«История одной буддийской статуи»

История одной буддийской статуи (fb2) - История одной буддийской статуи 2406K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Геннадиевна Гамаюнова

/

Аннотация

В реставрационном центре Австралии во время сканирования статуи Будды, возраст которой более тысячи лет обнаруживают мумию монаха и свиток с ценной информацией, как продлить жизнь. Статуя похищена. Ее тайно разыскивают. Случайно «мумия» выходит из состояния самадхи и попадает в медицинский центр. Доктор клиники одержим идеей игры в Бога. Врач мечтает о том, чтобы из женского человеческого скелета «мумии» создать «тело». Ему удается. Но тайна и знания жизни спасенной девушки не дает покоя многим. Каждый преследует свои цели: кто мечтает о бессмертии, кто о любви, а кто о власти. Но «мумия» знает только часть рецепта «бессмертия». Вторая часть находится в Китайском монастыре, куда надо попасть.

Книга

Я очнулась. Сознание, которое давно находилось далеко за пределами мозга, вдруг забилось в обтянутой сухой, безжизненной кожей голове. Я слышала и понимала, что говорится за пределами окружающей меня скорлупы. Неужели….

Да, я слышала и чувствовала. И страх осознания этого обуял меня. Это эмоции, раньше их не было и не могло быть. Только мысли о том, что произошло очень давно. Рациональные мысли без капли эмоций. Тогда я действительно достигла нирваны, следуя научениям отца, и обрела освобожденное сознание, не имеющее более привязанностей ни к чему. Мое сознание обитало в потоке времени и находилось в абсолютном спокойствии. После того, как оболочку моего тела переместили в другое место, я иногда слышала другую речь и научилась ее понимать, но ничего не чувствовала. Как научилась понимать? Просто понимала, потому что мое сознание не знало границ до этого мига. В этот момент, сейчас, оно сузилось до размеров этой статуи и меня внутри нее. Внутри билась одна мысль: тысяча лет, тысяча лет или даже чуть больше.

Руки в тонких перчатках осторожно касались оболочки, в которой хранилось тело.

– Сэм, ты поосторожнее, она такая древняя, просто страшно на нее дышать. Все же более тысячи лет. Вчера пришел ее хронологический анализ. Удивительно, насколько хорошо она сохранилась за это время. Не рассыпалась, а ведь сделана из папье-маше, покрашена и позолочена, – услышала молодой приятный голос.

– Еще и лаком покрыта, но все равно удивительно. Умели делать древние, – ответил тот, кого, видимо, называли Сэм.

– Статуи Будды стали в последнее время чрезвычайно популярны, – говорил первый голос. – Они несказанно украшают интерьер людей, способных это себе позволить, даря дому гармонию и уют. А такие старинные как эта, очень редки и стоят просто невероятных денег.

– Да-да, – медленно продолжил он, видимо, рассматривая статую. – За такими редкостями гоняются. В 20-м веке китайские власти начали проводить политику «патриотического воспитания», которая заключалась в том, что буддийские монахи должны были отречься от Далай ламы Х1Y и изучать коммунистические политические тексты. Многие монастыри тогда закрыли, а статуи уничтожили. Монахов же отправляли на перевоспитание в деревню.

– Томас, ты историк? – спросил Сэм, явно удивленный знаниями сотрудника, который поступил на работу совсем недавно.

– Да. Историк по призванию. Я закончил сначала медицинский колледж, а потом архитектурный факультет по специализации «Реставрация». История – увлечение с детства, но за нее никто не платит.

– Да, у нас неплохая лаборатория, и зарплата приличная, но мне… – Сэм хотел продолжить мысль, но даже прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего.

Томас не обратил на слова Сэма внимания, продолжая излагать свою информацию.

– А тут еще такое. Ты слышал, шеф предположил, что под оболочкой статуи что-то есть. Мы с ним отделили деревянный постамент, на котором размещалась статуя, и увидели внутри две подушки, а между ними свиток с текстом. Поверх подушек находился коврик. А на коврике – что-то еще имеется. Прежде, чем об этом сообщить хозяину статуи, шеф хочет ее просканировать, а потом…

– Да в таком случае на нее и дышать опасно, – послышался ответ Сэма. – Откуда она у нашего заказчика, не знаешь?

– Говорят, ее переправили сюда еще во время культурной революции в Китае в 20-м веке. Кто-то ее спрятал и спас свою святыню. Заказчик гордится своим приобретением. Рассказывал шефу, как ее спасали в то время.

– А потом спасатель, наверное, продал эту свою святыню за огромные деньги, – засмеялся Сэм.

– Он, таким образом, сохранил ее, – обижено ответил Томас и продолжил. – Доставал-то он ее из-под обломков храма, вёз, прятал. Ты представляешь, что тогда там творилось? Впрочем, то время ничто по сравнению с тем, что там сейчас, после катастрофы.

– И не говори, Томас. Туда теперь вообще никто не суется – опасно, считается, что там полностью безлюдное пространство.

– На севере страны люди какие-то вроде как есть. Только люди ли они уже? Не будем об этом опять. Страшно. Да и говорено-переговорено. Давай засовывай статую в томограф, чего ждешь? Шеф просил поторопиться.

Меня стали осторожно передвигать куда-то. Потом разговор возобновился.

– Интересная задача, – проговорил Сэм. – Хорошо, что эти богатенькие не жалеют денег на изучение экспонатов из своей коллекции. И им хорошо, и нам оплата. Не слышал, почему он отправил ее именно в наш реставрационный центр?

– Во-первых, хозяину захотелось ее подреставрировать, как то заделать трещины, образовавшиеся в красочном слое, немного подлакировать. Также возраст фигуры его интересовал. А еще якобы какой-то мистический компонент присутствовал. Слышал, как он шефу рассказывал. Мол, каждый раз, посещая хранилище и проходя возле статуи Будды, он чувствует себя неуютно и в тоже время ему не хочется отходить от нее, а наоборот, хочется смотреть и смотреть. Вот и решил отдать нам на изучение. А мы что, будем изучать.

Сэм аккуратно положил статую, закрыл купол аппарата и включил томограф. Экран замигал, зажужжал и стал отцифровывать изображение. На экране вырисовывался скелет человека.

– Ничего себе! Это же надо, – воскликнул парень.– Томас, зови скорей босса. Мы поймали птицу удачи. Сенсация для общественности и, конечно, большие бонусы нам, – и стал пристально рассматривать изображение.

– Смотри, – нервно сказал Томас. – Скелет так и сидит в позе лотоса, как полагается буддистам. Нормальный такой скелет, только вот таз для мужчины великоват, скелет как будто женский и, похоже, принадлежит не старому человеку. Что очень-очень странно. Шефу нашему этот случай будет особенно интересен. Он этой, то ли религией, то ли философией, как правильнее назвать, буддизма как раз интересуется. Среди буддистов распространено поверье, что особо продвинутые монахи, медитируя, способны самомумифицироваться, входя перед этим в самадхи – особое состояние сознания. Далее, закаменев, они, в итоге, якобы оказываются в нирване – в состоянии, в котором прекращаются все страдания.

Молодой сотрудник замолчал – то ли задумался, то ли рассматривал изображение, потом спохватился и резко проговорил:

– Сэм, беги уже за шефом, я пока подумаю. Это потрясающе интересно!

Вскоре я почувствовала, как в помещение влетел, именно влетел человек, а за ним еще один, и они возбужденно заговорили.

Томас спрашивал кого-то взволнованным голосом:

– Доктор Вейлер, это действительно самомумификация? Как вы думаете?

– Возможно-возможно, – ответил глухой, низкий голос, видимо, мужчины средних лет. Он медленно произносил слова, как бы взвешивая их. – Самомумификации издавна практиковались китайскими монахами. Для этого буддист сначала тысячу дней соблюдал особую диету из орехов и зерен, избавляя свой организм от жировых запасов. Следующие тысячу дней монах питался корой и корнями. Под конец этого периода подвижник начинал пить специальный чай, который готовили из сока японского лакового дерева. С его помощью монах делал свою плоть ядовитой для насекомых и бактерий, а также значительно уменьшал количество жидкости в собственном организме.

– Но это невозможно – три года есть корни, – отозвался Сэм, – тем более пить яд.

– Кто знает, что возможно, а что нет, но некоторые монахи действительно превращались в мумии, и их тела замуровывали в специальных нишах. А эту, видимо, по какой-то причине поместили внутрь статуи. Уникальная находка.

Видимо, люди что-то внимательно рассматривали, так как замолчали.

– Скелет немного странный, – сказал тот, кого называли шеф.

– Шеф, а вам не кажется, что скелет скорее женский, чем мужской? – проговорил Томас.

– Вижу, кажется, ты прав, Томас. Все это невероятно странно. И это не скелет старца, а ведь именно старцы чаще всего практиковали уход в самадхи. И способ хранения мумии, я о таком не слышал, и вид скелета, и свитки над постаментом. Их надо расшифровать, а еще завтра обязательно взять биопсию тканей тела и сделать анализ ДНК.

В помещении повисло молчание, а потом шеф продолжил:

– Томас, там, где хранится реставрируемый материл, достаточно хорошая охранная система? Проверь. Надеюсь, ты понимаешь, что стоимость экспоната теперь значительно возрастает? Как возрастает и его научная ценность.

– Доктор Вейлер, пусть она сегодня полежит вместе с другими экспонатами, а мы сейчас закажем особый сейф для хранения, конечно, за счет клиента. Думаю, он не откажется заплатить немного больше за такое чудо.

– Не будем говорить ему пока об этом, – послышался голос шефа. – И вы все держите языки за зубами. Хотите иметь деньги на исследования – надо подумать, как их получить. Все, можете быть свободны. Сэм, Томас, отвезите статую в хранилище, а я подумаю над нашим случаем, уж слишком странно все. Столько интересных возможностей для исследования. Более тысячи лет – и такая сохранность скелета, и способ хранения… есть, чему удивляться.

Меня взгромоздили на что-то плоское и куда-то покатили. А я не заметила, как начала дышать. Не просто дышать, а нормально, как когда-то. Правда, не помню, когда. Они говорили что-то про тысячу лет. Неужели правда столько лет я пробыла в самадхи? И что теперь? Смутно вспомнилось, что отец и говорил про такой срок. Сознание возвращалось в прошлое. Син Цы, что с тобой? Почему сознание сузилось до размеров тела, включился мозг и появились мысли? Может ли тело шевелиться? Отец учил, что сила мысли – главное в управлении телом. Я пошевелила пальцем. Только пальцем, больше не получалось. Может, опять попытаться отрешиться и вернуться в нирвану? Попыталась, но сосредоточиться не смогла. В это время меня бережно сняли с той штуки, на которой привезли, и поставили на пол.

– Сэм, тут замок какой-то хилый, хорошо, что никто не знает, какая ценность теперь тут хранится, – послышался голос человека, и дверь закрылась.

Я опять шевельнула пальцем, потом вторым, больше они не слушались. Мой мозг разговаривал с сознанием. «Твое тело должно подчиняться тебе, раз сознание вернулось и не хочет покидать тебя. Ты дышишь и у тебя медленно, но бьется сердце. Ты опять в этом мире и нужно ли, чтобы кто-нибудь знал о тебе слишком много?» Отец предупреждал о том, что будет много странного и страшного в потоке времени.

Управлять сознанием было на удивление сложно, а ведь я раньше была лучшей. Пытайся, Син Цы. Результат – это количество попыток, говорил отец и учитель. И я пыталась.

Не знаю, сколько прошло времени, когда опять послышались стук открываемой двери, тихие шаги и голоса.

– Хорошо, луна полная, и неплохо видно и без света. Не зацепим и не подавим здесь ничего. Вот она, эта статуя. Ты бери за голову, а я сзади. Неси осторожно, она не слишком тяжелая. Жаль, конечно, что все приходится делать экспромтом, но завтра приедет сейф, и тогда мы ее точно не сможем выкрасть, – послышался голос Сэма.

Меня подняли и понесли.

– Без каталки нести неудобно, – послышался незнакомый голос.

Меня несли, и вскоре поток более холодного воздуха проник в дырочки моего саркофага.

– Сэм, и куда ее теперь? Вроде тихо. Никого нет. Нас никто не увидит? Зачем я с тобой только связался? Ты сначала делаешь, а потом думаешь.

– Кончай трусить, Майкл. Спокойнее. Ночью тут никого нет, и сторожа нет, – опять послышался голос Сэма. – Спрячем пока в подвале клиники, что тут рядом. Я знаю там одно помещение, туда никто не заглядывает по полгода, и оно не заперто. Положим там. Потом, когда немного утихнет, найдем хорошего покупателя и спокойно вывезем. Конечно, надо бы было подготовиться заранее, но кто знал, что все так обернется. А времени на все про все одна ночь.

Меня несли совсем недолго. Слушала звуки осторожных шагов несущих меня людей. Захотелось узнать – куда принесут? Сознание же на мой невольный интерес к происходящему отозвалось неожиданным выходом за пределы саркофага. Затем оно сверху наблюдало, как оболочку вносят в какое-то темное помещение и прячут за какие-то коробки. Потом накрывают сверху тряпкой.

И одновременно с этим я поняла, что не только мое сознание, но и тело не хочет больше находиться в саркофаге, а желает узнать этот явно другой, новый для меня мир, увидеть его и почувствовать. Мне стало немного стыдно сознавать это. Наверное, это желание не одобрил бы отец и наставник одновременно. Он так долго меня учил, что этот мир – цепь перерождений, во время которых я должна научиться спокойствию и отрешенности, но сейчас я… предавала его. Предавала, потому что не хочу возвращаться в нирвану, а хочу увидеть и почувствовать мир. Я хочу ходить, дышать, брать вещи в руки, чувствовать вкус пищи на языке. О! Отец, как много желаний! Прости меня. А для того, чтобы эти желания осуществить, надо заставить тело двигаться и покинуть саркофаг. Но как?

За дверью помещения послышались шаги, и мои похитители притаились и напряглись.

– Все, уходим, – услышала тихий шепот, когда шаги по коридору удалились. – Кажется, в клинике пересменка начинается, рано что-то. Нас не должны увидеть, и у нас, вероятно, мало времени на поиски покупателя. Уходим, – еще раз скомандовал Сэм, и они покинули помещение, тихо прикрыв дверь.

Я осталась одна. Тело дышало и хотело жить. Оно точно не хотело назад в нирвану. Я с грустью вспомнила четыре условия, усугубляющих кармообразующие факторы:

1) намерение совершить деяние;

2) обдумывание способов совершить задуманное;

3) действие;

4) радость, удовлетворение от содеянного.

И все это я собиралась совершить, то есть нарушить все условия. И заранее испытывала радость и удовлетворение от содеянного. Я хотела увидеть мир, в котором не была тысячу лет, и обдумывала способы совершить задуманное. Я начала действовать – опять шевельнула пальцами, потом попробовала напрячь мышцы на руке повыше, потом мышцы шеи и ног. Ног я почти не чувствовала, но руки и мышцы живота после нескольких часов тренировки стали отзываться на мои мысленные посылы.

Раздумывала, как выбраться. Прочно ли скреплены половинки саркофага? Может, и нет, ведь столько времени прошло. То, что саркофаг состоит из двух половинок, я помнила. Вскоре пришло решение. Раскачивай тело, Син Цы, раскачивай, и половинки разойдутся, не так уж крепко они соединены. Сколько я занималась этим – не знаю, но упаковка моей плоти распалась, и холодный воздух волной окутал тело. Я открыла глаза, и они видели!

Видимо, наступило утро или даже день, так как через маленькое окошко наверху пробивался свет. Свет! Он яркий! Свет! Смотреть глазами! Как давно я этого не делала. Как интересно! Смотреть. Удивительно интересно. Но я устала. Очень. Постаралась получить энергию извне, но не совсем удачно, хотя что-то почувствовала. Главное – я дышала и могла осознать, что я – это я и что вокруг реальный мир. Впрочем, совершенно другой мир.

Ноги так и остались в скрещенном положении в позе лотоса. С ними, видимо, будет труднее всего. Рука коснулась колена, покрытого грубой холщовой тканью, которая почти истлела и стала рассыпаться от прикосновения, и я осталась почти голой. В таком виде и с такими ногами далеко не уйдешь. Я попыталась их разнять до конца и не смогла. Оглянулась вокруг, комната была завалена разнообразными предметами. Увидела какую-то одежду, что-то белое или условно белое, и устремилась к ней. Тихо, сантиметр за сантиметром, стала подползать ближе. Ползла на руках, а ноги так и не разгибались. Доползла. Сколько времени потратила, чтобы стянуть с себя прилипшие остатки надетой на меня сэнъи – не знаю, но сняла ее, и столько же потребовалось, чтобы облачиться в странную белую одежду, что нашла в этом месте. Опять пыталась разогнуть ноги. Получилось их разъединить, но они так и оставались слегка согнутыми в коленях и не двигались.

Начала ползти к двери, толкнула ее и оказалась в длинном узком помещении, уходящем непонятно куда. Больше сил не было. Плохо, что уползла так недалеко, но на большее была не способна. Я вытянулась на полу как могла и уснула. Нет, не вернулась в бессознательное, а просто уснула, обычным человеческим сном. Когда я спала в последний раз – не помню и не знаю, и спала ли.

Очнулась от того, что кто-то теребил меня за плечо. С трудом открыла глаза и услышала:

– Эй, ты живой? Неужели живой? Ты кто и что тут делаешь?

Надо мной стояла огромная толстая женщина в одежде, похожей на мою, только чистой. Рядом с ней находилась странная тележка на колесиках с несколькими довольно большими круглыми металлическими штуками.

Ответить я не могла. Язык не слушался и рот совсем не открывался, даже губы не шевелились. Гортань разучилась произносить звуки, не то, что слова. Я могла только медленно хлопать глазами и удивленно смотреть на нее. Потом медленно качнула головой, с трудом поднесла руку ко рту и снова качнула головой.

– Не можешь говорить? Понятно, – произнесла женщина. – Что же делать-то с тобой?

Она достала какой-то небольшой плоский предмет, потыкала в него пальцами, потом поднесла к уху и сказала:

– Доктор Мейсен, это Мэгги. Я тут в коридоре сектора шесть обнаружила совершенно высохшее нечто, но вроде живое, хотя не представляю, как в таком теле может теплиться жизнь. Вроде как женщина. Возраст непонятен. На теле нет не только жира, но и мышц. Случай совершенно по вашей специализации, привезти тело?

Некоторое время звука из коробочки не было слышно, потом ей ответили:

– Мэгги, тело что, подкинули? А если это какой-то больной и мои пациенты заразятся? А если умрет, как потом властям объяснять, откуда взялся человек? У тела документы есть?

– Нет, видимо, но смотрит жалобно и мне почему-то хочется помочь. Сами знаете, я не слишком сентиментальная особа, а тут хочется. Да вы и сами увидите, в таком теле жизнь невозможна, но оно живет.

– Ладно, понял. Ты с каталкой? Привози ее в изолированный бокс, сделаем анализ на инфекцию и будем реанимировать. Вези. Постарайся провезти так, чтобы никто не заметил. Это может быть важно.

Большая женщина опять нажала пальцем на коробочку, и звук исчез, затем переместила металлические штуковины вниз каталки, легко приподняла меня, сгрузила на нее, накрыла белой тканью с головой и повезла по коридору. По дороге я опять отключилась.

Очнулась, когда меня раздевали и мыли, потом делали какие-то соскобы кожи, тыкали иголками, но, видимо, безрезультатно, потому что сердились, пытались открыть рот и засунуть туда какую-то палочку, елозили ею и, наконец, положили на белоснежную постель. Теперь я могла посмотреть, что вокруг.

Помещение небольшое, с массой прочных шнуров, таких раньше никогда не видела, и множеством непонятных мне предметов. Я опять отключилась и открыла глаза непонятно через какое время. На меня смотрел мужчина в белой одежде и шапочке. Рядом стояла девушка тоже в белой одежде. «У них что, поголовно траур? Мы надеваем белое, когда кого-то хороним», – подумала я. У девушки была большая грудь и широкие бедра. Она смотрела спокойно и внимательно. Посмотрела на меня, а потом на мужчину.

Мужчина взял мою руку и что-то пощупал на запястье, потом тыкал какой-то трубкой и как будто слушал что-то, постоянно недоуменно хмыкая.

– Лиз, я, конечно, профессор и мировая величина в лечении истощения, но такого еще никогда не видел. Это тело женщины, а правильнее – мумия женского тела, но в ней есть жизнь. Тело полностью обезвожено до состояния несовместимого с жизнью, но оно живет. И я буду не я, если не разгадаю, как такое возможно.

– Доктор Мейсен, может, сообщим в полицию? – спросила девушка.– Вдруг это какое-то преступление или болезнь?

– Да, но тогда ее заберут в центральный госпиталь для изучения или какую-нибудь секретную лабораторию и я не узнаю, как такое возможно. Мне самому интересно разгадать эту тайну. Невероятно интересно, Лиз.

– Мне кажется, вы рискуете. Стоит ли оно того?

– Ты знаешь меня. Жизнь для меня – познание и изучение невероятного.

Какое-то время они что-то делали, а потом мужчина сказал:

– Быстрый тест на инфекцию показал ее отсутствие и, поверь моему чутью, это не инфекционное заболевание. Температура тела пониженная, и сильно, явных воспалительных процессов не наблюдается. Поэтому повесь на кровати табличку «Эмма» – пусть будет так зваться, пока не начнет говорить. И пока никому ничего не стоит знать о ней. Это просто одна из моих пациенток, которая хочет сохранить конфиденциальность. Пациентка сложная, и поэтому к ней нет доступа. Следи за ней сама. Тебе во всем будет помогать Мэгги, она ее нашла, притащила сюда и заботится с каким-то нездоровым энтузиазмом.

– А если кто из наших заинтересуется? – спросила Лиз.

– Для наших сотрудников диагноз – критическое истощение в результате нервной анорексии. Состояние на грани угасания. Доступ ограничен, кроме вас с Мэгги. Легенда: пациентка поступила к нам в тяжелом состоянии, и родственники хотят соблюсти инкогнито. Конечно, если ее кто-то будет искать, мы ответим, а пока пусть побудет здесь. И назначь все возможные обследования, ты сама знаешь, что мы обычно назначаем. Как я пониманию, кровь у нее взять не удалось. Вены запавшие, но ничего. Вставь катетер через нос и медленно порциями вводи в желудок воду с легким раствором глюкозы и наш раствор №4, а там видно будет. Может, через некоторое время удастся добраться до вен. На тебе постоянное наблюдение за ее состоянием, а я буду думать, что делать.

Эти двое покинули комнату. Но вскоре Лиз снова зашла с пустотелым шнуром. Присела рядом со мной и сказала:

– Женщина, я не хочу сделать вам плохо. Кушать нормально вы пока не сможете, поэтому временно будем подкармливать через катетер. Его придется ввести через нос. Это немного неприятно, но потерпите. Это необходимо. Вы меня понимаете?

Я кивнула и стала терпеть. Хотя для меня это было совершенно не больно. Разве это боль? Потом в меня понемногу вливали воду с чем-то. Также Лиз присоединяла ко мне какие-то шнуры, которые называла проводами, и что-то мерила и записывала, постоянно странно меня разглядывая.

Пришла Мэгги, и они вместе с Лиз поместили меня в большую емкость с теплой водой, они называли ее ванной, и я там долго лежала. Мэгги гладила мое тело, приговаривая, что легкий массаж поможет вернуть тонус мышцам. Ночью я спала спокойно и крепко.

Утром опять появился доктор Мейсен, и я уже могла его разглядывать без пелены на глазах. А он совсем не старый, и наружность приятная. Значительно выше людей, среди которых я жила. Глаза зеленые, чуть раскосые, внимательные. Подбородок и губы упрямого человека. Волос под шапочкой особо не видно, но одна прядка выбилась, цвет рыжий. Небритый – значит, скорей всего, не буддист. Интересно, а мои волосы будут расти? Если да, то стоит ли их теперь брить? Мы ведь раз в месяц обязательно брились налысо, я даже не представляю себя с длинными волосами. Мы бреем голову для выражения намерения отказаться от личного тщеславия. Это служит напоминанием себе и другим о том, что теперь мы оставили мир. Вообще не представляю, какая я сейчас и не очень помню, какой была. Это было совсем не важно. Странно, почему сейчас меня это интересует? Я смотрела на доктора и не могла открыть рот. Язык не слушался, я промычала что-то нечленораздельное, а доктор улыбнулся.

– Лиз, смотри, у нее во взгляде появилась осмысленность. Это невероятно. Не будем принимать результаты исследования за истину. Пусть кардиограмма показывает, что сердце бьется в несколько раз медленнее, чем надо, а сосуды спали до невозможного, что легкие наполнены только на четверть и желудок размером с теннисный мячик, но она жива, а главное –энцефалограмма показывает, что мозг без патологий.

Он подошел ко мне ближе и сказал:

– Тайна ты моя таинственная и невероятная. Я вылечу тебя назло всему. А потом мы поговорим о твоих секретах, и ты мне все расскажешь. Да? Интересно, как твое имя?

Все, что я могла произнести, напрягая сухую гортань и сжатые губы – звук «Айя».

– Так и будем тебя звать, Айя. По-китайски это раньше значило Любовь, – и он улыбнулся.

Пожала плечами и мигнула. Мне было приятно его внимание. А секреты – что под этим понимать? То, что было в моей прошлой жизни? Это просто жизнь. Совершенно другая жизнь. Но разве она секретная? К нам в монастырь мог прийти любой, но научиться принять и понять учение могли не все, далеко не все. Всему учат постепенно. Сразу невозможно научиться отречься от желаний и познать суть учения Будды.

А сейчас я хотела жить. «Хочу жить, – билось в висках. – Хочу, даже если жизнь — это страдания». У меня раньше была замечательная память, отец хвалил меня. Сейчас много подзабыла, но основное знала и помнила. «Рождение – это страдание; старость – это страдание; болезнь – это страдание; смерть – это страдание; соединение с неприятным – это страдание; разъединение с приятным – это страдание; невозможность достичь желаемого – и это страдание». Знала – чтобы закончить страдания, надо перестать испытывать желания. А я не хотела переставать. Да что это со мной? Отец, наверное, покачал бы головой, узнав это. Впрочем, он был мудр, достиг высокой степени просветления и давно научился ничему не удивляться. А я удивлялась и хотела жить и желать. Будда, за что мне это, почему?

В это время в реставрационной лаборатории

Хмурый доктор Вейлер сидел в своем кабинете. Там также находились его ассистент Томас Логан и оператор по обслуживанию томографа Сэм Бримт. Вейлер был не только хмур, но и страшно рассержен. Его речь звучала так, что могла как заморозить, так и подпалить стоявшего перед ним сотрудника.

– Сэм, ты не заметил камер слежения в хранилище реставрируемых материалов. Там отлично видно, как вы с подельником выносите статую Будды из помещения. Тебе теперь предъявят обвинение в воровстве, и наказание будет строгим. Очень строгим. Ценность украденной вами вещи невероятно велика, особенно сейчас.

Сэм от осознания сказанного побледнел, а потом покраснел и покрылся испариной.

– Я вижу, тебе нечего сказать в оправдание. И ты будешь наказан. Но я решил отсрочить наказание. Наша лаборатория будет дискредитирована надолго и, вероятно, закрыта из-за жадности и нечистоплотности одного придурка. Ты думаешь, легко сбыть такой предмет, как старинная статуя Будды? И это в то время, когда на территорию Китая никто не поедет ни за какие деньги. Там, наверно, много интересного осталось, но никто себе не враг. Поэтому то, что имеется у нас, не имеет цены. Вернее, стоимость статуи велика уже сейчас, а если будет известно, что внутри нее, то просто баснословна. Ты продал ее уже?

– Нет, – срывающимся голосом проговорил Сэм.

– Чтобы статуя сегодня же была у меня. Как ты это сделаешь, меня не касается. Сегодня же. Слышишь? Сегодня же.

– Доктор Вейлер, можно завтра утром? Среди дня ее трудно будет вынести. Она тут недалеко спрятана, можно сказать, рядом, но просто так я туда не смогу попасть. Завтра утром. И прошу, смягчите наказание. Чёрт попутал. Я мечтал… – парень хотел продолжить, но его перебили.

– Оправдания не принимаются. Всем нужны деньги, кому на дом, кому на лечение, кому на гульки. Нужны, но ради этого воровать – увольте. Раз это рядом – принесешь ее вместе с Томасом. Вечером пойдете вместе. Пока свободен, а ты, Томас, останься.

Сэм выскочил из кабинета, не оглядываясь, а Томас пораженно смотрел на шефа. Он сам не знал о камере слежения в хранилище и был удивлен оперативными действиями шефа.

– Томас, – проговорил Вейлер, – я тебе доверяю, хотя иногда не хочется доверять даже себе. Но в этой ситуации мне одному не справиться. Проследи за Сэмом. Я должен знать, куда они ее отнесли, и ты проконтролируешь ее доставку в целостности и сохранности. Можешь идти. Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что информация не должна никуда просочиться. Ты ведь и дальше хочешь работать исследователем, а не мыть посуду? Хотя даже это теперь делают роботы. Если правда откроется, то мы все, всем коллективом, будем безработными, а ты знаешь, к чему это приводит в нашем мире.

Томас кивнул даже несколько раз, настолько хорошо представил возможную перспективу.

– Рад, что ты такой сообразительный и понимающий мальчик. Иди и проследи, чтобы статуя завтра была здесь.

Когда Томас отставил кабинет доктора, Вейлер подошел к сейфу и достал старинный свиток. Реставратор задумался. Столько тайн. И почему-то ему совсем не хотелось, чтобы кто-то прочел свиток и узнал, что там написано.

«Пожалуй-ка, я отсканирую надпись, разобью ее на части и попрошу несколько человек перевести отдельные ее фрагменты. Так будет вернее. Древнекитайский не многие знают. Интуиция меня никогда не подводила. Нельзя никому доверять тайну полностью».

Лаборатория реставрации утром

Доктор Вейлер в бешенстве шагал по кабинету и орал:

– Как внутренности статуи могли пропасть? Они пролежали там тысячу лет. Не сами же они встали и ушли? Мумия разделась, оставила после себя истлевшую одежду и ушла? Вы понимаете весь этот бред? Что я скажу заказчику? Я отдам тебя под суд, Сэм, и буду настаивать на самой строгой мере наказания. Самой ужасной. Но нас-то это не спасет.

Сэм находился почти в обмороке. Бледный, с синими дрожащими губами, он смотрел на беснующегося шефа.

– Доктор Вейлер, у меня мысль, – вдруг проговорил Томас. – Что если мы вложим в статую что-то равное по весу и объему потерянному телу? Отреставрируем саркофаг, а сами в это время займемся поисками мумии. Заказчик ведь не знает, что было внутри. Ну, и не узнает. А внешний вид оболочки из папье-маше мы уж сумеем отреставрировать на «отлично». Будет как новенькая. Такого уровня реставраторов, как у нас, нет на всем континенте.

В кабинете воцарилось молчание. Вейлер долго и хмуро смотрел на сотрудников, потом сказал:

– Так и сделаем. Это вопрос дальнейшего существования нашей лаборатории. Если кто узнает, я тебя, Сэм, уничтожу. Понял? Заплати своему подельнику и скажи, что шеф проследил, как вы воровали статую, и приказал вернуть. Заплатишь ему за помощь, из своего кармана заплатишь. Покажешь ему сегодняшнюю фотографию статуи и мою рядом с ней на своем смартфоне. У тебя есть определитель времени съемки на смартфоне? Вот отлично, а теперь за дело. Сегодня фотка должна быть показана твоему другу и за деньги он должен все забыть. Ты понял?

Сэм кивал, кивал, кивал.

– Болван, – вздохнул Вейлер. – И как я взял тебя на работу? Но увольнять тебя пока нельзя. Можешь пригодиться. Все свободны и за дело.

Когда сотрудники покинули помещение, доктор Вейлер сел в кресло и задумался. В чудеса он не верил, значит, статуя должна где-то всплыть. А пока действительно реставрация, подделка внутренности и, конечно, расшифровка текста. И поиски мумии. Вот только почему они не взяли саркофаг? Почему? И еще более странно, что оставили одежду мумии.

Палата в Отделении нервной анорексии месяц спустя

Мэгги опять делала мне массаж. Потом под кожу вводила какие-то препараты, потом кормила через зонд, так называлась эта трубка в носу, и приговаривала:

– За месяц ты, Айя, стала похожа на обычную очень тяжелую анорексичку, а не на мумию. Это уже хорошо. Вот бы еще разговаривать начала, нам бы легче стало. Но ты уже издаешь какие-то звуки, прекрасно. Скажи: ма-ма. Так всех деток учат говорить.

Я попыталась и произнесла: Ма аааа.

– Умница. Хорошо, что все понимаешь. Значит, скоро заговоришь.

Я полюбила Мэгги. С ней было тепло и весело. Когда она работала со мной, то рассказывала о своих родственниках, о каких-то пирожках, о цветочках возле ее дома, о прилетах птиц, о кенгуру, о погоде. Иногда она пела песни о любви, простые и незатейливые, но они приносили радость и отвлекали меня от мыслей.

Мне было приятно, и я чуть-чуть растянула губы. Они начали слушаться меня позже рук и ног. Руки почти работали. Как я месяц назад выбралась из того подвала – сама не знаю. И сейчас руки слушались меня не очень. Ноги до конца не разогнулись. Кроме бесконечных процедур, мне включали телевизор. Я научилась нажимать на кнопки и переключать каналы. Изучала этот новый мир. Пусть я не понимала новостей и избегала их сознательно, но многие программы, особенно про животных, мне нравились. Еще каналы про историю. Очень нравилось слушать музыку. Я училась понимать написанное. Я многое училась понимать. Хотя то, что узнавала, пугало меня. Моей страны больше не было. Вернее, людей в моей стране. Об этом говорили мало и как бы нехотя. Неизвестное заболевание выкосило всех жителей, имеющих определенный генофонд. То есть всех китайцев. На грани гибели правительство предположило, что это происки их извечного врага Индии и бросило на них несколько ядерных бомб. Так что населения Индии тоже почти не осталось. Это произошло 200 лет назад. Правительство Австралии запретило иммиграцию каких-либо поселенцев из других стран и прекратило любые контакты с ними. Австралия теперь полностью закрытый континент. Живет, как я поняла, неплохо. Потихоньку развивает свою экономику. В подробностях я не очень разбиралась. Было жаль мою страну. Я, конечно, и раньше не путешествовала вглубь Китая, никогда не ездила от монастыря дальше побережья моря. Но к нам приходили паломники, и они рассказывали о больших реках, густонаселенных городах и поселках, иногда о горах и о многом другом.

Мои размышления прервало появления доктора Мейсена. Он как всегда посмотрел показания приборов, послушал сердце, помял живот и удовлетворенно похлопал меня по руке. Посмотрел на меня с улыбкой.

– Идем, значит, на поправку. Молодец, Айя. Не ожидал таких результатов за месяц. Мэгги, через неделю я собираюсь начать работу с группой девушек с нервной анорексией и парой просто глупышек, надумавших худеть. Как думаешь, если Айя посидит там в инвалидном кресле и послушает, ей будет полезно?

Мэгги удивленно посмотрела на доктора, потом оценивающе на меня и сказала:

– Док, Вам виднее, раз Вы считаете, что ее уже можно вывести в люди. А если ею заинтересуются? Айя, тебе нужно общение?

Я затрясла головой. Пока мне оно не нужно. Я чувствовала, что мое сознание далеко от стабильного и не хотела излишних контактов.

– А что? Пусть на других девушек посмотрит. Вид чужой беды и чужой глупости иногда помогает осознать свою и способствует исцелению.

Я покачала головой.

Мэгги и Мейсен внимательно посмотрели на меня, и доктор сказал спокойно:

– Нет – так нет. Надо, чтобы ты и Лиз учили ее говорить. Ей необходимо будет как-то реагировать на разговор, пусть односложно, но надо. Я скажу доктору Познер.

Доктор посмотрел на меня с улыбкой, подмигнул и сказал:

– А теперь порадуй меня, Айя, и скажи: Ма-ма.

У меня получилось, и Мейсен засмеялся.

– Поздравляю. Ты скоро сможешь разговаривать. Удивительно.

Он опять похлопал меня по руке, посмотрел показания приборов и продолжил:

– Умничка, Айя. Ты выкарабкиваешься. Показатели твоего организма начинают приближаться к показаниям больных анорексией в тяжелой форме. Это невероятный прогресс. Но приборы не врут, в отличие от моих глаз и разума. Я не верю до сих пор, что такое возможно. И как мне хочется, чтобы ты заговорила и рассказала мне о себе.

Он вдруг замолчал и посмотрел на меня задумчиво.

– Слушай, а писать ты умеешь?

Я покачала головой. Писать я умела только по-китайски, а об этом не стоило пока говорить.

– Жаль, – скривился док. – Откуда же ты, Айя, что не умеешь писать? Как странно. Скажу Лиз, чтобы она начала с тобой заниматься письмом. Руки у тебя уже работают лучше. Ты хочешь научиться писать и читать?

– Может, сразу показать ей буквы на планшете, так будет легче учиться. Мои дети так сначала научились писать и читать, – сказала Мэгги.

– Пожалуй да, ты права. Возьми планшет, Мэгги, и с завтрашнего дня начинай с ней заниматься. Потом подключим к этому Лиз. Будем задействовать и восстанавливать твои мозги, Айя. Ты рада?

Я кивнула – что мне оставалось, но радости мне это не доставило.

Кабинет доктора Мейсена.

Стив Мейсен расстегнул халат, снял шапочку, позволяя довольно длинным рыжим волосам свободно коснуться шеи. Светлый салатовый джемпер очень шел ему, и в нем он уже не выглядел таким строгим профессором. Просто молодой, интересный мужчина. Ну, не совсем юноша, но тридцать восемь лет для профессора в собственной клинике – это немало. Стив включил компьютер и уставился в монитор, просматривая результаты анализов, а потом открыл свои записи.

Обходы закончились, и он начал заносить наблюдения в истории болезней. Потом открыл файл «Дневник» и записал личные наблюдения. Писал для себя то, что не стоило выносить на публику. Сначала как всегда данные новых пациентов, затем более-менее понятных случаев и закончил сложными. Хотя почти все его пациентки были сложными. Простыми он не занимался. Если только родители очень большие деньги не платили за возможность восстановления физического и психического здоровья своих чад. Как дитятке поставят диагноз анорексия и скажут, что 15-20 процентов девушек погибает, так тут они все у доктора. А деньги нужны. Гранты хорошо, но маловато. Так что периодически приходится лечить и «глупышек» – так он называл худеющих не в меру поклонниц какой-нибудь рок-звезды, способных придумать проблемы на свою вполне хорошенькую Ж. Но эти страждущие внимания и худеющие, чаще всего подростки, не имели, к своему счастью, определенных, своеобразных для типичной нервной анорексии, сдвигов в голове. А сложные его больные имели серьезные, и очень, проблемы.

Стив размышлял: «Так, сегодня поступили аж две новенькие – Жанин и Сюзи. Зареванную Сюзи привели родители. Типичная «глупышка». Сумма, стребованная за лечение в течение месяца с родителей, позволит содержать еще пятерых, а то и семерых, девушек. Вторая девушка, Жанин, увы, относилась ко второй категории. Но первой осматривал Софи, и поэтому описываю ее первой». Сначала занес данные в историю болезни.

История болезни Сюзи

Возраст 17 лет. Ученица колледжа искусств. Рост 165 см. Вес 43 кг. По визуальным наблюдениям девушке не хватает 20% необходимой массы тела, соответствующей возрасту и росту.

По словам родителей, их насторожили некоторые неврологические нарушения: рассеянность, забывчивость, резкое ухудшение успеваемости, зацикленность на физических упражнениях. А также постоянные перепады настроения и проблемы со сном (с трудом засыпает, слишком долго спит), высокая утомляемость. При этом Сюзи заставляла себя заниматься спортом по 5-6 часов в день. Девочка сбросила 8 кг. Заметили, что началось с пропускания ужина, потом завтрака. Обедала, якобы в колледже. С родителями перестала откровенничать (раньше, по словам матери, была чудесным открытым ребенком). В детстве не болела серьезными инфекционными заболеваниями. С пяти лет занималась танцами и рисованием. Рисунки прилагаются.

(PS. Посредственные рисунки).

Училась средне, но старательно.

(PS. Перенести в дневник: семья хорошо обеспеченная, отец имеет адвокатскую контору, мать домохозяйка, сестра на 4 года старше Сюзи, преподает танцы).

Фактор, вызвавший желание похудеть, по словам пациентки – недостаточная внешняя привлекательность.

Анализ крови при поступлении: гемоглобин низкий, 100. Снижение уровня эритроцитов в крови. Цветной индекс крови низкий. Повышенный лейкоцитоз. Уже имеются нарушения менструального цикла.

Назначение:

Полный курс обследования.

Предварительные назначения: капельницы с глюкозой; нейролептик, витамины в инъекциях. Дробное питание под наблюдением персонала (не захочет питаться самостоятельно – принудительное питание). Иглотерапия. Массаж, обтирания, ванны. Гипнотические сеансы. Индивидуальные занятия с доктором Лиз Познер. Аппарат Нейродоктор. Групповые занятия с выздоравливающими, и наблюдение у лечащего врача в течение полугода после выписки. Телесно ориентированная терапия. В течение первой недели находиться в первой палате под постоянным наблюдением.

Теперь он занес некоторые данные в собственный дневник:

«Из разговора с пациенткой выяснил: причина – влюбленность и фанатическое преклонение перед капитаном футбольной команды колледжа. Вместе с другими девушками Сюзи преследовала объект внимания. Но, по ее словам, была не так бойка, как приятельницы, и Боб ее не замечал. Она решила подкараулить его и предложить встречаться. Видимо, обозленный парень сказал первое, пришедшее на ум, а именно: «У тебя жопа жирная». И это послужило пусковым механизмом в желании похудеть. Парень сказал это девушке, всю жизнь занимавшейся танцами, как и ее старшая сестра. Сестра, по словам Сюзи, стройная и красивая: «Все парни у ее ног, а я ее бледная тень, да еще и толстая».

Спросил, где она брала диеты. Понятно, в интернете более 8 тыс. сайтов, предлагающих диеты для похудения. В некоторых блогах еженедельно выкладываются фото ног, рук, живота до и после диеты. Все с весом и размерами. Члены блога выставляют баллы самому лучшему и худшему «худельщику». То есть компания поддержки.

Хвала родителям, быстро спохватились. Девочка похудела всего на 8 кг. За месяц у нас наберет 5 кг. Мозги вправим. Никакой психической патологии пока не заметил.

Первая личная беседа ничем не удивила меня. При упоминании о последствиях чрезмерного похудения (у нее уже несколько месяцев нет месячных) на слова, что у нее может не быть детей, пожала плечами. На слова, что кости станут хрупкими, и она будет иметь переломы, пожала плечами. Слова как будто обтекают ее, не касаясь сознания. Зато, заметив большое зеркало у меня в кабинете, стала без стеснения вертеться перед ним, приговаривая:

– Еще немного похудею и буду просто неотразима. А Вы лучше подлечите мне желудок, у меня с ним проблемы, поэтому я не могу много есть. Стандартный обман. Такие пациенты – хорошие манипуляторы. Желудок у нее, конечно, не совсем в порядке, но не в нем первопричина. Пациентка несложная, типичная молодая «глупышка», жертва моды, рекламы и групповых предпочтений. Все как всегда – влюбленность в лидера, желание привлечь внимание, стремление доказать себе, что достойна и может достичь желаемого. Волевая составляющая неплохая. Ее бы в мирное русло. Девы, девы!»

Мейсен почти закончил описание случая Сюзи. В это время в дверь постучали и сразу приоткрыли.

– Я освободилась, Стив, – раздался игривый голос Лиз.

– А я еще не закончил с записями, извини, – сказал почти грубо, в чем сразу раскаялся.

И, оправдываясь, произнес уже другим тоном:

– Увлекся, как всегда.

–Что-нибудь интересное? – спросила Лиз, присаживаясь на спинку его кресла.

Он приобнял ее за соблазнительную попку.

– Аппетитная попка, – и похлопал по ней, – но смогу уделить ей внимание чуть позже.

– Ничего, милый, я сегодня дежурю, время у нас еще будет.

– Тогда заглянешь ко мне через часок, – и провел пальцем по ноге вверх к трусикам.

Лиз нагнулась и поцеловала его в шею.

– Конечно, занятый ты мой. И как только я тебя терплю? – она улыбнулась.

– Потому что лучшего любовника ты не найдешь.

– А мужа найду? – спросила девушка с непонятной надеждой в голосе.

– Лиз, опять ты за свое. Разве я противлюсь твоим матримониальным планам? Хотя не понимаю, зачем тебе муж.

Лиз и сама с трудом отдавала себе в этом отчет. Все ее однокурсницы или замужем, или побывали там. А она как белая ворона среди них. И еще она подспудно мечтала и, не признаваясь себе в этом, хотела ребенка, и чтобы вечер втроем, и чтобы было мягко и уютно. Как в сериале или в сказке. Если бы она рассказала об этом Стиву, отделался бы какой-нибудь язвительной фразой, и поэтому она молчала. Эту ее эмоцию он не распознавал, так как она была туманнее тумана. Иллюзия мечты простушки. Лиз не хотела слыть и быть простушкой. Она долго работала и преуспела в этом, создавая образ очень умной, раскрепощенной стервы.

А Стив уже говорил дальше:

– Я не муж и никогда им не буду. Я наукой озабоченная сволочь. Я отпетый холостяк и неисправимый любитель женщин. Разных женщин. В другие века у меня, конечно же, был бы гарем. Но ты, Лиз, ты и сейчас старшая жена в гареме. Девушки приходят и уходят, а ты остаешься. Как тебе только не надоело ревновать?

– Это не ревность. Просто я боюсь, что ты найдешь замену старшей жене, а это меня не устраивает.

– Кого, Лиз? Кого найду и зачем? Мне интересны особенные женщины. Гиперсексуальные как ты, а также сложные, с надрывом. Проблемные. С большими тараканами в голове. Те, кому я нужен, которые без меня не справятся, не выплывут, не вылечатся, просто погибнут. Я люблю своих пациенток, как детей и любовниц одновременно. Мои пациентки приходят, вылечиваются и уходят. А ты остаешься.

– Стив, что тебе в них нравится? Страшные, изможденные, вначале абсолютно асексуальные, со странными галлюцинациями. Ужас. Но тебе нравится вытягивать их из их ям на своей бесконечной сексуальной энергии, вкачивать в их больные головы, что они сексапильны, неповторимы и будут еще краше, когда поправятся. В прямом и переносном смысле – и физически, и психически. Ты копаешься в их головах, в их страхах, фобиях. Ты спишь с ними без всяких дальнейших обязательств.

– И мне нравится, что это заведомо временные связи. И нравится пробуждать сексуальные желания у таких девушек, как наши, со сниженным либидо. Если оно просыпается – значит, они идут на поправку. Это как спорт для меня и, конечно, их лечение. Нельзя жить в полном воздержании. Ты ведь согласна со мной? – он погладил Лиз по коленке. – И мне нравится, что ты, Лиз, в это время присматриваешь за ними, их головами. Ты прекрасный психотерапевт, сексопатолог и просто умная женщина. У нас замечательный тандем. Не находишь? И к чему весь это разговор? Мы вместе четыре

года. Ты превосходная любовница. Ты красивая и умная. Я привык к тебе. Зачем что-то менять? Ты мастерски справляешься со своей работой.

– Я их не соблазняю, как ты, – фыркнула Лиз.

– О... твои невероятные способности никто не оспаривает. Ты помогаешь им понять себя. Стать сильной стороной в межличностных отношениях. Поверить в себя еще и через разум, а не только через эмоции. С твоей помощью мне удается убедить их, что, перестав быть истощенными, они будут просто красавицами. Ведь у них сбивка сознания на этой почве.

– Я их убеждаю, – Лиз иронически улыбнулась, – но не всегда верю, что они все поголовно красавицы, как ты убежден. По-твоему выходит – все женщины красивы? Да-да, Стив, даже наша Айя. Даже эта мумия. Ты называешь ее любовью, но неужели и на нее у тебя встанет?

Он промолчал, задумавшись. Вот мумию он точно не воспринимал как женщину. Только как абстрактный артефакт, загадку, как вызов всему реальному, как вызов себе: сможет ли создать тело из костей?

– Лиз, пойми, Айя для меня – это как игра в Бога. Он из ребра создал Еву, а я хочу из женского человеческого скелета создать тело. Причем нормальное молодое тело.

– И, конечно, заняться с ним, с телом, сексом.

– Так далеко я не заглядывал. Мне пока надо нарастить мышцы на скелет. Да, мы давно не делали ей томограмму внутренних органов. Интересно, как там идет процесс. Но это не сейчас. Через пару недель, не раньше.

– Кстати, Стив, наш техник на томографе хочет подать заявление об уходе. Его семья собирается переезжать в другой округ. Надо поискать хорошую замену.

– Надо. Нельзя брать, кого попало. За месяц, надеюсь, найдем нужного. И еще хочу напомнить тебе, дорогая. Вы начнете заниматься с Айей чтением и письмом – сначала Мэгги, а потом ты. Мне нужна информация о ней. Боюсь, что нормально она еще не так скоро заговорит, а мне интересно, откуда она и как сюда попала. И мне не нравится, что ты несколько предвзято относишься к Айе.

– Совсем не предвзято, но ты не поверишь, я ее боюсь. Понимаю, звучит странно: как можно бояться почти совершенно беспомощного человека? Но она как инопланетянка, совсем другая. Странная, чужая. А вот Мэг ее обожает, да и Айе она тоже нравится. Я это чувствую. А еще я думаю, что она ничего не расскажет. Во всяком случае, сейчас. Стив, посмотри правде в глаза. То, что она жива – невозможно. Ее существование невозможно. Оно несовместимо с жизнью.

– Конечно, я понимаю. Надеюсь, ты ни с кем это не обсуждала? Ведешь запись лечения и развития процесса и прячешь эти записи, как и я, в сейфе?

– Обижаешь. Зачем мне терять работу? Все фиксирую, снимаю. Понимаю, если у тебя получится воскресить это существо – это будет сенсация, и мы опять получим гранты, и сможем купить новое оборудование, и...

Лиз замолчала, раздумывая, как задать волнующий ее вопрос.

– Скажи Стив, вот она у нас уже около месяца, как ты ее ощущаешь? Ты никогда про нее ничего говоришь. Как будто это табу. Других девушек ты спокойно обсуждаешь, делишься со мной мыслями. А эта? Что ты возле нее видишь? Мне вот возле нее холодно, а Мэгги тянется к ней, как к камину в холодный вечер. Скажешь? Или опять промолчишь?

Стив пересадил Лиз в кресло напротив и внимательно посмотрел на нее, явно раздумывая, говорить или нет. Но вдруг рассмеялся.

– Твоя ревность Лиз, сейчас, как большая полосатая зверюга, сидит у твоих ног и хищно смотрит на меня. У нее очень большие когти и такие же большие зубы, а уши прижаты к голове. Погладь ее, дорогая, успокой.

Лиз, дернулась и опустила глаза.

– Я не- рев-ную, – медленно, почти по слогам, проговорила она.

– Ревнуешь, не спорь. Что толку отрицать очевидное? Ты же знаешь, я вижу эмоции, своеобразно вижу. Говорят, сон разума порождает чудовищ, а все гораздо проще – сознание, когда не справляется с эмоциями, порождает их аватары. Вот пробежала маленькой серой мышкой тревога: вдруг я сегодня заработаюсь, и ты не получишь то, что хочешь? На подоконнике сидит Птица Обида. Хотя я столько раз говорил тебе, Лиз: сначала работа, а потом личное. Сколько? Почему этот сип то увеличивается, то уменьшается? Я так его не люблю. У пациенток эта вонючая зараза иногда достигает огромных размеров.

Стив замолчал. Его удивительная особенность видеть эмоции позволяла ему понимать пациентов и лечить их. Он видел сильные, и отрицательные, и положительные эмоции пациентов. Аватары эмоций. Как это иногда напрягает! Они становятся бесконтрольными у больных или у близких людей, и он видел, как они вьются у ног человека. Иногда пытаются напасть. Гнев и ярость, например, умеют сыпать искрами. Посмотрел на Лиз.

– Только ты зря ревнуешь. Здесь загадка для моего честолюбия. Я или Он.

– Он – это Бог?

Стив кивнул.

– Он подкинул мне проблему, как кость. Сможешь, поймешь – умница, а нет – грош тебе цена. Что-то сложно даются слова.

Стив молчал, а ревность, сидящая у ног Лиз, уменьшалась в размере, но до конца не пропадала.

– Если бы я понимал. Если бы. Лиз, поверь, все слишком странно. Я не про тело. Сама знаешь. Для меня важно тело, как сосуд для сознания. Часто больного, ущербного, расколотого, но сознания, которое я ощущаю, к которому могу прикоснуться. Ты знаешь, я могу, умею это делать. Поэтому и лечу их. Лечу, касаясь и убирая больные, извращенные образы, восстанавливая их не только гипнозом, лекарствами, сексом. А тут я не чувствую. Ее сознание закрыто для меня. Ее сознание иногда как бы вылезает наружу, словно язык изо рта, и снова уходит вовнутрь, в недосягаемость. И там я не могу его коснуться. А ее эмоции, они не вспыхивают – так, небольшие всполохи любопытства, но у нее все под контролем. Строжайшим и непробиваемым. Кто она? Иная сущность, богиня? Но точно – не просто человек.

– Может, у нее их нет, эмоций? А такие, как гнев, боль, тревога, обида – неужели отсутствуют?

– Представь себе – да. Или я их не вижу. Вот твои вижу. Например, сейчас лежит у кресла твоя похоть. Извини, пусть будет твое сексуальное желание. Не обижайся, от изменения названия суть не меняется. Лоснящаяся ленивая кошка. Она умывает мордочку и никуда не спешит, знает, своего дождется. Я коснусь ее, и она замурлыкает.

Лиз засмеялась.

– Милый, как романтично. Но ты с этим живешь, и это ужасно.

– Я умею с ними ладить. В детстве был уверен, подобное видят все, и был удивлен, что это не так. Потом стал скрывать, чтобы не попасть в лечебницу. Потом научился использовать.

– Ты такой странный, Стив, но мне это нравится. Пойду, не буду тебе мешать. Да, ты помнишь, что на следующей неделе у тебя выступление на телевидении в часовой программе «Расстройства пищевого поведения и к чему они приводят»? Просили придумать какую-нибудь изюминку для привлечения внимания телезрителей.

– О… Может, ты выступишь, Лиз? Ты красивая, импозантная, фотогеничная, а я…

– А ты руководитель клиники, профессор и т.д. Увильнуть не удастся. Передача очень высокорейтинговая. Ожирение – невероятно актуальная тема, и многих интересует, к чему приводит его противоположность. Я пошла, надеюсь, Жанет или Жаклин не займет у тебя слишком много времени.

– Вот не знаю, – засмеялся Стив, – интересный случай и интересная девушка.

– Тогда приятного времяпрепровождения, а потом я вся твоя.

Дверь закрылась, и Стив, наконец, смог заняться внесением в дневник записей о новой больной.

«Итак, Жанин, 23 года. Пишет статьи в модном журнале для женщин «Мужчина в твоей жизни».

Пришла сама, после того, как заметила, что волосы на голове начали выпадать, появился странный пушок на теле, постоянное ощущение холода, а также ощущение пустоты и безразличия. Очень истощена. Сразу видно, что у девушки не хватает более 25% массы тела. После разговора стало понятно, что это наш типичный клиент с нервной анорексией. Итак:

Девушка рассказала, что с матерью отношения сложные. Старается от нее отгородиться.

(PS. Характерно. Начиталась про токсических родственников.)

В процессе беседы выяснилось, что девушка очень хорошо училась, была отличницей, стипендиаткой колледжа. Занималась спортом. Мечтала стать журналистом высокого класса.

(PS. Явная перфекционистка).

Всегда предъявляла к себе высокие требования. Попала работать в женский журнал. Разочарована низким уровнем и проблематикой статей. Со временем возникли неурядицы на личном фронте. Попробовала ни о чем не думать и быть, как все, и вот (привожу выдержки из рассказа пациентки, записанные на диктофон):

– Он, конечно, козел, я это знала, но мне все равно было больно. Вы, доктор, мужчина, и должны знать мое отношение к вашему полу. Вам нужны такие женщины, у которых месячные бывают раз в полгода и длятся три часа, и которые рожают, не отрываясь от приготовления жаркого из индюшки. Мы расстались с ним через три месяца совместной жизни. Он сказал, что у меня целлюлитные бедра и еще что-то. На самом деле ему встретилась белобрысая моделька. И я сделала то, что делают многие женщины, когда чувствуют себя неуютно в своем теле: решила похудеть. Вначале это выглядело так, будто я забочусь о здоровье. Я тщательно изучала питательную ценность продуктов, считала калории и начала делать зарядку. Скоро я стала похожа на карикатуры в журналах: выходила в 5 утра на пробежку, пробегала 5 миль, а потом весь день питалась горсткой миндаля.

Мой вес стремительно снижался. Я ликовала, когда видела новые показатели на весах. Мне было приятно, что могу контролировать свой вес, и это стало навязчивой идеей. Я все худела и худела. Подруга просила меня остановиться, говоря: «Тощая корова совсем не то, что стройная газель». Но это почему-то только злило меня. Я не могла остановиться. Я ощущала странное удовольствие, которое мне доставлял процесс борьбы с чувством голода.

(PS. Это и есть суть нервной анорексии. Это способ активного преодоления трудностей и компенсации ощущений беспомощности в других сферах жизни).

Но однажды я принимала душ и увидела в своей руке огромный пучок волос. Я и раньше видела, что волосы выпадают, они были повсюду: на подушке, в ванной, на одежде. Но никогда раньше не падали пучками.

Я, наконец, осознала, до какого состояния себя довела, и впервые мне захотелось начать лечение.

(PS. Облысение часто сопутствует анорексии. Голодающее тело включает кризисный режим и работает в ритме, который позволяет выжить. Густые волосы не относятся к жизненно необходимым ресурсам).

И вот я у Вас. Сколько будет стоить мое лечение и как долго продлится? У меня есть страховка, некоторые сбережения. Я хочу оставить свой дурацкий журнал, но надо на что-то лечиться и жить.

– Успокойтесь, Жанин. Кое-что покроет страховка. У Вас показания к бесплатному лечению, но сколько продлится – не могу сказать. Не быстро. До полугода и более.

– Сколько?

– Да, Вы тут надолго. Не хотите – идите умирать.

– Почему сразу умирать?

– Потому что сами Вы, без стационарного лечения, не выкарабкаетесь. Процесс далеко зашел. Если сегодня ляжете, то завтра пройдете все обследования и сдадите анализы. И Вы должны дать согласие на все процедуры, которые врач посчитает необходимыми.

– Вы делаете что-то противозаконное?

– Нет. Но я отрабатываю новые методы лечения. У нас клиника научной медицины. Вы согласны?

– Я подумаю.

– Ваше право. Больше не задерживаю.

Жанин ушла. Ушла с целой толпой эмоциональных монстров, которые окружали ее. Страх, отчаяние, тревога, тоска, обида – всех не перечесть. Хороший зверинец развела девушка. Я себя уговаривал, что она умница и вернется. Только бы не совершила самоубийство. У наших больных это довольно распространенное действо. Умненькие девочки, когда начинают понимать, что не они управляют мозгом, а он подбрасывает им иллюзии, начинают самоустраняться. Хотя бы не совершила. Предчувствие было. Нехорошее предчувствие. Стив набрал номер штатного детектива и попросил сегодня же присмотреть за ней. Если что – пусть сразу привозит сюда.

Стиву нравилось заниматься своими больными. Мозг – интересная штука. А исследование этой болезни – как ступенька для понимания структуры сознания. С точки зрения общей психопатологии анорексию можно отнести к патологии влечений. Человек видит себя толстым вопреки всем реальным доказательствам. Это галлюциногенная игра мозга. Небольшая игра сознания, только с ощущением полноты, которой нет. Не так, как у тяжелых шизофреников, где ничего нельзя доказать вообще. Поэтому он начал с этого «простого» случая.

Как он написал в одной статье: «Некоторые факторы (довольно разнообразные, к слову) приводят к сбою в работе определённых отделов головного мозга и нарушению нейронных связей. Другими словами, мозг перестает отдавать "правильные" приказы для чёткой работы вашей нервной системы, что приводит к анорексии, а потом и к более серьёзным последствиям».

Существует еще и психологический фактор: еда или не-еда становятся для них единственной "по-настоящему контролируемой" возможностью в их жизни, в то время как потерян контроль над всеми, или почти всеми остальными областями жизни. По-своему переадресованная агрессия обиды на себя.

Задумался. Мозг, который, как говорят, никогда не устает, захотел сменить род занятий. Поэтому назначения для Жанин решил написать завтра.

Он с Лиз провел пару замечательных часов. Стив не мог жить без секса. С Лиз секс замечательный. Она умелая любовница. Ласковая и страстная. И она всегда рядом. Это ее особенное достоинство. Вообще-то много девушек рядом. В отделении более 50 человек. Лечатся у них подолгу, и многим девушкам предлагается сексотерапия. Некоторые не отказываются. Большинство выбирают его, но в клинике подрабатывают и профессиональные стриптизеры, и мальчики для оказания сексуальных услуг.

Очень хороший эффект лечения. Секс стимулирует у девушек желание жить и утверждает в них уверенность, что они нормальные. Кто-то осудит подобное, но Стив совершенно не чувствовал себя развратником. Жизнь во всех проявлениях чудесна. Лиз неповторима, но надо бы пригласить в кабинет еще Люси, она тоже неповторима. Все живое неповторимо. И это прекрасно. Но с неудовольствием вспомнил, что еще надо бы подготовиться к выступлению по телевидению. Некоторые идеи у него появились. Хотите яркое, запоминающееся выступление – получите. А теперь спать.

Но спокойно заснуть ему не дали. Их детектив вкатил каталку, на которой находилось тело Жанин.

– Жива? – спросил тихо Стив.

– Пока да. Захватил ее ноут и бумаги, что нашел у нее на столе. Сгреб все. Знаю, Вам могут пригодиться. Она пробовала метод: как долго будет умирать, если передавит артерию на шее. И как они узнают об Акутагаве?

– Этого добра полно в интернете. Он сохранил популярность до наших дней. Известно, что он сдавливал себе горло и считал, через какой промежуток времени начнет отключаться.

Пощупал пульс. Очень слабый, нитчатый. Давление тоже запредельно низкое.

– Вези ее в реанимацию. Сейчас там дежурит доктор Дентор. Он все сделает, как следует, а я посмотрю ее ноут, наверняка дневник там и незапаролен – живет одна, и бумаги.

Стив довольно быстро нашел нужный файл и начал изучать этот поток сознания. Читать ее сумбурные, на грани вменяемости записи, сделанные после селфи и принятия фуро:

«Вчера, наглотавшись фуро по самую глотку, посмотрела на себя. Мерзость. И вот ты идёшь и видишь себя. Себя настоящую. Такую толстую и отвратительную. Твои ноги, нет, я бы не назвала это ногами, это нечто в виде двух неровных стволов старого дуба, делающих шаг за шагом, и каждый шаг все омерзительней. Само собой, без поиска, чем бы еще снизить вес, не обойтись.

Каждый час в течение целой ночи ты только и делаешь, что пьешь холодную воду и ходишь к белому другу. Надо наказать себя за эту толщину. Взяв нож, ты просто режешь себя как свинью. Тебе плевать на боль, ты этого заслужила, ты должна это делать. Тебе надоело вечно резать руки и ноги, пару порезов на шее не помешали бы. Там тоже есть жир. Слёзы, боль, кровь и музыка – твоя компания этой непроглядной ночью. Красные линии на руке болят не хуже прошлого раза. Утром сильно хочется пить. Но отвращение идет даже от кофе, который так любишь. Это прекрасно. Заполнив себя двумя глотками воды, ты идёшь в туалет. Фуро ещё действует. Но уже начался полный карнавал. Твои ноги трясутся в судорогах, руки как старые ветви, сухие и безжизненные. Вены показали свой истинный облик, проявившись на коже мертвенной синевой. Тошнота – словно от морской болезни. Тебе нравится это море, но оно тебя уничтожает. Рвота дала понять, что вчерашняя еда не переварилась за ночь, а вышла так же, как и пришла. Ты счастлива. Счастлива, что её больше нет в тебе. И хочется ещё, и ещё, и ещё! Два пальца в рот, так учила меня девочка с сайта. Кажется, что твои ноги уменьшились, а руки, на которых так же красовались красные, словно роза с шипами, порезы, стали бледнее снега. Поток сознания качнул вымотанное тело. Вскоре этот ритуал закончился. Приучилась убирать за собой все, что вышло из организма. Готова платить такими страданиями, только лишь прошу, Господь, помоги мне стать той самой, которую ветром сносит. Той, которая не ест и пьёт чай на завтрак, обед и ужин.

(PS. Фуро (флуокситин) – шестнадцать ана-сообществ регулярно публикуют сообщения о продаже рецептурных лекарств – флуоксетина).

Там еще была выдержка из Акутагавы: « Кроме того, я знал, что совершить самоубийство одному легче, чем вдвоем. В этом есть к тому же свое удобство, можно свободно выбрать время самоубийства. И последнее. Я постарался сделать все, чтобы никто из семьи не догадался, что я замышляю покончить с собой. После многомесячной подготовки я, наконец, обрел уверенность. Я хладнокровно завершил подготовку и теперь остался наедине со смертью». 

А потом шли стихи. Она их назвала «Серые стихи»:

Серая личность, серый лик,

Серая комната, серый миг.

В день, когда мать меня родила,

В небе висела серая мгла.

Серые будни, серая жизнь,

Ноль по модулю, как ни рвись.

И не дано ни понять, ни постичь –

Хоть тысяча яблок на темя свались,

Что же тем делать, которых много,

Которые не гении и не уроды?

В брошенном доме судьбы жить,

Совсем не мечтать, совсем не любить?

Кто мы такие – игра вселенной

Или отбора песок отменный?

И кто же это так зло пошутил,

В бездарную голову душу вложил?

Зачем мне дали это тело,

Что все могло и все хотело?

Зачем есть место этой мысли,

Как над собой себя возвысить?

Мне не понять, не уяснить,

Опять фуро прийдется пить.

Уйду к чертям.

Закрыл чужой ноут. Засунул бумаги в папку и пошел спать. Завтра будет интересно.

Квартира доктора Вейлера.

Марк Вейлер наконец получил последний фрагмент переводов текста свитка, найденного в постаменте пресловутой статуи Будды.

Руки у него не дрожали, когда он выкладывал переводы в последовательности, в которой они располагались в свитке, просто стали влажными… А текст гласил: «Она жива и очнется через тысячу лет. Ей известен фрагмент рецепта бессмертия. Она знает, как продлить жизнь человека. Я научил ее. Но полный рецепт я сохранил в месте, которое знает только Она. Войска Чингисхана слишком близко. Я ухожу, а она будет ждать своего часа».

Марк взял в руки стакан с водой и выпил одним махом. Значит, она сама покинула статую. Или ей все-таки помогли? Не могла она, просидев тысячу лет, встать и уйти. Или могла? Одна ночь отделяла его от разгадки тайны бессмертия. Пусть частичной. Можно, здраво рассуждая, решить, что это насмешка монаха, жившего много лет назад. Но верить в то, что удача была у него в руках – бессмертие было рядом, а он опоздал, опоздал на какой-то один день… Всего один день, и дурак Сэм, и он сам дурак. Все глупо до абсурдности. Мысль билась в висок. Где ее искать? Надо выпить и отвлечься. Он знал, что главное – загрузить мозг информацией, а там он сам постарается и поищет подсказку. Выпить. Выпить, но уже не воды.

Доктор Вэйлер знал, что китайские императоры были невероятно обеспокоены вопросом бессмертия и всячески способствовали изобретениям его. Например, Цинь Шихуан известен поисками эликсира бессмертия, это стало его идефиксом. Интересно, что последующие властители Китая идею бессмертия не оставили. На открытие волшебного средства тратилось много денег, некоторые императоры даже скончались раньше времени, отравившись в ходе неудачного эксперимента. Кстати, именно в процессе этих поисков был случайно изобретён порох. В конце концов, китайская мысль направилась в другую сторону: смерть решили победить с помощью эротической магии и вампиризма.

Нет, кровь, конечно, никто не сосал – вампиризм был чисто энергетическим. Назывался такой метод – «воровским походом на небо». Здесь китайским императорам подмогли даосы, объяснившие, что во время полового акта мужчина теряет жизненную энергию вместе с семенем. Но из этого не следовал отказ от секса, наоборот, даосы настоятельно рекомендовали совокупляться как можно чаще и с разными женщинами, по возможности юными и не рожавшими. При этом на каждый десяток эротических контактов должно приходиться не более двух-трёх эякуляций, лучше ещё и меньше. А вот женщину желательно доводить до оргазма как можно чаще: именно при таком раскладе она выплёскивается и отдаёт «экономному» партнёру драгоценную жизненную энергию.

«Поход» был строго регламентирован: «Следует просто, без каких-либо особых поз совокупляться и не извергать семя... Входить нужно, пока член ещё мягкий, выходить – когда он становится напряжённым... Если заниматься любовью таким образом десятки раз в день, жизнь удлинится сама по себе... Чем больше будет женщин, тем лучше...». И дополнение: «если кто-то постоянно спит с одной и той же женщиной, то её жизненные силы постепенно ослабевают вплоть до того, что она больше не может принести мужчине пользу. Она начинает питаться его силой, а он из-за этого худеет».

Главным в процессе омоложения было не повстречать женщину, владеющую теми же вампирскими методиками. В противном случае – болезнь и преждевременная смерть.

Можно спорить об эффективности такой практики, но для «доноров» она явно не была мучительной. Чего не скажешь о других сексуальных затеях китайской аристократии тех времен, – подумал Вейлер.

И еще он вспомнил, что Китай был единственной страной, где евнухи иногда, при возможности, имели... гаремы. Не только потому, что мучились от неудовлетворённой похоти, но и потому, что, как и императоры, верили в эротическую магию. Облизывая, тиская и лаская девушек, кастрат надеялся на регенерацию «удаленно» – отрастают же хвосты у ящериц!

Марк налил виски и включил телевизор. Нужно отвлечься на что угодно. На канале шла программа «О расстройствах пищевого поведения». Марк было собрался переключить канал, но рука дрогнула. Передачу вел известный профессор Стив Мейсен, занимающийся лечением пищевых расстройств. Он знал его лично. Клиника Мейсена находилась совсем рядом. И именно в подвал этой клиники идиот Сэм спрятал статую. Неужели фортуна повернулась лицом? Марк припал к экрану.

Доктор Мейсен рассказывал интересно. Сначала он запугивал девушек и их родителей, сообщая, что Культ Барби грозит гибелью. Три основные причины смерти – самоубийство, остановка сердца, потому что сердце становится капельным, вытягивается, или низкое давление, например, пульс ниже 55 ударов. Это всё – показания для лечения в стационаре.

Первопричина анорексии неизвестна. Однако полагают, что основные нарушения связаны с исходным чувством страха и незрелостью психосексуальной сферы, что сопровождается отказом от какой-либо сексуальной активности и является ведущим механизмом развития заболевания. Потребность больных "контролировать" свое тело свидетельствует о подспудном страхе потерять такой контроль.

Любопытно, что нервная анорексия практически не встречается среди малообеспеченных слоев населения или у представителей черной расы.

Ошибочное восприятие собственного тела вряд ли объясняет почти галлюцинаторное состояние, в котором пребывает девушка. Она видит в зеркале себя совершенно истощенной, потерявшей порой десятки килограммов, и все равно повторяет, что еще слишком толстая. Очевидно, она чувствует необходимость видеть себя толстой. И это желание снижает способность к восприятию реальности, но только по отношению к самой себе.

Суть нервной анорексии состоит в странном удовольствии, которое им доставляет процесс борьбы с чувством голода.

Мейсен привел парочку страшилок. Нужно же запугать публику, прежде всего родителей, богатеньких родителей, которые потащат своих чад на лечение в клинику Мейсена.

На экране появилась фотография симпатичной девушки. Совсем не толстая. Ямочки на щеках. Улыбчивая. Однако ее парень при ссоре вскользь заметил, что у нее целлюлит на бедрах. И она начала худеть. Потом ее лечили. Но когда она, поправившись в ходе лечения (не в нашей клинике, заметил Мейсен) с 32 до 44 килограмм, была выписана домой, она решила покончить жизнь самоубийством, и выпрыгнула из окна четвертого этажа.

Потом появилась женщина средних лет, ее лицо не показывали. Она рассказала, что ее дочь заболела анорексией в 17 лет. А когда ей было 20 лет, она упала в голодный обморок и задохнулась из-за того, что язык запал в горло и перекрыл дыхание. Она также рассказала, что по заключению судмедэксперта, практически все органы ее дочери были как у 70–80-летнего человека.

Ведущий обратился к профессору:

– Расскажите о современных методах лечения анорексии. И как Вы лечите это заболевание?

Мейсен встрепенулся и, как заправский политик, стал пиарить свою клинику:

– О, у нас много традиционных методик, таких как гипноз, психотерапия, медикаментозных и других. Но есть и новые, такие как прибор НейроДоктор и некоторые другие. Они дают очень хорошие результаты. Очень эффективны и мои личные наработки, но о них пока рано говорить. Из традиционных хорошо себя зарекомендовала групповая терапия. Девушки, человек пять-шесть, собираются вместе за чашечкой чая и разговаривают, делятся своими мыслями, читают стихи, выплескивая свои эмоции. Мы поощряем написание стихов. Это стимулирует мозг и отвлекает от праздного времяпрепровождения. Кроме того, вербально отраженные негативные эмоции облегчают избавление от них пациента. Стихи часто странные, но написание их помогает девушкам. Вот фрагмент одного из наших занятий.

И он включил видео. Лиц девушек видно не было.

С экрана звучал надтреснутый, видимо, немного измененный голос девушки. Она читала стихи совсем не профессионально. Но от этого становилось еще хуже.

Ах, депрессия моя ты, депрессия,

Ты мне слово не скажи, а то повешусь я.

Подберу сучок-крючок, петлю потуже,

Заскрипит, не выдержит – им же хуже.

Брешу - не вишу еще пока – трушу.

Сижу, думаю про глупую Грушу.

Мужиков любила – говорила лапочки,

А теперь она для них, увы, до лампочки.

Понимаю, не депрессия у меня, а регрессия –

В мозге мученическая куралесия.

Чтобы позабылись все мои ненастья:

Очки мне краской розовой раскрасьте,

А смерти белый сарафан в цветочки

Пускай наденут Груше ангелочки…

Проехали. Пора поставить точки.

Зверек по имени песец –

Моих стихов достойный чтец.

Какой мохнатенький подлец,

Махнул хвостом, да и в кусты

Тут все вранье, пора уйти – устала ты.

Еще одно стихотворение читала девушка в очень симпатичном платьишке, ее лица тоже нельзя было разглядеть.

Душа с наслажденьем наелась борща

И, посмотрев на всех свысока,

Предложила решить вопрос сообща.

Но каждый валял своего дурака:

Рука пыталась налить на себя кипятка.

Пятки играли друг с другом в прятки.

Сердце ворчало про кровь в недостатке,

Мозг, считая себя отщепенцем,

Голову туго обвязал полотенцем.

Я же тихо сидела в углу,

Думала, что будет, если сейчас умру

И как ненавижу эту дыру,

Где всю жизнь играю в чужую игру.

Вижу, как мир – паразит, неказист

Про пустую мечту вопит и басит,

Трансвестит меняет что-то в судьбе,

Пацифист упражняется лихо в стрельбе.

Во мне ток течет в кровоток,

И нет звезд, надо мной – потолок,

А со лба вода горяча – осознание

От увиденных глубин мироздания.

Кто бы страх под кровать уволок.

Каждый миг обман, кривотолк.

Сделав нужную паузу, чтобы публика переварила услышанное, Мейсен стал обращаться к родителям и знакомым девушек, страдающих неумеренным желанием похудеть, с предложением обратить на это пристальное внимание:

– Следите, как это ни плохо звучит, на какие сайты ходят ваши дети. Сейчас насчитывается более 5 тысяч АНА – сайтов, где разыгрывают идею похудания.

Потом шло перечисление ряда особо вредоносных сайтов, в которых выкладываются фотографии похудевших красавиц.

Потом, конечно, следовало предложение, если что, обращаться в его клинику.

– У нас самые современные методы лечения. Курс активного лечения больных нервной анорексией приблизительно составляет 10–12 месяцев. При рецидивах данного заболевания больные могут быть повторно госпитализированы. Родные и близкие, обратите внимание на своих детей.

Доктор Вейлер еще долго смотрел на экран телевизора, где уже шла реклама, а потом началась другая передача. Пил виски и думал, как ему попасть в клинику Мейсена. Теперь он был почти уверен, что пропавшая мумия у него. Просто так спросить, поступала ли к нему пациентка, похожая на мумию, он не мог. Надо внедриться в его лабораторию или подкупить кого-нибудь из персонала. А сейчас нужно узнать все о самом Мейсене, его сотрудниках и самом отделении, кто там лечится и т. д.

Марк задумался. Как? И вдруг в сознании мелькнуло воспоминание. Он залпом допил виски, глаза заблестели, и губы сами растянулись в улыбке. Он знал человека оттуда. Не просто человека, и не просто врача, но и правую руку самого Мейсена. Это была Лиз Познер.

Вейлер вспомнил, как тогда он, еще женатый, но уже ни на что хорошее не надеющийся, провинившийся муж, записался на прием к семейному психологу. Зачем записался – сам не знал. Все ходят к психологу, и он пошел. Пошел из-за того, что его жена Надин застала его общающимся с лаборанткой. Ну, скажем, не просто так общающимся, а приятно общающимся на диване в его кабинете. И это при том, что он старался не заводить отношений на работе. Но слишком уж откровенные взгляды бросала девушка на своего начальника и слишком близко тогда подошла к его столу и наклонилась, показывая молодую тугую грудь. Сладкий запах духов, просьба о чем-то, слова с придыханием. Ему 38 лет, а ей чуть больше 20-ти, но она уже такая б... Тут забываешь про пять лет брака, который заключился скорее по расчету, чем по любви. Хотя… хотя были и приятные моменты. Надин имела симпатичное личико, неглупую голову и хорошее приданое в виде папы. Немного холодновата, но идеальных не бывает. Самым выигрышным моментом в их браке был отец Надин – известный профессор и член нескольких комиссий по вопросам исторических ценностей. Он поддержал его кандидатуру на пост руководителя большой лаборатории реконструкции и реставрации предметов искусства, выбил немаленькое финансирование для лаборатории, которую Вейлер теперь возглавлял. Они поженились и жили долго и тоскливо, погруженные каждый в свои проблемы. И дальше бы жили. Зачем ей был развод, он так и не понял. Но тогда, пытаясь сохранить брак, записался на консультацию к этой Лиз Познер.

Она же была молода, несерьезно молода и недопустимо красива для врача по семейным отношениям. Мужчина вспомнил ее и провел рукой по волосам на затылке. Они еще были густые и почти без проседи. Вспомнил, как она запускала в них руки, такие жадные и горячие. Да. Сначала она вела себя как в игре «доктор и пациент», а потом… понятно, как потом. Умная и умелая стерва. Всё посмеивалась над их с Надин отношениями, приговаривая:

– Если она бабобабее баоба

Зачем тебе, милый, такая баба?

Она, впрочем, давала дельные советы, как восстановить семью, но Надин уперлась, и они разошлись. Она выпила немало крови и забрала при разводе немало денег. Вскоре закончились и их отношения с Лиз. Он продолжил делать карьеру и восстанавливать утраченные позиции. Ей пришлось сменить специализацию врачебной деятельности. При такой внешности она не могла успешно развиваться в сфере семейного психолога-консультанта и устроилась в клинику доктора Мейсена. И там она развернулась. Она никогда не была дурой и действительно была хорошим врачом, но не семейным. Зато девочкам из клиники, говорят, помогала.

И он был уверен, что Лиз поможет сейчас и ему. Он придумает, как внедрить к Мейсену своего человека, а может, даже двоих. Завтра надо будет поговорить с мальчиками. Им нужны деньги, особенно Сэму. С ним, он был уверен, проблем не будет. А вот чем заинтересовать Томаса? Явно чересчур честный парнишка и увлечен наукой. Вот на этом его и можно подловить. У каждого своя слабая сторона, своя струна. Надо уметь дирижировать оркестром, и тогда игра состоится. А деньги на игру имеются.

Он, Марк, хорошо подрабатывал на подделке антиквариата. Никто не знал, что некоторые подлинники оседали в его небольшой коллекции, а копии уходили к заказчику. В его же магазине, конечно, открытом не на свое имя, продавались состаренные по его технологии предметы и копии картин. На экспертизу их направляли к нему же в лабораторию. Особо он не зарывался. Всегда умел почувствовать, когда надо снизить цену, повременить с продажей или отойти в сторону. Он играл аккуратно. Кроме денег ему нравился и сам процесс игры. Свою вторую натуру он так и называл – Игрок, с большой буквы. А игра в поиск бессмертия – это большая игра, где ставки... Где величина ставки не имеет значения в принципе.

Он понимал, что встреча с Лиз должна быть «случайной». Вряд ли сложно ее встретить, они работают совсем рядом. А вот встречу… можно и продлить. И он почувствовал неожиданный приток крови к некоему органу.

Утро в кабинете доктора Вейлера

Перед ним лежали личные дела Сэма Бримта и Томаса Логана. Он, конечно, читал их, когда брал на работу, но некоторые подробности надо освежить в памяти. С Сэмом все просто. Возраст 23 года. Учился в Кливлендском университете и специализировался там же в Австралийском институте биоинженерии и нанотехнологий. Престижное заведение. Во время учебы подрабатывал техником по наладке приборов в небольших клиниках, затем полгода назад устроился в его лабораторию. Что искал у него, Вейлера? Мог бы найти работу поинтереснее. Вероятно, его устраивает неполный рабочий день. Нужно свободное время. Да, видимо, продолжает подработки. Живет сам. Родители – мелкие служащие. Порылся в его связях в соцсетях, обнаружил, что парень ходит на сайты, предлагающие как новое, так и старое медицинское оборудование. И, что удивительно, интересуется жизнью за пределами Австралии. Активность общения не сильно интенсивная, скорее поиск контактов, а не пиар себя любимого в соцсетях. Любопытно.

Вейлер знал, что правительство не приветствовало чрезмерный интерес к жизни за пределами Австралии, предпочитая самостоятельно скармливать нужную информацию гражданам. Кастрированную и подредактированную.

Он просмотрел все, что нашел про Сэма в сетях, и задумался. Интерес к старому и новому оборудованию, что почти понятно – может, кому-то продолжает что-то налаживать, а вот интерес к жизни за пределами континента?

«Мило, а мальчик, оказывается, романтик. Как совместить вора и романтику? И для чего ему нужны деньги? Только ли для покупки деталей для оборудования?»

Затем открыл личное дело Томаса Логана. Окончил медицинский колледж в Аделаиде, где специализировался на рефлексотерапии и массаже. Кстати, подрабатывает массажом до сих пор. Потом почему-то поступает на архитектурный факультет в Брисбоне, который заканчивает по специализации «Реставрация». Живет сам. 26 лет. Мать – массажист в крупной клинике в Аделаиде. Соцсети пролили свет на смену профессии Томаса. Он действительно увлекался историей. Старинные вещи и события интересовали его давно. В медицинский колледж, видимо, поступил по настоянию матери, но позже вернулся к своему увлечению и стал реставратором. Пользуется уважением на некоторых блогах как человек, разбирающийся в вопросе, о котором пишет.

«Тоже романтик. Ух». Марк вспомнил себя молодым. Азартный – да, но романтиком он точно никогда не был. История и искусство его интересовали всегда, но когда он научился создавать вещи, неотличимые от старинных, стал окончательным реалистом.

«Пока все хорошо складывается. Уговорю. Одному совру, другому скажу полуправду. Теперь дело за Лиз. Но надо поговорить с мальчиками, сначала с Бримтом, потом с Логаном» – сказал он сам себе, вызвал Сэма и настроился на новую игру.

Строгий и обвиняющий взгляд ему всегда удавался хорошо.

– Вызывали? – в голосе парня слышалась тревога.

– Да, Сэм. Вызывал. У нас серьезный разговор.

Глубокий вздох. Марк смотрел на своего уже бывшего сотрудника и вспоминал когда-то услышанную фразу: «Улыбался он, конечно, фальшиво, но дрожал вполне честно».

– Как ты понимаешь, мне тяжело видеть каждый день возле себя вора и ожидать, что ты еще раз решишься на подобное.

– Вы решили меня уволить? Но я поклялся, что это больше не повторится.

– Кто сейчас верит клятвам, Сэм? Ситуация не проясняется, мне неприятно твое присутствие в лаборатории. Но…, – и Марк сделал многозначительную паузу, – я постараюсь устроить тебя на работу в клинику. Она расположена рядом, это то место, где вы прятали статую. Возможно, кто-нибудь приносил мумию на сканирование туда. Ты должен узнать об этом. Это хоть как-то загладит твою вину. Ты понял меня?

– Да, доктор. Я постараюсь узнать все, что можно.

– Все еще не окончательно с твоим трудоустройством, но лучше работать там, чем оказаться безработным. Можешь идти.

Потом позвонил Томасу Логану. Этот разговор будет посложнее.

Парень появился на пороге, и доктор взглянул на него уже не как на своего сотрудника. Смотрел и рассчитывал его шансы на успех в выполнении своих планов. Да, они у него были. Красивый мальчик. Все при нем. Не брутальный, не «няшка», как любят до сих пор говорить молоденькие девочки, и не «конфетный мальчик», каких любят более зрелые дамы. Высокий, тело спортивное, умное интеллигентное лицо, светлые волосы, светлые глаза. Запоминающаяся внешность. Мог бы моделью подрабатывать, а он ковыряется в старой рухляди или массажирует чьи-то жирные тела и парализованные конечности. Хотя, может, делает эротический массаж? Вряд ли. Немного смазлив, но не пошл. Хорошо. Очень хорошо.

Парень стоял и ждал, когда доктор заговорит. А Марк любил вот так, молча, понаблюдать за вызванным работником. Любил поиграть на нервах, чтобы у сотрудника в мыслях пронеслось множество разных предположений, зачем его вызывали, а потом возник бардак в голове от неуютного взгляда начальства.

– Томас, – начал он осторожно,– возникли некоторые сложности.

И замолчал.

– Это связано с украденной мумией, – догадался парень.

– Ты догадлив. Прошло много времени, а она не нашлась. Меня это волнует. У меня возникли некоторые предположения, не буду говорить, откуда. Ты интересуешься историей и знаешь, что многие буддийские монахи могли впадать в некое состояние, при котором их тело долго оставалось живым.

– Но не тысячу же лет, – парировал парень.

– Есть вероятность, что и тысячу. И в нашем случае это именно так, – и сделал многозначительную паузу.

Томас не скрывал эмоций. Руки то теребили волосы, то почесывали подбородок с ямочкой. А Вейлер наслаждался его удивлением и молчал.

– Откуда такие сведения? – наконец не выдержал парень.

– Этого я сказать не могу. Но мне нужна твоя помощь. Ты ученый, и разгадка этого феномена может прославить твое имя на века. И мое тоже, конечно. Это открытие мирового значения. Открытие столетия. Понимаешь? – он придал своему голосу самое многозначительное звучание, на которое был способен. – Ты понимаешь это, Томас?

И Томас купился. Конечно, купился. На такое нельзя не купиться в 26 лет увлеченному историей романтику.

– Но где она может быть? – спросил он с придыханием.

– У меня возникло предположение, что наша мумия находится в клинике доктора Мейсена – клинике, занимающейся лечением пищевых расстройств, прежде всего анорексии. Я хочу, чтобы ты пошел туда работать массажистом. И, понятно, не только им. Ты будешь человеком, ищущим нашу пропавшую древность. Тайно ищущим удивительную древность. Ты согласен?

Томас был явно удивлен, и, помолчав, спросил:

– Почему я? Потому, что массажист, или потому, что знаю о мумии?

– Умница. И потому, и по-другому. И, надеюсь, вы, вместе с Сэмом, справитесь с задачей. Ему я, кстати, не рассказал, что наша находка была жива. И очень надеюсь, что жива и сейчас. Это я сообщил только тебе. Верю в тебя. И вы идете туда работать вдвоем. Я постараюсь это устроить.

– Я согласен, – с некоторым колебанием в голосе ответил бывший сотрудник.

– Иди, заканчивай свои дела и, думаю, очень скоро ты приступишь к новой работе. Быстро, за часик, напиши резюме и принеси мне. И передай, чтобы и Сэм сделал это тоже быстро.

Узнать расписание работы Лиз не составляло труда. Также было несложно выяснить, какая у нее машина и где стоит. Он поставил свою на выезде с ее стоянки, чтобы они якобы случайно могли встретиться.

Прождал около часа, и вот красный, конечно, красный Porsche выруливает за ворота, а он включает мотор и «нечаянно» перегораживает проезд, включает аварийку и выскакивает из машины. Беспомощно разводит руками, мол, извините, неожиданные проблемы, и смотрит на фигуру в машине. Замирает и удивленно взмахивает руками. Медленно подходит.

– Вот так встреча, – говорит с придыханием. – Лиз, ты ли это?

Девушка открывает дверцу, удивленно рассматривает его и вторит в ответ:

– Марк, ты ли это? И твой автомобиль сбоит? Этого не может быть. У тебя все всегда работает как часы. Но я рада, что мы встретились. Ты все так же импозантен, как и раньше.

– А ты стала еще…, – он замолчал, потом глубоко вздохнул – не могу найти слов. Прекраснее, сексуальнее, привлекательнее. Ты стала почти неосуществимой мечтой неженатого мужчины (конечно, сделал ударение на слове неженатого). Нашу встречу нужно отметить. Ты ведь домой?

И заговорил быстро, не давая ей опомниться, и так, как будто был впечатлен неожиданной встречей. Впечатлен настолько, что готов бросить под колеса ее автомобиля последнее пальто.

– Ты свободна или уже замужем? Мужчины не дураки, наверняка, многие стараются заполучить такую женщину.

Он говорил почти искренне. Лиз стала действительно еще более привлекательной, притягательной и, видимо, обрела немалый жизненный опыт. Отметил ее умный, оценивающий его взгляд. Тут игра должна идти на высшем уровне. Но играть почти не приходилось. Он хотел эту женщину снова, как только она спустила красивую ногу из своей машины. Эту ногу можно было снимать в кино. Стройная, с узкой лодыжкой, длинная, в тонком обтягивающем чулке, обутая в туфлю на высоком каблуке. От увиденного захотелось поиметь Лиз, как ни грубо это звучит, во всех смыслах, и физических, и коммерческих. Хотел воспользоваться всеми возможными последствиями этой встречи: и возобновить с ней отношения, и внедрить в клинику Сэма и Томаса.

Вскоре они беседовали в маленьком кафе недалеко от клиники о всякой ерунде. Он прочитал стишок, держа ее за руку и поглаживая пальчики и запястье, где билась тоненькая голубая жилка. Смотрел в глаза и говорил:

Живу один, смотрю на небо,

Седой качаю головой,

Еще что нужно, кроме хлеба?

Чтоб кто-то рядом был со мной.

Потом они пошли в ночной клуб, а потом к ней домой. Все как раньше, только острее, искуснее, ярче.

Мимоходом намекнул, что хочет сократить штат, так как собирается лично заняться неким научным исследованием, а для этого – сделать основательное переоборудование лаборатории, начиная с глобального ремонта. В связи с этим он собирается на некоторое время значительно сократить количество выполняемых заказов и сотрудников. Не заставлять же их мыть пол после штукатурных работ? От безделья они будут праздно слоняться и путаться под ногами. Поэтому, не нужен ли им в клинику хороший специалист на томограф и красивый (подчеркнул, выделил особо) парень-массажист, умница и романтик. Не хочется пристраивать его к знакомым реставраторам, переманят парня. А так буду сам немного уделять ему внимание в свободное время – вы ведь находитесь рядом, это удобно. Они могут начать работать хоть завтра.

Она обещала подумать. Они опять целовались, и это явно нравилось обоим. Она даже сказала:

– Я думала, что только один мужчина в последнее время может удовлетворить меня, но, видимо, ошибалась. Ты на высоте, Марк.

Он подкрепил ее высказывание поцелуем и не только, и бросил невзначай:

– А если мы с тобой поживем вместе?

И тихо добавил:

– Мне за сорок, Лиз, и я один. Иногда до боли в висках хочется, чтобы кто-то, но не временный, скрасил одиночество, и даже хорошо было бы, если бы нас было не только двое.

Самое смешное – он почувствовал, что говорит это почти искренне. И это он? Глупо, невероятно глупо. «Просто это ну очень хороший секс», – успокоил себя, оправдываясь за свои неожиданные наивные мысли.

Кабинет доктора Мейсена.

Лиз немного припозднилась и быстро вошла в кабинет. По утрам, если не было большой планерки, они всегда вдвоем обсуждали планы на день. Он же уже давно работал и, подняв голову, неожиданно застыл, удивленно глядя на нее.

– Лиз, а где твоя кошка?

Лиз растерянно моргнула, но быстро сообразила, о чем он, и сказала:

– Кошка спит, полностью удовлетворенная. Не только ты, оказывается, можешь довести меня до такого состояния, когда она не появляется в сознании. Сама удивлена этим. Просто у меня был потрясающий секс. Ты не ревнуешь? – и она ехидно взглянула на него.

Что-то в глубине души, конечно, должно было шевельнуться, например, ущемленная гордость альфа самца, но у него в голове сейчас происходило совещание. Мысли совещались друг другом и не всегда соглашались между собой. И он их внимательно слушал.

Ухмыльнулся, указывая Лиз на стоящий рядом с ним стул.

– Поздравляю. Поэтому ты опоздала на работу почти на час? Впрочем, я рад, ты последнее время была немного дерганая. Но работа не может ждать. Я тут не могу прийти к консенсусу.

– С кем не можешь прийти к консенсусу? И ты действительно не ревнуешь?

– Зачем ревновать, ты же не замуж собралась, надеюсь? И не с работы уволиться? А я с мыслями, Лиз, мучаюсь. Не могу решить – начинать с мумией психотерапию или нет. И с Жанин тоже. По анализам и наблюдениям доктора Тиморти, ее лечащего врача, они пришли к состоянию, когда, кроме общеукрепляющих процедур, можно и нужно начинать разного рода психотерапию. Вот думаю, какую и как начать? Что думаешь?

Лиз немного задумалась, потом проговорила:

– С Жанин довольно понятно, скажу по схеме. Проверка на подверженность гипнозу, ты или я. Можешь ты поговорить с ней сам, используя тактильные фокусы. Особенно хорошо пойдет усовершенствованный тобой Розен-метод. У тебя отлично получается совмещать массаж и беседу. Заслушаешься, как ты ведешь его очень мягким, очень ласковым и нежным голосом. Помнишь, как одна пациентка говорила: «Такое ощущение, что я обласкана доктором вся — и физически, и психологически». У тебя это отлично получается.

– Да, во время массажа повышается уровень нужного нашим пациенткам окситоцина, он очень важен для развития эмпатии, доверия, социальных связей. Причем он повышается как у массажиста, так и у пациента. Я тоже получаю свои плюшки, – засмеялся Стив.

– И у тебя идеально получается выдерживать оптимальные сорок поглаживаний в минуту, – подколола его Лиз, а потом добавила:

– Возможно, в конце недели шлем и тогда же начать зеркальные ванны. Сначала с женским персоналом, потом с мужским, – и она с лукавой улыбкой посмотрела на Стива. – Сам хочешь помочь страждущей? Судя по фотографиям, она была хорошенькой, да и сейчас ничего, только кожа пергаментная и синюшная немного. Волосы как пакля. А так ничего. Но когда тебя это смущало?

Стив довольно резко прервал поток ее подколок.

– Лиз, прекрати ёрничать, что ты такая ехидная сегодня? Я серьезно, а ты чрезмерно игрива. Давно за тобой такого не замечал. Да, с Жанин пока все довольно ясно. Думаю, схема ее лечения не будет значительно отличаться от стандартной. Но мне не особо нравится, как в последнее время работает доктор Тиморти, ее лечащий врач. Я ему не совсем доверяю.

– Да он и не только в последнее время халтурит. Я уже несколько раз ловила его на довольно некомпетентных решениях. А ведь и небольшая глупость у нас дорого стоит.

– Поэтому я бы хотел с ней лично провести некоторые занятия.

Лиз громко рассмеялась и закинула ногу за ногу, демонстрируя их неоспоримую красоту.

«Ноги сейчас не к месту», – подумал Мейсен, но взгляд не отвел.

– Конечно, профессор, конечно. Личные занятия – это прекрасно. Они всегда быстро поднимают пациенток.

– И хочу поработать с ее эмоциями, связанными с самоубийством. А то начнет поправляться на нашем лечении, а потом что-нибудь учудит от отчаяния, что поправилась на пару килограммов. С этим надо работать и пресекать. У нее также были довольно сильны эмоции тревожности и отчаяния. Не хочу снимать их психотропными. Перепила до этого флуоксетина. Попробую убрать эмоции сам или снизить их значимость. А потом посмотрим.

– Думаю, это резонно, – совершенно серьезно ответила Лиз. У нас после твоего выступления по телевидению трое новеньких. Ты их видел, конечно.

– Да, видел. Вполне типичные нервные анорексички. Диагноз поставил сам, значит, точный. Две – волевые анорексички (диета, голодание), третья страдает периодическими «перееданиями» с последующими очищениями (рвота, слабительные). Последняя самая тяжелая и сильно запущенная, но вроде не смертельно. Поэтому для них – пару недель контроль и просто восстановительная терапия, а потом обсудим необходимую психотерапию и другое.

– С Софи процесс идет хорошо, – отчиталась Лиз. – Случай не запущенный. Поправляется, я уже начала с ней сеансы гипноза. Она не сложная. Думаю, ее уже можно вывозить с выздоравливающими девушками на пляж, купанье и прогулки у океана ей помогут.

– Конечно. Я уже убрал у нее тревожность и обиды, жаль, нельзя убрать глупость.

– Так что ты надумал с Айей?

– А вот с Айей я в раздумьях. Она не реагирует на гипноз. Я не чувствую ее эмоций и не могу пробиться в ее сознание. Психотропные ей ни к чему. Одно утешает. Еще Фрейд заметил: «Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору». И я уже давно, как ты знаешь, использую наш усовершенствованный eye-tracker при просмотре ею телевизора. Прибор отлично фиксирует заинтересовавший ее материал и кадры. Просмотр данных с прибора за две недели наблюдений показал, что ее зрачок наиболее активно реагирует на информацию о Китае, его древней и современной истории и буддизме. А также у нее повышенный интерес к нашему социальному и экономическому устройству. Как у человека, который свалился с неба и ничего не знает о нашем мире. Возможно, она жила в резервации, а теперь ее подбросили, но внешность у нее не монголоидная. А может, она жила не в городе, возможно, в какой-то секте, оставшейся после насильственного переселения монголоидов в пустыню. Некоторые ведь там и остались жить. Изгои, оторванные от всего. Как к нам попала, непонятно. Внешность своеобразная, но явно не с монголоидными чертами: нет эпикантуса, лицо, правда, скорее округлое, чем удлиненное. Черные, но не жесткие волосы, вероятно, немного волнистые. Растут для такого истощения быстро. У нее темные, довольно большие круглые глаза и удлиненный, но небольшой нос, и рот также небольшой, с хорошенькой пухлой нижней губой. Смугловатая, но не желтоватая кожа. Больше она похожа на индуску. И самое главное – неожиданность ее ДНК. Странная. Она длиннее обычной и будто сшита из фрагментов разных людей, просто химера какая-то. Этим надо заняться серьезно, но пока афишировать ее присутствие у нас не хочется. Придумаю что-нибудь.

Лиз его внимательно слушала, но тут вдруг перебила:

– Я не видела ее анализа крови. Какой он?

– Лиз, знаешь же, вначале анализ взять нельзя было, потом он бы состоял из гемодеза и заменителя крови, потом брали только общий клинический и он нормальный, а вот биохимию сейчас надо сделать обязательно. Ты права. Обязательно.

Лиз кивнула головой, а он продолжил:

– По вероисповеданию она, вероятно, буддистка. Только они так сильно умеют контролировать свое сознание и скрывать эмоции. Косвенный показатель того, что Айя имела отношение к буддийским монахам – то, что она была обстрижена налысо. Недавно, представляешь, девушка попросила Мэгги постричь ее налысо опять, и та с трудом отговорила нашу мумию от этого. Сказала, что лысой Айя будет слишком сильно выделяться среди жителей нашей страны, и только тогда та согласилась.

– Пожалуй, ты прав. Буддистка. Все-таки попытайся поговорить с ней. А ведь это бы помогло нам пролить свет, откуда она. Загадка. А с ДНК ты меня вообще удивил. Я подумаю, у кого проконсультироваться как бы между прочим, без привлечения внимания.

Лиз улыбнулась задорно, в ее глазах сквозило любопытство и горячее желание начать новое исследование, но, спохватившись, что забыла кое о чём важном, сказала:

– Стив, я нашла нового работника на томограф и нового массажиста. Массажист, говорят, хорошенький, будет подогревать души, а может, и тела нашим девушкам. Ты найдешь время познакомиться с ними.

Он автоматически ответил, погруженный в размышления:

–Да, пусть приходят завтра во второй половине дня, посмотрю на них. Подбор кадров всегда на тебе, но хочу познакомиться и сам. Рекомендации хорошие?

– Отличные.

– Нет проблем, жду их завтра в три.

Он черкнул эту информацию себе в планшет и закончил разговор:

– С остальными пациентками особых проблем нет. Все по плану. Сейчас сделаю обход, поприветствую и подбодрю их, и начнем. Пойду, постараюсь поговорить с Айей.

Палата Мумии

Я лежала и слушала музыку. Симфония была прекрасной. Мэгги часто ставила мне какие-то простенькие песенки или включала концерты, но от них хотелось закрыть уши подушкой. Иногда по телевизору можно было посмотреть балет или оперу. Но эту музыку мне вчера порекомендовал послушать доктор Мейсен. Он сказал, что она животворит, и назвал ее симфонией Ля мажор Моцарта. Музыка лилась, окрыляла и дарила надежду, и сжатая пружина тела отпускала. Было хорошо. Я была одна и качалась в этих звуках.

Вдруг дверь открылась, и в палату зашел сам Мейсен. Я быстро вынула наушники и напряглась.

– О, я, кажется, помешал, – сказал он проникновенно.

Он всегда говорил так, что мурашки бежали по телу, и сознание рефлекторно пряталось внутрь, в недосягаемость. Мэгги же мое сознание любило, оно гладило женщину, радовало и поднимало ей настроение. Лиз, по какой-то причине, всё время хотело или уколоть, или укусить. Во всяком случае, сделать так, чтобы ей поскорее захотелось покинуть палату.

– Айя, я проведу осмотр, и ты будешь слушать музыку дальше, – проговорил доктор и посмотрел на меня немного не так, как обычно.

Он что-то хотел, не просто пощупать пульс, послушать сердце и узнать, насколько я продвинулась в изучении языка. На этот раз ему было нужно что-то еще. Он походил на кошку, выслеживающую мышь, и этой мышью сейчас я себя и чувствовала. Знала, что миг, когда он прямо спросит, кто я и откуда, скоро придёт, и ждала этого. Видимо, сегодня осада началась.

Мейсен сел на краешек кровати, взял руку и стал водить, гладить пальцем по тыльной стороне запястья, приговаривая:

– Кожа становится гладкой и упругой. Появляется подкожный жир.

И продолжал гладить руку, потом ногу. При этом пристально смотрел мне в глаза, пытаясь уловить эмоции. Они были, эти эмоции, но кто же их ему покажет? Потом помассировал плечи и дошел до головы.

Он дотронулся до волос, коснулся их и стал массировать кожу под отрастающими волосами мягкими поглаживающими движениями.

– Уже не ежик, а красивые волосы.

И его руки начали делать все более интенсивные круговые движения. Он касался головы так, как будто пытался проникнуть в мозг, дотронуться до сознания.

«Не будто хочет проникнуть, – пронзила мысль,– он и пытается проникнуть. Пытается дотянуться до сознания и увидеть мои эмоции». Сознание само по себе увидеть невозможно, можно заметить только то, что оно производит. Отец учил: ты сможешь видеть только проявления сознания – эмоции и порожденные им раздумья в виде слов и предложений. Оно подобно ветру, ты не видишь его самого, а замечаешь только качающиеся деревья или поднятую им пыль на улице.

Сознания доктора, я, конечно, не видела, но остро ощущала опасность, исходящую от него и его действий. Вроде ничего нет, просто массаж, поглаживания, но меня охватила тревога, я чувствовала, как что-то чуждое нависает надо мной.

Вздрогнула и схватила его за руку из-за обуявшего страха, но быстро убрала эту эмоцию. Я его увидела, поэтому так и испугалась.

– Ну что ты дергаешься? – елейным голосом произнес Мейсен. – Ты много лежишь, тебе надо расслабиться и почувствовать себя здоровым, полноценным, помнящим свое прошлое человеком, Айя.

Вот прошлое я и увидела. Гнев и ненависть чуть не вырвались наружу. Это был он.

– Что ты, Айя, тебе не нравятся мои прикосновения или ты вообще не любишь массаж? Ну, напиши мне на планшете. Мы ведь уже можем общаться через переписку. А я хочу с тобой познакомиться, не с твоим телом, которое восстанавливаю уже два месяца, а с тобой.

Я взяла планшет и написала: «У меня мало сил на общение. Устала. Хочу отдохнуть. Я мало что помню».

Мейсен посмотрел на меня с улыбкой, в которой от милой были только оскаленные зубы, и произнес:

– Я очень надеюсь, что тебе скоро станет совсем хорошо, и ты сможешь общаться.

Я опять взяла планшет и, изображая слабость, дрожащими пальцами написала: «Увы. В голове еще сильный туман. Потом. Не сейчас».

– Мне спешить некуда, Айя. Думаю, через неделю мы уже и словами сможем пообщаться. Возможно, ты что-то вспомнишь, и мы это обсудим.

Я выпустила планшет из ослабевших пальцев. Улыбнулась, а потом сделала так, как видела в телевизоре – картинно обессилено откинулась на подушках. Даже пот выступил на лбу.

Мейсен впечатлился. Во всяком случае, был искренне озадачен увиденным.

– Ну что ж, Айя, подождем. Но я твой лечащий врач и не ожидал, что ты меня опасаешься. Тебе есть что скрывать?

«Ой», – внутри все сжалось. А то он не понимает, что, конечно, есть. Только что выторговала себе неделю. Неделю на то, чтобы придумать, как себя защитить и понять, смогу ли и дальше изображать человека, который ничего не помнит. В фильмах, которые смотрела Мэгги пока купала меня и растирала тело, кто-то обязательно терял память. «Ох уж эти режиссеры, – причитала Мэгги, – ну что-нибудь, кроме амнезии, они могут придумать?» Я поняла, что эта самая амнезия хотя и случается на самом деле, но не так часто, как это показывают в кино. Но я-то могу прикидываться.

А сейчас мне было страшно, воистину страшно. Я вспомнила последние месяцы своего телесного существования в монастыре. Войска Чингисхана второй раз продвигались к границам провинции, где находился монастырь, и его очередное надвигающееся наступление чувствовали все монахи. Отец позвал меня прогуляться и начал разговор:

– Син Цы, дочь моя. Ты выросла и даже под монашеским одеянием и с бритой головой видно, что ты девушка. Красивая девушка. Слишком красивая, хотя и не похожа на истинную китаянку. Но даже не в этом суть. Просматривая события ближайшего будущего, я видел разные варианты его осуществления. К сожалению, я могу видеть только некоторые из них и только те, которые не слишком далеко отходят от настоящего. И я вижу тут Темучина, которого сейчас нарекли Чингисханом. Он жесток, хитер, сластолюбив и очень умен. Он наделен невероятными способностями и идеями и тоже способен видеть ближайшее будущее. Его ближайший советник Елюй Чу-цай не только сам буддист, но и многому учит правителя. У Чингисхана много желаний. Среди них основными являются создать великую империю от края земли и до края и оставить как можно больше своих потомков в этой империи. Поэтому каждую ночь к нему приводят несколько женщин, способных родить ребенка. И еще одна идея – это получение бессмертия.

– Поэтому он так хочет достичь нашего монастыря, ведь… – и я замолчала.

– Да, нами созданы некоторые практики и вещества, способствующие продолжению жизни человека. Все мы можем стать бессмертными при достижении состояния истинного Будды, но он хочет быть бессмертным в своем теле и сейчас. И это плохо.

– Отец, но ведь мы можем уйти. Он может не достичь монастыря и может раньше времени умереть. Он воин и не так уж и молод.

– Да, я видел несколько вариантов его жизни. Во всех них через десять с небольшим лет он умрет. Думаю, он тоже об этом догадывается. И ему нужен достойный наследник и, возможно, от тебя.

– От меня? О, Будда, дай мне спокойно воспринять эту новость.

– Да, Син Цы. Он ищет тебя, чтобы получить от тебя ребенка, особенного ребенка, как он считает, но, возможно, ему нужны еще и твои знания. Но он умрет, не получив этого сейчас, я не позволю.

– Отчего он умрет?

– Есть несколько вероятностей. Его ранят стрелой, он упадет с лошади и повредит позвоночник. И даже истечет кровью, разделив ложе с женой плененного вождя племени. Она откусит ему детородный член. Версий много. И он точно умрет, как и другие люди. Но сейчас ему нужна ты.

– Чем мои знания отличаются от знания других послушников, и почему ребенок будет особенным?

– Это я хотел рассказать тебе позже. Но придется сейчас, так как мы должны спешить. Ты не должна сейчас достаться Чингисхану. Слишком рано. Твое время не пришло, и время его встречи с тобой тоже.

Я склонила голову в поклоне и попросила:

– О, отец и учитель! Ты мудр и ум твой просветлен Буддой. Открой мне истину, в той мере, в какой ты находишь нужным.

– Ты молода, Син. Но многого успела достигнуть. Я гордился тобой и растил, как и других послушников. Хоть и женщина. Дева не должна быть монахиней. У нее другая задача. Но ты немного другая. Твоя мать была особенной. Я не знаю, как это произошло, но внутри тебя, в самых мелких элементах твоего тела, есть изменения. Эти элементы устроены не так, как у обычных людей. Я этого не вижу, но чувствую. Наверно, это от матери. У тебя особенная кровь, помни это.

– Ты никогда не рассказывал о матери. Почему? Расскажешь?

– Она пришла в монастырь семнадцать лет назад. Не учиться и не просветляться. Она знала больше, чем мы все, была как само божество, может, и была божеством. Она пришла зачать дочь, так и сказала мне. Мог ли я возразить и хотел ли? Ей, как и Будде, нельзя было отказать. Потом она ушла, а через год принесла тебя и сказала:

– Это дитя будет самое ценное в твоем монастыре, Ляо Бунь. Ценнее свитков и эликсиров, статуй, навыков и учений. Обучай ее всему и береги. А мне надо уходить, я не должна быть здесь. Когда придет время – даже мне неведомо, когда оно придет, и она захочет найти меня, чтобы узнать свои пути, пусть приезжает на Чжоуша́нь, на остров Путошань. В одном из монастырей возле священной горы она найдет меня.

– Почему она отдала меня тебе? Женщины так дорожат своими детьми, заботятся, растят. Я же вижу, как относятся к своим детям женщины в округе нашего монастыря.

– В тебе сейчас говорит ребенок, обиженный ребенок. Я учил тебя мудрости столько лет. И что я слышу? Осуждение. Мало того, что это эмоция, так еще и эмоция, недостойная Син Цы. Дети при перерождении сами выбирают своих родителей. Выбрав их, они в дальнейшем не вправе осуждать их. У тебя необычная мать, и ей яснее виден истинный путь. Я простой учитель для тебя, Син Цы. А дальше…

Отец помолчал, обращаясь к недоступному пока мне знанию, и продолжил:

– Ты же знаешь, что даже для будущего Будды рождение сына стало своеобразной преградой к достижению пробуждения. Знаешь, в Дхиммападе в книге «Опоры, на которых жизнь держится» говорится, что привязанность и удовольствие, которые мужчина находит в жене и детях, именуется «крепкими путами, тянущими вниз». В ребенке он увидел только новые узы, связывавшие его с миром. Имя его сына – Рахула, означает «преграда», «препятствие». Поэтому рождение сына было последним толчком, заставившим его привести в жизнь давно назревшее решение. Ему, я думаю, наверное, было тяжело. Как отец, он, конечно, хотел видеть рядом с собой самое дорогое, что у него есть на свете. Хотел прижать к сердцу своего новорожденного сына. Я так и вижу, как тихо подкрадывается он в опочивальню, где спят его жена и сын. Сиддхартха, видит, как рука матери покоится на головке ребенка, и, боясь разбудить жену, не решается обнять его. Так в свои 29 лет он – Сиддхартха Гаутама без прощания, оставляет жену и ребенка, и со своим слугой Чанны отправляется навстречу ночи. Это событие называют «Великим Отправлением». Ты знаешь это. Думаю, твоя мать тоже должна была преодолеть и «преграду», и «препятствие», которые для женщины еще сильнее, чем для мужчины. Она великая женщина, что смогла оставить тебя. Возможно, в следующем рождении она станет мужчиной и достигнет просветления, увы, женщинам это не дано. Возможно, став мужчиной, она станет Ботхиситовой. Если только она уже не… Неужели… – отец замялся, но продолжил говорить.– Нирвана Бодхисаттв есть совершенное успокоение, но это не угасание и не бездействие.

Я опустила голову. Глядя, на меня отец продолжил:

– Ты намного более способная, чем остальные, но они, твои способности, еще полностью не открылись. Мозг новорожденного один, мозг зрелого человека иной, я не успел познать и толику твоего сознания. Видимо, эта твоя, пока неясная для меня способность, и нужна Темучину. Но ты не должна достаться ему. Особенно сейчас.

– А что, это настолько возможно?

– Да, – коротко ответил отец.

– И что делать?

– Ты уйдешь в самадхи и переждешь смутные времена, а когда возвратишься в новый мир, он будет другой, – и это говорил уже не отец, а учитель.

– И там не будет Чингисхана?

– Увы, скорей всего будет его реинкарнация, и этот человек, возможно, будет также желать познать тебя как женщину, а возможно, как суть, а может, то и другое вместе. Но это будет другое время. Так далеко я не вижу.

– Что ты видишь еще, отец?

– Просто вижу его желание найти тебя и не отпускать. Ты ему очень нужна и, когда он найдет тебя, многое изменится. Но ты сильная, Син Цы. Ты не глупая, Син Цы, и ты особенная, а он предназначенный, как и ты. Но для чего?

– Если мы предназначены друг другу, так, может, исполнить свой кармический долг и не уходить в самадхи?

– Нет, не сейчас, не сейчас. В наше время это не будет иметь значения. Я это понимаю.

– А тогда когда?

– Не скоро, очень не скоро. Только Будда знает время. Я погружу тебя в самадхи, если получится – на тысячу лет, а будет это раньше или позже – знает только Он. А сейчас у нас не больше двух недель, чтобы ввести тебя в самадхи. Ты способна войти в него быстро. Именно ты способна. Я сделаю саркофаг и помещу в него твое тело. Ты изнутри легко сможешь раскрыть его, когда придет время, а до этого он будет сохранять тебя. Ты будешь беспомощна первое время. Поэтому положу внутрь него свиток с таким содержанием, которое не позволит уничтожить твое слабое тело. Они будут стараться восстановить твои силы. Напишу, что ты поможешь узнать рецепт бессмертия. В смутные времена побудешь внутри статуи, Син Цы. Согласна?

Я кивнула и сложила руки, как полагается монаху.

И мы начали подготовку. Я была лучшей ученицей и потому уходила в самадхи быстро, а не как многие в течение длительной подготовки. Десять дней – и сознание покинуло мое тело.

И сейчас, находясь в этой палате, через тысячу лет я вспоминала этот разговор. Вспомнила отца, монахов, подготовку саркофага для статуи. Вспомнила многое, но, увы, не все. Я потеряла некоторые навыки работы с сознанием, даже простые телесные, такие, как глотать и говорить.

Все было тихо и спокойно. Тогда спокойно, а теперь я нервничаю. Я узнала его. В момент, когда он трогал мои волосы и массировал кожу головы, а его сознание пыталось проникнуть внутрь моего – это и произошло. Узнала, почувствовала, вспомнила. Сильное, жесткое, властное сознание, знакомое из прошлой жизни. Такое, как было у Чингисхана. Он таки завоевал наши земли и пришел в монастырь лично вместе со своим советником и буддистом Елюй Чу-цай. Мое сознание тогда не уходило далеко от тела, и я увидела этого человека. Чингисхану было, наверное, чуть за 50 лет. Воин. Сильный, плотный, с рыжеватыми, тронутыми сединой волосами, серо-зелеными раскосыми глазами, и широким лицом. Он озирался по сторонам, видимо, искал меня. Но ощутить не мог. Уже никто не мог. Походил по коридорам монастыря, спустился в подземные лабиринты, поднял голову вверх и сказал: – Я опоздал сейчас, но мы еще встретимся, женщина. Ты нужна мне. И я найду тебя. Пусть не сейчас, но найду. Мое тело уснет. Но никто не найдет моей могилы до времени потому, что мое тело, как и твое, будет хранить силу – ту, которая нужна этому миру.

А потом приказал:

– За то, что лишили меня законной добычи, всех монахов монастыря уничтожить.

Елюй Чу-цай что-то попытался сказать Чингисхану, но он не знал жалости к тем, кто шел против его воли. Я не видела смерти отца и других, просто знала, что их больше нет.

Все эти ощущения окатили меня как волны. Я поняла, что его предвидение осуществилось. От кармы трудно уйти, и моя никуда не делась за века. Реинкарнация Чингисхана в лице доктора Мейсена нашла меня, и я заинтересовала его. Он, слава Будде, не обрел еще силу Чингисхана. Не знает ничего о своей реинкарнации, о своей прежней жизни. Может, он и не хотел бы знать о том, кем был в предыдущем рождении. Возможно, он даже не задумывался о том, что в каждой возникшей новой жизни развивается иная личность человека. Но вместе с тем некая определённая часть «Я» этого человека остаётся неизменной, переходя из тела в тело в череде перевоплощений. Отец говорил, что многие так и не узнают, кем были их предки, и что это их счастье. Сила и особенности сознания первоначального или предыдущего хозяина тела не перешли к доктору Мейсену в полной мере. Только некоторые способности и, к моему сожалению, непонятное желание найти меня. Я нужна ему, но пока, слава Будде, не как объект вожделения, не как женщина. Он любвеобилен, этот доктор, но я не вижу похоти в его взгляде на меня, только интерес как к непонятному феномену. Поэтому надо подольше тянуть время и думать, выздоравливать и потом бежать. Возможно, через неделю я придумаю, как мы сможем договориться. Хотя о чем мы будем договариваться? Ни я, ни он сейчас не знаем путей и целей.

На следующий день он опять приходил и трогал мое тело, гладил волосы, пытался заставить тело реагировать на его прикосновения – заинтересованные, горячие, властные.

« Обломись», – любимое слово Мэгги, которое она постоянно произносила, когда какой-нибудь злодей в сериале не получал желаемого. Это слово так и крутилось в голове, приклеилось. Я сейчас знаю больше тебя, Мейсен - Темучин, и играть будем по моим правилам, а думать, как именно играть, надо. Знать бы ради чего игра, и каковы ее правила. Может, лучше бежать?

Кабинет доктора Мейсена

Я задумчиво рассматривал свои предыдущие записи и размышлял, как лучше сформулировать это. Что писать о совершенно бесполезных посещениях Айи в последние два дня – не знал. Но ведь и отрицательный результат – тоже результат. Поэтому запишем: «Она не пускала в сознание, мне не удалось ощутить ее эмоции, она отсрочила разговор, и я уверен, что даже когда захочет, вернее, соизволит что-то сказать, то не скажет интересующее меня».

Стянул шапочку. Взлохматил волосы. Как ненавижу эту докторскую шапочку, она обручем сковывает голову. Может, плюнуть и просто представить ее широкой общественности и журналистам, как феномен с потерей памяти? Натравить журналистов, ученых с ограниченным доступом к исследованиям. Показать снимки, сделанные первоначально и в дальнейшем на протяжении двух месяцев. Пусть исследуют. Хотя, что исследовать? Она почти здорова. Дышит нормально. Сердце работает отлично. Хорошо, что Мэгги возит ее в парк, думаю, вскоре она будет ходить по нему сама. По палате-то уже перемещается, и неплохо. Может, вывозить ее не только в парк, но и на море? Да-да, выводить активнее в мир. Залежалась она. А так: набирает вес, молодеет, учится разговаривать, умеет набирать текст на планшете. С сознанием все нормально. Вон как ловко меня обставила. Я точно был уверен, что слабость, которую она изображает – это игры.

Играет. Я вытянул ее из непонятного состояния, а она изображает из себя невесть что. Но то, что она меня боится, я тоже понял. Пусть не увидел эмоций так, как я их часто вижу, но зрачки-то были расширены, как при сильном испуге и даже в мимике проскользнул испуг. Как будто она что-то узнала, или вспомнила обо мне. Да, это стоит отметить особо. Записал: «Боится меня и что-то вспомнила. Мы с ней раньше не встречались, значит, вспомнила что-то о своей жизни».

Задумался, как сформировать запись. Интересные вопросы. Раньше страха при виде меня я не замечал. Значит, появился сейчас. Не прикосновений же она боится? Может, почувствовала во мне мужчину и боится? Чушь. Хотя? Ставлю еще один вопрос в огромном перечне нерешенных. Мужчин у нее не было. А ведь раньше она была красива. Лет пока непонятно сколько, но, думаю, семнадцать – восемнадцать, не больше. Все-таки кожа еще не приняла прежний вид. Но даже еще не полностью восстановившееся лицо и тело притягивали взгляд.

«Каким будет твой следующий шаг?», – задумался я, но размышления оборвал стук в дверь. Я глянул на часы и вспомнил, что у меня собеседование. А интересная мысль мелькнула и убежала. Поймаем потом.

– Войдите, – сказал спокойно, и в проеме двери показались две фигуры.

Нет, двоих нельзя собеседовать, по очереди.

– Извините, что назначил встречу в одно время, но сначала поговорю с одним, а потом с другим. И начну, пожалуй, с Вас, молодой человек. Думаю, вы Сэм Бримт. С Вашим резюме я ознакомился, но поговорить хочу. А Вы, мистер Логан, подождите, пожалуйста, в приемной.

Итак, передо мной молодой, как и написано, 23-летний специалист по медицинскому оборудованию. Внешность приятная, открытое неглупое лицо, темные, но не черные волосы, глаза серые, не раскосые. Рост средний, все какое-то более-менее среднее, кроме любознательности и тревоги. Интересный набор. Тревога – понятная при собеседовании эмоция, а вот что ему интересно?

И я так и спросил:

– Чем увлекаетесь, молодой человек, и чем бы хотели заняться дальше?

Кажется, этого вопроса он не ожидал, ведь весь официоз отражен в резюме.

И он неожиданно сказал:

– Смогу отремонтировать почти любое медоборудование, и не только мед, у меня отличные способности к технике. Это без саморекламы. Просто констатация того, чем горжусь. Но больше всего люблю конструировать новые приборы, и хотел бы работать в институте, создающем приборы, связанные с изучением работы мозга. Диплом писал в Австралийском институте мозга. И так, понемногу о разном мечтаю.

Про приборы в резюме не было, просто я потянул немного за ниточку доверия, и он ответил искренне. Интересно.

– О чем же вы мечтаете? – и я усилил натяжение нити.

Но почувствовал сильное противодействие. Он не хотел рассказывать. Может, мечтает о девушках или одной конкретной и скрывает эти романтические мысли. Сексуальной озабоченности не вижу. Или о квартире. Может, о деньгах, но на вид не жадный. Ладно, пусть себе мечтает. Не рассказывает сейчас – потом выясним. У каждого свои мечты. Мечтать не вредно.

– Хорошо.

Покрутил еще раз резюме в руках и, посмотрев на него пристально, сказал:

– Беру на работу с испытательным сроком два месяца, зарплата…, – и назвал сумму, указанную в резюме, как желаемую. Нормальная, не завышенная сумма.

– Рад знакомству с новым сотрудником. Не будем тянуть время. Как я понял, отрабатывать на старом месте работы вам не надо, поэтому завтра выходите на работу к девяти. Хочу, чтобы вы познакомились с нашим старым специалистом, и он ввел вас в курс дела. Приступите к своим обязанностям, а там посмотрим. И пригласите, пожалуйста, ко мне в кабинет Томаса Логана.

Новый потенциальный сотрудник привлек внимание. Это с ним Лиз спит? Красавчик. Но она бы никогда не притащила на работу своего любовника. Работа для нее действительно важна. Сталкивать нас она бы не стала. При всей ее стервозности и любвеобильности она хороший и умный врач, которому небезразличны результаты работы. Значит, стечение обстоятельств. Но на всякий случай спросил:

– Вы знакомы с доктором Лиз Познер?

– Нет, незнаком.

Говорит правду. Присмотрелся к его эмоциям. О, такого большого шарика любопытства уже давно не видел. Любопытство в моих представлениях имело вид шара с большими глазами и большими ушами. У этого экземпляра и уши, и глаза были огромные.

Я не параноик, но сразу возникла мысль: «А что он хочет узнать?» И я задал ему тот же вопрос, что и Сэму:

– Чем увлекаетесь, молодой человек, и чем бы хотели заняться дальше?

– Я историк-реставратор, мистер, и увлечен своей работой. У меня в лаборатории доктора Вейлера была интересная тема, но он временно прекратил финансирование этих исследований, поэтому буду продолжать работу пока самостоятельно. У меня много интересных идей, но это будет делаться во внерабочее время. Я длительно и успешно работал массажистом. Можно сказать, я наследственный массажист, моя мать отличный специалист и многому меня научила. Я чувствую мышцы и нервы очень хорошо. Можете проверить, я обнаружу нить для шитья через плотную ткань, сложенную вдвое. Я не прекращал практику со времен окончания медицинского колледжа, но история мне интересней.

Мальчик замолчал. Я подумал, что его любопытство может быть связано с его увлеченностью работой. Просто любознательностью. Он не скрывал, что увлечен историей. А массажисты, особенно красивые мальчики, нам нужны. Пусть хорошо потискает нескольких моих худышек в течение дня. С их заниженным либидо важно иметь в поле зрения симпатичный объект. Если возникает легкая ненужная влюбленность в меня или обслуживающий персонал, я приглушаю эту эмоцию или забираю, как и другие. Серьезные позитивные эмоции забирать не умею, да и не хочу, а так – пусть поразвлекаются, помечтают. Лишним не будет. И тут меня посетила мысль: отправлю-ка я его массажировать Айю. Она уже не похожа на мумию. Иссохшего древнего тела уже нет, есть только еще сильно худая девушка, которая плохо говорит. А я прослежу за ее реакцией на его прикосновения и узнаю, боится ли она мужчин вообще или только меня. Камеры наблюдения-то никто не снимал. До этого ее массажировала только Мэгги, а тут красавчик и специалист. Понаблюдаем за ее реакцией.

Я посмотрел на парня. Смазлив, неглуп, если так опытен, как говорит – отлично. Что я теряю, взяв его на работу? Тайну появления у нас Айи уже не узнать, два месяца восстановления сделали свое дело. Она уже не мумия.

Я сложил руки так, как обычно делают при раздумьях (язык жестов знал хорошо) – парень не дергался, держался достойно и смотрел на меня без излишнего подобострастия. И я согласился взять его на работу, сказав, что завтра в девять утра жду его в ординаторской.

Заварил себе чашечку кофе. Подустал сегодня немного. Провел сеанс эмоциональной чистки сознания трем девицам. Каждая по часу, обход, а тут еще сейчас родители бедняжки Роуз пожалуют. Мне было немного жаль девушку, хотя слово «жаль» давно уже вышло из внутреннего употребления – жалеть, любить я не умел. Рациональный мозг, рациональное сознание. Хорошо, что родители в детстве вбили мне понятия о порядочности и то, каким должен быть человек. Научили этому, как пользоваться ножом и вилкой. Вот так и живу.

Да, эта Роуз. Проблема простая и распространенная. А тут еще и патология, конечно. Родители залюбили девочку и контролировали каждый шаг. Потому ее побеги в различные маргинальные сообщества. Насильственное возвращение. Опять удушающая любовь, а потом срывы. Три суицида – это далеко не шутка. Последний почти удался. Ее случайно обнаружили полицейские в наркоманском притоне, наглотавшуюся каких-то таблеток. Приняли за наркоманку, обращались с ней соответственно, в государственной бесплатной клинике делали набор необходимых для выживания мероприятий, но не более. Роуз в разговоре клялась, что больше не будет заниматься этими глупостями, так как последний раз ее всерьез испугал.

Она рассказывала, вспоминая:

– Доктор, вот лежу я голая на железной каталке, прикрытая одной простыней, после промываний, в меня вливают не менее литра холодного 22-х градусного раствора для очищения крови. Мне дико холодно. Трясет так, что капельница дергается. Тогда меня привязывают к каталке, чтобы не дергалась. Кто будет обращать внимание, и жалеть наркоманку? Действия по протоколу. А я не наркотики глотала, а снотворное. Смотрю через стеклянную стенку реанимации, а мне машут рукой мама с папой. Меня, бл…, трясет, а они машут и подбадривающе улыбаются. Потом врачи, когда узнали, кто мои родители, меня одели, обогрели и стали колоть более-менее нормальные лекарства, потом в частную клинику перевели. Родители добились, чтобы меня затем не в «дурку» поместили, а к Вам. Я сейчас почти здорова, чувствую это. Вешаться всегда не хотела – фу, как в гробу синий язык будет смотреться. Буду жить, доктор. Даже есть буду. Только бы без удавки из родителей. Уговорите их как-нибудь отпустить меня пожить без них.

Сидел, думал, что бы я сделал на их месте. Наверно, не заводил бы детей никогда. Не знаю. И вот сейчас родители ждут встречи со мной, как с господом Богом. Как же не хочется. Но натянул маску умного и все понимающего доктора, пригласил их в кабинет.

Мне уже второй или третий раз описали всю ситуацию с дочерью. Рассказали, как ее любят и спросили, как можно осуществлять контроль за ней с помощью новых технологических разработок. Они знают о существовании чипов, которые незаметно вживляются под лопатку и транслируют место пребывания солдата, параметры состояния организма и его эмоциональный фон.

К счастью, родители не знали, что солдатам можно вживить этот чип в лоб и отслеживать все, что они видят и слышат, а также, если послать некоторый сигнал, произойдет воздействие на нейромедиаторы субъекта чипирования. Уровень адреналина и агрессивность сильно повысятся, как и боевые качества последнего. На чип новой модификации, если вживить его ребенку, можно записать всю жизнь минута за минутой. Объема носителя хватит очень надолго, а именно на всю жизнь. Так и видится: вот ему меняют памперсы, вот он капризничает и выбивает ножками ковер, требуя внимания, вот ухаживает за девушкой, и не только ухаживает. Может, что-то незаконное совершает, может, просто чудит – и все идет под контролем. Мечта правителей. Но родителям о новой разработке знать необязательно, а может, они и знают. Отец явно не просто бизнесмен, возможно, политик. Да, родителям нужно следить за ребенком. Мне предлагалось за большие деньги вживить простенький чип, чтобы они знали, где она сейчас и какой у нее эмоциональный фон. Они только заботились о ней и хотели знать, не собирается ли она опять совершить самоубийство.

Сказали, что они так пекутся о благе дочери, так пекутся. Мамаша не отрывала платок от глаз, а папаша сидел, как проглотивший кол чурбан.

Сказал им довольно грубо:

– Вы понимаете, что это противозаконно и что благими намерениями выстлана дорога в ад? Если девочка об этом узнает, то возненавидит вас на всю оставшуюся жизнь.

Папаша открыл рот в первый раз за все время и сказал:

– Она и так ненавидит, особенно меня, а видеть, как страдает жена, я не хочу. Жену я люблю и всю ответственность возьму на себя. Не хотите ставить чип, я найду, где его взять и поставить.

– Вот и берите, – сказал я. – Да, девочку жалко. Лучше приводите ее раз в месяц на профилактический осмотр, я с ней договорюсь, чтобы не делала глупостей.

– Этот осмотр не отменяет чип. Доверяй, но контролируй. Он у нее будет – и тот, и другой контроль, – безапелляционно сказал отец.

Я постарался побыстрее распрощаться с родителями, сказав, что через неделю выпишу Роуз, и они удалились.

А у меня остался вопрос: что бы я сделал на их месте?

И тут в голове явно сработало ранее недопустимая мысль. У меня есть объект, который мне подбросили, моя мумия, а раз подбросили, то могут и забрать, когда посчитают, что она восстановилась и ее жизни ничто более не угрожает. Сама она появиться в клинике не могла – это ясно. Ею никто за это время не интересовался, но это ничего не значит. А вот отдавать ее я категорически не хотел. Так сильно не хотел, что мысль об ее потере просто сжала голову обручем. «Нельзя допустить ее потерю», – билось в сознании. Мысль билась в таких глубинах мозга, что походила на важнейший безусловный жизненных рефлекс – такой, как дышать.

Значит, я, как и эти мерзавцы, должен не допустить ее похищения, а если оно произойдет, найти и вернуть. Понимание, что я «мерзавец», ничего не меняло. Должен – и все. Кто-то чужой царапал мозг в черепной коробке и даже дотягивался до спинного мозга. Не допустить потери. Нужен чип, крутилось в голове. Самый простой. Вживить ей под лопатку? Но массажист ее почувствует. Успокоило, что время у меня еще есть. Да, думаю, подбросившие – не дураки. Она нужна им здоровая, иначе бы не оказалась в клинике. А состояние ее здоровья еще далеко от нормы. Кушать-то она сама еще не может. Не говорит, плохо ходит. Значит, пока из клиники ее не заберут – уговаривал себя. Но следить и следить, и все-таки выяснить, кто подбросил и откуда она. Для этого нужно ее разговорить, или стать ей другом.

Мысли – гадкие, подлые – носились в голове. Приостановить реабилитацию нельзя. Значит, массаж не менее пятнадцати сеансов и чип. Прогулки только с Мэгги, она не предаст, да и парк просто так не покинешь, палата под постоянным наблюдением. Это утешило. Но я, который ничего не чувствует, знал, что это подлые мысли.

Клиника доктора Мейсена. Вечер.

Лиз упорхнула с работы, заглянув и помахав рукой.

– Я иду ужинать в ресторан, – сказала она радостно. – С тобой же никуда никогда не сходишь, работа и секс.

– Разве плохая работа и плохой секс? - спросил просто так.

– Все отлично, Стив, отлично и то, и другое. Но я вдруг поняла, что мне хочется не просто, чтобы меня оттрахали до звездного оргазма. Чтобы я почувствовала, что не только получила дикий кайф от соития с обалденным самцом, но и удовольствие от того, что ты совершаешь это со мной, Лиз Познер, лично, а не с Мери или Сюзи из седьмой палаты.

– Но с тобой мне, пожалуй, лучше всего, я это всегда тебе говорил.

– Да, мы вместе классно проводим время, Стив. Спать мне есть с кем, вот только просыпаться не с кем.

Решил съехать с этой скользкой темы. Она ведь знала все про отсутствие у меня эмоций и все равно пыталась уязвить. Неужели у нее могут возникнуть серьезные отношения с кем-то? Ревность – эмоция, и даже она не про меня? На самом деле мне все равно, с кем она спит. Нет ее – найду другую. Я просто мужик, любящий секс, но ни к чему не привязанный, кроме работы. И это главное в жизни. Но где-то на задворках сознания существовало и тревожило некое убеждение, что это неправильно и так не должно быть. Я должен, обязан по какому-то данному мне от рождения праву быть супер альфа самцом. Должен существовать Великий Стив, властный, повелевающий всеми и вся, гроза, а для кого гроза – не знал, и не хотел знать. Меня и эта жизнь устраивала.

– Приятного тебе вечера, Лиз. Вкусно поесть, расслабиться и получить удовольствие.

Послал ей воздушный поцелуй. Займусь-ка просмотром предлагаемых новых технологий, а потом зайду к одной симпатичной, из выздоравливающих.

Клиника Доктора Мейсена. Утро.

Сегодня в клинике был морской день. Выздоравливающих пациентов и тех, кому было особо показано, возили к океану. У нас был свой бассейн, но белый песок и шум прибоя Солнечного побережья никакой бассейн не мог заменить. Всего-то около часа езды – и автобус подъезжает к принадлежащему клинике зданию на пляже. В море у нас натянута отличная сетка против кубомедуз. Расплодилась эта зараза, без сетки и купаться людям опасно. Почему-то их особенно много именно у нас в Кливленде. Хотя девушки и купаются-то редко. Так, побродят по берегу. Но это им полезно. На серфинг им сил не хватит, да и не разрешу. Пусть смотрят, как другие скользят по волнам и мечтают, что смогут так же, когда придут в норму. Может, все-таки взять туда Айю и поехать с ней самому, чтобы перестала меня бояться? И ее вид уже ни у кого не вызовет удивления, просто одна из пациенток, даже не самая изможденная.

Мои мысли все время возвращались к этой девушке. Уже и не просто врачебный интерес, а несвойственное желание, просто-таки наваждение, узнать о ней все. Что заставляет меня думать о ней все время? Врачебный интерес? Так у нее уже и не крайнее состояние. С задачей, сопоставимой с Божьей, я справился: из костей создал тело, и хорошенькое тело. Или непонятная мне способность скрывать эмоции? Подозреваю здесь что-то другое, грозящее разрушить мой уютный мирок, в котором было одно: работа, работа, работа.

Автобус уехал, персонал занялся своими обязанностями, а я, наконец, мог больше времени посвятить новым больным, написанию историй болезней и своим наблюдениям.

Но сначала я познакомил Сэма Бримта с нашим врачом и техником, работающим на томографе, а также с Питом Ремски, ответственным за техническое оборудование клиники, сказав, что Сэм у нас достаточно универсальный специалист по медоборудованию и имеет диплом Австралийского института мозга. Мне хочется, чтобы он нашел с ними общий язык. Логана отвел в отделение, где познакомил с тремя нашими массажистами и двумя врачами по лечебной физкультуре. Сказал, чтобы он поприсутствовал на нескольких сеансах, которые они проводят, и познакомился со спецификой работы с нашими пациентками, а также, чтобы они проследили за его работой во время его первых двух массажей. Больных для начала выбрал несложных, а напоследок оставил ему Айю. Вот за этим массажем прослежу лично, но из своего кабинета.

Палата Айи следующий день

Я сегодня много ходила по палате. Много – это сильно сказано, но для меня много. Почему-то хуже всего прежние способности обретали ноги. Да и горло не хотело издавать правильные звуки. Мэгги все советовала напевать что-нибудь, разрабатывать гортань. Я так и делала, то мычала, то рычала, то булькатила. Самой смешно. Сейчас была счастлива от того, что могу двигаться сама, без Мэгги. Она вывозила меня в парк на каталке, когда там никого не было, и я смотрела на эту красоту, но встать надолго не могла. А так хотелось пройтись по траве самой, своими ногами. Мэгги говорила, что тут не так далеко океан, и я мечтала его увидеть, пройтись босиком по воде, зачерпнуть пальцами песок, как раньше. Наш монастырь находился недалеко от моря, и я любила медитировать на берегу. А сейчас не могу сосредоточиться. Пытаюсь медитировать, но безуспешно. Почему – не знаю. Погрузиться в состояние углубленности в себя и сосредоточенности не получается. Подумала об этом, и радость прошла. Подошла к кровати. Включила музыку: сегодня уже не должно быть никаких лечебных мероприятий. Мэгги только ужин должна принести и ввести его в меня. Глотать так и не могла.

В двери провернулся ключ и в палату вошел парень. Это было очень странно. Кроме трех человек: Мэгги, Лиз и доктора Мейсена – меня никто не посещал, а тут незнакомый парень. Перед собой он катил высокий длинный узкий столик.

– Привет, – дружелюбно улыбнулся парень, – я пришел сделать тебе массаж. Я новый сотрудник, меня зовут Томас. Доктор Мейсен сказал, что тебя зовут Айя и тебе нужно сделать полный массаж тела.

Я промычала что-то от неожиданности и затрясла головой. Не хочу.

Парень явно ничего не понял, а потом в его глазах возникло осознание.

– Меня предупредили, что ты плохо говоришь, напиши, что ты хочешь сказать.

«Я не хочу, чтобы мне делали массаж. Мне его делает каждый день Мэгги», – написала я.

– Мэгги – это хорошо, но тебе нужен профессиональный массаж. Его назначил твой врач.

Я опять затрясла головой. Хватит мне поглаживаний Мейсена, так еще этот парень будет меня касаться. Это совершенно непозволительно. Я и при докторе стеснялась раздеться, но он видел меня еще когда я и пошевелиться не могла сама, а тут парень, и симпатичный. Я стала рассматривать его, а он меня.

Так и глядели друг на друга.

Волосы светлые, у нас таких не бывает, и глаза голубые. Много выше моих соплеменников. Я среди своих считалась высокой, но тут женщины были повыше меня, те же Лиз и Мэгги.

– Айя, не выдумывай. Я вот и столик массажный прикатил. Давай сделаю только массаж рук и ног, если не хочешь всего тела. Завтра договоришься с Мейсеном, а сегодня у меня первый рабочий день, и я не хочу, чтобы меня уволили из-за того, что я не смог договориться с пациенткой. Не капризничай.

«Не хочу», – опять написала я.

– Давай начнем с рук, если будет сильно неприятно, на них и остановимся. Ну, прошу. Не подводи меня.

Парень смотрел спокойно и выжидательно. Видно было, что это для него важно. И я согласилась.

– Давай я положу тебя на столик, так удобнее работать.

Он, казалась бы, без каких-либо усилий поднял и положил меня на него лицом вниз.

– Вот ведь какие красивые руки, – сказал он и начал мазать правую руку какой-то мазью.

Потом начал поглаживать пальцы, разминая каждый по очереди, нежно и трогательно. От слова трогать. Просто разминал так, что внутри все плавилось – в пальцах, а затем и выше в руке. Она, казалось, теряла кости и становилась одной мягкой массой. Вторая рука. Я не замечала время, так было хорошо.

– Айя, давай попробуем ноги, – сказал Томас. – Чуть-чуть попробуем. Не понравится – я остановлюсь.

И я опять согласилась. Когда массировал пальцы ног я, будто, нагрелась от его прикосновений до температуры пламени. Как хорошо. Я лежала и слушала, как умелые пальцы касаются меня, и мне было уютно под этими прикосновениями.

– Вот и все – тебе не было скучно? – спросил он.

Я помотала головой.

– В следующий раз я тебе что-нибудь расскажу Айя. О чём тебе рассказать?

Он произносил мое имя так мягко, что мне казалось, что он гладит меня по голове. Потом бережно переложил на кровать. Я взяла планшет, написала и показала ему.

– Расскажи про то, чем любишь заниматься.

– Хорошо. Тогда до завтра.

Я кивнула, он увез свой столик и закрыл дверь. А я лежала легкая, как пушинка, и почти счастливая. От чего только?

Клиника Доктора Мейсена.

Томас вез столик в отдел и улыбался. Чему, спрашивается? Устал как собака. Вначале внимательный просмотр четырех чужих массажей. Они тут неплохие специалисты, знают свое дело. Потом они смотрели, как он проводил два массажа, инспектировали, проверяли на профпригодность. Специфика работы с этими девушками имелась. Мышц у них почти нет, так, просто ниточки какие-то. Зато нервы толстые, воспаленные. Нельзя пережать, все аккуратно. Ювелирная работа. День, напряженный под завязку, еще и эта девушка, которая не хотела, чтобы ей делали массаж. И не поговоришь с ней – немая. Еле уговорил сделать массаж рук и ног. Но ей, видимо, понравилось. Ему тоже. Она такая какая-то... Задумался: какая? Кожа как шелк, хотя и жирового слоя нет. Мягкая, еще не совсем здоровая и упругая, но приятная на ощупь. Руки красивые, а ноги... Если бы не худоба, наверное, сказал бы, что это самые красивые ноги, которые он видел. Маленькие розовые пяточки, тонкие лодыжки, а сама…

И тут улыбка сползла с лица. Томас вспомнил, зачем он тут. А эта понравившаяся ему девушка может быть той, которую ему нужно найти. Вейлер говорил, чтобы он прежде всего обращал внимание на китаянок или девушек монголоидной расы. Таких в клинике он успел заметить еще двух, но они были из обслуживающего персонала. Правда, были еще три закрытые палаты, куда вход был запрещен. Личная территория. Полная конфиденциальность пациента, как ему сказали в клинике. А эта девушка, которой он сегодня делал массаж, она такая странная. И ему почему-то очень не хотелось, чтобы мумией оказалась именно она. Да и внешность у нее не монголоидная. Но до этого она тоже находилась в закрытой палате и к ней никого не пускали. Странным было многое, а главное – то, что ему так сразу повезло стать ее массажистом. Он уверял себя, что к такому своеобразному пациенту не пустили бы первого встречного, что ее должны прятать, что она не может быть такой молодой и хорошенькой. Не может она быть мумией. Он видел скелет на томограмме. Да, скелет был нестарого человека. Но он сегодня работал с девушкой до двадцати лет, вероятно, еще меньше. Как она могла уйти в самадхи и зачем? Это обычно делали старики. Говорить ли о своих наблюдениях Вейлеру или подождать? Он дал им время осмотреться. Томас решил повременить с докладом, пока не уяснит для себя некоторые вопросы.

Кабинет Доктора Мейсена

Стив закончил наблюдения за палатой Айи. Мысли от увиденного были неоднозначные. То, что Томас хороший массажист, понял сразу. То, что парень хорошо может ладить с пациентами, тоже. Волновало другое. Мейсен не получил ясного ответа на вопрос. Айя не хотела сначала делать массаж, и Томас ее уговорил, но только на руки и ноги. Она действительно стесняется и опасается мужчин. Вначале протестовала, но в процессе расслабилась и испуга не выказывала. Значит, боится все-таки его, хотя и Томасу, и ему не разрешила массажировать голову и тело. Попросить завтра Томаса сделать ей массаж головы и проследить за реакцией? Но что-то ему подсказывало, что она боялась все-таки именно его. Скрыла испуг, умело скрыла. Опыт не выказывать эмоции у нее имеется. Но для этого надо тренироваться, а он никогда не замечал ее медитирующей. Если она буддистка, то должна практиковать медитацию. Иначе как она научилась скрывать эмоции? Он опять не получил ответ. В который раз задал себе вопрос: может, он зря возится с ней? У него, в конце концов, еще есть другие пациенты. Вот он собирался зайти сегодня к Жанин. Поздновато, уже почти девять вечера, но если она не спит, почему бы и не зайти?

В комнате Жанин

В палатах обычно живут по две-три девушки. У нас только сразу после поступления помещают в палату непрерывного наблюдения со стеклянными стенками. Если девушка ведет себя адекватно – поселяют с кем-то или, уж если сильно хочет, индивидуально. Жанин поселили одну, но видеокамер никто не отменял. Думаю, она догадывалась. Она вела себя примерно: ела, пила и принимала процедуры и лекарства. Нам было важно понимать, победил ли организм жуткие последствия голодания. В таком состоянии, в каком к нам попадает большинство больных, с ними можно только на отвлеченные темы разговаривать. Вмешиваться в сознание, вернее, убирать эмоции, нельзя, только особо опасные эмоции.

Пошел в палату к Жанин. Девушка, по словам лечащего врача, пришла в состояние осознанной реальности. Она набрала за две недели три килограмма. Хорошо, но кому?

Поздоровался.

– Что-то вы поздновато, доктор, – недовольно произнесла она.

– Да так, дежурство у меня сегодня. Время как раз есть, чтобы лично увидеть, как продвигается процесс исцеления интересной больной.

– И что интересного расскажете интересной? – спросила она безжизненным голосом.

Девушка была не рада визиту, но ни испуга, ни обиды, ни даже отчаяния не наблюдалось. Что это с ней? Лучше бы рыдала, билась в истерике, чем это полное безразличие и пустота. Как увидишь эмоцию под именем пустота? Какая она? Просто серое облако вокруг головы. Вспомнился ее стишок:

Серая личность, серый лик,

Серая комната, серый миг.

И кажется, дальше…

Зачем дано мне это тело,

Что все могло и все хотело?

А ведь она умница. И это не депрессия. Пус-то-та. Пустырь, даже не поросший травой. Плохо работает ее лечащий врач доктор Тимоти. А ведь первые две недели - это просто обследование, общее оздоровление и откармливание по отлаженной программе. Как он мог пропустить погружение пациентки в такое состояние? Сам он тоже виноват. Забегал в палату, смотрел анализы, не видел запредельных отрицательных эмоций, а пустоту-то и пропустил. Просмотрел. А из хаоса мыслей и пустоты в сознании человека тяжело вытаскивать. Попытался разговорить, но понял, что это совершенно бесполезно и без флоат-камеры не обойтись. Поговорить удастся, возможно, только после сеанса. Ее надо срочно вытаскивать из этого тумана, пока он не поглотил ее полностью. Истерика в тысячу раз лучше.

– Мне жаль, и я тебе сочувствую, Жанин. Правда, сочувствую. Одному рад, что спасли тебя от смерти. Я так полагаю, ты экспериментировала с собой по методу Акутагавы и, как он, сдавливала шею веревкой по секундомеру? Так? Вычисляла, как долго может длиться время умирания. Тебя прервали в этой игре, и вот ты и не сожалеешь, что не умерла, и не чувствуешь радости, что жива. Закономерно. Но это проходит. Хочешь, я заберу часть твоих отрицательных эмоций?

Даже не удивилась. И так же безразлично смотрела на меня.

– Заберете пустоту? Заберете черную дыру, втянете в себя или…, – и она посмотрел на меня внимательно.

Явно хотела сказать: «Поделитесь со мной своей радостью».

Но… замолчала, пристально меня разглядывая. Умные глаза.

Но я прервал ее и резко сказал:

– Я, собственно, пришел забрать тебя на процедуру, идем, займемся с тобой снятием аутоагрессии.  Ты слышала о флоат-камере?

– Я много чего слышала. Поместите меня в стеклянный изолятор, извините, аквариум, и будете наблюдать, как за рыбкой.

– Наблюдать не смогу, там полная темнота. Это почти обычная спа-камера, только полностью изолированная от внешних раздражителей. Туда не проникают звуки, свет и запахи. Она заполнена очень концентрированным соляным раствором, температура которого соответствует температуре человеческого тела. Ты разденешься, опустишься в воду и будешь пребывать как бы в невесомости. У тебя сейчас пустота внутри и, находясь внутри камеры, на тебя не будет ничего давить. Эти ощущения взаимно нивелируются. И тебе станет легче. Первый раз побудешь там недолго. Пошли.

Через семь минут я открыл камеру и вынул из нее девушку. Накинул на нее халат, посадил в каталку, так как она была очень слаба, и довез до палаты.

– Почему Вы возитесь со мной, у вас мало обслуживающего персонала? – спросила Жанин ехидно.

«Полегчало», – подумал я, но промолчал.

– А вы интересный доктор.

И сквозь пустоту мелькнул лучик любопытства, удивления.

– Чем же я любопытен?

– Да тем, что у Вас нет ни радости, которой Вы можете поделиться, ни жалости, чтобы искренне погладить по голове и утереть сопли растроганной вниманием девице. В вас почти нет эмоций, доктор. Я думала, такого не бывает. Только когда, вот как у меня, пустота.

Если бы мог истинно удивляться, наверное, удивился бы. Она видит или чувствует эмоции, как я? Еще одна ненормальная. У Мумии эмоции были, она их прятала. У Жанин в нормальном состоянии тоже, а вот у меня... У меня их, считай, не было, и она это поняла. Песец. Как с ней работать? Но эмоции эмоциями, а голова работает, поэтому поговорим как «не такой с не такой».

– Жанин, а как ты видишь эмоции?

– Я их не вижу, просто чувствую – в голове происходит понимание, что этот человек трусит, а этот обижен, а этот хочет меня трахнуть, хотя делает вид, что хочет поговорить о новой выставке или статье. Ощущаю главенствующую эмоцию, не весь сложный набор. Но и этого достаточно, чтобы перестать желать общения с людьми, особенно с мужчинами. После общения с людьми хочется вернуться домой в мой собственный ад, потому что в другом аду мне нет места.

– Но ты ведь работаешь в журнале, ты журналист, а это означает постоянную работу с людьми? Эта способность появилось уже после выбора профессии?

– К сожалению, довольно поздно, в институте, если бы раньше, наверно, выбрала бы другую или лучше привыкла бы. Но жить надо, а профессия требует общения. Пытаюсь стать блогером, чтобы никого не видеть в реале. Виртуальное общение, еда по интернету.

– Тебе тяжело чувствовать эмоции, но ведь это можно использовать в твоей профессии?

– Я была довольно сильным эмпатом к тому же. Понимала то, что в данный момент чувствуют другие, хотя и не говорят об этом вслух. И еще – я непроизвольно откликалась на чувства и состояние человека, с которым общалась. Я могла утешать и делиться позитивными эмоциями с другими. Прежде всего, конечно, с близкими и друзьями. Я делилась с ними своей радостью, увеличивала чувство их уверенности в себе, настраивала на позитив, когда было нужно. Незначительно, но им помогало. А потом устала, выдохлась и поняла, что все это не только бесполезно, но и вредно – я боялась стать такой же, как они. Они своими эмоциями начали отравлять меня.

– Жанин, мы иногда можем позволить людям влиять на наше внутреннее состояние, но мы не должны идентифицировать себя с ними. В этом твоя ошибка. Нельзя отдавать себя всем подряд.

Жанин посмотрела на меня грустными глазами, в которых, как ни странно, сквозило сочувствие.

– А как Вы живете?

– Хорошо живу. Делаю свою работу. Мне не холодно и не жарко. У меня, Жанин, есть уникальное свойство забирать эмоции, прежде всего, негативные. Я не сопереживаю, я просто вижу их, в прямом смысле вижу и забираю отрицательные, насколько могу забрать, но не в себя, а выбрасываю их куда-то, не знаю куда, впрочем. Но это моя тайна. Ты ведь не расскажешь об этом? Или вдруг напишешь в блоге?

– Просите не писать – значит, не напишу. Я сейчас и не пишу ничего.

– Жанин, давай попробуем поработать вместе. Попробуй мне что-то передать. Вдруг у меня получится что-то почувствовать. Так иногда хочется понять, как это – чувствовать.

Девушка смотрела на меня с недоверием. Но явно обдумывала предложение. Я понял, что ей это тяжело и перевел разговор на тему, которую любят обсуждать девушки.

– Давай об этом поговорим, когда тебе станет лучше, хорошо? А сейчас спрошу личное: с мужчинами тоже в основном общалась по интернету?

Она улыбнулась. Все-таки инстинкт сексуальных отношений у нас настолько древний, что вытравить его сложно, но пригасить можно.

– Иногда да. В начале года такой роман закрутила. Хотите послушать? Сейчас найду. Это запись в лэптопе, слушайте:

Он: Я нахожу тебя такой чистой ... такой деликатной ... Я боюсь тронуть тебя. Я не могу терпеть ни единой царапины на теле моей любви. Если я буду тем, кто я ...то страны и границы для меня несущественны. Пожалуйста... пусть придет время... Ты будешь в моих руках. В конце миров... И я умру на твоих коленях. Ты не веришь, что у меня есть желания?

Она: Конечно, верю, как без желаний.

Он: Я мужчина... Я просто контролировал эти желания годами. Я сохранил их для того, кто меня полюбит... и ты меня любишь, я чувствую.

Она: Я буду ждать... но только если ты обещаешь, что мы увидим друг друга в теле, и ты меня обнимешь.

Он: Конечно.

Она: Я думала, что ты сумасшедший, я боялась тебя вначале.

Он: Псих? Почему? Я очень стабильный человек. Я стою, как гора. До самой смерти.

Она: Мне хотелось думать, что ты сумасшедший. Ну как можно признаваться в любви по переписке?

Он: Я вижу тебя сквозь пространство и время. Я жил и ждал тебя. Я общался с твоей душой. Я люблю тебя. Я просто люблю. Продолжай улыбаться. Я знаю, ты улыбаешься.

Она: Спокойной ночи.

Он: Скажи... скажи, что любовь, которую мы чувствуем друг к другу, самая чистая и истинная... скажи это.

Она: Да.

Он: Это самое чистое и истинное... Солнце, ветер, земля, огонь, небо и вода являются свидетелями.

– Доктор, меня штормило от этой переписки, я чувствовала вину, что разбудила его, мне казалось, что я все испортила. Запятнала своей грязью и помыслами этого человека. Я думала, что нельзя верить, нельзя придумывать человека, нельзя любить, не проверив его чувства. Я предложила нам встретиться. И…

– И чем закончилась эта романтика?

– В день, когда он должен был вылетать ко мне, он умер от инфаркта. Мне написала его сестра, когда он перестал выходить на связь. Она прислала запись с похорон. Это правда, именно он умер. Я ведь журналист и давно знала, с кем переписываюсь, не так уж трудно определить в наш век неконфиденциальности с кем имеешь дело. А у него, и правда, не было даже моего фото. Он только представлял меня. Жил только в виртуальном мире, а когда виртуальность смогла стать действительностью, сердце не выдержало этого.

Я сидел и смотрел на девушку. Придуманная любовь, придуманные отношения, вся жизнь в виртуале. Страх действительности. Дожились. Постарался уйти от разговора об этом новом поколении гугл. Этот монстр даже после вселенской катастрофы не переставал тянуть щупальца по всему миру. Процессы зависимости нас от компьютеров нельзя остановить. Они развивались не так стремительно, как 200 лет назад, притихли почти на сто пятьдесят лет, но опять наверстывали упущенное ими время.

– Тебе работа в журнале не нравилась?

– А что можно написать в журнале «Мужчина в твоей жизни»? Бред, пошлятину и сплетни. Тот, кто вел колонки об одежде, еще держался, спокойно. Я пыталась писать пусть маленькие, но психологические заметки. Большие статьи никто не читает. Когда брала интервью у жен политиков, отмечала наличие у большинства презрения, доходящего до ненависти, к своим «нужным» мужьям за то, что они, по сути дела, их содержанки, только официально оформленные. За то, что они должны ходить с ними на званые вечера. За то, что должны преданно смотреть в глаза и честно в кинокамеры. Говорить хорошее про своих «козлов» во время предвыборных компаний. А в душе хотеть послать их подальше, показать им средний палец. Они дышат желанием рассказать мне про их любовниц и любовников, про их извращенную психику, взятки, тупость, трусость, жадность и многое другое. Но нет. Меня захлестывала их ненависть, а из алых губок лился елей. Это противоречие между словами и их эмоциями съедало, раздирало меня на части. Ненавидела интервью. Говорю, дома еще можно было работать.

– Повторю, Жанин – мы не должны идентифицировать себя с другими. В этом твоя ошибка. Ну, слушаю дальше.

– После смерти того парня завела роман не виртуальный. Запретила себе чувствовать его эмоции, как уши заткнула ватой, а глаза закрыла. Тогда пустила в душу пустоту в первый раз. Плохо получалось, но хотела чего-то такого, как у всех. Не вышло.

– Я помню, ты рассказывала.

– И после этого увлечение похуданием. Одно время казалось, что я потеряла контроль надо всем, не верю никому и ничему. Вот тут и пришла эта анорексия, где еда или не-еда становятся единственной "по-настоящему контролируемой" возможностью в жизни, в то время как потерян контроль над всеми, или почти всеми, остальными областями жизни. Даже стала активно писать заметки в блоге популярного сообщества «40 кг». Пользовалась успехом, кстати. Но потом...

– Да-да, волосы стали выпадать и т.д. Я знаю, что потом, Жанин. Знаю. Хорошо, что попала к нам. Исправим. Обещаю. Ты-то с твоими мозгами не должна считать, что взаимоотношения между людьми - касаются ли они работы или интимной сферы - в первую очередь определяются внешним видом, фигурой и массой тела.

– Откуда тогда эта точка конца главы в жизни, эта печаль?

– Могу сказать и по-научному: в области латерального гипоталамуса также происходит «трансляция эмоций», особенно эмоций печали и страдания, которые могут выступать активаторами поиска смысла. У тебя имеется склонность к навязчивым состояниям, стремление к совершенству, высокий уровень тревожности. И твой мозг обманывает тебя. Ты видишь в зеркале чужого человека.

– Я вижу в зеркале чужого человека?

– И даже не совсем ты. Это то, что подсовывает твой в данном случае несколько дефектный мозг.

– Вы хотите сказать, что у меня шизофрения, и я не отличаю, где реальность, а где нет?

– Что за глупости. У тебя нет шизофрении. Там все сложнее, но твой мозг тебя действительно обманывает, и очень успешно. Ты ведь знаешь картинки- иллюзии? Те, в которых как будто бы происходит движение или картинка становится выпуклой. Того же Эшера вспомни. Твой мозг играет с тобой и пока побеждает. Давай я покажу тебе, как можно просто обмануть мозг. Пойдем в отделение медицинского оборудования. У нас есть прибор и, если ты согласишься, то, увидишь, надев специальные очки… впрочем, лучше завтра. Сегодня уже поздно. Можно я тебя сфотографирую?

–Зачем?

– Для научных целей, конечно.

– Я фотографироваться не хочу, не люблю себя.

– Зря. Ты интересная, но мне нужно сейчас не твое лицо, а твое тело.

Тут Жанин выдала свечу, достойную истинной анорексички, психопатки. Я спровоцировал ее. Она стала бегать по палате и орать так, что к нам заглянул санитар.

Она выкрикивала разные глупости:

– Я его не люблю, я ненавижу это жирное свиноподобное тело. Его надо кромсать кусок за куском, отрезая лишний жир с ляжек, жопы и других мест. Надо сделать пластику по удалению жира. Но они не верят, что там есть жир, смеются, издеваются. Надоело, устала, не хочу, – и разрыдалась, упав на кровать.

– О! – я засмеялся. – У тебя уже эмоции, а не пустота. Уверяю, что даже к зеркалу в ванне ты поворачиваешься спиной, чтобы не видеть себя.

– Ненавижу, – кричала она снова, вскочив с постели. – Я поправилась за две недели на три килограмма. Доктор, дайте слабительное и перестаньте кормить насильно и под контролем.

– Увы, Жанин. Тебе не дадут обратиться к «Мии» ( PS: от слова «булимия»). И не дадут воспользоваться очищением желудка через рвоту, приемом слабительного или промыванием кишечника при помощи клизмы, как ты делала дома. Не дури. Давай фотографироваться. Ну, не стесняйся, я же врач. И вот сейчас я немного подзаберу у тебя твою ненависть к себе. Будешь поспокойнее.

Я знал, как важны тактильные касания для прекращения истерик, поэтому подошел поближе, и коснулся руки Жанин. Тактильную терапию давно и успешно используют в психиатрии. Некоторые «продвинутые врачи» в рецепте с перечнем медикаментов даже делают особые отметки: «семь объятий ежедневно», и указывают рекомендованную дневную норму поцелуев.

Я обнял ее и погладил. Провел пальцами по ключицам и скулам. Кожа у нее уже приятная на ощупь, не такая сухая и пергаментная, как вначале. Ненависть к себе, что сейчас змеей окружала талию и шею Жанин, убрать на некоторое время не так уж сложно. Так, чепуха чепуховая. У скольких дев я ее забирал, но она, эта ненависть к себе, была упертая и маниакально появлялась снова и снова, хотя и ослабевала раз от раза. Ненависть убрать не очень сложно, главное – убрать из головы обман, эту иллюзию про тело, а вот это – долго и непросто. Девушка постепенно затихала и успокаивалась. Я по-отечески поцеловал ее сначала в лобик, а потом, тоже, конечно, в профилактических целях, за ушком и в шею.

– Успокоилась?

Она кивнула.

– Давай сфотографирую.

Жанин не разделась полностью, только сбросила с плеч халат и повернулась ко мне спиной. Я достал телефон и сделал очередную фотографию. Сколько их у меня, фото этих изможденных девушек. Если они полностью исцеляются, я отдаю их, чтобы знали и помнили.

Я еще раз на прощание провел рукой по горящей коже щек и покинул палату.

А в это время.

Томас закончил такой сложный день и шел на выход. Его догнал Сэм Бримт. Они никогда не были друзьями – коллеги, не больше. Разные интересы, да и по работе почти не пересекались до этого инцидента со статуей.

Сэм заговорил первым:

– Я думаю, она тут была, эта мумия, возможно, даже еще есть.

Томас глядел на него выжидающе.

– В день, когда она пропала из подвала, томограф включался во внерабочее время. Инженера по томографу в это время уже не было на работе. Значит, включение было внеплановым и с разрешения руководителя клиники. Через месяц такое же внеплановое тайное включение повторилось. Я думаю, они прячут ее где-то здесь. Думаю, Мейсену это известно. Но я не могу просто так лезть в чуланы и закрытые помещения. Постараюсь втереться в доверие к инженеру по обслуживанию оборудования. Тут такое множество техники и такие интересные приборы, просто дух захватывает. С удовольствием бы у них работал. А ты что узнал?

– Да так, пока ничего, – Томас неопределенно пожал плечами. – Первый же рабочий день, что можно узнать? Будем искать.

Они уже дошли до стоянки автомобилей, разошлись и поехали по домам.

Томас жил недалеко. Приехал, перехватил что-то простенькое из еды – от усталости пропал аппетит – и взял планшет. Прежде, чем идти с докладом к Вейлеру, нужно разобраться в его игре, а то, что он что-то скрывал, это точно. Что ему было нужно? Он стал думать и записывать выводы. Итак:

1. Найти мумию и вернуть находку хозяину статуи – смешно, за реставрацию уже заплачено. Скандал никому не нужен. Версия отпадает.

2. Убрать свидетеля позора в виде ожившего артефакта – вероятный вариант, но глупый, а Вейлер не дурак. Вряд ли верная гипотеза.

Томас подумал и записал:

3. Про сенсацию и значимость открытия мирового значения я мог поверить только от неожиданности предложения в кабинете Вейлера. Почему – см. пункт первый. Найти другой поддельный саркофаг и сказать, что они извлекли из него мумию, но она оказалась живой, они отправили ее в клинику доктора Мейсена на реабилитацию, а потом предоставить данные журналистам как научную сенсацию. Ха, ха, ха. Хотя… Томас догадывался, что Вейлер умел и подделывал предметы старины. Тогда возможно. Но что-то не срастается в этой версии. Хотя? Оставляем вопрос открытым.

4. Тут что-то поважней. Закрыть лабораторию реставрации на не очень необходимый дорогостоящий ремонт, внедрить своих сотрудников в чужую клинику. Тут должна быть более значимая причина. Что может знать девушка, пребывающая в самадхи тысячу лет?

А) Она знает, как войти в такое длительное состояние самадхи и не умереть.

Б) Она знает рецепт, как не умереть. То есть, как жить долго и очень долго.

«Он ищет рецепт бессмертия», – пронзила Томаса мысль. Только это может подвигнуть его хитрого и довольно прагматичного шефа на такие действия. Поэтому ему нужна девушка живой, здоровой и расположенной этим секретом поделиться. Для этого нужен он, Томас. Его миссия – найти девушку, проконтролировать ее состояние до выздоровления, а потом помочь ее выкрасть из клиники. Вот это похоже на правду.

Мысль бежала быстрее пальцев, набирающих текст.

Доктор Мейсен не знает предисторию попавшей к нему в клинику девушки из саркофага. Если бы он знал, откуда она к нему попала, то уже вышел бы на контакт с Вейлером. Раз не вышел, значит, ничего не знает про статую Будды. Считает девушку удивительным физиологическим чудом, но не подозревает о ее тысячелетней истории. Занятно. У каждого своя игра. Игроков сейчас четверо:

1. Доктор Вейлер – хочет узнать секрет бессмертия (самый опасный игрок).

2. Доктор Мейсен – он пытается разобраться в феномене выживания исхудавшей до состояния мумии девушки.

3. Сама девушка – она хочет…? – вот чего она хочет, он не знал, но хотел узнать, и теперь в игру вступает он.

4. Томас Логан. Что нужно ему? Ему просто интересно. И еще ему не хочется, чтобы эти «доктора» использовали девушку в своих целях.

Он, как истинный мужчина, хотел быть в игре первым. И он считал, что просто по закону молодым везде всегда дорога, он обставит этих старых мудаков.

Томас посмотрел на набранный текст, посчитал его логически выверенным и пошел в спальню. Но еще долго ворочался от усталости, суетного дня, а главное, от перебора возможных вариантов события и просчета, где он может ошибаться.

А время бежало в клинике доктора Мейсена.

Стив Мейсен запретил себе ранее, чем через неделю, выяснять какие-либо отношения с Айей. Сказал, что дает ей неделю – надо держать слово. Для себя он даже решил, что пусть это будет десять дней для того, чтобы она прониклась к нему доверием и рассказала потом о себе побольше. Просматривал записи видеокамер из ее палаты у себя в кабинете, общался коротко во время обычного врачебного осмотра, но ничего пугающего ее не предпринимал. Он наблюдал за массажистом и пациенткой и хмурился от понимания, что что-то пропускает, но отодвигал решение на потом. Сейчас, эту неделю, он был занят Жанин.

Они неоднократно прошли с ней неприятную процедуру, когда на голову надевают очки и человек видит себя как бы со стороны, не всегда понимая, кто перед ним. Прибор транслирует в мозг свой обман и заставляет пациента угадывать реальность или нереальность увиденного. Эта процедура очень раскачивала сознание и разбивала обманную иллюзию анорексичек.

Также была ежедневная Флоп-камера. В полной темноте и невесомости тело и сознание Жанин расслаблялись, и она потом легче шла на контакт. Она уже два раза принимала зеркальные ванны, когда твое тело видно со всех сторон и женщина из медперсонала, находящаяся рядом, сравнивает, подтверждая истинность твоей внешности. Шаг за шагом он лечил ее. Другие пациентки тоже существовали. Он следил за ними как обычно, но ему почему-то очень хотелось вылечить Жанин. Причину этого он объяснял желанием укрепить ее способности к эмпатии и главное – к трансляции своих эмоций другим. Он хотел почувствовать эмоции. Хотел узнать, как это – чувствовать.

В этот раз они с Жанин собирались попробовать один новый прибор в лаборатории инструментальной диагностики. Что-то тоже связанное с усилением восприятия действительности.

В смежной комнате сидел Сэм Бримт и чинил какой-то прибор. Парень почти перебрался работать в инструментальную лабораторию. Там ему было значительно интереснее, чем просто обслуживать томограф. Хорошо штатный работник на этом приборе еще не уехал в другой город, и исправно ходил на работу и выполнял свои обязанности. Он проверил знания Сэма как техника по обслуживанию аппарата и сказал, что он знаком с томографом прекрасно и ему нечему его учить. Поэтому Бримт мог почти все рабочее время ковыряться в неисправном или изучать вновь поступившее оборудование. Он налаживал его, проверял сбоящее и тестировал на правильность работы.

Нужный Мейсену прибор был новым, а помогающий им оператор по оборудованию куда-то вышел. Мейсен позвал помочь разобраться с ним Сэма. Парень посмотрел инструкцию, усмехнулся и сказал:

– Я знаю, что это за изобретение. Оно позволяет острее воспринимать окружающий мир, усиливая ощущения увиденного. Все становится более ярким: краски, звуки, эмоции. Но эффект держится недолго. Я тоже сделал прибор для определения эмоциональной составляющей. Правда, мой прибор немного для другого – он позволяет людям лучше чувствовать друг друга.

Мейсен посмотрел на парня, которого даже не замечал, настолько он был тихим.

– Ты сам сделал такой сложный прибор? – спросил ровным голосом.

– Некоторые узлы в нем были моим дипломным проектом, но магистратуру я не закончил и не доработал его тогда. Доделывал сам после. Хочу проверить и запатентовать.

– А на ком уже пробовал?

– На себе и некоторых друзьях. Он парный – для работы пациента с врачом. Он абсолютно безопасный. Основан на работе зеркальных нейронов.

Парень еще долго что-то рассказывал, а Стив смотрел и размышлял. Он предполагал, что именно из-за сбоя в работе зеркальных нейронов у него, вероятно, нарушена способность к сопереживанию и вообще способность чувствовать.

– Если хочешь, – сказал он спокойно, – приноси его завтра, мы с тобой попробуем, как он работает друг на друге.

– А можно мы с тобой вдвоем его опробуем? – спросила вдруг Жанин, пристально глядя на Стива.

– А не боишься?

– Нет, совершенно. Даже очень интересно. Давно мне не было интересно. Сейчас хочу поучаствовать в чем-то.

– Приноси завтра прибор, – сказал Мейсен парню и уловил, увидел яркую вспышку счастья, а гордость птицей взвилась прямо под потолок.

Через некоторое время в палате Айи.

Томас, как обычно, вкатил массажный столик и собирался перекладывать на него Айю. Девушка уже позволила ему делать массаж спины. Он целый час наслаждался прикосновениями к ее телу. Томас не был влюбчив. Девушки не обходили его вниманием, но дальше мимолетных связей отношения ни с кем не заходили. Он искренне считал, что «единственный мужчина, которому повезло в любви – это холостяк». А эта девушка заставила усомниться в незыблемости его позиций. Ему не хотелось, чтобы кто-то, кроме него, делал ей даже массаж, а уж другое... Он не узнавал себя. Он хотел, чтобы она выздоровела. Очень хотел.

Пару дней назад он посоветовал ее медсестре Мэгги по возможности вынимать из носа трубочку для кормления перед его работой. Сделанный им массаж шеи помог снять некоторые спазмы гортани. Айя смогла сказать не только «ма-ма», но и «ой», «мой» и еще несколько слов. И еще она проглотила две ложки бульона самостоятельно. Все были очень рады.

В тот момент, когда он поправлял одеяло на столике, дверь в палату открылась, и в проёме показался Сэм с сияющими глазами.

– Томас, – проговорил он восторженно, – мой прибор завтра будет опробован. Это возможность серьезно продвинуться в его испытании. Представляешь?

Томас ничего не понял.

– Ты зачем вломился в палату, подождать не мог?

– Не мог, искал тебя, чтобы рассказать. Ты представляешь… – и он опять произнес речь о свалившейся на него удаче.

Томас смотрел на Сэма. Сэм вообще никого не видел. И счастье, что они не увидели, как дрогнула и закрыла глаза Айя. Она узнала Сэма. Это они вместе с Томасом помещали ее в томограф, когда ее тело еще находилось внутри саркофага. Она отчетливо сейчас вспомнила голос Томаса и их разговор в лаборатории. То-то вначале он показался ей знакомым. Они обсуждали ее скелет на изображении, полученном в томографе. И она воочию узнала Сэма, тащившего ее с каким-то парнем в подвал клиники, где она сейчас находилась. Ее сознание тогда выходило за пределы саркофага и видело всё вокруг, поэтому она сейчас и узнала его.

– Давай вечером расскажешь, – сказал Томас. – Я работаю. Сюда вообще нельзя заходить, я забыл закрыть дверь на ключ. Извини. Я рад за тебя. Это здорово, но извини.

Он подошел к двери, вытолкал Сэма и повернул ключ. Айя изваянием сидела на кровати. Ей понадобилась вся ее выдержка, чтобы не разрыдаться. Предательство. И этот предал. Они охотятся за ней и ищут. Рецепт бессмертия, который вложил в статую отец, сыграл плохую службу. Вероятно, Вейлер, его начальник, догадывается, кто она и где, раз оба его сотрудника здесь в клинике. Но раз ее еще не похитили, значит, не уверены, какая именно девушка им нужна. Что же делать?

«Сейчас только бы не выдать ни взглядом, ни жестом, что догадалась. Только бы не выдать, а что делать – подумаю позже», – мелькнула мысль.

Она протянула Томасу планшет, в котором еще вчера написала: «Ты интересуешься историей, а мне интересно, как ты ее представляешь. Расскажи свою версию событий 200-летней давности. Что, по-твоему, тогда произошло в мире?»

Томас вынул у нее трубку для кормления, осторожно поднял и положил на массажный столик. Он начал массаж с рук, потом поднялся выше, она, как всегда, быстро согрелась под его сильными пальцами и стала слушать.

– Версий начала этого вселенского кошмара много, но в основном, на мой взгляд, все сводится к одной причине. В 2033 году Китай возглавил всю мировую экономику. Америка стала второй, что ее очень задевало. Китай диктовал свои условия всем и во всем. То, что в средние века китайские императоры считали Поднебесную центром мира, наконец, стало действительностью. Китайцы покорили мир. Их рабочие собирали машины, оборудование для всего мира, выращивали продукты и шили одежду и обувь, короче, все. Практически на всем, что покупалось, стояла марка «Сделано в Китае». Китайцы захватили всю строительную индустрию Америки. Их дети составляли девяносто процентов учащихся элитных школ в той же Америке. Они тихой сапой заселили Сибирь в России. В это время старушка Европа изнывала от непосильной тяжести – засилья иммигрантов из стран Африки и Азии. Евросоюз распался. Во многих странах пришли к власти правые, и поднял голову национализм. Мигрантов и их потомков стали выселять. Вспыхнули бунты, и совсем не мелкие.

Америка прекратила давать разрешение на въезд эмигрантов. А китайцев в мире уже было более 2 млрд. человек. Индусов, кстати, тоже. После расшифровки человеческой ДНК и определения преобладающих гаплогрупп той или иной нации, только ленивый не подумал бы, как это использовать. Не знаю, кто уж конкретно, думаю, что многие, разрабатывали биологическое оружие, направленное на заражение и уничтожение определенной нации.

Томас приступил к массажу ног. Девушке было страшно слушать. Она была чрезвычайно напряжена. Поэтому Томас спросил:

– Может, не стоит рассказывать о том, что было дальше? Ты не можешь расслабиться, а мы ведь делаем массаж.

Айя затрясла головой. Ей нужно узнать все, может, другого раза и не будет, она кое-что поняла из телевизионных программ, но хотелось узнать больше.

Томас продолжил:

– «Кому было выгодно уменьшить влияние Китая?», – спросили бы в детективе. Да всем могущественным мировым лидерам: и Европе, и Америке, и Японии, и России, в том числе. Кто разрабатывал генетическое оружие? Да все выше перечисленные. Этим, думаю, занимались все страны с развитой биоинженерией. Кто создал и применил этот вирус – уже не узнать, возможно, произошла просто утечка. Однако никто не ожидал такого мирового апокалипсиса. Как я уже сказал, в 2033 году Китай правил миром, не Америка, не Европа, не Россия. С него и началась напасть. Почти одновременно сразу в десяти самых крупных городах Китая начали болеть люди. Первых больных обнаружили ползущими к рекам Янцзы и какой- то там Цзя… с длинным названием (Рs. Цзялинцзян), в долине которых находился город Чунцин. Они достигали воды, пили, окунались в реки и умирали в течение 30 минут. Вода уносила тела дальше. Перезаражение шло через воду. Тридцатичетырёхмиллионный город вымер в течение месяца, как, впрочем, и другие города страны. Люди бежали в малонаселенные районы, разнося инфекцию. Правительство Китая в это время находилось в состоянии вооруженного конфликта с Индией. Кто-то там решил, что это дело индусов. «Пропадать – так всем» – решило китайское правительство, и на территорию Индии, на город Дели и несколько других крупных городов, были сброшены атомные бомбы. Индии не стало. Китай вымирал быстро и необратимо. Эпидемия выкашивала сначала всех носителей гаплогруппы О3, О2, О1, к которой относилось большинство китайцев. Но пандемия расширялась, захватывая и население с другими гаплогруппами. Она перекинулась на обладателей довольно древней гаплогруппы Д, затем гаплогруппы С3 – условно монголоидной (к которой относилась значительная часть американских индейцев, потомков монголоидов). Погибло практически все монголоидное население мира – буряты, корейцы, японцы. Китайцев, проживающих в Америке, это тоже не миновало. Мертвые были везде, но вода забрала большинство тел.

Правительство Австралии среагировало в первый день сообщения об эпидемии в Китае. Думаю, разведка хорошо работала, и они были предупреждены о возможном применении вируса. Весь, пусть и не такой большой, военно-морской флот вышел в море и кольцом окружил страну. Был дан приказ и отправлено сообщение в эфир – любое судно, входившее в акваторию ближе, чем на 200 км к Австралии, будет уничтожено: лодка ли, яхта, пассажирское судно, самолет. Америка пригрозила Австралии санкциями, но они поздно поняли, что подобные действия надо было делать самим. Вся мировая экономика рассыпалась, как карточный домик. Боялись всех и вся. Все население Австралии составляло к тому моменту немногим более 25 млн. человек. Азиаты составляли 8% населения. Их постигла незавидная участь. Ты знаешь, что пустыни Австралии в основном расположены на северо-западе континента и занимают более 40% площади страны, где-то около 4-х млн. км2. Правительство решило, что в этиологию заболевания входит стремление заразившегося человека к воде. Например, у многих видов бабочек гусеницы, зараженные вирусом, поднимаются на верхушку стебелька растения и гибнут там, а потом ветер и дождь разносит инфекцию. Так и тут. Выдвинули предположение, что отсутствие воды ограничит эпидемию в случае, если заболевание проникнет на территорию Австралии. Поэтому по решению парламента около полумиллиона человек, имеющих монголоидную внешность, а позднее, после поголовной проверки ДНК у всего населения, всех носителей соответствующих гаплогрупп, свезли в пустыню и закрыли в резервациях. С самолетов им сбрасывали воду, пищу, медикаменты, одежду. Но разрешения на выход из пустыни в течение 150 лет не было никому. В резервации в самом начале было отправлено около 500 тысяч человек, а через 150 лет там осталось не более 100 тысяч. Тяжело жить в пустыне. Пятьдесят лет назад молодым людям после тщательной проверки разрешили вернуться в большой мир.

Осадное положение в стране сохранено до сих пор. Ни один корабль не приближается к берегам Австралии ближе, чем на двести километров. Самолеты сбиваются. Если кто-то уезжает из страны, то это навсегда. Возврата нет. Сейчас жизнь восстанавливается. Налаживается производство, развиваются технологии, которых у нас ранее не было. Но население страны все равно уменьшилось. Рождаемость упала, и теперь в Австралии проживает не более 20 млн. человек. Зато развивается робототехника. Роботами стараются заменить людей. И очень преуспевают в этом. Люди становятся ненужными.

Когда он переворачивал меня на спину, чтобы помассажировать гортань, я прервала его, потянулась за планшетом и написала: «Что, Китай теперь совсем безжизненный, как и Индия, и многие другие страны? И почему об этом почти не говорят по телевизору? А как Япония?»

– Зачем пугать и расстраивать население? Люди любят спорт, концерты и сериалы. Вот их и крутят. Индия почти вся разрушена и имеет высокий радиационный фон. Особенно в районе Дели. Вряд ли там кто-то сможет жить в ближайшее время. Возможно, кто-то проживает в горах.

С Японией особая история, грустная, как и все эти истории. Америка давно не отличалась человеколюбием. А тогда Ку-клус-клан возобновил действия: его приверженцы вешали и сжигали как черных, так и арабов. Никто их не останавливал. Стычки, переселения, гибель. Гражданская война. Кто-то пустил слух, что негры тоже могут быть носителями инфекции, которая погубит вообще всех, и начался геноцид. «Человеколюбиво» их отправляли в опустевшую Японию. Переселяли без права выезжать из страны. Япония тогда имела высокоразвитое производство и инфраструктуру. Считалось, что там они смогут жить припеваючи. Увы. Все пришло в упадок. Опустились, выродились, разрушили. Но живут. Как – трудно сказать.

Китай не населен. Люди есть только на севере страны. Чуть выше по течению Янзы есть, говорят, городок, где проживают немногочисленные представители европеоидной расы и потомки Чингисхана, которые имеют европейский гаплотип. Как выяснилось, к началу 2033 года в мире насчитывалось около 16 млн. мужчин, имеющих своеобразный гаплотип. Они жили и в Монголии, и в Китае, и в Сибири, и на Алтае. Эти мужчины, при наличии, как правило, монголоидной внешности, имели европейский гаплотип, типа R1b с небольшой приставкой из мутаций (PS: R1b-M343). Они не заболевали. Китай к 2033 году пожинал плоды своей политики сдерживания рождаемости. В семьях обязательно определяли пол будущего ребенка и оставляли в основном мальчиков, поэтому женщин стало катастрофически не хватать. Мужчины-китайцы стали жениться на европейках, и их потомки-девочки выжили, имея европейский гаплотип. Вот эти-то девочки и стали женами потомков Чингисхана. Многие из них за это время потеряли фенотипические монголоидные черты и обрели типично европейскую внешность. Но в Китай почти никто не ездит. Существует мнение, что инфекция может мутировать и привести к заражению любых приехавших людей. Так это или нет, никто проверять не желает. Страшная земля. Вот так, Айя. Китая нет, Японии с японцами нет, Индии нет. Многих стран нет, а те, что остались, сильно пострадали. В Европе была страшная охота на ведьм. Выискивали и вырезали всех неевропейцев. Они отвечали взаимностью. Резня. Россия отгородилась стеной и никого к себе не пускает до сих пор. Как и Австралия. Это при том, что Китай производил ¾ мировой продукции, от машин до лука и чеснока. Кто смог перестроиться – перестроился, но с большим трудом. Жуткие времена. У нас хоть сейчас более-менее спокойно. Наука развивается, технологии. Довольно много богатых людей, живут хорошо. Посмотри, сколько анорексичек, а этой болезнью бедные люди не болеют. Говорят, что за последние 50 лет страна достигла уровня экономики, который был до катастрофы. Вот, пожалуй, и все. Нелегко рассказывать про такое.

Я не стала ничего писать и комментировать. От услышанного стало совсем плохо. Одно поняла четко: мне нужно вернуться в Китай. Меня зачем-то искал Чингисхан, прятал отец. Но понять бы, как, с кем и зачем.

Раз отец прятал, значит, от Мейсена надо держаться подальше. А может, в то время нужно было держаться подальше, а теперь именно с ним спасать Китай - кто знает. Вопросы. Меня ищет Вейлер и его прихвостни. В душе что-то ёкнуло, когда я так подумала про Томаса. Но теперь мне ясно, что он на него работает. Вейлеру нужен рецепт бессмертия, но без посещения монастыря полный текст он не получит. Значит, он может быть мне помощником в перемещении в Китай. Что будет, когда он получит рецепт? Где мера его порядочности? Вдруг возжелает избавиться от лишнего знающего? В монастыре хранили секреты строго. Знала их только небольшая группа посвященных. Я не знала его полностью. Даже когда училась, многого не знала. Но даже часть, которая должна была бы быть мне известной, я не помнила полностью. Опять же моя кровь. Что-то было в моей крови. Надо это вспомнить. Почему я не помню такие важные вещи?

Я лежала и смотрела в потолок. Приходила Мэгги, попыталась влить в меня немного еды без катетера, и получилось. Я смогла проглотить немного жидкой еды. Массаж Томаса творил чудеса. У меня окрепли ноги и начали проходить спазмы в горле. Но горечь во рту такая, как будто я наглоталась соленой морской воды. Горечь и обида окатили, накрыли меня волной. «Томас, Томас, как ты мог, – всхлипывало мое сознание, а сухие глаза резало до боли. – Ты мое самое большое разочарование».

Если бы у меня были слезы, я бы заплакала. «Ты стала излишне нежной, Син Цы. Это неправильно». Вспоминала высказывания Гаутамы Будды: «Мудр тот, кто потушил костер своих страстей, умерил чувства, отказался от всех желаний и избавил свое сердце от вожделения, только такой мудрец правильно шествует своей верной дорогой».

А я, увы, не шла верной дорогой. Я мучилась вопросами, хотела несбыточного и не могла отказаться от желаний своего сердца. Если бы рядом был отец, он бы подсказал. Но его приказал убить Чингисхан. Тут я вспомнила его слова, что если будет нужна помощь, то мне поможет мать. И мне очень захотелось ее найти. Это была первая правильная мысль на сегодня. Я была абсолютно уверена, что она жива, до сих пор жива. Я знала, что она необыкновенная женщина, и поэтому в первую очередь мне надо будет попасть не в свой монастырь, а найти ее на острове Путошань. И спросить о многом. Я ее никогда не видела, но уверена, что найду и узнаю. Эта мысль успокоила меня и я уснула.

Палата Айи.

Мейсен делал обход. Палата за палатой, как всегда. Дошел до палаты Айи, своей нерешенной загадки. Зашел и наметанным взглядом отметил, что выглядит она физически лучше, но что-то ее сильно тревожит. Пусть он не видел ее эмоций, но тело говорило об этом само: говорило напряженными мышцами шеи, мимикой не расслабленных мышц лица. Она о чем-то напряженно думает.

Он как всегда улыбался, хотя ему не было чему сегодня радоваться, но так уж повелось. Сказал пару ничего не значащих слов. И, наконец, спокойным голосом спросил:

– Ты хочешь мне что-то сказать или спросить?

И посмотрел на нее выжидающе.

Айя взяла планшет и протянула ему. На экране был небольшой текст, значит, она набрала его заранее, готовилась.

Он прочитал: «Доктор, я действительно многого не помню. В клинике множество приборов, которые позволяют улучшить кровообращение мозга, может, это позволит мне вспомнить некоторые события и факты, важные для меня».

Мейсен ненадолго задумался и посмотрел на это чудо, что сидело, скрестив ноги, перед ним. Пока она пребывала в состоянии полусмерти, не могла произнести и слово, все его действия были направлены на восстановление ее физического состояния. Энцефалограмма, сделанная в последнюю неделю, не показывала существенных отклонений. Возможно, у нее действительно ретроградная амнезия, нарушение, при котором из памяти выпадает фрагмент события из жизни. Чаще всего это возникает в результате черепно-мозговой травмы, иногда – психической. Мозг как бы сам защищается и не позволяет сознанию до определенного времени вспомнить некоторые события и факты. Сделать томографию мозга? Да, обязательно. Сосудистую терапию – да, назначу. А сейчас попробую-ка я тот прибор, который позволяет увеличить эмоциональную составляющую сознания. Он знал, что эмоциональная память иногда срабатывает удивительно. Возникшие ощущения тянут за собой целый ряд воспоминаний, которые на самом деле были запрятаны глубоко в подсознании. И еще ему захотелось вывести ее из этой белой палаты к морю, как и себя из застенков своей бесчувственности. Пусть девочка увидит солнце, и не только это, девочка. Он прокрутил все это в голове и проговорил:

– Думаю, мы сегодня попробуем кое-что. Приду за тобой где-то после двенадцати. Закончу обход и приду. Процедура не займет много времени. Я рад, что ты начала задумываться о себе. В твоем прошлом состоянии это было невозможно. Все силы организм тратил на физическое восстановление.

Мейсен не стал больше задерживаться, надо посетить нескольких девушек. И еще ему надо зайти к Жанин. А также очень хотелось испробовать новый прибор этого мальчишки.

Доктор Мейсен покинул палату, а Айя лежала и думала. Она оттянула время возможного разговора с ним, а главное, она теперь совершенно четко осознавала, что действительно многое забыла. Ведь только соприкосновение с Мейсеном помогло ей вспомнить про Чингисхана, возможно, надо вспомнить еще другое из ее жизни. Не только способность входить в состояние расслабленности, но, то важное, чему учил ее отец.

Клиника доктора Мейсена

Мейсен вкатил кресло с Айей в лабораторию инструментальной диагностики, как они и договаривались, после двенадцати. Оператор был предупрежден и ждал их.

– Сегодня не больше, чем на десять минут, – предупредил Мейсен оператора. – Я буду следить.

Айя замотала головой и произнесла, что-то типа: «Нет».

– Ты не хочешь, чтобы я следил? – спросил Мейсен. – Не выйдет. Расслабься, я буду следить только за приборами, а не смотреть на тебя. Хорошо?

Она кивнула.

На голову девушки надели шлем и включили аппарат на самую незначительную мощность.

Сеанс начался, а он внимательно всмотрелся в экран монитора. Если эмоции будут зашкаливать, надо будет его прекратить. Но ничего подобного не происходило. Кривая эмоционального накала невысокой синусоидой бежала по экрану, без особых всплесков. Стив не знал, хорошо это для Айи или нет. Наверное, для первого сеанса и хорошо.

А в это время сознание, стимулируемое прибором, уносило ее в прошлое. Она чувствовала запах благовоний. Звон колокольчиков. Видела статую Будды, к которой она каждый день, еще будучи маленькой девочкой, приносила еду и цветы, которые выращивала на грядке возле стен монастыря. Зажигала палочку с благоговением. Было хорошо и спокойно. Ей было четыре годика, ее учили медитировать, и она, как и другие, более старшие послушники, уносилась в состояние расслабленности и спокойствия. «Учись, как в детстве, день за днем, и вспоминай, как это делать. Я протянул сегодня тебе ниточку, – говорил какой-то родной голос, похожий на голос отца. – Не теряй, держись, вспоминай. Это важно». Вокруг было прекрасно, хотелось летать и спать одновременно.

Мейсен сам снял с нее шлем и, увидев умиротворенное, почти сонное лицо, понял, что сеанс прошел хорошо.

«Значит, завтра повторим», – решил он, отвез ее в палату, положил на постель, укрыл и поспешил к Жанин. С ней он уже виделся сегодня, их ждало совместное испытание прибора Сэма Бримта.

Сэм светился от счастья, что испытание будет зафиксировано на нужном научном уровне. Клиника Мейсена – это круто. Он быстро подстроил шлемы под голову каждого, подключил и они договорились, что сеанс будет продолжаться не более десяти минут, и если кто-либо, Мейсен или Жанин, начнут стучать по колену, то сеанс немедленно прекратится. Договорились, что транслировать чувства будет Жанин, а Мейсен будет пытаться их почувствовать. Шлем трогать и срывать нельзя.

Вот и началось. Сэм не отрывал взгляда от экрана двух осциллографов, а люди... А люди в этот момент чувствовали разное. Жанин настраивалась на максимально возможный в ее состоянии позитив. Она любила плавать в море. Ощущение движения в воде, тело становится легче, и скользишь в пространстве, не ощущая ничего под собой - ты и вода, ты и не ты.

Вдруг резкий скачок на осциллографе, но он быстро прошел. На соседнем осциллографе тоже отразился скачок, амплитуда ниже, но есть. Есть, чуть не закричал Сэм. Прибор работает.

Страх. Ей показалось, что она увидела в прозрачной воде этот ужас всех купающихся в Кливленде – кубомедузу. Страх, резкий, жгучий, как ее щупальцы. Но нет, отпустило. Пришло понимание, что это не она, показалось, и все опять спокойно, легко и приятно. Плавала бы и плавала. Но зуммер прибора известил, что сеанс окончен, а так жаль.

С нее сняли шлем, и она улыбалась, а доктор Мейсен, с побелевшими губами стоял и смотрел на нее, не отрываясь.

– Жанин, что это было? – спросил он севшим голосом.– Я почувствовал страх. Чужой страх в своей голове. Я никогда такого не чувствовал.

Он мотнул головой и произнес:

– Вам не понять, впрочем.

– Мне показалась, что подо мной проплыла кубомедуза, – произнесла девушка. – Я их так боюсь. Пыталась передать приятные эмоции, я так люблю плавать, вот и плыла, а тут она – вот и страх.

– Я его почувствовал. Понимаете, я почувствовал чужую эмоцию.

Хлопнул Сэма по плечу.

– Молодец. Завтра продолжим.

Схватил за руку Жанин и поволок ее, удивленную донельзя, в палату, по пути сказав одну фразу:

– Я и свои-то не чувствую, а чужие вижу зрительно, а тут за тебя испугался, Жанин.

Оставив девушку в палате, он взъерошил волосы. Докторскую шапочку он так и не надел.

Время в клинике доктора Мейсена

Время ползло, бежало, летело у каждого ее обитателя. Мейсен и Жанин тренировались каждый день не менее чем по полчаса. Сэм договаривался с Жанин, какие эмоции она будет транслировать, она записывала их и потом пыталась передать. У них в девяноста процентах случаев получалось услышать и понять сильные эмоции. Мейсен ходил задумчивый и молчаливый.

Сэм млел от счастья, и все свободное время анализировал показания приборов.

Айя шаг за шагом вспоминала прошлое, делая успехи в медитации и, как будто взрослея год за годом. Снимая с себя слои времени.

Томас каждый день приходил делать массаж, пытаясь наладить с Айей доверительные отношения. Но как будто какая-то преграда встала между ними с определенного момента. Мышцы тела расслаблялись под его пальцами, но внутри она была, как натянутая пружина, настороженная и испуганная одновременно. Его это удивляло и огорчало. Начала сеанса с ней он ожидал с утра, высчитывая минуты. Но больше она не просила ни о чём рассказывать, и он лепил отсебятину, смешные истории из жизни. Всякую чепуху, чтобы как-то достучаться, обратить на себя ее внимание. Но нет. Все впустую. Он гладил, массировал ее шею, убирая остатки спазмов, а сам смотрел на губы: маленькую, аккуратную верхнюю и чуть более полную нижнюю, и так хотел их коснуться.

Лиз жила двойной жизнью. Раньше почти вся ее жизнь со всеми проявлениями принадлежала клинике. Работа доставляла удовлетворение – хорошие результаты и хорошая оплата за достойный труд. А вечером был Стив, а иногда не только вечером. Сейчас она, тридцатилетняя женщина, чувствовала себя девчонкой. Она, постигшая все тонкости и знающая все тёмные стороны психотерапии, которой лучше всего соответствовала истина: во многих знаниях много печали. И еще со времен колледжа усвоила другую истину: ничто так не учит женщину быть умной, как плата за попытку быть слабой и глупой. А мужчины бывают двух типов – сволочь обыкновенная и необыкновенная сволочь. Психотерапия – рождающая подозрения, оставляющая негативный осадок от понимания невзначай брошенных слов, жестов – уходила на второй план. А надежда, глупая, бабская надежда убаюкивала ее умную, деловую, да просто стервозную сущность. Ей нравилось быть с Марком. Нравилось ходить с ним на презентации выставок, когда он рассказывал про картины или древности и знакомил со знаменитостями, а они делали многозначительный вид и говорили, что он счастливчик. Эту сторону отношений она могла понять. Могла понять и приятность от их походов в театр или оперу. Но ей нравились и просто вечера. Вечера вдвоем под телевизором или валянье на диване после хорошего секса и даже просто валянье с изысканным вином под хорошую, соответствующую закуску. Ей нравилось, как Марк на нее смотрит, как целует. Ей нравилось наблюдать, как его тело отзывается на ее прикосновения, видеть его чувственную, эмоциональную потребность в ней как женщине, а не просто базовую, архетипическую (а именно сексуальную), как у Стива. Она пыталась разобраться в своих особых потребностях к партнеру, их сложной мозаике, собранной из всего: жизненного опыта, системы ценностей, физиологии, да бог его знает из чего еще – и не могла. А местами просто не хотела. Ей было хорошо – и все. Она жила, и если бы ей об этом рассказал кто-то другой, то она бы диагностировала это как влюбленность, но в отношении себя – не могла. Влюбленность не для нее. Точка.

Доктор Вейлер, пусть он и не относился к пациентам или сотрудникам клиники Мейсена, тоже имел к этой истории отношение. Так вот, он попался. На каждого Игрока довольно простоты. Кто-то умный написал, что влюбленность похожа на финансовые игры. Как предприниматель, только вложив деньги, на время теряет над ними контроль, так и влюбленный теряет контроль над своими чувствами. Вложив себя в «игру», нельзя точно узнать исход сложившихся отношений – этот фактор риска, эта непредсказуемость и есть важнейший элемент отношений. Марк чувствовал бешеный прилив сил. Они с Лиз могли заниматься любовью всю ночь напролет, а утром он шел на работу наполненный энергией, как мальчишка двадцати лет. Он не задумывался, вернее, не хотел задумываться, что эта его эйфория вызвана простейшими гормонами, он поддался им – и проиграл, потеряв контроль над ситуацией. Он влюбился, а в сорок с хвостиком это серьезно.

Клиника Доктора Мейсена. Новое утро

Стив проводил обход пациентов. Голова его все последнее время была занята опытами с Жанин: анализом, обсуждениями, интерпретацией их необыкновенных ощущений, которые возникали в результате опытов не только у него, но и у нее. Он был обескуражен, озадачен, заинтригован и много чего еще.

Сейчас, зайдя к Айе, он застал ее разгуливающей по палате и тренирующей голосовые связки. Она пыталась напевать и у нее получалось.

– Вот это радует,– сказал он девушке. – А я и не знал, что ты поешь. А как с речью? Лучше?

Айя насторожилась, но кивнула.

– Да, – выдавила из себя.

– Как с воспоминаниями? Я понимаю, что это не мгновенный процесс, но как?

Айя насторожилась еще больше, но кивнула, мол, хорошо.

– Я забыл назначить тебе томограмму мозга. Ее надо было сделать давно, закрутился, назначу сейчас. А ты продолжай процедуры, думаю, это пойдет тебе на пользу.

Она кивнула.

Он о чем-то задумался, а потом сказал:

– Да, сделаем МРТ прямо сейчас, а днем пляж. Хочу свозить на пляж тебя и еще одну девушку. Согласна? Поедешь в этой одежде, на нашем пляже никого не бывает. Собирайся – сейчас на МРТ, а потом к морю, – как-то очень поспешно сказал доктор и ушел.

Томография ее не радовала. Она вспоминала, как закладывали ее, еще находящуюся в саркофаге, а потом ночью, когда никого не было в коридоре, Мейсен вместе с Мэгги возил ее на томограф пару раз, и сам делал снимки. А сейчас о скрытности он и не задумывался. Она действительно уже не была мумией, кто узнает ее секрет? А вдруг?

Она немного успокоилась, когда увидела, что в кабинете томографии находится не Сэм. Средних лет спокойный мужчина укладывал ее на стол, успокаивал и причитал:

– Последние дни работаю в клинике, так привык к ней. Что будет на новом месте? Ты полежи спокойно, процедура займет минут сорок, внутри темно и неприятно, но надо сделать, раз доктор назначил.

Все так и было, а после обеда Мейсен вывез ее во двор, загрузил коляску в большой багажник. В машине на переднем сидении уже сидела симпатичная девушка.

– Знакомьтесь – это Жанин, а это Айя. Вы мои самые любимые пациентки. Хочу с вами проехаться на пляж.

Машина тронулась. Мимо проносились река, мост, деревья, и не успела Айя насмотреться на пролетающий мимо пейзаж, как они уже были на пляже. Доктор спустил коляску, докатил ее до воды и сказал:

– Посиди. Захочешь – встань и окуни ноги в воду. Говорят, это приятно.

А сам взял Жанин за руку и побрел с ней вдоль берега.

Айя сидела недолго, встала на ноги и, как ей советовали, зашла в воду, зарыла пальцы в песок, пропустила мелкие песчинки через чувствительную кожу, получая несказанное удовольствие, и опустила руки, чтобы поднять маленькую ракушку. И тут ее накрыло. Сознание покинуло ее и оказалось в другом месте.

Она видела и слышала, как Сэм прибегает со снимком в руках к Томасу и срывающимся голосом говорит:

– Посмотри на этот снимок и сравни вот с этим. Видишь, один череп, один. Это она, та мумия, которую нас просил найти Вейлер. И она живая, представляешь? Живая! Такого не бывает. Шеф будет рад сенсации, он даст нам много денег, и я запатентую прибор, получу опять много денег и уеду, наконец, уеду.

Айя видит радостные глаза Сэма и круглые, испуганные, непонимающие глаза Томаса и слышит слова:

– Пока я не поговорю с Айей, ты ничего не расскажешь Вейлеру. Два дня, они не сделают погоды. Ты слышишь, Сэм, не сделают. Ради меня, не говори.

Удивленный взгляд Сэма и кивок.

– Хорошо, я понимаю тебя, но, может, и Вейлер ничего плохого ей не сделает? Ему важна сенсация, а нам – деньги. И я осуществлю все, что задумал. Все.

И опять этот в никуда взгляд Сэма и отчаянный – Томаса, а потом все пропало.

Айя очнулась оттого, что лежала у кромки воды и маленькая волна лизала ее босые ноги.

«Видения, такие же, как у отца. Только он видел варианты будущего, а я, вероятно, видела события настоящего», – пронеслось в голове. Она помнила, как отец медитировал на берегу моря. Закончив, заходил по колено в воду, опускал туда руки и отстранялся от всего мира. Так к нему приходили видения. Вероятно, так он узнал, что придет Чингисхан. Он знал, видел в вариантах событий, что его убьют, но не убежал, а стал спасать ее. Спасать для чего? Не просто как дочь, он сказал, что она важна. Для чего?

Айя по возможности быстро поднялась, жаль, платье намокло, и посмотрела в сторону Мейсена и Жанин. Они дошли до какой-то черты, развернулись и теперь возвращались назад.

Мейсен не смотрел в сторону Айи, он не мог оторвать взгляда от Жанин и погружался в то невероятное, что происходило с ним. Ее мокрое платье заметила Жанин.

– Ой, ты плохо ходишь и упала, прости, что оставили тебя одну. Но сегодня жарко и искупаться не вредно, – говорила она, и радость волнами разливалась вокруг девушки.

– Конечно, высохнет, – улыбнулся Мейсен. – Посиди тут, Жанин, а я поддержу Айю, чтобы она побродила по воде.

– Я поброжу с вами, – сказала девушка, и они бродили, пока Айя не устала – к сожалению, быстро, а потом вернулись к машине и поехали назад.

Палата Айи

К вечеру в палату пришел Томас. На парне не было лица.

– Айя, я хочу поговорить, – тихо сказал он.

Она подняла голову и показала на люстру, а потом на угол палаты и покачала головой. Кажется, парень все понял, но наклонился к ней и тихо сказал:

– Я не отдам им тебя. Пусть что угодно делают, я придумаю что-нибудь.

Потом наклонился еще ниже и сказал, дыша ей в волосы:

– Я приду ночью, сегодня или завтра, хорошо?

Она покачала головой. И губами произнесла:

– Не надо.

Но, поднимая ее для переноса на массажный столик, он как будто ненароком теснее прижал к себе, шепча на ухо:

– Не отдам. Не хочу и не могу потерять тебя. Понимаешь?– и начал делать массаж, разминая подрагивающие тонкие пальцы и изредка невольно поглядывая на видеокамеры. Он все правильно понял.

Оказавшись опять на кровати, Айя взяла планшет и написала, закрывая собой текст.

– Не сегодня. Завтра поговорим.

После, проводив Томаса, долго лежала, смотря в потолок, как будто там могла появиться подсказка. Потом взяла планшет и стала набирать текст, стараясь держать его вне поля обзора камер слежения.

Утром пришла Мэгги с жидкой кашей на подносе. Айя уже могла глотать самостоятельно. Она взяла тарелку и ложку и сунула в руки Мэгги планшет. В самом начале было написано: «Прочтите в коридоре».

– Я поем сама, – с большим трудом выговорила Айя, и Мэгги вышла, а она попробовала есть.

Айя давилась кашей. Она не лезла в горло от спазма, возникшего из-за волнения. Когда Мэгги вернулась, она продолжала размазывать кашу по тарелке.

– Да, – сказала Мэгги четко, – согласна, а сейчас капельница. Ложись.

После обхода Мэгги вывезла ее в парк на прогулку, подвезла к калитке, за которой их ждал автомобиль.

– Я на все согласна ради дочки, – проговорила медсестра. – Я уверена, ты поможешь. Мы поживем в доме у одного моего знакомого, он в отъезде. Нас там, если не будем высовываться, никто не найдет. Я вчера вечером запаслась всем необходимым, хватит надолго, и сказала дочкам, что мне надо пропасть на месяц или два и чтобы меня не искали.

Автомобиль поехал, все время меняя направление, выехал за пределы города и остановился возле небольшой загородной виллы.

Месяц жизни героев повествования

Этот месяц для всех действующих лиц выдался невероятно тяжелым.

Стив Мейсен метался, как человек, потерявший руку, ногу, литр крови, часть души, непонятно, что конкретно, но что-то невероятно важное. Пропажу Айи и предательство Мэгги он не мог объяснить логически. Он усиленно думал, почему и с чем это связано. К тому же он не понимал, почему пропажа этой девушки так сильно затронула его. Ну, вложил в нее немало опыта и знаний, да, не получил награды за сотворенное чудо, но стоит ли это таких переживаний? Искал причины, не находя их. Жалел, что не стал настолько подлым, чтобы поставить ей чип – и вот результат. Мягкотелый все теряет. «Надо быть жестким, бескомпромиссным, безжалостным», – говорил чей-то голос внутри него. Он нанял частного детектива по розыску Айи и Мэгги, но две особы как в воду канули.

Одно его успокаивало и отрезвляло, возвращало к жизни – работа с аппаратом совместно с Жанин. Это позволяло, наконец, ощущать эмоции, то, чего он был лишен всю жизнь. Этот наркотик привязывал его к Жанин. К испытанию аппарата подключили Лиз и ее нового бойфренда Марка Вейлера. Реставратор был рад участвовать в эксперименте, и эта радость несколько смущала Мейсена. Радость была какая-то разнородная, с двойным дном, но он не мог разобраться в сложном хитросплетении эмоций этого человека. Он был влюблен в Лиз, и это смешно выглядело бы для Стива еще месяц назад, но не сейчас. Марк был увлечен Лиз, это видно, но что-то еще, возможно, нездоровое любопытство, окутывающее его, смущало Стива. Любопытство к чему? Но слишком, слишком много хлопот навалилось на него, чтобы вникать в особенности эмоций Лизиного бойфренда. Он думал о Жанин, единственной, кто радовал его. Она была солнышком в этой тьме. Он не спал с ней, хотя мечтал испытать, как это: чувствовать не только эмоции другого человека, но и свои собственные при том акте, который он, как истинный врач, называл просто сексом или трахом. С ней это не могло произойти. С ней все должно быть по-другому. Но только когда он научится чувствовать. А он хотел научиться и учился этому.

Жанин выздоравливала быстро, почти стремительно. Она ела, поправлялась, набирая килограммы, и это больше не смущало ее. Стив забирал ее ненависть к себе, как только она появлялась, и ей хотелось жить. Такой легкости она не ощущала, кажется, никогда. Все терапевтические сеансы приносили пользу, и она ждала каждый день их общения со Стивом с помощью этого интересного прибора. Ей хотелось передать ему часть своей радости, которую она чувствовала. Эмоции разноцветными шарами крутились вокруг нее и попадали внутрь, наполняли пустоту в этом странном, тяжелом, одиноком человеке. Он нуждался в ней, а она – в нем. Только иногда, когда он раскрывался, как ей представлялось, больше, чем обычно, и позволял увидеть себя изнутри, она вздрагивала от странного, пугающего ощущения присутствия там, в глубине его сознания, другого человека. Этот человек смотрел как будто бы из глубины веков жестко, требовательно и властно. Она его боялась.

Сэм Бримт радовался испытаниям прибора, как ребенок. Что парень – это большой талантливый ребенок, Стив понял, часто общаясь с ним до и после испытаний. Он видел это по простоте эмоций, яркости, непосредственности и непоследовательности их. Сэм то огорчался и падал в пропасть без дна, то возносился вверх в своих мечтах. Он не жил реальностью, а как бы находился и жил в ожидании чего-то.

Хмурый Томас Логан представлял собой истинный образец человека, которого покинула возлюбленная. То, что парень был влюблен в Айю и страдал без нее, было заметно без всякого особого видения. Массажист пытался поговорить с Мейсеном, но невнятно и как будто обвиняюще. Стив послал его и сказал, чтобы он или работал или шел к черту. Тот и пошел.

Айя. Жизнь с Мэгги

К концу месяца жизни у Мэгги она уже ходила и ела сама, только не совсем твердую пишу, но маленькие кусочки хлеба могла проглотить. Метод распевки дал результаты. Она говорила. Быстро уставая, но говорила.

Айя жила и работала над восстановлением подзабытых знаний и своих способностей. И еще она жила в раздумьях, что делать, как и с кем. Именно в такой последовательности. После полученного видения, она окончательно осознала, что ей нужно в Китай. Один раз на прошлой неделе ей удалось упросить осторожную Мэгги свозить ее к морю, чтоб попытаться вновь пережить просветление, и поймать видение. И совсем недолго, вероятно, на несколько минут заметила женщину, красивую и молодую. Почему-то сразу решила, что это и есть ее мать. Решила так – и все. Женщина занималась медитаций недалеко от какой-то скалы. Взгляд ее был устремлен на Айю, и она видела ее так явно, как будто сидела и смотрела на нее со стула напротив. Они так и смотрели друг на друга. Потом женщина кивнула, улыбнулась и произнесла на китайском:

– Тебе надо приехать ко мне, Син Цы. Время пришло. Я жду тебя с ними. Ты уже можешь совершить нужное.

И добавила, глядя куда-то мне за плечо:

– Твоя кровь поможет.

Про кровь она сообразила на следующий день, когда сливала в бутылочку готовую, наконец, настойку для младшей дочери Мэгги. У первой ее дочери уже были дети, и она чувствовала себя счастливой бабушкой. А младшая и родилась слабой, и медсестра еще в клинике жаловалась Айе, что она все время живет, как во сне. Даже любящий муж, а такой нашелся, как ни странно, не мог ее вывести из состояния заторможенности. И детей у нее не было и не могло быть, так сказали врачи. Мэгги считала, что рождение ребенка пробудит ее и мечтала о внуках от младшенькой. Поэтому с такой легкостью и самопожертвованием согласилась помочь Айе с побегом. Она верила, что та ей поможет. Поэтому девушка и готовила эту настойку, вспоминая все, чему учили в монастыре. Монахи веками копили знания, и она вспоминала то, что успела усвоить. Про кровь ей подсказали. Она, не задумываясь, проколола палец и отсчитала пять капель, упавших внутрь бутылочки. Потом разлила содержимое на семь, более мелких пузырьков и один отдала Мэгги.

– Вот лекарство – десять капель на полстакана воды перед сном. Надеюсь, ее муж справится. Тут на две недели, обязательно поможет.

В каком-то странном полузабытье в каждую из остальных шести бутылочек она накапала еще по пять капель своей крови и добавила два недостающих, по ее мнению, ингредиента. Просто так надо.

И еще она поняла, что вспомнила достаточно, и если мать сказала, что следует ехать, значит, надо. И с кем с ними она должна приехать? С Мейсеном и Вейлером? Но причем тут реставратор? Или он обеспечит отъезд ради получения бессмертия? К кому идти первому? Почему-то хотелось к Томасу. Пусть он пришел в клинику обнаружить ее и доложить об этом Вейлеру, но ведь потом хотел спасти. Она бы согласилась, наверное, тогда бежать с ним, но ей нужно было время на то, чтобы в полной тишине все вспомнить, все, что нужно вспомнить для возвращения в Китай. Однако рядом с Томасом она бы не смогла погрузиться в прошлое целиком. Он в ней будил ненужные желания, непонятные для нее, не контролируемые ее сознанием, и это пугало и отвлекало. Но сейчас, когда путь обозначен, ей хотелось встретиться с ним, чтобы потом расстаться, как ни горько это было понимать. Что ему делать в Китае? Но так не хотелось идти одной на разговор ни с Мейсеном, ни с Вейлером. Встречи она бы с удовольствием избежала, но понимала, что это невозможно. Мейсен был нужен. Видимо, он должен поехать с ней в Китай, но почему мать сказала с «ними», во множественном числе? Кто еще? Или неправильно поняла ее, ослышалась?

Айя надела джинсы, которые уже довольно плохо на ней застегивались, так она поправилась, хотя Мэгги покупала на размер больше, легкую футболку и даже бюстгальтер, потому что грудь увеличилась, на ее взгляд – чрезмерно увеличилась. Адрес она знала приблизительно: Томас рассказывал, что живет он совсем недалеко от клиники и даже назвал тогда улицу. Мэгги сказала, что раз им все равно придется засветиться, то адрес и телефон она сейчас узнает. Утром Мэгги собиралась набрать телефон парня, но Айя неожиданно ее остановила.

– Нет. Нельзя втягивать никого. Я решила поговорить сначала с Мейсеном. И рассказать ему все.

– Все?– переспросила Мэгги без удивления, только качая головой.

– Да, все и даже больше – то, что он сам о себе не знает. И лучше бы никогда не узнал, но придется.

– Что ж, поехали, надеюсь, меня по старой памяти пустят на территорию клиники, – подмигнула медсестра. – Я буду молиться за тебя, Айя.

– Син Цы, мое имя Син Цы, – произнесла девушка четко. – Пусть Будда дарует мне мудрость, так как я не знаю ни окончательной цели, ни пути к ней.

Клиника доктора Мейсена

Они спокойно подошли к кабинету Мейсена. Люди улыбались и здоровались с Мэгги, как и раньше. Некоторые даже спрашивали, как ей отдохнулось. Значит, их побег не обсуждался. Мейсен был в своем кабинете, что уже было удачей. Айе было бы тяжело откладывать разговор. Она зашла сама, а Мэгги отправилась в сестринскую.

– Здравствуй, Айя, чудесно выглядишь, – улыбнулся ей Мейсен улыбкой крокодила.

– Нам нужно поговорить, я все расскажу. И вам решать – помочь мне или отойти в сторону и не мешать. Прошу меня пока не перебивать. Мне еще трудно говорить, а все, что буду рассказывать, выглядит невероятно, но на это есть свидетели. И я буду рассказывать от момента своего появления в лабораторию Вейлера. Так легче.

Она сдержанно рассказала о том, как очнулась во время томографии в лаборатории реставрации Вейлера. Как статую Будды с ней внутри украл Сэм с подельником. Ему нужны были деньги, и он, не задумываясь о последствиях содеянного преступления, отнес ее в подвал клиники Мейсена. Как непонятно откуда взялись силы, чтобы выбраться из саркофага, выползти в коридор, где ее нашла Мэгги. Как Мейсен ее лечил, он и сам знает. Потом в клинике появились Сэм и Томас, видимо, по поручению Вейлера. Она без колебания сообщила Мейсену интерес Вейлера к ее персоне, а именно: на дне статуи был свиток, на котором указывалось, что она знает часть секрета эликсира бессмертия, а остальная часть имеется в монастыре. Сделать полный состав эликсира, значительно удлиняющий жизнь, можно, соединив ее знания с данными из части рецепта, хранящегося в монастыре. Как она поняла, этот полный рецепт и нужен Вейлеру, для этого он отправил сюда своих сотрудников. Потом рассказала, как Сэм обнаружил сходство ее черепа на томограммах, сделанных в клинике и в лаборатории реставрации, и собирался сообщить об этом Вейлеру, а Томас пытался отсрочить этот факт. Как сбежала, чтобы окончательно вспомнить прошлое и разобраться в том, что делать.

Она невероятно устала, рассказывая это все Мейсену. Горло пересохло, хотелось пить, плакать, бросить чем-то в голову безучастного доктора Мейсена, который смотрел на нее абсолютно отстраненно.

– Ты думаешь, меня интересует бессмертие? – сказал, наконец, Мейсен.– Возьми воды, напейся. Вижу, устала говорить. Мне наплевать на него, я и так живу иногда с трудом. А почему ты пропустила момент и не рассказала причину, по которой оказалась в статуе Будды? Я понял, ты его намеренно пропустила, а это, видимо, важно.

– Это касается Вас, доктор, – сказала, вернее уже прохрипела Айя, голос окончательно пропал, – и это в какой-то мере касается проблемы Китая. И это надо обсудить тоже.

– А вот это поинтереснее бессмертия. Пойдем в твою палату, отдохнешь немного. Я в нее никого не селил, знал, что ты вернешься. Думаю, этот разговор куда более содержательный и серьезный. Ты, кстати, выглядишь прекрасно. Пойду, скажу за это спасибо Мэгги. Думаю, она в сестринской.

Они вышли в коридор и уже на подходе к палате им встретился Томас. Айя вздрогнула и опустила голову, не зная, что говорить. Зато Мейсен быстро нашелся.

– Ты ее не видел, – произнес он. – Если доложишь о встрече Вейлеру, то клянусь – забальзамирую тебя сам, конечно, посмертно.

И он улыбнулся так, что Томас покрылся красными пятнами.

Они зашли в палату. Там все было так, как в день побега. Даже ее чистый халат висел на вешалке.

– Отдыхай. Планшет при тебе. Смотри, даже запирать тебя не буду. Попрошу принести тебе чаю с мятой. У меня сейчас важный терапевтический сеанс, буду часа через полтора.

Она опустилась на кровать. В голове крутилось: разговор не окончен. Бессмертие его не интересует, надо же. А вот он сам, понятно, интересует. А проблема Китая? Если ему это не интересно, то придется тормошить Вейлера, а она ему доверяла еще меньше, чем Мейсену. С другой стороны, с ним ясно: поездка – эликсир. Товар – деньги. Проще. Тогда почему пошла к Мейсену? Ведь наоборот, стоило бежать от него, вернее, от того, кто внутри, глубоко внутри доктора.

Дверь дернули, и она резко открылась. Кто-то не рассчитал силы или считал ее закрытой. На пороге стоял Томас. Лохматый, с каким-то странным блеском в глазах, он подскочил к привставшей с кровати девушке. Кинулся было обнять ее, потом отскочил, потом упал на стул и начал говорить, путаясь в словах:

– Я сошел с ума, Айя. Без тебя я стал ненормальным. Вот так. Но главное – ты цела. Ты жива и еще более красива, чем была. Моя жизнь напоминает жизнь человека, спешащего к обрыву, чтобы по собственному безудержному желанию броситься в пропасть. Все мои чувства и мысли вышли из-под контроля. Вернее, они сконцентрированы на тебе, и я теряю над ними власть. Я одержим мыслями о тебе: где ты, как ты, жива ли. Что мне делать, Айя? Я думаю, ты богиня. Правда, правда, я в этом уверен. Простая девушка не могла бы привести меня в то состояние, в котором я сейчас. На арабском имя «Айя» значит «чудесная, изумительная, прекрасная, особенная», а в переводе с греческого – это «святая». В тюркской традиции «Айя» означает «лунный свет» или же «воздух» (ауа), а по-китайски – это любовь.

– Ты все придумал, Томас, – шепотом сказала девушка. – Меня зовут Син Цы, а вовсе не Айя. Ты все придумал про меня, как Мейсен придумал мне имя.

– Нет, такое придумать нельзя. Неужели ты ничего не чувствуешь? Посмотри на меня.

Он схватил ее за руку. Ее пальцы дрожали.

– Айя, не бойся, никогда не причиню тебе зла. Защищу от них.

И вдруг он произнес с отчаяньем:

– Ты любишь его, Мейсена. Да? Скажи, любишь?

Она покачала головой в ужасе от напора слов и эмоций парня. Они захлестывали ее разум и не давали сосредоточиться.

– Он недостоин тебя. Он бабник. Он спал с половиной пациенток. Он вообще не умеет чувствовать. Понимаешь, не умеет.

– Томас, прекрати. Твои эмоции действительно вышли из-под контроля. Успокойся. Дай мне прийти в себя. У меня сейчас был и будет тяжелый разговор с Мейсеном. Мне хорошо, когда ты рядом, я не обманываю, но я уеду. Мне необходимо вернуться. Тебе туда нельзя.

Замолчали и сидели в ожидании чего-то. Он так и держал ее за руку и гладил хрупкие пальцы, не в силах отпустить их. Руки были потными и дрожали. Он чувствовал внутри себя непреодолимое желание то ли бежать, то ли драться, так как безумный прилив сил разрывал его, делая способным на невозможное.

Мейсен вернулся раньше, чем обещал, и застал перевозбужденного парня и встревоженную, почти испуганную девушку. Сразу оценил ситуацию, увидел чувства мальчишки, которые светились, как сверхновая, и сказал:

– Мальчик, ты знаешь, кто она? Знаешь? Понимаешь, что это уже не детские игры? Бессмертие – своеобразная дама, она дорого стоит, и ты можешь погибнуть, как песчинка, на ее дорогах. Найди себе обычную девушку. Айя уедет и не вернется сюда никогда, ты же знаешь. К нам уехавшие не возвращаются. А любовь проходит со временем, и многие вскоре говорят: «Да здравствует любовь. Новая любовь». Я говорил эту набившую мне оскомину истину многим девушкам в клинике. Не парням, но разницы никакой. Просто прими.

– Уеду с Айей. Я историк, много знаю. Здесь меня ничто не держит. Ничто.

– Это ей решать, Томас. Извини, нам с ней надо поговорить. Успокойся, я не ем девушек. И соблазнять ее не буду.

«А вот это еще вопрос», – подумала Айя и посмотрела на него с опаской. Он-то еще не знает о себе многого. Темучин еще не проснулся в нем. Что будет, когда он осознает его присутствие?

– Томас, принеси Айе чай с мятой, а потом, после разговора, мы поговорим с тобой.

Томас вышел, а Мейсен сказал Айе:

– Отпусти сейчас свой страх. Я уберу его, и тебе будет легче.

Она подчинилась, впервые показав эмоции Мейсену.

Через некоторое время он сказал:

– Слушаю. Можешь говорить?

И она пыталась рассказать, правда, получалось довольно путано. О разном, важном и не совсем определенном: о предчувствиях и видениях отца. Рассказала, что она тоже их имеет, только редко и неконтролируемо. О том, что отец знал, что в монастырь должен прийти Чингисхан. Что она, Син Цы, была нужна ему, Темучину, и отец предполагал, что для рождения наследника, который бы завоевал весь мир. Рассказала, как отец объяснил, что для встречи еще не время и спрятал ее тогда, отправив в самадхи и поместив тело в статую Будды. И через тысячу лет, вернее через тысячу семнадцать лет, она очнулась. И из-за лишних семнадцати лет она так исхудала, потому что выход был рассчитан на тысячу лет, но что-то произошло, и она очнулась позже. Остальная ее судьба ему известна. Потом Айя рассказала, как Чингисхан пришел за ней тогда, в 1215 году, и был страшно рассержен, не найдя. Как приказал убить всех монахов и ее отца в том числе. И еще он сказал, что все равно ее найдет и что их жизни связаны. Потом сказала совсем тихо, что сила Чингисхана хранится в его теле, похороненном неизвестно где и ожидающем человека, в которого попадет, то есть реинкарнируется. Этот человек, возможно, как она думает, спасет Китай и не только. А потом еще тише добавила:

– Этот человек – Вы, Стив Мейсен.

А в это время с чашкой чая в руке за чуть приоткрытой дверью стоял Томас и не мог поверить в услышанное. Чашка выпала, разбилась и разговор прервался.

– Заходи, – устало сказал Мейсен.

Томас заскочил в палату, кинулся к Айе.

– Я поеду с вами. Я без нее не смогу.

– Дурак, – спокойно ответил доктор, вставая. – Кто тебе сказал, что я куда-то поеду? – и покинул палату.

За Мейсеном закрылась дверь, а у Айи от усталости и понимания, что оборвался придуманный ей путь к достижению цели, закрылись глаза.

Кто-то тихо подошел и посадил ее к себе на колени, крепко прижав.

– Посиди тихо. Не дергайся. Не все решают деньги. У меня их нет, но зато полно знакомых, которые рискнут помочь. И ты не открутишься от меня. Я поеду с тобой. Хоть в Китай. У нас теперь не говорят «пойду за тобой хоть в ад», а говорят – «хоть в Китай».

Айя вздохнула – сил что-либо говорить у нее еще не было.

– Вейлер уже знает, что тебя вылечил Мейсен. Но с ним сложно иметь дело. Хитрый, гад. Завтра, наверное, будет искать встречи с тобой. Но что-то мне подсказывает, что отправиться сейчас в поездку в поисках рецептов бессмертия он не решится.

Айя открыла глаза и внимательно посмотрела на Томаса.

– Ты же понимаешь, это значит все бросить: бизнес, лабораторию, бешеные деньги, все, что нажито непосильным трудом – и никогда сюда не вернуться. Рискнуть жизнью и знать, что не сможешь вернуться к женщине, в которую влюблен.

Айя удивленно шевельнула губами:

– Что?

– Да, представляешь, этот престарелый плейбой влюблен. Во время кризиса среднего возраста многим мужикам кажется, что их тестостерон последний раз так здорово поднимает член, а потом все, каюк. То есть – потом импотенция или простатит. В общем, у него любовь, как перед смертью, в последний раз. Он не бросит Лиз.

Айя покачала головой.

– А у тебя не как в последний раз, а еще много-много раз, да? – тихо, но довольно грустно заметила она и попыталась покинуть клещевидные объятья.

– Нет, у меня так в первый и, уверен, последний раз. Я без тебя пропаду. Айя, я совсем не дурак. Это у меня из-за тебя крышу сносит, а так я обычно довольно трезво мыслю. И еще я историк с хорошей памятью, знаниями и нужными связями.

Айя показала на люстру с камерой слежения.

– Так он и так все знает. Давай я сделаю тебе расслабляющий массаж, а потом ты поешь и отдохнешь. Голодная?

Дверь открылась, и на пороге появилась Мэгги с едой, потом Томас делал ей массаж, а она никак не могла ухватить нужную мысль и решить, как же теперь быть.

– Мне нужно побыть одной, – попросила она Томаса. – Я больше не пропаду. Завтра поговорим.

А потом она уснула, и ей снился дракон, скользящий по волнам, и девушка, что сидела у него на спине и крепко держалась за его усы.

Клиника Доктора Мейсена

Стив проснулся в плохом настроении, еще худшем, чем вчера заснул. Этот бред, который он вчера услышал от Айи, его разум не мог систематизировать. Он привык в любой ситуации руководствоваться только здравым смыслом, а в этой он не работал. Стив вообще не любил задумываться над тем, кто он, зачем живет. Смысл в самой жизни, работе, а все остальное – от излишка свободного времени. Но эта девушка смущала его необъяснимостью своего существования, а теперь еще и включила его в круг невероятного. А он этого не выносил.

Ехать он никуда не собирался, это точно. Глупо потерять любимую работу, рисковать ради ненужного бессмертия. А уж получение силы призрачного, якобы живущего в нем, завоевателя тысячелетней давности, было из разряда действий, достойных пребывания в клинике с расстройствами психики. Поэтому, совершив то, что обычно делал утром, вышел из дома и оказался на пороге своего кабинета. Стенку возле оного подпирал не кто иной, как доктор Вейлер.

«Сумасшествие продолжается», – сам себе сказал Стив, молча открывая кабинет и приглашая Вейлера зайти.

– Ну, слушаю, – бросил Мейсен, пододвинув кресло Марку.

– Ты, надеюсь, уже в курсе, что формулы бессмертия не существует и не может существовать, – сразу успокоил его в своей вменяемости Вейлер и продолжил, – но монахи имели знания, позволяющие удлинять срок жизни в несколько раз. Я бы не отказался. А ты?

Стив налил себе воды, посмотрел на Вейлера, и махнул рукой:

– Давай, валяй, договаривайся с Айей или Син Цы, как правильнее. Бери яхту, только боюсь, что, попав в Китай и еще не получив рецепт, ты сдохнешь в водоеме.

– Во-первых, я чистокровный европеоид и, подстраховавшись сывороткой из ее крови, можно и выжить. Я знаю, что у нее странная формула крови и необычный геном.

Стив поднялся со стула. Его распирало желание набить наглому гаду морду, и сильно.

– Так ты окрутил Лиз, чтобы получить информацию? Скот. Она стерва, но мой сотрудник, и хороший сотрудник. Катись отсюда. У меня кабинет, а не дурдом.

Но Вейлер и не шелохнулся и продолжил:

– Прости. Сначала – да, не скрою, хотел использовать свое знакомство с Лиз, но потом все изменилось. Мне она нравится. Но не хочу это обсуждать. Она говорит, что ты особенным образом видишь эмоции, посмотри внимательно. Я не вру. Она мне нравится, и сильно. Да, это она мне вчера рассказала, что Айя вернулась. Рассказала совсем немного, но я с детства хорошо складываю два и два.

– И что?

– Уговори Айю поделиться частью рецепта, она ведь уже рассказала об этом, раз вернулась к тебе в клинику. Или сделай сыворотку из ее крови.

– Тебе надо, ты и договаривайся, – буркнул Стив, надевая халат. – Мне надо работать.

Но Вейлер словно прилип к стулу. Сидел достаточно вальяжно, вызывая раздражение.

– Всего несколько моментов уточню. Она решила остаться или уехать? – Марк пытливо смотрел на Мейсена. – Она тебе предлагала уехать? Зачем ей ты в Китае? Просила помочь выехать? Так я могу помочь за часть рецепта. Раньше хотел уехать сам, но сейчас не могу.

– Боишься?

– Боюсь. Только не того, о чем ты думаешь. Не все такие деревянные, как ты. Не все.

– Иди, разговаривай, уговаривай, но если с ней что-нибудь случится в процессе договоров – я тебе не завидую. Все. Разговор окончен.

Вейлер, упрямо поджав губы, пошел искать палату Айи. Мейсен отправился было на свой ежедневный обход, но, когда Вейлер скрылся за поворотом коридора, вернулся в свой кабинет.

Палата Айи

Вейлер постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Он ожидал увидеть что угодно, но не такую девушку. Она мало походила на китаянку. Вернее, совсем не походила. Не миниатюрная, не с белоснежной, но и не желтоватой, а скорее смугловатой кожей, пухлыми губами и приятным, округлым овалом лица. Она смотрела на него немного испуганными большими карими глазами с поволокой.

«Не дурак Томас, что торчит у нее с утра в палате. Кто бы мог подумать, глядя на тот скелет, что, нарастив на нем мышцы, получится такое чудо. И как на нем успела образоваться грудь не меньше третьего размера?» – наметанным взглядом сразу отметил Вейлер.

Томас вскочил, пытаясь загородить девушку.

– Не бойся, я пришел с мирными намерениями, – спокойно проговорил Вейлер. – Просто хочу кое-что предложить. Хотелось бы поговорить с девушкой наедине.

– Нет, – ответил Томас, и ему вторило «Нет» от Айи.

– Мистер Вейлер, – голосом, не допускающим возражений, сказала Айя, – можете говорить при Томасе. Я ему доверяю, а Вам нет. Что Вы от меня хотите?

– Я хочу получить эликсир бессмертия, хотя бы не полного, пусть просто для существенного продления жизни.

– Вы уверены, что это правда, про эликсир? – заговорил Томас. – Я читал, что в те времена, по преданиям, Чингисхан как раз приказал создать подобный эликсир. И существуют грустные факты его испытания. Создающий эликсир, должен был испытать его на себе. Испытание было характерным для тех времен: после того, как знахарь выпивал свой состав, ему отрубали голову, потом отрубленную голову приставляли к телу и, если она не прирастала, на испытание попадал следующий знахарь. Чингисхан развлекался так довольно долго, до тех пор, пока однажды его не посетил даосский монах Чан Чунь. Хан чтил, как ни странно, мудрость и любил побеседовать с умными людьми, особенно нравилось ему беседовать с этим монахом. Однажды он завел с ним разговор о бессмертии. Чан Чунь якобы тогда ответил ему: «Есть лечебные средства, продлевающие жизнь, но нет эликсира бессмертия. Выпив эликсир и живя во дворце, а не на поле боя, не рискуя жизнью, ты сможешь прожить долго. Но если стрела пронзит сердце, то ты все равно умрешь. И никогда отрубленная голова не прирастет к телу. Я сделаю тебе такое средство. Рецепт лучше моего есть только в монастыре, но запомни: бессмертия бренного тела не существует. Бессмертны только дела умершего человека и его дух». Чингисхан прожил 65 лет, по тем временам – долгожитель.

Вейлер перебил Томаса.

– Айя, я не буду ходить вокруг да около. В свитке, который хранился в подставке к статуе Будды с твоим телом, прямо говорилось, что ты знаешь часть рецепта эликсира бессмертия, а остальная часть хранится в монастыре, где ты раньше жила. Ты, конечно, не скажешь мне, где, да мне и не надо. Я не поеду в Китай и в рецепт полного бессмертия я не верю, но мне думается, что ты не просто так пробыла внутри статуи тысячу лет и осталась жива. Что-то такое действительно имеется. И я бы хотел этим воспользоваться. Если тебе нужно в Китай, я помогу тебе туда отправиться. Дам яхту, пищу, даже подберу команду. Много безумцев, склонных к путешествию в неизвестность. Я думал, что смогу быть одним из них ради бессмертия, но, увы, ошибся и рад этому.

– А если я не хочу никуда уезжать? – спросила девушка.

– Сделай эликсир и живи, забудь про мое существование. Кстати, нужны две дозы – для меня и для Лиз. А где и как ты будешь жить в дальнейшем, меня не интересует.

– А если я не хочу его делать для Вас?

– А вот тут прости. Я обнародую информацию о статуе, то есть о тебе, внутри. Тебя отправят в научно-исследовательский центр при вооруженных силах страны и будут долго и тщательно изучать. Там врачи не такие прекраснодушные, как Мейсен.

Томас не выдержал и вступился:

– Тогда все узнают, что вы поместили в статую предмет весом со скелет и обманули заказчика.

– А вот это как раз не меня очернит, а тебя, Томас, и особенно Сэма. У меня есть запись, как Сэм ворует статую. Есть запись, как вы с Сэмом помещаете внутрь нее куклу нужного веса. Меня в помещении не было, на записи только вы. Поэтому я могу все на вас свалить. Вас арестуют за подлог, кражу, обман. Айя, тебе не жалко Сэма или тем более влюбленного в тебя Томаса? Ведь посадят мальчиков, и надолго.

– А как вы докажете, что там была она? – спросил Томас.

– Томас, Томас, – улыбнулся Вейлер, – ты же не глупый. На ткани, в которую была завернута мумия, имеются остатки кожного покрова. Анализ ДНК покажет, что это один и тот же человек, и не простой к тому же человек. Я, кстати, сделал анализ, он настолько своеобразный, что заинтересует власть и деньги имущих. Фотография скелета также подойдет отлично для доказательства. Она тоже не пропала, а хранится в сейфе.

– Ну, вы и подлец, Вейлер!

– Я не подлец, Томас, я игрок и бизнесмен. И в любой игре стараюсь иметь на руках козыри. И вот, по непонятной странности, хочу жить долго и счастливо. И я не люблю проигрывать, вот не люблю. Айя, тебе трудно создать эликсир, тем более что я плачу? Я обычно честно играю.

– Я вам не доверяю.

– А у тебя есть выход? Кстати, то, что ты не оправдываешься, косвенно указывает, что кое-что создать ты можешь. Правда, ведь?

Вейлер был доволен собой невероятно. Он обыграл их. Уверен, что обыграл.

– Ладно, детки, я пошел, а вы подумайте. Только учтите, выйти незамеченной из клиники у Айи уже не получится. Позабочусь об этом.

Когда за ним закрылась дверь, Айя повернулась к Томасу и тихо на ухо сказала:

– Я могу, вернее, уже создала эликсир, только его нужно испытать. Эффект не мгновенный. Сразу не заметно. Только через пару недель в крови человека возникают какие-то изменения. И потом, постепенно, происходят дальнейшие преобразования.

– Преобразования чего? – растерянно спросил Томас.

– Не совсем разбираюсь, что и как называется. Трудно понять. Но я буду стараться. А ты хочешь стать бессмертным? – почти безразличным голосом спросила она парня.

– А ты долго будешь жить? – ответил вопросом на вопрос Томас.

– Не знаю, думаю, не мало. А что?

– Я хочу, чтобы ты была рядом всю мою жизнь. Сейчас кажется, что она длинная и вся впереди. Но без тебя я ее не представляю. Главное – быть там, где ты. Единственное – не хочу заразиться, поэтому иммунитет к этому заболеванию мне бы не помешал. Я ведь в любом случае еду с тобой. Может, нам стоит поискать способ смыться от Вейлера и уехать самим?

– Может, но я бы не хотела, чтобы ты рисковал. Оставайся, я не пропаду.

– Нет, Айя, даже если…

Дверь резко распахнулась, появился Мейсен и с порога выдал:

– Недооценил я этого гада. И на тебя нашел способ надавить, и на воздыхателя твоего компромат создал. – Ты, правда, можешь сделать эликсир, замедляющий старение?

– Могу только первую стадию. Возможно, лет на двести-триста хватит. А вторая часть рецепта, которая в монастыре, как бы закрепляет результат и еще немного удлиняет возможный срок жизни.

– Ну, твоего монастыря и в помине может не быть, – предположил Мейсен. – Поэтому будем работать с тем, что знаешь ты. Я слышал весь разговор и даже то, что ты на ушко этому красавчику шептала. Значит, есть. Как долго пить и сколько у тебя доз?

– А Вы-то тут причем, доктор? Вы же не едете никуда.

– Не еду в Китай, но хочу испытать. Я же врач. Ты возражаешь?

– Сейчас сделала шесть небольших флаконов. Больший объем употреблять нельзя. Может быть обратный эффект.

– Значит, Вейлер, Лиз, Томас, я и еще два остается. Ты не возражаешь, если это будет Жанин?

– И Сэм, – вдруг сказал Томас. – Он всю эту эпопею с кражей статуи и зарабатыванием денег хотел произвести с одной целью: уехать и посмотреть мир.

– Господи, да с таким талантом он тут через три года будет богатым человеком. Зачем ему приключения на задницу? – воскликнул Мейсен.

– Он с детства мечтает.

– Пусть будет Сэм, – сказала Айя. – Я не возражаю, если он с нами поплывет.

– Айя, ты при мне подпишешь с Вейлером договор на испытание эликсира. Но не говори, что его будут принимать не только он и Лиз, это важно. И скажи: чем ты соблазнила Мэгги, что она помогла тебе сбежать?

– Я сделала препарат от бесплодия для ее дочери.

– Понятно, – только и хмыкнул Мейсен. – Я пошел работать, и ты, сотрудничек, тоже, кажется, тут еще работаешь, – гаркнул он на Томаса. – А твое дело, Айя, привести свой организм в окончательный порядок. Поэтому процедуры, питание и раздумья о неурядицах в разумных границах. Кстати, тебе стоит успокоиться. Давай отведу тебя на сеанс в эмомоделирующей камере. Пойдем.

Утром следующего дня договор с Вейлером был подписан, гарантом стала Лиз.

Вейлер взял на себя обязанности по организации поездки и отнесся к этому добросовестно, чем очень удивил не питающих к нему любви Айю, Мейсена и Томаса. Айя обещала со своей стороны, что снабдит эликсиром его и Лиз, а если найдет остальную часть рецепта и его можно будет изготовить в условиях Австралии – пришлет текст Вейлеру. Первая часть рецепта разглашению не подлежала.

Пришлось посвятить в планы Сэма. Радости его не было предела, и он взялся прокладывать маршрут, так как, оказывается, давно интересовался всеми возможными способами выезда из Австралии и разрабатывал маршруты достижения других стран. Они с Томасом собирали информацию о мире за пределами счастливого материка. Многое не радовало, но их путь должен был пройти вдали от очагов насилия и войн.

Первым обязательным пунктом был выбран небольшой остров Путашань или Путо, входящий в состав архипелага Чжоушань. Айя рассказала Мейсену и Томасу, что надеется встретиться там с матерью. На нее посмотрели странно, но промолчали. Что в этой ситуации вообще было не странным?

Не менее странными для Стива Мейсена были процессы, происходящие в его голове. Раньше, задумываясь о своей ущербности в плане неспособности чувствовать так же, как обычные люди, он всегда утешал себя словами бессмертного высказывания Декарта: “Я мыслю, следовательно, я существую”. Мыслил Стив неплохо. Но сейчас ему хотелось перефразировать эту истину. В те минуты, когда они проводили совместный сеанс с аппаратом Сэма или даже просто общались с Жанин, он ощущал в себе нечто совершенно незнакомое, несвойственное ему, что делало его более живым. И ему хотелось воскликнуть: «Я чувствую, значит, я существую».

В этот раз перед сеансом Сэм предложил несколько уменьшить влияние префронтальной коры мозга у Стива.

– У вас она очень мощная и, возможно, поэтому ниже лежащие участки мозга, ответственные за эмоции, блокируются. Я вот этим устройством ослаблю ее влияние на вашу кору, доктор, – и показал что-то типа двух магнитных катушек. – Согласны?

Стив согласился, и они с Жанин сели напротив друг друга. Сэм сел за монитор прибора. Сначала все было, как обычно. Но вдруг Стив начал отчетливо вспоминать то, чего не было и не могло быть в его жизни. Картинки чужой жизни бежали так быстро, как, говорят, может пробегать вся жизнь человека перед смертью. Стив видел рыжего мальчишку, крепкого, зеленоглазого, играющего с другом. Он весело улыбается, они борются, и все вокруг прекрасно до определенного момента. Обеспеченная жизнь, богатая юрта. Отец в его девять лет нашел ему, как полагается, красавицу невесту, и семьи подписали договор. Борте – девочка, девушка, жена, императрица. От упоминания этого имени становится тепло, но потом... Потом в воспоминаниях начался кошмар. В памяти всплыла заплаканная женщина, видимо, мать, четверо братьев и сестренка, все с опущенными головами, потому что отца отравили, и они лишились всего, что имели. Он говорит: «Братья, мы не позволим нашим мамам умереть от голода». Мамам – потому, что у отца было две жены. Зима. У него в юрте холодно и голодно. Дядя забрал все, принадлежащее семье, поэтому он рыбачит, охотится, и обычно удачно. Но в этот раз на него нападает волк. Он убивает его. Подвиг. Потом убийства в жизни становятся обыденным делом. Убивает не только волка, но и брата, потому что тот воровал у младших детей рыбу. Мать, узнав об этом, избила его отцовской плетью до полусмерти. А потом ненависть застилает глаза. У дяди появляется повод наказать мальчика. На него начинается охота. Триста воинов на десятилетнего мальчика! Он на горе девять дней, окруженный преследователями. Хочется пить и он слизывает воду с камней. Потом мальчик с колодкой на шее, дядя сделал его рабом. Долгие пять лет унижений. Он учится ненавидеть и резать по дереву в свободное время. Вырезает стрелы. Потом побег. Он знает, что колодка не даст ему утонуть, поэтому бросается в реку, прячется в камышах. Какой-то человек помогает, прячет его и, наконец, он дома. Их семье нужно выжить. Он старший. Он вырезает стрелы и меняет их на овец. Взрослый мальчик-мужчина в пятнадцать лет.

Все это и многое другое пронеслось перед глазами у Стива до момента, как Сэм сорвал с него и Жанин шлем, так как она упала в обморок. Сэм несет ее на кушетку, а Стив стоит, и его глаза застилают реки крови. Холодные, безжалостные зеленые глаза смотрят на всадников на конях. Они беспрекословно подчиняются приказам. Харизма, власть взгляда настолько сильны, что конница несется вперед, летят стрелы, падают отрубленные головы и орда завоевывает все перед собой, двигаясь вперед и вперед до самого "закатного последнего моря". Достижение этого моря имело сакральное значение.

Стив так и стоял, не шевелясь, и смотрел на Жанин. Жуткий человек внутри него потихоньку уходил вглубь мозга, и Мейсен становился собой.

Жанин открыла глаза и тут же зажмурилась от ужаса. Сэм осуждающе посмотрел на Стива.

– У вас был дикий всплеск эмоций. Всплеск ненависти и агрессии. Жанин не выдержала, да и прибор заклинило. Кого Вы так ненавидите?

– Это не я ненавижу, – только и сказал Стив. – Присмотри за ней, дай успокоительное.

Затем он вышел из кабинета, нашел Томаса, схватил его за рукав, отрывая от работы, и потащил в палату Айи.

Оба, и Айя, и Томас, смотрели на растрепанного, почти невменяемого Мейсена с удивлением.

– Айя, ты была права, Чингисхан действительно внутри. Я сегодня увидел часть его жизни и ощутил эмоции этого человека. Это было ужасно. Его детство, рабство, побег. Потом – плен у манчжуров в юности, опять побег, а потом он становится тем, кто смог завоевать полмира.

Стив уперся головой в стену палаты, его рыжие волосы, казалось, шевелились от ужаса. Айя подошла и взяла его за руку, пытаясь чисто по-женски, забрать боль. Стив глянул на нее благодарно и опять заговорил, пытаясь понять случившееся:

– Видимо, у меня чрезмерно сильно развитая латеральная, особенно префронтальная, кора и в связи с этим отсутствует способность чувствовать. Эмоции ее не пробивали и не позволяли его личности или, возможно, правильнее – индивидуальности, влиять на мою. Сейчас я взрослый человек, со своими взглядами, убеждениями и достаточно крепкой психикой. Я ненавижу жестокость. Мне не нужна власть. Мне и клиники более чем хватает. Мои мечты не заходят дальше, чем научиться лечить еще ряд заболеваний, включая шизофрению, но никак не управлять миром. Но боюсь, что загнать его обратно не смогу. Мои занятия с Жанин показали, как это здорово – уметь чувствовать. Но, если она будет ощущать внутри меня Темучина, это ее убьет или она просто распрощается со мной. А я этого не хочу. Поэтому у меня ряд вопросов к вам, важных. Айя, как можно избавиться от того, кто сидит внутри? Есть способы?

– Я не знаю точно, как это сделать. Мне было чуть более шестнадцати лет, когда отец спрятал меня от Чингисхана. Я не совсем понимаю, зачем была нужна ему. Отец предполагал, что ему нужен наследник от меня. Боялась до ужаса Вас, доктор. Однажды почувствовала Его у Вас внутри и так испугалась, что решила бежать. Вы-то сами поняли, для чего я была нужна Темучину?

– Нет, Айя, не понял. Его мучили предчувствия, да кого, впрочем, они не мучают. Он хотел, должен был предотвратить что-то опасное, то, что могло случиться. Он был должником всю жизнь.

.– Как это? – недоверчиво произнес Томас. – Темучин – должником?

– Так я представил его из увиденного. С самого детства должен: он должен был думать о семье с девяти лет, должен жене, которая ждала его почти десять лет, должен отплатить за рабство дяде. Он был вначале изгоем. Его выбросило традиционное общество. Таких, как он, называли людьми длинной воли. Он отдавал долги свои – похитителям, которые украли жену, людям, которые доверились ему. Защитить, отомстить, предупредить набег набегом. Двадцать лет: вижу, как его поднимают в воздух на белой верблюжьей кошме, нарекают именем Чингиз – "сильный". Когда его избрали, он должен был сплотить, защитить доверившиеся ему племена. Потом он продолжал это «должен»: объединил дикие племена в единое целое с железной дисциплиной. Стал именоваться Чингисханом и должен был защитить Монголию. Иначе ей было не жить. Китайцы готовили поход для захвата рабов и уничтожения людей. При этом вырезали бы всех. От монголов бы вообще ничего не осталось. Китайцы были очень жестокие. Он предупредил поход, сам напал на Китай: девяносто тысяч воинов против миллионной армии китайцев. И победил. И все время кровь, кровь, кровь. Женщины, битва, власть. У него был один талант – глаза, как огонь, и лицо, как заря. Харизма. Он воодушевлял. Не хотел воевать, но должен был. А я не хочу! Видеть, знать, чувствовать это. Не хочу!!!

Мейсен, повернулся головой к стене и застонал.

В комнату влетела Жанин. Подскочила к Стиву, обняла.

– Стив, стой. Смотри на меня. Я с тобой. Я его не боюсь больше. Смотри на меня. Я тепло и радость, я жизнь, я любовь. Да-да, любовь. Поверь, он спрячется опять, и не будет показываться. Пусть ты ничего не будешь чувствовать и дальше, но я буду с тобой, если захочешь. Айя, ты можешь помочь?

– Нет. Но думаю, есть человек или не совсем человек, который поможет. Во всяком случае, подскажет, что делать. Мы с Томасом и Сэмом едем на Путошань к моей матери. Не смотри так странно. Доктор Мейсен не хочет ехать, но многое могло бы решиться, если бы он нашел могилу Чингисхана.

Это высказывание Айи вывело из себя молчащего и внимательно слушающего всех до сих пор Томаса.

– Где расположена могила Чингисхана – страшная тайна.

– Это почему? – поинтересовалась Жанин, прижимаясь к Стиву.

Он так и стоял с закрытыми глазами, прислонившись к стенке.

– Во-первых, было предсказано – если будет найдена могила Чингисхана, мир закончится. Вот вскрыли могилу его потомка Тамерлана, и на следующий же день началась самая страшная война 20-го века. Погибло 20 млн. человек. А уж если вскрыть могилу Чингисхана, то всем конец. На его могиле лежит ещё более страшное заклятие. Оно касается судеб не отдельной страны, а всего мира, всей планеты, всего человечества. Говорить тогда, что это просто совпадение, будет уже некому.

– Ты в это серьезно веришь? – спросила Жанин с сомнением в голосе.

– Кстати, к вопросу невероятного и совпадений, – продолжал Томас. Припоминаю, я читал, что китайцы, а они в 21 веке уже достаточно обжились на территории Сибири и Забайкалья, провели в 2030 году детальное зондирование из космоса территории, где мог быть захоронен Чингисхан. Считается, что рядом с телом завоевателя по преданиям поместили невероятное количество золота и серебра. Исследования вроде бы показали наличие явной аномальной зоны. Китайцы подсуетились и получили разрешение на проведение гидрологических работ в районе реки Онон, возле какого-то там острова, не помню названия, на родине Чингисхана. Начали ли они их – не знаю. Вероятнее всего, только готовились. Это был 2032 год. Но потом в 2033-ем произошла эпидемия. Двести лет назад начался почти конец света. Совпадение? Каждый пусть думает, как хочет.

– Томас, ты историк, черт возьми, – зашипел Мейсен. Где может находиться эта проклятая могила, почему ее нельзя было найти? Только не надо мистических вариантов интерпретации событий.

– Прятали, говорю, прятали тщательно. Всех попадавшихся на пути похоронной процессии убивали. Рабов, хоронивших тело, убили. Все затоптали. Или, еще по одной версии, похоронили в глубине реки Онон, сначала отведя воду, а потом вернув русло назад.

– Тогда мне никогда не найти этой проклятой могилы, – сказал Стив.

– Тебе достаточно найти место и почувствовать его, – неожиданно сказала Айя и ойкнула. – Простите, сама не знаю, почему так решила.

– Стив, – вдруг решительно и четко проговорила Жанин, – если тебе надо ехать, чтобы освободиться от этого кошмара, то я с тобой.

– Ты с ума сошла, Жанин, – с удивлением посмотрел на нее Стив, – это же Китай. Зачем тебе это, зачем тебе я? Ты молодая…, – и хотел продолжить, но Жанин перебила.

– Да-да, я еще встречу нужного мне, своего человека, и с ним у меня будет все тип-топ. Стив, не надо мне говорить слова, которые тебе самому, наверно, набили оскомину. Я встретила этого человека, и это ты, Стив. Если я не нужна тебе, тогда понятно.

Жанин попыталась отстраниться, но Стив крепко держал ее и, смотря в глаза, сказал:

– Нужна, – это было самое простое и искреннее объяснение в любви, которое слышала Жанин от кого-либо.

Все молчали, не зная, что сказать при таком непредвиденном повороте событий.

Неожиданно дверь отворилась и в палату вошла улыбающаяся Мэгги с подносом, на котором стояла чашка чая и еще какая-то еда для Айи.

– Ой, как вас тут много, – только и сказала она. – Принести сюда еще чая?

– Нет, пожалуй, принеси его ко мне в кабинет, а то тут и присесть некуда. Приглашаю всех.

– Может, еще Сэма захватим? – ни на что не рассчитывая, спросил Томас.

– Валяйте, хуже уже не будет. Значит, прием зелья и сборы. Первый пункт поездки – Путошань.

Айя

Со следующего дня все участники эксперимента начали принимать препарат. Мы – отдельно от Лиз и Вейлера. Незачем им знать лишнее. Лиз было заартачилась, но Вейлер ее уговорил. Рядом с ней он сиял и искрился.

Я попросила Мейсена отвезти меня к морю. Хотела проверить, смогу ли снова получить видение. Томас давно предлагал Стиву отпустить меня с ним, но доктор не соглашался. А тут сам неожиданно решил пообщаться с Жанин за пределами клиники. Так вчетвером и поехали на машине Стива. Он разрешил мне так себя называть, раз уж я настолько древняя особа, а он сравнительно молодой мужчина. Жанин смеялась и смотрела на него влюбленными глазами. Кругом идиллия, романы, вот и Томас смотрит на меня влюбленными глазами, а я не могу понять, как себя вести. Все-таки я из совершенно другого мира, да я дальше монастыря нигде не бывала. Проживание в этом времени сильно изменило мои представления о жизни, но девочка-монашка, худенькая (мы питались в монастыре очень скромно) и тихая, не оставляла меня.

Море было не таким спокойным, как в прошлый раз. Оно не было тихим, ласково обволакивающим ноги. Встречный ветер ревел, смешивал голубизну, синь, бирюзу вод с желтизной поднятого со дна песка. Хаос. Вода бурлила со всех сторон. На этих высоких волнах скользили серфингисты, ловя кайф от закручивающихся волн. Они передвигались по поверхности легко и непринужденно и то, что скрывалось в глубине вод, их совершенно не интересовало. Как, впрочем, и большинство людей в обычной жизни. Скользя и ничего не замечая, они не задумывались о причинах и последствиях поступков не только чужих, но и своих.

Мейсен и Жанин пошли гулять по берегу. Волны могли сбить меня с ног, но очень хотелось получить подсказку, как действовать дальше. Слишком все было сложно. Может, просто опуститься в воду у берега за причалом, в месте, где потише, и попросить Томаса подстраховать? Плавать-то я не умею. Так и поступила.

– Если я на некоторое время отключусь, ты не трогай меня, пожалуйста, так надо. Только если потянет в море, вытаскивай.

Парень стоял и удивленно смотрел, как я опускаюсь в воду прямо в одежде. Раздеваться при Томасе было неудобно.

Видение пришло не сразу. Мать явно выходила из медитации и вернулась в реальность через некоторое время. Может, мне показалось, но глаза ее смотрели уже не так грустно, как в прошлый раз. Она взглянула на меня, потом на Томаса и сказала:

– Все происходит совсем не так, как предполагал Темучин, – и улыбнулась. – Это интересно. Тысяча лет – большой срок для мира и судеб. Хочу тебя увидеть и побыть с тобой рядом. Я не имела права нарушать вращение колеса Дхармы. Твой отец сделал все, что мог, для тебя и многих, еще не рожденных. Он спас тебя. Путь, которым тогда хотел пройти Темучин, не имел нужного будущего. Но так уж получается, об этом потом. Вижу, вы едете впятером. Не направляйтесь на яхте сразу к острову. Море возле острова стало мелким, поэтому, чтобы причалить к берегу, нужно более мелкое суденышко. И сделай еще один эликсир на своей крови, не продлевающий жизнь, а исцеляющий от болезни. Сама поймешь, какой и как.

Она смотрела внимательно, сначала на меня, потом, вероятнее всего, на Томаса.

– Познакомишь меня с ним. Ты стала другой, дочка, и в твою судьбу время вносит свои изменения. Прости, в ближайшее время встреч в видениях со мной не будет. Увидимся, когда на остров приедете. Я должна уйти в глубокую медитацию, чтобы вам помочь. Но не волнуйтесь о пути до острова. Раньше моряки обязательно перед длительным плаваньем приходили и просили меня защитить их в море. Неужели я не защищу свою дочь? У вас будет спокойное море.

Волна накрыла меня с головой, я глотнула воды и связь разорвалась. Томас вытащил меня на берег, обнял, прижал к себе и коснулся губами щеки.

– Ты соленая, мокрая и холодная. Давай согрею. Как ты могла замерзнуть в теплом море?

Он расстегнул рубашку и прижал к горячему телу. Я дрожала. Такая связь забирает много энергии. Мы так и стояли, пока Жанин и Мейсен не стали идти в нашу сторону.

– Где ты была? – тихо спросил Томас, – я сначала испугался, ты так побледнела и как будто потеряла сознание, но что-то подсказало, что не стоит трогать тебя сейчас.

– Да, я потеряла сознание, вернее, оно покинуло мое тело и улетело. Я увиделась и разговаривала с матерью. Жаль, волна накатила и прервала связь. Так хотелось побыть с ней подольше. Она сказала, чтобы мы не волновались, океан будет спокойным. Мы ведь будем плыть по Южному морю, а одно из имен моей матери – Пю-то-Шан – владычица Южного моря. Она приехала к отцу, восседая на голове морского дракона, держась за его усы. Приехала, чтобы появилась я.

– Постой, Айя. Южное море – это же редко упоминающееся название, его применял испанский конкистадор Бальбоа. Он, кажется, первым увидел его в начале шестнадцатого века. Сегодня Южным океаном называют водные окрестности Антарктиды. А современное название, Тихий океан, пошло от Магеллана. Когда он переплывал его в 1519 году, ни одна буря не коснулась кораблей более чем за три месяца пути. Видимо, твоя мама хорошо к нему относилась.

Томас засмеялся – видно было, что он совершенно не верит в мои слова – и добавил:

– Ничего себе мама.

– Она мудрая и невероятно красивая, – буркнула я.

– Такая же, как ты?

– Нет, что ты, она невероятная.

– Ты тоже.

Мне неудобно было поддерживать такие разговоры. Мои рассказы Томас воспринимал как сказку, поэтому я спросила, переводя разговор на обыденное:

– А как твоя мать отнесется к тому, что ты уедешь навсегда? – мне вдруг стало жаль женщину, которую я даже не знала. – Ты никогда о ней не рассказывал.

– Она сильная и умная, многому меня научила и помогала. Мечтала, чтобы я стал медиком, как она. А меня интересовали древние века, как и почему что-то случалось с людьми на их путях и как возникали и рушились империи. Она потом смирилась с моим выбором, хотя до сих пор сожалеет. Считает, что я хороший массажист, и эта профессия надежнее прокормит меня всю жизнь, чем какая-то там история. Сейчас у нее новый муж и новый ребенок от него. Она будет скучать, но хорошо, что есть брат, это облегчит ей расставание. Мне будет ее не хватать. Надеюсь, электронная интернет-связь между континентами когда-нибудь будет разрешена, и мы сможем общаться.

– А сейчас этой связи совсем нет?

– Есть, конечно, но только правительственная. Почему-то населению ею не позволяют пользоваться. Но, думаю, это временно. Когда ее наладят, буду с ней общаться долго-долго. А может и такое случиться, что разрешат приехать назад. Я надеюсь.

– А Сэм и Мейсен, как они?

– Сэм так же, как и я, не один ребенок в семье. И уж он-то уверен, что найдет интернет даже на необитаемом острове и ему обязательно удастся связаться с друзьями и родителями. Он большой фантазер, но удивительным образом вещи, о которых он мечтает или о которых задумывается, приборы в основном, работают, а теперь и поездка осуществляется.

– Только мой саркофаг украсть правильно не удалось, – засмеялась я.

– Как раз правильно и удалось. Тебе надо было попасть в клинику к Мейсену, вот он, сам не ведая, что творит, туда и доставил. – Томас тоже засмеялся и опять приобнял меня.

– А вообще он давно мечтал уехать, буквально болел этой мечтой, поэтому привык к мысли о расставании с родными. Давно бы уехал, все денег не было. Но, видимо, всему свое время. У Мейсена родителей нет уже давно. А Жанин? Поговори с ней сама, если интересно. Кажется, она не ладит со своими.

Томас смотрел на меня неотрывно, а я смущалась и пыталась отодвинуться подальше от него. Он явно это понял, так же явно огорчился и, наконец, выдавил печально:

– Айя, я не знаю, как себя вести с тобой. У нас, когда парень ухаживает за девушкой, он пытается быть привлекательным для нее. Старается быть, хотя бы на время ухаживания, таким, каким она мечтает его видеть. Но я понятия не имею, какие у тебя представления о желанном мужчине. Я могу побриться ради тебя налысо. Разговаривать о Будде или просто молчать, если нужно. Если бы я знал, наверное, придумал бы тысячу способов привлечь твое внимание, но мне просто хочется, чтобы ты на меня смотрела и не убегала в себя. Скажи, как мне быть?

Я молчала, удивленная вопросом, поставленным с такой прямотой. Если бы за мной раньше кто-то ухаживал – наверное, знала бы, что ответить. А так я, как какая-то героиня сериала (я ведь имела информацию об этом мире только из сериалов, которые любила смотреть Мэгги, сидя рядом возле меня с капельницей или готовя что-то на кухне, когда сбежали), сказала самое простое, что могла придумать:

– Давай не будем спешить. Просто будем общаться, разговаривать. Мне нравится, когда ты рассказываешь что-то о событиях давних и недавних лет. Смотри, вон Мейсен просто гуляет с Жанин. Я тоже так хочу.

Томас грустно вздохнул.

– Это как в начальной школе предлагают дружбу. Пусть так.

Но через минуту он резко притянул меня к себе легонько и поцеловал в губы.

– Ну, вот, – оттолкнула его я. – Томас, мы же договаривались.

– Ты сказала: как Стив и Жанин, – засмеялся он. – Посмотри туда.

Я обернулась и так и замерла, открыв рот. Они стояли у моря, которое на что-то сердилось. Оно с такой силой билось о песок, что вода взлетала вверх на много метров, обрушиваясь затем на берег каскадом из множества брызг. Море стремилось охладить их поцелуй, но даже этим многочисленным брызгам, насквозь промочившим их одежду, это почему-то не удавалось.

– Они показывают нам пример, – засмеялся Томас, но отпустил меня. –Извини, не буду торопить события. Ты такая притягательная для меня, что просто не мог сдержаться, а тут такой случай. Только один поцелуй.

– Один ты уже совершил, поэтому все на сегодня, – сказала я так строго, как смогла.

– А на завтра? – не унимался парень.

– Все – значит, все. Пойдем, побродим. Люблю море. Наш монастырь находился недалеко от него, и я медитировала на берегу.

– Расскажешь?

– Трудно рассказывать. Какие-то отрывки, ощущения, кусочки действительности или уже придуманные воспоминания. Да я и была совсем не такая, как сейчас.

– А какая? – Томас слушал внимательно.

– Спокойная и знающая, что и как нужно. Умеющая отключиться от бренного, сиюминутного. Думающая о нирване больше, чем о пище и питие. Уверенная, что мне обязательно откроется суть пустотности всего сущего, и я остановлю колесо перерождений.

– Совсем не такая, как сейчас? А какая «эта» ты?

– А «эта» я – совсем молодая девочка, заблудившаяся во времени. Это трудно понять. Меня учили совсем другому. Учили, что смысл пребывания на этой земле – научиться вырваться, избежать сансары. То есть «скитания, длящегося вечно» – это в переводе.

Мы сели на песке, и я пыталась объяснить Томасу суть того, чему училась тогда. Было трудно подбирать слова. Ложились они коряво и не слишком уверенно. В Австралии было немало приверженцев буддизма, но мой собеседник к ним не относился.

– Лама Гампопа – он жил где-то менее чем за сто лет до моей той жизни, и отец его очень почитал, – назвал три основные характеристики сансары.

Первое: природа её – пустота или, вернее, пустотность. Поэтому он полагал, что не стоит искать истину в бесплотной фантазии, а постоянство – в изменчивом.

Второе проявление сансары – иллюзия. Жизнь самих разумных существ является обманом, миражом. И, как любая иллюзия, сансара может нести бесчисленное число проявлений. Она может принимать все мыслимые и немыслимые формы, выражаться в бесконечном числе образов и явлений.

Третий атрибут – самый важный, ибо главная характеристика сансары – страдание. Помню хорошо и про боль и желания:

Боль (дукха) – всё в земной жизни пронизано страданиями.

Желание (самудая) — причинами всех страданий являются нескончаемые и неутолимые желания.

Страданиям приходит конец (ниродха), когда отсутствуют всякие желания.

Правильный путь (магга): источник страданий – желания – можно искоренить, следуя особым методикам.

– Тебе это чуждо, а я с этим жила всю жизнь. Только тут все стало иначе, непонятно, трудно. Может, мне стоит опять в монастырь вернуться? Сложно ко всему этому привыкнуть. Ты пойми и не торопи меня.

– Я постараюсь доказать тебе, что я не иллюзия и мое отношение к тебе тоже. Только не уходи в монастырь, – сказал Томас и все-таки еще раз притянул меня к себе и поцеловал в нос. Но потом сделал строгое лицо и, решив поговорить серьезно, спросил:

– Расскажи о том, как вы жили. Китай своеобразная страна. Жители считали ее центром земли и очень удивлялись, когда кто-то думал по-другому. Прочитал недавно про средние века в Китае и был поражен, что китайцы и тогда были самой многочисленной народностью в мире. В Китае любили во всем порядок и тщательно следили за количеством своих подданных. В твое время в империи Цзинь и Сун вместе проживало около 100 – 110 млн. человек. А все население земли составляло чуть меньше 300 млн. Вы уже тогда были третью населения земли. Расскажи, что помнишь. Где находился твой монастырь?

– Наш монастырь находился на берегу Бохайского залива, в древности он назывался Цанхай (синее море), но прозрачным и голубым оно было не там, где впадали реки. В мое время его называли заливом Чжили или Бейчжили. Я любила медитировать у моря. Правда, зимой оно замерзало у берега. Тогда же дули холодные ветры с Севера. Весной прибрежный лёд сходил, но в воде оставалось много плавающих льдин. А весной и летом, особенно в начале весны, берега устилались густым туманом так, что и моря было не видно. Летом часто было очень жарко и душно. Выпадало много дождей. Но все равно было очень красиво. Море не такое синее и прозрачное, как тут. Ты ученый и знаешь, что в залив впадает множество рек, самой большой из них считают Хуанхэ. Все реки, в особенности Хуанхэ и Ляохэ, переносят в море взвешенные частицы почвы – лёсс. Он чем-то похож на глину. Именно этот лёсс насыщает воду жёлтым цветом, из-за чего Жёлтое море и получило своё название. Мы с отцом несколько раз ездили далеко вдоль берега моря. Дальше от поймы рек оно не такое мутное.

Айя посмотрела на море и заговорила снова:

– Еще помню высокие приливы, когда вода поднималась больше, чем на два моих роста. В некоторых местах отливы и реки образовали большущие илистые участки морского дна. Крестьяне огораживали их от моря дамбами. Земля там была очень плодородной и на ней выращивали злаки и овощи. Земляные дамбы иногда страдали от разливов рек и ураганов с моря. Они приходили к нам и просили молиться о защите. Крестьяне были свободными людьми и имели права на землю, но только если ее возделывали. Поэтому все трудились. Другие люди ловили рыбу и добывали разных морских обитателей: креветок, крабов, осьминогов, моллюсков. Недалеко от нас было много солеварен.

– Вы молились о них, а как жили? – спросил Томас.

Айя немного замялась, но продолжила:

– Ты знаешь, у нас были как-бы разные слои, уровни, стороны монастырской жизни. Для отца главным была аскеза. Множество физических и нравственных упражнений, направленных на освобождение духа. Многие считают, что монастырь - это святость и аскеза. Но это совсем не так. Монастырь в основном был сосредоточием сокровищ, денег, произведений искусства, книг. Многие приносили дары в монастырь и его богатства росли. Наш настоятель, и не только наш, со слов отца я поняла, что так было и в других монастырях тоже. Те ценности, что давали в дар или на хранение охотно отдавали в рост. Служители были уверены, что увеличение богатства общины – сангхи – это весьма добродетельное дело. Увеличение подаренного богатства увеличивает заслуги дарителя. Монастырь, можно сказать, выполнял функцию и банка, и ломбарда. Ты знаешь, у нас проводились лотореи, служители изготавливали талисманы и торговали ими. При монастыре был постоялый двор и даже помещения, которые сдавались внаем за деньги. Ежегодно проводились большие ярмарки и даже осуществяли моленья в честь императорского дома. Знаю, что монастырь Сянгосы славился продажей оружия, домашних животных, книг и письменных принадлежностей. Монахи, презрев аскезу Будды, угощали посетителей фирменными блюдами из жареной свинины.

Айя подняла глаза на Томаса. Пока она рассказывала про монастырь, она усиленно изучала песок под ногами и смотрела на парня. Ей было стыдно за них. Почему. Этих людей нет уже более тысячи лет? Но она сказала:

– Правда, это звучит немного не так, как ты ожидал? Но все эти детали – не суть. Томас, это не значит, что все были такими. Монастырей было много. Кажется, во всем Китае буддийских и даосских монахов было около 400 тысяч человек. Много разных течений. Просто каждый в ответе за себя и свое будущее. Прошлого нет, имеет значение только то, что сейчас, и то, что будет завтра и после смерти. В монастыре мы жили под одной крышей с теми, кто видел смысл не только в учении, но и в зарабатывании денег. Но каждый жил своей жизнью и не осуждал и не мешал другим. Отец и его ученики познавали суть учения Будды, а не суть торговли. Знаешь, благодаря работе монахов населению прививались духовные ценности, а сами люди становились грамотными, учились писать и читать. Грамотные могли сдать экзамены и стать чиновниками, а это было почетно и хорошо оплачивалось.

Томас посмотрел на нее и сказал:

– Ты живешь уже в другом мире, Айя. То, что было – пыль на ветру. Всегда думал, что любые боги и «околобоги» не творят чудес, а их творят должности и деньги.

Айя поежилась от его слов, а Томаса пробило на патетику:

– Оставь это знобящее, разрушающее разочарование, выбрось как смятую бумажку. Ты сейчас в другом мире, а значит, ты стала немного другой. Сама знаешь, что буддизм исходит из того, что нет никакого постоянного, стабильного "я". Все вокруг меняется, поэтому меняемся и мы. Наша личность обновляется очень быстро. Хотя мне не нравится идея, что есть только мы в настоящий момент времени. Не нравится идея про иллюзорность сущего. Да, мы можем в любой момент измениться. Сегодня всегда отличается от вчера. Что-то в этом есть. Но суть, стержень должен быть неизменным. Давай оставим философию. Расскажи лучше, где конкретно располагался твой монастырь? Мы туда должны будем поехать.

– Наш монастырь находился на западном берегу Бохая, недалеко от города Шаньхайгуань и от Великой Китайской стены. Вернее, от участка стены на горе Цзяошань. Стена там довольно высокая, была построена еще в эпоху правления династии Мин. Я ходила на нее смотреть. По-вашему, метров десять в высоту и где-то пять метров в ширину. Сделана она из местного камня. Но, увы, она не защитила нас тогда от монголов.

Томас грустно добавил:

– Ваша стена самое грандиозное и в тоже время самое бесполезное сооружение в мире. Она никогда ни от кого не защитила. Все находили способ ее преодолеть или обойти.

– В 1211 году около 50 000 конных монгольских воинов вторгаются в нашу империю Цзинь. Их было не так много, как китайцев, скорее, очень мало, по сравнению с китайской армией, но они были хитры и жестоки. В 1213 году они осаждают столицу Чжунду, сейчас я поняла: город назывался Пекином. Наш император Сюаньцзун заключает унизительный для себя договор, спасающий Чжунду от грабежа, но двор переезжает в «Южную столицу» — Кайфэн. А после Чингисхан пришел в наш монастырь. И все. Вся моя история.

Клиника доктора Мейсена.

Месяц эксперимента с приемом препарата подходил к концу. Впереди предполагался развернутый анализ крови на все возможные и невозможные компоненты, которые могут измениться в результате принятия эликсира. Предварительный, контрольный анализ месяц назад был сделан. Стив задействовал свои связи в клинике гематологии и хорошо приплатил за конфиденциальность результатов. Сейчас более-менее легальное тестирование должны были пройти только для Вейлера и Лиз. Остальные участники экспедиции даже близко не должны были светиться. Те показатели, которые явно изменились, собирались измерить, но каждый компонент отдельно и в разных клиниках, чтобы не привлекать внимания.

Вейлер догадывался, что Мейсен, и остальные участники экспедиции также принимают препарат, но не вмешивался. Он хотел ухватить свою удачу за хвост, а главное – ухватить ее вместе с Лиз и не отпускать ни одну, ни другую. Отношение с Лиз приобретали черты не просто кратковременной интрижки. При этом даже при упоминании где бы то ни было словосочетания «настоящая любовь» Марк кривился. Не верил он словам. Ну не верил. Даже себе не верил, когда внутри становилось тепло при взгляде на Лиз. Он боялся, что она в домашнем платье рядом на диване не настоящая, а просто играет в какую-то придуманную ею игру типа «влюби и проведи Марка». Хотя постепенно его неверие растворялось от прикосновений волос, когда ее голова лежала у него на плече, а рука гладила ключицы или когда она утром заспанная варила себе и ему кофе, а он делал омлет.

Он смеялся, когда Сэм и Мейсен, пытались продемонстрировать на экране прибора удивительную слаженность работы их с Лиз зеркальных нейронов.

– У вас удивительная синхронизация, я поражен, – говорил Стив, а Сэм хмыкал и сообщал, что они непостижимым образом настраиваются на одну волну.

Сам Вейлер относился ко всему с определенной долей иронии, считая, что в развитии их с Лиз отношений основная заслуга их самих. Ну, возможно, десятая доля процента – заслуга прибора.

Он не нарушал своих обещаний. Яхту готовили к отплытию. Собирали документы, разрешения на отплытие и выход из двухсоткилометровой зоны отчуждения, что позволяло не быть уничтоженными. Готовили провиант, медикаменты – все, что могло понадобиться в пути. Жанин была счастлива и дарила ощущение счастья всем, кто ей был дорог. Она, кажется, дождалась своего мужчину. Того, кто брал ответственность и за нее тоже, не прятал свою силу и страсть, не подбирался украдкой, шаг за шагом или с оглядкой на обстоятельства. Стив появился в ее жизни и предъявил на нее права, а она не возражала. Напускная самостоятельность и независимость рассыпались и оказались совершенно неважными. Она должна ему помогать – и это главное. Сейчас главное.

Мейсен передавал работу клиники Лиз, вводя ее во все, ранее не известные ей тонкости работы. Писал кучу бумаг. Клиника-то была частная. На него было грустно смотреть, он и оживал-то только рядом с Жанин. Пациентки долгое время были смыслом его жизни. А тут все, построенное им, становилось не его. Временами он проклинал тот день и час, когда Мэгги нашла тело Айи в коридоре. Новые, возникающие в нем чувства, не всегда радовали его. Например, он ненавидел. Ненавидел сидящую в нем личность, высунувшуюся в процессе испытания прибора. Но без всего этого не было бы Жанин, а значит, и жизни, опьяняющего чувства жизни.

В дальнейшей продуктивной работе клиники он возлагал большие надежды на изобретение Сэма. Прибор, усиливающий действие зеркальных нейронов, открывал новые возможности в лечении многих заболеваний, связанных с патологиями мозга. Идея непосредственной передачи в сознание позитивных ощущений и нравилась, и одновременно напрягала его скептический ум. Кто будет передавать? Если это такой человек, как Жанин, то да, а остальные? Жанин была уникальная, единственная, и она научила его чувствовать. Его Жанин. А он, оказывается, еще и собственник.

Сэм мастерил еще что-то и, кажется, перестал спать, хотя и до этого ему хватало четырех - пяти часов, чтобы выспаться. Некогда было. Иногда он так же, как Айя, будто улетал сознанием в неведомые края, где его было не достать, и находил там решения, которые не удавалось найти никому до него. Он вдруг сообщил, что энергия разлита по всему миру, и он уверен, что знает, как ее извлекать. И сейчас ему стоит этим заняться. Еле уговорили отсрочить это неотложное дело. Сэм смотрел на все вокруг с некой непонятной многим безмятежностью и даже отстраненностью. Он не позволял чувствам въедаться в кожу и душу, разрушая их сомнениями. Да и в душе у него, казалось, лишнего не оседало. Он воспринимал все с поразительной простотой, удивляясь и тут же забывая о реакции людей на тот или иной свой поступок.

Несмотря на занятость и полеты в непонятную и незнакомую никому реальность, он также умудрялся прокладывать маршрут и вычислял, куда стоит заходить, а куда нет, какой остров обогнуть, а куда удастся зайти безболезненно и без лишней угрозы. И еще у него как-то получалось связываться с нелегальными источниками информации, находящимися за пределами Австралии. Это они обсуждали только с Томасом.

У Томаса тоже было полно работы. Массажем он больше не занимался, но собирал и систематизировал все имеющиеся сведения о Китае, Монголии и Забайкалье. Об этом его попросила Айя, тихонько объяснив, что надо хотя бы приблизительно рассчитать нахождение места могилы Чингисхана.

А еще он был занят ухаживанием за девушкой, которое развернул со всей бьющей ключом молодой энергией и напористостью. Но дальше мимолетных поцелуев, скорее украденных, чем заслуженных, дело не заходило.

Айя для себя твердо решила не привязывать к себе парня на пороге неизвестной ситуации. Она старалась держаться отстраненно и не отвечать на обжигающие душу взгляды, прикосновения и приглашения на прогулки под луной. Но, как известно, чем сильнее сопротивляется и быстрее прячется добыча – девушка, тем сильнее возникает желание влюбленного парня догнать, схватить и никогда не отпускать.

По совету матери она готовила новый эликсир – это был ее вклад в подготовку экспедиции. Понимание, каким он должен быть и из чего состоять, пришло.

Томас не узнавал себя. Куда делся уравновешенный и спокойный историк? Куда? Откуда в нем эта горячее, сжигающее до костей желание хотя бы прикоснуться к кончикам пальцев, подержать Айю за руку? Защитить от всех и вся. Удостовериться, что она тут, а не улетела куда-то туда, как улетало ее сознание. Он не находил себе места, так как считал, что если оно не рядом с Айей, то вообще нигде. Ее рассказ про иллюзорность сущего раздражал, просто бесил. Ведь его чувства были реальны настолько, что если он проводил несколько часов без нее, его внутренности заполнял странный холод, дрожь, лихорадка, словно при высокой температуре. Он был болен. Серьезно болен. Поэтому всеми мыслимыми и немыслимыми способами старался чаще оказываться рядом с ней: спрашивал о пути, пытался разобраться в ее воспоминаниях. Айя же отстранялась и выскальзывала сквозь загребущие пальцы.

Спас его от полного отчаяния Мейсен. Он врач, и этим все сказано. Болезни надо лечить. Поэтому он настоятельно, с трудом пряча улыбку, рекомендовал Айе не прерывать массаж, так как мышцы еще не в том тонусе, в каком должны быть. Добавил, что в путешествии она нужна им здоровая. А также посоветовал почаще бывать возле моря, чтобы тело окрепло и привыкло к свежему воздуху. А лучшим способом попасть на пляж, конечно, оказалась машина Томаса, соответственно с ним в качестве водителя. Плавать, как и большинство китайцев, она не умела. В Китае и загар считался признаком нижайшего сословия. Но парень взялся обучать ее плаванию с особым рвением.

После проникновенной речи Мейсена, при которой присутствовала и Жанин, та наклонилась и тихонько проговорила ему на ухо:

– Не знала, что ты такой сводник.

– Мужская солидарность, – сказал ей Стив, когда они с Жанин оказались одни. – Тем более Томас – парень хороший. А еще мне нужно подстраховаться. Вдруг этот Чингисхан начнет у меня в голове невесть что творить. Заставит соблазнять Айю или того хуже – заделать ей ребенка, а так у меня двойная подстраховка. Ты ведь не позволишь мне теперь предаться разврату, правда, Жанин? Да и Томас, в крайнем случае, морду попытается набить. Он молодой, горячий, а я немного потертый временем мужчина, который боится потерять голову, вернее, предоставить ее в пользование другому.

Мэгги продолжала работать в клинике и помогать Айе. Однажды она въехала в ее палату с огромным тортом. Въехала, потому что в руках он не умещался, и его пришлось прикатить на столике.

– Есть повод для праздника. Я верила в тебя, – сказала довольная донельзя Мэгги. – Бог подбросил тебя мне тогда в коридоре. Младшенькая сделала тесты, и у меня будет еще один внучек или внученька. И знаешь, она словно очнулась от сна, в котором жила. Не буду говорить больше ничего. Боюсь сглазить. Ты чудо, Айя.

Они ели торт, и не только они, потому что съесть такое количество сладкого вдвоем было невозможно.

Клиника Мейсена. События

Время летело быстро. Вот уже и были сделаны анализы. Все было прекрасно у Вейлера и Лиз. Как ластиком стерся хронический гастрит и панкреатит у Марка и даже начинающийся геморрой, о котором он молчал. А Лиз, так кстати для Вейлера, и настолько же некстати для Мейсена, оказалась беременной.

– Я тебя задушу, Вейлер, – орал Стив, узнав результаты. – Как ты мог? Ты что, мальчик, не умеешь предохраняться? Что теперь будет с клиникой? Что делать? Откладывать поездку, когда все готово?

– Делать? – безмятежно улыбался Вейлер. – Мы идем регистрировать брак, а тебя с Жанин приглашаем на скромное, так желает Лиз, торжество по этому поводу. Успокойся. Лиз умница и рожать ей не завтра. Работу она не собирается оставлять надолго. Найдет решение. Поговори с ней, она сама в случившееся поверить не может.

Потом у Стива был разговор с Лиз. Долгий и трудный, деловой. Просто пришлось обсуждать много разного. Но нужно было решить главное. Они оба смотрели на результаты теста, полученного отдельно от других, и понимали, что появление антител против вируса – это главное чудо, подаренное Айей. Чудо, которое спасало всех уезжающих от возможного заражения в Китае. Это же чудо могло привести к запрещению выезда из страны людям, имеющим такую ценную кровь, если об этом узнают. Наличие антител в крови позволяло разработать сыворотку против ужасной болезни. Заложниками могли стать и Лиз, и Марк, но хотели ли они этого? Врачебная этика говорила Стиву и Лиз, что надо помочь, а собственная, человеческая, просто орала: придумайте что-нибудь, не хотим быть подопытными кроликами.

– Я делала анализ через Анет Кериэт, – рассказывала Лиз. – Она умница, и я хорошо ее знаю. Ей можно довериться. Она одна из ведущих вирусологов в той закрытой лаборатории, где можно было проверить, какие антитела выработались. Я ведь после приема эликсира сразу поняла, что надо искать. Поговорю с ней и предложу, как вариант, взять кровь у всех нас и, главное, у Айи. Кровь законсервируют. Она сделает сыворотку. Мировая слава и причитающиеся к этому огромные деньги обеспечены. Думаю, сторгуемся на моих условиях – забудет о нас. Мне быть под наблюдением всю жизнь не хочется.

– Немаленькую жизнь, заметь, – усмехнулся Стив,– поэтому привлекать к себе внимание не стоит ни за какие деньги в мире. Хорошо бы она сделала некоторое количество сыворотки сразу, чтобы мы могли взять с собой. Может понадобиться.

– Это вряд ли. Или конфиденциальность, или свобода.

Отъезд. В пути

Проходили, пролетали дни, что собирались как птицы в стаи и становились неделями, а улетая дальше – превращались в месяц.

Отъезд был намечен на завтра. Сегодня каждый прощался с теми, кого, вероятнее всего, уже никогда не увидит. Айя прощалась с Мэгги. Они посидели тихо в ее доме. Мэгги выпила немного виски, а Айя, она уже и сама часто называла себя этим именем, пила компот. Мэгги же провожала ее и на пристань, обнимала, рыдала, пыталась подбодрить.

Красивая, большая яхта приняла их немногочисленную команду и пассажиров. Море было удивительно спокойным. Через несколько дней им уже пару раз отсалютовали патрульные корабли, и они вышли за пределы зоны отчуждения Австралии.

Томас с Айей в основном проводили время на палубе. Они оба выросли возле моря, но не могли налюбоваться его бесконечностью и мощью. Сегодня они стояли под звездным небом и говорили о том, что ночь над океаном несравненно прекраснее ночи над землей. И что правы люди, которые считают, что неправильно называть нашу планету Землей, а стоит переименовать ее в Океан. И он чем-то напоминает время – всегда в движении и постоянен в своем непостоянстве.

Айя просила рассказывать ей больше про Китай последнего столетия, как будто это могло что-то изменить... Томас цитировал строки китайского писателя и художника Фэн Цзицая, который написал: «Океан сказал: – Если разгладить все складки моей печали, я смогу затопить весь мир». И тут же вспоминал, что во время «культурной революции» студия, где работал Фэн Цзицай, была закрыта. Так как борьба с классической живописью стала пунктом программы уничтожения «четыре старых» – старой культуры, идеологии, нравов и обычаев.

Сэм постоянно общался с капитаном. Прокладывая курс, они постарались миновать острова. Заманчиво было заглянуть, что стало с легендарными островами Индонезии, но осторожность – прежде всего. Курс – только на Восточно-Китайское море, сложное море с неожиданно появляющимся мелководьем и неравномерным рельефом. Мореплаватели, посещавшие его ранее, писали про отмели, банки, перепады глубин, рифы и скалы. К тому же приливы в нем довольно значительные, полусуточные, и достигают семи с половиной метров.

Вот они вошли в нужную акваторию, но так и не решили: плыть им в Шанхай или пытаться добраться до архипелага Чжоушань и острова Путо другим путем.

В Шанхай не хотелось плыть по нескольким причинам. Огромный, самый большой порт мира, как говорили, был мертв, как и город. Могучая река Янцзы, самая длинная в Евразии, несла в море гигантское количество песка. Песчаная мутно-коричневая вода реки делает море Желтым, и цвет был не метафорой. Море так часто и называли. На совете решили, что песчаные отмели могут быть опасными для яхты. Томас шутил: рассказывал про аллигаторов, водившихся в водах Янцзы, и предполагал, что они в отсутствии людей, вероятно, очень расплодились.

Было решено стать на якорь, не доплывая архипелага Чжоушань. Потом добраться до острова на небольшой моторной лодке. Сэм вместе с капитаном, пользуясь старыми спутниковыми снимками глубин, рассчитал курс, поэтому яхта, благополучно преодолев опасные места, бросила якорь максимально близко к берегу острова Путо.

По описаниям это был небольшой остров, чуть больше 12 км2, с горой и множеством монастырей. В одном из них Айя надеялась отыскать мать. Увидеться, познакомиться и узнать, что делать дальше.

В лодку сели впятером, только свои. Всех интересовал вопрос – есть ли на острове кто живой. Плыли не так уж и долго. Море было спокойным, как и было обещано. Вскоре появились очертания острова. Подплыв ближе, заметили небольшую лодчонку и в ней человека с пятью или шестью бакланами. У бакланов было перевязано горло, а на лапке веревка, с помощью которой они были привязаны к лодке. Один из бакланов вдруг взмахнул крыльями и нырнул в воду. Вынырнул, держа в клюве довольно крупную рыбину, которую не мог проглотить. Человек забрал рыбу у баклана, а вместо крупной дал какую-то мелкую.

Томас прокомментировал увиденное:

– Китайцы так издревле рыбу с помощью ручных бакланов ловят. Надеюсь, это не единственные обитатели острова.

Айя прокричала что-то на своем родном языке. Рыбак удивленно посмотрел на нее, пока она повторяла сказанное, и, разобрав или догадавшись, наконец, что она хочет сказать, показал место, куда лучше причалить. Причалили в южной части острова.

Путники выбрались на берег, привязали лодку и нетвердым после длительного пребывания на яхте шагом пошли вверх по тропинке. Остров поражал. Томас рассказывал, что это своеобразный китайский рай с древними деревьями, пагодами, пещерами для медитации, памятниками. Все были уверены, что за двести лет все тропинки зарастут дикой порослью, так как остров более чем на 80 процентов был покрыт лесом. Действительно, леса буйствовали. В зарослях камфорных деревьев порхало множество птиц. Под кронами – заросли цветов. Но ничего не было разрушено, не покосилось, не распалось. А 33-х метровая металлическая статуя Гуань Инь по-прежнему держала колесо Дхармы.

Выложенные камнем дорожки не заросли, не рассыпались. Было видно, что по ним ходили, вероятнее всего, к горе Путо, где располагался самый знаменитый храм, Гуань Инь, и множество пещер для медитации. Айя предположила, что монахи сейчас молятся, поэтому остров выглядит таким безлюдным.

Она остановилась, чтобы рассмотреть статую. Томас тоже отстал.

– Ищешь сходство с матерью? – спросил он. – Догадался, кто она, после твоего рассказа о владычице Южного моря. Скромный историк влюблен в дочь богини. Гуань Инь – легендарная богиня милосердия и сочувствия. Не могу поверить в это.

– Я тоже, – тихо сказала Айя. – Все люди любили ее, почитали невероятно. Имя Гуань Ши Инь означает: та, что внимательно смотрит, наблюдает или слушает звуки мира. Мы верили, что она могла еще несколько тысячелетий назад уйти в блаженную нирвану, но остановилась на пороге, услышав мольбы мира и людей, что донеслись до ее ушей. Осталась, чтобы помогать страждущим, беременным женщинам, рыбакам и просто ничем не выдающимся людям. В тексте, называемом "Гуань-Инь сутра", описывалось тринадцать случаев бедствий, от которых она может спасти: от кораблекрушения до пожара, заключения в тюрьму, грабителей, демонов, смертельных ядов и кармических проклятий. Тем, кто желал получить спасение, следовало читать текст сутры ежедневно по многу раз. И я верила, что человек будет спасен, если ум его будет направлен на созерцание силы Гуань Инь. Как такое может быть? Она – и я.

– Айя, или лучше, с учетом места и обстоятельств, Син Цы, думай о ней как о матери, а не как о богине. И иди к ней, как к матери, а не, как к самому популярному божеству Китая. Хотя вся эта история – то, как она обошлась с тобой – меня смущает.

Айя кивнула, не задумываясь о последней фразе Томаса. Они спешно догнали шедших впереди спутников.

Предположительно обитель Гуань Инь находилась на юге острова, на горе Путо Лоцзя. Местность была испещрена множеством пещер, и в некоторых жили и раньше, и сейчас. Появился первый монах, потом второй. На лицах не замечалось удивления, только характерное, ничего не значащее дружелюбие.

Айя резко остановилась и сказала:

– Пришли. Сначала я зайду. Подождите, – и шагнула в пещеру.

Айя. Свидание

Айя сложила руки, как подобает делать воспитанной китайской девушке, поклонилась, но не могла начать разговор. Слова застряли в горле. В полумраке виднелась фигура женщины, совершенно не похожая на статую. И чем-то Айя действительно была похожа на нее.

– Син Цы, присаживайся. Циновку видишь? Сейчас глаза привыкнут к полумраку. Наконец-то дождалась тебя. У тебя много вопросов, знаю. Спрашивай. Но отвечу не на все. Готовые ответы ломают тонкую структуру мира.

– Почему я? – первое, что выдавила из себя девушка и услышала спокойный ответ:

– Ты была рождена для спасения. Ты не принесешь ни новое учение, ни новые знания. Ты принесешь свою кровь и свои гены. Все дело в твоей крови и генах.

– Так ты заранее знала, что случится с миром.

– Нет, просто это был один из вариантов. Кстати, Чингисхан и его потомки еще тогда хотели уничтожить все население Китая. Они уничтожали города и людей, ровняли их с землей и засевали ячменем для корма многочисленных лошадей. И страны не стало бы еще в 13 веке. Я отстрочила неминуемое, вложив слова мудрости в уста его ближайшего советника Елюй Чуцай. И он уговорил Чингисхана, что полезнее получать дань от трудолюбивого населения, чем использовать такую огромную территорию как пастбища. Так что тогда народ удалось спасти, но не сейчас. Мир много раз погибал, возрождался, и возродится опять. Я отдала тебя отцу, чтобы Чингисхан узнал о тебе, возжелал. Все получилось так, как получилось.

– Но я бы и тут, у тебя на острове, согласилась бы уйти в самадхи, – горько проговорила Айя. – Мне не хватало матери.

– Так должно было быть и стало. Он, Темучин, хотел не только тебя, но и эликсир продления жизни. Жалел потом, что всех монахов убил. Горяч был, скор на решения, когда взбешен. И он не дошел сам до нашего острова, умер раньше. Только его потомки добрались.

– Отца жалко.

– Жалко. Жалко и его, и шесть миллиардов жизней, что двести лет назад унесла болезнь и сами люди, убивая друг друга в диком озверении. Думала – сама умру. Весь мой эгрегор разрушился. Люди, верящие во что-то одно общее неизбежно создают, как говорят в Европе, общее коллективное бессознательное, или свой эгрегор. Все, кто возносил мне молитвы и чьим дыханием жила, все ушли. Я ослабла, Син Цы. Хорошо, что ты жива. Все начнется опять – и жизнь, и учение. Но как это произойдет – не знаю, пока плохо вижу будущее. Пригласи Томаса. Хочу познакомиться с ним лицом к лицу.

Айя удивилась столь скоротечной беседе. Не так ее представляла. Вспомнила Мэгги, как она обнимала ее и плакала при прощании. Но послушно выглянула и позвала парня.

Томас зашел, обезоруживающе улыбаясь.

– Здравствуйте,– проговорил он спокойно, без всякого подобострастия.

– И тебе здравствовать, человек, который нарушил предвидение.

Но Томас не был бы собой, если бы вдруг начал разговаривать с чрезмерным почтением.

– Чем это нарушил? – ответил он без всякой робости в голосе и вполне напористо и продолжил. – Тем, что не дал возможность Чингисхану, вернее, его реинкарнации, встретиться и окрутить Син Цы? Не отдам ее никому. Пусть вы хоть тысяча раз богиня.

– О, какой догадливый и бесстрашный. С чего ты решил, что я против?

– Я же нарушил предвидение, а значит – неугоден. Или нарушать – это правильно? – и Томас весело улыбнулся, глянул на погрустневшую Айю и шагнул ближе к ней.

Богиня качнула головой и тоже улыбнулась, но не совсем искренне, как показалось Айе.

– А если я заберу Син Цы к себе на остров в монастырь? Как тебе перспектива? Тут останешься? Чем займешься? Рыбу для монахов с дрессированными бакланами ловить будешь?

Томас на некоторое время замолчал, но потом заговорил:

– Чем заняться – я не мог планировать, не зная ситуации. Ее нужно увидеть изнутри, а потом решать. Но кое о чем догадывался. Например, был уверен, что вы не планировали монастырь для дочки. Монашки не рожают. Сначала было подумал, что ее кровь просто предназначена как основа для сыворотки от болезни, но потом предположил, что роль Айи более значимая.

– Ее зовут Син Цы, – поправила богиня.

– Была Син Цы, а сейчас скорее Айя. Так вот, раздумывая о ней, я понял еще одно ее предназначение.

Томас повернулся к девушке и, не стесняясь присутствия богини, обнял ее за плечи.

– Айя, потерпи, может, это будет неприятно услышать, но ты должна знать. Я предположил следующее:

События двухсотлетней давности катастрофичны. Населения нет, страны нет, а самое главное – нет целой огромной расы. Той, которая составляла большую часть ваших почитателей, вашей паствы и, соответственно, эгрегора. Боги часто вынуждены отдавать своих детей для спасения многих. Как Саваоф из семьи Ноя возродил человечество, так из детей Син Цы вы планируете восстановить – не знаю, как правильно сказать, кого: китайцев, монголов, японцев – мелко, думаю, всю монголоидную расу.

Айя и даже богиня напряглись. А Томас, все так же улыбаясь и крепче прижимая девушку к себе, продолжил:

– Все хотел попросить Мейсена показать расшифровку ДНК Айи. Но он бы все равно не дал. Я ошибаюсь, или у нее имеется участки ДНК пяти азиатских дочерей Евы:

A — Айгуль

С — Чулпан

I — Ильмира

D — Диляра

W — Венера

Не так ли ? Участи ДНК всех этих недостающих сейчас гаплогрупп. Айя у нас – азиатская митоходриальная Ева. Ученые больше любят название “удачливая мама», «Luky mother». Я немного интересовался ДНК-генеалогией. Без нее историку сейчас никак нельзя. Только для отца этим детям предполагался Мейсен, как человек, который получит силу Чингисхана. Если не прав, бросьте в меня камень.

Тишина после слов парня ударилась о своды пещеры, прокатилась болью каждого и прервалась горьким плачем.

Айя заплакала, горько и навзрыд, закрыв лицо руками. Заплакала первый раз с момента, как очнулась в саркофаге. Да и в той жизни она плакала только в самом глубоком детстве. У нее появились слезы. И они потекли от осознания, что она не любимая дочь, не человек, она – носитель того, что сейчас называют гены. Она просто сосуд, который избрали, которым вертели, играли в свои игры боги, отец, Чингисхан.

Томас повернул ее к себе, обнял сильнее, целовал волосы, гладил, утешал.

– Успокойся, маленькая. Никогда не видел, как ты плачешь. Успокойся. У нас будут обычные дети. Наши дети, а не носители будущих свойств целых наций. Мы будем их любить, целовать, баловать, учить радоваться. Будем жить, Айя. И я не пойду просветляться в момент, когда буду тебе нужен. Ну, ее, эту Син Цы. Люблю тебя. Люблю, Айя. Станешь моей женой?

Она кивнула, прижалась к парню, но плакать не перестала.

Богиня потирала большим пальцем о средний, а другая рука ее перебирала хрустальные четки.

– Жаль, резко судишь, Томас, резко. Молодой, не мудрый. Жаль. Любишь, значит? Любить одного человека иногда тяжелее, чем целый народ.

– Вы благословите нас?– скорее утверждающе, чем прося, сказал, парень.

– А тебе оно нужно, благословение?

– Син Цы нужно, – сказал Томас и потерся щекой о макушку девушки.

– Завтра произнесу, – резковато сказала богиня и продолжила. – Син Цы, дорогая. Я была плохой матерью тебе, но поверь – я хочу тебе счастья, и людям его хочу. Завтра вечером начнем обряд единения. Завтра и продолжим разговор, а сейчас идите. Мейсена и Жанин позову сама, через некоторое время. А ты, Томас, напои девушку водичкой. Утешь.

Гуань осталась одна. Дочь и ее избранник ушли. «Повезло с родственничком, – пробежала человеческая мысль. – Меня, богиню милосердия, какой-то мальчишка обвинил в бессердечии. Осудил как мать. Не понравилась ему теща. Резкий, сообразительный, но не мудрый. Одна надежда – Син Цы будет мудрой. Гены все же. Проснутся со временем. А сейчас дочери нужен такой вот симпатичный, любящий, заботливый муж. Защищал от меня, как тигр, значит, и другим в обиду не даст. Это хорошо. По-человечески ей было жаль, что дочь доверяет ему больше, чем ей. «Но это по-человечески», – горько усмехнулась про себя богиня. Заслужила, не заслужила, а это ее Карма – не быть матерью. Сколько миллионов семей, жаждущих детей осчастливила. А сама была ли счастлива? Люди считали, что она еще в незапамятные времена освободилась от страданий и желаний. Увы. Не освободилась. И осталась на Земле не только потому, что захотела остаться, услышав страдания людей и возжелав им помочь. Осталась потому, что желала, желала и так и не перестала желать. Страдала и сострадала. Ей путь в нирвану не был открыт. Хотя все – и буддисты, и даосы считали ее олицетворением идеала «бодхисаттвы», что буквально означает «существо бодхи», «просветленное существо». Существо, почти не человек, которому предопределено стать Буддой, но тот, кто отказался войти в блаженство Нирваны, дав обет спасти всех детей Бога. Разве она смогла их спасти двести лет назад? Не смогла. Впрочем, никто бы не смог.

Мысли уплывали, блуждая то в прошлом, то в будущем, и им так неуютно было в настоящем. В прошлом она была способна воплощаться в 32 образа и спасала людей от 12 бед. В храме, что рядом с ее пещерой для медитации, стоят скульптуры, олицетворяющие различные ее перевоплощения. Кому какое нравилось.

У тысячерукого ее изображения на каждой ладони имеется глаз, этими глазами она, якобы видит одновременно всех, находящихся в беде, и этими руками она их спасает. Монахи на острове, которых она спасла и продлила жизнь, молятся о ней. Ради чего?

Воспоминания возвращали к отцу Син Цы – умному, рассудительному Ляо Буню. Родила дочь. Страдание. Так уж повелось, что боги за людские проблемы расплачиваются не сами, а своими детьми. Подвиги за них совершают дети, как Геракл, сын Зевса. Умирают на кресте, как Христос. Возрождают пропавшую ветвь человечества, как Син Цы, вынужденная появиться в совершенно другом мире через тысячу лет с предназначением стать митохондриальной Евой. Богиня знала, что ее дочь родит трех девочек – трех Ев и сына, а одна из трех дочек потом возродит оставшиеся два генома.

Мысль богини стала более простой и приземленной, как то: хорошо, что Син Цы любят. А что не Мейсен, так не так уж это и важно. У него своя задача. Да и Томасу отдыхать не придется. Она задумалась о еще одном важном предстоящем разговоре и опять окунулась в грусть и прошлое.

Сейчас придет человек, являющийся реинкарнацией того, от которого спасали дочь, потому что было не то время. За свою жизнь своими деяниями он погубил миллионы людей. Теперь человек, в котором возродилась его душа, помог превратить мумию Син Цы в нормальную девушку. И не ее одну спасет. Он врач и, как сам говорил: «Я ненавижу жестокость. Мне не нужна власть. Мне и клиники более чем хватает. Мои мечты не заходят дальше, чем научиться лечить еще ряд заболеваний, включая шизофрению, но никак не управлять миром». А его дочь пойдет еще дальше, да, много дальше… Интересно, догадывается ли он, что и по мужской линии существуют люди, ушедшие в самадхи? У-хромосома тоже нужна. С мужчинами она пошла другим путем, не таким сложным, как с Син Цы. В двадцать первом веке многие люди тоже увлеклись буддизмом. Выбирать было из кого. Ушли в самадхи многие, но кого можно будет вернуть к жизни, она не знала. Потеряла прежнюю силу. Но надеялась на опыт Мейсена. Пусть Томас их разыщет сначала. Они в разных монастырях на трех из четырех Буддийских священных горах находятся (Уташайшнь провинция Шаньси - высотой 3058 м. Эймейшань провинция Сычувнь,– 3099 м. Цзюхуашань в, провинции  Аньхой – высотой 1341 ми тут Путошань провинция  Чжэцзян, 284 м). Кто в пещере, кто где. Томас разыщет, а Мейсен восстановит вышедших из самадхи.

Мейсен. Насколько было бы проще с ним в роли мужа дочери. Сильный, умный, ответственный. Почти мудрый. Не получилось… Прикусила губу – нельзя сравнивать. Она сосредоточилась на перебирании своих хрустальных четок и поймала себя на мысли, что так же делал Чингисхан, не расставаясь со своими, такими же хрустальными, никогда. Опять Темучин. Образ давно ушедшего человека – "потрясателя Вселенной", "владыки всех людей" и даже "повелителя скрещения планет". Который считал, что ему богами предназначено достигнуть "закатного последнего моря". И он упорно направлял орду на запад.

Гуань Инь опять начала перебирать четки и вспомнила бабку Темучина, старую шаманку и прорицательницу, принимавшую у невестки роды. Увидев сгусток крови, зажатый в кулаке новорожденного внука, она предвидела, как много крови прольет он, но станет великим, прославит свой род. Поэтому передала ему свои магические хрустальные четки и поведала о тайне трех смертей: белой «Цагааг ухэх», что приходит к обычным людям в свое время, красной «Улаан ухех», что уносит воинов с поля битвы, и черной «Хар-ухех», предназначенной для избранных. Этот «избранник неба» мог опять возвратиться на землю. Пусть в другое время и в другом облике, но возвратиться. Помочь ему в возвращении должны священные хрустальные четки. Шаманка рассказала, передавая четки, что произойдет это только при условии, если никто не узнает, когда и где повстречал он черную смерть и никто не должен знать, где похоронено его тело. Так верили монголы. Гуань Инь улыбалась наивным язычникам. Душа Темучина возвратилась, но Вселенная ломала ее под новое время, исправляя кармические грехи. Душа, причастная к смерти 40 миллионов людей, сейчас вселилась в тело, ставшее врачом. Душа - правильно ли это название? Мысль о том, что в этом (или каком-либо другом мире) может быть что-то незыблемое, у буддистов не приветствовалась. Она знала историю о том, как Будда реагировал на слова бродячего отшельника, который прямо спросил учителя, существует ли атман (душа). Учитель промолчал в ответ. Но дальше учил: заблуждение человека состоит в том, что он занят поисками в себе отдельной личности и не обращает внимания как на «блаженство праведности», так и на «бессмертие истины».

Бессмертие истины – «Время», – думала богиня. – С ним никогда не знаешь, кто выиграл, а кто проиграл». Она проиграла, не смогла спасти людей тогда. А сейчас? Опять задумалась.

Что сказать человеку, желающему избавиться от бремени чужой души, которая жила тысячу лет назад? Сказать полуправду, полуложь. Гуань многое знала. Она знала о силе Темучина. Удивительной силе. У него глаза, как огонь, и лицо, как заря. Харизма. Энергетика, как ни у кого. Он не был великим полководцем, как Тамерлан. Но он воодушевлял. И к нему приходили и служили ему не за страх, а за совесть. Предали лишь однажды – дядя, когда Темучин был еще мальчишкой. Потом за всю его жизнь никто ни разу не предал. Сила. Харизма. И она нужна миру. Она получит ее не сама, а та… Она создаст и понесет новое учение, великое, учение. (не очень понятно)

Легко, почти не касаясь земли, Гуань Инь выпорхнула из пещеры и позвала:

– Стив, Жанин. Хочу поговорить. Зайдите.

Стив задвинул девушку за спину, как будто пытался закрыть собой. Сильный. Умный, но не безжалостный. Колесо крутнулось, сделало оборот и получилось по-другому.

– Знаю, что будешь спрашивать, Стив. Как от его души освободиться? Спрошу только – согласен ли ты отдать ее тому, о ком не знаешь и не догадываешься? Подумай.

Молчание было отчаянным и недолгим.

– Я о многих не знаю, но зла никому не желаю. Уж такое никому не пожелаю и не отдам, соответственно.

– Значит, будешь с ней жить. Жанин тебе поможет сдерживать напор его личности. Она поможет справиться. Благословлю ее. Но ты должен получить его Силу. Для этого попробуй с Темучином договориться.

– А с кем нужно договориться? С тем, что внутри, или еще и с трупом? Никогда не предполагал, что буду участвовать в этом театре абсурда.

– Ты умный человек Мейсен. Не говори глупостей, – махнула рукой Гуань Инь. – Найди место захоронения, но не тревожь прах. Ибо было сказано им: «Как только мой прах найдут и потревожат, родится человек, который завоюет весь мир». С предсмертными пророчествами такого человека даже я ничего не могу сделать. Он имел в виду приход своего потомка. Только его ждал. Все с покорением Вселенной успокоиться не мог. Но, думаю, этому миру хватит бедствий. Однако силу духа своей душе, скорее всего, передать он может. Поговори с ним. Захочет он ее отдать – отдаст. Слишком долго хранить даже великие устают.

Когда его дух там, на могиле, тебя почувствует, успокоится и его душа, давить перестанет. Поэтому придется вам в Забайкалье, на родину Темучина, ехать. Томас правильно место обозначил. Как туда приедете – сам найдешь место, почувствуешь.

– А потом что? Что потом делать буду?

– Мир большой. А Китай-то какой большой! Все стоит, не работает. Что пропало, а что и нет. За эти годы дух смерти выветрился. Кости илом, песком, землей занесены, травой поросли. Вы заразиться уже не можете, сам знаешь, а Син Цы эликсир сделала, который поначалу подстрахует приехавших. Как только в Австралии это поймут – въезд разрешат, сможете вернуться.

– А Вы что от меня хотите? Вижу же, что хотите.

– Хочу, чтобы ты возродил Адамов.

– Он не один, как Ева? – удивился Мейсен. – Про Еву догадался, думал, где же Адам?

– Син Цы уникальна во всех отношениях. Женщины труднее входят в самадхи, чем мужчины. Поэтому Адамов у нас будет много. Игрек- хромосома значительно короче, чем Х. Поэтому у каждого мужчины в самадхи имеется только своя гаплогруппа. Надо найти их тела и восстановить организм. Клиника в Пекине – нетронутая, с оборудованием получше, чем в Бримстоуне, стоит. Тебя дожидается. Сила поможет тебе добиться, чтобы туда поехали люди и все заработало. Ты подумай.

– Если еще вопросы возникнут, сможем завтра поговорить? – спросил Стив.

– Поговорим. Отпразднуем свадьбу, обряд единения Томаса и Син Цы, после отвечу, если будет на что отвечать. Поговорю с Сэмом, а вы идите отдыхать или по острову погуляйте. Вам помогут устроиться и покормят. Но учтите, у нас тут одни морепродукты. А сейчас позовите парня.

Гуань Инь посмотрела на покидающих пещеру Мейсена и Жанин и подумала: «Живые». Они живые, а она? Столько веков живет заботами о чужих жизнях. Чужими страданиями, бедами, проблемами. Не задумываясь, что сама тоже была когда-то человеком. Такой, какая она сейчас, она стала после третьей реинкарнации, внешность только пробилась индийская, исконная. Она вспоминала эту забытую судьбу, которая многократно рассказывалась людьми в их любимых сказках о прекрасной принцессе Мяо Шань. Ее образ терял изначальность, превращаясь в идеальный в многочисленных картинах художников. Красивые, впрочем, были картины. Белый тигр несет бездыханное тело молодой прекрасной девушки. Да, красиво. Но так давно. Разве, правда?

Богиня вспоминала свою третью жизнь. Тогда Гуань Инь еще была человеком, принцессой по имени Мяо Шань. Теперь она вспоминала ту жизнь уже почти как не свою. Так, сказка, в которой все, как в сказке. Жестокий отец император Мяо Чжуана захотел выдать ее замуж. Но Мяо Шань замуж выходить наотрез отказалась. Она придумала условия, на которых согласится на брак – понятное дело, невыполнимые. Она сказала отцу, как ей казалось, мудро, что подчинится его велению, если брак облегчит три несчастья: страдания людей от старения, страдания людей от болезней и страдания от смерти. А поскольку это невозможно, её жизнь – это путь самосовершенствования и дорога к Будде. Отец был в гневе, не желал он дочери монашеского пути. Однако все-таки отправил ее в монастырь Белой птицы, приказав монахиням заставлять ее делать самые тяжелые работы и отговаривать от желания стать монашкой. Но что бы ни придумывали монахи, Мяо Шань выполняла все их задания и не хотела возвращения во дворец. Император вконец осерчал, заковал дочь в цепи и приказал казнить. О дальнейшей ее судьбе люди придумывали кто что, но чаще всего рассказывали такую историю: когда палач занес над ней топор, тот разлетелся на тысячу осколков, затем, так же раскололся меч, а стрелы отворачивались от неё. Тогда палач в отчаянии убил её голыми руками. Милосердная Мяо Шань простила его, понимая, что он был вынужден выполнить приказ, и приняла на себя его кармическую вину. Поэтому она и попала после смерти в ад. В подземном мире Боги десяти кругов ада вышли приветствовать Мяо Шань. После молитвы Мяо Шань ад превратился в сад радости, орудия пыток – в цветы. Чтобы предотвратить разрушение своего царства, Яньло послал её обратно на землю, и после этого она появилась на Горе Путошань.

После девятилетнего пребывания на острове Путо Мяо Шань достигла высшей степени совершенства и обрела титул «Самой милосердной и самой сострадательной». У нее теперь много имен, много образов. Сколько скульптур создали, изображая ее, сколько картин нарисовали. Но мало людей, которые искренне верят в милосердие. Разве только для себя. Новое время. Необходимо новое учение. Новое…

Гуань Инь задумалась. Сколько лет живет она на этой горе, в этой пещере, не покидая ее. Да, было давнее путешествие к отцу Син Цы в монастырь, что недалеко от современного Пекина.

Приплыла к нему на морском драконе. Сначала для зачатия, а потом, через год, держа в руках тихую маленькую Син Цы. Вот и все ее личное счастье. Общалась, конечно, и с другими великими. Были и любимые ученики: Шань Цзай, калека из Индии, и Лун Ну, внучка короля драконов.

Но сейчас... Перестали звучать в ушах просьбы, видимо, разлюбили ее люди, разочаровались. Она стала уходить в медитации на все более долгое время. Улетала сознанием в разные точки планеты, но не ощущала радости. Не ощущала жизни. «Новое время», – звучало в голове.

Пригласила зайти в пещеру Сэма. Что ему скажет? Ты новый гений, родившийся в мире? Не скажет. Мальчик еще не осознал этого, настолько он не такой, как другие. Осознает ли? Хорошо ли это? Нужны ли миру гении? Может, ну его, этот дальнейший прогресс? Богиня не могла ответить на эти вопросы.

В проеме пещеры появился мальчишка. Ничем не выдающаяся внешность. Симпатичный. Взгляд не мудрый, просто глаза открыты широко и всё его удивляет. Не знает, чего от него хотят сейчас и в дальнейшем. А он сам-то знает, что хочет? Путешествовать ему хочется. Смешно, это при том, что он может в дальнейшем сотворить невероятные вещи, да и сейчас уже может. Нужно ли это?

Не зная почему, она встала, взяла за руку и подвела парнишку к циновке.

– Здравствуйте, – тихо произнес смущенный Сэм.

– Рада тебя видеть. Присаживайся. Расскажи, чего ты хочешь, и что волнует тебя.

–А вы исполните? – спросил он удивленно.

– Подумаю, – спокойно сказала богиня.

– Я хочу совершить кругосветное путешествие, но не просто обогнуть мир по экватору, хочу увидеть, как живут на севере и на юге планеты, в Африке, везде. Узнать, какая она, Земля. Мне кажется, что она живая. Увидеть своими глазами вулканы и горы, перейти пустыню. Хочу ощутить, пережить, запомнить. А потом…

– «Потом» не надо, Сэм. Пусть люди сами увидят то, что надо увидеть. Твой прибор, я знаю, вернее, догадываюсь, будет лучше телекамеры. Он сможет передавать увиденное тобой или кем-то прямо в мозг. Люди будут видеть мир глазами наблюдающего – твоими или кого-то еще. А если этот «кто-то еще» передаст то, что хочет он лично? Тебе нравится заниматься проблемами мозга, но это опаснее создания ядерной бомбы.

– Откуда…?

– Откуда может знать богиня? Следила, скажем, так. Видела, как ты учишься отпускать сознание и оно, еще робкое, бродит в поисках решения проблем. Сейчас тебе это дается не так просто, нужно приложить усилия, но дальше... Дальше будет все легче и легче.

– Вы летаете над миром? Здорово! Мне удалось несколько раз увидеть мир за пределами Австралии. Сначала думал – приснилось. А потом понял – нет, не сон.

– Летаю, смотрю. Но не во сне, конечно. Ты понимаешь меня?

– А Вам хочется наяву? – вдруг спросил Сэм.

– Странный вопрос, мне его никто не задавал. Не знаю.

– А попробовать не хотите?

– Ты предлагаешь свою компанию,– усмехнулась богиня, вступая с какую-то странную игру.

– А согласитесь?

– На морском драконе поедешь? – продолжила она игру. А может, и не игру вовсе.

– Согласен. Когда едем? И где дракон?

– Он спит в море, недалеко от острова.

Гуань Инь почувствовала себя невероятно странно. Ей вдруг представились волны моря. И она опять держит за усы дракона, а сзади сидит мальчик с совершенно детскими глазами. Брызги от ветра и волн. Им иногда и холодно, и жарко. Иногда хочется, есть, когда не удается добыть пищу. Иногда они бредут пешком или едут на чем придется. Просто они увидят мир. А потом… Зачем потом? Она не может сейчас заглядывать далеко. А главное, не хочет заглядывать. Не хочет наблюдать за жизнью ни Томаса и Син Цы, ни Стива с Жанин. Не хочет вмешиваться в их жизнь. Она сама хочет на волю. От этих мыслей ее отвлек голос Сэма:

– У меня вопрос, Гуань Инь. Они дальше без меня поедут? Жаль, что придется оставить друзей. Справятся без меня?

– Должны. Они взрослые и разумные. А ты действительно решил ехать по морю со мной на драконе? Веришь в это?

– Я верю Вам, разве этого мало? Когда едем?

– Нет, не мало, но мне бы хотелось, чтобы ты верил в себя, а я… Впрочем, у нас будет много времени для разговоров. Завтра отметим свадьбу Син Цы и Томаса, затем они отдохнут на острове и дальше поплывут во Владивосток. Незачем им под Пекин ехать. От монастыря ничего не осталось. Нет больше сведений об эликсире. Это хорошо. Проводим, уплывут они – и мы уплывем. Ты с капитаном яхты маршрут обговори – и свободен. Как тебе этот вариант событий?

– Устраивает вполне. Много вещей не надо брать, надеюсь?

– Не надо, – сказала богиня и улыбнулась улыбкой – загадочной, но простой и совсем не божественной.

Гостей острова разместили в хорошо сохранившемся отеле. Там было чисто и уютно. Подушки, набитые шелковыми нитями, мягкие матрасы и все, что нужно для нормального отдыха. Поэтому все спали хорошо.

Сны

В эту ночь многим снились удивительные сны. Много разнообразных снов.

Томасу снилась свадьба. Айя, сидящая в палантине, которую несли монахи. К нему несли. Она в кимоно и невероятно красивая. А потом они в номере для молодоженов. Она рядом, такая родная и любимая. Он учит ее целоваться. И ему так хорошо, как в сказке. Ночь, утро и опять ночь. Сказка. Провал в счастливое забытье.

Потом пришел другой сон. Они вчетвером уже в Забайкалье. Начало лета. Степь. Трава по пояс. Леса. Скальные выходы. Людей нет. Он ходит с картой и доказывает Мейсену, что надо искать координаты 500 с.ш. и 1320 в.д. Что тут была деревня, в которой родился Темучин. И захоронить себя великий хан велел на родине. Они находят утес. Стив смотрит на реку и говорит:

– Там захоронено золото и драгоценности, а тела нет.

Он садится, думает и чего-то ждет, а потом они едут к каким-то каменоломням. Бывшие урановые рудники. Стив садится на краю и просит их с Айей уйти. Так они вдвоем с Жанин и сидят.

А потом Томасу снится, как они с Айей ездят на священные горы Китая. Утайшань - место просветления Манджушри, в Цзюхуашань просветился Кшитигарбхи, а в Эмэйшань - Самантабхадра.

Спускаются в пещерные монастыри. Находят монахов, пребывающих в самадхи. Больше сотни монахов обнаружили. Привозят их в Пекин, где Стив уже наладил работу клиники, способной восстановить организм человека после самадхи.

Мейсену снился Владивосток. Как он удивительно просто и без излишних бюрократических проволочек договорился с начальником порта и таможенной службы. Быстрый тест на носительство вируса – и разрешение на поездку на поезде по Транссибирской железной дороге получено. Она, как ни странно, работала, и поезда ходили по расписанию. Китай и Россию разделяли и Великая Китайская стена, и зона отчуждения. Эта зона, отделяла Россию от многих стран, в том числе и от Китая и от Монголии. Сон такой реалистичный. Поезд, степь. Город Чита, затем в Нерчинск. Долина Делюн-Болдок и урочище под тем же названием. Утес над рекой Онон в районе острова Экэ арал. Он чувствует, что в реке на дне лежит золото, много золота, но самого Темучина там нет. Тихий голос в голове советует идти в другое место. Он едет, слушается совета. И вот они с Жанин одни, и осторожно совместно снимают контроль коры в мозге Мейсена и дают возможность личности Темучина проявить себя. Темучин разговаривает с девушкой. Ему нравится Жанин, а Стив ревнует. Чингисхан смеется и говорит, что он, когда стал ханом, запретил воровать чужих жен, и соглашается отдать Силу.

Стив получает эту странную, непонятную ему Силу. Неожиданное, сложное чувство. После ее получения многое удается делать легко и просто: договориться, найти желающих и устроить переезд в Пекин многочисленным людям, которые хотят, счастливы с ним работать. Конечно, подстраховавшись сывороткой, защищающей от возможного заражения, созданной Айей. Главное – люди с радостью соглашаются ехать в страшную, опасную страну вместе с ним. Верят ему, возрождают умерший город. Томас привозит Адамов. Их много, работы много. Но так интересно. А Жанин рядом. Всегда рядом. И он понимает, что так и должно быть, и это правильно.

Жанин снилась дорога и Стив рядом. Она за ним, как за каменной стеной – так, как хотела. Думала, что хочет быть самостоятельной, а оказалось – за мужем ей лучше. Их свадьба. Снилось, как нянчит дочь, как она растет, и у нее тоже есть Сила, та же, что и в муже. Приезд Гуань Инь и ее подарок –хрустальные четки. У дочки не женская, властная энергетика, харизма. С ней рядом нелегко. Она все время находится где-то вдали, не здесь. Вертит в руках хрустальные четки, думает и улетает, куда – неизвестно.

Айе снилась свадьба. Ночь вдвоем с Томасом. Смущение, но чувство, что так и должно быть. Никто другой ей не нужен и не будет нужен никогда. Ей жарко и хорошо. Поцелуи, огонь и счастье. Потому, что она с ним. Потом дороги, скитания по монастырям и их дом в Пекине. Девочка, такая симпатичная, похожая на Гуань Инь. Снилось, что богиня склоняется над ее кроваткой и что-то шепчет.

Сэму снилось путешествие, долгое, невероятное. Кажется, ему не будет конца. Но иногда дракон останавливался возле побережья, обжитого людьми, и они с Гуань Инь недолго жили среди них. Он многое мог придумать и изобрести. Но сказанное Гуань Инь, что люди могут применить это не во благо, останавливало его. Ему снились ее грустная улыбка и слова: «Повзрослей. Повзрослей сам, и пусть мир немного повзрослеет».

И даже Темучину снился сон, где слова звучали, как стихи:

А ночью снились костры похода, стальной змеёй извивалось войско. Пылал в полнеба огонь восхода, и вместе с ним догорали доски на крышах крепости покоренной. Охра стекала с клинков и копей. Победой славною окрыленный.

Кипели в ярости змеи-вены…

Опустошали свои колчаны, наполнив воздух густым гуденьем, ордынцы-лучники по приказу, смертельно жалили шершни-стрелы… Гортанно вслух высекая фразы, на карте мира чертил пределы своей империи необъятной - от океана до океана…

Но возвращался он к ней, обратно…

Туда, где нежно сшивает раны, губами чуткими та, живая, что лечит душу от шрамов рваных, и ночью гладит, любви желая, лицо уставшего Чингисхана.

/-chingishana Олег Панов

Только Гуань Инь ничего не снилось. Она спала впервые за много лет, веков и даже, может быть, тысячелетий. Спала, как человек. Просто спала, глубоко и без сновидений.

Конец

Очень благодарна Ирине Мартыновой и Ларисе Новак, которые поддерживали меня во время написании этого произведения.

Также благодарю Дмитрия Галкина за моральную поддержку, помощь в создании обложки и подготовке книги к печати.

Я ненавижу жестокость. Мне не нужна власть.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg