«Дом мечты»

Монтгомери Люси Дом мечты

Глава 1 В мансарде с зеленым фронтоном

— Слава Богу, я наконец покончила с геометрией, и с изучением, и с преподаванием, — сказала Энн Ширли, стуча пальцем по потрепанному томику Евклида, вытащенному из большого сундука с книгами. Она с триумфом захлопнула крышку сундука и села на него, глядя на Диану Райт серыми, как утреннее небо, глазами.

Мансарда была тенистым, наводящим на размышления очаровательным местом, каким и должны быть все мансарды. В открытое окно, у которого сидела Энн, веяло свежим теплым ветерком августовского полдня. На улице шелестели раскачиваемые ветром тополя. А за ними начинались леса, где вились тропинки влюбленных, дальше шли фруктовые сады со все еще плодоносящими яблонями, а вдалеке виднелись горы с заснеженными вершинами, белевшими на фоне голубого южного неба. В другом окне виднелся залив Святого Лоренца. А в нем, словно жемчужина, покоился Эбигвейт, мелодичное имя которого долгое время заменялось более будничным — остров Принца Эдуарда.

Диана Райт была уже замужней женщиной, но глаза ее оставались такими же черными и сверкающими, а румяные щеки с ямочками такими же очаровательными, как в те далекие времена, когда она и Энн на склоне фруктового сада дали обет вечной дружбы. На руках она держала маленькое создание с черными локонами, которое было известно жителям Эвонли, как «маленькая Энн Корделия». Эвонлийцы, конечно, знали, почему Диана назвала свое дитя Энн, но ломали головы над вторым именем — Корделия. В роду у Райтов или у Барри никогда не было Корделий. Миссис Хармон Эндрю предполагала, что Диана нашла это имя в каком-нибудь дрянном романе, и недоумевала, как это Фред мог позволить жене дать ребенку такое имя. Но Диана и Энн лишь загадочно улыбались. Они-то знали, откуда у маленькой Энн второе имя.

— Ты всегда ненавидела геометрию, — сказала Диана с улыбкой. — Хотя, думаю, ты в любом случае была бы рада преподавать.

— Да, мне это всегда нравилось, но только не геометрия. Эти три года в Саммерсайде прошли очень приятно. Когда я приехала в этот дом, миссис Хармон Эндрю сказала мне, что замужняя жизнь вряд ли понравится мне больше, чем преподавание. Очевидно, миссис Хармон, сторонница известного утверждения лучше терпеть собственные болезни, чем иметь чужие.

Из мансарды доносился смех Энн, такой же жизнерадостный и неудержимый, как в прежние времена. Внизу, на кухне, Марилла, мешавшая большой ложкой сливовое варенье, услышала этот смех и улыбнулась. Ничто в мире не делало Мариллу такой счастливой, как мысль о том, что Энн собирается выйти замуж за Гилберта Блайза, но любая радость приносит с собой и тень грусти. В течение трех лет Энн часто посещала дом в Саммерсайде: во время отпуска и в выходные. Теперь же всего лишь два раза в год.

— Слова миссис Хармон не должны волновать тебя, — сказала Диана тихо и умиротворенно, с чувством уверенности, приобретенным после четырех лет замужества. — Жизнь в браке, конечно, имеет свои плюсы и минусы. Не думай, что все всегда будет идти гладко. Но хочу заверить тебя, Энн: быть замужем за человеком, который тебе подходит, — счастье.

Энн сдержала улыбку. Важный вид всеведущего человека, какой был у Дианы, всегда немного забавлял ее.

«Думаю, что я все это испытаю, когда проживу в замужестве четыре года, подумала Энн. — Надеюсь, мое чувство юмора мне поможет».

— Готов ли дом, где вы будете жить? — спросила Диана.

— Да! Это я и хотела сказать тебе по телефону, когда звонила сегодня. Я, кстати, никак не могу до конца осознать тот факт, что в Эвонли есть телефон. Это звучит так нелепо, так современно для такого милого, тихого, старого уголка. Мистер Харрисон полагает, что телефон — самое необыкновенное из современных достижений, даже если знаешь, что половина разговоров прослушивается.

— Вот это самое худшее. Так неприятно слышать, как кто-то опускает телефонную трубку, когда ты кому-то звонишь. Говорят, миссис Хармон Эндрю настаивала на установке своего телефона на кухне, чтобы можно было одновременно и слушать телефонные звонки, и следить за готовящимся обедом. Вчера, когда ты звонила мне, я отчетливо слышала бой старых часов. Так что, несомненно, Джоси и Герти слышали нас.

— Ах вот почему ты спросила меня: «У тебя новые часы?» Я не могла понять, что ты имела в виду. Ну ладно, давай поговорим о более приятных вещах. На месте, где будет мой новый дом, все уже готово к строительству.

— Где, Энн?! Надеюсь, это неподалеку?

— Нет, в этом-то и проблема. Гилберт хочет поселиться в гавани Четырех Ветров, что в шестидесяти милях отсюда.

— Шестьдесят! Да там все шестьсот, — воскликнула Диана. — Да я никогда не выберусь дальше Шарлоттауна.

— Ты будешь вынуждена посетить Четыре Ветра. Это самая красивая гавань на острове. Там есть небольшая деревня под названием Сент-Мэри, доктор Дэвид Блайз практиковал там в течение пятидесяти лет. Ты знаешь, он дядя Гилберта. Теперь он собирается на пенсию, а Гилберт продолжит его дело. Доктор Блайз займется хозяйством, так что нам придется искать себе жилье. Не знаю толком, где это в действительности будет, но у меня есть маленький «домик мечты», обставленный по моему вкусу — милый крошечный замок в Испании.

— А куда вы собираетесь поехать в свадебное путешествие? — спросила Диана.

— Никуда. И не смотри на меня так, дорогая Диана-. Ты напоминаешь мне миссис Хармон Эндрю. Она, конечно, заметит, что у людей, которые не могут позволить себе свадебного путешествия, должно хватить ума не устраивать его. А затем она обязательно напомнит мне, что ее Джейн, когда вышла замуж, ездила в Европу. Я хочу провести свой медовый месяц в Четырех Ветрах, в доме моей мечты.

— И ты решила обойтись без подружек невесты?

— Где я их возьму? Ты, и Фил, и Присцилла, и Джейн давно опередили меня со свадьбами, Стелла преподает в Ванкувере, других близких друзей у меня нет, а посторонних я не хочу приглашать на свадьбу.

— Но ты собираешься надеть вуаль, не так ли? — поинтересовалась Диана.

— Да, собираюсь. Без этого невеста — не невеста. Помню, в тот вечер, когда меня привезли в Грин-Гейблз, Мэтью сказал, что я никогда не стану невестой, потому что никто не захочет жениться на такой невзрачной и скромной девушке. Но вот один иностранный миссионер захотел. Я считала, что миссионеры не могут позволить себе иметь красивую жену, если они собираются жить с ней среди каннибалов. Посмотрела бы ты на того миссионера, что женился на Присцилле. Он был такой же красивый и таинственный, как те идеалы, которые мы раньше себе придумывали, Диана. Я никогда не видела мужчину, одетого более изысканно, чем жених Присциллы, и он буквально бредил ее красотой. Правда, в Японии нет каннибалов.

— Твое свадебное платье сказочно красиво, — восхищенно проговорила Диана. — Ты в нем как настоящая королева, такая высокая и стройная. Как это тебе удается оставаться такой худой? Я все толстею и толстею.

— Полнота и стройность предопределяются свыше, — ответила Энн. — В любом случае миссис Хармон Эндрю не сможет сказать о тебе то, что она сказала обо мне, когда я приехала из Саммерсайда. Она бросила мне тогда: «Ну, Энн, ты такая же тощая, какой была всегда». «Стройная» звучит романтично, а вот слово «тощая» имеет совсем другой оттенок.

— Миссис Хармон все говорила о твоем приданом. Она даже допускала, что оно такое же милое, как приданое Джейн, но тут же оговаривалась, что Джейн-то вышла замуж за миллионера, а ты — за «бедного доктора», у которого нет ни цента за душой.

Энн засмеялась.

— Да, мои платья довольно миленькие. Я люблю красивые вещи. Помню мое самое первое хорошее платье, оно досталось мне от Мэтью. Он дал мне его для школьного концерта. До этого все мои вещи были такими неприглядными. В ту ночь мне казалось, что я перенеслась в другой мир.

— Это было в ту ночь, когда Гилберт декламировал стихи. А ты была такой рассерженной, когда он вдел твою розу в свой нагрудный карман. Тогда ты не могла себе и представить, что вы когда-нибудь поженитесь.

— Ну, это уже другой пример предопределения, — засмеялась Энн, когда они спускались вниз по ступенькам зеленой мансарды.

Глава 2 «Дом мечты»

Никогда еще в зеленой мансарде не было столько волнений. Даже Марилла не могла скрыть своего возбужденного состояния, что уже само по себе было необычно.

— В этом доме еще никогда не было свадьбы, — извинялась она перед миссис Линдой Речел. — Будучи ребенком, я слышала, как один мистер сказал, что дом нельзя назвать настоящим домом, пока он не будет освящен рождением, свадьбой и смертью. Здесь умерли мои мать и отец, здесь даже родился ребенок. Много лет тому назад, когда мы только переехали в этот дом, мы сдавали комнату одной семье, и у них родился ребенок. Но свадьбы здесь еще никогда не было. Так странно думать, что Энн выходит замуж. Для меня она все та же маленькая девочка, которую Мэтью принес в дом четырнадцать лет назад. Я никак не могу свыкнуться с мыслью, что она выросла. Никогда мне не забыть то чувство, которое я испытала, когда увидела, что Мэтью принес девочку… Что стало бы с мальчиком, которого мы могли иметь, если бы не эта ошибка? Как сложилась бы его судьба?

— Да, это была роковая ошибка, — ответила миссис Речел. — Это судьба. Хотя было время, когда я так не думала. Помню, я как-то раз приехала посмотреть на Энн, а она устроила такую сцену… Многое изменилось с тех пор-Миссис Речел вздохнула и тут же снова оживилась. Когда шла подготовка к свадьбе, миссис Речел согласна была забыть прошлое.

— Я собираюсь подарить Энн два хлопковых покрывала для кроватей: одно полосатое, табачного цвета, а другое — разрисованное яблоневыми листьями. Она сказала мне, что такие снова входят в моду. Думаю, ничто не украсит ее спальню так, как покрывало в яблоневых листьях. Только покрывала надо немножечко отбелить. Я спрятала их подальше в сундук, сразу как умер Томас, и они, конечно, потеряли первоначальный цвет. Но ведь у нас впереди еще месяц, так что мы, успеем привести их в порядок.

— Всего лишь один месяц, — вздохнула Марилла, а затем проговорила с гордостью:

— А я подарю Энн несколько пледов, оплетенных тесьмой. Никогда бы не подумала, что они когда-нибудь кому-либо понадобятся, они такие старые, сейчас никто не купил бы вязанные крючком коврики. Но Энн сама расстелила их на полу. Вообще-то они довольно милые. А еще я приготовила ей сливового варенья на целый год. Чулан уже весь заставлен банками. Эти старые деревья уже три года не плодоносили, и я было подумала, что придется их срубить, но этой весной они вдруг зацвели, а затем уродились такие большие сливы, каких я никогда прежде здесь не встречала.

— Слава Богу, что Энн и Гилберт наконец-то действительно собрались пожениться. Я всегда молилась об этом, — промолвила миссис Речел таким тоном, как будто все произошло только благодаря ее молитвам. — Было приятно узнать, что она не выбрала того спортсмена, он богат, а Гилберт беден… пока беден, но зато он свой.

— Ох уж этот Гилберт Блайз, — сказала Марилла довольным тоном. Вряд ли она когда-нибудь решится высказать вслух все те мысли, связанные с Гилбертом, которые так тяжелы для ее своенравной гордости. Она уже давно в своих сокровенных мечтах видела этого необыкновенного человека своим сыном. И вот теперь замужество Энн должно исправить эту старую ошибку. Нет худа без добра, и Марилла, устав от своих бесплодных мечтаний, ждала чего-то, доброго и хорошего.

Что же касается самой Энн, то она была так счастлива, что временами даже страшилась своего состояния. Боги, как гласит старое поверье, не любят видеть простых смертных счастливыми.

Миссис Инглис, урожденная Джейн Эндрю, приехала со своей матерью и миссис Джаспер Белл. С годами Джейн оставалась все такой же доброй и человечной. Несмотря на то, что, как говорит миссис Речел, Джейн вышла замуж за миллионера, их брак был счастливым, богатство не разбаловало ее. Она оставалась все той же спокойной и любезной розовощекой Джейн. Она живо интересовалась подробностями о наследстве Энн, как будто оно могло соперничать с ее роскошью. Джейн, может быть, и не была подарком, но она никогда не говорила ничего, что могло бы ранить чьи-то чувства.

— Значит, Гилберт не приедет обратно? — воскликнула миссис Хармон Эндрю, пытаясь изобразить удивление. — Да, Блайзы умеют ограждать и охранять свой мир, что бы ни случилось. Дай-ка подумать, тебе ведь двадцать пять, Энн, не так ли? Когда я была девочкой, двадцать пять лет считались возрастным рубежом. Но ты выглядишь довольно молодо, впрочем, как и все рыжеволосые люди.

— Рыжие волосы сейчас в моде, — ответила Энн холодно, пытаясь улыбнуться. По мере ее взросления росло и ее чувство юмора, которое помогало ей преодолевать многие трудности, никакие намеки на цвет ее волос не могли расстроить ее.

— Вот-вот, так оно и есть, и какой только капризной не бывает мода, продолжала Хармон Эндрю. — Ну, да ладно, у тебя все очень мило и очень подходит к твоей жизненной позиции, не правда ли, Джейн? Надеюсь, ты будешь счастлива. Я желаю тебе всего самого хорошего. Долгие помолвки редко приводят к чему-нибудь хорошему. Но с тобой, конечно, все будет хорошо.

— Гилберт выглядит очень молодо для доктора, боюсь, люди не будут доверять ему, — уныло заметила миссис Джаспер Белл и замолчала с таким видом, словно считала своей обязанностью сказать все это. Она принадлежала к тому типу людей, что всегда носят большое черное перо на шляпе и завивают концы волос.

На милое лицо Энн иногда находила тень грусти. Но глубина счастья не давала ей огорчаться. И вскоре после того, как Гилберт спустился вниз, все колкости Белл и Эндрю были забыты. Они стали рассматривать березку, что была посажена в честь приезда Энн в Грин-Гейблз. Теперь она стала высокой и белоснежной, как дворцовая колонна. Стоя в ее тени, Энн и Гилберт мечтали о своем новом доме и совместной жизни.

— Я нашел для нас уютное гнездышко, дорогая Энн.

— Да? Где? Надеюсь, не здесь?

— Нет-нет. В этой деревне я не нашел подходящего дома. Я говорю о маленьком доме на берегу гавани. Он находится примерно посередине между Четырьмя Ветрами и Глен-Сент-Мэри. Это немного в стороне от дороги, но когда мы проведем телефон, это не будет ощущаться. А расположение прекрасное. Окна выходят на голубую гавань, и по вечерам можно будет наблюдать закат. Недалеко оттуда находятся песчаные дюны, покрытые каплями морской воды.

— А сам дом, наш дом, Гилберт, как он выглядит?

— Не очень большой, но для нас достаточно просторный. Внизу очаровательная гостиная с камином и столовая с видом на море, а так же небольшая комната под кабинет. Дому около шестидесяти лет. Это самое старое здание в деревне. Но его поддерживали в хорошей форме, а лет пятнадцать назад в нем был капитальный ремонт. Дом был заново облицован, оштукатурен, в нем сменили полы и заново покрыли крышу. Такое жилье нам подойдет для начала. Как я слышал, с этим домом связано много романтических историй, но мужчина, у которого я арендовал это здание, ни одной не знает. Он сказал, что капитан Джим — единственный человек, который может нам что-нибудь рассказать.

— Кто такой этот капитан Джим? — спросила Энн.

— Он работает сторожем на маяке в Четырех Ветрах. Тебе понравится его свет, струящийся в темноте, как звезда. Он виден из окна гостиной.

— А кто владелец дома?

— Он принадлежит церкви Святой Марии. Я арендовал его у доверенного лица. Раньше дом принадлежал Элизабет Рассел. У нее не было близких родственников, и после смерти она оставила все церкви. Миссис Рассел умерла прошлой весной. Ее мебель и сейчас находится в доме. Я купил почти всю. Она такая старая, что попечитель уже отчаялся продать ее. Жители Глен-Сент-Мэри предпочитают плисовую парчу и серванты с зеркалами и орнаментами. Но мебель миссис Рассел тоже очень хорошая. Я уверен, она тебе понравится.

— Вот и хорошо, — ответила Энн, одобрительно кивая. — Но ты не упомянул о самой важной вещи — о деревьях. Вокруг дома есть деревья?

— Да, там множество деревьев. Вокруг восхитительный сад. Там растут пихты, два ряда тополей и кольцо берез. Главная дверь выходит прямо в сад, хотя там есть и другой вход — маленькие ворота между двумя пихтами. Виноградная лоза, цепляясь за их верхушки, образует над воротами небольшую арку.

— Ах, как я рада! Не могу жить там, где нет деревьев. Для меня это очень важно. Думаю, не стоит спрашивать тебя, есть ли там ручей. Я слишком многого хочу.

— Но там есть ручей, как раз недалеко, за садом.

— Тогда, — вздохнула Энн с облегчением, — дом, который ты нашел, — дом моей мечты, и никакой другой мне не нужен.

Глава 3 В краю мечты

— Ты думала, кого хочешь пригласить на свадьбу, Энн? — спросила миссис Речел. — Пора уже разослать приглашения, даже если это чистая формальность.

— Я не собиралась приглашать много гостей, — ответила Энн. — Мы хотели бы пригласить на свадьбу только самых близких и дорогих нам друзей: знакомых Гилберта, мистера и миссис Аллан, а также мистера и миссис Харрисон.

— Было время, когда ты не причисляла мистера Харрисона к друзьям.

— При первой встрече он мне не очень понравился, — возразила Энн, улыбаясь при воспоминании о прошлом. — Но мистер Харрисон изменил к лучшему наши отношения, а миссис Харрисон действительно чудесный человек. Затем это, конечно, мисс Лавендер и Пол.

— А они приедут на остров этим летом? Я слышала, они собираются в Европу.

— Они передумали, когда я написала им, что выхожу замуж. Сегодня я получила письмо от Пола. Он пишет, что должен приехать ко мне на свадьбу, что бы там ни творилось в Европе.

— Этот ребенок всегда идеализировал тебя, — отметила миссис Речел.

— «Этот ребенок» — молодой человек девятнадцати лет, миссис Линда, возразила Энн.

— Как быстро летит время!

— С ним, может быть, приедет Шарлотта Четвертая. Она написала Полу, что приедет, если позволит муж. Хотела бы я знать, носит ли она тот огромный синий бант и как зовет ее муж — Шарлотта или Элеонора. Я хотела бы видеть Шарлотту на моей свадьбе. На следующей неделе они уже будут в Эко-Лодже. Затем я приглашу и Реверент Джо.

— Звучит ужасно, когда ты начинаешь говорить так об этом министре, строго заметила миссис Речел.

— Его жена всегда зовет его так.

— Ей следовало бы испытывать большее уважение к его высокой должности, назидательно заметила миссис Речел.

— Я слышала, как вы сами критиковали министра.

— Но я делала это почтительно. Я никогда не звала его по прозвищу. Энн улыбнулась.

— Ну ладно, продолжим. Я приглашу Фреда и младшего Фреда, маленькую Энн Корделию и Джейн Эндрю. Хотела бы я еще послать приглашения мисс Стейси и тете Джемезине, а также Присцилле и Стелле. Но Стелла в Ванкувере, а Прис — в Японии, мисс Стейси вышла замуж за калифорнийца, а тетя Джемезина уехала к дочери в Индию, несмотря на боязнь змей. Это действительно ужасно, когда люди вот так разъезжаются по всему земному шару.

— Бог не давал им такого предназначения, — авторитетно добавила миссис Речел. — В дни моей юности люди росли, женились и жили там, где они родились, или недалеко от этого места.

Слава Богу, что ты осталась на острове, Энн. Я боялась, что Гилберт увезет тебя на край света после окончания колледжа.

— Если бы каждый оставался жить там, где он родился, то на Земле скоро не осталось бы места, миссис Линда.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Я не бакалавр философии. Когда начнется церемония?

— Мы решили, что днем. Тогда мы успеем на вечерний поезд в Глен-Сент-Мэри.

— Свадьба будет праздноваться в гостиной?

— Нет! Если только не пойдет дождь, мы хотели бы пожениться в саду под голубым небом и ярким солнцем. А знаешь, где бы мне хотелось выйти замуж, если бы я могла? Я хотела бы, чтобы церемония проходила в буковом лесу на рассвете, я спустилась бы к Гилберту из сада с цветущими розами! И мы прошли бы с ним под своды из сплетающихся веток, как в самый великолепный собор.

Марилла презрительно фыркнула, а миссис Линда изумленно оглянулась.

— Это выглядело бы так странно, Энн, — произнесла наконец Линда Речел. Почему бы не устроить все более привычно? И что сказала бы миссис Эндрю?

— Ах, вот в чем все дело! — вздохнула Энн. — Сколько дел мы откладываем только потому, что боимся, как бы миссис Эндрю чего-то не сказала. Она всюду сует свой нос. Мы все это устраиваем не ради нее.

— Временами, Энн, я перестаю тебя понимать, — пожаловалась миссис Линда Речел.

— Ты же знаешь, она всегда любила романтику, — попыталась оправдать Энн Марилла.

— Ну, ничего. Семейная жизнь станет для нее лучшим лекарством от этой болезни, — заключила миссис Речел.

Энн засмеялась и, ничего больше не сказав, отправилась в Аллею влюбленных. Там и нашел ее Гилберт. Они выглядели так, что любому становилось ясно: даже семейная жизнь не отучит их от романтики.

* * *

Друзья Энн гостили в Грин-Гейблз уже неделю. И Грин-Гейблз гудел от их восхищенных голосов. Мисс Лавендер почти совсем не изменилась со времени ее последнего визита на остров. Зато Энн разинула рот от удивления, когда увидела Пола. Как мог этот мужчина шести футов роста быть Полом? Она помнила его маленьким мальчиком из Эвонлийской школы.

— Ты заставил меня почувствовать себя старой, — сказала Энн. — Дай посмотреть на тебя.

— Вы никогда не постареете, учительница, — ответил Пол. — Вы не простая смертная, вы всегда будете молодой, вы и мама Лавендер. Даже когда вы выйдете замуж, я не смогу называть вас миссис Блайз. Для меня вы всегда останетесь учительницей. Ваши уроки были самыми интересными. Да, я хочу показать вам кое-что. — Пол достал из кармана сувенирное издание своих стихов. — Редактор журнала, как ни странно, заинтересовался этими стихами, — добавил он, протягивая Энн книгу.

Энн прочитала стихи с истинным наслаждением. Они были очаровательными и многообещающими.

— Пол, ты будешь знаменит, — оказала она после чтения. — Я всегда мечтала, чтобы один из моих учеников стал знаменитостью. Правда, ты должен был стать президентом колледжа, но поэт — это даже лучше. Я смогу хвастаться тем, что порола известного Пола. Хотя я никогда тебя не била, да? Упустить такую возможность! Но я все-таки запирала тебя в классе на переменах…

— Вы сами можете стать знаменитостью. Вы, сделали так много хорошего, перебил Пол.

— Нет, я знаю свои возможности. Я неплохо пишу. У меня есть несколько маленьких сказок, которые очень нравятся детям. И редакторы предлагают мне печататься. Но на большее я не способна. Так что у меня есть только один шанс получить бессмертие — попасть в твои мемуары.

Тем временем Шарлотта Четвертая сняла большой синий бант, который был абсолютно ни к чему, но ее веснушки не стали от этого менее заметными.

— Никогда не думала, что выйду замуж за янки, мисс Ширли, — сказала она. Кто же знал? Это ведь не его ошибка. Таким уж он родился.

— Ты сама стала янки, Шарлотта, с тех пор, как вышла замуж за американца.

— О, нет, что вы, мисс Ширли! Я не стала бы ею, даже если бы вышла замуж за дюжину янки. Том очень милый. И вообще я не должна ни о чем сожалеть, у меня ведь не было другого выбора. Он не пьет, не ворчит, много работает, и я им довольна.

— Он зовет тебя Элеонорой? — спросила Энн.

— Слава Богу, нет, мисс Ширли. Я не поняла бы, к кому он обращается, если бы он так называл меня. Поначалу он иногда говорил так, но меня это сильно раздражало. Я уже было начала думать, что неудачно вышла замуж. Я ведь всегда думала, что лучший муж — это доктор. Это было бы кстати, если бы дети вдруг заболели корью или еще чем-нибудь. Том же всего лишь каменщик, но у него прекрасный характер. Когда я спросила у него, могу ли я поехать к мисс Ширли на свадьбу, прибавив, что в любом случае поеду, но мне нужно его одобрение, он ответил: «Поступай, как знаешь. Я всегда буду тобой доволен». Это действительно очень удобный тип мужа, мисс Ширли.

Филиппа и ее Реверент Джо приехали в Грин-Гейблз за день до свадьбы. Энн и Фил сердечно поздоровались, а затем повели тихий разговор о прошлом.

— Ты, Энн, все так же прекрасна и выглядишь как королева. Я ужасно похудела после рождения ребенка и уже не выгляжу так хорошо, как раньше. Но Джо я и такой нравлюсь. Между нами теперь осталось еще меньше различий… Это просто восхитительно, что ты выходишь замуж за Гилберта. Рой ни на что не сгодился бы. Сейчас я это точно знаю, после того, как сама столько раз испытала разочарование. Ты слишком доверяла Рою, Энн.

— Он исправился, — улыбнулась Энн.

— О да. Он женился. Его жена — маленькое симпатичное существо, и они очень счастливы.

— А Алек и Полезно женились?

— Алек — да, а Полезно — нет. Когда мы с тобой вот так разговариваем, мне начинает казаться, что старые времена возвращаются. Как весело мы жили!

— Ты давно не была во дворце Пэтти?

— Я часто туда езжу. Мисс Пэтти и мисс Мария так же сидят у камина и вяжут. Да, чуть не забыла! Они передали тебе подарок. Угадай, что это?

— Ой, я никогда не отгадаю. Откуда же они узнали, что я выхожу замуж?

— Я им сказала, когда была там на прошлой неделе. Они интересовались тобой. Два дня назад они прислали мне письмо, в котором просили позвонить им. Я позвонила, мисс Пэтти спросила меня, могу ли я передать тебе их подарок. Ну что бы тебе больше всего хотелось получить в подарок из дворца Пэтти?

— Не намекаешь ли ты на то, что они прислали мне маленького щеночка?

— Вот именно. Ты угадала. И еще письмо для тебя. Подожди-ка, вот оно. «Дорогая мисс Ширли, я и Мария были очень рады, узнав о твоей свадьбе. Прими наши лучшие пожелания. Мы посылаем тебе щенка. Мне кажется, ты о нем хорошо позаботишься».

— Только представьте себе собак, сидящих у камина в моем доме, восхищенно проговорила Энн. — Я и мечтать о таком не могла.

В тот вечер в зеленой мансарде вовсю шли приготовления к следующему дню, но, когда совсем стемнело, Энн незаметно исчезла. В последний день своего девичества она решила устроить своего рода паломничество, причем она хотела совершить его одна. Она пошла на кладбище и застыла в молчании у могилы Мэтью. Ее мысли были в далеком прошлом.

«Как рад был бы, Мэтью, если бы завтра был здесь, — прошептала она. — Но я верю: он сейчас радуется за меня где-то там, далеко. Люди живы, пока жива память о них, а я никогда не забуду Мэтью».

Она положила на могилу цветы и медленно пошла вниз по холму. Был приятный вечер, наполненный мерцанием огней. Небо было покрыто темно-красными тучами с янтарным оттенком. Вдалеке над морем пылал закат, и вода шумела множеством голосов. Все вокруг замерло в молчанье: и холмы, и поля, и леса, которые Энн знала и любила с детства.

— История повторяется, — сказал Блайз, когда Энн подошла к дому. Помнишь, как мы в первый раз вместе гуляли по этому холму?

— Тогда я тоже возвращалась в сумерках с могилы Мэтью, ты встретил меня у ворот, и мы пошли гулять.

— Я тоща был так счастлив, казалось, само небо простерло руку надо мной. С того самого дня я ждал нашей свадьбы. Той ночью, когда я проводил тебя до ворот твоего дома, я был счастливейшим человеком на земле. Прости меня, Энн.

— Нет, это ты меня прости. Я была такая неблагодарная, и это после того, как ты спас мне жизнь тогда на пруду. Мне сначала не нравилось быть тебе чем-то обязанной. Я не заслуживаю счастья.

Гилберт засмеялся и сжал ее руку с обручальным кольцом. Оно было усыпано жемчугом. Энн наотрез отказалась от бриллиантов.

— Я никогда не любила бриллианты. Они всегда разочаровывали меня, говорила она.

— Но жемчуг — к слезам, как говорит старая легенда, — начал был Гилберт.

— Я не боюсь этого. Слезы тоже могут быть счастливыми. Во все счастливые моменты моей жизни я плакала: когда Марилла сказала мне, что я могу остаться в Грин-Гейблз, когда Мэтью подарил мне мое первое красивое платье, когда ты поправился после лихорадки… Грусть в моей жизни всегда неотрывно связана с радостью, Но в этот вечер влюбленные думали только о радостном. На следующий день была их свадьба, а в гавани Четырех Ветров ждал дом их мечты.

Глава 4 Первая невеста Грин-Гейблз

В день своей свадьбы Энн проснулась рано утром. Ярко светило солнце, и в открытое окно дул легкий сентябрьский ветерок.

«Как хорошо, что в день моей свадьбы будет хорошая погода», — подумала Энн.

Она вспомнила самое первое утро, проведенное в этой комнате. Тогда она не была счастлива. Но потом Энн полюбила эту комнату. Здесь прошли чудесные дни ее детства и девичества. У этого окна она стояла на коленях в молитве, когда думала, что Гилберт умрет. В этой комнате она проводила бессонные ночи, когда после помолвки не могла заснуть от радости. Много счастья и горя пережила здесь Энн. Вот теперь она должна была навсегда покинуть этот дом. С этого момента он станет чужим. Этот дом перешел по наследству Доре, когда той было пятнадцать лет. Она тоже жила в этой священной комнате молодости и красоты.

В то утро в Грин-Гейблз было шумно и весело. На рассвете приехала Диана с Фредом и маленькой Энн Корделией, чтобы помочь с приготовлениями. Близнецы Дэви и Дора занимали детей в саду.

— Смотрите, чтобы маленькая Энн Корделия не запачкала платье, — наказала детям Диана.

— Тебе нечего бояться, Дора отлично за ними присмотрит, — сказала Марилла. — Это дитя более аккуратное и осторожное, чем многие матери, которых я знаю. Она такая послушная, не то что другие оболтусы, которых я воспитывала.

Марилла на минуту перестала резать салат и с улыбкой посмотрела на Энн.

— Эти близнецы действительно милые дети, — сказала миссис Речел, когда убедилась, что дети ее не слышат. — Дора такая женственная и всегда готова помочь, и Дэви, когда вырастет, будет очень красивым. Он уже теперь не такой озорник, каким был раньше.

— Никогда в жизни я не была такой рассеянной, как первые шесть месяцев, что он был здесь, — добавила Марилла. — Позже я к нему привыкла. Когда он подрос, у него появилось твердое намерение стать фермером. Он просил меня разрешить ему работать со следующего года на ферме. Я сделала по этому поводу кое-какие распоряжения.

— Погода в день твоей свадьбы действительно чудесная, Энн, тебе просто повезло, — сказала Диана, повязывая широкий передник поверх своего шелкового наряда. — Лучше этого платья ты не найдешь, я заказывала его у Итонов.

— Этим Итонам достается от нас столько денег! — негодующе сказала миссис Линда. Она очень строго относилась к этим «спрутам», то есть магазинам. Девочки в Эвонли тратят деньги на Библию. Они зачитываются ею по воскресеньям.

— А Фред и маленькая Энн часами разглядывают картинки в каталоге Итонов. Их это очень увлекает, — сказала Диана.

— Я развлекаю своих детей без всякой помощи со стороны Итонов и их каталогов, — сердито ответила миссис Речел.

— Эй, вы, двое, перестаньте ссориться, — весело сказала Энн. — Сегодня такой день! Я так счастлива и хочу, чтобы и другие были счастливы.

— Надеюсь, твое счастье продлится долго, дитя мое, — со вздохом произнесла миссис Речел. Она действительно надеялась, так как верила, что все в руках Провидения.

В сентябрьский полдень по старым ступенькам, покрытым ковром, спустилась красавица-невеста, первая невеста Грин-Гейблз, стройная, с сияющими глазами, в вуали, с букетом роз в руках. Гилберт, ждавший ее внизу, глядел на нее влюбленными глазами. Наконец-то сбывалась его мечта: Энн — неуловимый идеал, который он долго искал, — станет его женой. Но достоин ли он ее? Может ли он сделать ее такой счастливой, как мечтал? А вдруг он разочарует ее, вдруг он не оправдает ее надежд… Тут их глаза встретились, и все его сомнения исчезли в один миг. Теперь они принадлежат друг другу, что бы ни выпало на их долю. Их счастье в их руках, и они сохранят его.

Бракосочетание состоялось в старой арке под палящим солнцем в окружении радостных лиц старых друзей. Их венчал мистер Аллан, а потом Реверент Джо прочитал, как сказала миссис Линда Речел, самую красивую свадебную молитву. Не часто можно услышать пение птиц в сентябре, но в тот день они заливались вовсю. Пол слышал эти трели и написал потом одно из своих самых восхитительных лирических стихотворений. Шарлотта Четвертая, услышав пение, сказала, что эти птицы желают молодоженам счастья. Трели не затихали до конца церемонии. Никогда в старом саду не было такого веселого дня. Все старые шутки, которыми обычно сопровождаются свадьбы, приобретали оттенок новизны. Повсюду слышался радостный смех. Энн и Гилберт должны были покинуть гостей, чтобы успеть на кармаодский рейс. Марилла стояла в воротах и смотрела на экипаж, который постепенно превращался в маленькую точку вдали. Марилла лишь успела заметить, как Энн махнула в последний раз рукой и вскоре скрылась из виду. Она уехала, Грин-Гейблз перестал быть ее домом. Лицо Мариллы выглядело серым и постаревшим, когда она медленно возвращалась в опустевший дом, где Энн провела четырнадцать лет. Все эти годы дом был наполнен ее заботами и весельем.

Но Диана и ее дитя, жители Эко-Лоджа и Алланы с двумя старушками были здесь, чтобы разделить с Мариллой боль утраты и одиночество первого вечера. Они организовали ужин, уютно устроились все вместе за большим и удобным столом и приятно провели остаток дня за беседой, обсуждая подробности только что происшедших событий. А пока они разговаривали, поезд, в котором ехали Энн и Гилберт, прибыл в Глен-Сент-Мэри.

Глава 5 Приезд домой

Доктор Дэвид Блайз, дядя Гилберта, послал навстречу молодоженам свою коляску. Мальчишка, который привез коляску, убежал, не попрощавшись, оставив новобрачных одних на дороге.

Энн всегда помнила тот чудесный вид, который открылся им, когда они переехали холм у деревни. Их нового дома все еще не было видно. Но перед Энн лежала гавань Четырех Ветров, как сияющее зеркало роз и серебра. Далеко внизу она увидела вход в гавань между песчаными дюнами и мрачным утесом из темно-красных камней. Маленькая рыбацкая деревушка уютно разместилась в бухте. Издалека она была похожа на чудесный опал, утопающий в тумане. Небо над головой было как жемчужный свод, из которого на землю лились сумерки. Из гавани ветер приносил свежий морской воздух, и весь пейзаж был наполнен очарованием моря. Из маленькой белой церкви, видневшейся вдали, лился колокольный звон. Его мелодичные звуки расстилались над водой, сливаясь с шумом моря. Огни на скалах мягким золотым блеском мерцали под чистым северным небом, в котором сияли звезды. А вдали, у горизонта, вились алые ленты пара проходящих мимо кораблей.

— Это так красиво, так красиво! — восторженно сказала Энн. — Я полюблю Четыре Ветра. А где наш дом, Гилберт?

— Отсюда его еще не видно. Он скрывается за березовой рощей, зато в двух милях от Глен-Сент-Мэри, а от рощи до дома — еще одна миля. У нас немного соседей, Энн. Около нас стоит только один дом, и я не знаю, кто там живет.

Может быть, тебе будет одиноко, когда я буду уезжать?

— Нет, со всем этим великолепием огней я не буду чувствовать одиночества. А кто живет в соседнем доме, Гилберт?

— Не знаю. Но непохоже, чтобы там жили добросердечные люди.

Дом был большим и мрачным, покрашенным в ярко-зеленый цвет, который резко выделялся на фоне листвы. Напротив был почти пустой фруктовый сад.

— Ну, думаю, что хозяин с таким вкусом может быть добрым, — заключила Энн. — Если только у них не было такого происшествия, как у нас на холмах. По-моему, здесь совсем нет детей. Здесь слишком чисто, строго, как у нас в Коппе, что на Тори-Роуд. Я не ожидала, что на свете есть еще более чистое место.

Энн и Гилберт никого не встретили на дороге вдоль побережья. Но как только они подъехали к зеленой роще, за которой скрывался их дом, Энн увидела девушку, пасущую на холме белоснежных гусей. Девушка была высокая, в голубом платье. У нее была прекрасная походка, она шла очень ровно, с поднятой головой. Девушка стояла у ворот, осторожно поглядывая на прохожих, не выражая, правда, при этом особого интереса. Энн в какой-то момент показалось, что незнакомка смотрит на них враждебно. Но красота девушки заставила забыть о ее взгляде, и Энн, затаив дыхание, восхищенно глядела на красавицу. Ее красота была яркой, заметной и привлекала внимание. На девушке не было шляпки, голову покрывала густая шапка волос цвета спелой пшеницы. Ее большие голубые глаза блистали как звезды, красивая фигура была удивительно пропорциональна, а губы были такими же алыми, как маки, которые девушка держала в руке.

— Гилберт, кто эта девушка? — низким голосом спросила Энн.

— Что? Я не заметил никакой девушки, — ответил Гилберт, который не замечал вокруг никого, кроме своей жены.

— Она стоит у ворот, не оборачивайся, она смотрит на нас. Я никогда еще не видела такого красивого лица.

— Не помню, чтобы здесь были красивые девушки. Симпатичные — может быть, но не красивые.

— Эта девушка действительно красива. Ты, наверное, никогда не видел ее, иначе бы заметил и запомнил. Таких красавиц я видела только на картинках. А какие у нее волосы!

— Может быть, она гостит здесь. И, наверное, живет в гостинице.

— На ней надет белый передник, и она пасет гусей.

— Может быть, она делает это для развлечения. Посмотри туда, Энн.

Тут Энн увидела дом и сразу забыла обо всем на свете. Дом ей понравился с первого взгляда. Он был такой красивый! Вокруг росли тополя, чьи силуэты чернели на фоне голубого неба. Дальше виднелись пихты и лес. Лес выглядел таинственно, как будто скрывал что-то.

Новые ветры начинали свои бурные танцы за отмелью, и рыбацкая деревушка, что по ту сторону гавани, сверкала огоньками, когда Энн и Гилберт по узкой тропинке между тополями подъехали к дому. Дверь маленького домика открылась, и сумерки озарились мерцанием камина. Гилберт помог Энн выйти из коляски и проводил ее в сад через небольшую калитку между пихтами, наверх по красной тропинке к песчаным ступенькам.

— Добро пожаловать домой, — прошептал он, и, держась за руки, они переступили порог дома своей мечты.

Глава 6 Капитан Джим

«Старый доктор Дэйв» (так звали в кругу родственников Дэвида Блайза) и миссис Дэйв вышли из дома, чтобы поприветствовать жениха и невесту. Пожилой доктор Дэйв был крупным и веселым мужчиной с седыми волосами, а миссис Дэйв розовощекой маленькой леди с поседевшей головой. Она сразу же полюбила Энн.

— Я так рада тебя видеть, дорогая! Вы, должно быть, ужасно устали с дороги. Пойдемте скорее ужинать. Капитан Джим принес для вас форель. Уже все готово. Капитан Джим, вы где? Он, наверное, с лошадьми. Поднимайтесь пока наверх и располагайтесь.

Энн огляделась вокруг и последовала за миссис Дэйв. Ей очень нравился новый дом. Атмосфера в нем была такой же, как в Грин-Гейблз.

— Думаю, миссис Элизабет Рассел была добрейшим человеком, — пробормотала она, когда осталась одна в комнате.

В комнате было два окна: одно — с видом на гавань, где находился маяк, в другое окно были видны долина и ручей. А за ручьем стоял одинокий дом. Это был единственный дом на много миль вокруг. Он был старым и серым. Энн очень хотелось знать, кто живет там, что за люди их соседи. Она надеялась приобрести в их лице хороших друзей. Неожиданно Энн поймала себя на том, что думает о той красивой девушке с гусями: «Гилберт думает, что она не здешняя, но я уверена, что это не так. В той девушке есть что-то от этого моря, неба, гавани. Четыре Ветра у нас в крови».

Когда Энн спустилась вниз, Гилберт стоял у камина и разговаривал с незнакомцем. Они оба обернулись, как только Энн вошла в комнату.

— Энн, это капитан Бойд. Капитан Бойд, это моя жена.

Гилберт впервые произнес «моя жена», представляя Энн. Капитан протянул ей руку. Они улыбнулись друг другу и сразу стали друзьями. Добрая душа с первого взгляда может разглядеть, добрый человек или злой.

— Рад познакомиться с вами, миссис Блайз. Надеюсь, вы будете так же счастливы, как первая невеста, которая была в Четырех Ветрах. Ваш муж не совсем правильно меня представил.

Меня обычно называют капитаном Джимом. Зовите и вы меня так. Вы очень красивая, миссис Блайз. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что я сам только что женился.

Миссис Дэйв, вошедшая в этот момент в комнату, не удержавшись, при этих словах расхохоталась. А потом уговорила капитана Джима остаться на ужин.

— Большое спасибо, вы очень добры. Я останусь с большим удовольствием. Мне ведь приходится и завтракать, и обедать, и ужинать одному. Мой собеседник отражение моей физиономии в стакане. Мне не часто удается посидеть с двумя такими очаровательными дамами.

Комплименты капитана выглядели бы смешными и глупыми, если бы не грация и благородство, с которыми он говорил.

Капитан Джим был высоконравственным человеком, уже в летах, с каким-то детским выражением глаз и молодым сердцем. У него была высокая, немного неуклюжая фигура, чуть-чуть сутулая, но еще сильная и выносливая. На чисто выбритом лице блестели глубоко посаженные глаза. В этих глазах была затаенная мечта, дума, которая заставляла их так сиять. Придет время, и Энн узнает, о чем думал капитан.

Надо признать, капитан Джим был домоседом. Широкие скулы, тонкие, крепко сжатые губы и мощные надбровья не портили его красивого, мужественного лица. Он прошел через многие испытания, побывал во многих плаваниях.

Веселая компания расселась вокруг обеденного стола. Ярко пылающий камин согрел воздух в комнате, хотя в открытое окно дул прохладный сентябрьский ветер. Вид из окна был сказочным. Стол был заставлен деликатесами и различными вкусными блюдами, приготовленными умелыми руками миссис Дэйв.

— Думаю, вы очень голодны, а после долгого путешествия вам все кажется вкусным. Эта форель очень свежая. Еще два часа назад она плавала в пруду.

— Кто сегодня на маяке? — спросил мистер Дэйв.

— Племянник Алин. Он разбирается в этой работе так же хорошо, как и я. Да, все-таки я действительно рад, что вы пригласили меня на ужин. Я ужасно голоден, сегодня почти ничего не ел.

— Мне кажется, вы вообще голодаете большую часть времени, — серьезно заметила миссис Дэйв. — Вам лень приготовить что-нибудь.

— Нет. Я готовлю, миссис Дэйв, — запротестовал капитан. — Зачем вы так говорите? Да я живу, как король. Вчера вечером я был в Долине и принес два куска мяса. Сегодня я собирался устроить пир.

— И что же случилось с мясом? — спросила миссис Дэйв. — Вы потеряли его по пути?

— Нет, — капитан Джим робко поднял глаза. — Просто поздно вечером какая-то бедная собака пришла ко мне и попросилась переночевать. Думаю, это был пес какого-нибудь рыбака. Я не мог выгнать гостя, тем более что у бедняги была поранена лапа. Я запер его на веранде, предварительно положив большую сумку вместо матраца, и лег спать. Но почему-то я долго не мог заснуть. Тогда я стал думать и вдруг вспомнил, что пес смотрел на меня голодным взглядом.

— И вы встали и отдали ему все мясо? Вы отдали все, что у вас было? спросил доктор Дэйв.

— Ну да. Это было единственное блюдо, которое я мог ему предложить, ответил капитан с раздражением. — Собака была голодна и съела два куска. В конце концов уже глубокой ночью я заснул. Но обед на следующий день у меня получился скудный, пришлось обойтись картошкой. А пес утром отправился домой. Думаю, он не был вегетарианцем.

— Что за чудачество! Голодать из-за какой-то никому не нужной собаки! воскликнула миссис Дэйв.

— Откуда вы знаете, может быть, кому-то эта собака очень дорога, — не соглашался капитан. — Она не очень хорошо выглядела, но о собаках нельзя судить по внешности. Может быть, по характеру она очень хорошая. Мой кот, Фест Мэйт, неодобрительно отнесся к этому псу, хотя у Мэйта, конечно, было предубеждение. Нельзя судить собаку по кошачьему мнению о ней. Но так или иначе, я потерял свой обед. Вот почему я так рад поужинать с вами. Как хорошо иметь добрых соседей!

— А кто живет в доме напротив, за ручьем? — спросила Энн.

— Миссис Дик Мур, — ответил капитан Джим. — И ее муж, — прибавил он, помолчав.

Энн улыбнулась и сразу мысленно представила себе миссис Мур по описанию капитана. Получилась вторая миссис Линда Речел.

— У вас немного соседей, миссис Блайз, — продолжал капитан Джим. — Эта часть гавани мало населена. Большинство земель принадлежит мистеру Харварду. Он сдает их под пастбища. А на другой стороне живут коренные жители. Там особенно много представителей рода Мак-Алистеров. Там есть целые поселения Мак-Алистеров. На днях я разговаривал со старым Леоном Блэкуэром. Он работал там целое лето. «Они там все Мак-Алистеры», — сказал он мне. Там живут Нил Мак-Алистер, Андус Мак-Алистер и, я даже думаю, Дьявол Мак-Алистер.

— Там еще много Эллиотов и Крауфордов, — сказал доктор Дэйв после того, как стих смех.

— Среди них много приятных людей, — сказал капитан Джим. — Я не раз ходил в плавание с Вильямом Крауфордом. По силе, смелости и выносливости ему не было равных. На той стороне Четырех Ветров у людей есть мозги. И они не любят тех, кто кажется умнее их.

Доктор Дэйв, который, жил с аборигенами пятьдесят лет, рассмеялся.

— Кто живет в великолепном доме на той стороне дороги? — спросил Гилберт. Капитан Джим улыбнулся.

— Мисс Корнелия Брайэнд. Она хочет познакомиться с вами, поскольку вы пресвитериане. Если бы вы были методистами, она вообще здесь не появлялась бы. Корнелия с ужасом относится к методистам.

— У нее есть характер, — захихикал доктор. — Она закоренелая мужененавистница.

— Зелен виноград, — сострил Гилберт.

— Нет, не зелен виноград, — серьезно ответил капитан Джим. — Корнелия могла сделать свой выбор, когда была молода. И даже сейчас ей стоит только слово сказать, как вокруг нее завертятся старые холостяки. Но, кажется, она родилась с хронической ненавистью к мужчинам и методистам. Во всей округе нет человека с более злым языком и более добрым сердцем. Если что-нибудь случается, она первая приходит на помощь. За всю свою жизнь она не сказала ни одного грубого слова в адрес другой женщины. И если она не любит нас, бедных мужчин, то наши грубые старые шкуры этого заслуживают.

— О тебе она всегда хорошо отзывается, капитан Джим, — сказала миссис Дэйв.

— Да, боюсь, это так. Мне это совсем не нравится. Из-за этого мне начинает казаться, что во мне есть что-то сверхъестественное.

Глава 7 Невеста директора школы

— Кто был первой невестой в этом доме? — спросила Энн, пока гости рассаживались вокруг камина после ужина.

— Я слышал, что о ней есть история, связанная с этим домом, — вспомнил Гилберт. — Кто-то говорил мне, что вы знаете эту историю, капитан Джим.

— Ты прав. Я могу рассказать вам эту историю. Думаю, я единственный человек с Четырех Ветров, кто помнит невесту директора школы, когда она только приехала к нам. Она уже умерла, но такую женщину нельзя забыть.

— Расскажите нам о ней, — стала просить Энн. — Я хочу выяснить все о женщине, которая жила здесь до меня.

— Ну хорошо. Их было трое: Элизабет Рассел, миссис Нед Рассел и невеста школьного директора. Элизабет была очень милой женщиной, миссис Нед тоже была очень приятной. Но им обеим было далеко до невесты директора Джона Сельвина. Он приехал в Долину, чтобы работать в школе, мне тогда было шестнадцать лет. Он не был похож на обычного директора. Другие учителя были пьяницами. Они давали уроки, если находились в трезвом состоянии, и отпускали домой, если напивались. Джон Сельвин был праведником и, кроме того, красивым молодым человеком. Он часто обедал у моего отца. Мы с ним были закадычными друзьями, хотя он был на десять лет меня старше. Мы все делали вместе: гуляли, читали, разговаривали. Он знал всех поэтов, которые когда-либо жили. Помню, он часто декламировал, когда вечерами мы гуляли вдоль берега. Мой отец считал, что образование — это только ненужная трата времени, но все-таки одобрял мою тягу к знаниям, так как надеялся, что я переменю свое решение уйти в море. Но ничто не могло разубедить меня. Предки моей матери были мореплавателями, и я унаследовал любовь к морю с рождения. Но я очень любил слушать Джона. С тех пор прошло почти шестьдесят лет, а я до сих пор помню поэмы, которые мы с ним разучивали. Как давно все это было!

Капитан Джим задумался, глядя на огонь в камине. Затем, вздохнув, он продолжил рассказ:

— Помню, как-то весенним вечером я встретил его на холме. Он был в приподнятом настроении, так же как и вы, доктор, когда приехали домой с миссис Блайз. Я сразу вспомнил о нем, когда увидел вас тогда. Я не был рад тому, что у Джона появилась невеста. Во мне проснулось эгоистичное чувство ревности. Я думал, что после появления невесты наша дружба прекратится. Правда, я старался не показывать виду. Он рассказывал мне много о ней. Ее звали Персис Лэй. Она проводила бы больше времени с Джоном, если бы не ее больной дядя. Она не могла оставить его одного, у нее больше никого не было, так как родители ее умерли. Но вскоре дядя умер, и Персис с Джоном решили пожениться. В те дни путешествие для женщин было очень сложным делом. Вы должны знать:, в то время еще не было пароходов.

«Когда вы ее ждете?» — спрашивал я. Она была уже в пути. Двадцатого июня Персис отплыла на корабле «Ройял Вильям». Где-то в середине июля она должна была приехать.

«К тому времени я должен подыскать для нас дом, — говорил мне учитель. Сегодня я получил от нее письмо. Я знал, что меня ждут хорошие новости. Несколько дней назад она мне снилась».

Я тогда не понял его, хотя позже он объяснил мне; но я все равно не понял. Он сказал, что у него есть дар или проклятие. Оно заключается в словах, правда, он не знал, в каких. Но его прапрабабушку сожгли на костре как ведьму. Может ли такое быть, доктор?

— Есть люди, у которых развита способность предвидеть будущее, — ответил Гилберт. — Исследование таких явлений дело скорее физиков, чем медиков. На что были похожи заклинания Джона Сельвина?

— На сон, — скептически заметил старый доктор.

— Он сказал, что ему что-то чудится, — продолжал капитан Джим медленно. Заметьте, что я говорю его словами. Он сказал, что иногда видения бывали приятными, иногда ужасными. Четырьмя днями раньше он как раз впадал в транс, когда сидел у камина, пристально глядя на огонь. Он видел хорошо знакомую ему английскую комнату, в ней сидела Персис Лэй, протягивая к нему руки. Она выглядела радостной и счастливой. Так что он знал, что от нее придут хорошие новости.

— Сказки все это, сказки, — насмешливо сказал старый доктор.

— Может быть, может быть, — согласился капитан. — Я так и сказал ему тогда. Считать так было гораздо удобнее, мне не нравилась его предрасположенность ко всяким сверхъестественным вещам.

«Нет, — ответил он мне тогда, — я ничего не выдумал». Больше мы к этому не возвращались. Я не сказал ему ничего такого, от чего мы могли бы перестать быть друзьями, но он покачал головой и прибавил: «Я знаю, Джим. Я и раньше терял из-за этого друзей, Я не обвиняю их. Иногда я сам себе не друг. В моем даре есть нечто сверхъестественное. А плохо это или хорошо, кто может знать? Но мы, простые смертные, одинаково избегаем как Бога, так и дьявола».

Так он и сказал. Я помню все, как будто это было вчера. Как вы думаете, что это, доктор?

— Я сомневаюсь, знал ли Джон сам, что с ним происходит, — ответил доктор Дэйв.

— Думаю, что я понимаю его, — прошептала Энн. Она внимательно слушала весь разговор. Капитан Джим задумчиво улыбнулся и продолжал:

— Скоро вся Долина и Четыре Ветра знали, что приезжает невеста директора школы. Все были очень рады, так как уважали Джона и вообще были о нем высокого мнения. Всем было очень интересно посмотреть на новый дом, то есть на этот дом. Джон выбрал это место, потому что отсюда отличный вид и слышно дыхание моря. По просьбе невесты он посадил сад, а цветы рассаживала миссис Нед Рассел, не считая двух рядов роз, что сажали для невесты маленькие девочки из школы. Их подарок был символичен: розовые розы — чтобы щеки невесты были румяными, а красные — чтобы губы были алыми. Почти каждый житель принял участие в подготовке к свадьбе и планировке дома. Так что, когда приехали Расселы, в доме все уже было готово. Жилище получилось красивым, как вы, наверное, уже успели заметить. Правда, в самом начале мебель была очень простой и дешевой. Но зато этот дом был богат любовью. Женщины привезли с собой одеяла, скатерти и полотенца; один мужчина смастерил для невесты комод, другой — стол и так далее. Даже старая слепая тетя Маргарет Бойд сплела маленькую корзинку из полевых трав. Жена директора многие годы использовала эту корзину для хранения носовых платков.

Наконец все было готово, даже камин для растопки. Камин тогда был немного другим, хотя и находился на том же месте. Его украсила по своему вкусу мисс Элизабет Рассел пятнадцать лет назад, когда дом еще только обживался. Тогда это был большой камин в старом стиле, на котором можно было зажарить целого быка. Я часто сидел около этого камина и рассказывал истории, как сейчас.

Снова воцарилось молчание, пока капитан Джим был погружен в свои воспоминания, чего, впрочем, ни Энн, ни Гилберт не заметили. Капитану вдруг стало грустно при мысли о том, что многие из его бывших слушателей уже лежат в могилах в церковном саду. Когда-то на этом месте раздавался веселый детский смех, около этого камина в зимние вечера собирались друзья, звучала музыка и мелькали танцующие пары. Чистота и молодость нашли здесь свою пристань. Для капитана этот дом был прежде всего вместилищем воспоминаний о давно минувших днях.

— Первого июля дом был уже закончен. Директор с нетерпением ждал приезда невесты. Мы видели, как он часами бродил вдоль берега, и говорили друг другу: «Когда она приедет к нему?» Ее ждали в середине июля, но она все не приезжала. Никто не волновался. Корабли тогда часто задерживались на дни и недели. «Ройял Вильям» задерживался сначала на одну неделю, потом на две, на три… В конце концов жители начали бояться, не случилось ли чего. Опасения все усиливались. Наступил момент, когда я уже не мог спокойно посмотреть в глаза Джону. Знаете, миссис Блайз, — капитан Джим понизил голос, — мне казалось, они блестели, как глаза его прапрабабушки, когда ее сжигали на костре. Джон мало говорил, работал как во сне, а после работы бежал на берег. Многие ночи провел он у моря в ожидании. Люди говорили, что он сходит с ума. Все потеряли надежду: «Ройял Вильям» опаздывал уже на восемь недель. Была уже середина сентября, а невеста еще не приехала. И никогда не приедет, думали мы.

Однажды начался шторм. Он продолжался три дня, и вечером, когда все стихло, я пошел на берег. Там я нашел школьного директора, глядевшего в море. Я заговорил с ним, но он мне не ответил. Его глаза уставились на что-то, чего я не видел. Его лицо было неподвижно, как у мертвеца. «Джон, Джон, — позвал я его испуганным голосом. — Очнись». Странное, ужасающее выражение постепенно сошло с его лица. Джон повернул голову и посмотрел на меня. Никогда не забуду его лицо.

«Все хорошо, Джим, — сказал он. — Я видел плывущий „Ройял Вильям“. К закату он будет здесь. Завтра я уже буду вместе с моей невестой».

— Думаете, он действительно все видел? — спросил капитан Джим.

— Бог знает, — тихо ответил Гилберт. — Великая любовь и великое страдание могут сотворить еще и не такое чудо.

— А я уверена, что он видел корабль, — сказала Энн.

— Не следующее утро, — продолжал капитан, — корабль «Ройял Вильям» прибыл в гавань Четырех Ветров. Все обитатели Долины высыпали на берег, чтобы встретить невесту. Директор просидел там всю ночь.

Глаза капитана Джима светились. Он смотрел на гавань, вспоминая происходившие в ней события шестидесятилетней давности.

— И Персис Лэй была на борту? — спросила Энн.

— Да. Она и жена капитана. У них произошло ужасное событие — по пути их застал шторм, и все их пищевые запасы пропали. Но все-таки им удалось доплыть. Когда Персис ступила на пристань, к ней подбежал Джон, взял ее за руки, и все, кто наблюдал эту сцену, зарыдали. Я сам тогда заплакал. Какой стыд, когда плачет мальчик.

— Персис была красивой? — спросила Энн.

— Не знаю, можно ли назвать ее очень красивой. Не знаю, — медленно проговорил капитан Джим. — Мы как-то не обратили на это внимания после стольких недель ожиданий. Тогда это никого не интересовало. В ней было что-то такое милое, что ее нельзя было не любить. Ее внешность была приятной: большие ясные глаза и копна каштановых волос. Той же ночью они поженились. Гости съехались даже из отдаленных селений. Миссис Сельвин разожгла огонь, и мы покинули их, сидящих у камина, как раз когда Джон погрузился в свое состояние медитации. Да, много странных вещей повидал я в жизни. — Капитан Джим покачал головой.

— Это очень занимательная история, — сказала Энн, которую рассказ очень заинтересовал. — Как долго они здесь жили?

— Пятнадцать лет. Вскоре после их свадьбы я ушел, как и хотел, в море. Но я часто заезжал к ним. Пятнадцать счастливых лет! Они умели быть счастливыми. Некоторым, как вы, наверное, заметили, это удается. Что бы ни случалось, они все переносили легко. Они не могли долго держать обиды. Да и ругались всего раз или два. Однажды миссис Сельвин сказала мне, смеясь, как всегда: «Я так ужасно себя чувствую, когда мы с Джоном ругаемся, но даже тогда я чувствую, как хорошо иметь такого мужа, с ним даже ругаться приятно». Потом они переехали в Шарлоттаун. Этот дом купила Нед Рассел и перевезла сюда Элизабет. Нед и ее муж Алек были веселой молодой парочкой, такими я их и помню. Мисс-Элизабет Рассел была сестрой Алека. Она приехала к ним на год. Элизабет была тоже веселого нрава. И в стенах этого дома очень часто раздавался смех. Вы, миссис Блайз, третья невеста в этом доме.

Энн выглядела очень красивой в тот вечер, и это заметили все. Ее щеки пылали, глаза сверкали. Даже старый доктор залюбовался ею, а позже сказал своей жене, что их сноха — настоящая красавица.

— Ну, мне пора возвращаться, — объявил капитан Джим. — Я отлично провел этот вечер.

— Приходите к нам почаще, не забывайте, — сказала Энн.

— Вы вряд ли стали бы приглашать меня, если бы знали, с каким удовольствием и как часто я буду заходить к вам.

— Я серьезно, — улыбнулась Энн. — Истинный крест, как говорили мы в школе.

— Тогда я приду, — уверил Джим. — Я буду часто докучать вам. В свою очередь буду рад видеть вас у себя в гостях. Мне не с кем поговорить, кроме Фест Мэйта. Да будет благословенно его общительное сердце. Он внимательно выслушивает меня, хотя сам неразговорчив. Вы молоды, я стар, но души наши близки. Мы принадлежим к той расе, которая знает Джозефа, как сказала бы Корнелия Брайэнд.

— Раса, которая знает Джозефа? — переспросила Энн.

— Да. Корнелия делит все народы мира на две группы. В первую входят те, кто знает Джозефа, а во вторую — кто не знает. Если у нас одинаковый взгляд на вещи, похожие мысли и схожее чувство юмора, то вы принадлежите к группе, которая знает Джозефа.

— О, я поняла! — воскликнула Энн. — Это то, что я всегда называла «добрая душа».

— Да, да, — согласился капитан Джим, — когда вы приехали сегодня вечером, миссис Блайз, я сказал себе: «Она той породы, которая знает Джозефа», и был рад, когда мое предположение подтвердилось, иначе мы не получили бы такого удовольствия от совместно проведенного вечера. Люди, которые знают капитана Джозефа, — соль земли.

Луна только что взошла, когда Энн и Гилберт подошли к двери со своими гостями. Гавань Четырех Ветров казалась сказочной страной. Цветник и высокие тополя, чьи силуэты серебрились под луной, выглядели загадочно.

— Мне всегда нравились цветы, — сказал капитан Джим, слетка касаясь их руками. — Люди жалуются, что цветы быстро вянут и некрасиво выглядят. Никому не хочется гнуться каждое утро над цветами, ухаживая за ними. Я раньше присматривал за цветами мисс Элизабет, и ее цветник всегда был в прекрасном состоянии. Она была без ума от цветов.

— Какая красивая ночь, — сказала миссис Дэйв, усаживаясь в коляску.

— Почти все ночи красивые, — произнес капитан Джим. — Больше всего меня поражает лунный свет. Луна — мой большой друг, я всегда был влюблен в нее с тех пор, как помню себя. Однажды вечером, когда я еще был маленьким восьмилетним мальчиком, я лег спать и долго не мог заснуть. Тогда я встал, до смерти напуганный, и посмотрел вокруг. Сгущались тени, и раздавались странные звуки. От страха я не мог даже пошевелиться. Мне казалось, что я один на всем белом свете — маленькое несчастное существо. Но вдруг я увидел луну, проглядывавшую сквозь ветки яблони. Она смотрела на меня как старый друг, и я сразу почувствовал себя лучше. И потом много ночей я смотрел на нее с палубы моего корабля, когда был в плаваниях далеко-далеко отсюда… Послушайте! Почему вы не попросите меня замолчать и не отправите меня домой?

В ночи раздался смех. Энн и Гилберт, держась за руки, шли по саду. Ручей, который протекал за углом, поблескивал в тени берез. Бутоны маков, росших по берегам ручья, были полны лунным светом. Энн остановилась в тени берез, и на нее попали брызги воды из ручья.

— Я люблю запах цветов. О, Гилберт, этот дом как раз то, о чем я всегда мечтала. И я очень рада, что здесь и до нас жили молодожены.

Глава 8 Мисс Корнелия Брайэнд наносит визит

Тот сентябрь в Четырех Ветрах был месяцем золотых дымок и перламутровых туманов, месяцем солнечных дней и лунных ночей. Было безветренно и спокойно. Энн и Гилберт постепенно обживались, гуляли по берегу, плавали на лодках в гавани. Иногда они бродили по лесам, что росли вдоль бухты. Такому медовому месяцу позавидовала бы любая влюбленная пара.

— Если бы жизнь остановилась, то я не пожалела бы, так как эти четыре недели я провела чудесно, — сказала Энн. — Думаю, у нас уже никогда не будет таких замечательных дней. Все: ветер, погода, люди, наш дом — все благоприятствовало тому, чтобы наш медовый месяц прошел великолепно. С тех пор как мы приехали, не было ни одного дождливого дня.

— И мы ни разу не поссорились, — прибавил Гилберт.

— Да, странно, мы все время друг другу уступали, — сказала Энн. — Я так рада, что мы решили провести наш медовый месяц здесь. С этим домом будут связаны все наши воспоминания, несмотря на то, что это все-таки странное место.

Атмосфера нового дома была романтической и полной приключений, чего Энн никогда не замечала в Эвонли. Хотя они жили у самого моря, оно не нарушало интимности их жизни. Оно лишь окружало их и часто звало к себе. Из каждого окна своего нового дома Энн могла видеть кусочек моря. Она всегда слышала его тихий рокот. Каждый день в гавань заходили корабли или проплывали мимо на рассвете, направляясь в порты, которые, может быть, находились на другой стороне земного шара. По утрам вниз по каналу плыли белокрылые рыбацкие лодки, поздно вечером они возвращались. Моряки и рыбаки возвращались домой по красным дорогам гавани усталые, но довольные. Здесь всегда происходили одни и те же события. Люди в Четырех Ветрах больше пили, меньше работали. Весь район был менее заселен, чем Эвонли. Над гаванью дули ветры перемен.

— Теперь я понимаю, почему некоторые мужчины должны уходить в море, сказала Энн. — Желания, которые приходят к нам в юности, сильны и живучи. Я не удивляюсь, почему капитан Джим стал моряком. Даже я не могу спокойно смотреть на проходящие мимо корабли. Мне хочется оказаться там, на палубе, или иметь крылья, но не как у голубя, а как у чайки, чтобы залетать в самое сердце шторма.

— Нет, девочка моя, ты останешься здесь, со мной, — лениво сказал Гилберт. — Я не хочу, чтобы ты улетела от меня куда-то в центр шторма.

Они сидели на красных песчаных ступеньках… День приближался к концу. Их окружали покой, море и небо. В небесах летали чайки. Горизонт был затянут нежно-розовыми облаками. Тишина, царившая вокруг, нарушалась лишь редкими завываниями ветра.

— Доктора, которым приходится всю ночь быть на ногах около больных, не испытывают тягу к приключениям, — сказала Энн. — Если бы ты хорошенько выспался этой ночью, то был бы не прочь помечтать, как я.

— Я хорошо поработал, — спокойно ответил Гилберт. — Я с Божьей помощью спас человеку жизнь. Первый раз могу сделать такое заявление, в других случаях я только помогал. Энн, если бы прошлой ночью я не остался в Эленби, то женщина умерла бы на рассвете. Я провел эксперимент, который раньше никогда не проводился в Четырех Ветрах. Сомневаюсь, проводился ли такой эксперимент вообще где-нибудь вне больницы. Впервые такой эксперимент был проведен в Кенсингтонском госпитале прошлой зимой. Я никогда не решился бы сделать такую операцию, если бы не был уверен, что у меня нет другого выхода. Я рискнул — у меня получилось… В результате я спас жену и мать для дальнейшей жизни. Когда на рассвете я ехал домой, то благодарил Бога за то, что я выбрал эту профессию. Помнишь, как мы с тобой мечтали о том, чем мы хотим заниматься в жизни? Так вот, сегодня утром моя мечта сбылась.

— Разве это единственная твоя мечта, которая сбылась? — спросила Энн.

— Ты знаешь, что нет, дорогая, — улыбаясь и глядя ей в глаза, сказал Гилберт. В эту минуту на крыльце маленького белого дома, что стоял на берегу гавани Четырех Ветров, сидели два по-настоящему счастливых человека. Вдруг Гилберт сказал изменившимся тоном:

— Мне показалось, или я действительно видел, что к нам кто-то идет.

— Да. Должно быть, это мисс Корнелия Брайэнд или миссис Мур.

— Я иду в кабинет и предупреждаю, что если это мисс Корнелия, то я буду подслушивать, — сказал Гилберт. — Из всего, что я слышал о мисс Корнелии, можно заключить, что разговор не будет скучным.

— Это может быть миссис Мур, — промолвила Энн.

— Не думаю, чтобы это была она. На днях я видел ее работающей в саду. Хотя я видел ее издалека, мне показалось, что она выглядела очень усталой. Она вообще не очень общительна. Миссис Мур и раньше к нам не заходила, хотя наша ближайшая соседка.

— В конце концов, она не сможет быть такой, как миссис Линда. Любопытство все же заставит ее прийти к нам.

Это была мисс Корнелия. В руках у нее был какой-то сверток. Когда Энн предложила ей войти, мисс Корнелия сняла соломенную шляпку, и на ее плечи упали светлые волосы. Шляпка была украшена эластичной лентой, такие ленты очень шли матери Корнелии, но и на самой Корнелии они смотрелись неплохо. У нее было свежее круглое белое лицо с нежно-розовыми щеками и веселыми карими глазами. Она не была похожа на традиционную старую деву. В выражении лица мисс Корнелии было что-то такое, чем она сразу же завоевала расположение Энн. Мисс Корнелия понравилась ей, несмотря на разницу во мнениях и странный наряд гостьи. Никто, кроме мисс Корнелии, не додумался бы прийти в гости в полосатом сине-белом фартуке и набивном халате шоколадного цвета с яркими розами. И никто, кроме нее, не выглядел бы в этом одеянии так симпатично. Мисс Корнелия ступала с таким видом, будто шла во дворец принцессы. Она легко плыла по земле.

— Я привезла свою работу, миссис Блайз, — сказала она, разворачивая изысканный материал. — Я очень спешила, когда делала это! И сейчас у меня нет времени.

Энн с удивлением посмотрела на белую одежду, которую мисс Корнелия расстелила у себя на коленях. Это была одежда для младенца, украшенная маленькими оборками и складками. Мисс Корнелия нацепила очки и начала вышивать прелестными маленькими стежками.

— Это для миссис Фред Проктор, что живет наверху в Долине, — объявила она. — Со дня на день у нее должен родиться восьмой ребенок. А для него ничего не готово. Другие семь детей до сих пор донашивают одежду первого. У миссис Фред никогда не было ни сил, ни времени, ни настроения, чтобы сшить им что-нибудь. Эта женщина просто мученица, миссис Блайз! Верьте мне. Я знала, что выйдет из ее замужества с Фредом Проктором. Он был одним из самых безнравственных и очаровательных мужчин. После свадьбы он потерял свое очарование, и у него осталась только безнравственность. Он пьет и абсолютно не заботится о своей семье. Как это похоже на мужчин! Я не удивляюсь, как это миссис Проктор вообще удается более или менее прилично одевать своих детей, ведь соседи ей совсем не помогают.

Как позже узнала Энн, мисс Корнелия была единственной соседкой, которая заботилась о маленьких Прокторах.

— Когда я услышала, что скоро появится восьмой ребенок, то решила сшить что-нибудь для него. Мне осталось закончить только эту, последнюю вещь. Я хочу дошить ее сегодня.

— Это действительно выглядит очень мило, — сказала Энн. — Давайте я тоже буду шить. Тогда нас будет уже двое. Вы замечательная портниха, мисс Брайэнд.

— Да, я лучшая швея в этих местах, — сказала мисс Корнелия. — Еще бы я ею не была! Я шила бы больше, если бы у меня были свои собственные дети, уж поверьте мне. А над этим платьем я корплю уже столько времени! Ребенок не пожалеет, что родился восьмым. У него хоть будет хорошая одежда. Так что стоит потрудиться для малыша.

— Любой ребенок был бы рад иметь такое платье, — сказала Энн, чувствуя, что мисс Корнелия нравится ей все больше и больше.

— Вы, наверное, думали, что я никогда не заеду навестить вас. Этот месяц очень урожайный. Я была так занята! Я приехала бы вчера, но мне пришлось поехать на похороны миссис Родерик Мак-Алистер. Я не хотела ехать: у меня ужасно болела голова. Но умершей было сто лет. Я давно обещала, что приду на ее похороны.

— Ну и как? Похороны прошли хорошо? — спросила Энн, не забывая, что дверь в кабинет открыта.

— Что? Ах, да. Похороны прошли очень торжественно. У миссис Родерик было очень много родственников. Приехало сто двадцать колясок. Во время церемонии было два забавных происшествия. Я думала, что встречу на похоронах Джо Брэдшоу. Он неверующий, никогда не ходил в церковь. Но у него великолепный голос, поэтому его всегда приглашают на похороны. Бедная миссис Брэдшоу! Она выглядела такой несчастной. Он всегда так зарабатывал деньги, чтобы купить своей жене какой-нибудь подарок или тратил их на что-либо нужное в хозяйстве. А на этот раз он не пришел. Как это похоже на мужчин! Чего же еще можно ждать от человека, который не ходит в церковь, хотя бы в методистскую? Я была так рада видеть вас и молодого доктора в пресвитерианской церкви в первое воскресенье после вашего приезда. Для меня доктор не доктор, если он не просвитерианин.

— Прошлым воскресеньем мы ходили в методистскую церковь, — возразила Энн.

— А, наверное, доктор Блайз ходит в методистскую церковь, иначе методисты на стали бы пользоваться его услугами.

— Нам очень нравятся проповеди, — пояснила Энн. — Кроме того, я считаю, что нет ничего красивее молитв священника из методистской церкви.

— О да. Он умеет молиться. Это точно. Ничего не слышала более красивого, чем молитвы старого Симона Бентлера. Он всегда пьян или собирается выпить. Чем пьянее он бывает, тем красивее его молитва.

— Методистский священник выглядит очень приятно, — сказала Энн, повернувшись лицом к открытой двери.

— Да, довольно приятно, — согласилась мисс Корнелия. — Он похож на женщину. Он сам считает, что все девушки влюблены в него. Я не советую вам связываться с методистами. Если вы пресвитериане, то будьте последовательны в своей вере.

— Разве вы не считаете, что методисты будут на небесах вместе с пресвитерианами? — спросила Энн, улыбаясь.

— Это не нам решать. Это в руках Всевышнего, но не в наших, — торжественно возразила мисс Корнелия. — Но я не собираюсь дружить с ними на земле, где бы потом мы ни оказались на небесах. Этот методистский священник не женат. Священник, который был у них до этого, был женат, и я не видела еще такой глупой и капризной особы, как его жена. Я как-то сказала священнику, что ему следовало бы подождать, пока она подрастет, прежде чем жениться. На это он мне ответил, что хочет сам ее воспитать. Как это похоже на мужчин!

— Иногда бывает трудно определить, повзрослел человек или нет, засмеялась Энн.

— Что правда, то правда, дорогая. Одни уже рождаются взрослыми, а другие остаются детьми до восьми лет, уже поверьте мне, дорогая. То же самое было и с миссис Родерик, она так и не повзрослела. В сто лет она оставалась такой же глупой, как и в десять.

— Может быть, поэтому она так долго прожила, — предположила Энн.

— Может быть, и поэтому. Но я предпочла бы с умом прожить пятьдесят лет, чем оставаться дурочкой все сто.

— Да вы только представьте, как скучно стало бы в мире, если бы все были разумными, — воскликнула Энн.

Но мисс Корнелия никак не отреагировала на ее шутку.

— Миссис Родерик была из рода Милгрейвов, а у Милгрейвов никогда не было ума. Ее племянник, Эбинизер Милгрейв, был сумасшедшим. Как-то раз ее мужу показалось, что их племянник умер, и он очень рассердился на свою жену, что та не похоронила его.

Мисс Брайэнд выглядела такой решительной, что временами Энн казалось, что она держит в руках лопату.

— Можно подумать, мисс Брайэнд, что вы никогда не встречали хороших мужчин.

— Ну, конечно, встречала, и не одного, — сказала мисс Корнелия, глядя сквозь открытое окно на небольшую церковь на той стороне гавани и указывая рукой на кладбище.

— Нет, среди живых, — настаивала Энн.

— Нет, здесь их почти нет. Лишь немногих можно назвать хорошими мужьями. Бог способен на любые чудеса, — заключила мисс Корнелия. — Я не отрицаю, что некоторые странные мужчины, если в детстве мать достаточно их шлепала, могут быть хорошими. Твой муж, например, не так уж плох по сравнению с другими мужчинами, про которых я слышала. Я полагаю, — мисс Корнелия поверх очков уставилась на Энн, — ты думаешь, что никто в мире не сравнится с ним.

— Да, никто, — кивнула Энн.

— Ну вот. Я помню, как другая невеста сказала однажды мне то же самое, можешь мне поверить. Дженни Дин думала, когда выходила замуж, что в мире нет такого мужа, как у нее. И она права — другого такого нет. И никакого добра от него тоже не было. Он устроил ей ужасную жизнь и уже ухаживал за своей второй женой, когда Дженни умирала. Как это похоже на мужчин! Надеюсь, твои надежды оправдаются, дорогая. Молодой доктор действительно кажется хорошим. Сначала я думала, что у него будут трудности с пациентами. Здешние жители считают, что старый доктор Дэйв — единственный доктор в мире. Хотя доктор Дэйв никогда не был очень тактичным человеком. Но можешь мне поверить, жители все забывали, если заболевали. Если бы, кроме того, что он доктор, он был бы еще и священником, его никогда не простили бы. Душевная боль не так волнует здешних жителей, как физическая. Поскольку мы с тобой пресвитериане и рядом нет методистов, скажи мне откровенно, что ты думаешь о нашем священнике?

— Ну…

— Вот, вот, я с тобой согласна, дорогая. Мы сделали ошибку, когда пригласили его. Его лицо похоже на те длинные камни на кладбище, не правда ли? «Вечная память» — должно быть написано на его лбу. Никогда не забуду его первую проповедь, которую он прочел, как только приехал к нам. Она была о том, что каждый должен делать то, что умеет. Тема, конечно, хорошая, но какие примеры он при этом приводил! Он сказал: «Если у вас есть корова и яблоня и если вы пасете яблоню в конюшне и сажаете корову во фруктовом саду ногами вверх, много ли яблок вы соберете с коровы?» Слышала ли ты, Энн, что-нибудь подобное? Слава Богу, что в тот день поблизости не было методистов. Они долго глумились бы над ним и над нами. Но больше всего в нем мне не нравится то, что он готов согласиться с каждым, что бы тот ни сказал. Если бы кто-нибудь сказал ему: «Ты подлец», — то тот ответил бы: «Да, это так». По-моему, у священника должно быть больше твердости. Все это, конечно, между нами. Когда поблизости методисты, я расхваливаю его на все лады. Некоторые считают, что его жена слишком пестро одевается, но я сказала бы, что, когда живешь с такой физиономией, как у ее мужа, надо чем-нибудь подбадривать себя. Ты никогда не услышишь, чтобы я ругала женщину за платье. Хорошо, что ее муж не против такого одеяния. Мне мое платье тоже надоело. Женщины ведь одеваются, чтобы понравиться мужчинам. Я до этого никогда не унижусь. Я живу так, как мне удобно, и никогда не беспокоюсь о том, что подумают обо мне мужчины.

— За что вы так ненавидите мужчин, мисс Брайэнд?

— Да что ты, дорогая! Я отнюдь не ненавижу их. Они этого не стоят. Я их презираю. Думаю, я полюблю твоего мужа, если он останется таким же, как сейчас. Кроме него единственные мужчины в мире, которых я уважаю, это старый доктор и капитан Джим.

— Капитан Джим действительно чудесный человек, — согласилась Энн.

— Капитан хороший человек, но уж слишком равнодушный. Его нельзя свести с ума. Я уже двадцать лет пытаюсь, но он остается таким же невозмутимым. Меня это ужасно сердит. Думаю, женщина, на которой он был женат, имела мужа, который выводил ее из себя дважды в день.

— Кто она была?

— Я не знаю, дорогая. Он так стар, ему семьдесят шесть лет, ты знаешь. Я никогда не слышала, отчего он живет холостяком, но причина должна быть, верь мне. Он плавал с пяти лет, и на земле нет места, куда он не сунул бы нос. Он и Элизабет Рассел были закадычными друзьями, но в их отношениях не было и намека на любовь. Элизабет не была замужем, хотя она много раз могла это сделать, В молодости она была потрясающей красавицей. Однажды принц Уэльский приехал в Исландию, где она в то время гостила у своего дяди в Шарлоттауне. Элизабет была приглашена на грандиозный бал. Она была там красивейшей девушкой, и принц танцевал только с ней. Другие женщины, которыми он пренебрег, были разъярены, так как их положение в свете было выше. Элизабет всегда гордилась оказанным ей вниманием. Люди говорят, что именно поэтому она не вышла замуж. Где уж ей было снизойти до простого мужчины после танца с принцем! Но это не так. Однажды она сказала мне, в чем дело. Она боялась, что не сможет ужиться ни с одним мужчиной из-за своего ужасного характера. Я сказала ей, что нет причин не выходить замуж. У мужчин характеры тоже не сахарные.

— Я тоже с характером, — вздохнула миссис Блайз.

— Это хорошо, что он у тебя есть, дорогая. Тебя зато никто не обидит, уж можешь мне поверить. Как красиво выглядят твои гладиолусы! И весь сад выглядит чудесно. Бедная Элизабет всегда заботилась о цветах.

— Я люблю их, — сказала Энн. — Я рада, что мой сад полон цветов. Кстати, о цветоводстве. Мы хотим найти человека, который перекопал бы кусок земли за рощей. Мы хотим посадить там клубнику. Гилберт так занят, что у него нет для этого времени. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы взяться за эту работу?

— Да. Генри Хэмонд из Долины ищет подобную работу. Он, наверное, взялся бы за нее. Хотя его больше интересуют деньги, чем сама работа. Как это похоже на мужчин! Кроме того, он ужасно медлителен. В детстве отец, наверное, огрел его поленом. Но он единственный, кого я могу вам порекомендовать. Он красил мой дом прошлой весной. Теперь мое жилище выглядит очень мило, не так ли?

Энн была спасена боем часов, сообщивших, что уже пять.

— Боже, неужели уже так поздно? — воскликнула мисс Корнелия. — Что ж, я должна возвращаться домой.

— Нет, вы должны остаться и выпить с нами чаю, — сказала Энн.

— Вы просите меня потому, что думаете, что должны это сделать, или потому, что действительно хотите? — спросила мисс Корнелия.

— Потому что действительно хочу.

— Что ж. Я останусь. Вы, как видно, из тех людей, кто знает Джозефа.

— Я знаю одно: мы станем друзьями, — с улыбкой сказала Энн.

— Да. Станем, дорогая. Слава Богу, мы можем выбирать себе друзей. Хотя мы должны принимать наших родственников такими, какие они есть, и быть довольными, что они не хуже, чем есть. У меня нет близких родственников. Я так одинока, миссис Блайз.

В голосе мисс Корнелии чувствовалась грусть.

— Называйте меня просто Энн, — воскликнула Энн порывисто. — Это будет звучать более тепло. Каждый в Четырех Ветрах, кроме моего мужа, зовет меня миссис Блайз, и это заставляет меня чувствовать себя чужой. Знаете, ваше имя очень близко по звучанию к тому, что я произносила, когда была ребенком. Я ненавидела имя Энн и звала себя Корделия.

— Мне нравится имя Энн. Это имя моей матери. Старомодные имена, по-моему, самые лучшие. Если вы собираетесь пить чай, вы должны позвать молодого доктора поговорить со мной. Он, наверное, лежит на софе в кабинете и смеется над всем, что я говорю.

— Откуда вы знаете? — удивленно воскликнула Энн, забыв от неожиданности о всякой почтительности.

— Я видела его сидящим подле вас, когда шла вверх по тропинке. И я знаю все эти мужские штучки, — возразила мисс Брайэнд. — Ну вот. Я закончила платье. Теперь восьмой ребенок может спокойно появляться на свет, как только ему вздумается.

Глава 9 Вечер на мысе Четырех Ветров

Сентябрь уже был на исходе, когда Энн и Гилберт наконец-то собрались нанести визит обитателю маяка Четырех Ветров. Они давно планировали этот визит, но вечно что-то случалось и им приходилось откладывать его. Капитан Джим несколько раз заходил к ним. «Я прихожу сюда не просто ради приличия, миссис Блайз, — говорил он. — Мне действительно очень приятно бывать здесь. Я не собираюсь отказывать себе в удовольствии только потому, что вам никак не удается нанести мне ответный визит. Между людьми, которые знают Джозефа, так не принято. Я прихожу к вам, когда могу, и вы приходите, когда сможете. Не важно, под чьей крышей мы будем вести наши приятные беседы. Посмотрите на меня, я так изменился, вы меня откормили. А ваш дом еще красивее. Раньше он таким не был. Миссис Сельвин имела те же вкусы, что и вы, она просто творила чудеса с домом, но раньше у здешних жителей не было таких милых маленьких занавесок, таких витрин, как у вас. Элизабет жила прошлым, а вы принесли сюда что-то из будущею. Я был бы очень счастлив, если бы мы даже не разговаривали, а просто сидели и смотрели на ваши картины и цветы. Этого было бы достаточно, чтобы хорошо провести время. Здесь все так красиво!»

Капитан Джим был страстным почитателем красоты. Каждая красивая вещь приводила его в неописуемый восторг. Это было единственной радостью в его жизни. Он был хорошо осведомлен о недостатках собственной внешности и часто жаловался на это.

«Люди говорят, что я хороший человек, — заметил он однажды. — Как я хотел бы, чтобы Господь наделил меня половиной той доброты, что у меня есть, а другая часть перешла бы в красоту моей внешности. Но Он знал, что делал, Он знал, каким должен быть капитан Джим. Каждому свое».

Итак, однажды вечером Энн и Гилберт собрались в гости к капитану Джиму. День начинался не очень удачно, было пасмурно и туманно, но вскоре туман рассеялся и небо очистилось от туч. Вечером уже ярко сияло солнце. Дело шло к закату, и кристально чистая вода в гавани озарилась отблесками заходящего солнца. Вся северная часть неба была покрыта позолоченными облачками.

Красные отблески заката пылали на белых парусах кораблей, что плыли вниз по каналу на юг. Дальше виднелись песчаные дюны. Справа лучи заката падали на старый дом, что стоял в окружении ив недалеко от ручья. Солнечный свет придавал старому жилищу вид более очаровательный, бросая на здание свои красно-кровавые блики.

— Этот старый дом над ручьем всегда выглядит таким одиноким, — сказала Энн. — В нем никогда не бывает гостей. Конечно, вход находится на другой стороне дороги, но все равно я заметила бы, если бы кто-нибудь приезжал туда. Странно, что мы еще ни разу не видели Муров, хотя они живут всего в пятнадцати минутах ходьбы от нас. Может быть, мы встречали их в церкви. Но даже если и так, все равно мы не знаем, как они выглядят. Как жаль, что они такие необщительные, ведь это наши единственные соседи.

— Очевидно, они не принадлежат к людям, которые знают Джозефа, — засмеялся Гилберт. — А ты выяснила, кто была та очаровательная девушка с гусями?

— Нет. Я совсем забыла расспросить о ней. Я ее больше не видела, так что, я думаю, она не здешняя. Ой, смотри, солнце село. А вон и маяк.

Как только сгустились сумерки, темноту прорезал резкий луч. Он осветил бухту, окрестные поля и дюны.

— Мне показалось, что этот яркий свет сейчас подхватит меня и унесет в море, — сказала Энн-, ослепленная светом. Она почувствовала большое облегчение, когда они подошли ближе к мысу и оказались со всех сторон окруженными мигающими огнями.

Они свернули на узкую тропинку и прошли полем на мыс. Там они встретили какого-то мужчину. Он шел им навстречу. Он появился так неожиданно, что Энн и Гилберт на секунду опешили. Человек выглядел очень необычно. Он был высоким, широкоплечим, с правильными чертами лица, с римским носом и большими серыми глазами. На нем был праздничный фермерский костюм. Он скорее всего был коренным жителем Четырех Ветров или Долины. Почти до колен у него свисала густая борода. А из-под шляпы на спину спадал каскад вьющихся волос.

— Энн, — пробормотал Гилберт, когда убедился, что их никто не слышит, — ты ничего не подмешала в мой лимонад, который я пил перед выходом?

— Нет, — ответила Энн, задыхаясь от смеха. — Но если капитан Джим позволяет разгуливать здесь таким странным личностям, то, когда мы в следующий раз пойдем сюда, я захвачу с собой нож.

— Он не моряк, иначе я простил бы ему его странное появление. Должно быть, он принадлежит к какому-нибудь местному клану. Дядя Дэйв говорил, что здесь очень много чудаков.

— По-моему, у дяди Дэйва есть предубеждение насчет здешних жителей. Но ты-то знаешь, что все те, которых мы встречали в церкви, были очень приятными людьми, — сказала Энн. — Ой, Гилберт, посмотри, какая прелесть!

Маяк Четырех Ветров был построен на вершине красной скалы, поднимавшейся ступеньками от берегов, усыпанных галькой. Это были берега, которые знали все чудеса и тайны штормов и звезд. От этих берегов веяло одиночеством. В лесах никогда не чувствуешь себя одиноко, леса полны жизни. А в море есть некая могучая сила, которая все время стонет и страдает в какой-то великой печали, которая упрятана в вечности. Нам никогда не понять этой печали. Мы можем только догадываться о ее причинах и благоговеть перед этой силой. В лесу нас встречают сотни голосов, а море поражает лишь единым могущественным воем. В лесах есть что-то человеческое, а море — обитель архангелов.

Энн и Гилберт застали капитана Джима сидящим на скамейке около маяка. Он мастерил игрушечную шхуну. Приятным тоном, который так шел ему, он пригласил гостей в дом.

— Весь сегодняшний день прошел прекрасно, миссис Блайз, а теперь его красота достигла апогея. Не хотите ли посидеть здесь? Я только закончу эту игрушку для малыша. Я пообещал сделать эту игрушку моему внучатому племяннику Джо и уже сотни раз жалел об этом. Его мать очень расстроилась, узнав об этой игрушке. Она боится, что ее сына потянет в море. Ей не хотелось бы укреплять в нем такие желания. Но что я теперь могу поделать, миссис Блайз? Я уже пообещал. Разве можно нарушать обещание, данное ребенку? Проходите, садитесь.

Где-то на берегу завыл ветер, который на какое-то время заглушил ропот моря. Над долиной сгущались темно-фиолетовые сумерки. Тени падали на песчаные дюны, над которыми еще носились чайки. Ложился туман. Вдоль горизонта растянулись тучи, и на очистившемся небе заблистали вечерние звезды.

— Разве этот вид не стоит того, чтобы любоваться им? — сказал капитан Джим. — Это так красиво и дорогого стоит! Но платить никому не надо. Все это небо, все это море — бесплатно, без денег, без цены. Я не устаю любоваться восходом луны за теми горами. Каждый раз она меня поражает.

Всходила луна и, затаив дыхание, наши герои наблюдали за ней, не говоря друг другу ни слова… Затем они поднялись в башню, где капитан Джим показал и подробно объяснил им устройство маяка.

Наконец они оказались в столовой, где в камине тихо потрескивали дрова, все было озарено мягким светом.

— Я сам сделал этот камин, — заметил капитан Джим. — Правительство не выделяет нам денег на такую роскошь. Посмотрите, как красиво горят поленья. Если вам понадобятся дрова, миссис Блайз, я дам. Присаживайтесь, я заварю чай.

Капитан Джим принес Энн кресло, предварительно убрав с него газету и большого рыжего кота.

— Слезай, Мэйти, иди на софу. Куда бы мне положить эту газету? Я еще не дочитал один роман. Он называется «Безумная любовь». Это не так интересно, как моя любимая фантастика, но я читаю, чтобы узнать, как долго это может продолжаться. Я уже дочитал до шестьдесят второй главы, но свадьбой пока и не пахнет, как и в самом начале. Когда приходит маленький Джо, я читаю ему про приключения пиратов. Разве это не странно, что таким маленьким созданиям нравятся такие кровавые истории?

— Прямо как наш маленький Дэви, — сказала Энн. — Ему нравятся истории, от которых веет смертью.

Чай, приготовленный капитаном, казался настоящим нектаром. Энн, не переставая, расхваливала его. Капитан был рад, как ребенок, но сохранял напускное равнодушие.

— Секрет в том, что я не жалею сливок, — небрежно бросил он.

Старый Джим никогда не читал известного писателя Оливера Венделя Холмса, но был согласен с тем, что «большому сердцу — большая крынка со сливками».

— Когда мы шли к вам, нам встретился какой-то странный человек, — сказал Гилберт, допив свой чай. — Кто это был?

Капитан Джим усмехнулся.

— Это Маршалл Эллиот, Он круглый дурак. Вас, должно быть, удивил его необычный вид, как у музейного экспоната.

— Он что, современный чудотворец или пророк? — спросила Энн. рок?

— Ни то ни другое. Это политиканство, которое у него в крови. Все эти Эллиоты, Крауфорды и Мак-Алистеры очень любят заниматься политикой. Они родились заядлыми консерваторами, останутся ими на всю жизнь и умрут консерваторами. Интересно, что они будут делать на небесах, где не будет политики? А у этого Маршалла Эллиота очень твердый характер. Я и сам немного консерватор, но все же более современный, чем он, который вообще не меняется со временем. Пятнадцать лет назад здесь проводились выборы. Маршалл боролся изо всех сил. Он был уверен, что либералы проиграют. Его уверенность была такой сильной, что он собрал митинг и объявил, что не будет стричься и бриться, пока их партия не победит. Их партия «Грит» проиграла те выборы и с тех пор больше не побеждала. Сегодня вечером вы видели результат. Маршалл замкнулся в себе.

— Что думает об этом его жена? — спросила Энн.

— Он холостяк. Но даже если бы он был женат, мне кажется, его жена не смогла бы его переубедить. Для Эллиотов всегда было характерно упрямство высшей степени. У брата Маршалла, Александра, была собака. Когда она умерла, Александр решил похоронить ее на кладбище вместе с другими христианами. Ему, конечно, не разрешили этого сделать. Тогда он похоронил собаку около кладбищенского забора и больше не ходил в церковь. Но по воскресеньям он приезжал с семьей к церкви, садился у могилы собаки и читал Библию, пока шла служба. Говорят, когда он умирал, то попросил похоронить его рядом с собакой. Его жена, хотя и была спокойной женщиной, вышла из себя, услышав такой. Она сказала, что не собирается быть похороненной рядом с собакой, а значит, ее муж предпочитает быть с собакой, а не с ней. Александр Эллиот был большим упрямцем, но очень любил свою жену и поэтому уступил ей, сказав: «Хорошо. Забудь о том, что я сказал. Похорони меня там, где тебе нравится. Я надеялся, что моя собака переродится в цветы на могиле, и в этих цветах будет частичка нас. Ведь у моей собаки было больше души, чем у любого Эллиота, Крауфорда или Мак-Алистера». Это были его последние слова. Что же касается Маршалла, то мы давно привыкли к нему. Его внешность удивляет лишь приезжих. Я знал его десятилетним мальчиком, сейчас ему около пятидесяти. Он мне нравится. Мы с ним иногда рыбачим. Это все, на что меня еще хватает. А ведь так в моей жизни было не всегда.

Энн только собиралась расспросить капитана о его жизни, когда Фаст Мэйт неожиданно прыгнул на колени капитану. Кот был настоящим бесенком, с круглой, как полная луна, мордой, с дикими зелеными глазами и мохнатыми лапами. Капитан Джим осторожно погладил его по спине.

— Мне никогда особо не нравились кошки, до тех пор, пока я не встретил Фест Мэйта, — сказал он. Его слова сопровождались громким урчанием кота. — Я спас ему жизнь, а когда спасаешь жизнь какому-нибудь существу, но начинаешь любить его. Есть в мире такие беспечные люди, миссис Блайз, среди них и горожане, которые приезжают в эти места, — беспечные до жестокости. Это худший вид жестокости. С ней труднее всего справиться. Они привозят с собой на лето кошек, развлекаются с ними, одевают их, обвязывают лентами. А потом уезжают, а кошек бросают на улице. У меня просто кровь кипит от негодования, миссис Блайз. Как-то раз, прошлой весной, я нашел старую бедную кошку. Около нее лежали три худеньких тельца. Кошка умирала, пытаясь согреть собой котят. Я заплакал, увидев все это. Я разозлился и выругался, забрал маленьких бедных котят домой и покормил их, а потом пристроил у моих знакомых. Я знал женщину, у которой жила эта кошка, и когда на следующее лето она снова приехала, я пошел к ней и сказал все, что о ней думаю. Это было грубым вмешательством, но в некоторых случаях надо вмешиваться.

— И как она ото восприняла? — спросил Гилберт.

— Она плакала и говорила: «Я не думала». Тогда я сказал ей: «Вы думали, что скажете на страшном суде, когда вам придется отвечать за жизнь бедной старой матери? Бог спросит, а зачем вам даны мозги, разве не для того, чтобы думать?» Надеюсь, ей больше не захочется оставить кошку.

— А Фест Мэйт тоже из брошенных? — спросила Энн.

— Да. Как-то раз холодным зимним днем, я нашел его висевшим на дереве, запутавшимся в лентах, которые цеплялись за ветки. Он был на последнем издыхании. Видели бы вы его глаза, миссис Блайз! Он ведь был маленьким котенком, удивительно, как он умудрился выжить, пока висел на дереве. Когда я развязал его, он жалобно лизнул мою руку своим маленьким красным язычком. Он был таким измученным, таким слабым. С тех пор прошло девять лет. Для кота он уже много живет. Он мне как хороший старый товарищ.

— Я считал, что у вас есть собака, — сказал Гилберт.

Капитан Джим кивнул головой.

— У меня однажды была собака. Я был о ней такого высокого мнения, что после ее смерти не мог и думать о том, чтобы завести какое-нибудь животное. Она была мне другом, понимаете, миссис Блайз? Мэйти — только товарищ. Мне нравится Мэйти, да и как он может не нравиться? Все кошки очень милы, но своего пса я любил. Я испытываю глубокую симпатию к Александру Эллиоту из-за его отношения к своей собаке. Если в котах всегда сидит какой-то дьявол, то в собаках — никогда. Именно поэтому собак любят больше, чем котов, как мне кажется. Хотя псы, я сказал бы, не такие интересные, как коты. Ох, заболтался я, почему вы меня не остановите? Когда у меня есть возможность поговорить с кем-нибудь, я становлюсь ужасным болтуном. Если вы допили чай, у меня есть еще кое-что, что я хочу показать. Вам должно понравиться. Несколько маленьких вещичек свалены у меня в кучу в углу.

«Несколько маленьких вещичек» капитана Джима оказались красивой и интересной коллекцией. Почти с каждой из них была связана какая-нибудь захватывающая история.

Энн никогда не забывала то восхищение, с которым она слушала рассказы капитана Джима тем лунным вечером у потрескивающего камина. Вдали рыдало море и звало к себе.

Капитан Джим ни разу не прихвастнул. Но и без этого можно было понять, каким героем он был: храбрым, правдивым, находчивым и неэгоистичным. Он сидел в своей маленькой комнате и рассказывал. В его памяти воскресали для него самого и его слушателей многие истории былых времен. Подрагивая бровями, поджимая губы, жестами и словами он рисовал целые сцены и характеры такими, какими они были.

Некоторые истории капитана Джима имели такие удивительные концовки, что Энн и Гилберт втайне сомневались, не присочиняет ли капитан, пользуясь их доверием. Но, как позже выяснилось, они ошибались. Все, о чем рассказывал капитан, было истинной правдой. У капитана был прирожденный талант рассказчика. Он воспроизводил все с первоначальной остротой.

Энн и Гилберт смеялись и дрожали, слушая его истории. А при одном из рассказов Энн обнаружила, что рыдает. Капитан Джим быстро успокоил ее доброй улыбкой.

— Мне нравится видеть, как люди плачут из-за моих историй. Для меня это комплимент. Я не могу не воздать должное тем событиям, свидетелем которых я был. Я записал некоторые из них. К сожалению, у меня нет достаточного умения, чтобы описать все должным образом. Если бы мне удалось выразить все нужными словами, собрать все истории вместе, то у меня получилась бы большая книга. Она превзошла бы даже «Безумную любовь». Я думаю, эта книга так же нравилась бы Джо, как пиратские романы. Да, в свое время я побывал в разных переделках. И, знаете, миссис Блайз, я был бы не прочь испытать все еще раз. Но теперь я стал ни на что не годен. Сколько лет прошло в плаваниях!

— Как говорил Одиссей: «Плавай всю свою жизнь, пока не умрешь», мечтательно произнесла Энн.

— Одиссей? Я читал некоторые его произведения, или мне так кажется? Нам, старым морякам, вечно все кажется. Но мне, как видно, придется умереть на суше. Ну что ж, будь, что будет. Когда-то в Долине жил старый Вильям Форд. Всю свою жизнь он не подходил близко к воде, потому что боялся утонуть. Предсказатель судеб сказал ему, что он умрет именно такой смертью. Однажды он потерял сознание и очнулся в сарае. Его лицо было в пойле для лошадей. Там и утонул. Что? Вам уже пора идти? Ну не забывайте, заходите почаще. В следующий раз будет рассказывать доктор. Он знает множество историй, которые мне хотелось бы услышать. С некоторых пор я стал чувствовать себя таким одиноким. Моя жизнь потускнела со смертью Элизабет Рассел. Мы так дружили.

Капитан Джим говорил с высоты своих лет. Он видел, как друзья один за другим умирают, покидая его. Это были такие друзья, которых не мог заменить никто из молодого поколения, даже из числа тех, кто знает Джозефа. Энн и Гилберт пообещали не забывать капитана и приходить почаще.

— Он человек редкой души, правда? — сказал Гилберт, когда они пришли домой.

— Я никак не могу понять, как это в нем уживаются простота и доброта с той безудержной тягой к приключениям, которую он приобрел во время своих плаваний, — удивлялась Энн.

— Ты не считала бы так, если бы видела его на днях в рыбацкой деревушке. Какой-то мужчина с лодки Питера Каутьера скверно выразился о девушке на берегу. Так капитан Джим просто сжег парня своим взглядом. Ты не узнала бы его в тот момент. Он сказал немного, но как он говорил! Казалось, он обдирает мясо с костей того мужчины. Я понял, что капитан Джим не допустит плохого слова в адрес женщины в его присутствии.

— Я просто поражаюсь, почему он не женился, — сказала Энн. — Сейчас его сыновья могли бы быть уже в море, а его внуки сидели бы у него на коленях и слушали его истории. Он был бы таким хорошим дедушкой и отцом, у него нет никого, кроме кота.

Но Энн ошибалась. У капитана Джима было нечто большее, чем кот. У него были воспоминания.

Глава 10 Лесли Мур

«Я собираюсь выйти на берег сегодня вечером», — сказала Энн сама себе, так как Гилберт уехал в гавань по вызову. Энн была достаточно самостоятельна, как и все, кого воспитывала Марилла Кетберг. Энн могла прогуляться по берегу, не спрашивая разрешения у Гилберта. Ее прогулки всегда проходили очень приятно. Иногда они гуляли вместе с Гилбертом, иногда с капитаном Джимом, а иногда Энн гуляла одна, предаваясь новым мечтам, наедине с мыслями, которые наполняли ее жизнь радужными цветами. Она любила туманную гавань, таинственный величавый берег, серебряные дюны, над которыми носился ветер. Но больше всего ей нравились скалы с утесами и пещерами, усыпанными громадным количеством камешков, и небольшие бухты с крупной галькой по берегам. На такой берег она и пришла в тот вечер.

Недавно здесь был осенний шторм с сильным дождем и шквальным ветром. Он продолжался три дня. Высокие волны разбивались о скалы, струи морской воды взбивали белую пену, которую ветер выносил на берег. Но шторм прошел, ветер затих, перестал идти дождь, и лишь пенистые волны все еще не ослабляли своего упорного натиска на скалы.

— Ах, такие моменты стоят целых недель штормов, — воскликнула восхищенная Энн, бросив взгляд с вершины скалы, где она стояла, на метавшиеся внизу волны. Потом она осторожно слезла вниз на берег и ступила на маленькую песчаную дорожку. Там она оказалась скрытой от окружающего мира скалами с одной стороны и небом и морем — с другой.

— Мне хочется петь и танцевать! — закричала она. — Здесь меня никто не увидит, кроме морских чаек. Но им нет до этого никакого дела. Я могу сходить с ума и делать все, что мне захочется.

Она подхватила свою юбку и запрыгала вдоль узкой полоски песчаника. До ее ног добегали волны, оставляя белую пену. Подпрыгивая, кружась и смеясь, как ребенок, она достигла небольшого мыса, что лежал на восточной части берега. Вдруг она остановилась, как вкопанная, и густо покраснела. Все это время она, оказывается, была не одна. Ее видели танцующей и смеющейся.

На камнях, недалеко от Энн, сидела девушка с золотыми волосами, с глазами цвета моря. На нее падали тени от скал. Девушка смотрела прямо на Энн со странным выражением на лице: частично с удивлением, частично с симпатией и даже с завистью. Голова ее была непокрыта. Ее чудесные волосы, даже более чудесные и густые, чем извивающиеся змеи на голове Горгоны, были уложены и подвязаны алой лентой. На ней было платье из какого-то темного материала, очень добротно сделанного. Ее талию подпоясывал широкий пояс из красного шелка. Ее руки, которыми она обхватывала колени, были темными и покрыты от работы мозолями. Но на шее и щеках кожа была белой как крем. Сквозь низко висящие на западном склоне неба облака пробился луч заходящего солнца. Этот луч упал на волосы девушки. На какое-то мгновение она стала живым олицетворением моря, его таинственности, волнения и очарования.

— Вы… вы, должно быть, подумали, что я сумасшедшая, — пролепетала Энн, пытаясь взять себя в руки. Со всем достоинством, присущим замужней женщине, Энн попыталась загладить случившееся. Как неприятно, что ее увидели!

— Нет, — сказала девушка. — Я не приняла вас за сумасшедшую.

Больше она ничего не добавила. В ее голосе не было любопытства. Он звучал равнодушно и невыразительно. Ее манера говорить была нерасполагающей. И только благодаря особому выражению глаз, застенчивому, виноватому и в то же время вызывающему Энн отказалась от намерения уйти отсюда. Она присела на камни напротив девушки.

— Вы не хотите представиться? — спросила Энн, улыбаясь. До сих пор ее улыбка всегда завоевывала доверие и дружбу. — Я миссис Блайз, и я живу вон в том маленьком белом доме выше по берегу.

— Я знаю, — ответила девушка. — Я Лесли Мур, миссис Дик Мур, — поправилась она.

От удивления Энн на минуту потеряла дар речи. Она никак не могла уяснить себе, что эта девушка была замужем. Она совсем не была похожа на чью-либо жену. Кроме того, это была ближайшая соседка, которую Энн представляла себе обычной домохозяйкой из Четырех Ветров. Энн никак не могла прийти в себя от неожиданности.

— Значит… значит, вы живете в том сером доме за ручьем? — все еще не веря, проговорила Энн.

— Да. Мне уже давно следовало нанести вам визит, — сказала Лесли Мур. В ее тоне не звучало ни извинения, ни объяснения.

— Мне хотелось бы, чтобы вы зашли к нам, — сказала Энн, немного придя в себя. — Мы ведь ближайшие соседи. Мы просто должны быть друзьями. Единственное, что плохо в Четырех Ветрах, это то, что здесь у нас очень мало соседей. Но все равно здесь прекрасно.

— Вам нравятся Четыре Ветра?

— Нравятся? Я люблю их. Это самое красивое место, которое я когда-либо видела.

— Я мало где бывала, — медленно сказала Лесли Мур. — Но я всегда считала, что здесь очень хорошо. Я тоже люблю это место.

Она говорила все тем же ровным голосом. У Энн было странное ощущение, что эта девочка (она для себя настаивала на слове «девочка») могла разговориться, если захочет.

— Я часто прихожу сюда, — прибавила Лесли.

— Я тоже, — сказала Энн. — Как странно, что мы не встречались здесь прежде.

— Наверное, вы приходите сюда раньше, чем я. Ведь я обычно прихожу сюда поздно, когда уже почти темно. И я люблю приходить на берег только после шторма, каким был этот. Я не люблю, когда море спокойное и тихое. Мне нравится наблюдать борьбу, крушение и слышать шум.

— А я люблю любое море, — заявила Энн. — Море в Четырех Ветрах для меня то же, чем была Аллея влюбленных дома. Сегодня море выглядит таким свободным и неукротимым! Во мне что-то вскипает. Так трудно не дать волю своим чувствам. Вот почему я так дико танцевала, кружась вдоль берега. Я не подозревала, конечно, что кто-нибудь подгладывает за мной. Если бы меня видела мисс Корнелия Брайэнд, она предсказала бы печальное будущее для бедного молодого доктора Блайза.

— Вы знаете мисс Корнелию? — смеясь, спросила Лесли. У нее был неожиданно изысканный смех. Он раздался внезапно, и в нем было что-то от очаровательного смеха младенца. Энн тоже засмеялась.

— О, да. Она несколько раз была в «доме моей мечты».

— «Доме мечты»?

— Это глупое название дали нашему дому мы с Гилбертом. Так мы называем наше жилище между собой. Я просто проговорилась.

— Значит маленький домик мисс Рассел — это дом вашей мечты? — с удивлением сказала Лесли. — У меня тоже один раз был «дом мечты». Это был дворец, прибавила она с насмешкой.

— О, я как-то тоже мечтала о дворце, — сказала Энн. — Я считаю, все девушки мечтают об этом. А потом я поселилась в восьмикомнатном дворце. Все желания моего сердца исполнились, потому что здесь, в этом дворце, живет мой принц. Вы тоже должны иметь дворец, вы такая красивая. Вы должны позволить мне сказать, хотя я уже сказала, я готова взорваться от восхищения. Вы самая красивая девушка, которую я когда-либо видела, миссис Мур.

— Если мы собираемся быть друзьями, то вы должны звать меня просто Лесли, — сказала миссис Мур с сильным чувством.

— Да, конечно. А все мои друзья зовут меня Энн.

— Я тоже считаю себя красивой, — продолжала Лесли, устремив взгляд в море. — Я ненавижу мою красоту. Я хотела бы быть такой же смуглой и простой, как девушки из рыбацкой деревни. Ну ладно. Что вы думаете о мисс Корнелии?

Неожиданная смена темы разговора не оставила Энн никаких прав на ее продолжение.

— Мисс Корнелия прелесть, не правда ли? — сказала Энн. — Мы с Гилбертом были приглашены в ее дом на чашечку чая на прошлой неделе. Вы когда-нибудь слышали, чтобы за столом вздыхали?

— Мне кажется, я вспомнила заметку в газете о свадьбе, — с улыбкой сказала Лесли…

— Так вот, то же самое было на чае у мисс Корнелии. Я не могла поверить, что она столько наготовила только для нас, простых людей. Мне кажется, у нее были все виды пирогов, которые я только могу назвать, кроме лимонного. Она сказала, что как-то раз оценила всю прелесть лимонов на выставке в Шарлоттауне, С тех пор она больше не делает лимонных пирогов — боится разочароваться.

— Ну и как, вы смогли съесть достаточно пирогов, чтобы угодить ей?

— Я — нет, а вот Гилберт просто завоевал ее сердце своим аппетитом. Я вам не скажу, сколько он съел. Мисс Корнелия сказала, что еще никогда не встречала мужчину, который бы так, любил пироги. Вы знаете, я люблю мисс Корнелию.

— Я тоже люблю ее. Вы знаете, во всем мире она мой лучший друг.

В глубине души Энн удивилась. Если то, что сказала Лесли, правда, то почему мисс Корнелия никогда не упоминала при Энн ее имени? Ведь они так откровенно говорили обо всех, кто живет в Четырех Ветрах или поблизости.

— Разве это не красиво? — сказала Лесли после короткого молчания, указывая на тонкий луч, что падал на них через расщелину в скале. — Если бы я пришла сюда и увидела бы только это, я вернулась бы домой довольной.

— Эффект, который создают огни и тени, прекрасен, — согласилась Энн. Окна маленькой комнаты для шитья выходят в гавань. Я часто сижу у этого окна, не отрывая глаз от гавани. Цвета и тени меняются каждые две минуты.

— И вы никогда не чувствуете себя одиноко? — прервала ее Лесли. — Даже если вы одна?

— Нет. Не думаю, что я вообще когда-либо чувствовала себя одиноко за всю мою жизнь, — ответила Энн. — Даже когда я одна, у меня есть по-настоящему хорошая компания — мои мечты, мое воображение… Мне нравится быть одной, чтобы спокойно мечтать и наслаждаться этим. Но я люблю и дружбу, и милые веселые вечера, которые я провожу в компании друзей. Не могли бы вы тоже навещать меня? Пожалуйста, мне очень хочется, — попросила Энн. — Я верю, прибавила она, смеясь, — что я вам понравлюсь, если вы получше меня узнаете.

— Не знаю, понравлюсь ли вам я, — серьезно сказала Лесли. Она не напрашивалась на комплимент. Она смотрела на волны, пенившиеся у берега под лунным светом, и ее взгляд потемнел.

— Я уверена, что понравитесь, — сказала Энн. — И не думайте, пожалуйста, что я абсолютно невыносима, потому что вы видели, как я на закате танцевала на берегу. Не сомневайтесь, у меня есть чувство собственного достоинства. Я просто еще недавно замужем. Иногда я еще чувствую себя ребенком.

— Я замужем уже двенадцать лет, — сказала Лесли.

Это была еще одна новость, в которую трудно было поверить.

— Что? Вы не можете быть такой же старой, как я! — воскликнула Энн. — Вы, наверное, были ребенком, когда выходили замуж.

— Мне было шестнадцать, — сказала Лесли, вставая и надевая жакет и шляпку, лежавшую напротив. — Сейчас мне двадцать восемь. Ну, мне пора идти.

— Мне тоже. Гилберт, наверное, уже дома. Но я очень рада, что мы встретились здесь на берегу.

Лесли ничего не сказала, от чего Энн пришла в уныние. Она предложила дружбу, но та не была принята с большим удовольствием, если не совсем отвергнута. В полном молчании они поднялись на скалу и прошли через поле, на котором шелестела мягкая, как вельвет, трава, освещенная лунным светом. Когда они дошли до тропинки, Лесли свернула в сторону.

— Я пойду этой дорогой, миссис Блайз. Вы заходите ко мне иногда, хорошо?

Энн показалось, будто приглашение было кинуто ей. Создавалось впечатление, что миссис Мур сказала это с неохотой.

— Я приду, если вы этого действительно хотите, — сказала она холодным тоном.

— О да, я хочу! — воскликнула Лесли.

— Тогда я приду. Спокойной ночи, Лесли.

— Спокойной ночи, миссис Блайз. Энн пришла домой, зашла в коричневый кабинет и рассказала обо всем, что случилось, Гилберту.

— Значит, миссис Мур не из тех, кто знает Джозефа? — разочарованно спросил Гилберт.

— Не-е-ет, не совсем. Я думаю, она была из числа тех людей, но потом перестала к ним относиться, — сказала Энн. — Она сильно отличается от других здешних женщин. С ней не поговоришь о яйцах и масле. Она прямо как вторая миссис Линда Речел. Ты когда-нибудь видел Дика Мура, Гилберт?

— Нет. Я видел, как несколько мужчин проходили на поле у фермы, но я не знал, который из них Дик Мур.

— Лесли ни разу не упомянула о нем. Я знаю, она несчастлива.

— Из того, что ты мне сказала, я понял, что она вышла замуж в том возрасте, когда еще не знала, что нужно ее сердцу. И она слишком поздно обнаружила, что сделала ошибку. Такие трагедии случаются довольно часто, Энн. Зрелая женщина может сделать лучший выбор. А миссис Мур стала обидчивой и озлобленной.

— Давай не будем судить о том, чего толком не знаем, — возразила Энн. — Я не думаю, что причина ее нелюдимости состоит только в этом. Ты поймешь ее, когда увидишь, Гилберт. Мне кажется, не говоря уж о ее красоте, что у нее богатая натура, куда близкие друзья попадают, как в сказочное королевство. По какой-то причине она отталкивает всех и замыкается в себе, поэтому ее натура не может развиваться и цвести. Я попытаюсь расположить ее к себе. Надо будет расспросить о ней мисс Корнелию.

Глава 11 История Лесли Мур

— Восьмой ребенок родился неделю назад, — сказала однажды холодным октябрьским полднем мисс Корнелия, покачиваясь в кресле-качалке напротив камина. — Это девочка. Фред был безумно недоволен, что родилась девочка, заявив, что ему хотелось мальчика. Хотя вся правда заключается в том, что ему вообще никого не хотелось. Если бы родился мальчик, он был бы недоволен, что не родилась девочка. У них четыре девочки и три мальчика. Так что, думаю, все равно, кто родился бы восьмым. Но сварливый муж стал ворчать. Как это похоже на мужчин! А ребенок действительно очень миленький, особенно в такой красивой одежде. У нее черные глаза и очаровательные маленькие ручки.

— Я должна пойти и посмотреть на малышку, — сказала Энн, улыбаясь тому, чего не выразить словами. — Я обожаю детей.

— Они очень милые, — сказала мисс Корнелия. — Некоторым людям достается больше, чем им нужно, уж поверь мне. У моей бедной кузины Флоры, что живет вверх по Долине, одиннадцать детей. И они такие же рабы, как и она сама. Ее муж покончил жизнь самоубийством три года назад. Как это похоже на мужчин!

— Что заставило его пойти на такое? — спросила шокированная Энн.

— Он не мог добиться своего в каком-то деле. Тогда он прыгнул в колодец. Тоже мне выход! Он был прирожденным тираном. А колодец, конечно, испортился. Бедная Флора не может им больше пользоваться. Поэтому она вырыла новый. Она ужасно потратилась на него. А вода в нем была тяжелая, как гвозди. Я терпеть не могу таких мужчин. Если мне не изменяет память, в Четырех Ветрах было только два самоубийцы — вторым был Френк Вест, отец Лесли Мур. Кстати, Лесли Мур так и не заходила к тебе?

— Нет. Но я встретила ее на берегу несколько дней назад, и мы познакомились, — сказала Энн, превращаясь в слух.

Мисс Корнелия покачала головой.

— Я рада, дорогая. Я надеялась, что вы с ней встретитесь. Что ты о ней думаешь?

— Я думаю, что она очень красивая.

— Да, конечно. В Четырех Ветрах она самая красивая. Ты видела ее волосы? Они у нее до пят, когда она их распускает. Но я имела в виду, как она тебе показалась?

— Мне показалось, что она мне очень бы понравилась, если бы она сама мне это разрешила, — медленно ответила Энн.

— Но она тебе не разрешила. Она оттолкнула тебя и не подпускала на расстояние вытянутой руки. Бедная Лесли… Ты не удивлялась бы, если бы знала, какая жизнь была у нее. Это просто трагедия. Трагедия, — повторила мисс Корнелия.

— Я хотела бы, чтобы вы рассказали мне о ней, если, конечно, это не тайна.

— Господь с тобой, дорогая. Да каждый в Четырех Ветрах знает историю бедной Лесли Мур. Это не секрет, я имею в виду внешнюю сторону дела. О том, что творится у Лесли внутри, никто не знает, кроме нее самой. А она не посвящает других в свои тайны. Я ее лучший друг на всей земле, но она никогда мне не жаловалась. Ты когда-нибудь видела Дика Мура?

— Нет.

— Ну ладно. Я, пожалуй, начну с самого начала. Тогда ты все поймешь. Как я уже говорила, отцом Лесли Мур был Френк Вест. Он был умным и неумелым, как и все мужчины. У него были мозги, и он этим пользовался. Он начал ходить в колледж и ходил туда два года. Но потом его здоровье резко ухудшилось. Он вернулся домой и занялся фермерством. Он женился на Розе Эллиот из нашей гавани. Его жена была самой красивой в Четырех Ветрах. Лесли унаследовала свою внешность от матери, но дух дочери намного лучше и фигура тоже. Ты уже знаешь, Энн, что я считаю, что мы, женщины, должны стоять друг за друга. Бог знает, у нас есть достаточно сил, чтобы терпеть мужчин. Мы не должны ссориться друг с другом. Ты не часто увидишь, чтобы я изничтожила другую женщину. Но я никогда не уживалась с Розой. Во-первых, она была ужасно избалованной, уж поверь мне. Она была просто ленивой и эгоистичной, вечно хныкающей тварью. Френку никто не помогал в работе, поэтому они жили ужасно бедно. Питаться им приходилось лишь картошкой, уж поверь мне. У них было двое детей — Лесли и Кеннет. У Лесли было лицо матери и мозги отца. Кроме того, у нее было что-то такое, что она не могла унаследовать ни от одного, ни от другого. У нее это от прабабушки, очаровательной старушки. Когда Лесли была ребенком, она была жизнерадостным, дружелюбным и самым веселым созданием в Четырех Ветрах. Ее любили все. Она была любимицей своего отца, который души в ней не чаял. Они были друзьями, как говорила Лесли.

Ну, так вот. Когда Лесли было двенадцать лет, случилось первое несчастье. Она обожала маленького Кеннета. Он был на четыре года младше ее… Он был хорошим маленьким мальчиком. И он погиб. Он упал с огромного стога сена, который везли в амбар. И колесо проехало как раз по его маленькому телу и раздавило его. Мальчик умер. Заметь, Энн, что все это происходило на глазах у Лесли. Она смотрела вниз с чердака. Она издала ужасный крик. Проходящий мимо мужчина сказал, что в жизни не слышал такого страшного голоса. Этот крик до сих пор звучит у него в ушах. Но Лесли больше никогда не кричала и не плакала о смерти брата. С чердака она прыгнула на сено, а с сена — на пол. Она подняла маленькое, истекающее кровью еще теплое тело. Людям пришлось силой вырвать тело из ее рук, она не хотела расставаться с ним. Потом они послали за мной. Не могу говорить об этом.

Мисс Корнелия вытерла слезы, лившиеся из ее добрых глаз, и помолчала несколько минут.

— Итак, — продолжала она, — когда все было кончено, они похоронили Кеннета на кладбище за гаванью. Спустя некоторое время Лесли вернулась в школу к занятиям. Она ни разу не упомянула имя Кеннета. С того времени и до сих пор его имя ни разу не слетело с ее губ. Мне кажется, старая рана в ее сердце все еще кровоточит. Но тогда она была просто ребенком. А время, как известно, лечит детские души, дорогая Энн. И вот спустя какое-то время она снова стала веселой, снова можно было услышать ее смех. У нее был такой красивый смех! Сейчас не часто можно услышать такой.

— В ту ночь я слышала его. У нее очень красивый смех.

— Френк Вест совсем упал духом после смерти сына. Он не обладал сильной волей. Он стал хандрить, погрузился в меланхолию. Он не мог работать. Однажды — Лесли тогда было четырнадцать лет — он повесился. Причем заметь, Энн, в самом центре гостиной! Он висел на крючке для лампы, который находился на самой середине потолка. Как это похоже на мужчин! В тот день была годовщина его свадьбы. Хорошее время он выбрал, ничего себе. И, конечно, первой его нашла бедная Лесли. В то утро она вошла в гостиную, напевая от радости, со свежим букетом цветов в руках. Она собиралась поставить их в вазу. И тут она увидела своего отца, висящего под потолком с черным, как уголь, лицом. Это было что-то ужасное, поверь мне.

— Какой ужас, — сказала Энн, содрогаясь. — Бедное, бедное дитя!

— На похоронах своего отца Лесли плакала не больше, чем на похоронах своего брата. Зато Роза голосила за двоих, а Лесли пыталась сделать все, что было в ее силах, чтобы успокоить мать. Я чувствовала отвращение к Розе, как и все остальные, кто был на церемонии, но Лесли никогда не выходила из себя и сохраняла спокойствие. Она любила свою мать. Она была настоящей представительницей своего рода. Все, что ни делали ее родные, не могло быть плохим в ее глазах. Итак, они похоронили Френка Веста рядом с Кеннетом, и Роза поставила на его могилу огромный памятник. Он был больше, чем заслуживал того характер умершего, уж можешь мне поверить. Во всяком случае памятник стоил больше, чем Роза могла себе позволить. Поэтому ферму пришлось заложить за большие деньги, Но незадолго до этого умерла старая бабушка Лесли, мать Френка. Она оставила Лесли в наследство небольшую сумму денег. Этих денег могло вполне хватить на год обучения в Королевской Академии. Лесли собиралась стать учительницей, а потом заработать на обучение в Рэймондском колледже. Это была мечта ее отца. Он хотел, чтобы у нее было то, чего не было у него. Лесли подавала надежды, и в голове у нее были мозги. Она поехала в Королевскую Академию и прошла программу двух лет за один год. Она была первой ученицей. Потом она вернулась в Долину, в нашу школу. Она была полна надежд и энергии. Когда я сравниваю то, какой она была и какой стала, я говорю: «Будь прокляты мужчины!» — Она порывисто продела нитку в иголку, как будто проткнула этим ударом шеи всем мужчинам.

— Тем летом в ее жизни появился Дик Мур. У его отца, Абнера Мура, есть собственный магазинчик в Долине, но Дик унаследовал от матери тягу к мореплаванию. Летом он работал моряком, а зимой — клерком в магазине своего отца. Он был большим, красивым парнем с маленькой уродливой душой. Он всегда что-нибудь желал и не успокаивался, пока не добивался этого; А потом ему это становилось уже не нужно. Как это похоже на мужчин! Он не ворчал только тогда, когда погода была хорошей, и вообще был доволен, когда дела шли хорошо. Но он был пьяницей, и про него и одну девушку из рыбачьей деревушки ходили скверные сплетни. Он не подходил Лесли. И потом — он был методистом! Но он был на самом деле без ума от нее, прежде всего из-за ее внешности, и потому, что она никогда ничего ему не сказала бы, что бы он ни делал. Он хотел иметь ее, и он этого добился!

— Как это ему удалось?

— О, это все так несправедливо! Я никогда не прощу Розу Вест. Видишь ли, Абнер Мур фактически владел заложенной фермой Веста. Платеж был просрочен, и Дик пошел к миссис Вест и сказал ей, что если Лесли не выйдет за него замуж, то его отец просто лишит Муров права пользования фермой. Роза вела себя ужасно. Она падала в обморок и плакала, умоляя Лесли не допустить, чтобы их выселили из дома, где они прожили столько лет, куда Роза приехала невестой. Роза сказала, что ее сердце будет разбито, если им придется покинуть дом. Я не сердилась бы на нее за ее чувства. Но она решила принести в жертву свою дочь, родную кровиночку. Она такая эгоистка! И Лесли принесла себя в жертву. Она слишком любила свою мать и не хотела давать ей повода для расстройства. Она вышла замуж за Дика Мура. Мы тогда не знали, почему она это сделала, но чувствовали, что ее матери удалось заставить ее пойти на такое. Но я с самого начала знала, что что-то не так. Может быть, потому, что я знала, что Дик Мур не самый добрый мужчина, которого Лесли могла найти себе в мужья, несмотря на его красоту и силу. Свадьбу, конечно, не праздновали, но Роза пригласила меня прийти посмотреть на венчание. Я согласилась, но потом сильно пожалела. Я видела лицо Лесли на похоронах ее брата, я видела ее и на похоронах отца, а тогда мне показалось, что я присутствую на ее собственных похоронах. Зато Роза вся сияла от счастья, уж можешь мне поверить.

Лесли и Дик поселились в доме Веста. Роза не могла расстаться со своей любимой дочерью.

Она жила с ними всю зиму. Весной Роза заболела пневмонией и умерла. Ей следовало бы умереть на год раньше. Лесли очень переживала ее смерть. Разве это не ужасно, что некоторые, ничего не стоящие люди так любимы, в то время как другие, которые гораздо больше заслуживают любви, не находят ее? Что же касается Дика Мура, то спокойная семейная жизнь скоро надоела ему. Ему наскучило у нас, и он уехал навестить родственников. В то время его отец, вернулся из Новой Шотландии. Дик написал Лесли, что его кузен — Джордж собирается в путешествие в Гавану и он тоже едет. Корабль назывался «Четыре Сестры», и они отправились на девять недель.

Для Лесли это должно было быть большим облегчением. Но она никогда ничего не говорила по этому поводу. С самого начала, со дня своей свадьбы, она стала такой, какая есть сейчас: холодной и гордой. Она держит всех, кроме меня, на расстоянии. Меня она никогда не оттолкнет, можешь мне поверить. Я ее верный друг.

— Она сказала мне, что вы ее самый лучший друг, который когда-либо у нее был, — сказала Энн.

— Правда? — воскликнула мисс Корнелия. — Как мне приятно слышать это! Иногда я сомневалась, хочет ли она на самом деле дружить со мной, она никогда не говорила мне, что хочет. Ты, должно быть, на самом деле понравилась ей больше, чем тебе показалось, иначе она бы не сказала тебе этого. Бедная девочка… Ее жизнь сломана. Я сейчас не вижу Дика Мура, но мне хочется запустить в него ножом, прямо в сердце.

Мисс Корнелия снова вытерла слезы, глубоко вздохнула и, немного остыв от своих кровавых желаний, продолжала рассказ.

— Итак, Лесли была покинута. Дик, прежде чем уехать, засеял поля, а старый Абнер присматривал за всем этим. Лето прошло, а «Четыре Сестры» так и не пришли. Как выяснили родственники Муров из Новой Шотландии, корабль разгрузился в Гаване, загрузился снова и вернулся домой. Это все, что им удалось узнать. Но люди начали говорить, что Дик Мур умер. Почти все верили в это, хотя никто не знал наверняка, Лесли никогда не верила, что ее муж умер, и она была права, к огромному сожалению! Следующим летом капитан Джим поплыл в Гавану, это было еще до того, как он перестал плавать, конечно. Он, думал, что ему удастся что-нибудь разузнать. Капитан Джим всегда сует нос не в свои дела. Как это похоже на мужчин! Он стал расспрашивать моряков, сшивающихся в разных кабаках, об экипаже корабля «Четыре Сестры». И вот однажды в каком-то баре он нашел одного мужчину. С первого взгляда он понял, что это Дик Мур, хотя у него была большая борода. Капитан Джим побрил его, и тогда уже не осталось сомнений, что это Дик, во всяком случае его тело.

— Что с ним случилось? — спросила Энн.

— Никто толком не знал. Люди, которые работали в том баре, могли лишь сказать, что около года назад нашли его лежащим на ступеньках. Это было утром. Мужчина был в ужасном состоянии. Его голова была размозжена и вся в крови. Они предполагали, что его избили в какой-нибудь пьяной драке. И это больше всего похоже на правду. Они взяли его, не думая, что он выживет. Но Дик выжил. Когда он поправился, то стал беспомощным как ребенок. Он ничего не помнил, у него не осталось никакого интеллекта, только тело. Что же касается души, то ее у него, по-моему, никогда и не было. Люди пытались узнать, кто он такой, но не смогли. Сам Дик не мог даже назвать им своего имени. Он абсолютно ничего не помнил, но мог произносить лишь несколько простых слов. У него с собой было письмо, которое начиналось со слов «Дорогой Дик», а кончалось — «Лесли». Но на конверте не было обратного адреса. Они позволили ему остаться, он выполнял простейшую работу по бару, пока капитан Джим не нашел его. Капитан привез его домой. Это был плохой день. Хотя, что же капитану Джиму оставалось делать? Он думал, что, когда Дик вернется домой и увидит вокруг знакомые лица, знакомую обстановку, память вернется к нему. Но ничего не помогло. С тех пор он сидит дома. Он ничего не умеет, как только что родившийся ребенок, ни больше ни меньше. Обычно он уступчив и безобиден, но иногда все-таки бывает опасен. Он может убежать, если за ним не присматривать. Этим-то Лесли и обременена последние одиннадцать лет. Она все делала одна. Старый Абнер Мур умер вскоре после того, как привезли Дика. Оказывается, Абнер был почти банкротом. Когда это обнаружилось, Дику и Лесли не осталось ничего, кроме старой фермы. Лесли сдает ее в аренду Джону Варду. Деньги, которые они получают от аренды, — все, что у них есть. Иногда летом Лесли открывает кафе. Но жители предпочитают другие места. Дом Лесли слишком далеко. Лесли заботится о Дике и ни разу не оставляла его за все одиннадцать лет. Лесли так устала от этого слабоумного! И это после всех надежд, которые она питала! Можешь себе представить, Энн, что значит для нее такая жизнь, с ее красотой, умом, способностями. Она ходячий мертвец, потому что ее жизнь — не жизнь.

— Бедная, бедная девочка, — повторила снова Энн. Она упрекала себя за свое собственное счастье. Какое право имеет она на счастье, когда рядом страдает другая человеческая душа?

— Скажи мне, что говорила тебе Лесли и как она себя вела, когда ты встретила ее на берегу? — спросила Энн мисс Корнелия.

Она внимательно выслушала рассказ Энн.

— Ты считаешь, что она была холодна с тобой, я же тебе скажу, что для Лесли это необыкновенная сердечность. Ты ей, наверное, действительно очень понравилась. Я очень рада. Ты могла бы оказать ей хорошую услугу. Я была рада, когда узнала, что сюда приезжает молодая семья. Я думала, что они смогут стать хорошими друзьями для Лесли, особенно, если они принадлежат к тем, кто знает Джозефа. Ты будешь с ней дружить, правда, дорогая Энн?

— Конечно, буду, если она мне позволит, — ответила Энн.

— Нет, ты просто должна стать ее другом, захочет она того или нет, сказала мисс Корнелия убедительно. — Если временами она будет замыкаться в себе, не обращай внимания. Помни о том, какой была ее жизнь, какая она есть и какой будет всегда. Такая тварь, как Дик Мур, будет жить вечно, и понятно почему. За ним так ухаживают! Тебе надо было видеть, как он растолстел после того, как приехал домой, А ведь был таким худощавым! Ты просто заставь ее стать твоим другом. Ты можешь сделать это. У тебя есть сноровка и опыт. Только не будь обидчива, прошу тебя. И не обращай внимания на то, что она сначала не будет заметно меняться. Она знает, что некоторым женщинам не нравится находиться рядом с Диком: от этого у них мурашки по коже. Пусть она сама приходит к тебе почаще. Очень часто она приходить все равно не сможет. Дика одного не оставишь. Бог знает, что он может натворить — даже сжечь дом! Она свободна, только когда он спит. Он ложится рано и спит как убитый до следующего утра. Вот почему ты встретилась с ней на берегу вечером. Она часто бродит там.

— Я сделаю для нее все, что смогу, — сказала Энн.

Интерес к Лесли, который появился у нее еще тогда, когда она видела ту пасущей гусей, увеличился в тысячу раз после рассказа мисс Корнелии. Красота, горе и грусть Лесли придавали ей невыразимое очарование. Энн никогда не встречала никого, похожего на Лесли Мур. Все ее подружки были обыкновенными веселыми и жизнерадостными девушками, как и она сама, с простыми повседневными заботами и мечтами. Трагическая личность Лесли Мур стояла в стороне от обычных женских судеб. Энн решила, что завоюет право на доступ в королевство одинокой души, подружится с Лесли и откроет в ней богатую натуру, которой не место в заточении.

— И имей в виду, Энн, — сказала мисс Корнелия, все еще не успокоившись, не надо думать, что Лесли плохая, потому что она почти не ходит в церковь. Она, конечно, не может пойти туда с Диком, он и в лучшие-то дни не часто там бывал. Но помни, что в душе она настоящая пресвитерианка.

Глава 12 Лесли приходит в гости

Однажды морозной октябрьской ночью, когда над гаванью расстилались освещенные лунным светом туманы и над морем висел серебряный дымок, Лесли посетила «дом мечты». Она выглядела так, будто раскаивалась, что пришла, когда Гилберт открыл дверь, но тут из-за его спины вылетела Энн и, вцепившись в Лесли, втащила ее в дом.

— Я так рада, что вы собрались сегодня к нам, — радостно сказала Энн. — Я приготовила так много отличных мягких конфет, нам одним не съесть, поэтому мы хотели, чтобы кто-нибудь помог нам с ними управиться, сидя перед камином и рассказывая разные истории. Может быть, еще придет капитан Джим. Это его ночь.

— Нет. Капитан Джим дома. Это он заставил меня прийти сюда, — несколько вызывающе сказала Лесли.

— Я поблагодарю его, когда увижу, — ответила Энн, подвигая кресла поближе к камину.

— О, я совсем не имела в виду, что я не хотела идти, — протестующе воскликнула Лесли, краснея. — Я… я думала о том, чтобы прийти к вам, но я не всегда могу выйти из дома.

— Конечно, вы не можете оставить Дика Мура, — сказала Энн значительно. Она решила, что будет лучше, если они упомянут Дика Мура как бы случайно и впредь не будут испытывать неуместной неловкости при упоминании его имени. И Энн была права, Лесли почувствовала себя более непринужденно. Очевидно, она очень беспокоилась о том, насколько хорошо Энн осведомлена о ее жизни, и почувствовала большое облегчение, узнав, что объяснений не потребуется. Лесли позволила взять свой жакет и шляпку и, как маленькая девочка, свернулась в большом кресле. Гостья была одета с большим вкусом, с традиционным цветком герани алого цвета. Ее красивые волосы блестели как литое золото в нагретом камине. Ее глаза морского цвета были полны нежного смеха и привлекательности. На какой-то момент под влиянием «дома мечты» Лесли опять стала юной девушкой, забыла о всех ужасных событиях, забыла о прошлом. Ее окружала атмосфера любви, которой был освящен «дом мечты». Рядом с ней были двое здоровых и счастливых людей того же возраста, что и она. Лесли чувствовала волшебность окружающей ее обстановки и менялась, подчиняясь ей. Мисс Корнелия и капитан Джим вряд ли узнали бы ее. Энн с трудом верила, что та холодная, неприступная женщина, которую она встретила на берегу, оказалась живой девушкой, говорившей и слушавшей со всем пылом изголодавшейся души. А как жадно смотрели глаза Лесли на книжные шкафы, что стояли между окнами!

— Наша библиотека не очень большая, — сказала Энн. — Но каждая книга в ней — наш друг. Мы многие годы собирали эту библиотеку и здесь, и там, где мы жили раньше. Мы не покупали книгу, пока не прочитывали ее и не убеждались, что она принадлежит к тем, что знают Джозефа.

Лесли засмеялась. Ее смех был красивым, и казалось, что в ее смехе есть что-то родственное всей радости, накопленной в этом маленьком доме, ее смех был как эхо прошлого.

— У меня есть несколько книг, принадлежавших моему отцу, их совсем немного, — сказала Лесли. — Я зачитала каждую из них до того, что знаю все почти наизусть. Здесь, в Долине, есть библиотека, но я не думаю, что комитет, который подбирает книги для мистера Паркера, знает, какие из них принадлежат к расе Джозефа, а может быть, им просто нет до этого дела. Там мне редко встречались книги, которые действительно нравились, и я решила вообще не брать больше книг у Паркера.

— Можете пользоваться нашими книгами как своими собственными, — сказала Энн, — Мы будем искренне рады, можете брать все, что хотите.

— У вас для меня столько сюрпризов, — весело сказала Лесли. Но тут часы пробили десять, и она с неохотой поднялась.

— Я должна идти. Не думала, что уже так поздно. Капитан Джим говорил, что время у вас пролетит незаметно, один час покажется несколькими минутами. Но я просидела у вас не час, а два, и, ох, мне действительно было очень хорошо с вами, — чистосердечно призналась Лесли.

— Приходите почаще, — сказали Энн и Гилберт. Они поднялись и попрощались с Лесли, стоя около камина. На них падал свет от мерцающих углей. Лесли посмотрела на своих новых друзей, счастливых, полных надежд, олицетворявших все, что она потеряла, и потеряла, наверное, навсегда. Вдруг на ее лицо упал яркий луч света — и девочка пропала. Это была несчастная обманутая женщина, которая холодно ответила на приглашение и поспешила уйти.

Энн посмотрела на нее, пока Лесли не исчезла в холодной и туманной ночи. Затем она медленно повернулась к ярко пылающему очагу.

— Разве она не прекрасна, Гилберт? Ее волосы очаровывают меня. Мисс Корнелия говорила, что они достигают ей до пят. У моей подруги Раби Гилис очень красивые волосы, но волосы Лесли более живые. Каждая прядь как настоящее золото.

— Она очень красивая, — сказал Гилберт с таким пылом, что Энн несколько смутилась и вовсе не обрадовалась восторгу мужа.

— Гилберт, я понравилась бы тебе больше, если бы у меня были такие же волосы, как у Лесли? — спросила она печально.

— Я не променял бы волосы такого цвета, как у тебя, ни на какие другие, сказал Гилберт убедительным тоном. — Ты перестала бы быть Энн, если бы волосы у тебя были любого цвета, кроме…

— Рыжего, — грустно, но немного успокоившись, сказала Энн.

— Да, рыжего, который согревает твою белоснежную кожу и твои светящиеся серо-зеленые глаза. Золотые волосы совсем не пошли бы тебе. Ты, Энн, — моя королева, королева моего сердца, моей жизни и моего дома.

— Тогда ты можешь восхищаться Лесли, — великодушно позволила Энн.

Глава 13 Вечер привидений

Однажды вечером, неделю спустя после посещения Лесли, Энн решила нанести неофициальный визит в дом по ту сторону ручья далеко за полем. Серый туман стелился в заливе, окутывал бухту, наполнял долины и поля, льнул к осенним лугам. Было слышно, как рыдало и содрогалось море. Энн увидела Четыре Ветра по-новому. На этот раз место, где они с Гилбертом обрели «дом мечты», казалось роковым, сверхъестественным и загадочным. И Энн почувствовала себя немного одинокой. Гилберт уехал и не появится до утра. Он на медицинском совещании в Шарлоттауне. И Энн страстно захотелось пойти к кому-нибудь. Капитан Джим и мисс Корнелия были «хорошими товарищами», но молодое тянется к молодому.

— Если бы только Диана, или Фил, или Прис, или Стелла могли зайти ко мне в гости поговорить, — сказала Энн самой себе, — как это было бы хорошо! Сегодня такая страшная ночь, ночь привидений. Я уверена, в такую ночь в гавани, если бы туман немного рассеялся, можно было бы увидеть все корабли Четырех Ветров, которые когда-либо потерпели крушение, с полной командой утопленников на борту. Мне кажется, что этот туман скрывает бесчисленное множество тайн, как будто сквозь серый занавес на меня уставились призраки всех умерших в Четырех Ветрах. Если бы милые умершие леди, что жили в этом доме, решили бы навестить его, то они выбрали бы именно такую ночь. Если я еще хоть ненадолго задержусь здесь, мне начнет казаться, что кто-нибудь из них сидит напротив меня в кресле Гилберта. Это место мне сегодня что-то не нравится. Кажется, что на ступеньках раздаются шаги идущих сюда духов. Побегу-ка я лучше к Лесли, пока еще не запугала себя своими собственными фантазиями окончательно. Я покину на время мой дом, чтобы не мешать его старым обитателям. Огонь в камине поприветствует их за меня. Они уйдут до тех пор, пока я вернусь, и мой дом снова будет моим, даже больше, чем раньше. А сегодня, я уверена, он стал местом встречи с прошлым.

Посмеявшись немного над своими фантазиями, со все еще бегающими по спине мурашками, Энн послала дому воздушный поцелуй и ускользнула в туман, прихватив несколько новых журналов для Лесли Мур.

«Лесли без ума от книг и журналов, — говорила ей мисс Корнелия. — Она почти никогда не видела журналов. Бедная женщина не может позволить себе покупать их или подписываться. Не знаю, как ей удается поддерживать жизнь на те гроши, что приносит ферма. Лесли никогда не жаловалась на бедность, но я знаю, как ей живется. Она всю свою жизнь испытывала нужду. Ей не было до этого дела, когда она была свободной и честолюбивой, но сейчас это, должно быть, ужасно обидно, верь мне. Я рада, что Лесли была такой веселой в тот вечер, который вы провели вместе. Капитан Джим рассказывал, что он просто надел на нее пальто и шляпку и вытолкнул за дверь. Только не собирайся к ней слишком долго, — продолжала наставлять свою подругу Корнелия. — Если будешь тянуть с ответным визитом, Лесли подумает, что тебе неприятен вид Дика, и она опять замкнется в себе. Дик — большой безобидный ребенок, но его противный оскал и довольная усмешка действуют на нервы. Слава Богу, у меня нет нервов. Сейчас Дик Мур нравится мне куда больше, чем тогда, когда он был здоров. Я была на днях у Лесли, помогала ей с уборкой, я пожарила пирожки. Дик, как всегда, маячил вокруг, пока ему не дали пирожков. Он ошпарил меня кипятком. Когда я наклонилась, он вылил кипяток мне на спину и долго хохотал. Поверь, Энн, мне потребовалась вся сила воли, чтобы удержаться и не вылить ему на голову полную утятницу с кипящим маслом».

Энн рассмеялась над гневом мисс Корнелии. Но смеху вторило лишь рыдание моря. Энн сама расплакалась, пока шла к дому на холмах. Кругом царила гробовая тишина.

В передней части дома было темно и пустынно. Она проскользнула сквозь боковую дверь со стороны веранды, которая оказалась открытой, прошла в гостиную и остановилась. В слабо освещенной комнате сидела Лесли Мур, обхватив колени руками и положив на них голову. Она рыдала. Ее рыдания были неистовыми. Низкий голос зловеще звучал в темноте. У кресла сидела старая черная собака. Ее нос лежал у ног Лесли. А большие собачьи глаза были полны немой мольбы и преданности. Энн в ужасе отвернулась. Она почувствовала, что не может вмешиваться, не может помочь чужому горю. Ее сердце разрывалось от жалости, которую она не могла выразить. Войти сейчас — значит навсегда закрыть дверь перед возможностью подружиться с Лесли или помочь ей. Интуиция подсказала Энн, что эта гордая девушка никогда не простит ей и никому другому, кто посмеет потревожить ее в тот момент, когда она предается такому безудержному горю. Лесли было бы неприятно узнать, что кто-то наблюдает за ней в такой момент.

Энн бесшумно выскользнула из дома и нашла дорожку через сад. В темноте она услышала голоса и увидела тусклый свет, а вскоре в воротах она встретила двух мужчин. Один из них был капитан Джим. В руках он держал фонарь. По тому, как выглядел другой мужчина, Энн догадалась, что это Дик Мур — большой мужчина со свинячим круглым красным лицом и ничего не выражающими глазами. Даже при плохом освещении Энн заметила его странный взгляд.

— Это вы, миссис Блайз, — сказал капитан Джим. — Вам больше не придется скитаться одной в такую ужасную ночь, как эта. Вы запросто можете потеряться в этом тумане. Посидите здесь, подождите, пока я провожу Дика до дома и увижу, что все в порядке. Я не хочу, чтобы доктор, вернувшись домой, обнаружил, что вы ушли одна за мыс в такой туман. Одна женщина поступила так сорок лет назад…

— Значит, вы пришли повидать Лесли, — помолчав, сказал капитан Джим.

— Я не входила внутрь, — сказала Энн и поведала ему обо всем, что видела. Капитан Джим вздохнул.

— Бедная, бедная маленькая девочка. Она не часто плачет, миссис Блайз, она слишком сильная для этого. Она должна чувствовать себя особенно ужасно, когда плачет. Сегодняшняя ночь тяжела для бедных женщин, у которых есть о чем погрустить. В этой ночи есть что-то такое, что вытаскивает наружу все наши прежние страдания, заставляя нас вновь переживать их.

— Это ночь привидений, — сказала Энн с трепетом. — Вот почему я пришла сюда сегодня — я хотела почувствовать пожатие человеческой руки и услышать человеческий голос. Вокруг сегодня столько бесчеловечности. Даже мой дом полон сегодня всякой нечисти.

— Вы правильно сделали, что не зашли внутрь, миссис Блайз. Лесли это не понравилось бы. Она не хотела бы, чтобы и я с Диком заходили, а я сделал бы это, если бы не встретил вас. Я брал Дика к себе на весь день, чтобы хоть как-то помочь Лесли.

— Мне кажется, с его глазами что-то не так, — сказала Энн.

— Вы это заметили? Один глаз у него голубой, а другой карий. У его отца были такие же глаза. Это отличительная черта всех Муров. Именно благодаря этой примете я узнал Дика в том толстом мужчине, которого нашел когда-то в Гаване. Если бы не его глаза, я никогда не узнал бы, что это был он. У него была большая борода, и он сильно растолстел. Вы знаете, я не жалею, что нашел Дика и привез его домой. Мисс Корнелия всегда говорит, что мне не следовало этого делать, но я не могу с ней согласиться. Я сделал правильно, и не мог поступить никак иначе. У меня никогда не возникало вопросов по этому поводу. Но мое старое сердце болит за Лесли. Ей всего лишь двадцать восемь лет, а она испытала в своей жизни больше горя, чем большинство женщин в восемьдесят.

Они шли в молчании. Наконец Энн сказала:

— Знаете, капитан Джим, я никогда не любила гулять с фонарем. У меня всегда при этом возникает странное ощущение, что с краю, где кончается его свет и начинается темнота, меня окружает кольцо еле заметных зловещих вещей, которые смотрят на меня из темноты враждебными глазами. У меня это чувство, появилось еще в самом детстве. В чем причина этого? Мне никогда так не кажется, когда я нахожусь в абсолютной темноте. Когда вокруг меня темень, я совсем не испытываю страха.

— У меня самого есть чувство, схожее с вашим, — признался капитан Джим. Мне кажется, когда темнота окружает нас, она наш друг. Но когда мы пытаемся оттолкнуть ее, она становится нашим врагом. Однако туман понемногу рассеивается. Чувствуете, дует приятный западный ветерок. Когда вы дойдете до дома, уже можно будет разглядеть звезды.

Звезды уже были видны. И когда Энн снова вошла в свой дом, в камине еще поблескивали красные тлеющие огоньки, а все намеки на привидения исчезли.

Глава 14 Ноябрьские дни

Великолепие цветов, которое на протяжении недели радовало глаз тех, кто жил у побережья гавани Четырех Ветров, сменилось на серые и голубые оттенки поздней осени. Эта перемена происходила в течение многих дней, пока поля и берега не покрылись мрачными туманами. Зарядил дождик. Бушевали бури, гудел морской ветер. Ночами Энн просыпалась от страшного рева и молилась, чтобы ни один корабль не потерпел крушение. Зловещие северные берега таили в себе много опасностей. В такие ночи даже яркий маяк мог оказаться бесполезным.

— В ноябре мне иногда кажется, что весна никогда не вернется, — вздохнула Энн, грустно глядя на свои замерзшие цветы. Пестрый сад невесты школьного учителя превратился в неуютное заброшенное место. Цветы и березы были доведены до полюса, как выражался капитан Джим. Лишь хвойный лес напротив маленького дома был, как всегда, зелен и непоколебим. Но даже в ноябре и декабре еще выдавались хорошие деньки, когда ярко светило солнце и на землю ложился перламутровый туман, когда гавань весело пела и искрилась, как в середине лета, а залив становился такого приятного нежного голубого цвета, что штормы и буйный ветер казались давно прошедшими снами.

Энн и Гилберт проводили много осенних вечеров на маяке. Там всегда было весело, даже когда восточный ветер затягивал свои печальные песни, а море казалось мертвым, серым, а в небесах еле угадывался насмешливый намек на солнце. Может быть, поэтому Фест Мэйт так гордился своими золотыми доспехами. Он был таким огромным и лучезарно рыжим, что никогда не скучал по солнцу. Его мурлыканье всегда гармонично сочеталось со смехом, сопровождающим разговоры, ведшиеся у камина капитана Джима. Капитан и Гилберт часто дискутировали на темы, не доступные пониманию как котов, так и королей.

— Я люблю размышлять над разными проблемами, думая, что я могу решить их, — сказал капитан Джим. — Мой отец придерживался мнения, что не следует говорить о вещах, которых мы не понимаем. Но если бы мы следовали его советам, то нам осталось бы очень мало тем для разговоров. Думаю, боги часто смеются, слушая наши беседы, но нам-то что за дело до этого, пока мы помним, что сами просто люди, и мним себя богами, знающими, где добро, а где зло. Я думаю, наши «семинары» не причинят никому зла, в том числе и нам самим. Так что, доктор, давайте сегодня вечером наговоримся вдоволь.

Пока они «наговаривались», Энн слушала их или мечтала. Иногда вместе с Энн и Гилбертом на маяк приходила Лесли, и тогда она и Энн прогуливались вдоль берега, мрачно освещенного огнями маяка. Иногда они садились на скалы чуть пониже маяка и сидели так, пока темнота не загоняла их обратно в дом, где горели трескучие поленья. А капитан Джим начинал новое повествование. Он рассказывал о странах и морях, о торговых и пиратских кораблях. И они тут же забывали обо всем.

Лесли, казалось, нравились все эти кутежи на маяке, она просто расцветала. В комнате раздавался ее красивый смех и радость выражалась в сиянии ее глаз. Разговоры приобретали особую прелесть, новое звучание, когда рядом была Лесли, и обесцвечивались, когда она отсутствовала. Даже когда она молчала, ее очарование влияло на окружающих. Капитан Джим лучше рассказывал свои истории, Гилберт быстрее находил нужный аргумент или остроумный ответ. Под влиянием личности Лесли не оскудевал поток фантазий Энн.

— Эта девочка рождена, чтобы быть лидером в общественной жизни и науке далеко от Четырех Ветров, — сказала Гилберту Энн как-то раз поздним вечером, когда они возвращались домой. — Здесь она только зря теряет время.

— Разве ты вчера не слушала нашу дискуссию с капитаном Джимом? — возразил жене Гилберт. — После долгого спора мы пришли к заключению, что Создатель знает, что делает, не хуже, чем мы. И не существует «потерянных зря» жизней, исключая тех, кто намеренно себя губит. Лесли к ним не относится. И кое-кто может подумать, что ты тратишь свою жизнь на какого-то там докторишку из сельской местности.

— Гилберт!

— Если бы ты вышла замуж за Роя Гардена, — продолжал Гилберт, — ты могла бы быть «лидером в общественной жизни и науке» далеко от Четырех Ветров.

— Гилберт Блайз!

— Но ты же была влюблена в него, Энн!

— Гилберт, я никогда его не любила. Мне это только казалось. И ты это знаешь. Ты знаешь, что я предпочитаю быть твоей женой и жить в нашем «доме мечты», чем быть королевой во дворце.

Гилберт не ответил, но, вероятно, они забыли о бедной Лесли, что проводила свою жизнь в доме, который не был ни дворцом, ни «домом мечты».

Над темным печальным морем взошла луна и преобразила его. Ее свет еще не достиг гавани, дальняя сторона которой была покрыта тенями, унынием и едва мерцающими огнями домов.

— Как светятся в темноте дома! — сказала Энн. — Их огни над гаванью выглядят как ожерелье. А какой блеск я вижу чуть подальше! Гилберт, да это же наш дом! Я так рада, что мы оставили свет зажженным. Я не люблю возвращаться в темный дом. Это свет нашего дома, Гилберт! Какое счастье его видеть!

— Просто один из миллионов обычных земных домов, Энн, девочка моя, но он наш, наша путеводная звезда в безумном мире. Когда у мужчины есть дом и маленькая дорогая рыжеволосая жена в нем, что еще может он желать в жизни?

— Ну, он должен желать еще кое-что, — прошептала счастливая Энн. — Ах, Гилберт, мне кажется, я не дождусь весны.

Глава 15 Рождество в Четырех Ветрах

Сначала Энн и Гилберт подумывали о том, чтобы поехать на Рождество в Эвонли, но в конце концов они решили остаться в Четырех Ветрах. «Я хочу провести первое Рождество нашей совместной жизни в нашем собственном доме», настаивала Энн.

Поэтому так случилось, что Марилла, миссис Речел и близнецы приехали на Рождество в Четыре Ветра. У Мариллы было лицо женщины, которая совершила кругосветное путешествие. Раньше она никогда не уезжала на шестьдесят миль от дома. И она никогда не ела праздничный рождественский обед где-либо, кроме Грин-Гейблз.

Миссис Речел приготовила и привезла с собой сливовый пудинг огромных размеров. Ничто не могло убедить ее, будто кто-то из молодого поколения, пусть даже из выпускников колледжа, может приготовить рождественский сливовый пудинг так, как следует. Но она одобрительно отозвалась о доме Энн.

«Энн — хорошая хозяйка, — сказала миссис Речел Марилле, когда они остались в своей комнате в первый день их визита. — Я заглянула в ее хлебницу и мусорное ведро. Я всегда проверяю так, хороша ли хозяйка. В ведре не оказалось ничего, что можно было бы не выбрасывать, а в хлебнице не было ни одного черствого куска хлеба. Конечно, она обучалась у вас, но ведь какое-то время она жила в колледже. Я заметила, что на ее кровати лежит мое покрывало, а в гостиной перед камином расстелен ваш круглый коврик. Из-за этого я чувствую себя здесь, как дома».

Рождество, которое Энн первый раз отмечала в своем собственном доме, прошло так хорошо, как только она могла мечтать. День выдался погожим и солнечным. Все вокруг выглядело очень красивым. Гавань все еще была открыта и поблескивала на солнце.

Капитан Джим и мисс Корнелия пришли на обед. Лесли и Дик тоже были приглашены, но Лесли передала свои извинения. Она сказала, что на Рождество всегда ездит к дяде Исааку Весту.

«Ей просто больше ничего не остается делать, — сказала мисс Корнелия. Она ведь не может взять Дика в гости туда, где есть незнакомые люди. Рождество всегда очень тяжелое время для Лесли. Когда-то она и ее отец всегда очень весело отмечали рождественские праздники».

Мисс Корнелия и миссис Речел не очень понравились друг другу. Но между ними не было ни одного конфликта. Миссис Речел помогала на кухне Энн и Марилле с обедом, а Гилберту пришлось развлекать капитана Джима и мисс Корнелию, или, точнее, они его развлекали. Разговор двух старых друзей или врагов никогда не бывает скучным.

— Как много лет прошло с тех пор, когда здесь последний раз отмечалось Рождество! — сказал капитан Джим. — Мисс Рассел всегда уезжала на Рождество к своим друзьям в город. Я был здесь на первом рождественском обеде, его готовила невеста школьного учителя. Это было ровно шестьдесят лет назад, миссис Блайз. День стоял очень похожий на сегодняшний. Намело немного снега, и холмы стали белыми, а гавань была такой же голубой, как в июне. Я был тогда еще мальчишкой, меня никогда раньше не приглашали на обеды. Мне было неловко съесть столько, сколько мне хотелось. Потом я с этим справился.

— Как и большинство мужчин, — сказала мисс Корнелия, вышивая с неимоверной быстротой. Даже на Рождество мисс Корнелия не собиралась сидеть сложа руки, ведь дети рождаются и в праздники, и в будни, не считаясь ни с чем. Как раз на Рождество в некоторых бедных семьях Долины Сент-Мэри ожидалось появление новорожденных. Мисс Корнелия послала в такие дома праздничные лакомства для их маленьких обитателей. Это позволило ей с чистой совестью есть свой собственный рождественский обед.

— Вы ведь знаете, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, Корнелия, — пояснил капитан Джим.

— Охотно поверила бы, если бы только у него было и сердце, — возразила мисс Корнелия. — Я предполагаю, именно поэтому многие женщины убивают себя через готовку, как это сделала бедная Амелия Бакстер. Она умерла на следующее утро после прошлогоднего Рождества. Она сказала, что это было первое после ее замужества Рождество, когда ей не пришлось готовить большой рождественский обед на двадцать персон. Для нее это должно было быть приятной переменой. Сегодня исполняется год после ее смерти, так что скоро вы услышите речь Хораса Бакстера.

— Я слышал, он уже говорил сегодня, — сказал капитан Джим, подмигивая Гилберту. — Разве он не был у вас в одно из недавних воскресений в траурном черном костюме?

— Нет, он не приходил, — сказала Корнелия. — Да он и не обязан это делать. Бакстер мне и раньше не нравился, а теперь он мне и подавно не нужен. Я не собираю второсортные вещи, можете мне поверить. У Хораса Бакстера прошлым летом были какие-то финансовые трудности, и он молил Бога о помощи. И когда его жена умерла, он получил се страховку и счел, что это Бог услышал его молитвы. Как это похоже на мужчин!

— Вы уверены, что он действительно так сказал, Корнелия?

— Мне сказал это методистский священник. Его брат Роберт Бакстер сказал мне то же самое, но я не поверила. Он не часто говорит правду.

— Да нет, мисс Корнелия. Он обычно говорит правду. Просто он так часто меняет свои мнения, что кажется, будто он врет.

— Все-то вам кажется. Один мужчина всегда готов оправдать другого, можете мне поверить. Я не нахожу ничего хорошего в Роберте Бакстере. Он ушел из методистской церкви, потому что, когда после своей свадьбы шел со своей Маргарет домой, пресвитерианский хор пел гимн во славу жениха и невесты для сбора пожертвований. Он слишком поздно перешел в правильную веру. Он всегда настаивал на том, чтобы в день его женитьбы хор приветствовал именно его, как будто он представляет собой что-то важное. На самом же деле это был обычный сбор пожертвований. Семейство Бакстеров всегда воображало из себя больше, чем они были на самом деле. Брат Роберта — Элифалет — вбил себе в голову, что в нем сидит дьявол. Сомневаюсь, что дьявол стал бы тратить на него время.

— Я не знаю, — сказал капитан Джим задумчиво. — Элифалет Бакстер слишком долго был один. У него не было даже кошки или собаки, ни одного живого существа, чтобы поддержать в нем человеческие чувства. Когда мужчина один, он склоняется к тому, чтобы быть с дьяволом, если он не с Богом. Мне кажется, ему приходится тогда выбирать, в какой компании он будет. Если в Бакстерах всегда сидел дьявол, значит, так распорядилась жизнь, значит, иначе быть не могло.

— Как это похоже на мужчин! — сказала мисс Корнелия и на некоторое время замолчала, уплетая сладости, пока капитан Джим умышленно не нарушил установившееся согласие. Он растормошил мисс Корнелию ему одному известным способом.

— Утром в прошлое воскресенье я был в методистской церкви.

— Лучше бы ты остался дома и почитал Библию, — упрекнула его мисс Корнелия.

— Я не вижу никакого вреда в том, чтобы ходить в методистскую церковь, если в нашей нет проповедей. Я был пресвитерианином семьдесят шесть лет. И я не укрепился в богословии, даже дожив до таких почтенных лет.

— Здесь нечем хвастаться, — пробурчала мисс Корнелия.

— Кроме того, — продолжал капитан Джим, — мне хочется послушать хорошее пение. У методистов хороший хор. И вы не можете отрицать, мисс Корнелия, что пение в нашей церкви стало ужасным с тех пор, как хор распался.

— Ну и что, если пение не очень хорошее?

Они стараются изо всех сил, и для Бога нет разницы между голосом вороны и голосом соловья.

— Говорите, говорите, Корнелия, — сухо заметил капитан Джим. — Я лучшего мнения о слухе Всевышнего, чем вы.

— Что послужило причиной распада вашего хора? — спросил Гилберт, давясь от безудержного смеха.

— Это случилось тогда, когда была построена новая церковь, три года назад, — ответил капитан Джим. — Ужасное было время, когда мы строили эту церковь. Под церковь было отведено не больше чем две сотни ярдов, но они стали тысячами в результате споров и горячих ссор. Мы раскололись на три фракции. Одна была за расположение на востоке, другая — на юге, а третья — за старую церковь. Споры велись дома, на кораблях, в церкви и на рынке. Все старые скандалы трех поколений снова всплыли, восстали из могил. У нас были митинги, на которых мы хотели решить наши проблемы. Корнелия, помнишь то собрание, когда Лусер Берне поднялся и произнес речь? Как убедительно он высказал свое мнение.

— Называйте вещи своими именами, капитан Джим! Берне поднялся, багрово-красный, и растолкал всех в разные стороны. Но они этого заслуживали: сброд, сборище ни на что не годных людей. Но чего же еще можно было ожидать от комитета, состоявшего из мужчин? Этот строительный комитет провел двадцать семь заседаний. И на двадцать восьмом заседании они были так же далеки от начала строительства, как и на первом. К тому же они поспешили снести старую церковь. Так что мы остались вообще ни с чем, только с коридором от старого здания, которому вряд ли можно было поклоняться.

— Методисты предлагали нам свою церковь, Корнелия.

— Церковь Долины Сент-Мэри не была бы построена и по сей день, продолжала мисс Корнелия, полностью проигнорировав замечание капитана Джима, если бы мы, женщины, не взяли все в свои руки. Мы сказали, что нам нужна церковь, и если мужчины собираются спорить до второго пришествия, то мы устали быть посмешищем для методистов. Мы провели одно собрание, выбрали комитет и проголосовали. У нас тоже были споры, но, когда мужчины пытались упрекнуть нас, то мы напоминали им об их собственных дебатах. Ведь они два года обсуждали строительство церкви, а теперь за дело взялись мы, женщины. Мы быстро заткнули им рты, можете мне поверить. И через шесть месяцев у нас была церковь. Когда мужчины увидели, что мы решительно взялись за дело, они перестали спорить и драться. А потом они вернулись к работе, когда увидели, что больше им ничего не остается делать. Как это похоже на мужчин! Женщины не могут проповедовать или быть главными, но они могут построить церковь или отыскать для этого деньги.

— В методистской церкви женщина может проповедовать, — сказал капитан Джим.

Мисс Корнелия свирепо посмотрела на него.

— Я никогда не говорила, что у методистов нет здравого смысла. Я говорила, что сомневаюсь, есть ли у них вера.

— Мне кажется, вы всегда за женщин, мисс Корнелия, — сказал Гилберт.

— Я не стремлюсь к этому, можете мне поверить, — презрительно ответила мисс Корнелия. — Я знаю, что значит убирать за мужчинами. В один прекрасный день, когда мужчины осознают, до какого ужасного беспорядка они довели мир, когда они не смогут разобрать весь этот хаос, они будут рады отдать нам свои голоса и переложить на нас все трудности.

Таков их план. Ох, хорошо, что женщины терпеливы, можете мне поверить.

— А как насчет Джоба? — не сдавался капитан Джим.

— Джоб! Это такой редкий человек. Так трудно найти терпеливого мужчину, что, если такой обнаруживается, о нем долго не забывают, — торжественно изрекла мисс Корнелия. — В любом случае добродетель не зависит от имени. В гавани еще не было такого раздражительного мужчины, как Джоб Тейлор.

— Ну, ты знаешь, этому способствовало много обстоятельств. У него было много возможностей для тренировок. Ведь даже ты не можешь сравниться с его женой. Я никогда не забуду, что Вильям Мак-Алистер сказал на ее похоронах: «Нет сомнений, что она была христианкой, но у нее был дьявольский нрав».

— Я допускаю, что она перестаралась, — сказала мисс Корнелия. — Но это не оправдывает слов, сказанных Джобом на похоронах. В день похорон он вернулся домой с кладбища вместе с моим отцом. По дороге он не проронил ни слова, пока они не приблизились к дому. Тогда он глубоко вздохнул и сказал: «Ты можешь мне не верить, Стефан, но это счастливейший день моей жизни!» Как это похоже на мужчин!

— Мне кажется, бедная старая, миссис Джоб действительно сделала его жизнь нелегкой, — заметил капитан Джим.

— Но существует такое понятие, как приличие, не правда ли? Даже если сердце мужчины ликует от радости, что его жена умерла, он не должен объявлять это всему свету. И счастлив был в тот день Джоб или нет, но он не долго проходил во вдовцах, заметьте это. Его вторая жена знала, как обращаться с ним. Первое, что она сделала — заставила его поставить надгробие над могилой первой миссис Джоб. Она и для себя оставила место на табличке надгробного камня. Она сказала, что потом некому будет заставить Джоба поставить монумент на ее могилу.

— Да, кстати, раз мы заговорили о Тейлорах, как поживает миссис Льюис Тейлор? — спросил капитан Джим.

— Ей становится лучше, но она слишком много работает, — ответил Гилберт.

— Ее муж тоже много работает. Он занимается выращиванием дорогих поросят, — сказала мисс Корнелия. — Он и известен-то благодаря своим красивым свиньям. Он намного больше гордится своими поросятами, чем родными детьми. Хотя, по правде сказать, свиньи у него самые хорошие, какие только могут быть. О детях ничего подобного сказать не могу. Он нашел для них мать и морил ее голодом, пока она воспитывала их. Своих свиней он кормит сливками, а детей — плохим молоком.

— Таковы времена, Корнелия. Хотя мне и больно это сделать, но придется согласиться с вами, — сказал капитан Джим. — Что же касается Тейлора, то ваши слова — чистая правда. Когда я вижу его несчастных детей, лишенных всего, что обычно имеют дети, у меня сжимается сердце.

Гилберт вышел на кухню — его звала Энн. Она закрыла дверь и прочитала ему длинную лекцию.

— Гилберт, ты и капитан Джим должны перестать травить мисс Корнелию. Я слышала ваш разговор, и я просто не позволю вам этого делать.

— Энн, мисс Корнелия получает огромное наслаждение. Ты же знаешь, что ей это нравится.

— Это не важно, — Не надо подбивать ее на такое. Обед уже готов, и не позволяй, Гилберт, миссис Речел разрезать гусей. Я знаю, она предложит тебе помощь, потому что считает, что ты не сможешь сделать это как следует. Покажи ей, что ты можешь.

— Я смогу, обязательно. В прошлом месяце я как раз изучал технологию резки, — сказал Гилберт. — Только не разговаривай со мной, когда я буду резать, Энн. Если ты будешь капать мне на мозги, то я окажусь в худшем положении, чем ты в старые времена, когда занималась геометрией.

Гилберт разрезал гусей очень красиво. Даже миссис Речел признала это. И все ели и хвалили. Первый рождественский обед Энн удался на славу, и она светилась от счастья. Веселье длилось долго, а потом гости расселись вокруг камина, и капитан Джим начал рассказывать свои истории, пока солнце не спустилось к самому горизонту и длинные тени от тополей не упали на тропинки, усыпанные снегом.

— Я должен возвратиться на маяк, — произнес наконец капитан Джим. — До заката осталось совсем немного времени. Спасибо за чудесное Рождество, миссис Блайз. Заходите ко мне с мистером Блайзом.

Глава 16 Канун Нового года

После Рождества обитатели Грин-Гейблз уехали. Марилла обещала приехать на месяц весной. Выпало еще больше снега, гавань замерзла, хотя залив был еще открыт. Поля белели от снега. Последний день уходящего года был одним из тех холодных, ослепительных зимних дней, которые покоряют нас своей красотой. Такие дни овладевают всеми нашими чувствами, кроме чувства любви. Небо было чистым и голубым. Куда ни глянь — всюду ослепительно сверкали снежинки. Окоченевшие деревья стояли голыми, не чувствуя при этом стыда. Они выглядели вызывающе красиво. Холмы были покрыты остроконечными шапками льда. Даже тени казались более отчетливыми, застывшими. Все красивое при ярком освещении стало в десять раз красивее, а уродливое — в десять раз уродливее. Не осталось ничего среднего, просто симпатичного. Все стало или очень красивым, или очень уродливым. Не осталось мягких сочетаний или неясностей, мистицизма или неяркого блеска. Единственное, что осталось неизменным, — это пихты. Они по-прежнему стояли в тени, избегая зимнего сияния.

Последний день старого года подходил к концу. Приближался вечер, и яркие дневные краски начинали меркнуть. Все вокруг стало задумчивым. Правильные очертания теней, яркий блеск постепенно исчезали. Белая гавань покрылась серыми и розовыми тонами, а далекие холмы — аметистовыми.

— Как красиво умирает старый год, — сказала Энн. Она, Лесли и Гилберт направлялись к маяку Четырех Ветров. Там они намеревались встретить Новый год. Солнце зашло. Небо на юго-западе покрылось золотистыми отблесками. И стало совсем золотым, когда Венера подошла к своей сестре — Земле на самое близкое расстояние.

— Посмотрите, это тень Венеры, да? — прошептала Энн.

— Я слышала, что тень Венеры можно увидеть только раз в жизни. И в тот год, когда ее увидишь, к тебе придет самая чудесная на свете девушка, сказала Лесли. Слова давались ей с трудом. Наверное, она думала, что даже тень Венеры не изменит ее жизнь в лучшую сторону. Энн улыбнулась. Она-то знала, что обещает ей эта тень.

На маяке они встретили Маршалла Эллиота. Сначала Энн почувствовала негодование на этого длинноволосого, бородатого, эксцентричного мужчину за его вторжение. Но вскоре он доказал законность своих прав на дружбу с теми, кто знает Джозефа. Он был остроумным, образованным, начитанным человеком. А в мастерстве рассказчика он мог соперничать с самим капитаном Джимом. И все были очень рады, когда Маршалл согласился встретить в их компании Новый год.

Еще раньше к капитану Джиму привели его маленького племянника Джо. Он уже уснул, лежа на софе вместе с Фест Мэйтом, который свернулся клубочком в ногах ребенка.

— Посмотрите, какой чудесный маленький мужчина, — сказал капитан Джим. Обожаю смотреть на спящих детей, миссис Блайз. Полагаю, это самое красивое зрелище в мире. Джо очень любит оставаться у меня на ночь. Дома ему приходится спать со своими двумя братьями, а он этого вовсе не любит. «Почему я не могу спать со своим отцом, дядя Джим? — спрашивает он меня. — Ведь в Библии все спят вместе со своими отцами». Джо вообще часто задает мне такие вопросы, на которые даже священник не ответил бы. Он просто засыпает меня своими «почему». «Дядя Джим, а если бы я не был собой, то кем бы я был?» или: «Дядя Джим, а что случится, если Бог умрет?» Он и сегодня задал мне два вопроса, прежде чем уснуть. На этот раз его фантазия пошла гораздо дальше. Он может придумывать самые невероятные истории. За это мать часто запирает его в чулане. Он сидит там и придумывает следующую. И когда мать разрешает ему выйти, история уже готова, и Джо сразу начинает ее рассказывать. Сегодня он заготовил кое-что и для меня. «Дядя Джим, — сказал он с серьезным лицом, — сегодня в Долине со мной произошло опасное приключение». — «Да? И что же с тобой случилось?» спросил я, приготовившись слушать его очередную выдумку. «Сегодня на улице я встретил волка, — начал он. — Огромного волка с большим красным ртом и длиннющими зубами, дядя Джим!» — «Не знал, что у нас в Долине водятся волки», — сказал я. «О, он пришел к нам издалека, — сказала Джо. — Я думаю, он хотел съесть меня». — «Ты испугался?» — спрашиваю я его. «Нет, потому что у меня было большое ружье, — отвечает мне Джо. — Я выстрелил, и он умер. А потом он улетел на небо и покусал там Бога», — сказал он. Я был ошеломлен, миссис Блайз.

Время летело незаметно. Веселая компания сидела у камина. Капитан Джим рассказывал истории, а Маршалл Эллиот пел старинные шотландские баллады. У него был прекрасный голос. Затем капитан Джим снял со стены свою старую скрипку и стал играть. Он неплохо играл, что по достоинству оценил Фест Мэйт. Он как угорелый спрыгнул с софы, издав пронзительный крик протеста, и взлетел наверх по лестнице.

— Никак не могу развить слух у этого кота, — сказал капитан Джим. — Он не способен усидеть достаточно долго, чтобы полюбить музыку. Как-то раз, когда в нашей церкви в Долине был еще орган, старый Элдер Ричарде подскочил на месте, когда орган заиграл. Он скатился в проход и выбежал из церкви, громко ругаясь. Это напомнило мне безудержный плач Фест Мэйта, когда я первый раз заиграл на скрипке, и я громко расхохотался на всю церковь, чего раньше со мной никогда не случалось.

В веселой игре капитана Джима было что-то настолько заразительное, что Маршалл Эллиот не мог усидеть на месте. В юности он прекрасно танцевал, чем славился на всю округу. Маршалл не выдержал, вскочил и протянул руку Лесли. Она тут же согласилась. Они начали кружиться по комнате, освещенной камином. Лесли чудесно танцевала. Казалось, что красивая быстрая музыка покорила ее. Энн с восторгом смотрела на молодую женщину. Она никогда не видела ее такой. Врожденное очарование ее натуры вырвалось наружу, вдохновение зажгло ее глаза, щеки покрылись румянцем. Даже вид Маршалла Эллиота с длинной бородой и длинными волосами не мог испортить впечатления. Наоборот, он только усиливал всю прелесть. Маршалл Эллиот выглядел как викинг из древних времен, танцующий с одной из голубоглазых, золотоволосых дочерей Севера.

— Никогда не видел такого красивого танца, а я кое-что повидал в жизни, заявил капитан Джим, когда смычок упал из его уставших рук. Лесли села в свое кресло, задыхаясь и смеясь.

— Я люблю танцевать, — сказала она, обернувшись к Энн. — Я не танцевала с шестнадцати лет, но я не разлюбила танцы. Музыка входит в меня, быстро пробегает по венам, и я забываю обо всем на свете. Я не чувствовала ни пола под ногами, ни крыши над головой. Я порхала среди звезд.

Капитан Джим повесил скрипку на место.

Напротив нее висела рама с несколькими банкнотами.

— Есть ли среди ваших знакомых человек, который, как я, может позволить себе вешать банкноты на стены вместо картин? — спросил капитан. — Здесь двадцать десятидолларовых банкнот, но они и гроша ломаного не стоят. Это банкноты старого островного банка.

Банк разорился, я забрал эти бумажки и вставил в рамку. Это будет служить предостережением тем, кто захочет доверить свои деньги банкам. Кроме того, они дают мне ощущение, будто я миллионер. Привет, Мэйти. Не пугайся. Теперь ты можешь вернуться. Музыки и шума больше не будет. У старого года остался в запасе один час. Это будет семьдесят шестое Рождество, которое я встречу здесь, миссис Блайз.

— Вы увидите и сотый Новый год, — сказал Маршалл Эллиот.

Капитан Джим помотал головой.

— Нет, мне уже не хочется. Когда мы стареем, смерть становится нам подругой. Хотя это не значит, что кто-то из нас хочет умирать, Маршалл. Теннисон был прав, когда сказал это. Жила в Долине когда-то старая миссис Вэйлес. Ей, бедняжке, выпало в жизни столько разных испытаний. Она потеряла почти все, что было для нее дорого. Она всегда говорила, что будет рада, когда придет ее время. Она не хотела долго задерживаться в этом мире слез. Но как она засуетилась, когда заболела! Приехали доктора из города, опытные медсестры, сиделки. Ей прописали кучу медикаментов, которых хватило бы, чтобы вылечить слона. Жизнь может быть океаном слез, это правда, но некоторые любят поплакать.

Последний час уходящего года наши друзья провели, тихо сидя у камина. За несколько минут до двенадцати капитан Джим поднялся и открыл дверь.

— Мы должны позволить Новому году войти внутрь, — сказал он.

За окном стояла тихая голубая ночь. Ленты лунного света покоились над заливом. Вдалеке, как перламутровое ожерелье, светился берег. Они стояли около двери и ждали. Часы на маленькой полке над камином отбили полночь.

— Добро пожаловать, Новый год, — сказал капитан Джим, когда стих последний удар. — Я желаю вам всем самого лучшего года в вашей жизни, друзья. Мне кажется, что бы Новый год ни принес нам, это будет самым лучшим, что Великий Капитан приготовил для нас. Так или иначе, пусть все мы найдем порт в хорошей гавани.

Глава 17 Зима в Четырех Ветрах

После Нового года зима энергично взялась за дело. Вокруг маленького белого дома намело большие белые сугробы, а мороз разрисовал окна большими пальмами. Лед в гавани становился крепче и толще, пока наконец жители Четырех Ветров не стали ходить по реке, как обычно в это зимнее время. Безопасные пути были превращены щедрым правительством в трассу для саней. И день и ночь Энн слышала доносившийся оттуда звон колокольчиков. Гавань замерзла, и маяк Четырех Ветров больше не работал. В течение месяца, когда навигация была закрыта, работа капитана Джима превратилась в синекуру.[1]

«Фест Мэйту и мне абсолютно нечего делать до весны, не считая того, что нам все же придется поддерживать тепло в доме и развлекать самих себя, говорил капитан. — Сторож, который работал на маяке до меня, всегда уезжал на зиму подальше в Долину. Но я лучше останусь здесь. Там Фест Мэйта могут покусать или затравить собаки. Я чувствую себя довольно одиноко, можете быть уверены, когда нет ни электрического света моего маяка, ни воды, чтобы составить мне компанию. Но если мои друзья будут часто навещать меня, то я перенесу это».

У капитана Джима были сани для катания по льду. Много прекрасных веселых ночей Энн, Гилберт и Лесли проводили с ним в гавани. Энн и Лесли, если не было шторма, много катались на лыжах по окрестным полям или по льду гавани. Они стали хорошими подругами. Часто гуляли вместе или сидели дома у камина. У каждой было что-то, что одна могла дать другой. Каждая чувствовала, что стала богаче после очередной беседы или даже дружеского молчания. Каждая смотрела на покрытые снегом поля, разделяющие их дома, с сознанием того, что там, за полем, живет друг. Но несмотря на все это, Энн всегда чувствовала барьер между ней и Лесли, который никогда не исчезал.

— Не знаю, почему я не могу стать ей ближе, — сказала как-то вечером Энн капитану Джиму. — Она так мне нравится, я так ею восхищаюсь, я хочу, чтобы она была в моем сердце, а я — в ее. Но я не могу преодолеть барьер.

— Вы были счастливы всю свою жизнь, миссис Блайз, — сказал капитан Джим задумчиво. — Я думаю, именно поэтому ваши души не могут сблизиться. Барьер между вами — это ее горький жизненный опыт. Она не несет за это ответственности, и вы не несете. Но барьер существует. И никто из вас не в силах преодолеть это препятствие.

— Мое детство не было очень счастливым, пока я не переехала в Грин-Гейблз, — сказала Энн, поглядывая в сад, где на снегу чернели тени деревьев, на которые падал лунный свет.

— А может быть, вы были несчастны, как и любой ребенок, за которым некому как следует присматривать. Но в вашей жизни не было ни одной трагедии, миссис Блайз. А жизнь Лесли только из них и состояла. В ее жизни есть что-то ужасное, чего вам не понять. Поэтому она и не подпускает вас. Ваше вторжение причинило бы ей только боль. Ведь если в нас что-то болит, то мы никому не позволяем дотрагиваться до больного места. Для души это так же верно, как и для тела, мне кажется. В душе бедной Лесли много ран, поэтому ничего удивительного, что она никого не пускает в нее.

— Если бы дело было только в этом, я не обращала бы внимания, я поняла бы, капитан Джим. Но временами мне кажется, что я совсем не нравлюсь Лесли. Иногда я замечаю какое-то недоумение в ее глазах, которое говорит мне, что я ей неприятна. Это выражение быстро проходит, но я успеваю заметить его, можете быть уверены. Это причиняет мне боль, капитан Джим. Я не привыкла не нравиться. Я изо всех сил старалась завоевать дружбу Лесли.

— И вы завоевали ее, миссис Блайз. Выбросьте из головы все эти мысли, что вы неприятны Лесли. Если бы это было так, она не стала бы иметь с вами никаких дел, она была бы гораздо менее любезна с вами. Я слишком хорошо знаю Лесли, чтобы не быть в этом уверенным.

— Когда я впервые увидела ее пасущей гусей там внизу, на холме, она посмотрела на меня с тем же выражением, — настаивала Энн. — Я почувствовала это, даже несмотря на то, что была так очарована ее красотой. Да, она посмотрела на меня с обидой, с негодованием.

— Обиделась она, должно быть, на что-нибудь другое, миссис Блайз, а вам просто досталось заодно. Лесли часто впадает в плохое настроение, и сейчас и раньше это часто с ней случалось. Бедная девочка! Я не могу обвинять ее, потому что знаю, с чем ей пришлось смириться. Я и доктор много говорили об источниках зла, но так и не нашли ответа. В жизни очень много непонятного, не правда ли, миссис Блайз? Иногда кажется, что все идет как надо, например, в случае с вами и доктором. А потом вдруг жизнь летит кувырком. Возьмем, к примеру, Лесли. Она так умна и красива! Можно подумать, что она создана, чтобы быть королевой. А она заперта здесь, как в клетке, лишенная всего, чего заслуживает… У нее нет никаких перспектив на будущее, кроме присмотра за Диком Муром. Хотя, заметьте, она не выбирала себе такую жизнь ни сейчас, ни раньше, когда жила с Диком, еще до его исчезновения. Это нечто такое, куда старый неуклюжий моряк не должен совать свой нос. Но вы очень помогли Лесли. Она здорово изменилась с тех пор, как вы приехали в Четыре Ветра. Мы, ее старые друзья, видим эту перемену, происшедшую в ней, если вы ничего на замечаете. На днях мы с мисс Корнелией как раз говорили об этом. Так что выбросьте из головы мысль о том, что вы ей не нравитесь.

Но Энн все же не могла полностью избавиться от своего чувства, она помнила, что видела ненависть в глазах Лесли. Энн инстинктивно чувствовала, что права, несмотря на разуверения капитана Джима. Временами это чувство омрачало их дружбу, а иногда Энн почти забывала о нем. Но она всегда чувствовала, что острие наготове и в любой момент может уколоть. Она чувствовала это с тех пор, когда сказала Лесли, чего они ждут весной. Лесли посмотрела на нее тяжелым недружелюбным взглядом.

— И у тебя тоже, — сказала Лесли приглушенным голосом. И, не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла через поле к дому. Энн была задета. На какое-то мгновение она почувствовала, что никогда больше не будет любить Лесли. Но как-то вечером через несколько дней Лесли пришла в гости. Она была такой приятной, дружелюбной, откровенной, остроумной и обаятельной, что Энн сразу все ей простила и обо всем, что случилось между ними, забыла. Но она больше не напоминала Лесли о своих надеждах, и Лесли никогда не спрашивала ее. Но однажды вечером, когда в воздухе уже пахло весной, Лесли пришла в их дом. А когда уходила, то оставила на столе маленькую белую коробочку. Энн обнаружила ее, когда подруга уже ушла, и с удивлением открыла ее. В коробочке лежало крошечное белое платье тонкой ручной работы. Каждый стежок был произведением искусства, в каждую строчку было вложено столько настоящей любви. А внизу лежала записка: «С любовью от Лесли».

«Сколько же часов она потратила на это! — сказала Энн. — И материал должен стоить гораздо больше, чем она может себе позволить. Это действительно очень мило с ее стороны».

Но Лесли была настолько внутренне сжатой, когда Энн стала благодарить ее, что все опять стало по-прежнему.

Подарок Лесли не был последним подарком в маленьком доме, где жили Энн и Гилберт.

Мисс Корнелия, закончив шить для нежеланного и нежданного восьмого ребенка, взялась за подготовку одежды для очень желанного первенца Энн. Филиппа Блайк и Диана Райт тоже прислали восхитительную одежду. Несколько платьев прислала и миссис Линда Речел. Ее подарки были украшены вышивкой и оборками. Энн и сама нашила много вещей и все без единого машинного стежка. За шитьем она провела счастливейшие часы счастливой зимы.

Капитан Джим был самым частым гостем в маленьком доме. И никто, кроме него, не был таким желанным гостем. С каждым днем Энн все больше и больше любила старого моряка с простой душой и правдивым сердцем. Он был оживленный, как морской бриз, и такой же интересный, как античная рукопись. Энн никогда не уставала слушать его истории, забавные замечания и остроумные комментарии. Капитан Джим был редким человеком. В нем удачно сочетались доброта и мудрость. Казалось, ничто не может вывести капитана Джима из душевного равновесия.

«Делать людям приятное, развлекать их вошло у меня в привычку, — сказал он как-то Энн, когда она в очередной раз начала удивляться его неистощимой жизненной энергии. — Я все воспринимаю как хорошее, даже неприятности. Мне весело думать о том, что они не могут долго продолжаться. „Ах ты старый ревматизм, — говорю я ему, когда меня сильно прихватит, — тебе придется когда-нибудь оставить меня в покое“».

Однажды поздно вечером, сидя у камина на маяке, Энн увидела книгу жизни капитана Джима, его не пришлось долго уговаривать, он с гордостью взял книгу с полки и дал Энн ее почитать.

— Я написал все это, чтобы сохранить для маленького Джо, — сказал он. Мне тяжело думать о том, что все, что я делал и видел, будет забыто после того, как я отправлюсь в последнее плавание. Джо не забудет ничего. Он будет пересказывать истории моей жизни своим детям.

Это была большая книга в толстом переплете с приключениями из жизни капитана Джима. Энн подумала, каким кладом могли бы стать эти приключения для писателей. Каждое событие было просто захватывающим. Но с литературной точки зрения в книге не было никакой ценности. Талант капитана Джима-рассказчика покидал его, когда он брал в руки перо и чернила. Он мог только сформулировать основные события, факты. А описание и грамматика очень страдали. Но Энн подумала, что все равно смелые поступки старого моряка можно увидеть между строками его неуклюжих предложений. Из его книги жизни могло бы выйти неплохое произведение. Комедии и трагедии, запрятанные в этой книге, только и ждали прикосновения руки мастера, чтобы заставлять смеяться и плакать миллионы людей.

Энн поделилась своими мыслями с Гилбертом, когда они возвращались домой.

— А, почему бы тебе самой не попробовать взяться за это, Энн? Она покачала головой.

— Нет, я и мечтать об этом не могу. У меня не получится. Это выше моих способностей. Ты знаешь мои сильные стороны, Гилберт, фантастика, правдоподобная и милая. Написать истории из жизни капитана Джима как следует может исключительно талантливый человек, с тонким стилем. Он должен быть прирожденным психологом, юмористом и трагиком одновременно. Тут нужно редкое сочетание. Пол мог бы сделать это, если бы был повзрослее. В любом случае я собираюсь пригласить его к нам не следующее лето и познакомить с капитаном Джимом.

«Приезжай к нам, — написала Энн Полу. — Не могу обещать тебе здесь Норы, или Золотой леди, или близнецов-моряков. Но ты найдешь здесь старого моряка, который может рассказать тебе замечательные истории».

Однако Пол в своем ответном письме написал, извиняясь, что не сможет приехать не следующий год, так как уезжает на два года учиться за границу.

«Когда я вернусь, я приеду в Четыре Ветра, дорогая учительница», — написал Пол.

— Но к тому времени капитан Джим состарится, — промолвила Энн с грустью, и некому будет написать книгу его жизни.

Глава 18 Весенние деньки

Под мартовским солнцем лед в гавани почернел и стал таять. А в апреле уже была голубая вода, и снова берег покрылся пеной. Заработал маяк. Как-то вечером залив Четырех Ветров снова озарился его сиянием.

«Я так рада снова видеть его, — сказала Энн в первый вечер появления света на маяке. — Я скучала по нему всю зиму. Северное небо казалось мне таким одиноким и пустым».

Деревья покрылись новыми нежными светло-зелеными листочками. Над лесами гавани расстилалась изумрудная дымка. Туман лежал на равнинах у моря.

В Долине снова задули ветры, от которых пахло соленой морской пеной. Море смеялось, сверкало и прихорашивалось как завзятая кокетка. Школа и рыбацкая деревушка очнулись от зимней спячки и вернулись к работе. Просторы гавани запрудили белые паруса. На берегу моряки готовились к плаванию, чинили снасти и зашивали паруса. Вскоре открылась навигация.

— В такой весенний день, как этот, — сказала Энн, — я точно знаю, что будет чувствовать моя душа после воскресения.

— Иногда весной мне кажется, что я мог бы стать поэтом, если бы вернулась моя молодость, — заметил капитан Джим. — Я ловлю себя на том, что все время прокручиваю в голове те стихи, которые я учил со школьным директором шестьдесят лет тому назад. В другое время они меня не беспокоят. Весной же я чувствую себя обязанным взбежать на скалы или выйти в поле и закричать.

Капитан Джим пришел в тот день в маленький дом, где жили Энн и Гилберт. Он принес хозяйке дома ракушек для сада и небольшой пучок травы, которую нашел во время своих прогулок по дюнам.

— Эта трава очень редко встречается на этом берегу, — сказал он. — Когда я был мальчиком, здесь росло множество подобной зелени. А сейчас и пучочка не увидишь. А когда нужна именно эта трава, ее и вовсе не сыскать. Ее можно найти только случайно. Бродишь по берегу и вдруг спотыкаешься. И сразу воздух вокруг наполняется ароматом. Смотришь под ноги и находишь вот это. Я обожаю ее запах. Она всегда заставляет меня думать о моей матери.

— Ей, наверное, тоже очень нравилась эта трава? — спросила Энн.

— Не думаю, что она знала ее. По-моему, она никогда не встречала такую траву. Просто так пахла мамина парфюмерия. От этой травы пахнет чем-то таким… Не молодостью, нет, но… От нее веет чем-то надежным, полезным, испытанным, как от матери. Невеста школьного учителя всегда клала пучок этой травы в коробочку со своими носовыми платками. И вы можете положить немного туда, где храните свои. Мне не нравятся запахи всех этих синтетических покупных духов. Запах натуральных трав гораздо лучше.

Идея украсить края цветочных клумб ракушками сначала не вызвала у Энн большого энтузиазма. Но она не хотела ранить чувства капитана Джима. Поэтому она сделала вид, что по достоинству оценила его предложение, которое на самом деле вовсе не нравилось ей. Энн стала бурно благодарить капитана. Но когда капитан Джим, с гордостью взявшись за работу, украсил каждую клумбу большими молочно-белыми ракушками, Энн, к своему собственному удивлению, обнаружила, что эффект, произведенный ракушками, ей очень нравится. В городе или даже в Долине они не имели бы такого вида, но здесь, в старомодном прибрежном саду «дома мечты», они смотрелись прекрасно.

— Да, они действительно очень мило выглядят, — сказала Энн.

— Клумбы невесты школьного директора тоже всегда были мастерски украшены. Она была специалистом по цветам и всему, что с ними связано. Она с такой любовью смотрела на них, так нежно прикасалась к ним, что они начинали расти, как ненормальные. У некоторых людей есть такие способности. У вас, миссис Блайз, мне кажется, тоже есть.

— Вот уж не знаю! Но я люблю мой сад, люблю работать в нем. Проводить время, ухаживая за зелеными растущими созданиями, видеть каждый день новые ростки — это все равно, что иметь отношение к мирозданию, я так думаю. Мой сад, как вера, как надежда. Нужно только немного терпения.

— Я всегда удивляюсь, когда смотрю на маленькие коричневые сморщенные семена и думаю о том, что из них вырастет такая красота, — сказал капитан Джим. — Когда я размышляю над семенами, мне кажется очень понятным то, как наши души будут жить в других Мирах. Никогда не поверил бы, что в этих маленьких созданиях есть жизнь, если бы не видел собственными глазами, что получается из них в результате чудесных превращений.

Энн, которая считала дни до того момента, когда у нее будет ребенок, не могла уже совершать долгие прогулки к маяку. Но мисс Корнелия и капитан Джим часто приходили к ней в дом. Мисс Корнелия вносила много радости в жизнь Энн и Гилберта. В каждый визит они много смеялись над ее забавными репликами. Иногда, когда в маленьком доме гостила мисс Корнелия, приходил и капитан Джим. И тогда было что послушать. Они вели между собой словесную войну, вступая в конфликты. Мисс Корнелия наступала, капитан Джим защищался. Однажды Энн упрекнула капитана за его стычки с мисс Корнелией.

— Я обожаю вести с ней беседы, миссис Блайз, — усмехнулся нераскаявшийся грешник. — Это величайшее наслаждение в моей жизни. Ее язычок и столб оживит. А ведь и вы с доктором не меньше наслаждаетесь, слушая ее.

На следующий день капитан Джим принес Энн букет майских цветов. Сад был наполнен восхитительными ароматами весеннего вечера. На побережье лежал туман молочного цвета, его покрывала поцелуями серебряная луна, покоящаяся в окружении серебряных звезд, сиявших над заливом. Над землей расстилался колокольный звон, который сливался с тихим весенним гулом моря. Майские цветы, принесенные капитаном Джимом, удачно завершили очаровательную композицию, созданную волшебницей-ночью.

— Я не видела еще ни одного такого цветка этой весной. Я так соскучилась по ним, — сказала Энн, погрузив лицо в букет.

— Их невозможно найти у нас в Четырех Ветрах или где-нибудь поблизости. Они растут только очень далеко, за Долиной. Я совершил сегодня небольшое путешествие и нарвал их для вас. Я думаю, это последние весенние цветы, больше таких не увидишь. Их сезон подходит к концу.

— Какой вы добрый и заботливый, капитан Джим! Никто больше, даже Гилберт, — сказала Энн, указывая в его сторону, — не вспомнил, что я так люблю майские цветы.

— Ну, у меня было еще и другое поручение. Я должен был наловить форелей для мистера Хаварда. Он их обожает, и это единственное, что я могу сделать в ответ на его доброту, в ответ на те услуги, которые он мне оказывал. Я принес ему форель и остался на целый день. Мы с ним долго разговаривали. Он очень любит разговаривать со мной, хотя я просто старый, никому не нужный моряк, а он солидный, прекрасно образованный человек. Просто он относится к тому типу людей, которые не могут молчать, когда им плохо. А здесь не так-то легко найти того, кто тебя выслушает. Здешние жители очень недоверчиво относятся к нему, потому что считают, что он неверующий. Не думаю, что это в точности так. По-моему, на острове есть несколько неверующих, но его можно назвать еретиком. Еретики, конечно, очень безнравственные люди, но с ними очень интересно общаться. У них другой взгляд на Бога. Они как бы находятся под впечатлением, что Его трудно найти, что совсем не так. Мне кажется, большинство из них находят Его в конце концов. Не думаю, что убеждения мистера Хаварда могут причинить мне много вреда. Единственная проблема, которая возникает у меня с мистером Хавардом, это то, что он слишком умный. Он считает себя самым умным и хитрым. Он убежден, что должен жить согласно своему мировоззрению, и все время начинает обсуждать новые способы того, как попасть на небо. По его мнению, традиционные способы, практикуемые основной частью населения, никуда не годятся. Но когда-нибудь он успокоится и будет смеяться над самим собой.

— Ну, во-первых, мистер Хавард был методистом, — сказала мисс Корнелия с такой интонацией, будто между методистами и еретиками нет большой разницы.

— Знаете, мисс Корнелия, — ответил капитан Джим мрачно, — иногда мне кажется, что, не будь я пресвитерианином, я был бы методистом.

— Подумаешь, — не замолкала мисс Корнелия. — Если бы вы не были пресвитерианином, то уже не имело бы большого значения, кем бы вы были. Да, кстати, раз уж мы заговорили о ереси, я вспомнила, что принесла вам, доктор, книгу, которую вы дали мне почитать. «Естественное право в духовном миру». Я не прочла и трети этого произведения. Я могу читать глубокомысленные трактаты, я могу читать какую-нибудь бессмыслицу, но эта книга не относится ни к тому, ни к другому.

— В ней содержатся некоторые еретические идеи, — сказал Гилберт, — но я предупреждал вас об этом, прежде чем дать эту книгу, мисс Корнелия.

— О, меня не беспокоит то, что эта книга — ересь. Я могу читать безнравственные вещи, но не переношу глупость, — непримиримо заявила мисс Корнелия. На этом она сочла нужным остановиться, так как, по ее мнению, какое-то там «Естественное право» не заслуживает большого внимания.

— Раз уж мы заговорили о книгах, «Безумная любовь» наконец-то подошла к концу. Две недели назад пришло окончание, — заметил капитан Джим мечтательно. — Это продолжалось сто три главы. Книга закончилась как раз на их свадьбе. Думаю, они решили все свои проблемы. Хорошо, что хоть в книгах возможно полное решение всех проблем. Жаль, что нигде больше такое невозможно.

— Я лично никогда не читаю романы, — сказала мисс Корнелия. — Вы не слышали, как чувствует себя Джорджи Рассел, Джим?

— Да, по пути домой я заходил навестить его. С ним все нормально, хотя он, как всегда, варится в бульоне всевозможных проблем, бедняга. Правда, он сам все заварил, но от этого ведь не легче.

— Он ужасный пессимист, — сказала мисс Корнелия.

— Ничего подобного. Он просто никак не может найти то, что ему надо в жизни.

— А разве это не пессимизм?

— Нет. Пессимизм — это когда человек и не надеется что-нибудь найти, а Джорджи до этого пока еще не дошел.

— У вас и для дьявола найдется ласковое словечко, Джим Бойд.

— Слышал я историю об одной настырной пожилой леди, но для дьявола у меня нет добрых слов, мисс Корнелия.

— Да вы вообще в него хоть верите? — серьезно спросила мисс Корнелия.

— Как вы можете спрашивать у меня такое, когда знаете, что я убежденный пресвитерианин, Корнелия?

— Вы верите или нет? — настаивала мисс Корнелия.

— Я верю в то, что слышал однажды от одного священника. Он сказал, что сила зла живет и действует, — ответил капитан Джим. — Я верю, Корнелия. Можно называть это дьяволом, или силами зла, или как вам нравится. Но это существует. И все неверующие и еретики в мире не смогут доказать, что ничего подобного не существует, так же как они не могут доказать, что Бога нет.

— Кстати, раз мы завели разговор о дьяволе, — сказала мисс Корнелия. — Мне кажется, что Билли Бут продался ему. Вы слышали о его последней проделке?

— Нет. А что он натворил?

— Он вышел из себя и сжег новый коричневый костюм своей жены, который она купила в Шарлоттауне за двадцать пять долларов. Он сделал это только потому, что решил, что мужчины стали с восхищением смотреть на нее в церкви, когда она надела свой новый костюм. Как это похоже на мужчин!

— Миссис Бут очень миленькая, а коричневый цвет больше всего идет ей, согласился капитан Джим.

— Но разве это может послужить причиной для того, чтобы бросить ее новый костюм в печку? Билли Бут — последний дурак, он превращает жизнь своей жены в какой-то кошмар. Она целую неделю рыдала над этим костюмом.

— Буты все со странностями, — сказал капитан Джим. — Когда-то Билли казался самым нормальным, самым здравомыслящим среди многих жителей. Но после свадьбы все странности, унаследованные им от родителей, вышли наружу. А его брат Дэниел всегда был каким-то ненормальным.

— У него каждый день были вспышки гнева. Его жене приходилось делать всю работу за него, пока он был не в себе. Когда он умер, друзья прислали ей письмо с соболезнованиями. Если бы мне пришлось написать ей что-нибудь по поводу смерти ее мужа, то я написала бы только поздравления. Его отец, Абрам Бут, противный старикашка, был горьким пьяницей. Он напился на похоронах своей жены, говорил заплетающимся языком и икал. «Я не пи-и-и-л много, я просто не-е-е-хорошо себя чувс-вс-вс-тву-у-ю-ю». Я хорошенько огрела его зонтиком по спине, когда он проходил мимо. Это протрезвило его на какое-то время, пока выносили гроб из дома. Молодой Джонни Бут должен был вчера бракосочетаться, но не смог, потому что, видите ли, заболел свинкой. Как это похоже на мужчин!

— А что он мог поделать, если действительно заболел, бедный парень?

— Не стала бы я сочувствовать ему, если бы была Кейт Штерн. Я не знаю, как он умудрился заболеть свинкой, но я знаю, что свадебный ужин был приготовлен, и все испортится до его выздоровления. Какие расходы! Он должен был переболеть свинкой, когда был еще ребенком.

— Мисс Корнелия, вам не кажется, что вы слишком многого хотите?

Мисс Корнелия посчитала ниже своего достоинства отвечать на эту реплику и повернулась лицом к Сьюзан Бэйкер, старой пряхе с мрачным лицом и добрым сердцем. На несколько недель ее пригласили поработать в маленьком доме. Она только что вернулась из Долины, куда ездила в гости.

— Как поживает тетя Мэнди? — спросила мисс Корнелия.

Сьюзан вздохнула.

— Очень плохо, очень плохо, Корнелия. Боюсь, скоро она будет уже на небесах, бедная.

— О, нет! Бог этого не допустит, будь уверена, — воскликнула мисс Корнелия.

Капитан Джим и Гилберт посмотрели друг на друга. Затем они неожиданно покраснели и вышли.

— Пришло время, когда не смеяться — просто грех, — сказал капитан Джим, задыхаясь от хохота. — Они обе — замечательные женщины!

Глава 19 Рассвет и сумерки

В начале июня, когда песчаные холмы покрылись огромным количеством диких роз и в Долине веяло яблочным ароматом, в маленький дом приехала Марилла. Сьюзан Бэйкер, несколько недель жившая в маленьком доме, но уже успевшая полюбить «молодую миссис доктор», так она звала Энн, открыла дверь и подозрительно посмотрела на Мариллу. Но так как Марилла не вмешивалась ни в работу Сьюзан, ни во взаимоотношения Энн со Сьюзан, то вскоре Бэйкер забыла о первой неприязни и подружилась с Мариллой.

Однажды вечером, когда заходившее солнце горело на горизонте ярко-красным шаром, а в саду выводила трели малиновка, воспевая вечерние звезды, в маленьком «доме мечты» неожиданно началась суматоха. Телефонные звонки раздались в некоторых домах в Долине. Доктор Дэйв и сестра в белом колпаке поспешно спустились вниз. Марилла металась по саду между клумбами, украшенными ракушками, и бормотала молитвы. А Сьюзан сидела на кухне с тампонами в ушах и с повязанным вокруг головы передником.

Лесли, увидев, что в окнах дома напротив горит свет, не спала всю ночь.

Та июньская ночь была короткой, но она показалась вечностью для тех, кто ждал.

— Ax, кончится ли это когда-нибудь? — сказала Марилла. Затем она увидела, как мрачно выглядят медсестра и доктор Дэйв, и не осмелилась спросить у них о чем-нибудь.

— Не говорите мне ничего, — сказала Сьюзан, отвечая на ту боль, что была в глазах Мариллы. — Как Бог может быть таким жестоким, что забирает от нас это дорогое создание, когда мы все его так любим!

— Он забирает и других, не менее любимых, — хрипло ответила Марилла.

Но на рассвете, когда поднимающееся солнце пронзило лежавшие над гаванью туманы, и над берегом повисла радуга, радость пришла в маленький дом. Энн была жива и здорова, а рядом с ней на кровати лежала крошечная белая леди с большими, как у ее матери, глазами. Лицо Гилберта было серым и измученным после ночных событий. Он спустился вниз, чтобы поговорить с Мариллой и Сьюзан.

— Слава Богу, — вздохнула Марилла. Сьюзан встала и вынула шерстяные тампоны из ушей.

— Пришло время позавтракать. Думаю, после всех волнений вы были бы не против перекусить немного. Скажите Энн, что ей ни о чем не надо волноваться, Сьюзан все приготовит. Пусть думает только о своем ребенке.

Гилберт грустно улыбнулся и вышел. Энн не надо было говорить о том, что она должна думать о ребенке. С того момента, как она стала матерью, она только о нем и думала, глядя своими большими глазами на лежавшее рядом существо. Ничто другое ее не волновало. В течение нескольких часов она наслаждалась столь острым ощущением счастья, что думала, что даже ангелы завидуют ей.

— Маленькая Джоси, — лепетала она, когда Марилла зашла в комнату, чтобы посмотреть на ребенка. — Мы планировали так назвать ребенка, если родится девочка. Мы перебрали столько имен, которыми хотели бы назвать ее в честь разных наших друзей. Было очень трудно выбрать. В конце концов мы остановились на Джоси. Для краткости мы можем называть ее Джой, это звучит очень красиво. Ах, Марилла! Я считала, что раньше была счастлива. Но теперь я поняла, что это была только мечта о счастье, сон, а теперь наступила реальность.

— Ты не должна много разговаривать, Энн. Подожди, ты еще очень слаба, предостерегающе сказала Марилла.

— Ты знаешь, как мне тяжело не разговаривать, — улыбнулась Энн.

Вначале Энн была слишком слаба и слишком счастлива, чтобы заметить мрачный вид Гилберта и печаль на лице Мариллы. Тогда в ее душу вкралось безжалостное, холодное, как морской туман, подозрение. Почему Гилберт не радуется, почему он ничего не говорит ей о ребенке? Почему они забрали от нее ребенка? Что-то было не так.

— Гилберт, — прошептала Энн, — с ребенком ведь все в порядке, правда? Скажи.

Прошло некоторое время, прежде чем Гилберт повернулся к Энн. Он нагнулся к ней и заглянул в глаза. Марилла, стоявшая под дверью, услышала жалобный душераздирающий стон и бросилась в кухню, где плакала Сьюзан.

— Ах, бедняжка, бедняжка! Как же она перенесет это, мисс Кетберг? Боюсь, это убьет ее. Она так ждала этого ребенка, была так счастлива. Неужели ничего уже нельзя сделать, мисс Кетберг?

— Боюсь, нет, Сьюзан. Гилберт сказал, что надежд нет. Он с самого начала знал, что ребенок не выживет.

— А ребеночек такой милый, — всхлипывала Сьюзан. — Я никогда не видела таких белых младенцев. Обычно они красные или желтые. Он открыл свои глазенки, как будто ему уже месяц, маленький. Бедная молодая миссис доктор!

На закате маленькое создание, которое появилось на рассвете, покинуло этот мир, оставив в нем разбитые сердца. Корнелия взяла маленькую белую леди из добрых, но сильных рук медсестры и облачила крошечное, мягкое, как воск, тело в красивое платье, которое подарила Лесли. Лесли просила об этом. Затем она положила тело рядом с убитой горем матерью. Лицо Энн было в слезах.

— Бог дал, Бог и взял, — проговорила медсестра сквозь слезы. — Да будет благословенно имя Господне!

Затем она вышла, оставив Энн и Гилберта вдвоем с их горем.

На следующий день маленькая белоснежная Джой была положена в вельветовый гробик, который Лесли отделала цветами. Ее похоронили на кладбище около церкви в Долине. Мисс Корнелия убрала всю одежду, приготовленную для младенца, и маленькую колыбельку. Затем они сели и опустили головы. Маленькая Джой никогда не будет спать здесь. Она нашла себе более холодную и узкую кроватку.

— Для меня это ужасное разочарование, — сказала мисс Корнелия с дрожью в голосе, вспоминая те роковые минуты на закате, когда умерла девочка, покинув эту землю и улетев в Долину Теней.

— Бедная Энн! Ее сердце разбито.

— Я завидую Энн, — вдруг резко сказала Лесли. — Я завидовала бы ей, даже если бы она умерла. Она была матерью в течение целого дня! Я с радостью отдала бы всю мою жизнь ради этого!

— Ты не должна говорить так, Лесли, дорогая, — сказала мисс Корнелия. Она боялась, что мисс Кетберг подумает что-то ужасное о Лесли.

Выздоровление Энн шло медленно. Многое причиняло ей боль. Цветы и солнечный свет, — все в Четырех Ветрах сильно раздражало ее. А когда шел дождь, она не находила себе места при мысли о том, что тяжелые капли падают на маленькую могилку на кладбище у церкви. А когда от ветра гремел навес крыши, Энн слышались какие-то голоса, которых раньше она никогда не слышала.

Добрые посетители, которые пытались своими несколько неуклюжими утешениями загладить боль тяжелой утраты, причиняли хозяйке дома только еще большие страдания. Письмо от Фил Блэйк было последней каплей. Фил слышала о рождении ребенка, но не слышала о смерти. Поэтому она послала письмо, полное поздравлений. Оно ранило Энн в самое сердце.

— Я так смеялась бы, читая эти поздравления и шутки, если бы у меня был ребенок, — сказала рыдающая Энн Марилле. — Но у меня нет моей малышки, и все эти поздравления кажутся мне теперь жестокой насмешкой. Хотя, я знаю, Фил не хотела причинять мне боль ни одним словом. О, Марилла, не знаю, как я буду жить дальше, как я снова смогу быть счастливой. К концу моей жизни все, вое воспоминания и окружающий меня мир будут только причинять мне боль.

— Время поможет тебе, — сказала Марилла, которая мучилась от переполнявшего ее сострадания, но никак не могла выразить его как-нибудь иначе, кроме как избитыми фразами.

— Это несправедливо, — сказала Энн. — Дети рождаются и живут там, где их совсем не ждут, где за ними никто не смотрит, Я так любила бы моего ребенка, так заботилась бы о нем, я дала бы ему все, что могла. А мне не было позволено сохранить его.

— Такова была воля Бога, Энн, — сказала Марилла, не в силах найти другое объяснение случившемуся. — Значит, так было надо, маленькой Джой лучше было уйти.

— Я не могу поверить в это, — снова зарыдала Энн. Затем, увидев, что Марилла ошеломленно смотрит на нее, она с жаром добавила:

— Зачем вообще ей стоило рождаться, зачем вообще кому-либо надо появляться на свет, если им лучше умереть? Я не думаю, что родившемуся ребенку лучше умереть в день своего рождения, вместо того, чтобы жить, любить и быть любимым, радоваться и страдать. Разве лучше сразу кануть в вечность? И откуда ты знаешь, что такова воля Бога? Может быть, его планы просто были расстроены силами зла. Я не могу с этим примириться.

— Ах, Энн, не говори так, — сказала Марилла, которая искренне волновалась за Энн, когда она начинала говорить такие страшные вещи. — Мы не можем всего понимать, но мы должны верить, что все к лучшему. Я знаю, тебе трудно сейчас так думать, но это только сейчас. Но попытайся быть сильнее, пожалуйста, ради Гилберта. Он так беспокоится за тебя. Ты не приходишь в себя слишком долго, уже давно пора.

— О да, я знаю, я веду себя как эгоистка, — вздохнула Энн. — Я люблю Гилберта больше, чем когда-либо, и я хочу жить для него. Но у меня такое ощущение, будто часть меня похоронена там, у церковного забора, на кладбище, и мне от этого так больно, что я больше не люблю жизнь.

— Так будет не всегда, Энн.

— Мысль о том, что эта боль когда-нибудь пройдет, ранит меня еще больше, чем все остальное, Марилла.

— Да, я понимаю тебя, у меня тоже так бывает иногда. Но мы все любим тебя, Энн.

Капитан Джим каждый день заходил к нам, чтобы спросить о твоем самочувствии, миссис Мур тоже не покидала нас ни на минуту. А мисс Брайэнд все свое время проводила, готовя разные вкусные вещи для тебя. Сьюзан это не очень нравилось. Она считает, что готовит не хуже мисс Брайэнд.

— Дорогая Сьюзан! Все ко мне так добры, Марилла. Я не неблагодарная, и, когда эта боль немного утихнет, я, может быть, стану такой, как прежде.

Глава 20 Пропавшая Маргарет

В один прекрасный день Энн снова вернулась к жизни. Наступил момент, когда она даже смогла улыбнуться, слушая очередные разглагольствования мисс Корнелии. Но в ее улыбке появилось что-то такое, чего раньше у Энн никогда не было. Она стала другой.

В первый же день, когда Энн была в состоянии совершить небольшую прогулку, Гилберт отвез ее на маяк Четырех Ветров. Он оставил ее там, а сам занялся обходом своих пациентов из рыбацкой деревушки. Над гаванью носился озорной ветерок, разбрасывая пенившуюся по берегам воду. Волны разбивались о прибрежные камни, и ветер доносил брызги до луга.

— Как я рад снова видеть вас здесь, миссис Блайз! — сказал капитан Джим. Присаживайтесь, присаживайтесь. Боюсь, сегодня здесь немного пыльно, но на пыль ведь можно не смотреть, когда за окнами такой великолепный вид, не правда ли?

— Я не обращаю внимания на пыль, — сказала Энн, — но Гилберт сказал, что мне надо как можно больше быть на воздухе и не сидеть в помещении. Думаю, я могу пойти и сесть здесь внизу на скалах.

— Вы хотите побыть одна или предпочитаете компанию?

— Если под «компанией» вы имеете в виду себя, то я лучше останусь в компании, чем одна, — сказала Энн, улыбнувшись. Затем она вздохнула. Раньше она никогда не имела ничего против того, чтобы остаться одной. Теперь она смертельно боялась этого. Теперь, когда она оставалась одна, она чувствовала себя ужасно одинокой.

— Здесь есть одно местечко, где вас не продует, — сказал капитан Джим, когда они пришли на скалы. — Я часто сижу здесь. Это отличное место, где можно просто посидеть и помечтать.

— Ах, мечты, — вздохнула Энн. — Я не могу мечтать сейчас, капитан Джим, с мечтами покончено.

— О, нет, нет, миссис Блайз, — воскликнул капитан Джим. — Сейчас вам действительно может так казаться, но вы продолжаете жить, и когда-нибудь радость вернется к вам, и прежде всего это выразится в том, что вы снова будете мечтать. Как вообще можно жить без мечты? Только благодаря ей мы и живем. А у вас есть мечта, которая обязательно сбудется. У вас еще будет маленькая Джоси.

— Но она не будет моей крошкой, — сказала Энн дрожащими губами. — У меня может быть чудесный ребенок, но он будет мне чужим.

— Бог уготовил вам лучшую судьбу, я верю, — сказал капитан Джим.

На некоторое время воцарилось молчание. Затем капитан Джим мягко промолвил:

— Миссис Блайз, я могу рассказать вам о пропавшей Маргарет?

— Конечно, — медленно ответила Энн. Она не знала, кто такая «пропавшая Маргарет», но почувствовала, что это роман из жизни капитана Джима.

— Я часто хотел рассказать вам о ней, — продолжал капитан Джим. — И знаете почему, миссис Блайз? Потому что я хочу, чтобы кто-нибудь помнил и вспоминал о ней, когда меня не станет. Я не могу допустить, чтобы ее имя было забыто людьми, живущими на земле. Сейчас уже никто ни помнит о пропавшей Маргарет, никто, кроме меня.

И капитан Джим рассказал Энн историю, старую-престарую забытую историю.

Прошло уже пятьдесят лет с тех пор, когда Маргарет заснула в плоскодонной лодке своего отца и была унесена течением, так, по крайней мере, предполагалось, ничего точно о ней не было известно. В тот день начался ужасный шторм. Для капитана Джима эти события пятидесятилетней давности имели такое же значение, как будто они произошли вчера.

— Целый месяц спустя после ее исчезновения я бродил по берегу, разыскивая ее мертвое тело, но море не вернуло ее мне, — сказала капитан Джим. — Но иногда я нахожу ее, миссис Блайз, иногда я нахожу ее. Она ждет меня. Я очень хотел рассказать вам хотя бы как она выглядела, но я не могу. Я вижу серебристый туман, висящий над гаванью на рассвете, он похож на нее. Я вижу белые стволы берез в лесу за холмом, и они заставляют меня вспомнить о ней. У нее были светло-каштановые волосы, маленькое белое милое лицо и длинные тонкие пальцы, такие же, как у вас, миссис Блайз, только они были темнее и грубее, ведь она была деревенской девушкой. Иногда я просыпаюсь по ночам и слышу, как море зовет меня, и в этом зове я улавливаю голос Маргарет. И когда во время шторма море рыдает и стенает, я слышу ее жалобный плач. А когда в хорошую погоду море смеется, то оно смеется ее смехом. У нее был такой красивый смех! Море отняло ее у меня, но когда-нибудь я найду ее, миссис Блайз. Море не может вечно разлучать нас.

— Я рада, что вы рассказали мне о ней, — сказала Энн. — Я всегда удивлялась, почему вы прожили всю жизнь один.

— Никто другой меня никогда не интересовал. Пропавшая Маргарет забрала с собой мое сердце, вот отсюда, — сказал капитан, который в течение пятидесяти лет оставался верен своей утонувшей возлюбленной. — Это ничего, что я буду много говорить о ней, миссис Блайз? Для меня это большое удовольствие. С моими рассказами о ней меня покидает сердечная боль, не дающая мне покоя в течение пятидесяти лет. Я знаю, вы никогда ее не забудете, миссис Блайз. И если годы принесут другое маленькое создание в ваш дом, обещайте мне, что расскажете ему историю о пропавшей Маргарет, чтобы ее имя не было забыто.

Глава 21 Барьеры исчезают

— Энн, — сказала Лесли, прерывая молчание, — ты просто представить себе не можешь, как я рада снова сидеть здесь с тобой, разговаривать и молчать вместе.

Они сидели в зарослях травы с голубым оттенком на берегу ручья в саду Энн. Вода сверкала и бурлила. А березы отбрасывали на нее тени своих стволов. Вдоль дороги цвели розы. Солнце висело низко над горизонтом, и воздух был полон музыки вечера. Это была музыка поющего ветра и плещущихся волн. К этим звукам примешивался колокольный звон, доносившийся из церкви, около которой была похоронена маленькая белоснежная леди. Энн любила колокольный звон, хотя теперь в нем слышались грустные ноты.

Она с любопытством посмотрела на Лесли, которая сидела рядом с ней с вязанием в руках. Голос Лесли звучал как-то скованно, что было нехарактерно для нее.

— В ту ужасную ночь, — продолжала Лесли, — я думала о том, что мы, может быть, больше никогда не будем говорить и гулять вместе. Я вдруг поняла, как много значит для меня твоя дружба и какой ненавидящей маленькой тварью я была.

— Лесли! Лесли! Я никому не позволю так называть моих друзей.

— Но это правда. Я именно такая — ненавидящая маленькая тварь. Я хочу кое-что сказать тебе, Энн. Ты будешь презирать меня, но я не могу больше молчать. Энн, иногда этой зимой и весной бывали такие моменты, когда я ненавидела тебя.

— Я знаю это, — спокойно сказала Энн.

— Ты знаешь! Да?

— Да, это было видно по твоим глазам.

— И это не мешало тебе любить меня и быть моим другом?

— Ну, ты ненавидела меня только иногда, бывали моменты, когда ты хорошо ко мне относилась, мне так кажется.

— Да, это действительно так. Но другое ужасное чувство всегда было во мне, кипело в сердце. Иногда оно затаивалось, иногда я забывала о нем, но временами это чувство просыпалось и брало надо мной верх. Я ненавидела тебя, потому что завидовала. Меня саму тошнило от этого, но я продолжала тебе завидовать. У тебя был такой миленький маленький дом, и любовь, и счастье, все, что я хотела иметь, но никогда не имела и не буду иметь. О да, мне никогда не иметь всего этого. Это не давало мне покоя. Я не завидовала бы тебе, если бы имела хоть немного надежды, что моя жизнь когда-нибудь изменится. Но так никогда не будет, а это так несправедливо. Это выводило меня из себя, причиняло боль, поэтому-то я и завидовала тебе иногда. О, мне было так стыдно это осознавать, сейчас я умираю от стыда. Но я не могла больше скрывать это. В ту ночь, когда я так боялась, что ты не выживешь, я решила, что это наказание мне за мои чувства, и тогда я тебя полюбила. Энн, Энн, у меня не осталось ничего, что я могла бы любить с тех пор, как умерла моя мать, кроме старой собаки Дика. А это так ужасно, когда никого не любишь, жизнь становится такой пустой, нет ничего хуже пустоты, я могла бы так сильно тебя любить, а это ужасное чувство ненависти не давало мне возможности делать это.

Голос Лесли задрожал, и она заговорила несвязно.

— Нет, Лесли, — взмолилась Энн, — не надо. Я все понимаю. Не надо больше об этом говорить.

— Нет, я должна, я должна. Когда мне сказали, что ты останешься жива, я поклялась, что приду и расскажу тебе все, как только смогу, как только тебе станет лучше. Я не смогла бы больше принимать твою дружбу, пока не рассказала бы, как ужасно я к тебе относилась. И я так боялась, что это настроит тебя против меня.

— Тебе не нужно этого опасаться, Лесли.

— Ах, я так рада, так рада, Энн, — Лесли схватила руку Энн в свои огрубевшие от работы руки и начала трясти ее. — Но раз уж мы начали разговор, я хочу рассказать тебе все. Не помню, где я увидела тебя в первый раз, кажется, это было на берегу.

— Нет, это было в ту ночь, когда мы с Гилбертом приехали в этот дом. Ты гнала гусей вниз по холму. Я это очень хорошо помню. Твоя красота так поразила меня, что я целую неделю пыталась разузнать, кто ты.

— А я знала, кто вы такие, хотя я никого из вас не видела раньше. Я слышала, что в дом миссис Рассел приезжает молодой доктор и его невеста. Я… я ненавидела тебя, Энн, с того самого момента.

— Да, я видела это по выражению твоих глаз. Потом я сомневалась, думала, что, может быть, я ошиблась, потому что я не знала, что могло послужить причиной твоей ненависти.

— Я ненавидела тебя, потому что ты выглядела такой счастливой, хотя ведь ты не у меня отобрала это счастье. Поэтому я не приходила к тебе в гости. Хотя я прекрасно знала, что должна прийти навестить тебя, даже наши простые традиции, которые существуют в Четырех Ветрах, обязывают к этому. Но я не могла переломить себя. Я смотрела на ваш дом в окно. Я видела, как вечерами ты и твой муж прогуливаетесь по саду, как ты выходишь к тополям, чтобы встретить его. Это причиняло мне сильную боль. Тем не менее где-то в глубине души я хотела прийти к вам, и я пришла бы, если бы не чувствовала себя такой несчастной. Я нашла бы в тебе лучшего друга и все, чего я никогда не имела. А помнишь ту ночь на берегу? Ты боялась, что я подумаю, будто ты сумасшедшая. Это ты должна была заподозрить меня в сумасшествии.

— Нет, Лесли, я так не подумала, но я не могла понять тебя. Ты то подпускала меня к себе, то отталкивала и становилась грубой и неразговорчивой.

— Я была очень несчастна в тот вечер. У меня был тяжелый день. Дик вел себя невыносимо. Обычно он очень спокойный и не выходит из-под контроля, ты знаешь, Энн. Но иногда он становится совсем другим. Он совсем измучил меня в тот день, и я убежала на берег, как только он уснул. Для меня это было единственной отдушиной. Я сидела здесь и размышляла о том, как мой бедный отец покончил с собой, удивляясь тому, как я сама до сих пор не сделала этого. Да, мое сердце было полно черных мыслей. А затем я увидела тебя танцующей на берегу, как ребенок. Я стала ненавидеть тебя еще больше. И в то же время я хотела дружить с тобой. Я не могла противиться своим чувствам. В тот вечер, придя домой, я плакала от стыда. Что ты могла обо мне подумать! То же было и когда я приходила к вам в гости. Иногда я действительно была очень рада, у вас я чувствовала себя счастливой. Но временами чувство ненависти не давало мне покоя. Бывали даже такие моменты, когда все, что напоминало о вашем доме, причиняло мне невыносимую боль. У тебя было столько всего, чего не было у меня. Особенно, можешь себе представить, я злилась при виде ваших китайских собак. Мне хотелось схватить их обоих за носы и сильно стиснуть. Ты улыбаешься, Энн, но мне не было смешно. Я приходила к вам, видела тебя и Гилберта в окружении ваших книг, цветов, у вас было так уютно, у вас были семейные традиции, шутки. Вы так любили друг друга, что это было видно в каждом взгляде, в каждом слове. Это было заметно, даже когда вы не хотели ничего показывать. А потом я возвращалась к себе домой. Ах, Энн, мне не верится, что я такая завистливая от рождения. Когда я была маленькой девочкой, у меня не было многого, что было у моих одноклассников, но меня это никогда не волновало. У меня не было к ним ненависти. Я стала такой плохой!

— Лесли, дорогая, хватит обвинять себя. Ты не злая, не завистливая и не ревнивая. Жизнь, которую ты вынуждена вести, немного изменила тебя, но не совсем. Я позволяю говорить тебе так о самой себе только потому, что думаю, что тебе лучше выговориться и очистить душу от всего этого. Но не надо больше обвинять себя.

— Хорошо, я не буду. Я только хотела, чтобы ты знала, какая я. А в тот раз, когда ты поделилась со мной своими надеждами относительно того, что должно произойти весной, я была задета больше всего. Это было ужасно! Я никогда не прощу себе того, как я вела себя тогда. Я со слезами раскаивалась. Тогда я вложила всю любовь в то маленькое платьице. Разве могла я знать, что это платье станет саваном?

— Лесли, не надо, выбрось эти мысли из головы. Ты не представляешь, как я была рада, когда ты принесла мне то маленькое платье. С тех пор, как я потеряла Джоси, я только и думаю о том, что она лежит там в платье, в которое ты вложила всю свою любовь. Мы обо всем поговорили, надеюсь, теперь все будет хорошо. С барьерами покончено. Какое это странное чувство, как будто открываешь дверь, и все тени исчезают.

— Их никогда не будет больше между нами.

— Нет, теперь мы настоящие друзья, Лесли, и я очень рада.

— Надеюсь, ты правильно поймешь меня, Энн, если я что-то сказала не так. Я была ранена глубоко в сердце, когда узнала, что ты потеряла своего ребенка. Если бы я могла спасти ее, отрезав мою руку, я согласилась бы. И без колебаний сделала бы это. Но твое горе сблизило нас. Твое безоблачное счастье больше мне не мешает. О, только пойми меня правильно, я не радуюсь, что ты познала несчастье, мне очень жаль, просто с того момента, как произошли все эти несчастья, между нами не осталось преград.

— Я прекрасно понимаю тебя, Лесли. Теперь мы забудем о том, что было в прошлом, о всех неприятностях. Все изменится. Теперь все будет по-другому. Ведь я этого момента ждала, мы обе принадлежим к расе Джозефа. Лесли, ты восхитительная девушка, и я не могу поверить, что для тебя в этой жизни все потеряно.

Лесли покачала головой.

— Нет, — сказала она грустно. — Нет никакой надежды. Дику никогда не станет лучше. И даже, если его память вернется, о, это было бы намного, намного хуже, чем настоящее положение. Тебе этого не понять. Мисс Корнелия когда-нибудь рассказывала тебе о том, как я вышла замуж за Дика?

— Да.

— Я рада, я хотела, чтобы ты знала. Энн, мне кажется, что с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, жизнь моя состояла только из страданий. До этого у меня было счастливое детство. Мы были бедны, но это не имело значения. Отец был так добр ко мне. Он был таким умным. С того времени, как я себя помню, мы были закадычными друзьями. Моя мама была такой красивой. Я похожа на нее, но я не такая красивая, как она.

— Мисс Корнелия сказала, что ты гораздо красивее.

— Она ошибается или преувеличивает. Мне кажется, у меня более красивая фигура. Мама была очень слабой и горбилась от тяжелой работы. Но у нее было ангельское личико. Я с восхищением смотрела на нее. Мы все ею восхищались: и папа, и Кеннет, и я.

Энн помнила, что мисс Корнелия совсем по-другому охарактеризовала мать Лесли. Но когда любишь, все видишь в другом свете. В любом случае со стороны Розы Вест было очень эгоистично заставить свою дочь выйти замуж за Дика Мура.

— Кеннет — мой брат, — продолжала Лесли. — Я не могу выразить тебе, как сильно я любила его. Он так жестоко был убит. Ты знаешь, как это случилось?

— Да.

— Энн, я видела его маленькое лицо после того, как колесо переехало его. Он лежал на спине. Энн, Энн, я и сейчас вижу его выражение. Я никогда его не забуду. Все, о чем я просила небо, это чтобы эти ужасные воспоминания были погребены глубоко в моей памяти. О, Господи!

— Лесли, не рассказывай об этом. Я знаю эту историю, не надо рассказывать ее с подробностями, это только причинит тебе боль, разбередит старую рану.

Лесли сумела справиться со своими чувствами и продолжила рассказ.

— Затем стало ухудшаться папино здоровье. Он сходил с ума. О нем ты тоже знаешь?

— Да.

— После того, что случилось с ним, у меня осталась только мать. Я жила для нее. Но у меня были большие надежды. Я хотела стать учительницей и связать свою жизнь с колледжем. Я хотела забраться на самую вершину. Ох, об этом я тоже не буду говорить. Это ни к чему. Ты знаешь, что случилось. Я не могла видеть, как страдает моя дорогая маленькая мама, всю свою жизнь она была труженицей, рабыней, оторванной от родного дома. Конечно, я могла сама достаточно заработать для нас, чтобы прожить. Но мама не могла покинуть дом. Она приехала сюда невестой, здесь она прожила жизнь с отцом, которого любила. С этим домом были связаны все ее воспоминания. Даже учитывая то, что я сделала ее счастливой только на один год, не заставляло меня жалеть о том, что я сделала. Что же касается Дика, я не ненавидела его, когда мы поженились. К нему я питала теплые, дружеские чувства, как ко всем моим одноклассникам. Я знала, что он выпивал, но ничего не слышала о его связи с девушкой из рыбацкой деревушки. Если бы я знала об этом, я не могла бы выйти за него замуж, даже ради матери. Позже я стала ненавидеть его, но мама уже никогда об этом не узнает. Она умерла, и я осталась одна. Мне было всего лишь шестнадцать, и я была одинока. Дик уехал. Я надеялась, что он не будет много времени проводить дома. Море всегда было у него в крови. Ни на что другое я и не надеялась. Так вот. Его привез капитан Джим, как ты знаешь. Вот и вся моя история. Теперь ты знаешь меня, Энн, и знаешь с самой худшей стороны. Между нами больше нет барьеров. Ты все еще хочешь быть моим другом?

Энн посмотрела на верхушки берез. Белые стволы были покрыты золотыми бликами заходящего солнца, которое низко висело над гаванью.

— Я — твой друг, а ты — мой, навсегда, — сказала она. — Мы будем дружить так, как никто раньше не дружил. У меня было много замечательных друзей. Но в тебе, Лесли, есть что-то такое, чего я никогда не находила ни в одной из них. Ты можешь дать мне больше, у тебя такая богатая натура, и я могу предложить тебе больше, чем когда-то в беззаботном девичестве. Мы, две женщины, будем неразлучными друзьями на всю оставшуюся жизнь.

Они пожали друг другу руки и улыбнулись сквозь слезы, которыми были наполнены серые глаза Энн и голубые — Лесли.

Глава 22 Мисс Корнелия разрешает вопросы

Гилберт настаивал на том, чтобы Сьюзан продолжала жить в их доме, хотя бы еще лето. Энн сначала протестовала.

— Нам так хорошо здесь вдвоем, Гилберт. Если будет еще кто-нибудь, все испортится. Сьюзан очень хороший человек, но она чужая. Мне совсем не трудно выполнять домашнюю работу.

— Ты должна следовать советам своего врача, — сказал Гилберт. — Есть старая поговорка, которая гласит, что жена сапожника ходит босая, а жена врача умирает в молодости. Так вот, я не хочу, чтобы эта поговорка подтвердила свою правоту в моем доме. Сьюзан останется у нас до тех пор, пока в твоей походке снова не будет уверенности и силы, пока ты не восстановишь свое здоровье.

— Да вы не волнуйтесь, дорогая миссис доктор, — сказала Сьюзан, неожиданно войдя в комнату. — Отдыхайте и не волнуйтесь о хозяйстве. Сьюзан всегда наготове. Не стоит лаять у порога самому, если есть собака. Я буду приносить ваш завтрак к вам наверх каждое утро.

— Не надо, — засмеялась Энн. — Я согласна с мисс Корнелией в том, что это позор для женщины — есть в постели. Это оправдывает любые выходки со стороны ее мужа.

— Ах, Корнелия, — сказала Сьюзан с неуважением. — Я надеялась, у вас хватит ума, дорогая миссис доктор, не обращать внимания на то, что говорит мисс Корнелия Брайэнд. Я не понимаю, почему она всегда должна унижать мужчин, хотя она и старая дева. Я и сама старая дева, но вы никогда не услышите, чтобы я осуждала мужчин. Они мне нравятся. Я вышла бы замуж, если бы смогла. Это совсем не смешно, что никто никогда не просил меня стать его женой, правда, миссис доктор, дорогая. Я не красавица, но я выгляжу так же хорошо, как большинство замужних женщин. Но у меня никогда не было поклонника. Как вы думаете, почему?

— Может быть, это предопределение, — предположила Энн с неподдельной грустью в голосе.

Сюзан кивнула головой.

— Я тоже часто так думала, миссис Блайз.

Так думать очень удобно. Я не буду переживать, что никому не нужна, если такова воля Бога, имеющего какую-то мудрую цель. Но иногда я сомневаюсь, так ли это. Может быть, просто никто не может ничего изменить, даже Бог, чтобы помочь мне. Но, может быть, у меня еще будет шанс выйти замуж. Я очень часто вспоминаю слова моей старой тетушки. Она говорила: «Рано или поздно кто-нибудь придет за тобой».

Женщина никогда не может быть уверена, что не выйдет замуж. Надежда остается до самой могилы. А пока у меня есть время, дорогая миссис доктор, я испеку вишневый пирог. Я заметила, что доктор очень любит пироги с вишней. А я обожаю готовить для мужчин, которые могут по достоинству оценить мое кулинарное искусство.

В тот день, незадолго до обеда, к Энн зашла мисс Корнелия, запыхавшаяся от ходьбы.

— Меня никогда не раздражали слова, произнесенные дьяволом, но вот эта человеческая плоть просто выводит меня из себя, — заметила мисс Корнелия. — Ты всегда выглядишь холодной, как огурец, дорогая Энн. Что? Кажется, я чувствую запах пирога с вишнями! Если мой нюх меня не обманывает, пригласи меня скорее на чашку чая. Этим летом я еще ни разу не пробовала вишневого пирога. Мои собственные вишневые деревья были полностью ободраны мальчишками из гавани.

— Так, так, мисс Корнелия, — произнес капитан Джим, который читал роман о море, сидя в углу гостиной, — вы не должны говорить так о тех несчастных мальчиках, у которых нет матерей, хотя у вас есть для этого основания. Но у них слишком порядочный отец. Скорее всего, вас обокрали малиновки. В этом году малиновки ужасно большие.

— Малиновки! — презрительно воскликнула мисс Корнелия. — Ха, нет, вы посмотрите! Двуногие малиновки!

— Ну и что? Большинство Малиновок в Четырех Ветрах сконструированы по этому принципу, — мрачно ответил капитан Джим.

Мисс Корнелия на минуту остановила на нем свой насквозь просверливающий взгляд. Затем она набрала воздуха и начала громко хохотать.

— Ну ладно, вы убедили меня в конце концов, Джим Бойд. Допустим, что все было именно так, как вы говорите. Нет, ты посмотри на этого чеширского кота, Энн. Что же касается малиновок, то если у этих птиц действительно такие здоровые ноги, поверх которых болтаются грубые штанины брюк, то я принесу семейству Гилманов извинения. Ведь именно такие ноги я видела как-то утром, когда на рассвете случайно выглянула в окно. Когда я спустилась в сад, их уже и след простыл. Я не могла понять, как им удалось так быстро исчезнуть, но капитан Джим пролил на это свет. Они, конечно, улетели.

Капитан Джим засмеялся и поплелся домой, сожалея о том, что отказался принять приглашение остаться у Энн и Гилберта на ужин и отведать вишневого пирога.

— Я зашла к вам, право, на минутку. Я иду к Лесли. Хотела спросить ее, не может ли она взять к себе на время постояльца. Вчера я получила письмо от миссис Дейли. Она из Торонто. Два года назад гостила у меня и теперь хочет, чтобы я пристроила здесь на лето ее друга. Его зовут Оуэн Форд. Он работает в газете, и, кроме того, мне кажется, что он внук директора школы, который построил этот дом. Старшая дочь Джона Сельвина вышла замуж в Онтарио за некоего Форда. А этот Форд — ее сын. Он хочет посмотреть на старый дом своего деда. Этой весной он болел брюшным тифом. Он еще не совсем оправился. Его врач посоветовал ему поехать на море. Но он не хочет жить в отеле. Ему нужен тихий спокойный дом. Я не могу взять его к себе, так как в августе уезжаю на совещание в У.Ф.М.С. Я приглашена делегатом. Не знаю, согласится ли Лесли взять его к себе и заботиться о нем, но в любом случае кроме нее это сделать некому. Если она не согласится, ему придется искать дом дальше, в Долине.

— Когда вы повидаете ее, возвращайтесь к нам, чтобы помочь управиться с пирогом, — сказала Энн, — приводите с собой Лесли и Дика, если, конечно, они смогут прийти. Так вы говорите, что собираетесь в Кингспорт? Это очень кстати. Я должна передать туда с вами одно письмо. Оно адресовано моей подруге, миссис Джоан Блейк.

— Я уговорила миссис Томас поехать со мной, — сказала мисс Корнелия. Можешь мне поверить, ей давно пора отдохнуть. Она скоро загоняет себя до смерти, если и дальше будет так работать. Том Холт прекрасно играет в крокет, но не в силах встать рано утром и заняться какой-нибудь работой. Но я заметила, он может встать, когда еще солнце не взошло, чтобы пойти на рыбалку. Как это похоже на мужчин!

Энн улыбнулась. Она научилась не обращать внимания на замечания мисс Корнелии по поводу мужчин из Четырех Ветров. Но ей приходилось делать вид, что она верит всему, что говорит мисс Корнелия, хотя все это было чистым вымыслом. Например, Том Холт был известен как любящий отец и прекрасный сосед. Даже если он и любит рыбалку, которая у него в крови, и ленится заниматься хозяйством на ферме, что никогда не было в его натуре, даже если учесть то, что он любит проводить время, занимаясь всякой ерундой, никто на острове не согласился бы с мисс Корнелией, которая ставила все эти качества ему в минус. Жена Тома Холта была энергичной женщиной, и она гордилась этим. Их семья жила в очень удобном домике, у них была хорошая ферма. Их шаловливые сыновья и дочери подавали большие надежды. Они-то и забирали энергию у своей матери. В общем, в Долине Сент-Мэри не было семейства счастливее, чем Холты.

Вскоре мисс Корнелия вернулась довольная из домика, что стоял по ту сторону ручья.

— Лесли возьмет его, — объявила она, — она не хочет упускать шанс. Ей нужны деньги, чтобы починить крышу своего дома, и она не знала, где взять средства. Думаю, капитан Джим очень заинтересуется, когда узнает, что к нам приезжает внук Джона Сельвина. Лесли сказала, что давно мечтала отведать вишневого пирога, но, к сожалению, не может прийти, так как вынуждена бегать по лугам в поисках своих гусей. Они разбежались. Но она просила передать, что если у вас останется кусочек, то она просит оставить ей. Она придет за ним поздно вечером, когда с гусями все будет улажено. Ты не представляешь себе, Энн, как радовалось мое сердце, когда я слушала, как Лесли просит меня передать тебе такую просьбу. При этом она смеялась, как много лет назад. С некоторых пор она так сильно изменилась! Она смеется и шутит как ребенок. Из ее разговоров я поняла, что она бывает здесь довольно часто.

— Каждый день, — сказала Энн. — Не представляю, что бы я делала без Лесли, тем более сейчас, когда Гилберт так занят. Его почти не бывает дома. Он забегает лишь на часок. Он работает как ненормальный. Жители деревни сейчас очень часто обращаются к нему. — Им было бы лучше иметь своего собственного доктора, — сказала мисс Корнелия. — Хотя, по правде говоря, я не могу обвинять их за то, что они прибегают к услугам доктора Блайза. После того, как доктор Блайз привел в порядок миссис Эллонби, жители деревни стали считать, что он способен поднять и мертвого. Мне кажется, доктор Дэйв завидует молодому доктору, так как в последнее время у того слишком много новых пациентов. А я ему сказала, что это миссис Ронда Эллонби сделала ему такую репутацию. Если бы ее лечащим врачом был доктор Дэйв, она умерла бы и уже лежала бы под большим надгробным камнем с надписью, гласящей, что Бог забрал мисс Эллонби. О, я люблю говорить начистоту с доктором Дэйвом. Он много лет был единственным доктором в Долине и считает, что может делать все, что угодно, так как бедным жителям не остается ничего другого, как обращаться за помощью к нему. Кстати, раз уж мы заговорили о докторах: я больше всего хочу, чтобы доктор Блайз возвратился домой как можно скорее, чтобы осмотреть Дика. У него какой-то нарыв на коже. Не знаю, с чего это Дик надумал обзаводиться еще нарывами, как будто у него и без того мало проблем.

— Вы знаете, Дику я нравлюсь, — сказала Энн. — Он ходит за мной, как собака, и улыбается, как ребенок, когда я обращаю на него внимание.

— А у тебя от его вида мурашки по коже бегут, да?

— Нет, совсем нет. Я хорошо отношусь к бедному Дику. Он такой жалкий и в то же время такой милый.

— Ты бы не считала его милым, если бы видела его в его лучшие дни, можешь мне поверить. Но я рада, что ты не обращаешь на него внимания, это самое лучшее для Лесли. Ей придется гораздо больше работать, когда приедет ее постоялец. Я надеюсь, он не доставит ей неприятностей. Тебе он наверняка понравится, он писатель.

— Не понимаю, почему люди считают, что если встречаются два человека и оба они писатели, то они должны быть без ума друг от друга, — сказала Энн немного раздраженно и недоумевающе. — Ведь никто не думает, что два кузнеца будут друзьями только потому, что они оба кузнецы.

Тем не менее Энн с нетерпением ждала приезда Оуэна Форда. Она надеялась, что если он окажется молодым и приятным человеком, то это сделает жизнь в Четырех Ветрах более интересной. Замкнутая атмосфера не для тех, кто принадлежит к расе Джозефа.

Глава 23 Приезд Оуэна Форда

Как-то вечером мисс Корнелия позвонила Энн.

— Писатель только что приехал. Я собираюсь проводить его к тебе, а ты покажешь ему, как пройти к Лесли. Это короче, чем если я поведу его другой дорогой, а я ужасно спешу. Ребенок Ридов упал в ведро с горячей водой, у него очень сильный ожог. Меня попросили помочь с лечением. Ему требуется пересадка новой кожи. Не знаю, как это могло случиться. Миссис Рид всегда такая осторожная.

— Очень хорошо, — сказала Энн. — А как писатель, какой он?

— Ты увидишь, каков он из себя, когда я приведу его к вам. Что же касается моего мнения, то главное — это то, каков человек внутри, а это известно только Богу. Не хочу больше ничего говорить, чтобы мои слова не услышали уши, прижатые сейчас ко всем трубкам в Долине.

— Мисс Корнелия, очевидно, просто ничего не разглядела в его внешности, иначе она поделилась бы со мной, несмотря на то, что ее могут многие услышать, — сказала Энн. — Мне кажется, Сьюзан, что мистер Форд красивее многих здешних жителей.

— Я, дорогая миссис доктор, обожаю любоваться красивыми мужчинами, призналась Сьюзан. — Не приготовить ли мне быстренько что-нибудь перекусить? У меня есть отличный пирог из земляники. Он просто тает во рту.

— Нет, не надо. Он не задержится у нас, а сразу отправится к Лесли. Там уже готов для него ужин. Кроме того, я хочу, чтобы немного земляничного пирога досталось и моему собственному бедному мужу. Он придет домой очень поздно, Сьюзан, оставь для него, пожалуйста, кусочек пирога и стакан молока на столе.

— Конечно, дорогая миссис доктор. Сьюзан всегда наготове. В конце концов действительно лучше оставить пирог доктору, чем отдавать его незнакомцу, который, может быть, только и ищет, чего бы заглотнуть.

Вскоре пришел мистер Форд. Как Энн и предполагала, он оказался очень красивым. Он был высок, широк в плечах, у него были прекрасные каштановые волосы, тонкий нос и большие темно-серые глаза.

— А вы заметили, какие у него зубы, дорогая миссис доктор? — восхищенно сказала Сьюзан, когда гость ушел. — А какие милые у него ушки! Они самые красивые, какие я только когда-либо видела у мужчины. Я очень придирчива к мужским ушам. Когда я была совсем молодая, то боялась, что у меня будет муж с ушами, как карманные клапаны или как у слона. Но, как теперь выяснилось, мне нечего было волноваться. У меня нет вовсе никакого мужа, даже с ушами как у слона. И, похоже, у меня его уже никогда не будет.

Энн не обратила внимания на уши мистера Оуэна Форда, но она заметила его зубы, когда его губы расплылись в открытой дружеской улыбке. Когда он не улыбался, его лицо было очень грустным и ничего не выражало, совсем как у идеального мужчины, которого Энн рисовала себе в юности. Но на его лице, когда он улыбался, зажигались радостные огоньки. Действительно, Оуэн Форд оказался очень приятным парнем.

— Вы себе представить не можете, миссис Блайз, как я рад находиться здесь, — сказал он, глядя вокруг своими большими глазами. — У меня появилось какое-то странное чувство, как будто я приехал домой. Вы знаете, моя мать родилась здесь. Здесь прошло ее детство. Она часто рассказывала мне о своем родном доме. Я знаю его внутреннее устройство так же хорошо, как знал бы, если бы жил в нем много лет. И она, конечно, рассказала мне историю о том, как был построен этот дом, и о том, как мучился мой дедушка в ожидании корабля «Ройял Вильям». Этот дом уже такой старый. Я решил наконец посмотреть на него, пока он еще стоит. Я, честно говоря, не очень-то на это надеялся.

— На этом берегу старые дома не исчезают так легко, как вы думаете, — с улыбкой сказала Энн. — Это страна, где все всегда выглядит одинаково, ничего не меняется. Вот и дом Джона Сельвина почти не изменился с тех пор, когда в нем жила ваша бабушка и мама. А розы, которые ваш дедушка посадил для своей жены, как раз недавно зацвели.

— Как интересно! Я в ближайшее время осмотрю здесь все.

— Дверь нашего дома всегда открыта для вас, — проговорила Энн. — А вы знаете, что старый капитан Джим, который сейчас работает на маяке, хорошо знал и Джона Сельвина и его невесту? Он рассказал мне о них в первый же вечер моего приезда сюда, я — третья невеста в этом доме.

— Возможно ли такое! Да что вы говорите! Вот это открытие. Я должен непременно повидать его.

— С этим у вас не будет трудностей. Мы все хорошие друзья капитана Джима. Он с таким же удовольствием встретится с вами, как и вы с ним. Ваша бабушка сияет в его памяти, как звезда на небе. Однако, мне кажется, миссис Мур уже заждалась вас. Я покажу вам, как пройти к ее дому.

Энн проводила его к дому, который стоял за ручьем. Издали доносились голоса поющих рыбаков. Их пение летело над водой. Вдали ярко вспыхнул огонь маяка. Очарованный мистер Оуэн Форд восторженно смотрел вокруг.

— Так вот они какие, Четыре Ветра, — сказал он. — Я не был готов к тому, чтобы увидеть здесь столь красивую местность, несмотря на все рассказы, которые я слышал от моей матери. Какие цвета, какой ландшафт, какое очарование! Я чувствую себя сильным только от одного этого вида. И если вдохновение приходит от общения с прекрасным, то я смогу начать здесь мой великий канадский роман.

— А вы еще не начали его? — спросила Энн.

— Нет, еще нет. У меня еще нет центральной идеи такого романа. Она витает надо мной, я почти ловлю ее, но она снова исчезает. Может быть, при виде такой красоты и покоя я смогу осуществить свою мечту. Мисс Брайэнд сказала мне, что вы пишете.

— О, я пишу небольшие рассказы для детей. И после замужества сделала очень мало. У меня никогда не было надежд на то, что я буду писать великий канадский роман, — засмеялась Энн. — Это не по мне.

Оуэн Форд тоже засмеялся.

— Боюсь, мне это тоже не по силам, как и вам. Я имел в виду, что просто хочу когда-нибудь попробовать, если у меня будет время. Для тех, кто работает в газете, шансы заняться такими серьезными вещами, откровенно говоря, совсем невелики. Времени ни на что не хватает. У меня неплохо получались небольшие рассказы, которые я писал для журнала, но вот книг я не выпускал. За три месяца свободного времени я просто обязан попробовать. Мне бы только найти мотив моего романа.

Мотив романа сразу пришел на ум Энн. Это чуть было не заставило ее подпрыгнуть от радости. Но она не высказала свои мысли, так как в этот момент они подошли к дому Лесли. Когда они шли по саду, Лесли вышла на веранду из боковой двери. Она стояла в тонкой полоске света, поэтому плохо видела своего нового постояльца. На ней было простенькое хлопковое платье с алым поясом. Лесли никогда не носила одежду без чего-нибудь красного. Она рассказала Энн, что никогда не чувствует себя спокойно и уверенно, если поблизости нет оттенка красного цвета. Для Энн эта привязанность символизировала оригинальную натуру Лесли. Остальные детали ее платья было трудно разглядеть. Но в вечернем свете волосы Лесли горели, как огонь, а над ней простиралось звездное небо Четырех Ветров.

Энн услышала, как охнул ее спутник. Даже в темноте она заметила восторг и изумление на его лице.

— Кто это красивое создание? — спросил он.

— Это миссис Мур, — ответила Энн. — Она очень милая, не правда ли?

— Я… я никогда не видел ничего подобного, — промолвил он. — Не предполагал, что владелица дома может так выглядеть. Если бы она была одета в платье цвета морской волны, а ее волосы были украшены аметистами, она могла бы быть королевой моря.

— Не знаю насчет королевы моря, — сказала Энн, — но королевой она быть достойна. Мисс Брайэнд рассказала вам о мистере Муре?

— Да, он болен, у него пропала память. Но мисс Брайэнд ничего не говорила мне о миссис Мур, поэтому я подумал, что она обычная деревенская домохозяйка, сдающая комнаты, чтобы подзаработать немного денег.

— Ну, Лесли именно это и делает, — сказала Энн. — Хотя это не так уж и приятно для нее. Я надеюсь, вы не будете обращать внимания на Дика. Если он будет раздражать вас, пожалуйста, не показывайте виду, чтобы Лесли не знала. Это причинит ей ужасную боль. Он просто большой ребенок, но иногда бывает невыносим.

— О, не волнуйтесь. Я не буду обращать на него внимания. В любом случае не думаю, что я буду проводить много времени дома. Но какая тяжелая, должно быть, у нее жизнь!

— Да, ей нелегко. Но она не любит, когда ее жалеют.

Тем временем Лесли зашла в дом и снова вышла, чтобы встретить гостя у парадной двери. Она холодно поприветствовала мистера Оуэна Форда и деловым тоном сказала, что его комната и ужин готовы. Дик крепко спал наверху. Поэтому ничто не помешало мистеру Форду уютно расположиться в старом домике.

Глава 24 Книга жизни капитана Джима

— У меня есть маленькие наброски, из которых можно сделать большой роман. Но идея пока еще находится в зачаточном состоянии, — сказала Энн Гилберту, когда вернулась домой. Гилберт пришел раньше, чем она ожидала. Он сидел на кухне и наслаждался земляничным пирогом Сьюзан. А рядом стояла Сьюзан и с не меньшим наслаждением смотрела, как Гилберт уписывает ее пирог.

— Что за идея? — спросил он.

— Не могу тебе пока ответить.

— Ладно. Что за человек этот Форд?

— О, он очень милый и симпатичный.

— У него такие красивые ушки, — с восторгом вставила Сьюзан.

— На вид ему лет тридцать — тридцать пять, он хочет написать роман. У него приятный голос, очаровательная улыбка, он со вкусом одет. Хотя видно, что в жизни у него были проблемы.

На следующий вечер к Энн и Гилберту пришел Оуэн Форд. Он принес Энн записку от Лесли. Они провели конец дня в саду, а когда солнце село, отправились побродить при лунном свете по берегу. У Гилберта была лодка, на которой он ездил на работу, они решили ею воспользоваться. Оуэн был из числа тех, кто знает Джозефа. Он понравился Энн и Гилберту. У них было такое чувство, как будто они знакомы с ним в течение многих-многих лет. «Он такой же милый, как его ушки», — сказала Сьюзан, когда гость ушел. Он сказал Сьюзан, что в жизни не пробовал ничего более вкусного, чем ее земляничный пирог. С этого момента сердце Сьюзан принадлежало ему.

— Он взял с собой остатки, — пробормотала она, убирая на кухне после ужина. — Очень странно, что он не женат. Он мог жениться на ком только пожелал бы. Хотя, может быть, с ним происходит такая же история, что и со мной, может быть, он просто еще не нашел того, кто ему нужен.

Сьюзан всегда погружалась в романтические размышления, когда мыла посуду после ужина.

Спустя два дня Энн повела Оуэна Форда на маяк Четырех Ветров, чтобы познакомить его с капитаном Джимом. Над полями дул западный ветер. Капитан Джим любовался красивым закатом. Он только что вернулся домой.

— Я был вынужден совершить эту прогулку в Долину, чтобы сказать Хенри Полдоку, что он умирает, остальные не решились сказать ему об этом. Они боялись, что он будет ужасно напуган, так как очень сильно хотел жить. Он все строил планы на будущее. Его жена предпочитает, чтобы он знал правду. Для этой цели пригласили меня, так как с моих слов он это лучше воспримет. Хенри и я старые друзья. Мы вместе с ним ходили под парусом на «Грей Галле». Мы проплавали вместе не один год. Итак, я пришел к нему, сел у его кровати и сказал все, как есть, просто и прямо: «Друг, похоже, что тебе пора отправляться в последнее плавание». Это ужасно. Мне приходилось говорить о смерти человеку, который ничего не подозревал. Но тут Хенри поднял на меня свои большие черные глаза и сказал: «Скажи мне то, чего я не знаю, Джим Бонд, если у тебя есть для меня какие-нибудь новости. То, что ты мне сообщил, я уже знаю». Я был так удивлен, что потерял дар речи. «Ужасно смешно видеть тебя сидящим здесь с лицом, грустным, как надгробный камень, руками, дрожащими на животе, пытающегося рассказать мне что-то. Это ужасно смешно», — сказал он. «Кто рассказал тебе?» — спросил я его. «Никто, — ответил он. — Во вторник, неделю назад, я лежал здесь и вдруг понял это. Я и раньше подозревал что-то такое, но теперь я знаю точно. Но я старался держаться ради жены. Кроме того, я хотел достроить, что начал, для Эбен. Теперь успокойся, капитан Джим, улыбнись и расскажи мне что-нибудь интересное». Вот так все и случилось. Ему так боялись говорить, что он умирает, а он, оказывается, все это время знал обо всем. Я вам не рассказывал историю о том, как однажды у Хенри застрял в носу рыболовный крючок?

— Нет.

— Мы с ним целый день над этим смеялись. Это случилось больше тридцати лет тому назад. Он, я и несколько других людей как-то раз рыбачили. День выдался удачным. Никогда мне так не везло. Улов был великолепным. Мы наловили целую гору скумбрий. Одна рыбешка попалась уж слишком бешеная, и когда Хенри вынимал ее из воды и снимал с крючка, то каким-то образом умудрился засунуть этот крючок себе в нос. На одном конце крючка был большой зубец, а на другом толстый свинцовый шарик. Поэтому вытащить крючок было очень трудно. Мы хотели сразу отвести Хенри на берег, но он оказался очень смелым парнем и попросил, чтобы мы сами попробовали вытащить этот крючок. Я взял напильник и стал аккуратно распиливать крючок. Я старался делать это так осторожно, как только мог, но слышали бы вы, как вопил Хенри. Хотя нет, лучше вам не слышать этого. Нам повезло, что поблизости не было ни одной леди. Хенри вообще-то не принадлежал к любителям посквернословить, но он услышал когда-то несколько сильных выражений на берегу и выплеснул их все на меня. Наконец он решил, что не вынесет больше таких мучений и согласился, чтобы мы отвезли его к врачу. Поэтому мы зацепили крючок, чтобы он не провалился дальше и отправились к врачу в Шарлоттаун, это было за тридцать пять миль от того места, где мы находились, но выбора у нас не было. Когда мы пришли к доктору Кребу, он тоже взял напильник и стал пилить крючок точно так же, как это делал я, только при этом он абсолютно не старался сделать это безболезненно. Он вообще не обращал на пациента внимания.

Сегодня Хенри спросил меня, помню ли я о том, как отец Чиникви благословил лодку Александра Мак-Алистера. Это еще одна интересная история. И в ней все правда, как в Евангелии. Я сам присутствовал при этом. На рассвете мы сели в лодку и поехали на рыбалку. С нами еще был мальчик-француз. Конечно, он был католиком. Вы знаете, что после того, как отец Чиникви перешел в протестантство, католики стали плохо к нему относиться. Ну так вот, мы провели на воде все время до полудня, а потом отец Чиникви вынужден был нас покинуть, так как очень спешил. Когда мы подплыли к берегу, он вежливо, как всегда, извинился, что не может больше остаться с нами, и благословил нас. Он сказал, что мы наловим тысячу рыб. Тысячу мы не поймали, но к концу дня наша небольшая лодка была нагружена ровно девятьюстами девяноста девятью рыбами. Любопытно, правда?

— Капитан Джим, а вы знаете, кто такой мистер Форд? — спросила Энн, когда капитан Джим погрузился в воспоминания и, казалось, совсем забыл о реальном мире. — Как вы предполагаете, кто он?

Капитан Джим покачал головой.

— Я никогда не видел его раньше, но его глаза кажутся мне очень знакомыми. Мне кажется, я видел их где-то. Да, я видел их.

— Вспомните о сентябрьском утре много-много лет тому назад, — тихо сказала Энн. — Вспомните о корабле, плывущем через гавань, корабле, которого ждали очень долгое время. Подумайте о корабле «Ройял Вильям» и жене школьного учителя.

Капитан Джим вскочил со стула.

— Да! Это глаза Персис Сельйин, — почти закричал он. — Но он не может быть ее сыном! Он… он, должно быть…

— Внук. И сын Элис Сельвин.

Капитан Джим бросился к Оуэну Форду и начал трясти его.

— Сын Элис Сельвин! Боже мой, какая встреча! Много раз я думал над тем, остались ли в живых потомки Элис Сельвин. Я знал, что на острове их не осталось. Элис! Первый ребенок, который родился в этом маленьком доме, ребенок, чье рождение принесло столько радости. Я нянчился с ней. Помню, как она сидела у меня на коленях, делала первые шаги. Я водил ее за руки, а ее мать наблюдала за нами. Это было почти шестьдесят лет тому назад. Она еще жива?

— Нет, она умерла, когда я был маленьким мальчиком.

— О, как это несправедливо, что я дожил до этого времени и слышу известие о ее смерти, — сказал капитан Джим с глубоким вздохом. — Но я сердечно рад видеть тебя. Это возвращает меня в те дни, когда я был молод.

Капитан Джим удивился еще больше, когда узнал, что Оуэн Форд писатель. Капитан уставился на него, как на нечто сверхъестественное. Он знал, что Энн пишет, но никогда не относился к этому серьезно. Капитан Джим признавал, что женщины — прекрасные создания, которым можно доверять, да будут благословенны их сердца, но он не верил, что они могут писать.

«Да вы только посмотрите на „Безумную любовь“, — запротестовал бы он. Это произведение написала женщина. И вы только взгляните на него! События, происходящие в ста трех главах, можно было бы изложить в десяти. Женщина-писательница никогда не знает, где остановиться. В том-то и вся проблема. Хороший писатель должен знать меру».

— Мистер Форд хотел бы послушать ваши истории, капитан Джим, — сказала Энн. — Расскажите о капитане, который сошел с ума и вообразил, что его корабль — «Летучий голландец».

Это была лучшая история капитана Джима. В ней были и ужас и юмор. И хотя Энн слышала этот рассказ несколько раз, она от всего сердца смеялась. Потом последовали другие истории. Он рассказал, как его корабль был снесен течением, как их захватили карибские пираты, как на судне был пожар, и о том, как он помог политическому заключенному сбежать из Южно-Африканской республики, о том, как они застряли среди льдин на Севере и вынуждены были провести там всю зиму. Он рассказывал о том, как на корабль пробрался тигр и устроил погром. В каких только переделках не побывал капитан Джим и его команда! Чего только он не повидал! Оуэн Форд слушал его, положив голову на руки. На его коленях, свернувшись клубочком, лежал Фест Мэйт. Иногда он просыпался и смотрел на капитана Джима своими блестящими глазами.

— Капитан Джим, не позволили бы вы мистеру Форду посмотреть вашу книгу жизни? — спросила Энн, когда капитан Джим объявил, что на этот раз историй достаточно.

— О, он не захочет обременять себя чтением этой ерунды, — запротестовал капитан Джим, на самом деле умирая от желания показать свою работу.

— Я ничего так сильно не хочу, как увидеть вашу книгу жизни, капитан Джим, — сказал Форд. — Если она хотя бы наполовину так хороша, как ваши рассказы, то на нее стоит взглянуть.

С напускным равнодушием капитан Джим достал книгу с полки и отдал ее мистеру Форду.

— Пожалуйста, не обращайте внимания на мое правописание. Я почти не ходил в школу, — сказал он виноватым тоном. — Я записал это, только чтобы позабавить моего племянника Джо. Он всегда любил читать рассказы. Он приходит из-за этого сюда каждый день. — Тут капитан заметил, что его гость не слушает его, а погружен в чтение книги. Тогда капитан с улыбкой встал и отправился заваривать чай. А Оуэн Форд еще долго не мог оторваться от страниц и наконец, когда ему это удалось, с удовольствием согласился выпить чашечку чая.

— О, вы можете взять книгу домой, если хотите, — сказал капитан Джим таким тоном, как будто эта книга не была самым дорогим, что у него есть. — А сейчас я должен идти и спустить на воду мою лодку. Кажется, будет ветер. Вы не заметили, какое сегодня небо? Должен быть хороший улов.

Оуэн Форд с радостью согласился взять на время книгу. По пути домой Энн рассказала ему историю о пропавшей Маргарет.

— Какой чудесный человек этот капитан! — сказал Форд. — Какую жизнь он прожил! Почему у некоторых людей за одну неделю случается больше происшествий, чем у других за всю жизнь?! Вы действительно думаете, что все его истории правда?

— Да, это так. Я уверена, что капитан Джим ничего не придумал. И кроме того, все здешние жители уверены, что все, что он рассказывает было на самом деле. Дело в том, что многие из его команды до сих пор живы, и они тоже подтверждают, что все было именно так, как говорит капитан.

Глава 25 Написание книги

Очарованный историями капитана Джима, Оуэн Форд на следующее утро пришел в маленький домик.

— Миссис Блайз, это восхитительная книга, вне сомнений-, восхитительная. Если бы я мог взять ее за основу, то я уверен, что смог бы написать свой роман за один год. Как вы думаете, капитан Джим позволит мне написать роман по его историям?

— Позволит?! Я думаю, что он будет счастлив! — воскликнула Энн. — Именно об этом я и мечтала, когда вела вас вчера к нему в гости. И капитан Джим всегда хотел, чтобы кто-нибудь описал, как надо, его истории.

— Не сходите ли вы со мной сегодня вечером на маяк, миссис Блайз? Я попрошу у капитана разрешения использовать его рассказы, а вы скажете ему о том, что рассказали мне историю о пропавшей Маргарет, и, может быть, он позволит мне позаимствовать у него и эту историю. Это будет самая романтическая история в моей книге.

Капитан Джим никогда не был так доволен, как в тот момент, когда Оуэн Форд поделился с ним своими планами. Наконец-то сбудется его заветная мечта, и о его приключениях узнают во всем мире! Ему было очень приятно, что история о пропавшей Маргарет тоже войдет в книгу.

— Я увековечу ее имя, так что люди, живущие на земле, никогда не забудут о ней, — сказал капитан Джим. — Именно поэтому я рад, что вы напишете об этом.

— Мы станем соавторами. Идеи будут ваши, а я облеку их в художественную форму! — воскликнул Оуэн Форд. — Мы с вами создадим шедевр, капитан Джим. Не будем откладывать и примемся за работу.

— Только подумайте, книгу моих приключений напишет внук невесты школьного директора! — вскричал капитан Джим. — Оуэн, твой дедушка был моим лучшим другом. Никогда не встречал такого человека, как он. Теперь я понимаю, почему я до сих пор жив и чего я так долго ждал. Я не мог отдать писать мои истории кому угодно. Я ждал нужного человека. И вот дождался. В вашей душе есть частица этих холмов, берегов и моря. Вы единственный, кто может написать книгу моей жизни.

Было решено, что Оуэн Форд будет работать над романом в специально отведенной ему комнате на маяке. Капитан Джим хотел, чтобы писатель находился как можно ближе к нему, чтобы при необходимости он всегда мог дать консультацию о подробностях жизни моряка, о терминах, в которых мистер Оуэн Форд не разбирался.

Мистер Форд начал роман не следующее утро. Он окунулся в работу с головой. Капитан Джим был счастлив. Иногда он заглядывал в комнату, где работал, склонясь над столом, Оуэн Форд. Он обо всем рассказывал капитану, но не показывал то, что написал.

— Вы должны подождать до тех пор, когда роман будет опубликован, объяснял он. — Тогда вы прочитаете сразу все.

Оуэн Форд полностью отдался работе. Скоро рассказ о Маргарет был готов. Чем больше он работал над книгой, тем больше это его захватывало. Иногда он давал прочитать рассказы Лесли и Энн и спрашивал их мнение, выслушивал критические замечания.

Энн была рада, что ее идея написания романа оказалась такой удачной.

— Когда я увидела Оуэна Форда, то сразу поняла, что он именно тот человек, который может написать роман, используя истории капитана Джима, — сказала Энн Гилберту. — У него на лице было написано, что он и трагик и комедиограф одновременно. А для написания этой книги как раз такое сочетание и нужно, Оуэн Форд писал по утрам. А днем отправлялся на прогулку с Блайзами. Часто они брали с собой Лесли, а капитан Джим сидел в это время с Диком. Они катались на лодке, гуляли по скалам. На холмах они собирали землянику. Иногда они разжигали огонь и сидели вокруг него под лунным светом, говорили, смеялись, шутили.

С тех пор, как Лесли обо всем рассказала Энн, она стала совсем другой. От ее холодности и замкнутости не осталось и следа. Ее всегда горестный взгляд тоже стал другим. Она расцвела, как цветок, прекрасный и благоухающий. Никто из веселой компании не смеялся так часто, громко и живо, как Лесли. Когда ее не было на берегу вместе со всеми, все чувствовали, как ее не хватает. Ее красота была освящена богатой натурой и доброй душой. Иногда Энн не могла отвести взор от ее глаз. Что же касается Оуэна Форда, то достаточно сказать, что его потерянная Маргарет была точной копией Лесли.

Лето было чудесным, волшебным, незабываемым.

«Все слишком хорошо, чтобы долго продолжаться», — сказала как-то раз сама себе Энн, когда сентябрьским днем гуляла по берегу.

В тот вечер Оуэн Форд объявил, что закончил свой роман и его отпуск подходит к концу.

— У меня осталось еще много работы. Роман надо перечитать, кое-что исправить и так далее и тому подобное, — сказал он, — но основная работа уже завершена. Сегодня утром я написал последнюю фразу. Если я сумею найти того, кто захочет издать мой роман, то, думаю, к следующему лету нам удастся опубликовать его.

Оуэн не сомневался, что найдет издателя. Он чувствовал, что написал замечательную книгу, которая будет пользоваться огромным успехом, книгу, которая «будет жить». Он знал, что эта книга принесет и ему и капитану Джиму известность и деньги. Но когда он закончил последнюю страницу, он опустил голову и на долгое время погрузился в мысли, которые не имели к роману никакого отношения.

Глава 26 Исповедь Оуэна Форда

— Мне так жаль, но Гилберта сейчас нет дома, — сказала Энн. — Он уехал по вызову и вряд ли вернется домой до полуночи. Но он просил передать, что встанет рано утром, чтобы попрощаться с вами. Обидно, что все так вышло. Мы с Сьюзан планировали вечеринку по случаю вашего отъезда.

Она сидела около ручья в саду на небольшом стуле, который смастерил Гилберт. Оуэн Форд стоял против нее, прислонившись к стволу золотой березы. Он был очень бледен, и по его лицу было видно, что он не спал прошлой ночью. Энн молча рассматривала его. За лето он совсем не отдохнул. Может быть, он слишком много работал над книгой? Энн заметила, что последнюю неделю он плохо выглядит.

— Я вообще-то даже рад, что доктора нет дома, — медленно сказал Оуэн. — Я хотел повидаться с вами, миссис Блайз. И поговорить. Я обязательно должен с кем-нибудь поделиться, иначе, думаю, я умру или сойду с ума. В течение всей этой недели я пытался посмотреть правде в глаза, но у меня ничего не получилось. Я доверяю вам. Кроме того, вы меня поймете. Женщины с такими глазами всегда поймут другого. Вы не из тех, кто сразу расскажет обо всем по секрету всему свету, Я люблю Лесли. «Люблю» — это слишком слабое слово.

Неожиданно его голос оборвался. Он повернулся лицом к стволу и обхватил руками голову. Его плечи тряслись. Побледневшая Энн с изумлением смотрела на него. Как это случилось? Ей никогда не приходило в голову, что Оуэн влюблен в Лесли. Но ведь это так естественно! Энн не могла понять, как она могла быть настолько слепой. Но раньше ничего подобного не случалось в Четырех Ветрах. Где-нибудь в другом месте простые человеческие страсти были бы приняты как само собой разумеющееся, но только не здесь, в Четырех Ветрах. Уже в течение десяти лет Лесли принимала в своем доме приезжих, но ничего подобного не случалось. Но, может быть, просто другие не были такими, как Оуэн Форд. И как же так получилось, что никто ни о чем не догадался? Мисс Корнелия давно должна была бы забить в колокола. Энн вздохнула. Теперь уже не имело значения, что никто ничего не знал. А как же Лесли? О ней-то больше всего и думала Энн.

— А Лесли знает об этом? — спросила Энн тихо.

— Нет, нет. Только если она сама не догадывается обо всем. Не думайте, что я стал бы ей говорить об этом, миссис Блайз. Я просто не могу не любить ее, в этом и заключается вся проблема. Мои чувства не дают мне покоя. Я не вынесу этого.

— Она вас любит? — спросила Энн. В тот момент, когда с ее губ слетел этот вопрос, она почувствовала, что не должна была задавать его. Оуэн Форд ответил на ее вопрос с возмущенным протестом.

— Нет, нет, конечно, нет. Но я мог бы заставить ее полюбить себя. Она любила бы меня, если бы была свободна, я знаю это.

«Он нравится ей, и он знает об этом», — подумала Энн. Затем с чувством, но твердо она сказала:

— Но Лесли несвободна, мистер Форд. И единственное, что вы можете сделать, это молча уехать и оставить ее в покое.

— Я знаю, я знаю, — застонал Оуэн. Он сел на траву на берегу ручья и уставился на воду. — Я знаю, что ничего не могу сделать, кроме как попрощаться и сказать: «До свидания, миссис Мур. Спасибо вам за доброту, которую вы мне оказали этим летом», так, как я сказал бы это любой другой домохозяйке, какой я ее сначала себе представлял. Затем я заплачу ей деньги за проживание и уеду. О, это очень просто. Прямая дорога к концу мира. Уехать на край света. И я сделаю это, не сомневайтесь, миссис Блайз, я сделаю это. Но мне было бы легче пройти по раскаленным углям.

Энн слышала, как дрожал его голос. Она не находила слов, которые подошли бы к данной ситуации. Советы здесь были не нужны, обвинять было некого, жалость только вывела бы Оуэна из себя. Она могла только чувствовать сожаление и страдать вместе с ним. Сердце Энн сжималось при мысли о Лесли. Она и без того была несчастна.

— Мне было бы гораздо легче покинуть ее, если бы она была счастлива, продолжал Оуэн. — Но думать о том, как она хоронит себя живьем, невыносимо. Это самое худшее. Я отдал бы мою жизнь, чтобы сделать ее счастливой. А я ничего не могу сделать, даже чтобы просто помочь ей. Что ждет ее в жизни? Старость и пустота с этим ненормальным. Я схожу с ума, когда думаю об этом. Но я должен идти своей дорогой и забыть о том, что видел ее, хотя это невероятно тяжело.

— Да, это очень тяжело, — грустно произнесла Энн. — И мы, ее друзья, знаем, как ей тяжело.

— Она так одарена. Такая жизнь не для нее. Я никогда не видел более красивой женщины. А как она смеется! Для меня не было большего наслаждения, чем слышать ее смех. А ее глаза! Они такие же глубокие, такие же голубые, как здешнее море. Вы видели когда-нибудь ее с распущенными волосами, миссис Блайз?

— Нет.

— Я видел, однажды. Я отправился на маяк порыбачить с капитаном Джимом, но был шторм, и мы вернулись обратно. Она не знала, что я вернусь, и воспользовалась моим отсутствием, чтобы вымыть голову. Когда я возвращался, она стояла на веранде и сушила волосы, золотым каскадом спускавшиеся до пола Когда она увидела меня, то поторопилась убрать их. Тут подул сильный ветер и закрутил волосы вокруг нее в кокон. Почему-то именно в тот момент я вдруг осознал, что люблю ее. Я понял, что полюбил ее с первого же момента нашей встречи, когда увидел ее при неярком вечернем освещении. И она должна продолжать жить здесь, сидеть с Диком, тратить на него всю жизнь, а я должен уехать далеко-далеко отсюда и жить своей жизнью. Я не могу быть ей даже другом. Всю прошлую ночь я провел на берегу, снова и снова обдумывая свое положение. И все-таки, несмотря на все это, я не жалею, что приехал в Четыре Ветра. Все это ужасно, но если бы я так и не узнал Лесли, это было бы еще хуже. Мне очень больно от того, что я люблю ее, мне тяжело покидать ее, но не представляю, как я жил бы без этого. Наверное, это звучит очень странно, как слова сумасшедшего. Я знаю, все эти сентиментальности звучат глупо, потому что о них не говорят, их чувствуют и переживают. И я не должен был говорить всего этого, но я не мог иначе. Теперь мне стало легче. Это дало мне силу. Завтра утром я уеду. Вы ведь будете мне писать, правда, миссис Блайз? О ней?

— Да, — сказала Энн. — О, мне очень жаль, что вы уезжаете. Мы будем очень скучать, мы стали друзьями. Если бы не «это», то вы могли бы еще приехать на следующее лето. Может быть, когда-нибудь вы все забудете и тогда, может быть, может быть…

— Я никогда не забуду. Я никогда больше не приеду в Четыре Ветра, — сказал Оуэн с тоской в голосе.

В саду воцарилось молчание. Вдали монотонно пело море. В кронах тополей грустно шелестел ветер. На клумбах благоухали розы.

— Как здесь красиво, — сказал Оуэн Форд, оглядываясь вокруг.

— Да, здесь так красиво, что мне иногда даже страшно. Это причиняет мне боль, — заметила Энн. — Слишком красивые вещи причиняют мне боль. Помню, в детстве я называла это «странной болью». Это боязнь того, что больше никогда ничего подобного уже не повторится. Все закончится навсегда.

— Может быть, — задумчиво произнес Оуэн.

— Ты, кажется, простудился. У тебя что-то с голосом. Прежде чем лечь спать, положи теплое сало на нос, — сказала мисс Корнелия, входя через калитку в сад. Она услышала последнюю фразу, произнесенную Оуэном.

Мисс Корнелия всегда превращала жизненные трагедии в комедии. Энн, нервы которой были очень напряжены, громко засмеялась, и даже Оуэн улыбнулся. Все сентиментальности отпрянули от одного взгляда мисс Корнелии и ее присутствия. И тем не менее Энн несколько минут назад не выглядела такой расстроенной и бледной, как сейчас. Было уже поздно, но ей не хотелось спать.

Глава 27 На песчаных дюнах

Оуэн Форд на следующее утро покинул Четыре Ветра. Вечером Энн отправилась навестить Лесли, но дома никого не оказалось. Дверь была заперта, и ни в одном из окон не горел свет. Казалось, что в этом доме вообще никто не жил. На следующий день Лесли не пришла в гости, что Энн восприняла как плохой знак.

Вечером Гилберт должен был пойти на работу в рыбацкую деревушку. Энн решила пойти с ним, чтобы по пути заглянуть на маяк. Но на маяке в тот день хозяйничал Алек Бойд, а капитана Джима не было.

— Что ты будешь делать? — спросил Гилберт. — Пошли со мной.

— Я не хочу идти в деревню, но я пройдусь с тобой немного до дюн и поброжу там, пока ты не вернешься. Скалистая часть берега сегодня слишком скользкая.

Оставшись одна, Энн попыталась взбодрить себя. Стоял очаровательный вечер. Сентябрь был необычно теплым. Над берегом висел туман, но луна пробивалась сквозь него и бросала на скалы и на берег мистический свет, который придавал всему вокруг фантастические очертания. Над водой расстилалась серебряная дымка. Черная шхуна капитана Джози Крауфорда, наполненная картошкой для портов Блуноуза, стояла неподалеку на якоре.

Но Энн была не одна в этом загадочном месте. Недалеко в тумане вырисовывалась чья-то фигура, которая вдруг направилась в сторону Энн.

— Лесли! — в изумлении воскликнула Энн. — Что ты делаешь здесь так поздно?

— Хотела спросить тебя о том же. А что ты делаешь здесь?

Лесли попыталась рассмеяться. Но ее попытка окончилась неудачей. Она выглядела очень уставшей. Но ее бледное лицо все равно оставалось красивым. Было влажно, и волосы Лесли улеглись вокруг ее лица в золотые кольца.

— Я жду здесь Гилберта. Он в деревне. Я хотела остаться на маяке, но капитана Джима сегодня нет.

— А я пришла сюда, чтобы погулять, — измученным голосом сказала Лесли. — Я не могла гулять на скалах. Там сегодня опасно. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как гулять здесь. Пойдем, побродим. Я сойду с ума, если буду стоять на месте. Ах, Энн!

— Лесли, дорогая, в чем дело? — спросила Энн, хотя она и так догадывалась обо всем.

— Я не могу сказать тебе. Не спрашивай меня. Я ничего бы не имела против того, чтобы ты все знала. Я даже хотела бы, чтобы ты все знала. Но я не могу рассказать тебе, я никому не могу рассказать. Я была такой дурой, Энн. Это так больно осознавать, что я вела себя глупо. В мире нет большего мучения.

Лесли горько рассмеялась. Энн обняла ее.

— Лесли, это касается мистера Форда? Лесли вспыхнула.

— Откуда ты узнала? — вскричала она. — Энн, как ты узнала? О, это, наверное, ясно видно по моему лицу. Неужели это так очевидно?

— Нет, нет. Я не могу сказать тебе, откуда я обо всем узнала. Просто это почему-то пришло мне в голову. Лесли, не смотри на меня так.

— Ты презираешь меня? — спросила Лесли расстроенным голосом. — Ты думаешь, что я испорченная?. О, ты, наверное, думаешь, что я просто дурочка.

— Я не думаю о тебе ничего дурного, поверь мне. Давай поговорим об этом, как мы говорили обо всех других проблемах.

— Но это же такой стыд, — пробормотала Лесли. — Как я могу любить его? Ведь я не свободна, чтобы иметь право любить, кого мне захочется.

— Ничего стыдного в этом нет. Но мне очень жаль, что ты полюбила Оуэна, потому что это может принести тебе только несчастье.

— Я не сразу поняла, что люблю его, — сказала Лесли, медленно шагая по берегу. — Это произошло в тот день, когда он сказал, что закончил свой роман и уезжает. Только тогда я поняла свои чувства. Я была ошеломлена. Я ничего не сказала ему тогда, я не могла говорить, но могу себе представить, как я выглядела. Мое лицо всегда выдает меня. Я умерла бы от стыда, если бы знала, что он догадался или хотя бы заподозрил что-то.

Энн молчала. А Лесли, почувствовав, что ей будет легче, если она выговорится, начала рассказывать.

— Я была так счастлива этим летом, Энн, счастливее, чем когда-либо в своей жизни. Я думала, что это оттого, что между тобой и мной не было больше барьеров. Но это было не все, далеко не все. Теперь я знаю, в чем была причина моего счастья. И теперь это все позади. Он уехал. Как мне теперь жить, Энн? В то утро, когда я вернулась домой после его отъезда, мне стало так тяжело.

— Так будет не всегда, дорогая, — сказала Энн. Когда кому-нибудь из ее друзей было больно, она сама живо чувствовала эту боль. Она вспомнила, что пришлось пережить ей самой и как ей говорили, что боль пройдет. От этого ей становилось еще больнее. Энн вдруг испугалась за Лесли. Не стоило так с ней говорить. Но Энн от волнения не успела сообразить.

— О, мне кажется, что со временем будет еще только хуже, — сказала Лесли грустно. — Мне больше нечего ждать от жизни. За одним утром придет другое, но он уже не вернется, никогда не вернется. Когда я думаю о том, что никогда его больше не увижу, я чувствую, как ледяная рука сжимает мое сердце. Однажды, давным-давно, я мечтала о любви. Я думала, что это очень красиво — любить. Но теперь я вижу, как это выглядит на самом деле. Вчера утром, когда он уезжал, то выглядел совсем иначе, чем обычно. Он был так холоден и сух со мной. Он сказал мне: «До свидания, миссис Мур», — самым холодным в мире тоном, с равнодушным выражением лица, как будто бы мы никогда не были друзьями, как будто я абсолютно ничего не значу для него. Я знаю, что это так, я не хотела бы, чтобы он был влюблен в меня, но я хотела бы, чтобы он был немного добрее.

«Скорее бы пришел Гилберт», — подумала Энн. Она разрывалась между симпатией к Лесли и необходимостью утаивать все, что могло бы выдать исповедь Оуэна. Энн знала, почему их расставание было столь холодным, но она не могла рассказать все Лесли.

— Я не вынесу этого, Энн. Я не могу не любить его, не могу, — сказала бедная Лесли.

— Я знаю это.

— Ты меня обвиняешь?

— Я ни за что тебя не виню.

— И ты ведь… Ты не скажешь Гилберту?

— Лесли! Как ты могла подумать, что я могу так поступить!

— Ну, не знаю. Вы с Гилбертом такие друзья. Я не представляю, как ты сможешь скрывать от него это.

— Да, я рассказываю ему все, что касается меня. Но я не обсуждаю с ним секреты моих друзей.

— Я не могла рассказать обо всем ему, но я рада, что ты знаешь, продолжала Лесли. — Я чувствовала бы себя виноватой, если бы было нечто такое, что я постыдилась бы тебе рассказать. Я надеюсь, мисс Корнелия ни о чем не догадается. Иногда мне кажется, что ее добрые карие глаза читают каждую мою мысль. Мне хотелось бы, чтобы этот туман никогда не рассеялся, Я хотела бы навсегда остаться здесь. Не представляю, как мне жить дальше! Это лето было таким полным. Я ни на минуту не оставалась одна. До того, как приехал Оуэн, у меня бывали ужасные моменты, когда я, побывав у вас в гостях, была вынуждена возвращаться домой. После наших совместных прогулок вы возвращались домой вместе, а я — одна. А Оуэн всегда провожал меня домой. Когда вы уходили, мы разговаривали и смеялись. В моей жизни не было более счастливых мгновений. А теперь! Да, я была дурой. Хотя хватит об этом. Я больше не буду надоедать тебе.

— Вон идет Гилберт. И ты сейчас пойдешь с ним, — сказала Энн, которая не собиралась оставлять Лесли одну в такую ночь и в таком настроении.

— Мне придется примириться с тем, что я опять буду одна, — сказала бедная Лесли и опять горько засмеялась. — Прости меня, Энн. Я такая плохая. Я должна быть рада, что у меня есть два таких замечательных друга. Не обращай внимания на мои глупые разговоры. Просто мне очень тяжело, и все причиняет мне боль.

— Лесли сегодня такая спокойная, — сказал Гилберт, когда они с Энн возвращались домой. — Что это ее понесло в такую ночь на берег?

— О, она просто очень устала. И потом, ты же знаешь, что она любит гулять одна вечерами, когда Дик спит.

— Как жалко, что она не встретила такого парня, как Оуэн, раньше и не вышла за него замуж, — вдруг промолвил Гилберт. — Они были бы идеальной парой, правда?

— Ради Бога, Гилберт, не становись сватом. Это не мужское дело, взмолилась Энн довольно резко, боясь, как бы Гилберт не догадался о чем-нибудь.

— Да что ты, Энн? Я никого не сватаю, — ответил Гилберт удивленным тоном. — Я только подумал о том, что могло бы быть.

— Все равно, не надо. Это пустая трата времени. Ничего уже нельзя сделать, — сказала Энн. Затем она неожиданно прибавила:

— Ох, Гилберт. Я всем желаю быть такими же счастливыми, как мы с тобой.

Глава 28 Разные мелочи

— Я только что читала некрологи, — сказала мисс Корнелия, откладывая газету и беря в руки свое вязание.

Темное ноябрьское небо почти не пропускало света в гавань, которая покоилась в полумраке. Мокрые листья, падающие с деревьев, прижимались ветром к окнам дома. Но внутри было тепло и уютно. Весело потрескивал камин, а на подоконнике цвела герань.

— У вас здесь всегда лето, Энн, — сказала как-то раз по этому поводу Лесли. И все, кто приходил в маленький «дом мечты», чувствовали то же самое.

— «Дэйли Энтерпрайз» в последние дни печатает столько некрологов, сказала мисс Корнелия. — Каждый день не меньше двух. Я всегда читаю их до последней строчки. Это одно из любимых моих развлечений, особенно если некролог в стихотворной форме. Послушай-ка, например, вот этот:

Они умчались, чтобы быть С Создателем своим, И не скитаться по земле одним. И песню о Царстве Небесном трубя, Ушли они с миром, честь им и хвала.

И кто сказал, что у нас на острове нет поэтических талантов! Ты заметила, дорогая Энн, сколько людей умирает? Это просто какой-то ужас. Вот взять хотя бы эти десять некрологов. Каждый из умерших был просто святым, даже мужчины. Вот старый Питер Стимсон, который «оставил после себя большое количество оплакивающих его друзей». Особенно эти друзья переживают о его последнем крупном проигрыше. Ты только подумай, Энн, за последние тридцать лет у Питера не было ни одного знакомого, который не желал бы ему смерти. Читай некрологи, Энн, если тебе плохо, особенно о тех людях, которых ты знала. И если у тебя есть чувство юмора, то это сильно взбодрит тебя. Нет, все-таки до чего же противное это слово — некролог. Этот самый Питер, о котором я тебе рассказываю, как нельзя лучше подходит к слову «некролог». Когда видишь его лицо, то сразу вспоминаешь об этом слове. Я знаю только еще одно, пожалуй, более противное слово — вдова. Да, Энн, я могу быть старой девой, это даже очень удобно, но я, к счастью, никогда не стану чьей-нибудь вдовой.

— Да, это действительно очень уродливое слово, — сказала Энн, захлебываясь от смеха. — На кладбище в Эвонли полно надгробий с надписью «такая-то такая-то, вдова такого-то такого-то». Это сразу напоминает мне о чем-то забытом и устаревшем. Почему так много слов, связанных со смертью? Больше всего мне хотелось бы, чтобы традиция называть тело мертвого «останками» была отменена. Мне всегда становится не по себе, когда на похоронах я слышу: «Все, кто хочет последний раз посмотреть на останки, подойдите сюда». Это всегда ассоциируется у меня с чем-то людоедским. Мне кажется, что я присутствую на обеде каннибалов.

— Ну, а все, чего я желаю, так это чтобы меня, когда я умру, не называли «наша умершая сестра», — спокойно добавила мисс Корнелия. — Я начала испытывать отвращение ко всему этому «сестробратьинскому» бизнесу после того, как у нас на острове побывал один евангелист. Он устроил себе выступление в Долине. Он мне с самого начала не понравился.

Я сразу почувствовала, что в нем что-то не так. И я оказалась права. Он назвался пресвитерианином, а сам был методистом. Он каждого называл братом или сестрой. Как-то вечером он остановил меня и с жаром пожал мне руку. «Дорогая сестра Брайэнд, — сказал он, — вы христианка?» Я посмотрела на него пристально и ответила: «Единственный брат, который у меня был, мистер Фиск, умер пятнадцать лет назад, а других у меня с тех пор не было. Что же касается того, христианка ли я, то когда на митинге я смотрела, как вы ползаете по сцене в нижней юбке, то поняла, что я действительно настоящая христианка». Это заставило его замолчать, можете мне поверить. Не подумай, что я плохо настроена против всех проповедников. У нас как-то был один. Он приехал откуда-то с Востока и сделал много хороших дел. Но мистер Фиск был не такой. Как-то вечером на своем выступлении он попросил встать всех христиан. Я не сделала этого, можешь мне поверить. Я никогда не считала все эти шоу чем-то полезным. Потом этот фиск попросил встать тех, кто хотел бы стать христианином. Так как почти все уже стояли и больше некому было подниматься, он высоким голосом запел гимн. Ох и хохотала же я тогда! Только один человек продолжал сидеть. Это был десятилетний Айки Бэйкер. Он очень много работал на своего хозяина и от усталости заснул. Он проспал все выступление, и я была рада видеть, что маленькое создание наконец-то нашло, где отдохнуть, можешь мне поверить.

И вот, когда мистер Фиск кончил, бедный мальчик вдруг очнулся и вскочил на ноги. Он забыл, где находится, и боялся, что ему влетит от жены хозяина, Марии Миллисое, за то, что он спит на работе. Фиск увидел его и закричал: «Смотрите, еще одна спасенная душа! Аллилуйя!» А это был просто бедный, еще как следует не проснувшийся Айки, который не имел ни минуты времени, чтобы подумать о своей душе.

Как-то раз на проповедь этого нахала пришла Лесли. И он решил взять над ней шефство, Мистер Фиск особенно заботился о душах хорошеньких девушек, можешь мне поверить. Он так оскорбил ее своим вниманием, что она больше никогда не приходила к нему. А Фиск после этого случая каждую ночь публично молился, чтобы Господь смягчил сердце Лесли. В конце концов я не выдержала и пошла к мистеру Ливиту, нашему министру, и сказала, что, если он не заставит мистера Фиска убраться отсюда, то на следующем собрании я встану и запущу в него сборником гимнов, когда он начнет говорить о «красивых, но нераскаявшихся молодых женщинах». Я сделала бы это, можешь мне поверить. Но мистер Ливит прекратил его митинги. Мистер Фиск продолжал какое-то время проводить свои собрания в другом помещении, пока миссис Дуглас не положила конец его карьере в Долине. Миссис Чарли Дуглас не было всю зиму. Она гостила в Калифорнии. Она очень меланхолична. Религиозна и меланхолична. Ее отец так заботился о вере, что допустил непростительный грех. Он умер в психиатрической больнице. А когда Роза Дуглас пошла по тому же пути, Чарли выпроводила ее к сестре в Лос-Анджелес. Она отлично провела время в гостях и вернулась как раз в то время, когда шоу мистера Фиска было в самом разгаре. Роза вышла из поезда, радостная и улыбающаяся. Но не успела она сделать и несколько шагов, как увидела перед глазами огромный щит с надписью: «Куда ты идешь? На небеса или в ад?» Текст придумал мистер Фикс, а написал его художник — Хенри Хаммонд. Роза ахнула и потеряла сознание. Когда ее притащили домой, состояние ее было тяжелым, как никогда прежде. Чарли Дуглас пошла к мистеру Ливиту и сказала, что все Дугласы выйдут из церкви, если мистер Фиск останется здесь еще хоть на какое-то время. Мистер Ливит сдался, ведь от Дугласов он получал половину своего дохода. После того, как мистер Фиск уехал, мистер Ливит неожиданно для всех обнаружил, что наш проповедник был замаскировавшимся методистом. Мистер Ливит чувствовал себя очень плохо, можете мне поверить, ведь он пресвитерианин.

— Кстати, вчера я получила письмо от мистера Форда, — сказала Энн. — Он передает вам привет.

— Мне не нужны его приветы, — отрезала мисс Корнелия.

— Почему? — удивленно спросила Энн. — Я думала, он вам нравится.

— Да, я неплохо к нему относилась. Но я никогда не прощу его за то, как он обошелся с Лесли. У бедной девочки сердце из-за него на части разрывается. Как будто у нее без того было мало проблем. Он уехал, как всегда наслаждаясь жизнью и довольный собой. Как это похоже на мужчин!

— О, мисс Корнелия, как вы обо всем догадались?

— О, Господи, Энн, дорогая, разве у меня нет глаз? Я знала Лесли, когда она была еще ребенком. В ее глазах проглядывает боль, и я знаю, что причиной этому — писатель. Я никогда не прощу себе, что пригласила его сюда. Но я не думала, что он может так поступить. Я надеялась, он будет вести себя так же, как вели себя все прежние постояльцы Лесли. Один из них пытался ухаживать за ней, но Лесли была с ним так холодна, что он прекратил всякие попытки. Я не знала, что со стороны мистера Форда может грозить какая-нибудь опасность.

— Не показывайте Лесли, что вы знаете ее секрет, — взволнованно сказала Энн. — Мне кажется, это причинит ей боль.

— О, ты можешь положиться на меня, дорогая. Я не вчера родилась. О, эти мужчины! Один испортил ей жизнь еще много лет назад, а теперь другой, приехав, усугубил все тяготы бедной Лесли. Энн, этот мир — ужасное место, можешь мне поверить.

— Есть в этом мире беспорядок и загадки, но мы разгадаем их со временем.

— Если это когда-нибудь и случится, то только, если в мире не будет мужчин, — мрачно сказала мисс Корнелия.

— Что мужчины натворили на этот раз? — спросил приблизившийся к женщинам Гилберт.

— Вред, вред! Что же еще они могли сделать?

— Яблоко съела Ева, мисс Корнелия.

— Ее заставило это сделать существо мужского пола, — с победоносным видом заявила мисс Корнелия.

Лесли понемногу приходила в себя и вскоре почувствовала, что может жить дальше. Ведь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, в какие бы переделки мы ни попадали. Скоро она снова была рада погостить в маленьком «доме мечты». Энн хотела, чтобы Лесли забыла об Оуэне Форде, но все ее надежды рассеивались, когда она видела, какое выражение появлялось в глазах у Лесли при упоминании имени Форда. Когда Энн рассказывала капитану Джиму или Гилберту о новостях от Оуэна, Лесли краснела или бледнела, и это красноречиво лучше всяких слов, говорило о ее чувствах. Сама Лесли никогда не говорила о нем и не упоминала о той ночи на берегу.

К тому же в ее жизни случилось еще одно несчастье — умер старый пес, и Лесли долго оплакивала его.

— Он так долго был моим другом, — с грустью говорила она. — Это старый пес Дика, ты знаешь. Он был у Дика еще за год до нашей свадьбы. Дик оставил мне его, когда стал моряком. Карло был мне очень предан. И его любовь помогала мне в тот первый ужасный год после смерти моей матери. Я была тогда так одинока. Когда я узнала, что Дик возвращается, я испугалась, что Карло больше не будет только моим, но он не обращал внимания на Дика, хотя раньше Дик так любил его. Карло с лаем бросался на Дика как на чужого. Я была рада этому. Было так приятно иметь кого-то, чья любовь принадлежит тебе целиком. Этот пес был единственной радостью в моей жизни, Энн. Он был таким слабым, что я опасалась, как бы он не умер. Но я надеялась, что сберегу его до весны. Сегодня утром он выглядел вполне здоровым. Он лежал на коврике у камина и вдруг вскочил и подбежал ко мне. Он положил голову мне на колени и посмотрел на меня влюбленным взглядом. Потом вздохнул и умер. Я потеряла его.

— Позволь мне подарить тебе другую собаку, Лесли, — сказала Энн. — На Рождество я собиралась подарить Гилберту сеттера. Разреши и тебе подарить одного.

Лесли покачала головой.

— Только не сейчас, спасибо, Энн. Пока я не хочу заводить другую собаку. Я сейчас не могу полюбить никого, кроме моего Карло. Может быть, со временем я возьму у тебя щеночка. Я не могу без домашних животных. Но никто уже не сможет заменить мне Карло. В нем было что-то человеческое, За неделю до Рождества Энн отправилась в Эвонли и осталась там на праздники. Вскоре за ней приехал Гилберт и тоже остался. В Грин-Гейблз никогда не было такого веселого Нового года, особенно когда Бэриезы, Блайзы и Райты собрались все вместе, чтобы уничтожить грандиозный обед, стоивший миссис Речел и Марилле долгих раздумий и приготовлений. Когда Энн и Гилберт вернулись в Четыре Ветра, они обнаружили, что их дом был почти по крышу засыпан снегом. Причиной этому был бушевавший ураган. Все вокруг было засыпано снегом. К счастью, капитан Джим разгребал сугробы у дверей и чистил дорожки. Мисс Корнелия приходила в дом и следила за камином.

— Как хорошо, что ты вернулась, дорогая Энн. Ты когда-нибудь видела такие сугробы? Дом Муров вообще невозможно разглядеть, если не подняться на крышу. Лесли будет рада твоему приезду. Она почти заживо похоронена здесь. Хорошо, что Дик пристрастился расчищать снег. Он думает, что это развлечение. Сьюзан просила передать, что выйдет на работу с завтрашнего дня. Капитан Джим, куда это вы направляетесь?

— Думаю, мне надо сходить в Долину и навестить старого Мартина Стронга. Ему недолго осталось жить, и он так одинок. У него совсем мало друзей — он был слишком занят всю свою жизнь, и у него не хватало времени на то, чтобы завести их. Зато он накопил кучу денег.

— Да, он решил, что если нельзя служить Богу и Маммоне одновременно, то лучше служить Маммоне, — сказала мисс Корнелия. — Так что ему не на что жаловаться.

Капитан Джим вышел, но, кое-что вспомнив в саду, вернулся на минутку.

— Совсем забыл. У меня письмо от мистера Форда, миссис Блайз. Он сообщил мне, что книгу приняли и скоро будут печатать. Я так обрадовался, когда узнал эту новость. Хочется поскорее увидеть ее напечатанной.

— Этот человек с ума сходит по своей «книге жизни», — фыркнула мисс Корнелия. — Я бы не стала писать о себе: в мире и так слишком много книг.

Глава 29 Гилберт и Энн не согласны

Гилберт отложил в сторону увесистый том по медицине, над которым он просидел весь день, пока мартовские сумерки не заставили его отложить книгу. Он откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в окно. Стояла ранняя весна. Это было, пожалуй, самое противное время в году. Даже восход солнца не менял мертвой картины промокших насквозь полей и лугов. Вдали виднелась гавань с почерневшим льдом. Нигде не было видно признаков жизни, если не считать носившуюся в одиночестве ворону. И Гилберт углубился в размышления об этой вороне. Точнее, это был ворон. Была ли у него семья? А может быть, он еще только собирался найти себе подругу и ухаживал за кем-нибудь? А может быть, этот ворон был циничным холостяком? Может быть, он был убежден, что лучше путешествует тот, кто путешествует один? Но кем бы ворон ни был, он вскоре исчез, и Гилберт, развернувшись в кресле, окинул взором комнату, в которой сидел.

Еле-еле поблескивали огоньки в камине, освещая гладкую коричневую голову красивого сеттера, развалившегося на коврике, блестящие рамы картин на стенах, вазу с желтыми нарциссами из сада Энн и ее саму, сидящую за маленьким столом с шитьем в руках. Потом она отложила работу и стала всматриваться в камин, прыгающие огоньки которого рисовали на стенах различные силуэты: испанский замок, чьи остроконечные крыши пронзали облака и блестели в лунном свете, корабли из земли добрых надежд, которые плыли в Четыре Ветра с драгоценными грузами…

Гилберт привык считать себя женатым мужчиной. Но он продолжал смотреть на Энн влюбленными глазами. Гилберт до сих пор не мог поверить, что она его жена. Все это могло оказаться просто сном.

— Энн, — сказал Гилберт, — удели мне немного внимания. Мне с тобой надо кое о чем поговорить.

Энн посмотрела на него, оторвавшись от мерцающего камина.

— О чем? — весело спросила она. — Ты выглядишь очень грустно. Я сегодня не проказничала. Ты можешь спросить у Сьюзан.

— Это не о тебе и не о нас. Я хочу поговорить… Это касается Дика Мура.

— Дика Мура? — переспросила Энн. — Что ты можешь о нем сказать?

— Я очень долго думал о нем в последнее время. Помнишь, последним летом я лечил его от нарыва на шее?

— Да, да.

— У меня тогда была возможность исследовать его голову. Я всегда считал, что с медицинской точки зрения Дик — интересный экземпляр. Я изучил историю трепанации и случаи, где она применялась. И вот к какому мнению я пришел, Энн. Если Дика поместить в хороший госпиталь и сделать Операцию на мозге, память может к нему вернуться. Все функции его мозга могут быть восстановлены.

— Гилберт! — воскликнула Энн голосом, в котором слышался протест. — Нет, ты имел в виду не это.

— Именно это, Энн. И я считаю своим долгом рассказать обо всем Лесли.

— Гилберт Блайз, ты не должен делать таких вещей, — решительно сказала Энн. — О, Гилберт, ты не сделаешь этого, ты не сделаешь. Ты не можешь быть таким жестоким. Обещай мне, что не сделаешь этого!

— Почему, Энн, дорогая? Я не предполагал, что ты все это так воспримешь. Будь благоразумной.

— Я не буду благоразумной, я не могу быть благоразумной, хотя нет, это я-то как раз и веду себя благоразумно. Это ты не понимаешь, что говоришь, это, ты неблагоразумен. Гилберт, ты хоть раз подумал о том, что будет с Лесли, если к Дику вернется память? Просто остановись и подумай! Она сейчас достаточно несчастна. Но быть служанкой и сиделкой Дика в тысячу раз легче, чем быть его женой. Я знаю это, я знаю. Это немыслимо! Не вмешивайся, оставь все как есть.

— Я долго раздумывал над этим, Энн. Я считаю, что доктор, если может, должен восстановить нормальное состояние своего пациента, к каким бы последствиям это не привело. Это просто моя обязанность. Я должен вернуть ему разум. Надежда есть. Если все сложится удачно, ему удастся поправиться.

— Но Дик не Твой пациент, — воскликнула Энн, меняя тактику. — Если бы Лесли просила тебя что-нибудь сделать для него, тогда это было бы твоей обязанностью сообщить ей, что ты думаешь. Но у тебя нет права вмешиваться.

— Я не называю это вмешательством. Двенадцать лет назад дядя Дэйв сказал Лесли, что для Дика ничего нельзя сделать. И она этому, конечно, поверила.

— А зачем дядя Дэйв стал бы ей это говорить, если бы это не было правдой? — вскричала Энн. — Разве он не такой же врач, как и ты?

— Нет, я думаю, что нет. Может быть, это выглядит немного самоуверенно, я бы даже сказал нагло. Ты ведь знаешь, с каким недоверием он относится ко всем «новомодным» методам в медицине. Он возражал даже против операции по случаю аппендицита.

— Он прав, — воскликнула Энн, изменившись в лице. — Я тоже считаю, что современные врачи слишком увлеклись проведением различных экспериментов на живом материале.

— Ронда Эллонби не жила бы сейчас, если бы я не рискнул и не провел эксперимент, — нашел аргумент — Гилберт. — Я попробовал новый метод, и это спасло ей жизнь.

— Я сыта по горло твоими рассказами о Ронде Эллонби, — воскликнула Энн, хотя это обвинения было несправедливым, так как Гилберт ни разу не упоминал о Ронде Эллонби с того дня, как поделился с Энн своей радостью по поводу удачной операции. Гилберт никому больше не говорил об этом.

Гилберт чувствовал себя довольно неловко.

— Я не думал, я не мог и предположить, Энн, что ты так воспримешь мое предложение, — сказал Гилберт, решительно вставая и направляясь к двери. Это был первый случай в их совместной жизни, когда они чуть не поссорились.

Но Энн бросилась за мужем и втащила его обратно.

— Гилберт, не сходи с ума. Сейчас ты сядешь сюда, и я краси-и-и-во извинюсь перед тобой. Ах, если бы ты знал…

Но Энн вовремя сумела взять себя в руки. Еще немного, и она выдала бы Гилберту секрет Лесли.

-..если бы ты только знал, что чувствуют при этом женщины.

— Мне кажется, что я знаю. Я обдумал эту проблему со всех точек зрения и пришел к выводу, что просто обязан сообщить Лесли о том, что Дика можно вылечить. И все. На этом мои обязанности заканчиваются. Дальше она сама должна решить, как поступить.

— Ты сто раз не прав, Гилберт. Как можно взваливать на бедную девочку такой груз? У нее не хватит денег на операцию.

— Пусть она сама все решит, — упрямо настаивал Гилберт.

— Ты сказал, что Дик может быть вылечен. Ты уверен в этом?

— Точно нельзя сказать. Никто не может быть уверен в таком деле. В самих мозгах могут быть повреждения, которые невозможно будет восстановить. Но если причина потери памяти заключается в давлении поврежденных костей на определенные участки мозга, то все жизненные функции можно восстановить.

— Да, но это только вероятность. Мы не можем быть уверены, что это именно так, — не сдавалась Энн. — Теперь предположим, что ты сказал обо всем Лесли и она согласилась на проведение операции. Это же будет стоить огромных денег. Ей придется занимать деньги или продать ту небольшую собственность, которая у нее есть. Предположим, что операция не удастся и Дик ничего не вспомнит. Как тогда она будет расплачиваться с долгами? Как тогда проживут они, если Лесли для оплаты операции продаст ферму?

— О, я знаю, я знаю. Но все-таки моя обязанность сказать ей все. Я не могу поступить иначе.

— О, я знаю упрямство Блайзов, — простонала Энн. — Но не бери всю ответственность на себя. Посоветуйся с доктором Дэйвом.

— Я уже сделал это, — неохотно ответил Гилберт.

— И что же он тебе сказал?

— Если пересказывать вкратце, он сказал то же, что и ты, то есть предложил оставить все так, как есть. Несмотря на его нелюбовь к экспериментам в медицине, он посмотрел на эту проблему с твоей точки зрения. То есть он не советовал бы делать операцию для пользы самой Лесли.

— Слава Богу, — сказала Энн. — Я знала, что здравый смысл его не покинет, что ты и твое мнение будут поколеблены мнением почти восьмидесятилетнего врача, который сам спас не одну жизнь. Его мнение, конечно, значит больше, чем мнение какого-то мальчишки.

— Благодарю.

— Не смейся. Это слишком серьезно.

— Такова просто моя точка зрения. И это действительно серьезно. Он человек, который безнадежно отстал. Дик так беспомощен…

— Раньше, конечно, он был очень самостоятелен, — перебила Энн, усмехаясь.

— Мы можем дать ему шанс искупить прошлое. Его жена не знает об этом, а я знаю. И я обязан сказать ей о такой возможности. Я так решил, и это мое последнее слово.

— Нет, Гилберт. Не говори, что это твое последнее слово. Посоветуйся с кем-нибудь еще, например, с капитаном Джимом. Спроси, что он думает по этому поводу. Не торопись.

— Ну хорошо, уговорила. Но я не обещаю, что последую его совету. Есть вещи, которые надо решать самому. Моя совесть никогда не оставит меня в покое, если я буду хранить молчание.

— Ах, твоя совесть, — простонала Энн. — Мне кажется, что у дяди Дэйва тоже есть совесть, не так ли?

— Да, но я не могу хранить молчание. Подумай сама, Энн, если бы наш спор касался какого-нибудь отвлеченного абстрактного объекта, ты бы согласилась со мной. Ты ведь сама знаешь, что согласилась бы.

— Нет, — сказала Энн, пытаясь сама в это поверить. — Мы можем спорить хоть всю ночь, но ты не убедишь меня, Гилберт. Спроси мисс Корнелию, что она думает по этому поводу.

— О, Энн, ты уже прибегаешь к последней крайности. Она скажет: «Как это похоже на мужчин». Потом она выйдет из себя. Нет. Не стоит. Я не буду обращаться к мисс Корнелии. Пусть Лесли сама решит. Она должна сделать это без постороннего давления.

— Ты прекрасно знаешь, что она решит, — сказала Энн, чуть не плача. — У нее тоже есть представление о том, что она обязана сделать. Я не могу понять, как ты можешь взваливать все это на нее, не могу…

— Потому что право — это возможность пользоваться своими правами, процитировал Гилберт.

— О, и ты еще можешь думать о поэзии! Это так похоже на мужчин!

Тут Энн рассмеялась сама над собой. Ее слова были как у мисс Корнелии.

— Ну хорошо, если ты не принимаешь Теннисона как автора, то, может быть, ты поверишь словам Создателя, — сказал Гилберт серьезно. — «Ты должен знать правду, и правда освободит тебя». Я верю в это, Энн, всем своим сердцем. Это самые прекрасные, самые великие слова в Библии, да и во всей литературе. Да и самые правдивые. И это главная обязанность человека — говорить правду.

— В таком случае правда не освободит Лесли, — вздохнула Энн. — Это скорее всего сделает ее еще более зависимой. О, Гилберт! Ты не прав.

Глава 30 Лесли принимает решение

Неожиданная вспышка вируса гриппа в Долине и внизу, в рыбацкой деревушке, заставила Гилберта целиком посвятить себя работе. Он был так занят последующие две недели, что у него не оставалось времени нанести обещанный визит капитану Джиму. Энн надеялась, что капитану Джиму удастся разубедить Гилберта. Она больше не возобновляла разговора о Дике Муре, но непрестанно об этом думала, «Может быть, мне лучше рассказать Гилберту о чувствах Лесли к Оуэну форду. Гилберт никогда не показал бы и виду, что что-нибудь знает об этом, — думала Энн. — И с другой стороны, это могло бы изменить решение Гилберта сказать Лесли о возможности излечить Дика. Тогда, может быть, он оставил бы все так, как есть. Могу ли я так поступить? Нет. Что бы там ни было, я не могу. Я дала Лесли обещание, а обещания священны. Я не имею никаких прав разглашать секрет Лесли, Ах, ничто в моей жизни не заставляло меня так волноваться. Это отравляет все, весну и…»

Однажды вечером Гилберт неожиданно заявил, что они могут сходить навестить капитана Джима, и Энн с трепетом в сердце согласилась. Две солнечные недели творили чудеса и меняли все вокруг. Холмы, луга и поля подсохли и были готовы покрыться цветами и травами, на деревьях появились почки. Поле, над которым летал ворон, тоже подсохло и покрылось молодыми побегами. Вода в гавани снова сверкала и ласкалась о камни на берегу. Длинная, бегущая в Долину дорога была похожа на красную атласную ленту. Мальчишки собирались группами на песчаных дюнах и жгли траву, которая осталась с прошлого лета. Раньше такие картины привели бы Энн в восторг, но теперь прогулка не радовала ее. То же самое можно было сказать и о Гилберте. Их дружба и общее знакомство с Джозефом были поставлены под угрозу. Энн не одобряла план Гилберта, и это было видно в каждом ее замечании и повороте головы. Крепко сжатые губы Гилберта олицетворяли все упрямство Блайзов, но в его взгляде сквозили тревога и печаль. Он верил, что поступает правильно, но ссора с Энн была слишком дорогой платой. Наконец они подошли к маяку.

Капитан Джим отложил в сторону рыбачьи снасти, над которыми он корпел, и пригласил гостей пройти. При ярком освещении весеннего вечера он показался Энн сильно постаревшим. Таким она его раньше не видела. Он поседел, и его прежде сильные руки дрожали. Но голубые глаза капитана остались прежними. В них все так же ясно отражалась его сильная, непоколебимая душа.

Капитан Джим с удивлением выслушал Гилберта. Энн, которая знала, как капитан Джим восхищался Лесли, была абсолютно уверена, что он не поддержит Гилберта, хотя Энн знала, что вряд ли это остановит ее мужа. Тем большим было удивление Энн, когда капитан Джим сказал, что считает правильным рассказать обо всем Лесли.

— О, капитан Джим, я не думала, что вы так скажете! — воскликнула Энн. — Я думала, вы не захотите создавать Лесли еще больше проблем.

Капитан Джим покачал головой.

— Я не хочу усложнять ее жизнь, нет. Я знаю, как вам сейчас тяжело, мне и самому не легко. Но наши чувства не должны управлять нашей жизнью. Мы гораздо чаще попадали бы в кораблекрушения, если бы поступали согласно нашим чувствам. Мы должны рассчитывать курс по компасу. Я согласен с доктором. Если есть шанс помочь Дику, мы должны сообщить об этом Лесли. Другого варианта нет.

— Ладно, — сказала Энн, разочарованно поднимаясь. — Посмотрим, что скажет мисс Корнелия, мужчины.

— Нет сомнений, мисс Корнелия разнесет нас на куски, — сказал капитан Джим. — Вы, женщины, — милые создания, но иногда в ваших поступках нет логики. Вы такая образованная дама, а мисс Корнелия — нет, но ваши мнения совпадают, как две капли воды. Логика — это тяжелая, неблагодарная вещь. А теперь я принесу чаю, мы присядем и поговорим о чем-нибудь приятном, чтобы немного успокоиться.

Эффект, произведенный чаем капитана Джима, был настолько сильным, что Энн действительно успокоилась и на обратном пути не мучила Гилберта, как сначала намеревалась. Она не молчала, а любезно отвечала на отвлеченные вопросы мужа. Гилберт с облегчением понял, что Энн не очень сердится на него.

Капитан Джим сильно сдал за зиму. Он слабел с каждым днем.

— Он так постарел! — грустно сказала Энн. — Боюсь, скоро он отправится к пропавшей Маргарет. Не могу об этом думать.

— Четыре Ветра перестанут быть прежними Четырьмя Ветрами после того, как капитан Джим отправится в последнее плавание, — согласился Гилберт.

На следующий день Гилберт отправился в дом по ту сторону ручья. Взволнованная Энн с нетерпением ждала его возвращения.

— Ну, что сказала Лесли? — спросила она, как только он вошел.

— Она мало что сказала. По-моему, она очень удивилась.

— И она собирается согласиться на операцию?

— Ей нужно время, чтобы все обдумать. Скоро она даст ответ.

И Гилберт опустился в кресло напротив камина. Он выглядел устало. Ему было совсем не легко рассказать обо всем Лесли. И тот ужас, который был в ее глазах, когда она поняла, в чем дело, было очень тяжело вспоминать. Теперь, когда он выполнил свой долг, его начали терзать сомнения в правильности решения.

Энн с состраданием смотрела на него, затем села напротив и положила голову ему на руки.

— Гилберт, я не хотела тебя расстраивать. Я больше не буду тебя мучить. Зови меня рыжей и не сердись.

Гилберт почувствовал, что Энн искренна. Но ему не стало легче. Долг как абстрактное понятие — это одно, а долг в конкретной ситуации — это совсем другое, тем более когда приходится иметь дело с пронзительным женским взглядом.

Инстинкт предостерег Энн от встречи с Лесли в течение следующих трех дней. Вечером третьего дня Лесли пришла в дом, где жили Энн и Гилберт, и сказала, что она приняла решение. Она поедет с Диком в Монтрель на операцию.

Лесли была при этом очень бледной и, казалось, снова закуталась в прежнюю мантию отчужденности. Но в ее взгляде уже не было того ужаса, с которым она посмотрела на Гилберта в тот день, когда он рассказал ей все. Глаза Лесли были холодными и блестящими. Сдержанным деловым тоном она обсуждала с Гилбертом детали поездки. Все следовало хорошенько продумать, распланировать и подготовить. Когда все было обговорено, Лесли собралась уходить. Энн не хотела отпускать ее одну и предложила пройтись вместе.

— Лучше не надо, — резко ответила на любезное предложение Лесли. — Сегодня дождливо. Земля насквозь промокла. Спокойной ночи.

— Я потеряла своего друга, — вздохнула Энн. — Если операция удастся и Дик все вспомнит, то Лесли снова замкнется в себе, снова уединится в затерянном уголке своей души, где никому из нас не будет места.

— Может быть, она уйдет от него, — сказал Гилберт.

— Нет, Лесли никогда не сделает этого, Гилберт. У нее слишком развито чувство долга. Она рассказывала мне, что ее бабушка Вест с детства внушала ей, что если уж взял на себя какие-либо обязательства, то надо быть верным им до конца, что бы ни случилось. Это одно из ее главных правил. По-моему, это очень старомодно.

— Не страдай, дорогая. Ты сама прекрасно знаешь, что не считаешь это старомодным. У тебя самой точно такое же мнение. Твое представление об обязанностях полностью совпадает с представлениями Лесли. И вы правы. Не соблюдать свои обязанности — это плохая примета нашей современной жизни. Это причина всех мировых проблем.

— Ты говоришь как проповедник, — усмехнулась Энн. Но, смеясь над Гилбертом, она в глубине души чувствовала, что он был прав. И она всем сердцем сопереживала Лесли.

Спустя неделю мисс Корнелия как лавина обрушилась на маленький дом. Гилберта в тот момент не было, и Энн пришлось принять удар на себя.

Не успев снять свою шляпу, мисс Корнелия начала:

— Энн, неужели те слухи, что дошли до меня, — правда Это правда, что доктор Блайз сообщил Лесли, что Дик может быть вылечен, и она согласилась отвезти его в Монтрель? Ему сделают операцию?

— Да, все верно, мисс Корнелия, — смело ответила Энн.

— Да!? Но это просто бесчеловечная жестокость, вот что это такое! закричала мисс Корнелия, распаляясь. — А я-то думала, что доктор Блайз порядочный человек. Никогда бы не подумала, что он может быть замешан в таком!

— Доктор Блайз считал своим долгом сообщить Лесли, что есть шанс вылечить Дика, — с чувством ответила Энн. — И… я согласна с ним, — добавила она.

— О, нет, этого не может быть. Я знаю, ты не согласна с ним, дорогая, сказала мисс Корнелия. — Человек, который хоть немного может сострадать своему ближнему, у которого есть чувство жалости, не может быть согласен с таким бессердечным решением.

— Капитан Джим согласен.

— Не упоминай об этом дураке, — взвизгнула мисс Корнелия. — Мне нет дела до того, кто согласен, а кто нет. Да вы только подумайте, что значат ваши поступки для бедной загнанной девочки!

— А мы и подумали. Гилберт считает, что если у врача есть возможность помочь пациенту, то он должен сделать это, невзирая ни на что.

— Как это похоже на мужчин! Но я была лучшего мнения о тебе, Энн, сказала мисс Корнелия. В ее голосе слышались нотки разочарования и грусть. Затем она продолжила свои нападки. При этом она использовала абсолютно те же аргументы, что и при бомбардировке Гилберта. Но Энн храбро защищала своего мужа теми же средствами, которые использовал сам Гилберт в спорах с Энн. Борьба продолжалась долго, но вот наконец мисс Корнелия отступила.

— Какой стыд! — со слезами на глазах заявила мисс Корнелия. — Какой стыд! Бедная, бедная Лесли!

— Вам не кажется, что Дик тоже заслуживает сочувствия? — спросила Энн.

— Дик Мур! Дик! Сейчас он вполне счастлив. Сейчас он более уважаем, чем когда-либо. Он был не только пьяницей, а, пожалуй, даже хуже. Вы хотите, чтобы он опять бушевал и не давал никому покоя?

— Он может измениться, — пролепетала бедная Энн.

— Измени свою бабушку, — фыркнула мисс Корнелия. — Дик Мур приносил только вред, пока все это не было прекращено благодаря пьяной драке, в которую он сам и ввязался. Он заслужил свою участь. Она послана ему в наказание. Я не думаю, что у доктора есть какие-либо права изменить волю самого Бога.

— Никто точно не знает, каким образом был поврежден мозг Дика. Может быть, это произошло вовсе не в пьяной драке. Может быть, его подстерегли и ограбили.

— Свиньи могут засвистеть, но у них, бедняжек, слишком маленькие рты, сказала мисс Корнелия. — Ну ладно, сущность всего того, что я узнала от тебя, заключается в том, что дело уже сделано и ничего изменить нельзя. Поэтому я не вижу смысла в продолжении этой беседы. А раз так, я прикушу свой язык. Я не собираюсь кусать себе губы. Когда ничего нельзя изменять, я смиряюсь. Но сначала я хотела убедиться, что по-другому действительно быть не может. С этого дня я посвящу всю себя Лесли. Я стану ее опорой. И даже после того, прибавила мисс Корнелия с ноткой надежды в голосе, — когда, может быть, для Дика ничего уже нельзя будет сделать.

Глава 31 Правда освобождает

Лесли, приняв решение, начала смело и безостановочно проводить его в жизнь с характерной для нее энергией. Прежде всего следовало закончить генеральную уборку дома. Что бы ни случилось, а такие вопросы всегда стояли на первом месте. В сером домике за ручьем были наведены безупречная чистота и порядок. Все это было проделано при помощи мисс Корнелии, конечно. Мисс Корнелия, высказав все, что думает, Энн, а позже Гилберту и капитану Джиму, стала к ним более снисходительной и не упоминала больше о Лесли. Она смирилась с предстоящей Дику операцией и обсуждала этот вопрос только с организационными целями, а чаще, если это было возможно, игнорировала всякие разговоры об операции. Лесли же никогда не пыталась завести разговор на эту тему первой. Она была очень холодной и необщительной в те великолепные весенние дни. Лесли очень редко навещала Энн. И хотя была в свои визиты вежливой и дружелюбной, сама эта вежливость была как ледяной барьер между ней и обитателями маленького дома. Старым шуткам, забавным рассказам и милым потехам было не под силу преодолеть этот барьер. Энн не пугала холодность Лесли. Она знала, что Лесли была охвачена смертельным страхом, который не позволял ей смеяться и быть счастливой. Когда одно чувство берет в душе верх, другим легко окончательно прикончить человека. Никогда еще Лесли не была в такой депрессии, никогда так не боялась своего будущего. Но Лесли, как мученица, несла свой крест и не пыталась уклониться от выпавших на ее долю испытаний.

Финансовая проблема решилась гораздо легче, чем предполагала Энн. Лесли заняла необходимую сумму у капитана Джима, и по ее настоянию капитан взял закладную на ферму, которой владела Лесли.

— Так вот, Лесли считает, — сказала мисс Корнелия, — и я с ней согласна, что, если Дик поправится, то сам сможет заработать достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами. Если же нет, то капитан Джим сделает то, от чего Лесли усиленно отказывается. Он сказал мне, что так как у него нет близких родственников, ни собственных детей, то он собирается оставить свои деньги Лесли и, что если она не примет такой подарок от живого мужчины, то, может быть, возьмет от умирающего. «Это будет моей последней волей», — так капитан мне и сказал. Что же касается Дика, то он последние дни вел себя просто ужасно. В него просто дьявол вселился, можешь мне поверить. Мы с Лесли не могли заниматься своей работой из-за трюков, которые он вытворял. Однажды он разогнал всех гусей, которые паслись на лугу. Большинство из них умерло. Он совершенно не способен ни на какую работу. От него нам не было никакой помощи. Иногда, ты знаешь, он ведет себя очень хорошо, может принести ведро воды или нарубить дров. Но если бы мы послали его к колодцу на этой неделе, он попытался бы залезть внутрь. Однажды я подумала, что, если бы он свалился в воду, все проблемы раз и навсегда были бы решены.

— О, мисс Корнелия!

— Ну что, «мисс Корнелия»? Любой подумал бы то же самое. Что толку от того, что Дику вернут память? Вот если бы врачи из Монтреля смогли сделать его разумным, вот это было бы здорово.

В начале мая Лесли и Дик уехали в Монтрель. Гилберт поехал с ними, чтобы помочь и сделать необходимые распоряжения. Скоро он вернулся домой и сообщил, что хирурги из Монтреля, с которыми он советовался, подтвердили, что его утешительные прогнозы реальны, и Дика можно вылечить.

— Очень рада, — саркастически заметила мисс Корнелия.

А Энн только вздохнула. В последнее время Лесли очень отдалилась от нее. Они почти не общались, хотя Лесли обещала писать. Через десять дней после возвращения Гилберта пришло письмо. Лесли писала, что операция прошла очень успешно, и Дик поправляется.

— Что значит — прошла успешно? — спросила Энн. — Значит ли это, что память Дика восстановилась?

— Вряд ли, раз она ничего об этом не пишет, — сказал Гилберт. — Она пишет «удачно», потому что так считают хирурги. Операция прошла хорошо, значит, дальше все будет развиваться нормально. Но еще рано говорить о том, восстановятся ли функции мозга Дика полностью или лишь частично. Скорее всего, он не вспомнит все сразу. Этот процесс будет идти постепенно, медленно, если он вообще пойдет. Она больше ничего не пишет?

— Нет, больше ничего. Вот все ее письмо. Бедная девочка! У нее, должно быть, ужасный стресс. Я давно хотела поговорить с тобой, Гилберт.

— Мисс Корнелия уже поговорила со мной, — сказал Гилберт с печальной улыбкой. — Она пробирает меня при каждом удобном случае. Она постоянно дает мне понять, что считает меня чуть ли не убийцей. Она сказала, что было большой ошибкой со стороны дяди Дэйва позволить мне пойти по его стопам. Она даже заявила, что методистский доктор теперь предпоч-чтительнее меня. С таким приговором мне больше нечего здесь делать.

— Если мисс Корнелия Брайэнд заболеет, то прикажет послать не за доктором Дэйвом, и не за методистом, — фыркнула Сьюзан. — Она подняла бы вас среди ночи, если бы почувствовала себя плохо. А потом она заявила бы, что счет слишком велик. Но не принимайте это близко к сердцу. Мир состоит из самых разных людей.

В течение какого-то времени от Лесли не было ни весточки. Майские деньки пролетали один за другим, берега у моря сначала покрылись травой, а скоро на них уже цвели бледно-желтые нарциссы. Однажды в конце мая Гилберт, вернувшись домой, был встречен взволнованной Сьюзан.

— Боюсь, что-то не так с миссис доктор, — сказала она загадочно. — Сегодня днем она получила письмо. С тех пор она ходит взад-вперед по саду и разговаривает сама с собой. Вы знаете, ей нельзя так много ходить, доктор. Она вне себя и не хочет сказать мне, какая новость ее так взволновала, но я чувствую, ее что-то волнует.

Встревоженный Гилберт поспешил в сад. Что-нибудь случилось в Грин-Гейблз? Нет, вроде бы Энн, сидевшая на стуле возле ручья, не была расстроена. Хотя, без сомнения, она была сильно возмущена. Глаза ее были широко открыты, а щеки ярко пылали.

— Что случилось, Энн?

Энн странно засмеялась.

— Вряд ли ты поверишь, когда я скажу тебе, Гилберт. Я и сама еще не могу в это поверить. Как сказала недавно Сьюзан, я как муха, родившаяся на солнце. Я ничего не понимаю. Я читала это письмо много раз, но каждый раз происходило одно и то же. Я не могу поверить своим глазам. О, Гилберт, ты был прав, ах, как ты был прав! Теперь я это ясно вижу. Мне так стыдно за себя. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

— Энн, если ты не очнешься, мне придется встряхнуть тебя. Скажи наконец, что случилось?

— Не могу в это поверить. Нет, не может быть.

— Я пойду в дом и позвоню дяде Дэйву, — сказал Гилберт, делая вид, что намеревается идти в дом.

— Сядь, Гилберт. Я попытаюсь тебе все рассказать. Я получила письмо и, ох, все это так невероятно. Кто бы мог подумать? Никто из нас и мечтать не мог…

— Я считаю, что все, что ты можешь сделать, это рассказать мне по порядку, в чем дело, — сказал Гилберт, садясь на траву. — Откуда ты получила это письмо?

— Ох, Лесли и, ох, Гилберт…

— Лесли, у-у-ух, и что же она пишет? Какие новости о Дике?

Энн достала письмо и развернула его.

— Это не Дик! Мужчина, которого мы считали Диком Муром, который в течение тринадцати лет в Четырех Ветрах считался Диком Муром, на самом деле его кузен. Это Джордж Мур из Новой Шотландии, они были очень похожи. А Дик Мур умер тринадцать лет назад на Кубе от желтой лихорадки.

Глава 32 Мисс Корнелия обсуждает происшедшее

— Что?! Это правда? Ты хочешь сказать мне, Энн, что Дик не Дик Мур? Это вовсе не он, а кто-то другой?! Вот почему ты позвонила и пригласила меня сюда сегодня?

— Да, мисс Корнелия. Это очень странно, в это трудно поверить, правда?

— А-а-а, э-э-э… Это так похоже на мужчин! — ахнула мисс Корнелия.

Дрожащими пальцами она сняла свою шляпку. Первый раз в своей жизни мисс Корнелия была так потрясена.

— Как такое может быть, я не понимаю, Энн, — сказала она. — Я слышала, что ты сказала, и я верю тебе, но я не могу постигнуть этого. Дик Мур мертв и был мертв все эти двенадцать лет, и Лесли свободна?

— Да, правда сделала ее свободной. Гилберт был прав, когда говорил, что то стихотворение самое прекрасное в Библии.

— Расскажи мне все, дорогая Энн. После твоего звонка у меня такая путаница в голове, можешь мне поверить. Никогда еще в моей голове не было такой сумятицы.

— О, здесь есть что рассказать, но я мало что знаю. Письмо от Лесли было очень коротким.

Она не вдавалась в подробности. Этот человек — Джордж Мур. К нему вернулась память, и он вспомнил, кто он такой. Он сказал, что Дик заболел желтой лихорадкой на Кубе и «Четыре Сестры» отплыли без него. Джордж остался с Диком, чтобы ухаживать за ним, но тот очень скоро умер. Джордж не писал Лесли, потому что намеревался приехать и все рассказать ей.

— И почему же он этого не сделал?

— Думаю, он не смог осуществить своего намерения из-за той пьяной драки. Гилберт сказал, что скорее всего Джордж ничего не помнит о самом происшествии. И, возможно, нам никогда уже не узнать, что было причиной драки и была ли сама драка. Возможно, все случилось очень скоро после смерти Дика. Мы можем узнать подробности, если Лесли напишет еще.

— Она написала, что собирается делать? Когда она возвращается домой?

— Она сообщила, что останется с Джорджем, пока его не выпишут из госпиталя. Лесли написала его родственникам в Новую Шотландию. У Джорджа Мура, кажется, осталась только одна сестра. Она замужем и намного старше его. Когда Джордж был моряком на «Четырех Сестрах», она была жива. Но с тех пор с ней, конечно, все могло случиться. Вы когда-нибудь видели Джорджа Мура, мисс Корнелия?

— Да, я видела его. Сейчас я все ясно помню. Лет двадцать назад он приезжал сюда навестить своего дядю Абнера. Ему и Дику тогда было около семнадцати. Они были похожи как две капли воды. Их можно было с уверенностью назвать близнецами. Их отцы были братьями, а их матери — сестрами-близнецами. Они были ужасно похожи на матерей. Конечно, — прибавила мисс Корнелия, — между ними не было такого сходства, как в романах. Их все-таки можно было отличить, особенно когда они были вместе. Они не были так похожи, что родные матери их путали, как это иногда пишут в книжках, нет. Но если они ходили по одному, то распознать, кто есть кто, становилось гораздо труднее. Они вытворяли много разных фокусов, подшучивали над окружающими, используя свое сходство. Им это казалось очень забавным. Ох уж эти мне два негодяя! Джордж Мур был немного выше и намного толще Дика, хотя ни одного из них нельзя было назвать жирным, они оба были довольно стройные. Волосы Дика были ярче и другого оттенка. Но лицо у него было точно такое, как у Джорджа, и такие же глаза: один голубой, а другой карий. В остальном они были различны. Джордж был милым парнем, хотя совершал иногда гадкие поступки и любил выпить, но тем не менее… Все любили его больше, чем Дика. Он провел здесь около месяца. Лесли никогда не видела его. Ей тогда было что-то около восьми лет. И теперь я помню, что она провела всю ту зиму у своей бабушки Вест. Капитана Джима тоже не было в Четырех Ветрах. Он тогда потерпел крушение и застрял на Магдаленах. Я теперь вообще сомневаюсь, слышали ли Лесли и капитан Джим о кузене Дика из Новой Шотландии. Вряд ли они знали, что есть такой и что он очень похож на Дика. Никто не вспомнил о Джордже, когда капитан Джим привез «Дика» домой. Мы, конечно, видели, что Дик сильно изменился, стал таким здоровым и крепким, но мы приписывали это тому случаю, который произошел с ним. И это, конечно, убеждало. Да и Джордж, как я уже говорила, вовсе не был толстяком. Так что не удивительно, что все так случилось. Но, Боже, как все это ужасно! Лесли провела лучшие годы своей жизни, прислуживая человеку, который не имел к ней никакого отношения. Будь проклят мужской род! Что бы они ни делали, это всегда приносит только вред! И не важно, кто они, они все меня ужасно раздражают.

— Гилберт и капитан Джим — мужчины, и только благодаря им мы наконец узнали правду, — сказала Энн.

— Ну да, я допускаю это, — неохотно согласилась мисс Корнелия. — Извините, что от меня и доктору изрядно досталось. Впервые в моей жизни мне немного стыдно за те слова, которые я сказала о мужчине. Не знаю, как ему это объяснить. Ему остается только самому забыть обо всем, что я наговорила. Хорошо, Энн, что Бог не исполнил все наши просьбы, касающиеся отмены операции. Я много молилась, чтобы операций не помогла Дику. Я, конечно, не говорила прямо вот так. Но я имела это в виду, и я не сомневаюсь, что Бог знал об этом.

— Ну, по сути он сделал все так, как мы хотели. Мы молились, чтобы жизнь Лесли не стала более тяжелой. Так и случилось. Честно говоря, в глубине сердца мне тоже хотелось, чтобы операция не удалась, и теперь мне очень стыдно.

— Как восприняла это Лесли? — спросила мисс Корнелия.

— Она ошеломлена. Мне кажется, она тоже не может поверить в происшедшее. Она пишет, что все это кажется ей сном. Больше она ничего не говорит.

— Бедняжка! Я полагаю, что когда с арестанта слетают цепи, он чувствует себя странно и одиноко без них. Энн, дорогая, мне вдруг на ум пришла одна мысль. А как насчет Оуэна Форда? Мы ведь все знаем, как он нравился Лесли. Ты никогда не считала, что он тоже без ума от нее?

— Может быть, — сказала Энн сдержанно, боясь собственной возможной откровенности.

— У меня нет доказательств, что это так, — продолжала мисс Корнелия, — но мне кажется, что иначе и быть не может. Я, дорогая Энн, не сваха и терпеть не могу дела подобного рода. Но на твоем месте я написала бы вышеупомянутому Форду письмо и между прочим поведала бы обо всем, что случилось. Вот что я сделала бы.

— Конечно, я напишу ему обо всем, — сказала Энн спокойным тоном. Она не могла обсуждать это с мисс Корнелией. И в то же время она знала, что и сама давно хотела написать Форду, с того самого начала, как узнала о свободе Лесли. Но она по-прежнему не хотела выдавать его сердечной тайны.

— Спешки, конечно, нет, дорогая. Но Дик Мур умер тринадцать лет назад, и Лесли и так потеряла достаточно времени. Она потратила их впустую на чужого человека. Что же касается Джорджа Мура, который снова вернулся к жизни, когда все уже были убеждены, что он умер, — как это похоже на мужчин! — то мне его жалко. Несмотря ни на что, он не заслуживает такой участи.

— Джордж еще молод, — сказала Энн, — и если он полностью поправится, то, вполне возможно, еще найдет свое место в жизни. Ему должно быть сейчас очень тяжело, бедняжке Ведь по сути из его жизни вычеркнуто целых тринадцать лет.

Глава 33 Лесли возвращается

Спустя две недели Лесли Мур вернулась в свой старый дом, где она провела столько горьких лет. Она была одна. В июне, поздно вечером, она перешла поле и неожиданно, как привидение, появилась в наполненном ароматами саду Энн.

— Лесли! — воскликнула от удивления Энн. — Ты откуда? Мы не знали, что ты вернулась! Почему ты не написала? Мы бы тебя встретили.

— Я не могла писать. Невозможно выразить все словами с помощью пера и чернил. И потом, я хотела вернуться тихо и незаметно.

Энн обняла Лесли и поцеловала ее. Лесли выглядела бледной и уставшей. Она вздохнула и села на траву около огромной клумбы с желтыми нарциссами. В чашечках цветов отражались серебряные звезды.

— Ты вернулась одна, Лесли?

— Да. Сестра Джорджа Мура приехала в Монтрель и забрала своего брата домой. Бедный малый, ему было тяжело расставаться со мной. Хотя в первые дни, когда к нему вернулась память, он не узнал меня. А потом Джордж так привязался ко мне за те дни, когда пытался осознать, что Дик умер не вчера, как это ему казалось. Джорджу было очень тяжело. Я помогала ему, как могла. Ему стало легче, когда приехала его сестра, потому что ему казалось, что он видел ее на днях. К счастью, она не сильно изменилась, это ему тоже очень помогло.

— Это все так странно и замечательно, Лесли. Думаю, никто из нас до конца не осознал происшедшего.

— Да, я не могу во все это поверить. Когда час назад я вошла в свой дом, мне показалось, что я спала и мне все это приснилось. Дик должен быть здесь с его детской улыбкой, как это было много-много лет. Энн, я все еще не могу прийти в себя. Я ни рада, ни расстроена. У меня такое чувство, как будто что-то вырвано из моей жизни и осталась огромная дыра. Мне кажется, что я не я, будто я стала кем-то другим, и не могу привыкнуть к этому. Я чувствую себя ужасно одиноко и беспомощно. Я рада видеть тебя снова. Ты как якорь для моей бедной души. О, Энн, как я не люблю сплетни, удивление окружающих и расспросы! Когда я думаю об этом, мне кажется, что мне не следовало возвращаться домой. Доктор Дэйв был на станции, когда я сошла с поезда, он отвез меня сюда. Бедный старик, он чувствует себя очень плохо, потому что многие годы твердил мне, что для Дика ничего нельзя сделать. «Я на самом деле так думал, Лесли, — сказал он мне сегодня. — Но я должен был сказать тебе, чтобы ты не полагалась на мое мнение. Я должен был посоветовать тебе обратиться к специалистам. Если бы я сделал это, не было бы этих многих несчастных лет. И Джордж Мур не потерял бы зря столько времени. Я проклинаю себя, Лесли». Я попросила его не убиваться так. Он сделал то, что считал нужным. Он всегда был очень добр ко мне, и я не могу видеть, как он страдает.

— А Дик, то есть, я хотела сказать, Джордж, его память полностью восстановилась?

— Да, практически. Конечно, есть еще много деталей, которые он не помнит, но с каждым днем он вспоминает больше и больше. Однажды вечером после смерти Дика Джордж отправился на прогулку. У него остались деньги, принадлежащие Дику. Он хотел отослать их мне. Он направился в одно место, где собирались моряки, там он пил. Дальше в памяти провал. Энн, я никогда не забуду тот момент, когда он вспомнил свое имя. Я видела, как он смотрел на меня умными, но каким-то загадочным взглядом. Я спросила: «Ты знаешь меня, Дик?» А он ответил: «Я никогда не видел вас раньше. Кто вы? И мое имя не Дик. Я Джордж Мур, а Дик Мур умер вчера от желтой лихорадки. Где я? Что случилось со мной?» Я… я потеряла сознание, Энн. С тех пор я чувствую себя как во сне.

— Скоро ты найдешь себя, Лесли. Ты молода, перед тобой вся жизнь. У тебя еще будет много прекрасных лет.

— Может быть, я смогу со временем посмотреть на все так, как ты. Но сейчас, Энн, я слишком устала, я не могу думать о будущем. Энн, мне так одиноко! Я скучаю по Дику. Разве это не странно? Ты знаешь, я очень любила беднягу Дика, то есть Джорджа. Я любила его так, как можно любить беспомощное дитя, которое полностью зависит от тебя. Я никогда не думала, что люблю его, поэтому мне стыдно. Я ведь так презирала и ненавидела Дика, пока он не уехал на «Четырех Сестрах». Джим снова привез его, я думала, что буду испытывать к нему те же чувства. Но все было не так, хотя я воспринимала его, как раньше. С того времени, как он вернулся домой, я испытывала только сожаление, которое причиняло мне боль и раздражало. Да, мне было жалко его. Я думала, так происходит потому, что случившееся с ним несчастье сделало его таким беспомощным и изменило его. Но теперь я верю, что так было, потому что на самом деле он был другим человеком. И Карло знал это. Энн, я поняла, — что Карло знал это. Мне всегда казалось странным, что Карло не узнает Дика. Ведь собаки такие верные существа. Но он знал, что это не его хозяин, никто другой не мог этого и предположить. Я никогда не видела Джорджа Мура, та знаешь об этом. Я вспомнила недавно, как Дик рассказывал, что в Новой Шотландии у него есть кузен, который очень похож на него. Но потом я забыла об этом. Я и не думала, что это может иметь какое-либо значение. Я никогда не сомневалась, что Дик — это Дик. Все перемены в нем казались мне результатом того несчастного случая. О, Энн, та ночь в апреле, когда Гилберт сказал мне, что Дика можно вылечить! Я никогда не забуду, что пережила. Мне казалось, что я была в огромной клетке. Я была арестантом, прикованным цепями. Но дверь была открыта, и я вышла. А в ту ночь все было так, будто чьи-то безжалостные руки схватили меня и снова посадили в клетку. Это было так ужасно! Я не обвиняла Гилберта. Я чувствовала, что он прав.

Он был очень добрым. Он сказал, что риск велик, и я могу отказаться от операции. Но я знала, как поступлю, я знала, что мне следовало сделать. В ту ночь я не сомкнула глаз. Я шагала по комнате из угла в угол, стараясь заставить себя смириться с тем, что я должна согласиться на операцию. И когда наступило утро, я поняла, что не смогу этого сделать. Я хотела оставить все так, как есть. Я знаю, что это было очень несправедливо. Для меня было бы наказанием, если бы я так поступила. Я никому не говорила о своем решении до полудня. Утром я должна была идти в Долину за покупками. В тот день Дик вел себя очень тихо, и я оставила его одного. Я пришла немного позже, чем намеревалась, и он соскучился по мне. Он чувствовал себя очень одиноким. Когда я пришла домой, он бросился ко мне с такой радостной, приятной улыбкой на лице, прямо как ребенок. Это подействовало на меня, Энн. Я почувствовала себя так, будто я лишаю ребенка права на развитие. Эта улыбка на его ничего не выражающем лице… Я не могла этого вынести, это было слишком. Я знала, что должна дать ему шанс, что бы за этим не последовало. Я пошла и сказала о своем решении Гилберту. О, Энн, ты, должно быть, решила, что я ненавидела тебя в те дни до отъезда. Этого не было. Просто тогда я не могла думать ни о чем другом, кроме того, что я собиралась сделать. Все вокруг потеряло для меня смысл, люди были тенями, я не замечала происходящего.

— Я знаю, я все понимаю, Лесли. Но теперь все позади, твои цепи разбиты, клетки больше нет.

— Клетки больше нет, — повторила Лесли с отсутствующим выражением на лице, теребя траву своими тонкими пальцами. — Но ведь тот разговор на песчаных дюнах? Мне кажется, есть люди, которые на всю жизнь останутся дураками, вот и я не умнею. А быть дураком — это все равно, что быть собакой, сидящей на цепи, Я чувствую себя такой дурой.

— Ты почувствуешь себя совсем по-другому, когда немного отдохнешь и придешь в себя, — сказала Энн, которая знала гораздо больше, чем Лесли.

Лесли распустила свои волосы, и они упали на колени.

— Что бы ни случилось, у меня есть ты, — сказала она. — Жизнь не может быть пустой, когда есть такой друг, как ты. Ты для меня не только друг, ты для меня как мать. Погладь меня по голове и дай мне высказать, что значит для меня твоя дружба с тех пор, как я встретила тебя на скалистом берегу.

Глава 34 Корабль мечты прибывает в гавань

Однажды утром, когда золотые лучи солнца освещали волны моря, когда дул теплый ветер, на горизонте показалась большая птица. Она прилетела в Четыре Ветра из страны вечерних звезд и несла в клюве маленькое спящее очаровательное создание. Аист был уставшим и оглядывался вокруг. Он знал, что находится недалеко от места назначения, но все еще не мог найти нужный дом.

Вот на горизонте показался большой белый дом, стоящий на высокой скале из красного камня. Дом ярко светился. Но ни один аист не согласился бы оставить там ребенка. Старый серый дом, окруженный ивами, выглядел более обещающим, но это все равно было не то.

Стоявший за цветочными клумбами странный зеленый дом не вызывал сомнений. Он, конечно, не подходил. Но тут аист приободрился. Он бросил взгляд на местность за ручьем. Там стоял маленький белый дом, у ворот росли две пихты, из трубы спиралью сочился дымок. Этот дом, казалось, был просто создан для детей. Аист облегченно вздохнул и стал снижаться.

Спустя полчаса Гилберт сбежал вниз по лестнице и вошел в комнату. В комнате сидела Марилла с бледным, как у привидения, лицом. Она с волнением посмотрела на Гилберта.

— Марилла, Энн послала меня сказать вам, что к нам прибыл маленький джентльмен. У него с собой не много вещей, но он, очевидно, собирается остаться.

— О, Боже мой! — воскликнула Марилла. — Неужели? Не хочешь ли ты сказать мне, что все уже позади? Почему вы не позвали меня раньше?

— Энн не хотела беспокоить тебя без надобности. Еще два часа назад все было спокойно. На этот раз никакого риска не было, не то что год назад.

— И, Гилберт, этот ребенок будет жить? — Да, я совершенно в этом уверен. Он весит десять фунтов, да вы сами послушайте, слышите, как он кричит? С легкими у него определенно все в порядке. Медсестра сказала, что волосы у мальчика будут рыжие. Энн так разозлилась на нее за эти слова, что я до смерти перепугался.

Тот день был одним из самых прекрасных в маленьком «доме мечты».

— Наконец-то! — сказала Энн. — Сегодня сбылась моя самая заветная мечта. Она выглядела усталой, но счастливой. — О, Марилла! Я не могу в это поверить после того, что случилось в тот ужасный день прошлым летом. У меня с того дня не переставало болеть сердце, но теперь боль прошла.

— Этот малыш займет место Джой, — сказала мисс Корнелия.

— О, нет, нет, нет! Он не может этого сделать, и никто не может. Он никогда не займет место Джой. У этого малыша есть свое собственное место. Какой он милый! Марилла, посмотри, какой крошечный человечек! У Джой свое место. Она всегда будет в моем сердце. Если бы она осталась жива, ей сейчас был бы уже год. Она ходила бы вокруг нас на своих маленьких ножках, таких милых и пухленьких, и лепетала бы что-нибудь. Я так ясно представляю ее себе, Марилла. О, теперь я поняла, что капитан Джим был прав. Прошлым летом, когда я так убивалась по Джой, он сказал мне, что Бог приготовил для меня лучшую участь, чем я думаю. Бог не допустит, чтобы моя умершая дочь стала для меня чужой. За этот год я убедилась, что так не случится. Я вижу, как она растет. Проходит неделя за неделей, и она становится все больше и больше. Я знаю, как она будет выглядеть, когда подрастет. Поэтому она не будет для меня чужой, и, когда мы встретимся, я узнаю ее. О, Марилла, посмотри на эти маленькие ручонки! Какая прелесть! Я не могу себе представить, как это они могут быть такими милыми, такими хорошенькими.

— Было бы странно, если бы они не были такими, — ответила Марилла, улыбаясь. Все волнения были позади, и Марилла снова стала обычной Мариллой.

— О, да, я знаю, но все равно. Как они могут быть такими совершенными, пропорциональными, законченными? Каждый ноготок как будто после маникюра. А ножки, Марилла, ты посмотри только на его ножки!

— Ножки как ножки. — изрекла Марилла. — Они такие, какими и должны быть.

— Посмотри, как он прижимает мой палец! Мне кажется, что мы давно уже вместе. Он так сильно плакал, когда медсестра забрала его от меня, как будто знал меня раньше. Марилла, ты ведь не думаешь, правда, ты не считаешь, что его волосы рыжие?

— Что-то я пока вообще не вижу никаких волос, — сказала Марилла. — На твоем месте я не переживала бы по этому поводу, пока волосы не появились.

— Да что ты, Марилла, у него есть волосы, посмотри на голову, вот здесь немножко видно. В любом случае, медсестра сказала, что глаза у него карие, а лоб в точности как у Гилберта.

— И у него очаровательные ушки, дорогая миссис, — пропищала Сьюзан. — Я первым делом посмотрела на его уши. Нос и глаза еще изменятся, и вы сейчас не можете сказать, какими они будут, но уши останутся такими, какие они есть, на всю жизнь. Мы всегда остаемся с теми ушами, с какими родились. Посмотрите на эти раковины, они так красиво посажены! Вам никогда не придется краснеть за его уши, миссис доктор.

Энн была вне себя от счастья. Люди приходили и восхищались ее младенцем, приносили подарки, как давным-давно мудрецы несли свои подарки младенцу, лежащему в яслях среди овец. Лесли, поющая от радости какую-то песенку, стояла, склонившись над кроваткой, как Мадонна, ее золотые волосы сияли как нимб. Мисс Корнелия так ловко пеленала малыша и ухаживала за ним, как это могла делать только лучшая мать. Капитан Джим носил ребенка на своих огромных руках, глядя на него восхищенными глазами.

— Энн, а как ты собираешься назвать его?

— Джеймс Мэтью, это имена двух самых чудесных джентльменов, которых я когда-либо знала.

Гилберт улыбнулся.

— Я плохо был знаком с Мэтью. Он был таким скромным. Мы, мальчишки, не могли дружить с ним, но я согласен с тобой в том, что капитан Джим один из редких, чудесных людей, которые когда-либо жили на свете. Он очень рад, что мы дали его имя этому созданию.

— Да, Джеймс Мэтью — очень хорошее имя, — сказала мисс Корнелия. — Я очень рада, что вы не дали ему какое-нибудь вычурное имя из романа. Ему не будет стыдно носить свое имя, даже когда он станет дедушкой. Миссис Вильям Дрей в Долине назвала свою малышку Бетси-Шекспир. Тоже мне! Я рада, что у вас не было проблем с именем. Некоторым людям с этим явно не везет. Помню, когда родился первый ребенок Стэнли Флэг, то было очень много споров о том, как назвать его. У нее было так много родственников, что никак не могли решить, в честь кого назвать первенца. Поэтому бедное создание два года прожило без имени. Его звали то «большой малыш», то «маленький мальчик». Потом его стали звать «большой малыш», а его младшего брата просто «крошка». Наконец, одного назвали Питер, а другого — Исаак, в честь двух их дедушек. А ты знаешь о семье шотландцев Мак-Небов на окраине Долины? У них двенадцать сыновей. Самого старшего зовут Большой Нейл, а самого младшего — Маленький Нейл. Два Нейла в одной семье.

— Я где-то читала, что первый ребенок — это поэма, а десятый — проза, засмеялась Энн. — Мак-Небы подумали, что двенадцатый ребенок — это пересказ того, что уже было одиннадцать раз.

— Нет, все-таки надо отдать должное большим семьям, — вздохнула мисс Корнелия. — Восемь лет я была единственным ребенком в семье. Мне особо и не хотелось иметь ни брата, ни сестру. Мама заставляла меня молиться о том, чтобы у меня был брат или сестра, и я молилась, можешь мне поверить. И вот однажды тетя Нелли пришла ко мне и сказала: «Корнелия, наверху, в маминой комнате, тебя ждет маленький брат. Ты можешь подняться и посмотреть на него». Я была так возбуждена, что просто взлетела наверх. И старая миссис Флэг, взяв ребенка на руки, принесла его показать мне, б, Энн, никогда в моей жизни я не была так разочарована. Ведь я молилась богу о брате, который был бы старше меня на два года.

— И как долго вы оставались разочарованной? — спросила Энн, смеясь.

— Где-то около недели я вообще не смотрела на ребенка. Никто не знал, что случилось, потому что я никому ничего не говорила. Но затем все наладилось. Он высовывал свои маленькие ручки из-под одеяла и тянул их ко мне. Со временем я полюбила его. Но по-настоящему я стала любить его все-таки тогда, когда одна моя школьная подруга пришла ко мне и сказала, что мой брат ужасно мал для своего возраста. Я просто вышла из себя и накричала на нее. Я сказала, что она ничего не смыслит в детях, что мой брат — самый чудесный малыш в мире. И после этого я стала восхищаться своим братом. Моя мать умерла, когда ему не было и трех лет, поэтому я была ему и сестрой, и матерью одновременно. Бедный малыш Он никогда не был сильным. Он умер, когда ему было немного за двадцать. Я отдала бы все на свете, Энн, лишь бы он только остался жив.

Мисс Корнелия вздохнула. Гилберт спустился вниз, а Лесли укладывала маленького Джеймса Мэтью спать. Как только мисс Корнелия и Энн остались одни, Корнелия нагнулась к уху Энн и шепнула:

— Энн, дорогая, вчера я получила письмо от Оуэна Форда. В данный момент он находится в Ванкувере, но он спрашивает, можно ли приехать. Ты знаешь, что это значит. Надеюсь, мы все делаем правильно.

— Мы не могли поступить никак иначе. Даже если бы мы хотели, то не смогли бы отговорить его от приезда в Четыре Ветра, — быстро сказала Энн. Ей не нравилось быть свахой. Слова мисс Корнелии заставили ее почувствовать себя именно в этой роли. Затем она продолжила:

— Не говорите Лесли, что он приезжает, пока он не будет здесь, — сказала она, — Если она узнает, то, я уверена, она сразу же уедет куда-нибудь. Она уже давно собирается куда-нибудь уехать. На днях она сказала мне, что хочет поехать в Монтрель и работать там сестрой.

— Хорошо, дорогая Энн, — сказала мисс Корнелия, кивая головой. — Я так и сделаю, можешь быть спокойна. Мы сделали все, что могли, остальное же — дело Провидения.

Глава 35 Политика в Четырех Ветрах

К тому времени, как силы Энн восстановились, остров, на котором они жиля, впрочем, как и вся Канада, был охвачен бурей предвыборной кампании. Гилберт, который был ярым консерватором, оказался по уши втянутым в предвыборную борьбу и принимал участие в выступлениях, так как был хорошим оратором. Он стал часто выступать на собраниях в деревне. Мисс Корнелия не одобряла его активное участие в политике и сказала Энн следующее:

— Доктор Дэйв никогда этим не занимался. Доктор Блайз позже поймет, что он совершает ошибку, можешь мне поверить. Политика не то дело, куда должен вмешиваться порядочный мужчина.

— Что же, правительство страны должно быть всеми покинуто? По-вашему, с ним должны остаться только негодяи? — спросила Энн.

— Да, тем более, что эти негодяи — консерваторы, — сердито буркнула мисс Корнелия. — Мужчины и политика — зло от одного корня. Вот либералы — это совсем другое дело, совсем другое. Они отличаются друг от друга как небо и земля. Но консерваторы или либералы, а я советую доктору Блайзу избегать политики. Ты знаешь, к чему это может привести. Его политическая деятельность к тому моменту, когда начнутся выборы, может занести его в Оттаву. Тогда он бросит свою медицинскую практику на произвол судьбы.

— Ну ладно, ладно, не накликайте беду, — сказала Энн. — Ставки очень высоки. Гилберт сильно заинтересован в предвыборной кампании. Давайте лучше не думать об этом. Посмотрите на маленького Джема. Хотя, наверное, было бы правильнее писать его имя через «и», ведь мы назвали малыша в честь капитана Джима. Ну разве он не красавец? Посмотрите на эти ямочки на локтях. Воспитывать его будете вы, мисс Корнелия, и я. Мы воспитаем его, и он вырастет хорошим консерватором.

— Хорошим человеком, — поправила мисс Корнелия. — Их мало, и они очень ценятся. Хотя, прошу тебя обратить внимание, я хотела бы, чтобы он стал либералом. Что же касается выборов, то мы должны быть благодарны, что нам никуда не приходится уезжать. Хотя из-за этих выборов у нас в Четырех Ветрах даже воздух стал другим. Все Эллиоты, Крауфорды и Мак-Алистеры вышли на тропу войны. Они готовы к самым тяжелым сражениям. У нас все-таки тише и спокойнее, а все потому, что здесь очень мало мужчин. Капитан Джим — либерал, но, по-моему, он очень стыдится этого, потому что никогда не заводит разговор о политике. У меня нет никаких сомнений, что консерваторы опять наберут большее количество голосов и в их руках опять окажется вся власть.

Но мисс Корнелия ошибалась. Рано утром после выборов капитан Джим заглянул в маленький дом, чтобы сообщить потрясающую новость. Все-таки микробы политики есть даже в пожилых мирных людях, таких, например, как капитан Джим. Его щеки пылали, а в глазах светился огонек молодости и радости.

— Миссис Блайз, либералы набрали большинство голосов. После восемнадцати черных лет, когда либералы проигрывали, справедливость наконец-то восторжествовала. Теперь у этой страны есть шанс.

— Никогда не слышала от вас таких речей. Сразу видно, что вы ярый сторонник либералов. Не знала, что в вас есть политическая злоба, — засмеялась Энн. Она не была удивлена происшедшим. Маленький Джем сказал в то утро: «Агу». Никакие выборы, никакие взлеты и падения династий, никакие споры между либералами и консерваторами не могли сравниться по важности с этим удивительным, почти сверхъестественным событием.

— Эта злоба копилась годами, — сказал капитан Джим с улыбкой. — Раньше я считал себя просто симпатизирующим либералам, но когда пришло известие о том, что мы прошли на выборах, я почувствовал, каким ярым либералом я был на самом деле.

— Вы знаете, что доктор и я — консерваторы?

— Да, это единственная плохая новость. А вот мисс Корнелия тоже либерал, как и я. Я зашел к ней по пути и сообщил новость.

— Разве вы не знаете, что вам надо более бережно относиться к своему здоровью?

— Да, но я не мог откладывать.

— И как она это восприняла?

— Очень спокойно, миссис Блайз, очень спокойно. Она сказала… что же она сказала? Ах, да, она сказала: «А-а-а… Провидение ниспослало сезон человечности на всю нашу страну, впрочем, и на отдельных людей. Вам, либералам, было холодно и голодно в течение многих лет. Постарайтесь как можно скорее согреться и наесться до отвала, потому что вы не продержитесь у власти долго». — «Ну, Корнелия, — сказал я, — может быть, Провидение решило, что сейчас Канаде нужен очень длительный период человечности». Ах, Сьюзан, ты слышала новости? Либералы прошли на выборах.

Сьюзан только что вышла из кухни, держа в руках огромный красивый торт.

— Правда? — сказала она. — Ну что же, мои розы всегда хороши, будь у власти либералы или консерваторы. Если бы какая-нибудь партия могла сделать так, чтобы неделю назад пошел дождь, и наш сад был бы спасен от ужасной засухи, то я проголосовала бы за эту партию. Кстати, не зайдете ли вы на кухню и не посмотрите ли на мясо, которое я должна приготовить для обеда? Мне кажется, оно слишком грубое, и нам следует сменить мясника так же, как и партию.

Однажды вечером, через неделю, Энн решила прогуляться на маяк и спросить, нет ли у капитана Джима свежей рыбы. Она впервые разлучалась с маленьким Джимом. Это было такой трагедией! А вдруг он начнет плакать? А вдруг Сьюзан не знает точно, как с ним обращаться? Но Сьюзан успокоила Энн.

— У меня большой опыт по уходу за детьми, дорогая миссис доктор, разве вы не знаете?

— Да, может быть, Сьюзан, но все равно. Когда я была маленькой, то сидела с тремя парами близнецов. Когда они плакали, я давала им мяту или касторку с одинаковым равнодушием. Теперь мне страшно об этом подумать.

— Да не волнуйтесь вы. Если он заплачет, я приложу к его животу горячую грелку, — сказала Сьюзан.

— Только не слишком горячую, не забудь, — с волнением сказала Энн. — Ох, может, мне лучше никуда не ходить?

— Не волнуйтесь, миссис доктор, Сьюзан не из тех, кто делает ожоги малышам. Да он и не собирается плакать.

Наконец Энн собралась и отправилась на маяк. По пути ее волнения почти исчезли, и она шла, наслаждаясь природой. Капитана Джима не было в гостиной маяка, там сидел какой-то другой мужчина. Он был среднего возраста, довольно красивый, чисто выбритый. Энн не знала его. Тем не менее, когда она присела, он завел с ней разговор, как будто они были давно знакомы. В его словах не было ничего обидного, но Энн отвечала очень холодно и даже раздраженно, так как думала, что разговаривает с незнакомцем. «И с какой стати он так со мной разговаривает?» — думала Энн. Она поговорила несколько минут, затем мужчина встал, извинился и вышел. Энн заметила какой-то насмешливый огонек в его глазах, и это рассердило ее. Кем он был? В нем было что-то очень знакомое, но Энн была уверена, что никогда не видела его.

— Капитан Джим, кто был этот человек, который только что ушел? — спросила Энн, когда капитан Джим вошел в дом.

— Маршалл Эллиот, — ответил капитан Джим.

— Маршалл Эллиот! — воскликнула Энн. — О нет, хотя да, это был его голос. Я не знала, что это он, я так невежливо говорила с ним, я, наверное, обидела его. Почему он не сказал мне ничего? Он должен был видеть, что я не узнаю его.

— Не волнуйся, ты не обидела его. Он думает, что все ото очень весело. Да, Маршалл Эллиот в конце концов сбрил свою бороду и постриг волосы. Ведь его партия прошла, как ты знаешь. Я и сам не узнал его, когда увидел в первый раз. Но чую, после выборов он был в магазине Картера Флэга. С толпой других жителей Маршалл ожидал новостей. Около двенадцати пришла новость о том, что либералы победили. Он не плакал и не кричал. Он оставил это право за другими, они, надо сказать, воспользовались им в полную меру. Толпа чуть не снесла крышу в магазине. Все консерваторы были в магазине Раймонда Рассела. Там, конечно, такого оживления не было. А Маршалл направился прямо к парикмахерской Августа Пальмера. Август в тот момент находился в своей кровати и крепко спал. Но Маршалл колотил в дверь, пока тот не проснулся и не соизволил спуститься вниз. Он спросил, в чем дело и почему это Маршалл поднял такой шум — Пойдем в твою парикмахерскую. Там ты сделаешь лучшую работу в своей жизни, — сказал Маршалл. — Либералы выиграли на выборах, так что тебе придется до восхода солнца стричь одного из самых ярых либералов.

Август был вне себя, частично потому, что его подняли с постели посреди ночи, а частично потому, что он был консерватором. Он сказал, что не бреет по ночам.

— Ты сделаешь то, что я хочу, соня, — сказал Маршалл. — А то я так надаю тебе, что ты мать забудешь.

Августу ничего не оставалось делать, как стричь Маршалла, потому что Маршалл был силен, как бык, а Август был очень маленького роста.

— Хорошо, я побрею и постригу тебя, но если ты еще хоть слово скажешь о либералах, я просто зарежу тебя лезвием.

Кто бы мог подумать, что Август может быть таким кровожадным? Это еще раз наглядно показывает, что политика может сделать с мужчиной. Маршалл сделал, как его просили. Он ни слова не сказал о выборах. Когда все было окончено, Маршалл встал и ушел. Когда он входил в свой дом, старая домовладелица встала узнать, кто пришел, Маршалл или мальчик-слуга. Когда она вышла в коридор и увидела незнакомого мужчину, то издала пронзительный вопль и упала в обморок. Маршаллу Эллиоту пришлось послать за доктором, который привел ее в чувство. Но еще в течение нескольких дней она не могла без дрожи смотреть на Маршалла.

У капитана Джима не оказалось свежей рыбы. В то лето он редко рыбачил на своей лодке. Его продолжительные экспедиции закончились. Большую часть времени он проводил сидя у окна, выходящего в море, положив седую голову на руки. Вот и в тот день он долго сидел так, задумавшись, как будто окунувшись в прошлое. И Энн не стала его отвлекать.

— Разве это не красиво, миссис Блайз, — сказал капитан Джим, глядя на небо, где величественно садилось солнце. — Хотел бы я, чтобы вы сегодня утром видели восход солнца. Это было просто великолепно. Я видел много восходов в разных странах мира, я тысячи раз наблюдал восходы у нас в Четырех Ветрах, но никогда я не видел такого восхода, как сегодня утром. Человек не может выбрать время своей смерти. Но если бы у меня была такая возможность, я предпочел бы пересечь отмель и отправиться в последнее плавание по приказанию Великого Капитана на рассвете. Глядя на восходы, я часто думал, что ждет нас там. Мне кажется, миссис Блайз, что там, где восходит солнце, я найду потерянную Маргарет.

С тех пор, как капитан Джим рассказал Энн историю о пропавшей Маргарет, он часто вспоминал о ней. Его любовь к ней была видна в каждом оттенке его голоса. Он ни на миг не забывал о ней.

— Надеюсь, что, когда придет мое время, я уйду быстро и легко. Я не трус, миссис Блайз, я сотни раз смотрел в глаза смерти без каких-либо эмоций. Но мысль о медленной смерти ужасает меня.

— Не говорите о том, что вы покинете нас, дорогой капитан Джим, взмолилась Энн дрожащим голосом. Она взяла в свою руку ладонь капитана Джима. Раньше его руки были такими сильными. А теперь они дрожали. — Что же мы будем делать без вас?

Капитан Джим улыбнулся.

— Все будет хорошо, миссис Блайз, но вы никогда не забудете старого моряка? Те, кто принадлежит к расе Джозефа, всегда помнят друг друга. Мне приятно думать о том, что память обо мне не будет причинять боль моим друзьям, им это будет доставлять удовольствие и радость, я верю, я надеюсь на это. Когда Маргарет позовет меня, я не задержусь здесь долго, я всегда готов последовать за ней. Я говорю об этом, потому что хочу, чтобы вы оказали мне одну любезность. Мой бедный старый Мэйт, — капитан Джим протянул руку и взял огромного теплого кота с бархатной шерстью. Мэйт, лежавший до этого, свернувшись клубочком, на софе, потянулся и мяукнул. Затем он снова свернулся клубочком и замурлыкал. — О нем некому позаботиться, кроме меня. Я не могу думать без боли о том, что мой кот может остаться без присмотра, как это было много лет назад, когда я нашел его. Если со мной что-нибудь случится, вы дадите Мэйту приют и кусок, миссис Блайз?

— Конечно, капитан Джим. Я обязательно позабочусь о нем.

— Тогда я спокоен. Это все, о чем я хотел попросить вас. Теперь, когда ваш маленький Джем заплачет, Мэйт успокоит и развеселит его. Мне больно видеть слезы в его милых глазах. А теперь, не почитаете ли вы мне стихи? Я помню, как однажды вы цитировали отрывок из Теннисона. Не могли бы вы прочитать его для меня еще раз?

Медленно и четко Энн начала читать самый красивый отрывок из песни Теннисона «Пересекая отмель».

— Да, миссис Блайз, — сказал капитан Джим, когда она закончила. — Все так, все так. Вы говорите, что он не был моряком. Не знаю как, но ему удалось очень точно выразить чувства моряка. Он не хочет никакой грусти прощания, и я тоже, миссис Блайз, потому что там, за отмелью, мне будет хорошо.

Глава 36 Новые надежды

— Что там пишут из Грин-Гейблз, Энн? Какие новости?

— Ничего особенного, — ответила Энн, складывая письмо, которое она только что получила от Мариллы. — Они наняли Джека Доннела, он покрыл им крышу черепицей. Он сильно изменился с тех пор, как мы уехали. Похоже, он взялся за ум и стал добросовестно работать. Помню его маму. Она всегда мечтала, чтобы он стал профессором в колледже. Никогда не забуду, как она пришла в школу и сказала мне, что я должна называть ее сына не иначе как профессором.

— Ну и как, его теперь так кто-нибудь называет?

— Очевидно, нет. Он давно забросил учебу. Похоже, даже его мать смирилась с тем, что ее сын не будет профессором в колледже, и отказалась от идеи заставить всех звать его профессором. Еще Маршалл пишет, что у Доры есть жених. Подумать только, у этой маленькой девочки! Она еще совсем ребенок!

— Между прочим, Доре уже семнадцать, — заметил Гилберт. — Чарли Слоун и я были без ума от тебя, когда тебе было семнадцать лет.

— Да, Гилберт, — сказала Энн с улыбкой, — похоже, я отстала от времени. Мне, наверное, скоро придется смириться с тем, что шестилетние дети, вообразив себя достаточно взрослыми, будут иметь женихов и невест. Жених Доры — Ральф Эндрю, брат Джейн. Он запомнился мне, как маленький толстенький белокурый мальчуган, который всегда отставал от своих одноклассников. Я, конечно, понимаю, что он подрос, изменился и стал, наверное, очень красивым молодым человеком.

— Наверное, Дора рано выйдет замуж. Она относится к людям такого типа, как Шарлотта Четвертая. Она никогда не упустит свой первый шанс Из-за боязни, что другого у нее не будет.

— Ну, если она решила выйти замуж за Ральфа, то я только могу пожелать, чтобы Ральф был немного поэнергичнее, чем его брат Билли, — пропела Энн.

— Ну, тогда уж надо надеяться и на то, — сказал Гилберт, — что он будет рассчитывать только на самого себя. Энн, а ты вышла бы замуж за Билли, если бы он сам тебя об этом попросил? Ты сделала бы это, если бы он не послал Джейн просить твоей руки вместо себя?

— Да, я могла бы это сделать, — сказала Энн, захлебываясь от смеха при воспоминании о своем первом женихе, который стеснялся сам сделать ей предложение. — Я была бы шокирована тем фактом, что он сам делает мне предложение. Я ходила бы как загипнотизированная и сделала бы большую глупость, приняв его предложение. Мы должны радоваться, что он сватался ко мне через своего приятеля.

— Вчера я получила письмо от Джорджа Мура, — сказала Лесли. Она сидела в мягком кресле около книжного шкафа и читала книгу.

— Да? Ну, и как он? — с интересом спросила Энн. У нее опять появилось странное чувство, будто все происшедшее ей приснилось. Ей показалось, что Лесли говорит о человеке, которого она никогда не видела.

— У него все в порядке, хотя ему по-прежнему трудно приспособиться ко всем переменам в старом доме, где он раньше жил. У него есть кое-какие трудности и с друзьями, ведь они тринадцать лет считали его погибшим. Весной он собирается снова выйти в море. Море у него в крови, как он пишет. Он очень скучает без него. Кроме того, он сообщает кое-что, что дает нам право порадоваться за него. До того, как он, бедный парень, ушел в море на «Четырех сестрах», он был помолвлен с одной местной девушкой. В Монтреле он ничего не говорил мне о ней, потому что думал, что она давно забыла о нем и вышла замуж за кого-нибудь другого. А он по-прежнему сильно любит ее. Ведь то, что было тринадцать лет назад, казалось ему вчерашним днем. Ему было очень тяжело от этого. Но когда он вернулся домой, то обнаружил, что его невеста не замужем и по-прежнему очень любит его. Они должны пожениться на этой неделе. Я хочу предложить им совершить небольшое путешествие и посетить Четыре Ветра. Джордж пишет, что он хотел бы приехать сюда и посмотреть на место, где он провел тринадцать лет, о которых, к сожалению, ничего не помнит.

— Ах, как романтично, — сказала Энн, которая до смерти любила романтику. Страшно подумать, — прибавила она со вздохом раскаяния, — если бы все случилось так, как я хотела. Джордж Мур никогда не вернулся бы к своей невесте. Он никогда бы не выбрался из могилы, в которой был заживо похоронен, ведь я была против предложения Гилберта. Я изо всех сил старалась отговорить его от намерения рассказать Лесли о возможности излечения. Я ошибалась, и наказана за это. Я никогда больше не буду перечить Гилберту, теперь мое мнение будет точной копией его мнения. Когда я буду снова с ним не согласна, то вспомню о том, что случилось с Джорджем Муром, и это заставит меня воздержаться от споров.

— Если только что-нибудь может остановить женщину, — усмехнулся Гилберт. Нет, Энн, не надо быть моим эхом. Споры придают мне жизненную силу. Я не хочу, чтобы моя жена стала такой же, как жена Джона Мак-Алистера, что живет за гаванью. Что бы он ни сказал, она тут же отвечает серым безжизненным тоном: «Все это сущая правда, мой дорогой Джон».

Энн и Лесли засмеялись. Смех Энн был серебряным, а смех Лесли — золотым. А вместе они звучали, как удачное сочетание звона колокольчиков. Из кухни на смех вышла Сьюзан и вздохнула.

— Что случилось, Сьюзан? Почему вы вздыхаете? — спросил Гилберт.

— С маленьким Джимом все в порядке, не так ли, Сьюзан? — взволнованно воскликнула Энн.

— Нет, нет, не волнуйтесь, миссис доктор, дорогая. Но что-то действительно случилось. На этой неделе у меня все идет не так, как надо. У меня, как вы помните, подгорел хлеб, так что его пришлось выбросить. Я сожгла лучшую рубашку доктора, я разбила вашу большую красивую тарелку. А сейчас в довершение всего пришло известие, что моя сестра Матильда сломала ногу и хочет, чтобы я приехала к ней и пожила там некоторое время. Одной ей теперь тяжело будет справиться со всеми делами.

— Ах, мне очень жаль, я имею в виду, мне очень жаль, что с вашей сестрой случилось такое несчастье! — воскликнула Энн.

— Человек создан для того, чтобы страдать, дорогая миссис доктор. Это звучит как из Библии, но, говорят, это написал человек по фамилии Берне. И он прав. Мы созданы, без сомнения, для того, чтобы преодолевать различные трудности. Что же касается Матильды, то я не знаю, что и подумать. Раньше в нашей семье никто никогда не ломал ног. Не знаю, как она умудрилась это сделать. Чем же это надо было заниматься, чтобы сломать ногу? Но что бы она ни натворила, она остается моей сестрой, и я чувствую себя обязанной поехать к ней, если вы отпустите меня на несколько недель, дорогая миссис доктор.

— Конечно, конечно, Сьюзан. Я могу найти кого-нибудь, кто помогал бы мне, пока вас не будет.

— Если не найдете, я могу не уезжать, дорогая миссис доктор. Ничего не случится с Матильдой. Я не оставлю вас одну с ребенком, всякое бы количество ног ни было сломано.

— Нет, нет, Сьюзан, вы должны немедленно поехать к вашей сестре. Я найму какую-нибудь девушку из деревни.

— Энн, не позволишь ли ты мне пожить у тебя, пока Сьюзан не будет? Я буду помогать тебе, — воскликнула Лесли. — Пожалуйста, мне бы очень хотелось, сделай милость. Мне так ужасно одиноко в моем огромном доме. Мне нечем заняться. А по ночам мне бывает очень страшно, несмотря на запертые двери. Два дня назад вокруг дома кто-то бродил.

Энн с радостью согласилась, и на следующий день Лесли устроилась в маленьком «доме мечты». Мисс Корнелия одобрила поступок Энн.

— Ты правильно поступила, — сказала она Энн по секрету. — Мне, конечно, очень жаль Матильду, но раз уж ее угораздило сломать ногу, то время для этого она выбрала самое подходящее. Лесли будет жить у тебя, пока не приедет Оуэн Форд, и эти старые вороны из долины не будут каркать, как они сделали бы это, если бы Лесли жила одна и Оуэн Форд приходил бы навещать ее. Они и так достаточно сплетничают, потому что Лесли не оплакивает Джорджа Мура. Мне кажется, что он скорее воскрес, чем умер. Если же иметь в виду Дика Мура, то зачем оплакивать мужчину, который умер тринадцать лет назад, и правильно, между прочим, сделал. Как-то раз Луиза Балдвин сказала мне, что, по ее мнению, это очень странно, что Лесли никогда не подозревала, что это не ее муж. На это я ей ответила, что она, их ближайшая соседка, прожила рядом с ними всю жизнь и тоже никогда не подозревала, что вместо Дика Мура в Четырех Ветрах живет его брат, хотя она по сравнению с Лесли более подозрительная особа. Но людям не заткнешь рты, дорогая Энн. Поэтому я очень рада, что, когда приедет Оуэн, Лесли будет жить под твоей крышей.

Оуэн Форд пришел в маленький дом теплым августовским вечером. Лесли и Энн были погружены в разглядывание младенца. Они все никак не могли налюбоваться им. Оуэн замер в дверях гостиной, так что его не было видно, и уставился жадными глазами на представшую перед ним красивую картину.

Лесли сидела на полу, держа ребенка у себя на коленях. Она слегка касалась его маленьких толстеньких ручек, которыми он махал у нее перед носом.

— Ох ты, маленький, ах ты, крошка, — лепетала она, покрывая ладошки малыша поцелуями.

— Он просто прелесть, — просюсюкала Энн, беря ребенка у Лесли. — Во всем мире нет таких красивых ручонок. А эти глазки… Ух ты, маленький…

За месяц до рождения маленького Джима Энн прочитала несколько книг, посвященных детям. Особенно ее внимание привлек труд под названием «Сир Оракль по поводу воспитания и ухода за детьми». Автор настоятельно рекомендовал родителям не повторять при детях произнесенные ими не правильно слова. Родители не должны копировать детскую речь. С детьми с момента рождения надо говорить только на классическом языке. Таким образом, они с первых дней начнут изучать правильный английский.

«Как, — не унимался Сир Оракль, — любящая мать может предполагать, что ее ребенок будет говорить правильно, если она продолжает приучать его к не правильному произношению, каждый день давит на него допущенными им же ошибками, обрушивая на малыша, может быть, бездумно, ураган искажений? Разве это можно назвать заботой о беззащитном создании? Может ли ребенок, которого день за днем называют „у-ти маенький“, повторяют за ним „агу“, „мямя“, „этя“, вместо того, чтобы учить его говорить „мама“ и „это“, так вот, как можно в этом случае ожидать от ребенка успехов в языке?»

Все это произвело на Энн сильное впечатление, и она сообщила Гилберту, что собирается строго соблюдать все рекомендации и никогда не говорить с ребенком на ломаном языке. Гилберт согласился с ней, и они договорились, что никогда не будут портить речь своего ребенка. Но всякий раз, как только маленький Джим оказывался на руках Энн, она, к своему стыду, этот договор сразу же нарушала.

«У-тю-тю, маенький», — пищала она.

И в дальнейшем Энн нарушала установленные ею же самою правила. А когда Гилберт делал ей замечание, она начинала ругать Сира Оракля и говорила, что все его советы — просто чушь.

— У него просто никогда не было своих детей, Гилберт, я почти уверена в этом, иначе он никогда не написал бы такой ерунды. Невозможно не повторять слова своего ребенка, разговаривая с ним. Это получается само собой, естественно, а значит, все в порядке, я поступаю правильно. Было бы бесчеловечно разговаривать с этим крошечным мягким пухлым созданием так же, как мы разговариваем со взрослыми мальчиками и девочками. Младенцам нужна любовь и ласка. Звуками они выражают свои чувства, свою любовь. Они поймут, что мы их любим, только если мы будем отвечать им на том же детском языке. Я не хочу лишать маленького Джима такого счастья.

— Это самое худшее, что я когда-либо от тебя слышал, — протестовал Гилберт, который был всего лишь отцом и еще не понял, что Сир Оракль не прав. — То, как ты разговариваешь с ребенком, просто ужасно. Никогда не слышал ничего подобного.

— Очень возможно, что ты не слышал ничего подобного. Уходи отсюда, уходи отсюда, уходи. Разве я не воспитала три пары близнецов Хаммондов, когда мне было одиннадцать лет? Ты и Сир Оракль — просто бессердечные теоретики. Гилберт, да ты только посмотри на него! Он улыбается мне. Он понимает, о чем мы говорим. И ты должен со мной согласиться, Гилберт.

Гилберт обнял Энн и Лесли.

— Ох уж эти матери! — сказал он. — Да, вы матери, и Бог знал, что делает, когда создавал вас.

Таким образом, Энн продолжала сюсюкать с Джимом, ласкать и баловать его. Он рос быстро, как и положено ребенку в «доме мечты». Лесли дурачилась с ним не меньше, чем Энн. Когда со всеми домашними делами было покончено, а Гилберт уходил на работу, они устраивали целые оргии, в которых выражали свои чувства к маленькому созданию, демонстрировали, как они обожают его и преклоняются перед ним. Как раз в один из таких моментов и застал их Оуэн Форд. Он стоял в дверях и с удивлением смотрел на происходящее.

Лесли увидела его первой. Даже при плохом освещении Энн заметила, как резко побледнело ее красивое лицо, как с губ и щек сбежал румянец.

Оуэн сделал порывистое движение, не замечая никого, кроме Лесли.

— Лесли, — сказал он, протягивая к ней руки. Первый раз он назвал ее по имени. Но рука, которую Лесли подала ему, была холодной. Она была очень сдержанна в тот вечер, когда Энн, Гилберт и Оуэн разговаривали все вместе и смеялись. Еще до того, как визит Оуэна в тот вечер закончился, Лесли извинилась и поднялась наверх, и Оуэн сразу сник. Вскоре он тоже ушел, совсем подавленный.

Гилберт посмотрел на Энн.

— Энн, что происходит? Здесь что-то явно не так, я ничего не понимаю. Воздух сегодня был насквозь пропитан электричеством. А Лесли выглядела как муза трагедии. Оуэн шутил и смеялся, а глаза его при этом оставались грустными и все время смотрели на Лесли. А ты весь вечер пыталась изобразить на лице удивление. Что происходит? Какие секреты ты снова скрываешь от своего мужа?

— Ой, вот только не надо быть гусем, Гилберт, — сказала Энн, не отвечая на заданный вопрос. — Что же касается Лесли, то я считаю ее поведение абсурдным. Сейчас я как раз собираюсь подняться наверх и сказать ей об этом.

Когда Энн вошла в комнату, Лесли сидела у окна и смотрела на море. Волны с силой ударяли о камни, издавая ритмичные звуки. Услышав, что вошла Энн, Лесли скрестила на груди руки и посмотрела на луну. При таком освещении ее лицо казалось особенно красивым.

— Энн, — сказала она низким голосом, — ты знала, что приезжает Оуэн Форд?

— Ну да, знала, — ответила Энн.

— Ах, почему же ты мне ничего не сказала? Ты должна была рассказать мне об этом, — чуть не плача, воскликнула Лесли. — Если бы я знала, то уехала бы отсюда. Это нечестно с твоей стороны, Энн, это несправедливо!

Губы Лесли дрожали, ее переполняли эмоции. Но Энн весело рассмеялась. Затем она подошла к Лесли и поцеловала ее.

— Ну и гусыня же ты, Лесли, но, правда, очень красивая гусыня. Оуэн Форд совершил такое утомительное и рискованное путешествие через Тихий и Атлантический океаны не для того, чтобы увидеть меня. Я также отказываюсь верить, что у него были какие-либо неотложные дела к мисс Корнелии. Хватит убиваться, сними с себя трагедийную маску, дорогая. Скомкай ее и брось куда-нибудь подальше, вон в ту клумбу с лавандой, например. Тебе она больше никогда не понадобится. Есть люди, которые могут видеть, что в каменной маске на лице есть трещины, даже если ты сама этого не замечаешь. Я не ясновидящая, но, пожалуй, рискну и попробую предсказать, что будет в будущем.

Несчастьям в твоей жизни пришел конец. Впереди тебя ждет радость и, я осмелюсь сказать, неприятности, которые иногда случаются в жизни счастливых женщин. Все это так и будет, Лесли. Тебе уготовано самое лучшее — любовь Оуэна Форда. А теперь отправляйся в постель и хорошенько выспись.

Лесли повиновалась и исполнила первую часть приказания. Она быстро легла в постель. Но вот спала ли она в ту ночь? Это спорный вопрос. Вряд ли она поверила всему, что сказала Энн. Она вообще не была склонна к мечтаниям.

Ведь до этого жизнь бедной Лесли была так тяжела. Судьба, которая выпала на ее долю, была такой суровой, что она даже втайне не могла предаться мечтам или шепнуть сердцу о своих надеждах, которые она возлагала на будущее. Лесли смотрела на звезды, и ее глаза наполнялись слезами. Когда на следующий день Оуэн Форд попросит ее прогуляться с ним по берегу, она не скажет ему «нет».

Глава 37 Мисс Корнелия делает потрясающее заявление

Однажды в жаркий летний полдень, когда так хочется спать, мисс Корнелия зашла в маленький дом. Раскаленные камни окатывались ленивыми и теплыми, как парное молоко, волнами. Огромные чашечки оранжевых лилий, что росли у ворот в саду Энн, были наполнены светом яркого августовского солнца. Но мисс Корнелия ни в коей мере не отождествляла себя ни со страдающим, вечно поющим океаном, ни с жадными до солнца лилиями. Она сидела в своем любимом кресле с нехарактерным для нее идиллическим выражением лица. Она не вязала и не уничтожала мужскую половину человечества. Реплики мисс Корнелии были короткими. И Гилберт, который остался дома и не пошел на рыбалку, был удивлен, слушая мисс Корнелию. Что с ней случилось? Она не была расстроенной или взволнованной. Она была спокойна, а вот окружающие, видя ее такой, стали нервничать.

— Где Лесли? — спросила мисс Корнелия равнодушным тоном.

— Оуэн и Лесли на ферме, — ответила Энн. — Они не вернутся раньше ужина, у них много работы.

— Они вообще забыли, что на свете существует такая вещь, как часы, сказал Гилберт. — Вы, женщины, можете так ловко манипулировать мужчинами, что они обо всем забывают. Вы ничего не хотите сказать по поводу мужчин, мисс Корнелия?

— Нет, ничего. Но, — сказала мисс Корнелия загадочным тоном, — я скажу вам кое-что по другому поводу. Я и пришла с этой целью. Я собираюсь выйти замуж.

Энн и Гилберт потеряли дар речи. Если бы мисс Корнелия сказала, что пойдет к морю и утопится, в это было бы легче поверить. Но в то, что она сказала, поверить было невозможно. Поэтому они ждали разъяснений. Мисс Корнелия, должно быть, оговорилась.

— Что вы смотрите на меня так странно? — сказала мисс Корнелия, оглядываясь вокруг. В ее глазах горел загадочный огонек. — Вы что, думаете, что я слишком молода, чтобы стать замужней женщиной? — повысила голос Корнелия. Теперь она опять стала похожа на себя.

— Вы знаете, это так ошеломляюще, — сказал Гилберт, пытаясь собраться с мыслями. — Мне, честно говоря, не верится в то, что вы только что сказали. Ведь до этого вы сотни раз говорили, что не выйдете замуж даже за лучшего в мире мужчину.

— А я и не собираюсь замуж за лучшего в мире мужчину, — ответила мисс Корнелия. — Маршалл Эллиот — далеко не лучший.

— Вы собираетесь замуж за Маршалла Эллиота? — воскликнула Энн, с трудом обретя дар речи после второго шока.

— Да. Я давно бы могла это сделать. Мне стоило только пошевелить пальцем, и он стал бы моим мужем. Но не думаете же вы, что я могла пойти под венец с таким небритым и неостриженным зверем?

— Мы очень рады, мисс Корнелия, мы от всей души рады за вас и хотим пожелать вам счастья, какое только возможно на земле, — сказала Энн несколько неуверенно. Она и сама это почувствовала, потому что не была готова к такой неожиданности. Энн никогда не представляла себя поздравляющей мисс Корнелию со вступлением в брак.

— Спасибо, я знаю, что это так, — сказала мисс Корнелия. — Вы узнали обо всем первыми.

— Нам будет жалко потерять вас, дорогая мисс Корнелия, — сказала Энн, становясь немного грустной.

— О, нет, что вы, не волнуйтесь. Вы не потеряете меня, — сказала мисс Корнелия. В ее голосе в отличие от Энн не было и капли сентиментальности. — Не думаете же вы, что я буду жить среди всех этих Мак-Алистеров и Эллиотов, да еще Крауфордов. Неужели вы подумали, что я поселюсь в Долине? Избави Бог! Маршалл переезжает ко мне. Я до смерти устала нанимать для работ чужих мужчин. Этот Джим Гастингс, который жил у меня этим летом, кого хочешь заставит выйти замуж, лишь бы не нанимать его на работу. Он, очевидно, наихудший представитель мужского рода. Вчера в саду он разлил бочку с маслом. Вместо того, чтобы извиниться, он заявил, что масло очень полезно для почвы, и при этом он заливался своим дебильным смехом. Как это похоже на мужчин! Я сказала, что не собираюсь удобрять свой сад маслом.

— Ну, я тоже от всего сердца желаю вам счастья, — грустно сказал Гилберт, — но, — прибавил он, не обращая внимания на умоляющее выражение глаз Энн, — я думаю, что дни, когда вы были независимы, на этом кончатся. Маршалл Эллиот мужчина с очень твердым характером.

— А мне очень нравятся мужчины, которые всегда выполняют намеченное, ответила мисс Корнелия. — Даже Амос Грант не мог сделать всего, что задумал, ему не хватило твердости. Он задумал утопиться и прыгнул для этого в пруд, но потом передумал и вылез обратно. Как это похоже на мужчин! Маршалл не изменил бы своему решению и утопился бы.

— У него есть и темперамент, — не сдавался Гилберт.

— Конечно, иначе он не был бы Эллиотом. Я благодарна ему за то, что он такой. Его почти невозможно вывести из себя. Вы ничего не можете сделать с мужчиной, который сохраняет спокойствие и самообладание.

— А вы знаете, что он либерал, мисс Корнелия?

— Да, — усмехнулась мисс Корнелия. — Он настоящий либерал, и нет никакой надежды, что когда-нибудь он станет консерватором. Но все-таки он пресвитерианин. Так что такой муж меня вполне устраивает.

— А вы вышли бы за него замуж, если бы он был методистом?

— Нет, я не сделала бы этого. Политика — для внешнего мира, а религия для двоих.

— Мисс Корнелия, но вы же можете стать вдовой, — использовал последний аргумент Гилберт. — Вы же так не любите это слово!

— Ну что вы, это Маршалл останется вдовцом, потому что Эллиоты долгожители, а Брайэнды — нет.

— Когда будет свадьба? — спросила Энн.

— Примерно через месяц. Мне шьют платье из голубого шелка. И я хочу спросить тебя, дорогая Энн, как ты думаешь, хорошо ли на мне будет смотреться вуаль? Будет ли она сочетаться с голубым шелком? Видишь ли, я всегда мечтала о том, что пойду под венец в вуали. А Маршалл говорит, что я не должна надевать вуаль. Как это похоже на мужчин;

— Почему же это вы не должны надевать вуаль, если вам очень хочется? спросила Энн.

— Он не хочет, чтобы я очень выделялась на фоне других людей, — сказала мисс Корнелия, которая и без вуали имела особое, неповторимое лицо. — А я говорю ему, что вуаль — это мечта всей моей жизни, хотя, может быть, вуаль хорошо смотрится только с белым платьем. Что бы ты мне посоветовала, Энн? Как ты скажешь, так я и сделаю.

— Нет, я не считаю, что вуаль можно надевать только с белым платьем, но, по правде, вам не очень пойдет вуаль, это будет выглядеть немного нелепо. Я согласна с Маршаллом. Но раз уж вам очень хочется, можете надеть.

Мисс Корнелия покачала головой.

— Если это будет выглядеть нелепо, я не надену вуаль, — сказала она со вздохом. Ей было жалко расставаться со своей мечтой.

— Раз уж вы твердо решили выйти замуж, мисс Корнелия, — сдался Гилберт, я хотел бы дать вам несколько советов, касающихся того, как надо обращаться с мужем. Эти советы моя бабушка дала моей матери, когда она выходила замуж за моего отца.

— Ну, мне кажется, что я знаю, как обращаться с Маршаллом, но тем не менее я выслушаю ваши советы.

— Во-первых, вы должны держать его в руках.

— Он уже у меня в руках, продолжайте.

— Во-вторых, кормите его как следует.

— Обязательно, я не дам ему похудеть. Что еще?

— Третье и четвертое — не спускайте с него глаз.

— Вы правы, я так и сделаю, — многозначительно сказала мисс Корнелия.

Глава 38 Красные розы

В саду Энн слышалось жужжание пчел. Они носились над поздними августовскими темно-красными розами. Обитатели маленького дома проводили много времени около этих роз, устраивая по вечерам на траве пикники. А поздно вечером они усаживались около ручья и смотрели на освещенную звездами воду. Однажды Оуэн Форд застал Лесли одну в саду. Энн и Гилберта не было дома, а Сьюзан, которая должна была приехать этим вечером, еще не вернулась.

Над зелеными макушками пихт простиралось бледное северное небо. Воздух был прохладным, так как август подходил к концу, и Лесли поверх своего белого платья накинула на плечи алый шарф. Вместе они в полном молчании бродили по узким, усыпанным цветами дорожкам. Скоро Оуэн должен был уехать. Его отпуск заканчивался. Лесли чувствовала, как бешено бьется ее сердце.

— Иногда вечерами воздух в этом саду становится совсем другим, ароматным, — сказал Оуэн. — Я никогда не мог излечиться от любви к цветам. Они такие прелестные. Я люблю думать о том, что душа моей бабушки, душа Сельвин, посещает это место. Ведь она так его любила. В этом старом доме и вокруг него, должно быть, много дружелюбных привидений.

— Я живу здесь только месяц, — сказала Лесли, — но я люблю этот дом так, как ничто не любила, больше, чем мой собственный дом, где я прожила всю жизнь.

— Этот дом был построен и освящен любовью, — сказал Оуэн. — Такие дома должны оказывать воздействие на тех, кто живет в них. А этот сад, ему больше шестидесяти лет, и в чашечках каждого цветка записаны истории тысячи надежд и радостных мгновений, которые переживались здесь. Некоторые из вон тех цветов были посажены руками невесты школьного директора. Она умерла больше тридцати лет назад, а цветы, посаженные ею, еще цветут. Посмотри на эти красные розы, Лесли. Они как королевы на фоне остальных цветов.

— Я люблю красные розы, — сказала Лесли. — Энн больше нравятся розовые, а Гилберт предпочитает белые. Но я больше всего люблю красные. Они волнуют меня так, как никакие другие цветы.

— Эти цветы очень поздние. Все другие уже давно отцвели, а эти и не собираются, — сказал Оуэн, срывая несколько лепестков. — Розовые розы — любовь с надеждой и ожиданием, белые розы — символ разлуки, а красные розы… Лесли, что символизируют красные розы?

— Триумф любви, — сказала Лесли низким голосом.

— Да, триумф любви. Лесли, ты знаешь, к чему я это говорю. Я влюбился в тебя с первого взгляда. И я знаю, что ты тоже любишь меня, об этом не надо и спрашивать. Но я хотел бы услышать об этом из твоих уст, моя дорогая, моя любимая!

Лесли сказала что-то очень низким, дрожащим голосом. Их руки и губы встретились. Это был самый прекрасный момент в их жизни. Они стояли в старом саду, в котором прошло много лет любви, горя и радости, и он осыпал ее светящиеся волосы темно-красными лепестками роз, роз триумфа любви.

Как раз в этот момент вернулись Энн и Гилберт. С ними был капитан Джим. Энн бросила в камин несколько ароматных растений, они все вместе уселись вокруг и завели разговор.

— Когда я сижу у камина и смотрю на огонь, мне кажется, что я снова молод, — сказал капитан Джим.

— Вы можете предсказать будущее, глядя в глаза, капитан Джим? — спросил Оуэн.

Капитан Джим посмотрел на него, затем взглянул на лицо Лесли, большие глаза которой сияли.

— Мне не нужен огонь, чтобы предсказать ваше будущее, — сказал он. — Вы будете счастливы: все вы, Лесли и мистер Форд, доктор и миссис Блайз, маленький Джим и дети, которые еще не родились, но очень скоро появятся на свет. Вы все будете счастливы, хотя, спешу вас предупредить, у вас будут и проблемы, и причины для беспокойства — тоже. Без них никак нельзя. Даже «домам мечты» не удается миновать неприятностей… Но вам легко будет с ними справиться, если вы встретите их вместе и на ваших лицах будет светиться любовь и верность. Вы перенесете любые бури, если два этих понятия будут для вас и компасом, и капитаном.

Старик медленно поднялся и положил руки на головы Лесли и Энн.

— Вы обе — прекрасные, добрые женщины, — сказал он. — От вас будет зависеть счастье ваших семей. Ваши мужья будут уважаемыми и счастливыми людьми благодаря вам, ваши дети будут подрастать и благословлять вас.

В этой сцене была какая-то затаенная грусть. Энн и Лесли, склонясь, слушали капитана Джима. Гилберт закрыл глаза рукой, а Оуэн Форд с восторгом оглядывался вокруг, не веря своим ушам. Маленький «дом мечты» переживал еще один из знаменательных и незабываемых моментов, которые навсегда остаются в памяти.

— Ну, мне пора идти, — медленно произнес капитан Джим. Он взял свою шляпу и оглянулся. — Желаю всем вам спокойной ночи, — сказал он, уходя.

Энн, пораженная необычным прощанием, стояла у окна и смотрела на идущего медленными шагами капитана Джима.

— До встречи, — крикнул капитан Джим, обернувшись.

Но в этот вечер старый моряк в последний раз сидел у камина в маленьком «доме мечты».

Энн медленно повернулась к остальным.

— Так больно думать о том, как он в одиночестве бредет к своему маяку, сказала она. — Никто не ждет его дома, не встретит у дверей.

— Капитан Джим — такая хорошая компания! Никому и в голову не придет, что он не сумеет себя развеселить, — сказал Оуэн. — Но все-таки он должен иногда чувствовать себя одиноким. Сегодня вечером он был таким меланхоличным. Ну что же, мне тоже пора идти.

Энн и Гилберт попрощались с Оуэном и вышли из гостиной. Но как только дверь за Оуэном захлопнулась, Энн вернулась к Лесли.

— О Лесли, я все знаю, я так рада, дорогая, — сказала она, обнимая Лесли.

— Энн, мое счастье пугает меня, — прошептала Лесли. — Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я боюсь обсуждать это. Мне даже думать об этом страшно. Мне кажется, что все это — лишь сон в «доме мечты», и все исчезнет, когда я покину его.

— Ну, тебе не надо будет покидать его, пока ты не уедешь с Оуэном. Ты останешься здесь со мной, пока это время не придет. Не думаешь ли ты, что я позволю тебе вернуться в тот огромный, но грустный и одинокий дом?

— Спасибо тебе, дорогая моя. Я и хотела спросить тебя, могу ли я еще остаться с тобой. Мне не хотелось возвращаться туда после приезда Сьюзан. Если бы я вернулась домой, мне казалось бы, что я снова вернулась к старой жизни… Энн, Энн, как хорошо, что у меня есть такой друг, как ты. «Добрая женщина, от которой зависит счастье окружающих», — как сказал капитан Джим.

— Он сказал «женщины», а не «женщина», — улыбнулась Энн. — Может быть, капитан Джим видел нас обеих сквозь розовые очки. Он так нас любит. Но мы можем сделать так, чтобы все, что он сказал, стало реальностью.

— Ты помнишь, Энн, — медленно сказала Лесли, — что я однажды сказала тебе, в ту ночь, когда мы встретились на скалах? Я сказала, что ненавижу свою красоту. Тогда я действительно так относилась к своей внешности. Мне всегда казалось, что если бы я была дурнушкой. Дик Мур не обратил бы на меня внимания. Я ненавидела свою красоту, потому что она привлекла его, но теперь нет. Теперь все изменилось, и я рада, что красива. Это все, что я могу предложить Оуэну, его поэтическая душа всегда тянулась к красоте. Я чувствую, что выхожу замуж не без приданого.

— Да, Оуэн ценит твою красоту, Лесли. Кто же ее не ценит? Но глупо говорить, что это единственное, что есть у тебя. Он сам скажет тебе об этом, мне не придется тебе это объяснять. Ну, а теперь я должна запереть дверь. Я ждала Сьюзан, думала, что она приедет сегодня вечером, но ее все нет, и вряд ли она появится раньше завтрашнего утра.

— О, да, я уже здесь, дорогая миссис доктор, — сказала Сьюзан, переступая порог и пыхтя, как паровоз… Так она торопилась.

— Рада видеть тебя, Сьюзан. Как дела у твоей сестры?

— О, ей гораздо лучше. Она уже может немного передвигаться без посторонней помощи. Я ей больше не нужна. Приехала ее дочь, у нее начались каникулы. И я, честно говоря, очень рада, что вернулась, дорогая миссис доктор. Нога Матильды сломана, это так, но язык-то — нет. Он у нее без костей. Она всегда была великим любителем поговорить, и она первой в нашей семье вышла замуж. Ей в принципе было все равно, выходить замуж за Джеймса Клоу или нет. Но потом, когда она, уже стала его женой, то решила обойтись с ним по всей строгости. Она не дает ему спуска ни в чем. А он ведь не плохой мужчина. Единственный его недостаток — это то, что он медленно говорит. Да, кстати, это правда, что мисс Корнелия собирается замуж за Маршалла Эллиота?

— Да, это так, Сьюзан.

— Какая несправедливость, миссис доктор! Я, которая в жизни не сказала ни одного плохого слова в адрес мужчин, не могу выйти замуж. А мисс Корнелия, которая всю свою жизнь ненавидела мужчин и говорила им об этом при каждом удобном и неудобном случае, замуж выходит! Как странно все в этом мире, дорогая миссис доктор!

— Есть и другой мир, ты знаешь, Сьюзан.

— Да, миссис доктор, — сказала Сьюзан, тяжело вздохнув, — но там не женятся и не выходят замуж.

Глава 39 Капитан Джим пересекает отмель

В один прекрасный день, в конце сентября, в свет вышла книга Оуэна Форда. В течение месяца капитан Джим, с нетерпением ожидавший книги о его жизни, каждый день наведывался на почту и интересовался, не пришла ли на его имя бандероль. В тот день, когда пришла книга, он решил никуда не выходить, и посылку принесла Лесли, взяв также экземпляры, пришедшие ей и Энн.

— Отнесем ему книгу сегодня вечером, — сказала Энн, радуясь, как школьница.

Прогулка на маяк тихим вечером вдоль красной дороги, ведущей в Долину, была очень приятной. Солнце почти спряталось за холмы, и поля покрылись тенями. Наконец они увидели маяк.

Ни Энн, ни Лесли никогда не смогли бы забыть лицо капитана Джима в тот момент, когда они вручили ему книгу. На щеках старика загорелся румянец, а в глазах заблестел огонек молодости. Но руки его дрожали, когда он разворачивал упаковку.

Книга называлась просто: «Книга жизни капитана Джима». Наверху были написаны имена Оуэна Форда и Джеймса Бойда. На обложке была фотография капитана Джима, стоявшего в дверях маяка. Оуэн Форд сфотографировал его однажды, когда впервые гостил в Четырех Ветрах. Капитан знал об этом, но не предполагал, что фотография будет помещена на обложке.

— Подумать только! — прошептал он, — Я — на обложке книги. Это самый счастливый день в моей жизни, я сейчас просто лопну от гордости. Сегодня ночью мне не уснуть. Я буду читать свою книгу до рассвета.

Увидев, что Энн и Лесли собрались уходить, капитан Джим захлопнул книгу и отложил ее в сторону.

— Нет-нет. Не думайте, что я отпущу вас, не напоив чаем. Правда, Мэйти? «Книга жизни» может и подождать, пока я побуду со своими друзьями.

Капитан Джим поставил чайник и достал хлеб с маслом. Несмотря на радость, его движения, как и раньше, были медленными. Было видно, что ему тяжело ходить. Но девушки не рискнули предложить ему помощь. Они знали, что это заденет капитана.

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне сегодня вечером. Меня как раз угостили большим бисквитным тортом, да еще дали пирога в придачу. Мне одному с такой горой сладостей не справиться.

Гостьи, конечно, остались. И никогда еще у капитана Джима не получался такой вкусный чай, как в тот день.

— Не представляю, как такой человек может умереть, — сказала Лесли, вернувшись домой. И никто не мог себе этого представить… Рано утром на следующий день Энн разбудил Гилберт. Он был чем-то взволнован.

— Заболел кто-нибудь в деревне? — сонно спросила Энн.

— Нет, Энн. Боюсь, что-то стряслось на маяке. Солнце встало уже час назад, а свет все еще горит. Капитан Джим всегда славился своей точностью.

Энн в ужасе вскочила с кровати. Из окна они всегда видели горящий вдали огонек.

— Может быть, он заснул за чтением своей книги? — беспокойно проговорила она. — Или он так погрузился в чтение, что забыл обо всем?

Гилберт покачал головой.

— Это непохоже на капитана Джима. Я пойду и посмотрю, что там.

— Подожди минутку, я пойду с тобой, — воскликнула Энн. — Ах, да, я должна позвать Сьюзан — маленький Джим проснется через час. Подожди, я сейчас. Тебе может понадобиться помощь, если капитан Джим заболел.

Стояло прекрасное утро. Дул свежий, чуть прохладный ветерок. Вода в гавани искрилась и плескалась. Над скалами и над морем носились пронзительно крича, белые чайки. Убегающие вдаль поля были покрыты утренней росой. Дальше виднелись подернутые дымкой холмы. Пролетая над ними, ветерок пел веселую песенку.

Наконец Энн и Гилберт подошли к маяку. На стук в дверь никто не ответил. Тогда Гилберт открыл дверь и вошел.

В комнате было очень тихо. На столе видны были следы вчерашнего ужина. Свет все еще горел. Фест Мэйт спал на софе, свернувшись клубочком.

Рядом с ним лежал капитан Джим, обхватив руками книгу. Книга была открыта на последней странице. Глаза капитана Джима были закрыты, а на губах застыла счастливая улыбка.

— Он спит? — дрожащим голосом прошептала Энн.

Гилберт подошел к софе и склонился над ней. Затем он подошел к Энн.

— Да, он спит. Он уснул навсегда, — тихо сказал Гилберт. — Сейчас он пересекает отмель.

Они точно не знали, в котором часу умер капитан Джим. Но Энн верила, что это случилось на рассвете. В лучах восходящего солнца он пересек отмель, за которой его ждала пропавшая Маргарет.

Глава 40 Прощание с «домом мечты»

Капитан Джим был похоронен на небольшом кладбище за гаванью, там же, где спала крошечная белая леди. Его родственники поставили на его могиле очень дорогой и некрасивый памятник, так сказать «монумент», над которым сам капитан Джим долго бы смеялся. Но настоящий памятник старому моряку находился в сердцах тех, кто знал его, и в книге, которая увековечила его имя.

Лесли жалела, что капитан не дожил до триумфа своей книги. Ему было бы приятно узнать о том, какими популярными стали его рассказы.

— Как был бы рад капитан Джим видеть название своей книги в списке бестселлеров! Ах, если бы он только дожил до этого, Энн!

Но Энн отвечала на это Лесли:

— Он ждал саму книгу, Лесли, а не мнения о ней окружающих. Он прочитал ее до самого конца и умер с улыбкой. Последняя ночь в его жизни была счастливой. Он умер на рассвете, быстро и легко, как всегда хотел. Я рада за вас с Оуэном, что книга стала такой популярной, но и капитан Джим умер счастливым, я знаю.

Маяк по-прежнему ярко горел по ночам. Временно на него был приглашен один сторож', пока мудрое во всех отношениях новое правительство решало, кто лучше подойдет на эту должность. Фест Мэйт поселился в маленьком «доме мечты». Он был окружен любовью Энн, Гилберта, Лесли и заботой Сьюзан.

— Я так любила капитана Джима, дорогая миссис доктор, что ради его памяти я изо всех сил буду заботиться об этом коте. Я его хорошенько откормлю, говорила Сьюзан. — Но пусть он ловит мышей. Больше мне от него ничего не надо, дорогая миссис доктор. Кошки они и есть кошки, и ничем другим они никогда не станут. И держите его, пожалуйста, подальше от маленького джентльмена. Будет очень жалко, если он что-нибудь сделает с котом.

— Да, тогда это точно будет катастрофа, — сострил Гилберт.

— Вы можете смеяться сколько угодно, но когда это случится, смешного будет мало. Тогда вам будет не до смеха. Хуже того, этот кот может задушить ребенка.

— Кошки никогда не душили детей, — сказал Гилберт. — Все это старые предрассудки, Сьюзан.

— Ну хорошо, может быть, это и старые предрассудки, а может быть, и нет. Племянник мужа моей сестры был задушен котом. Бедное, ни в чем не повинное создание, когда его нашли, лежало бездыханным. Предрассудки это или нет, но если я увижу этого кота около ребенка, то запущу в это животное кофейником, дорогая миссис доктор.

Мистер и миссис Эллиот из зеленого дома жили в удобстве и в гармонии. Лесли с утра до вечера занималась шитьем приданого, так как она и Оуэн Форд должны были пожениться на Рождество. Энн представить себе не могла, что она будет делать, когда Лесли уедет.

— Ничего не стоит на месте, — сказала Энн со вздохом. — Как только все наладится, начинают происходить перемены.

— Старый дом Морганов в Долине продается, — с намеком сказал Гилберт.

— Правда? — равнодушно спросила Энн.

— Да. Теперь, после того, как мистер Морган скончался, миссис Морган хочет переехать к своим детям в Ванкувер. Она продает дом очень дешево, потому что желающих приобрести его не много.

— Ну, не думаю, что все уж так плохо. Места там очень красивые, так что, я думаю, она найдет покупателя, — сказала Энн, раздумывая о том, как лучше удлинить рубашку, которую она шила маленькому Джиму. Рубашка вышла коротковатой, и Энн готова была плакать из-за этого.

— А может быть, мы купим этот дом, Энн? — тихо предложил Гилберт.

Энн перестала шить и уставилась на Гилберта.

— У тебя что, Гилберт, есть деньги?

— Да, есть.

— И ты предлагаешь покинуть это милое место, наш «дом мечты»? недоверчиво сказала Энн. — Нет, Гилберт, я не могу и думать об этом.

— Послушай меня внимательно, дорогая Энн. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Мне и самому нелегко. Но мы оба знаем, что в один прекрасный день нам придется покинуть это место.

— О, нет, только не сейчас, Гилберт, только не сейчас.

— Мы можем упустить такую хорошую возможность. Дом Морганов купит кто-нибудь другой, и мы останемся ни с чем. Этот дом очень хороший, нам здесь было хорошо… Но ты знаешь, как неудобно для доктора жить далеко от своих пациентов. Кроме того, когда Джим подрастет и ему нужен будет свой угол, этот дом будет слишком мал, — О, да, я знаю, я знаю, — сказала Энн, чувствуя, что сейчас заплачет. — Я знаю, что все против этого дома, но я так люблю его, здесь так красиво.

— После того, как уедет Лесли, тебе здесь будет очень одиноко. Ведь капитана Джима уже нет. Дом Морганов тоже очень красивый, и со временем ты полюбишь его. Ты ведь всегда восхищалась их домом, Энн.

— О, да, да, но все это так неожиданно, Гилберт! Еще десять минут назад я не думала о том, что нам придется покинуть этот дом. Я уже планировала, что буду делать в саду весной. А как мне быть теперь? Если мы уедем отсюда, то кто будет за всем этим следить? Скорее всего, его снимет какая-нибудь малообеспеченная семья, и все здесь придет в упадок. Это ужасно. Мне так больно думать об этом.

— Я знаю, дорогая, но мы не можем здесь остаться. Ведь тогда будет еще хуже, постарайся понять это, Энн. Дом Морганов устраивает нас во всех отношениях. Там тоже есть сад со множеством деревьев. К дому примыкает двенадцать акров земли! А какое там есть хорошее место для детской площадки! Там много тополей и цветов. Ты ведь всегда восхищалась их садом. Ты говорила, Энн, что сад Морганов, как с картинки из книжки. Оттуда открывается такой чудесный вид на море!

— Оттуда не виден маяк.

— Ничего подобного. Маяк виден из окна на чердаке.

— Там нет ручья.

— Прямо у дома ручья действительно нет, но чуть подальше протекает чудесный ручей. Да и море там ближе. Ты сможешь чаще купаться, тебе ведь нравится купаться в море.

— Ладно, не говори мне ничего об этом сейчас, Гилберт. Дай мне время подумать.

— Хорошо, хорошо, не спеши. Но, если мы все же решим купить этот дом, то лучше будет, если мы переселимся в него до наступления зимы.

Как только Гилберт вышел, Энн дрожащими руками отложила рубашку маленького Джима. В тот день она больше не могла шить. Поток мыслей не давал ей покоя. С влажными от слез глазами она огляделась вокруг. В этом доме она провела столько счастливых дней. С этим местом были связаны ее лучшие воспоминания. Конечно, дом Морганов обладал многими преимуществами. Он был гораздо больше, чем этот, его окружал огромных размеров сад, но главное он был ближе к пациентам Гилберта. Энн всегда восхищалась владениями Морганов. Но восхищение — это одно, а любовь — совсем другое. Любовь Энн испытывала только к маленькому «дому мечты». Ей все нравилось в нем: и сад, хотя он не был таким большим, как у Морганов, и веселый искрящийся ручеек в саду, и ворота между двумя пихтами, в которые она впервые вошла еще невестой. Каждое место в этом доме и в саду представляло собой целую легенду о прошедших временах. Еще до Энн над цветочными клумбами трудились чудесные женщины, которые жили в этом домике давным-давно… А как любила Энн песчаные, красного цвета ступеньки! Как могла она покинуть это место?

Здесь Энн провела свой медовый месяц, здесь она один счастливый день нянчила Джоси, в этом же доме появился на свет Джим. А сколько счастливых часов пролетело за разговорами в кругу друзей у камина! Радость и горе, рождение, смерть… Старые стены этого дома никогда нечего не забудут.

И теперь Энн должна была покинуть это место. Она знала, что это необходимо, дом стал слишком мал. Интересы Гилберта требовали переезда в Долину. Энн не могла пренебрегать фактами. Но как болело ее сердце!

— Я буду оплакивать этот дом до конца своей жизни, — говорила она. — О, если бы я могла надеяться, что в доме поселятся хорошие люди или что он опустеет. Это было бы даже лучше. А то кто-нибудь, кто будет жить здесь, вытопчет все мои цветы, вырубит деревья. Я не переживу этого.

Энн так ясно представляла себе, что станет с ее домом, как будто в нем уже поселились другие люди. От этих мыслей ей стало еще тяжелее. Она вышла на крыльцо и заплакала В таком положении застала ее Сьюзан. Она стала спрашивать Энн, в чем дело.

— Что случилось, дорогая миссис доктор, уж не поссорились ли вы с мистером доктором? Признавайтесь, что случилось? Если мои догадки правильные, то не надо так волноваться. Такие происшествия — не редкость для супругов.

Говорят, что у меня нет опыта в таких делах, да и откуда же ему взяться, если я не замужем? Но все-таки мне кажется, что мистер Гилберт первый попросит у вас прощения, и все будет хорошо.

— Нет, Сьюзан, мы не поссорились. Разве я плакала бы из-за этого? Просто Гилберт хочет, чтобы мы переехали в дом Морганов. Мы переезжаем, Сьюзан! Мое сердце разбито!

Но Сьюзан не поняла Энн. Что такого особенного в переезде? Разве от этого может разбиться сердце? Сьюзан полностью поддержала идею Гилберта.

— А почему вы не хотите переезжать, дорогая миссис доктор? Там так замечательно. Дом Морганов такой большой и красивый!

— Я ненавижу большие дома, — еще сильнее зарыдала Энн.

— Ну, мне кажется, когда у вас будет больше детей, вы перестанете так относиться к большим домам, — спокойно заметила Сьюзан. — А этот дом даже для вас троих мал. С тех пор, как к нам перебралась миссис Мур, в доме не осталось ни одной свободной комнаты. Где вы поместите гостей, если кто-нибудь приедет? А здешняя кухня — самое тесное место, где я когда-либо работала. Куда я не повернусь, обязательно на что-нибудь наткнусь. Кроме того, здесь вы отрезаны от всего внешнего мира.

— Может быть, мы отрезаны от вашего внешнего мира, — сказала Сьюзан, — но не от моего.

— Я не понимаю вас, дорогая миссис доктор, но, конечно, я не могу судить о таких вещах, я необразованна. Однако, если доктор Блайз купит дом Морганов, вы не пожалеете. У них есть даже водопровод. А какая у них ванная комната! Кроме того, больше никакие дома на острове Принца Эдуарда не продаются. А какие у Морганов потолки!

— Ах, уйдите, Сьюзан, уйдите!.. Оставьте меня! — воскликнула Энн. — Не в потолках и ваннах счастье!

— Ах, дорогая миссис доктор, я просто хотела утешить вас, не плачьте. Этот дом прекрасен, но вы уже в состоянии позволить себе жить в более роскошном доме.

Мнение Сьюзан совпало с мнением большинства жителей. Только Лесли переживала не меньше Энн. Она тоже много плакала, узнав об этих переменах. Но, поплакав несколько дней, Энн и Лесли стали готовиться к переезду.

— Раз уж мы должны уехать, давайте сделаем это как можно быстрее, сказала Энн.

— Не волнуйся. С новым местом у тебя тоже будет связано много воспоминаний. Со временем ты полюбишь его. Новые друзья и новое счастье освятят новый дом. Сейчас для тебя это просто жилье, но со временем оно станет настоящим домом.

На следующей неделе Энн и Лесли тоже плакали. Чем ближе становился день отъезда, тем тяжелее им было. Только хлопоты отвлекали их от грустных мыслей.

Быстро рос малыш.

— Скоро ему не нужны будут ползунки, — со вздохом сказала Энн. — Придется шить новые брюки.

— Не хотите же вы, чтобы он на всю жизнь остался ребенком? — сказала Сьюзан. — Хотя, да будет благословенна его чистая душа, он такой милый в этих коротеньких платьицах и ползунках! Из-под подола рубашки так забавно торчат его пухлые ножки.

— Энн, — сказала вошедшая в комнату Лесли, — сегодня я получила письмо от Оуэна Форда. Какая замечательная новость! Он пишет, что хочет купить ваш дом. Летом мы будем проводить здесь отпуск. Энн, ты рада?

— О, Лесли, рада — не то слово! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Какое счастье! Теперь я не буду убиваться, зная, что «дом мечты» попадет в надежные руки. Теперь мне нечего бояться, что придут какие-нибудь вандалы и засорят мое милое гнездышко. И мне не придется оставлять дом пустым. Как замечательно!

Одним октябрьским утром Энн проснулась и вдруг поняла, что спала в маленьком «доме мечты» последний раз. В тот день было слишком много хлопот и волнений, связанных с переездом, чтобы лить слезы. Энн и Гилберт остались одни и стали прощаться с домом. Лесли, Сьюзан и маленький Джим уже уехали в Долину с последней повозкой с мебелью. Сквозь окна, на которых не было занавесок, ярко светило солнце.

— У меня просто сердце разрывается от этого вида, — сказала Энн. — О, мне будет так неуютно в Долине в первые дни!

— Мы были очень счастливы здесь, Энн, не так ли? — сказал Гилберт голосом, дрогнувшим от чувств, которые переполняли его.

Энн вздохнула, не в силах ответить. Гилберт ждал ее в воротах между пихтами, пока она ходила по дому и говорила «прощай» каждой комнате. Она уезжала, а старый дом оставался на прежнем месте, каждым окном он глядел на море и неслышно плакал. Осенний ветер споет ему песню, когда он зарыдает от тоски, а дождь будет бить в окна, пока туманы не окутают все здание до самой крыши. По ночам на дорожки будет падать лунный свет, вспоминая о веселых пикниках, свидетелем которых он был. Все вокруг останется таким, как было еще в те далекие времена, когда в доме жил школьный учитель со своей невестой.

— А мы уходим, — промолвила Энн сквозь слезы.

Она вышла из дома и заперла дверь. Гилберт с улыбкой наблюдал за ней. Вдали уже зажегся огонь маяка. Маленький сад, где цвели только ноготки, покрылся вечерними тенями.

Энн присела и поцеловала старую песчаную ступеньку, которую она переступила невестой.

— До свидания, мой дорогой «дом мечты», — сказала она.

Примечания

1

Хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 . В мансарде с зеленым фронтоном

Глава 2 . «Дом мечты»

Глава 3 . В краю мечты

Глава 4 . Первая невеста Грин-Гейблз

Глава 5 . Приезд домой

Глава 6 . Капитан Джим

Глава 7 . Невеста директора школы

Глава 8 . Мисс Корнелия Брайэнд наносит визит

Глава 9 . Вечер на мысе Четырех Ветров

Глава 10 . Лесли Мур

Глава 11 . История Лесли Мур

Глава 12 . Лесли приходит в гости

Глава 13 . Вечер привидений

Глава 14 . Ноябрьские дни

Глава 15 . Рождество в Четырех Ветрах

Глава 16 . Канун Нового года

Глава 17 . Зима в Четырех Ветрах

Глава 18 . Весенние деньки

Глава 19 . Рассвет и сумерки

Глава 20 . Пропавшая Маргарет

Глава 21 . Барьеры исчезают

Глава 22 . Мисс Корнелия разрешает вопросы

Глава 23 . Приезд Оуэна Форда

Глава 24 . Книга жизни капитана Джима

Глава 25 . Написание книги

Глава 26 . Исповедь Оуэна Форда

Глава 27 . На песчаных дюнах

Глава 28 . Разные мелочи

Глава 29 . Гилберт и Энн не согласны

Глава 30 . Лесли принимает решение

Глава 31 . Правда освобождает

Глава 32 . Мисс Корнелия обсуждает происшедшее

Глава 33 . Лесли возвращается

Глава 34 . Корабль мечты прибывает в гавань

Глава 35 . Политика в Четырех Ветрах

Глава 36 . Новые надежды

Глава 37 . Мисс Корнелия делает потрясающее заявление

Глава 38 . Красные розы

Глава 39 . Капитан Джим пересекает отмель

Глава 40 . Прощание с «домом мечты» . .

Реклама на сайте