«Эльсе»

Мадам Спеккбом принадлежал дом, который назывался «Ноевым ковчегом». Внизу, в теплых, уютных комнатах, на солнечной стороне жила она сама. Верхний этаж занимала фрекен Фалбе с братом. На чердаке же — в доме было всего два этажа — под крышей, под лестницами и за трубами ютилась куча нечистых тварей, носивших общее название «Банда».

Мадам Спеккбом была не просто умная женщина, она была, как говорят в народе, «знающая женщина», то есть доктор, или знахарка, как ее называл настоящий доктор.

Однако это ничуть не трогало мадам: у нее была своя хорошая, прочная практика, и ее искусство приносило ей как деньги, так и научные триумфы.

Конечно, та часть жителей города, которая прибегала к искусству мадам Спеккбом, не относилась к числу самых благородных, но зато безусловно была наиболее многочисленной. Порой случалось, что у нее на излечении находилось сразу пять-шесть пациентов — в маленьких клетушках и закуточках, которых в доме было невероятное количество, а особенно по вечерам, после работы, она по горло была занята посещением больных и приемом самых различных пациентов.

Если же среди больных попадался такой, который находился ранее на излечении у настоящего доктора — у окружного врача Бентсена, — тогда маленькие карие глазки мам Спеккбом загорались и она встряхивала шестью седыми буклями, которые висели у нее на гребне над каждым ухом, говоря:

— Раз уж вы побывали у такого ученого человека, то вряд ли старая беззубая женщина сможет помочь вам.

В этих случаях приходилось долго уговаривать ее, пока она не соглашалась сжалиться над больным, но зато если уж она бралась за его лечение, то оказывала особое внимание пациентам, перед которыми «спасовал» настоящий доктор.

И среди жителей города — даже среди самых почтенных — ходили бесчисленные рассказы о поразительном искусстве мадам, а стоило только назвать ее имя при докторе Бентсене, как старый почтенный господин вскакивал, краснел как рак, разражался потоком проклятий и бранных слов, хватал свою шляпу и убегал.

Дело в том, что, когда доктор Бентсен приходил к простым людям, он никогда не снисходил до объяснений: для этого он слишком глубоко презирал невежество. Он только говорил: «Сделай так и так, и вот тебе лекарство».