечает. Делает вид. Заходит Митяй. Тоже студент, будущий историк, а по совместительству грузчик с оптовой продовольственной базы. Садится на корточки у ног Наташки, закуривает папиросу с травой, протягивает ей, та делает три напаса, отдаёт мне, я отказываюсь. Мне, бля буду, помыться надо, и я раздеваюсь, залезаю под душ. Митяя прёт, и он начинает рассказывать:

– В двенадцать лет у меня впервые это было. Открываю глаза. Бездонное синее небо, ни облачка. Солнце светит ярко, ослепляет до боли. Одинокая слеза стекает на щёку. Смахнув солёную каплю, – я вижу звёзды!.. Они располагаются в том самом хаосе, как и прежде, если смотреть на них ночью. Полярная звезда мигает маленьким фонариком, Большая Медведица прогуливается с Малой Медведицей, Кассиопея играет на Лире… В траве – я лежу на спине – ползают муравьи. Кусаются, щекочут – раздражают. Я не могу долго смотреть на небо, наблюдать, как мне кажется, за невероятным явлением, где звёзды есть участники театральной постановки, и поднимаюсь на ноги. Океан расстилается голубым неровным одеялом всего в ста метрах передо мной; чайка пролетает над головой, делает оклик моему одинокому телу. Невыносимая слабость чуть было не роняет меня обратно в муравейник, но так хочется прохлады, и я уверено плетусь к океану. Вхожу в воду по пояс – слышатся «голоса». Не затрагивая слуховых центров, они звучат прямо в голове, накладываются на мысли, заглушают их странными командами. Я не могу в точности разобрать их истинного назначения, но воздействие не ослабевает, – наоборот, до изнеможения усиливается неведомой вибрацией. Именно одна единственная мысль – где я нахожусь? – пытается бороться с «голосами», победить слабость, пытается преодолеть болезненное состояние, но не может взять под контроль чувства, эмоции, тело, – и я по-прежнему не помню вчерашний день, не помню своего имени даже… И снова головная боль бьёт молнией. С последних сил я выхожу из воды и теряю сознание…

– Бедный ты мой! – целует Наташка Митяя в лоб. Как покойника. Без эмоций и каких-либо чувств.

Я говорю:

– Сносит крышу от травы, от любви и от пули тоже. Отвечаю!

Наташка увидела меня голым. Скривилась. Я посмотрел на свой член и тоже остался недоволен.

Ссыте девки в потолок – Я гармоню приволок! А в гармони один бас Положил я хуй на вас!

Митяй лезет под душ одетым.

Я быстро вытираюсь, одеваюсь – и вон отсюда! Долбоёбы! Мне бы их проблемы – я всё понимаю, но не могу догнать такой инкарнации. Уж лучше шпилиться стали при мне. Такое поведение естественно.

Наташка вслед говорит:

– Клим, ты зря не сделал напаса. Так колбасит!

Кого от чего, а меня колбасит от работы. Чтобы добраться отсюда до гипермаркета, надо полтора часа, а обратная дорога, если попадёшь в общественном транспорте в пробку, ещё дольше.

– Сексом займитесь, – советую, – вывернет! Правда-правда! И Мымре на глаза не попадитесь, закройтесь изнутри.

– Клим, – говорит Митяй, – ты всегда прав.

Они внемлют моим словам.

Валюсь спать без задних ног. Что же будет со мною дальше?.. Старею, сука.

Стучат в дверь. Я сплю, но отчётливо слышу настойчивость чьей-то руки.

– Кто там?

– Клим, когда заплатишь?

Выползаю из постели, открываю дверь. Сорокапятилетняя тётка, Мымра, пыхтит словно насос. Видно, что сердце и лёгкие её пошли по пизде. Сто килограмм мяса облепляют кости безобразной массой. А она старше всего на пять лет. (Сорок пять – не всегда ягодка опять, извольте.) Неужели и я так могу выглядеть скоро? Увидев меня, она громко говорит, хрипя мокротой бронх:

– Климушка, денежки приготовил? Платим за месяц вперёд.

Я выуживаю последнее бабло, оставленное на хавку, отдаю.

– Спокойной ночи!

Сука! Что б тебе не уснуть сегодня, думаю. Не могла раньше спросить.

Сон потерян. Ни через час и ни через два я сам не могу уснуть.

Выхожу покурить на улицу. Спускаюсь по лестнице, прохожу мимо спальни Мымры, прислушиваюсь – храпит! Сам себе, дурак, накаркал бессонницу.

Осень берёт своё, зябко. Делаю быстрые затяжки, выпускаю дым из ноздрей, как раздражённый бык на тореадора. Хозяйка, думаю, без мужика с ума сходит. Поэтому из неё такая неудовлетворённость исходит. Злоба. Вот почему мужик бабе нужен, а мужику баба: чтобы быть добрее к себе самим и окружающим.

Прикинув, сколько без секса обхожусь я сам, – ужасаюсь, ебическая сила: три месяца!

Направляюсь к Наташкиной комнате. Стучусь. Тихо так – кошкой скребусь.

Открывает. Не спала. По лицу вижу.

– Чего тебе?

– Ебаться хочу! Курнуть есть чё?

Она выглядывает в коридор – никого.

– Заходи.

***

Я улетаю, улетаю, улетаю… Лет десять назад последний раз пробовал шалу. И вот он, кайф! Под тобой прекрасная девушка, а в голове играет настоящий симфонический оркестр!

– Откуда музыка? – спрашиваю.

– Не отвлекайся, – говорит Наташка. – Эта трава музыкальная. Я слушаю Вивальди…

Меня прёт во все дырки! А этот монотонный танец длится вечно: туда, сюда, обратно… туда, сюда, обратно… Ебстество есть не богохульство, а боголакомство. Я теряюсь в пространстве и во времени. Оргазм похож на затяжной прыжок парашютиста. Вначале летишь с огромной скоростью вниз, щелчок – и вот ты уже завис в воздухе. А музыка звучит, как и прежде, только какой-то какофонией ветра. Я не могу почувствовать под собой твёрдую почву, я нахожусь в подвешенном состоянии, и я понимаю, что это и есть мои координаты тела: неопределённость.

***

В жизни бывают моменты, которые никому не нравятся: то ли они исходят от тебя самого, то ли от кого-либо другого.

Десять часов утра. На работу я так и не вышел.

Наташка мирно спит, тихо посапывая, а я думаю: правильно ли сделал, может, стоило остаться и молча отупеть над кнопками пульта управления?

В комнату входит Митяй – мы забыли закрыться (так часто бывает у любовников) – и устраивает бучу. Я врезал ему в челюсть, и он остыл. Пообщаться не удалось, но я понял, что Наташка, так он считал, есть его девушка. Хорьком она была. Нельзя быть таким слепым.

Наташка нас выгоняет. Я плетусь в свою комнату, Митяй хнычет у её дверей. Интересно, вчера она ему дала?

Я почти никогда специально не задумывался, что предпринять: сами условия ситуации диктуют, что надо делать. Минутная слабость изменяет целую жизнь.

Ебало просило жрать, я пошёл искать новое место работы.

***

Весь мир растворяется в одном измерении.

И я сам.

Злоба, хуё-моё.

На всё происходящее.

Переделать под себя мир не под силу: сильная личность способна переустроить его, чаще не осознавая в полной мере той ответственности, которую нормальный человек не может возложить на свой горб. На то она и сильная личность, доминантная, способная, без всяких прикрас, ебать других до потери пульса ради достижения своей – благой? – цели.

Добрый-добрый бригадир грузчиков одного из многочисленных мясокомбинатов города платит пять сотен в конце дня. На пару дней хватит. Чтобы поесть. Временная работа – это всегда физический труд, тяжкий, способный убить кого угодно, как диктатор, если смириться с ним на всю оставшуюся, такую короткую жизнь, коль подчинился. Выгрузив вагон соли, однохуйственно, я извёл из себя столько же липкого пота.

Чай не пьём без сухарей, Не живём без сдобного. Кто сказал, что хуй совсем? Да ничего подобного.

– Завтра два вагона сахара придёт, – говорит бригадир. – Ты меня устраиваешь, умеешь работать.

Когда деваться некуда, хватаешься за что угодно.

– Я подумаю, – говорю. Он-то не может знать, что меня не удовлетворяет такая оплата труда, бляха-муха. И тяжело, однако.

***

Килька плавает в томате, Кильке очень хорошо. Только ты, ебёна матерь Места в жизни не нашёл.

И вот в голове звучит отчётливый стук. Как будто кто-то стучится настойчиво в дверь: тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук…

Неужели трава до сих пор действует?

2008 год

Физиология секса, или прелести сексуальной жизни

Вероника приходит ко мне домой каждый вечер. У неё мрачное красивое лицо. Она редко улыбается, но этому, наверное, есть своё объяснение: я редко шучу. Но Веронике, кажется, не нужны мои пошлые шутки и приколы, она серьёзная девушка, и она знает себе цену, или знала, пока не познакомилась со мной.

А знакомство произошло в ночном клубе. Я сидел с друзьями за столиком. Подходит красивая брюнетка, садится напротив меня. Я наливаю ей шампанского, было очевидно, что она слегка пьяна. Она наклоняется через столик и, перекрикивая какофонию музыки и шума, говорит, обращаясь только ко мне, но так, что слышат все:

– Как насчёт разнузданного секса?

Неожиданное предложение, скажу. Я смотрю на неё, тупо улыбаюсь. Она добавляет:

– Со мной. Меня зовут Вероника. Это не развод. Я так хочу.

Мы закрываемся в женском туалете (сюда идёт меньший поток посетителей). Она расстёгивает на джинсах ширинку, достаёт член, клацает зубами два раза. Я приподнимаю ей подбородок одной рукой, другая рука прячет член, застёгивает ширинку – мне становится как-то не по себе.

– Пошли танцевать, – говорю ей.

Она расстроена.

– Во сне я скриплю зубами, – поясняет она.

– Это не самое страшное. Вечером поехали ко мне, а?

Так бывает, любишь одну, а спишь с другой. Или: спишь только с ней, а думаешь совсем о другой женщине. Что, разумеется, одно и то же. Можно сказать и так: спишь с одной, любишь другую, а думаешь о третьей. В любом случае приходится раздваиваться, а значит врать.

Мне кажется, я запутался.

Ей только-только исполнилось девятнадцать. Четырнадцать лет разницы. Настоящая пропасть! Она называет меня «папик».

Не знаю, что находит во мне она. Я вижу в ней красивую куклу, предназначенную для секса. Видеть в ней дочку – я тоже не могу, не та разница в возрасте.

Опыт прошлых лет подсказывает: хочешь быстро отвязаться от женщины – стань безразличным к ней, камнем стань.

Этот приём не срабатывает с Вероникой. Чем безразличней я к ней отношусь, тем больше она ко мне привязывается.

А ещё этот беспорядок в квартире, оставленный ею, когда она уходит!

Я люблю порядок, но сам я не люблю его соблюдать и тем более наводить.

На душе у меня отвратительно. И я оставляю всё как есть. До следующего прихода Вероники.

В жизни надо успевать главное… не спешить. С появлением Вероники у меня в доме создаётся впечатление, что я просто торможу. Всё так размерено. И не ясно.

Идеальные отношения постепенно исчезают. Не надо долго всматриваться в голую действительность и быть идеальным зрителем, но с Вероникой идеальных отношений и не было. Каждый сам по себе.

Я принуждаю её к анальному сексу. Она наотрез отказывается.

Беру силой. Она плачет.

– Что ты от меня хочешь? – спрашивает.

Странный вопрос.

– Я? Ничего. А ты?

Молчит.

Делать минет, я ей не позволяю. Мне кажется, её ровные белые зубы могут превратиться в кусачки.

В квартире полный беспорядок. Постель не заправлена. Какие-то женские вещички, каких у меня никогда не было, разбросаны по полу, на кровати и в кресле.

Я мою грязную посуду, накопившуюся за три дня.

Остальное пусть остаётся, как есть.

Она говорит:

– Женщиной быть сложно. Сбивающиеся набойки, затяжки на чулках, ломающиеся ногти… Менструации. Плохо, когда они есть. Хуже, когда их нет совсем.

– Здесь подробней, – прошу.

Редкая улыбка.

– Я шучу.

Вижу, женская логика такой же миф, как и блондинки. Хотя Вероника брюнетка. Или крашеная брюнетка? Интимные места её выбриты начисто! Не определишь. Мужская небритость подходит под небрежный шик, женская – это неухоженный антисекс.

Я позволяю ей отсосать. Ничего особенного. Давится, выплёвывает сперму на простыню, говорит:

– Надо предупреждать.

Я думаю, она пытается определить для себя того единственного, который, если разобраться, пока ей не нужен. Она не хочет отказывать себе в тех удовольствиях, чтобы потом осознать, что поезд ушёл. Хотя с другой стороны, чтоб перепихнуться, можно найти кого угодно, а главное – более выгодные варианты имеются.

Я не спрашиваю её о родителях, я не спрашиваю о её прошлом совсем – не интересно. Она тоже живёт, смотрю, одним днём. Так легче существовать, согласен.

Рука натыкается на холодную сперму, оставленную на простыне.

Я бегу в ванную.

Она уделяет внешности всё своё время.

Этим вечером она сидит у зеркала уже до полуночи.

А кто уделит внимание порядку в доме?

Я подбираю её стринги с пола, кладу перед ней.

– Спрячь, – говорю.

Она притыкает их в свою сумочку. Когда достаёт косметичку, они выпадают, она этого не замечает.

Вероника почти не ест. Кофе без сахара, мясо без гарнира, бутерброд без масла, вареная рыба. И всё равно когда-нибудь целлюлит покроет её ляжки.

Ночью снится Юля. Мне кажется, что она вернулась. Я рад её возвращению, мне хочется её обнять, прижать к себе крепко-крепко. Я так и делаю…

Вероника будит меня.

– Мне очень больно, – говорит.

Во сне я сжимал Веронику.

– Чего ты больше всего боишься? – спрашивает утром Вероника.

Вопрос простой. Лёгкий ответ:

– Остаться один.

– Старость самая страшная вещь.

– Одиночество – это и есть старость. Ты никому не нужен.

– А я могу быть одинокой?

– Когда-нибудь – да, только не сейчас. Временное одиночество – у всех бывает. Вот, к примеру, если у тебя в холодильнике дома лежит один йогурт и крем для лица – ты одинока. Приглашая мужчину к себе на кухню, ты этого не позволишь.

– У меня всегда полный холодильник, – парирует она, – я живу с мамой.

Я понимаю, напроситься к ней в гости не получается.

– Она позволяет тебе ночные отлучки?

– А кто её будет спрашивать, я не ребёнок.

Много секса не всегда хорошо.

Она страстно шепчет:

– Хочу быть с тобой, любовницей, женой, подругой, объектом обожания, но только с тобой, лишь бы рядом, лишь бы!..

– Юля, перестань!

Она останавливается на полуслове.

– Ничего страшного, – говорит после. Я понимаю, она себя успокаивает. Как всё просто!

Я не хотел её обижать.

Раннее утро. Никогда не встаю рано.

Захожу в кухню, достаю бутылку вина, наливаю в стакан, залпом выпиваю.

Осматриваюсь… Бардак!

Всякая вещь должна иметь своё место. То ли это шкаф, куда складывается чистая одежда, а не грязная, то ли сама одежда: костюм сюда, трусы туда, носки – в ящик. И шкаф – он должен стоять у стены, а не в дверном проёме, загораживая проход в соседнюю комнату. Грязная посуда – в мойку, а не на столе. Из мойки – на полку в буфет.

Излишняя «порядочность», мне кажется, предполагает отклонение от нормы. Вещи, как и мысли, они не могут находиться в идеальном порядке, но надо стараться…

Наверное, это всё мелочи жизни, но они могут вывести из себя.

Предметы, я догадываюсь, атакуют не только меня одного – целые народы! И происходят конфликты, войны!

Я допиваю вино, наливаю третий стакан.

Мысль завершена. Точка.

Вероника подходит ко мне, оставаясь за спиной.

– Я ухожу.

– Иди, и не объясняйся.

Она одевается, тихо уходит.

В доме остаётся тот же беспорядок. Я брожу по комнатам и нахожу некоторые вещи Вероники.

Возле комода обнаруживаю засохшую женскую прокладку. Кровавый след маленького прошлого. Его я выкидываю в помойное ведро и приступаю к генеральной уборке. После допиваю вино прямо с горла и чувствую кислый, терпкий привкус на языке и в горле – неприятно. Вино – смотрю на этикетку – дешёвое, покупала Вероника, а оно, как известно, убивает хороший вкус к жизни.

2009 год

Пьянь

– Витёк, с горла пить самогон могу, с горла пить водку – не могу. Не пить совсем?

Воробьёв смотрел в мою сторону с надеждой. Его руки дрожали, щёки и веки отвисли. Запах дорого одеколона не скрывал вчерашнего перегара – наоборот, усиливал. Он верил, что я скажу ему последнюю его же фразу.

Я ответил:

– Как хочешь, Валера. Я умею по-всякому. Будешь?

Рука потянулась к бутылке. Я отдал ему вожделенную жидкость, он снял пробку, глянул на меня, как в последний раз, и засадил полствола.

– Знатный ты булдырь!

Запить тоже было нечем. Валера скривился. Рвотные позывы погнали содержимое желудка наружу. Он хрюкнул как бы и еле успел высунуться из окна автомобиля.

«Ауди» стояла на окраине города у обочины ещё минут двадцать. Я приводил Воробьёва в чувства. Ему не следовало пить с горла – правда. Но желание похмелиться всегда выше желания перетерпеть, заставить себя сдержаться, чтобы потом не думать о дрожащем теле, похожим на ливер, вынутый из убитого животного, – и это правда более горькая, известная мне самому так же хорошо, как и сам бодун.

– Витёк, допивай без меня, – сказал Валера.

– Я бы тебе и не дал больше! Добро переводишь. Смотри и учись! – Я допил бутылку с двух заходов и выкинул в окно. – Главное, не торопиться.

Валера хмыкнул недовольно. Лицо его было болотного цвета. Интересно, как выгляжу я со стороны?

– Поехали?

Воробьёв сорвался с места, как сумасшедший гонщик Шумахер. В таком состоянии он был плохой водитель, я переживал. Надо было всё-таки оставить ему водки.

Я обязан был показаться на работе. Мой статус не позволял мне прогуливать, как и Воробьёву. Я работал завмагом на одного «крупного» предпринимателя. А Валера – мент поганый – начальник милиции, подполковник. Ему и флаг в руки с надписью «даёшь стране обрезанных костей!».

Щербакова не было. Как хозяин, он мог появиться в любое время. Я оказался первым на рабочем месте, хотя и опоздал на целый час.

Спрятавшись в кабинет, я включил компьютер, выпустил пар. В сейфе стояла бутылка коньяка, но о ней стоило забыть: неприлично пить одному.

Щербаков позвонил на сотовый, сказал, что не будет сегодня. Всех, кто станет спрашивать его, отсылать на завтра.

Коньяк вынырнул из сейфа. Мариночка, секретарь Щербакова и по совместительству его любовница, разлила коньяк по рюмкам. Двадцатилетняя сучка позволяла делать с собой всё. Я это знал от Щербакова, он рассказывал, доверялся. Но позволяла делать только ему, остальных она просто не замечала. Или делала вид. Гордая.

Мою персону она лицезрела и относилась ко мне, как к необходимости: работа есть работа. Но выпить любила. Коньяка или шампанского. Поэтому я её и пригласил в кабинет к себе.

Мы ни раз уже выпивали, и до Щербакова ничего пока не доходило. Но даже если Мариночка и проговорилась бы, то всё равно ничего бы не произошло: слишком многих людей из милиции, налоговой инспекции и прочих инстанций я знал. И умел договориться. Именно поэтому Щербаков и держал меня в начальниках. По сути своей, я должен был следить за порядком и дисциплиной в торговом зале. Старший менеджер отвечал за приём товара и ревизии. Я же отвечал за самого себя. Не работа – подарок судьбы, халява. И ещё: зарплата. Приличная.

Мариночка тонкими пальчиками взяла рюмку. Я представил её ручку, сжимающую мой возбуждённый член. Прелестная картина! В ширинке появилась жизнь. Жив я ещё, жив, пьянь сраная!

– В этом месяце плохая торговля, – сказала Марина.

– Не надо о работе, – попросил я её.

– Виктор Тимофеевич, вам всё равно, а я получаю от прибыли.

Я усмехнулся. Кто, как ни я, знал о премиях Марины.

– Не надо, – повторил я свою просьбу.

– Так за что выпьем?

– За тебя, за твоё здоровье, красавица!

– Вы мне льстите, Виктор Тимофеевич.

– Констатирую факт! И будь более доступной.

– На что вы намекаете? Для вас, что ли?

– Можно и так.

Она улыбнулась.

– Замуж хочется, наверное?

– За первого встречного не пойду.

Отвечает, как ребёнок. Красивой жизни хочется.

– Это правильно. – Я опрокинул свой коньяк в горло, Мариночка сделала маленький глоток.

– На примете есть кто?

– Почему это вы так интересуетесь, Виктор Тимофеевич?

– Интересно, просто.

– Пока никого.

– Значит, свободна?

– Как ветер в поле.

Я решил рискнуть.

– После работы поехали ко мне, а?

– Заманчивое предложение. А потом секс?

– Как пожелаешь.

– Старый конь борозды не портит, – усмехнулась Мариночка.

– Вот и сделаешь выводы.

– А сколько вам лет, Виктор Тимофеевич?

– Сорок два.

– Хорошо сохранились. Жена знает о ваших похождениях?

– Жена знает, что я алкоголик, поэтому со мной не живёт.

Я налил нам по второй.

– Шутите, Виктор Тимофеевич.

– Я не шучу – и хватит называть меня на «вы». Проще, Мариночка, проще будь.

– А мне так нравится. И я не хочу быть простой. Это не интересно. В первую очередь для вас, мужчин.

– О! Ты знаешь толк, стало быть, во всём.

– Знать всё невозможно. И вы об этом тоже знаете.

– Я слишком много знаю, Мариночка.

– Поэтому и пьёте много?

– Может быть. Так ты едешь вечером со мной?

– Еду, Виктор Тимофеевич. Вы такой лапочка! Уговорили.

– И не пытался.

Коньяк мы так и не допили. Помешала пожарная проверка. Не хватало пять огнетушителей по инструкции. Пришлось отдать товар по себестоимости в кредит.

Ненавижу я работу пожарников! Интимный разговор нарушили, суки!

Мариночка отработала по полной программе. Шлюха из неё вышла бы высококлассная!

Я ей сказал:

– В Голландию тебе надо. Там всегда была бы при деле. И деньгах. Улицу Красных Фонарей знаешь?

Ничего не поняв, пьяная, Мариночка сказала:

– Старый конь! Борозду испортил! Мне плохо…

Наверное, зря я предложил вначале выпить.

Сотовый надрывался.

– Виктор Тимофеевич, возьмите трубку. Ваш звонит. Раздражает!

Я было хотел вырубить телефон, но увидел, что это Воробьёв.

– Да, Валера!

– Витёк, я к тебе еду на такси.

По голосу видно было, что Воробьёв – в хлам!

– Что случилось?

– Потом.

Валера не вошёл в квартиру – ввалился. На нём были шорты, футболка и тапочки: домашний вариант. В пакете пять литров пива. Пиво было кстати, сам Воробьёв – нет.

– О! – сумел сказать он и выбил чечётку. – Мясо!

– Это кто? – спросила Мариночка сонным голоском.

– Начальник полиции нравов.

– Я больше никому не дам. Не хорошо мне… Нахал вы, Виктор Тимофеевич.

Воробьёв прилёг рядом с ней на диван.

– А я с женой поругался. И вовремя это сделал.

– Я догадался, Валера.

– Она спит? Как её зовут?

– Мариночка пьяна. Ты для неё что шёл, что ехал. В данный момент. Раньше ругаться с женой надо было. Тогда был бы и секс. Может быть.

Валера откинул одеяло, мутным взглядом окинул голое тело девушки, сказал:

– Красивая! Моя жена была когда-то такой же. Двадцать лет назад.

– Забудь!

– Забыл, Витёк. Только сейчас вспомнил.

Мариночка как будто не пила. Сразу видно – молодость! Она бегом отыскивала свою шмотку, одевалась.

– Я с кем-то спала ещё? Не помню, – она смотрела на храпящего Воробьёва.

– Успокойся!

– Виктор Тимофеевич, мы опаздываем на работу.

– Я вызову такси. И скажешь Щербакову, что я тебе звонил и предупредил, что задержусь на пару часиков.

Пива не было: выпили ночью всё. Воробьёв позвонил сыну. Сказал, чтобы тот пригнал его машину.

– Валера, – сказал я, – ты в плохой форме.

Он оглядел себя, перезвонил снова сыну, сказал:

– Олежек, не забудь в прихожей мою милицейскую форму.

– Витёк, с горла пить самогон могу, с горла пить водку – не могу. Не пить совсем?

Воробьёв смотрел в мою сторону с надеждой. Его руки дрожали, щёки и веки отвисли. Запах дорого одеколона (уже моего) не скрывал вчерашнего перегара – наоборот, усиливал. Он верил, что я скажу ему последнюю его же фразу.

Я ответил:

– Как хочешь, Валера. Я умею по-всякому. Будешь?

Рука потянулась к бутылке. Я отдал ему вожделенную жидкость, он снял пробку, глянул на меня, как в последний раз, и засадил полствола.

– Знатный ты булдырь!

2008 год

Ёдок

То, что должно было случиться, – случилось. Музыка на мгновение смолкла. Со стороны танцующих послышались возбуждённые голоса. Лёвушкин почувствовал, что говорят о нём. О том, как плохо он танцует. Ему показалось, его оскорбляют. За то, как неуклюж он в танце. Отчётливо слов, естественно, он не слышал, но видел, как некоторые дамы показывают в его сторону пальцем. Мол, косолапый медведь.

Лёвушкин вышел из круга танцующих почти сразу, как только зазвучала музыка. Одна дама, которая ему очень нравилась, прокричала: «Смешной!» Это стало приказом: уйди в сторону. И он ушёл. Вообще, Лёвушкин не хотел идти на корпоратив. В последние дни он чувствовал себя, мягко выражаясь, неважно. Второй день не ел, не хотелось. И за общим столом не съел ничего – казалось, его сейчас вырвет ото всех этих изысканных блюд. Всё приелось! Стало безвкусным, набило оскомину. Но шеф объявил, кто не придёт – будет наказан. А наказанным Лёвушкин быть не хотел.

Музыка заиграла с удвоенной силой. Дама в коричневом платье вышла вперёд, скинула туфли на высоком каблуке и стала танцевать босиком. Вокруг неё образовался полукруг приплясывающих сослуживцев. Она озорно поглядывала на Лёвушкина. А после вытащила его на танец. Всё произошло неожиданно. Лёвушкин сопротивлялся, чтобы его оставили в покое, а затем у него потемнело в глазах, и он потерял сознание.

Очнулся у себя дома. Его кто-то привёз на машине. Доставил прямо до постели, раздел до трусов. Кто это был – было не важно. И этот кто-то был не один. Алкоголь Лёвушкин не употреблял.

Он вышел на балкон – стояла чудесная летняя ночь. Небо было усыпано звёздами. Луна падала в море. На востоке заря слегка окрасила небо кровью. Утро обещало наступить на пятку любому, кто должен был проснуться спозаранку.

И тут Лёвушкина вырвало! Он сделал вдох, выдох и его снова вырвало.

Стало легче. Лёвушкин вспомнил вчерашний корпоративный вечер, даму в коричневом платье; свою отключку он не помнил по естественным причинам. И это вызвало неудовольствие. Но о чём-то другом Лёвушкин вспоминать не мог. Именно дама в коричневом платье, которую звали Надежда, не давала ему покоя. И он понимал, думать о том, что прошло – бессмысленно, так как оно уже позади. Думать о том, что будет, когда он придёт на работу, сядет в своё кресло в офисе, – бесперспективно, так как всё может измениться в любую минуту и пойти совсем не так, как он себе представляет. Поэтому самым мудрым будет жить здесь и сейчас…

Но как быть без неё, без Надежды? Той самой дамы в коричневом платье?

А всё началось из ничего. Сколько себя Лёвушкин помнил – он всегда был один. Родителей у него тоже не было. Воспитывался он в детском доме. Где у него тоже не было ни друзей, ни подруг. Правда, учился хорошо. Поступил в университет. А по достижению восемнадцати лет государство предоставило ему однокомнатную квартиру в новом доме. Как сироте. Весь дом заселяли сироты. Одни женились, другие выходили замуж, а Лёвушкин так и оставался «сиротой». Ограниченный стенами своей квартиры, он считал ограниченным себя в своих чувствах. Причина? Потому что был толст! Его это смущало. Не давало покоя. Близость моря, курортный город – ещё более раздражали по понятной причине. Диеты не приносили пользы. А для занятий спортом Лёвушкин был слишком ленив. Работа – дом, работа – дом; дом – работа, дом – работа. И всё! Ничего!

В какой-то момент он подался в религию. Вера должна была помочь ему жить. Но вскоре разочаровался. «Всем гореть в аду придётся!» – слышал Лёвушкин, но не чувствовал помощи. А государство, предоставившее жильё однажды, только и твердило: готовьтесь к войне, тяжёлому труду. Нравственность превратилась в указку, замечающую одни недостатки. Собственные решения и представления исчезали в волнах чужих стереотипов.

И так на протяжении тридцати лет.

Лёвушкин оставил дверь балкона открытой – пусть комната проветрится, – включил телевизор. Шли новости. Диктор объявила, что страна оказалась в изоляции, экономическое развитие пойдёт вниз. Всем гражданам стоит затянуть пояса.

Палец автоматически нажал копку на пульте «off». Право, ему есть не хотелось. Это странное чувство приводило Лёвушкина к некой эйфории. Особенно на фоне последних экономических и политических событий – проживу, сумею прожить! Хотя на подсознательном уровне он понимал, что ему надо чем-то питаться, чтобы брать физические силы. Но есть он не мог то, что едят все. И это ему не казалось странным. Лёвушкин считал себя особенным. Всегда. И вот прямо сейчас он решил, что стал солнцеедом. Еда ему не нужна. Достаточно несколько раз выйти на улицу днём, чтобы получить свою порцию живительной энергии.

Он закрыл балкон, стало зябко, прохладный ветерок дул с моря, лёг под одеяло. Два дня выходных, сегодня и завтра. В понедельник – опять на работу. Может, сумею похудеть? С этой мыслью Лёвушкин снова уснул.

***

На Востоке воевали. На Западе строилась стена, там шли тяжёлые работы по возведению «железного занавеса» до поднебесья. На Севере происходило оледенение, там растапливались ледники, чтобы на Востоке и Западе никто не замёрз. На Юге отдыхали. Те, кто воевал на Востоке, и кто топил ледники на Севере. Лёвушкин тоже работал, но ему повезло родиться на Юге, чтобы не работать на Западе и не растапливать ледники на Севере; ему повезло родиться очень толстым, чтобы не воевать на Востоке. Но ему не повезло, как он считал, родиться худым, чтобы быть счастливым и не участвовать при этом в войне на Востоке или работать до изнеможения на Западе или Севере.

С Юга многие, кто мог воевать, – не воевали на Востоке, кто мог по-настоящему работать – не работали на Западе и Севере. И при всём при этом, виделось Лёвушкину, эти люди не испытывали угрызения совести, оставались безмятежными и счастливыми людьми. За пределами Востока, Севера, Запада и Юга существовала демократия с элементами диктатуры. А посередине всей этой вакханалии присутствовал «патриотизм» – горькое слово. Лёвушкин предполагал, что настоящий патриот либо со сломанной судьбой или в могиле, то есть на Западе, на Севере или Востоке. Но вслух об этом не говорил. И снова жалел себя, что не отличается от патриотов, хотя живёт на Юге.

Право, ему есть не хотелось. И он не ел уже целую неделю. Возможность похудеть могла отправить его на войну. Но он верил, что этого не произойдёт. Лёвушкин считал, что при случае сможет откупиться, средства имелись. Передвигаясь маленькими шажками, он шёл на работу выполнять скучную работу. Последние несколько дней он пил только воду. И витамины. Но не худел. Субъективная оценка собственных возможностей превращалась в пытку.

***

Наконец-то произошла маленькая перемена. Надежду перевели из дальнего конца офиса поближе к входу, рядом с кабинетом шефа. Она расположилась прямо напротив Лёвушкина и стала выполнять ещё и мелкие поручения шефа. Вместо секретаря, которого у шефа не было по причине экономии денежных средств. Теперь Лёвушкин мог её созерцать каждую минуту. Эта перемена принесла некую радость в повседневность бытия, но с другой стороны он ощутил звериный голод. Нет, не сексуального характера – хотелось есть. Постоянно.

Стало быть, Лёвушкин влюбился ещё больше! И тем нестерпимей становился его голод. Он узнал, что Надежда сейчас одна, муж на Востоке, воюет. И, не ровен час, может остаться вдовой. Но это не давало повода, чтобы сжалиться. С одной стороны, он не высказывал никаких своих чувств. С другой стороны, потеряв веру в людей, он потерял прежнего бога, в которого когда-то пытался поверить.

Он поедал её мимолётными взглядами. Ему казалось, что он теряет голову. И эта потеря окажется роковой.

В том, что он влюбился, не могло быть никакого сомнения – у него тряслись поджилки, когда дама, к примеру, изредка спрашивала ручку или карандаш. Подойти к ней самому он стеснялся, боялся своей неуверенности. А она как будто не замечала его, он для неё отсутствовал совсем. Для чего тогда ей было вытаскивать его на танец тогда? Чтобы поиздеваться? Так оно и есть, решил Лёвушкин.

В обед он закрывался в туалете и мастурбировал. Перед ним моментально всплывал образ Надежды, и не представляло особого труда настроить себя на нужный лад, чтобы по-быстрому кончить точно в унитаз, не испачкав ободок.

Шум воды означал конец маленькой причины, если кто-то ждал за дверью. Скорострельность позволяла не заподозрить ждущему за дверью клиенту что-то неладное.

Вечером Лёвушкин возвращался домой, пил воду и витамины, смотрел новости, что там происходит на Западе, Севере и Востоке, мастурбировал снова, а после кусал себе локти – выворачивал руки таким образом, что мог достать и укусить локоть (природная гибкость суставов).

Однажды он откусил кусок кожи и чуть мяса с локтя. Боль отсутствовала. Сжевал и проглотил.

Голод прошёл. Маленький кусочек собственной плоти заглушил нестерпимое чувство! От такой еды Лёвушкина не вырвало. Это был прогресс, чтобы не умереть от голода. Потому что то самовнушение, что он может питаться солнечной энергией, осталось обычным самовнушением. А неприязнь к любой другой пище врачи растолковали, сделав диагноз: «аллергия». Но и этот диагноз не подтвердился.

И только тогда рвало Лёвушкина от собственной плоти, когда шеф необоснованно предъявлял претензии за выполненную работу, говорил, что, если захочет, переведёт его на Север – там тоже требуются офисные работники, но зарплаты там нет совсем.

Вечером дома Лёвушкин откусывал от себя очередной кусок мяса, запивал водой. И это не трогательная легенда о безграничной родительской любви пеликанов к своим птенцам, когда родители вырывают клювом из собственной груди мясо и кормят детёнышей – нет! И это не «Злой дух Ямбуя», где старик-охотник отрезал свои уши и съел их, чтобы выжить в тайге. Это тяжёлая ноша, крест, оправдание или некий протест перед той действительностью, которая окружала Лёвушкина с Запада, Севера, Востока и Юга, – сомнительная выдумка.

***

Каждый следующий день походил на предыдущий день. Казалось, жизнь убегает от Лёвушкина, ей не интересно с ним. Глядя на себя в зеркало, он оттопыривал складки жира, осматривал шрамы, говорил:

– Идеальной формы не существует в природе. Отсюда: любое искусство происходит – доделать, приукрасить, сделать совершенным. Либо вообще – исказить, деформировать… Последним, кстати, я занимаюсь в основном.

Он болезненно улыбался. Показать себя, показать своё тело и душу, Лёвушкин решался только самому себе.

В обеденный перерыв Лёвушкин оставался на своём рабочем месте, не шёл со всеми на обед, продолжал работать. Для него это было обычным временем дня, а не еда.

Ужин собственной плотью утолял голод к вечеру, кровоточащие раны заливались зелёнкой, перевязывались бинтами. Повреждённое тело скрывалось под одеждой. Никто не догадывался, что происходит с Лёвушкиным. Лишь чуткий сон предупреждал о серьёзных проблемах.

Вскоре пропал и он. Бессонница привела к головным болям. Глаза покраснели. Вдруг все работники офиса в один голос заговорили, что с Лёвушкиным происходит что-то неладное. Лишь Надежда молчала. От неё исходила пустота, холод и безразличие. Вечером она садилась за руль своего автомобиля, сигналила всем, кто стоял, провожал её взглядом, исчезала за углом соседнего здания. Только тогда Лёвушкин плёлся домой.

Дома он страдал. Неразделённая любовь и шрамы на теле. В последнее время он срезал кухонным ножом куски мяса, и ни по чуть-чуть, а резал глубоко, брал помногу: его голод усилился. Он не боялся боли – она отсутствовала. Теперь он боялся самого себя. И задавался вопросом – а хватит ли места в аду всем, кто живёт на Юге. Он надеялся туда не попасть. Но от судьбы не уйдёшь, если не сбежишь от неё сам. Израненный, Лёвушкин сбежать никуда не мог. Пружина сложного механизма была уже запущена.

Утром следующего дня Надежда не вышла на работу. Шеф сказал, что её муж погиб. Она поехала за телом. Все притихли в офисе. Лёвушкин издал непонятный звук, похожий на всхлип, но это не было всхлипом, он потирал руки, что сможет наконец подойти к любимой женщине, спросить то, чего боялся всё это время.

Но на какое-то мгновение он снова почувствовал свою неуверенность, и голод с новой силой сдавил спазмом желудок.

Задвижка закрыла дверь от действительности. Лёвушкин приспустил штаны и трусы. Месяц голодовки и самоедства не уменьшили объём тела. Приподняв складку живота, он освободил маленький член, стал мастурбировать. В этот раз не получалось «по-быстрому». Образ Надежды отсутствовал в его воображении. Тогда он попробовал воспроизвести другие порнографические образы, просмотренные ранее в порночатах. Ничего не вышло. Ему подумалось, самое грустное видео, самое страшное кино, комедия ли, ужасы, триллер или порнофильм, не важно, – это жизнь, в которой нет монтажа. Смотришь, на сюжет не влияешь, думаешь по своему усмотрению. Некий интерактив. А логического завершения нет. Конец, верно, наступит после, скорей всего этот конец будет всем известный, но кто режиссёр, когда я эпизодический актёр, массовка?..

Оргазм приближался, дрожь прошла по ногам, Лёвушкин закрыл глаза – и в этот момент постучали в дверь. Всё произошло неожиданно. Оргазм превратился в острую боль в левой части груди. Воздуха стало не хватать.

– Вы скоро там, а? – это был женский голос. Он принадлежал молоденькой Ксюше с отдела финансов.

Ответить Лёвушкин не мог, он лишь прохрипел и завалился на унитаз. В последний момент он подумал, что заподозрят те, кто найдёт его мёртвым в служебном туалете, со спущенными штанами, перепачканным спермой?.. Я измазал ободок унитаза.

2014 год

Вымысел

Я читал рассказы вслух: доставал любую книгу с книжной полки, находил то, что мне нравилось у автора. И читал. Я был один, и я развлекал самого себя. Я мог бы, конечно, развлечь себя компьютерной игрой, к примеру, или просмотром ТВ, музыкой, наконец, но я просто читал, потому что мне так хотелось. Каждый вечер одно и то же желание. Странное желание, не популярное. Я был старомоден, но я не собирался меняться. Меня никто не видел, я оставался один, и это моё одиночество являлось моей тайной, которую никто не узнает: одиночество понятно лишь одному человеку, который его испытывает.

И вот однажды, засыпая, можно сказать, я почувствовал, что нахожусь в своей комнате не один. Я прекратил монотонное чтение, откашлялся и посмотрел туда, откуда на меня смотрели. Девушка! Но она тут же растворилась, исчезла из виду. Точно привидение. Я продолжал смотреть, не шевелясь в своём сразу ставшем неудобном кресле, на то место, где возник призрак. Спокойно, сказал я сам себе.

Когда видение, казалось, исчезло, я отложил книгу в сторону, поднялся с кресла, подошёл к журнальному столику, где находилась девушка. Страха как такового не было, но я переживал за своё сознание.

Никого! Этого можно было ожидать.

– К чертям! – сказал я. – Ведь я не маленький, взрослый, и время детских воображений, мечтаний прошло, всё уже позади. Навсегда! – и я задумался о своей беде, но беда была слишком маленькой, как детский испуг – раз, и нет ничего.

Следующий вечер приблизился реактивным самолётом к посадочной полосе. После 20:00 время остановилось. Я достал новую книгу. Рассказы Касареса. Открыл, как обычно, наугад. «Чудеса не повторяются». И начал читать: «…я хотел сказать, что она казалась мне похожей на Луизу Брукс, актрису кинематографа, в которую я был влюблён подростком. Мысленно я увидел изящный овал прекрасного лица… тёмные глаза и волосы, кокетливые завитки у висков…»

– Я рада, что она вам нравится, – произнёс голос, и я, то ли от страха, а скорей всего от неожиданности, подскочил со своего кресла (книга свалилась на пол) – она стояла там, где и вчера. Но это был уже не призрак: красивая брюнетка с тёмными глазами смотрела на меня, кокетливые завитки у висков, всё так, как я читал и представлял себе. Девушка была знакома мне, и я не мог вспомнить – откуда?

– Не пытайтесь лгать себе, – сказала она, – что мы знакомы. Нет, увы.

Мой вопрос озадачил, наверное, меня больше, чем мою гостью:

– Лера? Ты её дочь? Как похожа…

– Не пытайтесь.

Я заткнулся.

– Мечтатель… лгун и обманщик.

– Но почему? – спросил я.

– Читайте, читайте дальше, и вы поймёте, почему.

Я подобрал книгу, уткнулся в первую попавшуюся строчку.

– Вслух, – сказала она.

Я стал громко декламировать: «Человеческая память избирательна. Но если вести рассказ по порядку, оживают давно забытые воспоминания…».

Я читал, но не осознавал прочитанных слов. Мне, конечно, хотелось узнать смысл всего, что сейчас происходило. А это, без всяких на то сомнений, был извечный смысл всего сущего. Разум не мог прийти на помощь. Я, переворачивая страницу, бросал взгляд на девушку. Она внимательно слушала, а я осознавал, что она, если не призрак, то та самая, которая должна была родиться у Леры. Она моя дочь! Ей лет семнадцать. Да, она моя дочь, о которой я забыл в своё время. Точней сказать, я забыл о Лере… Но почему я сразу вспомнил её? Ведь любовью там не пахло, совсем. Яркая внешность? Она самая!

Мой взгляд постоянно сталкивался с пристальным взглядом гостьи, и это мешало мне думать, но нисколько не мешало читать – я превратился в робота-чтеца, не осознающего прочитанного. И мне показалось, что и в жизни, имея яркие моменты, я не осознавал всей глубины и драматичности некоторых событий, относя их к второстепенным явлениям.

Я резко прекратил чтение и спросил:

– Ты жива?

Девушка, казалось, ожидала такого вопроса. Она ответила:

– Думай.

И я задумался впервые в жизни, что любые действия имеют последствия, какими бы они не казались безобидными. Я задумался о своём одиночестве – я вспомнил всё, чего давно не мог вспомнить, – ибо выкинул всё из головы, что казалось балластом, ненужным грузом на корабле, у которого образовалась течь. Я видел Леру, я видел её тело, но за ней я видел ещё тысячу девушек и женщин, но с другими именами.

И вдруг я перестал думать, я перестал вспоминать, и я остановился на полуслове, закрыл книгу и закрыл глаза. Прошлое и будущее проплыли подобно радужной пелене. А ветер за окном, шум автомобилей, шаги и отдельные голоса вплелись чёрными и белыми нитями в эту пелену. Слабость и головокружение прижали к креслу. Я почувствовал себя мёртвым и обречённым на неподвижность.

Девушка исчезла, когда я открыл глаза. Её, видимо, и не было здесь, но она существовала где-то там. Я должен был её найти. Но моя неподвижность приобрела физическую форму – я не мог подняться с кресла. Руки и ноги не шевелились. Меня парализовало.

Несколько дней я просидел в своём кресле (не помню, сколько, видимо дня три, иначе я б умер). Фекалии скопились подо мной, воняло. И голод замучил. А я всё не мог сдвинуться с места. Отчаяние – а после и оно исчезло.

И вот появилась снова она. Приблизилась ко мне, подала книгу, открыла и шепнула:

– Читай.

Руки обрели движение, я взял книгу; выпрямил онемевшие ноги – суставы захрустели в коленях. И я стал читать вслух: «…я глядел на неё в изумлении. Дважды подняв указательный палец в подражание нашей старой знакомой, она знаком попросила меня хранить тайну. Я растерялся…»

– Прости меня, – сказал я, оторвавшись от текста. Но её уже не было. Я отбросил книгу, поднялся с кресла и пошёл в ванную. Всю грязь и вонь прошедших дней надо было срочно смыть. Я не нравился самому себе – ещё бы!

Я влез под душ, горячая вода возвратила способность сопротивляться: кожа покраснела… После я сделал уборку и вернулся к прежней жизни. Ничего не изменилось, однако, и я взял из книжного шкафа другую книгу.

2010 год

Бродяга бассет-хаунд

Это Валентин Елыгин. Он грузчик. Пакует холодильник. У него работа такая, паковать и курить. Лицо его выражает неудовольствие, он считает себя рабом, но ничего не может поделать. Этакая безысходность самовнушения. Наконец он натягивает последнюю ленту, оттягивает холодильник в сторону – и замечает собаку.

Пёс породистый. Такого пса он видел в сериале «Карин и её собака». Давно. Как точно порода называется, Елыгин не знает. Пёс приземистый и длинный, как такса, но крупней в три раза. Глаза «кто тебя обидел» грустно смотрят из-подо лба. Морщинистая кожа на шее требует срочной глажки.

Собака обнюхивает кусты, подходит то к одной открытой двери склада, то к другой. Тонкий хвост торчком… А где хозяин? Пёс – бродяга, можно предполагать. Потерялся.

Елыгин подзывает его. Тот спокойно подходит к нему – и Елыгин накидывает собаки на шею петлю из снятой с холодильника ленты.

– Ты чей? – спрашивает он пса и отводит в склад, привязывает ленту к столбу. Собака смотрит на него большими печальными глазами.

– Потерпи до конца дня, – говорит он ему. – Не обижу. – И у него меняется настроение.

Валентин живёт один. Ему страшно по ночам в трёхкомнатной квартире. Он даже фильмы ужасов не смотрит по вечерам, боится, хотя любит этот жанр. Поэтому, если и смотрит, делает это днём, в выходные дни.

С собакой страх исчезнет.

Елыгину было приятно осознать, что такого пса можно вернуть за хорошее вознаграждение хозяину, коль скоро тот объявится. На крайний случай – продать, если что. Потом. А в детстве он всегда мечтал иметь собаку, но родители не позволяли ему обзавестись такой мечтой.

И вот он идёт домой, ведёт пса на самодельном поводке. Пёс по ходу движения обнюхивает всё, что ему позволяет обнюхать новый хозяин, а заодно успевает поднять ногу, чтобы отлить.

Идущие навстречу пешеходы обращают на собаку внимание. Елыгин получает удовольствие от этого, как будто он идёт вместе с красивой женщиной, на которую не просто смотрят – любуются ею.

Он соображает, как назвать пса. В голове вертятся имена: Джек, Жак, Пират… Может, назвать его Василий? Нет. Человеческое имя не устраивает Валентина. Если и человеческое, тогда лучше иностранное. Но ни одно из имён не ласкает ему слух. Надо так, чтобы и псу было приятно.

В квартире собака почувствовала себя вольно. Она сразу зашла в кухню, как только её отцепили от самодельного поводка, села возле холодильника – видимо, известен был ей этот кухонный предмет.

– Ты голоден? – спросил Валентин. На что пёс ответил громким лаем.

Из холодильника была извлечена кастрюля с борщом. Пёс смачно облизнулся, предвкушая сытную трапезу. Валентин достал самую большую чашку, налил туда борща – полкастрюли нету!

Выражая нетерпение, собака ткнула морду в чашку, как только ей поставили еду, – голод не тётка. Длинные уши полоскались в борще, пёс вертел головой, измазывая паркетный пол жирным бульоном, летели слюни – это не понравилось Валентину, но ничего не поделаешь, животное – оно такое, не человек: чего серчать, когда уже того…

Отведав борща, собака посмотрела на Валентина.

– Мало?

Ответа не последовало. Но пёс смотрел в глаза Елыгину так, что тот глубоко вздохнул и отдал свою порцию. На что пёс радостно пролаял и съел всё, что ему предназначалось. И, видимо, не отказался бы от третьей пайки – настоящий проглот.

Валентин просто попил чаю. Заодно обзвонил знакомых, предлагая купить у него породистую собаку, но назвать породу не мог – ссылался на известный сериал, и только. Его посылали… и гнев в нём умножался надвое.

– Да, на чертей мне твоя собака нужна… – говорил один.

– Я бы своего слюнтяя сам бы отдал кому-нибудь… – сказал другой.

И все в один голос матерились, а когда Елыгин начинал настаивать – добавляли: «Иди ты…».

В это время пёс вошёл в комнату и притих. Валентин убрал на кухне за собой и собакой, выключил тусклый свет – он экономил на всём.

Пёс лежал на диване, спал. Странный запах витал в воздухе – не псина вроде. Валентин разозлился на собаку, согнал её с дивана: «Вон твоё место, у порога», сказал он и увидел большую кучу говна на паласе.

Кличка родилась сама собой – Гандон. Но любая тварь, однако, хочет жить, как она хочет. Собака не исключение.

Так получилось, что имя не понравилось Елыгину. И вряд ли могло понравиться собаке, если бы она поняла его смысл. Но она откликалась на скабрёзную кличку, приветливо крутила тонким хвостом.

Ночью Валентин спал плохо. Как только он засыпал, Гандон запрыгивал ему на ноги. Так как пёс был не маленький, Елыгину казалось, что ему сваливают мешок картошки с большой высоты. Он включал свет, брал пса на руки, уносил в прихожую, шёл в спальню, и только он засыпал – мешок картошки приземлялся на прежнее место.

Утром Гандона вывели на прогулку. Может, Валентин сделал бы эту услугу для собаки значительно позже, но Гандон стал скулить и лаять.

Гуляя с собакой с заспанными глазами и борясь со сном, Елыгин подумывал о том, чтобы скорей нашёлся хозяин.

Но хозяин не находился.

Три дня Гандон уже жил у Елыгина, ел больше его и тихо срал прямо на палас, в одном и том же месте. На утренних и вечерних прогулках Гандон как будто специально не оправлялся. Елыгин попытался однажды даже ударить собаку, но Гандон зарычал.

– Думается мне, большой ты прохвост, собака, – сказал он ему.

Короче, произошла полная несовместимость собаки и хозяина. Елыгин подумал, было дело, выгнать Гандона из дому навсегда – такого пса подберут, однозначно. Даже мысль о выгодной продаже у Елыгина исчезла напрочь, ведь как ошибаются те, кто считает деньги… считает деньги поводырями в том неизвестном направлении, где, если разобраться, присутствует опустошение и ничего в общем-то нет… Так все мы считаем деньги.

Но тут вмешался случай: жена следователя Баскакова, Наташа, увидела собаку, сказала, что это редкая порода и спросила, как зовут симпатягу.

– Гандон, – ответил Елыгин с серьёзным видом.

– Что так? – удивилась Наташа.

– Заберёшь, узнаешь, – сказал Елыгин.

И добавил:

– Он чем-то меня напоминает. Собаки всегда похожи на хозяев, – Валентин не шутил, он говорил правду, без всяких намёков.

– Говоришь, просто забрать?

– Даром отдаю, – сказал Валентин.

А после он, конечно, пожалел, что не взял денег. Пусть даже с жены следователя.

Это квартира следователя Баскакова. Богатая обстановка, евроремонт, дубовый паркет, плазма и прочая дорогая срань, которая, очень вероятно, находилась в квартире не к месту.

Мужа Наташи звали Евгений Николаевич. Он был следователь по особо важным делам в городской прокуратуре, человек занятый, серьёзный и с плоским чувством юмора, то есть – совсем без него.

– Кто это? – задал он вопрос жене, когда та привела собаку в квартиру.

– Гандон.

Пока слова жены доходили до пытливого ума следователя по особо важным делам, собака отрыгнула утренним супом, что давал ей Елыгин и заскулила.

– Действительно, Гандон, – сказал Евгений Николаевич, глядя на блевотину. – Притащила, сама убирай за ним.

И стал Гандон жить припеваючи в квартире Баскаковых. Здесь он не гадил на палас, стыдился, ибо чувствовал к себе совсем другое отношение со стороны хозяйки (иногда только – не со зла – отрыгивал остатки сытной пищи на пол). Но не возлюбил Евгения Николаевича. Его и на работе не очень-то любили и жаловали, если так можно выразиться. И жена не любила его – она и вовсе боялась мужа. Но дело, конечно, не в этом. Просто, если Наташа звала к себе пса: «Гандон, иди ко мне», то делалось это с любовью, без всяких на то определений. И совсем по-другому подзывал собаку Евгений Николаевич: «Эй, Гандоныч, сюда иди!». Точно так же он общался с подследственными и с младшим персоналом прокуратуры. Собака обычно не обзывалась. И тихонько рычала.

Евгений Николаевич стал побаиваться Гандона. Он и на работе в тайне ото всех боялся, что его поймают за взятки. Большие взятки. Он всегда брал больше, чем этого требовалось. И ему давали. Потому что боялись его.

Однажды Гандон пережрал «педигри». Да так, что ему потребовался ветеринарный врач.

В ветеринарной клинике назначили клизму. Евгений Николаевич взялся помочь жене с процедурой, как он считал, опасной. И не зря считал.

Гандона поместили в ванную. Развели специальный раствор.

Клизму вгонял Евгений Николаевич. И, будучи далёким от медицинской науки, то ли он ввёл энный прибор глубоко, то ли повернул его лишний раз. Короче говоря, Гандон цапнул Евгения Николаевича за руку. Хорошо цапнул – глубоко прокусил.

После окончания шоковой процедуры, Гандон прохаживался по квартире, искал пятый угол. Ему было по-собачьи обидно, что так унизительно с ним обошлись. И кто? Сам Евгений Николаевич… По заслугам ему досталось… И вдруг Гандон захотел пукнуть!..

Поскольку был произведён укус руки Евгения Николаевича, то собаке не до конца оказали должного внимания: наспех сделали клизму… Каловые массы отошли не все. Давление в кишечнике всё повышалось… Одним словом, простой пук вышел под давлением в тот самый момент, когда Евгений Николаевич сел за рабочий стол, достал документы, а Гандон проходил мимо, повернувшись к хозяину задом… Случайность? Нет, закономерность.

Больше всего Евгений Николаевич жалел, что не вогнал клизму всю, полностью в зад Гандона – испачканные спортивные трико и тапочки не в счёт.

Вскоре собаку забрал к себе непосредственный начальник Евгения Николаевича – главный прокурор. Естественно, рекомендации о псе были даны самые положительные.

Это большой дом, построенный непосильным трудом, главным прокурором, Усом Валерием Сергеевичем. Дом огромный. Гандон никогда не мог подумать, что собачьи будки могут иметь такие размеры. Вот это да!

Валерий Сергеевич восседал в кресле. Это был большой человек. И внешне, и по должности. Действительно! Какой человек! Что за душа! И обращение! Всеми уважаем и вообще…

Он выпил рюмку водки, скривился, взял с журнального столика кусок сервелата, откусил. Остаток протянул Гандону.

– Угощайся.

Пёс осторожно взял из рук еду, проглотил.

С этих самых пор ему так и доставались маленькие кусочки объедков со стола. Про собаку просто забывали, что она живёт в доме. Понятно, что Ус – занятой человек, его жена – тоже (директор школы). Всю работу по дому выполняла служанка. Но с собакой ей не хотелось иметь дело – она не любила собачью породу. Поэтому у Гандона имелось много свободного времени, чтобы быть наедине с самим собой и пустым желудком. Нагадить на палас – и то проблема.

Время летело быстро. Вот и новый год скоро. Гандон понимал это по запаху – в доме начали готовить праздничные блюда. Но собаке был строго-настрого запрещён вход в кухню. Но стоит только пожелать, как говорится, случай всегда найдётся.

А Валерий Сергеевич тем временем играл в карты с друзьями. Он был заядлый игрок. Гандону разрешалось присутствовать во время игры. Он лежал обычно на коврике возле книжного шкафа, наблюдая за Евгением Николаевичем, гостем.

Играли в покер. На евро. Пили армянский коньяк. Евгений Николаевич часто проигрывал, злился. Проигрывал и судья Григорян, но тому было всё равно.

На первый взгляд, если внимательно посмотреть на Баскакова, это было не заметно – следователь же! Но Гандон видел, как его пальцы ног сжимаются и разжимаются, носки рвались. Усу, напротив, везло. Он был в хорошем расположении духа, много шутил.

– Рассердясь на вшей, да и шубу в печь. – Он всё прекрасно понимал.

У Евгения Николаевича зазвонил сотовый телефон.

– Да?

Звонил одноклассник Дима. Юрист одного из предприятий города.

– Евгений, здесь одной моей сотруднице помощь нужна.

– Ну…

– Ус – обвинитель, понимаешь… В январе суд. Сын у неё под следствием. Готова заплатить. Скажи, сколько надо? С Усом у тебя дружеские отношения, насколько мне известно.

– Фамилия сына?

– Новиков.

– Сейчас перезвоню.

Евгений Николаевич объясняет ситуацию Усу, шепчет на ухо (Григорян сейчас лишний). Тот в таком хорошем расположении духа, ему фартит, и он называет заниженную цифру.

Евгений Николаевич извиняется, выходит из-за стола, идёт в другую комнату.

Гандон поднимается с коврика, плетётся следом.

– Алло, Дима?

– Слушаю.

Евгений Николаевич называет сумму в два раза больше.

– Хорошо, я передам. Она, сотрудница, кстати, сейчас рядом со мной.

Гандон смотрит на Евгения Николаевича. Тому не нравится, как смотрит на него собака, и прогоняет её.

Вскоре сделка совершена. Все остались довольны. В том числе и Евгений Николаевич, хотя он проигрался в пух и прах. И своё довольство он проявляет так, что гладит Гандона, которого не гладил вообще никогда.

Гандон рычит, и Евгений Николаевич одёргивает руку.

– Исхудал пёс, – говорит он, обращаясь к Валерию Сергеевичу. – Вон как рычит!

– Танька, – зовёт Валерий Сергеевич служанку, – накорми Гандона. А то он и правда всех гостей перекусает.

Наступает ночь. Завтра Новый год. Хозяева спят. Не спится только Гандону. Его снова плохо накормили.

Он пробирается в кухню, дверь открыта.

Очертания большого холодильника видно во тьме. Гандон садится напротив. Там, за дверью, столько кушанья! Он знает. И пытается открыть мощной лапой дверь холодильной камеры.

С третьей попытки ему это удаётся.

Яркий свет бьёт в глаза – а запах!..

От удовольствия Гандон тявкнул. Но не громко. Слюни потекли из клыкастой пасти. Ещё бы! Гусь жареный с золотистой корочкой. Сандвичи с сёмгой и сыром. Шашлык из курицы. Утиные окорочка с ананасами. Рулет из индейки с черносливом. Нежные котлетки. Салаты. Говядина… «Во гадина!» – подумал Гандон, сожрал всё и тут же насрал возле холодильника.

Это собачий вольер. Он специально сделан для Гандона, и сделан поспешно.

Зима, Гандон мёрзнет и готовит побег.

Он прокопал под сеткой ограждения яму и ждёт теперь, когда его накормят.

Танька несёт похлёбку. Гандон ест последний раз в этом доме. Облизывается. Громко лает на прощанье. Пролазит через подкоп – и бегом прочь в неизвестность.

Это Бес. Бомж. Он стоит возле церкви, просит милостыню. На поводке у него собака. Вместе с собакой на территорию церкви ему нельзя. Кошкам можно, а собакам вход воспрещён. Там ночлежка – Бог заботится почти обо всех тварях, как может. Бесу поэтому пёс в тягость, он не Бог, он тварь. Но и отпустить собаку не может. По тем же самым причинам, что и Валентин Елыгин.

Прихожанам он предлагает собаку по бросовой цене, за три бутылки водки. Никто не берёт. Даже не торгуется.

Одна бабушка говорит:

– Бесик, я знаю хозяина этой собаки. – И даёт ему адрес.

Бес идёт, уверенный, что сейчас будет совершена сделка.

Дверь открывает Елыгин.

– Только не Гандон! – успевает он сказать и закрывает дверь.

Во дворе дома он встречает выпившего Евгения Николаевича – он его знает по старым, заведённым на него делам.

– Пёс не нужен? – предлагает.

– Гандон никому не нужен, – говорит безразлично Евгений Николаевич.

В этот же день Бес отвёл собаку в безлюдное место, сказал, что гандонам нет места в этом мире, ударил пса по голове…

С опозданием в несколько дней Бес смог сытно отметить Новый год.

У себя в шалаше за бутылкой вонючего самогона в компании таких же, как он сам, Бес подавал на стол котлетки, голубцы, солёный салат с курицей – и мог бы подать ещё много чего, но… Аминь!

Это автор. Я услыхал эту историю случайно. Я даже рад, что дело так кончилось. Да, жаль бассет-хаунда, но в оправдание скажу: отмучился Гандон, с паршивой собаки хоть шерсти клок. Что верно, то верно… И автор гандон, кстати. Как не крути…

2008 год

Позднее чувство

Я не представлял себе, что было у Галины на уме. Мне виделось, что ей ничего неведомо. Разве возможно обладать пытливым умом в двадцать лет? В таком возрасте можно иметь красивое тело, желание любить и размытые перспективы на будущее замужество. Для моего же ума, в свои почти сорок, самое интригующее в этой девушке было то, что являлось непонятным. Ибо всегда ужасно хочется узнать больше, скажем, разобраться в чём-то, уяснить, чтобы оказаться в неком магическом круге. Стать, верно, своим. Я, видимо, хотел помолодеть, лучше сказать так, идти нога в ногу с этой девушкой.

Впервые я её увидел осенью. Она с подругой пришла устраиваться на работу. Шеф мимоходом, помню, зашёл ко мне в кабинет, а следом за ним, постучавшись в дверь, впорхнули две красавицы. Смущаясь и, как показалось, краснея, блондинка молвила:

– Мы по поводу работы, – она обращалась, не знаю почему, ко мне.

Шеф посмотрел на меня. Я, как завороженный, не отрывал глаз от обладательницы пышной груди, мой взгляд гулял по её фигуре, но всякий раз возвращался к лицу.

– Ну что, берём? – он хитро улыбнулся.

– Вам решать, – сказал я. – Я бы взял. Тем более человек нам нужен, девушка, на мелкобытовую технику.

После короткого собеседования стало ясно, что торговой сети подойдёт именно блондинка. У неё имелся хоть какой-то опыт в торговле. Подруга, молчаливая и угрюмая, не соответствовала по многим требованиям фирмы.

На следующий день Галина вышла на работу вместо уволившейся сотрудницы. Так совпало, решал не я.

А ещё через три дня я обмывал книгу «Градусс-выше: выдержанное». Я пригласил друзей и знакомых в кафе «Хуторок», там дёшево и вкусно кормили, никаких микроволновых печей и прочей цивилизации при приготовлении пищи. Но, как мне представлялось, не хватало связующего звена во всей этой дружной, но чисто мужской компании, и я подошёл к Галине, спросил:

– Водку пьёшь?

– Пью, – был её ответ.

Я же в свою очередь, однако, понял, что поспешил, сказал не совсем то. Наверное, мне не хотелось вот так сразу, сходу, говорить о поводе застолья. Но в любом случае надо было сказать правду, и я уже ждал встречного вопроса с её стороны, но его не последовало.

– Я буду с вами, я почти никого не знаю в этом городе, – сказала она (как подчинённая, на рабочем месте она была на «вы» всегда), а я… кому-то покажется это подлостью, заложил руки за спину и попытался стащить обручальное кольцо в карман брюк. Пока я выполнял эту шулерскую манипуляцию, Галина добавила: – В нашем районе почти нет работы. Я свою подругу, Иру, приглашу, можно?

И тут вдруг возникло невероятное ощущение, что это знакомое мне лицо Галины я никогда раньше не видел. В этот самый момент кольцо легло на дно кармана.

– Конечно, – сказал я. – Это та девушка, с которой ты устраивалась?

– Да, живём вместе, снимаем двухкомнатную квартиру. С нами живут ещё две подруги. Мы из одного посёлка. Учились в одном классе.

– Иру – можно, – пояснил я, щёлкая пальцами рук. – Сегодня в девять вечера на «Хуторке».

А сам подумал, можно всех. От этой мысли меня передёрнуло, скривило, и я вспомнил, что женат, а не разведён. Куда тебя несёт! Но слишком желанной оставалась Галина, что я решил, будь что будет, отдамся морскому течению, куда вынесет прибой, там и окажусь.

Вечер удался! Все гости были навеселе. Один из участников застолья, Рома, читал вслух «азбукку градусса»:

Она охуела от одиночества Одни обломы, ожесточённость. Она опарышей облизывала, Они отчаянно осклизлые. Она обиженна отчаянно, Она обидой обличаема, Она отрезана от острова Одной отчаянностью острою. Она отмазалась от отчества, От опостылого отрочества, От остопиздевшего общества ООО «Оленеводчество».2

Находившиеся рядом посетители «Хуторка», видимо, не находили себе места, слушая похабные стишки. Хотя играла музыка, Рома читал громко, и было слышно, я не сомневался, за соседними столиками произносимые слова. Но всем нам уже было на всё наплевать. Да и не только мы пребывали во хмелю…

Я сам плохо соображал, но принял твёрдое решение, сказать Гале о своей жене. Ибо то самое течение несло меня, я чувствовал, в постель к молоденькой девушке.

– Пошли, подышим свежим воздухом, – предложил я.

Мы вышли. На улице было зябко, и Галина сразу прижалась ко мне.

– Ты в курсе, что я женат? – спросил я, заглядывая ей в лицо.

– Мне уже сказали. Сотрудники в магазине говорливые. Сразу столько внимания было оказано и столько информации слито!

Чёрт! Я бы мог догадаться об этом, а не выламывать себе пальцы, мелькнула мысль. Теперь, как мне казалось, я понял своё заблуждение, понял, что она совсем ещё ребёнок, доверчивый, во взрослом теле женщины. Она, как и я сам, течёт по течению, не задумываясь о последствиях такого плавания. Я обнял Галину и в моих руках, как показалось, тело её налилось тяжестью, отвердело, а после обмякло. Я поцеловал её, погладил по щеке. Девушка как будто ждала этого, не оттолкнула. Ощущение чуть шероховатой кожи было приятным. Не отдавая себе отчёта в том, что нас могут увидеть мои знакомые и неправильно подумать, я продолжал целовать Галину, мне было всё равно – видимо, алкоголь делал своё дело, и я был рад этому.

– Виктор Иванович! Ай да молодец! – окликнул меня товарищ. – Тебя потеряли за столом.

В тот миг я испытал стыд. Галина отошла чуть в сторону и сказала вместо меня:

– Не завидуйте.

На какое-то мгновение на моём покрасневшем лице (в вечерних сумерках это было трудно заметить) появилась ухмылка, и я почувствовал себя победителем.

– Сейчас иду, – сказал я. И, обращаясь к Гале, спросил: – Всё нормально?

– Ты удивлён, – ответила она. – Я – тоже. Но всё хорошо, – она рассмеялась и икнула.

– Ой…

Тут уж я рассмеялся по-настоящему. А она, шаловливо глянув на меня, то ли в шутку, то ли всерьёз сказала:

– Извини… если ты не против… – и снова икнула.

В тот вечер алкоголь я ей больше не наливал. А в два часа ночи вызвал такси и вместе с Ириной посадил в машину. Галина приглашала меня в гости, но я понимал, что она пьяна, поэтому ей хочется продолжения банкета.

Но только через три недели я оказался у неё в гостях. (К тому времени я написал рассказ «Сырость», хотя с Галей у меня ещё ничего не произошло, но на тот момент, когда писал, я так чувствовал, однако.)

Я всегда много пил. И это осознавал, но поделать ничего не мог с собой. Галина пила почти наравне со мной, и не понимала, что делает. Я почему-то не останавливал её. Дело, конечно, не в том, что только пьяную девушку я мог бы соблазнить, нет. Всё намного проще: как алкоголик, я не знал дна в рюмке, а она, глядя на меня, заглядывала в бездонную ёмкость вместе со мной, – пьяные оба, мы казались друг другу трезвыми и адекватными людьми.

После работы я с Галиной часто заходил в ближайшую кафешку. Обычно наши встречи заканчивались быстрыми расставаниями. Но в тот вечер мы засиделись. И Галя пригласила меня в гости, сообщив, что сегодня будет дома одна, подруги разъехались к родителям, а Ира сейчас живёт у парня, с которым недавно познакомилась.

…Если говорить о безумии, то именно в этот момент всё и началось, я принял приглашение. И отключил сотовый телефон, чтобы жена не смогла дозвониться; до этого момента я так поступал всегда, когда уходил налево…

В подъезде не было света, было довольно темно, чтобы различить даже человеческий контур. Галина взяла меня за руку, и мы стали подниматься наверх. Она вела, я шёл за ней.

Возле предполагаемой двери я зажёг спичку, и Галя открыла ключом дверь.

Вспыхнул свет лампочки. Передо мной стояла раскрасневшаяся от мороза девушка. Сердце бешено стучало. Мне показалось, что я шёл неведомо куда без всякой цели, но всё-таки в определённом направлении. Я чувствовал себя мальчишкой, и в тот момент я им и был! Кем ощущала себя Галя, я не догадывался. Мне было всё равно. Одно – нас влекло друг к другу, но я не мог объяснить влечение молодой красивой девушки ко мне. Это оставалось вне сферы моего мышления и понимания.

Я не мог вымолвить ни слова. Но потом, сняв верхнюю одежду и туфли, я словно вдохнул порцию надежды. Галя открыла сумку и сунула мне в руку пачку презервативов. Обнимаясь и целуясь, мы попятились в комнату слева, цепляя ногами стулья и кресла. И тут открылась дверь соседней комнаты. В прихожую вышла сонная Ира.

– Ты чего, Галка? – сказала она. – С ума сошла?

– Тебе чего? Ты почему не у Серёжки?

– Не твоё дело.

– Тогда иди к себе в комнату и спи – мои отношения тоже не твоё дело.

У меня ещё было время, чтобы вернуться домой. Я спрятал презервативы в кармане, сказал:

– Девочки, не ругайтесь. Ира права. Я ухожу.

– Постой, – сказала Галя. – У меня есть утка. Ты любишь утку с яблоками?

Нет, туманом это нельзя было назвать. Я сидел на кухне, потягивал пиво и смотрел, как готовят девчонки. Ко всему этому, мне показалось, что здесь не хватает третьей женщины, моей жены. Чтобы она сказала, знай мои намерения?

Я спросил:

– Галя, у тебя есть отец?

– Отчим, – сказала она.

– А у тебя, Ира?

– Нету.

Я вздохнул, сказал:

– Неприятно говорить, но у меня с женой детей нет. В чём-то мы одинаковы – с нами не хватает тех людей, которые должны быть рядом.

Я был поражён – я думал в тот момент о жене. Неужели мне так трудно вынести, что сейчас её нет здесь? Такого не случалось, чтобы я не мог без неё обойтись. Я словно услышал какое-то доносящееся откуда-то предостережение. Желание уйти и остаться сопровождались болью внизу живота. Алкоголь не спасал. Надо было выбирать, а я сидел на месте, ждал утку с яблоками и понимал, что всё это неправильно.

Неправильно поступаю я по отношению к жене, неправильно то, что у Гали есть отчим, а у Иры нет даже его.

Галя посмотрела на меня, я – на неё. И это стало как бы печатью под нашими желаниями.

– Пойду, – не выдержал я. – Пора мне.

Перед дверью я заметил секундную заминку Гали и взгляд, брошенный куда-то вверх. Я знал, что она сдерживает слёзы, а я – свою страсть.

Очень скоро Галя познакомилась с парнем. Я остался в стороне. Что естественно. Мы продолжали общаться по-дружески. Точней сказать, её отношение, или чувство, ко мне было таким, я же лелеял надежду о другом событии. И ревновал! Не понимая мотива ревности, я успокаивал себя тем, что это связано с моим возрастом.

В этот период жена постоянно повторяла:

– Витя, ты изменился.

Конечно, я не мог ей объяснить свою перемену. Ссылаясь на работу, я отвечал ей:

– Устаю.

– Нет, Витя, это не усталость, – говорила она. – Мне кажется, что-то другое. Или кто-то…

Жена, я понимал, могла догадываться, но не могла знать. У меня были только чувства, но физической измены не существовало… пока (именно с Галиной). И я проклинал себя за то, что увидел Галю и влюбился. Если это была вообще любовь…

Я ещё сомневался.

Жене же сказал:

– Самая красивая женщина стоит у меня перед носом… – и я не врал, потому что говорил правду, думая о Галине, но глядя на жену. (То же самое однажды сказал и Галине.)

Потом случился разрыв отношений Гали со своим парнем. Она ушла от него. Причина – пьянство. Я сказал:

– Интересно, я тоже пью – все пьют, вообще-то.

– Не каждый зато поднимает руку, – ответила она.

Буквально в тот же день нашего разговора парень пришёл на работу к Галине, устроил пьяный дебош.

Пришлось мне вмешиваться и выгонять его прочь из магазина. Позже подоспела охрана.

Вечером он поджидал её после работы. Она позвонила мне на сотовый телефон. Я снова вмешался, увёл её в подсобку. Охранника предупредил, что останусь с ней ненадолго – Галя плакала навзрыд, – в складе, и объяснил причину.

Именно тогда, я знал, произойдёт то, к чему мы оба так стремились.

– Ты жену любишь? – вытирая слёзы, спросила Галя.

Захваченный врасплох, я не знал, что ответить. Мне было неприятно услышать подобный вопрос. Я молчал, подбирая ответ, вытирал ей слёзы. Лгать я не собирался. Но и правда могла показаться ложью.

И я сказал прямо:

– Да, люблю. Хотя боюсь этого слова. Если бы не любил, давно развёлся. Я люблю и тебя. Но не знаю, что делать с собой.

– Ты заставляешь меня рисковать, – услышал я.

– Хочешь, я уйду? Исчезнет риск вместе со мной.

– Замолчи!

Я заткнулся.

– Чего так перепугался, Виктор Иванович? – она успокоилась, а я, правда, чувствовал себя не в своей тарелке. Охранник этажом выше мог зайти в любой момент. – Раздевайся!

Я послушно стаскивал с себя одежду. И смотрел, как это делает Галя. В тусклом свете я видел её тело, оно отражало остатки солнечного света, падающего в маленькое оконце.

Тут я почувствовал, как стесняет меня образ жены в воображении, похожий на мистическое свечение призрака. Я всерьёз разозлился на самого себя, и это помогло избавиться от ведения.

Постелью нам послужили сложенные картонные коробки из-под холодильников. Галя находилась сверху и её большие груди располагались прямо у моего лица.

Как бы смутившись, она сказала:

– Мне неловко.

Я ответил:

– Неужели я такой страшный?

– Нет, Витя, мне неловко перед твоей женой.

Снова возник навязчивый образ, но ускоренный темп, задаваемый девушкой, возвратил меня в пыльный склад…

***

Вскоре она познакомила меня со своим будущим мужем. Его звали Евгений. Мы с ним были ровесники. Я был удивлён, всё произошло быстро и неожиданно.

Сидя в кафе, когда Евгений отвлёкся, она, тихо, чтобы он не услышал, прошептала в моё ухо:

– Всегда нравились взрослые мужчины, – и громко добавила: – Евгений военный, майор.

– В отставке, – пояснил он.

Я почувствовал знакомый укол ревности и понял, что пока мы остаёмся любовниками, но скоро станем просто друзьями.

– Было дело, служил тоже, – выдавил я из себя и замолчал. Пиво не лезло в глотку.

2010 год

Сучонок

Многие неурядицы в жизни Феди объяснялись очень просто – вовремя не опохмелялся. Да, да, да! Именно так! Бухал Федя. И как всякий студент, так сказать, – денег почти не имел. Поэтому лил в себя всякое дешёвое пойло. Это сейчас так, думал он, а завтра, гляди – что-нибудь дороже попадётся, если богу будет угодно, коньяк там, или виски (Федя был верующим студентом, но в меру, без фанатизма).

Вообще, этот Федя был круглый дурак, но каким-то образом попал в институт по направлению. Поэтому ему исправно платили стипендию, хоть и мало, от работающего где-то на Урале предприятия (как говорится, дуракам везёт), но Федя никогда ничего не учил. Списывал всегда нагло и бессовестно. Природная лень преобладала в нём, но имелась смекалка. Тут, главное, умнее всех себя суметь обозначить. А Федя умел.

Преподаватели никак не могли его уличить в списывании, и ставили тройки, потому что ответ на билет он знал, а на дополнительные вопросы ответить не мог. Получал тройки до тех пор, пока не попал на Семёна Семёновича, преподавателя термодинамики. Именно – попал!

Короче говоря, Федя шёл на сдачу зачёта в четвёртый раз.

Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поёт, девочки… это было вчера, к слову. А сегодня – он ненавидел термодинамику. А термодинамика ненавидела Федю. Семён Семёнович в свою очередь, как раз наоборот, любил свой предмет. А ещё он любил виски. Чуть-чуть так, без злоупотребления.

А на улице, значится, жара, у Феди, естественно, бодун… И хотел Федя выпить пива, да денег не хватило. Даже на сигареты. И выпил он минеральной воды.

Вчерашний остаток смешался с газами и дал, видимо, брожение. Федя захмелел. И, так сказать, нежданно-негаданно опохмелился заодно. В любом минусе есть свой плюс, подумал Федя.

Вдруг он вспомнил последние слова Семёна Семёновича:

– Вы списали, студент, я уверен, раз не отвечаете даже на элементарные вопросы по теме билета. Жаль, я не смог вас поймать за руку при списывании.

Уже в коридоре института Федя почувствовал некое волнение, такое с ним бывало всегда. Правда, через некоторое мгновение страх вдруг исчезал.

Так произошло и сейчас. Федя взбодрился, отрыгнул голодной отрыжкой и, стуча в дверь кабинета преподавателя, почувствовал некую приятную лёгкость во всём теле: всё обойдётся, то есть. Это он – знал. Однако не знал предмета. И в ближайшее будущее не заглядывал.

– Войдите!

Федя открыл дверь.

– Ага! Фёдор Сурков! – как обычно, засуетился Семён Семёнович, снимая очки. Лет шестидесяти – этот мужчина имел маленькое брюшко, которое, казалось, мешало ему в его вечной суетливости. – Мне срочно надо идти, мой дорогой, вернусь часа через два, поэтому сидеть с тобой некогда. Но ты проходи, не стой, присаживайся за стол.

Федя сел.

– Нет, постой! Встань.

Федя встал.

– Извини, я тебя обыщу на предмет шпаргалок. И сотовый твой заберу, и свой ноутбук со стола. На всякий случай. Чтобы интернетом не смог воспользоваться.

Глубоко вздохнув, Федя поднял руки. Семён Семёнович выудил все шпаргалки с карман. Сотовый телефон Федя отдал ему сам.

– Так-то лучше, мой дорогой. Напишешь ответы на вопросы билета – останешься в институте, – и спрятал шпаргалки в сейф. – Ключ от сейфа я тоже заберу, – улыбнулся Семён Семёнович.

Вздохнув ещё раз, Федя обдал Семён Семёновича перегаром.

– Ого, студент! Вы пили. Ну, да ладно. Дам один совет вам перед уходом: существует что-то, с чем стоило бы вам бороться. Вы понимаете, о чём я?

Федя промолчал.

– Всё вы понимаете. Молчание знак согласия, я буду надеяться. – И вышел из кабинета, закрыв дверь на ключ.

Оглядевшись, Федя взял шариковую ручку в левую руку – он был левша. А левши все – не от мира сего…

Однако вернулся Семён Семёнович часа через четыре. Перед Федей был исписанный листок бумаги с ответами на вопросы, причем правильными и подробными. И разило от него уже не перегаром, а виски, как показалось Семёну Семёновичу. Но он не придал этому значения, ибо сам только что употребил грамм сто.

Семён Семёнович устало сел на стул, прочитал ответы. Затем спросил:

– Федя, скажи, как ты это сделал, честно скажи, и я поставлю тебе не тройку, а четвёртку… Такой талант должен и дальше учиться в нашем институте…

Тут надо заметить, что, как говорят зоологи, признак разума, как у человека, так и у животного, – это умение врать.

…Федя не соврал. Он, молча, показал на черный телефонный аппарат фирмы «Panasonic», стоящий на столе преподавателя.

Семён Семёнович, так же молча, поставил в зачетке «хор»… Вернул сотовый телефон обратно.

– Спасибо, Семён Семёнович! – Фёдор был само благородство. – Я пойду?

– Иди, Федя…

Когда Фёдор Сурков покинул кабинет, Семён Семёнович поднялся, подошёл к шкафу, где была припрятана запечатанная бутылка редкого и дорогого виски.

…Он нашёл её не сразу. Пустая бутылка «Orcadian Vintage» урожая 1970 года стояла возле корзины для бумаг…

По истечении часа, а может быть и двух часов (история этот промежуток времени умалчивает) Семён Семёнович рассмеялся. Ему было действительно смешно, а виски жалко. Как-никак – 2000 евро! Подарок благодарного студента.

И он выругался:

– Вот же сучонок!

25 мая 2012 год

Мужество

Жизнь человеческая вообще так сложна, что жизнь отдельного человека ни черта не стоит.

Ярослав Гашек. «Похождения бравого солдата Швейка»

ТРИ ЧАСА НАЗАД

На столе рядом с принтером стояла полупустая бутылка водки, стакан. Рядом с компьютерной мышью лежал Орден Мужества.

– Я устала жить с тобой, мне было неуютно, – написала Яна. – Я не там, где ты думаешь. В Москве. У меня всё хорошо.

Её сообщение через mail.ru агент подобно контрольному выстрелу в голову лишило Василия последних оставшихся чувств к этой когда-то любимой женщине. Она осталась в прошлом, которое теперь хотелось забыть. Навсегда. Как и многое другое. Но платье её одно тут, забыла. А туловище потерялось. Как и голова.

Он выключил компьютер, закурил.

На том всё и закончилось. Могло бы сложиться иначе, но теперь уже поздно.

Бог да город, чёрт да деревня. Посредине пустая дорога.

Всё начинается с пустоты. Пустота всегда должна быть чем-то заполнена.

В душной разноцветной комнате повисла тишина. И пустота заполнилась тишиной. Несколько минут Василий сидел в кресле, не шевелился. Пока тлевшая сигарета не обожгла ему пальцы. Секундная боль – и вот ветер бьётся в стекло, автомобильные сигналы слышатся внизу.

Василий хлопнул по столу ладонью, пустой гранёный стакан свалился на пол, разбился. Смирение не должно родиться. Мощная рука подобрала Орден Мужества.

Василий вышел на балкон и, недолго думая, швырнул награду вниз.

Вдали митинговали.

Он посмотрел вниз. Девятый этаж. Вдруг страшно ему стало. Никогда страшно так не было. И он сделал шаг назад.

ВЧЕРА

Сергей часто заходил к Василию, чтобы вместе выпить пару-тройку бутылок пива. Или пузырь водки. Как масть пойдёт. Яна всегда говорила о Сергее, пьяница, пьяница – этим Василию все уши прожужжала. На что слышала в ответ, я – давно пьяница, а он ко мне тянется, друг за друга мы не в ответе. Не на войне.

В этот раз он был не один. Вику он знал, разведенная женщина, мать двоих детей, без ума от Сергея. Они встречались, но Сергей не давал Вике повода на что-то большее, просто секс. Вторую девушку звали Оля. Василий видел её впервые. Она выглядела очень хорошо, натуральная блондинка, фигурка, но лёгкие морщины вокруг глаз выдавали возраст ближе к сорока.

В шашлычной зазвучала песня «Чёрные глаза». Несколько столиков заняты.

– Я люблю ананасовый сок, а моя подруга – персиковый. Но когда мы встречаемся – мы пьём водку, – сказала Оля.

Намёк был понят. Заказали водки.

Василий пожирал Олю глазами. Она сидела напротив.

– Знакомься ближе, – сказал Сергей, обращаясь к Оле. И добавил, глядя на Василия: – Никак свою бывшую Яну забыть не может.

Сергей никогда не понимал, что в доме повешенного не говорят о верёвке. Хотя с другой стороны Василий давно привык к прямоте Сергея, и его словам мало придавал значения.

– Сейчас забудет, плесни-ка, – сказала она Василию. – Есть повод. – Щёлкнула пальцами правой руки: – Официант!

Подошла девушка.

– Принесите, пожалуйста, банан.

Пока выполнялся заказ, Оля сказала:

– Я родом с острова Шикотан. Там бананы не растут, конечно, но девушки с этого острова умеют то, чего не может, к примеру, Вика.

– Чёрт побери, ты абсолютно права, подруга! – воскликнула Вика и засмеялась во весь голос.

– Яна, наверно, тоже отдыхала, но не на острове, где я родилась, – Оля вела себя, как залихватский мужик. Васе это нравилось.

Официант принесла банан, Оля взяла его в правую руку, провела языком по самому кончику, затем зубами осторожно очистила кожуру. Всё это время она смотрела Василию в глаза. Затем медленно стала сосать белую плоть, заглатывая всё глубже, глубже… и глубже. До самой жёлтой кожуры, свисавшей с руки. Василий почувствовал эрекцию. Он вспомнил стишок:

В каждой хорошенькой девушке, В каждой застенчивой лапушке, Могут быть где-то упрятаны Блядские гены прабабушки.

Вынув банан изо рта, Оля откусила его и дала откусить Василию. Он повиновался, за всем этим действом для него прослеживалось продолжение. В этот момент послышались аплодисменты с соседнего столика. Аплодировали кавказцы. Делали они это вызывающе. Нарочито медленно.

На сцене серьёзных битв не бывает. Василий встал из-за стола и врезал одному из них в лицо. Вполсилы. Завязалась драка.

Мир не создан из одних удовольствий, скажем так. То, что Василия привело к гневу – было в нём самом, было, наверняка, и у пострадавшего. То, что он увидел и почувствовал до этого, – это было необходимо ему и заранее предназначалось. Но агрессия лишила его – самого необходимого на тот момент: женской ласки.

Остаток ночи он провёл в отделении полиции.

ВОСЕМЬ ДНЕЙ НАЗАД

Василий, казалось, не пьянел. Он продолжал оставаться разумным человеком и, самое главное, мог понимать сам.

– Я не жалею, что родился в это дурацкое время, – сказал он. – Меня судьба уберегла. Хотя могли убить.

Он налил себе и Сашке, собутыльнику, который внимательно его слушал. Василий был в гостях. Ему хотелось выговориться. Иногда такое случалось.

– Та война, первая, не облагораживала солдат. И я в ней участвовал.

Сашка поднял рюмку, выпили молча.

– Я слыхал, тебя, Вася, государственной наградой наградили, Орденом Мужества, – Сашка взял инициативу на себя, налил водки ещё, не делая большого промежутка между очередной рюмкой… он сбился со счёту и чувствовал, настал тот момент, чтобы услышать Василия.

– Было…

– Интересно, просто.

Василий на него посмотрел внимательно, удостоверившись, что это не праздный интерес, глянул потом на остатки в бутылке, сказал:

– Давай выпьем снова храброй.

– За тебя!

Осушив рюмку, Василий сосредоточился.

– Некоторые события обязаны быть смешаны с этой вот дрянью, – он показал рукой на водку, – чтобы не такими трагическими представлялись. Мы, Саня, были вооружены по максимуму, пистолеты, автоматы, пулемёты. И водка. Без неё никак. Еды не хватало, а водка всегда была. Командир взвода, старший лейтенант Клименко, смотрел сквозь пальцы на то, как мы пьём. Он сам вместе с нами выпивал. В прошлом боец ОМОНа – Клименко уволили за пьянку, что было неподтверждённым слухом. Снайпер Игорь, тоже контрактник, как и я, дружок мой, не отставал, так же любил выпить. Солдатам срочной службы не наливали, кстати. Вечно чумазые, их легко можно было отличить от контрактников, они не следили за собой. О чём говорить – правильно? – если б я им наливал и вместе пил, верно? – Василий сделал паузу, задумался.

Санёк согласился. Он не мог не согласиться, так как первую войну напоминал ему дядька, Герой России, Булгаков Владимир Васильевич, которому генерал-полковник Геннадий Трошев дал очень лестную характеристику в своей книге: «Его мощная, крепкая фигура, громовой голос, преждевременная седина, характерные морщины на лице (словно высеченном из камня) создают образ старого рубаки-генерала, прошедшего через множество военных испытаний». Именно напоминал, потому что Владимир Васильевич был не разговорчив, лишь эмоции и гримасы на лице выдавали его, когда за семейным столом он малость перебирал водки и уходил как бы от действительности, возвращаясь туда, где воевал.

– Порой срочники не знали, какое сегодня число, спрашивали, – продолжил Василий. – А я шутил, как днюха будет, скажу, нальёшь потом. В армии ценят юмор. Особенно чёрный, – Василий улыбнулся. – Кто-то написал в письме, было, типа того: мама, пишу тебе на сапоге погибшего друга. Извини за плохой почерк, он ещё дёргается. И если кто-то б пошутил вот так, мол, в городе вино и бабы, вперёд – Грозный взяли сразу, немедленно на одном «Ура!»

Санёк уточнил:

– Орден-то за что дали? Не за чёрный юмор и пьянство?

– Не держи стаканы пустыми, лей!

Они выпили, Василий продолжил рассказ:

– В тот вечер сидели в палатке. Как обычно пили. Забегает Клименко, говорит, подорвались, в километре от нас бой идёт!.. Хватаем оружие, я ещё водку хватаю, прыгаем в БТР. Едем. Игорь по каске сверху стучит, как в незнакомую дверь, наливай. Мы с ним ёбнули. Клименко с нами. И вот уже выпрыгиваем с БТР, со всех сторон – шквал огня, момент истины. Граната от РПГ где-то рядом взорвалась. Я упал на землю, лежу. Все лежат. Огонь был таким сильным, что невозможно поднять голову. Повсюду, казалось, слышались крики и стоны раненых. Ну, думаю, хана. Лишь бы без паники. А перед глазами, Санёк, прошлая жизнь мелькает. Кадров мало, но они все яркие такие! И здесь меня переклинило, водка, наверно, поджопник дала. Я быстро вскочил на ноги, подбежал к одному раненому, схватил, затащил в БТР. Кто-то мне крикнул, идиот! Убьют! Но я уже тащил второго. Когда бежал за третьим, крикнул, как бы между прочим, всё равно никто не услышал, блядь, замолчите, хватит стрелять! И вдруг тишина, Санёк! С той и другой стороны. Секунд на десять. А для меня и для тех, кто попал в засаду, – целая вечность, чтобы успеть. Я хватаю раненого, несу на броню. Механику говорю, поехали. Он мне – шансов вернуться мало. А я ему, поехали! И нам повезло… Вернулись: спасли и спаслись. Через месяц, наверное, я попал в госпиталь. В Моздок. Так, лёгкое ранение ляжки, шальная пуля. Дня через три полковник заходит и свита штабных, вручают орден, благодарят. И полковник спрашивает, как это мне удалось спасти троих ребят? А я ему возьми да скажи, что это не я, а храбрая водка выручила. Видно, он ничего не понял. С тех пор я водку храброй называю. Она помогает, и тогда помогала: дрожь унять, жалость к чеченцам заглушить, которая оборачивалась гибелью наших солдат, и в то же время проявить себя простой надписью на стене: «Чичи! Вам пиздец!» И никакой торжественности, Саня.

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НАЗАД

Жизнь даёт то, что ожидаешь от неё получить, а не то, чего хочешь.

Комнату наполнял тошнотворный сладковатый запах разлагающегося трупа, который пролежал в квартире, если верить бумаге, белее двух дней. Василий открыл окно, вышел в подъезд, оставив дверь открытой, чтобы дать помещению проветриться. Закурил. Затем вернулся в ненавистную ему комнату.

Напарник ходил за ним по пятам. Василий грозно посмотрел на него: сейчас Андрей был не просто неприятен ему, как эта вонь, он стал ему ненавистен.

Василий перевёл взгляд на то место, где когда-то лежал покойник (говорили, молодая девушка, убита сожителем), – полиция труп забрала, а мокрое место осталось, – задержал дыхание. Он понимал, что ему всё равно придётся мыть квартиру, работа у него такая. А Андрей, как назло, забыл респираторы.

– Что прикажешь делать, Андрюша? Вонищу эту нюхать? Ну, напарник достался!

Андрей молчал. Он чувствовал за собой свою вину. Работа – ужас, конечно, но за неё хорошо платили.

Василий вытащил из сумки бутыли со специальными моющими средствами. Ещё раз взглянул на мокрое место и, как будто в первый раз, на короткое мгновение застыл в растерянности, с чего начать, что делать?.. Решение пересечь шлагбаум как условное препятствие должно быть принято немедленно. Такая возможность даётся после внутреннего согласия с самим собой. А зрелище, подобное этому, могло стать той последней каплей, которая переполнит чашу терпения и заставит гнев вырваться наружу – и тогда Василий не сможет себя контролировать.

Так почти и произошло. Он снял резиновые перчатки с рук, швырнул на пол, оттолкнул Андрея от себя плечом, сказал:

– Сам помоешь! – И ушёл.

Андрей легко отделался: ушиб плеча и уборка квартиры в гордом одиночестве.

А Василий на следующий день был уволен с грязной, но высокооплачиваемой работы. Шеф не любил импульсивных людей.

Шлагбаум открылся за Василием. Но запах разлагающихся трупов впитался, застрял в памяти навечно, не проветришь.

МЕСЯЦ НАЗАД

Яны не было дома. Василий открыл дверь квартиры и не сразу понял, что случилось. Сначала он решил, воры. Вынесли вещи. Кругом бардак: мусор, пыль, старые газеты на паркете. Видно, воры торопились. Но, когда стал осматривать шкафы, пропали не только деньги и золотые украшения, но и гардероб жены – весь, а вместе с ним его личные фотографии, в том числе сделанные в Чечне.

В ванной комнате, куда Василий зашёл в последнюю очередь, губной помадой на зеркале было написано почерком Яны «не звони, я сменила номер».

Естественно, он позвонил. Безрезультатно.

Внутри закипела ярость. Но он оставался внешне спокойным.

Во всей этой истории Василий переживал больше всего за фотографии. Он понял, что она хотела вычеркнуть себя из его памяти навсегда. И второпях, чтобы не перебирать фотокарточки и альбомы, не терять время, – всё забрала с собой. Либо уничтожила…

– Изменщица, – взревел Василий стенам и потолку. – Расстрелять!

Он вспомнил, как после понесённых потерь все были озлоблены. С разведки вернулись казаки, привели двух пленных.

Допрос прошёл жестоко. Один из боевиков был местный, вёл себя достойно. Второй, к всеобщему удивлению, оказался русским наёмником. Сукой, одним словом. Для него приговор был один. Его привели в исполнение сразу после допроса…

Молния в сознании – и он уже здесь, дома…

Семейное болото затягивает, тонешь в нём. Жертв может быть одна, а может – и две. Жену, конечно, кто-то соблазнил, как соблазнили того наёмника, деньгами ли, идеей; Яну – может, любовью, но суть дела это не меняет, решил Василий.

Ему захотелось напиться, но в кармане не было денег даже на бутылку пива. Он позвонил Сергею.

Оставаясь человеком военным, то есть ограниченным, в хорошем смысле этого слова, Василий видел лишь то, что понимал, поэтому, выпивая, не мог учесть всех обстоятельств, происшедших с ним, говорил Сергею то, что думал.

Но его можно было детально рассмотреть в этот момент. Сергей прилагал усилия и выслушивал одну и ту же хрень несколько часов подряд. Он осознавал, что есть события, происходящие помимо человеческой воли, их нельзя предвидеть, и никто не несёт за них ответственности.

– Забудь о ней, – сказал он другу. – Забудь, и всё! Время лечит.

– Не говори, что время лечит, – возразил Василий. – Наоборот. Автобусный маршрут в первую Чеченскую компанию никто не заказывал из нас, и чем дальше по времени от тех событий я отодвигаюсь, тем больше моя плата, выше за тот проезд. И ни один человек не сможет оплатить вместо меня стоимость того билета. То же самое – и сейчас. Разницы я не вижу.

– Нет, Вася, – сказал Сергей. – Контрактником ты был, с билетом на руках, маршрут ты знал, не оправдывайся. Семейные сети ласковые, добровольные. Хотя уже, я замечаю, ты чувствуешь свою долю вины. Это нормально…

– И ты туда же…

– Я не о войне, а о тебе. Жена разрушила старую жизнь. Вот и построй новую. Сможешь?

Василий ничего не ответил. Его восприятие жизни было отрицательным, а то, что жизнь сама по себе ни плоха, ни хороша, он не знал.

ТРИ ЧАСА НАЗАД

Вдали митинговали, санкционированная истерика. Было слышно, как на рок-концерте, кто-то надрывался в микрофон, а толпа поддакивала:

– Привет бандерлогам от сетевых хомячков! Такая странная штука: бандерлогов звали, и они пришли. А где тот парень, который звал? Где тот, кто улыбался с экрана и ухмылялся – где этот человек? Вы его видите?

– Нееееет!!!

– Он здесь?

– Нееееет!!!

– Возможно, просто во времена Киплинга не было телевизора. Тогда бы сразу было понятно, кто здесь питон, а кто маленький трусливый шакал. А сейчас они с помощью своего зомбоящика пытаются сказать нам, что они действительно большие и страшные звери. Но мы знаем, кто они – маленькие, трусливые шакалы. Это так или нет?

– Дааааа!

– Да или нет?

– Дааааа!

Василий посмотрел вниз. Вдруг страшно ему стало. Никогда страшно так не было. И он сделал шаг назад. Самая лёгкая смерть – упасть с высоты или выстрелить себе в висок. Но храбрость исчезла вместе с Орденом Мужества.

Одевшись, Василий спустился на лифте, попытался найти награду. Он видел, куда упал Орден. Но его там не было. Неужели подобрали?

– Привет! – раздался женский голос за Васиной спиной. Он был так знаком ему. Вася медленно обернулся. – Случайно не эту медальку ищешь? – это была Оля. – На, возьми, не разбрасывайся такими дорогими вещами.

Он забрал награду, спрятал в карман.

– Мне кажется, я проявила мужество, чтобы зайти к тебе. Чего стоишь, как карандаш в стакане? В гости я пришла! И бананов купила, которые ты любишь…

– Судьба зашла в мой тёмный лес, – молвил Василий.

– Чегооо?

– Красавица, я говорю, бананы пошли есть, я рад тебя видеть! – оживился он и обнял Олю за плечи. – Идём.

2011 год

Шиза

Если зайти в квартиру Коха, Валерием Николаевичем которого зовут, нищета, бедность крайняя. Нигде, что называется, ничего нет, ни мебели, ни телефона, ни еды какой-либо толковой в холодильнике, шаром покати, словом. Одна кровать скрипучая, стул да стол и телевизор чёрно-белый, маленький, дачный вариант. Это на первый взгляд. Зато в сейфе, спрятанном в кладовой, лежит ноутбук, трубка сотовая, дорогая шмотка, часы и золотой браслет о-го-го – оденешь, ночью сразу снимут в подворотне. Короче, голый, что святой, как говорится, если, конечно, он не прибедняется, а Валерий Николаевич так и делает, как мы уже заметили. Именно в пятницу он прячет всё самое ценное в сейфе, закрывает кладовую на замок – и вперёд, мол, знай наших!

А вообще, Валерий Николаевич Кох экономист, работает в крупной международной компании, зарплата у него цифра пятизначная, зеленью окрашенная, всё путём, в самом деле, красиво. С понедельника он ценный работник, значимый для компании, для сослуживцев – Валерий Николаевич, и только, а в последний рабочий день недели, покидая пределы офиса – он Валерик-распиздяй, забулдыга и дебошир.

***

Валерик всегда просыпается с бодуна. Он отыскивает заранее спрятанные Валерием Николаевичем пять сотен – жизнь удалась! – и идёт в ларёк за стрёмным пойлом. Именно за ним, потому что, представьте себе, пить водку, купленную в супермаркете, для него дорого. Зачем платить за акциз – правда? – если результат один и тот же, и он не изменится от содержимого в бутылке.

Галка, ларёчница, толстая тётка лет пятидесяти, знает Валерика ни один год. Она встречает его, как родного сына, делает ему замечания, типа, Валерик, сколько пить-то можно, остепенись. Валерик предлагает Галке выпить вместе с ним, она не против, всегда – за. Полбутылки разлиты по пластиковым стаканчикам, Валерик произносит тост: «За тебя, Галя!» – и смотрит, как Галка первой опрокидывает водку в рот, затем пьёт сам. Сосиска напополам. Глубокий вдох, выдох, до завтра, пока-пока…

***

Пить одному оставшуюся водку Валерику, пожалуй, не позволяет достоинство, что ли (три с половиной бутылки, значится). Он идёт на соседнюю улицу, где его всегда ждут. Дружбаны, Витёк и Сеня, встречают его, а вместе с ними – Мара, миловидная потаскушка, не взять, не отнять, как некое дополнение к выпивке, солёная закуска, без которой не обойтись, однако.

Витёк встречает Валерика хлопком по плечу и от этого мощного плеча отлетает в сторону – хлюпкий он, Витёк, с виду, но перепить может и Валерика, который крупней в три раза. Сеня сдержан, у него всегда трясутся руки. Мара улыбается, одного зуба нет, целует Валерика в щёку. Они допивают початую бутылку с горла, и Валерик, вообразите, приглашает всех к себе в гости, как обычно он это делает.

***

Воскресенье. Вся компания просыпается у Валерика. Витёк и Сеня поднимаются с пола, Мара лежит в кровати вместе с Валериком, будет его.

Бодун – о, великий и всемогущий, отупляющий и убивающий! Валерик лезет рукой под матрац, достаёт две сотни – радуются все! Валерик волшебник! Это так приятно найти две сотни, которые Валерий Николаевич заботливо припрятал, заботясь не только об одном Валерике. И Мара, по обычаю, бежит за бухлом, только она, ибо знает расписание, время пришло, и маршрут к ларьку.

***

Вечер. Витёк и Сеня, а вместе с ними и Мара, поправляют здоровье. Валерик почти не пьёт. Он чувствует в себе пробуждение трезвого зверя. Он на подходе, вот-вот ворвётся в большое тело Валерика, остаётся совсем чуть-чуть. Об этом знают все, поэтому стараются прикончить побыстрей всё пойло.

И вот он, зверь, здесь! Валерий Николаевич, ругаясь трёхэтажным матом, уёбки, бляди, суки, выгоняет новоявленных друзей к чёртовой матери из своей квартиры. Витёк возмущается, мол, водка осталась в бутылке недопитая – и получает фофан в лоб, больно!

…огромные лужи после всемирного потопа высохли, язык прилип к нёбу, Валерий Николаевич почувствовал сушняк.

***

Понедельник. Валерий Николаевич тщательно принимает душ, бреется, одеколонится, расчёсывается, одевается в строгий костюм, завязывает галстук. Всю неделю ему предстоит считать цифры, заглядывать в таблицы, отслеживать графики.

В среду он отказывается от корпоратива, идёт домой. Шеф делает заметку у себя на полях, ставит плюс.

***

Четверг. Приходит Надя. Она всегда встречает Валерия Николаевича после работы, и только в четверг. Они идут к ней домой. К себе, словом, Валерий Николаевич вести девушку не собирается.

Раз в неделю, между нами говоря, у них отменный секс, всё по высшему разряду. После – зелёный чай на кухне. Надя обижается, что они так редко проводят время вместе. Валерий Николаевич неуверенно оправдывается, мол, работа, ничего не поделаешь. Как всегда.

Уже за полночь. Валерий Николаевич посматривает на часы. «Я пошёл», – говорит он. Надя кидается ему на шею. В этот самый момент, не вовремя что называется, пробуждается Валерик-распиздяй. Валерий Николаевич презрительно смотрит ему в лицо, и посылает нахуй. Тот, молча, исчезает, растворяется в воздухе. И Надя слышит слова: «Завтра много работы, прости».

Он уходит. Надя плачет. Она плачет уже полгода, каждый раз с четверга на пятницу, судьба!

***

Валерий Николаевич чувствует в себе неудержимую перемену, нутро переворачивается, сознание двоится – пятница.

Весь день он ошибается, путается в цифрах, находит не те таблицы…

Он часто выходит покурить в курилку, он нервничает, смотрит на часы постоянно.

Конец рабочего дня. На выходе из офиса рождается новый человек. Он убегает, можно сказать, подальше от работы, расстегивает пиджак, ослабляет узел галстука, верхние пуговицы белоснежной сорочки оторваны, и поток свежего воздуха бьёт в грудь, вышибает мозги – Валерик идёт домой, он пристаёт к прохожим, он уже пьян, он хамит, и хамство это доставляет ему удовольствие, – он срать хотел, что скажут ему в противодействие, он срать хотел и на себя, пожалуй.

***

Всё повторяется снова и снова, который год…

На грех мастера нет, извольте видеть.

***

Воскресенье. Валерик просыпается у себя дома в постели вместе с какой-то девушкой. Он её не знает. Она открывает глаза, смотрит на него и, видно, сама мало что понимает в происходящем.

– Валерик, – говорит он.

– Ксюха-студентка, – говорит она.

Они похмеляются. Воскресение. Курят и молчат. Дым поднимается к потолку, зависает там, образуя причудливее узоры кругов, сплетающихся между собой.

– Вообще-то я Валерий Николаевич, экономист, – говорит к вечеру Валерик.

– А я Ксения, бухгалтер, – говорит она.

Валерик плавно перешёл из одного тела в другое. Он хотел, было дело, Ксюху выгнать из дому, но увидел уже перед собой Ксению, бухгалтера. Это был другой человек перед ним, девушка, красивая и такая желанная. И Ксения улыбнулась, у неё создалось впечатление, что этой ночью она трахалась с другим человеком…

***

Дни летели, года шли. Счастье хорошо, но правда лучше, ибо жили они счастливо, что было, то было. К несчастью, не долго. Пока не спились совсем и перестали в себе узнавать других, порядочных людей. И умерли в один день, сгорев заживо в квартире, однако.

Судьба!

P. S. Курение опасно для жизни! Как и сама жизнь.

2010 год

Слепой Игнатий

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.

Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомца, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.

Незнакомец останавливается возле заколоченного дома. На вид ему лет пятьдесят, густая седая борода, волосы до плеч, за плечами видавший виды рюкзак, одежа не первой свежести: появись такой человек в городе – бомж, да и только. Он смотрит на заколоченные окна, затем подходит к дому, где лает собака.

– Есть кто? – кричит он во двор.

Выходит старушка.

– Чего, милок?

– Дом, гляжу, пустует – ничейный, видать?

– Весть как, сынок.

– Соседом, мать, примите?

– Вселиться хочешь? Милости просим, коль человеком тихим будешь. Деревня пустеет, однако. Хороший сосед не помешает. Как зовут-то?

– Степан.

– Ступай, Степан.

– Спасибо, мать! А то устал я скитаться. Мечта, надеюсь, сбывается, найти маленький домик, хоть плохенький, а всё-таки свой.

– Никому не нужна эта хибарка заколоченная, Степан. Всё равно жить долго в нём не сможешь, – говорит соседка, но Степан на её слова внимания не обращает.

Сильный и здоровый, Степан делает в доме ремонт, у него имеются кое-какие деньги. Перекрывает крышу, настилает полы, перелаживает печку. А ещё хозяйством обзаводится – покупает кур, уток и козу.

Проходит два месяца. Ремонт заканчивается. Степан остригает бороду. Немногочисленные мужчины деревни, желающие завести знакомство, заодно и выпить, не находят в Степане родственную душу. Машут на него рукой.

Один из них, подвыпивший, прямо говорит за всех:

– Нужна тебе наша помощь? Всегда поможем, хоть ты нелюдим, глядим. Но всё равно обращайся, если чё. В одном помочь не сможем – если сам дом, не мы, изгонять станет.

Степан говорит:

– Силы при мне, я никогда никому не был в тягость, и должен сказать, что по всем законам, только хозяин дома, если вернётся, сможет меня согнать с этого места. А в чёрта я не верю. Сейчас я хочу одного – скрыться, но понимаю, это невозможно. Поэтому, прошу, оставьте меня. Мне некогда.

Мужчины недовольно переглядываются.

– Большое несчастье переставлять слова – ложь получается, негоже.

– Я говорю правду, мне работать пора. А вам бездельем маяться.

Наступает осень, осыпает листва землю. Дожди сменяются снегом, снег сменяется дождём. Приходит весна. Ничего не происходит. Всё, как обычно. Жители деревни, проходя мимо, часто останавливаются возле дома Степана, а завидев его – уходят. Чужой он для них, странный, хоть и тихий.

И вот, всё бы ничего, да в доме странные вещи происходят. Вечно что-то падает и разбивается, стоит зазеваться, и Степан уже спотыкается на ровном месте, больно ушибается, а по ночам скрипят половицы, и сами собой открываются дверцы шкафа.

Степан не думает, что кто-то из местной детворы проказничает, он доверяет детям, он доверяет их родителям, хотя многие из них опустившиеся на дно алкаши, – не видит он злобы по отношению к себе в них.

– Они верят в Бога, – говорит Степан самому себе, кормя уток, – а я не вижу в нём какой-либо ценности для себя, пусть даже он существует, – и падает, поскальзываясь, ломает левую руку.

Старушка, соседка напротив, вправляет кость. После говорит:

– Как бы ты там не бахвалился, милок, но даже самые что ни на есть отверженные не могут оборвать всех связей с людьми. Ну, хотя бы сейчас, ведь ты пришёл за помощью.

– Что правда, то правда. Плохой из меня отверженный, – соглашается Степан.

– Кроме того, способность человека говорить, общаться, даёт ему возможность обмениваться не только словами и мыслями с другими людьми, но и делиться радостями и бедами. Это ж куда лучше, чем разговаривать с самим собой.

– По-моему, мать, человеческая речь – главная большая напасть в мире. Язык мой – враг мой. Дьявольская задумка, хотя я ни во что, известно, не верю.

– Тем не менее, ты говоришь.

Степан кладёт руку на повязку, молвит:

– Спасибо, мать! Всё слишком разумно. Может статься, так оно и есть, но я умолкаю.

Проходит неделя. Двери шкафов открываются также. Летает посуда, бьётся. И Степан начинает верить в эту дрянь – не может быть того, чего нет. Но вера эта другая совсем, не та, в которую обращаются, мистическая, похожая на ложь.

Дальше – хуже! Эта дрянь – домовой или еще кто, начинает шалить с огнем. Степан затапливает печь – весенние ночи прохладные, – каким-то непостижимым образом закрывается задвижка, или открывается сама собой топка – только успевай тушить. И пакостил невидимка соседям. Те, в свою очередь, стали уговаривать Степана съехать из дома. Только ехать в неизвестность ему до смерти не хотелось, он вложил деньги, продать, понимал, не получится, а вот так бросить – нет уж!

Старушка, пострадавшая от невидимки тоже, говорит Степану, зайдя в гости:

– Плохой, сынок, я была бы матерью, если бы не попыталась в эти минуты пробудить в тебе симпатию к вере. Я думаю, всем нам в деревне от этого легче стало.

– В молодости я читал книги, мать. Тогда я верил. Сделавшись бродягой, соприкоснувшись с реальностью, – столкнул факты с верой, лоб в лоб… Правда меняет человека, изгоняет ненужные догмы прочь.

Старушка что-то бормочет, глотает слюну, выходит из дома. Она не спорит – зачем убеждать?

Наступает лето. Рука Степана срастается. И у него появляется помощник. Наседка высиживает всего двоих цыплят: хорошенькую пушистую курочку и её брата – хромого и полуслепого петушка.

Петушок хромает и ходит кругами, голову ему почему-то воротит в бок, но, тем не менее, он хватается за жизнь, сопротивляется смерти. Жаль было его Степану, резать – только пух один. Стало быть, петушок во дворе один пасётся, в курятник Степан его не пускает, потому что бьёт его там вся куриная братия.

Пищу петушок нащупывает лапами, не доверяя слепым глазам, поэтому, по просьбе соседки, Степан даёт ему имя – Игнатий Слепой, в честь одного прозорливого старца-отшельника.

Значится, бродит этот петушок, где хочет, и замечает Степан за ним такую странность: бегает он, бывало как угорелый, взъерошенный, кудахчет, прихрамывает, а после этого случается пожар. И замечают Игнатия там, где потом возникает огонь – то возле соседского сеновала, как выясняет Степан, то у него на кухне.

А то ни с того ни с сего, бывало, бросается в угол сарая – лезет в драку с невидимым противником.

Степан понимает предупреждения петуха, и проклятая дрянь уже не может застать врасплох ни его, ни соседей.

Старушка говорит как-то:

– Кстати скажу, если уж не понравится домовому, никакие подарки и угощения не помогут. Хоть молоко в блюдце наливай, хоть веник новый дари – всё без толку. Теперь одна надежда на Слепого Игнатия.

– Добрые верования присущи всем людям, – замечает Степан. – Есть существа, которые хранят верность человеку. Взять собаку или корову. Одна охраняет, другая кормит. Вот и Слепой Игнатий взял на себя роль собаки – съесть-то его жалко.

– У меня никогда не было коровы, – говорит старушка. – А петушка побереги.

Остальные куры, Степан замечает, никак не реагируют на присутствие нечисти во дворе. Может в силу своей необычности, может из-за своей немощности Слепой Игнатий видит этого пакостника? И грустно вдруг становится Степану, что нет Игнатию замены.

– Выходит так, – говорит как-то Степан соседям, – всё наше деревенское благополучие на хромом петухе держится.

И, наверное, не стоило говорить об этом Степану, ибо на следующее утро он находит Игнатия в сарае бездыханного. Сглазил, получается. Ещё вечером здоровый петушок «боролся» с кем-то в углу, как часто бывало, а теперь всё. Угробила нечисть врага своего! И на некоторое время как будто затаилась.

Но только на время.

К слову сказать, не было у Степана газового отопления, и он, как некоторые соседи, за несколько дней до смерти Слепого Игнатия, покупает настольную газовую плитку и баллон к ней со сжиженным газом. Ставит в летней кухне – удобно, чисто, правда, приходится экономить. Все правила техники безопасности соблюдаются, Степан не из тех, кто курит и пьёт.

И всё-таки злополучный баллон взрывается. Пожар уничтожает всю живность в сарае, всей деревней идёт борьба с огнём.

Собаки лают, рвутся с цепи, женщины вопят. Дом не горит, только летняя кухня превращается в золу. Степан, свесив руки, смотрит на огонь. В его душе происходят перемены.

После этого ужаса все деревенские наседают на Степана:

– Съезжай с этого дома, пока никто не погиб.

– Но что я делаю не так? – вопрошает Степан. Мужчины обмениваются с ним понимающими взглядами. Женщины шушукаются между собой. – Я готов поверить в то, во что верите вы, чтобы жить спокойно. Но я не готов…

Его прерывают.

– Да не в тебе дело, милок, – говорит старушка. Ей, наверное, лет девяносто, думает Степан. – В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет. Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека.

– Мы ждём не дождёмся, когда рухнет эта хата, – говорит другой сосед. – Её бы снести, да не хочется с цыганской чертовщиной дело иметь. Чёрными они были, злыми. И тут появляешься ты, трудяга, укрепляешь этот дом – до тебя один тут тоже жил, сбежал скоро.

Степан идёт в дом, не выходит оттуда два дня. Ему больно слышать слова сельчан. Но решение принято.

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Степан набирает во фляжку воды, оборачивается, смотрит на хату и шагает твёрдым шагом прочь из деревни. За плечами видавший виды рюкзак.

2011 год

Деревенская история

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.

Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомца, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.

Незнакомец останавливается возле заколоченного дома. На вид ему лет пятьдесят, густая седая борода, волосы до плеч, за плечами видавший виды рюкзак, одежа не первой свежести: появись такой человек в городе – бомж, да и только. Он смотрит на заколоченные окна, затем подходит к дому, где лает собака.

– Есть кто? – кричит он во двор.

Выходит старушка.

– Чего, милок?

– Дом, гляжу, пустует – ничейный, видать?

– Весть как, сынок.

– Соседом, мать, примите?

– Вселиться хочешь? Милости просим, коль человеком тихим будешь. Деревня пустеет, однако. Хороший сосед не помешает. Как зовут-то?

– Степан.

– Ступай, Степан.

– Спасибо, мать! А то устал я скитаться. Мечта, надеюсь, сбывается, найти маленький домик, хоть плохенький, а всё-таки свой.

– Никому не нужна эта хибарка заколоченная, Степан. Всё равно жить долго в нём не сможешь, – говорит соседка, но Степан на её слова внимания не обращает.

Сильный и здоровый, Степан делает в доме ремонт, у него имеются кое-какие деньги. Перекрывает крышу, настилает полы, перелаживает печку. А ещё хозяйством обзаводится – покупает кур, уток и козу.

Проходит два месяца. Ремонт заканчивается. Степан остригает бороду. Немногочисленные мужчины деревни, желающие завести знакомство, заодно и выпить, не находят в Степане родственную душу. Машут на него рукой.

Один из них, подвыпивший, прямо говорит за всех:

– Нужна тебе наша помощь? Всегда поможем, хоть ты нелюдим, глядим. Но всё равно обращайся, если чё. В одном помочь не сможем – если сам дом, не мы, изгонять станет.

Степан говорит:

– Силы при мне, я никогда никому не был в тягость, и должен сказать, что по всем законам, только хозяин дома, если вернётся, сможет меня согнать с этого места. А в чёрта я не верю. Сейчас я хочу одного – скрыться, но понимаю, это невозможно. Поэтому, прошу, оставьте меня. Мне некогда.

Мужчины недовольно переглядываются.

– Большое несчастье переставлять слова – ложь получается, негоже.

– Я говорю правду, мне работать пора. А вам бездельем маяться.

Наступает осень, осыпает листва землю. Дожди сменяются снегом, снег сменяется дождём. Приходит весна. Ничего не происходит. Всё, как обычно. Жители деревни, проходя мимо, часто останавливаются возле дома Степана, а завидев его – уходят. Чужой он для них, странный, хоть и тихий.

И вот, всё бы ничего, да в доме странные вещи происходят. Вечно что-то падает и разбивается, стоит зазеваться, и Степан уже спотыкается на ровном месте, больно ушибается, а по ночам скрипят половицы, и сами собой открываются дверцы шкафа.

Степан не думает, что кто-то из местной детворы проказничает, он доверяет детям, он доверяет их родителям, хотя многие из них опустившиеся на дно алкаши, – не видит он злобы по отношению к себе в них.

– Они верят в Бога, – говорит Степан самому себе, кормя уток, – а я не вижу в нём какой-либо ценности для себя, пусть даже он существует, – и падает, поскальзываясь, ломает левую руку.

Старушка, соседка напротив, вправляет кость. После говорит:

– Как бы ты там не бахвалился, милок, но даже самые что ни на есть отверженные не могут оборвать всех связей с людьми. Ну, хотя бы сейчас, ведь ты пришёл за помощью.

– Что правда, то правда. Плохой из меня отверженный, – соглашается Степан.

– Кроме того, способность человека говорить, общаться, даёт ему возможность обмениваться не только словами и мыслями с другими людьми, но и делиться радостями и бедами. Это ж куда лучше, чем разговаривать с самим собой.

– По-моему, мать, человеческая речь – главная большая напасть в мире. Язык мой – враг мой. Дьявольская задумка, хотя я ни во что, известно, не верю.

– Тем не менее, ты говоришь.

Степан кладёт руку на повязку, молвит:

– Спасибо, мать! Всё слишком разумно. Может статься, так оно и есть, но я умолкаю.

Проходит неделя. Двери шкафов открываются также. Летает посуда, бьётся. И Степан начинает верить в эту дрянь – не может быть того, чего нет. Но вера эта другая совсем, не та, в которую обращаются, мистическая, похожая на ложь.

Дальше – хуже! Эта дрянь – домовой или еще кто, начинает шалить с огнем. Степан затапливает печь – весенние ночи прохладные, – каким-то непостижимым образом закрывается задвижка, или открывается сама собой топка – только успевай тушить. И пакостил невидимка соседям. Те, в свою очередь, стали уговаривать Степана съехать из дома. Только ехать в неизвестность ему до смерти не хотелось, он вложил деньги, продать, понимал, не получится, а вот так бросить – нет уж!

Старушка, пострадавшая от невидимки тоже, говорит Степану, зайдя в гости:

– Плохой, сынок, я была бы матерью, если бы не попыталась в эти минуты пробудить в тебе симпатию к вере. Я думаю, всем нам в деревне от этого легче стало.

– В молодости я читал книги, мать. Тогда я верил. Сделавшись бродягой, соприкоснувшись с реальностью, – столкнул факты с верой, лоб в лоб… Правда меняет человека, изгоняет ненужные догмы прочь.

Старушка что-то бормочет, глотает слюну, выходит из дома. Она не спорит – зачем убеждать?

Наступает лето. Рука Степана срастается. И у него появляется помощник. Наседка высиживает всего двоих цыплят: хорошенькую пушистую курочку и её брата – хромого и полуслепого петушка.

Петушок хромает и ходит кругами, голову ему почему-то воротит в бок, но, тем не менее, он хватается за жизнь, сопротивляется смерти. Жаль было его Степану, резать – только пух один. Стало быть, петушок во дворе один пасётся, в курятник Степан его не пускает, потому что бьёт его там вся куриная братия.

Пищу петушок нащупывает лапами, не доверяя слепым глазам, поэтому, по просьбе соседки, Степан даёт ему имя – Игнатий Слепой, в честь одного прозорливого старца-отшельника.

Значится, бродит этот петушок, где хочет, и замечает Степан за ним такую странность: бегает он, бывало как угорелый, взъерошенный, кудахчет, прихрамывает, а после этого случается пожар. И замечают Игнатия там, где потом возникает огонь – то возле соседского сеновала, как выясняет Степан, то у него на кухне.

А то ни с того ни с сего, бывало, бросается в угол сарая – лезет в драку с невидимым противником.

Степан понимает предупреждения петуха, и проклятая дрянь уже не может застать врасплох ни его, ни соседей.

Старушка говорит как-то:

– Кстати скажу, если уж не понравится домовому, никакие подарки и угощения не помогут. Хоть молоко в блюдце наливай, хоть веник новый дари – всё без толку. Теперь одна надежда на Слепого Игнатия.

– Добрые верования присущи всем людям, – замечает Степан. – Есть существа, которые хранят верность человеку. Взять собаку или корову. Одна охраняет, другая кормит. Вот и Слепой Игнатий взял на себя роль собаки – съесть-то его жалко.

– У меня никогда не было коровы, – говорит старушка. – А петушка побереги.

Остальные куры, Степан замечает, никак не реагируют на присутствие нечисти во дворе. Может в силу своей необычности, может из-за своей немощности Слепой Игнатий видит этого пакостника? И грустно вдруг становится Степану, что нет Игнатию замены.

– Выходит так, – говорит как-то Степан соседям, – всё наше деревенское благополучие на хромом петухе держится.

И, наверное, не стоило говорить об этом Степану, ибо на следующее утро он находит Игнатия в сарае бездыханного. Сглазил, получается. Ещё вечером здоровый петушок «боролся» с кем-то в углу, как часто бывало, а теперь всё. Угробила нечисть врага своего! И на некоторое время как будто затаилась.

Но только на время.

К слову сказать, не было у Степана газового отопления, и он, как некоторые соседи, за несколько дней до смерти Слепого Игнатия, покупает настольную газовую плитку и баллон к ней со сжиженным газом. Ставит в летней кухне – удобно, чисто, правда, приходится экономить. Все правила техники безопасности соблюдаются, Степан не из тех, кто курит и пьёт.

И всё-таки злополучный баллон взрывается. Пожар уничтожает всю живность в сарае, всей деревней идёт борьба с огнём.

Собаки лают, рвутся с цепи, женщины вопят. Дом не горит, только летняя кухня превращается в золу. Степан, свесив руки, смотрит на огонь. В его душе происходят перемены.

После этого ужаса все деревенские наседают на Степана:

– Съезжай с этого дома, пока никто не погиб.

– Но что я делаю не так? – вопрошает Степан. Мужчины обмениваются с ним понимающими взглядами. Женщины шушукаются между собой. – Я готов поверить в то, во что верите вы, чтобы жить спокойно. Но я не готов…

Его прерывают.

– Да не в тебе дело, милок, – говорит старушка. Ей, наверное, лет девяносто, думает Степан. – В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет. Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека.

– Мы ждём не дождёмся, когда рухнет эта хата, – говорит другой сосед. – Её бы снести, да не хочется с цыганской чертовщиной дело иметь. Чёрными они были, злыми. И тут появляешься ты, трудяга, укрепляешь этот дом – до тебя один тут тоже жил, сбежал скоро.

Степан идёт в дом, не выходит оттуда два дня. Ему больно слышать слова сельчан. Но решение принято.

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Степан набирает во фляжку воды, оборачивается, смотрит на хату и шагает твёрдым шагом прочь из деревни. За плечами видавший виды рюкзак.

***

За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.

Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомцев, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.

К слову сказать, закона нет, чтобы все были богаты, и бедняков, кстати, тоже не сеют. Сам человек пробивает себе дорогу. А дорога бывает извилистой и ухабистой.

Молдавская семья из восьми человек, муж с женой и шестеро детей, останавливаются возле заколоченного домика. Они уже прошли всю деревню и увидели более или менее опрятную хатку – открывай дверь да живи!

Глава семьи смотрит на соседний дом, где лает собака. Смуглый, чернявый – ему лет сорок, жена истощена и, кажется, выглядит старше мужа. Дети – мал мала меньше.

– Есть кто? – кричит он во двор.

– Чего, милок? – выходит старушка.

– В дом, что напротив, вселиться пустите?

– А чего нет – вселяйтесь. Ничейный он. Жил здесь в прошлом году Степан. Ремонт сделал – к слову, к рукам прибрал. Но от чертовщины сбежал. В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет, – повторяет старушка известную всему селу историю. – Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека. А вас, смотрю, примет. Даже если говорите вы по-русски, а чужаками будете.

Глава семьи чешет загривок, сомневается.

– Жену свою и ребятишек любишь? – спрашивает старушка между прочим.

– Знамо, люблю…

– Не врёшь?

– А что врать, если я с ними до сих пор по миру блуждаю. Вон, сотни километров прошёл и проехал, не сбежал… – как-то неуверенно отвечает глава семейства.

– Верно, милок, верно. Чего стоишь тогда, иди во двор, открывай дверь. Степан с собой из домашней утвари ничего не забрал. А наши, деревенские, – не тронули, ибо боятся входить в дом.

– Как зовут-то тебя?

– Стефан меня зовут.

– А маму как зовут? – обращается старушка к женщине, окружённой детьми.

– Мария, – отвечает за жену Стефан. – За детей не спрашивайте – сам путаюсь с их именами, – и открывает калитку, идёт в дом. За ним семенит всё семейство.

Нет смысла справляться, как они жили, так как местные жители деревни посматривали на многодетное семейство с опаской, сравнивали с цыганами – и для этого имелись все основания. Ибо отец семейства частенько вместо хлеба угощал детей оплеухами да затрещинами, и во дворе их частенько стоял крик и плач. Дети были вечно голодные и грязные, на людей смотрели исподлобья и воровали все подряд в садах да в огородах людских. Сердобольные люди жалели детей, но открыто это делать боялись, – это еще больше сердило Стефана, поэтому прятали угощения где-нибудь в траве или сене, а дети находили поклажу, радовались.

Правда, воровать не прекращали.

Старушка, завидев Стефана, говорит как-то:

– Работать тебе надо. Хотя бы огород посадил, живностью обзавёлся. Хозяйство, может, хоть не доброе поначалу вышло, да ведь голод не тётка.

Стефан, всегда молчаливый, проходит мимо, в сторону старушки даже не смотрит.

– Детей пожалей, – добавляет она.

– Не вмешивайся, мать, – притворно бросает Стефан.

Когда-нибудь, когда он состарится, и волосы его станут белыми как снег, дети накажут его, думает старушка, забудут. Её вдруг охватывает уверенность, что так и будет. И она вспоминает своих детей, которых пережила.

А тем временем в доме потусторонний дух не буйствует, как бывало при Степане, новым хозяевам не вредит.

Один из жителей деревни так и говорит:

– Сразу видно, что чужие. Пусть живут, конечно. Детей только жалко, мучаются дети с такими родителями.

В деревне, можно сказать, проживал народ зрячий. Он видел, что делается, но не понимал, что творится.

Однажды вечером Мария выбегает из хаты, бросив шитьё. Она бежит, куда глаза глядят, то ли от мужа, то ли от детей своих. Но останавливается на полдороге: всё небо полыхает как будто молниями, но гроза отсутствует. Сполохи, то алые, то зелёные, прекрасные, фантастичные, и в то же время – страшные, как лесной пожар.

Вдруг она слышит, как её зовут.

Вернувшись в дом, женщина видит, как её самая маленькая дочка стоит у окна и заливается плачем. Успокоить ребёнка женщине не удаётся, и она замечает через окно, как местные жители деревни смотрят в небо, крестятся, они, как и её дочь, видят в небе чертовщину, это не сон, как ей казалось.

Мало-помалу ребёнок успокаивается, но тревога удивительным образом передаётся Марии.

Остальные дети спят, Стефан ещё не воротился с города. Она не понимает, зачем он туда ходит, если возвращается в лучшем случае с тремя банками рыбных консервов.

Вскоре приходит муж. В этот раз он с пустыми руками. С ним всё хорошо, никаких разноцветных молний он не видел, и все страхи Марии кажутся беспричинными.

А местные жители сопоставляют последние события с проклятым домом и его обитателями. Не нравятся им чужаки.

Вот и лето к концу подходит. А ничего не меняется ни в деревне, ни в пришлой семье. Пока одна женщина не зазывает к себе крохотную молдаваночку, ту самую, которая плакала у окна, и не дарит ей старое платье своей дочери. Малышка радостная бежит домой, где её встречают совсем не ласково. Слышится крик ребёнка, вначале одного, затем другого…

На другой день семья собирает свои пожитки в узлы и уходит, ни с кем не попрощавшись. Дом их пустеет, и жители деревни вздыхают с облегчением. Но через время замечают странные вещи: нет-нет, да и слышится в доме непонятная речь, что-то падает, скрипит, стонет. По вечерам в грязных окошках прохожие видят огоньки, а если мимо дома проходит чей-то пес, он обязательно поднимает к небу свою морду и протяжно завывает. А раньше, до прихода молдавской семьи, такого не случалось.

– Странно всё это, – говорит старушка, – дом этот, верно скажу, словно характером меняется. Не нравится мне – да разве может понравиться кому-то страшное место!

Право, дом очень скоро приобретает славу проклятого места, более проклятого, чем это было раньше, когда в нём жил Степан, и его обходят стороной. Он зарастает сорняками, а в его трубе поселяются совы, но в остальном он остаётся целым и не гниёт, не ветшает, не рушится. И так целых пять лет.

Старушка, живущая напротив, умирает. Перед смертью она просит разрушить дом, все беды в деревне от него, говорит. Но не решаются жители деревни вмешиваться в иные миры, тут в своём мире проблем гора целая, а в том – пойди, разберись после.

Но вот однажды ругаются муж с женой, женщина выдворяет своего мужика из дому. Деваться тому некуда, вот и решает он переночевать в проклятом домике, осень-то, хоть и ранняя, прохладно, а там все-таки крыша над головой, ну а чертовщина – она пьяному как море, однако. Залезает он в дом через разбитое окно, разгребает мусор, да и заваливается спать: литр самогона, первача, пусть даже на жирную пищу, любого валит через плечо, борьба эта неравная, в ней всегда один победитель.

Удивительное дело, просыпается он от того, что ему на лицо что-то капает. Смотрит – девочка возле него сидит и плачет, а слезы ему на лицо текут.

– Холодно, дяденька, ой холодно! – говорит она и, подойдя к противоположной стене, исчезает.

– Чур, меня! Чур, меня! – орёт мужик. И из дома выскакивает, как кипятком ошпаренный. Хмель – рукой сняло, и он долго рассказывает своей жене, что с ним в том доме приключилось.

Жена быстро разносит весть о призраке девочки по всему селу. Люди кто верит, кто нет, и тут один дед вспоминает слова умершей старушки, которая ближе всех к проклятому дому жила. Он говорит:

– А ведь когда семья молдаван уходила, детей было пятеро, а не шестеро, обмолвилась тогда Ефросинья.

– Чего ж ты сразу-то не сказал, – напустились на него все.

– Я откуда знал, тока вспомнил. А она, представляется мне, побоялась, мало ли как у них, у пришлых людей, – отвечает дед.

На следующий день собирается толпа, да и двигает к дому.

Заросший двор кажется диким. Внутри хаты полно паутины и пыли, старая печь, переложенная Степаном, разваливается, кое-какая кухонная утварь разбросана по полу. До этого, насколько известно, сюда, кроме соседа-пьяницы, никто не захаживал по известной причине. Видно было, что последние хозяева собирались впопыхах.

– Где видел девочку? – спрашивают женщины, окропляя святой водой стены и пол заброшенного жилища, крестятся.

– У той стены, – дрожащим голосом говорит мужик. – Как живая! Вот вам крест!

– Верим, верим, – говорят ему почти все в один голос.

– Только раньше времени не состарься, – упрекает жена. – Вон как испугался, поседел весь!

– В штаны, главное, не наложил, – говорит он, – а то стирала б лишний раз.

Человек пять приближаются к указанному месту.

– Здесь?

– Вроде как.

Стена поштукатурена добротно в отличие от остальных стен, и это подозрительно.

Кто-то бежит домой за кувалдой, возвращается и разбивает стену – маленький скелет рассыпается, падает на пол. Остатки детского платьица сохраняют цвет. Люди ошеломлённо смотрят на находку, крестятся.

Одна из женщин говорит:

– Это платье я ей сама дарила. Вот ведь сукин сын! Перестарался, избивая дочь! Найти бы его да посадить…

– Нужно похоронить дитя по-христиански, – говорит одна бабка.

И тут вдруг все понимают, что даже имени девочки не знают.

– Пусть будет Таня. Отец – и тот не знал имён своих детей, ужас! – говорит женщина, которая узнала свой подарок на скелете девочки.

После похорон люди ходят сами не свои, женщинам ничего не остаётся, как носить полевые цветы на могилку Танюши.

А дом с тех пор медленно умирает, без преувеличений, в нем не слышится чужая речь, не блестит огонек, и собаки не воют, проходя мимо. Крыша проваливается, отходят углы, проседает фундамент. Никто не знает, почему так дом быстро разрушается.

Но однажды кто-то узнаёт из прочитанной книжки, что при строительстве древних замков и крепостей в стены обязательно замуровывали живых людей, считая, что такое строение будет стоять нерушимо. И рассказывает всем. Люди верят этому, но не могут поверить, что такое происходило в их деревне. Совсем недавно, пять лет назад.

С тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Изгороди той самой давно уже нет, как и проклятого дома. Да и деревня – один жилой дом остался, все съехали. Лай единственной собаки часто переходит в вой. Она не понимает, почему воет, и вряд ли поймёт – зачем ей это?

Бездна

Есть ли дно у стакана? Для меня его не существует. И дело не в том, что в мой стакан ничего не нальёшь. Наоборот. Стакан полон до краёв, пей – не хочу. Это так, кажется, называется? А всё потому, что бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. И вот тут, может вот так статься, у него открывается некий дар…

Стало быть, все смотрят на меня, рассматривают, а я всё пью и пью, не могу остановиться, жажду утоляю. Как только прозрачная, чистая жидкость заканчивается – тут же происходит материализация. И я снова с жадностью пью.

– Чудеса, – слышу я.

Мне часто кажется, что несколько человек, присутствующих на моём шоу (чаще всего это происходит на рынке где-нибудь или во дворе многоэтажного дома), друг с другом незнакомых, но связанных между собой одним и тем же священным желанием, готовы растерзать моё тело за визуальный обман, ибо они не верят глазам своим, а я не верю им, если честно, что они на это способны.

Опьянённый, я ухожу прочь. Не закусывая.

Пугливая молва утверждает, что я шарлатан. Мне вообще претит сплетнический тон, но так уж повелось – открылся дар, реализуй. Я могу его воплощать только в толпе, только с халявной водкой. И я не вру, не мошенничаю. Я так живу, или – выживаю.

Человеческому любопытству часто нет предела. Зрители требуют раскрыть секрет. Они рассматривают стакан, переворачивают его, трогают дно – не двойное ли? Но реквизит не мой, я использую чужую тару, часто засаленную множеством рук. И здесь не может быть обмана. Всё равно до конца не верят, хотя водка почти цела, грамм двести отлито. А я пьян, как от бутылки с ноль-пять содержимым. Секрета нет, а если он есть – я сам в неведении. Поэтому оправдываюсь:

– Это ровно ничего не значит! Правда, не понимаю, почему такое пустое обстоятельство вас так мучит…

И ретируюсь.

Хочется, конечно, понять, откуда он, этот дар, обращающий мою душу в некое маленькое, прозрачное существо? Ведь я не молод. И раньше никакими такими сверхъестественными способностями не обладал. Понятно одно, однако, что, став бомжем, я обрёл вместе со свободой умение выживать в экстремальных условиях. И этому способствовало открывшееся во мне дарование.

Я не беру деньги за представления. Если бы у меня были средства к существованию и этот бесценный подарок, данный неизвестно кем, богом или дьяволом, оставался при мне – я бы давно спился и помер на скамейке в парке. Полиция обнаружила бы труп, вряд ли опознала, сдала в морг, а оттуда, в свою очередь, моё тело перевезли б, наверное, в медицинский институт для изучения. Естественно, ничего нового учёные мужи не узнали бы – и труп отдали студентам. Так и сгинул бы. Канул в вечность.

Но пока я живу и удивляю. Даже самого себя. Этим и довольствуюсь, честно говоря.

Бывает грустно. Казалось бы, опьянённый своим шоу, я не должен впадать в такое состояние, должно быть весело! Но мне почему-то грустно. Это, наверно, потому, что напускное веселье при демонстрации превращается в особое состояние, подобное похмелью.

Да, всё так. Не иначе.

И я теперь иду, к примеру, в придорожное кафе. Захожу. Три или четыре посетителя – это зрители, для меня это даже много зрителей!

– Искусство всех искусств? А? – спрашиваю я. Надо как-то ж начинать.

Слышу тишину.

– Кинематограф, – и делаю пируэт, падаю, когда поднимаюсь – приплясываю. У меня плохо получается, конечно, с акробатикой, но я не теряюсь.

В подобных заведениях, где разномастность посетителей не совпадает с обилием меню, прицепленном прозрачным скотчем на стене, воздух пропитан словно радиацией – она проникает в межклеточное пространство, остаётся там, приводит к мутациям – и после меня может вывернуть наизнанку.

Слышу, один посетитель говорит тихо другому:

– Многие неурядицы объясняются очень просто. Вот тебе пример – отсутствие энного количества выпивки для опохмела, отсутствие денег в кармане и – нежелание работать.

– Пошёл вон! – кричит теперь он громко мне.

Я ему в ответ:

Нет несчастней того, Кто себя самого испугался, Кто бежал от себя Как бегут из горящего дома.3

– Спел бы ты лучше, – слышу за спиной.

И я пою:

Гроза похожа на взгляд палача Ливень похож на нож, И в каждой пробоине блеск меча, И в каждой пощечине дождь. Hачну сначала и выброшу вон, Всe то, что стало золой. Я вижу – ветер отбивает поклон Крестам над моей головой.4

– Хватит, – говорит долговязый парень. – О футболе рассказывай.

Я зацепился, на меня обращают внимания, а футбол моя тема, и я провозглашаю:

– Кто болеет за «Динамо», тот нальёт мне полстакана. Кто болеет за «Спартак», тот нальёт мне просто так.

Всё идёт, как полагается, по накатанной дорожке.

– Подойди сюда, – слышу. Долговязый подзывает. Он наливает полный пластиковый стаканчик. У Лидочки, барменши (она меня знает), беру гранёный стакан, переливаю туда водку.

– А теперь – фокусы! – объявляю. – Трюк называется «бездонный стакан».

Боковым зрением вижу, что у некоторых раскрываются рты. Номер удаётся. Я глотаю водку, а она не исчезает. Пью до полного удовлетворения. Остаток оставляю долговязому на столике.

– Хороший ты парень, – говорю ему и ухожу.

– А закусить?

– Не закусываю!

Быстрое освобождение сцены приводит зрителей в некое недоумение. Они столбенеют, восхищаются. А в этом кроется часть успеха.

Но не всё так гладко, как кажется. Надо мной, бывает, измываются мелкие журналистики, корреспонденты с местных телеканальчиков. Измываются с диким сладострастием. Даже с таким гиком хулиганским. А что им делать? Вот именно – делать нечего. Полицейские, не стану врать, ночью частенько выцмыкивают где-нибудь в парке – развлекай их! В городе я личность известная. Вот поэтому так происходит. Пользуются мной и забывают.

Блюю я после часто. Желудочным соком.

А есть сочувствующие и сострадающие лица. Чаще это тёмные личности, считаю я.

– Ты кушаешь? – спрашивает милосердная тётка. Она знает обо мне, наверное, из выпусков местных газет и телевизионных выпусков. – Пьёшь, пьёшь, а совсем не ешь.

– А зачем? Не хочется.

– Да разве такое возможно? – лепечет она.

– Видно, да. Живой же.

– Ты это врёшь. Ты смеёшься над каждым, разыгрываешь.

– Всякому позволяется думать так, как ему хочется. Но не всем позволено говорить во всеуслышание.

– А вот пойдём ко мне, я накормлю тебя, фокусник.

– Спасибо! Я же сказал…

– Пойдём, милок. Ты воспитан, вижу, как и я сама. В те ещё времена. Мы найдём общий язык за чашкой чая.

Нет, я не воспитан и никогда таким не был, я закалён – улицей, я – добр ещё. Мне это известно. Но я не хочу, есть. И я не хочу жалости и сострадания. Создаётся впечатление, меня соблазняют, как когда-то в молодости пыталась соседка, лет пятнадцать мне было. Тогда я этого не понимал. Неприятно сейчас, обо теперь понимаю.

И я ухожу от тётки в ближайший двор многоэтажки… Прочь от неё, прочь!

И вот не слышно оваций из зрительного зала. Меня не хотят видеть. Этого следовало ожидать. Приелся я зрителям. В одном из дворов дома меня прогоняют. В другом дворе тоже гонят. Иду прочь. Не сам, как бывало. Так мне велят.

– Придумаешь что другое – тогда приходи, – слышу.

Прошу одного знакомого сторожа, Сергеичем зовут, чтобы он на трюк мой посмотрел.

– Водки у меня совсем нет, – говорит он.

Я иду дальше. Захожу в парк. Эти розы, эту зелень во всех незамысловатых вечерних преображениях я видел тысячу раз – не радует. Почувствую ли снова обжигающий вкус водки во рту, чтобы суметь выжить? Эта мысль пугает. Я ожидаю отрицательный ответ.

Я сам себе объявляю, что я счастлив. Конечно, в словах моих напускной тон. Несколько фантастических и чрезвычайно странных идей всплывают в голове. Я пытаюсь материализовать и сам стакан, и водку, чтобы снова заявить о себе, стать независимым – не получается.

Ранее я верил в великую идею бессмертия со своим даром, так как мог не только заниматься материализацией, но и не есть годами (не помню, когда еда была у меня во рту последний раз), теперь её приходится менять.

На что? Я не знаю.

Видимо, виновата преждевременная старость. Здесь я гадаю.

И вот я иду по парку и встречаю странного человека.

– Это – ты! – восклицает он радостно и в то же время как бы в величайшем удивлении. – Вообрази, мы с тобой на днях потерялись. Мы знали друг друга, были рядом, но никогда не виделись.

Передо мной стоит хорошо одетый незнакомец, у него длинные седые волосы, как у меня, но на этом наше сходство с ним заканчивается. Я его первый раз вижу. Он обращается ко мне, а я не ведаю, как его зовут и что ему отвечать.

– Мне врали, – продолжает он, – о тебе бог знает что. А ты такой, как все. Ничем не отличаешься. Я увезу тебя прямо сейчас туда, где мы бывали с тобой в детстве. Там тебя ждут. Родственники.

– Кто? – не понимаю я.

– Родственники, – повторяет он.

– У меня их нет.

– Они есть, ты не знаешь их, всё просто.

Это пухлое, холёное лицо незнакомца наводит смутные воспоминания, но я не помню, откуда он. Я и себя-то не помню толком последние десять лет скитаний.

Мои способности, моё тело – это со мной. Всё остальное рядом, не моё. Не говоря о каких-то там оставшихся родственниках.

Я ухмыляюсь, разворачиваюсь и ухожу прочь в обратную сторону, откуда шёл.

– Зря ты так поступаешь, – говорит он мне. Я его пытаюсь не слышать. – Сумасшедший!

…всё предсказуемо. Наступает час – и я не могу материализовать водку! Стакан имеет дно! Это настоящее открытие, которое приводит в ужас.

Меня везде прогоняют. И горькое, настоящее горькое слово говорю я после. Но не в адрес тех, кто не хочет меня видеть. Себе говорю, что мои неудачи – моя судьба. И я ощущаю настоящий голод. Восполнить его обычной едой я не могу. И чувствую горький привкус во рту. Это лишь память, я понимаю, об утраченной способности – жить.

2011 год

Грязный поток

От автора

Эта история была многим известна. Она появилась в интернете почти сразу после событий в Крымске. Удивительное спасение отца и дочери, маленькая заметка. Прочитав её, я подумал тогда, а я ведь верю этому человеку, но не верю СМИ, не верю официальной информации. И, мне кажется, пусть существует страшная правда, чем грязная ложь. Не надо бояться.

С яркого июльского солнца Анатолий резко въехал в сумрак. Показалось, что чёрные тучи скрыли светило в траурный абажур. Пошёл дождь. Затем – ливень. День катился к концу, но, казалось, природа проигнорировала вечер – сразу наступила ночь.

Дворники «Mercedes 310 bus» 1994 года выпуска не успевали убирать воду с лобового стекла. Анатолий снизил скорость, посмотрел на дочь. Ника забавлялась сотовым телефоном. Дочке семь лет. В этом году пойдёт в школу.

Анатолий улыбнулся, Ника была его единственным ребёнком. Анна не сможет больше родить. Так вышло. А хотелось ещё мальчика. И дело не в том, что за второго ребёнка давали материнский капитал. Нет, дело не в деньгах. Просто желали второго ребёнка. И обязательно мальчика.

– Не устала, Ник?

– Не, пап.

Сверкнула молния, ударил гром. Девочка оставила телефон в покое, всё её внимание теперь было направлено туда, где громыхнуло.

– Испугалась?

– Не, пап.

Ника часто так говорила.

Анатолий сказал:

– Надо говорить, нет, папа.

– Хорошо, пап, – она не отрывала взгляд от дороги.

– Плохой с меня учитель. В школу пойдёшь – быстрей научат.

– Да, пап.

Дождь усилился. Анатолий снизил скорость «буса» до сорока. Ехать быстро было невозможно.

– Не замёрзла? – на девочке были одеты шорты и лёгкая белоснежная футболка.

– Не, пап.

– Ладно, – сдался Анатолий, – «не, пап» твоё любимое словосочетание. Потому что ты любишь меня?

– Да, пап, – девочка снова включила телефон.

За окном автомобиля происходило светопреставление. Мигали молнии, гром гремел – да так, что оглушал как будто взрывной волной. Дождь лил сплошной стеной. Девочка как будто ничего этого не слышала. Анатолий подумал, так, видимо, лучше, пусть играет в свою игру.

А вообще, Ника у него была ребёнком с железным характером. Спокойная и уравновешенная. Её как будто ничего не трогало. Вся в маму. Та тоже такая. Непоколебимая. Уверенность в себе – залог будущего успеха. Вначале ей может быть любопытно, а после она переведёт всё своё внимание на более интересный для неё предмет. Сейчас это был телефон.

В поле зрение попал полицейский автомобиль. Он стоял с включенной мигалкой перед въездом в Нижний Абакан. Менты, видимо, не хотели мочиться. И это понятно… Мимо них проходили легковушки, фуры и автобусы. Трасса перегружена. Курортный сезон в самом разгаре.

За несколько десятков метров до въезда в Нижний Абакан, где горы образуют узкую горловину, перед самым выездом на равнину, дождь усилился. Воды, как показалось Анатолию, здесь было сантиметров тридцать.

Гроза почти прекратилась, но это не говорило совсем, что перестанет идти дождь.

Ника снова отложила телефон в сторону, спросила неожиданно:

– Папа, тебе не страшно? Не видно асфальта и дороги.

То, как сказала дочь слово «папа», насторожила Анатолия. Ребёнок чувствовал испуг. Она очень редко называла его «папа». Чаще – по принуждению мамы. Мол, сколько тебе повторять, Ника, папа, скажи – па-па… И она повторяла: па-па. Но тут же могла сказать, пап, я пойду, погуляю.

– Нет, милая, – ответил Анатолий. – Это – большая лужа.

– Лужа? Или потоп?

– Да брось ты, доча. Даже если так – МЧС России лучшее в мире, по телевизору – видела? Они кошек и собак спасают.

Анатолий общался с дочерью по-детски. Каким бы она умным дитём не была – она оставалась ещё совсем ребёнком, маленькой и наивной девочкой.

Образовывалась пробка, скорость упала до двадцати километров в час, как показывал спидометр.

Движения у воды как будто не было, но тут о «бус» слегка ударилась легковушка. Дочь была права: её отец не видел дороги и стоял прямо посредине потока. Ника испугалась, прижалась к нему. Он остановился совсем. И тут тридцатисантиметровая лужа, казалось, превратилась в метровый вал. Дочь заметила раньше то, что он увидел позже.

– Не бойся, я с тобой, – сказал он Нике, – армия пригонит лодки, понадобится – танки пригонит, нас обязательно спасут. А пока – всё в норме, – успокаивал ребёнка Анатолий. Девочка чувствовала голос, и её папа снова превращался в «пап».

– Да, пап.

– Вот и прекрасно.

Анатолий стоял на месте. Двигаться вперёд не имело смысла. Отдельные фуры продолжали движение, но вскоре останавливались тоже.

Ника неожиданно спросила:

– Папа, а маму я ещё увижу?

– Доченька, ты задаёшь странные вопросы – увидишь, конечно! И папа увидит маму, папа очень любит твою маму, но тебя любит больше всегда в два раза.

Девочка подняла бровки, лобик нахмурился.

– Не, пап, я маму люблю в два раза больше.

– А я в два раза больше, чем ты в два раза.

– Значит – я в три раза.

– А я в два раза больше твоих три раза…

Очередной удар легковушки о заднюю часть «буса» прервал спор. Это была «девятка». Вишнёвая. Как в песне. Её подбросило вверх – то ли волной, то ли проплывавшим бревном (самарские номера), – и она остановилась напротив «буса», слева от Анатолия.

Он открыл дверь – воды метра полтора, – помог перебраться семье к себе в салон.

Познакомились. Андрей и Лена. Слегка испуганы. Как и Ника. Анатолий же пока не чувствовал опасности.

– Неужели конец света наступил? – пошутила Лена. Дождь размазал косметику по её лицу, и она походила на Мальвину.

– Это большая лужа. Да, пап?

– Твой папа прав, – сказал Андрей. – Спасибо, что помогли.

Анатолий усмехнулся:

– Всё элементарное – просто, – сказал он. – Не за что.

Прошло минут пятнадцать. Вода поднялась на несколько сантиметров ещё. Анатолий заволновался. Он решил, что это волнение передалось от Лены и Андрея. Внешне они выглядели спокойно, но как-то неуверенно. Обстоятельства?..

– Папа, – заговорила Ника, – дождь кончится?

Так и есть, дочка напугана.

– Когда-нибудь всё кончается, – сказал Анатолий. И тут же себя поправил: – Дождь кончится, обязательно.

Поток прибывал стремительно. Вода зашла в кабину. Анатолий оглянулся назад, куда смотрели уже Андрей и Лена: белая «шестёрка» утонула. Четыре человека выбрались на крышу, но их за минуту смыло. Первым упал в воду ребёнок. Лет семи, видимо. Анатолий определил по росту девочки, или мальчика – рассмотреть было невозможно! Он тут же скрылся в потоке. Женщина кинулась за ним, а следом – два мужчины. Их понесло в русло реки. Через метров двадцать их захлестнуло в водоворотах.

– Кошмар! – зарыдала Лена. У неё начиналась истерика. – А если б мы остались в «девятке»?

– Нам повезло, мы здесь, – попытался успокоить жену Андрей.

– Нет, ты видел?..

– Папа, я тоже видела, – сказала Ника. – Тётя Лена, спасёмся, я знаю!

Анатолий посмотрел на дочь другими глазами. Лена тут же умолкла.

– У вас смелая дочь, – Лена говорила честно.

– Она молодец, – сказал Анатолий. – Я её люблю!

– И я тебя, папа.

Анатолий обхватил дочь правой рукой. Он понимал, что надо держать её крепко. Она ничего не понимает, поэтому бахвалится.

– Закрой глаза, Ника. Больше не смотри в окно. Как будто ты спишь. Папа с тобой, и я буду с тобой, – он посмотрел на дочь. Она закрыла глаза. – Вот и всё хорошо.

– Как всё просто. Я тоже закрою глаза, – сказала Лена. Она последовала примеру Нике.

– У тебя, Анатолий, хорошая девочка, послушная, – сказал Андрей. – У нас пока нет детей.

– Успеете.

И вдруг первый сильный выброс воды! Высота около трёх метров. «Бус» затопило почти полностью. Ника ударилась головой о стойку, потеряла сознание. Анатолий придержал её над водой, через несколько минут она пришла в себя.

– Надо на крышу, утонем! Быстро! – Анатолий открыл окно, полез первым.

Когда выползал, поток воды подхватил его, понёс в сторону, но напоследок он успел ухватиться за задний верхний габарит – фонарь спас!

Он залез на крышу. Андрей подал ему Нику. Затем помог выбраться Лене. Не без труда – Анатолий затащил Андрея наверх, он имел лишний вес.

Все молчали, смотрели вокруг. У каждого свои эмоции внутри. А снаружи – адски бурлящая каша из глины и досок, деревьев и веток; трупы кур, животных – и людей! (Рядом проплыл труп мужчины одного, второго; труп женщины вынырнул и снова скрылся в пучине.) Анатолий попытался прикрыть дочери глаза ладонью. Но он понимал, что она смотрит туда же, куда и он. И он сейчас для неё папа, а не просто «пап»: все испытывают одинаковый страх в любом возрасте.

– Где же МЧС? – прокричал Андрей. Шум дождя и поток воды – дьявольский шум!

Ему никто не ответил.

Лена стала креститься. Анатолий видел, как Андрей сжимает её за талию, держит, чтобы она не поскользнулась. И он крепче прижал к себе дочь. Не дай бог!..

Андрей сказал Анатолию:

– Она очень боится, Лена не умеет плавать.

Анатолий решил разрядить обстановку, пошутил, и эта шутка выглядела чёрной, как и всё вокруг, кроме людей, пытавшихся спастись:

– Теперь я понимаю, в машине надо иметь как минимум одну подушку безопасности и резиновую лодку, а не десяток образов и икон.

– Ты не верующий, видно?

– А что, заметно?

– Невооружённым глазом. Я тоже атеист, а Лена верит… И она очень боится, – повторился Андрей.

На крыше сначала воды не было. Потом опять вода поднялась. Сантиметров на тридцать.

Они держались ещё часа два. В метрах ста от них стояла пожарная машина, там было четверо пожарных. Иногда они светили фонарём в их сторону, они видели их. Но помочь не могли. Именно не могли… Никто не мог. Или не хотел…

Ника сказала:

– Папа, я замёрзла.

Анатолий вышел из ступора. Он сам продрог.

– Скоро согреешься. Я тебе обещаю, милая.

– Мы тебе сладкого чаю нальём, – сказал Андрей Нике, – с малиной, а всем нам – водки!

– Я не пью водку, – молвила Лена. – Но сейчас бы выпила. Для храбрости. Я тоже замёрзла.

Предлагать свою мокрую одежду ребёнку Анатолий не стал. Она не согреет. А в воде может сразу потянуть на дно.

Лена тоже отказалась от куртки Андрея.

Вскоре вода поднялась ещё на метр. Впечатление – где-то прорвало платину. Или, действительно, раньше назначенного срока начался конец света? Ну не могла вода дважды за ночь прибавлять за считанные минуты по метру!

Первым смыло Андрея. Он не удержался на ногах. Лишний вес. Он резко отцепился от Лены, чтобы не потащить вместе с собой. Анатолий успел схватить её за локоть.

Она расплакалась и повторяла:

– Боже! Андрюша, любимый! Что с тобой?!! Где ты?!! Не сдавайся…

Анатолий приказал Нике сжать его крепче. Девочка повиновалась. У неё не было паники. На всё она взирала молча.

Затем смыло Лену. Анатолий так и не понял, она сама отпустила руку, сил не хватило, то ли её унесло потоком? А поток был ужасный! Именно так! И он решил не оправдываться перед собой – за Леной не уследил, вина его.

Дальше держаться сил не было и у него с дочерью.

Они бросились в поток в обратную сторону от русла реки, в сторону железнодорожных путей. Что было сил, Анатолий держал одной рукой девочку за футболку. А поток свирепо бурлил! Ника умела плавать. Она шевелила ножками и ручками, вытягивала головку, но ветер и волны закидывали ей в лицо и в рот грязную воду. Девочка сопротивлялась, выплёвывая тут же всю эту гадость из себя.

Под дождём, в полной темноте они из последних сил гребли против течения. К верхушкам деревьев. В свете отдалённых молний эти верхушки походили на маленькие пики, всё остальное в воде – какая там глубина?

У первого дерева Анатолий успел схватить ветку, но она сломалась. Их сразу утащило под воду, и они едва выплыли.

– Ника! Держись!

– Папа! Плыву! Я плыву!

Затем подплыли к яблоне (яблочки на самой макушке росли – красные, увидела Ника: молния сверкнула, но грома не было), зацепились. В этот момент грязный поток воды сорвал у Анатолия пояс с сумкой, где лежали деньги и документы, песок и глина забились под трусы. Но всё это мелочи жизни – добраться до суши!..

Повсюду кричали люди, плачь, помогите, спасите, тонем! И это вызывало страх.

– Как ты?

– Нормально, папа. Только замёрзла.

– Скоро выплывем! Держись за меня, а я за тебя, и не бойся, хорошо?

– Хорошо, папа…

Вскоре они доплыли до насыпи железнодорожных путей. Но и там было метра полтора глубины. У опоры решили отдохнуть, но поток сбивал с ног. Ника держалась из последних сил. Анатолий боялся за дочь. И сжал шиворот футболки сильней в кулаке – лишь бы детская одежда выдержала, не порвалась. Ника сумеет.

Мысль – выжить, удержаться на плаву, спасти дочку – не покидала сознание Анатолия.

Их опять понесло, стало бить по камням. Анатолий ударился ногой и коленом. Поток нёс на глубину. Анатолию показалось, силы заканчиваются, пришёл их черёд. Скоро конец! И, достаточно сильный мужчина, мастер спорта по самбо, запаниковал, ощутил себя песчинкой – у него уже попросту не было физических сил… Как вдруг он услышал голос дочери:

– Пап, держи меня крепче, пап!!!

Именно дочкин «пап» добавил духу, образовал злость – Анатолий сказал себе, не сейчас, я не имею права погибнуть. Иначе – погибнет моя дочь! Выжить, удержаться на плаву… Он усилил хватку… Было неимоверно трудно, как никогда, и тут фортуна занесла их на верхушку дерева. Они зацепились за тоненькие веточки и очередной раз спаслись.

В свете молнии Анатолий увидел дерево. Торчало из воды метров на пять.

И снова они поплыли. Течение сносило, но отец и дочь сумели доплыть до веток дерева, ухватиться. Это оказалась ива.

Анатолий попробовал достать дно ногами – не достал. Вытолкнул дочку на ветку. Потом залез сам.

Нике стало плохо. Её вырвало. Она пожаловалась, что не чувствует ног. Он прижал её ноги к своему животу, попытался согреть.

– Папа, холодно…

– Скоро всё пройдёт, милая…

А люди кричали и плакали постоянно. Их не было видно. Но голоса исходили отовсюду. Только из-под воды никто крикнуть не мог.

Было по-прежнему темно, но уже не так страшно. За себя и дочку. Анатолий понял, что они спаслись чудом.

Дождь продолжал лить, как из ведра. Холод. Ужасный холод!

Дальше – Анатолий отключился. Время исчезло. Спал ли он?.. Или был без сознания?..

Когда пришёл в себя – только-только рассветало, но всё равно было темно, видны одни контуры. Ника, свесив голову на плечо, тоже спала. Левая рука Анатолия инстинктивно продолжала сжимать шиворот футболки девочки. В первую секунду он испугался, что дочь мертва. Но она неожиданно зашевелилась, проснулась, и в этих сумерках Анатолию показалось, что Ника улыбнулась.

Но сказать друг другу хоть что-то не было, видимо, сил, ни у неё, ни у него.

На дереве они просидели ещё какое-то время. Потом вода стала резко уходить.

– Кажется, всё закончилось, – сказал Анатолий.

– Да, пап.

Открылся асфальт. Подъехали первые полицейские. Потом МЧС. Но они вывезли своих с «пожарки» и вывезли ментов – видимо, тех, кто не собирался «мочиться». Анатолий видел, что делается вокруг, но не понимал, что творится, почему так?

По илу и грязи он и Ника добрались до своего автомобиля (дочь сидела на руках, она потеряла обувь в воде), он лежал на боку, разбит.

Два полицейских стояли в стороне. Анатолий подошёл к ним.

– Что делать нам? – спросил он.

Один полицейский, не глядя на них, сказал:

– Зачем ехал? Не поехал – ничего не случилось бы.

Ударить этого хама Анатолий не решился. Да и дочь сидела на руках, грязная и оборванная, как и он сам, как многие, кто остался в живых.

– Папа, пить, – подала голос Ника.

– Вода есть? Попить ребёнку.

– Я эти вопросы не решаю. Ждите МЧС.

Автомобили скорой помощи так и не съезжались.

Приехало телевидение. Анатолий не разобрал, что за канал.

У него взяли интервью вместе с сидящей Никой на руках. Потом корреспондент напоила девочку минералкой.

– Напилась?

– Да, пап!

Телевизионщики стали снимать на видео трупы людей и животных, разбитые автомобили.

Анатолий пошёл с дочерью в сторону ото всего этого ужаса, туда, как ему казалось, где нет ужасающей действительности, в сторону от собирающейся толпы. Сели у дерева. Ушибленная голень и колено у него сильно болели, и он задрал джинсы на больной ноге – колено было синее.

– Папа, тебе больно?

– Совсем чуть-чуть, милая.

Прождали несколько часов. Время не ощущалось. Как будто застопорилось на месте.

Два вертолёта пролетели над головами. (Как потом узнал Анатолий – президент осматривал с высоты птичьего полёта место трагедии.)

Прошло ещё какое-то время. К ним подошли врачи, увезли на скорой помощи в больницу, в Анапу.

В кабинете у терапевта Ника пожаловалась, что у неё болит голова, она чуть не утонула вместе с папой.

Врач, женщина в возрасте, повернулась к Анатолию, сказала:

– У вашей дочери сильное сотрясение мозга и переохлаждение, – после обратилась к Нике: – Нечего придумывать, не было никакого наводнения, там было полметра воды, я всё видела по телевизору.

Ника растеряно посмотрела на отца:

– Папа, я же правду говорю, скажи доктору. Я не умею лгать.

Анатолий сказал:

– Дочь не врёт.

В ответ он услыхал:

– А вас кто ударил по голове?

Их выписали через два часа. Вечером Нику рвало, и у неё болела голова, но она мужественно говорила:

– Пап, у меня всё будет хорошо.

Анатолий же не мог собраться с мыслями. Усталость заполняла тело. Он подумал, где же правда? Или меня ударили по голове специально? Ладно – я! Дочь-то причём? Её тоже ударили. И вдруг до него дошло, что есть вещи, с которыми бороться невозможно, – природные катаклизмы, к примеру. А есть ещё люди, попавшие в беду – и создаётся такое впечатление, что кто-то борется с этими людьми… Для чего?

На этот вопрос он так и не смог ответить.

12 августа 2012 года

На втором плане

Как жить в мире, с которым ты совсем не согласен?.. Идти против течения? Или затаиться за кулисами и наблюдать оттуда? Но даже спрятавшись, я не стану довольным, ни единым днём своей жизни, ни единым сказанным словом. Уродство во мне, уродство вокруг. Самоотрицание. Тяга к самоуничтожению растёт медленно. И в то же время – существует надежда, она тоже прячется за кулисами, наблюдает, ждёт, что в одно прекрасное мгновение всё изменится, можно выйти из тени и показаться…

А кто-то идёт напролом. Это их выбор. Правильный ли?

В этой забегаловке подавали хорошее пиво. В последнее время я не пил водку, шалило сердце. А вот с почками, видимо, было всё зашибись, и я мог позволить себе пять-шесть кружек пива после работы.

Возвращаясь домой, я намеренно делал крюк, чтобы зайти в эту забегаловку.

Резя курил на улице. В последнее время внутри забегаловки курить запрещали.

Я подошёл, поздоровался. У Рези слезились глаза.

– Как дела?

Резя засмеялся. Он постоянно смеялся. Одних бодун озлобляет. Резю бодун веселил.

– Нормально, Витёк. Кошкин с женой поругался. Пошёл за водкой, – и вытер слёзы ладонью. Он забыл, видимо, носовой платок.

В забегаловке лили пиво. Водки не было. Но при определённых обстоятельствах, купив барменше шоколад, можно было раздавить бутылочку водки под пиво.

– С Олей, что ли? Она жена? Я думал – сожительница.

Кошкина я видел однажды с этой женщиной в забегаловке. Мы пили пиво вместе. У неё пахло изо рта парным молоком. Но всё равно было неприятно.

– Жена. Поругались. Сам знаешь, он водку пьёт только когда с ней ругается. А она уже заходила сюда, пока его нет. Выпила пива, ушла.

– За ним приходила?

– Наверно.

Мы побросали окурки в урну, культурные. Зашли в забегаловку. Курить на улице, когда идёт снег, да ещё и ветер – малоприятно, но лично я, курильщик со стажем, всегда предпочитал не накуренные помещения.

Взяли пива. Рижского. Местная пивоварня сварила новое пиво. Надо было попробовать.

Пришёл Кошкин. Подсел к нам.

Барменша, Аня, подошла, сказала:

– Только аккуратно!

Кошкин отдал ей шоколадку и апельсин.

– Анечка, всё будет в норме.

– А Машка, официантка? Она с головой не дружит. Ментов однажды вызвала за распитие крепких напитков… – пить водку я не собирался, но решил уточнить.

– Меньше светитесь.

Аня была своей в доску! Хорошая женщина.

Кошкин налил водки себе и Резе в пластиковые стаканчики. Я с ними чокнулся пивной кружкой.

В последний раз я видел Кошкина без бороды. Сегодня он поменял имидж. Короткая, седая борода делала его похожим на участника бандформирования. Круглое лицо дополняло это впечатление. Приземистый, широкоплечий, с небольшим животиком – Кошкин, как я был наслышан, имел невиданную силу. Ещё бы! Я понимал это, когда здоровался с ним: моя рука утопала в его ладони, рукопожатие у него было чувствительным даже для меня.

И в то же время он обладал неким обаянием: мог поддержать любой разговор, любил животных. В прошлый раз он рассказывал про свою собаку, Дуську, которую нашёл в камышах, на речке. Сегодня говорил о кошках. Одна из самых любимых у него была Муська. Подобрал он её зимой, котёнком, лет восемь назад. Возвращался домой, пьяный. Зима, ветер – холод ужасный! Увидел белый комок. Сидит возле ларька, прячется от ветра. Кошкин поднял его, но, так как был сильно пьян, не смог рассмотреть – кошка это или кот. Засунул за пазуху. Возле стадиона остановился поссать. Котёнка достал, посадил возле ног. Подумал, уйдёт – ну и *** с ним! Останется – заберу. Котёнок остался. Кошкин снова засунул его за пазуху. Дома накормил, искупал, вытащил из белой шерсти сорок одну блоху (число сорок один он повторил два раза), высушил, отправил спать. Утром рассмотрел – кошка. Но выкидывать не стал, пожалел.

Вскоре из котёнка выросла красивая белая кошка, говорил он, которая гуляла только с одним соседским котом, тоже белым. И всегда приводила белых котят. Но не это самое интересное, пояснил. Муська была преданной. Она, как собака, могла сопровождать меня по городу. В те времена существовал бар «Ночь». Я всегда туда ходил. И она со мной. Ждала до последнего. После – провожала домой. Однажды с семьёй я поехал на кладбище. Взял и Муську с собой. По пьяной лавочке про Муську все забыли, оставили её там… Через пять дней она вернулась!..

В прошлом году пропала вместе с белым котом: и его не стало видно. Наверно, исчезли вместе.

Резя слушал и всё смеялся. Слёзы так и текли из его глаз. Когда Кошкин замолчал, заговорил Резя.

Он рассказывал про свою вторую бывшую жену. Эта женщина, говорил Резя, потирая глаза пальцем правой руки, мне весь мозг вынесла. Ревнивая была. На заводе я работал, инженером и, бывало, часто мотался в командировки. По возвращению домой она изводилась необоснованной ревностью. Будто я ебался на стороне. Да!.. Я ебался, но домой возвращался. Женщины… у них логика отсутствует! Как может мужик не поебаться, если предоставляется такая возможность?..

Я смотрел на Резю и думал про себя: неужели у него и в правду выходило поебаться? Щуплый, худой, сутулый, вечно смеющийся без причины – мне казалось, он врал. Правда, в подробности не вдавался, с кем и как. Чем внушал уважение.

Машка принесла третью кружку пива. Резя и Кошкин почти прикончили семисотграммовую бутылку водки. Пили они быстро. Запивали пивом. И вот здесь запалились. Машка подняла шум.

Слабослышащая, она разговаривала громко. Резя повторял:

– Маша, не кричи! Маша, не кричи! – и смеялся, вытирая глаза от слёз.

Подошла Аня, увела Машу.

– Я же просила, – сказала она, – аккуратно!

Когда они ушли, я спросил у Кошкина:

– А ты Игоря Вовк знал?

Он задумался.

– Знакомое имя… Кличка у него не Макс?

– Макс. Сосед. Был соседом. Живёт теперь в соседнем доме, квартиру купил. Рефом работает в рефрижераторном депо, в поездках по полгода.

И тут Кошкин изменился в лице. Я сидел напротив него. Он перегнулся через столик, сказал:

– Увидишь Макса, можешь так ему сказать: «Чёрт, привет от Кошкина!», – и засмеялся громко, подражая как бы Резе, вызвав тем самым бурную реакцию у Машки: – Я вызову полицию!..

Один из посетителей что-то сказал Кошкину. Он на него цыкнул. Посетитель съёжился, спрятался, голова утонула в плечах.

– Тише! У Маши ума хватит ментов вызвать, знаю, – попросил я его. – Вижу, нагадил он тебе. Я о Максе, э!

– Не только мне. Он кололся. Жил на хате с Брежневым – царство небесное! – жил и тащил у него, то одну вещь, то другую. Дозу купит, а не делится. Сам я наркотой не баловался. Но имел неосторожность Максу занять денег.

– Сейчас он сполз с иглы.

– Раз квартиру купил, значит – у этой твари всё заебись! Пока ещё…

В забегаловку вошла Оля. Она села за соседний столик. Ей принесли пива. Кошкин видел жену, но подходить к ней не собирался. Пьяный, он лишь стукнул кулаком по тяжёлому деревянному столу. Удар был такой силы, что моя кружка пива и его упали на пол, разбились.

– Сука! – сказал он на весь зал.

В этот момент, видимо, Машка вызвала ментов.

Кошкин налил себе и Резе остатки водки. Теперь они не прятались. Выпили.

Я обернулся, посмотрел на Олю. Она была невозмутима.

– Покурим? – спросил я у Кошкина.

– Покурим! – сказал он громко, обращаясь, видимо, к жене.

Мы вышли на улицу. Снега намело достаточно. Давно такой снежной зимы не было. Я достал зажигалку, закурил и увидел подъезжающую машину ментов.

Вышла жена Кошкина. В тот самый момент, когда менты вывались из машины. Их было четверо. Два полицейских, два казака. Новенькая иномарка сверкала свежей надписью «полиция».

– Кто здесь бушует? – спросил, видимо, старший.

– Он, – сказала Оля и показала на мужа.

– Гражданин, пройдёмте!

И тут началось! Кошкин имел невиданную силу. Он не бил полицейских и казаков не бил – он их отталкивал. Они отлетали от него, как теннисные мячики, бьющиеся об ракетку на тренировке, падали в снег, вскакивали, снова бросались в игру, не в бой, но ничего не могли поделать. Пока один из них не вызвал подмогу.

Восемь человек с трудом скрутили Кошкина, посадили в машину.

Там он успокоился.

Я и Резя зашли в забегаловку. Оля с нами. Я взял себе ещё пива.

Резя спросил у Оли:

– Зачем пришла?

– Захотела и пришла.

Жена Кошкина, как мне показалось, не была пьяной. Но лучше бы она здесь не появлялась. Изо рта у неё так же нехорошо пахло парным молоком.

– У меня сын работает в полиции. Он папашу любит, освободит.

Минут через двадцать зашёл полицай, обратился к нам:

– Забирайте! Он идти не может.

Действительно, Кошкин идти не мог сам. Он падал. Силы все, наверное, отдал, раскидывая ментов. Плюс алкоголь.

Жил он рядом от забегаловки. И мы с Резей потащили еле живого Кошкина домой.

– В гараж его! – приказала жена.

– Замерзнет, – сказал я.

– Гараж отапливается.

Действительно, гараж оказался тёплый, в углу стоял старый диван.

Я уложил Кошкина на правый бок, чтобы, если сблюёт, не захлебнулся.

Вместе с Резей мы пошли домой. Оля увязалась с нами. Мы шли впереди, она сзади. Напротив забегаловки стоял полицейский автомобиль. В нём никого не было. Полицейские допрашивали Аню и Машку внутри забегаловки. Подмога уехала на втором автомобиле.

И тут я услыхал глухой стук, обернулся. Резя тоже смотрел на жену Кошкина. Она ногой – эдакая каратистка – ломала стекло заднего вида полицейского автомобиля.

Ей это удалось. С третьего удара.

Полицейские вышли, когда она руками доламывала зеркало. Один из них заломил ей руку, и сделал это так резко, что разорвал по шву рукав кожаной куртки, она завизжала почему-то: «Насилуют!».

В отделении Резя говорил, что это не она, кто-то другой. Я молчал, говорил, что ничего не видел. Честно, мне было срать на Олю, срать на зеркало заднего вида полицейской машины, которое дорого стоит. Моя роль второго плана была сыграна, хорошо ли, плохо – похуй! Я не хотел не во что ввязываться, я пришёл выпить пива! Но, видимо, поколение семидесятых – это поколение наркоманов, алкоголиков, «вояк» на Кавказе, чьи жизни сгорели бенгальским огнём в чьих-то руках. Кто выжил – сопротивляется. Или пытается это делать.

Когда один из полицейских спросил у меня: «Чего молчишь, ты?» – я сказал:

– Недолюбливаю я вас.

Он спросил:

– Почему? Мне приходится работать с туберкулёзниками, с алкашами, с бомжами, с наркоманами… с преступниками…

Я ничего не ответил. Он сказал так, что – туберкулёзники, алкаши и бомжи у него превратились в преступников. Неудачники стали преступниками. Интересно, кто же я на самом деле?

И снова противоречия: я и менты, где я – это я, а менты – это власть: я власть – ненавижу! Я чаще бываю прав, но бесправный…

А ведь и я могу оказаться на месте того же алкаша или бомжа.

Домой вернулся под утро. Так и не уснул. В восемь утра пошёл на работу.

2013 год

Бункер

Не завязывай дружбы с неиспытанным человеком.

Чеченская поговорка

Башарин Олег позвонил в конце дня – я ещё работал, – на сотовый телефон, уточнил, как дела, давно не виделись, справился о моём здоровье; я ответил, всё прекрасно. Потом он спросил: ключи от квартиры дашь? Последний раз, а?.. Олег часто пользовался моей жилплощадью, когда знакомился с очередной девушкой. Мне это не особо нравилось, скажу. Приходилось стирать постельное бельё, включая на стиральной машинке функцию «кипячение». Но я ему шёл на уступки.

Будучи женатым, Башарин под всяким предлогом уходил от жены часа на два-три. Уходил ко мне. Я сказал, без проблем, во сколько заедешь за ключами? В ответ услышал, в шесть, так устроит… Алексей Васильевич?.. Ебаться, как нравится мне это слово «любоффь»!..

По имени отчеству Олег не называл меня никогда. Я переспросил, чего так официально? Он ответил, что в курсе о моём назначении, и добавил: растёшь! Кстати, меня он этой фальшивой «официальщиной» не тронул. Каждый врёт в меру своей надобности. Я бы ему и так бы ключи отдал. Но такой он был человек.

Рабочий день закончился. Я вышел из офиса, Башарин ждал меня прямо у парадного входа. Я протянул ему ключи.

– Может, тебя подвезти куда-нибудь? Машину ещё не купил?

– И не куплю, сам знаешь… А у тебя опять новое авто!

– Вечный ты пассажир – куда?

Я посмотрел на часы.

– В кинотеатр, пожалуй.

В автомобиле на пассажирском месте рядом с водительским местом сидела девушка. Я сел сзади, поздоровался.

– Маша, – сказала она, повернувшись ко мне. Её лицо было идеальным. Глаза светились. Бровки вздёрнуты, как будто удивилась, завидев меня. Создалось впечатление, что она играет роль, у неё получается, но она – это не она. Но сколь игриво девушка не выглядела, это запросто могло ничего не значить. Для Олега. А для меня и подавно.

– Алексей Васильевич, – за меня сказал Башарин. – Знакомьтесь.

– Да, он самый, – я постарался сделать равнодушным голос, но, видимо, ничего не получилось. Маша протянула руку, она была в перчатке из тонкой кожи, я взял её в свою ладонь.

– Воспитанный мужчина не сделает замечание женщине, не снявшей перчатку.

Мы выехали на проспект. Новый «фольксваген», казалось, не дышал – так тихо работал двигатель. Автомобиль явно был совсем новый, недавно купленный в автосалоне, а я равнодушный к этой покупке. Олег знал мою нелюбовь к автомобилям, поэтому не стал хвастаться.

Я размышлял, сколько лет девушке? Она была одета в коричневый кожаный плащ, чёрные волосы распущены. Олег определённо разбирался в женской красоте. Разбирался и я. Только где его были глаза, когда он знакомился с будущей женой? Но это было не моё дело.

Жёны часто подрубают крылья своим мужьям, чтобы те не летали, а после жалуются, что их мужья не ангелы. Обычная, не яркая на первый взгляд – Галя делать этого не стала; она отличалась от других женщин тем, что была домовитой: доспешница, домовница, хорошая мать, понимающая своё предназначение в семье; домохозяйка, на ней держался быт в доме, на ней держались дети, на ней держался Олег.

– Знаешь, кто Маша? – Олег спросил многозначительно. Исполненный выразительности, он хотел обозначить, возвысить свою любовницу. В принципе, он так поступал со всеми своими женщинами, с которыми ложился в постель. В том числе и с женой. И им это льстило, однозначно.

– Очень красивая девушка… – выпалил я комплимент.

– Спасибо, Алексей! – ответили мне. Я увидел, что Маша смотрит на меня в зеркало. И она снова протянула мне руку через спинку сиденья, которую я теперь пожал по-мужски. – Такая грубость доставляет удовольствие… – хихикнула она.

– Ты прав, но я не об этом…

– Олег, не начинай, что за дурная привычка! – Маша повернулась ко мне. – Он хочет сказать, что я работаю председателем совета муниципальных образований города. И его это удивляет.

– Он завидует, – сказал я, а сам решил, Олег хвастается своей любовницей; получается, я не первый перед кем приходится это делать. Точно так он смог бы похвастаться новой машиной.

– Верно, я того же мнения… Мы познакомились с ним в магазине женского нижнего белья. Он, наверно, выбирал подарок жене, а в итоге – купил мне.

– Это в его стиле.

– Я давно поняла, – она поцеловала Башарина в щёку.

– Маша знает, что я женат, – пояснил Олег.

– Галина не знает про Машу, не знаю про неё и я, ага?

– Вот что значит настоящий друг!

– Вам проще, мальчики. У меня такой подруги нет.

Мы приехали, «фольксваген» остановился возле кинотеатра.

– За три часа успеете, кролики? – пошутил я, выходя из салона. – Время пошло.

– Иди, смотри кино, – Башарин сорвался с места. Колёса автомобиля завизжали на мокром асфальте.

Я улыбнулся, вот уж невтерпёж! Посмотрел на здание кинотеатра – огромная афиша извещала, в прокате идёт фильм ужасов. Я обрадовался, что не комедия и не боевик, не мои жанры. Через десять минут должен был начаться сеанс.

Билет купил самый дешёвый. На пятый ряд. Но сел в самом конце, потому что зрителей почти не было. Пока фильм не начался, я вспомнил случай. Лет восемь назад – перед самой свадьбой Олега – мы познакомились с девушкой. На следующий день как её зовут, забыли. Она должна была прийти в кино. Сделать нам минет. Но её долго не было.

В полдень начинался первый сеанс. Уже пьяные, мы подошли к кассе. Олег протянул деньги, сказал:

– Два билета. На места для поцелуев! – сказал он громко и выразительно. Алкоголь делал своё дело!

Кассир выглянула в окошко – с кем идёт в кино этот посетитель? – увидела меня… Не знаю, что она подумала, но девушка так и не пришла, а охранник, предполагая, что мы голубые, – трижды проходил мимо, готовый нас выгнать из кинотеатра в любую секунду.

Фильм ужасов не совсем оказался фильмом ужасов. Речь в нём шла о молодой паре, снявшей дом в другой стране. Девушка главного героя постоянно страдала приступами ревности. Владелица дома, старая женщина, предложила проверить молодого человека. Она поделилась секретом, что дом старый, построен перед самой войной её мужем и имеет потайную комнату – муж сделал этот бункер на тот случай, если фашисты стали бы его преследовать и искать. И показала, где находится бункер. Через специальные зеркала можно было наблюдать всё, что происходит в доме. А через специальные громкоговорители – слышать.

Перед отъездом к родственникам в США старушка передала главной героине ключ.

И вот, после очередной вспышки ревности девушка делает запись на видеокамеру, говорит, что она уходит к другому молодому человеку. И пишет записку: не звони, не ищи. Оставляет записку на столе.

Поспешно закрываясь в бункере (её молодой человек неожиданно возвращается домой), она теряет ключ, роняя его на пол, под кровать. Дверь защёлкивается…

И вот тут начинаются ужасы: она не может выйти, воды в бункере нет, еды нет, на крики о помощи молодой человек не отвечает – он её не слышит. Но он переживает по-настоящему, что потерял её. Она это видит. Два дня он не находит себе места. Много пьёт. А на третий день приводит в дом красивую молодую девицу, с которой занимается любовью на той самой постели, где несколько дней назад занимался любовью с ней, главной героиней фильма! Она это не может перенести… Ведь он влюбляется в другую, это видно, хотя иногда вспоминает, что у него была и она, по-своему любимая и никуда не исчезнувшая – только найди ключ, отодвинь книжный шкаф… Полиция начинает поиски пропавшей, но теряется в догадках, куда подевалась главная героиня, ибо из страны она так и не выезжала…

После фильма я пошёл на остановку. Подумалось, что необоснованная ревность может привести к трагедии. Главная героиня погибла в бункере, так и не докричавшись, не достучавшись через толстые стены до своего возлюбленного. Её смерть была мучительной, и физически, и душевно…

Женщины считают, что их легко потерять, мужчины уверены – это почти невозможно.

Домой я добрался на автобусе.

Башарина не было. Меня ждала Маша. Она сидела за кухонным столом, пила виски, рядом лежал ключ от квартиры. У неё был вид, как будто её не удовлетворили – глаза метали молнии, ногой закинутой на колено другой ноги она болтала туда-сюда; на голове был закручен тюрбан из полотенца – она только приняла душ; на обнажённое тело наброшена моя сорочка, застёгнутая посередине на одну пуговицу, на ногах рваные тапочки – этот домашний предмет обуви не обновлялся у меня несколько лет, я не одевал их с тех пор, как расстался с Лизой, года три, и, можно сказать, потерял. Но Маша где-то нашла эти тапочки и надела, чёрт бы её побрал!

– Почему у тебя в доме нет фена? – сразу напустилась она на меня.

– А ты на моей голове много волос видишь? – я снял шапку.

– Извини…

– Ничего страшного.

– Тебе виски налить?

Я снял пальто, разулся.

– Я предпочитаю водку. У меня есть в холодильнике бутылка, доставай. И всё – что там есть из съестных запасов тоже. Пока руки помою.

– Хорошо, – послышалось из кухни.

Я вышел в прихожую, вытирая руки о полотенце, которым, видимо, вытиралась Маша. Другого полотенца, чистого, я знал, нет. Надо стирать.

– Почему не дома ещё?

– А кто тебе ключ отдал бы?

– Олег…

– Ах, да! Твоего друга жена запалила. Она сюда приходила…

– И что он сказал?

– Что я твоя новая знакомая. А ты ушёл в магазин.

– Всё обошлось?

– Для меня – да. Для Олега – не знаю, жена поверила ли? Она не хотела уезжать домой сначала. Сказала, что дождётся тебя. Но Олег уговорил её поехать домой вместе с ним.

– Так он вернётся сюда?

– Не задавай вопросов – ничего я не знаю!

Я бросил полотенце в корзину для грязного белья. Сел за стол. Маша поставила передо мной бутылку водки и салат из морской капусты. На пальце правой руки я заметил обручальное кольцо.

– Это всё, что у тебя было в холодильнике. Не густо, – сказала.

– Не густо, – повторил я и спросил: – Ты замужем?

– Да, но муж в командировке.

– Так почему ж вы не поехали к тебе домой, а напросились ко мне?

– Алексей, – Маша налила в рюмку водки, сама взяла свой бокал с виски, – подумай, что сказали бы соседи, если заметили меня в подъезде с чужим мужчиной?

– Ты права… Ну вы даёте! Разве так можно?

Маша рассмеялась, и мы чокнулись.

– Можно… Даже нужно! Лично я не хочу никаких высоких отношений. Мне достаточно грамотной дружбы с элементами порно. Для меня это и есть идеальные отношения, которым никогда не смогу изменить.

Судя по моей одежде на Маше, я понял, что она никуда не собирается уходить.

Я выпил рюмку водки, позвонил Башарину. Его телефон был отключен. Как всё нелогично происходит. У Олега с Машей ничего не вышло… Того она и злится. Но мне нравилась Маша…

Я налил нам ещё.

Многие из нас видят, что творится. Но не понимают, что делается. В этой ситуации я относил себя ко второй категории.

– Ты хочешь напиться? – Маша остановила меня, когда я взялся за бутылку в очередной раз. – Не пей. Пока не пей.

Я оставил бутылку в покое. Мы сидели молча. Я смотрел на рюмку, потом перевёл взгляд на Машу – она смотрела на бутылку с виски, в которой осталось алкоголя совсем чуть-чуть, на самом дне.

– Ты думаешь, я всё это выпила?

– Нет, иначе бы пьяной валялась, – я улыбнулся.

– Это Олег…

Сорочка на девушке раскрылась, и я увидел неразвитую грудь девушки, опровергавшую моё первое представление о её размере. Я нагло смотрел туда, откуда выглядывал маленький сосок, но вдруг вспомнил, что я с чужой женщиной, мне не принадлежавшей. И я отвернулся, уставившись снова в рюмку.

– Включи музыку. Сидеть в тишине как-то не по мне.

Мы пошли в зал. Я включил музыкальный центр. Заиграла композиция группы System Of A Dawn – «Lonely Day».

– Это тяжёлая музыка для меня.

– Самая лёгкая композиция у этой группы. Другой нет.

– Тогда включи телевизор.

Я выключил музыкальный центр. Нажал на первую попавшуюся кнопку пульта телевизора – шли новости телеканала «Дождь»: «Дорогие единомышленники! Спасибо всем, кто подтвердил готовность присоединиться к коллективным юридическим действиям, направленным на восстановление вещания телеканала „Дождь“ в российских кабельных и спутниковых сетях. Ответным письмом на электронную почту, мы пригласим вас на встречу с юристами и нотариусом, которая предположительно состоится…»

– Переключи.

Я нажал на единичку, вещал «Первый канал», который «я в рот ебал»… Вспомнилась песня, я улыбнулся, сел рядом с Машей на диван.

– Чего смеёшься?

– Не важно…

– Мне кажется, Алексей, ты чего-то не договариваешь… ты ревнуешь меня к Олегу…

– С чего бы это?

– Хочешь меня? Это будет у нас с тобой святое таинство, – Маша скинула с себя сорочку…

Я сглотнул слюну, уставился на грудь, которая могла быть и побольше, мелькнуло в голове. Этим вечером жидкость в бутылке обладает более особой притягательной силой.

– Как я тебе? – снисходительный и слегка насмешливый тон возвратил меня к действительности.

– Оденься, – я подобрал сорочку. – Для меня не существует женщины, если она принадлежит моему другу.

Маша вдруг начала хохотать. Она отодвинулась от меня, но не оделась. Я отвернулся, посмотрел в окно, в котором ничего не увидел – за окном поздний вечер, темно, из освещённой комнаты увидеть ничего было невозможно, но я смотрел именно в окно, я сопротивлялся.

– Похоже на оскорбление, Алексей.

Упрёк пропустил мимо ушей. Позвонил Олегу, снова трубку никто не взял. Моё сопротивление не сломлено.

– А если я скажу, что с Олегом у нас ничего нет, мы даже не любовники?..

– Я не верю… Уходи…

– Ты возьмёшь и вот так просто меня выгонишь?

– У тебя есть муж. Мне на него наплевать, конечно, а вот на Олега я не могу взять – и плюнуть!

Маша надела сорочку, застегнулась на все пуговицы. Красота – она для меня в одной женщине вмещалась. Всё остальное – в том числе и идеал женской красоты – я находил в других лишь малыми частями.

– Я не замужем. Кольцо – бутафория. Да, оно золотое! Но я не замужем. Давно, года четыре. И Олег меня нанял, чтобы соблазнить тебя.

– Не верю я. Для чего всё это?

– Не знаю. Но когда Олег возвратится – он мне заплатит. Аванс уже выдал. Поэтому ты не можешь меня выгнать из дома. Мне нужны деньги.

На кухне я налил себе ещё водки.

– Налей и мне, – сказала Маша.

Мы выпили. Молча, не чокнувшись. Я нервничал. Ситуация эта не нравилась мне. Олег должен был знать, что я не пользуюсь услугами проституток у себя в квартире. Поэтому не верил тому, что говорила Маша. Определённо, здесь была жена Олега. Маша осталась одна, чтобы дождаться меня. Видимо, я ей приглянулся. И она решила, что я, как любой мужик, не смогу устоять… Да, она привлекательная штучка! Но я не верю ей! В любой момент может приехать Олег… Любовница друга – для меня как вторая жена друга! Она неприкосновенна!..

– Что будем делать? – спросил я.

Маша поставила рюмку на столик, обняла меня, попыталась поцеловать, но я увернулся. Тогда она вскочила, метнулась к зеркалу, оглядела себя. Она не верила, что её отвергают. Сделано это было неосознанно, но так мило, мне показалось.

– Поверь мне, – сказал я, – в другой ситуации – всё было по-другому.

– Что именно?

– Ты мне нравишься. Но я не верю, что у тебя нет ничего с Олегом… Я пошёл спать…

Маша остановила меня.

– Хорошо, ты удивил меня, Алексей. Я не ожидала ничего подобного. Но договоримся, что утром, когда приедет Олег, а он приедет, ты скажешь ему, что всё прошло замечательно. Только тогда он отдаст мне деньги. – Она провела рукой по моей небритой щеке. – Я не председатель совета муниципальных образований. А вообще, меня возбуждают элегантная небритость, грубость и белые носки. Причём белые носки – больше всего остального.

– Без проблем, – ответил и посмотрел вниз. Сегодня утром я надел почему-то именно белые носки. Я продолжал ей не верить.

Потом мы сидели в маленьком баре гостиницы «Надежда». Я угощал Олега. У меня сегодня был день рождения.

– Почему? – спросил он, отбрасывая грязную салфетку.

– Я решил, это некая проверка. Ничего другого умного в голову не пришло, Олег. Вчера ты светился ею!

– Это была игра.

– А я не мог себе позволить. Идея подарка – оригинальна. Но как-то надо было по-другому…

– Если бы я открыто предложил тебе проститутку, я знаю, ты тоже отказался. Поэтому вышло так, как вышло… Зря я ей деньги заплатил. Ты так и не поебался.

– Олег, – сказал я, – как другу говорю, которого давно знаю. Мы часто ****ся с жизнью. И вряд ли кому-то это нравится. У Маши была маленькая грудь, а мне нравится, – я показал на себе буфера, – такая!

– Может, в сауну?

– За буферами?

– Ага.

– Рвём когти?

– Рвём!

И мы рванули вниз по лестнице.

2014 год

Близ Советской Гавани

Голос повторяет:

– Смени цифры, смени цифры, смени цифры… Огонь спишет корабль…

Рассветает. Кто-то ещё спит – семь тридцать утра; я проснулся в пять.

Прошедший день был серый и пасмурный, без снега. И вряд ли можно ожидать чего-то другого от наступившего дня. Мороз и снег редкость в этих краях, хотя на календаре 14 января, 1993 год. Такие пасмурные дни в Шкотово (23, 17 или 25…) случаются часто, Японское море штормит, двухметровые волны накатывают на берег, а повышенная влажность с ветром даже при плюсовой температуре пронзает до костей, любая тёплая зимняя одежда превращается как бы в летний наряд. В такие периоды мысли о бесконечности мирового океана, о его глубине и ширине превращаются в пытку, я утопаю в синих водах, иду ко дну, где и остаюсь вместе с кальмарами, креветками, морскими огурцами, русалками и морскими дьяволами.

Залив Стрелок. Одного взгляда на авианосец «Новороссийск» с любой точки посёлка в день и час, подобный нынешнему, достаточно для того, чтобы привести меня в состояние экстаза. Я влюблён в этот огромный корабль, влюблён больше, чем в Ирину, свою жену. Хотя, были периоды, года два назад, я бы так не сказал. Может, я вру, но Ирина – балласт, я считаю, женщина, не способная быть причалом для военного моряка. Неустроенность быта, маленькая зарплата и долгая разлука – коробят её, она злится, кричит, ругается, плачет… и засыпает мёртвым сном. Я же не сплю: потрёпан, истощён, раздавлен, выбит из колеи.

Старенький «нисан» ждёт во дворе съёмной лачуги – подарок, можно сказать, рыбаков за бесценок. Я сажусь за руль и уезжаю прочь из дому, сбегаю то ли от себя, то ли от жены, не знаю. «Нисан» натужно ползёт в сопку, слева от меня залив, и «Новороссийск» хорошо просматривается из окна автомобиля, видна даже взлётная палуба, как будто я не еду, а лечу на вертолёте, специально осматриваю корабль с высоты птичьего полёта, чтобы лучше запомнить эту двухсот семидесяти трёх метровую громадину.

Сегодня я должен находиться на службе. Впервые – я здесь, на берегу, а не там. Конфликт с женой, очередной, сотый или тысячный – какая разница! Но я впервые не пришёл на берег и не сел на катер, который с мая 1991 года регулярно меняет нас, служак, на боевом посту. Два года на якоре – это тяжело для меня. Плюс неспособность Ирины справиться с лишениями и невзгодами, так сказать, свалившимися в один миг не только на меня и мою семью – все находились на одном корабле, и некоторые поднимали если не панику, то истерику.

Я остановил машину. Закурил. Ещё раз посмотрел на корабль. Три глубокие затяжки – сигареты нет, китайское кислое дерьмо! Завёл двигатель, развернулся и поехал обратно.

Соседка по двору встретила меня.

– Что случилось? Опять поругались?

– Да, – согласился я.

– Она, кажись, собрала чемоданы и уехала. Волга такая старая забрала её.

Это была машина мичмана Михаила Рязанцева. Я догадывался.

– Двадцать первая модель?

– Ой, я не разбираюсь. Белого цвету, скажу. Точно.

Да, это был он.

Я потёр лоб рукой. Всегда так делаю, когда волнуюсь.

– Помощь тебе нужна, Дима, – сказала соседка. – Говорю, как бывшая жена военного моряка, прожившая в браке тридцать лет. И эта помощь должна исходить от женщины, любящей и верной.

– Ну, ну, – шепнул я.

– Дам я адресок одной местной бабки, сходи к ней. Поможет. А то я вижу совсем ты разбитый какой-то. Успокойся. И найди себе другую женщину. Не убивайся по этой.

– Хорошо, – ответил я, а сам снова подумал об Ирине.

Соседка сунула в руку записку, и я пошёл в дом.

Разбросанные вещи валялись везде. Я собрал их, и я был в отчаянии.

Самогон, купленный в соседнем дворе, скрасил холодный серый день и вечер. Я прижимался к холодному стеклу окна, смотрел на море, видел очертания корабля в вечерней дымке и плакал. Во мне боролись два чувства: злость закипала, а остаток любви пытался испарить искусственную ненависть – видимо, я любил Ирину, и я ей прощал этот побег, оправдывал его. Если бы она вернулась, я бы не сказал ей ни слова.

Записка валялась на столе, уже скомканная, готовая пойти в мусорное ведро. Я не верил в чертовщину и в мистику.

– Бабка-повитуха! Ха-ха! А чем чёрт не шутит! – рассмеялся я.

Голос повторяет:

– Смени цифры, смени цифры, смени цифры… Огонь спишет корабль…

Бодун. За окном рассвело. Та же серость осталась. Стайка чаек пролетела над морем. В доме было холодно, меня знобило. Остатки самогона в двухлитровой банке были так кстати. Я похмелился. Закусил консервами «камбала в собственном соку», которые выдавали на сухой паёк. Ещё раз похмелился, и ещё раз… согрелся. Помещение наполнялось теперь не только теплом, но и розовым мерцанием и ароматом полевых цветов. В голове появилась ясность сознания, пришло понимание случившемуся.

И вдруг меня изумило и ужаснуло похуистическое безразличие к службе. Я должен был сегодня обязательно попасть на авианосец, оправдаться – как нелепо звучит это слово, – но я не хотел. Не рвался, как прежде, в бой. Хотелось оставаться на месте: команду «смирно» отдал командир корабля, а «вольно» – это приказал я сам себе.

Музыка стреляла из правого виска в левый висок – это была не боль, – барабанные перепонки сделались динамиками. В таком настроении я запел песню. Любэ.

– Атас! – кричал я. – Атас!

Я выглядел совсем другим человеком. Никаких признаков паники не было. Это была песня, да. Почему-то я помнил только одно слово, и я не заметил, как перешёл на другой язык, понятный любому военному моряку:

– Васор! – надрывал я горло. – Васор!

Потом всё внезапно оборвалось. Я взирал куда-то в пространство и этот взгляд со стороны мог бы показаться кому-то диким. Я мог совершить что-нибудь драматическое, например, разбить окно, в котором видел «Новороссийск» или разбить китайские электронные часы на руке, ударив циферблатом об стол.

И меня вырвало. Я еле-еле успел выбежать наружу из дома. Холодный порыв ветра в лицо и освобождённый желудок явились тем самым освобождением, которого я ждал.

Туалет на улице. Я добрёл до него. Спустил последние остатки яда, оставшиеся в моче. Бредя назад, неожиданно вспомнил свою первую встречу с Ириной. Чувственная вальяжность придавала ей сходство с кошкой. Неторопливые движения, и хрупкое, земное тело. Тонкий голос звучал словно колокольчик. И она, как говорится, была создана для этого занятия, хотя не казалась конченной шлюхой, готовой отдаться в первый день первому встречному. Но так получилось, однако. Она тронула меня рукой сама, а я давно уже был готов.

Она спросила:

– Ты чего-то хочешь?

Я ответил:

– Да.

– Возбуждаться так быстро пока рано, – она смеялась надо мной, а рука уже мастурбировала член. – Пойдём на пляж, – сказала она и потянула за член.

Чем меньше разговоров, тем лучше, подумал я тогда. Если бы мог предположить, что лишних разговоров и криков будет так много – пошёл бы я с ней? Да, пошёл. Она увлекла, а я повёлся. Господи! Ничего особенного в этом нет, а голову срывает с плеч.

Я запомнил адрес, указанный в записке. То ли за соломинку хватался я, то ли не знал, что делать, но я твёрдо решил навестить эту бабку – что она скажет?

И поехал к ней.

Старушка выглядела древней. Я мог бы ей дать лет сто. Лицо в глубоких морщинах, узкие, но живые глаза выдавали в ней корейскую или китайскую кровь, но в этих глазах было столько доброты, что я почувствовал себя, как будто вернулся в детство, вернулся к бабушке в станицу, которая сейчас накормит меня борщом со сметаной, скажет ласковые слова…

Она говорила:

– Жизнь постоянно снабжает нас новой энергией, из новых источников, даже когда мы прибываем в бездействии. Любой опыт оттуда может быть использован для своего багажа. Используй его, Дима, – и замолчала.

Я не называл ей своего имени. Она приняла меня и сразу стала говорить свою пространственную речь.

Возникла пауза, и я не знал, что ей ответить.

– Смени цифры, а огонь всё равно спишет корабль…

Почему-то я ждал этих слов.

– Что это значит? – спросил я, готовый услышать что угодно, даже предсказание собственной смерти.

– Дорогую покупку, – повитуха, казалось, несла бред.

– Но у меня нет дорогих вещей.

– Машина.

Я усмехнулся.

– Не-а… Не может моя машина считаться дорогой вещью. Год выпуска у неё конец семидесятых, бабушка, такие «япошки» дешёвые…

– Эта вещь у тебя самая дорогая, – перебила она меня. – Смени номер автомобиля – поменяешь чувства, и не возвращайся домой раньше времени. А корабль ничем не спасёшь. Иди!

Автомобиль стоял возле поваленного забора повитухи. Кто-то ещё приехал к ней испросить судьбу. Несколько машин припарковалось рядом с моим «нисаном». Денег она не взяла, про жену ничего не сказала. Какие-то намёки на что-то пространственно-отвлечённое, не более.

Я посмотрел на номер автомобиля. Цифры как цифры! Е781ОП, регион – Приморский край, цифра 25. Или она имела в виду, чтобы я сменил место жительства? Разорвать контракт? Нет, этого я не могу позволить, не могу.

Предупреждение «не возвращайся домой раньше времени» звучало грозно. Но был ли смысл к нему прислушиваться?

Подъезжая к дому, я заметил «уазик» – меня ждали. Конвойные с гарнизонного караула. Вот в чём дело, подумалось мне. Но от них не уйдёшь, рано или поздно они бы пришли за мной, однозначно. И увидел Ирину, она вышла из дома. У меня ёкнуло сердце. От радости.

Ночь.

– Камера номер десять, – сказал караульный.

Я остановился, с меня содрали погоны, открыли дверь, я вошёл в помещение два на полтора метра. Дверь закрылась, неприятный скрежет, поворот ключа в замке.

Одиночка. Что может быть хуже?

Караульный посмотрел в щель двери для подачи еды с камбуза, сказал:

– Сейчас принесу нары.

Я огляделся, вокруг один бетон. Полумрак и сырость. Чувствовалась вонь говна и хлора, гальюн находился где-то рядом. Мысли разбежались по углам камеры, как корабельные крысы, – пустота внутри меня освободило пространство для чего-то нового, но душа сжалась в комок.

Принесли нары. По размеру они точь-в-точь поместились в камере, легли на пол. Я потоптался на месте, потом сел. Сна вначале не было. Я продолжал сидеть, подогнув колени под подбородок. Свет, видимо, горел круглосуточно. Это мешало. Из соседних камер слышался храп. Делать ничего не оставалось, и я лёг.

Сон пришёл сам по себе.

– Подъём! Нары – в коридор!

Дверь открылась.

– Бегом! – кричал уже другой караульный.

Я вынес нары, положил в коридор.

– В гальюн бегом марш!

Одиночку и подследственных в гальюн гоняли по одному. Из общих камер после выпустили всех сразу. Цепочкой по десять человек они по очереди и на время (две минуты) бежали справлять кто малую, а кто большую нужду.

После принесли завтрак. Бесцветный несладкий чай, кусочек хлеба и маргарин грамм двадцать.

Я не стал есть.

Посуду вскоре забрали. Я ходил с угла в угол. Тоска!

Вскоре послышался голос из-за стены:

– Как зовут?

Вопрос, видимо, задавался мне.

– Дмитрий, – и подошёл к запертой двери.

– Сергей я. Ты откуда? – говорили слева от меня. Сразу я не разобрал, из какой камеры исходит голос – эхо гуляло по стенам кичи.

– Авианосец «Новороссийск».

– Годок?

Я усмехнулся.

– Старший мичман.

– Ого! И как же тебя угораздило сюда попасть?

– Бывают случаи, знаешь. Сам-то за что угодил?

– С Разбойника я, старший матрос. Вечером в свинарнике поросёнка выловили, завернули в простыню, отнесли в посёлок и променяли на трёхлитровую банку самогону. Случилось так, что эта пьянка не прошла незамеченной. Меня признали зачинщиком. Правда, пропажу поросёнка никто не обнаружил. А то – все десять суток дали б!

– А сколько служишь?

– Полгода.

– Быстрый ты!

– Какой есть.

Голос караульного:

– Молчать, пидоры!

Наступила тишина. Я посмотрел вверх. Маленькое окно, решётка и плоская высокая стена – не залезть, метра три. И вдруг луч солнца упал на стену рыжим пятном. Тусклая лампочка на потолке не могла вести соревнование по яркости с природным светилом. Я смотрел на пятно и неожиданно для себя решил: «Рыжик!». Как моя Ирина. Это умилённое состояние длилось не больше минуты. Когда солнце развернулось или спряталось за тучу, и Рыжик исчез, время было потеряно…

Я ждал каждый день возвращения этого Рыжика, но природные силы не позволяли увидеть то, чего я хотел.

Мне дали пять суток. В одиночке двадцать четыре часа – это целый год, без всяких на то сомнений. Каждый день одно и то же: подъём, нары в коридор, гальюн, камера, камера, камера, обед, камера, несколько слов с соседом через стену, камера, камера, камера, ужин, камера, камера, гальюн и сон.

И мысли об Ирине. Я изводил себя этими мыслями. Я довёл себя до такого состояния, что камера стала напоминать мне уютное любовное гнёздышко. Я дожидался, когда горничная принесёт мыло и полотенце, давал ей на чай, закрывал дверь на ключ. Ирина ходила по номеру гостиницы голой, она должна была принять душ. Я мыл её тело, ласкал груди, а она ждала, когда я обниму её. Какая тёплая, цветущая плоть! Мне казалось, что от моих прикосновений она вот-вот взорвётся, как граната, тысячами осколков, пронзающих моё тело насквозь, и эта смерть будет такой сладкой и нежной, как и сами любовные ласки перед соитием…

И вот рапорт караульного прерывает мои эротические мысли:

– Товарищ старший лейтенант, за время несения гарнизонной караульной службы происшествий не произошло!

Это был начальник караула. Он стоял напротив камеры. Обычно в гарнизонный караул начкаром шёл офицерский состав, но бывали и исключения.

– Вольно, Шипилов!

Мою камеру открыли. Начкар сказал:

– Старший мичман Дмитрий Саламов, вы досрочно освобождены, на выход.

От него же я узнал, почему меня освободили досрочно. Он говорил, что 17 января на авианосце «Новороссийск» в машинном отделении произошёл пожар. Я нужен там. Мне давалось восемь часов, чтобы вернуться домой, помыться, побриться, переодеться – и на корабль. На вопрос, есть ли жертвы, он твёрдо ответил: «Без жертв, насколько мне известно».

Я торопился домой, а автобус ехал медленно. От Тихоокеанска, где находилась кича, до Шкотово сорок километров.

Перед арестом с Ириной пришлось переброситься лишь парой слов. Я сказал, чтобы она ждала, всё будет хорошо, я её прощаю. Она кивнула головой и произнесла:

– Дима…

Мне показалось, что ей хотелось сказать что-то ещё. А может, она произнесла моё имя от безысходности ситуации. В любом случае, она вернулась от этого мичмана Рязанцева, поняла, что меняет шило на мыло – какая между нами разница? Никакой. Только алименты. У него.

Я и раньше подозревал об измене. Но не пойман – не вор, а вот теперь, когда все улики на лицо, Рязанцев ответит – я его отпизжу! И пусть снова сяду на кичу, мне всё равно. Моя репутация будет очищена перед самим собой.

О том, когда я и Рязанцев уходили в плавание, что у Ирины были другие мужчины, я не пытался об этом думать.

А повитухи слова отчасти оказались пророческими. Интересно, если бы я успел сменить номер, Ирина ко мне не вернулась?

Я бы тогда сошёл с ума!

Старенький «пазик» гудел чахлым мотором, поднимаясь в сопку со скоростью сорок километров в час.

Своим неожиданным появлением я хотел сделать Ирине подарок. В руках у меня были цветы, знак примирения. Я купил их в Тихоокеанске на последние деньги, что оставались после покупки билета.

Шальная мысль пронеслась в голове: «Что бы он подумал обо мне и как поступил, если Ирина была его женой, а я её любовником?» Такие мысли показались мне столь нелепыми, что я испытал желание не просто отпиздить Рязанцева – я готов был его убить.

Автобус покатил с сопки, набирая скорость.

Я вышел на остановке. До дома оставалось метров пятьдесят. Я обошёл дом с тыльной стороны, чтобы меня не заметили ни соседи, ни жена, если вдруг выглянет в окно. В запасе у меня оставалось три часа. За это время можно успеть всё…

«Нисан» стоял не там, где я его оставил в последний раз. Но я мог что-либо попутать.

Я заглянул в окно. Вначале не было видно никого. Затем послышался шум из другой комнаты, Ирина вышла из спальни. На ней было нижнее бельё. Это показалось странным. В доме у нас никогда не было зимой жарко. Она что-то искала. Открыла дверцу серванта, потом перебралась к комоду. Она торопилась.

В этот момент появился человек, похожий на меня. Как две капли воды. От такого видения мне сделалось плохо. Он кричал на Ирину. Я отвернулся, закрыл глаза – не может быть, показалось. Когда я снова посмотрел в окно – тот же мужчина, похожий на меня, его внешность не изменилась. Теперь он размахивал руками. Я снова закрыл глаза. И только это сделал – услыхал душераздирающий крик Ирины, а затем приглушённые звуки, похожие на всхлипывания. Я открыл глаза – я, то есть он, незнакомец, душил Ирину. Кто бы он ни был, я отбросил цветы и кинулся к входной двери – она, к счастью, оказалась не запертой. Вбежав в дом, я увидел, что Ирина выходит из спальни вместе с Рязанцевым. Он одет, а она – в нижнем белье. Заметив меня, Рязанцев рванулся к двери. Так быстро, что я не успел его остановить…

В следующую секунду я за себя не отвечал. Ирина хотела, видимо, одеться, поспешила к серванту, затем к комоду, но мои руки схватили шею Ирины, она закричала. Пальцы сжались мёртвой хваткой, крик стих до некоего бульканья. Ирина задыхалась. У неё закатывались глаза, она махала руками, несколько раз ударила меня ногой в пах, но я не отпускал хватку. Когда силы её стали подходить к концу, я посмотрел в окно – за стеклом находился я сам, который смотрел на это действо широко открытыми глазами и не мог пошевелиться. В какое-то мгновение я ослабил хватку, отвлёкся, Ирина резко дёрнулась, и я снова вцепился в неё хищным животным. Я снова посмотрел в окно, но там уже никого не было. Ирина, мёртвая, свалилась мне под ноги, когда я убрал руки с её горла. Я почувствовал, что во мне нет сил и готов свалиться рядом с мёртвой женой от усталости, от безысходности – от всех накопившихся проблем… ото всего, что происходило и произошло.

Я вышел на улицу, закурил. «Нисана» во дворе не было. Разанцев уехал на нём. Я посмотрел на море – авианосец тоже исчез со своего места. Исчезла, ушла из жизни Ирина, исчез, кажется, и я, исчезла бывшая Родина…

– Всё это бессмысленно, – сказал я сам себе. Мой рассудок, я понимал, пошёл по пизде.

P. S. Авианосец «Новороссийск» после пожара был поставлен в док, но 30 июня 1993 года было принято решение о его разоружении и исключении из состава ВМФ. 31 августа 1993 года команда «Новороссийска» расформирована. В том же году корабль продан за 4.314 млн. долларов южнокорейской фирме по цене чёрного лома.

Списанный авианосец «Новороссийск» при сроке службы 35 лет прослужил всего 11.

2010 год

Большие сиськи, большой болт

У неё были большие сиськи. Да, представьте себе, худое тело и большие сиськи. И миленькое круглое личико. Дочку звали Ксюня. А обладательницу больших сисек звали Лена. Мне показалось, что я обязан стать Ксюне папой, а для её мамы стать мужем. Хотя бы на десять дней – я приехал в отпуск к Чёрному морю, я был один.

Но вначале я познакомился с Анатолием Седых. Бывшим футболистом. Известным в своё время футболистом. Мы проживали вместе в одном крыле гостиницы, если так можно выразиться. Точней сказать, в частном дворе, где имелся общий душ с тёплой водой и два туалета, один из которых не закрывался, просела дверь. Кухонный большой стол стоял посередине двора, поэтому каждый из нас – и Лена, и Ксюня, и Анатолий, и я – могли лицезреть друг друга ежечасно, или даже ежеминутно, сидя за этим столом.

Уже как восемь лет Анатолий закончил свою спортивную карьеру, был свободен от брачных уз, пил только пиво, я пил всё подряд, даже чачу. Пятьдесят пять градусов в чаче и пятьдесят градусов на солнце расплавляли мои мозги, я потел, курил и делал вид, что трезв. То есть пытался жить трезво. Каждый день. По чуть-чуть. И, так сказать, не забывал про большие сиськи.

А такое разве забудешь?..

Анатолий был человек очень приятный – сладкий. Хвалил любого, льстил каждому. К таким людям я всегда относился с некоторым призрением. Но в душу Толян не лез. В маленьком курортном городке, с его слов, в прошлом году он хотел организовать футбольный клуб. Но столкнулся с бюрократической волокитой. В конечном итоге клуб организовали, но его кинули. Ныне возглавлял клуб какой-то хач по кличке Богро, не имевший к футболу никакого отношения.

Я сказал:

– В России футбольные клубы организовывают не для того, чтобы играть и выигрывать, а для отмывания денег. Профессионалы здесь не нужны.

– Верно, – согласился Толяныч. – А у тебя деньги есть? Пива купить. Я на мели пока, товарищ к концу недели долг отдаст, он сейчас в Сукко.

Странное поведение и безденежье нового знакомого меня насторожило. Я купил пива. Мы выпили.

– Я знал такого футболиста, как Анатолий Седых, – сказал я ему. – Ты есть тот самый Седых?

– Не веришь?

– Не верю.

Мимо проходила как раз Лена. Я с ней не был знаком пока. Её большие сиськи болтались под футболкой. На мгновение я представил, какой у них размер?.. Цифра шесть мелькнула в голове… Пока я представлял, Толян в это время уже выпросил планшет, открыл страницу в гугле.

– Смотри, – сказал он, – это я…

Я сравнил фото в интернете с реальным человеком.

– Да, это ты, – говорю.

– А теперь – читай! – И он сам стал читать вслух: – С 1986 по 1988 год играл за волжское «Торпедо», сезон 1988 года провёл в камышинском «Текстильщике». В 1989 году выступал за львовские «Карпаты», затем перешёл в клуб «ЦСКА», где провёл десять матчей, забив два гола…

– Верю, – перебил я его.

– Может ещё по пиву?

Лена забрала планшет, ничего не сказала. Стала подниматься по лестнице. Я смотрел, как виляет она худыми бёдрами.

– Нравится? – спросил Толян.

– Такие женщины нравятся всем, – ответил я машинально. – Нужно снова влюбиться, чтобы для всех стать потерянным.

– Ты женат?

– Разведён.

– Я тоже.

Я дал Толяну денег, он купил пива. Мы уселись за столом.

– Сам ушёл от жены? Или она ушла? – я продолжал любопытствовать. На самом деле меня это мало интересовало. Надо было поддерживать разговор.

Он рассказал свою историю. Она походила на мой случай. Толян убивался – чего ей надо было? Деньги были, большие деньги! Квартира, машина… Да, я часто бывал на сборах…

– Вот именно – ей тебя как раз и не хватало. Девушка… Чувства… Любовь… Жена… Если ты сам ушёл от них, то всегда можешь возвратиться, если от тебя ушли – пиши, пропало всё, не воротишь. А любовь-суку всегда жаль, когда она уходит. Но жаль до тех пор, пока не появляется другая.

Потом мы пошли к морю. Толян не купался. Он говорил, что приехал недавно, но его кожа имела настоящий морской загар. Он здесь был давно.

Я вышел из моря. Вытерся полотенцем. Толян попросил сотовый телефон. Я дал позвонить.

Он поздравлял кого-то с днём рождения. Номер того человека Толян помнил наизусть.

Когда он вернул телефон, я спросил:

– Что случилось? Ты тот, кто есть, но не тот, кем был.

Он ушёл от ответа. И я его больше не спрашивал о прошлой жизни. Мне было всё ясно. Для него всё было сложно.

Вечером мы ужинали за мой счёт.

Затем Толян исчез, сказал, что надо встретиться с человеком, который должен ему деньги. Я понимал, он врёт. Хозяйка гостиницы, женщина в возрасте, некрасивая женщина, приютила его, я догадывался. И он с ней расплачивался тем, чем мог, – натурой. Это было понятно.

Несколько дней я не видел Толяна.

Я познакомился с постояльцами гостиницы. Поздними вечерами вокруг стола стали собираться человек двенадцать, наверное. Представители Севера, Востока, Запада и Юга России. Присутствовали всегда три танкиста (без собаки), с Омска, будущие офицеры; муж с женой с Казани, тихая парочка, приближающаяся к полувековому периоду; сорокалетняя парикмахер с Брянска, лично знавшая Эдуарда Багирова (несколько раз делавшая ему стрижку), заметившая: «Какой же Эдик бабник!» Бывший сорокадевятилетний мичман из Антрацита бредил предстоящими военными сборами, в них он углядел возможную войну России с Украиной, что, по его мнению, могло привести к третьей Мировой; молодая парочка из Москвы присутствовала со своей болонкой; был я и ещё кто-нибудь.

Каждый рассказывал о своей жизни. Кто-то интересно рассказывал, а кто-то не очень.

Перед тем, как собраться, я покупал себе бутылку вермута, предлагал собравшимся, но никто не пил. Курили, главное, все, но никто не пил. Меня это удивляло. И чтобы не выделяться – я выпивал за вечер два литра вермута (брал в магазине вторую бутылку). Меня кумарило, язык пытался развязаться, но я специально говорил мало, больше слушал. Даже неинтересный рассказ со стороны казался интересным – вино чужие разговоры делает содержательными. Правда, уже на следующий день не помнил, о чём мне рассказывали.

Лишь один человек показался в этих посиделках интересным – это толстая-толстая дама лет шестидесяти, она была с внуком.

Она рассказывала о своих болячках – у неё случилось четыре инсульта, видимо, поэтому она иногда забывала некоторые слова, делала паузы, вспоминала, продолжала говорить, прикладывая некоторые лишние усилия; рассказывала о своей работе на Севере, в Норильске. Работала она товароведом в Советские времена. Говорила интересно, образно. На мою ремарку, что товароведы жили неплохо, имели всё, так сказать, она возразила – взяток я не брала. Естественно, я не поверил – ну, да ладно. У нас никто ничего не ворует, однако.

Рассказывала, как чуть не разбилась на самолёте. Спасли шофёры «Уралов». Задние шасси самолёта не раскрылись, и приземлялись, уточнила она, крыльями на борта движущихся по взлётной полосе автомобилей. Я представил эту картину – получилось американское кино. Хотя я пил российский вермут. Зависимость от Запада проявлялась даже у меня. Это происходило в самом безопасном месте, в моей голове.

– Остались живы, видишь, Витя, – сказала она. – А то бы точно меня б здесь не было, не было бы внука и дочки.

– А где дочка? – спросил. К этому моменту все уже разошлись спать. За столом мы остались одни, часы показывали два часа ночи.

– На яхте плавает. Ночное купание себе устроила. А внука на меня бросила. Вот и жду её. А то давно бы спать пошла.

– Как зовут дочь?

– Маша… Да ну её! Шалопайка! Уже дважды замужем была. Никакого толку! Ни от мужей, ни от неё самой.

И только мы о Маше разговорились – явилась она. Ужаленная.

Я предложил ей вермута. Она не отказалась. Организм требовал яда ещё.

Сделав глоток, она заявила:

– Мама, завтра еду в Ростов-на-Дону…

– Куда?..

– Мама!.. Э-э… Налей-ка мне побольше, – Маша протянула стакан в мою сторону, я ей вылил остаток вермута, нужно было бежать ещё за одной бутылкой (в соседнем магазине нарушали закон, алкоголь продавали круглосуточно), поставил бутылку под стол. – Мама… я познакомилась с отличным парнем!.. Мама, он беженец с Украины, с Луганска. Живёт у родственников. В Ростове-на-Дону. Он пригласил меня в гости. Завтра он уезжает. Я еду с ним!

Мама в шоке! Глаза округлились.

– А с ребёнком должна остаться я? Не пущу!

– Мама, я что – никогда не сбегала из дома… Молодой человек, – она достала планшет из сумки, – посмотрите какой красивый парень, и он пригласил меня к себе, посмотрите…

Я увидел Машу в объятиях какого-то смазливого мальчика. Видимо, они познакомились в море, на яхте. Только что. Ему было лет двадцать пять, на первый взгляд. Бабы таких пацанов любят.

– В таком возрасте, – заметил я, – на Востоке Украины ребята за свою Родину гибнут. Или он инвалид?

Мне не ответили.

Я пошёл в магазин за вермутом.

Когда вернулся, никого за столом не было. Мать с дочерью ушли спать.

Ночь приближалась к утру. Я закурил. Налил себе стаканчик. Я находился в том самом состоянии, когда жизнь казалась прекрасной. Мне ничто, никто не мешал. Глубокая затяжка сигаретным дымом, глоток вина – весь мир идёт нахуй, остаёшься только ты, тлеющая сигарета и вино. Спать не хочется. Кажется, всё хорошо на этом свете. Но понимаешь (а я ещё понимал), что никто не в состоянии воспринимать действительность такой, какой она на самом деле есть. Здесь мир и тишина, рядом море. А в нескольких сотнях километров – война. Кто-то гибнет, а кто-то прячется у родственников в Ростове-на-Дону. Правда – это куб. И каждая его грань имеет свою плоскую истину. Рассмотреть куб, чтобы увидеть все его стороны одновременно, никому пока не удавалось.

Я и не заметил, как ко мне подсела Лена. Ксюня села рядом (удивительно, что дочку она таскала с собой всё это время; ещё больше я удивлюсь, когда узнаю, что она оставляет порой её одну с вечера до самого утра), но строгий голос матери отправил девочку спать.

– Сигарету можно? – спросила она.

Я чиркнул зажигалкой.

– Не видел никогда, чтобы ты курила.

– Я почти не курю.

– Лена?

– А ты Виктор – тебя Толик по имени называл.

– Ага. Вермута, может?

– Налей, только немного… Ты один?

– Один.

– А я замужем, – отрезала Лена, дала понять, мол, ничего не будет. Я это понял именно так.

– Дочка у тебя самостоятельная, – сказал я. – Сама в туалет ходит, сама в душ, посуду даже сама моет. Слышал, ей шесть лет. И послушная. Чьё воспитание? Соседский мальчуган капризный. Хотя, мне кажется, они одного возраста.

– Я воспитываю. Муж постоянно работает. Он нас содержит, и я не жалуюсь.

– Хороший муж, значит, у тебя.

– Пожаловаться не могу. Но вряд ли ему понравилось бы, что в два часа ночи я завела знакомство с одиноким мужчиной.

– Он хочет быть обманутым, раз уж ты со мной.

Я закурил. В возникшей паузе я лучше рассмотрел свою собеседницу. Она не была красоткой, но обладала чем-то таким, что заставляло её полюбить, сделать счастливой, если, конечно, такое было возможно.

– Я тебе нравлюсь?.. – Лена спросила неожиданно. И тут же сама ответила: – Нравлюсь. Это заметно. Ты тоже ничего. Просто так не подсела бы. Я имею свои представления о красоте. В том числе – о мужской красоте. Ты полная противоположность моему мужу. Он брюнет. И очень толстый. Не следит за собой.

– Может, ещё вермута?

– Ага. Какое плохое вино, заметь. Ты всегда пьёшь такое говно?

– Я пью то, что сейчас можно купить. А выбор в ночном магазине не велик.

Вскоре я шёл в магазин за очередной бутылкой. Вермут изменился во вкусе! В лучшую сторону.

Разговаривать приходилось в полголоса, чтобы никого не разбудить. Я подсел ближе к Лене. Обнял её. Она не сопротивлялась.

– Я в душ, – сказала она. – Ты – после меня. Главное, дочку не разбудить.

Я поднёс указательный палец к её губам, она согласилась и пошла за полотенцем к себе в комнату.

На улице горел слабый свет энергосберегающей лампочки. Из комнаты Лена вышла в махровом халате. Проходя мимо меня, распахнула его – я увидел сиськи, и у меня перехватило дыхание! Она снова обернулась халатом, юркнула за дверь душевой, щёлкнула щеколда. В душе нам вместе делать нечего. Стало ясно. А я хотел присоединиться. Верно, закрой глаза или даже ослепни – от своей потреблядской сущности не убежишь. Хлеба, зрелищ и секса!

Я налил себе полный стакан вермута. Жизнь удалась! Именно сейчас, именно здесь, всё остальное – не важно!

В моей комнате стояли две койки. Мы пошли ко мне.

И одна кровать, и вторая скрипели. Тонкие стены могли пропустить звук и разбудить Ксюню – наши комнаты соседствовали.

Включил свет. Без света я не мог представить, как мы будем трахаться.

Мы расположились на полу, скинув матрацы.

Я снял с Лены халат и попросил об одном одолжении. Мне хотелось взять в руку сиську и оценить вес плода, выросшего на тонком стволе дерева. Мне позволили это сделать.

Я сказал:

– Где-то два килограмма.

Лена уточнила:

– Один килограмм семьсот пятьдесят грамм. А когда кормила Ксюню грудью – где-то два килограмма одна грудь весила. Представляешь – четыре килограмма лишних таскать?

– Нет.

– А вот представь!.. – и она взобралась на меня. Я увидел перед собой два огромных соска, один после всё время тыкался мне в нос.

Лена не баловала меня какими-то изысками в сексе. Происходило обычное совокупление. Я жаждал экзотики! Но экзотики не было. Веяло норильским холодом, оттуда она была родом.

Однажды я засунул ей палец в жопу. Она сказала: «Витя, мне это не нравится!» Я отступил.

Целыми днями мы втроём валялись на берегу моря. Белокожий, я приобрёл медный загар. Вечером шли в казахский ресторан. Азиатская кухня нам пришлась по вкусу.

Я говорил, что скоро уеду. Она не отвечала. Ей было, видимо, всё равно. После моего отъезда она оставалась с дочерью ещё на семь дней, билет на самолёт у неё уже был куплен. За всё время нам удалось побывать лишь в дельфинарии. Виной всему стала Ксюня – она наотрез отказывалась ехать на какую-нибудь экскурсию. Я списывал это на её возраст. Ей было неинтересно.

Лена как-то сказала ей:

– В следующем году я поеду без тебя, оставлю с папой.

Ксюня ответила:

– С папой лучше. Он всегда бывает со мной.

Ответ показался странным, хотя, с другой стороны, девочки любят отцов больше.

Я подбил финансы, рассчитал, что могу остаться ещё на пару дней. И продлил проживание, заплатил хозяйке, но Лене об этом не сказал. Посчитал не нужным говорить. Чтобы не обольщалась. В этом, верно, и заключалась моя ошибка.

В тот вечер Ксюня осталась спать одна. Мы пошли гулять по набережной. Катались на аттракционах, стреляли в тире – я проиграл: меткость Лены превосходила мою. Она радовалась победы надо мной и не догадывалась, что у меня слабое зрение (я не носил очки). Побывали в ресторане украинской кухни. А уже после полуночи я стал звать Лену домой. Во-первых, дочка оставалась одна. Во-вторых, мне не терпелось снова лечь в постель, увидеть большие сиськи. Но она упорно не хотела возвращаться.

И мы поругались. Из-за Ксюни. Лена упрекнула меня:

– Почему ты сводишь любой разговор к моей дочери? Я уверена в ней, но не уверена в тебе.

Я оставил её одну, пошёл домой. Лена сказала правду: я не был сам в себе уверен, если оставался абсолютно трезвым (бухать не вредно, вредно долго не бухать), хотя внешне, наверное, казалось наоборот.

Ксюня спала, я проверил девочку первым делом. После купил, как обычно вермута, сел за стол.

Вскоре пришла Лена. Меня удивило, что она не проверила дочку, осталась стоять рядом со мной. Затем взяла бутылку в руки, отхлебнула с горла.

– Что, так и будем сидеть?

Я оставил бутылку на столе, поднялся с Леной в свою комнату.

Этой ночью она сделала минет. Было сложно как-то сосредоточиться на её ласках. Сказался конфликт. Не сразу, но я сумел разрядиться. И сделал это без всякого предупреждения, специально.

Она ушла к себе. Напоследок обозвала меня козлом. Я остался один. Старый козёл.

Спать не хотелось. Я вышел из комнаты, чтобы забрать недопитую бутылку со стола. Толстая товаровед сидела за столом, смотрела на меня. Я налил себе в стакан, выпил.

– Не спится? – спросила она.

– Усну только к утру, – ответил я, – хочется выпить.

– А моя дочурка вчера уехала в Ростов-на-Дону. Ничего не сказала, не предупредила. Я решила, старая дура, она не поедет, перегорела. Но вышло не так. Только что звонила, сообщила, добралась без происшествий.

Я допил вино. Пошёл, купил чачи.

Пил один. Уснул под утро. Просто, вырубился.

Проснулся в обед. И первым делом постучался в комнату Лены. Никто не ответил.

На море пошёл один. В парке встретил Толяна. Мы вместе пообедали (за мой счёт), выпили. Толян сказал, что мне завидует. Я спросил:

– О чём ты говоришь?

– О ком, – поправил он меня. – Ленка хороша!

Я не стал ему ничего рассказывать. Мы спустились к морю, искупались. А вечером вернулись домой.

Во дворе игралась Ксюня. Я подошёл к девочке, спросил:

– А где мама?

Ксюня оставила мячик и очень серьёзно сказала:

– До тебя у мамы был другой дядя, а сегодня она познакомилась с ещё одним дядей. Мама сказала, чтобы я никуда не уходила со двора. И строго настрого предупредила никому ничего не говорить, а в девять вечера, сказала, чтобы я легла спать. Я рассказала вам, приеду домой – расскажу папе. Маме ничего не говорите, ага?

– Умная девочка, я ничего не скажу, – молвил и срочно стал искать в карманах пачку сигарет. Нашёл. Принялся искать зажигалку. Не нашёл. Дал Толян. Быстро закурить не получилось, а закурил – легче не стало.

Толян разговор с ребёнком слышал.

– Что будешь делать?

– Я продлил своё проживание здесь. Думаю, сделал это зря… Что делать? Пить, конечно! Водку! Что ещё на море можно делать?..

Первым «свалился» Толян и ушёл в свою комнату. Пьяный, я сидел до трёх часов ночи. Ксюня спала у себя, я её охранял, если можно так выразиться, и ждал Лену. Но она так и не пришла.

Потом лёг спать я.

В полседьмого утра меня разбудил мой будильник – хотелось ссать. Я спустился по лестнице и наткнулся на Лену. Она только возвращалась домой.

– Дочка спит, – сказал я. Мне показалось, что я должен это сказать. – Скажи спасибо, что она у тебя самостоятельная!

– Не лезь ко мне, – услышал в ответ. Хотя я даже не пытался к ней притронуться. Притронуться означало для меня подхватить какую-нибудь заразу.

Я отшатнулся от неё как от прокажённой. Мочевой пузырь дал о себе знать нехорошим позывом, и я поспешил в ближайший туалет – в тот, в котором просела дверь.

Струя била в стенки унитаза, дверь была открытой, я подумал, что каждый из нас имеет вот такую не закрытую дверь в своё тело, а порой и в свою душу, пускаем кого угодно, а после негодуем, что к нам лезут без спроса, без стука.

Вечером я собрал вещи и уехал домой. Стало понятно, что от судьбы не уйдёшь, если не сбежишь от неё сам.

2014 год

Без пизды

Люди не делятся на грешных и безгрешных, люди делятся на способных к развитию или не способных к развитию, эволюционирующих или нет. Ещё встречаются сумасшедшие, потерявшие рассудок, хотя, на первый взгляд, нельзя сказать ничего такого, что предвещает беду.

Знавал я одного доктора, звали его Рудольфом. Настоящий врач психиатр! Он даже жену свою положил в дурку, где сам её лечил, но так и не смог вылечить. Она скончалась в больнице, сумела на себя наложить руки.

Он рассказывал, делая некую усмешку над самим собой, а может – над целым миром, что после очередного скандала с женой лёг спать, уснул, а она попыталась отрезать ему член. Но Рудольф, будто охраняемый всевышними силами, вовремя проснулся. Членовредительство не удалось. В своё оправдание жена сказала:

– Я хотела отрезать тебя от мира сего.

Был суд. Супругу Рудольфа признали невменяемой, отправили на лечение.

– Насилие подчиняет, а не подчиняется. А значит, не излечивается, – заключил он. – Оно изолируется.

Ранее эту историю я слыхал, город маленький, но не из уст непосредственного участника трагических событий. Так получилось, мы сошлись вместе за барной стойкой. Слово за слово – так и познакомились. Я уже был без денег, а Рудольфу надо было выговориться, что-то случилось либо накопилось на душе; одинокие мужчины просто так не ищут слушателя в пивном заведении. Он угощал. Коньяком. Я слушал. Ему я не был интересен как личность, видимо. Он не спросил, как меня зовут. Но я понимал, что это лишнее. Узнав моё имя, он, покинув бар, тут же забыл бы его.

После мы стали разговаривать о женщинах, о сексе. Не секрет, что говорить с малознакомым человеком на такие темы легче. Я заметил, что женщина о сексе думает в два раза больше, мужчина о сексе чаще говорит вслух.

– В жизни должно быть всего много, и денег, и женщин, даже несчастья.

И Рудольф поведал мне одну историю из своей медицинской практики, забыв, наверное, о врачебной этике и тайне. Причиной тому стал, я решил, выпитый коньяк. В нас сидело, по меньшей мере, по бутылке этого пойла.

– Жизнь – это игра, построенная на жонглировании пятью шариками, – начал он издалека. – Так говорят мои коллеги, психологи. Эти шарики – работа, семья, здоровье, друзья и душа, и необходимо, чтобы все они постоянно находились в воздухе. Так вот, шарик «работа» сделан из резины – если его невзначай уронить, он подпрыгнет и вернётся обратно. Но остальные четыре шарика – семья, здоровье, друзья и душа – стеклянные. И если уронить один из них, он будет непоправимо испорчен, надколот, поцарапан, серьёзно поврежден. Или даже полностью разбит. Он никогда не будет таким, как раньше. Поэтому нужно осознавать это, стараться, чтобы этого не случилось. Лично я мало знаю людей, кто обладает искусством жонглёра. Не обладала этим талантом и та семья, о которой хочу поведать.

Так вот, она была первым и долгожданным ребёнком своих родителей. Они были так счастливы, что у них родилась белокурая дочь, похожая на маму, её назвали Светланой.

Света окончила школу с серебряной медалью. Поступила в университет, факультет финансов и кредита. Её мама была бухгалтером, и дочери казалось, что работа, связанная с бумагами и цифрами, очень интересная. И не ошиблась. Устроившись в компанию, которая занималась строительством дорог, Света чувствовала, что работа ей нравится. Весёлый и лёгкий человек – она имела много друзей. Предпочитая активный отдых, эта красивая девушка ездила с родителями в горы кататься на лыжах, отдыхала на лучших курортах Египта и Турции, была даже в Шри-Ланке, купалась в Индийском океане. Регулярно ходила в бассейн, дважды в неделю в спортзал. Она вела здоровый образ жизни, не курила, алкоголь – только полусладкое вино в малых количествах. Хотела иметь детей и любящего, заботливого мужа, который смог бы стать для неё умным и надёжным мужчиной, без проблем с весом, уверенным в себе, целеустремлённым и оптимистичным, с чувством юмора.

Так жила Светлана и такие вот мысли посещали её и в восемнадцать лет, и в двадцать, и в двадцать три. Нет ничего необычного во всём этом, если девушка не замужем и не прикоснулась, хотя бы мизинцем, к серым проблемам бытия, ограждаемая от них заботливыми родителями.

Если не одно «но», что означало переменчивость в характере, эмоциональность. И в её жизни наступали такие моменты, когда утром просыпалась у себя в постели другая девушка, внешне ничем не отличавшаяся от той. В её прекрасной головке срабатывал некий реверс, и она говорила о себе родителям – это было только начало, предвестник бури, – что она истеричка и невыносима. Началось это в семнадцать лет. Со слов мамы и папы. Но началось это, по-видимому, намного раньше.

– Что с тобой? – спрашивала мать.

– Ничего, – отвечала Света. – Я не люблю себя, я просто балдею! Посмотри на меня – разве можно не кайфовать от этого тела, а? И я понимаю, почему со мной любят трахаться все, кому не лень. Потому что я разная, как тысяча улыбок мира. Я эгоистка. Я великолепна. Я слепну от своих лучей, сияя. Я непостоянна, я ветрена. Я вечная эксгибиционистка, я обнажаю чувства и тело – я девушка почти без недостатков.

Вначале мать и отца шокировала откровенность дочери. Она говорила так, не ругаясь с ними, а между прочим.

Вскоре они привыкли. Считали, это переходный возраст, что их ангелок просто не нашёл свою половинку, в которую смог бы влюбиться, и таким образом занимается самобичеванием. Правда, удары плетью задевали и их самих.

А после мать и отца стала пугать некая ненависть по отношению к ним, явственно звучавшая в словах. Но они были бессильны перед бесом, вселявшимся в их дочь с той самой периодичностью, как ей исполнилось девятнадцать.

Именно в этом возрасте Света лишилась девственности с неким лицом кавказкой национальности на вещевом рынке, за ширмой, где покупатели обычно примеряли одежду, а Леван, тридцатилетний педофил, справлял свою сексуальную нужду. А не в семнадцать. Но это не важно.

Уже тогда Свете хватило ума не задерживать около себя больше одного раза новоявленного любовника. В период «кризиса», продолжавшегося около десяти дней, она могла сменить от двадцати партнёров. В двадцать лет, попытавшись подсчитать то «количество раз», она ужаснулась: их было более ста. Она трахалась везде и всюду, как кошка, как собака, как крольчиха – как неразумное животное, ей было всё равно, где и с кем это произойдёт. Она не делала выводов, оставалась безразличной. И не влюбляла в себя партнёров – попросту сбегала от них сразу. Только секс! Поэтому у неё не было врагов. Она улыбалась каждому мужчине, ибо каждый момент соития доставлял ей удовольствие – она испытывала оргазм. Процесс соблазнения был немногословен, и если Света отпускала мужчину без секса – бывало и такое, – так как он не понимал её, не означало, что она упускает его: найдутся другие. Она не старалась нравиться всем – она оставалась той самой, в кого превращалась, облик красивой женщины защищал её и оберегал от насмешек. Для каждого, кто познал её, Света была разной. Для кого-то глупой, другому она казалась умной, третьему нравилась её смазливая внешность, четвёртому было противно, но он не испытывал себя в такой ситуации, когда его соблазняли, уводили, а затем насиловали, – не он, а его!

– Девушка, вы ненормальная! – сказал однажды один партнёр, вытирая член влажной салфеткой, которую любезно предоставила ему Света. Она, можно сказать, силой затащила его к себе в автомобиль.

– Не волнуйся, я могу подсадить на секс без обязательств, но не шантажировать, если ты женат, – она заметила обручальное кольцо на его правой руке до того, как сесть в машину.

В дни «обострения», а они происходили часто, особенно тяжело Света чувствовала себя на работе. Здесь она оставалась – или старалась остаться – тем, кем её видели и считали. Это была пытка. Настоящий ад, где прохладно не бывает. Голова болела, а в промежности она испытывала невыносимый зуд, похожий на чесотку. Света часто выходила из рабочего кабинета, где помимо неё находились три женщины и мужчина (он кидал взгляды в её сторону, замечая, что с ней творится что-то неладное – она готова была его увлечь за собой), в туалет, мастурбировала.

После работы она садилась в машину, мчалась в ближайший бар либо ночной клуб, где можно было насытить свои желания, смешанные с буйными фантазиями, – и там разрывала своё тело на части, оставляя кровавые фрагменты самой себя…

Осознавала ли Света свою проблему? Да, без всяких на то сомнений. Но, когда «кризис» заканчивался, она не предпринимала никаких усилий, чтобы он не начался снова. И не позволяла родителям предпринимать контрмеры – грозилась покончить с собой.

Когда наступало «затишье», самой Свете, отцу и матери казалось, что всё, ничего такого не произойдёт, ведь почти полгода, а иногда и больше девушку не тревожила её болезнь. Но проходило время и всё повторялось. По этой причине Света не могла сойтись ни с одним молодым человеком, а желающих на роль жениха было много. Правда, дольше месяца она ни с кем не встречалась.

И так получилось, что именно с Олегом, в которого влюбилась по-настоящему с первого взгляда, всё и произошло. Он отвечал взаимностью. И это пугало Светлану, потому что она ждала «кризиса», со дня на день. Но ничего не могла с собой поделать: женщина чахнет без любви, как цветок без воды и солнца, а мужчина без секса становится агрессивным… время идёт, но ничего, однако, не меняется. И она решилась, привязав тем самым его к себе.

Всё началось неожиданно в субботу, утром. Олег пригласил Свету к себе домой – они были в клубе. Ночь прошла так, как хотелось обоим. Но в тот момент, когда Света проснулась от некоего удушья и посмотрела на Олега в утренних лучах солнца, она увидела не своего мужчину и будущего мужа – она заметила самца! И это испугало её. Не сейчас и не с ним!

Покинув тихо квартиру Олега, девушка взяла такси. У неё были деньги, но она с удовольствием отдалась таксисту – это был узбек с маленьким членом, который быстро кончил, и Света испытала мимолётный оргазм, усилив тем самым своё желание.

Он привёз её в гостиницу бесплатно.

Девушка заплатила за одноместный номер и попросила портье доставить ей в номер иголку и нитки.

Когда портье вошёл в номер, он обнаружил в кровати красивую обнажённую блондинку. Привыкший выполнять все капризы клиентов, этот молодой человек с лицом Дауна, что не ускользнуло от зоркого взгляда Светланы, и с толстым длинным членом удовлетворил желание клиента, который, как его научили, всегда прав.

Портье ушёл. Света уже осознала до конца всю свою проблему, но осознала по-своему, она ещё не пришла в себя. Перед зеркалом раздвинула ноги – влагалище покраснело. Оно не болело и не пекло, как бывало раньше, – влагалище онемело! И это вызвало у неё не ужас, а впечатление какой-то нереальности происходящего: непрерывный оргазм за оргазмом, оргазм за оргазмом, за которым по идее должна появиться боль, а не онемение.

Рука уверенно взяла иглу и вонзила в половые губы. Да, боль отсутствовала, рассказывала она. И это придало девушке уверенности. Иголка с ниткой входила в плоть, стежок за стежком. Девушка, казалось, сошла с ума, но она знала, какими словами себя сможет оправдать…

– До свадьбы заживёт, – сказала она в моём кабинете. В больницу девушку привезли её родители. Ей недавно исполнилось двадцать четыре года.

– За эту шалость, – сказал я, – в добрые, старые времена с шалуном такую расправу учинили б – выгнали из дома, понимаете?

– Но, доктор, в моей голове столько разных мыслей, идей, опасений и желаний, что любой мужик, наверное, давно уже спился, а я лишь взялась за иголку с ниткой. Я вот сейчас с вами сижу, а мысли мои где-то далеко летают… Реальность такова, как о ней говорить, доктор?.. У меня создаётся впечатление, раз уж я здесь оказалась, что вы ничего хорошего не скажите.

Беседуя со мной, она не предполагала, что объявленная война самой себе не может закончиться миром. Уверенность в том, что она сражается за своё освобождение, наполняла её пылким энтузиазмом. И то, что она сейчас находится не в женском монастыре, куда однажды хотела уйти, как рассказывал её отец, а в психушке, не объясняло ей ничего.

– У человека, испытывающего восторг перед жизнью, возникают прекрасные видения, а не страшные картины. Отчасти это хорошо, если человек здоров. Но вы больны, а это плохо, – сказал я ей. – Я постоянно слышу пациентов – они так много говорят, что создают шум. И я их не слышу, ибо не понимаю. Вы сами отдаёте отчёт за свои действия и поступки, Светлана?

– Но, доктор, женщину вообще сложно понять, – пациентка усмехнулась, я ей нравился, однозначно, мужчина в возрасте, вежливый такой и внимательный. – Вот посмотрите на меня… я не принцесса – корона всё время спадает. Я не ангел – крылья в стирке, а нимб на подзарядке, – она замолчала, пристально всматриваясь в моё лицо. Она соблазняла меня. Я ждал продолжения монолога, и она сказала то самое, что говорят все больные, попавшие сюда: – Я не сумасшедшая – всё ещё сойти пытаюсь…

Он замолчал. Я спросил:

– Она ещё в больнице?

– Думаю, что да. Родители пациентки переехали в другой город, и дочь перевели в другое заведение.

Разошлись мы молча, неожиданно, как и встретились. Каждый допил свой коньяк. Рудольф отошёл от барной стойки первым.

Я огляделся вокруг. Хотелось выпить ещё. Но знакомых никого не было. Я подумал, какая польза от денег? Никакой! Потому что они имеют свойство заканчиваться в тот самый момент, когда срочно надо.

На улице было прохладно. Осень. Ветер бил в лицо. Моросил дождь. Я раскрыл зонтик, пошёл домой.

Перед тем, как лечь спать, написал на своей страничке в интернете: «Я не люблю врачей. Врачи в России – ветеринары».

Конечно, я был не прав, я был по-своему болен.

2014 год

Куски

Я познакомился через интернет, в социальных сетях, с Любовью. Она была из Москвы, 26 лет. А как познакомился, не помню! Был пьян.

Помню только её высказывание под моей студийной фотографией: «Какой пронизывающий взгляд! Я прочитала несколько твоих рассказов».

Я ответил, спасибо!

Потом написал статус, есть ли у кого интимные истории, делитесь со мной. И тоже был пьян, когда это писал. То есть, как обычно, не помнил, что делал (я считаю себя алкоголиком, и это та самая правда, которая столкнулась с другой правдой, о которой хочу рассказать).

Отозвалась Любовь. Она спросила:

– Ты хочешь узнать мою историю?

– Да, – ответил я. А сам подумал, зачем мне это?

Вечером мы списались с ней.

– Я больна СПИДом. Что ты на это скажешь? – сразу рубанула она. У меня аж перехватило дыхание. Такую правду, однако, скрывают. Ото всех.

– Сочувствую.

– И всё? Что ты подумал, когда я тебе это написала?

– Это всё равно, что сесть в автомобиль и попасть в аварию, разбиться насмерть.

– Наверное, ты прав, Виктор, – сказала Любовь. – Я хочу выговориться.

– Можешь начинать, – мои ответы, наверное, казались ей циничным. Но я, правда, не знал, что ей сказать, как успокоить. Да и надо было ли это делать?.. Момент истины – и эта девочка зацепила меня за живое, во мне появилась жалость, пропала чёрствость.

Любовь я ни разу не видел. Даже фотографии её были для меня закрыты. На подсознательном уровне я понимал, что надо девушку выслушать. Ещё она говорила, что много друзей потеряла. Остались лучшие. Их мало, но они остались. Любовь была одинока, как и я сам. И это, видимо, нас связывало. Бездна бездну ищет.

Потом она дала ссылку на свои фотографии. Она мне понравилась. Любовь оказалась симпатичной блондинкой. Два фото были эротическими, сделанными в студии.

– Как тебе мои вишенки? Правый бок у меня в шрамах после операций, поэтому наложена ретушь.

– Ты красивая.

– Спасибо! Я сейчас в Томске, Витя. Мама умерла, с бумагами верчусь. До связи!

Прошло два дня. Пришло сообщение. Любовь писала следующее:

– Ну что ж, я начну, пожалуй. Небольшая предыстория, – начала она издалека. – Родом из Томска… Родители развелись, когда мне было годика три. Папа москвич. Мамочка самый добрый в мире ангел! По какой-то до сих пор не понятной мне причине, мои родители решили, что мне, тогда уже десятилетней девчонке, будет лучше пожить с отцом, в Москве!.. Лучший лицей столицы, репетиторы, школа танцев, школа искусств, и в итоге, с золотой медалью окончила школу, поступила в АТ и СО (академия труда и социальных отношений) на факультет финансов, всё удачно, складно, звучно!.. Редкие встречи с мамой, частые ссоры с отцом из-за возрастных каких-то капризов моих. В итоге – желание поскорее стать самостоятельной!

И тут папа сообщил неприятное известие… он женится! Ах, так! Значит, я буду в подчинении у какой-то женщины, не понять какой?!! Мой протест выражался уже не в ссоре, не истерике, я ушла из дома! Но ушла замуж! С Русланом мы познакомились на одном из праздников наших общих знакомых, взрослый мужчина, мне 17, ему 24, мне казалось, что он знает всё на свете! Я не скажу, что это была большая любовь, скорее первая наивная влюблённость… и я сбежала с ним, ровно в тот день, когда мне исполнилось 18. Был первый секс… и первое разочарование, потому что кроме боли я не испытала абсолютно ничего…

Но заботой и пониманием он всё-таки меня пригрел, и мы начали наши отношения уже как пара. Я училась, он работал… я даже и не предполагала, откуда он берёт деньги, какая у него работа, меня всё устраивало, отец тем временем занимался своей жизнью, обо мне как-то и подзабыл даже. Вроде бы совершеннолетняя стала, значит, отдаю отчёт своим поступкам, но отцу всегда не нравилось, что Руслан по национальности чеченец, всегда спрашивал, не обижает ли он меня, с подозрительностью и осторожностью относился к моему избраннику. Мама благословила меня на семейную жизнь и с пониманием отнеслась к моему поступку…

Руслан хотел детей, но мне не хотелось торопиться и рожать, ни в 18, ни в 20 лет… в 22…после окончания академии я всё-таки решилась на ребёнка. Недостатка в деньгах не было, и, если мне бы захотелось пойти работать, проблем бы с нянечкой не возникло… я подумала и решила, что, наверное, уже пора… забеременела… Посетила всех необходимых врачей… начался процесс ожидания. Вот округлился животик… вот первые снимки с УЗИ… счастливый Руслан, прыгающий от радости – сын! У него будет сын!.. Первые толчки ножек нашего крохотного комочка в моём животе… я радостная и счастливая ходила, как будто носила рюкзачок с богатством, довольная до жути собой, важная вся такая – будущая мамочка!

На тот момент в своей жизни я не знала потерь, не знала, как больно потерять близких людей, как вести себя на похоронах, когда в гробу лежит тело твоего близкого, ещё невыносимее, родного человека… Моему малышу было 6 месяцев. Утром он особенно активно пинался в животе, и мне казалось, что он будит меня, заставляет проснуться раньше, чем обычно, чтобы подышать ещё свежим, не прокалившимся выхлопными газами воздухом… выпить свежевыжатый сок… улыбнуться новому дню. В тот день Руслан нервничал и уехал на работу почему-то злой и агрессивный, а днём позвонил и запретил выходить из квартиры – и так было несколько дней, я сидела в квартире одна. Нельзя было разговаривать по телефону даже с мамой, нельзя было подходить к окнам и раздёргивать занавески, я, конечно, догадывалась, что он занимается не совсем законными делами, но мы семья и я не смела спрашивать то, что меня категорически не касалось. И он всегда на мои вопросы о работе отвечал, что это мужское дело – зарабатывать деньги! А я хранительница очага и просто женщина, со всеми вытекающими последствиями (в тот момент я ещё не понимала, насколько фатальным станет это определение для меня). Потом мы уехали за город, быстро, впопыхах, без необходимых вещей… Руслан сказал, что мне нужно выехать за границу на время, и рожать я должна не в России. Но тут взыграло во мне непонятное буйство! Я испугалась за него… дура! Если б я тогда знала, что случится, я бы бежала вперёд самолёта оттуда… В тот день я потеряла ребёнка… скорая добиралась несколько часов… малыш родился мёртвым…

После этого моя жизнь пошла под откос. Когда меня выписали, Руслан ушёл из дома, я осталась одна. Сначала тупо сидела и выла, потом стала встречаться с подругами, выпивали, начались ночные посиделки в клубах, пришли наркотики, таблетки, энергетики и, конечно, появились друзья-паразиты, ну а что ж, бабла немерено, я всех угощаю! Несколько недель я тупо убивала себя спиртным, пока Руслан не выдернул меня из одной таких тусовок, увёз к своим родственникам на дачу, где я часто слышала шушуканья: не могла родить наследника… нездоровая, мол, что за жена такая, даже ребёнка не уберегла. В итоге новый приступ депрессивного психоза… и ругань с Русланом… я снова в Москве, где снова та же компания, снова дикая боль в душе от осознания, что я не нужна мужу, потому что не смогла выносить. И он стал изменять! Сначала тайно, потом открыто, а я по-прежнему жалела себя…

В этот период были сделаны самые ужасные ошибки в моей жизни: окончательное отречение от отца, обвинение его во всём, что я только смогла придумать, от одиночества мамы (они развелись, когда я была крохой) до его новой пассии чуть ли не моего возраста. Типичная дурость и поиск виноватого, крайнего, о чём, конечно, после я очень сожалела и сожалею до сих пор…

Последовало молчание. Любовь исчезла на несколько дней.

Потом появилась снова, она продолжила рассказ:

…Я просто хочу сказать всем тем, кто перестал верить в сказку – терпите… Просто терпите все эти больные времена и кровоточащие раны… Я знаю, каково это. Месяцами ненавидеть утро… И реветь из ночи в ночь. Из ночи в ночь… Скулить и разлагаться по плитке в ванной… Отрекаться от жизни, потому что жизнь отреклась от тебя. Я знаю, как молчит телефон… Как предательски в «мои сообщения» подбрасываются чужие имена и нелепые «привет-как-дела?». Я знаю, каково это. Когда весь ты из боли… И всё твое существование боль… знаю, как умирает вера, и не стану скрывать, моя вера умирала не раз… А сейчас?.. Сейчас пустота…

Разве можно объяснить, что такое разочарование?.. Легко возненавидеть всех… и всё… и приходится уговаривать себя – жизнь не так плоха… и бывает счастье. И счастливые люди… Просто – мне не повезло, но – обязательно повезет, в другой раз… так устроена жизнь…

Я её прервал, сказал:

– Хватит! Ты убиваешься, когда это пишешь, я вижу.

Но она не могла успокоиться:

– Я хочу выпить, Витя. Отлучусь на минутку…

Я ждал. Несколько минут…

– Ты не представляешь, насколько сейчас мне плохо! Он уродовал меня, насиловал и рвал на куски! Но не успокоился на этом. Он мне однажды сказал, что я всю жизнь буду его помнить… Так и есть! Он заразил меня ВИЧ! Через шприц. У меня вторая стадия. Врачи дают от двух до двенадцати лет…

Начиналась истерика, это чувствовалось.

– Не вздумай мне писать о прошлом! – попросил я её. – Всё! Сжалься над собой! Я тебя прошу, ладно? Пиши настоящее, как есть. Ага?

Я попытался её успокоить.

– Как есть?

– Да.

– Хорошо. Есть следующее: у меня развился никроз печени, сделали несколько операций в Хайфе, удалили желчный пузырь, чистили кровь, посадили на морфин, теперь я инвалид без права на нормальную семейную жизнь. Настоящее радует? При всём этом у меня год был молодой человек, который ждал. Я тебе начала это рассказывать к тому, чтобы спросить в итоге: как бы ты поступил в моей ситуации? Смог бы ты быть с человеком, который готов тебя принять даже с ВИЧ, но при этом каждую ночь, ложась в постель, подвергать его риску?

Я не представлял себя на её месте. Она, видимо, это чувствовала, спросила снова:

– Как бы ты поступил в моей ситуации?

– Не смог, – ответил, чуть подумав.

– Что не смог?

– Подвергать человека риску.

– Вот и я не смогла. Мы с ним остались друзьями. Секса не было. Только петтинг. С презервативом. Но я его люблю!

Она замолчала. Видимо, пила.

Я вспомнил стихотворение Чарльза Буковски, но не стал ей писать. Процитировал для себя:

солнце почти взошло дрозд на телефонном проводе ждет пока я доем вчерашний забытый сэндвич в 6 часов тихого воскресного утра один ботинок в углу стоит вертикально другой лежит на боку ага, некоторые жизни созданы для того чтобы их просрали

Я написал:

– Хочу сделать тебе подарок.

– Какой? – оживилась она. Я был уверен, что она сейчас пьяна. А у неё больная печень.

– Выслать свою книгу.

– Буду рада.

Она прислала точный московский адрес. А ещё пригласила в гости.

– Ты часто бываешь в Москве?

Я сказал, что занят до конца лета, работаю. И это была правда. Я боялся заразиться СПИДом.

Это не излечимо. Ибо готов был лечь в постель хоть с самим чёртом в женском обличии, если он понравится! А последствия – вот тут часто и не задумываешься об этом. Ведь Любовь была мне симпатична.

На следующий день я подписал книгу и пошёл на почту.

Переписка ещё продолжается. И будет продолжаться, думаю, как минимум два года.

(Этот рассказ я ей так и не показал.)

P. S. Переписка продолжалась ещё три месяца, я узнал больше правды из первых рук, так сказать, горькой правды. За четыре дня до смерти Любовь написала: «Береги себя». А после её не стало.

2012 год

Глубокие воды

Такое сравнение, наверное, может показаться неправильным. Но передо мной возникают и множатся промежуточные пространства, где образы дробятся, раскалываются на куски, подобно астероидам, входящим в земную атмосферу. И я слышу слова поэта: «Как нам бороться, если наше оружие невидимо?» Стало быть, я вижу девушку. Она выходит из дома с помадой на губах и кружевами на заднице – фирменные джинсы, обтягивающие худой зад, имеют довольно симпатичную вышивку на интересном месте. Я не знаю, как её зовут, – и это неважно для повествования. Она идёт уверенно. Можно сказать, её походка вызывающая. На неё обращают внимание – и девушке это нравится. Она имеет автомобиль, но ни за что не променяет скорость на вот эти похотливые взгляды серых небритых мужчин и завистливых угрюмых женщин; лица последних, она видит, разрисованы дешёвой косметикой. Лёгкая и нестойкая реальность напоминает ей порнофильм, в котором не участвуют только больные, а она – в главной роли. Кажущаяся доступность огорожена невидимой колючей проволокой, через которую за ней наблюдают. И она это позволяет делать – нате вам, смотрите, любуйтесь, я – яркая картинка, получайте удовольствие, глядя на меня, а я получу удовольствие от ваших ненасытных взглядов, мне это нравится, правда! Ведь я не скрываюсь за тонированным стеклом автомобиля, я доступна, но руками не трогать, однако. Для неё текущая жизнь – дешёвое порно, одни смотрят, другие показывают: поток мутных физиологических жидкостей сменяет полное отсутствие внятного сюжета. Но стоит сменить ракурс и освещение – и порно превращается в эротику. Об этом, правда, она не задумывается, ей тяжело вникать в кинематографические тонкости.

– Привет! – говорит ей кто-то.

Она не замечает его. Очередной придурок, решивший оживить картинку для себя.

– Хорошо выглядишь, – говорит другой прохожий.

Девушка не отвечает и ему. Кстати сказать, сегодня ночью эти два незнакомца, попытавшие счастья с ней заговорить, призовут на помощь виртуальный мир, который создаст для них безупречную иллюзию, а туман, окутывающий границы реальности, отступит, приоткроет некие ориентиры, которые окажутся заманчивыми обнажёнными миражами. А девушка тем временем заходит в бутик – волшебный мир дорогих безделиц и мимолётностей. Здесь здравый смысл и идеалы сгорают на костре тщеславия. Она – постоянный клиент. Таких ценят. Золотая дисконтная карта делает её саму золотой в этих стенах и даёт право на скидку. Такой поход в магазин хорошая самореклама. И девушка пиарится. Когда она делает покупки, отступают все грозные призраки, о которых она слышала, но не более того: войны, эпидемии, катастрофы, апокалипсисы, теракты. Ей улыбаются продавцы, она улыбается в ответ. Но за стенами бутика слышатся завывания фурий. Их заунывный вой исходит отовсюду, и различается здесь, прикрытый форменной блузой и бейджем. Счастливая, девушка покидает бутик, направляется в кафе. Её руки заняты разноцветными пакетами. Она довольна покупками и не замечает тех съёжившихся людишек, идущих навстречу, – какой разительный контраст теперь наблюдаем: с одной стороны, человек, боязливо съёжившийся, с другой – колоссальная жизненная энергия в фирменных джинсах; одних время выбирает, чтобы насиловать, других – чтобы ласкать… но это, не забываем, порнофильм, определение выдано! Да, джинсы девушки, подчеркну, связывают воедино прошлые века, достижения науки, разума и крупных купюр, переплетённых между собой и прикреплённых к одному человеку (есть и другие девушки, женщины и мужчины, на которых завязаны все достижения человеческие, дающие благо, но перед нами – она одна, других не трогаем). Так вот, в это же самое время изверившиеся людишки определяют другую сторону монеты, уже мелкой, правда: дымящиеся развалины, остановившиеся заводы, бесформенные обломки – серость и уныние на лицах… И вот девушка присаживается за свободный столик. Людей в кафе мало: светлое время суток – время, когда существует только настоящее. Девушке становится скучно. Она растеряна. Такое с ней случается редко, но сейчас именно так, и она заставляет себя действовать. Она разрывается между толпой и одиночеством, её разносит в клочья, в ней рушатся внутренние барьеры, но ничего этого никто не видит. Внешне она спокойна, ничего не произошло, всё, как всегда. Действительно, встречаются девушки одарённые, но не умеющие распорядиться своими возможностями разумно. Умение управлять своим даром – особый дар. И она на свой лад начинает действовать – знакомится с официантом, смазливым блондином. Он из тех, изверившихся, думает она, но ещё не покрылся щетиной. И как только они обменялись номерами сотовых телефонов – произошло то, что называется «крушением морали». Для неё. Смысл жизни поменялся. Запахло любовью, которая несовместима с определением «порно». Она быстро допивает заказанный коктейль, не замечая того, что делает это поспешно. Уходить ей не хочется. Блондин обслуживает других пришедших посетителей, она наблюдает за ним и внутри у неё что-то переворачивается. Девушка ничего не понимает, но, как автор, хочу пояснить, что подсознательно она чувствует рубеж двух эпох, и она увидит скоро новый мир, старый останется позади – он ничем её сейчас не удивляет, проплывает мимо, ибо она плохо ориентируется на местности. После старые, негодные дорожные атласы и сломанные компасы сменятся на новые ориентиры. И это произойдёт так скоро, как она этого захочет. Истина очевидна. Но ей вдруг становится страшно, она покидает кафе. Сделав первый шаг, она не уверена – сделает ли второй. И, стало быть, поздно вечером уже звонит блондин, сгорая от желания.

– Я освободился. Встретимся?

Девушка не отвечает сразу. Она вроде готова сказать «да». Это так просто – кажется нам. Для неё – сложно! Она из другого мира, где «ничего не менять, пусть всё остаётся, как есть, не замечать плохого, оно должно остаться в стороне», – есть аксиома. Очевидное «да» смущает её сознание. Она боится взять на себя ответственность, чтобы лишиться девственности. Ибо ответственность грозит наказанием – скорым, суровым и зачастую несправедливым. Как было с её отцом, оберегавшим её, чиновником в прошлом (он всегда говорил ей – я чиновник, это значимо), а теперь арестантом, но в то же время и бизнесменом, собственность которого висела теперь на этой девушке, раздумывающей над предложением симпатичного блондина. Она продолжала гордиться своим отцом – он оставался опорой для неё и стеной, отгораживающей от внешнего мира, откуда сейчас ей звонили. А тем временем пауза затягиваться больше не могла, но девушка раздумывала.

– Так как? – слышит она.

– Нет, я не смогу, – выдавливает она из себя и сбрасывает разговор простым нажатием кнопки.

Перед сном она занимается самоудовлетворением. Лаская клитор пальцами правой руки, она представляет рядом с собой официанта, – казалось, это он прикасается сейчас к ней… Скажу, что мир, конечно, не меняется от того, что восемнадцатилетняя девушка отказала официанту – нет, нет и нет! Но по определению мы присутствуем в порнофильме, поэтому закончу рассказ так: та решительность, проявленная девушкой в кафе, и та непоследовательность позже, напомнили ей случайного пьяного прохожего, вышедшего из-за угла, которого шатало из стороны в сторону. И образ блондина сменился пьяным мужиком с трёхдневной щетиной – она так и не сумела кончить в этот вечер, обозлившись на весь окружающий мир. А официант – он просто постарался позабыть о нашей героине: тихие воды глубоки.

2011 год

Задний ум

Часто удивляются, как такой-то человек, будучи всегда умным человеком, при должности, скажем, пусть и маленькой, мог так глупо поступить. И сделал он глупость не потому, что не знал, а наоборот – понимал, догадывался, предполагал. Можно сказать, жизнью своей рисковал, но рисковал напрасно, и нет ему оправдания, что он полицай, в звании лейтенанта, молод и неопытен.

В тот день лейтенант Григорий Мясищев вышел на работу с головной болью. И боль эта была похмельной, едкой – пробивала из затылка в лоб, как будто кто-то специально бил по голове, чтобы ему плохо было, стыдно было: должность обязывает быть трезвым на рабочем месте. А с другой стороны, хороший алкоголь, хороший секс и спящая совесть – вот идеальная жизнь любого полицейского.

Пока Мясищев, сидя в кабинете, попивал кофе и стыдился своего нетрезвого состояния, житель села Прудниково, Ерохин Алексей, местный старожил, так сказать, ветеран войны и труда, сматывал удочки, собирался идти домой – не было поклёва, хоть ты убей! Он сложил снасти, осмотрелся – всё ли взял, не забыл: восемьдесят шесть лет, значится, старческий маразм и всё такое. Удостоверившись, что ничего не забыл, Ерохин, сел на кочку, снял левый кирзовый сапог, перемотал портянку, снял правый сапог – да так и остался сидеть с поднятой ногой: дело было не в артрите… То, что он увидел, привело его в ужас, вернуло на шестьдесят пять лет назад – почти у самой воды, в зарослях травы, торчал снаряд большого калибра.

Забыв про портянку, дед Алексей подхватил удочки и мелкими шажками посеменил в село.

Мясищев не был рад деду Алексею. Со своей головной болью – он никому не был рад в своём кабинете. А то, что снаряд времён Великой Отечественной войны торчит на берегу Егорлыкского канала, торчит и может взорваться в любой момент, – ой да как не вовремя! Так всегда, когда плохо тебе – нате, получите дополнительную болячку!

Ерохин провёл Мясищева к опасному месту и с чувством собственного достоинства подобрал забытую портянку, удалился, сославшись на домашнее хозяйство, мол, живность не накормленная.

Первым делом Мясищев закурил, осмотрелся. Затем огородил опасное место самодельными флажками (нарвал камыша и воткнул вокруг), всё как полагается, так сказать, и только после позвонил со своего сотового телефона – благо, деньги имелись на счёте – сотрудникам райвоенкомата, а после дозвонился до МЧС. Своё непосредственное начальство в городе проинформировал в последнюю очередь, чтоб знали, коль так всё сложилось для него. А то вечно претензии, мол, местный участковый не загружен на сто процентов, лодырь. Кстати, везде прозвучал одинаковый ответ, как будто в разных структурах сговорились: «Организуйте оцепление и ждите сапёров, выезжаем!»

Оцепление Мясищев организовал, чётко! Он выхаживал по периметру обозначенной флажками зоны, курил, ходил, курил, снова ходил… садился на кочку, отдыхал, снова вставал, ходил, курил, оглядывался… через пару часов понял – протрезвел. И это вылилось потом: проступила испарина на лбу, взмокла форменная рубаха (пиджак и фуражку он снял).

Далее все действия лейтенанта повторились. И так с раннего утра до позднего вечера.

Наконец стемнело. Сапёров всё не было. Глаза начали слипаться. А есть-то, хочется! Как-никак с бодуна – жор пробирает смертельный. Как быть? Что делать?

И вообще: быть или не быть в «оцепленной» зоне?

Мясищев позвонил на оставшиеся деньги в родное ОВД. Ответ был предполагаем: «Оцепление не снимать, ждать сапёров!» А дело-то к полуночи уже приближалось, Луна светила над головой, вода билась о берег настоящими морскими волнами, рыба плескалась, русалки, водяные – короче говоря, звуки непонятные зазвучали, и боязливо стало Мясищеву, так боязливо, что он решился на единственный верный шаг. Он был уверен в своём решении.

Обернувшись туда-сюда, Мясищев принёс из опорного пункта лопату, аккуратно выкопал снаряд, обтёр его старыми тряпками, которые захватил с собой, взял снаряд под мышку и понёс к себе в кабинет. Запер на три замка, никогда так не закрывал надёжно. И пошёл домой. Поужинать да и вздремнуть малость.

В пять утра дед Алексей разбудил лейтенанта.

– Увезли снаряд? Взрыва я чё-то не слыхивал.

Мясищев ударил себя в лоб ладонью. Скоренько оделся – и в участок. Дед Алексей – за ним.

– Случилось ли, милок, что, а?

– Отстань дед, домой иди, говорю!

Но дед не отставал, он даже нагнал лейтенанта и пошёл с ним вровень.

Мясищев остановился, сказал:

– Дед, проболтаешься, – он сжал кулак, – накажу. Понятно?

– Ты парень молодой, а я старый хер – чего удумал?

Лейтенант огляделся и тихо сказал:

– Снаряд у меня в кабинете – не приехали сапёры! Не мог же я бросить взрывоопасный предмет без присмотра. Спать хотелось, понимаешь?

– Понимаю. И что далече?

– Вернуть надо предмет на место. До приезда сапёров.

– Верная мысль, – согласился дед Алексей. – Давай подсоблю, а? Вдруг чего, а я старый, мне умирать не страшно. Тебя жалко будет.

– Не, сам принёс, сам и ворочу, дед. Вдруг споткнёшься, древний же ты, ноги плохо слушаются тебя, сам говорил. За смерть твою мне отвечать придётся, хоть ты и старый пердун.

– Нынче каждый сам за себя. Я, смотри, с тобой иду. Не гони.

– Дед, не делай глупостей.

– Моя глупость в двух шагах от тебя, милок. Пошли, время не тяни.

Снаряд снесли на прежнее место, быстро и без свидетелей. Закопали. Действия свои Мясищев замаскировал. И вот, стало быть, флажки поправлены, форма очищена и одета – оцепление вышагивает по периметру, дед Алексей сидит чуть в сторонке, курит папиросу.

– И зачем мы так торопились, правда?

– Послушай дед, молчи! – сказал Мясищев. – Без разговорчиков!

Прошло несколько часов. Так никто и не проронил слова.

А к обеду приехали сапёры. Дед Алексей спал на пригорке, лейтенант кидал камни в воду, когда услыхал шум двигателей.

Вскоре участкового и деда отогнали на рубеж безопасного удаления. Сапёры надели взрывозащитные костюмы, приблизились к снаряду, осторожно его откопали, вывернули поржавевший взрыватель (он оказался во взведённом состоянии), погрузили опасную находку в кузов КАМАЗА. И уехали. Представитель МЧС задержался, чтобы поблагодарить лейтенанта Мясищева за оказанное содействие в патрулировании опасной зоны, а деда Ерохина за бдительность, пожал каждому руку, и хотел было уйти, чтобы сесть в УАЗИК, как дед обмолвился:

– А чё так долго-то ехали? Тащить снаряд в участок второй раз мы не собирались. Скажу я вам, начальник!

Мясищев почувствовал, как на его шею опускается гильотина. И подумал: «Старый пердун!»

– Шутки шутить – это по-нашему, – отозвался представитель МЧС. И сел в автомобиль.

Вскоре прозвучал взрыв в старом карьере. Перепуганные птицы все разом взлетели с деревьев.

– Ты, дед, с ума точно сошёл, – сказал Мясищев.

– Я правду сказал, – обиделся дед Алексей и добавил: – Участковых надо беречь, а сапёрам поторапливаться. Дисциплина, знаешь ли… Вот я воевал – за отсутствие дисциплины расстреливали…

Мясищев его не слушал, он вытер платком пот со лба, огляделся вокруг – красота! И ему захотелось жить. Жить крепко, по-людски: хороший алкоголь, хороший секс и спящая совесть! «Сегодня напьюсь», – подумал Мясищев и сказал деду, перебив его монолог:

– Что же, доброе дело мы сделали.

– Мудрено сотворено, – ответил тот. – Я бы на твоём месте окажись, заночевал бы возле снаряда.

– Старый ты, дурной, гражданин Ерохин.

– Да не глупей тебя, чугунный лоб.

– Не оскорбляй, старый, представителя власти.

– Ой, посмотри на него, представитель, тьфу!.. Паразит! В войну вшей меньше было, я тебе скажу.

Они шли и спорили между собой: так сказать, хрен редьки не слаще… И здесь можно с уверенностью сказать, что лейтенант Мясищев совершил подвиг: он не боялся, потому что не думал о последствиях. Задний ум – задор молодой выявляет.

2011 год

В ином свете

Он выращивал свиней. Всю сознательную жизнь. А дело, значится, это хлопотное, но прибыльное, свиноводство. Пятьдесят свиней в хозяйстве – это не так много, конечно, но и не мало, если считать, что с делами он справлялся сам. Жена умерла сразу, как родила ему дочь. Видно, что молву поветрием носит: очень хорошая женщина была, о ней долго в деревне хорошим словом отзывались. Так сказать, доброму Савве добрая и слава. Он долго переживал, чуть было к рюмке не приложился, но соседи отговорили. Одним словом, мужик взял себя в руки. Ему прекрасно было известно, как кормить поросят-отъёмышей, поэтому для него не составило труда выходить своего ребёнка, свою кровиночку. А жениться, надо сказать, он больше не смог – слишком любил свою жену, и не мог представить для своей дочери другую маму. Нет иной мамы, есть отец и мать в одном лице тогда. Дни бежали, дочка подрастала, о маме спрашивала редко – она не могла сравнить, что такое жить с мамой, а после только с папой. И хозяйство росло – уже не пятьдесят свиней в подворье, все сто! Училась дочка хорошо и, как заботливый отец, он все свободные средства вкладывал в ребёнка, чтобы потом девочка смогла поступить в высшее учебное заведение. А она хотела стать медиком, как мило с её стороны это выглядело, чтобы мамы не умирали у детей. Отец не возражал, медиком – так медиком, что может быть лучше? И продолжал работать: кормил маленьких поросят густыми влажными мешанками три раза в сутки (смеси делал вручную, душу вкладывал, однозначно), корм давал через равные промежутки времени, поддерживал чистоту; поил животных, часто с рук. Делал всё по норме, чтобы не осаливались поросята. Был ласков с ними, как с детьми малыми, а вырастали – ничего не поделаешь, некоторых под нож лично сам отправлял, хотя и жалко было. Взрослых особей он держал отдельно от молодняка. Поросёнок считался взрослым, достигнув веса тридцати килограмм. Откорм – основная цель разведения свиней, считал он, решающий показатель экономического результата. И он умел, никаких сомнений, его достигнуть, получая дешёвую мясную свинину по себестоимости. Сам же и разводил поросят, используя искусственное осеменение. У самок свиней овуляция происходит в ранние утренние часы. Поэтому он решил, сегодня не ложиться спать вообще, в два часа ночи вставать надо, а утром выспаться часок-другой. У соседа взял фильм на DVD для просмотра. Дочь уже спала, завтра в школу, десятый класс. Он включил проигрыватель, вставил диск. Странный фильм, подумалось ему, и в правду сказать. Почти без слов, и всё так узнаваемо. Главный герой деревенский романтик! Было видно, что в утренние часы он любил наблюдать за звёздами. Только небо светилось у него над головой да тусклая лампочка над входом в сарай – он, сидя на порожках, пялился на звёзды, на Луну, произносил непонятные монологи, говоря о пастухах и диче. Но вот небо осветили необычные шары. Он принял их за шаровые молнии. По сюжету ему приходилось их уже наблюдать – ещё одна загадка природы, вот она взрывчатка мироздания. И этой ночью так и было, он, видимо, знал, что это произойдёт. После обычно находили в полях вытоптанные круги местные фермеры. Сначала это казалось для всех в диковинку, а спустя некоторое время деревня привыкла к феномену. Чему быть того не миновать. После того, как уфологи из Москвы истоптали одному фермеру всё пшеничное поле, и он понёс убытки, больше никто не захотел обращаться к этим доморощенным учёным. Себе самому хуже сделаешь, а тайны не узнаешь, пожалуй. Никто из этих учёных не сможет понять, что иные миры сломали десять тысяч колосков, а люди – миллионы. Такие совсем обыденные мысли вертелись в головах жителей деревни, проводником которых был этот самый главный герой, романтик. Он тоже имел приусадебное хозяйство, растил подростка-дочь, делал своё дело, одним словом, но чувствовалось, что всё давно предрешено. Прямая из точки «А» не пересечётся с точкой «С», она всё равно упрётся в точку «В», только кривая изменится. На его лице ощущалась тревога, рыхлая кожа век дрожала, глаза слезились. Деревня, где он жил, постепенно становилась безлюдной. Люди то ли уезжали, то ли умирали, было не совсем понятно: дома пустели, их хозяева исчезали бесследно. Далее: топтание на месте, обыденность, тяжёлый труд – и пьянство, как итог. Многие разводили руками, а кто-то опускал руки совсем, вялый сюжет клонил ко сну. Не только зрителя. Белая пелена перед глазами. И вот приехал покупатель – просигналила машина. Покупатель приезжал один раз в десять дней. С ним было выгодно работать, он хорошо платил. Слово за слово, дело было сделано. Расплатившись, он сказал, что яйцеобразные формы облаков впервые видит (они висели над ними), да чтобы ещё светились в тёмное время суток!.. Хозяин подворья произнёс: любопытное кино – и всё стало исчезать после мощной вспышки; она ослепила, в глазах засияло яркое жёлто-красное пятно, в ушах жужжания шмеля… и знакомый голос дочери: «Папа, папа, мне страшно!» Дочь спала, он это знал, а теперь её голос слышался совсем где-то рядом. Он хотел её успокоить, но слова исчезли в пустоте пространства, он хотел броситься ей на помощь, но ноги парализовало, они не слушались его. Пятно рассеялось, жужжание шмеля усилилось, он увидел покупателя, превращающегося в маленького серого карлика, который уходит по лучу света вместе с его дочерью… хлопок – и всё как будто вернулось на свои места. Он очнулся, выключил телевизор, который приглушённо шумел, – вот откуда этот звук! Я, кажется, проспал. Больше, чем предполагал. Надо приниматься за работу. За окном ещё темно. Господи, старый балда, решил развлечься! Тьфу! А свиноматки ждут папку! Проходя мимо спальни дочери, заглянул к ней: подросток отсутствовал в своей постели. Он подошёл к кровати, дотронулся рукой до простыни: она хранила ещё тепло её тела. «Что же это такое?» – задался он вопросом. Страшилка была близка к тому, чтобы сбыться… И она сбылась – не воротилась дочь. «В гостях воля хозяйская, – повторял он соседям одни и те же слова каждый день, завидев кого, – а кто они, чтоб дочь мою удерживать? Не люди! Мы у них бычки на верёвочке». На что соседи отмалчивались, а когда раздосадованный горем отец шёл прочь, говорили полушёпотом: «Совсем старик с ума сбрендил, видимо, – загуляла его дочь, загуляла, сбежала от него и от его свиней».

2011 год

Другие женщины

Больше всего я боюсь – и это не выдумка, – что мне придётся каяться, а людям, которые заметят во мне что-то неладное, осуждать, ибо они, как зрители, могут видеть больше, как не скрывайся и не прячься. А делать именно так приходится, да. И это сводит с ума. Особенно та мысль, что зрителем может стать жена. Но, как не удивительно, наблюдателем оказываюсь я. Осознание этого факта наступает не сразу, постепенно. И трудно передать, до какой степени ноет то ли душа, или её остатки, одним словом, признаюсь, как человек спрашивающий, я не всегда получаю ответы. А значит – гори всё синим пламенем, говорю я себе каждый раз, потому что страсть, как и любовь, осознаю, в период весеннего обострения изгоняет разум. Не до конца, конечно. Что-то остаётся, чтобы как-то балансировать на канате над пропастью, и вот так идёшь прямо, осторожно ступая, вниз не смотришь. Может быть, потому, изо дня в день, в таком напряжённом состоянии человек в силах сделать с самим собой то, что иначе невозможно. То есть происходят чудеса: вместо того, чтобы свалиться вниз, ты продолжаешь двигаться вперёд. При этом человеческая воля просто выкидывается невидимой, мистической силой – и препятствовать ей напрасно, как молнии во время грозы. И зачем, вообще? Ведь ты идёшь, а не летишь вниз.

Мысли – ох уж эти мысли-образы! Возникающая дилемма между двумя женщинами, когда невозможно определиться, загоняет в тупик, однако.

Я выглядываю в окно: снег идёт всю ночь и утро. В обед кто-то слепил снежную бабу. Она становится достопримечательностью двора, детвора водит хороводы вокруг неё, а вечером идёт дождь. Настоящий ливень! Вокруг снежной бабы образовывается огромная лужа – не подойти. Но она стоит, не растаяла, стоит совсем одинокая, омытая слезами, и никого вокруг. Для неё, я думаю, наступает тот самый критический момент, за которым последует, разумеется, настоящий «конец света». Она может исчезнуть – видимо, и у человека свой «конец света» наступает в то или иное время, а не у всех в один миг, как заставляют верить. И когда я её вижу, остановившись покурить в подъезде дома, возвращаясь из магазина с вином и конфетами обратно к Еве, мне кажется, что она продолжает бороться с водной стихией, являясь сама частью этой самой стихии (человек тоже часто борется с самим собой и себе подобными), – и она напоминает мне о жене, Ирине. Я выпускаю сигаретный дым вверх огромным кольцом, вдыхаю полной грудью свежего воздуха – выдыхаю, как бы сожалея участи снежной бабы. Если дождь продлится до следующего утра, а это вполне возможно, она не сможет выстоять, растает вся – погибнет, без всякого на то сомнения, как любой человек, оставшийся один на один со своей бедой. Сожалея, я улавливаю в воздухе странный запах. Кажется, пахнет порохом. Его сгоревшими остатками. Странно, но я принюхиваюсь – моему обонянию знакомо это вещество, которое, сгорая, обязательно оставляет след. Так и есть, я, кажется, не ошибаюсь. И утром, покинув Еву, я уже не вижу снежной бабы, она растаяла, превратившись в талую воду, а запах пороха во влажном воздухе усиливается – по правде говоря, я не в полной мере верю своему нюху, ссылаясь на хронический насморк. Так ли всё на самом деле? Скорей всего этот запах ассоциируется у меня с вечерней встречей, после работы, с женой. Вот в чём дело оказывается. Так оно и есть, без сомнений. И когда я прихожу с работы, специально задержавшись на три лишних часа, Ирина меня не замечает, она спит. Не замечаю её и я. Кажется, обходится.

Открываю глаза. Утренний рассвет. Суббота. Супружеское ложе. Меня не прогоняют и в этот раз. Я поворачиваюсь к жене. Ирина не спит, смотрит на меня. Как долго она это делает? Гипнотизирует? Или что-то другое в этом взгляде – просто ненавидит?

– Мне кажется, что во всём виновата я, – говорит она, избирая странную тактику ведения разговора, – виновата в том, что старею. И становлюсь тебе не нужной, Игорь. Как поломанная вещь. Правда, я пока работаю: стираю бельё, готовлю обеды и ужины, мою полы, глажу тебе рубашки. Этакая универсальная машина-автомат. И я удивляюсь, что мне удаётся оставаться женщиной, на которую, в отличие от тебя, заглядывают молодые мужчины.

Я, конечно, ждал этих слов, или подобных этим, я, можно сказать, привык к ним.

И я молчу, не объясняю, почему меня не было дома несколько дней, а телефон сотовый выключен. Ирина, предполагаю, прекрасно понимает, что это означает, потому что ложь не может спасти ни меня, ни её. Она продолжает говорить, я слушаю – так надо для неё самой, чтобы выговориться, облегчить таким образом душу. Да, я отмалчиваюсь, глядя на эту женщину, которая почти двадцать лет терпит меня, ухаживает за мной, при этом не оставляет попыток цепляться за остатки былой красоты. В свои сорок лет (мы с ней ровесники, если не считать разницы в полгода, что я старше) она, надо сказать честно, пытается выглядеть «хорошо». Очевидно, мне-то известно, что для этого она прилагает большие усилия: косметические салоны, маски, кремы… Она даже год назад сделала пластическую операцию: врачи подтянули ей кожу лица… Мысли иногда, конечно, бывают чрезвычайно ничтожны, но, буду откровенным, у женщин в этом возрасте происходит некое «осознание каждой части тела». И, если говорить об Ирине, она всерьёз считает, что сможет остановить процесс старения. Тем самым сумеет снова привлечь меня к себе, а может, рассчитывает и на большее…

По её мнению, если судить, я убегаю от неё. Это не так. Я ухожу на время, да. Но не убегаю совсем.

Пока она говорит, я пытаюсь сравнить Иру с Евой. Ничего не выходит. И дело не в том, что у них существует огромная разница в возрасте – пятнадцать лет. Это два разных типа женщин и по внешности, и по характеру. Если жена, к примеру, может терпеть, то Ева капризна. Но не в этом, наверное, дело. Между Евой и мной находится некая пелена, которая искажает пространство, а вместе с ним искажается действительность – кто-то из нас носит розовые очки, а если быть более точным, мы поочерёдно цепляем их себе на нос. А между Ирой и мной такой пелены не существует, она является частью меня самого, а самому себе, по крайней мере, лгать не станешь – скорей промолчишь. А раз так – она тоже, в этом не может быть сомнений, способна изменить.

– Ты разлюбил меня, Игорь, – продолжает Ирина.

– Я привык, – говорю, но она как будто не хочет слышать.

– У тебя есть любовница. Не отрицай. И что она может тебе дать? Скажи?

– Успокойся, – говорю я, пытаясь прекратить этот разговор. – Тебе не идёт такой тон.

– Нет, ты скажи, Игорь. Честно скажи!

Я молчу, глядя в потолок.

– Что тебе от меня нужно, тогда скажи?

На этот вопрос я не могу точно ответить. И говорю первое, что приходит на ум:

– Я знаю, Ира, кто ты, но не знаю, кто она, та самая, о которой ты говоришь. Ты у меня одна, поверь, остальные подделки.

Очень мало людей умеет разговаривать между собой, даже в семье. Ещё меньше тех, подчёркиваю, кто умеет понимать. Полагаю, я и Ирина понимаем друг друга так, как никто другой, ибо умеем подбирать слова.

И вот жена позволяет мне себя обнять и поцеловать. В это мгновение я вижу другую женщину. Она становится моложе лет на пять, и я чувствую некий восторг, в уме всё мелькает, как вихрь, а сердце вылетает из груди, словно первый раз: страсть возникает из пустоты, ниоткуда, как будто не было тех двух ночей с Евой.

Я собираю вещи, чтобы уйти с работы. Ева звонит на сотовый телефон. Мы с ней разговариваем о всяких мелочах. Сотрудники думают, наверное, что я держу разговор с женой – пусть так думают. Излишняя откровенность позволяет, видимо, им делать такие выводы: всякого влечёт чужая страсть.

Итак, стало быть, уточню здесь, Ева знает об Ирине. И знает, что у меня есть сын, который учится в другом городе. Она видит, что сын для меня многое означает, здесь не возникают споры, но не понимает, почему я возвращаюсь к жене. В свою очередь я догадываюсь о тех чувствах Евы, которые определяют её поведение и отношение ко мне: занимаясь со мной любовью, она избавляется от забот о хлебе насущном, намазанным шоколадным маслом. Она не находится у меня на содержании. Но я даю ей денег столько, сколько она просит, хотя предполагаю, рассуждая из своего болота, что спрашивать денег – гадкая история, если чувствуешь, что их не совсем заслужил. Правда, я могу позволить себе такую «роскошь».

Именно – «роскошь»! Это слово меня забавляет. Я часто прокручиваю его на языке. Однажды в порыве страсти сказал Еве: «Ты моя роскошь!», хотя в голове крутились слова «моя дорогая». И то, и другое слово означают одно для меня – трату денег. Не ошибусь, право, то же самое означают эти слова и для неё. Но в обратном смысле.

Если более конкретно и точно говорить о Еве, то можно применять такие слова, как, например, «мне кажется, что её профессиональные достижения связаны благодаря моему появлению в её жизни» (совсем недавно на работе шеф повысил её в должности до заместителя главного бухгалтера). Или: «мне кажется, её новая любовь настоящая, в ней нет равнодушия». Либо: «мне кажется, её радости имеют прямое отношение к тем переменам, что происходят в моей и её жизни».

Мне кажется – и я понимаю почему.

Но мне не кажется, а именно так всё и есть, что происходят трансформации – как не называй это – жизненных сложившихся устоев в моей семье, а вместе с ними, однозначно, изменяется и сама Ирина.

И вот, когда я ухожу с работы, договорившись с Евой встретиться сегодня вечером, но вначале я должен попасть домой, мне становится ясно, что я страшный эгоист, потому что моя страсть к Еве точно также распространяется и на жену. В этом я убеждаюсь, когда захожу на порог своей квартиры, – я почти не узнаю Ирину!

– Не понимаю, ты снова сделала пластическую операцию? – спрашиваю я её. – Это невозможно, когда успела?

– Нет, и не думала, Игорь. Я тебе нравлюсь? – Ирина подходит к большому зеркалу в прихожей, скидывает халат себе под ноги, остаётся обнажённой, и приподнимает груди руками. – Стали меньше отвисать. Что скажешь?

Я прикасаюсь к жене, одной рукой к плечу, другой провожу по низу живота. Лёгкая дрожь проходит по её телу. Я не знаю, чем возможно такое объяснить, но тело Ирины приобретает некую былую свежесть, – передо мной другая женщина!

Зная, что последует за всем этим, я прикидываю, что бы сказать Еве после, которая ждёт меня у себя дома, надеясь на дорогой подарок, который ей пообещал.

Испытывая чувство вины, как перед Евой, так и перед женой, я, под предлогом купить сигарет, покидаю квартиру, еду к Еве.

В ювелирном салоне покупаю золотой браслет. С этим подарком появляюсь у Евы – она изменяется тоже! Это становится заметно, не в лучшую сторону, да так, что я отступаю на шаг, когда она целует меня.

Я примеряю Еве браслет и вижу, что подарок ей не нравится, что ли. У девушки портится настроение, словно погода в летнюю пору: набежавшие чёрные тучи сейчас извергнут на мою голову град, догадываюсь. И я интересуюсь, в чём дело? Но она не отвечает. Я предполагаю, всё дело в моей непунктуальности. Пытаюсь разобраться – она не делится со мной ни одним словом, предпочитает молчать. И от этого, как мне кажется, становится невзрачной, серой, а на лбу и вокруг век, я вижу, угадываются глубокие морщинки, которых ранее не замечал.

– Я тебе не нравлюсь, – вдруг говорит она. – Что-то не так, я вижу. – Ева снимает браслет, кидает его на пол. – Ну, ударь меня за это, докажи, что ты хам! Сделай, что я тебя прошу.

Начинается истерика и слёзы – не переношу. Одеваюсь и ухожу.

В скором времени складывается впечатление, что Ева избегает меня. На телефонные звонки не отвечает. Всё чаще и чаще я возвращаюсь домой вовремя. И с каждым днём понимаю, что Ирина перевоплощается в молодую женщину – я вижу в ней тот самый сексуальный огонь, который горел в ней лет десять назад. Это чудо для меня. А для Ирины – вдвойне. У неё рождаются какие-то детские планы, она полна радости и восторга. Однако всё это не передаётся мне.

Попытки дозвониться до Евы так ни к чему и не приводят.

И вот однажды, вернувшись с работы, я не застаю жену дома. Она исчезает. Сотовый молчит. Всё повторяется в точности наоборот, где жена занимает моё место.

Я еду домой к Еве. Она сама зовёт меня к себе. Я понимаю, что эта девушка, может быть, рассчитывает на очередной подарок. Не всё так просто у неё. Но я не хочу быть любезным в этот раз. Я сам не знаю, зачем к ней направляюсь, прошло ведь несколько дней, прежде чем она сама удостоила меня своим звонком.

Всё время в пути думаю об Ирине – куда чёрт её понёс? Не зря она тогда упоминала каких-то мужчин. Знать бы, где она есть…

Но оставлю…

В квартире Евы снова чувствуется запах сгоревшего пороха. Она стоит ко мне спиной, а когда поворачивается, – я вижу женщину в годах, за пятьдесят. Почему-то я к этому легко отношусь. Меня не пугает преждевременная старость Евы. Как ни странно, но меня не цепляют за живое её проблемы, о которых она второпях рассказывает, а ведь всеобщее уважение и влияние – это есть возраст.

Она плачет. Я развожу руками, здесь я бессилен.

Ева говорит:

– Я превратилась в некрасивую женщину, и знаю об этом. Я несчастна – пожалей меня, Игорь…

Есть женщины, с которыми хорошо, но без которых ещё лучше. А есть женщины, с которыми плохо, но без которых ещё хуже. Даже в лучшие времена я определял Еву к первой категории. В теперешней ситуации, я понимаю отчётливо, требуется бежать, бежать и бежать, пока Ева не сгорела совсем в своём возрасте. Но я стою и смотрю на неё.

– Мне пора, – говорю и ухожу.

Я возвращаюсь домой в ужасно возбуждённом и, не знаю почему, в ужасно весёлом состоянии духа. Это, наверное, потому, что так легко расстался с Евой. Теперь я могу догадываться, кого встречу, если Ира вернулась. Но я боюсь анализировать последние события. Они не поддаются логике, и мне становится смешно. От безысходности.

Возле своей квартиры я снова улавливаю знакомый запах. Распахиваю дверь, захожу – и вижу трёхлетнюю девочку.

Обратный процесс – это тоже смерть, безобразное явление природы. А это всё должно оставаться в тайне, без посторонних глаз. Я закрываю квартиру (слышу детский голос, Игорь!) и направляюсь в бар: всему приходит конец.

Поймёт ли Ира мой поступок? Я не могу быть в этом уверенным, она теперь ребёнок. И наливаю водки в рюмку.

2011 год

Дозы

В гости к Магеру я захожу не часто. По необходимости. Случайно, если так выразиться.

А коль захожу, то только для того, чтобы убить время. Такое убийство, конечно, ничего не решает. Но само решение заслуживает уважения. Иногда хочется расслабиться.

Чтобы попасть к нему домой следует позвонить на сотовый телефон. Магер может шляться где угодно. И часто висеть на телефоне, общаться с какой-нибудь очередной кисой.

В этот раз повезло. Я дозваниваюсь почти сразу.

– Что делаешь?

– Привет, Седой!

– Здоров! Не занят?

– Дома.

– Я зайду?

– Приходи.

– Что взять?

– Что-нибудь. Я с подругой.

– С Викой?

– Нет, её ты не знаешь.

Отключаю трубку. Безделье – для себя. Всё остальное – для баб. Правильно, верно.

Приходит ММС. На фото Магер с кисой. Ага, меня веселят смешными рожами, делая селфи.

В супермаркете покупаю дозу смерти. И беру четыре дозы жизни. На троих достаточно. Умирать никто не собирается.

В кассу очередь. Я думаю, почему смерть стоит дешевле, чем жизнь? Должно быть наоборот…

– Эгей, – говорит кассирша. Она останавливает ход моих мыслей.

Я расплачиваюсь.

Денег в кармане не густо. Выхожу из супермаркета. Где взять? Заработать? Выиграть? Попросить у бога? Нет, лучше украсть, а после попросить прощения у Всевышнего… Верно, простит.

Так и поступаю.

Возвращаюсь в супермаркет. Краду. Дозу жизни, две дозы смерти. Прячу под плащом. Вроде не видно.

На выходе никто на меня не обращает внимания.

По пути стоит церквушка. Иду во двор. Тихо здесь. Наверное, если записать тишину и врубить на полную громкость – можно свихнуться умом! Не от децибелов, а от тихо сказанных скабрезных слов. В свой адрес. А после оглохнуть.

Захожу в церковь. Крещусь, кланяюсь, ухожу.

О боге нельзя судить по людям, которые в него верят. Все мы разные. А он – один. И его явно не хватает. Когда-нибудь ему найдут рациональное, научное объяснение, и верить мы в него не будем, а станем понимать. Пока что физики сумели доказать лишь, что частица бога есть. Остаётся определиться, чей бог к этой частице относится. Как только философы, или кто-то другой, это сделают – безусловно, разразится третья мировая война.

Мир… Ломается даже то, что не работает.

Но я верю. Мой мелкий грех несравним с масштабами глобальной войны.

В парке кто-то принимает дозу смерти. Без дозы жизни. Запивает водой. Появляются блюстители правопорядка.

Разговор длится не долго. Оправдаться не получается.

Менты забирают всех троих, увозят в участок.

Жить в постоянном стрессе и не принимать дозу – быть больным человеком. Люди в погонах не внушают доверия. Я сочувствую алкоголикам, их оштрафуют. Никто этот штраф никогда не заплатит. Вскоре каждый из них отсидит по пятнадцать суток. А потом они снова соберутся вместе…

Выхожу из парка.

Взять такси?

Решаю идти пешком. Засиделся дома, лучше пройдусь.

На пешеходном переходе какой-то автомобиль сбивает человека. Его отбрасывает к обочине. Он мёртв, мне кажется. Автомобиль скрывается. Я запоминаю номер, звоню в участок.

На месте происшествия остаюсь ненадолго. Пострадавший жив. Слава богу! Кто-то успевает вызвать скорую помощь.

Иду дальше по центральной улице. Людей не много – куда все подевались? Странно. День-то выходной.

В пачке остаётся пять доз смерти.

Останавливаюсь возле урны, на которой написано «место для смерти».

Девушка стреляет дозу, оправдывается:

– Дома забыла.

В коляске ребёнок.

– Мальчик?

– Девочка.

– Как зовут?

– Аня.

– Мне нравится имя Анна, – говорю.

– Муж хотел так назвать. Я собиралась дать ей имя Элеонора. Но мужа не стало за несколько дней до рождения дочки. Его полоса неудач оборвалась. Назвала, как он просил.

Она замолкает. Внешне я остаюсь равнодушным, иду своей дорогой дальше.

Сворачиваю в переулок, чтобы сократить путь.

Возле помойных баков дерутся две собаки. Пять или шесть смотрят на них. Ждут, чем всё кончится.

Прохожу мимо, один кобель рычит на меня.

– Цыц!

Рык усиливается.

Ускоряю шаг.

Чёрный кот перебегает дорогу. Раздумываю, что делать?

Поворачиваю обратно.

Один из дравшихся псов е… ёт маленькую сучку. Остальные наблюдают.

Решаю поторопиться. Остаток пути проехать на автобусе.

На остановке стоит человека четыре. Кто-то кому-то рассказывает:

– …никто не хочет говорить правду. Одни потому, что не знают этой правды. Другие – потому что боятся. Но самое ужасное в том, что некоторые знают – и молчат! Не потому, что боятся, а, просто, им всё равно. Безразлично. С этого они снимают дивиденды.

Сажусь в автобус. Пассажиров не много.

Выхожу через три остановки.

Звонит Магер:

– Ну, ты где?

– Возле твоего дома.

– Всё взял?

– Не волнуйся.

Меня встречает незнакомая киса. Она в коротком халатике. На лице усталость. Я отдаю ей купленные и украденные дозы.

Прохожу в комнату.

Показывает телевизор. Передают новости. Говорит президент:

«Сегодня, в условиях непростой международной и экономической обстановки, эффективная, ориентированная на практические результаты работа Министерства иностранных дел, генконсульств и других министерств России приобретает особое значение…»

– Заходи, присаживайся, – приглашает Магер. Он лежит на диване, смотрит телевизор.

Я сажусь в кресло.

Киса пододвигает столик на колёсиках ближе ко мне. Чтобы было удобней.

– Как дела?

– Лучше не спрашивай.

Я замолкаю, смотрю в экран телевизора.

«Центробанк России заложил в базовый сценарий цену на нефть 50 долларов. По прогнозам ЦРБ РФ нынешнее положение должно стабилизироваться, хотя можно предположить максимальную степень риска на уровне 50 долларов, а критическую – на уровне 40 долларов».

– Что скажешь, глядя на весь этот дурдом?

– Корни настоящего уходят глубоко в жопу прошлого, – отвечаю.

Магер молчит. Молчание знак согласия.

Киса накрывает на стол. Ложится рядом с Магером. Она немногословна, и это мне нравится. Красивая! Оказывается, женщины ртом могут не только минет делать, но и молчать.

Я разливаю дозы смерти.

– За что пьём? – спрашивает Магер.

Я встаю с кресла.

– Девушки прелестны! – говорю, а сам смотрю на кису. – Не замечать этого – быть влюблённым болваном.

– Поехали! – смеётся Магер.

У кисы на лице не отображается ни одной эмоции. Похуй!

Астрологи… Звёзды… С ними не поспоришь… Эпизод постановочный. Роли распределены.

– Поехали, – повторяю. И накатываю дозу.

***

Просыпаюсь в кресле. Еле живой.

Утро. Светает. Понимаю, спал как убитый. Умер вчера за столом.

Смотрю на диван. Магер и киса спят в обнимку. Дышат оба.

Жизнь пока преобладает над смертью.

Я одеваюсь, иду домой.

Оставшуюся дозу смерти прихватываю с собой из холодильника.

9 февраля 2015 года

Так не бывает

Иногда хочется плюнуть на все, бросить начатое дело, а иногда ударить, пнуть или даже убить кого-нибудь (громко сказано!), спустить пар, одним словом. Хочется, да и только: нет возможности, а точней сказать – не позволяет совесть, что ли.

Я – грузчик. Подал, поднес, убрал, сложил, разобрал, послал, еще раз послал, подал, поднес, убрал, сложил, разобрал. Скучная, монотонная работа. Старший – козел – главный над нами, бугор, любит поиздеваться. Говорит, не так делаете, наоборот: разобрал, сложил, убрал, поднес, подал. Я его послал. Он – меня. И все повторяется. Никакого творчества!

Меня зовут Андрей. Андрей Колупаев. Фамилия уже обязывает вкалывать, так сказать. Я и колупаю по полной. Жаль, зарплата маленькая, всего-то ничего, хватает, правда, чтобы выпить пива после работы, купить сигарет, взять пожрать еды, чтобы не сдохнуть (люблю свиные вареные уши с чесноком и черным перцем), да заплатить за квартиру. Опять – скука. И это в тридцать лет, когда надобно обзавестись семьёй, детьми, а не снимать дешёвых сторублевых минетчец-проституток на трассе Ростов – Баку, рядом с работой, засаживать в беззубый рот елду и думать о королеве с внеземной внешностью, берущей в рот у самого принца Галактики, которого, мол, уговорили, с трудом, дать за щеку прекрасной молодой деве; и я даю, потому что хочу дать, у меня потребность, так как озабочен.

Домой возвращаюсь усталый. Какие там проститутки! Доползти бы, включить ящик, посмотреть тупой сериал и новости, где правительство, говорят, делает все для своего народа – не врали бы… Говорят, если президент сказал так – это правильное решение. А мне-то что от этого?! Слова президента может и правильные, но я остаюсь со своим корытом.

Ночью сплю плохо. Не крепкий сон какой-то. И сны дурацкие.

Новый день, на работе опять напряг. Как все надоело! Терпишь, терпишь…

И вот однажды началось.

Этого человека никто не замечал. Как можно обратить внимание на бомжа, пьяненького, сидящего во дворе пятиэтажки на лавочке под тенью каштана, грязного и, наверное, источающего дурной запах?

Он каждый день после шести вечера пребывал на одном и том же месте, когда я возвращался с работы. Как обычно он спал. Или делал вид, что спит.

Первое время он был для меня пустым местом. Сидит себе человек, отдыхает. Но вскоре заметил, что незнакомец всегда находится в одной и той же позе, облокотившись спиной о дерево, опустив голову на грудь. Вроде спит. А может, умер? Не может быть. Менты увезли бы в труповозке.

Прошла неделя. Мне стало интересно. Я подошел к нему.

– Привет, мужик, – сказал я, но руки не подал, побрезговал.

– Привет, – ответил он. – Что надо?

Действительно, что мне от него надо, зачем я к нему подходил? Я растерялся. И, не придумал ничего лучшего, спросил:

– Есть хочешь?

– А тебя это волнует? – произнес он с некой наглостью в голосе, но это была защита на беспокойство, которое я причинил ему своим присутствием.

Я честно ему ответил:

– Нет.

– Тогда – в чем дело, Андрей? Колупаев твое фамилия, если не ошибаюсь. Смешное оно, честно.

Человек не поднял на меня глаза, не взглянул в мою сторону. Он продолжал дремать, оставаясь в прежней позе, как будто его приморозило. Но лицо рассмотреть было можно слегка, строя некие догадки. Оно, казалось, чьё-то напоминало. На вид ему было лет сорок. Щетина. Глубокие морщины на лбу. Щёки впалые. Веки опухшие. На подбородке ямочка – признак жёноненавистника. Руки он сложил на груди.

Дурного запаха я не почувствовал. Вид бомжа ему придавала грязная, но дорогая одежда. Я заметил это не сразу. Спортивный костюм с лэйбой рибок, как у нашего шефа, висел на нем колом.

Мое имя ему известно – ясное дело: соседи проболтались.

– Неси водку, Андрюха, которая лежит у тебя в морозилке дня два, и закусь. Люблю ле6дяную водочку! И еще бананы неси. Ты вчера покупал и не доел, – он привстал и поднял голову. Я отступил на шаг назад: на меня смотрел я сам, никто иной – я, точно. Только постаревший.

– Ты за мной следил?

– Нет. И не думал. Я знал.

– Тебя зовут, – я понизил голос. – Андрей, как и меня?

– Угадал. Вижу, ты разницы не видишь между собой и мной. И это так. Неси водку, хватит на меня пялиться, как баран.

– Может, пойдем ко мне домой, – предложил я.

– К тебе не пойду. Ты сам этого не хочешь. И не стоит говорить что-то против. Я не только вижу, но и знаю.

Дома я достал водку из морозилки, положил бананы в пакет. Недавно я видел сон, похожий на сегодняшний вечер. По телу пробежала дрожь.

Закуску разложили прямо на лавочке. Тёска открыл водку, разлил по пластиковым стаканам. Точно по пятьдесят.

– Не запиваешь?

– Нет.

– В этом наше отличие.

Мы выпили по первой. За знакомство.

Вторую налили быстро. Следом пошла третья. По-нашему: чтобы муха не успела нагадить.

– Ты испугался, Андрюха, – усмехнулся тезка.

– Мне стало жалко тебя.

– Не ври. Жалко у пчёлки! Тебе стало жалко самого себя, понимаешь? Когда-нибудь ты подал милостыню хоть одному нищему? Жадность – порок, – добавил он тривиальную фразу и очистил банан.

Я замотал головой.

– Скоро поймешь.

– Каким образом?

– Ты ненавидишь работу, которая угнетает физически и морально. Ты ненавидишь менеджеров или других управленцев, которые, без всякого сомнения, тоже ненавидят свой труд, и именно поэтому становятся собаками по отношению к подчинённому персоналу. Любая работа противна, если она не в радость, а куда деваться, правильно? Быть зависимым от работодателя, от своего хозяина, испытывать страх потерять работу, сказав лишнее слово, – вот пример современного рабства. Так вот, скоро будут ненавидеть тебя.

– Ты смеёшься, тезка. Этого не может быть!

– Я знаю, что заронил искру надежды… В тотализатор играешь?

– Зачем спрашиваешь, ты обо мне знаешь всё, как я вижу. И в душу лезешь.

– Да, дружище.

Последние шесть месяцев я играл в букмекерской конторе. Ставил на футбол в тотализаторе. Так, немного. Для интереса. Иногда везло: выигрывал около сотни рублей. Один раз поднял с двадцатки две штуки. Пропил. Особой надежды на джек-пот не питал, но астрономические суммы приводили в некий трепет, если я представлял, что стал счастливым обладателем заветной для многих суммы.

– Сколько там джек-пот на сегодняшний день? – подмигнул тезка-бомж.

– Двадцать миллионов, кажется. Или около этого.

– Они будут твои.

– Не шути, – не верил я.

– И не думаю. Увидишь. Кстати, получишь бабло – вложи их в контору своего хозяина. Поимеешь ещё в два раза больше. Он сам тебе предложит, когда узнает. Не отказывай ему. Договорились? – он протянул руку.

Я согласился с ним. И, чтобы он поскорей от меня отстал, налил ему очередную рюмку.

Он выпил. Довольный, что убедил меня, стал прощаться.

Остатки водки бомж забрал с собой. Больше я его не видел.

Через неделю предсказание сбылось. Я стал миллионером. Ещё через месяц я был совладельцем торговой фирмы, где работал грузчиком.

Старые знакомые и сослуживцы по работе не любят меня. Новые – тоже. Но и я не питаю ни к кому особой любви.

Куча денег, б***ди, жопализы, враги и друзья – все смешалось. Я маленький король. Это льстит мне.

Кое-кто меня спрашивает, почему ты не женишься? Не хочу, отвечаю. Все заводят жен, которые позже оказывются если не суками, то – похотливыми тварями. И я завел кота. Он пьет молоко, я – пиво. Никто никому не мешает.

И сон стал спокойным, если ложусь трезвым. Лишь иногда я вижу себя во сне бомжом, который разговаривает с кем-то, похожим на меня самого, уговаривая того поступить так, а не иначе…

И этот сон, как навязчивая муха, повторяется раз за разом.

– Так не бывает, – говорю своему коту рано утром. И страх закрадывается под левую лопатку.

Побег в Республику Z Повесть

Согласного стада и волк не берёт.

Русская поговорка

Размышляя над этим приключением, я решил, что оно не бросает на меня тень.

Станислав Лем. «Высокий замок»

Есть границы у того, как далеко можно убежать от действительности. Есть предел. И можно провалиться в дыру и вернуться в прошлое, но только к той точке, от которой вы решили убежать, поэтому побег как круг, замыкающий прошлое и настоящее, уход и возвращение.

Хулио Медем, испанский кинорежиссёр

От автора

Слово материально! Уже в процессе работы над повестью «Побег в Республику Z» я сам стал ощущать на себе воздействие тех событий, которые описывал в тексте, – пусть всё мной было выдумано, или почти всё. Поэтому, завершая работу над произведением, я целенаправленно подводил, так сказать, сюжет к счастливому концу (первоначально финал задумывался трагическим). И всё потому (нет необходимости, право, говорить, что происходило в действительности, ибо это будет затрагивать руководство, где я работаю, и знакомых – никто из них не догадывается о своей принадлежности к описанным событиям), что не хотел навредить ни себе, ни другим, кого знаю, – они послужили прототипами, и каждый из них, где бы он не находился сейчас, не должен чувствовать никакого негатива, жизнь должна идти своим чередом, ибо слово, как я уже сказал в самом начале, материально.

1

Утро. Возвращаюсь с прогулки, остатки сна развеяны, открываю дверь квартиры.

Мне кажется, что жизнь создана для того, чтобы ею восторгаться. Несмотря ни на что. Любая боль исчезает со временем. Появляется радость. Эта пульсация вечна. Биение сердца живого существа.

Включаю электрочайник, сажусь в кожаное кресло, раскрываю газету «Российский вестник», купленную несколько минут назад в киоске возле дома, ищу нужную статью, чтобы просмотреть интервью, которое я дал накануне. Звонит сотовый телефон, номер незнакомый.

Откладываю газету в сторону.

– Алло?

– Кирилл, редактор «Провинциального репортёра»? – голос искажён как будто.

– Да, – настораживаюсь.

– Статью читал?

– Какую?

– Про церковь…

– Вы кто?

– Это так важно?..

– …Ещё не читал, но знаю, что там написано, – мои слова же, – пытаюсь шутить, а сам начинаю нервничать. Подобные звонки раздражают.

– Тогда слушай, – голос спокоен, и я начинаю понимать, ему безразлично то, что он говорит. Создаётся впечатление, что голос выполняет чьё-то поручение. – Я доброжелатель, не подумай плохо. Тебе надо уехать из города. Срочно. Мне стало известно случайно от одного информатора, что глава района обратился к нужным людям, чтобы они, скажем так, оказали воздействие на твою жизнь.

– Снова… Не удивлён… – говорю несвязно.

– Раньше оказывали воздействие на твоё здоровье, заметь, и твою нервную систему. Короче, я предупредил, решай сам…

– А конкретно…

Абонент отключается, уточнить что-то ещё не получается. Становится тяжело. Просто так не звонят, кто бы там ни был на другом конце телефонной трубки.

Я понимаю, всё что угодно может произойти в любой момент. Чем дальше, тем хуже. Я рисковал и рискую: сажусь в машину и пристёгиваюсь, дорогу перехожу только по пешеходному переходу, а всё после того, как сожгли мой автомобиль… Несколько раз на меня пытались подать в суд, завести уголовное дело за нарушение тайны переговоров: например, депутат местного собрания Даниленко, угрозы которого я записал на диктофон и разместил в интернете. Он угрожал: «Кирилл, ты чего меня критикуешь? Не хочешь ли, чтобы тебе ноги переломали или девственности лишили?» Правда, Следственный комитет ему отказал…

Пока я продолжаю сидеть дома в своём очень удобном кресле. И бежать, сломя голову, в неизвестность особо не хочется. Но, по-видимому, я как та самая мидия в море, которая аккумулирует в себе много негатива… Надо разрядиться.

Всё же раскрываю газету, бегло просматриваю: «…История моего конфликта с Русской Православной Церковью началась, когда в городе появился мэр-богослов Николай Решетников, племянник одного из чиновников в высших структурах власти… Наш город считается столицей православия, поэтому у нас наиболее остро чувствуются посягательства церкви на светское имущество. На православии тут зарабатывают… У нас закрыли самый большой парк в городе. Они его привели в идеальный порядок, проложили дорожки, сделали площадки для мини-гольфа, но сделали закрытым для всех, кто не в рясе. Я туда однажды зашёл, потому что ворота оказались незапертыми… Меня поймал отец Илья, схватил за объектив фотокамеры, а когда узнал, заломил руку, повёл к охране, велел сделать мне проблем по максимуму… По выправке батюшка – вылитый гэбист. Как только он ушёл, охранники сказали, что он истерик. Он получил власть и считает, что мы находимся не на территории Российской Федерации, а на территории отдельного государства под названием Русская Православная Церковь… В городе сформировались целые элитные микрорайоны, заселенные представителями духовенства… Лавра позволяет себе такие вещи, какие себе не позволяет никто…»

Закрываю «Российский вестник», кладу на журнальный столик, раздумываю… «Провинциальный репортёр» отнимает двадцать часов в сутки. Выходных никаких нет: стоит только лишнее время потратить на себя, поспать или уехать на дачу, – сразу чувствую себя человеком, который что-то пропустил интересное… Нет сомнений, одно дело – Решетников, личинка кровопийцы, он алчен, но не кровожаден. Другое дело глава района: Сергеев – настоящий кровопийца. Бывший мент в высоком звании, окруживший себя бывшими бандитами… А бывших ментов не бывает, известно. Как и не бывает бывших бандитов… Уже покушались…

Когда уровень лжи превышает уровень дохода населения, начинается тихий бунт внутри человеческой души, который может вылиться в кровопролитие позже… Элементарное чувство справедливости тоже двояко, у каждого оно своё.

Надо теряться, конечно…

В чашку с растворимым кофе наливаю кипяток.

Весь сыр-бор не из-за этой статьи в центральной газете. Это понятно как дважды два. Совсем недавно мне довелось пообщаться с представителями федеральных структур безопасности. Они попросили материалы о Сергееве, которые я собирал, но не публиковал из-за отсутствия доказательств. Они их обработали, а потом я увидел краем глаза аналитическую записку, которая могла послужить поводом для отстранения Сергеева. Там упоминался ряд коррупционных историй, фигурировали большие цифры… Видимо, Сергееву стало известно, что я дал сведения о нём… А после это интервью… так совпало…

Звоню Ромке, пятнадцать лет друг друга знаем, объясняю ситуацию. Он меня выслушивает и советует то, о чём я сам уже решил для себя минут пять назад.

– Не говори, куда едешь и о своих планах. Даже мне и Андрею не говори, – советует Ромка. – Езжай и всё. Сам потом позвонишь.

Вообще – я романтик в душе, но приходится копаться в дерьме. Это так не романтично! Ведь не только в политике мерзостная грязь – она везде, суццка! Например, очень многие мужчины с лучшим другом общаются только потому, что так нужно для общего бизнеса. Есть мужчины, которые дружат с бывшей женой после развода, и эти самые мужчины не против, чтобы его лучший друг встречался с его бывшей супругой, – так лучше для бизнеса. А есть те, большой процент, кто переспал бы с женой лучшего друга, если представилась такая возможность, – пусть это и станет крахом для общего бизнеса. Это действительно так, я не выдумываю. Так вот с Ромкой у нас нет общих финансовых дел. Я редактор, а он юрист. Только общие интересы. Я ему доверяю. И я ему верю. Он – мне тоже.

Я собираю вещи. Но перед этим в интернете нахожу нужную рекламу, созваниваюсь.

Кто-то сказал, что ад ожидает нас за каждым углом. Но я, кажется, знаю место, где за каждым углом – рай, зовущийся «щастьем», некая точка Лагранжа; место, которое совсем не видно из моего дома, – не видно ниоткуда. Но оно существует, если туда попасть… Решение принято. Отправляюсь. А что остаётся делать, если никакая организованная, действенная и разумная борьба невозможна? Побег предпочтительней шальной пули. Хотя, не исключено, стреляют и в спину, вдогонку.

Весь день я дома.

Спать укладываюсь рано. Ложусь на правый бок, натягиваю простынь на ухо, закрываю глаза и вдруг понимаю, что сон зависит от положения спящего. Я же спать не хочу – положение безысходности.

2

Раннее утро. Ещё темно.

Закрываю квартиру, выхожу на улицу, закуриваю, иду на автовокзал.

Избавиться от кошмаров – и вот я в пути.

Во время путешествия забываешь имена людей, с которыми знакомишься в дороге. Память вычёркивает всё лишнее и ненужное. Голова не хранит мусор. Оставляет только самые интересные моменты. Дорога всё равно скучна даже если с тобой рядом говорливый сосед, ибо он не может быть интересным весь путь, от лишних слов устаёшь. Это подобно семейной жизни – наступает момент серых будней. И это надо понимать как должное.

Автобус стоит на таможне около часа, для меня это целая вечность…

И вот я в Украине. Другая страна, а никакой разницы. Те же разбитые дороги, убогие дома вперемешку с богатыми виллами. Я пытаюсь заметить разницу, но не вижу. Внешне всё схоже, как у близнецов из одной зиготы, но характер не может быть одинаковым, я понимаю это. Какая-то полоска границы – и между мной и прошлой жизнью пролегает океан, необъятная стихия. Здесь тоже относительно неспокойно, но я чувствую себя в безопасности. Другой мир ставит иногда заслонку. Правда, её всегда могут открыть. И во мне пробуждается надежда, что затемнённый салон автобуса, который, словно призрак, плывёт по пыльной дороге, навсегда увозит от теней прошлого. По ту сторону границы я не был осторожным в словах. А слово может ранить, как острый нож. И в первую очередь самого автора слова. Я наносил порезы себе и другим – причём себе чаще.

Засыпаю. Сосед не перестаёт рассказывать что-то. Я его не понимаю, почти не слышу, проваливаюсь в сон.

Я сплю, но, как бы ни было странно, понимаю своё состояние. И вот мне кажется, что тени продолжают меня преследовать. Моё сознание граничит между реальностью и потусторонним миром. Призрачные миры то исчезают, то появляются снова. Иногда они принимают причудливые формы. Клубятся, как дым над пожарищем, обволакивают, но дышится легко, нет страха задохнуться, или сбиться с пути, заблудившись, – видимо, это туман из пепла. И я с лёгкостью иду в неизвестность, которую вряд ли возможно разглядеть впереди себя. Я оглядываюсь – тот же дым, или туман, я не знаю. Но уверен, что всё исчезнет, как только проснусь. Понимание, что ты спишь и можешь управлять псевдо действительностью, заставляет не беспокоиться, что возможно потеряться во времени и пространстве – ты сам моделируешь свои образы, действия и чувства, а не кто-то другой, влияющий на повседневность бытия. Тишина. Мир и покой окружают меня. Безмятежность. И почему-то я от этого устаю. Мне хочется двигаться, хочется танцевать, кричать безобидные гадости – и я пробуждаюсь.

Только что увиденные картинки воспринимаются всерьёз. Туман перед глазами рассеивается. Граница сна и реальности незаметна. Я чувствую себя нарушителем, протираю глаза левой рукой, правая замлела.

Возле меня другой человек. Говорливый вышел, наверное, где-то на остановке, я не услыхал, когда спал, он не посмел будить, смотреть иллюзорное кино.

Новый сосед молчалив. И я не пытаюсь заговорить с ним. Сейчас мне приятно молчать. Я под впечатлением от приснившейся картинки.

3

Водитель автобуса объявляет мою остановку.

Я выхожу, забираю багаж, автобус отходит, и белая пыль окутывает меня с ног до головы. Это напоминает недавний сон. Может, так оно и есть, ведь эта пыль – я оглядываюсь, она везде, на деревьях, на крышах домов, на заборах – визитная карточка Поповки и Республики «Z» – она похожа на пепел извергающегося вулкана.

Я прибыл… В оранжевую страну. Но продолжаю стоять возле дороги. Не делаю шаг вперёд. Это моё желание: остаться на месте, оглядеться, а после идти, искать жильё. (Оранжевый цвет – любимый цвет романтиков и страстных мечтателей. Пожалуй, их главная особенность – богатая интуиция. Нередко такие люди предпочитают реальности интимных отношений эротические фантазии, которые доставляют им большое удовольствие. Частенько пытаются «подогнать» партнера под свой идеал и, образно говоря, живут не с конкретным человеком, а с его воображаемым образом. Оранжевый цвет означает святость и здоровье. По свойствам этот цвет представляет энергию, радость, теплоту и смелость. Вообще же, оранжевый цвет символизирует и часто ассоциируется с удовольствием, роскошью, радостью и пламенем. Оранжевый цвет высвобождает эмоции, поднимает самооценку, способствует хорошему настроению, является отличным антидепрессантом. Но при длительном восприятии оранжевого цвета может появиться утомление и даже головокружение.)

Склонность к одиночеству была признаком моей гордости, а гордость – проявлением силы. Но когда-нибудь надо выходить из укрытия. Мне предстояло разрушить образ отшельника (мнимого всё же), ибо я устал от себя самого, да и обстоятельства так складывались, чтобы я бежал, бежал и бежал… чтобы достичь, видимо, поэзии, вдохнуть в себя призрачной свободы, насытиться ею. Я знал конечную остановку своего пути и, ступив с автобуса на раскалённый асфальт, понял, как жаждал породниться с этой страной! Она обожествляет молодость, предоставляя ей полную свободу любви во всех её проявлениях.

Эта республика за тридевять земель, казалось. Но только до тех пор, пока я не обрёл под собой твёрдую почву, проводив взглядом отъезжающий автобус. Теперь я здесь! Я часть этого государства, которое «порабощает» своего гражданина только в кавычках, вознося его над собою. И я произношу мысленно слова, которые знаю наизусть: «Республика Казантип – единственная страна, которой нет ни на одной мировой карте. Республика Казантип не относится к странам – ей это параллельно, потому что она лежит в параллельной реальности, перемещаясь во времени и пространстве туда, куда вздумается ее Президенту, и где лучше ее народу. Республика Казантип является Конституционной республикой с Президентским Правлением. Во главе государства стоит демократичный диктатор Президент Никита I, тоталитарность власти которого заключается в навязываемой всем диктатуре тотального «Щастья», а преемственность демократической власти обеспечивается ежегодными перевыборами самого себя, против чего великий народ традиционно ничего не имеет против. Основным достижением демократии является внутренняя свобода личности и независимость ее граждан даже от самих себя, а также независимость Республики от серого и однообразного мира.

Республика Казантип – это государство с самой высокой в мире плотностью счастливых людей на квадратный метр, и с самым низким процентным содержанием мудаков на душу населения. Коренное население Республики Казантип – это веселые и загорелые бездельники, которым все оранжево и по казантипу. Кроме этого, Великий казантипский народ ежегодно пополняется огромной многонациональной армией эмигрантов в поисках «Щастья», которым в порядке очереди оказывается политическое убежище. Республика Казантип имеет границы, но не имеет территории. Государственные границы, в виде Великой Казантипской стены – существуют для того, чтобы защищать Республику и ее граждан от серого и однообразного мира, а также – чтоб было куда входить, было за что выходить, и было что расширять.

Республика Казантип имеет границы, но не имеет территории, являясь государством, которое время от времени свободно перемещается в пространстве. Столицей Республики является любой населенный пункт, который, пусть и неожиданно для себя, оказывается в самом центре Республики».

Стряхиваю пыль, делаю шаг, делаю второй – я несусь по пыльной дороге, взлетаю, обретая небывалую лёгкость: неловкое, ребяческое, тщеславное чувство полёта. Здесь другой воздух, морской; здесь я другой, подобно чайке – изысканные радости и безмятежность внизу, а не вверху, как там, за заслонкой, и я всегда могу опуститься вниз, чтобы окунуться в них, как в воды Чёрного моря, а не наоборот, карабкаясь вверх. Глядя на меня со стороны, думается, ведающие законами боги не гневались, а находились в растерянности, когда провожали взглядом этот фантастический полёт. Разгорячённый ветром, я чувствую себя вовлечённым в головокружительную погоню – это детская игра, я убегаю, меня догоняют.

Кульбит – я на земле! Моя походка нетороплива, за спиной рюкзак: ноша прошлой жизни, которой придётся воспользоваться, но зато я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

4

Я вижу, как происходит оживление. Навстречу попадается всё больше и больше молодых людей. Много девушек в купальниках, оглядываюсь. Кружится голова: я чувствую какую-то непонятную нежность, или приятную слабость, у которой нет имени, – только что зародившаяся, она витает вокруг.

В руках конкретный адрес. Там меня ждут. Оставлено место, я надеюсь. Но если всё занято – не страшно. Найду другое жильё.

Слышится иностранная речь – это немцы. Рыжие и белокожие. Их речь звонкая, немецкий язык сложно спутать с другим языком.

Иду вдоль высокого забора, окрашенного в некий золотой цвет, – он блестит в лучах жаркого полуденного солнца, – отыскиваю нужный номер. Правильно, тридцать шесть. Звоню, открываются ворота: меня ждут, всё нормально, провожают в одноместную комнату, заодно показывают, где душ и туалет. Знакомимся. Хозяйка, Анна Васильевна, доброжелательна. Ей, видимо, за пятьдесят лет; она забавно «гыкает», но это Украина, Крым, привыкну, а может, через несколько дней сам заговорю с южным акцентом.

Открывается дверь соседней комнаты-номера, выходят две девушки, блондинка и брюнетка. Первой в глаза бросается блондинка, она намного красивей подруги. Но мне не хватает времени в полной мере оценить девушек, они здороваются с Анной Васильевной, на меня внимания не обращают, кажется, и скрываются за углом дома.

– Успеешь познакомиться, – улыбается хозяйка. – Они у меня три дня. Приехали на месяц.

Я расплачиваюсь за жильё, недёшево, благодарю Анну Васильевну, она желает приятного отдыха, оставляет меня одного, и вот – быстро переодевшись, иду за визой, пластиковой карточкой, которая станет пропуском в другой мир.

5

Доносится приглушённая танцевальная музыка. Фестиваль в разгаре, круглосуточное растянутое почти на месяц веселье, если не спать, сведёт с ума любого. Ибо в режиме реального времени на Казантипе что-то происходит, насколько мне известно, какой-то танцпол, вечеринки на пляже, конкурсы – всё в течение двадцати четырёх часов в сутки. И если не можешь ничего пропустить – тебя пропустит мясорубка безумия.

Навстречу попадается парень. Он ест чебурек, выглядит уставшим. Останавливается возле меня, говорит:

– Очень интересный момент, дружище. Хочу сообщить. Пока идёшь с «Марса», чтобы скоротать время, очень кстати успеваются схаваться – ровно два чебурека. Я один уже съел. До дому осталось три укуса.

Я его не понимаю, поэтому говорю:

– Поздравляю, – и жму руку, она в масле.

– Спасибо, – отвечает и уходит. Мне кажется, он не в себе. Но это не удивительно. Поймать чужую волну возможно не сразу. Он, видимо, фарш из мясорубки.

Я воодушевляюсь. Надо уметь расслабляться. Я – не умею. В какой-то момент придётся самому превратиться в фарш. Сообщающиеся сосуды принимают в себя любую жидкость, я же пока твёрдое тело. Лёд, которому предстоит оттаять, чтобы влиться во всеобщее веселье.

6

За визами очередь, большая, длинная, толстая, шумная, живая несправедливость.

«ОЧЕРЕДЬ – ЭТО НЕ ТАК УЖ ПЛОХО. ОЧЕРЕДЬ СПЛАЧИВАЕТ, В ОЧЕРЕДИ ЕСТЬ ВРЕМЯ ПОДУМАТЬ. ХУЛИ Я НЕ ЗАРЕГИЛСЯ ОНЛАЙН?»

Кто же знал, что я здесь окажусь?

Визовый режим – единственный недостаток Республики, маленькое, временное недоразумение. Надпись на стене говорит о том же:

«ВЕЛИКИЙ НАРОД – ЭТО ТОТ, КТО ЖИВЁТ НА КАЗАНТИПЕ, ЭТО – ТЕ, КОГО ЖДЁТ ДОМА РАЗОЧАРОВАНИЕ».

И тут во мне поднимается такая всепоглощающая тоска, я возвращаю к себе другую действительность, серую и унылую, она временно в прошлом, но я к ней вернусь, никуда не денусь.

Здесь жизнь такая, она сиюминутная, а там – заслонка стоит прочно? – все на одного, а один против всех… И я размышляю: да, элита в одной куче, шоу-бизнес; мистический «народный фронт» – туда же лезет. С кем-то воевать собирается. Однако фронт есть фронт. Зато по другую сторону фронта находятся граждане и поэты, писатели и патриоты, журналисты, рабочие, служащие – просто люди, которые мне симпатичны. Они очень ясно выражают свою позицию: «нах-нах». Это – жестокий юмор. Очень мощный юмор – он работает гораздо сильнее, чем любые марши «миллионов». У одних он на кухне, у других в интернете. Информационные технологии помогают находить единомышленников, да. Но я не верю в «миллионы». Я доверяю себе, своим чувствам, стараюсь, если получается, обойтись без эмоций.

Не смотрю «первый канал», не смотрю рекламу, не смотрю «как готовить», не читаю жёлтую прессу. То, что смотрят «миллионы» и то, что они слушают и чего не читают – это огромнейшее большинство, не способное самостоятельно думать. Я к нему не принадлежу. Есть те, малая часть, кто убит или покончил жизнь самоубийством, кто сидит за решёткой – к ним я тоже не отношусь. Есть ещё одна группа людей, которым можно доверять, они могли бы создать правительство. Но они не допущены к власти. У них очень маленький рейтинг. А «первый канал» обещает, обещает, обещает… много чего обещает. И те, кто его смотрит, ведутся на обещания, один раз, второй, третий. Им что-нибудь кидают, бывает, чуть лучше обглоданной кости – бутылку водки, например. Радуются. Или добавку к пенсии, маленькую, рублей триста… Но народ по-своему всё равно уникален – его трясёт и трясёт, трясёт и трясёт… и он выживает!..

С «первого канала» всё время кричат, забросаем шапками Запад, снежками забросаем. Это основная тема «первого канала», чтобы уйти от реальных проблем. Но это – такая глупость!.. Что делать, конечно, я не знаю, что предпринимать, но, если говорить о себе, здесь всё понятно: вести себя честно и порядочно. Не врать, не лгать. Никому! Слава богу, что я в той среде, где думают так же. Мы находим взаимопонимание. Да, случается, что можем поспорить, идти или не идти на выборы, но – не более. И среда моя очень большая. И мы в ужасе от всего, что происходит. Или произошло… «случилось страшное»… И всё равно мне кажется, что это клоунада, непристойная клоунада. Это не аристократично! «Подержи моё место, я сейчас приду. Теперь садись на мой стул, я сюда. Ага, всё!» Ноль благородства!.. Да, это клоунада! И мы её наблюдаем… Куда это годится? И где эти люди, а их миллионы, которые скажут, или повторят, «нах-нах» на такое хамство?.. Поэтому я, видимо, здесь, а не в Турции или Египте.

Казантип – это неудачные музыканты, актёры, певцы, писатели, поэты, художники, фотографы, журналисты, фотомодели, манекенщицы, модельеры, спортсмены и им сочувствующие. Одним словом, дети-переростки – это весь контингент Казантипа, и я с ними: стою за визой уже более трёх часов. В подтверждение своих мыслей замечаю надпись:

«НАС, ПСИХОВ, НА КАЗАНТИПЕ ПОЛНАЯ КЛИНИКА, ПРИСОЕДИНЯЙСЯ!»

7

Получив визу, вливаюсь в ряды сумасшедших, рисую планы. На сегодня и завтра. Когда пребываешь один в незнакомом месте и ещё почти ни с кем не знаком, пытаешься определиться с досугом, нет той спонтанности, когда отдыхаешь с друзьями, или нет той предсказуемости – пляж, обед, пляж, кафе, секс, сон, – когда приезжаешь на курорт со своей любимой.

Покупаю холодную бутылку «шампанского». Алкоголь самое верное средство сближения, то ли с Республикой, то ли с незнакомой девушкой перед сексом: исчезают проблемы и неуверенность. Открываю бутылку, пью с горла. Поистине кажется, что этот клочок земли вдали от сложностей и бурь – сущий рай! Эта иллюзия видится невероятной. Я делаю ещё несколько глотков и чувствую себя так, словно меня перенесли в экваториальные широты, на остров, где вместо кокосов на пальмах растут «баунти». Я забываю вчерашние дни и весь свой горький опыт, ту грязь, в которой барахтался, я забываю изрубанную топором дверь квартиры в три часа ночи, забываю sms с угрозами: «Ты подохнешь в канаве», «Тобой займутся казаки», «Тебе подбросят наркотики»… Неожиданно вспоминаю, что у меня реально нет карманов. Я их сразу зашил, когда один из руководителей полиции посоветовал: «Всё, зашивай карманы, ты нам во уже где! Надоел!».

Бутылку ставлю на землю, пытаюсь убрать нитки, не получается. Тогда я резко дёргаю материал джинсов правой рукой и разрываю карман. Со вторым так и не справляюсь.

Выгляжу оборванцем, но здесь так заведено: любая неординарность приветствуется.

Звонит сотовый телефон. Это Андрей. Помогает издавать газету. Заслонка не перекрывает телефонную связь, я об этом сожалею. На звонок не отвечаю. Ромка предупреждал, чтобы я не разговаривал даже с самыми близкими мне людьми, если только сам не позвоню. Моё местонахождение, кстати, пока никому не известно. Я уезжал быстро, неожиданно, можно сказать, в первую очередь для себя самого.

Решаю идти на пляж, искупаться, упасть в песок и всё… остаться там до вечера.

Неожиданно ко мне обращается иностранец. Он говорит на английском языке. Кажется, что он делает упрёк, зачем я испортил джинсы.

– Не понимаю, – перебиваю его, машу головой, развожу руками.

Тогда он начинает смешивать русские слова, украинские и английские, получается хреномуть: «мани, хривьни, рупли». Я поворачиваюсь к какой-то девушке, проходящей мимо:

– Говорите по-английски? Помогите молодому человеку…

– Do You Speak English?.. – начинает она диалог.

– Yes… – англичанин радуется, что перед ним оказывается симпатичная девушка, и это заметно.

Ухожу. Может, так выйдет – они познакомятся ближе. Моё незнание иностранных языков сведёт их вместе. А вообще, иностранная речь всегда напрягает: не понимаешь, о чём разговор – может, гадости о тебе говорят, а я – лошара!.. «Карандаш, кровать… ****ец» – это весь русский словарный запас иностранцев здесь, убеждаюсь.

Вижу плакат, на нём надпись:

«НЕ ПРЯЧЬСЯ ЗА МОИМ ЗАБОРОМ ОТ СВОИХ ПРОБЛЕМ».

Какой идиот выдумывает эти слоганы?

Иду по узкому коридору меж высоких бетонных стен серого цвета, узкая полоса неба над головой. Чувство клаустрофобии окутывает меня, ведь я здесь впервые. Затем – резкий солнечный свет бьёт в глаза, оказываюсь на свободе: белая пыль перемешана с жёлтым песком под ногами; бетонная дорожка ведёт к ступеням, поднимаюсь, вестибюль, фейс-контроль – Казантип!

«НУ, ЗДРАВСТВУЙ!»

«ЗАЦЕНИ!»

«МЕЧТАЙ!»

«ДОВЕРЯЙ!»

«НЕ ЗАЙОБУЙ!»

Громко звучит музыка. Кто-то рядом со мной недовольно говорит:

– На Казантипе музыки нет. Одна попса на Казантипе!

«БУДЬ КЕМ ХОЧЕШЬ, ЖИВИ КАК ХОЧЕШЬ».

Справа, чуть впереди, идёт блондинка в купальнике. У неё очень аппетитная попа, я любуюсь. На бордовых шортах-плавках – местный стандарт – надпись чёрными буквами «щастье». В руках жёлтый чемоданчик (для некоторых счастливчиков – это самодельная виза, она бесплатная, только неудобно таскать с собой), на нём написано: «Вечером занята! Моей маме зять не нужен! Телефон потеряла, папа олигарх. Будете проходить мимо – проходите»… А-ля, советское кино на современный лад, «Приключения жёлтого чемоданчика».

Море. Пальмы. Фрик-парад. Кисс FM и Цифроград. Щастье. Музыка. Сансет. Казантипа мало! NET.

Обгоняю блондинку, моё внимание переключается на группу девушек топлесс, выкрикивающих стишки. Юные срамницы!

«ТЫ ВЛИП!»

Пью «шампанское» залпом, капли льются на грудь – чувство блаженства растекается по телу: я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

8

Выхожу из воды, ложусь на песок. День подходит к концу и солнце не такое жгучее. Смотрю на небо и слушаю музыку. Все связи с внешним миром распадаются, теряют смысл. Я здесь и сейчас! Все опасности становятся безымянными. Хотя там, за заслонкой, казались настоящими, реальными, ужасными, ибо подкрадывались беззвучно и незаметно.

Я вспоминаю местного фотографа Дмитрия Шалаева.

Он как-то опубликовал в своём блоге фотографии директора одного местного небольшого заводика. Это Сергей Данилов. День рождения он провёл в храме. Затем переместился в ресторан, а оттуда приплыл на свою дачу на теплоходе. Всё это – в сопровождении патриарха, Никона.

Два месяца на этот материал никто не обращал внимания. Потом Дмитрий скинул мне ссылку. И я его отчёт опубликовал у себя в газете, а затем в блоге. Его лавинообразно начали переопубликовывать, мол, директор маленького завода так шикует!

Сначала позвонил человек братковских манер:

– Чё ты, кто тебе давал право? Ты кто такой вообще?

С такими людьми я долго не разговариваю, просто пишу всё на диктофон и сразу выкладываю в комментариях. Или в газете, в следующем номере.

Потом позвонили с прокуратуры:

– Что у вас там происходит? Нам звонили из Генеральной прокуратуры, сказали разобраться.

Следующий звонок от Шалаева:

– Удали, меня убьют. Угрожали и моей жене.

Это единственный случай, когда я поддался на уговоры человека, который дал мне информацию. Так как понимал: это точно не шутка, раз из-за заметки в каком-то региональном СМИ задействуют Генпрокуратуру. И я удалил фотографии из интерната, дал пояснения, что Дмитрий подвергся угрозам со стороны неизвестных лиц.

А газета уже вышла… Но как-то всё обошлось…

День заканчивается. Я наблюдаю картину, как толпы отдыхающей молодёжи собираются возле главного понтона Казантипа, сливаются воедино. Музыка стихает. Я одеваюсь и тоже присоединяюсь к всеобщему действу. Кто-то садится на песок, кто-то влезает на подиум, другие идут на пирс.

«НЕ ССЫ!»

Сансет – одна из самых популярных традиций республики «Z». Солнце медленно утопает в волнах Чёрного моря. Оно захлёбывается, умирает, чтобы завтра родиться снова… И чем его становится меньше, тем громче крики зрителей, тем сильней и чаще хлопают в ладоши, кто-то целуется. У многих в руках жёлтые воздушные шарики. Взмах волшебной палочкой – и шары взлетают в воздух! Небо усеяно сотней искусственных солнц. Крик, свист, улюлюканье! Я сам присоединяюсь к этой церемонии и машу руками, кричу, зная, что мой голос сливается с другими голосами и его не разобрать.

Я кричу:

– До свидания! Встретимся завтра.

Эта традиция мне напоминает похороны, ибо закат – это смерть. И вся эта суета, ритуальные действия, крики, поцелуи, шум и гам – не что иное, как способ отгородиться от старухи с косой, не оставаться с ней наедине. А похороны – тот же день рождения, по сути: скоро финиш, флажок на пути, ты к нему приближаешься; гости веселятся, веселят тебя, чтобы ты не думал о финишной черте.

Я кричу до хрипоты в горле. Лютый угар! Я трезв – и я пьян! «Шампанское», казалось, снова ударило в голову газами. Подпрыгиваю вверх.

– Охуенно! – кричит кто-то громче всех.

Его возглас подхватывает толпа: «О-ху-ен-но! О-ху-ен-но! О-ху-ен-но!»

И я со всеми, не сдерживаюсь:

– О-ху-ен-но! О-ху-ен-но! О-ху-ен-но!

«ПУСТЬ ВСЁ БУДЕТ ТАК, КАК МЫ ХОТИМ – ИБО МЫ НЕ ХОТИМ НИЧЕГО ПЛОХОГО!»

Какая-то незнакомка хватает меня за руку, разворачивает к себе (я послушен), она в белой панаме, возбуждённо выкрикивает, лицо излучает довольство, как будто только что в её жизни случился самый яркий оргазм, и об этом она хочет поведать миру:

– Послушай! Я сюда приехала первый раз. Я отдыхала на Ибице – везде! Но, б****дь, это такое место, просто… я его полюбила, правда! С третьего дня. Нет, со второго… А сейчас я целовалась с незнакомым парнем минут пять, его девушка смотрела на нас, она не ревновала, иначе – вмешалась, и я поняла, что вокруг меня больше ничего не существует… Энергетика, любовь, кураж – я поняла, я вернусь на Казантип снова… Я хочу…

«КЛЕЙ В МОМЕНТ!»

Неожиданно для себя прерываю её поток слов очередным для неё поцелуем (для меня он первый в этом государстве), мы обнимаемся и валимся на песок. С неё слетает панама, я отрываюсь на миг – передо мной брюнетка, которую я видел с блондинкой у Анны Васильевны. Я сразу её не узнал.

– Мы сегодня виделись, – говорю; она классно целуется, делаю для себя пометку.

– Верно…

– Кирилл.

– Чего? – переспрашивает.

– Меня зовут Кирилл.

– Я Регина. Рада знакомству. Ты приехал сегодня.

– Да, и ты первая, с кем я знакомлюсь…

– Нагло целуясь…

– Тебе не понравилось?..

– Ты целуешься, как настоящий мужчина!

– Я – он и есть… А где подруга? Ты была ни одна.

– Рита где-то здесь. Она ревнует, когда я обнимаюсь с чужими мужчинами.

– И ко мне приревнует?

– К тебе тоже… А вот и она… Рита, это Кирилл, наш сосед…

Мы поднимаемся с песка. Я протягиваю руку Рите, повторяю своё имя:

– Кирилл…

– Моя подруга сумасшедшая… – говорит она. В уголках губ у неё видятся маленькие морщинки, это с рождения, наверно; даже отсутствие улыбки предполагает некую вечную усмешку, то ли над жизнью, то ли над кем-то конкретно. Глаза слегка припухшие. Но не ото сна, а, видимо, из-за его нехватки или отсутствия вообще в течение суток.

– Здесь все, я вижу, ни от мира сего…

– Наверно, – Рита равнодушна как будто ко всему.

– Шампанского хотите? Лично я хочу! – предлагаю девушкам. Мне хочется их угостить. – Выпьем за знакомство. Как вам такое предложение?

– На «Марсе» есть «Гнездо», – говорит Регина, – если мы не хотим напиться.

– Напиться можно везде…

– Лучше это сделать в баре «69».

– «Как ни крути…» – говорит Рита.

– Значит, отправляемся на «Марс», в «Как ни крути», – говорю я. – Показывайте дорогу, вперёд!

Пробираемся через толпу.

– «Марс» обитаем! Сейчас убедишься, Кирилл, – говорит Регина.

– Там продают чебуреки…

– Возможно.

– Нет, это точно. Марсиане питаются тем же хлебом, что и мы. Одного сегодня я уже встретил оттуда.

Девушки ведут меня за собой. На одном из танцполов крутят «Prodigy». Группа людей танцует, входит в экстаз. Возникает такое чувство, точно я соприкасаюсь с неведомой степенью воодушевления, но не танцую, а просто иду. Шаги заводят.

Рита берёт меня под руку. Затем это делает Регина. Я имею смешной вид. Правила этикета отменяются. Каждый видит каким ты кажешься, мало кто чувствует, каков ты есть. Я человек, которому всё равно сейчас, потому что, понимаю, невольно создаю здесь свой новый собственный мир. Не знаю, создали ли его Рита и Регина?

Мне кажется, если я останусь в Республике навсегда, то никогда не умру. Эйфория!

Замечаю надпись возле бара:

«БОГ МЁРТВ! (НИЦШЕ.) НИЦШЕ ЖИВ? (БОГ.) БУ-ГА-ГА! (СМЕРТЬ.)»

Я живу! Я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

9

«МАРС АТАКУЕТ».

Перед баром стоят несколько ковбоев в широкополых шляпах, курят, у одного в руке пачка «LM»; три инопланетянина с большими кошачьими глазами пританцовывают, как будто на пляже минусовая температура, лютый холод; две девушки загримированы под древних старух, на одной одеты лохмотья, она лучше всех вжилась в роль, трясётся голова, трясутся руки. Разношерстная компания производит очень странное впечатление.

Из бара выкатывается парочка в обнимку. Оба пьяные.

– Нормально так ебашим, Маша!

– Да, Паша… Идём к морю… Скорей…

– Кино! – говорю девушкам. – Мне нравится.

Регина отпускает мою руку, первой входит в бар. Риту я пропускаю вперёд, захожу последним.

Посетителей много, но меньше, чем я ожидаю увидеть. Основная масса толпится возле барной стойки, на которой две посетительницы исполняют стриптиз; они пьяны, их движения рук и ног спонтанны. Бармен и ди-джей не обращают на девушек внимания. Зрители из толпы фотографируют либо снимают на видео бесплатное шоу.

Оглядываюсь, вижу, что присесть не удастся. Протискиваюсь ближе к бармену, заказываю бутылку «шампанского».

Объявление, написанное от руки, прикреплено к небольшому стеллажу, на котором располагаются полупустые бутылки с выпивкой: «Для работы в баре требуются тёлки. Оплата бухлом».

Расплачиваюсь. В этот момент одна из танцовщиц на стойке забирает бутылку у меня из рук, взбалтывает и открывает, поливая меня и толпу брызгами шампанского. Все визжат от удовольствия! Стриптизёрши громче всех.

Прошу бармена повторить заказ.

Ди-джей заводит Skrillex, «Kyoto».

– Казантип – это частичка пьяного угара, – поясняет Регина.

– Да, – говорю я, не сводя глаз с Риты. Она начинает танцевать. Как бы в стороне ото всех.

– Мы за трезвый Казантип! А – это невозможно.

Регина берёт бутылку из моих рук и делает несколько глотков из горлышка, возвращает назад.

– Кирилл, я вижу, тебе нравится Рита. Ты поедаешь её глазами. Но она тебе не даст!

Инстинктивно пью «шампанское».

– Не напрягайся. Химия либо возникает, либо нет. Я как медик говорю. Секс не всегда нужный химический элемент для любовной реакции. А ты хочешь с ней секса.

– Почему так решила? – интересное замечание, а главное – в лоб!

– Я её подруга, лучшая, – Регина делает акцент на последнем слове. – Ей не нравятся мужчины.

– Лесбиянки, что ли?.. Кстати, моя ориентация правильная. И – слава богу!

– Удивлён? Мы с ней очень близки, да. Но в отличие от Риты, я не делаю различий между мужчиной и женщиной. Поэтому она меня часто ревнует, у каждого свои недостатки… Посмотри на неё, она отказывает во внимании всем парням.

– Забавно.

Регина смеётся над чем-то. Видимо, забавное слово «забавно» смешит.

– Рита позволит тебе переспать со мной, если будет наблюдателем.

– Станет держать свечку? Интересно, – улыбаюсь. – И?..

– Нет, обойдёмся без свечей. Представь, ляжем в постель, прижмёмся друг к дружке, я слева, Рита справа, а ты посередине. Мы увидим твоё лицо напротив и прислушаемся к шуму моря. Ты обнимешь меня, поцелуешь…

«ИНЬ, ЯНЬ, ХРЕНЬ».

Я прерываю её монолог. Всё, что она говорит, это замечательно. Но в сексе должна присутствовать какая-то непредсказуемость, здесь нельзя ничего планировать. Я ещё раз кидаю взгляд на Риту, она соединяет в себе, по моему представлению, гениальный женский образ: блондинка со смуглой кожей, роскошный бюст, кошачий голосок, капельку, наверно, дурочка, но какая-то добрая и чуть смешная. Так мне видится. Слабая – чем не жертва для маньяка, в которого мне хочется превратиться прямо сейчас. Но – лесбиянка! Подобная правда – болезненный удар по яйцам. Такая девушка не должна принадлежать другой девушке, но она принадлежит. И эта другая девушка – Регина. Она откровенна (со мной всегда все откровенны, внушаю доверие, профессиональное качество). И она тоже вмещает в свой женский образ много чего, но является брюнеткой с болезненной бледностью кожи, мелкогруда и нагловата.

Очевидно, всё хорошее в этой жизни приходится отбивать у кого-то: лучшую работу у коллег, первые места на спортивных мероприятиях, правду – у лжи, клиентов – у конкурентов и, конечно, красивых женщин… частный случай – у других женщин.

Я предлагаю:

– Давай лучше выпьем водки! Ты как?

Регина внимательно смотрит на меня. Я понимаю, характер и эмоции, написанные на лице, – главные отличительные признаки любого человека, а не его внешность. Она умней, чем кажется.

– Я не против крепких напитков. Мужчина, кстати, имеет право выпить, но он должен себя контролировать от первой рюмки до третьей… – Рита улыбается, мне она начинает нравиться, ибо нет некрасивых женщин, как я писал однажды, а есть у мужчин разные представления о красоте. – Заказывай бутылку или две, здесь принято угощать водкой всех подряд. Вчера с Ритой мы сюда уже заглядывали.

– Необычное место.

– «Как ни крут».…

– «Туда-сюда»…

Бармен разливает водку в пластиковые стаканчики (невыносимая лёгкость бития стеклянной и фарфоровой посуды привела к пластиковой эпохе загрязнения окружающей среды). Кто-то из посетителей ещё берёт водки, ещё и ещё… Когда у всех в руках тара с алкоголем, подвыпившая и весёлая толпа начинает петь:

– Михаил Сергеевич Боярский, Михаил Сергеевич Боярский, Михаил Сергеевич Боярский, лала-лала-лала, лала-лала-лала, лала-лала-лала, лала-лала-лала!..

Пауза. Выпивается водка. Здесь никто не закусывает и не запивает.

Дальше снова все вместе:

– Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!.. Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!.. Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!..

Какой-то парень присоединяется к стриптизёршам, влезает на стойку, снимает шорты и трусы, кричит в толпу:

– Лера, с днём рождения тебя! Я тебя люблю!!!

Пытаюсь увидеть Леру, но не получается. Женская часть посетителей улюлюкает, все превращаются в многоликую Леру. Рита вместе со всеми; Регина рядом со мной молчит.

Народ прибывает.

Раздевается ещё одна парочка девушек.

Крик из толпы:

– Снимайте трусы, помашите ими на прощанье!

Девушки недолго раздумывают, оголяются полностью.

«ТРУСЫ НОСЯТ ТРУСЫ, НЕ ТРУСЬ!»

И толпа заводится снова:

– Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!.. Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!.. Самый, сука, бар! Можно, сука, всё!..

В руках у меня оказывается огромный фаллосимитатор, кто-то передаёт. Я отдаю его дальше по цепочке…

– Гандон-пати! – слышу возглас.

Объявляется конкурс «поцелуй во все места».

Задираю футболку Регине, у неё очень маленькая грудь, целую соски, они тёмного цвета. Рядом – может, муж и жена, они «окольцованы» – парень пытается сделать пухленькой блондинки «куни». Отрываюсь, потому что к нам подходит Рита, хочу приподнять её футболку, но она не соглашается, отталкивает мои руки, целуется с Региной.

Зрители возбуждены, выкрикивают различные непристойности. И мне кажется, эта армия тунеядцев и бездельников ругается, как тысяча чертей, но она не понимает, что говорит.

«Марс» атакует пьяным угаром.

Звучит музыка. Начинаются танцы.

Я заказываю три коктейля «Александр Невский». Смешанные ароматы абрикоса и апельсина придают необычный оттенок вкусу, но я чувствую, уже пьян, мне всё равно, что лить в себя, лишь бы горело. Мы втроём пьём коктейль на брудершафт, идём танцевать.

Рита как обычно в стороне, у меня за спиной. Я танцую с Региной и иногда оборачиваюсь. Я вижу Риту в зеркале, что висит на стене, и без зеркала. Странное ощущение: мне становится не по себе, словно мы все утратили реальность и каждый из нас в своём зеркале видит отражение другого зеркала.

– Девственницам шампанское бесплатно! – выкрикивает ди-джей.

– Бесплатно!!! – заводятся посетители.

– Девственницы есть?

– Девственниц нет!!!

– ААААААААА!

– ААААААААА!!!

– Мама, здесь нет ничего хорошего, ****ь!

– Ничего хорошего!!!

– Мама, пришли кокаина! Вообще, нет сил никаких! Что делать?..

– Что делать?!!

Вдруг я начинаю понимать тот самый слоган на входе:

«РЕСПУБЛИКА Z – ЭТО НЕ ТО, ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ, НО ИНОГДА ТО, О ЧЁМ МЕЧТАЕТЕ».

Мне кажется, это зона ядерной реакции без радиации – термоядерный миг. Лучевая болезнь в другой форме.

Возникает пауза, мгновение тишины. Она, тишина, – дефицит, на вес золота, она – может контузить.

– Надо поехать в Щёлкино, – говорю Регине. – Хочу посмотреть заброшенную атомную станцию. Читал про неё. Первые «Казантипы» проводились на её территории – историческое место.

Ди-джей объявляет LMFAO – «Sexy And I Know It». Снова звучит музыка. К нам подходит парень. Где-то моего возраста, лет тридцати. Яркий коротко стриженый брюнет, мускулист, чем-то напоминает араба – таких мужчин обычно женщины обожают, они им снятся в эротических снах. Он дружески целуется с Региной. Здоровается со мной.

– Кирилл, знакомься – это Женя, – говорит Регина. – Он тоже наш сосед, живёт у Анны Васильевны. Фотограф. Из Санкт-Петербурга.

У Жени на шее висит фотоаппарат с огромным объективом. На Казантипе много фотографов и видеооператоров. Ведь Казантип – это массовка для фильма, маленький эпизод из жизни… двадцать пятый кадр!

Рита в танце приближается к нам, она тоже целуется с Женей, и я бы не хотел, замечаю для себя, чтобы это повторялось.

– Всем салют! Услыхал, в Щёлкино собираетесь? Я хочу сделать несколько снимков станции. Одному ехать не хочется, скучно будет.

– Нас сфотографируешь на этих развалинах? – уточняет Рита. – Я поеду.

– Он снимет всё, – шучу я, – если снять одежду всю!

– Почему бы и нет? Красивые девушки смотрятся великолепно на фоне любого пейзажа. В жанре «ню» я тоже работаю.

– Мы готовы попойзировать и посмотреть, – говорит Регина, специально искривляя одно слово.

Женя мне кажется каким-то странным. Он тоже один, как и я, понимаю. Но у меня уважительная причина, почему я оказался здесь. А он, не сомневаюсь, приехал сюда как все, за удовольствиями. Сказать нет ему, не могу. Так как детская ревность на безобидные поцелуи – это не повод отказать человеку в его просьбе.

Я говорю:

– Замётано, едем… – и пускаюсь в дикие танцы, чтобы отвлечься от создавшейся неприязни к нему. А ещё – показное добродушие, вот что необычно в нём. К таким людям я отношусь с подозрением.

10

Теперь нас четверо. Мы пьём «шампанское» и продолжаем танцевать.

«ЖИВИ, ЧТОБ ПРОБКИ ВЫЛЕТАЛИ!»

Я чувствую, как пьянею на глазах, подкашиваются ноги, но остановиться не могу, продолжаю прилаживаться к бутылке.

Сознание пока ещё в норме, и я вспоминаю, когда в последний раз так напивался?.. Полтора года назад. У нас в городе случилась череда убийств, стало очень тревожно. Была гнетущая атмосфера. Вначале убили экс-омоновца из пистолета в голову – это произошло первого февраля, я его очень хорошо знал. Через пять дней расстреляли предпринимателя, владельца гостиниц, он выжил, мы с ним дружили в детстве. Через месяц из пистолета застрелили бизнесмена из криминальных кругов. Я тоже его знал.

«Провинциальный репортёр» освещал все эти события. Город маленький, но всегда есть о чём писать. Тем более все местные СМИ завязаны либо на органы власти, либо на частный бизнес, который так или иначе всё равно связан с властями. Я же созерцать молча это не мог, писал. Говорил даже в одной заметке, что власть сидит на пожаре, администрация горит, как в лихие девяностые годы, но создаётся впечатление, мол, как будто ничего не происходит. И указывал фамилии.

И тогда меня избили. Ходили за мной человек шесть, потом подошли, сказали: «Чего всякую фигню пишешь?» Повалили и попрыгали по голове. Я думал – убьют, но отделался сотрясением мозга. Очень легко. А вскоре от меня ушла жена, с которой мы прожили почти три года. Незаметно сбежала. Повыносила свои вещи из дома, а затем пропала – не отвечала на звонки. После всех событий возникнуть могли только самые чёрные мысли, я думал, с ней что-то случилось серьёзное. Потом сама позвонила, чтобы подробно рассказать, как спала с нашим общим приятелем… в его машине, он часто приезжал к нам во двор якобы по работе, она спускалась к нему… Об этом знали многие уже бывшие друзья, но молчали… И я запил. Неделю не выходил из запоя. Андрей спасал, привозил пиво и успокаивал, говорил, что надо не бросать газету, в городе её ждут. Приезжал Ромка.

Однажды Андрей пришёл, я сидел на кухне, принёс водки. Играло радио. И тут я услышал Кипелова: «Дождь проходит сквозь меня, но боли больше нет…» – я попросил Андрея сделать погромче звук. Он выполнил мою просьбу. Мы с ним выпили. На фразе «В шуме ветра за спиной я забуду голос твой» – запел сам. Последний припев мы орали с Андреем: «Я свободен, словно птица в небесах. Я свободен, я забыл, что значит страх». Доорал, вытер слюни и забыл про жену. Навсегда.

Тогда я понял, что музыка – это изложенное настроение в звуках. Для каждого случая есть своя композиция, а моя жизнь может зависеть не только от меня самого, но и от чёртового случая, веди ты хоть самый праведный и здоровый образ жизни.

А Казантип – однобок. Клубная музыка настраивает на весёлый лад, не более того. Секс без интима.

Я выпиваю «шампанского» ещё. Вдруг меня начинает тошнить. Останавливаю танец, говорю Жене:

– Пойду к морю, я напился, надо вдохнуть свежего воздуха.

Как ни странно, он провожает меня. Девушки идут за нами. Я хочу их прогнать, чтобы они отстали, не хочу показывать себя, извергающего содержимое своего желудка. Но не могу сформулировать просьбу…

Рита спрашивает:

– Кирилл, тебе плохо?

– Да, – говорю еле-еле.

– Засунь два пальца в рот, – советует Регина. – И умойся морской водой.

Следую её совету. Но вырвать не получается. Тошнота исчезает вдруг.

«ЧТО ТЕПЕРЬ?»

Меня шатает, а голос вдали цитирует с выражением:

Чины, краса, богатства, Сей жизни все приятства, Летят, слабеют, исчезают, О тлен, и «щастье» ложно! Заразы сердце угрызают, А славы удержать не можно…

Я где-то слыхал это стихотворение или читал?..

– Солёно, – говорю и умываюсь. Затем икаю.

Рита придерживает меня за плечо, когда пытаюсь подняться с корточек. Поворачиваюсь спиной к морю и вижу, как бледнеет лицо Жени, бледнеет и медленно растворяется в воздухе, оставляя после себя лёгкий запах дорогого одеколона. Моя степень опьянения, пытаюсь представить, велика, я почти ничего не ел весь день, и я не контролирую себя. Тянет спать, глаза слипаются, говорить ничего не хочется, но я из последних сил выкрикиваю:

– Всё параллельно! – И, сделав два шага назад, валюсь на песок лицом вниз; волны слегка накатывают на ноги, приятно, но подняться нет мочи.

– Полночь – ранний вечер только, а он уже спит, – это констатирует Женя.

– Нажрался в «щастье»… – говорит Рита. А может быть, голос принадлежит Регине. Разобрать не могу… и отключаюсь…

11

В комнате царит странный голубоватый полумрак, окно открыто, воздух свеж, шуршат листья деревьев; неведома как, я в сотый – тысячный раз появляюсь на свет, просыпаюсь; пространство, что ни говори, непонятно, сокращается по мере того, как я осознаю месторасположение своего тела (кровать) … в середине комнаты парит в воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в яркой гавайской рубашке навыпуск… Он левитирует, кажется, не прикасаясь к полу. Затем с шумом опускается вниз – это Женя, он смотрит на меня и мягко так улыбается; шум – это он цепляет табурет, который падает.

– Как состояние? – интересуется.

– Бывало лучше…

– Вставай, проспишь всё. Делай зарядку – и в путь, в Щёлкино. Рита с Региной почти собрались.

Я вспоминаю, что мы должны ехать на АЭС. Но у меня ужасно болит голова, в теле необъяснимая слабость. Я не готов к поездке.

– Кто меня сюда доставил? – спрашиваю и встаю с кровати, откидываю простынь. Замечаю, что совсем голый. Женя задерживает взгляд на моём члене, странное любопытство, и я сам смотрю вниз: всё нормально, кажется.

– Говори спасибо мне. Тащил от самого берега. Ты даже ногами не шевелил. Сколько ты выпил?

– Не знаю, а вот – намешал, да…

Замечаю одежду на крючке. Быстро одеваюсь.

Входит Рита, в руках термокружка, из которой исходит пар.

– Это тебе. Куриный бульон. Анна Васильевна передала. Она как увидела, какого тебя Женя притащил во двор, так и ахнула. Сказала, что ты стал жертвой обстоятельств.

Слово «жертва» несёт дух войны, оно мне не нравится. Я беру из рук Риты кружку, в которой, действительно, живая вода, действующая только на мой организм, делаю глоток. Хорошо! Всех благодарю. Мне кажется, что к моей персоне проявляется повышенное внимание. Я не привык. Но это приятно, честно признаться. Я забыл, что есть вот такие маленькие земные радости.

– А теперь мне надо привести себя в порядок, ребята. Может, завтра АЭС навестим, а? – вопрошаю. – Хренова-то…

– Завтра, так завтра… Рита, что у нас за день недели сегодня?

В комнату заглядывает Регина.

– Вот где все, ага! – входит. Теперь не протолкнуться.

– Вторник.

– Что по программе?

– Фрик-парад.

– Как же Щёлково, не понимаю? – спрашивает Регина. По-видимому, она готова отправиться на АЭС прямо сейчас.

– Завтра. Гражданину плохо. А сегодня – демонстрация! – объявляет Женя.

У меня звонит сотовый телефон. Снова Андрей. Я показываю рукой, чтобы меня оставили одного.

Секунду раздумываю, отвечать ли на звонок? Всё же решаюсь.

– Алло?

– Кирилл, ты где? Я тебя потерял. И не только я, по-видимому. Всё нормально?

– У меня – да. Отдыхаю. Так складываются обстоятельства. Но ты не волнуйся. Сам возьми отпуск. Газета подождёт. Что там у нас, в городе, кстати?

– Складывается впечатление, что тебя ищут. Вначале три незнакомых бритоголовых парня о тебе спрашивали, повстречались на улице. Потом – полиция приезжала. Прямо ко мне домой. Правильно сделал, что уехал. А в городе – сам знаешь, как всегда, ни в раю, ни в аду, баю баюшки-баю! По-моему, ты так выражаешься?

– Мёртвый сезон, как обычно… Андрей, я не скажу пока, где нахожусь, но у меня всё хорошо. Если не сложно – информируй не звонками, а sms, – и я понимаю, что не всё так плохо, как представлялось с самого начала, раз те, кто меня разыскивает, обозначают себя. Если, конечно, это не цирк, так всё задумано.

– Как скажешь.

Давай, до связи!.. И ещё: Андрей, будь аккуратней, прошу.

Телефон ставлю на подзарядку, беру термокружку в руки. Да уж, бульон у Анны Васильевны хорош! Он – как лекарство. Головная боль проходит. Радость к жизни возвращается вновь. Допиваю остатки: что называется, живи одним днём – вот оно настоящее, а будущее всегда наступит (задумываюсь) … на настоящее.

Иду в душ. На лавочке сидят Рита и Регина. Женя их фотографирует. Я машу им рукой. Регина посылает в ответ воздушный поцелуй.

12

Вижу перед собой забавное. Рита, Регина и Женя – они выходят одновременно, как будто сговорившись между собой, из комнат во двор, где я их жду уже полчаса – делают попытку, мне кажется, вернуться в «край детских лет». Они переоделись в карнавальные костюмы, если так можно это назвать. Рита и Регина надели белые школьные формы Советских времён, конца восьмидесятых годов, очень коротенькие до неприличия (уместно сказать «приличия» по местным представлениям), у Риты оголена попка, а Регина более целомудренна, её платье чуть длинней, и я задумываюсь: а в нижнем ли они белье?

Сначала Регина поворачивается вокруг своей оси, демонстрируя красоту ног и ягодиц, затем Рита. Мне кажется, они точно без трусиков. У каждой повязан красный пионерский галстук на шее (я забыл, уверен точно, как он завязывается), белые банты на косичках, белые фартуки, белые гольфы и белые туфельки – белая поповская пыль не страшна такому одеянию.

Женя – Бэтмен. Он в чёрной маске, в неком коротком плаще, символизирующем крылья; плащ расстегнут, и держится на шнурке, завязанном на груди; в чёрных перчатках и… в очень облегающих плавках – мужское достоинство вот-вот вырвется наружу. Каждый из моих знакомых превращается в маленьких детей. А дети, как известно, не придерживаются никаких приличий, правил; они просто их не замечают. Должно пройти время, чтобы дети подросли и впитали в себя нормы окружающего мира. Но Республика «Z» эти нормы видоизменяет. Будь тем, кем ты хочешь быть, тебе дают понять, возвращайся в детство. И это не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Я – за! Но я – тот самый, кто одет до неприличия просто: на мне вчерашняя футболка и те же рваные джинсы. Я снова не вписываюсь в общество…

– Так пойдёшь? – удивляется Женя.

– А как, голым, что ли? Я ничего не брал с собой. Откуда мне было знать, что здесь существует какой-то фрик-парад, – я почему-то начинаю злиться на него. – Я здесь случайно, может, оказался.

– Отстань от Кирилла, – вмешивается Рита. Я замечаю, что девушки полностью равнодушны к Жене. Он кажется таким большим и огромным, сделанным из пластилина. Лепи из него, что хочешь.

– Да я и не пристаю, а хотелось бы…

– Отдай ему фотоаппарат, – говорит Регина. – Ты с ним не смотришься. Кирилл пусть фоткает.

Я забираю из рук Жени дорогую вещь, самому иногда приходится вести фоторепортажи, но у меня фотоаппарат подешевле.

– Пользоваться хоть умеешь? – Женя расстаётся неохотно с ним.

– Свой я забыл дома, когда отправлялся сюда, у меня подобный, не волнуйся.

Идём на выход, Анна Васильевна встречает нас у ворот, улыбается, говорит:

– Во потеха, тьфу! На вас трижды тьфу!

– Чур, меня! Что не говорите, Анна Васильевна, – поддерживаю я её.

Мы идём по Поповке. Половина «граждан», как и я сам, одеты и обуты повседневно. Пристающие, рукоблудствующие, предлагающие и ряженые – все направляются на пляж Казантипа, где вот-вот начнётся грандиозное представление, я в ожидании чуда.

Мне интересно, и я спрашиваю:

– Тот, кто не в форме, превращается в зрителя?

– Непосвящённые должны впадать в шок и осадок, – говорит Женя. – А посвящённые махать красными труселями и обливаться «шампанским». Я здесь во второй раз. Кое-что знаю. Демонстрация начинается с «Марса».

Старшеклассницы Рита и Регина берут Женю под руки, как меня вчера. Я забегаю вперёд, фотографирую их. Рита поворачивается ко мне спиной, приподнимает полностью платье, оголяя ягодицы, – нижнего белья нет. Точно так же поступает Регина. Я успеваю сделать несколько снимков. Совесть – это пережиток прошлого на Казантипе. Её никто не отменял, конечно. Но здесь ею лучше не пользоваться. Не поймут. Такие ассоциации возникают, потому что я протрезвел. Но не вызывают протеста.

Я радуюсь. Это чувство было позабыто мной недавно напрочь.

13

Верьте или не верьте, но это самое прекрасное зрелище на свете!

Толпа ряженых фриков собирается на «Марсе», зарождается жизнь. Рита, Регина и Женя смешиваются в толпе. Те, кто пришёл без костюмов, начинают сооружать одеяние прямо на месте из подручной тары, пальмовых листьев и обёрток от конфет; кто-то принёс материал с собой (ненужные глянцевые журналы, скотч, степлеры, писчую бумагу, пищевой полиэтилен, фольгу) и делает костюмы, выдумывая образ с ходу – что получится.

Желающие разрисовывать – разрисовывают желающих быть разрисованными.

Желающие фотографировать – фотографируют желающих быть сфотографированными. (Я нацеливаю объектив налево и направо, меня окружает призрачный мир, и я стремлюсь успеть запечатлеть его.)

Желающие танцевать – танцуют под музыку желающих играть и петь.

«ПРЕДСТАВЬ СЕБЯ ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ. СДЕЛАЙ ТО, НА ЧТО ТЫ НЕ СПОСОБЕН».

У одних при себе оружие – водяные пистолеты, деревянные и пластмассовые шпаги и мечи, у других лёгкие наркотики – мыльные пузыри, надувные шарики или презервативы; другая атрибутика карнавала на лице, грим и маски. Десятки Бэтменов, сотни принцесс, микимаусы, гуманоиды, марсиане, древние римляне и греки, Карлсоны, Гитлеры, Сталины и Ленины, Толстые и Карлы Максы – все собираются в колонну и ждут начала демонстрации. Результат общих творческих усилий создаёт своеобразную субкультуру, ибо, терзая подручный, ненужный материал, подрисовывая национальным героям женского пола усы, а их мужским аналогам создавая бюсты, мне вдруг кажется, толпа только на первый взгляд отвечает созданию хаоса. А в действительности, без всяких на то сомнений, она строит порядок, который сводит на нет путём всякого обессмысливания ценность материальных средств науки и труда.

Передо мной возникает зверюшка с ослиными ушами. Это девушка. Она превратила свой бюстгальтер пятого размера в уши животного – я её фотографирую, она начинает позировать. Делаю десяток снимков. Девушка улыбается, у неё милая улыбка. Потом она исчезает внезапно: чья-то мужская рука затягивает её в толпу фриков.

В кажущемся сумасшествии рычащей, улюлюкающей и свистящей орды присутствует – это заметно – даже своя религия, поскольку фрики, защищённые стенами Республики «Z», взывают к божеству Великого Оглупления. Там, за стенами Казантипа, присутствует другое божество, совсем иное, оно «псевдо», зовущееся Отупением. И я пытаюсь избавиться от этой насаждаемой веры, окунаясь с головой в происходящее действо.

И вот на сцене появляется Никита I.

– Этот парад, – объявляет он, – испытание для каждого и для всех вместе взятых. Будьте уверены, сухим из воды никто не выйдет. Тот, кто пройдёт все испытания, может смело заявить, что я прошёл огонь, воду и медные трубы!

Колонна двигается вперёд. Фрики, пританцовывая и прыгая, идут на центральную площадь Казантипа, поглощая своей массой опоздавших или загорающих на песке граждан, а так же тех, кто остался в стороне от всеобщего празднества.

Самый яркий персонаж, Полотенчико, укуренный и пьяный герой, веселит всех и вся, вызывает у толпы кучу позитива – он идёт как бы во главе демонстрации, но чуть в стороне, бросается словами на ветер – он предводитель!

Наконец перед колонной возникает стена. Она изготовлена из картона и пенопласта.

Полотенчико взывает:

– Чего стали! Для нас не существует преград! – И фрики ломают стену руками, ногами и лбами.

Я замечаю Риту, она снова в стороне от Регины, которая рядом с Женей. Рита действует одна, а Регина и Женя одно целое, но каждый из них остервенело рвёт картон, крошит пенопласт.

Всё продуманно – и хаотично, кажется. Есть шаблон, но нет сценария.

«НЕ СТОЙ НА МЕСТЕ».

Я тоже присоединяюсь к всемирному разрушению стены. Я делаю это вместе с Ритой, ибо я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

14

Фрик-парад заканчивается. Ниоткуда на самом высоком подиуме появляется Никита I, он говорит в микрофон:

– Когда там, за моим забором, идеи и мысли иссякают на глазах, становится скучно и не интересно, ты наелся, сыт по горло, кислые физиономии товарищей вызывают отвращение до рвотного рефлекса, как от прокисших щей, а твоя девушка говорит, что не испытывает с тобой оргазма в постели, не любит тебя – вены не режь, в петлю не лезь, не прыгай в окно, а сделай одно: собери чемодан с вещами, и – к нам! Республика Казантип – источник «щастья» на всю оставшуюся жизнь! Здесь тебя полюбят, полюбишь и ты – жить!

«РАЗВЕРНИ МНЕНИЕ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ».

Фрики сбрасывают одежды и маски. Разрисованные девушки бегут в море, чтобы смыть засохшую и потрескавшуюся на теле краску.

Ко мне подходит женщина с микрофоном. Оператор начинает снимать.

– Львив-ТБ. Мэнэ звуть Эльвира, хочу поставыты вам дэкилька пытань. Вам подобается тут?

– Я должен отвечать? Извините, не понимаю. Здесь говорят по-русски, кстати. И вы этот язык знаете…

– Ага, вы звидкы? Нэ бажаетэ видповидаты?.. Гаразд, пошукаемо кого-нэбудь иншого…

Корреспондент и оператор уходят.

Женя наблюдает сцену со стороны, затем приближается ко мне, говорит:

– Смеются над нами, не понимая, что сами выглядят смешно.

Рита приносит шампанское.

– Кто будет?

– Не откажусь, – я делаю несколько глотков с горла.

Регина снимает с себя школьную форму, остаётся абсолютно голой. Рита повторяет действо. Взявшись за руки, девушки идут в воду.

Женя тоже скидывает с себя маскарад. Оставшись в плавках, он берёт бутылку «шампанского» из моих рук, делает глоток.

– Выпьем за секс на пляже, – говорит.

Я перехватываю у него из рук бутылку.

– Не, лучше за жизнь!

Звучит Sunset H20 – «First». Я тоже снимаю шмотки и бегу к девушкам, в море. Женя – за мной…

Вечер проходит на танцполе.

После полуночи уставшие, но в эту ночь трезвые, возвращаемся домой, к Анне Васильевне. Шаркаем тапочками по белой пыли Поповки.

– DJ Bobina – уникальное явление на российской клубной сцене, – заявляет Регина.

– Высокий мировой стандарт, – подтверждает Рита.

– Импортёр русской клубной музыки, – добавляет Женя.

Я соглашаюсь:

– Ничё! – А сам остаюсь при своём мнении: не моя музыка. Может, потому, что «твои друзья все как один – мудаки, но главный мудак среди них – это ты!»

15

Ложусь в постель.

Засыпаю и думаю, что в действительности свобода других продлевает мою свободу до бесконечности.

16

Внезапно просыпаюсь. В моей комнате кто-то есть, возможно. Дверь я не закрывал на ключ. Здесь некого бояться.

Я осторожно встаю с кровати, одеваюсь. Мои вещи разбросаны по комнате, я их собираю, а после выглядываю в окно.

Регина сидит за столиком, курит. Она замечает меня и даёт знак, чтобы я присоединился к ней.

– Тоже не спится? – спрашивает она.

Я не говорю, что кто-то или что-то разбудило меня. Видимо, она заглянула ко мне в комнату, и я проснулся.

– Как видишь. – И закуриваю тоже.

Лёгким движением руки Регина откидывает волосы с глаз, поправляет причёску; делает глубокую затяжку. В полутьме огонёк сигареты ярко вспыхивает. Я замечаю, что девушка волнуется. Неосознанно, поправляя волосы рукой, она хочет мне понравиться. И тут я понимаю, что меня до странности трогает вся эта обстановка, в сущности, очень обыденная: я пришёл домой, уснул, а меня ждёт человек на улице, который доверяет и желает той же взаимности.

– Ты хочешь что-то мне сказать, Регина. Я вижу.

Она смотрит в мою сторону. Возникает пауза. В её взгляде чувствуется глубокое чувство. Но определить точно его я не могу. Может, это любовь, а может, просто, доброта. И я начинаю понимать, что сексуальность – понятие в общем более широкое и глубокое, чем просто красота. Это – притягательность. Сексуально желанной женщину могут сделать не только длинные ноги, но и острый ум, необычные внешние данные или даже неожиданные поступки.

– Я тебя хочу, Кирилл… И не только я…

Делаю затяжку, выпускаю дым.

– Не понимаю…

– Женя тоже хочет. Но ты не такой.

– Он?.. – я удивляюсь.

– Да, Женя гомосексуалист. Неужели ты ещё не догадался?

«ГОМОСЕКСУАЛИСТЫ ПРОТИВ ШАУРМИСТОВ».

– Теперь понятно… О его сексуальной принадлежности я не задумывался, – мне становится смешно. – Ха, как всё запутано и запущенно!

– Он мне рассказывал, что в прошлом году повстречал здесь свою любовь. Это был парень из Москвы. Они договорились встретиться в новом сезоне, но он не приехал. И, видимо, не приедет совсем. Любовь у него сочетается с образом моря, с этой самой бурной из всех стихий, потому что, по его словам, именно в море они занимались любовью…

– Хватит! Регина, эта тема разговора мне не нравится, – я повышаю голос, но тут же смягчаюсь. – Женя такой, какой он есть, лишь бы ко мне не приставал, а то, я вижу, у него есть такие замашки.

– Хорошо, больше не буду. Зато я знаю, Кирилл, чего хочешь ты, не смейся.

– И не думаю. С чего взяла, что я стану смеяться?

– Ты рад мне, – говорит она утвердительно и улыбается. Улыбка получается скромной. – Иногда нельзя упускать такую возможность. Я говорила, что медик. Ещё учусь. Прохожу практику.

Я подсаживаюсь ближе к Регине, пододвигаю пластиковое кресло, обнимаю девушку за плечи. На ней одет короткий, махровый халат.

– Хочешь сказать, что я не прав по отношению к тебе? – спрашиваю с некоторым сомнением.

– Сухарь – вот кто ты! И слепец!

– Правда?

– Истинная… Надо торопиться жить, понимаешь?

– Нет.

– А я понимаю. Потому что жизнь мимолётна… Буквально за несколько дней до приезда сюда во мне перевернулось что-то, потому что в клинике я соприкоснулась с реальностью, Кирилл…

– Что произошло?

– Ему было восемнадцать лет, и у него был муковисцидоз (наследственное заболевание), симпатичный такой мальчик. Он мне нравился.

– У тебя был секс?

– Нет, не шути так. Я серьёзно говорю.

– Ладно, я слушаю.

– По негласной договорённости, мы его оставили последним на утреннем обходе. Накануне лаборатория обнаружила в его крови бактерии, быстро размножающиеся в гное, которым наполнены лёгкие больных на последней стадии болезни. Они печально известны своей сопротивляемостью антибиотикам, могут размножаться даже на пенициллине. Когда такая

терия попадает в кровь, смерть становится неизбежной: сепсис, сердечная недостаточность, функциональные сбои во многих органах. Конец… – Регина тушит сигарету в пепельнице. – Обычно я не курю, Кирилл, – говорит она, – ты, наверное, заметил…

– И что дальше?

– Тебе интересно узнать, как умер пациент?

– Нет, конечно. Такие истории мне не нравятся. Но кажется, ты хотела сказать больше…

– Сегодня у меня плохая ночь, в другой раз я бы не стала об этом рассказывать. Но раз начала… После небольшой дискуссии шепотом в коридоре мы зашли в его палату. Я нервничала. Это был первый случай у меня, когда пациенту нельзя было помочь. Парень не спал, сидел в своей кровати. В палате было темно. Плакаты на стенах, отец спит, скрючившись, на кресле в углу. Пациент смотрел, как мы входим. Когда я увидела выражение его лица, моё беспокойство усилилось… Мне показалось, он, наверное, знает о своём приговоре… И мальчик практически не слушал то, что говорил главный врач. Потом возникла тишина. Он посмотрел куда-то мимо всех и спросил: «Я умру?» В его устах это не звучало вопросом. Ответ главного врача был так же бесполезен, как всё, что мы ещё могли ему предложить… Понимаешь, Кирилл, никому не нравится, когда слово «смерть» смотрит на нас. Мы можем завесить его чёрной тряпкой, закрыть экраном из медицинских аббревиатур, повернуться и уйти. Но слово останется, оно будет преследовать нас, как солнце днём, как луна ночью…

Очень странно слушать подобные речи. Регина – будущий врач. Это впечатляет. И то, как она говорит, у меня, правда, в голове не укладывается. Я бы не смог работать врачом. Никогда. Чужая боль заставляет страдать. Лишь извращенцы испытывают от боли удовольствие. Нормальному человеку придётся заглушить в себе боль, стать безразличным, чтобы помочь. А как же иначе?.. И я спрашиваю, не могу удержаться:

– А Рита кем работает?

Регина улыбается:

– Ты предсказуем, Кирилл, я ожидала от тебя этого вопроса. Она будущий педагог.

Я целую Регину. Она отвечает взаимностью, жадно и пылко. Моя рука проскальзывает под халат, нащупывает упругий сосок. Странный способ предложить себя избрала она, кажется. Но виноват в этом я сам, отвергая её ранее. Но она сумела найти ко мне подход. Добиться своего.

Я увожу Регину к себе в комнату.

В этот раз дверь закрываю на замок…

– Случайные половые связи не характерны для меня. Там, за стенами Республики. А здесь воздух пропитан сексом. Я не святоша, – говорит Регина и снимает халат, под которым ничего нет.

Лень. Кофе. И секс. Лучшие слова из четырёх букв. Мы целуемся, обнимаемся, переплетаемся, соприкасаемся, возбуждаемся, соединяемся…

Кто-то стучится в дверь.

Я сползаю с кровати, выглядываю в окно.

– Это Рита.

– Открой, – говорит Регина.

– Уверена?

– Впусти её.

Рита заходит в комнату, смотрит на меня. Я стою перед ней. Её взгляд опускается вниз. Я возбуждён, эрекция не исчезла.

Ожидаю всплеска ревности. Но этого ничего не происходит.

– Продолжайте, – говорит Рита спокойно. – Я хочу посмотреть.

Я занимаюсь с Региной любовью. И тоже наблюдаю за Ритой.

Она скидывает ночную рубашку, прижимается спиной к стене и начинает гладить себя между ног правой рукой, левой сжимая правую грудь. Со времён королевы Виктории английским девушкам внушали, что каждый раз, как женщина получает оргазм, мастурбируя, бог убивает котёнка.

В эту ночь я насчитал пять трупов невинных зверьков. Они умирали тихо, испуская воздух из лёгких чуть протяжно, стараясь не привлекать к своей смерти меня и Регину.

Затем Рита одевается и уходит, оставляя дверь нараспашку.

Я хочу закрыть дверь за ней, но Регина выкрикивает:

– Не останавливайся! Не останавливайся, ****ь! Глубже суй! Ещё глубже! – и мне кажется, что этим криком она может разбудить всех постояльцев Анны Васильевны (или, напротив, возбудить)…

17

Просыпаюсь довольно поздно.

Регины уже нет в комнате. На столе обнаруживаю салфетку со следами губной помады. Наверное, девушка таким образом оставила мне безмолвный привет, воздушный поцелуй. Рядом другая салфетка. Со следами засохшей спермы.

Я сминаю салфетки, выкидываю в мусорную корзину. Иду в душ.

Намыливаю голову. Вода в Поповке жёсткая. Даже хороший шампунь не создаёт объёмной пены.

Выдавливаю на голову вторую порцию «себазола». Думаю о Рите. Я сожалею, что к ней так и не притронулся. Ночью я только наблюдал за ней.

– Рита, – говорю про себя и улыбаюсь. Пытаясь полюбить, я всегда получаю фиаско. Со своей бывшей женой, к примеру, я спал вместе, а питался раздельно…

Очевидно, Рита устала от своих оргазмов и ушла, напоследок слегка улыбнувшись. То была улыбка внезапного свидания с утраченным чувством любви. Миг разочарования. В нашу сторону Рита почти не взглянула, мне показалось. Её глаза были закрыты, дабы никого и ничего не видеть. Мастурбируя, ей хотелось показать себя. Только – кому? Мне или Регине? Выносить чужой взгляд на себе (я смотрел на неё, улавливая каждую эмоцию на лице – свет уличного фонаря позволял это делать) у Риты не было сил. Закрыв глаза, она оставалась одна. Её чувства сфокусировались на ощущениях. В тот момент, не сомневаюсь, она убрала, стёрла меня и Регину из комнаты, для неё мы не существовали, исчезли в космическом пространстве, в большой «чёрной дыре»…

А когда открыла глаза, Рита увидела сначала себя – нагая, она стоит возле стены, а после заметила нас – и Регина, и я восхищались ею: мы сделали паузу в сексуальной гонке преследования. И только тогда она слегка улыбнулась, чтобы уйти.

И это была не насмешка (хотя поза «по-собачьи» всегда вызывает улыбку со стороны), это была усталость, с трудом скрываемая. Мол, я пришла к финишу первой, действуя в одиночестве, моя усталость принадлежит только мне, она глубже. И становится понятно, почему она танцует одна, крушит пенопластовые стены одна – Рита одинока. Неосознанно, ей нравится это состояние. Хотя с другой стороны – с ней всегда рядом Регина.

Пена попадает в глаза. Неприятная боль! Видения прошедшей ночи вмиг исчезают. Я умываюсь, подставив голову под струи воды из-под душа… Краткость промежутка – резь в глазах – и вот я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

18

Я заставляю себя не думать больше о Рите. Почему-то, ловлю себя на мысли, мне это неприятно. Снимаю полотенце с крючка, вытираюсь, выхожу из летнего душа. Десять часов дня. Становится жарко.

Как раз когда я, блаженствуя, откидываюсь на спинку пластикового стула, вытягиваю ноги, оглядывая двор Анны Васильевны – он весь утопает в цветах, – вспоминаю, что от Андрея не пришло ни одного sms. Мне вдруг становится стыдно (малознакомое для меня чувство) за своё бездействие: я сбежал, так сказать, а его оставил одного. Я поступил, как трус. Это так. Может, что-то случилось, раз он молчит? А я прохлаждаюсь тут.

Хватаю сотовый телефон, делаю звонок.

– Привет, Кирилл! – слышу довольный голос Андрея, и мне становится легче.

– Как дела? Нет сообщений, смотрю. Решил тебя побеспокоить.

– В Абхазии я.

– Правда?!!

– Только приехали с женой. Сняли номер в местной гостинице. Понимаешь, в мой адрес поступила угроза. Сорвались с места быстро. Жену забирал с работы – ей пришлось отпрашиваться, брать отпуск без содержания.

– Значит, не просто так в Абхазии… Что произошло?

– Тебя продолжают искать, Кирилл. За мной следили, я это чувствовал. А во второй половине дня раздался звонок, скрытый номер. Голос в трубке сказал, что, если завтра я не сообщу твоего местонахождения, последуют серьёзные меры, намекнули, могут пострадать мои близкие… Методы устрашения у них прежние.

– Андрей, ты извини! Я обязан был предупредить, когда уезжал сам. Не мог предположить, что события станут развиваться вот так, как ты говоришь. Возьмутся за тебя.

– Всё нормально, успокойся. Где сам?

– В Крыму, на Казантипе.

Андрей усмехается. В его смехе нет нот сожаления или негодования.

– Есть ли любовные жертвы у местного населения?

– Знаешь, их три. Одна из них – это я.

– Так должно быть. Завидую тебе!

– Не делай этого, не греши.

– Как водится…

– Стало быть, остаётся Ромка, – возвращаю разговор в обратное русло, – я сам буду поддерживать с ним связь, не звони ему. Он не должен знать, где ты находишься. Раз так складываются обстоятельства. Где я нахожусь – он тоже не знает. Это был его совет. И, я думаю, он верный. Короче говоря, ни с кем не созванивайся и никому не отвечай из города, только мне. Передай это и жене, хорошо?

– Всё так серьёзно?

– Ты ещё сомневаешься?

– Ладно, договорились. Будем надеяться, что всё скоро кончится. Обычное недоразумение.

Прячу телефон в карман джинсов (зашитый, тот, что не смог отодрать руками, я его аккуратно распорол ножницами только сегодня). Звонить Ромке пока не хочется. После это сделаю. И так всё понятно…

«НИЧАВО!»

Господи! Не прошло и трёх дней, а Республика «Z» уже в тёмных коридорах моего подсознания! Наверное, я получил здесь гражданство и прописку. Если начинаю думать местными штампами.

19

Анна Васильевна советует взять с собой некоего Гешу, который знает АЭС, как свои пять пальцев.

– Дорого не возьмёт, – говорит она, – а поведает много.

– А где его искать? – спрашиваю я.

– У стен Казантипа. Он там обитает. Любого ларёчника спросите, где Геша, его сразу покажут. Внешне не судите о нём, советую. Мужик он толковый, правда, со своими тараканами в голове.

Рита и Регина выходят из душа. Я с Женей иду на поиски призрачного Геши.

– По-видимому, он из местных бичей, – предполагает Женя. – Обычный бомж Республики «Z» – это чаще представитель русской национальности, не имеющий никакого образования, иностранными языками не владеющий, профессия – землекоп, умеет делать всё, особенно усиленно не копать…

– …Место его обитания определяется координатами расположения Республики Казантип, чаще всего под забором, у входа, где он попрошайничает… – я подхватываю мысль.

– …под предлогом купить визу. На самом деле, чтобы забухать, – Женя её завершает.

«СЛЕДИ ЗА СОБОЙ, НО НЕ СЛЕДИ ЗА ДРУГИМИ».

Геша разыскивается незамедлительно. На нём грязная футболка с известной надписью «щастье». Одетый в джинсовые грязные шорты, которые когда-то были брюками, он сидит в белой поповской пыли, смуглый то ли от солнца, то ли от грязи. И с гитарой в руках: играет, но не поёт. Музыка у него весёлая, а сам он кажется грустным. Но, когда замечает нас, сразу начинает улыбаться, а пыльную кепку подсовывает ногой ближе к нам, в ней лежат какие-то монеты.

– Ты Геша? – спрашивает Женя.

– Я Геша. С этим именем и умру. Что надо?

– Нам посоветовали тебя взять гидом, – говорю я, – на АЭС.

– Гид там не нужен. Если вам нужен сталкер – тогда вы попали по адресу.

Я переглядываюсь с Женей.

– Ну, сталкер – так сталкер.

Музыка обрывается, Геша вскакивает на ноги. У него маленький рост, метра полтора (про таких обычно говорят «метр с кепкой»), он подвижен и резв, как пятилетний ребёнок. Хотя на первый взгляд ему далеко за сорок. Лицо усыпано мелкими шрамами, как от оспы. Нос крупный, переносица перебита. Над бровью большая бородавка. Чёрные длинные волосы на голове давно не видели шампуня, скомканы. Зато глаза наполнены жизненной энергией. Они спасают его безнадёжный потрёпанный вид. Право, Геша не подходит под определение хронического алкоголика. Хотя им, по-видимому, является.

– Двадцать пять гривен с человека, – объявляет он.

– Нас будет четверо, – говорит Женя.

– Двадцать гривен с человека… Меньше не предлагайте, откажусь.

– Ладно…

– И бутылка водки по возвращении.

– Договорились. – Я протягиваю ему руку. Мы обмениваемся рукопожатиями. Я чувствую, какая у него мозолистая кисть. Он, видимо, чаще держит в руках лопату, а не гитару, как сейчас.

Женя от рукопожатия отказывается.

«ЛЕТАЙ, НО НЕ ВОЗНОСИСЬ».

– Как знаешь, – говорит Геша Жене, и мы возвращаемся за девушками.

По дороге Геша спрашивает, имеется ли у нас фонарик. Отвечаем, нет. Тогда он ныряет в чьё-то домовладение, явно принадлежащее не ему, мы его ждём минут пять, а когда выныривает, то уже без гитары, но с допотопным фонариком с щёлочной аккумуляторной батареей. Он похож на железнодорожный фонарь. Геша его несколько раз включает и выключает.

– Работает, – удивляется по-детски.

Вскоре все четверо толпимся вокруг него, как няньки. Чего-то ждём. Он в свою очередь осматривает нас, а потом громко говорит:

– Не делайте этого никогда, – чем вгоняет всех в ступор.

Видимо, никто не может осмыслить им сказанные слова, что он имеет в виду, и наше молчание затягивается.

Я смотрю на Риту. Она в полной растерянности. Облик этого человечка, можно не сомневаться, привёл её в замешательство, она не понимает, зачем Геша нам нужен.

У Регины вид не лучше. Всегда невозмутимая – сейчас она в неком недоумении.

Женя возится с фотоаппаратом. Ему как бы всё равно. Но это не так. И он брезгует этим человеком. Несколько минут назад я настоял, чтобы Геша нас сопровождал, сказал, обращаясь к Жене, раскрой глаза, посмотри, какой типаж, тебе, как фотографу, должно быть понятно, – это образ быстро разрушающейся станции, никому не нужной, и так же быстро стареющего человека, который тоже никому не нужен. Фотографируй спонтанно! У тебя получится. Чем и смог его убедить.

– О чём речь? – я решаю прервать молчание.

– В гермозоне не отходите от меня ни на шаг. Следуйте только за мной, если хотите остаться целыми и невредимыми.

Ага, кажется, проясняется то, что он хочет сказать.

– Понятно? – Геша понижает тембр голос.

– Вроде, – говорит Рита. – А разговаривать – это можно?

– Ты, девочка, на меня так не смотри, как будто я прокажённый. Я – бомж-ядерщик, я эту станцию строил, и знаю её прекрасно… Разговаривать можно… Поэтому, – он ещё раз осматривает нас, – во-первых, девушкам снять юбки, надеть джинсы, и всем переобуться! Снимайте свои тапочки, хорошенько зашнуровывайте кроссовки, или что вы там имеете; вообще, возьмите тёплые и не очень дорогие вещи: на крыше АЭС будет прохладно. Я проведу вас по всем лабиринтам станции, а в самом конце заберёмся на самую высокую точку, откуда откроется удивительный и великолепный пейзаж, и никто из вас не пожалеет об этом… если останется жив…

– О-го-го! – оживляется Женя, который стоит за спиной нашего сталкера.

– Слышу женское восхищение… Кто здесь?.. Не надо… Я не шучу… Каждый из вас в равной степени по-прежнему имеет все шансы не вернуться домой. Ясно всем?

– Дух уже захватывает, – Регина настроена скептически.

– Во-вторых, – слова Регины он пропускает мимо ушей, – многие боятся радиации. А этого делать не стоит. Её там нет. Но бояться надо – это самый верный способ сохранить себе жизнь, – эти слова меня цепляют, и я понимаю, что часто ищу ответ на вопрос, как реагировать на страх? Есть две стратегии – бороться и обходить. Попав в Республику «Z», я воспользовался последним способом.

«РИСКУЙ».

– В-третьих, – Геша продолжает свою речь, – так как станцию всё-таки не достроили, постоянно смотрите под ноги – много незакрытых проёмов, – если всё же отошли в сторону без моего разрешения. В-четвёртых, не беритесь за провода – часть из них до сих пор под током. Жареное человечье мясо сладко на вкус – это знают людоеды. Но никто из нас к ним не относится. Я правильно говорю? – Геша, кажется, напугал только Риту.

– Мы можем оказаться в аду, – предполагает она. Но её никто не слушает.

– Как всё мрачно, – Женя продолжает возиться с фотоаппаратом и, наконец, делает первый снимок. Он фотографирует Гешу. Тот в свою очередь преображается, смягчается как бы, ему, становится заметно, нравится, что к его персоне приковано внимание четырёх профанов.

– В-пятых, держаться за перила многочисленных лестниц тоже не рекомендуется, – теперь Геша сама любезность, – потому что многие конструкции там временные. Но в целом гермозона довольно надёжна, поскольку спроектирована выдержать даже прямое попадание авиабомбы. В этом смысле вы в полнейшей безопасности, это я вам гарантирую… Ну, и, в-шестых, вам повезло: заметьте, вы нашли самого опытного сталкера, который за два десятка лет не лишил жизни ни одного своего клиента. Возвращались на землю все!

Это обнадёживает.

Идём переобуваться.

В Поповке берём такси. За «перегруз» – вместе с таксистом нас шесть человек – переплачиваем. Геша садится рядом с водителем. Я сажаю Риту себе на колени, Женя – Регину.

Пожалуй, разбитая дорога приводит от тряски меня в боевую готовность. Рита чувствует под собой мою эрекцию, заглядывает мне в глаза, но не говорит ни слова. Я тоже молчу.

Уже на месте, когда приезжаем, я беру у таксиста номер сотового телефона, договариваюсь с ним, что, как закончится экскурсия, позвоню ему, чтобы он нас забрал назад. Это тоже стоит несколько гривен.

«ДОЗА ЗЕЛЕНИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ГРИВНИ».

Даю таксисту один доллар, ибо других денег с собой нет. Я, так сказать, страхуюсь, ибо возвращаться назад пешком не особо хочется. Далеко.

20

И вот он объект! Сразу возникает мысль, что за колдовство кроется в нём, придающее магическое свойство, чтобы десятки, а то и сотни зевак стремились попасть на эту территорию, где, на первый взгляд, только масштаб сооружения вызывает восхищение. Откуда в них (теперь уже и во мне) это непререкаемое стремление, чтобы после гибели (а объект погиб, так и не родившись) каждый здесь очутившийся мог засвидетельствовать своё пребывание? И я, кажется, нахожу ответ, ещё не проникнув вглубь станции, – это шальная мысль, внезапная, и она самая верная, без всякого на то сомнения: объекты, предметы соперничают с людьми в жизнеспособности своей; более устойчивые к внешнему воздействию – они обязаны существовать чуть ли ни вечно. Но в данном случае, лишившись людей, – объект осиротел, умер, превратился в издевку.

Крымская АЭС – это аборт Советской системы, история краха, которую видно невооружённым глазом и которая не прикрыта сплетнями, чтобы замаскировать своё поражение и гибель; в станции есть что-то человеческое, некий остов, или скелет. И у меня зарождается новая мысль, что новейшая история есть тот самый органический каркас, на который вешают сырые куски мяса, но не учитывают, что антрекот слоновий, а филейная часть свиная – сращивания произойти не может, только отторжение. Но все ожидают чуда, надеются.

В детстве с друзьями я любил играть на стройке или на каких-нибудь развалинах. Нас туда тянуло магнитом. Детские площадки – были не для нас. Они – вообще не для детей. Траншеи и котлованы – те самые ямы, куда мы спускались с большим удовольствием, являлись любимым местом для игр. Формирующееся сознание ребёнка – это огромная стройка в голове, беспорядок. И то же самое хочется видеть вокруг себя, чтобы создавать что-то новое, а не играться на выстроенной ровной площадке какими-то взрослыми людьми, у которых детство, наоборот, ассоциируется с порядком: качелями, песочницей с грибком, горкой, и только. Это скучно. Повзрослев, многие из нас детьми и остались, в голове – тот же беспорядок мыслей, идей и желаний. Эта бессознательная, не нарушенная временем привязанность к детству прямо сейчас притащила сюда каждого из нас, и вот мы идём за Гешей, слушаем его болтовню. Точней сказать, слушают мои товарищи, я иду в самом конце, замыкаю цепочку, и почти не разбираю слов сталкера, хотя он пытается говорить громко и внятно. Я полагаюсь на свои глаза и ощущения.

Осматриваюсь. Я понимаю, что успели построить всего только один блок, для второго заложили лишь монолитный фундамент. Территория вокруг станции пустынна, нет никакой зелени, всё выжжено солнцем, где-то вдалеке лают собаки. Одинокий кран в плачевном состоянии.

– Остальные, что использовались при строительстве, разрезали на металлолом, – говорит Геша; до меня доносятся обрывки его слов.

Смотрю на реактор – он же энергоблок – это квадратная постройка с ребристыми бетонными стенами. Сверху из него торчит огромный цилиндр, похожий на широкую трубу – этакий головной убор. Окон, естественно, нет, изредка видны непонятные круглые отверстия: то ли проектные, то ли каких-то труб… Обращаю внимание на надпись на ржавом металлическом листе у реактора: объект под охраной! Вокруг ни души, только нас пять человек продвигается к чёрному проёму, где находится, наверное, вход. Кричать: «Сим-Сим, откройся!» – не придётся… Идём по вспомогательным помещениям, примыкающим к АЭС. В бойлерной нас встречает стая летучих мышей, которые тут же разлетаются в стороны. Одна из них цепляет крылом лицо Регины, и девушка визжит как умалишённая.

– Не бойся! Она не кусается, – обращается к ней Геша и гладит Регину по руке.

– Ты её напугала больше своим криком, – говорю я.

Регина пропускает вперёд Женю и Риту. Теперь я иду следом за ней, оставаясь так же в хвосте.

– Если появятся монстры, – Регина говорит мне через плечо, – защищай меня, Кирилл.

– Если успею…

Идём дальше по зелёным лужам. Кое-где глубоко, вода попадает в кроссовки. Пока ничего интересного: бассейны с грязной водой – слева, вверху – круглые отверстия, как пустые глазницы… Проходим в длинный бетонный ангар высотой этажей в пять, примыкающий к станции. С его стороны в стене реактора располагаются отверстия для труб, их много, а сама стена гладкая… Во внутреннем дворе ангара стоит старый ржавый кран «Зил-133», таких уже почти не увидишь, и вагончик цвета хаки; эти объекты притаились, спрятались как будто, чтобы их не забрали на металлолом, но им, по-видимому, осталось жить не долго; доживает последние дни бетонная конструкция, чем-то похожая на мост… Я осматриваюсь, затем смотрю под ноги и советую делать это всем – пол внутри ангара весь провален, кучи битого кирпича, торчащая отовсюду арматура, извивающиеся провода, словно спаривающиеся змеи, кабели и вентиляционные трубы; картина здесь самая удручающая. Разбитые плиты свисают сверху, так и норовят упасть на голову – Геша обходит их стороной, мы следуем за ним, как он учил, – остатки круглых бетонных колонн лежат у стены, тухлая вода в резервуарах выделяет зловоние – вот он образец судьбы прошлого, которое когда-то было настоящим… Делаем небольшую остановку, перекур. Все молчат, озираются по сторонам. Геша в стороне справляет малую нужду… Идём дальше, обходим энергоблок и встречаем местного сторожа. Геша делает знак остановиться, сам подходит к нему. Пару минут они тихо разговаривают, затем Геша направляется ко мне, объясняет:

– Непредвиденные обстоятельства, сторож – мой конкурент. Надо заплатить.

– Сколько?

– Тридцать гривен.

Я достаю пять долларов. Спорить не собираюсь. У сторожа на поводке большая собака неопределённой породы. Постоянно гавкает на нас.

– Только так, – говорю.

Геша возвращается к сторожу, показывает ему деньги. Затем машет рукой, и мы идём дальше. Женя не перестаёт всё это время фотографировать.

Внутри станции – полный мрак, фонарь Геши еле пробивает черноту, которая окутывает внутреннее помещение, словно в каком-то фильме ужасов.

– В 2007 году, – слышится голос Геши, – Бондарчук снимал здесь некоторые эпизоды «Обитаемого острова».

– Видимо, зря. Фильм-то неудачный у него получился, – встреваю я со своей фразой. Чтобы не молчать в темноте.

– Мне страшно! – это уже голос Риты.

– Всё хорошо, – Женя её подбадривает.

Проходим огромной длины лабиринт, вокруг так темно, что у меня слезятся глаза. Время тянется вечно во тьме. Вот как его можно застолбить оказывается…

Глубокие ямы Геша обозначает фонариком, и я хочу его упрекнуть, почему он не сказал купить хотя бы ещё один фонарь. Но не делаю этого. Уже нет смысла. В утробе АЭС такие замечания ни к чему… Выбираемся на более освещённую поверхность. Идём дальше. Судя по количеству ржавеющего оборудования, процент готовности станции в эксплуатацию был немалым… По пути попадаются огромных размеров контейнеры, немыслимой толщины перегородки и двери; по периметру здания встречаются стойки для электронного оборудования с остатками электроники – платами, резисторами, конденсаторами, которые, удивительно, ещё не растащили. Это же добро в огромном изобилии валяется на полу в кучах… Тринадцать этажей вверх по узким лестничным пролётам, затем пролазим через круглое отверстие эвакуационного выхода – и мы в центре энергоблока.

– Это и есть гермозона, – говорит Геша.

Теперь всем становится понятно, что без него никто из нас сюда никогда не пробрался.

Мы останавливаемся; у Риты ссадина на руке, Регина порвала джинсы, а Женя скорей всего зацепил лбом бетонную плиту в темноте – у него огромная шишка. Я вроде цел. Геша – и подавно невредим.

Кручу головой, налево и направо – зрелище впечатляющее! Вокруг один металл, который из-за своей громоздкости ещё не успели спилить и утащить. В центре гермозоны находится огромное отверстие метров десять в диаметре, предназначавшееся, наверное, для стержней реактора. По всему помещению валяются огромные цельнолитые гидронасосы, в полу и стенах куча непонятных круглых отверстий, сверху спускаются тросы и лестницы, а в самом верху расположился кран с облупившейся краской, который должен был передвигаться по рельсам, прикреплённым к стенам гермозоны и переносить урановые стержни…

Стены разрисованы надписями и рисунками, оставшимися от когда-то проходивших здесь рейвов.

– Строительство АЭС… – говорит Геша, делая глубокий вдох, затем – выдох, и я замечаю, как дрожит его голос, ему больно, по-видимому, наблюдать всю эту картину, всякий раз оказываясь здесь. Он не может привыкнуть к ней. – Строительство АЭС, – он снова повторяет, – было начато в 1975 году, когда вас никого ещё не было в проекте. Но в 1989 году в связи со сложными геологическими условиями – это место находится на стыке двух тектонических плит – стройку заморозили. Этому поспособствовала также и катастрофа в Чернобыле, и новая политическая ситуация… и множество других факторов, которые остановили строительство. Да, были разные идеи использовать эту недостроенную АЭС, но, как всегда у нас бывает, всё погрязло под бюрократическими процедурами. Про станцию забыли…

Вдруг понимаю, что я не слышу голос Геши, размышляю о том, что существует, вероятно, некоторый предел способности к удивлению. Находясь на АЭС, я испытываю некоторое утомление ото всего, что вижу. Если так разобраться, у каждого из нас под ногами разбитое корыто. У одних дыра меньше, у других больше. А средств заняться ремонтом не хватает. Либо совсем нет. И я пытаюсь представить себе что-нибудь такое, что могло меня поразить до глубины души, но фантазии не хватает. Это мне не нравится. Потому что, мягко выражаясь, я отношусь равнодушно к тем людям, которые не умеют удивляться – в данный момент я равнодушен к самому себе тоже. Но сейчас принимать любую глупость, даже такую большую, которая вот-вот может кануть в лету, за чудо как-то не получается. Напротив, Женя и девушки прониклись увиденным – я это чувствую, – а болтовня Геши увлекла.

Неожиданно я хочу прервать монолог нашего сталкера и спросить о городе Щёлкино, который строился специально для работников АЭС, что с ним, но меня останавливает Регина на полуслове, негромко говорит: «Цыц!». И я умолкаю…

– …Металлоконструкции постепенно разворовываются и растаскиваются по частям. Это продолжается и по сей день, – завершает Геша свой рассказ, делает короткую паузу и добавляет, ставя как бы жирную точку в конце предложения: – Непременный атрибут жизни – это смерть. Се ля ви. Вариаций может быть много, а исход один.

По шатким лестницам поднимаемся выше на уровень крана.

Отсюда видно всё помещение гермозоны. Ходить здесь довольно опасно. Под ногами металлические штыри (я пробиваю подошву кроссовок, накалываю ногу); узкие переходы по металлическим балкам – я боюсь высоты, но не показываю виду (девушки смело ступают вперёд, вместе с ними Женя, чем я хуже, который не принадлежит к слабому полу?); листы железа вместо мостиков; ещё какой-то мелкий металлический мусор под ногами… Из гермозоны во внешний мир ведёт, пожалуй, самая огромная и толстенная гермодверь. Баллончиком на её створке написано «Z». Туда мы и направляемся…

Опять попадаем в кромешную тьму, но это ненадолго. Буквально через пять этажей мы выходим на крышу АЭС. И вот он пейзаж, о котором говорил Геша!.. С этой высоты впечатляющее зрелище! Виден город Щёлкино, останки экспериментальных электростанций, солнечной и ветровой, а так же видна нефтедобывающая платформа в море, принадлежащая америкосам.

«СМОТРИ НА МИР СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ».

И у меня захватывает дух, а ветер бьёт в лицо, усиливая впечатление. Я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

21

Сажусь на какой-то бетонный выступ. Все вспомогательные постройки, водохранилище, заводы вдали лежат как на ладони. Выше только ржавеющий кран, стоящий рядом со станцией, и цилиндрическая часть реактора, которая должна была сверху накрываться большим металлическим куполом, который давно разрезали на куски.

– Самые первые Казантипы как раз проводились под этим самым куполом, – говорит Геша, приближаясь к самому краю крыши. – Если кто боится высоты, лучше стойте там, где стоите, – добавляет он.

Его трюк повторяет только Женя. Но тут же отходит от края. Затем он начинает фотографировать девушек.

Вскоре они остаются без ничего, в чём мать родила, Женя командует: «Так, хорошо! А теперь покажите попки… Ага. Поворачивайтесь ко мне» – чем вводит Гешу в неописуемый восторг. Он смотрит на это зрелище, раскрыв рот, и я понимаю, что этот момент надо заснять, но Женя не замечает ничего. Что говорит о его непрофессионализме. Право, его интересуют только девушки, и я даже начинаю сомневаться в том, что он не способен жить ни с одной женщиной, они ему безразличны.

Звоню Ромке.

Он берёт трубку не сразу.

– Привет! Как дела? – его голос не выражает никаких эмоций как будто.

– Не поверишь, звоню тебе с крыши Крымской АЭС.

– Откуда? Не понял.

– И не поймёшь. Потом расскажу. Что нового в городе?

Возникает некоторая пауза в разговоре. Мне она не нравится.

– Кирилл, ты наделал таких дел, что я тоже попал под пресс системы. Просто так. Я-то ладно, а Андрей исчез.

– Знаю.

– Где он? Не говорил?

Ромка излишне любопытен.

– Он мне не сказал, – вру я.

– А сам куда отправился?

– Об этом после, – я уже жалею, что сказал про АЭС. – Что за дела такие, лучше рассказывай.

– Сергеева могут снять. Это в лучшем случае.

– Не сожалей. В худшем – посадить, понятно. Сам чего на меня злишься? Не говори, что я ошибаюсь.

– Чтобы ты делал на моём месте, когда не дают спокойно работать. Скажи спасибо, что я не знаю твоего местонахождения. Наверное, если бы знал, то сказал. Я не из тех людей, которые предают, но ты подставил Андрея и меня. Часть клиентов ушли, отказались от моих услуг. Понимаешь?

– Я понимаю… – резко жму кнопку, прерываю разговор, злюсь… Сам же советовал мне исчезнуть…

Доля вины моей есть. Я не могу спорить с самим собой. Это так. И мне хочется кричать. И я ору! Долго! Куда-то ввысь. Своим криком пугаю всех своих новых знакомых и трёх голубей, взмывающих в небо. Затем хватаю железный прут, кидаю вниз.

– Что случилось? – Женя напуган моим поведением. Девушки тоже. Они быстро одеваются.

– Ничего.

«УБЕЖДАЙСЯ».

Геша потирает бородавку, и вдруг попадает в самую точку, когда говорит:

– Учись у стен. Молчать. Их разрушают, превращая в песок, а они не роняют ни звука.

Андрею отправляю sms, чтобы, если позвонит Ромка, не говорил, где он отдыхает. Тому не нужно это знать.

Побродив наверху, мы начинаем спускаться вниз. Но уже по другому маршруту. Проходим через помещение, стены которого полностью оббиты металлическими листами. Минуем вентиляционные отделения. Оставляем в стороне внешнюю стенку гермозоны, затем спускаемся через технические помещения, где приходится опять проходить практически на ощупь, открывая и закрывая толстые гермодвери, мешающие проходу. Геша то и дело закрывает металлическими листами, так сказать, повороты не туда.

На обратном пути идём молча, поднимаемся либо вверх, то опускаемся вниз. Я в самом конце, как и прежде. Вокруг тихо, темно и пыльно. Мы вместе (и вдруг я чувствую, что это не так, я как будто один в этом обширном, запутанном, как лабиринт, сооружении) – в то же время каждый сам за себя. У каждого свои эмоции и чувства. В одном мы сходимся – радости мало, созерцая молчаливые стены, которых скоро не станет.

Выходим из огромного прохода, который, как поясняет Геша, когда-то закрывали ворота, но их самыми первыми спилили на металлолом.

Таксисту звоню, прошу нас забрать.

Он приезжает довольно быстро. На автозаправке меняю доллары на гривны.

В Поповке покупаю обещанную Геше бутылку водки. Расплачиваюсь. Он уходит, пожав мне крепко руку.

Идём в кафе, заказываем местную азовскую уху, которая оказывается безумно вкусной. Видимо, мы проголодались очень. Что не удивительно.

Ужин оплачивает Женя.

Возвращаемся домой. Я успокаиваю себя. Всё, что со мной происходит в последние годы, можно описывать и публиковать детективные повести. Но я не Гарднер и Перри Мейсен у меня из-под пера не выйдет. Поэтому публикую газету. И, можно не сомневаться, она у меня хорошо получается, раз нахожусь на Казантипе.

В сон я проваливаюсь мгновенно, как в какую-то пропасть.

22

Просыпаюсь довольно поздно. Тело разбито, мышцы ломят, то ли от вчерашних физических перегрузок, то ли телефонный разговор с другом, Ромкой, вывел меня из себя, и я растерян, потому что не могу понять, где я не прав. Или всё это вместе навалилось на меня. Я встаю с постели, подхожу к зеркалу, и неизбывная грусть наполняет пространство. Создаётся впечатление, что я опускаюсь в неё, как в наполненную холодной водой ванну, кожа делается гусиной; часть воды переливается через край, но масса тела остаётся той же… Предыдущего мэра города, Валерия Лиса, убили через три месяца после назначения. Версии у следствия были разные: от его попыток переделать ЖКХ до его попыток влияния на земельную политику, которой вообще-то заведует район. На скрытую камеру оперативники говорили, что потенциальным заказчиком мог стать глава района, Сергеев, – эту версию я развивал в своей газете. Но дело в том, что Лис опозорил Сергеева в глазах федеральных и областных структур. То есть, являясь «меньшим по званию», но имея лучшие связи, Лис к нему подкатил и взял его во временные, так сказать, союзники, пообещав назначить городским управляющим человека Сергеева. А потом изменил своему обещанию, поставил своего человека. Сергеев упал в глазах губернатора, как человек, который не может довести дела до конца, а это для него явилось непростительной обидой: в городе всё происходило без его участия.

Лис начал собирать вокруг себя предпринимателей, заново диктовать условия, мол, если вы договорились о строительстве с районом, то вам это не построить, потому что сначала нужно договориться со мной. За месяц до убийства глава района начинает изображать любовь к Лису. Он просит встречи перед местными телекамерами, чтобы только «пожать руку» Лису. Когда Валерия Лиса убили, Сергеев в первый же день отверг свою причастность: «Кто сказал, что мы враждовали?» (Говорил об этом в «Провинциальном репортёре» только я.) Поэтому жизнь не даёт никаких гарантий, а смерть их не предоставляет… Следующий мэр, Николай Решетников, сразу признался в любви к главе района и попросил у него помощи. Он был, насколько мне известно, Ромкиным клиентом – ни его ли он потерял?..

В комнату входит Рита, отрывает от неприятных раздумий. Я смотрю на неё – она прелестна. Хотя её лицо слегка помято после сна.

– Я только встала. Где все?

– Не знаю.

– Регина не ночевала со мной.

– Может, она с Женей? Давай позвоню. Тебя не стала будить, когда уходила, просто.

– Не надо, – Рита оживляется, – к морю идёшь?

– Надо умыться.

– Мне тоже.

– Встречаемся через полчаса?

– Жди меня у себя за столиком. Постараюсь управиться быстро.

Рита уходит. Я думаю, с женщинами ещё сложней обстоят дела. Они не предсказуемы в своих эмоциях и чувствах. Вдруг вспоминаю о Наде, своей бывшей жене, о тех изменах, которые стали горькой правдой. Надю я ни в чём не виню… Теперь уже. И думаю обо всех тех женщинах, которых знал вообще.

«НАХОДИ СЕБЯ».

Мне кажется, многие мне не достались, потому что я не проявил достаточного упорства. А те, кто уходил, не были, наверное, до конца поняты мной, и я остался для них тем же Сфинксом, каменной глыбой, каким был на этапе знакомства. Попытка отыскать справедливость, видимо, сравнима с поиском той самой любимой и единственной женщины. И возникает мысль, что это почти невозможно. Та, которая мне нравится, – она ли это? И надо ли заниматься поисками, чтобы найти и успокоиться после?

23

Дожидаясь Риту, курю сигарету.

Анна Васильевна подходит тихо сзади, неожиданно начинает разговор:

– Правильно, Кирилл, что не пошёл туда с Ритой, – чем пугает меня, и я давлюсь дымом, кашляю.

– Туда?..

– Ага. Нечего там делать.

– То есть куда? Вы говорите о Жене и Регине?

– Рано утром случайно услыхала их голоса. Выходила во двор, не спалось.

– Интересно…

Анна Васильевна говорит тихонько, наклоняясь ко мне, как будто чего-то боится:

– В общественный туалет отправились, сегодня ночью там проходила «голубая вечеринка». Содом и Гоморра! Это позор для уважающего себя мужика, и для женщины тоже, если она лесбиянка. Тьфу!

– Не берите к сердцу.

– Как же не брать! Что это такое?!! – здесь она восклицает громко.

– Гомофобство, – шучу я. Мне интересна реакция пожилой женщины. И я с ней солидарен.

– Чего?

Подходит Рита:

– Идём? – спрашивает.

Анне Васильевне говорю:

– Разберёмся.

– Нечего тут разбираться! – вдруг она заявляет грозно. – Жаль, что я с них наперёд деньги взяла, а то бы уже выгнала!

Рита смотрит на хозяйку удивлённо, она не слышала разговора, поэтому не понимает о чём речь.

Мы уходим, идём по узкой асфальтовой дорожке, Риту пропускаю вперёд, и говорю Анне Васильевне:

– Правильно думаете. Гнать их надо! В шею!

– Да, Кирилл, гнать!

Море необычайно чистое, вода прозрачная. Рита раздевается. Чтобы загар получился равномерным, обнажает грудь. Риту я уже видел и в более интимной обстановке, но она продолжает меня возбуждать. Разумеется, потрясающая сексуальность, которую девушки Казантипа распространяют в воздухе, словно волны радиации, у представителей мужского населения почти не находит отклика – это на первый взгляд; среди оголённых женских тел ходят как будто абсолютно асексуальные мужские особи – видимо, я один из них, только сижу на песке. На самом деле всё не так. Лишь малая часть, подобная Жене, существует среди них. Остальные – в норме. И это радует. Как только темнеет, за каждой Казантипской подворотней можно увидеть совокупление мужских и женских тел, услышать охи и вздохи – сотни оргазмов, если не тысячи, случаются за ночь. Это пульс Казантипа. Его не остановить. И я ощущаю себя правителем гигантских оргий.

«ИБИЦА СОСЁТ! КАЗИК РЕШАЕТ».

Мне хочется намазать Риту кремом для загара. Она позволяет это сделать. И я получаю огромное удовольствие, притронувшись к её телу, – я делаю это впервые.

– Что за общественный туалет? – спрашиваю её. – Ночью там проходила вечеринка.

– Регина пошла туда?

– Видимо, да. Вместе с Женей.

– Сучка! Ненавижу!

– Ревнуешь?

– А как мне поступать?

– Здесь я тебе не советчик. Что там происходит?

– Обычное сборище людей нетрадиционной ориентации и тех, кто хочет на них посмотреть. Те же танцы до утра, с морем выпивки. Всё остальное, насколько я знаю, как и везде. Разве только проходит это «пати» в самом большом в Европе общественном туалете, – Рита переворачивается на живот, и я втираю ей крем в спину и ягодицы.

– Ничего интересного, – делаю вывод.

– Не знаю, я там не была. И не пошла бы, если Регина позвала. Зачем? Чтобы снова испытывать чувство ревности? Она, наверно, специально так делает, чтобы мне было больно.

Я закрываю тюбик пробкой.

– Казантип в один момент любишь – и ненавидишь, – продолжает говорить Рита. – Сюда рвёшься, получаешь массу удовольствия в самом начале, а потом мечтаешь отсюда свалить. Люди раскрепощены, а я не такая. Регина – да.

Чем-то мы схожи. Даже в рассуждениях.

– Казантип – это полная атмосфера непринуждённости и безответственности, – замечаю. – Я здесь, я «щастлив», а это не то счастье.

Рита садится рядом со мной.

– Ты хороший, Кирилл. Что-то в тебе есть…

– Но я тебе не дам, – говорю, как бы продолжая мысль Риты.

Она смеётся, делает мне подзатыльник.

– Не дам! А зачем тебе?

– Для разнообразия.

– Не, Кирилл. Неправда. Ты говоришь не то, что думаешь. Так хочет твой член. Это его слова, – Рита встаёт и тянет меня за руку. – Пошли купаться!

В море мы целуемся. Но попытка овладеть девушкой заканчивается крахом.

– Если не хочешь со мной поругаться, больше так не делай. Я – не Регина!

Я чувствую своё поражение. И ретируюсь.

Когда выходим на берег, видим возле наших вещей Женю с Региной. Мне кажется, что они пьяны. Женя нас фотографирует. А после показывает снимки.

– А я хорошо смотрюсь с Кириллом, – говорит Рита.

«ПОНИМАЙ!»

На эти слова Регина реагирует еле заметным судорожным движением плеча. От моего взгляда это не уходит. Она спрашивает:

– Женя, скажи, пожалуйста, что ты считаешь самым главным? – Регина пьяна, я не ошибся.

– Поспать.

– А пожрать?

– И по чебуреку!

– А по пивку?

– А… похуй…

Женя не в лучшем состоянии.

– Надо спать кусочками, – советует Рита. – Идите, проспитесь.

– Мы сегодня немножко в ненормальном состоянии… неадекватном состоянии, но хочется иногда плавать в песочке… сосать носочки… и летать суперменом… – Женя поднимает Регину. Обнявшись, они уходят.

– Придурки, – отзывается Рита.

А я понимаю, что, если никого не сниму сегодня, мне предстоит танец бешеной руки. Но, сука, я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье.

24

Обедаем с Ритой в кафе. Заказываем салат из свежих овощей, рыбные шарики под майонезом «по-Поповски». Вкус этих шариков такой, что, кажется, будто они сделаны не из рыбного фарша, а из свиного или говяжьего мяса. А это уже необычно, если во всём этом нет поварской фальсификации.

– Вкусно?

– Мне нравится, – говорит Рита. – Я ем всё. На еду нельзя обижаться.

Больше почти не разговариваем. Я думаю, если бы Рита вдруг стала моей девушкой, убери её ориентацию, или, более того, женой – что дальше? И я представляю себе сексуальное будущее с этой красивой девушкой как восхождение на какую-нибудь высокую гору. Если бы я дошёл до вершины с ней в первый же или второй день, что бы я делал в дальнейшем?.. Верно, пошёл вниз. Наверное, искать другую скалолазку. Видимо, тот, кто сверху, заранее предусмотрел для меня подобное развитие событий, познакомив сначала с Региной, а после с её подругой. Внешность Риты – это яркая обёртка обычной ириски. Не более того. В паре с ней – я за пределами любви. Ибо чаще всего это чувство угасает медленно, с годами. Я же пережил такой закат чувств за несколько минут.

После обеда она возвращается взглянуть на Регину, спит ли? А я снова иду на пляж блукать по белым пескам запредельного мира.

25

От нечего делать, чтобы убить время, медленно обхожу всю огороженную территорию Республики «Z». Случайно встречаю президента Никиту I (видимо, он тоже осматривал свои владения), беру у него интервью, записываю на диктофон мобильного телефона (он отвечает на вопросы, как будто у нас с ним была назначена встреча, и он готовился к ней), а после сижу на пляже. Море катит свои сине-серо-зелёные волны на берег. Ветер чуть-чуть усиливается. Рядом шумит группа ребят, а позади под огромным шатром цирка на высоте десяти метров в виде НЛО расположился клуб, из которого играет музыка в стиле «хаус».

Некоторые полуобнажённые девушки, чувствующие в себе незримую красоту, вышагивают по пляжу с независимым видом в надежде, что их заметят, подберут те, кто оставил свои «хаммеры» и «чероки» у самого входа. Но определить «денежного мешка» сложно – Республика «Z» уравнивает всех в одном статусе, классового разделения нет. А вообще, к всеобщей радости, атмосфера здесь весёлая (слышится объявление: «площадка Live on Mars начнёт жить чуть раньше остальных, вы увидите и услышите…»), одиночество исчезает даже если ты один-одинёшенек, есть возможность заняться чем-то другим, а не просто так сидеть на песке, как это делаю я.

«НЕЙТРАЛИЗУЙ СКУКУ».

К примеру, в эту минуту можно пройти курс боди-арта. Выразить свои мысли и фантазии на теле другого человека – недалеко от меня создаётся очередь из нескольких девушек, которых местный художник покрывает слоями краски. Можно стать частью команды по пин-болу и окатить соперника мощной струёй краски из автомата. Ещё (как я узнал из календаря праздников): в День неZависимости все стараются почувствовать себя абсолютно независимыми от чего бы то ни было, даже от себя; в День Ветра появляется множество летающих объектов, в том числе и НЛО; День без трусов символизирует смелость, свободу от комплексов и раскрепощённость; День Огня – в это время вечером зажигают факелы и все жгут, что есть силы; День народного артиста – народное творчество граждан Республики, где любой желающий созидает в том или ином виде искусств, а вечером Никита I торжественно награждает победителя, вручает бесплатную визу на следующий год … и много других праздников. А прямо сейчас есть возможность присоединиться к сисьпараду. Или даже стать его участником. Это зависит от того (никуда от этого не деться) – кого и чем наградила природа.

«НАХУЙ КОЛПАКИ!»

Вообще, я удивляюсь, граждане Казантипа обожают собираться вместе по поводу и без повода (нечего греха таить, это наследственная болезнь, передающаяся из поколения в поколение), организовывать шествия, митинги, саммиты и групповые собрания. Сисьпарад – тому подтверждение. Он проходит в нескольких метрах от меня. На Казантипе всегда присутствует дух раздолбайства. Безвизовые панки и ужратые малолетки, ползающие в Поповской белой пыли у стен Республики, никуда не исчезнут! Всё это звенья одной цепи…

Я поднимаюсь с песка, иду в направлении толпы. Неожиданно замечаю, что Женя, Рита и Регина уже среди участников шествия. Останавливаюсь. Мне не хочется с ними встречаться.

«СИСЬКИ ПРАВЯТ МИРОМ!»

«РАЗМЕР НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ».

Народ празднует избрание сись-королевы, праздник подходит уже к концу, словом. Я опоздал, чтобы насладиться зрелищем. Ну, и ладно! Королевой, видится мне, становится Рита. Её поднимают на какой-то подиум, вручают корону.

Смотрю на парад несколько минут в стороне и, кажется, надо бы приветствовать эту абсурдизацию, потому что чем быстрее всё докатится до полного абсурда, тем скорее, возможно, обновится; но с другой стороны, жизнь при абсурде – она не способствует морали.

Отхожу подальше от толпы. Я понимаю, что устал, но возвращаться к Анне Васильевне, в свою душную комнату, не хочется.

«ФЛЭШМОБ „МОЧАЛКА“ СОВЕСТЬ НЕ ОТМОЕТ».

Сажусь прямо здесь, где стоял. Доносится голос ведущего «сисьпарад» в громкоговоритель:

– Можно создать свой собственный мир – мир того, чего может не быть. Возможно, в этом мире тоже не будет совершенства… пускай…

26

Всё, что происходит вокруг, для меня в порядке вещей. Я сам выбрал место, куда захотел отправиться. Да и, честно признаться, сама необычность атмосферы, словно заморская пряность в обычном блюде, делает моё пребывание в этой оранжевой Республике неким приключением, в котором отсутствует испуг и страх. То есть не так, как это случается с главными героями в приключенческих фильмах или романах. Мне нравится здесь. И я подумываю, не отправиться ли сюда в следующем году, спланировав поездку, а не спонтанно, как в этот раз, сбежав из города?

Достаю измятую пачку сигарет из кармана, закуриваю. Замечаю девушку, которая идёт по береговой линии, как бы пошатываясь и заплетая оголённые стройные ноги. На пьяную она не похожа. По-видимому, у неё такая походка. Она ненадолго останавливается, смотрит на море, а после продолжает свой путь. На ней оранжевая футболка с длинным рукавом; на спине футболки нарисована белая буква «Z». Мне кажется, что её прогулка не похожа на те, которые устраивают другие полуобнажённые девицы, создавая вокруг себя ауру неприступности. Это прогулка романтичного человека, и я улавливаю флюиды особой силы, передающиеся мне.

Девушка останавливается снова, садится на песок, голову втягивает в плечи, носом утыкается в колени, как будто плачет. Но это не так. Грустит? Правда, в этой позе находится не долго. Затем поднимает голову, оборачивается, смотрит какое-то мгновение на меня, снова отворачивается, чтобы посмотреть на проходящего мимо парня.

Я внимательно наблюдаю за ней. У неё яркие рыжие волосы до плеч, цвет футболки и идущего на закат солнца сливаются с цветом волос. Мне кажется, она с кем-то поругалась. Хотя я могу ошибаться. Для меня – это повод познакомиться.

«ЩАСТЬЕ ПЕРЕДАЁТСЯ ПОЛОВЫМ ПУТЁМ. ЗАРАЖАЙ!»

Закапываю окурок в песок, встаю, подхожу к рыжеволосой красавице, спрашиваю:

– Гармония оранжевого цвета сорвала меня с места, и, простите за любопытство, цвет волос ваш, родной? Никогда не встречал такого. Выглядите восхитительно! – кажется, я сморозил полнейшую чушь.

Она смотрит на меня, поправляет чёлку – это хороший знак, – улыбается и говорит:

– Несколько дней назад перекрасилась. Перед самым приездом на Казантип. Я шатенка, вообще-то. Вам нравится?

– Очень! – я присаживаюсь рядом. – Меня зовут Кирилл.

– Оксана.

– Добрый вечер, Оксана!

– Добрый! – она подхватывает мою волну.

– Ты одна здесь? – перехожу с ней на «ты».

– Нет, с друзьями – вон они, – девушка вытягивает руку. – Но сейчас одна. Ты угадал, – смеётся.

Я смотрю, куда она показывает. Вижу одного парня и ещё двух девушек. Они тоже смотрят в нашу сторону.

«ТЕБЯ ДОЛЖНЫ ЛЮБИТЬ НЕ ТОЛЬКО СОБАКИ».

– Если хочешь, пошли вместе гулять. Я – один.

– Совсем?

– Совсем-совсем…

Оксана поднимается, вытягивает руки вверх, начинает лёгкий танец; я продолжаю сидеть, любоваться её стройными ножками. Когда музыка заканчивается, она спрашивает:

– В какую сторону пойдём?

Я отвожу взгляд от неё, смотрю налево – там возвышается Башня Влюблённых, самое высокое строение на Казантипе.

– А пошли туда. Какая нам разница, правильно?

– Никакой, Кирилл.

Взявшись за руки, как влюблённая парочка, уходим, оставляя её друзей у себя за спиной.

– Пускай поволнуются, – говорит Оксана.

– Тебе так хочется?

– Надоели!

– Мои новые знакомые, с которыми я познакомился на Казантипе и от которых устал за несколько дней, мне тоже, – я показываю на шею свободной рукой, – во где сидят!

«ПОСТЕРЕГИСЬ ДАВАТЬ СОВЕТЫ».

– Как так вышло?

Объяснять, говорить правду не хочется, и я отвечаю:

– Боюсь, что ты не поймёшь, Оксана.

– Почему?

– Очень просто: они и я – мы разные люди.

– Только и всего? А я хотела предположить, что вы поругались.

– То же самое я только что думал, когда увидел тебя, прогуливающуюся одну.

– Нет, всё нормально. Я ни с кем не ругалась. Здесь сложно это сделать. И зачем?

– Верно. Тем более что все наши неожиданные встречи и знакомства – часто следствие одной миллиардной вероятности.

– Каким же методом ты исчисляешь такую вероятность?

– А тебе другой метод известен, Оксан?

– Мне кажется, ты математик.

– Не, с этой наукой я не дружу. Редактирую газету.

– А я учусь. Я – юрист.

«УЧИ МАТЧАСТЬ».

Мне хочется сказать, что страна погрязла в юристах, экономистах, продавцах, погрязла в работниках силовых структур, но вовремя сдерживаюсь – я не за своим письменным столом, это не к месту. Говорю:

– Это ещё ничего не значит.

– Интересно, почему?

– Отгадай загадку, скажу.

– Какую?

Я читаю:

Первый слог – одна из нот, слог второй весной цветет, а итоговое слово есть у здания любого.

Оксана задумывается.

– Не знаешь?

– Ничего в голову не приходит, – она пожимает плечами. – Думаешь, я дурочка?

– Ничего я не думаю. Это фасад, Оксана. Так вот, твоё здание знаний ещё строится. Ты – студентка.

Она недовольно сжимает мою руку.

– Кирилл плохой, – говорит незлобно.

– Есть такое, – отвечаю и дружески обнимаю.

Проходим мимо Башни Влюблённых. Это место пропитано самыми глубокими и романтичными чувствами. Сегодня есть доступ на её вершину. Но он ограничен. Не для всех. Здесь играют «быстрые свадьбы».

– Подняться наверх хочешь?

Оксана смотрит на вершину «лестницы в небо». По-видимому, на короткое мгновение её одолевает какое-то сомнение, и я понимаю Оксану, наше знакомство произошло несколько минут назад. И весь символизм церемонии всё равно что-то значит. Для любого участвующего. С серьёзными намерениями он идёт вверх или в шутку.

Она даёт уверенный ответ:

– Очень хочу! Я там ещё не была.

– Тогда нам надо пожениться, иначе не пропустят наверх.

– Я согласна. Только поцелуй меня!

Я бережно приглаживаю её рыжие волосы, нежно целую. Нас кто-то снимает на видео. И нам всё равно, кто это делает, хотя видео может появиться в интернете, без всякого сомнения, – правда, будет ли просмотров много?.. А после поднимаемся по металлическим ступеням наверх, чтобы оказаться на смотровой площадке и оглядеться. Преодолев три-четыре метра, целуемся снова. И так – до самой вершины.

И вот я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!

27

Я вдруг осознаю, что у меня не хватит сил, чтобы выслушать весь этот концерт. На сцене люминесцентные фигурки девушек, имитирующих роботов, создают в танце фантастический образ далёкого будущего.

– Чувствую себя так, будто на голову надели целлофановый пакет, – выкрикиваю Оксане. Танцпол «Колизей», где выступают Альфа Домино & DJ Alex Cosmo, мне порядком надоел. – Я ничего не понимаю в этой музыке. И я ей не верю. Пошли к морю.

– Это прекрасно, Кирилл, – говорит Оксана. – Смотри внимательно!

– Наверно. Но я хочу побыть с тобой наедине. Ты не хочешь?

– Думаешь, это возможно здесь?

– Если окунуться в море… Вода сейчас тёплая-тёплая…

– Правда?

– Устроим «найтсвиминг».

– Чего устроим?..

– Ночное купание в море. Без всякой одежды.

– Пошли, – вдруг соглашается Оксана, и мы уходим с «Колизея».

Идём как можно дальше от назойливой танцующей публики.

Море спокойное. Раздеваемся – в тусклом свете Луны оцениваю наготу своей рыжеволосой красавицы, мне нравится, она прелестна, – берёмся за руки, входим медленно в море. В первое мгновение вода кажется холодной – мы заходим по пояс. Я резко приседаю, опускаю себя всего в воду. Оксана сначала ёжится, но потом повторяет за мной тоже действо, визжит! Я обнимаю её, кожа девушки делается гусиной.

– Сейчас привыкнешь.

Начинаем целоваться. Эрекция возникает в прохладной воде не сразу. Оксана чувствует меня, но не сопротивляется.

– Смотри, а мы здесь не одни.

Только сейчас, привыкнув к темноте, я замечаю ещё несколько парочек вдали, занимающихся тем же. Из воды торчат только их головы, похожие на буйки, слышится плеск воды.

– А ты мне нравишься очень, – говорю банальную фразу.

– Не обманываешь?

– Разве не ощущаешь?

– Я всё вижу и чувствую, поэтому рядом с тобой…

Слабый ветерок доносит звуки эротической композиции Hess Is More – «Yes Boss». Мои руки блуждаю по телу Оксаны, мы продолжаем целоваться – и вот я приподнимаю девушку в воде, которая кажется легче пушинки, осторожно насаживаю на себя. Она закрывает глаза, кусает губы… Раскачиваясь, я постепенно теряю над собой контроль…

Выходим из воды. И вмиг замерзаем. Я помогаю одеть Оксане её оранжевую футболку. Из одежды у неё больше ничего нет. Тогда я её обнимаю, чтобы согреть и согреться самому. Так стоим минут пять. Молчим. Слова, мне кажется, не нужны. И это правда. Оксана требует очередного поцелуя, и я её награждаю тем, чего ей сейчас не хватает.

«БЛАГОДАРСТВУЙ».

Она отрывается от моих губ, внимательно и так упорно смотрит на меня, что я, завороженный её взглядом, не воспринимаю какофонии любых звуков вокруг, даже шум моря исчезает, и с горечью думаю о том, что нам придётся поздно или рано расстаться. Всё прекрасное имеет конец.

Звонок моего сотового телефона приводит в себя.

– Извини, – говорю, беру трубку в руку, даже не смотрю, кто звонит. – Алло!

– Привет, Кирилл! – это Андрей. – Новости, наверное, знаешь?

– Какие новости?

– Ромка тебе не звонил?

– Нет.

– Странно…

– Ничего странного, я с ним, можно сказать, поругался. Поэтому он, видимо, позвонил тебе, игнорировав меня. И что же за новости?

– Мне он тоже не звонил, прислал несколько sms. И первая новость плохая – Сергеев сбежал. Теперь он в международном розыске.

– Явно не в Абхазию…

– И не в Казантип… Наша взяла…

Андрей смеётся.

– Эту информацию надо, конечно, проверить…

– Я почему-то верю.

– Что там с хорошей новостью?

– Хотели поджечь твою квартиру, но сотрудники ДПС случайно оказались рядом – поджигатель пойман, дал какие-то показания, которые обозначили заказчика, но не посредственного, а посредника. Его тоже арестовали. Да, Ромка написал ещё, что Сергеева кто-то предупредил, мол, есть санкция на арест – у него же всё схвачено было, сам знаешь.

Я некоторое время перевариваю информацию. События могут развиваться мгновенно. Это не есть хорошо, особенно когда стоишь перед дилеммой. Смотрю на Оксану, она чувствует, что я её сейчас покину. Мысли почему-то возвращаются к ней. Я не знаю, смогу ли объяснить то, что понять ей будет очень сложно.

В телефон говорю спонтанно – эта мысль как будто пришла извне, я её ещё не осознал, но произнёс:

– Знаешь, Андрей, побег одного человека может возвратить на Родину двоих. Мы можем возвращаться, когда захотим. Я еду прямо сейчас! – Оксана кидает взгляд на меня, её больше не интересует лазерное шоу вдали. – Сергеев, наверное, сбежал куда-нибудь в Европу, а не так, как мы с тобой, в ближнее зарубежье, – я смеюсь, но как раз сейчас мне не до смеха. Я бы не хотел уезжать… Но ехать придётся.

– А я, с твоего позволения, хочу остаться на пару дней, жена в восторге от моря и Абхазских пейзажей.

– И не торопись!.. Когда всё узнаю, сразу позвоню. Давай, до встречи!

– Желаю удачи на обратном пути!

– Окей!

Прячу телефон в карман. Сейчас предстоит самое трудное – суметь объяснить необъяснимое. Смотрю на Оксану. Она сложила руки на груди, закрылась.

– Ничего не объясняй, – начинает разговор первой. – Я всё поняла.

– Ты не хочешь, чтобы я уезжал? Правда?

– Как ты сумел догадаться?..

Я прижимаю девушку к себе, чувствую её мелкую дрожь. Она в воде так не дрожала, как сейчас.

– Дай мне свой номер сотового телефона. Я буду тебе звонить.

– Я не знаю…

– Нет?..

– Да, Кирилл! Да! – Оксана начинает плакать. – Записывай, – и диктует номер.

Я прошу её повторить ещё раз, проверяю, делаю вызов, всё правильно, Оксана принимает звонок.

– Проводишь? Я поеду на такси до самой Российской границы. Буду звонить утром. Обязательно! – вытираю слёзы рукой с её щёк. – Не веришь?

– Верю, Кирилл! Скажи, что меня любишь.

Я присаживаюсь на корточки и говорю так, как этого не говорил никогда, тихо, но убедительно:

– Я тебя люблю!

– И я тебя!

Во дворе Анны Васильевны горит свет, и нет никого. Это хорошо. Я ни с кем не хочу встречаться. Оксана рядом со мной. Она нюхает цветы на клумбе. Я быстро собираю вещи.

– Какие красивые! – Оксана чуть-чуть пришла в себя.

– Вот этот лилейник оранжевый похож на тебя, вылитая ты, – надев рюкзак, я подхожу к цветку, срываю его и дарю девушке.

– Это нехорошо, – говорит она, но цветок берёт в руки, – рвать без разрешения.

Мы уходим. Я иду быстрым шагом. Оксана еле поспевает за мной.

Лишь один таксист берётся довести меня до границы, увеличив тариф в два раза. Мне деваться некуда, и я соглашаюсь.

Прощаюсь с Оксаной. Она долго меня не отпускает. Церемония затягивается. И таксист не выдерживает, говорит:

– Хватит, поехали!

Я целую Оксану. Закрываю дверь машины. В последний момент, когда автомобиль должен повернуть направо, оборачиваюсь: девушка продолжает смотреть мне в след, её огненные волосы отражают свет фонаря и, кажется, она сама светится.

Огонь зажигается и во мне. Огромное расстояние не может растянуть и разорвать взаимного чувства между двумя влюблёнными. И я понимаю, что снова приобрёл любовь, которую, казалось, потерял навсегда.

28

Автобус выкидывает меня на остановке родного города. Я прибыл… Но продолжаю стоять возле дороги. Не делаю шаг вперёд. Это моё желание: остаться на месте, оглядеться, а после идти домой. Постояв так минут пять, оглядевшись, я вдыхаю воздух полной грудью и понимаю, я здесь, я счастлив, а это почти настоящее «щастье».

Вместо эпилога

Прошло три месяца. Сергеев до сих пор в международном розыске. С Ромкой я не общаюсь. И продолжаю по-прежнему издавать «Провинциального репортёра». Андрей помогает.

Оксана приезжала ко мне в гости три раза. Она живёт в Пензе, там же и учится. В скором времени сам поеду к ней. Знакомиться с будущей тёщей и тестем.

А совсем недавно я опубликовал интервью Никиты I у себя в блоге, а после в газете. Оно очень короткое, но ёмкое.

– Меня зовут Кирилл, редактирую в России газету «Провинциальный репортёр».

– Привет, Россия!

– То, что Казантип не существует для всего остального мира, это ущемляет как-то ваши амбиции, как президента Великой Республики?

– Нет, конечно! Республика живёт по собственной Конституции, у неё есть Великий Народ. Я, как Президент, второе лицо после народа.

– Ди-джеи на Казантипе играют за гонорар или просто за право искупаться в Чёрном море?

– Я никогда не платил ни одному ди-джею. Все они играют просто потому, что хотят здесь играть. К нам приезжают ребята из Германии, которые за сет у себя на родине получают 3000 евро. Люди едут сюда сами. За свои деньги живут и едят. И обижаются только на то, что мало танцполов и времени разыграться как следует.

– Почему фестиваль почти не занимается саморекламой?

– Всё, чем мы тут занимаемся, к бизнесу имеет мало отношения. Можно сделать так, что здесь запоют очень известные российские исполнители, или зарубежные. И сюда съедутся сто тысяч человек. Что произойдёт тогда? Ни одна страна не выдержит количество эмигрантов больше, чем может вместить. Они разнесут здесь все стены и танцполы! Но я этого не хочу. Слишком большое количество не тех людей убьёт проект.

– А в чём тогда вообще смысл проекта?

– Казантип – эксперимент над собой и другими. Рассуждать, в чём его смысл, – это что-то типа рассуждений о смысле жизни. Я подарил людям реальную мечту, настоящий остров «баунти». Ведь до меня у нас на постсоветском пространстве этого никто не делал, я первый придумал такую стилистику с морем, пальмами и тростником. Моя задача – сделать так, чтобы человек зашёл сюда и сказал: «Вау!» Но при этом на моём «баунти» толстого слоя шоколада быть не может. Люди, у которых есть деньги, совершенно не умеют отдыхать. Атмосферы курорта для богатых или летнего санатория на Казантипе не будет никогда! По крайней мере, пока я этим занимаюсь, нахожусь в должности Президента!

– От себя скажу, главное, чтобы возросший авторитет личности не превращался в культ. Удачи вам!

– Большое спасибо!

Кстати сказать, с Оксаной планируем в следующем году посетить эту Республику. Ведь есть много способов дойти до предела здесь и оказаться в Республике «Z» снова. В каком-то роде мы «уроды» в своём государстве, а Казантип – не то место!

«ВРУБАЙСЯ!»

Январь – апрель 2013 года

Клиент всегда прав, клиент всегда лох РОМАН

Однажды утром я проснулся с твёрдым намерением найти наконец работу, настоящую работу. Я не представлял себе точно, какой она будет, знал только, что это должно быть нечто стоящее, важное.

«Нексус», Генри Миллер

Люди дохнут от работы,

Когда такая зарплата,

Я бы мог бы быть богатым

Но нету автомата.

Песня группы «Ленинград»

– Ненавижу людей!

– Мизантроп?

– Продавец-консультант.

Герой моей книги не я сам, а собирательный образ общества, меня окружающего.

Все лица вымышлены, все совпадения случайны.

Часть первая

«Из-за обострения ситуации на Украине и последовавшего вступления Крыма в состав России западные страны с весны вводят против России санкции. Санкционное давление на Россию оказывают США, ЕС, Канада, Австралия, Швейцария, Япония и др.

Первый блок санкций был введен 17 марта, на следующий день после крымского референдума, на котором подавляющее число жителей высказались за воссоединение с Россией. Запад обвинил Россию в том, что она вмешивается во внутренние дела Украины. В тот же день президент США Барак Обама заявил, что санкции могут быть расширены.

Среди мер политического давления – замораживание переговоров о безвизовом режиме с Евросоюзом, отказ от июньского саммита РФ – ЕС и формата «большой восьмерки». Саммит G8, председательство в которой Россия приняла в 2014 году, должен был пройти в Сочи в июне. Но Великобритания, Германия, Италия, Канада, США, Франция и Япония заявили о замораживании формата «восьмерки». Саммит был перенесен в Брюссель, Россия в нем не участвовала».

1

Спрос – это запрос фактического или потенциального покупателя, потребителя на приобретение товара по имеющимся у него средствам, которые предназначены для этой покупки. Спрос отражает, с одной стороны, потребность покупателя в некоторых товарах или услугах, желание приобрести эти товары или услуги в определенном количестве и, с другой стороны, возможность оплатить покупку по цене, находящейся в пределах «доступного» диапазона.

Предложение – возможность и желание продавца (производителя) предлагать свои товары для реализации на рынке по определённым ценам. Такое определение описывает предложение и отражает его суть с качественной стороны. В количественном плане предложение характеризуется по своей величине и объёму. Объём, величина предложения – это количество продукта (товара, услуг), которое продавец (производитель) желает, может и способен в соответствии с наличием или производительными возможностями предложить для продажи на рынке в течение некоторого периода времени при определённой цене.

Маркетинг – это организационная функция и совокупность процессов создания, продвижения и предоставления ценностей покупателям и управления взаимоотношениями с ними с выгодой для организации.

Я перечитал определения трижды. Понял одно – всё очень сложно. А ведь всё просто: купи дешевле – продай дороже. Ничего сложного… Кстати, как же я ошибался – всё намного проще: как громыхание палкой внутри помойного ведра.

2

У мистического бессмертного существа не может быть понятия о морали. Нет этого понятия и у всякого хорошего продавца, торгаша, менеджера среднего звена и прочей сволочи.

Я тоже являюсь этой сволочью. Но я плохой торгаш.

В торговле работают те, кто больше ничего делать не умеют. Верно, я был из тех, у кого руки росли из жопы, я ничего не умел. А что можно уметь, когда нет производства, нет другой работы? Все мы… менты, торгаши, чиновники, политики… одного поля ягоды.

А началось всё в тот день, когда я понял, сидя на окладе можно позволить себе лечь и уснуть, а заработать возможно, особо не перетруждаясь, в сфере торговли. Туда брали всех подряд. Взяли и меня. Легко! Но я почему-то не вспомнил на момент трудоустройства фразу покойного тестя, который однажды сказал как бы между прочим: чем тяжелее работа, тем легче на неё устроиться. Он всю жизнь проработал прорабом на стройке.

3

Это был магазин бытовой техники. Но взяли для начала грузчиком.

Я не возражал. Начинать надо с низов.

Мне выдали спецодежду. Сделали бейджик. Оказалось, я не грузчик, а техник выдачи товара. Что в принципе означало одно и то же.

В первый день старший менеджер спросил:

– Что такое торговля?

Я пожал плечами.

– Запоминай – это сделка двух дураков. Один хочет выгодно купить, другой выгодно продать. Но в дураках остаётся всегда покупатель.

Звали его Владимир Евгеньевич. Фамилия Серёгин. Он был мой ровесник. И мне это не нравилось. Любая работа, любое начальство меня угнетали. Это происходило на подсознательном уровне. Вообще, нормальному человеку не должно быть хорошо на работе. Хорошо должно быть дома, в постели с женой, в отпуске на даче или на берегу моря. Но никак уж не на работе. Кому хорошо на работе – тот трудоголик, извращенец; трудоголики пьянеют от работы, всегда под кайфом. Владимир Евгеньевич им и был. В чём я убедился в первый же рабочий день – составить диагноз не составило труда. Столкнись с таким человеком – любой бы составил.

Вот я и столкнулся. Но не придал этому значения. Потому что в первый же день не выгрузил ни одной машины, ни поднял ничего тяжелей пяти килограмм, разве что прибрался в складе, расставил пустые коробки на стеллажах, подмёл пол.

И мне не давала покоя мысль: работать можно, но нужно забираться выше, карабкаться-карабкаться вверх.

В конце рабочего дня пришёл завсклад. Он был выходной. Но к вечеру почему-то припёрся на работу. Странное дело, показалось мне.

– Новенький? – заметил он меня, глядя на бейджик. – Виталий?

– Он самый.

– Володя я. А ты – будешь Виталием Ивановичем – похож на моего хорошего знакомого. Его так зовут.

– Я – он и есть. То есть по отчеству – я Иванович, – сказал. И ничему не удивился. Я давно разучился удивляться. Видимо, старел.

С первого же дня я приобрёл некую солидность. Не кличка, как часто бывает, а имя отчество так и приклеились, хотя в тридцать пять лет я не особо-то жаловал такое обращение к себе. Будь проще, повторял сам себе. И инфузорией не будь.

После работы решил выпить пива. Жена, Лиза, была в отпуске, уехала к маме за тридевять земель. Любовь к тёще измеряется в километрах. Моя любовь к этой женщине составляла девятьсот восемьдесят девять километров. Я её обожал одиннадцать месяцев и две с половиной недели. Если приезжала в гости – полторы недели ненавидел!

А сейчас я взял пивка три литра на розлив, сушёной рыбки полкило, тарани, и водки чекушку (всё верно, и водки). Водка, да и алкоголь вообще, я понимал, один из способов над собой поиздеваться. Надо признаться, я день через день занимался самобичеванием, уродовал себя. Но завтра, я знал, на работу выйду огурцом.

4

На работу вышел малосольный огурец. Голова гудела; я потел словно в бане. Утро летнего дня – сам Дьявол вместе со мной задыхался от жары, обливался потом.

Мы собрались в кабинете у директора на планёрку. Человек шестнадцать нас было. Кондиционер не справлялся с жарой, чертыхался. Я огляделся – много хорошеньких девиц, а моя Лиза с мамой… Но тут же отогнал вредные мысли: девятьсот восемьдесят девять километров – девятьсот восемьдесят девять километров любви; Лиза предстала в лике святой – думай о хорошем…

Директора звали Анатолий Николаевич Фуд (подпольная кличка Фастфуд). Он отчитывал Владимира Евгеньевича. Указывал на ошибки и недочёты. Работа – волк, работник – вол, начальник – сука.

Свою разгневанную речь он объяснял тем, что генеральный шеф «имеет» его, а не Владимира Евгеньевича. Тем самым, я понимал, он даёт зелёный свет, чтобы последний не расслаблялся вместе с продавцами-консультантами и техниками выдачи.

– Я всю неделю работаю, в выходные дни тоже ничего не делаю. Но это не значит, что старший менеджер должен на меня ровняться, а вы на него… – Анатолий Николаевич то ли шутил, то ли говорил всерьёз, его речь меня забавляла.

Володя шепнул мне на ухо:

– Жди беды…

– В каком смысле? – переспросил я.

– Владимир Евгеньевич – он заводится после планёрки, и начинает заводить нас… Имей в виду, Фастфуд не злой, только на словах быкует, а Владимир Евгеньевич этого не понимает, воспринимает всё буквально, смекаешь? И ещё: генеральному шефу Фастфуд никого и никогда не сдаёт, если что. А Владимир Евгеньевич – в раз стучит, сечёшь? Они вместе часто на рыбалку ездят… Да, от тебя, Виталий Иванович, перегар исходит. Советую не дышать на Владимира Евгеньевича. Стуканёт.

– Хватит шептаться, вы!.. – это Анатолий Николаевич обратился к нам с Володей.

Затем он познакомил меня с коллективом. Так сказать, ввёл в семью. Я стал приёмным сыном.

Теперь меня знали все, я никого не знал: не старался запомнить – зачем?.. Всему своё время.

В конце планёрки меня определили к шофёру, некоему Константину Маликову, развозить доставки.

– Подзаработаешь на подъёмах, – сказал Володя.

Это слово меня возбудило, с деньгами у меня начинались проблемы. А жена обещала вернуться дней через десять. У неё всегда были деньги. У неё всегда были возможности, чтобы изменить дела в лучшую сторону, считала она. Мешал только я, неудачник-горемыка-выпивоха, аутсайдер, которого вот-вот отправят во второй дивизион ко всем чертям! Я это чувствовал. Но не собирался сдаваться ни в первом, ни во втором тайме. Я собирался играть по правилам, без жёлтых и тем более красных карточек. Это было сложно. Но в новом коллективе, среди молодых, я надеялся сам помолодеть. Ничья не устраивала – нужен был выигрыш.

5

Жизнь слово пресное.

Глядя на Маликова, я не усомнился в своей мысли. Ему было пятьдесят пять лет. Он развозил доставки, дорабатывал до пенсии, соглашался на всё. Чтобы не уволили. В свои пятьдесят пять он наравне со всеми поднимал семидесятикилограммовые холодильники. Как на пятый этаж, так и на десятый, если не работал лифт, или товар в этот лифт не помещался. На пенсии Маликов протянул бы ещё долго – долголетие стало бы его местью государству.

У меня не было опыта, как правильно обращаться с тяжёлыми предметами. Маликов подсказывал, я учился. Я был хороший ученик.

– Виталий Иванович, – сказал Маликов, – ты слишком усердствуешь. Поэтому быстро устаёшь. Расслабься.

Я расслабился – но легче не стало. Жара делала своё дело. Хотя я был моложе на двадцать лет, казалось, для него все эти стиральные машинки и холодильники – пух! С меня же исходили последние соки. А в кузове стояло пять холодильников выше двух метров. Восемь стиральных машин, шесть газовых печей. Покупатели, верно, сговорились против нас.

– Давно столько доставок не было, – Константин тоже был не рад.

Опыт, привычка, ответственность. Три фактора влияющие на исполнительность. Ответственность у меня присутствовала, не было опыта, с привычкой тоже дела обстояли плохо. А ещё меня замучила жажда! Я хотел пить.

Подъезжая к дому следующего клиента, я сказал:

– Надо воды купить.

Маликов, на лице которого не проступило ни одной капли пота, не одобрил моего желания.

– Больше захочется потом.

Я вздохнул. Он не знал, что я был с бодуна. У клиентов воды попрошу, подумал.

Пятый этаж. Холодильник «Атлант». Два компрессора. Два метра высота. В лифт не входит. Весело!

Я облизал губы.

Мы спустили холодильник с кузова. Предстоял выбор: кому-то взяться там, где два двигателя, а кому-то за верх, где легче, но идти задом.

Я взял, где тяжелей.

Подъезды домов как будто специально делались так, чтобы никто в свою квартиру не внёс крупногабаритную технику. На каждом этаже приходилось останавливаться. Ставить холодильник на пол, чтобы развернуть. А после я снова брался за низ, поднимал свой край – я терял силы в два раза быстрей.

Клиент нас ждал. Это была толстая тётка, еле вмещавшаяся в дверном проёме. Она командовала, куда поставить холодильник, постоянно повторяла: «Не обдерите мебель, не поцарапайте пол, я на вас жаловаться буду!»

Маликов назвал сумму за подъём.

– Ничего не знаю! – запричитала она. – Мне в магазине не сказали, что я вам должна заплатить. Я на вас жаловаться буду! – снова повторила свою фразу, она ей, видимо, доставляла удовольствие.

Я не вмешивался в конфликт. Маликов не стал с ней спорить, сказал:

– Пошли!

В кабине машины я вспомнил, что забыл попросить воды. Но, мне показалось, она бы не дала, нашла оправдание своей жадности: «Прольёшь на пол, а мне потом вытирать!»

Я закурил. Думал, сигарета поможет забыть про жажду. Но она не исчезла – наоборот, усилилась. Я с негодованием выбросил окурок в окно.

В соседний дом доставка стиральной машинки. Хотя она была не легче холодильника – зато имела меньшие габариты.

Четвёртый этаж. Мы легко так, одним махом, подняли машинку. Нас встретил пацан. Он и не знал, что его мамаша сделала покупку. Собирался уже уходить из дома, но мы оказались вовремя. Иначе пришлось бы спускать обратно.

За подъём он заплатил. Я попросил пить.

– Сушняк! – сказал. – Не могу!

– Минутку! – пацан зашёл в кухню. А когда оттуда вышел, сказал: – Воды в кране нет. Наверное, отключили.

Не удивительно, как легко человека могут отключить от жизненно важной услуги. И это нормально. Нормально, когда не хочется пить. Но я умирал от жажды! Слюна во рту стала густой. Оззи Осборн говорил, что он не пьёт воду, потому что в воде е… утся и срут рыбы – несите виски! У Оззи Осборна стопроцентно вместо крови в теле циркулировал виски. А я не был рок-звездой. Не был святым.

Маликов повторил:

– Захочешь ещё сильней, а у нас куча доставок. До шести вечера не успеем!

Я не успокоился:

– Глянь, в холодильнике, может, компотик холодный есть?

– Точно, – сказал пацан. – Вчера я полтарашку в морозильник забросил. – И он принёс бутылку льда.

В машине я начал отогревать лёд. Хоть было и жарко – пекло! – сразу получить спасительной влаги столько, чтобы напиться, не вышло.

Я сделал один лишь маленький глоток.

Пить захотелось ещё больше! Маликов в чём-то был прав. Глядя на меня, он лыбился. Старый пердун!

Мы подъехали к дому очередного клиента.

Теперь девятый этаж. И снова холодильник «Атлант», лифт маленький, по высоте товар не помещался, да и нельзя такие вещи в лифте поднимать. Придётся тащить.

Я снова схватил там, где тяжелей. Пожалел Маликова.

В этом доме подъезды шире.

– Идём без остановок, – Маликов чувствовал в себе силы. У меня их почти не осталось, только бодун и отдышка. Я шёл против своей воли.

– Ага, – молвил. Я в себя верил.

На третьем этаже остановились.

Перекур. Грузчик из меня никудышный.

Снова рывок, пошли!

– До седьмого дотянешь? – спрашивает Маликов.

– Дотяну, – говорю, а сам своего голоса не слышу.

Между пятым и шестым этажом я понял, что у меня потемнело в глазах… И тишина…

Очнулся в машине скорой помощи. Увидел капельницу и лицо фельдшера. Это было личико красивой девушки. Она меня спасала…

Со мной ничего страшного не произошло. Просто, как потом выяснилось, началось обезвоживание, и случился тепловой удар.

К вечеру меня выпустили из больницы. Подобных долго там не лечат. Будучи животным, получаешь не медицинское обслуживание, а ветеринарный уход.

6

По дороге домой я зашёл в бар. Он был не по пути, а в стороне от дома. Я специально искал тихое местечко. Посидеть, подумать, выпить.

Заказал пиво.

Перед тем, как отпустить, врач сказал, пить нельзя. Но не сказал, как долго нельзя. Я пью, чтобы другие люди, меня окружающие, становились интереснее. В этой забегаловке почти не было посетителей, но уже после первой кружки пива бармен стал выглядеть совсем по-другому. Он, кажется, мне улыбался, хотя на входе сюда я этого не заметил.

Я раздумывал, выходить ли завтра на работу? Или остаться дома? Можно найти что-нибудь другое. В нынешнее время не работу ищут, а достойную оплату труда.

Официально я ещё не был трудоустроен. Поэтому мой невыход на мне никак не отразился бы. Но вдруг я понял, мысль сразила внезапно, не о работе я думаю, а о Лизе. Что скажет она? Работа и жена стали для меня одной проблемой. В идеале жена должна ассоциироваться с любовью, работа – с деньгами. У меня все эти понятия смешались, если не поменялись местами.

Когда-то мы друг другу устраивали сцены из порнографических фильмов. Никто не ругался. У нас с ней была мотивация: кто первый кончит – тот моет посуду. Очень часто приходилось мыть посуду вместе. Мы были идеальной парой. А сейчас она в отпуск домой ездит одна. Что-то у нас идёт не так.

Заказал вторую кружку пива.

Ныне, если месяц не пью, то чувствую себя, как верблюд в Каракумах.

– Официант! – я щёлкнул пальцами правой руки. У меня получилось звонко. – Пятьдесят грамм водки!

– Запить? – он прокричал через весь зал точно так же, как сделал я.

– Сок. Томатный.

Официант принёс заказ, поставил на столик.

Я спросил у него:

– Женат?

– Да.

– Любишь?

– Конечно!

– Вот и я люблю! И жить люблю! Всё здорово, вообще! Пока не протрезвеешь. Тебе так не кажется?

– Я не пью… Я пойду, – сказал бармен. – У меня работа.

Мои излияния показались ему пустым бредом.

– Иди, работай… не пьёт он…

Я выпил свои пятьдесят грамм, запил соком.

Бросить работу мне легче, чем пить и курить. Но если я работу брошу, то мне будет нечего пить и курить. Лучше я буду работать, чем попрошайничать: дайте на выпивку, дайте на сигареты. Над человеческими слабостями ни чужой, ни родной человек не сжалится.

Мне принесли третью кружку пива. Я почувствовал себя на коне. Не хватало сабли. Но идти на подвиги я не собирался.

Я продолжал думать, что делать. И решил, что работа не любит, когда её забрасывают на дальнюю полку шкафа. Красивая женщина – тоже. Любовь – она в сердце сначала. После перебирается в печёнку и разъедает мозг. Лизу я любил. Но, было очевидно, нехорошее предчувствие закралось в подсознание. Я могу получить удар между ног. Всё произойдёт внезапно.

Я допил пиво, пошёл домой.

На следующий день я вышел на работу.

7

После планёрки меня снова пригласили подняться на второй этаж, в кабинет Анатолия Николаевича.

Я ознакомился с системой штрафов.

Это была таблица. В неё были вписаны все человеческие пороки и слабости. Причём как работников торговой сети, так и человека придумавшего эти самые штрафы.

Внизу стояла подпись: генеральный директор, А. А. Петренко. И он, я подумал, не исключение, грешен.

– Читай вслух, – сказал Анатолий Николаевич. Его лицо лоснилось от жира. Виднелся второй подбородок. Кличка Фастфуд ему подходила. Очень! – Вновь прибывшие работники читают мне это громко и с выражением. Так лучше запоминается, хочу сказать. Я штрафую вас, но сам себя штрафовать не могу. И чем больше сумма штрафов составит за месяц – тем выше выйдет моё денежное вознаграждение, или премия. Я ни от кого не скрываю своих доходов. Они складываются у меня один процент от общего товарооборота плюс пятьдесят процентов от суммы штрафов. Я человек алчный, Виталий Иванович. Давай, начинай.

Я откашлялся, стал читать:

ШТРАФЫ

• Опоздание на работу без уважительных причин или без уведомления от 3-х до 10-ти минут – 250 руб.

• Отсутствие на рабочем месте без уважительной причины от 30-ти минут до 3-х часов – 700 руб.

• Прогул – увольнение

• Появление на рабочем месте в нетрезвом виде, употребление алкоголя – увольнение

• «Похмелье после вчерашнего» – 500 руб.

• Курение в неположенном месте – 250 руб.

• Нецензурные выражения в присутствии покупателей – 500 руб.

• Неудовлетворительная подготовка и поддержание рабочего места: пыль, грязь на стеллажах, стеклянных витринах, товаре – 250 руб.

• Отсутствие ценников на товаре – 250 руб.

• Отсутствие на ценнике печати – 250 руб.

• Цена не соответствует прайс-листу – 250 руб.

• Нарушение временного норматива для приветствия или контакта с покупателем, отсутствие представления по телефону – 250 руб.

• Неполная или неправильная презентация товара – 250 руб.

• Незнание проходящих рекламных акций – 250 руб.

• Использование мобильного телефона в личных целях при работе с покупателем, нахождение к покупателю спиной – 500 руб.

• Неправильное оформление документов (гарантийных талонов, доставочного талона) – 700 руб.

• Грубое отношение к покупателю – 2000 руб.

• Неопрятный внешний вид – 500 руб.

• Неоднократное нарушение по одному и тому же поводу – штраф в двойном размере

• Неуважительное отношение к руководству, пререкание с руководством – 2000 руб.

Жизнь не имеет по каждому случаю инструкций. Приходится ошибаться, а после учиться на своих ошибках. Система штрафов обязана уберечь работника от ошибок, в одном случае. Но опыт подсказывал, что подобные штрафы экономят бюджет фирмы, в другом случае. А вообще, кризиса настоящего не хватает предпринимателям, чтобы воспользоваться клизмой. Её место назначения изменить нельзя.

И когда Фастфуд сказал, распишись внизу, что ознакомился, я спросил:

– А если я не поставлю подпись?

– Уволю.

– Но ведь я ещё не принят, трудовой договор не подписан, у меня испытательный срок. Имейте совесть!

– Виталий Иванович, не ёрничай! А. А. имеет много денег и мало совести. У тебя, наоборот, совести много? Так подписывай бумагу и иди деньги зарабатывай!

Ум не многословен, глупость говорлива. Я расписался. Вышел из кабинета, пошёл работать. Мне дали понюхать кнут, не угостив пряником. Всё предсказуемо и заурядно получилось.

8

В коллектив я влился быстро.

В обед со своим напарником, Сергеем Селивановым, мы выпили за знакомство по бутылке пива (точней сказать, не в обед, а в обеденное время, потому что в магазине перерыва не было, как не было выходных в праздничные дни).

В смене нас было двое. (Работал в коллективе техником выдачи некий Андрей, но он находился в больнице.) Володя, завсклад, третий. Но Селиванов сказал, что Володя не пьёт совсем. Ему предлагать не стоит. И лучше, чтобы он не знал, что мы выпиваем.

Мы спрятались от видеокамер в складе пустой тары. Это было место, где камеры, со слов Сергея, не могли подсмотреть за нашими слабостями. «Мёртвая» зона.

Я ему доверял. Потому что угощал.

Пить пришлось быстро. В один присест мы опустошили каждый свою бутылку, спрятали стеклянную тару в коробке с мусором, затолкав поглубже, чтобы не было видно.

Пиво кислило. Но это не имело значения.

– Я пьяница известный, но не анонимный алкоголик, – сказал я зачем-то. Хотел оправдаться, видимо.

– Бухгалтера нашего видел? – Селиванов вытер губы тыльной стороной руки. Переднего зуба вверху у него не было, он слегка шепелявил. Моё оправдание он пропустил мимо ушей. Потому что сам принадлежал к рангу – бухаю.

– Александру Александровну?

– Не! Это главный бухгалтер. Жена шефа, Петренко А. А. Вредный человек, скажу. Хуже Серёгина Владимира Евгеньевича. Человек – ноль! А строит из себя профессионала. С ней надо быть всегда начеку.

– Не родись красивой, а родись женой Петренко А. А.?

– Ага, – заулыбался Сергей. – Вкусный борщ, правда, варят не самые красивые женщины. Так вот, есть ещё один бухгалтер. Зовут Инна Эдуардовна. Женщина – огонь! Вся в теле. Но замужем. Душевная такая… Нравится многим. Я от неё без ума, Виталий Иванович! Честно скажу! Звучит смешно. Но это так. Влюбился я, – Сергей причмокнул губами от удовольствия. – Эх!

Селиванов меня заинтриговал. Я Инну Эдуардовну пока не видел. На утренних планёрках она не присутствовала. У неё другой был график работы, более свободный.

Я сказал:

– Конторские крысы умеют вилять хвостом. Ты об этом?

– Не торопись с выводами. Слово «крыса» ей не подходит. Александре Александровне Петренко соответствует, очень! А Ирине Владимировне – нет!

Послышались шаги.

– А что вы тут делаете?

Владимир Евгеньевич Серёгин собственной персоной!

– Закончили обедать, – сказал Селиванов.

– Идите в зал. Начинайте переставлять товар: от меньшей цены – по возрастанию – к большей цене. Начните со стиральных машин. Потом берите холодильники и газовые плиты. С мелко бытовой техникой продавцы сами разберутся. Виталий Иванович, Селиванов подскажет, он знает, как это делается.

Мы стали уходить.

– Постойте! Штраф – двести пятьдесят. Мусор в складе не убран. Анатолий Николаевич будет в курсе. А теперь – свободны. Вашу работу проверю, приду.

– Сука… – тихо прошепелявил Селиванов.

Пока что Владимир Евгеньевич вызывал у меня только равнодушие. У него был тихий, слащавый голос; он казался вежливым, аккуратным по форме одежды, всё с иголочки; немногословен. Никуда не торопился. Был во всём последовательным. От него так и веяло скукой.

Мы приступили к работе.

Перелопатить надо было около сотни стиральных машин. Они стояли в два яруса. Нижний ряд дался нам легко. А вот вверху пришлось попыхтеть. Дело в том, что определённая группа товара должна стоять по цене, то ли по возрастанию, то ли по убыванию. Покупатель «с деньгами» обязан увидеть дешёвый товар, чтобы добраться до «своего», а покупатель «без денег» – наоборот. Вдруг захочет приобрести в кредит!

Бессмысленность нашей работы заключалась в том, что, продав хотя бы одну стиральную машинку, приходилось перетасовывать чуть ли не весь ряд. Как в игре «пятнашки». Одно дело – мелкий быт: раз-два – и готово! Другое дело – тяжёлый товар.

Когда мы вышли с Селивановым покурить, завершив работу, нас Владимир Евгеньевич снова оштрафовал. Оказались в неположенном месте.

Он сделал пометку в своём блокноте.

Затем спрятал его во внутренний карман пиджака. Я подумал, надо у него этот блокнот украсть.

Ближе к закрытию, я так и поступил. Владимир Евгеньевич зашёл в кухню выпить кофе. Снял пиджак, повесил на крючок. Было душно.

Я последовал следом за ним, чтобы взять кружку, набрать воды. Он в это время находился ко мне спиной.

Рука молниеносно нашла блокнот.

В туалете я разорвал блокнотные записи на мелкие кусочки. Смыл в унитазе. (Кнопку сливного бачка пришлось нажимать несколько раз, чтобы избавиться от улик.)

Как потом выяснилось, своим «воровством» я уберёг не только себя и Селиванова от штрафа, но и многих других. Один раз в неделю Владимир Евгеньевич подавал сведения Фастфуду о нарушениях всего коллектива. Тот в свою очередь все «писульки» старшего менеджера отдавал Александре Александровне. Она начисляла зарплату, вычитая штрафы. Хоть директор говорил, я могу штрафовать – делал он это чужими руками. И Володя правильно сказал, что надо опасаться Владимира Евгеньевича, а не Анатолия Николаевича. Но, с другой стороны, всё руководство магазина имело один механизм системы наказания.

Не удивительно, что это был целый конвейер, а я нарушил его работу. Но лишь на короткое время.

9

На работу я опоздал.

– Штраф двести пятьдесят рублей. Выписываю, – сказал Фастфуд.

Когда предприниматель задерживает зарплату, или платит меньше, чем ты заработал, или, хуже того, штрафует (всё наказуемо, незаконно), я понимаю: предприниматель хочет решить свои проблемы за мой счёт, хочет подчинить своему влиянию. А это то самое унижение человеческого достоинства, за которое бьют в лицо. Но я решил всё же обходиться без жёлтых, а тем более красных карточек. Стоп-кран!

– Почему опоздал? Объяснительную записку писать пока не будешь. Опоздал ты, Виталий Иванович, на десять минут. Но мне интересно, почему? Почему ты пришёл позже меня?

Сказать правду, что я вчера кирял и поздно лёг спать? Это не оправдание.

И я сказал правду, но добавил несколько ярких красок, чтобы общая картина не получилась слишком мрачной:

– Жена в отпуске, уехала к маме, в другой город. Обычно она меня будит, а не будильник, а я вчера решил расслабиться, пивка выпил. Проснулся позже, чем обычно, поспешил на работу. Увидел женскую задницу. Хорошую задницу! Пошёл за ней. Минуты через три очнулся – иду не туда…

– Всё ясно, продолжать не стоит… – перебили меня. – Иди, переодевайся…

Я уже выходил из кабинета, когда Фастфуд спросил:

– Хоть познакомился?..

– Зовут Татьяна, – назвал первое пришедшее на ум женское имя.

В складе встретился Володя.

– Директор тебя спрашивал.

– Уже нашёл.

– Всё хорошо?

– Штраф и лёгкий испуг.

– Без вони?

– Чисто. Вчера просто чуть трезвым спать не лёг.

10

Я получил свой первый выходной день. Рабочая неделя длилась не пять, а семь дней.

Всего сутки, чтобы отдохнуть! Как мало мне надо, оказывается.

В былые времена выходной проходил так: проснулся, позавтракал – стемнело.

Здесь и сейчас ничего не изменилось.

Я пошёл к Геннадию Гофману, в мастерскую. Зашёл в гипермаркет «Магнит». От работы горб, от пива пузо. Я выбрал водку. Самую дешёвую. Закусь.

Гофман был художником. И наркоманом. Рисовал маки, только маки. Нигде не работал. Жил на проданные картины. Иногда ему удавалось продать несколько картин. И он опускался на дно, творчество исчезало в бескрайнем море алых маков.

Когда я к нему зашёл, то сразу утонул в сигаретном дыме – так было накурено в его мастерской. В углу, на кушетке, лежала голая девица, спала. На журнальном столике вместе с палитрой, кисточками и краской стояла открытая бутылка вискаря, алкоголя в ней почти не было. Видимо, картины продавались.

Я дополнил натюрморт, поставил бутылку водки на журнальный столик, выложил закусь.

Гофман сидел в кресле-качалке, укрывшись пледом. Глаза закрыты. Во рту сигарета. Она дымила. Я вытащил сигарету из его губ, затушил в пепельнице. Сел на диван напротив.

Гофман открыл глаза.

– О! Витас! – только и сказал он.

– Творческий процесс? – спросил я и посмотрел на голую девицу. Та не просыпалась.

– Жизнь идёт своим чередом, как видишь.

– А это кто? – я кивнул головой в сторону спящей девушки.

– Лера, кажется. Она считает, что её недостатки это её достоинства. Я так не считаю. Она любит выпить и поспать. Не трогай её.

– Вроде ничего так, даже спящая…

– Я же говорю, это достоинство недостатка… Сам как?

– Работаю. Жена скоро должна приехать из отпуска.

– Ещё не развёлся?

– С чего бы это? Не собираюсь.

– Хм! Я поражаюсь, как ты женился!

– Её тихий омут нравился моим чертям.

– Может, наоборот?

– А это имеет значение?

– Правильно, нет никакого значения. Скоро разведёшься.

– Почему так решил?

– Она тебя имеет, а не ты её.

Я посмотрел на полупустую бутылку вискаря.

– Да, я выпил, Витас, но это правда – не ты её имеешь. Не думай, что я пьяный. Моя мысль очень трезвая. Она бросит тебя при любых обстоятельствах, даже если бросишь пить. Это называется – судьба!

– Лучше бы не философствовал, а работу нашёл.

– Виталя, зачем, а? Я не работаю, но рисую маки, не приношу пользу обществу. Но я не приношу и вреда этому самому обществу. Социум меня не касается. Я не касаюсь его. Я рисую маки, взгляни, – Гофман обвёл рукой стены, где висели картины, – они мне нравятся. Я не могу жить без творческого процесса. Если думаешь, я бездельничаю, то неправильно думаешь, – это и есть творческий процесс. Посмотри, маки имеют алый цвет – это цвет крови и вожделения. Это цвет жизни! А все думают, и ты так думаешь, что я рисую маки, потому что наркоман. Лера тоже так думает. Нет, Виталя, это не так.

Из сказанного я понял, что у каждого своя правда, своя истина. Каждый порождает свой ад, пишет свои стихи, свои картины – живёт своей прозой жизни. Я не исключение.

– Понятно, занимаешься передо мной саморекламой. Знаешь же, я у тебя картин не куплю.

– Современное искусство – это самореклама. А я саморекламой не занимаюсь. Я просто с тобой разговариваю.

Гофман поднялся с кресла-качалки, плед упал на пол. Я увидел голое, тощее тело. Прикрыть свою наготу он не соизволил. Голые мужики мне никогда не нравились.

Из ящика он достал две таблетки. Красную и зелёную.

– Выбирай, – предложил он.

– Есть разница?

– Зелёную проглотишь – улетишь в небеса. Красную проглотишь – улетишь в Космос.

В наркотиках я не разбирался. Как и в искусстве. Мне предстоял выбор.

– А если проглотить и зелёную и красную?

– Увидишь Ад! Не советую.

Я разломил таблетки пополам. Положил на язык половинки той и другой таблетки. Запил остатками вискаря прямо с горла…

– Хитрец, – усмехнулся Гофман и закинул в рот свою долю наркоты. Себе он налил водки.

Я откинулся на спинку дивана. Закурил.

Прошло минут пять.

– Лиза тебя имеет, не ты её, – повторил Гофман.

Я попытался возразить, но мой язык разбух, я им еле ворочал, получилось несвязное бормотание.

– Скоро ты с ней разведёшься…

…И я увидел тёмную сторону Луны – там был Ад. После меня перебросило на видимую часть спутника Земли: эта половина хоть и была светлой, но Рая там тоже не было. И так меня стало бросать туда-сюда, что я почувствовал головокружение, затошнило. Чтобы избавиться от этого ужаса, я закрыл глаза – не помогло. Я открыл глаза – ещё хуже! И тогда я уставился на одну из картин с маками. Стало легче. Но только я переводил взгляд куда-нибудь в сторону – меня снова тошнило. Я опять смотрел на маки. Так продолжалось, наверно, несколько часов.

За это время я понял, что Солнце греет каждого, даже самого отъявленного мерзавца; что мы имеем представление не о нашем мире, а о том маленьком мирке, в котором обитаем, а кто наш сосед – не представляем; что параллельный мир существует – между нами двери, надо только открыть…

Гофмана отпустило давно, а я не мог оторваться от написанных маков на картине, всё смотрел и смотрел. Гофман рассудил это по-своему. Он решил, что мне понравилась эта картина, на которую я пялился несколько часов, и подарил её, когда я стал уходить.

Он предложил ещё таблеток.

– На дорожку.

Я отказался. А вот картину прихватил с собой.

Дома я её повесил над кроватью, имелось свободное пространство на стене. И насколько было моё удивление, когда утром обнаружил, что на картине написаны не распустившиеся алые цветки, а зрелые головки маков, покрытые прозрачными капельками росы. И так эти капли были прописаны, «тонко», «влажно», «искусно», что захотелось испить этой влаги!

Гофман определённо имел выдающийся талант. Но у него отсутствовал успех, который определял достаток. От случая к случаю, от вискаря к водке, от одной проститутки к другой… Зато какие маки!

11

Я познакомился с Инной Эдуардовной.

Меня трудоустраивали официально.

Помимо бухгалтерской работы Инна Эдуардовна вела работу отдела кадров. Не знаю, доплачивали ей за дополнительные обязанности, значения не имеет. Просто я зашёл в кабинет, увидел её, вспомнил, что говорил Селиванов, и, мне показалось, – он слишком преувеличивал. Обычная женщина под сорок, очень крупная. Не в моём вкусе. Как говорится, на вкус и цвет – пошли вы все на хер! Я ожидал увидеть, наверное, мисс Мира. Но такие женщины бухгалтерами не работают.

Трудовой договор заключался на год. Я подписал необходимые бумаги.

В кабинете находилась жена шефа. Она поздравила меня с официальным вступлением в должность, как будто я стал чуть ли не губернатором, или доверенным лицом президента, дала другие бумаги на подпись.

– Что это? – задал я резонный вопрос.

– Материальная ответственность.

– И?..

– Теперь – как все, Виталий Иванович.

– То есть?..

Инна Эдуардовна пояснила:

– Каждый месяц в магазине проводится ревизия. Все материально ответственные лица, включая техников выдачи, платят недостачи, если такие выявляются.

– И битый товар, – вставила слово Александра Александровна. – Бьёте-то вы его, верно? Такой товар идёт на уценку. Разницу в цене оплачивает – кто? Правильно – тот, кто стукнул, поцарапал, разбил или сломал. – Она, видимо, думала, что шутит. Невинный голосок звучал в кабинете. Но шутка не удалась. Было не смешно. Штрафы, недостачи, бой… За что ещё могут лишить тебя зарплаты?.. А ещё, я подумал, ей надо было родиться мужчиной – так она выглядела: короткостриженая, широкие плечи, узкие бёдра, толстенькие ножки тяжелоатлета.

Из кабинета я вышел и наткнулся на Владимира Евгеньевича.

– Чего шляешься, Виталий Иванович?

Я показал бумаги.

– Иди в склад, сегодня фура с товаром приходит. Готовьте место. Володя тебя ждёт.

Завтра приезжает жена, вспомнил я. А я вот стал, скажу ей, маленькой шестернёй большого механизма – она, как известно, больше всех вертится.

12

Кто понял жизнь – работу бросил. Я – на неё устроился. Понятно, что мне нужны были деньги. Все работают из-за денег. Вот и я ничем не отличался от других.

Фура была огромной! Я залез в кузов. Никто не хотел залазить, а я полез.

На разгрузку выгнали всех продавцов мужского пола. Володя и Селиванов снимали товар, я опускал, подтягивал, наклонял, придерживал, страховал – делал свою работу быстро до тех пор, пока товар находился с краю.

Затем ко мне присоединился Володя, и мы в паре с ним снимали, опускали, подтягивали, наклоняли, придерживали, страховали – работали слаженным механизмом.

Перекур! Лучший промежуток рабочего времени.

И пошли работать снова!

Продавцы затаскивали товар в склад. Часть товара распаковывалось для витрины.

Фастфуд принимал товар по накладной. Владимир Евгеньевич – руководил разгрузкой. То есть мешал работать. Он напоминал гниду в мудях, которая вызывает раздражение. Почесать, раздавить? Некогда – руки заняты.

По-хорошему, любая работа – не кайф, а обязанность, повинность, за которую платят не те деньги, на которые мы рассчитываем. Грузчик ли ты, директор ли или продавец-консультант. Любая работа приедается, становится оскоминой: тупое согласие превращает рабочее место в ад, где приходится вариться.

За час с лишним мы разгрузили машину.

Продавцы ушли. Володя, я и Селиванов остались, чтобы сложить пустые коробки, убрать мусор.

В конце рабочего дня выдали зарплату. Я знал, что зарплата меня ненавидит. Но не знал, что настолько! Пусть я проработал неполный месяц.

– Как платят, так и работаем, – сказал Селиванов и ушёл домой. Хотя Анатолий Николаевич после работы всех собирал у себя в кабинете.

– Кому не нравится зарплата – могут писать заявление на увольнение и валить ко всем чертям! – начал свою речь Фастфуд.

Два продавца-консультанта взяли чистые листы бумаги, ручки.

– Кто ещё не хочет работать?

В кабинете воцарилась тишина.

– Ясно, остальные согласны. Есть желающие перейти в продавцы-консультанты? – Анатолий Николаевич посмотрел на меня и Володю.

– Меня устраивает должность завсклада, – сказал Володя.

– Я хочу, – сказал я.

– Пиши заявление, Виталий Иванович.

События развивались стремительно. Это радовало и пугало одновременно.

Дома я вытащил деньги из кармана. Положил на журнальный столик. Зарплата – это маленькое безумие.

13

Лиза приезжала ночью. На железнодорожном вокзале я должен был её встретить в полтретьего утра.

Я решил сделать уборку в квартире. Сначала сгрёб все пустые бутылки.

В один пакет вся эта тара не вместилась. Я наполнил один пакет, второй, третий. Мне показалось, я столько не пил. Откуда это всё?

Пакеты вынес на мусор.

Приступил к мытью посуды. За этим неблагодарным занятием я пришёл к умозаключению… чем именно отличается мужчина от женщины. Так вот, женщина моет посуду после еды, мужчина – перед едой.

Потом я поужинал.

Посуду за собой убрал. Всё чётко!

Вымыл полы, вытер пыль – там, где она была видна. Скопившееся грязное бельё закинул в стиральную машинку, нажал кнопку «пуск».

Мы жили в маленькой съёмной «двушке». Но как только я приступал к уборке, квартира превращалась в настоящий «пентхауз»!

В конце генеральной уборки пропылесосил ковровые дорожки.

Пылесос спрятал под кроватью (проблема со свободным местом). Вышел на балкон перекурить.

Когда я познакомился с Лизой, а это произошло двенадцать лет назад, и собирался на ней жениться, она казалась милой и умной девушкой. Тогда я плохо её знал. Мне нравилось её тело, и только тело! На другие «заскоки» будущей жены я не обращал внимание. Например, она завешивала зеркало в спальне перед сном, говорила, что так спит спокойней. Собирала свои выпавшие волосы и остриженные ногти в кулёк, а после Нового года всё сжигала на костре – зачем она это делала, я не знал. Могла абсолютно голой выйти на балкон. Когда я ей говорил, что на неё смотрят тысячи глаз, она отвечала, пусть смотрят, я никого не знаю в этом городе.

Помню, как впервые пришёл поздно домой. Я был на работе, а после слегка выпил с товарищами. Именно слегка! Такси высадило меня возле дома, я поднялся на второй этаж, тихо открыл входную дверь ключом, зашёл в прихожую. Но тут же спотыкнулся на ровном месте, упал, разбил вазу, она загремела осколками.

Лиза проснулась, подошла ко мне. Я собирал осколки вазы.

– Дорогой, ты меня будишь, – молвила она, потирая сонные глаза.

– Буду, – сказал я.

Мой ответ меня спалил. У нас случился первый конфликт.

Сейчас я бы никогда на ней не женился, потому что готовить и убирать было бы моей прямой обязанностью. И дело не в том, что для меня это трудно – нет. Просто, она не считала домашние дела своей прямой обязанностью. Даже если я работал, и меня не было дома почти сутки.

Посуду лишь я не мыл. Это делала чаще Лиза. Но здесь я поставил условия.

А ещё у нас не было детей. Я был готов усыновить ребёнка, Лиза хотела только своих деток. Но у нас ничего не получалось.

В тот день, когда мы познакомились, Лиза сказала:

– Что-то не попадаются мне настоящие мужчины.

– Они не в твоём вкусе, – ответил я.

Она посмотрела на меня внимательно, как бы оценивая.

– Ты не прав, Виталя.

Тогда я не знал, что она второй раз замужем, и ищет последнему мужу замену.

Зато каждый день она задавала один и тот же вопрос:

– Ты меня любишь?

Я отвечал:

– Люблю!

Говорил честно. Но однажды сказал:

– Если человека спрашивать об одном и том же, то можно разубедить его в ответном чувстве. Это не заклинание.

Но она продолжала спрашивать:

– Ты меня любишь?

– Люблю, милая!

У меня была собака, я её любил, Она съела кусок мяса – я её любил; Она писала на коврик – я её любил; Она тапочки сожрала – я её любил… И сказал я той собаке: «Видишь, всё терплю!..» И ответила собака: «Я тебя люблю…»5

По китайскому гороскопу Лиза была собакой. Был собакой и я.

Я усмехнулся, взял из пачки ещё одну сигарету, закурил. Хотелось выпить пива. Но я поспешил себя остановить: встреть жену без перегара. И отправил смс: «Жду! Люблю!»

Ответа не получил.

14

До приезда поезда оставалось несколько часов. Сидеть дома и ждать – это не моё.

Я зашёл в букмекерскую контору испытать фортуну-лотерею.

Поставил тотализатор. Из пятнадцати футбольных событий требовалось угадать минимум девять. Я сделал две минимальные ставки.

Игры начинались в разное время.

Я сыграл в «Live». Поставил на теннис. Одна ставка проиграла сразу. Вторая выиграла. Я отбил те деньги, которые проиграл и которые поставил на тотализатор. Выигрыш получил в кассе. Поставил на футбольный матч. На первый тайм.

Фортуна была со мной рядом. Я снова выиграл.

В баре купил безалкогольное пиво. Две бутылки. Закурил.

Матчи в тотализаторе в одном из билетов росли. Играли так, как я предполагал.

Сделал ещё несколько ставок в «Live». Выиграла только одна. Но я остался при своих деньгах.

Решил больше не играть. Главное, вовремя остановиться. Даже если проиграю в тотализаторе – в минус не уйду.

Через час закончились десять матчей в тотале. Из десяти событий я угадал девять. Оставалось дождаться, как сыграют другие пять событий. Но в любом случае – я уже выиграл, в плюсе! Пусть – не очень много. Я играл не ради денег, а чтобы убить время. Но большинство, кто приходил в букмекерскую контору, – убивали жизнь. Некоторых игроков я хорошо знал. Один умер у меня на глазах. От сердечного приступа. В тот самый момент, когда он отыгрался. Звали его Толик. Накануне он отметил своё шестидесятилетие. Но те переживания, которые он на себя навлёк в тот злосчастный день (он много проигрывал, в самый последний момент рисковал, делал ставки на большие коэффициенты, отыгрывался), дали о себе знать. Он отошёл от кассы, спрятал деньги в карман. И вдруг завалился на стол. Стал хватать ртом воздух. Через минут семь посинел и умер.

Скорая помощь приехала через полчаса.

Я тогда подумал, приехала бы она раньше – исход был тот же. Игрок за карточным столом – это жизнь. Смерть – шулер. Нет ещё в этом мире игрока, сумевшего переиграть смерть. Если ты играешь – пасовать, конечно, не стоит. Никогда. Выигрываешь – помни, тебе поддались. А завтра ты можешь проиграть. Не торопись влезать в игру. Лучше следить за ней со стороны. Потому что жизнь проходит быстро, часто ей с нами не интересно.

Поезд прибыл с опозданием на тридцать минут.

Лиза вышла из вагона самой последней. Она всегда всех пропускала вперёд.

Я помог ей спуститься на перрон. Поцеловал. Она ответила холодно, повседневно, я не успел почувствовать её губ.

– Всё хорошо?

– Я устала, – сказала она. – Вызови такси.

15

Таксист взял деньги.

– Сдачи не надо, – сказал я.

– С каких это пор мы стали с тобой богатыми? – Лиза повысила на меня голос.

– Я нищий, но не жадный. А во-вторых, я устроился на работу.

– Могу обрадовать, «нищий, но не жадный», – я с тобой развожусь.

В этот момент я почему-то вспомнил про тотализатор. Стало интересно, как сыграли оставшиеся пять событий. Я достал телефон, вошёл на сайт букмекерской конторы.

– Чего молчишь?

Я не ответил, искал нужную страницу. Когда нашёл, сказал:

– Я выиграл…

– Что? – Лиза не поняла, о чём я говорю.

– Десять из пятнадцати.

– Ты радуешься?

– Очень!.. Кто он?..

– С чего ты взял, что есть «кто-то»?

Я подобрал сумку (только сейчас почувствовал, какая она лёгкая, в ней находилось минимум вещей), пошёл домой. Лиза засеменила следом.

– С чего ты взял? – повторила она. Моя уверенность в собственных рогах напугала её. – Я приехала за вещами. Заявление на развод завтра подам.

– Насильно мил не будешь, – сказал, а сам почувствовал, что проигрываю в этой игре.

Ночью мы занимались сексом, а не любовью. Я ощутил, как она далека от меня. Лиза делала одолжение, чтобы я не мог разобраться, что у неё кто-то есть. Она изменилась в постели. Но осталась той же маленькой лгуньей, которую надо выводить на чистую воду фактами. А у меня они отсутствовали. Можно было только догадываться.

Я выключил свет.

– Меня ждёт мама.

Я молчал.

– Виталя, ты меня не любишь: киряешь, гуляешь… У нас нет детей. Денег.

– Будущего нет, – добавил я. – Давай спать! Не оправдывайся.

Она погладила меня по голове. Пожалела.

– Будущего нет, если мы останемся вместе.

– Канарские острова всегда от нас были далеки, Лиза. Надеюсь, развод тебя приблизит к ним.

Она повернулась ко мне спиной, на левый бок. И вскоре уснула.

Несколько раз я выходил на балкон покурить. Уснуть так и не смог. Гофман был прав, я мешаю ей жить красиво. Для этого у меня нет средств.

Я чувствовал, как мне лгут. Но не мог предпринять контрмеры. Ложь должна быть ужасающей, чтобы стать правдой. И в неё поверили. У нас всё происходило дипломатично.

16

Когда личная жизнь идёт под откос, лучшее средство, чтобы забыться, уйти с головой в работу.

Я так и поступил…

Выучил практически наизусть (мне предстоял экзамен) должностную инструкцию менеджера торгового зала… менеджер торгового зала является должностным лицом, призванным осуществлять все функции связанные с продвижением товара… Основная задача менеджера торгового зала – организация полного взаимодействия клиента и компании, максимальное удовлетворение нужд клиента… На должность менеджера торгового зала назначается лицо, имеющее среднетехническое, незаконченное высшее или высшее образование… Как должностное лицо компании, менеджер торгового зала несёт всю ответственность за свою деятельность в рамках Законов РФ, Гражданского кодекса РФ… и так далее и тому подобное…

Знание товара (отдел «белой техники», меня определили туда): холодильники, стиральные машины, газовые плиты, посудомойки и прочее. Предстояло выучить все основные технические характеристики и особенности этой бытовой техники. Это не составило особого труда, понадобилось всего три дня, чтобы во всём разобраться.

Мерчандайзинг. Часть процесса маркетинга, определяющая методику продажи товара в магазине. Мерчандайзинг призван определять набор продаваемых в розничном магазине товаров, способы выкладки товаров, снабжение их рекламными материалами, цены. Я разобрался и с этим.

Экзамен сдал «хорошо». На «отлично» не потянул, как выразился Фастфуд, он был мной доволен. Но это не имело никакого отношения к заработной плате. И первые мои продажи, когда я раскидывался словами и утверждал покупателям, что мир прекрасен, а если вы купите эту вещь, то мир станет еще прекрасней, чуть было не убедили меня самого в своих же словах, что так и есть. И, по-видимому, моя вера заставляла покупателей так легко расставаться с деньгами. Когда часто врёшь, сам начинаешь верить своей же лжи.

– Продавец хорош настолько, насколько плох покупатель в своём выборе, – сказал Владимир Евгеньевич. А он, жук, знал, что говорил.

Понадобилась неделя, чтобы из стажёра стать обычным продавцом-консультантом. Вот теперь, казалось, можно хорошо заработать. Не взирая на штрафы.

Я ликовал, но молча, внутри себя. Лиза ничего не знала. Я ей ни о чём не рассказывал.

17

Война заканчивается победой. Любовный роман заканчивается браком. Неделя заканчивается выходными днями. Деньги заканчиваются внезапно – и всё! Вроде не умер, а жизни нет.

Лиза отправляла свои шмотки посылками. Я помогал доставлять коробки до почты; они были очень тяжелы. Нанимал такси. Всё это стоило денег. Я платил – я-то не жадный. Но вскоре деньги закончились. А ещё, по подсчётам Лизы, требовалось отправить посылок десять.

– Делай, что хочешь! Хоть на трассу иди, становись в один ряд с проститутками. Твоя идея развода – твои расходы.

Лиза смолчала, не ответила на моё хамство. Дня через три она нашла деньги. Не знаю, где она их взяла, но отправка посылок продолжилась. На продукты питания тратился я – взял взаймы у Гофмана, у него по-прежнему дела шли в гору, картины продавались. Когда я брал деньги, он сказал:

– Что я говорил?

Мне осталось лишь поднять руки вверх.

Хитрость женщины заключается в её бесхитростном поведении. Например, Лиза стала прямо говорить, раньше я за ней подобных слов не замечал, что в твоих ласках, Виталя, есть всё, я таю! Но нету смысла… Так сказала она ночью, мы продолжали спать вместе, хотя уже подали заявление на развод в ЗАГС. Потом она сказала, подписывая посылки: «Чтобы я была счастлива, нужно всего одно условие – твоё отсутствие в моей жизни».

Теперь молчал я. Ругаться, обвинять в измене супругу – пока ещё супругу, в ЗАГСе давали месяц, чтобы мы изменили решение – смысла не имело. Я лишь обратил внимание, что одну посылку она подписала – это был адрес, где жила тёща. А другую – нет.

– А второй ящик?.. Почему без адреса?

– На почте подпишу.

У нас в магазине говорили так: клиент всегда прав, но кое-чего он не должен знать. Лиза хитрила. А я хотел правды. Мне, наверное, не стало легче, если бы она прямо заявила: «Я ухожу к другому мужчине». Честно, я не знал, как себя бы повёл – может, ударил Лизу после таких слов. Или выгнал из «двушки» в гостиницу. Но именно сейчас я помогал ей с отъездом, терпел оскорбления, отказался даже от алкоголя, но необходимость узнать правду делала меня излишне любопытным и одновременно раздражительным.

На почте я остался её ждать.

– Так и будешь сидеть возле меня? Охранять?

– Вместе пойдём домой.

Обычно я уходил на ставки, в букмекерскую контору. Но в последнее время фортуна повернулась ко мне задом.

– И будем трахаться? Как вчера? Я устала, Виталя. Не хочу, – она чуть ли не плакала.

А меня действительно, как подменили. Я ненавидел Лизу – и тем больше её хотел! Я превратился по отношению к ней в сексуального маньяка. Мог долго не кончать, чем изматывал Лизу физически. Такой, наверное, была моя месть. Но об этом я не задумывался. Конец должен быть счастливым, если нет – это ещё не конец.

– Есть альтернатива? Твои предложения.

Она стала подписывать посылку. Я сидел поодаль. Мне не терпелось узнать, что она там пишет. Я встал, подошёл к ней, сказал:

– Выйду, покурю.

Лиза как бы невзначай прикрыла рукой написанный адрес. Пункт назначения я не увидел, зато запомнил индекс. Номер не был сложным: 140011.

Вечером я уже знал, куда она отсылает неподписанные посылки. Это был город Люберцы. И я знал, что в этом городе у неё нет родственников, друзей – никого!

Я так и не спросил у Лизы, кому предназначалась та посылка. Потому что боялся получить отказ в сексе в следующий раз. Нам предстояло просуществовать вместе целых три недели. Обратный билет до Москвы был уже куплен – оттуда ей было легче добраться до дому, в её городе железнодорожное сообщение отсутствовало. А муж двоюродной сестры, со слов Лизы, встретит на железнодорожном вокзале, у него машина.

Верно, Лиза была мой самый яркий и красивый провал!

18

Мы вернулись домой.

Лиза исчезала из моей жизни постепенно и незаметно. Вместе с вещами. Делала она это так: растворялась рафинадом в горячем чае, но вкус чая не становился сладким – наоборот, солёным!

И вот она пожалела меня, но сказала это как-то самоуверенно.

– Тебе не найти такую женщину, как я. Как далеко я буду от тебя, а не твоя. Ты ни о чём не жалеешь? – Лиза превратилась в Мона Лизу, с той же улыбкой.

Сделала она это за столом, мы обедали.

– Жалость – чувство ненужное, – сказал я. – Испытывать жалость – сопоставлять себя с несчастным, а я опасаюсь стать жалким. Даже для тебя… – Лиза, показалось, меня не слушает. Я продолжил: – Жалеемый – он часто противостоит этому чувству. Проявляет озлобленность. А я на тебя не злюсь. Жалость чувство мимолётное. Доброта – чувство врождённое. Ты, Лиза, не была никогда доброй. Сдержанность – твоё оружие. И скрытность. Я же – выпивоха, да. И главное, добро не вызывает зла. А если оглядеться вокруг – не так уж много добра присутствует в этом мире.

– Что хочешь этим сказать?

– Ничего я не хочу!

– Даже меня?

Я посмотрел на Лизу. Этой женщине нужны эмоции, а не тихое болотце семейной жизни, в котором она состарится. Сможет ли тот человек их дать? А я уже не сомневался, что такой человек существует. Сможет ли он трахнуть мою Лизу так же, как трахаю её я?

Я ушёл от прямого ответа. Потому что не знал, какая реакция последует. Сказал лишь:

– Наши отношения можно охарактеризовать тремя словами: неплохо мы трахались, а? Всё остальное – враньё! Даже то, что ты от меня уходишь.

– Нет, Виталя. еб***лись мы неплохо, – Лиза позаимствовала мой стиль диалога, – не спорю. А то, что я ухожу от тебя – правда. Но ты в это не веришь.

Я оседлал её. Второй раз за день. Прямо на кухне.

Лиза не сопротивлялась. Мы перевернули стол, напугали соседей внизу. Наверное, я ошибся тогда, решив, что она изменилась в постели. Или всё произошло внезапно?.. Здесь, прямо сейчас…

После секса она сказала:

– Ты напоминаешь нашего кота. Он просит поесть каждый день. И ни раз, и ни два раза за сутки, а постоянно. Если не исполнить его желание – поцарапать может. А то и укусить. Скотина требует своё!

Но мне уже было всё равно. Я получил то, чего хотел.

19

Утро началось обыденно, как вчера или позавчера. (По семейным обстоятельствам несколько дней назад я взял отпуск без содержания. На работе вошли в моё положение. Отпустили.) В жизни людей мало чего меняется, даже когда всё рушится. Привычки и предпочтения – они не исчезают.

Мы с Лизой проснулись в одной постели. Я стал её ласкать. Возбудился сам. У неё всегда был один темп: быстрее, глубже, нежнее.

В обед отправили очередные посылки. А после Лиза ушла. Прогуляться по городу. Сказала, что хочет побыть одна.

Я вернулся домой. Включил телевизор. Но вскоре выключил – это пустое занятие, смотреть в экран. Вышел на балкон, покурил.

Лиза домой не пришла ни через час, ни через два. Я позвонил ей – не ответила.

Тогда я купил бутылку водки и сам выпил в гордом одиночестве.

Пьяный, я подумал, свободный человек, долго остающийся свободным человеком, независимым ни от кого, обязательно встретит своё одиночество. Оно его и убьёт!

Я взял водки ещё.

Лиза пришла далеко за полночь. Она меня разбудила. Разделась, легла рядом. Сказала:

– На меня не дыши…

Я отвернулся.

У каждого из нас своя личная жизнь: своё авторское кино, своя порнография семейной жизни; своё веселье. И по-своему скучно.

Этой ночью я её не тронул: алкоголь сделал меня импотентом.

А утром следующего дня уже вышел на работу.

20

Рабочий день продавца-консультанта в магазине бытовой техники и электроники начинался в девять утра. Как и у техника-выдачи. А заканчивался в десять часов вечера, на час позже, если не было «ночной разгрузки» фуры (кстати, за это никогда не доплачивали). Двенадцать часов на ногах, если откинуть перерыв, да и то: на «перекус» отводилось не больше получасу. Два дня выходных подряд были не каждую неделю.

Я приходил домой – и падал на диван в прямом смысле этого слова! Поднимал ноги вверх, чтобы снять тяжесть. Если горели пятки, а такое случалось, я подставлял то одну ногу, то другую под струю холодной воды. Лиза смотрела на меня как на ненормального. Откуда ей было знать, что это такое. В библиотеке, где она работала, отсиживали зад. Свои нюансы: геморрой, понятно. А я готов был бегать, чтобы не застаивалась кровь в ногах. И не дай бог – в жопе.

И я бегал, суетился. Нет людей – мог вытирать пыль на товаре, лишь бы не стоять на одном месте. Начальству это нравилось. Но никто из них не понимал, «шевелюсь» я по другой причине, а не из-за своего трудолюбия.

Часто наказывали. Без причины. Например: сел, увидели – штраф! Ноги-то не казённые! Засмотрелся на экран телевизора – штраф! Собрались три продавца-консультанта вместе – штраф!

Однажды Владимиру Евгеньевичу я сказал, в таблице штрафов нет графы, чтобы меня наказывали за то, что ко мне подошли два сослуживца по работе, и мы перебросились парой фраз. По работе, замечу!

– Не забывай, я могу оштрафовать за пререкания, – ответил он. – Две тысячи рублей! Помни об этом!

О боже! Я заткнулся. Неприятие чего-либо – есть неподготовленность. Я негодовал! И понимал, что это замкнутый круг, можно остаться ни с чем, пустым. Бабло, делай бабло! Чем больше, тем лучше. Потому что часть заработанного бабла у тебя могут отнять в любой момент!

Но это всё было цветочками, Гофманскими маками. Самым сложным представлялся план; зарплата продавца-консультанта – она складывалась из нескольких планов. Официального оклада не существовало. То есть – он был, минимальная заработная плата, но его необходимо было наработать. А не так, как я думал: «официалка» плюс премия. Нет, нет и нет…

Стало быть, первый план: общий оборот. Здесь всё зависело от покупателей, чем больше их – тем лучше. Второй: сопутствующий товар. Он в магазине стоил дороже, чем, например, в гипермаркете на соседней улице. Этот товар следовало постоянно предлагать покупателю, если он уже что-то выбрал и собирался оплатить покупку. Пусть здесь не всё гладко выглядело из-за завышенной цены, но, худо-бедно, можно было продать несчастный флакон моющего средства для холодильника, к примеру. Третий план: дополнительная гарантия (ДСО – дополнительное сервисное обслуживание) – продажа воздуха, можно сказать. Если его не выполняешь – получаешь «неофициальный штраф», тебе не доплачивают определённый процент к премии. Общая сумма зарплаты не просто уменьшалась, а падала в разы!.. И попробуй, скажи покупателю, чтобы увеличить вероятность продажи ДСО: «Если Вы не воспользуетесь дополнительной гарантией, то есть товар не попадёт в ремонт, то по окончании общего срока гарантии Вам даётся возможность воспользоваться законом „по защите прав потребителя“ и возвратить потраченную сумму наличными деньгами либо на эту сумму выбрать какой-нибудь другой товар». Услышь подобное Фастфуд, Александра Александровна или Владимир Евгеньевич – в лучшем случае выписали бы штраф. Либо обеспечили увольнение «по собственному желанию».

Так вот, здесь приходилось лезть вон из кожи! Покупатели очень часто и слышать не хотели про дополнительную гарантию. Но и в этом нелёгком деле имелись свои уловки и хитрости. Если товар приобретался в кредит, то подразумевалось, не сумел «впихнуть» дополнительную гарантию, – ты лох! Плохой продавец!

За наличку дополнительную гарантию покупали не часто – всё зависело от темперамента и настойчивости. Но иногда покупатель сам спрашивал об этой услуге.

Высшим мастерством считалось продать дополнительную гарантию за нал для какой-нибудь сковородки, где, понятное дело, не могло быть и речи о дополнительной гарантии.

Подобную продажу я считал мошенничеством. Да, клиент всегда прав, клиент всегда лох, верно. Но ты сам становишься клиентом в каком-нибудь магазине каждый день. И не факт, что тебя там не выставят таким же лохом. Глаз за глаз, зуб за зуб.

Я этим не занимался.

Стало быть, обо всех хитростях рассказал Александр. Он был старшим в отделе и стал моим напарником. С ним-то я и сдружился с первых дней. Всё это произошло быстро, на взаимных симпатиях. Третьим продавцом-консультантом работала Алёна, блондинка лет двадцати, которая относилась к девушкам – если не расскажет пошлый анекдот, то с удовольствием послушает.

– Наша девушка, – сказал Александр, когда познакомил с ней поближе. – Можешь ей доверять, Виталий Иванович, как мне.

Забегая вперёд, скажу, величина доверия прямо пропорциональна величине разочарования.

Но в тот момент я понимал, всё только начинается. Ибо Алёнка придала ускорение, теперь я был способен долететь до любой соседней планеты. Смысл жизни приобретал новую форму. А Лиза находилась на каких-то космических задворках, уносилась от меня прочь.

Оставалось ждать, когда она уедет совсем. Исчезнет.

Часть вторая

«17 июля 2014 года малайзийский Boeing, выполнявший рейс из Амстердама в Куала-Лумпур, упал под Донецком. Погибли 283 пассажира и 15 членов экипажа. По числу погибших авиакатастрофа стала крупнейшей со времен теракта 9/11 в США и вошла в десятку крупнейших за всю историю авиации.

Сразу после крушения Boeing появились версии, что самолет могли сбить. Представители Минобороны РФ обнародовали сведения, что лайнер мог быть поражен ракетой, запущенной с военного самолета или зенитного ракетного комплекса «Бук-М» ВС Украины. Украинская сторона, представители США и ЕС заявили, что в Boeing могла попасть ракета, запущенная с «Бук-М», подконтрольного ополчению ДНР».

1

Реклама порождает конкуренцию. Это лишь один её плюс из тысячи минусов. Без рекламы ничего не происходит. Даже похороны, если подаётся некролог в газету.

Намечалась ночная распродажа. На пятницу тринадцатого числа. Это означало, что рабочий день начнётся, как обычно, в девять утра, а закончится в полночь. Или – позже.

По телевидению, радио и в печатных СМИ появилась реклама: «Пятница тринадцатое, ночь ужасов, с 18:00 до 24:00 страшные скидки до 50 %! Не упусти свой шанс!» Если реклама агрессивна – тебя готовят к войне. Реклама не говорит о недостатках – она хвастается, занимается самолюбованием. И ошибается только один раз – покупатель, доверившись обещаниям. Словом, клиент получает ту рекламу, которую заслуживает. Это как на выборах: народ получает то правительство, которое заслуживает. Не правда ли, наблюдается сходство? Тобой манипулируют, заставляют верить, хотя верить-то нечему.

В «ночь ужасов» – да, скидка делалась, но никак не 50 %, а не более 15 %, если сравнивать со старым ценником. Но он, естественно, уничтожался.

За час до начала акции магазин закрывался на переоценку. Менялись цены, то есть цена поднимались, а после делалась скидка. И то лишь на дорогостоящий товар, как телевизоры, компьютеры, холодильники, стиральные машины и газовые печи.

В такие дни продавец ненавидит покупателя, а вся Вселенная с ужасом смотрит на людей в магазине! Толпа – она не предвещает ничего хорошего. Суета, толкотня – одним словом, ажиотаж: дураки создают суету, я её избегаю. Но, увы, на рабочем месте это невозможно.

Казалось бы, берут много – выше зарплата. Это верно. Но в такие «безумные ночи» продавец даёт покупателю больше, чем покупатель платит продавцу. Ибо сливки снимает владелец магазина, а он, по понятной причине, в этой вакханалии не участвует.

Если продавец даёт покупателю меньше – владелец магазина такого продавца увольняет. Находит способ от него избавиться.

На самом деле – покупатель всегда не удовлетворён. Задача продавца – не просто продать, но и удовлетворить покупателя, обчистив его карманы в пользу владельца магазина. При этом покупатель не должен ничего заподозрить. Умение предложить то, чего ему не нужно (чаще всего – это техника, на которую вообще не делалась скидка), – это некий талант! Но в такой суматохе, как ночная распродажа, это сделать сложно – покупатель тебя в прямом смысле из рук другого покупателя вырывает, чтобы именно ему скорей уделили внимание.

Александр и Алёнка в отделе «белой техники» (к нам шёл основной поток одичавших покупателей) падали с ног. И я вместе с ними. Взгляды, кидаемые в мою сторону, вопрошали: когда это кончится?

Я сам не знал. И поглядывал на часы – не скоро!

Ближе к 23:00 поток людей поубавился.

Александр ушёл в кухню, выпить кофе. Я остался с Алёнкой. Так вышло, что в отделе никого не было, кроме двух парней.

Я спросил Алёну:

– Подойдёшь к ним?

– Я устала. Давай – сам.

Я поприветствовал покупателей, спросил:

– Что хотели приобрести? К нам из праздного любопытства в такое время не заходят.

Один из парней сказал:

– Нужна мультиварка, – и обдал меня лёгким перегаром.

Я показал витрину с мультиварками.

Меня отвлёк Александр – он попил кофе, сказал, что выйдет, покурит. Алёна крутилась возле меня.

Я извинился – сама вежливость! – снова обратился к покупателям, сказал:

– Здесь представлен весь модельный ряд.

Тот же парень спросил:

– А что, например, умеет делать вот эта…

Я открыл мультиварку.

– Всё!.. – начал, было дело, я, но второй парень меня перебил.

– И минет?..

Он типа пошутил. Алёнка, я заметил краем глаза, шутку не оценила. Она смотрела на меня, на мою реакцию.

Я прокашлялся. И с серьёзным видом сказал:

– Минет – нет, она не делает. Приобретите пылесос. Он лучше сосёт!

Алёна еле сдерживала смех. Я оставался невозмутимым.

И вот я показываю витрину с пылесосами, рассказываю о технических особенностях. Упор делаю на мощности всасывания. Всё это время Алёнка тихо давится от смеха. Не удивительно, что эти покупатели выбирают пылесос. Самый мощный, не дешёвый!

На моё счастье, они не видели Алёну, она стояла в стороне, видел только я её. Она была в восторге!

– Для нашего общего друга подарок, он холостяк, – сказал тот, кто пытался пошутить.

Человек я с фантазией, и мне стало почему-то жутко!

Когда они ушли, я и Алёнка падали со смеху. Александр ничего так и не понял. Он покурил и зашёл в отдел.

На истеричный смех прибежал Владимир Евгеньевич.

– Вы с ума сошли! Оштрафую! Здесь Петренко А. А.

А я ему (к концу смены, после четырнадцати часов на ногах, становишься безразличным ко всяким «угрозам»):

– Владимир Евгеньевич, купи пылесос, он хорошо сосёт! Шефу понравится! Избавься от лишних хлопот.

Последовала предсказуемая реакция старшего менеджера: с каменным лицом он вынул блокнот из внутреннего кармана пиджака, нервно в нём что-то записал. И поспешно ушёл.

– Сдаст? – спросила Алёнка. Она за меня переживала. Мой пафос сработал.

– Не осмелится. Отделаюсь штрафом.

– Пресмыкайся высшим – топчи тех, кто ниже. Идеальное определение для старшего менеджера, – сказал Александр. И пригласил дня через три зайти в гости, если будет время. После работы. Пригласил и Алёну. Я согласился. Алёнка сказала, подумаю.

Домой я попал после двух ночи. Лиза спала. Я принял душ, вышел из ванной, тихо лёг рядом.

– Не успела я уехать – ты, Виталя, по бабам стал ходить, – тихо сказала она. – Потерпеть нельзя, а?

Я ничего не ответил. Хотел очень спать! Зато меня приревновали к несуществующей любовнице…

Женщина как парашют, всегда надо иметь запасной – с этой мыслью я сладко уснул.

2

Паша – так его все называли.

На должность продавца-консультанта в отдел компьютерной техники взяли нового сотрудника. Он ушёл от конкурента, пришёл работать к Петренко А. А.

Александр сказал, что Паша уходит в запои. Последний такой «залёт» стал для него фатальным. Почему пришёл к нам? Лучший продавец! У него всегда огромный оборот, делает планы, часто перевыполняет. Такого работника шефу посоветовал Анатолий Николаевич.

– С нашими штрафами, если Паша бухает, не думаю, что ему здесь будет сладко.

– Посмотрим, – Александр был рад новому работнику. – Если Владимиру Евгеньевичу скажут закрыть глаза, он их закроет.

После работы мы втроём зашли в бар. Паша угощал пивом.

Познакомились поближе.

– Ребята, за знакомство! – голос мягкий и приятный, неторопливый.

Стукнулись кружками.

Александр знал Пашу давно. Они вместе, оказывается, работали там, откуда Паша уволился.

– Что случилось? – полюбопытствовал Александр.

– Конфликт с женой. Она ушла к маме. Забрала ребёнка. Я остался один – одиночество меня губит.

– Что она у тебя за человек такой, она же понимает, не в первый раз уже, что без неё ты начинаешь пить. Не знаешь меры.

– Она специально так делает.

– Сейчас вместе?

– Позавчера вернулась.

Снова во всём виноваты женщины, подумал я.

– Я тоже алкоголик, – сказал. – Если захочу – брошу. Но я не хочу! В запои, правда, не ухожу. И тебе, Паша, не советую. А жену люби…

– Я её – люблю! Она меня – нет!

В любви так, в самом деле: если кто-то любит больше, значит – другой недолюбливает.

– Раз вернулась, не всё потеряно, – сказал Александр. – Я три года как развёлся. Есть сын. Ходит в первый класс. Сына люблю очень! Бывшую жену – ненавижу!

– Может, накатим по рюмочке? – предложил Паша.

– Желание накатить – это повод нажраться, – уточнил я.

– Я – против, – Александр был категоричен. – Завтра на работу.

На том и разошлись.

3

На работу взяли нового кассира.

С ней я познакомился ранним утром, её звали Татьяна. Она стояла возле входа в магазин, когда никого ещё не было, ждала открытия. Я перекинулся с ней парой слов. Вскоре стали подтягиваться на работу остальные продавцы и техники-выдачи. Фастфуд пришёл последним, но вовремя. Он был пунктуальным. Но вежливость короля в нём отсутствовала.

В конце рабочего дня Татьяна спросила:

– Виталий Иванович, вы Александра хорошо знаете? – она слегка заикалась.

– Что именно хочешь узнать? Я сам недавно работаю.

– Нет, ничего. Просто так спросила.

Я посмотрел на неё внимательно – надолго ли к нам? Текучесть кадров была громадной! Я не отработал целый месяц, а людей с десяток поменялось. Не удивительно, шеф умел вешать лапшу на уши своим работникам – делал он это через Фастфуда или Владимира Евгеньевича. Но как только этого ему казалось мало, и он заставлял её намотать ещё на ус – такой работник увольнялся сразу! Многие со скандалом, через суд, потому что получить расчётные выплаты в отведённые по закону сроки не удавалось. У руководства и бухгалтерии находились «уважительные причины», чтобы не заплатить.

После вечерней планёрки Александр спросил меня:

– В гости идёшь? Приглашаю.

– С удовольствием!

Алёнка не сразу согласилась. Ссылалась на подругу, с которой снимает квартиру.

– Она будет меня ждать. И, вообще, что я с вами, мужиками, делать буду?..

– Познакомишься с Виолеттой, – Александр проявил настойчивость.

– Кто она?

– Моя жена.

– Ты женат? Первый раз слышу!

– Неофициально. Сожительствуем вместе. Она с Украины. С Антрацита, – Александр, стало понятно сразу, как только меня перевели в отдел, не был многословным. От других работников слыхал, что он бывший мент, старший лейтенант, был участковым. Причина его увольнения из внутренних органов никому не была известной. И он тоже молчал.

– Там боевые действия, – сказал я. – И давно вы вместе?

– Познакомились через интернет. Год назад. До начала гражданской войны на Украине. У неё ребёнок. Девочка. Пять лет. Переехали сразу после Нового года.

Алёнка захотела познакомиться с Виолеттой.

– Так бы сразу и сказал.

К нам присоединился Паша. Александр пригласил его в гости тоже, когда мы пили пиво.

– Что возьмём? – спросил он.

– Ничего не надо. У меня дома есть горилка, настоящая!

– Ребёнку шоколадку купите, изверги, – сказала Алёнка.

– Родители Виолетты на Родине остались? – мне было интересно не из праздного любопытства. Война – она для всех одинаково страшна.

– Мать и дед. Да, они – там. Больше у неё никого нет.

Для девушек взяли вина.

– Лучше «Мартини». Белое, – посоветовала Алёнка.

– Это не вино, – сказал я, – а биттер. По сути – горькая настойка. Правильно, вино при его изготовлении используется, но технология приготовления в корне отличается от приготовления креплёных вин.

– Всё-то ты знаешь, – заметил Александр.

– Я алкоголик, говорю же! Про спиртные напитки ведаю много!

– Как и пьёшь, ага…

– Кем бы я был, если не пил? Правильно, никем!..

Мы взяли такси.

Виолетта нас ждала. Дочку звали Наташа. Она радовалась нашему приходу. Мы ей подарили куклу и целый килограмм шоколадных конфет, ассорти. Она тут же приняла гостинцы, забыв сказать спасибо.

Паша сказал:

– У меня тоже дочка, я её очень люблю. И вы знаете, ребёнка нужно воспитать так, чтобы он смог воспитать своего ребёнка человеком. А это невозможно без любви.

Виолетта рассадила нас за столом. Маленькая, компактная женщина – когда я её увидел, мне так показалось. И искусный повар.

Первый тост прозвучал за детей.

Второй – за мир на Украине.

Потом Виолетта потребовала, чтобы ей налили горилки. На что Александр отреагировал:

– Милая, а ты собутыльник!

Третий – за женщин.

Четвёртый – за мужчин.

Пятый – за тех, кого рядом нет.

Затем все вышли курить на лоджию. У Александра была своя двухкомнатная квартира – это мы снимали жильё, являлись некими бомжами.

Некурящая Алёнка – тоже попросила угостить её сигаретой.

– Если всё не так в этой жизни, надо пить, чтобы было хоть как-то, – сказал я. Горилка обжигала. – Хорошо сидим!

– У каждого свой дурной вкус, – засмеялся Паша. – Шутка на сдачу.

Горилка была крепкой, ужин вкусный, хозяйка – гостеприимной!

В полночь мы расстались.

Домой я пришёл не пьяный, а чуть выпивший. Лизу застал разбирающей фотографии. Но не придал этому значения. Она быстро убрала фотографии на место, сказала:

– Я спать. Ищи сам, что будешь есть.

Она всегда так говорила.

Но есть я не хотел. Я был в хорошем расположении духа, я был по-своему счастлив! И демонстрировал Лизе своё счастье – она смотрела на меня, и ей делалось плохо, что мне хорошо.

Я лёг к ней в постель, она лежала на левом боку (любимая поза для сна), обнял за талию.

– Ты снова с кем-то был, – сказала Лиза. – Но я тебя прощаю!

Что-либо говорить в ответ не имело смысла. Женщина может простить мужчину. Даже если он ни в чём не виноват.

4

Алёнке я стал оказывать знаки внимания. Она почти на них не реагировала. Я понимал почему – огромная разница в возрасте. Но в отличие от других – я на неё смотрел как на красивую девушку. Остальные – пялились!

– Ты друг, – говорила Алёнка. И я представлял себя собакой, у которой текут слюни из пасти.

Будучи блондинкой, Алёнка прикидывалась соблазнительной дурочкой – высший пилотаж с её стороны. На самом деле – она была умной и сообразительной девушкой. Хотя бы потому, что работала продавцом-консультантом. В технике она разбиралась, не имея никакого образования.

Сразу после школы Алёна уехала на побережье, где в курортный сезон работала посудомойкой-уборщицей. Вернувшись оттуда домой, в деревню, месяц помогала матери – отчим разбился на машине. А после переехала в город с подругой, сняли квартиру на двоих. И вот она – здесь! Подругу, со слов Алёнки, сюда не взяли. И правильно сделали – тупит подруга.

– Я бы с ней не жила, если бы у меня был парень.

– Так в чём проблема?..

– Никто не нравится. Знакомлюсь, встречаюсь, проходит день-два, и понимаю – не мой типаж. Деньги – не главное. Не в них счастье. Я даже за некоторых кавалеров сама расплачивалась в кафе.

Иногда за чашкой кофе Алёнка со мной разговаривала на интимные темы. Однажды рассказала, как потеряла девственность. Видимо, я у неё вызывал доверие. Но с другой стороны, я понимал, я для неё являюсь тем самым мужчиной, который, как врач-психоаналитик, всегда выслушает и поймёт. Но не зайдёт дальше, потому что нельзя, есть моральные аспекты, через которые переступать нельзя.

У Александра всё складывалось по-другому. Татьяна его притягивала к себе – как магнит! Он всё чаще и чаще находился возле неё. Владимир Евгеньевич штрафовал Александра за то, что тот подолгу торчит возле кассы, не находится в своём отделе. Но его как рукой подменили, он срать хотел на штрафы, а однажды обмолвился:

– Виталий Иванович, что делать? Не поверишь, нравится Татьяна!

– А как же Виолетта?

– И жена нравится! Но Татьяна особенная! Меня пугает другое: в магазине она мне нравится, а когда еду с ней в машине домой (Татьяна имела автомобиль, «Лада-Калина», подарок отца) – не нравится!

– Может, всё дело в страсти?.. Переспишь с ней – всё пройдёт.

– Секс был! Всё случилось в машине… Но ничего не изменилось. Надеюсь, наш разговор останется между нами.

Впервые Александр сказал больше, чем мог себе позволить. Он доверял мне. Выходило так, одна Лиза сомневалась, не была во мне уверена. И поэтому убегала от меня.

Александру я ответил:

– Столько красивых баб, что хочешь – не хочешь, а хочешь! Я не могу тебе дать совет. Татьяна про тебя однажды спрашивала. Я ей ничего не сказал. Мне кажется, ты ей нравишься. Нравится ли она тебе – вот здесь разбирайся сам.

У Паши в семье так же происходили конфликты чуть ли не каждый день. И он спасался работой! За три дня его общий оборот составил столько, сколько мне понадобилось бы для этого работать дней шесть! Дополнительная гарантия, сопутствующий товар – всё у него продавалось! И я знал почему – он брал вежливостью и вниманием (я наблюдал за его работой – настойчивость, невозмутимость, лёгкая лесть, и главное – хитрость присутствовали в момент продажи). Но у него первые два качества виделись напускными, ненастоящими. Вежливость и внимание пребывали и у меня, и у Александра, и у Алёнки. Но мы были не такие – более честные, наверное! По отношению к себе и покупателю.

Хотя бы потому, надо заметить, что Паша нашёл общий язык с Владимиром Евгеньевичем, Анатолием Николаевичем и даже с Петренко А. А., который лично его пригласил на рыбалку.

Александру это не понравилось.

Я сказал:

– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Мне кажется, что Паша хороший парень. Ты бы отказался, если тебя пригласили?

– Прислуживать тошно!

– А он не пытается этого делать. У него так складываются обстоятельства.

Александр не ответил. Его порой излишняя жёсткость вредила ему самому. Я это подметил, не упустил из виду. Но именно в жёсткости характера заключалась правдивая суть моего напарника. Она распространялась на друзей и покупателей; Виолетта, наверное, тоже оценила характер мужа в полной мере, когда с ним сошлась. Мент остаётся ментом всегда. Если он настоящий! (До меня дошли слухи, во время спора Александр ударил по лицу командира роты ППС, влепил «леща», обозвав взяточником! И сделал это на глазах подчинённых командира. За что и был уволен из рядов МВД.)

5

Беда не приходит одна. Она приходит с ревизией. А ревизия – это инструмент контроля. Кому-нибудь нравится, когда тебя контролируют? Вряд ли. Кому это надо? Тому, кто назначает ревизию. И кто в ней не участвует. То есть – владельцу магазина.

В шесть вечера магазин для покупателей закрыли.

Фастфуд провёл планёрку. Как положено, во-первых, отсчитал Владимира Евгеньевича, хотя результаты ревизии пока были неизвестны. И отсчитал так, что тот съёжился, ссутулился. Я заметил, как на его голове самыми длинными волосами стали брови. Владимир Евгеньевич весь сник. Анатолий Николаевич предчувствовал, видимо, плохой результат. Во-вторых, всех остальных собравшихся обвинил в том, что никто не готовится к ревизии.

– Всем похуй?

Тишина.

Правильно, ни одна ревизия никогда не проходит, чтобы всё было хорошо, известно. Всегда чего-то не хватает. То ли товара, то ли внимания, когда считаешь товар, то ли мозгов, кто сводит ревизию. А может, чего-то другого.

– Желание пристрелить кого-нибудь у меня возникает всегда. Но под рукой нет автомата, – сказал Александр. Видно, он нервничал. – Я быстро отхожу, правда.

Планёрка закончилась.

Бухгалтерские работники спустились в торговый зал. Главный бухгалтер заметила Александра, сказала:

– Пошли, дорогой!

Я видел, Александр не собирался делать ревизию в паре именно с Александрой Александровной. Заметив её, он попытался скрыться за холодильниками, но не успел. Попался.

Алёнка получила в напарники Владимира Евгеньевича. Его занудство, я знал, раздражало её.

Мне досталась Инна Эдуардовна. Она подошла, сказала:

– Виталий Иванович, готов?

– Всегда готов.

– Тогда поехали!

Мне повезло.

Начали с крупного товара. Я проходил между рядов, диктовал по ценнику наименования товара, Инна Эдуардовна делала пометки в ревизионной накладной.

Некоторый товар отсутствовал на витрине. Я не понимал, почему он в накладной есть, а на витрине его нет.

– Пошли в склад, – предложила Инна Эдуардовна. – Что у нас там?..

В складе бездельничали Володя, Селиванов и Андрей – тот самый, кто болел, когда я устроился грузчиком.

– Андрюша, найди-ка нам газовые печи «Hansa». Они почему-то не представлены на витрине.

Это был косяк! Я показал Андрею кулак. Товар из склада должен выставляться в торговый зал весь, если имелось свободное место. А оно имелось!

Склад небольшой. Печки были заставлены другим товаром. Андрей полез через стиральные машины. И завалил на себя рядом сложенные сплит-системы. Это были «головы», как мы их называли, внутренние блоки. Одна из коробок упала Андрею на руку, он взвыл!

Всё обошлось лёгким ушибом.

– Уйди, – сказал Володя. И полез сам. – Человек-невезение!

Действительно, Андрей мутил. Был невезучим и, мягко выражаясь, пустоголовым. Часто филонил. Его никогда не штрафовали. Александре Александровне он приходился каким-то родственником. Но не близким. А дальним. По всей вероятности, поэтому Фастфуд и близко не подпускал его к продажам, держал техником выдачи. Андрей в свою очередь мечтал стать продавцом-консультантом. Но его не увольняли, сохраняли в коллективе только из-за родственных связей.

Газовые печи нашлись.

Затем мы посчитали холодильники и микроволновые печи. Какого-то товара не было ни на витрине, ни в складе.

Перешли к посуде.

На мелком товаре было много пересортицы, а это приравнивалось к недостаче.

Ближе к полуночи, когда выяснилось, что недостача огромна, Александра Александровна собрала весь коллектив вокруг себя, сказала:

– Будем пересчитывать заново. Все остаёмся до утра.

Прокатилась лёгкая волна недовольства. Александр, по-видимому, искал глазами автомат, где бы взять, чтобы сделать несколько коротких очередей.

И понеслось всё заново! С одной лишь оговоркой, что бухгалтерия и Фастфуд свалили домой. А нас всех вместе с Владимиром Евгеньевичем оставили до утра…

– Андрюша никому не нужен? – спросила Александра Александровна. – Я его забираю с собой. Я на машине, нам по пути…

Ревизия продолжалась. Пересчитывали ещё два раза.

Светало. Я уснул в складе, лёг на бумажные коробки из-под холодильников.

В девять магазин открылся, началась торговля. Как будто ревизии и не было! Многие клевали носами. Кофе не помогало!

В течение дня с некоторыми покупателями я вступал в пререкания, всё раздражало. Не удивительно, почему Александр мечтал об автомате Калашникова. Несколько очередей в воздух решили бы многие наши проблемы.

Ближе к обеду стали известны результаты ревизии. Недостача (в неё входила и пересортица) составила около полумиллиона рублей.

– Эти деньги высчитают с зарплаты. Петренко никогда не бывает в убытке, – сказал Александр.

– Но откуда такая сумма? – спросил я. – Никто не ворует, как я вижу. В магазине есть охрана, есть видеокамеры.

– А ты уверен, что нам говорят правду? Есть ещё «блатные покупатели», менты или прокурорские работники, которым товар бесплатно отдаётся, не замечал?.. Не факт, что за них платим мы.

– Не знаю…

– Делай выводы, Виталий Иванович.

Не доверяй и не доверяйся, чтобы после не жалеть. Но я был настолько измотан за эти двое суток, что оставался спокойным. А спокойствие – это величайшее проявление силы!

– Сколько с нас высчитают?

– Раздели сумму недостачи на весь коллектив магазина.

Я прикинул в уме… тридцать человек…

– Каждый месяц у вас так?

– Впервые. Прошлые ревизии по карману не били.

Вечером, на планёрке, Фастфуд сказал, что эту недостачу раскинут на два месяца.

От этого легче не стало. Захотелось выпить водки.

По дороге домой я забрёл в бар, выпил несколько рюмок. Бармену отсчитал сумму, которую он назвал, положил на стол. Я оставался сидеть за барной стойкой и смотрел на деньги, которые бармен ещё не забрал в кассу. И мне показалось, что деньги похожи на туалетную бумагу. Чем больше её у тебя в руках, тем чище жопа. Сколько же нас засранцев!

Я медленно пошёл домой. Водка не помогла, я нисколько не опьянел. Невидимое уныние, как аура, окружало меня. Быть счастливым многим не позволяет совесть – не укради! – и зарплата. Нас таких – большинство! И каждый остаётся со своей бедой один на один.

Часть третья

«В январе – августе 2014 года средние цены на нефть марки Brent составляли 107,75 $/барр. Снижение цен на нефть началось в сентябре, после того как Международное энергетическое агентство (МЭА) понизило прогноз мирового спроса на нефть. Падение ускорилось после публикации прогноза ОПЕК, по которому спрос на нефть стран картеля в 2015 году окажется минимальным за 12 лет. Мировой спрос на нефть в 2014 году был понижен ОПЕК до 91,13 млн баррелей в сутки».

1

Я работал. У меня были сигареты, я мог позволить себе выпить пива и водки, сходить в букмекерскую контору и немного проиграть денег. Но я не чувствовал себя человеком при деньгах. Штрафы, недостачи и Лиза – вот что опускало на дно помойной ямы. Моя зарплата означала одно: труд – это товар. Я же – дешёвка. А Лиза – как камень на шее! Последний месяц я плыву по течению, а она тянет на дно.

А вообще, жизнь прекрасная, удивительная штука! Без денег – такая жизнь удивительна вдвойне!

Я решил, когда Лиза уедет, дам объявление на сайте знакомств: «Мужчина в полном развитии сил, без денег, без долгов, без алиментов, без кредитов и ипотеки ищет женщину для создания крепкой и дружной семьи. Дети приветствуются!» И – познакомлюсь с зеленоглазой блондинкой. А зелёные глаза, если верить Чехову, бывают у дурочек или у сумасшедших. Даже её большая задница меня не огорчит! Она будет принадлежать ей, и только ей! Я к ней не притронусь.

Иногда приходится искать близких в виртуальной толпе чужих людей.

Эти мысли крутились в голове (я им мало верил), я лежал на кровати и страдал от головной боли – вчера с Пашей зашли в бар после работы, пили водку, потом пиво. А Александр, когда присоединился вместе с Татьяной, заказал шампанское.

Лиза крутилась возле зеркала, в чём мать родила, прихорашивалась. Я смотрел на её задницу, и она мне нравилась. Сегодня мы должны были забрать в ЗАГСе свидетельства о разводе.

– Никогда больше не женюсь, – сказал я.

Она повернулась ко мне. В лучах утреннего солнца её лобок блестел – так чисто она выбрилась.

– Всё, что нас не убило, можно попробовать ещё разок, – радостно прочирикала она.

Я отвернулся от неё. Фальшивы жизнелюбы!

2

Перед выходом из дома мы хорошо перепихнулись.

Лиза соблазнила меня гладко выбритым лобком. Я повалил её на кровать, навалился сверху. Классическая поза. Лицом к лицу. Я смотрел ей в глаза. Лиза казалась счастливой женщиной. Но ей было чертовски тяжело. Не от моего веса, а от того, что приходилось раздваиваться. Я чувствовал. И эта тяжесть у неё отображалась вокруг глаз мелкими морщинками.

Лиза старела, и я это заметил только сейчас.

3

Некоторое время мы шли молча.

Я заговорил первым, сказал:

– Учёные заявляют, что теоретически сумели доказать существование параллельных миров. Где прошлое, настоящее и будущее сосуществуют одновременно. Параллельные Вселенные! Параллельные миры! Параллельная Земля! Параллельно ты и я! Представляешь, это здорово! Где-то там, далеко всё остаётся по-прежнему.

– Я не хочу об этом слышать. Ты похож на предыдущих двух моих мужей. Они тоже сопротивлялись, не хотели разводиться. Жалкими такими казались! Но у них отсутствовала фантазия.

Лиза умела сладко ужалить.

– Он живёт в Люберцах. Я знаю. Кто он?

– Нет там никого! Давай прекратим этот разговор.

– Кем бы он ни был – он дурак! – заключил я.

– Виталя, прекрати! У тебя собственное мнение по поводу нашего развода, я понимаю. И не хочу слышать твой бред.

В ЗАГСе присутствовало полно людей! Я занял очередь в кабинет, где нам должны были выдать свидетельства. Было душно. В коридоре отсутствовала сплит-система. Бодун ещё не прошёл, и я начал потеть.

Очередь продвигалась медленно. Несколько раз я выходил курить на улицу. Хотелось выпить бутылочку холодного пива, избавиться от сушняка во рту.

Когда я вернулся к кабинету, Лизы не было на месте.

– Она зашла, – сказала какая-то девушка. Интересно, сколько она пробыла в браке, что уже разводится? Верно будет сказано, брак и любовь в одну строчку не пишутся.

Лиза сидела на стуле. Я стал рядом с ней.

– Фамилию оставляем мужа?

– Я буду менять паспорт. Фамилия пусть остаётся прежней.

– Виталий Иванович?

– Он самый.

– Распишитесь и получите.

Я взял в руки свидетельство о расторжении брака: «Брак между гражданином России, русским, и гражданкой России, русской, прекращён на основании совместного заявления супругов. О чём составлена запись акта о расторжении брака № 325».

– А вам, Елизавета Викторовна, свидетельство о расторжении брака мы вышлем по почте по месту прописки. Возьмите образец, напишите заявление. Укажите место своей будущей прописки.

– Что вы позволяете!!! – от неожиданности я вздрогнул. Лиза никогда так не повышала голос. Никогда! – Я хочу получить свидетельство прямо сейчас!

– Это невозможно. Пишите заявление.

Я не понимал, почему бывшей супруге на месте не выдают свидетельство. Может, потому что расписывались не здесь, а в городе, где она жила с родителями, родилась и училась?..

Лиза повернулась ко мне, и не сказала, а взвыла:

– Выйди вон!

Я оторопел и оставался на месте. У бывшей супруги начиналась истерика. Если повысить голос в ответ – это не поможет. Лучше промолчать. Голова шумела, я был с бодуна, но соображал чётко: место прописки – это город Люберцы; я рядом, могу увидеть то, что она сейчас напишет. Мои глаза и уши были лишними.

– Ты не слышишь?.. Выйди, пожалуйста!

– Молодой человек, – обратилась ко мне работник ЗАГСа, – выйдите из кабинета. Я не хочу, чтобы произошёл скандал. Покиньте помещение.

Я выполнил просьбу. Всё стало на свои места. Весь мир соткан из противоречий и парадоксов. Благие намерения ведут в ад. Истина – страшна. Момент истины – moment more. Из Тьмы проявился Свет. Любовь – голгофа! Судьба – суд Божий. Кто женится на разведённой, тот прелюбодействует.

Я не стал дожидаться, когда Лиза выйдет из кабинета, а сразу пошёл в бар, чтобы выпить пива.

За барную стойку ко мне подсела девица. От неё исходил перегар. Он превосходил мой.

– Угостишь? – спросила она.

Я заказал ей сто грамм коньяка.

Мы чокнулись, я кружкой пива, она рюмкой. Я отхлебнул – сразу стало хорошо! А она – разом опустошила рюмку, кадык один раз провернулся.

Люди – это животные. Но некоторых животных такое определение оскорбляет. Мне стало противно. Я мужчина трусливый, боюсь страшных женщин. И ушёл из бара.

Девице сказал:

– Если что, пиво допивай.

– Спасибо, мачо! – услышал в ответ.

Домой пришёл вечером, пьяный.

Лиза лежала в постели, ноутбук на животе – она была в интернете. Наверное, со своим хахалем переписывалась. Я остановился возле письменного стола, ухватился за его крышку.

Наконец заметив меня, она сказала:

– Виталя, за всё время, что мы прожили вместе, ты никогда не приносил мне кофе в постель. Будь добр, сделай одолжение.

Она издевалась. Пьяным я думать не умею, и я соображал, что ответить. Получилось не сразу.

– Спи на кухне, – посоветовал ей.

– Не смешно…

Лиза посчитала, что после развода у неё выросли за спиной крылья. Но она лишь взлетела и закаркала.

– Ты меня любишь? – спросил я.

– Нет, Виталя…

– А я тебя люблю!

– Протрезвей вначале, – она внимательно посмотрела на меня, я еле держался на ногах. Потом снова погрузилась в интернет.

Дойти до кровати я не сумел и завалился прямо на пол.

– Свинья, – услышал далёкий несуществующий голос, – поднимать не стану.

Кот лёг рядом со мной, замурлыкал. Я его обнял, притянул ближе к себе и уснул.

4

Во сне я бредил. Разговаривал с самим собой.

– Ты мне спать не давал! Пускал слюни и бормотал.

– Интересно! Секретов никаких не выдал? Что рассказывал?

– Хрень всякую!

– Какую? – мне было интересно. Я никогда ни от кого не слышал, чтобы я разговаривал во сне.

– Похоже, что философствовал. Говорил, что ложь и правда нуждаются в подтверждениях и доводах; человек – это тупое эмоциональное животное; без труда не всунешь и туда… Нёс бред окончательный!

– Разбудить не пыталась?

– Решила кота убрать от тебя, забрать к себе в постель. Но это животное на меня зашипело.

– Мужское братство…

– О чём ты?..

– Проехали, дорогая.

Я принял душ, выпил чаю. Вышел покурить на балкон.

– Так ты меня завтра проводишь? Поезд ночью.

– А куда я от тебя денусь!

Я смотрел на возню Лизы и пил пиво. В жизни появляются люди, за которых хочется выпить. Проходит время – и уже хочется нажраться из-за этих людей! Она собирала сумки. Укладывала последние вещи, которые не отправила посылками.

На работе я попросил третий выходной, сказал, отработаю позже. И позвонил Александру, сказал, нужна помощь: посадить бывшую жену на поезд, сумок много, объяснил, поезд стоит не долго. Боюсь, не успею.

Александр согласился.

– После – угощаю, – пообещал я. – Бери выходной, завалимся в бар до утра! Хочу напиться! До скотского состояния! И забыться!

– Я тебя понимаю, Виталий Иванович! Сам это прошёл.

5

После ужина я попытался уговорить Лизу трахнуться со мной. Она и слышать не хотела о сексе.

– На прощание, – сказал ей.

– Издеваешься?

– Иначе будешь нанимать носильщика.

– Скотина ты, Виталя! Мы уже не муж и жена.

– Как знаешь… Сумки-то тяжёлые…

Она разделась, легла в постель. Я её поцеловал. Она ответила.

Всё происходило неторопливо и нежно. Как в первый раз. Ничего подобного лет пять у нас не было и в помине. Лизу подменили! И я ответил тем же: ласковые прикосновения, поцелуи и неторопливые движения – как ей нравилось. И вот она раздвинула ноги. Передо мной открылись два тоннеля любви, по которым я отправил несколько тысяч своих поездов. Были другие поезда? Какая теперь разница! Оставалось выбрать, в какой первый тоннель отправить свой состав. Пока я раздумывал, её рука сама направила локомотив туда, куда посчитала нужным…

Прошло часа два, когда мы просто лежали на простынях, а показалось – не больше двух минут. Я подумал, почему всё так неправильно происходит?..

Лиза внимательно смотрела на меня, изучала. Её взгляд мне не понравился.

– Что-то не так?

– У всех мужчин разные члены…

– Ты спрашиваешь или утверждаешь? – я не понимал Лизу.

– Мне хорошо с тобой было.

– Спасибо! Я рад.

– Первые три года и сейчас. Всё остальное время – ты был не ты. Меня ещё любишь?

– Как будто есть другие варианты – да! Это мой, наверное, недостаток.

– А я тебя разлюбила.

– Для меня это настоящая трагедия.

– Я вижу. Мужчине всегда тяжело, когда от него уходят. Женщина расставание переносит легче, если её бросает мужчина. Смотри, не спейся.

Впервые Лиза не лгала, говорила правду. И я ей верил. Но от этого лучше не становилось. Мы часто ****ся с жизнью. И вряд ли кому-то это нравится.

Минут пятнадцать никто не проронил ни слова. Я закрыл глаза и почувствовал, как её рука опустилась на мой живот, скользнула ниже, ниже, ниже… Легонько ударила по члену. Погладила. Я не отреагировал, чувствовал себя опустошённым. Хватило одного раза, чтобы не было второго.

– Моя миссия выполнена, – сказала Лиза. – Вставай с постели.

В душ мы отправились вместе.

6

Поезд долго не объявляли. Он опаздывал.

С Александром мы разговаривали о работе. Лиза нас слушала и скучала. Ей не терпелось сесть в вагон и умчаться прочь.

Наконец поезд объявили. Пришлось идти через подземный переход к третьей платформе.

Проводник проверил билет. Багаж мы с Александром занесли, поставили на верхнюю полку.

– Тяжёлый он у тебя, Лиза! Сама не снимешь, – побеспокоился Александр.

– Помогут. Всё будет хорошо. Не первый раз еду.

Лиза вместе с нами снова вышла на пирон.

– Скажите друг другу что-нибудь на прощание, – сказал Александр. – Я отойду подальше, чтобы не подслушивать.

Лиза смотрела на Александра, он спускался в подземный переход.

– Удачи тебе! – пожелал я.

– Постарайся найти жену, Виталя. И много не пей. Обещаешь?

Я улыбнулся. Лиза разговаривала со мной как с ребёнком. Она, наверное, не понимала, что сейчас лучшие годы моей жизни. Но я морально убит. Забит работой. И вечно пьян. Не от хорошей жизни.

– Бабы и деньги сами в трусы не полезут. Надо работать. Над собой – в первую очередь, – ответил я.

Проводник поторопил нас:

– Девушка, проходите в вагон. Я буду закрывать тамбур.

Лиза опередила меня, поцеловала в губы. И сделала это очень страстно.

– Прощай! – сказала она и скрылась в вагоне.

Я не успел ей ответить. Развернулся и пошёл искать Александра.

Он ждал возле стоянки такси.

– Всё нормально?

– Отлично! Едем куда-нибудь, можно в ночной клуб. Я хочу найти ****ь. Деньги – есть! Деньги – не проблема!

– Это правильное решение!.. – воскликнул Александр и процитировал стихотворение:

Не те Бл… ди, Что хлеба Ради Спереди И сзади Дают нам Ебти, Бог их прости! А те б… яди — Лгущие, Деньги Сосущие, Еть Не дающие — Вот б… яди Сущие, Мать их ети!

– Кто автор?

– Владимир Владимирович Маяковский.

Таксист привёз в «Петрушку».

Я заказал водки. Коктейли – удел не мой. Александр меня поддержал.

Через час-другой Александр первым познакомился с двумя подружками. И понеслось: дым, алкоголь, звук – меня уносило в припадочном танце в иное измерение, в котором трудно найти выход обратно.

Мне досталась прыщавая Яна. Она была из Москвы, гостила у подруги, с которой Александр уже сосался после первого тоста «за любовь». Подружку звали Юля.

Предложение поехать ко мне домой девушки приняли охотно. Я посмотрел на часы: три часа ночи. Завтра, то есть – сегодня, надо было попасть на работу. (Третий выходной подряд мне не дали, отказали и Александру: Владимир Евгеньевич мотивировал свой отказ тем, что Алёну одну в отделе не оставит. И сказал об этом поздно, в телефонном разговоре.) Поспать хотя бы часок!

Взяли с собой водки и шампанского. И того и другого – много!

Яна сказала:

– Хоть я и культурная девушка, к чужим парням в гости не хожу, но ты, Витас, шик! Почему один? Или любимая куда-нибудь уехала?

– У мамы она, – соврал я.

– Не боишься, что узнает о твоей измене? Если это случится.

– Ему всё равно, – влез в разговор Александр. Он от своей подруги не отлипал, постоянно целовался.

– Не зацелуй до смерти, – посоветовал я ему.

Яна засмеялась, толкнула Юлю в бедро:

– Скажи им, как обычно говоришь…

Девушки ещё до нас, видимо, хорошо в себя приняли.

– Все мечтают о принце, как в сказке, а мы с Яной мечтаем о сексе, как в порнухе! Хороший любовник сейчас дефицит!

– О! – Александр подставил руку. Я ударил ему по ладони.

– Опа-опа-опа!!!

– Да-да-да!

Здравомыслящий человек в сумасшедшем мире выделяется из толпы ещё большим сумасшествием…

7

В девять утра я проснулся первым. Поднялся, огляделся. Три голых тела лежали на моей кровати. Я почему-то был в футболке. И тоже без трусов. Голову выламывало. На работу с Александром мы уже опоздали.

Зазвонил сотовый телефон, который разбудил всех моих гостей. Я взял трубку. Это был Владимир Евгеньевич.

– Ты где?

– Скоро буду.

Только я отключился – «Я свободен» зазвучала мелодия на телефоне Александра.

– Это Владимир Евгеньевич о нас беспокоится, – уточнил я.

Александр ответил точно так же.

– Девочки, встаём, собираемся – быстренько! Нам на работу, – я поторапливал подруг.

Сонные, они стали пререкаться. И медлить.

– Не было такого уговора, что рано утром вы нас выгоните.

Александр возмутился:

– А ну-ка, подорвались! И вон – отсюда! – скомандовал он.

Девчонок как ветром снесло с кровати! Они побежали в душ.

– Что-то я плохо помню, – сказал я, – мы что, групповым сексом занимались?

Александр усмехнулся:

– Сейчас на работе Фастсфуд каждого из нас по отдельности трахать станет. За то, что опоздали. Готовь, Виталий Иванович, вазелин. И жопу!

На кухне оставалось полбутылки шампанского. Водки не было. Александр похмелился, налил себе в стакан. Я влил в себя выдохшуюся жидкость с горла.

– Девки выжрали, сучки, – сказал я. – Ничего не оставили!

– Ага, раньше девочки учились у мам. Например, готовить. А теперь бухают – как папы! – Александр ополоснул стакан под краном. – Эй! – крикнул он. – Кто в душе – поторапливайтесь!

Часть четвёртая

«5 сентября 2014 года в Минске во время встречи контактной группы по Украине был согласован план мирного урегулирования и достигнута договоренность о прекращении огня. Ответственность за соблюдение перемирия сторонами конфликтами была возложена на ОБСЕ.

Одним из ключевых пунктов минских соглашений стал обмен пленными. С момента прекращения огня он несколько раз проводился по схеме «всех на всех». Среди других договоренностей – запрет на размещение тяжелого вооружения и военной техники в районе населенных пунктов, установку новых минно-взрывных заграждений и полеты боевой авиации, отвод средств поражения калибром свыше 100 мм на расстояние не менее 15 км с каждой стороны, а также проведения досрочных выборов в органы местного самоуправления.

Несмотря на соглашение о прекращении огня, наблюдатели неоднократно фиксировали нарушения перемирия в Донбассе».

1

Бросить пить, я чувствовал, воля есть, сила есть. А чтобы соединить всё это вместе для достижения конечного результата – силы воли нет!

После отъезда Лизы я, отработав, не торопился домой. Так сказать, в четырёх стенах не знал, чем заняться. Одиночество – сука, Паша прав; оно с ума сводит! Найти подругу? На ночь – не проблема! А ту, с которой можно остаться до конца дней своих, – сложно. С возрастом любой человек, разведённый или не нашедший свою вторую половину, становится более претензионным в выборе спутника жизни. Тем самым у него больше вероятности остаться совсем одному.

Магазин охраняли менты. Не охранники, а работники МВД, сержанты ППС, одетые в гражданку. В ночь оставался один полицейский. Шефу, может быть, выгодней было содержать охрану. Но «сверху» его обязали ментами. Они получали свою зарплату, будучи полицейскими. Шеф платил только начальнику полиции. Некую «мзду» за предоставленную услугу.

Я познакомился с одним из них, звали его Костя. Он любитель был кирнуть. Тем более после закрытия магазина до самого утра делать-то нечего, только смотреть телевизор и спать.

Мы баловались пивком. Я бежал в ближайший ларёк, где продавали пиво на розлив, покупал обязательно рыбу – Костя любил сушёную щучку, – возвращался назад, и мы, таким образом, убивали часа три.

Порой после работы задерживались Александр с Татьяной. Костя позволял им уединиться у себя в кабинете, где висели мониторы видеонаблюдения, а главное, стоял маленький диван.

Много не разговаривали. Перебрасывались чаще фразами ни о чём. Иногда Костя рассказывал о сыне, он поступил в МГУ, а именно – в Московский государственный университет. Пацан с головой у меня, любил повторять.

В этот раз Костя проявил заинтересованность по поводу зарплаты. Он поинтересовался:

– Сколько платят?

Я назвал сумму.

– Не густо, да…

Я рассказал про штрафы и недостачи. Костя выслушал, возмутился, сказал:

– Был свидетелем. Ваш Петренко бухал с начальником полиции в одном из баров.

– Не удивительно.

– Ага, слушай дальше. Я был на службе и мне приказали забрать обоих, развести по домам. Приказал зам начальника полиции, Устюгов. Мне назвали место, где их видели последний раз. По слухам, из Москвы через несколько часов прибывала проверка. Начальнику полиции срочно требовалось протрезветь! Так вот, я приехал и увидел «два мёртвых тела» за столиком. Пьяные – вдрызг! Хорошо, был день, посетителей – никого. Я объяснил ситуацию, но ваш Петренко влез в разговор, сказал, выпей с нами, и подозвал официанта. Сказал, принеси коньяку – назвал марку, я не помню, правда, какую, – три по сто. На что официант ответил: «А вы за него заплатите? Сто грамм стоит две тысячи рублей!» На что Петренко ответил: «А тебе когда-нибудь давали чаевые, – он залез в портмоне, отсчитал бабки, – восемьдесят тысяч?» Официант ответил, нет. Петренко протянул деньги: мол, возьми. Я думал, он не возьмёт, но официант взял. Петренко крикнул вслед: «Если я не заплачу, сам заплатишь с моих чаевых». Вот и всё, Виталий Иванович, как видишь, так раскидываются деньгами.

– И как коньячок?

– Знаешь, не распробовал!

Я разлил по пластиковым стаканчикам остатки пива.

– А я вот часто задаю себе вопрос, хватит ли нам всем места в аду?

– Тебе и мне не достанется, – ответил Костя. – Не беспокойся.

– Каждый так думает. Ладно, пойду домой. Завтра снова работать. Нелюбимая работа – как нелюбимая жена, с которой надо исполнять супружеский долг. Не хочется! А приходится.

– Вали! Только не иди пешком. Как мент, советую.

Я вызвал такси.

2

Спать не хотелось.

Я открыл ноутбук, вошёл в интернет. Моя личная страница находилась «в контакте». Но по какой-то причине открылось окно «моего мира». В этой социальной сети часто бывала Лиза, там она была зарегистрирована.

Прежний ноутбук Лиза попросила отдать ей. Я согласился, я-то не жадный. За два дня до отъезда она упаковала его в сумку.

Я купил новый. И она пользовалась моим компьютером.

В строке «вход» был указан логин. Я его всегда знал – дата рождения супруги – и навёл стрелку на «пароль». Отобразилось восемь точек (предыдущий пароль компьютер, видимо, запомнил). Затем нажал на кнопку «войти». И оказался на странице жены. Я не поверил, всегда предусмотрительная, она забыла уничтожить пароль. Непростительная ошибка с её стороны!

Зашёл в сообщения. Обнаружил некоего Влада. Переписка с ним велась более года. Ни одно сообщение, вероятно, не удалялось. Судя по датам, Лиза каждый день с ним переписывалась. Я стал читать выборочно. Слишком много информации всплыло на поверхность.

Влад жил в Люберцах, преподавал в университете, в Москве. Лиза и он встретились ещё прошлым летом – тогда она тоже ездила к маме одна – на встрече выпускников. Он пригласил её в гости. Детей у него не было. В браке никогда не состоял. Хорошо зарабатывал…

Далее шла интимная переписка…

Она в основном и преобладала в сообщениях. У меня сложилось впечатление, что они занимались виртуальным сексом.

В последних сообщениях Лиза жаловалась Владу, что я её насилую…

Читать дальше у меня не было сил. Захотелось залезть под душ и смыть с себя всю грязь, мнимую и реальную. Я часто бывал не прав, понятно. Но и Лиза мало чем от меня отличалась.

С другой стороны, факт оставался фактом, не было никакого сомнения, больше года я носил рога! И не догадывался об этом. Женщины часто влюбляются в деньги, а потом в обладателей этих денег. Или – наоборот, не важно. У них обычно это перемешано.

Я отключил ноутбук.

Лиза делилась с Владом обо всём, что происходило в нашей семье. Она ждала, когда он приобретёт квартиру. А после, как я понял из переписки, подаст на развод и переедет к нему. Высшая наглость! С её слов, она писала, я должна быть уверена в своей будущей стабильности. Квартира для неё являлась некой залоговой вещью: мол, приобретёшь недвижимость, пригласишь к себе, только тогда я соглашусь выйти за тебя замуж. Она ставила условия. И он эти условия принимал!

Я понимал, разумеется, искать женщину без изъянов – как искать женщину без п… зды. Не получится. И мне сделалось противно от своих же мыслей.

В холодильнике оставалась бутылка пива. Я сходил на кухню.

На глаза попалась коробка с фотографиями. Зачем-то я открыл её, высыпал фотографии на пол. В этой коробке лежали личные фото, сделанные с момента моего рождения по сегодняшний день.

Первое, что бросилось в глаза, некоторые фотографии были обрезаны. Лиза вырезала себя на тех фотографиях, где я на снимках находился вместе с ней. Многие фотографии вообще отсутствовали. Даже детские. Складывалось впечатление, Лиза торопилась, боялась, что я могу вернуться домой и застукать её за неблагородным делом. Она упаковывала в сумку фотографии, не утруждая себя отсортировать некоторые из них, а другие калеча…

Я собрал фотографии снова в коробку. Убрал в комод.

Открыл ноутбук, написал Лизе электронное сообщение на почтовый ящик: «Ты можешь уничтожить любую фотографию, но из своей больной головы никогда не сотрёшь то, что было. Нравилась ли тебе наша совместная жизнь или нет».

Далее: занёс бывшую супругу в «чёрный список». Лиза для меня умерла. Навсегда!

3

Александр неожиданно для всех уволился с работы. Следом за ним написала заявление на увольнение Татьяна. Но её заставили отрабатывать две недели: пока не найдётся замена.

Алёна рассказала:

– Татьяна пришла к Виолетте в гости – Александра дома не было – и сообщила ей о своих отношениях с её гражданским мужем.

– Она когда рассказывала – думаю, не заикалась, как на работе с клиентами, – зло пошутил я. И особо не удивился свершившемуся факту. Эта связь должна была закончиться подобным образом.

– Виолетта собрала вещи и уехала домой, на Украину.

Вот эта новость меня напугала.

В течение рабочего дня я выбрал свободную минутку, подошёл к Татьяне, сказал:

– Что ты наделала? Если кто-то из них погибнет, – на Украине идёт война, – Виолетта или её дочь, это ляжет на твою совесть… Ты об этом не задумывалась?

– У меня нет совести, если речь заходит о моей личной жизни. Не лезь ко мне, Виталий Иванович.

Мимо проходил Владимир Евгеньевич, и Татьяна пожаловалась, что я мешаю ей работать.

Меня оштрафовали.

О нашем разговоре узнал Александр. Он пришёл ко мне домой в тот же день. И был настроен агрессивно. Предупредил, чтобы я больше не лез к Татьяне со своими советами. И дал понять, что сам не ожидал такого развития событий.

Наш разговор проходил на повышенных тонах.

Александру я сказал:

– Тебя ни в чём не обвиняю. Понимаешь, есть такая пословица: сука не захочет – кобель не вскочит.

– Что хочешь этим сказать?

– В любой измене всегда виновата женщина. Я так считаю. Меня не переубедишь – последние события заставили принять это утверждение за основу. От мужчины исходит инициатива, а секс не происходит без согласия женщины. Дальше – статья! За принуждение или изнасилование… Ни мне тебе об этом рассказывать. Ты, как нормальный мужик, отреагировал должным образом… Надеюсь, с Виолеттой и её дочкой ничего не случится.

– Тоже на это надеюсь.

Мы расстались. Навсегда.

На следующий день я узнал от Татьяны, что Александр уехал в другой город. А её оставил одну.

Любовь – она вредит здоровью. Если не взаимна.

Весь день Татьяна тихо проревела. К её слезам я отнёсся равнодушно.

4

В букмекерской конторе поставил два варианта суперэкспресса. Один вариант проиграл. Другой – выиграл! Ставки делал так, чтобы ни в одном экспрессе не было одинаковых событий. Это был мой метод игры, и он иногда срабатывал.

Сумма выигрыша вышла приличной: три месяца мне пришлось бы работать, чтобы столько заработать. В этот раз крупно повезло. Но я не испытал радости и удовольствия. Всё это отсутствовало напрочь, казалось обыденным. Так и должно быть, подумалось. Разочарование – вот определение всей окружающей сущности.

Деньги выдали через три дня: в кассе столько налички сразу не оказалось.

Я зашёл в бар. Заказал коньяка. Выпил три рюмки. Огляделся. Мне нужна была женщина. Лиза уехала, прошло две недели. А у меня давно не было секса – шлюшек из «Петрушки» я в расчёт не брал, обычная пьяная оргия, где мало ебли и много бухла. Нужна была женщина, которая смогла бы понравиться. Онанизмом я пока не занимался.

В баре такая красотка отсутствовала.

Я расплатился с официантом. Пошёл домой.

Вечером зарегистрировался на сайте секс-знакомств. Просмотрел сотню фотографий и анкет. Из всей массы девушек выбрал только одну. Это была смуглая брюнетка с маленькой грудью. Звали её якобы Инга. В анкете она писала: «30 лет, познакомлюсь с парнем 35–45 лет. Цель знакомства: секс на один-два раза. Сексуальные предпочтения: универсал».

На её страничке имелась только одна фотография (Инга позировала во весь рост, на ней было одето прозрачное неглиже). Я решил, что скорей всего эта фотка ни её, а чужая, взятая из интернета. И, не буду скрывать, уж очень она напоминала мою бывшую супругу! Сдержать себя от похотливого желания я был не в силах!

В «online» она отсутствовала. На сайте была последний раз вчера. Особо ни на что не рассчитывая, написал: «Инга, привет! Меня зовут Виталий. Хотел бы с тобой встретиться. Если фото твоё, пришли в личном сообщении ещё несколько фотографий. Не хотелось бы получить „кота в мешке“, потратить время впустую».

Утром следующего дня снова зашёл на сайт. Инга ответила. Она писала: «Виталий, здравствуйте! Рада знакомству. Вы мне понравились. Отвечаю не каждому. Один час со мной стоит 100 евро. Можно по курсу в рублях. Если не против, встретимся завтра вечером, в 21:00. В ресторане „Токио“. Закажите бутылку шампанского. Выпьем, познакомимся ближе. Если у вас нет свободной территории, продолжить знакомство можно в гостинице „Надежда“, конфиденциальность гарантирую». И три фотографии. Одна эротическая.

Я ответил: «Готов встретиться».

5

Без глупых рисков жизнь не в радость. Я сидел за столиком, лицом к входу, чтобы видеть всех входящих в ресторан, ждал Ингу, она опаздывала, и волновался. Глупо звучит, но так всё и было. Я проверил задний карман джинсов – презервативы на месте.

Когда встречаешься с проституткой, рискуешь заразиться какой-нибудь венерической гадостью – безопасность становится важным условием встречи. Даже не конфиденциальность. Хотя, с другой стороны, совершить что-то по-настоящему опасное просто – достаточно не дожарить свинину и съесть её.

Она вошла. На мгновение задержалась и огляделась. Я поднял руку. Меня заметили.

И вот она направилась к моему столику уверенной походкой. На ней была одета чёрная мини-юбка – эдакая эротическая миниатюра. Белая блузка. Классические белые туфли на высоком каблуке. Верно, смуглая кожа придавала контраст чёрно-белому дресс-коду. Недавно вернулась с курорта, подумал я. Не проститутка, а секретарша! Не хватает только очков. Пока она шла – это длилось несколько мгновений – я оценил её форму тела: всё выглядело очень содержательно. Не будучи художником, я хорошо нарисовал в своём воображении то, что скрывала одежда. В этом помогли, конечно, те две эротические фотографии с сайта.

Она села за столик, улыбнулась. Я подозвал официанта.

– Может, вина закажем? – уточнила Инга. – Шампанское бьёт в голову. После нескольких бокалов я могу почувствовать себя неважно.

– Выбирай сама, – я улыбнулся в ответ. Контакт был налажен. Волнение прошло. – Я не ожидал увидеть рядом с собой такую красавицу. На фотографиях ты совсем другая.

Я не врал. Есть женщины, которые намного лучше выглядят вживую, так сказать.

– Мужчина не обязан быть красивым, – ответила она. – Красивой должна быть его женщина. Так должен считать её мужчина, а не тот кобель, который смотрит со стороны. Мнение моего мужчины для меня важней, чем то, что скажут другие. Спасибо, Виталий!

– У красивых женщин, как правило, мужья бандиты, спортсмены или бизнесмены.

– Я разведена, к сведенью. Но любая замужняя женщина из сторожевой собаки может превратиться в охотящуюся львицу, – Инга рассматривала названия вин в меню.

Говорить, что развёлся тоже, посчитал лишним. Ещё я постеснялся спросить, сколько ей лет, чтобы не оскорбить. Мне показалось, что ей никак не тридцать, как было указано в анкете. Впрочем, женщина, довольная собой, никогда не станет скрывать своего возраста. Поэтому уточнил:

– Какая музыка играла у вас в школе на выпускном вечере?

Инга не придала вопросу никакого значения.

– Зажигали под «Макарену», – она оторвалась от меню и попыталась напеть знакомую мелодию. У неё, правда, ничего не вышло. Музыкальный слух, видимо, отсутствовал.

Самым продаваем синглом мира в 1996 году стала «Macarena» от группы «Los Del Rio». Инга была моей ровесницей, без всяких сомнений. Но от этого не стала выглядеть хуже. Внешностью она обладала потрясающей! Другие женщины обычно таким завидуют.

Я ничего не ответил.

Когда официант ушёл, Инга посмотрела на часы, сказала:

– Время пошло… Я всегда так делаю. На сколько часов рассчитываешь?

Я задумался.

– Три часа. А разве отсчёт не должен начинаться с того момента, когда мы окажемся в номере гостиницы?

– Нет, – отрезала она. – Ещё я беру задаток. Половину суммы.

Деньги отсчитал в рублях. Она пересчитала. Спрятала в сумочку.

– Кем ты меня считаешь, тем для тебя и буду, – Инга улыбнулась ещё раз. – Потому что платишь.

– Не будь только шлюхой, – я улыбнулся в ответ.

Она слегка ткнула по моему носу указательным пальцем.

– Не окажись импотентом, красавчик.

6

Я пыхтел над Ингой и пыхтел…

Кончить не мог. И она не получала полного удовольствия, только тешилась предварительными ласками. Я смотрел на девушку и не понимал, что происходит со мной? Будучи в жопу пьяным, обычно кончить не можешь. Или если хочешь сильно ссать.

– Давай выпьем, передохнём, – Инга произнесла эту фразу в тот момент, когда, я чувствовал, стало подходить, вот-вот…

Оргазм сорвался. Я остановился.

Бутылка шампанского стояла в баре. Гостиничный номер предусматривал алкоголь в холодильнике. В баре было ещё пиво. Но я решил, выпью его позже.

Сполз с кровати, открыл бутылку, разлил по бокалам. Пошёл в туалет. Стянул презерватив с члена, бросил в унитаз. Отлил. Слил воду. Презерватив ушёл в небытие.

Вернулся к Инге. Стояк не исчез. Импотентом обозвать меня было невозможно.

Мы выпили.

– Сейчас всё получится, – сказала она. – Не волнуйся.

В том-то и дело, что я не волновался. Чувствовал себя превосходно.

Снова лёг в постель.

Инга стала награждать неописуемыми ощущениями орального секса. Минет она делала превосходно! От удовольствия закружилась голова. Я закрыл глаза и… провалился в сон…

Проснулся в семь утра. И понял, что ничего подобного, уже одиннадцать часов дня. Инги в номере нет. Голова раскалывается. На работу опоздал.

Обшарил карманы джинсов – пусто! Сучка! Забрала все деньги. Но паспорт на месте. Как славно с её стороны, оставить документы!

Достал одну бутылку пива из бара, выпил залпом. Вторую.

Позвонил на работу, сказал, заболел.

– Лох! – сказал самому себе. И открыл последнюю бутылку. – Лох! – выругался ещё раз.

Женская красота коварна! Я всегда обманывался внешним видом.

7

Фастфуд предупредил:

– Виталий Иванович, очередной прогул – кладёшь заявление на увольнение на стол.

Отпираться я не стал.

– Как скажите. Чему быть того не миновать.

– Плохо выглядишь, кстати.

– Это отравление. Реальностью, – я не врал.

– Давай, иди в зал, работай.

Алёнка сообщила, что завтра к нам в отдел выходит новенький. Мне было всё равно.

– От Паши жена ушла. Второй день нет на работе, – добавила она.

– Паша – лидер по продажам. Его не уволят. А вот надо мной дамоклов меч навис.

– Может быть, я тоже уволюсь. С парнем познакомилась. Он уезжает в Санкт-Петербург. Меня с собой зовёт. Но я ещё ничего не решила.

– Если парень хороший, не раздумывай.

И Алёнка, как только появлялась свободная минутка, рассказывала про него, не умолкала. Я подумал, влюбилась. Бывает. Мне бы так. И слушал её болтовню, не перебивал. Потому что казалась она в эти минуты счастливым человеком. А счастливый человек не знает о своём счастье.

8

Паша вышел на работу. Три дня прогула ему простили.

Выглядел он опухшим, под глазами мешки. Жизнь – она уже вредит здоровью, даже если ты не пьёшь, не куришь, не употребляешь наркотики.

– Алёнка рассказывала про тебя, – произнёс я.

Паша не ответил. Когда на душе хреново – видимо, так задумано свыше.

– Если с деньгами проблема, могу занять. Или помочь похмелиться, брат?

Наконец Паша посмотрел на меня.

– Он еб***т мою супругу…

– Кто он?

– К кому она ушла.

– Ты уверен?

– Я должен что-то сделать.

Внутренний голос подсказывал, что Паша хочет обмануть самого себя, – он не мог толком выразить свою мысль. Нет никого у его жены. Она снова у мамы. Как обычно.

– Не пей больше, – посоветовал я, хотя, понимал, мой совет скорей всего окажется бесполезным.

– Он е***ёт её! Я должен что-то сделать…

Пашу я оставил, вернулся в свой отдел.

Ближе к обеду мы пересеклись на кухне. Я пил кофе. Паша спросил:

– Сколько сможешь одолжить?

Я вытащил деньги из кармана, отсчитал.

– Столько хватит?

– Возможно, да!

После вечерней планёрки, Паша пришёл немного в себя. Похмелился в течение дня. Щёки его порозовели. Он был навеселе. В своё время Александр был прав, верно, Владимиру Евгеньевичу закрыли глаза.

Мы с Пашей курили возле магазина. Фастфуд вышел последним, Костя – сегодня он оставался в ночь – закрыл магазин изнутри.

– Завтра без опозданий, – предупредил директор.

– Разумеется, – ответил я.

Переминаясь с ноги на ногу, Паша сказал:

– С похмелья всё человеческое мне чуждо. Может, куда-нибудь рванём? Деньги остались, Виталий Иванович?

– А как же жена? Вдруг сегодня вернётся домой?

– Не… Я звонил, трубку не берёт.

Деньги у меня были. И с собой, и дома. Инга бабки украла, да. Но я никогда не таскал с собой всё бабло, которые у меня имелось. Выигрыш, действительно, спасал. Но, я видел, расходовались деньги не по назначению, я их просто спускал. Срабатывал принцип: как пришли – так и ушли.

– Можно поужинать, – предложил я. – Недалеко от моего дома есть закусочная. Там хороший шашлык из баранины подают. Возьмём бутылку водки на двоих. И по кружке пива выпьем. Не больше!

– Виталий Иванович, предложение – великолепно!

– Завтра на работу, не забывай.

– Не забуду! Ты чего! Как маленький.

– Фастфуд предупредил, слыхал? В отличие от тебя – я вишу на волоске. А оказаться можем вместе, я должен сказать.

– Ага! Чур, меня! Значит, бухаем, Виталий Иванович?

Зная себя, тормозов я тоже не имел. Достаточно было выпить рюмку водки, чтобы войти в крутой вираж и перевернуться на обочине. Но перед каждым застольем, как и в этот раз, я предполагал, что сумею обойтись малым.

Окурок я откинул щелчком в урну – попал! Паша последовал моему примеру – промахнулся.

– Слово «бухать» уникальное, не замечал? Им можно ответить на три вопроса: «Зачем? Куда? Что делать?»

– Философы обязаны отвечать на любые вопросы, – ответил Паша. – Как продавцы продавать любой товар. Пусть даже это будет дерьмо!

По телефону я заказал такси.

– Только, Паша, про работу ни слова. Ага?

– Виталий Иванович, как скажешь, – он демонстративно прикрыл рукой себе рот.

В закусочной находилось несколько посетителей. Давно я здесь не бывал, поэтому обратил внимание на бутафорию, расставленную по залу, – яблоки, груши в корзинах, виноград в тарелках, кукурузные початки. Интерьер слегка изменился. Как и обслуживающий персонал.

Я сделал заказ. Водку и пиво принесли сразу. Салаты чуть позже. Шашлык следовало подождать.

Паша разлил водку по рюмкам. Произнёс тост.

– Пью, Виталий Иванович, за твоё здоровье! Заметь, не щадя своего!

– Взаимно…

Разговор особенно не складывался. Говорили ни о чём.

Я проголодался, шашлык жарили долго. Паша налил по второй, по третьей… Признаться, я сожалел, что вообще согласился составить Паше компанию. Я с ним скучал… Лучше бы дома лёг спать – последнее время я не высыпался.

Когда шашлык официант принёс, у нас в бутылке почти не осталось водки. Я заказал ещё.

– Правильное решение, – одобрил Паша заказ. – Домой идти рано!

Ближе к полуночи закусочная наполнилась посетителями. Я опьянел, но соображал. И меня не качало, когда несколько раз выходил в туалет. Паша, напротив, пошёл в разнос. Я не знал, который день он бухает, но на него страшно было смотреть. Он танцевал, приставал к посетителям и официантам, подсаживался за соседние столики, выпивал там. Звал меня присоединиться к кому-нибудь. Но я отказывался. Обстановка накалялась, могло всё закончится побоищем.

Я решил прекратить застолье. Подозвал официанта, попросил счёт.

Паша танцевал. Я подошёл к нему, сказал:

– Уходим. Сейчас расплачусь. И пойдём.

Мы сели за свой столик.

– На такси деньги остались?

Я протянул ему пару сотен.

– Должно хватить.

– Виталий Иванович, спасибо! Ответный стол – за мной. Обязуюсь!

Принесли счёт. В красивой кожаной книжке лежал чек. Я глянул на сумму, стал отсчитывать бабки, но Паша меня остановил.

– Виталий Иванович, подожди! – сказал и поднялся из-за стола. После обратился к официанту: – А у вас всё точно?

– Как на весах! Не беспокойтесь, – ответил официант.

Паша взял счёт. Стал щуриться, разглядывать, что там написано. Но был настолько пьян, что, я уверен, ничего не смог рассмотреть.

– Посмотри, Виталий Иванович, нас наё… ывают!.. Вы наё… ываете, сударь! – Паша потрусил чеком перед носом официанта.

– Вы платить будете?

– Платить? Нас наё… ывают, Виталий Иванович, а мы платим!

– Откуда вы взяли, что я вас обманываю? – официант терял терпение.

– Потому что я работаю в подобной сфере обслуживания, торгую компьютерами, дорогуша, и тоже наёбываю людей! Понимаешь, я не могу иначе…

– Нет, не понимаю.

– Взгляни на него, Виталий Иванович, – Паша икнул, – если я не честный, и я признаюсь в этом, – никто, повторяю, никто, как и я сам, не имеет совести вокруг! Враньё одно! Как твой счёт! – он кинул его на стол.

Официанту я протянул деньги, сказал:

– Иди от греха подальше.

В этот момент Паша схватил со стола бутафорию, стал кидать в официанта – полетели яблоки, груши, виноград… Тот ловко уворачивался от пластиковых фруктов. Я попытался его остановить. Он меня оттолкнул. Со второй попытки я ему вывернул руку, он вскрикнул.

В зале смолкла музыка. К нам подбежал управляющий.

– Я вызвал наряд полиции!

Круг замкнулся…

Менты приехали быстро. Мы не успели уйти. Нас задержали на выходе.

В отделении полиции Паша рассыпался угрозами в адрес официанта, затем перешёл на полицейских. За это поплатились мы оба. Были помещены в «обезьянник». Как оказалось, после суда на следующий день, на десять суток. Падение с велосипеда превратилось в крушение целого мира, который окружал Пашу и меня. Этот мир не был большим – так, мирок, норка зверька, которую засыпали. Но любая катастрофа оставляет в лучшем случае шрамы на теле.

Через десять дней я Фастфуду положил заявление на стол.

Пашу уволили тоже.

9

Каждый сам за себя. Есть то, что есть. Собака ест собаку. Всё логично и просто.

Паша нашёл работу по своей специальности. В другом магазине бытовой техники. Звал и меня с собой, обещал замолвить слово, мол, директора хорошо знаю. Я отказался. По простой причине: рубль стал резко обесцениваться, цены поползли вверх, сократился оборот, упали зарплаты.

Работать в этой сфере не имело смысла. Вообще, когда мне начинают что-то обещать, я холодею от ужаса. Не верю. Это как увидеть на калитке табличку: «Осторожно, злой попугай!», усмехнуться, зайти во двор и услышать голос попугая: «Джек, фас!» Да и друзья всегда мешают работать, честно признаться.

10

Несколько дней я пил в гордом одиночестве. Сколько точно – сказать не могу.

Затем я вспомнил про Геннадия Гофмана. Решил его навестить в мастерской, проведать.

Когда я к нему зашёл, то сразу утонул в сигаретном дыме – так было накурено в его мастерской. В углу, на кушетке, лежала голая девица, спала. На журнальном столике вместе с палитрой, кисточками и краской стояла открытая бутылка вискаря, алкоголя в ней почти не было. Видимо, картины продавались.

Я дополнил натюрморт, поставил бутылку водки на журнальный столик, выложил закусь.

Гофман сидел в кресле-качалке, укрывшись пледом. Глаза закрыты. Во рту сигарета. Она дымила. Я вытащил сигарету из его губ, затушил в пепельнице. Сел на диван напротив.

Гофман открыл глаза.

– О! Витас! – только и сказал он.

– Творческий процесс? – спросил я и посмотрел на голую девицу. Та не просыпалась.

– Жизнь идёт своим чередом, как видишь.

– А это кто? – я кивнул головой в сторону спящей девушки.

– Лера, кажется. Она считает, что её недостатки это её достоинства. Я так не считаю. Она любит выпить и поспать. Не трогай её.

– Вроде ничего так, даже спящая…

– Я же говорю, это достоинство недостатка… Сам как?..

Дежавю, подумал я. И потрусил головой. Отпустило.

– Уволили с работы.

– Конец света… Точная дата?

– Неделю назад, наверное. А может быть, две.

– Твой идиотизм, Витас, не поддаётся критике, потому что в нём нет логики.

– Спасибо на добром слове! Но я не жалею. В России работают так, как платят – плохо.

– Запрягать нас умеют, верно. Ещё бы платили… Что собираешься делать?

– Бросить пить…

– Смелый поступок. А чего с водкой припёрся?

– Подвиг совершу завтра, а сегодня – наливай!

Гофман разлил водку по рюмкам, сказал:

– Самая вредная привычка связана ни с сигаретами, ни с алкоголем. Привыкнуть к хорошей жизни, к достатку – вот от чего нельзя никогда избавиться.

– Всё моё имущество, Геннадий, – его почти нет. Я трачусь на себя, а не на содержание своего барахла. Я богатый человек.

Мы выпили…

Гофман налил по второй…

Выпили.

Налил по третьей.

– До дна, Витас!

– Фу!

Выпили…

Вискарь допили тоже…

Я сходил за второй бутылкой…

Ночевать остался у Гофмана в мастерской.

Эпилог

«Российские власти пытаются объяснить обвал рубля снижением мировых цен на нефть и вредительством спекулянтов. Но падение рубля не остановит даже дорогая нефть, прогнозирует „Независимая газета“. В октябре 2014 года президент Владимир Путин говорил, что если нефтяные цены опустятся до 80-ти долларов за баррель, то мировая экономика рухнет. Сейчас нефть стоит меньше 50-ти долларов за баррель – и катастрофы ни с кем, кроме России, не случилось, констатирует газета».

27 октября 2014 г. – 31 января 2015 г.

Об авторе

«Герои моих книг не я сам, а собирательный образ общества меня окружающего».

«Нигде не учился, учился на улице… Талант, реализующийся в творчестве, – это мимолётный оргазм, растянутый на всю оставшуюся жизнь…» Автор книг «Наказание жизнью», «Побег в Республику Z», «Хронология хаоса», «Ёдок», «Так не бывает», «Клиент всегда прав, клиент всегда лох», «Нецензурные рассказы», несколько публикаций в литературных альманахах, рассказ «Чёрная смерть» вошёл в книгу «Градусс-выше: выдержанное» – сборник контркультурных произведений, так же рассказ опубликован в журнале «Сетевая словесность» (2012 год), «Новый Карфаген» (осень 2012 года) и «Российский колокол» (№ 3, 2014 год).

«Кстати, я не хочу отвечать за того читателя, который неправильно меня понял. Мораль моего творчества – голая правда. Без всякой на то морали. А правда, как известно, страшит».

Примечания

1

Ю. Ким. «Баллада о крысе»

(обратно)

2

Автор стихотворения: agdam.

(обратно)

3

Отрывок стихотворения Марии Петровых

(обратно)

4

Песня группы «Алиса»

(обратно)

5

Автор стихотворения: А. Кайдановский.

(обратно)

Оглавление

Рассказы

  Несколько дней резиновой куклы

  Лабиринт

  Чёрная смерть

  Огни притона

  Каучук

  Чермет

  Правда скрывается чуть подальше от лжи, рядом с кладбищем

  Ничтожества

  Нервный кашель

  Секретное оружие

  Чёрное облако

  Кроличья возня

  Большой камень

  Запах страха

  Там, где скрывается правда

  Тупик

  Подарок для сестры

  Хуюм-буюм

  Варикоз

  Разносчик порнографии

  Хлёбово

  Жупел

  Незаконченное утро

  Назначенная встреча

  Неизбежность

  Пустота

  Сырость

  Грязь

  Краткая биография, которую никто не стал бы писать

  Ебистика

  Физиология секса, или прелести сексуальной жизни

  Пьянь

  Ёдок

  Вымысел

  Бродяга бассет-хаунд

  Позднее чувство

  Сучонок

  Мужество

  Шиза

  Слепой Игнатий

  Деревенская история

  Бездна

  Грязный поток

  На втором плане

  Бункер

  Близ Советской Гавани

  Большие сиськи, большой болт

  Без пизды

  Куски

  Глубокие воды

  Задний ум

  В ином свете

  Другие женщины

  Дозы

  Так не бывает

Побег в Республику Z Повесть

  От автора

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  Вместо эпилога

Клиент всегда прав, клиент всегда лох РОМАН

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

  Часть третья

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть четвёртая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  10

  Эпилог

  Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg