«Кровь, слезы и лавры»

Генрих-Карл Штейн был министром Пруссии.

— Мы, немцы, — говорил он, — давно чего-то жаждем, но, чтобы утолить жажду, осуждены глотать собственные слезы. Я боюсь не за Пруссию, — я давно страдаю за всю Германию!

В канун своего позора Берлин оставался слишком заносчив. Кухарки выбивали стекла в здании посольства Наполеона, а самоуверенный (но еще не знаменитый) генерал Блюхер нахально затачивал свою саблю на ступенях того же посольства:

— Смерть французам! Наполеона утопим в Рейне… Королева Луиза показывалась народу в костюме «орлеанской девственницы». А солдат — ради их воодушевления — толпами, словно баранов, загоняли в королевский театр, чтобы они набрались мужества от просмотра шиллеровского «Валленштейна». Пасторы в храмах столицы открыто возвещали прихожанам:

— Наполеон еще не изведал силу Пруссии! К чему нам ружья? Достаточно шпицрутенов, чтобы гнать его генералов, вчерашних лавочников и сапожников. Одни лишь мы, пруссаки, имеем полководцев, живущих по заветам «старого Фрица»…

Наполеон одним взмахом уничтожил Пруссию при Иене, и в день погрома лишь три человека догадывались, в чем секрет его успехов, — это были Шарнгорст и Гнейзенау, а с ними и молодой Клаузевиц, любимый ученик Шарнгорста. Зато вот пылкий Блюхер, угодивший в плен, еще ничего не понимал:

— Французы для меня хуже пьяных лягушек. Как эти лягушки смогли повалить могучего прусского буйвола?..

Наполеон сознательно унижал Пруссию; во дворце Сан-Суси он забрал для себя кабинетные часы «старого Фрица».

— Вы уже достаточно ими полюбовались, — беспардонно заявил он немцам. — Теперь эти часы короля Фридриха Великого станут отсчитывать новое время — время моего величия…

Пруссия, жившая славой былых побед, считалась в Европе самой непобедимой, и тем страшнее были бедствия пруссаков. Наполеон превратил побежденных в поставщиков денег и продовольствия для армии Франции, со смехом он признавал:

— Кажется, я выжал из них целый миллиард… Им руководила непомерная жадность к господству над всеми европейцами, желание превратить их в рукоплещущие ему толпы и чтобы никто не смел сомневаться в его гениальном величий. «Подчинись мне, или ты будешь мною растоптан!» — таков был основной девиз его оккупационной политики.