«Лейтенант Ильин был»

Валентин Саввич Пикуль Лейтенант Ильин был

Летом 1886 года в России был спущен на воду самый быстроходный в мире корабль класса минных крейсеров. Шампанское обрызгало его острый форштевень, который под звуки оркестров стремительно рассек темную воду, и волна, отраженная от берега, обмыла золотую славянскую вязь его имени: «Лейтенант Ильин»… Впрочем, среди публики слышались голоса:

— Лейтенант Ильин…, простите, а кто он такой? Это уже не ново, что история умеет прочно забывать. Но зато история умеет и вспоминать!

***

Я раскрываю старинную книгу и читаю в ней такие слова: «Клевета, зависть, — вы уже довольно насытились, заживо преследуя почтенного Ильина: прекратите же гонения свои, скройте самих от себя, не беспокойте прах друга души моей!» Итак, он был гоним… За что? На синих воротниках матросов Российского флота издавна три белые полоски — в знак побед при Гангуте, Чесме и Синопе. В 1770 году русская эскадра под кейзер-флагом Алексея Орлова заперла флот султана турецкого в Чесменской бухте… С этого и начинается рассказ о лейтенанте Ильине? Накануне наша эскадра спускалась по ветру в Хиосский пролив, нагоняя турецкие корабли Гассан-бея, которых было много…, очень много! «Увидя такое сооружение, — вспоминал Орлов, — я ужаснулся». Но ужасаться превосходству заклятого врага России было некогда, паче того, адмирал Спиридов уже деловито командовал:

— Как только выйдем на пистолетный выстрел, с богом учиняйте пальбу великую..! Всех псов-турок топить нещаднейше! Ветер сносил эскадру в батальной линии все ниже по ветру. Авангардом из трех кораблей управлял Спиридов. «Европа» под флагом капитана I ранга Клокачева малость замешкалась перед противником, и Спиридов тут же прогорланил:

— Каперанг Клокачев, поздравляю тебя: ты — матрос! А если еще сплохуешь, велю за борт выкинуть… Пошел вперед! «Кардебаталию» из трех кораблей возглавлял сам Орлов, а за ними плыли суда арьергарда. Над головами, разрывая паруса и снасти, гремели раскаленные ядра. Спиридов, обнажив шпагу, гулял по шканцам «Святого Евстафия», словно по бульвару, и скрипел новенькими ботфортами; на ютах кораблей играла воинственная музыка, литавры гремели, а Спиридов взбадривал музыкантов:

— Играть вам всем до последнего, кто живым останется…

Прошло два часа жаркой пальбы, ветер вдруг стих, но «Евстафий» уже врезался в борт турецкого флагмана «Реал-Мустафы», причем бушприт его навис над палубой неприятеля, и сразу началась дикая абордажная драка — на ножах, на штыках, на кулаках. «Один из наших матросов бросился срывать турецкий флаг. Его правая, протянутая к флагу рука была ранена. Протянул левую — ее отсекли ятаганом. Тогда он вцепился во флаг зубами, но, проколотый турком, упал мертвым с флагом в зубах…»

Такова ярость боя! Что тут еще можно добавить? Горящая мачта турецкого флагмана рухнула на палубу русского корабля, давя людей, а мощные сквозняки пожара ворвались в пороховую крюйт-камеру. «Евстафий» раздулся бортами, как пузырь, и, лопнув, он взлетел на воздух вместе с «Реал-Мустафою»! 620 человек команды погибли в иссушающем пламени порохов, лишь нескольких счастливцев выбросило взрывом далеко в море…

Неплох был и Алешка Орлов: он геройски вывел «Трех иерархов» напротив капудан-паши, велел отдать якоря и с якорей, чтобы стоять нерушимо, бил и бил в борт турецкий ядрами, пока от противника не осталась пылающая развалина. За «Тремя иерархами», все в дыму, проходили «Ростислав», «Саратов», «Не тронь меня» и прочие корабли, имена которых вписывались в летопись русского героизма…

Турки бежали! Они скрывались в лежащую близ Хиосского пролива Чесменскую бухту, и здесь русская эскадра затворила их. Догорали пожары на кораблях. На ютах отпевали мертвых. Был созван флагманский совет. Прихлебывая черное, как деготь, кипрское вино из громадного кубка, по салону расхаживал Алешка Орлов, молодой и веселый, в прожженной рубахе. Перед ним сидели его соратники — Спиридов, Ганнибал и Грейг.

— Решайтесь, товарыщи, — говорил Орлов… И решили: флот турецкий в Чесме вконец разорить, дабы самим стать в море господами, а действовать указано эскадре брандерами и брандскугелями (зажигательными снарядами). Спешно готовили к ночному прорыву в бухту Чесмы четыре брандера. Грейг выстроил перед Орловым четырех офицеров:

— Брандер первый — капитан-лейтенант Дугдаль!

— Брандер вторый — капитан-лейтенант Маккензи!

— Брандер третий — мичман князь Гагарин!

— Брандер четвертый — лейтенант Ильин!

— Смерти вам не желаю, а жизни не обещаю… Вы уж не подгадьте, ребятушки, — сказал Орлов командирам брандеров, и, волоча по ступеням трапа длинные полы халата, он удалился в салон… Настала ночь — тихая, лунная. Грейг в полночь засветил на корме «Ростислава» три фонаря — сигнал атаки. Битва началась, турок стали обкладывать бомбами. Обстреливали их долго, но лишь во втором часу ночи русский «брандскугель упал в рубашку грот-марселя одного из турецких кораблей, а так как грот-марсель был совершенно сух и сделан из бумажной материи, то он мгновенно загорелся».

— Великому делу малый почин сделан, — говорили моряки. Словно белка по деревьям, огонь быстро скакал по снастям турецкого корабля; мачта, подгорев у основания, рухнула на палубу, весь корабль охватило веселое пламя, брызжущее снопами искр.

— Брандеры! — наказал Грейг. — Вперед их! Первым пошел брандер Дугдаля, но две турецкие галеры выплыли наперерез и взяли брандер на абордаж, нещадно уничтожив всю его команду. Вторым проник в бухту брандер Маккензи, но сбился с пути и, выскочив на мель, был взорван своей же командой.

— Скверно начали! Князь Гагарин…, с богом!

— Ясно, — послышалось от воды. Прибавив парусов, третий брандер ворвался в Чесменскую бухту и «свалился» с турецким кораблем — в свирепом огне, раздуваемом ветром, исчезли и турки и наши. Половина турсцких судов уже горела, подожженная артиллерией, но большая часть эскадры Гассан-бея еще была совсем не тронута огнем.

— Лейтенант Ильин, — окликнул Грейг проходящий брандер, — ты остался последний, на тебя вся надежда… Навались на турок, что стоят еще незажжены, да сцепись с ними покрепче.

— Сделаю, — отвечал лейтенант Ильин. Было ему тогда 28 лет. Острым зрением он выбрал в гуще вражеских кораблей тот, который покрупнее и лучше вооружен. Неслышно возникнув из-под тени берега, брандер Ильина плотно, словно пластырь, прилип к борту неприятеля. Боцман запалил факел и побежал вдоль палубы, поджигая кучками рассыпанный порох. Огонь шипящею змейкой, чуть посвистывая, юркнул в люк — прямо в трюмы брандера, где тесно, одна к другой, стояли бочки с порохом.

— Готово! — крикнул боцман, швыряя факел в море. Ильин в это время прилаживал к борту врага «каркас» (особый взрывчатый снаряд). Два дюжих матроса работали мушкелями, заколачивая гвозди, которыми крепился «каркас» к неприятельскому кораблю. Сверху по ним не только стреляли, но даже плевались турки. Однако дело свое они довели до конца: «каркас» прибили, и он уже яростно пощипывал, готовый вот-вот взорваться.

— Бросай все к черту…, назад, ребята! Попрыгали в шлюпку и оттолкнулись от брандера, яростно выгребая прочь. Замешкайся они сейчас — и смерть, а потому гребли с такой силищей, что вода бурлила, весла сгибались в дугу.

— Суши весла…, стой! — велел вдруг Ильин. Весла нависли над водой Чесменской бухты; Ильину хотелось своими глазами увидеть, чем все это закончится… Турецкий корабль уже разносило в куски, с палуб разметывало людей и пушки, вся бухта окрасилась в красный цвет, луну закрыло дымом, и стало жутко. Огонь схватил всю эскадру султана! Над шлюпкою Ильина пролетали горящие лохмотья снастей и раскаленные головешки сгоравшего рангоута. Перекрестившись на это сатанинское зрелище, матросы сказали:

— Слава те, хосподи, не стыдно домой возвращаться…

— Весла-а…, на воду! И пошли к своей эскадре. Грейг второпях записывал в журнале: «Легче вообразить, нежели писать ужас, остолбенение и замешательство, овладевшие неприятелем: целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду, поверхность бухты была покрыта множеством людей, но немногие из них спаслись». В одну ночь турецкий султан ПОТЕРЯЛ ВЕСЬ СВОЙ ФЛОТ. На воде Чесменской бухты еще долго дымились искореженные обломки кораблей, волна лениво колыхала жирный слой пепла…

Европа узнала об этой победе прежде России, и настроение королей, епископов и курфюрстов было надолго испорчено — от зависти! Русский флот заявил о себе миру как могучий флот, способный осуществлять самостоятельно дерзкие операции вдали от своих родных баз. Наконец известие о Чесме курьеры домчали и до Петербурга.

«Блистая в свете не мнимым блеском, — писала Екатерина II Орлову, — флот наш нанес сей раз чувствительный удар оттоманской гордости… Лаврами покрыты вы, лаврами покрыта и вся находящаяся при вас эскадра!»

Она велела наградить моряков годовым жалованьем, а матросам, согласно Морскому уставу, за сожженные вражеские корабли выдали 187 475 рублей — от казны! И была выбита медаль, которою наградили всех участников Чесменской битвы. На одной стороне медали изображен погибающий турецкий флот, а на другой — отчеканено одно лаконичное слово: БЫЛ.

Дмитрий Сергеевич Ильин — скромный парень из деревни Весьегонского уезда, он даже не знал, что его ждет впереди. Спору нет, и матросы и офицеры эскадры Орлова отважно дрались с врагом. Но главная роль в уничтожении турецкого флота все-таки принадлежала лейтенанту Ильину. Деньги, как известно, разделить всегда легко. Труднее делится слава… И вот, когда стали «делить Славу», тогда и обнаружилось, что у лейтенанта Ильина немало завистников. Рыцари в жестоких битвах стали не по-рыцарски вести себя после сражения. Некоторые прямо говорили Ильину:

— Езжай-ка ты, Митя, в Весьегонск…, гусей пасти! Но последовал вызов из Петербурга — явить лейтенанта Ильина ко двору, яко особо отличившегося на брандере при Чесме. Поехал Дмитрий Сергеевич, зла не ведая. Прибыл! «Лейтенант Ильин» — это имя тогда гремело в столице, и любой вельможный дом отворял перед ним двери. Митеньку сажали на лучшее место, под иконами: ешь, лейтенант, пей, лейтенант, только не молчи — рассказывай… На этом-то враги его и поймали! В гостиных никогда не шаркавший, от интриг далекий, простой и честный, Дмитрий Сергеевич не заметил подвоха в радушном гостеприимстве столицы! Секретарю своему Храповицкому говорила императрица:

— Ильин-то, герой чесменский, приехал, а почто ко мне не заявится? Вроде бы, и зван был… Другие ног под собой не чуют, коли я до своей персоны зову, а Ильин ведет себя так, будто я сама должна первой ему визитировать.

— Матушка, — отвечал хитрый Храповицкий, вовлеченный в интригу, — да где ему до твоей милости! Кутит напропалую, даже дверьми ошибаться стал. Намедни к Нарышкиным его звали, так подъезды перепутал: закатился в дворницкую, где и пировал до утра с лакеями, ибо лакеев за господ Нарышкиных принял.

— Ну и ладно, — засмеялась императрица. — Когда отгуляется да проспится, пущай ко мне заявится… Человек он несветский, где ему знать порядки наши! А я наградить его особо должна… Храповицкий шепнул кому следует, и завистники славы Ильина довершили свое черное дело. После ночного винопития однажды они взяли Ильина в охапку, бросили в сани и повезли по дворец… В таком виде и представили императрице:

— Во, матушка, Ильин-то! Сказывают, ты его видеть хотела.

— Что это с ним? — спросила Екатерина II.

— Да…, сама зри! Трезвым, почитай, и не бывает. Вишь, как ею заводит из стороны в сторону. Что делать-то с ним будем?

— Уберите его… Она велела убрать его только из своего дворца, но враги Ильича решили убрать его вообще из русской истории. Вытащили бедного лейтенанта на мороз, уложили в санки и велели кучерам:

— Теперь гоните…, аж до самого Весьегонска! Громкая победа при Чесме была — да, но зато не было подвига лейтенанта Ильина — нет, не было. Историк пишет: «Не погибший в Чесменском бою, Ильин погиб от тех, кто захватил его славу, а те, в свою очередь, выбросив Ильина, торжествовали…» Санки остановились на околице убогой деревушки, Дмитрий Сергеевич, хрустя снегом под валенками, прошел в избу. Это была его родина — сельцо Застижье Весьегонского уезда Тверской губернии, и здесь «погибе его память без шума». Слава Чесмы была поделена между другими! Его имя предали вековому забвению… Текли годы, умерла первая жена, он женился вторично и вторую похоронил, как и первую. Росли две дочери — русоголовые, смешливые, приносили из лесу грибы да ягоды. Дмитрий Сергеевич никуда из деревни не выезжал, вел жизнь бедную и одинокую. Иногда лишь, когда бывало особенно грустно, он раскрывал томик Хераскова. Старик читал стихи о себе самом: Как быттто нес главу Горгоны к ним в руках, Окамененье им Ильин навел и страх. Он бросил молнию в их плавающие домы, Ударили со всех сторон от россов громы… К чему ни коснется, все гибнет и горит; Огонь небесну твердь, пучину кровь багрит; Подъемлют якори, от смерти убегают; Но, кроясь от огня, друг друга зажигают. Дочери выросли и покинули его. Старик остался один. На этот раз совсем один. За окном пылили синие морозные вьюги… 19 июля 1803 года легендарный лейтенант Ильин умер! Его там же и погребли — неподалеку от Подборовского озера, возле бедной, прозрачной от ветхости церквушки. Деревенские соседи — Ирецкие, Ушаковы, Лодыгины (это все морские фамилии! ) — возложили на могилу плиту с надписью: Под Камнемъ симъ положено тело Капитана перваго ранга Дмитрия Сергеевича. Ильина, который сжегъ турецкий флотъ при чесме. Жилъ 65 летъ. Скончался 1803. Над забытой печальной могилой шумела молодая листва… Прошло много-много лет, никто не навещал могилу; дочери Ильина прошли по земле бесследно, как тени; каменная плита поросла мхом и осела в землю; неграмотную надпись обмывали теплые грозы. Так бы и пропал лейтенант Ильин в забвении, если бы не было такой прекрасной науки, как история. Ее задача — вспоминать и напоминать! Ильина вспомнили. И напомнили о нем в печати. Появились книги о славном Чесменском сражении. Лейтенанты очень редко попадают в энциклопедии. Все-таки, что ни говори, лейтенант — не адмирал. Но лейтенант Ильин попал и в русские энциклопедии. Наконец в 1886 году был спущен на воду минный крейсер «Лейтенант Ильин», а в 1893 году морской министр адмирал Чихачев вошел с докладом к императору Александру III.

— Ваше величество, — сказал он ему, — через два года стодвадцатипятилетие Чесменской битвы, а могила главного героя Чесмы, лейтенанта Ильина, находится в ужасном состоянии…

— Безобразие! А на что существуют родственники?

— Пробовали искать потомков лейтенанта Ильина через департамент герольдии, но…, увы. А с могилою надо что-то делать.

— Весьегонский уезд…, это такая глушь, — отвечал император. — Стоит ли там ставить и поддерживать памятник Ильину?

— И ставить там и следить за ним придется там, ибо Пантеона для героев русской славы пока нет, а прах усопшего покоится в весьма живописной местности… Это же его отчия места! Скуп был Александр III, но все же расщедрился:

— Вот тысяча рублей., и больше не просите — не дам! Над могилою лейтенанта Ильина вырос памятник с надписью: В воздаяние славных боевых подвигов при Чесме в 1770 году. На гранях памятника были укреплены медальоны из черной бронзы — увеличенные копии медалей времен Чесмы, а вокруг надгробия расположились восемь чугунных пушек старинного образца, соединенных якорной цепью… Так что, если тебе, читатель, случится побывать в тех краях, ты не будь удивлен, когда тропинка выведет из леса на кладбище, где угрюмо смотрят в притихшую даль старинные корабельные пушки, а меж ними тяжко провисают якорные цепи. «Лейтенант Ильин — потомству в пример». Такова стародавняя формула увековечивания героев. Чесма была — и лейтенант Ильин тоже был!