«Твоя случайная жертва»

Твоя случайная жертва (fb2) - Твоя случайная жертва (Без серии) 640K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ульяна Соболева

Ульяна Соболева Твоя случайная жертва

ГЛАВА 1

Три широкие белоснежные, мраморные ступени, словно сделанные из льда, отражали потолок и стены, и меня саму, пока я поднималась в офис холдинговой компании «Сириус. Рэд. Альянс», выйдя из лифта. Я впервые оказалась в таком огромном и шикарном здании, впервые меня пригласили на собеседование в такую огромную и серьезную фирму. Сжимая в руках папку с эскизами для рекламы, я нервно кусала губы. На диванчиках в холле расположилось пять человек. Скорей всего конкуренция здесь бешеная и передо мной сюда пришли на собеседование куча народа. Включая вот этих. Выберут какого-то молодого очкастого айтишника вроде парня с косичкой на бороде и татушкой на шее, а не меня блондинку со «смазливой физиономией» и с отсутствием «глубины», как мне сказали на прошлом собеседовании. Но самым главным аргументом был цвет моих волос.

«А почему вы удивлены, что вас не взяли. Вы девушка, да еще и блондинка».

В просторном таком же белоснежном холле с светло-серыми диванами меня встретила миловидная девушка с очень длинными ногами, в брендовой шикарной одежде и лицом с обложки журнала. Она походила на робота — идеальная, красивая и неживая.

— Добрый день. Добро пожаловать в «Сириус. Рэд. Альянс». Вам назначена встреча?

— Да. У меня собеседование с Виктором Георгиевичем. Я от Людмилы Павловны.

— Эммм…мне это ни о чем не говорит, — ее обложечное лицо растянулось в улыбке и припухшие губы обнажили совершенно белые зубы. Подведенные черным глаза в данном процессе не участвовали и оставались холодными и равнодушными как у робота, — но вы садитесь и обождите. Виктор Георгиевич скоро освободится и пригласит вас в порядке очереди.

Я села на широкий, мягкий диван, посмотрела на телевизор, висящий под потолком и взяла журнал с полочки стеллажа. Сидела я там очень долго, начала болеть спина и ягодицы. Я прошлась несколько раз по холлу, поглядывая на «робота», но та была занята какими-то звонками и металлическим голосом сообщала кому-то время встречи.

Неожиданно в холл ворвался мужчина низенького роста с блестящей лысиной и круглым брюшком. Его клиновидная борода подрагивала, когда он бросился к стойке, за которой восседала девушка-робот и нервно рявкнул так, что та подпрыгнула на месте.

— Лера! Иван Данилович поднимается. Убери всех из холла. Быстро! Он не в духе! Все собеседования переноси. Возьми номера телефонов, эскизы и пусть едут домой. Сейчас не до этого. В темпе, Лара, в темпееее!

— Да-да, Виктор Георгиевич, я все сделаю.

В эту секунду я поняла, что собеседования мне ждать придется еще сотню лет. Робот с миловидной улыбкой сказала, что меня наберут и встреча состоится в другой день. Что я могу оставить свои эскизы она передаст их Виктору Георгиевичу. Где-то слева открылись двери лифта, лицо Лерочки тут же оживилось и даже глаза заблестели. Она вся вдруг затрепетала, обратилась в слух и зрение у нее дрогнул острый подбородок и нижняя губа. Я тоже обернулась и … мне стало не по себе. В холл вошел высокий худощавый мужчина, в черном элегантном костюме, со светлыми волосами, зачесанными назад. Его хищный профиль четко выделился на фоне белых стен. Уверенной походкой он прошел через холл, а за ним целая свита пронеслась шлейфом. И вместе они скрылись за двустворчатыми серыми дверьми кабинета. А мне показалось, что мое сердце колотится где-то в горле…и я еще не поняла почему, не осознала окончательно. Только руки похолодели и ноги. Как будто я его уже где-то видела…

— О. Мой. Бог! Что же это такое делается!

Я перевела взгляд на Лерочку, а та, прикрыв рот руками, смотрела на экран телевизора в этот момент она окончательно выглядела живым человеком:

— Дом горит…взорвался из-за утечки газа…какой ужас!

Я перестала дышать и чувствовать себя живой. Это был мой дом. И в нем осталась моя шестилетняя дочь.

* * *

— Ксения Романовна, — я резко приоткрыла глаза и тут же подскочила на кушетке, увидев Дмитрия Сергеевича — врача Вари. Сон пропал мгновенно, испарился. Осталось только ощущение насыпанного в глаза песка и дикое волнение внутри.

— Операция прошла успешно — ваша дочь будет жить.

От облегчения чуть не закричала, но встретившись взглядом с доктором поняла, что радоваться рано.

— Идемте ко мне в кабинет поговорим.

На ватных ногах пошла следом за хирургом, оперировавшим Варю. Из ниоткуда появилась медсестра.

— Ксения Романовна, может обезболивающего?

Я отрицательно качнула головой.

— Нет, я потерплю. Все нормально.

— Давайте хотя бы сменим повязку, — медсестра бросила взгляд на мою обожжённую руку.

— Я потом сама сменю. Спасибо за беспокойство.

Мне еще предстояло оплатить саму операцию, пребывание в больнице и расходы по лекарствам. Конечно цены никто не озвучивал и все условно бесплатно, но я знала, что надо искать деньги даже несмотря на то, что Дмитрий Сергеевич хороший знакомый брата лучшего друга моего покойного отца.

И я не знала, чем заплачу…все сгорело. Абсолютно все. Мои сбережения, вещи, электротовары. На счету пару тысяч и золотые сережки, и колечко с маленькими бриллиантами — подарок отца матери на свадьбу. Они стали моими, когда мне исполнилось шестнадцать. Наверное, мне придется их продать. О том, что буду делать дальше я еще не думала. Никто не думал, что так выйдет и что из-за утечки газа взорвется здание жилого дома, пострадает столько людей.

Нам пытались говорить о помощи государства и местных властей, но мне было не до этого. Я думала только о дочери. Молилась чтоб она выжила, а все остальное не имело никакого значения.

Мы вошли в кабинет врача, и я присела на стул, и Дмитрий Сергеевич сел на против меня, устало снял шапочку и положил на стол. Опустил маску с лица.

— Ожоги очень серьезные, но жизненно важные органы не пострадали. Малышка сейчас введена в искусственную кому и набирается сил. Ей предстоит еще не одна операция по пересадке кожи и не один месяц на восстановление. Вам потребуются силы и…и финансы.

Я вскинула голову и стиснула пальцы в кулаки.

— Знаю, что все очень сложно, что сейчас у вас нет возможности платить. Я вас торопить не стану, Василий просил, чтоб я сделал все возможное и я обязательно сделаю. А вы пока, — он не знал, что именно добавить, что я пока… а я пока еще не осознала до конца, что у меня нет дома и нет абсолютно ничего кроме сумочки, с которой я ушла устраиваться на работу, документов и проездного. — вы пока поезжайте до…поезжайте отдохните и наберитесь сил. Примите успокоительное, посоветуйтесь с адвокатом возможно вам положена компенсация…хотя эти сволочи не выплатят ее в ближайшее время.

Меньше всего меня сейчас волновал именно этот вопрос.

— Когда Варя откроет глаза? Когда я смогу ее увидеть?

— Думаю завтра вас ненадолго впустят в реанимацию. Я проведу вас. Сегодня ей нужен полный покой.

Он замялся, не зная, что еще сказать. А я почувствовала себя бедной родственницей, которая навязала своего ребенка незнакомому человеку, да еще и не может оплатить его услуги. Когда я ехала в скорой вместе с дочерью в неотложку врачи говорили, что она не выживет, что с такими ожогами ее не спасут и что мне надо молиться. Я набрала Андрея Васильевича…последний раз мы говорили с ним, когда умер папа. Еще несколько раз он звонил мне на домашний, но я никому не отвечала. Когда сказала, что случилось он тут же попросил обождать его звонка.

За Варенькой приехала частная скорая и увезла ее в ожоговый центр, где работал хороший знакомый семьи Шороховых. На сотовом было около десяти пропущенных звонков от Андрея Васильевича.

— Какая у вас группа крови?

— Третья положительная.

— Плохо…Нам нужно делать малышке переливание и нужна четвертая отрицательная. Что насчет отца ребенка? Скорей всего такая кровь у него.

— Но…у Вари нет отца.

— Я понимаю…У многих на сегодняшний день нет отца, но биологические отцы есть всегда и к ним можно обратиться за помощью. Ей понадобится донор и возможно не только крови. Если покупать, то…сами понимаете какие нужны будут деньги. Лучше попытать найти отца девочки и …

— У Вари нет отца. Я зачала ее методом искусственного оплодотворения от неизвестного донора.

Густые брови доктора слегка приподнялись. Он в недоумении посмотрел на меня. Да, я знаю, что молодая, симпатичная и могла найти себе парня…я все знаю. Это вы ни черта обо мне не знаете! Не знаете, что от одной мысли о мужских руках на моем теле меня начинает лихорадить и бросать в холодный пот.

— Ясно…что ж тогда это лишние расходы и поиски нужного донора. Мы подумаем об этом чуть позже. Будем решать проблемы по мере их возникновения.

— Позвольте мне остаться с ней… я посплю на скамейке, я готова на что угодно мыть бесплатно полы, выносить судно, пожалуйста…

— Только давайте без истерики, Ксения, — врач строго на меня посмотрел, — от кого, но от вас я ее не ожидал. Возьмите себя в руки. С ребёнком все будет хорошо. Да, надо время, да нужны операции, средства, но никто не опускает руки, и вы не опускайте. Мне жаль, что вы попали в такую ситуацию. Но здесь свои правила и позволить вам остаться я не могу даже ради Андрея Васильевича.

— Но она такая маленькая…ей всего шесть. Она придет в себя, испугается…

— До «придёт в себя» еще есть время. Поезжайте отдохните.

Сказал, как отрезал и подал мне стакан с водой. Я судорожно сделала несколько глотков и мне показалось, что в горло набилась зола и пепел. Вспомнила как пыталась ворваться в горящее здание, как чуть не сошла с ума от отчаяния, как молила Бога, чтоб он сжег меня, а не Варю и заорала от облегчения, когда ее вынесли из здания и врачи сказали, что она жива.

* * *

Когда я вышла из кабинета мне хотелось закричать, заорать от бессилия, от ощущения полной безнадежности и понимания, что я как загнанное в угол животное не знаю, что мне теперь делать и куда бежать.

Зазвонил мой сотовый и я нажала на кнопку, даже не глядя кто это.

— Ксюхааа, черт! Наконец-то! Боже! Где ты! Я увидела в новостях! Где Варя?

— Женькаааа, Женяяяя. Ты приехала?

— Нет. Не приехала. Ты плачешь? О Господи… скажи, что у вас все хорошо. Скажи, я прошу тебя.

— Не хорошо. Варя пострадала в пожаре. Светлана Аркадьевна сгорела, трое соседей с этажа мертвы. Варя чудом осталась жива…но она в тяжелом состоянии. Только что сделали первую операцию…Женяяя, там все сгорело. Все. Ничего не осталось. Даже ниточки.

— О Боже! Что я могу для вас сделать? Я переведу денег. Сама приеду скоро. Постараюсь все закончить побыстрее. Ты поезжай ко мне у соседки возьми ключи от квартиры — она там мои фиалки поливает, я позвоню предупрежу, чтоб она дала тебе. Не стесняйся пользуйся там всем, вещи, деньги в тумбочке в письменном столе. Там немного, но на пару дней хватит.

Она быстро тараторила мне в ухо, а я как отходила от онемения, я начинала понимать масштабы произошедшего и меня начинало трясти как в лихорадке. У нас с Варей ничего нет. Мы остались ни с чем…Но самое страшное я могла потерять саму Варю. Смысл моей жизни, единственное, что у меня осталось на этом свете.

— Донор нужен для Вари. С четвертой отрицательной…Ума не приложу за что браться и где искать. Голова не работает.

— Ксень…а может отца ее поискать? Я бы могла свою Соньку попросить. Она ж знает все и картотека у нее под рукой.

— Не надо…Не хочу знать кто это.

— Не в данной ситуации! Не важно кто он его всегда можно заставить или уломать помочь твоей дочери. Она сейчас самое важное.

— А если он алкаш какой-то или наркоман?

— Ну наркоманы донорами не становятся.

— Прошло почти семь лет. Все могло измениться.

— Ты ищешь причины не искать. Почему?

— Потому что ВАРЯ МОЯ! Потому что так задумано изначально, что я ей и отец, и мать. Не хочу, чтоб какой-то…чтоб знал о ней.

— Ладно…ладно ты успокойся, поезжай ко мне, отдохни. Я постараюсь побыстрее приехать, и мы подумаем, что делать дальше. Насчет работы ты съездила?

— Да…но не доехала. Светлана Аркадьевна…, - я вспомнила что пожилая соседка, сидевшая с Варей, сгорела и мне стало не по себе, слова застряли в горле, — а ведь ее больше нет. Она сидела с Варей… и Вари могло больше не быть! Женяяя, Вари могло не быть, понимаешь?

— Тшшш…тшшш, моя хорошая, понимаю. Возьми такси и поезжай. Тебе надо поспать, хотя бы час. Давай. Мы поговорим обо все утром.

ГЛАВА 2

Он снова напился…Обещал, что не будет, обещал, что мы все начнем сначала и обманул меня. Я ждала его до одиннадцати вечера пока не поняла, что отец не придет. Точнее не хотела понимать, отказывалась, хотела верить, что он сможет начать другую жизнь после смерти мамы. Что вот сейчас все изменится…или, нет, вот сегодня, когда он так искренне плакал и клялся перед портретом мамы, что это последний глоток водки. Врал ей, себе и мне.

И ничего не менялось. Точнее менялось, но ненадолго, до очередного запоя. А ведь он был совсем другим, когда не пил. У него была искренняя широкая улыбка, не было мешков под глазами и одутловатости на лице. Я бы дала ему меньше лет, даже невзирая на седину в волосах. Иногда мне снилось, что мама еще живая и они вдвоем такие молодые и красивые держатся за руки. Смеются, оборачиваясь ко мне счастливые, молодые. Потом я вспоминала их именно такими. Потом когда не стало и папы…

Смерть мамы его сломала, просто убила…Ей ведь не было еще и сорока, столько планов, идей, фантазий. Мы мечтали, что поедем в Европу после ее дня рождения…Они деньги собрали. Но не поехали. Все эти сбережения на похороны пошли и на памятник. Маму сбила машина. Вот так просто она стояла на остановке, а какая-то пьяная двадцатилетняя тварь на полной скорости вылетела с дороги на своем джипе и уничтожила десять человек. Мама оказалась среди них. У нее не было никаких шансов выжить она скончалась на месте. Папа запил после суда, после того, как мрази, которая напилась или нанюхалась наркотиков дали всего четыре года из-за якобы смягчающих обстоятельств и принятия антидепрессантов. В на самом деле отсидит пару лет и выйдет условно досрочно. Ее отчим, крутой олигарх, купил ей такую роскошь — не сидеть пятнадцать лет за убийство десяти человек, а отделаться легким испугом. И все молчали…точнее многие молчали, деньги затыкают рты даже скорбящим, а большие деньги затыкают рты всем. Отцу только не смогли заткнуть. Он не взял. Ни копейки. Но что его голос против всех остальных. Он траекторию машины высчитал до мельчайших подробностей, скорость, тормозной путь, восстановил аварию по секундам, видел вину молодой гадины, а доказать не мог. Его это убило. У меня не стало не только матери, но и отца. Фактически он существовал, но его не стало.

Мне исполнилось восемнадцать. Я все еще верила в чудеса, занималась музыкой, рисовала эскизы одежды. Мечтала стать модельером. В университет поступить не смогла. Хотела на художника-архитектора. Всего лишь один экзамен. Рисунок. Я, когда увидела, что там кувшин с яблоком — обрадовалась. Ведь умела рисовать портреты, картины пусть и самоучка, и в художественную не ходила. Когда пришла списки смотреть кто поступил — меня там не оказалось. Не поступила я. Проревела весь день стыдно было домой идти к отцу с матерью. Такой простой экзамен провалить…Они все были уверены, что я поступлю. Мама испекла пирог ждала меня с хорошими новостями. А потом оказалось, что за поступление надо было сто долларов отдать. У нас таких денег не было. Тем более долларов.

С учебой не сложилось. Пришлось искать где подработать, а я умела только петь, играть на фортепиано и рисовать. Милка, моя бывшая одноклассница, которая всегда была пронырливой как ее папа имеющий свой бизнес, накануне моего дня рождения сказала, что найдем мне работу с моей смазливой физиономией, голосом и светлыми волосами я себе найду кучу работы.

Она имела ввиду одно, а я совсем другое. Но на провокационную съемку она меня таки притащила. У Милки всегда были какие-то гламурные знакомые из богемы. На этот раз знакомому фотографу была нужна модель. Сама она, естественно, фотографироваться не стала. Я позировала в трусиках и в лифчике, получила небольшую сумму денег, а через неделю мои фотки украсили обложку местной газетенки. Отец надавал мне пощечин и напился вдрызг.

— Шлюхой решила стать? Продавать себя решила? В следующий раз в порно снимешься? Мать бы…мать перевернётся в гробу…Да ну тебя…ты ты…

Он ничего больше не сказал пошел на кухню, достал бутылку, стакан, соленый огурец и напился так, что упал под стол и пролежал там до самого утра, а я плакала у себя в комнате и рвала на клочки проклятую газету.

ЕГО я встретила у нее дома. Милка жила в центре города в новостройке. У них была шикарная трехкомнатная квартира с двумя балконами с окнами прямо в городской парк. Весной там цвели деревья и от красоты и запахов захватывало дух. Не сравнить с нашей облезлой хрущевкой, где я вечно боролась с тараканами, заклеивала дырки в линолеуме и таскала пьяного отца на себе с коридора в комнату, подтирая после него вонючие лужицы на полу.

— Сдай его в богадельню или в вытрезвитель пусть скорая отвезет.

Милка, сморщив нос, стояла у меня однажды в коридоре и всем своим видом показывала насколько ей мерзко находиться в моей квартире. Наверное, в тот момент я ее возненавидела за это брезгливое выражение лица. Друзьям можно многое простить пока они принимают нас такими, какие мы есть, пока нам при них нечего стыдиться, но едва стоит появиться стыду — дружбе приходит конец. Она не терпит лицемерия. И если откровенность заставляет краснеть и стыдиться себя, то дружба давно завонялась как гнилое мясо, а может ее никогда и не было.

— Он мой отец! Ясно? Никакой богадельни и вытрезвителя! Ты б своих отдала?

— Конечно. Заграницей везде так делают или берут им няньку. Фу! Как ты это терпишь?!

— ОН! МОЙ! ОТЕЦ!

С тех пор Милочка ко мне домой не ходила. Обычно звала меня к себе.

Ее отец был каким-то начальником. Я особо никогда не вникала кто и чем занимается. Мне это было неинтересно. Он обычно вежливо с нами здоровался и закрывался в своем кабинете. Мать Милки вечно была занята масками и массажами, йогой, диетами и к нам почти не выходила. А в тот день Милка притащила меня к ним на обед. Я не отказывалась так как была вечно голодной. Дома у нас в холодильнике валялся только лук и черный хлеб. Иногда стояла бутылка самой дешевой водки и мешочек солёных огурцов. От голода меня шатало и пару раз я почти теряла сознание.

Мы ели на кухне, а ее отец и его гость обедали в просторной зале.

ЕГО я увидела на балконе. Он курил и чуть сощурившись смотрел куда-то вдаль с балкона Милки. А меня потрясла его внешность. Нет, в нем не было ничего особенного, ничего такого, что можно назвать красотой в привычном смысле этого слова…Он не был похож на актера или певца. Но тем не менее привлекал взгляд и оторваться было невозможно. Светловолосый, очень высокий, худощавый с прямым островатым носом, широкими скулами, великоватым ртом с тонкими губами. На его смуглом лице сильно выделялись яркие бирюзовые глаза… Они словно жили своей жизнью. Он посмотрел на меня и все…Этого было достаточно, чтоб к моим щекам прилила краска, чтобы они стали пунцового цвета и мне захотелось одновременно и сбежать, и никогда не двигаться с места, чтобы он смотрел на меня вечно. Я никогда не была обделена вниманием мальчиков…но еще никогда сама ни на кого не засматривалась. Это случилось впервые в тот день. Меня ударило током и трясло потом весь вечер от простреливающих разрядов бешеного притяжения. Да, многие не верят в любовь с первого взгляда… и я не верила. Пока не увидела его.

Когда вышел с балкона и прошел мимо меня, я замерла, как вкопанная с тарелкой в руках.

— Как странно, а почему вы не ужинаете с нами? — гость вдруг обернулся и взглянул мне в глаза, — Алексей Владимирович отчего ваша дочь и ее подружка не сидят с нами за одним столом?

Подмигнул мне, и я ощутила, как дух захватило.

— Ну дык зачем им с нами сидеть у нас свои разговоры, а у них свои.

Показалось круглое, трехподбородочное лицо Алексея Владимировича. Он зыркнул то на меня, то на Милку.

— Ну как скажете. Хотя женское общество всегда украшает любую беседу и любой стол.

Они удалились в залу, Милку позвала мать, а я долго смотрела вслед светловолосому идеалу, а потом заприметила рояль. Как странно — Милка никогда не занималась музыкой и у нее есть рояль, а я играю только в музыкальной школе и иногда у Милки, но у меня никогда не было фортепиано.

Подняла крышку и тронула пальцем подставку для нот. Пальцы сами нашли клавиши и тихо заиграла музыка, вступление к «Евгению Онегину». Только в голове стоял образ не Евгения, а незнакомца с пронзительными бирюзовыми глазами.

— Потрясающе играешь, малышка, — голос зазвучал у самого уха, и я вздрогнула, но не обернулась, увидела отражение в крышке рояля и задержала дыхание.

— Играй, я посмотрю, как твои пальчики двигаются по клавишам. Мила, ты не рассказывала, что у тебя есть такая талантливая подруга.

От волнения я сбивалась, но продолжала играть. От него пахло умопомрачительным парфюмом, сигаретами, выпивкой и… и чем-то недостижимым. Роскошью, другой жизнью, деньгами и властью. От него пахло мужчиной и…любовью. Я считала что если у нее есть запах, то он именно такой.

— Ооо, она очень талантливая.

— И красивая.

Снова задержала дыхание и посмотрела на него в отражение. Какой же он…какой же он необыкновенный. Таких не бывает на самом деле. Таких только в рекламе показывают или в журналах, которые лежат в комнате матери Милки.

— Да. Она даже снялась на обложку газеты.

— Серьезно?

— Милааа! Нет! Не смей!

Но подружка уже несла номер газеты с моей полуголой фигурой на обложке. Она сунула журнал в руки гостю отца и тот тихо присвистнул.

— Само совершенство. Вы рождены стать королевой красоты.

Накрыл мою руку своей и о этого прикосновения я полетела в пропасть так быстро, что в ушах засвистело.

— Кто? Ксенька? Та куда ей. Матери нет, а отец алкаш. Модели образованными быть должны, а она даже в универ не поступила.

Я ее даже не слышала… я только на него смотрела, открыв рот. Каждое слово от него как феерическая инъекция самого сумасшедшего наркотика, меня вело от комплиментов, внимания, мужской близости. Весь вечер гость провел с нами, а я впервые не хотела сбежать от Милки домой. Я не учла только одного — он так же нравился и ей. Когда я пошла в туалет Милка ждала меня снаружи и с шипением втащила обратно.

— Не заигрывай! Он мой, ясно?

— Я… я и не думала.

— Думала. Еще как думала. Я вижу, как глаза горят. Так вот запомни таким, как он, такие как ты не нужны. Лучше домой иди, Ксеня. Пора тебе уже за папочкой лужи подтереть!

Я оттолкнула ее, впечатав в стену. Бросилась к двери, но в коридоре меня поймал гость.

— Куда?

— Домой!

Пробормотала я и стянула лёгкое пальто с вешалки.

— Я отвезу, — глаза блестят в темноте как у хищника, а мне нравится этот блеск, я ощущаю эту волну сумасшествия, ворох бабочек в животе, дрожь во всем теле. Наверное, вот так влюбляются с первого взгляда.

В машину Гостя я садилась под взглядом Милки, полным ненависти, презрения и зависти. А ведь завидовать должна была я…Тому что она осталась, а я… я не должна была вообще выжить после этой прогулки с чудищем…Потому что люди на такое зверство не способны. То, что он со мной сделал…человек сделать не мог.

ГЛАВА 3

Земля забилась мне в рот, в уши, за пазуху и мешала дышать. Хрустящая, безвкусная и вызывающая позывы тошноты. Не знаю, как я оттуда выбралась и теперь пыталась откашляться, выплюнуть комья грязи. Мне не было страшно, мне не было больно. Я ничего не ощущала. Только понимала, что надо куда-то ползти, чтобы выбраться, а потом бежать. Ведь чудовище может быть где-то рядом.

Я все вспомню потом, позже, уже в больнице. Потом мне будет страшно, больно и холодно. А сейчас я встала на подкашивающиеся ноги и босиком, шатаясь шла к дороге. Я помнила, что она была где-то недалеко и слышала звуки проезжающих машин. В голове шумело. Я много выпила. Вкус алкоголя и чего-то соленого оставался на языке и во рту вместе с хрустом песка или земли. Я от чего-то плохо видела. Все расплывалось и казалось, что я смотрю на мир сквозь узкие щелочки.

Упала уже у самой дороги и…перед глазами вспыхнул яркий свет. Это была проезжающая мимо машина, которая не остановилась. Я так и не знаю кто подобрал меня на той автостраде, где нечеловек выбросил меня после того, как поразвлекался. Пришла в себя уже в больнице. Встать не смогла было очень больно. Я покрутила головой и увидела медсестру.

— Ооо, спящая красавица пришла в себя. Борис Маркович, прынцесса с дороги очнулась. Давайте я ей обезболивающее уколю.

— Подожди.

Передо мной появился врач, склонился ко мне и посмотрел в глаза, оттягивая нижние веки.

— Да, пришла в себя. Тебя родители не учили, что смешивать наркоту и алкоголь — это чревато?

Я хотела ему ответить, что не пью и не принимаю наркотики, но не смогла.

— И кончать с собой таким способом тоже чревато. Можно выжить, например. Ты б вЕнки порезала или повесилась. Че уж там.

Я не понимала, о чем он говорит. Смотрела ему в лицо, слышала, но ничего не понимала. Кто хотел покончить с собой? Я? Да я трусиха ужасная, я бы никогда не причинила себе вред…Тогда.

Он отошел от моей постели, и я услышала женский голос.

— Думаешь она сама это сделала?

— Меньше думать надо. Нож там и нашли, девка пьяная, наркотой накачанная, трахалась видать, потом ее хахаль бросил, а она решила с собой покончить.

— А синяки? А разорванная одежда? Ты ж дежурил ночью и все видел. Он же ее…

— МОЛЧАТЬ! Никто и ничего не видел. Я принял пациентку с ножевым ранением в живот, без следов насилия на теле, с алкоголем и наркотиками в крови. Это все, о чем тебе надо думать, Света!

— Какой же ты…

— Человек. Я че-ло-ве-к! Жить хочу, есть хочу, телек смотреть, разговаривать. И ты хочешь. Так вот запомни все что я тебе сказал и повторишь потом, когда надо будет.

— Тебе угр…

— Просто скажи правду. Ту, что я тебе озвучил.

Когда он ушел Света подошла к постели и, склонившись ко мне, тихо сказала.

— Бедная малышка…не дадут они нам правду сказать и ублюдок не получит по заслугам. Мразь…выйдет сухим из воды. Давай хоть обезболю тебя.

Она вколола мне что-то, и я уснула. А когда проснулась очень громко кричала. Мой собственный крик меня разбудил. Только я не помнила что именно мне снилось.

* * *

— Меня изнасиловал мужчина, потом ударил ножом в живот.

Следователь оставался совершенно безучастным и что-то записывал в блокнот.

— Какой мужчина? Как его зовут?

— Я не помню, как его зовут. Он был в гостях у Авчинниковой Милы. Мы с ней учились вместе.

— Вы это уже говорили в прошлый раз. А мы, в свою очередь опросили и Милу, и ее мать, и ее отца — никаких гостей, кроме вас, у них в тот день не было. Но они сказали, что вы пили шампанское, а потом поехали куда-то праздновать, где тоже намеревались выпить.

— Поехала я не праздновать, а домой! С их гостем! Он предложил меня подвезти. Мы поссорились из-за него с Милой и я поехала. Он высокий такой, светловолосый. На вид очень серьезный, очень властный, такой…чистый, аккуратный…Красивый. Глаза у него бирюзовые.

В отчаянии смотрела на следователя, а он на меня взглядом полным жалости и какого-то презрения.

Я еще не понимала, что нет никакой справедливости, что никто не станет мне помогать, что Милка будет врать мне в глаза и что ее отец запретит ей со мной общаться, а мать назовет шалавой, получившей по заслугам. Все они скажут, что я больная на голову идиотка и никакого гостя у них в тот вечер не было.

— Лучше расскажите зачем вы ударили себя ножом, Ксения.

— Я? Себя?

— Да. Вы. Себя. Мы были на том месте, о котором вы говорите и нашли там нож. На нем только ваши отпечатки пальцев. Там нет никаких следов борьбы….

— Он сделал это в своей машине. Не там.

— Что сделал?

— Изнасиловал меня.

Краска прилила к щекам, когда на лице следователя появилось насмешливое выражение.

— В заключении из больницы не указано что вы подверглись сексуальному насилию.

— А синяки? Я по-вашему сама себе их поставила? И руку сама себе сломала? Он убить меня хотел! В землю закопал! В яму! Вы это понимаете?

Следователь пожал плечами и вздернул одну бровь.

— Там не было никакой ямы, вы упали в небольшой ров и вас видать припорошило землей, когда вы поскользнулись. Ваш отец алкоголик, может он вас ударил?

— При чем здесь мой отец? Вы ведь полицейский, вы должны найти того ублюдка, который это сделал со мной. Почему вы делаете из меня идиотку?

От обиды мне хотелось кричать, слезы пекли в горле, но я не плакала. Не хотела при нем. При этом циничном ублюдке, который пытался убедить меня в том, что я психопатка.

— Ксения, когда погибла ваша мама какие антидепрессанты вы принимали? И как давно вы начали употреблять наркотики? Кто вам их поставлял? У вас в крови обнаружены следы кокаина. Это ведь недешевое развлечение…У вас появился богатый любовник-барыга? Вы понимаете, что, если начнется расследование вас могут посадить за распространение наркотиков.

Я резко встала с кресла, чувствуя, как натянулся шов и как потемнело в глазах от слабости.

— Да пошел ты! Продажная тварь! Они тебе заплатили! Тебе и врачам и….я все понимаю. Как там сказал Борис Маркович — жить и кушать все хотят. Только знаешь…, - я оперлась на стол и склонилась вперед, — у тебя есть дети или будут когда-нибудь вспомни обо мне…вспомни, как выгораживал здесь чудовище и бойся, чтоб твои дети не встретились с таким однажды.

— Покажитесь психиатру. Я вам искренне рекомендую записаться на прием и возобновить принятие препаратов. В следующий раз если надумаете мне угрожать — я вас посажу в следственный изолятор…а возможно найду у вас пакетик белого порошка. Пошла вон отсюда!

Я хлопнула дверью кабинета, в котором он меня допрашивал, и закрыла лицо руками, меня трясло и подкидывало от понимания, что ничего и никому я не докажу. Я не знаю ни как зовут моего палача, не знаю сколько ему лет. Ничего о нем не знаю. Даже лицо его размазано возникает перед глазами.

Помню только, что я это лицо сильно расцарапала, до мяса, тогда он и ударил меня, а потом выкрутил мне руку…Одного только не знаю зачем и за что? Я бы ему и так. Может не сразу, не в этот день. Но ему не надо было…он совсем иного хотел. Моей боли, крови, страданий и смерти.

Вспомнилось, как медсестра Света ко мне пришла в палату, позвала с ней на лестнице покурить.

— Я мазки взяла и на всякий случай проверила тебя…на беременность. Чисто все. Ни болезней, ни беременности.

Я ничего ей не сказала тогда. К окну отошла.

— На УЗИ тебя отведу, чтоб посмотрели нет ли каких повреждений внутри.

— А если есть, что напишите в заключении?

— Ничего не напишем. Так просто, чтоб ты знала и помочь если что…

Я к ней обернулась и зло спросила:

— Совесть мучит, да? Стыдно? Не надо мне ваших УЗИ, помощи, бесед этих. Идите купите себе шмотки или губы силиконом накачайте. Вам же заплатили чтоб вы молчали!

* * *

Иду совершенно без денег по тротуару, дождь моросит, а я полусогнутая, потому что шов еще не дает разогнуться. И внутри совершенно ничего нет. Пусто там. Как будто все удалили на операционном столе.

— Ксень…

Навстречу из ниоткуда Милка появилась. Вид как у побитой собаки, глаза припухшие, бледная.

— Ксень. Я поговорить пришла.

— Иди к черту. Ты уже поговорила.

— Я сегодня заграницу уезжаю.

— Скатертью дорога.

— Родители тоже скоро уедут.

— И им того же.

— Ксень. Просто забудь и живи дальше. Не ищи его…он страшный человек. Он монстр, он чудовище. Он на все способен. Ты ничего не докажешь. Просто смирись и забудь если сможешь. И меня прости…не могла я сказать. Никто не мог. Прости, Ксень…прости меня.

Я ее не простила. Никого из них. И отца не простила. Я в тот день стала другим человеком. Когда дверь ключом своим открыла крикнула

:

— Па… ты дома?

Прошла на кухню и застыла на пороге, холодея от ужаса и невыносимой боли во всем теле особенно там, где ребра. Я так и не смогла поднять голову… я только смотрела на его ноги. Как они раскачиваются то ли от сквозняка то ли…не знаю почему.

На столе записка.

«Прости, это я во всем виноват».

* * *

И снова проснулась от собственного крика.

На стене тикают Женькины часы, в комнате мягко разливается свет от ночника. Я протянула руку и посмотрела время на своем сотовом. Как всегда, ровно три часа ночи. Легла обратно на подушку и закрыла глаза. А потом так же резко открыла. Я вдруг поняла на кого был похож тот мужчина в белом офисе…

Меня впустили к Варе, как и обещали, уже на следующий день. И я поняла, что никогда в своей жизни не испытывала большей боли, чем в ту секунду, когда увидела ее всю в трубках, бинтах, повязках. Такую маленькую, хрупкую под голубой больничной простыней.

Я бросилась к ней, наклоняясь и целуя тонкие пальчики, выглядывающие из-под бинтов, посмотрела на белое личико, чувствуя, как сжимается все внутри. Врач шел следом за мной, вместе с двумя медсестрами.

— Больше всего пострадала нижняя часть тела. Правая рука и плечо. Как только будет возможно будет проведена еще одна операция. Мама уже в ближайшее время внесет первую оплату по медикаментам. Верно, Ксения?

Он протянул мне бумагу.

— А эти деньги вы должны найти в ближайшую неделю.

Ор боже! Триста тысяч рублей. Где я возьму их за неделю?

— Да-да, конечно. В самое ближайшее время. — ответила я, едва слышно.

— Что слышно с вашим донором? Есть продвижения?

— Пока нет.

— Очень плохо! Надо делать переливание уже сегодня. Ее состояние может ухудшиться. Поторопитесь либо с деньгами, либо с донором.

Надо было утром зайти в ломбард и продать серьги с кольцом. А я вскочила и понеслась в больницу. Совсем забыла.

— Пока все без изменений. И пусть вас это радует. Ее состояние стабильно тяжелое. Кровь возьмите и мочу на анализ, Ирина. Показатели мне записать и принести перед пересменкой. Глаз не спускать. Симонюшина, головой отвечаешь за пациентку! И чтоб без фокусов!

Доктор вышел из палаты, а я склонилась над дочкой, всматриваясь в прозрачное белое личико. Спит моя зайка. Даже представить страшно какую боль она бы терпела, если бы не этот сон. Боль, которую я сама терпеть не могла и меня трясло от невыплаканных слез, от ощущения, что это мое тело обгорело и моя кожа слазит струпьями до мяса.

— Ну вот еще одну притащил. Да уж. Я вчера всю ночь с девчонкой ее дежурила глаз не сомкнула, а он «без фокусов». Никаких фокусов всего лишь благодарность. И ту выпрашивать надо. — пробубнела одна из медсестер.

Я мельком глянула на ее худое лицо с длинным острым носом, не совсем понимая, что она имеет ввиду.

— Ирааа! — шикнула на нее вторая.

— А что Ира? Мне никто за это доплачивать не станет. У меня в реанимации по шесть-восемь человек на палату. В пятой мальчишка при смерти сопли его мамаше подтираю, пока она молится без толку у его постели и работать мешает. Мне при ней катетеры менять, горшки выносить, простынею всех накрывать. Сидит там вторые сутки.

— Ира! Иди в четвертую. Я сама тут. Давай. Иди.

Вторая медсестра подтолкнула остроносую к двери, тыкая ей пачку сигарет в руку.

— На вот. Покури. Расслабься. Кофе попей. Скоро пересменка.

— Вот именно. Даже на сигареты никто не дает. Спекулируют тут больными своими… а у других людей тоже проблемы есть и кушать хочется.

— Иди уже!

Я обернулась к остроносой.

— Мне вам трусы свои отдать? Или грязный лифчик? Хотите я вам свою сгоревшую квартиру отпишу? Или шкафы с золой? А долги? Хотите немножко долгов?

Та губы поджала и зло на меня посмотрела.

— Хамка. Мы тут для нее стараемся, а она хамит. Учить таких надо уму разуму! А не подтирать за их де…

Наверное, я так на нее посмотрела, что она осеклась, не договорила. Хлопнула дверью, а я к лобику Вари губами прижалась. Прости меня, маленькая, это я виновата, если б не уехала в тот день может все бы обошлось. Ничего, мама что-то придумает. Обязательно придумает.

— Вы на нее внимание не обращайте. Она…ну вот такой характер.

— Врачи вроде милосердные должны быть…или это не про наше государство?

Я поправила простыню, прикрывая ручки Вари, стараясь не смотреть на пропитанные сукровицей повязки. Но от одного взгляда на них в горле заклокотало рыдание. Сердце не просто сжалось, а словно разорвалось на кусочки. Я бы отдала ей свою кожу, свои кости, мясо, что угодно.

— На одном милосердии далеко не уедешь, к сожалению.

— Я понимаю.

— Но вы не думайте об этом… я слышала, что у вас случилось. Это ужасно…я вам очень сочувствую. Несколько суток будет мое дежурство, и я присмотрю за Варей. Просто так. Не волнуйтесь. У меня дочке столько же лет. Викой зовут. Такая же светленькая, как ваша.

Да, я их понимала и при других условиях непременно заплатила бы, дала б на шоколадку, как говорится, но сегодня у меня не было не то что шоколадки, у меня и двух копеек не было. За эти годы я много смогла добиться. Я отучилась на дизайнера во многих направлениях, освоила видео и графические редакторы. Выполняла заказы как частных лиц, так и компаний. Создавала сайты, рекламу, логотипы. Я и моя дочь ни в чем не нуждались. Я купила квартиру, я накопила денег на донора…И в итоге… в итоге осталась ни с чем. Но это не имеет никакого значения в сравнении с тем, что я могла потерять свою дочь. Когда-то…когда мама была жива, а отец не пил и работал, он говорил, что не в деньгах счастье и совершенно не в их количестве. Счастье только в людях, что тебя окружают, счастье в их жизни и в их благополучии, а остальное все наживное. Помню у мамы украли кошелек со всей зарплатой, и она пришла домой в слезах…Вечером, они думали, что я сплю, а я стояла за стеклянной дверью кухни и видела, как отец усадил маму себе на колени, поглаживая по светлым волосам, и тихо сказал:

— София, скажи Богу спасибо за то, что взял деньгами. Представь… а ведь тебя могли убить, а не просто отобрать сумку.

— Да…Да, ты прав.

Я снова нежно поцеловала Варины щечки. Какие они прохладные и … словно неживые, НЕТ! Я не буду так думать. Она будет жить!

О Боже, спасибо, что взял все остальное, а мне ее оставил. Я буду бороться за тебя, Варя, слышишь? Доченька, я буду бороться за твою жизнь.

Я вышла с реанимации и остановилась в холле, выдохнула, чувствуя, как глаза наполняются слезами, а сердце то замирает, то бьется с новой силой. Потом решительно достала сотовый. Набрала номер и затаила дыхание:

— Здравствуйте, вы попали в центральный офис компании «Сириус. Рэд. Альянс», чем могу помочь?

— Здравствуйте. Меня зовут Ксения Филатова. Я была у вас вчера на собеседовании, вы обещали перезвонить.

— Да, вам перезвонят, как только появится свободная вакансия.

— Как появится? У вас ведь была вакансия!

— Уже неактуально!

Только не это. Господи, пожалуйста, только не это.

— Мне надо поговорить с вашим начальником!

— С каким начальником? — она хохотнула.

— С…Иваном Даниловичем.

— К нему только по записи.

— Тогда запишите меня.

Несколько секунд тишины.

— Через неделю двенадцатого числа вас устроит?

— Почему так долго?

— Вас записать на встречу?

— Да! Запишите…

— Лерочка, Иван Данилович спрашивает, что там насчет мест в «Рояле Блэк»?

Ее кто-то отвлек и последних моих слов она кажется не слышала, мило говорила с каким-то парнем, а я отключила звонок. Через неделю слишком поздно. Мне деньги нужны немедленно. И я их получу!

Я распахнула шкафы Женьки и шумно выдохнула — вот это гардероб. У меня отродясь такого не было. Точнее, не так, я бы в жизни такое не надела. Потому что…потому что я никогда не пыталась соблазнить мужчину. Я носила волосы чуть ниже плеч и собирала их в хвост на затылке, не красилась, не покупала юбки и платья. Только штаны, бесформенные кофты, куртки, футболки. На ногах кроссовки или мокасины, зимние ботинки. Все неброское, не цветное. Больше всего меня пугал блеск в мужских глазах. Мне не нужно было, чтоб меня хотели, со мной флиртовали или заигрывали. Я долгое время носила брекеты, хотя они мне особо не были нужны, намеренно уродуя свою внешность.

Но сегодня я должна впервые одеться иначе…впервые привлекать, а не отталкивать. И я совершенно не умела этого делать. Спасало лишь то, что я дизайнер, я умела подбирать цвета, стили, одежду, мебель да что угодно. Это был мой природный талант. И вещи в шкафу Женьки восхищали красотой и шиком, отвращая одновременно своей броскостью.

На экране ноутбука Иван Данилович Волин давал интервью на независимом канале насчет обвинений холдинговой кампании в неправомерных действиях и махинациях. Владельцу Альянса грозил судебный иск. Уже неделю в новостях обсуждали этот громкий скандал после того, как «Сириус. Рэд. Альянс» поглотил несколько предприятий по слухам принадлежавших мэру города. Я туда не смотрела, только слышала его голос. Такой низкий, уверенный, с нотками с нажимом, очень властный, заставляющий собеседника глотать слова и путаться в вопросах.

Я выбрала черное платье с кружевными вставками на животе и по бокам пышной юбки, которая переливалась и взмывала воланами над ногами при каждом шаге, обнажая колени. Распустила волосы, как тогда…в ту проклятую самую жуткую ночь в моей жизни.

— Потрясающе играешь, малышка

Тронула губы алой помадой, мазнула слегка тушью по ресницам. Мама говорила мне, что я не должна ярко красится с моими чертами лица это лишь все испортит. И мои очень большие серые «блюдца» не нуждаются в косметике. Посмотрела через зеркало на ноутбук — камера взяла лицо Волина крупным планом и встретилась взглядом с кристальными светло-бирюзовыми глазами. Слегка вздрогнула.

— Играй, я посмотрю, как твои пальчики двигаются по клавишам.

Взбила волосы руками, чувствуя, как бешено бьется мое сердце.

— Само совершенство. Вы рождены стать королевой красоты.

Надела туфли на высоком каблуке, чуть пошатнулась, но ноги помнили, как в них ходить. Такое не забывается. Я долго носила мамины туфли на шпильке…до…

Открыла ящик стола, взяла Женькины деньги и вызвала такси.

— В ночной клуб Роял Блэк.

Пока ехала в машине руки судорожно сжимали черную лаковую сумочку. Нет, я не нервничала, я смертельно боялась того, что затеяла. Но …это был мой шанс спасти мою дочь, и я не собиралась его упускать.

Машина остановилась и высокого блестящего здания с круглой, плоской крышей в форме рояля. Я вышла из такси и в нерешительности выдохнула, а потом все же шагнула по ступенькам вверх.

— Вы по приглашению?

— Да! Я забыла пригласительный, но господин Волин может подтвердить, что я его гость.

Меня пропустили, не требуя подтверждения и я, с дико бьющимся сердцем прошла в полутёмную залу, посереди которой стоял огромный рояль, который и был сценой, на крышке «музыкального инструмента» танцевали полуголые стриптизерши в черно-белых лаковых костюмах и играла музыка из знаменитого фильма Тарантино «От заката до рассвета». Я обвела залу взглядом и стиснула челюсти, когда увидала Волина, сидевшего на верхнем ярусе за прозрачным стеклянным столом. Он был один. Смотрел на сцену отсутствующим взглядом своих невероятных глаз, от которых по всему телу шли мурашки…Я решительно направилась наверх, собираясь нарушить его одиночество. И сама была близка к обмороку, мои ноги и руки заледенели, особенно кончики пальцев. Поднялась и прошла к его столику.

Иван не сразу меня заметил, а когда все же обратил внимание отмахнулся и презрительно скривился. А мне захотелось закричать от страха и от ощущения, что я только что шагнула в бездну.

— Я не заказывал приват. Уходи.

— Я хочу, чтоб вы взяли меня на работу.

Повернулся ко мне, подперев подбородок длинными аристократическими пальцами с массивными кольцами на безымянном и мизинце. Я его не просто заинтересовала, а даже развеселила, на тонких и в то же время чувственных губах появилась ухмылка, а в глазах блеснула заинтересованность.

— Как вы нашли меня здесь, и кто вас впустил?

— Я хочу работать в вашей компании и мне нужен аванс в размере трехсот тысяч рублей. Для начала.

Его брови поползли вверх, и он закинул ногу за ногу. Я тяжело дышала и мне каждую секунду хотелось сбежать, сорваться прочь и нестись с закрытыми глазами подальше от него, подальше от этого места.

— Да вы что? Взять ВАС на работу и дать аванс? — засмеялся, запрокинув голову, отхлебнул воду из прозрачного бокала и поставил его обратно на стол, — И по какой причине я должен это сделать?

Сердце уже не просто билось в горле, оно колотилось со всей силы о ребра и казалось я слышу, как они трещат и как рвутся натянутые до предела нервные окончания.

— Одиннадцать лет назад вы меня изнасиловали, порезали и закопали в яму…Как вы думаете данный факт принесет славу вашей компании? А может заинтересует власти, готовые вас сожрать за махинации? Как вам такая причина? Подходит?

Чудовище перестало улыбаться и теперь от его тяжелого взгляда мне захотелось громко и пронзительно закричать. Бездна разверзлась и языки пламени лизнули мои ноги.

ГЛАВА 4

Это был блеф…Я понимала, что ничем и никак не докажу сказанное мной только что. И риск равносилен самоубийству, но у меня не было никаких других вариантов. Смотрю ему в глаза, кусая губы и ожидая ответа, а он не торопится отвечать. Склонил голову набок и внимательно меня рассматривает, подперев подбородок. Так рассматривают диковинное животное или насекомое.

Сногсшибательный подонок в идеальном костюме без единственного пятнышка и белой рубашке, которая из-за флуоресцентного освещения, отливала сверкающей голубизной, как и его глаза. Удивительные, прозрачные глаза холодные, цинично спокойные и в тоже время поблескивающие издевательским интересом. Я плохо помню его лицо, но хорошо помню глаза и эту высокомерную манеру общения. Все это тогда вскружило мне голову…А сейчас вызывало ужас и дрожь во всем теле. Я, как мотылек, кружащий у огня прекрасно знала, что прилетела сюда умереть.

— Не напомнишь мне имя? — спросил так обыденно просто, словно я сказала ему не об изнасиловании, а о свидании, после которого он забыл очередную назойливую любовницу.

— Вы не спрашивали у меня имя.

— Странно, обычно спрашиваю и даже запоминаю. Имя — это своего рода трофей.

Я не понимала, что он имеет ввиду, а точнее я поняла и мой разум отказывался это принять — ублюдок только что признался, что я не единственная его жертва. Он вдруг встал с дивана, и я внутренне подобралась, напряглась, лихорадочно выискивая на столе что-то чем я могла бы обороняться. Но кроме графина с водой и бокала ничего там не увидела.

Он был высоким, выше меня где-то на полторы головы. Этого я тоже не помнила. И сейчас, тяжело дыша, смотрела как грациозно он двигается, приближаясь ко мне. Гибкий, спортивный, подтянутый и очень худощавый. Хищник на охоте. Притом жертва сама пришла к нему в лапы.

Подошел ко мне очень близко, остановился напротив.

— Кто-то собирает отрезанные пальцы, кто-то уши, а я имена. У меня дома есть маленькие надгробия я подписываю их и любуюсь каждый день своей коллекцией могил.

От страха меня начало тошнить, и вся кровь отхлынула от лица. А он вдруг расхохотался и обошел меня сзади.

— Шуткааа. Какой маньяк станет хранить дома надгробия? Тем более такой известный человек, как я. — Провел пальцем по моей щеке и я вся сжалась, превращаясь в напряженный комок нервов, — Я храню их в другом месте. Ха-хаха. И это тоже шутка.

Обвел овал моего лица и тронул кончик носа.

— Какой интересный и забавный шантаж. Я встречал многие его разновидности, но этот впервые. Какой идиоткой надо быть, чтоб прийти к зверю, который чуть тебя не сожрал и предложить окончить трапезу при этом угрожая навести на его след охотников. После ужина разумеется…Вы сделали мой вечер.

Я хотела что-то сказать, но он приложил палец к моим губам.

— Тссс. Я разве разрешал разговаривать? Мое логово — мои правила. Ведь малышка не хочет, чтоб ее съели прямо сейчас?

Обошёл меня со всех сторон, не торопясь, словно танцуя. Он так красиво двигался, что это одновременно пугало и восхищало.

— Одиннадцать лет назад, — остановился сзади, — надо же и только сейчас соизволила прийти? И какими доказательствами располагает малышка? Чем таким ты можешь напугать зверя, чтобы он решил не обглодать твои косточки прямо здесь?

Я ждала этот вопрос. Не про кости, а про доказательства. У меня их не было. Ни одного, кроме Милки. И я знала где можно ее найти. Правда совершенно не была уверена, что она согласится мне помогать.

— Свидетель, — едва дыша ответила я.

— Как ты боишься. Это отчаянная смелость или поразительная глупость, да, решиться на такое безумие?

Тронул мои волосы, и я вздрогнула.

— Лунный цвет, — задумчиво произнес он, — это краска или свои?

Я не ответила, меня колотило мелкой дрожью от того, что он был так близко.

— Я спросил это краска?

— Свои.

Ухмыльнулся, опустил взгляд к моей шее, к декольте, ниже к животу. Господи! Только не это. Пусть я ему не понравлюсь. Я не красивая, мне уже почти тридцать, у меня так и не выросла грудь. Пусть не смотрит на меня так! Пожалуйстаааа!

— Готов поспорить, что одиннадцать лет назад ты была лишь жалким подобием себя самой сейчас. Я кажется понимаю почему так ужасно с тобой поступил. Так что насчет свидетеля?

Снова посмотрел на меня. Красивые глаза. Они украшали его лицо настолько, что, пожалуй, он мог сам казаться красивым. Если бы не этот прожжённый цинизм, если бы не это жутковатое выражение лица с чуть безумным взглядом. Он напоминал мне гестаповца из фильмов про войну. Холодная красота, ледяная жестокость и способность к изощренному зверству. Я мысленно представила его в форме она бы смотрелась на нем идеально.

— Я могу его купить. Я всех могу купить, и ты останешься ни с чем. Если вообще останешься.

Стало страшно от этого спокойного голоса, спокойного тона. Он совершенно не нервничал, не боялся, тогда как мне было не просто страшно, а до дикости страшно. Иван вдруг взял меня за руку. Я попыталась ее высвободить, но он сплел свои пальцы с моими.

— Что такое? Я вроде трогал тебя не только за руки, а и за все остальные места. Сильно и больно трогал? Скорей всего — дааа, — усмехнулся и сдавил мои пальцы, — Сейчас больно не будет. Пока.

И отодвинулся назад, рассматривая меня с разных ракурсов, наклоняя голову, к одному плечу, то к другому. Делая это оскорбительно демонстративно.

— Кем ты хотела у меня работать? Секретаршей?

— Ди…дизайнером.

— Да уж. Для секретаря ты слишком заикаешься от страха. Наверное, все же не такая ты и дура. Понимаешь, что если я тебе откажу, то живой ты отсюда не выйдешь.

Он вдруг освободил мою руку и вернулся в свое кресло, заставляя меня выдохнуть от облегчения. Моя спина так взмокла, что кружево прилипло к ней. Казалось, что чем больше между нами расстояние, тем ровнее бьется мое сердце, хотя оно продолжало разрываться на части от паники. Но уже поздно идти на попятную.

Пришла официантка в короткой пышной балетной пачке и черной жилетке, прикрывающей только грудь. Она поставила перед Волиным оливки, мелко нарезанный лимон и бокал с темно коричневым напитком.

Чудовище отправило оливу в рот и откинулся на спинку дивана.

— Я возьму тебя на работу и дам денег.

Но я не ощутила триумфа, я знала, что сейчас последует пресловутое «но», которое мне не понравится… а возможно повергнет меня в шок.

— С одним условием, — положил оливу на кончик языка повертел им и отправил в рот. — я буду иметь право насиловать тебя, когда захочу, как захочу и где захочу.

Обернулся ко мне, отсалютировал бокалом и сделал глоток. Как обычно в его манере медленно. Дернулся кадык и на крепкой шее выделилась вена.

У меня потемнело перед глазами и мне захотелось схватиться за воздух.

— В свою очередь я пообещаю, что не стану тебя закапывать…если ты сама меня об этом не попросишь. — он говорил со мной как с больным ребенком и это пугало еще больше, чем если бы он хамил или кричал на меня.

— Мне…мне надо..

БЕЖАТЬ ОТСЮДА!

— Подумать? Нет, малышка, думать надо было, когда ты решила шантажировать Ивана Волина. А сейчас у тебя есть только дин вариант — соглашаться. Так как второго я тебе не давал. И…как тебя зовут?

Я двинулась назад, натыкаясь спиной на перегородку между вип кабинками. Надо уходить, бежать отсюда. Это была ужасная затея я сошла с ума, если подумала, что смогу чего-то добиться от этого жуткого человека.

— Куда это ты собралась?

Его спокойствие заставляло меня паниковать. Я почему-то вспоминала статьи о маньяка и психах. Они непременно кажутся вам нормальными и даже спокойными. Волин напоминал мне Ганнибала Лектера из Молчания ягнят. И я даже не ягненок, я некто проще и намного безобиднее. Меня так легко разделать на кусочки.

— Я…я хочу уйти. — и это самое правильное, что можно сделать. Уйти. Сбежать и потом подумать, как выбраться из всего этого…Но потом приходит осознание, что не выберусь — Варюша намертво держит меня в этом городе.

— Неужели? То есть пришла заявила мне, что я насильник, убийца и должен тебе денег за молчание и вдруг решила просто уйти?

Да я хотела уйти, потому что от страха перестала соображать. Мне стало душно в этой стеклянной кабинке, в его присутствии, которое давило мне на мозги.

— Поздно, малышка. Ты наступила на мою паутину и уже не распутаешься, пока я тебя не съем. И я спросил твое имя. Обычно я дважды не спрашиваю. ОТВЕЧАЙ!

Нет не закричал, а сказал с нажимом, но так, что мне это надавило на виски.

— Ксения.

— Ксенияяяя, Ксеня, Ксюша, — это звучало издевательски то, как он перекручивал мое имя по-разному. Нет, не ласково, а именно издевательски, мне не хотелось, чтоб он меня так называл, — думаю, как лучше написать на надгробии. Как бы тебе понравилось?

— Я хочу уйти. Моя подруга знает куда я пошла. Если я не вернусь…

Жалкая попытка, но я должна была попробовать.

— Если ты не вернешься, то никто это не свяжет со мной. — он взял свой смартфон и набрал чей-то номер, — Герман, ты видел ко мне поднялась девушка? Отлично. Позаботься о том, чтоб ты был единственный, кто ее запомнил. Камеры, официантка…водитель такси или на чем она приехала? И еще… я хочу знать о ней все. У тебя десять минут.

У меня похолодело внутри, я не верила, что это происходит на самом деле, что я не вижу очередной кошмар, а это чудовище закрывает меня в своей ловушке.

— Вот и все. Я решил за тебя проблему выбора. Так что? Неужели несправедливая сделка? Триста тысяч, работа, а взамен всего лишь то, что я уже юзал однажды. Кстати, ты была девственницей или до меня там уже побывали? Чтоб понимать степень морального и физического ущерба. Может я могу заплатить тебе двести девяносто, — он засмеялся собственной шутке, а мне захотелось вцепиться ему в лицо ногтями.

— Вы меня порезали…степень ущерба намного выше.

— Порезал…как интересно. Обычно я не порчу своих жертв. Может ты меня сильно разозлила? Сними платье я хочу посмотреть шрамы. Мне ж надо знать за что платить. Кто знает если проникнусь и накину десятку.

— Идите к черту! — процедила сквозь зубы, понимая, что подонок просто издевается надо мной. Он снова встал с дивана… и я дернулась назад, к выходу и тут же натолкнулась на кого-то, обернулась и в ужасе распахнула широко глаза — позади меня стоял огромный, словно скала, мужчина, сложив руки замком внизу под животом. Я невольно шагнула обратно внутрь кабинки.

Волин подошел ко мне не спеша, поигрывая оливой во рту, то зажимая ее зубами, то играя с ней языком. Он улыбался, но не глазами. И изучал меня. Улыбка украшала его лицо. Сексуальная, порочная и…даже притягательная. Если бы я не знала, чем это может закончиться, я бы клюнула на нее снова. Расслаблен, небрежен. Иван уверен, что жертва никуда не денется. Съел маслину, и я замечаю, что наблюдаю за движением сильных, квадратных челюстей и дерганием кадыка при глотке. Даже это меня пугало. Он приблизился вплотную, обошел меня и остановился сзади.

Откинул мои волосы на плечо, и я зажмурилась, готовая заорать так пронзительно, что здесь все оглохнут.

— Кричать бесполезно, малышка. Это же вип. Сюда приходят к богатым дядям девочки, чтобы их трахали. Иногда трахали очень громко.

И словно в ответ на его слова музыка заиграла в самой кабинке так громко, что я перестала слышать что-либо кроме аккордов и собственного сердцебиения. Ощутила, как его пальцы прошлись по линии змейки на боку. От страха меня колотило и лихорадило, я закрыла глаза. Слезы обожгли веки.

— Не надо, пожалуйста. Мне просто очень нужны деньги. Я не хотела вам угрожать…

— Нееет, ты хотела. Именно за этим ты сюда и пришла. Угрожать мне и вымогать. Но за каждый поступок нужно отвечать. У всего есть свои последствия.

Шепчет сзади и я боюсь этого шепота намного больше громкого крика. Тогда…одиннадцать лет назад он не вызывал таких эмоций. И не только потому что я знаю на что это чудище способно, а потому что каждое его слово, движение было наполнено каким-то магнетизмом, парализующим жертву. Надо успокоиться, я должна вспомнить как меня учили на психотерапевтических занятиях, вспомнить, как надо вести себя с потенциальным насильником и агрессором, как успокоить саму себя и не выглядеть жертвой. Но ни один урок я сейчас не помнила, все вылетело из головы кроме паники. Он дернул змейку у меня на боку, и я закричала в ту же секунду Волин развернул меня лицом к себе.

— Что такое? Страшно? А идти ко мне страшно не было? Что ты там себе думала, когда ехала в «Рояль»? Или все эти одиннадцать лет? Ждала удобного момента? Или тебя кто-то ко мне послал? Именно сейчас?

— Ничего не думала…забыть пыталась весь кошмар, лицо ваше, запах, глаза руки липкие, жуткие.

Его глаза сузились и взгляд казалось режет меня лезвиями.

— Но забыть не получилось? Вместо моих рук, глаз, волос начали мелькать доллары, а запах мутировал в аромат банкнот не так ли?

— Нееет…нет! Не так!

— А как?

Я чуть ли не рыдала от страха и от того, что его руки сжимали мои плечи так сильно, что там точно останутся отпечатки его пальцев…синяки на моей коже. Как раньше. Божеее! Я хочу отсюда выйти! У него зазвонил сотовый и я увидела, как злобно сверкнули его глаза. Потому что помешали. Потому что вошел в раж и получал удовольствие от моего страха. Он его заводил, я это видела.

— Да!

Собеседник что-то ему говорил, а Иван смотрел на меня. Взгляд менялся сухой и страшный блеск потух и появилось какое-то странное выражение, которое я не могла понять. Светлые брови нахмурились, и он поджал губы, словно сильно задумавшись, но не прекращая прожигать меня своими ужасного цвета глазами.

И я вдруг поняла, что этот человек может одним взглядом заставить другого человека встать на колени.

— Ясно. — отключил звонок и пальцы разжались. Я всхлипнула и обхватила себя руками. Волин поправил пиджак одернув вниз, потянул галстук, ослабив узел.

— Значит так. Сейчас тебя отвезет домой мой водитель. Завтра ты выйдешь на работу к десяти утра. Все остальные условия я озвучу тебе позже.

Кивнул Скале.

— Уведи ее и проследи, чтоб ее доставили домой. Доложишь мне.

Потом снова посмотрел на меня.

— Не вздумай прятаться и играть со мной в какие-то свои игры. Потому что я очень их люблю и всегда выигрываю. Не надо бежать, не заставляй хищника пуститься по твоему следу, потому что найду и…бууу, — я вздрогнула и судорожно сглотнула, а он рассмеялся своим страшным маньячным смехом. — мы ведь уже играем ты разве не поняла?

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Кажется, я только что побывала в аду и мне удалось выйти оттуда целой и невредимой. На этот раз. Только что теперь? Сбежать не выйдет. И не потому что я его испугалась, хотя боялась смертельно, а потому что Варю я не смогу увезти в таком состоянии.

И чего я добилась? Обессиленно сползла по стенке и села на ковер, закрыла лицо руками, ладони холодные и пальцы мелко подрагивают. Денег я не получила, а оживший кошмар — да. Словно сама спрыгнула в кипящее жерло вулкана и лечу, глядя широко распахнутыми глазами на беснующуюся стихию, на то как она бурлит, пузырится и из нее выскакивают языки пламени, чтобы облизать мое тело до костей.

Мне надо отказаться от работы, придумать что-то. Вырваться из этой ловушки, в которую сама же себя и засунула. Если переехать? Попросить Женьку помочь…Но вместо этого я просто разрыдалась ей в трубку после того, как рассказала о своем визите к Волину.

— Ты ненормальная, да? Ты что наделала? Зачееем? Ты хоть понимаешь кто это? Понимаешь к кому полезла? Почему мне ничего не сказала…Ты уверена, что узнала его, уверена, что это он?

— Да…нет…точнее, я уверена. Я помню черты лица, помню глаза. Понимаешь цвет этот помню. Его не спутать. Ты видела его глаза?

Встала и пошатываясь пошла на кухню. В горле так пересохло, что было трудно разговаривать.

— Да! Я черт возьми видела его глаза. Глаза одного из самых желанных и крутых мужиков в городе, да и, пожалуй, в стране тоже. Видела и потом трусы выжимала. Черт! Я поверить не могу, что он тебя…

— Думаешь я лгу? — голос сорвался, и я дрожащей рукой схватила стакан, налила себе воды.

— Нет. Я не думаю, что ты лжешь. Я просто не могу поверить, что мужчина, которому готова отдаться любая, именно любая женщина, станет насиловать восемнадцатилетнюю девочку. Бабы от него без ума. Он их как перчатки меняет. Ты бы хоть почитала о нем. Волин…Я в шоке! Иван Волин! В Форбсе он входит в десятку самых богатых людей. И не только…этот подонок влиятелен, как сам сатана! Я не удивлюсь если последний ему денег должен.

— И тем не менее он это сделал! Понимаешь? Он сделал это со мной одиннадцать лет назад! И деньги помогли ему выкрутится и выставить меня дурой! Лгуньей и сумасшедшей! — хрипло сказала я и сделала глоток воды. — И … сегодня он даже не отрицал. Понимаешь? Он ничего не отрицал…Он…он предложил мне заплатить за то, чтоб делать это со мной снова. О, Господи! Сказал, что если сбегу найдет и…

— Кошмар. Как? Как ты могла к нему поехать и ничего мне не сказать? Ты понимаешь сколько власти у этого человека? Понимаешь, что он вне закона? И тут не только деньги. Это связи, это такие знакомые, которых боятся даже спецслужбы. Он же тебя размажет и не заметит.

— Я… я думала попросить у тебя денег и снять другую квартиру.

Женька нервно расхохоталась.

— Ты дура. Боже, Ксенька, ты такая дура. Это ж надо было так вляпаться. Наехать на Волина! Шантажировать его! Так. — она закурила я услышала как щелкнула зажигалкой, — Давай без паники. Во-первых, попробуй с ним спокойно поговорить. Скажи, что могла ошибиться, что говорила все в состоянии аффекта и берешь свои слова обратно. Просто тебе сказали об операции дочери и …В общем, дави на жалость. Мужики они такие. Они готовы принять женские выходки…

— Женя! Стоп! Ты себя слышишь? Ты вообще понимаешь, что я тебе говорю? Он не просто мужик — он маньяк! Он убить меня хотел одиннадцать лет назад. Он меня ножом резал и в яму закопал!

На том конце провода стало тихо. Наверное, только сейчас она поняла меня. Или осознала, что именно я ей говорю.

— Ксень…я не знаю, что с этим делать. Дай мне подумать. Ты пока ничего не предпринимай. Я поговорю с Сонькой она пробьет для тебя кто был донором тогда. Думаю, она нам откроет имя. Она мне кое-что должна. Давай пока о Варе подумаем. Ааа… а деньги он дал?

— Кто?

— Волин.

— Нет. Сказал утром на работу выйти. А мне днем к Варе надо…Деньги надо привезти. Что мне делать, Жень? Где взять?

— У меня тысяч сто есть в банке. Черт, говорила я тебе, что деньги надо на счету хранить, а не дома в шкатулке.

— Тогда надо было налог платить. Ты ж знаешь почему…Если б я сама могла предположить…Мы ж собирали на поездку в Дисней Лэнд и на машину.

— Знаю. Знал бы где упадешь соломки постелил бы. Тебе не звонили насчет помощи какой-то? Ты никуда не обращалась? Может фонды какие-то?

— Женяяя, времени нет по фондам ходить. Нет его у Вари. И ждать чего-то тоже нет времени. И …никто не звонил.

— Твари! Какие же твари! Даже в новостях больше ничего о жертвах не показывают. Виноватых ищут якобы.

— Да мне все равно кто там виноват. Мне о дочери думать надо и…я боюсь. Я теперь так боюсь. Он…он сказал, что поиграет со мной, что уже играет…Он ненормальный, Жень. Ты бы видела его. Он…такой жуткий.

— Да уж…Но это не помешало тебе прийти в лапы к зверю. Навертела ты. Давай так, может тебе лучше съехать от меня. Перебраться куда-то, где искать не станет. Подожди, я перезвоню тебе.

Она отключилась. А я налила себе еще воды и подошла к ноутбуку, стоящему на журнальном столике. Подняла крышку и придвинула стул. Пальцы сами открыли поисковик и вбили имя «Иван Волин».

Стало тесно в комнате едва только увидела его на экране. Лицо крупным планом. Его глаза, которые так тянули к себе и в тоже время так пугали. Очень светлые, яркие и ближе к зрачку намного темнее от чего эти самые зрачки казались расширенными и большими, напоминающими глаза хищника в момент возбуждения и охоты. Его нельзя назвать красивым, но на лице эта печать порока. Чего-то до сумасшествия страшного и греховного, чего-то жуткого и в тоже время завораживающего. Внушающего ужас и трепет. Я могла поверить, что женщины сходят от него с ума…рядом с ним так легко почувствовать себя убогой, незаметной и ничего из себя не представляющей молью. Молью которую можно насиловать, убить и закопать.

Один его взгляд заставлял застыть и внутренне подобраться. Он словно обещал все муки ада и в тоже время какое-то дикое и страшное удовольствие, после которого непременно наступит мучительная смерть. Самоуверенный, ироничный, пронизывающий насквозь. Глаза чуть прищурены и в уголках спряталась та самая пошлая усмешка, как и в уголках его губ. Их можно было бы назвать некрасивыми, но это было невозможно так как они манили изгибом, пугали чем-то жутковато притягательным. Я попыталась вспомнить его лицо наяву, но видела лишь глаза. И…я помнила фамилию. Отец Милки ее назвал несколько раз. Так что никакой ошибки быть не могло. Это он. Только моложе на одиннадцать лет. Может сейчас он научился заметать следы…Вспомнились его слова о надгробиях и стало не по себе. Передернуло все тело.

«Ну что ты ломаешься, маленькая. Давай, я сказал! Раздвинь ноги, сука! Не корчь из себя целку!»

Голос словно сквозь вату. Безликий. Страшный. Как в микрофон.

Я закрыла страницу с его лицом. Бегло прочла несколько светских сплетен о его романах с известными актрисами, телеведущими, моделями. И везде эти горящие женские взгляды, полуоткрытые рты, румянец. Не надо быть психологом, чтобы заметить насколько они увлечены им. Женя права. Женщины без ума от этого психопата. Видно, что они с Волиным не ради денег. Расставания, новые романы, покончившая с собой любовница. Грязные расставания с истерическими постами брошенных пассий в соцсетях. И новые снимки Волина уже с другой. На яхте, в клубе, на природе.

Все это могло быть лишь прикрытием. Много лет назад он совершил преступление сам, а сейчас такому, как он, не составит труда покупать себе девочек и издеваться над ними.

Зазвонил сотовый и я взяла трубку.

— Ксень, я нашла для тебя квартиру. Там не так уютно, как у меня, но вряд ли он тебя там найдет. Это квартира одной моей знакомой. Она уехала в Эмираты к очередному арабскому шейху в кавычках, а квартиру так и не смогла сдать. Много хочет для этого района. В общем я с ней договорилась. Я сброшу адрес и дуй туда прямо сейчас.

— Спасибооо, Женя, как же я благодарна тебе. Чтоб я делала без тебя?

— Не знаю. Может не научилась бы у меня искать на свою задницу неприятности. Так все. Меньше слов. Вызывай такси и бегом туда. А я подумаю, как избавить тебя от Волина и поищем отца Вари. Кто знает, а вдруг он миллионер.

Она хихикнула, разряжая обстановку.

— Все. Давай. Мы разберемся. Я уже через день приехать должна.

— Можно я ноут твой возьму?

Бери. Это мой запасной. Папки по работе только не трогай.

Через час я уже располагалась в уютной однокомнатной квартире на окраине города и надеялась, что мы и правда что-то придумаем. Я буквально провалилась в сон. Отключилась, как будто из меня выпотрошили все батарейки. Мне даже сны не снились.

Проснулась от настойчивого звонка в дверь. Он был монотонным и очень пронзительным и заливался соловьиной мерзкой трелью. Я не сразу поняла где нахожусь, потом встала и завернувшись в плед, поплелась открывать. Когда посмотрела в глазок меня прошибло ледяным потом, и я закрыла рот руками, чтобы не заорать. Там стоял тот самый лысый Скала с зонтом в руках. Он снова позвонил, а потом громко начал стучать в дверь. Так громко, что сотрясалась вся квартира.

— Я вызову полицию! — как-то неуверенно сказала и почувствовала, как начинаю задыхаться.

— Я сейчас вынесу дверь! — спокойно ответил ублюдок.

— Убирайтесь!

Где-то в комнате зудел мой мобильный. Я пошла на звук, переступая босыми ватными ногами по холодному полу. Нашла сотовый в сумочке и увидев незнакомый номер закусила губу. Потом все же нажала на кнопку вызова.

— Первый уровень я прошел, а ты проиграла, и я придумаю, как ты будешь расплачиваться за проигрыш.

Голос прозвучал где-то совсем рядом, словно он находился со мной в одной комнате. Я отключила звонок и начала набирать номер полиции, но у меня не выходило. Автоответчик сообщил, что моя сим-карта заблокирована на любой исходящий звонок, даже на экстренные. Я не знаю, как такое могло быть. Снова и снова набирала полицию, как заведенная, пока не увидела на экране входящий звонок. Ответила и сдавила сотовый в обеих руках.

— Она заблокирована. Ты никуда не позвонишь и никуда не выйдешь. У тебя есть всего два хода. Первый — это сделать так, как мы договаривались и выйти на работу, которую ты так хотела получить, а второй — сидеть там пока не надумаешь выполнить первый. Разве тебе не надо поехать к дочери, Ксенияяя? Или к ней могу наведаться я.

Сдавила сотовый еще сильнее, чувствуя, как становится тяжело дышать и пульсирует кровь в висках, как сдавливает затылок болью.

— Я выйду.

. — Умница. Это правильное решение. И не говори, что я не дал тебе право выбора.

ГЛАВА 5

Я швырнула сотовый на тумбу и закрыла глаза, медленно выдыхая, чтобы успокоиться. В дверь продолжали стучать.

— Перестаньте шуметь. Я одеваюсь!

Процедила и сама ударила кулаком, с другой стороны. Надо не думать о страхе, не зацикливаться на нем. Иначе я сойду с ума так и не доехав туда. Ведь никто не сможет причинить мне зло прямо там… в высотке, где находится столько людей. Он не посмеет! В дверь снова постучали.

— Хватит! Я сказала хватит! Иначе полицию вызовут соседи!

— Вам передали одежду, — спокойно ответили за дверью и в эту секунду я поняла, что на мне вчерашнее вечернее платье и ничего больше у меня нет.

И не только потому что я бежала сломя голову от чудовища, а потому что все мои вещи сгорели. У меня даже трусов с лифчиком нет, носков и черт возьми, прокладок. На глаза навернулись слезы бессильной ярости.

— Убирайтесь! Просто убирайтесь отсюда!

— Вам велено переодеться иначе вас не впустят в здание и Иван Данилович расстроится.

Почему-то слово «расстроится» прозвучало намного устрашающей, чем если бы он сказал «разозлится» или «придет в ярость». Стало еще холоднее и даже зубы застучали — они не просто знали где я, а следили за мной до самого дома. Я даже представила себе, что вся квартира утыкана уже камерами и жучками. И пусть не впускают. Пусть он катится к черту! Пусть сгорит вместе со своим зданием, пусть взорвется и разлетится на ошметки. Как взорвался мой дом. Я ничего не хочу. Я просто хочу спасти свою девочку, хочу унять ее боль, хочу, чтобы она вернулась ко мне здоровой. Это все чего я хочу.

— Вам не стоит опаздывать. Иван Данилович очень не любит, когда опаздывают.

— И что он сделает? Убьет меня?

Мне зловеще не ответили. Щелкнула замком и приоткрыла дверь через цепочку. Скала подал мне пакет, я протащила его через щель и тут же шваркнула дверью перед его носом. Вытряхнула содержимое на пол. Ожидала что увижу там какое-то пошлое одеяние…даже не знаю, что именно ожидала, да что угодно, но не аккуратный деловой костюм светло-голубого цвета из немнущейся ткани, следом за которым на пол выпали картонная упаковка и еще один бумажный пакет.

В дверь опять постучали.

— ЧТО?

— Обувь. Вам придется открыть — это в дырку не пролезет.

* * *

Одевалась я перед зеркалом и меня по-прежнему трясло от понимания, что чудовище знает и мой размер одежды, размер обуви и даже любимый цвет. За сутки. Всего-лишь. В картонной упаковке я увидела чулки. И отдельно в бумажном пакете набор нижнего белья. Черное кружево. Скорее строго и элегантно, чем пошло и вычурно. И размер в точку.

Я смотрела на себя в этом костюме и злилась. Красивый. Дорогой. И как влитой сидит на мне…даже идет мне. Меньше всего я хотела нравиться подонку. Меньше всего хотела возбудить его пошлую фантазию. Чтобы у него и мысли не возникло, что я хочу его соблазнить. А я ощущала, что нравлюсь ему…как и тогда, много лет назад. Ощущала каждой клеткой своего тела. Женщины это знают безошибочно.

Только Волину наверняка нравятся все особи женского пола, невзирая на цвет волос, глаз, фигуру. Мы все для него добыча или жертвы. Он открывает сезон охоты и начинает идти по следу, расставляя ловушки. Я была уверена, что он всегда побеждает. И от этой уверенности становилось еще страшнее.

Затянула волосы в хвост на затылке, пригладила челку за уши и пошла к двери…Потом вспомнила про туфли и чулки. Тихо выругалась. Я никогда не носила чулки. Они были олицетворением чего-то грязного, пошлого и сексуального. Меньше всего в своей жизни я хотела думать о сексе или вызывать эти мысли в ком-то. Особенно в этом недочеловеке.

Обула туфли на босую ногу…Наверняка, я натру мозоли и черт с ними. Эти чулки не надену. Я вышла из квартиры и прошла мимо Скалы, он двинулся следом, передвигаясь как платяной шкаф на маленьких ножках, не вписываясь в повороты. Скорей всего, я могла бы от него сбежать…Но последние слова чудовища о моей дочери отбивали охоту даже пробовать. И он знал об этом. Я была уверена, что подонок все просчитал.

Ехать в офис страшно не было. Там много людей. Он не сможет. А потом вихрь мыслей, что я не знаю, что он сможет, а что нет. Я ни черта о нем не знаю, кроме того, что этот человек способен на насилие и убийство. И шрам на моем животе прекрасное напоминание…на всю жизнь.

В здание я вошла в сопровождении Скалы и проклятые замшевые туфли уже успели натереть мне пятки. Но я старалась об этом не думать. Поднялась в лифте наверх, снова прошлась по белоснежным ступеням, запоминая сколько их там и какой они высоты, потому что боль в ногах начинала затмевать все остальные эмоции и не думать не получилось.

— Вы к кому? Вам назначено? — громко провизжала Лера или Вера. У меня плохая память на имена.

— Назначено, — грубо ответила я и подумала о том, что она бы не хотела знать, как именно ее босс назначает свидания.

— Подождите! Я должна спросить!

Она выскочила мне навстречу. Цокая высоченными каблуками и преграждая дорогу. Из-за двери показалось лицо Виктора Павловича.

— Никого не впускать!

Лерочка сжала силиконовые губы и уставилась на меня.

— Ожидайте.

— А можно я вообще уйду?

— В смысле?

Она не поняла, ее разум не отягощенный интеллектом, не смог переварить мое заявление.

— Спросите у вашего босса можно ли мне уйти. Я к нему в гости не напрашивалась.

Теперь ее глаза округлились еще больше. Она явно не могла понять, что именно я от нее хочу, в ее жесткий диск информацию о том, что кто-то может не хотеть встречи с их прекрасным чудовищем, не внесли. И кажется у нее начался сбой системы.

— Я… я спрошу. Как ваше имя?

— Ксения Филатова. Спросите сейчас, пожалуйста, я тороплюсь.

Лерочка вернулась за стойку и набрала на коммутаторе какой-то номер.

— Иван Данилович, здесь какая-то Ксения Филатова просит отменить ее встречу. Что мне делать? В журнале ее нет. Как…отме…что? Да! Да, конечно! Я сейчас проведу.

Секретарша с нескрываемым презрительным интересом осмотрела меня с ног до головы, и я в ответ смерила ее таким же пристальным взглядом. За дверью оказался не кабинет, а еще один коридор. Такой же белоснежный, как и сама лестница, в навесных потолках отражался пол, а в мраморном полу — потолок. Словно два молочных зеркала. На стенах висят не картина, а рамы с выложенными узорами из морских ракушек на бирюзовом фоне. Она открыла пластиковой картой стеклянные двери и впустила меня внутрь просторного помещения.

Белая кожаная мебель, квадратные вставки черного цвета в полу, в виде шахматной доски. Черный письменный стол и белые стулья. На огромных окнах от пола до потолка, черные вертикальные жалюзи, открывающие вид на город с высоты птичьего полета. Прошлась по кабинету, рассматривая абстрактные картины такие же черно-белые, как и весь интерьер, постояла у окна, чувствуя, как мурашки ужаса бегут по коже — я всегда очень сильно боялась высоты. А окна во всю величину стен создавали иллюзию, что я стою на краю пропасти.

Странный кабинет. Вполне в стиле этого психопата.

Интересно, люди, которые его окружают понимают, что работают у маньяка?

Внезапно раздался стук и я подпрыгнув на месте, резко обернулась и тут же с облегчением выдохнула — огромные старинные настенные часы монотонно отсчитывали десять часов утра. Странный контраст с ультрасовременным интерьером, но они только украшали и не портили общей картины. Мне, как дизайнеру, это понравилось. Впрочем, как и мелкие фигурки, в виде шахмат, расставленные на полках. У чудовища прекрасный вкус.

Я подошла к столу, на котором стоял открытый ноутбук и шумно втянула в себя воздух. Один из ящиков был открыт и внутри лежал пистолет. Вот так просто. Бери и стреляй. Как завороженная я протянула руку и коснулась холодного металла.

Если я возьму его… и убью подонка здесь и сейчас моей дочери никто и ничто не будет угрожать. Это были совершенно неконтролируемые мысли и обжигающее желание причинить ему боль. Я ведь мечтала об этом…убить того, кто со мной это сделал. Выстрелить ему в лицо и смотреть как его мозги расползутся по стенке. Я взяла пистолет и приподняла руку, целясь в кого-то невидимого перед собой и представляя лицо Волина…

— Для начала его нужно снять с предохранителя…

Голос прозвучал сзади у самого уха, и я чуть не закричала, когда мужская рука обхватила меня за талию и сильно сжала.

Я отчаянно пыталась вспомнить технику самозащиты, слова, да что угодно лишь бы вырываться из этих жутких объятий, но вместо этого моя рука дрогнула и я хотела опустить ее вниз, но Волин подхватил меня под локоть, продолжая удерживать пистолет направленным в стену.

— Ну зачем так рано заканчивать такую интересную игру? — кончиками пальцев прошелся от локтя к запястью, вкрадчиво, даже нежно, — Если взяла оружие давай найдем ему применение. Ты разбираешься в оружии?

— Нет.

— Это револьвер. Раритетный. Но он в великолепном состоянии и превосходно стреляет.

Я ощутила едкий выброс адреналина в кровь. Страх сковал все тело, мешая думать и двигаться.

— Я не пришла играть.

— Неужели?

Шепчет над моим ухом сзади, все так же сжимает меня под ребрами и заставляет застыть, как закутанная в паутине, как будто меня опутало прозрачно-белесыми нитями его жуткого обаяния, которое пугало намного сильнее, чем если бы он бил меня или кричал.

— А мне кажется мы начали играть уже очень давно. Намного раньше, чем ты рискнула заявиться ко мне с обвинениями. Это ментальная связь. Ты ведь столько лет думала обо мне, вспоминала. Мммм…тебе говорили, что твоя кожа пахнет ванильным молоком? Так пахнут маленькие девочки, а не взрослые лицемерные сучки, — я поняла, что ощущение щекотки вызывает кончик его носа и скула, которой он едва касается моего затылка, я дернулась, но он сдавил меня сильнее горячими руками. Не больно, но весьма ощутимо. — А ты думала револьверы нарочно валяются где попало, чтоб их взяли и пристрелили их хозяина? — его голос был вкрадчивым и на удивление мягким, он продолжал плести паутину, и я даже не могла в ней барахтаться, только слушать и отсчитывать удары собственного сердца. — Смогла бы убить меня, Ксения? Отвечай! Смогла бы?

— Да, — выдавила едва слышно и он вдруг резко развернул меня к себе лицом. Он был одет совсем иначе чем в оба прошлых раза, когда я его видела. Сейчас на нем была тонкая бирюзовая спортивная рубашка с расстегнутым воротом и джинсовые штаны. На сильной шее змеился тонкий кожаный шнурок с подвеской в виде паука. Мерзкое насекомое из белой стали касается лапами его загорелой груди и словно ползет вверх. Рукава рубашки закатаны до локтей и мне видно какие сильные у него руки, видно, как выступают вены паутиной жгутов под золотистой кожей, а пальцы вблизи уже не кажутся ровными и музыкальными. Они неровные, со сбитыми когда-то костяшками, нервные, длинные. Он сто процентов занимается спортом или занимался раньше очень серьезно. Наконец-то я решилась посмотреть в лицо Ивана и занервничала еще сильнее. Его внешность обескураживала. Заставляла зацепиться взглядом, приковывала внимание. Светлые волосы Волина, зачесанные назад, блестели и казались очень мягкими наощупь. Гладко выбритые широкие скулы и тяжелый подбородок, острый ровный нос, сжатые губы и…глаза. Сумасшедший цвет, выбивающий из равновесия, заставляющий забыться. Бирюза океана, обманчиво спокойного и плескающегося под солнцем. Стихия, которая в миг поглотит свою жертву и закрутит в смертельном водовороте. Изучает меня, ловит каждую эмоцию, считывает их с каким-то маниакальным наслаждением. Бирюзовая рубашка, контрастировала с загорелым телом и этими невероятными глазами…психопата, который мог в любую секунду слететь с катушек.

Но он, как самый настоящий паук, завораживал, фиксируя жертву в каким-то жутком оцепенении. Я улавливала запах парфюма свежий и пронзительный, смешанный с запахом кофе. Мне казалось, что он должен пахнуть иначе, должен пахнуть кровью и смертью. Но Волин пах мужчиной…И я не понимала нравится ли мне этот запах или вызывает такой же ужас, как и все что с ним связано.

Словно заставляя на какие-то доли секунд забывать, что я имею дело с жестоким и очень опасным человеком. Он усмехался легкой улыбкой, приподняв уголок губ и светлую бровь. Тень от жалюзей падала на его лицо и меня трясло мелкой дрожью от этой ужасной близости и от осознания, что это все происходит наяву. Я не могла контролировать свое дыхание, и оно стало прерывистым и хаотичным.

— Значит могла бы?

Перехватил мои руки обеими руками и направил дуло пистолета себе в грудь.

— Куда бы ты выстрелила, Ксеня? В грудь? В живот? — опустил мои руки ниже, — Или в голову? А может в спину? В спину интереснее всего…и главное безопаснее. Хочешь я повернусь к тебе спиной?

Вдавил пистолет в свое тело, и я от страха вся сжалась, превращаясь в оголенный комок нервов. Мне хотелось сбежать и мои бедра непроизвольно напряглись. Если бы я могла сейчас рвануть к двери я бы так и сделала. Но я не смогла бы даже вырваться он сжимал мои руки с такой силой, что я понимала, Волин скорее сломает их, чем разожмет пальцы. Нечеловеческий магнетизм и невидимая мощь, которую ощущаешь на ментальном уровне. Мрачная и холодная сила. Страшный и опасный зверь, способный вытворить что угодно.

— Не надо…пожалуйста. Отпустите меня…

— Зачем?

Дьявольская улыбка кривила его губы и отражалась в глазах.

— Отнять у нас обоих такую прекрасную возможность поиграть?

— Я не хочу играть.

— А я хочу. Давай. Сними его с предохранителя.

Но сделал это сам, и я услышала щелчок.

— Это старая игра и ты, наверное, о ней слышала много раз. Русская рулетка. В барабане всего лишь один патрон. И у тебя есть прекрасная возможность меня убить прямо здесь и сейчас.

Я сдавила челюсти так, что мне показалось мои зубы раскрошатся. Он действительно ненормальный.

— И нет тебе за это ничего не будет. Мой человек обставит все как самоубийство и на твой счет капнет триста тысяч. Я уже распорядился. Давай. Это твой шанс избежать иных условий сделки.

Отпустил мои руки и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. Я увидела, что на его коже остался след от дула револьвера.

Тяжело дыша я смотрела в его сумасшедшие глаза и понимала, что этот маньяк не шутит. Он и в самом деле предлагает мне играть в его идиотскую игру. Его самого трясет от удовольствия и азарта.

— Ну. Давай. Всего лишь нажми на курок.

Отблеск вожделения сверкнул в его взгляде и губы приоткрылись в предвкушении или вот-вот сорвущемся стоне. Красивый, почти божественно красивый в этот момент и настолько же страшный. Как чокнутый фанатик. Я стояла, не двигаясь, ощущая напряжение во всем теле.

— Не выстрелишь — выстрелю я. Это ведь игра и у нее есть правила. А я честный игрок и дал тебе право первого выстрела. Ты ведь хотела бы отомстить?

Хотела бы. Самая дикая мечта — это сделать то, о чем он говорит — застрелить ублюдка.

— О даааа, я вижу этот блеск, появившийся в твоих глазах. Представила себе…что? Дырку у меня в голове? Деньги на счету? Что возбудило тебя больше? Или и то, и другое? Твои трусики мокрые? Ты пульсируешь? Готова кончить от мысли о моей смерти?

Протянул руку и убрал прядь волос с моего лица.

— Хватит тянуть… Стреляй… Ну же… Жми на этот проклятый курок!

Шепчет, срываясь на последнем слове на рычание и наклоняется ко мне, снова упираясь грудью в дуло. И я начинаю дрожать от желания сделать то, что он говорит. Надавить на спусковой крючок и разорвать подонку грудь.

— Дааааа, маленькая. Да. Оно живет в каждом. Это первобытное желание причинить боль, ощутить свою власть над более слабым, особенно когда у тебя есть преимущество. Ощутить себя всесильным и смертоносным. Теперь ты понимаешь…в каждом из нас…Мы все способны убивать.

Он шептал страстно и увлечённо, заставляя меня чуть ли не рыдать от всплеска желания выстрелить и ужаса от этого желания.

— Нет! Я не убийца, как вы! — вскрикнула я и опустила револьвер, а он тут же выхватил его из моих рук и схватив меня за хвост на затылке потянул назад.

— Дура…какая же ты дура, Ксения! — и я тут же пожалела, что не выстрелила, потому что Волин приставил револьвер к моему подбородку, — Ааа, уже пожалела? Поздно! Теперь мой ход!

Металл обжег кожу, когда дуло поползло вниз по моей шее, между ключицами и он поддел первую пуговицу жакета, дернув так, что та расстегнулась. Я всхлипнула, а он усмехнулся и посмотрел мне в глаза.

— У тебя был шанс, но ты им не воспользовалась. Моя очерееедь…ммм…играть.

Поддел еще одну пуговицу, умело заставляя ее выскользнуть из широкой петли, пока не расстегнул их все. Мои нервы, натянутые до предела, болели так, словно их трогали лезвием. Стало страшно и зубы стукнули друг о друга, а тело свело судорогой.

— Какая нежная. Ваниль и молоко.

Дуло пистолета ласкало мою кожу, заставляя меня сжиматься от холода и в то же время от жара, разливающегося по телу и от страха, заставляющего мурашки разбегаться в разные стороны.

Смертельно медленно Волин поддел лифчик, нажимом сдернул вниз, обнажая мою грудь и продолжая удерживать мои волосы в кулаке. Я хотела закричать, но он отрицательно качнул головой и тронул дулом напряженный от холода и страха сосок.

— Не стоит…только навредишь себе.

— Пожалуйстаааа…не надо…

— Что? — облизал губы и посмотрел застывшим взглядом на мою грудь, — Что не надо?

ГЛАВА 6

— Насиловать меня…, - прохрипела я, не смея даже пошевелиться.

— Насиловать? — спросил, словно в недоумении и погладил сосок холодным металлом, заставляя меня задрожать еще сильнее и закусить губу, — Думаешь я сейчас тебя изнасилую?

Я не хотела отвечать на вопросы, которые явно заводили этого психа, но дуло пистолета ненавязчиво намекало мне, что лучше ответить и в затылке пульсировало от страха, напряжения и осознания, что ему действительно можно все и если захочет, то пристрелит меня прямо в своем кабинете, а потом что помешает ему выдать и мою смерть за самоубийство.

— Да, — выдохнула и почувствовала, как моя спина коснулась стены. Все это время я пятилась от него назад, а Волин наступал на меня, гипнотизируя взглядом.

— Думаешь это будет насилием? — дуло пистолета опустилось вниз. Он так и не расстегнул жакет до конца. Обвел полушарие груди и снова вернулся к соску, не отводя взгляда от моего лица. — Женское тело удивительный инструмент, Ксения, оно всегда покорно музыканту, который на нем играет. А играть можно по-разному. — повел рукой с пистолетом по моему бедру, поднимая тонкую материю юбки все выше и выше., - можно заставить его разрываться от боли на куски, а можно заставить дрожать и вибрировать от наслаждения.

Он почти придавил меня к стене и теперь шептал у самого моего уха.

— Вы мне…противны о каком наслаждении вы говорите? — прошептала и взмолилась, чтоб его это остановило. — Я вас боюсь.

— Ооо, страх это сильнейшее стимулирующее средство…, - сталь скользила между моих ног все выше и меня било крупной дрожью, а над губой выступили капельки пота. — иногда перед самой смертью человек испытывает оргазм. Ты знала об этом маленькая лгунья?

— Я никогда не лгу, — сказала и посмотрела ему прямо в глаза.

— Лжешь и лжешь прямо сейчас.

Я почувствовала, как его ладонь обхватила мою грудь и от паники испуганно вскрикнула, стараясь изо всех сил не впасть в истерику.

— Тшшшш, — подушечка пальца гладила сосок медленно и осторожно, а пистолет замер у меня между бедер и выше пока не поднимался, — твои соски острые и твердые. И здесь не холодно. Ты знаешь, что это означает?

Отрицательно качнула головой. Откуда мне знать если ты подонок лишил меня всего, что испытывает нормальная женщина. Лишил меня испытывать влечение, возбуждение и…и оргазм. У меня его никогда не было.

— Твое тело отвечает на мои прикосновения. А значит ты лжешь. Смотри на меня…ты видишь свое отражение в моих глазах? Как я вижу свое в твоих. Ты мне нравишься, Ксения. Я хочу тебя трахать. По-разному трахать. Насиловать, ласкать, лизать, сосать, царапать и гладить. Хочу. И я всегда получаю то, что я хочу.

Я было до дикости испугана тем что ощущала на самом деле…жар его адского влечения. Оно чувствовалось необыкновенно горячим воздухом раскалившимся между нами и эта близость. Она обескураживала. Я, как пойманная в сети бабочка, всего лишь трепыхаюсь и ничего не могу сделать. И эта реакция на его прикосновения…как будто он не противен мне, а я хочу эти пальцы. Вспомнились курсы с психотерапевтом «реакция тела ничего не значит, основное «нет» живет в твоей голове. И если твой разум не хочет близости, то это все равно насилие».

— Я не хочу! Вы мне отвратительны!

— Какое великолепное и главное умное признание, — тонкие губы расплылись в настораживающей усмешке, — особенно умно это сказать тому, от кого зависит твоя жизнь во всех ее смыслах. А как же триста тысяч и работа?

Каждое его слово заставляло меня тихонько вздрагивать, как от уколов булавки в самое сердце. Напоминанием зачем я все это затеяла.

— Давай заключим сделку, Ксения. — все это время пока говорил он продолжал гладить мою грудь и обводить сосок пальцем, отвлекая на свои действия и в то же время заставляя принимать их и не содрогаться. — на каждое твое «нет» я установлю свою цену. Поторгуемся? Я считаю, что «нет» стоит десять тысяч и каждое последующее еще на тысячу дороже. Тогда как «да» заставит платить уже меня те же самые десять тысяч.

— Вы отвратительны! — процедила ему в лицо, — У вас все измеряется деньгами!

— Серьёзно? — улыбка исчезла с его губ, и он поднял дуло выше по моему бедру, — Разве это я оценил жизнь своей дочери в триста тысяч и пришел с шантажом к тебе?

Несмотря на резкий тон. Сталь касалась внутренней стороны бедра довольно нежно. Как будто меня там трогал сам мрак неизвестности и ужаса — это он ласкал меня и заставлял трепетать, а не этот мужчина с страшными глазами и вкрадчиво тягучим, как паутина, голосом.

— Десять тысяч за каждое «нет».

Обхватил сосок двумя пальцами и сталь коснулась моего лона сквозь трусики. Я всхлипнула и закрыла глаза.

— Не надо…

— Ц-ц-ц, это ведь тоже своеобразное «нет», но я не стану его засчитывать…Я хочу, чтоб ты кончила для меня здесь и сейчас.

— Нееет…

— Минус десять тысяч, — и провел языком по моей шее, а я вся дернулась и отклонилась назад, стараясь избежать прикосновений, — я их верну если ты расслабишься и испытаешь оргазм.

На глаза навернулись слезы от бессилия и страха. Я никогда его не испытывала…и я не знаю какой он, не знаю как его испытать и даже не знаю как его изобразить и что для этого нужно сделать.

— Играем? Скажи «да» и я верну твои десять тысяч! Так как? Играем? — глаза горят надеждой, как у ребенка, который вот-вот получит свою игрушку и тянет к ней руки.

— Да, — прорыдала и кивнула.

— Умничка…, - он взял меня за лицо запрокидывая мою голову назад, — ты очень красивая, Ксения. Не знаю говорили ли тебе это…, наверное, говорили сотни тысяч раз. У тебя нежная кожа и кристально чистые глаза. Я хочу увидеть, как вместо лжи с твоего рта срываются стоны. Они намного прекраснее, — холодная сталь скользила вверх-вниз у меня между ног. И от этих касаний все тело пронизывало пугающими разрядами электричества. Я не хотела их чувствовать. Ужасно хотелось закричать, завопить «нееет» и я не могла. Теперь в голове щелкал счетчик. Проклятый сумасшедший подонок наклонил голову и провел по соску языком.

— Ты и на вкус молочная, — обхватил губами, заставляя меня зажмуриться и умолять саму себя что-то испытать, то, что он хочет. Испытать быстро и прямо сейчас, чтоб все это прекратилось. Теперь поглаживания стали начали ощущаться намного сильнее, и они вызвали тяжесть внизу живота. Ощущения так похожи на боль. Но она иная. И мне хочется оттолкнуть его, оттащить от себя за волосы. Это ведь хуже, чем насилие, он хочет меня убить, хочет, чтоб я умерла. Люди умирают от такого издевательства? Мне казалось, что да.

— Продолжить лизать твой сосок, Ксеняя? Тебе нравится, когда я беру его в рот? — втянул сильно в рот и я вскрикнула от неожиданности, покалывания там внизу усилились и стало невыносимо страшно и нечем дышать. Надо кричать «нет», а я кусаю губы и всхлипываю.

— Отвечай мне! Нравится?

— Да, — почти рыданием.

— Тебя когда-нибудь трахали пистолетом, Ксеня? Как я сейчас? Трахали сквозь трусики…мокрые трусики. Я бы хотел пальцами…честно, ужасно хотел бы пальцами. Но я хочу выстрел, понимаешь? Я хочу, чтобы ты выстрелила с этого долбаного пистолета. Мне никогда не отказывают… — и снова втягивает мой сосок в рот с хриплым стоном от которого там между ног все раскаляется и напрягается. И мне кажется, что трение вызывает боль, вызывает резкие и невыносимые ощущения, как что-то цепляют, задевают и это что-то начинает сильно дрожать, дергаться как будто нарывает и вот-вот взорвется. И я начинаю задыхаться, непроизвольно цепляясь за его плечи, впиваясь в них ногтями.

— Дааа…ты скоро выстрелишь…,- не вижу ничего кроме его проклятых глаз и кончика языка, скользящего по губам. И я вся взмокшая, дрожащая смотри на его лицо. Мне так страшно.

— Я не хочу…

— Чего ты не хочешь? — шепчет и сталь движется быстрее, нагретая моим телом. Одно сильное движение и меня оглушило. Я, наверное, умерла в эту самую секунду от того, как содрогнулось все тело, как ослепительно вспыхнуло перед глазами блаженство и там внизу опалило жаром, кипятком. Я забилась в болезненно приятных конвульсиях, с громким стоном, запрокидывая голову и чувствуя, как слезы градом покатились по щекам. Услышала его рык, ощутила, как вдавил в стену всем телом и уже зарыдала от ужаса, отталкивая, отбиваясь и содрогаясь теперь уже в истерике. Пока дралась жакет распахнулся полностью, а я царапалась и извивалась в его руках, пока вдруг не почувствовал, как он сильно прижал меня к себе.

— Все хорошо…все хорошо, малышка. Тихо…тихо. Все хорошо.

— Отпустите меня…отпуститеее…

Волин отстранился, отпуская меня, и я вжалась в стену, закрывая лицо руками. Услышала, как он отошел от меня куда-то к столу. Щелкнула зажигалка и запахло сигаретным дымом. А я все еще вздрагивала и не могла унять дрожь во всем теле особенно там, внизу, под мокрыми трусиками. Если вот это ощущение было оргазмом, то я его ненавижу…ненавижу…ненавижу и не хочу испытывать больше никогда, как и видеть это чудовище.

— Я добавляю еще двадцать тысяч за это представление. Мне было вкусно. Не знаю, где тебя всему этому учили, но это сильно, черт возьми. Ты принята на работу. Так со мной еще никто не кончал. Настолько искренне и красиво.

Открыла глаза, глядя на чудовище, стоящее у стола и разряжающее свой револьвер. Он мне солгал. Там была вся обойма. А не один патрон. И в эту секунду я пожалела, что не выстрелила в него.

ГЛАВА 7

Она бежала между деревьями, придерживая живот обеими руками, чувствуя, как беспокойно бьется там ребенок. Нет, это был не просто страх, это был ужас, который сковывал все ее тело от понимания, что она собралась сделать. Но решение уже принято, и никто не сможет ее переубедить в его правильности или неправильности. В босые ноги впивались острые иглы-колючки, а ветки хлестали ее по лицу, по глазам, по шее, оставляя глубокие царапины, путаясь в светлых, волнистых волосах. Она не сумасшедшая…нееет, это они все сумасшедшие, если решили, что она позволит этому случиться, позволит ЕМУ победить.

Сердце бьется где-то в висках, резонансом отдает в горло. Ее бедное и маленькое сердце, никому не нужное и нелюбимое никем. Да, так бывает. Что человек никому не нужен и никем не любим, хотя и не был одинок…Но лучше бы она была одинокой. Они хватятся ее утром, не раньше. Сегодня ночью все будут спать после вчерашнего праздника…Она готовилась к этому дню несколько месяцев, несколько долгих, ужасных, тягучих месяца, когда в нее вставляли иголки, привязывали к кровати и держали в комнате без окон, как взбесившееся животное…Но ведь животное совсем не она. Животное тот, кто с ней это сделал. Тот, кто ее чуть не убил и хотел убить пока не узнал о ребенке. О своем отродье…о своем продолжении, насильно взращённом в ее теле. Плод, порожденный унижением и болью. И нет ничего более ненавистного чем эта дрянь внутри нее, чем это напоминание о ее ничтожности, о том, что она всего лишь кукла…всего лишь вещь, которую использовали самым мерзким способом и продолжают пользовать. Ведь он приезжает в гости…приезжает и привозит ей кукол, как и раньше.

Возможно все было бы не так…Все не должно было бы закончиться так, как она решила сегодня. Если бы у нее было где спрятаться, было к кому обратиться, но от нее отреклась даже родная мать…Женщина, которая ее родила и должна была любить всем своим существом предпочла ей ЕГО. Проклятого насильника и садиста. Тварь, которая превращала ее жизнь в ад. Зло, породившее внутри нее такое же зло, как и он сам.

Вначале ОН дарил ей подарки. Много кукол. Разных, красивых в картонных коробках, перевязанных лентами, приносил ей платья, кофточки и юбочки, завязывал сам банты на хвостах и даже умел заплетать косы. Она изо всех сил старалась его полюбить, чтоб у них с мамой была семья. С мамой, которую Дина обожала и считала самой красивой и самой умной. Ведь ее фотографировали для журналов и газет…Блондинку с ясными глазами, полными губами и обворожительным телом богини. И вдруг перестали фотографировать. Это был крах… с этого момента их жизнь начала рушиться, они переехали в другой район, в маленькую квартирку и Дина все чаще слышала в свой адрес:

— Ты как гиря на ногах, ты, как проклятие. Это из-за тебя мое тело перестало быть красивым. Из-за тебя меня больше никуда не зовут. Ты испортила мне жизнь! Зачем ты родилась? Почему я не сделала аборт?

Дина не совсем понимала, что это означает, но ей казалось, что это и правда она во всем виновата и тут же обнимала мать, целовала, просила прощение, а потом гладила ее ноги, засыпая в конце кровати, куда сгоняла ее разбушевавшаяся родительница.

Через какое-то время мама начала приносить домой порошок в пакетиках и становилась очень злой, когда этого порошка не было и очень милой, когда он у нее появлялся. Дина даже начала любить этот порошок, за то, что он возвращает ей хорошую маму. Как же плохо, что раньше этого волшебного порошка у них не было.

— Дааа, мама сейчас немножко подлечится…оооо, вот так, — свернув бумажку в трубочку мать втягивала ноздрей белую дорожку со стола, прикрыв пальцем вторую и закатывая глаза от удовольствия, — мама красавица, мама самая лучшая. Мама найдет папу и все у нас станет хорошо. Да, маленькая? Ты ведь будешь любить нашего нового папу? Не станешь меня огорчать?

И тогда появился ОН. Высокий, чистый, шикарный. Мать светилась от счастья, когда ОН начал к ним приезжать в середине недели и оставаться на ночь, а Дине он не нравился. Не нравились его глаза, которые постоянно следили за ней, не нравился его рот с тонкими губами. Она боялась, хотя он не сделал ей ничего плохого…Пока. Он сделает это потом. Чуть позже. Сделает, когда мать будет в отключке после очередной дозы и порошок станет таким же злом, как и этот благодетель, показавший Дине, что такое настоящая боль.

А утром мать изобьет Дину ремнем. Изобьет собственную дочь, только потому что не захочет потерять деньги, свое положение при нем и…этого ублюдка с глазами паука. Она будет верить ему…он царь и бог. У него порошок. Ему надо верить.

Они издевались над ней оба. Одна изводила ненавистью и презрением, а второй…второй ждал удобного момента, чтобы делать ей еще больнее. Так больно, что она потом не могла ходить и сидеть. Нет, Дина больше не жаловалась матери. Она не плакала. Зачем? Если всем наплевать, что ей больно и никто не замечает кровоподтеки у нее на теле. Ей оставалось только тихо всхлипывала, когда ей в очередной раз делали больно. Так она называла ЭТО. Слово БОЛЬ стало для нее основным в жизни. Любовь причиняет боль. Все они причиняют ей боль.

Когда Дина в очередной раз пришла в комнату матери та вышвырнула ее за шиворот и назвала сумасшедшей.

— Ты нарочно, да? Нарочно все выдумываешь, маленькая дрянь? Хочешь, чтоб я была несчастной и жила с тобой как раньше в нищете? Хочешь, чтоб я продавалась?

— Мамааааа…он меня обижает. Мамаааа.

— Тебя обидишь. Ты сама кого хочешь обидишь. Лгунья! Дрянь лицемерная! Мало он тебе подарков дарит? Мало шмоток покупает? Обижает он ее!

— Я не хочу…не надо мне подарки, мама. Пожалуйста, пусть не дарит ничего только не трогает меня. Никогда не трогает больше!

— Ты сама к нему лезешь, сучка! Я знаю, что сама! Убирайся отсюда! Вон пошла! Хочешь украсть его у меня?!

В нее словно дьявол вселился. Она била дочь всем, что попадалось под руку, швыряла о стену и хватала за волосы. Дина закрылась в комнате и раскачивалась из стороны в сторону на кровати, глядя остекленевшим взглядом на кукол, сидящих на полке. Новые, не тронутые, как будто только из магазина. Она их всех ненавидела. Потому что они так похожи на нее саму… С ними можно делать все что угодно и никто не заступится за них.

* * *

— Диночка, девочка моя маленькая, я же люблю тебя. Крошечка. Иди ко мне.

Говорил он и расстегивал свою отутюженную рубашку. Делал шаг и расстегивал…еще шаг и дергал свой ремень.

— Не подходите ко мне! Не приближайтесь! Я … я в полицию пойду! Я всем расскажу кто вы…расскажу, что вы чудище!

Добрая улыбка пропала с его лица и глаза сверкнули так, что Дина в ужасе закрыла лицо ладонями.

— Пойди. Расскажи. Никто тебе не поверит. Ты просто дрянная девчонка. Ты грязная. Ты сделала так, чтоб с тобой это случилось. Ты виновата. Я всего лишь наказываю тебя. Скажи мне спасибо…это ведь приятно! Тебе приятно мое наказание!

И снова причинял ей боль. Долго. Очень долго. Так долго, что она засыпала и потом не открывала глаза до самого вечера. В такие дни она пропускала школу, а мать даже не заходила к ней. Дина лишь слышала ее голос где-то вдалеке.

— Что такое? Она снова больна? Ясно. Пусть сидит сегодня без еды. Заприте ее в комнате. — приказывала прислуге.

Ее взгляд снова остановился на куклах…И ей захотелось сделать им так же больно, как делали больно ей.

Вечером, когда ОН приехал к ним снова и зашел к Дине в комнату, то тут же позвал мать. Они вдвоем стояли в дверях и смотрели на нее, как на гадкое насекомое. Он, в своей белой рубашке, галстуке и темном пиджаке и она в черной кружевной комбинации, просвечивающей подвисшую грудь, со спущенными бретельками, с бокалом мартини в руках.

— Я же говорил тебе — она не в себе! Ты должна показать свою дочь психиатру! То, что она творит ненормально! Она выпотрошила всех кукол, что я ей подарил. Она изрезала их ножницами! И после такого ты ей веришь?

— Отвезу, ее куда скажешь…, хоть на помойку…ты принееес? — и повисла у него на руке, глядя в глаза преданным взглядом голодной собачонки.

— Конечно, я принес моей девочке, — и покрутил пакетиком перед лицом женщины.

Около трех часов утра Дина вползла в комнату матери, придерживая живот руками, по задранной ночнушке сочилась кровь. А следом вбежал ОН с широко распахнутыми испуганными глазами и окровавленными ладонями.

— Она сама…она сама себя…Она ненормальная! Это не яяяяяя….!

* * *

Дина притаилась в кустах возле остановки, как раз в тот момент, когда на дорогу выскочила служебная машина, остановилась возле двух женщин, ожидающих маршрутку в город и из нее вышли двое мужчин в форме охранников. Один из них обратился к дачницам, возвращающимся рано утром в понедельник с участков домой.

— Вы не видели здесь беременную девушку в белой ночнушке и серой кофте?

— Нет не видели. А что случилось?

Низ живота потянуло болью и Дина снова обхватила его дрожащими руками.

— Она сбежала из психиатрической лечебницы.

— О Господи помилуй! Не видели. Господь с вами. Сейчас всего-то семь утра.

По ногам побежала вода и девушка растерянно и посмотрела вниз, а потом в отчаянии закрыла глаза.

— Если увидите сразу в полицию обращайтесь. Она опасная и невменяемая. Убить может!

— О Боже!

Охранники уже собрались уезжать, один даже сел в машину. Но дикая боль заставила Дину вскрикнуть так громко, что ОНИ ее заметили. И она опять побежала…К дороге…Так надо. Это все, что она может сделать, чтобы предотвратить…Раздался резкий звук и она обернулась … Удар был сильным настолько, что ее отшвырнуло вперед на спину и глаза закатились, а по телу прошла судорога и руки взметнулись к животу.

Простите меня…так лучше…лучше для нас если мы умрем. Такие…такие, как он, не должны иметь детей…так лучше.

Повёрнутыми психопатами не рождаются? Черта с два. Ими становятся еще в утробе матери. На генетическом уровне. Молекулы складываются в какой-то определенный узор, который делает из вас того, кем вы будете в последствии еще в момент зачатия. Мои сложились так, что иногда сам себя боялся. Но лучше страх перед самим собой, чем перед другими. Спасибо моей матери она вначале научила меня дикому ужасу, а затем научила внушать его другим. Когда ты ощущаешь запах испуга, когда он забивается впервые в ноздри и пьянит вспенившимся адреналином в венах, эйфория растекается по всему телу, наполняя его немыслимой силой. Истинная власть далеко не в деньгах и не в золоте. Она в умении заставить бояться.

Меня ненавидели. Может кому-то это странно слышать, но меня по-настоящему презирали в этом доме. Конечно, я не знал за что и узнал только спустя много лет…но это уже и не важно. По большому счету я рад, что все сложилось именно так, иначе я бы был другим…Хотя, зачем лгать самому себе — я очень часто мечтал быть совсем другим и совсем в другом месте. Иногда, в редкие проблески жалости к самому себе, я представлял, что было бы родись я у другой женщины. Как все эти люди, окружавшие меня. Нормальные люди. Люди, познавшие любовь. Мать никогда не рассказывала мне об отце. Эта тема была не просто табу — ее как будто запретили законом. В доме не было его фотографий, не было ничего, что могло бы о нем напомнить и на вопросы она не отвечала, словно ей их не задавали. И я боялся спросить снова. Да, единственным человеком, которого я боялся была моя мать…Тогда я еще не умел ее ненавидеть, но она меня научит. А тогда я все еще мочился в штаны от одного ее взгляда полного ненависти и звона ключей от подвала.

Мои первые воспоминания не имеют ничего общего с воспоминаниями обычного ребенка. Самое первое из них — это боль. Боль, которую мне причиняет та, кого я еще очень долгое время боготворил и готов был прощать ей все что угодно лишь бы она меня любила. Закрыв глаза, я снова и снова прокручиваю этот момент, когда произошел первый щелчок. Я сижу за столом она рядом во всем черном. Мать любила носить черные вещи, как будто у нее всегда был траур, и она примеряла все его оттенки. Передо мной тарелка супа или бульона, я вожу по ней ложкой моя нянька Люся говорила, что на дне каждый день прячется волшебный рисунок и если я быстро поем, то увижу, как он перетекает совсем в другое изображение как переливная картинка. Я слишком усердно колотил ложкой, она выпала у меня из пальцев, суп расплескался по столу и забрызгал мамину блузку. Она не ударила меня…нет. Зачем оставлять на мне следы? Она схватила меня за волосы и ткнула в этот суп лицом еще и еще раз, приговаривая:

— Я сказала есть, а не играть! Есть, а не играть! Мерзкий, гадкий ребенок! Как же ты мне надоел!

Я захлебывался этим супом, я в нем тонул, он лился у меня из носа и кусочки еды застряли в гортани, я рыдал и сходил с ума от боли и обиды. Потом она разжала пальцы, отпустив моим волосы, грубо промокнула мне лицо салфетками и велела служанке принести новую тарелку. Пока я кашлял и плакал моя мать вытерла воротник своей блузки и продолжила обедать как ни в чем ни бывало.

— Ты сам виноват, Иван. Если бы ты был послушным мальчиком этого бы с тобой не произошло. Ты должен извиниться! Извиняйся, я сказала!

— Из-из-из-вини ма-ма-ма-мама!

Да, я заикался. И сейчас иногда проскакивает, но тогда со мной еще не работали психологи, логопеды и другие специалисты. Тогда моим врачом была моя мать, а ей нравилось меня калечить, а не лечить. Нравилось закрывать в туалете голым, босиком на холодном кафеле, нравилось бить палкой по ступням и пяткам, чтобы не оставалось следов, нравилось оставлять одного в подвале без света, не обращая внимание на то, что я кричу от ужаса. Я лишь видел ее поджатые тонкие губы и совершенно равнодушные черные глаза. Чаще всего она смотрела куда угодно только не на меня, словно ненавидела даже мое лицо.

— Мальчики не должны бояться и реветь. А ты не мальчик, Иван. Ты ничтожество. Когда ты вырастешь ты будешь никем. Такие, как ты, тряпки обычно становятся чернорабочими или в лучшем случае простыми клерками.

И каждый раз, когда она это говорила я повторял про себя, что, когда вырасту буду управлять всем миром, чтобы она поняла какой у нее сын, чтобы гордилась мной. Именно поэтому я был лучшим во всем. Без лишней скромности. Лучшим в учебе, лучшим в спорте, лучшим в драке, лучшим в драмкружке, лучшим в рисовании, лучшим в музыке и лучшим в жестокости.

Ооо, это была моя стихия. Ничто не доставляло столько удовольствия, сколько чьи-то страдания. Заслуженные. Я очень любил справедливость. Я, можно сказать, был ее фанатом. И если она по какой-либо причине не торжествовала я вершил ее сам. Когда мне было семь я выдрал глаз мальчику, своему другу, в городском парке, в котором моя няня гуляла со мной. Выдрал за то, что тот сказал, что моя мать не любит меня, потому что она никогда не гуляет со мной и не приходит за мной в сад.

— От-от-от куда т-т-ты знаешь?

— Я вижу. Ты ей не нужен. Моя мама всегда гуляет со мной. А твоя тебя стыдится, потому что ты заика! Тебя никто и никогда не будет любить! Я это вижу, понял? Все это видят!

Я ничего не ответил и когда тот поднял голову я впился ему в лицо скрюченными пальцами и не отпустил до тех пор, пока у него по щекам не потекла кровь. Мне было плевать, что он кричит, что он дергается от боли и ужаса. К тому моменту я познал все грани и того, и другого. Зато он больше не мог заорать мне свое «вижууу».

Меня за это закрыли в подвале с завязанными глазами на всю ночь. А мне было плевать. Я уже ничего не боялся… а точнее боялся, что с моей матерью может что-то случится и она не узнает, чего я добился ради нее. Кто сказал, что человек достигает вершин благодаря чьей-то любви? Ерунда. Ничто так не стимулирует, как ее отсутствие.

Когда мне было двенадцать я заставил одноклассника выпрыгнуть в окно…Точнее не заставил, я никогда и никого не заставлял, а вынуждал делать то, что хочу я по доброй воле. Он проиграл мне спор при всех и чтоб не лишиться яиц сломал обе ноги. Мать вызвали к директору, но… что они могли вменить мне в вину? Я его не толкал и не заставлял. Просто у него был выбор или опустить свои яйца в кипяток или шагнуть с подоконника в случае если он ошибается. Яйца оказались дороже. А не выполнить условия означало прослыть лохом и ничтожеством.

— Спор был нечестным! — кричала мать «поломанного», — Он исчадие ада! Вы должны его отчислить! Смотрите он смеется! Моего сына увезли в реанимацию и возможно он останется без ног, а он…а этот заика смеется!

Я перестал смеяться, едва она произнесла это слово. Заика. Нечто с чем я не мог справиться и е мог контролировать. Как клеймо. Как признак ужасной слабости и внутреннего уродства.

— В-в-все от-от-ответы есть в-в-в у-у-учебниках! А-а-а за-за-за-икой м-м-может с-с-стать кто угодно!

Например, она сама, когда нашла в своей постели живого тарантула. Со мной никогда не связывались, меня не трогали одноклассники. Я для них был кем-то вроде опасного и злого насекомого, способного очень больно ужалить, иногда смертельно. Нет, они конечно попробовали. И это было вполне закономерно, когда я пришел в школу я был худым, как скелет, с брекетами на зубах, в очках и ужасно заикался. Я выглядел прекрасной мишенью для насмешек. Эдакий задрот из богатой семейки, умоляющий над ним поглумиться. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Для заводилы Димона оно оказалось фатальным. Я улыбался, когда закрыл на его пальцы дверь кабинета, предварительно подсунув в проем портмоне, которым он размахивал на перемене, покупая самой красивой девочке в классе шоколадное мороженое. Той самой, что в мой первый день пренебрежительно назвала меня заикой и уродом, демонстративно вытерев руку, прикоснувшись нечаянно к моей руке. Пальцы Димки хрустели, а я, прикрыв глаза, слушал как он «поет».

— Волин — псих! К нему лучше не подходить!

Да, Заикой они меня больше не называли. К слову, эта самая девочка отсасывала у меня в туалете через пару лет с особым усердием и ползала передо мной на коленях, умоляя трахать ее хотя бы иногда…хотя бы раз в месяц.

Позже, спустя несколько лет я начал им нравиться. Не знаю почему. То ли их влекло к моей тьме, засасывало в мое болото, то ли они были просто глупыми мотыльками, летящими на сверкающее пламя денег и власти. Но это потом…деньги и власть. Вначале был страх и похоть и мне нравилось манипулировать ими, побуждая по очередности то и другое.

Как в ней…в этой маленькой сучке с лунными волосами и нежными, голубыми глазами. Едва увидел ее, как ощутил это дикое желание играть. Играть на каждой грани, разломать и посмотреть, что у нее внутри. Как любил смотреть в каждую из них…моих маленьких мотыльков.

ГЛАВА 8

— Когда…, - я не узнавала свой голос, — когда вы дадите мне деньги?

Глядя в глаза чудовищу и стараясь подавить жгучий стыд, от которого мои щеки залило краской. Усмехается как-то небрежно, снисходительно, хотя в глазах все еще виден блеск. Тот самый, с которым он смотрел на меня, когда я…Боже! Я даже не хочу произносить эту мерзость про себя. Все тело все еще было ослабленным, как будто не принадлежало полностью мне, как будто, все еще барахталось в его паутине и это она отдавалась в моем теле отголосками ненавистного наслаждения.

— Кончила ты, а не я… а ты уже просишь вознаграждение, — покрутил в руках шариковую ручку и коснулся тупым концом моего подбородка, — но я обещал. Я помню.

— Когда? — спросила в нетерпении и бросила взгляд на часы.

— Дашь мне номер карты, и я в течении пары дней сделаю перевод.

Ответил невозмутимо и подошел к окну, распахнул его настежь, потом вернулся к столу, отодвинул стул и сел в кресло. Какие пару дней? Нееет! Только не это.

— Мне не надо через пару дней, мне надо сегодня.

Я не сдержалась и подошла быстрым шагом к столу, облокотилась на него ладонями.

— Пожалуйста. Сегодня, понимаете? Сейчас даже…

Склонил голову к плечу и поджал губы.

— Наглость недаром называют вторым счастьем. А с виду сама скромность. Хотя, когда ты испытала оргазм от твоей скромности не осталось и следа.

Постучал ручкой по столешнице, словно что-то обдумывая, а у меня зазвонил сотовый и я тут же выхватила его из сумочки. Мне ужасно хотелось отойти в сторону, выйти за дверь, но Волин и не думал предоставить мне такую возможность. Он вовсю упивался своей властью. Ему доставляло удовольствие вынудить меня говорить при нем.

— Я…я могу отойти?

— Нет. Говори при мне.

— Это личная беседа.

— Выйдешь из кабинета будешь уволена.

Будь ты проклят ублюдок. Если когда-нибудь я возьму в руки твой пистолет я точно вышибу твои мозги и ни капли не пожалею об этом.

— Да, доброе утро, Дмитрий Сергеевич. Как Варя?

— Варя все так же, Ксения Романовна, мы ожидаем перевода от вас. Я уже назначил некоторые процедуры и процесс запущен. У вас все в силе?

— Ддда, конечно все в силе. Деньги будут переведены сегодня.

Посмотрела на Волина тот чуть вздернул одну бровь и покрутил ручку в пальцах.

— Ксения Романовна, но это лишь первый взнос, а в конце недели надо будет перевести еще триста тысяч на второй этап.

— Как? Еще триста? Мы же говорили с вами, и вы…вы ничего не упоминали об этом.

— И это не окончательные суммы. Ребенку требуется несколько тяжелых операций. А вы так и не нашли донора. Время идет. Я понимаю, что вам тяжело, но эффективные препараты стоят денег, как и уход, как и процедуры. Мы конечно может перевести Вареньку в другое ожоговое отделение там все на государственной основе, можно обратится в фонды, стать в очередь и там как повезет и…

— Я найду. Я уже ищу, — крикнула в отчаянии, совершенно забывая о Волине, забывая обо всем, — не переводите Варю. Я все сделаю. Пожалуйста. Не лишайте ее шанса.

— Хорошо. Я жду от вас взнос. Постарайтесь сделать это как можно быстрее.

— Да, я постараюсь. Я сегодня прие…ду

Но врач отключился, а я отвернулась к окну, не в силах совладать с эмоциями и не желая, чтоб он видел, как на глаза навернулись слезы.

— Мы заключим с тобой контракт. — внезапно сказал Волин, — Подпишем договор. В двух экземплярах.

— Какой договор? — глотая слезы спросила я.

— Я оплачиваю лечение твоей дочери и взамен целиком и полностью распоряжаюсь тобой, как своей собственностью.

От неожиданности я со свистом втянула воздух и перевела взгляд на его пальцы, сжимающие шариковую ручку и поглаживающие ее вверх-вниз. Мне показалось это до ужаса пошлым, омерзительно и грязно-пошлым и внутри все скрутилось в узел, как будто эти пальцы снова касались моего тела…

— И… и что это означает?

— Это означает, что ты будешь принадлежать мне на весь срок, указанный в контракте. Принадлежать во всех смыслах этого слова. Ты делаешь все, чтобы я не сказал.

— Это…это ужасно. Вы настоящее чудовище. Вы понимаете, что предлагаете мне? Как же это отвратительно!

— Не более ужасно, чем прийти ко мне и требовать у меня денег. Я могу просто вышвырнуть тебя на улицу, и никто в этом городе не возьмет тебя не то что уборщицей, а даже не даст тебе отсосать за полтинник. — и тут же ухмыльнулся, — никто, кроме меня, разумеется.

Порочный, развращённый подонок, который понимает, что у меня нет выхода. Он ведь все слышал и знает насколько мне нужны эти деньги.

— Это низко!

— А я похож на благотворительный фонд? Или на лоха, которого можно шантажом заставить дать денег такой сучке, как ты? Или ты считаешь, что если твоя дочь пострадала весь мир должен тебе денег? Так я огорчу — в этом мире есть много нуждающихся, например, дети в Африке голодают…Чем твоя дочь лучше их? Почему мне не отправить туда несколько сотен, а отдать их тебе?

— Потому что вы…психопат, который напал на меня и чуть не убил.

— Все слова! Пустые, сотрясающие воздух слова! Докажи! Где хоть одно доказательство? Если ты решила, что я тут вожусь с тобой только потому что испугался твоих угроз — ты идиотка.

Он поднял на меня тяжелый взгляд и щелкнул ручкой так, что грифель спрятался и конец царапнул по полироли, издавая отвратительный звук.

— Я предлагаю тебе контракт, а ты можешь согласиться или отказаться.

— Зачем вам это? Зачееем? Почему просто не занять мне деньги и не взять на работу. Я хороший работник. Я отработаю и все верну.

— Потому что мне вкусно с тобой играть, потому что, да, отработаешь, но так, как хочу я.

Я опять посмотрела на часы и мне захотелось заорать, наброситься на него, ударить.

— Ну так как, Ксения? Время идет как я понимаю…Щелк-щелк-щелк. Слышишь? Это секунды и минуты, которые ты теряешь.

— Переведите на счет клиники триста тысяч.

И будьте прокляты! Но вслух не сказала, только сильно сжала ладони.

— Как же тебе хочется вцепиться мне в волосы, разодрать мне лицо. — провел кончиками пальцев по моей щеке, — я научу тебя покорности. Я научу тебя получать от нее удовольствие. Ты будешь приносить мне тапочки в зубах и кончать от одного моего взгляда.

Тяжело дыша смотрю ему в глаза и пальцы то сжимаются, то разжимаются.

— Я подготовлю договор. Сегодня вечером ты его подпишешь. А сейчас поезжай к дочери. В течении десяти минут деньги будут на счету.

Я тут же дернулась в сторону, но он схватил меня за локоть.

— А «спасибо»?

Шумно выдыхая воздух и дрожа всем телом, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать его или не разразиться истерикой.

— Спасибо.

— Спасибо, любимый.

Сжала губы, ощущая, как это слово застряло в горле и начало там мгновенно гнить.

— Скажи — лю-би-мы-й.

— Спасибо не достаточно?

— За каждое пререкание будет штраф…ты будешь лишаться своих денег, Ксения, и лишать шансов на выздоровление свою дочь.

Подонок! Мразь! Какой же ты все же подонок! И эти глаза, пожирающие все мои эмоции, считывающие, снимающие их с моего лица, как сумасшедший живой сканер. Сам похож на робота с застывшей ухмылкой, приклеенной к его губам.

— Спасибо, любимый.

Процедила ему в лицо и выдернула руку, но он снова ее перехватил.

— Попробуй еще раз. У тебя плохо получилось.

— Спасибо, любимый. — проворковала я.

— Вот и прекрасно. Иди.

Выскочила в коридор, выхватила сотовый и набрала Женю.

— Жень, привет. Прошу тебя, пожалуйста позвони той своей подруге пусть найдет донора. Да. Пусть найдет его как можно быстрее, я тебя умоляю. Я… я готова просить его о помощи.

К Варе меня впустили только после того, как Дмитрий Сергеевич спустился и распорядился об этом. Он же мне сообщил, что деньги поступили. Весь расплывался в улыбках и был чрезвычайно любезен. А я ощущала тихую ненависть вперемешку с пониманием, что он действительно один из лучших докторов, но, если бы у меня не было денег он бы палец о палец не ударил для спасения моей дочери. Клятва Гиппократа обесценилась настолько, что при одном взгляде на лощенного и прилизанного Дмитрия Сергеевича в белоснежной и накрахмаленной шапочке, начинало тошнить, особенно, когда вспомнила его слова о переводе Вари в другое отделение, а попросту он отправлял ее там умирать…Как возможно отправил многих других, кто не мог заплатить. Человеческая жизнь в эквиваленте зеленых бумажек. Нет бумажек — подыхай. И страшно, когда вот так умирают маленькие дети. Наверное, в моих глазах что-то такое промелькнуло, и доктор отвел взгляд, заторопился куда-то.

— Увидимся с вами через неделю. Я надеюсь к тому времени что-то у вас разрешится с донором.

— Разрешится конечно.

— Вот и ладненько. У Вари есть заметные улучшения. Я думаю через несколько дней начнем выводить ее из сна. Оля, проведи Ксению Романовну к дочери.

Я надела халат, бахилы, спрятала волосы под шапочку и последовала в реанимационное отделение вслед за медсестрой.

— Подождите! Почему ей можно войти, а мне нет?

Пожилая женщина, в скромной одежде с дешевой сумочкой в дрожащих руках, вскочила со скамейки и подбежала к медсестре.

— Пожалуйста, я уже сутки здесь сижу. Мне толком ничего не говорят. Там мой внучек. У него кроме меня нет никого…родители в этой аварии погибли… а он уцелел…. Пустите! Я хоть посмотрю на него. Умоляю!

— Не положено. Звоните вам расскажут о его самочувствии, — раздраженно ответила медсестра.

Но женщина бросилась к ней и схватила за руку.

— Вы человек? Вы же женщина! Он маленький, ему всего пять лет! Дайте войти! Дайтеее мне хоть его увидеть! Убедиться, что он жив… что вы за изверги? Я дочь и зятя хоронить буду….дайте мне повод жить дальше. Дайте на внука посмотреть!

— Прекратите истерику, женщина! Нам не положено!

— А ей? — женщина со слезами на глазах тыкнула в меня пальцем, — Ей положено?

— Она наш сотрудник.

— Лжете вы! — крикнула несчастная и у меня сердце сжалось, стало так не по себе, так горько во рту и стыдно, что я могу, что за меня заплатили, а она…у нее точно таких денег нет. — Или он умер, да? Умер? И вы скрываете? Вы специально не говорите мне?

Женщина разрыдалась, а я повернулась к медсестре.

— Пустите ее. На пару минут пустите! Ничего не случится, если она войдет!

Медсестра сузила раскосые глаза и посмотрела на меня исподлобья.

— Мало того, что вас впускают в виде огромного исключения вы мне еще бардак здесь устраиваете?

— Никакого бардака не будет. Она на внука посмотрит, убедится, что он жив. Вы что не видите в каком она состоянии? Не гневите Бога, пусть вы врачи в него и не верите, но мы все там будем, и вы тоже! Она сейчас решит, что мальчик умер и руки на себя наложит, а вы виноваты будете и знаете, что? Я подтвержу, что вы виноваты! Интервью дам везде, где только можно! Впустите ее, прошу!

Я порылась в сумочке и нашла деньги, которые у Жени взяла. Ткнула в руку медсестре. Ольга поджала губы.

— Ладно. Пусть войдет. Но не больше десяти минут. И если скажете кому не впущу больше!

Женщина вдруг схватила меня за руку и поднесла ее к губам.

— Ооо, пусть Господь хранит вас. Я молиться буду за вас. Спасибооо. Спасибо вам!

— Главное, чтоб внук ваш выздоровел. Вы о нем молитесь и о Вареньке моей. Пусть детки здоровы будут. Нет ничего важнее этого.

Прошла по коридору к уже знакомой палате и сердце болезненно сжалось едва девочку свою увидела. Бросилась к ней, забывая обо всем. Чувствуя, как душат слезы и как безумно хочется забрать всю ее боль себе.

Подошла к кроватке и накрыла маленькую ручку с прозрачными пальчиками своей рукой.

— Мама пришла. Ты меня чувствуешь, маленькая? Я здесь с тобой. Все хорошо будет. Врачи тебя вылечат. Я все сделаю, чтоб ты выздоровела. Все сделаю.

И я поняла в этот момент, что готова Волину приносить его тапочки, как он сказал. Готова быть его игрушкой, тряпкой, вещью лишь бы Варя жила. Ничего не имеет большего значения. Сотовый тихо пиликнул, и я посмотрела на дисплей — Женька.

— Да. Привет, Жень.

— Привет. Ты где? Тихо так и пищит что-то.

— Я у Вари.

— Как она? Моя бусинка маленькая!

— Волин заплатил первый взнос и Варя идет на поправку так говорит врач.

— У меня есть новости по твоей просьбе. Записывай имя донора — Савельев Николай Евгеньевич. Дата рождения 12.02.1985 г. Проживает в городе К***. По профессии IT специалист. Адрес *** номер телефона ****. Но! Имей ввиду, что никаких правовых претензий ты предъявить ему не можешь. Он имеет полное право отказать тебе в любой помощи.

— Да, я знаю. Я ж заключала договор с медучреждением. Там все это сказано.

Я закрыла блокнот и положила обратно в сумочку.

— Спасибо, Жень. Ты когда приедешь?

— Да не выходит вырваться пораньше. Даже не знаю, когда получится. Но я на телефоне и, если деньги нужны ты говори не стесняйся.

— Нет, все нормально. Есть деньги…Будут, точнее.

— Откуда?

Я тяжело вздохнула и посмотрела на Варю, тронула легонько ее лобик и проглотила горький ком в горле.

— Что? Волин, да?

— Не спрашивай…Он чудовище, но у меня нет другого выхода. Он сейчас спасение для Вари.

— Аааа … как же ты сама?

— Я? Я все выдержу. Я сильная. Пусть Варя выздоровеет, а потом…потом я засажу эту мразь в тюрьму. Он получит у меня по заслугам!

— Все еще считаешь, что это он?

— ОН! Я уверена в этом. Волин — это сама мерзость! И он за все ответит!

— Ты поосторожней с ним, Ксюш, пожалуйста не геройствуй. Волин опасный человек.

Ольга заглянула в палату и кивком показала, что мне пора уходить. Я наклонилась к Варе. Поцеловала ее в щечки едва касаясь губами. Ощутила, как опять сдавило тисками грудную клетку — а ведь у меня кроме нее тоже никого нет и если с ней что-то случится я, наверное, тоже способна наложить на себя руки.

— Я скоро приду, моя маленькая. Мама очень любит тебя. Держись. Ты обязательно выздоровеешь. Я тебе обещаю. Мы вспомним все это как дурной сон.

Когда шла по коридору увидела опять эту женщину. Она сидела у постели внука, опустив голову и прислонившись лбом к руке мальчика. Обмотанного бинтами.

— Что с ним? — тихо спросила у Ольги.

— Ожоги. Переломы. Травма головы. Попал в аварию вместе с родителями. Отец погиб на месте, а его мать успела выкинуть с окна до того, как машина взорвалась. Тяжелый случай…да и у них нет денег на лечение. Его скоро переведут от нас. Ох, сделали вы нам проблему. Выставить ее теперь не можем.

Я какое-то время смотрела на женщину, которая вся дрожала — наверное плакала, понимая, что не может спасти внука.

— Сколько ему надо на лечение?

— Ой…вы это у Дмитрия Сергеевича спросите. Я не в курсе.

Конечно. Ты не в курсе ведь официально лечение ничего не стоит — это вы превратили отделение в коммерческое и вышвыриваете пациентов у которых нет возможности заплатить, а кто-то вас в этом покрывает.

Я почувствовала, как задыхаюсь, как сильно мне хочется хлебнуть кислорода и отдышаться. Выскочила на улицу и закрыла глаза, стараясь успокоиться и ни о чем не думать.

Пиликнула смска.

«Вечером за тобой приедет машина. Оденешь, то что я передам. Отказ — 50 тысяч».

Сволочь! Торгует мной, как вещью! И знает…это чудовище знает, что мне дорога каждая копейка!

ГЛАВА 9

Я действительно мечтала, чтобы он сел. Мечтала увидеть его за решёткой, видела его лицо на обложках газет и в новостях, предвкушала его крах так, как ребенок предвкушал бы поездку в парк развлечений. Никого в этой жизни я не ненавидела так сильно, как Волина. Я искренне желала ему смерти и всего самого ужасного, что может произойти с человеком. НО! Вначале пусть поможет мне спасти мою дочь. Это единственное хорошее, что он может для меня сделать и, нет, я не буду ему благодарна, так как плачу за каждое его лишнее телодвижение собой. И не только телом. Этот дьявол тянет к себе и мою душу, окунает ее в свою тьму, как в болото, и заставляет потакать его извращенным фантазиям…а еще страшнее, что он заставляет меня испытывать от этого наслаждение, которое вызывает во мне диссонанс и депрессию. Да, я научилась не винить себя в том, что осквернили мое тело, но как не винить себя, если оскверняют душу и при этом…при этом какая-то часть тебя испытывает от этого удовольствие.

Но, для того, чтоб Волин сел мне нужны доказательства, а их у меня нет. Ни единого. Кроме собственных воспоминаний. И дай Бог, чтоб донор оказался порядочным человеком и согласился мне помочь тогда я смогу как можно меньше быть рядом с Чудовищем. Тогда я смогу послать его контракт к дьяволу. Теперь я не называла его иначе. Для меня он был тварью. И я его сильно боялась. Боялась, что жизнь моего ребенка зависит от этого паука, который в любую секунду может передумать мне помогать. Например, ему станет скучно играть со мной или он снова решит меня прирезать, как много лет назад.

Посмотрела в окно на мелькающий за стеклом город — все серое. Непогода разбушевалась. Дождливое и серое лето, практически без солнца. Таксист остановился у пятиэтажного дома с выцветшими лавками и обшарпанными дверьми подъездов. Женя сказала, что мой донор айтишник, разве они не «сшибают миллионы», как она привыкла говорить. Расплатившись с таксистом, я остановилась у подъезда, сжимая сумочку дрожащими руками. Потом осмотрелась по сторонам в надежде, что отвязалась от хвоста, который мне навязал Волин. Поднимаясь на второй этаж, я услышала вибрацию сотового в кармане, посмотрела на дисплей и стиснув зубы сунула мобильник обратно.

Номер уже был мне знаком, и я нарочно его не сохраняла, потому что не знала, как лучше подписать этот контакт: Маньяк? Чудище? Псих? Тварь? Пусть звонит. Я имею право на свое личное пространство и контракт я с ним еще не подписала. Если мне повезет сегодня, то может быть я его и не подпишу. Больше всего я боялась, чтоб Волин не пронюхал о том, куда я еду, чтоб не узнал мою тайну, чтоб не навредил Варе и не получил еще один повод меня шантажировать…и не уничтожил донора. Он ведь способен на что угодно.

Остановилась у двери и, подняв руку помедлила…потом решительно вдавила прожжённую кнопку звонка. Держала ее несколько минут, пока дверь не приоткрыли, и я не увидела через цепочку крупное мужское лицо, с падающими на потный лоб кудряшками.

— Николай Евгеньевич?

— Чего надо? — смотрит исподлобья с комнаты сигаретный дым валит и слышно, как играет где-то рок.

— Я… я…мне надо поговорить с вами.

— О чем? — он явно не испытывал желания меня впустить. А я смотрела на его лицо жадно, алчно всматриваясь в каждую черту, размазанную «жиром», на заплывший подбородок, на маленькие глазки и не находила ни малейшего сходства с Варей. Карие глаза, темно-каштановые волосы, нос картошкой, ямка на подбородке. Но ведь дети не обязательно похожи на своих родителей.

— О вашей работе…или подработке донором.

Он отпил пиво из стеклянной бутылки и чуть отодвинулся от щели, а я рассмотрела оранжевую футболку, длинные шорты на толстых ногах и босые ступни.

— Это было давно и неправда. — потом ухмыльнулся, — а те донор нужен? Могу бесплатно.

Нет, эта свинья не могла быть отцом моей дочери. Нет и еще раз нет. Он и «рядом не валялся» как говорит Женька. Но ведь записано его имя…и он не отрицает, что был донором.

— Я…не просто так пришла и мне не нужен донор. Точнее нужен, но не мне.

Он открыл цепочку и распахнул дверь пошире.

— А кому нужен? Подружке? Тебе кто меня слил? Ларка сучка? Опять в обход заведения бабла захотела? Давно не появлялась. Че вспомнила? Когда меня турнули с ее медцентра даже не заступилась. А потом им я видите ли уже не подошел. Вес лишний, возраст не тот. Хотя… если подружка такая симпатичная, как и ты, я б расстарался и скидочку сделал.

— Моя дочь получила множественные ожоги при пожаре, ей нужен донор…я знаю, что моим донором были вы.

Улыбка пропала с его лицо и маленькие глазки округлились.

— Твою ж…Когда был?

Я протянула ему квадратный листик с блокнота, показывая дату сдачи им материала.

Он тут же отпрянул назад и отрицательно затряс головой.

— Я никому и ничего не должен. Ты, как и я, бумажки всякие подписывала. Я никто твоему ребенку и сдавать ничего не стану. Ясно? Давай иди. Мне некогда. Я работаю.

Черт! Чего он так испугался? Хотел захлопнуть дверь, но я уперлась в нее обеими руками.

— Я знаю…знаю, что вы ничего не должны. Я и не буду настаивать…но вы поймите она еще маленькая, такая крошечная и вся в бинтах этих. А донор огромных денег стоит…ей моя группа крови не подходит, а ваша может подойти. Я не прошу вас дать мне денег, не прошу вас платить алименты и признавать ее своей. Просто помогите нам…умоляю.

Опять отрицательно головой качнул и потянул дверь на себя, а я с такой же силой вцепилась в ручку.

— Хотите я на колени стану? Хотите? Я может и смогу заплатить вам, но позже. У меня все сгорело в том пожаре. Я заклинаю вас…помогите ей. Не мне. Пусть…пусть она вам никто и вы не хотели иметь детей вот так, но ведь в ней ваша кровь и плоть. Просто сдайте кровь. Я прошу вас.

Он дернул дверь сильнее, но я просунула руку и схватила его за запястье.

— Ну вы же человек. Пожалейте ребенка. Просто сдайте кровь. Я заклинаю вас. Мне больше некого просить. Я на колени встану, хотите? Ночевать буду у вашей двери…

— Не могу я. Понятно? Не могу! Все! Уходи!

— Почемууууу? Ну почему?

— Потому!

Я смотрела на него глазами полными слез. Если я сейчас уйду отсюда мне придется просить у Волина еще и еще… и конца и края не будет этим просьбам. Опустилась на колени и в этот момент щелкнул замок. Открылась дверь у соседей.

— О, Господи! Это что за цирк еще? — воскликнула старуха, увидев меня, стоящую на грязном коврике. Ее собака тут же меня обнюхала, а Николай распахнул дверь и подхватив под руку, заставил встать и втянул к себе в квартиру.

— Ты что вытворяешь? Не могу я помочь, понимаешь? Не могу! Не потому что не хочу, а потому что не отец я ей, ясно?

— Как…но ведь вы сдавали и…

— Я сдавал, да. А материал не мой был.

Я судорожно глотнула воздух, а Николай хлебнул пива и мне протянул бутылку. Отрицательно качнула головой.

— А чей?

— Не знаю.

— Как это не знаете?

— А вот так. Он на меня вышел на одном из сайтов знакомств, где я предлагал услуги донора одиноким женщинам за тридцать. Мы списались. Он предложил хорошую сумму, и я согласился.

Вся надежда лопнула, как мыльный пузырь, даже голова от разочарования закружилась.

— Прости. Я б может и согласился. Жаль твою дочь.

Какое-то время смотрела на это круглое и приплюснутое, как луна, лицо и понимала, что он только что раскрошил все мои планы. И, да, я была права не мог он быть отцом Вареньки…Мне придется соглашаться на любое мерзкое и унизительное предложение Волина…так долго, как потребуется моей дочери.

— Н-на каком сайте? — хрипло спросила и почувствовала, как пересохло в горле.

— Да, на этом самом большом портале. «История любви» по-английски написано такое все сине-розовое там. Его в каждой соцсети рекламируют.

— Я не сижу в соцсетиях. — отвечала, как сомнамбула, глотая слезы и ком разочарования.

— Ну загугли, что я могу сказать.

Он снова пожал плечами. Потряс бутылкой, оценивая остаток содержимого и поднес горлышко к мясистому рту.

— А … а как его звали?

— Никак. Но нейм. И авка такая анонима с дурацкой белой маской. Как в фильме.

— Их может быть там тысячи. — всхлипнула я.

Он кивнул и снова пиво свое глотнул.

— Их там и так тысячи, но у него на странице картинки с совами. Много-много сов. И слоган: «Вы говорите — время идет. Безумцы — это вы проходите»*1.

Снова завибрировал мой сотовый и я сжала его холодными пальцами.

— Так ты не айтишник?

— Айтишник-двоечник. Знаешь в каждой профессии есть свои неудачники. Зато у меня большой член.

«Который, как и ты, уже жиром заплыл».

— Спасибо.

— Удачи и…прости. — развел руками, а я, как во сне спустилась вниз и вышла на улицу. Потом все же ответила на звонок и услышала вкрадчивый голос Волина:

— Минус пятьдесят тысяч за то, что не мог тебя найти и не отвечала…Но ты можешь отыграться.

— Как? — спросила обреченно и подставила ладонь каплям дождя.

*1 — Талмуд. Прим. автора

ГЛАВА 10

Я отшвырнула в сторону вещи, которые ожидали меня дома в свертке. Черта с два я надену ВОТ ЭТО. И черта с два я накрашу губы ярко-красной помадой. Как какая-то…Посмотрела на тонкое блестящее черное платье, пронизанное серебристыми нитями, на ажурные чулки и лаковые туфли на высоченной шпильке и на маску, украшенную перьями и стразами. Он действительно считает, что я надену всю эту мишуру? Это издевательство?

А потом словно ударом хлыста по нервам его голос в голове «минус пятьдесят тысяч». Если не сделаю, как он хочет, могу потерять еще…А мне нельзя. Мне скоро платить снова и проклятого донора НЕТ. Он просочился сквозь пальцы. Меня словно затягивает в этот омут, увлекает в опасную игру, где все правила написаны самим Сатаной с бирюзовыми глазами.

Подошла к вещам и приподняла кончиками пальцев тонкую ткань, покрутила перед собой. Перевела взгляд на нижнее белье… точнее только на трусики, так как бюстгальтер отсутствовал. Подцепила то, что ими называлось и стало жарко от прилившей к щекам крови. Тонкие ниточки, переплетенные между собой и украшенные мелкими камушками на бедрах, а спереди прозрачный треугольник. Представила, что он их выбирал для меня и трогал своими паучьими пальцами, представляя на моем теле и всю передёрнуло. Но когда надела невольно залюбовалась, осматривая себя и словно видя со стороны…У меня никогда не было таких вещей. Я никогда не ощущала себя красивой и даже привлекательной…но понимание о красоте имелось и именно благодаря ему я дизайнер. И эти трусики смотрелись на мне красиво. Черное контрастировало с белой кожей и камушки поблескивали, украшая тесемки.

Когда я натягивала на себя само платье, казалось я облачаюсь в паутину, проникаю в нее изнутри, чтоб она затянула меня словно в кокон, сплетенный из черного трикотажа и люрекса. Приоткрыла глаза, глядя в зеркало и медленно выдохнула. Слишком обтягивает, слишком тонкое… но сидит идеально. Глубокое декольте открывает приподнятую чашечками грудь, а ткань облепило тело, повторяя каждый изгиб.

За эти дни словно растаяла и ключицы выпирают, подчеркивая эту худобу. Плевать. Пусть смотрит. Я буду счастлива если ему не понравится. Разрезы впереди слишком высокие и видны краешки чулок, а спина обнажена чуть ниже поясницы. Я ведь сильная, я буду играть с ним до конца. Буду ради Вари. У меня нет другого выхода. Пока нет.

Поправила волосы, заправляя непослушные пряди за уши. Если бы я была кем-то другим, какой бы я увидела себя со стороны? Вульгарной шлюхой. Вот какой. И к щекам прилила кровь. Ничего, я справлюсь. Вечеринка — это не пустырь, не лес и не дорога. Там много людей. Боже! Я ведь все сильнее и сильнее запутываюсь. И как потом выбираться из этого? Зачем я пришла к нему? Зачем вообще затеяла все это? Надо было идти в банк и просить кредит, надо было обзвонить всех знакомых…что-то придумать и….»У тебя не было на это времени» сказал внутренний голос.

Нанесла на лицо вечерний макияж так, как будто это была не я сама, а какая-то кукла или манекен, которые я украшала когда-то. Красная помада сделала мой рот сильно ярким и вызывающим. Губы казались полнее и больше. Никогда в жизни не красилась столь вульгарно. Сунула ноги в туфли и чуть не упала от непривычки. Слишком высокие…как бы не опозориться и не упасть. Посмотрела на часы и, решительно выдохнув, взяла сумочку.

На улице меня ужен ждал Скала, он вежливо распахнуло передо мной дверцу машины, впуская внутрь в запах кондиционера и кожаных кресел, вперемешку с легким ароматом сандала. Казалось мои нервы натянуты до самого предела. Я сжала ручку сумочки и прикусила губы.

Дверцу опять приоткрылись и передо мной возник швейцар или как это правильно назвать? Мужчина в форме, белой фуражке и перчатках. Он сделал пригласительный жест и предложил опереться на его руку, чтобы выйти.

— Я проведу вас.

Вложила руку в ладонь и вздрогнула. Наверное, прямо сейчас надо бежать отсюда. Уносить ноги. Просто мчаться прочь и ловить такси. Но перед глазами возникло лицо Вари и в ушах зазвенел писк приборов.

Я последовала за ним внутрь черного здания, скорее похожего на загородный дом, окруженный высоким забором.

— Наденьте маску.

Шепнул мне швейцар и улыбнулся. Ободряюще я бы сказала. Только в глазах едва заметный блеск презрения.

— Это обязательно?

— Вас без нее не впустят.

Все так же любезно и все с такой же улыбочкой. Я приложила к лицу маску и завязала на затылке тесемки.

— Протяните вашу руку.

— Зачем?

— Так надо.

Протянула и с удивлением смотрела как мне завязали чуть выше локтя красную ленточку.

Зашла внутрь и ошалела…Здесь ощущался запах роскоши и денег. Запах миллионов, вложенных в каждую бархатную портьеру, в каждый зеркально блестящий стол, в каждое кожаное кресло и крутящиеся под потолком прожекторы, меняющие цвет. Все гости в масках, с бокалами в руках. И я ощущаю, как этот запах исходит и от них. Как будто я пребываю среди богемы, среди элиты вход к которой запрещен простым смертным.

Их одежда, платья, корсеты, маски, украшения, сверкающие драгоценными камнями все это сверкает и ослепляет своей невыносимой роскошью.

И я вдруг понимаю, как ничтожны мои несчастные триста тысяч, которые я у него попросила…у таких людей столько стоит зажигалка или портсигар, или пуговица на рубашке у Волина.

Вначале меня ничего не настораживало. Все казалось великолепным и роскошным, даже начало нравиться ощущать себя частью этого. Я даже взяла с подноса бокал с шампанским и сделала пару глотков. Внимание привлекла девушка в точно таком же платье, как у меня и в такой же маске. Она стояла у барной стойки. Чуть позже я заметила еще одну, беседующую с мужчиной и еще одну, танцующую возле сцены. Стало не по себе я растерянно смотрела на них и не понимала, что происходит. У двоих я видела ленты на руках, разных цветов, а у остальных нет. Это что-то значит или у меня паранойя?

Вдруг одну из них взял под локоть мужчина. Она не сопротивлялась, позволяя увлечь себя куда-то за бархатные портьеры, которые напоминали собой лабиринт, смещающийся и двигающийся по краям залы. Обернулась на другую девушку — ее уже прижимал к себе гость в фиолетовой маске, сдавливал как хищник, схвативший добычу. Он облизывал ее шею, лаская грудь, выпростав ее из низкого декольте, и она этому не сопротивлялась. Чувствуя, как пересыхает в горле увидела еще одну девушку, прижатую спиной к мужчине, удерживающему ее за горло, а его спутница с бокалом кроваво-красного вина в тонкой руке выливала его тонкой струйкой на грудь жертвы и слизывала кончиком языка жидкость с ее напряженных сосков.

Я в панике попятилась с бокалом к барной стойке, ощущая, как постепенно возрастает чувство тревоги и ощущение, что девушки в одинаковых платьях — это игрушки проклятой элиты, начинает обжигать своей очевидностью.

И я игрушка. Меня банально пометили этой ленточкой. Пометили, чтоб все остальные не тронули ЕГО добычу.

Нервно, оглядываясь по сторонам я искала «свое» Чудовище, рассматривала мужчин в толпе и понимала, что его среди них нет. Слишком просто да и они слишком мелкие пешки. Но Волин мог появиться откуда угодно. Я более чем уверена, что он следит за мной. Притаился где-то за портьерами и охотится на меня, выжидая, чтобы напасть. Он явно наслаждается моим отчаянием и пониманием куда я попала. В ловушку. Пришла сама и позволила себя пометить. Для него. В этот раз он поймает меня и сдавит в своей паутине так что я не смогу вырваться. Стало трудно дышать. Кажется, весь кислород испарился из легких. Я слышу собственное дыхание, как будто только что от кого-то убегала. Музыка давит на сознание, обволакивая его тягучей и пугающей эротичностью, алкоголь течет по венам, и я готова себя проклясть за то, что отпила из бокала…там не шампанское. Там что-то совсем другое. Именно поэтому я ощущаю легкую невесомость во всем теле. Если хищник нападет на меня я ведь ничего не смогу сделать…я не смогу постоять за себя, а если и начну кричать мои крики потеряются во всеобщем веселье и в музыке.

И словно, почувствовав …резко обернулась. Он стоял между двумя разъехавшимися портьерами и смотрел прямо на меня. Без маски. Без пиджака и галстука, к которым я так привыкла. В темно-алой рубашке с высоко закатанными рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами. Светлые волосы зачесаны назад, гладко выбрит, кожа отливает бронзой и глаза кажутся еще ярче из-за красного цвета рубашки. У него броские черты лица, крупные и скорее неправильные, с проступающей жесткостью, даже жестокостью. Но от него исходит такая бешеная энергия, что кажется я ощущаю эти электрические волны каждой порой кожи. И я скольжу взглядом вниз к его сильной шее и к виднеющейся в вороте рубашки смуглой груди. По всему телу рассыпаются горячие мурашки, как будто я в лихорадке и меня обдало легким ветерком, заставляя все тело задрожать. И мне незнакома эта дрожь. Она пугает и заставляет начать задыхаться. Это что-то ужасно неправильное со мной…ужасно дикое.

Взгляд Волина гипнотизировал, как всегда захлёстывая меня в паутину и пронизывая насквозь. Мне кажется он читает все мои мысли, знает, о чем я думаю и видит каждую мурашку на моей коже. И за это я его тоже ненавижу. Ощущение, что я поскользнулась на краю пропасти и мои ноги перебирают и мнут грязь, и я беспомощно размахиваю руками, чтобы не упасть…но где-то в глубине души я точно знаю, что упаду.

Иван смотрел мне в глаза и светлые брови слегка сошлись на переносице…Он не торопится…а меня захлестнула паникой и я, развернувшись на каблуках, бросилась к выходу, но вместо этого меня отстранило выехавшей из ниоткуда бархатной портьерой, преграждающей дорогу, и увлекло куда-то вглубь темных коридоров-лабиринтов.

Я искала выход, среди всех этих портьер, которые выезжали неизвестно откуда. Металась между ними, отбрасывая в сторону, путаясь и начиная паниковать, пока не наткнулась на лестницу и не взлетела по ним наверх. А там сплошные коридоры, полумрак и неоново красное освещение. От быстрого бега заболело под ребрами и дыхание застряло в горле. Сорвала маску и прислонилась к стене, пытаясь отдышаться и собраться с мыслями, начать соображать, как отсюда выбраться, уже не слушая доводов рассудка о деньгах.

И в ту же секунду меня впечатали в стену горячие руки…распахнула глаза и взгляд скрестился с бирюзовой адской бездной, мгновенно поглотившей меня под волной обостренного психоза. От него пахнет сигарами и коньяком, пахнет чем-то жёстким, мужским. Прихватил за затылок и привлек к себе, ближе к своему лицу, а потом накрыл мой рот своими губами. Нет не впился, не вгрызся, а просто накрыл. Глотая мой судорожный выдох ужаса. Проглотил его и повел языком по моим губам, скользнув в рот, оплетая мой собственный язык, лаская губы изнутри, небо, щеки. И я дрожу от каждого движения его умелого языка, словно пойманная в сети, словно загипнотизированная этими порабощающим поцелуем. Глубоким, жадным, выпивающим мое срывающееся дыхание…Не поняла, почему чувствую под пальцами шелковистость, перебираю ее, она трется о мою ладонь, и я впиваюсь в нее, тяну к себе, сминаю, чтобы эта вязкая патока удовольствия, растекающаяся по всему телу, не исчезла, подставляя губы, прикрывая глаза тяжелыми веками…пока все тело не пронизывает осознанием, что мои руки вцепились в его волосы и я отвечаю на поцелуй. На поцелуй Чудовища!

И меня накрыло безрассудной волной страха. Первобытного ужаса, сковавшего все мое тело, вызывавшего болезненную панику. Изо всех сил укусила за губу, отталкивая от себя. Он зарычал от ярости и боли, а я вырвалась и бросилась бежать. Куда угодно. Лишь бы подальше от него. Подальше от этих ненормальных эмоций, которые не просто пугают, а выворачивают наизнанку.

Страх и паника овладели мной настолько, что вся моя решимость и хладнокровие разбились о его ледяные зубья. Я не переживу еще одного насилия. Я сойду с ума. Я рассыплюсь в тлен и от меня ничего не останется. Бросилась снова по коридору, снимая на ходу туфли, чтобы не сломать ноги, но перецепилась через ковер и растянулась на нем, проехавшись щекой по жесткому ворсу, от собственной беспомощности хотелось разрыдаться. Поднялась на ноги, потеряв в темноте одну туфлю. Наощупь попыталась найти, но где-то внизу послышались мужские голоса, шаги и я ринулась прочь пока не уткнулась в тупик и не застонала от отчаяния и тут же с облегчением выдохнула, нащупав дверную ручку и, повернув ее, вошла в комнату, закрыла дверь, с облегчением повернула замок.

Обернулась и замерла, осматривая помещение. Легкое красноватое освещение, мягкие диваны, бильярдный стол и эта чертовая обволакивающая музыка, вызывающая под кожей легкие пузырьки как от шампанского на языке, только прямо в венах. Если затаиться, то может меня здесь не найдут. И словно в ответ моим мыслям дверная ручка повернулась, раздался характерный звук проворачиваемого в замочной скважине ключа.

Тяжело дыша отступила назад и затаила дыхание, когда увидела на пороге Волина. Он прикрыл за собой дверь и шагнул ко мне, отрицательно качая головой, когда я попятилась назад, а потом поманил пальцем к себе. Но я бы скорее умерла на месте, чем подошла к нему. Меня парализовало от ощущение надвигающейся необратимости. Иван сам подошел ко мне, и я невольно вздрогнула, увидев на его губе кровь. Ладонь легла мне на скулы и слегка сдавила их.

— Я мог бы наказать тебя за сопротивление…Но мне слишком вкусно сейчас. Так вкусно, что я готов на все закрыть глаза. Ты — ткнул пальцем мне в грудь, — прокусила мне губу. Прибери за собой кровь.

И повернулся ко мне так что я теперь отчетливо видела припухлость на нижней губе, ранку от зубов и размазанную вниз к подбородку кровь. Судорожно сглотнула и промямлила, едва слыша собственный голос.

— У меня нет платка.

— Языком.

От одной мысли что он заставляет меня слизать его кровь к горлу подступила тошнота.

— Нет…

— Что? Я не расслышал.

«Пятьдесят тысяч»

Его же голос взорвался в голове. Я потянулась вверх и сильно зажмурившись коснулась губами его подбородка, потом тронула языком и содрогнулась, ощутив солоноватый привкус.

Горячее дыхание Волина опалило кожу, и он тут же завладел моим ртом, ныряя в него мягким языком, заставляя задохнуться от неожиданности. Он не торопился, углубляя поцелуй, настойчивей, сильнее…и я боюсь…боюсь потому что мне нравится то, что он делает с моим ртом. Не знаю, что со мной происходит, не знаю, что подсыпали мне в бокал, но те пузырьки под кожей взрываются мелкими вспышками…а между ног стало вдруг очень горячо и напряженно. От одного воспоминания как там скользил пистолет стало душно и захотелось заорать, но мой рот занят, мое дыхание поглощается так алчно, а легкие наполняются терпким дыханием Волина, что я не в силах бежать и не в силах сопротивляться.

Продолжая целовать и удерживая за талию второй рукой сделал со мной несколько шагов к столу, пока я не наткнулась на него спиной, чуть приподнял меня и усадил на самый край.

— Не надо…, - жалобно всхлипнула, но меня проигнорировали и удерживая за шею отклонили назад, и я ощутила, как мужская ладонь скользит по моей ноге вверх, под разрез платья к тем самым тоненьким трусикам. Пальцы отодвинули ткань и прошлись по моей плоти, заставляя мое лицо исказиться как от боли и с мольбой посмотреть в бирюзовую тьму. От ожидания боли все тело натянулось как струна…но ее не последовало. Пальцы раздвинули складки, поглаживая, продвигаясь вглубь, пока не погрузились в мое тело, вызывая такой трепет, что кажется у меня все тело сводит от него судорогой. Медленно протолкнул их внутрь, слегка двигая, заставляя меня всхлипывать, не разрывая зрительный контакт, не прекращая молить одним взглядом, чтоб отпустил, прекратил. И в то же время ощущая, как напряжение становится невыносимым, как там, где его пальцы двигаются, натирают, бьются, толкаются, словно что-то стягивается, пульсирует, дрожит в ожидании. А они проникают все быстрее, выскальзывая наружу и медленно проталкиваясь обратно, перебирая меня, как клавиши на фортепиано, только внутри, какую-то адски невыносимую мелодию, от которой меня трясет, как в лихорадке, сохнут губы широко открытого рта, с которого срываются хриплые выдохи.

И вдруг выскользнул наружу, и сдавил самое средоточие напряжение, там, где набухло и превратилось в каменную точку сумасшествия, сдавил клитор и сорвал в безумие. Меня мощно разорвало на осколки. Так мощно, что мне показалось я сейчас упаду, и я падала, назад, на стол, изогнувшись, с громким криком, а пальцы не останавливались они вошли в меня снова уже сильными толчками, резкими…влажный рот впился в мой задыхающийся, не давая стонать, сжирая эти стоны. Казалось пальцы продлевают агонию, извлекают из меня адскую музыку, до самого последнего аккорда пока тело не начинает покалывать расслаблением.

И я не могла ни о чем думать, ничего осознавать…. Я все еще смотрела в бирюзовый ад и понимала, что только что дьявол насиловал мое тело настолько изощренно, что оно ответило ему ненавистным оргазмом. Снова. И вместе с расслаблением вернулась ненависть. С новой силой. Захлестывая с головой. Заставляя трястись от этой ненависти.

Волин поднес пальцы к лицу покрутил ими на свету, показывая мне скользкую влагу, а потом прошелся по ним языком.

— Отыгралась. — сказал хрипло и склонил голову к плечу, — ты так невероятно кончаешь, что я готов за это приплачивать. Не находишь это несправедливым? Ты испытываешь удовольствие, и я тебе за это плачу?

— Вы вынуждаете меня его испытывать. А это насилие.

Ухмыльнулся, продолжая лизать свои пальцы, между ними, как будто смакуя мое унижение. Подлая сволочь.

— Мне нужно еще пятьсот тысяч.

Он расхохотался так, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

— Аппетит растет во время еды?

Прошелся по комнате и достал из кармана сотовый:

— Принеси мне бумаги с моего кабинета. Да. Договор. Все верно.

Кабинета? Резко вскинула голову — так вот почему он без маски. Зачем она самому черту в своей преисподней, где он хозяин и правит балом?

ГЛАВА 11

— Я не стану это подписывать!

Отшвырнула от себя бумагу, и она проехалась по столу в сторону Волина, который расположился в кресле и потягивал мелкими глотками черный кофе из маленькой чашечки. А я не могла смотреть на его руки. Едва только взгляд натыкался на длинные нервные пальцы, как у меня в ушах раздавались собственные стоны, а между ног саднило воспоминанием о том, как эти пальцы входили в мое тело…и меня корчило от наслаждения, которое они умели выдирать насильно. Ненавистные пальцы. С проклятыми аккуратными, чистыми пластинами ногтей и чуть выпирающими косточками на фалангах. Пальцы музыканта. И он играл внутри моей плоти зверскую и беспощадную мелодию моего унижения.

— Сделаем вид, что я не услышал, — отпил еще глоток и покачал ногой в отполированной до зеркального блеска туфле, — прочти еще раз.

Пододвинул мне листок и щелчком золотую ручку «паркер» с именной гравировкой на корпусе. Мы сидели в той же комнате за маленьким стеклянным столиком.

— Мне не надо читать ЭТО еще раз. Потому что ЭТО невозможно применить к человеку, у которого есть права. Людей невозможно купить! Эта сделка…как…не знаю, как сделка о купле машины или квартиры!

— Почему это людей невозможно купить? Ведь я покупаю тебя и более чем уверен, что ты мне продашься буквально через. — он посмотрел на часы на своем запястье, вскинув руку к лицу, — минут через пять максимум. Потому что через шесть минут я планирую послать своих людей за твоими вещами так как согласно договору, ты будешь жить в этом доме.

— Я еще ничего не подписала!

— Время идет, — ухмыльнулся и поставил чашечку на стол, провел пальцами по столу смахивая несуществующую пылинку, а я зацепилась взглядом за эти пальцы и… от неожиданности чуть не вскрикнула потому что буквально ощутила, как они мягко входят в меня, раздвигая складки плоти…картинка вызвала томление во всем теле, и я стиснула колени, чтобы прогнать наваждение.

— Что не так с моими руками? — вдруг спросил он и я ощутила, как вся краска прилила к щекам, ошпарила кипятком, — Ты постоянно на них смотришь.

А мне казалось, что я вообще на них не смотрю.

— У вас уродливые пальцы, — выпалила я и улыбка исчезла с его лица, как будто ее стерли, и губы сжались в тонкую линию. Я обрадовалась, что мне удалось его задеть.

— Согласен. — совершенно спокойно ответил он, — Уродливые. Они были несколько раз сломаны и это точно не способствовало их красоте.

Нет, это не было сказано так, чтоб вызвать жалость. О, если бы. Он констатировал это совершенно спокойно с ледяным равнодушием. Как будто этому человеку плевать на боль или на страдания. Как будто сломанные пальцы — это легкая царапина.

— Во мне много чего уродливого, да, Ксения? Но есть и прекрасное… — он подался вперед и вдруг выложил на стол бумажник, — например, мои деньги. Вместе с ними я становлюсь невероятно привлекательными и сексуальным. Настолько сексуальным, что ты лично ради их красоты будешь делать все, что я пожелаю. Моя личная вещь Ксения. Ксю. Ксюшаааа. Мммм…Ксения нравится пока больше всего.

Я вскочила с кресла и задохнувшись сгребла документ со стола, чтобы скомкать его и швырнуть ему в лицо, но Волин ловко увернулся и смятый комок покатился по ковру.

— Как быстро мои пятьдесят тысяч постоянно возвращаются ко мне. Я вот думаю тебя надо выводить почаще из себя, и я не только верну свои деньги, но еще и заработаю. А пока что отменю проведенный платеж. Как думаешь насколько быстро отреагируют на отсутствие денег в больнице?

Достал сотовый и быстро набрал чей-то номер.

— Владислав Олегович, отмените финансовую операцию суммой в триста тысяч проведенную мною. Да, не страшно пусть будут проценты…и…

— Не надо! — я схватила его за руку, — Пожалуйста не надо. Я… я сожалею. Я не то хотела сказать я…у вас нормальные пальцы и…я просто от злости.

Смеется. Ровные зубы сверкают белизной, возле глаз морщинки и прядь светлых волос упала ему на лоб.

— Секундочку, Владислав…

Нажал что-то на сотовом — скорей всего убрал слышимость.

— Оближи их.

Я не сразу поняла, что он имеет ввиду.

Протянул руку ко мне и коснулся пальцами моего рта. Надавил на подбородок.

— Оближи их, я сказал.

Покорно открыла рот и взяла губами его палец, коснулась языком подушечки и увидела, как глаза Волина вспыхнули, а ноздри затрепетали. Он мне напомнил в эту секунду вампира Листата из фильма «Интервью с вампиром», как будто наслаждается предвкушением перед тем как обнажить клыки и вонзиться в меня имя, чтобы сожрать. Противно от ощущения его солоноватой кожи не стало…хоть и сжалась внутренне от того, что заставил и получает удовольствие унижая меня.

— Соси, — хриплым шепотом, чуть прикрывая глаза и все еще удерживая сотовый у уха. — соси их.

Погружает глубже, и я невольно втягиваю его пальцы, обхватывая ртом, а он приоткрывает рот и его глаза чуть закатываются. Он делает ими характерные толчки…и у меня тянет низ живота и стало больно в груди, покалывает кожу и как будто распирает самые кончики. Они очень твердые. Болезненно и неприятно. И там внизу все сжимается и разжимается, когда пальцы Волина делают поступательные движения у меня во рту, скользя по языку от кончика до самого горла, но не сильно глубоко…не вызывая рефлекса вытолкать их. Он шумно дышит и стискивает сотовый до треска.

— Соси сильнее, — так же хрипло. Закрыв глаза и я сильно обхватываю губами фаланги, всасывая их, до терпкой боли во рту. Преодолевая вакуум Иван продолжает двигать ими, пока вдруг резко не распахнул глаза темные и дикие настолько, что я вздрогнула всем телом.

Медленно вытащил пальцы и провел мокрую дорожку у меня по подбородку, ниже к ключицам и снова усмехнулся, ударив указательным по напряженному соску. Вызвав прилив крови к груди и лёгкую дрожь.

— А ведь эта игра нравится нам обоим.

Вернулся к разговору по смартфону, продолжая поглаживать мой сосок. Сдавил и, глядя мне в глаза сказал:

— Отмены не будет. Я передумал.

Закусив губу стерпела боль и в тоже время что-то неизведанное пронизавшее все тело насквозь. Волин отпустил мой сосок и

убрал сотовый обратно в карман. Вернулся к столу, сел в кресло и открыл бордовую папку, положил передо мной новые листы с договором.

— Подписывай, Ксения.

Пока я раскладывала бумаги перед собой. Он приблизил к лицу свои пальцы и словно принюхался. Как животное. Больной на всю голову ублюдок. Я поднесла ручку к бумаге, стараясь не думать о пунктах, которые прочла, стараясь вообще ни о чем не думать. Это все ради Вари. Потом я ему отомщу…я докажу, что он подонок и мразь. Потом. Обязательно докажу.

Поставила подпись на первом листе, и Волин с довольной улыбкой триумфально сказал:

— И сосать придется не только пальцы, Ксения.

Вскинула голову и сдавила ручку.

— Тебе понравится я обещаю.

Будь ты трижды проклят, гад. Мне понравится, когда я посажу тебя за решетку. Когда люди узнают, что ты за грязное чудовище.

— Жалеешь, что не спустила тогда курок, да?

Я поставила последнюю подпись и процедила сквозь зубы:

— Да! Жалею!

И он демонстративно захлопал в ладоши.

— Браво! Обожаю честность! Ты мне все больше нравишься, малышка. Мне наконец-то перестало быть скучно.

— Так почему вы не купили себе клоуна, если место было вакантно?

Швырнула ручку и с ненавистью подвинула ему бумаги. Волин приподнялся и, подхватив меня под руку, куда-то легко потянул. Покорно пошла следом…Выбора больше нет. Только что я отняла его у себя совершенно.

Иван подвел меня к зеркалу. Так чтоб видела и его, и себя. Я дернулась когда увидела свое отражение с размазанной красной помадой. Волин расхохотался, а я сдавила пальцы в кулаки…потому что знала с чего он смеется — с меня. Помада размазалась таким образом, что напоминала улыбку клоуна.

— Когда мы доиграем и ты мне надоешь, обещаю я дам тебе еще одну возможность разнести мне мозги. — серьезно сказало чудовище, внезапно перестав смеяться, и он вытер помаду с моего подбородка и щек большим пальцем, — а пока что ты будешь меня развлекать. Как я захочу и когда захочу.

Я выпросила для себя несколько дней. Именно выпросила. Совершенно не ожидая, что он согласится мне их дать. В проклятом договоре говорилось об этом. Говорилось о моих отказах, о штрафах, прописанных за каждое слово «нет». Ничего более ужасного, чем этот документ, я в своей жизни не видела. Сумасшедшее чудовище расписало мою жизнь по пунктам, включая прейскурант цен и перечисление наказаний за каждый проступок. Несколько листов, заключающих в себе долговую яму и принадлежность этому ублюдку до тех пор, пока я ему не надоем.

— Ваш договор не имеет никакой юридической силы!

— Этот договор составлен не для суда…Хотя, в этом случае я и судья, и обвинитель и палач в одном флаконе. Он составлен для тебя. Чтобы ты знала за что я буду давать и за что жестоко отнимать…Но, если ты останешься мне должна, я найду метод взыскать, возможно это будет метод очень болезненный для тебя. До момента подписания я был очень добр к тебе…Игра только начиналась, и ты учила ее правила.

— Жизнь моей дочери не игра для меня.

— Это твоя дочь. Наверное, естественно любить собственного ребенка. А для меня она не имеет никакого значения. Почему меня должна волновать ее жизнь? Меня волнуешь ты и наша игра. Если ты проиграешь — это твои проблемы.

— Вы бездушное чудовище!

— Ооо, я слыхал комплименты поинтереснее, чем этот. Меня не волнуют чужие дети. Так сложилось, что я совершенно к ним равнодушен. Впрочем, как и к животным.

— А свои?! Если бы это были ваши дети?! Вы когда-нибудь себе это представляли?

— Нет, не представлял. Я не планирую иметь детей.

Откинулся на спинку кресла и сделал еще один глоток своего кофе. А потом спокойно и равнодушно добавил:

— Никогда.

Человек, который не любит детей и животных внушает подозрения…Если во мне и жила капля сомнения, что он опасный психопат и садист, то теперь она испарилась.

— Мне нужно время. Несколько дней. Я перееду к вам, сделаю все что написано в этой бумажке, но дайте мне еще несколько дней. Пожалуйста, я прошу.

— Зачем?

— Подруга сдаст эту квартиру, и я пока поживу в ней.

— Ложь. Подруга здесь не при чем. Просто иллюзия свободы…я дам тебе насладиться ею, как ты просишь. Но она ничего не даст тебе. В пунктах изменений не случится».

Мне было плевать. Любая отсрочка, любое выигранное время. Что угодно, лишь бы я использовала свой шанс получить помощь не от него. Мне почему-то казалось, что, если я найду отца Вари он непременно мне поможет. И я навсегда избавлюсь от этого морального урода. Забуду, как страшный сон и разорву проклятый контракт прямо у него на глазах. Кажется, у меня впервые в жизни появилась настоящая мечта. Нет, их появилось множество и все они касались подонка Ивана Волина.

Обратно меня вез все тот же водитель и мне казалось я уже привыкла к его квадратной роже, мелькающей передо мной намного чаще чем мое собственное отражение. Больше всего на свете мне хотелось стянуть с себя эти тряпки и смыть следы пальцев Волина с тела. В голове вспыхнуло мерзкое воспоминание о том, как тогда…как я часами стояла в ванной, глядя в кафель и не могла открутить кран. Меня заклинило. Мне было страшно ощутить даже прикосновение капель воды. Еще долго я боялась любых касаний. Вот так голая, когда ничего не нарушает мои границы я ощущала себя целостно.

И сейчас, сидя на переднем сидении джипа я смотрела в лобовое стекло и думала о том, что этот подонок, которого я ненавижу всеми фибрами своей души, который вогнал меня в черное болото на всю оставшуюся жизнь…он прикасался ко мне и я не впала в дикую истерику, я не билась в конвульсиях ужаса. А должна была. Я даже думать не могла о мужских руках, о губах, об их членах, которые раздерут все внутри и не оставят живого места. Достанут до самой души и осквернят ее точно так же, как и тело.

Скала остановился на светофоре, и я увидела, как перед машиной пробежала женщина в дождевике, удерживая что-то на вытянутой руке, швырнула «это» в кусты и побежала обратно. Когда машина тронулась и поехала я увидела светло-рыжую мордашку и приоткрытый в жалобном писке розовый рот. Котенок, перебирая лапками спускался к дороге, прямо под машины.

— Остановитесь! — закричала я.

— Что?

— ТОРМОЗИ СКАЗАЛА!

Скала резко затормозил, и я выскочила из машины под дождь, угодила ногами в лужу и бросилась к кустам. Дрожащее, шатающееся существо выкатилось на дорогу, и я подхватила его перед самым капотом проскочившего мимо грузовика, который посигналил так, что у меня уши заложило и тут же ощутила, как Скала схватил меня и оттащил от дороги.

— С ума сошли?! Вы что творите?

Дождь усилился и стекал за шиворот платья, а я прижимала к себе трясущийся комочек, не понимая, как успела его схватить, и мы вдвоем не угодили под колеса.

— Волин из меня фарш сделает! А вы простудитесь и заболеете. Господи! Вас же задавить могли!

Я его не слушала, потом посмотрела на гориллу, оживленного и размахивающего руками, и перебила поток его сокрушений.

— Хватит кудахтать. Дай мне твою куртку.

Скала без возражений стянул огромной лапищей кожанку и надел мне на плечи, а я в нее завернулась и спрятала на груди мокрого котенка.

— Что стал? Поехали.

— Вы что ЕГО в мою куртку спрятали?

Я забралась на сидение и откинулась на спинку, чувствуя, как согреваюсь.

— Он же блохастый. Эти блохи на меня полезут!

— Сам ты блохастый! Никуда они не полезут. Попросишь у Волина он тебе новую купит.

— Вам все равно его выкинуть придется. Волин терпеть не может животных. Он запрещает заводить даже рыбок. Я хотел хомяка — он не разрешил.

Я думала он издевается, но Скала смотрел на дорогу и надул нижнюю мясистую губу.

— Хомяка?

— Ну да. Я их люблю. У меня с детства хомяки жили. А Волин сказал, что увидит в доме хотя бы домашнего таракана засунет его мне в задницу или заставит сожрать.

— Таракана или хомяка?

Скала бросил на меня несчастный взгляд, его второй подбородок дрогнул, и огромная ладонь утёрла капли дождя со лба.

— Не знаю и того и другого.

Когда мы приехали и я, протянула куртку Скале, он отрицательно покачал головой, потом посмотрел на котенка и его совершенно невыразительное лицо расплылось от умиления. И именно в этот момент он перестал меня так раздражать.

— Потом отдадите. — махнул рукой и пошел за мной в подъезд, провел до дверей и наверняка подождал пока я запру ее изнутри.

Когда я вымыла котенка он оказался девочкой, светло-рыжего цвета с голубыми глазами. Я высушила ее феном, завернула в полотенце, напоила на свой страх и риск молоком, но ничего другого в доме не оказалось. И пока малышка сопела у меня на коленях залезла в ноутбук посмотреть, чем кормить таких малюток, а заодно написать объявление может кто-то заберет ее к себе, и на глаза попался баннер сайта знакомств. Того самого, о котором говорил Николай.

Машинально поглаживая котенка пальцем между ушками, я кликнула по баннеру. Прошла регистрацию, назвала себя Луной. Не знаю почему. Точнее знаю…вспомнила как Волин назвал мои волосы лунными. Мне показалось, что это красиво. Он умел говорить красиво этот мерзавец. Он все делал красиво, даже свои уродские поступки виртуозно и красиво исполнял на все сто баллов.

Когда дошло до фото я нашла в интернете мультяшную Рапунцель, Варя ее обожает, и установила на аватарку. Может надо было фото другое? Какую-то соблазнительную блондинку-фотомодель? Нееееет. Нет не надо. Отбоя от идиотов не будет. И в тот же момент запиликали входящие сообщения.

— Легки на помине. То есть кидаемся даже на Рапунцель? Извращенцы!

Может и имя сменить? Стерла Луну и вбила Рапунцель. Так может меньше лезть будут.

Вбила в поиск «Но нейм» и тихо выругалась, увидев сотни аккаунтов. Я заходила в каждый из них в поисках сов, но так и не могла их найти. Он ведь мог сменить имя. Мог вообще уйти с сайта. Прошло столько лет. Конечно я его не найду. Даже надеяться не стоило. Сходила на кухню вместе с котенком, поставила чайник, сделала себе чашку кофе с молоком и вернулась к ноутбуку.

Пролистала еще несколько страниц пользователей. Запиликал мой сотовый. Пришла какая-то дурацкая смска с рекламой. Котенок высвободилась из полотенца и попыталась забраться на стол. Я машинально усадила ее рядом с клавиатурой. Перебирая лапками с белыми тапочками, котенок залезла на клавиатуру, быстро по ней пробежалась и сунула мордочку в чашку с кофе. Не знаю каким образом, но она чуть не свалилась на пол вместе с чашкой и пролила весь кофе мне на шорты. Пока я вытирала полотенцем колени, стол и ноутбук взгляд зацепился за аватарку с совой…я замедлила движения и прижала к себе котенка.

«У него все завалено совами». Так кажется сказал мне айтишник-неудачник? Я опустила котенка на пол и прокрутила страницу вниз. Все статьи реально о совах. Как будто это единственное, что его вообще интересует в жизни. Я несколько секунд подумала и нажала на кнопку «добавить в друзья», а потом на личные сообщения.

— Привет. Почему-то гладя на твою страницу вспомнила фразу из фильма «совы не те, кем кажутся».

И нажала «отправить». Я впервые написала кому-то в соцсети. Ощущение такое будто прыгнула с парашютом. Но в то же время остается какое-то ощущение свободы. Словно прячешься под маской и можешь быть кем угодно.

В дверь постучали, и я вздрогнула, подхватила котенка с пола и тихо подошла к двери. Посмотрела в глазок — Скала стоит. Переминается с ноги на ногу. Открыла и выглянула из-за цепочки.

— Мы вроде попрощались? Или ты за курткой?

— Я это…я слышал им нельзя простое молоко. У моей мамы всегда коты были…она умерла и котов пришлось раздать, — поморщился так будто зуб заболел, — но она вот таких мелких смесью кормила для котят. Вот этой.

Протянул мне белую коробочку.

— Спасибо! — я улыбнулась, и он в ответ.

— Ну вот. Покормите его.

И ушел, а я так и стояла с банкой в руке. Да уж совы и правда не те, кем кажутся. Я испытывала искреннюю неприязнь к здоровяку, считала его тупым куском мяса, способным за деньги убить даже ребенка… а он…он котенку в дождь ездил корм покупать. Я развела малышке смесь, поставила блюдце на пол и вернулась к ноутбуку и тут же все тело словно током прострелило. В уголке мигало сообщение от НоНейма.

Нажала на конвертик и, затаив дыхание, прочла:

— Любишь фильмы про маньяков? А может привлекает вселенское зло? Рапунцель не та, кем кажется?

ГЛАВА 12

Вряд ли есть кто-то, кто любит музыку так же, как и я. Звучание и мощь аккордов, плавная переливчатость тональностей, рокот басов, беснование пальцев на клавишах фортепиано. Звучит романтично, красиво и завораживающе.

Для кого-то. Но не для меня. Я люблю музыку иначе. Я люблю ее по-темному мрачно с кровавым оттенком ненависти. С побаливанием в фалангах пальцев с фантомным хрустом суставов. Как будто их раздавило…

Услышав музыку, я всегда представляю, что я играю ее и ощущаю нервное подергивание в кончиках пальцевё. Потому что могу сыграть абсолютно все. У меня музыкальный слух. Подобрать любую мелодию. Музыка сопровождает меня двадцать четыре часа в сутки. Я слышу ее звучание в голове. Когда общаюсь с человеком у меня играет в голове ЕГО мелодия. Я знаю, как ее сыграть.

Я ненавижу и боготворю музыку. Раболепно, унизительно, навязчиво. Когда я перевозбужден, зол, расстроен, то должен сесть за фортепиано, должен поднять крышку, закрыть глаза и опустить руки на прохладную поверхность, оттолкнуться от нее и услышать звук. Исторгнуть его из недр жадного и голодного до эмоций зверя, как стон или плач. Он может рыдать, а я нет. Громко, с надрывом, захлебываясь стонами, содрогаясь от боли. Ему можно все. Этот зверь и есть сам Бог. Но я уже давно ему не молюсь и не приношу жертв. Я его запер…внизу, в кромешной тьме.

— Играй, Иван.

Голос матери врезается в мозги и заставляет вздрогнуть, а пальцы продолжают касаться клавиш, черное-белое, черное-белое, черно-белое. Пока не сливается в черное. Если играть быстрее и без ошибок она останется довольна и, возможно, я получу шоколадку, которые кушать в нашем доме запрещено даже по праздникам. Но у нее есть с собой маленький квадратик, который она положит мне на язык, если сыграю увертюру без единой помарки. Без заминки, с нужным акцентом и артистизмом. Я буквально ощущаю вибрацию ее эмоций в воздухе…Ее музыку. Она ассоциируется у меня с Реквиемом. Набирает аккорды по мере ее реакции на мою игру.

— Ты ошибся. Начни сначала! — спокойно, но очень холодно.

Пальцы замирают и, открывая глаза я вижу в зеркальной черной поверхности лицо мальчика. Его светлые волосы заглажены назад, глаза смотрят на ноты, прямая спина, вздернутый подбородок. Он поднимает обе кисти рук и снова опускает раздвинутые пальцы на клавиши. Звук нарастает издалека, как рокот, усиливаясь, набирая обороты. У мальчика болят кисти рук, сводит судорогами пальцы. Он играет уже больше часа. Одну и туже мелодию. Ее любимую. Листа «Sueño de amor no 3- en la bemol». Он ненавидит их обеих. Эту мелодию и ЕЕ. Но ему нужно притворятся, что он их любит. Ему нельзя жаловаться и нельзя плакать. Если заплачет она закапает ему в глаза соленую воду и их будет жечь целую ночь. Она не позволит их промыть водой. «Чтоб была причина реветь. Я сто раз говорила, что ты не мальчик. Ты — девчонка! Слабая, хлипкая девчонка».

— Плохо! Сначала!

— Плохо!

— Ужасно!

— Отвратительно!

— Бездарь!

Когда она повторила это в неизвестно какой по счету раз, то изо всех сил опустила крышку фортепиано мне на пальцы. От удара у меня побелело перед глазами, я прокусил губу, но не закричал. К вечеру два пальца распухли, и она повезла меня в больницу. Было велено сказать, что я прибил их захлопнувшейся дверью. Наложили гипс. Играл я теперь левой рукой.

Я ломал пальцы несколько раз…точнее на них падала крышка фортепиано с такой силой, что я слышал треск собственных костей. Последний раз она упала на них, когда мне исполнилось тринадцать и я «плохо» сыграл «Полет шмеля». Не так как тридцатилетний пианист на концерте, который мы посетили в Оперном театре. В травмопункте сказали, что теперь как пианист я не состоюсь, так как пальцы срастутся неправильно. Желательно дать им отдохнуть и прекратить нагрузки.

Корчась от боли, с гипсом, без обезболивающих, я провел неделю в подвале, ел из миски овсянку и лакал воду, стоя на четвереньках так как не мог взять кружку в руки, мочился себе на штаны, так как не мог держать свой собственный член.

А потом снова сел за фортепиано и сыграл проклятого Шмеля без единой ошибки. Она была довольна. Она положила мне на язык шоколад. А я сыграл не ради нее и не для нее. Я хотел, чтобы у меня получилось, я хотел победить эту тварь-боль. Я хотел быть сильнее ее. Пианистом я не стал. Не потому что не смог. Я бы смог что угодно. Я не хотел осуществить ее мечту. Я не хотел ей что-то доказывать. Я хотел, чтоб она сдохла и в тоже время не мог ее убить сам. Я был слишком мал и слишком изуродован морально, чтоб понимать кто в этом уродстве виноват. Я все равно любил ее. Мне было больше некого любить. Она самый главный человек в моей жизни и, наверное, я слишком ужасен и заслуживаю то, что она со мной делает. Как и другие заслуживают то, что я делаю с ними. Или сделаю.

Мне исполнилось двадцать пять, и я дал волю своей ненависти…я перестал любить эту суку, зовущуюся моей матерью, я понял, что это не любовь. Это нечто иное. Уродливое и страшное. Такое же омерзительное, как я сам.

«Ты омерзителен. Ты чудовище. Никто и никогда не будет любить тебя, кроме меня. Запомни это! Никто! Ни одной женщине ты не будешь нужен! Учись зарабатывать деньги, Иван, иначе этот мир поставит тебя на колени!».

Она считала ЭТО любовью. И я возненавидел любовь. Потому что она приносит боль. Она и есть самое жуткое и мерзкое. При слове «любовь» я видел бледное лицо, сжатые в тонкую полоску губы и холодные глаза в которых отражалось лицо маленького мальчика. Она считала ЭТО заботой. И я предпочел ни о ком не заботиться.

А потом музыка пропала. Она исчезла из моей головы. Настала замогильная тишина. Я прекратил играть. Словно что-то мешало мне это делать, словно пальцы стали железными, несгибающимися палками, неспособными извлечь ни звука. Я пытался, но музыка исчезла, аккорды сбивались, я фальшивил, попадал невпопад, там, где быстро медленно и наоборот. Злился, яростно обрушивал крышку вниз и сам же корчился от фантомной боли, зажимал сведенными судорогой пальцами голову и ждал пока приступ пройдет. И слышал ее хохот «Ничтожество!». Потом я приказал, чтобы фортепиано отнесли в подвал, ноты сжег сам. Устроил настоящее пепелище. Бросал по листку в костер и чувствовал как горит все внутри вместе с ними.

— Доиграааался, — шипел я и швырял в огонь очередное бессмертное творение. Больше я не слышал и не слушал музыку. Она исчезла из моей жизни. Иногда я выл от тоски по ней, а иногда бесновался от злобной радости, что она истлела, как и та сука, которая вшивала мне ее в вены без наркоза.

В тот день, когда увидел впервые Ксению, она снова зазвучала…. Лунная соната. Мягким аккордом издалека. Медленно, завораживающе вкрадчиво, заставляя меня задрожать всем телом от предвкушения, разрывая многолетнюю гробовую тишину.

Я словно видел, как развеваются светлые волосы на фоне ночного неба, а сверху светит луна. Видел снова под музыку. Серебристые блики сверкают в мягких прядях волос, и я не чувствую боль…мои пальцы хотят касаться, они хотят играть. Они уверены, что смогут. Пока я смотрю на нее мои пальцы смогут играть.

Но она заговорила и нестройный аккорд все испортил, разрушил, разнес иллюзию как цунами, а луна окрасилась в кроваво-красный. Только мозг запомнил, как впрыснулся наркотик в вены, как при виде нее в голове взорвался феерический столп из брызг и аккорды обрушились на мой мозг, а пальцы свело от желания метаться по черно-белому.

Утром я нашел себя в подвале, полуголого, босого. Я снова играл. Лунную сонату. До самого утра. Без единой помарки. До судорожной боли в кривых фалангах. Думал это случайность. Обессиленный уснул прямо там на холодном полу.

Случайность повторилась, когда она ворвалась в клуб и стояла напротив меня, обвиняя в изнасиловании. У меня в голове гремела музыка и все тело дрожало как от полученной дозы героина, введенной иссохшему от ломки наркоману. Я вернулся к игре. Безупречной игре.

Я хотел получить мой кусочек шоколада…Точнее я собирался взять его сам. И я никогда и ни в чем себе не отказывал. Она должна находиться рядом иначе опять наступит тишина.

— Рапунцель просто Рапунцель. А что ты знаешь о Вселенском зле?

Пишет и останавливается. И снова пишет.

— Давай установим правила.

— Правила?

— Да.

— Какие и зачем?

— Ты мне написала, верно?

— Верно. Ты забыл сделать ударение на «ТЫ»?

— Если я и так понят, зачем делать ударение? Ведь Рапунцель умная девочка. Или нет?

— Я могу быть необъективной.

— Значит умная. Так вот насчет правил. Я всегда спрашиваю первый и, если мне нравится твой ответ я разрешу задать вопрос себе.

— Хм. А почему ты решил, что я приму эти правила?

— Хотя бы потому что это ТЫ мне написала, а значит у тебя есть определенная заинтересованность.

— Почему ты так решил? Я просто написала первому встречному.

— Рапунцель обманщица?

— С чего бы это?

— Так как в моем профиле нет голого торса, нет фоток со смазливой физиономией, я не звезда, то напрашивается вывод, что ты лжешь. Тебе стало скучно, и ты написала первому встречному? Я совсем не в ТОПе. Выдающихся тегов я не оставлял. Чем обязан?

— Может быть я люблю сов?

— Может быть. Ты любишь сов?

— Они мне нравятся.

— Хочешь поговорить о совах?

— О вселенском зле было бы интереснее.

— А Рапунцель имеет представление о зле? Маленькая девочка с золотыми волосами, спрятавшаяся в высоченной башне без дверей хоть раз в своей скучной жизни столкнулась с ним? Или читала о нем в книжках с розовыми обложками?

Я отпрянула от монитора и ощутила, как внутри все сжалось, как я приняла вызов…А что мне терять? Может быть он даже не отец Вари. Может он просто безликий аккаунт в интернете. Он не знает меня, а я его…Впервые в жизни мне не было страшно говорить правду. Я действительно чувствовала себя девочкой с длинными волосами, запертой в башне и смотрящей на мир через маленькое окошко. Но даже его всегда можно захлопнуть.

— Столкнулась. Оно оставило на мне свои отметины. Может поэтому Рапунцель спряталась так высоко и закрылась в комнате без дверей.

— И что она ищет в интернете? На сайте знакомств? Рапунцель хочет замуж? Или секса? А может вирта?

Смутилась, ощутила, как кровь прилила к щекам. И только один человек вгонял меня в краску и заставлял замереть в ступоре. Но он сейчас далеко от меня, и я взяла от него отсрочку. И он никогда не вызывал во мне интереса, ничего кроме ненависти…а вот Но Нейм вызвал. И его аватарка с белой совой. И я не могла найти этому объяснения. Наверное, всему виной эта непосредственность, с которой он мне писал.

— Рапунцель плевать на секс.

— Отметины от зла были слишком глубоки?

— До костей.

— Тогда что ты здесь делаешь? Что ищет в клубе озаботов и извращенцев девочка, отмеченная злом?

— Не знаю…собеседника. А ты? Если ты зарегистрировался на этом сайте, что искал ты? Секс и извращения?

— Хахаха. Нет. Секса и извращений мне хватает в реале. Я уже давно не заходил в этот аккаунт.

— Зачем зашел сегодня?

— Я зашел его удалить.

— И что тебя остановило?

— Твое сообщение. Мне стало интересно, что общего есть у Рапунцель с совами.

— Она не знает. А что есть общего у тебя со злом?

— Оно оставило отметины и на мне. У зла длинные руки. Не боишься, что оно тебя сцапает и здесь?

— Нет. Я ведь в башне.

— Хахаха. Логично. А если у меня есть крылья — я же сова?

— Ты не знаешь где, моя башня, да и я могу всегда закрыть окно.

— Рапунцель…а я все же оставлю свой аккаунт и попробую поискать твою башню.

— Попробуй. Я оставлю окно открытым, когда ты вылетишь на поиски.

Это было так легко написать…Так легко быть девочкой Рапунцель и не боятся мужчин.

— Сейчас мне надо улетать по всяким совьим делам, но я вернусь. А ты жди меня. И закрой поплотнее окна пока меня нет.

— Они всегда закрыты.

— Сидишь в темноте?

— Да.

— А я в темноте летаю. И…совет — иногда надо посмотреть злу в глаза, чтобы перестать прятаться и бояться.

Точка возле его аватарки исчезла, и я медленно закрыла сайт. Сердце тревожно билось. Как будто я сделала что-то запрещенное, что-то совершенно непохожее на меня. И именно так и было — я только что флиртовала с мужчиной впервые в своей жизни. И не потому что, возможно, он отец Вари…Я даже не знаю почему. Что-то в его словах. Какая-то горькая обречённость. Я поверила, что зло оставило свои отметины и на нем. И может быть поэтому он стал донором…

«Посмотреть злу в глаза»…Я и так смотрела. У зла они бирюзовые, яркие и жуткие, глаза в которых можно утонуть и никогда не всплыть на поверхность, так и валяться на дне с камнем на шее, глотая отравленную воду и понимая, что смерть уже близко. Подняла голову и посмотрела в монитор.

Отметины зла…И они могли остаться не только на мне. Если Волин и есть тот псих, который изнасиловал меня и пытался убить, то я не единственная жертва. Слишком все слажено у него тогда было. Должны быть еще жертвы.

Я открыла поисковик и начала искать по годам в криминальной хронике похожие преступления с изнасилованиями и возможно с убийствами.

Вот он полет в самую бездну, когда все тело цепенеет при взгляде на снимки, при прочтении заголовков и свидетельства жертв, а иногда при описании тел несчастных девушек. Я читала и чувствовала, как слезы катятся по щекам, а все тело дрожит и покрывается мурашками от озноба. Я выписывала имена и фамилии девушек, которых изнасиловали и убили при похожих обстоятельствах примерно в те же года, что и меня. С разбросом плюс-минус пару лет. Если я найду хоть что-то, что поможет мне упрятать Волина за решетку и доказать, что это был он, то зло будет побеждено. И не останется безнаказанным.

Наверное, ради того, чтобы стереть с лица Волина его извечную усмешку и увидеть его за решёткой я готова на что угодно.

Опустила взгляд на Котенка — она спала у меня на коленях и урчала, как маленький трактор. Я взяла ее на руки и перебралась вместе с ней на диван. Утром поеду говорить с матерью одной из жертв.

Останется только убедить Скалу, чтоб не рассказывал своему хозяину или не следил за мной…а это проблематично…Хотя…Я придумала каким образом заставить громилу не следить за мной завтра. И Котенок мне в этом поможет.

— Котенок не может оставаться одна. Она взбирается на стол и на шкафы и может упасть. А еще она не приучена к лотку и мне надо следить, чтоб она не оставила свои… ну ты понимаешь…квартира ведь не моя. Если подруга узнает она заствит меня ее выкинуть.

Скала не совсем понимал к чему я клоню. Он стоял на лестничной площадке с идиотским видом.

— Посиди с ней пока я поеду к дочери.

— Исключено. Я должен следить за тобой.

И тут же осекся видимо это не то, что ему было велено сказать.

— А кто узнает, что ты не следил? Я туда и обратно. Мне надо подписать там несколько бумаг, и я сразу прибегу домой.

— Угу. А потом Волин оторвет мне яйца! Нет!

— Хорошо. Я возьму ее с собой.

Мы заехали в больницу, и я подписала разрешение на следующую операцию. Врач поинтересовался вторым переводом, и я его заверила, что деньги зайдут в ближайшие пару дней. Написала смс Волину:

«Деньг нужно перевести завтра или послезавтра. День операции уже назначен».

Ответ пришел мгновенно:

«Чтобы деньги зашли через несколько дней ты должна уже завтра переехать ко мне. За все надо платить».

Сволочь, которая хочет все контролировать. И давит своими проклятыми деньгами. Знает, что у меня нет выбора, что я сделаю ради дочки что угодно. Ничего когда-нибудь и в моих руках будут козыри. И я тоже смогу играть. Открыла «заметки» в смартфоне, где был адрес одной из жертв. Точнее не адрес. Его я бы нигде не достала. Но в одном из интервью с матерью девушки, убитой маньяком в том же году, в котором этот ублюдок искалечил и меня, сказали место ее работы и имя, и я записала. Очень надеюсь, что несчастная женщина никуда не уехала и мне удастся с ней поговорить.

— Мне надо еще в одно место. Не домой.

— А куда?

— Эээ проведать подругу мамы. Я давно к ней не ездила. Ты посидишь с ней пока я быстро сбегаю? А то она тебе машину загадит.

Я совсем не ожидала, но он согласился особенно после того как я посадила ему в руки Котенка, и та заурчала и уставилась на него своими голубыми глазёнками, а потом зевнула розовым ртом.

Вышла из машины и увидела, как пришло уведомление о новом сообщении от Но Нейма. Не выдержала и открыла его на ходу.

«Привет, Рапунцель. Ждала меня?».

ГЛАВА 13

— Алена …мы дружили. — соврала я, глядя в бледное лицо пожилой женщины с седоватыми волосами, заколотыми на затылке в небольшой хвост. Я бы скорее приняла ее за бабушку девушки, а не мать. Горе творит самые разные метаморфозы с людьми. За эти годы она совершено изменилась и теперь стояла в дверях с двумя палочками. Ее ноги были забинтована широкими бинтами и выглядели отекшими. Я видела этот загнанный взгляд, когда на этом свете удерживает лишь какая-то тоненькая ниточка, когда еще не до конца пришел к мысли, что жить дальше не имеет смысла. Такой же взгляд был у моего отца в те короткие моменты, когда он был трезвым. Я никогда раньше его не понимала и считала предателем…Возможно, надо прощать. Но я не простила ему того, что он выбрал не меня, не простила того, что оставил одну карабкаться с самого дна наружу и не протянул мне руку. Скорее наступил на голову и попытался столкнуть еще ниже. Я часто видела себя тем самым табуретом, на который он встал и который оттолкнул, чтоб дергаться в петле и убегать от проблем туда, где вряд ли он смог бы встретиться с мамой.

Но я поняла его, когда вошла в палату Вари и увидела ее обмотанную бинтами, с трубками в тонких ручках и катетером, прикреплённым к головке. На ее запястьях пропали венки и это было единственное место, куда смогли установить капельницу…Я помню страшную и тоскливую мысль которая промелькнула в моей отяжелевшей голове «Если она умрет — я уйду за ней. Я не правлюсь с этой болью…она меня раскрошит». Возможно, отец чувствовал тоже самое после смерти мамы. Невыносимую дикую боль. И я, увы, не смогла ее заглушить. Или была слишком маленькой для этого.

У этой несчастной женщины, стоящей напротив меня и выглядевшей лет на десять старше, чем на том идиотском интервью, которое выдрали у нее беспардонные к чужому горю, журналисты, прямо на кладбище.

— Да? Я не помню, чтоб она рассказывала мне о вас…Хотя, я уже поняла, что многого не знала о ней. А должна была…

Зазвонил сотовый и на дисплее я увидела номер Вольского. Сбросила и сунула аппарат в карман.

— Не должны. Мы многого не знаем о любимых людях и это не наша вина…а как бы больно это не звучало — это их вина. Они не сочли нужным нам раскрыться до конца.

Она резко подняла голову и посмотрела мне в глаза. Не знаю…мне кажется ей не понравилось то, что я сказала. Видимо она предпочитала считать виноватой именно себя.

— Зачем вы пришли?

— Поговорить о ней…Можно мне поговорить о ней с вами? Больше не с кем.

Когда-то я сходила с ума от того, что мне было не с кем поговорить о смерти отца и о насилии. Не было ни единой души, готовой слушать мой мрак, погружаться в мою боль. Люди не любят чужое горе. Они шарахаются от него как от проказы. Им кажется оно заразное. А кому-то мы не можем плакать так как чувствуем, что они не готовы вытирать наши слезы.

У меня была Женя. Она меня слушала. Но я знала, что ей тяжело видеть меня несчастной и она не готова, да и не должна тонуть в моем горе. И мне пришлось сдавить его в кулак и засунуть так глубоко, чтоб не слышал и не видел никто. Сотовый настойчиво вибрировал звонками. Ничего. Обождет. Для него я в больнице.

— Заходите.

Посторонилась, пропуская меня внутрь бедной двухкомнатной квартиры с выкрашенным бордовой краской линолеумом, выцветшими обоями, обветшалой мебелью. Под ноги выскочил полосатый кот каких пруд пруди на улице.

— Аленка принесла его незадолго до смерти. Полудохлого в ящике. Его и других котят заклеили в нем скотчем…бросили умирать, — она подняла на меня усталый взгляд, — я тогда удивлялась откуда на свете столько тварей и извергов…У меня в мыслях не было, что с моей дочерью сделают….что ее хуже, чем котят этих…

Голос сорвался, и она закрыла глаза, давая себе передышку. А я молча склонилась к коту и почесала его за ушком. Тот обнюхал мои руки, явно учуяв Котенка, и недовольно фыркнул.

— Идемте на кухню. Чай поставлю.

Пока она грела чайник я осмотрелась по сторонам. На холодильнике магнит с портретом Алены, сидящей среди подсолнухов. Красивая девушка блондинка. Чем-то похожа на меня.

— Алена на музыку ходила. Я тогда на рынке работала — вещи из Китая продавала, и она приезжала ко мне помочь. Мы хотели ремонт сделать. Деньги откладывали…Кума моя на работу меня взяла после увольнения. — поставила передо мной белую чашку в оранжевый горох и налила заварку, — простите не пью с пакетов — дорого. Не работаю я теперь. После смерти ее ноги отказали…А когда ходить начала все равно долго стоять не могу. На пособие живу — деньги с ремонта на памятник Аленки ушли.

Я кивнула и сделала глоток кипятка. Уловила легкий запах спиртного, когда та наклонилась и налила горячую воду мне в чашку. Дежа вю…От отца пахло так же.

— Она пропала, когда от меня ушла и на музыку поехала. Я спохватилась только в девять вечера, когда она не пришла домой. Звонила ей часов до одиннадцати. В полицию не шла…, - закрыла лицо трясущимися руками, — время теряла, дура такая. А ведь она была еще жива…он все эти часы издевался над ней…паскуда проклятая!

Я накрыла ее руку своей и сильно сжала.

— В полицию я обратилась только утром. Обзванивала ее подружек, на остановку ходила, звонила ее учительнице. Заявление принимать не хотели. Сказали, что она подросток и могла сама уйти…что так часто бывает. Приняли уже к вечеру….Искали мою Аленку шесть дней…А потом нашли тело в лесу…Он его даже не спрятал, понимаете? Бросил мою девочку под дождем, бросил мертвую и она лежала…а никто не мог найти. Никто….

Она зарыдала, а я сжала руку сильнее, продолжая молчать. Вопросы задавать пока рано. Она все равно на них сейчас не ответит. Завибрировал сотовый. Плевать. Пусть Чудовище хоть раз не получит то что хочет немедленно. Но любопытство взяло верх, и я достала сотовый — сообщение пришло от Но Нейма и у меня сердце от чего-то радостно забилось.

«А говорила ждать будешь. Впрочем, ложь и женщина — это синонимы».

— Убийцу нашли?

— Нет. Никого они не нашли…Предполагали даже, что Алена с собой покончила.

Я невольно усмехнулась — со мной они сделали тоже самое.

— А вы сами. Вы кого-то подозревали? Ваша дочь с кем-то общалась до …до

— Нет. Никого нового не было. Никого, кого бы я не знала. Алена скромная была. По клубам не ходила…не курила. А они у нее в крови наркотики нашли. Огромную дозу. Сказали наркоманка…А еще сказали, что она…Что она с мужиками за деньги…через интернет знакомилась и…

— Они могут говорить что угодно. Вы ведь знали ее лучше.

«Знаешь…я сегодня услышал песню и решил, что она могла бы быть о тебе. Она на английском. Ты говоришь по-английски, Рапунцель? Послушай ее…»

— Был один парень. Но я не могу назвать его даже знакомым. На рынке один раз его видела. Не знаю, что он там делал. Одет так…одет так, как те, что по рынкам никогда не ходят. Взрослый, солидный. В костюме.

Я оторвалась от переписки и подняла голову на женщину…ей было все равно слушаю я ее или нет. Она как сама с собой говорила, и я снова опустила голову к сотовому.

— Слушал ее и представлял себе девочку с длинными светлыми волосами и голубыми глазами. Ты ведь похожа на Рапунцель? Хотя… в интернете каждый похож на того, кем чувствует себя внутри. И, наверное, именно там мы и есть настоящие. За масками.

— Да….ты прав.

— О. Ты здесь. Слушала меня молча? Хорошая девочка.

Я послала ему улыбающийся смайлик.

Посмотрела на трек, который он мне прислал и в голове заиграла такая знакомая и известная мелодия и знаменитый голос «Ah, girl, girl, girl». От неожиданности даже вздрогнула. Я обожала Битлз. Слушала часами и даже подбирала мелодию на фортепиано.

— Я бы особо не запомнила его…Светлые волосы и лицо. Не симпатичное, но взгляд притягивало.

Я чуть не выронила сотовый и толкнула свою чашку локтем.

— Он купил у нее шарф. Тонкий, шифоновый шарфик. Тогда модно было. Сказал, что для матери. Странный такой. Сам улыбался, а глаза нет. На Аленку смотрел так жадно, дико. Как будто сожрать хотел. А я дура…мне понравилось. Я даже размечталась, что, если бы она с ним… ведь он богатый. А теперь вот думаю может он ее клиентом был! Ужас…это я во всем виновата. Надо было больше работать надо было, чтоб ей всего хватало…а я… мать-одиночка.

Я посмотрела на женщину и тихо спросила:

— А вы милиции о нем рассказывали?

— Зачем? Мимолетом его видела. Больше он и не приходил. Они и так намекали мне, что моя дочь проституткой была и наркоманкой.

— А больше ничего не запомнили в нем?

— Нет.

Я судорожно вздохнула, глотнула остывший чай. Неужели это был Волин?…Описание похоже. Но мужчин со светлыми волосами миллионы.

— Вы как с Аленкой моей познакомились?

А теперь пора уходить так как ничего внятного про знакомство я рассказать не могла.

— Спасибо вам, что рассказали. Мне пора уже. Дочка в больнице лежит.

— Дда…конечно. Но вы заходите еще…С вами поговорила как будто снова с ней рядом побывала.

Руки мне жмет, а я к двери пячусь и понимаю, что жутко мне здесь оставаться. Только сейчас вижу, что все игрушками заставлено и портретами девушки на стенах. Невольно остановилась перед одним из них, где у нее волосы распущены и платье плечи открывает. Она сидит за фортепиано и на груди кулон висит с переливающимся круглым камушком.

— Это с выпускного…с музыкальной школы. На школьный выпускной она так и не пошла…ее в мае убили. Кулон так и не нашли. Дешевенький такой. Она сама себе купила в переходе в метро и сережки такие же у нее были. Вряд ли кто-то украл. Потеряла наверное.

Я невольно руку подняла и шею потрогала… на мне тогда тоже была цепочка с кулончиком в виде сердечка. Мамина. И пропала. Я думала, что оборвалась и потерялась в том лесу.

— Меня Тамара Сергеевна зовут. Вы приходите, пожалуйста…Приходите. Вы похожи на нее. На Аленку мою…

Вышла на улицу и снова в сотовый посмотрела, отвлекаясь от ощущения навалившейся тоски.

«Ты все время опаздываешь с ответами. Занята? Работаешь? А я тебе на работе пишу. Вокруг меня с десяток людей они сидят с серьезными рожами, рисуют схемы, а я какой-то Рапунцель написываю.

— Нет. Не работаю. Женщину одну проведывала.

— Какую?

— Так знакомую. У нее дочь убили.

— Печально. Сочувствую. Освободилась?

— Почти. Тот трек…Я ужасно любила Битлз. Даже на пианино играла их песни.

— Да? Разве они для тебя не динозавры? Или за маской Рапунцель прячется пятидесятилетняя респектабельная мадам?

— А это имеет значение? Если мы здесь не флирта и не для вирта?

— И не для извращений? Хотя, я как раз ужасный извращенец и это правда не имеет значения. Можешь быть хоть семидесятилетней бабушкой.

Он прислал смайлик с кривой ухмылочкой. И меня не напрягло. Он мне нравился. И я не знаю ни одной причины почему.

— Договорились.

— Не особо ты разговорчивая. А сказала ищешь собеседника.

— А ты опытный я смотрю.

— С чего так решила? Назойливый?

— Нет…Откровенный.

— Правда? Кажется, я ничего о себе не рассказывал.

— А ты расскажи.

— Что?

— Ответишь на мои вопросы?

— Отвечу. Задавай.

— Твой любимый цвет?

— Красный.

— Твоя любимая музыка?

— Я меломан. Не выберу что-то одно. Но скорее классика и рок.

— Ты любишь животных?

Повисла короткая пауза.

— Да.

— Ты задумался? Почему?

— Наверное, потому что у меня давно их не было. Только в детстве. Котенок.

— И что с ним случилось?

— Я пришел со школы домой и нашел его мертвым. Ему кто-то свернул голову.

— Кто? О Боже!

— К Господу это не имеет никакого отношения.

— Кто? Кто это сделал? Братья или сестры? Твои родители?

— На сегодня игра в вопросы и ответы окончена»

Зеленый кружочек исчез. Стало не по себе. Наверное я спросила, что-то лишнее. Сунула сотовый в карман. Пошла к машине. Навстречу мне выскочил злющий Скала, он держал Котенка за пазухой и от ярости вращал глазами.

— Вы почему не отвечала ЕМУ? Вы не представляете, что он со мной и с вами сделает?

— Он же уехал на конференцию!

— Уехал, но это не помешает ему меня линчевать!

— Ты сказал ему, что мы в больнице?

— Нет. Он знает где мы. В машине датчик отслеживает все мои телодвижения.

Сотовый зазвонил снова, и я ответила. Чувствуя, как накрывает раздражением.

— Я передумал, и ты переезжаешь ко мне сегодня! Собирай вещи! Через час я хочу видеть тебя в своей спальне.

— Но…вы обещали мне несколько дней.

— Ты тоже обещала мне не лгать! Не говори, что была в больнице. Где ты была, Ксения?

— Я не обязана отчитываться.

— Обязана! Это указано в договоре. Ты помнишь какое тебя ждет наказание?

Помню! Будь ты проклят! Я все помню!

— Или деньги или исполняешь мое желание. Выбирай!

Как будто он реально дает мне право выбора. Гад. Какой же он мерзкий гад.

— Желание.

— Через час ты будешь у меня дома. Зайдешь в мой кабинет. Разденешься наголо, наберешь меня и включишь видеотрансляцию.

— Что?

От неожиданности я остановилась и сердце прыгнуло в самое горло.

— Я расскажу, что дальше, когда ты это сделаешь. Час. Через час я отберу половину обещанной суммы!

— Как же я вас…

— Что? Ненавидишь? Если бы это было иначе игра бы не была настолько вкусной.

ГЛАВА 14

— Хотите я заберу ее к себе?

— Нет!

— Он ее выбросит едва узнает о ней.

— Я ее спрячу.

— Куда? Там повсюду охрана и камеры.

Я повернулась к Скале, прижимая к себе Котенка.

— Ты мне скажи где? Ты ведь знаешь этот дом лучше их всех или нет?

Обескураженный смотрит на меня маленькими глазками, быстро моргая.

— Можно на заднем дворе в чулане пока поселить. Но это ненадолго. Она вырастет и не захочет там сидеть.

— К тому времени я надеюсь его дом сгорит дотла!

— Что?

— Ничего. Спасибо тебе, — сжала огромную лапищу, — я правда очень благодарна. За человечность.

Котенка я спрятала в рюкзачке, которую потом отдала Скале мою сумку внесли в дом, который при дневном свете казался мне совершенно другим. Точнее, я смогла рассмотреть все его великолепие и ощутить прилив раздражения, что таким тварям, как Волин везет по жизни. Здесь можно было бы приютить десятки тех несчастных, которые потеряли жилье после того жуткого взрыва и пожара. Но для меня этот дом должен был стать клеткой, которую хозяин откроет тогда, когда вздумает меня выпустить.

Едва переступила порог зазвонил сотовый и я увидела номер Женьки.

— Да!

— Ты где? Ты съехала? Мне звонила Григорьевна с вахты.

— Съехала.

— Куда?

— Иван Данилович распорядился изъять у вас сотовый телефон.

— Что?

Я резко обернулась к мужчине, сложившему руки за спиной и сверлящему меня пронзительными глазами.

— Ваш сотовый. Вы будете получать его по распоряжению господина.

— Я разобрала ваши слова и в первый раз. Но с чего вы решили, что я позволю отобрать у меня телефон? Проведите меня в кабинет и убирайтесь.

— Меня попросили напомнить вам пятый пункт вашего договора и раздел двенадцать точка один.

— Что там происходит, Ксюш? Ты где? Что это за мужик? Он ваще охренел?

— Это служебная собака Волина, — процедила в трубку, — распорядился отдать ему сотовый. И мне придется это сделать.

Подумала о маленьком нетбуке в сумке о нем они не прознали и если мне удастся его спрятать, то я смогу написать Женьке. Хотя нет. Не смогу. Эта сволочь наверняка уже взломал мои аккаунты в соцсетях.

— Телефон, — Собака Волина протянул руку, и я вложила в нее аппарат, потом резко забрала и швырнула его на роскошный бордовый диван..

— Фас.

Охранник тут же схватил сотовый, а я захлопала в ладоши:

— Хороший песик. Аф-аф.

Наши взгляды встретились и в зрачках охранника блеснула ярость. Обиделся? Вот и хорошо. Пусть обижается. Мои чувства вряд ли здесь кого-то волнуют. Потом ехидно спросила:

— Ваш хозяин просил видеотрансляцию. Каким образом я это сделаю без телефона?

— Я не получал на этот счет никаких распоряжений.

Безэмоционально отвернулся от меня и мне пришлось следовать за ним.

Поднялась по ступеням, пытаясь понять откуда здесь выезжали идиотские портьеры, с которыми я сражалась в прошлый раз, но так и не увидела ни проемов, ни секретных кнопок. Меня провели к массивной двери кабинета и распахнули ее передо мной, пропуская вперед.

Едва дверь захлопнулась как в помещении раздался металлический голос Волина.

— Раздевайся.

Я подняла голову вверх и увидела две колонки по бокам в углах. Сволочь. Развлечение продумано заранее. Как я могла хоть на секунду в этом усомниться. Чудовище придумал спектакль и купил для него актрису.

— Повернись лицом к камере, она напротив кресла. Да. Вот так.

На стене увидела подвижный глазок камеры, встроенный в панель. Я бы его не заметила, если бы Волин о нем не сказал.

— Снимай свои тряпки, Ксения.

Тяжело дыша, глядя в камеру, поджав губы, стянула через голову футболку, потом спустила джинсы и отшвырнула в сторону.

— Не эротично совершенно.

— Плевать! Я вам не стриптизёрша.

— Нет. Тебе не должно быть наплевать. Ты должна беспокоиться о том, чтоб мне понравилось.

— Этого нет в договоре. Так что плевать!

— О, уже ознакомилась. Правильно, малышка. Скоро ты его выучишь наизусть. Лифчик и трусы сними. Сначала лифчик.

Я щелкнула сзади застежкой и яростно швырнула лифчик на камеру.

— Как экспрессивно. Страстно. Опусти руки я хочу посмотреть на твою грудь…на твои соски. Они у тебя красивые, Ксения. Особенно когда твердеют и вытягиваются. Розовые аккуратные. Если их кусать они станут малиновыми? Твои соски когда-нибудь кусали?

— НЕТ! А если и да, то я этого не помню. И слава Богу!

Я не видела его лица. Он не находился в комнате, но ощущалось его совершенное присутствие. Вся кровь прилила к лицу и…к груди, и я молила самого дьявола, не бога (его имя мне было стыдно упоминать всуе в этой жуткой обители зла) чтоб мое тело не реагировало так как хочет того он. Оставалось мертвым и безучастным.

— Подойди к столу, Ксения. Там стоит ведерко со льдом и шампанским. Возьми кусочек льда и натри им свои соски.

Душа улетела в пятки и стало трудно дышать от этого приказа. Тут же начало покалывать в груди и внизу живота. Это страх. Да. Несомненно, это страх. Ничего другого ему не удастся во мне пробудить.

Но я уже знала эти покалывания…это предвестники того устрашающе мощного ощущения, которым захлестывает рассудок, превращая тебя в животное…и я не хочу чтоб это произошло со мной снова.

— Повернись к камере, Ксения.

Затаив дыхание медленно повернулась, сжимая в пальцах льдинку.

— Давай. Медленно. Два кусочка в обе руки и растирай…Ммммм, — голос чуть сел, — вот так. По кругу. Убери лед. Твою мать, Ксения, они прекрасны, когда вот так сжаты и тверды. Прижми лед и держи.

Соски пронизало как уколами тысячи иголок. И я ощутила, как набухло все внизу, как вытекла влага на трусики. И я не знала какого черта все происходит именно так и мое тело позволяет ему творить со мной все эти мерзости. Хотела отнять лед, но он не дал.

— Рано. Держи и растирай пока не онемеют от холода.

Возбуждение накатывало волнами, оно сосредоточилось в замерзающих сосках и в груди, которую словно распирало изнутри. От чего-то представила на ней его руки с неровными пальцами, представила как ладони сжимают полушария и вздрогнула от понимания, что я бы хотела ощутить на себе эти ладони сейчас.

— Одну льдинку в рот и соси, а другой вниз к пупку.

Загипнотизированно и послушно выполнила, ощутив, как стало мутно в голове и как печет льдинка язык, охлаждая горячее дыхание.

— Если бы я был возле тебя — я бы сейчас сосал твои соски пока они не стали бы горячими, Ксения, согревая их у себя во рту. Ты хотела бы чтоб я их сосал?

— Да.

Не задумываясь, ведя льдинкой к пупку и чувствуя, как учащается мое дыхание. Я просто покоряюсь ему из-за договора. Ничего более. Так надо. Я в этом не виновата….это он заставляет меня хотеть.

— Сними трусики.

Стянула кружевную ткань и услышала его хриплый выдох.

— Сядь на стол. Одну ногу разведи в сторону, а вторую поставь на столешницу, чтоб я тебя видел. Проведи по свей дырочке.

Как же это отвратительно. Все эти словечки. Все эти приказы, от которых меня подбрасывает на месте и хочется изогнуться как от ударов плетки.

— Проведи и покажи мне пальцы, Ксения.

Провела, кусая губы, и чувствуя какими вязко-мокрыми стали пальцы.

— Разведи их. Чувствуешь какие они влажные, липкие. Ты течешь…течешь для своего насильника, Ксения. Правда это отвратительно, малышка? Возьми еще два куска льда. Один в рот, другим медленно спускайся вниз. По внутренней стороне бедра. Мммм, я вижу твои мурашки. Вот так да. Коснись себя там. Приласкай свою девочку. Сначала с одной стороны, потом с другой. Вдоль нижних губ, еще ниже. Хочешь охладиться?

Лед обжег горячую плоть и с губ сорвался стон. До боли хотелось дотронуться посередине, где казалось сосредоточился источник болезненного напряжения и пульсировал короткими импульсами, словно требуя облегчения. Казалось под кожей вспыхивает сотни электрических разрядов, они щелкают и обжигают, распаляют так, что эта энергия накапливается, нагнетается и, если ей не дать выход я просто умру.

— Коснись клитора. Не двигать рукой. Подержи лед и убери.

Незначительное облегчение и стон разочарования, когда приказал убрать. Пьяными глазами в камеру, ощущая боль из-за сильного напряжения и какую-то приторно тягучую ненависть одновременно с желанием о чем-то попросить… о чем-то за что возненавидела бы себя еще сильнее.

— Ты когда-нибудь ласкала себя пальцами, Ксения? Кончала наедине с собой?

Отрицательно качнула головой. Я слышу его усмешку и буквально представляю ее на его дьявольских губах и меня невольно выгибает от видения его лица и потемневших бирюзовых глаз.

— Раздвинь себя одной рукой, а указательным пальцем коснись клитора. Погладь его сначала с одной стороны, потом с другой. Вот так. С какой чувствительней? Изучи себя. — по телу пробежала дрожь, соски не просто затвердели их словно разрывало от невероятного ощущения вибрации во всем теле., - А теперь медленно по кругу. Открой глаза. Смотри в камеру. Почти тридцать и никогда не мастурбировала? Не было эротических фантазий? Мы подарим тебе эротические воспоминания. Двигай пальцем быстрее, еще быстрее. По кругу и вверх-вниз, — он говорил, а я почти его не слышала все мои чувства сосредоточились на моей руке и на этой дергающейся точке под пальцем. Чем сильнее я ее терла, тем сладостней становилось внутри и мне казалось я расплачусь от этих невыносимых ощущений.

— Остановись. Смотри в камеру. Остановись, Ксения. Я сказал СТОП.

С всхлипом остановилась, тяжело дыша.

— Введи этот палец в себя. Тебе понравится. Доверься мне…, - нет я не доверяла, но меня всю трясло и подбрасывало, тело слушалось его и ощутила как приятно скольжу внутри себя, прикусила губу.

— Два пальца.

Послушно погрузила еще один. Внутри разрывались такие же мелкие искорки, там так же пульсировало и сжималось тесно обхватывая мои пальцы.

— Хорошо…дааа, тебе хорошо и не страшно. Глубже. Толчками. Сильнее. Быстрее. Смотри в камеру.

Остекленевшим взглядом смотрю прямо в глазок и двигаю пальцами, а все тело подбрасывает, корежит, извивает.

— Стони громче.

Но стоны тихие, вздохи. Мне кажется если я начну стонать громче, то боль напряжения станет сильнее, и я ее не выдержу.

— Вытащи пальцы и сожми клитор обхвати и легонько сдави, перекатывая как горошину.

Едва я это сделала как меня выгнуло дугой, колени сжали запястье, головы запрокинулась назад и я содрогаясь всем телом, откинулась назад, зажимая зубами остатки льда во рту. Еще одно движение и …это облегчение, это удовольствие растечется по моему телу. Оно так близко.

— Убрала руки! Сейчас! Я приказываю убрать руки! Сто тысяч штрафа если не уберешь!

Крикнул громко и я отняла ладонь, чувствуя, как все тело сотрясается мелкой дрожью. Как меня подбрасывает и лихорадит, а на глаза наворачиваются слезы. Одно движение и это напряжение…оно бы исчезло. Как же невыносимо это ощущать.

— Не шевелись. Смотри в камеру. Хочешь кончить? Пошевелить пальчиками и взорваться, да? Попроси. Скажи мне «пожалуйста, Иван, я хочу кончить». Говори, Ксения.

— Пожалуйста….

— Что?

— Я хочу кончить.

— Иван.

— Иван.

И от ощущения унижения на глаза навернулись слезы. Проклятый манипулятор.

— Оооох, как же ты прекрасна за секунду до оргазма. Этот приоткрытый рот, эти набухшие соски и дрожащий живот…Но оргазм надо заслужить, а ты не заслужила. Ты наказана за то, что я слишком долго тебя искал. Встань со стола и одевайся. На сегодня все.

От разочарования, от чувства унижения захотелось закричать, топать ногами, разнести проклятый кабинет. Я схватила вазу и запустила ею в стену.

— Ты красива даже в гневе. Прости, что не донасиловал тебя до конца. Можешь подать на меня в суд.

И расхохотался.

— Будь ты проклят.

Натягивая на себя вещи, дрожа от гнева и от того как напряжение все еще клокочет в теле, а соски болезненно трутся о лифчик, я мечтала о его смерти.

— В графине вода. Налей в стакан и добавь льда. Остынь. — все еще смеется.

В двери постучали. И я в ярости распахнула ее, едва натянув футболку. Пес Волина протянул мне сотовый.

— Вам звонили. Я думаю это важно.

Выхватила сотовый и посмотрела на дисплей. Звонок из больницы. Мгновенно трезвея и набирая номер негнущимися пальцами.

— Ксения Романовна, вторая операция прошла очень успешно. Уже завтра мы отключим Варю от аппарата искусственной вентиляции легких. Она может дышать самостоятельно. Девочка идет на поправку. И наши прогнозы очень оптимистичные.

Облокотилась о стену и закрыла глаза, чувствуя чудовищное облегчение и понимание, что все не зря.

— Я могу к ней приехать?

— Да, можете. Завтра утром.

ГЛАВА 15

Я собиралась просить его отвезти меня к дочери, но Волин запретил давать мне сотовый. Хотела выйти из дома, но двери оказались запертыми и безэмоциональный начальник его охраны, его собака, который раздражал меня одним своим видом, раздражал до невозможности, сухо сказал, что Волин не велел выпускать меня и никаких указаний ему на этот счет не давалось.

— А какие указания вам давались? Как держать насильно человека в клетке, нарушая закон? Как запретить матери поехать к своему ребенку? Как стоять здесь и смотреть мне в глаза нагло и цинично заявляя об указаниях? Если он прикажет вам убить свою мать вы это сделаете? У меня дочь после операции лежит и нет никого, кто подошел бы к ее постели и вытер слезы.

Стоит смотрит на меня. Молчит. Конечно? Что еще он может сказать. Когда получает от Волина деньги тоже молчит или говорит спасибо?

— Я не могу выпустить вас из дома.

— Конечно не можете вам урежут вашу зарплату.

— Или укоротят жизнь, например.

Так же спокойно и совершенно без эмоций. Дальше с ним говорить бесполезно. В этом доме есть единственный монстр и тварь с которой надо разговаривать и которая нарочно сегодня сделала так, чтоб я до нее не добралась.

Я ворвалась в кабинет и подскочила к камере.

— Эй! Вы здесь? — помахала перед глазком руками, — Мне нужно увидется с дочерью. Вы это понимаете? Не прихоть, не кариз, а необходимость приехать к маленькой обожженной девочке, которая перенесла уже вторую операцию. Взять за руку. Потрогать ее пальчики. Вы знаете какие они у нее сейчас? Бледные до синевы. Тонкие, прозрачные. Вы хоть кого-то любили в вашей жизни? Вы знаете, что значит любить своего ребенка, вы знаете что значит видеть, как он страдает?

Это все равно что вонзить себе нож в сердце и проворачивать его там снова и снова, истекая кровью. Это все равно что сдирать кожу лоскутами и дотрагиваться до собственного мяса. Это бессилие…это агония. Если бы я могла я бы поменялась с ней местами… я бы умерла ради нее. Вы это понимаете? Или вы каменное чудовище? У вас ведь была мать, отец? Вы же от кого-то родились?

Я била кулаками по стене, разбивая костяшки и кричала в камеру, срываясь на истерику. Бесполезно. Он наверняка даже не смотрит в нее.

— Вам не интересно это слушать да? Неинтересно потому что здесь никто не раздевается и не кончает?

Ударила еще раз руками по стене и дверь вдруг распахнулась, появился снова этот манекен.

— Мне велено отвезти вас в больницу.

— А где Скала?

— Кто?

— Ну…тот охранник и мой водитель.

— Выходной у него.

Я выдохнула. На какое-то мгновение решила, что его уволили или того хуже — покалечили за то, что возил меня туда, куда я просила. Черт его знает, что там на уме у этого сумасшедшего ублюдка, который продолжает играть в свои игры.

Когда приехала в больницу исчезли все мысли. Все до единой кроме сумасшедшего желания увидеть Варю. Все эти дни я запрещала себе впадать в отчаяние, запрещала думать о плохом и представлять себе ее худенькое забинтованное тельце, мучить себя чувством вины за то, что не уберегла ее и она испытывает эти адские мучения.

Зашла тихонько в палату и ощутила, как сдавило сердце этой щемящей невозможной болью и всепоглощающей какой-то абсолютно дикой любовью. Быстрыми шагами подошла к постели и присела на корточки, чтобы поднести ее ладошку к губам и поцеловать каждый пальчик.

— Мое солнышко. Мама здесь. Все будет хорошо. Ты обязательно поправишься. Ты обязательно станешь на ноги. Вот увидишь.

Закрыла глаза и прижалась щекой к теплой ручке, ощущая прилив сил, ощущая, как все тело наполняется энергией и пониманием, что надо идти до конца, искать деньги где угодно и любыми способами пусть для этого придется продать душу самому дьяволу.

— Мама сделает все возможное и невозможное, чтобы тебе не было больно.

Потом придвинула стул и села поближе к постели. Я просто сидела и смотрела на нее. На свое бесценное сокровище и нет ничего дороже в этой жизни чем собственный ребенок и никакая собственная боль не сравнится с ее болью. Моя маленькая птичка, моя принцесса.

«— Мам… а где мой папа?

— Его нет. Так получилось.

— Как нет? Он умер?

— Нет, он не умер.

— Но ведь если есть ребенок значит есть мама и папа.

— Я не встретила такого человека, которого могла бы полюбить, но я очень хотела чтобы у меня была ты. Я пошла в больницу и попросила врачей помочь мне родить тебя без папы и они помогли.

— Значит его нет совсем?

— Совсем, милая. Прости.

— Ну и ладно. У меня есть ты. Я буду любить тебя как папу и маму вместе. Ты моя самая любимая».

Улыбнулась и погладила незакрытую бинтами щечку.

— Возможно, когда ты поправишься мы все же найдем твоего папу. Или уже нашли.

Вспомнила про Но Нейма и достала сотовый из сумочки.

— Доброе утро, Рапунцель. Ты любишь утро или ночь?

— Да. Очень люблю утро.

— И я люблю утро. Утром зло уже не кажется таким отвратительным и зубастым.

— Да, не кажется. Ты прав.

Улыбнулась так как он прислал смешной зубастый смайлик. Знал бы он как это зло близко от меня, как дышит мне в затылок и требует совершать всякие мерзости.

— Я всегда прав.

И это почему-то не разозлило, а я улыбнулась. Кажется, он действительно отец Вари. Она такая же упрямая, как и он.

— Все еще на конференции?

— Да. Еще пару дней тут быть.

— А что за конференция?

— Да так некий проект, в котором я принимаю участие. Скажем аукцион.

— Аукцион?

— Да. Собираются богатые, скучающие дяди и тети и выставляют свои украшения, акции, ценные бумаги, недвижимость на продажу, а деньги переводятся на благотворительные цели и в фонды.

— Ты занимаешься благотворительностью?

— Скорее поднимаю свой имидж и покупаю собственные ценные бумаги или золото.

— Скромничаешь?

— Нет, просто не считаю это каким-то благородством. И ты не считай. Это обычное дело для таких богатых подонков, как я. Совы не те, кем кажутся.

— Или совы хотят казаться не теми?

— Пытаешься представить меня хорошим мальчиком?

— Не знаю…но мне нравится какой ты.

— Не обольщайся, Рапунцель, я не принц на белом коне я скорее злобный дракон, который способен утащить принцессу в свой замок и держать там насильно.

Я тихо засмеялась и отправила смеющиеся смайлы Но Нейму.

— Я не думаю, что ты настолько ужасен, чтобы причинить принцессе что-то плохое. Ведь ты сам знаешь, что такое зло.

— Знаю…верно.

Выдержал паузу, а я как раз наблюдала как медсестра меняет лекарство в капельнице у Вари.

— А чем занимаешься ты помимо прозябания в крепости с открытым окном? Кто ты, Рапунцель?

В дверь постучали, и я увидела бабушку того мальчика.

— Можно войти?

Я кивнула, и она вдруг быстрым шагом направилась ко мне, схватила мои руки и начала целовать.

— Спасибо…Боже, спасибо вам. Вы не представляете, как вы помогли моему Лешеньке. Вы святая…вы….спасибооо. Врачи сказали, что он точно будет жить. Что ему стало легче.

Волин перевел вторую часть денег? Притом еще несколько дней назад? Это показалось мне странным, а потом подумалось, что он еще заставит меня за это заплатить. Бесчувственный монстр придумает каким образом я должна буду вернуть ему долг.

— Вы что? Прекратите немедленно. Не вздумайте становиться на колени! С ума сошли! Я ничего не сделала…ничего такого.

— Да как же! Вы спасли моего внука…спасли моего малыша. Пусть …пусть его жизнь не будет такой счастливой, пусть в скором времени он останется один…но он будет жить. Моя дочь она хотела, чтоб он был здоровым и счастливым мальчиком.

Я посмотрела в глаза женщины и сжала ее руки.

— Почему останется один? У него есть вы!

Она покачала головой.

— Я больна. Меня уже не вылечить. Очень скоро я не смогу о нем заботиться, а из родных у нас никого нет. Так что…вот так. Но мы не будем о плохом. У меня еще есть время. Не знаю сколько проживу, но я буду заботиться о нем. Я даже начала искать для Леши приемную семью.

— Вы не можете знать, что будет завтра. Возможно, все изменится, и вы проживете долгую счастливую жизнь с вашим внуком.

Она отрицательно покачала головой.

— Не проживу. С моим диагнозом, увы, нет.

Позже мы вышли с ней в буфет на первом этаже центра. Познакомились. Есть такие люди в которых светится добро, оно буквально просачивается через каждую пору на их лицах, оно блестит в их глазах, витает над ними и эту энергию ощущаешь всем телом. Надежда Федоровна была именно такой. Она излучала все самое лучшее, рядом с ней душа успокаивалась и переставала кровоточить. Я не заметила, как рассказала ей все о себе…вот так просто, сидя за маленьким столиком с чашкой чая в руках, а она слушала и гладила мою руку.

— Человеку не выпадает больше страданий, чем он может выдержать. Ни одно испытание не дается просто так, а делает нас сильнее и мудрее. Каждый поступок или событие, даже самое печальное приводит нас туда, где мы есть сейчас…Кто знает не случись все это самое страшное с тобой была ли бы сейчас у тебя твоя доченька…И этот пожар…он ведь чему-то учит тебя сейчас, что-то дает…ты обнаружишь это потом, поймешь почему все именно так, а не иначе.

Позже, когда я ехала в машине обратно домой я думала о ее словах и пока что ничего не понимала. Она слишком добра чтобы не испытывать чувство ярости, чтобы не биться в отчаянии осознавая свое бессилие. И я видела только одно лекарство от своей боли — это доказательство вины Волина. Я хотела, чтобы он знал от кого оно пришло. Хотела, чтоб его тонкие губы больше не смели улыбаться и насмехаться надо мной.

— Ты забыла обо мне или занята?

Посмотрела на сотовый и ярость начала отступать. Как же это странно, когда человек, с которым общаешься несколько дней вдруг начинает быть какой-то частью твоей жизни. И его присутствие в ней становится нужным.

— Не забыла. Просто не могла ответить.

— А теперь можешь как я понимаю. Я все еще жду откровений. Кто такая Рапунцель.

— Рапунцель была девочкой-сиротой, которая верила в любовь, красоту и волшебство, любила музыку и витала в облаках. Однажды она встретила самого прекрасного принца с красивым лицом и необычными глазами, и готова была ради него на все, но…принц оказался самой смертью. Он заманил девочку в темный лес, поиздевался над ней и убил. Девочка воскресла и спряталась в замке с одним единственным окном и поклялась, что никогда и никто не причинит ей больше боль.

Написала, отправила и не поверила сама себе, что сделала это. Хотела удалить, но мой собеседник уже успел прочесть. Он молчал, не отвечал и я подумала о том, что, наверное, его оттолкнули мои откровения. Что ж это и неудивительно я сама себе противна. Все чаще и чаще думаю об этом… и кажется я виновата сама. Есть во мне что-то такое, что привлекает и заставляет унижать и марать в грязь. Как Волин. Наверное, я притягиваю к себе неприятности, я сама их создаю. И тогда… я сама пошла за тем человеком, сама села к нему в машину, и он решил, что меня можно…

— Рапунцель разочаровала тебя?

Спросила и затаилась. Разве есть кто-то кого я могла бы не разочаровать? Мне казалось, что здесь рядом с Но Неймом я не буду испытывать это ужасное чувство — страх быть непонятой и вызвать в людях отторжение. Как в тех ментах, которые писали протокол и посмеивались надо мной.

— Нет…Рапунцель заставила меня задуматься о том, как найти саму смерть и заставить ее сдохнуть бессчётное количество раз, искоренить это зло, расчленить, и замуровать под железными плитами по частям.

Мне никогда никто не говорил ничего похожего. Никто не хотел что-то сделать ради меня просто так. Пусть даже понарошку и виртуально. И мое зло…никто не сражался с ним кроме меня самой. А я слишком слаба, чтобы побороть его в одиночку.

— Не каждое зло можно наказать.

— Каждое! Поверь!

— Ты наказал свое зло?

— Наказал.

Не знаю почему, но я поверила. Странно, но мне с ним было легко, и он не казался мне притворщиком. А ведь я не знала ни его имени, не видела его лица. Но он был настоящим…и возможно единственным человеком, которого интересовало то, что живет внутри меня. Ему было все равно как я выгляжу и как меня зовут. Он общался с моей душой, а не с телом.

— Кто такой Но Нейм? Ты расскажешь мне о нем?

— Но Нейм пока не готов к откровениям…

Усмехнулась скорее с разочарованием, ожидала, что в ответ на откровенность он расскажет о себе.

— Какое оно твое зло? Расскажи мне хотя бы о нем.

— Мое зло, в отличии от твоего, жило рядом и мне не надо было идти в лес, чтобы его повстречать. Но наше зло похоже. У моего тоже было красивое лицо, и оно убивало меня каждый день.

— И…как ты его наказал?

Затаила дыхание… я почему-то знала, что сейчас он скажет мне нечто очень страшное и я приму это. Приму, потому что сама мечтала сделать со своим злом то же самое и надеялась, что хоть кто-то решился и смог это сделать.

— Я его убил…

— По-настоящему?

— А ты считаешь наш разговор не настоящим, Рапунцель? Ты со мной не настоящая?

— Настоящая. Я с тобой более настоящая чем сама с собой.

Я даже слышала свой собственный голос, как я это говорю ему шепотом.

— Я горжусь тобой, горжусь, что ты смог это сделать.

— Здесь нечем гордиться. Если я убил убийцу в мире не стало на одного убийцу меньше. Понимаешь?

Да, я его понимала.

— И мне кажется это зло теперь живет во мне.

Зеленая точка тут же погасла, и я в отчаянии перезагрузила страничку несколько раз. Опять он исчез не попрощавшись. Я выключила ноутбук и посмотрела на часы. Пора проведать Котенка. О ней так еще никто и не знает. Скала не проболтался, а по ночам за мной особо не следят. Ведь я не выхожу за периметр усадьбы. Я набрала корм в пакетик, спрятала в карман и, взяв фонарик, который купила, будучи в городе, пошла на задний двор.

— Моя девочка, моя маленькая, — Котенок бросилась меня встречать и радостно запрыгнула на руки, я потерлась щекой о ее мягкую мордашку, потом смотрела как она ест и жадно пьет водичку. Поменяла наполнитель в лотке и незаметно вынесла его на улицу, выбросить в мусорку.

Когда хотела вернуться обратно к малышке, увидела, как в ворота въезжает черная машина. Сердце дернулось в страхе — это Волин! Если увидит Котенка утопит или вышвырнет на улицу. Я, закрыла дверь в пристройке, бросилась обратно в дом через задний двор, поднялась по лестнице, стянула с себя вещи и юркнула в постель в одних трусиках. Переодеваться нет времени. Ни на что нет времени. Затаив дыхание, молила только об одном — лишь бы не зашел ко мне. В договоре было сказано, что я не имею права закрывать дверь. А это значило он в любой момент мог ворваться и сделать со мной что угодно. Как же я его боялась и как же он был мне противен. Противен всем, что творил со мной. Особенно противен тем, что заставлял испытывать удовольствие вопреки моей ненависти. И это было страшнее любого насилия. Послышались легкие шаги по лестнице. Он всегда передвигался легко, пружинисто, как хищник. Я услышала, как открывается дверь и затаила дыхание, притворяясь спящей.

Волин подошел к постели и склонился надо мной. Я знала, что это он, его дыхание, его запах не спутать уже ни с чем. Смотрит, а я стараюсь себя не выдать, стараюсь дышать ровнее, не нервничать, не дергать веками. Дотронулся до моих волос, пропустил сквозь пальцы, погладил скулу, шею, плечо. Очень медленно, нежно. Его пальцы всегда были осторожными, вкрадчивыми и это пугало больше, чем если бы он меня ударил или был со мной груб. Мне всегда казалось, что меня окутывает паутиной и я никогда из нее не выберусь. Коснулся руки, сбитых костяшек. Провел, лаская, рядом с ними пальцем. И отстранился. Я почувствовала, как Иван прикрыл меня одеялом, потом прошел по комнате и затворил окно. Когда дверь осторожно закрылась я медленно приоткрыла веки и села на постели, прижимая одеяло к голой груди. Это что только что было? Волин действительно решил, что я сплю? Это он был так ласков со мной вдруг? С чего бы это? Разве паук умеет быть нежным и сопереживать?

Дверь снова распахнулась и в спальне включился яркий свет. От неожиданности я вскрикнула и отскочила на противоположный край постели.

— Даже когда ты спишь — ты лжешь!

От ужаса у меня задрожал подбородок. В ослепительном свете Волин казался черным пятном в своем элегантном костюме.

— Сколько стоила операция для твоей дочери, Ксения? Назови мне точную сумму!

Я вся похолодела. Как он узнал? Неужели переспрашивал у врача? Сволочь. Можно продумать для него это большие деньги.

ГЛАВА 16

— Я назвала сумму.

— Больше в два раза.

Шел ко мне, расстегивая пиджак, отбрасывая его на ковер. Что он собирается делать? Только не сейчас? Пожалуйста. Не надо. Не сейчас.

— Это не мне.

— Знаю, что не тебе. Но солгала ТЫ!

Расстегнул первую пуговицу рубашки, вторую. У меня началась паника, я забилась к стене, удерживая дрожащими руками одеяло, чувствуя, как все тело начинает бить сильной дрожью, а паника накатывает настолько сильно, что кажется я от ужаса потеряю сознание.

— Почему ты постоянно мне врешь? Почему каждое твое слово фальшивка? Я хочу свою плату за ложь. Хочу ее немедленно…мне надоели эти игры.

Стянул рубашку и расстегнул ремень на штанах, а я зажмурилась, чтобы не видеть его. Я хочу потерять сознание или уснуть. Я хочу ничего не понимать и не чувствовать, когда он сделает это со мной. Ощутила, как под тяжестью его тела прогнулась кровать и закричала:

— Не надоооо! Пожалуйста, умоляю нее надооооо! — истерика началась настолько резко, что я сама перестала понимать, что именно я кричу. — Не делайте мне больно…не надо, умоляюююю. Я не хочу…не хочу.

Почувствовала, как сильные руки опрокинули меня на постель и закричала, забилась, выгибаясь, рыдая.

— Тшшшш, — услышала его шепот возле уха, — я не сделаю тебе больно.

Он тоже так говорил. Говорил, что не сделает мне больно и сделал. Выгнулась упираясь руками ему в грудь, мотая головой из стороны в сторону и ощутила, как он вдруг резко перевернул меня на живот. От дикой паники закатились глаза, и я начала задыхаться, когда вдруг ощутила, как вдоль позвоночника заскользили его пальцы. Они двигались очень странно, скорее не ласкали, а играли. Медленно, уверенно…и…я вдруг поняла, что именно он играет. Лунную сонату. Она начала играть у меня в голове и дрожь ужаса становилась все тише и тише. Его пальцы успокаивали, они не делали ничего только давигались по моей спине массажируя сдавленные мышцы, расслабляя их игрой. Наклонился ниже над моим затылком пробегаясь пальцами сбоку по ребрам, вызывая мурашки от чувствительности.

— Что я играю, Ксения? Ты знаешь?

Кивнула, разлепляя залитые слезами глаза.

— Скажи мне, — касается губами мочки уха, обжигая, спускаясь к затылку, прочерчивая языком мокрую дорожку.

— Лун-ную со-на-ту…, - я все еще всхлипываю после сильной истерики, а его ладонь приподнимает меня и накрывает мою грудь.

— Правильно…маленькая талантливая девочка. Я играю — ты угадываешь. Приподнял, заставляя стать на четвереньки и пальцы пробежались по груди, отстукивая мелодию то по всей окружности, то по соску. По телу прошла первая волна горячего тока. А пальцы не унимаются, они барабанят по коже, то слабее, то сильнее, даже болезненно, особенно по соскам, заставляя их вибрировать на весу. Горячая лава обожгла низ живота, и я чуть прогнулась в спине.

— А сейчас…что я играю сейчас на твоих сосках?

— Рахманинов….полька…

Со стоном закрывая глаза, чувствуя спиной его горячую кожу…прислушиваясь к себе и уже не ощущая панику.

— Верно…все верно.

Горячие ладони скользнула по животу, поглаживая шрам. Они ни разу ничего о нем не сказал, а я никогда и никому не давала его касаться даже врачам…но его прикосновения не вызвали отторжения. Волин надавливает сильнее, сжимая талию, отбивая ритм на бедрах. Внизу на лобке, раздвигая складки, обжигая кожу.

— А сейчас мы импровизируем, просто плыви со мной, я играю — ты слушаешь, чувствуешь…договорились? Чем лучше ты слушаешь, тем меньше боли ты испытаешь.

Быстро киваю, закрывая глаза, роняя голову на подушки, впиваясь в них руками и мне кажется если его пальцы остановятся я умру, а если не остановятся? Что если мне будет так же больно как…и сцепила зубы ощутив, как его палец погрузился внутрь, а к бедру прижалось что-то горячее, твердое и влажное. Дернулась в его руках, но Волин держал меня слишком крепко, чтоб я могла вырваться.

— Отпустите…, - простонала, двигая бедрами.

— Нет, я хочу играть в тебе. Почувствуй меня. Если бы твое тело было инструментом я бы извлек из него самую красивую мелодию во вселенной, — короткими мягкими толчками, — так тесно в тебе, горячо, мокро. Если бы я действительно играл, что именно ты хотела бы услышать?

Пальцы выскользнули и потерли клитор, заставив меня изогнуться, то ли пытаясь избежать ласки, то ли подставляясь под нее.

— Что мне сыграть в тебе, Ксения. Скажиии, — гладит медленно, поддразнивая, а у меня кружится голова и я судорожно хватаюсь за простыни. Погружает пальцы снова внутрь и выскальзывая наружу, растирая меня все сильнее, нажимая и отпуская, надавливая, поглаживая.

— Я играю в тебе Вивальди…., - сильнее и сильнее проникает пальцами и едва я замираю, настороженная, натянутая как струна, готовая испугаться, его пальцы снова отыскивают мой клитор и стучат по нему все быстрее и быстрее, — шторм….он нарастает, как ураган, как твой оргазм. Ты ведь чувствуешь его? Он зарождается внутри тебя, когда я делаю вот так. — Сжал пальцами, и я вся затряслась от дикой чувствительности. — Близится крешендо вакханалии стихии, сейчас…даааааа, ты можешь кричать. Так легче взрываться, дай этому вырваться наружу.

И я кричу, выгибаясь, сотрясаясь всем телам от той мощи, которая обрушилась на меня, от того сумасшествия, которым накрыло с головой. Наслаждение настолько сильное и острое, что кажется я сейчас рассыплюсь на куски. Пока вдруг не ощущаю, как меня резко заполнило чем-то огромным, настолько огромным, что моя плоть растянулась и я схватилась за кровать, пытаясь вырваться.

— Не двигайся. Просто чувствуй. — шепчет мне на ухо, поглаживая мою грудь, мой живот, касаясь большими пальцами сосков. — тебе не больно…не может быть больно ты слишком мокрая…

Гладит мою спину, убирая волосы на плечо. А я вся сжата, натянута, закаменевшая от страха и непонимания как это происходит сейчас…Медленно очень медленно толкнулся во мне. Накрыл мою руку своей.

— Играй…играй пальцами Шторм, — надавил на указательный, на средний и я невольно изобразила аккорд, музыка, играющая в голове, отвлекала от незнакомого ощущения. Толкнулся сильнее внутри, и я ударил моими пальцами по простыне.

— Как она нарастает…снова, набирая обороты. — застонал и толкнулся снова и с каждым толчком внизу живота становится все горячее, от трения разливается внутри жар. Это не может быть вот так…это должно быть жутко и адски больно. Я ведь помню, как это больно…И он должен помнить как причинял мне дикую боль. Должен…он не может быть со мной таким. Это игра. Это способ насиловать мне душу. И это проклятое удовольствие снова разливается по венам, искрит к самому сердцу, и оно бьется все сильнее и быстрее, мне кажется оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки, затрепыхается в его руке, ласкающей мою грудь. Медленными толчками, осторожно, словно давая привыкнуть к себе, давая ощутить это невозможное ощущения нагнетания, как будто ураган приближается снова, сделав свой круг.

Обхватил мое лицо и развернул его к себе, накрыл мои губы своими, заполняя мой рот языком, сплетая с моим, лаская меня даже во рту. Сжал мои пальцы и проникая своими между ними, сплетая их в одно целое. И я проглатываю его горячее дыхание, такое ненавистное и ароматное. Под кожей искрится сумасшествие, оно настораживает, пугает и мне кажется мое тело не принадлежит мне…оно принадлежит ему. Пальцы ног подгибаются от наслаждения, и я больше совершенно не владею собой. Двигается быстрее, ускоряет темп. Набрасываясь на мой рот все сильнее, толкаясь языком и членом внутри, пока меня не уносит куда вихрем вверх, заставляя закатить глаза, впиться зубами в его губу, сдавить его пальцы своими и забиться в ослепляющем и настолько адском удовольствии, что мне кажется я умираю. Я кричу, громко и он глотает эти крики, чувствуя под собственные судороги, под спазмы и сокращения как он двигается быстро, сильно, мощно и слыша, как взревел мне в рот, сдавил под ребрами, пронзая со всей силы, заливая чем-то горячим изнутри. А я задыхаюсь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Прекрасно сыграна мелодия, — шепчет задыхаясь, хоть где-то ты не фальшивишь. Говори мне правду, Ксения…иначе я заставлю тебя плакать.

Встал с меня, и я закрыла глаза, чувствуя себя немногим лучше, чем после изнасилования. Только сейчас мне казалось, что осквернили мою душу, заставив делать тол что я не хотела.

— Только не называй это насилием, — бросил мне, и я услышала, как он одевается, — подо мной уже давно так не извивались и не орали от наслаждения.

Обернулась в ярости, закрываясь одеялом.

— Так и есть. Это насилие! Секс должен быть по любви, по желанию…а не по договору, контракту, в наказание или поощрение. Или это ваш способ самоутвердиться? Изучили женскую физиологию и считаете, что вас хотят? Вы отвратительны, вы мне противны. И когда я выберусь из всего этого постараюсь забыть вас, как страшный сон.

Улыбка исчезла с его губ, и он резко накинул рубашку на плечи.

— Твоя выздоровевшая дочь не даст тебе забыть!

Развернулся и вышел из моей спальни. А я вскочила с постели и бросилась в душ.

ГЛАВА 17

— Тебя здесь не было со вчерашнего дня. Решила слиться? Я вижу, что ты онлайн.

Даже не хочется вставать с постели, лежу, свернувшись клубком, подтянув ноги к груди. Приступ самокопания налицо. Самокопания и самоненависти вместе с ощущениями нечистоты во всем теле, хоть я его и терла мочалками несколько часов и мылась горячей, и холодной водой.

Нет, он не сделал мне больно…все гораздо хуже он сделал мне хорошо. Я не идиотка… и я понимаю, что мое тело реагирует самым нелепым образом на ублюдка Волина. Он подчиняет его себе, он делает из меня послушную марионетку, умело играя на моих страхах и комплексах, манипулируя состоянием дочери.

— Рапунцель.

Посмотрела на уведомление и снова положила сотовый. Что мне ему сказать? Что я вчера ночью трахалась за деньги со своим «злом» и кончала от этого? Что я ненормальная и больная на голову? Он не поймет…Ведь он свое зло убил. А я к своему приползла на коленях, выпросила денег и позволяю над собой издеваться и дальше.

Но Нейм…возможно он отец Вари. И я пока не знаю, как с ним заговорить об этом. Как спросить у него или просто рассказать о дочери. Мне страшно, что в этот же момент он исчезнет. Что я его потеряю… а он стал мне близок за время нашего общения. Настолько близок, что сама мысль о том, что будет день, когда он мне не напишет казалась неприятной. В реальности я бы никому не рассказала так много о себе. Но туда приходят за сказкой… а я…я со своими проблемами и больной дочерью совсем не похожа на сказку.

— Знаешь… я вчера вернулся домой раньше времени. У меня через два дня пройдет еще одно из широкомасштабных благотворительных мероприятий, где будут принимать участие высокопоставленные лица… а я просто удрал домой. Мне впервые хотелось это сделать. Я ненавидел слово дом там никогда не было уютно, меня там ждала тьма. А вчера я впервые ощутил это желание вернуться и тому была причина.

Не выдержала и спросила:

— Какая?

— Угадай.

— У меня сегодня плохо с разгадками. И я не дома…у меня его нет. Он сгорел. И не было особо никогда. Мне даже некуда возвращаться. Мне только хочется сбежать.

Осмотрелась по сторонам и ощутила колючую неуютность шикарной комнаты, где даже люстры казались произведением искусства. Клетка. И мне в ней сидеть пока моему мучителю не надоест развлекаться…Когда Варя выздоровеет куда я ее привезу? В этот дом? Ни за что!

— А где ты сейчас?

— Там, где я больше всего не хотела бы быть…в самом ненавистном месте на свете…ты писал про тьму…так вот я сейчас там — в кромешном мраке.

Он не отвечал. А я смотрела на дисплей сотового и ощущала какое-то облегчение от того, что мне есть кому это сказать. От того что подонок возомнивший себя моим хозяином забыл вчера отнять мой сотовый.

— Тебе страшно? Кого ты боишься?

— Мое зло рядом, и я бессильна что-либо сделать. Только ненавидеть, презирать и ждать момента избавления.

— Ты бы хотела о него избавиться?

Вспомнился пистолет и момент, когда Волин предложил мне выстрелить. Ощущение разочарования и сожаления окатило новой волной.

— Я мечтаю об этом.

— И как бы ты это сделала? Ты представляла себе?

— Бессчетное количество раз.

— Расскажи мне.

— Я бы взяла пистолет, направила ему в лицо, в его глаза и выстрелила несколько раз так чтоб позади всю стену забрызгало кровью. Больше всего я ненавижу его глаза…Они…они…ненавижу их.

— А потом? Что бы ты сделала потом?

— Не знаю. Я никогда об этом не думала.

— Надо думать. Иначе можно получить наказание.

— Но ведь это не по-настоящему…зачем думать о наказании.

— Испугалась бы сделать это по-настоящему?

Вздрогнула и тряхнула головой.

— Я не убийца…как …как он.

— Это не убийство — это правосудие разве нет?

Приподнялась и села на постели, чувствуя легкую боль в висках.

— Хочешь я помогу тебе его осуществить?

Застыла, глядя перед собой, опуская босые ноги на ковер. Наверное, хочу, наверное, я этого хочу настолько сильно, что сейчас ощутила всплеск адреналина в крови.

— Как?

— Например, для начала, заставь зло поверить, что ты его принимаешь…ничто так не рассеивает тьму, как чей-то свет. Усыпи бдительность и нанеси удар.

Послышался шум подъезжающей машины, и я бросилась к окну, отодвинула шторку. В этот раз он приехал на джипе. Машина остановилась на парковочном месте возле гаража, но из нее никто не вышел.

— Мне пора уходить. Прости, что ныла тебе.

Уходить не хотелось. Общение с этим человеком заставляло меня быть более уверенной в себе, мне казалось, что он очень сильный и я могу на него положиться. С ним мне не было так страшно.

— Никогда и ни у кого не проси прощения, Рапунцель…Люди не умеют прощать. Слово «прости» равнозначно нулю.

Исчез значок «онлайн», а я так и продолжала смотреть на машину Волина на то как открылась дверца и он сам вышел вместо водителя. Интересно куда он ездил один. Одет в светлый костюм и бирюзовую рубашку. Вблизи она наверняка сделает его глаза еще ярче. Светлые волосы блестят на солнце, и он привычным жестом пригладил их назад. Легко поднялся по лестнице. Я бросилась в душ и заперлась изнутри.

Услышала, как кто-то вошел в комнату. Не кто-то. А точно он. Прошелся по моей спальне. Остановился возле двери, ведущей в ванну, и я напряглась, понимая, что, если прикажет я должна буду отворить. Но ничего не произошло, шаги удалялись, пока не послышался звук захлопнувшейся двери. Я, умылась, почистила зубы и подождала еще несколько минут, а потом вышла из ванной, запахнув махровый халатик. Пока меня не было постель бесшумно заправили, раздвинули шторы и комнату залил солнечный свет.

Я прошла к шкафчику, где висели мои вещи, распахнула его — но там ничего не оказалось. Пусто. Бросилась к ящикам и там тоже пусто. Ни трусиков, ни лифчиков. Ничего. В панике запахнула халат сильнее.

В эту секунду дверь отворилась и несколько слуг начали заносить в комнату коробки и пакеты. Развешивать и раскладывать вещи. Извлекая их из упаковок.

Обхватив себя руками, я смотрела на совершенно невероятные платья, которых у меня никогда в жизни не было, на блузы, свитера, брюки. Самые разные виды обуви на каблуках и без. На нижнее белье, которое раскладывали по полочкам и во мне нагнеталась злость. Невероятная ярость от понимания, что меня сейчас одевают как какую-то куклу, купленную в магазине.

Когда все слуги вышли я обратила внимание на пакет, стоящий на столе. Его явно принесли не сейчас. При мне к столу никто не подходил.

Взяла пакет и вытряхнула с него бархатный белый футляр, открыла и захлопнула снова, не веря своим глазам. Потом опять открыла — на подушечке красовалось ожерелье, серьги и браслет.

Ожерелье сверкало от количества камней, и я…мне было страшно представить себе, что они настоящие. Если эо так то я держу в руках целое состояние.

— Бриллианты. Они будут сверкать, как и твои волосы.

Подкрался настолько беззвучно, что я подпрыгнула и вскрикнула от неожиданности.

Волин удержал меня за плечи…Да, с этой рубашкой его глаза были невыносимо бирюзовые в них невозможно смотреть. Он взял ожерелье с футляра и подал мне.

— Мне не нужны такие подарки, — отрезала я и попыталась освободиться от его рук.

— Кто сказал, что я делаю тебе подарок? Просто купил на досуге хочу посмотреть, как они будут выглядеть на голой женщине. Сними халат.

Захотелось запахнуть его еще сильнее, но пред глазами появилось сообщение Но Нейма

«Например, для начала, заставь зло поверить, что ты его принимаешь…ничто так не рассеивает тьму, как чей-то свет. Усыпи бдительность и нанеси удар».

Медленно развела полы халата в стороны и дала ему соскользнуть на пол. Увидела, как дернулся кадык на горле Волина и сузились глаза, когда он осмотрел меня с ног до головы. Провел по моим волосам, отбросил их с плеч.

— Подними волосы, Ксения.

Я подхватила еще влажные пряди и подняла вверх обеими руками. Иван опустил взгляд к моей груди, наклонился и неожиданно обхватил губами мой сосок. Заставив вздрогнуть всем телом. Обвел его языком, слегка поддразнил и отстранился, словно любуясь тем как вершинка груди сжалась в тугой комок. Поднял ожерелье и надел его на меня, застегивая сзади и при этом касаясь губами моего лба. Ощутила, как напряженные соски потерлись о ткань его светлого жакета, как всегда, отзываясь сладостной дрожью внизу живота.

— Этому ожерелье принадлежало Софье Михайловне Воронцовой, матери Елизаветы Воронцовой-Дашковой. Оно стоило целое состояние. Ты знакома с историей…Ксения?

Холодное ожерелье словно обжигало горячую кожу.

— Немного.

— Немного или хорошо знакома? Кажется, ты хорошо училась в школе.

Посмотрела на него и заставила себя сдержаться, не хамить…делать так как говорил Но Нейм.

— Хорошо училась…и, да, я знаю историю.

Обошел меня вокруг и остановился сзади, а я так и стою с поднятыми вверх руками и у меня болят все мышцы.

— Тебе говорили, что ты само совершенство?

— Нет.

— Почему?

Провел костяшками пальцев сбоку, касаясь ребер. Как так может быть, что при всей моей ненависти к человеку его прикосновения нравятся и вызывают трепет.

— Потому что я ни перед кем не раздевалась.

— Но ты не девственница.

— Я уже говорила, что меня…

— Да, помню. Тебя изнасиловал подонок…И это бы я. Верно?

— Верно.

Ответила и вся подобралась, ожидая о него вспышки ярости, но ее не последовало.

— Как я мог забыть.

— Главное, что я не забыла.

Пальцы продолжили гладить мою талию, ягодицы.

— Скажи мне, Ксения, что с тобой не так? — и тут же придавил меня к себе, — Почему тебе нравится то, что я тобой делаю? Где это отвращение, паника, истерика?

— Не знаю.

И это был честный ответ. Я действительно не знала.

— Когда вы меня отпустите?

Усмехнулся и накрыл мою грудь ладонями, играя с сосками и отвлекая от правильных мыслей.

— Я уже отвечал на этот вопрос — когда ты мне надоешь. Пока что мне очень интересно. Мне нравится играть с тобой. Тебе нужны деньги- а мне твое тело.

— И что будет, когда я вам надоем.

— Я еще не решил. Может я убью тебя? Кажется в первый раз у меня не получилось.

В горле моментально пересохло и захотелось пить. Нейм прав… я должна усыпить его бдительность и встретится с Но Неймом. Найти его, проверить Варин ли он отец и попросить его мне помочь. У него есть деньги. И он никогда бы не заставил меня ради них так унижаться.

— Почему именно мое?

— Тебе нужны именно мои деньги. А мне именно твое тело. Честная сделка. Не более.

Развернул меня к себе. Наклонился чтобы поцеловать. Первой реакцией было отпрянуть, но я поборола это желание и подставила губы для поцелуя, но Волин передумал. Завис на секунду в миллиметре от моих губ и отстранился. Его взгляд был каким-то странным…словно в нем промелькнуло разочарование.

— Сегодня будет прием в честь нового филиала моей корпорации. Дизайн сайта уже готов?

Кивнула, избегая смотреть ему в глаза. Я не хотела, чтобы он передумал и занялся со мной сексом сейчас.

И он явно не собирался этого делать. Наклонился, поднял с пола халат и надел на меня. Расстегнул ожерелье и аккуратно сложил в футляр.

— Мне нужно поехать в больницу. Сегодня. — сказала я и подумала о том, что пока буду у Вари смогу посмотреть в интернете где сейчас проходят благотворительные мероприятия. И попробую связаться с Женей. Она мне не отвечала несколько дней.

— Тебя отвезут. Возьмешь с собой эскизы. Вечером я должен показать их своим партнерам.

Потом подошел к двери и вдруг повернулся ко мне.

— Избавься от кошки. В моем доме не будет животных. Вынеси ее сама…или я прикажу вышвырнуть.

ГЛАВА 18

— Я думаю завтра мы попробуем привести ее в сознание.

Выдохнула, прижимая к себе сумочку и чувствуя, как впервые за все эти дни на меня накатывает легкая волна облегчения. Это самое главное. Варя моя. Все поправимо, кроме смерти. Все можно пережить, исправить, переделать…только не смерть. И не важно, что говорят надо жить дальше и многие живут. Но я точно знаю это не про меня. Если я потеряю Варю — я потеряю себя.

— Ксения Романовна…я насчет оплаты. Впереди еще одна операция и мы начнем подготовку уже на днях. Донора вы так и не предоставили. А надо готовиться.

Опять деньги. От них только и слышно это проклятое слово. Меня от него уже тошнит.

— Я понимаю. Скажите, когда крайний срок с донором?

— Несколько недель максимум. Но нам и готовиться надо.

— Хорошо.

Развернулась и пошла к палате Вари.

— Ксения Романовна…

Как же меня раздражает его голос. Такой талантливый врач и такой говно-человек.

— Да.

— Я насчет мальчика…Алексея.

Медленно повернулась.

— А что с ним?

— Его бабушка сегодня не приехала…ну и нянечке-санитарке не платили, сами понимаете. Плюс не купили лекарства…

Да, я понимала. Подошла к врачу, достала кошелек, поковырялась там, но денег осталось пара сотен. Этого ни на что не хватит. Разве что на чашечку кофе или электронную книжку.

— Вы ей не звонили?

— Звонили. Ее номер не отвечает.

— У вас есть адрес?

— Нам не положено…

— Послушайте, у мальчика никого кроме нее нет. И мне плевать что там положено, а что нет. Вам деньги нужны? Вот дайте мне адрес я к ней поеду узнаю, что случилось.

Он поковырялся в сотовом, набрал медсестре, попросил, чтоб та скинула адрес из карточки.

— А сейчас как быть? К нему с утра никто не подходил.

— Что значит никто не подходил?

У меня внутри все похолодело и сердце сжалось от жалости к малышу.

— Медсестры все заняты… сами понимаете.

Рука сама потянулась к сотовому. Сдавила в пальцах, сомневаясь. Потом все же достала и набрала номер Волина.

— Неужели? Мне не кажется?

— Вам не кажется.

— И чем обязан столь великой чести?

— Я … я знаю, что вы не любите детей, животных и…вообще никого. Но я вас заклинаю, умоляю, прошу помогите мальчику.

— Которому я УЖЕ перевел пятьсот тысяч?

— Да.

— То есть ты считаете меня папой Терезой?

— Нет…я считаю вас человеком. Просто помогите по-человечески. Там копейки…на лекарства, на уход. Я очень вас прошу.

— А если я не человек? Ты разве не помнишь кто я? Кажется, ты назвала меня насильником и убийцей? Или что-то изменилось с тех пор?

— Иван… я вас очень прошу давайте без этих игр в слова. Вы конечно умнее, вы меня переговорите. Я сдаюсь. Просто помогите. Вы можете или нет?

Он замолчал. Где-то на фоне играла классическая музыка кажется лунная соната и мои щеки на мгновение вспыхнули.

— Сколько?

Я прикрыла сотовый ладонью.

— Сколько денег надо на уход и лекарства?

Врач назвал сумму, и я озвучила ее Волину.

— Через пять минут поступят на счет клиники. Ты помнишь, что через час должна приехать в офис?

— Помню.

— Вот и отлично. Не опаздывай.

— Иван…Спасибо…тебе.

Но он отключился и кажется даже не услышал моих слов.

— Ксения Романовна, записывайте адрес бабушки Алексея.

* * *

Я забежала к Варе, поцеловала ее пальчики, оставив сумочку на тумбочке побежала к мальчику, но в дверях столкнулась с той медсестрой…кажется Симонюшиной Ириной. Та, что орала на несчастную пожилую женщину внашу первую встречу. По телу прокатилась волна неприязни.

Я не поздоровалась, быстро пошла к палате ребенка, открыла дверь. Мальчик уже был в сознании, он лежал, как и Варя, обмотанный трубками, и смотрел в потолок. По его щекам текли слезы. Я увидела и горло сдавило спазмом. Бросилась к нему, взяла за руку.

— Лешенька, привет. Я — Ксеня. Я бабушку твою знаю. Ты не плачь. Хорошо? Я сегодня узнаю, почему она не пришла и расскажу тебе. Может она приболела. Ты не расстраивайся, мой хороший.

Малыш посмотрел мне в глаза огромными карими глазами и кивнул. Я опустила взгляд на его шею, закрытую бинтами и грудь, перемотанную повязками.

— Боль. но..

Прошептал потрескавшимися губами.

— Сейчас медсестра придет, лекерство даст.

Выскочила в коридор:

— Эй! Мальчику обезболивающее дайте. Эй, вы!

Ирина сидела за столиком и ковырялась в своем телефоне, в наушниках. Я подошла к ней и выдернула их из ушей.

— Вы меня не слышите? Мальчику с восьмой палаты надо дать обезболивающее он терпит и плачет!

— Не велено. Его лекарства не оплачены!

Взвизгнула та и начала снова надевать наушники.

— Слышишь та, Симонюша, пошла и быстро обезболила ребенка! Лекарства оплачены!

Я отобрала ее наушники и швырнула на пол.

— Хамка! Ты что себе позволяешь?

— Хамкой позволяю себе быть! Когда передо мной тварь бессердечная!

Подняла наушники, чуть подрагивающими руками. Тварь трусливая.

— Спекулирует она мне тут жалостью. Ноет главврачу! Спит с миллионером и думает все можно!

Договорить она не успела, я схватила ее за шиворот.

— Да! Мне все можно! Высота полета теперь позволяет! Я сделаю так, что тебя здесь не будет. Миллионера своего попрошу, ясно? Ни в одну больницу не возьмут! Пошла!

Кажется, угроза возымела действие. Она достала какие-то ампулы из шкафчика и пошла к мальчику, а я выдохнула и взяла сотовый. Пришла смска от Но Нейма. Даже выдохнула. Ярость тут же сменилась радостью. Его зеленый кружочек «онлайн» мгновенно поднял настроение.

— Что делаешь?

— В больницу к дочке приехала.

— Все хорошо?

— Нет. У нее обширные ожоги по всему телу. А я ссорюсь здесь с тварями бездушными. Но это, наверное, не впишется в формат нашего виртуального общения, так что давай поговорим позже.

— Почему ты решила, что мне неинтересна твоя реальная жизнь?

— А тебе интересно?

— Мне интересно все, что касается тебя, Рапунцель.

Сердце пропустило несколько ударов, и улыбка невольно появилась на губах. Прикрыла глаза, проводя пальцем по окну.

— Правда?

— Правда. Иначе я не написывал бы тебе каждый день.

— Несколько раз в день.

— Именно.

— Ты не говоришь мне своего имени.

— Называй меня любым, которое тебе нравится.

И я вдруг сама не знаю почему спросила у него…наверное, чувствуя, что можно, что он единственный, кого можно попросить:

— Тот котенок…о котором ты мне рассказывал…ты любил его?

— Зачем мы опять вернулись к этой теме?

— Я…я нашла недавно маленького котенка, ее чуть не задавила машина. Принесла домой… и теперь меня заставляют ее вышвырнуть. А я не смогу. Мне страшно, что ОН убьет ее. Он может.

— Кто он?

Усмехнулась.

— Мое зло…Скажи…я понимаю, что мы так не договаривались и что мы только здесь…Но ты бы мог взять ее ненадолго к себе? Пожалуйста. Я обещаю, что как только выберусь отсюда я ее заберу.

Не отвечает. Молчит.

— Я бы прислала ее с курьером по любому адресу. Мой водитель отвез бы ее тебе. Мне. мне некуда и некому ее отдать. Она такая крошечная….такая маленькая и потерянная.

— Совсем, как ты.

Легкая, грустная улыбка.

— Да, как я.

— Я напишу адрес через пару часов. Пусть твой водитель привезет ее ко мне.

— Я передам еду, наполнитель. Все передам.

— Ты думаешь я нищий?

— Нет, но ты не обязан кормить мою кошку.

— На это время она моя кошка.

— Точно.

Невольно снова улыбнулась и тут же пропала — посмотрела на часы.

— Прости, мне пора. Вечером напишу, перед тем, как отправить Котенка.

— Я назову ее Рапунцель.

— На это время она твоя — называй, как хочешь.

Выдохнула и выключила диалог. Пошла в палату за сумочкой. Симонюшина опять сидела за своим столиком с наушниками. Когда проходила мимо нее смела рукой ее смартфон на пол.

— Стерва.

Донеслось мне вслед. Да, для тебя, гадина, я стерва.

* * *

— Ты где?

Смс от Волина. Раздражает и волнует одновременно.

— Выхожу из больницы. Скоро буду.

— Подожди. Иди в туалет.

— Зачем? Мне не надо.

— А мне надо. Иди и сними лифчик и трусики. Хочу, чтоб ты приехала в офис без нижнего белья. Я проверю.

Как всегда, его игры… и в то же время ощутила первый удар пульсации там внизу, как слегка дернулось в ответ на мысли о том, что он захочет со мной сделать у себя в офисе. Зашла в туалет, закрылась в кабинке. Сняла лифчик и трусики, сунула в сумочку.

* * *

Машина привезла меня к офису, и я поднялась уже по знакомым зеркальным ступенькам. Прошла в просторный кабинет Волина, где за столом сидели какие-то люди. Перед каждым лист бумаги, карандаш, стакан воды. Во главе стола сам Волин. Напоминает главного героя в фильме адвокат дьявола. Особенно это ощущение усиливает картина с туманными горами, лесом и сизым небом. На стене экран от проектора, мелькают какие-то цифры. Когда я вошла — все обернулись ко мне.

— Ксения наш новый дизайнер сайта. Она разработала эксклюзивный дизайн, которого нет ни у одной корпорации. Сейчас она представит нам свой макет. Прошу.

Показал жестом на экран.

— Передай флэшку Глебу — он запустит макет.

Я прошла к столу, за которым сидел парень, он управлял проектором и содержимым, выводимым на экран. Протянула ему флэшку. Когда проходила мимо Волина вся кровь прилила к щекам он нагло смотрел на мои ноги и провожал их откровенным похотливым взглядом, а потом поднял взгляд вверх и как всегда чуть прищурился. Взял в руки смартфон. Как я и думала прислал смску.

— Без трусиков и лифчика?

— Да.

— Умница

Хотела ответить «пошел к черту», но вместо этого написала:

— Стараюсь, — и улыбнулась ему. В ответ на улыбку его бирюзовые глаза вспыхнули и прожгли меня насквозь.

Макет сайта был сделан в черно-белых тонах. Напоминал ноты и фортепиано. Каждая вкладка открывалась нажатием на одну из клавиш. По выражению лица Волина я видела, что ему нравится макет. Он и мне нравился. Разделы открывались в порядке нот из лунной сонаты.

— Прекрасный дизайн, — сказал один из мужчин за столом.

— Да, великолепный. Строго, со вкусом.

— Присаживайся, Ксения. Спасибо.

Волин кивнул на стул, стоящий рядом с ним. И я, выдохнув с облегчением, села рядом. Иван на меня не смотрел. На проекторе снова появились цифры.

— Что на этой неделе с рынком, Виктор Андреевич?

— Появились два новых игрока. Потенциально нам неинтересны. Но если копнуть поглубже через пару недель вполне могут составить конкуренцию компании Серебряного.

В эту секунду я ощутила, как на мое колено легла ладонь Волина. Сжал не давая увернуться.

— Главное, чтобы Серебряный соблюдал все пункты нашего договора. Я очень не люблю, когда они не соблюдаются, — толкнул мою ногу, раздвигая их в стороны, — пусть продаст новеньким акции, завлечет, — провел пальцами по внутренней стороне бедра. Выше и выше, щекоча, заставляя внутренне напрячься и огромным усилием воли не свести колени. Стало жарко, несмотря на кондиционер. Накрыл ладонью мою промежность, — подцепит любопытных рыбок на крючок, — раздвинул влажные складки, — подразнит их, — отыскал клитор и обвел его по кругу, заставляя меня впиться взглядом в стакан и ощутить, как стало сухо во рту, а узелок под его лаской запульсировал и затвердел, — мягко, нежно, так чтоб разомлели, — по моему телу прокатывались волны возбуждения. На протест не было сил, да и не могла я устроить истерику при всех. Попыталась сжать ноги, но Иван выразительно посмотрел мне в глаза и тут же перевел взгляд на одного из своих работников.

— Введем их внутрь, — палец скользнул в мое лоно, глубоко и резко, — пусть ощутят тепло и горячий прием.

Горячо было мне. И я представить не могла что вся эта грязь обрушится на меня именно здесь, в присутствии стольких людей.

— Чтоб они понимали назад дороги нет, — выскользнул наружу и размазал влагу по моим нижним губам, снова обводя клитор и поглаживая, ныряя вглубь и опять возвращаясь к ноющему бугорку, — втянуть глубоко настолько, чтобы поглотить любую попытку к отступлению и, — пальцы вдруг резко сильно сжали клитор и я дернулась, ощутила как накатывает точка невозврата и тут же свобода. Болезненная от неудовлетворенности, — сорвем их в бездну, — снова сдавил и меня накрыло. Закусила губу, сдавила край стола так, что они побелели, содрогаясь и глядя остекленевшим взглядом на экран.

Гладит, продлевая агонию…голоса затихли, меня ведет, я плыву по волнам наслаждения, пытаясь не утонуть, держаться на плаву.

— Ксения Романовна, вам плохо? — спросил мужчина сидящий напротив.

Я отрицательно покачала головой. Чувствуя, как его пальцы все еще толкаются внутрь меня и проклиная его за это.

— Ддда…я сейчас. Мне надо выйти.

Вскочила, шатаясь, чувствуя легкое головокружение, уронила сумочку, подняла. Чуть не подвернула ногу, вышла из кабинета, добрела до туалета, закрыла дверь и прижалась к ней спиной. И наконец-то застонала.

Открутила холодную воду, плеснула в лицо, умылась. Низ живота все еще сводит сладостными судорогами и дрожат колени. Зажужжал смартфон. Достала, пытаясь выровнять дыхание.

— Вот адрес, Рапунцель. Через час пусть твой водитель везет.

— Спасибо. Огромное спасибо.

— Черт…не знаю зачем согласился. Отказать тебе не смог. Как обычно.

— Что?

— Ну. Как и вся эта переписка

Дверная ручка повернулась, и я тут же сунула сотовый в карман жакета. Волин вошел в туалет, и я тут же попятилась к стене, а он закрыл дверь. Его глаза сверкали то ли возбуждением, то ли злостью.

— Развернись к раковине и наклонись, подними юбку. Коленом упрись в керамику.

— Сюда могут войти.

— Могут. Поворачивайся.

Медденно развернулась, наклонилась. Волин подошел сзади, задрал юбку на бедра, провел ладонью по ягодице.

— Наклонись, — я подалась вперед, — ниже.

Надавил на поясницу, заставляя прогнуться. Провел между ног рукой.

— Тц, все еще мокрая, Ксения. Сожми меня сильно, когда я войду в тебя.

И тут же погрузился в меня весь. Глубоко и сильно. Совершенно не больно. Поднялась на руках, глядя на свое отражение.

— Дааа, смотри на себя. Смотри какая ты, когда я тебя трахаю. — Вижу, как его язык лижет мою скулу, шею и содрагаюсь от ощущения наполненности и…зарождающегося снова возбуждения. — не насилую, а именно трахаю. Сильно, быстро, дико. И тебе это нравится. Я — нет, а как я тебя…даааа нравится.

Каждый толчок яростный, глубокий, зарождает внутри от трения и проникновений новый виток безумия и его хриплый голос, его стоны…мне нравится их слышать позади себя. Как и видеть руки, сжимающие мою грудь и ногу. Он двигается сзади меня, и я вижу наше отражение.

— Ты не представляешь какое красивое у тебя лицо, когда ты кончаешь. Смотри на себя.

Наращивая темп, толкаясь все быстрее и быстрее, сжимая мои волосы не больно, но ощутимо, так чтоб я не увернулась и смотрела…смотрела как искажется гримасой мое лицо, как широко открыт задыхающийся рот, как закатываются пьяные глаза, как дико смотрят его бирюзовые и пальцы убирают волосы с моего лба, чтоб мне было лучше видно…эти сломанные когда-то пальцы, такие красивые, длинные, музыкальные. Пальцы, которые умеют заставить меня стонать от наслаждения.

— Давай, кончай, Ксения. Сильно. Как ты умеешь. Давай, малышка…ты уже готова.

Готова…едва он сказал, и я замерла, запрокидывая голову, чувствуя как накрыл мой рот ладонью, замычала и услышала его рык одновременно с рем, как сцепила в первой судороге вагинальные мышцы, сдавила его членю который яростно продолжал вбиваться в меня, продлевая оргазм. Острый, сокрушительный настолько, что я не верю, что способна все это испытывать.

Толкнулся в меня последний раз, отстранился застегивая штаны и продолжая смотреть на мое отражение.

— Приведи себя в порядок и поезжай домой. У меня еще есть дела. Вот это «спасибо» было намного вкуснее, чем то, по телефону.

И подмигнул. Подонок. Все услышал. Заставил расплатиться.

— Я надеюсь кошку свою ты уже выкинула.

* * *

Когда приехала домой, бросилась искать Скалу. Уговорила его отвезти Котенка по адресу. Который дал мне Но Нейм. Прощаясь расцеловала мохнатую мордочку и пообещала, что ее никто не обидит. Где-то глубоко внутри екнуло — а вдруг обидит? И тут же пропало. Он этого не сделает. Я была в этом уверена. Не знаю почему….Как же это странно испытывать сексуальное удовольствие с подонком, которого ненавижу всем своими существом и мечтать, думать, скучать по другому мужчине, которого никогда не видела.

Скала увез Рапунцель, а я села за ноутбук. Искать где в ближайшее время будет проходить благотворительное мероприятие. Нашла не сразу.

Имя учредителя не оглашалось. Так как он собирался сделать огромное пожертвование в фонд и не желал, чтоб об этом узнали раньше времени. Так было написано в статье на сайте. Вечер должен был проходить в закрытом помещении с прямой трансляцией на телеканалы.

И как мне туда попасть? Разве что попросить как всегда помощи у Женьки. У нее везде есть знакомые.

А еще…как мне сбежать из-под контроля Волина? Он же следит за каждым моим шагом. Единственное место, где он не появляется и куда отпускает меня беспрепятственно — это больница. Придется солгать, что мне надо дежурить с Варей.

Я твердо намерена увидеть ее отца и просить его помочь мне…надеясь всей душой, что Но Нейм это он и есть. И я навсегда избавлюсь от рабства у Волина. Раздеру проклятый договор и швырну ему в лицо.

ГЛАВА 19

Благотворительный прием проходил в огромном белоснежном трехэтажном здании мэрии, его со всех сторон окружили полицейские машины, телевидение, журналисты. Сумасшедшая толпа людей со смартфонами снимает само здание и огромную круглую сцену, выстроенную снаружи с громадными экранами, на которых видно прямую трансляцию. На благотворительном аукционе собрались певцы, актеры, политики. Я даже подумать не могла, что Но Нейм, с которым я так запросто общаюсь в мессенжере может быть организатором и спонсором такого крупномасштабного мероприятия. Кто он? Актер? Политик? Бизнесмен? Зачем такому человеку понадобилось быть донором? Он ведь совершенно не нуждается в деньгах. Может быть что-то личное? Эти тайны, окружающие моего друга привлекали меня к нему еще сильнее. Мне хотелось его разгадать, мне хотелось узнать, что за человек этот Но Нейм. Никогда еще мужчина настолько не волновал меня, Волин не в счет. Волин получает меня только силой. Никогда бы я не позволила ему себя коснуться добровольно. Он жестокое чудовище, которое любит только себя самого. Уверена, что этот подонок никогда бы не занимался благотворительностью, не помогал детям и животным. Только себе любимому. Моя неприязнь к Волину, как к человеку, росла пропорционально восхищению Но Неймом.

К зданию мэрии я приехала на такси с большим опозданием. Мне нужно было создать иллюзию, что я нахожусь в больнице. Я долго сидела с Варей и с Лешей, а потом сбежала оттуда с заднего хода, стащив медицинский халат и маску. К Лешиной бабушке я так и не дозвонилась, а поехать к ней пока не получалось. По моей просьбе врач сменил дежурящую у Леши медсестру и теперь я была более или менее спокойна, что к мальчику хорошо относятся. Сегодня он даже мне улыбнулся. Говорить ему пока тяжело, и мы договорились, что через несколько дней вместе с бабушкой принесем ему альбом и фломастеры, он сможет нам рисовать. Я попросила Скалу съездить по адресу, который мне дал врач и узнать, что с бабушкой мальчика. А пока все мои мысли были заняты встречей с Но Неймом.

Я протиснулась сквозь толпу к первым рядам, отыскивая репортеров независимой газеты «Луч», где раньше работала Женька. Она договорилась, что они проведут меня к самой сцене. Увидела парня с камерой и полусонцем на куртке с желтыми буквами на всю спину с хвостиком вьющихся волос, виднеющихся под бейсболкой. Кажется, Женя сказала, что его зовут Валера.

— Простите, вы Валера?

Опустил камеру и посмотрел на меня, чуть прищурив ьольшие карие глаза, спрятанные под очками.

— Я. А ты Ксения?

Кивнула, а он протянул мне руку для пожатия.

— Женька предупредила, что ты придешь. На, держи куртку, без нее охрана не пропустит к сцене.

Вытащил с рюкзака такую же куртку как у него и протянул мне. Хорошо, что я не вырядилась в платье, как хотела изначально, а надела джинсы с футболкой. Натянула на себя куртку, в которую поместились бы еще две меня. Валера усмехнулся и надел мне на голову бейсболку.

— У нас договоренность с безопасниками и администрацией. Нам можно стоять там и там, — он показал мне на левый угол у сцены и место посередине., - остальное куплено конкурентами так сказать. Ты Женькина родственница?

— Ну да, — подтвердила я и подумала о том, что посередине я точно всех увижу. Но там будет толкучка. Лучше стоять слева. Свободнее даже ближе. Видно кто выходит из-за кулис.

— Красивая. Телефончик дашь?

— Неа.

— Ясно. Она так и сказала. О, смотри, Сорокин вышел. Сейчас скажет о следующем участнике. Все, я снимаю. Сорян!

Он замолчал, и я выдохнула с облегчением. От волнения и предвкушения меня потряхивало. От этой авантюры зависело настолько много, что казалось на кону вся моя жизнь и жизнь Вари. А ведь Но Нейм успел стать для меня намного большим, чем просто собеседник по смскам и виртуальный друг. Еще никогда я не была ни с кем настолько близка, как с ним, настолько раскрыта, откровенна. Мне казалось, что никто не поймет меня лучше, чем он, никто не почувствует мою боль, мой страх.

Я так много рассказала ему о себе за это время. О смерти отца и матери, обо всем…и о насильнике. О том, как годами не могла спать, как не могла встречаться с мужчинами. Он вытаскивал из меня эти рассказы о себе при этом не спрашивая ни о чем, не надавливая и не заставляя. Каким-то чудесным образом мне хотелось ему говорить о своих страхах, о боли, о смерти. Может потому что я его не видела или потому что понимала — ему от меня ничего не нужно. Только я изнутри, только то, что живет во мне самой. Но Нейм ни разу не намекнул на личную встречу и не нарушил мое пространство…И то, что я собиралась сделать сегодня — это нарушить его пространство. И я не знала, как это воспримет человек, который, как и я жил, на вершине башни…Но, в отличии от меня, он не был маленькой испуганной Рапунцель, он был способен сжечь каждого, кто посягнул на его территорию и покой. Но я его не боялась.

Мы почти никогда не говорили о Варе. Он только спросил кто ее отец и я увела разговор на другую тему, чтобы не лгать. Мне ужасно не хотелось лгать именно ему. Казалось, что это единственный человек, которому можно говорить правду. Но Нейм больше к этому вопросу не возвращался.

Самое страшное во всем этом были мои сомнения в том — нужно ли ему все это в реальности. Я прочла много статей о виртуальной переписке и близости людей через экран ноутбуков, планшетов и сматрфонов. Насколько все это может быть несерьезно…Человек может казаться кем-то одним, а на самом деле это всего лишь очередная маска или актерская игра. И оппонента всецело устраивает вот эта связь без обязательств от которой он в любой момент может уйти, закрыв аккаунт.

И…еще я не была уверена, что Но Нейм на самом деле отец Вари. Это мог быть просто человек с таким же «ник неймом» и автаркой, не более. На сцену выходили певцы и певицы, киноактеры, давали интервью политики. Каждый из них озвучивал сумму, которую жертвовал в фонд «Дети будут жить», основатель которого пока что оставался в тени и его имя не оглашалось и бросал чек в стеклянный ящик в виде земного шара.

После выступления Филлипа Кирсанова и Анны Пугаевой зал аплодировал стоя, зрители утирали слезы, а я, с замиранием сердца, ожидала, когда объявят таинственного организатора благотворительного вечера.

Снова на сцену вышел Сорокин, он вел за руки мальчика и девочку.

— А сейчас перед вами выступят наши юные звезды. Как тебя зовут?

— Дима, — тихо сказал мальчик.

— А тебя?

— Рита. — бойко ответила девочка и улыбнулась. Ее лицо показали крупным планом на всех экранах.

— Дима и Рита еще в прошлом году нуждались в сложнейших операциях и лечении, которые было невозможно провести на территории нашей страны. Благодаря фонду «Дети будут жить» им провели срочные операции в Германии и в США, где дети продолжили получать уход и новейшие препараты для восстановления, но уже в этом году фонд вложил огромные средства в строительство медицинского детского центра, в котором следующей весной будут проводить такие же операции, как и заграницей. Фонд так же гарантирует, что лечение смогут получать и дети из малоимущих семей, и сироты.

Пока он говорил маленькие мальчик и девочка танцевали «ча-ча-ча» под восторженную поддержку зрителей.

— Учредитель фонда, главный директор, спонсор, Бог, можно сказать в течении нескольких лет поставил на ноги более двух тысяч детей со сложными, даже смертельными диагнозами. Огромные средства были вложены в детскую психиатрию и реабилитационные центры для детей пострадавших от домашнего насилия по всей стране. Благодаря аукционам и спонсируемым концертам…

Я осмотрелась по сторонам, заглянула в сотовый. Вздрогнула пришла смс от Волина. Как он некстати всегда. Не даст и пару часов свободы.

— Ты там ночевать собралась?

— Да. Хочу остаться с Варей на ночь.

— Ты мне не лжешь?

— Не лгу. Ты можешь проверить…

Сблефовала и насторожилась, стало как-то не по себе. А ведь я и правда именно ему лгу постоянно. Но мне не стыдно. Ему тоже не стыдно покупать людей и шантажировать. Никогда не прощу ему мою Рапунцель, которую пришлось отдать только потому что это чудовище ненавидит все живое вокруг.

— Хорошо. Спокойной ночи, Ксения. Думай обо мне.

— Я лучше буду думать о своей дочери.

— А я о тебе. Последнее время это случается довольно часто.

— Вы решили мне исповедаться?

— Просто сказал.

— А я жду, когда вам все это надоест и наконец-то закончится.

— Настолько меня ненавидишь?

Я ему не ответила. Детки дотанцевали и Сорокин продолжил свою речь. А я выключила смартфон и сунула в карман.

— Долгое время учредитель фонда оставался нам неизвестным. И это, наверное, правильно. Добрые дела должны делаться очень тихо. Но пришло время узнать кто именно создал для детей возможность жить дальше. Сегодня на счет фонда была перечислена очередная крупная сумма денег, благодаря которой около десяти детей смогут получить срочное лечение уже в ближайшее время. Итак, встречайте…

Я внутренне напряглась, сжала сотовый дрожащими пальцами и устремила взгляд за кулисы.

Еще никогда в жизни я не чувствовала такого оцепенения, словно мне нанесли сильный удар по голове и в ней раздался оглушительный взрыв. Настолько сильный, что на какие-то мгновения заложило уши и стало нечем дышать. Я смотрела как из-за занавеси вышел мужчина в темно-синем костюме и бодрым шагом с легкой улыбкой последовал к сцене. А я смотрела на него и не могла пошевелиться, я онемела и, если бы хотела закричать я бы не смогла.

Он вышел на сцену и поднял на руки девочку и мальчика, а те обняли его за шею и протянули листики с рисунками. Диктор что-то говорил, а меня шатало…меня просто штормило так, что мне казалось я сейчас упаду в обморок.

— Иван Данилович Волин. Аплодисменты, дамы и господа, аплодисменты этому человеку. Человеку с большой буквы…

И у меня перед глазами пляшут буквы из смс от Но Нейма и от Волина. Картинки…кусочки, обрывки, складывающиеся в один огромный пазл, где из всех этих осколков собрано лицо, которое я привыкла ненавидеть. Это же лицо сейчас крупным планам показывали на всех экранах. Невыносимые бирюзовые глаза разъедали меня до костей… и мне казалось, что все это неправда. Мне кажется.

Люди прыгали и кричали, кто-то сбил с моей головы бейсболку, и я увидела, как Волин обернулся, скользнул взглядом по зрителям. Он улыбался. Впервые я видела его искренне улыбающимся и впервые его глаза искрятся, горят…он явно доволен. Пока не заметил меня. Улыбка пропала и светлые брови сошлись на переносице….Нееет…это не может быть ОН…не может…Он ведь ЗЛО! А зло не способно на все это…не способно!

«Совы не то, чем кажутся»

ГЛАВА 20

Я продиралась сквозь толпу куда-то вперед, куда-то подальше, на воздух. Мне надо было его вдохнуть полной грудью, мне надо было заорать, бежать куда-то. От переполняющих эмоций, от дикого шока. И от страха…Он знал обо мне ВСЕ.

А я? А я идиотка! Я полная дура, я…такая дура! Как я сразу не поняла? Это же было столь очевидно. Его словечки, его манера говорить. Все его.

— Вы должны пройти с нами.

Безопасники схватили меня под руки с обеих сторон.

— В чем дело? Я из газеты и мне нужно срочно уйти. Я себя плохо чувствую.

Но меня даже не слушали, подхватили и поволокли куда-то в сторону здания, но с другой стороны. Я перестала сопротивляться сразу же, потому что знала кому это нужно. Знала, кто отдал им приказ остановить меня, но я больше не боялась. Меня переполнял гнев, ненависть и отчаяние.

Мы вошли в здание с черного хода и поднялись по ступенькам на второй этаж в актовый зал. Меня впихнули туда и закрыли дверь.

И я так и остановилась, глядя как Волин сидит за фортепиано и играет. «Полет Шмеля». Вначале очень медленно, как будто искажая само произведение, растягивая его. Развернулась к двери, попыталась открыть, но она оказалась запертой. Волин даже не оборачивался ко мне он играл все быстрее и быстрее, набирая скорость. Пальцы, растопыренные до невозможности, обрушивались на клавиши, давили, порхали. Прямая спина напряжена, как и все его худощавое тело, волосы упали ему на лоб, и игра напоминает скорее брань, напоминает какой-то животный всплеск ярости.

Тяжело дыша иду к нему, сзади, ощущая, как и меня саму рвет на части от этой бешеной волны злости, от понимания, что он в очередной раз игрался со мной. Жестоко, отвратительно, мерзко. Подошла вплотную к фортепиано и со всех сил опустила крышку, но он успел удержать и тут же второй рукой схватил меня за шею, приподнял и со всей силы усадил на клавиатуру. Раздался рев ужасающего аккорда.

— Ублюдок! Грязный, проклятый лгун! Ненавижу!

— Лицемерная сучка! — процедил мне в лицо, — Что такое? Не понравилось, когда тебе лгут?

Тяжело дыша, смотрю ему в глаза и понимаю, что моя ненависть достигла тех размеров, когда полностью поглотила мой страх.

— Никакого договора с тобой! Подавись своими деньгами! Засунь их себе в задницу!

— Конечно…почему бы и нет, когда твоя дочь почти вылечилась!

— Я все верну. До копейки.

— Жизни не хватит.

— Я придумаю, как это сделать.

— Что продашь на этот раз? Снова себя? Подыскать покупателя?

Замахнулась, чтобы ударить его по лицу, но он перехватил мою руку.

— А я ведь предупреждал тебя, что совы не те, кем кажутся и что Но Нейм далеко не принц.

— Ты играл мне спектакль! Ты…какое же ты ничтожество!

— Оооо, зато какой прогресс и ты со мной уже на «ты». Оказывается, чтоб стать к тебе ближе совсем не обязательно было трахать твое тело.

— Конечно. Ведь ты успешно трахал мой мозг! Как же ты мне мерзок! Что ты сделал с Рапунцель?

— Сожрал! — и оскалился так что я отпрянула назад.

— Ты способен на что угодно!

— Верно! На что угодно! — выкрутил мою руку за спину и притянул меня к себе. — Не боишься? Что и тебя сожру?

— Устала бояться. Хватит! Все! Игра закончилась и мне ни черта от тебя больше не надо. Обращусь в фонды, выйду на улицу за милостыней, только не к тебе!

— Давай! Вперед! Иди на улицу и в фонды! Идиотка!

И разжал пальцы, отпустил мою руку. Бирюзовые глаза впились в мои, пронизывая, заставляя всю содрогаться от ярости и необъяснимого чувства, которому я не знаю названия, но от него разрывает изнутри, от него хочется орать и впиться ему в лицо… и в то же время…чееерт, мне хочется, чтобы эти губы мня поцеловали прямо сейчас. И вспышкой ярости на него и на себя за это желание. Что со мной не так… что он сделал со мной не так?

— А теперь о тебе! Твой макет…с какого сайта ты скачала его, Ксения? Где есть предел твоей наглой лжи?

Развернул к себе, опять удерживая, отталкивая назад к фортепиано, и впервые теряя контроль. Никогда раньше я не видела его таким. Как будто спала какая-то маска. Как будто он вдруг ожил и из ледяного чудовища стал человеком.

— Какого сайта? Я над ним работала неделями!

— Неужели? Твое произведение искусства можно взять на каждой пиратке.

— Бред! Я … я все делала сама!

— Смотрю на тебя и думаю…это психологическая травма делает человека настолько прогнившей лицемеркой и аферисткой или такими рождаются?

— Задай этот вопрос себе! Ты же любитель поиграть с человеческими душами и телами! Тебе нравится ощутить свою власть, заставить чувствовать страх, похоть, ненависть… и все против воли.

— Так ли против воли?

Пошло прищелкнул языком.

— Все против воли. Если бы ты знал насколько я тебя ненавижу ты бы не задавал мне этот вопрос.

Впилась взглядом в его глаза и на секунду показалось, что он дрогнул, как будто от резкого укола, от резкой боли. Но лишь на мгновение. Вряд ли такому человеку свойственно ее испытывать.

— Я знаю, как ты меня ненавидишь. Ты была откровенна с Но Неймом. Как же ты любила обсудить свое зло… с ним.

— И ты с наслаждением насмехался надо мной …Я тебя презираю за это.

Лицо дернулось и глаза сощурились, а челюсти сжались до желваков, я даже услышала, как они хрустят, а пальцы давят мое запястье.

— А вот это было уже честно, — тихо сказал он.

— Более чем. Дай мне уйти. Игры окончены. Если захочешь меня уничтожить мой адрес не изменился. Только не забудь так же убить маленькую обожжённую девочку. Вряд ли твои поклонники, твои восторженные фанаты знают, что ты чудовище на самом деле. — отшатнулась от него, — а …эти дети…их матери тебе тоже платили? Ты их трахал прежде, чем дать их детям денег?…Об этом заговорят на вечере или это останется за кулисами?

Замахнулся, но вместо удара обеими руками изо всех сил обрушил на пианино бешеный аккорд и еще один, и еще, удерживая меня между собой и инструментом, между своими руками, глядя мне в глаза, и от каждого удара пальцев волосы падают ему на лицо, а оно все больше искажается, как от сильной боли, бледнеет, заостряются черты, и он весь дрожит как от чудовищного напряжения.

И это «Летняя гроза» Вивальди. Играет, не глядя, только мне в глаза. Сильно, быстро, яростно. Ни одного слова. Челюсти сжаты, брови сошлись на переносице и цвет глаз насыщенно сумасшедший. Если бы музыкой можно было убить я бы сейчас валялась мертвая внизу у его ног. Не отпускает и я не могу пошевелиться, завороженная …я понимаю, что это игра гения, мало кто так может сыграть…и в то же время моя злость созвучна этой музыке. И…мне хочется дослушать. До конца. До последнего аккорда. И бежать от него так далеко, как смогу.

Ударил по клавишам последний раз. Его лицо в миллиметрах от моего.

— Давай, иди. Пока не передумал.

Опустил руки и отшатнулся назад, выпуская меня. Пошла быстрым шагом, снимая на ходу куртку, сбрасывая ее на пол, размазывая слезы по щекам. Вот они и лопнули все надежды, как мыльные пузыри. И я не знаю боялась ли я, была ли разочарована тем что Но Нейм и Волин это один и тот же человек. От чего мне сейчас так больно и разрывает изнутри?

Остановилась на улице, пытаясь отдышаться. Зазвонил сотовый, посмотрела на дисплей — незнакомый номер. Кажется звонок из Англии. Ответила…и слегка вздрогнула, услышав женский, приглушенный голос.

— Привет…это я. Узнала меня?

— Узнала. Мил…это ты?

Возникла пауза. Долгая. Мне казалось даже бесконечно долгая. Мне даже показалось, что она плачет.

— Ксень…мне осталось недолго. Я в хосписе. Может не доживу до завтра. Я получала твои мейлы, получала сообщения. Но тогда не могла ответить…Но я хотела сказать…хотела, чтоб ты знала. Это не Иван. Прости…я не могла раньше…не могла.

— Что? Что ты сказала?

Но ее голос оборвался и послышался треск. Я потрясла сотовый, посмотрела на полоски индикатора качества связи — все в норме.

— Милаааа, что ты сказала? Милааа! Откуда ты знаешь об Иване?! Мила!

Первые капли дождя ударили по лицу, укололи шею. Полезла в карман, а там наличка, которую Волин дал мне на расходы в больнице. Сжала купюры, глядя как быстро покрывается мокрыми пятнами асфальт.

Тяжело вздохнув, вызвала такси. Никуда нем хотелось ехать. Только к дочери. Сесть возле ее постели и …ни о чем не думать. Прижаться лицом к ее ручке и просто молчать. Иначе меня просто взорвет от всех этих мыслей, хаотично бьющихся у меня в голове и сводящих меня с ума.

Я уснула у ее постели прямо на стуле, запрокинув голову назад. Меня разбудил Олег Дмитриевич. Он вошел в палату Вари рано утром вместе с медсестрой. И у меня все внутри похолодело от ужасного предчувствия.

Волин! Он наверняка позвонил сюда и…Варю выгонят. Переведут в бесплатное отделение, он отказался платить или потребовал вернуть внесенную сумму. После моей выходки…Вот и все. Я испортила… я подвергла опасности Варю.

Что мне делать? Броситься в ноги врачу? Что делать?

— Ксения Романовна, сегодня утром…

«Сегодня утром были приостановлены все выплаты» — звучит у меня наперед, его же голосом в голове.

— Сегодня утром на счет клиники была переведена большая сумма денег. Ее хватит полностью на все курсы лечения и на реабилитацию для Варвары и Алексея.

— Что? — переспросила я, не веря, что на самом деле это слышу.

— Все лечение оплачено. Даже с запасом. И показатели у вашей дочери прекрасные. Думаю, скоро вы сможете обнять ее и даже услышать ее голос.

Заторможено кивнула, выходя из палаты, обхватывая голову обеими руками, надавливая на виски. Это невозможно…что вообще происходит? И почему так тоскливо и больно внутри. Хочется плакать и…где-то там, вдалеке, играет лунная соната. Спустилась вниз по ступеням. Долго стояла под дождем. И не чувствовала, как промокаю насквозь.

«— Почему ты решила, что мне неинтересна твоя реальная жизнь?

— А тебе интересно?

— Мне интересно все, что касается тебя, Рапунцель.

— Правда?

— Правда. Иначе я не написывал бы тебе каждый день.

— Несколько раз в день.

— Именно.

— Ты не говоришь мне своего имени.

— Называй меня любым, которое тебе нравится.»

Вызвала такси, села в машину…Я сама не знала куда еду.

«— Вот адрес, Рапунцель. Через час пусть твой водитель везет.

— Спасибо. Огромное спасибо.

— Черт…не знаю зачем согласился. Отказать тебе не смог. Как обычно».

Сказала адрес на автомате. Когда такси остановилось у дома, оплатила, вышла и медленно пошла вперед, толкнула входную дверь. Прошла мимо удивленного Пса, который даже меня не остановил, обхватив свои плечи в тонкой футболке, сбросив мокасины на белоснежный ковер. Ноги промокли и от мокрых носков на лестнице остались следы.

«— Хорошо. Спокойной ночи, Ксения. Думай обо мне.

— Я лучше буду думать о своей дочери.

— А я о тебе. Последнее время это случается довольно часто.

— Вы решили мне исповедаться?»

И я слышу, как сверху доносится музыка. Вальс «До-диез-минор» Шопен. Подошла к дверям залы, тихо открыла. Увидела его там… в белой рубашке с закатанными рукавами. Сверху на крышке стоит графин с темно-оранжевой жидкостью, в пепельнице тлеет сигара. А он играет и играет, и волосы почти полностью закрыли ему глаза. И каждый аккорд отдается болью внутри, тоска нарастает, как и то чувство. Разрывающее меня изнутри. Оно ведь неправильное. Его не должно было возникнуть никогда. Только не к нему.

Подошла сзади и положила руки ему на плечи. Замер на секунду. Длинные пальцы в воздухе и снова опустились на клавиши, а я зарылась руками в его мягкие волосы и услышала, как он тихо и мучительно застонал. Словно в изнеможении. Поднырнула под его рукой и села к нему на колени, лицом к лицу, обнимая за шею…а он не прекращает играть, как сумасшедший, как заведенный.

Обхватила его гладкие скулы обеими ладонями, и сама прижалась губами к его губам. Отпрянул назад на доли секунд, в удивлении, глядя на меня с болезненным неверием, и вдруг неожиданно со всей бешеной алчностью набросился на мой рот, прижимая меня к себе обеими руками и во внезапно возникшей тишине, я слышу его прерывистое дыхание и сумасшедшее биение своего сердца.

ГЛАВА 21

Смотрела в его глаза, ощущая каждой мурашкой на теле его страсть…как я не замечала ее раньше. Такую темную, всепоглощающую. Страсть ко мне. И ощутить ее волной собственной ответной реакции. Бирюзовый шторм, притягательно страшный и в то же время невыносимо красивый. И ведь я всегда считала его глаза невероятно красивыми. Они сбивали с толку своей яркой кристальной чистотой. И его губы… как жадно они целуют мои, выпивают набрасываются, сжирают. Ни разу раньше он не целовал меня так. Всегда осторожно, вкрадчиво и мне казалось в тех поцелуях нет эмоций…сплошная игра, а сейчас его губы хаотично, сильно, даже больно впивались, вжимались, терлись о мой рот, а ладони задирали наверх мою футболку, стянули через голову и отшвырнули в сторону, тут же прижался лицом к моей груди, стоная и выдыхая кипяток, обжигая мне кожу, целуя жадно, голодно, обхватывая соски широко открытым ртом. И эта ласка скорее напоминает утоление голода, такая живая, дикая, животная, не похожая на него. Легко обхватил за талию и посадил наверх, на верхнюю крышку, так что мои ноги, нажав на клавиши издали фортепианный стон. Расстегнул джинсы и стянул их вниз, не прекращая целовать мои дрожащие ноги, мокрые носки покрывая поцелуями пальцы на ногах, снимая насквозь мокрые трусики. И вот я уже лежу на спине, глядя в зеркальный потолок, дрожащая не от страха, а от самого сумасшедшего предвкушения и волнения со сжатыми коленками, готовая для его гениальной и сумасшедшей игры… и до безумия жаждущая чтобы сыграл на мне как умеет только он.

Твердые губы накрывают внизу мою плоть и мои глаза закатываются, а спину выгибает от неожиданной сильной волны обжигающего удовольствия, и я чувствую, как он ставит мою ногу к себе на плечо, как обхватывает мои ягодицы, придвигая меня ближе к себе. Мое тело пронизывают легкие судороги неожиданного, незнакомого удовольствия, вперемешку со стыдом, что я настолько открыта для него. Сильные, жадные скольжения языка, поднимаясь то вверх, то спускаясь вниз, то кружа настолько виртуозно, насколько его пальцы порхали по клавишам. И мне кажется, что от такого наслаждения невозможно выжить. Ощущать, как его гениальные пальцы раздвигают мою плоть открывая меня все сильнее для своих наглых и сумасшедших губ. Под которые я уже сама подставляю свою горящую плоть, под этот язык, то вврезающийся вглубь моего тела, то бьющийся о твердый, пульсирующий клитор, заставляя меня несдержанно стонать, нажимая ногами на фортепиано, извлекая какую-то гротескную, животную музыку. И я извиваюсь, содрогаясь всем телом в ожидании того самого…того, что умеет давать мне только он. В ожидании взрыва, приносящего облегчение. И меня трясет…оно надвигается вместе со скоростью его языка, с ощущением его пальцев входящих в меня и я слышу свои собственные крики. Меня обжигает изнутри и эти губы они посасывают мою плоть, самый кончик ноющего от напряжения узелка, сильно вбирает его в рот и меня накрывает такой острой мощью, что кажется я действительно умираю. Беспощадно сильный, невыносимо сокрушительный. Чувствую, как стягивает вниз, усаживая голыми ягодицами на клавиши, раздвигая мне ноги и поддерживая их под колени берет меня. С громким выдохом, переходящим в протяжный стон, тут же накрывая мой рот своим. И как же дерзко он пахнет мною, с каким упоением я ощущаю его язык уже у себя во рту с какой-то животной благодарностью за подаренное удовольствие и хочется отдавать…впервые отдавать так же много, как он давал все это время.

И я ощущаю уже его дрожь, нетерпение и вижу, как закрываются его глаза, когда делает первый мощный толчок, от которого по всему моему раскаленному телу прошел еще один разряд электричества, усиливая чувствительность нежной плоти. Я не верю, что это происходит на самом деле, что мое тело раскрывается для него, как бутон, распускается выпуская наружу ярко алый цветок, в котором зарождается уже моя страсть. Я никогда не думала, что способна на нее. Не веря своему телу, не веря, что это происходит на самом деле, распахнув в удивлении глаза впиваясь в его сильную шею, встретившись с потемневшим и пьяным взглядом, ощущая, как уносит…как накрывает снова, как утягивает в его взгляд и от резких толчков хочется выть и царапаться.

— Давай, — рычит мне в губы, — хочешь сделай это…сделай больно. Ты свободна…ты можешь…все что хочешь со мной.

— Целуй меня, Иван….хочу…целуй, — попросила или потребовала, и он опять впился губами в мой дрожащий рот.

И я вцепилась ногтями ему в грудь, срывая пуговицы с рубашки, оставляя царапины, запрокидывая голову назад, подавшись вперед бедрами, чтобы ощутить его член глубже в себе. Замерла под дикие фрикции его каменной плоти в своем теле, на грани взрыва, на грани падения в бездну. Сцепившись с ним взглядом и сходя с ума от его голодного пожирания моей реакции.

Легкая самоуверенная ухмылка, заставляющая взвиться и сильный толчок от которого ослепляет оргазмом, и я впервые громко кричу, судорожно сжимаясь вокруг его плоти, сдавливая ее сладостными спазмами, прижимаясь к нему всем телом ища его губы, чтобы стонать и кричать в них.

А потом почувствовать, как он подхватил меня под ягодицы и, не выходя из моего тела, понес через всю комнату к кушетке, опрокинул на нее, чтобы терзать дальше.

Я не знаю сколько времени прошло, я не знаю сколько раз я кричала, а он что-то шептал мне в исступлении. Целуя мои дрожащие губы, все мое тело, волосы, глаза. Пока мы оба совершенно обессиленные не уснули поперек кушетки, и я впервые спала на нем. Впервые спала на груди у мужчины и с наслаждением вдыхала его запах, а внутри меня разливалось его семя и мне не хотелось его вымыть, вытравить, как раньше.

Проснулась, как от толчка, приподнялась на руках, но Ивана не оказалось рядом. Только наши вещи, разбросанные по полу. И кровь бросилась в лицо от понимания, что всю эту ночь я отдавалась ему по доброй воле и…. как же безумно хотелось делать это снова и снова.

А в голове голос Милы «Это не Иван» и ощущение радости, разливающейся по всему телу. Конечно, не он…он не мог. Как и я не могла полюбить насильника и садиста.

И вдруг не поверила своим ушам. Послышалось мяукание и урчание. Вглядываясь в полумрак тихо рассмеялась. Рапунцель вошла в приоткрытую дверь, потерлась о косяк и мягко пробежав по полу запрыгнула на стол.

Встала с кушетки, набросив на себя рубашку Волина и улыбаясь пошла к ней.

Сожрал значит?

Мой сумасшедший гений, который так ненавидит ложь и все же лжет сам…но как же сладко осознавать, что он солгал. Подхватила котенка под пушистое пузико и увидела, что один из ящиков слегка приоткрыт, потираясь о мордочку Рапунцель я приоткрыла ящик…и улыбка тут же застыла как маска, а сердце судорожно сжалось с такой силой, что казалось я сейчас сойду с ума. На дне ящика рядом с пистолетом поблескивали цепочки с кулончиками, сережки, браслеты и среди них я видела свой… с кулончиком в виде лилии. Тот самый в котором меня… Мамин. Протянула руку и коснулась его ледяными пальцами, мгновенно падая вниз на остроконечные зубья правды, которые разорвали меня изнутри. Цепочка разорвана…

— Ксения!

И болью пронизывает все тело, протыкает как ржавыми гвоздями, так чтоб кровь хлынула из всех ран. Схватила пистолет и резко обернулась к нему и в той же руке с моих пальцев свисает цепочка. И на его проклятом лице ни капли удивления, никакого шока. Я вижу краем глаза, как котенок спрыгивает со стола и бежит к нему, чтобы тереться о его ноги, и Волин медленно поднимает ее, целует в мордочку.

— Как быстро нашла. Совсем неинтересно.

ГЛАВА 22

Склонил голову на бок и почесал кошечку за ушами. Ее урчание разрывало тишину и било по мозгам. И мне казалось я сейчас заору, я совсем обезумела…а ведь это действительно был он…

— Я ведь обещал тебе, Ксения, что помогу уничтожить твое зло.

Пистолет в руке дрогнул, но я сжала его двумя и направляла то в голову, то в грудь Вольского. Он сделал шаг ко мне, и я процедила:

— Не подходи! Оставайся, где стоишь!

— Иначе выстрелишь?

— Даже не сомневайся.

— Да, я помню — в глаза.

Усмехнулся с какой-то горечью, поцеловал Рапунцель в розовый нос и поставил на пол. Сделал несколько шагов в моем направлении.

— Стой! Не приближайся!

Но он меня даже не слышал. Подошел к столу, откинул крышку ноутбука, поискал мышкой какую-то папку, открыл ее и сделал несколько шагов назад.

— Подойди, посмотри.

— Зачем?

— Посмотри. Убить зло можно всегда тем более я тебе обещал, что мы его уничтожим.

Я, удерживая его под прицелом, приблизилась к столу и тут же чуть не задохнулась от ужаса на весь экран вырезка из газеты. На ней мертвая девушка с распоротым животом.

— Я…я не хочу видеть то, что ты совершил…Не хочу! Мне не нужны твои трофеи с гробами!

А у самой слезы на глазах и трясет всю, я не могу сдержать истерику и тщетно пытаюсь взять себя в руки.

— Внимательно смотри.

Рапунцель опять запрыгивает к нему на колени и трется о его лицо, обнимает лапами за шею. А ведь они далеко не вчера познакомились…Кошка явно его знает.

— Я не хочу!

— Смотри!

— К черту! Я больше не выполняю твои извращенские задания! Я просто пристрелю тебя! Вышибу тебе мозги! — рыдая и снова удерживая пистолет обеими руками.

— Подвинься. Я прочту вслух.

— НЕТ!

— Вчера 21 августа 1975 года была найдена мертвой Лидия Казаченко, молодая пианистка и восходящая звезда…

Я продолжала держать его на прицеле, еще не понимая в чем подвох. Зачем он читает это вслух.

— Прокрути вниз.

Отрицательно качнула головой.

— Крути.

Протянула руку и уже сама посмотрела на экран. Еще одна девушка лежит навзничь в траве, ее лицо закрыто длинными светлыми волосами и белое платье пропитано кровью на животе, она вся испачкана землей.

— Ужасная находка рыбаков в поселке Н****, мертвую девушку нашла собака. 11 апреля 1968 год.

Слезы катятся все сильнее и сильнее, я задыхаюсь и почти не вижу его лицо, оно расплывается и мне кажется я сейчас упаду на пол, навзничь.

— Листай дальше…Пока ты листаешь я расскажу тебе одну историю. Ведь даже зло имеет право на последнее слово, верно? Листай, Ксения. Время идет и его очень жаль. Листай пока я не передумал.

Повернулась пошатываясь к столу, глядя на экран затуманенным взглядом…Листать было больно…мой мозг уже понимал, что здесь что-то происходит, но он был настолько взбудоражен, что я все еще не могла сообразить и трезво мыслить…Одно я понимала точно — Волин не мог быть убийцей всех этих девушек. Он тогда еще не родился.

— Его звали Григорий Полозов. Музыкант, композитор, продюсер, мебельный магнат, владелец трех лесопилок. В его жизни было все, что может пожелать человек…Слава, деньги, власть, связи и….маленькое увлечение — несовершеннолетние музыканточки-блондинки. Вначале он их просто трогал, потом начал насиловать, а потом и убивать. Жертвы тщательно выбирались: сиротки, неблагополучные семьи, кастинги для очередной фабрики псевдоталантов. Одну из своих первых жертв, дочь любовницы-шлюхи и наркоманки, он насиловал несколько месяцев. Потом прирезал, а она выжила и оказалось, что девочка ждет ребенка. Ей было шестнадцать и его могли за это посадить…Могли, но не с его связями и деньгами. Он запер ее в психушке, до тех пор, пока не родится ребенок. Жена Полозова была бездетной из-за множественных абортов. Она не хотела рожать от него или просто ненавидела детей…Может и то и другое вместе.

Я все еще держала Волина на прицеле, а у самой дрожали губы и подбородок. Зачем он мне все это рассказывает? Какое это имеет значение?

— Девочка пыталась сбежать, но ее надежно охраняли, а когда ей это все же удалось она бросилась под машину. Ее спасти не удалось, а вот ребенок выжил.

История могла получить огласку, но не получила. Полозов забрал мальчика и привез к своей жене. Оставил на воспитание и продолжил строить карьеру, зарабатывать деньги и…насиловать маленьких девочек.

А его сын рос с женщиной, которая его люто ненавидела. Ненавидела так, как только можно ненавидеть ребенка своего мужа от другой женщины. Она бы свернула ему голову или утопила в ванной, но тогда лишилась бы пособия от мужа и была бы вычеркнута из его завещания.

— Какое мне дело до них? Зачем ты заговариваешь мне зубы? Зачем все эти спектакли?

— Не терпится выстрелить?

— Не терпится!

— Успеешь. Я обещаю.

Прошел к бару и налил себе виски, сделал глоток и еще один.

— В горле пересохло. Итак продолжим, да? Тебе ведь интересно? Нет? Жаль…Мы все равно продолжим. Мальчик долго не знал, как сильно она его ненавидит. Он считал, что в этом заключается материнская любовь. В побоях, в ругани, в подзатыльниках, в том, чтобы стоять голым на кафеле и повторять «я — мразь, я— ничтожество, я — гнида».

Муж поставил ей еще одно условие — если она сделает из его сына музыканта он оставит ей все свое состояние. И она старалась, изо всех сил. Она ломала мальчику пальцы крышкой от фортепиано, она била его по рукам линейкой…и не только по рукам.

Опустила взгляд на его пальцы с бокалом. Издалека отчетливо видно выгнутые, кривые фаланги и у меня сердце пропустило один удар. Его сдавило тисками с острыми шипами и никак не отпускало…

— Однажды он нашел маленького котенка, тот забрел к ним во двор. Спрятал от нее в чулане. Носил ему молоко и кожуру от колбасы. Разговаривал с ним по утрам и по вечерам. А потом вернулся из школы… а котенку свернули голову. Его не убрали, не похоронили, не унесли, а оставили лежать в чулане. Чтобы мальчик знал — это он виноват в смерти котенка.

Пистолет дрогнул в руке и я отрицательно качнула головой…Нет…пожалуйста….нет.

— Когда его отец все же попался, а это должно было произойти рано или поздно она забрала мальчика с собой, продала все что можно было продать и уехала в другой город. Они сменили имя и фамилию. Он рос, а она старела. Он любил ее даже когда понял, что она его ненавидит. Он мог бы отомстить ей, мог бы, но не стал. Ей отомстила Вселенная у нее началась страшная болезнь при которой разлагаются кости, гниют и вызывают страшную боль. Он мог бы отказаться купить ей обезболивающее и отправить ее в хоспис, но тоже не стал. Он ждал…он все еще думал, что она оценит и перед смертью все же полюбит его. Увы, этого не случилось. Жалкий идиот…смешной, слабый слизняк.

Волин осушил свой бокал до конца, а я опустила пистолет на несколько сантиметров, слезы так и катились по щекам.

— Перед смертью она рассказала мальчику какое чудовище его отец…и прокляла их обоих. Сын отыскал отца в одной из психушек, где тот отсиживался благодаря своим связям и…вспорол ему брюхо. Но разве если убить убийцу в мире станет на одного убийцу меньше? А, Ксения? Он знал…знал от какой твари родился знал, что такое генетика. Знал, что зло живет и в нем самом.

Судорожно сглотнув чувствовала, как внутри все разрывается … и я словно вижу этого мальчика…и не знаю, что я чувствую. Мне невероятно страшно…я не знаю, что этот мальчик сделал дальше. Но мне так безумно его жаль…

— Прошли годы. Мальчик добился многого в этой жизни. Достиг высот, о которых не мог мечтать его отец и мачеха, называвшая его ничтожеством.

А потом ему пришло послание от некоего господина о том, что он знает чей он сын. Толстый зажравшийся чиновничек захотел заработать денег…И заработал. Получил определенную сумму, разрешение на легализацию бизнеса, новую машину. Но у алчности нет предела. Она жрет все больше и больше, пока не разорвется. Однажды…сын Полозова увидел в доме чиновника девочку. Блондинку. Девочку, которая играла на фортепиано и светилась изнутри чистотой. Увидел и ощутил этот прилив, эту похоть, адское возбуждение какое никогда в своей жизни не испытывал. Наверное, тоже самое чувствовал его отец…когда насиловал и убивал своих жертв. Ему хотелось ее трахать, задрать скромное платьице, сорвать белые трусики и грязно, по-животному ее драть.

Мне стало нехорошо, я схватилась за край стола, закрывая глаза, но все равно продолжая держать пистолет. О Боже! Я не хочу это слышать от него! Не хочу и не могу!

— Не надо…пожалуйста! Не рассказывааааай!

— Она ему понравилась…до безумия, до сумасшествия, до дрожи во всем теле. Он вез ее домой, — мой рот приоткрылся в немом крике, и я хотела зажать уши руками, — и смотрел на стройные ноги, худенькие плечи, на ее руки, на нежный профиль…Она была пьяна от выпитого шампанского, как бы легко было ее соблазнить, или просто овладеть ею. Она бы не сопротивлялась.

— Не надоооо!

А он вдруг резко повернулся и в два шага преодолел расстояние между нами.

— Что ты помнишь, Ксения? Помнишь меня? Помнишь, кто это был?

Я кивнула и сдавила пистолет обеими руками.

— Точно помнишь?

Снова кивнула.

— Твоя случайная жертва…

— Верно. Моя случайная жертва! Стреляй! Он заряжен. Это твой шанс уничтожить зло. Давай! Прямо сейчас! Тебя никто не обвинит! В столе есть предсмертная записка, а свидетелям заплатили предостаточно, чтоб они заткнулись! Нажми на курок!

Схватил дуло и приставил к своей груди.

— Стреляй! Если помнишь — стреляй, твою мать!

* * *

Он привез меня домой, высадил у подъезда. Хотел провести к квартире и не стал…Ушел. Оставил меня стоять на первой ступеньке. А я выпившая, у меня голова кружится и страшно идти домой там отец. Он унюхает и орать будет, может ремнем избить.

— Ксюша, милая.

Обернулась и обрадовалась.

— Вы? Как вы здесь? Алексей Владимирович!

— Ты кофточку забыла. Мила уже спать легла, а я вот привез. А ты чего домой не идешь?

— Отец выпил…будет бушевать. Я пережду, когда он уснет.

— Так поехали покатаемся, а? Мне тоже домой не хочется Валентина Ивановна заругает. Она у нас строгая ты знаешь. Ну что? Поехали?

Села к нему в машину, он включил музыку классику и протянул мне бутылку с колой.

— Будешь? Я Милке новую куплю. Правда уже сделал глоток. Не брезгуешь?

Отрицательно качнула головой и сделала несколько глубоких глотков. Вернула ему, а у самой в голове зашумело, стало двоиться, и я вижу, как он все ниже наклоняется.

— А теперь давай скажи мне спасибо за кофту и за колу. Поблагодари дядю. Поцелуй меня. Ты же давно спрашивала как меня отблагодарить?

Отрицательно качаю головой, а он тянется толстыми губами…наклоняясь все ниже. Вцепилась ему в лицо и тут же ощутила, как на меня обрушился град ударов и от боли потемнело перед глазами.

— Сука! Головой она вертит. Тварь! Мы ей жрать даем, ночевать пускаем, в универ ее помогал устроить, а она…вот сука! Раздвинь ноги, шалава малолетняя! Не убудет от тебя! Все равно ни черта не вспомнишь!

* * *

Распахнула широко глаза и не вижу ничего только глаза Волина бирюзовые, яркие, сумасшедшие.

— Стреляй, Рапунцель…уничтожь зло!

Отрицательно качаю головой, пытаясь выпустить пистолет, но он сжимает его моими руками.

— Стреляй!

— Не могу!

Сжимает мои руки и смотрит в глаза, его лицо искаженное, бледное до синевы и губы дрожат. И глаза дикие, безумные.

— А надо!

И вдруг оттолкнул меня изо всех сил.

— Уходи!

— Нет!

— Убирайся!

— Это же не ты…ты не зло. Иван!

— А мог быть я! Мог, понимаешь? Я МОГ!

— Нет! Ты не такой…ты другой! Ты не мог!

— Ты лжешь сама себе!

Схватил под руку и вытащил в коридор.

— Эй, выведите ее отсюда. Игра окончена.

— Ивааан!

— Ты должна была выстрелить!

— По твоим правилам?

— По всем правилам!

— Я … не могу…

— Твои проблемы!

— Я люблю тебя!

Развернул, дернул к себе, впившись взглядом настолько бешеным, что меня трясет от этого сумасшествия.

— Это тоже твои проблемы! Ты же только что меня ненавидела! Все! Ты мне надоела! Свободна!

Меня выволокли из дома. Насильно, удерживая под руки, вытолкнули за ворота и те захлопнулись с лязгом. Снаружи папарацци они щелкают камерами, а я в одной его рубашке, босиком. И мне совершенно плевать на них… я просто не знаю куда мне идти и что теперь будет.

Дрожу всем телом. Не понимая, что сейчас произошло. Потерянная, изнемогающая от обвалившейся на меня каменной глыбой правды…картинками жуткого прозрения и опустошения.

К воротам подъехала машина и я увидела Скалу, он открыл дверцу:

— Садитесь. Я отвезу.

Влезла на переднее сидение, обхватив себя руками, глядя в одну точку.

— Бабушка того мальчика…она умерла.

Я повернулась и посмотрела на него, чувствуя, как рыдания подступают к горлу.

— Она скончалась три дня назад в областной больнице.

* * *

Он больше мне не отвечал. Нигде. Ни по телефону, ни в мессенджере, куда я писала ему почти каждый день. Иногда видела зеленую точку «онлайн» и с ума сходила от того, что он молчит. Казалось, Но Нейм теперь ищет кого-то другого для общения…для своих игр. А я на дне бездны. С одними вопросами и без единого ответа. Только с жуткими воспоминаниями и пониманием, что все это время ненавидела того, кто был невиновен…ненавидела и любила с самого первого взгляда.

Часами сидела перед ноутбуком…читала криминальные сводки, искала жертв Полозова…читала статью о том, как его оправдали, и он сам изъявил желание лечиться и о том, как покончил с собой.

А потом нашла фейсбук Милы. Когда-то я писала ей туда письма, как и на почту, как и везде, где могла. Но она не ответила ни на одно из них.

И теперь я знала почему…Она покрывала своего отца. Она знала кто….знала, кто это сделал со мной и смолчала. Удрала вместе с его семьей подальше.

Увидела, как загорелась зеленая точка на аккаунте Но Нейма и открыла наш чат.

— Ты когда-то спросил меня почему я написала именно тебе? Почему выбрала из всех точно таких же «ник неймов»…Ты… ты отец моей дочери, Иван. Это я купила твой биоматериал…

Отправила и затаилась. Прочел. Сердце бешено забилось в ожидании ответа. Не ответил.

— Через три дня у нее последняя операция и ей нужен донор…да, ты дал деньги и этого более чем достаточно…но родной донор подошел бы ей идеально. Вот зачем я искала его…. Но Нейма. Тебя. Варя…не зло. Она маленькая девочка, которая борется с болью и со смертью. И ты уже ее спасал столько раз. Благодаря тебе она открыла глаза и начала разговаривать. Я ни о чем не прошу. Не прошу стать ей отцом. Не прошу признать своей….Но я точно знаю твоя девочка любила бы тебя так же сильно, как и я. Операция в понедельник в девять утра. Мы будем тебя ждать.

Прочел…и зеленый кружочек тут же погас. А я в отчаянии захлопнула крышку ноутбука. Он не придет.

* * *

— Ну как обстоит с донором?

Я посмотрела на часы, потом на свой сотовый. Иван мне так и не написал и скорей всего не напишет. Перевела взгляд на Варю — играет в моем сотовом. Улыбается.

— Никак. Будем брать другого.

— Но…для нее был бы идеален…

— Нет отца. Он не приедет. Забудьте об этом.

— Приедет! — вдруг сказала Варя чуть хрипловатым голосом, а я ободряюще улыбнулась. Не время сейчас опять говорить ей о том, что ее отца нет и никогда не будет. Позже, когда все это будет позади, и мы вернемся домой я попытаюсь объяснить ей что у нас все немного иначе и не так, как у других.

Посмотрела на дочь, ее как раз переодевали, перед операцией, снимали капельницы. Какая же она маленькая, тоненькая, почти прозрачная. С трудом сидит, но такая храбрая, такая сильная. Вспомнила, как она пришла в себя, как открыла глаза и, едва шевеля губами, беззвучно прошептала «мамочка».

— Вы можете провести ее до самой операционной, а потом ждать здесь.

Я кивнула и тяжело вздохнула, когда Варю пересадили на каталку. Встала, чтобы идти за ней, как вдруг в палату забежала медсестра.

— Там…донор, он утверждает, что идеально подходит девочке.

— Скажите, что донор уже найден.

— Но …он говорит, что он ее отец.

— Утверждает! — от звука этого голоса я вздрогнула и резко обернулась. Волин стоял в дверях с зайцем в руках. В белом халате, наброшенном на плечи. Посмотрел на меня потом на Варю, и она радостно махнула ему рукой.

— Я же говорила…

А он снова перевел взгляд на меня.

— Она позвала…. Я не смог отказать.

Бросилась к нему, повисла на шее, прижимаясь всем телом, сжимая руки у него на затылке замком. И плевать, что все смотрят. Плевать потому что я сама не верю, что он здесь…пришел. К НАМ.

— Черт…никому из вас не могу отказать. Она вся в тебя…Ты перестала, а она писала…

ЭПИЛОГ

— Она его напугала…та девочка, он бежал от нее, как черт бежит от ладана. Бежал от зла, от ужаса, что оно могло теперь проснуться и в нем. Одно он теперь знал точно — у него никогда не будет детей. Зло должно сдохнуть в зародыше. И он лишил себя этой возможности — быть отцом. А спустя одиннадцать лет эта девочка появилась в моем офисе…Я приказал не брать ее на работу. Хотел держаться от нее подальше…Но она заявилась в мой клуб и …и обвинила меня в изнасиловании и убийстве.

Не перебивает, просто голову мне на грудь склонила и водит тонкими пальцами по коже. И мне хочется сдавить ее до хруста, вжать в себя, чтоб срослась костями с моим мясом и стала частью меня самого. Если это любовь, то она ужасно кровожадная.

— Я… я уже не смог ее отпустить. Она видать тоже хотела денег. А я хотел ее. До дрожи, до ломоты в суставах, до дикой трясучки. Я хотел понять почему она лжет и не мог. Еще я хотел ее трахать. Играться с ней и трахать. Так чтоб выла и орала подо мной и перестала лгать об изнасиловании. Уже было можно. Она была далеко не девочкой. А я давно держал свое зло под контролем. Хотя с ней мне хотелось выпустить его на волю и отыметь ее самыми грязными способами.

Приподнялась и заглянула мне в глаза, а потом начала отбивать ритм у меня на груди. Вкрадчивый и осторожный…тот самый наш. Тот, под который впервые сама пришла ко мне. Я не знал за что мне досталась ее любовь. Не понимал, чем именно ее заслужил, не мог поверить, что кто-то действительно может любить меня.

— И страшнее всего были моменты, когда я сам начинал верить, что мог сделать это. Особенно глядя на ее тонкий шрам и на эти вечные слезы отчаяния в глазах.

Я действительно зашел уничтожить свой аккаунт, когда она мне написала и намертво схватила на крючок. Я вычислил ее в тот же вечер. И…не поверил, что такие совпадения бывают. Но маленькая лгунья убедила меня в этом. А мне хотелось ее такой открытой, такой настоящей без ненависти…без презрения.

Пальчики двигаются все быстрее по груди вниз, к животу. Успокаивая и все же дразня, заставляя сбиваться, перехватывать запястье. А я впервые за это время рассказываю ей про нее.

— Узнавал ее с другой стороны. День за днем. Впадая в зависимость от этого общения…Ощущая, как мое зло медленно просыпается, поднимает голову оно жаждет знать КТО ПОСМЕЛ? Найти и выпустить кишки. Пропустить через мясорубку жирные руки, отрезать член.

Пальчики замерли, и я сжал их своей рукой.

— Он сделал себе харакири под Лебединое озеро. Я обещал ему за это молчание и оплату лечения его дочери…либо ее смерть. Мне нравилось смотреть как он сам достает свои кишки под Танец маленьких лебедей.

Вздрогнула, а я прижал за плечи к себе. Где-то рядом послышался шорох и звук похожий на тарахтение трактора. На кровать запрыгнула Рапунцель и нагло улеглась у меня в ногах. Да, хитрая рыжая ведьма выбрала меня объектом любви и злостно соперничала за мое сердце с Ксенией.

— Играй! — и пальцы снова заскользили по моей груди. — Не останавливайся!

— Но ей не помогли мои деньги…как и его смерть. Я вернулся в свой ад, в ее ненависть, в ее презрение и в нашу игру. Это все что у меня оставалось. Но Нейма она не ненавидела, как меня. И я хотел оставаться им так долго, как только смогу…Игра в игре…или правда посреди большой лжи.

Снова приподнялась и покрыла поцелуями мою скулу, удержал, не давая к себе прикасаться, чтоб дала закончить.

— Она любила вас обоих, — перебила меня и через силу нашла мои губы, прижалась к ним своими губами, посылая заряды тока по всему телу.

— Нет. Ты любила только его!

— Неправда!

Оседлала меня, но я перевернул ее и подмял под себя.

— Правда.

— Ты действительно хотел, чтоб я тебя застрелила?

— Я хотел, чтобы зло исчезло.

Сплела пальцы с моими, и я дрожу, когда ее голубые глаза так смотрят на меня.

— Зло живет в каждом из нас…

Потом вдруг вскочила с постели, закутываясь в покрывало и увлекая меня за собой к окну.

— Разве она может быть порождением зла? Посмотри на нее. Посмотри, как она на тебя похожа!

Внизу белокурая девочка залезла на качали, а темноволосый мальчик раскачивал ее, и они громко смеялись. Еще когда я увидел ее впервые мое сердце зашлось в какой-то агонии, в сумасшедшем ощущении нереальности происходящего. У меня не могло быть такого чуда. Я его недостоин. У ничтожества не может быть семьи…А потом она назвала меня папа и я понял что загрызу за нее любого зубами. Моя она. Часть меня. Вопреки всему. И…она никогда не будет заниматься музыкой.

— Мне не верится, что в этом доме слышны детские голоса. Их не должно было быть!

— В этом доме слышна любовь, Иван.

Повернулась ко мне и обняла за плечи тонкими руками, заставляя слепнуть от счастья, от ощущения, что я не конченый урод и не ничтожество, от всепоглощающего ощущения, что я чувствую ее любовь каждой порой на своем теле. Приоткрыла окно, а я обнимаю ее сзади руками и ощущая, как отдает в паху адским желанием взять ее прямо у этого окна. Сейчас же. Содрать покрывало, нагнуть над подоконником и войти сзади.

— Варя, дай Леше покататься!

— Леша — мужчина, он катает меня!

И не поспоришь, хитрая бестия. Задернул штору и привлек свою жену к себе. Когда мы забирали Варю из больницы наконец-то домой Ксения заглянула мне в глаза и тихо спросила:

— В твоем сердце найдется немного места для еще одной любви?

— Мальчик?

Она кивнула и с мольбой посмотрела мне в глаза.

— Разве я могу тебе отказать?

* * *

— У меня для тебя маленький подарок.

— Какой?

— Как и обещал я закрыл все пиратки, на которые растащили твой макет… и…, - протянул ей сотовый со скрином заголовка статьи, — твоя Симонюшина уволена, осуждена за коррупцию, взяточничество и грубое обращение с детьми. Пару лет посидит. Могу пожёстче…, например, на зоне по кругу во все дырки.

— Не надо…она слишком жалкая.

Сбросила покрывало, и я ощутил, как зверею при виде ее голого тела, упругой полной груди с вздернутыми сосками и гладко выбритого лобка. Затрахаю маленькую провокаторшу.

— Моя плата…Все по договору. На колени.

— А если откажусь…

— Оштрафую!

Привлек ее к себе за затылок, набрасываясь на мягкие губы, обхватывая ладонями ягодицы, впечатывая в себя.

* * *

Спустя час наша дочь вошла к нам в спальню, села на краешек постели и задумчиво сказала.

— Я вчера спускалась в подвал и видела там пианино…я хочу научиться играть, как ты, папа.

БОНУС

У меня не будет детей НИКОГДА. Я думал об этом несколько недель после того как побывал «в гостях» у папочки. Но вначале я наведался в его маленькую берлогу, о которой не знал никто. Даже его многочисленные любовницы.

Папочка увлекался охотой и спортивной рыбалкой у него был маленький загородный домик. Скорее ночлежка-сарай. Он раньше принадлежал базе отдыха «солнечное», а потом от базы осталась лишь надпись, старые нежилые здания и маленький пирс. Полозов что-то там платил сторожу-алкашу и оставался на ночлежку в этой берлоге.

Поисками папы я занимался сам и прежде чем найти его я нашел места его обитания. Прошелся по следам так сказать. Именно здесь я и понял кем он являлся на самом деле. Понял от какого чудовища я появился на свет.

В погребе, заваленном сверху старыми книгами и учебниками он устроил свалку артефактов из деталей одежды и украшений. Я сжег к дьяволу это адское место…вместе со всеми потрохами. И уехал. К папе.

Он неплохо устроился тогда в своем психо-санатории и не ожидал меня там увидеть. Да, он меня узнал. Несмотря на мой медицинский халат, шапочку и маску на лице. Узнал хотя бы потому что у нас с ним были глаза одинакового цвета. Самое смешное, что он испугался. Мой папочка, который не боялся насиловать молодых девочек и вспарывать им животы, оказался трусливой псиной. Жалкой, дрожащей тварью с округлым пузом, жидкими волосами и тонкими ножками.

Каким-то особым чутье он понял, что я пришел его убивать. Мы не разговаривали. Он пытался заорать, скрестись в двери, умолять…

— Я все оставил тебе…

— Ты убил мою мать!

— Она была сумасшедшей, она бы все равно покончила с собой!

— Ты ее убил дважды! И оставил меня с тварью, такой же, как и ты! С мразью, которая издевается над слабыми и чувствует себя богом.

— Думаешь ты не такой? Думаешь ты не похож на меня? Рано или поздно ты почувствуешь ЕГО. Почувствуешь этот зов, это желание, эту тягу. Захочешь увидеть ее…Смерть…стать ее Господином…захочешь подарить ИМ избавление. Оно живет в тебе…ЗЛО…

Я не слушал его я вспорол его скальпелем и вложил ему в руку, оставил дверь открытой и спокойно вышел через задний ход. В тот день, конечно же камеры видеонаблюдения не работали.

А потом я несколько недель беспробудно пил…прежде чем принял свое решение и не начал искать того, кто возьмет мою сперму и оставит ее в донорском банке. Зачем? Наверное, это был какой-то страх стереть себя совершенно, убить свое будущее. Он напоминает страх перед совершением суицида. Осознание, что на этом ты заканчиваешься и все, что являлось тобой умрет вместе. Найти придурка, который согласится за деньги сдать мой материал вместо своего, труда не составило. Для меня это было каким-то утешением, каким-то вбросом во Вселенную.

На следующий день я стерилизовался. Гарантированно стер себя, искоренил свой генофонд. Такие, как мой отец, не должны размножаться. Это было до встречи с ней…Потому что ДО я еще верил, что мы с папой совершенно не похожи. ДО я был обыкновенным сукиным сыном который трахал все что попадалось ему на глаза и в основном старше тридцати, как в доказательство себе, что малолетки меня не привлекают.

И ее нежный взгляд, как удар под дых, как напоминание, кто я, как осознание чего-то звериного внутри себя, потому что я ни к кому не испытывал этой адской тяги. «Его» типаж, играет на пианино, светленькая и очень юная. У меня стоял весь вечер и пока мы ехали в машине я представлял себе, как войду в ее тело, как буду целовать ее губы. Высадил у дома, а наутро. После того как обнаружил между сидениями ее тоненькую цепочку, нашел способ уничтожить свой материал. Стер себя окончательно и бесповоротно. Моей спермы не должно было быть в том банке. Придурок-донор получил за это деньги.

Я не думал, что ОНА появится в моей жизни снова, не думал, что придет ко мне и начнет шантажировать. Я не верил ни единому ее слову. Я был уверен, что она нагло лжет и что несчастье с ее дочерью заставило прийти ко мне и сочинить всю эту историю с насилием. Какая нормальная женщина придет к своему убийце?

Но она не была нормальной. Она была покалеченной, истерзанной, как и я. И я играл с ней. Мне до дрожи нравилось с ней играть. Ловить на вранье, манипулировать, истязать, а потом разрываться от презрения к себе и понимания насколько она меня ненавидит. Я, как конченный мазохист, упивался ее ненавистью ко мне. Она вытягивала наружу все мои страхи. Все мои темные стороны. Она говорила мне что я тот, кем я так ужасно боялся быть… и это излечивало меня и в тот же момент я ощущал себя дьяволом, который не может остановиться, которому хочется выпить ее всю, до дна, сожрать каждую эмоцию.

И когда понял, что не лжет…я ощутил, как оно поднимает голову снова. Как оно возрождается и скалится внутри меня, превращаясь в нечто черное и бесформенное с разинутой пастью. Оно жаждет уничтожить каждого, кто посмел причинить ЕЙ боль. И я спустил его с цепи. То зло, которого боялся сам. Спустил и погнал по следу. А потом упивался тем, как подражатель моего отца корчился в предсмертной агонии. И в этот момент я слышал слова своего отца:

Думаешь ты не такой? Думаешь ты не похож на меня? Рано или поздно ты почувствуешь ЕГО. Почувствуешь этот зов, это желание, эту тягу. Захочешь увидеть ее…Смерть…стать ее Господином…захочешь подарить ИМ избавление. Оно живет в тебе…ЗЛО…

Он был прав оно жило во мне. Да.

Я изменил сам себе ради нее, я действительно не мог ни в чем ей отказать. Я с ума сходил от того, что понимал — мне никогда не получить о нее взаимности. То возвращение…она босая, мокрая, дрожащая ко мне пришла…САМА…я обезумел от счастья. Впервые в своей жизни…Но этот черт, который голосом моей мачехи твердил мне «Ты-мразь, гнида, ничтожество. Никто и никогда не полюбит тебя. Ты- чудовище!»

И когда подбросил ей эти цепочки… я хотел видеть, как она меня ненавидит, хотел еще раз удостовериться, что любить такого, как я невозможно. Что я для нее то самое зло, и она не допускает ни малейшей мысли, что я невиновен. Я хотел, чтоб она стерла меня сама. Нажала на курок и вышибла мне мозги, как и мечтала. Разве я мог ей отказать…Но Нейм обещал…

Когда шептала мне о любви я все еще слышал голос мачехи в голове, ее синие губы презрительно корчились, а дряблая кожа отдавала серостью и запахом тлена. Она стояла у меня за спиной с указкой и шептала мне с змеиным шипением «ты — мраааазь, Иван,…ты — ублюдок и слизняк!».

Я возвращался домой, открывал ноутбук, брал в руки пистолет и клал его перед собой. Я ждал что она мне напишет…говорил себе, что, если солгала я вышибу себе мозги сам. Но она писала. Каждый день в одно и тоже время.

Разное писала…Иногда совсем не о нас, а просто о книге, которую прочла или об осени, или об уличном музыканте, которого слушала целый час у метро, потому что он играл лунную сонату. Я читал и прятал пистолет в стол. Она никогда об этом не узнает. Ведь стоило ей пропустить один день и меня бы не стало.

Я в очередной раз вытащил револьвер, проверил наличие патронов, покрутил барабан и положил перед собой… а она именно в этот день написала мне:

— Ты когда-то спросил меня почему я написала именно тебе? Почему выбрала из всех точно таких же «ник неймов»…Ты… ты отец моей дочери, Иван. Это я купила твой биоматериал…

Я меня задрожали пальцы и пересохло во рту. Я ведь много раз спрашивал себя о кого она родила. Я искал всех, кто мог быть потенциальным отцом ее дочери, я представлял ее с мужиками с офиса, перебрал всех соседей из сгоревшего дома. Приезжал в больницу, смотрел как она сидит у постели ребенка, как целует маленькие ручки и ревновал к тому, от кого она родила. Если так сильно любит своего ребенка, наверняка любила и его отца…Для меня вообще было больно видеть, как женщина ласкает и целует своего ребенка, бьется за него, жертвует. Я всего этого не познал.

Благотворительность скорее была неким успокоением, неким вкладом в ту же Вселенную. Отец забирал жизни, а я их дарил. Именно так я мог простить себя за то, что я его сын. Смотрел на выздоравливающих детей, на их счастливых родителей и ощущал, как зло отступает в свою липкую темноту.

— Через три дня у нее последняя операция и ей нужен донор…да, ты дал деньги и этого более чем достаточно…но родной донор подошел бы ей идеально. Вот зачем я искала его…. Но Нейма. Тебя. Варя…не зло. Она маленькая девочка, которая борется с болью и со смертью. И ты уже ее спасал столько раз. Благодаря тебе она открыла глаза и начала разговаривать. Я ни о чем не прошу. Не прошу стать ей отцом. Не прошу признать своей….Но я точно знаю твоя девочка любила бы тебя так же сильно, как и я. Операция в понедельник в девять утра. Мы будем тебя ждать.

Она не могла быть моей. Меня уже несколько лет как не существовало. Но я уже знал, что она не лжет…знал, что если написала, то уверена, что это правда.

Я хотел, чтоб тот придурок написал ей, что мой материал был уничтожен и на самом деле он и есть отец ее дочери. Но у козла было просветление и он признался, что никакого материала не изымал, а деньги потратил на траву и вечеринки.

Знаете, я никогда в своей жизни не получал подарков. Моя мать ничего мне не дарила ни на один праздник. Мои шлюхи обычно любили эти подарки получать.

Самым большим подарком от жизни я считал свои мозги и руки. Они сделали меня тем, кто я есть. И я никогда не понимал, что значит что-то получить. Не важно большое или маленькое.

И в тот момент, когда я понял, что Варя…что та девочка, та маленькая часть от женщины, которую я безумно люблю, является и моей частью, то заорал. Я орал, горланил на весь дом. Не помню, что именно. Бросился к фортепиано и бил на нем какие-то дикие безумные аккорды.

И пульсацией в голове Я ЕСТЬ. Я, будь оно все проклято, Я ЕСТЬ. Благодаря этой женщине, появившейся в моей жизни одиннадцать лет назад…она вытянула меня из бездны, она сделала мне самый сумасшедший подарок — она подарила мне МЕНЯ.

Но самым огромным потрясением стало еще одно сообщение. Написанное с ошибками, без знаков препинания.

«я варя ты мой папа

Приезжай варя очень будет тебя ждать

Ты приедешь»

Я понимал, что она спрашивает, но отсутствие вопросительного знака говорило о том, что это уже принятое для меня решение.

«Я приеду» 

КОНЕЦ КНИГИ

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ЭПИЛОГ

БОНУС Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg