«Душная ночь в Севилье»

Мне было известно заранее, что маэстро Кинтана, знаменитый художник из Севильи, – человек угрюмый и желчный, что у него благородный профиль, седеющая шевелюра и гибкие, кошачьи движения тореро. И еще я был предупрежден профессором Альмасекой из Мадрида, который дал мне рекомендательное письмо, что художник либо примет меня радушно, либо выгонит, в зависимости от настроения. Когда я представился маэстро Кинтане, он небрежно пробежал глазами письмо от Альмасеки и с досадой смерил меня взглядом.

– Я зайду к вам дня через три, – сказал он сухо. – Сейчас я занят.

Он не удостоил меня приглашением задержаться у него в доме хотя бы на несколько минут и не дал полюбоваться волшебным patio interior[1] с ползучим жасмином по стенам, с пальмами и бассейном, в который падала струя воды из колонны, украшенной арабесками. Художник принял меня с таким неудовольствием, словно я испортил самые драгоценные часы его творчества.

Это было равносильно тому, что меня выгнали, и я ушел в полной уверенности, что маэстро больше мною не поинтересуется. Я горько разочаровался в хваленой испанской учтивости. В течение двух дней я осматривал Севилью со своим guide bleu[2] в руках. Таким образом я не дал водить себя по традиционному маршруту, как невежественного американского туриста, и любовался всем, что мне нравилось, не испытывая раздражения из-за торопливости какого-нибудь платного гида. Было жарко и Душно, но над городом носилось благоухание пальм и цветов из садов Делисиас. Никогда в жизни я не видел столько солнца и цветов, таких пронзительных контрастов света и тени. В соборе были тонны золота и серебра, бесценные произведения из слоновой кости, одежды из роскошных тканей и уйма бриллиантов, изумрудов и рубинов, от которых рябило в глазах, а вокруг кишели калеки – инвалиды гражданской войны и отвратительные вшивые нищие. Утром жизнерадостные женщины под темными мантильями отправлялись на литургию в собор, а вечером тоскующие кокотки посасывали лимонад в баре напротив. Так у меня сложилось парадоксальное впечатление, будто кокотки – это богомолки, а богомолки – уличные женщины. Впрочем, виной тому, очевидно, была усталость от тропической жары.

На третий день, вернувшись в отель, я встретил в холле маэстро Кинтану.