«Западня»

Западня (fb2) - Западня [СИ] 1106K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Skyrider

Skyrider ЗАПАДНЯ

«Дом её ведет к смерти, и стези её — к мертвецам;

Никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на путь жизни».

Соломоновы Притчи 2:18-19

Часть первая. Тенета

Глава 1. Восемь самоубийств

1.

Загадочная смерть Алексея Ершова, моего лучшего друга и бывшего однокурсника, как это ни удивительно, не стала для меня совершенной неожиданностью. Где-то в глубине души я всегда подозревал, что этот не в меру любопытный журналист когда-нибудь попадет в «скверную историю». И, надо же, однажды это все-таки произошло.

Все началось с того, что он мне позвонил прямо посреди ночи — хорошо, я тогда жил один. Мне показался странным его чересчур возбужденный голос, что было ему совершенно не свойственно — опытному корреспонденту криминальной хроники с многолетним стажем.

— Слушай, Кира, мне нужна твоя консультация, как специалиста…

— В два часа ночи? Оригинально!

— Извини, Кир, — совершенно без какой-либо тени раскаяния торопливо проговорил он, — но в другое время я просто не могу с тобой поговорить.

— Много дел на работе? Совсем без выходных?

— Ну, да… Хотя, знаешь, не совсем в этом дело. Долго объяснять.

— Ладно, не буду тебя пытать, — я знал, что Ершов не из тех, кто распространяется о своей жизни, а также и то, что звонить попусту он бы не стал. — Выкладывай, чего хотел, не тяни.

— Окей, Кир, ты как специалист по всякого рода таинственным вещам…

— Ты мне льстишь.

— Да, ладно, ты итак это знаешь и без меня. Так вот, скажи мне, плиз, ты когда-нибудь сталкивался с таким символом — загляни в почту.

Я включил ноутбук, зашел в почту и открыл вложение к письму Алексея. Это была фотография довольно плохого качества — мятый листок бумаги, карандашный набросок, тонкие волосяные линии, странно ломкие, изгибающиеся. Что-то вроде запутанного лабиринта. Центр этого «лабиринта» обозначен жирной точкой. Линии от центра потолще, числом восемь.

Если честно, тогда мне показалось странным, что из-за такой пустяковины следует беспокоить человека в такой поздний час. И у меня даже возникло подозрение, а не напился ли Леха до чертиков и не разыгрывает ли он меня. Впрочем, раньше за ним такого я как-то не замечал. Шутник и балагур, ко мне он относился с подчеркнутым пиететом, как к «старшему товарищу», хотя мы с ним и одногодки.

— Ну и «чего тебе надобно, старче»? — я не смог подавить зевок.

— Не иронизируй. Если бы ты знал, каким чудом попал мне этот рисунок в руки, ты бы сам приехал ко мне и не в два, а в три часа ночи!

Тут даже мое ангельское терпение не выдержало и с громким треском лопнуло — ненавижу, когда меня используют «втемную».

— Слушай, Лех, ты конечно отличный парень и вообще супергерой во всех отношениях, но честно и откровенно признаюсь — мне не нравится, когда ты себя ведешь так. Давай баш на баш — ты мне объясняешь, в чем дело, а я, со своей стороны, чем смогу, как говориться… А то получается немного нечестно, согласись?

— Соглашусь, — невозмутимо ответил он. — Но я тебе потому и ни о чем не говорю, потому что ты мне ценен, как человек не «в теме». И в то же время достаточно умный и сведущий в своей области, чтобы навести меня на правильные мысли. Честное пионерское, как только все прояснится, я тебе сам все расскажу, ничего не утаю.

— Ладно, идет.

— Так вот, Кир, я хотел бы узнать — ты когда-нибудь встречался с такими символами или похожими на них в своей работе?

Я ещё раз беглым взглядом окинул злосчастный рисунок.

— Признаюсь, нет, хотя изображение что-то смутно мне напоминает… Подожди! — вдруг осенило меня. — В порядке бреда, лабиринт и в центре жирная точка с восемью линиями — может, это паутина, а в центре — паук?

— В точку! — в его голосе я почувствовал какую-то дрожь, странное приторное придыхание. — Блин, как же я сам не догадался! Вот что значит взгляд со стороны!

— Только какое это дело имеет отношение ко мне или к моей работе?

— Прямое. Кир, ты случайно не сталкивался в своей работе с какими-то «организациями» или культами всякими, сектами, старыми и новыми, которые пользуются символом паука?

Спросонья мозг у меня работал с периодическими «зависаниями».

— Ну, ты, блин, и задачки задаешь, профессор! Сразу так с полпинка я тебе ничего не скажу. Надо поднимать материалы…

— Хоть что-нибудь, но прямо сейчас! — взмолился он. — Ниточка нужна, ниточка, нить! Завтра может быть уже поздно!

— Поздно? Что ты имеешь в виду? — что-то шевельнулось у меня груди — неприятное липкое предчувствие неотвратимой угрозы.

— После, Кир, после, обещаю, все тебе расскажу. Давай, сваргань что-нибудь на скорую руку — но сейчас!

— Ну-у-у, если на скорую руку… Вообще, тут я должен тебя разочаровать. В религиозной символике паук встречается не так часто. По крайней мере, в близких к нам культурам — христианской, мусульманской, иудейской. Большое значение он имеет у других народов — в традиционной культуре Африки, Америки, Индии. Паук часто предстает в роли творца мира, героя, несущего, так сказать, культуру в массы и так далее. Исключительно положительный персонаж.

— Ну а в качестве злого героя он вообще нигде не встречается? — опять с каким-то странным придыханием спросил он.

— Ты пересмотрел «Властелина Колец», я вижу, или ещё чего похуже? — попытался сыронизировать я, но получилось фальшиво. На душе кошки скребли — в первый раз в жизни я слышу в голосе Ершова такое откровенное беспокойство. — Наоборот, у большинства народов мира паук — это символ удачи, богатства, благополучия. Паук в доме — это к богатству, гласит древняя английская поговорка. Если тебя интересуют символы зла — то это скорее змей или дракон. Вот это уж точно космическое зло — причем почти у всех народов мира встречается.

Алексей как-то облегченно вздохнул.

— Ну и слава всемогущему Джа! Значит, если только ты не ошибся в толковании рисунка, это не опасно…

— Что? Не опасно?

— Да нет, ничего, это не важно…

— Опять «не важно»! Слушай, Леш, все, хватит, так дальше не пойдет! — возмутился я. — Давай уж откровенность за откровенность. У нас был уговор!

— Хорошо. Этот рисунок я спер у одного человека, показавшегося мне сначала подозрительным. Она рисовала его, я наблюдал за ней со стороны…

— Кто «она»?

— Не важно. Один из моих информаторов.

— Ого, у тебя снова появилась женская агентура?!

— Типа того. Ладно, Кир, извини тогда за беспокойство. Давай пересечемся как-нить на выходных, послезавтра, например, попьем пивка. У меня есть для тебя пара любопытных историй.

— Ага, договорились. Кстати, только сейчас подумал об этом — символ ещё напоминает восьмиконечную звезду в лабиринте звездного неба. Соединение звезд линиями — обычная практика у древних астрологов для обозначения созвездий, вот и получается лабиринт. Эта ниточка уже ведет нас к Шумеру и культу…

— Надеюсь, и тут ничего криминального нет? — нетерпеливо перебил он.

— Нет, Леш. А почему ты думаешь, что если твоя «информаторша» рисует за твоей спиной такие картинки, то в этом есть что-то такое?

— У меня были для этого основания. Ну ладно, подробно поговорим потом, при встрече.

На том и распрощались.

Наутро ночной разговор со старым другом почти совершенно стерся из моей памяти, и я окунулся в омут самых обыкновенных дел. Накопилось много работы по отчетности, и мне было не до Алексея и его темных махинаций с информацией для очередного, судя по всему, громкого журналистского расследования. Пока я не получил от него смс, где он просил меня завтра срочно встретится с ним. Я не возражал. Встречу назначили в центре, где-то на Бульварном Кольце, сейчас уже не помню точно.

Так вот, на встречу Алексей не пришел.

Что-то неприятно ворохнулось у меня в груди, но я постарался успокоить, вернее, усыпить змею сомнения внутри себя. В самом деле, пару раз у нас с ним уже случались такие нестыковки — Леха был до крайности занятой человек, его планы могли поменяться в последний момент, а позвонить или даже отправить сообщение ему было недосуг. Почему-то мне тогда не пришло в голову ему перезвонить, да и важное дело у меня было в центре, так что я не придал тогда этому значения.

И лишь вечером, как обычно просматривая новости в сети, я узнал, что известный журналист, автор многих скандальных разоблачений Алексей Ершов покончил с собой в ночь с пятницы на субботу, повесившись в ванной, на бельевой веревке.

2.

Алексей Ершов — полноватый, общительный, жизнерадостный шатен, суетливый, расторопный и необыкновенно располагающий к себе с первого взгляда — всегда был моей полной противоположностью. Уж не знаю, почему мы с ним так сдружились ещё в университете. Наверное, по известному космическому принципу, который гласит, что противоположности притягиваются.

Оба мы поступили на исторический. Но уже на втором курсе Алексей, которому изрядно наскучили «периклы» да «платоны», сказал мне как-то: «Ну их к чертям, всех этих мертвецов в простынях! Они и без нас себя чувствуют распрекрасно. И что толку ковыряться в их могилах? Жизни хочу, Кира, жизни!»

Это его фраза про «жизнь» тогда мне запала в душу и стала своего рода «ярлычком» для обозначения этого человека в моей необъятной, как и у всякого историка, памяти. Для Леши жизнь была всем. Жизнь как броуновское движение частиц — хаотическая, бурная, наполненная общением, постоянными перемещениями в пространстве, тусовках.

Переведясь на журналистский, он почти совершенно пропал из моего поля зрения и я уж думал, что наши дороги никогда больше не пересекутся. Однако Ершов по какому-то странному капризу судьбы, время от времени возникал на моем пути. Видимо, я также плотно засел в его внутричерепном жестком диске, как и он — в моем.

В основном, он выплывал из необъятного житейского моря для того, чтобы проконсультироваться со мной по всякого рода историческим темам — иногда из любопытства, иногда и по работе. Как и большинство людей с явно выраженными экстравертными чертами характера, он никак не мог заставить себя сесть и самостоятельно изучить какой-то вопрос. С другой стороны, обладая живым умом, он всегда был жаден до знаний. Это вынуждало его общаться и с такими, казалось бы, совершенно противоположными ему людьми, как я — чтобы сходу, в одной беседе на часок-другой, узнать все, что его интересует, получить уже переработанные, осмысленные чужим умом, «готовые» знания. То ему вдруг позарез понадобилось узнать, почему погиб Древний Рим, то почему Россия приняла православие, а не католичество, навеки изолировав тем самым себя от мировой западной цивилизации, то вдруг стал пытать меня, существовала ли реально Атлантида, как об этом пишет Платон. В общем, спектр его интересов был достаточно широк, так что даже мой энциклопедический склад ума не всегда мог его удовлетворить.

Но за редкими исключениями наших встреч с ним, я узнавал о его жизни из средств массовой информации, особенно светской хроники. Леша был заядлым тусовщиком, что, кстати, изрядно помогало ему в работе — именно там он находил пищу для своих громких дел, о которых, думаю, мне здесь излишне упоминать. Достаточно сказать, что его роман с одной «рублевской» женой едва не стоил ему головы, но принес ему такой успех, что сотрудничество ему предложили даже в администрации президента. Впрочем, об этом я узнал с его слов.

Писать ему по почте было, как правило, бесполезно, и эту затею я потом оставил, звонить — тем более. Когда надо, он находил меня сам, и каждый раз это было полной неожиданностью для меня. То он позвонил мне в середине лекции, так что пришлось срочно разгонять студентов — ему как всегда «архисрочно» понадобилось встретиться со мной, то пришлось выходить с ним на связь по скайпу прямо в купальных трусах на пляже. А теперь вот — и среди ночи.

Мне всегда казалось, что в глубине души ему не хватает того, что он потерял, уйдя с исторического. Какой-то фундаментальности, что ли, систематичности знаний, в его миросозерцании оставалось множество пробелов, «черных дыр», которые исподволь мучили его, требовали своего заполнения. Но жизнь диктовала свои законы. Жизнь, во всем её многообразии красок — от политических скандалов до светских сплетен — затягивала его как паутина, из которой он так и не смог выбраться.

Надо сказать, что при каждой нашей встрече я пытался достучаться до него, сказать, что все это рано или поздно плохо кончится. Но он всякий раз отмахивался от меня, наверное, также как от своей чересчур заботливой мамаши и шутливо сравнивал меня с муравьем, который по уши закопался в земле. Сам он предпочитал быть стрекозой, бороздящей просторы воздушного океана и наслаждающейся «ветром, что бьет наотмашь и насквозь». Я смеялся и в очередной раз пересказывал ему басню Крылова (на самом деле, умного древнего грека Эзопа, но это дело не меняло), которую он знал и без меня. Но он лишь шутливо отмахивался: «Твой Крылов — это пошлый муравей, который из зависти к стрекозам придумал эту историю. Я напишу потом свою басню, где муравей окажется в дерьме, а «стрекозел» будет на коне». Я пожелал ему удачи, но новой басни от него так и не дождался. И уже не дождусь никогда.

Как я уже сказал ранее, меня ничуть не удивило сообщение о смерти Лехи Ершова. Морально я давно был готов к тому, что рано или поздно это случится. Наверное, жены и друзья военнослужащих, полицейских или летчиков испытывают что-то подобное, не знаю.

Но что меня поразило по-настоящему, это не сам факт его смерти, всегда ходившего по «лезвию ножа» журналиста-скандалиста, а то, КАК она произошла. Быть может, если бы Леху нашли с пулей во лбу в каком-нибудь подъезде, задавленным автомобилем в глухом переулке или труп его обнаружили где-нибудь на свалке с проломленным черепом — это бы меня не так поразило. Мол, ну что тут поделаешь — долеталась «стрекоза»!

Но чтобы завзятый жизнелюб и гедонист Леха покончил жизнь самоубийством — это для меня было совершенно невероятным!

И газетные заголовки подтвердили тогда мое ощущение. Большинство более или менее вменяемых статей о нем так или иначе намекали, что самоубийство Ершова — это всего лишь грубо замаскированная форма убийства, другими словами, что не он повесился, а его «повесили» — те, кто был недоволен его разоблачениями. И вроде бы и следственные органы взяли как основную версию именно убийство на профессиональной почве…

Тогда мне не показалось это странным.

3.

На похоронах Леши собрался весь столичный бомонд. Мы — его старые университетские товарищи — сразу оказались на положении «бедных родственников». Известные журналисты, политики, бизнесмены, светские львицы…

Произносились речи — но все больше о политике. Я, как человек совершенно чуждый «реального» мира, во всяком случае, их не слушал.

Нам с Костей Синицыным, нашим общим товарищем по первокурсным ночным посиделкам, стоило большого труда протиснуться к его гробу.

Но и тут нас ожидало разочарование — в последний раз увидеть Леху нам и здесь не удалось — гроб оказался наглухо закрытым.

«Неужели ему так сильно перекорежило шею?» — помню, мелькнула у меня мысль. Но я её отогнал, как навязчивую муху. Хотелось заставить думать себя только о возвышенном, о том, каким замечательным (и это — чистая правда) человеком он был. Но проклятая «муха» — противоестественное любопытство по поводу деталей его смерти — не давала мне покоя. Меня словно какая-то сила тянула к его гробу, хотелось стоять у него, ощупывать дорогой черный шелк обивки, хотелось открыть и посмотреть…

Внезапно благочинную полутишину, сопровождающую любые похороны, когда все окружающие стараются говорить полушепотом, словно боясь разбудить «заснувшего» покойника, нарушил, точнее, буквально разорвал в клочья, дикий женский то ли визг, то ли вой — так, наверное, воет попавшее в капкан животное.

К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более вип-уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.

Толпа отхлынула от неё, как от прокаженной, но никто не остановил её — это была его мать.

Мария Александровна — тихая интеллигентная женщина, всю жизнь прожившая в коммуналке, библиотекарь «исторички», души не чаяла в своем единственном сыне. Спасаясь от её поистине безумной любви, Леша сбежал от неё сначала в студенческое общежитие, потом на съемную квартиру, квартиры своих многочисленных пассий. Что только он не предпринимал, чтобы избавиться от надоедливой «мамани» — вплоть до частой смены сим-карт на телефоне. Может, и его преждевременную кончину следует рассматривать как последнюю, теперь уже удачную попытку, убежать от неё?

Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла её вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.

Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв её за плечи, постарался увести её от гроба.

— Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! — истерически кричала она. — Не надо! Не надо! Не-е-е-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!

От её диких истошных криков мне стало — и, уверен, всем остальным тоже — не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.

Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники — женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.

Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.

— Какая дикость! — краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. — Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!

— Не говори чепухи, дорогая! — ответил мужской голос. — Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… — и дальше голос перешел на шепот.

Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.

После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.

Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.

Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.

Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, сковывая его движения.

— Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?

— Да, я…

— Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.

— А в чем дело?

— Дело в том, что вы были одним из тех, с кем за пару дней до смерти общался гражданин Ершов.

— Вы из полиции?

— Да, моя фамилия Николаев, но вообще хотел бы обойтись без формальностей, по крайней мере, здесь, — как и все, он говорил полушепотом. — Вот моя визитка — это приглашение побеседовать завтра…

Я не дослушал его и перебил. В самом деле, мне и без того было весьма неуютно находиться здесь, как и на кладбище, среди совершенно чужих и чуждых мне людей, так что я рад был ухватиться за эту возможность и по-настоящему пообщаться о покойном, пусть даже и с полицейским. Тем более, что это позволило бы мне получить ответы на волнующие меня вопросы.

— Давайте лучше сегодня, сейчас, мне все равно, по правде говоря, нечем заняться.

— Понимаю, — кивнул он и его цепкие, холодные, неприятные глаза как-то потеплели. — Давайте присядем тогда вот за тот столик, в углу, чтобы не привлекать излишнего внимания.

4.

— Не буду от вас скрывать, Кирилл Андреевич, мы вскрыли электронный ящик покойного, как и его мобильный телефон. Мы в курсе того, с кем и о чем общался Ершов… Алексей. Сами понимаете, дело щекотливое, «сверху» давят побыстрее раскрыть его, чтобы не было резонанса. Замешаны влиятельные лица.

— В Кремле?

— И там тоже, — уклончиво и как-то торопливо сказал Николаев — лицо его я до сих пор не могу припомнить, настолько оно было незапоминающимся, слишком «обычным», что и поныне наводит меня на мысль, что он был не из полиции, а из более важных «органов». Тогда я даже не попросил предъявить его удостоверение, хотя имел на это право, а теперь жалею.

— Ну, ближе к делу, — также торопливо проговорил он. — Вам ничего не показалось странным в последнее время в поведении Алексея?

— Показалось, — согласился я и изложил ему наш последний разговор с покойным.

Глаза Николаева как-то странно блеснули, взгляд стал острее, жестче, неприятнее.

— Значит, ночной звонок, просьба о встрече, рисунок, «информатор»… — задумчиво проговорил он, не сводя с меня гипнотизирующего холодного взгляда бесцветных глаз-ледышек.

— Ну, если вы вскрыли его почту, то, наверное, рисунок вы видели сами.

— Да, да, конечно… — задумчиво проговорил он. — Хотя содержание вашего телефонного разговора для меня большая находка. Это дает нам кое-какие нити…

— Ещё бы! Ведь он звонил с чужого телефона! — не смог сдержать сарказма я. Но тут же осекся — не стоило провоцировать конфликт с единственным человеком, который мог бы пролить свет на тайну смерти Леши. — Вы что-нибудь знаете об «информаторе», о деле, которое он вел?

— Кое-что знаю, но это — конфиденциальная информация.

— Хорошо, а что тогда не «конфиденциально», если гроб с телом Леши заколочен и не то что нам, его друзьям, а даже родной матери не дали по-человечески попрощаться с покойным! — опять против своей воли вспылил я.

Я сказал это необдуманно, в порыве чувств, и, вероятно, мог ожидать лишь сухого, жесткого ответа, но совершенно неожиданно глаза-иголочки «следака» как-то странно забегали, по его рукам прошла какая-то дрожь.

— Уверяю вас, Кирилл Андреевич, что то, что вам кажется несправедливым — в высшей степени гуманное решение. Ни вы, ни тем более мать погибшего, не захотели бы видеть этого…

— А вы — видели? — стараясь не терять из рук инициативы, продолжил наступление я.

— Да, видел! И это, надо сказать, на редкость ужасное зрелище, даже в Чечне я с таким не сталкивался… Но это тоже — конфиденциальная информация.

— В таком случае, больше я вам ничем не могу помочь, — пошел ва-банк я и сделал попытку встать, давая понять, что разговор окончен. Либо он хоть что-то скажет, либо закроется окончательно.

Рука Николаева вцепилась в мой локоть. «Громкий» и торопливый шепот на ухо:

— Да поймите же вы, что не могу я так просто говорить вам все, что мне вздумается! Но если вы будете сотрудничать с нами и дальше, я обещаю вам сделать все, что в моих силах.

Я сел. Он, как мне показалось, облегченно вздохнул.

— В качестве задатка могу вам сказать следующее. Ваш друг вляпался в очень нехорошую историю, очень нехорошую. Хотя, в общем-то, он делал правильное дело — распутывал одно темное дельце, касающееся «рублевских жен», и кое в чем делился с нами, но наших рекомендаций не послушался и пошел на рожон.

— Что за «темное дельце»?

— Дело о семи самоубийствах, — мрачно отрезал Николаев и закурил. При этом мне показалось, что пальцы его слегка дрожали.

— Давайте так, Кирилл Андреевич, сыграем в одну игру. Я вам расскажу некоторую басню, а вы притворитесь, что поверили в неё, и в обмен расскажите мне все, без утайки, что знаете о Кирилле и, особенно, об этом дьявольском рисунке. По рукам?

— По рукам.

— Ну и чудесно, — он глубоко затянулся, выпустив целое облако зловонного дыма, выдержал паузу и начал свой рассказ.

— Так вот, в одном очень богатом поселке, где живут очень влиятельные лица, поселилась одна особа. Эта особа завела свое ателье, фешенебельное ателье, куда очень скоро повадились ходить богатые жены и любовницы влиятельных лиц. Вокруг ателье вскоре образовался кружок — сами знаете, пока женщины примеривают платья, делают заказ, они любят поболтать о всякой ерунде. А судя по всему, владелица ателье была отличной собеседницей. В этот кружок допускались только женщины и только женщины, у которых были мужья или, так сказать, спутники жизни. Ателье процветало, все было замечательно, но внезапно мужья клиенток ателье стали заканчивать жизнь самоубийством. Один за другим. Причем, в хронологическом порядке — от самой первой клиентки. И ещё одна интересная деталь — все они сводили счеты одним и тем же образом — повесившись в ванной на бельевой веревке. И достаточно странным и страшным образом, каким — сказать не могу. Пока. Скажу одно, создавалось ощущение, что они вешались таким образом, чтобы как можно дольше продлить свои мучения…

Я не сводил взгляда с гипнотизирующих, холодных глаз Николаева, курившего одну сигарету за другой. Шепот и голоса за моей спиной куда-то пропали, словно все прощавшиеся с Лешей люди куда-то испарились, свет потух. Создавалось впечатление, что во всем мире остались только мы вдвоем — я и Николаев, что от всего бескрайнего земного шара каким-то чудом сохранился только этот закуток в уголке ресторанного зала, круглый стол, накрытый темной скатертью, пара бокалов с вином, пепельница, доверху наполненная окурками, да вентиляционная отдушина над головой Николаева. Глядя на неё, меня все время не оставляло ощущение, что там, в полутьме, кто-то находится и этот «кто-то» внимательное слушает каждое наше слово…

— А жены? Может, это они все подстроили?

— Исключено. Все они сходили с ума.

— Странно, ничего об этом не слышал…

— И не услышите. «Сверху» было дано указание не придавать этому огласки, и наша самая свободная в мире пресса промолчала, — хмыкнул он. — Я сам этим занимался.

— Видимо, с Лешей это не сработало, — не без ехидства заметил я.

— Да, но он — публичная фигура, известная на всю страну. И то, как видите, обстоятельств смерти мы никому не дали раскрыть, даже матери ничего не известно.

— А как же я? Не боитесь, что я все разболтаю?

— Не боюсь. Не разболтаете, — холодно отрезал он. — Вы — серьезный человек, ученый, специалист по древним религиям. Не пустомеля. И вы, думаю, как лучший друг Алексея, сами кровно заинтересованы, как и я, распутать это темное дельце.

— Ну, то что лучший…

— Да, лучший, — перебил он. — Мы изучили всю переписку Алексея за годы. Он всегда называл вас лучшим другом и человеком, которому он абсолютно доверяет.

Мне стало неловко.

— Во всяком случае, — попытался преодолеть смущение я, — обо всех своих тайных расследованиях он не говорил мне ни слова. Я узнавал о них, как и все — из газет, интернета, по телевизору.

— Это нам известно. Вы были его конфидентом в другом смысле, — в каком, Николаев не уточнил.

— Так вот, — продолжил он и снова закурил. — Алексей узнал обо всем из первых рук — одна из посетительниц ателье была его подругой. Девица изрядно напугалась и много о чем ему рассказала. Хотела выйти из игры. Но Алексей попросил её продолжить посещение этого заведения, чтобы получать информацию из первых рук. Мы вышли на него. Он согласился сотрудничать, но действовал по своему плану, на свой страх и риск. Мы предупреждали его, предлагали круглосуточную охрану, вели за ним наблюдение. Но… В общем, это уже другая история.

— Опять «конфиденциальная»? — ехидно усмехнулся я.

Он кивнул.

— Никому не приятно распространяться о своих провалах. Мы потеряли очень ценный источник информации, незаменимый источник информации.

— А как же хозяйка ателье?

— Сначала прямых улик у нас не было — к слову, и сейчас все очень зыбко, а потом она как сквозь землю провалилась. Ни следов, ни зацепок. В общем, сработала она профессионально. До сих пор мы плутаем во мраке…

— Как?! — возмутился я. — А фоторобот со слов свидетелей, фото какие-нибудь, фамилия…

Николаев усмехнулся.

— Ни-че-го. Фотографий никаких, прямые свидетельницы сошли с ума и находятся в совершенно невменяемом состоянии, соседи по улице описывают её внешность по-разному — то она жгучая брюнетка, то блондинка с золотистыми волосами, то старуха, то молодая стильно одетая женщина. Фамилии, естественно, никто не назвал. Имена называют разные — то Лилия, то Арина, то Роксана. Ателье нигде не зарегистрировано. Сейчас здание пустует.

— А что с рисунком?

— Вот, рисунок! — его лицо-маска сразу ожило. — Это реальная зацепка. Судя по тому, что нам говорил Алексей, этот рисунок был в ателье, что-то вроде опознавательного знака для избранных. Однако единственная дошедшая до нас копия оказалась только у Алексея.

— Я уже говорил вам, что интерпретировать изображение на этом рисунке можно и как паука в центре ловчей сети, и как восьмиконечную звезду в центре схематически нарисованного звездного неба…

— Да, я помню. Ваши сведения очень ценны для нас. По сути, вы — единственный человек, который имеет достаточно знаний и навыков разобраться в этой символике, дать следствию нити. И именно поэтому я был так откровенен с вами, насколько это возможно. Вы нужны нам, вы должны оказать нам посильную помощь — ради памяти друга, его матери, ради спасения тех, кто может пострадать ещё от этой страшной «костюмерши».

Голос Николаева из бесстрастно-механического стал каким-то живым, в нем появились почти умоляющие нотки. Вместе с тем, в его стальных глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Мне показалось тогда, что он явно что-то недоговаривает, что он знает что-то ужасное, о чем не может мне сказать — не из-за пресловутой «конфиденциальности», а потому, что это ужасное настолько невыразимо, настолько чудовищно, что это невозможно передать человеческим языком.

Чтобы сгладить неприятное ощущение, я попытался пошутить:

— Хотите спасти очередных «денежных мешков»? Как там у классиков? Государственная машина всегда выражает классовые интересы тех, в чьих руках она находится.

— Нет, — с знакомым мне уже придыханием сказал Николаев. — Не в этом дело. Богатые для неё только средство, цель — другая.

— В смысле?

— Нам удалось установить, что незадолго до смерти все умершие переводили крупные суммы на какие-то сомнительные оффшорные счета. Мы сейчас пытаемся напасть на след, к кому попадали эти деньги. Но это долгая история. Счета были номерные, анонимные, а зарубежные банки очень неохотно раскрывают такого рода информацию. Привлекаем Интерпол, но это очень долгая песня.

— Но разве это не банальное ограбление?

— Нет. Серия подобных самоубийств, с таким же почерком, обнаруживается на протяжении многих лет во многих городах России (по Зарубежью мы пока уточняем данные), и жертвами были как раз простые люди, с которых взять нечего.

— Но…

— Я предвижу ваш вопрос. Что греха таить, до сих пор резонанса не было. Их квалифицировали на местах как обычные самоубийства, и только…

— …когда стали погибать «тузы» с такими же симптомами, обратили внимание и на простецов, — мрачно закончил я. — Насколько мне известно, медицина бы не развилась до такой степени, что мы победили чуму, оспу, холеру и прочие бичи древнего человечества, если бы от них не умирали и «сильные мира сего». Вот и рак, и СПИД, наверное, научатся лечить со временем — на деньги богатых и, в первую очередь, ради спасения богатых…

— Вам лучше знать, вы — специалист в этом, — улыбнулся одними губами Николаев. — У вас есть моя визитка, звоните в любой час, в любое время. Я сам приглашу вас и назначу место встречи.

— По рукам. Чувствую себя посвященным в рыцари, — улыбнулся я, а сердце уколола ледяная игла. Мне показалось, что Николаева я вижу в первый и в последний раз в моей жизни.

Ко времени окончания нашей беседы ресторан практически опустел. Лишь пара пьяных ребят о чем-то спорили, обнявшись за столом. Да несколько женщин тихо шептались в уголке.

Я пожал жесткую, неприятно шершавую как наждак ладонь Николаева.

В этот момент откуда сверху на лацкан его пиджака что-то упало — маленький паучок. Видимо, выпал из вентиляционной отдушины.

Николаев механически смахнул его на пол, а потом, увидев крошечное существо на полу, побледнел и отпрянул в сторону. Затем, взглянув на меня, видимо, устыдился и хотел было раздавить его, но я помешал ему:

— Не надо. Он тоже жить хочет. Да и пауки падают к счастью, примета такая. К богатству, — я неловко попытался улыбнуться.

Но Николаев юмора не понял. Он как-то отстраненно, словно не замечая меня, посмотрел на паучка и мрачно сказал:

— На телах всех повешенных были найдены пауки. Живые.

После этого он развернулся и ушёл, не прощаясь.

Больше я о нем ничего не слышал. А из газет, неделю спустя, узнал, что дело раскрыто, что спецкор Алексей Ершов страдал от наркотической зависимости, что у него была запутанная личная жизнь и т. п. В общем, следствие закрыло дело с вердиктом «самоубийство». Больше я о подобных делах ничего не слышал.

Глава 2. Диана

1.

Признаюсь, несмотря на то, что в разговоре с Николаевым я старался придерживаться иронического тона, ухватился я за это дело, как мальчишка. Детективы не были моим слабым местом. Однако тайна, загадка — здесь меня поймет любой коллега-историк — всегда притягивала меня.

Ведь, если разобраться, что такое работа историка? Это распутывание нитей, уводящих куда-то во мрак, в черные бездны прошлого, спрятанных от нашего глаза пеленой забвения.

История, которую мы все дружно ненавидим в школе или в университете, вызывает в нас омерзение именно своей чрезмерной, искусственной и лживой открытостью. Даты, имена, события, с обязательными доктринерскими выводами в конце параграфов, не допускающих и тени сомнения, что все было ровно так, как написано. Герои и злодеи ткут полотно истории, словно заботясь лишь о том, чтобы увековечить в нем свои имена, да помучить несчастных школьников бесконечной зубрежкой. «Кто скажет, кто такой Суппилулиума II — получит зачет автоматом», — с садистской усмешкой говорил нам наш «историк», силясь убить в нас интерес к этому по-настоящему захватывающему предмету. В моем случае — тщетно.

История учебников и монографий — это труп истории, погребальный саван мертвеца. Подлинная История с большой буквы — это распутывание загадок, поиск новых источников, сизифова работа по их сопоставлению, выяснению противоречий между ними, поистине инквизиторский нюх на распознавание лжи, полуправды.

В этом смысле я занимался всегда подлинной Историей, живой историей, а не патологоанатомическим вскрытием трупа — никогда не писал и никогда не буду писать учебников и преподавать в школе собрание мертвых мифов и заблуждений. Музой для меня всегда была Её Величество Тайна, а работой — Таинство поиска Истины — единственной Дамы, которая не стесняется показаться перед всеми нагой.

Благо, обстоятельства совпали удачно. Весенняя сессия только что закончилась, работа по отчетностям также миновала. Наступила пора летних отпусков — особенно длинных у работников науки и преподавания. Будучи не обремененным семейными делами, как многие мои коллеги, я целиком погрузился в порученное мне дело.

Я посетил все доступные мне библиотеки и архивы столицы. Цель у меня была одна — выяснить значение таинственного символа, ценность которого после истории, рассказанной Николаевым, для меня несказанно возросла.

Сразу скажу, накопать удалось немногое. Оказалось, что ни в одной описанной религиозной традиции мира, этот символ не встречался.

Я не случайно заметил, описанной. Ибо многие древние, да и современные религии тоже, до сих пор не известны научному сообществу. Что касается древних, здесь я могу авторитетно заявить, что самая древняя религия мира, о которой мы можем только догадываться, и которую, возможно, исповедовали ещё неандертальцы, — религия Богини-Матери, распознаваемая по пузатым, почти безголовым фигуркам женщин с непропорционально большими грудями, до сих пор в деталях нам не известна. Что уж говорить о таинственном Стоунхендже — памятнике религии мегалитической протоцивилизации, остатки монументальных святилищ которой рассеяны по всему миру, о религии Хараппской или Критской цивилизаций, чей язык до сих пор не расшифрован? И уж тем более мало известно о религиях малых народностей, затерявшихся в непролазных джунглях Амазонки, Конго или Индонезии, откуда не каждый миссионер вернется живым, не то чтобы ученый-исследователь! Наши знания — это всего лишь маленький островок света посреди необъятного, поистине бескрайнего темного океана неведения.

Но то, что рисунок носил ярко выраженный религиозный характер — для меня, как специалиста в этой области, не было сомнений.

Я снова и снова детально рассматривал распечатку, изучая каждую черточку, каждый штрих.

Рисунок вписан в круг — это древний как мир религиозный символ мироздания. С этим все ясно.

Следующий элемент — тонкие волосяные линии, расположенные строго симметрично относительно друг друга, постепенно сужаются к центру круга, на манер спирали. Тонкость линий и навели меня на мысль о паутине, однако расположение внутри круга не совсем похоже на паутину. Во всяком случае, на обычную паутину. Ловчая сеть паука действительно словно по спирали постепенно сужается к центру, однако спираль — это только один из элементов. Главная, несущая конструкция, паучьей сети, осевые линии, на схеме не обозначены.

Это и навело меня на мысль о лабиринте, классическом Лабиринте Минотавра. Волосики-нити в этом смысле можно рассматривать как стены, если смотреть на конструкцию с высоты птичьего полета, которые с какой-то фатальной неизбежностью ведут жертву к центру, где сидит чудовище.

Само чудовище обозначено схематически — жирной черной каплей, от которой исходят восемь линий потолще. Это также навело меня на мысль о пауке. Но и тут не все так просто — линии «лапок» слишком прямые, не паучьи, скорее похожи на лучи звезды, и звезды — восьмиконечной.

Этот символ, так называемая октограмма, был мне, во всяком случае, знаком. В Древнем Шумере и Вавилоне, практически полностью заимствовавшем культуру таинственного народа «черноголовых», пришедших из ниоткуда и ушедших вникуда, этот символ назывался «звездой Иштар» — богини плодородия, неба, распри и войны. Интересно, что уже в средневековье его переняли христиане, усвоив Богородице, образ которой должен был заменить в сознании бывших язычников Небесную Царицу (титул Инанны-Иштар-библейской Астарты). Мрачный культ Иштар, чтимой на всем Древнем Ближнем Востоке, вызвал у меня кое-какие подозрения, но пока под ними не было достаточного основания.

Другой символический аспект — это паутина внутри круга. Во многих мифах Африки и древней Америки паук — творец или участник творения мира. И не мудрено, глядя как паук ткет паутину, которая и современными учеными считается шедевром природы по гармонии структуры и прочности нити, архаичный человек мог размышлять о том, что примерно таким же образом Творец создавал и этот мир.

Но здесь мне пришла на ум и другая мысль. В Индии до сих пор считают, что паук ткет мир не реальный, а мир-иллюзию, Майю, которая скрывает от нас подлинный мир, заставляя души блуждать в лабиринте Сансары. Именно паучьи нити Майи, лабиринты Сансары призван преодолеть истинный саньясин — монах-аскет, чтобы «прорваться» в Нирвану.

Эта находка особенно потрясла меня, поскольку позволила увязать в таинственном символе обе темы — темы паука и лабиринта. Не противоречит этому и звездное небо — ведь что такое звездное небо, как не темница для души? По воззрениям древних, звезды — это не триллионы раскаленных шаров в бескрайней вселенной, а серебряные гвоздики, вбитые богами в небосвод, своего рода гвозди, забивающие крышку гроба, в котором заключено человечество. Небосвод отделяет мир слабых и падших людей от лучезарного Олимпа, мира вечного блаженства, в котором самоизолировались боги.

Но, даже будучи остроумными, все эти догадки ничуть не приближали меня к разгадке таинственных самоубийств, т. к. я не мог сопоставить эту символику ни с одной реально действующей религиозной организацией.

Максимум, что я мог предположить, что это какой-то новый синкретический культ, секта, возникшая недавно и ещё не описанная нашими современниками.

2.

Воодушевленный этими догадками, я тем не менее решил не связываться с Николаевым, пока в мои сети не попадется что-то конкретное.

Новость о прекращении дела застала меня врасплох, словно гром среди ясного неба. Я набрал телефон, указанный на визитке, но услышал лишь «аппарат абонента выключен или находиться вне зоны сети». Конечно, я ещё несколько раз пытался перезвонить, но почему-то заранее знал, что из этого ничего не выйдет. Понятно, что идти в ближайшее отделение полиции и попросить меня связать с неким «оперуполномоченным» Николаевым, который не удосужился мне даже показать свое удостоверение, не имело никакого смысла.

Но тут, когда я в отчаянии хотел опустить руки, мне позвонили.

— Кирилл?

— Да, а с кем имею честь…

— Простите, что на «ты», можно?

— Ради Бога…

— Мне срочно нужно с тобой встретиться, это касается Леши…

В уютном летнем кафе на Старом Арбате было, как всегда, людно. Мне с трудом удалось отыскать свободное место под навесом. Хотя день был будним, но в центре Москвы как всегда в это время ходило много туристов и «гостей столицы». Июльская жара, особенно беспощадная внутри бетонно-каменного кольца мегаполиса, сгоняла все эти толпы праздношатающегося люда, как стада крупнорогатого скота на водопой, во всевозможные летние кафе, забегаловки разной степени приличия и дороговизны.

Отвоевав место «под тенью», я расположился и стал ждать. Ждать пришлось, как ни странно, достаточно долго.

Когда я допил уже вторую кружку пива, я вдруг ощутил легкий аромат женских духов, и за мой столик вспорхнула ярко накрашенная и броско одетая, словно тропическая бабочка, девица в солнцезащитных очках. Огромные очки полностью закрывали от моего взора не только глаза, но и пол лица таинственной незнакомки. Зато стильный облегающий костюм, наоборот, не скрывал от меня ни одной линии её вызывающе стройного тела. Такое впечатление, что это и было целью девушки — насколько возможно отвлечь внимание наблюдателя от лица (и, соответственно, Личности) и переключить его на другое, на то, что не поддается контролю разума, по крайней мере, для мужской половины человечества.

— Вы — Диана, не так ли?

— Брось, Кирилл, мы же уже договорились — на «ты», — поджав губки, промурлыкала она. Затем протянула мне руку. — Диана, для тебя просто Диана — и все, — обворожительно улыбнулась она.

Я пожал её руку, которую почему-то даже сейчас хотелось бы назвать «лапкой» — она действительно была лапкой — мягкой, нежной, гладкой, которую так и хотелось тискать в своих ладонях. Признаюсь, это был отличный ход с её стороны. От одного прикосновения к её коже меня словно ударило разрядом тока, дыхание участилось, а в голове защебетали весенние соловьи.

Она не торопилась освободить руку, наоборот, мне даже показалось, что она как-то нежно, по-особенному пожала её, словно на каком-то другом, незнакомом мне языке (скажу занудно, по-ученому, «тактильном»), попыталась мне что-то сказать. Не моему разуму, сознанию ученого, но, минуя его, напрямую моей душе, тому невидимому «я», что ощущается каждым из нас в глубине своего сердца.

И удар достиг цели. Освободив свою руку, я навеки остался её пленником.

Не помню, как я оказался на стуле, не помню, как мы сделали заказ, не помню, что она и я говорили. Я словно бы растворился в ней целиком — в нежных, воркующих, призывных интонациях её удивительно глубокого грудного голоса, в одурманивающем аромате духов, который я не мог сопоставить ни с чем, ни с одним цветком, словно он вобрал в себя все цветы мира, расплавив их в себе, заставив потерять свою индивидуальность, в её призывно вздымающейся, слишком большой для такой изящной комплекции груди. Плавные изгибы её тела были внешне скрыты одеждой, но это был чистой воды обман. В действительности, тесно обтягивающий фигуру костюм так кричаще вульгарно открывал моему взору все то, что он, казалось бы, должен был стыдливо скрыть, что я не в силах был поднять взгляд на её лицо. А эмоциональные движения её рук, которыми она сопровождала свои слова! Пока я не мог оторвать глаз от изящных движений её тела, которое, казалось, ни мгновения не желало оставаться в покое, её руки, совершая таинственные пассы, словно ткали, ткали ту сеть очарования, которая навеки опутала меня с головы до ног.

А между тем недоступные мне её глаза, скрытые за зеркальными стеклами солнцезащитных очков, придававшие её лицу сходство с каким-то насекомым, — я уверен! — не пуская к себе, холодно изучали меня, проникали внутрь меня, раскладывая всю мою внутреннюю «самость» по полочкам, как ученый, сортируя баночки с высушенными насекомыми.

— … Да ты, гляжу, совсем разомлел от жары, Кирилл! Эдак мы с тобой ни о чем не договоримся! — эта фраза, словно какая-то команда, вывела меня из состояния розового сна.

— Прости, Диана, я что-то забыл, на чем мы с тобой остановились…

— На том, что ты только что, вот ни сходя с этого места, сравнил меня с богиней и немного немало пообещал меня показать…

— Как — показать?

— Сводить меня в какой-то музей и показать мою статую!

— Ах, богини Дианы…

А сам подумал — «неужели я и в самом деле нес подобную чушь или она мне соврала, видя мое беспамятство?» Сама мысль, что, придя сюда поговорить о погибшем друге, я веду себя как шестнадцатилетний пацан на первом свидании, показалась мне ужасно омерзительной, и я почувствовал, как щеки мои заполыхали от стыда.

Видимо, девушка заметила мой конфуз и сменила тему.

— Да, Кирилл, мы с тобой немного увлеклись — впрочем, здесь нет ничего криминального, ты мне тоже очень понравился, а симпатия — это хорошее начало для совместного предприятия.

— О чем это ты?

— Начнем с того, что я не очень хорошо знала Алексея, хотя у меня много знакомых, его близких и коллег. Сама я, как ты помнишь, журналистка…

Тут я смутно вспомнил, что она показывала мне какое-то удостоверение, но хоть убей, ничего, даже фотографии из него, я не помню.

— Конечно, с трагической смертью Леши у нас у всех был переполох, все мы были в трауре. Между прочим, я тебя видела на похоронах и в ресторане, но ты был так погружен в свои мысли, что не заметил меня. Да и мне было не до бесед… Но сейчас, когда все утряслось и дело закрыли, — тут меня поразило, насколько хладнокровно она это сказала; меня, например, закрытие дела потрясло до глубины души, но, может быть, она не знала всех обстоятельств?

— …мы все горим желание продолжить расследование («горим ли?»), найти факты, неопровержимо доказывающие убийство и, в идеальном варианте, найти убийцу. Тем более нас вдохновляет, что ты уже напал на след и нам есть на кого опереться.

Я не без труда заставил себя поднять глаза на её лицо, но глаза, бессильно скользнув по полированной зеркальной глади очков, теперь увязли в её ярко накрашенных губах. Губы у неё были тонкими, внешне ничем не привлекательные, особенно в свете последней моды накачивать их силиконом для пущей сексуальности, но тем не менее что-то в них было такое, от чего я не мог оторвать взгляд.

Огненно-красные змейки губ призывно изгибались, как тело танцовщицы, от них веяло такой силой, такой энергией, такой жизнью, они так подкупали своей мягкостью, нежностью, что неодолимо тянуло к ним прикоснуться, поцеловать. Влажный блеск их вызывал самые интимные ассоциации, словно заманивая туда, в бархатисто-алый зев, усеянный некрупными, но остренькими зубками хищницы. Я впервые в жизни почувствовал, какое, наверное, это адское блаженство, когда твое тело перемалывают такие вот остренькие жемчужные зубки…

— На самом деле, я мало что могу вам дать в расследовании, одни догадки, подозрения, сам я блуждаю во мраке…

— Но ведь это самое интересное! — возбужденно перебила она. — Загадки, тайны, покрытые мраком, Таинства… — проговорила она с каким-то странным приторным придыханием. И, словно спохватившись, — это именно то, что нам нужно, сенсация! А любая сенсация — это едва прикрытая, полуобнаженная тайна! И потом, Кира, — сказала она совсем фамильярно, — ты — единственный друг Леши, которому он доверял. От тебя у него не было секретов, да и дом его для тебя всегда открыт.

Эта мысль не приходила мне в голову. В самом деле, дом… Как же я не догадался поискать там разгадку!

— Ну что ж, на этом и договоримся. Вот моя визитка. Можешь звонить в любое время дня и ночи, а я всегда смогу найти тебя. Распутаем вместе эту паутинку! — и тут, готов поклясться, она как-то ехидно ухмыльнулась, и ярко-красные губы обнажили хищный оскал зубов. Но лишь на долю мгновения. А может быть, мне показалось. Жара стояла поистине несусветная.

Мягкий, шелковистый картон визитки приятно ласкала кожу рук, с ней не хотелось расставаться и я не без труда спрятал её — не в кошелек, как обычно, а в нагрудной карман рубашки, у самого сердца. И, готов поклясться, оно забилось иначе, словно что-то чуждое, бархатисто-мягкое, проникло в него и стало нежно, но в то же время настойчиво массировать его.

Я не помню, как мы дошли до её машины. Я буквально утонул в огромном кресле её гигантского внедорожника — и почему это маленькие, миниатюрные женщины всегда предпочитают такие «сухопутные крейсера»? Не помню и то, как мы неслись по улицам.

Очнулся я только после того, как машина остановилась прямо у моего подъезда.

— Я живу здесь, на пятом этаже, квартира 53, - почему-то сказал я. — Просто набираешь на домофоне 3487 — и он открывается.

И только потом, вечером, со злостью подумал: «Ещё бы дубликат ключей ей дал, на память вместо визитки». Но тогда мне не показалось это странным.

— Буду знать, — усмехнулась она. — Ну, чао, мой храбрый следопыт. Пусть небесные боги, которым ты молишься, помогут найти тебе разгадку, — и чмокнула меня в щеку.

Я пулей вылетел из машины — ярко-красной, как и её губы («разве такие внедорожники бывают? Ни разу не видел!» — уже позже подумал я), стекла которого закрыты такими же зеркальными стеклами, что и её очки.

3.

Сказать, что я был ошарашен встречей с Дианой, значит, ничего не сказать. Оставшуюся часть дня я пытался прийти в себя, но нигде не мог найти себе покоя. Её поцелуй продолжал жить на моей щеке, как отдельное существо. Словно боясь потерять его, я бросил бриться и впоследствии оброс бородой.

Где бы я ни был, везде передо мной стоял её образ — зеркальные очки в пол-лица, ярко-красные, призывно влажные губы, хищные зубки. Боже мой, я ведь совершенно не запомнил ни формы её лица, ни цвета и длины волос, ни родинок или веснушек! Даже возраст её оставался для меня загадкой — сколько ей лет? Двадцать пять, тридцать, тридцать пять? Ухоженная женщина может долго хранить свою красоту, но я даже не мог сказать, красива ли она. Скорее, она была дьявольски привлекательной, обворожительной. Ни одной по-настоящему красивой черты в её внешности я не припомню.

Чтобы хоть как-то отвлечься от навязчивых образов, я решил переключиться на работу. Приведя в порядок свои записи и соображения, я набрал номер Марии Александровны и напросился в гости.

Квартира Марии Александровны — огромная сталинка почти в центре Москвы, всегда подавляла меня своими непривычными размерами — этим давяще высоким потолком, огромными комнатами, массивными дверями. Я не любил там бывать, думаю, не любил при жизни и Леша.

Когда-то у Марии Александровны здесь была только одна комната, но со временем, раскрутившись в нужных кругах, Алексей выкупил остальные комнаты у жильцов и подарил трехкомнатную квартиру целиком своей матери. В ней она и жила, как сказочная принцесса, заточенная в роскошной Башне из Слоновой Кости.

У Марии Александровны я оказался уже под вечер. Тусклые люстры не могли развеять полумрак, затаившийся в углах, в складках штор — таких массивных, неживых, в дальних концах комнат и коридора.

В гробовой тишине гулко тикали часы-ходики, зато шаги самой старушки были не в пример воздушными, неслышными. Казалось, она еле касалась земли, словно призрак. Вдобавок ко всему ещё и всегдашняя стерильная чистота — настоящее царство мертвых, где безраздельно властвовала она — богиня вечной скорби и уныния.

Не произнося ни звука — все, что было возможно, она уже давно выплакала и выкричала — , она жестом пригласила меня внутрь и, также безмолвно, как Харон в царство мертвых, провела меня в комнату дражайшего «Лешеньки» и молча села на допотопную софу.

Я почувствовал себя крайне неуютно. Задавать вопросы было неудобно, а рыться в бумагах Леши самому, при ней — все равно, что солдату из «Огнива» набивать золотишком карманы под ревнивым взглядом молчаливой собаки с оловянными глазами.

Из состояния неловкого молчания меня вывела Мария Александровна.

— Они все перерыли тут, своими грязными загребущими лапами, — бесцветно, безжизненно произнесла она. — Они переворошили здесь все, даже его детские пижамки, трусики. Забрали компьютер, телефон.

— И ничего не нашли? — спросил я.

— Ничего, — как кукла бездушно кивнула она седой как лунь головой.

— Послушайте, дорогая Мария Александровна, но ведь хоть Вы что-то должны знать, чем занимался в последние дни Леша, куда ходил, с кем встречался? Мы должны отыскать его убийцу и остановить его пока не поздно! От его рук могут погибнуть другие невинные люди! — я попытался говорить максимально убедительно, но слова получались бесцветными, пустыми, лишенными жизни.

Я с ужасом поймал себя на том, что дальнейший ход расследования стал мне почти безразличен. Осталась шарада, загадка, но и она отступила куда-то в тень, в темные углы моего сознания. Если я и предпринимал какие-то «телодвижения», то только как повод вновь встретится с таинственной Дианой. Расследование — вот единственная ценность, которую я для неё мог представлять.

— Да, да, убийцу, — эхом, также безжизненно откликнулась она.

— Так с кем Леша встречался в последнюю неделю перед смертью?

При слове «смерть» её глаза вдруг загорелись каким-то нездоровым огнем, она вся съежилась, подобралась, высохшие пальцы её изогнулись, словно у дикой кошки, показавшей когти, на губах зазмеилась злобная, жестокая ухмылка.

— А я говорила ему, дураку, какого черта водишься с ней?! Какого черта! А он сомлел как овечка, «я без неё не могу, мам, не могу и все». Сопляк! Родную мать бросил ради очередной шлюхи! Ах, выцарапала бы я ей зенки её бесстыжие вот этими вот руками! — она угрожающе протянула ко мне длинные как когти, давно не стриженые ногти. — Попадись она мне, чертова шалава, я ей не то ещё покажу! Я ей всю… — дальше пошел такой поток отборной, страшной ругани, которую она буквально выплевывала из глотки хриплым, каркающим, неожиданно грубым голосом, что у меня даже волосы на голове зашевелились. Я вскочил как ошпаренный и инстинктивно отошел поближе к двери — бешеная старуха внушала мне настоящий ужас.

Боже мой, только теперь мне открылось, до какой степени низости может пасть человек от своей безумной, эгоистической любви к отпрыску (а, как известно, от любви до ненависти — один шаг!). Ещё недавно тихая интеллигентная женщина ругалась как уголовник, бешено размахивала руками, глаза её светились поистине сатанинской ненавистью.

Она вскочила с софы и как пантера в клетке, мерила комнату, словно ища выход нерастраченной дьявольской энергии.

Я уж подумал было ретироваться до лучших времен, как часы пробили девять. Их равномерный, размеренный гул словно запустил какой-то механизм в старухе и та, как механическая кукла, у которой кончился завод, мгновенно успокоилась и села опять на софу. Взгляд её невыразительных глаз потускнел, она вновь уставилась в пустоту.

Я не рискнул вновь будить зверя в этом явно больном человеке и потому не стал дальше пытать, кто такая «она», хотя, по правде говоря, это могло относиться к любой из пассий и даже просто коллег по работе ненаглядного «Лешеньки». Мария Александровна была до крайности ревнива и могла воспринимать друзей и знакомых сына только в их мужской ипостаси.

А потому я изменил тактику:

— Марь Алексанна, может чайку? Я с обеда ничего не ел… — с невинным выражением лица сказал я, как в добрые старые времена.

Она сначала удивленно посмотрела на меня, словно впервые видит меня. В её глазах читался немой вопрос: «Кто ты и что тут делаешь?» Затем взгляд её потеплел, лицо смягчилось, в её уснувшем мозгу словно включилась другая программа.

— Сейчас, сейчас, голубок, родненький мой, извини, совсем с ума тут схожу одна. Сейчас поставлю! — и тут же растворилась в полумраке коридора.

Не теряя больше не минуты — мало ли как измениться её настроение! — я тут же принялся шарить везде, где только мог, в поисках неизвестно чего — на книжных полках, в столах компьютерного стола, под кроватями.

Бегло осмотрев альбом фотографий, я воровато распихал по карманам последние фото, которые могли быть сделаны недавно. В одном из ящиков стола нашарил какую-то цепочку — и отправил её туда же. На книжной полке я перевернул все книги, но ничего не нашел. Вынырнув из-под кровати, я ещё раз разочарованно окинул взглядом комнату.

И тут, словно что-то озарило мой мысленный взор, на подоконнике, за шторой я заметил чей-то силуэт. Торопливо отдернув штору, я едва не закричал от радости. Там была ОНА!

Эбеново-черная Артемида — полунагая, в короткой тунике, не скрывающей удивительную красоту её изящных — одновременно атлетически сильных и женственных икр и плеч, с извечным луком в руках и колчаном стрел за спиной. Длинные волосы её распущены, на голове — венок из лавровых листьев. Вот только лани, вечно сопровождающей богиню в её странствиях, за преследование которой когда-то жестоко поплатился сам Геракл, проплутав целый год в лесных лабиринтах, отсутствовала.

С чувством первооткрывателя, нашедшего ключ к разгадке, я схватил статуэтку — довольно большую, с руку величиной — и потряс её в воздухе. Внутри что-то было — статуэтка была полой.

Как вынести её из дома незаметно?

Внимательно осмотрев её, я взял ножницы и аккуратно поддел основание. Металлический лист кое-как поддался, и мне удалось отделить его. Ещё раз как следует тряханул статуэтку — и вот на мою ладонь выпала маленькая, с ноготок, флешка. Я успел сунуть её в карман до того, как Мария Александровна показалась в комнате и позвала пить чай.

4.

Дома я оказался ближе к полуночи. С трудом отделался от Марии Александровны, которая на протяжении всей «чайной церемонии» не переставала плакаться мне о своем горе, которое с каждым разом становилось мне все безразличнее (может, из-за странной находки?), и кормить меня нерастраченным запасом домашних варений. Серьезно допрашивать её о происшедшем я больше не рисковал.

Кроме того, было ещё нечто странное. На протяжении всего чаепития мне казалось, что меня кто-то неслышно и незримо торопил, словно чьи-то мягкие воздушные лапки упирались мне в лопатки, побуждая встать и уйти. Когда же я вышел из подъезда, давление на спину усилилось, и я почти бежал домой.

В то же время меня не оставляло ощущение, что сзади за мной кто-то идет. Улицы в этот день и час были почти безлюдны, и не заметить слежки было невозможно. Но всякий раз, когда я оглядывался, я никого не видел. В то же время, стоило мне опять продолжить путь, как я ощущал, точнее, «видел» каким-то внутренним зрением следующую за мной по пятам тень. Описать мне её достаточно сложно и сейчас. Это была не тень в нашем смысле слова, как силуэт фигуры. Скорее, это был сгусток тумана, плотно сгущенного воздуха, не имеющий определенного очертания, не различимый для глаз, но ощущаемый всеми порами моего существа.

Войдя в квартиру, я немедленно включил компьютер. Мягкие воздушные лапки переместились теперь с лопаток на мои плечи. Незримые щупальца, казалось, проникли в мои уши, гладили меня по щекам. Навязчивое ощущение чужого вмешательства приводило меня в неистовство. Я чувствовал, что чем дальше, тем больше иду в западню, но не идти в неё я не мог.

Открыв флешку, я увидел там только одну папку, озаглавленную — «ОНА». В папке оказался один-единственный текстовый файл, «Дневник».

Открыв его, я погрузился в чтение.

Глава 3. Дневник Алексея Ершова

1.

«30 мая, суббота. Никогда не вел никаких дневников, но тучи сгущаются. Истина покрыта мраком. Путь становится опасным. Иду по лезвию ножа. Осенило — нужно записывать, чтоб, если что случиться, мой путь, исключая мои ошибки, повторили другие.

Сегодня — особенный день, я узнал от Тани о третьем самоубийстве, на этот раз Герценштейн, финансист, делец и ещё та сволочь. Мне его ничуть не жаль, но обстоятельства его смерти также ужасны, как и все остальные.

Если брать две предыдущее смерти, Лаврова и Осинского, те ещё можно было списать на случайность. Лавров — в глубоком депрессняке, на него наехала налоговая. Сторожевых собак спустил кто-то «сверху», недостаточно делился. Осинский — наркоман, сидел на героине.

Герценштейн — другое дело. На хорошем счету в Кремле, делится с нужными людьми, здоровый образ жизни, гедонист, любит женщин, яхты, дорогое вино, серфингист и дайвер. Не верю, чтобы он мог залезть в петлю.

Петля! Это самое страшное! Таня по моей просьбе сделала фото. До сих пор мурашки по коже. Синюшное сморщенное как печеное яблоко лицо, почти выпавшие из орбит красные от лопнувших сосудов широко открытые глаза. Синие губы в уродливой гримасе, синий, распухший, вывалившийся язык, кровь на подбородке, бороду хоть выжимай.

Но не это главное. Такое я видел и у других висельников.

Главное то, что его руки упираются в батарею, словно он сам, даже в последние секунды жизни, потуже затягивал петлю, используя горячую батарею (от которой, между прочим, остались на ладонях ожоги) как рычаг.

Да и надо же было умудриться так повеситься! Вместо того, чтобы привязать веревку повыше и побыстрее умереть от падения с высоты, когда ломается шейный позвонок, он повесился ниже, тщательно подогнув ноги… Что за изуверский садизм!

А что за выражение лица и глаз — одновременно и дикого, звериного ужаса, адской боли и в то же время какого-то противоестественного сладострастия (одна только ухмылка, навеки застывшая в уголках губ чего стоит!). Словно он в один и тот же момент испытывал и страшную муку, и в то же время сильное удовольствие. Иначе как объяснить, что этот урод повесился таким изуверским образом, да ещё и голым! Это вообще ни в какие ворота не лезет!

Таня говорит, что Юля, его третья по счету жена, зашла в ванную и, увидев мужа, дико рассмеялась. Пыталась слизать ещё не свернувшуюся кровь. Её хотели связать, но она вырвалась. Орала что-то, скакала по дому на четвереньках совершенно голая, пыталась ловить мух, а когда поймала — с каким-то звериным аппетитом их сжирала. Затем натащила кучу хламья в угол комнаты и зарылась там, застыла без движения. Оттуда её извлекли менты. Естественно, в дурку, как и всех [остальных].

Таня в ауте. У неё какие-то подозрения, смутные фантазии. Начались они после второго [самоубийства]. Она больше не хочет ходить в а [ателье?].

Я настаиваю. Нужна информация.

На меня вышли «органы». Хрена вам, а не сведения! Сам все добуду, никому не дам украсть у меня сенсацию. Пусть…! (непечатное слово)»

2.

«1 июня, понедельник. После того, как сделал запись, решил сам сходить туда. Под предлогом, что Таня не здорова (и в самом деле, лежит как убитая на кровати с грелкой на голове), пришел заказать ей шмотки. Меня встретила приятная женщина. Элегантная, стильная, средних лет, ничего особенного. Черная шляпка с длинными полями, вуаль. Из-за траура. Очень интересовалась здоровьичком благоверной. Сунула какие-то эфирные капли. Без проблем заказал шмотку. Сказала, что все будет в лучшем виде.

Да, кстати, это — сущая правда! Ткет и шьет она превосходно! Ниточка к ниточке, шов ко шву, все идеально, без сучка и задоринки. А ткань какая! Шелковистая, легкая, воздушная, ласкает руки и тело, не линяет при стирке. Прочная, носи не переноси, снимать не хочется. Да и почти не марается. У Тани как-то пошла носом кровь, пятно было, она — в слезы, выкидывать придется. Отвернулись — повернулись — крови как не бывало! Словно впиталась в ткань…

И работает всегда быстро. Закажешь, а уже наутро все готово. А ведь работает без помощниц, день-деньской на приемке, без выходных и сменщиц, все ждет кого-то, ждет в углу. А ткет и шьет видимо по ночам. Немыслимо, но других объяснений не нахожу.

Кстати ещё — когда я хотел было навязаться на их вечернее чаепитие, «у камелька», где эта женщина давала желающим уроки кройки и шитья, получил мягкий, но жесткий отказ. Мужчинам нельзя, дело женское. Пришлось уйти ни с чем».

«P.S. Да, фамилию её совсем вылетело из головы спросить! Зовут вроде Арина».

3.

«3 июня, среда. Эфирные капли помогли! Таня поправилась за ночь, повеселела. Но нездоровое возбуждение. Пытался не пустить её на кружок, на их бабские посиделки. Ушла. Пришла за полночь, возбужденно смеялась, шутила. Спросил, что там было. Говорит, учила плести кружева, настоящий батист. Все в восторге. Спросил, обсуждали ли смерть Г. Раздраженно посмотрела на меня, как на надоедливую муху. Пытался давить на гниль, взбесилась, сказала, не надо мне этого негатива, несла ересь про позитивное мышление. Чувство, что это какая-то секта. Такое видел у адептов сайентологии, сетевого маркетинга. Сказал про сетевой. Она — «мы — сетевики, но другие, наша сеть — прочнее». И хихикнула. Думаю, зря настоял на том, чтобы вернуться туда. Играю её здоровьем, но что делать? Как иначе узнать, черт возьми!

Результат — отказалась от секса со мной, хотя желание во мне было дикое. Сказала, устала, голова болит. Врет. Явно врет!»

«6 июня, суббота. Все было по-прежнему, пока не повис в ванной новый кандидат на бессмертие. На этот раз, бывший гэбэшник Орлов. Черт возьми, у него же был наградной «макаров»! Зачем вешаться так извращенно, да ещё и в голом виде?! Пуля в рот — и порядок! Ведь офицер уходит только от пули. Неужели это странное и страшное удовольствие так сильно, что перекрывает боль и страх, и, главное, позор?

Кира говорил, помню, что повешение в средние века — позорная казнь для воров, гос. пр. [государственных преступников?], бомжей. Заменила распятие, которое после принятия хр-ва стало не комильфо. Благородных казнили мечом или топором, так пошло с др. Рима. Позже — расстрел. Кончали самоубийством также — сначала кинжал и яд, потом — пуля. Петля — последнее дело, для подонков.

Блин, как мне не хватает беседы с ним! Он бы точно здесь разобрался, но пока рано, чувствую, рано. Вот будет что-то существенное, отзвонюсь, из-под земли достану.

Орлов конечно алкаш ещё тот, бутылку коньяка выжирал за день, но — теперь уже не верю в это. Общался с ним за день — пьян, весел, доволен жизнью. Хохмил про старые времена. Никогда бы не подумал, что закончит так.

Жена-старуха жрет из холодильника сырое мясо, шипит, прыгает на всех, царапается. Один путь — в дурку.

А Таня так и не дает. Дура. Желание просто сатанинское, по ночам не могу спать. Пойду снимать».

4.

«7 июня, воскресенье. Блаженствую! До съема дело не дошло, в кафе в центре встретил ЕЁ! Боже, что за женщина! Впрочем, к теме дневника вроде это никак не относится, но — удивительное дело — не могу не писать, т. к. рассказать некому.

К интиму — нормально. Чудесное кружевное белье! Неужели и она — клиентка г-жи А.? Поразительная притягательность! Чтобы я с другой прям всю ночь не спал! Да не в жизнь! Раз-два и готов. А тут… Желание не то что не проходит, а нарастает с каждым разом. И долго с ней так — всю ночь подряд и ещё нет. Тело болит, словно катком прокатили, он — тоже, а туда же. Но и — блаженство. Она знает и умеет такое, что нигде и ни у кого. Дьявол, а не женщина. Таня на (непечатное слово) не нужна. Пусть подавится своей обидой! Попросит — уйду без разговоров. К НЕЙ! Она не против, но просит не доводить до крайности, подумать. А что тут думать? Да и нечем — мозг высох от двух бессонных ночей».

«13 июня, суббота. Вся неделя — один сладостный ад. Не могу без НЕЁ. Работа валится к чертям, кое-как взял отпуск. Странно, что не уволили. Сказал шефу, готовлю сенсацию. Выписал служебный отпуск. Дни и ночи — у НЕЙ, в ЕЁ сетях. Умираю, но не сдаюсь. Жалко каждой минуты, прошедшей без НЕЁ, пропали, потрачены впустую. По телу, по жилам словно яд какой, желание все возрастает. Иногда думаю, лучше умереть, чем мучиться дальше. Говорил с НЕЙ об этом, ОНА — «влюбился, дурак». Может, и в самом деле так?

Ах, да, преставился новенький, Лужницкий, крупный чинуша из свиты мэра М. «Органы» в бешенстве, особенно когда увидели, как его благоверная лазает по деревьям и играет в «тарзана». В дурку.

Меня вызвал Н. - тот ещё тип. Я ему сказал кое-что, он настаивал продолжать. Сулил охрану, оружие. Решил провести обыск своими средствами».

«15 июня, понедельник. Два дня без НЕЁ — просто адская мука. Высыхаю на глазах. Смс-ки — «говорил, люблю, а теперь избегаешь». Сердце разрывается, снится по ночам, зовет. Луна-девушка, руки — лучи. А Тане пофиг, есть я или нет. Жру все равно в ресторане — зачем она мне?

Но дело есть дело. В субботу ночью залез в лавку А. Никого нет, но не покидало ощущение, что видят. Может, камеры наблюдения? Н. обещал, попадешься на взломе — отмажем. Странный скрип, будто колесо какое вертится, мягко, ловко. Стук — машинки? Ничего и никого. Лишь лунный свет и тишина. С фонариком обшарил все, вроде ничего п. [подозрительного?]. Да, нашел журнал посетителей.

ВОТ ЭТО НАХОДКА!!!!!! Все посетители, в хрон. порядке. Первая — Лаврова, потом — Осинского баба, третья — итак все ясно. Значит, следующий по списку будет Карц. Я сфоткал «список Шиндлера» — и ноги. Можем захватить убийцу с поличным на следующей жертве. Маньяки они такие, от накатанного не отступают. Западня готова.

Да, ещё. На стене заметил знак — что-то вроде нагромождения линий, а в центре жирная точка и восемь линий. Надо поговорить с Кирой — явно оккультная символика. Говорил же — СЕКТА! Блин, забыл её сфоткать».

«16 июня, вторник. Наш инспектор Сосиськин (пальцы у него как сосиски, а энкать надоело, пусть будет Сосиськиным) доволен. А мне хочется плюнуть ему в р. Но выхода нет — надо спасать Карца. Его не жаль, надо остановить маньяков. Мало ли, сегодня Карц, а завтра — полезный для общества человек или — Я? А что — ведь и моя Танюха её клиентка! Пропади пропадом это кружевное белье, эти чертовы чулки и трусы!

Сосиськин решил устроить западню. Потихоньку, ненавязчиво обрабатывают Карца. Мол, не оставаться одному. Установили в его доме тревожку. Взяли под наблюдение. По уговору, я приду в пятницу и буду на стреме».

«20 июня, суббота. Мне стыдно. В четверг сломался и улетел к своей бестии. Она мне устроила настоящий трэш. Черт, а не мажет ли она себе… (непечатное слово) каким-то наркотиком? Я был с ней весь четверг и всю пятницу. Насилу вырвался в субботу. Карц сдох.

Сосиськин в гневе. Я соврал про дела, но он не поверил. «Бл…н», говорит. Я в защитную стойку — а ваши тревожки, наблюдатели в кустах? Тот аж побелел. Удалось все-таки вызнать — естес-нно, тревожку Карц не нажимал, наблюдатели, черт их дери, заснули — ОБА! Продрали зенки, а тот уже болтается голышом.

Да, забыл сказать, при всех трупах — пауки. Сначала не обратил внимания, а потом — откуда в таких доминах, в которых пылинку сдувают, пауки? А С. не глуп — пауки, грит, важно, это почерк убийцы. Говорит, был такой маньяк, который тараканов пихал в рот жертвам. Звали Таракан. Ну а тут, судя по всему, Паук. Причем везде разные. На первом был — обыкновенный паучок, погуглил — так и зовется — домашний. На втором — крестовик и т. д. Вещдоки — в ментуру, бабу — в дурдом».

«22 июня, понедельник. Надо что-то делать. Взглянул в этот проклятый список, моя очередь — через одного. Страхово. Не по-детски. Таня тоже затужила, опять депрессняк. Опять хочет выйти из игры, опять не даю. Слишком поздно. Либо мы схватим Паука с поличным, либо сдохнем все. Другого не дано. Решил дать себе слово всерьез заняться делом, в пятницу быть на посту. Следующий — Кардашьян. Сосиська пробует его уговорить смотаться в М. Под надзор. Тот — как-то странно упирается, грит, в пятницу важная встреча. С кем? Со шлюхой? Кардашьян — профессиональный сутенер, организует нужным людям элитный отдых. Придется постоять со свечкой, как в анекдоте».

«27 июня, суббота. Все зря, все жертвы — в унитаз. Адски тяжело было вырваться из липких лапок Богини. Но сила воли не знает границ. В пятницу был на месте. Естесно, старый хрен не рад. Но Сосиська надавил. Играли в покер, пили виски. Он рассказывал недурные анекдоты. Курили анашу и смеялись как черти. За воротами — машина с группой захвата. Знали бы, чем мы тут балуемся!

Ближе к полуночи, часов в одиннадцать, старый козел занервничал. Поглядывает на часы, не смеется. Говорит, важная встреча. Я, напрямик, не уйду. Руки его дрожат как от ломки, сует баксы. Умоляет.

Я — нет. Затем стал проситься в ванную, не… (непечатное слово) ли? Не пускаю. Говорю, помоешься завтра. Потом говорит, в сортир. Я хочу пойти с ним, он — «дурак что ли или голубой?». Ну, пришлось оставить его в покое. Тут позвонила ОНА. Зовет к себе, говорит, жить без меня не может, скандалит. Я…

В общем, пока то да се, старый козел уже висит на рее, точнее, на батарее. А я даже ничего не слышал! На члене — огромный волосатый паук. Мать моя женщина! Глаза смотрят куда-то в вентиляционную отдушину. Пипец».

«28 июня, воскресенье. Инспектор Сосиськин ревет и мечет. Я — «не бузи, я следующий, мне в пору бузить». Подействовало. Он напрямик мне говорит, давай отвезем тебя на закрытую дачу под охраной или на Лубянку. В спецкамеру с круглосуточным наблюдением. Признаюсь, едва не согласился, НО — а как же ОНА? Ведь я повешусь там без НЕЁ, хотя и с НЕЙ — тоже! Западня. Я — в западне. Эх, Кира, Кира, ты мне нужен!

Я — напрямик. Баба, мол, есть, не могу. Он — мы можем забрать тебя от неё в четверг, сутки протянешь — а сам смотрит как на дурака — не нарк ли? Я сказал, подумаю. Думаю до сих пор».

«30 июня, вторник. Я все ей рассказал, о с/б, об инспекторе, обо всем. Попросил её руки и сердца. Она оценила эту шутку. Сказала, что принять мое предложение согласна, но с одним условием, чтобы я взял ЕЁ к себе, всю жизнь мечтала съездить на Рубль. Я — нет проблем, довезу. Она — не, я сама доберусь, важные дела в городе. Сказала, должен её ждать дома, в полдвенадцатого будет здесь, а потом пойдем тусоваться. Я оторопел. Теперь мне все ясно».

«3 июля, пятница. Знаю, что иду туда, откуда нет возврата. Но не могу иначе. Не могу-у-у-у-у!

Все эти дни как свинья в луже провалялся у НЕЁ. Придумала новую игру (и раньше были, и интересные, но не хотел писать, а тут важно). Привязывает к железной кровати бельевой веревкой и — понеслось. Потом игру усложнила — накидывает петлю, садится сверху и постепенно затягивает. Фантастические ощущения! Словно с небес лечу прямо в преисподнюю, без парашюта. Вчера ночью чуть не задушила. Отпустила в последний момент, но это того стоило.

Когда проснулся, точнее, очнулся, заметил, что она что-то рисует. Когда отошла — спер, посмотрел. Рисунок точь-в-точь такой же, как у костюмерши. Вот она где собака зарыта!

Когда лежали, спросил про пауков. Кстати, раньше не упоминал, но во вторник, когда все стало ясно, в чулане у неё нашел огромную коллекцию этих тварей. Она любит их кормить — маленьких — мухами, больших волосатых — сырым мясом. Говорит, обожает их. Пауки — самые совершенные существа в природе, верх совершенства. Жаль, Киры не было, она его обставила по части лекций. И про паутину, которую, будь она толщиной в палец, не разорвать даже локомотиву на полном ходу, и про искусство гармонии, и про терпение и быстроту реакции. Сказала и ещё — про брачные игры. Самка всегда пожирает самца после спаривания. Я похолодел. Говорю, а может самец спастись. Она — в двух случаях, если самец крупнее или такого же размера что и самка (что встречается редко, у небольшого количества видов), или если он хоть мал, да удал (что ещё реже). Иногда, говорит, паучиха может спариться с пятью-семью пауками по очереди и всех их сожрать. Ведь она даже сытая запасает мясцо впрок. Чудо природы, мать её!

Я возмущен. Почему так?! Зачем жрать, зачем самому идти на обед! Она — самец знает, на что идет, он отдает жизнь за наслаждение. По её мнению, «вполне эквивалентный обмен», так и выразилась! А самка… Отдается, чтобы вкусно пообедать. Это логично. Логично! Черта с два! Убью и убегу.

Не смог убить. Во-первых, эта стерва никогда не спит, во-вторых, не дает мне продохнуть. Сил уже нет.

Когда заходил в ванную, чтоб хоть там передохнуть от НЕЁ, перевести дух, поймал себя на том, что не могу оторвать взгляда от веревки и от батареи. Хочется раз отмучиться и навеки избавиться от НЕЁ, ЕЁ адских ласк без удовлетворения. Но есть ещё одно — почему-то мне кажется, что в этом — есть подлинное наслаждение. Я уже писал о том, что когда она душила меня, я был на седьмом небе или точнее в седьмом круге ада, а то и там и там одновременно. А что если не прерывать ЭТО, каково — а? Вкусить, таскать, запретный плод до конца?

Уныло посмотрел на свой. Красный, измочаленный… Сколько можно мучиться! Нет сил! Нет больше!

Тут дверь открылась и она сказала: «Ты готов. Уходи. Мне надо приготовиться к таинству брака». Какому? В ЗАГС что ли пойдем? Она — сам поймешь потом. Но наших уз уже не разорвать будет никому. И никогда.

И я ушел».

5.

Дневник оборвался. Я закончил читать, но никак не мог оторвать глаз от монитора, от белого фона в месте обрыва текста. И подумал о том, что белые страницы так и зовут, так и влекут написать новый текст, продолжить дневник ушедшего в небытие Алексея. И также отчетливо я осознал, что продолжу писать этот дневник я. Но окажусь ли я в петле или сумею ускользнуть/победить самку (в отличие от Леши, я кое-что читал о нравах насекомых и пауков и знаю, что бывают случаи сексуального каннибализма наоборот — когда крупный самец пожирает самку, в порядке самообороны, конечно).

Дневник Леши расставил все точки над «i». Я уже ничуть не сомневался в том, кто эта загадочная незнакомка, кто «Арина». Но я также понимал, что никаких прямых улик нет, да и, судя по всему, полиция здесь все равно бессильна. Перед такой поразительной силой гипноза (другого объяснения у меня не было), не устоит никто. Почему-то я понял, что одолеть дьявольскую паучиху можно только один на один, в поединке со смертью — и только так.

Но легко сказать да трудно сделать! Я и сейчас чувствую колоссальное влечение к этой особе. И дорого бы я дал за возможность изведать то, что изведал Алексей!

И в этот момент позвонил телефон. Это была ОНА!

Глава 4. В логове Паука

1.

Мы встретились с ней в полдень в Сокольниках (после бессонной ночи я спал как сурок). Стояла прежняя несусветная жара. В парке было очень людно — подростки катались на велосипедах, скейтах, роликовых коньках. Влюбленные парочки обнимались, не стесняясь, на скамейках. Из-под тентов призывно звучала зажигательная музыка. Где-то проходили представления.

От вида этого праздника жизни, от безоблачного неба и яркого солнца, все прочитанное и осмысленное вчера казалось бредом сумасшедшего, плодом фантазии больного воображения.

И лишь только одно смущало меня — навязчивое ощущение в ногах и в области таза. Что-то мягкое, воздушное, шелковистое опоясывало эти части тела. При ходьбе я отчетливо ощущал, что это «что-то» мягко касается моей кожи. Когда же я садился на скамейку, мягкие волокна поднимались выше, окутывали грудь. Вспоминая вчерашнюю ночь, я отметил, что если ложиться на кровать, то волокна опутывают плечи, шею и прикасаются к губам. Возникало ощущение, что эти волокна — это поводок для собаки, все время напоминающие о том, что ты — под контролем, ты в сети, ты — в ЗАПАДНЕ.

Она появилась, как и в прошлый раз, совершенно неожиданно. Её мягкие шелковистые лапки игриво закрыли мне глаза, когда я сидел на скамейке.

— Ты всегда появляешься так неожиданно, словно чертик из табакерки? — попробовал пошутить я, хотя мне, по правде говоря, было не до смеха.

— Всегда. Или почти всегда. Но это от меня не зависит, люблю так и все! — хихикнула она и, не спрашивая разрешения, села рядом со мной. — Итак, Кирюфка, что будем делать? У меня зверский аппетит и жуткое желание оторваться по-настоящему! В последнее время было столько работы-ы-ы… — она протяжно зевнула, но в блеске её зубов уже не было ничего хищного. — Целыми ночами не спала!

Я взглянул в её лицо, закрытое солнцезащитными очками, на её тонкий аккуратненький носик — и только теперь заметил, что на нем — веснушки. Ничего демонически обольстительного в ней уже не было. Обычная современная хорошо одетая, ухоженная девушка. Ничего больше.

— Похоже, я догадываюсь, ЧТО это была за работа, — мрачно хмыкнул я.

Она смерила меня долгим внимательным взглядом.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — и щелкнула меня по носу. — Я давно заметила, что ты любишь делать скоропалительные выводы, не разобравшись в сути вопроса. Не понимаю, и почему Ершов придает тебе такое значение? Умник-то умник, спору нет, но настоящий ум — это не библиотека мертвой премудрости. А его-то тебе и не хватает! Впрочем, у всех свои недостатки… — изящно пожала плечиками она. — Предлагаю пойти сначала пожрать как следует, а потом покататься на великах. Спорим, я тебя сделаю? — и по-мальчишески улыбнулась.

— А как же расследование? — не выдержал я.

— А разве оно не подошло к концу? Подозреваемый установлен…

— Но не пойман!

— Давно пойман, и отбывает заслуженное наказание… — она помрачнела.

— Не понимаю…

— Говорю, умник, и не поймешь! Так идем жрать или нет? Или мне за тебя приниматься? — и она ребячески скорчила рожицу.

Я вздрогнул и согласился.

Она заказала бифштекс с кровью, я назло ей взял только салат. Она смерила меня взглядом молчаливого превосходства и усмехнулась.

— Мясо, Кира, есть надо. Ты ж мужик, должен понимать такие простые вещи.

— У тебя, судя по всему, в рационе оно всегда, — не остался в долгу я.

— Есть такое, но что поделаешь? Все мы — хищники. Посмотрю я на тебя, когда пару недель поголодаешь, оставишь ли ты жизнь своему какому-нибудь нежно любимому Мурзику, хи-хи!

— А ты голодала?

— Голодала, и не раз. Можешь мне поверить, даже тебе такого не пожелаю, — буркнула она, принимаясь за бифштекс, который, надо сказать, ела без особого рвения.

Бокал вина поднял мне настроение. Я посмотрел сквозь его прозрачное стекло на Диану, она показала мне язык. Это окончательно добило меня — вместо кровожадного монстра я вижу самую обыкновенную девушку. Уж не померещилось ли мне? Но откуда же тогда эти странные слова? Ведь она явно дает понять, что она в курсе дела и не отрицает свое участие в преступлениях! Неужели даже ТАКАЯ женщина остается для мужского ума неразрешимой загадкой?

— Ну, сделай же рожу попроще, Кирюшка! Морщить лоб тебе не идет. Ты стареешь на глазах. Становишься неаппетитным, хи-хи! Ну все, хватит грузиться, погнали кататься!

В этот день мы больше не поднимали тему с убийствами, хотя она незримо витала в воздухе. После велосипедов ей захотелось покататься по Москве-реке, потом поехали на ВДНХ, на аттракционы. Поужинали там же, в какой-то пиццерии.

Диана болтала, как и любая другая девчонка на её месте. О том, кто она такая на самом деле, напоминали только никогда не снимаемые ею очки, на зеркальной поверхности которых неизменно отражалось лишь мое лицо, словно навсегда записанное на сетчатке её глаз.

Сказать, что я был разочарован, значит, ничего не сказать. Я чувствовал себя как пророк, который предсказал светопреставление, а его не случилось. Или она так хитро ведет игру, чтобы усыпить мою бдительность? Или она расслабилась после «дела»… А если так, то мне выпал уникальный шанс навсегда избавить мир от этого зла! Убить ведьму — и дело с концом! Все её жертвы будут отомщены, а потенциальные — навсегда избавлены от угрозы попасть ей на обед!

Мысль об убийстве той, что называется Дианой, полностью завладела мною. Нужно лишь выждать момент и привести приговор — ДА, ИМЕННО ПРИГОВОР, СПРАВЕДЛИВЫЙ ПРИГОВОР! — в исполнение. А для виду продолжать играть в эту идиотскую игру. И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ не вступать с ней в интимную близость. Тогда конец. Ловушка захлопнется, и я пропаду и упущу уникальную возможность, шанс, который не выпал другим, которым не повезло так, как мне.

— Ну, о чем ты все время думаешь? Расслабься! Ну не съем же я тебя сегодня за ужином! — потрепала меня за мочку уха Диана.

— А откуда я знаю? Леша тоже…

— Т-с-с-с-с, молчок! О покойниках либо хорошо, либо ничего, хи-хи!

— Я и не хотел сказать о нем плохо!

— Ты его плохо знал, Кирюфка.

— А ты — хорошо?

— Достаточно. Мне хватает одного взгляда, чтобы понять, кто передо мной. Знаешь, профессиональное чутье…

— Или инстинкт.

— Или инстинкт, что одно и тоже, — согласилась она, дожевывая пиццу.

— И все же, — я отодвинул тарелку, есть расхотелось. — Где гарантия, что со мной ничего не случится?

— Какой ты скучный, Кирюха, в самом деле! Не, за тебя я замуж не пойду, повешусь со скуки! — и засмеялась. — А когда ты собираешься на работу и переходишь оживленную улицу или стоишь на платформе в метро, ты никогда не задумываешься над тем, что тебе угрожает опасность? Малейшая оплошность может стоит тебе жизни!

— Но здесь вероятность мала, весьма мала.

— А со мной, думаешь, больше? Думаешь, я всегда такая бука? — и она опять скорчила рожицу, смешно растопырив пальцы с длинными, накрашенными ярко-красным лаком, под цвет помады, ногтями. — Я — разная, как и ты. Зачем, например, ты в детстве убивал ни в чем не повинных муравьев? Жег их лупой, бил палкой, топил в бочке с водой? А им ведь было больно! Просто криков их боли ты не слышал и тебе было — наплевать!

Я чуть не подавился соком. Так кто же она, что читает мое прошлое, как открытую книгу!

— Хорошо. Давай тогда так: я скажу, зачем я это делал, а ты скажешь — зачем это делала ты.

— Нечестно. Твои мотивы мне известны итак, а моих ты никогда не поймешь.

— В таком случае прекратим игру, если я в ней заведомо проигрываю! Я могу прямо сейчас встать, уйти, забыть тебя, забыть Леху и все бывшее, и вернуться к своей старой жизни?

Она смерила меня серьезным взглядом, а потом как ни в чем не бывало взяла соломинку и громко хлюпнула томатным соком.

— Можешь, — сказала, наконец, она. — Но тогда ты никогда не узнаешь, чем закончится история, свидетелем которой ты стал. Иди, я отпускаю тебя! Ведь и пауки могут перегрызать свои сети, когда к ним попадется не та добыча, например, крупная оса или шмель. Возвращайся к своим мертвым книжкам, забытым богам, до которых никому нет, кроме тебя, дела! Вон из моей сети, из моей жизни! Пусть ты будешь всю жизнь мучиться от того, что не сделал то, что намеревался, что не смог познать меня, насладиться мною, наконец, убить меня! Ха-ха! — она покатилась со смеху. — В самом деле, стоит тебе подкрасться ко мне, в моем логове и ширк ножом — и нет больше Дианы, нет кровавой убийцы несчастных мужчин, попавших в её липкие сети! Конгениально!

Посетители кафе удивленно уставились на нас. Я взял её за локоток — и она подчинилась. Мы вышли на улицу.

— Поймаем такси?

— Поймаем… — решимость оставить игру покинула меня.

2.

Мы приехали к ней домой. Жила Диана на окраине, в самом обычном спальном районе, заставленном лесом типовых многоэтажек. Поднимаясь на лифте, я опять разочарованно подумал, что без магии очарования, терпкий вкус которой я ощущал ещё совсем недавно, мировое зло кажется таким банальным, обыденным, скучным. Это все равно как если бы ребенок узнал, что Баба-Яга живет в обычной хрущевке и летает только самолетами Аэрофлота, а Людоед подрабатывает сторожем на стройке и регулярно столовается в совковом общепите.

Может, именно в поисках этой магии человек спешит совершать мыслимые и немыслимые злодейства? Чтобы ощутить захватывающее ощущение — пусть и извращенного — Приключения?

— Чтобы ты не сомневался более во мне, первым делом изволь посмотреть мою коллекцию.

В довольно уютной и со вкусом обставленной двушке помимо жилых комнат был небольшой чуланчик, без окон. Здесь, при свете люминесцентных ламп, стояли террариумы, населенные самыми разнообразными гадами. От чудовищных мохнатых птицеедов и тарантулов, уныло дремлющих без единого движения в углах, до крошечных с ноготок паучков, включая и самых обычных — домашних, крестовиков, которых можно встретить в любом чулане или в лесу.

— Ну и как тебе моя коллекция?

— Впечатляет. Возни, наверное, много с ними.

— Ты прав. Корми, убирай, спаривай — замотаешься! Но это благодарный труд — мне он доставляет удовольствие. Для меня это, как для вас, убираться в доме — вроде и тяжело и неохота порой, зато когда сделаешь трудную работу — облегчение, катарсис… Ну что — пойдем что ли на кухню, у меня там винцо есть, заодно расскажешь мне что-нибудь эдакое.

— …Значит, ты взяла уик-энд?

— Типа такого, — Диана, сощурив глазки, смотрела на игру бликов света в бокале вина. Свет потушили, сидели при свечах.

— И долго он у тебя продлиться?

— Вопросы, вопросы… Все то вы, люди, хотите знать! Наверное, поэтому вы такие несчастные, что лезете на рожон. А надо просто — жить и наслаждаться тем, что есть. Поспал — хорошо, поел — замечательно, занялся сексом — ещё лучше. Мы так и живем — и не паримся.

— Кто «мы»?

— Мы — это мы, а вы — это вы! — хихикнула она. — Давай лучше я тебе сделаю массаж, я это умею, а ты расслабишься заодно…

Я подскочил со стула, как ужаленный, а она закатилась со смеху.

— Во как испугался, заяц! Запугала, нечего сказать, ха-ха! Да не бойся ты, сегодня тебе ничего не угрожает. Ни-че-го. У меня линька, понимаешь? Линька — я спокойная как удав после обильной трапезы. Можешь бить меня, можешь трогать, можешь ласкать — я ничего не буду делать. Тебе повезло, после восьми, девятый уже не полезет. Так что — если хочешь, я тебя не держу, — пожала она обнаженными плечиками. — Можешь даже не целовать на прощание. Аривидерчи!

— И… долго у тебя будет — линька?

— По-разному, никто не знает. Может сто лет, может — десять, может год, а может и пару дней. Все зависит от качества пищи, от калорийности, от кучи всего.

Я подавился вином и сильно закашлял. Такой банальности, такой обезоруживающей и примитивной правды я и не ожидал! Впервые в жизни я тогда усомнился в том, насколько притягательна для меня Истина, которой я покланялся всю свою сознательную жизнь. Подобно очаровательной девушке, которая была так обворожительна и соблазнительна в модном наряде, без него мало чем отличается от остальных и — разочаровывает.

Теперь, взглянув на Абсолютное Зло с другой стороны, я начинал сомневаться, существует ли оно в принципе?

— Ну как, останешься на ночь? Не боишься? — вывело меня из транса ехидное замечание.

— Не боюсь.

— Ну и замечательно! — хлопнула она ладошками по коленкам. — Будем просто лежать на кровати, смотреть в потолок и говорить банальности! Я так устала от всего! Последний раз охота была слишком утомительной!

— Как Артемида или Иштар? Со стрелами в колчане, на диком жеребце из солнечного света?

— Эх, за что я тебя полюбила, товарищ Артемьев, так это за то, что ты многое знаешь из того, что люди давным-давно позабыли! А жаль! Столько шедевров втуне пропало! Ткешь, ткешь полотно Истории, а оно — бац! — и пропало где-то, во тьме забвения! Никакой благодарности! Никакой! Ну да ладно, не буду брать пример занудства с тебя. Кстати, я тут подумала, может тебя пощадить? Как думаешь? Заслуживаешь ты пощады, а? Ведь я тебе соврала. Когда линька заканчивается и просыпается голод, я это всегда чувствую. Всегда. Я становлюсь агрессивной, раздражительной, сексуальной… До поры до времени сдерживаюсь, как туго натянутая тетива лука, а потом… Пиши пропало, лучше тебе и на глаза мне не попадаться. Сожру с потрохами! Так что вот тебе и золотой ключик от волшебного очага — как увидишь эти симптомы у меня, так беги, пока не поздно. Ну да ладно, пока это не актуально. Итак, добро пожаловать ко мне в гости — к такой сытой и расслабленной, но такой необыкновенно привлекательной и неотразимо обаятельной Паучихе! Ну, давай, брык на мое пока пустующее ложе!

Все было так, как она и говорила. Мы просто лежали на кровати и говорили банальности.

Диана поражала меня своей осведомленностью во всем. Я воспользовался моментом и многое узнал о том, о чем всегда мечтал узнать — о погибших цивилизациях и канувших в Лету народах.

Диана говорила сонно, вяло, словно исполняла не очень приятную обязанность. Её не интересовало прошлое.

«И какой в нем прок?» — сонно проговорила она. — «Ну и что толку, что вы не знаете, откуда пришли шумеры, если ровным счетом ничем они от вас не отличаются? Так же ели, пили, размножались и желали невозможного…»

— Ну как, будешь спариваться со мной? Нет? Ну и ладно. Будь букой. Впрочем, может, ты и прав. А то ещё пропитаешься моим ядом и не сможешь от меня убежать ПОТОМ. А так — все дороги открыты. Главное, не оставляй мне своего запаха — ни вещей своих, ничего, смени имя, фамилию, место жительства… А лучше вообще убей. Кстати, реально хорошая идея! Мне уже порядком надоело тут шляться. Одно и то же — тысячелетия бегут как часы. Одно жалко — паучков моих, помрут без меня, а так… Агхххх… — зевнула она. — Не жалко.

И с этими словами Диана заснула.

Не в силах устоять перед соблазном, я осторожно снял с неё очки и… ужаснулся. Открытые глаза без век уставились в потолок — холодно и безжизненно, как ледышки. Да и глаза ли это? Одним бесцветные белесые бельма — без зрачков, без радужной оболочки. От одного взгляда на них бросало в дрожь, по спине пробегал неприятный холодок. Даже сейчас не могу забыть его, даже сейчас он преследует меня в кошмарах!

А волосы! Непонятно, что отвратительней было в её облике — волосы или глаза.

Длинные, до пояса, шелковистые, гладкие, они шевелились на её голове, как змеи, ползая по подушке и угрожающе шипя — словно стерегли безопасный сон своей хозяйки. Стоило мне снять очки, и они уже опутали мои руки так, что я не мог шевельнуться, придавили меня к матрасу.

В таком положении, неподвижно, я пролежал очень долго. В конце концов, несмотря на все пережитое, меня сморила дрема и я заснул.

3.

Проснулся я от сильной головной боли, что-то давило на виски, в ушах звенело. Первое, что пришло мне в голову, что где-то рядом летает комар.

Некоторое время я продолжал лежать, не в силах поднять голову с подушки и открыть глаза. Жужжание становилось все сильнее и все навязчивее. Мне оно показалось смутно знакомым.

Внимательно вслушиваясь, я через некоторое время стал различать отдельные слова:

— Прос-с-с-с-с-снись…. Прос-с-с-с-снись… Не с-с-с-с-спи… Убей… миз-з-з-з-згиря… Раз-з-з-з-з-здави паучиху… Уничтож-ж-ж-ж-жь мерз-з-з-з-зос-с-с-сть…

Я с ужасом осознал, что голос этот чем-то мне знаком. Но кто же это мог быть?

— Ер-ш-ш-ш-ш! Ер-ш-ш-ш-ш-ш!

«Ершов?!» — меня пробил холодный пот.

Я сделал титаническое усилие и открыл глаза. На потолке, прямо передо мной, на тонкой ниточке паутины как маятник раскачивался мелкий паучок. Луч лунного света падал как раз на середину кровати и серебристая нить ярко отсвечивала, словно неоновая трубка.

— Убей миз-з-з-з-згиря! Убей ведьму! Ра-з-з-з-з-з-здави паука! — уже отчетливо услышал я.

Я попытался встать и не смог. Что-то держало меня. Повернув голову, я увидел, что кошмарные живые волосы Дианы опутали меня ещё гуще — всю мою шею, мои плечи, мою грудь, не давая встать. Шевелящимся ковром они покрыли мое тело, душили меня шелковистыми щупальцами.

— Она лж-ж-ж-ж-жет, вс-с-с-с-с-с-егда лж-ж-ж-ж-ж-жет! В волос-с-с-с-с-сах её с-с-с-с-сила! Уничтож-ж-ж-ж-жь её пока не по-з-з-з-з-здно!

«Легко сказать уничтожь, если я даже не могу встать!» — подумал я. Холодный пот заливал мне глаза, я едва мог дышать, а волосы свивались вокруг меня все туже и туже. Я вспомнил иллюстрацию из Гулливера, когда великан оказался пригвожден к земле маленькими лилипутами за волосы, но они по крайней мере не душили его!

— Диана! Черт! Освободи! Ты же обещала! — еле прохрипел я.

Хватка волос немного ослабла, но они не думали отступать.

Между тем паучок опустился ещё ниже, почти к самому моему носу, и его голос («голос ли?») в моем сознании звучал все отчетливее.

— Воз-з-з-з-змисс-с-с-с-сь з-з-з-з-за нить, с-с-с-с-с-следуй лунной дорогой!

Час от часу не легче! За какую такую нить? Неужели за эту хлипкую паутинку?

Я попробовал пошевелить правой рукой — она оказалась менее стянутой предательскими волосами. Я осторожно высвободил её и схватился за нить. Но, к моему удивлению, она не оборвалась, она оказалась необыкновенно прочной — словно я ухватился за рыболовную леску.

Что-то резко потянуло меня вверх, я почувствовал резкую боль в голове, треск в ушах, в глазах взорвались тысячи искр — и вот я уже парю под потолком и с ужасом наблюдаю свое тело сверху. Волосы Дианы, шевелясь как живой клубок змей, окончательно опутали мое тело, накрепко привязав к хозяйке, которая по-прежнему спала, вернее, оцепенело лежала с открытыми, но невидящими тускло мерцающими в темноте глазами, мертвенно уставившись в потолок. Вид её был до жути отвратителен и меня не оставляло ощущение, что, даже пребывая в сонном оцепенении, она видит меня, следит за каждым моим шагом через волосы-шпионы.

— Поторопис-с-с-с-сь, поторопис-с-с-с-сь, пока она с-с-с-с-спит! Береги-с-с-с-с-с-сь воло-с-с-с-с-с! Она ими ду-ш-ш-ш-шит, они ш-ш-ш-ш-ш-шпионят, они донес-с-с-с-с-сут! Уходим-с-с-с-с-с по лунной дороге!

«Какой-такой дороге?» — недоуменно подумал я и тут заметил, как сноп серебристого света, словно прожектор, указал прямо в сторону проклятого чулана с пауками. Я сделал движение руками, как пловец, и стремительно полетел по воздуху.

При виде меня молчаливые обитатели террариумов буквально взбесились. Пауки забегали из стороны в сторону, словно дикие тигры, только что заключенные в клетку, ползали по стенкам, а некоторые даже бросались на них, словно пытаясь разбить стекло тараном.

— Они ж-ж-ж-ж-ждут, когда их ос-с-с-с-с-свободят! Они ненавидят миз-з-з-з-згиря! Ненавидят её с-с-с-с-с-страш-ш-ш-ш-шные волос-с-с-с-сы! — паучок примостился у меня на плече, прямо у правого уха. — Она з-з-з-з-з-заключает ду-ш-ш-ш-ш-ши, наш-ш-ш-ш-ш-ши душ-ш-ш-ш-ши, выс-с-с-с-с-сос-с-с-с-санные как кос-с-с-с-с-сточки, моз-з-з-з-зговые кос-с-с-с-с-сточки. Из-з-з-з-здеваетс-с-с-ся, с-с-с-с-смеетс-с-с-ся, с-с-с-с-с-скармливает с-с-с-с-с-самкам!

Потом немного помолчал и — Для тебя тож-ж-ж-ж-же готов террариум-с-с-с-с-с, хе-хе!

Тут лунный луч осветил дальний угол чулана, и я действительно увидел пустой террариум.

Кровь ударила мне в голову, сердце затрепетало, в груди поднялась отчаянная решимость убить эту страшную женщину. Женщину ли?

— Ещ-щ-щ-щ-щё не вс-с-с-се-сссс, не все-ссссс… С-с-с-с-следуй лунной дорогой!

Тут я заметил, что лунный луч, упершись в стену, ярко осветил вентиляционную отдушину. Я сделал рывок руками и полетел туда.

Странная была эта отдушина! Вместо свежего воздуха, здесь было жарко как в печи. И чем дальше я шел, вернее, летел, тем жарче становилось.

Наконец, серебристый свет-проводник стал бледнеть, а впереди я увидел какое-то сияние, зеленовато-белесое сияние трупной гнили.

Тоннель закончился, и я нырнул внутрь. Моему глазу открылась поистине ужасающая картина.

Огромная пещера, погруженная во тьму, лишь снизу, от пола, шел свет — свет той самой трупной гнили. Запах стоял соответствующий — вонь несусветная. Я стал дышать ртом, но даже это не могло остановить рвотные позывы.

Я снизил высоту и едва не потерял сознание. Весь пол был завален кусками трупов в разной стадии разложения, по которым ползали какие-то мерзкие твари. Инстинктивно я рванул вверх — и от отвращения, и ужаса, и просто оттого, что терял сознание от трупного запаха, отравлявшего мои легкие.

— Ос-с-с-сторож-ж-ж-ж-жно! Ос-с-с-с-с-с-сторож-ж-ж-жно! Летай медленно! Тут повс-с-с-с-сюду с-с-с-с-сети! — заверещал прямо в ухо паучок.

И вовремя! Я остановился буквально в паре шагов от совершенно незаметной во тьме нити ловчей сети. Толстая как канат, с огромными клейкими узлами величиной с голову — наверное, такой могла казаться паутина мухам и комарам.

«Но если есть сеть — то должен быть паук?» — подумал я. И в то же время — «паук становится заметен только тогда, когда попадешь в его сети!»

Внезапно луч лунного света ворвался в это кошмарное обиталище, в эту жуткую людоедскую пещеру — и в его свете я увидел самое страшное — весь гигантский потолок, все стены пещеры кишели пухлыми, жирными восьмиглазыми тварями! К стенам и потолкам крепились концы сигнальных нитей сети и именно здесь, в этих темных, невидимых постороннему глазу углах-альковах, они ждали своих жертв!

Мохнатые лапы, пузатые брюхи, хищные жвала со сгустками белесой слюны, тонкие и острые черные коготки… Но хуже всего — эти ледяные мертвые глаза — ничего не выражающие, пустые, тусклые, пронизывающие меня и ждущие только того, когда я, наконец, угожу в эти дьявольские сети!

Я присмотрелся и увидел, что сети полны мертвецов — серебристый свет то тут, то там выхватывал из кромешной тьмы причудливые кульки из обмотанных шелковыми нитями тел, потом — уже высохшие как мумии кости, обтянутые кожей, напоминающие жуткие фотографии узников Освенцима или Бухенвальда. На всех лицах — выражение дикого ужаса и в то же время какого-то противоестественного сладострастия, пустые мертвые глаза, почти вывалившиеся из глазниц, устремились куда-то вверх, в дальний левый угол пещеры.

Я поднял голову и посмотрел туда. Серебристый лунный «прожектор» услужливо осветил его и… Крик застрял в моей глотке, так и не вырвавшись наружу, а волосы зашевелились на голове!

В самом темном и дальнем углу я увидел нечто поистине ужасное. Гигантская туша, размером с кита, словно выплывшая из черных глубин самых жутких кошмаров. Добрая сотня огромных белесых глазищ-шаров, какими-то дьявольскими лучами злобы и сладострастной неистовости пронзавшими меня, без малого пятью десятками лап, размером с толстый канат. Эта тварь с легкостью могла бы раздавить девятиэтажный дом, как куличик из песка! Но не её размеры, не её колоссальная сила ужаснули меня. Ужаснула меня та волна запредельной, нечеловеческой злобы и ненависти, что исходила от НЕЁ, словно гигантский цунами способной стереть с лица земли целые города и континенты!

— Королева-мать! Королева-мать! Королева-мать! — заверещал паучок, видимо, сам потрясенный увиденным. — Молис-с-с-с-сь вс-с-с-с-сем богам, каких ты з-з-з-знаеш-ш-ш-шь, и тем, каких не з-з-з-знаеш-ш-ш-шь тож-ж-ж-ж-же, благодари Вс-с-с-с-севыш-ш-ш-ш-шнего, что ОНА линяет-с-с-с-с-с! С-с-с-с-с-смотри!

Я внимательно осмотрел чудовище и заметил, что её черный хитиновый панцирь, утыканный косматыми черными волосами, кое-где отслаивается, показывая, словно дыры в ткани, нежную, розово-белесую подкладку тонкой кожи.

Чудовище содрогнулось и вместе с ней заплясала, как висельник, вся гигантская паутина, вместе с волной зловония меня потряс дикий вой боли, от которого я едва не оглох, — и вслед за этим ещё один кусок покрытой белесым гноем черного панциря, оторвавшись, полетел вниз.

В глазах у меня потемнело, и я потерял сознание.

4.

В чувство меня привел бодрящий аромат только что сваренного кофе. На кухне раздавались привычные звуки — звон ложек, шум открытой воды, переставляемых тарелок.

Я кое-как встал и тут же закашлялся, дышать было трудно. Я быстро пошел в ванную и под сильным напором воды выблевал — целый клок шелковистых на ощупь волос!

Я посмотрел в зеркало — на шее виднелись отчетливые следы удушья, под глазами — черные круги.

— Хочешь побриться? Лучше не надо, тебе идет борода.

Я снова поднял глаза и в зеркале увидел Диану — в легком, еле прикрывающем миниатюрное тело шелковом халатике, искусно украшенном прихотливой вышивкой. Она улыбалась, но как-то вяло, щеки побледнели, паутинки еле заметных морщинок обозначились в уголках губ. Глаза вновь скрывали очки-зеркалки в пол лица.

Она поймала мой взгляд:

— Прости, сама только что встала, не успела привести себя в порядок. Ну, давай что ли, чмоки-чмоки?

Она подошла сзади и нежно обняла меня за плечи. От неё удушливо пахло каким-то шампунем. Руки, несмотря на всю их миниатюрность, показались тяжелее гири, а тонкие острые ногти-коготки больно оцарапали мне кожу.

— Ой, что тут у тебя на шее, паучок что ли?

Спросонья я не успел сообразить, как она одним движением руки уже смахнула его на пол и тут же раздавила тапком. Не как это делает обычная домохозяйка, с отвращением и испугом, а с каким-то поистине сатанинским наслаждением, медленно размазывая его по полу.

Я вздрогнул. На долю мгновения мне показалось, что я услышал какой-то душераздирающий писк.

— Это всего лишь паучок, Кир, шляются тут где ни попадя, будто места своего не знают! — и она страстно обняла меня и чуть прикусила мочку уха остренькими зубками.

Я не без труда освободился от её опротивевших мне ласк.

— Но… но… ты же… люб-бишь па-уков… — еле выдавил я, заикаясь, не в силах оторвать взгляда от мокрого пятнышка с еле заметными ниточками-ножками, которые продолжали судорожно дергаться.

— Это не ценный экземпляр, — словно издалека донесся до меня её ставший металлически безразличным голос. — Обыкновенный домашний. Таких много. К тому же я не люблю, когда они сбегают от меня. Паук должен знать свое место!

— Так говорит их Королева? — я пронзительно взглянул на неё — и она не отвела взгляд.

Мы простояли так молча — минуту, может, две.

Наконец, она четко и твердо процедила сквозь зубы:

— Да, Королева. И это — МОЕ царство.

— А кто же тогда я?

— Ты… — секунда замешательства. — Ты — мой гость, пока…

— …не закончится линька — закончил я за неё.

— Уверяю, ты узнаешь об этом первый, — отрезала она. — Ну а теперь — прошу к столу. Надеюсь, ты не против яичницы с помидорами и колбасой и крепкого кофе? Две ложки сахара, все как ты любишь…

Завтрак, откровенно говоря, совсем не лез в горло, но я почему-то решил его доесть во что бы то ни стало, несмотря на тошноту, рвотные позывы. Оставаться в Логове мне не хотелось ни минуты, я твердо решил покинуть это место навсегда. Пусть с этим чудовищем бьется кто-нибудь другой — Бог, боги, Герои, Спаситель — или кого там ещё придумывали авторы бесконечных мифов со времен Гильгамеша? С меня хватит! Моя жизнь мне дороже. Пока у неё линька, я «слиняю» без всяких последствий для себя. А там — будь что будет! Мои амбиции, слава Богу, не таковы, чтобы считать себя новым спасителем всего человечества!

Диана встала со стола.

— Уже уходишь? — голос её предательски дрогнул. — Ну что ж, прощай, как говорится, не поминай лихом. Кстати, внимательно осмотри, ничего не забыл у меня?

Я не ответил. Молча осмотрел спальню — да и что мог я забыть, если вся одежда на мне? Вопрос риторический.

Я молча подошел к входной двери.

— Она открыта. Я никогда её не закрываю, — донеслось из комнаты.

Диана сидела на кровати — плечи её опущены, спина как-то жалобно ссутулена, губы дрожали — словно вот-вот разрыдается. Смотрит в зеркало, что-то поправляя в волосах — теперь таких обычных, как и у любой другой нормальной девушки.

Я невольно залюбовался ею — она мне показалась в этот момент такой хрупкой, такой ранимой, такой слабой, совсем не похожей на ту женщину-вамп, к которой я привык.

Видимо, даже уверен, она заметила мои колебания, глядя в зеркале не столько на себя, сколько на меня.

— В конце концов, я не виновата, что я — ТАКАЯ! — в голосе её зазвучала такая обычная женская обида, в воздухе запахло типичной женской истерикой. — Да, я — хищница, я — чудовище, но кто-то же сделал меня такой! Вы же тоже, если, к примеру, любимая кошка загрызет несчастного воробья или мышь, не выбрасываете её на улицу, а пожимаете плечами: «мол, что с ней поделаешь? Она же хищник» и тискаете её потом, как и раньше! А чем Я хуже кошки? Да, я такая и ничего с собой поделать не могу!

И она громко разрыдалась, размазывая по бледным щекам слезы.

Я чувствовал, что сдаюсь. С каждым её словом, обволакивающем меня как липкая паутина, я становился все мягче и мягче и вот я уже почти готов простить её, зарыдать вместе с нею.

Я закрыл глаза и мысленно представил себе, что ещё минута — и я развернусь, обниму её, плачущую, несчастную, хрупкую и начну гладить по голове, целовать её влажные от слез щеки, руки, а потом…

Но в этот момент я словно вновь увидел раздавленного паука в ванной — и в голове возникли совершенно другие образы. Я вспомнил ВСЕ — и Лешу, и его раздавленную горем, обезумевшую мать, и похороны, и, наконец, кошмарное чудовище в Логове…

Мысли эти пронеслись у меня в голове с быстротой молнии, я снова взглянул на Диану и увидел — ОНА СМЕЕТСЯ!

Да, эта стерва, это чудовище, эта дьявольская женщина беззвучно, одними губами — смеется в зеркале, улыбается своей наглой, циничной ухмылкой. Она сняла очки — и я воочию увидел вновь эти страшные, чудовищные глаза — вечно открытые, никогда не закрывающиеся глаза!

Я вспомнил пустой террариум, приготовленный для меня, и в меня словно вселился дьявол. Я решился.

Не помню как, но уже через мгновение я осознал, что нахожусь на кухне. Из ящика я выхватил большой нож для резки мяса.

Ещё мгновение — и я уже перерезаю бельевую веревку в ванной и сматываю её на локте.

Ещё миг — и я уже в спальне.

Она смотрит на меня и в лице её застыл ужас. Но меня это только подстегнуло — во мне клокотала ненависть, жажда мести, неистовое, необоримое желание совершить — здесь и сейчас! — расплату, возмездие за все, что ОНА натворила или собиралась натворить.

Одним ударом кулака в лицо я опрокинул её на кровать. Затем крепко связал её руки, привязал их к железной спинке кровати — той самой, у которой ОНА, всего каких-нибудь пару недель назад душила, истязала моего единственного близкого друга.

Я занес было нож, но тут вспомнил предупреждение паука — «в волосах её сила!»

Я намотал её длинные, мягкие шелковистые волосы на кулак.

Ужас в её глазах сменился отчаянием. Оставался один удар — и все будет кончено! Навеки! Навсегда! И для всех!

И тут ненависть пересилила — я отбросил первоначальное намерение и стал бить ей в лицо. Не помню только — кричал я или думал, что кричал — ибо от бешенства слова застревали в глотке.

— Сука! Стерва! Мерзость! Б…! Это тебе за Лешу! Это тебе за его мать! Это тебе за первого, за второго, за третьего!..

Я бил её и не мог остановиться. В тот момент моему воспаленному разуму казалось слишком легко лишить её волос. Я хотел истерзать каждый клочок её тела, уничтожить её проклятое лицо, заставить навсегда закрыться эти ненавистные немигающие глаза, выбить эти проклятые хищные зубы!

Удар следовал за ударом, кровь брызнула на подушку, я ликовал. За все пережитое, за свои страхи, за боль, за… Неутоленную страсть!

Стоило только мне подумать об этом, как в тот же миг я осознал — да, неутоленная страсть! С того самого момента, когда я пожал ей руку-лапку в кафе, эта страсть мучила меня, змеиная зависть сжигала мне сердце, когда я читал откровения Леши в дневнике. Я вспомнил и то, что запрятал в самые темные уголки своего подсознания, мысль, промелькнувшую всего на мгновение, но крепко засевшую там. Мысль о том, что я бы и дьяволу продал душу за одну ночь тех удовольствий, что получали все они! Все восемь её «рублевских» любовников!

Огонь желания охватил меня целиком, как вспыхивает сухая трава, сухие ветви кустарника. Я перестал бить её. Я разорвал её халат, стал царапать её плечи, груди…

И сам не заметил (сколько прошло времени — минута, пять, десять, больше? — я не знал), как в какой-то момент услышал её торжествующий, исполненный холодной, но дикой и необузданной страстью, поистине сатанинский смех:

— Да! Да! Ещё! Ещё! Так! Так! А-ха-ха-ха-ха!

Её тело призывно изогнулось.

Грубым движением раздвинув её ноги, я пал так низко, как никогда ещё в жизни не падал — в самую преисподнюю…

Когда все было кончено — сколько времени длился этот кошмар — я не знаю — я упал без сил на залитую кровью кровать. Не в силах пошевелиться от истомы, истекая потом, я слышал её сатанинский смех. Каждая нота этого смеха терзала мою душу, причиняя ей невыносимую боль, ещё худшую, чем поток самой оскорбительной площадной брани. Звуки-иглы вонзались в плоть моей души, не оставляя ни одного живого места на ней. В этом смехе переплеталось все — запредельное сладострастие, злоба, ненависть, презрение, наглость, торжество нежданно одержанной полной победы. Одним словом, он был худшей мукой на свете, но наилучшим возмездием за то, что я так нелепо поддался темной стороне своего существа.

Створки ловушки с шумом захлопнулись (и ЕЁ дьявольский смех — это именно шум захлопнувшейся дверцы!) — и я попал в Западню, из которой не было больше выхода. По крайней мере, для меня. Я был полностью побежден, раздавлен, как тот жалкий паучок в ванной. Раздавлен хладнокровно, расчетливо, и теперь я — лишь мокрое пятно, с судорожно сучащими тонкими ножками.

Не в силах пережить свой позор, а тем более слушать её дьявольский смех, я, шатаясь, поднялся и направился к двери.

— Куда ты, любимый, а-ха-ха-ха! Тебе нечего стыдиться! Я так давно мечтала поиграть в ЭТУ игру! Ты исполнил мою самую заветную, самую тайную фантазию! О, если бы я могла хоть раз испытать оргазм, я бы испытала его именно сейчас!

— Ты испытываешь его только тогда, когда вешаешь своих жертв на бельевой веревке?! — в порыве озарения прокричал я — и сам поразился, насколько глубоко я проник в тайну этой черной как сам ад души.

— Да, да, и ещё раз да! — заорала она хриплым, каркающим голосом. — И мне ещё много, много раз предстоит испытать это дьявольское наслаждение!

Я обернулся.

Она полулежала на кровати, полностью нагая. Всё лицо в кровоподтеках, губы разбиты, на шее и груди глубокие царапины, от левой ключицы до правой груди — глубокая рана от ножа — останется шрам, руки по-прежнему привязаны к спинке кровати.

Но она, казалось, совершенно не испытывала боли. Белесые глаза её хищно горели, розовым язычком она слизывала кровь с губ.

В голове мелькнула мысль: «Она ещё в моей власти! Руки её связаны. Я могу вернуться и доделать начатое!»

Но мысль, родившись в пустой от пережитого голове, не выдержав одиночества, тихо умерла. Где-то внутри я знал, что ТЕПЕРЬ, ПОСЛЕ ЭТОГО, я уже не смогу, не смогу-у-у-у-у! Как Леша в свое время. Не смогу, и все. Тот, кто изведал однажды запредельную сладость запретного плода, не сможет своей рукой срубить Древо, приносящее этот ядовитый плод!

— Ну что же ты медлишь, мой голубок? Что стоишь? Иди ко мне, иди! Ты ведь убедился, это безопасно и очень приятно! Я сделаю так, что ты будешь трепетать как птичка на небесах, я воплощу все твои самые сокровенные мечты!

Сердце мое вспыхнуло геенским огнем, меня потянуло к ней с неодолимой силой.

«Яд начал действовать. Я инфицирован. Моя смерть теперь неизбежна» — мелькнуло у меня в голове.

Я провел ножом по своей ладони и резкая боль отрезвила меня. Недолго думая, я натянул штаны и рубаху и позорно пустился в бегство. А вслед мне — победный беспощадный смех Дианы.

— Куда же ты, зайчишка-трусишка?! Так все хорошо начиналось! Ату его, ату, а-ха-ха-ха! Беги-беги, пока за тобой не погналось чудовище! Оно тебя больше никогда не оставит в покое! ТЕПЕРЬ Я ВСЕГДА БУДУ С ТОБОЙ!

Не знаю, как я очутился на улице. Я пересек детскую площадку и добежал до угла дома. Из порезанной руки хлестала кровь. Я остановился, чтобы перетянуть рану куском рубахи и — не смог не бросить взгляд на ЕЁ окно на девятом этаже.

ОНА была там. И как за такое короткое время она сумела освободиться от пут, учитывая, что нож я бросил у входной двери?

Я посмотрел на окно — и тут каким-то фантастическим образом словно кто-то нажал у меня в голове кнопочку «zoom», я отчетливо, словно находился от окна всего в паре-тройке шагов увидел ЕЁ — обнаженная, она сидела на подоконнике и призывно махала мне рукой.

И тогда я закричал и вонзил что было сил зубы в большой палец. Дикая боль, хруст, солоноватый вкус крови во рту. Я снова протрезвел и забежал за угол.

Через неделю я уже летел в самолете, но даже там, включив на полную мощность плеер, я не мог избавиться от леденящего душу сатанинского смеха чудовища в женском обличье, от мертвящего взгляда её белесых глаз.

Часть II. Петля

Глава 5. На крючке

1.

Три года прошли в какой-то дымке, как в тумане.

Я продал квартиру в Москве, переехал в отдаленный сибирский город. Направление на восток выбрал не случайно — хотелось, чтобы меня и ЕЁ разделяла как можно большее расстояние, желательно в тысячи километров.

Сначала вроде бы все пошло на лад. Меня приняли на работу в местный университет, я обзавелся семьей, у меня родился сын. Но словно какое-то проклятие преследовало меня по пятам.

С женой скоро все разладилось. У женщин очень развита интуиция, гораздо сильнее, чем у нас, мужчин. Наташа вскоре стала чувствовать, что я холоден с нею, что-то постоянно не договариваю.

Вдобавок ко всему меня постоянно мучили депрессии и ночные кошмары. В ночь с пятницы на субботу я почти не спал, орал, вновь и вновь переживая запредельный, мертвящий ужас.

То мне снилось, что я выпрыгиваю из балкона девятого этажа, но, не долетев до асфальта, останавливаюсь в полете, и меня словно какая-то сила тянет обратно, в черный зев ЕЁ квартиры. Я смотрел наверх и видел её склоненное чудовищное лицо, пустые бельма её глаз и осознавал, что эта сила — это её длинные живые змеи-волосы, опутывавшие меня с ног до головы в густой, удушающий кокон.

То — мертвецы, которых я видел в ЕЁ сети — живые скелеты, кожа да кости. Желтый пергамент кожи, впавшие глаза в черных кругах, желтые ломкие осколки зубов из ощеренных пастей, загребущие руки с длинными грязными нестриженными ногтями. Они приходили за мной и вели к НЕЙ — бледной и мертвой Королеве в венце из древнего, тусклого, мертвого золота, с глазами-бельмами и кишащим ковром змей на голове.

То на похоронах Леши я открывал гроб, а оттуда вылезали сотни жирных волосатых пауков и набрасывались на меня… Всех снов не перечесть.

С женой скоро расстались. Я оставил ей квартиру, сам стал снимать. Нигде долго не задерживался, стараясь менять место жительства каждые три-четыре месяца. Меня не оставляла мания преследования.

Очень скоро я понял, что работать не смогу. Часто, в университетской аудитории, я прямо на лекции замирал и подолгу не мог произнести ни слова. Читать не мог, писать — тем более — в глазах то и дел темнело, руки время от времени тряслись, как у алкоголика. Я ушел с работы и жил на те деньги, что ещё остались с продажи квартиры. Это позволяло мне худо-бедно сводить концы с концами.

В это время я полюбил молчание и одиночество. Когда становилось совсем невыносимо, я уходил в лес, на реку, в какое-нибудь глухое и безлюдное место и, убедившись, что никого нет, просто дико орал, бился головой о дерево. Но выбить мысли о НЕЙ, лютый ужас и одновременно противоестественную жажду вновь соединиться с НЕЙ — не мог.

В зеркале я видел её ЛИЦО — я перестал пользоваться зеркалами, оброс. Ходил как леший.

Все зеркала я занавешивал тканью, как и телевизоры и другие подобные вещи. Спал со включенным светом.

Чтобы окончательно не сойти с ума, пристрастился к охоте. Удивительное дело, как она пришлась мне по душе! Надо сказать, что на сборах, на военке, я неплохо стрелял. Но занявшись серьезно охотой, я с удивлением заметил, что стрелять стал идеально, без промаха. Какое-то звериное чутье проснулось во мне. Я мог подстрелить зайца на бегу или птицу, почти не целясь. Про себя я называл это «синдромом Вильгельма Телля», только в отличие от Телля, мне доставляло удовольствие не просто попадать в цель, а убивать. Сначала мои новые друзья — прозвавшие меня «Молчун», а потом «Дед» — за длинную с проседью бороду — оценили это. Но даже их повергло в ужас, когда я, ранив зайца, хладнокровно добил его прикладом, оставив от него только кровавую кашицу.

Я становился зверем, я сходил с ума.

На охоте я пристрастился к выпивке. Вскоре эта страсть так возобладала надо мною, что и охоту я забросил. Да и друзья стали бояться со мной ходить — мало ли, пальну ещё в них.

Тогда мне пришла в голову мысль — на оставшиеся ещё у меня деньги накупить выпивки, допиться до смерти и умереть. Такая смерть мне казалась лучше, чем повиснуть в петле. Почему-то просто застрелиться из охотничьего ружья мысль мне не приходила.

Я не знаю, сколько точно времени я пил. Вся комната была завалена батареями бутылок и раньше, наверное, я бы от такого количества спиртного умер, но теперь ничего меня не брало. Смерть не купилась на мой трюк.

И когда я был близок к отчаянию — все деньги к тому времени вышли — раздался звонок в дверь. Я сразу понял, что мое время пришло.

2.

В прокуренную, пропахшую водкой и мочой комнату вошли трое «в штатском» — одинаковые коротко стриженные «шкафы» в черных солнцезащитных очках, в идеально сидевших черных костюмах. Про себя я их прозвал «терминаторами» и — «восставшими из ада» (персонажи фильма, который я смотрел ещё подростком).

— Артемьев Кирилл Андреевич?

— Да.

— Разрешите войти.

— Вы уже вошли. Впрочем, я не возражаю. Мне нечего выпить.

Главный сморщился и дал знак рукой. Один из «терминаторов» открыл настежь окно, посвежело.

Он брезгливо посмотрел на батареи бутылок, на грязь на столе, полную пепельницу окурков, но ничего не сказал.

— Разрешите присесть?

— Садитесь. Чем обязан?

— Мы вас побеспокоили по очень важному делу, — бесстрастно сказал главный «терминатор». — Три года назад вы проходили по делу об убийстве Алексея Ершова…

— Убийстве? — сюродствовал я. — Я всегда думал, что это было самоубийство. Так постановило следствие.

— Кирилл Андреевич, вы не хуже нас знаете, что это было именно убийство.

— Получается, «органы» врут? — деланно удивился я.

— «Органы» не врут, гражданин, они просто не всегда говорят правду, — без всякой иронии, с каменным выражением лица, выдал он.

— Чем тогда это отличается от лжи?

«Восставшие из ада» переглянулись. Главный смягчился.

— Не будем цепляться к словам. Лучше перейдем к делу, очень важному государственному делу. Так вот, — чуть торопливо добавил он, словно боясь, что я снова его перебью. — Три года назад в рублевских особняках произошла трагедия — погибло восемь человек. Убийца так и не был обнаружен. Главная подозреваемая, условно значащаяся в деле как «Костюмерша Арина», пропала без следа и не найдена до сих пор. Единственный человек, который мог бы помочь следствию обнаружить её — это вы…

— Что-то я не понимаю, начальник? — продолжил юродствовать я. — С чего бы это ради после стольких лет вдруг «наверху» озаботились раскрытием официально «закрытого» дела? Да и понадобилось к тому же посылать трех людей из Москвы в такую глушь, к чокнутому алкоголику?

Главный дал выплеснуть мне яд, не прерывая меня.

— Вы правы, Кирилл Андреевич. Мы и не думали провести такого умного человека, как вы. Дело, простите за каламбур, не в «деле».

— А в чем же, позвольте узнать?

— А в том, что поимка «Арины» — это важная государственная задача.

— Поясните.

— Насколько нам известно из материалов дела, «Арина» — это женщина, обладающая феноменальными способностями к гипнозу. Мистики и чудаки назвали бы их «паранормальными», но мы с вами — трезвые умные люди, ученые, понимаем, что то, что сегодня кажется чудом — вполне возможно, всего лишь ещё не познанные, не открытые наукой законы природы.

— Интересная теория, — хмыкнул я. Но спорить не стал. Я уже начинал догадываться, к чему он клонит.

— Спасибо. Так вот, «Арина», она же «Костюмерша», обладает поистине феноменальными способностями к гипнозу, — повторил он, словно вдавливая в мое сознание эту официально проштампованную «истину». — В самом деле, она могла на расстоянии внушить человеку мысль покончить собой самым мучительным образом. Она могла свести с ума своих клиенток, постоянно держать их сознание под гипнотическим контролем. Она могла опять же на расстоянии внушать разным людям фантазии, что якобы находиться с ними в половой близости — и это с тремя-четырьмя людьми в географически разных пунктах одновременно! Вдумайтесь, Кирилл Андреевич, в это.

— Что вы имеете в виду? — я не смог скрыть своего удивления.

«Терминатор» это заметил и удовлетворенно кивнул своим товарищам.

— Проверка показала, что по тому адресу, например, где Ершов якобы встречался с Дианой — тут меня бросило в дрожь — никто никогда не проживал. Адрес был вымышленный. Мы проверили. Более того, в то время как он «ездил» к ней на квартиру, по словам свидетелей, он на самом деле был дома. Это показало наружное наблюдение оперативников. Более того, если хронологически сопоставить наблюдение за другими людьми, подвергшейся её, если угодно, «сексуальному терроризму», то и они не покидали своих домов и никуда не «ездили»…

Меня прошиб холодный пот, и я окончательно протрезвел.

— К-как? Ни-куда… — проклятая икота!

Главный «терминатор» снова переглянулся с другими — он явно был доволен.

— Так. Это был гипноз, внушение.

— Но, — тут не выдержал я, — Я, Я САМ, ЛИЧНО был в ЭТОЙ КВАРТИРЕ! Я видел все, что описано в дневнике — двушка, террариумы с пауками, кровать с железной спинкой, к которой ОНА его привязывала… Я…

— Адрес вы помните? В каком районе, на какой улице? — холодно процедил он.

— Я туда попал на такси, — неуверенно сказал я, в глубине души осознавая, что «терминатор» совершенно прав.

— Как и другие, — холодно ухмыльнулся он. — Вы также, уважаемый Кирилл Андреевич, пали жертвой её гипноза. Не было никакой квартиры. Вот, например, ваша рана на руке. Помните?

— Д-да… — в голове один за другим взрывались фейерверки воспоминаний.

— Машина «скорой» подобрала вас у вашего собственного подъезда.

— Но я мог добежать…

— А перед этим, как свидетельствует опрос соседей вашего дома, вы шумели у себя в квартире, выбежали оттуда с ножом…

— Вы и ЭТО знаете?

— Мы знаем ВСЕ. И ОБО ВСЕХ.

— Понимаю… — сник я. Объем информации был таков, что я не в силах был её переварить.

— Да, кстати, не лишне будет упомянуть, что никакого дневника тоже не было. Как и собственно ателье. Ничего не было. Ни-че-го.

— Но «Арина»…

— А вот это самое интересное, Кирилл Андреевич. Вы, можно сказать, зрите в корень. «Арина-костюмерша», безусловно, была. Но где и когда? И кто она? — вот вопросы, которые мучат нас, и мы надеемся, что вы поможете нам ответить на них, пролить свет на это темное дело.

— Ради государственных целей? — усмехнулся я.

— Ради государственных целей, — серьезно ответил он, игнорируя мою иронию.

— Для того, чтобы купить и приручить её, а потом заставлять её гипнозом убивать неугодных вам и вашим начальникам людей?! — выплюнул ему в лицо свою догадку. — Не так ли?

— Вы — умный человек, Кирилл Андреевич. Лукавить с вами нам нет смысла. Вы ошибаетесь только в одном — в знаке. Вместо плюса напротив точно определенной вами величины вы ставите минус.

— Говорите по-русски, умоляю.

— Хорошо. Гипнотические способности Костюмерши таковы, что сами по себе представляют мощнейшее в мире психологическое оружие, которое может быть использовано врагами нашей страны или, наоборот, её друзьями против врагов.

— А как же иначе? — не удержался я.

— Мало того, Костюмерша — гений не только внушения, но и порабощения подконтрольных ей лиц. Она мастерски овладела технологией сексуального порабощения. Сама по себе эта технология стара как мир, её и поныне используют спецслужбы многих стран. Но делать это на расстоянии? Это нонсенс.

— Хорошо. Можете не бросать слов на ветер. Я все понял. Но у меня есть встречный вопрос.

— Говорите.

— Неужели вы, так мастерски описав её сверхъестественные способности, думаете, что сможете поймать её, как птицу в силок, можете приручить её?

— Ответ на этот вопрос оставьте нам. Это не входит в ваши задачи.

— А что входит в мои задачи?

— Вывести нас на неё.

Я засмеялся так сильно и так долго, как давно не смеялся до этого. Словно за три года депрессий и ужаса у меня скопилось столько нерастраченных эмоций, которые именно теперь нашли выход. От смеха у меня даже закололо в животе. Я бил кулаком по столу, но никак не мог остановиться. Только едва не задохнувшись от кашля, я остановился.

— Видите, мы ВСЕ о вас знаем, дорогой вы наш Кирилл Андреевич. Мы знаем, что она неизбежно выйдет на вас. Благодаря вам, мы устроим ей западню.

— Западню? Ловушку? А я, значит, буду представлять собой лакомство? Червя на крючке? Сыр в мышеловке? — гнев подавил последние позывы к истерическому смеху.

— Ну зачем так грубо? У нас это называется «ловля на живца». Это тоже старая как мир технология работы служб правопорядка. Впрочем, не мне вам это говорить.

— Ну а если я откажусь? — почему-то мне хотелось во что бы то ни стало разозлить эту каменную физиономию.

— Кирилл Андреевич, не прикидывайтесь дураком, вам это не идет. — Главный наклонился ко мне вплотную и впился скрытыми за темными стеклами холодными глазами мне в глаза и громким шепотом сказал — Вы же прекрасно знаете, что ОНА вас все равно найдет. Даже в преисподней. — И уже обычным голосом. — Даже если вы откажетесь ехать с нами в Москву, мы все равно установим за вами наблюдение здесь, и когда она выйдет на вас, захлопнем мышеловку. С вашего или без вашего ведома.

— Тогда я выброшусь в окно, — неуверенно проговорил я.

— ОНА не даст вам умереть так легко, — тихо сказал он.

И я ощутил всеми порами кожи, что он был прав.

3.

В просторном, закрытом от посторонних глаз тонированными стеклами служебном мерседесе, было прохладно — несмотря на удушающую жару, здесь всегда циркулировал свежий воздух.

Рассеянно глядя на проносящиеся за окном дома, прохожих, автомобили, я слушал последние инструкции главного «терминатора».

Во-первых, при малейшей угрозе моей жизни, я должен был немедленно набрать комбинацию клавиш на мобильном, тревожный звонок, и на меня немедленно выйдут спасатели. Мое местонахождение определяется по спутнику, так что даже похитить меня физически невозможно — даже если я потеряю или у меня отберут мобильник, меня найдут по чипу, вшитому в кожу (довольно неприятная, кстати, операция!). Ещё одна «тревожка» — в часах. Но даже если и часы отберут (разбить их невозможно, как и утопить или сжечь, это специальная разработка военных), на меня все равно выйдут, если я не буду выходить на связь в течение часа. Связь поддерживать просто, для этого не обязательно звонить, достаточно нажать кнопку на мобильнике или на часах. В первом случае, им доходит стандартная смс-ка «все хорошо», во втором — звуковой сигнал на станцию. Я довольно хмыкнул — судя по всему мои «восставшие из ада» учли все недочеты Николаева — проколов в их операции быть не должно.

Вторая важная деталь инструктажа — я не должен прятаться, наоборот, быть на людях, гулять в центре Москвы или в другом людном месте. Это, по их мнению, логично: во-первых, как и всякий маньяк, она вполне уверена в своих силах, она знает, что «жертва» сама будет её искать; а, во-вторых, — она сама будет меня искать там, где мы встречались раньше (хотя, к слову, «терминатор» не поверил, что мы реально встречались с ней на Арбате… кто знает, может, и в этом он прав?). Меня снабдили деньгами, отмыли, переодели, но бороду отказались сбривать, только подрезали. Это — мой знак для нее — что я под её «колпаком».

Оставался только один вопрос, самый главный вопрос: что делать, когда я встречусь с ней? Здесь «терминатор» был не умолим. Полностью включиться в игру, вести себя также, как и остальные жертвы, до самого конца. Когда же я подойду к финалу, в последний момент они меня вытащат и поймают её.

На мой резонный вопрос, как они её поймают, если, по их словам, чтобы меня убить, ей совершенно не требуется физически находиться рядом со мной, достаточно просто загипнотизировать меня на расстоянии, он загадочно ухмыльнулся.

«У нас есть способы диагностировать психическую энергию, также как радиоволны. Но это…»

«Важная государственная тайна», — закончил за него я. Он опять ухмыльнулся и кивнул головой.

— Поэтому нам так важно довести вас до финала. В этом случае, излучение должно быть по-настоящему сильным и четко направленным. Поэтому уж не подведите нас, «раскрутите» её на полную катушку. А из петли вытащим, не переживайте.

По его чрезмерно «потеплевшему» голосу, я сделал обратный вывод. Мне показалось, что все будет как раз наоборот. Меня используют и уберут её руками, вернее, лапками. В самом деле, зачем им лишний свидетель, который «слишком много знает»? Не эта ли участь постигла несчастного Николаева? Я не спрашивал о его судьбе, заранее предвидя, что не получу внятного ответа, но что-то мне подсказывало, что его «убрали». О секретном психическом оружии должны знать только ОНИ, «восставшие из ада» ревнители «государственных интересов».

И поэтому я, рассеянно рассматривая такие мирные, такие оживленные улицы летней Москвы, тщательно продумывал, каким образом самостоятельно выбраться из Западни и убить одним выстрелом двух зайцев: уничтожить это адское зло и оставить моих незваных «спасителей» с носом.

Да, забыл написать ещё вот о чем — естественно, все мои разговоры прослушиваются, мне прикрепили крошечный микрофон с тыльной стороны рубашки.

На том мы и расстались. Меня высадили в незаметном дворе где-то в центре Москвы, вручили ключи от снятой специально для меня спецквартире (было бы идеально, по мнению «терминатора», привести её туда — она вся нашпигована спецтехникой), деньги, и я растворился в потоке людей без лиц, без истории, без жизни…

4.

Что мне теперь было делать? Куда идти?

Я пообедал в том самом летнем кафе на Арбате, где первый раз встретил Диану, но засиживаться там не стал. Решил прогуляться по Бульварному.

Ничего. За весь день — совершенно ничего. Словно эта демоническая женщина каким-то сверхъестественным чутьем распознала засаду и решила не выходить на связь.

Ноги ныли от долгой ходьбы, и я решил вернуться «домой» — на спецквартиру в одном из спальных районов.

Я принял душ, залез под одеяло и включил свой новый, «казенный», ноутбук и оттуда вошел в свою электронную почту.

Надо же! Новое сообщение! И это после трех лет отшельничества! Интересно…

Написал Коля Синицын, мой старый товарищ по университету и сотрудник Института истории древнего мира, мы вместе с ним были на похоронах Леши. Письмо сегодняшнее, понедельник, 2 июня, 12:03.

Все как обычно — как дела? Куда пропал? И т. п.

Но, пробежав глазами словесную «мишуру», я остановился на главном, как всегда сказанном в постскриптуме:

«P.S. Да, кстати, недавно с ребятами вспоминали Лешу и всю эту ужасную историю. Знаешь, реально из головы не выходит. Так вот, буквально сегодня жена позвонила — она по-прежнему в той конторе батрачит — и рассказала, что у них сотрудник на работе покончил жизнь самым ужасным образом. Она про эту нашу историю не знала, я её не просвещал, просто она рассказала, что он повесился на бельевой веревке в ванной, а жена его с горя помешалась — и я сразу подумал про это. Или, может, совпадение? Как думаешь?»

Словно электрический ток ударил меня. С быстротой молнии в голове пронеслась ужасающая мое воображение логическая цепочка: «дизайнерская фирма» на входе, смерть сотрудника и жена — на выходе, а между — «Х» — а, скорее всего, очередное, будь оно не ладно, ателье или целая швейная фабрика!

Сердце сжалось от боли. Надеюсь, жена Коли не сотрудничала с этой подозрительной мастерской? Не встречалась с «костюмершей»? Блин, я ведь даже должность её не помню, ну, кем она там работает. Впрочем, какое это имеет значение?

Я набрал номер Коли.

Он взял трубку сразу:

— Коль, будь здрав! У меня нет времени на объяснения, ты и Надя в огромной опасности. Нет времени на вопросы. Я немедленно еду прямо к тебе домой, на месте все объясню. Идет?

— Да… Ну… — он был ошарашен. — Конечно, приезжай!

Я вызвал такси и уже через минут двадцать был у него.

Коля Синицын жил в старой хрущевке, на Дмитровке. Насколько помню, её все время собирались сносить — ещё когда там жила его бабушка, но так и не снесли. Семья Синицыных, сам, супруга и двое детей, ютились в однушке, год за годом тщетно ожидая переселения.

Коля Синицын — низкорослый, кругленький, в черных очках в толстой оправе, отчего глаза его на широком скуластом лице казались до смешного маленькими, что при наличии круглого картошкой носа придавало ему сходство с маленьким умным поросенком из Оруэлловского «Скотного двора», только без его предприимчивости. Этого качества Синицын был лишен начисто.

Вся его жизнь шла по накатанной, протоптанной и тщательно заасфальтированной колее. В школе — круглый отличник, в университете — тоже. В аспирантуру попал, что называется, «автоматически», остался преподавать по тому же принципу.

Предсказуемость жизни Коли объяснялась просто — сначала строгие и требовательные родители, потом — строгая и требовательная жена.

В науке он особо ничем не блистал, хотя был довольно выдающимся специалистом по древнегреческим городам в Крыму. Регулярно ездил на раскопки, но ничего особенного пока не выкопал. Пожалуй, единственным его настоящим вкладом в историю человечества, мне кажется, было это его письмо ко мне, давшее шанс на ранней стадии остановить очередное пробуждение Древнего Зла.

Надя Синицына, в девичестве Наливайко — собранная и энергичная хохлушка, с которой он познакомился в Крыму (и как такое чудо вообще смогло произойти при его фантастической замкнутости!). Замечательный южнорусский тип — черные как уголь прямые волосы, белая (именно белая, почти фарфоровая) кожа, приятное, располагающее, лицо с пухлыми щечками, черные как оливки глаза и припухлые губки, приятная округлость плеч и рук, широкие бедра. Если бы не маленький рост (даже ниже Коли), она была бы очень недурна собой. Да, ещё — склонность к полноте, впрочем, она её не портила. Хотя, думаю, лет к сорокам располнеет по-настоящему и тогда будет здорово походить на гоголевскую Солоху из «вечеров на хуторе».

Кто его знает, как они умудрились сойтись? Коля не из разговорчивых, а с женой его я редко пересекался.

Я застал супругов на кухне — детей только что уложили спать. Оба были молчаливы и как-то сдержанно-собраны, словно по радио объявили о чрезвычайном положении и надо было до наступления ночи покинуть дом. Я прикрыл дверь в кухню. От ужина отказался, но от выпивки не смог — меня продолжало тянуть к спиртному.

— Ну, давай, колись, профессор-алкоголик, — попытался пошутить Коля, но ему это и раньше не особо удавалось, а теперь и подавно. Возможно, в другое время он бы с подозрением отнесся к моим словам, но трагедия, произошедшая на работе у жены, заставила его призадуматься.

На Надю смотреть было жалко — под глазами залегли тени, руки дрожали. Всегда уверенная в себе Надя была совершенно подавлена.

— Сначала я должен узнать все от вас, точнее, от Нади. Только после этого я решу, что вам говорить, а о чем вам пока знать не следует.

Коля молча кивнул и выразительно посмотрел на жену.

— В общем, Кир, дело было так. Мой напарник, тоже дизайнер, Ивашов… Леня, пару недель назад разрабатывал проект для одного ателье (я напрягся). Его собиралась открывать одна интересная женщина, она приходила к нам в офис (я напрягся ещё сильнее).

— Как она выглядела, как зовут?

— Подожди, Кир, у меня где-то была её визитка…

— Не надо! — меня словно ужалили в одно место. — Не надо, — уже спокойнее повторил я. — Не находится визитка, валяется где-то, и пусть. Не важно. Её НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ нельзя трогать! Поймете потом.

Синицыны посмотрели на меня так, как будто увидели привидение.

— Так вот, — с опаской поглядывая на меня, неуверенно продолжила Надя. — Женщина эта попросила создать дизайн-проект своего ателье и как к специалисту по этому направлению её направили к нему. Оказалось, что ателье будет располагаться буквально в соседнем корпусе, на Семеновской. Он сделал проект, ей понравилось, она дала ему свою визитку и пригласила с женой на открытие ателье.

— И что было дальше? — мне не хватало дыхания.

— Лёня мне мало что рассказывал. Но я заметила, что через пару дней он был в каком-то лихорадочном возбуждении, работа валилась из рук, он взял отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, а потом…

— А потом?

— Буквально сегодня нам сообщили из полиции, что он… — глаза Нади наполнились слезами и договорить она не смогла.

— В газетах, в интернете ничего не писали об этом, — вставил Коля. — Я специально проверял, после того как Надюша рассказала про слухи о том, как он… Ну в общем, ушел.

Я не мог позволить себе терять времени на переживания. Для меня главное было — остановить убийцу и спасти других, ни в чем не повинных людей.

— Так, ребята, давайте соберемся и на время отложим наши переживания в чулан. Нам надо решать, что делать с этим. Это ателье как-то проявляло себя в дальнейшем, в надиной фирме?

Коля пристально посмотрел на супругу.

— В общем, госпожа… По-моему, Карина её звали. Так вот, она сделала крупный заказ на оформление дополнительных витрин — она расширила площадь — и, после ухода Лёни, этот заказ поручили мне.

В комнате воцарилась гнетущая тишина.

— И ты…

— Да, я уже назначила с ней встречу назавтра, чтобы самой все осмотреть.

— Дьявол! — не выдержал я. — Ты даже не представляешь, в какой ты и твой муж находитесь опасности!

Они оба испуганно посмотрели на меня.

— Хорошо. А теперь послушайте мою историю, с несущественными сокращениями…

Глава 6. Ткачиха

1.

Наши посиделки на кухне затянулись глубоко за полночь. Мой рассказ, против моего ожидания, оказался чересчур долгим. Супруги Синицыны забрасывали меня вопросами и мне приходилось на них отвечать, обстоятельно и подробно. Попутно я сам многое понял из того, что механически застряло в моей памяти, но что я не успел или не захотел по-настоящему «переварить».

Например, раньше я думал, что Диана убивает своих жертв только ради удовольствия и сексуального наслаждения. Теперь я понял, что это не совсем так. Она убивает ради пищи, но пищи не в нашем смысле слова. Ей не нужна была физическая плоть и кровь, как обычным паукам. Это существо совсем иного порядка.

Скорее, она жадно питалась духовной энергией своих жертв. На память мне пришли слова, которые произнес мой таинственный гид в Логове — «она высосала наши души, как мозговые косточки».

Теперь я понял, что он имел в виду. Устраивая со своими жертвами сексуальные игры, она высвобождала из них энергию, которую жадно пила. Но самый совершенный пир для неё — напитаться энергией наивысшего сексуального напряжения (именно поэтому она не давала им получить положенного самой природой удовлетворения, приберегая это на потом, на час их смерти) и наивысшего ужаса и боли в момент агонии самоубийства.

По существу, чудовищная тварь, которая выдавала себя за «Диану», на самом деле — колоссальной силы энергетический вампир, который не может жить иначе (как, собственно, она мне не раз признавалась).

Только теперь те знания, которые я тщательно собирал, изучая древние религии, теперь, словно стеклышки калейдоскопа, сложились в одну целостную картину. Может быть, именно для этой встречи с Неназываемым, Безыменным, Древнейшим и Кошмарнейшим Злом я и копил их, не подозревая сам, занимаясь наукой?

Архетип «вампира», «упыря», «злого мертвеца», «неупокоенного» не случайно также стар, как само человечество. По крайней мере, я точно знаю, что ещё неандертальцы хоронили особо подозрительных покойников, забивая им кол в грудь, связывая им руки и ноги — они боялись, что «злой» мертвец восстанет и будет пить их кровь.

Древняя как мир вера в зло как смерть — не в смысле бездвижного трупа, а в смысле активной, несущей смерть субстанции, сопровождали кошмары человечества у всех народов и культур без исключения. Люди во все времена интуитивно чувствовали, что ЭТО существует, но не видели Источник. Современное массовое увлечение темой вампиров, зомби и пр. — яркое тому свидетельство.

Я могу приводить множество примеров на эту тему. Славянские упыри, шумерские ламии, порождения Гекаты у древних греков, лемуры у римлян, феи у древних кельтов, тролли и гоблины у скандинавов и германцев (если не путать последних с их современными профанациями) — все это на самом деле образы того смертного зла, что все эти тысячелетия бродило по земле и под землей. И именно с этим злом, Первоисточником этих пугающих образов, злодейка-судьба уготовила мне встретится и столкнуться в схватке не на жизнь, а на смерть.

И это Зло, Абсолютное Зло жаждет насыщаться нашими жизнями. Она не просто убивает и причиняет страдания, она извращает души, уродует, калечит человека, превращая его (не телесно, естественно) в паука.

Между прочим, архаичная мифология, которая подчас намного мудрее, чем творчество современных ученых, учла и этот аспект. Не зря, кусая человека, вампир превращает его в вампира, зомби — в зомби и так далее. Зло передается как инфекция, она заражает, она развращает все, что попадается ей на пути.

Попутно я разрешил для себя проблему, которая мне не давала покоя много лет. Ещё древние греки, рассуждая о природе зла, додумались до того, что зло — это разрушение, умаление, деградация и распад. Как гниль разъедает яблоко, так и зло паразитирует на ткани вселенной, питаясь ею и извращая её. Блаженный Августин поставил этот вывод под сомнение: если зло — это распад, значит, оно слабо. Но это противоречит нашему опыту — мы видим, как зло сильно своей разрушительной силой. Он поставил вопрос, на который не ответил. И этим вопросом мучил меня многие годы. И теперь я, наконец, нашел ответ на него.

Зло сильно, потому что оно питается, оно паразитирует, оно поглощает. И чем больше оно поглощает, тем оно становится сильнее. Зло — это разрушение, но разрушение активное, хищное, у него много щупалец, а на его паутине, которой опутан весь наш мир, все человечество — бесчисленное количество клейких узлов, которыми оно уловляет наивных и доверчивых.

И это зло, воплощение зла — это псевдо-Диана, Неназываемая Темная Богиня, которую христиане, мусульмане и иудеи назвали сатаной, зороастрийцы — Ахриманом, которая смутно угадывается в образах зловещей греческой Гекаты, индийской Кали, скандинавской Хель. Богиня-ведьма, богиня-упырь, богиня-паук… Сущность, которая в действительности не имеет пола, но которой человеческое сознание присваивает пол — мужской или женский, потому что в силу своей ограниченности не мыслит мир в других категориях, подобно муравью, который видит перед собой одни плоскости, не воспринимая объемных фигур.

2.

Из мысленного транса меня вывел энергичный возглас Нади.

— Но ведь надо же что-то сделать, Кир! Мы должны раздавить эту гадину! — её лицо скривилось в гримасе, будто она только что увидела паука.

— Легко сказать! — вставил Коля. — Как ты убьешь её, если она гипнотизирует на расстоянии?

— Как? Просто взять и обрезать ей волосы, ведь сила её — в волосах! Один раз у Киры не получилось, но второй раз обязательно получится! Ведь зачем-то она сохранила ему жизнь!

— Только для того, чтобы сожрать, когда снова придет голод! — горько усмехнулся Коля. — Ты же слышала её слова: пауки запасают мясцо впрок, когда сыты!

Я молча переводил взгляд то на одного, то на другую. Мне нечего было сказать, я сам не знал, что делать.

— Если бы было так, она слопала бы его, а не Лёню! — парировала Надя.

Сердце чаще забилось в груди — мне эта мысль до сих пор не приходила на ум.

— Она бережет Киру для чего-то страшного! Но в этом наш шанс — это дает ему время!

— У Леши тоже было время, — скептически заметил Коля.

— Но он толком не знал, что будет ПОТОМ. А мы знаем, знание — сила! — взвизгнула она.

— Надя права, Коль, только я могу убить чудовище, а потому я должен встретиться с нею, пока она не принялась за вас. Я потому и примчался к вам сломя голову, что чувствовал, что Наде и тебе угрожает опасность. Если Надя завтра пойдет к ней, попадет в её ловчую сеть, она, как показывают известные нам случаи, больше оттуда не выберется. А, значит, идти придется мне. Смерти и того, что ГОРАЗДО ХУЖЕ смерти близких мне людей я больше не допущу. С меня хватит Леши и его матери. Я пойду и убью ведьму в её собственных грезах! Второй раз я не упущу своего шанса!

Коля грустно посмотрел на меня и тяжело вздохнул.

— А пока суд да дело, Коль, Надь, берите ноги в руки — детей особенно — и бегите куда глаза глядят, ходя бы к родителям Нади, в Крым. Чем дальше вы будете, тем мне спокойнее. Паучиха уже положила на вас глаз, если пригласила назавтра в свой «швейный» клуб, но вы пока не заражены. Вы спокойно можете уйти и забыть все это как страшный сон.

— Я не оставлю тебя одного! — набычился Коля, словно ребенок, которого старшие отправляют спать, чтобы играть в свои «взрослые» игры, и сжал кулаки.

— Не будь дураком, Николай Васильевич! У тебя двое детей малых. Это и тебя касается, Надежда Петровна.

— Он прав, дорогой. Мы тут ему ничем не поможем. Это слишком опасно.

— Если вы не уедете, ребята, значит, моя жертва была бесполезной, как и жертва Леши. Хоть вы должны спасти свою жизнь. И никаких других вариантов я не допускаю. На работу, Надь, лучше даже не ходи. Пусть увольняют за прогул — не страшно. Собирайте манатки прямо сейчас, покупайте билет на самолет и мотайте отсюда, чтобы духу вашего тут к обеду не было. А я отвлеку её внимание и, улучив момент, убью тварь.

Синицыны мрачно молчали. В глубине души они понимали, что я прав и испытывали облегчение от данной мною индульгенции на бегство, но также они мучительно страдали оттого, что за их жизнь расплатится кто-то другой.

— Я отпускаю вам этот грех, — попробовал пошутить я. — Ступайте с миром, чада мои. А мне пора, — уже серьезно сказал я. — Полнолуние. Я должен быть ТАМ!

Синицыны не обратили внимания, а я ужаснулся последней фразе — она сорвалась с моих губ помимо моей воли. Что-то неодолимо тянуло меня ТУДА и это что-то заговорило моими устами:

— Только явившись туда, я спасу ваши жизни и жизни ваших детей. Это выкуп. И выкуп должен быть заплачен сполна.

И я понял, что это — чистая правда, хотя сказал это — не я, но кто-то другой моими губами.

Теперь только я осознал то, что Диана не случайно решила открыть свое «ателье» рядом с офисом, где работала Надя, и сделала заказ именно в её фирме. Не случайно, что первой жертвой проснувшегося голода этого адского чудовища стали не Синицыны, а другой человек, другая семья.

Она мне угрожала. А чтобы угроза лучше воспринималась, совершило убийства авансом и позаботилась о том, чтобы я о нем узнал. А потому, если я не приду в её новые апартаменты, погибнут близкие мне люди — и погибнут прямо на моих глазах, что несравненно горше.

И я сделал свой выбор. Пусть будет жертва. Пусть будет обмен. Но я ещё не сделал свой ход в этой партии. У меня ещё есть шанс отыграться, у меня есть время — самый дорогой в мире ресурс. ПОКА — есть…

3.

До Семеновской я добрался к двум часам ночи. Здесь, на востоке столицы, располагалось много бывших дореволюционных фабрик, складов, бывших производственных площадей, которые теперь сдавались в аренду и превращались в бизнес-парки. На территории одного из таких парков работала Надя, а буквально в пяти минутах ходьбы от её офиса (как, она мне подробно объяснила, впрочем, даже если бы я не знал дороги, ноги бы сами привели меня туда) — располагалось новое ателье «костюмерши».

Шаги гулко отдавали по пустынной брусчатке, вокруг — призраки зданий, с темными, как провалы пустых глазниц на мертвых черепах, окнами. Призрачный лунный свет прочертил тропу туда, откуда нет и не может быть возврата — в царство Аида, в царство Хель. Я шел стезей мертвецов — теперь только мне открылся подлинный смысл таинственных слов Соломоновых Притчей. Значит, вот она — какая, эта «стезя мертвецов»!

Границы лунной дорожки утопали в невесть откуда взявшемся белесом тумане. Но я не боялся сбиться с пути — в спину меня толкали знакомые мягкие «лапки», словно ветер надувал паруса корабля, разгоняя его прямо на рифы, населенные кровожадными сиренами. С каждым шагом я шел все быстрее, потом — бежал. Таинственный дом-ателье притягивал меня как магнит.

Я оглянулся — и увидел, как из тумана то тут, то там показываются силуэты каких-то призрачных фигур. Призраки! Призраки когда-то живших людей, их тени. В это лунную ночь, когда ночное светило полностью показало свой мертвенный скорбный лик, тени умерших можно было увидеть невооруженным глазом в ночном безжизненном безмолвии.

Мужчины и женщины — в античных тогах и туниках, в париках и кружевных жабо XVIII века, в набедренных повязках, изящных камзолах и сюртуках — все они молча стояли в пелене тумана, не в силах пересечь границу лунной дороги. Они смотрели на меня мертвыми глазами, как рыбы раскрывали рты, силясь что-то мне сказать, но я их не слышал. Но в сущности, мне и не нужно было их слышать. Все они хотели одного — чтобы я убил Чудовище.

Я словно Геракл спускался в подземный Аид, словно Тесей — в Лабиринт Минотавра, чтобы исполнить свою миссию — уничтожить мировое Зло. Но при этом я ощущал себя не Героем, подобным им, а Жертвой. Я — Орфей, что бессмысленно гонится за призраком Эвридики, неодолимо следуя навстречу свое страшной и бесславной кончине. Я — паук, что, предвидя и каждой порой своей кожи ощущая свою погибель, навязчиво ищет сети той, которая растерзает его без капли жалости и сострадания.

Эти мысли-ассоциации роились в моей голове как навязчивые мухи, но я упрямо шел вперед, вперед по лунной дороге, по «стезе мертвецов».

Наконец, я увидел трехэтажное здание с вывеской «Салон-ателье «Очарование». Рекламный щит гласил: «Только здесь сбываются все Ваши мечты». Кокетливая, модно одетая девушка на плакате вдруг лукаво подмигнула мне. Мертво стоявшие до сих пор манекены поманили меня своими пластмассовыми пальцами. Я был на месте.

Я посмотрел наверх и увидел, что где-то на третьем этаже, в темном окне то и дело вспыхивали какие-то серебристые огоньки.

Двери сами распахнулись, и я переступил черту.

В ателье не было света, но он был и не нужен — луна превосходно освещала его благодаря множеству больших окон, ни одно из которых не было занавешено шторами. Казалось, все внутри дома утопало в какой-то серебристой дымке.

«Ловчая сеть. Я внутри самой настоящей ловчей сети. Я хожу по ней, но не прилипаю, ибо я не насекомое, я — паук, спешащий на брачный пир по тенетам, заботливо сотканным паучихой-невестой. И бег его уже ничто не остановит».

Я знал, что это не мои мысли, но я не мог их не думать, как включенный и настроенный на одну волну радиоприемник не способен не принимать радиопередачи.

«Она там. Она ткет. Ткачиха. Мой ли погребальный саван или брачные одежды? Все равно. Это таинство. И к этому таинству допущен только я».

Я начал подниматься по лестнице. На втором этаже до меня стали доноситься тихие, но четко различимые звуки. Словно крутится веретено, словно стучит швейная машинка. Но не просто тихо, но — запредельно, словно звук откуда-то издалека, из-за ширмы из плотного материала, который задерживает и ослабляет силу звука.

«Это тень звука. Тень машинки. Тень веретена».

Я пошел на звук — он раздавался на третьем этаже, что под самой крышей, из комнат-мансард.

Я зашел в одну из них, но никого не обнаружил. Звук шел из другой, смежной комнаты.

Я встал в нерешительности, преодолевая силой воли навязчивые толчки воздушных «лапок» в область лопаток. Я знал, что там — сокровенное логово Паука, его святая святых, алтарь его проклятого всеми небесными богами, какие только существуют в мире, храма.

Я вслушивался в мерный стук иглы, в плавный скрип хорошо промазанного колеса веретена. И только сейчас стал различать, что это не механический шум, не технический звук работающих механизмов. Это удивительная, поразительно прекрасная и ритмичная мелодия. Танцевальная мелодия.

Не в силах больше сопротивляться давлению в спину, я сделал один шаг, другой, и встал в проеме, на границе запретной черты — горизонтального луча лунного света, который есть не что иное, как сигнальная нить. Стоит мне задеть её — и паук будет знать о том, что я здесь, и инстинктивно бросится на добычу.

Я вспомнил Гомера. Вспомнил удивительный поступок Одиссея. Проплывая мимо рифов с сиренами, он велел своей команде заткнуть уши расплавленным воском, чтобы те, не услышав пения сирен, не бросились в море и не погибли там. Но, одержимый любопытством, хитроумный Одиссей повелел привязать себя к мачте, чтобы услышать сладкое пение сирен и при этом остаться в живых.

Я был новым Одиссеем — я стоял у запретной черты и слушал божественную музыку, оставаясь живым. ПОКА — живым.

Движимый любопытством, я делал ещё полшага и заглянул ТУДА, в самую бездну и, взглянув, уже больше не смог шевельнуться, застыв как истукан.

В просторной комнате не было никаких швейных машин, никаких механических веретен. Там не было ничего, одна сплошная черная пустота. Совершенно непроглядная первозданная Тьма.

Но стоило полной круглой луне заглянуть в окно ТОЙ комнаты, как в её лучах я увидел сгусток тьмы. Чем больше становилось света, тем больше этот сгусток приобретал антропоморфный вид. Это был силуэт юной, гибкой, совершенно нагой девушки — без лица, но с длинными до пят густыми черными волосами. Одна важная деталь — рук у девушки было ровно ШЕСТЬ!

Девушка не стояла на месте, она пребывала в постоянном движении. Она двигалась изящно, грациозно, быстро и точно. Она — Танцевала!

Боже, что это был за Танец! Клянусь, что никто из смертных не видел и, надеюсь, никогда не увидит этого поистине божественного танца!

Под стремительный, быстрее частоты биения человеческого сердца, ритм она танцевала, не останавливаясь ни на мгновение. Призрачная тарантелла, но несравненно более динамичная и пластичная, буквально поражала воображение. Девушка так быстро передвигала миниатюрные ножки и ручки, совершая немыслимые пассы, так гибко извивалась каждой мышцей своего необыкновенно гибкого тела в страстном, захватывающем танце — что ей все гимнастки и танцовщицы мира, когда-либо жившие на свете, лопнули бы от зависти. Впрочем, язык здесь бессилен. Это то, что надо (вернее, НЕ НАДО!) видеть самому.

Отдаленно её пляску можно было сравнить с пляской бушующего пламени, раздуваемого сильным ветром, сквозняком. Но огонь всегда стоит на месте, он «танцует» только стоя, да и не может ветер дуть со всех сторон сразу, чтобы пламя колебалось сразу во всех направлениях.

А ОНА — могла.

Теневая девушка могла за долю секунды прогнуться назад и достать пальцами пола и в ту же секунду, подлетев в воздухе, и раз десять повернувшись вокруг оси, приземлиться и закрутиться как юла на месте — и это за одно мгновение, без пауз, без малейшей остановки! Впрочем, нет, описать это я не в силах!

Но это была не спортивная гимнастика. Танец был зажигателен, чарующ, отдаленно напоминая модные ныне латиноамериканские танцы, которые, впрочем, лишь тень ЕЁ Танца.

Плавные и легкие движения, в котором участвовали все части тела, каждое по-своему, были удивительно эротичны, притягательны, это был настоящий вихрь страсти, неведомый человеку.

Ритм нарастал. Привыкнув к скорости, к неистовой стремительности движений, я стал замечать, что то, что показалось мне танцем, в действительности — работа, работа не различимая глазу по причине стремительной быстроты совершаемых движений.

Молниеносными движениями шести рук и двух ног девушка делала что-то.

Потребовалось ещё некоторое время, прежде чем я стал различать — что именно она делала.

Комнату пронизывало множество лунных лучей. Девушка хватала эти лучи своими тонкими, ловкими пальчиками первых двух рук она ссучивала из них нити, наматывая их на локоть третьей и четвертой. От угольной черноты её рук, казалось, поглощавшей свет, нити на руке не были видны вначале. Пальцами пятой и шестой рук она сплетала нити, которые образовывали ткань, также терявшую свой серебристый цвет и становящейся невидимой. Затем она бросала готовую ткань под ноги и ногами кроила её — длинные острые когти-ножи на ногах, которые тоже я не сразу заметил из-за быстроты движений, разрезали нужные куски ткани, затем как иголки протыкали их в нужных местах. Пальцами же ног она сшивала их нитями, которые держала в правых руках. И все это она делала ОДНОВРЕМЕННО, с почти незаметной глазу быстротой!

Увы, человеческим языком это не описать. Работа и танец сливались в единое целое, в единое таинство, равное которому по притягательности я не видел и, наверное, не увижу уже никогда. Глядя на её движения, я теперь только понял смысл таинственной фразы из одного ведического трактата: «Шива созидает и разрушает миры, танцуя». Мне не требовалось особого усилия воображения, чтобы увидеть в этой живой, вечно движущейся фигурке теневой шестирукой девушки образ индийского вечно танцующего темного бога Шиву. Много рук у него, понял я, — это попытка в статическом изображении изобразить очень быстрое движение или, как теперь начинаю осознавать я, намекнуть на то, КЕМ ОН НА САМОМ ДЕЛЕ является.

В этом танце было все — и творение и разрушение, и жизнь и смерть, и сознательное и бессознательное.

«Брачная пляска паука. Кружево смерти» — эхом пронеслось в моем сознании.

Ритм все ускорялся, становился громче и зажигательней. Я не мог оторвать своего взгляда от этой чудовищно притягательной пляски смерти. Вечная пляска огня — весьма несовершенный образ для понимания того, что творила эта Черная Ткачиха, вечная Черная Вдова.

То ли ритм становился зажигательнее, то ли страстная пляска все больше распаляла меня, но в один прекрасный момент я почувствовал удивительную легкость во всем теле и перелетел прямо в центр комнаты, не задев сигнальной нити.

«Не бойся. Потанцуй со мной. Это так весело! Это такое наслаждение!»

Удивительное дело! Но каким-то мистическим образом я видел происходящее сразу с двух сторон.

Я — первый — по-прежнему как каменное изваяние стоял у запретной черты и видел себя со стороны, точнее, свою сумрачную тень, у которой тоже почему-то было шесть рук, которая двигалась в такт теневой девушке, в точности повторяя её движения, ничуть не отставая от неё, словно всю жизнь только и училась этому танцу.

Я — второй — не видел себя — первого. Я видел только нити, ткань, бешено мелькавшие, словно в трубе калейдоскопа, стены, потолок, пол, снова стены, потолок — и ни на мгновение не мог остановить этот оживший хаос, это воплощенное движение, эту безумную, пламенную пляску по осколкам вдребезги разбившейся реальности. Я второй понимал, что статический порядок — это иллюзия. Подлинная реальность — это бешеный вихрь, вечный танец Шивы и его возлюбленной Шакти, вечное созидание и — разрушение.

Огонь снедал меня дотла, возбуждение достигло своего пика, сердце готово было разорваться на куски — когда вдруг пляска остановилась.

Теневые фигуры, сделав последние пассы, остановились друг напротив друга.

— Ты пришел вовремя! — словно шорох осенних листьев, прошелестел теневой голос. — Одной мне никогда не доделать начатой работы!

— Я услышал твой зов, моя богиня, моя госпожа, — и не мог не прийти помочь завершить начатое, — эхом ответила мужская тень.

— Я знала это. Так было всегда…

— Ты устала, тебе пора отдохнуть. Усни в моих объятиях, упокойся навсегда.

— Не могу. Луна ещё не зашла, и я должна успеть показать тебе свой подарок, пока он ещё в видимом спектре.

Теневая девушка подняла руки и при свете луны я увидел серебристую тунику, настолько легкую, что она парила в воздухе, не касаясь земли, когда девушка отпустила её.

— Это твой брачный наряд. Возьми и одень его поскорее. Мои силы на исходе.

В самом деле, девушка заколыхалась, словно тень пламени свечи от дуновения сквозняка.

Внезапно я — первый — , наконец, очнулся от оцепенения. Что-то коснулось моего правого плеча. Я повернулся. И увидел призрачную фигуру, всю словно сотканную из искрящегося лунного света. Фигуру высокого и мускулистого воина в античной тунике, панцире и шлеме с серебристым гребнем. Он держал в своих руках зеркальный серебристый щит, на поясе висел короткий меч.

Он раскрывал рот, но я не слышал ни звука, но и без слов понимал, что он говорит. Его мысли также свободно входили в мое сознание, как вода в рыбью утробу.

— Смотри и запоминай. Она ослабеет, она утратит свои силы ПОТОМ, как сейчас. Не упусти свой шанс, отсеки голову Медузе, как это сделал в свое время я. В волосах её — твоя жизнь. В глазах её — твоя смерть. Не упусти, не упусти…

Я посмотрел на теневые фигуры — они соединились в призрачных объятиях. Девушка томно сползла на пол, не в силах стоять на ногах — не то от усталости, не то от охватившего её любовного трепета. А мужчина, уже облаченный в серебристую тунику, лег на неё.

— Только сейчас, — продолжал шептать призрак, — и больше никогда. Не упусти.

Луна между тем закатилась и теневые фигуры исчезли. Исчез и призрак. Я стоял посреди пустого, мертвого здания. Груды битого кирпича, грязь, мусор. Ветер гуляет, продувая мертвое здание насквозь. В соседней, мертвой и пустой, комнате, где сквозняк был особенно силен, причудливо танцевали неведомо как оказавшиеся здесь прошлогодние осенние листья. Ритмично хлопала недовыбитая рама. А в углу, в паучьей сети, соединились в любовной схватке два маленьких паучка.

Я вышел из разрушенного, пустого здания. Никаких витрин, никаких манекенов. На ступенях подъезда валяются обрывки кем-то выброшенных рекламных флаеров. Я подобрал один из них. «Духи «Очарование» — Запах воплощенной мечты».

На горизонте занимался рассвет. Часы показывали 04:10.

Глава 7. Паучья охота

1.

В полубессознательном, сонном состоянии я пошел «туда, не знаю куда». Хотя утро было ясным, воздух — прозрачным как слеза, в голове моей царил вечный полумрак — свинцовый туман сковывал мысли, чувства, желания, которые увязали в нем как в клейкой, плотной паутине.

Я шел, полностью углубленный в себя, когда внезапно чуть не стукнулся лбом о какой-то столб.

Я попытался его обойти, но «столб» сделал шаг в сторону и загородил мне дорогу.

— Поздравляю, товарищ Арсентьев, поздравляю, браво! — услышал я какой-то смутно знакомый голос.

Я поднял глаза и увидел, что «столб» — это не кто иной, как мой старый знакомый, высокий и широкоплечий как шкаф главный «терминатор».

— Отличная работа, Кирилл Андреевич! Просто шедевр! Мы рады, что не ошиблись, когда сделали на вас главную ставку!

Мысли ворочались в голове туго, со скрипом, как плохо смазанный механизм. «Шестеренки» упорно не хотели вращаться так, как им полагалось. Я никак не мог сообразить, как реагировать на эту ситуацию, что отвечать.

— Не понимаю… — распухший язык еле ворочался во рту, спекшиеся губы не хотели произносить слова.

— Что же здесь непонятного? Все идет по плану, вернее, даже опережая его. Мы думали, что ОНА возьмется за вас в последнюю очередь, приберегая, так сказать, на десерт, но оказалась, что мы сильно переоценили ЕЁ. Она не выдержала муки «любовной горячки» и решила опередить события. Впрочем, вижу, что вы неважно себя чувствуете, вам нужно подкрепиться, а потому — прошу! — он сделал приглашающий знак рукой и я без тени колебания, покорно, словно баран за пастухом, поплелся вслед за ним.

Мы вышли к тому самому бронированному мерседесу, в салоне которого я получал последний инструктаж.

Машина тронулась, а «терминатор» продолжал болтать — и конца и края не было видно его словесным извержениям. Это тем более было для меня удивительно, что раньше он был довольно сдержан, не позволяя показывать мне свои чувства. Лицо его всегда напоминало бесстрастную каменную маску. Сейчас я понимаю, что тогда его так вдохновил успех операции, превзошедший его ожидания, что он при всем желании не мог сдержать своего ликования.

— Когда пообедаете и поспите, все пройдет. Это нормально, Кирилл Андреевич. Вы ведь без малого простояли на своих двоих битых два часа, смотря в одну точку.

И, не дожидаясь моего ответа…

— Какова ОНА, а? Вот это я понимаю, вот это я понимаю! Шедевр! Настоящий шедевр гипноза! ОНА просто гений! Пять баллов! Мы могли бы только мечтать о том… Впрочем, обо всем в свое время.

Он говорил что-то ещё, но я уже не слушал. Я провалился в сон без сновидений.

Очнулся я на «своей» квартире. Я спал на мягком кожаном диване в одном белье, под теплым шерстяным пледом. Даже подушку под голову мне подложили — подумать только, какая забота!

— Мы не стали вас будить, Кирилл Андреевич, надеюсь, вы не против? Кстати, ужин готов. Прошу к столу. Заодно и отпразднуем наш успех, и побеседуем.

«Опять беседа, мать его!»

Стол был накрыт по-хозяйски белой накрахмаленной скатертью, он буквально ломился от блюд и напитков, преимущественно алкогольных.

Я никогда бы и ни за что не поверил, чтобы «терминатор» вдруг превратился в радушную домохозяйку. Даже в сказах нельзя превратить Кащея Бессмертного в Василису Прекрасную. Скорее всего, тут поработала приходящая домработница.

— Садитесь, садитесь, Кирилл Андреевич, не стесняйтесь! Будьте как дома! — «терминатор» говорил с туго набитым черной икрой ртом, одновременно наливая мне и себе водки из графина. — Кушайте, пейте, набирайтесь сил — они нам с вами ой как понадобятся сегодня ночью.

— Что вы имеете в виду? — я не доверял его такой очень уж подозрительной разговорчивости.

— Да ешьте, ешьте, а лучше сразу выпейте, в голове прояснится. Ну, как говорил мой коллега Штирлиц — за победу! За нашу победу! — и залпом выпил.

Я выпил вместе с ним, но не чокнулся. Водка оказалась холодной как лед и очень хорошей. Я закусил, хотя потребности в этом не чувствовал. В голове у меня действительно прояснилось, вдобавок проснулся поистине зверский аппетит. Я налетел на еду, как будто меня месяц не кормили.

— Ну вот и славно, ну вот и славно… — его стальной взгляд, угадывающийся за зеркально непроницаемыми стеклами очков, сопровождал каждый кусок, который я отправлял в рот. Даже сейчас он оценивал, прощупывал каждое мое движение, холодно, осмотрительно, трезво, словно перед ним был не человек, а подопытное насекомое.

— А знаете, профессор Арсентьев, мы ведь, в сущности, мало чем отличаемся друг от друга…

Я поперхнулся куском.

— Не удивляйтесь. Вы — доктор наук, ну, и я тоже. Ну ешьте же, ешьте, пожалуйста, не отвлекайтесь. Попробуйте вот этого пирога с осетриной. Фирменное блюдо Оксаны — не пожалеете. А пока вы едите, я буду болтать, не против?

Моего согласия не требовалось, а потому я проигнорировал его реплику, принявшись, однако, за пирог, который действительно оказался выше всяких похвал.

— Вы, дорогой мой Кирилл Андреевич, всю жизнь изучали древние религии, всяких там Иштар и Сетов, копались в древних текстах. Моя работа более прозаична — я всю жизнь изучал пауков.

Аппетит как рукой сняло. Я оставил недоеденным превосходный пирог.

— Я - доктор биологических наук, специалист по энтомологии, точнее, по арахнологии — науки о пауках, а ещё точнее — по их психологии — уверяю вас, она у них есть и очень развита. Пауки — одни из самых развитых животных на свете в своем классе («что-то мне эти слова напоминают…»).

Поймав мой недоуменный взгляд, он усмехнулся.

— Вы не смотрите, что я как «шкаф». Просто с детства любил заниматься своим телом, увлекался боксом, вольной борьбой, карате. Ну а попал в «органы», тут уж положение обязывало…

— Ближе к делу, — не выдержал я — мне было отвратительно это внезапно проснувшееся в нем словоблудие и самодовольство.

— А куда уж ближе? Пауки — моя любовь на всю жизнь, точнее, их поведение. О, Кирилл Андреич, Кирилл Андреич… Вы много не знаете об этих поистине чудных созданиях!

— Зато я знаю очень много об их любителях, точнее, любительницах, — огрызнулся я.

— А, вы о «чулане с пауками» и террариумах? Да, да, помню, помню… У меня тоже в лаборатории много было их… Хорошие были времена, золотые! Когда я уже вовсю работал в «органах», пришлось все это изрядно позабросить. Но вот всплыло это дельце и тут я единственный смог показать себя — я в точности предсказал поведение «Костюмерши» и сделал много далеко идущих выводов… Но обо всем по порядку. Даю руку на отсечение, вы недоумеваете, что я вам предложу на сегодняшнюю ночь, так?

Я кивнул.

— Видите, и ваше поведение я могу предсказать, оказывается, ха-ха. Ну, не буду тянуть волынку. Вам я предлагаю сегодня восхитительную прогулку, а точнее — охоту. Вы ведь, Кирилл Андреевич, знатный охотник, не так ли?

Я проигнорировал его.

— А охотиться, Кирилл Андреич, мы сегодня будем знаете на кого?

— Догадываюсь, — буркнул я.

— Ну, вот и чудненько.

— Только вот непонятно ещё, кто на кого будет охотиться — вы на НЕЁ или ОНА на вас, — злорадно усмехнулся я.

— Ну почему сразу «вы»? МЫ, Кирилл Андреич, МЫ с вами и будем охотиться!

— Вы что — издеваетесь надо мной?

— Ничуть, — уже серьезно, отбросив шутки в сторону, прежним металлическим голосом ответил он. — Сейчас или никогда. Либо мы ЕЁ, либо она НАС — другого не дано.

— Скорее, ОНА.

— А это ещё как посмотреть, как посмотреть, Кирилл Андреич, как посмотреть… Вы ведь о НЕЙ мало что знаете, как и о пауках вообще. А между тем психология у неё именно паучья.

— Не темните.

— Хорошо, как ученый — ученому, выложу карты на стол. Вы, наверное, уже догадались о том, зачем ОНА вас пощадила, зачем закусила не вами, а несчастным дизайнером из этой фирмочки.

Все внутри меня похолодело.

— И почему, призвав вас в свое «ателье» (кстати, теперь, надеюсь, вы убедились, что я был прав и никакого ателье никогда не существовало?), она также оставила вам жизнь?

Сухой комок подступил мне к горлу. Я весь подобрался, готовясь принять удар.

— Вы — её жених, вы — её самец, вас приберегли для спаривания.

— Чушь! — я стукнул кулаком по столу так, что зазвенели тарелки и стаканы. — Она же спаривалась со всеми своими жертвами! Она же заключала с ними «браки», в последнюю пятницу жизни каждого из них!

— Да, это верно, но не совсем, — с твердокаменным спокойствием ответил он. — Ни одной из своих жертв она не являлось в своем истинном облике, только в призраках, которые порождал их одурманенный под воздействием гипноза разум. А потому о реальном сексе между ними и говорить нечего. Секс, виртуальный секс, для неё — просто уловка, сеть, приманка. Ничего общего с оплодотворением он не имеет, как, простите за грубый физиологизм, мастурбация или просмотр порнофильмов. Это просто игра сексуального инстинкта, хотя она и доставляла ей колоссальное удовольствие, в этом — её пища, как для серийного убийцы пища — это наслаждение страданиями жертвы. Вас же ОНА приберегла именно для реального, физического оплодотворения. Почему? Не спрашивайте меня, не знаю.

— Хлипкое умопостроение…

— Наоборот, все очевидно. Пока вы там стояли, в этих развалинах, в гипнотическом сне, мы тщательно замеряли уровни излучения. Он зашкаливал, как никогда. Это могло означать только одно — ОНА была поблизости, ОНА была рядом. Для чего? Чтобы оставить вам свой ЗАПАХ. Ведь паук всегда точно идет по следу, ориентируясь на запах самки!

— Вы так говорите, будто она биологическое существо, а не призрак!

— Так и есть. Она самое что ни на есть биологическое существо, со всеми присущими ему органами, в том числе и репродуктивными.

Я расхохотался, но это его ничуть не смутило.

— Я бы на вашем месте не смеялся. Я, конечно, не знаю, ЧТО ИМЕННО вы видели в гипнотическом трансе, но догадываюсь, что это была проекция брачных игр пауков. Верно?

Смех застрял в моей глотке.

— Я… я… видел… танец, — против воли проговорил я, движимый нахлынувшим на меня дьявольским, сатанинским желанием. — Она… ткала… и плясала… одновременно. Она — Ткачиха… Дьявольски, божественно прекрасная ткачиха и… танцовщица…

Ещё минуту «терминатор» молча пилил меня взглядом, словно ожидая чего-то, но, наконец, не дождавшись, продолжил.

— Я так и думал, я так и думал… — задумчиво произнес он. — Паучиха, чтобы привлечь самца, совершает некие движения, словно пляшет по паутине. Это имеет свою цель — это сигнал, что она готова к спариванию, подает знак пауку, что она неопасна. Ведь в обычном, не «брачном» состоянии, она сожрет любого паука, который захотел бы прийти к ней в гости «на огонек». Кстати, а вы, случаем, не танцевали? Там, с НЕЮ?

— Танцевал… — эхом произнес я.

— Ну, вот видите, все логично. Самец, придя в гости к готовой к спариванию самке, также начинает танцевать, только уже с другой целью — тем самым он как бы говорит ей: «Это к тебе пришел не обед, а жених. Отложи пока на потом свой хищнический аппетит. Воспроизводство сейчас важнее питания». Тем самым он как бы программирует её на другую, не хищническую, модель поведения.

— Что не мешает ей потом его сожрать! — закричал я.

— Не мешает, но потом. Когда сексуальный экстаз проходит, когда оплодотворение совершено. Тогда в ней уже просыпается на время уснувший хищник. Но ДО этого, в момент совокупления, паучиха — кроткий ягненок. Она позволяет пауку делать все, что ему заблагорассудится. Кусать её, царапать, передвигать с место на место по паутине и так далее. Это называется в науке «каталептический транс».

Тут до меня, наконец, дошло, к чему он клонит, зачем он так развернуто читает мне лекцию по брачной психологии пауков!

— Вы хотите сказать, что…

— Да, да, это самое. Сейчас, милый мой Кирилл Андреевич, дражайший вы наш, золотой, именно сейчас ОНА СЛАБА КАК НИКОГДА! Она больна, смертельно больна любовной лихорадкой, ОНА беззащитна как котенок! И это, именно это, дает нам уникальный шанс изловить это животное, поймать драгоценный экземпляр в наш террариум!

— Постойте, — я схватился за голову, казалось, она вот-вот лопнет от переполнившей её информации. — Вы назвали её животным??? Но ведь вы говорили, что Костюмерша — женщина, с феноменальными способностями, но женщина! Я так понял, что про психологию паука вы говорили фигурально!

— Помилуйте, Кирилл Андреевич, чудак вы наш золотой! Какие ту могут быть аллегории? Да, она женщина — если я назову её мужчиной, пусть вы первый бросите в меня камень! Женщина, и, более того, Мать и Владычица своего многочисленного рода.

Кажется, мой мозг сейчас взорвется и его ошметки разлетятся по всей изящной, со вкусом обставленной кухне.

— Кирилл Андреевич, профессор, неужели Вы серьезно думали, что женщина, в смысле, человеческая женщина, сможет жить десятилетиями ПОД ЗЕМЛЕЙ, в тоннелях секретной ветки московского метрополитена?!

— Ка-а-а-а-ак????

— Ну, конечно же, вы не в курсе, а вам она не сказала — скрытная и лживая, как настоящий паук!

— Умоляю, расскажите…

— И не надо умолять. Вам рассказать можно, поверьте, я знаю, — он как-то странно и неприятно усмехнулся, одними губами. И я понял, он считает, что я уже мертв, покойник. — А теперь послушайте мою сказку, чудеснее которой нет ничего на свете.

Он достал из коробки пару ароматных сигар, подкурил себе и мне, и мы задымили. Он протянул мне бокал с восхитительно ароматным красным вином.

— Когда начали строить московский метрополитен, в 1935 году, уже тогда в умах наших старших коллег из НКВД созрел план помимо «обычного» метро построить секретную ветку, так называемое, «Метро-2». Сталин, не мне вам объяснять, историку, фанатично боялся трех вещей — заговора, революции и войны. Он не чувствовал себя в безопасности в Кремле, боялся на дачах, боялся ездить на отдых. Он носил немецкий бронежилет под кителем, никогда не выступал перед рабочими (другом которых его считали, хе-хе), по пути следования их Кремля в Кунцево у каждого куста дежурили люди «в штатском», все квартиры по пути следования заселяли сотрудниками НКВД. Так вот, Сталин дал добро на этот проект, чтобы в случае времени «Х» можно было удобно сбежать из Кремля. Его стали строить. Но странным образом, когда за шесть лет работы, к июню 41-года построили первую и главную ветку, пронизывающую Москву с запада на восток, Сталин ею не воспользовался по назначению. В критический момент, когда Москва почти пала под натиском гитлеровцев, Сталин в последний момент отменил свою эвакуацию.

— Насколько мне известно, он побоялся, что этим он проявит трусость и его убьют свои же соратники. И это стало переломным моментом в войне, — вставил я.

— Насчет переломного момента я, пожалуй, соглашусь, а вот насчет мотива — не все так гладко. Документы эти не рассекречены и вам простительно не знать. Когда готовили эвакуацию — скрытую, через «Метро-2», на конечную станцию в восточном направлении, за Балашихой, произошло нечто необъяснимое.

— Что именно?

— Дело в том, что Сталин ещё ни разу не успел воспользоваться своим детищем и, будучи как всякий тиран патологически трусливым человеком, он отправил пробный бронированный спецпоезд. С пулеметами и даже мелкокалиберными пушками на башнях, буквально нашпигованный солдатами спецвойск НКВД, вооруженными до зубов самыми последними образцами вооружения — и это тогда, когда на немцев бросали почти безоружных «ополченцев». Эти ребята будь здоров — мать родную пристрелят ради Хозяина. Так вот, в Балашихе долго ждали этот поезд, но так и не дождались.

В воздухе повисла гнетущая тишина. «Терминатор» явно наслаждался драматической паузой — видимо, он испытывал настоящее наслаждение рассказать историю, которую никому больше он рассказать не мог, не имел права.

— Поезд исчез вместе с пушками, пулеметами, солдатами с автоматами и гранатометами. Послали второй отряд, побольше, дали огнеметы — идеальное оружие в подземельях. Ничего. От третьего вернулся только один, некий товарищ Гоглидзе, какой-то родственничек Берии. Весь в липкой гадости, крови, слюне и моче. Руки тряслись, изо рта — пена, глаза сумасшедшие. Как его не резали и не били, выпытали только пару безумных фраз: «ОНА… ПАУК… МНОГО… РУКИ-ЛАПЫ… ЛЮДО-ЗВЕРИ и, наконец, ЯЙЦА». Понятно, его пустили в расход. Тоннель запечатали, предварительно пустив отравляющие газы. Эвакуацию отменили. Москва спасена. Гитлер остановлен.

Я не мог выдавить из себя ни звука.

— Кстати, может, теперь вы и догадались, почему Гитлер так навязчиво рвался именно к Москве.

Я уже ничему не удивлялся.

— Он тоже, как и я теперь, искал ЕЁ. В засекреченных документах СС, обнаруженных в подвалах Вольфшанце, были данные о ритуалах и человеческих жертвоприношениях каким-то существам, которые проводились в лагерях смерти. Этим существам поклонялся сам Гитлер и его команда — все члены секты «Анненэрбе». Верховным же жрецом был известный оккультист Гиммлер, он заведовал технической стороной дела и организовывал кормежку для этих существ из узников лагерей. По данным всезнающего фюрера, Мать этих существ обитала именно в Москве, в подземельях «Метро-2», о которых фюрер был прекрасно осведомлен. Это было, как ни странно, главной причиной вторжения в СССР. С помощью этого чудо-оружия он хотел поработить весь мир, ведь при желании она может вызывать массовые пандемии безумия.

— Теперь понятно, почему свастика нацистов удивительно похожа на паука… — я не верил своим ушам!

— Вот именно. ОНА знает, кого продвигать на первые посты в нужных странах, — кивнул «Терминатор».

— Но тут есть противоречие. Почему тогда Гитлер проиграл?

— Точно не известно, но, судя по всему, что он перестал играть по ЕЁ правилам и захотел сам владеть ею, покорить её, поэтому она сожрала его и его хлипкий Рейх с потрохами. Но это не важно. А важно то, что с тех пор «Метро-2» так и осталось мертвым проектом, все попытки проникновения туда оказались неудачными. Там — её царство, настоящее паучье королевство…

— Подождите, а как же существа? Кто они — пауки-переростки?

— По нашим данным, не совсем. По отрывочным сведениям — нам до сих пор не удалось добыть ни одного образца! — это не пауки, но и не люди. Я по ним между прочим защитил диссертацию, автореферат которой вы не найдете ни в одной библиотеке мира, потому что он — всего в трех экземплярах, и все в спецхране под грифом «совершенно секретно». Так вот, я придумал для них особый термин — «арахнатропы» — пауколюди. Как они выглядят, можно только догадываться, но судя по мутациям посетительниц ателье мадам Арины-Карины-Роксаны и прочая, прочая, это пауки с торсом человека!

— Мать честная! Что-то вроде кентавров?

— Да, но не всегда. Некоторые больше похожи на классических пауков, в них паучьи гены преобладали, некоторые — почти люди, только ведут себя как пауки. Кстати, неизвестно, сколько таких «людей» просочилось на поверхность и живут среди нас. Но то, что они есть — мы знаем точно…

«Терминатор» посмотрел на часы.

— Как бы ни была приятна беседа с вами, Кирилл Андреевич, но все имеет конец. Время подходит. Нам пора. Надеюсь, вы не против поохотиться на паука?

— В роли наживки?

— В очень важной, самой важной роли в нашей команде. В отличие от тех несчастных, что погибли в 41-м, у нас есть такое сокровище как вы. Вы — наша козырная карта в этой игре не на жизнь, а на смерть. И её «любовная горячка», конечно же. Против остальных тварей у нас найдется действенное оружие.

В это время дверь открылась и вошли остальные два «терминатора» вместе с двумя автоматчиками в хаки, с трикотажными масками на лицах, которых я про себя назвал «омоновцами», хотя никаких опознавательных знаков на их форме не было.

— Кирилл Андреевич, ваши руки…

Я молча протянул руки и позволил застегнуть наручники. Сопротивляться было бесполезно.

— Прошу, Кирилл Андреевич, нас ждет незабываемая ночь! — и беззвучно засмеялся одними губами.

2.

Мы вышли черном ходом. На улице нас уже ждал огромный автобус с тонированными стеклами.

Внутри автобус был до отказа набит крепкими ребятами в хаки и в масках, вооруженными до зубов, с армейскими рюкзаками, забитыми доверху — чем, оставалось только догадываться.

Главный «терминатор» велел сесть рядом с ним. Мы тронулись.

— Ну а теперь, Кирилл Андреевич, постарайтесь расслабиться, закрыть глаза и представить себе ЕЁ, — растягивая слова, тихим голосом произнес Главный. Впервые за все время нашего «знакомства», он снял свои черные очки и посмотрел мне в глаза.

Дикая дрожь, словно электрический разряд, сотрясла мое тело. На меня смотрели абсолютно белые, без радужной оболочки и зрачков, совершенно неподвижные глаза насекомого.

Я не смог произнести ни звука, крик застрял в глотке. В голове зазвенело что-то, словно меня огрели чем-то тяжелым, перед глазами закрутились радужные круги. Я почувствовал слабость, моя воля растворилась в его воле, и я готов был выполнить ЛЮБОЕ его предписание.

Веки наполнились неподъемной тяжестью и захлопнулись. Зато где-то в глубине сознания я увидел тонкую серебристую нить.

— Мы войдем через пятые врата, «ноль», «ноль», «один», «справа», «поворот», уровень «семь», поправка, «13 градусов», — я не узнавал своего голоса.

— Значит, она переместилась поближе к нам. Ну что ж, тем лучше, — где-то далеко услышал я голос «Главного».

Очнулся я уже в каком-то широком тоннеле. Лампы в проволочной сетке, как маяки, тускло мерцали посреди необъятного моря тьмы.

В голове — звенящая пустота, словно оттуда высосали все мысли.

Между тем, люди «в хаки» собранно, методично, тщательно экипировались — одели бронежилеты, какие-то шлемы-маски, которых я раньше не видел у военных — они полностью закрывали лицо, прикрепили на спины друг другу баллоны с кислородом.

— В Логове полно ядовитых галлюциногенных газов, — услышал я голос «главного терминатора» — опять где-то далеко-далеко.

Меня, видимо, никто экипировать не собирался. «Терминаторы» тоже остались, в чем были.

Помимо кислородных баллонов и обычного оружия, у некоторых «в хаки» были огнеметы.

Вооруженные — сколько их было, уже не могу припомнить, но где-то человек пятьдесят-шестьдесят, не меньше — окружили нас плотным кольцом. Главный «терминатор» держал в руке какой-то прибор, что-то вроде GPRS-навигатора, только на длинной ручке. На экране прибора отображалась карта.

— Далеко не расходиться. Я могу обеспечивать вам безопасность максимум в радиусе километра, — рявкнул он.

Затем первый из спецназовцев открыл люк и мы нырнули в кромешную тьму.

Шли без особых предосторожностей при свете фонарей, которые были прикреплены к шлемам солдат, как у шахтеров. Видимо, «спецназ» был уверен в своей безопасности. Я бросил взгляд на прибор «главного терминатора» и мне в голову пришла мысль, что он не просто определял наше местонахождение, но, видимо, каким-то образом отпугивал местных обитателей, скорее всего, ультразвуком.

Я быстро потерялся в лабиринте коридоров. Мы все время куда-то сворачивали, спускались в какие-то люки, проходили через железные двери — к каждой из которых у «терминаторов» неизменно были ключи.

Наконец, мы оказались перед дверью, которую солдаты распилили какой-то штуковиной, и оказались в тоннеле с рельсами, как в обычном метро, только без света.

Тоннель буквально утопал в каком-то белесом, резко пахнущем тумане, от которого у меня сразу закружилась голова.

— Готово. Мы на месте, — сказал «главный». — Теперь время спустить с поводка нашу гончую.

Один из «терминаторов» подтолкнул меня в спину, парни в «хаки» расступились, и я оказался впереди колонны.

Несколько минут простояли молча, без движения. Но никто меня не торопил. Ждали, когда «гончая» возьмет след.

Внезапно я ощутил знакомое прикосновение мягких воздушных «лапок» в области лопаток, в груди — знакомое ощущение приторного экстаза.

Я уверенно сделал шаг вперед — и уже не мог остановиться. Ноги сами понесли меня, словно я был сделан из железа, а где-то там, внутри белесой тьмы был спрятан мощнейший магнит.

Некоторое время я шел по железнодорожным путям, но с каждым шагом идти становилось труднее — ноги увязали в какой-то липкой и вязкой слизи, я все время спотыкался о какие-то предметы.

Потом я свернул в огромный пролом в стене, затем ещё в один. Тоннель пошел резко вниз.

То тут, то там стали показываться хлопья белесой паутины, незаметной, пока на них не падал луч фонаря. От обычной её отличало только то, что нити были толщиной с мизинец взрослого человека. Запах становился все сильнее.

«Главный» дышал мне в затылок. Я услышал, как он довольно хмыкнул.

Тоннель стал ветвиться. Проломы, ведущие в неизведанные бездны, стали попадаться чаще.

Внезапно из горловины одного из тоннелей слева я заметил какую-то фигуру. Когда мы подошли ближе, она призывно помахала мне рукой — это была Диана!

Вся в черном, плотно облегающем костюме на голое тело — практически нагая — , в неизменных больших солнцезащитных очках — она была само очарование.

Белоснежная улыбка блеснула в кромешной тьме, тонкий пальчик с длинным, накрашенным ярко-красным лаком ногтем, поманил меня во тьму. Я отчетливо услышал мелодичный игривый смешок.

А потом она с легкостью запрыгнула на потолок тоннеля и как ни в чем не бывало поползла вглубь. Я пошел следом.

Диана теперь стала являться мне постоянно. То она глупо хихикала во тьме, то показывала мне язык, то игриво трогала меня пальчиками, внезапно появляясь то справа, то слева, или паутинкой, как насекомое уцепившись за потолок.

Никто, кроме меня, её не видел, хотя «главный терминатор» как-то подобрался, помрачнел, на лбу четко обозначились глубокие морщины.

Наконец, он дал знак, и все остановились. Все трое «восставших из ада» стали о чем-то взволнованно шептаться друг с другом. Слов разобрать было нельзя — словно белесый туман поглощал звуки — , я различал лишь отдельные звуки, в основном, состоящих из труднопроизносимых шипящих, что-то вроде «вшрнхныщ», «мфртцшах», «хфрных» и т. д. Они были чем-то встревожены. Что-то явно шло не так, как они планировали.

Наконец, «главный терминатор» выругался русским матом — видимо, его язык не подходил для выражения отрицательных эмоций.

Он молча подошел ко мне, достал из внутреннего кармана пиджака пистолет и приставил к моему виску:

— Обращаюсь к тебе, Шеб-Ништурат, кончай шутить, слышишь? Не дури, иначе твоему… (поток грязных ругательств). Разве я не вижу, что ты водишь нас по кругу? Не на тех дураков напала! Либо веди нас напрямик в Логово, либо мы его прикончим — и тебе останется только слизывать его мозги с пола, слышишь?! Обмен, я повторяю, обмен! Мы оказываем тебе услугу, но и ты должна пойти нам на встречу! Уговор? Обмен!

Мое сознание окутывали облака тумана, ещё более густого, чем сам тоннель. Я с совершенным безразличием услышал легкий щелчок затвора пистолета. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Под дулом пистолета стояла лишь пустая оболочка, а я, я настоящий, целиком был С НЕЮ.

Где-то впереди сверху упал камешек.

Я перестал ощущать холодный металл у своего виска. «Главный терминатор» облегченно вздохнул. Видимо, он здорово перетрусил — пот катил с него градом, от него воняло.

Потом я вновь увидел Диану — на этот раз она ползла на четвереньках уже не по потолку, а по правой стене. На секунду остановившись, она оглянулась на меня и хитро подмигнула, после чего скрылась за поворотом.

Очередное ответвление тоннеля закончилось провалом. Мы спустились внутрь.

Тоннель сильно отличался от предыдущих — в нем уже нельзя было различить ни одного следа человеческой жизнедеятельности. Здесь не было ни ржавых рельс, ни обломков кафельной плитки, ни обрывков проводов. Стены тоннеля буквально лоснились от влажной, тускло-серебристой паутины. Слизи на полу теперь было столько, что даже «спецназовцы» в здоровенных армейских бутсах на прорезиненной подошве с шипами, поскальзывались, смачно матерясь сквозь зубы. Ходы были извилистые, а не идеально ровные, как раньше, как норы дождевых червей или муравьев, и разной степени высоты.

Наконец, тоннель стал стремительно расширяться, «потолок» поднимался все выше и выше, пока стены и потолок совершенно не исчезли из виду в мутной белесой мгле тумана.

— Сработало! Мы на месте, в самом Логове! — донесся до меня торжествующий шепот «главного терминатора». — Ну, Кирилл Андреевич, золотой вы наш, спасибо сказать вам будет мягко сказано! До сего дня человеческая нога не ступала на эту землю. Не будь вас, нас бы сожрали с потрохами ещё на спуске у первого кольца, а теперь мы, можно сказать, ступили в святая святых, в сокровенный алтарь Её Паучьего Святейшества.

Но я не сказал ни слова — слушая и против воли запоминая его слова, я не в силах был их осмыслить тогда, не то, что ответить на них. Но он и не ожидал от меня другой реакции.

— Так, живо, Лахташг, пойдешь вперед, будешь нести трос. Первое отделение за тобой, дальше я с Его Высочеством, потом второе, замыкает с третьи Хыштункт.

Один из солдат достал из рюкзака катушку с металлическим тросом с приделанными к нему рукоятками-наручниками на замках. Первый «терминатор» взял её конец, остальные — по порядку. Каждый замыкал себя «наручником» к тросу. За меня это сделал «главный».

В кромешном липком туманном мареве мы двинулись гуськом — и не мудрено, в той огромной пещере, в которой мы оказались, при совершенно нулевой видимости, потеряться было раз плюнуть. Но потеряться во мгле, как оказалось, было ещё меньшим злом…

Через пару сотен шагов я понял почему.

Из белесой мглы, справа от нас, словно «летучий голландец» выплыл прямоугольный остов.

Подойдя ближе, я увидел, что это остатки железнодорожного вагона — ржавые, рассыпающиеся в труху стальные колеса, стальные ржавые боковины.

Повинуясь какому-то безотчетному порыву, я бросился к вагону и буквально влетел в огромный провал во чреве вагона, до сих пор тускло мерцающий полосками покореженного металла — такое впечатление, что в бронированную стену вагона одновременно ударил с десяток артиллерийских снарядов.

Сильный удар слева — и я потерял равновесие. Но перед тем как упасть, я успел различить внутри в беспорядке лежащие скелеты в обрывках грязно-зеленой одежды и, кажется, пару кожаных сапог.

Чьи-то мощные руки, схватив меня «за грудки», с поистине нечеловеческой силой подняли в воздух — я не касался ногами земли.

— Твою мать, профессор, ты хоть понимаешь куда полез, падла! Загубить нас здесь хочешь, сука? Тварь! Думаешь, ОНА оставить хоть кусочек мяса на твоих тощих костях! — очки спали с лица «главного» и взгляд белесых насекомьих глаз буквально парализовали меня. Я никогда не видел его обычно бесстрастное лицо в таком гневе! Мне даже показалось, что я уловил печать страха на нем.

Я открыл было рот, но кроме сгустков слюны не смог выдавить ничего.

С минуту он смотрел на меня, а потом смягчился — видимо, осознав, что никакого злого умысла у меня не было.

— Что с тебя, идиот, взять? Ты думаешь, мы тут в детские игрушки играем? В паровозики? Лахташг за милю чует их ловушки! Стоит нам задеть хоть одну сигнальную нить — и п…ц! И тебе, падла, тоже живым отсюда не выбраться! И не надейся, понял? Хоть и сдохнешь после нас, а сдохнешь все равно — будь здоров!

Но убедившись, что я просто «овощ», он отпустил меня, и мы двинулись дальше. Только теперь он следил за мной в оба.

— Без фокусов, профессор, без фокусов, — то и дело шипел он мне в затылок.

Под ногами что-то постоянно хрустело, мы спотыкались о что-то тяжелое. Пару раз я натыкался то на кирзовые сапоги, то на ржавые искореженные автоматы, несколько раз даже на неразорвавшиеся артиллерийские снаряды, один раз провалился в воронку — но меня вытянули все сообща.

— Вот, значит, где их могила, мать твою, — просипел, словно рассуждая вслух сам с собой, «главный терминатор». — «Вся королевская конница, вся королевская рать…». Значит, все это время поезд был в центральном Логове, а не восточном, как мы думали. Недалеко, значит, уехали… Но дьявол ЕЁ побери, как же ОНИ умудрились протащить весь поезд на самый нижний уровень! Волоком что ли или пол прогрызали? И ведь стреляли ещё здесь, в самом Логове!

— Я думаю, ОНИ могла схватить их поезд целиком, обмотать паутиной, как муху, и тащить в Логово, как муравьи гусеницу, а вскрыли «консерву» уже здесь, — послышался сзади голос замыкающего «терминатора».

Но «главный» ему ничего не ответил, мрачно звеня рассыпанными кучами стреляных гильз. На локомотиве погибшего поезда виднелись страшные раны — вырванные «с мясом» оплавленные металлические жгуты красноречиво говорили обо всем без слов.

Сейчас мне страшно, когда я вспоминаю это ужасное зрелище — затянутый паутиной искореженный поезд, ломкие хрусткие кости под ногами, обрывки одежды, сапог, ржавое оружие и гильзы под ногами. Но тогда я тупо смотрел на все это, как баран на трупы зарезанных овец, не понимая, какое это имеет к нему отношение.

Белесая мгла позади нас постепенно поглощала изуродованный локомотив. Пройдя ещё пару сотен шагов и оглянувшись, никто из нас с уверенностью не мог бы сказать, что он вообще существовал, поглощенный со всех сторон этим липким и мерзким желудочным соком.

Наконец, впереди раздался торжествующий крик первого «терминатора». А затем он что-то зашипел и засвистел на своем странном и жутком языке, состоящем почти из одним шипящих и глухих согласных.

«Главный» занервничал и чуть ли не пинками подгонял меня вперед.

Хищный туман расступился, и я увидел коническую пирамиду, лоснящуюся от слизи, снизу доверху укутанную серебристыми нитями.

— Вот оно! Вот оно! Бесценное сокровище! — сладострастно зашептал «главный», словно обнаружил не лоснящуюся мерзостную гадость, между прочим, тошнотворно воняющую, но гору золота и самоцветов.

Он вплотную подошел к конусу. Осторожно, не касаясь липких нитей, он жадно обнюхивал его, словно собака-ищейка.

— Отличная коллекция! Отличная! Скоро, очень скоро! Почти готовы! — и, повернувшись к солдатам «в хаки», прошипел. — Кто пальцем тронет — пристрелю на месте! — в доказательство своих намерений снял пистолет с предохранителя. — Тут все в сигнальных нитях! Стоит тронуть — и всем нам хана! «Мама» крикнуть не успеете! Это и тебя касается, ботаник, и в первую очередь!

К «главному» подошел «первый» и они что-то стали обсуждать на своем жутком языке.

Но тут произошло что-то непредвиденное, думаю, и для них тоже.

Послышался треск, чмоканье и хлюпанье, словно кто-то стал давить сырые яйца.

Оба «терминатора» застыли в изумлении, не сводя друг с друга глаз. А потом…

С громким треском основание конуса лопнуло и вместе с волной невиданного зловония с диким визгом выскочили какие-то существа.

Меня что-то толкнуло в спину, я, не помня себя, стремительно подлетел к «главному терминатору» и впился зубами в его левую руку, в которой он держал прибор. Прибор упал на землю, и я успел пару-тройку раз ударить по нему ногой, разбивая вдребезги антенну.

В глазах взорвался сноп ярких искр. Я упал оземь и почувствовал, как меня бьют ногами по всему телу — по лицу, груди, животу…

Но это длилось всего секунд 5-10 — не больше. Мимо меня молниеносно пронеслись какие-то тени, удары прекратились.

Где-то вдали я услышал частый сухой треск автоматных очередей, грохот разрывов и ядреный солдатский мат. Рядом со мной что-то вспыхнуло и завоняло бензином. У самого лица упали черные солнцезащитные очки-зеркалки.

Внезапно все стихло.

А потом меня вдруг что-то стремительно потащило куда-то вверх — рука моя по-прежнему была намертво прикована к тросу. Я взлетел, крича от дикой боли в запястье — казалось, оно вот-вот оторвется ко всем чертям. Наконец, я врезался во что-то мягкое, словно упал, сорвавшись с троса под куполом цирка, со всего размаху на страховочный батут.

Чьи-то нежные, ласковые, заботливые ручки обняли меня, прислонили к чему-то теплому и мягкому, словно женская грудь, а потом…

Описать свои ощущения я не в силах. Теплая волна наслаждения — от пят до макушки, постоянно нарастая, пронзала каждую клеточку моего тела. Словно какой-то яркий фейерверк, но из ощущений, разрывался в разных частях моего тела, разнося взрывную волну по всем оставшимся частям. От наслаждения тело мое извивалось как червь, ребра готовы вот-вот порвать хрупкий кожный покров, а глаза вываливались из орбит. Я прикусил язык, чтобы он не попал в глотку, и я не задохнулся. Кости скручивались как веревки, мясо кипело, словно его бросили в крутой кипяток, от кровавого пота слиплись веки.

Не в силах терпеть больше эту страшнейшую пытку адским наслаждением, я засмеялся — так, что ужаснулся от звука своего голоса.

Глава 8. Паучья свадьба

1.

Комариный писк, мерзкий, не дающий покоя, комариное жало пронзает вены насквозь, высасывая остатки крови, я не могу подняться, нет сил прогнать гадкого комара!

Веки жжет огнем, словно к ним прикоснулись каленым железом, язык распух и оттого тяжело дышать — нос наглухо чем-то забит.

Ушло немало времени, прежде чем я смог кое-как поднять дрожащую руку и очистить глаза и нос от спекшейся крови.

Стерильно-белая комната, освещенная люминесцентными лампами, стерильно-белое постельное белье. С пятой попытки приподнявшись, я с трудом, морщась от боли, облокотился на спинку кровати. Голова кружилось и некоторое время я не мог остановить бешеную пляску перед глазами.

— Я - в палате? В больнице? — проговорил я, но никто мне не ответил.

Входная дверь в бокс наглухо закрыта. Окон нет.

Я ощутил смутную тревогу, какое-то животное беспокойство, словно зверь, осознавший, что он заперт в клетке. Сделав рывок, я рухнул с кровати на пол и едва не заорал от боли — пришлось до крови закусить язык. Встать на ноги я уже не смог — пришлось ползти на четвереньках. Еле дополз до двери — ничего. Ни дверной ручки, ни замка. ЗАПАДНЯ!

— Ну что ты так рано, спи ещё, спи-и-и! — донесся до меня шепот знакомого голоса. Я повернулся на звук и увидел в дальнем заднем углу — вентиляционную отдушину, откуда выползала на четвереньках Диана. Она была нага, как и я, и без очков — белесые немигающие насекомьи глаза, равно как и шевелящиеся как змеи волосы, придавали её лицу жуткий и отвратительный вид. Маленькими, но быстрыми, перебежками, как обычно бегают пауки, она прямо по стене добралась до моей кровати и блаженно растянулась, укутавшись длиннющими волосами.

Она была ленива, сыта и удовлетворена.

— Глупый, куда убежал? Да и зачем? Все равно некуда. Иди лучше, поласкаемся ещё! Или ты проголодался? У меня ещё много осталось…

Меня передернуло, когда я понял, ЧТО она имеет в виду.

— Я же сказала, что пощажу тебя. Брык ко мне, Кирюфка! Хочется ещё понежится с тобой.

Она как-то странно кивнула головой и прядь живых волос выстрелила в мою сторону — так метают паутину пауки-волки. С быстротой молнии волосы скрутили мне запястья и она потянула меня к себе. Я вновь утонул в тенетах нежных шелковых волос, руки мои растворились в мягких, нежных, таких необъятных грудях, а шесть её рук покрыли ласками каждый сантиметр моего тела…

— Все-х, не могу-х, замучила меня! — еле выдавил из себя я, чувствуя как бешено бьется сердце в груди, словно птичка, стремящаяся вырваться из тесной клетки. — Отпусти! Ненавижу тебя!

— Ладно, живи, хи-хи! Мне больше уже не надо, думала тебя порадовать… Ну, не хочешь как хочешь! — она перевернулась на спину и молчаливо уставилась в потолок.

— Я… могу идти? — наконец, произнес я.

— Если хочешь, иди. Но на твоем месте я бы подождала, пока СЕМЬЯ уснет. Ещё не все наелись. Я тебя специально закрыла поплотнее, а то найдутся желающие…

Живые волосы ласково окутали меня, словно самодвижущее, самонакрывающее своего владельца одеяло. Внутри образовавшегося кокона было тепло и хорошо. Я чувствовал себя словно младенец в материнской утробе.

Приятное тепло разлилось и внутри моего тела. Где-то далеко-далеко я услышал голос Дианы, несшую какую-то сущую околесицу с типично женскими «воркующими» интонациями в голосе:

— …Как все-таки удачно в этот раз вышло! Вылупились — и сразу было чем накормить всех. А то бывало половины выводка не досчитаешься, сжирают подчистую. Не всех удается спрятать. А тут и прятать не пришлось. И ты тут сразу. Нет, определенно, звезды сошлись в самую точку. Я, конечно, себе припрятала запасец, так что не волнуйся, не трону. Да и сыта я. Скоро новая кладка будет, надо все вычищать, надо навести порядок. Но это потом. Будет время. Ловко я придумала, да? Вот такая я мастерица. Но этого никто не ценит! Даже СЕМЬЯ… Ну что им ещё не хватает? Не ценят. Ну да ладно, я, в конце концов, мать. А ты спи, спи, тебе нужно восстановиться. Я тебя тут поерзала немножко, ну да ты не сердись. Зато жив-живехонек. А ты мне не верил! Слушал этого полоумного паучишку! Говорю, гнилой он человечишка был и в Семью он все равно бы не вошел, как и эти, НЕУДАЧИ. Туда им и дорога. А я сплету гнездышко ещё получше. Ты какие любишь цвета? Серебристые или бежевые? А обои? Знаешь, у меня идея — кладку сделать в самом низу, украсить их новым орнаментом, а ты можешь поселиться в каморке на седьмом уровне. Там замечательно. Два шага — и можно даже увидеть луну — там есть отдушина и луна часто заглядывает. Живи да радуйся… Давай кстати поспорим, сколько будет «иксов», сколько «игреков»? Ну да, можно и усложнить — добавить «зет-зетовых» и «ку». В последнее время, заметила, «зетовых» больше — хи-хи, сама тебе поддаюсь, подсказываю! Какая же я дура становлюсь, когда влюбляюсь! Ну с тобой у меня «зетовых» будет больше, у тебя гены — ого-го! Отличный материал. Прям визжу от восторга! Ну а ты, ты-то как считаешь?

От её кружевной обволакивающей как паутина болтовни голова моя отяжелела и я закрыл глаза.

Её лапки нежно окутали меня со всех сторон, как младенца в пелёнках, и прижали меня к мягкой нежной груди.

Последнее слово, которое я помню, это на разные мотивы повторяемое: «Какая же я дура! Дура! Дура! Счастливая дура!»

2.

Я летел сломя голову по серебристой дорожке. Ощущение — словно спускаешься с крутой горнолыжной трассы. Ветер свистит в ушах, волосы развеваются, дыхание перехватывает так, что трудно дышать, грудь разрывает чувство дикого, первозданного восторга. Я чувствовал себя каплей, растворившейся в необъятном океане необузданной стихии.

Черное ночное небо над головой и под ногами, скользкая, словно натертая маслом, дорожка и опьяняющее ощущение абсолютной свободы в груди.

Я закрыл глаза от восторга, но — о, чудо! — оказалось, что и без зрения я способен лететь, не боясь рухнуть в головокружительную бездну.

Один поворот, другой — дорожка двоится. Взял влево, крутой спуск, резкий подъем, теперь уже развилка из трех. Прыжок, переворот в воздухе — и теперь передо мной — сразу четыре пути. Но я не стал себя ограничивать — стремительно подпрыгнул вверх и — оказался на такой же дорожке, только уровнем выше!

Я не помню, сколько я скользил и не понимаю до сих пор, как я не боялся такой дикой скорости, как сердце мое не разбило тесные оковы грудной клетки и как, в конце концов, я не свалился куда-то в бездну. Одно могу сказать точно — на этой дорожке я чувствовал себя как рыба в воде, как птица — в воздухе, как опытный водитель за рулем хорошего автомобиля на скоростной автостраде. Я был в своей стихии. Я скользил — и скольжение составляла органическую часть меня, оно само было — Я. И от осознания этого я рассмеялся во всю мощь своих легких.

Смех отразился эхом. Неужели рядом горы? Собственно, а где Я?

Наконец, по левую и правую сторону дорожки я заметил причудливые серебристые же столбы. Как здорово было объезжать их или перепрыгивать через них! Словно хороший сноубордист, я огибал препятствия, не замечая их. И так бы, наверное, и проехал бы их все, но тут меня разобрало любопытство. Уж слишком много столбов попадалось по пути.

Тело послушно выполнило команду мозга, также незаметно, как оно слушается наших желаний «сесть», «встать», «повернуть туда-то» или «стоять». Словно бы и не было дикой скорости и свиста в ушах. Я остановился как вкопанный, нарушая все законы инерции. Словно бы никуда и не летел сломя голову, словно я вечно стоял здесь, у этого столба.

Ближайший ко мне столб оказался довольно высоким, с человеческий рост. Приглядевшись, я заметил, что это даже не столб, как мне казалось раньше, а что-то вроде перевернутой вверх ногами пирамиды. Серебристой пирамиды, тускло блиставшей при свете невидимой мне луны или звезд.

Стенки пирамиды оказались такими же, как и дорожки — сальными, скользкими. Сколько я ни пытался, забраться на неё не получалось. Зато я выяснил, что пирамида достаточно подвижна. При моих попытках подняться она медленно раскачивалась из стороны в сторону, словно ствол молодого деревца.

Наконец, после провала нескольких попыток, мне удалось найти выступ, а потом и ещё один.

Я поставил ногу на один из них, вторую на другой…

Но тут пирамида как-то судорожно затряслась, заколебалась и я, готов поклясться, услышал какой-то звук, напоминающий стон.

Я спрыгнул на дорожку. Но стон не прекращался. Я прикоснулся к выступу — руки мои окрасились кровью!

Пораженный этим открытием, я рванул руками серебристую поверхность — она оказалась мягкой на ощупь. Ещё, ещё — и вот у меня в руках обрывки серебристого, мягкого как шел волокна.

Я взглянул на пирамиду — и обомлел. В тех местах, что я очистил своими руками, я увидел человеческое лицо, точнее, его часть — помятый кровоточащий нос, который я принял за выступ, и отверстый беззубый рот с тонкими бледными, почти бесцветными губами. Из этого рта вывалился опухший синий язык.

Человек — если это был человек — задыхался. Он хрипел, с губ падала кровавая пена. Он пытался что-то мне сказать, извиваясь, как червяк на крючке рыболова. Делая последние усилия.

В самом деле! Червяк! До меня только сейчас дошло, отчего пирамида — вверх ногами. Человек висит вверх ногами — а его ноги широко раздвинуты — и каждая нога привязана к чему-то за отдельные веревки!

Матерь Божия! Я поднял голову вверх — и только теперь заметил, что серебристые дорожки — это нити-веревки — и они здесь повсюду — сверху, снизу. Они переплетаются, раздваиваются, растраиваются, а между ними, на них — висят эти нелепые перевернутые «пирамиды»-кульки из таких же нелепых и страшных фигур!

Я рванулся к «своей» и принялся что было сил рвать путы, чтобы освободить несчастного из серебристого плена. Но было уже поздно. Бедняга перестал извиваться и испустил дух. Несчастный задохнулся собственным языком.

Его лицо до сих пор стоит передо мной. Черные круги вокруг щелочек-глаз, застывшая гримаса боли и ужаса, ввалившиеся щеки, желто-пергаментная кожа лица-скелета с резко проступившими скулами, покрытое слизистой коркой с примесью запекшейся крови…

К горлу подступила тошнота. Я попятился назад, поскользнулся и — полетел в кромешную черную бездну.

3.

Проснулся я от удушья. Ничего не видя, но чувствуя каждой клеточкой лица опутавшие меня шелковистые нити. Большого труда мне стоило освободиться от них — все тот же живой покров из длинных черных волос Дианы.

Я свалился с кровати на пол и долго не мог надышаться.

Диана спала. Все в том же странном и со стороны ужасном насекомьем оцепенении она смотрела своими невидящими, широко открытыми глазами в потолок, и почти не дышала. Рот её приоткрылся и из ярко-красных губ виднелись белоснежные остренькие зубки. Она улыбалась во сне. И эта людоедская ухмылка не предвещала для меня ничего хорошего.

Решимость покончить с кровожадной ведьмой окончательно созрела у меня в груди. Не осталось в сердце ничего — ни страсти, ни жалости, один холодный расчет. Надо уничтожить ТВАРЬ, пока она не сожрала и меня. Ведь как знать, сколько у неё продлиться «брачное оцепенение», о котором говорил, судя по всему, уже мертвый «терминатор»? День, два, три? Сколько раз она способна спариваться, перед тем, как отложить кокон? Да и какой сегодня день? Сколько времени я провел в этой «комнате»?

Я решил выбросить все эти вопросы из головы и сделать главное. Я даже не думал в тот момент о том, как я выберусь из Логова, если убью её. Ведь эта комната с кроватью — я понимал это отчетливо — всего лишь иллюзия.

Главное — уничтожить хищную ТВАРЬ, не промахнуться, как в предыдущий раз. Ведь такого шанса мне (а, может, и никому более во всем свете!) не выпадет больше! Теперь я имею колоссальное преимущество перед ТЕМ разом — она крепко спит. Думать о том, насколько может крепко спать насекомое, мне не хотелось.

Но легко сказать убить, но как это сделать?

«В волосах её сила», — вспомнил я слова моего паукообразного доброжелателя.

Но у меня не было ни ножа, ни тем более ножниц. Да и будь они у меня, попробуй-ка подойти с таким оружием к ней! Даже сейчас волосы на её голове шевелятся, как змеи. Если не задушат, то уж точно разбудят свою хозяйку в момент опасности!

Пока я стоял в раздумье, как исполнить свой замысел, Диана всхлипнула во сне и сладострастно изогнулась телом. Бог ты мой, сколько же ЕЙ нужно, чтобы насытиться наконец! Впрочем, может быть как раз в этой дикой и необузданной страсти — мое (и не только мое) спасение.

Повинуясь нарастающему желанию (даже в этот момент она излучала поистине дьявольскую привлекательность, привлекательность, не основанную на внешней красоте, хотя назвать её некрасивой нельзя — тело у неё — тело богини), я подошел к постели и ласково провел рукой по её телу.

Тело подалось, ответив на ласку. Я продолжил, не оставляя без внимания ни сантиметра её восхитительно нежной, бархатной кожи, покрытой еле заметными шелковистыми волосками. От губ до грудей — все ниже и ниже.

Сладостная истома волной прокатила по всему её телу. Но ОНА не проснулась, что на её месте сделала бы любая другая женщина. Впрочем, ОНА И НЕ БЫЛА женщиной.

Я смутно припомнил, что самки пауков — уж не знаю, точно ли ОНА из их рода или только принимает на себя такой облик — в состоянии любовного экстаза почти полностью неподвижны, почти парализованы — самец может передвигать её по паутине, как мебель, и она ничего не способна сделать. Премудрая природа таким образом нейтрализует хищнический инстинкт паучихи в самый важный момент в её жизни, чтобы ничто не смогло воспрепятствовать деторождению. А если это так, то, может быть, если…

И тут у меня в голове созрел ПЛАН.

Никогда в жизни я не делал и, наверное, не сделаю того, что я делал тогда. Вся жажда жизни, что теплилась в моей душе, вся ненависть к этой гадине, которой поистине нет названия, вся страсть к мести за друга и благородное желание спасти других, потенциальных жертв её хищничества… Все это слилось в один страстный порыв, неразрывно смешавшись с настоящим желанием ЕЁ тела, вылилось в поток ласк, которыми я, словно паутиной, опутал её.

Не буду приводить подробностей. Несмотря на откровенность моего правдивого рассказа о встрече и борьбе с чудовищем в женском обличье, об этом я писать не могу. Мне неприятно вспоминать, но в тот момент сплав желаний был таков, что моя кровь буквально кипела в венах, взор заслонял розовый туман, глаза жег липкий пот страсти, поэтому в тот момент мне было все равно.

Когда ЕЁ блаженство приближалось к пику, я замедлил темп, продлевая её удовольствие. Конец её удовольствий мог означать и МОЙ личный конец. Судьба несчастных любовников паучих всех разновидностей не выходила у меня из головы даже в эту сладостную минуту. Но у меня было, в отличие от них, одно преимущество — они были рабами инстинкта, заставлявшего делать это вопреки здравому смыслу, а я… Я был человеком, разумным существом, обладающим знаниями, я мог предвидеть последствия моих и, главное, ЕЁ поступков!

Она закатила свои невидящие глаза, вцепившись потными ладонями в спинку кровати, до крови закусив губы. Я взглянул на её перекошенное страстью лицо, на хлопья розоватой пены, выступившей у уголков губ, и только сейчас заметил, что до этого агрессивно шипевшие волосы-щупальца успокоились и, наоборот, как ласковые кошечки стали льнуть к моим рукам. Я нежно провел руками по ним, пропустив их через мои пальцы, и кожей почувствовал, как сладострастно они завибрировали.

И только тогда во всей полноте мне открылся смысл таинственных слов: «В волосах ЕЁ сила»!

Я стал нежно массировать волосы, как никогда до этого не делал, вложил в эти нехитрые движения всю силу моей страсти. Волосы затрепетали ещё сильнее, обвивая, словно лианы стволы деревьев, мои руки ещё сильнее, требуя все больше ласк. По телу Диана прокатились новые волны наслаждения. Она закричала от восторга.

Продолжая делать то, что начал, я стал постепенно разделять волосы её на две пряди — они не сопротивлялись, целиком отдавшись моей воле. Затем я неспешно стянул обе пряди в толстый жгут — и снова — ничего. Волосы с восторгом отдались той игре, что я затеял.

Затем, соединив оба жгута у основания шеи, я перекинул их на грудь и стал постепенно затягивать узел, одновременно продолжая массировать и ласкать их.

Диана хрипела и трепетала на кровати от сладострастного восторга. Ноги и руки её бились в любовной дрожи. А между тем я затягивал узел все туже и туже, сам изнемогая от наслаждения — наверное, в волосах был какой-то яд, как это водится у многих пауков. Ребра, казалось, трещали от бешеных ударов сердца, я задыхался, словно делал марафонский забег, от щипавшего глаза пота я смежил веки, но — о, чудо! — даже сквозь закрытые веки я прекрасно видел, что делаю, что происходит вокруг.

Когда узел был готов, я стал стягивать пряди волос все сильнее и сильнее, но тут сказалось действие яда. Мышцы отказывались повиноваться, словно на костях моих — вареное мясо. Я задыхался. Пальцы предательски дрожали и мне трудно было сохранять вертикальное положение, словно я по какой-то прихоти природы вновь превращался в беспозвоночное.

В этот момент я отчетливо понял — это конец. И холодок пробежал по моим венам. Сил затянуть узел у меня не было, а иначе закончить этот кошмар — нельзя. На мгновение мысль моя прекратила свое течение и все застыло. Я словно наяву увидел, что будет дальше.

Я бессильно упаду на подушки её такой необъятной груди, завершу начатый акт звериной, нечеловеческой «любви» и те же самые волосы, что так ласково льнули к моим рукам, из «кошечек» превратятся в удавов, а приготовленная для НЕЁ петля — станет моей. И я присоединюсь к бесчисленному сонму паукообразных рабов бесчеловечной госпожи, кровожадной матери демонов, паучьей богини Шеб Ништурат, словно посланной на землю самим Адом в возмездие за наши грехи. А потом будет «террариум», потом будет какая-нибудь «черная вдова», которая сожрет мою заключенную в паучью тельце душу под сладострастным взором этой ТВАРИ.

Внезапно словно кто-то коснулся моего сознания. Я почувствовал, как яркая точка света, словно фейерверк на полночном небосводе, разорвалась в моем мозгу. Я смог открыть глаза и ощутил в груди, в руках, во всем теле поистине нечеловеческую силу.

Чья-то могущественная воля без всяких слов, одной мысленной командой приказала мне завершить начатое, и я что было сил затянул петлю…

Длинные ногти отчаянно впились мне в спину, разрывая не только кожу, снимая полоски мясо. Кровь хлынула во все стороны. Но дикая боль, возможно, спасла меня от худшего — от хрипа, от видения её перекошенного страданием лица. Я потерял сознание и мой разум погрузился во тьму.

Не знаю, сколько времени я провел в забытьи. Очнулся от жжения в правом плече, словно к нему прикоснулись раскаленным докрасна железом, словно желая поставить мне клеймо. Я закричал от боли и открыл глаза. Глаза прорезал невероятно яркий свет — свет, граничащий с тьмой.

«Дай руку. Они близко» — промелькнуло у меня в голове.

Я протянул руку и что-то горячее, жгучее взялось за неё и резко потянуло меня куда-то в сторону.

От боли я буквально сходил с ума. Теряя сознание, находясь у тонкой грани между реальностью и миром грез, я увидел того самого светящегося юношу в античных доспехах, в высоком шлеме с плюмажем на гребне, с зеркальным щитом на левой. Но теперь у его пояса висела отвратительная отрубленная голова чудовища, с огромными бесцветными — без зрачков и радужной оболочки — глазами, в которых навсегда запечатлелся лютый нечеловеческий ужас, и целым ворохом мертвых змей вместо волос.

«Ты должен выжить, как я. Ты должен написать, как обо мне».

Молнии-мысли, в последний раз осветив полночный небосклон моего сознания, погасли, и разум мой окончательно погрузился во тьму.

Эпилог. Сизиф

Узкий бокс. Зарешеченное окно. Вечно отсутствующая входная дверь. Вечно горящий люминесцентный свет в длинном как кишка коридоре. Железная с панцирной сеткой кровать. Давно прохудившийся ватный матрас. Стерильное постельное белое, ещё пахнущее крахмалом. Деревянный стул и стол. Кипа исписанных бумаг на столе. Скрюченный в три погибели старик, седой как лунь, с серебристо-ржавой колючей щетиной на морщинистом, как печеное яблоко, лицо. Быстро-быстро пишет огрызком карандаша что-то мелкими, витиеватыми печатными буковками.

В бокс вошли двое в белых халатах.

— Так вот он какой, ваш знаменитый «Писатель»… Хм, интересненько, очень даже интересненько…

— Да уж, Виталий Константинович, «Писатель» у нас — единственный в своем роде экземпляр. Уникальный объект для изучения. Докторские по нему только и защищай!

Первый наклонился к уху второго и тихим шепотом произнес:

— И вы не боитесь, при нем-то?

— А что боятся? Ничего обидного здесь нет. Да и невменяем он. Он все равно ничего не слышит. Полностью глух, равно как и слеп.

— Правда? А как же он, позвольте узнать, пишет?

— По памяти. На ощупь распознает лист бумаги и пишет. Удивительно, но всегда ровно. Посмотрите, какие у него строчки!

Первый бросил беглый взгляд на лист бумаги.

— В самом деле! Как по линейке… Не боитесь оставлять ему карандаш?

— Ничуть. Мы наблюдаем за ним уже многие годы. Ни одного буйного приступа не замечено. Спокоен как удав. Только если не давать ему писать, забьется в угол, натащит туда все, что попадется под руку — подушку, матрас, хламье — и будет сидеть без движения. Кормить и поить придется силой, да и в туалет…

— Понятно. А так сам ходит?

— Ходит. Как по часам — и на обед, и на ужин, и в туалет, и на прогулку. Спит сразу после отбоя. Спокойно. Поэтому немного пошли ему навстречу.

— Понятно. Диагноз?

— Маниакально-депрессивный психоз на почве арахнофобии.

— Ш-што?

— Да, я понимаю, что вы скажете. От арахнофобии с ума не сходят. Но я этого и не утверждаю. Я говорю, «на почве». Понятно, что арахнофобия — это только триггер, который катализирует развитие невроза. Этот старик — моя большая находка. Оказалось, что психоз с такими отклонениями мало изучен и… В общем, отличный материал для докторской.

— Понимаю. И где ж вы откопали это сокровище?

— О, Виталий Константинович… Это целая история, в которой много «белых пятен».

— Расскажите, хотя бы вкратце.

— Да, подробнее можете ознакомиться в его истории болезни, если вам так интересно. Но если совсем вкратце, то нашли его прямо на улице.

— Что вы говорите!

— Да, лежал этот… товарищ прямо на дороге. Весь в крови — у него были глубокие резаные раны на спине, словно кожу лоскутами снимали — видимо нашлись «добрые» люди в первопрестольной, над больным человеком издеваться. Не слышит и не видит ничего. Документов, естественно, никаких. Сначала отправили было в «травму», а потом куда его? Родственников нет, жилья нет, да и заметили, что больной он на всю голову. Пытается ползать по стенам, представляете — на лету ловит мух и ест их! Ну и тараканов тоже. А пауков, как почует, так весь трясется, а потом с каким-то отвращением давит всмятку и орет во всю глотку. Вот и отдали его к нам, в кащенку.

— Как же вы поставили ему диагноз, если он глухонемой?

— А вы почитайте, что он пишет!

Между тем старик, закончив исписывать очередной лист, с каким-то ненормальным вожделением посмотрел на следующий, словно до смерти голодный хищник на свою добычу, молниеносно схватил его и принялся лихорадочно писать.

Первый подошел и посмотрел через плечо старика и вслух прочел:

«Загадочная смерть Алексея Ершова, моего лучшего друга и бывшего однокурсника, как это ни удивительно, не стала для меня совершенной неожиданностью…»

— Уж которую тысячу раз пишет одну и ту же историю. И вот что удивительно! Ни разу ни одно слово, ни одна запятая из рукописи в рукопись не меняется! Даже грамматические ошибки! Словно испорченный принтер печатает один и тот же текст. Или, скажем, паук ткет одну и ту же паутину! Сизиф, да и только, приговоренный вечно делать одну и ту же бессмысленную работу, с той лишь разницей, что этот «сизиф» ограничен сроком своей жизни.

— Сизиф? Хм. Интересная аналогия. Если мне не изменяет память, Сизиф чем-то крупно насолил олимпийским богам…

Второй хмыкнул.

— Сизиф заковал в цепи бога смерти Танатоса и люди перестали умирать. А потом, когда его за это ввергли в царство смерти, умудрился оттуда сбежать. За этот двукратный обман смерти он и был наказан — вечно катить каменную глыбу в гору, а когда та скатывается обратно, продолжать этот бесполезный и бесконечный труд.

— Да уж, ну и фантазия была у греков…

— У нашего «Писателя» не слабее. Судя по его исповеди, он умудрился обольстить и задушить саму богиню смерти, которая почему-то обитала в несуществующем «Метро-2», а потом сбежать оттуда, от возмездия её паукообразного народа, причем при помощи как вы думаете кого? Самого Персея — ну того самого, что отрубил голову Медузе-Горгоне!

— Ха-ха-ха! Вот это история!

— А я про что? Я всегда утверждал и утверждаю теперь, что психически больные люди необыкновенно одаренные, только их одаренность имеет болезненный, непродуктивный характер — настоящий «сизифов труд». Но в этом пациенте это проявляется особенно сильно. Другие невротики просто занимаются бесполезными делами. Например, один мой пациент просчитывает, сколько будет весить самолет, если его построить из хрусталя, из гранита, из железобетона. Сколько для всех этих типов самолета тогда понадобиться топлива и проч. Другой — все думает, что было бы, если бы Наполеон не пошел войной на Россию в 1812 году или построил флот и напал на Британию или даже США. Третий — вырабатывает универсальные признаки, по которым можно определить, ведьма эта женщина или нет… Но в этом «Писателе» сизифова составляющая проявляется не в пример острее, более ярко выражена. Это, что называется, «чистый», а потому и наиболее ценный для науки, случай. Об этом я и напишу в диссертации. Я даже название придумал под его случай — «синдром Сизифа». Аналогия такая. Помнишь, виниловые пластинки из нашего детства? Если поцарапать пластинку, игла проигрывателя не может двинуться дальше, а заедает и воспроизводит один-единственный фрагмент записи. В детстве нас это немало забавляло. А теперь представь, что такая царапина — в его мозгу, — тут второй указал на старика. — Что-то в его прошлом оставило в его сознании глубокий, травматический след. И на этот «след» он постоянно и натыкается, не в силах перешагнуть через незримую черту, отделяющую «до» от «после». Кошмар воспроизводится многократно. Но этот старик нашел блестящий выход — он преодолевает кошмар, записывая его. Это ещё одна составляющая моей теории — преодоление невроза через творчество. Ведь он никому не может поведать о своем горе, вот он и пишет. И достигает «катарсиса». Помнишь, теорию старины Фрейда? Только у него через сновидения и исповедь это выходило, а у него — через письмо. И вот тебе ощутимый результат — пациент спокоен, а, значит, невроз полностью контролируется сознанием.

— Ну что ж, Леонид Игнатьевич, вам все карты в руки. Уверен, что у вас все получится. А что с беднягой теперь будет?

— Я думаю, ничего плохого. Посмотрите на него — ведь он счастлив, переживая одну и ту же историю. Ведь, в конце концов, он бесконечно побеждает свою злую ведьму!

— Изумительно!

— Ну и к тому же ему тут все же лучше, чем на улице. Сыт, одет, обут, крыша над головой, уход, прогулки на свежем отдыхе — что ещё нужно одинокому старику? Да и мы нашего «Писателя» не обижаем. Да он и послушный, в отличие от некоторых «наполеонов» да «гитлеров». Можно сказать, у нас с ним «эквивалентный обмен». Он помогает мне, а я, как могу, ему.

— И все же, кроме шуток, какое в этом наслаждение, не понимаю? Ну, в «сизифовом труде»? Пусть он убивает эту ведьму, но она же все равно, как чертик из табакерки, появляется вновь!

Вместо ответа второй молча кивнул в сторону выхода.

— Поймешь, когда прочтешь этот опус.

Доктора вышли. Но старик не обратил на них никакого внимания, продолжая свой бесконечный сизифов труд.

КОНЕЦ.

Оглавление

Часть первая. Тенета

  Глава 1. Восемь самоубийств

  Глава 2. Диана

  Глава 3. Дневник Алексея Ершова

  Глава 4. В логове Паука

Часть II. Петля

  Глава 5. На крючке

  Глава 6. Ткачиха

  Глава 7. Паучья охота

  Глава 8. Паучья свадьба

Эпилог. Сизиф Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg