«Курбет»

Луиджи Пиранделло Курбет

Когда конюх вышел, ругаясь крепче обыкновенного, Фофо повернулся к Неро, новому своему товарищу, и тяжело вздохнул. – Ясно! Чепраки, подпруги и плюмажи. Для начала неплохо, друг мой. Сегодня – по первому разряду.

Неро отвернулся. Он не позволил себе фыркнуть, потому что был хорошо воспитан. Но совсем ни к чему откровенничать с этим Фофо.

Раньше он жил в княжеской конюшне, и стены там были как зеркало. И кормушки из букового дерева в каждом стойле, и мягкие, обитые кожей перегородки, и медные колокольчики, и колышки с блестящими шишечками.

Да…

Молодой князь очень увлекался этими повозками, которые так грохочут, пускают сзади дым и – простите – воняют. Мало ему, что уже три раза он чуть не свернул себе шею. Когда скоропостижно скончалась старая княгиня (она, надо сказать, об этих проклятых штуках и слышать не хотела), князь поспешил отделаться и от него, и от Корбино – только они двое еще оставались в конюшне и возили спокойное ландо его матери.

Бедный Корбино! Бог знает куда он попал после стольких лет беспорочной службы.

Дядя Джузеппе, старый конюх, обещал им похлопотать. Вот пойдет он со всеми слугами прощаться с покойной хозяйкой и похлопочет.

Куда там! Когда он вернулся и погладил им холку и круп, оба сразу поняли, что дело плохо. Их продадут.

Так и вышло.

Неро еще не понял, куда его поместили. Нельзя сказать, что тут так уж плохо. Это, конечно, не княжеская конюшня. Но и здесь жить можно. Лошадей штук двадцать, а то и больше, вороные все, правда, не первой молодости, но выглядят недурно, степенные такие, важные. Пожалуй, даже чересчур важные.

Вряд ли они толком знают, для чего их тут держат. Скорее они все время об этом думают и никак не додумаются. Так медленно помахивают густыми хвостами, так мерно бьют копытами… Размышляют… Да, несомненно, они лошади серьезные.

Вот только этот Фофо уверен, что все знает. Глупое, самодовольное животное.

Он три года служил в полку, но его оттуда прогнали, потому что, по его словам, один грубиян, егерь из Абруццо, помял ему круп. И теперь он только и делал, что говорил.

Неро сильно тосковал по старому своему другу и не мог выдержать всей этой болтовни. Особенно его коробило от такой фамильярности; и потом еще – постоянное злословие, вечные издевки над товарищами по конюшне. Ну и язычок!

Ни одного из двадцати не пощадил. Этот такой, тот сякой.

– Хвост! Да уж, хвост, нечего сказать! Ну кто так машет хвостом? А спесь-то, спесь какая!

– На таких клячах только доктора ездят, вот что я скажу.

– Погляди-ка на того калабрийского скакуна! Вон, ушами трясет. А уши-то как у свиньи! Вот так челка! Вот так уздечка! Прямо кровный рысак!

– Иногда, бывает, он забудет, что его давно оскопили, и ну любезничать вон с той кобылой, направо – видишь, в третьем стойле от нас? Хороша! Голова болтается, а брюхо до самой земли.

– Кобыла, как же! Корова это, а не кобыла! Посмотрел бы ты, как она ходит манежным шагом. Будто по горячему идет. А ведь порой и в мыле бывает, дружище! Ах, молодость, молодость! Совсем еще зеленая, можешь себе представить!

Напрасно старался Неро показать этому Фофо, что не желает его слушать. Тот разошелся вовсю.

А все назло!

– Знаешь, где мы находимся? В экспортной конторе. Они разные бывают. Наша занимается похоронными процессиями.

А знаешь, что такое «похоронная процессия»? Это когда тащат черную повозку, смешную такую, высокую, на ней балдахин на четырех колышках, разукрашен весь и в позолоте. Только все это зря. Ни к чему это все, потому что – вот увидишь – там внутри никого нет.

А кучер, серьезный такой, на козлах сидит.

Тащим мы ее медленно, все время медленно, шагом. Тут не вспотеешь, не натрешь себе шею, и нечего бояться, что огреют кнутом или еще чем-нибудь.

Тихо так идешь, тихо-тихо.

Спешить некуда.

И вот что я понял: эта самая повозка в большом почете у людей.

Никто не смеет в нее влезть, это я тебе говорил. А как остановится она перед домом, тут же собирается народ, все печальные такие, и ходят кругом со свечками. А потом, как мы только двинемся, все за нами, и медленно так идут.

Часто перед нами даже идет оркестр. Да, мой друг, настоящий оркестр, и музыка играет. И вот что я еще скажу: у тебя есть серьезный недостаток. Ты много фыркаешь и вертишь головой. Так вот, ты это брось. Если ты фыркаешь просто так, подумай, что будет, когда заиграет музыка!

Работа наша спокойная, ничего не скажешь. Только у Нас выдержка нужна, степенность. Тут уж не пофыркаешь, не повертишься. Радуйся, если дадут хвостом помахать.

Потому что наша повозка, говорю тебе, в большом почете. Вот увидишь – когда она проезжает, все снимают шляпы.

А знаешь, как я догадался, что тут у нас экспортная контора? Вот как.

Года два тому назад привез я одну нашу повозку – такую, знаешь, с балдахином – к высокой решетке, куда мы всегда возим.

Вот увидишь, какая это решетка! Там за ней черные деревья, остроконечные, в два ряда – конца не видно, и лужайки есть, трава там вкусная, сочная. Тоже зря пропадает. Не дотянуться через решетку-то.

Ну ладно. Стою это я там, и подходит ко мне старый полковой товарищ. И тащит он, представь себе, длинную железную повозку, низкую такую и без рессор.

– Видишь? – говорит. – Ох, Фофо, сил никаких нет!

– Что это ты делаешь? – спрашиваю. А он:

– Да вот ящики вожу, целый божий день, из экспортной конторы на таможню.

– Ящики… – говорю. – Какие ящики?

– Тяжелые! – отвечает. – Ох и тяжелые! В них товары на экспорт.

Тут-то я все и понял.

Потому что, надо тебе сказать, мы тоже везем длиннющий ящик. Ставят его в нашу повозку сзади, очень тихо (у нас все так, потихоньку). И пока его ставят, люди кругом снимают шляпы и смотрят на него так печально. Бог его знает зачем! А я одно знаю: наверное, уж не дрянь какая-нибудь. Очень пышно их везут, и народу много идет.

Иногда, бывает, останавливаемся мы у большого здания. Я так думаю, это и есть наша таможня. Из подъезда выходят какие-то люди в черных длинных юбках и в рубашках навыпуск (скорее всего, таможенные чиновники). Ящик вынимают из повозки. Опять все кругом шляпы снимают. А эти чиновники делают что-то над ящиком – наверное, дают разрешение на вывоз. Куда они эти ценные товары отправляют – я еще не додумался. Только, мне кажется, они и сами толком не знают. Тогда не так обидно.

Правда, ящики так разукрашены, и все так богато… можно подумать – что-нибудь они да знают. Только очень уж у них растерянный вид. Я людей хорошо изучил, не первый год с ними, и вот что я тебе скажу: много чего люди делают, и сами не знают зачем.

Фофо был прав, когда еще утром определил по ругани старшего конюха, что предстоит им в этот день. Да, чепраки, подпруги и плюмажи. Запрягают цугом. Несомненно, по первому разряду.

– Видишь? Говорил я тебе?

Неро шел рядом с Фофо. И, конечно, тот изводил его постоянной своей воркотней.

Но Фофо и сам страдал от несправедливости конюха. Когда запрягают цугом, всегда он коренником, хоть бы раз пристяжным запрягли!

– Вот собака! Потому что, сам понимаешь, эти две только для виду. Разве они везут? Ни черта они не везут. Это мы везем. Еле тащатся! Прогулку себе устроили! Расфуфырились! Тоже, нашел кого нам предпочесть! Узнаешь ты их?

Это были те две вороные, которых Фофо обозвал «калабрийским скакуном» и «докторской клячей».

– Калабриец-то проклятый! Да уж, тебе повезло!.. Еще натерпишься! Вон уши болтаются, как у свиньи. И сам он свинья! Еще скажешь спасибо нашему конюху! Знаешь, он ему всегда насыпает двойную порцию овса. Да, если хочешь добиться успеха в этом мире, главное – не фыркать. Что, уже начинаешь? Голову держи ровно! Ну, если сегодня будешь ты вертеться, рот себе разотрешь в кровь, я тебе говорю… Теперь речи пошли. Вон какое веселье! Одна речь… другая речь… третья речь… Помню, тоже по первому разряду, целых пять речей говорили. Так и с ума сойти недолго. Стой три часа на одном месте во всех этих финтифлюшках, – дышать нечем, ноги пухнут, хвост тебе защемили, уши в дырки просунуты. Да, хорошего мало. А тут еще мухи под хвостом кусают. Интересно, что это за штука «речи»? Я думаю, тут вот в чем дело… Эти перевозки по первому разряду, наверное, очень важные. И, надо полагать, они вот такими речами все разъясняют. Одной мало – говорят вторую. Двух не хватит – говорят третью. Бывает, и до пяти дойдут, я тебе уже рассказывал. До того меня довели в тот раз, поверишь ли, так бы и раскидал их копытами во все стороны, а потом по земле катался, как сумасшедший. Может, и сегодня будет такое. Вон как все пышно! Видел, даже кучер и тот весь разукрашенный! И народу сколько, и факельщики тут… Скажи, а ты не робкого десятка?

– Как это?…

– Ну, легко тебя напугать? Потому что, знаешь, скоро они будут тыкать зажженные свечи тебе под самый нос… да… Тише ты! Что такое? Вот, дернулся… Больно тебе, что ли? Сегодня еще не то будет, натерпимся! Да что это ты? С ума сошел? Куда ты шею тянешь? Каков молодец! Ты что, в воде? Поиграть вздумал? Стой! Эй, тише, ты и мне больно сделал! Да он сбесился! Господи, так и есть, сбесился! Пыхтит, бьется! Что ногами выделывает! Как заржал! Что это с ним? Ух, как подскочил! Сбесился, сбесился! Где ж это видано, чтоб курбет делать, когда возят по первому разряду?

Неро и вправду совсем взбесился. Он задыхался, громко ржал, бил копытами; он весь трясся. Какие-то люди бросились к нему, под самые колеса, и удержали катафалк перед подъездом особняка, в гуще разряженных гостей.

– Что это там? – неслось со всех сторон – Ой, смотрите, лошадь сбесилась!

Все толпились вокруг катафалка, толкались, переспрашивали, удивлялись, кричали, возмущались. Родственники безуспешно пытались удержать Неро. Кучер встал на козлах и изо всех сил натягивал вожжи. Напрасно. Неро бился, храпел, вырывался, тянул голову в сторону особняка.

Но когда из подъезда вышел старый слуга в ливрее и, отстранив родственников, взял его под уздцы, он сразу успокоился. Слуга посмотрел на него, внезапно узнал и чуть не заплакал:

– Это же Неро! Ох, бедняга Неро! Бьется-то как! Еще бы. Он ведь синьору возил. Бедную нашу княгиню. Это он свой дом узнал. Конюшню старую почуял. Бедняга Неро, бедный ты мой Неро… Ну, ну… все хорошо, видишь, а, Неро? Это ж твой старый Джузеппе. Все в порядке, да. Бедняга ты, Неро, обрадовался, что пришлось хозяйку везти? Значит, помнишь еще свою хозяйку? Она довольна будет, что это ты ее везешь в последний-то путь.

Потом он повернулся к кучеру, который совсем озверел из-за того, что похоронное бюро так оскандалилось перед важными господами.

– Ну, ты! Хватит ругаться! – крикнул дядюшка Джузеппе. – Он смирный. Садись. Я сам повезу до самого кладбища. Вместе поедем, а, Неро? Повезем нашу бедную синьору… Тихонечко, как всегда, ладно? Ты уж постарайся, чтоб не потревожить ее, бедный ты мой старик. Помнишь ведь свою хозяйку? Вон ее уже в гроб положили, видишь, ящик несут?

Фофо услышал и очень удивился:

– Кого это в ящик? Хозяйку твою?

Неро лягнул его. Но Фофо был слишком поглощен своим новым открытием и поэтому не рассердился.

«Вон оно что… – размышлял он, – вот оно что… постой-ка, так, так, вот, вот, вот… Этот старик плачет… и всегда они плачут… и вид у них расстроенный… и музыка такая печальная. Понятно, теперь мне понятно… Вот почему наша работа спокойная. Только когда люди плачут, мы можем повеселиться и отдохнуть немного».

И ему тоже захотелось сделать курбет.