«Башня высотой до неба»

Башня высотой до неба (fb2) - Башня высотой до неба 166K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Абрамович Поджарский

Михаил Поджарский Башня высотой до неба

Было это много тысяч лет назад в земле Сеннаар[1]. Жил там некий человек. Он носил имя Игихуль[2], ибо его правый глаз был покрыт бельмом и гноился. Этот изъян появился в детстве, после того, как его жестоко избил отец за отказ работать на ячменном поле.

Игихуль был тщедушен, сутул, ростом всего в три локтя и восемнадцать пальцев[3]. Его рано облысевший череп, торчащие уши, большие редкие зубы в купе с испорченным глазом у тех, кто видел его впервые, вызывали оторопь.

Друзей у Игихуля не было. В молодости ему удалось жениться, но тот брак был недолгим. Жена, не выдержав унижений и его неутолимой похоти, сбежала с каким-то торговцем. Он погнался было за ней, но был избит тем торговцем, да так, что чудом выжил.

Он всё время рыскал в поисках какого-нибудь дела, в котором что-то строилось, и лучше, если при участии множества народу. Когда такое находилось — будь то рытьё канала, или строительство храма в честь бога Димузи[4] — он сразу умудрялся стать во главе. При этом он был неудержим: носился взад-вперёд, распоряжался, кричал, командовал. В его уцелевшем глазу непременно горел огонь, который, окружавшие его, считали адовым.

Сам он ни к чему не прилагал своих рук: не рыл землю, не месил глину, не делал кирпичи, не топил смолу. Вместо этого помыкал другими: говорил каждому, что тот должен делать, убеждал, доказывал, угрожал, запугивал.

В день, когда заканчивалось такое предприятие, Игихуль был доволен. На его лице появлялось выражение, которое можно было истолковать, как улыбку. Но уже на следующее утро возвращалось свойственное ему дурное настроение. Он принимался носиться по улицам, что-то бормоча и бросая на прохожих свирепые взгляды. При виде его мужчины уступали дорогу, женщины, закрыв лица, отворачивались, дети с визгом разбегались, вьючные ослы, громогласно ревя, упирались ногами и отказывались идти в сторону, откуда доносилось бормотание.

Однажды случилось такое, что в городе долге время ничего не строилось. Игихуль много дней без дела носился по улицам, заглядывал на базар, в храмы, бегал по берегу реки. Состояние его становилось всё более мрачным. Вскоре его ажитация сменилось вялостью. Он перестал есть. Его видели то тут, то там сидящим на земле и глядящим перед собой недвижным взглядом, словно его душу похитил демон, оставив лишь безучастное тело.

В один из дней соседи Игихуля, не увидев, чтобы тот выходил из своего дома, встревожились. За долгие годы такое произошло впервые. И на следующий день никто не увидел Игихуля. Только к вечеру третьего дня соседские мужчины, подстрекаемые своими жёнами, вооружившись мотыгами, решились войти в его убогую лачугу. Осторожно они открыли дверь, висевшую на кожаных петлях, и, ожидая наихудшего, вошли внутрь. Однако их ждало разочарование — жилище, в котором утварью служили только несколько протёртых овечьих шкур и два щерблённых горшка, было пусто.

Наутро весь город облетела новость: Игихуль пропал! Не то, чтобы жители сожалели о том, чьим именем пугали детишек. Но событие это было достойно обсуждения. Чего только не говорили! И что Игихуль стал во главе банды кровожадных разбойников и теперь всем надо бояться набегов, насилий и убийств. И что Игихуль превратился в бешеного пса и теперь нападает на путников, отваживающихся в ночное время выйти на дорогу, ведущую в Борсиппу (даже находились люди якобы покусанные им!). И что Игихуль стал злобным диббуком, который вселяется в людей, чтобы пожирать их души.

Пропажа Игихуля обсуждалась повсеместно: в крестьянских семьях, среди жрецов, на базаре, во дворце правителя-лугаля[5]. Поначалу его вспоминали с теми чувствами, которые он обычно вызывал — неприязнью и отвращением. Но время шло, былое забывалось, Игихуль постепенно превращался в предание. И вот уже, сидя у семейного очага, взрослые рассказывали детям истории, где главным героем был «наш Игихуль», который совершал невообразимые поступки: побеждал лихих врагов, погибал и пробуждался от смерти, строил дворцы и храмы. Ему даже приписывали строительство самого их города.

За всеми этими разговорами горожане не заметили одного обстоятельства. Со времени исчезновения Игихуля в городе не был построен ни один канал, ни один храм, ни одна новая дорога. Нет, попытки строительства были. Горожане собирались в месте предполагаемого строительства и принимались за работу. Но предприятие это, едва начавшись, тут же прекращалась, уступая место ожесточённым спорам о том, что и как надо делать и кто чем должен заниматься. Уже через короткое время, обозлённые строители, окончательно разругавшись, а то и передравшись, изрыгая в адрес друг друга проклятия, разбредались по домам.

Двадцать четыре луны сменилось на небе, когда однажды под вечер город облетело известие: в доме Игихуля кто-то есть! Не успело рассвести, как, несмотря на холодный ветер и моросящий дождь, у стен старой лачуги собралась немалая толпа зевак. Тот, кто был внутри неё, долго не подавал никаких признаков. Некоторые смеливцы, снедаемые нетерпением, стали обсуждать вопрос: а не войти ли внутрь и не посмотреть, есть ли там кто, и если есть, то кто он такой? И вот, когда самый храбрый из них, крепко сжимая в руках большую палку, подступил к самой двери, оная вдруг распахнулась и на пороге показалась некая фигура.

Толпа, как один, отшатнулась, причём храбрец оказался в самых задних её рядах. Первый испуганный вздох толпы сменился гробовым её молчанием, которое продолжалось довольно долго, ибо загадочная фигура оставалась недвижной и не издавала никаких звуков. В толпе стали шептаться: «Это он!» — «Да нет, какой же это он! Он ниже ростом», — «А я тебе говорю, это он! Видишь, как голову держит? Будто сожрать кого хочет». Лица пришельца было не разобрать — он с головой был замотан в сильно потрёпанное чудное на вид одеяние, незнакомое в этих краях. В толпе стали носиться предположения, почему пришелец не хочет явить им своё обличие: «Игихуль стал ещё более уродлив и страшиться показать лицо», — «Да не Игихуль это, говорю тебе! Это демон и голова у него шакалья!» — «Да тихо вы! Это сам Азазель! Сейчас схватит кого-нибудь, да утащит!» — «Тупицы вы все! Холодно же, дождь идёт — вот он и замотался, чтоб не простыть».

Вдруг фигура шевельнулась и переступила порог. Толпа, издав громкий вскрик, отпрянула назад. Постояв пару мгновений, как бы в раздумье, пришелец двинулся вперёд. Толпа раздалась так, чтобы пришелец мог идти, никого не задевая. Он, не спеша, шёл сквозь толпу, которая поспешно расступалась перед ним и не менее скоро смыкалась за его спиной, образуя вокруг него пустоту. По-прежнему было непонятно, кто же скрывается под странной одеждой. Только когда некий паренёк замешкался убраться с дороги, пришелец отвернул накидку и на разиню свирепо глянул налитый кровью левый глаз.

Пришелец, пройдя насквозь толпу любопытных, вдруг ускорил шаг и быстро, а затем и вовсе бегом, направился к центру города, туда, где на холме виднелась крыша дворца лугаля. Зеваки ринулись за ним, оставаясь, впрочем, на некотором расстоянии.

Стража, охранявшая дворцовые ворота, наблюдала странное явление. Вначале из ненастной мглы, в которую были погружены городские недра, до них донёсся приглушённый рокот. Очнувшись от утренней дрёмы, блюстители вскочили на ноги и схватились за копья. Вскоре они разглядели бегущего в их сторону странного человека, облачённого в невиданную в этих краях хламиду. Вслед за ним показалось множество бегущих людей. Стражники устрашились: а не враги ли это внезапно подкрались и теперь бегут, чтобы, захватив дворец, предать его разграблению? Но нет, среди бегущих были женщины и дети, никто из них не был вооружён, если не считать некоего верзилу, несущего в руках большую палку.

Между тем, странный человек, возглавлявший процессию, не добежав до странников двух саженей, вдруг замер, как вкопанный. Бежавшая за ним толпа тоже встала, причём получилась куча-мала, ибо задние, не видя манёвра их предводителя, пытались продолжить бег, в то время как передние уже остановились.

Выждав некоторое время, пришелец откинул с головы накидку и, глядя на обративших в его сторону копья стражников, сказал громким визгливым голосом:

— Моё имя Игихуль!

При этих звуках в толпе за его спиной поднялся неимоверный шум, напугавший стражников в ещё большей степени, ибо причина этого шума была им непонятна. Стражники были аккадскими наёмниками, и имя «Игихуль», как ни громко и горделиво оно не было произнесено, ничего им не говорило.

Когда шум в толпе приутих, странный человек повторил:

— Моё имя Игихуль! — и продолжил: — Передайте лугалю, что у меня к нему дело!

Сказав эти слова Игихуль сел на землю и снова завернулся с головой в своё одеяние.

Стражники нерешительно переглянулись. Один из них, прислонив к стене копьё, отворил небольшую дверцу в воротах и исчез в недрах дворцового двора. Остальные так и остались стоять с копьями, наставленными на пришельца, ибо ни обстоятельства его появления, ни его наружность отнюдь не вызвали у них добрых чувств.

Через некоторое время стражник вернулся и растерянно сказал:

— Лугаль захворал. Я сказал о тебе главному угуле[6]. Когда лугалю полегчает и если он будет в настроении, тот передаст ему твою просьбу.

Игихуль никоим образом не показал, что сказанное ему понятно. Он даже не пошевелился, остался сидеть, из чего можно было предположить, что уходить он не собирается. В толпе поднялся гомон — горожане желали продолжения действа, возникшая задержка была им не по душе. Вскоре недовольство утихло — многие, разочаровавшись, разошлись по домам, будучи озабочены неотложными делами, малое же число присутствующих, невзирая на то и дело моросящий дождь, предпочли усесться на землю поодаль Игихуля, в ожидании дальнейших событий.

Дворцовые блюстители, убедившись, что два десятка городских бездельников и их странный предводитель ведут себя смирно и намерений захватить дворец не проявляют, прислонили к стене копья и сгрудились вокруг походной жаровни, в которой дымили коровьи кизяки.

Постепенно дождь прекратился, уступив место порывистому ветру, который разогнал облака и открыл дорогу солнечным лучам. Стражи всё так же сидели вокруг жаровни, которая к тому времени погасла, и делились воспоминаниями о былых ратных свершениях, искоса поглядывая на Игихуля. Его пестрая свита, находясь от него в отдалении, коротала время, строя предположения о его намерениях. Поскольку Игихуль был всё ещё недвижим, что для знавших его ранее было весьма странно, ибо его помнили неспособным провести без движения и трёх мгновений, стали появляться суждения одно чуднее другого. «Игихуль таки отрекся от человеческой природы и стал демоном», — «Тогда зачем ему было бежать по улице, он мог просто перенестись по воздуху прямо в покои самого лугаля?».

Домыслы эти были прерваны самым брутальным образом. Дверца в воротах отворилась, оттуда выбежал некий человек и что-то резко сказал стражникам на аккадском наречии, указывая на Игихуля и его спутников. Те бросились к последним, схватив копья, и тупыми концами стали отгонять их подальше от ворот и от дороги, к ним ведшей. Им удалось это сделать не без труда, ибо Игихуль, а с ним и его попутчики, проявили явное нежелание изменить диспозицию. Однако решительность и выучка аккадцев позволила им отогнать «противников» саженей на десять.

В скором времени дворцовые ворота распахнулись, из них под началом надсмотрщика выбежали четверо рабов, несшие на плечах роскошные носилки, и быстро скрылись в городских улицах. Едва ворота закрылись, они распахнулись вновь, из них появились три аккадца в полном боевом облачении и бегом направились каждый в сторону одного из храмов: Димузи, Энлиля и Инанны[7].

Через малое время вернулась четвёрка рабов, неся на носилках сухонького старичка, одетого в овчинный плащ. «Лекаря понесли…» — зашептались спутники Игихуля. — «А те трое за жрецами побежали. Плохи, видно, дела у нашего лугаля…».

Вдруг из-за кирпичной стены стали доноситься крики, глухие удары, звон металла. Продолжалось это недолго и закончилось также внезапно, как и началось. Не успело всё стихнуть, как ко двору невесть откуда стали слетаться стервятники.

Ворота вновь открылись и более уже не закрывались. Через них в обе стороны стали сновать какие-то люди, большей частью аккадские наёмники. Среди входивших во дворец были представители жреческого сословия. В одном из них, шедшем во главе немалой процессии, спутники Игихуля узнали Анунаки — верховного жреца из храма Димузи, одетого в торжественную накидку с шерстяным колпаком на бритой голове. Поравнявшись с зеваками, окружавшими Игихуля, он искоса глянул на них, затем, обернувшись к сопровождавшим его, тихо сказал что-то вроде: «Эти подойдут».

Вскоре после этих слов Игихулевым спутникам, которые находились в том месте исключительно по причине собственного любопытства, пришлось в нём раскаяться. Из ворот выбежали с три десятка аккадцев и, окружив несчастных, плетьми и копьями погнали их через ворота во двор дворца. Не дав ни мгновения опомниться, они загнали их в огороженный тростниковым забором загон, в котором ранее содержался скот, предназначенный лугалевых трапез.

Сквозь прутья забора несчастные смогли рассмотреть, что происходило во дворе. Повсюду в лужах крови валялись мёртвые тела. То были солдаты личной гвардии лугаля, его слуги, рабы. Было много женщин, не только рабынь, но и, судя по богатому одеянию, жён и наложниц лугаля. У большинства тел были разбиты головы, у многих вспороты животы и отрезаны разные члены. К телам подходили рабы и, понукаемые аккадскими плетьми, сняв предварительно с них одеяния и украшения, клали их на носилки и уносили прочь со двора.

Среди Игихулевых спутников начался плач и стенания, ибо поняли они, что происходит и какая участь их ожидает.

Вскоре появилась зловещая фигура — уродливая старуха, замотанная в чёрную драную хламиду. Подойдя к забору, она принялась внимательно разглядывать узников, словно они не люди, а те, для кого был предназначен вместивший их загон. Под её леденящим взглядом узники приумолкли. Она посмотрела на каждого из них. Никто не в силах был отвести взгляд от её пронзительных глаз. Стенания, смолкнув, сменились испуганным шёпотом: «Это Иркалла! Иркалла! Нам конец!». Сама же старуха, переводя взгляд с одного на другого, не менялась в лице, не выказывала своих помыслов, которые, впрочем, всем и так были понятны. И только, когда она взглянула на Игихуля, на её лице отразилось то ли изумление, то ли испуг. Она долго его разглядывала, потом вдруг повернулась и быстро, насколько позволяли её годы, удалилась прочь.

Только ведьма убралась, узники стали причитать с удвоенной силой. Они проклинали Игихуля, равно как и богов, и свою несчастливую долю. Один из них по имени Булалум, который с большой палкой хотел войти в дом Игихуля, подступился было к нему с намерением поквитаться за своё нынешнее незавидное положение, но, встретив только лишь один взгляд Игихулева глаза, в тот же миг ретировался.

Между тем, рабы, вынесшие все мёртвые тела с дворцового двора, теперь мотыгами сдирали окровавленную землю и убирали её прочь.

Из большого прямоугольного здания, сложенного из необожжённых кирпичей, которое, собственно и было дворцом лугаля, во двор вышли трое жрецов со своими приближёнными. Они, которые по обыкновению не встречались друг с другом, а, встретившись случайно, не разговаривали, принялись что-то негромко, но, вместе с тем, горячо обсуждать. Доносились обрывки их бурной беседы: «Отравил отца, это понятно. Не терпелось на трон сесть», — «Старику давно пора было…» — «Он нас Аккаду продаст», — «Всю гвардию перебили, ни одного солдата не осталось» — «Надо побыстрее провести обряд, а то он и нас…».

Эта беседа интересовала одного только Игихуля, который с жадностью ловил каждое слово, доносившееся до него. Внимание же спутников его было приковано к дальнему концу двора, где под навесом на треногах стояли казаны, предназначенные для приготовления кушаний для лугалева стола. Сейчас там была одна только Иркалла. Вскипятив воду в средней величины казане, она высыпала в неё что-то из мешочка, который извлекла из недр своей хламиды. Теперь же она помешивала смердящее варево, закрыв глаза и что-то нашёптывая.

Двери дворца широко распахнулись, и из них во двор стало выходить множество людей. Жрецы, снова приняв свойственный им степенный вид, отдалились друг от друга и со своими приближёнными отошли в сторону, уступив место рабам, выносившим наспех сооружённые погребальные носилки, на которых лежало тело лугаля Месаннипадды. Носилки на короткое время остановились, ожидая, когда за ними выстроится процессия. Порыв ветра отвернул покрывало с лица покойного, и стало видно, что оно сильно раздулось и было покрыто багровыми пятнами. Затем носилки двинулись вперёд. За ними, окружённый аккадцами, держащими каждый в правой руке по короткому мечу, шёл Мескалам-дуг — старший сын Месаннипадды. Он был одет в длинный до пят шерстяной плащ, скреплённый на груди золотыми застёжками и украшенную цветными нитями войлочную шляпу. За ним шли пятеро его сыновей, старший из которых был одет в боевое облачение аккадского воина. Других детей Мессаннипадды видно не было. За свитой Мескалам-дуга к процессии пристроились жрецы с приближёнными, причём, тронувшись в путь, все они стали громко причитать, изображая глубокую скорбь, некоторые принялись расцарапывать себе лица. В конце процессии встали музыканты, громко дувшие в трубы и бившие в барабаны, дабы в Подземном царстве услышали, что в него скоро спустится новый обитатель.

Похоронная процессия быстрым шагом пересекла двор и вышла в ворота, направляясь за городские стены на берег Бурануна, туда, где были похоронены все предки Месаннипадды. Иркалла присоединилась к ней последней.

Едва процессия скрылась из виду, в загоне для скота повисла могильная тишина. Его обитатели, смирившись, безропотно ожидали своей участи. Только Игихуль, раскачиваясь, что-то мычал про себя и со сдерживаемой яростью постукивал кулаком по колену.

Два раба просунули палку под ручки казана с варевом Иркаллы и, взвалив эту ношу на свои плечи и стараясь не вдыхать ядовитые пары, под началом надсмотрщика понесли её вслед похоронной процессии.

Увидев это, спутники Игихуля, поняли, что наступают последние их минуты, и вновь стали причитать.

Их наихудшие ожидания вскоре оправдались. К загону подошла целая сотня аккадцев. Наёмники стали выгонять их наружу. По выходе из загона, каждому связали руки за спиной. После чего всех их, словно бессловесный скот, погнали прочь из дворцового двора.

Путь их был недолог. Закончился он на берегу реки у огромной свежевырытой могилы. Обряд уже подходил к концу. Рабы, закончившие засыпать землёй тело Мессаннипадды, поспешно выбирались из ямы. В дальнем конце ямы были сложены принесенные сюда тела убитых во дворцовом дворе. Многие уже были присыпаны землёй. Подручные жрецов укладывали рядом тела жертвенных животных со вспоротыми животами. На краю ямы был казан с варевом Иркаллы. Сама она стояла рядом с глиняной чашей в руках.

Недалеко от могилы стояли жертвенники, над которыми подымались столбы чёрного жирного дыма. Музыканты извлекали из своих инструментов самые громкие звуки, которые, однако, не могли заглушить рёв и блеяние жертвенных животных, приведенных сюда для заклания, и голосивших в предчувствии своей участи. Остро пахло горелой плотью, свежевырытой землёй и кровью. Жрецы с подручными делали свою работу. Анунаки с расцарапанным лицом и руками по локоть в крови совершал заклание очередной жертвы. Ягнёнок с перерезанным горлом ещё сучил ножками, а жрец, вспоров ему брюхо, тащил наружу внутренности, чтобы бросить их в пылающее на жертвеннике пламя.

Поодаль стоял Мескалам-дуг со своей свитой. Судя по царившему там оживлению, мрачность происходящего нисколько не трогала нового лугаля.

Когда несчастные в окружении наёмников появились вблизи могилы, взоры присутствующих устремились на них. В этих взорах было любопытство, презрение, снисходительность — всё, что угодно, кроме сострадания.

Пинками и ударами плетей их заставили встать на колени. Анунаки, закончив жертвоприношение, не омыв рук, взял в правую жреческий посох и, подойдя к несчастным простёр его над их головами.

— Слушайте меня, черноголовые[8]! — воскликнул он. — Сегодня свершится ваше предназначение! Вы избраны для того, чтобы сопроводить вашего лугаля, почтенного Месаннипадду, в царство мёртвых, там быть при нём и служить ему!

При этих словах среди «избранных» поднялся плач.

— Сейчас я совершу над вами обряд, и ваши имена будут вычеркнуты из списка живых, — продолжал Анунаки. — Потом каждый из вас должен выпить свою смертную чашу.

Наёмники стали по одному подымать с колен приговорённых и подводить их к жрецу. Тот ладонью зачерпывал из сосуда жертвенную кровь и мазал ею лицо несчастного, бормоча какую-то молитву. После этого вычеркнутого из списка живых подводили к могиле. Иркалла, давала ему кубок с зельем, которое она зачерпывала из казана. Тех, кто боялся его пить, крепко хватали аккадцы, зажимали ему нос, насильно открывали рот, куда Иркалла вливала зелье. Затем на руках несчастного разрезали путы и сталкивали его в яму. Чтобы оттуда никто не выбрался, на её краю стоял ряд аккадцев с направленными в её сторону копьями. Впрочем, предосторожность эта была излишней, ибо выпившие смертное зелье быстро теряли силы и ложились на дно ямы, чтобы, содрогаясь в конвульсиях, издать последний вздох.

Игихуля взяли одним из первых. Когда его подвели к жрецу, и тот вымазал его лицо кровью, он вдруг укусил за руку державшего его наёмника, упав на землю и перекатившись, сбил с ног его напарника, затем, вскочив, бросился к Мескалам-дугу и пал перед ним на колени.

— О юный господин! Выслушай меня! Я расскажу тебе, как прославить наш Сеннаар во всех землях!

«Юный господин» как раз рассказывал что-то смешное членам своей свиты, которые внимали ему, угодливо хихикая. Прервав свой рассказ, он воззрился на появившегося у его ног окровавленного Игихуля. На его неподвижном, заплывшем жиром лице появилось что-то вроде удивления.

— Я знаю, как возвеличить Сеннаар и сделать его центром мира! — продолжал, между тем, Игихуль.

Мескалам-дуг — жестом показал подбежавшим аккадцам, чтобы они не трогали пока Игихуля.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Я хочу построить башню высотой до неба! — воскликнул Игихуль, стоя на коленях со связанными за спиной руками.

— Зачем? — спросил Мескалам-дуг.

— Это будет самое великое строение на земле.

— Ну и что?

— Это будет величайшая постройка всех времён.

— Ну и что? Зачем мне она?

— Такого ни у кого нет…

— И в Аккаде? — спросил Мескалам-дуг, искоса глянув на аккадского генерала, стоявшего от него по правую руку.

— И в Аккаде, — подтвердил Игихуль.

— А для чего будет эта башня: дворец, храм, хранилище для зерна?

— Ну… просто башня… Это будет самая высокая башня в мире!

— Я понял, что она высокая. А какую выгоду из неё можно будет извлечь?

— Она нас прославит.

— И что мне с этой славой делать? На хлеб её намазать? Или на голову надеть? — спросил Мескалам-дуг, и его придворные угодливо рассмеялись.

— Люди со всей земли будут приходить, чтобы посмотреть на эту башню.

— А платить за это они будут? Не будут. Зачем платить за то, что и так отовсюду видно.

— В ней можно храм устроить.

— Мало у нас храмов! Он хочет построить башню до небес, а сам не знает, зачем она! — воскликнул Мескалам-дуг, обращаясь к своей свите. Затем, махнув рукой аккадцам и отвернувшись, сказал: — Заберите от меня этого безумного!

Два дюжих наёмника, схватив под руки, потащили Игихуля к Иркалле. Игихуль, отчаянно сопротивляясь, крикнул:

— Ты всего лишь обычный лугаль! Как и твой отец! А построив башню, ты станешь энси[9]! Жрецы всех храмов будут тебе кланяться!

Мескалам-дуг поднял руку. Наёмники остановились, переглянулись и подтащили Игихуля назад к их хозяину.

— Не ты ли тот наглец, что приходил ранним утром ко дворцу и требовал встречи с моим отцом? — спросил Мескалам-дуг. Ему наскучило смешить свою свиту и теперь он глядел, как в яме корчатся в агонии принявшие Иркаллово зелье.

— Да, это я, — ответил Игихуль.

— Чего же ты от него хотел?

— Построить башню.

— Ты безумен.

— Так говорят. Многие думают, что я одержим демоном, который в меня вселился.

— Что из этого правда? — спросил Мескалам-дуг, обернувшись, наконец, к Игихулю.

— Не знаю. Быть может, и то, и другое.

— Зачем строить то, что не принесёт выгоды?

— Потому что никто никогда такого не делал.

— Прославиться хочешь?

— Просто хочу её построить.

— Если такой башни ни у кого нет, откуда ты знаешь, что это возможно?

— Это возможно! — воскликнул Игихуль, — Я был в далёкой стране Кемет[10], которая находится там, где заходит солнце. Тамошние лугали строят огромные пирамиды. Они высотой с гору! И все, кто видят такую пирамиду восторгаются ею и превозносят величие лугаля, построившего её!

— Зачем они им?

— Их хоронят в этих пирамидах.

— Только этого не хватало! Нет уж! Я хочу, чтоб меня похоронили, как и всех моих предков — в земле. И чтоб со мной была сотня моих придворных и целое стадо скота, — сказал Мескалам-дуг, глянув на членов своей свиты. Те склонили головы. — Ты хочешь построить такую, как в Кемете?

— Нет! Выше, намного выше! Чтоб облака доставала!

— Я слыхал о тех пирамидах. Слыхал, что выше их ничего построить нельзя…

— Можно! Можно! В Кемете пирамиды строят из камней. Каждый камень нужно вырезать из скалы, придать ему нужную форму, дотащить до места постройки и установить на предназначенное для него место. Это очень трудно и долго.

— Из чего же ты хочешь строить твою башню?

— Из того, из чего сделаны все наши постройки — из кирпича. Глина, тростник, солома и вода — замесил, придал форму, высушил на солнце и всё! А скреплять кирпичи можно чёрной смолой[11], что есть в наших озёрах. Глины у нас много, смолы тоже — построить можно, что угодно!

— Какой же должна быть эта башня? Какой формы?

— Я… не…

— Такая же, как те пирамиды?

— Я… не думал…

— Ха! Он не думал! Анунаки! Иди-ка сюда!

— Да, почтенный, — сказал жрец, спешно подойдя.

— Я забираю этого одноглазого.

— Никак не можно, господин! Над ним совершён обряд! Он теперь принадлежит Подземному царству, и его нельзя оставлять среди живых.

— Ты слышал, Одноглазый? — сказал Мескалам-дуг Игихулю. — Ты, оказывается, уже мёртв! Что скажешь на это?

— Значит, мне нечего терять, почтенный, — сказал Игихуль, глядя в глаза Мескалам-дугу. — Можешь меня убить, только дай мне построить башню!

— Зачем же время тянуть? — сказал тот, глянув на аккадцев. — Твою башню всё равно построить нельзя. Может, лучше сейчас тебя закопать?

— Мою башню построить можно!!! — крикнул Игихуль, чуть не вырвавшись из рук, державших его.

После этих его слов наступило молчание. Мескалам-дуг разглядывал Игихуля.

Внезапно раздались истошные вопли. Когда наёмники схватили Булалума, чтобы тащить его к Иркалле, он вдруг стал бешено отбиваться. Со связанными руками он катался по земле, колотя ногами нападавших на него аккадцев. Двое из них уже лежали без памяти. Остальные бегали вокруг, не зная как подступиться к непокорному пленнику. Наконец, сговорившись, по команде они вшестером набросились на него со всех сторон и, прижав к земле своими телами, накинули верёвки на его ноги и шею. После чего, как и был, лежащего они потащили его к краю могилы.

Глядя, как один из наёмников пытается своим ножом разжать Булалуму челюсти, чтобы Иркалла смогла влить своё зелье, Мескалам-дуг сказал:

— Ну ладно… Глины у нас много. Почему бы и не попробовать? Живи пока, Одноглазый. Когда на небе появится новая луна, явишься ко мне, расскажешь, какой она будет — твоя башня.

Игихуль воскликнул:

— Нет пределов твоей мудрости, о лугаль! Но рассуди: тех мёртвых, что лежат в могиле довольно, чтобы служить твоему отцу. Прикажи отпустить людей, которых взяли вместе со мной и которые ещё живы. Они будут мне помощниками. И того верзилу тоже.

Мескалам-дуг, скривившись, махнул рукой, веля выполнить просьбу Игихуля. Аккадский генерал, бывший рядом, что-то крикнул по-своему, и его воины отпустили Булалума, так и не принявшего смертного зелья. Не веря случившемуся, тот сидел на земле и утирал текущую изо рта кровь. Другие пленники тоже воспрянули духом, видя, что аккадцы от них отступились.

Мескалам-дуг, между тем, снова стал, молча, разглядывать Игихуля. Потом медленно произнёс:

— По твоим словам ты безумец. К тому же, одержимый демоном. Нынче тебя вычеркнули из списка живых — ты мёртв. Выходит, что теперь ты уже не человек. А кто? Выходит, теперь ты уже не одержимый демоном. Ты уже сам демон. Безумный демон. Так знай же: это тебя не спасёт. Если твоя затея потерпит неудачу, я с тобой сделаю такое, что весь Подземный мир содрогнётся.

— Если башня построена не будет, я сам отправлюсь в Преисподнюю и вправду стану демоном, пожирающим души! — воскликнул Игихуль. В его здоровом глазу пылало пламя. — И пусть я буду проклят и заточён живым в Преисподнюю на веки вечные!

— Да будет так! — сказал подошедший Анунаки.

* * *

— Где башня? — спросил Мескалам-дуг, бросив обглоданную кость собаке.

Полуобнажённая рабыня поднесла ему глиняную чашу с водой. Он опустил в неё руки, вымазанные в бараньем жире, лениво пошевелил пальцами, затем вытер руки о набедренную повязку рабыни, больно ущипнув её за причинное место.

— Ты оглох, Одноглазый? Где башня, спрашиваю!

— Строится, — сказал Игихуль, стоящий посреди трапезной комнаты.

Он сильно изменился. Ещё больше высох, сгорбился. Остатки волос на голове, росшие редкими кустиками, стали жёлто-белыми. Его единственное одеяние — хламида, в которой он пришёл из Кемета — превратилась в лохмотья. От него исходил гнилостный дух. Из больного правого глаза беспрерывно сочился гной. Но его налитый кровью левый глаз, как и раньше, пылал дьявольским огнём.

— Строится?! — воскликнул Мескалам-дуг. — Она уже два года строится! Ты что мне обещал? Башню до небес в тысячу локтей высотой! А что я вижу? Груду кирпича, в которой и пятидесяти локтей[12] нет!

Игихуль, не мигая, смотрел на правителя, ожидая, когда тот выговорится. Его голова и правая рука слегка подрагивали.

— Интересно ты её строишь, — не унимался лугаль. Он улёгся на своё ложе, рабыня укрыла его ноги войлочным одеялам и принялась умащивать его плечи и грудь благовонным маслом. — Кладёшь кирпичи, потом разбираешь, снова кладёшь и опять-таки разбираешь. Где ты этому научился? В твоём Кемете так пирамиды строят?

— Постройка тяжёлая — кирпичи не выдерживают. Из двенадцати кирпичей только три хорошие.

— В остальных девяти что не так?

— Рабы слишком мало соломы кладут. Или слишком много. Или режут её крупно. Угулы не ждут, когда кирпичи высохнут, — велят каменщикам сразу в стены укладывать.

— Я им за это плачу — одна мера[13] зерна за шестьдесят штук.

— Это много. Твой отец угуле две с половиной меры в день платил. А эти по пять-шесть мер зарабатывают, кирпич плохой кладут.

— Учит меня будешь, Одноглазый! — заорал Мескалам-дуг. Он сел на ложе, оттолкнув рабыню. Его лицо побагровело. Однако, увидев, что его крик не впечатлил Игихуля, быстро успокоился. — Зерна мне не жалко — оно храмовое. Анунаки не обеднеет. Ему крестьяне с урожая ещё больше нанесут.

— Он говорил, что скоро платить перестанет…

— За это не бойся — Анунаки платить будет. Он на твою башню глаз положил. Хочет там храм Ану устроить. Хочется ему, видите ли, величайшим жрецом стать!

— Но угулы…

— Сколько они получают, столько и будут получать! Всё! Больше об этом не говорим! А ты сам чего зеваешь? Ты же старший там — самый большой угула. Вот и наводи порядки — следи, чтобы рабы старались. Наказывай. Не слушаются — повесь одного-двух. Я тебе воинов для чего дал?

— Раб за свои полмеры зерна в день стараться не будет, как его ни наказывай. А много вешать — город взбунтуется. Большая часть рабов — горожане, которые тебе долги не смогли вернуть.

— Чего же ты хочешь от меня? Так устроен мир, — лугаль снова лёг на ложе, взял с медного блюда финик, и положил в рот, пожевал, плюнул косточкой в Игихуля, скривился от того, что она не долетела. — Ты-то сам чего пожаловал? То его на верёвке не приведёшь, а тут сам явился.

— Дело есть.

— Опять что-то хочешь построить? Башни мало? — Мескалам-дуг скривился, будто у него зуб заболел.

— Печи. Кирпичи обжигать. Они твёрдые получаются, как камни. И в воде не размокают. Солома для них не нужна. Вот, гляди.

Игихуль вытащил откуда-то из складок своего рубища небольшой кирпич и, протянув его обеими руками, показал лугалю. Мескалам-дуг сделал знак, и рабыня подала ему кирпич, с опаской взяв его из рук Игихуля.

— Да, твёрдый, — сказал он, повертев кирпич в руках и даже поцарапав его своим медным ножом. — Сам придумал?

— Не я. Это Булалум. Он кирпич в костёр обронил, назавтра достал, а тот вот такой…

— Булалум… Помню — верзила такой. Его чуть вместе с тобой не закопали… Печи большие должны быть…

— Если на шестьсот кирпичей, их надо не меньше дюжины.

— Ладно. Строй свои печи, — Мескалам-дуг отбросил кирпич, подтащил к себе рабыню, схватив её за складку кожи на животе, сорвал с неё набедренную повязку. — Ты что, не понял? Разрешаю тебе печи строить! Всё! Иди!

Но Игихуль не двинулся, даже когда лугаль снял набедренную повязку с себя.

— Ты ещё здесь? — спросил Мескалам-дуг удивлённо.

— Есть ещё одно, почтенный…

— Что? Да что ж это такое? Говори! — крикнул лугаль в нетерпении.

— Надо разобрать башню…

— Что-о-о?

— То, что построено, построено из необожжённых кирпичей. Если боги пошлют наводнение, если Буранун разольётся, то они размокнут и…

— Проклятье! — воскликнул Мескалам-дуг, поняв, что старания его безуспешны, и ударил рабыню по лицу.

Как был без одежды он встал с ложа, сел за стол, сам налил себе вина. Выпив, он сказал:

— Повтори ещё раз.

— Если будет наводнение, вода подмоет башню, и она рухнет. Надо её разобрать и сложить заново. Но теперь из обожженных кирпичей…

— Одноглазый! — воскликнул Мескалам-дуг, отбросив кубок и взяв в руки нож. — Два года назад ты не знал, что кирпичи размокают? Разве ты никогда не видел, как в сезон дождей в городе дома рушатся?

— Я думал, у башни основание широкое, падать некуда…

— Раньше некуда было, а теперь есть куда?

— Нижние кирпичи разрушаются — вода размывает. Если строить дальше, башня раздавит своё основание.

— Значит так! — сказал лугаль, переведя взгляд с Игихуля на рабыню, сидящую на корточках у ложа и утирающую слёзы. — Ничего разбирать ты не будешь. Наделаешь своих новых кирпичей и обложишь ими стены снаружи, чтоб вода внутрь не попала. Потом будешь строить дальше. Всё. Иди.

Он встал из-за стола, подошёл к рабыне и стал с наслаждением наматывать на руку её волосы.

Игихуль и не подумал уйти. Он смотрел на лугаля, и в его здоровом глазу по-прежнему пылал дьявольский огонь.

— Те кирпичи защитят башню от дождя — от воды, падающей сверху. Если будет наводнение, вода просочится внутрь и разъест основание. Нужно расширить русло Бурануна, чтобы он мог принять больше воды. Тогда наводнений можно будет вообще не бояться.

— Может ты, вообще, реку вспять повернёшь?! — заорал Мескалам-дуг. Он прижал рабыню к ложу, вдавив её лицо в подушку, и был уже готов достичь желаемого. — Убирайся! Вон! Вон!!!

* * *

Человек по имени Убар слез с коня и замер, поражённый простиравшейся перед ним картиной. За его спиной остановились слуги и вереница из шестидесяти рабов.

Резкий северный ветер, дувший им в спину, разогнал плотный утренний туман, открыв панораму колоссального строительства.

Первое, что увидел Убар, когда рассеялась туманная пелена, была, находившаяся в двадцати ашлах[14] впереди, гора, как бы внезапно возникшая посреди равнины. Присмотревшись, он понял, что гора эта рукотворна. То была четырёхугольная пирамида со срезанным верхом. Высота её была никак не меньше двухсот пятидесяти локтей. Цвета она была красно-коричневого. К пирамиде были пристроены две огромных лестницы, по которым двигались люди. По одной лестнице они поднимались, неся на плечах какую-то поклажу, по другой спускались налегке. Что происходило на верху пирамиды, было не разобрать, потому как часть её была закрыта сизым туманом.

Восточнее, там где сверкал своими водами Буранун, вся земля была изрыта огромными ямами. В тех ямах, словно в исполинском муравейнике, копошилось множество людей. Они вычерпывали мотыгами глину и клали её в плетёные корзины. Их собратья подымали эти корзины себе на плечи и, двигаясь цепочкой, несли их на обширное поле. Земля там была покрыта чем-то, издали похожим на жёлтую змеиную чешую. Всмотревшись, можно было понять, что это кирпичи, из которых в этой местности делались все постройки, и которые, уложенные ровными рядами, ждали солнечных лучей, чтобы просохнуть и затвердеть. Придя на это поле, носильщики вываливали глину из своих корзин в большие ямы. Другие лили туда, воду, которую они приносили в бурдюках, наполнив последние в Бурануне. Когда ямы заполнялись, водоносы спускались в них и ногами месили материал для будущих кирпичей. Затем с помощью деревянных рам готовой смеси придавали нужную форму и раскладывали изготовленные кирпичи на земле, чтобы те просохли перед обжигом.

Оправившись от удивления, Убар сел на коня и, сделав знак спутникам следовать за ним, тронулся в путь к цели своего путешествия — городу, скрытому от глаз громадой пирамиды. Не пройдя и десяти ашлов, он понял, что сизый туман, закрывавший одну из сторон и верх пирамиды это вовсе не туман, а дым, исходивший из множества больших печей, стоявших между пирамидой и полем, на котором сохли кирпичи. Подойдя ещё ближе, он увидел как работники, бывшие при тех печах, полностью обнажившись, залезли в недра одной из них, видимо ещё не до конца остывшей, и, передавая друг другу, по одному вынимали из неё обожженные кирпичи. Их товарищи укладывали кирпичи в холщовые мешки, чтобы отнести их потом по лестнице на верх пирамиды.

Повсюду между работающими, будь то землекопы или работники при печах, находились люди, вооружённые плетьми или палками, а то и короткими мечами. Они следили за работающими и не медлили применять свои орудия, когда кто-либо из тех мешкал делать требуемое.

Двигаясь дальше, Убар со слугами и рабами, намереваясь направиться прямиков в город, обогнул пирамиду. Увиденное же с другой её стороны заставило его вновь остановиться. Но теперь причиной его остановки было не столько удивление, сколько суеверный ужас.

Там было кладбище. Занимало оно никак не меньше десяти буров[15]. Одним краем своим оно упиралось почти в самую пирамиду, другим — в городскую стену, третьим доходило до берега Бурануна, четвёртый заканчивался у дороги, ведшей в город. Могилы теснились одна к другой. Только немногие из них имели на себе памятные знаки. На остальных не было ничего кроме земляных холмиков. На краю кладбища, что у дороги, была вырыта большая яма, на дне которой лежали тела, едва присыпанные землёй. Как видно, устроители этого некрополя более не намеревались рыть могилы для каждого умершего отдельно. Край кладбища у пирамиды был густо заставлен столбами, на которых были мёртвые останки, распятые или повешенные за шею. Над ними густо роились насекомые, на многих сидели стервятники, ожесточённо их терзая. Ужас от того места усиливало царившее там зловоние, к которому примешивался запах дыма из обжиговых печей.

Закрыв рот и нос краем одежды, Убар двинулся дальше, спеша как можно быстрее проминуть это ужасное место. Устав удивляться, он не заметил, с каким спокойствием шли по дороге в город или из него местные жители, не проявляя никаких чувств при виде этого преддверия Преисподней.

У городских ворот Убару пришлось заплатить немалое мыто за право войти в город для себя и своих людей, причём, за рабов стражники с него потребовали столько же, сколько и за слуг. Оставить спутников на постоялом дворе ему тоже стоило недёшево.

Город удивил Убара малочисленностью населения. Народу на улицах было мало, главным образом, женщины и старики. Детей не было видно совсем. Городской базар был и вовсе пуст. Повсюду в поисках поживы рыскали бродячие псы.

— Мир тебе, уважаемый Шубад! — сказал он, войдя под вечер в лавку, которая была в одном из множества похожих друг на друга домов.

— И тебе мир, уважаемый! — ответил хозяин лавки, разглядывая пришельца, подслеповато прищурившись. — Назови своё имя, чтобы я мог упомянуть его в благодарственной молитве.

— Моё имя Убар. Имя моего отца Угурназир, моей матери — Кулаа.

— Что же привело тебя ко мне в это недоброе время? — спросил Шубад.

— Я привёл на продажу шестьдесят рабов.

— Дело это хорошее. Рабы сейчас нужны, — медленно произнёс Шубад, разглядывая гостя.

— Так купи их у меня! — воскликнул Убар.

— Не откажи мне в такой чести, раздели скудную трапезу, — сказал Шубад, словно не заметив нетерпения гостя.

Трапеза действительно была скудной: лепёшки, козий сыр, да сушёные фрукты.

— Ты не похож на черноголовых, — сказал Шубад, когда вечеря была окончена, — У нас лица круглые — у тебя вытянутое. И волосы у тебя не такие курчавые, как у нас.

— Я родом из Ашшура.

— А по-нашему говоришь правильно…

— Я, как и ты, торговый человек. С малолетства кочую в этих местах, в Кише, Ниппуре, Шуруппаке.

— Ты не торговый человек, — сказал Шубад, пригубив из глиняной чашки травяного отвара. — Когда я спросил твоё имя, ты его назвал. Но ты также назвал имена своего отца и матери, хотя я о них не спрашивал. Ты нетерпелив и прямодушен. Торговые люди такими не бывают.

— Кто же я, по-твоему? — спросил Убар, глядя через открытую дверь на виднеющуюся вдали пирамиду.

— У тебя крепкие плечи, как у всех, кто упражняется с оружием. Ты — аккадский лазутчик.

— Не боишься?..

— Ты шёл ко мне из Аккада не для того, чтобы горло перерезать.

— Почему ты решил?..

— Приветствуя, ты назвал меня по имени, хотя видишь впервые. Ты узнал его от Никануура. Когда он был начальником стражников при нашем Мескалам-дуге, он, бывало, покупал у меня женщин для себя и своих воинов.

— Пока ваш лугаль платить не перестал.

Собеседники вышли из дома и присели на порог. Они сидели, глядя на пирамиду, имевшую в лучах заходящего солнца цвет червонного золота.

— Пять лет назад, в день, когда он похоронил отца и стал лугалем, Мескалам-дуг сильно изменился, — сказал Шубад.

— Говорят, его душу забрал демон? — спросил Убар, понизив голос.

— Демон во плоти, — ответил Шубад.

— Не знал, что такие бывают.

— Есть один такой. Игихулем зовут.

— У нас говорят, тот демон хочет построить очень высокую башню.

— Башню высотой до небес.

— Но эта пирамида до неба не достанет. Ещё локтей сто и уже будет её вершина.

— Это ещё не башня, а только её основание. Саму башню строить он ещё не начал.

— Зачем она ему?

— Думаю, как и у всех демонов, у него интерес один — забирать у людей их души.

— У Мескалам-дуга забрал, у кого ещё?

— У многих. У жрецов, к примеру. Лугалю он внушил: с такой башней аккадцы, хурриты, луллубеи, касситы — все будут у его ног. А жрецы… тем просто пообещал самый большой храм на земле.

— Видел я, чего вам эта башня стоит — я про кладбище говорю. И в городе вашем запустение. Почему черноголовые терпят, почему не взбунтуются?

— Э-э-э, не всё так просто… Многие сами хотят эту башню построить. Они верят, что когда достанут неба, то сравняются с богами. Тогда исчезнут все горести и воцарится всеобщее счастье. Они эту башню знаешь, как прозвали? «Врата к богу».

— И много таких.

— Достаточно. А есть некоторые, кто считают самого Игихуля чем-то вроде бога. Те — всё время при нём. Каждое его слово слушают и другим передают. У этих он точно души забрал, зачаровал, без сомнения.

— Если его убить, чары исчезнут?

— Убить… Тело-то у него человечье, да тщедушное, к тому же… Но вот подступиться к нему… Возле него всегда человек есть, Булалум зовут. Огромный такой. Он ему и охранник, и слуга, и чуть ли не нянька. Однажды нашлись смельчаки, которые на Игихуля напасть решились, так он пятерых во мгновение ока положил. Двоим голыми руками головы оторвал.

— Тоже души лишился?

— Да нет, этот Игихулю служит добровольно. Тот ему жизнь спас.

— Может, Игихуль это делает ради богатства?

— Он нищ. Лугаль платит ему, как рабу — полмеры зерна в день. Говорят, он и того не съедает. Говорят, Булалум его насильно есть заставляет. Чем только и живёт… Воистину, лучшая пища для демона — человечьи души. А вот кто богатеет, так это Мескалам-дуг. Ему все платят: и мы, торговые люди, и угулы на строительстве. Да и ты, в город заходя, мыто платил?

— Очень большое!

— Это всё лугалю идёт. Якобы на постройку башни. Только врёт он, алчная тварь! Он недавно к своему дворцу новые кладовые пристроил. Из обожжённых кирпичей.

Стемнело. Пирамида, чуть освещённая багровым пламенем обжиговых печей, своим зловещим тёмным контуром закрывала звёзды. На Шубада и его гостя налетели полчища комаров, от которых им пришлось скрыться, войдя в дом и разведя огонь в очаге.

Налив из кувшина воды в медный сосуд, Шубад поставил его на огонь, чтобы приготовить ещё травяного отвара. Потом спросил:

— Сам-то ты зачем пожаловал? Никак демона нашего убить хочешь, чтобы он башню не построил, и Сеннаар не смог возвыситься над Аккадом?

— Одно время у нас того и хотели, — ответил Убар с улыбкой. — Говорили: построит Сеннаар башню высотой до небес, с неё будет всю нашу землю видеть, и сможет нас поработить.

— Правильно ли я понял — ваши помыслы переменились?

— Появились те, кто стал говорить другое, мол, такая башня, будь она построена, возвысит не только Сеннаар, но и всю нашу землю. Мы станем выше не только сирийцев, но и жителей самого Кемета, и даже людей с раскосыми глазами, живущих далеко на востоке. Они также говорят: велик тот, кто будет этой башней обладать.

— Не тот, кто построит, а тот, кто будет обладать… Только не построит Игихуль свою башню. Ты сам видел: это строительство подточило Сеннаар. Скоро мы все с голоду умрём…

— Не к лицу торговому человеку делать поспешные суждения.

— В чём же я не прав?

— Те люди говорят ещё и такое: Сеннаару надо помочь. Башня должна быть построена. А там поглядим…

— Удивительные вещи ты рассказываешь, Убар! — воскликнул Шубад и, спохватившись, поспешно снял с огня сосуд с водой, которая уже закипела.

— Я тебе больше скажу, — продолжал Убар. — Вскоре соберутся в Аккаде послы со всей нашей земли: от луллубеев, гутеев, хурритов, касситов, амореев[16], даже из Нима придут. Будет совет. На нём хотят заключить союз племён. Мысль такая: все вместе построим башню в Сеннааре и будем жить, без распри и войн. Башня же будет вечным знаком нашего союза. Только сначала на том совете я доложу сведения, что привезу отсюда.

— Союз это хорошо… — сказал Шубад, разливая напиток, и замолчал.

— Договаривай.

— Сколько бы муж женой вместе не прожили, всё равно главный среди них кто-то один.

— К чему ты клонишь?

— Главным и у зверей, и у людей становится тот, кто сильнее. Сильнее всех сейчас Аккадский царь. Не хочет ли он с помощью этой башни создать себе империю…

— Поживём — увидим, — усмехнулся Убар.

* * *

— Выдайте нам вашего демона! Демона! Демона сюда! — кричали из толпы, бесновавшейся у подножия пирамиды.

Черноголовых в той толпе было всего несколько человек. Большинством там были воинственные хурриты. Были там и амореи, и другие пришельцы появившиеся в Сеннааре полгода назад. Сейчас они стремились, во что бы то ни стало, прорваться на верх пирамиды, где виднелись устремившиеся в небо первые этажи Игихулевой башни, где был и сам Игихуль, никогда не спускавшийся вниз.

Их намерениям препятствовали аккадские воины, оборонявшие подступы к двум лестницам, пристроенным к пирамиде. Силы были равными: аккадцев было хоть и меньше, но они превосходили противников выучкой и вооружением. Их тела были покрыты доспехами, а в руках они держали крепкие щиты. Длинными мечами они умело разили атаковавших, вооружённых только ножами, камнями да палками.

Часть нападавших, отчаявшись побиться к лестницам, стала карабкаться по стенами пирамиды, цепляясь руками и ногами за малейшие выступы. Их манёвр поначалу удался — самые ловкие смогли подняться локтей на десять — двенадцать. Однако ликование их было недолгим. Сверху посыпались кирпичи. Катясь вниз по склонам, они набирали такую скорость, что попав поднимавшимся в головы, разбивали их, усеивая стены пирамиды кровавыми брызгами.

Нападавшие, бывшие в задних рядах, уразумев, что их намерение подняться на пирамиду не будет иметь успеха, предоставили свой авангард произволу её защитников и стали вымещать злобу на бывших неподалёку печах для обжига кирпичей. Свирепо набросившись, они в считанные мгновения превратили две из них в груды непотребного хлама. Оставшиеся были спасены подоспевшим отрядом аккадской кавалерии. Налетев, словно шквал, конники беспощадно расправились с бунтарями, изрубив их саблями и исколов пиками.

Пока аккадцы добивали раненых и убегающих, их командир, спешившись и вручив повод своего коня ординарцу, ступил на лестницу, начав длинный подъём на пирамиду.

Наверху его ждал отнюдь не ласковый приём. Вход в первый этаж башни был завален кирпичами. Строители же, сплошь черноголовые, находились перед этим завалом. На их лицах написана была решимость оборонять свою крепость до последней капли крови. Они были вооружены ножами, хурритскими кинжалами и другими предметами, которые в их сильных руках приобрели убийственные качества.

Аккадский командир не дрогнул при виде такого проявления враждебности.

— Мне нужен Игихуль! — громко сказал он, презрев направленные в его сторону орудия убийства.

— Уходи чужеземец! Ты не можешь быть здесь, в этом святом месте! — стали кричать защитники башни.

— Перед вами принц Аккада, ничтожные! — громовым голосом произнёс аккадец. — Достаточно одного моего слова и от вас, собаки, костей не останется!

— Чего ты хочешь Убар? — спросил визгливый голос из глубины постройки. Крики в тот же момент смолкли.

Строители разошлись в стороны, образовав проход, в конце которого показалась тщедушная фигура, закутанная в рваную хламиду. Когда Игихуль двинулся вперёд по этому проходу, его почитатели благоговейно отводили взгляд и старались держаться так, чтоб он их не коснулся.

— Хочу узнать, как долго будет длиться твоя затея, — сказал Убар, когда Игихуль подошёл к нему, тяжело припадая на правую ногу.

Аккадцу он был по локоть. Ужасно худ — сквозь тонкую, словно пергаментную, кожу его обнажённых рук и ног отчётливо проступали кости и сухожилия. Правое колено раздулось и, как видно, доставляло ему нестерпимые страдания. Если бы не цепкий взгляд единственного глаза, которым он впился в Убара, его обтянутый землистой кожей череп можно было бы счесть черепом мертвеца, только что извлечённым из могилы.

Откуда-то появился человек огромного роста и, поставив маленький табурет рядом с Игихулем, помог ему сесть, невзирая на присутствие особы царской крови. Затем он осторожно выпрямил его правую ногу и укутал больное колено краем хламиды.

— Всё-всё, Булалум, иди, — тихо произнёс Игихуль, коснувшись рукой головы гиганта. — Мне надо поговорить с принцем.

Убар, поняв, что ему седалища не достанется, присел на кучу кирпичей.

— Моя, как ты говоришь, затея будет длиться, пока башня не достигнет тысячи локтей, — сказал Игихуль, отвечая на вопрос Убара.

— Хочешь приблизиться к богам? — спросил тот с усмешкой. — Не боишься, что они разгневаются и покарают тебя за гордыню?

— Посмотри на меня. Посмотри, в каком теле твои боги вынудили меня существовать. Можно ли покарать ещё больше?

— Вот оно как: ты — одно, твоё тело — другое! Я-то, глупец, полагал, что моё тело это и есть я. Мои ноги, которые меня носят, мои руки, могущие держать меч, мой детородный орган, который доставляет мне столько удовольствия…

— Твоими деяниями управляет твой детородный орган?

— Кому-нибудь другому за такие слова я б отсёк голову!

— Так отсеки! Чего медлишь? Но кто тогда башню построит? Ведь ради неё ты пригнал сюда тысячное войско и народу неисчислимо со всех окрестных земель. Хочешь владеть самой высокой постройкой на земле. Так кого тут гордыня обуяла?

— Моя гордыня приносит мне власть и богатство. А ты живёшь, как рабы не живут.

— С нашей смертью всё перемениться.

— Вот на что ты надеешься! Зря. Ничего не переменится. Когда ты умрёшь, тебя зароют вон в той общей яме с другими грязными рабами. А на мою могилу ещё многие поколения будут дары приносить.

— Когда эта бренная оболочка, в которой я существую, перестанет дышать и станет непотребным мусором, её действительно зароют. Но сам я — мой дух, мои идеи — останусь в моём творении, в этой башне. Пройдут годы — твоя могила зарастёт травой, и о ней забудут. О башне же, даже если она рухнет, будут помнить тысячи лет.

— Бессмертие доступно лишь богам.

— Богов придумали люди, чтобы обозначить пределы своих возможностей.

— Гляжу, у тебя на всяк вопрос есть ответ.

— В этом мире не так уж много настоящих Вопросов. И на каждый есть только один правильный Ответ.

— Как-нибудь на досуге я найду эти ответы.

— Сначала найди Вопросы.

Наступило молчание. Убар о чём-то размышлял, поигрывая кистями, что украшали рукоять его меча. Игихуль пристально на него смотрел, по его неподвижному лицу трудно было понять, о чём он думает. За спиной Игихуля, затаив дыхание, стояли его почитатели.

— Хоть убей, не могу тебя понять, Игихуль, — нарушил молчание Убар. — Взять меня — какое мне дело до вечности? Я живу сегодня. Сегодня моё тело требует удобной одежды, сегодня мой желудок требует вкусной еды, сегодня мой детородный орган требует женщины. Всё это у меня есть. И ты мог бы иметь многое, даже невзирая на твою наружность, — в этом мире можно добиться всего, было бы желание. Вместо этого ты при жизни вверг себя в адову пучину. Ради того, чего сегодня нет, а будет после смерти. Да и будет ли? Не понимаю! Объясни!

— Этого нельзя объяснить — ты должен понять сам. Сам найти Вопросы и сам отыскать на них Ответы. У тебя может получиться — ты наделён разумом. Если такое случится, ты сам, по доброй воле, оставишь свою красивую одежду, вкусную еду, женщин и будешь класть кирпичи вместе с нами.

— А если у меня не получится?

— Тогда ты станешь великим правителем, и многие поколения будут приносить дары на твою могилу. Потом будут другие великие правители, и дары будут приносить на их могилы.

* * *

— Не надо было заставлять хурритов делать кирпичи. Они привыкли ходить за стадами, да воевать за пастбища. Им, не то, что работать, жить на одном месте тяжело, — сказал Шубад.

— Кто-то же должен делать кирпичи! У вашего лугаля полные закрома зерна, а он продаёт его по такой цене, которую даже мы, аккадцы, не можем ему заплатить, — возразил ему Убар. — Не отпусти я черноголовых на их поля, строительство останется совсем без хлеба.

Они шли к башне по полю, изрытому ямами, из которой брали глину.

— Черноголовые умеют строить. А тот сброд, что сюда согнали отовсюду, может только разбойничать, — сказал Шубад. — Вчера на соседней улице ограбили пекаря, вынесли всё, что в доме было.

— Я не могу поставить по солдату на каждом углу! Они нужны на строительстве. Там постоянно кто-то бунтует. Вчера хурриты, позавчера луллубеи. Завтра ещё кто-нибудь. Их начальники целыми днями пьянствуют во дворце. Порядок поддерживать приходится мне одному. Если бы ты знал, чего стоит заставлять работать этих скотов! — воскликнул Убар. — Куда ты меня ведёшь?

— Да мы уже пришли, — сказал Шубад.

Они остановились у одной из ям, не доходя ста локтей до основания башни.

— Вчера, когда начался ливень, я стоял на этом самом месте, — сказал Шубад. — Эта яма наполнилась за считанные минуты.

— Пошёл дождь — яму залило, — сказал Убар, глядя на глиняную жижу. — Что тут необычного?

— Яма заполнилась не сверху, а снизу. И очень быстро, — объяснил Шубад.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Убар неохотно.

— Яма заполнилась из башни. Погляди — те ямы, что дальше от башни почти пусты.

— Почему это меня должно интересовать?

— Башня разрушается.

— Что за чушь ты говоришь? — воскликнул Убар. — Как такое огромное сооружение может разрушиться из-за какого-то дождя?

— Когда брали глину, в земле вырыли много глубоких ям. Из-за них дождевые воды соединились с подземными и пошли под башню. Они размывают её основание. Когда идёт дождь, вода просачивается сквозь щели между кирпичами и выносит раскисшую глину наружу.

— Как такое может быть? Посмотри, какие кирпичи крепкие. Разве они могут размокнуть в воде?

— Такие только сверху. Когда Игихуль научился обжигать, он предложил Мескалам-дугу разобрать то, что было построено раньше, и сложить заново из обожженных кирпичей. Тот ему отказал и распорядился только обложить ими башню снаружи. Внутренность основания глиняная. Её размывает вода.

— Зачем мне все эти строительные тонкости?

— Если в сезон дождей будут сильные ливни, башня рухнет.

— Что ты предлагаешь?

— Отвести воду от башни. Сделать, как предлагал Игихуль. Не медля снять всех людей со строительства и расширить русло Бурануна. Тогда его уровень упадет, и он заберёт себе грунтовые воды.

— Демон Игихуль и твой разум повредил, Шубад! Ты же видишь, что происходит на строительстве! Никто не хочет работать. Угул не слушают. Сегодня утром одному не понравилось, как кассит месит глину, так тот ему проломил голову. Каждое племя считает, что должно получать больше других. Драки происходят постоянно, по три-четыре на день. А теперь представь, что будет, если этому сброду велеть всё бросить и идти раскапывать реку!

— Представь, что будет, когда башня рухнет!

— Что могу сделать я? Здесь главный — Мескалам-дуг. Пусть соберёт царей, которым эта башня нужна, и решит это вопрос.

— Не станет он этого делать. Он уже пожалел, что пустил их сюда. Теперь у него одна забота — чтоб его не свергли. Во дворце постоянные пиры, чтобы гости были всегда пьяные и не могли сговориться. Единственные люди, которые здесь что-то решают — это Игихуль и ты, Убар. Но только у тебя есть сила — твои воины.

— Мои солдаты тоже недовольны, — устало сказал Убар. — Башни боятся. Говорят, если нигде нет таких построек, значит боги того не хотят. Они даже не требуют увеличить плату. Только хотят, чтобы их отправили домой.

— Отправь.

— Отец замену не пришлёт. Ему самому солдаты нужны, — скривился Убар.

— Если башня рухнет, союз племён развалится. Сразу начнётся война.

— Аккад к ней готов.

Шубад, помедлив, сказал:

— Что ж получается… Пока племена тратили силы на башню, Аккад готовился их захватить? Союз был западнёй?

Убар столкнул камушек в яму. Глядя, как на поверхности жёлтой жижи расходятся круги, он произнёс:

— Такой исход был тоже предусмотрен.

— Поистине, не у одного Игихуля демон украл душу! — воскликнул Шубад.

* * *

— На строительстве работники бунтуют каждый день. Кричат, что им недоплачивают, — сказал Убар. — Все недовольны: мои аккадцы, касситы, луллубеи, хурриты — все!

Мескалам-дуг не спешил отвечать. Он кушал пшеничную лепёшку, обмакивая её в мёд. Доев и, не спеша, облизав один за другим пальцы, он сказал, скривив губы:

— А я при чём? Почему с этим ты пришёл ко мне?

Глядя, как по тройному подбородку лугаля стекают жёлтые капли, Убар воскликнул:

— Потому что ты зерна не даёшь!

— Я зерна не даю? — презрительно ухмыльнулся Мескалам-дуг. — Ты ничего не забыл, аккадец? Не забыл, на каких условиях я согласился вас всех сюда пустить? Если башня будет построена, вы сможете все, по-очереди молиться на её вершине. Поэтому и строить её будете все. Но платить своим работникам каждый будет сам. Говоришь, луллубеи чем-то недовольны? Так иди к луллубеям и разбирайся, кто им не платит и почему.

— Это ты что-то забыл, лугаль! — возразил Убар. — Мы решили, что своё зерно везти сюда не будем. Будем ваше храмовое покупать…

— Это вы сами придумали! Я только согласился, — перебил его. — Тогда была возможность. Но сейчас, извини, Сенаар в затруднении. Поля пустые, люди в храм зерна не несут.

— А я другое слышал, — сказал Убар, глядя исподлобья. — Говорят, ты разрешаешь Анунаки отпускать зерно только, если тебе за это платят. Говорят, с десяти мер две ты берёшь себе.

— Мало ли что говорят… — пробурчал Мескалам-дуг, вытирая ладонью вспотевшей лицо. — Не всем можно верить.

— Мне это один хурритский угула рассказал, — сказал Убар. — Он это под пыткой рассказал. Думаю, верить можно.

— Ну и что?

— Донесу об этом отцу… Ты не забыл, сколько наших воинов сейчас на твоей земле?

Мескалам-дуг некоторое время рассматривал Убара. Затем прошипел сквозь зубы:

— Грозить мне вздумал, аккадец?

С кряхтеньем он поднялся со своего ложа, подошёл к одному из сундуков, что были в трапезной, и достал из него два глиняных сосуда. Поставив их на стол, сказал:

— Гляди, аккадец! Вот две меры для зерна. Они разные. Одна больше, другая меньше. Та, которая больше — наша. Меньшая — это та, которой твои аккадские угулы отмеривают зерно в уплату вашим работникам. Что скажешь?

Убар промолчал — он был застигнут врасплох. Мескалам-дуг продолжил:

— Будешь доносить отцу на меня, заодно донеси и на себя. И не говори, что ты об этом не знал! Не мог не знать — ты среди аккадцев главный. Ваши угулы не сами придумали маленькие меры. Ты их надоумил!

— Да я не!.. Да как ты смеешь!? — вспылил было Убар.

— Смею, аккадец, смею. У меня тоже есть свои глаза и уши. Зачем тебе такой большой обоз? Говорят, там очень много повозок с шатрами. Что ты там хранишь? Итак всем понятно…

— Не думаешь ли ты, что я?..

— Думаю! Ибо какая тебе выгода столько лун сидеть в Сенааре? Или ты тоже, как малоумный Игихуль, хочешь подняться в небо? Не смеши меня!

— Я - воин, а не вор! — воскликнул Убар, положив руку на рукоять меча.

При виде его решимости Мескалам-дуг сперва побледнел, но быстро взял себя в руки.

— Ты не убьёшь лугаля, аккадец. Ибо тогда начнётся война. Причём раньше, чем твой отец её задумал.

Убар вынул до половины меч из ножен и со стуком вернул его обратно.

— И вообще, аккадец, веди себе скромнее, — как ни в чём ни бывало заметил Мескалам-дуг.

— Не то что? — спросил Убар.

— Не то я сам обо всём расскажу твоему отцу.

— У тебя нет доказательств!

— А зачем они мне? Я поступлю, как поступил ты — пришёл в мой дом и обозвал меня вором, — сказал Мескалам-дуг, глядя на Убара и откровенно наслаждаясь смятением, в котором тот пребывал. — Нет, зачем? Я не пойду к твоему отцу. Я пойду к его придворным. А ещё лучше, когда они приедут сюда, приглашу их на пир и покажу эти две меры.

— Меня хорошо знают. Всем известна моя честность! Тебе не поверят!

— Ещё и как поверят! А знаешь почему? Потому что каждый из них на твоём месте так и поступил бы — набивал бы свой карман. А кому они не поверят, так это тебе. Не поверят, что ты ничего с этой башни не поимел.

— Хочешь меня грязью вымазать? Мне ничего с твоей болтовни не будет! Я — принц Аккада!

— Да, принц Аккада, тебе ничего не будет с моей болтовни. Сейчас. Но когда твой отец умрёт и тебе придётся бороться за трон… А тебе придётся бороться за трон — у тебя много братьев. Вот тогда эта история и всплывёт.

Убар молчал, с ненавистью глядя на Мескалам-дуга.

— Что молчишь, аккадец? — с издёвкой сказал тот. — Возразить нечего? Вот и не возражай. Иди-ка на строительство и следи там за порядком. Башня должна строиться. Пока она строится, всем нам хорошо.

* * *

Жирные чёрные тучи изливали с небес плотные струи воды, превратившие тихий Буранун в бурлящий поток, разлившийся на много ашлов от обычного русла. Вода, жёлто-красная от глины и крови, несла на себе ужасные последствия недавнего побоища: изуродованные человеческие тела, обломки воинской амуниции, строительный хлам.

Всё началось с обычной перепалки. Один из касситов стал кричать угуле, что он не собирается копать глину под проливным дождём за полмеры гнилого зерна. Угула ударил кричавшего. Тому на помощь прибежали несколько человек. Завязалась потасовка, к которой присоединились работавшие поблизости. В ход пошли ножи, полилась кровь.

Когда на место прибыл Убар с небольшим отрядом аккадцев, в драке участвовали уже десятки работников, и со всех сторон к ним прибывало подкрепление. Стремясь прекратить безобразие, Убар принялся отдавать приказы. Но тут случилось то, чего он меньше всего ожидал. Дерущиеся, оставив свои раздоры, со всех сторон набросились на его воинов. Аккадцы растерялись, и это многим из них стоило жизни. Используя численное превосходство, работники в считанные минуты разгромили отряд Убара. Сам же он метался в озверевшей толпе, пытаясь хоть как-то организовать своих людей, пока какой-то работник не ударил его ножом. Нож скользнул по кирасе, оставив на ней глубокий след, и глубоко вонзился в ногу, лишив Убара возможности ходить. Прежде, чем упасть, тот успел мечом отсечь руку нападавшему. Верный ординарец оттащил его в безопасное место.

С аккадцами покончили быстро, и побоище продолжилось. Шум его достиг лагерей племён, разбитых неподалёку от строительства, и их обитатели, побросав дела, устремились на выручку к собратьям. Из городских ворот к тому месту хлынула толпа черноголовых.

Последней прибыла аккадская кавалерия. Воины с помощью пик и мечей стали вразумлять дерущихся. Но те, снова по забыв о взаимных обидах, обратили на них весь свой гнев и расправились с ними столь же решительно и жестоко, как и с первым отрядом.

Вскоре всё пространство, занимаемое строительством — от пирамиды до разлившегося Бурануна — превратилось в поле битвы, которая продолжалась под проливным дождём. Хлещущие по разгорячённым лицам водяные струи, вспышки молний и удары грома только усиливали ярость дерущихся. Все убивали всех просто ради убийства. Людьми двигала ненависть, порождённая чужбиной, жизнью впроголодь, изнурительным трудом во имя непонятной цели. Разум оставил их. Они убивали, круша всё, что попадалось под руку: формы для кирпича, повозки, обжиговые печи.

Побоище закончилось довольно быстро. Последствия его были ужасны. Поле битвы было усеяно окровавленными трупами, между которыми под струями дождя бестолково бродили уцелевшие, число которых было крайне мало. Велики были и другие потери. Было разрушено всё, что годами создавалось для единой цели — постройки величайшего сооружения всех времён.

Убар полулежал, прислонившись к стене пирамиды недалеко от единственной уцелевшей обжиговой печи. Пока ординарец перевязывал глубокую рану на его бедре, он пытался разглядеть за дождевой занавесью её вершину. Там не могли не слышать шум битвы.

Его предчувствие сбылось. Он скорее угадал, чем увидел, что по лестнице спускаются какие-то люди. Вскоре можно было явственно различить последователей Игихуля и самого его, бережно несомого на руках верным Булалумом.

Наконец процессия, спустившись по лестнице, ступила на землю. Игихуль, заметив Убара, что-то тихо сказал Булалуму, и тот усадил его на камень рядом с принцем.

— Как видно, боги наказали тебя, Игихуль, — сказал Убар вместо приветствия. — Не суждено твоей башне достичь небес. Не видать тебе бессмертия.

Игихуль ничего не ответил. Он смотрел на то, что буквально только что было строительной площадкой.

Дождь прекратился, тучи разошлись, и солнечные лучи осветили ужасную картину. При её виде среди последователей Игихуля стали раздаваться стоны и плач. Некоторые сели на землю и стали, рыдая, бить себя по голове. Другие впали в оцепенение, стремясь таким образом защититься от осознания того, что их надежде уже не суждено сбыться.

Игихуль молчал долго. Вдруг дыхание его участилось. Он повернулся к Убару.

— Убар, почему ты здесь? — спросил он.

Принц не нашёлся что ответить — не ожидал такого вопроса.

— Почему ты приехал сюда? — повторил Игихуль. Он показал рукой на простиравшуюся перед ними картину. — Почему все эти люди здесь?

— Потому что ты затеял строить башню, — подумав, ответил Убар.

— Вот именно! — воскликнул Игихуль. — Вот именно! Не потому что я её построил. А потому что я ЗАТЕЯЛ её строить!

Убар молчал, пытаясь понять, к чему клонит Игихуль. Тот продолжил:

— Пойми, Убар! Мир, в котором мы живем, создан идеями. Всё на свете, каждая вещь, появилось только потому, что какому-то человеку пришла в голову идея её создать. И каждый раз после этого мир менялся, становился другим.

— Этот мир создали боги, — возразил Убар.

— Даже если этот мир создал какой-то бог, он сначала должен был его придумать.

Игихуль отвёл взгляд от Убара и стал смотреть на угли, тлеющие в обжиговой печи.

Убар спиной почувствовал какое-то движение. Будто стена, к которой он прислонился, вздрогнула. Прислушался: движение не повторилось. Он сказал:

— Не спорю, всё сущее кем-то придумано. Я о другом. Взять хотя бы обычное колесо. Великое множество колёс ездит по разным дорогам, но человек, придумавший первое колесо, умер и всеми забыт. Никто не знает его имени. Никому оно не надо! Всем нормальным людям наплевать! Какое же это бессмертие? Зачем тратить жизнь на то, чтобы изобретать колёса? Какой смысл делать то, что не приносит выгоды?

Убар вновь ощутил, что пирамида вздрогнула. На этот раз движение сопровождалось глухим стуком изнутри.

— Не знаю, как тебе объяснить, Убар, — сказал Игихуль задумчиво. — Беда в том, что такие, как ты — по твоим словам, нормальные люди, — не в состоянии понять таких, как я.

— Вы умные, а мы глупые? — криво ухмыльнулся Убар.

— Почему? Просто мы с тобой живём в одном мире, но смотрим на него по-разному.

— Я знал сотни людей. А может и тысячи. Все думают, как я. Все люди думают одинаково. Ты единственный, кто думает не так. На умалишённого ты не похож. Может, ты действительно не человек, Игихуль? Может, ты таки демон во плоти?

— Мой образ мыслей настолько тебе чужд, что ты даже отказываешь мне в праве быть человеком, — сказал Игихуль и повернулся к печи. — Когда-то я пообещал Мескалам-дугу: если башня не будет построена, я сам отправлюсь в Преисподнюю и стану пожирающим души демоном.

Теперь Убар отчётливо ощущал, что пирамида вздрагивает. Слабые толчки шли один за другим через короткие промежутки времени, сопровождаемые хорошо различимым треском. Спутники Игихуля в тревоге стали прислушиваться. Сам же он то ли ничего не слышал, увлечённый беседой, то ли не придавал этому значения.

Просвет в тучах закрылся, и всё вокруг погрузилось во мрак. Поднявшийся ветер раздул жар углей. В багровых отблесках уродливое лицо Игихуля совсем утратило человеческие черты. На короткий миг Убару показалось, что рядом с ним на камне сидит жуткое потустороннее существо.

— Убар, скажи, зачем человек рождается на свет? — спросил Игихуль.

— Ну, это простой вопрос, — усмехнулся Убар. — Я родился, чтоб унаследовать трон отца. А какой-нибудь раб родился, чтоб быть рабом.

— А бык рождается, чтобы быть быком, собака — собакой.

— Так решили боги.

— Тогда чем ты лучше собаки?

— Я принц Аккада! — вспылил Убар.

— Ты всего лишь один из людей. Рождённый, чтобы сыграть отведенную тебе роль, а потом умереть, уступив место другому такому же.

— Да! Я рождён, чтобы править Аккадом. После моей смерти будет править мой сын, после его смерти — его. Таков извечный порядок вещей. Ты, просто мне завидуешь, как и все вы, убогие рабы.

— Я не раб, Убар. Я сам управляю своей жизнью. Решил строить башню — начал строить. А вот ты — раб. Раб извечного порядка вещей. Ты неспособен изменить этот мир.

— Я буду правителем Аккада! Когда я получу власть, моё могущество станет безмерным. Я захвачу все земли до самого Кемета. А может, и его захвачу. Я создам самую великую империю на земле. Империю Убара! Мир станет моим! Он изменится!

— Мир меняется, когда в нём появляется то, чего не было раньше. А империя… Сколько их было, и сколько ещё будет… Таков извечный порядок вещей. Ты мечтаешь о могуществе? Придумавший колесо могущественнее десятков правителей. Он действительно изменил мир. А такие, как ты, не могут создавать нового. Вы способны только присваивать. Вами движет выгода.

— Да! Мною движет выгода! Миром движет выгода! Не какие-то там идеи, а выгода! Каждый делает только то, что ему выгодно!

— Какая же моя выгода от этой башни, Убар? — спросил Игихуль, не отводя взгляда от печи.

— Этого я не понимаю. Ты — ничтожный червь, нищий калека. Ты живёшь хуже последнего раба… Похоже, ты таки демон, и твоя выгода увести в Преисподнюю как можно больше душ.

Стук внутри пирамиды стал громче. Стена уже не вздрагивала — сотрясалась. Спутники Игихуля, придя от этого в смятение, один за другим со стенаниями падали на колени, воздев руки к небу.

Игихуль словно не замечал происходящего. Он тяжело вздохнул и, собравшись с силами, встал на ноги, отвергнув помощь подоспевшего Булалума. Сделав шаг к печи, он повернулся к Убару:

— Выгода неспособна ничего создать, Убар! Выгода рождает только ненависть. Посмотри на этих мертвецов. Что их убило? Ненависть, которую породили те, кто их обворовывал к своей выгоде. Наш мир создан не выгодой, а идеями. Не было бы идей, и не было бы ни колеса, ни металлических орудий, ни наших домов — ничего, что отличает нас от диких зверей. Подумай, Убар, принц Аккада! Я — ничтожный червь, нищий калека. Но однажды в мою уродливую голову пришла идея построить башню высотой до неба. И извечный порядок вещей нарушился. Мир изменился! Оглядись вокруг: без моей идеи не стояла бы эта исполинская пирамида, не пришли бы сюда племена со всей нашей земли, да и тебя самого тут бы не было. Да, я не закончу постройку. И её основание, эта пирамида долго не простоит. Но в памяти людской она сохранится, а вместе с ней и моя идея — идея подняться в небо! Пройдут годы, пусть сотни, тысячи лет, но однажды кто-нибудь — возможно, такой же изгой, как и я, — всё-таки коснётся рукой облаков. И тогда мир измениться снова!

После этих слов Игихуль бросился в пылающую печь. Ни крика, ни стона не донеслось из неё. Только вскоре оттуда повалил густой чёрный дым.

* * *

Раздался оглушительный треск. На стене пирамиды обозначилась трещина, уходящая далеко вверх. С ужасным скрежетом трещина стала расширяться. Из её глубин полилась жидкая глина. Её поток всё увеличивался, и вот уже из низа стены забил грязно-жёлтый фонтан.

Последователи Игихуля вскочили на ноги и в ужасе бросились бежать. Лишь Булалум не двинулся с места. Рыдая, он стоял на коленях у печи, прижавшись к ней всем телом. Ординарец подхватил Убара себе на плечо, и они вдвоём, как могли, поспешили прочь.

С верха башни с грохотом покатились кирпичи. Некоторые настигали бегущих и наносили им увечья. Один ударил Убару в спину, благо она была защищена кирасой.

Вновь раздался громкий скрежет. Земля задрожала и пришла в движение. Часть стены вместе с землёй, на которой она стояла, сдвинулась с места и поползла, преследуя бегущих. В пирамиде образовался провал, в который посыпались сначала кирпичи, а потом целые куски этой и соседних стен. Стоял непрекращающийся грохот. Над пирамидой поднялось облако пыли.

Земля под ногами бегущих тряслась так, что люди, теряя опору, падали в жидкую грязь. Сотрясение земли дошло до города, и там обрушилась часть крепостной стены и многие дома.

Вдруг раздался мощный удар, потом ещё один, потом ещё и ещё. Удары слились в оглушительный громоподобный рокот. Это рухнула верхняя площадка пирамиды вместе с этажами башни Игихуля.

Вскоре после этого грохот прекратился. Наступила тишина, в которой были слышны доносившиеся из города крики отчаяния несчастных горожан.

* * *

В следующее после тех событий полнолуние аккадский правитель Илум-мупаггир со своей армией подошёл к этому городу. Жители не оказали отпора, и осады не было. Однако радость завоевания, охватившая аккадских воинов, сменилась разочарованием. Войдя в город, они нашли его обезлюдевшим. Храмы и жилые дома большей частью были пусты. Те жители, которые не бежали или умерли от голода и болезней влачили жалкое существование среди руин своих жилищ.

Стража, набранная из горожан, охранявшая дворец лугаля, пыталась оборонить своего правителя, но попытка эта была слаба. Войдя во дворец, завоеватели нашли его, в отличие от остального города, утопающим в роскоши. Хранилища были переполнены зерном. Правда, большая его часть была поражена плесенью и не годилась даже на корм скоту.

Самого же Мескалам-дуга отыскали прячущимся в одном из дальних покоев. Илум-мупаггир припомнил, как тот не пожелал расплатиться с Аккадом за помощь в свержении отца и своё восшествие на трон. За это, аккадский правитель, приказал привязать Мескалам-дуга к столбу. Затем самолично стал отрезать от него, ещё живого, куски плоти и бросать своим голодным псам.

После этого Илум-мупаггир повелел своему сыну Убару сопроводить его на место строительства. При виде гигантской бесформенной груды, которая осталась от «башни высотой до небес», огромных ям, откуда брали материал, исполинских печей, обширного кладбища, правитель пришёл в смятение.

Илум-мупаггир призвал своих архитекторов и повелел снести окружавшую город ветхую крепостную стену и выстроить новую из кирпичей, оставшихся от башни.

Узнав, что эту постройку называли «Врата к богу», он сказал, что это не врата, ведшие к богу, а врата самого бога, через которые тот, увидев содеянное людьми, наказал их за гордыню. Впоследствии то место так и стали называть: «Врата бога» — Вавилон.

Примечания

1

шумерские названия рек Тигр и Евфрат

(обратно)

2

больной глаз (шумерск.)

(обратно)

3

примерно 150 сантиметров

(обратно)

4

шумерский бог пастух и скотовод

(обратно)

5

царь, господин, дословно — «большой человек» (шумерск.)

(обратно)

6

надсмотрщик (шумерск.)

(обратно)

7

шумерские боги

(обратно)

8

самоназвание шумеров

(обратно)

9

властелин, закладывающий основы (шумерск.)

(обратно)

10

древнее самоназвание Египта

(обратно)

11

Чёрная смола — природный асфальт

(обратно)

12

тысяча и пятьдесят локтей — 400 и 20 метров

(обратно)

13

около 0,5 литра

(обратно)

14

ашл — шумерсакая мера длины, примерно 48 метров

(обратно)

15

бур — шумерская мера площади, примерно 6,5 гектар

(обратно)

16

племена, населявшие Мессопотамию

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg