«По обоюдному согласию»

Джером Д. Сэлинджер По обоюдному согласию

Тут вроде и рассказывать нечего - просто никто нас не хотел принимать всерьез. Так с самого начала пошло, и ребята на заводе, и мамаша Рути - все над нами подтрунивали. И все уши прожужжали о том, какие мы еще сопляки и как нам рано жениться. Рути, ей семнадцать было, ну а мне двадцать почти. Может, конечно, и сопляки, но мы же не просто так, мы вполне соображали, чего делали. Ну, то есть все у нас было классно. Как говорится, по обоюдному согласию.

Я что говорю-то - мы с моей Рути были просто не разлей вода. Друг без дружки никуда. Ну а мамаше ее это было во как поперек горла. Короче, миссис Кроппер хотела услать ее в колледж, а она, здрасте вам, замуж выскочила. Школу Рути кончила в пятнадцать, и они аж до восемнадцати приставали к ней с этим дурацким колледжем. А ей самой хотелось быть врачом. Я еще подшучивал над ней: "Позовите доктора Смертинга!" - так я ей говорил. Что-что, а пошутить я люблю. А Рути вот не любит. Серьезная она у меня, понимаете?

С чего тогда заварилась вся эта каша, я толком так и не понял, ведь в кафе у Джейка в тот вечер было очень здорово, я без дураков. Рути, то есть я и Рути туда заехали. Его в том году переоборудовали, и оно стало просто классным. Сняли часть неоновых ламп. Прибавили нормальных. И для машин теперь больше места. Ну класс. Знаете, почему я все это вам талдычу? Да потому, что Рути не очень-то любила ездить к Джейку.

Вот, значит... а в тот вечер, ну в тот самый, народищу там было жуть, почти час пришлось столика ждать. Чтобы Рути - и чего-то ждать? Это не по ней. Ну, ладно, дорвались мы, наконец, до этого самого столика, а она - не надо, говорит, мне никакого пива... Сидит бука букой, зажжет спичку задует, потом опять. Мотает мне, значит, нервы.

- Что-нибудь случилось? - не выдерживаю я. А самого трясет уже.

- Ничего не случилось, - отвечает. И отодвигает коробок в сторонку, зато тут же начинает с ошалелым видом озираться, неизвестно что высматривая.

- Нет, случилось, - говорю. Уж я-то ее знаю. Как свои пять пальцев знаю.

- Нет, не случилось, - снова мне она. - Пожалуйста, не волнуйся. Все замечательно. Я самая счастливая женщина на свете.

- Прекрати, - говорю я ей. (Видали, а? Ну не вредина?!) - Трудно, что ли, ответить по-человечески?

- Ах, извини, - ехидненьким таким голоском пропела она, - я и забыла, что тебе все надо "по-человечески". Я больше не буду.

Очень мне все это не нравилось. В принципе, плевать я хотел, конечно, но не нравилось.

Я-то знал, что ее гложет. Я знаю ее как свои пять пальцев, и все эти ее выкрутасы знаю.

- Да брось, - говорю. - Никак не можешь пережить, что мы уехали из дому. Ну что ты, ей-богу? Неужели мужик не имеет права иногда расслабиться?

- Иногда! - фыркает она. - Вот это я понимаюИногда. Разочков эдак семь в неделю. Верно, Билли?

- Никакие не семь, - говорю. Какие же семь, если мы с ней в прошлый вечер никуда не ездили. Только к Гордону заскочили - по кружке пива выпить и сразу домой.

- Выходит, я вру? - говорит она. - Прекрасно, давай прекратим этот разговор.

Тогда я спросил ее, спокойненько, значит, так спросил, чего ей от меня нужно. Чтобы я торчал по вечерам дома? Как какой-нибудь малахольный зануда? Чтобы я, значит, сидел в четырех стенах и слушал, как вопит не своим голосом наше дитятко? Вот это я ее тогда и спросил. Спокойненько так поинтересовался, что ей от меня нужно.

- Не кричи, пожалуйста, - это она, значит, в ответ. - Ничего мне от тебя не нужно.

- Послушай, - говорю я ей- - Я как-миленький каждую неделю выкладываю этой придурковатой Уиджер восемнадцать долларов, только чтобы она пару часиков посидела вечером с ребенком. Ради тебя же выкладываю. Чтобы ты не ухайдакалась до смерти. Чтобы могла иногда поехать развеяться.

И тут она как наскочит на меня, я, говорит, с самого начала против. Эта, говорит, твоя миссис совсем мне не нравится. Я, говорит, терпеть ее не могу. А тем более видеть, как эта самая Уиджер держит на руках нашего малыша. Я, само собой, ответил, что у миссис у самой навалом детей, и она уж как-нибудь умеет держать младенцев. А Рути мне свое гнет, что как только мы за порог, эта моя Уиджер наверняка прется в гостиную и почитывает там журнальчики и ни разу, небось, и не подойдет к бедному крошке. А я ей: чего она, собственно, хочет? Чтобы миссис Уиджер улеглась рядом с ним в кроватку? Нет, говорит, она хочет только одного - прекратить этот разговор.

- Рути, - говорю я, - чего ты добиваешься? Хочешь доказать мне, что я гнусный эгоист?

- Ничего я не добиваюсь. Никакой ты не эгоист.

- Вот спасибо, вот утешила, - говорю. Я тоже при случае не прочь поехидничать.

А она продолжает: - Просто ты мой муж, Билли. - И голову клонит, клонит... и в слезы. Чертовщина какая-то! Ну что я такого ей сказал?

- Ты говорил, что любишь меня, когда мы собрались пожениться, - хлюп, хлюп, - и я думала, что ребенка ты тоже полюбишь и будешь о нем заботиться. И мы будем все обсуждать вдвоем, а не только носиться по пивнушкам.

Ну я, значит, спросил ее, спокойненько так, кто сказал ей, что я не люблю нашего ребенка.

- Пожалуйста, не ори, - хлюп, хлюп. - Я тоже могу так заорать... хлюп, хлюп. - Никто и не говорит, что не любишь, Билли. Но ты любишь его под настроение или когда тебе скучно. Тебе интересно поглазеть, когда его купают или как он играет с твоим галстуком...

Я стал говорить, что люблю его все время, а не когда мне скучно. Конечно, люблю. Как можно не любить такого пацана. Пацан у нас отличный.

А она мне: - А раз так, скажи мне, зачем мы тут торчим и не едем домой.

Ну я и объяснил. Не стал финтить, а прямо ей сказал:

- Затем, - говорю, - что мне охота попить пивка. Затем, что я тоже человек. Попрыгала бы ты день-деньской у конвейера... у фюзеляжей этих... тогда бы не спрашивала.

А она мне вроде как в шутку:

- Какой ты у нас попрыгунчик! Не то что я, верно? Я день-деньской отдыхаю, да? Как каторжная...

А кто спорит, что ей тоже достается? Я так и сказал. Смотрю, она опять чиркает этими проклятыми спичками, хуже ребенка, честное слово. Спрашиваю, ну неужели она ничегошеньки не поняла... ну что я имел в виду? Очень даже поняла, говорит, и еще поняла, что имела в виду ее мама, когда сказала, что нам рано жениться, и еще много чего поняла, но только теперь...

Вот этой фразочкой она меня доконала. Признаюсь. Что да, то да. Я все могу проглотить, только не маму. Только не "моя мама сказала". Ну я, значит, виду не подаю и небрежненько так спрашиваю, что она такое несет... и несет только потому, что мужик позволил себе в кои-то веки расслабиться. А Рути мне и выдала, что если она еще хоть раз услышит про мужика, который "иногда" или "в кои-то веки", я вообще ее больше не увижу. Рути, она вечно как-то странно все воспринимает. Совсем не так, как нужно. Я хотел ей объяснить, но она отмахнулась и говорит:

- Ладно. Раз уж мы сюда притащились, пойдем потанцуем.

Пришлось вылезти из-за столика, и только мы вышли, оркестр как нарочно начал играть "Ты словно лунный свет". Песенка старая, но вполне. Вообще говоря, даже очень вполне. Мы иногда ловили ее по приемнику в машине, по пути домой, значит. Рути иногда даже подпевала. Но здесь, в пивнушке у Джейка, она была совсем ни к чему и жутко действовала на нервы. А эти ребята все играли и играли, ну то есть просто умотали этой своей лунятиной. Рути очень старалась держаться от меня подальше и не смотреть мне в глаза. В конце концов эти парни все же заткнулись. И тут она, Рути, значит, ка-а-ак рванет от меня. К столику, значит. Только не подумайте, что она за него села. Схватила свою жакетку и деру. А у самой слезы градом.

Я бегом-бегом расплатился - и за ней. А на улице холодрыга вдруг жуткая. Ну я-то хоть в синем своем костюме, но Рути, она прямо в желтом своем платьице выскочила. Тепла от него ни фига. И мне уже ничего не нужно было-: только бы поскорее добежать до машины, снять пиджак и (если мне позволят) укутать ее. Говорю же, холод был кошмарный.

Она сидела в машине, съежилась в комочек и ревет - громко так, совсем по-детски. Я пиджаком, значит, укутал ее и хотел развернуть, чтобы она, значит, посмотрела на меня, а она - ни в какую. Ну, братцы, это уж совсем паршиво - когда Рути ни в какую. Паршивей не бывает. Прямо жить неохота.

Я просил ее, тыщу раз просил, чтобы она, значит, хоть разок на меня посмотрела. Без толку. Да еще почти сползла с сидения на пол. Иди, говорит, пей свое пивко, а я, говорит, и тут посижу. А я - не нужно, говорю, мне никакого пивка. Мне нужно только, чтобы она на меня посмотрела. И еще сказал, чтобы она не верила своей маме, та только и знала, что причитала: "ах, какие вы еще дети", "ох, куда вам было жениться". Это все чушь, сказал я, про мамочкины, значит, причитания.

Ну так вот, я все просил ее не отворачиваться, и сесть по-человечески, и посмотреть мне в глаза - никакого впечатления. Ладно, включил зажигание, поехали с ней домой. Она всю дорогу ревела, сидя, можно сказать, на полу, ну ей-богу, ребенок. Правда, когда я задом уже заезжал в гараж, она чуть попритихла и села повыше. Знаете, обычно мы с нею как заедем в гараж, обязательно обнимемся или поцелуемся. Понимаете, да? Темнотища кругом, и вообще... и ты в своем собственном гараже, только ты, значит, и Рути... Что и говорить, так нам классно иногда бывает... Но на этот раз мы очень быстренько выскочили. Рути с ходу чуть не бегом наверх. Когда я управился и тоже наверх собрался, слышу, хлопнула входная дверь. Миссис Уиджер смылась, значит. Она всегда так, только мы на порог - шасть на улицу, ни один чемпион за ней не угонится.

Ну поднимаюсь в нашу комнату, развязываю, значит, галстук, а Рути мне (у меня аж сердце заболело):

- Небось даже и взглянуть на ребенка не хочешь? Напрасно! Вдруг что интересненькое упустишь! Может, он усы отрастил... или еще чего... Ты, считай, целый месяц его не видел. Неужели так и не удостоишь его своего взгляда?

Терпеть не могу, когда она так вредничает. Ну и говорю ей, значит:

- Ну, почему не удостою. Это ты зря. Сейчас пойду и удостою, - и вышел из комнаты.

Рути, она оставляет включенной лампочку рядом с детской, поэтому там никогда не бывает совсем темно. Я наклонился над кроваткой. Наш малыш спал и сосал во сне большой палец. Я вытащил палец, но он снова пихнул его в рот, хотя и продолжал спать. Представляете, спит, а голова работает. Здорово, да? То есть я что хочу сказать: не просто спит, а знает, что делает. Я взял его за ножку и немного подержал ее в ладони. Мне ужасно нравятся его ножки. Правда нравятся. Потом слышу: Рути, вошла, значит, и стала за моей спиной. Ну я накрыл парня одеялком и вышел. А к себе когда вернулись, я возьми да брякни - и что на меня нашло?.. Ведь малыш выглядел на все сто. Свеженький такой. Совсем как Рути. Возьми и брякни:

- Чего-то он не того.

- Что значит "не того"? - встрепенулась Рути. - Ну, говори!

- Да тощий какой-то, - говорю.

- Это мозги у тебя тощие, - она мне, значит.

Ну и я ей, ехидненько так ехидненько:

- Ну спасибо тебе. Ой, спасибо.

И больше до самого утра ни гу-гу, ни я, ни Рути.

Утром Рути всегда встает, чтобы приготовить мне завтрак и подкинуть меня на машине к автобусной остановке. А я, значит, галстук там, рубашку надену и уж тогда иду ее будить, но обычно мне и тормошить ее не нужно, она сразу глаза открывает - проснулась уже. Но в то утро я тряс-тряс ее за плечо. Мне даже немного обидно было - ишь как заспалась - а я... я, если честно, совсем не спал. Я всегда плохо сплю, когда распсихуюсь. Наконец разбудил.

- Вставать-то будешь? - спрашиваю. - А вообще-то можешь и полежать.

- Сама знаю, что могу, - опять, значит, вредничает. Но встала все-таки, сготовила мне поесть и к остановке тоже повезла.

Всю дорогу ехали молча. Ни одного словечка всю дорогу. Я только, как приехали, сказал ей "пока" и быстренько почапал к остановке, там как раз Боб Мориарти уже стоял. А дальше я такое отмочил... Как хлопну его по загривку, будто свиделся наконец с родным братцем, которого лет двадцать разыскивал, а сам ведь терпеть не могу этого мямлю! Он мой напарник на сборке фюзеляжей, и это из-за него у меня выработки кот наплакал. Представляете?

Ох, братцы, что я вытворял у конвейера, и вспоминать тошно. Этот недоделок Мориарти из-за меня простаивал, он - из-за меня! Ну начал, естественно, нудить, и еще немного - я бы вмазал ему, если бы рядом не сшивался Сидни Хувер. Он у нас начальничек, Сидни Хувер, значит.

Во время ленча я два раза выскакивал к телефону - наберу пару цифр нашего номера - и вешаю трубку. И чего вешаю? И зачем тогда дался мне этот проклятый телефон? А?

Мы договаривались, что в этот день я пойду потом поиграю в баскет, но меня хватило только на пол-игры, поехал на автобусе домой. Рути у остановки не было, понятное дело - откуда ей было знать, что я смоюсь в середине игры. Честно, я ни капельки не расстроился, ни капельки. Мне даже повезло, Рита и Джо Сэнтайны подвезли меня на своей машине.

Прихожу, значит, домой, и что же вы думаете? Ну! Шевелите мозгами!.. Ладно уж, не мучтесь, так и быть, скажу. Ее не было... ну Рути, значит. Зато в холле на столе имелась записка. Я ее взял и прямиком в гостиную. Даже шляпу не снял. Смешно, правда? А у самого руки трясутся. Ме-е-еленько так дрожат.

Ну что делать, читаю:

"Билли!

Нам лучше расстаться. Я вижу, ты не хочешь понять, что мы уже выросли из некоторых вещей. Что нам пора переключиться на другое. Я не знаю, как тебе лучше объяснить. Да и ни к чему снова затевать этот разговор, ты же знаешь, в каком я состоянии, я только разозлю тебя, а зачем? И пожалуйста, не езди к маме. А захочешь увидеть ребенка, то не сразу. Ну, пожалуйста.

Рут".

Ну я, конечно, за сигарету - и в кресло. Долго-долго сидел, мы это кресло у Сильвермана покупали. У него лучший в городе магазин. Просто классный. Сидел, значит, читал ее письмишко, раз, другой, третий... Я его запомнил наизусть, правда-правда запомнил. А потом стал учить его с конца, задом наперед, значит: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь а", - примерно так это звучало. В общем, тронулся. Совсем тронулся. И так в шляпе и сижу. А тут еще в комнату вдруг впирается миссис Уиджер.

- Рути, - говорит, - просила приготовить вам ужин. Все на столе.

Ну, братцы, эта мымра меня доконала. Как же я ее ненавидел! Небось, подумал я, она и подбила Рути уйти от меня.

- Не надо мне никакого ужина, - говорю. - Шли бы вы себе домой.

- С удовольствием, - отвечает. Дамочка-то благовоспитанная как-никак.

И через несколько минут эта самая Уиджер хлопнула в парадном дверью, а я остался один. Да, братцы, совсем один! Все заучивал письмо Рути задом наперед, потом подался на кухню. Соорудил себе какой-никакой сэндвич, открыл бутылочку бурбона, и с нею, значит, опять в гостиную. И со стаканом, конечно. Сижу и вспоминаю, как Хамфри Богарт в "Касабланке"[1] наклюкался, пока ждал, когда объявится Ингрид Бергман. Да, с ним вроде был еще цветной пианист, Сэм, и я после пары стакашек очень запросто представил, что цветной Сэм тут, в комнате. Ох, братцы, до чего мне было хреново!

- Сэм, - говорю, вроде как он и вправду здесь, - ну-ка сыграни мне "Ты словно лунный свет".

А Сэм (то есть я за него) отвечает:

- Брось, хозяин, чтобы я стал играть такую чепуху, - говорю я (то есть, это Сэм сказал): - Это только тебе и Рути она нравится.

- Сыграй, слышишь! - завопил я, только уже голосом вроде как Хамфри Богарта. - Сыграй ему вот это, Сэм: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь а". Ты понял меня, Сэм? Ты понял, я тебя спрашиваю?

Я устал идиотничать и решил позвонить. Пошел к телефону и набрал номер Бада Триблза. Это мой лучший друг, между прочим, один из лучших баскетболистов у нас. Мы с ним три года продержались в лучших по штату.

Трубку сняла его мама и как заверещит мне в ухо:

- Билли, это ты? Куда ты запропастился! А как поживает твоя жена, такая она у тебя милочка, а ваш очаровательный малыш? - Да, елки-палки, эта женщина всегда знает, о чем Спросить... В общем, она сказала, что Бада нет дома.

И добавила: - Сам понимаешь, холостяцкие заботы, - и по-дурацки захихикала. Я повесил трубку. Нет, от нее определенно можно было тронуться.

Да, елки-палки, я еще четыре часа просиживал кресло, купленное у Сильвермана, лакал бурбон и беседовал с Сэмом. И все ждал - сейчас войдет. Я даже спустился вниз и рывком открыл дверь. Рути не было, но я представил, что она здесь.

- Все нормально! - проорал я в темноту. - Заходи, Рути!

Покричав, я снова пошел в дом. И по дороге чуть не разревелся, ну да ладно. Пошел звонить, теперь уже Рути. Телефон гудел, гудел, я чуть с ума не сошел, пока не сняли трубку. Миссис Кроппер сняла. Ох, братцы, до чего не люблю я с ней по телефону разговаривать. Рути легла спать; говорит. Но ничего она не легла, а подошла к телефону. Ну мы поговорили немного, я и Рути. Я, значит, ну просил вернуться домой. Я, говорю, уже дома. А она мне я тоже уже дома, говорит. И повесила трубку, ну и я повесил.

А через полчаса слышу - машина подъезжает, ее отца, я сразу к окну. Смотрю, из машины вылезает Рути, но не отходит, все разговаривает со своим стариканом, долго так долго. А потом вдруг как развернется и к двери потопала. А старикан, тот уехал.

Как вошла, сразу ко мне на шею бросилась. И ревет - в три ручья. А я только и твержу, значит: "Рути... Рути". Заладил одно и твержу, точно придурок какой-то. А потом я сел в кресло, ну от Сильвермана которое, отличное все-таки кресло - а она ко мне на колени.

А я стал ей рассказывать, ну это, как я испугался, что она, значит, не вернется. А она, значит, молчит. Уткнулась мордашкой мне в шею. Она всегда молчит, когда мне в шею уткнется. Тогда я и спрашиваю:

- А пацан-то где? - Она ведь одна приехала, а наверху в кроватке его точно не было.

Тут она тоже заговорила:

- Он спал. Не хотела будить. Мама завтра его привезет.

- Я так боялся, что ты не вернешься домой, - говорю.

А она говорит, мать чуть ее не убила - за то, что она собралась назад, ко мне. Ну я ничего не сказал. А Рути продолжала и такое выдала, обхохочешься:

- Мама трубку сняла, я смотрю, у нее на голове сеточка для волос. Я просто обалдела. Представляешь, снова в этой своей дурацкой сеточке. Я сразу поняла, что дома ничего хорошего меня не ждет. - И уточнила: - Ничего хорошего у них дома.

Я спросил, что она имеет в виду, а она - сама, говорит, не знаю, что я имею в виду. Вот чудачка.

А потом, ну когда уже ночь настала, гроза началась - грохот, молнии сверкают. Я в три проснулся - а ее нет рядом, Рути, значит. Я тут же вскочил и чуть не кубарем вниз. Вижу, все лампочки горят - все до одной. Я к туалету - нет ее, я на кухню... там и нашел. Сидит за столом в голубенькой своей пижамке и в пушистых шлепках и читает - ну кто еще, кроме Рути, такое учудит - читает журнал, вроде бы, потому что на самом деле читать не получается от страха. Вы не видели мою жену, когда на ней надета голубая пижамка, или голубое платье, или купальник, голубой. Я пока не познакомился с ней, вообще не замечал, какого цвета на девчонках одежка. А на Рути как посмотришь, сразу ясно - голубое для нее самое то.

Ну она мне, значит, объясняет - молока ей захотелось, вот она и пошла на кухню.

Ох, братцы, какой я все-таки кретин. Вы бы только знали.

Дернул же меня черт рассказать, как я учил ее записку задом наперед. Ту самую, которую она мне оставила. И для наглядности с последнего до первого слова процитировал. Послушай, говорю: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь а". Твоя, говорю, записка, только задом наперед.

И тут она... Вы поняли, да? Я хочу сказать, догадались? Тут она как разревется!.. И, значит, сквозь слезы:

- Теперь все, теперь я больше не буду.

Так и сказала. Рути, она всегда что-нибудь да отмочит. Говорю же, чудачка она у меня. Хорошо, я ее знаю. Как свои пять пальцев. Вроде бы знаю.

А я ей в ответ вроде бы это:

- Когда гроза, ты меня сразу буди. Хорошо, Рути? Какие проблемы. Услышишь гром, ну и буди сразу.

Она почему-то еще сильней разревелась. Вот чудачка. Но теперь будит. Я говорю, теперь она меня всегда в грозу будит. И никаких проблем. Пусть будит. Я говорю, у меня никаких проблем. По мне, пусть хоть каждую ночь гремит гром.

Примечания

1

"Касабланка" - фильм (1953) Майкла Кертица (1888-1962), в котором показано сопротивление фашизму на оккупированных территориях и развернута мелодраматическая любовная история. Участие в картине таких звезд, как Ингрид Бергман и Хамфри Богарт, сделало "Касабланку" одной из самых популярных лент военного времени.

Оглавление