«Таинственный Хранитель»

Таинственный Хранитель (fb2) - Таинственный Хранитель 1748K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аглаида Владимировна Лой - Иван Александрович Рассадников

Аглаида Лой, Иван Рассадников Таинственный хранитель

В ночь лунную в старинном интерьере…

Лунный свет, проникая в здание сквозь высокие окна, наполнял галерею млечно-голубым мерцанием. Там, куда он падал, темнота отступала, открывая глазу детали старинного интерьера, картины, развешанные по периметру залов. Изображения на холстах при лунном освещении принимали странный, какой-то инопланетный вид, наполнялись вдруг новым, неведомым прежде смыслом. Андрей шёл по картинной галерее, направляясь к парадной лестнице.

Наборный паркет сонно поскрипывал, привычно отзываясь на его шаги. Андрей ещё не вышел из состояния рабочей сосредоточенности – даже закрыв кабинет, он мысленно продолжал пребывать где-то посередине между русским классицизмом, барокко и псевдоготикой. Он ухватился за Ринальди ещё на пятом курсе, главным образом, потому, что это имя неразрывно связано с Гатчинским дворцом. В аспирантуру, однако, его тогда не приняли, и диссертацией он занялся лишь в этом году, то есть на семь лет позже, чем это случилось бы при более удачном раскладе.

Время было упущено, упущенное приходилось навёрстывать. И Андрей навёрстывал, трудился в поте лица. Сегодня он просто заработался, забыл о времени, погружённый в изучение особенностей стиля Бренна и Воронихина, оставивших свой след на гатчинской земле. Масть, как говорится, пошла. Андрей работал бы и дольше, хоть до утренних петухов, но тут на пороге комнаты нарисовался Николай (было его дежурство), поинтересовался, «долго ли ещё?», «скоро ли уже?» – а вслед за ним сразу позвонила бабушка: у неё к вечеру подскочило давление; ещё сказала, что заходил Виктор, которому срочно понадобился номер мобильника Андрея; вообще-то, он сообразил, что она звонила напомнить – домой пора. Оба раза Андрей отвечал невпопад, думая о своём, однако творческий настрой сбился, и он засобирался домой.

Он вышел из кабинета и запер дверь. Его мысли по-прежнему были заняты диссертацией – но стали рассеянными, двигались как бы по инерции. Время снова тикало, тик-так – десять тридцать р.ш., снова существовал мир вне работы: август на исходе, а вместе с ним завершатся каникулы – начнутся лекции, семинары, беспокойные студенты потянутся в аудитории, и преподаватели тоже будут вставать ни свет ни заря, ехать в институт, и всё меньше времени будет оставаться на «чистую» науку.

Андрей поднял голову и невольно залюбовался игрой лунной светотени на лепных орнаментах. Улыбнулся её внезапной ирреальности и двинулся дальше – как вдруг в поле его зрения оказался странный силуэт, напоминающий фигуру мужчины.

– Николай? – негромко произнёс он, но сам уже понял: нет, это не Николай.

Андрею стало немного не по себе. В первый момент он ощутил, как реальность становится зыбкой, на мгновение показалось, что всё вокруг соткано из лунного света, из лунной светотени. Но силуэт, похожий на фигуру мужчины, не был их причудливым порождением – смутный и отчётливый одновременно, он был чем-то иным.

Это иное двигалось по галерее в том же направлении, что и Андрей, опережая его шагов на десять. Озадаченный не на шутку, он ускорил шаг, намереваясь приблизиться и рассмотреть призрачную фигуру – но её движение тоже ускорилось, и расстояние между ними осталось прежним. Андрей остановился – и призрак остановился. Андрей рванулся вперёд – но странный силуэт опять был начеку, и дистанция не уменьшилась.

Поняв, что приблизиться не удастся, Андрей изменил тактику. Он двинулся вперёд медленно, шёл, напрягая зрение, пытаясь получше рассмотреть призрак, а тот плавно плыл впереди. Не касался пола, плыл, колыхался в лунном свете, казался сотканным из дыма, казался сгустком дыма, принявшим форму человеческой фигуры по мановению хитрой руки иллюзиониста. Лунные лучи омывали его, не высветляя подробностей. Так они двигались некоторое время, разглядеть призрак толком не удавалось и Андрей начал терять терпение.

«Привидение? Ерунда какая…» – в сердцах пробормотал он и зажмурился, а когда открыл глаза – через мгновение, меньше секунды – перед ним никого не было. Силуэт исчез, растворился, сгинул. Дым развеялся.

Да, заработался… Так и возникают байки о привидениях старых замков – услужливое воображение всегда готово сотворить из мухи слона, динозавром представить лягушку. Длинные пустые коридоры этому очень способствуют. Равно как и избыток лунного света. Он вздохнул, на всякий случай внимательно огляделся и, наконец, вышел на парадную лестницу.

Николая он нашёл на обычном месте, в закутке возле выхода.

– Всего хорошего, Андрей Иванович, – произнёс тот, открывая дверь.

– Счастливо отдежурить, – сказал Андрей, – До свидания.

Он вышел на плац – широкий и безлюдный. Памятник Павлу I по другую сторону плаца, у самой дороги казался чёрной бесформенной глыбой. Ещё дальше, за спиной императора, шелестела шинами, урчала моторами автострада. Впрочем, судя по интенсивности звука, машин было немного, в это время суток дорожное движение обыкновенно затихает. Фары припозднившихся источали дальний свет, яркие полосы которого казались Андрею далёкими, как небесные зарницы или падшие звёздочки метеоритов.

Андрей пересёк плац по диагонали налево, спустился к Карпину пруду, где в царские времена разводили форель, прошёл по мостику над сонной недвижимой водой, мимо уток, дремлющих прямо на водной глади, и остановился, залюбовался рассекающей иссиня-чёрную поверхность Белого озера лунной дорожкой. Дорожка убегала в даль – незнаемую, заповедную.

Во всём этом – тишине, озёрной неподвижности, безлюдии, темноте и яркой светящейся тропинке, летящей к неведомому пределу (а может, за все пределы, неведомые и ведомые) было что-то до боли, до слёз трогательное, что-то загадочное и волнующее. Андрей поймал себя на мысли, что это, видимо, и есть настоящее волшебство, подлинная мистика – колебание душевной струны, а вовсе не привидения, которыми пугают детей и даже взрослых, о которых вещают с телеэкранов, как о достоверном научном факте сомнительного вида личности…

Из чувственного рождается сверхчувственное точно также, как в процессе эволюции из неживой субстанции образовалась живая.

Это – подлинно мистическое чувство сродни тому, что возникает в душе, когда слышишь красивую мелодию, пускай грустную, пусть простую, немудрёную.

По левую руку остался остров Любви с недавно отреставрированным павильоном Венеры. Андрей миновал кирпичные столбы верфи, и шёл под сенью деревьев – вечер плыл над ним, вокруг него, спокоен и кроток. Молодые парень и девушка стояли возле Адмиралтейских ворот, неистово целовались, закрыв глаза в сладком упоении.

Счастливые, подумал Андрей без капли зависти. «Счастливые?» – повторил он вопросительно и прислушался, словно ожидая услышать ответ.

Действительно, счастье – любовь, или просто чувственное влечение? И, если начистоту, есть ли разница между этими двумя видами счастья?

Всего полчаса назад он пребывал в похожем состоянии – упоённый работой, он словно как эти двое отдался своей страсти «закрыв глаза». Но стоило внешнему поколебать внутреннее упоение мысли, нарушить ритм работы, как равновесие рухнуло и мыслительный процесс пошёл вразнобой.

А может, следовало раньше нарушить этот ритм? Коль скоро на исходе рабочего дня встречаешь привидение, более того – гонишься за ним вприпрыжку, кто даст гарантию, что назавтра тебя не настигнет белая горячка.

«Близнецы-братья – алкоголик да трудоголик…» Но в глубине души Андрей не принимал такой аналогии. Да и трудоголиком себя не считал – просто в силу ряда причин работу над диссертацией следовало форсировать, по максимуму использовать эти последние несколько летних дней – не потому, что летних, а потому, что каникулярных.

Андрей вышел на проспект 25 Октября на углу Соборной, многолюдной, как и обычно летними вечерами, и пошёл вдоль проспекта в направлении улицы Гагарина, где он, собственно, и обитает. Не доходя до кирхи, свернул направо, прошёл дворами, срезая путь. Окна домов ярко горели, казалось, по тёмным стенам развешаны гроздья светящихся прямоугольничков. Из глубины двора, из-за сиреневых кустов, разросшихся неимоверно, донёсся девичий смех, которому вторило мелодичное гитарное бренчание.

Всё вокруг было знакомо, привычно, обыденно. И насколько нелепой на этом фоне кажется сама мысль о возможности встречи с привидением, призраком, тенью отца Гамлета, статуей Командора. Даже летающая тарелка выглядела бы наверно правдоподобнее. Он вошёл в подъезд, нащупал в кармане джинсов ключи. Призрак, хм… призрак…

Бабушка ещё не спала, просто лежала на диване в своей комнате, укутавшись шерстяным пледом.

– Тебе что, холодно? – спросил Андрей. И на улице, и в квартире было тепло.

– Андрюша, я старая уже…

– Да ну, брось, бабушка!

В детстве он удивлялся пенсионерам, в погожие летние дни сидевшим на лавочках около подъездов в пальто, шапках, тёплых шалях. Его бабушке, слава богу, до такого ещё далеко несмотря на её 74 года.

– Давай померим давление, – предложил он.

– Не надо, я уже лекарство приняла, всё нормально.

– Точно нормально? А то гляди у меня, бабуля! – Андрей шутливо погрозил бабушке пальцем.

– Вот-вот… В детстве я с тобой нянчилась, пальчиком тебе грозила, теперь всё наоборот. Отольются кошке мышкины слёзки. – Она села на кровати, собираясь поправить подушку. Внук опередил её.

– Ложись-ложись. Спать будешь? Хочешь? – спросил он заботливо.

– Да, буду, Андрюша. Ты не беспокойся. Знаешь ведь, я себя в обиду не дам. Никому спуску не будет, ни одному человеку! – решительно сказала она.

– Знаю, конечно, знаю.

– Что, позвонил тебе друг Виктор, – ударение бабушка поставила на последний слог.

– Нет, увы, – Андрей развёл руками, как бы в растерянности и недоумении, – а тебе мои драгоценные маман и папа давно ли звонили? Сиречь, твои дочь и зять…

– Нет, представь себе. Недавно. Тебе привет, кстати, из далёкого Наукограда.

– Я по электронке отпишусь им завтра с утра. Очень надеюсь приветствовать их лично.

– Как продвигается эпохальный труд? Я гляжу, ты, не покладая рук, работаешь…

– Сегодня в архиве, завтра обрабатываю и набело пишу параграф номер три.

– Ты насчёт гимназии не надумал?

– Нет, куда мне ещё. – Он развёл руками. – Студентов не знаю, куда спихнуть, а тут ещё школяров брать?

– Там же факультатив… Нагрузки большой и захочешь – не наберёшь.

– Вот-вот. Мороки больше. – Андрей махнул рукой.

– Не хочешь идти в дизайнеры – так и будешь за гроши работать.

– В какие дизайнеры? – переспросил он

– Дизайн интерьеров, или что там…

– Ну, ба-а-абушка, – жалобно протянул он, – я искусствовед, а не дизайнер. А работу я свою люблю, и материальная сторона…

– …Для тебя на так важна, знаю-знаю… Да не заводись ты, я шучу, ну Андрюша! – бабушка взъерошила ему волосы. – Лучше скажи, когда ты доцентом станешь – сразу после защиты, или чуть погодя?

– Не знаю! Конечно, не сразу. Думаю, перспективы есть, но сколько времени займёт их воплощение…

– Ну и славненько! Перспективы – уже неплохо.

Этот полушутливый разговор был достаточно характерен для общения бабушки и внука. Андрей всегда отлично ладил с Елизаветой Петровной – и в детстве, когда его привозили в Гатчину на каникулы, и в студенчестве, когда жил на два дома – в общаге в Питере и здесь, и теперь, когда они жили вдвоём, никаких серьёзных конфликтов между ними не происходило. Такое, согласитесь, нечасто встретишь.

Родители Андрея, коренные ленинградцы, в конце 60-х уехали в Сибирь – развивать там науку; раньше их городок назывался просто «научный центр», теперь он именуется Наукоградом. В чём разница и есть ли она вообще, Андрей не знает – он уехал поступать в Питерскую Академию художеств задолго до появления этого диковинного статуса.

Поступил сразу, на искусствоведческий, и отучился, как положено, однако в аспирантуру не попал – призвали в армию. Но в науку после службы всё-таки вернулся, а теперь к тому же преподавал – вёл семинары в университете, с недавних пор читал спецкурс; наконец, получил заветный карт-бланш – начал писать диссертацию на тему, максимально доступную к практическому изучению в гатчинском дворце-музее.

Он и сам не знал, почему Большой Гатчинский дворец с юности привлекал его, и работать в его стенах было если не заветной его мечтой, то горячим желанием. Раньше не получалось. Но вот теперь сложилось.

Андрей поужинал, и сразу почувствовал, что глаза его слипаются, закрываются сами по себе. Казалось, наружу вышла вся подспудная усталость и дня минувшего, и всех предыдущих дней. Две недели в Коктебеле выходили боком, разумнее всего было бы этим летом отказаться от разъездов и сосредоточиться на работе, коль скоро тема буксует, а время поджимает. Но как отказаться от Коктебеля? Скажите, как?

Однако, едва его голова коснулась подушки, как сон улетучился: зудящая, знобящая мысль пришла на смену ему: что это всё-таки было? Игра лунного света, или первый звоночек перед сеансом «белочки»? Просто галлюцинация? Но потом Андрей сказал себе, что сколь ни ломай он сейчас голову, всё равно не скажешь наверняка, и вообще – утро вечера мудренее.

Опять луна. И снова чертовщина

Мобильник заверещал, завибрировал. «И кому это неймется?» – чертыхнулся Андрей, отвлекаясь от бумаг. Комбинация цифр, высветившихся на экранчике, ничего ему не говорила.

– Алло… Слушаю! – раздражённо произнёс он.

– Привет, Андреас! – отозвались на том конце, этого короткого приветствия Андрею оказалось достаточно, чтобы узнать звонящего.

– Виктор! – сказал он в трубку. – Ну, привет-привет! А я смотрю, что это за номер такой высветился – мне незнаком, телефону моему тоже неведом.

– Мой это номер, мой. Чей ещё?

– У тебя другой номер! Был, по крайней мере. Думаешь, я тебя перепутаю с кем-нибудь?

– Был. Да телефон я потерял, и сим-карта, наверное, тоже потерялась.

– И как тебя угораздило? Ведь не в первый раз уже! Это входит в привычку? Становится традицией? Фирменный знак фон-барона Ниссена – разбрасывать телефонные трубки… сеятель ты наш!

– Хорош глумиться. Думаешь, я от хорошей жизни пытал Елизавету Петровну насчёт твоего номера?

– Пытал? Ах ты…

– А она тебе не поведала? – ахнул Витя, – ну, что я забегал.

– Что забегал – передала, и что номер продиктовала, а ты его аккуратно записал. Вот о пытках умолчала, врать не буду.

– Да, старик, я твой номер знаю, и ты мой запиши. Ну, если высветился.

– Контора пишет. Что там у тебя?

– Ну, главную новость ты знаешь, а вторая новость – Ленка улетела-таки в Канаду, родных-близких навестить. Вернётся не раньше октября.

– А сегодня у нас… август.

– Пятница сегодня! И рабочая неделя, можно сказать…

– У кого как, приятель. Я вот аки пчела…

– Принялся, засучив рукава за диссер о Гатчинском дворце? Всерьёз взялся?

– О дворце? В нулевом приближении угадал… – поморщился Андрей

– Куда мне, старик! Я ж технарь, и в искусствознании ровно ничегошеньки не смыслю. Зато в других вещах разбираюсь хорошо. Мы ж давненько не пересекались, а?

– Ясно. Ленка улетела, тебе скучно и ты ищешь компанию… – констатировал Андрей.

– Предлагаю устроить мальчишник!

– Где, у тебя?

– Ну. А где ещё? Если у тебя, то боюсь, мы потесним Елизавету Петровну.

– Потесним, оттесним и вытесним, – усмехнулся Андрей.

– Придёшь сегодня? Договорились? – голос Вити сделался почти умоляющим.

Возникла пауза. Андрей подумал, что они с Витей действительно давненько не виделись; он, имея полное право рассердиться на приятеля (позвонившего в самый неподходящий момент), вовсе не сердился. Он был рад приглашению Виктора, и поспешил принять его, хоть и с оговоркой.

– Договорились. Только боюсь, что сегодня я освобожусь поздно. Дел непочатый край, сроки горят, работа горит.

– Ерунда, Андреас! Как закончишь, сразу ко мне! Увидишь кое-что интересное. Завтра суббота, режим дня летит ко всем чертям.

– В таком разе, до вечера!

С утра небо над Гатчиной затянули тучи, к обеду пролился неслабый дождь, что называется, хляби небесные разверзлись, шлюзы горние распахнулись. Эта катавасия продолжалась с перерывами до шести, однако затем, паче чаяния, дождь прекратился совсем. Подул южный ветер, унося тучи дальше на север. Стрелка барометра сдвинулась на «ясно», а скоро небо и вправду стало проясняться.

Однако метеорологические флуктуации прошли мимо внимания Андрея – весь день он провёл в музее – работал с раннего утра, структурируя накопленный материал, выискивая интересные нюансы, проводя исторические параллели. Он варьировал историю архитектуры и так, и эдак, не чураясь сослагательных наклонений. Любопытство вызывали нереализованные планы перестройки дворца, не просто проекты – Большие Гатчинские дворцы, существовавшие в фантазиях зодчих и воплощённые на бумаге, в частности, тот, что стал прообразом Михайловского замка. По-настоящему же Андрея интересовало «родство», сходство дворцовых интерьеров Гатчины с интерьерами других замков и резиденций российских императоров, монарших особ Европы, а также стилистическое родословие в работах Бренны и Захарова. Как известно, Андреян Захаров сменил «на боевом посту» Винченцо Бренну, в силу занятости последнего другим проектом, и первая крупная перестройка была закончена под его руководством.

Андрей как специалист, конечно, давно знал, что сведений об интерьерах Большого Гатчинского дворца эпохи графа Орлова не сохранилось, но теперь ему пришлось горько сетовать на безалаберность архивариусов, утерявших описи графского имущества. Для полноты картины, наблюдаемой в динамике, чрезвычайно важно знать, с чего всё начиналось, что служило отправной точкой всей последующей эволюции, от какой печки плясали дизайнеры «галантного века». Между тем, принципы работы Бренны, умевшего изысканно соединить классицизм и барокко, оставались неизменными, в Павловске он «правил» Камерона, утяжеляя его утончённые интерьеры своими обильными орнаментами, в Михайловском замке каждому залу придал индивидуальность, выстроив оформление в линейку – от античности до ренессанса; Андрей видел Бренну в роли «локомотива» эволюции в эстетике: от стилистических шор – к свободе романтического историзма, соединению, чуждому вульгарной эклектике.

Он чуть не крикнул «Эврика!» – наконец-то появился потенциал для обобщений, выходящих за рамки предметной области, не искусствоведение, но искусство в целом! Жизнь в целом. Бытие. Это – венец, без которого ценность диссертации равна либо ценности авторской оригинальной гипотезы, либо – ценности оригинальной компиляции фактов и гипотез, найденных другими…

Но, по закону подлости, стоит вам углубиться в умственную работу, отъединившись от внешнего мира – как что-нибудь (или кто-нибудь) непременно вторгнется и помешает, отвлечёт. Так и сейчас – дверь с грохотом распахнулась и на пороге возникла Ольга Олеговна, коллега Андрея, стол которой стоял в этом же помещении. Рабочее место её с утра пустовало, но теперь она буквально ввалилась в комнату, тяжело и прерывисто дыша.

– Андрей… Иванович… – её голос выдавал крайнюю степени волнения, – мне сказала Наташа… Ну, смотрительница… моложавая такая… Наверняка вы её знаете, хотя бы в лицо… ужас!

– Ольга Олеговна, говорите толком, не томите. Что стряслось?

– В малиновой гостиной бегала крыса! Снизу откуда-то прибежала. Здоровенная! Представляете?

– Крысу представляю, и что?

Бесстрастный тон Андрея несколько охладил волнение Ольги Олеговны. Она даже чуточку смутилась. На щеках её выступили пунцовые пятна.

– Андрей Иванович… Вы извините, конечно, это глупо, – произнесла она уже другим тоном, – но отнеситесь со снисхождением к моей женской слабости; дело в том, что я ужасно боюсь мышей. Стоит мне лишь представить, что мышь…

– Понимаю, – кивнул Андрей. – Знавал я такую девушку… Но ничего, успокойтесь. Возможно, Наташа, будучи в курсе вашей маленькой слабости, зачем-то решила воспользоваться ею в целях… говоря по-простому напугать.

Ольга Олеговна задумалась.

– А ведь, скорее всего, так и есть… Ничего, я уже в порядке. Надо же, хотела Борису Львовичу на поклон идти…

– Зачем? – не понял Андрей.

– Насчёт кошки. А лучше нескольких. Как в Эрмитаже.

Теперь, когда инцидент был исчерпан, Андрей снова мог вернуться к своим размышлениям. Ольга Олеговна сразу растворилась в непроницаемом пространстве комнаты.

Он продолжил работу, поминутно делая пространные пометки то в черновом тексте диссертации, то в блокнотике. Кажется, Карамзин писал: «История движется, развивается, и последующее развитие есть результат предыдущего, но век нынешний отличается от века минувшего, и никогда век минувший в точности не повторится в дальнейшем». Вот квинтэссенция. Остов. Остаётся нарастить мясо.

Гатчинский дворец – двуликий Янус – два в одном – европейский средневековый замок и русская усадьба. Двуглавый орёл, одна голова на запад, другая на восток. Дуализм русского поля экспериментов. И здесь же – Бренна соединяет стили, сплавляет родственные субстанции, а по другую сторону современной автострады, надвое рассекающей дворцово-парковый ансамбль, прячется Приоратский дворец – почти игрушечный на фоне Большого, миниатюра с башенками. Готика. Пускай даже псевдо-…

Быть первопроходцем – это дорогого стоит. Может, оценят. Но своевременно оценят – едва ли.

Андрей не на шутку увлёкся, стремясь раскрутить себя, как мыслящее веретено, вытянуть нить до упора, до конца и оплести ею своё исследование. Он чувствовал прилив сил, по его венам и артериям, казалось, не кровь струится, а чистая энергия. Он словно бы глотнул эликсира творчества, и, разогнавшись, опять забыл обо всём на свете. За окном темнело, а он всё писал тезисы, не умея оторваться даже для того, чтобы включить свет в кабинете. Только когда смерклось настолько, что писать стало невозможно, он встал из-за стола и щёлкнул, наконец, выключателем. Прошёлся, разминая затёкшие члены, сделал несколько приседаний и вернулся к работе. Но то ли необходимость прерваться сбила ритм, то ли дело было в искусственном освещении, только теперь Андрей не мог поймать прежний кураж. Работа пошла чуть медленнее, но тем не менее, он шёл дальше – романтический историзм это не только интерьеры Бренны, это ещё и пушкинские «Маленькие трагедии». Хотя «Маленькие трагедии» – лишь этап большого пути, вектор, стрела, летящая в горизонт – к историзму реалистическому, к «Борису Годунову». Так же и сплетение/комбинирование стилей в российской архитектуре стало предтечей Большого стиля XX века, заложило фундамент для проекта советского модерна. В этом месте Андрей сказал себе «стоп», почувствовав себя командиром, идущим в атаку впереди батальона и в боевом угаре чересчур оторвавшимся от основной цепи, и не понятно уже – то ли он впереди, то ли солдаты залегли, а он идёт в атаку один.

Ольга Олеговна, разумеется, давно ушла. Он попрощался с ней словно на автомате, а может, и не попрощался даже. Нет, вроде бы сказал «До свидания».

Андрей посмотрел на часы и хмыкнул. Десять минут одиннадцатого. Надо же, – подумал, – увлёкшись работой, напрочь теряешь чувство времени, и это не случайность, а закономерность. Одновременно вспомнил о Викторе и об их уговоре. А ведь он сидит там, ждёт меня! Успокаивало, что вариант позднего визита они обговорили заранее. А вот бабушке стоит позвонить, – решил он.

На сей раз бабушкин голос в трубке звучал беспечно, даже легкомысленно. Казалось, она удивилась его звонку:

– Андрюша, у меня всё нормально, не волнуйся…

– У меня тоже, в общем.

– И ты звонишь мне это сообщить. Замечательно. Молодец.

– Я во дворце, собираюсь к Виктору, сейчас выхожу.

– Позвонил тебе Витя?

– Да, трое суток дозванивался, наконец, удача ему улыбнулась

– Рада за него. И за тебя.

– Ты скрыла от меня факт применения пыток!

– Что-о-о-о? Похоже ты там маркиза де Сада читаешь вместо разбора авгиевых интерьеров…

– Причём тут я? Это Витя пытками вырвал у тебя мой номер, ты не выдержала мучений и раскололась. Сдала меня с потрохами.

– Признался, значит, подлец!

– Признался, – хмыкнул Андрей.

– Повинился хоть?

– Как бы не так! Наоборот, его переполняет гордость за содеянное.

– Вдвойне подлец. Ладно, внучек. Ты парнишка взрослый, сам разберёшься, когда и что тебе делать. Я иду спать, не вздумай звонить. Ключи у тебя есть.

– Есть, – покорно согласился внучек.

– Ну, пока. Привет маркизу.

– Угу.

Андрей покачал головой. Бабушке, несмотря на её почтенные годы, склероз явно не грозит. Она ещё и злопамятна – не упустила случая припомнить ему давнишнюю историю, когда, приехав из Питера на последней электричке после весёлой богемной вечеринки (он и сам подзабыл, в честь чего и кем устроенной), он не смог отыскать ключ, принялся звонить в дверь и разбудил её, а сам клялся-божился, дескать, жди меня завтра. Шанс осуществить обещанное «завтра», сиречь провести ночь в компании Люды, архитектора из дирекции заказчика – девушки симпатичной и на его тогдашний вкус гиперсексуальной, имелся (по крайней мере, Андрей так думал), но Люда, прежде строившая ему глазки и расточавшая авансы, в этот раз жестоко надсмеялась над Андреем, демонстративно удалившись на «Ауди» Кирилла Кроткова, коротко стриженного мудака с тюремным юмором, золотыми зубами во рту, и строительно-ремонтной фирмёшкой в собственности.

В самом этом факте ничего страшного не было, обломы у всех случаются, да и о высоких чувствах в той истории речь не шла, но история вышла некрасивая. Вдоволь наобжимавшись с этим отморозком во время «медляка», прежде, чем пересесть за его столик, уже изрядно подвыпившая Люда с предельной откровенностью дала Андрею понять, что он всего лишь «ассистентинтишка с занюханной кафедры», а потому для неё – тьфу, пустое место! – и что его социальный статус не даёт ему права даже смотреть в её сторону, не то там…

Андрей в ту пору был молод, горяч и донельзя самолюбив. Ему пришлось задействовать всю свою силу воли, чтобы не устроить этой Люде блондинский холокост, а её золотозубому спутнику – пару-тройку открытых и/или закрытых переломов. Он ничего не ответил, промолчал; сидел, стиснув зубы, бледный, прямой. Молча смотрел на них – танцующих, выпивающих, опять танцующих, взглядом проводил, когда выходили в обнимку. В окно увидел, как они лезут на заднее сидение. «Ауди» оказалась с водителем, опытным и трезвым.

Нервы были на пределе, вот и не смог найти ключ ни в одном из четырёх карманов. А, может, просто забыл, что такое ключ – умственное затмение, случается с каждым.

Сколько лет прошло! А бабуля не забывает и при случае не преминет подколоть.

Андрей забрал свои записи, запер кабинет, вышел в галерею. Облака давно рассеялись, освободив небесное поле. Луна сияла, и Андрея настигло смутное ощущение дежавю. Да-да, это уже было – третьего дня всё происходило точно так же, он шёл по этому же коридору, сквозь эту же анфиладу комнат, и в каждом окне властвовала она – Селена, владычица приливов и отливов. Андрей приблизился к окну и мысленно принял в себя это свечение, млечный поток, сожалея, что не может так же полнокровно любоваться сиянием луны, как любуются японцы. Три дня назад её диск походил на румяный блин с откусанным краешком, теперь же румяная, радостная, луна сияла, улыбаясь от гордости: сегодня она обрела правильную форму – форму круга.

Он почувствовал, как луна завораживает его, тянет вверх, к себе, – нет, сама опускается ближе. Сердцебиение ускорилось, рот заполнился слюной, и он судорожно сглотнул, отошёл от окна и двинулся дальше по галерее, повторяя собственный путь трёхдневной давности, и только лунный свет падал наискосок, манил мерцанием, иссиня-млечною тайной своей, выхватывая из темноты детали, мелочи, нюансы.

Так и я, неожиданно подумалось Андрею, тыкаю лучом своего фонарика туда-сюда-туда, судорожно конспектирую, что удаётся подглядеть, а потом сведу все ошмётки воедино и пойду сдаваться учёному совету.

Внезапно сердце его ёкнуло – болезненно и тревожно, на полсекунды опередив рассудок, мозгу с его нейронной электрикой всегда требуется отсрочка. Андрей споткнулся на ровном месте (Боже мой! Обо что я споткнулся? Может, поскользнулся?) и чуть было не растянулся на скрипучем паркете. С трудом удержав равновесие, он пару секунд ошалело смотрел прямо перед собой, где, не касаясь пола, парил человек, его фигура колыхалась в сплетении светотени, точно изукрашенный воздушный шар. Человек казался невесомым, по крайней мере – легче воздуха. Андрей осторожно, как на ходулях, шагнул к нему раз-другой-третий, но «человек-воздушный шар» неторопливо, плавно отодвинулся на те же три шага. Воспоминание о тёмном, безликом, расплывчатом силуэте, привидевшемся ему три дня назад в этой самой галерее, всплыло в мозгу Андрея, и дежавю стало полным. Но как луна за эти дни достигла идеала формы, так и Нечто, плывущее по галерее, претерпело с прошлого раза явные изменения. Теперь перед Андреем, несомненно, стоял (висел!) мужчина, одетый в странный костюм, напоминающий старинный камзол. Камзол был красного цвета, через плечо призрака была переброшена широкая голубая лента. На голове – старинный гладкий парик с косицей на затылке. «Человек-воздушный шар» был повёрнут к Андрею спиной. Убедившись ранее в невозможности приблизиться к нему, Андрей теперь попытался заговорить:

– Слушайте… Постойте… Кто вы и чего хотите?

Призрак не реагировал. Тогда Андрей медленно зашагал в его сторону, призрак тут же плавно тронулся с места и пошёл-поплыл ровно с тою же скоростью, что и его преследователь. Андрей не сводил с него напряженного взгляда, твёрдо решив проследить, куда двинется привидение, когда они оба достигнут парадной лестницы – либо оно попытается избежать этого момента. Он ещё раз окликнул его:

– Постойте! Кто или что вы такое? Отзовитесь… Не хотите? Что вам от меня нужно?

Молчание. И Андрей решил пойти ва-банк.

– Послушайте, дайте мне какой-нибудь знак! Я не понимаю, чего вы хотите. Вам требуется помощь? Но – какая?..  – Призрак не отвечал и не оборачивался. – Если вы плод моего воображения… – продолжал Андрей, – значит, я капитально схожу с ума. Вернее, уже сошёл…

Тут он вдруг осёкся, упершись взглядом в пустоту. В галерее кроме него никого не было. Призрак, будь то человек или демон, просто растаял в воздухе, стоило Андрею на секунду ослабить внимание; растаял вместе со своим красным камзолом, гладким напудренным париком и голубой лентой через плечо.

Андрей огляделся. Вокруг было пусто. Он подошёл к тому месту, где за миг до исчезновения находилось нечто. И – странное дело – в тот же самый миг вдруг понял: третьего дня оно исчезло, как сквозь землю провалившись, ровно в этой же точке пространства! Ошибки быть не могло. Всё произошло по той же схеме, что и в первый раз.

Оставаться в галерее было бессмысленно: глупо ждать у моря погоды. Андрей ещё раз окинул взглядом импровизированную сцену, на которой только что перед его глазами разыгрывалась очередная фантасмагория, – уж теперь-то он накрепко запомнил место исчезновения привидения, – затем вышел на лестницу и спустился к выходу. Николай был на месте.

– И сегодня вы на посту… Место встречи изменить нельзя… – попытался пошутить Андрей. Он чувствовал себя не в своей тарелке, не сказать ошарашенным, – и что-то в его лице насторожило Николая, который, вместо ответной необязательной шутки, спросил:

– С вами всё в порядке?

– Да… вполне, – ответил Андрей, стараясь ничем не выдать своего волнения. – А здесь во дворце ночами всё спокойно?

Охранник хитро прищурился:

– Ну… как вам сказать…

– Говорите уж как есть.

– Только между нами. Случается, во дворце происходит нечто… необъяснимое.

Андрей насторожился:

– Необъяснимое? В каком смысле?

– Например, звуки.

– Звуки? Какие звуки?

– Вроде шаги. Похоже, будто кто-то ходит по этажам. Гулкий стук, точно сапоги с набойками. Поднимешься посмотреть – звуки стихают, вернёшься в холл – опять двадцать пять.

– И как долго это продолжается?

– Бывает и до утра.

Николай искоса смотрел на Андрея, как бы проверяя его реакцию. Тот особого любопытства не выказал, и охранник решил усилить впечатление, форсировать эффект… Глядишь, искусствовед залётный и оставит вредную привычку до ночи сидеть у себя наверху.

– А было дело, привидение являлось, – стараясь придать голосу максимальную убедительность, начал он.

Андрей так и замер, но и на этот раз виду не подал, насколько заинтересован.

– Какое ещё привидение?

– Бог ведает… Димка видел, Павлюков. Вы его точно не знаете. Давно это было, зимой ещё. Повадился кто-то стены царапать в как раз его дежурство. Причём начиналось вся катавасия ровно в пять минут первого, едва, значит, полночь пробьёт. И скрежет такой противный, точно железом по стеклу скребут. Дима, ясно дело, туда, наверх – никого. Один раз никого, другой раз никого, а на третий раз ему лень было без толку идти в каре, вот он и плюнул, не пошёл. Так на утро все стены точно гвоздём были исцарапаны. Димке, разумеется, нагоняй, а он только руками разводит, мол, ваша сила, да не ваша правда… – Николай выдержал многозначительную паузу.

– А он не пробовал объяснить… ну, там, рассказать…

– Пробовал. Никто-то ему и не поверил. Хуже того, на смех подняли и посоветовали головку проверить на предмет соответствия тэ-тэ-ха. Ну, он и сник. Два дежурства пропустил – один раз со мной договорился на подмену, другой раз ещё с кем-то договорился. В те ночи всё тихо было. Так вот. На третье дежурство сам вышел; утром сменщик приходит – лица на Димке нет, натурально. Заявление на стол – и расчёт сразу получил. А оказалось… – Снова театральная пауза, но Андрей молчал, и он продолжил. – Оказалось, в половине второго ночи Са-а-а-ам пожаловал, прямо в холл спустился по лестнице.

– Са-а-ам, это кто?

– Сам – это Павел Первый, убиенный государь император, душа которого вот уж двести лет с гаком никак не обретёт покоя, а может и обретает, но только днём… Ну, в светлое время суток… Так вот, Сам Павел Первый говорит ему, Димке то бишь: «Ты, волчара позорный, на кого жаловаться вздумал? Доносчику первый кнут, слыхал?» – и с этими словами вытаскивает из-за пояса кнут да ка-а-а-к огреет Павлюка, Димку, значит, по спине, а тот и без этого ни жив, ни мёртв стоит, чуть не богу душу отдаёт. Огрел его Павел кнутом ушёл обратно по лестнице куда-то на крышу, а там бог весть… может и на небеса прямиком, да спать, отдыхать от ночной жизни…

– Кнут? У Павла? За поясом? – не выдержал Андрей. – А вышел государь, видимо, в косоворотке, шароварах, а на ногах лапти лыковые… Он, как известно, только так и расхаживал по дворцу.

– Ха! – довольно отозвался Николай. – Ладно. Согласен. Один ноль в твою пользу. Но ежели хочешь знать – люди всякое балакают. И даже в телевизоре показывают разные разности. В том числе и про Павла показывают. Про Михайловский замок видел? Сорок четыре дня прожил в нём император, а было ему сорок четыре года от роду, и на троне он провёл четыре года, четыре месяца и четыре дня. Вся соль в цифре четыре! Мистика судьбы!

И добавил, отпирая Андрею наружную дверь:

– Простой человек, я или Димка тот же – соврёт, недорого возьмёт. А телевизор? Телевизор врать не будет!

– Почему это? – усмехнулся Андрей.

– Ну, как… – ответил Николай, – всё-таки учёные люди руководят. Прежде чем давать что ни попадя в эфир и на всю страну через спутник транслировать, проверяют информацию на предмет вранья.

– Спасибо, Николай, вы мне подняли настроение, – сказал Андрей совершенно искренне. Он вышел из замка, и лунная ночь обняла его, как родной обнимает родного после долгой разлуки.

Шагая по усыпанной гравием дорожке вдоль Белого озера, Андрей старался не думать о происшедшем. После разговора с Николаем, который, насколько он мог судить, элементарно над ним поиздевался, Андрей и сам видел всё в юмористическом свете. Ну да, старинный замок, призраки, сокровища, скелеты в подземельях… Великолепное начало для какого-нибудь авантюрного романа, сдобренного мистикой; не имеющего отношения к реальности. К реальности, где он живёт и трудится, собирает и обрабатывает материал, думает, пишет серьезную монографию. Надо выбросить из головы эту чертовщину, которая объясняется очень просто: он слишком углубился в изучение материала, устал, вернее, доработался до чертиков. В этом состоянии, как во время белой горячки, начинают являться белые женщины, монстры, призраки и прочая ерундень. Надо сказать нечисти «Стоп!» А потому— вперёд, к Виктору, который уже заждался. С ним можно расслабиться, поговорить за жисть, выпить пару бутылочек пива, чьи запотевшие в холодильнике изящные силуэты так и просятся, чтобы их наконец оприходовали два добра молодца.

Улыбаясь своим мыслям, Андрей пересёк проспект 25-го Октября (куда от него денешься в Гатчине?), повернул на улицу Чкалова, потом на Маркса и вот, наконец, знакомый двор, где, как и у него под окнами, в начале лета буйно расцветают кусты разноцветной сирени, поднялся на пятый этаж знакомой хрущёвки и позвонил в дверь.

Мальтийский рыцарь

Дверь распахнулась, и в неярком свете прихожей взору Андрея представилась необычная картина. Нет, это, конечно, был Виктор – да не совсем! Перед ним стоял типичный рыцарь мальтийского ордена в полном облачении.

– Пива хочешь? – поинтересовался рыцарь голосом Виктора и протопал в комнату.

– Очень! – отозвался Андрей. – Ты чего… ну, вырядился-то? Это и есть твоё «интересное»?

– Оно самое, – подтвердил рыцарь, ухмыляясь. Потом пояснил: – Сборы у нас скоро, костюмчик починяю. Что, впечатляет? – он покрутился перед зеркалом. По-моему, клёво… Пиво в холодильнике.

Андрей достал бутылку, щёлкнул открывашкой и налил в стакан пенного напитка, отчего у него даже слюнки потекли.

– Эгоист чёртов, – заявил Виктор, – шлёпаясь на продавленный диван. – Нет чтобы и о друге позаботиться!

Андрей наполнил второй стакан и отпил из своего со вздохом наслаждения, не без иронии поглядывая на приятеля. И как только взрослые люди могут увлекаться такой ерундой?

Виктор, казалось, прочёл эту мысль на его лице.

– Ладно, ладно, – произнёс он, – обойдемся без комментариев. Мы тут скоро собираемся организовать встречу с настоящими мальтийскими рыцарями. Да, представь себе, приедут с самой Мальты! В этом году, между прочим, мы отмечали день Иоанна Крестителя, покровителя госпитальеров, то бишь мальтийских рыцарей, иоаннитов, – как тебе больше нравится, – у Приората. Ночью. Было просто замечательно. Ну а ты как – весь в своей диссертации?

– Точно. Только подустал малость.

– Ну, уж и подустал! Здоровый мужик, на тебе пахать можно и нужно. Тоже мне… Вот я, например, целый день на работе пашу, а вечером ещё и вторая смена, – он кивнул на разбросанные на столе и стульях детали рыцарской одежды. – Это, между прочим, требует не меньших усилий…

– Положим, общеизвестно, что зачастую хобби отнимает у людей больше времени, чем работа.

– Оно конечно – инженерю я для заработка, а настоящая моя жизнь – здесь, – согласился Виктор. – Ну что поделаешь, если меня действительно интересует история мальтийского ордена? Я даже ощущаю себя мальтийским рыцарем. У них ведь были такие благородные идеалы!

Андрей усмехнулся.

– Ну да, отбить Гроб Господень у сарацинов и устроить бучу по всей Европе на несколько веков!.. Воистину великий идеал!

– Не самый худший. И потом, должен тебе заметить, что ты всего лишь искусствовед и потому мелко плаваешь. Да-да! И не надо иронии! Мальтийские рыцари – это вовсе не сборище недоумков, которые однажды собрались вместе и отправились в Палестину воевать христианские реликвии. Копай глубже! Тут и политика, и религия, и магия, и древние мистические ритуалы. История – очень странная и капризная дама; иногда она может приоткрыть из-под вуали своё лицо, и тогда ты натолкнёшься на такие загадки и тайны, которые тебе и не снились! Думаешь, зря я изучаю историю мальтийского ордена? По-твоему, Павел Первый ни с того ни с сего, по глупости, принял титул гроссмейстера?.. Всё отнюдь не просто, дорогой мой искусствовед, ой как не просто…

– Пожалуй, в этом я с тобой соглашусь, – задумчиво произнёс Андрей, – всё очень и очень не просто.

А Виктор уже оседлал любимого конька и горячо продолжал, словно не слыша его комментариев.

– Мальтийский орден – это орден духовно-рыцарский. Духовно, понимаешь? Восьмиконечный белый крест несёт свою глубокую символику: четыре конца креста обозначают христианские добродетели, а восемь углов – это добрые качества христианина. Ну а белый цвет, разумеется, символизирует безупречность рыцарской чести. – Он сделал пару глотков пива, облизнул налипшую на губах пену и продолжал. – Знаешь ли ты, что орден Святого Иоанна возник на основе монашеского братства госпитальеров еще в IV веке?.. Около двухсот лет его история была неразрывно связана с Палестиной, но затем под давлением турок они вынуждены были перебазироваться сначала на Кипр, затем на Родос и наконец обосновались на Мальте. Не стану пересказывать тебе военную историю ордена – она действительно славная, увенчанная замечательными победами и, увы, поражениями, однако лично меня особенно занимает период времени, когда начались контакты между русским царями и мальтийцами. Конечно, здесь тесно переплелись геополитика и христианские устремления, хотя политика, пожалуй, всегда превалировала.

– Честно говоря, меня никогда не занимала история мальтийского ордена. Ну, разве что постольку, поскольку в Гатчине есть уникальное сооружение – Приорат…

– Вот именно, Приорат! – со значением поднял вверх указательный палец Виктор. – Мы к нему еще обязательно вернемся. Полное название ордена – Иерусалимский, Родосский, Мальтийский державный военный орден госпитальеров Святого Иоанна. Разумеется, у них были свои христианские реликвии, которые они берегли, как зеницу ока. И одна из них – длань Иоанна Крестителя, которую, кстати, в позапрошлом году привозили со Святого Афона в наш Павловский собор, для поклонения. Как реликвия попала на Афон, совсем другая, впрочем, тоже весьма таинственная история, связанная с революционными событиями в России начала прошлого века. Об этом расскажу как-нибудь в другой раз!

Виктор не выдержал переполнявших его эмоций и вскочил на ноги. Вот что значит «увлеченный человек», подумал Андрей. А его друг прошелся по комнате, лавируя между мебелью, и продолжал разглагольствовать, помогая себе руками.

– Так вот, контакты между российскими царями и рыцарями-мальтийцами начались, собственно, с Петра, с его Великого посольства. Мало кто знает, что одновременно с этим пышным и широко известным посольством в Европу было отправлено и другое, гораздо менее заметное, но в чём-то гораздо более интересное. И отправилось оно через земли Священной Римской империи в Италию. Спрашивается, зачем?.. В июле 1697 года стольник Толстой посещает остров Мальту, о чём впоследствии пишет свои записки. Не будем наивными, в записках отражена лишь наименее важная часть его миссии. Что-то связанное с Мальтой весьма интересует Россию, потому что вскоре туда прибывает боярин Шереметев, для которого это была самая южная точка его поездки через Италию. Конечно, боярин имел официальные бумаги, царскую грамоту о том, что и в Италию, и на Мальту он едет «по охоте его», то есть по собственной инициативе. Да и сам Шереметев говорил о том, что отправляется на остров исключительно из любопытства и имеет «большую себе к воинской способности воспринять охоту». Однако он выполнял и другую, тайную дипломатическую миссию, связанную, видимо, с вхождением России в союз против Турции. Позднее его сын публикует в Москве «Записки путешествия генерал-фельдмаршала российских войск тайного советника и кавалера мальтийского, Святого Апостола Андрея, Белого Орла и прусского ордена графа Б. П. Шереметева». Среди гравюр в этом издании имелись и изображения знаков Святого Иоанна Иерусалимского, а также «Как провожали по наложении на него креста из дома гранд Магистра 1698 Майя 9 дня».

– Нормальная геополитика, – пожал плечами Андрей. – Глава государства смотрит в будущее, по крайней мере, лет на сто, а то и больше! Вот если бы и наши современные «государи» мыслили подобным образом… – с долей зависти прибавил он.

– Вот именно! Если бы да кабы… А тогда – смотрели вперед, ещё как смотрели!.. Известно ли тебе, например, что при Екатерине Второй контакты с Мальтой продолжались? Не сказать, чтобы сильно укреплялись, но происходили в практической плоскости. Екатерина была прагматичным политиком. Для того, чтобы русский флот в ходе русско-турецкой войны активно действовал в Средиземном море, нужны были базы, однако мальтийцы помочь отказались. Несмотря на это, контакты не прекратились. Когда Коллегия иностранных дел выпустила документ, перечислявший страны, где следует учредить российские консульства, Мальта числилась в нём на двадцать шестом месте. Комментарий гласил: «Положение сего острова требует не столько по коммерческим, сколько по политическим резонам содержать в нём всегда поверенного человека, как то опытом последней с турками войны доказано».

Андрей откинулся на спинку дивана, попивал себе пиво и с интересом слушал Виктора. Он не кривил душой, говоря, что история мальтийского ордена и его отношения с Россией не слишком его занимали, но сегодня, возможно, в связи со странным происшествием во дворце, уже вторым, он испытывал нечто вроде болезненного любопытства. Словно события, отдаленные от него несколькими веками, вдруг таинственным образом приблизились вплотную, и он, сам того не сознавая, ощущал на себе дыхание прошлого, интуитивно чувствуя необычную связь дня сегодняшнего и своей теперешней жизни с тем, о чём с жаром рассказывал ему приятель. Объяснить это было невозможно.

– Когда Великого магистра Пинто, с которым у России были настолько тёплые отношения, что он переодел свою гвардию «на русский манер» и даже обучил барабанщиков барабанной дроби «по-московски», сменил бальи Эммануил де Роган, отношения Мальты с Россией резко ухудшились. Русский поверенный на Мальте был арестован, а вскоре вынужден уехать с острова. Великий магистр противился назначению нового посланника, и тогда Екатерина отправила на Мальту Антонио Псаро – капитана второго ранга, специалиста по торговому судоходству.

Существует исторический анекдот, характеризующий ум и дальновидность этого человека. Вице-канцлер Альмейда не советовал Псаро требовать формального признания, ибо он не был кавалером ордена Святого Иоанна, однако находчивый посол указал на крест ордена Святого Георгия, полученный на войне с турками – мол, этот орден не менее, а то и более славен в сражениях за веру Христову. И, представь себе, уже через день его принял сам де Роган. Вообще-то, капитан Псаро преуспел в различных дипломатических интригах и проявил себя хорошим политиком. Когда он отправился в Россию, де Роган послал с ним в подарок Екатерине II пальмовую ветвь, украшенную искусственными цветами, – как «символ бессмертной славы и побед». Императрица же отдала дар мальтийцев Потёмкину, в ответном письме магистру объяснив это так: «Я не могла лучше сделать, как вручить её князю Потёмкину-Таврическому, фельдмаршалу моих армий и предводителю моих морских сил на Чёрном море, оказавшему важные услуги не только моему отечеству, но и всему Христианству». В качестве ответного подарка она отправила на Мальту свой парадный портрет во весь рост, который повесили в Посольском зале дворца Великого магистра. Кстати, там он и находится до сих пор.

– Кто ж спорит, дорогой рыцарь, политика дело тонкое, – заметил Андрей с лёгкой иронией, которая относилась не столько к историческим сведениям, которыми с удивительной легкостью оперировал Виктор, сколько к той увлечённости, с коей он проповедовал. – Нисколько не сомневаюсь, что отношения между Россией и мальтийскими рыцарями весьма увлекательная в историческом плане тема. – И он отправился к холодильнику за очередной бутылкой пива.

– Увлекательная?! Не то слово! – слегка обидевшись, заявил Виктор и тоже открыл новую бутылку. – Вот ты теперь надо мной посмеиваешься – и зря, потому что по верхам скачешь.

– Ну конечно, куда нам со свиным рылом да в калашный ряд… Прав, прав был Козьма Прутков: «Зри в корень…» – Андрей опять удобно устроился на диване, насмешливо поблёскивая глазами.

– Умник выискался! А того не понимаешь, что я тебя к определенной эпохе подвожу, к замечательной для Гатчины эпохе Павла Первого.

– Вот теперь осознал, – и Андрей, который с удовольствием наблюдал за другом и с неменьшим удовольствием слушал его, поднял руки вверх, словно сдаваясь.

– То-то же! – с удовлетворением произнёс Виктор. Налил себе пива, с явным удовольствием выпил, потом закурил и наконец опять уселся на диван.

Глядя на него, Андрею тоже захотелось закурить, что и было сделано незамедлительно. Они молча дымили, поглядывая друг на друга. Затянувшееся молчание нисколько их не беспокоило, – как людей, которым не только есть о чём поговорить друг с другом, но есть и о чём помолчать. Может быть, эта способность прервать разговор и помолчать, не испытывая неловкости и неудобств, и является одним из самых сокровенных и точных признаков истинной мужской дружбы.

– Какой-то ты сегодня не такой, – вдруг сказал Виктор, глядя на Андрея.

– В смысле? – настороженно спросил тот.

– Где-то витаешь, что ли?.. Ну да ладно! Всё, что я тебе рассказывал – это так, предыстория, а сама история – впереди. И связана она, как ты догадываешься…

– С Павлом Петровичем! – подхватил Андрей.

– Безусловно!

– Так вот… С исторической точки зрения Павел совершил весьма странный и, пожалуй, даже парадоксальный поступок: попытался сделать из православной России своего рода метрополию католического ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Чем-то наш император Павел мне напоминает Нерона, возможно, своей артистичностью и склонностью к экстравагантным жестам. А ведь он был широко образованным человеком для своего времени, знал семь языков, много читал и все такое прочее. И вот тут возникает сакраментальный вопрос – зачем?! Зачем русский царь сделался гроссмейстером Мальтийского ордена? Ведь тотчас возникает весьма щекотливая коллизия: с одной стороны Павел глава русской православной церкви, с другой – в качестве главы католического ордена вроде бы должен подчиняться папе римскому… Это же настоящий бред! Однако нашего царя это почему-то нисколько не смущает, более того, у него складываются вполне сносные отношения с папой Пием VI.

– Хотелось бы знать, за ради чего Павел Первый затеял весь этот сыр-бор? – произнес Андрей задумчиво. – Были же у него, наверное, какие-то свои резоны!..

– Не сомневаюсь, что были! – уверенно сказал Виктор. – Только здесь, пожалуй, стоит обратиться к детским годам русского императора. Мало того, что его царственная мамаша грохнула его батюшку, так ведь еще и к власти не подпускала, держала постоянно в Гатчине, подальше от Петербурга. Ясное дело, нормальным его душевное состояние не назовешь. Не только потому, что мать его не любила, опасалась, и он это чувствовал – но и потому, что однажды его пытались отравить. Каким мог вырасти мальчик, пылкий, импульсивный, обладающий живым воображением?.. Его воспитатель Порошин пишет в своем дневнике о том, что наследник уже в десятилетнем возрасте увлекался рыцарскими романами, и огромное впечатление произвели на него деяния средневековых рыцарей ордена Святого Иоанна. Благородство, чувство чести и долга – вот что привлекало мальчика в этих повествованиях. Он играл в кавалера или посла Мальтийского ордена. Позднее интересовался мистикой и свойственными любому ордену тайнами. При этом в его характере сочетались крайняя мнительность (что не удивительно!), нетерпеливость, вспыльчивость – всё-таки он был наследник российской короны, царь, самодержец. Вероятно, не столько политические резоны, сколько воображение и оставшаяся в нем детскость, привели к тому, что он стал защитником Мальтийского ордена, приютил изгнанных рыцарей в России.

И опять же, это как бы поверхностный слой исторических событий, приведших к организации в православной России католического приорства. Мне кажется, Павел хотел объединить Западную и Восточную церкви, положить конец их многовековому разделению. Это была великая идея, на уровне средневековых рыцарских подвигов. И она вполне могла бы воплотиться в жизнь, не помешай Павлу могущественные и разнородные силы, не желавшие этого. Эти силы – скрытые, подспудные, не заявляющие о себе прямо, сделали всё возможное, чтобы идеалистические во многом идеи императора не осуществились.

– Кого ты имеешь в виду? Англичан? – заинтересовался Андрей. – Или, может, масонов?

– И масонов, и англичан, и… розенкрейцеров.

– Да эти-то тут причем? – изумился Андрей. – В восемнадцатом веке о них уже практически не слышно.

– Верно. А почему не слышно? Думаешь, они исчезли бесследно? Как бы не так! Они просто на время ушли в тень, чтобы в нужное время снова возникнуть на политической арене. Все эти ордена, которые основаны отчасти на религии, отчасти на каких-то своих таинствах, вплоть до магии и много еще чего, всегда имеют некую сверхзадачу, которую никогда не декларируют открыто – в нее посвящена лишь самая верхушка организации. Я не могу, разумеется, проникнуть в тайные намерения, к примеру, ордена розенкрейцеров или Мальтийского, однако все они стремятся к власти: в отдельной стране, и шире – над миром.

– Здесь я, пожалуй, с тобой соглашусь, – задумчиво произнес Андрей. – Любая организация, будь то политическая, или духовно-политическая, стремится подчинить себе как можно больше людей, чтобы через них оказывать влияние на мировое развитие. Но – не кажется ли тебе, что времена такого рода объединений уже миновали? Все-таки двадцать первый век на дворе!..

– Быть может, и миновали, а быть может, и нет, – многозначительно отозвался Виктор. – Он пересел с дивана на стул, с которого любовно убрал еще не полностью готовый средневековый головной убор. – Говорят, что история развивается по спирали. Обрати внимание, насколько популярными в последние годы стали разные магии, колдовство, рыцарские турниры и ролевые игры. Подозреваю, это движение развивается не само по себе. Возможно, существуют некие центры, которые инспирируют и развивают такого рода направления. Все в этом мире не просто, очень даже не просто…

– Ой, хватит! – не выдержал Андрей. – С меня на сегодня довольно!

– Как знаешь, – развалившись на стуле, отозвался приятель. – Но, к примеру, что тебе известно о Приоратском дворце? Ты, как искусствовед, должен о нем знать много чего – но готов поспорить на что угодно – ни черта не знаешь!

– Ну, ты обнаглел, – возмутился Андрей. – Разумеется, знаю, и много чего знаю! Приоратский дворец был построен архитектором Львовым в одна тысяча семьсот не помню каком году как резиденция приора Мальтийского ордена. Строительным материалом являлась утрамбованная земля – чем он и уникален. По стилю его относят к псевдоготике, потому что в его облике есть элементы готики: башня с высоким шпилем, остроконечные кровли, стрельчатые окна в одноэтажной части здания, которая называется дворцовой Капеллой. В общем, сплошная романтика: белый дворец с красными кровлями на берегу тихого озера, в окружении парка. Если мне не изменяет память, Львов писал о своем детище примерно следующее: «Долина, на которой расположено строение земляного Игуменства лежит между двух гор в конце Черного озера в Гатчине, окружена с трех сторон лесом, с четвертой – водою. С полуденной стороны проезд к воротам по правому берегу сухим путем, а с северной стороны к пристани и водою…» Интересно колористическое решение всего дворцового комплекса: белые стены и яркая окраска кровель и черепицы, – что, вероятно, символизировало сочетание цветов на плащах Мальтийских рыцарей. Да, еще позолоченные шары на концах коньков и флюгеры над печными трубами на крышах… Красиво, ничего не могу сказать. – Он пожал плечами. – Все, пожалуй… Могу, конечно, и подробнее, если необходимо.

– Вот-вот, – обрадовался Виктор, – именно: ничего не можешь сказать! Все, что ты сейчас выдал – общеизвестно. А ты знаешь, сколько сверкающих золотом шаров? А сколько флюгеров?

– Точно не помню, – Андрей снова пожал плечами. – По-моему это неважно.

– Важно. Еще как важно! – почти взъярился Виктор. – Потому что Львов – известный масон очень высокой степени посвящения, хранитель тайных знаний. И дворец этот особенный.

– Ты слишком увлекаешься средневековьем и тайными обществами, – с насмешкой произнес Андрей. – Может и есть какая-нибудь масонская символика, только в наше время никакого значения это уже не имеет.

– А вот и имеет! Еще как имеет! – с вызовом парировал Виктор. – И я тебе это сейчас докажу.

– Попробуй, – ухмыльнулся его приятель.

– И нечего тут ухмыляться!.. Дело в том, что Приорат был построен в совершенно особом месте. В месте, обладающем огромной энергетикой. Потому что в древности там было скандинавское капище.

– Ну вот, теперь еще и древнее капище…

– Андреас, не ехидничай! По легенде именно в этом самом капище хранилась уникальная реликвия – один из трех предметов, которые являлись сакральными атрибутами власти. Они обладали огромной магической силой, помимо власти над людьми и миром дававшей бессмертие и тайные знания. Так вот, по легенде, когда строили дворец, появились три колдуньи – типа жриц – которые передали Львову эту самую реликвию и еще какую-то книгу заклинаний или что-то подобное. Якобы потом предмет и книга оказались у Павла, и было предостережение, что царь погибнет, если утратит их. Так и вышло. Реликвию похитили, и скоро Павел был убит. Ходили слухи, что за ней охотились не только мальтийцы, но и масоны, и розенкрейцеры, в особенности, розенкрейцеры!

– Да ведь Львов сам был масоном! Зачем ему было за реликвией какой-то охотиться, если ее, как ты только что сказал, ему и передали?! – почти выкрикнул Андрей. – Ну всё, на сегодня с меня достаточно! Сакральные атрибуты, масоны, мальтийцы, жрицы… Хватит с меня! – он уже орал в полный голос.

– Да что с тобой такое? – искренне изумился Виктор. – Ты же всегда интересовался легендами и историей.

– Какая же это история?! Это, это… просто байки. Ты, Витя, извини меня… Я действительно не в себе. Знаешь, что со мной происходит? Я с ума схожу. Мне призраки мерещатся в старинных кафтанах и с мальтийской лентой через плечо.

Виктор замолчал и замер, как остановленный на всем скаку конь.

– Призраки? Ну, ты брат, даешь! И давно?

– Уже два раза видел, в картинной галерее во дворце. И что противно – оба раза лунной ночью, как в киношных триллерах. Последний раз – сегодня… – он бросил взгляд на часы, – точнее, уже вчера. Ладно, насчет того, что я схожу с ума, – это я просто переборщил. Заработался. Сижу почти ежедневно до ночи – вот и…

– Не переживай. Хочешь еще пива?

Виктор принес из холодильника еще пару бутылок, они молча откупорили их и молча разлили по стаканам.

– Насчет призраков я не специалист, – сказал Виктор. – Конечно, не исключаю их существования, много чего есть в этом и том мире, чего мы не знаем. Но – сам не встречал никогда.

– Я все-таки думаю, что это нервное. Хотелось побольше материала собрать, скоро занятия, времени будет мало…

– Возможно. А как он тебе являлся?

– Кто?

– Да призрак же твой! И кто – мужчина, женщина? Как выглядел? Что делал?

И тут Андрей неожиданно для самого себя во всех подробностях пересказал своему визави странное происшествие во дворце.

– И что самое интересное, – закончил он свой рассказ, – что призрак этот второй раз исчез на том же самом месте, что и в первый!

Смеяться будешь, я его даже спрашивал, кажется, чего ему от меня надо, – только он молчал.

Теперь они оба замолчали. И надолго. Наконец Виктор заговорил.

– То, что ему чего-то от тебя надо – это однозначно. Он тебе знак подает какой-то. А что в этом месте, где он исчез оба раза, находится?

– Да картины же, ничего больше!

– Очень интересно… Слушай, а ты попробуй его вызвать!

– Это как? Спиритический сеанс устроить в галерее?

– Зачем такие сложности. Останься специально подольше, а потом жди на том самом месте, когда появится.

– Да я сто раз оставался допоздна – никто же не являлся.

– И то верно. Да ладно, черт с ним, с этим призраком! Может, он и в самом деле тебе припритчился от усталости и нервного напряжения.

– Ты настоящий друг! – рассмеялся Андрей. – Однако, мне пора!

– Может, тебя проводить? – ненавязчиво спросил Виктор.

– Витька, отстань, – рассердился Андрей. – Только не хватало, чтобы ты меня от призраков охранял и провожал до дома, да еще и в одеянии мальтийского рыцаря!

Они посмотрели друг на друга и расхохотались во весь голос.

Явление Агриппины

В это утро, равно как и в предыдущее, Андрей вспоминал произошедшее с ним в галерее дворца, точно кошмарный сон, к тому же глупый, дурной, сон-без-башни. А как еще должен воспринимать повторную встречу с привидением сравнительно здоровый на голову мужчина, который считает себя серьезным исследователем в области интерьеров восемнадцатого века, пишет кандидатскую диссертацию и которому до сей поры не то что призраки, но даже домовые и летающие тарелки никогда не являлись?

В остальном – обычное утро обычного дня. Судя по прелюдии, по зачину, по первым штрихам – день сулил неплохие перспективы. В квартире висела ненавязчиво-воздушная тишина, нарушаемая лишь звуками улицы. На дереве под окном не по сезону лихо выводила рулады невидимая птичка, и от её аномального пения на душе у Андрея сделалось светло и радостно, как в детстве, когда, проснувшись, он открывал глаза, и его охватывала беспричинная радость просто от факта собственного существования в этом огромном и прекрасном мире, который обещал ему все новые открытия и, конечно же, приключения, какие происходили с героями его любимых книг. Босиком прошлепав на кухню с твёрдым намереньем сварить кофе, он обнаружил на столе записку бабушки: «Уехала к подруге, буду поздно. Твоя неугомонная Ба». Вот уж, действительно, «неугомонная», подумал он, насыпая кофе в кофемолку. Восьмой десяток – а легка на подъем, как в юности! И что удивительно, голова в полном порядке и одевается со вкусом – истинная дама, никогда не напялит на себя бесформенное, молью битое шмотьё, как многие её ровесницы – куда там! – обязательно туфли на каблучках, перчатки, шляпку и обязательно, чтобы сумочка в тон… Он невольно усмехнулся и поставил джезву на огонь. Замечательная у меня Ба, ей богу!..

И в самом деле, Елизавета Петровна Иванова (ударение на второй слог не обязательно) отличалась завидной энергией и, несмотря на возраст, еще подрабатывала репетитором, натаскивая современных балбесов и балбесок, собиравшихся поступать в какой-нибудь престижный ВУЗ. Её специальность – иностранные языки. Немецкий и французский она знала в совершенстве, всю жизнь преподавала – в школах, в пединституте, брала учеников для дрессировки (так она отзывалась о своих левых заработках) и действительно дрессировала их по полной программе, так что потом благодарные родители благодарили её, дарили подарки, в конвертиках заносили премиальные (Андрей называл их чаевыми) и рекомендовали родителям очередных балбесов. Естественно, Елизавета Петровна будучи женщиной волевой и педагогом милостью божьей не могла пройти мимо собственного внука; благодаря ей Андрей почти в совершенстве владел немецким и весьма недурно французским. Посетив Германию в порядке студенческого обмена, он щеголял своими знаниями языка, выполняя обязанности переводчика, и служил посредником в ситуациях различной степени сложности, нет-нет, да и возникавших в чужой стране.

На работе в привычном уже Большом дворце он появился в половине одиннадцатого, поднялся на второй этаж и прошел в свой кабинет, где ждал заваленный бумагами стол, а коллеги, словно все вымерли. Дверь была заперта, он повернул ключ в замочной скважине, прошел к столу и включил компьютер. Ольга Олеговна и Марина Семеновна, третья соседка по комнате, отсутствовали неизвестно где. Ольга Олеговна, видимо, отправилась по музейным делам в Питер, заодно мечтая прихватить в Эрмитаже двух-трёх котят, чтобы с течением времени они выросли в истинных охотников – мастеров спорта по крысиной ловле. А Марина Семеновна, та вообще редко сюда забегала, разве что обедать приходила.

Нежданное одиночество сразу подняло настроение Андрея, – женщины слишком любили общение, тем более, с молодым симпатичным искусствоведом; в этом не было ничего удивительного, постоянно вариться в собственном соку, пробавляясь прошлогодними сплетнями о коллегах, про которых все известно до четвертого колена, уже давно им наскучило, а говорить о своей работе было как-то не интересно: работа она и есть работа.

Делая выписки из трудов усердных искусствоведов, не один десяток лет посвятивших изучению Гатчины архитектурной, восстановлению после войны Большого Гатчинского Дворца, в том числе – воссозданию в первозданном виде подлинных интерьеров Ринальди и Бренна – он вновь не замечал времени. Некоторые данные были просто поразительны. Поразительным было и то, сколько энергии и труда вложили в возрождение практически полностью разрушенного фашистами дворца эти замечательные люди. Ведь при отступлении немцы сожгли и заминировали здание, уничтожили часть остававшихся в подвалах ценностей, а часть увезли в Германию. На одной из стен дворца красовалась глумливая надпись, оставленная оккупантами: «Здесь были мы. Сюда мы больше не вернемся. Если придет Иван, всё будет пусто». Надпись эту, сделанную на штукатурке, сохранили для истории, сделав частью экспозиции. И как только могли немцы, народ европейской культуры, допустить такое варварство?! Размышлял Андрей. Тогда как Красная армия, напротив, пыталась по возможности сохранить музеи и картинные галереи на занятых территориях. И после этого европейцы, по сути, отказываются признавать нас равными себе в культурном отношении!.. Абсурд. Или политика?.. Впрочем, поведение фашистов как раз понятно: уничтожая культурное достояние другого народа, разрушаешь и уничтожаешь его душу. Именно этого и добивались фашисты – они хотели уничтожить, растоптать душу России. Какое счастье, что в российском народе есть глубинные ценности, которые неподвластны самому хитрому и изворотливому врагу, есть люди, готовые положить свою жизнь на алтарь восстановления духовной памяти народа…

Углубившись в свои мысли, Андрей параллельно стучал по клавиатуре компьютера, приводя свои «выписки на полях» в божеский вид электронного документа. Он и не заметил, как дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошел Борис Львович, главный хранитель музейной коллекции. Некоторое время Борис Львович наблюдал за увлеченно работавшим Андреем, потом негромко кашлянул, объявляя о своем присутствии.

– Борис Львович! – Андрей слегка привстал, приветствуя коллегу. – А я вас даже не заметил.

– Вы с таким энтузиазмом трудитесь, что мне неловко вас отвлекать, – сказал тот. – Извините меня, грешного, Андрей Иванович, но я пришел по вашу душу…

Борис Львович печально смотрел сверху внизу на Андрея. Интересно, почему он всегда выглядит таким грустным? Подумал тот. Пожалуй, я не могу припомнить случая, чтобы он улыбался. Этакий гатчинский рыцарь печального образа.

– Пришли по мою душу? – переспросил он. – Это в каком же смысле?

– К сожалению, в самом прямом. Видите ли, Андрей Иванович, мне тут позвонили из одной влиятельной петербургской газеты и попросили принять их журналиста. Они собираются написать о нашем музее, о том, что уже сделано, о перспективах развития. Для нас это очень важно, как вы понимаете, но возникла проблема – с журналистом некому пообщаться. Хотелось бы встретить его, рассказать о дворце поподробнее, о наших замечательных хранителях, провести по парку – в общем, не пожалеть ради этого времени. А сегодня, как назло, все куда-то по делам разбежались. Поэтому, Андрей Иванович, у меня к вам превеликая просьба: встретьте вы этого питерского журналиста и расскажите ему все, что его интересует. Очень вас об этом прошу. – И он замолчал, глядя на Андрея большими, печальными, темными глазами.

Настроение Андрея тотчас упало: так хорошо начинался день, так легко и даже весело шла работа – и вот нате вам! Но куда денешься? Собственно, пока он здесь, в музее, трудится, Борис Львович как бы является его непосредственным шефом. Стоит его хорошему отношению измениться – и у Андрея сразу возникнет множество больших и малых проблем и со сбором материалов, и с изучением архивов. Поэтому он постарался скрыть свое недовольство и даже улыбнулся, глядя на Бориса Львовича.

– Ну, что ж, надо так надо! – энергично произнес он. – Тем более, я уже немного устал. И где же ваш журналист?

– Едет в восемнадцатом автобусе, будет минут через пятнадцать.

– Прекрасно! Тогда иду встречать. Он знает, что есть остановка у дворца?

– Да, я все объяснил, – кивнул Борис Львович.

– Уже бегу, – сообщил Андрей, выключая компьютер.

– Весьма вам признателен, Андрей Иванович, – сказал Борис Львович и покинул кабинет.

Выйдя из дворца, Андрей пересек посыпанный гравием плац, прошел по мостику и сразу оказался на остановке автобуса. Время еще было, он достал пачку сигарет и с удовольствием закурил. Небо, с утра затянутое облаками, прояснилось, демонстрируя миру яркую и глубокую синеву. Приятно грело солнце, дул легкий освежающий ветерок. Андрей прикрыл глаза и подставил лицо ласковым лучам, а когда открыл глаза, увидел, как от Балтийского вокзала поворачивает на ведущую прямо ко дворцу дорогу восемнадцатый автобус. Вот автобус притормозил, открылись двери, и на асфальт спрыгнул мужчина с дорожной сумкой, а следом вышла рыжеволосая девушка с небольшой сумкой через плечо. Мужчина торопливо зашагал через дорогу, а девушка огляделась и, сделав шаг по направлению к Андрею, вдруг остановилась и воскликнула: «Ба, знакомые все лица!» Андрей несколько мгновений вглядывался в ее лицо, потом широко развел руками: «Агриппина! Сколько лет, сколько зим! Так ты и есть этот самый журналист из Питера, которого мне велено всячески ублажать?» Она тряхнула гривой рыжих волос, отчего они золотом вспыхнули на солнце, и весело рассмеялась: «Получается, я!» Они с удовольствием смотрели друг на друга. Встреча была неожиданной и… приятной.

– Ну, вперед, – сказала Агриппина, показывай мне свое дворцовое хозяйство!

Они зашагали к главному входу, искоса, стараясь, чтобы было не слишком заметно, посматривая друг на друга. Знакомство их, собственно, было шапочным. Ну, пересекались несколько раз в компаниях. Андрей знал, что Агриппина работает в солидной газете, она тоже слышала краем уха, что он искусствовед, – этим все и ограничивалось. И вдруг случайная встреча. В некотором роде, романтично. Уже подходя к крыльцу, Андрей внезапно расхохотался во весь голос. Понял, понял, в чем дело, с трудом выговорил он. Никак не мог уразуметь, чего он мнется и все про журналиста мне твердит из Петербурга. Агриппина остановилась и почти сердито уставилась на него.

– Кто твердит? Что ты понял? И вообще, что происходит, и почему ты ржешь, как ненормальный?

– Да это Борис Львович все замутил, – с трудом выговорил Андрей. – Тут такое дело, видишь ли… Не знаю даже, стоит ли говорить…

– Ну уж нет, – Агриппина, кажется, уже по-настоящему злилась. – Или давай колись, или я сию же секунду разворачиваюсь и уезжаю обратно. И этому твоему Львовичу наябедничаю, что ты меня смертельно обидел.

– Львовичу не надо. Пожалуйста… И не смотри ты на меня, как на врага народа, – дело как раз во Львовиче, вернее, в его семейной жизни.

– Так-так, продолжайте, сударь, продолжайте…

– Только между нами!

– Могила. – И она уставилась на него своими зеленоватыми, точнее, цвета морской волны, глазищами.

На мгновение Андрей позабыл обо всем на свете – так хороша была Агриппина, стройная, в кремовом облегающем жакетике, обтягивающих бедра брючках до колен и в шелковой легкой блузке в цвет своих необычайно красивых глаз.

– В чем дело – язык проглотил? Я жду! – напомнила она.

– Да… это… – он тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и заговорил, немного придя в себя. – Дело в том, что у Бориса Львовича есть жена.

– Вот уж, право, чудо из чудес! – фыркнула возмущенно Агриппина.

– Именно, чудо из чудес… – со значением повторил ее слова Андрей. – Ибо дама эта, также как и он, работающая в музее, чрезвычайно, пожалуй, даже патологически ревнива. Знаешь, как он мне сегодня говорил о приезде журналиста? Исключительно в мужском роде, так что я высматривал мужчину, и уж никак не ожидал встретить даму, тем более тебя. Жену его зовут Эльвира Рафаэльевна, она наполовину татарка, наполовину, кажется, армянка. Тут и темперамент, и характер – все в одном флаконе. Супруг ее боится как огня. Однажды на моих глазах такая сцена разыгралась, что я потом эту даму еще долго стороной обходил. Одна из наших смотрительниц-пенсионерок ушла в отпуск и на ее место на месяц взяли студентку, ну, подработать девушка хотела. Так Эльвира приревновала ее к мужу, потому что он с ней разговаривал и якобы на нее глаз положил. Она устроила настоящую истерику и набросилась на бедную девицу, которая ничего ни сном ни духом не ведала. Вцепилась ей в волосы и даже выдрала клок. Девицу отбили. Та перепугалась до смерти и на следующий день уволилась.

– Хмм… Вот это да! Я и не подозревала, что в мирных стенах музея могут кипеть такие страсти, – изумилась Агриппина. – Хорошо, что ты меня предупредил. Постараюсь даже не смотреть в сторону этого вашего Бориса Львовича.

– Можешь не переживать, он сам постарается тебе на глаза не показываться, – ухмыльнулся Андрей. – Ну вот, теперь ты в курсе, какие у нас страсти мадридского двора, – пошли осматривать экспозицию.

Они бродили по восстановленным залам дворца около двух часов. Андрей с увлечением рассказывал об интерьерах этого огромного здания, напоминавшего своей архитектурой средневековые замки. Несмотря на «габариты», внутри оно было весьма уютным и удобным для проживания большой семьи, свиты и многочисленной обслуги. Девушке особенно понравилась спальня императрицы Марии Федоровны, жены Павла Петровича. Кровать под балдахином, многочисленные безделушки, которые так нравятся всем женщинам…

Агриппина сразу включила диктофон, и слова Андрея не пропадали втуне – его голос улавливали чуткие микрофоны, фиксировала магнитная плёнка, превращавшая его пространный рассказ в заготовку для будущей статьи.

Когда они шли по картинной галерее, рассматривая живописные полотна, девушка с интересом вглядывалась в лица, смотревшие на них из далеких уже времен. Благодаря мастерству живописцев, эти люди, казалось, продолжали жить «по ту сторону холста» какой-то нереальной призрачной жизнью, и глаза их словно следили за экскурсантами из своего далека. Она почувствовала это.

– У меня такое ощущение, что они за нами наблюдают, – проговорила она, зябко передернув плечами. – Брр! Какое-то даже неприятное чувство, будто это они здесь живые и они хозяева, а мы пришлые и не совсем желанные гости.

– Наверно так и есть, – усмехнулся Андрей. – Отчасти.

Вдруг Агриппина остановилась перед одним из портретов и замерла. Потом перевела взгляд на Андрея, снова уставилась на портрет – снова посмотрела на Андрея. В глазах ее читалось неподдельное изумление.

– Что с тобой? – поинтересовался он, приблизившись.

– Портрет! – произнесла она удивленно.

– Ну да, портрет, – подтвердил он.

– Ты ничего не замечаешь? – она впилась в него взглядом.

– Портрет как портрет, восемнадцатый век. Граф Иван Павлович Кутасов, фаворит Павла.

– Да я не о том, какой век! Ты на лицо посмотри – это же вылитый ты!

Андрей с недоверием уставился на портрет. Черт, вдруг подумал он, да на нем же точно такой кафтан, как у призрака! И голубая лента через плечо… Кажется, и исчезал он где-то здесь…

– Ты чего? – тормошила его за плечо Агриппина. – Побледнел вдруг. Я тебя зову, ты не отвечаешь… Подумаешь, похож на мужика с портрета – тоже мне невидаль!

– А что, действительно похож? – медленно переспросил он.

– До удивления. Просто одно лицо: смуглый, нос с горбинкой, пронзительные карие глаза, высокие скулы. Даже выражение лица схожее. Нарядить тебя в такой кафтан – не отличишь.

– Странно, – словно издалека отозвался Андрей. – Я ведь здесь давно работаю, а ведь никогда не обращал внимания. Очень странно… – Он еще раз посмотрел на портрет. Глаза графа Кутасова словно заглянули ему прямо в душу, даже голова слегка закружилась. Пронизывающий, даже чем-то пугающий взгляд.

Но Агриппина уже тормошила его и тянула за руку – идем же, идем, я еще хочу подземелье осмотреть…

Они спустились на первый этаж, подождали очередную группу и под руководством гида по каменным истертым ступеням сошли под землю. Каменные стены тоннеля источали сырость, всем сделалось зябко и не по себе. Туристы сразу притихли. Но подземный ход оказался не слишком длинным и скоро они подошли к зарешеченному выходу, смотревшему на берег Серебряного озера. Экскурсанты тотчас подняли галдеж. Дальше территория «Водоканала» – сурово объяснил всеведущий гид. Потолкавшись у решетки, туристы насладились видом по ту сторону – и вернулись обратно тем же путем.

Покинув наконец дворец, Агриппина и Андрей углубились в парк. Девушка явно уже устала, и они устроились на скамье у Белого озера, чтобы дать отдых ногам, перекурить и обменяться впечатлениями.

– Вот уж не думала, что так устану, – заявила Агриппина, потирая икры. – А ведь хочется и парк посмотреть. Ты не очень спешишь? – она искоса глянула на него. – Когда я работаю, то становлюсь ужасно дотошной – за что меня на службе и держат. Все, что ты мне про дворец рассказывал, конечно, безумно интересно, но немного отдает искусствоведением. А мне нужно, чтобы в моем материале была какая-нибудь изюминка, ну, что-нибудь про привидения, про проклятье какое-нибудь, тяготевшее над Павлом. Завлекалочку какую-нибудь надо, понимаешь?

– Понимаю, конечно, – усмехнулся он. – У нас с тобой разные жанры…

– Вот именно, мы работаем в разных жанрах! – обрадовалась Агриппина. – Ну, что, продолжил экскурсию? Только пожалуйста не слишком долго, а то я останусь без ног.

– Тогда давай прогуляемся до павильона Венеры. Там недалеко Березовый домик расположен. Думаю, для твоего репортажа этого будет более чем достаточно.

– Не для репортажа, а для очерка, – поправила она. – Может, мне даже две полосы дадут… – прибавила мечтательно. – Ну, вперед! – Она спрятала диктофон в сумочку, и тут же извлекла из нее небольшой цифровой фотоаппарат. – Сейчас только сделаю несколько снимков дворца, а потом еще павильон Венеры и, как его там, домик этот…

– Березовый домик, – подсказал он.

– Да, Березовый домик…

Павильон Венеры, с которого сняли многолетние леса, блистал яркой новизной хорошо забытого старого. Они перешли на остров и устроились на скамейке неподалеку от него. Перед глазами лежала озёрная гладь, точно широкое зеркало, в котором отражались и небо, и высокие деревья, и обновленное здание павильона; легкий ветерок гнал по воде сверкающую солнечную рябь. Агриппина сняла босоножки и положила ноги на скамейку.

– Уфф, – с облегчением выговорила она, – даже не представляла, что парк такой огромный. Хорошо было этим, предкам нашим, они на лошадях да в каретах раскатывали, а тут, бедный несчастный журналист, да еще черт меня дернул эти босоножки на каблуках одеть…

Повисло молчание. Проплывавшие по небу облака, чьи тени бороздили воду озера, словно призрачные корабли, навевали грезы.

– Значит, тебе нужно что-нибудь этакое, занимательное? – негромко заговорил Андрей. – Ты только представь себе – вечер, садится солнце, от пристани на противоположном берегу отчаливает разукрашенная цветами гондола, в которой к Венериному павильону от дворца отплывают дама и кавалер… Внутри павильона прелестные фрески, изображающие олимпийских богов, разные там Амуры и Венеры во фривольных позах… На столе изысканные яства и вина… Все очень галантно и изысканно. Остроумная беседа, любовные игры и все такое прочее… Ну как тебе картинка, подойдет?

– О, вполне! Кринолины, кружевные юбки, драгоценности, сверкающие в свете свечей, курятся благовония, кавалер уже использовал несколько шпанских мушек… Я была бы не против очутиться на месте его дамы, – усмехнулась Агриппина.

– Честно говоря, я бы тоже не отказался от роли кавалера, – заявил Андрей. – Разумеется, твоего кавалера, – подчеркнул он, и девушка улыбнулась этому нечаянному признанию. – Помнишь, мы проходили мимо развалин Адмиралтейства? Здесь, на Белом озере когда-то плавали настоящие корабли и даже устраивались между ними баталии. Наверное, это тоже выглядело впечатляюще. А по вечерам в дворцовом театре давались представления. Там выступали известные труппы из Европы, исполнялись оперы и драмы. Жизнь двора была довольно насыщенной. Кстати, насчет тайн и подземелий. Говорят, что раньше существовал подземный ход между Большим дворцом и Приоратом. И якобы Павел I из своего кабинета в пятиугольной башне мог пройти по нему до Приоратского дворца, так сказать, инкогнито. К сожалению, этот подземный ход – всего лишь красивая легенда. – Он внимательно посмотрел на девушку. – Ну, что делать будем? Могу, конечно, показать тебе ещё и парк Сильвия, но на мой примитивный мужской взгляд ты уже никакая.

– Совершенно никакая, – вздохнув, подтвердила она. – И знаешь, мне почему-то совсем не хочется домой в Питер – здесь такая благодать!..

– А зачем тебе домой? Еще рано, смотри как светло! – и тут они вдруг услышали, как с противоположного берега озера доносится бой часов на башне дворца. – Один, два… – считал вслух Андрей, – шесть… Неужели уже шесть часов? – изумился он. – А я и не заметил, как пробежало время.

И вдруг он с удивлением понял, что ему совершенно не хочется расставаться с Агриппиной. Более того, он испытывал удивительно приятное чувство, находясь возле нее, и, – окажись он на месте куртуазного кавалера восемнадцатого века, уж точно был бы не прочь провести с ней время в Венерином павильоне. Эка меня заносит, подумал он, скашивая глаза на рыжеволосую красавицу. Ее рыжие с золотым отливом волосы растрепались, на щеках выступил румянец от прогулки на свежем воздухе, отчего она выглядела сейчас совсем девчонкой. Невольно он залюбовался ею, и вдруг решил, что предпримет все возможное и невозможное, чтобы пробыть с нею подольше.

– У меня появилась здравая мысль, – сообщил он. – Ты есть хочешь?

– Аки волчица! – воскликнула она, опуская ноги, и тут же принялась застегивать босоножки. – До этого я как-то не задумывалась о еде, но ты спросил – и у меня аж желудок свело. Где у вас можно хорошо поесть и вообще приятно провести время?

– А идем-ка в «Гамбринус»! Приятный старинный дворик, столики на улице – милое кафе и кормят неплохо.

Они ели шашлыки, запивая неплохим красным вином. Потом заказали десерт. Потом решили, что могут позволить еще бутылочку вина, – опускавшийся на Гатчину вечер был на редкость хорош. Когда сгустились сумерки, на столиках зажгли свечи. Со всех сторон раздавался смех, доносились обрывки разговоров. Андрей чувствовал себя умиротворенным и словно выпавшим из привычной реальности. Похоже, Агриппина тоже испытывала подобные ощущения, потому что даже не заговаривала об отъезде. Она уже успела рассказать Андрею, что пару месяцев тому назад окончательно рассталась со своим бой-френдом, с которым они встречались два года. И получилось это как-то само собой, без особых трагедий и обоюдной порчи нервов, – словно для обоих закончился определенный этап жизни. Более того, она знает девушку, с которой он теперь «поддерживает отношения» и на которой (вроде бы) собирается жениться, но её это нисколько не колышет. Даже странно – ну, нисколько!.. Он молча слушал ее, попивая вино и не отрывая взгляда от ее лица. Как странно, думал он, почему я прежде не обращал на нее внимания? Она же просто чудо! Девушка моей мечты! Быть может, потому что она была не одна? Или потому что я еще не был готов к встрече с нею?.. Его мобильник вдруг проснулся и настойчиво прозвенел пару раз, информируя хозяина о том, что пришло сообщение. Андрей посмотрел: от бабушки. Быстро набрал ответ: «Все в порядке. Возможно, не приду ночевать». Через пару минут мобильник звякнул снова. Сообщение от бабушки было кратким и емким: «Давно пора!» Он усмехнулся и сунул телефон в карман.

– Что-то серьезное? – спросила Агриппина.

– Бабушка волнуется, – ответил он небрежно, а про себя подумал: и зачем я написал ей, что не приду ночевать?

– А у меня уже ни одной бабушки нет в живых, вздохнула девушка. – Откинувшись на стуле, она пригубила вино и продолжала: – Все-таки очень жаль, что у тебя нет в запасе ни одной истории с привидениями, или еще с какой-нибудь мистикой, относящейся к замку. У меня слабость к такого рода историям. Люблю чертовщину! Я даже иногда статейки на эту тему пописываю, правда, под псевдонимом.

– Ну, правильно, – серьезно сказал он. – Тебе сам бог велел, или черт, – как тебе больше нравится.

– Это еще почему?

– Есть в тебе что-то ведьминское. Уж не знаю, хорошо это или плохо.

Она рассмеялась в ответ глуховатым, воистину, «ведьминским» смехом, от которого внутри у него все перевернулось. Потом замолчала, только смотрела на него, и в ее расширившихся в темноте зрачках отражались отблески горевших свечей.

– А что если я расскажу тебе нечто в этом духе, но возьму с тебя слово молчать? – он испытующе смотрел на нее.

– Ну, слово я, конечно, сдержу…

Он серьезно кивнул и заговорил:

– На днях со мной произошел один странный инцидент, вернее, два; после первого случая я подумал: такая глупость. Да и сейчас думаю, что глупость, что это просто от усталости. Но сейчас я и сам не знаю, как это все расценивать…

И Андрей подробно рассказал Агриппине и о первой, и о второй встрече с призраком в картинной галерее дворца.

Когда он наконец умолк, она некоторое время молча глядела на него своими выразительными глазами, буквально затаив дыхание, потом выдохнула:

– Так вот в чем дело! Вот почему ты так побледнел, когда я тебе сказала, что ты похож на того мужика с портрета…

– Ну да! Я не потому изменился в лице, что на него похож, а потому, что он выглядел так, как мой призрак, одежда и все остальное.

– Да-да, понимаю… – тихонько сказала она и опять смолкла.

Они выпили еще вина, обсудили странное приключение Андрея, а потом она засобиралась домой. Он расплатился с официантом, и они направились к Балтийскому вокзалу. Электричка стояла возле платформы, призывно сверкая огнями. Они забрались в вагон и сели на скамью, касаясь друг друга плечами. Говорить не хотелось. Обоим было хорошо. Хотелось просто сидеть вот так, рядом, и ни о чем не думать. Электричка свистнула предупредительно и тронулась с места.

– Ой, а ты как же? – встрепенулась Агриппина.

– Как истинный джентльмен, я должен тебя проводить, – сказал он. И кивнул на окно: – Ночь на дворе, мало ли что… – Про себя же подумал, что переночует у Володи или Сергея. В крайнем случае перекантуется на Московском вокзале.

Электричка плавно набирала ход, колеса постукивали на стыках рельсов, навевая дремоту. Агриппина смотрела в темное окно, где изредка возникали и затем исчезали во мраке огни фонарей. Он поглядывал на ее милый профиль и понимал, что влюбился, как школьник. Единственное, чего ему отчаянно хотелось, так это быть рядом с этой прелестной молодой женщиной, слушать ее голос или просто вот так сидеть подле нее и молчать.

Дорожное приключение

На станции Тайцы поезд стоял минут пять. Свет в вагоне устало мерцал.

– Встречного ждём, – пояснил Андрей, упредив вопрос девушки. – Здесь, если ты могла заметить, одноколейка, что до Пудости, что до Можайской.

Она кивнула, проговорила чуть смущённо:

– А я не заметила. Хвалёная журналистская наблюдательность подвела.

– Ты, видимо, давно не ездила по этому маршруту.

– На электричке – давно! Как-то по асфальту привычней, тем более, я на машине…

Андрей прищурился не то что недоверчиво, но как бы несколько удивлённо:

– И где же твоя… твой… С позволения сказать, железный конь?

– Не конь, а девочка. Она у меня женского рода, и прошу не ёрничать. В ремонте, вестимо.

– Дэ-тэ-пэ?

– Оно самое… – вздохнула Агриппина.

– Ты? Или – тебя? – поинтересовался Андрей.

– Меня… На повороте подрезал парнишка-белорус, – ответила она в тот самый момент, как грязно-зелёный вагон встречного поезда застыл по ту сторону окна, а секунду спустя его двери со скрежетом отворились. – Не-ви-но-ватая я! И дознаватель не нужен…

– Серьёзно стукнулась? – обеспокоился Андрей.

– Жива как видишь. Более того – практически здорова. А машина… Да что говорить – могло быть и хуже. Фара вдребезги, бампер помят, крыло поцарапано.

– В общем, есть что ремонтировать, – подытожил Андрей.

– Есть… Но могло быть хуже…

– А виновник, стало быть, иностранец?

– Именно что! Хорошо, я КАСКО оформила, успела буквально за неделю до означенных событий, а то бы…

– Что, могли быть проблемы? – спросил Андрей и, опасаясь быть заподозренным в излишне навязчивом смаковании подробностей, неприятных для девушки, поспешил пояснить. – Я в этих автомобильных тонкостях полный профаниус. Потому и задаю глупые, может быть, вопросы.

Их электричка, наконец, тронулась.

– Да, без КАСКО пришлось бы платить из своего кармана, это как пить дать. Девушка я ныне одинокая, брутальных заступников не имею, а парнишка, как ты справедливо заметил, иностранец и, насколько я поняла, гол как сокол.

– Но теперь всё окей?

– Теперь – надеюсь, что так. Говорю же, не-де-ля прошла, во вторник получила страховку, а в следующую среду всё и приключилось.

– Бережёного бог бережёт.

– Воистину! – подтвердила Агриппина.

– А что за авто? Ты говоришь, женского рода…

– «Матизка». Я её называю Метиской или Мальвиной, аккуратная, фигуристая, особа романти-и-и-ичная… Что ещё интересует? Да увидишь как-нибудь, да что там – как-нибудь, на этой неделе и увидишь!

– Когда забираешь?

– В пятницу планирую. Завтра позвонить надо будет, хорошо, что напомнил… Эх, не забыть бы, да всё равно забуду, закручусь.

Я тебе напомню, хотел успокоить её Андрей, но слова эти замерли на его языке, остановленные смутной мыслью, суть которой была «не спугнуть бы».

Колёса электрички мерно выстукивали ритм. Девушка вдруг прищурилась, пристально вглядевшись в заоконную темень.

– И правда, однопутка, – констатировала она.

– Убедилась?

– Вполне.

Они снова замолчали. Пересев, Андрей расположился теперь напротив Агриппины, так удобнее смотреть на спутницу, чем он и воспользовался. Он непринуждённо рассматривал её, стараясь придать взгляду характер необязательный, даже рассеянный, но девушка была настороже – подмигнув, она полушутливо поймала и удержала его взгляд, как бы предлагая сыграть в гляделки: а ну, кто кого. Андрей принял было вызов, но скоро смешался и отвёл глаза. Он был смущён, и даже (как ему показалось) немного покраснел.

– А почему не объявили, мол, следующая станция… Какая там? – нарушила молчание Агриппина.

– Можайская… Разве не объявили? – Он не помнил наверняка. – Обычно, вообще-то говорят. Мы, видимо, пропустили, беседовали о твоей… Мальтийке… – неожиданно переврал он «имечко» Агриппининой машины и хлопнул себя по губам: приехал! Мальтийский орден, мальтийские рыцари, а теперь и машины ему мальтийские мерещиться начинают.

– А почему пассажиров так мало? – спросила Агриппина.

Он огляделся по сторонам и пожал плечами:

– Нормально. Вечер. Да и наберётся ещё народ.

Его прогноз скоро оправдался – по меньшей мере, если не количественно, то качественно. На Можайской, оглашая тамбур забористой перебранкой, в их вагон вломилась (по-другому не скажешь) весёлая компания подвыпивших парней. Их было шестеро, удаль вперемешку с алкоголем, казалось, клокотали в их крови, придавая веселью мрачный оттенок, как перед жестокой клоунадой.

Агриппина невольно поморщилась. Гогоча и матерясь во всё горло, молодчики расположились, как нарочно: двое плюхнулись в аккурат рядом с ними, остальные четверо заняли пустующие скамейки через проход.

Поезд тронулся, набирая скорость, слева по ходу движения блеснула чёрная гладь озера, справа громоздились поросшие лесом и кустарником холмы.

– Дуденгорфские высоты, – кивнул Андрей, желая отвлечь внимание Агриппины от лексических изысков парней. Она глянула в окно, чуть подалась к нему, словно намереваясь о чём-то спросить, но в этот момент над ухом раздался низкий гнусавый голос:

– X…e-горские задроты… – прогоготал он, как бы передразнивая Андрея. «Шутка» вызвала смех всей развеселой компании. Теперь они рассматривали «парочку» в упор, предвкушая развлечение.

Андрей промолчал, но внутренне напрягся. Он почувствовал, как холодная ярость поднимается в его груди, насыщая кровь адреналином. На всякий случай он повернулся в пол-оборота к компашке, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул.

Полупьяный парняга в олимпийке, сидевший по ту сторону прохода, передал соседу «двушку» «Крепкой охоты» и прошепелявил, бесцеремонно тыча в Андрея серым коротким пальцем:

– Слышь, ты, типа познакомиться хочешь, задрот? Так имя твоё, б…, на лбу у тебя написано: Васёк задроченый, петушило. – Андрей оставался неподвижен. – Возьми у сучки своей зеркало и прочитай, ты ж грамотей, твою мать. – Он вдруг поднялся на ноги и потянулся к Агриппине: – Дай зеркало, курвень рыжая, подстилка…

Парень, сидевший рядом с девушкой, хохотнув, схватил её сумочку и потянул к себе, но Андрей уже стоял в проходе. Короткий удар – Шепелявый, не успев ничего понять, отлетел метра на три и опрокинулся навзничь. «А то тесно», – пробормотал Андрей, освободив, таким образом, место для маневра.

Тот, что тянул сумочку из рук оторопевшей Агриппины, запоздало отпустил кожаный ремешок и попытался привстать – но не успел: Андрей с разворота въехал ногой ему в челюсть, и парень, отлетев, ударился затылком о ребро спинки сидения и рухнул под ноги Агриппине, точно мешок с мусором. Второй сидевший по «их» сторону прохода стремительно отскочил к двери тамбура, справедливо считая себя следующей потенциальной жертвой.

Андрей, взяв за руку Агриппину, вывел её из пространства между сиденьями в проход, заслонил корпусом.

– Ах ты… козлина… – Вращая бешеными зрачками, на Андрея двинулся широкоплечий амбал, судя по голосу, тот самый, что переплавил «высоты» на «задроты».

– Вызови милицию, – быстро произнес Андрей, не выпуская из поля зрений общую картину поля боя: другие пассажиры глядели на них во все глаза, благоразумно отойдя подальше, кучкуясь в дальнем конце вагона.

– Осторожно, – услышал он голос Агриппины и увидел стальной блеск в руке амбала.

Блок, перехват – нож, звякнув, упал на пол вагона. Андрей отпихнул его ногой, а потом, заломив руку амбала, принудил его опуститься на колени. Удар сверху – ребром ладони – и накачанный пивом «пародист» лежит ничком, елозя губами по грязному полу вагона в такт перестуку колёс.

«Милиция» – Агриппина нажала кнопку вызова.

– Как она работает?.. Должны ответить?

Андрей пожал плечами, осматривая поле битвы. Трое «агрессоров» лежали в отключке, остальные трое спешно ретировались в тамбур, бросив товарищей на произвол судьбы, однако, не забыв прихватить пузатую бутылку «Охоты».

– Не отвечает, – пожала плечами взвинченная Агриппина.

– Держи кнопку, скажи, что произошла драка и номер вагона назови… – посоветовал Андрей, но тут же махнул рукой. – В общем, на твоё усмотрение…

– Да ладно, возиться ещё… – решила Агриппина, критически осмотрев «поверженных в пыль» и предложила. – Идём в другой вагон.

По-хорошему, дело следовало довести до конца – сдать хулиганов куда следует, но Агриппину, да и Андрея тоже смущала процессуальная сторона вопроса – этот вечер, а тем паче, часть ночи им вовсе не хотелось провести в стенах отделения милиции, к тому же урок, преподанный хулиганам, нельзя было назвать «лёгким» и «проходным».

Они вышли в тамбур, оттуда перешли в другой тамбур.

«Красное село» – раздался в динамиках ровный приятный голос, и электричка остановилась.

– Видишь? Объявляют! – торжествующе объявил все еще находившийся в напряженно-собранном состоянии Андрей. – А ты говорила…

Но Агриппина только головой кивнула – она тоже еще не вышла из состояния стресса.

«…закрываются. Следующая станция – Скачки». – Электричка отъезжала от платформы, и Андрей заметил, как троица сбежавших хулиганов по ту сторону окна стремительно удаляется от платформы, передавая друг другу спасённое в баталии крепкое пиво.

Постепенно, под умиротворяющий стук колес спадало нервное напряжение. Спустя некоторое время Агриппина сказала.

– Для искусствоведа ты неплохо дерёшься… – Её лицо раскраснелось, в глазах читалось удивление и – это было внове – неподдельное восхищение тоже читалось в её широко распахнутых глазах.

– Только для искусствоведа? – усмехнулся он и, не дожидаясь ответа, пояснил. – Армейские навыки. Они, видишь ли, не забываются, если надо – тело само вспомнит, у него есть собственная память…

– Да-да, – закивала Агриппина. – Это как умение плавать или на велосипеде кататься… – Андрей молчал. – Да? – спросила она после паузы, и столько неподдельного доверия было в этом коротеньком вопросе, столько мягкой женственности – такой, какой бывает она лишь в обрамлении истинной Мужественности – молчаливой, нелицемерной, что в душе Андрея волнами заплескалась спокойная нежность; в эту секунду он ещё раз понял, что влюбился в Агриппину – безоглядно, бесповоротно.

– Примерно так. Как на велосипеде, – улыбнулся он.

– Ты в армии изучал карате? – спросила она, отвечая на его улыбку своей.

– Рукопашный бой. Там есть элементы разных школ, разных боевых искусств.

– А в каких войсках… Где ты служил?

– Разведка ВДВ…

– Ух ты… И второго августа ты ходишь по городу в голубом берете и купаешься в фонтане?

– Бывает.

– Надо же… Если честно, я и подумать не могла…

– Правильно, не об этом должна думать настоящая женщина, тем более, такая красивая, как ты…

– О чём же? – снова спросила Агриппина и сама рассмеялась. – Правда, ну и вопросы у меня… Подумать только, – она подняла на Андрея глаза, – я у тебя спрашиваю, о чём мне думать…

– Знаешь, в этом что-то есть, – не без юмора отозвался он. – Можешь для разнообразия поразмышлять о загадках старой Гатчины…

– Пожалуй. И о твоём призраке… Чует сердце моё, дело там нечисто… Только знаешь что, Андрюша?

– Не знаю, конечно. – Он снова улыбнулся. Это ее невольное «Андрюша» затопило его душу невыразимым теплом и счастьем, так что возникла небольшая пауза. Наконец он спросил: – А, собственно, что?

– Давай мы вместе об этом подумаем, только потом… А сейчас… – Она запнулась. – Ой, я наверно такие глупости болтаю…

– Нет, нет, продолжай…

– Сейчас… – Девушка начала заново, и вновь осеклась. Помолчала.

– Поцелуй меня, – наконец произнесла она.

– А сейчас я тебя поцелую, – одновременно с ней сказал Андрей.

«Боже мой, зачем они нужны, слова эти», – думал каждый из них. Их руки сплелись, губы соединились в поцелуе – сладком-сладком, медовом, нежном, – электрическая искра пробежала по их телам и заставила трепетать.

– Ты… проводишь меня до дома? – спросила Агриппина, когда они наконец смогли оторваться друг от друга. Ее вопрос прозвучал как утверждение.

– Конечно, – ответил Андрей.

– До подъезда? – спросила Агриппина.

– Разумеется, – ответил Андрей.

– До квартиры? – спросила Агриппина.

– На руках донесу. – Голос его дрогнул.

– На руках?

– На руках. Не веришь?

– Не верю! – задорно рассмеялась она.

И он нёс её на руках, и она, обхватив шею его – крепкокрепко, – улыбалась в полумраке подъезда счастливо и загадочно, а когда у самой двери квартиры ноги её опять коснулись пола, она поцеловала его – нежно и долго – это был их второй поцелуй.

– После такого, мой рыцарь, я не могу не пригласить вас на чашку чая, кофе или томатного сока – на ваш выбор. Я просто обязана пригласить вас, и меня расстроит, если вы…

– Тесс… – Андрей закрыл ей рот ладонью. – Принимаю любые ваши условия, прекрасная дама…

Они вошли в квартиру, но успели лишь запереть дверь и зажечь свет в прихожей – как третий поцелуй настиг их, соединяя в одно и, одновременно, отрезая от внешнего мира, от всего того, что окружало и заботило их до, – и что после будет волновать их и подстерегать.

Между до и после исчезло время. Лишь ночь – безумная чаровница – колдовала над ними, и луна – румяная, круглая, лишь с крохотной щербинкой, несла их друг в друге, и они тонули друг в друге, и умирали, и воскресали, а вернее сказать, всякий раз рождались заново.

– Слушай… Я… тебя…лю…

– Знаю-знаю…

– Нет, ты ещё не знаешь… Слова не главное…

– А что главное?

– Тут, – рука легла на грудь, слева, где сердце.

– А что там?

– Ты.

– А у меня – ты.

Поцелуи – маковый цвет любви. Ночь цвела неоновыми огнями города, взрывалась невидимыми фейерверками ликующей любви. К далёким планетам уносились волшебные искры горящих страстью сердец. Падучими звёздами чертили небо метеоры.

К престолу Всевышнего возносятся молитвы любящих: Бог есть Любовь!

«Бог троицу любит»

На кафедре Андрей появился лишь к обеду. Коридоры гудели, как растревоженный улей, – с утра, наконец, вывесили расписание занятий и, прознав про это, студенты устроили к стенду настоящее паломничество. Альма-матер была рада им всем и каждому в отдельности; отдохнувшие и загоревшие, возникали они на крыльце, проходили в вестибюль, поднимались по лестницам, по привычке пересчитывая ступеньки «от и до» и затем растекались по аудиториям – юноши и девушки готовые к новым свершениям (и каким!), тем более что до сессии ещё слишком далеко, а стало быть, все учебные заботы могут расцениваться как приятные и не слишком обременительные.

Научный руководитель в целом одобрил направление исследований, выбранное Андреем в качестве «каркаса», рассматривавшим метаморфозы классицизма через призму исторического романтизма, а последний оценивая с позиций Большого Стиля, венчающего искусство эпохи модерна. Решив пошутить, профессор долго щурился, словно выискивая в воздухе кабинета приметы иного стиля, а потом спросил:

– А что бы вам, голубчик, не рассмотреть Модерн как предтечу Постмодерна? Вот это проект так проект – возьмите артефакты любой эпохи и рассмотрите их в… хм-хм… неожиданном контексте – и сразу в дамки! Уменьшенная копия Михайловского замка, будь она выполнена из… хм… нестандартного материала, – профессор сделал паузу, посмотрел лукаво, да так, что Андрею примерно стало ясно, что за «нестандартный материал» имеет в виду мэтр. – Сразу читается контекст бренности всего сущего, «где стол был яств…» – и далее по тексту.

Посмеялись.

Заодно Андрей выяснил своё расписание – уже со следующей недели придётся начинать занятия, четыре группы – всё по-старому, да плюс лекционный спецкурс. Придётся мотаться. Совмещать работу над диссертацией с преподаванием будет сложновато, да что поделаешь? – Ничего смертельного он в этом не видел. А, если что-то пойдёт не так, как должно – можно переиграть, причём как в сторону увеличения, так и уменьшения учебной нагрузки.

Около пяти часов вечера Андрей уже вернулся в Гатчину, для экономии времени он предпочёл автобус и от «Московской», слава богу, не угодив в пробку, добрался до Большого дворца за сорок минут.

Пока, мягко пружиня на рессорах, автобус нёс его к Гатчине, он почти всю дорогу безмятежно дремал, предаваясь приятным видениям, в которых прошедшая ночь играла главную роль. Однако затем в его безмятежное состояние стали вторгаться «несвоевременные» мысли, нарушившие его душевное спокойствие. Андрей вспоминал те два вечера, когда в галерее ему являлось Нечто; если первую встречу с привидением легко можно было списать на усталость, помноженную на ночную атмосферу дворца, что вполне возможно каким-то образом ввело его в изменённое состояние сознания, то объяснить рационально второе появление призрака – три дня спустя, на том же месте и почти в одно время – был уже не в состоянии.

«На том же месте в тот же час», – подумал он отстранённо и сразу же вспомнил юмористическую ретро-песенку с похожими словами:

Мы оба были, я у аптеки, а я в кино искала вас… Так значит, завтра на том же месте в тот же час

Пропел он про себя и поморщился, как от зубной боли – тьфу, пошлятина!

И всё-таки… Что если хотя бы теоретически предположить, что в его видениях заключён некий смысл? Косвенным аргументом «за» служила строчка из Шекспира: «Есть много в этом мире, друг Горацио, что и не снилось…» Ведь Гамлету тоже являлось Нечто – Тень отца…

Ну вот, резюмировал Андрей, теперь я размышляю о Гамлете, как о реальном человеке… Он понимал, что его картина мира – лишь грубая проекция его собственных чувств, моделирующих окружающую действительность, и, пожалуй, впервые с такой отчетливостью уличил её в столь вопиющем несовершенстве.

Во дворце, в их рабочем кабинете дым стоял коромыслом. Конечно, это было явной гиперболой, – на безрыбье и рак рыба, в монастыре и чаепитие – оргия. Людей в комнате, действительно, было аномально много, особенно для часа, когда научная часть либо стремится к воссоединению со своими ячейками общества, либо – несуетливо служит Клио (как известно, служенье муз не терпит суеты, тем более в рабочее время).

Расспросив о причине чаепития и о символическом смысле тортиков и пирожных на столах, Андрей выяснил, что именно в этот день сколько-то лет назад появилась на свет Ольга Олеговна – она и проставляется, остальные (и он в том числе) – её гости. Извинившись перед «уважаемой ассамблеей» за своё неведение, Андрей пожелал имениннице всего того, что принято желать в подобных случаях, клятвенно заверив её (в присутствии свидетелей!), что за ним остаётся персональный подарок. Он церемонно чмокнул Ольгу Олеговну в щёчку, налил себе чаю, взял кусочек торта, а минут через пятнадцать, когда общий разговор окончательно иссяк, вышел в коридор в надежде привести в порядок разлохмаченные мысли.

Снова припомнился последний разговор с Виктором. «Ему что-то от тебя надо…»

То ли сама атмосфера дворца наводила на подобное размышление, то ли в голове у него сместился некий мыслительный «центр тяжести», только Андрей подумал: «А вдруг? Виктор, конечно, балбес, но порою говорит дельное… Что если вправду – кто-то (не обязательно само привидение) пытается донести до меня некое послание?» Следом вспомнилась реплика Агриппины насчёт внешнего сходства самого Андрея с Кутасовым – сановником эпохи Павла. Граф Кутасов личность историческая, уж не здесь ли зарыта собака? По крайней мере, попытка – не пытка, и, по совету Виктора оставшись в галерее сегодня вечером, он ничего не теряет. В детстве, помнится, в подобных случаях говорили «бог троицу любит», и третий раз, третья попытка в любом деле принимала статус решающей, судьбоносной, последней.

Андрей вернулся в комнату. Гости уже расходились. Попрощался и вышел Борис Львович, и сама «новорожденная» почти сразу засобиралась домой. Комната опустела. Андрей включил компьютер и принялся за работу – наука в отличие от искусства штука точная и признаёт гармонию законной лишь в том случае, если кому-нибудь удастся измыслить алгебраическую формулу для её «поверки», привет Сальери и Моцарту.

Он погрузился в труды праведные, однако через какое-то время спокойное и равномерное течение мысли, прорубающей себе русло в эмпиреях явных и неявных закономерностей, не всегда умея в неявном найти явное, стало давать сбои. Вечер опускался на Гатчину, и по мере того, как он вступал в свои права, приглушая цвета и делая естественное освещение всё менее ярким, Андрею для продолжения работы требовалось прилагать всё больше усилий. Глаза Агриппины, доверчивые, как у оленёнка, появились перед его мысленным взором, тихой нежностью переполняя душу до краёв. Её упругое тело изобилующее деталями, как-то: изгиб бедра, взмах руки, прядь волос, ниспадающая на шею, нога, согнутая в колене, – являлось ему пугающе-реальное, и та самая мышечная память, о которой говорили они в электричке, когда обоим было уже всё ясно, но ни один ещё не был готов признаться в этом, возвращала ему сокровенные минуты прошлой ночи, когда время остановилось… И как тут сосредоточишься на помпезных орнаментах Бренна?

Чтобы встряхнуться и затем вновь вернуться к работе, Андрей вышел из кабинета, прошёлся по пустым залам дворца, выбирая маршрут автоматически, почти наобум. Залы, открытые для экскурсий, блистали красотой напоказ, как витрины магазинов, производя впечатление «захватанности», «залапанности», точно продажные женщины, которых это клеймо выдаёт с головой вне зависимости от возраста, степени ухоженности и обстановки, в которой с ними встречаешься.

Андрей шёл из коридора в коридор, от одной экспозиции к другой, мысленно пребывая в иных измерениях, позабыв о времени как таковом и – тем более – о необходимости окидывать взглядом циферблаты часов. Блуждая по анфиладам комнат, поднимаясь с этажа на этаж, он, останови его в эти минуты и задай прямой вопрос, не смог бы ответить на каком этаже он находится в данный конкретный момент. Он сам был похож на призрак в своем неупорядоченном движении, он был сомнамбула на узком карнизе за секунду до пробуждения в мире, где бег секундомеров кончился.

Сколько прошло времени так? Бог весть. Вдруг Андрей остановился, внимательно осмотрелся, разом возвращаясь из туманного, смутного элизиума грёз, в котором блуждало его сознание, в плотный, конкретный мир материи, где гуляло его бренное тело. Не сказать, что Андрей устал – отнюдь! Только начало покалывать икры, и он, окинув взглядом пространство вокруг, понял, что в итоге своей бездумной прогулки по залам и этажам очутился в той самой галерее, где ему дважды являлось привидение и где… Да! В итоге бесцельного, отрешённого блуждания своего Андрей очутился в аккурат напротив портрета человека другой эпохи, чрезвычайно, по мнению Агриппины, похожего на… него.

Иван Павлович Кутасов… граф…

Андрей подошёл к портрету, снова появилось ощущение, что глаза сановника – живые, они пристально вцепились в него, Андрея, пронизывая всё его существо, высвечивая все его секреты и привязанности, привычки и слабости, давая ему безошибочную оценку. Возникло чувство дежавю – по-новой повторялось случившееся вчера, и лишь голова Андрея на сей раз оставалась ясной и спокойной, он наконец-то нашёл своё равновесное состояние, он нашёл подходящее амплуа, стал исследователем, готовым принять любую реальность, данную в ощущении.

Он вернулся в свой рабочий кабинет и сел за компьютер. Слышал, как за дверью простучали ботинки охранника, – Николая сегодня не было, в здании дежурили другие, кто-то из новеньких, и Андрей не знал даже, как их зовут – тот, который в вестибюле, носит пышные усы, а-ля кайзер Вильгельм, подкручивая их на прусский манер. Его напарник на вид совсем ещё зелёный, вероятно, только вернулся из армии.

Имена… Да бог с ними. Познакомимся при случае, а просто так – незачем, сказал он себе, потом открыл папку «Игры» и, выжидая время, расписал «блиц-пульку» в допотопный «Марьяж», оказавшись, паче чаяния, в плюсе. Это подняло ему настроение. Он откинулся на стуле и бездумно уставился на слегка мерцающий экран монитора. Наконец, решил немного размяться и, прихватив папку, – а вдруг не захочется возвращаться? – спустился вниз и вышел на улицу, предупредив «кайзера Вильгельма», что сейчас вернется. Стемнело, по ощущениям шёл десятый час (Андрей-исследователь сознательно оберегал взгляд от встречи с каким-либо циферблатом), вернее, почти стемнело – на западе, на самом краю, ещё пламенела, стремительно утрачивая оттенки красного, узкая полоска вечерней зари, до половины заштрихованная облаками. Прямо над головой тоже угадывались облака – разрозненные комья ваты, они плыли, беспрекословно подчиняясь розе ветров. Луны почему-то не было – а может, она была закрыта одним из проплывающих облаков? Андрей не помнил, в каком сегменте небосвода должен находиться сейчас лунный круг (если спустя два дня после полнолуния лик Селены можно назвать круглым).

Выкурив на свежем воздухе сигарету, Андрей снова поднялся назад, к двери кабинета. Постоял, прислонившись, однако внутрь не вошёл, даже отпирать не стал… Досчитал до тридцати, вдохнул-выдохнул и, сказав себе «Пора!» – двинулся по своему «сюрреальному» маршруту, лишь чуть медленнее, чем всегда.

Он шёл по галерее, луны не было, свет горел только на лестнице, давая скудное освещение, но глаза Андрея вполне адаптировались к темноте; чутко всматриваясь в пространство впереди, Исследователь бестрепетно ждал чего угодно, надеясь поставить точку в странной истории.

Паркет привычно скрипел, подобострастно отзываясь на каждый шаг, и больше ни звука. Но Андрей изо всех сил напрягал слух и зрение, чувствуя, что вот-вот и… Он вступил в ту часть галереи, где уже дважды являлась ему неведомая фигура…

Чу! Как ни старался Андрей быть настороже, он всё равно вздрогнул от неожиданности, увидев прямо перед собою – ожидаемый и даже поджидаемый – призрак. Сомнений не могло быть, это был его «полузнакомец»: красный мундир и широкая лента через плечо, напудренный парик с косицей. Теперь расстояние между ними было совсем мизерным – шагов пять, не более. Андрей-Исследователь, двинулся в направлении призрака, который, как он и думал, снова удалялся с той же скоростью, сохраняя дистанцию неизменной. Некоторое время они двигались таким образом, потом Андрей остановился и заговорил.

– Послушайте! Подождите! Объясните же, кто вы? Почему мне являетесь? Я могу вам помочь? Дайте мне какой-нибудь знак или намёк!

Голос Андрея был спокоен, и зависший над полом призрак вдруг двинулся дальше по галерее, точно приглашая следовать за ним. Он приблизился, и расстояние между ними сократилось до прежних пяти шагов. Не отрывая глаз от своего бесплотного визави, Андрей вдруг понял, что призрак, хотя и лишен плоти, не плывёт, а скорее шагает впереди него. Внезапно Андрей вздрогнул, поняв, что очутился на том самом месте, где вчера Агриппина показала ему портрет Павловского вельможи, а сегодня он сам наткнулся на тот же портрет, и ещё он понял – и ощутил как мороз прошел по коже – что именно здесь призрак исчезал из виду и в первый, и во второй раз.

«Бог троицу любит» – Андрей почувствовал невольный трепет, когда призрак, до того повёрнутый к нему спиной, обернулся и на мгновение застыл в этой позе, словно вглядываясь в него. Лицо в светящемся зеленоватом ореоле показалось Андрею удивительно знакомым, до боли, донельзя… И тут призрак, придвинувшийся уже вплотную к портрету графа Кутасова – к тому самому портрету! – заставил его снова окинуть взглядом лицо изображённого там человека.

Несомненно, это был оригинал, натура для портрета. Лицо призрака было одновременно лицом Кутасова. У Андрея в глазах словно двоилось, – мундир, лента, парик призрака были одновременно и на Кутасове. Призрак и Кутасов – двойники, безотчётно подумал Андрей. В какой-то неуловимый миг копия и оригинал совместились в пространстве – точно бесплотный дух, облако-шар спрятался, слившись с Человеком Нарисованным, который сам был не более чем копия с живого человека…

Рациональное мышление включилось у Андрея не сразу – прежде у него не было опыта общения с призраками, а потому чувства, обуревавшие его в момент появления из другого мира этой состоящей из тонкой материи сущности, уж точно никак не способствовали холодному логическому анализу. Итак, оно исчезает, слившись с портретом. Сказал себе Андрей. Теперь я уверен, что это происходило и в первый, и во второй раз, причем с каждым разом призрак как бы делался плотнее и четче. Но почему это происходило постепенно? Почему оно не проявилось так ясно, как сегодня, сразу?.. Недоумевал Андрей, но тут же счёл эти вопросы несущественными, сорными и отбросил от себя. Стоя напротив портрета, он сформулировал основные вопросы, на которые хотел бы получить ответ:

Во-первых: «Зачем являлся призрак и что хотел сказать?»

Во-вторых: «Почему именно мне?»

Однако, как минимум, две вещи стали для Андрея проясняться:

«Все-таки это не галлюцинация, а вполне реальная попытка контакта» и «Граф Кутасов имеет (имел) некое отношение к происходящему».

Выходило, что граф Кутасов – ключевое звено в этой истории, он – надводная часть айсберга. Стало быть, решил Андрей, начинать распутывать этот клубок надо с него. С человека? Или, всё-таки, с портрета?

Безусловно, начинать следовало с портрета. Картина – вот она! – холст, масло, рама. А человек? В могиле давным-давно, поди, и косточек уже не осталось от графа Кутасова – того, кто был первоосновой этим копиям второго и третьего порядков.

Он вплотную придвинулся к картине. Тщательный осмотр ничего не дал – холст, масло, парадный портрет, «всё как у людей», не более… Рама – массивная, тяжёлая, из ценного дерева. Андрей зачем-то провёл рукой по её поверхности – с одной стороны, затем с другой. Рама как рама… Андрей машинально прошелся пальцами по нижней горизонтали, и с левой её стороны пальцы наткнулись на неровность – завиток, обязанный своим существованием, вероятно, небрежности краснодеревщика. Лёгкая шероховатость, не более. Ничего особенного. Столь же безотчётно Андрей простучал костяшками пальцев по месту неровности барабанную дробь. Он не сразу понял, что произошло, когда, отозвавшись на нечаянный стук его, в нижней части рамы со скрипом вдруг откинулась маленькая крышечка, открыв крохотную выемку наподобие ниши – в портрете оказался тайник, и завиток был ничем иным, как потайной кнопкой.

Андрей открыл его совершенно случайно. И кто знает, сколько времени ушло бы у него на то, чтобы отыскать этот крохотный схрон, двигаясь путём целенаправленных поисков.

Так или иначе, тайничок был налицо. А где тайник – там всегда присутствует тайна, недаром эти слова состоят в столь близком родстве…

Андрей буквально обомлел, вытащив из малюсенькой выемки тайника сложенный вчетверо листок – полуистлевший, он мог рассыпаться в прах от неловкого прикосновения, как бывает со старинными бумагами и даже целыми книгами. Он решил не рисковать и спрятал листок в своей чёрной папке, положив его поверх чернового варианта одного из срединных разделов диссертации.

А теперь – домой! Без промедления! Сказал он себе и быстро, почти вприпрыжку, зашагал вниз по широким ступеням лестницы.

– До свидания, – попрощался Андрей с безымянным охранником, усы которого придавали ему сходство с кайзером Вильгельмом или, может быть, даже с Ницше-философом. Тот кивнул, пробубнив что-то себе под нос, вальяжно поднялся с места отпереть и запереть за Андреем «внешнюю» дверь.

Красноватая полоска на западе давно потухла, всё небо в этот час было однотонным – чёрным, кромешным, испещрённым серыми прожилками кучевых облаков, летящих каждое по своей особой траектории. Меж облаков то тут то там возникали зазоры, однако ни луна, ни какая-нибудь самая завалящая звезда так и не появились в их чёрной космической пустоте – глухой, бездонной, мёртвой.

Но Андрею сейчас дела не было до всех этих космических высот. Он почти бежал, не замечая ничего вокруг, и только крепко прижимал папку к груди обеими руками, словно в любой момент ее могли у него отобрать. Осмыслить происшедшее он в данный момент даже не пытался, иначе у него, как говорится, просто сорвало бы крышу. Да и то! Последние события пищи для размышлений давали с избытком. Варить – не переварить, жевать – не пережевать.

Загадка из тайника

– Ну что, внучок, рассказывай, давай… – сладкий голос Елизаветы Петровны, как водится, скрывал иронический подтекст.

Андрей предпочёл бы сию секунду запереться в комнате, открыть папку с извлечённым из тайника содержимым и досконально изучить, что же это такое. Но вместо этого он принял игру и ответил в той же тональности:

– Что тебе рассказать? Я расскажу, знать бы только, что именно тебе хочется услышать. Стих, басню, сказку? Свежую сплетню из области политики? Насчёт шоу-бизнеса вот только промашка вышла – не силён я в личной жизни актёров и певцов, но если ты ждёшь от меня именно этого – расскажу, в крайнем случае, сам сочиню чегой-нибудь…

– Нет… Про актёров не надо, ты лучше. Андрюша, поведай мне о своих успехах на личном фронте… – Бабушкин голос теперь звучал на редкость ехидно.

– Да о чём ты вообще, бабулечка? Какая такая у меня личная жизнь? Как не было, так и нет…

– Ой, ли?

– Не ты ли, часом, твердила мне, что женщины, вино и карты до добра не доведут. При этом основной акцент делала на первом пункте. А? Или не было? – Андрей дурашливо захлопал ресницами, часто-часто моргая.

– Ох, да я и сейчас готова подписаться под этим… Но ты – виданное ли дело? В кои-то веки не ночевал! Как это понимать, а?

– Понимать это, бабушка моя разлюбезная, следует буквально. Внук Андрейко не ночевал дома. Как говорили древние римляне, жившие в античные времена – сапиенти сэт!

– Да-да, припоминаю… Сапиенсу, значит, достаточно. Сапиенсы способны догадаться сами – вот я и догадалась, что мой внучек провёл полноценную ночь в гостях…

– Догадка не лишена логики. Как вариант. – Андрей развеселился. Это была одна из версий их с бабушкой иронической пикировки «словесные поддавки». Окажись рядом с ними человек со стороны, мог бы вполне принять их препирательства за чистую монету.

– Однако я пошла дальше. Скорее всего, мой Андрюшенька провёл эту полноценную ночь в гостях у прекрасной дамы в качестве её верного рыцаря.

Андрей усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Агриппиной, назвавшей его «рыцарем» вроде бы в шутку, – но позднее, после «турнира» в электричке, вполне серьёзно принявшей его именно в этом качестве.

– Так вот чему вы, Елизавета Петровна, обрадовались, когда я по телефону предупредил вас о моих планах? То у вас «женщины, внучок, до добра не доводят», то «наконец-то внучок ночует в гостях у…»

– Один ноль в твою пользу, – согласилась Елизавета Петровна и добавила, переходя на серьезный тон. – И всё-таки, кто она?

– Она – чудесная…

– Это ответ на вопрос «какая?» А я спросила «кто?» Следовательно, ответом должно быть существительное, а не прилагательное…

– Она – рыжее солнце, она спускается с небес, и диктофон наперевес… – ответил Андрей, и в шутку и всерьёз, как говорится.

– Диктофо-о-он! Может, и ты выучишься с ним обращаться. Будешь брать интервью у знаменитостей, и продавать в журналы с силиконовыми бюстами на обложке. Такие журналы неплохо платят за эксклюзив, а лишние денежки тебе не помешают.

– Знаю-знаю, не помешают, – согласился Андрей. – Потерпи, бабуля, вот защищу диссер, стану кандидатом наук – и подамся в бизнес. Тогда начну лопатой грести презренный металл, только бы тебе радость доставить…

– Радость от презренного металла? Фи, внучек, какой моветон!.. Ладно, Андрюша, я спать иду, а то целый день сегодня на ногах, – умаялась. Ужин на столе. – Она поцеловала внука и ушла в свою комнату.

Ужин… Какой там к черту ужин!!! Загадочная, сложенная вчетверо бумага, казалось, насквозь прожигала его черную папку. Как любой истинный ученый, в руки которому попала некая ТАЙНА, Андрей испытывал теперь чувство, близкое к наслаждению. Нет, он не торопился! Включил настольную лампу и аккуратно расстелил на столе белый лист бумаги. Потом извлек из ящика письменного стола лупу, надел белые матерчатые перчатки, которые не раз служили ему верой и правдой при чтении старинных книг, и только после этих приготовлений открыл заветную папку и с превеликими предосторожностями достал оттуда пожелтевший от времени листок бумаги. Бумага, пролежавшая в тайнике, судя по всему, не один век, слежалась. Он взял пинцет и попытался осторожно расправить ее на столе. Как ни странно, это удалось ему довольно легко. Он впился взглядом в документ: увы, чернила на нем выцвели, так что видны были лишь отдельные буквы. Прочесть документ не представлялось никакой возможности.

Разочарованный Андрей откинулся на стуле, не отрывая глаз от листка. И вдруг его осенило: Виктор – вот кто ему может помочь! Он совершенно забыл о времени, а ведь стрелка уже давно перевалила за полночь. Трубку долго не брали, наконец, с другого конца провода донесся сонный Витькин голос: «Алло…»

– Витя, ты не спишь? – нагло поинтересовался Андрей.

– Еще как сплю, – недовольно отозвался тот. – Я, между прочим, человек трудящийся, мне на работу каждый день к девяти. Позавчера из-за тебя не выспался, сегодня опять разбудил… Ну, чего случилось-то?

– Помнишь, о чем мы позавчера говорили?

– О мальтийском ордене… – слышно было, как Виктор смачно зевнул. – Ты меня посреди ночи разбудил, чтобы об этом спросить? Ну, ты и гад!..

– О каком еще ордене? Нет, я тебе о призраке рассказывал – припоминаешь?

– Ну, было.

– Сегодня я опять его видел.

– Да ты что? – голос Виктора в трубке сразу сделался энергичным, он явно окончательно проснулся. – И в каком виде, в смысле, что случилось, если ты мне ночью звонишь?

– Он мне записку передал.

В трубке надолго замолчали.

– Виктор, ты здесь? Ты меня слышишь?

– Кто тебе записку передал? – осторожно переспросил Виктор. – Что-то я не врубаюсь, наверно еще не проснулся.

– Да призрак же, призрак! Граф Кутасов, Иван Павлович.

На том конце провода снова повисло молчание. Андрей подождал, потом заговорил снова.

– Витя, уверяю тебя, я в полном рассудке. Конечно, он не прямо мне записку передал из рук в руки. Представляешь, я в раме картины, на которой изображен граф и в которую он, как я сегодня видел, уходит, обнаружил тайник, а в нем – сложенный вчетверо листок с каким-то текстом. Беда в том, что за пару веков чернила настолько выцвели, что сохранились только отдельные буквы. Я бы тебя не стал будить, извини, не сообразил, что уже поздно, – но тут такое произошло…

– Да-а, дела… – пробормотала трубка. – А от меня тебе чего надо?

– Хочу, чтобы ты пришел и захватил свой ценный фотоаппарат.

– Цифровик, что ли?

– Ну да! И еще второй, который сразу снимки делает.

– Понятно. Полароид. А зачем? Впрочем, ясно. Сфотографируем документ и на компьютере постараемся восстановить. Черт бы тебя подрал, парень! – с чувством произнес он. – Короче, жди!

Андрей снова вернулся к столу и уставился на документ. Положим, не все потеряно, отдельные буквы, написанные вычурным старым шрифтом, вполне еще можно было разобрать: вот это заглавная эн, это, кажется, вэ – или не вэ?.. Время текло незаметно. Вдруг он спохватился и схватился за мобильник. Набрал номер Виктора.

– Ну, чего тебе еще, иду я, – мрачно отозвался тот, – уже во дворе.

– Бабушка спит. Ты не звони, а постучи тихонько…

– Понял, – коротко отозвался тот и отключился.

А минут через пять Андрей услышал, как кто-то осторожно скребется во входную дверь, и тихонько вышел в прихожую. На цыпочках друзья прошли в его комнату.

– Где тут твое сокровище? – озираясь, спросил Виктор и, увидев на столе раскрытый лист, склонился над ним. – Вот это да! – с нескрываемым восторгом произнес он. – Чудеса, да и только…

Они с энтузиазмом принялись задело. Сделали несколько снимков обоими фотоаппаратами. На выскочивших из Полароида снимках сразу проявилось несколько слов: поймет, увидевший, Большой Сестры и отдельные буквы в незаконченных словах. Потом стали снимать цифровиком. Свет ставили то прямо, то чуть сбоку, чтобы появилась тень… Тикали настенные часы, отмеряя минуты и часы, дело двигалось, но очень медленно. Потом снимки с цифрового фотоаппарата загнали в компьютер и, используя различные программы, попытались довести до ума. За окном уже полностью рассвело, когда на экране, наконец, возник полный текст необычного документа.

Впрочем, глядя на него, друзья испытали сильнейшее разочарование: текст, судя по всему, был зашифрован.

К утру оба уже походили на киношных зомби и сероватым цветом лица, и замедленными движениями – шутка ли, просидели всю ночь! Но зато хотя бы часть загадки была ими разгадана: вот он, таинственный документ, мерцает перед ними на экране…

– Ну, и что бы это значило? – растерянно произнес Виктор и стал зачитывать вслух первую часть послания:

Нашедший да поймет, Понимающий да услышит, Услышавший да увидит, Увидевший да найдет.

Ерунда какая-то получается… Но это еще более-менее съедобно, а ты читай дальше – вообще хренотень полная!

Андрей молча всматривался в экран, слезящимися от напряжения глазами. Действительно, хренотень! Стихи какие-то… Ох, любили наши предки загадки загадывать! Он посмотрел на часы – восемь пятнадцать.

– Тебе к девяти? – спросил Виктора.

– Черт, – спохватился тот, – с тобой я скоро чокнусь! Ну, как я сегодня целый день отсижу на работе? Кофе у тебя хотя бы есть?

Они тихонько отправились на кухню. Андрей решил не включать автоматическую кофемолку, чтобы не разбудить бабушку, и достал из старинного буфета кофейную мельницу. И скоро они уже пили крепчайший черный кофе, заедая его холодным котлетами и картошкой, оставшимися от вчерашнего ужина. Послышались шаги, и в кухню заглянула бабушка. На ней был яркий шелковый халат – капот, – как она называла его по старинке. Темных «старушечьих» расцветок она не выносила на дух.

– О, теперь их уже двое! – с удивлением произнесла она. – Вечером, как будто, был один. Интересно, чем всю ночь занимались – такой вид у обоих, словно восстали из гроба. – Она тихонько засмеялась. – Холодную свинину будете?

– Мы все будем, Елизавета Петровна – с набитым ртом выговорил Виктор.

– Да я уж вижу, – сказала она, открывая холодильник. – Ешьте, мальчики, не стесняйтесь! – и она величественно покинула кухню.

– У тебя бабушка, прямо королева, – сказал Виктор. – В ее присутствии я себя всегда ощущаю провинившимся придворным или нашкодившим школяром, а ведь я уже не мальчик, а ведущий инженер.

– Она такая, – согласился друг, – в детстве я ее даже побаивался. Откуда в человеке такое чувство собственного достоинства? Простой преподаватель, а поди ж ты!..

– В ней присутствует порода, – Виктор поднял кверху указательный палец и повторил многозначительно, – порода! Все, спасибо, я побежал…

Андрей вернулся к себе, сел за стол и положил перед собой выведенный на принтере текст документа. Если первая часть послания была, в общем-то, понятна, то вторая…

Отец владыки-громовника в сторону пурпурной девы Выпустил двадцать четыре стрелы. Стрелу и четверть стрелы под конец Взял у него для себя хромоногий кузнец. Место сие охраняет могучий отец. Вотчина Пауля (старшая) – эти пределы.

Несколько раз он перечитал странное послание. Несмотря на пару чашек крепчайшего кофе, который он только что выпил за завтраком, буквы перед глазами расплывались, а строчки извивались, наподобие змей, словно живые. Да, подумал Андрей, подряд две практически бессонные ночи это слишком даже для моего молодого организма… Он устало встал из-за стола. Взял мобильник, поставил будильник на двенадцать часов – хотя бы три часа поспать! – снял рубашку и джинсы и со вздохом наслаждения растянулся на своем старом диване. Засыпая, он видел перед собой пронзительные глаза графа Кутасова, его смуглое лицо с характерным горбатым носом и даже, кажется, что-то говорил ему. Или наоборот это граф Иван Павлович пытался что-то ему сказать. Короче, Андрей совершенно вырубился.

Будильника он, конечно, не слышал и проснулся оттого, что бабушка настойчиво тормошила его за плечо.

– Андрюша, деточка, пора вставать, – ласково говорила она. – Уже два часа дня. Тебе сегодня на работу нужно?

– Сколько? – он резко сел на диване. – Неужели уже два? Ой-ёй-ёй!.. Я же сегодня хотел ударно потрудиться… Впрочем, ладно, не на службу опаздываю! – могу поработать и дома! Ты как, Ба, надеюсь, не против?

– Если действительно будешь работаешь – не против, – задумчиво глядя на него, произнесла Елизавета Петровна. – Что-то не пойму я, какие у тебя дела по ночам появились? Прошлая ночь не в счет, это как раз понятно. А вот сегодняшняя… Признавайся, что у тебя случилось?

– Как бы тебе объяснить, Ба?..  – в свою очередь задумался Андрей. – Пока все непонятно и расплывчато. Ты не беспокойся, к теперешней жизни это отношения не имеет. Это, в некотором роде, тайны прошлого, дела давно минувших дней. Собственно, пока и рассказывать нечего. Но твердо обещаю, как только что-нибудь прояснится – непременно поделюсь.

– Хмм…тайны прошлого… Ты что, нарочно разжигаешь мое любопытство?

– Нет, Ба, просто сам еще не могу разобраться что к чему. Но даю честное слово: как только так сразу! – При этом он скроил такую уморительную рожицу, что его бабушка невольно рассмеялась и махнула на него рукой.

– Бог с тобой, занимайся своими неразгаданными тайнами! Обедать будешь?

– Еще как буду! – воскликнул внук, ощутив при этих ее словах приступ зверского голода. – Только душ приму.

– И правильно. А то носишься уже несколько дней, как оголтелый, где уж тут нормально питаться, – согласилась Елизавета Петровна и вышла из комнаты.

Приняв контрастный душ и, наконец-то, ощутив себя полноценным человеком, Андрей прошел на кухню. Грибной суп исходил ароматом. Холодная свинина, приготовленная в пиве, отчего она приобретала нежность и вкус настоящей буженины, вызывала рефлекторное слюноотделение. Салат из свежих помидоров, с огурчиками и зеленью радовал глаз. Он набросился на еду, словно вернулся их голодного края. Бабушка сидела напротив него за столом, подперев ладонью щеку, и сочувственно наблюдала за ним. Славно пообедав, Андрей поблагодарил её и отправился в свою комнату, где, устроившись возле компьютера, постарался на время выкинуть из головы все необъяснимые происшествия последних дней и вплотную занялся своей диссертацией. Часа два он с превеликим рвением работал над описанием и сравнительным анализом интерьеров дворца, сводя воедино уже собранные данные, дополняя и углубляя свои рассуждения по поводу архитектурных замыслов архитекторов прошлого; однако потом, как-то незаметно и само собой, его мысли переключились на будущую монографию, которой, разумеется, должен увенчаться его труд, – а затем и вовсе приняли далёкое от науки направление. Почему Кутасов явился именно ему?.. Может, конечно, он и прежде являлся кому-нибудь из сотрудников – но те точно будут молчать, как партизаны, чтобы их, не дай бог, не приняли за сумасшедших. А он, он что – вполне нормальный, если по вечерам общается с призраком? И вообще, что ему известно об этом вельможе XVIII века? Ну да, фаворит и наперсник Павла, по всей вероятности, самый близкий ему человек, до конца дней служивший императору верой и правдой.

Андрей включил компьютер, вошел в Яндекс и принялся искать сведения о Кутасове. Через какое-то время поисковик выдал ему энциклопедически сухой текст.

Кутасов граф Иван Павлович— егермейстер, род. около 1759 г., ум. 9 января 1834 г. Родом турок, из города Кутас. Взят был русскими войсками, действовавшими под Бендерами, попал ко двору и императрицей был подарен великому князю. Цесаревич крестил его, держал при себе для услуг и привязался к нему. По повелению его Кутасов был отправлен в Берлин и Париж, где выучился парикмахерскому и фельдшерскому делу, и по возвращении занял при великом князе место камердинера. В царствование Екатерины II, однако, цесаревич не находил возможности повысить своего любимца выше чина фурьера; но уже 8 ноября 1796 г. Кутасов сделан гардеробмейстером 5-го класса. Он оставался неизменно при дворе и был постоянно почти всесильным фаворитом. В 1798 г. он был уже обер-гардеробмейстером 4-го класса и кавалером ордена св. Анны 1 ст., 22 февраля 1799 г. возведен в бароны Российской империи и назначен егермейстером, 5 мая 1799 г. “за отличную ревность, усердие и приверженность”, возведен в графское достоинство, 21 июля пожалован орденом св. Александра Невского; в 1800 г. возведен в обер-шталмейстеры, пожалован орденами св. Иоанна Иерусалимского большого креста и св. Андрея Первозванного с бриллиантами: король Людовик XVIII дал Кутасову орден св. Лазаря. Кутасов получал и богатые имущественные пожалования: 5000 душ крестьян, до 50000 десятин земли, по преимуществу в Курляндии, и богатые рыбные ловли на Волге – последние, однако, были отобраны общим распоряжением императора Александра. Фавор Кутасова был одним из самых непопулярных действий императора Павла. После смерти государя Кутасов был на короткое время арестован, а затем счел нужным немедленно отправиться в заграничное путешествие. По возвращении, он жил до конца дней преимущественно в Москве или в имениях. Занялся сельским хозяйством и ввел в своих имениях многие улучшения; в Тамбовском имении он устроил отличный конный завод, для которого выписывал лошадей из Англии и из Аравии.

Он перечитал текст дважды. Судя по этой информации, Иван Павлович был человек умный, сообразительный, неплохо образованный и преданный своему государю. Вероятно, ему было известно множество самых интимных подробностей из жизни императора и его свиты. Ничего удивительного, ведь он был парикмахером, фельдшером, гардеробмейстером своего повелителя на протяжении многих лет. Так что наверняка был посвящен во все дворцовые тайны и интриги. Всё это чрезвычайно занимательно и даже поучительно, сказал он себе, – вот только я-то здесь при чем?!

В комнату заглянула бабушка.

– Трудишься? Молодец. А я тут чай приготовила с мелиссой…

И действительно обоняние Андрея тотчас уловила тонкий, приятный, лимонный аромат, проникший в его комнату через приоткрытую дверь.

– Чай с мелиссой это замечательно! – произнёс он, полузакрыв глаза и втягивая носом чудесный аромат.

Елизавета Петровна подошла к столу и взглянула на экран компьютера.

– Граф Кутасов Иван Павлович, – прочитала она вслух и умолкла. – Потом медленно повторила, с какой-то странной, даже настораживающей интонацией, – граф Иван Павлович… – и молча испытующе уставилась на внука. – Он что, имеет какое-то отношение к твоей диссертации? – голос ее прозвучал резко, как удар хлыста.

– Нет, – удивленно воззрился на бабушку Андрей, – просто мне вчера сказали, будто я на него очень похож, – одно лицо. Поэтому я и решил поинтересоваться, что из себя представлял мой двойник. Похоже, человек был по-своему выдающийся – такая неординарная биография…

– Да, Иван Павлович был человеком выдающимся, – сказала бабушка с нажимом. – И ты, действительно, очень на него похож.

– Экая генетическая заковыка! – легкомысленно отозвался Андрей. – Каких только случайностей в природе ни встречается…

– Это не случайность, Андрей, – произнесла Елизавета Петровна ровным голосом. – Наверное, нужно было давно тебе рассказать, да всё как-то не складывалось. Подожди, я сейчас…

Она ушла к себе, а заинтригованный донельзя Андрей в ожидании откинулся на стуле. Что ещё она хочет ему рассказать? Прямо наваждение какое-то! Несколько дней вокруг сплошные тайны!

Елизавета Петровна отсутствовала несколько минут, а затем вернулась в комнату, держа в руке потёртую, на вид довольно старую бумагу, и молча протянула её внуку. Метрика! По-современному – Свидетельство о рождении. Елизавета… Он перевел взгляд на бабушку – она молча кивнула. Отец – Петр Иванович Кутасов. Мать – Арина Львовна Янковская.

Андрей испытал настоящее потрясение.

– Так ты что, урожденная Кутасова?!

Бабушка снова лишь утвердительно наклонила голову.

– Но почему же ты никогда никому?..

– «Времена не выбирают, в них живут и умирают…» – процитировала она известные поэтические строки. – Были времена, когда о подобных бумагах стоило забыть или попросту их уничтожить. Теперь это вроде бы, напротив, стало модно – столько развелось дворян и потомков известных родов, просто шагу ступить некуда… – в ее голосе прозвучало истинное презрение к современным самозванцам. – Да и как-то не придавала я этому большое значение: каждый человек сам строит свою судьбу, – а уж потомок он великого рода или совсем неизвестного, значения не имеет.

– Ну, ты даешь, Ба! И ведь никогда ни одним словечком не проговорилась, что из графьёв…

– Кому надо, тот знал, или догадывался… – туманно пояснила она. А потом продолжала с явной насмешкой. – Я и не представляла себе, что для тебя это имеет такое значение.

– Имеет, Ба, да ещё какое!.. Только совсем не то, что ты подумала. Не то, что я потомок графского рода. Имеет значение, что я из Кутасовых!.. Прямой потомок Ивана Павловича. Теперь только я начинаю догадываться, почему… – он оборвал свою мысль на полуслове.

– Ну да, ты на него очень похож, я это давным-давно знаю. Вот уж не думала, что это открытие произведет на тебя столь сильное впечатление. Не буду тебе мешать и дальше переживать подобное потрясение, – добавила она насмешливо, забрала из его рук историческую бумагу и выплыла из комнаты.

Он проводил ее взглядом. Королева, мелькнула у него непрошенная мысль, нет графиня!.. Так вот в чем дело – действительно, порода… И он невидящим взглядом уставился на экран монитора. Кажется, теперь всё стало на свои места. Призрак графа Кутасова являлся не просто искусствоведу Андрею, корпевшему над диссертацией, но своему прямому потомку. Неизвестно, сколько бы еще времени просидел Андрей в полной неподвижности, если бы его не вывел из состояния ступора собственный мобильник, вдруг заигравший токкату Баха. Он вскочил на ноги и заметался по комнате в поисках телефона. Да вот же он, на тумбочке у дивана! На дисплее высветился номер – Агриппина!

– А я уж было подумала, что ты мобильник где-нибудь потерял, – зазвучал возле уха ее энергичный, чуть хрипловатый голос. – Чем занимаешься? Занят?

– Смотря для кого. Для тебя – никогда!

– Стало быть, свободен… – и в трубке раздался ее волнующий смех. – А мне тут машину починили, представляешь? Я ее как раз забрала и могу к тебе подъехать…

– Где тебя встречать и через сколько? – деловито спросил он. – Я сам собирался позвонить, но тут такое творится…

– И что же это такое у вас в Гатчине творится? – снова милый смех.

– Приедешь – расскажу.

– Хоть словечко, хоть полсловечка…

– Не по телефону.

– Намекни хотя бы!

– Не канючь. Жду.

– У-у… кажется, всё обстоит действительно серьезно… Ну, тогда я буду у тебя часа через два, или даже три – надо заскочить ещё в одно место. Пока!

– Пока! Ты, давай, не слишком гони.

– Есть, господин генерал! – и она отключилась.

Требуется Шерлок Холмс

Андрей поднял голову: на пороге, таинственно улыбаясь, стояла бабушка.

– Умеешь ты ходить бесшумно… – констатировал он.

– Грешна, каюсь, – склонила она голову. – Между прочим, я всё слышала…

– Подслушивала? – возмутился Андрей.

– Да что ты, родненький. И в мыслях не было такого, чтобы специально подслушивать. Но, в самом деле, не уши же мне затыкать, когда ты своим дорогим любезности расточаешь и посылаешь возду… телефонные поцелуи.

– Могла бы хотя бы тактично сделать вид, что ничего не слышала, – Андрей посуровел.

– Ну, извини. Извини. Могла. Просто хотела избавить тебя от соблюдения ненужных условностей, – по крайней мере, сейчас и, по крайней мере, со мной.

– Если так – прощаю, – улыбнулся Андрей. – Ох, бабуля, живи ты веке в девятнадцатом и обретайся при дворе – ни одна дворцовая тайна не ускользнула бы от тебя, ни одна интрига не обошлась бы без твоего участия.

– Пожалуй, ты мне всё-таки льстишь, – махнула рукой Елизавета Петровна. – Я вот что хотела тебя спросить…

– Спрашивай, разрешаю…

– Спасибо, дорогой! Ты вроде бы собирался поработать дома…

– Да. А в чём дело? Ты – против? – не понял Андрей.

– Нет, совсем нет. Даже наоборот… Только я хотела спросить…

– Да спрашивай же, наконец! – засмеялся он.

– Ты никого сегодня не ждёшь? В гости, я имею в виду.

Андрей покачал головой.

– И это услышала.

Она только развела руками:

– Так получилось. И насколько я могу судить, это она и есть…

– Кто – она? – напрягся Андрей.

– О-о-она! Дама сердца.

– Вы на удивление проницательны, Елизавета Петровна. Да, это она и есть.

– Ну что ж, значит, плакала твоя работа на сегодня.

– Это ещё почему? У меня в запасе часа два, а то даже и три имеется. Вот если бы не отвлекали некоторые любопытствующие личности…

– Это я-то – любопытствующая? – возмутилась бабушка.

– Шучу я, шучу, – словно сдаваясь, поднял он руки вверх.

– То-то же! А теперь, дорогой внучек, спешу удалиться, дабы не тратить твоё драгоценное время на удовлетворение моего любопытства. А что ты хочешь – я просто старая женщина. Старая больная женщина!

– Старая? Больная? Бабушка, не кокетничай.

– Всё, всё, ухожу.

Но не успел Андрей собраться с мыслями, как бабушка снова появилась на пороге и произнесла шутливо-торжественно:

– Надеюсь, сегодня у меня появится шанс стать героем скандальной хроники!

– Непременно станешь, если душа твоя просит. Только Агриппина для жёлтых изданий не пишет.

– Это будет её первый опыт. И мой – первый.

– Только ты сама ей это предложи. Или навяжи свою кандидатуру, прояви находчивость, включи эпатаж!

– У, какой! Эпатаж ему! Уел бабушку. Радуйся. – Она помолчала. – Агриппина, говоришь? Интересное имя. Необычное… Ну всё, работай. – Елизавета Петровна повернулась и с высоко поднятой головой уплыла по коридору.

Андрей углубился в работу. День уже явственно клонился к вечеру, и солнечные лучи, косо проницая оконное стекло, бликовали на экране монитора. Андрей задёрнул штору. Работа шла туго, он никак не мог войти в привычный ритм, «поймать волну» – мысли всё время отклонялись от чисто искусствоведческих проблем, которым было посвящено исследование и, подобно птицам, кружили вокруг загадки, с которой ему пришлось столкнуться. Привычная картина мира за эти несколько дней раскрылась, точно детская книжка с сюрпризом, являя другие, необычные явления, да что там необычные – прямо-таки таинственные.

Для того, чтобы новая картина мира стала привычной, нужно, как минимум, две вещи: первое – убедиться в её целостности, второе – свыкнуться с её конфигурацией, от частностей до всеобщности. Непонятное, необъяснённое привычным стать не может, оно всякий раз может восприниматься иначе, и вместо картины мира мы получаем хаос. Язычникам древности, чтобы свыкнуться с явлениями природы, с которыми они сталкивались ежедневно, ежечасно, потребовалось создать не больше не меньше, как целый божественный пантеон. И тогда, например, гроза стала для них не просто громыханием грома и сверканием молний, но последствиями действий, предпринятых Зевсом или Перуном; стала привычным явлением, – и этот кубик занял своё место в мозаике общей картины миры.

Он никогда не верил в призраки, привидения, разве что в раннем детстве, когда окружающий мир воспринимается как сказка, волшебство. Теперь же, трижды столкнувшись «нос к носу» с одним из них, Андрей, как человек, способный усваивать новый опыт, при всём своём желании не мог оспаривать их существование. Но, как человек мыслящий, пытался объяснить самому себе, откуда и зачем в его жизни появилась другая, неведомая доселе сторона. Какого, спрашивается, чёрта?

Ответ на вопрос «зачем?» должна дать бумажка, найденная в тайнике. А вот откуда… Вопрос «откуда?» будем пока рассматривать как риторический, думал Андрей. Конечно, это паллиатив, полумера, но уж лучше пока так. Не зря говорится: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь.

Всё-таки, во всём этом что-то было. Какая-то система, системность. Это прочитывается по тому, как разматывается пряжа событий, как открывается картинка – пусть ещё смутно и фрагментарно, но всё-таки: призрак Кутасова трижды являлся ему, с каждым разом становясь всё отчётливей, точно он, Андрей (поначалу пытавшийся просто отмахнуться – мол, заработался) с каждым разом приготовлялся к следующему шагу. Потом – тайник в раме портрета. Ему и в голову не могло прийти, что там есть тайник. Если бы не случайность, он никогда не нашёл его, – поглазел бы на портрет, и ушёл не солоно хлебавши. Теперь же он имеет дело с задачей, требующей решения.

Мобильник снова заиграл Баха – как и было обещано, звонила Агриппина.

– Ну что ты там? Ждёшь?

– А ты как думала. Ты сама что – едешь?

– Еду… Почти доехала. Где встретимся?

– Приезжай прямо ко мне.

– К тебе? Домой?

– Да. Бабушка тоже ждёт – не дождётся.

– Бабушка? Да, помню, ты говорил… Ну, домой – так домой. Только ты расскажи…

– Как добраться? Давай. Ты где сейчас?

– На Ленинградском, на Въезде вашем.

– Великолепно. Тогда езжай прямо. По Бродвею.

– Бродвею?

– Да, по проспект 25-го Октября. По нему доедешь до кирхи, увидишь – по левую руку будет Кирха и рядышком поворот…

– Налево?

– Да-да, налево. Это и будет улица Гагарина, – и он назвал свой адрес.

– Угу, поняла.

– Вот и умничка! На всякий случай, я спущусь тебя встречу.

– Премного благодарна, – сказала Агриппина таким тоном, точно сделала книксен – шуточный, конечно.

Они удачно встретились возле кирхи, он подсел в ее машину и показал, как заехать во двор, а когда она припарковалась, не удержался и легонько погладил невеличку-машинку по головке-крыше.

– Вот она, оказывается, какая, твоя Мальтийка…

– Кто-кто? – удивилась Агриппина, – Мальвиной я её зову. А ты как назвал?

– Мальти… Тьфу ты, – Андрей хлопнул себя по лбу. Видимо, увлечённые повествования Виктора о мальтийцах и иже с ними не прошли даром. – Ладно, это вроде как у меня в голове замкнуло.

Агриппина внимательно посмотрела на него:

– Понимаю. У тебя что-то серьёзное?

– Как тебе сказать… – замялся Андрей, не хотелось вот так, с ходу огорошивать девушку. – Давай-ка вначале поднимемся.

Не переставая разговаривать, они вошли в подъезд.

– Статью я, кстати, дописала. Как раз перед обедом сидела, заканчивала, и вдруг из сервис-центра позвонили, сказали, клиент готов – машина, то есть, можно забирать. Ну, я за полчасика добила текст, быстренько закинула редакторше в бокс и полетела. Вот! – Она продолжила, зачем-то понизив голос: – А твою бабушку как зовут? Ты не говорил, или я забыла.

– Елизавета Петровна, – ответил Андрей и добавил, – она у меня особенная!

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Агриппина.

Услышав звук открываемой двери и происшедшую затем легкую суету в прихожей, бабушка показалась в коридоре.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна, – произнесла Агриппина, стараясь сдержать волнение.

– Бабушка, это Агриппина. Агриппина, это моя бабушка, Елизавета Петровна, – церемонно произнес Андрей, представляя дам.

– Очень приятно, – сказала Агриппина.

Бабушка, конечно, не удержалась и не без юмора обратилась к Андрею:

– Видимо от большой любви, ты представил меня дважды. – Теперь она повернулась к девушке и произнесла уже совсем другим тоном, мягким и приветливым:

– Здравствуйте. Мне тоже весьма приятно с вами познакомиться. Что же мы стоим в прихожей? Проходите, пожалуйста…

– И – чувствуй себя, как дома! – сказал шутливо Андрей, которому сделалось немного не по себе от тех изучающих взглядов, которые бросали друг на друга обе женщины.

Чтобы поскорее скрыться от излишне внимательных глаз бабули, Андрей схватил Агриппину за руку и поскорее утащил в свою комнату.

– Вот моя берлога, вот мой дом родной, – скаламбурил он, стараясь избавиться от некоторого смущения.

– Угу, – отозвалась она, осматриваясь. – Вообще-то, у тебя уютненько.

– Рад стараться! Знаешь, я соскучился, – сказал он и почувствовал, что говорит чистую правду.

– Успел соскучиться? Со вчерашнего дня?

– Да. А что, это странно?

– Нисколечко. Я тоже о тебе всё время думала, милый. – Она наклонилась к нему и Андрей, повинуясь безотчётному порыву, поцеловал её губы долгим, затяжным поцелуем.

– Стоп! – Агриппина как бы опомнилась и топнула ногой. – Это ещё что такое?

– А в чём дело? – Андрей озадаченно посмотрел на неё.

– Сначала, понимаешь, заинтриговал. «Приезжай, – говорит, – расскажу». А как приехала – сразу целоваться! Тебе не стыдно? – упрекнула она.

– Ещё как!

– Стыд не дым, как говорится. Ладно, проехали. – Голос её посерьёзнел. – Ну, так что?

– Вот. – Вместо ответа Андрей протянул ей вчерашний листок из портрета.

– Что это? – Девушка осторожно развернула листок. Долго рассматривала его, поворачивала и так, и сяк, то подносила вплотную к глазам, то, наоборот, отодвигала, вытягивая руку.

Андрей молчал. Наконец Агриппина повернулась к нему:

– Какой-то он старый. Старинный даже, я бы сказала. Почти ничего не понятно. Кто-то поймёт…или пойдёт… Уедет. Всё-таки, что это? – повторила она свой вопрос.

– Да, старинный. Вот смотри. – И Андрей протянул ей распечатку.

Нашедший да поймет, Понимающий да услышит, Услышавший да увидит, Увидевший да найдет. — Прочитала она вслух.

– Это тот же текст? А дальше что – вторая часть?

Отец владыки-громовника в сторону пурпурной девы Выпустил двадцать четыре стрелы…

– Совершенно верно. Это текст со старинного листка, только, так сказать, прояснённый. Не забывай, мы живём в век высоких технологий, – объяснил Андрей.

– Да я и не забываю. Но всё равно не понимаю. Это что-нибудь означает? – спросила Агриппина.

– Вот это я и пытаюсь выяснить. Подумал, может, ты… Две головы всё-таки лучше, чем одна.

– Это с какой стороны посмотреть… – хмыкнула она.

– Помнишь историю, которую я тебе рассказывал… Ну, там, в галерее, во дворце…

– Про призрака, что ли?

– Да. Ты ещё тогда сказала, что я похож на Кутасова…

– На кого?

– На портрет. Вспомни, в картинной галерее, во дворце.

– Ах, да, вспомнила! И что дальше?

– Так вот. Это он и был.

– Кто он? Призрак? Призрак портрета? – спросила Агриппина, давясь от смеха. Засмеялся и Андрей: «призрак портрета» – звучит!

– Тебе «ха-ха», а… в общем, так и есть.

И Андрей подробно пересказал девушке события вчерашнего вечера, а заодно и последующей ночи, в течение которой он узнал много нового в плане компьютерной обработки изображений.

– Этот твой Виктор – компьютерный гений? – спросила Агриппина.

– Типа того. Вообще-то он инженер…

– Одно другому не мешает. Гений вполне может работать инженером. Думаю, среди искусствоведов тоже отыщутся свои гении – стоит лишь поискать хорошенько.

– И среди журналисток отыщутся.

– Не спорю. – Агриппина задорно тряхнула своими рыжими волосами. – Занятная история. Я думала, такие только в книжках бывают.

– Как видишь, не только.

– Да, вижу, вижу. Вот что я по этому поводу думаю… Надо подумать, короче.

И после этих слов она впала в глубокую задумчивость, ибо её «надо подумать» было не просто фигурой речи, но руководством к немедленному действию.

– Знаешь, что… С частью первой всё ясно, это некая виньетка, нечто наподобие девиза, ну как «дорогу осилит идущий» – да и смысл, в общем, похожий… – медленно проговорила Агриппина.

– Согласен. Здесь мы видим прямое указание на то, что действием адресата этого послания должен стать поиск. То есть, человек, нашедший в тайнике этот листок, должен благодаря ему найти что-то ещё, – утвердительно кивнул Андрей

– Возможно. Хотя «найти» можно не только физический предмет, но и… истину, например.

– Бесспорно. Вот только нет тут никакого «хотя». Найти листок, расшифровать и, в результате поиска, обрести смысл бытия. – Андрей улыбнулся.

– Или, к примеру, отыскать в шкафу хорошо сохранившийся скелет… – Помолчав, девушка продолжила: – На мой взгляд, ключевую роль в тексте играет именно второй отрывок. Расшифровав его значение, мы решим твою задачу.

– По крайней мере, пройдём один этап, шагнём на ступеньку выше. Но что бы это могло означать?

– Предлагаешь мне поработать Шерлоком Холмсом?

– Готов разделить с тобою эту обязанность, в крайнем случае – готов служить при тебе Уотсоном, или Ватсоном, как там правильней выразиться… Да, кстати… почему именно Холмсом? – спросил Андрей. – Бродвей у нас в Гатчине имеется, а Бейкер-Стрит мы пока не обзавелись.

– Да просто… вспомнилось, – ответила Агриппина. – Эта вторая часть… второй отрывок… Напоминает мне один из рассказов Конан-Дойла. Даже не знаю, почему я его так хорошо запомнила. Читала-то в ранней юности, а вот – всплыло. Другие книги за месяц, за неделю уплывают из памяти в неизвестном направлении, вроде читала, а о чём – не помню, и всё! Избирательная память у меня. Девичья, одним словом.

– Какой рассказ?

– Называется он… как же?., м-м-м-м… «Обряд дома Месгрейвов» – вот как он называется! Там, правда, не стихотворение было, а нечто вроде вопросника, точно не припомню, да это и не важно…

– У бабушки есть Конан Дойл, хочешь, попрошу?

– Да, нет, ни к чему! – махнула рукой Агриппина. – Он нам не поможет больше, чем уже помог…

– А чем он помог?

– Дал толчок. Схему. Направление. – Она села на диван, поджав под себя ноги, и от резкого движения его пружины пронзительно скрипнули. – Короче, так, дорогой. Думаю, что это стихотворение – не набор метафор, а указание на конкретное место. Указание зашифрованное, но место, по-моему, должно определяться однозначно. Остаётся его расшифровать – вот и весь сказ.

– Да-а-а… Дела. – Теперь пришёл черёд Андрею глубоко задуматься. – Отче владыки-громовника… пурпурная дева… Фильм как-то шёл по «Культуре». Кажется, итальянский, про актрису… «Пурпурная дева»… Нет, ничего не ясно! – констатировал он, наконец.

– Между прочим, фильм называется «Пурпурная дива», – не удержалась и подколола его Агриппина. – Я на него рецензию писала для «Афиши»… – Она взъерошила свои пышные волосы, откинулась на спинку дивана и уставилась в потолок, словно именно на потолке могла сейчас прочесть разгадку странного послания. Потом перевела взгляд на Андрея. – Будем исходить из того, что действие происходит в Гатчине…

– Согласен. Тут есть прямое указание на место действия. «Старшая вотчина Пауля» – несомненно, Гатчина.

– Если есть старшая, должна быть и младшая.

– Правильно. «Младшая вотчина» – Павловск.

– Разве Павловск младше Гатчины? Из чего ты исходишь? Объясни критерий, – допытывалась Агриппина.

– Да какие критерии? Гатчина была имением графа Орлова, который и затеял строить здесь дворец. К тому времени, как великий князь Павел Петрович получил Гатчину в дар от матушки, дворец в версии Ринальди был уже построен, и наследник в нём поселился, в то время как Павловск только ещё строился! Так что Гатчинский Большой дворец – старший!

– Понятно. Стало быть, нам даётся подсказка, указывающая конкретное место где-то в его окрестностях…

Послышался осторожный стук в дверь: тук-тук.

– Бабушка! Это ты? – громко поинтересовался Андрей.

– А кто ж ещё? К вам можно? – спросила Елизавета Петровна. И Андрей невольно подумал, что в присутствии гостьи она сделалась образцом такта и доброжелательности.

– Ну конечно! Почему же нет? – Он искренне удивился этому вопросу.

– Андрюша, ты бы гостье чаю предложил – она ведь с дороги, – укоризненно продолжала Елизавета Петровна. – Деточка, идёмте-ка пить чай!

– Ой… как же я… вот идиот… – сконфузился Андрей. – Агриппина, чайку?

– Вы, может, есть хотите? – поинтересовалась Елизавета Петровна.

– Нет, спасибо, я обедала…

– Так это когда было… Ужинать уже пора! Андрей… – Бабушка с упрёком взглянула на внука. – Ухаживай за своей гостьей. Агриппина, никаких отговорок я не принимаю! Марш в ванную мыть руки – и за стол.

– Спасибо, – девушка была явно смущена повышенным вниманием к своей персоне.

Отужинав, молодые люди снова уединились в комнате Андрея. Цель была задана и осмыслена ими, они разгадали последнюю строчку и – как знать – если бы Елизавета Петровна не прервала их мозговой штурм, возможно, он увенчался бы полным успехом. После ужина, увы, запал иссяк, как будто другая энергия – мягкая, сонная пришла на смену прежней – стремительной. Андрей ещё пытался вытолкнуть мысли на прежнюю линию атаки, но девушка мягко перевела его эмоции в иную плоскость всего двумя словами. Они сидели на диване и она, придвинувшись вплотную к нему, осторожно опустила голову ему на плечо.

– Поцелуй меня… – прошептала она и прикрыла глаза.

Её губы были мягкими, а волосы, казалось, пахли мятой и ладаном. Голова Андрея закружилась – легко и сладостно.

– Я тебя… – выдохнул Андрей.

– Люблю… – одними губами произнесла девушка.

Их сердца бились в унисон, их чувства были синхронны – так же, как за полчаса до того были синхронны их мысли. Это было полное единение. Но они не могли знать, насколько они совпали друг с другом. Знать не могли – могли почувствовать. И они почувствовали.

– Сегодня ты никуда отсюда не уедешь, – просто сказал Андрей.

– А я, в общем-то, и не собиралась, – ответила Агриппина. Помолчала, а потом, точно опомнившись, спросила: – А как же Елизавета Петровна?

– Что – Елизавета Петровна? – улыбнулся Андрей. – Бабушка будет только «за», – ответил он на незаданный девушкой вопрос.

– Удивительная у тебя бабушка, – задумчиво сказала она.

– Что верно, то верно, – согласился Андрей. – Учитывая то, что она заставила смутиться такую акулу пера…

– Это я – акула пера? – возмутилась Агриппина. – Ничего подобного. И вовсе я не была смущена. Просто… она у тебя очень душевная и радушная. И гостеприимство её не напускное, не напоказ. Гостеприимство – просто так, от души, она не ищет от этого никаких… – Агриппина замолчала, подбирая нужное слово, – … бонусов. Сейчас это такая редкость.

– В вашем кругу, может быть, и редкость.

– Не иронизируй! Конечно, я могу говорить только за себя. В моём кругу это, действительно, не принято.

За окном темнело, и комнату накрыли мягкие сумерки. Через открытую форточку с улицы вдруг залетели бухающие звуки хард-рока и столь же стремительно улетели обратно: видимо, музыка играла в проезжавшей мимо машине. Уличный гомон становился тише. Кажется, начинал накрапывать по-осеннему мелкий дождик.

Они лежали в обнимку и говорили друг другу слова до невозможности глупые и невероятно светлые – такие, какие обычно говорят друг другу все влюблённые во все времена и на всех континентах. И не было в этот момент на земле людей, счастливее них. Но они об этом не думали.

Странный гость

Утро выдалось серым и тоскливым, а быть может, оно лишь казалось Андрею таким, потому что сразу после легкого завтрака Агриппина заспешила (редакционные дела и, конечно, всё очень срочно!), оседлала свою мальтийку и отбыла на север, в Санкт-Петербург. Глядя вслед её удаляющейся машине, он чувствовал, будто вместе с ней от него отрывается и удаляется в неизвестность часть его собственной души. Вот черт, подумал он, а ведь я влюбился! Как мальчишка, как студент какой-нибудь. Глядишь, скоро и стишки начну сочинять… И хотя он всё ещё пытался иронизировать над собой, в глубине души знал совершенно точно и однозначно: это Она. Та Единственная, с которой ему хотелось бы прожить всю оставшуюся жизнь.

И только когда зелёная машина Агриппины, наконец, затерялась в потоке других железных коней, он повернулся и направился домой. Стал накрапывать мелкий и уже какой-то вполне осенний дождь, что отнюдь не улучшило его настроения. Он поднялся к себе на третий этаж, отпер дверь своим ключом и тихо затворил её за собой – все-таки ещё довольно рано, бабушка, наверное, спит. Но бабушка уже не спала. Она сидела в кухне и кушала кофий (как она всегда называла процесс своего вставания, сопровождавшийся средней крепости черным кофе и парой легких сигарет, которые до сих пор себе позволяла). Андрей молча сел за столик и тоже налил себе кофе из джезвы.

– Чего такой грустный – уехала твоя принцесса? – поинтересовалась Елизавета Петровна, впрочем, в голосе её не слышалось особого ехидства, так, легкая ирония.

– Ба, ну не надо, – вяло отозвался он, – она же тебе понравилась, я видел.

– Пожалуй… – задумчиво произнесла Ба, отпивая глоточек кофе, и покосилась на внука хитрым глазом. – Я даже могу сказать, что у тебя это очень серьезно.

– С чего ты взяла? – встрепенулся тот.

– Ну, как же – стихи сочиняешь… – она по-девичьи хихикнула и подмигнула ему.

– Какие ещё стихи? – искренне изумился он.

– Как – какие? На столе у тебя листок из компьютера со стихами, да ещё в такой маловразумительной, старинной манере написано: «Отец владыки-громовника, пурпурная дева…» По-моему ты перетрудился над своей диссертацией, а иначе с чего бы тебе Зевса владыкой-громовником обзывать, а зарю – пурпурной девой?..  – пожала она плечами.

– Что? Как ты сказала?! – вскочил он из-за стола. – Ну, конечно же, все так просто!..  – И он ринулся в свою комнату, успев, однако, крикнуть на ходу: – Ба, ты у меня просто гений!

Удивленная столь бурной реакцией внука на её замечание относительно его стихотворных опытов, Елизавета Петровна покачала головой и произнесла вслух: «Вот уж не думала, что он способен помешаться на любовной почве!.. » Вздохнула и с сожалением закурила свою вторую и последнюю на сегодня сигарету.

Тем временем Андрей отыскал в ворохе лежавших на столе бумаг листок со странным текстом и впился в него глазами. Все правильно! Отец владыки-громовника – это, конечно, Хронос, Крон, то есть время. Время… Часовая башня! Пурпурная дева – разумеется, заря, значит восток. «Выпустил двадцать четыре стрелы»… Двадцать четыре… Время суток?.. Или расстояние?.. «Стрелу и четверть стрелы под конец взял у него хромоногий кузнец»… Хромоногий кузнец… Конечно же, Гефест! Пожалуй, всё-таки расстояние… И означает это, скорее всего, что нужно опуститься под землю на эти самые «стрелы». То есть стрела, получается, это – мера длины. Метр? В XVIII-ом веке навряд ли всё мерили в метрах, были ещё локоть, аршин, верста… Ну, верста не подходит: на столько под землю при всём желании не зароешься. Что если стрела означает просто один шаг?.. Как говаривал незабвенный Шерлок Холмс: «Элементарно, Ватсон!»

Он тотчас схватился за мобильник и позвонил Виктору. Тот отозвался не сразу.

– Виктор, ты? Где тебя носит? Да я это, я! Я разгадал загадку! Как – какую?! Ну, ты, брат, даёшь! Над которой мы бились всю ночь… Не по телефону… Давай пересечёмся вечером… Идёт! Да понял я, понял – в семь тридцать на углу Соборной и Маркса… – и он отключился, всё ещё пребывая в эйфории.

Бросив трубку на стол, он присел на диван и задумался. Чувство эйфории постепенно спадало, уступая место весьма прозаическим и даже скептическим мыслям. Ну, хорошо, он только что отгадал загадку, загаданную ему его далёким предком Иваном Павловичем Кутасовым, который в образе привидения трижды являлся ему в картинной галерее дворца. До этого он всегда считал себя сравнительно нормальным человеком и серьезным ученым. А тут – какие-то призраки, шифровки из восемнадцатого века, в общем и целом, полная чертовщина! И как прикажете с этим со всем разбираться?.. Андрей вздохнул, невольно глянул на часы: господи ты боже мой, уже одиннадцать! – давно пора в музей и за работу… Всё! Загадки в сторону. Он серьезный ученый, работающий над серьезной диссертацией. Ну а всё остальное переносится на вечер. Он огляделся, комната напоминала последствия Мамаева побоища: на столе и на полу – ворох бумаг, фотографии документа. Хорошо хоть постель с дивана убрал и привел его в пристойный вид. Ладно, вечером уберу! – утешил он себя, взял со стула свою черную папку и направился к двери. Однако что-то словно бы задержало его и заставило остановиться в дверном проеме, ну не мог он оставить дома найденный в тайнике рамы документ! И вовсе не потому, что боялся за него, – Гатчина сравнительно тихий пока ещё городок, – просто не мог с ним расстаться даже на время. Он вернулся к столу, аккуратно сложил листок, упаковал его в целлофановый пакет и сунул в карман куртки – на улице было по-осеннему прохладно.

В рабочем кабинете, где Андрей корпел над диссертацией, сегодня было тихо. Из трёх хранителей, которые обычно здесь находились, на месте была одна Ольга Олеговна. Они поздоровались, поговорили о погоде, хотелось, чтобы этот первый прохладный день – предвестник осени, – не потянул за собой череду дождей и ненастья, а поскорее сменился теплом, которым ещё не успели за короткое северное лето насладиться жители этих мест. И прогноз погоды был на их стороне, обещая близкое, возможно, уже завтра к вечеру, потепление. Андрей повесил куртку на вешалку и устроился за своим столом. Разложил бумаги и привычно углубился в работу.

– Ох, Андрей Иванович, совсем из головы вылетело! – вдруг произнесла Ольга Олеговна. – Вас ведь с самого утра Борис Львович разыскивал.

– По какому поводу? – не скрывая досады, поинтересовался Андрей.

– Тут какая-то делегация приезжает во второй половине дня…

– А я-то здесь причем?

– Из Германии делегация научных работников, – уточнила она. – Всем известно, что вы немецким владеете в совершенстве. Вот Борис Львович и хотел вас попросить с ними провести экскурсию и всё такое.

– В смысле?

– Рассказать о наших научных поисках, о реставрационных работах… Он ведь, то есть Борис Львович, хорошо владеет только английским, вот и…

Дверь распахнулась и в комнату, словно вызванный волшебным заклинанием алхимика, вошел взволнованный Борис Львович. Андрей лишний раз изумился его сходству с портретами эсеров времён Октябрьской революции: та же аккуратная бородка-эспаньолка, интеллигентный и даже рафинированный вид, даже какой-то лоск из начала прошлого века присутствовал.

– Наконец-то, вы появились… – облегченно сказал Борис Львович. – Я уже вам названивал домой, только никто трубку не брал. Номер вашего мобильника, как назло, у всех куда-то запропастился. Думал, если не появитесь через полчаса, послать за вами курьера. Да знаю я, знаю! – всплеснул он руками, увидев выражение лица Андрея. – И понимаю всё! Но и вы поймите меня, дорогой Андрей Иванович, – никто кроме вас не владеет немецким в том объеме, в котором это необходимо, чтобы рассказать о наших делах. Марина Евгеньевна в отпуске на юге, Семён Брониславович, кажется, в Сибирь к родственникам подался на охоту и рыбалку. Ну что мне делать прикажете, что? Будьте сегодня моим спасителем, очень вас прошу. И даю честное слово – ни разу больше вас не побеспокою!

Он смотрел на Андрея такими честными (ни разу не побеспокоит, как же!) глазами, в которых читались надежда и уверенность, что тот не откажет главному хранителю в такой маленькой просьбе, что Андрей, невольно усмехнувшись про себя, только молча кивнул.

– Я так и знал! Вы – настоящий ученый. Мы не можем, не должны ударить лицом в грязь перед иностранцами… – Он посмотрел на часы. – Вы пока работайте, работайте, они подъедут часам к трём. Ах, как хорошо, как хорошо… – бормотал он себе под нос, покидая комнату.

Андрей тоже посмотрел на часы: половина первого. Ну, что ж, у него есть ещё целых два с половиной часа! И он постарался снова настроиться на нужную рабочую волну.

Время пролетело незаметно, и когда в дверь заглянула пожилая секретарша Бориса Львовича в весьма возбужденном состоянии и, задыхаясь, прошептала: «Они прибыли…» – Андрей уставился на нее в недоумении, но тотчас догадался, о ком идет речь, и с сожалением выключил компьютер: ничего не поделаешь, хорошее отношение Бориса Львовича стоило полутора часов личного времени.

В обширном кабинете главного хранителя за длинным овальным столом сидели пятеро незнакомцев (среди них две женщины) и пили кофе.

– А вот и он, – радостно возвестил Борис Львович и продолжал уже по-английски. – Рекомендую – Андрей Иванович! Один из наших талантливых научных работников. Сейчас он трудится над диссертацией по интерьерам гатчинского дворца. Андрей Иванович покажет вам наш музей, расскажет о научной работе и ответит на все вопросы. – Может, кофе, Андрей Иванович? – снова перешел он на русский.

Андрей отрицательно качнул головой.

– Ну, тогда – прошу, – и Борис Львович широким жестом пригласил делегацию на выход и даже соизволил немного проводить, а затем незаметно затерялся в бесчисленных переходах.

Осматривая восстановленные из руин залы гатчинского дворца, немцы задавали Андрею профессиональные вопросы, по каким критериям реставраторы восстанавливают утраченное, существуют ли описания и фотографии уничтоженных в войну интерьеров, или же это сплошной новодел, и прочее и прочее. Он привычно отвечал на все вопросы, улыбался, поблагодарил, когда кто-то похвалил его «берлинский» выговор, рассказывал старинные анекдоты из жизни царственных обитателей дворца. В общем, все шло как обычно. Хотя, пожалуй, не всё. Один из членов делегации, Фридрих, фамилию которого Андрей сначала не расслышал, потом пропустил мимо ушей, и лишь с третьего раза она отложилась в его голове – фон Берг – профессор из Дрездена, произвел на гида поневоле несколько странное и поначалу неприятное впечатление. Причем, Андрей не мог бы даже в точности определить, чем ему не показался этот Фридрих: профессор как профессор, в музейном деле явно сведущ, вопросы задает точные и профессиональные, но что-то в нём было не то, как-то не слишком внимательно он выслушивал обстоятельные ответы Андрея на задаваемые им же самим вопросы. И вообще, какой-то он скользкий что ли, этот Фридрих, подумалось Андрею. По-возможности незаметно он стал присматриваться к неприятному субъекту: лет пятидесяти, практически седой, очень подтянутый, вероятно, занимается каким-то спортом и следит за фигурой. Не исключено, что когда-то был профессиональным военным – выправка сохранилась. Странно, чего это я к нему привязался? Спросил он себя. Никаких серьёзных причин для антипатии к нему у меня нет. Впрочем, так бывает, – не понравится человек на уровне подсознания, и начинаешь накручивать… Наверно события последних дней подействовали на меня не лучшим образом.

Когда гости, наконец, добралась до картинной галереи, они уже явно были утомлены и не проявляли особого интереса к действительно довольно ценным работам старых живописцев. Все, за исключением Фридриха, который, едва они оказались в галерее, тотчас принялся допытываться, есть ли в данной коллекции портрет графа Кутасова, чем насторожил Андрея и заставил его внутренне напрячься.

– Разумеется, портрет графа у нас имеется, – после небольшой паузы ответил он как можно равнодушнее.

Они направились к висевшему на стене полотну. Фридрих казался взволнованным. Он то подходил к портрету почти вплотную, то отступал от него на несколько шагов, словно стараясь разглядеть в изображенном художником два века тому назад человеке нечто, недоступное другим.

– Знаете, дорогой коллега, меня чрезвычайно занимает этот исторический персонаж, – наконец, пояснил он Андрею. – Вообще Павловское время и конкретно именно этот его фаворит. Удивительный человек был – поднялся из самых низов и стал самым доверенным лицом императора Павла, который, как известно, обладал весьма непростым характером!

– Да, личность, без сомнения, интересная, – отозвался Андрей, наблюдая за оживившимся профессором.

– Я даже решил написать о нём книгу, – продолжал между тем тот, – так что в настоящее время собираю материал, разыскиваю всё, что о нем известно.

– Как ни странно, о Кутасове мало что известно, – сказал Андрей. – Он не любил быть на виду.

– Да-да, не любил быть на виду… – повторил профессор медленно. – Поэтому он меня и занимает. Хотелось бы найти достоверные сведения и о его потомках. Ведь у него наверняка были потомки!

– Не думаю, чтобы в нашем музее имелись данные об его потомках. Да и о нем самом, кажется, ничего нет. Вам лучше обратиться в архив Санкт-Петербурга или в библиотеку, покопаться в мемуарах Павловской эпохи, полистать дневники известных личностей.

– Несомненно. Я так и поступлю, – тотчас согласился Фридрих. – Спасибо за совет. – Он, казалось, с трудом оторвался от так занимавшего его воображение портрета и заспешил вслед остальным членам делегации, которые спустились уже на первый этаж, чтобы посетить подземелье.

Как же, жди-дожидайся, думал про себя Андрей, быстро шагая к лестнице, чтобы присоединиться к своим подопечным, так я тебе и признался, что я – потомок Кутасова!.. Сам об этом, можно сказать, только что узнал!.. Нет, всё это весьма и весьма подозрительно… Зачем ему понадобился граф?.. Но тут же он оборвал сам себя: а что, собственно, подозрительного? Простое совпадение. Ну, пишет человек книгу об эпохе Павла Первого и заинтересовался графом Иваном Павловичем. Напротив, ничего в этом удивительного нет – тот был человек воистину замечательный… Так что же меня тогда насторожило?.. Пожалуй, его повышенный интерес не столько к Павлу, сколько к Кутасову… Почему именно к Кутасову?!. А тебе не кажется, родной, что ты малость спятил? Спросил ехидный внутренний голос. С призраками уже «на ты» – и всё такое прочее… Не исключено, мысленно ответил он сам себе, а вслух произнес: «Господа, если у вас есть куртки, накиньте, пожалуйста, в подземелье прохладно…»

Пообедали в ресторане, расположенном на первом этаже Арсенального каре. Расположившись за столиком, Андрей пристально изучал меню – цены здесь кусаются, они рассчитаны на богатых туристов из далёких и не очень далёких стран. Туристы не обеднеют, а вот Андрею плотный обед здесь будет стоить как минимум недельной зарплаты, тем паче, лето и Коктебель неслабо подорвали благосостояние Андрея, а почасовые будут нескоро, их ещё предстоит заработать.

Подошла официантка, скорее официанточка – «юная нимфа со взглядом гламурным», похожая на топ-модель Водянову, причёсанная явно «под Водянову» – вопрос «делать жизнь с кого?» девушка для себя, видимо, уже решила. Прикинув, что чашка кофе и салат не нанесут его бюджету заметного урона, Андрей поднял голову, но едва он открыл рот, чтобы сделать заказ, как над ухом раздался голос Фридриха:

– Коллега, сделайте одолжение. Позвольте мне угостить вас моим любимым блюдом – свиными отбивными. И, разумеется, коньячком – выпьем, как у вас говорят… – мужчина наморщил лоб, припоминая и закончил уже по-русски, – за снакомство!

Андрей хотел было возразить, но, опасаясь обидеть отказом радушного немца, не стал этого делать, и официантка записала в блокнотик названия блюд, высунув кончик языка, точно старательная школьница.

– The same! – по-английски произнёс Фридрих, сказал как отрезал, и девушка упорхнула.

– Мне не везёт на официантов-полиглотов – в России ещё ни один не попался, кто владел бы немецким. Английский худо-бедно все понимают, по крайней мере на уровне меню, счёта и чаевых, – пояснил он Андрею.

Группа разбилась на подгруппы, кучкуясь за столиками – из достигавших его слуха обрывков Андрей заключил, что гости, обменявшись впечатлениями об увиденном, от суховатой, пересыпанной научными терминами профессиональной беседы плавно перешли – одни к политике, оценивая плюсы и минусы широкой коалиции в бундестаге, другие, видимо, футбольные болельщики, вспомнили прошлогодний разгром «Баварии» питерским «Зенитом» в Кубке УЕФА со счётом 4:0. Горечи не было в их ретроспекциях – возможно, её не было и прошлой весной, а тема всплыла потому лишь, что все они нынче приехали в Санкт-Петербург, где и проходил памятный матч.

– Не стесняйтесь, – мягко сказал Андрею Фридрих. – Я знаю, что в России учёные получают намного меньший доход, чем в Германии. А вы мне симпатичны, к тому же я надеюсь, вы мне поможете и… просветите.

– Я готов, – улыбнулся Андрей. – Правда, не уверен, что смогу удовлетворить узкоспециальный интерес, я всего лишь… по-вашему, соискатель докторской степени… – Широкий жест профессора Фридриха поколебал первоначальную антипатию к нему Андрея, которому подумалось, что немец, видимо, неплохой человек, просто его стиль общения не совсем привычен, дело в различии менталитетов. Учёные вообще люди со странностями.

– О, не волнуйтесь, – успокоил Андрея Фридрих. – Меня интересуют… Темы, которыми вы владеете. Как я уже убедился. Притом достаточно общие.

– Хроники Павла? Его окружение?

– Да-да, естественно, – кивнул немец. – И бытописание. А ещё… веяния и влияния.

– Вы хотите написать книгу…

– Да-да. Но не совсем такую… Я хочу сказать, не научную…

– А какую тогда?

Фридрих смущённо улыбнулся и произнёс, понизив голос, точно открывая сокровенный свой замысел.

– Исторический бестселлер. Как Фейхтвангер. Или Дрюон. Давно думаю об этом, всё не знаю, как подступиться, откуда начать. С юности кроме научных трудов, статей и докладов ничего не писал, но чем явственней дуновение старости, тем сильнее меня обуревает желание открыть себя другого. Этим я как бы создам себе двойника.

– Понимаю. Но почему Павел?

– Не знаю, – пожал плечами Фридрих, и жест этот был настолько естественным, что у Андрея не осталось ни грамма былой настороженности к собеседнику.

– Помогу, конечно помогу. А сюжет?

– Сюжет я пока что тоже не знаю. Но основным героем станет Кутасов – Павел слишком заезженная фигура.

– Тем не менее, загадочная. Заездили её домыслами и мифами, а вовсе не фактами.

– Почему? Фактология известна. Зайдите в любой поисковик – в Интернете полно биографических данных.

Теперь Андрей был уверен – совпадение его мистикоисторических опытов с появлением профессора с той же темой в загашнике – если не просто совпадение, то по крайней мере, знак, явленный ему одному, Фридрих не соперник ему, не враг и даже представления не имеет о том, в каком виде приглянувшийся ему сановник гуляет по тёмным коридорам дворца.

Может даже, – подумал Андрей, – Фридрих поможет мне найти разгадку, хотя не стоит так уж на это рассчитывать.

– Ваша специальность – история? – спросил Андрей, и ему подумалось: видимо, профессор почувствовал в нём учёного, родственную натуру, – чем не причина проявить вежливую заботу (по возможности тактично) и завоевать расположение коллеги. Фридрих, словно прочитав его мысль, поспешил подтвердить оба предположения.

– Да. Вы могли заметить это по моим вопросам там, в галерее. А по вашим ответам я понял, что вы тоже учёный, хотя и не столь побитый молью, как я. Вы талантливы и преданы науке, не сочтите за лесть. Мы, люди науки, всё меньше напоминаем воинов, всё больше походим на бюргеров. Два профессора-археолога битый час обсуждают электробритвы и телефоны, сравнивают цены на «Бош» и «Сименс» в Германии, России и Финляндии, их память похожа на прейскурант. Мне неприятно это наблюдать. Говорить об экспозициях и интерьерах, об особенностях архитектуры и о том, где находилась чья спальня, а где чей кабинет, я тоже не могу. Учёного другое волнует – механика исторического процесса, пружины его, скрытые в тёмных лабиринтах за кулисами сцены. И вас, чувствую, они интересуют прежде всего остального, потому что вы скорее воин, а не бюргер.

– Где вы успели побывать? Третий день уже в Петербурге, так ведь? – спросил Андрей, внутренне польщённый тем, что Фридрих признал в нём учёного-воина, именно эта роль была его идеалом исследователя, искателя.

– Вчера в Русском музее говорил с прелестным молодым гидом… Эта фрау, или фройляйн… Показала мне, где висят картины хорошие, интересные, а где вторичные.

– Ну-у-у, – протянул Андрей. – Ваши с фройляйн вкусы могли не совпасть.

– Мне понравился Суриков, я впервые видел его работы. «Завоевание Сибири Ермаком» особенно впечатлила меня. – Вспоминая, Фридрих внутренне распалялся. – Казаки! Сила, покорившая Евразию до Тихого Океана…

– Да. Ермак был первой ласточкой…

– Вот-вот! Фройляйн сказала так же. Потом назвала другие имена. Постойте… – он сделал усилие, вспоминая. – Хабар…

– Хабаров, да, – подтвердил Андрей.

– Я и не знал, что город Хабаровск назван в чью-то честь. Как историк, я всегда занимался другими вопросами. А тут – маленькое личное открытие в смежной области… Да не глядите на меня так! Про поход Ермака, разгром Кучума я, конечно, знал и раньше. Но дальнейшее продвижение русских на Дальний Восток – семнадцатый век – как-то упустил.

– А чем вы занимаетесь как историк? – осторожно спросил Андрей.

– Я? Какой темой? Специализация? Занимаюсь легендами языческого, дохристианского Севера. Севера Европы, – уточнил Фридрих. – Областей, где римские завоевания не поколебали уклада жизни, либо римляне и вовсе не добрались туда.

– Скандинавия, например? Викинги?

Едва Андрей упомянул викингов, как Фридрих заметно оживился, точно услышав секретный пароль, опознавательное слово.

– Да, прежде всего викинги! – произнёс он, и глаза его загорелись.

– Вы исследуете их быт и верования?

– Именно. Мне важна их коллективная психология. Я думаю, современное общество потеряло много ценного, окончательно отказавшись от главного наследия этого славного народа – его воинского духа.

– Вы, видимо, влюблены в объекты своих исследований, – улыбнулся Андрей. Ему нравилось отношение Фридриха к своему делу, первое впечатление о профессоре было, несомненно, не просто ложным – диаметрально противоположным истинному его лицу.

– Влюблён, не отрицаю. А теперь готов полюбить и вашего императора.

– Павла? За что?

– Он попытался, отринув слащавый гедонизм и побрякушки галантного века, воскресить дух древних воинов. Он жизнью заплатил за эту попытку, но не отступил, остался воином до конца.

В пылу беседы Андрей и фон Берг не заметили появления официантки «а-ля Водянова» принесшей счёт – той пришлось громко кашлянуть, и не один раз, а целых три, дабы обратить на себя их внимание. Она стояла возле их столика и, несомненно, предвкушала щедрые чаевые (как-никак, седовласый клиент был иностранец, и явно не из страны третьего мира).

Остальные члены делегации уже поднимались из-за столиков. Очередным пунктом их программы был Приоратский дворец, название это несколько раз прозвучало в их негромком разговоре. Андрей и Фридрих присоединились к основной группе уже на улице – первым вышел немец, Андрей, как радушный хозяин, пропустил гостя вперёд.

День перевалил далеко за половину. Распогодилось. Ласковое солнце приятно согревало лицо и обнаженные руки Андрея (куртку он оставил в кабинете). Они подошли к Черному озеру и поднялись на небольшую горку, откуда открывался чудесный вид на само озеро и Приоратский дворец, белоснежное здание которого с островерхими башенками под красной черепицей, купалось в ярких солнечных лучах. Вид был воистину прекрасен, и делегаты защелкали фотокамерами, стремясь запечатлеть живописные окрестности, остановить мгновение, неуловимо-праздничное, точно улыбка.

Об уникальности строительного материала Приората кое-кто знал, другие услышали только теперь, из уст своего предупредительного поводыря. После осмотра дворца, в ходе которого Андрей дал «подшефным» все необходимые разъяснения, после ответов на их вопросы, впрочем, не слишком многочисленные, группа по берегу Чёрного озера двинулись обратно к Большому Дворцу. Немцы живо обменивались впечатлениями, им явно понравилось.

Фридрих снова приблизился к Андрею, улучив минуту продолжить прерванный разговор. Вера викингов – больше, чем просто собрание легенд. Как и вера кельтов, но кельты не его стезя, друиды знали то же самое, и боги их – те же асы и ванны, только имена у них другие, обычное дело, вот у немцев Один зовётся Вотаном, все привыкли. А Тор – это Перун. Его молот не утратил своей силы от смены имени – потомки Рюрика, Трувора и Синеуса стояли на той же земле, под тем же небом, что и деды Рюрика. Долг учёного – биться за истину, как воин, оставив страх за пределами Мидгарда, срединного мира.

– Я думаю, – говорил Фридрих, – что настоящие учёные, учёные-воины, не уронившие чести своей, после смерти не должны оказаться в загробным мире жестокой Хель, христианские рай или ад не должны расставлять ловушки, стремясь залучить к себе тех, чьё имя – эйнхер… – Фридрих закашлялся, видимо подавился излишком патетики.

– Вы считаете, им место в Вальхалле? – спросил Андрей «на опережение».

– Именно! – Пылкое восклицание слетело с губ Фридриха, заставив остальных членов группы обернуться – обернувшись, они окинули прощальным взглядом Приоратский дворец, чистенький, приятное глазам детище стилизации – умелой, искусной, синонимом которой слово «подделка» не является – как и в слове псевдоготика «псевдо» не умаляет достоинств второй части.

Потом, когда перешли обратно оживлённый предвечерней суетою проспект, держа курс на Длинный остров, к Павильону орла, Андрей рассказал «личному составу» о системе озёр, показал Львиный мост и венецианский «Горбатый». Фридрих вновь приблизился к нему. Он выглядел бесстрастным, точно сфинкс.

– Боги Асгарда, прежде всего Один, Тор и Тюр обладали в легендах викингов некоторым набором атрибутов, – произнёс он.

– Как и боги других пантеонов. Например, кадуцей у Гермеса и Посейдонов трезубец, – ответил Андрей, пытаясь понять, к чему клонит дрезденский профессор.

– Конечно. Но атрибуты богов-асов относились несколько к другой области, чем античные жезлы и копья, годящиеся одним поэтам, для вычурных описаний своих фантазий.

– Что вы имеете в виду? – спросил Андрей и поднял на немца взгляд лёгкий и пока ещё доверчивый.

– Артефакты Асгарда материальны. Срединный мир удостоился чести владеть этим легендарным арсеналом, – понизив голос до шёпота, произнёс Фридрих тоном заговорщика, но тут же добавил погромче, как бы делая шаг назад: – Существует такое предположение…

– Ваше предположение?

– Авторство не моё. Но я не исключаю подобной возможности. Как минимум – допускаю. Но не слишком популяризую данное суждение. Метафизика – смертный грех, по нынешним временам, обругают шаманом и отнимут кафедру в два счёта. Это как отрицание Холокоста, только в более узком кругу.

Фридрих окинул Андрея быстрым взглядом, словно оценивая впечатление, которое произвели его слова. Произойди этот разговор неделю назад, Андрей непременно бы расхохотался немцу в лицо, услышав эдакую антинаучную чушь, но в свете последних событий он был согласен попробовать на вкус следующую порцию мистики. Он с интересом посмотрел на профессора, спросил, как бы уточняя:

– Вы считаете, молот Тора и копьё Одина существовали?

– Да. Они использовались магами. Скажу больше, монолог Вёльвы, открывающий Старшую Эдду, аллегоричен лишь отчасти. Многое, из сказанного колдуньей, было на самом деле. Или будет, сбудется, и я призову вас в свидетели моей правоты. – Последние слова немец произнёс как будто после секундного колебания.

– И что именно будет?

– А вы как думаете, коллега? Хорошо, я дам подсказку, в виде ясного, как день, намёка. Итак, волк сидит пока ещё связанный цепью, и солнце рассекает небосвод, но близок час…

– Рагнарёк??! – изумился Андрей. – Вы всерьёз считаете, что он будет таким, как описано Эддой?

Да он сумасшедший! – подумал Андрей, на секунду теряя самообладание. Через секунду, впрочем, он взял себя в руки и мысленно укорил: а сам-то ты, соискатель, чем лучше, неужто более адекватен реальности, чем этот седовласый немец с военной выправкой?

– Нет, конечно, – усмехнулся Фридрих (Андрею в первый момент показалось, что тот, вклинившись в его внутренний диалог, отвечает на вопрос о его адекватности, но ответа удостоился другой вопрос). – Рагнарёк описан набором аллегорий. Что нужно сделать, чтобы взорвать мост радуги? Из ногтей мертвецов вряд ли получится атомный крейсер. Всё произойдёт куда проще, куда менее красиво, совсем не поэтично и намного страшней.

Он говорил спокойно, без всякого трагизма. Просто, как излагают гипотезу. Хотите – опровергните, кто смелый!

– И что будет на самом деле? – Андрея впечатлили слова профессора, который говорил о «Роке Богов», в силу неточности перевода больше известном как их «Гибель», как о пустяке, о дождике в будущий четверг. Обыденно, обыкновенно. Лицо Фридриха было непроницаемо, улыбка казалась фальшивой. Андрей снова ощутил глухую неприязнь к этому человеку, произносящему на полном серьёзе сумасбродные, доисторические вещи, как будто провоцируя, проверяя реакцию.

– Возможно, и ничего. Ничего не произойдёт.

– То есть? – Андрей был окончательно сбит с толку.

– Всё зависит от обстоятельств.

– Каких?

– Ну-у-у… Досконально пока не могу ответить – сам не знаю. Если схематично – на игральных костях Норн выпадет некая комбинация, инициируя превращение энергий. «Игральные кости Норн» – аллегория. – Андрей промолчал. Слова Фридриха, его лицо, его вид настораживали. Интонации, голос, мимика были непроницаемы. Шутник, безумец, волшебник – профессор мог оказаться любым из этой троицы.

– Эйнхериям в любом случае придётся принять бой. Надо готовиться. Вы, мне кажется, имеете опыт военной службы.

– Вы, думаю, тоже.

– Да, выправка осталась… Это вы имеете в виду? Я служил в бундесвере. Потом занялся наукой. Думаю, ваш опыт аналогичен.

– Почему бундесвер? Вы же из Дрездена, а он находится… вернее, находился в ГДР.

– В Дрезден я переехал в 92-м году. Мне поступило предложение занять кафедру, перед таким соблазном непросто устоять. Старая профессура, как тогда говорили, запятнала себя…

– Чем?

– По большому счёту – ничем. Они просто сражались на стороне проигравших. Я имею в виду Холодную войну. И подозрение в сотрудничестве со Штази… Гуманный суд Линча карает тех, кто оказался слабее. Порядок вещей не дано изменить никаким просветителям, никаким утопистам, тем более, гуманистам.

Андрей в глубине души целиком и полностью был согласен с Фридрихом. Но промолчал: болтун – находка для шпиона.

Колонна Орла тускло блестела в лучах отражённого света.

– Я давно знаю эту историю, – сообщил Андрею Фридрих, задумчиво глядя на нее. – В том месте, где стоит колонна, орёл, подстреленный Павлом Петровичем, рухнул на землю.

– Да, – подтвердил Андрей. – Вы основательно подкованы, не в пример остальным!

– Не обижайте моих коллег, – укоризненно покачал головой фон Берг. – Каждый из них в своей области – профи. Но меня интересует, где в момент убийства орла находился Иван Кутасов. Если это доподлинно неизвестно, я сам придумаю, где он находился.

– А почему именно Гатчина? – спросил Андрей. Миссия его была выполнена, группа немецких гостей погрузилась в микроавтобус – ждали одного Фридриха, шофёр, воспользовавшись заминкой, лениво курил в сторонке, мастерски пуская дым сизыми кольцами.

– Это я вам, дорогой коллега, скажу завтра.

– Завтра вы приедете снова?

– Постараюсь вырваться. Только на этот раз один, без свиты. Впрочем, завтра заседание смешанной комиссии, на котором будет рассмотрен доклад археологов из Ольвии – мне достаточно того, что я прочёл две трети этого доклада. Так что имею честь вновь пригласить вас на обед, хотите – туда же, в Каре, хотите – в другое место, выбор за вами. А за Рагнарёк – не берите в голову. Это лишь сумасшедшая гипотеза, из тех, за которые научное сообщество готово поджарить пятки, по сию пору готово! Одним словом – метафизика, но небезобидная.

Прощаясь, фон Берг протянул руку:

– Спасибо, коллега. Я рад, что познакомился с вами.

– До свидания, герр профессор. Завтра жду.

– Буду в половине первого. Это крайний срок, на случай форс-мажоров. Мне пока ещё сложно сориентироваться по времени.

Микроавтобус отъехал, но Андрей ещё несколько минут стоял в задумчивости на том же месте, прокручивая в памяти ленту своего разговора с немцем. Пройдя путь от настороженности и недоверия к доверию и симпатии, затем, качнув маятник отношения к немецкому гостю в обратную сторону, Андрей знал наверняка теперь лишь одно – появление профессора с военным прошлым на его горизонте – не случайно. А кому и зачем понадобилось или понадобится их знакомство – неясно. Возможно, Фридрих пока что служит в качестве слепого валета. Кому служит? Судьбе, Фортуне, Паркам, Норнам. Одним словом, Кукловодам, – тем, кто движет призраки, передаёт шифрованные послания и позволяет их расшифровать… бабушке, которая совсем не в курсе дела. Да… расшифровать… А ведь Агриппина ещё ничего не знает! Надо позвонить, обрадовать – что Андрей и не преминул сделать. Позвонить-то он позвонил, вот со вторым пунктом не сложилось. Домашний номер не ответил; отозвался мобильный, но резко и коротко, как гильотина:

– Я на летучке, потом перезвоню. Или сам звони, могу забыть. Тут запарка, дедлайн завтра днём, все в мыле. Пока-пока.

Оттарабанив сей монолог, Агриппина отключилась, так и не дав Андрею слово вставить, даже о дно-единственное, тёплое, как поцелуй спросонок – «привет».

С ума шествие. Шаг шестой

Ну, как я мог, идиот безмозглый! – хлопнул он себя по голове. Первым делом следовало сообщить Агриппине. Виктору-то сразу набрал, правда, и он доселе в неведении – перестраховался я, может быть, излишне. Не захотел довериться мобильной связи… Но Агриппина-то не знает! Сколько мы ходили с немцами? Часа четыре примерно, – Андрей и сам точно не знал, сколько времени потратил на делегацию (в первую очередь, конечно, на фон Берга), Он, как это с ним иногда случалось, выпал из времени, отбился от хронометража – так (или почти так) не наблюдает часов кролик, пока удав смотрит на него пристальным гипнотическим взглядом.

Поразительной была лёгкость, с которой профессору Бергу (откуда этот профессор вообще взялся на его голову?) удавалось, то добиться расположения Андрея, то возбудить его неприязнь, подозрительность, то вызвать недоумение и заставить сомневаться в его, профессора, адекватности. Это напоминало скорее не удава с кроликом, а игру в кошки-мышки, однако амплуа мышки Андрея не устраивало, съесть его – задачка не из лёгких. Запросто можно подавиться, а там и летальный исход не исключён, и кто в итоге кошкой окажется? Немец говорил о Кутасове, туманно намекал на свою причастность к этой истории. Но каким боком залётный «фон» может быть причастен к их, гатчинским делам? Для того чтобы разобраться в этом, Андрей и согласился с ним пообедать. Продолжение следует, вторая серия начнётся завтра в двенадцать тридцать.

В половине восьмого Андрей был на углу Соборной и Маркса. Виктор опаздывал, но скоро его фигура возникла в поле зрения, так что Андрей даже не успел рассердиться на приятеля за отсутствие пунктуальности.

– Привет! – энергично прокричал тот издалека и энергично замахал обеими руками. – Вот и я, заждался? – Он окинул приятеля взглядом. – По твоему взъерошенному виду можно заключить – тебе есть, что рассказать.

– Ты прав, старик. Знаешь, с кем я познакомился? С профессором из Дрездена, который сначала о Кутасове речи заводил…

Пойдёт направо – о Кутасове…

Налево – всё про Рагнарёк…

– Чего-чего? – смешался Виктор. – Ни черта не понимаю! Давай по порядку.

– Хорошо, давай по порядку. Помимо неподдельного интереса к личности господина Кутасова, этот чокнутый профессор из Дрездена озадачил меня утверждением, что Рагнарёк непременно состоится. Каково?! Нет, ты не понимаешь, это надо было слышать! Причём, излагалось это всё в такой академической манере… А ещё он думает, что артефакты Одина и прочих асов… Послушай! Он, немец, профессор истории, специалист по викингам, знаток кёнингов… Потом объясню. Так вот! Учёный муж утверждает, что их копья, молотки и другие артефакты отданы людям на сохранение.

– Ты сам-то в порядке? Принял на грудь, признавайся? Нет? Тогда вообще ничего не понимаю… Подожди-подожди, – опомнился вдруг Витька. – Один виртуальный персонаж, помнится… Точно из Германии, какой-то учёный и в возрасте уже… Твоего немца зовут… часом, не Фридрих?

– Фридрих, – подтвердил Андрей. – Откуда знаешь?

– Он в форуме писал нечто подобное – ну, про артефакты, да и Рагнарёк в каком-то серьёзном, чуть не историческом аспекте у него всплывал. В Питер как раз в конце августа должен был приехать, а сам из Дрездена. «Герр Фридрих» его ник на форуме. Мы общались года два. Дядька – с придурью, конечно, но я не отказался бы с ним встретиться в реале. У него мой телефон был, помнится, да вот у меня того телефона уже не стало…

– Старый номер? – спросил Андрей, сочувственно-ехидно.

– Старый, – согласился Виктор обречённо. – Андреас, я фамилию его не знаю, но косвенные улики налицо. Если наши Фридрихи идентичны, – он улыбнулся такому обороту собственной речи, – то это легко выяснить при личной встрече.

– Если завтра убежишь со службы в половине второго дня – встретишься. Будет тебе Фридрих. На блюде с голубой каёмочкой, как положено. И помни мою доброту. И цени нашу дружбу.

– Замётано. – Приятели дружно рассмеялись. Они дошли до начала Соборной и повернули обратно, наслаждаясь отсутствием объектов автомототранспорта в этой части улицы.

– Витя, а твой Мистер Икс – он из чьих будет?

– Что ты имеешь в виду?

– Что-что… Розенкрейцер, масон, мальтийский рыцарь, чёрт-егознаеткто? – с иронией спросил Андрей. – Какому богу служит?

– А, это… – совершенно серьезно отозвался Виктор. – Послушник Креста и розы. Готовится к посвящению в рыцари ордена.

– Да уж, не чета тебе, – не удержался и снова поддел его Андрей. – И в игрищах мальтийских участвуешь, и с мальтийцами хороводишься, и символику розенкрейцеров изучил от «а» до «я», – вот только нигде не состоишь полноправным членом.

– Ну, я пока я выбираю… стою на перепутье… По-моему, суетиться с посвящением не следует. Это девочки, пардон, по залёту замуж торопятся, – а мне некуда спешить, впереди вечность.

– О как! – восхитился Андрей. – Друг Виктуарий, не говори красиво.

– Иди ты!

– Щас пойду! Последний вопрос. На каком это форуме вы познакомились с герром Фридрихом?

– Форум Креста и Розы. Общались от случая к случаю, но, узнав, что я немец, да ещё не из простых – фон Ниссен – он проявил ко мне интерес, даже как-то проникся. Понял, что я кое-чего знаю по теме Ордена, серьёзно занимаюсь этим и вообще… Послушай, старина, – он вдруг пристально посмотрел на Андрея, – у тебя совесть есть? За каким чёртом мы стрелу забили – о немцах долдонить?

– Да странные какие-то совпадения получаются. Особенно, если мой профессор и твой «герр» – действительно одно лицо.

– Мир тесен, как студенческое общежитие. Это давно подмечено, и мы к этой формуле вряд ли что добавим. Немец пусть до завтра погодит, а ты сейчас лучше поведай мне разгадку нашего вчерашнего ребуса, – зря я, что ли, тебе «громовников» с «кузнецами» отыскивал посредством распознавания образов?

– Вообще-то моей заслуги тут никакой. Это всё бабуля… – И Андрей рассказал в подробностях, как Елизавета Петровна разобрала по косточкам всех «громовников», не поняв даже, что имеет дело с загадкой – для неё это были просто «стихи какие-то».

– Ясность появилась, и сделалось ясно, что ничего не ясно, – резюмировал Виктор, выслушав эту историю.

– Будем выяснять, – в тон ему ответил Андрей, – по крайней мере, теперь мы знаем, где искать.

Виктор убежал ловить телефонный звонок из Канады, о котором его загодя оповестили, прислав СМС.

Андрей вернулся домой «между волком и собакой», засел было за диссертацию, однако голова работала плохо, и он вскоре задремал, не раздеваясь, завернувшись в плед. Неизвестно сколько он проспал, пока среди ночи не встрепенулся вдруг, разбуженный внезапной мыслью, она пронзила его мозг словно электроиглой – Агриппина ведь так и не позвонила! Неужели до утра затянулось у них совещание? – это было бы смешно, если б не было так обидно. Не желая показаться навязчивым, он, тем не менее, позвонил – увы, это ни к чему не привело. Дома – длинные гудки, их можно слушать до бесконечности; на мобильном – автоответчик, механическая девушка предлагает дождаться сигнала и выплеснуть свои горькие горести в эфир. Сначала Андрей не хотел разговаривать с автоответчиком, но минут через десять позвонил снова и наговорил роботу целое звуковое письмо.

Засыпая, старался не думать об Агриппине. Вытеснял ненужные мысли, вспоминая утро и Елизавету Петровну, играючи срубившую голову рифмованной загадке сфинкса. Ай да бабуля, ай да умница! – думал, – без неё неделю бился бы над детской этой текстовочкой. Детская-то детская, а поди додумайся! Что-то зарыто в земле, в парке, надо наведаться завтра и узнать, что за дивное место отстоит от часовой башни на указанное количество шагов в восточном направлении… Надо наведаться… если время будет… если не забудет… как волну забывает волна… Он уснул.

Проснулся рано, было совсем темно. И тут же навалились мысли, мысли… Материальные атрибуты асов, – может ли такое быть? А почему, собственно, и нет? Почему умнейшие люди своего времени истово искали Великий Магистерий, иногда жизнь клали на опыты с реактивами? Они просто не знали, что Магистерий должен явиться как дар древних богов, а не быть измышлением умных алхимиков – ими займётся тётушка Хель.

Стоп. А собственно, какие магические артефакты, кроме молотка Тора, копья Одина, ожерелья Фрейн (ради которого она переспала с четырьмя карликами – правда, не сразу, а по очереди) известны историкам? На память Андрею ничего больше не пришло, он без особой печали констатировал, что, с одной стороны, в мифологии Севера Европы как был дилетантом, так, вероятно, и останется, – с другой же стороны, следует изучить вопрос более досконально.

Какое счастье, подумал он, что век Интернета не требует от своих сынов многотрудных библиотечных бдений. Поисковики – великая вещь, ради них одних стоит заделаться технократом.

Андрей включил компьютер и дождался, пока система загрузится. Итак, что скажет городу и миру оракул по имени Яндекс? Какие магические предметы имели в собственности – наяву или в представлениях древних, не суть – жители Асгарда, а также ваны, отвечавшие за плодородие и отличавшиеся от асов ангельским миролюбием?

Артефакты, стало быть – целый перечень (кое-где Андрей не удержался от собственных комментариев):

Брисингамен – одно из сокровищ асов, волшебное ожерелье богини Фрейи.

(Комментарий Андрея: То самое, ради которого и четырёх карликов за четыре ночи не жаль сквозь себя пропустить, штука красивая, но магической силой не обладает, всё волшебство его – что красоту придаёт, да и то – избирательно, не всякой даме подойдёт. Волшба тоже ведь разная. Агриппине, думаю, штуковина подошла бы… Читал про ожерелье, когда спецкурс сдавал по историям-мифологиям.)

Гунгнир (датск., норв., швед. Gungner) – копьё Одина, всегда попадает в цель, убивает всякого, в кого попадёт.

(Комментарий Андрея: Вот это полезная в хозяйстве вещь, стоит выбрать жертву – соперника, завистника, ненавистника – он труп, без вариантов. Можно использовать при совершении суицида. Вполне может сохраняемо быть из поколения в поколение, даже в кладовку, наверное, поместится… хотя нет, про размеры не сказано.)

История (комментарий из википедии – свободной энциклопедии).

Изготовлено двумя гномами братьями Ивальди (в некоторых источниках упоминается гном Двалин), чтобы показать богам мастерство подземного народа. Обладало волшебным свойством поражать любую цель, пробивая самые толстые щиты и панцири и разбивая на куски самые закаленные мечи.

Локи, отправившийся к гномам за волосами для Сиф, получил от них для Одина это копьё, а для Фрейра – корабль Скидбладнир.

Копьё соотносится с руническим символом, Gar.

Драупнир – волшебное золотое кольцо Одина.

(Комментарий Андрея. Вот это вещь! Идеально для умножения золотого запаса – как семейного, так и корпоративного, вплоть до золотовалютных резервов государства. Лайт-вариант – неразменный рубль. Думаю, на должность хранителя кольца был бы наибольший конкурс.)

Комментарий из википедии.

Было подарено Одину гномами Сидр и и Броком. Согласно легендам, это кольцо каждый девятый день приносило своему владельцу ещё восемь точно таких же (видимо, имелось ввиду золотых, но не волшебных). Это кольцо – первое изделие, которое Сидр и выковал, чтобы выиграть спор с Локи.

Мьёллнир (древнескандинавское Mjolnir – «Крушитель»; правильное произношение – мьёльнир) – в германо-скандинавской мифологии молот Тора.

Лёгок, как перо, и после метания возвращается в руку метавшего.

(Комментарий Андрея. Помню-помню, учил к зачёту. Тоже неплохо иметь дома такую вещицу. Хотя аборигены Австралии бумеранг сами по себе придумали, про Тора ни сном ни духом вроде бы. Может, отдали им на хранение, а они авторские права и присвоили? Нет, вряд ли – далековато от страны викингов. И кары никакой с небес за плагиат.)

Извикипедии.

Только Тор и его сын Магии могли поднять Мьёллнир. Тор надевал специальные рукавицы, чтобы дотронуться до молота, и специальный пояс, удваивающий силу носящего. Удар Мьёллнира вызывал гром.

Он изготовлен гномами Броком и Сидр и при споре с Локи о мастерстве кузнецов. Молот был признан асами лучшим творением гномов, и Локи проиграл спор.

Одно время был похищен ётуном Тримом, но благодаря хитрости Локи и мудрости Хеймдалля Тор вернул свой молот обратно.

Нагльфар – корабль, сделанный из ногтей мертвецов; на нём в Рагнарёк выплывает из царства мёртвых Хель для битвы с асами.

(Комментарий Андрея. Ну, это я знал, запало в память тогда же, со спецкурса – корабль из ногтей мертвецов, впечатляет. Хранить неудобно, в отличие от следующего раритета судно в размерах не уменьшается – по крайней мере, ни слова на сей счёт.)

Кинжал Могучего – волшебное оружие Одина. Атрибут власти над мирами, залог могущества и бессмертия.

Изготовлен гномами Двалином и Синдри, подарившими это чудесное оружие Одину. Оставленный без присмотра, Кинжал Могучего был использован Локки для того, чтобы срезать ветку омелы, которой был умерщвлён Бальдр.

(Комментарий Андрея. С лёгкостью отсечёт у дерева Игдрассиль лишние ветви, если надо – перерубит корни, а ещё, наверное, им хорошо вырезать на спинках скамеек что-нибудь типа «Один + Фрея = Любовь», «Рагнарёк недалёк» или «ООО Нагльфар покупает ногти. В любом состоянии. Дорого».)

Скидбладнир – корабль, выкованный гномом Двалином, был самым большим кораблём в мире, но складывался так, что его можно было заткнуть за пояс, или положить за пазуху.

Википедия.

Скидбладнир (норв. Skiöblaönir) – в скандинавской (норвежской) мифологии корабль бога Фрейра. Скидбладнир построили гномы Брок и Синдри, сыновья Ивальди. Сначала корабль принадлежал богу Локи, но Локи отдал его Фрейру в возмещение за кражу золотых волос богини Сиф, жены Тора.

Скидбладнир мог вместить всё воинство Асгарда и плавал как по морю, так и по суше. Паруса его всегда наполнялись попутным ветром. Корабль был изготовлен из множества маленьких частей, и столь искусно, что его можно было сложить, как ткань, и засунуть в мешок.

Гьяллархорн – золотой рог Хеймдаля. Его звук возвестит о начале Рагнарёка

(Комментарий Андрея. Ежели хранитель этого чуда света, не представляя по малолетству или по глупости последствий, из озорства или по любви к музыке решит подудеть – волчара Фенрир мигом цепь порвёт, и – начнётся катавасия! Придётся тогда признать, Фридрих фон Берг – гений, учёный-провидец, как в воду глядел.)

Общее резюме Андрея.

Под атрибутами богов, согласно полученным сведениям, следует понимать указанные вещички. Неужели все они скрываемы людьми, отданы в Мидгард на сохранение по воле Одина? Или не все, а лишь некоторая часть их здесь, среди нас, а остальное – в Асгарде, или где там? Неужели прав фон Берг? Фридрих? Или он блефует? Проверял меня? Или просто изучал? Слова иногда несут совсем иное, нежели означают. А я, видимо, совсем с ума сошёл, если пишу об Одине как о реальном персонаже, а об Асгарде как о понятии географическом.

P.S.Схождение с ума происходит постепенно, но верно. Три первых шага – общение с призраком, четвёртый – получение послания с того света в виде зашифрованного текста, пятый – профессор Фридрих. По логике вещей, сегодня предстоит совершить шестой шаг с ума.

Андрей то и дело впадал из крайности в крайность. Потом решил, что размышлений без пользы должно быть минимум. Лучше вообще не быть. Решил выкинуть из памяти чёртова Фридриха и его маргинально-атипичные гипотезы.

Маргинально-атипичные гипотезы? По первым буквам – МАГ. Может, фон Берг – маг? Больно гладко всё складывается, и ко времени – и с Виктором «герр Фридрих», получается, знаком, Кутасовым интересуется, мне «упал на уши», а информации от него, как с козла молока. Одни «маги» – одни гипотезы в голове от немца, голову сломаешь, взвешивая их между извилин. – Думал Андрей рассеянно, пока бабушка не позвала пить кофе, а когда, наконец, из кухни раздался её звонкий утренний голос, звучный, как труба иерихонская, он поневоле прервал свои раздумья. Вошёл на кухню, улыбаясь, и Елизавета Петровна улыбалась ему свежо и открыто, так искренне, как улыбаются только родным людям. Они сидели друг напротив друга, пили кофе в одинаковом ритме – маленькими неспешными глотками, смакуя напиток, за необязательной болтовнёй прячась от нарочитой серьёзности нашего мира, оставляя «на потом» умственные терзания Андрея; ах если бы в любой момент времени жить легко, смакуя жизнь по глотку, как этот чёрный кофе, в который и сахар, и сливки каждый добавляет сам. По вкусу.

Агриппина наконец позвонила. Извинилась за вчерашнюю недоступность – в прямом и переносном – но её вины не было, освободилась за полночь, когда номер окончательно сверстали, звонить ночью не решилась – слишком поздно, люди спят, а утро вечера мудренее. Андрей, отбросив конспирацию «не телефонности», наплевав на происки телефонистов и сотовых операторов, поведал девушке решение «задачки о громовнике», не забыв и предысторию рассказать вкратце.

– Елизавета Петровна гений, – восхитилась Агриппина. – А я дальше спать пошла. Целую, Люблю. И тэ-дэ. И тэ-пэ.

– А вчера немцы в Гатчинский музей приезжали, – Андрей приготовился рассказывать про фон Берга, но Агриппина выразительно зевнула – там, в телефонном своём далеке – и Андрей отложил рассказ до лучших времён, дай бог, и рассказать он сможет побольше, после сегодняшнего обеда-то.

В рабочий кабинет Андрей вошёл без четырёх минут полдень. На улице занудно моросил дождик, провоцируя умиротворение и тихую леность. Андрей взялся листать записи, но его хватило ненадолго – голова вновь была «нерабочая», мысли вертелись вокруг предстоящей встречи, упорно не желая возвращаться к учёным занятиям. Наконец, Андрей не выдержал, вышел из кабинета и широким шагом направился к парадной лестнице – внизу, в холле сподручнее встречать профессора фон Берга – как тому сориентироваться, где ему искать Андрея, да и охранники не пустят его, сразу примутся звонить Борису Львовичу (Фридрих по-русски не бельмес, как понял Андрей), и это будет не лучший вариант встречи.

Проходя мимо того самого портрета, где Кутасов застыл в прямоугольном оконце рамы, вытянулся в полный рост – в мальтийском мундире, с широкой лентой через плечо, в белом парике, Андрей чувствовал, как ускоряется его пульс, и вот, стремительно отстукивая с левой стороны, бешено колотится о грудную клетку его сердце. К горлу подкатила тревога без причин, омут вселенской скорби разверзался в изножье.

Он ускорил шаг, быстро удаляясь от портрета – и ощутил, как нормализуется сердечный ритм, и тревожная нота не омрачит уже симфонического пространства внутри него. Он спустился в холл, и вовремя – Фридрих возник перед ним тотчас же, остановился, и, пожимая руку Андрея произнёс (почему-то по-английски):

– Привет. Я сильно опоздал. Но я пришёл вовремя. Смотря какую точку циферблата взять за начало координат.

Андрей ответил по-немецки:

– Добрый день, профессор. Всё нормально, вспомните Оккама и не преумножайте сущностей. У вас и без того есть, над чем поразмыслить. И помните – мне трёх лет не хватит, чтобы забыть немецкий язык, а вы за сутки забыли, что я им владею.

Андрей попросил охранника (дежурил, вероятно, новенький – лицо его было Андрею незнакомо) в случае появления Виктора Ниссена сообщить по телефону и назвал номер. Витя, впрочем, позвонил сам – он как раз проходил Адмиралтейские ворота, о чём и поведал жизнерадостно – «…в этот миг я застыл в створе ворот…» к моменту его появления в холле дворца, Андрей с Фридрихом были готовы самолично встретить его.

– Вы знаете, кого мы ждём? – спросил Андрей, когда они шли по коридору.

– Откуда мне знать? – недоуменно сказал Фридрих. – Вы меня разве уведомили?

– Его зовут Виктор Ниссен. Он немец и мой хороший друг.

Профессор остановился на секунду, поднял глаза, наморщив лоб, точно припоминая – имя знакомое, но до того смутное… знакомое сочетание звуков не вызывает ассоциаций…

– Виктор фон Ниссен, – уточнил Андрей, и довесок возымел своё действие – Фридрих вспомнил:

– Ах, да. Мы некоторое время переписывались по Е-мэйл, общались на тематическом форуме.

– А я как раз подумал, что вы найдёте точки соприкосновения… Смотрите, вот и Виктор – собственной персоной. Он рад приветствовать уважаемого профессора на гатчинской земле.

– Точно-точно, – подтвердил Виктор, он говорил по-немецки медленно, долго подбирал каждое слово, но старался не допускать ошибок. – Здравствуйте, repp Фридрих, если это вы. – Со своим посредственным немецким он всё-таки пытался держать марку, играя в национальную гордость германца, в меру своего, конечно, понимания.

– Здравствуйте. Рад с вами познакомиться лично… очно… Кажется, у молодых это называется «девиртуализация». Даже специальное слово придумали. Приглашаю вас пообедать со мной и Андреем. – Они с Виктором обменялись крепким рукопожатием.

Направились опять в Каре – близко, и ни у кого не нашлось возражений. Расположились за столиком, меню было почти без надобности: свиные отбивные и без того не замедлили явиться – на сей раз в трёх экземплярах. Правда, коньячку профессор не заказал. Он взял вино – красное полусухое – предварительно мастерски продегустировал продукт и благосклонно кивнул официанту (сегодня у их столика священнодействовал субтильный юноша): разливайте, мол.

Разговор пока был лёгким и необязательным, но Андрей видел: профессор не так прост, его показное радушие – чемодан с двойным дном, а цеховая солидарность «истинных учёных» для немца – наживка (на которую Андрей вчера клюнул), а вовсе не причина искать сближения. Ему явно нужно от Андрея нечто, о чём он не говорит – и не заговорит, будьте покойны. Пока это одно впечатление, но сегодня руки у Андрея развязаны, сегодня он отдыхает, вчерашние профессорские штучки-дрючки сегодня не пройдут, никаких эмоциональных контактов фон Берг с ним не установит. А он будет наблюдать и делать выводы о странном, себе на уме, субъекте из города Дрезден.

– Не стану скрывать, что городок ваш я выбрал для пристального изучение и дальнейшего описания совсем неслучайно, – между тем говорил фон Берг. – С вами, Виктор, мы дистанционно постигали вековые тайны рыцарей-крестоносцев, орденов, не канувших в Лету, но получивших новые стимулы к развитию. Вы меня бесспорно обогатили новыми знаниями. Надеюсь, и я был вам небесполезен. Дух рыцарства, который воскресил Павел Первый, взывает ко мне из глубины веков. Я должен написать книгу о Гатчинском Принце, и моё нынешнее появление в России посвящено сбору материалов.

– А вчерашняя делегация учёных мужей – ваша свита, – сказал Андрей со скрытой насмешкой.

– Нет, это мои коллеги, – без тени иронии ответил профессор. – Но сегодня я приехал один. – Он развёл руками, словно демонстрируя своё одиночество. – Скажите, Андрей, вы можете помочь мне с материалом? Не знакомы ли вам какие-либо легенды, истории, анекдоты и небылицы, связанные с пребыванием в Гатчине Павла Петровича – и в качестве наследника, и в ранге императора? Не склоняют ли имена его ближайших друзей и сподвижников? Не появлялось ли в обозримом прошлом слухов о каких-то необъяснимых вещах, не становились ли вы сами – вот вы, Виктор – свидетелями паранормальных явлений?

Андрей вздрогнул внутренне – вот оно! Начинается. Фон Берг рассматривал их пристально и строго, взглядом зорким, орлиным, выискивал, не пробежит ли тень тревоги по его лицу или по лицу Виктора. «Ага, сейчас… выкажу волнение и выдам себя…Не дождёшься, немчура. Вот вчера бы тебе подсуропиться». Виктор выглядел столь же безмятежным, пожалуй, профессору не помог бы и дистанционный детектор лжи.

– Кроме легенды о призраке Михайловского замка… – монотонно-вежливо заговорил Андрей, – не знаю никаких таинственных преданий.

– Но Михайловский замок – это Санкт-Петербург. А меня интересует Гатчина. Точнее, комплекс музеев.

Тут заговорил Виктор – медленно, подбирая немецкие слова с тщательностью.:

– Увы, герр Фридрих… Прошу прощения, что называю вас ник-неймом, и всё-таки, удивительно: мы живём в разных странах, заочно знакомы на форуме Креста и Розы, и вдруг – встречаемся в реальном мире, благодаря случайности. А вы хотите писать книгу мистических историй? Или доказывать их научную состоятельность? – Он подмигнул Андрею, что не укрылось от зоркого взгляда профессора.

– Хочу писать исторический роман. В строгом смысле, к науке истории он не будет иметь отношения. Это скучная наука, а я люблю мистику, способную обернуться достоверной, самой достоверной реальностью.

– Вы знакомы с подлинной историей здешних мест при Павле? – спросил Андрей, но поправился. – Нет, я, разумеется, знаю, что знакомы. Вопрос только – насколько хорошо?

– Пока не очень, – улыбнулся профессор. – Но я стараюсь, чтобы белых пятен с каждым днём оставалось меньше и меньше.

Не зря говорят, что первое впечатление – самое верное. Вчера, едва перекинувшись с фон Бергом парой-тройкой фраз, Андрей подумал, что заезжий профессор куда более осведомлён, чем хочет показать. Теперь он думал так же; этот Фридрих прощупывает их с Виктором, блефует, подлинной цели своей не называет – и не назовёт.

Сначала его интересует Кутасов (само по себе наводит на размышления), потом паранормалыцина, намёки разного калибра, различных степеней прямоты/изящества – смутные подозрения Андрея укреплялись, костенели, обретали каркас.

Пообедав, они вышли на плац. Солнышко светило неярко, совсем по-осеннему, и профессор, невозмутимый и внешне благодушный, произнёс:

– Узнаю эту погоду. Солнце, на которое можно смотреть, как на любой другой предмет. Представляете? – Я узнал его по рассказам отца. День, когда он вошёл в Гатчину, вернее, въехал в кабине грузовика, запомнился ему такой же погодой, как мне запомнится день сегодняшний. По крайней мере, похожей.

– Осень пришла, – пожал плечами Андрей.

– Тогда тоже была осень. Середина сентября, ещё довольно ранняя осень.

– Сорок первого года, – констатировал Андрей.

– Да, – сказал Фридрих и развёл руками. – Отец не был фашистом, он не убивал людей, не участвовал в боевых действиях. Он служил в штабе. Носил очки, имел очень плохое зрение. Отец восхищался Гатчиной. Он провёл здесь много времени, но он клялся, что не только в России, а вообще – ни в Польше, ни в Литве – за всю войну никого не убил! И я ему верю, это был честнейший и добрейший человек. От него я услышал и про дворец, и про парк, который всё более редел, потому что нужны были дрова, много дров.

– Вы знаете, в каком состоянии был Большой дворец, когда ваш отец и его сослуживцы покинули Гатчину? Он до сих пор не восстановлен до конца.

– Война, увы, штука жестокая, – спокойно ответил профессор. – Отец хотел стать учёным, но был мобилизован и работал в штабе вермахта… Секретарём. Он был канцелярская крыса. Он с таким упоением рассказывал отрывки и истории о той поре своей молодости, о тайнах города, ставшего на два года местом жительства. Говорил, что пытался спасти то, что было возможно спасти.

Андрею не хотелось развивать эту тему, и он молчал. Молчал и Виктор – тому было нелегко и говорить по-немецки, и воспринимать на слух речь фон Берга, когда та хоть чуточку ускорялась.

– Имя графа Кутасова я узнал от отца. По какой-то причине он симпатизировал русскому вельможе чуть ли не больше, чем самому Бисмарку. Когда отец рассказывал о Кутасове, я не задумывался, правдивы его истории, сложились они сами собой в народной памяти или отец их выдумал от начала до конца. Так вот, друзья мои… Я хочу разыскать потомков графа.

– Где вы собираетесь их искать? – не выдержал Андрей, картинно недоумевая, какие поиски вообще возможны – здесь и сейчас. Но это нарочитое недоумение было призвано скрыть вполне натуральное изумление, в которое привели его слова фон Берга о «потомках Кутасова» – «по мою душу явились, герр профессор?»

– Искать надо в Санкт-Петербурге, – улыбнулся Фридрих. – Или в его живописных окрестностях.

– А с чего вы взяли, что потомки Кутасова отыщутся?

– Чувствую… По запаху мистерий, которые не разыграны ещё, но разыграются очень скоро, – невнятно проговорил он, и неожиданно зашёлся петушиным фальцетом:

– Одному человеку отправили чужую бандероль, по ошибке отправили, а потом спохватились – и давай локти кусать!

– Кто, кому и насколько ценная бандероль?

– Очень ценная! – прочувствованно ответил профессор, и Андрей проникся интонацией, с которой это было сказано. – И это моя бандероль! Моя! – Сказал как отрезал. Замолчал.

– Кому отправили вашу корреспонденцию, герр Берг? – невозмутимо спросил Андрей. Улыбка играла на его губах.

– А вы? Вы не знаете?

– Нет, – удивился он.

– Жаль. Что не знаете. Я не остался бы в долгу. Я не останусь в долгу в любом случае. Планете угрожает тяжёлая экологическая и экономическая опасность. Ради предотвращения катастрофы я и пытаюсь найти того, кто встанет со мной бок о бок. В их ряду первыми номерами будут потомки достойных людей – Кутасова Ивана Павловича и его друзей. Только им под силу то, что не под силу никому, даже грозным богам.

– Что это? – спросил Андрей.

– Вчера я рассказывал вам – скоро грянет Рагнарёк, чтобы его предотвратить, мне нужна власть над Норнами.

– У потомков Кутасова она имеется?

– Вполне возможно.

Андрею вдруг стало весело, он засмеялся. Разговаривать с профессором ему больше не хотелось, имитировать беспристрастие или невозмутимость, мимикрировать не хотелось, на уровне мимики – тем более.

Профессор Берг лишь чуточку приоткрыл карты, но Андрею хватило и того; поблагодарив Фридриха за угощение, они с Виктором дружно отказались принять новое приглашение на обед – «пардон, завтра и послезавтра мы, к сожалению, не сможем составить вам компанию».

– В традицию у нас с тобой не вошло… – Андрей заговорил по-русски с нескрываемым удовольствием. Фридрих фон Берг отчалил, и они остались вдвоём с Виктором. – Самое интересное знаешь что?

– Ну?

– Только между нами…

– Естественно.

– Про потомков Кутасова заяснял герр профессор, про их несомненные достоинства. – Виктор кивнул. – Витя! Ты сейчас беседуешь тет-а-тет с прямым потомком Кутасова и не подозреваешь как тебе повезло.

– Значит, ты – потомок? – изумился Ниссен. – А молчал всю дорогу… Хоть когда бы похвастался, не в присутствии герр-Фридриха, а так… приватно.

– Хвастаться особо нечем, к тому же я сам узнал об этом буквально на днях.

– Тогда всё представляется в несколько ином свете. Сдаётся мне, что с фон Бергом наши тропинки ещё пересекутся… под кривым углом.

– Посмотрим… Бесспорно одно: бок о бок с ним сражаться, даже в статусе достойнейшего отпрыска достойнейшего рода, я не планирую.

– Зато перекусили. Узнали много нового про Рагнарёк… – усмехнулся Виктор.

– Меня даже не волнует, знает ли немец о моей принадлежности к роду Кутасова, или же выстрелил наугад. Всё едино промазал.

Андрей чувствовал и почти знал: Фридрих фон Берг, учёный-историк из Дрездена – недруг. Как минимум – потенциальный. Как минимум – в этой истории. Странно, но Виктору это ощущение тоже передалось, и если «герр Фридрих» встретится ему на очередном форуме Розы и Креста, никаких контактов с этим персонажем Виктор иметь не будет.

Раскопки

Чем дальше распутываешь клубок загадок, тем интереснее становится, что там, на следующем витке? Заветная сердцевина, долгожданный ответ на все вопросы или следующий виток, дающий пищу уму, но не утоляющий жажды душевной. Во втором случае не стоит гадать, сколько ещё звеньев осталось в цепи, но надеяться, что этот-то шаг станет последним – необходимо.

Накануне вечером, прогуливаясь по улицам, двигались куда ноги несут – глаза глядели в плоскость завтрашнего предприятия. Виктор сдержанно похвалил проницательность Елизаветы Петровны, хотя тут мы имеем в чистом виде эффект «свежей головы», но всё равно молодец.

Андрей посетовал на то, что «могучий отец» из стихотворения – коренастый дуб – слишком широко разросся, не ввысь тянулся всю дорогу, а вширь разрастался, приняв под покровительство слишком большой сектор земли – копать наугад «под дубом» значит вертеть колесо не слишком благосклонной фортуны, вот бы избежать её гримас. Виктор согласился с доводами и предложил использовать металлоискатель, сам же вызвался раздобыть оный у одного из своих друзей – следопытов – «красных», а не «чёрных», стало быть, реликтовый человек приятель Виктора.

– Мы не знаем, что именно ищем. Собственно, эта штука не обязана быть металлической, – скептически кривил губы Андрей.

– Верно, не обязана. Но я высоко оцениваю вероятность захоронения клада именно в металлической упаковке. Это – гарантия долговечности, в любой истории с кладом, зарытым в лесу, обязательно присутствует кованый ящик, – ответил приятелю Виктор.

Андрей сидел на обшарпанной деревянной скамейке в глубине двора, на песке у себя под ногами чертил отрешённо треугольники и ромбы, но вместо грубого легионера-убийцы мыслителю явилась любовь – Агриппина въехала во двор нежданною, без звонка.

– Хотела сделать тебе сюрприз, – объяснила она.

Оглядела его – в руке ивовый прут, у ног сплошная геометрия – и нашла единственно верное слово для описания мизансцены.

– Архимед, – сказала она.

– Так точно, – согласился Андрей.

Дополнительный инвентарь типа «металлоискатель» явился, как и было оговорено. Виктор был залихватски-весел, бесшабашен и без умолку сыпал анекдотами, почерпнутыми в ходе визита к «следопыту». Не в пример предыдущему, день раскопок выдался ветреным и бессолнечным, то и дело налаживал дождик, всякий раз недолгий – точно его отговаривал идти тучный хозяин в сером бесформенном полушубке, оседлавший небосвод, словно заправский барин.

Виктор вернулся с работы и скоро звонил Андрею – уточнить, в котором часу будет проведена операция.

– Часа в два. В половине второго последний обход территории, отключают фонари уличные, – пояснил он задумчиво. – Согласись, ночное кладоискательство в 24 шагах от стены Большого дворца не слишком респектабельное занятие.

– Согласен. Итак?

– В половине второго выдвигаемся на исходную и ждём…

– Чего?

– У моря погоды, как водится.

«Ждать у моря погоды» Андрею пришлось намного раньше: надумав позвонить Агриппине, он опять не смог дозвониться. Повторил набор номера – раз, другой, третий. Вердикты, сообщаемые вежливым роботом, разнообразием не отличались – в трубке звучало неизменное «Абонент недоступен», а потом ещё и по-английски. Он так и не дождался «хорошей погоды» – мобильную связь безбожно штормило, а потом Андрею стало не до того – серьёзные дела намечались, час «ч» приближался с неотвратимостью скорого поезда, да и новостей особых не было.

Они вышли на исходную ровно в назначенное время, с двумя острыми, точно бритва, лопатами и, разумеется, с условно-полезным чутким металлоискателем. Обход территории стражами ночного парка начался, и глухие шаги, удаляясь в сторону Адмиралтейства, дали друзьям сигнал «наизготовку».

Следовало поспешать. Времени в запасе было около часа, а это не так много, как может показаться. До «могучего отца» оказалось ровно 24 шага, что обрадовало Витю, в любых расчётах ценящего точность, любящего оправдавшиеся ожидания.

Едва подошли к дереву – металлоискатель подал сигнал «есть!»

– Дерн тихонько уберём и рядом положим. – Андрей был осторожен, предусмотрителен. – Предстоит следы грамотно замести.

Дружно принялись за дело: плечо к плечу, к черенку черенок. Начал моросить противный мелкий дождь, но ни Андрей, ни Виктор его даже не заметили – блиц-раскопки дело серьёзное, внимания требует, не позволяет мелочам тебя отвлечь… Что-то звякнуло о штык лопаты, и Андрей осторожно, как хрустальный шар, извлёк из земли бесформенный металлический осколок, ржавый от времени, с оплавленным краем.

– Осколок, – разочарованно констатировал Андрей.

– От снаряда. С Великой Отечественной остался.

– Откуда ещё… В гражданскую здесь из пушек не палили.

Вздохнули и принялись восстанавливать видимость нетронутого ландшафта в точке, где ржавой сталью напомнила о себе смерть, напомнила о себе война.

Снова Виктор двигался вокруг мощного ствола дуба, чутко слушая землю кругом металлоискателя, пока тот не подал хозяину свой безошибочный сигнал.

– Здесь, – разом произнесли «кладоискатели» и принялись копать землю, не забыв предварительно убрать дёрн. В пункте номер два маршрута следопытов копать пришлось дольше, и уже усталость даёт о себе знать – не так яростно вонзаешь штык лопаты в грунт, не столь стремительно выбрасываешь землю.

– Стой! – вдруг замер Андрей, и Виктор тоже замер, прислушиваясь – растущие звуки не были громкими, но источник находился в непосредственной близости от места поиска и характерный саунд-трек любовной игры звучал, переливаясь от негодующего «с ума сошёл… не здесь…» девушки до ритмичных слитно звучащих, с каждой секундой ускоряясь, женско-мужских стонов. И наконец – в апогее – протяжное «аааа». Синхрон. Браво!

– Нашли место, – покачал головой Виктор.

– Войди в положение. Может, им негде. А у них любовь.

Отстонавшаяся парочка появилась в поле зрения «кладоискателей», парнишка был мосластый, неуклюжий, прыгая на одной ноге, он натягивал брюки. Девушка оказалась плотненькая, её развитая грудь вздымалась и опускалась пока она, замерев на месте, поправляла юбку. Раз-раз – девушка ловко натянула трусики, такая ловкость почти всегда выдаёт богатый экстремальный опыт. Виктор и Андрей замерли, пока те не ушли, потом принялись стремительно углублять яму, где основной помехой были корни дерева, их приходилось перерубать чуть ли не ежесекундно.

– Написано же – в глубину стрела с четвертью. Шаг с четвертью, примерно метр, – прерывисто дыша, проговорил Виктор.

– Больше.

– Почему?

– А подумай.

– Не думается.

– Нарастает сверху слой, за два века могло неслабо нарасти, – разъяснил Андрей.

– Тьфу чёрт! То-о-очно! – Виктор присвистнул и в сердцах выплеснул из груди истошное ругательство (звук получился как у тех парня с девушкой в самом апогее), и работа продолжилась.

Их окружали мириады крохотных, маленьких и побольше звуков, звучаний, вросших в ночную тишину, но ни тот ни другой не обращали на звучание тишины никакого внимания.

Но вскоре им пришлось покинуть место раскопок – закончив обход, сторожевой наряд вернулся на исходный рубеж, и приятели спешно ретировались под сень густых кустов сирени. Но недолго пришлось им бездействовать, к вящей радости наших друзей охранники тут же двинулись во дворец – на главной вахте, пыхая клубами белого пара, кипел чайник, а что может быть лучше, чем с промозглого крыльца шагнуть в натопленные сени и выпить, дуя на блюдце и потея лицом, стакан-другой крепкого душистого чая – с мятой, с мелиссой, с черничным листом!

Работа продолжилась. И вот. Наконец. Эврика! – впору было кричать, сдвоив голоса. Невзрачный бурый ящик, когда его оттёрли самую малость, обернулся изящной шкатулкой, а на крышке обнаружился символ – глаз, вписанный в ромб.

– Всевидящее око, – торжественно объявил Виктор. – Классический символ масонов, да и не одних масонов – это древний знак!.

Шкатулка оказалась заперта миниатюрным замочком, сломать который рукастому инженеру Вите не составило ровным счётом никакого труда. Но это было потом. А сейчас победители – кладонахо-дители без особых треволнений вернули плацдарм «могучего отца» в исходное состояние. Со стороны, по крайней мере, всё выглядело просто идеально.

Возвращались через Адмиралтейские ворота, а зачем пошли этим путём – да низачем, просто так пошли и вышли. Но пока ступали по дорожке к выходу, услышали из-за кустов – невероятно густых, но низкорослых, так что верней будет сказать, Андрей и Виктор слышали из-под кустов те же звуки, что раньше – слитного женско-мужского, синхронного равноускоренного крика.

Шли друг за другом. Идущий первым, Виктор обернулся

– Пьеса с теми же актёрами, как думаешь?

– Вряд ли. Двойной экстрим в столь сжатые сроки никакая любовь не вынесет. Разве которая до гроба, – пошутил Андрей.

Чем ближе они подходили к дому Виктора, тем сильнее их обуревало волнительное нетерпение. По большому счёту, было неизвестно, что скрывает в недрах своих железная шкатулка с Всевидящим оком на крышке и есть ли внутри неё хоть что-нибудь? С каждым шагом, сокращавшим остаток пути, они, не сговариваясь, прибавляли скорость; так и шли по Маркса – не глядя друг на друга, но неизменно вровень, плечом к плечу, равноускоренно. На финишной прямой, свернув уже во двор, не шагали, а летели – и всё вровень. Улицы были абсолютно пустынны, наступало кромешное время – тот час, когда сны наиболее сладки, а бессонница делается нестерпимой, открывая перед избранниками своими кленовые врата безумия.

По счастью, перед Андреем и Виктором отворились совсем другие «врата» – сначала кодовый замок, щёлкнув, впустил их в чёрное чрево подъезда, и они бегом ринулись вверх по лестнице, перескакивая ступеньки, за считанные секунды одолев путь до квартиры; затем Виктор, звякнув ключами, отворил последнюю дверь, и вот они в квартире Виктора.

Сразу – в комнату, Ниссен на правах хозяина выдвинул из-под дивана ящик со слесарным инструментом. Там нашлось всё необходимое, чтобы замок шкатулки был безжалостно сломан; Андрей, затаив дыхание, заглянул внутрь – там что-то было, и ему, как и Виктору стало ясно, как божий день, что ценность находки – это «что-то», неведомое пока содержимое; что сама шкатулка – лишь футляр, хранилище; иначе не могло быть. И неважно, что Всевидящее око на крышке оказалось золотым – это выяснилось немного позже, но никого особо не взволновало, этот факт даже не запомнился особо.

Теперь приятели медлили, тянули сколь возможно миг предвосхищения. Им уже было радостно: внутри есть что-то, а стало быть, внутри – то самое. Как может быть иначе?

– Ну! С победой?

– С победой, старик.

Не грех порадоваться. Ей-богу, не грех, пускай и заранее. Шкатулка стояла в центре стола, крышка была откинута, и они наконец решились – с внутренним трепетом извлекли на свет божий тонкую прямоугольную дощечку, испещрённую какими-то знаками и листок, сложенный по сгибам, точь-в-точь как первый, из рамы портрета. Андрей развернул его: надпись в верхней части сохранилась лучше, чем на том, первом, и восстановления с помощью компьютера текст не требовал. Тем более Андрею и Виктору были хорошо знакомы эти четыре строчки:

Нашедший да поймет, Понимающий да услышит, Услышавший да увидит, Увидевший да найдет.

В нижней части листа, где в прошлый раз была загадка про сына-громовника, теперь обнаружился рисунок. Андрей принялся разглядывать его, вертел и так, и сяк, а Виктор, от любопытства высунув кончик языка, смотрел на рисунок сбоку, поверх плеча Андрея, чуть не упираясь в него щетинистой щекой.

Сообща они сделали вывод: изображение представляет собою некий план, схему местности, но соотнести его с каким-либо конкретным ландшафтом они не могли, как не могли определить масштаб. Никаких дополнительных указаний рисунок не содержал, нарисован план был, вероятно, не картографом, а обычным рисовальщиком. Одна из точек на схеме была отмечена красным крестиком – похоже, это и был следующий «пункт назначения» в их таинственном путешествии.

Внимание приятелей переключилось на дощечку, листок со схемой на время оставили в покое. Потемневшая древесина, по которой когда-то давным-давно прошёлся резец, запечатлев на её поверхности три ряда странных символов-фигур.

Андрей с интересом вертел перед глазами дощечку, разглядывая её со всех сторон. Ниссен выхватил её у него из рук и в свою очередь пристрастно осмотрел, кроме непонятных значков, тут ничего больше не было интересного.

– Что бы это значило? – произнёс Андрей, адресуя риторический свой вопрос в пустоту. Однако из пустоты отозвался Виктор:

– Каракули. Абракадабра.

– Три ряда одинаковых.

– Угу, я заметил.

Усталость наконец дала себя знать – голова Андрея отяжелела, мысли в черепной коробке ворочались медленно, напоминая старческое ворчание. Сосредоточиться толком не удавалось. С Витей происходило то же самое – его взгляд вдруг сделался бессмысленным, и не меньше минуты пребывал в прострации, упершись в одну точку – словно компьютер «завис», а через минуту «отвис». На восточной стороне неба рассвет готовился прорезаться, точно молочные зубы младенца – а может, уже прорезался, откуда Андрею знать? – засматривать в окно, высматривая утро, ни ему, ни Виктору сейчас не пришло бы в голову.

Они пребывали в состоянии изменённого сознания. Странные Символы глядели на них, складываясь в послание далёкой цивилизации, написанное на инопланетном языке. О принадлежности Символов к земным алфавитам, даже о сопряжённости их с чем-либо, существующим на Земле, и речи быть не могло.

Андрей утратил чувство времени, а вскоре – и пространства. Он отметил краем сознания, как вырубился Виктор – уронил голову на сложенные, как для молитвы, ладони и уснул прямо за столом. И в этот момент, как по наитию, в изменённом сознании Андрея тусклой неоновой строкой мелькнуло слово.

В рассвете было слово, и слово было у Андрея, и слово было «руны».

«Пойду домой» – подумалось ему, но мозг разучился продуцировать нейронные сигналы и отправлять их на периферию мышечной системы. Не прошло и минуты, как Андрей крепко спал, свернувшись калачиком в мягком «гостевом» кресле.

Утро вечера мудренее

Утро вечера мудренее – чистая правда, клянусь. Наутро, прихлёбывая кофе, Андрей и Виктор смеялись так, что стёкла дребезжали.

– И как это я так? – весело недоумевал Андрей. – Видел же я эти руны! Не помню где, но видел, и неоднократно. Руны – вполне узнаваемая штука. Дожил! От усталости у землекопа невольного в мозгах сделался паралич, я отправил Скандинавию со всеми её шведами, финнами и норвежцами из солнечной системы прочь, в иную галактику – позор на мою седую голову! Стыд и позор!

– А я-то, я-то хорош… – только крутил головой Виктор.

– Витя, тебе-то не так позорно – не вспомнить рун! Инженер, технарь – ты можешь за всю жизнь их в глаза не увидеть.

Виктор саркастически смеялся.

– Ну, ты даёшь, Андреас! Инженер, значит неграмотный? Может и книжек не читать, он технарь, ему простительно?

– Тебе, фон барон всё простительно. Расслабься. Маху мы вчера дали! Мы с тобою…

– Воистину! Дали маху.

Андрей отправился домой, он сегодня собирался в Питер. Бабушка носу не казала из комнаты, была на редкость неразговорчива, апатична. Такое редко случалось, и Андрей на всякий случай спросил, просунув голову на её территорию:

– Бабуля, у тебя всё нормально?

– Да, не волнуйся. У меня всё в порядке. В холодильнике бери ветчину, масло, огурцы, помидоры – завтракай… У меня к тебе, внучок, единственная просьба – сообщай мне предварительно, если не придёшь ночевать. Всегда звонил, сообщал, и приучил меня к этому. Теперь я беспокоюсь, если долго тебя нет вечером и звонка от тебя нет.

– Виноват, Ба, исправлюсь, – поспешно согласился он.

А внутри него крепло некое беспокойство, суть и причину которого Андрей не мог пока что выщемить из ленты ежедневных событий. Потом, уже по дороге в Питер, вернее, ещё на станцию, у него возникло глупейшее ощущение, будто за ним наблюдают. Несколько раз он неожиданно оглядывался, пытаясь установить источник этого неприятного ощущения, однако его окружали неприметные, серые, невзрачные, обычные на вид люди, явно спешившие по своим делам и смотревшие куда угодно, только не на него. Однако тревога и внутреннее напряжение не покидали, словно внутри него, независимо от сознания, вдруг загорелась и настойчиво мигала красная лампочка – сигнал опасности. Этот человек, в плаще и тёмных очках, – вроде я его уже видел! Встрепенулся он. Точно, когда от Ниссена домой шёл – не этот ли типчик за мной пристроился?.. Похоже, у меня начинается паранойя, констатировал он.

Иногда мелочи расставляют тебе подспудные ловушки, забирая в плен твоё сознание, искажая реальность до неузнаваемости, – например, этот человечек, ставший твоей тенью; плюгавенький ходит поблизости, шпионит, и ты его видишь раз, другой, третий… Фиксируешь частности, а общей картинки не получается, поэтому нервничаешь, выходишь из себя, боишься – сам не знаешь, чего или кого: ножа в спину, карманника в метро или обманутого в марте мужа, спроси кто – не ответишь. Мужчина повернул направо и нырнул под арку, скрывшись из глаз. Надо взять себя в руки, – подумал он, а то так и в психушку недолго загреметь. Наверное, дает о себе знать бессонная ночь…

Андрей невольно отметил, насколько увеличилось на улицах Питера и в метро количество молодых людей. Неизменная примета осени – учебный год вступил в свои права, побуждая студентов всех видов и мастей бежать, ехать, а кого и лететь на крыльях любви к знаниям (дай бог, чтобы не безответной) в вузовские аудитории, на лекции-семинары.

Да и сам он – человек ещё молодой, направляясь учить своих подопечных уму-разуму, становится такой же каплей в общем потоке, как и каждый из них; и его лепта есть в том осеннем чувстве, с которым в первые дни сентября, когда учебная суета ещё не стала привычной, обыденной, не утратила праздничного привкуса (эти два ощущения, праздника и непривычности, связаны, как однояйцевые близнецы), сталкиваемся все мы.

Университетский вестибюль в первый день занятий напоминал Вавилон эпохи столпотворения. Сегодня у Андрея одна-единственная пара. Не стоит бросаться с места в карьер в учёбу, входить в ритм занятий надобно постепенно – дальше, конечно, его стратегия будет другой – минимизировать число присутственных дней, забив их что называется под завязку. Но сегодня – первый семинар, вводное занятие, и Андрей всегда проводил его в щадящем режиме, не желая сразу «нагнетать рабочую атмосферу», не перегружая эти два академических часа, а уж потом постепенно, в семестре, набирая полные обороты. Нужно уметь спешить медленно, как утверждает старинная мудрость. Поэтому первое занятие прошло в спокойной дружеской обстановке; преподаватель и студенты встретились и разошлись довольные друг другом.

Заскочив в столовую, он подкрепился парой бутербродов с кофе и отправился в библиотеку. Перекинулся несколькими фразами с легкомысленной Симочкой, поздравил с началом нового учебного года серьезную Августу Афанасьевну и попросил ее поискать литературу по скандинавским рунам. Знавшая тематику его диссертации, Августа Афанасьевна несколько удивилась – но что с них взять, с этих преподавателей, почти все с приветом! – и она скрылась где-то в лабиринте книжных стеллажей, чтобы появиться через некоторое время с единственной тощенькой книжицей. Положила книжицу на барьер и пожала плечами: больше по этой теме нет ничего. Да и откуда взяться – все-таки мы не историки, удивительно еще, что хоть что-то обнаружилось. Андрей кивнул, расписался за взятую литературу и сел за стол. Полистал книгу, повествующую о скандинавской истории, с одной небольшой главкой о зарождении скандинавской письменности, где упоминалось, что она была рунической. Увы, мне! – сказал он себе, придется тащиться в центральную библиотеку. Хотя… какого черта! Нет, самая умная мысля всегда приходит опосля… Какого лешего я не залез сразу в Интернет?! В нагрудном кармане у него вдруг завибрировал мобильник. Он взглянул на номер, и горячая волна радости затопила все его существо – Агриппина!!! Он выскочил из читального зала в коридор.

– Куда ты опять пропала? Я уже извелся, весь день вчера названивал – абонент недоступен. Признавайся, чем занималась?..

– Дорогой, а ты никак ревнуешь? – вкрадчиво спросила она и чуть хрипловато рассмеялась. – Не сердись, я такая балда рассеянная, просто забыла зарядить трубку. И весь день удивлялась: ни одного звонка! А потом забегалась, интервью делала с одним противным дядькой, он нам рекламу обещал, а мне, соответственно, процент капнет. Так вот от дядьки этого так устала, что заявилась домой, расшифровала текст, приняла ванну – и в постельку… Ты правда не сердишься?

– На тебя невозможно сердиться, – вздохнул он. – У меня тут такие события разворачиваются, а ты изволишь быть недоступной!

– События? Как интересно… И что же такого замечательного с тобой приключилось?

– Расскажу. Но только при личной встрече. Не доверяю нынче телефонам.

– О, даже так?

– Именно так. Как ты думаешь, чем я занимаюсь в данный момент?

– Понятия не имею. Наверное, торчишь в своем институте и достаешь несчастных школяров.

– Что верно, то верно! – рассмеялся он. – Только со своими бурсаками я уже расправился, а сейчас пытаюсь расшифровать одно преинтереснейшее послание из прошлого.

– То самое? Опять?

– Господи, Агриппина, мы с тобой уже сто лет не виделись! – невольно воскликнул он. – У нас какой-то телефонный роман получается.

– А разве есть что сказать в формате нетелефонном? – Ему показалось, что она улыбается. – И потом, разве Елизавета Петровна не разгадала тот исторический ребус? Или решение оказалось неверным?

– И решение было верным, и исторический ребус разгадан. Вот только… дальше я согласен общаться с тобой только в формате визави!

– Иначе никак?

– Никак!

– Андрей… – заныла она, – ну что случилось? Не томи душу! Неужели ещё одна записка от Него? – она сделала на последнем слове ударение, не желая, очевидно, произносить слово «призрак».

– В общем, да… Только не совсем записка.

– И опять шифр? – она была страшно заинтригована.

– Ну, как тебе сказать?.. Не знаю, есть там шифр или нет, потому что послание написано руническим письмом.

– Класс! – восхитилась девушка. – А нельзя ли поподробнее?

– Только при личной встрече, – твёрдо заявил он.

– Если вы настаиваете, сэр, – протянула она, – тогда в половине первого на метро «Невский проспект». Идет? Или у тебя ещё занятия будут?

– Нет, на сегодня я свободен. Впрочем, – он понизил голос до шепота, – для тебя я всегда свободен.

– Приятно слышать… Значит, на «Невском».

– Я буду ждать тебя в сквере у Казанского собора – вдруг опоздаешь.

– Договорились, в сквере возле Казанского. В крайнем случае, полюбуешься на фонтан, если застряну в пробке… – И она отключилась.

Андрей положил мобильник в карман и постарался напустить на себя серьёзный вид, приличествующий солидному преподавателю престижного петербургского вуза, что удалось ему не без труда: звонок Агриппины привел его в состояние эйфории, и блаженная улыбка никак не желала покидать его лица. Собравшись с силами, он возвратился в читальный зал и с благодарностью вернул книгу в надежные руки Августы Афанасьевны, с которой, как ни странно, у него сложились неплохие отношения, в то время как большинство его коллег за глаза прозвали ее библиотечным Цербером. Затем он поспешил на кафедру, где накинул куртку и, прихватив свою черную, уже несколько потертую за прошлый год папочку, направился к метро.

День выдался ясный, но прохладный. Расположившись на скамейке возле собора, Андрей и в самом деле непроизвольно принялся разглядывать струи фонтана, – как и предрекла Агриппина. Вокруг сновали толпы туристов, которые, прихватив бутылочки с пивом или водой и что-нибудь пожевать, устраивались на соседних скамейках передохнуть от бесконечной ходьбы по его любимому городу, обменивались впечатлениями, жевали, смеялись, целовались или даже ругались. Его это нисколько не беспокоило. Он смотрел в синее, не испорченное ни одним облачком небо, подставлял лицо лучам ласкового солнышка и наслаждался ожиданием, предвкушая Её появление. Собственные переживания настолько захватили его, что он даже не заметил, как она пересекла сквер, подошла к нему вплотную, слегка наклонилась и подула ему в ухо – ау! Он вздрогнул от неожиданности, но тут же засмеялся, схватил девушку в охапку и усадил рядом. Попалась! Она откинулась на спинку, прикрыла глаза и замерла так на несколько мгновений, подставляя лицо солнышку. Потом прошептала: «Как хорошо…» – и, вздохнув, открыла глаза. Взглянула на него, взяла под руку, прижалась крепко-крепко: «Я так рада тебя видеть, я соскучилась, нет, я тоскую…» – и положила голову ему на плечо. Андрей был на седьмом небе от счастья. Но тут к их скамейке подтянулось шумное семейство из мамы с папой и парочки ребятишек, которые бухнулись рядом с ними и тотчас затеяли бурную возню.

– Такой кайф испоганили, – разочарованно протянула Агриппина. Она вскочила на ноги и потянула Андрея за руку. – Идемте, сэр, нас ждут великие дела…

Андрей поднялся и невольно залюбовался девушкой – до чего же хороша! В черной блестящей обтягивающей куртке она выглядела просто потрясающе. Рыжие пышные волосы обрамляли по-петербургски бледное лицо, словно светящийся ореол. Зеленые глаза сверкали, как… как два изумруда. Скоро стихи начну сочинять, подумал он обреченно, шагая следом за ней к припаркованной неподалеку машине.

По дороге он довольно подробно пересказал ей события последних дней. Времени было предостаточно, повсюду их поджидали пробки. И правда, в городе слишком много машин! – подумал он, продолжая свое довольно оригинальное повествование. Рассказал о знакомстве с фон Бергом, о ночных раскопках и, конечно же, о самом результате этих самых раскопок – таинственном ларце с дощечкой внутри и еще каким-то странным планом, назначение которого пока ни ему, ни Виктору разгадать не удалось. Агриппина слушала его рассказ с горящими глазами, перебивая эмоциональными восклицаниями, то ли полного восторга, то ли сожаления, что ее-то там не оказалось. Впрочем, периодически повествование приходилось прерывать, потому что Агриппина внезапно выдавала фразы типа: «Куда прёшь, козёл, не видишь – поворачиваю!» Или же умудрялась показать язык какому-нибудь наглому владельцу джипа, прущему напролом. Когда Андрей, наконец, добрался до того момента, как они стали разглядывать дощечку, и он с устатку решил, что видит перед собой таинственное послание инопланетян, Агриппина от хохота едва не выпустила руль, так что ехавший позади фольксваген чуть не влетел в них и возмущенно загудел.

– Ты давай осторожней! – воскликнул Андрей. – А то до дома не доберемся! Ну, значит, к утру-то я отошёл от бурно проведенной с Виктором ночи, вернее, в себя пришел, и понял, что это руническое письмо. Только времени уже не было заняться расшифровкой, надо было в институт ехать. Пришлось оставить до лучших времен, тем более что в этом деле я не силён – специализация другая, – закончил он с усмешкой.

Поочерёдно преодолев все пробки, они, наконец, выбрались из центральной части города и, уже не встречая на пути серьёзных препятствий, вырвались на оперативный простор и покатили по проспекту Просвещения. Какое-то время Агриппина молча вела машину, словно раздумывая над услышанным, потом вдруг сказала:

– А знаешь, возможно, я смогу тебе помочь! По крайней мере, попытаюсь…

Он удивлённо посмотрел на нее. Не поворачивая головы и не отрывая взгляда от дороги, она продолжала.

– На сто процентов не обещаю, но попробую. Видишь ли, я немного знаю руны… – На мгновение повернула к нему голову и усмехнулась: – И не надо на меня таращиться, словно я с луны свалилась! Я действительно немного знаю руны.

– Но откуда?

– Да от своей прабабки-колдуньи! – она искоса и лукаво глянула на него.

Андрей изумлённо воззрился на нее: неужели говорит серьезно? Она молча наклонила голову и усмехнулась, словно прочитав его мысли. Потом сделала аккуратный поворот и припарковалась возле универсама – дома шаром покати. Андрей вышел вслед за ней из машины и обреченно подумал: вот только колдуний нам и не доставало!..

Поднявшись на четвертый этаж, они, наконец, оказались дома. «Тащи сюда!» – воскликнула Агриппина, и Андрей послушно отнес сумки с провизией в кухню, где она сноровисто рассовала большинство пакетов и пакетиков по полкам холодильника. «Садись сюда и не мельтеши под ногами», – указала ему на табурет хозяйка, и он послушно пристроился на табурете, с удовольствием наблюдая, как она ловко расправляется с полуфабрикатами, бросая на шипящую сковородку котлеты, нарезая овощи для салата и одновременно мурлыкая что-то себе под нос.

– Ну вот, кушать подано! – удовлетворенно сообщила Агриппина, оглядывая накрытый стол. – Иди, вымой руки – и прошу…

А когда он возвратился из ванной, она уже вовсю уплетала аппетитно пахнущие блюда.

– Извини, я голодная, как собака, – проговорила с набитым ртом. – Чего стоишь столбом – пробуй, давай! Вкусно.

И он тоже принялся за еду, действительно, на редкость вкусную. Когда пили чай, зеленый, с цветками жасмина, аромат которого, как выяснилось, обожала Агриппина, он не выдержал и поинтересовался:

– Если серьезно – откуда ты знаешь руны? Исключая, конечно, прабабку-колдунью, с усмешкой прибавил он.

– Оттуда и знаю, от прабабки, – она укоризненно глянула на него. – Она у меня ингерманландка, это один из финских этносов, не очень большой. Тебе, вообще-то, следовало бы знать, что ингерманландцы переселились в район современного Петербурга и современной Гатчины еще в XIV веке, после Шлиссельбургского мирного договора. Обитали, в основном, в мелких поселениях. Моя прабабка жила как раз в Гатчинском районе, и я девчонкой у неё часто гостила. Женщина она была исключительная, даже необыкновенная! Между прочим, я такая рыжая в неё. Она и в старости смотрелась прекрасно, и фигура, и лицо выглядели не по возрасту молодо. Хорошо помню большой деревянный дом с печкой типа русской, с котлом на палке, в котле вечно что-то варилось. В доме сумрачно, только кошки бесшумно шастают, и сплошь черные. Меня к ней на лето первый раз привезли, когда мне было года три. Ох, и напугалась я тогда – до сих пор помню охвативший меня страх, – когда ее увидела. На ней была старинная одежда: длинная рубаха с широкими рукавами, которые она поддергивала до локтя, с застежкой на груди и пестрая длинная юбка, кажется, клетчатая, а поверх что-то типа лифа без рукавов или кофты. В её внешности не было ничего страшного, но что-то такое от неё исходило, чего я, маленькая, жутко перепугалась. Сейчас я определила бы это нечто как личную силу.

Потом я часто у неё гостила летом. И хотя она была строгой – меня любила без памяти, наверное, потому что я на неё была похожа. Других своих правнуков и внуков баба Аня не слишком-то привечала.

– А почему Анна, если она ингерманландка, да еще того… колдунья?

– Ты чего такой дремучий? – поразилась его невежеству Агриппина. – Они же в большинстве своём были лютеранами. Колдунья – в некотором роде, побочный промысел. Из поколения в поколение передавался по женской линии. Ты лучше не перебивай, а то не буду рассказывать!

– Всё-всё, молчу, – поднял он вверх руки, словно сдаваясь.

– То-то же… – назидательно произнесла она и продолжала. – В деревне прабабку побаивались, хотя относились с большим уважением. Да и как не относиться, если она была прекрасной знахаркой, лечила травами и отварами разными и людей, и скотину. При этом всегда бормотала какие-то молитвы да заклинания. Заклинания эти были записаны у неё в старинной книге очень странными значками, – словно рисуночки какие-то. Когда я подросла, стала спрашивать у бабы Ани, что это за значки такие? И она как бы играючи объясняла мне их значение. Это были руны. Она использовала их не только для лечения, но и для ворожбы, что мне нравилось гораздо больше. К ней по вечерам часто приходили местные женщины или барышни на выданье, просили погадать на мужа или на женихов. Она доставала колоду карт с рунами, раскидывала определенным образом и рассказывала им что да как в их жизни произойдет. И самое удивительное – редко ошибалась. Эти женщина потом опять приходили, рассказывали что-то типа: «Вот ты мне говорила, Аннушка, предупреждала, а я ведь не послушала…» или «Всё я сделала, как ты советовала, – и словно отрезало, не бегает больше мой-то к Верке!»

– Вот оно что, – протянул Андрей. – Так ты, значит, умеешь гадать по рунам?

– Чего греха таить – иногда балуюсь! – рассмеялась Агриппина. – Давай-ка переберёмся в комнату, нечего на кухне торчать. – Она поднялась и направилась по коридору в свою небольшую комнату, села на диван и жестом пригласила его присесть рядом, а когда он устроился, вдруг воскликнула: – А чего мы, собственно, ждем? Открывай-ка бутылочку… – резво вскочила и достала из стенки пару бокалов. – Разливай, веселее слушать будет. – И когда бокалы были наполнены, продегустировано светлое вино (довольно приятное, мускатного вкуса), она облизнула по-детски губы, поставила бокал на столик и заговорила снова. – Ты о северных колдунах что-нибудь слышал, или для тебя это тёмный лес?

– Как-то не слишком во все это верю, – он пожал плечами.

– Ну, тогда я тебе ещё немного про бабу Аню расскажу. Если у кого-то в селе скотина пропадала – бежали к ней за помощью. Она что-то такое шептала и писала на бересте (обязательно на бересте!) и человек тот относил бересту в лес, чтобы передать лешему свою просьбу. Самое забавное, что потом корова или лошадь довольно быстро находилась. Ещё почему-то считалось, что на свадьбе обязательно должна присутствовать баба Аня, и её приглашали со всеми возможными почестями. Люди верили, что от неё зависит счастье молодых, – она оградит их от злых духов и от порчи. Звали её присутствовать при родах. Тогда бабушка приготовляла воду от порчи, причём, брала её из реки и обязательно по течению. Затем производила своеобразный обряд: брызгала воду на роженицу, на каменку в бане, обязательно из-под левой ноги, ну, и тэ пэ. Чтобы, например, приворожить парня, девушка шла к моей бабке и та готовила ей любовный напиток из осоки, крапивы и пиканов. Девица потом должна была положить в это зелье локон волос любимого человека и в полночь (непременно в полночь!) оставить эту смесь в щели его дома. При этом надо было приговаривать: «Как осока режет, вонзайся в его сердце, как от крапивы больно, пусть заболит его сердце, как пиканы желательны, пусть он меня пожелает…»

– И как, помогало? – не удержался от шутливого замечания Андрей.

– Представь, помогало! – обиделась за свою прабабку Агриппина. – Если не веришь, могу на тебе испытать…

– Да я и так давно привороженный, – приобнял он девушку, – куда больше-то?..

– Ладно, так и быть, прощаю, – серьёзно сказала она, не приняв его шутливого тона. Помолчала немного, словно что-то припоминая, потом пригубила вино и продолжала: – В последний раз мы с бабой Аней виделись, когда мне исполнилось тринадцать. Она тогда сильно заболела и, видно, уже знала, что смерть скоро её приберёт, – и позвала мою бабку Марию к себе проститься. Да наказала, чтобы та непременно меня привезла. В доме уже находились два её сына, братья моей бабы Маши, но из правнуков никого кроме меня бабка Анна не позвала. Она лежала на своей белоснежной, с кружевами по краю простыней, постели, на высоких подушках, и баба Маша подвела меня к ней поближе. Бабка Анна сделала ей знак рукой, чтобы она вышла, и мы остались вдвоем. Выглядела она очень плохо: худая, с потемневшим лицом, но глаза горели ярко, как в молодости. Она долго вглядывалась в моё лицо, потом протянула мне худую изработанную руку, я взяла ее руку – она была очень горячая. Я тогда заплакала, очень её стало жалко, но бабка Анна жестом приказала мне замолчать и сказала: «Не плачь, Агуша, тело мое уйдет в землю: прах к праху, – так заведено от века, но дух мой будет жить и будет тебя охранять. Помни об этом. И вот что ещё, возьми-ка этот камушек и всегда храни его при себе, как память обо мне. Только смотри не потеряй, а то большое несчастье может получиться. Да никому про этот камушек не говори – это будет наша с тобой тайна. Хорошо, деточка?» Я взяла камушек, гладенький, пёстренький, похожий и по размеру, и по расцветке на перепелиное яичко, и зажала его в кулачке. «А теперь поцелуй меня на прощание и иди, я устала, – сказала она, прикрывая глаза. – И не забудь про наш уговор!» «Не забуду, бабушка, – пообещала я». Потом взяла скамеечку, встала на неё и поцеловала бабушку в потемневшую сухую щеку. «Вот и ладно, – произнесла она почти шепотом, а теперь иди, деточка, иди, – мне пора в путь…» И я ушла. А через полчаса баба Аня умерла. Зато камушек-то у меня остался. С тех пор я с ним никогда не расставалась.

– Впечатляет, – сказал Андрей сочувственно, его «достал» проникновенный рассказ девушки. – Но прощание у вас было какое-то странное. Зачем она тебе камушек подарила? Это что – нечто вроде амулета?

– Не совсем… – загадочно отозвалась Агриппина. – Я камушек тот долго хранила в отдельной коробочке – всё-таки память о прабабке, а потом со временем про него позабыла. Но когда мне исполнилось пятнадцать, со мной стали происходить разные не совсем обычные вещи, быть может, я потом тебе об этом расскажу, не сейчас. В общем, через какое-то время я поняла, что камушек этот не простой, и даже не амулет заговоренный, а – бери круче! – это был камушек силы. Да-да, представь себе! Перед смертью моя прабабка передала мне всю свою колдовскую силу. Вот так-то, господин искусствовед! – последнюю фразу она произнесла уже более легкомысленным тоном, вероятно, чтобы не слишком нагружать Андрея.

– Да, дорогая, с тобой не соскучишься… – покрутил он головой. – Так я, стало быть, связался не с кем иным, как с потомственной ингерманландской ведьмой, – подытожил он. – Просто нет слов!..  – и он широко развел руками.

– Ну, если ты лишился дара речи, давай ещё выпьем по паре глотков для поднятия духа – и вперёд, разгадывать твои письмена. Нет-нет, мне на самом деле пару глотков, иначе ничего не получится… – остановила она его жестом. – Себе можешь хоть полный бокал наливать, а мне предстоит поработать.

Они посидели молча, смакуя вино, потом Агриппина решительно поставила свой бокал на столик и повернулась к Андрею:

– Показывай свои письмена!

Он сходил в прихожую за папкой, которую оставил на полке у зеркала и вернулся в комнату, держа в руках заветную дощечку. Сел на диван рядом с Агриппиной и осторожно протянул ей подарок от графа Кутасова. Она внимательно всмотрелась в странные каракули.

– Да, это, несомненно, руны, – задумчиво кивнула она. Потом встала, подошла к стенке, достала из ящика чистую бумагу, карандаш и снова села. – Что бы это могло значить? – сосредоточенно бормотала она, склонившись над дощечкой. – Эта руна означает «тайна», а вот эта – «дар», или иначе – «дар богов»… – Она аккуратно перерисовала значки на листок столбиком и против каждого из них надписала значение.

Он молчал, с интересом наблюдая за всеми её манипуляциями.

– Так, так… И что же у нас получается? – произнесла она, наконец, поднимая голову и глядя на него сверкающими зелеными глазищами. – А получается, уважаемый, у нас примерно следующее… Только, Андрей, не смотри на меня, пожалуйста, как на дельфийского оракула, – мешаешь сосредоточиться. К тому же, должна тебя немного разочаровать: я знаю значения рун, которые используются при гадании. На самом деле рунических систем существует множество. Поэтому договоримся следующим образом: я делаю перевод, как умею, а потом, завтра, допустим, мы навестим одного занятного человечка, который этими самыми рунами занимается профессионально. Уверена, он нам поможет, у него ко мне слабость.

– И сколько же этому человечку лет? – подозрительно спросил Андрей.

Агриппина громко рассмеялась, откинувшись на спинку дивана. Хохотала так, что даже слезы на глазах выступили, и она стала поспешно промокать их салфеткой: потекла туш с ресниц и под глазами появились черные следы.

– Этому человечку всего-навсего семьдесят шесть!..  – выговорила, немного успокоившись. – Я знаю его с детства. Давай-ка продолжим… Вот эта означает «могущество», далее идет «богатство», потом – «радость», «озарение», следующую не помню, а вот эта, несомненно, – «защита от врагов». Весьма необычное сочетание, доложу я вам! Совершенно очевидно, что это некое магическое заклинание…

– Почему ты решила, что это именно заклинание? – оживился Андрей.

– Потому что! Надо знать руническую магию, – важно заявила она. – Видишь, – показала пальцем на дощечке, – в каждой строке знаки рун одни и те же. Это может означать только одно: перед нами магическое заклинание. Скандинавские колдуны считали, что заклинание необходимо повторять определённое число раз: три, двенадцать, семьдесят два, – в разных магических системах по-разному, иначе оно не подействует. Это, во-первых. И, во-вторых, – здесь начертаны очень сильные руны. – Она посмотрела на него и вздохнула. – Ясно, короткий ликбез для профанов. Руны обладают различной степенью силы. Есть очень сильные, их называют «старшие», есть более слабые в магическом смысле, которые называются «младшими». Так вот здесь использованы только «старшие». Если прочитать текст в соответствии с моими «великими» познаниями, то выходит примерно следующее: тайна дарует власть, богатство, радость, озарение, незнаючтоещё и защиту от врагов. Или, быть может, скрытность дарит власть и так далее. В общем, не понятно, но здорово!

Теперь она смотрела на Андрея с любопытством, может, ему это о чём-нибудь говорит, но сразу же поняла по озадаченному выражению его лица, что для него это точно такая же абракадабра, как и для неё.

– Да, не слишком понятно… – растерянно подтвердил он. – А не может быть примерно так: тайный дар власти, могущества и тэдэ? – выдал он новую версию. – Впрочем, это тоже ничего не объясняет. А если перевести таким образом – боги дарят тайну власти, ну и далее по тексту?

– Нет, так нельзя, – твердо сказала Агриппина. – Руны читаются одна за другой, в том порядке, как они начертаны. – Она лукаво взглянула на него. – Андрюша, может, хватит на сегодня тайн и загадок? Говорят, утро вечера мудренее… – И она потянулась, как большая, рыжая кошка. Давай я позвоню сейчас профессору и договорюсь о встрече, а потом… – она не соизволила уточнить, что именно потом, но Андрей понял её без слов, и голова у него сладко закружилась. Он даже не слышал, о чём собственно Агриппина говорила с профессором, такие соблазнительные картинки мелькали в его воображении, и очнулся только тогда, когда она потрясла его за плечо: – Ты где витаешь?

– А? Что? – встрепенулся он, возвращаясь с небес на землю.

– Ты завтра в три свободен? – спросила она и, когда он утвердительно кивнул, продолжила телефонный разговор – Да-да, сможем, обязательно подъедем… Спасибо, Сигурд Юльевич!

Она положила трубку, снова с удовольствием потянулась, а потом обняла его за шею и что-то замурлыкала, зафыркала ласково возле его уха. От подступившей к горлу нежности Андрей буквально захлебнулся и, схватив девушку в охапку, зарылся лицом в её пушистые волосы. Дальнейшее сохранилось в его памяти отдельными урывками. Ему казалось, будто он находится не в обычной панельной хрущёвке, неподалёку от проспекта Просвещения, но каким-то чудом в мгновение ока перенёсся в иную, магическую реальность – в зачарованный замок посреди густого леса; и теперь вокруг него танцуют, порхают в воздухе и поют на разные голоса прелестные феи, легкомысленные эльфы и другие представители древних мифов. Это был фейерверк ощущений. Провал в параллельный мир. Искривление реального пространства. Это было воздействие Агриппины. Это была Колдовская Любовь.

Чокнутый профессор

Агриппина чмокнула его в щеку, рассеянно бросила – созвонимся! – и ее юркая мальтийка продолжила путь, затерявшись в массе других машин. Андрей следил за ней взглядом до тех пор, пока она окончательно не растворилась в этом энергичном и разноцветном потоке, дышавшим выхлопными газами, и ощутил, как защемило сердце, словно он расставался с Агриппиной навсегда, а не на несколько часов. Он вздохнул, встряхнулся, словно сбрасывая с себя наваждение, и устремился к станции метро «Гражданский проспект», возле которой его и высадила девушка. Спустившись по эскалатору в сверкающее мрамором и металлом чрево подземки, он вошел в полупустой вагон метропоезда, комфортно расположился на сиденье и тотчас выпал из реальности. Память настойчиво воскрешала картины минувшей ночи. В сумраке комнаты сверкали и подрагивали огоньки множества свечей. Большие и маленькие, толстые и тонкие, цветные и белые – свечи и свечечки стояли на книжных полках, на столике, на подоконнике, горели и сияли, точно звезды. И среди этого звездного великолепия – только они двое, плыли, словно подхваченные безбрежным потоком Млечного Пути, купались в невесомости вне пространства и времени, испытывали ни с чем не сравнимое блаженство, отдаваясь друг другу истово, самозабвенно. Он настолько погрузился в приятные грёзы, что проехал свою станцию, так что пришлось возвращаться и потом практически бежать до университета, чтобы не опоздать на занятия – благо, у него вторая пара.

Ну а дальше началась обычная рутина. Хотя, даже в общих чертах рассказывая студентам о программе своего курса и темах, которые он собирается освещать в своих лекциях, Андрей обычно увлекался сам и увлекал студентов. Ему нравилось, когда после занятий к нему подходили и задавали вопросы. Тогда он хитро посмеивался и обещал поведать об этом и еще чём-то замечательно интересном в следующий раз. И всегда честно предупреждал, что найти материал, который он дает, в учебниках, конечно, можно, но трудно, – потому что для этого необходимо прочесть «ну очень много книг…», из чего следовало, что стоит посещать его занятия и постоянно вести конспекты. Контакт со студентами у него складывался сам собой: он человек сравнительно молодой, они молодые, – так что особых проблем в этой области не возникало. Вот только студентки порой излишне донимали, через месяц-полтора занятий симпатичный и обаятельный препод начинал получать множество любовных записок, которые, разумеется, выбрасывал, но – чего скрывать! – которые были ему весьма приятны.

Проведя две пары подряд и полностью освободившись, Андрей направился в деканат, чтобы утрясти расписание. Анна Андреевна, которая обычно занималась этим неблагодарным делом – всем хотелось иметь сдвоенные пары без «окон», чтобы не торчать в институте без дела, – к нему благоволила по причине, не ясной до конца и ему самому, вероятно, он был просто ей симпатичен. Вот и сейчас, увидев Андрея, дородная, совершенно седая Анна Андреевна тотчас оживилась и предложила ему выпить чаю с домашним печеньем, от чего он, конечно, не отказался. В процессе чаепития они неторопливо обсудили последние факультетские новости: Сергей Сергеич перешел в другой вуз на повышение, и теперь будет работать старшим преподавателем, Нина Олеговна ушла на пенсию, но, возможно, иногда будет вести семинары, и пр., и пр.

Выяснилось, что в понедельник у него второй парой – лекция. Во вторник две лекции и одно семинарское занятие. А в четверг аж три семинара. Впрочем, семинарские занятия начнутся со следующей недели. «Пыталась совместить, чтобы получилось всего два дня – но никак, – виновато сказала Анна Андреевна, разводя руками, – уж не обессудьте!»

– Что вы, дражайшая Анна Андреевна, – произнес он, – расписание прекрасное, после одной пары я вполне могу работать в библиотеке.

– Ну да, ну да, – закивала она облегченно. – Ох, совсем забыла – старость не радость! – вам тут один человек звонил, спрашивал, когда вы сегодня работаете. Я сказала, он что-то пробурчал и отключился.

– А он не представился? – спросил Андрей.

– Нет. Странный какой-то, настойчивый очень. Сказал, что из Риги приехал всего на два дня и хотел бы с вами поговорить по научным вопросам. Он какую-то вашу статью читал, и она его очень заинтересовала. У него еще легкий акцент был, кажется, действительно прибалтийский.

– Хмм… – задумался Андрей, припоминая, есть ли у него в Риге знакомые и кто бы это мог быть, однако, не смог никого припомнить. – Значит, не представился… Ну, и бог с ним, Анна Андреевна, захочет – найдет! О, уже половина третьего, – воскликнул он, посмотрев на часы, – пора бежать! – Он поцеловал ей руку, отчего щеки немолодой дамы зарделись от удовольствия, и вышел из деканата.

Спускаясь по широкой лестнице главного корпуса, он уже позабыл и про свои занятия, и про студентов, и про странный звонок – он спешил на встречу с Агриппиной.

Присев на пустую скамейку в скверике перед Казанским собором, он набрал бабушкин номер – однако ее мобильник не отвечал. И где ее носит? Подумал он. Ведь не молоденькая уже. Хорошо, что вчера вечером он позвонил и сообщил, что останется в Питере. Положив трубку в карман, он закурил сигарету, и тотчас, словно из-под земли, возле скамейки возникла Агриппина. Кажется, она обладает способностью телепортации, сказал он себе, поднимаясь. В утренней спешке Андрей не обратил внимания, как она одета, но сейчас это бросилось ему в глаза. Сегодня на Агриппине был не стандартный молодежно-деловой прикид питерской журналистки, обтягивающие джинсы и курточка, а строгий темный костюм в полоску и белая, с кипенью кружевного жабо на груди, блузка. «Конечно, – пожала она плечами в ответ на его немой вопрос, – мы же идем в гости к приличному человеку!» Она еще и мысли читает, усмехнулся он.

Мальтийка, не торопясь, влилась в бензиновое стадо сердито фыркающих автомобилей и со средней скоростью нескольких километров в час – обычной для середины дня в центре города – поползла по Невскому. Не прошло и получаса, как они миновали Таврический сад и повернули на Таврическую улицу, где Агриппина каким-то чудом смогла припарковать свою малышку как раз напротив нужного дома, втиснувшись между двумя огромными джипами. «Нам сюда», – указала она рукой на каменный дом с высокими прямоугольными окнами. Андрей окинул взглядом здание и автоматически отметил: модерн начала прошлого века. Они пересекли дорогу, вошли в прохладный темный подъезд и по широким пологим ступеням поднялись на второй этаж. Им долго не открывали, пришлось позвонить вторично. Наконец, высокая дверь медленно отворилась, и они очутились в небольшой прихожей, слишком маленькой для такого породистого дома. Профессор оказался невысоким человеком в очках и с явно выпирающим брюшком. На нем был синий пуловер, из-под которого выглядывала голубая сорочка с мятым воротом.

– Очень, очень рад видеть! – он поцеловал ручку Агриппине. – Нехорошо, совсем забыла старика. Знаю, знаю, скажешь, что занята на работе, забегалась, вся в делах и прочее. Извинений не принимаю. В следующую субботу приходи на мой день рождения. Не буду уточнять, сколько мне стукнет – неважно. Обязательно приходи, будут интересные люди. Ты ведь любишь знакомиться с интересными людьми? – он хитро посмотрел на нее небольшими серыми глазками. – А потом интервью в своей газете напишешь или статейку проблемную. Знаю я вас, журналистов. – Он перевел взгляд на Андрея и протянул руку: – Сигурд Юльевич. Рад знакомству. А что мы, собственно, здесь стоим? Прошу… – Он повернулся и направился в комнату.

Большая комната, которую правильнее было, наверное, назвать залой, имела неправильную форму и сплошь была заставлена книжными стеллажами, старыми диванами, креслами и прочим антиквариатом. Посредине уперся мощными ножками в пол старинный дубовый стол, покрытый старинного же вида скатертью. Над ним висела большая металлическая, с кованым цветочным орнаментом люстра, которую около века назад, по всей видимости, заправляли керосином, а нынче переделали в электрическую. На столе лежала толстая книга с закладкой – вероятно, профессор перед их приходом читал.

Сигурд Юльевич уселся в кресло с высокой спинкой, в котором почти утонул, и жестом пригласил гостей присесть на диван.

– Может быть, чай или кофе? – спросил он. – А может, коньячку? – и хитровато посмотрел на Андрея.

– Нет, спасибо, я не хочу, – отозвалась Агриппина и вопросительно глянула на Андрея. Тот отрицательно качнул головой.

– Ну, тогда слушаю вас, дети мои, – посерьезнел профессор. – Что же привело вас в такой чудесный день в мои покрытые пылью веков покои?

Молодые люди переглянулась, она чуть заметно ободряюще кивнула, и он заговорил.

– По образованию я искусствовед, – начал Андрей. – Сейчас работаю над диссертацией по интерьерам Гатчинского дворца, в основном, восемнадцатый век. И в ходе работы наткнулся случайно на рунические знаки. Обнаружил их в рукописи, подозреваю, масонской. Не вижу особой связи между ними, думаю даже, что это вообще не имеет отношения к моей работе. Но хотелось бы все же знать, что здесь написано.

Он извлек из своей черной папки копию рунического текста с дощечки и протянул профессору. Тот, как показалось Андрею, взял листок в руки с легким пренебрежением, посмотрел на него, потом с удивлением перевел взгляд на Андрея и буквально впился в него глазами.

– Действительно, – наконец произнес Сигурд Юльевич, – это не имеет никакого отношения к восемнадцатому веку. Совершенно непонятно, каким образом это очутилось среди бумаг того времени. – Он немного помолчал и продолжал: – Вы знакомы со скандинавской мифологией?

Агриппина только плечами пожала. Андрей же сказал несколько сконфуженно:

– В институте изучал, но, если откровенно, почти все позабыл.

– Я так и думал, – кивнул профессор. – Дело в том, что руническое письмо тесно связано с мифологией, вернее, с тем магическим взглядом на мир, который был у наших предков. Здесь, – он потряс листком, – начертано магическое заклинание. Впрочем, наверное, Агриппина вам об этом уже поведала, – лукаво улыбнулся он, – уж в чем в чем, а в гадании она знает толк! Ладно, не конфузься, – сказал он ласково девушке, – мы с твоей бабушкой сто лет были знакомы. Я, конечно, вам текст этот переведу, только чуть позже. Хочу, чтобы вы для начала смогли хотя бы немного проникнуть в мир древних представлений и осознали значимость этой надписи. Согласны?

Они дружно кивнули в ответ.

– Ну, тогда вперед к знаниям!..  – и он простер руку вперед и вверх, словно указывая им путь. Потом снова откинулся в кресле и продолжал: – Как я уже сказал, письмо это руническое, – следовательно, связано с древней магией. Наши предки относились к оккультным знаниям с большим уважением. Вот, например, как звучит старинное предупреждение незнайкам, которые пытались воспользоваться рунами.

«Знаешь ли, как надо резать? Знаешь ли ты, – как разгадывать? Знаешь ли, как надо красить? Знаешь, как вопрошать? Знаешь ли ты, как молиться? Как приносить надо жертвы? Знаешь ли ты, как закласть? Знаешь ли, как сожигать?»

То есть, иметь дело с рунами считалось занятием весьма опасным. Обычно руны вырезались на прутиках или палочках. Тацит описывает гадание на рунах следующим образом: «Отрубив ветку плодоносящего дерева, – обычно это был бук или дуб, пояснил профессор, – разрезают ее на куски, которые отмечают каким-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени… или же сам отец семейства… помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование». Гадали и на крови. Страбон рассказывал об этом действе следующим образом: «Жрицы-предсказательницы, седовласые, в белых одеждах… выходили навстречу пленным с обнаженными мечами, надевали на них венки и вели их к медному котлу, вместимостью 20 амфор. Там была лестница; они всходили по ней и, склонившись над котлом, перерезали горло каждому из пленных, которых им подавали. По крови, натекавшей в котел, они совершали гаданье». Гадали также и на крови жертвенных животных, о чем упоминается в древнеисландских памятниках.

– Да… занятие не для слабонервных, – прокомментировала Агриппина. – Брр! – она передернула плечами. – Там что, про это? – кивнула она на текст.

– Нет. Я пытаюсь нарисовать вам картину древнескандинавской жизни. Тогда ведь свято верили в то, что старшими рунами можно воздействовать на враждебные человеку стихии: огонь, воду, врагов, – наслать порчу и совершать другие нехорошие деяния. Герберт фон Лист, основатель школы рунической магии, считал, что в «Песне Высокого» из «Старшей Эдды» зашифрован первоначальный рунический ряд из 18 рун. Кстати, этот самый Гвидо позднее основал небезызвестное «Общество Туле», в которое входила вся гитлеровская верхушка. Но об этом сейчас много говорится и пишется.

В песнях, относящихся к рунам, часто говорится, что их неправильное использование может привести к страшным последствиям. В одной из саг рассказывалось, как при прочтении одного нида в палатах ярла – знатного человека – пришло в движение висевшее на стенах оружие, убив многих воинов, а сам ярл упал замертво, при этом у него отгнили волосы и борода по одну сторону пробора.

– Нид – это проклятье? – спросила Агриппина с долей отвращения, вероятно, представив отгнившую бороду.

– Да. И весьма своеобразное. На жердь сверху насаживали лошадиный череп и вырезали на нем некое заклятье. Это, с позволения сказать, сооружение называлось «нид» и одновременно так же назывался хулительный жанр скальдической поэзии, который обладал убойной магической силой.

– В древности магию и поэзию фактически не разделяли, – сказал Андрей.

– Совершенно верно, – подтвердил Сигурд Юльевич. – Они выросли из одного корня. О чем это я? Ах, да… По-видимому, в «Песне Высокого» иносказательно описывается магическое действие рун на природные стихии и на людей. Приведу пример, – тут профессор прикрыл глаза и принялся нараспев декламировать:

«Мне известно седьмое – пожар им уйму я, Если вспыхнет чертог, еще полный гостей. Как ни силен огонь, я смогу загасить его, Слово мощное против пожара скажу».

Да-да! Не больше и не меньше! Считалось, что можно заклятьем остановить огонь. А сейчас я прочитаю вам заклятья от бури и колдунов. – Он помолчал немного, словно припоминая, затем принялся нараспев читать:

«Мне известно девятое: в море шумящем Мой корабль сохранит мне оно. Усмирю ворожбою я бешенство бури, И вернется волнам тишина. Мне известно десятое – ведьмам на гибель, Что по воздуху мчатся в ночи. Околдую их так, что потом не вернуться Им в жилища свои И в обличья свои».

Прочитав последнюю строфу, он вдруг повернулся к Агриппине и озорно ей подмигнул.

– Ну что вы, Сигурд Юльевич, – возмутилась она, – я-то здесь при чем?

– Знаем-знаем, все знаем… – ехидненько пропел он фальцетом и погрозил девушке пальцем.

В ответ она только фыркнула, как рассерженная кошка.

– Не сердись, деточка, я же шучу, – примирительно сказал профессор. – Ну вот, потерял мысль… – Он покивал, что-то бормоча себе под нос, потом снова заговорил: – В те стародавние времена мир представлялся людям совершенно другим – волшебным, – а потому несравнимо более интересным и наполненным всякими неожиданностями, нежели наш теперешний технократический. Как ни странно, современная картина мира гораздо более проста и упорядочена в сравнении с космогонией наших предков. Тогда не вызывало никаких сомнений, что не только природа оказывает свое влияние на людей, но и люди силой мысли могут воздействовать на нее. По крайней мере, они были в этом уверены. Поэзия – как вы справедливо заметили, – обратился он к Андрею, – тогда еще не отделилась от культовых ритуалов и обладала огромной магической силой. Я расскажу вам одну из красивейших легенд об Одине: каким образом он раздобыл мёд поэзии. Как вам, наверное, известно, Один – один из главных богов скандинавского пантеона. Эта философская притча о смысле бытия, которая не утратила, как мне кажется, значения и по сей день, – удивительно поэтична и мудра.

Профессор замолчал и прикрыл глаза, словно собрался подремать. Его гости смотрели на него, боясь шевельнуться, потом переглянулись, и Агриппина пожала плечами – дескать, сама не знаю, что с ним. Минута, другая… Время, казалось, тянется бесконечно. Девушка уже собралась было прервать затянувшееся молчание, как вдруг профессор открыл глаза и улыбнулся.

– Мне кажется, я вас замучил своей мифологией, – немного смущенно произнес Сигурд Юльевич. – Увлекаюсь и не замечаю времени. Может, все-таки кофе или чай?

– Нет-нет, – произнесла Агриппина. – Расскажите про мёд поэзии. Я никогда не слышала эту легенду.

– Тогда слушайте, – тотчас оживился профессор. – После заключения мира между асами и ванами – высшими богами – их слюна была собрана в некий сосуд, и из нее был сделан мудрец по имени Квасир. Однако два карлика, Фьяляр и Галяр, убили Квасира и смешали его кровь с пчелиным медом. Любой, кому удавалось попробовать этот волшебный напиток – мед поэзии – становился поэтом или мудрецом. Но затем карлики убили великана Гиллинга и, чтобы откупиться от его отца Суттунга, отдали ему мед поэзии. Сут-тунг спрятал мед поэзии в горной пещере и отдал его под охрану своей дочери Гуннлёд. Страстно желавший раздобыть мёд поэзии, Один нанялся в работники к брату Суттунга – Бауги. За свою работу он потребовал глоток меда поэзии, однако, когда Бауги привел его к своему брату Суттунгу, тот отказался дать хотя бы один глоток. И тогда Один с помощью Бауги решил украсть мед поэзии. Бауги просверлил гору волшебным буравом, и Один проник в отверстие в облике змеи. Он соблазнил Гуннлёд, выпил весь мёд, потом обернулся орлом и вернулся в верхний мир, где с тех пор и находится мёд поэзии.

– Другими словами, сущность поэзии – божественна… – медленно проговорил Андрей.

– Именно. Вы, уважаемый Андрей Иванович, ухватили самую суть. Поэзия, в ее первоначальном виде, имеет божественное происхождение. Недаром многие поэты предсказывают в стихах собственную смерть, да и самые значимые мировые события тоже. Поэзия в те стародавние времена была тождественна мудрости и магии. Увы, в наши дни она практически утратила обаяние волшебства. Да, и вот что ещё любопытно! – добавил он. – Пока Один в образе орла летел в Асгард, некоторое количество мёда вытекло у него через… хм… задний проход. По легенде, именно эта часть мёда поэзии досталась поэтам-бездарям и махровым графоманам.

Андрей с Агриппиной невольно рассмеялись. Профессор снова откинулся в своем монументальном кресле. Его глаза изучали лица слушателей, пытаясь оценить впечатление, произведенное рассказом. Наконец, он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к столу. Взял листок с рунами, не глядя, нащупал на столе ручку и стал что-то писать на листке. Его гости хранили молчание, стараясь не прерывать этот творческий процесс. «Ага… ну да, конечно… пожалуй, так…» – бормотал себе под нос профессор, то и дело взъерошивая свои седые волосы, отчего они скоро встали торчком и напоминали забавный пушистый нимб.

Девушка коснулась руки Андрея. Она напряженно ждала, не отрывая взгляда от профессора. Потом наклонилась к Андрею и прошептала: «Ты волнуешься?»

– С чего бы это? – тоже шепотом отозвался он.

– Ну, мало ли что там написано…

– Ты же мне растолковала значение.

– Но я же специалист по ворожбе!

Он сжал ее руку – тоже мне специалист. А Сигурд Юльевич, тем временем, поднял голову и уставился на них невидящим взором.

– Сие очень и очень странно, – сообщил он, и снова уткнулся в руны. – Говорите, нашли в рукописи восемнадцатого века? – обратился он к Андрею. Тот кивнул. – Поразительно! – профессор, наконец, снова откинулся в кресле. Теперь глаза его сверлили Андрея, словно два буравчика. – В принципе, я перевел ваш текст. Но он вызывает много вопросов. Разумеется, это заклинание, очень сильное магическое заклинание, по всей вероятности, относящееся к какому-то ценному артефакту. Невероятно ценному с точки зрения древних, потому что являлся этот артефакт принадлежностью богов, а затем был дарован на сохранение людям. Здесь используются самые сильные, старшие, руны – и это имеет огромное значение, потому что артефакт благодаря этому заклинанию наделял своего обладателя невероятной магической мощью.

Профессор опять умолк и нацелился на своих умиравших от любопытства слушателей испытующим взглядом.

– Хотел бы предостеречь вас, молодые люди, от излишней увлеченности рунами и всей этой древней магией, – произнес он. – Чтобы проникнуть в тайный смысл рун, сам бог Один, – а это был один из верховных богов скандинавского пантеона, – девять ночей провисел на Мировом древе, ясене Иггдрасиль, пронзенный собственным копьем. Знание не дается просто так, господа хорошие! – предостерегающе поднял он указательный палец. – Оно требует жертв и зачастую даже крови. – И он вдруг снова принялся читать нараспев:

«Девять ночей я качался, на дереве, Под ветром повешен в ветвях, Ранен копьем, в жертву Одина отдан — Себе же – я сам, На дереве старом, растущем высоко От невидимых миру корней. Стал я расти и познания множить, Здоровье и силы обрел, Слово от слова на благо являлось, Дело от дела рождалось чредой. Руны найдешь ты, что в дерево врезаны, С силой великой, С силой целебной. Высший скальд их окрасил, и боги их создали, И резал те руны властитель богов…»

Ну, и так далее. Отрывок из Старшей Эдды. Один вырезал руны своим волшебным кинжалом – поэтому они были наделены невероятной мощью. В исландских сагах есть намеки на то, что затем он передал этот кинжал вёльвам – колдуньям – на сохранение, чтобы они могли вырезать и трактовать руны. Кстати, господа из Аненербе в годы войны усиленно гонялись за всевозможными древними артефактами, наделенными магической силой, – Копьем Судьбы, кинжалом Одина, Чашей Грааля, древнетибетскими манускриптами, – чтобы затем собрать все их воедино в некоем заколдованном замке, специально для этого обустроенном, и потом править оттуда миром тысячу лет. Тысячелетний рейх, так сказать!.. Ну, о том, что значки, напоминающие двойную молнию, на форме эсэсовцев – это рунический знак силы, вы, наверное, знаете и без меня. Об этом в последнее время разве что ленивый не говорил.

Профессор снова воззрился на Агриппину с Андреем и наконец-то соизволил снизойти до того, чтобы удовлетворить снедавшее их любопытство.

– Ну а сказано в вашем тексте следующее, – произнес он буднично, уткнувшись в листок, – «то, что скрыто от людских глаз, дарует своему владельцу власть, могущество, богатство, радость, озарение, военную мощь и защиту от врагов». Так-то, друзья мои! – и он протянул листок Агриппине. – Почерк у меня, конечно, не намного лучше рун, но, надеюсь, разберетесь… – И он поднялся, давая гостям понять, что аудиенция окончена.

Провожая посетителей, уже в прихожей Сигурд Юльевич на прощание заметил: «И не уподобляйтесь несмышленым детям. Ребенок берет в руки пульт от телевизора, нажимает на кнопки с различными значками – и на экране появляются цветные картинки. Ребенок не понимает, как работает телевизор, ничего не знает об электричестве и полупроводниках. Когда имеете дело с рунами, вспомните про такого ребенка и постарайтесь быть осторожнее…»

Что он имел в виду под этим своим «осторожнее», думал Андрей, спускаясь по лестнице вслед за быстроногой Агриппиной. Голова у него шла кругом: «мифический ясень Иггдрасиль», «Песнь Высокого», «мёд поэзии», «старшие руны», «кинжал Одина». Полный сумбур и сумятица. Стоп, мысленно остановил себя Андрей. Сейчас мне необходимо отстраниться от всей этой древней магии, а потом всё обдумать уже спокойно, как говорится, на трезвую голову. Сказано – сделано. Они вышли из парадного на улицу. Огромный город жил своей шумной и суетливой жизнью, и никому не было никакого дела до какой-то древнескандинавской чертовщины. Если продолжать в том же духе, можно окончательно свихнуться, – усмехнулся он, садясь в машину рядом с Агриппиной.

– Ты что-нибудь понял? – поинтересовалась она, включая зажигание.

– Не уверен, – после паузы отозвался он. – Может, потом прояснится, когда все окончательно в голове уложится.

– Будем надеяться, – кивнула она, трогая с места. – Тебе куда?

– Подбрось на Балтийский вокзал, если по дороге.

– Чего не сделаешь ради любимого мужчины! – воскликнула она, выезжая на проспект. – Когда твоя электричка?

– Минут через сорок, – сообщил он, взглянув на часы.

– Должны успеть, – и она прибавила скорость.

Дурные вести

Приближаясь к дому, Андрей чувствовал, как им всё сильнее овладевает тревога. Это началось, едва он сел в электричку – первое смутное предчувствие он приписал своей ложной мнительности. Но тревога крепла; понукаемый ею, он несколько раз пытался дозвониться бабушке – безрезультатно. Спрыгнув с подножки вагона на пыльный перрон, ощутив под ногами твердь – асфальтовый покров гатчинской земли, Андрей одновременно ощутил, что тревожное предчувствие обрело новое качество, и даже в биении собственного пульса ему слышалось внутреннее предзнаменование несчастья. «Фу ты, ерунда какая!» – он в сотый раз пытался отбросить дурные мысли, но те возвращались, и Андрей ускорял шаг, чувствуя, как к горлу подкатывает удушливый ком бессилия.

Он вошёл в подъезд, поднялся по лестнице, нащупал в кармане ключ от квартиры, и, вставляя его в дверной замок, всё пытался унять предательскую дрожь в пальцах. Дрожь сама по себе была для Андрея явлением непривычным, а здесь она оказалась столь сильной, что ключ лишь с третьей попытки вошёл в замочную скважину.

Открыв дверь, Андрей вошёл в прихожую и буквально застыл на пороге: в квартире был настоящий разгром.

– Бабушка! – позвал он, и сам услышал, что зов его вышел хриплым криком о помощи, бессильным клёкотом раненой птицы. Ответа не было.

Секунда – и он уже в бабушкиной комнате, среди разбросанных вещей, словно хозяйка покинула её, спасаясь бегством.

– Бабушка! – вне себя от тревоги и бессилия снова закричал он. Так ребёнок, потерявшийся в джунглях мегаполиса, зовёт невидимую мать.

Ответом ему стал протяжный звонок в дверь. В два прыжка Андрей очутился в прихожей, распахнул дверь – перед ним стояла Лидия Матвеевна, женщина лет шестидесяти из соседней квартиры.

– Андрюша, – сказала она взволнованно. – Ты не кричи, я слышала, как ты кричишь, за стенкой даже слышно. Не паникуй, успокойся… С Елизаветой Петровной случилось несчастье, но… Тише, тише, – быстро проговорила она, увидев, как меняется лицо Андрея по мере того, как до него доходит смысл её слов; ей даже показалось, что Андрей сейчас схватит её за грудки и примется трясти, вне себя от бешеной ярости, и она не сможет закончить начатую фразу. – Тише… Андрюша, ничего страшного, бабушка жива, но она в больнице. Правда…

– Что с ней? – спросил Андрей, мучительно пытаясь взять себя в руки, не желая срываться в присутствии другого, постороннего ему человека.

– Обокрали вас, ограбили… А Елизавету…её ударили по голове, она, видимо, застала жуликов на месте преступления… Я толком не знаю. Я на рынок ходила, внимания-то не обратила, голова другим была занята… Возвращаюсь, а дверь-то ваша приоткрыта. Ну я сунулась, смотрю – Елизавета Петровна на полу… на пороге комнаты… Сама в комнате, а тапки в коридоре… Ну, я звонить…

Слушая рассказ соседки, Андрей медленно осознавал произошедшее. Лидия Матвеевна клятвенно уверяла его, что удар был несильный и жизни бабушки ничего не угрожает, – она быстро пришла в себя. Говорила, что на скорой её увезли лишь в силу почтенного возраста и что, будь Елизавета Петровна помоложе, – скорее всего, о госпитализации даже речь бы не шла, потому что у нее разве что небольшое сотрясение мозга. Чувствовалось, однако, что соседка изо всех сил пытается успокоить Андрея, и это его настораживало – после первоначального шока он уже овладел собой настолько, что мог насторожиться.

– Так… Лидия Матвеевна, – наконец заговорил он, его голос звучал теперь более спокойно, и соседка выдохнула с явным облегчением. – Милиция была?

– А как же. Я первым делом вызвала скорую, а потом милицию. Приехали, осмотрели, меня допросили, Елизавету Петровну… Она-то как раз и сказала, что застала в квартире двоих парней, замешкалась, на помощь позвать не успела, всё произошла очень быстро, а что именно произошло – твоя бабушка сама толком не поняла, только в себя пришла уже на полу лёжа. Думаю… Да что тут думать, по голове её сразу шмякнули и по быстрому смылись…

– Значит, двоих… А внешность?

– Да не запомнила она, не успела… Её сразу по голове… Ты посмотри, что пропало-то у вас? Елизавета Петровна… Она говорила, это твоя комната… Ну, где они были…

– Да? – встрепенулся Андрей и увлёк соседку в свою комнату, куда ещё не успел заглянуть.

В комнате Андрея всё оказалось перевёрнутым вверх дном. На полу смутные следы от грязных ботинок. С утра было сухо, от того и «смутные» – автоматически отметил про себя Андрей.

– Вот ведь сволочи! Креста на них нет! – с чувством произнесла Лидия Матвеевна, осматриваясь. – Ты, Андрюша, это… не переживай… Елизавету Петровну в травматологию увезли… Ты позвони в отделение, там тебе доктора всё расскажут, что да как…

Её старомодное «доктора» вместо «врачи» прозвучало по-доброму неуместно и трогательно – слово-успокоение.

– Ты погляди, что пропало у вас? А завтра зайдёшь к следователю, Елизавета Петровна так и сказала лейтенанту, мол, у Андрея надо бы спросить, когда он приедет, а сама она навскидку и не ответит, что пропало. А может, и ничего не пропало, они-то, жулики, видать по-тихому хотели обчистить квартиру, а она их спугнула, – они по голове её ударили, чтобы только уйти без помех.

– Но как же они вошли? В квартиру как попали? – вслух размышлял Андрей.

– Вроде, отмычкой открыли дверь… Так лейтенант сказал, по крайней мере. Да что ты думаешь, опытному жулику ваш замочек вскрыть – три минуты. Долго ли умеючи…

Андрей кивнул, соглашаясь. Потом Лидия Матвеевна ответила ему ещё на несколько вопросов. Да-да, она уходила последней, замок защёлкнула снаружи, – это Елизавета Петровна её попросила. Увидев, что Андрюша немного успокоился, она удалилась к себе, пробормотав напоследок что-то обрывочно-успокаивающее. Он пропустил мимо ушей последние необязательные слова соседки, и, услышав, как дверь её квартиры приглушённо хлопнула, некоторое время рассеянно слушал тишину, стоя в коридоре, прислонившись к стене. Прострация, в которой он пребывал, была обратной стороной недавнего напряжения, мысли – глухие, как хлопки соседских дверей, блуждали в его голове, не желая принимать упорядоченный вид. Андрей прошёл в комнату и осмотрелся. Ничего существенного вроде не пропало. Он вдруг отчётливо представил, как бабушка лежит без сознания в его комнате на полу… Бедная его бабулечка! Он снова ощутил резкий прилив беспокойства, иглы тревоги с новой силой вонзились ему в сердце.

Андрей опрометью бросился к телефону. Номер справочной службы райбольницы отыскался в тоненькой книжице, содержавшей все жизненно важные телефоны Гатчины и презентованной, помнится, во время последней предвыборной кампании – на форзаце брошюрки красовалась эмблема одной из политических партий. Волнуясь, набрал справочную, узнал телефон отделения травматологии и позвонил туда.

– Здравствуйте. К вам в отделение поступила Елизавета Петровна Иванова…

– Минуточку… – отозвался в трубке молодой женский голос. Возникла пауза, в тишине по ту сторону провода угадывался шелест перелистываемых страниц. – Да, поступила.

– В каком она состоянии? – нетерпеливо спросил Андрей.

– Вам нужно позвонить в травматологию. У них телефон… Хотя, вот дежурный врач как раз идёт…Ольга Михайловна, подойдите, пожалуйста, – позвала девушка.

– Здравствуйте… – Новый голос явно принадлежал женщине постарше, причем, уверенной в себе и обладающей полномочиями. – Кто? Елизавета Петровна Иванова? Да-да, она у нас в травме. Состояние стабильное. Сотрясение мозга средней тяжести. – Ольга Михайловна на секунду замолчала, после чего неожиданно спросила: – Андрей? Это ты, Андрей?

– Да… – озадаченно признался он. – Это я.

– Вот ведь как бывает… – Женщина вздохнула. – Ты меня помнишь? Олю Тучкову помнишь?

Как он мог забыть Олю Тучкову!.. То, что они давно не встречались, даром, что живут в одном городе – ещё не повод забыть подругу бесшабашной студенческой юности. Тут же ему припомнилось, что бабушка не раз передавала ему приветы от Оленьки Тучковой, с которой невольно пересекалась то тут, то там. К тому же, Елизавета Петровна в своё время подтягивала девушку по немецкому – язык тевтонцев давался ей почему-то с превеликим трудом. Оля приходила к ним домой, точнее, на занятия, и хотя Андрей занимал в общежитии своё законное койко-место, он никогда не упускал случая навестить бабушку – в один из таких «наездов» они с Олей и познакомились. Позднее неожиданно столкнулись в одной компании, отмечавшей бог весть какой радостный повод, и с не меньшей радостью обнаружили массу общих знакомых – как очередное свидетельство тесноты мира, напоминавшего то самое общежитие, где жил Андрей и куда в аккурат на Татьянин день явилась студентка-медичка Оля Тучкова под руку с актуальным на тот момент ухажёром-художником, обитавшем – еще одно совпадение! – на его, Андрея, этаже. Со временем ухажёр-художник актуальным быть перестал, а вскоре Андрея призвали в армию, так что их с Олей общение прервалось, да и с концами. Как-то потом не получалось пересечься, даром что Андрей после армии осел в Гатчине – единственный раз не в счёт, он тогда очень спешил, да и она, судя по всему, торопилась; приветы, правда, через бабушку передавались регулярно. Да, теперь Андрей ясно вспомнил – бабушка как-то говорила ему, что Оля Тучкова хирург в райбольнице… А он как обычно пропустил это мимо ушей, что в наш перегруженный информацией век дело, в общем, неудивительное.

Всё это стремительным калейдоскопом пронеслось перед мысленным взором Андрея, вслух же он сказал:

– Оленька, привет! Конечно, я тебя помню. Ещё бы не помнить! Только ты теперь, кажется, серьёзная стала, важная, – Ольга Михайловна…

– Ну, надо же, даже отчество не забыл! – усмехнулась она. – Когда Елизавету Петровну привезли, я ее сразу осмотрела, поговорили даже немного, в основном, о тебе. Она беспокоилась очень. Я как раз эти сутки дежурю, так что понаблюдаю за ней, не волнуйся! Она у нас женщина крепкая, так что, надеюсь, проблем с выздоровлением не возникнет. Правда, ударили её от души, как говорится, но могло быть и хуже. У нее был легкий шок, а так… всё нормально.

– Оля, я могу её навестить? – спросил Андрей.

– Конечно. Свидания ежедневно, с трёх до пяти…

– А сегодня, сейчас?

– Ну, приходи, если хочешь. Только имей в виду, я назначила ей успокоительное, так что она, скорее всего, уже спит.

– Спасибо, Оленька, дорогая ты моя! Уже бегу!

И он действительно выбежал из квартиры, плюнув на беспорядок – не до того. Главное сейчас убедиться воочию, что с бабушкой всё в порядке. Увидеть её, пускай спящую, даже не подозревающую об его присутствии, но такую родную и единственную. Он знал, что не сможет успокоиться до тех пор, пока не посетит больницу – всё равно, какие бы заверения ему ни давали, приступы тревоги будут возвращаться, накатывать волнами, внутри которых гнездится червяк сомнения по имени «А вдруг?» Когда речь заходит о близком, родном человеке – можно доверять только собственным впечатлениям, только себе и своей интуиции. Даже если бабушка будет спать.

Сентябрьский вечер качал в тёмной воде небес утлую лодочку месяца. С того времени, как Андрею в галерее Большого дворца трижды являлся призрак графа Кутасова, луна понесла значительный ущерб. Она убывала, согласно вечному закону мироздания, и уже близился день, когда умрёт старый месяц, и новый народится ему на смену. Не стоит сожалеть о старом, как не жаль отлетевшего в небытие лета – глупо грустить о том, что от века заведено и пребудет до века.

Андрей шёл пешком, напрямую шагал через дворы, и его ботинки то звонко цокали на растрескавшейся коже асфальта, то неслышно ступали по голой, как в день сотворения, поверхности земли.

На велосипеде куда быстрее, – мысленно сетовал Андрей и клял себя за то, что и в этом году не дошли у него руки купить себе двухколёсный агрегат для местных передвижений. И ускорял шаг, спешил, торопился скорее добраться до места. Надо было такси взять, – запоздало подумал он, пройдя две трети пути. Но ведь известно – хорошая мысля приходит опосля…

Оля Тучкова, она же Ольга Михайловна, действительно, выглядела теперь куда солиднее, чем в незабвенные дни её борьбы с немецкими глаголами. Она располнела, её походка приобрела вальяжность, и даже её слова и жесты, казалось, обрели дополнительный вес. Она выдала Андрею халат и провела в палату, где тихо-мирно посапывала бабушка: лицо её разгладилось, дышала она глубоко и безмятежно, – если бы не повязка на голове, не скажешь, что женщина больна, она просто спит.

– Я же говорю, успокоительное… – шёпотом пояснила Оля и добавила, когда Андрей, обретший, наконец, толику душевного равновесия, прикрыл за собой дверь палаты. – Всё в порядке. Серьёзной опасности нет. Сотрясение вот только, да и то, думаю, лёгкое. Среднюю тяжесть я поставила, перестраховавшись, всё-таки возраст… Так что кончай психовать, а то и тебе укольчик вкатим! Пойдём, присядем, поговорим, раз уж пришёл. С Елизаветой Петровной я достаточно регулярно общаюсь, а с тобою только приветами обмениваюсь, подозреваю, что односторонними, – это даже хуже, чем виртуальное общение.

Они говорили о том о сём, не слишком углубляясь в подробности; между делом выяснилось, что Оля пять лет как замужем, дочурке четвёртый пошёл, муж – менеджер, работает, разумеется, в Питере – у Парка Победы. Андрей согласился, что место неплохое – в офис, расположенный где-нибудь в Озерках добираться было бы куда труднее.

– Как там… – Оля назвала имя художника, того самого, под ручку с которым она приходила к ним в общежитие. – Не в курсе, как поживает?

– Портреты рисует, – удовлетворил её любопытство Андрей. – На набережной стоит, где туристов погуще. Правда, – поправился он, – это пока тепло, и пока гости северной столицы попадаются на улицах. А чем занимается зимой – не знаю, тайна сия велика есть… – и Андрей обезоруживающе улыбнулся. Он действительно понятия не имел, чем Олин «экс-актуальный» промышляет в холодное время года, так что ничуть не кривил душой.

– Он делает из этого тайну?

– Нет. Просто я не знаю. Не расспрашивал его насчёт «несезонных» и прочих «демисезонных» занятий. Как-то повода не было. Теперь есть повод – при встрече устрою товарищу допрос с пристрастием.

– Только не ссылайся на меня как на лицо заинтересованное.

– Как так? А кого мне указать в этом качестве?

– Да хоть… Ленку…

Андрей промолчал. Он в упор не помнил, какая именно «Ленка» имелась в виду.

Потом Оля с настойчивым любопытством расспрашивала Андрея про ограбление, но ему не хотелось говорить на эту тему – он и не стал говорить, сославшись на собственное незнание деталей. Поговорили немного о пустяках, и Андрей откланялся. Выйдя из корпуса, он облегченно перевел дух и уверенно зашагал домой, словно, наконец-то, обретя под ногами твердую почву.

Инвентаризацию раскуроченного набегом воришек имущества Андрей провёл, надеясь лишь на свою память – никаких описей наличного барахла, понятное дело, в их доме не водилось. И первым неприятным сюрпризом для него стало исчезновение «подарка Кутасова» – листа, извлеченного из хитроумной рамы. Вторым же – пропажа распечатанной на фотопринтере «восстановленной» версии послания из тайника, а также (до кучи) всех «моментальных» фотокопий исходного текста. Наконец, из комнаты бабушки пропали два серебряных кубка, всегда стоявших на видном месте, – единственные по-настоящему ценные вещи у них в квартире, разумеется, после книг. Всё это наводило на весьма невеселые размышления. Было похоже на то, что кубки вообще забрали «для отвода глаз». Хотя, конечно, не было никаких гарантий, что залезшие к ним в квартиру гаврики, работая на заказ, попросту совместили приятное с полезным, прихватив кубки – «подкалымить» дело святое.

Больше вроде бы ничего не пропало. По крайней мере, бабушкино золотишко (два колечка, серьги и брошь), лежавшее на видном месте в хрустальной вазе, осталось нетронутым, DVD- и CD-плееры жуликов тоже не прельстили, да и компьютер со всей периферией остался целёхонек. Грабители явно охотились за его находкой.

Итак, они (с Виктором и Агриппиной) не единственные, кто движется по неверному азимуту догадок к неведомой пока цели. У них появились серьёзные соперники-конкуренты, нацеленные на поиск неизвестно чего – не исключено, весьма ценного. Проникновение в квартиру, да ещё с нападением, говорит о том, что они, во-первых, на верном пути! Во-вторых, опережают соперника хотя бы на один шаг. И, наконец, в-третьих, соперник весьма опасен и, вероятно, не остановится ни перед чем. Из этого следует, что необходимо быть осмотрительнее и проявлять повышенную осторожность, а также – то, за чем идёт охота, в чьих-то глазах имеет чрезвычайно высокую стоимость.

Значит, бабушка пострадала из-за него. Андрей почувствовал укол нечистой совести, но сразу отбросил такого рода рефлексии, ведь ввязавшись в игру, он уже сделал выбор, и было бы высшей глупостью отказаться от участия теперь, когда ему брошен вызов – и какой наглый вызов! На смену шёпоту нечистой совести шла кипучая энергия ярости – это как в бою. И, разумеется, установка «ни шагу назад!» не отменяет военной хитрости и не противоречит ей – Андрей чувствовал себя уверенно, и всё его внутреннее волнение теперь было азартом воина, умелого и смелого бойца.

Сейчас мы опережаем противника на два шага, размышлял Андрей. Ну, на два с половиной – потому что им только еще предстоит разгадать первую загадку. То есть у нас имеется определенное преимущество. Но и у них перед нами тоже есть преимущество: они знают, с кем имеют дело, а мы – нет. Им известно кто я, где я живу и, похоже, даже чем занимаюсь, – в то время как я могу лишь догадки строить на их счет!..

Но если пораскинуть мозгами, кто за последнюю неделю пересекался со мной в сфере, так сказать, непознанного? Кто мог догадаться о чем-то или же напасть на какую-то роковую тайну восемнадцатого века?.. Он задумался. Ну, Витьку и Агриппину отметаем сразу! Остаётся… остаётся… вернее, остаются – Фридрих фон Берг и Сигурд Юльевич. Неужели Сигурд? Нет, он на такое не способен, слишком интеллигентен, чтобы нанимать грабителей. А вот за Фридриха я бы не поручился… Этот на все пойдет, если ему понадобится. Есть, есть у него двойное дно! Кажется, за мной и следить-то начали сразу после того, как у меня состоялись с этим чокнутым профессором две презанятные беседы. Хотя имя, регалии и учёная степень у него, по всей вероятности, подлинные…

Андрей уснул перед самым рассветом, когда звёздные поля в горних высях заволокли серые дождевые тучи с Финского, словно на живое лицо кто-то по ошибке накинул креповое покрывало небытия. Он спал, а рассветный дождь моросил, и рассвет пробивался робко – потайной, локальный, скорее похожий на случайную январскую полынью, чем на апрельский буйный ледолом.

Разумному достаточно

Неизвестно было, что за протокол составил вчерашний лейтенант, несомненно одно – показания Андрея, без которых практическая ценность следствия стремилась к нулю, рано или поздно обязательно понадобятся. Так лучше уж рано. Заодно ему хотелось прозондировать точку зрения милиции на происшедшее событие. Поэтому Андрей не стал дожидаться звонков, повесток и «что у них есть ещё там», а просто отправился в отделение, чтобы прояснить ситуацию.

Стояло блёклое дождливое утро, плавно перетекая в такую же блёклую морось вечера. Дневного света, в его летнем понимании, и в помине не было – с точки зрения осеннее-зимних раскладов всё было в порядке вещей, но к этим раскладам привыкать придётся заново.

Андрею доселе не приходилось бывать в этом отделении, как говорится, бог миловал, и дело не в том, что от тюрьмы зарекаться не стоит – дело в том, что по хорошему, светлому поводу обычный гражданин в милицию не пойдёт. Однако из любого правила есть исключения: так, Андрей неоднократно заходил в Адмиралтейский райотдел, где работал однополчанин его Макс Русских – им было что вспомнить и о чём поговорить, двоим питерцам из третьего взвода – ну, Андрей, конечно, питерцем считал себя достаточно условно, да кто будет обращать внимание на такие мелочи; вторая чеченская спаяла их накрепко, и Андрей навещал Макса, стараясь поддержать его морально – не всё гладко шло у того в жизни, с женитьбой поторопился, ошибся в выборе спутницы жизни, а переигрывать, метаться не в его характере. «Стерпится, слюбится», – говорил, улыбаясь – а зубы стискивал до боли при этом.

Макс из органов ушёл, в частные охранники подался, трудился теперь в банке, где платят больше – жену послушался. А Андрей, явившись теперь в родное отделение, мысленно сравнивал его с Максовым и отличий особых не заметил – разве что знакомых лиц здесь не видать, и расположение комнат здешних для него терра инкогнита, но ничего – язык до Киева доведёт, главное, чтобы ноги довели до дежурки.

Вчерашний лейтенант оказался молодым ещё парнишкой, преисполненным серьёзности и чувства долга, он объяснил Андрею, как написать заявление, и приложил его к делу – номером вторым, после протокола осмотра места происшествия.

– Ну что ж, – сказал он. – Дело, в общем, ясное… По форме, но не по существу.

– Если я могу быть вам полезен…

– Не торопитесь. Для начала надо дело завести. – Не откладывая в долгий ящик, лейтенант заполнил бланк «Постановления о возбуждении уголовного дела».

– Я могу быть вам полезен на данном этапе? – снова повторил Андрей.

– Пожалуй, нет… – Лейтенант призадумался. – Хотя… Если у вас есть информация или соображения, выходящие за рамки того, чем мы располагаем. – Он похлопал по прозрачной папочке, в которой «Постановление» стало третьим после вчерашнего протокола и сегодняшнего заявления Андрея.

– Пожалуй, в заявлении всё указано…

– Кого-нибудь подозреваете?

Андрей хотел было ответить «да», но вовремя прикусил язык. А что в список похищенного внёс лишь бабушкино серебро – правильно.

– Так… – Лейтенант исподлобья рассматривал Андрея. – А вы?

– Что я? – не понял Андрей.

– Где находились на момент совершения преступления?

– В городе Санкт-Петербурге. Проводил занятия у группы студентов, так что моё алиби могут подтвердить человек тридцать, как минимум.

– Хорошо. Если у вас подозрений определённых нет – будем искать установленным порядком. Вас мы ещё вызовем, и… – Лейтенант заглянул в папочку. – Елизавету Петровну пригласим непременно, разумеется, после того, как она поправится. Возможно, основная потерпевшая прояснит нам обстоятельства дела, благо она видела преступников, и, не исключено, что сумеет их вспомнить. А пока… Я вас не задерживаю. Спасибо и – всего доброго.

Андрей вышел из здания ОВД с чётким ощущением, что похищение пары серебряных кубков – дело не того масштаба, чтобы милиция с ног сбивалась ради его раскрытия; тем более, у бабушки лишь сотрясение мозга. Вот если б убийство…Тьфу! – плюнул он, – придёт же в голову такое!

Он направился в сторону больницы. Бросил быстрый взгляд на часы, стрелки на циферблате совершали завершающий маневр, готовясь встать под прямым углом, соответствующим отметке 15–00.

В это время начинался приём посетителей, и Андрей не хотел терять ни минуты – он живо скорректировал свой маршрут в пользу ближайшего продуктового магазина, куда и ринулся сломя голову, а минут через десять уже вынырнул из его медоносного чрева, укомплектованный плодово-ягодными гостинцами для бабушки. В три с небольшими копейками Андрей вошёл в здание больницы. Елизавета Петровна встретила его в приподнятом настроении, но ему показалось, что она чуточку бодрится.

– Внучек пришёл… А я тебя ждала.

– Я вчера уже был, но ты спала.

– Знаю, знаю, доложили…

– Бабуля. Ты как себя чувствуешь?..

– Ну как себя можно чувствовать, когда по голове получишь? На букву «ха» – хорошо. – И она переменила тему. – Думаю, Лидуша – душа моя – всё тебе рассказала в подробностях?

– Всех подробностей, как я понимаю, она знать не может, – осторожно возразил Андрей. – Рассказала, но только в общих чертах.

– А ты наверно хочешь услышать наиболее полную, как принято говорить, версию событий. – Бабушка скорее констатировала, чем задала вопрос. – Всё очень просто. В моей юности говорили почему-то «просто, как апельсин». О, я вижу, ты мне как раз апельсины и принёс. – Она достала из пакета с гостинцами апельсин и принялась его очищать – неспешно и тщательно.

– Любишь же ты лирические отступления, – усмехнулся Андрей, наблюдая за тем, как её цепкие пальцы освобождают сочную мякоть южного плода от толстой кожуры, главный и единственный недостаток которой – несъедобность. Впрочем, изъян этот нисколько не мешал Елизавете Петровне использовать сушеную апельсиновую кожуру в домашнем хозяйстве, активно применяя как средство против моли.

– Почему же только лирические? Эпические тоже люблю, – парировала бабушка. – Но, боюсь, это слишком длинно, ты не выдержишь. К чему это я? Ах, да, подробности… Вернувшись домой после утреннего моциона, я к своему удивлению обнаружила в квартире посторонних. Вернее, сначала я их присутствие… почувствовала. Однако в силу природной беспечности не обратила внимания на это своё ощущение. Беда в том, что я невольно сообщила воришкам о своём приходе домой, громко ковыряясь ключом в замочной скважине. Вот. Они мигом сориентировались в обстановке, профессия обязывает – быстро ориентироваться. А копались они в твоей комнате, бумаги твои на пол вывалили и в них рылись. Захожу: ба-а-атюшки! Один в комнате стоит, а второй спрятался, я его не видела, не успела увидеть. Второй-то меня и огрел сзади по черепушке, да всё в одну секунду случилось, не успела и сообразить толком, что делать надо и как действовать. Постфактум только и сообразила, на полу лёжа, как на брачном ложе. А что толку махать кулаками после драки?

Андрей с облегчением отметил, что бабушка не утратила чувства юмора, а это значит, что дело идёт на поправку.

– А сейчас? – спросил Андрей. – Как ты себя чувствуешь?

– Докладываю, товарищ командир. – Елизавета Петровна шутливо приложила два пальца к виску. – Голова с утра почти не болит. Не тошнит. Общая слабость – да, но эскулапы говорят, не страшно. Я тоже думаю, слабость у меня от укола вчерашнего. Укол расслабляющий, умиротворяющий. Да знаю я, знаю, что к пустой голове, – неожиданно проговорила она, оторвала от виска два пальца и вытянула их вверх победительно – буквой V.

– Бабуля. – Андрей принял нарочито серьёзный вид, насупился, сдвинул брови на переносье. – Ты студенческий театр вспомнила, что ли? Фауста мне играешь тут в оригинале?

– Андрюша, – примирительно сказала бабушка. – Вся жизнь театр, как говаривал Уильям Ша, но если ты про самочувствие, то отвечаю как на духу: вчера мне было куда хуже, чем сегодня, а сегодня – значительно лучше, чем вчера. Только Оля Тучкова – она дежурила вчера, вот ведь совпало как! – Оля говорит, неделя как минимум. Да-да, неделю мне придётся прохлаждаться в стационаре! Ты представляешь? Говорит, сотрясение мозга средней тяжести! Вчера подташнивало, я не скрываю. Но сегодня я почти здорова! Ах, – она раскинула руки крестом и принялась декламировать пафосно, патетично. – Почему люди не летают, как птицы? А я птица! Я чайка, чайка!

– Frailty thy name is woman, – отозвался Андрей.

– Воистину! Вероломные мы. Непостоянные. И вообще… Ладно, – заговорила она, резко меняя тон, переходя на полушёпот. – Привози свою Агриппину. Поживите эту недельку у нас. Ведь туда-обратно не наездишься, а стеснять вас дистанционно я уж никак не смогу.

– Бабушка… У меня и в мыслях не было… – начал было Андрей, но Елизавета Петровна оборвала его:

– В добрый час! Благословляю вас недельным благословением. Любите друг друга и творите добро. Всё!

Эта фраза прозвучала столь феерично, столько бодрости и здоровой энергии в неё было вложено, что Андрей подумал с гордостью: «А ведь молодец у меня бабуля». Подумал, но промолчал. Не ровен час, загордится бабуля пуще прежнего – а куда дальше-то?

Агриппина позвонила, когда Андрей подходил к подъезду. Он только что отметил необычайно оживлённое скопление местных кумушек в глубине двора, на скамейке и вокруг оной – в невиданном многолюдий тутошних пенсионерок и домохозяек предпенсионного возраста, непосредственно на лавочке хватило места, хорошо, если половине личного состава. Те, кому места не достало, обступили сидевших тесным полукругом. Андрей подумал, что только очень веская причина способна оторвать от переполненных сериалами телевизоров стольких далеко не праздных женщин одновременно. От него не укрылось, что центральное место в стихийно сложившейся иерархии заняла Лидия Матвеевна, именно она солирует в какофонии сегодняшних посиделок. При его приближении к району их дислокации, бабоньки стремительно приглушили динамики разговора, они говорили теперь значительно тише, не снижая при этом общей интенсивности. И что бы это значило – спросил он себя, хотя и так всё было настолько очевидно, что никакой подсказки не требовалось. В это самое мгновение, внезапно оживший мелодией звонка, мобильник отвлёк его внимание, – а затем голос Агриппины сделал несущественным, ничтожным весь остальной мир, внешний по отношению к их любви, поющей в каждом звуке их голосов, в каждом вздохе с той и с другой стороны; даже паузы в разговоре – и те были пропитаны любовью.

– Андрюша, ты только надо мной не смейся…

– С какой стати? В каких смешных грехах ты жаждешь покаяться, дитя мое?

– Нет, но… Просто у меня душа не на месте. У тебя всё нормально? Я чувствую, у тебя что-то произошло. Случилось что-то нехорошее…

– Со мной?

– С тобой. Или с близким тебе человеком, за которого ты переживаешь… Что-то плохое. Не знаю. Я понимаю, что это глупо выглядит, но ничего не могу поделать. Сегодня я даже работать не могла – мной овладела беспричинная тревога, с которой я совершенно не могу совладать. А что если я приеду к тебе?

– Давай. Приезжай.

– Ты правда этого хочешь?

– А ты как думаешь?

– Я не думаю, я знаю. Хочешь.

– Зачем тогда спрашивать?

– Наверно для приличия. – Андрей явственно увидел, как Агриппина пожимает плечами по ту сторону разделяющего их расстояния.

– Приезжай, конечно.

– Андрюш… У тебя всё нормально? Только честно!

Тут пауза повисла между ними – Андрей не хотел говорить правду, но солгать своей девушке тоже не мог. И это колебание его стало каверной в мягкой плоти их разговора. Агриппина почувствовала это колебание его, как чувствует программист ошибку, когда компьютер завис, и это значит, что программа бежит по бесконечному циклу.

– Уже еду! – сказала она решительно.

Надо было выложить ей всё, запоздало подумал Андрей. Охватившая её тревога лишь доказывает, что между нами установилась некая связь, природа которой мне пока неясна, – но ведь и призрак в галерее казался нелепым порождением моего собственного рассудка, симптомом болезни моей представлялся, хотя позднее мне было явлено достаточно подтверждений его своеобразной реальности. Но разве понятнее мне стала его природа? Эфирное тело, пусть так – неужели эфирные, призрачные Волокна Любви, натянутые между моею душой и душой Агриппины, не могут служить столь же достоверным объяснением нашей зависимости друг от друга.

Андрей вспомнил, как предчувствие недоброго гнездилось внутри него, пока он сидел в вагоне, приближаясь к недоброй вести, ожидавшей дома. Как его тревога – не сестра ли, не близнец ли той тревоги, что охватила Агриппину подобно незримому пламени – возрастала в геометрической прогрессии. Эфирные, призрачные Волокна Родства – кровного, и не только – не менее и не более достоверное объяснение его вчерашнему состоянию.

Необъяснённое – не значит необъяснимое. Но, коль скоро он не захотел заранее расстраивать девушку, не рассказал ей правду, она остаётся со своей тревогой один на один. Воображение – вещь опасная. Куда вернее – знание, пусть и мало в нём радости на этот раз.

И всё-таки – в чьих интересах действовали грабители? Кто дышит нам в спину в этой гонки преследования?.. Мысли Андрея вернулись на прежний круг. Он вспомнил слова, сказанные Сигурдом Юльевичем – руны, войдя в магическое взаимодействие с неким артефактом, наделят владельцев безмерной мощью, недоступной даже воображению простых смертных. Разве природа такого превращения более понятна рассудку, чем силовое поле, соединяющее любящих?

Он вспомнил и последнюю метафору профессора – прав, стократно прав Сигурд Юльевич, все мои терзания над невозможностью изобрести объяснение тому или иному явлению – сродни рефлексам ребёнка, играющего с телевизионным пультом. Если картина мира недостаточно широка, слишком тускла или ей не хватает глубины, размерностей, выход один – стать художником, с помощью кисти и красок совершенствовать её, как обычную картину на холсте. «Граф Кутасов, вернее привидение, появлявшееся в галерее дворца, дало мне три урока рисования в этом стиле», – пробормотал Андрей, разом уничтожая внутренний раздрай своего микрокосма.

Всё говорило о том, что знаток рун и скальдической поэзии – прав. Магическая мощь, недоступная обитателям нашего мира – это и есть приз в гонке, старт которой положил дворцовый призрак. Могущество, способное обернуться как великим благом, так и великим злом – и кто окажется в этой гонке достойнейшим? Приз – это цель, но сами по себе власть, сила, могущество – лишь средства. Уверен ли Андрей, что в его руках магический инструмент послужит победе Добра и уничтожению Зла в мире людей? Да, уверен! Но может ли быть абсолютно уверен в себе человек, подвергающийся столь огромному искушению?!

Агриппина появилась в момент, когда мучительные размышления Андрея достигли апогея. Секундой раньше он не помнил самого имени её – но девушка выросла в дверях, и химеры рассыпались в прах, а с первым её поцелуем сама жизнь стала не сложнее, чем наука дышать в такт друг другу.

Они пошли на кухню, и, заваривая кофе, Андрей в деталях пересказал девушке все события последних суток – от момента, когда они расстались на набережной Обводного до «сейчас» – секунды, в которой он варит кофе, и тёмно-коричневая пена рваным парусом вздымается над раструбом медной джезвы. Лишь некоторые детали последнего разговора с бабушкой были им сознательно опущены.

– Я так и знала! Предчувствие меня редко подводит, – всплеснула руками Агриппина. – С одной стороны, я рада, что Елизавета Петровна выздоравливает. Но с другой – откуда мы можем знать, как и когда аукнется ей эта травма? Улучшение самочувствия это лишь момент психологического восприятия.

– Хотел предложить тебе… – неуверенно начал было Андрей.

Но Агриппина, озарённая новой стремительной мыслью, перебила его, облекая свою мысль в стремительную речь:

– Давай я останусь здесь? – Она просияла. – Только на время, пока Елизавета Петровна в стационаре. Я не хочу никуда от тебя уезжать… Знаю, не уезжать – не получится, но приезжать каждый вечер и быть с тобою каждую ночь, и так целую неделю… Неделя – это семь дней и семь ночей, это невероятно много!

Андрей во все глаза смотрел на девушку. Он как раз собирался предложить ей именно это, когда она перебила его. Позволь она ему закончить начатую фразу, вышло бы так:

– Хотел предложить тебе остаться со мной… Просто попробовать пожить вместе, не расставаться хотя бы неделю. Я не отпущу тебя никуда! Семь дней – это целая вечность, надо лишь научиться останавливать мгновения, которые прекрасны – и пускай каждый день будет нескончаемым поцелуем…

Но Агриппина вырвала право озвучить, словами наполнить пульсации их общего – на двоих – силового поля. Андрею не оставалось ничего иного, как признаться, глядя на неё чуть ласковым и чуть смущённым взглядом:

– Ты не поверишь, но бабушка заранее благословила нас провести эти дни вместе. Знаешь, как она сказала? «Любите друг друга и творите добро».

– Любовь и добро нераздельны, как дерево и корни его, – задумчиво произнесла Агриппина. А потом спросила: – Так, говоришь, размышлял над словами Сигурда…

– Да, и если он прав…

– То свет в конце тоннеля забрезжил.

– Правда, выяснилось, что на дистанции мы не одни. И соперники теряют терпение.

– Теряют терпение и норовят ударить из-за спины. Торопятся первыми сорвать финишную ленточку. – Агриппина отхлебнула кофе, отломила квадратик от плитки горького шоколада и положила его в рот.

– И тут возникает философский вопрос. Кто может дать гарантию, что мы более достойны той мощи, той власти, которую дарует нам победа? – спросил Андрей, воскрешая свои недавние сомнения.

Но Агриппина и бровью не повела:

– Да никто! Просто ни ты, ни я не способны нанести удар ножом в спину, – а это уже кое-что. Более того, ты двинулся в путь, не имея даже смутного понятия о том, что тебя ожидает. А когда столкнулся с Неведомым, тебе сделалось ужасно интересно – ты же настоящий ученый – и мне тоже было интересно: вот и вся наша мотивация на первом этапе! И даже теперь, когда мы начинаем представлять себе масштаб своей победы – мы не думаем о власти над миром, о господстве, о могуществе. А размышляем о том, достойны ли мы той власти и той силы. Достанет ли у нас собственных сил, прежде всего душевных, обратить во благо свою мощь, принести людям пользу… Мы воспринимаем приз как ответственность – и не о чем тут больше рефлексировать. Sapienti sat…

– Разумному достаточно, – задумчиво повторил Андрей, точно самое тихое в мире эхо.

Агриппина улыбнулась, чуть наклонила голову; их губы нашли друг друга – словно ненароком, случайно. И поцелуй был бесконечен, и вырвалось цунами, закружило волны силового поля, и два тела слились в праздничном танце соития, освящённого Любовью, – единственной силой, способной из неживого творить живое.

Первой проснулась Агриппина. Открыла глаза и некоторое время лежала на спине, широко раскинув руки. «Почему люди не летают как птицы», – мысленно произнесла она слова, что вчера уже произносила Елизавета Петровна – только Агриппине о том неведомо было.

Её левая рука лежала на груди Андрея. Он беспокойно заворочался, ещё в плену финальных аккордов сновидения.

– Пойдём сегодня вместе? – предложила Агриппина.

– Ку-уда? – сквозь туманное оцепенение медленного пробуждения переспросил Андрей, с трудом разлепляя веки.

– В больницу к бабушке. – Она смотрела на него, любовалась тем, как день берёт верх над ночью. – Я хотела сказать, поедем. У нас ведь машина под окнами стоит!

Осколки сна разлетелись, точно крохотные льдинки, мгновенно растаяв на свету.

Андрей приподнялся на постели, легонько провёл ладонью по волосам девушки.

– Конечно, пойдём. И даже поедем. Раз уж машина по имени Мальтийка стоит под нашими окнами, – улыбнулся он, окуная чистый и прямой взгляд свой в зелёную заводь её глаз.

Ровно в три часа пополудни они стояли в вестибюле районной больницы, держась за руки – стройные, красивые, сильные своей любовью. Андрей нёс сумку с гостинцами, его спутница прижимала к груди букет белых хризантем, который через несколько минут, смущаясь, вручила Елизавете Петровне.

Агриппина была благодарна за благословение, и благословляла в ответ, молча, серьёзно, в лучистой улыбке пряча отсветы тихой грусти, лишённой видимых причин. А ведь Елизавета Петровна вчера произносила слова благословения вроде бы как в шутку, и даже Андрей не сразу понял, насколько всё было серьёзно.

Мозговой штурм

За эти дни Витя ни разу не позвонил. Рабочие будни ведущего инженера не всегда располагают к философским рассуждениям, историческим параллелям и переписке на форуме «Креста и Розы» в течение доброй половины рабочего дня. Бывает так: ещё вчера, безобидные и вальяжные, будни вдруг выбрасывают чёрный пиратский флаг – череп и кости на нём капитан-бладовские, – а сверху огромными буквами начертано: «аврал»; и у Вити начинается чёрная полоса, трудовой ритм становится невыносим, звериный оскал каждого дня ужасен, план-график работ помимо воли вызывает в памяти конюшни царя Авгия, отличие в том, что реки поблизости нет, а срок исполнения оставили тот же. И вертится он, как белка в колесе. Сидит на работе до восьми, до девяти вечера – после таких будней не то что звонить – имена всех друзей из собственной памяти, как с жёсткого диска ведущий инженер Ниссен стереть норовит, не в добрый час вообразив, что мозговые ячейки его на исходе, что в черепушке битов-байтов и на рабочие-то данные не хватает, потому не до хорошего!

В общем-то, правильно, что он в эти дни не звонил Андрею – тому было явно не до него, больше того, Андрей и сам забыл, что существует рядышком, под боком у него такой вот Ниссен, что громогласно величает себя фон Ниссеном, культивируя, таким образом, зачатки снобизма по системе герцога Парвеню. А если бы, паче чаяния, его шальной звонок, да ещё с этим протяжно-придурковатым «Андреа-ас» раздался в квартире Андрея или настиг его в институте или в библиотеке – Андрей уклонился бы от разговора, а то и просто бросил бы трубку.

Но страсти более-менее улеглись, институтская жизнь Андрея входила в привычную колею и он, хотя и не мог никак выкроить время для продолжения работы над диссертацией, худо-бедно приноровился к реалиям осеннего быта и бытия. Вернуться к диссертации не удавалось по другой причине: медовый месяц требовал полной отдачи, и первая неделя совместной жизни в Гатчине, на старте казавшаяся чуть ли не бесконечной, теперь прокидывала дни, точно пейзажи за окном вагона скорого поезда.

Агриппина предложила:

– А когда благословенная неделя наша закончится, можно переехать ко мне и жить тем же порядком… – И пояснила: – Честно говоря, за эти дни я почти отвыкла от одиночества, мне всё труднее отделить себя от тебя.

Андрею не оставалось ничего другого, кроме как согласиться.

И в тот же день Андрею позвонил Витя. Видимо, рабочие будни ведущего инженера Ниссена освободились от «авральной» составляющей, и он вспомнил об «авантюре», затеянной Андреем, – теперь Витя был не прочь продолжить участие в «проекте».

– Чует моё сердце, – говорил Витя, – эта туманная история явит нам ещё немало сюрпризов.

По голосу приятеля Андрей почувствовал, что тот не на шутку взволнован.

– У тебя что-то произошло? – напрямик спросил Андрей.

– Вроде того, – подтвердил Виктор. – Только я сам ещё до конца не понял, что именно. И не хочу об этом распространяться по телефону.

– Зайдёшь ко мне?

– Зайду.

Он появился часа через два и прямо с порога заговорил – стремительно, сбивчиво:

– Андеас! Ты спросил, что произошло. Так вот. Ко мне в квартиру кто-то залез. Не знаю кто, и вроде как ничего существенного не пропало, разве что несколько фотографий – но сам факт! Я думаю, это имеет отношение к нашим с тобой изысканиям.

Они прошли в комнату Андрея.

– Ты в милицию обращался? – спросил Андрей.

– Какая милиция? Говорю же, ничего не пропало! Ну, в смысле, ничего ценного.

– А фотографии?

– Да какой идиот в наше непростое время станет разыскивать фотографии? Среди них, кстати, наша с тобой распечатка… Эта, помнишь, на которой указание про громовника и пурпурную деву.

– Так она же у меня была… – удивился Андрей.

– Одна у тебя, другая у меня. На всякий случай я забрал второй экземпляр. Думал поразмышлять на досуге, да и про запас… Вдруг потеряешь!

Тут Виктор наконец обратил внимание на Агриппину, сидевшую в кресле.

– Ой, а кто это? – по-детски непосредственно воскликнул он.

– Это Агриппина… Агриппина, это Виктор, – представил Андрей.

– Агриппина – римское имя. Старинное, – сообщил Витя. – А вообще, очень приятно.

– Витя… – сказал Андрей. – Мы все тут в курсе, что Агриппина – имя римское.

– То-то я с порога почувствовал необычное. Женским духом пахнет, – сказал Виктор, но это была неправда: он был настолько увлечён и взволнован своими «делами», что «с порога» не почувствовал ровным счётом ничего. – А где Елизавета Петровна? – спросил он. – На рынок пошла?

– Нет, Витя, – сжал зубы Андрей. – Елизавета Петровна в больнице.

– Что случилось? Неужели сердце.

– Тут дела посерьёзнее, – ответил Андрей. – Случиться-то случилось, но сердце тут ни при чём. – И он рассказал Виктору историю ограбления их с бабушкой жилища, не забыв упомянуть о пропаже своей распечатки восстановленного текста и оригинала, найденного в портрете.

– Вот оно как, – только и мог произнести Виктор, когда Андрей закончил.

– И эти два события – ограбление здесь и кража у вас дома – несомненно, связаны, – уверенно заявила Агриппина.

У Андрея тоже не было сомнений на этот счёт.

– Получается очень кстати… – начал Витя, но осёкся, поняв, что сморозил бестактность. А что, собственно, «кстати»? Ограбление? Или что бабушка Андрея пострадала?

– … Я имел в виду, – поспешно поправился он, – «кстати» то, что мы собрались здесь и сейчас. Следовательно, можем обмозговать, кто это всё устроил и чего он добивается. Да… – вдруг поднял он голову. – А шкатулка наша? А дощечка, листок, что в шкатулке были? Они целы?

– Целы, – успокоил его Андрей. – Они были при мне. Я поехал в институт и захватил их с собой.

– Там и вправду оказались руны?

– Они самые, – кивнул Андрей, – скандинавские.

– И что? Удалось продвинуться в их расшифровке? – В глазах Виктора загорелся огонёк проснувшегося азарта.

– Как тебе сказать… Удалось…

Виктор перебил его:

– А листок? Был ещё листок с рисунком…

– План. Нечто вроде плана…

– Андрей как раз вспоминал о вас, Виктор. Он выразил надежду, что с вашей помощью удастся понять, что за местность изображена на схеме… – вмешалась Агриппина и подмигнула Андрею – дескать, молчи и такое удивлённое лицо не делай.

– Да? Конечно, если это в моих силах… – с энтузиазмом начал Виктор. – И где он? Где план, я вас спрашиваю!

– Витя, не заводись! Ты бываешь чересчур азартен – это может повредить общему делу. – В голосе Андрея Виктору послышался упрёк. – Я занимался рунами, мне помогали Агриппина и ещё один человек. А потом это несчастье с бабушкой, так что до плана руки дошли только-только… Да вот же он, – Андрей положил на стол пожелтевший лист. Витя узнал его.

Они втроём рассматривали странный рисунок, хитросплетение прямых, волнистых, пунктирных линий которого не оставляло сомнений – это действительно план. Только чего? Агриппина покачала головой, у неё не возникало никаких ассоциаций с реальной фактурой. А вот в голове Андрея мельтешили летучие образы интерьеров Павловского времени во дворце: помелькали и сгинули, схема абсолютно не была похожа на план Большого Гатчинского. И на план Приората тоже непохоже. Может Павловск? Но нет. Это вообще…

– Это вообще никакой не дворец, – зачем-то высказал вслух свою мысль Андрей.

– И на гатчинские парки мало похоже, – вторил ему Виктор.

– А с чего вы вообще взяли, что это Гатчина? – поинтересовалась Агриппина.

– Ни с чего. Я, по крайней мере, этого не утверждаю. – Андрей поднял голову и серьёзно смотрел на девушку. – Это может быть где угодно и не факт, что современная топография этого места сохранила все эти старинные очертания.

Агриппина, услышав призывный перелив полифонического звонка своего миниатюрного мобильника, выскочила из комнаты, успев, как бы извиняясь, шепнуть Андрею: «Я сейчас; главред звонит». Через пару минут вернулась и сообщила:

– Получала редакционное задание, буду писать про царскую охоту…

– Для царской охоты предназначался Зверинец, – сказал Андрей.

– А если это и есть Зверинец? – предположил Виктор. – Если его тропы изображены на плане, а эти полуовалы – места, где обыкновенно устраивались засады?

Андрей скептически хмыкнул. Агриппина обвела их вопросительным взглядом. «А почему нет? Тоже версия», – читалось в нём. Виктор развивал своё предположение:

– Большинство линий на плане – прямые. Это и есть просеки, по которым егеря гнали зверя к месту засады.

– Да, но таких прямых троп в Зверинце было значительно больше. Да и общая диспозиция… – возразил Андрей. Потом, просеки Зверинца изначально пересекались под прямым углом.

На их плане прямыми углами в пересечениях и не пахло,

– Андреас, почему ты решил, что общая диспозиция за века не претерпела изменений? А? – с горячностью защищался Виктор. Реплику Андрея про прямые углы он просто пропустил мимо ушей.

– Верно. Неплохо было бы сравнить твою схему с настоящими картами Зверинца – современными и старинными. Да и мне, в свете редакционного задания, просто необходимо с такими картами ознакомиться, – рассудительно произнесла Агриппина.

– Ничем не могу помочь. – Андрей развёл руками. – Нет у меня таких карт…

– Нет дома – должны быть на работе, во дворце. У краеведов местных, наконец, – настаивала девушка.

– А компьютер? А Интернет? – поддержал её Виктор. – Давай глянем прямо сейчас.

Андрей пожал плечами:

– Ну, давайте. – Он подошёл к компьютеру и включил его.

– Заодно для моей статьи материал поищем, – не преминула вставить своё слово Агриппина. – Складывай сразу на диск, папочку назови «Зверинец».

Спустя некоторое время Андрей поднял глаза и произнёс со злорадным торжеством:

– Видите? Ты, Витя, видишь? Вот она, карта Зверинца. А вот наша карта. – Он потряс листком у Виктора перед носом. – Что теперь скажете, друзья?

– А что тут скажешь… Никакого сходства, даже отдалённого, – констатировала Агриппина. Виктор, однако, упрямился и сдаваться не собирался.

– У нас просто не было времени, – сказал он.

– Времени для чего?

– Сопоставить и обдумать. Наложить одну схему на другую.

– Насчёт «наложить» – вроде бы наложили, – не без ехидства заметил Андрей. – А вот насчёт «сопоставить» скажу тебе так: дерзай, Витя! С тебя в таком случае – место поиска. – Андрей увидел во взгляде Виктора тень недопонимания и уточнил: – Покажешь нам, какое место в Зверинце, по твоему разумению, отмечено красным крестом. И обоснуешь свой выбор.

Агриппина наклонила голову и, глядя на монитор, читала вслух:

– «Этот удлиненный лесной массив был прорезан сетью прямолинейных перспектив… Продольные и поперечные дороги пересекались шестью более узкими диагональными, которые усложняли «игру» квадратов, умножая перспективы и создавая повсеместно эффект бесконечного пространства…» Да, вряд ли это имеет отношение к нашей задаче, – сказала она, помолчала и закончила. – Зато к теме моей статьи имеет – и самое непосредственное. Не забудь сохранить на диске.

Они продолжили мозговой штурм, но так и не родили никакой сколько-нибудь приемлемой версии. Предложенные Андреем «фортификационные сооружения» отвергли после обсуждения, здесь Виктор взял небольшой реванш. Напряжение мысли, увлечённость постепенно слабели, спорить до хрипоты охоты не было. За окнами сгущался сентябрьский вечер – время струилось в своём привычном темпе, не давая скидок на обстоятельства.

– Может, это вообще не здесь. Не в Гатчине. – Виктор повторил то, что прежде говорила Агриппина, и Андрею тоже пришлось повториться:

– Может. Я не настаиваю. – И добавил: – Однако логичнее всего искать именно в окрестностях Павловских владений. В том месте, где он прожил почти сорок лет.

И двое других молчаливо с ним согласились. Возникла невольная пауза.

– Слушайте, ребята, – вдруг заговорил Виктор, точно вспомнив что-то важное. – А чем закончилось с деревяшкой?

Агриппина и Андрей переглянулись, не понимая, о чём речь?

– С какой деревяшкой? – спросили они хором.

– С дощечкой деревянной, на которой руны вырезаны. Ты, Андрей, её тоже унёс в клювике, пока я спал, уставший от трудов праведных, раскопок земляных. И сегодня мой вопрос, как продвинулись дела с расшифровкой, пропустил мимо ушей… Что называется – отмазался.

– Ты не дал ответить, перебил, – возмутился Андрей.

– Пусть так. Извини. Постараюсь больше не перебивать, – примирительно сказал Виктор. – И всё-таки, удалось тебе прочесть эту филькину грамоту? И зачем она вообще нужна?

– Получилось. Не сразу. И не мне, а нам. – Андрей кивнул на Агриппину. – С её помощью – и ещё одного человека – «грамота» была прочитана. Сам бы я не справился. Только насчёт «филькиной» ты зря. Это не филькина грамота, а старинное заклинание, обладающее мощным магическим потенциалом.

– Это далеко не филькина грамота, – поддержала его девушка. – Вы, Виктор, вроде бы человек взрослый и серьёзный (Андрей едва заметно усмехнулся – нашла «серьёзного»!), а разбрасываетесь словами почём зря, не думая о том, что каждое из них материально.

– Ну, скажете тоже, – защищался Виктор. – Я вовсе не хотел принизить этот… потенциал рунических заклинаний. Только я понятия не имею, зачем они нам нужны. В самих значках не секу – хотя бы смысл уловить, и то уже огромная польза нам будет. Просветите, в чём там собака зарыта? – Он переводил взгляд с Андрея на Агриппину и обратно, видом своим напоминая прилежного ученика, который пропустил занятие и теперь просит объяснить ему тему, которую на прошлом занятии разобъяснял учитель.

Андрей вкратце пересказал ему содержание беседы с Сигурдом Юльевичем, вернее, той её части, в которой профессор дал непосредственное толкование их находки. Агриппина кивала – так, мол, и было.

– Выходит, – резюмировал Виктор, когда рассказчик умолк, – силу, богатство, могущество и власть над миром эти руны обещают тому, кто сможет соединить их с… чем-то, чего мы не знаем.

– Правильно, – подтвердил Андрей.

– И, вероятно, это самое… с чем надо соединить руны… отмечено красным крестиком на схеме. – Виктор, разматывая клубок догадок, ухватился за кончик нити, казавшейся ему в тот момент – ни больше, ни меньше – нитью Ариадны. Впрочем, по большому счёту, так оно и было.

Андрей уточнил:

– Мы предполагаем, что на схеме отмечено место, в котором спрятано «это самое»…

– Очевидно. Я это и имел в виду.

– Но мы ничего не можем знать наверняка, – произнесла Агриппины, предостерегая от преждевременных восторгов. – Всё это не более чем предположение.

– Ну, тогда ясно, – вздохнул Виктор. – Могущество и власть, а также богатство – вещи заманчивые. Проходимцы на них, как мухи на мёд летят, вот и ко мне влезли, и Елизавету Петровну по голове съездили. И не только проходимцы… – он вдруг замолчал и глубоко задумался. Затем посмотрел сначала на Андрея, потом на Агриппину и продолжил. – Понимаете, всем хочется силу умножить и богатством обзавестись – не говоря уж о власти над миром…

– Это-то мы понимаем, – Андрей иронически усмехнулся и похлопал Виктора по плечу.

– А вы как думаете, Виктор, – кто это может быть? – осторожно спросила Агриппина.

Виктор снова надолго замолчал, потом поднял глаза к потолку, словно прикидывая что-то в уме, и принялся загибать пальцы:

– Во-первых, розенкрейцеры. Они, несмотря на сложившееся мнение о них, как о «гостях из прошлого», чудаках, проспавших своё средневековье, всё ещё надеются стать властителями судеб мира. Во-вторых, масоны. Их сила велика, но если в костёр время от времени не подбрасывать дровишки, он рискует погаснуть. И в-третьих, как ни странно, мальтийский орден, Великим Магистром которого был Павел Первый, построивший им Приоратский дворец и неоднократно принимавший их в Гатчине.

Андрей и Агриппина не возражали; в рассуждениях Виктора прослеживалась определённая логика.

– Наконец, в-четвёртых, – продолжал он, – это может быть… любой. Кто угодно, говорю, может быть. Узнали что-то, услышали или подслушали, увидели или подсмотрели – и пошло-поехало! Но, судя по всему, в их действиях присутствует некая система. А это уже не исключает наличия организации… Сам посуди, – обратился он к Андрею, – залезли к тебе, ко мне… Откуда-то достали наши адреса… Точно знали, зачем идут – у меня, правда, старые фотографии пропали, к делу не относящиеся, но их, скорее всего, для отвода глаз взяли, а может, и не брали вовсе…

– То есть, как не брали? – не поняла Агриппина.

– Да так, не брали, – ответил ей почему-то Андрей. Виктор скромно молчал. – Сам куда-нибудь заныкал… То ли ты Витька не знаешь… Впрочем, ты его действительно не знаешь, потому и задаёшь такие вопросы, «как не брали?» В детстве читала про рассеянного с улицы Бассейной?

– Читала, – подтвердила Агриппина.

– Это про него. Или про его брата-близнеца.

– Не всегда! – возвысил голос «рассеянный». – Я не всегда такой! Могу быть собранным, рациональным и педантичным! – Но неподдельная обида, которой был наполнен голос «фон Ниссена», придавала ему такую неподдельную комичность, что Андрей и Агриппина незаметно перемигивались и с трудом сдерживали смех.

– Я инженер! Настоящий, должен вам заметить, профессионал! – не унимался между тем Витя, и Андрей не выдержал. Он захохотал, и Агриппина присоединилась к нему, да и сам «виновник», хлопая глазами, вдруг прозрел, насколько забавно он выглядит со стороны – и засмеялся, а ведь далеко не каждый способен на это: посмеяться над собой.

Чуть позже все трое сидели за кофе и разговаривали, и Виктор, посетовав на необходимость в скором времени двинуться восвояси, сказал неожиданно:

– Знаете, Агриппина… Вот Андрей надо мной подтрунивает часто из-за моих увлечений… Из-за розенкрейцеров, мальтийских рыцарей. Так он зря прикалывается! Я на эту тему никогда особо не распространялся – но в моей крови течёт кровь нескольких поколений…

– Поколений кого? – не выдержал Андрей. Агриппина промолчала.

– Рыцарей креста и розы. Мои предки – а происхожу я из прибалтийских немцев – веками были причастны к таинствам Ордена. И я много чего знаю и понимаю. И то, что время изменилось, и совсем другие силы вышли на авансцену истории. И то, что в глазах многих и многих моё увлечение выглядит экзотическим хобби, а попросту – глупой блажью. Но я пока только наблюдаю, оставаясь вне структур – позиция наблюдателя удобна для того, кто взвешивает «за» и «против», раздумывает, стоит ли ему готовиться к Посвящению, или, сохраняя независимость, сохранить Дух…

Перед самым уходом Виктор повернулся к Андрею и произнёс – медленно, как бы взвешивая каждое слово, пробуя на зуб, точно монетку:

– Думаю, Фридрих фон Берг причастен к твоим неприятностям. У меня складывается впечатление – как-то он во всём этом замешан. Вот бы справки навести о нём… А вообще, давайте действовать сообща. Две головы хорошо, а три – лучше.

Он ушёл, энергично захлопнув дверь, и его шаги на лестнице прозвучали необычайно громко, и даже эхо провожало Виктора до самой двери во двор – а там и дальше, пока сил хватило.

Назавтра они разделились: Андрей поехал в институт, Агриппина осталась дома – начала статью о царской охоте и до обеда читала оставленный ей на диске материал, которого должно было с лихвой хватить на пару таких очерков.

Лишь один телефонный звонок отвлёк её от этого занятия; он прозвучал, когда Агриппина приготовилась уже, собственно, написать первую фразу будущего текста и, как это порой бывает, никак не могла выбрать из нескольких вариантов начала один-единственный.

Но разговор по телефону отвлёк девушку от сочинительства: услышанное от невидимого собеседника не давало ей покоя, ибо оно – услышанное – требовало быть обдуманным, билось в мозгу, настаивая на своей важности. Агриппина обдумывала, но раз за разом приходила к тому, что решение в этом случае не её прерогатива. Тот, в чьей воле находилось сказать «да» или «нет», таким образом принимая, или наоборот, отклоняя поступившее предложение, был в нескольких десятках километров от неё, и вскоре должен был приехать.

Наконец, Андрей появился в дверях и, сбрасывая с плеч хлопоты гранитного мегаполиса, пусть де-юре и лишённого статуса Столицы, но де-факто Стольного Града, заговорил о пустяках: рассказал Агриппине институтские новости, посетовал на то, что бабушку навестить было «никак невозможно», потому что нужно пообедать и бежать во дворец, – а вечером ещё должен подойти Виктор, и они продолжат заниматься чёрт знает чем…

– Андрей, – мягко произнесла Агриппина и положила свою ладонь на его плечо. – Звонил Сигурд.

– Сигурд Юльевич?

– Он самый. И как ни странно, у него к тебе деловое предложение.

– У него? Деловое? Ко мне? – Андрей был неподдельно удивлён: в каком деловом вопросе он – простой преподаватель, пишущий кандидатскую – может помочь умудрённому жизненным опытом профессору, знатоку рун и скальдической поэзии.

– Да. Именно к тебе. Он хочет купить у тебя руны…

– Те? Из шкатулки?

– Да. Говорит, что Братство, к которому он принадлежит, лучше сумеет распорядиться магическим потенциалом…

– Какое ещё Братство?

– Да в масонов они играют. И потом – он ни на чём не настаивает. Более того, ты можешь сам назначить цену…

Андрей был совершенно сбит с толку. Предложение Сигурда его ошарашило. Продать руны, пусть за большие или даже очень большие деньги он ни за что не согласится – ведь это послание его предка. Но как же тогда быть? Может, просто послать его к черту?! Он посмотрел на Агриппину.

– А ты что думаешь? Посоветуй – ты его хорошо знаешь.

– Но ты же не собираешься их продавать? – это прозвучало полувопросом-полуутверждением.

– Конечно, нет! – он отрицательно качнул головой.

Она облегченно вздохнула и задумалась ненадолго.

– Тогда я думаю… – она снова умолкла, но лишь на секунду. – Я бы посоветовала отказаться в максимально мягкой и тактичной форме.

– Сомневаешься, что он распорядится лучше?

– Сомнения тут ни при чём. Знак дан был тебе, и тайники отворились тебе, и бабушка твоя пострадала на этом пути. Поэтому я считаю делом чести – идти до конца.

Андрей пропускал сквозь разум свой слова Агриппины, точно электрический ток, и не было ни одного импульса «против». Он был согласен с ней.

– Ты права. Это дело чести – дойти до конца. Набери номер профессора и передай трубку мне…

Профессор выслушал вежливо-уклончивые, однако достаточно прозрачные слова Андрея, а когда тот закончил, произнёс:

– Что ж, я уважаю ваше решение. Но помните, моё предложение по-прежнему остаётся в силе, что бы ни случилось… – Он помолчал и добавил: – Если у вас возникнет желание, мы можем встретиться. Против присутствия Агриппины я не возражаю. Как говорится, на ваше усмотрение. Мне хотелось бы познакомить вас с программными установками Братства, к которому я имею честь принадлежать. Мы заинтересованы в умных, сильных и упорных людях, у которых есть моральный стержень – наличие морального стержня сегодня самое редкое качество из тех, что я перечислил, а потому и – наиболее ценное.

– Андрюша, не ходи сегодня во дворец, – попросила его Агриппина.

– Почему это? – не понял Андрей.

– Пойдёшь завтра с утра. А сегодня, пожалуйста, покажи мне Зверинец.

– Да что его показывать, Зверинец-то. Особых достопримечательностей не осталось. Давай я лучше покажу тебе Егерскую слободу, – предложил он. – А во Дворец, действительно, завтра пойду.

– Это где жили егеря Царской охоты?

– Именно! Посмотришь, в каких домах они жили, в какой церкви Богу молились. Между прочим, во многих егерских домиках люди и по сей день живут, да и Храм действует, в нём службы проходят…

– Змей-искуситель! Соблазн велик, ой велик! – засмеялась Агриппина. – Что ж, поехали в твою слободу.

До места они добрались быстро.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что у вас в Гатчине всё рядышком, до любого места быстро добираешься. В Питере же – сам знаешь. Ехать вроде недалеко, а знаки порасставлены везде: туда не поверни, сюда тоже проезд закрыт. Объезд за тридевять земель: километры наматываешь, бензин тратишь – а где-нибудь и пробка тебя поджидает, и дай бог, чтобы небольшая! – Девушка делилась с Андреем своими «шофёрскими» наблюдениями.

Андрей только плечами пожал:

– А я на метро. В метро пробок не бывает и поезда ходят по графику – каждый три-четыре минуты, а то и чаще. Так что…

– …Везде свои плюсы и минусы, – сказали они хором, вернее сказать, дуэтом – и почти в унисон.

Небольшая церковь в старорусском стиле, изукрашенная, вся в кирпичных кружевах Агриппине понравилась чрезвычайно. Она даже сделала с ходу несколько снимков. Потом шли пешком мимо домиков, и Агриппина поначалу с интересом их рассматривала – мощные пятистенки, рядом с каждым сараюшка из кирпича, а дворы выходят к речке, спрятавшейся «на задах», в которой, вероятно, полторы сотни лет назад жёны егерей стирали бельишко – подумать только, в холодной воде! Однако интерес быстро улетучился – всё было ясно, и все домики одинаковые, никакого разнообразия, и Агриппина отвлеклась, и покачивала бёдрами в такт шагам, в такт своим мыслям.

– В метро пробок не бывает, говоришь? – рассеянно проговорила она. – А похоже…

– Что на что похоже? – не понял Андрей.

– Схема метро, со всякими хозяйственными да вспомогательными ответвлениями… Похожа на твою схему из шкатулки…

– Да ну… Где же ты сходство увидела? – Андрей попытался отмахнуться от девушки, представляя себе красивую «Схему Петербургского метрополитена», висящую на стене вагона между рекламными наклейками, сбоку от двери. Причём здесь рисунок из шкатулки?..

Она точно угадала ход его мыслей.

– А ты представь себе схему… не такую красочную и аккуратную, что в вагоне на стене висит, а такую, по которой сами они ориентируются…

– Кто – они? Машинисты?

Агриппина неожиданно разозлилась и, воинственно тряхнув огненной головой своей, почти выкрикнула Андрею в лицо:

– Метростроевцы! Люди, которые создали всё это великолепие в топких грунтах, на глубине, во мраке, ниже невского дна…

В мозгу Андрея точно молния блеснула, мгновенно осветив таинственный пейзаж целиком – он вдруг понял…

– Под землёй, – только и мог прошептать.

Агриппина так и застыла.

– Что? Мне послышалось или ты сказал что-то?

– Точно. У нас в руках карта Гатчинских подземелий. Знаешь, очень похоже на правду. И как ты до этого додумалась? Умница ты моя!..

– До чего?

– Да до подземелий же!

– Про подземелья я не думала. Просто высказывала вслух рождающиеся на тему этой схемы ассоциации…

– Всё равно умничка! Давай скорее домой!..

Виктор ворвался в квартиру стремительно, на час с лишком раньше, чем Андрей ждал его. При этом он был страшно возбуждён.

– Ну, ребята! Мне кажется, я ухватил за хвост нашу жар-птицу из шкатулки! Уверен, что схема – там, на рисунке, – это подземные ходы, которые выкопали ещё при Павле Первом!

Андрей и Агриппина переглянулись. Надо же… Виктора осенила та же догадка – похоже, гипотеза верна, не могут же все трое одномоментно ошибаться, да с такой уверенностью в голосе, с такими горящими глазами.

– Витя, ты считаешь нас недоумками? – ласково спросил Андрей. – Представь, мы тоже к этому пришли.

– Так и знал, что додумаетесь раньше! – с досадой признался Виктор. – Но очень надеялся, что не успеете. Увы, слишком редко сбываются мои надежды… – закончил он, моментально мрачнея.

– Дорогие мои любители приключений! – торжественно провозгласил Андрей. – Озарение было дано нам одновременно – всем троим. Из чего следует единственный вывод: мы на правильном пути.

– Двоим, – скромно уточнила Агриппина. – Я лишь дала толчок твоей половине озарения.

– Да если бы ты не упомянула про метро, я бы ни за что не въехал, о чём идёт речь… – Андрей вдруг переменил торжественный тон на сугубо деловой. – Решено. Завтра с утра работаю во дворце. Постараюсь раздобыть карту подземелий – хоть какую-нибудь… Честно говоря, никогда не слышал о существовании подобных карт. Да и сами гатчинские подземелья – скорее объект домыслов, нежели серьёзных исследований…

– Подземные ходы есть, это точно. А вот карт нема, – посетовал Виктор. – Я слышал, при организации одной из исторических реконструкций хотели задействовать подземный ход, да было сказано, что это весьма и весьма опасно. Запретили.

– И правильно сделали, – сказала Агриппина. – Представляю, в каком плачевном состоянии они должны быть сейчас, двести лет спустя, коль скоро никто не укрепляет своды, не следит за состоянием грунта, не отводит грунтовые воды…

– Давайте не будем торопиться в своих суждениях, – мудро подытожил Андрей. – Попытаемся сначала прояснить ситуацию и, если будет нам это позволено, продолжим наш путь в тёмном тоннеле – к неизвестной нам пока цели.

Гонка преследования

Придя на следующее утро во дворец, он застал коллег в состоянии лёгкого переполоха.

– Представляете, Андрей, – упредила его вопрос Ольга Олеговна. – Нынче ночью кто-то выкопал широченную яму, почти котлован – и где бы вы думали?

– Около дуба, – машинально сказал Андрей и тут же прикусил язык. Но слово не воробей, и пословица в данном случае абсолютно права. Ольга Олеговна воззрилась на него, как на чудо природы.

– А вы откуда знаете? А-а-а-а, охранник внизу сказал, – догадалась она и сразу успокоилась.

– Нет, мимо проходил… – признался Андрей, и запоздало подумал: «Ой, зря я так».

– Да, именно под дубом, который у самого дворца, около часовой башни, да ещё и рядом с будкой охранника. Охранники их и спугнули…

– А что им надо было, как вы думаете? – спросил Андрей осторожно, опасаясь выдать свой интерес к событию, которое к обеду, несомненно, забудется. Да и сам переполох – реакция на хоть какое-то событие в месте, где события – редкие гости, где изо дня в день одно и то же, а со скуки можно с ума сойти, ежели ты к тому предрасположен.

– Им? Да кто их знает… Может, клад искали… Яма широченная, да не больно глубоко успели выкопать. Лопаты побросали в кусты и дёру дали…

– Сколько лопат? – поинтересовался Андрей.

– Понятия не имею. Вроде бы три…

– Скажите, Ольга Олеговна… Может быть, они искали что-то иное?

– Не понимаю, что вообще можно искать в земле под дубом? Да ещё и ночью! – недоуменно сказала женщина. – Только клад! Хотя… разве что вход в подземелья…

Борис Львович вырос перед ними, точно из воздуха материализовался. И как это ему всегда удавалось так неслышно подойти? Главный хранитель, а ходит, точно разведчик на задании.

– Подземный ход, дорогая Ольга Олеговна, искать могли бы и подальше. Рядом с постом охраны искать – полный идиотизм. Ну, нашли бы они вход в подземелье, даже спустились бы туда – и что?

Не только дежурный – кто угодно сразу бы обнаружил место, так сказать, проникновения. Далеко бы они ушли? То-то же!

– Мне казалось, подземные ходы – скорее легенда, – произнес Андрей нарочито бесцветным голосом, словно разговаривая сам с собой.

– Полноте, батенька! Вы в подвал-то наш спускались? – Андрей кивнул. – Хорошо, только вряд ли вам доводилось блуждать по этим пыльным коридорам, а погуляете там вволю – плюнете на эти легенды. Легенда-то правдивая, да всё равно возле дуба искать вход в катакомбы – глупость несусветная.

– Вы думаете, они всё-таки искали клад? – Ольга Олеговна подняла на главного хранителя свои выцветшие глаза.

– Шут их разберёт. Во всяком случае, ретировались они с завидной быстротой, только их и видели.

– А легенда действительно правдивая, – подтвердила Ольга Олеговна слова шефа.

– Только самостийно лазать по катакомбам не советую, – насупился Борис Львович. – Это вам не в бирюльки играть… сгинете ведь. Завалит. Десяток-другой метров пройти не успеете. Нам уже туристы любопытствующие до чёртиков надоели, пришлось им шлагбаум закрыть.

– Какой шлагбаум? – не понял Андрей.

– Вход в подземелья, по секрету всему свету, имелся в подвалах, да не один.

– И что?

– Романтически настроенные туристы так и норовили ими воспользоваться. Мало им, видите ли, подземного коридора, ведущего к Серебряному озеру. Экстрима хотелось! Пришлось в некотором роде (тут он хмыкнул) все их наглухо замуровать. Проще говоря, засыпали мы эти подвалы строительным мусором – так что не пройти. После чего легенда правдивая стала легендой обыкновенной. Vulgaris.

Какое совпадение! – Андрей просто диву давался. Отродясь не заходило разговора на эту тему, и вдруг на следующий день после того, как вопрос подземелий приобрёл для него и его друзей актуальность – как по заказу, сам Борис Львович освещает его, причём, разговор инициирован Ольгой Олеговной, а Андрей лишь случайный свидетель и невольный участник. Действуя осторожно и осмотрительно, можно почерпнуть из этой необязательной якобы болтовни полезную информацию, не выказывая своего практического интереса.

Практический интерес Андрея назывался «карта системы Гатчинских подземелий», и он запустил пробный шар:

– Но если легенда отражает реальность, должны быть топографические подтверждения, – произнёс он, как будто размышляя вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, чтобы быть услышанным. – У любого лабиринта когда-то имелись строительные чертёжи, план-схема…

– Вовсе неочевидно, – Борис Львович пожал плечами. – Когда-то, возможно, и имелись – лет эдак двести тому назад. Но зная характер наших предков и их слабость к таинственности, думаю, что они были уничтожены сразу же после того, как подземные ходы проложили. Не исключаю и такой возможности, что схемы подземелий всё же имелись – но не более чем в единственном варианте, так сказать, документ под грифом «совершенно секретно», для использования вип-персонами.

– Да, это похоже на правду… – задумчиво согласился Андрей, стараясь скрыть своё глубочайшее разочарование.

– Хотя карту подземелий, если мне не изменяет память, – вдруг заговорил снова Борис Львович, – кто-то брался составить. У меня её точно нет – не моя епархия эти лабиринты. Разве что в архиве старенькая какая-нибудь схема отыщется… А я вышел из того возраста, когда в бирюльки забавляются и в заброшенные катакомбы спускаются. Мне эта подземка – что есть она, что её нет. Второе даже предпочтительней – при всём желании ни один абориген или сумасшедший иностранец не сможет сунуть туда нос.

Борис Львович удалился столь же неслышно и внезапно, как и появился. Андрей занялся работой, но отрешиться от посторонних мыслей, вызванных к жизни последними событиями, в том числе и неудачными раскопками (которые в любом случае были обречены на неудачу, кто не успел – тот проиграл) с каждым часом становилось всё труднее.

– Андрей Иванович, – Ольга Олеговна, дабы не возвышать голос сверх необходимости, встала из-за стола и подошла к Андрею. Говорила она почему-то полушёпотом. – Не дает мне покоя эта яма под дубом… Вы с Борис Львовичем беседовали по поводу карты… он знает, о чём говорит – плана или схемы подземных ходов ни у кого из нас нет, и в архиве нет, а только несколько лет назад, помнится, был разговор о том, чтобы напечатать такую схему…

– И что? Напечатали? – рассеянно спросил он, стараясь не выказать интереса.

– Я не знаю, – призналась Ольга Олеговна. – То есть музей не стал печатать, а был ещё один человек… Он-то и хотел провернуть это дело. Я краем уха слышала, думала, какой чудак! Марина Семёновна лучше знать должна, вы с ней поговорите, она к обеду должна появиться…

– Спасибо, Ольга Олеговна! Хотя подземелья это не моя специализация, но, знаете ли, любопытство исследователя… Непременно поговорю. Просто интересно, неужто никому и в голову не приходило составить карту подземных ходов?.. Да не может такого быть!

Андрей сидел молча, задумчиво перебирая бумаги, его мыслям было тяжело удержаться на поверхности сегодняшнего дня – он задавал себе вопросы, выстраивая из ответов своеобразный мост между тем, что он знал, и тем, что узнать требовалось. Итак, грабители расшифровали текст, за обладание которым, не колеблясь, ударили по голове его бабушку. Они должны были понять, что их опередили, и под дубом уже ничего нет – рыхлая земля в секторе поисков тому явное доказательство. Однако они – эти неизвестные конкуренты – пошли на риск, который не принёс им в итоге даже определенности, ведь они не успели убедиться в отсутствии того, что так жаждали обнаружить в земле. Они поспешно ретировались, и вряд ли решатся в ближайшем будущем повторить свой опыт – хотя выхода нет и, возможно, они пойдут ва-банк – чем быстрее, тем лучше.

И всё-таки, кто «они»? Пока Андрей не видел ни одной зацепки, которая бы позволила ему с достаточной достоверностью ответить на этот вопрос. Он вспомнил рассуждения Виктора и усмехнулся – «или те, или другие, или третьи, а вообще – кто угодно мог быть». Вот именно – кто угодно! Мальтийцы, розенкрейцеры, масоны… далее везде.

Звонок Агриппины прервал его размышления. Даже в свой медовый месяц (который со дня на день может скоропостижно прерваться) они продолжали крутить «телефонный роман».

– Андрюша, у меня новость, которая, возможно, тебя позабавит.

– Говори, не томи! С утра меня уже немного позабавили.

– Девяносто девять процентов против одного, что за мной следят. И вчера следили. Кстати, – от твоего дома до слободы этой Егерской и обратно, мы ехали с почётным эскортом в виде чёрной БМВ – и эта же БМВ сегодня сидит у меня на хвосте, в зеркале маячит. Вчера тебе не сказала, потому что не была уверена. Теперь – сомнений не осталось!

– А где ты сейчас?

– В редакцию заехала, кавалер на БМВ не отставал. Поначалу ужасно нервировал, теперь почти по барабану, только беспокойство нет-нет да и ворохнётся в груди.

– Понимаю. Не очень это приятно – когда неизвестно кто висит на хвосте, да так, что и шагу не сделаешь…

– Вот что, дорогой! Ты там тоже будь осторожнее, не нравится мне все это. А я из редакции к себе домой заскочу и, как говаривали в старину, захвачу пару белья и томик Лермонтова. Ну и – сам понимаешь – проинспектирую…

Марина Семёновна появилась на работе в половине третьего. Конечно, Андрей очень надеялся увидеть её раньше – теперь же на «поговорить» абсолютно не оставалось времени, он торопился в больницу к бабушке, которую вчера не навестил, хотя старался не пропускать ни дня. Уже убегая, он выяснил, что Марина Семёновна будет на месте «часов до пяти – до полшестого». Насчёт карты-схемы подземелий он, разумеется, заводить разговор на бегу не стал – столь деликатная тема требует неторопливой беседы, которая никак не складывается с бухты-барахты.

Елизавета Петровна приняла из рук внука очередную порцию гостинцев и уверенно заявила, что чувствует себя уже просто великолепно, однако, на выписку не торопится – «голубков смущать не хочется, воркуйте пока, привыкайте друг к другу». На что Андрей ответствовал, что они с Агриппиной тоже не собираются смущать своим присутствием Елизавету Петровну, и потому намерены в ближайшее время перебраться в питерскую квартиру Агриппины, где она проживает одна («Не помню, бабуля, говорил я тебе это или нет»), а сейчас боится надолго оставлять своё жилище без присмотра.

Не успел Андрей закончить свою речь, как снова раздался звонок мобильника – звонила Агриппина, и сердце Андрея сжалось недобрым предчувствием…

– Ты будешь смеяться, – взволнованно заговорила она, – но мою квартиру постигла та же участь…

– Обокрали?! – воскликнул Андрей, буквально застыв от изумления. Хотя чему тут было изумляться? Он, Виктор, теперь вот Агриппина…

– Да… Я тут уже произвела небольшую ревизию и, знаешь, довольно странная картина вырисовывается… Пропали только мои карты Таро да прабабушкин сундучок пронафталиненный, в котором она свой гадальный инвентарь хранила. С точки зрения воров – ничего ценного. Нет, ты представляешь, какие сволочи? Открыли отмычкой замок, залезли, всё вверх дном перевернули – а украли мелочь галимую! Просто и смех, и грех… – возмущалась Агриппина, словно было бы лучше, если воры унесли что-то по-настоящему стоящее.

– Ты давай на этом не зацикливайся! Лучше приезжай скорее…

– Да я и не зацикливаюсь. Фиг они меня достанут – не на ту напали! Сундучок только жалко прабабушкин… Единственная память о ней! Ну, ладно, сейчас вещи по шкафам распихаю – и к тебе в Гатчину.

– Я тебя встречу.

– Не обязательно. Через полчасика, ну, минут через сорок отправлюсь. Всё же одно радует – БМВ сгинул с глаз долой, из мыслей вон. Чтоб не сглазить, плюю через плечо – а то за любым поворотом может поджидать чёртов этот кавалер, прости господи!

– Вот видишь, – повернулся Андрей к бабушке. – Я тебе только что про Агриппину с её пустой квартирой – а её, квартиру то есть, уже взяли и обчистили…

– Да что ты говоришь! – ахнула бабушка. – Что-то ценное вынесли?

– Нет, всё по той же схеме, что и у нас…

– Ну-у-у… И смех и грех. История, однако.

Андрей невольно подумал, что Елизавета Петровна с Агриппиной, совершенно независимо друг от друга, дали практически одинаковую оценку произошедшему – и оценки их совпали в точности, до буквы, до интонации даже. «Смех и грех» – сказала одна. И вторая повторила ту же фразу.

Андрей поспешил к себе во двор, чтобы успеть встретить Агриппину – он хотел дождаться её на улице. Торопиться, как выяснилось, не стоило – она запаздывала, но наконец из-за поворота показалась мальтийка, а вот и сама рыжеволосая, зеленоглазая принцесса Ленинградского шоссе вылезла из машины, потянулась губами за поцелуем, взяла Андрея под руку.

– Встретил… Молодец…

– Волновался, – коротко пояснил он.

– Да… Ерунда, – махнула рукой Агриппина. – БМВ пока не видно, я специально следила, до конца была начеку. Никакого эскорта, даже обидно как-то.

– Расстроилась из-за квартиры?

– Не-ет. Не очень. Забавно даже. Что они надеялись там найти? Я балдею просто.

– А у меня новость, – сказал Андрей. – Нынче ночью неизвестные личности раскопки проводили в парке.

– Что ты говоришь! Неужели на том же месте, что и вы? Под дубом?

– Так точно.

– И что?

– Ничего особенного, – пожал он плечами. – Их труд оказался напрасным, хотя потрудились они на славу – ямища огромная. Только ведь ведь мы уже всё забрали.

И Андрей рассказал ей о том лёгком переполохе, который случился во дворце, и об Ольге Олеговне, в повседневной жизни которой так редко что-нибудь происходит, что она готова всполошиться из-за любой безделицы; да и остальные работники музея, включая даже хранителей и экскурсоводов, не слишком-то отличаются от этой самой Ольги Олеговны.

Пока они поднимались в квартиру, Агриппина молчала, вероятно, раздумывая над услышанным. Позднее, уже сидя на кухне и поглощая запоздалый обед, она вновь вернулась к их проблемам.

– А что с нашей гипотезой? – спросила она, наливая себе ароматного чая с цветками жасмина, который привезла с собой и лично заварила, не доверяя это священное действо Андрею. – Ну, насчёт подземелий…

– В процессе изучения. О, какой аромат… Налей-ка мне тоже, пожалуйста… – он пододвинул ей свою чашку. – Хватит, достаточно! Что касается подземелий… К сожалению, мои смутные опасения по поводу топографических трудностей подтвердились.

– Ни одного сколь-нибудь пригодного плана не обнаружил?

– Вообще никакого! Хотя… есть одна зацепочка. Довольно призрачная. – Он вздохнул. – Завтра, всё завтра… Ты лучше расскажи…

– А что рассказывать? В квартире всё перерыто, будто Мамай прошел. Звонить в милицию не стала, потому что это не кража, а какая-то насмешка. Ну, кто сегодня будет искать карты Таро и прабабушкин сундучок, которому цена три копейки в базарный день?!

– Это как посмотреть, – ответил Андрей. – С одной стороны, ты права, но истинная причина в том, что ты слишком ленивая и не желаешь тратить время на походы в отделение, составление заявлений, тем более что ощутимого ущерба воры тебе не нанесли.

– Просто я реалистка, – сказала она. – Никто не будет тратить своё драгоценное время на какую-то мелочёвку. А прабабушкин сундучок жалко, – девушка печально покачала головой. – Пускай он нафталином пропах, пускай одни безделушки там хранились… Дело не в содержимом…

– Понимаю. – Он ласково приобнял её. – Там хранилось то, что невозможно восполнить: твои воспоминания детства, твоя память о днях, которым не суждено повториться, о людях, давно ушедших… – Он нежно поцеловал её в висок.

Когда девушка ушла в ванную, Андрей вернулся в свою комнату и расположился на диване. Он думал о том, как мало порой нужно человеку для счастья. Лично ему в данный момент для счастья нужна Агриппина. И всё.

– А статью про Царскую охоту я дописала-таки, – похвасталась она, явившись перед ним в его махровом халате и с полотенцем на голове, завернутым в виде высокого тюрбана.

И это её несколько наивное хвастовство пронзило его сердце невыразимой нежностью. В это мгновение он был готов ради неё на всё. Наверное, такие же чувства обуревали рыцарей, когда они поклонялись своей прекрасной даме, подумал он с легкой иронией, а вслух произнес:

– Если ты рада – я буду радоваться вместе с тобою… Знаешь, почему?

Она взглянула ему прямо в глаза своими зелеными глазищами – и голова у него сладко закружилась.

– Потому что я тебя… – он сбился. – Нет! Потому что ты – меня…

– Потому что мы друг друга… – она сбросила с головы полотенце и потянулась к нему.

Позже, когда она уснула на его плече, он вернулся в мыслях своих к тем, кто идёт по их следу. Радуясь, что Агриппина с юмором перенесла сегодняшнее происшествие, Андрей одновременно был обеспокоен тем, что еще могут предпринять их неведомые конкуренты, весьма настырные и не стесняющиеся в средствах. Сколь рискованным окажется следующий маневр в этой безудержной гонке преследования? Поживём – увидим. Однако повода для оптимизма не просматривалось.

Утром Агриппина сорвалась на работу пораньше, так что Андрей выпил кофе в одиночестве и отправился во дворец, надеясь наконец-то нормально поработать. К его вящему удивлению Ольга Олеговна уже была на месте. Она встретила Андрея на редкость приветливо, хотя и немного подтрунивала над ним, впрочем, не зло, что говорило о её хорошем настроении.

– Зачастили вы к нам, Андрей Иванович… То неделю не появляетесь, то вдруг каждый день изволите осчастливить…

– Семестр начался, будь он неладен. Лекции, семинары…

– Наверное, вы хороший преподаватель…

– Надеюсь.

– Будь я помоложе, – немного кокетничала она, – с удовольствием посещала бы ваши занятия… Да, кстати, – Ольга Олеговна понизила голос. – Я поговорила вчера с Мариной Семёновной – она появилась-таки во второй половине дня. Расспросила её тет-а-тет насчёт того человека, который собирался издать карту гатчинских подземелий…

– Неужели что-нибудь прояснилось? – спросил Андрей, изо всех сил стараясь не проявлять излишнего интереса.

– Представьте – да. Марина Семёновна отлично помнит ту историю. Оказывается, человек этот… Ну, в общем, он всё-таки издал свою «Гатчину Подземную» (вроде бы именно так называлось его детище), но залез в большие долги… Они с Мариной давно не общаются, а раньше виделись часто и не расставались подолгу. Мы взрослые люди, и вы знаете, как оно в жизни случается – в какой-то момент понимаешь, что стёжки-дорожки ваши разошлись, и возврата не будет. Марина-то Семёновна не склонна теперь распространяться насчёт Гриши. А я и не настаивала… К чему мне лезть в её личную жизнь? В то время мы с ней работали здесь же, в этой же комнате сидели, так что всё на моих глазах происходило, а потом на плече моём оплакивалось…

– А сегодня Марина Семёновна будет, вы не в курсе? – спросил он.

– Бог весть, Андрей…

И что это она меня то без отчества, то с отчеством… – недоумевал он. Хотя со стороны Ольги Олеговны подобная непоследовательность воспринималась абсолютно нормально. Он уже включился в работу и успел написать пару абзацев, как вдруг Ольга Олеговна заговорила снова. Андрей тут же навострил уши: тема оказалась занимательной.

– Знаете, Андрей Иванович, мне не даёт покоя вчерашний инцидент… – задумчиво произнесла она. – Яма эта дурацкая прямо напротив дворца… Кому это могло понадобиться?

– Да мало ли сумасшедших на свете?

– Это, конечно, верно – но только очень уж странно…

– Возможно, – он уже утратил интерес к ее словам.

– Впрочем, кладоискатели всякие – люди непредсказуемые. А вы знаете историю про подземный ход из кабинета Павла? Хотя, откуда вам знать – это ведь случилось сразу после войны…

– Борис Львович об этом упоминал?

– Именно об этом! Сейчас это вроде легенды стало, но случилось на самом деле. Я это совершенно точно знаю.

Андрей оторвался от компьютера и с интересом уставился на Ольгу Олеговну.

– А что именно случилось?

– Да с двумя рабочими! Тогда только начали восстанавливать дворец – тут же фактически одни руины остались, стены то есть. И когда занялись восстановлением кабинета Павла, наткнулись на подземный ход. Там какой-то хитрый механизм существовал: нужно было нажать на определенный камень – и открывался ход с винтовой лестницей прямо в подземелье.

– Но почему же его заделали? Ведь это же придавало такое очарование дворцу! – удивился Андрей.

– Да ведь люди погибли! Двое рабочих. Неизвестно зачем понесло их в это подземелье. Может, историй про клады наслушались… Только они там потерялись. Их потом искали недели две, однако так и не обнаружили. А третий, они втроем туда спустились, вышел через четыре дня где-то в районе Приората, но ничего объяснить не смог. Попросту говоря, ума человек лишился от страха. Все твердил про привидений и всякие ужасы. Его сразу в лечебницу отправили, где он и умер года через три.

– Да это, наверное, вымысел, – сказал Андрей. – Слишком уж отдает старинными романами.

– А вот и нет! – обиделась Ольга Олеговна. – Это совершенно не вымысел. Я работала прежде с Ниной Сергеевной, которая во время войны и после здесь во дворце служила хранителем. Так все это на ее глазах происходило. Она мне эту историю и рассказала во всех подробностях, когда я на работу сюда поступила. Так что информация из первых рук.

– Хмм… – только и произнес Андрей. – Так вот почему…

– Да. После этого случая ход и заделали намертво.

Что ж, мысленно подытожил Андрей, значит, этот способ проникновения в подземелье отменяется, что не есть хорошо… Однако мелкий бесёнок продолжал нашептывать в ухо о необходимости скорейшего проникновения в подземелье, и он был, в обгщм-то, согласен с ним – нужно было спешить, иначе преследователь может настигнуть его – и гонка закончится отнюдь не с тем результатом, ради которого граф Кутасов не раз являлся ему собственной персоной, используя в качестве шлюза между мирами свой портрет.

Только было Андрей собрался вернуться к диссертации, как дверь их комнаты распахнулась, и на пороге появилась Марина Семёновна, которая, судя по всему, тоже пребывала в хорошем расположении духа. Теперь требовалось улучить подходящий момент и ненавязчиво расспросить ее насчет карты подземелий. И снова ему повезло. Неожиданно женщина сама начала этот разговор, обратившись к нему первой. Добродушно улыбаясь, она сказала:

– Андрей, вы, думаю, неправы были, предположив, что вчерашние землекопы искали возможность проникнуть в подземелье…

Ольга Олеговна пояснила:

– Вашу версию я пересказала Марине Семёновне, вы уже ушли. Надеюсь, в обиде за разглашение не будете.

– Ни в коем случае, Ольга Олеговна… Марина Семёновна, ну почему же я был неправ?

– В том месте никакого подземного хода нет! – уверенно произнесла она.

– Откуда вы знаете? Схемы подземелий, насколько мне стало известно, не существует в природе…

Мария Семёновна помолчала, точно собиралась с мыслями, чтобы ответить на этот вопрос. Неужели я ее чем-то спугнул – подумал Андрей. Но вдруг женщина заговорила:

– Видите ли… схема подземных коммуникаций, разумеется, существовала. Но как-то так получилось, что единственный её экземпляр оказался у меня. Что мой экземпляр был последним, я узнала уже постфактум, когда лишилась его… Прошло достаточно много времени с тех пор; с человеком, которому я отдала схему, давно прерваны все отношения… Карту он мне так и не вернул… Случайно, через третьих лиц, я узнала, что бывший мой знакомый составил на основании этого документа план-схему «Гатчина Подземная» – надеялся подзаработать. Но заработать ему не удалось, а совсем даже наоборот: забрав из типографии тираж, он с этим тиражом, выражаясь фигурально, сел в лужу. Ну, вы наверно помните: дефолт и всё прочее, – так что его коммерция потерпела полный крах, после чего у мужика поехала крыша.

– А можно как-нибудь этого человека разыскать? – запустил Андрей пробный шар. Однако Марина Семёновна только руками развела.

– Не имею представления, где его искать. А человек был когда-то неплохой. Только очень необязательный, постоянно всё терял, причём чужое, взятое на время. Так и схемку мою посеял, видимо… Только это между нами. Борису Львовичу не проговоритесь, а то он до сих пор недоумевает, как так – ни одной карты подземных ходов не осталось в наличии. Впрочем, теперь это не актуально. Туристов никуда, кроме прямого перехода к Серебряному озеру, было не велено пускать. А того, «печатника», когда он пришёл сюда и предлагал музею купить у него «новиночки», просто вытолкали в шею.

– Марина Семёновна! – потеряв всякую осторожность, взмолился Андрей. – Помогите мне найти этого человека!

– И зачем вам эта головная боль? – пожала она плечами. – Ну, так и быть, попробую. Только заранее вас предупреждаю – он уже давно не в себе!

Мёртвый мальтиец

На следующее утро в Большом Гатчинском дворце-музее царил уже настоящий переполох. Ночью в непосредственной близости от дворца произошло убийство – тело мужчины средних лет обнаружила собака, выведенная на утреннюю прогулку, и впечатлительную хозяйку, подошедшую глянуть, что же там такое, едва не хватил удар.

Приехавшая милиция оцепила место преступления, и там всё утро работали криминалисты. Шедшие на работу сотрудники музея, подходили к огороженному оперативниками месту и узнав, что произошло убийство, впадали в долгое оцепенение – такого здесь ещё не случалось. Среди возникшей суматохи выяснилось, что убитый – иностранец, и это лишь усугубило ситуацию. Ольга Олеговна в растрепанных чувствах позвонила Андрею, чтобы сообщить о зарезанном в двух шагах от дворца иностранце – и эта новость настолько поразила Андрея, что он, позабыв про свою диссертацию, тотчас бросился во дворец. Накрапывал мелкий дождик, туристов практически не было, однако сонное настроение природы резко контрастировало с нервным возбуждением, охватившим персонал музея. На вахте дежурил его старый знакомец Николай, который, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, тем не менее, поддался общей ажиотации и, излагая Андрею суть произошедшего, с трудом сдерживал обуревавшие его эмоции.

Итак, мужчина лежал в густых зарослях сирени, горло его было перерезано – от уха до уха, вследствие чего он в считанные минуты истёк кровью. Событие для тихой Гатчины само по себе не рядовое. А тут ещё в потайном кармане убитого обнаружились документы, из которых явствовало, что он – гражданин республики Мальта, житель города Ла Валетта, и находится в России всего несколько дней. Дело грозило стать громким, несмотря на то что пока не было доподлинно известно, с какой целью житель далёкого острова прибыл в Россию и конкретно в Гатчину, где именно остановился, и за каким чёртом его понесло в парк посреди ночи.

В общем, вопросов было куда больше чем ответов. Андрей слушал, не перебивая, – однако, едва только Николай произнёс слово «Мальта», как он тотчас насторожился. Интуиция подсказывала: загадочная гибель иностранца имеет самое непосредственное отношение к событиям, в центре которых оказались он, Агриппина, Виктор. Возможно, бабушке действительно повезло – эти люди убивают – настолько безжалостно, что язык не поворачивается назвать их людьми.

Вроде бы убитый мальтиец приехал в Россию по туристической визе. Но какова была его подлинная цель?

Андрей миновал несколько залов и, оказавшись в безлюдной анфиладе, позвонил Виктору. Тот сразу схватил трубку, будто только и ждал его звонка. Он был более чем взволнован и заговорил скороговоркой:

– А я тебе как раз звоню… Ты уже в курсе?

– Насчёт мальтийца? Да. Позвонила коллега, и я прибежал. Поговорил с охранником, но он мало что знает.

– Понимаешь… Этот человек – Роберто Миньос – рыцарь Мальтийского ордена. Он прибыл в составе делегации Ордена. Они все остановились в «Павле Первом». Насчет остальных не знаю, но у него здесь, кажется, была некая особая миссия.

– Какая ещё особая миссия?

– Точно не знаю. Так, непроверенные слухи. По официальной версии – турпоездка по следам славных дел своих предков. В переводе на человеческий язык, речь шла об очередной исторической реконструкции…

– За реконструкции исторических событий, по-моему, не убивают…

– Видишь ли… Всё настолько туманно, и, как ты можешь судить, вовсе небезопасно – я не хочу выказывать излишний интерес к их визиту. Постараюсь, конечно, среди своих разузнать побольше, может, кто-то и знает подоплеку этого трагического события – или хотя бы подозревает, в чем дело… И потом, это ведь на самом деле может быть случайность! Не забывай, дружище, сфера моих интересов – история Мальтийского ордена, мне интересно размышлять о расстановке сил в давно минувших баталиях…

– Положим, не только размышлять. Помнится, когда я не так давно изволил тебя посетить, ты меня встретил в полном боевом облачении, обвешанный восьмиконечными крестами, и целую лекцию мне прочёл…

– Таклекция-то была о чём? Об истории российско-мальтийских отношений! Вот и эти, приехавшие, намеревались прочесть пару-тройку лекций, своеобразный ликбез провести среди аборигенов. Тематика исключительно историческая. А получается, что?

– Ты же сам мне доказывал с пеной у рта, что мальтийские рыцари не исчезли окончательно, но лишь на время ушли в тень, и их новое появление на политической арене не за горами!

– Ну, доказывал… И от слов своих не отказываюсь. Вот только Роберто Миньос избрал не лучший способ появиться на этой самой арене… – вздохнул Виктор.

– Похоже, он не обладал свободой выбора. Почему-то мне кажется, что пожеланий синьора Миньоса никто не спрашивал…

– Это уж точно! – Виктор немного помолчал. – Есть у меня мыслишки на этот счёт… Давай встретимся вечерком?

– Заходи, – пригласил Андрей.

– Приду. Попробую пока разузнать по своим каналам… Но и ты держи руку на пульсе…

Дверь рабочего кабинета была слегка приоткрыта и оттуда доносился сердитый голос Бориса Львовича. Андрей помедлил, а потом вошел внутрь. Картина, которую он застал, выглядела весьма драматично. Сидевший за столом Марины Семеновны главный хранитель был мрачнее тучи и что-то выговаривал Ольге Олеговне, чье лицо скорее напоминало безжизненную маску.

– Здравствуйте, Андрей Иванович, – произнёс он, бросив на вновь пришедшего недовольный взгляд, – вы-то как? Тоже панике поддались и в истерику впали? Дурной пример, известно, заразителен.

– Никак нет, Борис Львович, – ответил Андрей с каменным лицом.

– Слава богу, хоть один нашелся! А то коллектив преимущественно женский, нас мужиков мало… Коллективный психоз этих дамочек действует на нервы хуже матерной ругани.

Андрей занял своё рабочее место, упёрся локтями в крышку стола и бесстрастно произнёс:

– С вашего позволения, товарищи, или если желаете – господа, я собираюсь немного поработать…

– Вот и ладно. Тогда не буду вам мешать, – Борис Львович поднялся и вышел из комнаты. Ольга Олеговна с облегчением вздохнула и откинулась на спинку стула, похоже, она получила по полной программе.

Странное дело, Андрею без особого труда удалось сосредоточиться на интерьерных ансамблях и прочая – он на одном дыхании проработал несколько часов, как будто чужая смерть помогла ему переоценить те минуты собственной жизни, что могли бы лечь в копилку Разума и Вечности, а вместо этого вполне могли сделаться добычей бесплотных мыслей-хронофагов.

Когда он, наконец, поднял голову, возвращаясь из пространства своей работы в пространство рабочей комнаты, от содержания – к форме, было уже далеко за полдень. И если прежде голод не тревожил его, то теперь Андрей почувствовал, что обед ему явно не повредит.

– Ольга Олеговна! – окликнул он «сокамерницу», которая за всё это время не произнесла ни слова. – Как настроение? Сильно вам сегодня досталось от нашего шефа?

– Да какое там настроение, Андрей Иванович? – отозвалась та еле слышно. – Я ведь не железная. У меня нервы. Не каждый день возле дворца такое случается… А тут еще Борис Львович!..

– Ничего, коллега, прорвемся! – нарочито бодро сказал он. – Может, перекусим – вот сразу настроение и поднимется.

– Что вы, мне сейчас кусок в горло не пойдет…

– Сочувствую. Всё же женщины более нежные существа, нежели мужчины, – констатировал он. – А вы не знаете, Марина Семёновна сегодня появится?

– Марина Семёновна уже появилась! – услышал он в ответ, прежде чем Ольга Олеговна успела собраться с мыслями. Легка на помине перелётная птичка Марина Семёновна!

– А у вас как настроение? – поинтересовался Андрей. – Тоже депрессия?

– Не могу сказать, чтобы убийства поднимали мой тонус, но депрессией не страдаю – слишком много дел, – не без иронии отозвалась она.

– По-вашему, у меня мало работы? – обиделась Ольга Олеговна.

– Дамы, дамы, ну что вы! Нам сейчас только не хватает выяснять отношения, – вмешался Андрей.

– Вот тут вы совершенно правы, – сказала Марина Семеновна. – Не стоит тратить нервы попусту – и так все на взводе. Да, Андрей Иванович, мне ведь удалось кое-что выяснить!

– В смысле? – сразу не понял Андрей.

– Ну, о чём вы вчера меня просили – насчёт сумасшедшего Гриши…

– Неужели?

– Представьте! Вот вам телефон его сестры, – и она продиктовала пятизначный номер.

Гатчинский, городской, – подумал он. Прекрасно!

Агриппина, как выяснилось позднее, исхитрилась выкроить время и навестила в больнице Елизавету Петровну, сообщившую, что завтра её выписывают домой. «И так продержали дольше, чем следовало, – объясняла бабушка. – И то правда, залежалась я здесь…»

По словам бабушки, вся больница с утра гудела об иностранце, которого зарезали нынче ночью в парке и который, по слухам, состоял в тоталитарной секте – неясно только в какой именно. К удивлению Агриппины, гораздо осведомленней оказался Сигурд Юльевич – он позвонил ей и сообщил, что Братство, к которому он имеет честь принадлежать, весьма обеспокоено убийством иностранного гостя, и видит опасность в эскалации насилия между структурами, декларирующими Дух как первооснову.

– И кто же, по его мнению, убил мирного мальтийца? – спросил Андрей.

– Я так и не поняла… Он изъяснялся так обтекаемо и туманно – Сигурд это умеет, – что, откровенно говоря, только запутал меня… Ясно одно: Братство не намерено совершать публичных телодвижений.

– Сегодня вечером собирался зайти Виктор. Может, он хоть что-то разузнает!..

– Сомневаюсь, – сказала девушка.

– Ты не знаешь Виктора. Как раз именно он что-нибудь и отыщет – постоянно на всяких необычных форумах отирается.

Виктор появился уже в сумерках, его рассказ был достаточно скуп на эмоции, хотя выяснить ему, действительно, кое-что удалось. Делегация Мальтийского ордена прибыла для проведения серии благотворительных лекций, но визы у них у всех были туристические. Роберто Миньос, которому теперь предстояло вернуться на родину не в удобном мягком кресле эконом-класса, а в цинковом гробу, выполнял некое «особое задание», то есть был своего рода секретным агентом под прикрытием. Суть этого то ли «особого задания», то ли «особой миссии» пока неясна. Существуют лишь предположения, но довольно странные, не сказать – мистические. Разумеется, лекции отменяются, и вся делегация отбудет домой на свой солнечный остров как только получит на это разрешение местных властей.

– Не густо, – констатировал Андрей. – Хотя и любопытно…

– Все-таки кое-что есть, и весьма интересное… – возразила ему Агриппина.

– И что же ты услышала в Витиных словах сверх того, что он произнёс? – не без ехидства спросил Андрей.

– Интуиция мне подсказывает, – серьезно заговорила девушка, – что мальтийцы ввязались в ту же игру, что и мы. Этот их Миньос, случайно или нет, попал под раздачу. Остальные деморализованы жестоким убийством и уезжают. Возможно, у них просто нет инструкций, как действовать в подобной экстраординарной ситуации. Или, быть может, Миньос был у них старшим, и теперь они потеряли все ориентиры. Невидимый противник, который оказался гораздо серьезнее, чем можно было предполагать, продолжает гонку, уничтожая всё, что – вольно или невольно – встаёт у него на пути. И потому нам следует поторопиться с последним шагом.

– Надеюсь, не с нашим последним шагом, – мрачно пошутил Виктор. – Что-то конкуренты больно крутые попались…

– Не каркай! – возмутилась Агриппина.

– Я что? Я ничего! – тотчас сдался на ее милость не любивший спорить с женщинами Виктор.

– И вообще, может это простая случайность, а мы вокруг этого целый огород нагородили! – продолжала девушка запальчиво.

– Не исключено, – согласился Виктор. – Только слишком уж много совпадений в последнее время…

– Будет вам ругаться! – миролюбиво заговорил Андрей. – Очень надеюсь, что у меня в руках завтра окажется карта подземных ходов. Тогда будем действовать незамедлительно.

«Неужели нашел карту?!» – ахнула Агриппина. «Ну, ты, брат, даёшь!» – уважительно сказал Виктор.

Едва за гостем закрылась дверь, как Андрей ощутил невероятную усталость. Она жила в каждой клеточке его тела. Это было чем-то похоже на нервное истощение, но все же это было нечто другое. Он пробормотал что-то нечленораздельное в ответ на вопрос Агриппины, что с ним? – и ушел в свою комнату. Вот он опускается на диван… Агриппина заходит следом, внимательно смотрит на него, но ничего не говорит. Вот она уже сидит с книгой в руках… читает… Губы её шевелятся, и Андрей скорее угадывает, чем слышит: «Спокойной ночи, дорогой…»

Он тоже собирается пожелать ей спокойной ночи, но не может, глаза его слипаются, и он засыпает…

И тотчас, как ему кажется, просыпается. Усталости как не бывало. Но что-то ещё необъяснимо изменилось за эту долю секунды, за этот миг, вобравший в себя сразу сон и явь, забытьё и пробуждение, – что-то в окружающем мире, в нём самом – как будто всё вдруг встало с ног на голову… Или наоборот?..

Он огляделся по сторонам, понял вдруг, что катит в карете, но почему-то нисколько не удивился и принялся рассматривать внутреннее убранство: позолота, парча, мягкие сиденья. Он повернул голову и посмотрел за окно: падал снег, а вдоль улицы расставлены были солдаты – и не простые солдаты, гвардия! Росту в каждом – ого-го!

Иван Павлович некоторое время глядел, завороженный кружащими белыми хлопьями и бесконечной цепью гвардейцев, вытянувшихся во фрунт, держа ружья «на караул», повернулся в другую сторону – словно и не менял положения. Картина осталась тою же: белые вальяжные мухи опускались на эполеты, на сукно парадных мундиров, и высоченные гренадеры, вытянувшись, неизменно приветствовали каждую из четырёх «особых» карет, как того требовал ритуал.

В завершение проехали по Невскому – здесь гвардейцы казались ещё выше, их выправка была лучше, их взгляды горели преданностью. Наконец возничий повернул лошадей, и карета въехала на площадь, и, сделав почётный круг, остановилась.

– Пожалуйте, Ваше сиятельство… – услышал он голос адъютанта и резво соскочил с подножки, и в числе других чинно шествующих сановников направился в Тронный зал, где и должна была состояться церемония.

Государь сразу нашёл его нетерпеливым взглядом, Ивану стало ясно, что царь давно уже дожидается его – своего любимца и крестника.

Церемония вот-вот начнётся, и вот уже граф Литта в алом своём облачении входит, предваряемый глашатаями. Глашатаи вскинули трубы, сверкнувшие золотыми раструбами, и действо началось.

Иван замер, заворожённый красотой церемонии. Он стоит на ступенях тронного места, вокруг него – придворные, высшие сановники Церкви, он замечает расшитые золотом ризы митрополита Гавриила, архиепископа Евгения Булгариса.

Граф Литта торжественно ступает в сопровождении свиты – трёх кавалеров и секретаря посольства. Они несут подушки из золотой парчи, на которых – часть десницы Иоанна Крестителя, кольчуга, специально изготовленная на Мальте, и знаки Ордена, тайные и явные, которым предстоит стать залогом могущества Императора, его силы и власти.

Троекратно поклонившись, граф Литта вручает Государю свиток, перевязанный лентой – верительную грамоту. Он произносит речь, он говорит по-французски, и главный смысл его витиеватых фраз – это просьба, обращённая к Государю. Не согласится ли Государь принять под своё покровительство орден Святого Иоанна Иерусалимского?

Все ждут ответного слова, все затаили дыхание. Иван Павлович не исключение. Он помнит, что в соответствии с церемониалом ответ от имени Государя должен произнести граф Ростопчин. Вот он выступает вперёд – вальяжный и одновременно по-военному собранный, вот он начинает говорить. Император Павел Первый готов оказать Ордену поддержку и покровительство.

Церемония продолжается. Государь принял от графа Литты кольчугу, вот он берёт с подушки цепь, на которой блистает знак ордена Святого Иоанна Иерусалимского – и надевает на шею. Вот он укрепляет чёрный бант с белым восьмиконечным крестом на левом плече Государыни Марии Фёдоровны. Вот великий князь Александр преклоняет колено, а Государь без мантии, сменив корону на треугольную шляпу, обнажив шпагу, трижды бьёт плашмя по левому плечу его, возводя наследника в рыцарское достоинство. Он вручает ему шпагу и, возложив на великого князя знак Мальтийского ордена Большого креста, целует его троекратно, знаменуя посвящение в рыцари.

Основная церемония завершена, граф Литта в сопровождении секретаря и кавалеров отправляется вручать кавалерские знаки Мальтийского ордена младшим членам императорской семьи.

Но граф Кутасов не торопится… В какой-то момент он словно впал в прострацию, отключился от своего внутреннего хронометра, и пропустил кульбит, который сделало время – беззаконной волной плеснуло, прервав своё мерное течение. Был ли это умопомрачительный скачок, выхвативший из памяти графа дни и недели обыденности, либо же с момента окончания первой церемонии прошло всего несколько минут? – выйдя из странного своего состояния Иван Павлович не смог бы ответить на этот вопрос, да и не это его занимает. Он знает (откуда пришло это знание? Кто-то из придворных шепнул, передавая волю Павла, или в приватной беседе сообщил лично Самодержец Всероссийский?) – предстоит тайный ритуал; в узком кругу посвящённых: посол Мальтийского ордена в России граф Литта примет от императора Павла на хранение магические знаки императорского могущества, важнейший залог обещанного покровительства, символ Высочайшего доверия, оказанного Мальтийскому ордену.

«Прошу вас, ваше сиятельство… Государь ждёт», – здесь слова звучат торжественным полушёпотом, Иван Павлович движется по анфиладе комнат, которая завершается тем самым залом, где и состоится основное действо.

На двух парчовых подушках, скрытые золотыми покрывалами от глаз людских, лежат Нечто. Первое и второе Нечто под двумя роскошными покрывалами – два магических предмета, которые император намерен передать ордену

– Я пригласил тебя, Иван – быть шафером моим перед Богом. Я уверен в тебе, как в себе самом, и пусть твоё присутствие здесь послужит лишним подтверждением моего к тебе расположения – более отеческого, нежели царского; я ведь не только Государь твой, но и крёстный, – произносит Павел скромно и торжественно.

Зал, где предстоит пройти Скрытому Церемониалу, более чем скромен. Вновь появляется граф Литта, подобострастно кланяется императору и застывает в почтительном отдалении. Его сопровождает лишь секретарь, но и тот удаляется по условному сигналу.

Государь резким движением сбрасывает первое покрывало. Подобно подстреленной золотой птице, опускается оно на паркет, и в руках Павла Кутасов видит простенькую дощечку, испещрённую диковинными значками. Это руны – символы, призванные дать властителю своему власть над миром, могущество, богатство, силу. Древние легенды Севера живописуют обретение рун через очищение страданием. Но сами по себе руны – лишь каракули, не имеющие применения. Для того чтобы заклинание начало действовать, они должны соединиться с предметом, обозначенным в первом символе – «тайное». «Тайное» – на второй подушке, и покрывало по-прежнему скрывает его от глаз людских.

– Тайное останется втайне, – провозглашает Государь, и приближается, чтобы собственноручно вручить мальтийцу руны и второй предмет, который, по желанию Павла, остаётся скрыт от присутствующих до конца ритуала.

Граф Литта снова кланяется, и благодарит. Он, кажется, действительно растроган. Он говорит по-французски, но, обращаясь к Павлу, именует его по-немецки Гроссмейстером. В одной руке посла – дощечка с рунами, во второй – подушка, золотое покрывало и между ними – Тайна. Держать оба эти предмета не очень удобно, и, точно почувствовав это, секретарь графа Литты опять возникает – бесшумный и предупредительный, своим появлением он словно закрывает церемонию, которая была слишком интимной и потому не требовала соблюдения всех условностей придворного этикета.

Граф Литта удалился, сопровождаемый секретарём, а Государь вдруг обнял крестника своего, а потом отстранил и произнёс, указуя перстом на знаки:

– Ваня, ты ведь знаешь, что значит сие?

– Смею лишь догадываться, Ваше Величество.

– Это власть над миром! Это – война и победа! Это – золото, что струится в нашу казну. Благословенных подданных моих беззаботные дни.

– Неужто так? – спросил Кутасов.

– Воистину, – перекрестился Павел. – Но ежели украдут по злому умыслу магические знаки сии – смерти не миновать владетелю, у коего украдены были. Я – владетель их был и остаюсь, а рыцари ордена Иоаннова стража неусыпная, и я доверил им власть свою и самую жизнь, ибо намерен опереться на них в том деле, которое задумал…

– Не смею и помыслить о тех вершинах, на которые вы ступите… Славу Александра Великого затмить по силам вам, Государь.

– Не мечом единым, но силой духа воевать следует… Православная церковь, Восточная и Западная христианская церковь, что под властью Папы пребывает, должны телом единым стать… Паству не делить, а дух единый нести… Вот что я задумал совершить, и тебе, Ваня, первому признаюсь, единому тебе. Дал бы Господь сил мне, и во Христе воссияет единая Вера, и под российской короной зацветёт христианский мир…

Поддавшись настроению Павла, попав под живое обаяние магнетизма его мыслей, Кутасов готов был возликовать, чуть не воочию видя рисуемые им картины. Но тут, поднявшись из глубин разума его, другое чувство сдержало этот порыв, а затем и пересилило – тревога ли то была, знамение ли недоброе, то ли во сне привиделось давеча, да и осело на сердце. Государь велел около себя остаться, при дворе императорском, а сердце так и тянуло Ивана обратно, в Гатчину. И графский титул, лишь по смерти Екатерины жалованный ему, уже привычен сделался и не развлекает, и не отвлекает, и сердца успокоить не может. И ничем сердце не успокоится – так заплакал бы граф Иван Павлович Кутасов горючими слезами, а и слёзы никак не осилят его. Только дурное чувство теснится в груди, и кажется, не к добру этот Литта и рыцари его появились при дворе, и не к добру Государь так приблизил их; вместе с реликвиями и власть, и жизнь саму доверил им в мечтательности своей – хорошего ждать не приходится.

Иван Павлович задремал в карете нечаянно, – и снова время утратило плавность и непрерывность течения, и в болезненном оцепенении нельзя было ни вспомнить, ни понять, ни даже угадать, весна на дворе или осень, ночь или день, и какой год, и какой город проезжаем, и страна какая за окнами кареты колышется. Но тревога и недобрые предчувствия давили сердце даже сквозь дрёму, даже сквозь оцепенение, лежащее на веках, как два века – или два медных пятака.

Подземный картограф

Он открыл глаза и понял, что проспал – а ведь лёг вчера до безобразия рано, уснул сразу же. Сон, как цепкий паук, оплёл его сетью, протянув нити из иной эпохи, и теперь Андрей с трудом расставался с его финальным оцепенением.

Наконец паутина окончательно порвана, и в голове всплывает уйма предстоящих дел, среди которых нет ни одного второстепенного, важно всё – и поездка в институт, и выписка бабушки, надо встретить по-человечески, и карта гатчинских подземелий, которая, как и следовало ожидать, существует («карта есть, её не может не быть!») и желательно добыть её именно сегодня! Вооружившись достоверной картой, можно, наложив на неё старинную схему, – рисунок из шкатулки, – спуститься под землю, дабы выполнить волю предка.

Но комнату снова заполняют кадры, картины, фигуры людей – это обрывки разорванной паутины, они кружат по комнате – отринув оцепенение, минувший сон словно сращивает обратно всё до мельчайшей детали, и Андрей вспоминает крохотные снежинки, сверкавшие на раструбе перчатки, солнечный зайчик на острие штыка бравого капрала; кажется, реальность раздвоилась, он сам раздвоился, существуя в двух измерениях и в двух эпохах, причем, в одной из них он тождествен своему далёкому предку, о котором, в сущности, не так много знает. Но ведь именно первый граф Кутасов загадал Андрею столь необычный ребус.

Я должен узнать об этом человеке всё что возможно, думает Андрей. Стыдно мне оставаться в невежестве, корней своих не чувствовать… Где же национальная гордость великороссов? Хотя Иван Павлович по происхождению своему не слишком-то подходит под категорию истинного русака. Но его сыновья уже покрыли себя воинской доблестью во славу России! Как странно устроен этот мир… И почему это необычное сновидение навеяло мне такую горечь?.. Похоже, оно всколыхнуло во мне генетическую память. Вернее, память моего славного рода…

Но приходится тормозить локомотив отвлечённых мыслей, приходится бежать, бежать, бежать… Кто рано встаёт, тому бог козырей сдаёт. Андрей встал поздно, потому вместо хороших карт получил при раздаче цейтнота и догоняшки. В таком ритме его действия (и впечатления, и мысли) тяготели исключительно к телеграфному стилю.

Вот Андрей мчится в институт (на маршрутке, но всё равно еле успевает к началу пары), проводит занятия – и сразу летит обратно в Гатчину (не остаётся времени даже на кафедру заскочить). В салоне комфортабельного автобуса, что ходит от метро «Московская», работает телевизор, транслирующий одну рекламу, которая надоедливо внедряется в мозги и раздражает, и нудит, как назойливая муха. Бабушку уже выписали, она сложила свои нехитрые «пожитки пациента» и встречает внука на улице, хотя Андрей уверен, что именно он встречает бабушку. Они обнимаются:

– А поворотись-ка, внучек… Экий ты… смешной! – Елизавета Петровна складно перефразирует классика и делает вид, что на полном серьёзе оглядывает внука, но не выдерживает – заливается смехом, столь заразительным, что Андрей не может удержаться и тоже начинает смеяться. Потом бабушка говорит ещё что-то забавное, и снова они смеются дуэтом; так и идут домой – весёлые, точно навеселе, прохожие недоуменно оглядываются на колоритную парочку.

«Как же хорошо дома!.. » – с облегчением оглядывается бабушка. Она проходит в свою комнату, с удовольствием переодевается в свой любимый яркий капот, и они проходят на кухню. Андрей хочет рассказать ей сон про Кутасова, но тут, звонко процокав по лестнице каблучками, появляется Агриппина – она купила токайского, и бабушка, картинно всплеснув руками, начинает суетиться насчёт обеда на скорую руку. Однако Агриппина настойчиво просит её присесть и готовит что-то вкусненькое под её руководством. Вот тут бы Андрею и вернуться к своему рассказу, развлечь, как говорится, трудящихся, но его мысли теперь заняты другим.

– Как прошло? – спрашивает Агриппина, имея в виду семинары.

– Как обычно. – Андрей пожимает плечами. – До кафедры не дошёл, правда.

– Спешил к семейному очагу?

– К больничному корпусу…

– Да! – подтвердила Елизавета Петровна. – Андрюша так торопился, чуть ли не бегом с самой остановки летел…

Они садятся за праздничный стол, и не беда, что особых разносолов нет – куда важнее та забота, та искренняя симпатия, с которой они относятся друг к другу. Это ощущение родственной теплоты и участия, без слов объединяющее близких людей, в той или иной мере посетило каждого из них. «Роскошь человеческого общения…»

Андрею хорошо и уютно вместе с этими двумя любимыми женщинами, и на какое-то время он забывает обо всем на свете. Но затем мысли его невольно вновь возвращаются к занимающей его проблеме. Он молча слушает диалог Агриппины и бабушки. Слушает, но не слышит – голова занята другим; не дает покоя «Гатчина Подземная» и, наконец, он не выдерживает, встает из-за стола, идёт к телефону и набирает номер, который дала ему Марина Семёновна. Хрипловатый женский голос отвечает, что Гриши пока нет, а у телефона, если уж так интересно, его родная сестра.

– Когда он появится? А вот этого, молодой человек, не знаю, не ведаю. Да вам-то он зачем?

– Дело есть. А где его найти, не подскажете? – спросил Андрей, оставляя, таким образом, вопрос собеседницы без ответа.

– Да какие с ним могут быть дела! – На той стороне телефонного провода горько вздохнули. – Что ж, подскажу, если настаиваете… В сторожке Гриша обосновался, в Сильвии. Знаете, как в Мари-енбург идти?

Пока женщина подробно объясняла, как найти её брата, Андрей рассеянно прикидывал, сколько лет ей может быть, при таком-то голосе. Сколько угодно. И двадцать пять, и за пятьдесят. Местопребывание Гриши выяснилось, хотя местечко товарищ облюбовал весьма странное – кто, спрашивается, будучи в ладах с головкой, обоснуется в старинной, заброшенной и полуразрушенной сторожке?!

Положив трубку. Андрей попытался представить себе этого Гришу, однако лишь покачал головой и усмехнулся. Но время шло. Андрей почти физически ощущал его течение. Нужно было торопиться. Сейчас для него главное – решительность, кураж, плюс абсолютная уверенность в собственных силах! Он коротко обрисовал сложившуюся ситуацию сгорающей от любопытства Агриппине, и она, разумеется, захотела отправиться вместе с ним, так что ему едва удалось отговорить ее под тем предлогом, что «нужно же кому-то оставаться с бабушкой…» Подумав, девушка нехотя согласилась, она не знала парка Сильвия так, как знал его Андрей, но, главное, он и не заикнулся о сторожке, в которой якобы проживал Гриша, – иначе журналистский азарт просто не позволил бы ей усидеть на месте.

Он стремительно шагал, перепрыгивая через лужи, оставленные затяжным ночным дождем, высушить их было бессильно слабое, чахоточное солнце. «Родная сестра» довольно точно описала, в какой именно из сильвийских кирпичных сторожек поселился её непутёвый братец. Андрей хорошо помнил этот домик с частично провалившейся крышей, без дверей и оконных рам. Решительно, жить в нем было невозможно. Ну, может ещё летом куда ни шло…

Выйдя на западный берег Серебряного озера, он некоторое время шел по дорожке, повторявшей все изгибы береговой линии. Гладь озера, залитая тусклым рассеянным светом, вопреки названию имела матовый цвет и напоминала запотевшее зеркало. Листы деревьев трепетали, потревоженные порывистыми выдохами ветра, в их многообразии всё отчётливей проступали цвета и оттенки осенней палитры, зелёному приходилось отступить почти повсеместно; кое-где заметно поредели ещё недавно густые кроны – листопад начинается исподволь, через недельку-другую глядишь – и опадать уже нечему, всё осыпалось, облетело, и только голые прутья торчат, не то пучками розог грозят серому, стальному небу, не то безобидными вениками тянутся к нему – чего, мол, изволите.

А на озере взад-вперёд плавали утки, как правило, целыми семьями – мама-утка впереди, а за ней гуськом – подросшие за лето утята, на свет появились они лишь в этом году, а как много успели! – набрали вес, встали на крыло, их уже почти не отличить от взрослых. Селезни держатся отдельно, это в брачный сезон их хлебом не корми – дай уединиться с милою утицей, а теперь – всё, любовь прошла, впереди перелет за тысячи километров, из которого далеко не все в следующем году вернутся на родное озеро.

Проходя мимо Павильона Орла, отделённого от берега матовой полосой озёрной воды, Андрей вспомнил, как водил на Длинный остров ватагу немцев, а Фридрих наблюдал за ним исподтишка, замышлял, как уверяет Виктор, недоброе… В словах Вити на этот счёт просматривалось здравое зерно: фон Берг – явно не тот, за кого себя выдаёт, – но следует ли из этого его причастность к ограблению или убийству?! Советуясь на этот счет с Агриппиной, которая с дрезденским профессором не встречалась, а потому делала свои умозаключения, основываясь исключительно на словах Андрея, он (не без её помощи) пришел к выводу, что Фридрих вполне тянет на жулика международного масштаба. Великое множество подобной публики занимается производством и сбытом поддельных «Тьеполо», «Сезаннов», «Ренуаров» и пр., снабжая виртуозно исполненные копии сертификатами об их несомненной оригинальности, а то и целенаправленно крадут из музея определенную картину, которая затем оседает в частной коллекции и окончательно теряется для всего остального мира. В этом своеобразном «бизнесе» нынче крутятся бешеные деньги. Что же касается убийств и неприкрытого бандитизма – это навряд ли, сказала Агриппина: он все-таки профессор… Андрей с ней не спорил, однако усмехнулся про себя: музейный вор на «мокруху» не пойдёт? Бывает, случается, к счастью, редко. А вот Виктор – хорош гусь! Обещал ведь разузнать побольше о фон Берге, да и забыл. Впрочем, и сам он тоже хорош – не напомнил…

У небольшого мостика он повернул влево, на другую дорожку, которая метров через двести приведет его к колонне Орла – вон она, уже маячит впереди! Однако Андрей повернул вправо, на тропинку, и скоро колонна Орла окончательно исчезла за плотной стеной желтеющих деревьев. Над тропинкой возвышались столетние пихты, лес становился гуще, но вот среди буйных зарослей кустов и деревьев показался покосившийся забор, вернее, фрагменты забора. И тут же, внезапно, из кустов выступила сама сторожка – оранжевая, издали нарядная, но вблизи мёртвая, беззубая, давно слепая, точно циклоп Полифем через много лет после встречи с Одиссеем.

Он остановился, наблюдая. При внимательном рассмотрении выяснилось, что одна половина домика, перед которой тропинка изгибается дугой, явно необитаема, в то время как дальняя его часть, спрятавшаяся за кустами, похоже, действительно заселена. Надо же, даже дымок чуть курится над трубою! Видимо обитатель жилища изо всех сил пытается обогреваться.

Андрей решительно направился к дальней половине сторожки, продираясь через кусты. А вот и дверь, какая-никакая – фанерная заслонка – держится на одном гвоздике.

– Есть кто живой? – крикнул он. Постоял, вслушиваясь в тишину, которая вовсе не была безжизненной, и снова возвысил голос: – Эй, хозяин!

– Ну, чего надо, тетюха?

Вопреки ожиданию, голос звучал глухо, будто из-под земли. Андрей отодвинул фанеру и ступил вовнутрь. Остановился, привыкая к полумраку, потом огляделся. Никого!.. Он собрался было вновь позвать хозяина, как вдруг откуда-то из подполья (пол во многих местах был проломан) появилась кудлатая и практически седая голова мужчины. «Ну, вылитый гном!» – подумал Андрей. Однако по мере того, как хозяин сторожки поднимался, впечатление Андрея менялось – тот отнюдь не походил на карлика. Лицо у жителя подполья было серо-коричневым, а в глазах залихватски искрилось шизовое озорство – вечная юность сумасшествия.

– Григорий? – спросил Андрей и широко улыбнулся, невольно стараясь придать лицу такое же шизовое выражение, подсознательно сигнализируя – «я свой».

– Я – Гриша. А тебе чего надо?

– Да вот карту хотел купить, – честно признался Андрей. – В подземелье спуститься собираюсь, а карты нет, непорядок.

Несколько секунд Гриша пребывал в некоей задумчивости, почёсывая подбородок грязным ногтём большого пальца, что явно указывало на интенсивный мыслительный процесс.

– Карту-у-у? – воскликнул он наконец и перестал скрести подбородок. – Карты имеются, да, видать, время ещё не созрело. Владыка придёт, карта понадобится, а все картиночки у меня… Тю-тю картиночек! Ну, владыка и скажет, любую цену даю я тебе, Гриша, за карту. А я скажу так: чего найдёшь в дальнем углу самого дорогого, то и отдашь Грише. И он согласи-и-ится! – протяжно прогудел Гриша.

– Продай карту, – сказал Андрей и протянул сумасшедшему сторублёвку. Тот, однако, руку его отстранил.

– Другие придут, с ними договорюсь. А ты уйди – нож не хочешь принести, жалко тебе ножика ржавого, себе хочешь заграбастать вселенную, ан фигушки!

Между ними завязалась перепалка (с элементами дискуссии shiza-style). Андрей был настроен решительно, и упорно уговаривал Гришу уступить карту, Гриша упрямо талдычил про «владыку ножиков», сдабривая свой основной тезис полной околесицей. Кажется. Андрея он не слушал, или просто не слышал, так что напрасно тот совал ему в коричневую, заскорузлую от грязи ладонь сто рублей, потом двести, потом триста, а затем и четыреста (больше с собой не оказалось). Но Гриша, словно не замечая протянутых ему денег, как заезженная пластинка на разные лады твердил своё «условие», требуя в уплату «любимую находку, из красного уголка», «колющее, режущее, от корявых буковок беременное», «нож, за которым пойдёшь, отыскаешь – не трожь… мне его принесёшь», отчего у Андрея возникло чёткое убеждение, что Гришина рифмованная околесица это стопроцентный бред сумасшедшего.

В таком ключе они препирались довольно долго и вполне безрезультатно, так что первоначальная уверенность Андрея в успехе таяла на глазах: нет ничего хуже, чем торговаться с безумцем. Он хотел уже притворно капитулировать и принять Гришины условия (принесу, мол, что попросишь… главное карту получить, а там как получится), однако внутренний голос его образумил: «Э, нет! Соглашаясь, слово даёшь. За юрода провидение заступится. Обмануть себе дороже станет», – и безумная торговля продолжилась.

И только когда Андрей окончательно пал духом, Гриша вдруг прекратил препираться и молча полез в свое «подполье». Вконец расстроенный Андрей мысленно корил себя за дурость: зачем связался с этим психом? Разве ему что-нибудь докажешь? И что теперь – идти домой не солоно хлебавши?.. Под полом, между тем, раздавался хруст досок под тяжелыми шагами Гриши и слышалась какая-то возня. Андрей уже собрался было уходить, как вдруг из дыры в полу показался Гриша, в его руке была зажата сложенная бумага. Гриша вылез и молча протянул её Андрею. Тот, не веря своим глазам, развернул довольно большой лист и прочел надпись вверху: «Гатчина Подземная». Потом, стараясь не выдать волнения, аккуратно свернул карту и протянул Грише деньги. Из предложенных им четырёх сотенных купюр тот взял только одну и засунул куда-то под рубаху, затем внимательно оглядел Андрея с головы до ног тяжелым взглядом и произнес:

– Слушай совет, не бери тайного, выброси прочь, сожги письмена, горя много будет, зла много от власти, от силы, от войны, от денег. Если решишься – не отступай. Негде будет войти – заходи здесь, обиталище моё туточки не зря устроено. Ступай с богом на правое дело, исполняй, что деды велели… Дело наше труба, и огонь, и вода… – Гриша захихикал и снова исчез в «подполье», его нескончаемая речь, постепенно удаляясь, звучала теперь издалека, точно булькающее бормотание.

Вернувшись домой, Андрей с торжеством продемонстрировал Агриппине «Гатчину Подземную», а потом детально описал Гришу, жилище его и – самое захватывающее – процесс покупки. Как и следовало ожидать, Агриппина была крайне раздосадована собственным не-участием – журналистское любопытство её взыграло, ой взыграло, постфактум! – так что Андрею еще и оправдываться пришлось перед нею, уверяя, что он даже представления не имел об этом подземном жителе до сегодняшнего дня и, самое главное, что ему действительно удастся заполучить вожделенную карту.

Наконец страсти улеглись. Бабушки было не слышно, не видно.

– Как она? – тихо поинтересовался Андрей, указывая в сторону бабушкиной комнаты.

– Кажется, уснула, – так же тихо отозвалась Агриппина.

– Ты не передумала? – спросил он, не отводя от нее взгляда.

– Нет, что ты! Куда я от тебя теперь? – прозвучал ответ девушки.

– Значит, завтра?

– Не решила ещё… Елизавета Петровна попросила меня остаться, пока она не поправится. Подозреваю, не хочет с тобой разлучаться.

– И я прошу о том же! Останься!..  – Андрей молитвенно сложил руки.

Агриппина просияла, её зелёные глаза блестели колдовски, завораживая и затягивая возлюбленного в свою бездонную глубину. Поддавшись внезапному порыву, он попытался обнять её, но она отстранилась с лукавой улыбкой – нет, нет, не сейчас! Её мысли явно были заняты другими проблемами. Журналистка в этот момент одержала верх над молодой женщиной.

– Давай посмотрим, как наложится одна схема на другую, – предложила она и, не дожидаясь ответа, расстелила карту на его письменном столе и принялась за изучение.

Андрей молча наблюдал за ней. На обратном пути он уже успел поразглядывать карту и убедился, что был прав в своём первоначальном предположении: рисунок из шкатулки отображал фрагмент гатчинских подземелий. Современная схема – «Гатчина Подземная» – очевидно, содержала все его ключевые элементы.

– И где же здесь вход? – размышляла вслух Агриппина.

– Смотри «Условные обозначения». Вход – буква «В». – Андрей тоже склонился над столом, вглядываясь в добытую им карту, и обнаружил, что Гриша сказал ему чистую правду: рядом со сторожкой (или прямо под ней, в подполье) действительно красовалась буква «В», то есть, имелся вход в подземелье. Впрочем, Андрей надеялся в дальнейшем обойтись без Гришиного участия и теперь с азартом присматривал другую «точку проникновения».

– Ты думаешь там, под сторожкой, действительно существует вход в подземелье? – с недоверием спросила Агриппина. – Как-то не очень это вяжется с менталитетом наших предков.

– Это еще почему? – эмоционально поинтересовался Андрей, не отрываясь от карты.

– Все-таки дворец – и вдруг роют подземный ход до сторожки… Спрашивается, на фига?

– И то верно, – задумчиво отозвался он. – Навряд ли Государь всея Руси полезет куда-то через сторожку – по рангу не положено.

– И я о том же! Этот Гриша, как я понимаю, на всю голову скорбный…

– Примерно так, – сказал Андрей, присаживаясь на диван. – Мужик явно не в себе – раньше про таких говорили «юродивый». От каких-то опасностей меня предостерегал, каких-то предков поминал… Что-то ты вселила в мои мысли некоторую сумятицу, дорогая! – он обнял девушку и притянул к себе, однако, она тотчас высвободилась и опять принялась разглядывать карту.

– В конце концов, – сообщила Агриппина после паузы, – мы никогда не сможем точно узнать, верный это план или нет, пока сами не попробуем туда залезть.

– Милая, ты читаешь мои мысли! – Он снова притянул девушку к себе. На этот раз она не сопротивлялась.

Они лежали рядышком на диване и молчали. Им было настолько хорошо вместе, что слов не требовалось. Только бы длилось и длилось до бесконечности это состояние блаженства и какого-то вневременного существования, когда сам не знаешь, где находишься, то ли все еще пребываешь на земле, то ли паришь в воздухе, словно птица. Это было чувство, которое испытывают два человека, мужчина и женщина, которые однажды нашли друг друга среди миллионов и миллионов других женщин и мужчин, а, встретившись, раз и навсегда поняли, что созданы друг для друга.

Наконец Агриппина потянулась, словно большая кошка, и издала какой-то мелодичный горловой звук, весьма напоминающий довольное кошачье мурлыканье. Она набросила на плечи халатик, подошла к окну, отдернула шторы, приоткрыла раму и закурила. Андрей тоже поднялся и стал с ней рядом, потом прикоснулся губами к волосам девушки, ласково погладил её руку. С улицы тянуло свежестью. Воздух был насыщен ароматом увядающей листвы и еще чем-то неуловимо осенним.

– Как думаешь, – шепотом спросила она, – отчего это все разом помешались на поисках неизвестно чего? Жили-жили, не тужили – и вдруг началось! То тебе призрак является, то руны вы откопали, то кто-то по нашим квартирам шарится… Ерунда какая-то! Голимый бред, если размышлять рационально. Вот ты, нормальный русский ученый, с чего тебе призраки мерещатся? Понимаю, если бы обкурился или там грибочков нажрался – а то ни с того ни с сего!..  – она пожала плечами и затворила окно. – Мистика мистикой, но должен же быть во всем этом какой-нибудь смысл…

– Господи ты, боже мой! – воскликнул Андрей и хлопнул себя по лбу ладонью. – Так я что же, был настолько задуренным все эти дни, что забыл тебе рассказать, какого черта меня преследовал призрак Кутасова?! Да-с, приехали Андрей Иванович… Как говорится, кранты! – он озабоченно покрутил головой и продолжал. – Ну, это надо рассказывать подробно. Сейчас принесу бутылочку из кухни, чтобы совместить приятное с полезным…

– Рюмки не забудь, – громким шепотом напутствовала его Агриппина.

За токайским Андрей поведал девушке о недавно открывшейся ему тайне своего рода, которую бабушка то ли сознательно скрывала от него, то ли просто не придавала этому никакого значения.

– Теперь хотя бы понятно… – протянула Агриппина и вдруг неожиданно захихикала.

– Ты это чего? – подозрительно спросил он.

– Да веселая компания по поискам сокровищ у нас собралась! – сказала она. – Ты – потомок Кутасова, Виктор твой – из прибалтийских баронов. Только я – простая…

– Ингерманландская ведьма! – со смехом перебил ее Андрей. – Одно неясно, каким боком сюда затесался герр профессор, и какого лешего понадобилось твоему Сигурду с его Братством?

– С Сигурдом как раз проще простого, – отозвалась Агриппина. – Я все-таки журналист со стажем, навела кой-какие справки по разным каналам. Представь себе, Сигурд Юльевич является членом масонского братства. По одним источникам членом ложи «Палестина», по другим – ложи «Трех знамен». Выбирай на свой вкус.

– И что же этим «палестинцам» или «знаменосцам» неймется? – задумался Андрей. – Может, им известно об этих рунах нечто такое, чего не знаем мы?

– Сомневаюсь! – Агриппина уселась на диване, скрестив ноги по-восточному. – Древнее магическое заклинание, обладающее страшной силой во всех смыслах. И заклинание это, в соединении с тем артефактом, на который намекают все источники и который мы с тобой пытаемся отыскать, по всей видимости, в магическом смысле имеет огромное значение. Допустим, он попадает в руки этого Братства. Могущество, власть, богатство и прочее как бы даруются им свыше. Ну а кто устоит в этом мире против могущества и власти? Ну, разве что такие чокнутые как ты да Виктор, которым дай только поразгадывать вековые тайны. Тебе надобно Могущество, отрок? – вдруг повернулась она к нему.

– На фиг, на фиг! – отстранился он обеими руками. – Я уж лучше как-нибудь сам, без магии и иной чертовщины. Мне бы диссертацию защитить, потом монографию опубликовать…

– Вот потому, вероятно, Иван Павлович Кутасов тебя и избрал, – очень серьезно сказала Агриппина. – Бессребреник – это диагноз. Ученый не от мира сего, прозябающий в башне из слоновой кости… – Она вдруг извернулась и обвила его за шею обеими руками. – За это, дорогой, я тебя и люблю, – произнесла изменившимся голосом. – Так мало осталось настоящих бессребреников и альтруистов в этом хищном капиталистическом мире…

– Ты меня так расписала, – сказал Андрей, – что уж не знаю, плакать или смеяться!

– Любить, – прошептала она. – Любить меня, и сейчас, немедленно, – и выключила бра.

Посредине ночи Андрей внезапно проснулся. Рядом, уютно свернувшись калачиком, посапывала Агриппина. Они не задернули шторы, и прямо в окно светила полная луна. Полосы лунного света ходили по комнате, словно призрачные волны, создавая зыбкую иллюзию подводного мира, отчего привычные вещи казались чем-то малознакомым и приобретали странные и какие-то нездешние очертания. Полнолуние всегда оказывало на него сильно воздействие, как будто этот извечный спутник земли на время порабощал его волю и заставлял действовать вопреки всякой логике. Вот и сегодня Андрея переполняла невероятная энергия и сна, как говорится, не было ни в одном глазу; он уже давно смирился с этим магическим воздействием луны на собственное подсознание и даже не пытался сопротивляться, потому что точно знал: больше не заснуть. Тихонько, стараясь не разбудить любимую, он поднялся с дивана и включил компьютер, загородив журналом экран таким образом, чтобы свет не падал на ее лицо, потом вошел в Интернет. Уж если спать ему сегодня не придется, так хотя бы с пользой потратить время лунной бессонницы.

Он набрал в Яндексе «Иван Павлович Кутасов» и принялся изучать загрузившиеся материалы. Его заинтересовали строки из поэмы Василия Жуковского (того самого, поэта и воспитателя наследника российского престола!), а в те времена ещё малоизвестного поручика Московского ополчения, которые он посвятил одному из сыновей графа – Александру.

«…A ты, Кутасов, вождь младой… Где прелести? Где младость? Увы, Он видим и душой Прекрасен был, как радость; В броне ли грозной выступал — Бросали смерть перуны; Во струны ль арфы ударял — Одушевлялись струны…»

А ведь вполне возможно, что именно Александр и является одним из моих предков… Подумал Андрей. Или, быть может, им был Павел Иванович, старший сын Кутасова?..

Судя по оставшимся воспоминаниям современников, Александр был человеком широкой души и вообще рубаха-парень. «Малого роста, но прекрасно сложённый в силу и красоту, с приятным лицом и значительным взглядом, в веселые свои минуты он был обворожителен. Но почти всегда он был грустен… еще теперь чувствую на себе выразительный, кроткий взгляд прекрасных его черных глаз… Он был поэт в душе…» – так описывал его современник, генерал Грабе.

В битве у города Прейсиш-Эйлау, которая произошла 27 января 1807 года, генерал-майор Александр Кутасов переломил критическую для русских войск ситуацию и спас положение, за что был награжден орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-го класса, хотя не имел низшего 4-го класса этого ордена. Случай уникальный! И когда через два месяца на место битвы прибыл окруженный генералами Александр I, он обратился к Кутасову: «Мое нижайшее почтение Вашему Сиятельству! Я осматривал вчера то поле, где Вы с такою предусмотрительностью и с таким искусством помогли нам выпутаться из беды и сохранить за нами славу боя. Мое дело будет никогда не забывать Вашей услуги». И не забыл, наградив столь почетным орденом.

Гораздо позднее историк русской артиллерии генерал-майор Ротч следующим образом характеризовал Александра Ивановича: «Ловкий в строю, привлекательный в обращении, ученый математик и веселый поэт, неустрашимый в боях, распоряжавшийся с невозмутимым спокойствием под выстрелами, граф Кутасов скоро однако приобрел любовь и доверенность подчиненных; при одном его слове забывались труды и опасности».

Что скрывать, Андрею было чрезвычайно приятно читать подобные строки. Странное, щекочущее и трудноопределимое чувство владело им в эти минуты, словно оживала в глубинах его существа генетическая память предков, преданно, не жалея живота своего, служивших России.

Дочери графа Кутасова удачно вышли замуж за князя Голицына и графа Васильева. А вот старший его сын – Павел – показался Андрею чем-то похожим на него самого, хотя дослужился до тех же придворных чинов, что и его отец. Было в этом самом Павле Ивановиче нечто, роднившее его с далеким потомком. Долгое время он возглавлял Общество поощрения художников, собирал картины русских мастеров и был среди художников весьма популярен. А когда почил в бозе, в некрологе в «Санкт-Петербургских ведомостях» написали о нем так: «Граф Павел Иванович любил, уважал и поощрял художников, поощрял их с тем тонким вкусом, с тою нежною разборчивостью, которую дают нам превосходное воспитание и раннее ознакомление с образцами великого и прекрасного». Может, отсюда тянется мое увлечение искусством, подумал Андрей. И потомки у него были от княжны Лопухиной, четверо детей… Знавал Пушкина и бывал у него в Петербурге, однако, это не помешало поэту довольно язвительно заметить, что его собственный предок «не ваксил царских сапогов».

Эта строка Пушкина, сочинявшего порой очень злые и точные эпиграммы, задела Андрея за живое. Разве был виноват Иван Павлович в том, что еще мальчиком попал в плен, а потом был подарен вместо игрушки наследнику российского престола? Каким же изворотливым, тонким и острым умом должен был обладать маленький турчонок, чтобы со временем сделаться незаменимым для будущего императора, отличавшегося вспыльчивым и неуравновешенным нравом!..

Андрей продолжал копаться в Интернете, собирая сведения на своего далекого предка, характер и способности которого удивляли и даже восхищали его все сильнее. К сожалению, сведения эти были, в основном, косвенные и больше относились к его детям, также сделавшим блестящую карьеру.

«Отец будущего генерала, – читал он, – оказался в русском плену после взятия крепости Бендеры 16 сентября 1770 года во время очередной русско-турецкой войны. Чрезвычайно смышленый и расторопный 11-летний турчонок оказался в Петербурге и был подарен императрицей Екатериной II своему сыну – великому князю Павлу Петровичу. При крещении в православную веру мальчик получил имя Иван, отчество Павлович от крестного отца и фамилию Кутасов по месту своего рождения, городу Кутахья. Вскоре юноша был направлен наследником престола за границу, в Париже и Берлине выучился на фельдшера и парикмахера, а когда вернулся в Россию, сделался камердинером Павла Петровича с чином фурьера. Великий князь Николай Михайлович писал об Иване Кутасове, что ловкий и способный молодой человек, изучив характер наследника, «умел применяться к своеобразным его проявлениям, благодаря чему не только избегал продолжительного охлаждения, но скоро сделался необходим великому князю и сам приобрел на него влияние».

С восшествием на престол Павла I, карьера Кутасова была просто феерической. Всего за четыре года он сделался потомственным дворянином, был возведен сначала в баронское, а чуть позже в графское достоинство Российской Империи, был пожалован самыми высшими российскими орденами, в том числе орденом Святого Андрея Первозванного, и стал рыцарем Мальтийского ордена Большого креста. Причем этот неиссякаемый поток чинов, наград и званий сопровождался щедрыми пожалованиями землями и крестьянами, сделав Ивана Павловича не только одним из самых знатных, но и самых богатых вельмож Российской Империи.

Что же их связывало – размышлял Андрей – Государя Всея Руси и пленного турку?.. Быть может, безграничное доверие наследника к Кутасову проистекало из безграничной преданности последнего?.. Ведь не зря же на гербе графа был начертан девиз: «Живу одним и для одного»! Нетрудно вообразить, сколько завистников и смертельных врагов образовалось у новоявленного графа. Недаром, ох, недаром великий князь Николай Михайлович, рассказывая о знаменитых россиянах XVII–XVIII веков, столь не лестно отзывался о любимце императора: «Кутасов был одним из самых ненавистных всем фаворитов. Значение его было велико, но у него не было никаких убеждений, и широкие государственные интересы ему были чужды; склонность к интригам, корыстолюбие, страх за свое положение руководили им. В конце своей блестящей карьеры Кутасов оставался тем же, чем был при ее начале; влияние его было пагубно для его благодетеля». Понятно, что после смерти своего благодетеля, Кутасов тотчас вышел в отставку и надолго уехал за границу. Затем вернулся и жил в Москве и в своих имениях, которых его не лишили, причем на редкость успешно занимался сельским хозяйством и коневодством. Что лишний раз говорит об уме и энергии этого незаурядного человека, отметил про себя Андрей. Но самым замечательным было то, что опальный граф, в сущности, остался при своём и прожил в свое удовольствие еще целых 35 лет!.. А ведь он знал многое, очень и очень многое – что, как известно, опасно во все времена. Стало быть, умел держать язык за зубами и не дразнил власть придержащих. Да, на редкость прозорливым и изворотливым умом обладал Иван Павлович! Сейчас о нём сказали бы – политический тяжеловес, гроссмейстер.

– Андрюша, ты чего не спишь? – услышал он сонный голос Агриппины и даже вздрогнул от неожиданности – настолько погрузился в свои мысли.

– Изучаю подноготную своих предков, особенно Ивана Павловича, – вполголоса отозвался он. – Пытаюсь понять, что тревожит его неуспокоенный дух… – последнее он добавил с легкой иронией.

– Что-нибудь нарыл? – заинтересовалась она, приподнимаясь на локте.

– Только то, что он был преданным наперсником Павла. Знаешь, какой у него девиз на графском гербе? «Живу одним и для одного».

– Хмм… весьма неглупо и многозначительно. – Она села на диване, обернувшись простынёй наподобие тоги. – Так ты считаешь, что какая-то тайна, которую он хочет тебе передать, связана с Павлом I?

– Несомненно. Возможно, это связанно с дворцовыми, а скорее даже политическими или геополитическими интригами того времени. Надобно копнуть поглубже в этом смысле.

– Договорились, копнешь! А сейчас давай ложись, а то мне утром на работу ехать. Тебе вроде бы тоже. Или я ошибаюсь?

– Увы, ты бесконечно права, моя прекрасная ингерманландка! Но пара часов для сна у меня в запасе есть.

Он выключил компьютер, устроился на диване рядом с любимой, обнял ее, прошептал «господи, как хорошо…» – и тотчас провалился в сон, словно в омут нырнул.

Нежданная улыбка фортуны

Конечно, будильник Андрей не услышал, и Агриппина, собиравшаяся с утра пораньше в Питер, – непременно нужно было присутствовать на планёрке – еле растолкала соню. Пока пили кофе, на кухню заглянула Елизавета Петровна и поприветствовала, как она деликатно выразилась, «молодых», отчего девушка вспыхнула, как маковый цвет, а внук поперхнулся кофе. И хотя – что скрывать? – ему было весьма приятно услышать это ее «Ну, как дела, молодые?», он сделал вид, что ровным счетом ничего не произошло, и что до него не дошел бабушкин прозрачный намек.

Прорываясь в Питер по забитому автомобилями шоссе, Агриппинина юркая мальтийка нагло лавировала между грузовиками и огромными внедорожниками, вызывая вполне законную отрицательную реакцию их солидных водителей, включая нелестные отзывы по поводу ее владелицы. Однако на вцепившуюся в руль Агриппину это не производило никакого впечатления. Более того, у Андрея возникло подозрение, что симпатичная хозяйка мальтийки даже испытывает определенное удовольствие, догадываясь об эпитетах, которыми награждают ее рассерженные автомоболисты противоположного пола, самый приличный из которых звучал как «чертова баба!». Высадив Андрея у станции метро, она рассеянно поцеловала его в щеку, клятвенно пообещала больше не хамить на дорогах, чтобы не нарваться на неприятности, и нажала на газ. Глядя вслед ее юркой «девочке», Андрей засомневался, что клятва действительно будет исполнена – Агриппина есть Агриппина, – однако время поджимало, он покачал головой и нырнул в подземку.

Ну а дальше – понеслось. Три семинара подряд – тяжелая нагрузка даже для молодого преподавателя, особенно после практически бессонной ночи. Впрочем, подзарядившись на кафедре парой чашек крепчайшего кофе, Андрей сумел с честью довести занятия до их логического завершения и даже поймал на себе несколько весьма заинтересованных взглядов модно упакованных студенточек, что польстило его мужскому самолюбию, но, разумеется, в дальнейшем останется без последствий.

Освободившись около трех, он пообедал в дешевой институтской столовой и направил свои стопы в Публичную библиотеку, где собирался поглубже заглянуть в историю собственного знатного рода, а также… вплотную заняться Сигурдом Юльевичем с его таинственным Братством. Какие ещё сюрпризы приготовил ему его далекий предок? Почему так уж неймется этому самому Сигурду?.. Хотя… если человек занимается рунами, а истинный ученый всегда, в конечном итоге, человек до некоторой степени помешанный на собственных исследованиях, он может под любым предлогом стремиться заполучить вожделенную дощечку с рунами. Поэтому Андрею хотелось прояснить для себя, возможно ли на самом деле появление на их горизонте некоего неизвестного Братства или же это просто блеф жадного до исторических артефактов ученого?..

В библиотеке было тихо и сумрачно, небо за окнами было затянуто обложными тучами. Он порылся в компьютере, выбирая из каталога нужные книги, которые могли пролить свет на мировоззрение масонов вообще и историю русского масонства в частности, потом отыскал несколько раритетов, в которых могли оказаться полезные сведения о графе Кутасове, и сделал заказ. Ожидая, пока книги принесут из хранилища, он бездумно смотрел по сторонам: вокруг него, склонившись над столами, сидели солидные мужи и дамы, глубоко погруженные в работу. Со стороны это смотрелось немного забавно – в наше время корпеть над книгами… Наконец, библиотекарь, женщина пенсионного возраста, с которой словно было списано выражение «синий чулок»: пучок на затылке, очки, какая-то бесформенная одежда, – жестом пригласила его подойти. Андрей расписался за выданные книги и тоже склонился над столом. Ну-с, господа масоны, чем же вы меня порадуете? – мысленно произнес он, углубляясь в изучение вопроса. В первую очередь Андрея интересовало само учение. Он принялся просматривать книгу с многозначительным названием «Дух масонства», старательно вникая в смысл прочитанного, надеясь отыскать в этой кладези премудрости нечто, способное пролить свет на события последних недель.

«“И будет построен храм Господень”, – возвестил седьмой ангел. И направились к своим местам на севере, юге, западе и востоке Семеро великих Сынов Божьих и уселись на Свои седалища. И началось великое строительство».

«Но двери еще были заперты изнутри. И погасли светильники. И не видимы оставались стены Храма. И Семеро пребывали в молчании, ибо не пришло еще время для явления Света. И Слово не готово было прийти. Лишь безмолвие властвовало. Но работа Семи не останавливалась, хотя дверь Храма пребывала закрытой… Шло время, за стенами Храма послышались отзвуки жизни. Отворялась дверь и затворялась. Сыны Божии вступали в Храм, и он прибывал могуществом, и прибавлялось в нем света. С Севера, Юга, Запада и Востока тянулись к Храму сыны человеческие, и в центре, в сердцевине его, обретали свет, понимание и жажду к работе. Они шествовали мимо Семи великих, приподнимали завесу Храма и ступали в свет.

И Храм возрастал красотой. И его чудесные стены, великолепное убранство, ширина и длина, и высота величаво проявлялись в свете дня».

И с востока пришло послание: «Отворите двери сынам человеческим, идущим с печальных долин Земли, и дайте им обрести Храм Господа. Дайте им больше света. Отворите внутреннюю святыню, и трудом всех мастеровых Господа расширяйте Его Храм, освещая тем самым миры. Распространяйте Слово созидания, и воскрешайте к жизни неживое.

И Храм Света сойдет с неба на Землю. И стены его возрастут и укоренятся на земных равнинах. А непорочный свет проявит и насытит людские мечтания».

«Ибо Великий Плотник из Назарета, – один из Строителей, – работавших под началом Великого Архитектора Вселенной, возвестил, что в «конце века» тайное станет явным, и что говорилось шепотом, будет написано на кровлях».

Андрей откинулся на спинку стула, решив немного передохнуть. Да что же они всегда так пафосно изъясняются, эти носители тайных знаний?..  – размышлял он, – «…уселись на свои седалища» – просто ужас какой-то!.. Неужели авторы, пересказывающие какое-либо духовное учение, мнят себя настолько выше простых смертных, что даже не догадываются, что подобное изложение вызывает невольный смех?.. Кажется, теперь я начинаю понимать, почему небезызвестный плотник из Назарета предпочитал излагать свои мысли исключительно притчами… Ну объясни ты доходчиво: масоны строят свой виртуальный духовный Храм, к которому тянутся посвященные со всех концов земли! Так нет же – надо изъясняться как можно высокопарнее и сложнее. Где-то, помнится, я читал, что прообразом масонского Храма послужил древний Храм Соломона, который производил на современников воистину потрясающее впечатление своей красотой и величием. Он снова принялся листать книгу, стараясь не пропустить основные постулаты. А, вот это интересно, сказал он себе, – тут что-то насчет Плана Творца…

«План Творца относительно Его вселенной постепенно открывается через символизм Голубой Ложи и последовательные группы градусов, венчающихся тридцать третьим градусом».

Ага, вот оно что… Значит, первые три градуса «живописуют для нас чаяние индивидуумом света, мудрости и жизни». Звучит весьма заманчиво! Ну, а высшие градусы раскрывают «различные аспекты универсального чаяния (коллективным целым) – многообразными способами, во многих Землях, посредством несходных религий». Короче, Голубая Ложа готовит кандидата к высшему откровению и приоткрывает кое-что из деятельности, ведущейся Верховной Ложей Мастеров Каменщиков, которая «веками курирует человечество, неотступно ведя людей дорогой света». Это более-менее понятно. Кроме того, существует некая законспирированная духовная группа, которой известен План Творца и которая должна проводить в жизнь Божественный план, рассчитанный на расу людей. К членам группы относятся Христос и прочие Учителя Мудрости, известные как Просветленные, Риши восточной философии, Строители оккультной традиции и пр. (в основном, их причисляют к богам или пророкам).

Об этом, впрочем, сейчас говорится достаточно широко, так что тайным знанием это уже не является…

Он пролистал еще несколько страниц. О, здесь есть о происхождении Вольнокаменщичества… Так, так… «большой разнобой во мнениях»… «в разные времена относили его происхождение к следующим источникам: 1. К патриархальной религии. 2. К древним мистериям. 3. К храму царя Соломона. 4. К крестоносцам. 5. К рыцарям тамплиерам. 6. К римским коллегиям ремесленников. 7. К обычным каменщикам средневековья. 8. К розенкрейцерам шестнадцатого столетия. 9. К Оливеру Кромвелю. 10. К Претенденту, ратующему за восстановление династии Стюартов на британском троне. 11. К сэру Кристоферу Рену, построившему собор Св. Павла. 12. К д-ру Дезагюлье и его коллегам в 1717 г.»

Вот это уже весьма любопытно, отметил Андрей, которому сразу бросились в глаза «тамплиеры» и «розенкрейцеры». Но если тамплиеры никоим образом не проявлялись пока в странных событиях, участником которых он сделался, то розенкрейцеры косвенно просматривались – взять хотя бы участие Виктора на форуме Розы и Креста… Пока лично он не усматривал в масонстве никакого криминала. Очередная попытка открыть человечеству Вечную Истину, разумеется, тщательно от него сокрытую по неведомым причинам. Бог – Великий Архитектор Вселенной (отсюда циркуль, отвес и передник, как непреложные символы настоящего каменщика) – передает сокровенные знания неким Избранным, которые, в свою очередь, несут Свет Познания не столь продвинутым братьям… Ничто не ново под луной! – сказал он себе и продолжил изучение вопроса.

Далее следовал рассказ о том, что расовая история символически открывается кандидату в первых трех градусах Голубой Ложи.

Градус ученика – Лемурия – «От слепоты к свету» – «взыскующий света».

Градус подмастерья – Атлантида – «От невежества к знанию» – «взыскующий знания».

Градус матера-каменщика – Арии – «От смерти к жизни» – «взыскующий Слова Мастера».

Насколько я понимаю, для каждой из трех предыдущих рас Планом Творца были предусмотрены вполне определенные задачи, размышлял Андрей. Да, точно, тут именно это и сказано:

«Лемурийцам было необходимо развивать ту эмоциональную чувствительность, что образно преподносится кандидату, взыскующему света, как символ отзывчивости на вибрацию. Атлантам – развивать свое сознание через освоение искусств и наук и накапливать знание. Человеческой расе была поставлена задача доискиваться Слова Мастера, получать заработную плату и странствовать по чужим странам. Такая же триединая задача поставлена перед родом человеческим и нынче. Заработная плата, желание добиться мастерства в той или иной форме и непрерывные странствия – вот выдающиеся черты нашей современной цивилизации. Но за этими материальными личными задачами стоят их духовные слагаемые: стяжание духовных наград, непрестанная деятельность и чаяние Слова Мастера».

«Когда же это чаяние награждается смертью, за ней следует воскресение в жизнь, и мастер-каменщик обнаруживает, что Потерянное Слово все еще потеряно, и ему придется удовольствоваться словозаменителем. И хотя он воскрес из мертвых, великое делание не завершено, Потерянное Слово всё еще ему недоступно и останется таковым, пока человечество в целом, через своих воскресших индивидуумов, не найдет это Слово сообща. Поэтому мастера-каменщики работают со Словом Мастера, пытаясь воскресить как можно больше братьев, которые к тому готовы, чтобы когда-нибудь общими усилиями найти Потерянное Слово. Только тогда откроется сокровенный смысл слов, написанных еще одним Святым Иоанном…»

Несколько одурев от всей этой зауми, Андрей закрыл книгу и уставился в пространство. Так… и что же у нас в сухом остатке?..  – раздумывал он. Человеческая раса является третьей. Первыми были лемурийцы, затем атланты… Об этом, кстати, и Елена Блаватская писала в своей «Тайной доктрине», только у нее всё еще задуреннее. Что ж, все опять сходится к легендам о Лемурии и Атлантиде! И смысл всех этих духовных исканий масонов, насколько я понимаю, – через духовное делание обрести потерянное Слово… В общем-то, не худший вариант поисков смысла жизни!

По натуре Андрей был человеком современным и рациональным, хотя прежде, лет десять тому назад, когда его, как и многих юношей, весьма занимал вопрос о смысле бытия, он интересовался различными религиями и эзотерикой. Его родители никогда не проявляли интереса к религии. Не то чтобы они были убежденными атеистами, просто жили на земле, строили сначала зрелый социализм, потом коммунизм, а когда все окончательно развалилось и коммунизм канул в Лету, то поначалу попросту пришлось выживать в новых условиях, и опять было не до философий. Бабушка тоже не отличалась особой религиозностью, хотя церковь периодически посещала, особенно на Пасху и Рождество. Она даже крестила Андрея, и теперь его крестик хранился в ее заветной старинной шкатулке, запертой на фигурный ключик. Вот Агриппина, та носила на шее золотой крестик, а когда Андрей спросил ее, верующая она или нет, рассмеялась и сказала, что по вероисповеданию она лютеранка, как бабушка и прабабушка, но очень надеется, что это никак не помешает им общаться. Не помешало. Андрей невольно улыбнулся: экуменизм, однако…

Что же касается масонов, то их движение в обозримом историческом прошлом, действительно, было весьма влиятельным фактором в политической жизни России. Было, покуда Екатерина Великая дозволяла ему свободно развиваться. Однако когда к императрице стали стекаться тайные донесения, что масоны замышляют недоброе – собираются устроить революцию и ограничить монархию – масонские ложи были разгромлены, а глава российских масонов Новиков подвергся опале. Насколько Андрей мог судить (когда-то он из любопытства прочел книгу Новикова, представляющую масонов белыми и пушистыми, несчастными просветителями темных масс), современные масоны не представляют никакой опасности для властных структур, потому их и не трогают. Хотя на Западе, кажется, они до сих пор оказывают значительное влияние на политическую жизнь – там почти открыто существует множество масонских лож. Если отойти от различных тайных доктрин и перевести всё на современный язык, то масоны – это закрытый орден, члены которого мнят себя Избранными. Пусть так! Вспомним, к примеру, Льва Гумилева и его знаменитый трактат «Этногенез и биосфера земли». Кто из петербургских интеллектуалов не увлекался им в юности, да и в зрелые годы тоже? Лучи из космоса, которые стимулируют развитие какого-то определенного этноса в определенной точке земли – это те же самые масонские «семь разноцветных лучей», про которые Андрей вычитал в какой уже и не помнил книге, кажется, Ани Безант. Масоны проповедуют духовное развитие и совершенствование – не худший вариант. Однако мне это что-то дает или нет?.. Он снова глубоко задумался. Ну, на фига, спрашивается, Сигурду с его Братством сдались руны?! Хотя если они, то есть масоны, возводят себя к древнейшим цивилизациям – для них вполне естественно интересоваться древними знаниями, в том числе оккультными.

Он посмотрел на часы – уже половина шестого! Пора было заканчивать. Хотя, пожалуй, можно еще поискать информацию о предках. Перед ним на столешнице возвышался старинный фолиант, в котором описывались самые родовитые фамилии Российской Империи XVIII века. Он принялся осторожно перелистывать его, разыскивая сведения о Кутасове-старшем. Открыл нужную страницу и замер, как учуявший дичь охотничий пёс. Между потемневшими за пару веков листами книги притаились листки меньшего формата, исписанные от руки старинным почерком с красивыми завитушками. Листки спрессовались от времени – вероятно, на этой странице книгу давным-давно никто не открывал. Андрей осторожно вынул их и положил перед собой на столе. Внимательно вгляделся: похоже, тот же XVIII век! Текст, по-видимому, неполный, отрывки из какой-то рукописи или письма. Похоже, на старом французском… Точно, французский! Мысленно он возблагодарил Елизавету Петровну за то, что она когда-то буквально стояла у него над душой, заставляя помимо немецкого изучать (факультативно, «для себя») и этот язык, без которого, как она полагала, ни один нормальный человек не может считать себя образованным – тем более, ее собственный внук!

Верхняя строка начиналась с обрывка слова.

«…ым по коридору Зимнего дворца. Вдруг этот старый шут увидал шедшего мимо истопника, остановился и принялся кланяться ему в пояс. Я было поразился тому и говорю ему: «Помилуйте, князь, что вы делаете, ведь это простой истопник!» А он мне в ответ: «Помилуй Бог, ты граф, я князь; при милости царской не узнаешь, что будет за вельможа, то надобно задобрить вперед». Я почувствовал, что краска гнева в лицо мне бросилась. Трудно снести подобную обиду. Но я терпелив и памятлив. А Суворов, хотя и полководец великий, но человечешко превредный и преехиднейший. И все же от такого его отношения грустно мне сделалось и тяжело на сердце, ведь я служу государю моему верой и правдой и не заслужил такого небрежения со стороны князя».

Андрей похолодел. Не может такого быть! Это просто невозможно, невероятно!! Он заставил себя перевести дыхание и мысленно сосчитал до десяти. Сердце бешено колотилось. Тогда он перевел дыхание и сосчитал до десяти еще раз, а потом еще раз, и только когда сердцебиение немного унялось, снова медленно перечитал тот же отрывок. Сомнений не было – эти пожелтевшие от времени листы, вложенные кем-то в старинный том, принадлежали перу графа Кутасова. Иван Павлович своими словами пересказывает известный анекдот того времени, который упоминается во многих хрониках и записях о Суворове, персонажем которого он невольно сделался. Причем, в словах графа Кутасова о полководце не было ни зависти, ни ненависти, но лишь горечь и обида на сиятельного и родовитого князя. Мысли Андрея путались. Он принялся лихорадочно, но осторожно, перелистывать записи. Они были отрывочны и относились к различным моментам жизни павловского вельможи – нечто вроде дневника. О жизни в Гатчинском дворце, о мальтийцах, о масонах… Разрозненно, словно наброски к чему-то, быть может, Кутасов хотел со временем написать мемуары.

Случайность? Судьба? Мистика?.. Думал Андрей, глядя на лежавшие перед ним листки. Перед его мысленным взором возник портрет Ивана Кутасова. Ему даже показалось, будто губы графа на старинном портрете сложились в лукавую улыбку. Несомненно, это был знак! Андрей понимал, что ему необходимо досконально и как можно скорее изучить неизвестную рукопись. Для этого ее нужно было незаметно вынести из библиотеки и сфотографировать, чтобы потом основательно и неторопливо прочесть. Конечно, он потом вернет ее на место, а сейчас… сейчас он готов пойти на преступление, но не выпустит из рук драгоценные листки!

Сделав вид, что отдыхает, Андрей огляделся по сторонам: все заняты своими делами, никто не обращает на него внимания. Даже библиотекарь ушла куда-то вглубь стеллажей, так что с его места ее даже не видно. Он открыл свою черную папку, вынул оттуда листки бумаги с расписанием своих занятий и положил их поверх записей Кутасова. Потом еще раз бросил небрежный взгляд на окружающих и сложил стопку листков обратно в папку. Он действовал спокойно и уверенно, хотя внутри у него всё трепетало – ну не было у серьезного ученого-искусствоведа привычки воровать что-то из библиотек! Деловито собрав книги в стопку, он подошел к барьеру и негромко кашлянул. Женщина появилась откуда-то из-за стеллажей, он передал ей книги, и она аккуратно вычеркнула их из его читательского билета. Он попрощался и медленно пошел вдоль зала к выходу. Ему казалось, что она внимательно, слишком внимательно, глядит ему вслед, ожидал оклика, того, что его вернут обратно и обвинят в воровстве бесценного раритета. Вот он уже у выхода, вот переступил порог – ничего. Подавив вздох облегчения, Андрей сбежал по ступеням лестницы, отдал на выходе пропуск с подписью библиотекаря, и вышел на улицу. А теперь в метро – и на Балтийский вокзал! Там уже ждет его электричка до Гатчины. Главное не перепутать в спешке или по рассеянности нужную платформу, как случалось с ним уже дважды, а то уедешь куда-нибудь в Ораниенбаум или даже в Лугу. Жаль, сегодня Агриппина (они созванивались в середине дня) занята до позднего вечера. Впрочем, есть и хорошая новость – БМВ на хвосте у нее больше не висит. Пока не висит, во всяком случае.

Предположения и догадки

В электричке Андрей устроился у открытого окна. Ритмично постукивали колеса на стыках рельсов, плавно покачивался вагон, убаюкивая пассажиров, уставших после трудового дня. И снова, как и в библиотеке, у него вдруг возникло неприятное ощущение, будто кто-то сверлит взглядом его спину. Он поерзал на месте и быстро оглянулся – никто из пассажиров вроде бы на него не смотрел. Показалось, подумал он, вытягивая ноги и откидываясь на спинку деревянного сидения. Город закончился, мимо окон проплывали милые пригородные пейзажи с дачными домиками, утопающими в яблоневых садах. Погода стояла прекрасная, ясное голубое небо, казалось, на время позабыло, что на календаре уже первый осенний месяц. Да и температура пока еще вполне летняя. Однако, когда позади осталось Красное Село, он заметил большую утиную стаю, которая, дружно хлопая крыльями, словно по команде, поднялась с озерной глади в воздух и, выстроившись клином, полетела на юг. «И все-таки уже осень…» – с грустью сказал он себе.

Высадившись на платформу, Андрей пересек площадь у старинного, однако, совсем недавно отремонтированного здания вокзала Гатчина-Балтийская, миновал дворец и через парк, напрямую, поспешил домой. И снова ему показалось, что за ним наблюдают. Он резко остановился и присел, сделав вид, что завязывает шнурок, а потом быстро огляделся. И снова не обнаружил никого, кто мог бы за ним следить. «Паранойя, – мрачно подумал он. – Кажется, у меня развивается паранойя…» И уже не обращая внимая на собственные ощущения, заторопился к дому.

В темном подъезде пахло кошками. Пока поднимался по лестнице, под ногами у него рыжей молнией проскочил Василий, огромный и вальяжный кот с третьего этажа, который в марте месяце не давал спать по ночам всему дому, выражая душераздирающими воплями свои кошачьи чувства. Бабушка уже несколько лет не держала кошек, с тех самых пор, когда пришлось усыпить в ветеринарной лечебнице ее белого красавца – Чемберлена. Кот был на редкость умным и проницательным. Бабушка совершенно серьезно утверждала, будто он не только понимает почти все слова, но и сам порой ведет с ней долгие беседы, передавая свои эмоции и мысли различными муррами, мявами и множеством других разнообразных звуков. Свое странное имя он получил из-за необычного окраса: будучи снежнобелым и пушистым, имел вокруг левого глаза круглое черное пятно, напоминавшее монокль небезызвестного английского премьера лорда Чемберлена.

Уже отпирая своим ключом дверь, Андрей ощутил аромат свежеприготовленного грибного супа и запах еще чего-то вкусного, жареного и домашнего.

– Ба, я пришел! – провозгласил он, снимая туфли, и сразу прошел в кухню.

Бабушка в ярком цветном переднике стояла возле газовой плиты и переворачивала пирожки.

– Твои любимые, со щавелем, – сообщила она, ловко подхватила румяный пирожок и переложила его на тарелку. – Умывайся и садись есть.

– Ты что, на рынок ходила? – с укором спросил он, проглатывая слюнки.

– Я же не инвалид. Да и не одна ходила, с соседкой. Давай за стол, пока все с пылу с жару!

С наслаждением поев, Андрей поцеловал бабушку и ушел в свою комнату. Вот она, заветная черная папка, перед ним на столе. Он открыл ее с внутренним трепетом и принялся не торопясь, детально, уже ни на что не отвлекаясь, изучать текст. Собственно, это был не последовательный рассказ в виде законченных мемуаров, а скорее заметки и наблюдения, с мыслями по поводу каких-то важных для автора моментов и описанием отдельных событий, свидетелем коим был граф Кутасов. И события эти, без сомнения, представляли немалый интерес для его далекого потомка.

29 августа 1797 года. Гатчина.

В 7 часов вечера Король, Монсеньор и Мадам Мнишек, лишь с адьютантом Гордоном и секретарем Фабианом Понятовским прибыли в Гатчину.

Распложившись в своих апартаментах, они дождались извещения об окончании Императором своих занятий и направились в зал, где Их Императорские Величества присутствовали на концерте итальянских виртуозов, среди которых Мадам Машорлети и Монсеньор Мандини (действительно превосходные оба) главные.

Прием Их Императорских Величеств был как всегда бесконечно милостивый.

31 августа

На просьбу Короля Императору дать ему кого-нибудь, кто бы позаботился показать ему все красоты Гатчинского дома и сада, он приказал мне сопровождать их.

Король Станислав Август Понятовский происходит из знатного польского рода. В 1764 году при поддержке Императрицы Екатерины II, он был избран на польский престол.

Я сопровождал короля от подземелий Гатчины, действительно любопытных и напоминающих катакомбы, до верху одной из башен этого обширного замка, облицованного во всю вышину тесаным камнем, с гранитным цоколем. Внутреннее расположение стен среднего корпуса осталось таким, каким оно было при Графе Григории Орлове, когда тот владел им, но мраморные украшения и живопись почти исключительно принадлежат личному вкусу Императора, который увеличил во всех направлениях это сооружение, будучи еще Великим Князем, и который увеличивает и в настоящее время»

Вот оно что, сказал себе Андрей, – оказывается, Кутасов прекрасно ориентировался в гатчинских подземельях! Очень интересно… очень… И с увлечением продолжал читать.

«В Опочивальне Императрицы Король восхитился очаровательными арабесками, выполненными польским художником Лобановским на мраморных пилястрах, обрамляющих обои. Пять больших картин Роббера и одна (более семи футов) Верне также вызвали его похвальные отзывы, так же, как и картина, изображающая обед Карла III, испанского короля, и другая, где изображена охота на оленя, которую Принц Конде устроил для Императора, в то время Великого Князя, в Шантильи. Все костюмы, мужские и женские, переданы с величайшей точностью на обеих этих картинах. Картины же старых мастеров вызвали у Короля неподдельную зависть, которую он, как человек воспитанный, старался не показать. Однако я видел, как у Короля горели глаза, когда он рассматривал в Приемном Салоне два барельефа. Меньший, овальной формы, содержит две фигуры, мужскую и женскую. По-видимому, это греческая работа превосходного мастера. Время оказало благодетельное действие на этот мрамор, придав фону барельефа более темный оттенок, отчего фигуры, лишь немного пожелтевшие, выделяются превосходно, что в общем придает ему вид прекрасной камеи, которую хотелось бы носить на пальце.

Выйдя из дворца, Король, сопровождаемый мною, пошел в маленький собственный садик Императора, расположенный непосредственно под его окнами, который, хотя и недавно был насажен, однако, уже дает тень. Король лишь сделал небольшую прогулку по большому саду, чтобы видеть прекрасную террасу, выходящую на озеро, вода которого так прозрачна, что видно дно на глубине трех туаз. Вся эта утренняя прогулка заняла у Короля около трех часов. Император казался довольным, видя удовольствие, полученное Королем, которое доставил вид этой местности, которую он предпочитает всякой другой. Он сам говорит, что только здесь он чувствует себя действительно дома, и, это правда, что Павловское при всем своем очаровании, лишь маленькое сокровище в сравнении с Гатчиной, где все много величественнее.

На прощание Король учтиво поблагодарил меня и похвалил за хороший французский язык и приятные манеры, которые я приобрел, когда три года обучался в Париже, куда меня послал Император.

Пополудни Король сопровождал Императора и все его семейство в большой прогулке, во время которой они обошли большой сад, что составило более двух часов ходьбы.

Английский садовник развернул тут весь свой талант. Река Ижора снабжает все каналы, которые тут проходят, водами не только очень прозрачными, но также очень здоровыми для питья. Они употребляются за столом Императора. Почти все мосты уже отстроены из тесаного камня, который добывается в ближайшей каменоломне».

Оказывается, вода в Серебряном озере была прозрачна до самого дна! – изумился Андрей. И к столу императора подавали речную воду, причем Государь считал ее превосходной!.. Да, много чего умудрились натворить его непутевые потомки за два прошедших века – озера и каналы заилились так, что теперь вода в них кажется совершенно черной. Грустно, господа!..  – он глубоко вздохнул и продолжал читать.

«Несмотря на известную всем воздержанность в пище, стол Императора всегда убирался великолепно, и в особенности изобиловал десертом.

Ровно в девять часов вечера двери из внутренних апартаментов растворялись, и Император в сопровождении Императрицы, наследника престола и прочих лиц императорской фамилии с их воспитателями графом Строгановым и княгиней Ливен – вступал в зал. Он шел обыкновенно впереди всех под руку с Императрицей. Грозно оглядываясь кругом и фыркая во все стороны, он отрывистым движением снимал с рук краги, который вместе с шляпой принимал от него дежурный камер-паж. Император садился за стол, имея по правую руку свою августейшую супругу, а по левую – великаго князя Александра Павловича. Прочие приглашенные собеседники чинно занимали приготовленный для них места. За столом царило глубокое молчание, прерываемое иногда Государем да графом Строгановым, дерзавшим подчас даже вступать в спор с грозным повелителем. Случалось, что когда Государь был в особенно хорошем расположении духа – к столу призывался придворный шут Иванушка, изумлявший иногда самаго Государя смелостью своих речей. Этот Иванушка был отличным орудием для лиц, который хотели обратить на кого ни будь гнев или милость монарха, подучая дурака на чересчур смелую выходку. От себя он ничего не выдумывал, но как попугай повторял выученное.

По окончании ужина, государь пред тем, чтобы удалиться во внутренние покои, осматривал пажей, и сняв со стола вазы с остатками конфект и бисквитов, бросал таковые в дальний угол зала, видимо забавляясь как мальчики, толкая и обгоняя друг друга, старались набрать как можно больше лакомств».

Ну а это уже полный моветон, подумал Андрей. Как же – самодержец! Что хочу то и ворочу. Тьфу! В сердцах плюнул он, представив, как мальчишки-пажи дерутся из-за конфет и пирожных. Да уж, характер у императора был весьма разнообразен – и как только Кутасову на протяжении стольких лет удавалось с ним ладить?.. Стоп! – сказал он себе, – ведь разгадка лежит на поверхности. Когда 11-летнего турчонка подарили Павлу, последнему было всего 13 лет. Совсем еще мальчик. Они вместе играли, возможно, имели какие-то общие мальчишеские тайны. Конечно, при своем вспыльчивом темпераменте Павел всячески его угнетал – но ведь и по-своему любил, наверное. А детская дружба – самая крепкая. С течением времени товарищ по детским играм воспринимается практически как родственник. Иного объяснения я не нахожу. Ну а здесь у нас что? – спросил он себя, рассматривая следующий листок. Какие-то вопросы, ответы… Похоже, что-то масонское… А почему бы и нет? Известно, что в юности Павел находился под влиянием масонов и даже сам вступил в ложу. Что касается Кутасова – сие покрыто неизвестным мраком. Вполне возможно, что он тоже был членом ложи, ведь Павел фактически не мог без него обходиться.

Внезапно проснулся мобильник. Андрей вздрогнул, настолько он погрузился в свои размышления, оторвавшись от реальности. Звонила Агриппина. Голос был уставший – да и то, на дворе уже ночь.

– Андрюша, я сегодня переночую у себя – сил никаких, только что освободилась… – Небольшая пауза. – Ты не обидишься?

– Конечно, обижусь! Причем, смертельно. Агриппина, милая, я же не ребенок. Если устала – отдыхай. В таком состоянии нечего мотаться по дорогам.

– А ты скучать будешь? – вкрадчиво поинтересовалась она.

– Еще как буду! Но я буду представлять тебя рядом – и мне будет хорошо.

В ответ послышался ее смех.

– Ну что ж, в наше время виртуальная близость это уже неплохо… Кстати, что у тебя случилось?

– А почему ты считаешь, что у меня что-то случилось? – насторожился он.

– Я не думаю, я знаю. Чувствую, – пояснила она.

– Ах, да, я же забыл, что имею дело с простой ингерманландской ведьмой… – пошутил он. – Но самое интересное – действительно, случилось… – и он интригующе смолк.

– Андрюшенька, не томи… – протянула она после небольшой паузы. – Поведай хотя бы в двух словах. Я же заснуть не смогу! Ну, хотя бы намекни: хорошее или плохое?

– Скорее, хорошее… – задумчиво отозвался он. – Я, конечно, ощущаю себя бессовестным вором, однако, что есть то есть.

– И что же ты украл?

– Рукопись. В библиотеке. И принадлежит она… – он сделал эффектную паузу. – Графу Кутасову-старшему!!

– Не может быть! – выдохнула Агриппина.

– Представь себе! Ну, если уж быть честным, не рукопись, а несколько рукописных листков на французском языке.

– Но откуда ты знаешь, что это записи Кутасова? Они подписаны?

– Нет, не подписаны. Может, поэтому на них никто и не обратил внимания. А может, просто не находили, и они так и пролежали два века в толстенном томе, который я сегодня случайно взял посмотреть. Но записи принадлежат точно его перу, потому что там пересказывается всем известный старый анекдот, при участии графа Кутасоваи князя Суворова.

– Фантастика!.. А есть там что-нибудь интересное для нас?

– Пока не знаю. Прочитал про пребывание короля Станислава Понятовского в Гатчине, – кстати, Кутасов водил его в подземелья!

– Ха! А ты говоришь, ничего интересного!.. Еще как интересно…

– Хмм… А ведь верно… Еще про некоторые развлечения Павла, весьма сомнительные. Дальше, похоже, что-то про масонов, – я пока не углублялся…

– И ты вот так прямо с листа на старом французском и читаешь? – недоверчиво спросила она.

– Так прямо и читаю, – не без гордости сообщил он. Но тут же поправился. – Это меня бабушка натаскала, еще в школе.

– Да, она у тебя гигант! – с уважением произнесла Агриппина. – Я просто умираю от любопытства. Может, мне все же приехать?

– Не вздумай! Уж полночь близится. Куда ты поедешь? Я себе этого не прощу.

– Ладно, согласна, – она вздохнула. Помолчала немного. – Ты прав, мне бы сейчас только до постели добраться… Спокойной ночи, любимый!..

Звук её поцелуя пронесся в ночном пространстве несколько десятков километров и достиг его ушей, заставив дрогнуть сердце.

– Спокойной ночи… – прошептал он. Но она уже отключила мобильник.

Звонок Агриппины вывел его из равновесия. На цыпочках, стараясь не потревожить бабушку, он прошел на кухню, поставил чайник на газ и закурил, наблюдая, как синее пламя пляшет под металлическим днищем. Потом загасил сигарету и налил себе крепкого чая – сегодня он может позволить себе ночное бдение, ибо завтра – ура! И еще раз ура! – у него свободный день.

Вернувшись в свою комнату, Андрей снова углубился в записи Кутасова. Теперь перед ним были отрывки, вероятно, когда-то гораздо более длинного текста.

«однажды разговор о Египетских иероглифах подал кн. Трубецкому повод подстрекнуть мое любопытство. Давши мне обещание объяснить этот сильно занимавший меня предмет, он возбудил во мне желание поступить в орден.»

«С глубоким трепетом и волнением я готовился к ритуалу посвящения.

Меня (кандидата) поместили в особой комнате, довольно отдаленной от самой ложи, и я оставался там один. Потом меня привели в другую комнату, совершенно темную, и спросили, желаю ли я быть принятым. И я ответил утвердительно. Тогда у меня спросили мое имя и звание, и отобрали все металлические вещи, пряжки, пуговицы, кольца и даже деньги; потом обнажили мое правое колено, на левую обутую ногу надели туфлю, завязали платком глаза и предоставили несколько времени на размышления. Комната охранялась братьями.

Это был весьма волнующий момент. Я не могу сказать, сколько провел времени в размышлениях, но время тянулось очень медленно. Наконец мой провожатый постучал три раза в двери ложи, мастер тоже ответил тремя ударами молотка, и я услышал вопрос: кто там? Научаемый провожатым, я отвечал: “Человек, который желает иметь и просить участия в благах этой достопочтенной ложи, посвященной св. Иоанну, как это сделали до меня многие братья и товарищи”. Тут двери растворились и меня под руки три раза обвели вокруг какого-то места (потом я узнал, что это символический чертеж, начертанный на полу), а потом подняли шум, стуча в находящиеся на них атрибуты ордена.

Мастер спросил меня, имею ли я желание сделаться каменщиком, и после утвердительного ответа сказал: “Покажите ему свет”. У меня сняли с глаз платок, а братья в ту же минуту окружили меня с обнаженными мечами в руках и направили острия в грудь, что произвело на меня сильнейшее впечатление. Таинственность происходящего сильно подействовала на мое воображение. Горящие свечи в украшенных странными эмблемами подсвечниках, магические фигуры, начертанные мелом на полу, братья, облаченные в масонские одеяния, скелет в углу комнаты, напоминавший о бренности бытия, – всё это привело меня в состояние трепета и восторга.

Между тем меня подвели тремя обычными масонскими шагами к скамье, стоящей перед упомянутым чертежом. На скамье лежали линейка и циркуль, и один из братьев сказал так: “Вы вступаете теперь в почтенное общество, которое серьезнее и важнее, чем вы думаете. Оно не допускает ничего противного закону, религии и нравственности, оно не допускает также ничего противного обязанностям подданного. Достопочтенный великой мастер объяснит вам остальное”.

После этих слов я встал правым, обнаженным, коленом на скамью, и великий мастер спросил, обещаю ли я никому и никаким образом не выдавать масонской тайны, кроме брата в ложе и в присутствии великого мастера? – и когда я дал это обещание, он приставил к моей обнаженной левой груди острие циркуля, который он сам держал в левой руке. Я положил правую руку на евангелие, развернутое на чтении от св. Иоанна, и при этом произнес за мастером присягу хранить и не выдавать ни под каким видом “никакой из тайных мистерий свободного каменщичества”. Потом мне должно было смыть на полу чертеж, сделанный мелом, и затем меня увели, возвратили все взятые вещи, и я, вернувшись, сел справа от мастера. Мне вручили запон и список лож. Церемония была закончена. Братья поздравляли меня, новопринятого, и садились за стол, а потом начался масонский пир, опять сопровождаемый известными масонскими приемами. Теперь я считался “братом” и мог участвовать в “работе”.

Потом я много раз принимал участие в церемонии принятия кандидата и знаю, какие приготовления производятся при этом.

Брат, предлагающий нового члена, должен доставить ложе сведения о звании и качествах кандидата, братья рассуждают потом, может ли он быть принят, и в случае утвердительного решения принятие назначается на следующий вечер.

Братья пунктуально собираются в назначенный час.

Когда братья соберутся, мастер, два его ассистента, секретарь и хранитель сокровищ прежде всего надевают на шею голубые ленты треугольной формы: у мастера висит на ленте циркуль и линейка, ассистенты, старшие надзиратели носят один циркуль. На столе, за которым сидит мастер, ставятся свечи в виде треугольника, и в лучших ложах на подсвечниках бывают искусно вырезаны эмблематические фигуры. У каждого брата надет белый кожаный передник (запон). Место мастера за столом, на востоке, перед ним лежит открытая Библия, на ней положен циркуль, концы которого покрыты lignum vitae, или наугольником. Старший и младший надзиратели находятся напротив него, на западе и юге. На столе ставится также вино, пунш и проч., чтобы угощать братьев, которые занимают места по масонскому старшинству. Когда все братья сядут в таком порядке, мастер приступает к открытию ложи. Когда весь ритуал в виде строго определенных вопросов и ответов соблюден, мастер снимает шляпу и объявляет ложу открытой следующими словами:

“Эта ложа открытая во имя св. Иоанна, я запрещаю всякую брань, клятвы или шепот и все профанные разговоры, какого бы рода ни было, под не меньшим штрафом, чем какой положит большинство”.

Мастер ударяет три раза о стол деревянным молотком и надевает шляпу. Остальные братья остаются без шляп. Он спрашивает потом, готов ли к принятию джентльмен (“масон без маски” также дает кандидату название дворянина и замечает при этом: “Так называют кандидатов, хотя бы они были и самые подлые”), предложенный в прошлый раз, и, получив утвердительный ответ от брата, которому поручен кандидат, посылает надзирателей приготовить его.

Между тем, в ложе братья приводят всё в нужный вид: на полу ложи, в верхней части комнаты, рисуют мелом или углем символический чертеж, или употребляют для этого тесемку и маленькие гвозди “чтобы не пачкать пола”. Мастер стоит на востоке, на груди у него висит наугольник, Библия открыта на евангелии от Иоанна, и три горящие свечи ставятся в чертеже на полу в виде треугольника. Все приготовления подразумевают строгий порядок, и братья относятся к ним очень серьезно, потому что ритуал в символическом виде представляет основные постулаты масонских верований. И только когда все обычаи соблюдены, приводят кандидата с завязанными глазами, три раза обводят его вокруг чертежа и ставят его в нижней части рисунка, в то время как мастер находится в его верхней части…»

Далее, как показалось Андрею, несколько страниц было утрачено, а может, их и вовсе никогда не существовало. Но сейчас это не имело особого значения, и он продолжал жадно вчитываться в исписанные витиеватым почерком странички.

«Я искал пищи умственной, дух мой жаждал света; но эти мои стремления не нашли удовлетворения. Тем не менее мне тогда уже подали надежду, что, в случае верности ордену, я могу составить себе карьеру. Впрочем мое порывистое стремление к нравственному совершенствованию, к просвещению, мои неотступные и решительные расспросы, приводившие часто в замешательство вопрошаемых, наконец обратили на меня внимание начальства. Мне дано было слишком глубоко заглянуть в тайны ордена. Вопреки правилам, я посвящен был в высшия степени, минуя низшия; я был преисполнен светом масонства до пресыщения, до потери сознания, так что я до сих пор не знаю, на чем я остановился в каменщичестве; тем более что вскоре после меня намеренно держали в стороне и никогда не допускали к работам высших степеней, в чем, может быть, я и сам был виноват. Я открыто протестовал против слепого повиновения неизвестным начальникам и этим навлек на себя нерасположение знаменитейших членов ордена. Я находил непристойным вымогать деньги от вновь поступающих, но выжидал на то их собственного согласия. Так как я был оратором ложи Трех Знамен, и братья ея были моими единомышленниками, то и они меня поддерживали…»

Вот, значит, как, – искренне удивился Андрей, – оказывается, Иван Павлович довольно быстро разочаровался в масонстве. Впрочем, что же тут необычного? Сколько в наше время расплодилось всяких псевдоорденов, которые через всевозможные ритуалы дурят людям головы, чтобы потом выманить у них деньги! Увы, в этом лучшем из миров мало что меняется… Обладая острым и проницательным умом, Кутасов, несомненно, распознал не слишком благовидные цели своих начальников и, по всей видимости, отошел от масонства. Подобное произошло и с наследником Павлом, которого привел к масонам Панин.

Андрей перевернул листок. О, тут еще какая-то фраза…

«… врученная Императору Львовым, оказала великое влияние на многое, изменив дальнейший ход событий, и принесла впоследствии неисчислимые беды моему несчастному Государю…»

Он насторожился, почуяв крупную добычу. Предыдущий листок или листки, по-видимому, не сохранились. Фраза была продолжением какого-то предложения, о смысле которого можно было только догадываться. Он перечитывал таинственную фразу снова и снова. Что было вручено Императору? Какая-то вещь? Верительная грамота? Что могло вообще стать источником «неисчислимых бед»?!

Далее в тексте несколько предложений были тщательно зачеркнуты. Настолько тщательно, что Андрей, сколько ни силился, даже с помощью лупы не мог ничего разобрать. Зато потом следовало предложение, в котором явно намекалось на какое-то значительное событие.

«И деяние это породнило между собою “Палестину” и Мальтийский орден…»

Похоже, Кутасов имел в виду какое-то политическое событие, решил Андрей. Событие, связанное с Мальтийским орденом и, по-видимому, пребыванием в России Мальтийцев… Но если так, тогда причём здесь «Палестина», да к тому же еще и в кавычках?.. Конечно, по нынешним меркам, Палестина расположена не так уж и далеко от Мальты. Но – какое отношение это имеет к России?.. Он понял, что забуксовал и, решив оставить разгадку этих двух непонятных предложений «на потом», продолжил чтение.

На следующих страницах повествовалось о прибытии мальтийского посольства в Гатчину и Санкт-Петербург. Странное состояние все более овладевало Андреем по мере того, как он читал записи Кутасова. Внутри нарастало напряжение, которое требовало выхода, и вдруг, в одно мгновение в памяти его ярко высветилась картина недавнего сна, в котором он сам, вернее, граф Иван Павлович Кутасов, принимает участие в этих торжествах. Андрей откинулся на стуле и невидящим взглядом уставился в пространство – перед ним на компьютерном столике лежали пожелтевшие листки, исписанные рукой его далекого предка. Боже мой! – сказал он себе. Да ведь я это помню, я всё это видел собственными глазами!..  Перед его мысленным взором мелькали картины пышной и торжественной встречи мальтийского посольства… Он крепко зажмурился и потер ладонями лоб и затылок, словно пытаясь сбросить наваждение. Потом открыл глаза и прошептал: «Генетическая память… Это, без сомнения, генетическая память!» И дальше продолжал уже мысленно. Иван Павлович присутствовал на той церемонии, и теперь я, его прапра и так далее внук, вижу всё это его глазами и испытываю те же чувства, что испытывал он в тот момент. Странно это? Да. Необычно? Безусловно. Возможно? По всей вероятности – да. Хотя лично я никогда не подозревал у себя таковых способностей…

Сколько времени он просидел, замерев в одной позе, неизвестно. Наконец, у него свело левую ногу, он поднялся и, морщась от боли, захромал по комнате. Все! Сказал он себе. На сегодня достаточно. Если я хочу сохранить свою голову в относительно здравом состоянии – пора сделать перерыв. Про Посольство дочитаю завтра, тем более что там остался всего один листок. Чтобы успокоить взбудораженные нервы, он отправился на кухню, налил себе еще чуть теплого чая и достал баночку мёда – как известно, ночью мёд действует наподобие легкого снотворного.

Потомственный розенкрейцер фон Ниссен

Проснулся Андрей оттого, что на его лице резвился наглый солнечный зайчик. Он открыл глаза, зажмурился и потянулся, сильно, с удовольствием, как в детстве. И тут же негромко рассмеялся, припомнив свой сон: мальтийские рыцари в полном облачении гонялись с обнаженными мечами по бескрайней пустыни за сарацинами, – кажется, он тоже принимал участие в этом старинном развлечении. Однако пока он умывался, а затем варил кофе, сон распался на тонкие клочковатые туманные образования, так что он уже не мог даже вспомнить, кем был – рыцарем или сарацином.

Наслаждаясь утренним кофейным ритуалом, Андрей позвонил Агриппине и пожелал «доброго утра». В ответ раздалось то ли ворчание, то ли мурчание, после чего она сонным голосом пообещала перезвонить. Вошла бабушка и с осуждением взглянула на него. Андрей пожал плечами и пояснил: «Она вчера очень устала и осталась дома».

– Вообще-то я тебя ни о чем не спрашивала, – сказала Елизавета Петровна.

– Я умею читать твои мысли.

– Что верно, то верно, – согласилась бабушка. – Тогда поведай мне, драгоценный внучек, что ты вчера изучал? Неужели так увлекся темой диссертации, что теперь корпишь над ней ночи напролет? Ранее я не замечала за тобой излишнего усердия…

– Увлекся! – с вызовом ответил он, однако тут же смутился и произнес: – Ну, почти диссертацией… Переводил один текст с французского, старого.

– Какой век?

– Восемнадцатый.

– Помочь? Ты возбудил мое любопытство.

– Помоги. Я, конечно, в целом понимаю, но ты же у нас мастер.

– Перестань льстить и подлизываться как нашкодивший школяр. Или ты в самом деле что-нибудь натворил? – Она с подозрением уставилась на него. – Да и то! Нас ограбили, девушку твою тоже, даже Виктора вроде бы… Что, вообще, у нас происходит? Тебя случайно не угораздило попасть в какой-то криминал?

– Ба, ну ты что? Я же умный и осторожный. Тут в некотором роде историческая загадка… Обещаю, я тебе все подробно расскажу, как только сам хотя бы немного разберусь, в чем дело.

– За исторические загадки по голове обычно не бьют, – резонно заметила Елизавета Петровна, следуя за внуком в его комнату. – Если дело, конечно, не сводится к поискам сокровищ!.. Кладоискательством ты, надеюсь, не занимаешься?

– Бабуля, я похож на идиота? – возопил он.

Елизавета Петровна оглядела его с головы до ног недоверчивым взглядом, помолчала немного и сообщила:

– Вроде бы не похож. Вот только клады ищут не только идиоты или фантазёры, а и вполне конкретные пацаны, как теперь принято выражаться. А теперь показывай свой французский текст!

Андрей протянул ей оставшиеся листки.

– Очки принеси, они на комоде в моей комнате.

Два листка из трех были посвящены уже виденному Андреем во сне мальтийскому посольству. А вот третий… Андрей попросил бабушку прочесть его дважды.

– Странные записи, – сказала бабушка, – особенно в конце. Ты догадываешься, о чем идет речь?

Но он только отрицательно покачал головой. Бабушка с сомнением посмотрела на него.

– Ну что же, не буду тебе мешать… – и с достоинством выплыла из комнаты.

А Андрей почти с отчаянием уставился в записи Кутасова.

«Вокруг Него сразу образовались различные тайные интриги с целью обрести Его для собственного имения. Если бы я мог только вообразить, какое несчастие получится потом из-за этого дара «Палестины» моему государю, то всячески отговаривал бы Императора от владения сим предметом. Мне тайно доносили, что завладеть им стремится не только ложа «Трех Знамен», но весьма глубоко покрытое тайной общество «Креста и Розы», члены которого будто бы считали сей предмет знаком великой силы и могущества, кои Он дарует своему владельцу. Вот почему мой бедный господин, который со всех сторон был окружен предательством, соизволил сделать хранителями этого предмета рыцарей из ордена св. Иоанна Иерусалимского, в преданности коих не сомневался. В одну из ночей он призвал меня в тайную комнату, где и передал сей предмет новым его охранителям. Увы, нам! Сила ордена «Розы и Креста» оказалась нами недооцененной, и через весьма непродолжительное время сей предмет таинственным образом был похищен. С того самого момента и начались неисчислимые беды, приведшие моего господина на смертный одр. Происшедшее отцеубийство настолько меня потрясло, что я вынужден был на долгие годы оставить столь любимые мною края и отбыть на чужбину. Но это было лишь явной причиной моего поспешного отъезда. Мне удалось добыть сведения о том, что предмет вожделений многих и многих тайных обществ, был выкраден розенкрейцерами, кои верили в Его безграничное могущество и жаждали напитаться им, чтобы распространиться по всему миру. И я дал себе клятву вернуть этот могущественный предмет в Россию и бросился на поиски его. Многое я испытал, странствуя по свету вслед за передвижениями моих недругов, но хитростью, умом и проницательностью своею обязан был тому, что предмет тот, в конце концов, очутился в моих руках. Я выполнил клятву, когда-то данную Императору: возвратить предмет в Россию, с тем чтобы передать затем достойнейшему из будущих Императоров, если его самого к тому времени уже не будет в живых. Но тогда я не увидел достойнейшего. И я захоронил Его до лучших времен. И передам сей завет своему сыну, ощутив на своем челе дыхание смерти…»

На этом месте текст обрывался. То ли граф Кутасов не продолжил свои записки, посчитав, что исполнил данный им зарок, то ли часть их была утеряна за более чем два века. «Чем дальше в лес, тем больше дров!.. » – вслух произнес Андрей. Да и что такое, в самом деле, происходит? Вместо того чтобы каким-то образом разъясниться, окружавшие его тайны, напротив, продолжали сгущаться все больше и больше. Во всяком случае, ясно одно: и в руническом тексте, и здесь, в записях графа, говорится о каком-то предмете, дарующем могущество, власть и тэпэ. Навряд ли даже в то время подобных предметов было несколько. Стало быть, речь, вероятнее всего, идет об одном и том же. Вопрос – что это есть?!

Но сколько ни ломал Андрей голову над заданной предком загадкой, ничего умного не вытанцовывалось. Наоборот, все усложнилось, потому что к мальтийцам и масонам теперь, кажется, прибавились еще и розенкрейцеры. Избавил его от этих мучительных раздумий простой телефонный звонок. Звонил Виктор Ниссен.

– Что, – энергично поинтересовался Андрей, – запарка кончилась?

– Как сказать… – грустно отозвался Виктор. – Почти. Для меня, во всяком случае.

– В смысле?

– Я вчера подвернул ногу. Результат – растяжение связок. Вот только из больницы на такси приехал.

– Все так серьезно?

– Да ничего, жить можно. Хромаю помаленьку по квартире.

Андрей не выдержал серьезного тона и расхохотался. Дело в том, что Виктор Ниссен с юности, по крайней мере, сколько его помнил Андрей, постоянно попадал в самые дурацкие и нелепые ситуации: однажды он сломал ногу, танцуя со своей пассией прямо у нее дома – запнулся о палас; в другой раз, возвращаясь по зиме к себе домой с вечерних посиделок с друзьями, подвергся нападению и с него сорвали норковую шапку, а когда он обратился к проходившему мимо милицейскому патрулю, те его повязали и отправили в вытрезвитель… Но верхом абсурда для Андрея стал ночной телефонный звонок из милиции, когда дежурный милиционер принялся его дотошно расспрашивать насчет некоего Виктора Ниссена, который сейчас находится у них в отделении и обвиняется в карманной краже в автобусе. Тогда Андрей точно так же не выдержал и расхохотался в голос, ибо Виктор всегда был патологически честен. К счастью, дежурный оказался вменяемым человеком, выслушал положительную характеристику, данную Андреем приятелю, и поверил Виктору на слово, что настоящий жулик, промышлявший в автобусе, просто подбросил ему под ноги украденный у женщины кошелек. Да и то! Ну, никак не тянул этот интеллигентного вида тюха в очках на шустрого карманника.

– Не нахожу ничего смешного… – после некоторой паузы обиженно сказал Виктор. – Я бы тебе посочувствовал, окажись ты на моем месте.

– Надеюсь, что не окажусь, – сказал Андрей. – Так, значит, ты сегодня будешь дома?..

– Подозреваю, что не только сегодня. Чего бы я тогда звонил? Может, зайдешь, если есть время?

– Обязательно! Обязательно зайду, дорогой дружище! И пива возьму, если пожелаешь. Тем более, у меня есть много чего рассказать…

Андрей позвонил раз, потом второй, и, наконец, в проеме двери образовался его долговязый приятель с длинным лицом, чем-то смахивающим на морду породистой лошади, сейчас на этой благородной морде читались грусть и вселенская скорбь. Сильно хромая и морщась от боли, Виктор доковылял до стола и упал в кресло. Андрей примостился в другом кресле и водрузил на стол пивные банки и копченую скумбрию, истекавшую золотистым жиром. Лицо Виктора тотчас прояснилось. Пока он наслаждался принесенными другом дарами, тот довольно подробно пересказывал ему последние события, включая обретение им записок Кутасова. Когда Андрей вытащил из своей непременной черной папочки пожелтевшие листки и помахал ими перед носом приятеля, у того загорелись глаза, когда же Андрей с выражением прочел ему текст, – Виктор на какое-то время буквально онемел и даже позабыл про столь любимые им яства.

– Тысяча чертей и одна дохлая ведьма! – наконец выдал он фразочку то ли из приключенческой книжки, то ли из детского фильма. – Так что же получается – из-за нашего неизвестного предмета бодались между собой масоны и розенкрейцеры?! Круто!! И что ты думаешь по этому поводу?

– Да ничего я не думаю! – с раздражением отозвался Андрей. – Думалка сломалась. Из всех щелей мистика прёт – а я все-таки современный и сравнительно нормальный человек. Про масонов я кое-что знал, да еще в Интернете полюбопытствовал. И вдруг, как черти из табакерки, – розенкрейцеры!

– Но если твой предок пишет, что тот предмет похитили розенкрейцеры, и он гонялся потом за ними по всей Европе, чтобы его отнять, – наверное, он не врет. Ведь записи эти он делал, похоже, только для себя. А действительно, что они все так стремились заполучить? – задумался Виктор, мрачно изучая нарезанную на газете рыбу.

Андрей усмехнулся, пожал плечами и довольно ехидно заметил:

– Это уж тебе виднее! Ты у нас вроде бы потомственный розенкрейцер. Чем они вообще в средние века занимались?

– Да разным… – уклончиво сказал Виктор, отхлебнул из кружки пива, поставил ее на стол и посмотрел на приятеля. – Только не «занимались», а «занимаются». И вполне серьезно, должен тебя предупредить. Я, кажется, уже тебе раньше говорил, что мой прапрадед был известным членом этого тайного общества. Сохранилась семейная легенда, связанная с черным бароном фон Ниссеном, которого звали, между прочим, тоже Виктор, – точнее, Викториус.

По моим прикидкам происходило все примерно в середине семнадцатого века. У нашего рода – я из прибалтийских, остзейских, баронов – имелось родовое поместье где-то неподалеку от Риги. Дом напоминал готический замок, а его хозяин, Викториус, занимал высокую ступень в ордене «Розы и Креста» и был продвинутым магом. Но магом недобрым, оккультистом. Окрестные жители боялись его, как черт ладана. Днями и ночами сидел он в своей Черной башне и чего-то там химичил. Вернее, алхимичил. Может, золото добывал – тогда это модно было, переделывать с помощью заклинаний свинец в золото и тому подобные фокусы, – а может, пытался раздобыть философский камень, дающий вечную молодость и прочие блага. Закончилось все весьма печально. То ли предок не тех духов вызвал, то ли алхимический опыт не вполне удался, – только в башне произошел страшный взрыв, так что крышу отбросило метров на сто от замка, а внутри, на стене лаборатории отпечатался черный силуэт как бы летящего человека. Местные были убеждены, что старого барона демоны забрали, и на пушечный выстрел не хотели подходить к зданию. После такого ужаса мои предки тоже покинули свое родовое гнездо, и здание постепенно развалилось. Вроде бы мой дед даже руины видел. И место то считается в округе проклятым. Да и род наш тоже считался проклятым до седьмого, что ли, колена. Потому что мой милый предок якобы использовал в своих опытах кровь невинных младенцев… – он помолчал немного и прибавил. – Ну, как тебе история, впечатляет?

– Впечатляет. Хотя, кажется, седьмое колено своих предков ты всё ещё не преодолел, – с иронией заметил Андрей, кивнув на перебинтованную ногу потомственного розенкрейцера.

– Да ну тебя! – обиделся Виктор, снова принимаясь за пиво и рыбу. – Я серьезно, а ты…

– Все, все, проехали, – сказал Андрей. – Так вот почему ты интересуешься розенкрейцерами…

– Отчасти, – Виктор пожал плечами. – И мальтийцами тоже, и еще…

– Неужели, у тебя в роду и мальтийцы имелись? – перебил его Андрей.

– Нет, мне вполне хватило розенкрейцеров! Ты, кстати, зря веселишься. Орден этот – большая сила. Не хотелось бы мне оказаться у них на пути!

– Представь, мне тоже, – легкомысленно согласился его собеседник и налил себе пива.

Виктор несколько мгновений внимательно всматривался в него. Потом заговорил очень серьезно.

– Ты, кажется, действительно ничего не просекаешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Эти старинные ордена, история которых насчитывает несколько веков, чрезвычайно засекречены и опасны. Как правило, они декларируют какие-нибудь высокие принципы, но когда дело касается их интересов, – действуют совершенно безжалостно. В данном случае я говорю не про розенкрейцеров, а вообще о подобных образованиях. У них мощная организационная структура, в основном, глубоко законспирированная, имеется своя разведка и контрразведка. Они напоминают гигантских спрутов, протянувших свои щупальца по всему миру.

– По-моему, ты несколько преувеличиваешь. Это все-таки не мафия!

– В свое время и мафия, и коза ностра, и китайские триады – все они являлись тайными обществами, которые сражались за свободу своей страны.

– Но не религиозными же!

– Нет, не религиозными, в узком смысле этого слова. Однако тамплиеры, к примеру, или те же госпитальеры были христианскими орденами, что не мешало им быть достаточно воинственными.

– Тоже верно. Так что относительно розенкрейцеров?

– Дело в том, что большинство современных розенкрейцеров принадлежат к Древнему и Мистическому Ордену Рубиновой Розы и Золотого Креста, который и в наше время обладает огромным влиянием. У них есть Великие Ложи в десятках стран, а отделения этих лож – в сотнях стран!.. Например, в Соединенных Штатах в городе Сан-Хосе находится один из самых известных их центров. Представь себе парк этак гектаров на сорок, в котором расположились Розенкрейцерский Университет, музей египтологии, планетарий и библиотека с редчайшими книгами по оккультизму. Как тебе такой размах?.. Там же выстроен и специальный Храм для служб и посвящений.

– Хмм… впечатляет, – с уважением произнес Андрей. – И чем же они занимаются в этом своем поместье? Наверное, читают старинные фолианты и ходят на службу в Храм… Ты хотя бы знаком с их учением?

Потомственный розенкрейцер задумался, потом тщательно вытер руки скомканной газетой и откинулся на спинку стула.

– В общих чертах. Довольно интересное, я бы даже сказал, продвинутое, учение. Они стремятся к познанию смысла бытия и духовному совершенствованию – впрочем, как любая другая религия. Однако методы свои считают почти научными. По мне так их учение напоминает йогическое. Якобы есть некие высшие Существа, которые дают разным группам людей различные религии; Существа наблюдают за развитием человечества и порой его корректируют, чтобы оно двигалось в направлении развития общего блага. Вроде бы даже эти великие Существа предвидели эру материализма, которую принесла появившаяся только в XVI веке наука, и пытались защитить Запад с помощью Школы Мистерий…

– Пока не вижу ничего оригинального, – пожал плечами Андрей. – Высшие Существа, духовное совершенствование… По-моему, это уже становится общим местом в наше интернетовское время. А почему, собственно, они называют себя «розенкрейцерами»? Это как-то соотносится с розой и крестом?

– Напрямую с розой и крестом название ордена не соотносится. Символически – да. Но об этом чуть позже. Произошло название от фамилии основателя ордена и «великого духовного наставника» – Христиана Розенкрейца. То есть Христиан Креста и Роз. Вот он-то в XIV веке и основал орден розенкрейцеров. На протяжении веков в истории ордена наблюдались периодические взлеты и падения. Так, в начале прошлого столетия, для распространения учения розенкрейцеров было создано Братство Розенкрейцеров, которое довольно быстро сделалось весьма влиятельным. Планировалось, что оно должно стать провозвестником эры Водолея, – когда наиболее ярко раскроются интеллектуальные и духовные способности человека. Ибо, – тут Виктор воздел палец горе, подчеркивая важность своих слов, – если у человека открылось духовное зрение, он начинает видеть не только внешний мир, состоящий из твердых тел, жидкости и газа, которые образуют Землю с ее атмосферой, но также и заполняющий всё пространство эфир, – розенкрейцеры считают его первым слоем материи. Второй слой материи – это Мир Желаний. И, наконец, третий – Мир Мыслей. Обращаю твое внимание на то, что индивидуум, стремящийся к духовному совершенствованию, должен постоянно практиковать самоочищение, чтобы избежать затем попадания в Чистилище.

– Это каким же образом? – удивился Андрей. – Каяться что ли постоянно?

– Ну, что-то в этом роде… Перед сном нужно обязательно проанализировать весь прошедший день как бы со стороны, осознать собственные ошибки и потом постараться их исправить: извиниться за грубость или нанесенную кому-то обиду. По мнению последователей учения розенкрейцеров это является непременным условием, потому что по мере развития Духа, душа поднимается сначала на Первое, потом на Второе или даже на Третье небо.

– А как насчет седьмого? – не удержался и съязвил Андрей. Но, увидев, что приятель обиделся, тотчас поднял руки, словно сдаваясь. – Извини, язык мой – враг мой! Продолжай, всё это довольно любопытно. Должен заметить, что теория у них вполне продуманная и сильно напоминает Восток с его реинкарнациями и прочими кармами.

– Ты попал в самую точку. Реинкарнация тоже является частью их учения. А смысл примерно такой… Высшие Существа – Повелители Судьбы – предлагают Духу несколько жизней на выбор, показывая каждую из них в общих чертах и давая понять, какую часть наших долгов нужно будет за это заплатить и какие плоды можно пожать в грядущей жизни. То есть Духу предоставляется свобода выбора своей возможной будущей жизни. Но когда выбор сделан, в течение земной жизни уже невозможно ничего переиграть. То есть у человека существует свободный выбор в отношении будущего, тогда как прошлую судьбу уже нельзя переиначить. Когда Дух делает свой выбор, он сходит на Второе небо, и там Ангелы и Архангелы наставляют его, каким образом он должен построить архетип своего тела, в котором ему придется потом обитать на земле. Таким образом, здесь действует Закон Справедливости: что посеешь – то и пожнешь.

Какое-то время оба молчали. Наконец Андрей заговорил.

– Пожалуй, тебе удалось меня удивить! У каждого из нас существует внутреннее представление о том, что ждет нас там, в ином мире. Так вот, мое личное ощущение во многом совпадает с тем, что ты сейчас здесь описывал. Потому что христианское учение в современной церковной трактовке кажется мне несколько упрощенным, что ли! Возможно, прежде оно не было таким. Я читал, что в раннем христианстве также присутствовали различные мистические мистерии, которые со временем были забыты и утеряны. И даже якобы в каких-то найденных в конце сороковых годов в палестинской пустыне манускриптах напрямую упоминалось про реинкарнацию. С точки зрения вечности, непременно должна существовать некая высшая справедливость – карма или что-то подобное, – иначе человеческое бытие просто теряет свой смысл. Поэтому реинкарнация представляется мне весьма существенной частью любой религии. Но скажи мне, почему розенкрейцеров часто связывают с черной магией, алхимией, кабалистикой и прочей чертовщиной?

– Да потому, что они всем этим тоже занимались! – усмехнулся Виктор. – Розенкрейцеры разделяют стремящихся к совершенствованию людей на две категории. У одних доминирует интеллект, и поэтому они стремятся к постижению духовных тайн из любопытства, считая своей целью знание ради знания. Их относят к оккультистам. Другие же ощущают внутреннюю тягу к божественному, не слишком заботясь о знании как таковом. Однако со временем они приходят к внутреннему просветлению, которое дает им знание намного большее, чем даже у первых. Их называют мистиками. И тех и других подстерегают на пути совершенствования различные опасности. Оккультисты, развив духовные способности, могут использовать их во вред другим людям, и зачастую становятся черными магами. Считается, что за это их ждет ужасное наказание в будущем. Мистик же может совершать ошибки в силу собственного невежества, но ошибки его не столь фатальны, так как он действует в поле любви и со временем сходящая на него благодать как бы наставляет его на путь истинный.

– Мда… – многозначительно протянул Андрей. – Сие есть весьма мудро и занимательно. Но в средние века, если мне не изменяет память, этих самых оккультистов было пруд пруди, да и сейчас сплошь и рядом черные маги, потомственные колдуны, шаманы и прочая. Кстати, Алистер Кроули случайно не из розенкрейцеров?

– Ну, Алистер Кроули это особая статья… Он считался выдающимся черным магом, мог овладевать волей людей, действовать в сновидениях. Его боялись, его почитали и ненавидели. Он состоял членом ложи Золотой Зари (это как раз розенкрейцеры), Братство Сатурна признавало его пророком, а кое-кто считал настоящим сатанистом. Кроули оказал огромное влияние на оккультистов прошлого века, был членом множества организаций магов. Розенкрейцерство тоже ведь неоднородно, существует много разнообразных течений, каждое из которых, разумеется, считает себя единственно верным. Но таков закон развития любой Идеи, какой бы правильной и возвышенной она ни была. Взять, к примеру, Христианство – сколько его ответвлений, ересей и направлений сегодня расплодилось по всему миру? А буддизм?..  Магометанство?..  Иудейство?..

– Трудно не согласиться…

– Да, я ещё хочу вернуться к их символике! Эмблема Западной Школы Мистерий считается одним из божественных символов, которые даруются человечеству в качестве ключа к познанию прошлой жизни человека и его развитию в будущем. Ее голубой фон символизирует Бога Отца, золотая звезда – Иисуса Христа, красные розы говорят об очищении природы желания на кресте материи, а белая роза подразумевает чистоту сердца и одновременно горло, которым очистившееся человечество провозгласит Созидающее Слово. Ещё там присутствует Белый крест – Золотой свадебный наряд – или эфирный проводник, который через множество жизней чистоты и служения созидает Дух. А Лампа мудрости и сердце обозначают два различных потока в эволюции человечества: оккультистов и мистиков. В конечном итоге ум и сердце должны соединиться, что приведет к появлению совершенного человека, – и тогда Задача эволюционного развития человечества будет исполнена.

Чем дольше Андрей слушал Виктора, тем более абсурдным и странным представлялось ему собственное участие во всех этих невероятных событиях. Хотя… если отбросить в сторону всю мистику… Но как ее отбросишь, если всё с нее и началось?..

– Ладно, хватит, хорош! – наконец прервал он не на шутку разошедшегося друга. – Я понял. Давай пока отодвинем в сторону всю чертовщину, дождемся, пока твоя нога подживет – и поищем вход в подземелье. Это, по крайней мере, реально.

– Реально, – серьезно подтвердил тот. И, подумав немного, прибавил. – Дня через три-четыре я буду как огурчик!

Андрей с сомнением посмотрел на него. Впрочем, на Викторе действительно все заживало как на собаке.

Оставив приятеля, уже больше не жаловавшегося на свою судьбу, коротать время в гордом одиночестве, Андрей вышел на улицу и всей грудью вдохнул чудесный осенний воздух. Но день выдался отнюдь не осенним – вовсю грело солнышко, плывшие по синему небу клочковатые белые облака тоже не предвещали дождя. Он посмотрел на часы – два пятнадцать – и бодро зашагал в сторону парка. Время еще есть, можно поработать над диссертацией. И тут внезапно оживился мобильник, исполняя токкату Баха, – Агриппина!

– Привет! – раздался в трубке ее бодренький голосок. – Есть что-нибудь новенькое?

– Не скажу. Вернее, скажу только при личной встрече.

– Ну, Андрюша, ну, пожалуйста… – принялась она канючить. – Я сегодня не смогу приехать.

– А если я, вечерком?

– Нет, я хочу побыть одна… – после небольшой паузы отозвалась девушка.

Это ее «я хочу побыть одна» неприятно корябнуло Андрея.

– Кажется, я тебе уже надоел…

– Не выдумывай! – возмутилась она. – Дело вовсе не в тебе.

– Неужели столько работы?

– Не-а…

– Тогда – что? – вопрос, против его воли, прозвучал излишне резко.

– Подумай… – И, не дождавшись от него ответа, продолжала: – Ну, какая неприятность приключается с женщиной раз в месяц?

– Ах, это… – с облегчением произнес он. – Но мы же можем просто полежать рядом…

– И как ты себе это представляешь? – скептически поинтересовалась она. – Лично я за себя не ручаюсь!

Он только рассмеялся в ответ, вообразив, что лежит в постели рядом с Агриппиной, обнимает ее, прижимается к ней и… ничего. Это же сущий мазохизм!

– То-то же! – сказала она, словно прочитав его мысли. Помолчала. Слышалось лишь ее дыхание. Потом спросила. – А чем ты сейчас занимаешься?

– Иду во дворец трудиться – время-то идет.

– Дело хорошее, – поддержала она его трудовой порыв. – Мысленно я с тобой. Ну, пока! Вечером созвонимся.

Она уже отключилась, но Андрей все еще продолжал держать трубку возле уха. Ее голос волновал и завораживал его, как зов сирены. Наконец он положил мобильник в карман и встряхнул головой, сбрасывая наваждение. Эта рыжеволосая, зеленоглазая чертовка просто зачаровала его! Впрочем, он об этом нисколько не жалел.

В трудах праведных время пролетело незаметно. Они выпили чай с Ольгой Олеговной, обсудили последние события в парке – персонал музея всё еще не мог прийти в себя после гибели иностранца, – нечасто в Гатчине случаются подобные происшествия. Потом Андрей вновь углубился в работу, благо, ему никто не мешал. Материал на будущую диссертацию, в сущности, был уже собран. Оставалось только его обработать, провести сравнительный анализ и сделать определенные выводы, желательно, не слишком тривиальные, но и не очень революционные, – ибо искусствоведческая среда чрезвычайно консервативна, и если ты всерьез хочешь защититься, то надо умудриться совместить несовместимое и таким образом упаковать свои размышлизмы, чтобы было не к чему придраться.

Отрешившись от всего, что мешало ему сосредоточиться на этой вполне земной деятельности, он с удовольствием делал выписки; слова, словно сами собой, складывались в предложения, предложения в абзацы, а абзацы – в страницы будущего текста. Сегодня ему на удивление легко удавалось сформулировать идеи, прежде витавшие в его голове «кометами беззаконными», не поддаваясь вербализации. Словно не он писал диссертацию, но она писалась сама собой, почти без его участия. И когда он, наконец, оторвался от компьютера и посмотрел в окно – почти стемнело. Опять двадцать пять! – подумал Андрей. В кабинете кроме него, разумеется, давно никого не было. Он с чувством, до хруста костей потянулся, расправил уставшую спину – однако, пора и честь знать! Записал готовый текст на флэшку, выключил свет и вышел из кабинета, заперев его на ключ.

Насвистывая, он шагал к выходу через анфиладу комнат. Вот и картинная галерея. Пейзажи, батальные сцены и портреты, портреты… Внезапно Андрей словно споткнулся обо что-то невидимое. Он посмотрел себе под ноги – ничего. Поднял глаза выше – прямо перед ним, занимая почти всю стену, красовался парадный портрет Павла I, мимо которого он проходил ежедневно, иногда по несколько раз, не обращая внимания. Но сейчас он уставился на портрет так, словно увидел его впервые. Электрическое освещение в галерее еще не погасили, и в этом неярком свете картина производила удивительно живое и сильное впечатление. Огромная фигура Императора была выполнена художником таким образом, что смотревшему на нее зрителю казалось, будто Император возвышается над ним наподобие величественного столпа, и голова его, увенчанная короной Российской Империи, упирается прямо в облака. Живописными средствами мастеру удалось создать впечатление неземного величия, присущего Самодержцу. Вот только лицо Павла подкачало – какого-то неживого, желтоватого оттенка и словно бы сплюснутое. Хотя впечатление это, возможно, относилось не к работе художника, а к дефекту самого полотна. Хранительница живописной коллекции как-то рассказывала Андрею, что во время войны скатанный в рулон портрет хранился в подвале и сильно пострадал от сырости, отчего лицо самодержца заметно деформировалось.

Симптоматично, что я споткнулся именно на этом месте, подумал Андрей, вглядываясь в портрет, на котором Павел I был изображен в одеянии гроссмейстера Мальтийского ордена, с атрибутами власти, присущими его высокому сану. На шее Императора – массивная золотая цепь, символизирующая власть гроссмейстера, на плечи накинут длинный багряный бархатный плащ с горностаевым подбоем, правой рукой он указывает на подушечку из красного бархата, на которой покоится кинжал Веры… Почему-то именно этот кинжал словно магнит притягивал к себе взгляд Андрея – старинный, с деревянной рукоятью, на которой что-то выгравировано. Внезапно у него в мозгу словно разорвался многоцветный фейерверк, и мысли Андрея завертелись, закрутились бешено, будто подхваченные огненным вихрем: образы, мысли, обрывки текстов, – всё одновременно вращалось в этой сумасшедшей пляске, – и вдруг в одно мгновение всё остановилось. И кусочки мозаики, до этого существовавшие сами по себе, непостижимым образом сложились в единую целостную картину, в которой нашлось свое место и графу Кутасову-старшему, и руническим письменам, и масонам с розенкрейцерами, и – даже кинжалу… Уж не его ли, согласно легенде, передали скандинавские колдуньи архитектору и масону Львову?.. Артефакт из артефактов – кинжал Одина!! А почему бы и нет? Спросил себя Андрей. Львов преподнес мистический предмет Императору, а тот, не надеясь на придворных, – об этом как раз упоминает Кутасов – в свою очередь, передал его на хранение мальтийским рыцарям, которых считал наиболее верными и преданными. Все сходится! Павел действительно приобретает в те годы невероятное могущество, богатство и власть. Но за магическим кинжалом, якобы некогда принадлежавшим самому богу Одину, идет настоящая охота – ведь он делает своего обладателя повелителем природных стихий и демонических сущностей, – нужно только соблюсти определенный ритуал…

Он продолжал стоять у портрета, словно пригвожденный к месту, с опаской и любопытством вглядываясь в таинственный артефакт, – кто знает этих древних колдунов и магов! Ещё неизвестно, во что он вляпался… Было совершенно очевидно, что им всем угрожает реальная опасность. Не исключено – их жизни тоже. Однако, несмотря на все эти здравые мысли, его переполняло чувство неимоверного торжества – ему все-таки удалось разгадать загадку!.. Более того, теперь он в точности знал, что они ищут. Граф Иван Кутасов исполнил клятву, двести с лишним лет тому назад данную императору. Так что дело только за ним, его далеким потомком. Любой ценой он должен найти и сохранить драгоценный артефакт. И не только сохранить, но и передать однажды достойному и благородному властителю… Ой-ёй-ёй!.. Мысленно остановил он сам себя. «Передать властителю…» – эка меня занесло! Да и какие нынче властители?.. Я что, отправлюсь к президенту, если конечно сочту его достойным, и предложу стать владельцем кинжала Одина?! Ну, полный же бред!.. И потом, с чего это я вдруг решил, что искомый артефакт это и в самом деле кинжал?.. Он снова посмотрел на портрет. Однако его волшебное очарование уже куда-то испарилось: портрет как портрет, ничего таинственного. Да и сама догадка, только что осенившая его голову, уже не представлялась столь гениальной. Ну, что же – кинжал так кинжал, сказал он себе. А быть может – и что-то еще… Постоял немного, потом круто повернулся и зашагал прочь.

Пластунский тупик

Карта, так нежданно и благосклонно уступленная Гришей – «картографом подземелий» с повадками юродивого – утверждала, что из Большого дворца в систему подземелий существует четыре отдельных входа. Однако их изображения на схеме рознились: две из четырёх горловины или «прихожих» были перечёркнуты поперёк одинаковой волнистой линией, за которой каждый туннель претерпевал нечто вроде разрыва. Андрей сначала грешил на типографский дефект, мол, краска не пропечаталась, но затем, скосив глаза в угол листа, содержавший условные обозначения, выяснил, что с помощью волнистой линии, похожей на след фигурной пилочки, разрезающей подземную артерию, обозначены места, далее дословно: «возможность передвижения по которым вызывает у авторов-составителей большие сомнения». Столь витиеватая формулировка в цитадели предельной лапидарности и множественных сокращений, которыми обыкновенно заполнены убористые столбики «условных обозначений», вызвала у Андрея усмешку. Было ещё одно пространное описание – две ломаные линии, почти примыкающие друг к другу, обозначали «места условно-несомненной непроходимости». Сочетание «условно-несомненных» напоминало больше поэтический образ, чем строгую топографическую характеристику объекта, и Андрей опять усмехнулся.

А ведь условно-несомненные преграды Гриша изобразил при помощи сдвоенной руны Солнца – той, что в каждой строке нашего текста занимает третью позицию, а будучи сдвоенной (пусть и в угоду Гришиной картографии), сразу вызывает в памяти затянутых в кожу эсэсовцев с их древней солярной символикой… Случайно ли это – Гриша, руны, СС, всё в одном флаконе?.. Пораскинув мозгами, Андрей решил, что скорее случайно, чем закономерно. Да не сильно-то зигзаги условной несомненности на руну похожи, это я опять сущности приумножаю и не могу остановиться. Решив, таким образом, по возможности следовать «бритве Оккама», он занялся двумя оставшимися внутренними входами, утверждалось, что эти входы действующие.

Увы… Первый «действующий» располагался в пятиугольном кабинете Павла, подтверждая настойчиво циркулировавший слух на данную тему, – и слух ложный, поскольку вход этот давным-давно замурован. Итак, «Гатчину Подземную» можно было считать безнадёжно устаревшей, причём, она устарела прежде, чем была напечатана, – ведь инцидент с гибелью людей произошёл в послевоенные годы.

Стало быть, оставался единственный вход «без обременения», если использовать суконный язык продавцов жилой недвижимости, и находился он, судя по схеме, там, где ему и должно находиться – в подвале Большого Дворца. Андрей прикинул диспозицию и убедился, что не имеет ни малейшего понятия о назначении помещения, откуда начинается это ход. По всей вероятности, там расположены либо склады, либо хозяйственные службы, либо – вообще ничего нет.

В кабинете он весь день оставался один, Ольга Олеговна появится только завтра, Марина же Семёновна, как обычно, являет собой ветер в поле – ищи её неизвестно где, кому не лень. Андрей потянулся к телефону.

– Привет, Витюша, – произнёс он, услышав знакомое «алло» приятеля.

– Привет, коли не шутишь! – отозвался Виктор. И добавил после паузы: – Что-то ты подозрительно ласковый, Андреас, – это наводит на мысли…

– Тсс… – испуганно прервал его Андрей. – Болтун – находка для шпиона! Любое лишнее слово может привести к серьёзным проблемам со здоровьем, – разыгрывая друга, он искренне веселился, стараясь только не рассмеяться вслух.

– Бог с тобой! – поспешно произнёс Виктор, принимая все за чистую монету. – Я понимаю. Ты прав! Извини за неудачную шутку. Я о другом…

– О ком другом? – язвительно полюбопытствовал Андрей и без паузы продолжал. – Ты меня тоже извини, я пошутил, – надеюсь, твоему здоровью ничего не угрожает. Как нога, кстати?

– Отвечаю по порядку. «О другом» означает – в кои-то веки ты мне на работу звонишь! Не похоже на тебя, вот я и удивляюсь.

– А ведь и правда, – начал Андрей и умолк. Он и сам не знал, почему не любит звонить Ниссену на рабочий номер, и почему сегодня поступил против своего обыкновения.

– Я не закончил, а ты перебиваешь, – притворно оскорбился Виктор. – Можно продолжать? – И не услышав ответа, заговорил: – Нога уже лучше, хромаю потихоньку. И в данный момент интуиция, – голос его вдруг приобрел оттенок торжественности, – подсказывает мне, что ты разобрался с подземными ходами и сейчас желаешь пригласить меня…

– На торжественное открытие спелеосезона!

– Опять перебиваешь…

– Ну, каюсь, каюсь, это от переизбытка эмоций! Вообще-то ты попал точку.

– Моя интуиция меня никогда не подводит, – без ложной скромности отозвался Ниссен. – И когда же планируется это эпохальное событие?

– Сегодня. Приходи ко мне… скажем, в половине шестого.

– Хорошо, постараюсь.

По его сникшему голосу Андрей тотчас догадался, что тому очень хочется принять участие в мероприятии, но ранний уход с работы может вызвать недовольство начальства, и быстро переиграл:

– Не получится – давай в полседьмого. Желательно попасть на театр военных действий до закрытия музея, чтобы не вызвать излишних вопросов и подозрений, особенно у охраны.

– Вас понял. А ты уже там был – ну, где вход?..

– У самого входа – нет, и даже не знаю, что за помещение таит в себе подобные секреты.

– Ну-у-у… – разочарованно протянул Виктор. – Я думал, у тебя всё на мази…

– Как раз этим я и собираюсь сейчас заняться. Не кручинься, друже, еще полдня в запасе… – Хотя Андрей говорил уверенно и шутливо, его не оставляло чувство досады – Виктор-то прав, что толку звать на делёжку шкуры, ежели даже сама берлога пока не обнаружена. Впрочем, тот сам поднял тему подземного хода, и не стоит его разубеждать, – последнее дело гасить подобный энтузиазм!

Андрей решительно вышел из комнаты, запер дверь и отправился на разведку. Ему сразу же несказанно повезло. Мужчина-хранитель, в ведении которого находились подземелья, включая и «туристический» подземный ход, оказался добродушен и словоохотлив – вероятно, мало кто проявлял к его вотчине столь живой и неподдельный интерес. Да и скука смертная торчать целый день под землей! Осторожно прокладывая тропку беседы в нужном направлении, Андрей довольно скоро и без особого труда выяснил назначение помещений подвала – хранитель, к счастью, не только был в теме, но и с удовольствием делился своими познаниями. В искомом отсеке подвала, где, в соответствии с Гришиной картой, таился вожделенный вход в Гатчину Подземную (исключая расположенные под землёй вполне «легально-утилитарные» объекты), оказывается, в недавнем прошлом складировались стройматериалы, – и возможно периодически складируются до сих пор, этого хранитель в точности не знал.

Прояснив таким образом общую диспозицию, Андрей прогулялся по «туристическому» маршруту до Серебряного озера, полюбовался сквозь стальную решётку красотами природы, отданными местному Водоканалу вместе с прилегающей территорией парка, а потому не доступными для обозрения посетителями музея, вернулся от решётки обратно и обсудил со смотрителем это кричащее безобразие – такие виды вне доступности туристов и музейщиков! – потом поблагодарил смотрителя и отправился на поиски своей подземной Шамбалы. Как известно, человек обыкновенно помнит последние слова, так что у хранителя подземелий Андрей теперь зафиксируется в памяти как сотрудник, возмущенный поведением Водоканала – что и требуется…

Поднявшись на первый этаж, Андрей снова спустился в подвал, но уже по другой лестнице и, немного поблуждав, выбрался-таки к пункту назначения, обозначенному на карте. Увы, путь ему преградила железная дверь с широким врезным замком. Он подергал ее для очистки совести – интересно, у кого ключи? Людей, могущих ему помочь словом или делом, поблизости не было, зато стоял одинокий колченогий стул, на который он и уселся ждать у моря погоды, а заодно поразмыслить.

Сколько времени продлилось его одинокое бдение, он не знал, в голове прокручивались разнообразные варианты добывания ключа, пока довольно фантастические. Наконец, Андрей спохватился – Агриппина может позвонить на мобильный, а в здешних катакомбах сотовая связь не работает. Обратный путь показался ему короче, он уже сносно ориентировался в сыром полумраке подвала – что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Агриппина действительно позвонила минут пятнадцать спустя, когда он уже отогревался в своем кабинете (в подвале было промозгло и сыро). Перед этим он ещё раз успел переговорить с Виктором.

– Виктор, тебе спецзадание! По дороге сюда – купи водочки.

– С чего бы это? – удивился тот.

– Да есть тут одна идейка… – уклонился Андрей от прямого ответа. – Только не забудь!

Ниссен не ожидал от приятеля подобных поручений, но клятвенно заверил его, что все будет окей. Однако сам Андрей был озадачен куда больше, услышав от Агриппины её – к нему – телефонную просьбу.

– Хочу принять участие в подземной экспедиции.

– Ты?

– Да. А что тебя удивляет?

– Но ты же сама говорила, что не испытываешь желания лазать по грязным норам.

– Я передумала. Я еще ни разу не спускалась в пещеру или в настоящее подземелье. Ну, Андрюша, пожалуйста…

Этим своим «пожалуйста» девушка совершенно его обезоружила.

– Что с тобой делать – приезжай.

– Когда?

– Да хоть сейчас, если хочешь.

– И хочу и могу… – обрадовалась она.

И что мы имеем? Спросил себя Андрей, рассеянно запихивая в карман трубку. И сам же себе ответил – а ничего! Надо отправляться на поиски ключа. У кого он может храниться? Может, на вахте?.. Нет, вероятнее всего, у завхоза…

Разыскать завхоза в здании Большого дворца оказалось ой как непросто! На это ушло не менее часа. У Андрея даже создалось впечатление, что нужного ему человека одновременно видели в разных местах, причем, буквально пару минут тому назад «он точно здесь был», но ушел… Потом битый час он убил на осторожный разговор с в конце концов пойманным им завхозом, зародившим у того, несмотря на всю свою неконкретность, смутное подозрение касательно конечной цели – и никакой отдачи, потому что выяснилось, что ключ от заветной двери отдан бригадиру строителей, работающих в музее по договору, причем, бригадир в данный момент, скорее всего… В общем, Андрею не оставалось ничего иного, как отправиться теперь на поиски бригадира. Но и здесь его поджидала неудача – строители обнаружились в малом числе, бригадира меж ними не было, а появиться он должен был – ориентировочно – в районе пяти-шести часов вечера.

Оставалось тупо ждать и надеяться на удачу.

На выезде из Петербурга Агриппина застряла в пробке, поэтому они с Виктором появились почти одновременно где-то в начале седьмого. Он встретил их у парадной лестницы и проводил в кабинет, где Ниссен первым делом торжественно выставил на стол литровую бутылку «Хортицы». Однако Андрей убрал водку с глаз долой – не время, мол.

Коротко обрисовав ситуацию, он предложил Виктору с Агриппиной свой план действий, который на этот момент уже «дозрел» окончательно, и возражений с их стороны не последовало. Только Виктор неуверенно сказал:

– По-моему, ты все усложняешь.

– Согласна, – поддержала его Агриппина и, расправив на столе «Гатчину Подземную», показала Андрею, сколькими еще способами они могли бы проникнуть в подземелье с территории парка, где никакие ключи (и никакие бригадиры) даром не нужны.

В ответ Андрей лишь пожал плечами. По существу и Виктор, и девушка были правы. Единственным аргументом в пользу его выбора служила относительная близость заветной «точки-крестика» со старинной карты к Большому дворцу и – предположительно – более тщательное укрепление стен и сводов здешнего сектора подземной системы по сравнению с более отдаленными секторами. И еще, ему почему-то просто хотелось попробовать пройти именно здесь. Иррациональное желание победило разум.

Бригадира строителей звали Сергей Михайлович. Он легко пошёл на контакт, был не прочь выпить в хорошей компании и на поверку оказался мужчиной серьёзным, но компанейским, а когда узнал, что Андрей работает искусствоведом, изучает интерьеры, преподаёт в институте и даже пишет диссертацию – на редкость доброжелательным. Дело в том, что Сергей Михайлович в юности мечтал стать архитектором, но, не имея художественных талантов, счёл за благо воплощать в жизнь идеи тех, у кого такой талант был. К тому же, по собственному его признанию, Сергей Михайлович с детства уважал и ценил людей умных, образованных, начитанных. Всё это, а может, ещё и то обстоятельство, что Андрей оказался искусствоведом не простым, а местным, гатчинским, определило успех затеи – и нашей троице не пришлось особо кривить душой, расписывая вымышленную необходимость складирования архивных материалов, для чего (по версии Андрея) и требовалось помещение.

– Да, там места полно! – Сергей Михайлович искренне обрадовался открывшейся возможности помочь хорошим людям, а заодно и отблагодарить за угощение.

Он даже сам предложил Андрею ключ от железной двери, чтобы завтра тот осмотрел подвал и смог оценить его пригодность для столь благой цели. Лучшего и желать было невозможно! С бригадиром Сергеем Михайловичем они расстались душевными друзьями.

Казалось, что счастливая развязка событий уже брезжит на горизонте, но, увы! – всё вышло несколько иначе, чем представлялось в минуту передачи – из рук в руки – ключа от заветной двери в подвал, за которой скрывалась неизвестность, – а быть может, начинался следующий этап этой увлекательной, но все еще не понятой ими до конца игры.

Время приближалось к полуночи. Ночное небо за окнами закрыли серые обложные тучи. В коридорах, в комнатах, на лестницах дворца разлилась тяжёлая тишина. Её тяжесть происходила от кромешной темноты, лишённой внешних прорех, сквозь которые видны были бы звёзды, луна, зарницы. Там, где отблески света проникали в залы с освещенной лестницы, тени предметов мебели, перил балюстрады, картин, стенных выступов и неровностей сплетались в глухое очарование осенней ночи, кромешное очарование иллюзорной слепоты – притягательной в силу своей иллюзорности.

Они медленно, осторожно, избегая резких движений, опасаясь неожиданной встречи с охраной – сейчас бы это было совсем некстати – спустились в подвал и под водительством Андрея, рискнувшего наконец-то включить фонарь (делать нечего, здесь темнота была абсолютной), подошли к заветной железной двери.

На мгновение блеснул ключ, пойманный ярким световым конусом. Андрей провернул его в замке – и раз, и два. Дверь открылась. Троица вошла внутрь и Андрей, стараясь действовать по возможности бесшумно, запер дверь изнутри, отгородившись от внешнего мира, – теперь они остались лицом к лицу с неведомым. Именно в этот момент стало ясно: развязка событий этого дня ещё впереди, но она приближается с неумолимостью скоростного поезда, она летит, и вехи на её пути – биение сердец, нашедших общий ритм, общую ноту, тройной синхрон общего пульса.

Стройматериалов в этом каменном мешке было немного, всё больше краски, эмали, мешки с чем-то сыпучим. У стены, противоположной дверям, была составлена ветхая мебель. Андрей медленно двигался вдоль стен, освещая фонарем их неровности и шероховатости, внимательно вглядывался в них, пытаясь обнаружить нечто, напоминающее потайной ход. Виктор двигался с ним рядом, как привязанный. Однако в противоположность обоим мужчинам Агриппина не занималась обследованием стен. Краем глаза Андрей заметил, что она вышла в центр помещения и замерла, кажется, даже глаза закрыла. А когда открыла, прямиком направилась к заваленному мебелью месту и принялась оттаскивать от стены деревянную, источенную жучком рухлядь.

– Да помогите же мне! – сердито обратилась она к мужчинам. – Я чувствую – вход здесь!

И когда они оба, чертыхаясь про себя, подчинились ее бабскому капризу и отодвинули мебель, – именно там, за старым пыльным зеркалом в растрескавшейся раме с почти полностью облупившейся позолотой, покрытым паутиной трещин, а поверх – настоящей паутиной, им вдруг открылась в слабом электрическом свете темная низкая ниша, напоминавшая альков, предназначенный для карликов.

– Есть! – удовлетворенно констатировала Агриппина.

Как она обнаружила нишу – хоть никем специально и не замаскированную, но прятавшуюся за кучей мебели? Каким образом определила, что именно за ней находится вход в Гатчину Подземную? Иди догадайся! Не иначе, по наитию.

Андрей устремил конус света в нишу, и в глубине её показался дубовый квадрат, подобие двери, с трёх сторон на ржавых огромных гвоздях – попробуй, отдери! Это был явный новодел, вход заколотили много позже Кутасова и даже много позже революции. После войны соорудили, мелькнула в голове Андрея шальная мысль о возрасте дубового листа; ни к месту явившись, она тотчас погасла, будто случайная искра.

Оглядевшись вокруг, Виктор прихватил дубовую ножку от стула, Андрей тоже вооружился какой-то деревяшкой, и они вдвоем навалились на нежданное препятствие. Когда после длительных усилий оно наконец поддалось и рухнуло, пустив вдоль стен гулкое эхо, перед ними открылся узкий проём, за которым начиналось нечто вроде коридора. Согнувшись в три погибели, они гуськом втянулись в подземный ход. Впереди, практически на четвереньках, двигался Андрей с фонарём, за ним Виктор, Агриппина где-то позади. Через несколько метров проход еще сузился.

– Дальше придется ползком, – сказал Андрей и лёг на живот. Запоздалая мысль об испачканной одежде и том, что надо было запастись каким-нибудь старьем, выказала ему собственную сущность потребителя, но в силу своей неуместности куда-то и пропала. Предусмотрительнее всех оказалась Агриппина, прихватившая с собой старый спортивный костюм, в котором еще в студенческие годы ездила в стройотряд. Андрей осветил стены, пол, потолок – и увиденное не прибавило ему оптимизма, потому что и верх, и низ были земляными, без всяких проблесков каменной кладки. Виктор, казалось, прочёл его мысли и произнес:

– Осыпь. Смотри – сыплется, и комьями, и глыбами, и песочком.

– Угу. Крепёж изначально был хиленький. Деревяшки сгнили, – подтвердил Андрей, опровергая, таким образом, свою же мысль шестичасовой давности о возможном хорошем состоянии именно этой части подземелья.

Только двинулись дальше, как Виктор, неосторожно дёрнувшись, въехал плечом в земляную кожу стены – на него сверху что-то посыпалось, и Агриппине досталось – кусок земли ударил её по спине, девушка ойкнула.

– Неужели здесь всё так и было?..  – вслух рассуждал Виктор.

– Как? – Андрей попытался было оглянуться, но тщетно.

– Узко и тесно.

– Вряд ли…

– А что тогда? Почему земля оседает?..

Но Андрей не отвечал, исхитряясь ужом ползти по причудливо извивавшемуся земляному коридору. Через пару-тройку метров подземный ход (правильнее будет сказать, подземный лаз) стал чуть шире, он и дальше расширялся, и Андрей отметил это и подумал, что ещё немного – и можно будет подняться на ноги, снова двигаться на своих двоих. И вправду – здесь вроде можно… Он опустил фонарь, чтобы тот не мешал и, с силой выдохнув спёртый воздух, встал. Голова ушла вперёд, и Андрей, не успев понять, что произошло, со всего маху треснулся лбом о выросшую перед ним стену. Удар получился неслабый. Он громко ойкнул и ощутил, как ему за шиворот стекает струйка сухой земли.

– Что, что случилось? – запаниковал Виктор.

– Ничего особенного, – сквозь зубы процедил Андрей. – Въехал лбом в стену.

Он поднял фонарь – впереди была глухая каменная кладка. Тупик. Путь закончился.

– Может, прокопаем? – неуверенно спросил Виктор, глядя на стену. Он присел на корточки, и Агриппина последовала его примеру.

– Всё едино… опасно тут… – хрипло сказал Андрей.

– А если попробовать? – нерешительно возразила Агриппина.

– А если сзади завалит? – передразнил ее тон Андрей. – Нет, ребята, кранты – возвращаемся!

– Да уж, воздуха тут не больно-то много… – подтвердил Виктор. И спросил. – Так возвращаемся?

– Поехали назад. – решительно сказал Андрей.

И Виктор с Агриппиной невольно улыбнулись на это его неожиданное «поехали», хотя никому из них весело не было.

– Сколько мы всего прошли до стены? – спросила девушка. – Метров сорок?

– Сколько прошли, не знаю. Но по моим прикидкам – все пятьдесят, – уверенно заявил Виктор.

– Нет, пятьдесят навряд ли, – медленно произнес Андрей, – от силы метров сорок.

Обратно двигались в том же порядке, только, пожалуй, чуть медленнее – да и куда им было торопиться теперь, когда исход приключения был совершенно очевиден: полная неудача.

Выбравшись на четвереньках из ниши, они снова приколотили к ней дубовый лист и завалили мебельной рухлядью, скрывая следы несанкционированного проникновения. Потом посмотрели друг на друга и разразились истерическим смехом, которому радостно вторило каменное эхо. Перепачканные с ног до головы землей, с перепутанными волосами и физиономиями в грязных разводах – они выглядели как жертвы катастрофы или стихийного бедствия. Отсмеявшись, Андрей вывел свою подземную гвардию в общий подвал, предупредил, чтобы вели себя тише воды ниже травы, и аккуратно запер железную дверь на два оборота.

Другого варианта, кроме как оставаться во дворце до утра, по возможности избегая встречи с охраной, у них не было. В кабинет, стараясь передвигаться как можно более бесшумно, они поднялись по черной лестнице. Слава Аллаху, Андрей уже давно позаботился обзавестись собственным ключом – просто сделал копию, после того как однажды забывчивая донельзя Марина Семеновна заставила его дожидаться у двери часа полтора. Вкупе с сегодняшним приключением я, получается, совсем уж аферистом по ключам становлюсь. Не забыть, завтра после обеда отыскать Сергея Михайловича и отдать ему… – думал Андрей, зажигая свет и включая чайник. Охраны из парка можно было не опасаться, следующий обход они предпримут часа через три, если вообще соизволят высунуть нос из теплой комнаты наружу. Но шторы на всякий случай он всё-таки задернул. Виктор тотчас направился в туалет отмываться. Агриппина заставила Андрея отвернуться и переоделась, засунув сверток с грязным костюмом в пакет. Вернулся Виктор, и теперь уже девушка отправилась приводить себя в порядок. Потом настала очередь Андрея.

Горячий крепкий чай вернул участникам концессии бодрое настроение. Андрей склонился над картой, ногтём отчеркнул, куда удалось сегодня добраться, и где именно притаилась чёртова развязка, поставившая жирный крест на его сумасбродной затее, – развязка-тупик, земляная стена, финита ля комедиа.

Потом они пили чай с обнаруженными в столе у Ольги Олеговны сушками и лениво переговаривались, дожидаясь рассвета.

– Да уж, Андреас, кладоискатели мы аховые… – бубнил Витя, жуя иссохшую сушку.

– Только не говорите, что «женщина на корабле» – к неудаче, – просила Агриппина, на свою голову просила.

Андрей, хоть и устал, хоть спать хотел до невозможности, однако шанса поёрничать никак не мог упустить:

– Вот! Истина глаголет. Устами масс-медиа, как водится.

– Ох, говорят же моряки, что женщина на корабле – к несчастью, – мрачно поддержал его Виктор. – Моряки люди бывалые, зазря врать не станут.

– Да ну вас обоих, достали! – махнула рукой Агриппина, а сама улыбалась им – улыбалась Андрею своему, да и Виктору этому…

И, несмотря на усталость, несмотря на все неудобства, несмотря на полное фиаско их подземного дебюта, на душе у них было так легко и радостно, как бывает только в молодые годы, когда всё ещё впереди, а цветастая канва жизни полна приятных событий и неожиданных поворотов судьбы.

Неизвестный противник

Конечно, поспать никому из них толком не удалось. Дремали, устроившись на стульях, пытаясь принять более-менее удобную позу, но руки и ноги все равно затекли к утру, а в половине девятого Андрей уже безжалостно растолкал их – пора было уходить. И хотя одежду, перепачканную мокрой землёй – попросту говоря, грязью – они с Виктором подсушили и по возможности оттёрли, их «вицмундиры» явно нуждались в стиральной машине. Теперь Андрей ругмя ругал себя за непредусмотрительность, за глупость и вчерашнее своё ослиное «упорство». Однако что сделано то сделано, и после того как сменилась охрана, а сотрудники музея только ещё начали по одиночке подтягиваться на свои рабочие места, он вывел из дворца сначала Виктора, а уж потом вернулся за Агриппиной, единственной из «троицы», сохранившей вполне приличный вид. Виктор дожидался их на скамейке и поднялся навстречу. Перекинулись несколькими словами, настроения не было, все трое хмурились, точно вчерашние обложные тучи. Зеленая мальтийка Агриппины так и простояла всю ночь на стоянке возле дворца, и теперь, казалось, радостно приветствовала свою непутевую хозяйку.

Сначала высадили Виктора, и пока ехали домой, Андрей трижды попросил у девушки прощения за вчерашнее фиаско. На что она всякий раз отвечала с очаровательной, но усталой улыбкой:

– Ни в чём ты передо мною не виноват, и прощать мне тебя не за что… – и напоминала, что сама напросилась участвовать в «подземном походе», даже упрашивала, блеяла, точно овечка заблудшая, мол, пожалуйста, Андрюшенька.

По-хорошему, Агриппине с утра надо было в Питер, но в силу всё того же недосыпа она чувствовала себя настолько разбитой и заторможенной, что скрепя сердце перенесла «дела столичные» свои на «после обеда». Приняли душ, жадно съели по паре бутербродов и дружно рухнули спать. В хаотичных мыслях своих Андрей был полон истового раскаяния: надо было распустить свою «команду» по домам немедленно после выхода из подвала! Что за страшные неприятности и кому из них предстояло претерпеть, если бы кто-нибудь из охраны их увидел? Ведь они не воры, не жулики, не мошенники, не убийцы. Что за параноидальная блажь нашла на него, что за морок заморочил голову ему, возникший из-за пазухи кромешной ночи, в которой не было ни звёздочки, ни краешка луны в просвете облачном? Однако следом пришла здравая мысль, перевесившая все остальные: а если бы всё-таки повязали – ведь видок у них был ещё тот!.. С этой здравой мыслью он и уснул тотчас, крепко и сладко, точно ребенок.

Он спал, спала Агриппина – стоит только выпасть из привычного режима! – так что проснулись оба в третьем часу. Девушка, с трудом оторвав голову от подушки, глянула на часы и окончательно махнула рукой на дела свои мирские (завтра успеется…), Андрею же волей неволей пришлось собираться, ведь он клятвенно пообещал дружелюбному бригадиру вернуть ключи именно сегодня. Но прямо на пороге квартиры его ожидал сюрприз. Едва он отворил дверь, как перед ним, словно из-под земли, выросли четверо мужчин, по виду иностранцы: трое в строгих костюмах, при галстуках, в шляпах (которые немедленно были сняты), у каждого через руку перекинуто по плащу; четвёртый в пуловере и без галстука, а на плечи накинута простая ветровка, – простая на первый взгляд или на взгляд несведущий, ибо вещь-то дорогущая. Андрею впору бы удивиться и поинтересоваться у необычных визитёров, чем он заслужил подобную честь, – однако в свете последних событий он перестал удивляться чему бы то ни было; уж если царский вельможа Кутасов преследует его в виде привидения, а после оказывается его предком, да ещё заставляет искать то руны под дубом, то нечто волшебное, всесильное и неведомое в потайных подземельях, то удивляться малым странностям разучаешься.

Андрей замер на пороге, вопросительно глядя на изысканную компанию, помедлил и затем отступил назад в прихожую, жестом приглашая визитёров войти внутрь, что они и сделали, аккуратно притворив за собой входную дверь.

Один из гостей заговорил. Говорил он по-французски, и человек в пуловере начал переводить – перевод был невероятно точен и шёл почти синхроном – Андрей впервые видел перед собою столь качественную работу переводчика устной речи.

– Мы просим прощения у вас, уважаемый Андрей Иванович, за беспардонное своё вторжение. Вы, как мы видим, собрались уходить, и с нашей стороны верхом бестактности станет задерживать вас попусту. Позвольте, прежде всего, представиться! Каждый из нас является действительным членом Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, и мы прибыли в ваш благословенный край не с оружием, а с оливковой ветвью мира и любви. Однако, в силу своих искренних заблуждений, мы намеревались предпринять ряд действий, как считали тогда, во благо, в действительности же пролили воду на мельницу зла. Мы наказаны сполна, один из наших товарищей трагически погиб несколько дней назад. Его страшная смерть потрясла нас до глубины души, и с наших глаз упала пелена заблуждений. Раскаяние движет нами, и мы пришли к вам с покаянием. Мы обнажили головы перед вами, и я, как уполномоченное лицо Ордена Святого Иоанна Иерусалимского объявляю вам о признании – целиком и полностью – вашего права обладать реликвией. Предок ваш когда-то обрёл её, и теперь сквозь завесу двух с лишним столетий, сквозь зыбкую цепь поколений передаёт вам. Утрата реликвии не по его вине произошла, но кара пала на его голову – кара временем, лишь нынче позволившая вашему славному предку исполнить волю Провидения. Отчуждение реликвии было бы непростительной ошибкой, наказанием без вины. Посему, мы не будем чинить вам никаких препятствий в нелёгком вашем деле – напротив, мы будем молиться за вас и ваш успех. Dixi.

– Благодарю вас… – начал Андрей, но второй мальтиец перебил его, и переводчик вторил ему, догоняя в концовках фраз и разве что не вырываясь вперёд:

– Не стоит благодарности. К несчастью, мы не можем оказать вам никакой действенной помощи. Мы обязаны соблюдать нейтралитет. Но наши молитвы – на вашей стороне. Пускай они придадут вам сил и станут вашим оружием.

Третий мальтиец вступил, точно приняв эстафетную палочку, он завершил ритуал:

– Мы принуждены удалиться. Сегодня вечером наша делегация отбывает на родину. Мир вам, Андрей Иванович. Да станет правда силой вашей.

– Dixi! – хором крикнули все четверо и стремительно удалились.

Когда Андрей немного пришел в себя и наконец вышел во двор, а вышел он, едва убедился, что Агриппина успела снова уснуть и ничего из сказанного не слышала (бабушки дома не было), то мальтийцев с переводчиком и след простыл.

Стало быть, – думал Андрей, – ко мне заглянули друзья-товарищи Роберто Миньоса. С Виктором бы переговорить на эту тему…

Во дворце он быстро нашёл Сергея Михайловича, которому вручил «ключ от фиаско» и столь же быстро удалился – Бориса Львовича встретить не хотелось бы, не расположен он был к разговорам с главным хранителем. На обратном пути заскочил к Виктору домой – тот пребывал в радостном настроении и с порога поведал Андрею, едва упомянувшему имя Роберто Миньоса – следствие идёт, никому о своих успехах не сообщает, но товарищи-мальтийцы отпущены на все четыре стороны и не сегодня-завтра улетают на родину.

– Сегодня, – уточнил Андрей.

– А ты почём знаешь? – удивился Виктор.

– Они ко мне заходили сегодня.

– К тебе? Мальтийцы?! Не может быть!

– Представь!

– И что им было нужно? – после паузы осторожно поинтересовался Виктор.

– Сам догадайся, ты же у нас проницательный…

– Знаешь, после суточного бдения, мне что-то в голову ничего не идет. – И он вопросительно уставился на приятеля.

– По нашему делу, зачем ещё!

– И что?

– Благословили.

– Расскажи по порядку, – занудел Виктор, и Андрею пришлось в подробностях расписать ему этот своеобразный визит вежливости.

Когда он закончил, Виктор выглядел крайне взбудораженным, глаза его блестели:

– Выходит, мальтийский Орден имел виды на руны и на то другое, к чему они приложены. Они явились как соперники нам, и Роберто Миньос должен был вернуть Ордену реликвию, но погиб – погиб, как я понимаю, абсолютно случайно. И мальтийцы…

– Его гибель открыла им глаза на истинное положение дел; враг моего врага – мой друг. Их товарища убил мой враг, потому они дают мне карт бланш. Но не только поэтому! Они признают моё право владеть реликвией соответственно воле графа Кутасова.

– Право неизвестно на что… – прищурился Виктор.

– На обладание реликвией.

– А конкретней? Слушай, почему ты не уточнил у них, о чём именно идёт речь?

– А зачем?

– Как зачем? – Виктор аж задохнулся от волнения.

– Придёт время – узнаем. Вообще-то я догадываюсь, о чём идет речь…

– Ну и?

Взволнованный Виктор выглядел комично, Андрей улыбнулся.

– Ну и… и ну… баранки гну… – Андрей рассмеялся, но тут же посерьёзнел и сказал:

– Ежели я до конца не уверен в истинности своих предположений, я предпочитаю держать их при себе.

Уже дома, пересказывая Агриппине и дневное происшествие, и свой диалог с Виктором, Андрей искренне смеялся.

– В общем, любопытной Варваре на базаре нос оторвали…

– Да… Так говорят. И мне не скажешь?

Он с несчастным видом уставился на нее. Разумеется, скажет, если она потребует! Но она не потребовала. Только улыбнулась, глядя на его физиономию

– Ладно, пока можешь не говорить, чтоб не сглазить… – и она впала в задумчивость, словно что-то про себя решая важное.

– Что-нибудь случилось? – спросил Андрей, чутко ощутив перемену в ее настроении.

– Как тебе сказать… Я до конца не уверена… Но похоже, за мной снова следят.

Андрей тотчас стал серьезным. Убитый мальтиец – это уже не шутки.

– Ты вот что, будь поосторожнее… – предупредил он девушку. – Наши конкуренты способны на все. У меня большое подозрение, что мальтиец нас охранял. Мне на это намекнули, правда весьма туманно.

– Постараюсь, – протянула Агриппина. – Я и не представляла, что наши игры могут завести так далеко!

– Я тоже, – мрачно ответил он. – Слушай, а если я тебя попрошу… Ну, очень попрошу, не влезать глубже во все это?..  – он смотрел на нее почти умоляюще.

– Ещё чего? – возмутилась та. – Чтобы я отступила перед какими-то подонками?! Никогда такого не будет, даже не проси!

И Андрей понял, что увещевать ее бессмысленно – характер не тот.

– Значит, идем до конца? – спросил он.

– Без вариантов! – твердо ответила девушка. Потом добавила уже совсем другим тоном: – Только и ты, пожалуйста, будь осторожней!

Он только молча кивнул. Затем сменил тему.

– Между прочим, Витя ещё хромает… А вчера с нами полез в дыру эту…

– Ничего, до свадьбы заживет! И потом, кто его неволил?

– Никто вроде. Бабушка-то где?

– Пошла к кому-то на дачу…

– Что-нибудь говорила?

– Нет, не доложилась. Вернётся – поставишь на вид, как преданный внук безбашенной бабуле. Между прочим, из-за сегодняшнего дурацкого состояния мне придётся завтра крутиться белкой в колесе. Так что будьте любезны, Андрей Иваныч, – она сделала строгое лицо, – извольте выбирать: либо завтра мы выезжаем в семь-тридцать и ни минутой позже, либо я выезжаю одна, а вам придется пилить в свой институт на общественном транспорте.

– Тут и думать нечего, – пожал плечами Андрей. – Только на мальтийке! С комфортом, с ветерком, с личным водителем, в хорошей компании. С любимой женщиной, наконец!

– Выбор достойный, хвалю, – и Агриппина шутливо ухватила его руку и долго её трясла.

А вскоре возвратилась Елизавета Петровна с корзинкой яблок, презентованных ей очередной подругой, и все трое долго сидели на кухне – чаёвничали. Впрочем, последние свои приключения Андрей с Агриппиной, не сговариваясь, решили не обсуждать. Бабушка и так пострадала ни за что ни про что – не стоило грузить её лишними сведениями, касающимися таких эфемерных вещей как поиск в гатчинских подземельях мистической реликвии, то ли реальной, то ли воображаемой.

Утром, как и договаривались, Андрей с Агриппиной вышли из дома ровно в половине восьмого. Агриппина села за руль, и машина плавно тронулась с места. Когда выехали на трассу, Андрей почувствовал, что его клонит в сон.

– Чего голову повесил? – спросила девушка. – Кофе мало пил?

– Не мешай, я думаю… – произнёс Андрей меланхолично.

– У него есть мысль. И он её думает. – улыбнулась Агриппина.

– Именно! И не ёрничай.

– И о чём же, позвольте спросить, в той мысли говорится?

– Так, общие размышления о смысле бытия…

– A-а… Ну тогда я пас!..

Машин на трассе поначалу было не так много, но чем ближе они подъезжали к Петербургу, тем больше их становилось. Агриппина замолчала, и Андрей заметил, что она волнуется – покусывает губы, резче, чем обычно, поворачивает руль и в зеркальце заднего вида смотрит чуть ли не чаще, чем на дорогу. «Что она там видит?» – подумал Андрей и принялся разглядывать идущие позади машины, однако ничего подозрительного не заметил.

– Ты почему такая напряжённая? Думаешь, следят?

– Тут и думать нечего. Я вижу.

– БМВ? Та самая?

– Похоже. Хотя, та – не та… Номер не разобрать, как и тогда.

– Чёрная? Вон та?

– Ага. Смотри… – она резко выжала газ и, наращивая скорость, пошла на обгон сразу нескольких впереди идущих автомобилей. Выполняя этот рискованный маневр, мальтийка едва не вылетела на встречную полосу и, не сбавляя скорости, летела дальше, отрываясь от оставшегося позади «пелетона».

– Ну, что я говорила?

Чёрная БМВ, совершив крутой вираж, летела по встречной, повторяя их маневр. Расстояние между ними на глазах сокращалось – машина-«хвост» неслась быстрее, чем они.

– Стёкла тонированы. Не поймёшь, кто внутри и сколько их там, – сказал Андрей.

– Во-во.

– Где на этот раз прицепились?

– До Въезда ещё. В городе.

– Неужели ждали?

– Похоже на то.

– Хотя… ничего удивительного! – произнес он. – Выезд на питерскую трассу из Гатчины фактически один. Что если попробовать их перехватить?

– Сомневаюсь, – скептически отозвалась Агриппина. – Хотя…

– Давай попробуем!

– А где? «Ленту» проехали.

– Да у моста. Где станция «Аэропорт».

У железнодорожного моста Агриппина затормозила, и Андрей пулей выскочил из машины, чтобы лишний раз убедиться, что скепсис девушки обоснован: БМВ пулей пролетела мимо них и мгновенно затерялась в плотном потоке машин. Грамотно – подумал он.

– Ты ведь бывший разведчик, – упрекнула его девушка. – Чего ты ждал?

Андрей пожал плечами. И вправду, не стоит считать других глупее себя.

– Ты только одно скажи мне, – заговорил он чуть погодя. – Зачем им тебя «пасти», если им известно, где ты работаешь? Ты говорила, «кавалер» провожал тебя до редакции и потом…

– Видимо, хотят проследить все передвижения, – произнесла Агриппина с нажимом на «все».

– Но – зачем?! И как мне тебя теперь отпускать одну?

– Не дрейфь! Если так переживаешь, поехали ко мне в редакцию. Посидим, кофе попьём. Чтобы в сон не клонило. У тебя ведь времени полно до пары…

– Полно – не полно, однако, достаточно…

По Московскому проспекту они ехали уже в плотном окружении автомобилей. Чёрного БМВ среди них не наблюдалось.

– Отцепился… – сказал Андрей.

– Бог его знает…

Они сидели в редакции и пили кофе с подсохшим печеньем, когда на мобильник Андрею вдруг позвонила Елизавета Петровна в состоянии, близком к истерике.

– Андрюша! – закричала она так громко, что он отставил трубку от уха. – Что стряслось! Что делается!

– Что, бабушка? Что случилось? Говори… – заволновался Андрей, бабушке было не свойственно так бурно проявлять свои чувства.

– Витя… Приполз…

– Ниссен приполз? Куда?..

– Да, Ниссен. К нам домой! Весь в крови…

– Что произошло?

– Избили его… да так сильно избили… Скорую вот вызвала, ждём…

Елизавета Петровна и сама знала немного. На Виктора напали по дороге на работу. Нападавших было несколько, и вряд ли это были просто хулиганы. Он добрался до их дома, чуть ли не на четвереньках поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Теперь находится в состоянии ступора и толком не может ничего объяснить.

– Сейчас приеду, – решительно сказал Андрей.

– Я с тобой! – непререкаемым тоном заявила Агриппина.

Две чашки с недопитым кофе так и остались стоять на столике.

– У меня форс-мажор, я убегаю! – бросила на ходу Агриппина удивлённой секретарше (в редакции, учитывая раннее время, не было больше никого). – Главному потом сама позвоню!

– Хорошо, – обескуражено произнесла та, провожая взглядом вихрем пролетевшую мимо ее стола журналистку, следом за которой несся незнакомый мужчина. И когда дверь за ними захлопнулась, с чувством прибавила: – Полный дурдом!..

Андрей набрал телефон своего профессора:

– Арсений Леонидович! У меня неприятности. Я сейчас еду из Питера обратно домой. Да, случилось… Точно пока не знаю… Арсений Леонидович, надо отменить мои занятия. Попросите, чтобы объявление напечатали и повесили на стенде, у расписания… Перед ребятами неудобно – да что поделаешь… Понимаю, конечно… Очень, очень виноват… Вы сами проведёте? По гроб жизни буду признателен. Не беспокойтесь…

Всю обратную дорогу до Гатчины они и не вспомнили про утренний «хвост», даже мысли не возникло высматривать черную БМВ – мысли были заняты совсем другим. Ситуация оставалась непонятной, но обоим было очевидно – нападение на Виктора напрямую связано с их «историческими изысканиями».

Добрались довольно быстро – поток автомобилей, в основном, двигался в сторону Петербурга. Андрей успел ещё раз поговорить с бабушкой, которая сообщила ему, что скорая приехала, но Виктор от госпитализации отказался, что у него вывихнута челюсть и что он с нетерпением ждёт их с Агриппиной возвращения, раз десять уже спрашивал: «когда?» да «когда?»

– Дай ему трубку, – попросил Андрей.

Елизавета Петровна передала Виктору трубку, но тот, видимо, опять впал в изначальный свой ступор и, пребывая в какой-то прострации, сумел лишь повторить своё «Когда-а-а-а?» – медленно, протяжно, невнятно, точно говорил с набитым ртом.

– Ну, ты тормоз, – удивился Андрей, – да скоро уже, скоро, – успокоил он приятеля.

Мальтийка домчала их до дома всего за полчаса. Бегом поднялись по лестнице и буквально ворвались в квартиру. Витя сидел в их комнате – такой статус теперь имела бывшая комната Андрея, и даже бабушка называла её «ваша комната» или – безлично – «гнёздышко молодых».

Голова у Ниссена была забинтована, полосы бинта, спускаясь от висков, поддерживали подбородок.

– Извини, Витя… Я думал, ты тормоз, а у тебя челюсть сломана.

– Слава богу, только вывихнута, – поправила Елизавета Петровна и добавила укоризненно, – я ж тебе говорила.

Витя сидел голым по пояс, и на его торсе заметны были множественные ссадины и синяки. Под глазом набухал ядовито-лиловым большой фингал.

– Ничего. Бывает и хуже, – критически осмотрев приятеля, подытожил Андрей.

– Бедненький, – пожалела Агриппина.

– И что за человек неутёпный! – жаловалась бабушка. – От госпитализации отказался, в милицию заявлять не захотел…

– Ну и что произошло на этот раз? – наклонился к нему Андрей.

И жертва нападения, с трудом ворочая языком и кривясь от боли в вывихнутой челюсти, принялась описывать свои утренние злоключения.

– На работу по-ошёл…Дворами, чтоб бы-ыстрее… Трое набросились. Или че-етверо…

– Так трое или четверо? – нетерпеливо перебил его Андрей.

– Погоди… спокойно, – Агриппина коснулась рукой плеча Андрея, – видишь, не помнит человек, да и какая сейчас разница – трое или четверо? – Она повернулась к Виктору. – Рассказывай. Где именно это случилось?

– На пусты-ыре. Где два дома со-ожгли.

– На Чкалова? – догадался Андрей.

– Ну…

– Местечко безлюдным не назовёшь, особенно утром, – вставила своё слово бабушка.

– Та-ак они меня схватили и сразу затащили… С улицы не видать, из домов… тоже не видать.

– Куда затащили?

– Да в до-ом сгоревший. Второй, который не разобрали…

В отличие от Агриппины, не слишком хорошо ориентировавшейся в центре Гатчины, Андрей сразу понял, о каком пустыре и о каком «не разобранном» доме идёт речь – весной по городу прокатилась волна поджогов – страдали исключительно деревянные многоквартирные дома, в основном расположенные в центральной части города. Как раз тогда земельные участки под застройку стремительно росли в цене и люди поговаривали, что «освобождение» центра Гатчины от деревянных строений напрямую связано с этим. Впрочем, это были одни слухи и домыслы, а на самом деле – бог весть… Как бы то ни было, на улице Чкалова образовалось два пепелища – один дом выгорел полностью, летом его останки разобрали смуглые гастарбайтеры; другой успели погасить, но жить в нём теперь было невозможно (хуже, чем Гришина сторожка) – та же бригада южан начала разбирать, да так и не закончила. Там, в завалах обгорелых досок и гнилых брёвен, надёжно скрытые от взглядов прохожих остатками стен, таинственные хулиганы и отделали Витю Ниссена.

– Они что, просто напали и молча тебя молотили? – спросил Андрей. – Или говорили что-нибудь?

– Говорили, отдай, что взял… А я говорю… ничего я не брал…

– А они?

– Опять… стали бить… А потом один… зашипел… мол, не ты, так дружок твой с подружкой… И ещё сказали…

– Что?

– Сейчас вспомню… дословно… Один другому говорит… «Герр велел с этим поласковей… для острастки…».

– Кто велел? – на два голоса спросили Агриппина и Андрей.

– Ска-азали, герр… Вроде бы… Я не уверен, сами пони-имаете, в каком я был состоянии…

– А потом?

– Тебе повезло, – сказали, – а дружка ждёт сюрпризец. И подружку тоже, мол, ждёт сюрприз. И ещё… говорят, бабуся оклемалась – ваше счастье, но это был первый звоночек… А сейчас, дескать, второ-ой… А третий будет с сюрпризом…

– Выходит, мы с тобою, Витя, товарищи по несчастью, – сказала Елизавета Петровна. – Между прочим, я к следователю заходила…

– Когда ты успела? – удивился Андрей. – Сегодня никак. Вчера?

– Вчера. В первой половине дня. Пока вы спали без задних ног.

– Толк-то есть?

– Как посмотреть. Снова рассказала ему, как дело было… Тогда, с ограблением…Подписала заявление, протокол. И всё.

– А нам почему только сейчас говоришь?

– Да из головы вылетело. Самой странно даже. Хотя… Что там говорить, ничего не ясно, ничего не известно. И милиция ничего не найдёт.

Агриппина вскинула голову, точно протестуя против покорного смирения Елизаветы Петровны.

– Почему не найдет? – спросила.

– Обычно по вещам доказать можно. Вор попадётся на другом эпизоде, а вещи нашли – и не отвертишься. У нас-то не взяли почти ничего, – казалось, бабушка огорчена тем, что «ничего не взяли».

На секунду стало совсем тихо. Слышно было, как тикают ходики, продолжая неумолимо отсчитывать секунды этого суматошного дня. Виктор молчал, собираясь с мыслями.

– Они тебя отпустили, и ты пошёл прямиком сюда? – спросил его Андрей.

– Прямо сюда. Они сказали, иди и передай… Насчёт сюрприза…

– И поэтому ты пошёл? Они сказали: «Иди и передай», – и ты исполнил.

– Да… Нет… Не знаю… – смешался Ниссен.

Дело было непонятное – и одновременно ясное. Бабушка отправилась на кухню «готовить ланч», как она выразилась. И вдруг мобильный телефон Андрея заголосил – он взял его и стоял, приглядываясь к чему-то, недоступному остальным.

– Хм… Номер абонента засекречен, – прочитал он вслух сообщение, высветившееся на дисплее, – очень интересно, – прокомментировал, и лишь после этого нажал клавишу приёма вызова.

– Да, я слушаю.

Абонент с засекреченным номером говорил явно изменённым голосом:

– Слушаешь? Молодчина. Слушай внимательно и не перебивай. Ты сейчас все свои приобретения, ну ты понял какие… сложишь в пакетик и принесёшь куда я тебе скажу…

– А не возглавить ли тебе колонну идущих на х…? – весело спросил Андрей.

– …Ишь какой смелый! – после паузы хрипло сказал тот. – Как бы жалеть не пришлось…

– Тебя пожалеть? Ты, собственно, кто ты таков и какого ляда добиваешься?

– Заткнись, придурок! Я два раза не повторяю… Сложишь в пакет, что нашёл под деревом и остальное…

– «Я не повторяю» и сразу же повторил! – напряженно рассмеялся Андрей.

Собеседник дал отбой. Нарочитая беспечность Андрея, видимо, не на шутку его взбесила. «Засекреченный» явно принял за чистую монету интонации, которые не сказать, чтобы легко дались Андрею. Ладно, пусть маленькая, но победа, подумал Андрей, которого охватило нехорошее предчувствие.

– Конкуренты звонили, – догадалась Агриппина.

– Они, родимые. На испуг берут… – подтвердил Андрей. И мысленно спросил себя: «Может, и вправду… черт с ним со всем?».

Однако девушка, словно прочитав эти мысли, подняла на него зелёные глаза – в них горела непоколебимая уверенность:

– Не отступать! И не сдаваться! – твёрдо произнесла она.

Где-то я уже слышал этот девиз… – подумал Андрей; мгновение спустя ему уже было стыдно за своё капитулянтство, пускай даже в мыслях, и ещё более стыдно оттого, что его Агриппина каким-то образом уловила флюиды сомнения и подала ему пример твёрдой решимости. Слабая женщина – сильному мужчине. О времена, о нравы!..

Елизавета Петровна позвала всех троих перекусить. Чтобы не тесниться, решили, по её предложению, стол раздвинуть. Для этого надо было чуточку передвинуть сервант – иначе за широким столом сидеть неудобно – спинки стульев упираются одна в стену, другая в сервант этот самый. Ничего сложного в этом не было. Андрей привычно ухватился за угол серванта, но, вероятно, рванул его на себя слишком резко, так что стоявший наверху цветочный горшок, в который бабушка полгода назад пересадила свою любимицу – не то аралию, не то бегонию (Андрей постоянно путал их названия), – покачнулся и медленно, как в замедленной съемке, стал падать прямо ему на голову. Он только успел слегка наклониться вперед, в то время как большой глиняный горшок, перекатившись, точно объёмистое колесо, по его склоненной под углом спине, с грохотом рухнул на пол и аккуратно раскололся на две симметричные половинки; однако скрепленная цветочными корнями земля сохранила форму горшка, и посредине, как ни в чем не бывало, по-прежнему горделиво возвышалась не то аралия, не то бегония.

Андрей опустился на стул. Удар «цветочно-глиняным снарядом» оказался весьма чувствительным, хотя, конечно, Виктору сегодня не повезло куда как больше.

– Да, – философски произнёс убийца аралии-бегонии, – кажется, день не задался…

И Агриппина, поймав на его лице мрачно-философическое выражение, не удержалась и прямо-таки покатилась со смеху. За ней расхохотались и остальные.

Ближе к вечеру она вызвалась доставить травмированного Ниссена домой, и Андрей, разумеется, составил им компанию. Когда машина остановилась возле дома на Маркса, Витя, вместо того, чтобы попрощаться и выбраться из мальтийки, вдруг заговорил – горячо, уверенно, переводя взгляд с Андрея на Агриппину и обратно:

– Завтра надо закончить. Кровь из носу, завтра надо найти действующий вход в подземный этот лабиринт, чёртов лабиринт! И сразу, как войдём – надо идти к тому месту, которое отмечено… На схеме у нас отмечено!

– Ты что, тоже собираешься идти? – изумилась Агриппина.

Но взволнованный Виктор умоляюще ухватил её за руку:

– Не бросайте меня! Я отлежусь за ночь, а завтра прямо с утра… С раннего утра надо идти! Эх, сегодня надо было! Ну ничего, завтра возьму больничный, так что, может, всё что случилось и к лучшему…

– Нет худа без добра, как говорится, – мрачно пошутил Андрей. Спина у него болела. – А как насчет больничного?

– Завтра с утра схожу в поликлинику.

– Ну, не знаю… – Андрей с сомнением смотрел на забинтованного друга. – Конечно, если хочешь идем, но… – он покачал головой, – лучше бы отложить пока это мероприятие. К тому же Агриппине завтра на работу…

– Нельзя, нельзя откладывать! – снова засуетился Виктор. – Нас могут опередить!

– Я мигом слетаю – туда и обратно, – поспешно вмешалась девушка.

– Ну, мигом вряд ли получится. Час в одну сторону, при хорошем раскладе, – назидательно произнёс Андрей.

– Ты ещё скажи, о ментор, что час астрономический, а не академический, – и Агриппина состроила ему забавную гримасу.

– Значит так, – деловито заметил Виктор. Дикция у него заметно восстановилась, вероятно, доктор мастерски вправил ему челюсть. – С утра я иду за больничным листом, Агриппина едет в Питер, а потом мы встречаемся с тобой… – он обращался к Андрею, – с картой обходим перспективные места, находим подходящую точку, проверяем её жизнеспособность и…

– …И я, вернувшись из редакции, к вам присоединяюсь, – закончила за него Агриппина.

– Черт с вами, уговорили! – махнул рукой Андрей, глядя, как просиявший Виктор выбирается из машины. На лице Ниссена играла улыбка победителя – даром, что день для него начинался отнюдь не с победы.

Когда они отъехали от дома Виктора, их головы одновременно посетила одна и та же мысль.

– А давай-ка мы бабулю отправим от греха подальше…

– Слушай! Я тебе хотела предложить…

– Что ты хотела предложить?

– Только не смейся – то же самое!

– Ну вот, теперь уже и думаем одинаково… Это судьба!

– Андрей, ты можешь быть серьезным?

– Постараюсь. Ладно, куда ты хотела её отправить?

– К твоим родителям. В Сибирь.

Андрей едва заметно поморщился. В последнее время он редко общался с родителями – даже по Интернету, даже по телефону. Более того, всё реже думал о них, всё реже вспоминал, и теперь, осмысливая этот факт, видел, что нитка-ниточка эмоционального контакта, духовного родства между ними истончилась настолько, что никакой ниточки, собственно, уже и не существует. С бабушкой совсем другое дело (стоит вспомнить то беспокойство, казалось бы, беспричинное, что охватило его в электричке в те минуты, когда Елизавета Петровна лежала без сознания после удара какого-то ублюдка); не говоря уже об Агриппине: с того момента, как они сблизились, энергетическая связь между ними лишь крепла, что не в последнюю очередь определило сначала – их желание пожить вместе, пусть временно, и затем – их нежелание расставаться и снова жить порознь.

А вот в отношениях с родителями, увы, всё происходило в точности наоборот. Сейчас Андрей корил себя за сыновнюю неблагодарность, и мысленно обещал позвонить им немедленно по возвращении домой – да сколько тут ехать-то!

И всё-таки у родителей своя жизнь. Прежде чем «сватать» им бабушку, неплохо хотя бы посоветоваться, поговорить с ними на сей счёт, и не за день-два до того как, а предварительно. И главный вопрос – захочет ли сама Елизавета Петровна запросто сорваться с места и улететь за тридевять земель?..

– Нет, милая. Это не есть хорошая идея – насчёт Сибири. А вот если она пару дней поживёт у тебя в квартире… – И Андрей выжидательно уставился на девушку.

Она ответила на его взгляд открытой улыбкой.

– Не возражаю. Боюсь только, ей одной у меня будет скучно… Кстати, не забывай, в моей квартире тоже побывали посетители – так что безопасность Елизаветы Петровны под большим вопросом…

Какое-то время ехали в молчании, затем Андрей снова заговорил.

– А если мы отправим её в санаторий?

– В Петродворец?

– Почему непременно Петродворец? Можно в Репино или в Сестрорецк.

– Думаешь, тебе удастся взять путёвку раньше, чем на ноябрь? – скептически поинтересовалась Агриппина.

– Понятия не имею. Надо попробовать.

– Ну, попробуй! В любом случае, стоит для начала испросить её согласия.

– Естественно. С моей импозантной бабулей никогда не знаешь, чего ждать…

– Вылезай! Приехали! – Девушка шутливо ткнула его локтем в бок и помахала перед лицом ключом зажигания, словно приводя в чувство. И то – он и не заметил, что они уже на месте.

Однако зря они волновались и переживали за нее. Елизавета Петровна их опередила. Едва они вошли в прихожую, как она показалась из своей комнаты и произнесла шутливо-торжественным тоном:

– Ребятишки, я тут поразмыслила на досуге… У вас какая-то необъявленная война идёт, или революция намечается, я уж толком не пойму. Но только первой жертвой стала именно я – тюкнули меня по макушке. Я понимаю, что случайно под руку подвернулась и даже понимаю, что это никакие не грабители были. Дальше больше: дома вы не ночуете, заявляетесь утром в совершенно непотребном виде – и спа-а-ать…Во дворце были, допустим. Но где там можно было так перемазаться?! Теперь вот Витя… Если так и дальше пойдет, чего нам следует ожидать, – дверь взорвут или как?..

– Ничего, бабуля, ничего. Мы тут… – сбивчиво начал было Андрей, но она его решительно перебила.

– Мне сейчас звонила Ида Перович. Я ей пожаловалась, в шутку конечно. Секретов ваших раскрывать или там в подробности вдаваться, разумеется, не стала. Так она предложила мне: «Ты, – говорит, – приезжай ко мне, а то одной скучно по осени, даже в театр сходить не с кем». А я слушаю-слушаю и понимаю, дело говорит Ида! Сезон театральный начинается, да он начался уже. Не врёт она, по голосу чувствую, что соскучилась по мне. И то, сто лет не виделись! А сейчас ещё дожди зарядят – с тоски умереть можно…

– Извини, бабуля, – беспомощно сказал Андрей и повернулся к Агриппине.

– Андрей говорил, что вы раньше часто бывали в Петербурге, – с запинкой произнесла девушка. Ей было неудобно, что они своими безответственными действиями практически выжили пожилую даму из ее собственной квартиры.

– Милая моя, – не без горечи отозвалась Елизавета Петровна, – часто я ездила не в Петербург, и даже не в Питер… Часто я ездила в Ленинград!

Повисло неловкое молчание, которое снова прервала Агриппина, всё еще переживавшая свою вину.

– Может, вы захотите посмотреть мою квартиру, – неуверенно начала она, – или даже там поживете, если со своей подругой поссоритесь…

Елизавета Петровна засмеялась неожиданно звонким, молодым смехом.

– С Идой Перович? Поссоримся? Ха-ха! Легко! Но, – бабушка подняла указательный палец, – лишь при обоюдном желании поссориться. Мы с восемнадцати лет знакомы, у неё немецкий – и у меня немецкий, французский мы тоже вместе изучали, да и преподавали вместе; даже – было дело – в одной школе работали, а вот испанского я, в отличие от неё, совсем не знаю…

– И когда ты планируешь отправиться? – спросил Андрей.

– Немедленно! – воскликнула бабушка. Но, увидев, что «молодые» принимают ее слова за чистую монету, пояснила, – да шучу я. Завтра с утра.

– Я отвезу вас на машине, – с облегчением сказала Агриппина.

– Прелестно! А я как раз собиралась тебя об этом попросить. В моём возрасте предпочитаешь буржуазный комфорт…

– Бабуль, только я завтра здесь останусь – ты не против? – осторожно поинтересовался Андрей.

– Замечательно! Значит, у нас с Агриппиной будет время посекретничать. А теперь, молодые – айда чаёвничать! Побалую вас напоследок.

И Елизавета Петровна опять рассмеялась – звонко, точно колокольчик зазвенел где-то рядом, а потом звон тронулся с места и поплыл, медленно удаляясь, затихая.

Боже мой, какой чудесный у неё смех, думала Агриппина, провожая ее взглядом. Как же мне с бабулей повезло! – думал Андрей.

А Ида Перович, о которой только что шла речь, в эти минуты сидела на диване в одинокой своей квартирке и раскладывала долгоиграющий и совершенно несходимый пасьянс. К её удивлению, капризный пасьянс ни с того ни с сего вдруг взял да и сошёлся с первого раза. Это привело старую даму в смятение: вероятно, она где-то ошиблась, ведь не сходится почти никогда, хоть целую ночь просиди, а в этот вечер – с первого раза!.. Она решила повторить попытку и снова принялась раскладывать карты. Пасьянс опять сошёлся!

«Qui pro quo?» – подумала она на латыни и раскинула карты в третий раз. И снова непокорный пасьянс сошёлся! Тогда Ида Перович аккуратно сложила карты, убрала их в нижний ящик комода и отправилась на кухню, где в подвесном шкафчике хранились лекарства. Для успокоения нервов следовало выпить корвалол.

Страшная находка

В надвинутой ниже бровей вязаной лыжной шапочке человек выглядит совсем иначе, нежели без оной, особенно если лыжным сезоном в ближайшем будущем и не пахнет, а в ближайшем прошлом само слово «лыжи» звучало лишь с экрана телевизора, да и то с неизменным уточнением – «водные». А если человек вдобавок вышел из дома в больших солнцезащитных очках («большие» следует понимать как «закрывающие пол-лица»), причём небо со всеми солнцами-лунами своими наглухо заперто облаками чуть светлее грозовых – можно пари держать, что брат родной, встретив его у подъезда, не признает и даже не поздоровается.

Поэтому когда Виктор Ниссен встретил Андрея на пороге своей квартиры, тот в полной мере оценил смысл понятия «культурный шок». Разумеется, ему было очевидно ради чего Витя так вырядился – голова в бинтах, личико в синяках, а так – синяков совсем нет, бинтов почти не видать, можно бродить по городу, не привлекая к себе назойливого внимания, игнорировать знакомых, буде оные встретятся на пути и вообще – чувствовать себя эдаким человеком-невидимкой. Про себя он только крякнул, а вслух иронически произнёс:

– Великолепно выглядишь! Может, всем розенкрейцерам стоит подумать о переходе на такую форму одежды?

Витя только хмыкнул в ответ.

– Я смотрю, ты оправился чуток, – констатировал Андрей.

– А чего? За ночь отоспался, с утреца взял больничный, сходил на перевязку. Да толку я в этих перевязках не вижу большого: рана неглубокая, кровь не струится, не сочится. Зарастёт, как на собаке… И медсестра со мной согласна. Из перевязочной медсестра, – уточнил Ниссен, – а я решил, ладно, сегодня ещё обмотанный похожу. Из поликлиники шлёпал по асфальту, а сам изобретал камуфляж, который тебя так впечатлил.

– Ну что ж, поехали… – произнес Андрей, отрываясь наконец от созерцания своеобразной экипировки друга.

– Поехали! – решительно подтвердил Виктор, запирая дверь.

Приятели спустились по лестнице и вышли во двор, не прерывая беседы.

– Судя по Гришиной карте, в Сильвии имеется «рабочий» вход. По моим прикидкам, неподалеку находится колодец для сброса воды в ирригационную парковую систему…

– Припоминаю что-то подобное… – Виктор задумался, прикидывая расстояние, – вроде посерёдке между Сильвийскими воротами и Птичником.

– Между воротами и тем, что осталось от Птичника, – уточнил Андрей. – Не посередине, но расстояние примерно одинаковое…

– Хорошо хоть что-то осталось. Я думал, махом растащат на кирпичи.

– Так и растащили!

– Ещё не совсем. А где Агриппина?

– Деловые вопросы решает.

– Она хорошо пишет? Статьи у нее интересные?

– По-моему весьма бойкие. Приходи, дам почитать. А ещё лучше сам у неё попроси. Вот приедет – и попроси, что я тебе – передаточное звено? – шутливо возмутился Андрей.

– И попрошу. А ещё где вход «рабочий» имеется?

– Где-где… Ты меня достал! На, погляди сам, – в руках Андрея появилась «Гатчина Подземная», – вот ещё «рабочий»… – и он ткнул в карту пальцем.

Они остановились в одном из проходных дворов неподалеку от Соборной, Виктор старался избегать людных мест. Однако теперь ему все же пришлось приподнять тёмные свои очки, и Андрей только присвистнул, бросив на его лицо беглый взгляд.

– За лодочной станцией, значит… – резюмировал Виктор.

– Ага. Надеюсь, из этих двух хоть один «рабочий»!

Они вошли в парк и двинулись вдоль его восточной оконечности, параллельно забору, за которым виднелись вполне современные строения Хохлова Поля.

– Народ грибочки собирает. – Виктор с завистью кивнул на парочку, в некотором отдалении от торных парковых троп увлечённо колдовавшую над большим трухлявым пнём.

– Опята пошли, – согласился Андрей, – теперь забираем влево – к лодочникам.

Начался мелкий дождик. Судя по всему, улучшения погоды не предвиделось. Пункт проката лодок бездействовал. То есть лодки имелись – во множестве они лежали на деревянном настиле, килями кверху, похожие на диковинных ископаемых рыб с облупившейся голубой чешуёй; в будке, где обыкновенно принимают плату за прокат и залоги за лодки, кто-то сидел, а вот клиентов… их-то и не было. Ни единого.

– Теперь куда? – спросил Виктор.

– За ворота.

Они вышли за ворота и остановились.

– Где-то здесь, – Андрей тщательно ощупывал взглядом окрестность, поминутно сверяясь с картой, но не мог найти никаких, даже косвенных, признаков подземного хода. Он шёл медленно, а Виктор семенил следом, и тоже пытался рассмотреть среди кустов и деревьев что-либо, хоть отдалённо похожее на шахту.

– Стоп, – скомандовал Андрей. – Здесь, по идее, должен он быть. В круге этом, диаметр круга примерно двадцать четыре шага…

– И здесь двадцать четыре? Как от башни-пятиугольника до дуба со шкатулкой в изножье?

– Именно. Пойдём по кругу, будем его сужать мал-помалу… Если, конечно, Гриша ничего не напутал…

Андрей сосредоточенно смотрел себе под ноги, поминутно разгребая жухлую траву или мох, набравший силу в сырых местах. Виктор сначала действовал точно так же, но скоро внимание его претерпело рассеянье – дождь всё усиливался, зонты они дружно не захватили. Чёрт побери, вымокнем как цуцики! – огорчённо подумал Виктор и, продолжая медленно двигаться по кругу, поднял голову, пытаясь найти среди серых ошмёток облачной ваты хотя бы клочок небесной синевы – глоток надежды на прекращение этой непредвиденной слякоти.

«Хрясс…» – Виктор споткнулся, его нога (та, на которую он и по сию пору немного прихрамывал) шибанула о препятствие – пень, укрытый мхом и палой листвой, и – чудо из чудес – сдвинула его с места. Виктор безмерно удивился и замер на месте, уставившись на нестандартный пень, но поняв в чём дело, обрадовался.

– Эй, – позвал он Андрея.

Крышка люка была вырезана, по видимому, из цельного дубового ствола – кора по бокам была самая настоящая, вот только вместо корней «пенёк» держался на двух рыжих от ржавчины петлях, под которыми земля осыпалась в яму, образуя щербины, и которые с противным скрежетом сдвинулись, когда крышка скользнула в сторону, открывая вход.

Охваченные волнением и азартом, приятели заглянули вниз: глубина колодца оказалась метра два-два с половиной. Запасливый Виктор достал из кармана куртки моток веревки и крепко привязал ее к стволу выросшей рядом сосенки, подергал – выдержит! – и они поочередно соскользнули в колодец. Из темной дыры на них пахнуло затхлым воздухом, дыхнуло сыростью, плесенью и гнилью. Отсюда начинался «рукав» – ответвление, по которому предстояло продолжить спуск – но не вертикально, а под углом градусов 45. Андрей посветил в «рукав» фонариком – подземный ход оказался не шире, чем памятный тоннель из подвала, но свод его, в отличие от того тоннеля, не был укреплён решительно ничем.

По наклонной «трубе» они двигались ногами вперёд, с опорой на «пятую точку» – точно с горки съезжали; слава богу, что на сей раз и тот, и другой «принарядились» по ситуации, учтя прошлый не слишком удачный опыт. Солнечный свет совершенно не попадал сюда, слабые лучи фонариков высвечивали стены и своды, поверхность которых была мертва во всех смыслах этого слова.

«Труба» шла всё более полого, следовало ожидать, что впереди – горизонталь, но, увы! – вместо этого жёлтый световой конус нащупал по ходу движения нечто чёрное, непроницаемое. Спустя несколько шагов у путников уже не осталось сомнений – они в тупике. Впереди была тяжёлая сплошная стена из камней и глины, пытаться пробить или даже пошевелить которую – пустое занятие.

Радость оказалась недолгой и сменилась жестоким разочарованием. Обратный путь, представляющий собою подъём, на поверку, оказался куда более трудным, и пока они карабкались обратно вверх по «трубе», скользя по осклизлой земле, им под ноги и под руки попалось такое количество костей и косточек, что было удивительно – почему ни одна из них не привлекла их внимания во время спуска, словно прячась от фонарного света или растворяясь в нём.

Чертыхаясь и отплёвываясь от попавшей в рот земли, они выбрались наружу – вторая попытка проникновения в Гатчину Подземную закончилась столь же плачевно, как и первая. Точно незримый цербер заступил им дорогу, и не было возможности его перихитрить.

– Как думаешь, чьи это кости? – с отвращением спросил Виктор.

– Понятия не имею. Не человеческие – точно. Какие-то животные… небольшие.

– Например?

– Собаки, кошки, белки… утки… Здесь кто-то по ночам пирует…

– Может, захватим образцы на предмет исследования?

– Да ну тебя, Витя! Делать нам нечего, только с костями птичье-собачьими возиться.

Огляделись вокруг – никого. Только дождь сыпет беспрестанно, как через сито. Кряхтя, водрузили на место пень.

– Зачем, спрашивается, мы полезли-то так резво? – задал Виктор риторический вопрос. – Если бы кто увидел…

Андрей пожал плечами:

– А что, по-твоему, делать? Темноты ждать? Вообще-то я предполагал что-нибудь подобное… Давай-ка до приезда Агриппины проверим номер второй!

Едва он произнёс эти слова, как Агриппина позвонила – такое впечатление, будто сидит где-нибудь на дереве поблизости, смотрит и слушает. И позвонила – не сходя с ветвей, как русалка у Лукоморья.

– Ну вот. Едет… – сообщил Андрей, закончив разговор.

– Так куда мы теперь?

– В Сильвию, мой друг. В Сильвию!..

Пока они шли, дождь почти прекратился. Слава богу, подумал Виктор, а то бинты уже намокли. Миновали две стоящие напротив друг друга скамейки и остановились.

– Ну вот, – сказал Андрей нарочито равнодушно, – судя по всему, это он и есть.

Они стояли возле железобетонного колодца, входящего в ирригационную систему гатчинских парков. Весной, когда снег сходит особенно бурно, и летом, после сильных ливней, потоки низвергаются в этот колодец ревущим-гремящим водопадом, закручиваются огромными воронками, кипят, набухая и лопаясь большими пузырями. Не то что теперь: дождик осенний мелкий противный прошёл, и влагу его впитывает почва, а в колодец даже не струйка тоненькая стекает – нет! – скорее капель от сосульки или течь из кухонного крана. Оно и к лучшему! – решил Андрей.

– Что? – переспросил его Виктор.

– Разве я что-то сказал?

– Да… «К лучшему…» Что именно к лучшему?

Хм… Неужели я это вслух произнёс? – удивился Андрей. Совсем приехал! А вслух произнес:

– Мало воды, поток маленький! Помнишь, какая тут Ниагара творится в июле после хорошей безбашенной грозы?

– Как же, видал – впечатляет. Настоящий водокрут. Попадешь в такой – не выберешься!

– Гришина карта утверждает, что это и есть искомое место… – уверенно произнёс Андрей.

– Ох, сомневаюсь я чего-то…

– Да ладно, попытаем счастья!

– Счастье нам не помешает…

И они стали медленно спускаться, осторожно ступая на ржавые скобы; соскользнёт нога или оступишься – плюхнешься в грязь, которой здесь явно с избытком.

Опустившись вниз метра на три, а то и на четыре, начинающие исследователи подземелий наконец ступили на скользкое дно и двинулись вдоль подземной траншеи, перпендикулярно отходящей от трубы-колодца; под их сапогами хлюпала вода, которой, кстати, было немного, не то что в пору половодья или ливней, – тогда оба мигом зачерпнули бы влагу не только голенищами сапог, но и своими лёгкими, – утопли бы, как пить дать! Перебравшись через баррикаду валежника, почти сразу натолкнулись на вторую, напоминавшую кучу противотанковых «ежей», занявшихся свальным грехом.

– Растащим? – спросил Виктор.

– А что, будут ещё какие-нибудь идеи? – с иронией отозвался Андрей.

Легко сказать растащим! А куда тащить? Не в подлунный же мир возвращать эти местные «сокровища». Раскидали, как могли, главное – смогли сами просочиться по ту сторону баррикады. Потопали дальше, сгорбившись, каждый думал про себя: «Не слишком высокие тут потолки! А на карачках не поползёшь, на животе тем более – жижа уж больно мерзкая внизу хлюпает.

– Смотри-ка, Витёк – Андрей остановился и направил луч фонаря на уходящий во тьму тоннель. Да, они вышли к развилке – траншея раздвоилась, от неё отделялся самый настоящий тоннель, расположенный выше уровня собственно траншеи, которая, таким образом, вбирала в себя лишнюю воду – и направляла эту воду вперёд, ниже по течению переходя в трубу… А ответвлявшийся тоннель был, наоборот, просторнее, к тому же – выложен у «точки размежевания» ярко-красным кирпичом, а дальше – чем-то другим, но, как видно, не менее прочным.

Андрей развернул карту и, светя на лист фонариком, торжествующе потряс ею перед лицом Вити:

– Вот оно! Не врёт карта! Вот нитка голубая – типа «подземная река» – видишь, куда пошла? А вот – наша тропиночка!

– Какая там «тропиночка», шоссе целое…

Андрей лишь теперь заметил, что Витя снял тёмные очки и, стоя «во всей красе», являл собою чудо несколько инфернального вида.

– Возвращаемся, – тоном, не терпящим возражений, произнёс Андрей и пояснил, – Агриппину надо встретить.

– И никаких тебе железных дверей, никаких задвижек, никаких пней-муляжей! – восхищённо говорил Виктор, телепаясь позади друга. – Любой заходи, проходи…

– Сим-сим, не скройся! – скаламбурил Андрей, пребывавший в приподнятом настроении и вдруг крикнул. – Сим-сим! Кутасов! Вива Мальта! – Эхо вернуло отраженье этих слов, перевернув звуки так причудливо, что он несколько раз хлопнул в ладоши. – Какая акустика! – прибавил с чувством. – Вот оно – Настоящее. Наконец-то!

Они выбрались из колодца и направились к Ферме, где должны были встретиться с Агриппиной. Несколько раз Андрею казалось, что за деревьями мелькают фигуры людей, однако это его нисколько не насторожило, – сказывалась эйфория, охватившая их обоих после открытия настоящего рабочего входа. Он уверял себя, что это лишь тени деревьев – бесшабашность, этот бесёнок, плясавший сейчас внутри Андрея, имел и другое имя – беспечность.

Но неожиданно Виктор придержал его за локоть:

– Андреас, – тихо проговорил он, – кажется, за нами следят.

– Кто? Где? – встрепенулся Андрей.

– Люди, наверное, кто еще? Во-он среди деревьев хоронятся, за стволами прячутся. Мы идём – и они идут. А как мы остановимся – и они ни шагу.

Значит, не показалось! Подумал Андрей, опускаясь с небес на землю. Если уж Витя заметил…

– Тогда вот что. Сейчас разойдёмся в разные стороны. Ты иди себе спокойно, не суетись, не оглядывайся. А я пока понаблюдаю. Где встречаемся, ты понял?

– У Фермы.

– Точно, – теперь он говорил очень серьезно. – Вот и иди туда. Агриппина, по моим прикидкам, скоро должна объявиться… Ничего, подождёт. В крайнем случае, наберёт меня. Раз пошла такая пьянка…

– …режь последний огурец, – подхватил Виктор.

И они разошлись – легко и просто. Для Андрея исчезнуть в лесу, раствориться – пара пустяков. Он умел делать это, как никто, – бывший разведчик. Но сейчас он корил себя за то, что бесшабашное настроение разом отбило у него и интуицию, и нюх. Теперь же его взяло зло на самого себя и тех недоумков, которые пытались их пасти. Маневр, ещё маневр… перебежка… Ему не стоило особого труда оторваться от не слишком профессиональной погони. И вот теперь они озираются по сторонам, приглядываются, пытаются сообразить, куда он подевался, – и уже Андрей следит, наблюдает за ними, подобравшись почти вплотную. Слушает и запоминает.

– Ну и? – низкий, плотный, с хриплым голосом. В куртке с капюшоном.

– Как сквозь землю… – высокий, тоже темная куртка с капюшоном, прикрывающим лицо.

– А второй? – щуплый и невысокий, в куртке с капюшоном.

– Шеф приказал пасти Музейщика. Насчёт Шифрованного распоряжений не было. – Низкий.

– Шифрованного в головнях разложили, потому и шифруется, скунс. – Шуплый.

– Герр нас по ходу самих разложит в е…енях за то, что Музейщика про…бали. – Высокий.

– Как минимам, взашей вытолкает без выходного лавандоса. – Низкий.

– Если узнает. – Высокий.

– Как не узнает? – Щуплый.

– А откуда узнает, от тебя что ли? Мазу придумаем, отчитаемся. Всё будет шито-крыто. До утренней зари пасли фраерка…типа! – Низкий.

– Вот Музейщик, чёрт е…аный. Мать его… – Высокий.

– Ловить нечего тут, отваливаем. – Низкий.

– Куда отваливаем-то? – Щуплый.

– Да в кабак, куда ещё… – Высокий.

Немалого самообладания стоило Андрею удержаться от соблазна выскочить на них – в одиночку против троих – однако удержаться надо было, надо было дождаться, когда они уйдут – сейчас у него нет права рисковать. Эти – не серьёзные, они и следить-«пасти» не умеют, возможно, его специально провоцируют, посылая за ним в качестве «хвоста» откровенную гопоту. Впрочем, в год ящерицы «хвосты» отпадают сами. Так и этот отвалился, можно дальше не шифроваться. И он бесшумно отступает, исчезая за пределы видимости самодеятельных «топтунов».

У Фермы ждет Агриппина – должна уже подъехать! И Андрей направляется туда, где она ждёт его, и тень его мелькает среди деревьев, и чем дальше, тем шире и увереннее его шаг.

Виктор уже был на месте, видимо, только что подошёл.

– Что это вы порознь гуляете? – подозрительно поинтересовалась девушка, подставляя Андрею щёку для поцелуя.

– Так надо… – туманно отозвался он.

– Хорошо тут парковаться – не то что в петербургских дворах-колодцах! Там все чахлые газоны заставлены иномарочным старьём, – она внимательно вгляделась в их лица. – Ну и как успехи? Хвастайтесь!

– Пойдём. Сама увидишь. Нечего пока рассказывать.

– Неужели не нашли? – разочарованно протянула она.

– Наоборот, нашли. Но – тебя дожидались. Мы как те егеря – дичь найдём, из берлоги вытащим и погоним, а застрелить должна ты… Кстати, молодец.

– Почему молодец? Или в чём? – тотчас оживилась Агриппина.

– Оделась правильно. Главное, сапоги высокие без подсказки обула.

– Так ты же сказал, ирригационный коллектор… или как там называется… Ну, под подозрением. А по водопроводной трубе да без сапог…

– Не комильфо! – подначивал он её.

– Вот именно! Верное словцо. Не ком-иль-фо! Фу-у… День ужасный… И опять смылась совершенно бессовестно, – Агриппина утёрла лоб от выступившей испарины, – скоро меня уволят.

– Не волнуйся. Если тебе станет от этого легче – меня тоже, – усмехнулся Андрей.

– А меня нет! Я на больничном! – воскликнул Виктор, снова, едва выбрался из-под земли, напяливший свои тёмные очки.

Значит, я – Музейщик, а он – Шифрованный!.. Думал Андрей, беззаботно болтая с друзьями. Агриппина же, узрев Виктора в его новом имидже, теперь искренне веселилась.

– Слушай, – сказала она Андрею, – я бы Витьку ни за что не узнала!

– Но узнала же!

– Да как его было не узнать, если он выскочил из-за кустов, как угорелый, при этом истошно вопя: «Агриппина! Это я, я! Виктор!»

– Стало быть, по голосу опознала…

– Отчасти. Голос вроде знакомый, – а на самого смотрю, как Офелия на бедуина… Потом вспомнила его вчерашний вид – и до меня, наконец, дошло!

– А мы с Андреем только что изображали ящериц… – не удержался и похвастался Виктор.

– Как это?

– Отбросили хвосты, был хвост – и нету!

– Ну, ребята, вы без меня не скучаете! – смеялась Агриппина.

Андрей только хмыкнул. Ниссен он и есть Ниссен. «Бедный Витя».

– Ты ему верь больше! – иронически сказал он, но тут же перешел на серьезный тон. – Впрочем, насчет «хвостов» – истинная правда. И что интересно, командует ими некий «Герр».

Так, полушутливо-полусерьезно общаясь между собой, они приближались к вожделенному месту. Агриппина держала их обоих под руки, поочередно заглядывая в лицо то одному, то другому, и звонко смеялась, откидывая голову назад, если шутка казалась ей остроумной.

Андрей вдруг спросил:

– Ты бабушку отвезла к тёте Иде?

– Не совсем…

– То есть как?

– Да вот так! За мной опять БМВ – чернушечка увязалась. Я все оглядывалась, оглядывалась, пока Елизавета Петровна мне не заявила примерно следующее: «Дорогая, я уже все поняла. Я тебе покажу двор проходной, ты туда под арку въедешь и в арке остановишься, чтобы я вышла. И постоишь несколько минут, пока я проходными дворами не уйду. Там близко, но запутаешься, если не знаешь. Нечего на хороших людей кого попало наводить…» Так мы и сделали!..

– Ну, бабуля! – покачал головой Андрей. – Ничего от нее не скроешь…

– Пришли… – радостно воскликнул Виктор, первым подходя к колодцу.

– Так точно. Пришли. Здесь Витя доверие наше не во зло употребил. Спускаемся осторожно, мы с Виктором впереди, ты, девочка моя, сзади.

– Может, я посредине? – спросила она неуверенно.

– Нет! Мы перед тобою завалы из валежников и булыжников будем разбирать…

– А их там много?

– На наш век хватит. Ступаешь бережно по скобам – цок-цок, словно по Бродвею на каблуках, – и Андрей начал спускаться. – Осторожно, скобы проскальзывают, а внизу сплошная грязь, – предупредил он Агриппину. И увидев на ее лице некоторое сомнение, подбодрил. – Не боись! Если вдруг сорвешься – подхвачу.

Однако помощь девушке не понадобилась. Ловко перебирая скобы, она быстро добралась до траншеи, где её уже поджидали мужчины. Снова двинулись вглубь подземелья, друг за другом. Правда на этот раз уже знакомый путь проделали гораздо быстрее – не надо было разбирать завалы.

– Ну, вот мы и на месте! – и Андрей сделал приглашающий жест, точно гостеприимный хозяин подземных земель.

Они стояли на первой развилке, и тоннель со стенами, выложенными ярко-красным кирпичом, уходил далеко, терялся во мраке.

– Просто не верится, – с нескрываемым восторгом отозвалась Агриппина, и оба мужчины ощутили законную гордость оттого, что им удалось удивить такую замечательную девушку.

Постояли и, подсвечивая путь фонариками, двинулись дальше. Причём идти по тоннелю можно было: мужчинам – лишь немного нагнув головы, а девушке – выпрямившись во весь рост.

– Небо и земля, – восхитилась она.

– Ты о чём? – не понял Андрей.

– О нашем ночном приключении в подвале, за железной дверью.

– Каюсь, был неправ, интуиция подвела. Вернее наоборот – пошел на поводу у рацио. Но теперь-то, надеюсь, заслужил реабилитацию?

– Посмотрим.

– А давайте-ка сверимся с картой…

Андрей изучал «Гатчину Подземную» при свете фонарика, который терпеливо держала над ней Агриппина. Они как раз подошли к очередной развилке, и следовало определиться, по какой из двух веток двигаться дальше. Получалось, – чтобы попасть в точку «икс», нужно было свернуть влево. Они и повернули налево, но спустя некоторое время вновь оказались перед похожей дилеммой – и снова выбрали левую сторону.

– Таким способом мы вернее достигнем пункта назначения, – солидно объяснял Андрей, почему надо сделать именно так, а не иначе.

Но у следующей развилки он и сам застыл в недоумении: судя по карте, здесь должен быть перекрёсток – пересечение с другим тоннелем – но вместо этого перед ними была обычная развилка.

– Эх, была не была, – Андрей принял решение, и они двинулись направо.

Шли, пока не уткнулись в самый настоящий тупик. Просто стена. Каменная. Тяжёлая. Зазоры между камнями промазаны раствором.

– Черт возьми!.. На карте этот тупик не обозначен… – Андрей растерялся, – делать нечего, разворачиваемся.

Они вернулись к предыдущей «неправильной развилке» и продолжили движение по другой ветке тоннеля.

– Этот путь должен привести к новому перекрёстку… Не к развилке, нет! На карте показан именно перекрёсток – не далее, чем в тридцати шагах, – убеждал и себя, и друзей Андрей.

Но ни через тридцать, ни через сорок шагов никаких перекрёстков не оказалось. Не было даже простых развилок. Зато тоннель значительно сузился и уменьшился по высоте. Вместо серого камня (он начинался там, где заканчивался кирпич) стены были укреплены железными прутьями, напоминавшими обручи от винной бочки – с тою лишь разницей, что здешние обручи были укреплены внутри, а не снаружи «бочки». На полу опять появилась вода, лужицы серой слизи хлюпали под сапогами.

Тоннель становился ещё уже. Ещё ниже нависал потолок. Стены влажно блестели, словно на них выступил подземный пот.

– Скоро придётся на четвереньках ползти… А потом и на пузе, – с мрачной обречённостью произнёс Виктор.

– Стойте… – махнул рукой Андрей и в очередной раз принялся изучать карту – лихорадочно бессистемно, глазами перебегая от угла к углу, от самой северной до самой южной точки.

Агриппина и Виктор молча наблюдали за его метаниями. Им уже было ясно: Андрей не знает, где они находятся и куда ведёт их эта ветка тоннеля. Прежние представления оказались неверными. И неважно, карта ли неправильно составлена или они пропустили некую развилку, какой-нибудь перекрёсток из-за невнимательности своей…

– Может, повернём назад?..  – тихо предложила Агриппина.

Андрей поднял голову:

– Если через десять шагов нам не встретится никакого реального ориентира – возвращаемся, – он махнул фонарём, и все не просто увидели, но ощутили, как луч упёрся во что-то… Каждый из них тотчас интуитивно дифференцировал для себя это что-то, однако понадобилось десять шагов, пройденных в абсолютном молчании, чтобы подобрать словесное определение того, что им открылось.

Узкий ход, по которому они двигались все это время, внезапно расширился во все стороны, образуя своеобразную пещеру. Внутри нее, в конусе рассеянного света, словно выступая из тьмы, висела на ржавой цепи железная клетка, в которой млечно сверкали в луче фонаря два человеческих скелета. Поза первого человека выдавала полное отчаяние и бессилие – видимо, он сдался раньше, чем умер, а перед концом не боролся, смирившись с неизбежным. Второй, напротив, в ярости склонился вперед, намертво вцепившись зубами в толстые прутья, последним в жизни усилием пытаясь перегрызть, перекусить ненавистное железо, и пусть это усилие стоило ему жизни – он не сдался, не сложил руки, не смирился.

От этой страшной картины волосы вставали дыбом.

Вдруг мертвую тишину нарушил негромкий голос Агриппины. Сдержано и спокойно она декламировала монолог Гамлета:

…Достойно ль Смиряться под ударами судьбы Иль надо оказать сопротивленье?

Андрей передернул плечами, будто в ознобе. Вечная дилемма. Вечный вопрос. И нет на него универсального ответа.

– Ни хрена себе – предки развлекались!..  – неожиданно громко выдал Виктор.

И голос его, отражаясь, отталкиваясь от каменных стен, превратился в эхо, отозвавшееся инфернальным смехом.

– Уходим! – сказал Андрей.

И они, не произнося ни слова, двинулись следом за ним, испытывая ужас от только что увиденного и одновременно облегчение, что те времена миновали. И только когда отошли уже на значительное расстояние, немного расслабились, и Андрей снова принялся с мучительным интересом разглядывать Гришину карту, – но ровным счётом ничего не понимал. Все они вроде бы делали правильно: спустились в подземный лабиринт, воспользовавшись одним из входов, обозначенных на ней, – и в этом случае, как и в предыдущем, как и в самом первом, «за железной дверью», «Гатчина Подземная» их не обманула; все три подземных хода были обозначены верно, так что несмотря на казус с ходом из пятиугольного кабинета, Андрей уверовал в её достоверность. Уверовал, хотя первые два подземных хода почти немедленно упёрлись в тупики. Что же удивительного, даже «туристический официальный» ход, ведущий из подвала дворца к Серебряному озеру, долго ремонтировали, прежде чем запустить туда туристов, – чего можно ждать от секретных подземных троп?.. Понятно, в каком они состоянии. Само проникновение в секретную часть подземного лабиринта может оказаться смертельно опасным для человека! Сдвиги слоёв почвы, отзвуки землетрясений, затопления – наверняка привели к обрушениям кровли подземелий…

Все же весомым аргументом в пользу достоверности Гришиной карты было то, что старинная схема из шкатулки, на которой красным крестом обозначена была искомая точка, ложилась на неё почти без искажений, они явно относились друг к другу как целое и фрагмент.

Но теперь ее полная достоверность вызывала у Андрея большие сомнения. Почему вместо обозначенных на ней перекрёстков им попадались развилки? И тупики… Они облицованы камнем, эти тупики; они никак не могут быть последствиями обвала, проседания, оползня. Выходит, место входа верно обозначено на «Гатчине подземной», однако, карта тоннелей – неверна изначально и, по-видимому, умышленно.

– Не расстраивайся, старик! Чего не бывает? Ну, карта подвела, – Виктор сочувственно похлопал его по плечу. – Как-нибудь прорвемся!

– Ребята, довольно блуждать! Пора на выход… – жалобно произнесла Агриппина.

И Андрей сразу понял: в ней говорит усталость. Её усталость вместе с её голосом непостижимым образом вдруг проникла в него, навалившись на плечи тяжелым грузом, так что он даже покачнулся на месте.

– Согласен. Пора на выход, – повторил он слова девушки, превращая её просьбу – в своё решение.

Они шли, почти не пригибаясь уже, и воды под ногами не было, но Андрею показалось: несмотря на быстрый шаг, обратно они идут дольше, чем туда.

Где же красный кирпич? С недоумением спрашивал он себя. Ярко-красный, яростно-красный, рьяно-красный кирпич вдоль стен?.. И беспокойство, постепенно переходя в тревогу, поднималось по нарастающей. Неужели заблудился? Он похолодел. Только этого не хватало! Он остановился и повернулся к ним.

– Ребята, мы развилку не пропустили?

– Была вроде, – неуверенно ответил Виктор.

– Мы ведь с другого «рукава» шли? Повернуть надо было!

– Кажется, да…

– А чего тогда не сказал?

– Думал, мне показалось…

Андрей ощутил, как струйка пота стекает со лба на ресницы. Нервы разгулялись, – подумал, а вслух сказал:

– Так и заблудиться недолго… Чертов юродивый напаял меня с картой!

– Значит, теперь будем звать тебя не Кутасовым, а Сусаниным… – съязвила Агриппина.

– …Если выберемся, – высказал Виктор общую мысль и со злостью добавил, – в чём я не уверен!

Вариантов не было. Вернулись к предыдущей развилке и снова на свой страх и риск двинулись другой дорогой, хотя никто из них не был уверен в правильности подобной стратегии.

Усталость всё сильнее давала о себе знать, тащились еле-еле, – и вдруг ее груз сделался легче пёрышка. Обводя жёлтым лучом пространство впереди, Андрей наконец увидел в освещённом пятне красный кирпич; ярко-красный кирпич, которым был облицован начальный тоннель. И скоро они уже шагали по ирригационной траншее, чавкая сапогами в грязной жиже. Темнота медленно редела, превращаясь в полумрак, и свет в конце тоннеля был солнечным, пускай рассеянным, пускай отражённым, тусклым – но солнечным. Вскоре Андрей погасил свой фонарь. То же самое с облегчением сделали остальные.

По очереди выбрались из железобетонного колодца. Агриппину так вообще подхватили под мышки и поставили на ноги. Виктор сразу нацепил свои тёмные очки в пол-лица – как будто в лесу его кто-то мог увидеть. И, половины лица недосчитавшись, искатели приключений добрались до ближайшей скамейки и плюхнулись на нее, наслаждаясь отдыхом.

– Не расстраивайся ты так! – сказала Агриппина, глядя на мрачное лицо Андрея. – Ну, не нашли мы то место – и что?.. Зато столько переживаний и впечатлений! Одни скелеты в клетке чего стоят… БррН Жуть такая!.. Меня до сих пор еще трясет… – она достала из кармана куртки пачку сигарет, и когда прикуривала от зажигалки, ее рука заметно дрожала.

– Да я особо и не расстраиваюсь… – отозвался Андрей. – Но надо что-то делать – конкуренты наступают на пятки. А если карта врёт, стало быть, мы опять вернулись в отправную точку…

– Но входы-то налицо, – возразил Виктор.

– Получается, Гришина карта врёт выборочно, и выборочно правдива… – после паузы заговорил Андрей, как бы размышляя вслух. – Только вот какова мера тому и другому – непонятно. – Он провел руками по волосами и встряхнулся, словно отбрасывая прочь тяжелые мысли. Потом оглядел лица друзей. – Ну что, передохнули? Встаем?

Шли молча, сказывалась усталость. Андрей шагал с отрешенным видом, засунув большие пальцы рук в карманы своих рабочих брезентовых брюк. Скоро оказались на берегу Колпанки и, прежде чем двинуться дальше, постояли несколько минут, глядя на полосы ряби, бегущие по воде, на уток, окружённых подросшими за лето утятами, на зелёные ленточки водорослей, колышимых течением. Прогрохотала по мосту невидимая электричка – судя по звуку, нарастающему с юга на север, она выехала из Гатчины и направлялась в Санкт-Петербург.

– Пойдём? – Агриппина коснулась руки Андрея и посмотрела на него ласково-ласково, так, что у него от этого взгляда сжалось сердце и захотелось сказать ей много дивных слов, нежных, танцующих, огненных.

– Я тебя люблю…

Их губы нашли друг друга, точно ненароком. Поцелуй получился долгим, и душа замирала у каждого, и не было их по отдельности: каждый – лишь отдельное тело, а душа – одна на двоих.

Виктор исчез из поля зрения. И прохожие у мостика исчезли, и деревья исчезли, истаяли, и не было никого вокруг них, пока не расстались уста его с её устами.

Наглое похищение

Проговорили до позднего вечера. Целовались-миловались, любили друг друга, не замечая времени. И снова говорили, поминутно отвлекаясь на поцелуи, копили внутри огненную нежность, выжидали… и снова сливались в единое целое их тела.

Опять разговаривали, было уже глубоко за полночь. Дождик за окнами моросил, нескончаемый. На окнах капли его – детские слёзки; скользнёт слезинка по стеклу, да и остановится: будто выжидает чего-то… И впрямь выжидала – вот и дождалась! Такая же маленькая, на слезинку похожая, покатилась по стеклу другая капля, оставляя за собою незаметную чёрточку – и кому кроме Андрея придёт в голову сравнить след её, этот почти невидимый шлейф, с пылающим хвостом кометы, несущейся в космических мирах, проницающей пространство! А капля покатилась и катится, пока не настигнет первую – и они соединились, слились. И новая эта капля уже не похожа на детскую слезинку. О нет! Перед нами слеза взрослой женщины – сорвавшись с ресниц, она катится по оконному стеклу и, наконец, отрывается, срывается вниз, чтобы разбиться о карниз…

Андрей повторяет про себя: «Срывается вниз, разбиться о карниз», – выходит в рифму. Он сидит на подоконнике в домашнем халате, Агриппина уже, кажется, заснула – он слышит её ровное дыхание, в этот звук поминутно вплетается её сонное сопение.

«Милая», – шепчет Андрей, и прилив нежности накрывает его – он не понимает, откуда берётся нежность эта – мягкая как пух, сильная, как торнадо. Её много, поток её неисчерпаем. Он подходит к дивану, на котором спит его любимая. Садится в изножье и начинает целовать ступни её ног – надо же, они такие маленькие! Он целует её пяточки, щиколотки, а потом – каждый пальчик, каждый ноготок…

Нежность неиссякаема, но теперь Андрей различает в ней привкус тревоги, предчувствие печали. Он старается не думать об этом, отогнать от себя тягостные предчувствия, но загодя знает: если тревога устоится, не исчезнет, как налетевший порывом ветер, а застолбит себе в сердце отдельную клеточку, то…

Мы связаны друг с другом солнечными нитями, у нас душа одна на двоих, и это не просто метафора. Если предчувствие, этот спазм душевный – не следствие дурацкой мнительности моей, а нечто более серьёзное, то следует прислушаться, – думал Андрей, – моя рыжая девочка, сколько неизъяснимой нежности ты пробуждаешь во мне! Но зачем её тихий фейерверк перевит гирляндами слёз о завтрашнем дне? Зачем – к месту и не к месту – я ловлю себя на очередной попытке надышаться перед смертью? Отчего нежности сопутствует грусть, откуда берётся чувство тоскливое, похожее на звук зимнего ветра в печной трубе?

Андрей окинул мысленным взором свою теперешнюю жизнь. Да, его представления о мире сильно изменились за эти несколько недель. Отношение к мистической стороне событий, которую раньше он считал выдумкой шарлатанов, болванящих доверчивого обывателя, не могло остаться прежним – столкнувшись с необычными реалиями, Андрей волей-неволей скорректировал свою картину мира. Личный опыт – штука упрямая, против него при всём желании не попрёшь.

Убаюканный монотонными клавикордами дождя, Андрей, наконец, уснул. Во сне они с Агриппиной обрывают на лугу ромашки, плетут венки друг для друга – поскольку венок, сплетённый и надетый любимым – сильнейший оберег, никакое зло не коснётся того, кто его носит! Стороною обойдут таких мужчину и женщину ненависть людская и зависть.

Они любят друг друга. Они надевают друг другу венки, их кто-то ждёт на опушке леса, надо спешить туда. Они приближаются к опушке, и видят Гришу юродивого, он уводит их под сень дубов, сирени и ясеней, и Андрей понимает, что они не где-нибудь, а в Сильвии. Андрей хочет выяснить у Гриши, почему его карта временами фальшивит, и как это исправить. Он убыстряет шаг, потом переходит на бег – но ему не удаётся приблизиться к Грише ни на сантиметр.

Природа Гриши – не человеческая, понимает Андрей. Гриша – не человек, уже не человек, а может, никогда им и не был.

Гриша ведёт их в свою полуразрушенную сторожку. Они поднимаются на крыльцо, Гриша открывает дверь, пропуская гостей в это странное жилище, после чего дверь закрывается с громким стуком-хлопком. Безумец залезает на обшарпанную табуретку, в руках у него руль от детского электромобильчика. Он делает вид, что рулит, изо рта вылетают странные звуки: так маленький ребёнок подражает звукам клаксона. Андрей и Агриппина заворожённо наблюдают за исполнением шизового ритуала.

Вдруг, ни с того ни с сего, Гриша как рявкнет:

– Открыть кингстоны! Полное погружение!

Откуда-то снизу, Андрей не может понять, из подвала или из самого ада, слышится приглушённо:

– Есть открыть кингстоны! – и Андрей узнаёт этот голос, он принадлежит Фридриху фон Бергу, дрезденскому профессору.

– Есть полное погружение! – весело кричит фон Берг, и Андрей чувствует: дом, в котором они находятся, движется вниз, точно куда-то проваливается.

– Гриша! Ты что творишь, обезьяна! – испуганно кричит Андрей, но голос его тонет в звуках бурлящей воды, и под их аккомпанемент Гришина сторожка стремительно погружается не то в пруд, не то в океан.

Окна, как по мановению волшебной палочки, принимают форму круглых иллюминаторов. Через секунду-другую окна-иллюминаторы уже целиком уходят под воду – «судно» погружается стремительно. Андрей видит, что Гриша тоже преобразился: на нём теперь китель капитана подводного флота, хотя табуретка и руль остались прежние, – а Гриша, крутя чёрное колёсико своего «штурвала», рявкает новую команду:

– Гидрокостюмы для моих почётных гостей!

Снизу вновь доносится отзыв дрезденского профессора, но голос его теперь звучит зловеще:

– Никаких гидрокостюмов, отстаём по плану смертей!

Гриша весело глядит на своих гостей и картинно разводит руками: сами слышали, мол. Ничем помочь не могу. И рад бы, да не в силах.

– Граждане естествоиспытатели, пожалуйте в торпедный отсек…

И Агриппина с Андреем проходят в торпедный отсек, который обнаружился рядышком в уголке, в трёх шагах. Они совершают эти три шага медленно, с достоинством, держась за руки, гордо подняв головы, украшенные венками из ромашек.

– Салютуем сладкой парочкой! – командует Гриша откуда-то из-за спины.

И вдруг повисла тишина – такая, что от неё звенит в ушах. Все звуки умерли. Она тянется, и Андрею чудится – он оглох. Наконец раздаётся голос фон Берга, но не снизу, а сверху, и не приглушенно доносится, а наоборот, рокочет, как гром небесный:

– Салют категорически запрещён! Вы что, черти, не видите? На них венцы Фреи!

– Ах, – разом ахнуло в воздухе, точно тысячи духов бесплотных роились вокруг и все сговорились разом проявить себя.

– Салют! – кричит Андрей, махая руками на невидимок, и вдруг чувствует, как его возносит вверх, туда, где у сторожки, в её «сухопутном» варианте, должен находиться дымоход. Он вылетает через трубу, словно пробка из бутылки шампанского, и уже несется где-то высоко, а сам никак разобрать не может: если вокруг него вода, то чем прикажете дышать? Жабрами?

– Андрей! – из глубины, снизу доносится голос Агриппины. Слабый далёкий звук напоминает эхо, гаснущее, чтобы вернуться стократ ярче: так и происходит – зов повторяется, – Андрей! – только теперь её голос окреп, стал много громче, отчётливей; отмахнуться от него невозможно.

– Андрей… – раздаётся прямо над ухом. И он открывает глаза и видит склонённое над ним лицо Агриппины. В первое мгновение, пока морок сновидения не развеялся, Андрей глядит на неё с неподдельным удивлением: куда подевался её венок? Говорила, от злых сил убережёт, а сама и скинула первая, и носить не стала…

Морфеевы чары улетучиваются, точно дым при хорошей вытяжке. Однако, во взгляде Андрея по-прежнему читается удивление.

– Ты чего? Рано ещё.

Но Агриппина была уже одета «по-рабочему» и, разбудив Андрея, тут же отошла к зеркалу наводить марафет.

– Кому рано, а нам, рабочим лошадкам, самое время! И тебе перемена деятельности не помешала бы: время разбрасывать камни… – помнишь?

– Ну, помню, и дальше что?

– Время науку двигать, родной! Время в подземелья лазать…

– А ты не допускаешь, что это вещи одного порядка? – прищурился он.

Для раннего утра вопрос нетривиальный. Экзистенциальный вопрос. Агриппина задумалась, продолжая красить ресницы – надо испробовать новую тушь, она якобы придаёт ресницам модный зеленоватый оттенок, подчеркивающий выразительность глаз.

– Вполне допускаю, – наконец ответила она. – Но внутри меня клокочет глухой протест…

– Здрасьте-пожалуйста! Ты же сама в это дело влезла! Кто в подземный поход напрашивался?

– Грешна, батенька. Андрюша, ну послушай… Я отнюдь не считаю всё это баловством. Наоборот, дело очень серьёзное. Кровь уже пролилась, и не только малая – вон, мальтийца убили ни за что.

– Так в чём разница?

– В том, что это вещи – по-моему – из разных областей. Боже упаси мне, как говорится, принизить значение той задачи, что стоит перед тобою! Боже упаси, покинуть тебя на этом пути. Но «вещи одного порядка» – это журналистика и искусствоведение, но не математика и ведовство!

– Ингерманландские колдуньи слабы в арифметических операциях? – усмехнулся он.

– Угу… Ладно, пять секунд мне не мешай… – Агриппина снова повернулась к зеркалу. Карандашом подвела губы, придав рту более четкую линию, нанесла на лицо немного тонального крема, чуть выделила кисточкой скулы и критически осмотрела своё отражение. Андрей с интересом наблюдал, как она прихорашивается. В какой-то момент он вдруг увидел девушку одновременно в двух ипостасях: отражённая была деловой и энергичной, другая, из плоти и крови, – домашней и теплой.

– Ты Гришу сегодня хочешь навестить? Нашего юродивого картографа… – спросила уже из прихожей, застегивая молнию на ботиночках.

– Пока не решил. Может, стоит попробовать ещё вариант, и если уж опять… то…

– Надо выяснить, что у него с картой…

– Вот что… Я сначала во дворец схожу, поработаю немного. Заодно прощупаю обстановку… А потом, наверное, и до сторожки прогуляюсь. Не ровен час, что-нибудь прояснится, а то мы пока на месте топчемся.

– Ну ладно. А я на пресс-конференцию прямо сейчас, после обеда в ЛенЭкспо, вечером надо бы еще на презентацию – только это вряд ли…

– Почему? Сходи. Развеешься.

– Благодарю за милостивое разрешение, мой государь! – иронически откликнулась Агриппина. – Обязательно приму к сведению. Покеда!

Андрей услышал, как поворачивается ключ в замке, и внезапно острое предчувствие беды пронзило его так явственно, что нервы каждым отросточком своим, каждой клеткой отозвались на эту боль. И печаль – гробовая. И нежность – как на похоронах возлюбленной. Что, чёрт возьми, со мной происходит? Он вскочил на ноги, набросил халат и просился к балкону. «Она только вышла, надо ее остановить, объяснить, заболтать, дома оставить, уговорить поехать позднее… Сейчас, сейчас…» – бормотал он, выскакивая на балкон. Агриппина уже садилась в машину.

– Агриппина, вернись! Вернись! – кричал он, перегибаясь через перила.

Но она не услышала. И вот уже мальтийка тронулась с места, повернула к выезду из двора, сейчас обогнёт угол дома и скроется с глаз… Облокотившись о перила, он с острой тревогой провожал ее взглядом.

Внезапно из-за угла навстречу мальтийке одновременно вывернули две машины. Раздался истошный визг тормозов, от которого тело Андрея будто пронзило электрическим разрядом. На какие-то доли секунды все три машины застыли на месте. Как в замедленном кино… Думает Андрей. И вдруг мальтийка начинает истошно сигналить и всё приходит в бешеное движение. Из двух автомобилей, как горох из стручка, высыпаются несколько мужчин. Один неистово дергает ручку двери мальтийки, потом подбегает другой и, наклонившись к замку, что-то делает с ним. Дверца открывается, они выволакивают за руки из салона сопротивляющуюся и орущую Агриппину и запихивают ее внутрь черного БМВ.

Андрей не помнил, как очутился на улице. Но водитель БМВ уже ударил по газам и, совершив рискованный вираж, вылетал вслед за «направляющим» джипом на улицу Гагарина. Толстая задница бандитского БМВ, увозившего Агриппину, насмешливо вильнула на прощание – и скрылась за углом.

Оглушенный Андрей, босиком и в купальном халате, остался стоять в одиночестве посередине двора. Он огляделся по сторонам – никого. Хоть бы одна живая душа во дворе появилась! «Матиз» с настежь распахнутыми дверями стоял под углом, загораживая въезд и выезд во двор. Автоматически он направился в сторону машины. Не успел! На три секунды опоздал! В бессильной злобе ударил кулаком по багажнику, затем все также, на автомате, сел за руль, отвел мальийку на обычное место на дворовой стоянке, вытащил ключи зажигания и заблокировал дверь.

Происшедшее на его глазах просто не умещалось в голове. Агриппина похищена! Страшная правда угнездилась в двух словах. Сообрази он выскочить на улицу минутой раньше – и исход поединка вовсе бы не был предрешен. Эти коротко стриженые парнюги получили бы по заслугам. И тогда Агриппина, его Агриппина сейчас была бы с ним рядом…

Он вдруг понял, что бесцельно кружит по двору в халате и босиком, – на радость соседям, – и направился к подъезду. Быстро забежал в квартиру: срочно звонить в милицию!.. Протянул руку – набрать «02», но его опередил телефонный звонок. Он снял трубку, но ещё до того, как услышал голос, уже знал: звонят они, похитители Агриппины, – эти выродки, твари. Надо сдерживать эмоции, перетерпеть ради Агриппины. И Андрей, стиснув зубы, терпел.

– Говори, – произнёс он в трубку.

В ответ раздался гнусавый, явно изменённый мужской голос, может, даже – именно этот человек уже звонил ему в прошлый раз.

– Чувак, ну ты понял. Твоя девочка у нас. В милицию сообщишь – ханачик ей, понял? Хана.

– Твои условия? – спросил Андрей, стискивая зубы в бессильной ярости.

– Узнаешь в своё время. И ещё пожелание, Андрюша: сиди дома. То есть дома, вообще из квартиры не выходи. Мы с тобой свяжемся скоро, тогда и получишь инструкции…

Похититель отключился, а Андрей так и застыл, с отчаянной злобой сжимая в руке трубку. Попробовали бы они похитить его – так нет, они сделали самое подлое, украли слабую, беззащитную женщину!.. Его женщину… Он положил наконец трубку и принялся без устали мерить шагами квартиру в ожидании очередного звонка. Да черт с ним, с этим кинжалом, или что они там ищут, – лишь бы с Агриппиной все было в порядке! Стоп! Наконец приказал он сам себе: надо взять себя в руки и подумать. Он остановился. Сразу возникает вопрос – кто похититель?.. Рука сама собой потянулась к телефону. Он набрал Витькин домашний номер и услышал его недовольный голос: «Ниссен у телефона…» И этот недовольный утренний голос Виктора как-то сразу помог ему обрести почву под ногами.

– Виктор, это я! Тут такие дела… Агриппину похитили! – с места в карьер сообщил он.

– Что-о?! – буквально заревел в трубку Ниссен. – Когда? Кто?

– Только что. Прямо на моих глазах. Вытащили из машины и увезли.

– Сиди дома, я бегу к тебе, – приказал тот и отключился.

Ну вот, с облегчением сказал себе Андрей, сейчас появится Виктор и… Но что именно произойдет додумать ему не дали – снова зазвонил телефон, и Андрей схватил трубку. На этот раз голос показался ему чертовски знакомым.

– Андрей Иванович, – очень серьезно произнес мужчина, – мы уже все знаем. Хотели предупредить вас, но не успели.

– Кто – вы? – настороженно спросил Андрей.

– Прошу прощения, не представился! Это Сигурд Юльевич.

– Сигурд Юльевич… Да откуда же вы…

– Узнали? – Андрею почудилось, что на том конце провода усмехаются. – По своим каналам, разумеется. У нас ведь довольно обширные связи в различных кругах. Мы догадывались, что они могут предпринять определенные действия, чтобы завладеть реликвией, но не предполагали, что так скоро и настолько беспардонно. Вы уже, наверное, догадались, за чем охотится ваш странный профессор и кого собственно он представляет?

– За чем охотится, догадываюсь, хотя не совсем уверен. Но вот кого представляет…

– Андрей Иванович, Андрей Иванович… Ну нельзя же быть настолько наивным! Ваш предок, граф Кутасов, был куда как серьезнее!

– Так вы и об этом тоже знаете?

– Тоже мне тайна! Речь о другом: кинжал, за которым идет настоящая охота, является одним из самых ценных оккультных предметов в мире. Его уже несколько веков пытаются обрести очень солидные организации, для которых он представляет высшую сакральную ценность.

– Неужели розенкрейцеры? – изумился Андрей. – Всегда полагал, что все эти тайные обряды – удел психически неуравновешенных людей. Какие-то духи, демоны, алхимия, философский камень… Настоящий бред!

– Не такой уж и бред, уверяю вас, – снова усмехнулся Сигурд Юльевич. – Не такой уж и бред… Однако розенкрейцеры здесь ни при чем. Ибо небезызвестный вам Фридрих фон Берг представляет Аненербе. Слышали о такой организации?

– Но ведь это… Конечно, слышал. Даже по телевизору на эту тему фильмы смотрел – про летающие тарелки, какие-то древние знания.

– Вот именно, древние знания. – с нажимом, произнес Сигурд Юльевич.

– Но что же теперь делать? – вырвалось у Андрея.

– Пока – ждать. Выслушать их условия и обдумать.

– Да какие условия! Я согласен всё им отдать, лишь бы Агриппина вернулась!

– Ну, это вы зря… – после небольшой паузы сказал Сигурд Юльевич. – Не стоит так паниковать. Вы не всё знаете. Агриппина у нас девушка непростая, – со значением прибавил он. – Так что не торопитесь – мой вам совет. Кстати, могу я поинтересоваться: вы Его уже нашли?

– Кинжал? Нет, конечно! Подземелье во многих местах обрушилось, карты точной нет. Да и не до того мне теперь!

– Это понятно. Хорошо, что пока не нашли… – в голосе его прозвучало недоверие. – С этой вещью нужно обращаться осторожно. Очень осторожно. Если не возражаете, я вам еще позвоню. Позднее. Возможно, кое-что прояснится…

– Конечно, – устало сказал Андрей и положил трубку.

А в дверь уже настойчиво звонили. Неужели Виктор так быстро? Подумал Андрей. Но это был, действительно, Виктор. Окинув друга внимательным взглядом, он в знак поддержки положил руку ему на плечо. Они молча прошли в комнату Андрея.

– Да, выглядишь ты не очень, – сочувственно сказал Виктор.

– У меня мозги набекрень от всего случившегося. Не могу собрать себя вместе.

– Пойдем, выпьем кофе, а то ты меня практически из койки вытащил, – предложил Виктор, – я даже умываться не стал, сразу машину поймал и к тебе.

– Спасибо, друг! – искренне поблагодарил его Андрей, который в присутствии Виктора сразу немного оживился. – Между прочим, я только что с Сигурдом разговаривал.

– Который из масонов, что ли?

– Ну да, тот самый. Нет, это не они! – покачал он головой в ответ на его немой вопрос. – Они считают, что Агриппину выкрали последователи Аненербе.

– Что-о?! – почти выкрикнул Виктор. – Но ведь…

– Аненербе уже давно не существует? Похоже, это не соответствует действительности. Слушай, ты что-нибудь про них знаешь? У меня в голове какие-то отрывочные сведения, больше похожие на сказки. Насчет тибетских лам, оккультных знаний, Атлантиды и прочее. И еще, кажется, наш Фридрих – член этой самой Аненербе… Во всяком случае, так сказал мне Сигурд.

– Ни фига себе! – выдал явно ошарашенный Виктор. – Тогда… тогда… – он умолк.

– Что – тогда?

– Дело принимает серьезный оборот. Эти господа ни перед чем не остановятся. Они тебе уже звонили?

– Звонили. Сказали, что еще свяжутся.

– А чего им, собственно, надо?

– Да артефакт наш им нужен! Кинжал Одина!

– Че-его?

– Кинжал Одина. Помнишь, я тебе говорил, что у меня есть одна догадка насчет артефакта? И вот прямо сейчас, в разговоре, Сигурд это подтвердил.

– Ему-то откуда известно?

– Понятия не имею. Но – интересовался, нашли или нет. Кажется, я его сильно разочаровал.

– Кинжал Одина… – медленно, почти по слогам произнес Виктор, словно вслушиваясь в звучание каждого слова. – Но это же… это просто грандиозно!.. Невероятно!! Сомневаюсь, что ты даже отдаленно представляешь себе его истинную ценность…

– В смысле? – пожал плечами Андрей. – Как любой старинный артефакт, он уникален и фактически бесценен.

– При чем здесь это?! Дело вовсе не в исторической ценности!.. Легендарный Кинжал Одина совершенно неоценим для всякого рода оккультных обрядов. Члены Аненербе были просто помешаны на подобных реликвиях. Я интересовался историей этой организации. Они по всему миру искали различные артефакты, чтобы укрепить свое мировое господство. И сейчас пойдут на все ради этого кинжала! Ну, и вляпались мы с тобой, дружище…

– Мы-то ладно, главное – Агриппина!

– Да, Агриппина… – уныло отозвался Виктор и надолго умолк.

Андрей тем временем приготовил крепчайший кофе и разлил по чашкам. Закурил, глядя на упорно молчавшего Виктора. Кажется, вляпались они действительно основательно… Сейчас необходимо было собраться и трезво обдумать свои действия. Хотя… какие к черту действия! Если похитители позвонят – он без колебаний примет любые условия. Вытащить Агриппину – только это его и заботит.

– Так что же все-таки произошло? – спросил Виктор, принимая из его рук чашечку кофе.

И Андрей подробно пересказал ему все события этого утра, стараясь не упустить ни малейшей детали.

– Да-а, дела… – подытожил тот и снова надолго впал в глубокую задумчивость. – Понимаешь, Андрей, – заговорил он через какое-то время, – Аненербе – это нечто весьма необычное и опасное. Как ты знаешь, я давно интересуюсь всякими оккультистами, закрытыми орденами и прочим. Естественно, не прошла мимо моего внимания и информация о мистических истоках фашизма. Ты сейчас способен что-либо воспринимать, или как?

– Способен. В какой-то мере. Рассказывай, это меня отвлекает. И потом, надо знать, с кем имеешь дело.

Виктор кивнул и продолжил:

– История этой организации началась году этак в…

И тут, словно гром среди ясного неба, раздался телефонный звонок. Андрей, как сумасшедший, бросился в прихожую, где на тумбочке стоял аппарат, однако, подбежав, постарался справиться с волнением и только тогда поднял трубку. В спину ему дышал Виктор.

– Хорошо, что вы прислушались к нашему совету и не покидали квартиру, – произнес голос с легким акцентом. – Это говорит о том, что вы разумный человек.

– Агриппина где? – невежливо прервал его монолог Андрей.

– Ну вот, а я только что назвал вас разумным… – разочарованно продолжал Фридрих. И несмотря на то, что раньше они говорили только по-немецки, Андрей тотчас узнал его голос по тембру и еще по каким-то неуловимым оттенкам, возможно, по интонации. – Вы правы, она у нас. И с ней ничего не случится, пока вы будете следовать нашим указаниям… – он выждал немного, однако на этот раз Андрей его не прерывал. – Гут, – удовлетворенно произнес Фридрих и продолжил, – вы умеете подчиняться. Я это ценю. Вы, наверное, уже догадались, что нам от вас нужно? Так сказать, сложили кусочки мозаики в единую картину?.. Правильно, мы хотим получить от вас дощечку с рунами и тот предмет – в обмен на вашу подругу. С сожалением должен заметить, что у нее очень плохой характер, – пришлось надеть ей наручники, – он выдержал долгую паузу – давил на психику. – Вы согласны на такой обмен?

– А если не соглашусь? – спросил Андрей.

– Не советую… – с угрозой произнес фон Берг. – Тогда вы вряд ли увидите вашу подругу.

– Понятно. Я согласен. Только предмета у меня нет.

– Как нет? – Фридрих казался взбешенным.

– Так – нет. Искали, но не нашли.

– Но по моим данным, вы… – профессор умолк, о чем-то размышляя. – Если вы мне лжете…

– Да наслышан я уже о ваших методах! – зло сказал Андрей. – Значит, я передаю вам рунический текст, а вы возвращаете мне Агриппину? Так, господин профессор?

– Пожалуй, что так, Андрей Иванович… Только тогда вы передадите мне и карту подземелий! Ту самую, которой вы пользовались.

Ага, сказал себе Андрей, стало быть, про карту-схему Кутасова они не проведали… А вслух выпалил:

– Нет у меня никакой карты!

– По моим сведениям есть! – с нажимом заявил профессор. – Вы купили ее у некоего Гриши, местного сумасшедшего.

– Но если вы знаете про Гришу, следовательно, у вас точно такая же карта! Зачем вам ещё и моя?

– А вот это вас не касается. Решайте, или я повешу трубку!

– Согласен, – сказал Андрей после небольшой паузы. – Где и когда?

– Совсем другой разговор, – удовлетворенно отозвался Фридрих. Он явно испытывал торжество оттого, что так быстро сломал этого русского. – О месте и способе передачи всех материалов я вас уведомлю. И не вздумайте обращаться к органам – это плохо закончится… – снова угрожающе напомнил он. – А то получится как с мальтийцем…

– Повесил трубку, – сникшим голосом произнес Андрей и повернулся к другу. – Неужели они могут и с Агриппиной вот так?..

– Эти могут, – мрачно подтвердил тот. – Ты пойми, они же невменяемые! Ради подобного артефакта всё что угодно сделают. С психами, вообще-то, лучше не спорить… Когда ты его с картой начал морочить, я перепугался, – нельзя их дразнить, ни в коем случае.

– Это я нарочно, чтоб не думал, будто ему всё легко дается. Если бы я сразу сдался, он мог заподозрить подвох. А так – вроде он меня психологически додавил, оказался сильнее.

– Очень правильно! Лучше, когда противник тебя недооценивает.

Кто вы, герр профессор?

Они снова прошли на кухню. Андрей сел на табурет у стола, облокотился о столешницу и задумался. Виктор приготовил еще кофе. Потом достал из холодильника масло и сыр, сделал бутерброды и почти насильно накормил приятеля, которому кусок в горло не лез, в буквальном смысле этого слова. После еды Андрей стал оживать, а пятьдесят граммов коньяка, которые они приняли для поднятия духа, помогли ему немного расслабиться. Он прошел в свою комнату, переоделся, положил на стол черную папку, в которой хранилась дощечка с руническим текстом, и вернулся в кухню. Виктор окинул его критическим взглядом и остался доволен: друг постепенно приходил в себя. Надо было по возможности отвлечь его от тягостных мыслей.

– Хочешь, расскажу тебе про Аненербе? – спросил он. – Честно говоря, не предполагал, что она еще существует. И потом, почему ты решил, что наш герр именно из Аненербе?

Андрей встрепенулся и поднял голову.

– Ну, во-первых, Сигурд Юльевич сказал об этом открытым текстом. И, во-вторых, просто сложил два и два. Помнишь, за обедом фон Берг рассказывал, будто его отец здесь, в Гатчине, служил в армии по хозяйственной части?

– Припоминаю.

– А если не по хозяйственной?

– И ты сделал вывод, что его отец…

– Да. Был членом Аненербе. А в Гатчине искал наш артефакт. Искал еще тогда, во время войны. Я ведь тоже где-то читал, что фашисты собирали мистические предметы, чтобы использовать в своих целях.

– Например, Копье Судьбы и Чашу Грааля!

– Совершенно верно. По всей видимости, он и передал сыну некоторые сведения насчет кинжала, быть может, даже догадывался, где тот спрятан. Вот Фридрих и явился по наши души.

– Точно, – выдохнул Виктор. – И как я раньше не додумался?

Андрей молча кивнул.

– Знаешь, что меня удивляет, – снова заговорил Виктор. – Что про Аненербе заговорили совсем недавно. Раньше всё было покрыто мраком. Может, только года четыре назад стали просачиваться в печать какие-то крохи. Я сразу заинтересовался – ещё бы! – мистический фашистский орден. Занялся поисками материалов – и просто обалдел!..

Глядя на него, Андрей ждал продолжения.

– Аненербе переводится как «наследие предков». Основанный в 1935 году, со временем, благодаря Гиммлеру, орден превратился в некую головную научно-исследовательскую структуру в составе СС, под контролем которой находилось около полусотни институтов. Занимались эти институты весьма странными вещами. Например, поиском древних знании, на основе которых создавались новейшие аппараты типа летающих тарелок, изучением магических методов с целью воздействия на человеческое сознание и тому подобное. – Андрей слушал его рассказ рассеянно – напряженно ожидал нового звонка, – но все-таки слушал, и вдохновленный Виктор продолжал. – Предыстория Аненербе, в общем-то, довольно туманна. Якобы некий профессор Карл Хаусхофер, прежде служивший военным атташе в Японии, основал в 1919 году орден «Братьев света», – позднее его переименовали в «Общество Врил». Под крылышком ордена собрались такие мистические германские ордена, как «Господа черного камня», «Черные рыцари», «Общество Туле» и орден эсэсовской элиты «Черное солнце». В то время как орден «Общество Туле» занимался материальным миром и политикой, – «Общество Врил» было нацелено на мир потусторонний.

– Да, я слышал, что эсэсовская элита участвовала в различных мистериях, связанных с миром мертвых.

– Если бы только это!.. У Аненербе было разработано собственное учение, и весьма логичное – хотя бред шизофреника иногда тоже выглядит непробиваемо логичным. Главный их идеолог, Герман Вирт, в своей книге «Происхождение человечества» доказывал, что у истоков человечества стоят две расы: духовная раса Севера – нордическая, и гондваническая раса Юга, в которой превалируют низкие инстинкты. Но счастливая звезда Вирта закатилась довольно быстро, и на идеологическом небосклоне засияла новая звезда по имени Карл Мария Виллигут. О, этот был психом и гением в одном флаконе! За то, что приобрел огромное влияние на рейхсфюрера, его прозвали «гиммлеровский Распутин». Человек был совершенно неординарный. Родился он в Вене, долгие годы служил в армии, а после отставки поселился в Зальцбурге. Среди высших офицеров СС имел репутацию «последнего наследника» древней линии германских святых Виллиготис.

– Да уж, ценный кадр для мистиков и оккультистов!

– Еще какой! – подтвердил Виктор. – Дело в том, что Виллигут был абсолютно уверен, что, благодаря родовой памяти, помнит события из жизни своего племени более чем тысячелетней давности. Ходили слухи, что он получал советы и наставления от своего деда Карла Виллигута, причем, в рунической форме, – а своим посвящением в семейные тайны обязан отцу.

– Понятно. Семейная традиция.

– Зря иронизируешь! Не все так просто… Виллигут был широко известен в оккультных кругах Вены. Свой род возводил к «тайным германским королям». При этом подробно описывал древние религиозные практики, военную организацию и законы древних германцев, – ссылаясь на видения своей родовой памяти. По его мнению, Библию создали в Германии, когда поклонялись германскому богу Кристу, и лишь позднее ее заимствовали христиане. Древние германцы якобы обитали на земле во времена, когда на небе было три солнца, а землю населяли гиганты, карлики и другие мифологические существа. Он был убежден, что его предки, Адлер-Виллиготен, после долгого периода войн, наконец, установили во владениях германцев мир, и потом, около 12500 года до нашей эры, на их землях воцарилась ирминистская религия бога Криста, ставшая для германских племен универсальной. Династия Виллиштис вела свое происхождение от языческих богов – боги воздуха вступили в союз с богами воды. Они были мудрыми королями и правили долго. Потому-то их постоянно преследовала католическая церковь, евреи и франкмасоны. С последними Виллигут яростно воевал всю свою жизнь. В конце концов бедолагу поместили в зальцбургскую клинику для душевнобольных и продержали там три года. А когда выпустили – он сразу эмигрировал в Германию, поселился в пригороде Мюнхена и довольно скоро обрел известность среди рунических оккультистов Германии.

– И они во всю эту дребедень верили?! – не сдержался Андрей. – Впрочем… ничего странного. Недавно наткнулся на изыскания украинских «исследователей», которые утверждают, что почти все народы произошли от древних украинцев – укров. Русские, между прочим, тоже…

– Не вижу ничего странного, – пожал плечами Виктор. – Для любого народа его корни самое уязвимое место. Чем глубже в историю прослеживается история народа, тем он сильнее морально. Вспомни, сколько разных оккультных обществ существовало в России в конце девятнадцатого – начале двадцатого века!.. Антропософы, теософы, последователи Блаватской, Гурджиева, спириты разных мастей, масоны… И что из всего этого варева получилось?.. Октябрьская революция.

– Революции вообще события мистические. В них сталкивается много подводных течений – образуется некий сакральный водоворот, в который иногда затягивает целые страны.

– Пожалуй… Иногда страны, иногда только элиты, если повезет. Кстати, Аненербе оказала несомненное влияние на события, происходившие в Германии в начале прошлого века. Они пытались воздействовать оккультными методами на массы – и это им удавалось. Разброс интересов подведомственных им институтов поражает. «Оружие возмездия» – ракеты «Фау», практический оккультизм, тайные общества, эксперименты над заключенными концлагерей… В круг их исследований входило изучение «розенкрейцерского содружества, символизм ирландской арфы из Ольстера, тайное значение готических башен и Итонских высоких шляп»…

– Шляпы-то здесь причем?!

– Считалось, что их форма помогает ведовству.

– А, ну да, ведьм всегда рисуют в высоких шляпах своеобразной формы…

– Деятели Аненербе целенаправленно собирали и накапливали древние знания. С 1938 года все археологические раскопки в Третьем Рейхе проводились только с их разрешения и под их пристальным вниманием. Изучались укрепления викингов IX века, древние поселения и курганы на оккупированной Украине. Считалось, что в местах захоронений обитают духи мертвых, – отсюда повышенный интерес эсэсовцев к кладбищам. Еженедельная газета СС даже печатала списки древних кладбищ, на которых члены «Черного ордена», то бишь СС, могли заниматься любовью, – потому что таким образом возможна будет «реинкарнация древних германских героев». Причем, кладбища, на которых предлагалось заниматься подобной «деятельностью», тщательно обследовались на предмет наличия останков «расово неполноценных» людей.

– Но это же полная шиза! – не удержался от эмоционального восклицания Андрей. – Они что, действительно следовали таким рекомендациям в надежде, что в детях поселится дух древнего героя?!

– Наверное. Точно не знаю.

– Все это, конечно, впечатляет… – Андрей поднялся со своей табуретки и принялся расхаживать по кухне. – Но – нам-то что делать? Нельзя же сидеть сложа руки и ждать! Ведь если они в самом деле такие психи, то за жизнь Агриппины нужно серьезно опасаться. Другой вопрос, если они косят под Аненербе, а на деле обыкновенные мошенники. Тогда… – и он внезапно умолк, задумавшись.

– Тогда – что? – спросил Виктор, так и не дождавшись продолжения.

– Тогда надо срочно обращаться в милицию! – твердо заявил Андрей. – Что я сейчас и сделаю. – И он направился в прихожую.

– Одну минутку! – остановил его Виктор. – Согласен, необходимо что-то срочно предпринять. А вдруг они правда следят за твоей квартирой?.. Тогда мы сделаем Агриппине только хуже. Похитители – кто бы они ни были – обозлятся и могут совершить какую-нибудь глупость. Даже причинить ей вред.

Андрей остановился в сомнении. И Виктор задал новый вопрос:

– Подумай, что ты скажешь в милиции?

– Ну, что у меня девушку похитили прямо из машины.

– Правильно. И что тебя потом спросят? Есть ли у вас подозрения, кто похитил и почему? Может, вы наркотиками торгуете или в казино продулись? Что ты на это скажешь?

– Скажу, что… что взяли и похитили!

– И сразу попадешь под подозрение. Потому что не станешь объяснять в милиции, что с тебя требуют рунические заклинания и Кинжал Одина, о которых тебя проинформировал твой предок, навестивший тебя в виде призрака!.. Извини, но тебя сразу упекут в психушку – и правильно сделают.

Андрей постоял, подумал и вернулся к столу. Налил себе и Виктору еще по пятьдесят граммов коньяку. Они молча выпили, заели сыром и уставились друг на друга.

– Может, подождем еще немного, – неуверенно предложил Виктор. – Времени прошло часа два, они вот-вот проявятся. Тогда и будем решать, что делать. Отдадим эти чертовы руны – и про все забудем!

– Ждем еще полчаса – больше я не выдержу! Ты говори, говори, хоть про Аненербе свою, а то я рехнусь…

– На чем я остановился?

– Про захоронения…

– Да. Но это еще не все. В роду Виллигутов из поколения в поколение передавались таинственные рунические таблички с загадочными письменами, которые католическая церковь считала дьявольскими. Из-за этих табличек они считались дьявольскими пособниками, и потому их род в средние века был проклят церковниками.

– Не слабо, – покачал головой Андрей.

– А то!.. Позднее спецы из Аненербе, кажется, расшифровали эти письмена, и на их основе были воссозданы некие техномагические аппараты. Сохранились даже их рисунки с пометками самого Виллигута. Они воздействовали на некие «кристаллы воли» человека, находящиеся в области гипофиза. Таким образом можно было якобы подчинить волю любого человека и даже изменить его психику.

– Психотронное оружие!

– Вот-вот. Потому они так с этим и носились.

– Не очень-то это им помогло во время войны, – злорадно сказал Андрей. – Или до ума не довели свои техномагические аппараты?

– Сие есть великая тайна. Может, не довели, а, может, им не дали довести. Наверное, и в Аненербе были люди, которые понимали всю опасность подобных «изделий».

– Шпионы, что ли?

– Почему обязательно шпионы? Просто дальновидные люди. Не все же восхищались фюрером с его упырскими идеями!

– Чем больше знаешь, тем хуже спишь… – глубокомысленно произнес Андрей.

И тут раздался долгожданный телефонный звонок.

Андрей бросился в прихожую. Виктор – следом.

– Слушаю, – сказал Андрей каким-то замороженным голосом. – Это вы, Сигурд Юльевич?.. Да, вы были совершенно правы – им нужен кинжал. Звонил фон Берг, угрожал… Нет, пока ничего не предпринимал… – он долго слушал, не перебивая. – Хорошо, пока не стану дергаться… Спасибо. Договорились, буду ждать вашего звонка. Обещаю, если снова проявятся – позвоню…

– Что, что он тебе сказал? – заволновался Виктор. – За что ты его благодарил?

– Сказал, чтобы не дергался, они тоже по своим каналам ищут Агриппину.

– По каким каналам?

– Говорит, по самым разным, включая органы. У них, если не врет, есть люди на самых высоких постах – милицейских, ФСБ… Не знаю, не знаю…

– Может, и не врет… А что еще сказал?

– Все как-то туманно, обтекаемо, намеками… Я не совсем понял… – Андрей пожал плечами. – Настоятельно советовал не беспокоиться насчет Агриппины – якобы она сумеет за себя постоять. А как сумеет – драться с ними будет? Слабая женщина… Ерунда какая-то… – он сокрушенно махнул рукой. – Самое ужасное в этой ситуации – мое бездействие. Но я действительно не знаю, что предпринять! С ума сойти можно!

Они вернулись в кухню. Андрей вылил остатки кофе из джезвы в чашки, автоматически ополоснул ее, положил смолотый кофе и снова поставил на огонь. Никогда за всю свою жизнь он не ощущал себя настолько бессильным перед сложившимися обстоятельствами. Если бы эти сволочи похитили меня – я бы им показал!..

– Что они идиоты – тебя похищать? – сказал Виктор. Оказывается, Андрей разговаривал сам с собою вслух.

– Все! Ждем еще час, а дальше… дальше…

– Что?

– Видно будет… – с угрозой произнес Андрей. – Ты пока рассказывай – надо знать, с кем имеешь дело. Да и отвлекает. Иначе я окончательно с катушек съеду и черт знает чего натворю!

– Сейчас, сейчас… – засуетился Виктор, присаживаясь на табурет. – Что бы еще… А, ну да… Почему-то в Аненербе свято верили в легенду о Чаше Грааля, которая дарует власть над миром, и организовали ее широкие поиски. Причем Гитлер предполагал, что Грааль это вовсе не чаша, а камень с руническими письменами. И в письменах этих скрыта неискаженная более поздними наслоениями мудрость древних. Знания якобы передавались из поколения в поколение еще со времен Атлантиды. То есть исходят от более древней расы, чем наша арийская. Вот почему эсэсовцы так стремились заполучить чашу Грааля. Они искали ее в замках катаров на Пиренеях, потому что катары являлись ее хранителями, а папский Рим всячески преследовал их и пытался заполучить себе бесценную реликвию. Ту экспедицию возглавлял Отто Ран, потом он написал на основе своих изысканий резкую антикатолическую книгу – «Крестовый поход против Грааля», в которой обвинял Рим во всех смертных грехах.

– Знаешь, меня поражает серьезность, с которой они этим всем занимались!..  – сказал Андрей.

– У них были на то свои веские причины, – очень серьезно ответил Виктор. – Существуют материалы, из которых явствует, что аненербовцы обнаружили некие старинные «ключи», – то есть формулы и заклинания, – с помощью которых научились вступать в контакт с «чужими». Не очень понятно, кого они подразумевали под определением «чужие» – неизвестную высокоразвитую цивилизацию, или даже богов. Так вот, чтобы участвовать в «сеансе с богами», нужно было быть опытным медиумом или контактером. Для чистоты эксперимента «контакты» проводились разными подразделениями, независимо друг от друга. И вроде бы некоторые оккультные «ключи» сработали, и по разным каналам была получена почти идентичная информация технического характера. На её основе были созданы летающие диски, превосходящие по своим характеристикам всю авиационную технику того времени.

– Вот и до «тарелок» дошли… – саркастически заметил Андрей. – Про лемурийцев у них ничего не просматривалось?

– Про лемурийцев не помню, – сказал Виктор, озадаченно глядя на него. – А что, тебя особенно лемурийцы интересуют?

– Да нет, это я так, пытаюсь шутить… – отозвался Андрей.

– А, ну ладно… Есть еще кое-какие необычные сведения. Настоятель австрийского бенедиктинского монастыря Теодор Хаген в XIX веке совершил паломничество на Кавказ и на Ближний Восток, чтобы обрести закрытые эзотерические знания, которые вроде бы использовались еще при создании ордена бенедиктинцев, но позднее были утрачены. Из этого путешествия он привез множество древних манускриптов, содержание которых для самой братии так и осталось загадочным. Но потом настоятель заказал местным мастерам новые барельефы для аббатства с древнейшим языческим символом – свастикой. И как раз примерно в это время в церковном хоре этого монастыря пел мальчик по имени Адольф Шикльгрубер. Совпадение это или нет – кто знает?.. Но на этом цепь таинственных событий не закончилась! После смерти Хагена в аббатство прибыл монах-цистерианец Йорг Ланс фон Либенфельс и занялся изучением древних манускриптов. Странно, что братия безропотно позволила ему это сделать – разные ордена не любили делиться своими секретами. Работая с манускриптами, монах ни с кем не общался и выглядел глубоко потрясенным. Затем он основал тайное общество «Орден нового храма», которое стало центром оккультного течения «виенай» – посвящение. Ярым приверженцем нового течения был Гвидо фон Лист, написавший позднее книгу «Мистериальный язык индогерманцев». В ней он рассказывал о германской традиции духовности, перешедшей от предков, живших на древнем континенте Арктогея. Прилагалась даже карта этой легендарной страны со столицей Туле – вот откуда произошло название мистического ордена «Общество Туле». Более того, вроде бы даже имеются сведения, что фон Лист встречался в Вене с молодым Гитлером. А Либенфельс, тот самый монах, в 1947 году утверждал, что именно он привел Гитлера к власти…

– Но что они в нем находили, эти оккультисты? Почему всё вращается вокруг Гитлера?

– Ты попал в самую точку!.. Гитлер был избран ими для некоей тайной миссии. Когда после провала «пивного путча» Гитлер сидел в тюрьме, его часто навещал знаменитый профессор Хаусхофер – кажется, я уже упоминал о нем. Это был человек с необычными способностями и неординарной биографией. В начале прошлого века он служил в Японии военным германским атташе, и там его якобы посвятили в тайный орден Зеленого Дракона. Позднее он не раз посещал буддийские монастыри Лхасы с какой-то непонятной целью. Во время Первой мировой войны Хаусхофер дослужился до генерала, причем окружающих поражали его возможности ясновидения при анализе воинских операций. Ходили слухи, что он приобрел свои сверхспособности, обучаясь у посвященных Востока.

– А Гитлер здесь причем? Их что-то связывало?

– Здесь мы уже вступаем в область догадок, которые базируются на косвенных данных. Ты спрашиваешь – что их связывало?.. Хотя бы то, что оба были близки к «Обществу Туле». Как известно, нацистская партия являлась своеобразным политическим филиалом Туле. После путча, кукловоды этого влиятельного ордена почему-то решили «назначить» фюрером именно Гитлера. Возможно, это было связано с его склонностью к мистике, наличием у него качеств сильного медиума, а также – исключительной способностью «заряжать» толпу. Каким-то образом он мог воздействовать на коллективное бессознательное толпы, высвобождая из подсознания людей древние архетипы, обладающие невероятной энергетикой. Гитлеру была уготована роль медиума, за которым, в тени, скрывался управляющий его действиями маг. Так, по всей вероятности, задумывалось. Но «кукла» высвободилась из-под власти кукловода и обрела собственную жизнь!.. После покушения на Гитлера был убит сын Хаусхофера, и у него в кармане обнаружили очень странную записку: «Демона должно было держать в темнице. Мой отец снял заклятье, сломал печать, не ощутив запаха серы. Он выпустил демона на свободу».

– Значит, Гитлер-демон вышел из повиновения мага-кукловода?..

– Получается, так… – пожал плечами Виктор. – Только где тут зерно истины, а где вымысел – бог весть…

– Да, сказок я сегодня наслушался, – мрачно произнес Андрей. – Сам уже не разберу, где реальность, где сказка. Ощущение, что попал в чей-то бред! На Агриппину нападают маги и колдуны – члены тайной организации Аненербе, – которые требуют у меня Кинжал Одина!.. Все. Приехали!! Осталось только инопланетянам заявиться!..

И тут вдруг в его комнате мобильник громко заиграл токкату Баха. Настолько громко, как показалось Андрею, что он вздрогнул и подскочил на табурете, а потом опрометью бросился туда. На дисплее высветилось – «Агриппина». Лицо его окаменело. Он поднес трубку к уху, ожидая услышать очередную тираду Фридриха, – но неожиданно зазвучал сердитый голос Агриппины.

– Ты там что, спишь? Почему не берешь трубку?

– Я в кухне был, с Виктором, – растерялся он.

– Поня-ятненько, – протянула она. – Всё те же и всё там же.

– Но как же тебе?.. Ты где?

– В автобусе, – насмешливо отозвалась девушка. – Верево вот проехала… Минут через пятнадцать встречай!

– Но…

– Подробности при встрече. Я ведь девушка особенная… Пока! – она хихикнула и отключилась.

– Агриппина, – произнес Андрей, – звонила из автобуса. Ничего не понимаю…

Оба уставились друг на друга в полном недоумении. Первым вышел из ступора Виктор.

– Чего тут раздумывать? – засуетился он. – Наверно ей удалось сбежать. Давай скорее на остановку!

– Конечно… скорее… – отстраненно отозвался Андрей, не трогаясь с места.

– Что она еще сказала?

– Что она особенная… Уже Верево проехала…

– Да приди же ты, наконец, в себя!

И Виктор в сердцах так огрел его кулаком по спине, что Андрей даже крякнул и возмутился:

– Ты что, сдурел?!

– Привожу тебя в чувство.

– Спасибо, уже пришел!

И они, толкаясь, бросились к входной двери.

Триумфальное возвращение Агриппины

Яркой бабочкой Агриппина выпорхнула из автобуса. Ее рыжие волосы золотились в свете внезапно выглянувшего из-за туч солнца. Вид у нее был довольный и отдохнувший, словно она только что покинула салон красоты, а не вырвалась из лап похитителей. Андрей обнял свое рыжее сокровище, однако, девушка тут же выскользнула из его объятий.

– Я чуть с ума не сошел! – воскликнул он, беря ее за руку. – Но как же тебе удалось?

– Ах, это… – она явно наслаждалась их удивлением. – Это было не сложно. А теперь скорее домой, мальчики!..  – она сама взяла Андрея под руку. – Всё расскажу, потом…

Они торопливо шагали к дому Андрея. Осенний день короток, приближались сумерки. Выглянувшее из-за туч солнце поприветствовало Агриппину и опять укрылось за плотным серым покровом; начал моросить холодный дождик. Войдя в квартиру, девушка тотчас потребовала крепкий черный кофе и шоколад, ибо, как она выразилась, потратила чертову уйму энергии. А когда Андрей поинтересовался, на что, – лишь загадочно улыбнулась в ответ и заявила, что не проронит больше ни слова, пока не восстановится. И действительно, короткий путь до дома, занявший всего несколько минут, будто выкачал у нее остатки сил, так что по лестнице она поднималась с трудом и теперь выглядела бледной и бесконечно усталой. Происшедшая метаморфоза обеспокоила Андрея, и он поспешил на кухню готовить кофе. Тем временем Агриппина сбросила в прихожей свою кожаную курточку, прошла в их комнату и растянулась на диване.

Когда он принес кофе, она словно бы дремала. Он тихонько позвал её. Она с усилием открыла глаза и слабо улыбнулась. Ему даже пришлось помочь ей сесть. И когда она взяла чашку из его рук, он заметил, что руки ее заметно дрожат. Она проследила за его взглядом и кивнула: «Ну да, сил никаких – потратилась на злодеев…»

Пока девушка, полуприкрыв глаза и опершись спиной на диванную подушку, ела шоколад и пила кофе, Андрей молча сидел рядом и ни о чем не думал. После пережитого стресса он ощущал себя как после хорошей драки: болели все мышцы и суставы. Виктор тоже молчал, пристроившись на стуле и не спуская с Агриппины глаз. По мере того как пустела кофейная чашка, на её бледных щеках понемногу начал выступать румянец. «А коньячку у тебя не найдется?» – еле слышно произнесла она. И Андрей ринулся в кухню, налил рюмку коньяка и почти бегом вернулся в комнату. Она сделала несколько глотков и глубоко вздохнула, потом вылила остатки коньяка в почти опустевшую кофейную чашку и показала на нее глазами, – Андрей тотчас подлил в нее кофе из джезвы.

По мере поглощения крепчайшего кофе, Агриппина оживала на глазах. «Уфф, – выдохнула она наконец, – теперь буду жить!» Отставила чашку и иронически посмотрела на умиравших от любопытства приятелей. В глазах у нее появился блеск. Перед ними была прежняя Агриппина.

– Вас, конечно, интересует, что со мною произошло дальше, ну, после того, как эти ублюдки запихали меня в свою машину, – заговорила она. – Но сначала, в общих чертах, опишите мне, что происходило здесь у вас! – Она скрестила ноги по-восточному и вопросительно уставилась на них. – Ну, чего молчим? Я слушаю!

Сказано это было таким не терпящим возражений тоном, что Андрей и Виктор, жаждавшие услышать ее версию, сразу подчинились и, перебивая друг друга, принялись рассказывать и про звонки Сигурда, и про угрозы похитителей, и, разумеется, про свои переживания, когда они понятия не имели, что предпринять: то ли в милицию заявлять о ее похищении, то ли ожидать дальнейшего развития событий, – с тем чтобы потом уже действовать более осмысленно.

Агриппина очень внимательно выслушала их повествование, изредка кивая головой то ли в знак подтверждения, то ли в знак согласия.

– Да, господа искатели сокровищ, – произнесла она, когда мужчины, наконец, умолкли, – мы с вами попали в серьезную передрягу, из которой придется выбираться сообща. Хорошо хоть Елизавета Петровна в безопасности! – она помолчала немного, словно обдумывая услышанное, потом заговорила снова. – Вам уже известно, что похитил меня герр профессор со своей компанией. Когда они меня захватили и усадили в свою машину, я совершенно растерялась от неожиданности и почти не сопротивлялась. Меня посадили на заднее сиденье между двумя молчаливыми амбалами, и машина рванула с места. Окна были тонированные, к тому же, едва мы отъехали от дома, мне сразу завязали глаза, – так что я понятия не имела, куда меня везут. Ехали по моим прикидкам около часа, а когда остановились и меня вывели из машины, – я увидела большой и довольно уродливый каменный коттедж в этом ужасном псевдоготическом стиле. Вокруг коттеджа – вылизанный европейский садик с альпийской горкой посредине, окруженный высоченным забором. Охранники со мной особо не миндальничали и, подгоняя толчками в спину, завели в дом. Я оказалась в большом холле с облицованным мрамором камином, на стенах были развешаны оленьи и кабаньи головы, а возле двери стояла парочка рыцарей в латах и с копьями – ну, вы знаете такие муляжи, какие обычно в настоящих замках бывают. Даже странно, до чего новые русские обожают всю эту дребедень! Ну, завели меня, значит, внутрь – и толкнули в огромное кресло с высокой спинкой, в котором я почти утонула. А сами амбалы стали по сторонам и замерли, как парочка истуканов.

– Бедная девочка! Воображаю, в каком ты была состоянии, – сочувственно произнес Андрей.

– В хорошем я была состоянии, – недобро усмехнулась Агриппина. – Конечно, злая как черт, но и любопытство мучило – что же дальше будет? А пока я устроилась поудобнее и принялась разглядывать охранников – просто мордовороты какие-то, ни проблеска интеллекта! – потом изучила вдоль и поперек зал, в котором находилась. Кроме охотничьих трофеев на стенах висело старинное оружие, мушкеты разные, пистолеты, изукрашенные резьбой и прочее. На мой взгляд, коллекция оружия была весьма ценной. Просидела я так, наверное, минут двадцать. Амбалы почти не шевелились, только изредка переступали с ноги на ногу и пыхтели от усердия стоять ровно. Сижу я и размышляю, значится, – кому понадобилось меня красть? И главное – зачем?! По работе сейчас никаких журналистских расследований нет, во всяком случае, таких, из-за которых похищают. Следовательно, дело в наших развлечениях в области кладоискательства – не иначе… И тут вдруг охранники мои засуетились, подтянули животы, по струнке вытянулись и уставились на лестницу, которая со второго этажа в холл ведет. Я, естественно, тоже уставилась в том же направлении. И вижу – спускается по лестнице мужчина лет пятидесяти, весь седой, с военной выправкой. У меня в голове будто щелкнуло что-то сразу: фон Берг! Но как он спускался!.. Прямо-таки нисходил вниз к нам, простым смертным. Следом, на небольшом расстоянии шла его почтительная свита.

– Но почему ты решила, что это фон Берг? – спросил Андрей.

– Сама не знаю. Наверное, твое описание сработало.

– И это был действительно он?

– Не перебивай! – возмутилась Агриппина. – А то не буду рассказывать!

– Уже молчу, – сказал Андрей. Однако не выдержал и прибавил. – Не зря он мне чокнутым показался! Эх, знать бы заранее…

– Кто же мог знать заранее? – философски заметил Виктор. – Ты не обращай на нас внимания, – обратился он к Агриппине, – это мы от переизбытка эмоций!

– Ладно, прощаю, – великодушно согласилась та и продолжала. – Седой тип воссел (именно воссел, другого слова подобрать не могу) в кресло, стоявшее напротив моего, а его свита – все в черном, как в плохом американском боевике, – образовали позади него полукруг. Он молча уставился мне в глаза пронзительным взглядом и замер. Уж не знаю, что это значило, может, пытался загипнотизировать – только я гипнозу не поддаюсь. Ну, посидел он так, посмотрел на меня, понял, что ни черта у него не выходит, и изволил заговорить.

– Вы, говорит, фройляйн Агриппина, должны понимать, что мы люди серьезные и готовы на всё, чтобы заполучить искомый предмет.

– Какой предмет? – спрашиваю.

– Тот самый… – многозначительно выдал он. – За которым вы уже не раз спускались в подземелье, и о котором вам сообщили руны. – И снова замолчал, сверля меня своими глазками.

Я только молча плечами пожала. Он посидел так, потаращился на меня, потом, видно, до него понемногу стало доходить, что я могу быть не в курсе.

– Фройляйн Агриппина, только не говорите мне, что не знаете, о чем идет речь! Этого просто быть не может!

– А вот и может, – сообщила я ему легкомысленным тоном. – И потом, какая разница? Мало ли что предки могли закопать – алмазы, золото или артефакт какой-нибудь… Лично мне просто интересно. И потом, кладоискательство затягивает, как игра в рулетку, – не правда ли?

По-моему, он прямо-таки оторопел. Откинулся в своем кресле и надолго умолк. Потом встрепенулся:

– Нет, не верю!

– Дело ваше. Кстати, меня вы знаете, а сами забыли представиться… – с вызовом заявила я. Сомнение у меня шевелилось: он или не он? Этот отлично шпарит по-русски, только акцент легкий, – а тот вроде с тобой исключительно на немецком общался. – Неужели боитесь?

Вероятно, я задела его за живое, потому что кровь бросилась ему в лицо, однако, он овладел собой, поднялся, щелкнул каблуками и сказал:

– Профессор Фридрих фон Берг к вашим услугам! – и снова сел.

– Не скажу, чтобы приятно!

– Перестаньте, фройляйн, а то я рассержусь!

– Сколько угодно! Только – что от этого изменится?

– Майн Гот! – воскликнул он. – Так вы, действительно, не знаете?!

– Ни сном, ни духом, – снова пожала я плечами. – Говорю же вам – какая разница?..

– Огромная, фройляйн, огромная!.. Вы хоть понимаете, насколько наша организация заинтересована в этом артефакте?!

– Черт подери! – разозлилась я. – Какая еще организация? И что вы, в конце концов, хотите заполучить?!

Тут он вдруг заржал, как конь, и долго не мог остановиться.

– Значит, все это время вы искали неизвестно что?.. Ха-ха-ха… Изображали из себя бойскаутов?..  – наконец он перестал смеяться и вытер выступившие от смеха слезы. – Майн Гот, я предполагал все что угодно, только не это!..

И тут я не выдержала и выпалила:

– Вообще-то я терпеть не могу, когда надо мной смеются, господин профессор! И когда меня похищают – тоже не в восторге…

Кажется, он рассердился не на шутку, потому что наклонился ко мне и буквально зашипел:

– Попридержите-ка свой язычок – не ровен час, обрежут! Вы здесь пробудете до тех пор, пока мы не получим руны и карту подземелий.

И тогда я решила взбесить его окончательно, чтобы получить больше информации – надоели мне его недомолвки и хвастовство.

– Ага, – говорю, – понятно. А если мой друг не отдаст вам эти самые руны – что, убьете?

Он на меня с такой ненавистью посмотрел, что я по-настоящему перепугалась, хотя постаралась виду не подать.

– А это вполне возможно… – просто так сказал, словно это обычное дело.

– Кишка тонка! – с презрением заявила я, хотя было мне, мягко говоря, не по себе.

Тут он не выдержал и вскочил на ноги, так что кресло отлетело.

– Да вы хоть знаете, с кем имеете дело? Слышали про Аненербе?

– Что-то припоминаю… Вроде была такая организация в Третьем Рейхе, всякими глупостями занималась: маятники качала, Чашу Грааля искала, Атлантиду… Чушь собачья!

– Фройляйн, да вы просто необразованный человек! – немного успокоился он. – Журналист должен копать глубже. Впрочем, вы, конечно, женщина…

– Именно женщина, зато голова у меня в порядке – поисками Грааля пока не занимаюсь!

– Вы маленькая дурочка, вот вы кто! Даже не знаю, стоит ли с вами разговаривать…

– Вот-вот, типично мужская психология, – продолжала я его подначивать, – вместо того, чтобы объяснить суть дела, сразу сослаться на умственную неполноценность противоположного пола.

Фридрих аж побагровел, но сдержался. Снова окинул меня злобным взглядом, надулся, как индюк, руки на груди сложил и заговорил так, словно вещает с амвона:

– В свое время члены Аненербе привели к власти Гитлера. Он был отличным медиумом и поначалу подчинялся всем нашим распоряжениям. Пока он следовал в фарватере Аненербе, его курировали наши маги и оккультисты, – и ему улыбалась удача. Нашими адептами была проделана грандиозная работа по созданию «Общества Туле», а затем Аненербе. Мы прочесали все материки в поисках древних знаний – многое обнаружили и смогли использовать в собственных целях. Увы, выбор наших посвященных пал не на того кандидата! Гитлер возомнил себя сверхчеловеком – и дело было проиграно… – он надолго впал в глубокое молчание. Потом посмотрел на меня, усмехнулся и продолжал. – У русских есть такая поговорка: дуракам везет. Вот именно, дуракам! Потому что сведения о таинственном артефакте – Кинжале Одина – попали в руки к вам, настоящим профанам. В этом я усматриваю перст Судьбы. Но теперь, когда мы, идущие по следу этой магической реликвии уже почти столетие, наконец, напали на ее след – она без сомнения будет принадлежать нам. Чего бы это ни стоило!

– Так вот оно что… – не удержалась я, – Кинжал Одина…

– Кинжал Одина! – высокопарно подтвердил профессор. – Ритуальный кинжал бога древних скандинавов, которым он резал магические руны, способные управлять стихиями и менять судьбы целых народов! – тут он окинул меня презрительным взглядом. – Подумайте сами – зачем он вам, мелким, ничтожным людишкам, не способным даже оценить всё его могущество?! Кинжал Одина – дар богов Асгарда людям – вручает своему владельцу власть над миром и неизмеримое могущество, охраняет его от врагов и дарует богатство. Владеть им могут только посвященные – он уничтожит любых случайных обладателей, сомнет их как букашек, обратит в прах и развеет по ветру!..

– Про Кинжал мы уже в курсе! – перебил её Виктор. – Нам герр звонил и требовал его в обмен на тебя. Нет, ты представляешь, Агриппина, этот тип, – он указал пальцем на Андрея, – уже давно обо всем догадался, но молчал, как партизан!

– Мне он намекал, что догадывается, – подтвердила Агриппина. – но не хотел колоться раньше времени – сомневался. А я особо не настаивала – у каждого свои причуды…

– Бог с ними, моими причудами! – прервал их пикировку Андрей. – Что дальше-то было?

– Дальше… – усмехнулась девушка. – Ну а дальше этот надутый индюк принялся выпендриваться по полной программе. По-моему, у него вообще крышу снесло на почве оккультизма. С психами это случается, они свято верят, что могут влиять на людей, вызывать духов и прочее. К нам в газету тоже такие приходят – издержки профессии. Но это, как правило, одиночки. Когда подобными вещами занимается целая организация – всё очень серьезно, особенно если у них на самом деле имеется доступ к каким-либо древним знаниям и магическим практикам.

– Вы еще услышите о нас, фройляйн! – провозгласил он. – Сейчас ваш друг сходит с ума от беспокойства и, конечно, примет все наши условия, только бы вас вернуть. И тогда… – он откинул голову, прикрыл глаза и даже, кажется, приподнялся на цыпочки, – тогда Кинжал Одина будет мой!..  – Глаза его невидяще уставились в какую-то точку, и он продолжал говорить, словно в трансе. – Всё должно вернуться на круги своя. Рейх возродится!! Мы снова обретем наш древний замок Вевельсбург. Тот самый, что выстроен в священном Тевтобургском лесу. Возродим нашу новую религию, не извращенную евреями и поздними христианами. Вевельсбург – центр магической силы, чья архитектура повторяет треугольную форму легендарного французского замка Монсегюр. Когда-то в Монсегюре укрывались хранители Грааля – катары. Сам Карл Виллигут, великий маг и потомок древнегерманских королей, ведущих свою родословную от самого Арминия – победителя римлян – избрал Вевельсбург для будущего германского «Ватикана»… У нас есть последователи во всем мире! Есть деньги на воссоздание замка! Все, что было сделано при Гитлере, не кануло в Лету. Наши идеи воспрянут, Аненербе ждет новое Возрождение! Скоро, очень скоро мы придем к власти и тогда…

– Герр профессор, – неучтиво перебила я, – по-моему, вас здорово заносит…

– Заносит… Куда заносит?..

– Беспочвенные фантазии… – и я покрутила возле виска пальцем, намекая, что у него с головкой непорядок.

Он буквально испепелил меня взглядом, потом демонически усмехнулся и заговорил эдак свысока, как с недочеловеком:

– Ваша ирония неуместна. Своим слабым умишком вы не способны постичь магического значения Вевельсбурга. Арийский «Ватикан» был выстроен на месте силы. Треугольник замка окружало гигантское кольцо сооружений, которые отделяла от остального мира тройная крепостная стена. Это был мистический символ – «Копье судьбы», вписанное в «Чашу Грааля». Грандиозный, великий проект великой арийской цивилизации!.. Поэтому каждому члену СС вручалось серебряное кольцо «Мертвая голова» – его форма отражала мистическую суть «Нового Ватикана». В соседних с замком зданиях размещались «Звездный храм» нашего нового язычества, Библиотека оккультизма и Институт древней истории. Но сакральным центром «Нового Ватикана» являлась северная башня замка, ориентированная на древнюю столицу нордической расы – Туле. Мы успели построить в башне нижний зал – «Валгаллу», – где по преданиям пировали скандинавские боги и герои. В середине зала горел вечный огонь и находилась крипта-усыпальница в виде древнемикенских гробниц. Это отражало проявление в нашем мире Нифлхайма – мира мёртвых из древних саг. Со временем здесь должны были упокоиться все двенадцать обергруппенфюреров. И здесь же предполагалось вечно хранить кольца всех умерших членов «Черного ордена» – по-вашему, СС.

Профессор прямо-таки упивался собственным рассказом. И я подумала, что мифологическое мышление не такая уж сказка и зачастую проявляется в нашем современном мире в виде очень странных идей, например, – исключительность нордической расы. Но главное – идеи эти чертовски живучи и способны передаваться через тысячелетия. А фон Берг уже не мог остановиться и продолжал воспевать фашистскую мистику…

– На следующем этаже мы возвели двеннадцатиколонный Мидгард – срединный мир – мир живых. В этом роскошном зале, восседая за круглым столом, рыцари «Черного ордена» – все двенадцать обергруппенфюреров – должны были вершить судьбы мира, а возможно и вселенной… – Он сделал долгую паузу, очевидно, ярко представляя себе всю грандиозность несостоявшегося замысла, а потом продолжал: – И наконец еще выше мы планировали устроить Асгард – мир богов. Там же находилось святилище, в которое рано или поздно будет помещен легендарный Грааль. Над гигантским залом раскинулся огромный купол с 48-ю окнами. Здесь рейхсфюрер и другие посвященные могли бы медитировать… К сожалению, нам не хватило времени!.. К 1945-ому году замок еще не успели достроить, – и когда подошли враги, спецкоманда СС получила приказ его сжечь… – Фон Берг замер в скорбном молчании, переживая трагедию, случившуюся в прошлом веке.

Я подождала несколько минут, однако Фридриха переполняла столь глубокая скорбь, что он, кажется, собирался так стоять до скончания веков. Тогда я снова не выдержала.

– Герр Фридрих, ау!..  – позвала я. – Вторая мировая война закончилась шестьдесят три года тому назад. Фашистскую верхушку осудили на Нюрнбергском процессе и повесили. Вернитесь на землю, господин фон Берг!

И действительно, он словно бы пришел в себя и злобно на меня уставился.

– Вы, фройляйн Агриппина, недалёкая женщина! Место женщины – на кухне. Скоро мы выкупим Вевельсбург и восстановим его. После пожара сохранились «Валгалла» и «Зал рыцарей круглого стола». Сохранилось и «Черное солнце», которое сплетено из 12 рун победы. Если бы нам тогда удалось найти Чашу Грааля и поместить ее в замок… Мы думали, что время еще есть. Думали, что как только достроим замок, сразу же перенесем туда Копье Судьбы. Оно до сих пор хранится в Вене. То самое копье, которым был пронзен истинный ариец – Христос. В расписанном рунами кабинете Гиммлера находилась его точная копия. Нам не хватило времени. Да, времени… Но теперь, когда мы обретем Кинжал Одина, мы поместим его вместе с Копьем судьбы в Вевельсбург – и начнется великое возрождение нашего движения. Начнется новый подъем истинно арийской расы! Ничто не окончено, фройляйн! Ничто не прощено и не забыто.

Тут до меня окончательно дошло, что я имею дело не только с законченным психом, но еще и с фанатиком. С такими можно вести себя двумя способами: со всем соглашаться и ни в коем случае не злить, или же «гнать дурочку». Я избрала для себя второй.

– Значит, герр профессор, или кто вы там есть на самом деле, – вы собираетесь с помощью Кинжала Одина и оккультных ритуалов возродить Рейх?

Он поморщился, как от зубной боли.

– Не так примитивно – но что-то в этом роде.

Я снова не удержалась и фыркнула от смеха. Фридрих скривился и угрожающе произнес:

– Зря смеетесь, фройляйн! Однажды нам это удалось. Удастся и еще раз! А мне вы должны быть благодарны.

– Это еще почему? Может, за то, что ваши гориллы меня похитили?

– И за это тоже. Вы и ваши друзья не имеете навыков обращения с магическими предметами. Кинжал Одина вас убьет. Вам повезло, что вы его не нашли.

– Тогда почему вы его у меня требовали? Сомневаетесь, что Кинжал обязательно нас уничтожит?

– Магия довольно непредсказуема… – туманно сказал он и снова уселся в свое кресло. – А благодарить меня стоит хотя бы за то, что мы оградили вас от розенкрейцеров. Да-да! От розенкрейцеров-оккультистов, которые тоже прослышали про магический артефакт и открыли на вашу компанию сезон охоты.

– А кто же тогда рылся в наших квартирах? Кто ударил бабушку Андрея? Кто, наконец, выкрал снимки текста, спрятанного в портрете? Скажете, не вы?!

– Вашу квартиру мы не трогали. Так что претензии по поводу исчезновения гадательных рун и прабабушкиного сундучка – не к нам. Кстати, и милейшая Елизавета Петровна – тоже не по нашей части. Мы действительно побывали на квартире у Виктора и забрали фотографии, этого вполне достаточно. Хочу также заметить, что в своих изысканиях вы вели себя на редкость глупо. Мои люди постоянно за вами следили – но вы даже слежки не замечали. А потом мы уже следили не только за вами, но и за господами из ордена Розенкрейцеров, которые, в свою очередь шли по вашим следам…

– Так мы еще должны, по-вашему, испытывать чувство глубокой благодарности?

– Это было бы мудро с вашей стороны. Потому что оккультисты-розенкрейцеры не постоят ни перед чем, чтобы завладеть Кинжалом Одина – символом великого могущества. Они прибыли сюда из дальних мест, надеясь на удачу. Но мы их опередили. Мы не могли им позволить встать на нашем пути! Мы их выследили и обезвредили.

– Как, то есть, «обезвредили»? – перепугалась я. – Убили?!

– Фройляйн, двадцать первый век на дворе! К чему такие крайности? «Обезвредили» означает «на время вывели из игры». Они сейчас заперты в подвале этого дома – и будут сидеть там, пока мы не закончим свое дело.

– А, ну если так… – вздохнула я с облегчением. – Пусть сидят, я не против… А мальтиец?..

– Мальтиец слишком много знал и постоянно путался под ногами. Я велел его нейтрализовать.

Ага, подумала я – «нейтрализовать», – а передо мной тут корчишь порядочного человека…

В общем-то, провоцируя Фридриха, я выяснила для себя всё, что хотела. Теперь передо мной открылась более-менее полная картина происходящего. Волею Провидения и твоего предка мы оказались втянуты в серьезную игру, за которую вполне можно было поплатиться жизнью. Маги и оккультисты, особенно связанные с демонами и другими темными сущностями, раздавят нас, как котят, окажись мы на их пути. Пора было сматывать удочки…

– Но ведь тебя охраняли несколько мужчин! – воскликнул Андрей. – Единственное, на что ты могла надеяться – что мы отдадим им руны!

– Именно этого я и боялась больше всего на свете! – ответила Агриппина. – Однако у меня в голове уже сложился план действий. Я еще раз нарочито осмотрелась по сторонам и издевательски поинтересовалась у Фридриха, не слишком ли много, по его мнению, охранников на одну хрупкую женщину?

– Это не ваши охранники, это мои соратники, – сказал он, однако жестом руки всё же отослал часть своих церберов прочь.

Таким образом, первая часть задачи была выполнена: в зале остались я, Фридрих и один из его псов.

– Что ж, – сказала я, словно размышляя вслух, – наверное, вы правы! В сущности, нам ни к чему магический кинжал. Лично я магией не занимаюсь, да и к оккультным наукам склонности не питаю – так, гадаю иногда на рунах. Вы, наверное, в курсе, что сейчас скандинавские гадательные руны в большой моде?..

– Мне нравится, что вы пришли к единственно правильному заключению, фройляйн, – сказал он, и я почувствовала, что внутренне он расслабился.

А мне только этого и надо было!..

– Герр профессор, раз уж мы с вами пришли к обоюдному согласию, – сделайте мне небольшое одолжение!

Фридрих снова немного напрягся и даже придвинулся ко мне вместе с креслом. А я продолжала, как ни в чем не бывало:

– Дайте мне, пожалуйста, стакан воды – пить очень хочется…

– А вы не теряете присутствия духа, фройляйн, – усмехнулся он, потом повернулся к охраннику и кивнул.

Амбал, который во время нашего диалога только и делал, что переминался с ноги на ногу, куда-то ушел и скоро вернулся со стаканом минералки. В эти минуты я успела сконцентрироваться, и когда он передавал мне стакан, коснулась его руки. Этого оказалось достаточно – он застыл возле кресла Фридриха, как соляной столп. А я сделала несколько глотков и успела нашептать одно заклинание, которому меня обучила еще моя прабабка. Фридрих ничего не заметил или же не обратил внимания. Тогда я, с улыбкой глядя в его глаза, быстро передала ему стакан. Он автоматически его взял – и я снова успела коснуться и его руки. И тут же заговорила, медленно и уверенно.

– Фридрих фон Берг! Сейчас вы призовете своих подчиненных, прикажете им проводить меня до машины и открыть ворота. Когда они вернутся, вы прикажете им ждать вашего решения, а сами пойдете спать. Вы проспите ровно двадцать четыре часа, и когда проснетесь, забудете обо всем, что здесь произошло. Вы меня поняли? Он кивнул. Тогда повторите мой приказ! И он в точности повторил мои слова. Действуйте, приказала я и откинулась в кресле. Профессор вызвал охрану и воспроизвел моё указание. Я села в автомобиль, выехала на какую-то дорогу и медленно по ней ехала, пока не встретила каких-то дачников и не расспросила их, как добраться до Петербурга. Доехала до метро «Московская» – ну а дальше вам все известно…

– Так ты что, их загипнотизировала? – поразился Андрей.

– Не совсем, – нехорошо усмехнулась Агриппина. – Я же тебе рассказывала про свою прабабку-колдунью, – ну, она все же успела обучить меня кое-каким штучкам.

– Но как же так? – вмешался растерянный Виктор. – Фридрих проспит сутки, а потом?..

– Потом несколько часов не будет помнить, что перед этим случилось – своеобразная амнезия. Ну а потом, конечно, память вернется. Так что нам придется поторопиться!

– Нет уж, Агриппина, подожди, – серьезно сказал Андрей. – Ты мне можешь объяснить по-человечески, что ты сделала с Фридрихом?

– Представления не имею! Хочешь верь, хочешь не верь – сама не знаю. Нашептала на воду старинное заклинание, которое дает одному человеку власть над другим человеком. В реальной жизни я этим не пользуюсь – грех. Да и сила эта у меня появляется только в критических ситуациях. Тогда со мной что-то происходит – словно внутри переключается какой-то тумблер – и я из Агриппины превращаюсь в кого-то еще. А тут стресс от похищения, да еще этот сумасшедший фашист-оккультист на мою голову свалился!.. Я была просто в ярости – вот оно и включилось. Я всегда чувствую, когда это происходит. Тогда я могу действовать чуть ли не вопреки законам природы. Если называть вещи своими именами – могу колдовать.

– Ингерманландская колдунья! – восторженно выдохнул Виктор. – Вот это да!..

Однако на Андрея её признание произвело совершенно иное впечатление.

– А на меня… – осторожно начал он.

Но Агриппина не дала ему договорить.

– Нет, никогда! – заявила она твердо. – На тебя – никогда. Нельзя подавлять волю человека, заставлять его кого-то любить. Это нарушает законы вселенной, и непременно вернется стократным ударом к тому, кто это сделал. Но я попала в исключительную ситуацию – и вынуждена была защищаться!

– Сигурд мне прозрачно намекал, что ты не такая, как все, – но до меня не доходило… – произнес Андрей. – Он-то откуда знает?

– От бабушки, – пожала плечами Агриппина. – Дар передается по женской линии. А с Сигурдом они старые друзья, так что он и меня знает с детства. Между прочим, я тебе все это рассказывала, но ты пропустил мимо ушей!

И Андрей действительно припомнил, что Агриппина ему что-то говорила на эту тему – однако тогда его слишком занимали руны.

– Де-ла… – сказал Виктор, поочередно переводя взгляд с одного на другую. – Из всего сказанного я уяснил одно: действовать надо немедленно, пока Фридрих не в себе, и пока розенкрейцеры сидят в его подвале! – Он даже поднялся со стула, словно намереваясь тотчас же отправиться в новую экспедицию.

– Ну уж нет! – резко возразила Агриппина. – Я сейчас совершенно без сил – всю энергетику сбросила. Что ты уставился? – набросилась она на молчавшего Андрея, – Знаешь, сколько это энергии забирает?.. Я сейчас просто как выжатый лимон. А одних вас не отпущу – ишь, чего надумали! Я тоже хочу принять участие. Вот отдохну до завтра – и вперед.

– Согласен, – поддержал её Андрей. – Передышка не повредит!

– Меня с работы выгонят… – меланхолично констатировал Виктор, который, разумеется, ни за какие коврижки не собирался отказываться от поисков магического кинжала.

– Меня, похоже, тоже… – мрачно отозвался Андрей.

– Не говоря уже обо мне, – в унисон с ними заметила девушка. – Я на работу уже даже не звоню…

Последняя попытка

Передышка была жизненно необходима. Агриппина не кривила душой, ссылаясь на усталость, – Андрей видел и понимал, насколько она измотана. Но он понимал и другое: время работает против них. Они могут позволить себе лишь короткий отдых, ибо в данном случае необходимо следовать девизу – «Промедление смерти подобно». Едва придя в себя, Фридрих фон Берг разовьет бурную деятельность: неудача с похищением Агриппины, чрезвычайно болезненная для его самолюбия, заставит его жаждать реванша. Он будет действовать решительно и стремительно, не останавливаясь ни перед чем, – поэтому следует ожидать любых сюрпризов с его стороны. Стало быть, вторым их девизом должно стать – «Осторожность превыше всего!»

Агриппина заснула, не раздеваясь. Андрей подсунул ей под голову подушку и увлёк Виктора на кухню. За окном быстро сгущались осенние сумерки, приводя расцветку уличных пейзажей в состояние «меж волком и собакой». Приятели пили кофе, не зажигая света, и негромко беседовали.

Проблемы были всё те же: множественные обрушения плохо укреплённых сводов подземных ходов и несоответствие Гришиной схемы подземелий их реальному расположению. Особых поводов для оптимизма не было. Конечно, можно было долго «блуждать в потёмках», но они не могли себе этого позволить: как знать, действительно ли действие гипноза продлится те двадцать четыре часа, на которые была дана установка, или же Фридрих очухается много раньше – а очухавшись, предсказуемо придет в неописуемое бешенство? Что если в эти минуты его подручные, выполняя приказ, уже проникли в подъезд дома Андрея и притаились за дверью квартиры, дожидаясь появления кого-нибудь из «троицы» – и встретят его отнюдь не цветами?.. Такой сценарий был вполне вероятен, и Виктор, собравшийся было уходить, по настоянию Андрея остался у него.

Время тянулось, как резина. Они перекидывались репликами, словно мячиком. Напряжение возрастало.

– Проснётся – и сразу двинемся… – сказал Андрей.

– Угу. – согласился Виктор. – А если не скоро проснётся – разбудим?

– Посмотрим. Пусть человек отдохнёт. – отозвался Андрей, которому было жалко Агриппину. – Ты сам-то не хочешь пока подремать?

– Совершенно не тянет, – махнул рукой Виктор, мол, до сна ли сейчас! Но спустя каких-нибудь полчаса задремал-таки – прямо на стуле. Андрей только головой покачал. Он оставался на страже.

Будить Агриппину не пришлось – в середине ночи она проснулась сама. А вот по-детски сопевшего Ниссена, который сладко спал, положив голову на стол, Андрей безжалостно растолкал. Передышка кончилась; тщательно задёрнув шторы, они принялись совещаться.

– Надо идти прямо сейчас, – сказала девушка. – Профессор хоть и псих, но псих подготовленный, – неизвестно, сколько в трансе пробудет.

– Пока ты отдыхала, мы как раз об этом говорили, – серьезно произнес Андрей.

– Да уж, «промедление смерти подобно», – напомнил Виктор и зевнул.

– Значит, решено? – Андрей поочередно посмотрел на каждого. Возражений не последовало. – Тогда давайте наметим оптимальный маршрут…

– Где карта-то? – поинтересовался Виктор.

– В комнате.

Они вернулись в комнату Андрея и склонились над картой, сравнивая её со схемой Кутасова.

– Похоже, у нас остался единственный шанс – через Гришину сторожку… – наконец поднял голову Андрей. – Не хотелось мне его использовать, да, видно, придётся!

– Почему не хотелось? – спросил Виктор и потер себе уши, стараясь стряхнуть дремотное оцепенение.

– Разве я тебе не объяснял?

Виктор только пожал плечами.

– Это ты мне объяснял, – вмешалась Агриппина, восстанавливая справедливость.

– Да больно уж скользкий товарищ этот Гриша – бог его знает, что у него на уме! Такие странные вещи мне говорил…

– Что ты имеешь в виду, Андреас? Договаривай! Такие – это какие?

– Похоже, он в курсе наших дел, насчёт цели нашей… И хоть изъясняется полубредовыми намёками, не прочь войти в долю. Ну а как дальше себя поведёт – неизвестно. Вполне может выкинуть такой фортель, что мы будем локти кусать, что связались с этим мутным типом…

– Нас трое, он один… – весомо сказал Виктор.

– Сие послужит нам слабым утешением, если мы вслепую будем рыскать по его подземным тропам… – пояснил Андрей, усмехаясь.

Агриппина тоже улыбнулась, однако Виктор оставался серьёзен.

– Но если это меньшее из зол…

– Скажем так – самый маленький айсберг, зато прямо по курсу «Титаника».

– Остаётся быть настороже и готовить спасательные шлюпки, – подхватил Виктор, будто затевая игру в «аллегории».

Агриппина, впрочем, их игру не поддержала и аллегорических высказываний не одобрила.

– «Друг Аркадий, не говори красиво», – процитировала она, и Андрей улыбнулся, вспомнив, как недавно говорил приятелю именно эту фразу.

– Тургенев, конечно, голова – но истина дороже, – хмыкнул Виктор. И добавил, сменив тон на серьезный. – В чем проблема? – в ожидании ответа он переводил немигающий взгляд с одного на другую и обратно.

– Видишь ли, – спокойно пояснил Андрей, – в гости к малознакомым и не слишком дружелюбно настроенным людям не принято являться заполночь…

– … Аки тать в нощи, – не удержался Виктор. И увидев, что Андрей умолк, поспешно принялся извиняться, дескать, не нарочно, – к слову пришлось…

– Ну, ежели у нас сегодня вечер цитат, я бы продолжил так… – и Андрей, выдержав паузу, неожиданно пропел/проскороговорил, подражая мультяшному персонажу: – «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро… Тарам-тарам-тарам-барам… На то оно и утро!»

Агриппина не удержалась и покатилась со смеху – настолько забавно Андрей подражал Вини-Пуху.

– И всё же, думаю, идти надо прямо сейчас, – сказала она, оборвав смех. – Утром может быть поздно…

– Но если от твоего юрода, действительно, неизвестно чего ждать – может, отправимся на рассвете? – высказал разумную мысль Виктор.

– Тогда, возможно, горшочек с мёдом унесут и утилизируют без нашего участия, – ответил за девушку Андрей. – Я верно озвучил твою мысль, дорогая?

– Совершенно верно, дорогой.

– Ну если ложится такой расклад – идти надо немедленно, – поддержал Виктор. – И плевать на приличия! А тебя, Андреас, я не понимаю… То ты твердишь, что время не ждет, то сомнения тебя терзают! Уволокли бы Фридриховы ребятишки тебя – мигом мозги на место стали.

Предложение взглянуть на проблему под таким углом заставило Андрея отринуть последние колебания.

– Считайте, вы меня убедили! Горшочек с мёдом не ждёт, – решительно произнес он, складывая карту. – Да и одежонка наша рабочая с прошлого «погружения» не стирана – в самый раз сгодится. Твои сапоги, Агриппина, в стенном шкафу.

– А я в чём пришёл, в том и полезу, – мужественно заявил Ниссен. – Хотя пара сапог не помешала бы – в ботиночках не больно разгуляешься…

– На твою ногу? Мои сапоги? – недоверчиво переспросил Андрей. – У тебя размер-то какой? – Он критически осмотрел ступни приятеля, пытаясь на глаз прикинуть, какой размер обуви тот носит. – «Сорок четвёртый», что ли?

– Ну, да, – подтвердил Виктор.

– Могу предложить кирзачи «сорок пятого». Правда, с непривычки натирают будь здоров, а портянок у меня нет. Хотя… – он покинул комнату, слышно было, как открываются какие-то ящики. Вернулся с парой плотных тряпок: – Держи уж, не пожалею для старого друга пары наволочек!

– Боже мой, Андреас, спасибо! – Ниссен схватил наволочки и шустро намотал их на ноги. Полюбовался. – Ишь ты, еще не забыл армейскую выучку!..  – и тут же патетически провозгласил. – Все это такие мелочи в свете последних событий! А уж в преддверии грядущих свершений…

Глядя на него, невольно рассмеялся Андрей, и даже Агриппина явила им свою очаровательную улыбку. В её глазах словно ожило крохотное солнышко; не выдавая себя явным огненным сиянием, оно струило свои лучи, чуждые зною – и в комнате словно пролилась тихая песенка о сокровенном, не преходящем во времени чувстве.

Полчаса спустя они осторожно выбрались в подъезд – он выглядел абсолютно пустым, но кто бы мог поручиться за то, что это впечатление верно? Быть может, на одной из лестничных площадок затаился враг, терпеливо ожидая их появления, не выдавая своего присутствия ни шорохом, ни вздохом, ни движением, слившись с тёмной стеной, зелёный цвет которой в тусклом свете умирающей лампочки казался грязно-бурым, как смутная тень.

Со всеми возможными предосторожностями компаньоны (а они, несомненно, были компаньонами в самом высоком смысле слова: каждый отвечал за всех и был не случайным участником этой истории) покинули подъезд и осмотрелись – двор тоже казался пустынным. Но в ночной темноте улицы, проницаемой звуками изредка проезжающих авто, далеким нестройным пением подгулявших работяг и воплями рок-музыкантов, доносящимися из приоткрытой форточки первого этажа, как известно, куда больше степеней свободы для желающих остаться незамеченными…

Однако ничего подозрительного вроде бы не наблюдалось. Мальтийка стояла на том же самом месте, где оставил её Андрей сразу после утреннего инцидента – и Агриппина привычно села за руль. Андрей расположился рядом с ней, Виктор, кряхтя, забрался на заднее сиденье, и машина тронулась с места. Повисшее в салоне автомобиля напряжённое молчание оттенял лишь приглушённый звук двигателя.

Андрей соображал, где лучше припарковаться, чтобы «пешая» часть пути до Гришиного «жилища» (применить это слово без кавычек к сторожке-развалюхе было просто немыслимо) оказалась покороче, и решил, что лучше заасфальтированной площадки у «Ветеринарной лечебницы» им не найти. Он уже было начал объяснять Агриппине, куда повернуть, но вдруг хлопнул себя по лбу – ведь они могут подъехать практически к самой сторожке!.. И вот уже машина съезжает со «столбовой» трассы на грунтовку и медленно крадется при свете фар по неглубокой колее, теперь поворот на широкую лесную тропу – и минут через пять они уже останавливаются у по-луразвалившихся каменных столбов, оставшихся от больших ворот, когда-то преграждавших по ночам вход в парк.

Девушка заглушила мотор, и они поочередно, стараясь производить поменьше шума, выбрались из машины. Тёмная сторожка имела вид абсолютно заброшенный и нежилой: руины и есть руины, разве что крыша пока цела.

Освещая путь фонариками, миновали ворота и завернули в заросший кустами и травами двор. Первым вошёл в домик Андрей – мало ли что? Его спутники остались снаружи, ожидая условного сигнала.

– Гриша… Григорий! – тихонько позвал он, затем окликнул громче и еще раз крикнул – во весь голос. Но плотная темнота, окружавшая его со всех сторон, словно проглотила его голос, не отдав в обмен ни звука.

Тогда он включил фонарик и пошарил световым кругом по комнате – никого.

– Григорий! – на всякий случай он ещё раз окликнул невидимого хозяина, и вдруг неясный, глухой шорох донёсся откуда-то снизу: под полом что-то ворохнулось – раз, другой, третий – будто три слога имени хозяина прозвучали на неживом, нечеловеческом, подземном языке. Прозвучали – и вновь тишина. Андрей вслушивался в неё, разрубая темноту лучом фонарика – узкий конус электрического света хаотически перепрыгивал со стены на пол, с пола на потолок, и тень тотчас же смыкалась за ним, возвращая себе непроглядную, неделимую власть над внутренним пространством пустой сторожки. Андрей выбрался наружу и подозвал друзей.

– Ну, что, что там? – спрашивал, волнуясь, Виктор.

– Никого, – констатировал Андрей.

– Интересно, где его в такое время носит? – задала Агриппина риторический вопрос.

Андрей только руками развел – это не ко мне.

– Попробуем спуститься? – обратилась она к нему.

– А что, есть варианты?

– Пожалуй, нет!

– Тогда вперед…

Они вошли в сторожку уже втроем. Жёлтым лучом фонаря Андрей шарил по полу, нащупывая спуск в подполье, которым в прошлый раз пользовался хозяин, – вот она, черная дыра, провал в полу, служивший сокровенным ходом. Первым по шаткой лесенке в подвал спустился Андрей. За ним слез Виктор, который галантно подал руку спускавшейся последней Агриппине.

– Вот те раз!..  – Андрей осветил три стопки бумаг, аккуратно сложенные на перевернутом деревянном ящике, стоявшем в углу.

– Что там? – спросила Агриппина, спрыгивая на земляной пол подвала и вытягивая шею.

– Кажись, карта подземелий. Такая же, как у нас, – отозвался Виктор, уже успевший разглядеть бумаги.

– Вопрос только – такая же, или чуточку другая? – Взволнованный мелькнувшим подозрением, Андрей принялся рассматривать карту, выхваченную из правой стопки, потом взялся за левую, поминутно сверяясь с собственным экземпляром. Целиком поглощённый этим занятием, он, казалось, забыл о своих спутниках. Те молча наблюдали. Наконец, оторвавшись от бумаг, он повернулся к ним. В его глазах, будь в подвале чуть посветлее, можно было бы прочесть торжество исследователя, чья интуитивная догадка только что подтвердилась. – Что и требовалось доказать! – провозгласил он. – Три экземпляра карты – и все разные! Из левой стопки – соответствует нашему, второй – из правой – ему не соответствует, но и с нашей схемой, похоже, рознится. Выходит, Гриша изготовил как минимум, три варианта карты, и мне продал не верный… А если попробовать так?..  – и он извлек из кармана карту графа Кутасова.

Внезапно все трое насторожились, пытаясь понять природу нового звука, достигшего их ушей. Это было нечто вроде человеческого крика, тонкого и далекого, точно исторгнутого из толщи земли, заглушающей всё и вся.

Сначала – крик, потом отдаленный гул, затем приглушенный шорох… С какой стороны и каким из ветров преисподней донесло до них странную эту музыку?

– Похоже, там, – Андрей сделал неопределённый жест, указывая под землю, – уже кто-то есть…

– И – что-то происходит… – закончила его мысль Агриппина. – Так какая карта, по-твоему, правильная?

– Сейчас, попробую разобраться… – И Андрей, осветив карту из средней стопки, стал сравнивать ее с графской. – Судя по всему… – бормотал он себе под нос, – ага, а если таким образом… Точно! – Он вскинул голову и посмотрел на своих спутников. – Средняя! Если этот вариант верен, если все проходы открыты, мы сможем достичь отсюда точки «икс»…

– Далеко? – хором выдохнули Виктор с Агриппиной.

– Примерно столько же, сколько мы прошли от колодца до тупика в прошлый раз… Нет, побольше…

Оставалось отыскать ход в подземелье. Это удалось на удивление просто, ибо жерло наклонного колодца зияло в углу подвала, ничем не прикрытое, – и Виктор, топтавшийся на самом его краю, каждую секунду рисковал туда загреметь. Но заметила яму все же бдительная Агриппина, а не Виктор, и вовремя отвела его в сторону.

И снова до них долетели какие-то звуки: словно тяжело и глухо дважды вздохнула земля и следом – неясный грохот и звук, похожий на вой собаки и человеческий вопль одновременно.

– Что это было? – спросил Виктор, оглядываясь на друзей.

– Не знаю. Может, выстрелы. А бронежилеты мы не захватили, – мрачно пошутил Андрей.

– Что будем делать? – Девушка пристально всматривалась в лица мужчин. – Может, перенесем экспедицию?

Андрей отрицательно покачал головой. Его лицо было суровым и сосредоточенным.

– Я предлагаю следующее, – сказал он. – Я пойду первым. Ты как? – обратился он к Виктору. Тот тоже молча и сосредоточенно кивнул в знак того, что идет вместе с ним. – Тогда попробуем спуститься… А ты останешься здесь! – повернулся он к Агриппине.

– Это еще почему? – возмутилась она.

– Потому что – опасно, – попробовал он её увещевать. Но все его разумные доводы с ходу отвергались.

– Да как ты мог подумать, что я тебя брошу?.. В опасности?! Хорошенькое у тебя представление обо мне!..  – яростно налетела на него Агриппина. Потом резко встряхнула волосами и безапелляционно заявила. – Я иду с вами!

Спорить с нею было бесполезно, и они осторожно начали спуск по наклонному жерлу. Вскоре снизу потянуло затхлой сыростью, и метров через пятнадцать они попали в горизонтальный тоннель. Ноги по щиколотку утонули в жидкой грязи.

– Могло быть и хуже, – заметил Андрей, озираясь.

К счастью, тоннель был высоким – им с Виктором приходилось лишь слегка пригибать голову, чтоб не елозить макушкой по потолку. Агриппина же шла в полный рост. Тишину ничто больше не нарушало, новые звуки, если таковые и возникали, не достигали их ушей. В руке у каждого был зажженный фонарик, и когда, неожиданно сойдясь в одной точке, все три луча одномоментно выхватили из тьмы развилку: тоннель разделялся на два рукава ровно в том месте, где это и было показано на «правильной» схеме, – Андрей, на всякий случай еще раз сверился с картой и потом уверенно повернул направо. Новый тоннель выглядел более «ухоженным» – стены выложены серым камнем, таким же, какой они видели в прошлый раз, когда шли по «неправильной» карте.

Крутой поворот и развилка, вернее, «развилка наоборот» – два тоннеля – этот и ещё один, сливались вместе, становясь единым целым; здесь на смену серому камню пришёл знакомый красный кирпич. Стены, выложенные кирпичом, были покрыты многолетней плесенью, зато слой жидкой грязи под ногами истончился до минимума – её тут было не больше, чем на поверхности.

Ещё поворот – и Андрей, в очередной раз взглянув на карту, понял, что пройдена уже половина пути. Судя по «правильной» карте, скоро должна быть развилка, от неё следует забирать влево… Да, так и есть… Путники уверенно двигались вперёд, и вдруг впереди послышался явственный шорох; они тотчас замедлили шаг, стараясь ступать бесшумно, потом остановились, вслушиваясь, – хотелось по возможности избежать нежелательных встреч. Тишина – и снова странный шорох. Андрей погасил фонарик, остальные последовали его примеру. Шорох приближался, затем раздался протяжный стон, явно человеческий. Стон доносился из правого тоннеля.

«Э-э-э-э!» – слышалось уже почти рядом. Голос показался Андрею знакомым. Несколько мгновений – и он узнал его: Гриша! Конечно же, Гриша!

– Кто-о-о-о идёт? – вопрошал Гриша из темноты.

И Андрей, остановившись на развилке, зажёг фонарь и осветил свое лицо.

– Это я, Гриша, я! Помнишь, я у тебя в сторожке был?..

– Я ра-аанен! Гитлер воскрес! А? Воистину, а? Врёшь! Ни разу не воскрес! – прорычал Гриша и, когда Андрей направил луч фонаря в его сторону, вышел из густой темноты в яркий световой круг. Он с трудом держался на ногах.

– Ты меня узнаёшь? Помнишь меня?

Но тот буровил своё:

– Я ушёл от них… Я – Иван Сусанин… Ихняя карта – фуфло… Постой-ка! – он пристально вгляделся в лицо Андрея. – Как же, помню тебя… Приходил за картой. Твоя карта – тоже фуфло! Где проход – там тупик, где тупик – там проход! Ха-ха-ха!! Надул вас всех!..  – И тут же захныкал. – Больно Грише… Ранили Гришу…

– Да кто тебя ранил? Куда ранили?..

– В плечо! Не видишь разве? В плечо… – и он потряс перед носом Андрея окровавленным рукавом. – Тсс… Они здесь… Немецкие фашисты ищут тайную комнату… А я знать не знаю, что за тайная комната! Ха-ха-ха… Завяжите глаза – наугад выведу к комнате! Мне вельможа помогает!

– Какой вельможа, Гриша! Что ты несешь?

– В белом парике напудренном. Из дворца. В красном камзоле. На груди – звезда с брильянтами… Чего ты на меня уставился? Неживой он. Привидение! Мне мамка говорила, а ей прабабка говорила… Прапрапрабабка моя… бастарда родила от графа, царского фаворита! А-а-а… Надо идти, они вернутся…

– Кто вернётся-то, немцы?

– Немцы, немцы… В полночь пришли – давай, дескать карту! Проводником меня подрядили. Я не хотел – заставили. Били Гришу больно… Ты помоги мне… – Он опёрся здоровой рукой на плечо Андрея и потянул его за собой в левую галерею.

Виктор и Агриппина с жадностью рассматривали странного человека, о котором уже столько слышали, но видели впервые. Гриша, напротив, не обращал на них никакого внимания, глядя точно на пустое место. Внезапно он пробормотал:

– Идут фашисты!

И действительно, из глубины «неверного» тоннеля, выведшего Гришу к развилке, раздавался отдаленный, но стремительно приближавшийся шум. Скоро в этом шуме уже можно было различить звуки шагов, производимые несколькими людьми, дробный перестук каблуков и обрывки рубленых немецких фраз.

Ох, несладко нам придётся, если что… – думал Андрей, стараясь углубиться подальше в тоннель. Затем вся четверка замерла на месте, погасив фонари, вжимаясь в собственную тень, стараясь не дышать. А голоса приближались. Уже можно было разобрать слова…

– Безумный проводник не мог далеко уйти… – по-немецки вещал молодой звонкий голос, и другой, басовитый с хрипотцой, отвечал ему:

– Далеко не уйдет… Ранен… Реликвию… Думаю, важнее… – немцы миновали развилку, по счастью, повернув в другой тоннель.

Ффу… Пронесло… Андрей, поддерживая за талию грузно повисшего у него на плече Гришу, двинулся дальше. Снова включили фонарики; луч одного из них вдруг высветил проём, устроенный в стене и закрытый изодранной цветастой ширмой.

– Вот оно! – радостно закричал Гриша. – Теперь Гитлер капут!

Он с неожиданной лёгкостью оторвался от Андрея и на глазах у изумлённых спутников прошмыгнул за ширму. Там обнаружился крохотный аппендикс размером с кладовку, иронически именуемую «тёщиной комнатой». Внутри не было ничего, кроме полуразвалившегося деревянного ящика – родного брата того, что служил «хранилищем карт – верных и неверных». Одного беглого взгляда – взляда-молнии – хватило Андрею, чтобы понять, а скорее, ощутить интуитивно: в этом ящике Гриша прячет Смерть.

Кинжал Одина

– Эге-гей! Уроды!

Гришу будто подменили: это был совсем другой человек. Казалось, его рана мгновенно затянулась, боль прошла, душа преисполнилась желанием битвы на смерть, а не на жизнь. Едва взглянув на Гришу, Агриппина тихо охнула и остолбенела – в каждой руке тот держал по гранате, третью гранату ухитрился засунуть в карман штанов, откуда торчала чека, тускло блестевшая в рассеянном жёлтом свете.

Казалось, секунда-другая – и вооружённый Гриша кинется в пляс, завертится безумным волчком, а затем ринется выделывать причудливые па брейк-данса. Андрей представил себе его лягушачьи прыжки – раз-два-два-три… два-три… Юродивый брейкер будет извиваться, невзирая на засевшую в мякоти плеча пулю – это виделось Андрею смонтированным с финальными кадрами гремевшего на излёте 80-х фильма «Курьер»; хоп – и Гриша вертится на голове, а эсэсовцы со шмайсерами наголо аплодируют ему, выкидывая руку в нацистском приветствии: «Зиг! Хайль!»

– Эй! Черти! Я здесь! Идите за мной! – вопил юрод, не жалея голосовых связок. – Будет вам Гитлер капут! Сдохнете все как один!

Он развернулся и, забыв искать здоровой рукой точку опоры, двинулся обратно – в ту сторону, куда удалились немцы.

– Гриша, вернись! – обреченно закричал вслед ему Андрей.

– Вернусь! – пообещал тот и растворился в темноте.

Его истошные крики, очевидно, донеслись до адресатов, потому как с той стороны, куда они прошагали, что-то двигалось, приближаясь.

– Бежим скорее! – выкрикнул Виктор. – Он отвлечёт их внимание!

И Андрей внутренне согласился: Гриша сделал свой выбор.

Агриппина, введенная было в ступор эффектным Гришиным появлением, речами его и стремительным исчезновением – он исчез прежде, чем его полубезумные фразы отворили ей обрывки смысла, в них заключённого – наконец тоже пришла в себя и ухватила Андрея за рукав.

– Бежим скорее… – повторила она и, не оглядываясь, бросилась вперед.

За те несколько секунд, что Андрей сверялся с «правильной» картой и со старинной схемой, на которой был нарисован заветный крестик, луч от фонарика Агриппины удалился на значительное расстояние. Виктор бросился следом за ней. Торопливо сложив карты, Андрей устремился за ними, удаляясь от точки, где два движения разобьются друг о друга, и одно погаснет, а может быть, столкнувшись, погаснут оба.

Позади, сухо и отчетливо, прозвучали хлопки выстрелов – первый, второй, третий… И вдруг стены тоннеля дрогнули, посыпалась красная крошка кирпича; все трое ощутили упругий толчок взрывной волны – ощутили на долю секунды позже, чем услышали грохот взрыва и страшный, истошный псиный-человечий вой. Со всех ног они устремились вперед, уходя от возможной погони.

– Скорее! Не останавливайтесь! – кричал Виктор в каком-то внезапном азарте, позабыв про все свои травмы. Но вдруг он споткнулся обо что-то мягкое, возникшее на его пути, и полетел кувырком.

– Какого черта, Виктор! – заорала Агриппина. – Теперь синяк будет!

– Ох, ты, господи… – бормотал Ниссен, поднимаясь на ноги, – извини, пожалуйста, не заметил… Ты затормозила слишком резко…

– Хватит препираться! – остановил их Андрей. – По-моему, мы на месте!.. Это где-то здесь…

И забыв обо всем на свете, они принялись шарить фонариками вдоль стен.

– Нашел! Нашел! Вот оно – место Икс! Я его нашел! – захлебываясь от восторга, орал Виктор.

И действительно, часть стены тоннеля, которую он освещал своим фонарём, представляла собой необычное зрелище: вместо красного кирпича стену закрывало старое-престарое панно, которое, казалось, готово было рассыпаться от времени. Они остановились перед ним, пытаясь разглядеть изображение. Люди в красных мантиях и восьмиконечные кресты, пылающие в небе над их головами, и что-то еще, чего, увы, уже невозможно разобрать, сколько ни напрягай зрение, разбросано было по этому удивительному панно.

Первым пришел в себя Андрей. Он прикоснулся к краю панно и слегка нажал на него – полотно отъехало в сторону, открыв их взорам небольшую комнату, тоже выложенную красным кирпичом. Посредине нее стоял миниатюрный столик, наподобие церковного аналоя, на котором под широким и тоже старинным, пусть грязным, донельзя сырым платком или простым отрезом ткани (от древности не разберёшь) лежал какой-то предмет. Андрей осторожно ступил внутрь комнаты, приподнял кусок ткани и отбросил его в сторону. На столе покоился красный футляр. Андрей кивнул Агриппине, и та направила луч фонарика на футляр. Он взял его в руки и откинул крышку. В этот момент рука девушки дрогнула, и луч фонарика скользнул по лежавшему на бархатной подушечке предмету. В электрическом желтоватом свете холодно свернуло лезвие кинжала – острое, точно лезвие бритвы. Да разве найдётся бритва на этом свете, способная соперничать остротой своей с кинжалом, заточенным самим Одином – повелителем Асгарда, радушном хозяином, сидящем во главе стола на бесконечном пиршестве эйнхерий, покуда не положен конец пиршеству, и волк Фенрир не порвал свою цепь, и не ринулся, свирепый, пожирать радостный диск солнца!.. Если Рагнарёк впереди ещё – значит, Один сидит во главе стола рядом с Фригг, женой своею. Значит, могуч Один, и никакая сила в этом мире не способна затупить лезвие его священного кинжала…

Агриппина с Виктором застыли, как заворожённые, – их взгляды очарованы игрой света на острие – гипнотической игрой, что уносит их чувства далеко, в суровые края викингов, в давние века, и бородатые скальды окружают их – скальды, чьи слова – не простые слова, а кёнинги – никто из сынов Бальдра не скажет, к примеру, «радуга» – произнесёт бархатным голосом: «Мост богов», – а то и ещё красивее, изысканнее выразит простое, как бритва Оккама, понятие.

Время, казалось, отступило, застыло вместе с ними, невластное. Но вот встрепенулся Андрей, а вслед за ним и Агриппина с Виктором отрывают взгляды от чудесного лезвия, гипнотические чары рассеиваются, и мысли этого мира – текучие, ночные, сиюминутные – возвращают себе власть над их движениями и поступками. Им неведомо, сколько времени прошло с того момента, как дрогнули стены и дикие вопли огласили Гатчину Подземную, заставляя оглянуться, принуждая сердца сжиматься в истошном порыве сострадания. Ибо пока не узнаешь, не разберёшь, негодяй наказан по заслугам – или невинный корчится от боли, обоим сострадаешь одинаково.

Но Андрей, Агриппина и Виктор вновь зачарованы, вновь будто впали в транс, теперь уже разглядывая затейливую рукоятку кинжала; на ней вырезаны руны, и каждый интуитивно прозревает их значение – и в этот момент прозрения погружается в новую воду, – и снова гипноз, и время течёт незаметно, и нет ни подземелья, ни врагов, ни прошлого – но есть лишь вечность и трепет перед ней, и восторг от её прикосновений.

А время течёт, струится – здесь, в Мидгарде… Но кто следит за временем по ту сторону семицветного моста Биврёст?.. Кто за пределами Срединного мира заботится об этой текучей субстанции, когда в запасе у Одина – Вечность, и Рагнарёк наступит лишь по её истечении…

Никто из них не мог бы сказать, сколько времени – десять минут, полчаса или час – прошло в мире реальном. Кинжал Одина владел ими, они владели Кинжалом – и ничто более не имело значения.

Реликвия, соединённая с руническим текстом, даёт великую силу… – припомнил Андрей слова Сигурда Юльевича. Или это ему говорила Агриппина?.. А Сигурд призывал к уважительному обращению с артефактом, дескать – «не уподобляйтесь несмышленым детям… Ребенок играет с пультом телевизора и видит разноцветные картинки… Когда имеете дело с рунами, вспомните про такого ребенка и постарайтесь быть осторожнее…» Да, нужно быть осторожнее… И обратить силу во благо, но никак не во зло…

– Что, голубчики, попались?! – прервал их гипнотическое упоение пронзительный, переходящий на визгливые ноты, голос. – В проёме нарисовался пистолет, а за ним вырос и профессор Фридрих фон Берг, прямиком из Дрездена, собственной персоной. Щека его была окровавлена, рукав разорван от запястья до локтя. Он окинул их торжествующим взглядом. И тут же глаза его впились в открытый футляр с Кинжалом. – Спасибо за проделанную работу! – произнес он с сардонической усмешкой. – Без вас нам пришлось бы туго! А теперь, руки за голову, выходим по одному – и без глупостей!..

Потом, когда каждый из троих вспоминал этот момент, никто из них не мог объяснить, почему не ощутил ни страха, ни беспокойства, ни даже удивления. Словно все происходило так, как и должно было происходить. Необъяснимый покой и чувство безопасности владело ими. Как странно, сказал себе Андрей, – оказывается, Фридрих прекрасно владеет языком Пушкина и Баркова! А передо мной комедию ломал – ни словечка по-русски, – приходилось с ним на языке Гёте и «Раммштайна» объясняться… На него вдруг накатила волна азартного ёрничества.

– Салам Алейкум, сынам Аненербе! – громко поприветствовал он Фридриха, отчего тот вздрогнул, как от удара, и побагровел. Ну, никак не ждал фон Берг подобной реакции от интеллигентного искусствоведа, на которого нацелен пистолет, вернее, два – второй держал в руке подручный профессора, наголо бритый, накачанный детина с бычьей шеей.

Впрочем, и этот русский ученый, и стоявшие рядом с ним людишки уже не имели для Фридриха фон Берга никакого значения. Всё его внимание занимал заветный футляр с бесценной реликвией. Он сделал шаг вперед, и глаза его вспыхнули злобной радостью. Его переполняло чувство невыразимого торжества. Он словно бы даже увеличился в размерах, сделался выше и значительней. Сейчас он был триумфатором и вещал как истинный триумфатор.

– Вот она, власть над миром! Вот он – божественный залог возрождения Рейха и Великой Германии! Явление миру «белокурой бестии» – сверхчеловека – уже не за горами!..

На несколько мгновений Фридрих фон Берг замер в позе величественного монумента, затем бросил своему подручному:

– Этих придется убрать – свидетели нам ни к чему! – И саркастически усмехаясь, обратился к неподвижным фигурам, сгрудившимся вокруг футляра. – Прошу извинить, господа – вынужденная мера! – Он звонко передернул затвор и вскинул оружие, целясь Андрею в голову. Бритоголовый взял на мушку Виктора.

И тут случилось невероятное.

Кинжал, спокойно лежавший в футляре с откинутой крышкой, внезапно пришёл в движение. Он словно ожил. Перемена была мгновенной и разительной: странное свечение охватило лезвие, – в тяжелом, спертом воздухе подземелья засверкали зелёные искры, затрещали разряды электричества. Послышался низкий пугающий гул, как в трансформаторной будке, и прежде, чем кто-либо успел что-нибудь сообразить, кинжал, точно ракета, взмыл в воздух и с быстротой молнии вонзился в горло фон Бергу, стремительным точным ударом перерезав ему глотку. Фридрих захрипел, заваливаясь на бок. Тело дрезденского профессора еще не успело достичь земли, а светящееся лезвие уже вспороло горло его бритого спутника. Еще мгновение – и кинжал уже в футляре, – но свечение не прекратилось, наоборот, сделалось ярче и интенсивней. Росло напряжение силового поля, тяжёлый трансформаторный гул был разлит в пространстве.

Два трупа лежали в дверном проёме крест-накрест, перегородив выход. Агриппина и Виктор заворожено смотрели поочерёдно то на трупы, то на светящийся кинжал, через силу осознавая произошедшее; рассудок отказывался предложить сколь-нибудь связное объяснение стремительной и жестокой расправе.

Первым опомнился Андрей. Он захлопнул крышку красного футляра и попытался вытолкнуть трупы наружу, в коридор, чтобы освободить выход. И в этот момент подземелье сотряс сильнейший взрыв. Стены и потолок заходили ходуном. Инстинктивно Андрей вытолкнул в коридор ошеломлённого Виктора и, схватив за руку Агриппину, повлек её прочь, подальше от тайной комнаты. Думать было некогда. Оттуда, где только что прогремел взрыв, нарастая, доносился новый звук, не похожий на прежние, который накатывал, приближался куда быстрее, чем звук шагов бегущего человека – быстрее движется только взрывная волна. А под ногами уже захлюпала вода – догадка, молниеносно пришедшая ему в голову, подтверждалась!.. Увлекая за собой Агриппину и Виктора, он изо всех сил бежал по коридору, – скорее, предчувствуя, нежели понимая, что следом за ними, сметая все на своем пути, несётся поток воды, смешанной с грязью, обломками досок и камней, – несётся их смерть. Они убегали от потока, в неосознанной надежде отыскать другой выход, в надежде спастись.

А вода уже нагнала их, хлестала, кружила, стараясь сбить с ног, захлестнуть с головой. Прогремевший взрыв разрушил перемычку между подземельем и озером. Водяная фантасмагория внезапно стала реальностью, и в этой реальности Андрей вдруг увидел крутящийся на гребне потока изуродованный труп Гриши и ещё чей-то, вероятно, подручного Фридриха, того, что истошно кричал после первого взрыва.

Волна накатывала за волной, и сопротивляться им, передвигаться в вертикальном положении с каждой минутой становилось труднее. Андрей потерял из виду Виктора, он искал его глазами и не находил; крепко держа Агриппину, он помогал ей устоять на ногах.

Но вот им навстречу ринулся обратный поток – вероятно, набравшая скорость вода наткнулась где-то на глухую стену и, отражённая этой преградой, отскочила, как теннисный мяч от бетонного ограждения. Как ни странно, фонарик продолжал гореть, и Андрей попытался отыскать глазами Виктора – но увидел только изуродованный труп Гриши: тело юрода-взрывника находилось в точке, где сшибались встречные потоки, образуя водоворот, и Гриша вертелся, как гуттаперчивая кукла, – и мёртвый, он танцевал брейк. Сбитые с ног этим обратным потоком, Андрей с Агриппиной отчаянно барахтались в воде, стараясь оставаться на поверхности, изо всех сил борясь за жизнь. В кромешной темноте течение несло их неизвестно куда, крутя и болтая, как щепки, норовя шибануть о стену, приложить по темени острым булыжником или обломком дерева. Уровень воды продолжал подниматься. Вот он уже почти достиг потолка тоннеля, казалось, всё кончено, – но Андрей, напрягая последние силы, удерживал над водой голову Агриппины. А потом вода сомкнулась над их головами…

Неужели конец?.. Вот так просто?! Промелькнуло у него в мозгу. Задержав дыхание, он отдался потоку, не отпуская руку девушки, намертво вцепившись в её запястье. Она тоже больше не сопротивлялась. И вдруг Андрей почувствовал, что течение замедлилось и теперь их подхватила какая-то другая сила, и тащит, тащит с возрастающим ускорением. В глазах у него темнело, он с трудом удерживался, чтобы судорожно не вдохнуть в себя воду – тогда смерть неминуема. И в эти самые последние мгновения, перед тем как его разум окончательно погас, он вдруг ощутил себя пробкой, вылетающей из бутылки с шампанским, – и судорожно, со всхлипом вдохнул воздух, и задышал, упиваясь этой возможностью, до предела наполняя легкие кислородом, приходя в себя. Агриппина!! Она была с ним рядом, на поверхности озера, и так же судорожно, отчаянно вбирала ртом воздух – он так и не отпустил её руку, словно они теперь навсегда были спаяны одной цепью.

Они вынырнули на поверхность озера всего в десятке метров от берега, и Андрей устремился к нему, увлекая за собой девушку. Он плыл из последних сил, одной рукой грёб сам, другой – поддерживал Агриппину. Но берег, казалось, не приближался. И тогда силы окончательно его покинули. Он стал погружаться в воду – и вдруг ноги его нащупали долгожданное дно. Задыхаясь, на четвереньках, они выползли из воды и, обессиленные, растянулись на траве. Агриппина жива – подумал Андрей и отключился.

Он пришёл в себя оттого, что его били по щекам. Открыл глаза – и увидел мокрое лицо склонившейся над ним девушки.

– Все, хватит! – сказал он, поймав её руку, занесенную для очередной пощечины. – Я в порядке.

Потом они сидели спина к спине, мокрые, продрогшие, стуча зубами от холода и пережитого стресса. И когда через несколько минут сначала услышали равномерно повторяющиеся всплески, а затем увидели плывущую к берегу человеческую фигуру, в которой узнали Виктора, их это не удивило и даже не обрадовало – после перенесенного стресса не осталось никаких эмоций.

Похоже, Виктору повезло больше, то ли он вообще не сопротивлялся потоку воды, то ли его вынесло на поверхность озера быстрее, но ему явно удалось сберечь силы. Выбравшись на берег, он по-собачьи встряхнулся и молча уселся рядом с ними. Отдохнул несколько минут и принялся собирать хворост для костра. На их счастье, во внутреннем кармане куртки у Андрея нашлась зажигалка в рабочем состоянии – и вскоре пламя уже весело играло на берегу, его языки лизали темноту ночи.

Выжали одежду и, набросив куртки, придвинулись к огню, держа над пламенем костра штаны и футболки, от которых поднимался пар. Можно было отогреться и даже обсудить происшедшее. Понемногу каждый из них приходил в себя.

– Слушай, Андреас, – вдруг встрепенулся Виктор, поеживаясь на ветру и придвигаясь ближе к огню, так что языки пламени лизнули его брюки. – А Кинжал-то где? Ты его держал в руках, когда началось это… наводнение…

– Ну, держал, – флегматично подтвердил Андрей.

– А дальше?

– Не знаю… Не помню… Когда это началось, я сразу схватил за руку Агриппину. А Кинжал… Да, бог с ним, с Кинжалом – главное, живы остались!

Виктор только вздохнул и тут же вскрикнул, выхватывая из костра уже тлеющие брюки. Андрей натянул подсохшую футболку и, собравшись теперь подсушить мокрые брюки, машинально опустил руку в карман. Да так и замер – рука нащупала что-то твёрдое и массивное. Он с трудом извлёк из кармана красный футляр и с изумлением уставился на него.

– Ума не приложу, когда я его туда сунул!..  – Он с удивлением переводил взгляд с футляра на карман и обратно. – Футляр большой – карман маленький, он в принципе не мог там поместиться… Может, ткань намокла и растянулась?

– Какая разница, – махнул рукой Виктор. – Вот она, наша реликвия, – целёхонька! – И мудро добавил: – Ты, Андреас, пытаешься найти рациональное объяснение там, где этого делать не следует.

– Ну возможно, возможно, – скептически отозвался Андрей. – А дощечка с рунами где? В машине осталась?

– А вот и нет! – И Агриппина ловким жестом фокусника извлекла дощечку из внутреннего кармана своей курточки. – Сама не знаю, зачем взяла…

Как завороженные, они смотрели на дощечку. Отблески пламени упали на её поверхность, высветив древние руны. Андрея внезапно охватило глубокое чувство, похожее на священный трепет. Виктор, казалось, был взволнован не меньше, он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, унять сердцебиение – но бесполезно.

– Открой! – вдруг приказал Агриппина изменившимся голосом, кивнув на футляр.

И Андрей послушно, словно под гипнозом, отбросил красную крышку. По сверкающему лезвию зазмеились огненные отражения.

Держа дощечку в руках, Агриппина стояла возле костра. Она была торжественно-величава. Её прекрасное лицо сделалось отстраненным и спокойным. Рыжие волосы окружали голову светящимся ореолом. Андрей не в силах был оторвать от нее взгляд – это была не его Агриппина. Это была древняя языческая жрица, в отблесках разгоревшегося пламени явившаяся им на берегу Черного озера. Он готов был броситься к её ногам, исполнить любое её повеление.

А она, словно не замечая их восторженного состояния, нараспев принялась читать руны. По мере того как она произносила их названия, мужчин всё более охватывал священный ужас. И вот уже Агриппина в третий раз начала выкрикивать-пропевать вырезанное на дощечке заклинание – и голос ее окреп и зазвенел в черной вышине над притихшим озером.

– Pertha, – гортанно крикнула она.

И Андрей услышал уже знакомый «трансформаторный» гул – гудение внезапно возникшего силового поля. И снова – голос Агриппины, приобретший вдруг какой-то новый тембр.

– Gebo.

Андрей увидел свечение. Кинжал светился – как и в подземелье, но теперь свечение было иным – более живым, и каким-то… всеобъемлющим.

– Eihwaz, – выдохнула-пропела Агриппина.

Она стояла, выпрямившись, расправив плечи, и Андрею показалось, что она стала выше ростом, а секунду спустя – что девушка оторвалась от земли и висит в воздухе, опираясь подошвами на узенькую – не более пяти сантиметров – воздушную полоску. И тут он увидел, что Кинжала в футляре нет – магическая реликвия выплыла из своего древнего обиталища и поднялась в воздух. Но движение это было торжественным и плавным – совсем иным, нежели в подземелье, перед стремительной атакой на горло фон Берга.

Агриппина, между тем, продолжала:

– Uruz.

Свечение становилось всё ярче. Кинжал описывал круги над их головами, постепенно увеличивая скорость. И Андрей, и Виктор неотрывно следили за его траекторией, которая непрерывно менялась, становясь всё более сложной и причудливой. На их глазах вершилось древнее таинство.

Агриппина священнодействовала.

– Fehu…

Кинжал танцевал в воздухе – то взмывая по крутой спирали в небо, то опускаясь почти до самой земли. Его форма непрерывно менялась: сверкающая льдистая снежинка, огненная ласточка, алмазный мальтийский крест, золотой полумесяц, серебряное зеркальце Венеры…

И вдруг неожиданно для самого себя Андрей начал мысленно произносить сокровенную молитву, обращаясь одновременно и к Богу Единому, и к древним языческим божествам, и к непостижимым Высшим Силам.

«…Пускай каждый научится сострадать ближнему своему. Пускай никто не обидит слабого. Пускай не останется на планете сирых и голодных. Пускай человек человеку снова станет другом, товарищем, братом. Пускай любящие сердца соединятся, чтобы никогда не расставаться…»

– Wungo.

Андрей почувствовал лёгкое головокружение, и вдруг понял с неимоверной ясностью: все те желания, что он успеет загадать в течение этих волшебных мгновений – непременно сбудутся. Он должен попытаться изменить мир, сделать его чище и добрее!..

«…Пускай среди людей ценится красота души и величие Духа, а не богатство. Потребитель пусть уступит место Творцу. Пусть исчезнут границы между странами и людьми – стальные решётки, кодовые замки, несгораемые сейфы и таможни…»

– Ansuz.

Яркой кометою блистая, Кинжал Одина рассекал пространство ночных видений. То вдруг становился листиком кленовым и медленно падал, причудливо кружась, а то – плыл корабликом по-над озёрной гладью. Боковым зрением Андрей увидел Виктора – тот плотно зажмурил глаза и покачивался, точно в ритм музыке, играющей в невидимых наушниках.

– Teiwaz.

«Любите друг друга! Не делайте зла! Да будет так!!»

– Algiz!

А Кинжал Одина, круживший над ними со всё возрастающей скоростью, претерпевал новые метаморфозы: метеор – античный божок – венок из одуванчиков – серебряная ладья – белоснежный лебедь… И вдруг небо вспыхнуло и погасло – и тотчас раздался оглушительный взрыв. Кинжал Одина разлетелся на тысячи огненных осколков – и пролился на озеро сверкающим дождём. Одна из огненных искр коснулась плеча Андрея, вызвав мгновенную жгучую боль. Почти одновременно вскрикнули Агриппина и Виктор.

Над озером снова воцарилась непроглядная темь. И абсолютная тишина, такая, от которой готовы лопнуть барабанные перепонки. Красный футляр был пуст.

Галлюцинация… Наваждение…

Лишь несколько минут спустя до них, ошеломленных, стали доходить привычные земные звуки – треск сучьев в поникшем уже пламени.

– Что это было?! – высказал Виктор общую мысль.

– Кинжал Одина вернулся в Асгард. Не место ему здесь, ибо человек слаб. Время ещё не пришло, – сказала Агриппина – как отрезала. Точно вычеркнула из прошедшего те несколько минут, когда Кинжал Одина двигался по мановению её голоса.

Молча расселись вокруг костра и уставились на огонь. Андрей подбросил охапку сучьев, и пламя, поначалу пригаснув под их темной массой, загудело, разгораясь, а потом весело взметнулось вверх.

– А самого интересного ты не видел! – повернулся к Виктору Андрей. – Когда Кинжал уходил…

– Это почему? – изумился тот. – Все я видел.

– С закрытыми глазами? Это что-то новое!

– С закрытыми… Не знаю… не помню… А действительно, я смотрел с закрытыми глазами, – задумчиво согласился он. – Но странно – я видел всё, каждое его превращение… И не улыбайся! Я по-другому смотрел – не как обычно. Ну, как тебе объяснить?..

– Ничего не надо объяснять, – буднично сказала Агриппина. – Ты смотрел внутренним зрением…

Озеро, на берега которого привела их череда невероятных событий, окрестили Черным не зря. Даже в яркий солнечный летний день вода в нем черна, точно сажа. Что уж говорить об осенних ночах…

Тучи – серая ватная пелена на чёрном небе – давно рассеялись, звёзды горели ярко и таинственно, навевая мысли о непреходящем… Луна, похожая на медную щербатую тарелку, царила в ночи, и яркие капельки планет и ниточки созвездий составляли свиту властелины. Время двигалось лениво, вразвалочку, и его монотонные тик-таки бесследно исчезали в озёрной глубине. Но впечатление это было обманчивым – близился рассвет. Задремал, пригревшись у огня, Виктор. Тесно прижавшись, Андрей с Агриппиной смотрели на пламя, не отводя глаз от магической игры огненных языков.

– Так ты полагаешь, Андрюша, вторая граната взорвалась сама по себе? – спрашивала Агриппина.

– Вполне возможно. Думаю, все произошло примерно так: первую гранату Гриша бросил сразу и упал на землю, чтоб осколками не посекло – ну, это как водится, – а потом схватил вторую, выдернул чеку и норовил метнуть, да не успел – подстрелили его. Может, сразу наповал, а может, не сразу, суть не в этом. Рука у него конвульсивно сжалась, и он – мертвый уже или умирающий – так и держал гранату до конца. Преследователей наших, очевидно, было трое, и одного тяжело ранило – помнишь, как он выл?

Агриппина судорожно повела плечами.

– Еще бы! До сих пор этот жуткий вой в ушах стоит!

– Фридрих с оставшимся подручным просто его пристрелили – чтобы не возиться, а сами побежали по коридору, откуда на них Гриша вылетел…

– Пожалуй, так оно и было, – после долгой паузы произнесла девушка. – А гранаты у Гриши откуда? С войны остались?

– Нет, – невольно усмехнулся Андрей, – гранаты современные, это я успел заметить. В девяностые годы можно было танк по дешевке купить – не то что гранаты. Были бы деньги!

– Ну а тот взрыв, последний – что разрушил перегородку между подземельем и озером?!

– Похоже, сдетонировал весь Гришин арсенал…

Андрей подбросил в огонь охапку сучьев – к небу взметнулся столб искр.

– Одного не пойму, – задумчиво сказал он. – Почему Кинжал не причинил нам никакого вреда, а фон Берга с его напарником прирезал, точно мясник пару свиней?..

– Ну, это-то как раз понятно! – отозвалась Агриппина. – Мы не собирались использовать его во зло. Не стремились к власти над миром или богатству. Действовали бескорыстно.

– По-видимому, так… А откуда ты знаешь, что Кинжал вернулся в Асгард?

Она чуть отодвинулась и заглянула ему в глаза, потом улыбнулась загадочно: «Просто знаю – и всё».

– Спасибо, это многое объясняет…

– Не иронизируй!

– А что мне ещё остается?.. Теперь Кинжал утрачен навсегда.

– Не утрачен, а – обретён, – очень серьезно произнесла Агриппина. – Кинжал Одина возвратился к своему хозяину, потому что срок его пребывания в Мидгарде подошел к концу. Зато теперь здесь, в Гатчине, образовался центр магической Силы, который – уверяю тебя – очень скоро себя проявит…

Андрей невольно повел плечом, тем самым, которого коснулся сверкающий осколок распавшегося Кинжала – там ощущалось лёгкое жжение. Он ещё понятия не имел, что в этом месте уже проступила, точно на бледной фотографии, руна Gebo, означающая «дар». Как пока не догадывалась Агриппина о руне Pertha – «руне тайны» – появившейся на её бедре. Не говоря уже о сладко дремлющем Викторе, на левой стороне груди которого проявилась, словно огненным стилом начертанная, руна Солнца.

Бог Один пометил своих избранников.

Налетевший с озера порыв ветра качнул на Агриппину с Андреем высокое пламя, так что обоим пришлось резво отпрыгнуть в сторону. Андрей рассмеялся:

– Смотри-ка, а Виктора костер пощадил!..

Они снова придвинулись к огню.

– Пора возвращаться с небес на землю, – с сожалением произнес Андрей. – Сыт по горло мистикой и приключениями! Диссертацию забросил, программа лекций-семинаров не выполняется – не знаю уж, как в институте появлюсь…

– А я в редакции… – вздохнула Агриппина.

– Зато ты можешь книгу написать о нашей эпопее. Прославишься и обогатишься.

– Грех смеяться над рядовым журналистом!.. И потом, никто не поверит…

– Скептиков отправляй ко мне на расправу.

– Тогда давай писать вместе!

– Почему бы и нет?..

– А Бедного Витю возьмём?

– В соавторы? Ни за что! Он притягивает неприятности.

Она тихонько засмеялась: «Это я уже заметила…»

Негромко вздыхала озерная вода. Где-то рядом, в кустах, прошуршал невидимый зверек. Девушка склонила голову на плечо Андрею и прошептала ему прямо в ухо:

– Сегодня ты спас мне жизнь…

– А ты – мне. Когда налетел поток, я боролся за нас двоих, – мои силы будто удвоились.

– Спасибо, родной, – она поцеловала его в висок. – Спасибо за то, что ты у меня есть…

Снова налетел холодный, пронизывающий до костей ветер. Подобно огромной сумасшедшей птице, он внезапно ринулся с небес на землю, наклоняя деревья и закручивая жгутами сухую траву. Ветер был настолько силён, что прибил к земле пламя радостно полыхающего костра, так что оно едва не погасло.

Сейчас или никогда! – вдруг подумал Андрей. Он поднялся на ноги и севшим от волнения голосом торжественно обратился к девушке:

– Агриппина, ты будешь моей женой?..

Несколько мгновений она недоумённо смотрела на него, потом внезапно расхохоталась.

– Ну, ты… ты… даешь! Выбрал самое подходящее место и время!..

– А? Что? – встрепенулся Виктор. – Что случилось?

– Вот он, – Агриппина тоже вскочила на ноги и театральным жестом указывала на Андрея. – Только что сделал мне предложение…

– Сделал предложение… – повторил вслед за нею Виктор. – А ты – что?

– А я… – она выдержала эффектную паузу, – я его приняла!

– Давно пора, – зевая во весь рот, подытожил Виктор. – Я уж и не надеялся, что он решится!..  – Он придвинулся поближе к костру. – Во дают… – только качал он головою, наблюдая, как Андрей, подхватив девушку на руки, кружит её по небольшой поляне.

Костёр догорел – лишь одна зола чернела, отмечая выжженный круг. Опустел берег Чёрного озера. Перед уходом путники предусмотрительно залили водой тлеющее кострище.

А над землей уже плыл рассвет, утренний воздух был чист и прозрачен. Небо на востоке окрасилось пурпуром. Детали ландшафта обрели удивительную ясность, точно на картине Брейгеля-старшего. Деревья, их ветви, даже листья на ветвях, до самого последнего, карликового листочка, были выписаны предельно чётко. Предметы складывались в осеннюю мозаику, полную неизъяснимого очарования, ласкающего взгляд, врачующего душевные раны, навевающего странную печаль.

Андрей и Агриппина шли, держась за руки, соприкасаясь плечами, ощущая себя единым целым. За ними, повесив голову и что-то бормоча себе под нос, тащился Виктор. Вдруг, словно повинуясь какому-то зову, он обернулся – и просиял, выпрямился, преобразился внутренне, коснувшись взглядом озаренного первыми лучами восходящего солнца Приоратского дворца. «Боже, какая красота, – молитвенно прошептал он, – какая дивная красота…»

Оглавление

В ночь лунную в старинном интерьере…

Опять луна. И снова чертовщина

Мальтийский рыцарь

Явление Агриппины

Дорожное приключение

«Бог троицу любит»

Загадка из тайника

Требуется Шерлок Холмс

Странный гость

С ума шествие. Шаг шестой

Раскопки

Утро вечера мудренее

Чокнутый профессор

Дурные вести

Разумному достаточно

Мозговой штурм

Гонка преследования

Мёртвый мальтиец

Подземный картограф

Нежданная улыбка фортуны

Предположения и догадки

Потомственный розенкрейцер фон Ниссен

Пластунский тупик

Неизвестный противник

Страшная находка

Наглое похищение

Кто вы, герр профессор?

Триумфальное возвращение Агриппины

Последняя попытка

Кинжал Одина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg