«Офелия»

Офелия (fb2) - Офелия [СИ] 1112K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Семироль

Офелия

Офелия

Офелия (эпизод первый)

1

- Я видел девочку в нашем пруду, - сказал Питер за завтраком.

Мистер и миссис Палмер обменялись вопросительными взглядами, Ларри – старший брат двенадцатилетнего Питера – отвлёкся от чтения утренней газеты. Только Агата пожала плечами и продолжила возить ложку по остывшей овсянке в своей тарелке.

Питер поёрзал на стуле и добавил:

- Я правду говорю. Сам видел. Она одетая купалась. В белом платье.

- Слуги совсем обнаглели, - подражая материнскому тону, заявила Агата. – Сейчас в наш пруд полезли, а что завтра устроят? Не пора ли с этим разобраться?

Агате пятнадцать, и она считает себя взрослой и очень умной. Постоянно влезает со своим мнением, во всём подражает маме и мечтает стать светской львицей. Только Питер считает, что выглядит она при этом ужасно нелепо. Правда, ещё нелепее сестра смотрится, когда накручивает себе белокурые локоны маминой плойкой: после завивки они торчат в разные стороны, и причёска Агаты вызывает больше сочувствие, чем восхищение.

Ларри пошелестел газетой, сворачивая её, и обратился к Агате елейнейшим голосом:

- Сестрица, милочка, тебе не о чем беспокоится! Твоя невероятная красота надёжно скрыта под слоем прыщей, фигура настолько идеальна, что при ветре ты гремишь костями, а больше с тебя взять…

- Ларри! – гневно воскликнула миссис Палмер. – Прекрати издеваться над сестрой!

- Ага, - широко ухмыльнулся старший брат и отхлебнул чай из стакана в узорчатом подстаканнике. – Уже прекратил.

Питер представил себе, как с моря налетает сильный ветер, надувает Агате подол платья, и она громыхает, как банка с сухим горохом. Воображение нарисовало мальчишке настолько яркую картинку, что он не смог удержаться от смеха.

- Все братья в мире - противные! – горестно возвопила Агата. – Грубые, бессердечные, тупые…

- Вонючие, - продолжил Ларри невозмутимым тоном, бесшумно размешивая сахар в чае ложкой. – Чёрствые, приземлённые, убогие, гнусные, подлые, ехидные, пошлые, агрессивные, коварные, наглые, жадные…

- Ларри, - с укоризной обратился к сыну Леонард Палмер. – Тебе сколько лет?

- Достаточно, чтобы его забрали в армию! – выпалила Агата. – Папа! Почему ты его не отдашь на службу? На войне такие здоровые кретины нужны!

- Нет уж, - возразил Ларри. - Сперва тебя в пансионат для дистрофиков.

- Агата! Лоренс! – хором вскричали родители.

Питер очень старался не смеяться громко, соблюдая приличия, но это было просто невозможно. Когда Ларри начинал поддевать Агату, она ужасно смешно выпучивала глаза, сжимала губы и то краснела, то бледнела. Ругаться они могли бесконечно. Недавно даже подрались, и отцу пришлось облить их водой из ведра, чтобы разнять.

Вытирая набежавшие от хохота слёзы, Питер задел локтем чашку с какао, и по скатерти разлилось молочно-шоколадное море. Стремясь поскорее поставить чашку обратно на блюдце, мальчишка случайно смахнул на пол подставку для яиц. Голубоватый с прожилками фарфор разлетелся вдребезги.

- Пирожок! – громыхнул басом отец. – Вон из-за стола!

Веселье как рукой сняло. Питер вздохнул, понуро опустил голову и поплёлся из столовой прочь. В дверях услышал, как Агата сказала маме, что Питер всё сшибает, потому что неуклюжий из-за лишнего веса.

- Ему пора на диету, - донеслось до мальчишки уже в коридоре. – А то до сходства со слонёнком не хватает только хобота!

«Ну и дура!» - со злостью подумал Питер, топая погромче, чтобы не слышать больше обидных слов. А ещё он подумал, что надо рассказать друзьям-мальчишкам, что Агата на самом деле – подменыш, и ночью пьёт куриную кровь. Потому и злюка такая. Йонас точно поверит. Он знает толк в оттудышах. Потому Питер с ним и дружит: столько историй, сколько рассказывает о них Йонас с материка, не знает никто. А ещё Йонасу абсолютно всё равно, сколько весит его друг.

«И в девчонку в пруду Йон поверит», - кивнул сам себе Питер, осторожно отпирая скрипучую дверь в комнату Ларри. Он проскользнул туда, и на цыпочках подошёл к заваленному книгами и недоделанными моделями парусников стеллажу. Там на верхней полке Ларри держал бинокль. Настоящий, военный. Тяжёлый и как солдатская форма цветом – тёмно-зелёный. Бинокль Ларри подарил его друг Уилл Мёрфи, когда вернулся с фронта. Подарил, и на следующий день повесился в конюшне за усадьбой. Уилл оставил перед смертью письмо. Что в нём было, Питер не знал. Мистер Мёрфи показал его только Леонарду Палмеру, и после этого отец строго-настрого запретил старшему сыну даже упоминать об армии.

Питеру не разрешалось брать бинокль без спроса. Как и заходить в комнату старшего брата. За такие проступки Ларри мог запросто надрать ему уши или заставить мыть полы вместо горничной. Может, в другой раз Питер бы и не сунулся за биноклем, но сегодня ему очень хотелось разглядеть девочку в пруду за домом. А ещё было обидно, что никто не воспринял его новость всерьёз.

«Быть младшим отвратительно, - горестно вздохнул Питер, залезая на письменный стол брата. – Тебя либо никто не замечает, либо разговаривают с тобой так, будто ты во всех бедах мира виноват».

Мальчишка встал на цыпочки, достал кончиками пальцев до края полки, осторожно пошарил, нащупал кожаный ремешок, на котором висел бинокль, и бережно потянул на себя, ощущая тяжесть одетых металлом линз.

«Только бы на голову не уронить», - успел подумать Питер, и бинокль свалился на него, увлекая за собой модели кораблей. Мальчишка пошатнулся, неловко отступил назад, и под башмаком что-то хрупнуло. Напуганный Питер спрыгнул со стола, прижимая к себе бинокль обеими руками, и лишь потом оглянулся посмотреть, что же он такое раздавил.

Так и есть: мачты белоснежной маленькой яхты «Принцесса Елизавета» оказались сломанными в нескольких местах, паруса и снасти безжизненно повисли. Питер крепко зажмурился, предвкушая выволочку от брата, схватил яхту и бинокль и выскочил в коридор. Прикрыл дверь, будто его тут не было, и помчался в свою комнату. Там он положил кораблик в ящик, который тут же задвинул под кровать, разулся, чтобы не топать так предательски, и направился на верхний этаж.

Питер любил бывать в оранжерее. Мама была гением садоводства, и даже в доме умудрилась создать заросли самых разных растений. Если на улице сад семьи Палмер показывал себя во всей красе лишь с мая по сентябрь, оранжерея радовала хозяев и гостей буйным цветением круглый год. Когда мистер Палмер отправлялся на материк, он обязательно привозил жене разные растительные диковины. Пальмы, орхидеи, миниатюрные хвойники, южные цитрусы, суккуленты, ароматные тропические цветы – всё это прекрасно уживалось под чутким присмотром миссис Палмер. С раннего детства Питер играл в оранжерее с братом и сестрой в приключения, пиратов, путешественников, искателей сокровищ и ловцов монстров. И в войну, конечно. Хоть за это и доставалось от мамы.

«Никакой войны в нашем доме! – строго отчитывала детей миссис Палмер. – Не накличьте беду! Война далеко. Не вздумайте звать её сюда.»

Питер пробежал под разлапистыми пальмами, обогнул маленький бассейн, в котором жили лотосы и водяные лилии с материка, удержался от соблазна стянуть парочку кумкватов с деревца в кадке и протиснулся между корзинами с ампельными геранями и яркими калибрахоэ к окну. Здесь, на широком подоконнике он оборудовал себе тайное место ещё два года назад. Питер любил забираться на подоконник с ногами и воображать себя затерянным в тропиках. Или Робинзоном, глядящим в морскую даль в ожидании паруса. Морской далью обычно был пруд, который по приказу отца вырыли за домом почти пять лет назад. Семилетнему Питеру округлая яма глубиной десять метров и диаметром метров в сорок, казалась огромной. Заполнялся пруд проточной водой из быстрой речушки, впадающей в Даур. От реки пруд отделяла металлическая решётка, возвышающаяся над водой на три метра и вмонтированная в дно. Мистер Палмер оборудовал берег пруда подсветкой, сделал бетонный пляж, установил ограждения у кромки воды, чтобы дети или гости не свалились в глубокий водоём. Ровно посередине располагалась площадка с гротом из привезённых с побережья каменных глыб. Основание площадки, уходящее в глубину, также представляло собой систему подводных пещер. Питеру вся эта конструкция напоминала большущее дерево с дуплами и кроной-площадкой над водой. Ещё одной достопримечательностью пруда и дома Палмеров стало круглое окно из толстого стекла: оно располагалось под землёй, занимая полностью одну стену подвального этажа. И через него было видно, что происходит под водой.

Питеру была интересна возня вокруг пруда. К отцу постоянно приезжали разные люди, он показывал им созданный водоём, долго советовался, чем лучше выложить дно, нужен ли на дне рельеф, какие растения высаживать по берегу, какие – под водой. А когда гости трапезничали в оборудованной у подводного окна второй гостиной, наступала очередь вопросов для детей.

- А рыбы будут? – спрашивал Питер. – А можно дельфинов? А черепах? А почему нам нельзя там купаться? А зачем под водой свет?

Взрослые отшучивались, отмахивались от мальчишки, толком ничего не объясняя. Агата сказала, что пруд папе с мамой нужен для красоты – как оранжерея, и Питер постепенно охладел к водоёму. Что толку в пруду, в котором нельзя купаться и ловить рыбу? Можно только сидеть на мостках над водой – и то в сопровождении старших.

Как-то мистер Палмер увидел, что одна из служанок на берегу стирает бельё. Ух, и влетело же бедняге! «Ни в коем случае нельзя, чтобы в воду попала химия или мусор! - бушевал хозяин усадьбы. – Ещё раз увижу – уволю всех!»

А сегодня с утра в пруду купалась девчонка. Вот так. Спокойно плавала, не боясь. Питер сидел на подоконнике с книжкой про супершпионов, которую ему одолжил одноклассник, увлечённо читал. И заметил движение краем глаза. Отвёл взгляд от приключений Джерома-В-Два-Счёта, который вскрывал любые сейфы в лёгкую, и увидел её.

Чуть в стороне от островка с гротом из воды виднелась светловолосая голова и плечи. Волосы у девчонки были длинные-длинные и на фоне тёмной воды казались совершенно белыми. Круглое лицо, смешные оттопыренные уши. Издалека Питеру показалось, что девчонка – его ровесница или чуть младше. Незнакомка легла на спину, раскинув в стороны руки, и Питер обратил внимание на её платье: белое, длинное, полностью скрывающее девчонкины ноги, состоящее из множества лент разной ширины. Девчонка не спеша гребла руками, и развевающиеся волосы и движение лент в воде делали её похожей на медуз, которых Питер видел в порту Дувра. Зрелище завораживало. Как будто на тёмной глади пруда распускался белый цветок со множеством лепестков.

Книжка соскользнула с колен и упала на пол. Питер нагнулся поднять её, а когда снова выглянул в окно, девчонки в пруду уже не было. И на берегу тоже. Мальчишке стало ужасно любопытно, куда она делась. А так как на днях отец строго-настрого запретил им с Йонасом играть возле водоёма, Питер решил сперва изучить окрестности пруда из окна.

Мальчишка забрался коленями на подоконник, поднёс бинокль к глазам и принялся подкручивать окуляры, наводя резкость. «Наверное, она из кустов пришла, - рассуждал он, рассматривая спокойную водную гладь. – Местные мальчишки прокопали лаз под оградой, и она на спор пришла купаться. Смелая девчонка! Наверное, было бы здорово с ней подружиться». Питер вглядывался в прибрежные заросли до рези в глазах, но так и не разглядел лазейку. И, конечно, девчонку тоже не увидел.

Он вздохнул, опустил бинокль. Ничего не получится. Как бы ему не мечталось о смелой подружке, которая умела бы драться на палках, лазила по деревьям, читала книжки про пиратов, шпионов и знала наизусть рассказы о Шерлоке Холмсе.

- Ну и ладно, - с досадой произнёс Питер. – Зато у меня будет своя тайна. Только Йонасу её и расскажу.

- Про что расскажешь? – раздался за спиной насмешливый голос Ларри.

Питер вздрогнул, испуганно вцепился в бинокль. «Ну всё, я попался», - уныло подумал он и сразу выпалил:

- Прости, я яхту твою поломал… Я нечаянно! Я починю, Ларри! И бинокль вот, возьми, спасибо. С ним ничего не случилось. И это… мне полы помыть, да?

Брат ухмыльнулся, отвесил ему лёгкий подзатыльник.

- Ты кого там разглядывал? – кивнул он в сторону окна. – Да ещё и в бинокль.

Питер засопел, думая, открыть Ларри тайну или нет. Решил, что Ларри всё-таки не отец, орать не будет.

- Утром я тут читал книгу, - начал он осторожно. – Её надо отдать послезавтра, мне мальчик в школе одолжил. Она классная, про супершпионов и суперсыщиков. Как Эркюль или Шерлок. И Мориарти.

- А бинокль-то зачем? Шрифт мелкий? – усмехнулся Ларри и сел рядом с Питером на подоконник, сдвинув в сторону горшок с ярко-красной геранью.

- Не, шрифт хороший, - заулыбался младший брат, поняв, что нагоняя не будет. – А бинокль… Там девочка купалась. В нашем пруду. И я…

Он запнулся, поняв, что ситуация глупая. Девчонка уже десять раз как ушла, а он примчался сюда в надежде её снова увидеть. И сам себя убедил в том, что ищет какой-то лаз в кустах.

- Девчонки дуры, - миролюбиво произнёс Ларри. – Но на голых девок можно и в бинокль попялиться. Только, знаешь, Пирожок… это не девчонка была.

От удивления Питер чуть с подоконника не свалился. Ему даже страшно стало на миг.

- Как – «не девчонка»? Я же видел…

— Это папина русалка. Ему её привезли на прошлой неделе, вы с Агатой в школе были. Мы вам решили пока не говорить. Отец думал, что она сдохнет. Её везли долго, в плохой воде. Она рыбу не ела, пряталась. Ну, мы и не говорили вам.

Ларри говорил это настолько будничным тоном, что Питер решил, что брат над ним шутит. Живая русалка стоила дороже нового автомобиля. Наверное, как десять новых автомобилей. Или половина усадьбы. Да и зачем папе русалка?

- Ларри, я уже не маленький, - сурово заявил Питер, для солидности расправив плечи и пытаясь втянуть живот. – Я тебе не верю. Это была просто девочка.

Брат поскрёб заросший щетиной подбородок, пожал плечами. Снял с шеи Питера бинокль, поднёс к глазам.

- Ну, раз ты такой взрослый… - задумчиво сказал он и замолчал, рассматривая что-то.

Питер нашарил за цветочными горшками книгу, вытащил её и собрался уже уйти, но задержался и взглянул в сторону пруда. По поверхности расходились круги. Словно кто-то бросил туда камень.

«Это всего лишь рыба», - решил мальчишка и пошёл к выходу из оранжереи. Девчонка девчонкой, а модель яхты надо починить до того, как у Ларри испортится настроение, и он решит вздуть брата за испорченный кораблик.

Офелия (эпизод второй)

- Мистер Палмер, так о чём же вы думаете?

Голос учителя, раздавшийся прямо над ухом, заставил Питера подскочить на месте от неожиданности. Громыхнула задетая крышка парты, покатились на пол карандаши. Класс захихикал, предвкушая потеху.

- Я замечтался, сэр, - пролепетал Питер, старательно закрывая ладонью рисунок на промокашке в раскрытой тетради. – Прошу меня простить.

- Надеюсь, ваш открытый рот и остекленевший взгляд говорили о том, что грезили вы о прекрасном творчестве Шекспира? – произнёс учитель строго и добавил: - К доске.

Отвечать у доски Питер терпеть не мог. Всякий раз его охватывал непонятный ему самому страх. Одноклассники замирали, ожидая, когда потеющий толстячок перестанет то краснеть, то бледнеть и, наконец, протянет нерешительное овечье «Э-э-э…» Класс взрывался хохотом, мальчишки принимались дружно блеять, Питер ударялся в панику и напрочь забывал всё, что готовил к уроку. Учителя быстро теряли терпение и украшали дневник Питера очередным неудом. Раздосадованный мальчишка умолял позволить ему ещё раз попытаться или ответить письменно, но чаще всего нарывался на отказ:

- Мистер Палмер, вы – потомок благородного рода. И вы обязаны уметь говорить публично. Боритесь со своими страхами.

Питер честно боролся. Учил уроки до поздней ночи, рассказывал домашнее задание матери. Но в школе у доски всякий раз цепенел от страха и, сдерживая слёзы, мужественно принимал насмешки одноклассников.

И сегодня, когда прозвучало ненавистное «к доске», мальчик вдруг понял, что утром не повторил то, что весь вечер заучивал наизусть. Он встал, понурился, секунду постоял, привыкая к противной ватной слабости в коленках, и побрёл к доске. Промокашка с его рисунком легко спланировала на пол, и Питер поднял её. Класс за его спиной шушукался, девчонки тихонько хихикали, предвкушая веселье. Питер остановился у доски, взглянул на стиснутую в пальцах промокашку. В начале урока он карандашом нарисовал в уголке девочку-цветок, похожую на ту, что видел утром. И сейчас ему вдруг сделалось так спокойно, словно он не один стоял перед классом, а кто-то незримый держал его за руку.

Питер улыбнулся рисунку, вдохнул глубоко, и начал:

- Тебя порочат без твоей вины

И от наветов никуда не скрыться,

Ведь вороны поклепа рождены,

Чтоб в ясном небе красоты кружиться.

К бутонам нежным страсть червей сильна,

Соблазн тем больше, чем прекрасней чудо:

Ты без изъянов, как сама Весна —

Наветчиков любимейшее блюдо…[1]

Слова лились сами. Одноклассники, что так надеялись услышать привычное «Э-э-э-э…» как сигнал к началу всеобщей истерики, удивлённо пожимали плечами, шептались между собой. Только учитель слушал Питера внимательно-внимательно, иногда кивая и тая в глазах улыбку.

- Замечательное исполнение, мистер Палмер, - сказал он, когда мальчишка закончил декламировать. – Я почти поверил в то, что вы прочувствовали всё, о чём рассказывали. Садитесь на место. Заслуженный высший балл. Даже несмотря на то, что я задавал выучить не сонет, а монолог Гамлета.

— Это который про «быть или не быть»? – смущённо пролепетал Питер, и класс всё-таки расхохотался.

После уроков за Питером увязались девчонки. Неразлучные подружки Гвенда и Нэнси следовали за ним, покачивая налаченными завитками на макушках, и канючили, не переставая:

- Влюбился, влюбился, наш толстяк влюбился!

«Все девчонки – дуры», - сидя на скамейке в школьном саду, твердил про себя Питер. Это помогало сохранять спокойствие, но непрерывный девчоночий нудёж раздражал всё сильнее. Что сделал бы Ларри, если бы ему так досаждали? Отмочил бы что-нибудь остроумное и до соплей обидное – и девчонки бы тут же отстали. Но Питер не умел острить и подкалывать других так, как это делал брат. Потому приходилось терпеть. И есть яблоко, чтобы молчать.

- Палмер, подружку ждёшь?

Напротив Питера остановилась стайка одноклассников на велосипедах. «Опять Уимзи и свита», - вздохнул Питер и демонстративно отвернулся. Если не отвечать – быстрее отцепятся.

- Пит, а Пит, - нараспев протянул Дюк Уимзи – самый сильный и крутой парень в их классе. – А твоя подружка такая же жирная, как ты?

Пятеро мальчишек в велосипедном арьергарде прыснули со смеху. Питер откусил от яблока побольше, одной рукой прижал к себе сумку с учебниками. Чтобы не слушать одноклассников, он начал про себя считать до ста и думать о том, что до конца учебного года осталось всего две недели. И всё, можно будет не делать уроки, спать, сколько влезет и носиться по полям с друзьями. А если повезёт, можно уговорить Ларри свозить его и Йонаса к Белым скалам на побережье. И запустить там воздушного змея. Высоко-высоко…

На скамейку рядом шлёпнулся Кевин – тощий кудрявый очкарик из параллельного класса, у которого в жизни было две страсти: книги и пудинги. А ещё Кевин обожал читать про всякого рода опыты, в которых всё шло не так. Он коллекционировал вырезки из журналов про неудачные эксперименты. Только про убитых электричеством тесломанов у него была целая подборка.

- О, а вот и подружка! – радостно воскликнул Дюк.

Кевин молча вытянул из портфеля рогатку, забрал у Питера огрызок, вложил огрызок в оттянутую широкую резинку и тщательно прицелился в Уимзи.

- Ой, как смело! – захихикал верзила Дюк. – А рикошета по лбу не боишься?

Рот Питера непроизвольно растянулся в улыбке. Напряжение, не отпускающее его с конца уроков, исчезло. На другой стороне улицы напротив школьного двора остановился автомобиль отца – роскошный Силвер Клауд, предмет лютой зависти всего города.

- Что лыбишься, жирный? – не унимался Дюк. – Попадёшься мне завтра – в толчок башкой засуну!

- Не поднимешь. - спокойно отозвался Питер. И добавил: - Я за мир. Пошли, Кевин.

Огрызок улетел в урну возле скамейки, рогатка переместилась в потрёпанную сумку. Друзья обошли компашку задир, которые быстро притихли, увидев роллс-ройс мистера Палмера, и направились через дорогу.

- Они тебя когда-нибудь отлупят, Пит! – оглядываясь на Дюка, проговорил Кевин. – Учись защищаться, что ли.

- Не отлупят. Отец Уимзи работает на заводе моего отца. И только поэтому Дюк ходит в нашу школу, - неторопливо произнёс Питер. – А он малый не глупый. Выпендривается перед своими, но пока никого пальцем не тронул.

Кевин почесал кудрявую макушку, пожал острыми плечами.

- Мне бы не хотелось стать первым, кого он приложит.

- Не приложит, - останавливаясь возле сияющего серебром авто пообещал Питер. – Залезай, я попрошу подвезти тебя до дома.

Мальчишка воссиял, как новая монетка, и быстро юркнул за приоткрытую водителем дверцу.

- Тревор, мистера Блюма надо срочно доставить домой, - важно распорядился Питер, усаживаясь рядом с приятелем. – Мы же поможем ему, верно?

Он повозился, устраиваясь на скрипучем кожаном сиденье, повертел головой. Машина мягко тронулась и покатилась по притенённой старыми раскидистыми клёнам улице.

- А папа где? – спросил мальчишка водителя.

- Мистер Палмер дома. Просил напомнить вам, что после уроков вас ожидает визит к дантисту.

- Уй, - скривился Питер. – А может, мы туда не поедем? Может, у нас машина сломалась, а, Тревор?

Водитель бросил на него насмешливый взгляд в зеркале заднего вида, покачал головой и ответил:

- Питер, вам ли не знать, что машины, спроектированные вашим отцом, не ломаются. Так что соберите мужество в кулак, и…

- Сперва завезём Кевина! – поспешно выпалил Питер.

Мальчишка покосился на него, сморщил нос.

- Только не говори, что боишься лечить зубы, - с вызовом произнёс Кевин.

- Не боюсь. Но это больно.

- Да ну! Абсолютно не больно. Если в нерв не попадут, когда будут сверлить.

Питер похолодел.

- А что – могут? – спросил он с потаённым ужасом.

- Да-а! Моему брату попали. Он орал страшно, пока не убрали сверло, - тараща глаза и делая пассы руками, рассказывал Кевин. – А потом орал, когда зуб драли клещами. Вот такенными!

- Кев, - стараясь не выдавать панику в голосе, сказал Питер. – Я тебя очень прошу: давай лучше про опыты.

Приятель с энтузиазмом тряхнул шапкой тёмных кудрей.

- Окей, мистер Палмер! А ты знаешь, чему равна вероятность, что тебя от сверла может тряхнуть током и убить насмерть?

У Питера мигом пересохло во рту. Он так живо представил себе, как его колотит током в кресле дантиста, что даже почувствовал металлический привкус.

- Эй, да будет тебе! – миролюбиво хлопнул его по колену Кевин. – Мои россказни – это самое страшное, что может быть в лечении зубов. Пит, я просто пошутил. Ты седьмую книгу про Тарзана читал? Она жутко скучная. Посоветуй чего-нибудь, а?

И они переключились на обсуждение книг – прочитанных и тех, что хотели бы почитать, понравившихся и таких скучных, что их невозможно дочитать до конца. Кевин взахлёб рассказывал о том, что уволок у мамы книгу для взрослых, а там сплошная любовь – тьфу, тоска.

- А ещё герои постоянно обжимаются и занимаются сексом, - страшным голосом поведал он Питеру. – Такая хрень, ты даже не представляешь! Ну чего может быть интересного в голых женщинах?

- Абсолютно ничего, мистер Блюм, - встрял в разговор мальчишек водитель. – Мы приехали.

Кевин радостно улыбнулся, помахал пятернёй перед лицом Питера, и выпалив: «Не давайся им живым!», открыл дверцу авто и исчез среди розовых кустов перед своим домом. А величественный Сильвер Клауд повёз приунывшего Питера в лапы беспощадных дантистов.

Впрочем, как выяснилось через полчаса, беспощадными всё же были не дантисты, а богатая фантазия Кевина Блюма. Доктор, который осматривал зубы Питера, оказался милейшей женщиной средних лет с лёгкими, порхающими движениями усыпанных веснушками рук. Она общалась с мальчиком мягко и вежливо, но как со взрослым, и уже через пять минут с начала осмотра Питер успокоился.

- Мистер Палмер, один изъян всё же есть, - сообщила доктор. – Если вы дадите мне десять минут, я всё исправлю. И ещё: боли не будет.

- Обещаете? – очень серьёзно спросил Питер.

- Гарантирую, - заверила его дантист. – Если вдруг случится небывалое, и вам станет больно – с меня пять фунтов. Только чур, честно!

- Хорошо, мэм, - ответил Питер и решил, что будет терпеть изо всех сил, чтобы не разорить эту приятную женщину.

За работой доктор негромко напевала. Голос у неё был приятный, слух отличный, Питер заслушался и расслабился. «Интересно, а какой голос у той девчонки?» - думал он, рассматривая висящую на стене кабинета картинку, изображающую экзотические цветы и морской берег вдали. Почему-то Питеру казалось, что девочка в белом очень приятно смеётся. И знает наизусть все песни Элвиса и Битлз. И зубы лечить не боится.

«Ничего она не русалка, - покачиваясь в сладкой дрёме на заднем сиденье машины, размышлял Питер по дороге домой. – У русалок хвосты, я видел на фото в журналах. И они большие. А эта маленькая. И в платье. Надо за высший балл по литературе у мамы денег выпросить. Куплю конфет побольше и смотаюсь вместе с Йоном к деревенским. Попрошу, чтобы узнали, кто она такая и где живёт. За конфеты они чего хочешь найдут, не то, что девчонку…»

[1] Уильям Шекспир, сонет 70

Офелия (эпизод третий)

Ночью над Дувром разразилась гроза. Грохотало и вспыхивало так, что спать могли только покойники. Питер сидел на кровати, напялив на голову подушку треуголкой и с фонариком дочитывал одолженную в школе книгу. Супершпионы, как и полагается советским шпионам, были обречены на поражение, но отпор супердетективам давали достойный. В сюжете гремели взрывы, хлопали выстрелы, по улицам неслись, догоняя друг друга, шпионские автомобили, а главный негодяй держал на бомбе с часовым механизмом красивую девушку, в которую тайно был влюблён главный герой. И в тот момент, когда решалось, пожертвует ли герой собой ради девушки или спасётся сам, в фонарике села батарейка. Питер раздосадовано сунул фонарь под подушку, отнёс книгу на стол и задержался у окна. Раздвинул тяжёлые шторы, поднырнул под тонкий тюль и залюбовался садом, омываемым майским ливнем.

Деревья, что при свете дня казались абсолютно недвижимыми, сейчас стонали и гнулись тяжёлыми ветвями к земле, уступая натиску штормового ветра. Казалось, что они ожили, и вот-вот выдернут из земли корни-щупальца и побегут на них, как инопланетяне из комиксов. Питер поёжился, представив себе, как старая яблоня заползает по лестнице на второй этаж, а оттуда, шурша листвой, протискивается по коридору в оранжерею. Тяжёлые узловатые корни выбивают дверь и ловят несчастные растения, живущие круглый год в доме. Сдавленный писк, сломанные стебли, разбитые горшки…

- Сплошная кровожадность, - поморщился Питер. – Хорошо, что тут так не бывает.

Мальчишки в школе рассказывали, что «так» бывает на материке. Там, где наслоились друг на друга наш мир и другой, враждебный. Говорят, наслоение возникло из-за испытания нового оружия. Наверняка русского. Хотя и у немцев тоже были свои исследования в работе с пространством и временем, виноватыми было принято считать хитрых русских. Да и пойди скажи при Йонасе, что это учёные «Анэнербе» сделали. Одним тумаком не отделаешься, Йон обидчивый.

Питер забрался на подоконник, прижал ладони к вздрагивающей под порывами ветра раме. Ему нравилось наблюдать за стихией, оставаясь в безопасности. Раньше он часто воображал себя уцелевшим при кораблекрушении или нашествии оттудышей: сидишь в убежище, смотришь на то, как там, снаружи, что-то страшное безжалостно перекраивает твой мир. Гремят орудийные залпы, земля содрогается, чьи-то силуэты корчатся в сполохах белого пламени, где-то далеко гудит нечто громадное, механическое, наверняка смертоносное. Питер видел в новостях кадры с материка. На них было мало что понятно, люди стреляли то в заросли кустов и деревья, то по камням, меж которыми мелькали странные существа. Рассмотреть их было очень сложно, камера в руках оператора постоянно дёргалась. Питер помнил одну вещь, которая показалась ему очень странной: оттудыши не стреляли. Никогда.

Отец говорил, что существа из другого мира не имеют огнестрельного оружия. Они действуют по законам своего мира: магия, сверхскорость, сверхсила, невидимость, гипноз – всё это не менее опасно, чем пули и напалм. Оттудыши были непредсказуемы, и остановить их вторжение никак не удавалось. Войска людей оттесняли их вглубь «пятна междумирья» - по разным данным оно составляло от трёх до десяти километров в поперечнике, но точно установить его размеры никто не мог. «Пятно междумирья» было окружено зоной отчуждения, где постоянно находились войска. Люди раз за разом отражали атаки неведомых тварей, иногда сами наступали, гнали противника в самое сердце «пятна», но вот уже почти двадцать лет никто не мог найти способ закрыть дыру между мирами. Мама очень боялась, что оттудыши прорвутся, захватят всю Европу и явятся в Британию. «От нас до Дюнкерка – рукой подать, - сетовала миссис Палмер. – И переправу почти не охраняют. Вы же видели гарпий и сиринов? Им перелететь Па-де-Кале ничего не стоит!»

«Успокойся, женщина, - смеялся мистер Палмер. – Тебе ли бояться домашних животных? Ты не трясёшься от ужаса перед ядовитыми растениями? Особенно когда можно удалить то, что продуцирует яд. Механически ли, химически… Оттудыши ничем не отличаются от зверья в зоопарке Лондона. Вырви когти и клыки гарпии, подрежь голосовые связки сирину – и это милейшие безобидные тварюжки. Вспомни, как тебе понравилось на выставке в Бирмингеме»

Питер помнил эту выставку. После неё он долго канючил, упрашивая отца купить кентавра. Или сирина – только обязательно с красными перьями на крыльях, как у того, что занял первое место. Или хотя бы парочку мелких синепузых пикси. Вот у мистера Роли, с которым папа по выходным играет в гольф, есть целая стая баргестов. У мистера Джилроя бассейн с никсами. А у миссис Элмерз в гостиной стоит большая клетка с пятью феями, ну почему бедному Питеру нельзя кентавра-а-а?.. Но отец был согласен только на фамильяра. Он считал, что фамильяр необходим как талисман каждому преуспевающему бизнесмену.

За окном сверкнуло так ярко, что Питер вздрогнул и на секунду зажмурился. Даже с закрытыми глазами он какое-то время видел сияющую белизну ночной грозы с чёрными, словно нарисованными углём, силуэтами деревьев, крыш, тоненьких пик железной ограды. Снаружи загрохотал гром, на первом этаже залились истеричным лаем мамины бишон-фризе. Дождь хлестнул по стеклу с такой яростью, что Питер отпрянул. В комнате ощутимо похолодало. Захотелось вернуться в кровать, закутаться с головой в клетчатый тёплый плед и погрузиться в фантазии. Поиграть в своём мире в смелого детектива, забить решающий гол в ворота ненавистных Питеру бразильцев… Но сперва надо было зайти в туалет.

Питер нашарил ногами тапочки у кровати и бодро зашаркал в уборную через весь коридор. Собаки в доме орали, не переставая, и на обратном пути мальчик решил спуститься к ним, успокоить. «Всё равно я не сплю, - думал он, спускаясь по поскрипывающим ступеням дубовой лестницы. – Трусиха Агата в грозу носа из кровати не высунет, Ларри и папа из принципа не пойдут утешать собак. А у мамы наутро обязательно разыграется мигрень и будет плохое настроение. Лучше я приду и всех спасу».

- Лотта, Лотта! – донеслось с первого этажа. – Сноу, Фроззи! Идите сюда скорее!

Судя по голосу, Питера опередила горничная Лорна. Так и есть: невысокая девушка в ночной сорочке до колен и остатками нарасчёсанной с вечера «бабетты» бегала босая по холлу и ловила истерично вопящих бишонов. Собаки метались по коридору и были похожи на ожившие фигурки из снежных шаров.

- Фроззи, милый, иди сюда, - сердитым шёпотом подзывала она. – Сноу, малыш, всё хорошо, это просто гроза. Лотта! Лотта, ты где?

- Мисс Лорна, доброй ночи, - вежливо окликнул её Питер. – Они вас тоже разбудили, да?

Девушка ойкнула и присела, натянув подол сорочки на колени. Обрадованные Сноу и Фроззи принялись прыгать вокруг неё с оглушительным звонким лаем.

- Простите, я вас не хотел пугать, - покаянно развёл руками Питер и на всякий случай подтянул повыше пижамные штаны.

- Ничего-ничего, - поспешно отозвалась горничная, подхватывая собак на руки. – Я сейчас унесу этих двоих в клетки, дам им по кусочку фарша, и они успокоятся. Но где же третья?

- Я её поймаю, - с готовностью произнёс Питер. – Она лает в нижней гостиной. Наверное, заблудилась с испугу и теперь перепугалась ещё больше. Вы идите, я сам принесу Лотту.

Он потрепал по голове притихшего Фроззи и побежал по ковровой дорожке в конец коридора, где располагался спуск в нижнюю гостиную. Раньше там был просто подвал. До того, как папа обустроил в саду пруд. А потом подвал разделили новой стеной пополам, и на одной стороне остались жить винные бутылки, копчёности и законсервированные на зиму овощи, а по другую сторону поставили стол и мягкую мебель. Рабочие провели освещение, укрепили ступени лестницы, заменили перила – и эта часть подвала вмиг стала очень гостеприимной.

Питер шагнул за приоткрытую дверь, нашарил на стене выключатель, и нижнюю гостиную залило мягким неярким светом тонких неоновых ламп, обрамляющих окно. Пушистая белая Лотта – любимица мамы – вмиг перестала подвывать, уселась на нижнюю ступеньку и замахала хвостом.

- Чего ты тут забыла? – сердито спросил собачку Питер, присаживаясь рядом. – От грозы спряталась? Иди сюда.

Лотта с готовностью забралась к нему на колени, облизала мальчишке нос и губы, и залилась тоненьким лаем, повернувшись в сторону окна-иллюминатора.

- Перестань, глупая! – буркнул Питер и погладил её по голове. – Нет там ничего страшного.

Темнота за окном приковывала к себе взгляд, манила, заставляла всматриваться. Питер так и застыл с собакой в руках, пялясь широко раскрытыми глазами по ту сторону толстого стекла.

«Русалка? Там может быть русалка? – сердце глухо ухнуло и ускорилось, разгоняя по сосудам тревожность. – Она и вправду там? Это её я видел вчера утром? И мне показалось, что это девчонка. И она была даже красивой. Мне могло это показаться? Далеко же было…»

Прижимая к себе Лотту, Питер подошёл к окну. Сперва он видел лишь отражение в стекле: невысокий полноватый паренёк с взъерошенными на макушке коротко стриженными тёмными волосами. Если приглядеться, становилось видно веснушки на пухлых щеках. Лотта в отражении виделась фигуркой из белых шаров с чёрными кнопками носа и глаз. А потом взгляд Питера проник в тёмную глубину за стеклом.

Это не было тьмой беззвёздного неба – высокой, чистой, бесконечной. Это не было темнотой за веками, когда закрываешь глаза под одеялом: та тьма мгновенно наполнялась картинками, образами, яркими вспышками памяти. То, что находилось по ту сторону огромного иллюминатора, имело форму, вес, его можно было потрогать руками, ощутить сопротивление, а затем манящее притяжение. Эта тьма – опасная, тяжёлая, безвоздушная и холодная – была живой. Когда где-то далеко наверху небеса прорезала очередная молния, темнота за стеклом шевелилась и вздыхала отзвуками грома. И чем дольше Питер вглядывался в неё, тем больше ему казалось, что сейчас… вот прямо сейчас что-то проявится, метнётся к застывшему в ожидании мальчишке.

Лотта молчала, вылизывая ему руку. Тишину нарушало лишь биение сердца Питера и приглушённые раскаты грома. И неуловимое, едва ощутимое и почти неслышное движение тёмной воды. Будто змея – толстенная, как дуб, громадная – свернулась за стеклом в кольца и лениво свивала и расправляла их.

- Там никого нет, - сказал громко Питер, и странная, пугающая иллюзия, порождённая ночной грозой и толщей воды, исчезла. – Пойдём-ка спать, Лотта.

Собака протяжно зевнула, словно согласилась с мальчиком. Питер перехватил её поудобнее и, шаркая тапочками, пошёл по ступенькам вверх. Не оборачиваясь, он выключил свет и вышел за дверь. Прислушался к отдаляющимся раскатам, улыбнулся поскуливающей маминой любимице:

- Ну, раз ты такая трусиха, разрешаю тебе спать у меня. Но только сегодня! И не вздумай писать мне в кровать!

Под утро Питеру приснилось, будто он снова стоит перед иллюминатором в подвале. Свет выключен, но мальчишке удивительно светло: там, за толстым стеклом, медленно разворачивает длинные лепестки удивительно красивый белоснежный цветок. Он медленно поворачивается в толще воды и сияет. Сияет ярче полной луны и всех звёзд в небе…

Офелия (эпизод четвёртый)

Сочинение он написал на «отлично». Итоговый балл по математике оказался слабее, чем в предыдущем полугодии. Зато оценка по ботанике была лучшей в классе. Это было и здорово, и обидно одновременно. Ботаном Питера дразнили давно, но после подведения итогов компашка Дюка возвела его в ранг короля ботанов. На перемене Питера отловили в школьном туалете и с гиканьем водрузили на голову обрезанную жестяную банку с наспех прилаженными сорванными ветками и прутьями от метлы. В таком виде и вытолкали в коридор.

- Король ботанов! – орали, гримасничая, мальчишки. – Питер Жирный – король ботанов! Всем пасть ниц перед Ихним Величеством!

Питер вырвался из держащих его рук, сорвал корону и швырнул её в хохочущую толпу. Попал аккурат в лоб Дюку. Жестянка прочертила на светлой коже тонкую красную полосу. Парень взревел и бросился на Питера. Питер улепётывал со всех ног, нёсся по коридору, с трудом огибая попадающихся по пути учеников. Он представлял себе, как Дюк догоняет его, толкает в спину, и Палмер-младший кувыркается по полу под хохот всей средней школы Дувра. Эта постыдная картина подхлёстывала его, придавая силы, и он мчался так быстро, как никогда прежде на уроках физкультуры. Впереди показалась стеклянная дверь на улицу, и Питер припустил изо всех сил. И тут понял, что путь к спасению отрезан: из правого коридора учительница вывела стайку малышни, и те с весёлым гомоном потекли к выходу. Питер остановился так резко, что задохнулся. «Мне конец», - мелькнуло в голове. Мальчишка зажмурился, ожидая, что вот-вот ему в плечи вопьются пальцы Дюка, но тут за его спиной раздался страшный грохот, взрыв ругани и девчоночий визг и хохот. Питер несмело обернулся.

Дюк Уимзи валялся носом вниз в луже посреди коридора рядом с опрокинутым жестяным ведром темнокожего уборщика Джоуи. Позади него стояла тоненькая белокурая старшеклассница в коротком жёлтом платье и с тёмно-вишнёвым бантом в начёсанных волосах. Девочка равнодушно посмотрела на Дюка, презрительно дёрнула подбородком.

- Беата, он тебе ногу не отдавил? – спросила у неё подоспевшая коротко стриженная темноволосая подружка в модных брюках-клёш.

- Пусть смотрит, куда несётся, - фыркнула спасительница Питера и добавила, когда Дюк оглянулся на неё: - Неудачник.

«Беата, - повторил про себя Питер, сбегая по ступенькам школьного крыльца – Её зовут Беата».

Он решил, что во что бы то ни стало надо отблагодарить прекрасную старшеклассницу. Узнать её адрес и совершить поступок мужской, взрослый и благородный: прислать букет цветов и много-много сладостей. Питер как раз размышлял над тем, сколько в конфетном соотношении будет это самое «много», когда его окликнула сестра:

- Эй, мистер Пирожок! В чём это у тебя волосы?

Агата с парой подружек встала со скамейки в тени сиреневых кустов, подошла к брату. Девушка по-взрослому поджала губы, окинула Питера строгим взглядом.

- Ну что ж ты за чудище! – вздохнула она. – Как будто не из школы, а из помойки вылез!

Она одёрнула на нём жилет, поправила воротник. Рубаху Питер сам запихал в брюки, сердито оттолкнув руку сестры.

- Не будь мамочкой, - буркнул он. – Я тебе не птенчик, хоть ты и курица.

- Нахал! – ахнула подружка Агаты с брекетами на крупных, как у лошади, зубах. – Какое воспитание в благородном семействе!

Питер хотел показать ей средний палец, но решил, что лошадей достойнее игнорировать. Он отвернулся и провёл руками по голове. Да, действительно: волосы были в какой-то гадости. И это явно не был бриолин. А вот на гуталин было очень похоже. И воняло мерзко.

- И что это? – спросила Агата тоном, предрекающим взбучку.

— Это опыты по химии, - бодро соврал Питер.

- Какая химия? У вас же её ещё нет!

Питер напустил на себя важный вид, скрестил на груди руки – как обычно делал отец, когда раздавал указания нанятым рабочим.

- Мне и Кеву Блюму, как лучшим ученикам средних классов, позволили посетить химическую лабораторию. И там немного бахнуло, - торжественно провозгласил он. – Не веришь – спроси у Кевина, он подтвердит.

То, что Кевин подтвердит любую чушь по его просьбе, Питер даже не сомневался. Ещё в начальной школе приятели заключили договор, по которому друг всегда помогал другу. Даже враньём, если оно было безобидным.

- Мама будет в восторге, - пронудела Агата и вернулась на скамейку к обсуждению модного журнала.

Питер уселся на низкую ограду из дикого камня и достал из сумки блокнот и карандаш. Вряд ли в присутствии сестры кому-то могло прийти в голову обижать младшего брата, потому мальчишка чувствовал себя в безопасности. В ожидании известного всему маленькому Дувру роскошного серебристого автомобиля семьи Палмеров, Питер любил порисовать. Получалось у него неплохо, иногда даже одноклассники просили изобразить героя любимых фильмов или мультиков. В хорошем настроении Питер рисовал им целые комиксы – когда смешные, когда страшные. Нарисованную вчера на промокашке девочку-цветок мальчишка спрятал в ящик стола в своей комнате. Он был уверен, что картинка помогла ему ответить у доски, и решил считать её своим талисманом. А сейчас, в ожидании отъезда домой, он быстренько набросал в блокноте длинноногого-длиннорукого Уимзи, похожего на паука-косеножку. И пририсовал ему нос картошкой. Полюбовался рисунком, усмехнулся и спрятал блокнот обратно в сумку.

Агата всю дорогу до дома нудела, что Питер смердит, как профессиональный чистильщик обуви. Когда брат ловко поддел её вопросом, видела ли она чистильщика обуви хоть раз вживую, а не в чёрно-белом кино, сестра надулась и бубнить стала потише.

«Стоит ли раздувать такую драму из-за того, что какие-то придурки испачкали меня гуталином? – размышлял Питер, глядя в окно на проплывающие мимо равнины с пасущимися стадами коров и овец. – Голову помыть – несколько минут, а Агата может гундеть часами. Неужели ей больше нечем заняться, не о чем поговорить? С подружками она вряд ли мою голову обсуждает. А со мной – одни нравоучения. Раньше она не была такой противной. Если так люди взрослеют, то ну и дрянь же это ваше взросление. Но Ларри-то не такой зануда. Хоть и адвокат. Может, зря говорят, что на адвокатов учатся только зануды?»

Шины серебристого «роллс-ройса» мягко зашелестели по грунтовой дороге: автомобиль свернул с трассы к усадьбе Палмеров. Исчезли бескрайние луга, скрытые за зелёными насаждениями и деревенскими домами, с гвалтом помчались за машиной грязные и покрытые колтунами местные собаки. Питер улёгся на заднем сиденье во весь рост и сквозь прикрытые веки расслабленно принялся наблюдать, как сменяют друг друга светлые и тёмные пятна на потолке авто. Когда светлые блики пропали совсем (солнце закрыла аллея из вековых дубов и клёнов), Питер медленно досчитал до двенадцати. И как раз на счёт «двенадцать» машину слегка качнуло: они прибыли домой.

Питер вышел из авто, помахал рукой Тревору и помчался к дому по дорожке, мощёной белым камнем. Надо было помыть голову, пока Агата не наябедничала маме.

- Здорово, Пит-Щас-Мимо-Пролетит! – окликнул его со стороны цветника звонкий голос.

Так рифмовать его имя мог только один человек в мире – самый близкий друг Питера, Йонас Гертнер. Конечно, Питер тут же остановился и замахал рукой:

- Привет! Ты чего там делаешь?

Из зарослей, образованных мамиными розами и клематисами, выбралась худощавая фигура в синем рабочем комбинезоне на голое тело и дурацкой красной бейсболке, венчающей нечёсаную копну светлых волос. Йонас прищурил зелёные, как у кошки, глаза, снял с правой руки перепачканную в земле перчатку и протянул ладонь Питеру:

- Держи привет, - слегка растягивая гласные, произнёс он. – Ночью в саду кой-чего попортило, шпалеры завалились. Вот, чиню.

- А меня гуталином намазали, - усмехнулся Питер. – Бегу отмываться, пока не разразилась буря посильнее ночной.

- Ах-ха, миссис Палмер могёт! – расхохотался Йонас. – Давай я воды из пруда черпану, и мы тебя в два счёта в ведре отмоем? Только сперва я прилажу эту хреновину на место.

Он подмигнул Питеру и снова нырнул в розовые заросли. Мальчишка в очередной раз удивился способности друга лазить в самые дебри колючих кустов и выбираться обратно без единой царапины. Как-то Йонас сказал ему, что он настолько страшный чувак, что шипы на стеблях в ужасе втягиваются при виде него. Питер почти поверил.

- Я переоденусь, и… - Питер запнулся: идея утащить воды из пруда и приурочить к этому рассказ про девчонку показалась ему отличной. – И это, вернусь. Ты меня тут дождись, не уходи.

- Ах-ха, - донеслось из колючих джунглей.

Через пять минут Питер в шортах до колен, старенькой серой рубахе и кедах с вытертыми до потери цвета носами уже помогал Йонасу прилаживать на место последнюю шпалеру.

- Пит, держи ровнее, - прикручивая раму толстой проволокой к столбу, распоряжался Йонас. – Потерпите, ребята. Сейчас мы тут доколдуем – и вам снова будет хорошо. Эй, Фламментанц, ветки вверх! Вилли, чего разлёгся? Сейчас я тебя подсажу, погоди минутку.

Манера тринадцатилетнего Йонаса разговаривать с цветами как с приятелями Питера уже давно не удивляла. Он как-то сразу привык к странностям юного беженца с материка. Йон появился на пороге дома Палмеров три года назад: худой, чумазый, в одежде с чужого плеча и тощим рюкзаком за плечами.

- Здравствуйте, - очень спокойно и вежливо проговорил он. – Меня зовут Йонас Гертнер, и я ищу работу. Умею ухаживать за растениями и плотничать. Я сирота, прибыл с той стороны пролива. Документы в порядке, я зарегистрировался. Вот…

Миссис Палмер сказала «да», только услышав о растениях. Мистер Палмер долго изучал протянутые мальчишкой бумаги – одну потрёпанную, облепленную разноцветными печатями и штампами, вторую новую, только на днях выданную. Агата и Питер исподтишка рассматривали гостя, Ларри на правах почти взрослого, смотрел на мальчишку прямо и что-то спрашивал про…

- Пит, молоток подай, - прервал поток воспоминаний Йонас. – И пару гвоздей. Вон тех, ах-ха. И чего молчишь? Кто тебя гуталином угостил?

- Да, пара придурков, - вяло отмахнулся Питер, протягивая Йонасу молоток с гвоздями. – Обычные школьные разборки.

- А я бы им сумки поджёг за такое, - приколачивая раму шпалеры на место, произнёс Йонас. – Или на разлитую краску усадил.

Питер вздохнул и промолчал. «Я бы» он не любил. Звучало как мораль. Хорошо, что Йонас никогда не говорил, что надо быть сильнее, круче, давать в нос за любую провинность и всё такое. Но его «я бы», хоть было и мягче, но тоже царапало. Хорошо говорить, когда ты лёгкий, шустрый, проворный и бегаешь быстрее всех в округе.

- Ну, вот и всё. Пошли твою башку отмывать?

Йонас соскочил с приставленной к шпалере лестницы, прищурился от солнца. Приставил ладонь ко лбу козырьком, оглянулся в сторону дома.

- Мистер Палмер дома?

- Вроде, нет, - неуверенно протянул Питер. – Разве что где-то в кабинете. Я его не видел, пока бегал туда-сюда.

- Ах-ха. Тогда берём ведро – и за дом! Кто вперёд до сарая?

И они вдвоём припустили по дорожкам между островами цветов. Бежали нечестно: Йонас поддавался, уступал Питеру. Питер старался изо всех сил, нёсся, едва успевая под ноги смотреть. Марафон до сарая он, конечно, выиграл.

- Ты победитель - тебе и ведро тащить! - расхохотался Йонас.

Питер нагнулся, вытянул из-под полки ведро. «А если отец дома? Увидит, что я у пруда – голову открутит, - подумал он. – Как-то надо Йона упросить. Ему точно ничего не будет».

- Слушай. Стащи ты воды, а?

- Дрейфишь? – насмешливо протянул приятель.

Перевернув ведро, Питер уселся на него, как на табурет. Поглядел на перепачканного землёй Йонаса, сделал очень серьёзное лицо. Как делает отец, когда они с Ларри обсуждают какие-нибудь бумажные дела.

- Я тебе сейчас такое расскажу, что ты тоже сдрейфишь, - многообещающе начал Питер. – Но сперва скажи, что ты знаешь о русалках?

Йонас стащил с головы бейсболку, крутанул её на пальце. Перехватил за алый козырёк, хлопнул о колено. Прошёлся по сараю, потрогал педаль висящего на стене старого велосипеда Ларри.

- Мало знаю, - после долгой паузы сказал он. – Они в воде живут. То, что у них хвосты – не факт. Морские с хвостами, да. А те, что речные – у них ноги есть. Но от воды далеко они не отходят. Они как медузы. Вода их питает, на суше они беспомощны и больше получаса не живут.

- Они что – воздухом дышат? – удивился Питер.

- Они и так, и так могут. Питаются всем, что в воде живёт. Хищные. Красивые. Правда красивые. Как манекенщицы в журналах твоей сестры. Только без начёсов и штукатурки.

- Это я знаю. Я видел хвостатых на выставке. Мне не понравились. Они слишком похожи на людей. Только ниже пояса рыбы. И с сиськами голыми, фу.

- Это морские были, - со знанием дела произнёс Йонас. – Они крупнее, сильнее, агрессивнее.

- А речные чем отличаются?

Йонас долго молчал, глядя в запылённое окно. Иногда он так «зависал», словно выпадал из реальности, и тормошить его было бесполезно. Черты лица заострялись, взгляд потухал, прятался под щёточкой светлых ресниц. Питер думал, что в эти моменты друг вспоминал родные края, которые ему пришлось покинуть. Йонас был родом как раз из тех мест, где появилось «пятно междумирья». Он никогда не рассказывал, что случилось с его родными. Но Питер чувствовал, что ничего хорошего. И истории про оттудышей – порой с потрясающими подробностями, о которых не писала пресса – тоже были неспроста.

- Речных нельзя трогать, - глухо проговорил Йонас. – Это души рек. Больших и маленьких. Если убить речную русалку – река потечёт мёртвой водой. И убийца будет проклят.

- Зачем их убивать?

Йонас смотрел на приятеля, как на маленького.

- У вас что, этого не знают? Плоть речных русалок дарит бессмертие.

Питеру стало не по себе. Он почувствовал себя глупее Агаты. Йонас говорил так, будто объяснял то, что известно с пелёнок всем-превсем, а не рассказывал жутковатые сказки. Питеру очень хотелось сказать ему: «Да врёшь ты всё! Так не бывает», но что-то мешало это сделать. Может быть то, что Йонас был его лучшим другом? А может, то, что ему просто хотелось верить в страшные истории?

- Йон, послушай, - Питер облизнул пересохшие губы. – Я очень хотел бы ошибаться, я и сам до конца не уверен, но… Ларри сказал, что мой отец привёз русалку. Я видел странную девочку в пруду.

- Белую. Похожую на цветок с тонкими длинными лепестками, - не спросил, а уточнил Йонас.

- Ага.

Оба долго молчали, потом Йонас стёр пыль с оконца своей кепкой и невесело усмехнулся:

- Пит, помой башку в ванной. А я пойду куст самшитовый достригу и опилю сломанные ветви яблонь. Ах-ха?

- Ладно. Давай часов в шесть на великах в долину прокатимся? Или в лавку за твоими любимыми леденцами, - предложил Питер, чувствуя, как внутри расползается неприятный тревожный холодок.

Услышав о леденцах, Йонас перестал хмуриться, улыбнулся белозубо и радостно:

- Кто ж от такого откажется? Забились! В шесть у ворот.

Офелия (эпизод пятый)

- Ещё один – и я лопну, - простонал Йонас и улёгся в невысокую жёсткую траву.

Питер пошуршал у друга над ухом прозрачным фантиком от леденца. Йонас сморщился и зажмурился.

- Убери… Моя смерть будет на твоей совести!

- Что-то ты сегодня не в форме, - разглаживая на коленке фантики, заявил Питер. – Всего шесть одолел. А я восемь! И ещё могу!

Он засунул руку в кулёк с длинными полосатыми палочками леденцов и вытащил пару.

- Я тебя когда-нибудь побью в честном бою. В другом, - умирающим голосом проныл Йонас. – Но в пожирании сладостей тебе реально нет равных!

- А если ещё газировкой запить…

- Она из носа потечёт, - закончил за Питера друг, и оба расхохотались.

Ветерок гнал по полю зелёные волны, с невысоких холмов стекали в долину тени высоких облаков, похожих на сладкую вату. Питер улёгся, положив сцепленные пальцами руки под затылок, и задумался.

- О чём молчишь? – спросил Йонас минуты через три.

- Как думаешь, кто следующий чемпионат мира по футболу выиграет? – зевнув, откликнулся Питер.

- Немцы, конечно, - не задумываясь, ответил Йонас.

- Э-э-э, ну ты вечно за своих… А вдруг «советы»?

- Ты пессимист. «Советы» просрут. У них отличная техника, но из-за своего дурацкого «железного занавеса» они не могут толком изучить технику игры противников. Потому мы их сделаем!

- Натянем на мяч!

- Ах-ха. И вообще в финал не выпустим. И в полуфинал тоже.

- Порвём ещё в отборочных! – воодушевился Питер.

Йонас перевернулся на бок, вытащил из кулька конфету и потыкал ею Питера в плечо.

- До чемпионата мира ещё три года, - напомнил он. – Ещё дофига всего произойдёт. Может, Союз кончится за это время.

- Или футбол.

- Глупый, ах-ха? Футбол вечен! Пока есть Пеле, футбол точно будет.

Питер приподнял голову, состроил злую рожу.

- Не упоминай его больше! А то фиг тебе, а не конфеты!

- Чего ты как девчонка, Пит? Бразильцы красиво играют, красиво выигрывают. Поэзия большого спорта! А ты упёрся в личное отношение, и бубнишь. Я «советы» терпеть не могу, но признаю, что игроки они охрененно мощные. Как таран. Бац!

Йонас подбросил палочку леденца вверх, поймал её на лету и засунул в рот. Питер подумал, не надуться ли на него, и решил не обижаться. Он же не заставляет друга любить «кофейников», в самом деле.

Облака росли, собирались в громадные небесные стада. Толпились, закрывая солнце, медленно клонящееся к закату. Ветер усилился, стало прохладно.

- Вставай, надо домой, - вздохнул Питер. – А то мне отец уши накрутит, а тебе тётка.

- У тётки руки коротки, - буркнул Йонас и опустил на глаза козырёк бейсболки.

Обычно этот жест означал конец темы, но сегодня задетый за живое разговором про бразильцев Питер не унимался:

- Опять учиться заставляет? Или грозится из дома выставить?

- Просто поцапались.

Питер пожал плечами, встал, отряхнул короткие штаны от прилипшего сора и травы, взобрался вверх к обочине, поднял лежащий велосипед. Обернулся, чтобы убедиться, что Йонас идёт следом. «Что-то он сегодня совсем не в настроении, - нахмурился Питер. – Видимо, тётка его совсем запилила. У-у-у, ведьма…»

Тётка Йонаса была для него легендой. Йон мало рассказывал о ней, но из тех разрозненных кусочков, что Питеру довелось услышать, образ собирался склочный, властный и сказочно безжалостный. Тётка была сестрой матери Йонаса, работала в порту, хозяйство презирала и постоянно изводила племянника придирками. Потому мальчишка и предпочитал до темноты торчать у Палмеров. Работа для него всегда находилась, платили ему щедро: он прекрасно ухаживал за садом, да и обижать деньгами друга младшего сына мистеру Палмеру совесть не позволяла. Тем более, что мальчишка не желал сидеть у тётки на шее, и полностью обеспечивал себя всем, кроме жилья. «Вырастешь – пристрою тебя к нам на службу», - пообещал как-то мистер Палмер, увидев, как ловко Йонас чинит слетевшую цепь велосипеда Питера.

Свой велосипед Йонас собрал сам. Не ахти какой красоты агрегат вышел, но скорость развивал завидную, запросто обгоняя даже новенький «мэдисон» Питера. Мальчишка в красках рассказывал Питеру, с каких свалок он притащил какую деталь, сколько денег отдал прокуренному хромому Стиву с автосервиса за то, чтобы тот научил мальчишку зачищать железо от ржавчины, подгонять детали так, чтобы сочетались, как родные. У того же Стива Йонас почерпнул, как называется какая гайка, какие ключи и отвёртки для чего нужны и как не напрягаясь, можно плюнуть на три метра. Йон всё обещал научить плеваться Питера, но раз за разом забывал. Или находились дела поважнее. Например, обсудить прошедший на днях футбольный матч, последнюю пластинку Бренды Ли или новую песню Рея Чарльза.

Ребята оседлали велосипеды и покатили в сторону усадьбы Палмеров, горланя по пути «Тутти-фрутти» и «Говори со мной нежно». Йонас перестал хмуриться, распелся так, что дважды забывал, куда едет, и, раскинув руки и задрав голову к вечереющему небу, заруливал в придорожные кусты.

- Моя девчонка, Дэйзи, вот-вот сведёт меня с ума! – орали нестройным дуэтом мальчишки, вытаскивая велик из зарослей колючего можжевельника. – Девчонка Дэйзи сведёт меня с ума! Она знает, как любить меня, да-да! Парни, вы бы знали, что вытворяет она![1]

- А кстати, - приподняв бровь, произнёс Йонас. – Интересно, чего ж она такого вытворяла? Ты не думал?

- Это песня, - со знанием дела заявил Питер, вытаскивая ветки из-под заднего крыла велосипеда. – В ней слова просто для рифмы. Чего там думать?

Йонас сдвинул бейсболку и почесал затылок.

- Не, ну а вдруг она деревья пилила, как заправская лесопилка? Или могла живую свинью метнуть на десять шагов? – предположил он, еле сдерживая смех. – Не-не-не! Она могла пропукать американский гимн!

- Целиком! – добавил Питер и с хохотом повалился в кусты.

- Мистер Палмер, где ваше воспитание? – подражая тону Агаты, пробубнил Йонас, вытаскивая друга на дорогу вместе с велосипедом.

- Не смеши меня, дурак! – вытирая набежавшие слёзы, проскулил Питер. – Глянь, я леденцы рассыпал!

- Это дар муравьиному царю! – провозгласил Йонас и назидательно поднял вверх указательный палец.

- Царь слипнется, - прохихикал Питер и, присев на корточки, принялся собирать леденцы в кулёк.

До поворота к дому Питера они дошли пешком, толкая велосипеды в горку и неспешно обсуждая планы на лето. У Йонаса их традиционно не было, так как ему просто некуда было деваться от тётки, а Питер очень хотел съездить в Лондон с отцом и старшим братом. Мистер Палмер должен был представлять последнюю свою разработку на ежегодном автосалоне, и обещал взять младшего сына с собой поглазеть на самые красивые и редкие авто Британии. Питер предвкушал поездку, считая дни, оставшиеся на отрывном календаре.

- Йон, поехали с нами? – предложил он. – В отцовской машине места полно, я упрошу, чтобы тебя с собой взяли.

- Не, - смутился мальчишка. – Езжай ты. Я как-то… Ну, я лишний.

- Ты – друг! Ничего не «лишний»! Да отец тебя с радостью с нами возьмёт!

Йонас скорчил рожу, почесал между лопатками.

- Ты – Пит-Буду-Знаменит. А я этот… как оно там? Вспомнил! Оккупант. И давай не будем на эту тему. Ах-ха?

Питер почти обиделся, но вдруг понял, что Йону от его обиды будет ещё хуже. Что кроме Питера он так и ни с кем не подружился в деревне. Да и в Дувре, пожалуй, тоже. Деревенские дразнили белобрысого Йонаса «кляйне наци» и постоянно задирали. Хорошо, что кулаки у Йона были крепкими, да и на тумаки он не скупился. Плохо, что время шло, а друзей у него не прибавлялось. И Питер очень старался быть ему лучшим другом. И искренне верил, что это у него получается. Дело было даже не в конфетах и желании слушать истории про оттудышей. Просто Йонас нравился Питеру своей самостоятельностью, неизбалованностью, готовностью всегда помочь и поддержать. А ещё, что немаловажно, он принимал Пита таким, какой есть. Пожалуй, он был единственным, кто не пытался что-то в Питере улучшить или переделать. И Питер это очень ценил.

Вот и сейчас, видя, как погрустнели глаза и опустились уголки рта друга, Питеру очень захотелось сделать для Йонаса что-то хорошее и настоящее.

- Йон, а давай в саду шалаш построим? – предложил он. – Ну его, автосалон этот. Давай сделаем шалаш, будем рядом костёр жечь и жарить над огнём сосиски? И жить там будем всё лето. Чтобы тебе к тётке не возвращаться…

Йонас усмехнулся, кивнул без особого энтузиазма.

- Я бы с радостью. Но она меня найдёт и точно под замок посадит. И заставит постричься.

Он махнул рукой и медленно побрёл по обочине в сторону деревни, толкая велосипед вперёд. Питеру стало ужасно грустно. Он смотрел другу вслед и всё искал слова, чтобы вечер не становился таким грустным. «Нельзя ссориться перед закатом, - вспомнил он слова мамы. – Перед расставанием – тоже. Заканчивать день надо с лёгким сердцем».

Питер бросил велосипед посреди дороги и бегом помчался за Йонасом. Догнал, толкнул в плечо, и когда друг обернулся, протянул ему пакет с леденцами.

- Отдай тётке парочку, - пропыхтел Питер, запыхавшись. – Чтобы подобрела.

Йонас улыбнулся, взял кулёк с конфетами и задорно подмигнул:

- Тётка обломается. Она будет орать, а я – чувствовать себя королём. Потому что у меня будут леденцы, а у неё – нет. А шалаш мы с тобой построим. Обещаю. – он помолчал и добавил: - Только и ты мне кое-что пообещай.

- Чего ещё?

- Что в пруд за домом не сунешься. Даже на спор. Даже за деньги.

Питер поднял руки вверх, покивал.

- Окей-окей. Ты об этом полдня думал, что ли?

- Пит, я серьёзно. Если брат тебя не напарил… а оно на то не похоже, то никому из вас лучше к пруду не соваться. Она опасна.

Йонас оседлал велосипед, держа пакет с леденцами в зубах, махнул Питеру рукой на прощанье и укатил. Питер пожал плечами, подобрал с дороги свой «мэдисон» и заторопился домой. Стрелки часов на запястье показывали время между выговором за опоздание и перспективой остаться без ужина.

- Пирожок, это ты? – окликнула с кухни мама, услышав его возню в прихожей.

- Я, мам. Прости, что задержался, - попытался избежать нагоняя Питер. – Мы с Йоном слегка заболтались.

Из коридора весёлой стайкой примчались бишоны, полезли ласкаться. Вышла мама с любимой старенькой чашечкой для кофе в руках. Странно: Питер опоздал, а мама улыбалась.

Она обняла сына, поцеловала в торчащие на затылке вихры. Питеру вдруг стало ужасно неудобно. Будто он ну совсем не заслужил маминой ласки.

- А меня в школе гуталином измазали, - признался он тихо. – Наверное, от волос до сих пор воняет…

- Пахнешь мылом и съеденными леденцами, - весело сказала мама. – Спустись в нижнюю гостиную. Посмотри, что у нас там.

«Неужели правда?!» - подумал Питер – и внезапно испугался этой мысли. Йонас сказал, она опасная. Наверное, как акула. А он, дурак, принял её за девочку-цветок… Но мама улыбалась. А это значило только одно: Йон ошибся, и никакой опасности нет.

Питер погладил собак, стараясь их успокоить, но те лишь сильнее воодушевились и устроили гвалт и кучумалу. Пришлось осторожно переступить через них и, не разуваясь, спешить к входу в подвал. Дверь была приоткрыта, и Питер протиснулся туда, едва не оторвав пуговицу на рубашке. Стараясь не греметь каблуками, спустился по лестнице.

Нижняя гостиная была полна народу. Папа, Ларри, Агата, прислуга, которая не разъехалась по домам, не взирая на то, что рабочие часы закончились. Все они толпились возле иллюминатора и смотрели.

А потом её увидел и Питер.

[1] Перевод текста песни Литл Ричарда «Tutti frutti»

Офелия (эпизод шестой)

«Видел ли я в жизни что-то красивее?» - подумал Питер.

Мама говорила, что мир жив только красотой. Природа создала саму себя так, чтобы перед её красой человек останавливался. Чтобы росток разрушения в нём замирал, уступая ростку созидания. Питер не сразу понял, почему одно должно вытеснить другое именно под влиянием красоты. Прошли годы, прежде чем он это осознал.

Красота прорастает в человеке желанием творить. Создавать самому то, что радовало бы глаз. Соревноваться с природой, пытаться встать с Творцом на одну ступень. Или хотя бы приблизиться. И те, в ком росток красоты сильнее ревности к гению Творца, делают этот мир живым. Но те же, в ком побеждает ревность, стремятся разрушить то, что так прекрасно. Они считают, что руины уничтоженной красоты делают разрушителя создателем, и рушат, рушат… А красота залечивает раны, затягивая собой даже пепелища.

Когда Питеру было семь, отец рассказал ему о войне. Показал фотографии городов, уничтоженных бомбёжками и пожарами почти полностью. Рассказал о том, как спасали музейные ценности, как потом восстанавливали разрушенное. Два года назад они всей семьёй ездили в Ковентри. И там Питер своими глазами увидел, как ковёр из вьющихся растений укрывает развороченные взрывами руины улиц. С самолёта это было похоже на обезображенное ожогами лицо, постепенно покрывающееся новой тонкой кожей. Красота стремилась исправить то, что натворили люди. Оживить мёртвую ткань мира.

С тех пор Питер начал рисовать. Сперва просто закорючки из плавных линий, соединяющиеся в узоры, несущие в себе зёрнышко красоты. Потом он открыл для себя богатство цвета, гармонию неброских акварельных полутонов. Он смотрел во все глаза, улавливая и запоминая великолепное цветение весны, насыщенную, жаркую красу лета, драгоценное увядание осени, и блёклой сырой зимой Питер Палмер брал бумагу и краски и открывал прекрасному окошки в свой мир. Комната, увешанная рисунками, становилась живой, ночью мальчишка видел яркие, счастливые сны.

Сегодня красота взглянула на Питера Палмера из тёмной толщи воды по ту сторону стекла. Идеальная белизна, завораживающая поэзия медленных, плавных движений, существо, словно сотканное из тончайших полупрозрачных тканей. Она казалось совсем юной – ровесницей Питера, девочкой-подростком. Тонкие белокожие руки, хрупкие плечи, ещё совсем детское тело в окружении развевающихся в воде длинных белых лент делали её похожей на пушистый цветок с множеством тонких лепестков. Точёная шея, аккуратная головка в ореоле длинных светлых волос – словно солнце в короне лучей. Лицо напомнило мраморные статуи Ренессанса: маленький рот, округлые щёки, аккуратный носик, плавная линия скул… А потом мраморная статуя открыла глаза, и Питер вздрогнул. Красота глядела ему в лицо глазами, полными тьмы – чёрными, бездонными, с алым проблеском зрачков. От этого взгляда сбивалось дыхание и под рубахой становилось очень холодно. Одни лишь глаза кричали о том, что перед Питером – не человек.

«Она опасна…»

Существо за стеклом замерло, словно кто-то сделал фотографию. Или будто время остановилось не только для медленно поворачивающейся вокруг себя девочки-актинии, но и даже для её странного платья. Застыли пышные кипенно-белые воланы и тонкие ленты, и лишь взгляд жил на белом-белом лице. И Питеру показалось, что той, с которой их разделяло толстое стекло, страшно и одиноко.

А через мгновенье русалка метнулась к иллюминатору, ощерив в оскале мелкие ровные зубы – идеально-острые зубы хищника. Люди, стоящие перед окном, подались назад.

- Она нас видит? – прозвучал испуганный голос Агаты. – Папа, она что – видит нас?!

- Успокойся. Да, видит. И воспринимает как угрозу, - обняв дочь за плечи, спокойно сказал мистер Палмер. – Это нормально, она абсолютно дикая. Но я её воспитаю. А ты, милая, не приближайся к кромке воды. И за Питером смотри, чтобы он…

- Я слышу, пап, - мрачно отозвался Питер за его спиной. – Я не подойду.

Леонард Палмер обернулся, нашёл сына взглядом, кивнул ему.

- Ну что ж, наша прекрасная Офелия перестала прятаться и явила себя. Предлагаю разойтись, - объявил хозяин дома и первым поднялся по лестнице; присутствующие потянулись за ним.

В гостиной возле иллюминатора остались только Питер и Ларри. Питер подошёл поближе, опёрся ладонями о стекло и вгляделся в темноту воды по ту сторону. Ничего. Будто девушка-цветок растворилась в одно мгновенье.

- Ларри, прости, - произнёс мальчик.

- Чего простить? – не отрывая взгляда от окна, спросил брат.

- Ну… я тебе не поверил. А ты правду мне сказал.

Питеру было стыдно. Будто он повёл себя с Ларри, как с заправским вруном. А брат хоть и был едким шутником и язвой, лгуном никогда не был.

- А, ерунда, - махнул рукой Ларри. – К тому же, она пряталась в гротах. Я бы тоже не поверил, если бы мне сказали, что в пруду у нас русалка. Хороша, да?

- Очень красивая… - прошептал Питер.

Размытый светлый силуэт мелькнул в глубине – и снова исчез. Питер отошёл, сел в кресло, его место у окна занял брат. Белый блик появлялся ещё несколько раз. Будто обитательница пруда ходила кругами у островка с подводными гротами.

- Мечется-то… Наверное, есть хочет, - прокомментировал Ларри. – Отец её три дня не кормил.

- Почему?

- Добивался, чтобы она сама к людям вышла. Первый этап дрессировки: показать, кто хозяин и кто даёт пищу.

- Так… никто же не даёт, - растерялся Питер. – Что она может понять, когда она там одна и еды нет?

Ларри бросил на него взгляд, полный недоумения. «Странно, подумал Питер. – Он ведёт себя так, будто ему тут неуютно».

- А давай её покормим? – предложил мальчишка. – Я с ней ужином поделюсь!

Брат невесело усмехнулся, пожал плечами, провёл пятернёй по зачёсанным назад густым тёмным волосам. Отцовский жест. Как Агата с возрастом начала копировать маму, так Ларри похож на папу. Только в отце больше уверенности в себе, а в Ларри – кладезь дурацких шуток. Только что-то сейчас он какой-то растерянный.

- Ладно, валим отсюда, - пробурчал старший брат, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел за дверь.

Питер подошёл к иллюминатору вплотную и погладил толстое холодное стекло. Так странно оставаться наедине со своим же сном… Мальчишка чувствовал себя слегка обманутым. Он изо всех сил надеялся, что та, которую он видел несколько дней назад из окна оранжереи, окажется обычной девчонкой. С которой можно общаться, кататься на велосипеде, слушать музыку. С которой можно было бы подружиться.

- А ты не человек, - подвёл итог своим мыслям Питер, пытаясь разглядеть в воде хоть что-то. – Йон сказал, ты опасная. Я ему не хотел верить, потому что ты слишком красивая, чтобы быть опасной и злой. Но… Я не знаю, что ты такое. И можно ли с тобой общаться, тоже не знаю.

Он поднялся по лестнице, щёлкнул выключателем у двери. Свет погас, осталась лишь неоновая подсветка иллюминатора. Питер вернулся обратно, сел на пол перед окном.

- Мне кажется, ты не враг, - негромко сказал он. – Я сейчас подумал, как бы сам себя чувствовал на твоём месте. Знаешь… я бы в штаны наложил от страха, вот честно. Тут же для тебя не только люди чужие, но и мир вообще, да? Я вот почти взрослый, а расплакался бы. Ты плакать не умеешь, наверное. У тебя и так кругом вода.

У самого края иллюминатора что-то мелькнуло. Питер вытянул шею, стараясь увидеть скрытое от него рамой, и отпрянул обратно, встретившись с русалкой лицом к лицу. Она тоже испугалась, метнулась прочь.

- Фу, глупая, - выдохнул Питер, ощущая, как сильно колотится его сердце. – Я правда чуть не это… Напугала!

Она снова выглянула из-за нижнего края рамы. Питер замер и умолк, наблюдая за белоснежной девочкой-цветком. Она медленно двинулась вдоль проёма окна, трогая стекло с той стороны тонкими пальчиками. Когда русалка раскрыла ладонь, Питер рассмотрел между пальцами едва заметные полупрозрачные перепонки. «Забавно. Как у лягушки, - удивился мальчишка. – Только лягушачьи перепонки от начала пальцев идут, а у неё – от третьей фаланги. Ух ты! Да у неё и ушки есть!»

Уши были смешными. Когда русалка поднималась, волосы током воды относило назад, и проявлялись ушки, похожие на вытянутые вверх плавники с бахромчатым краем.

- Если у тебя есть уши, значит, ты что-то слышишь, - прошептал Питер. – Привет, Офелия. Ты на эльфа похожа. Я в «Хоббите» картинки видел.

Русалка замерла, алые зрачки метнулись, взгляд остановился на мальчишке. Питер улыбнулся и медленно поднял вверх раскрытую ладонь. Офелия отпрянула, но не спряталась. Лишь увеличила дистанцию. Повисла перед окном, согнув в локтях руки и сжав пальцы в кулаки. Склонила голову к правому плечу, потом к левому, будто прислушиваясь. Оборки и ленты её платья шевелились в воде, как живые.

- Не, ты не эльф. Медуза? Неа. Медуза не так красива. И похожа на гриб. А ты на гриб не похожа. Вообще. Ты как цветок. Астра или хризантема. Только с двумя ножками. Ну, стебельками.

Он говорил негромко, спокойно, доброжелательно – как с незнакомыми собаками, с которыми хотелось наладить общение. Питер понимал, что толстое стекло надёжно отрубает все звуки, да и в воде слышимость очень странная, но втайне надеялся, что русалка его слышит. Может, так оно и было, а может, она просто изучала его, рассматривала, пытаясь понять, опасен он или нет. Во всяком случае, она не уплывала. Медленно кружила возле иллюминатора, подплывая то сбоку, то снизу, то выглядывая из-за верхнего края рамы вниз головой. Питер смотрел во все глаза, улыбаясь. С каждой минутой странное прекрасное существо казалось ему всё более дружелюбным и менее опасным.

- Ты же просто девчонка, да? Просто живёшь в воде. И что тебя бояться?..

Позади Питера отворилась дверь, щёлкнул выключатель, залив гостиную светом. Русалка тут же метнулась прочь и затерялась в глубине. А мамин голос строго позвал:

- Пирожок, срочно за стол. Я не буду разогревать ужин в третий раз.

- Мам, прости, но тут…

- Я всё понимаю, милый, - тон миссис Палмер смягчился. – Новая забава, необычная и интересная. Она отсюда никуда не денется, а вот кто-то запросто останется голодным до утра.

Питер с кряхтением поднялся, подтянул штаны. Из кармана на ковёр под ногами выпал мятый фантик от леденца. Мальчишка поднял его и поплёлся за мамой.

- Ма-ам, а Офелию покормят? – спросил он, усаживаясь за стол в кухне.

- Да, отец на днях привезёт ей живой рыбы, - откликнулась миссис Палмер, выкладывая на тарелку жареную картошку и тушёную говядину.

- Как «на днях»? – заволновался Питер. – Ларри сказал, она голодная… Мам, отдай ей мой ужин! Я всё равно конфеты ел.

- Пирожок! Опять нарушаешь уговор? Никакого сладкого после…

- …Трёх часов дня. Да, мама, прости. Но мы с Йоном так хотели конфет… - покаянно вздохнул Питер и тут же добавил: - Я добровольно останусь без ужина. Покорми Офелию, пожалуйста.

Миссис Палмер повесила на крючок у двери фартук и присела рядом с сыном. Питер отложил вилку от тарелки подальше, сцепил руки в замок на коленях.

- Я правда не голоден.

- Милый, русалка не ест человеческую еду. Ей нужна рыба, - мягко заговорила мама. – Сейчас уже поздно, папа завтра отправит кого-нибудь за живой рыбой в Дувр. Бери вилку. Приятного аппетита. Нам с тобой ещё географию учить.

Питер вздохнул и принялся за еду. Ужин как-то не шёл. Вроде, и вкусно было, и конфеты в животе давным-давно растаяли, но… Он думал о русалке. О том, что сказал Ларри.

«Дрессировка. Чтобы показать, кто хозяин. И хозяин кормит, - ковыряя вилкой остывшие ломтики картофеля, хмурился Питер. – Как с плохой собакой. Или баргестами. Как можно дрессировать девочку? Она и так испугана, она издалека приехала, а тут ещё и еды не дают… А может, прогулять завтра школу и купить ей рыбки? У меня же остались ещё карманные деньги! Вот так я и сделаю, да!»

Поздно вечером, когда в доме стихли все звуки, и даже собаки на первом этаже угомонились и перестали носиться, Питер пробрался в оранжерею, залез на любимый подоконник и приоткрыл окно.

Сад спал, освещённый луной – ещё не полной, но такой яркой, будто её отмыли щёткой с содой. В её свете ночь казалась раскрашенной фиолетовой и серебряной краской. Фиолетовыми листьями играл ветер, серебристые волны шли по поверхности пруда. Русалка выделялась единственным белым пятном: высунувшись из воды по плечи и положив руки на край островка с гротами, она смотрела на луну. От её неподвижности, от льющегося с небес молочного света, от шелеста листвы, в котором чудился шёпот, Питеру стало невыносимо грустно. Ему казалось, Офелия смотрит не на луну, а в ту сторону, где остался её дом. Смотрит и зовёт. Только никто её не слышит.

Он вернулся в свою комнату, закутался с головой в одеяло и быстро заснул. И вопреки его опасению, этой ночью он спал без сновидений.

Офелия (эпизод седьмой)

- Нет, ну-ка, погоди. – Кевин решительно перехватил руку Питера, вытаскивающую из кармана деньги, и обратился к продавцу: - Мистер, вам не кажется, что вы нас грабите?

Грузный пожилой мужчина равнодушно пожал плечами:

- Не нравится – не берите. Но попробуйте найти у кого-нибудь ещё живую рыбу в такой час.

- Простите, мистер, - торопливо проговорил Питер. – Я возьму! На все деньги, пожалуйста.

Он выгреб из кармана всё, что было, высыпал на прилавок перед продавцом. Две мелкие купюры, десятка два монет… Продавец рыбы медленно пересчитал деньги, передвигая монеты к себе коротким волосатым пальцем, сдвинул брови к переносице:

- Это всё?

Питер в панике зашарил по карманам, выудил ещё шестипенсовик.

- Сколько я могу купить на это? – тихо спросил он.

Продавец надул губы, обдумывая ответ. В большой бочке у прилавка плескалась рыба. Питер переминался с ноги на ногу, чувствуя себя ужасно глупо. Он прекрасно знал, сколько стоит мороженое в кафетерии, где дешевле леденцы, у кого свежее лакричные конфеты и кто из продавцов не доливает кока-колу из автомата. Но ему никогда не приходилось бывать на продуктовом рынке в Дувре. Особенно за полчаса до его закрытия.

Питер всё-таки не решился прогулять все занятия, сбежал с двух последних уроков. Когда он, крадучись, выходил со школьного двора, его заметил и догнал глазастый Кевин Блюм.

- Ты куда? Зачем в город? О, здорово! Я с тобой! – затараторил он возбуждённо. – А в книжную лавку заглянем? Пит, ну будь другом!

Питер хотел ему сказать, что за книгами можно и без него, и не сбегая с занятий, но не смог. Настоял лишь на одном: сперва покупка рыбы.

И теперь они с Кевином мялись перед единственным на весь рынок продавцом живой рыбы, и Питер в панике гадал, хватит ли его карманных денег хотя бы на пару рыбёшек.

- Кев, - шепнул Питер, когда продавец отвернулся. – У тебя не будет взаймы хотя бы шиллинга?

Кевин поправил на носу громадные очки, почесал задумчиво кудрявый затылок. Питер понял, что даже если что и есть у Блюма в карманах, он не горит желанием выручить школьного приятеля. «Йонас бы помог», - подумал Питер и совсем сник.

- Столько тебе хватит? – пробасил продавец, выкладывая перед мальчишками свёрток; из свёртка подёргиваясь, торчали три толстых рыбьих хвоста.

- Да, мистер! Спасибо! – воссиял Питер и на всякий случай спросил: - Я вам точно-точно ничего не должен?

- Иди, корми свою большую кошку, - засмеялся продавец. – Или у тебя их целая стая?

Питер помялся и решил ответить честно:

- У нас русалочка, мистер. И она очень-очень проголодалась. Отец забыл купить ей еды, вот и…

- Ну и ну! Чтобы в Дувре – и русалка? – удивлённо протянул мужчина. – Я-то думал, это роскошь больших городов. Парень, передай своему папе, что у Хамфри Томпсона лучшая рыба в этом убогом городе! И приходи ещё.

Питер кивнул, подхватил свёрток и почти бегом направился к выходу с рынка. Кевин, ловко огибая попадающихся на пути людей, рванул за ним.

- Пит! Да погоди ты, Пит! Ты что – не друг мне больше, что ли?

Останавливаться не хотелось. Питером владело неприятно чувство, будто между ним и Кевином что-то треснуло. Вроде, ничего не произошло, но почему-то болтать с приятелем желания не было. Но и ссориться без видимой причины было бы глупо. Потому Питер остановился и дождался, пока Кевин догонит его.

- Хоть ты и пончик, но носишься, как пуля, - почти с восторгом сказал мальчишка.

- Во мне сил много, - буркнул Питер. – А ты точно с утра пудинг не доел.

Мальчишки вышли на улицу, спустились к автостанции, спрятанной в густой листве кленовой аллеи, и встали напротив расписания автобусов в пригороды. И тут Питер понял, что денег на проезд у него не осталось. Он взглянул на часы, висящие над сеткой расписания: уроки заканчиваются через десять минут, можно попробовать бегом домчаться до школы, а там Тревор подъедет за ним и Агатой. Но есть опасность попасться на глаза учителю физкультуры, с занятий которого он удрал.

«Да, дела, - грустно подумал Питер, рассматривая рыбьи хвосты, торчащие из бумажного свёртка. – Надо скорее ехать, пока рыба свежая. Но как?»

- Пит, а Пит, - окликнул Кевин. – А давай я из твоей сумки учебники к себе переложу, а ты туда покупки сунешь? Не ехать же с рыбой в руках.

- Хочешь поехать к нам? – озарённый идеей, предложил Питер.

Кевин засиял, как новенький шиллинг.

- А можно? Слушай, у вас правда живая русалка? Или ты придумал?

- Правда, - улыбнулся Питер. – Только, видимо, мне придётся пешком идти. Я все деньги потратил, а до школы мы с тобой добежать не успеем.

Кевин прищурился на солнце, пошарил в кармане, вытащил несколько пенни и два шиллинга.

- Я хотел на журналы оставить, но раз пешком… Едем на автобусе?

Питер радостно кивнул, и оба поспешили к окошку билетной кассы.

Автобус весело катил по загородному шоссе, оставляя за собой пышный хвост пыли. Питер сидел как на иголках, предчувствуя дома нагоняй от родителей. Кевин тарахтел, не умолкая:

- Сколько же она стоила? Она злая? Слушай, по радио говорили, они наших солдат едят! А ты видел вообще, как она ест? А каких она размеров? Как «без хвоста»? Пит, ты паришь меня, что ли? Русалка – и без хвоста? Может, твоего отца надули? Может, это просто актриса? Поживёт у вас недельку, вылезет из пруда и уйдёт домой… Пит, ну что ты как маленький? Я ж вижу, что надулся. Мне интересно, вот я и спрашиваю. Я ж никогда оттудышей не видел. Только в журналах и несколько раз в новостях. Да вы счастливчики: своя русалка…

Питер что-то коротко отвечал, иногда просто кивал. «Странно, - думал он, глядя на игру солнечного света в листве. – Мне почему-то кажется, что мама, папа, Ларри и теперь ещё Кевин воспринимают Офелию как-то неправильно. Как будто она какой-нибудь пони. Или хуже. Пони хотя бы не забывают покормить. Иногда гладят и угощают сахаром. А Офелия совсем одна в пруду. Ей может быть скучно или страшно. А об этом никто не думает. Надеюсь, ей рыба понравится. И тогда мне не будет так противен выговор».

Отцовский «роллс-ройс» мальчишки увидели на площадке перед гаражом ещё с поворота дороги.

- Угу, мои уже дома, - уныло пропыхтел Питер и поправил на плече сумку с рыбой.

- Орать будут? – опасливо спросил Кевин.

- Надеюсь, при тебе постесняются. Давай через заднюю калитку пройдём? Сразу к пруду. Может, не попадёмся никому на глаза. А если повезёт, встретим Йонаса. Думаю, он не откажется покормить русалку.

Питер приоткрыл перед приятелем утопленную в живую изгородь калитку, посторонился, пропуская его вперёд.

- А кто такой Йонас? Он немец, что ли?

Солнечный зайчик, отражённый очками Кевина, запрыгал по листьям дикого винограда. Из благоухающих зарослей жасмина выпорхнула малиновка, сердито пискнула и уселась на ветку поодаль от мальчишек.

- Йонас – мой друг. Да, он немец, и что? – пожал плечами Питер. - Ты проходи, не стой, у малиновки гнездо во-он там.

Кевин вытянул тощую шею, стараясь что-то разглядеть в сплетении ветвей, цветов и листьев, перехватил поудобнее сумку и поспешил за Питером по тропинке между яркими островками аквилегий, цветущих лилий, роз и декоративных трав.

- Как можно дружить с тем, кто твою родину бомбил и людей заживо сжигал в печах?

Вопрос догнал Питера, словно камень, брошенный в спину. Он обернулся и посмотрел на Кевина в упор.

- Йонас никого в печах не жёг. Он наш ровесник. И сирота. И если ты ему хоть слово плохое скажешь… Я за тебя заступаться не буду, - очень серьёзно произнёс Питер.

До площадки перед прудом они дошли молча. Кевин лишь громко сопел и виновато зыркал в сторону школьного приятеля из-под шапки чёрных кудрей. Питер думал только о том, что сейчас он скормит русалке принесённую рыбу, она наестся, и ему станет спокойнее. Потому что он, Питер Палмер, всё сделает правильно.

Гладь пруда встретила мальчишек едва заметной рябью. Питер скинул сумку на плиты дорожки, окаймляющей пруд, достал и распаковал рыбу.

- А где она? – растеряно спросил Кевин.

- Под водой. Прячется.

- Я думал, они иногда высовываются… - в голосе мальчишки скользнуло разочарование.

- Она и высовывается. Но не всё время же.

Питер взял за хвост самую большую рыбину, сделал шаг к ограждениям на самом краю.

- Кев, отец запрещает сюда ходить. Потому встань не так близко к воде, - попросил он.

Кевин послушно отступил на пару шагов, присел на корточки и поправил очки. Питер вдруг занервничал: как подозвать русалку? Будет ли она есть? А не укусит ли она самого Питера? «Мы-то её зовём Офелией, но знает ли она сама об этом?» - задумался он. Рыбья тушка свисала из стиснутого кулака, раскрыв рот. Как будто рыба сама подзывала русалку на трапезу. Питер встал на колени возле ограждений, склонился над водой, держась одной рукой за низкие перильца.

- Офелия, - позвал он неуверенно. – Я тебе поесть принёс, выходи.

- А разве они что-то слышат? – удивился Кевин.

- У неё уши есть, - не отводя взгляда от поверхности воды, отозвался Питер. – Они же не просто для красоты, наверное.

Он ждал, что голодная Офелия выметнется из глубины прямо перед ним, как делают дельфины в зоопарке. Ему было немного страшно, но он замер и продолжал ждать. Рука, держащая рыбу на весу, устала, и Питер перехватил чешуйчатый хвост другой рукой.

- Смотри! – шёпотом воскликнул Кевин, и когда Питер повернулся, он указал ему вперёд и левее: - Возле островка… Это она?

Русалка почти сливалась с белым камнем острова. Держась одной рукой за край, высунув из воды голову так, что всё, что ниже носа, было скрыто под поверхностью, Офелия наблюдала за мальчишками. Уши, похожие на мятые рыбьи плавнички, слабо подрагивали. При свете дня Питер разглядел, что они у русалки не белые, а розоватые, к кончикам ярче.

- Какие у неё глазищи жуткие… - восторженно прошептал Кевин.

Офелия не отрывала взгляда от рыбы в руке Питера, покачиваясь в воде вверх-вниз, будто ей очень хотелось броситься, схватить пищу, но она не решалась. Длинные белоснежные волосы струились по поверхности тёмной воды, свивались с лентами платья русалки.

- Иди сюда, - позвал Питер тихо. – Иди. Кушать.

Тонкие белые пальцы отпустили край островка, Офелия быстро и бесшумно ушла под воду и вынырнула так же беззвучно на несколько метров ближе. Мальчишка покачал рыбой из стороны в сторону, опустил её ниже к воде. Девочка-цветок снова нырнула.

- Питер, она не… - предупредительно начал Кевин и осёкся.

Русалка вынырнула прямо перед Питером. По плечи высунулась из воды, склонила вбок аккуратную головку – как будто прислушалась. Мальчишка застыл, соображая, что делать. Ему очень хотелось бросить рыбу и отпрыгнуть на безопасное расстояние, но он не мог отвести глаз от невероятной, нечеловеческой красоты, до которой и было-то – руку протянуть ещё совсем немного…

Питер как очарованный смотрел на медленное колыхание воланов и лент, на тоненькие косточки ключиц, выпирающих под алебастровой кожей, на то, как несмело тянутся к рыбине маленькие ладони с удлинёнными пальчиками. Под водой через толстое стекло русалка казалось больше, чем была на самом деле.

- Бери, - прошептал Питер. – Не бойся, это тебе…

Алые точки зрачков дрогнули, взгляд прозрачных, как чёрное стекло, глаз сместился на лицо Питера. Мальчишке стало не по себе, во рту мгновенно пересохло. «Если я разожму пальцы и прыгну назад, она меня не схватит, - пронеслось в голове. – Быстро разожму и отпрыгну, если… если…»

Бело-розовые ушки русалки приподнялись, Офелия приоткрыла рот и чуть раздула ноздри. Питер нервно сглотнул. Пальцы затекли, рыба в руке казалось тяжёлой, как камень.

- Пи-ит? – жалобно протянул Кевин за спиной.

Белоснежные ладони, сложенные чашей, осторожно коснулись рыбьей головы, и Питер улыбнулся: есть! В ту же секунду кто-то грубо схватил мальчишку за шиворот и отшвырнул назад.

- С ума спятил? – прогремел мистер Палмер, возвышаясь над испуганно скорчившимся на земле Питером. – Ты совсем рехнулся?

- Папа, я ничего не сделал, - севшим голосом пролепетал Питер. – Я ей еды купил, пап…

- Мистер Палмер, здрасьте, я Кевин Блюм. – мальчишка шустро протянул хозяину поместья ладонь. – Очень рад познакомиться, очень-очень! Простите, мы действительно ничего плохого не хотели, мы кормили русалку. Пит сказал, ей забыли купить рыбы, вот мы и проявили ответственность.

- Ответственность… - сквозь зубы процедил Леонард Палмер, наблюдая, как светлое пятно исчезает в глубине пруда.

Питер наконец-то сел, зашарил руками в траве в поисках отлетевших с рубашки пуговиц. Кевин, бледный и говорливый в сто раз больше обычного, нёс какую-то чушь про то, как он мечтал увидеть хоть одного оттудыша, и как здорово, что мистер Палмер поймал и привёз такую интересную зверюшку, и…

- Она не зверюшка, - пропыхтел Питер, поднимаясь.

- Она смертельно опасная тварь, - произнёс отец таким тоном, что Питеру захотелось сей же момент сигануть в пруд и утонуть. – Мистер Блюм, я очень рад с вами познакомиться. И я очень надеюсь вас увидеть в гостях при более удобных обстоятельствах. А пока прошу нас извинить, Питер проводит вас до ворот и тут же вернётся домой.

Кевин снял очки, протёр их расстёгнутым рукавом рубахи и тут же водрузил обратно на острый нос с лёгкой горбинкой. Посмотрел на Питера, поникшего и напуганного, и вдруг звонко, чеканя слова, проговорил:

- Мистер Палмер, если вы накажете Пита, это будет неправильно. Вы знаете своего сына лучше меня. И точно знаете, что он никогда не ушёл бы с уроков просто так. Он исправлял вашу ошибку, сэр. Вы не покормили русалку, и Пит потратил все деньги, чтобы купить ей рыбу. Мы спешили, как могли, чтобы довезти рыбу свежей. И Питер подманил русалку поближе, потому что я его об этом попросил! У меня слабое зрение, и… И если вы хотите наказать Питера, накажите меня и себя!

Питер смотрел на приятеля, открыв рот. Он не ожидал, что тихий при взрослых, жадноватый Кевин за него так яростно вступится. Леонард Палмер, похоже, был обескуражен. Он сунул руки в карманы брюк, кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Взгляд его остановился на бумажном пакете с оставшейся рыбой.

- Что ж… В чём-то вы правы, юноша. – Мистер Палмер склонился, поднял рыбу и забросил её в воду. – Но всё же я прошу позволить нам с сыном разобраться самим.

- Пит, не провожай. Я помню дорогу.

Кевин улыбнулся, вытащил из своей сумки учебники и тетрадки Питера, протянул их приятелю.

- До встречи завтра? – промямлил Питер, исподтишка косясь на отца.

- Ага. И спасибо. Ты классный друг!

Питер дождался, пока тёмные кудрявые вихры Кевина скроются за кустами жасмина, тяжело вздохнул и поплёлся за отцом в дом.

Офелия (эпизод восьмой)

- Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубашки пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый, трясущийся, вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

- Папа, прости, - торопливо произнёс Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в тёмной кладовой, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошёл войну – и война осталась в нём. Про войну Питеру сказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю - не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы чёрно-белых фотографий, на которых мёртвых было куда больше, чем живых. Для Питера – благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, - война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей, и уж тем более – со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мёрфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

- Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста, - голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки – дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.

- Посмотри на меня.

В голосе Леонарда Палмера не было гнева. Сдержанность – и только она. Спокойный тон, которым папа Питера, Агаты и Ларри обычно разговаривал по телефону со своими коллегами. Не страшный. И Питер несмело поднял взгляд от начищенных длинноносых ботинок к отцовскому лицу.

Отец не злился. Волновался, нервничал, то и дело касаясь то усов, то чисто выбритого подбородка. Но не злился, нет. Когда человек злится, он может только говорить сам. Или кричать. Мистер Палмер же был готов к диалогу с сыном и ждал, когда Питер успокоится. И заметив, что сын на него смотрит, он заговорил первым:

- Давай поговорим как взрослые люди. Ты уже не такой маленький, чтобы тебя просто наказывали. В двенадцать лет стоять в углу несолидно и нелепо. Ты меня слушаешь?

- Да, папа, - уныло откликнулся Питер.

Леонард Палмер выдвинул из-под письменного стола стул, поставил напротив сына, сел. Нахмурился, представив себе, как это смотрится со стороны, вернул стул на место и опустился в кресло рядом с Питером.

- Вот и хорошо. – облегчённо произнёс мистер Палмер и побарабанил пальцами по резным подлокотникам кресла. – Понравилась русалка?

- Очень, пап.

- Спасибо, что купил ей рыбы. Взрослый поступок. Я, признаюсь, о покупке просто забыл. Сдавал концепт новой модели, заработался, и… Спасибо, Питер. Только не стоило из-за этого прогуливать школу. Попросил бы Тревора, заехали бы с ним на дуврский рынок после учёбы.

- Рынок закрывался раньше, чем заканчивались занятия, - Питер старался говорить спокойно, как взрослый, а не ныть. – Я виноват. Я впервые прогулял, пап. Ты же знаешь, что я ответственный.

- И честный. Потому сейчас я хочу услышать от тебя два честных ответа на два важных вопроса.

Питер кивнул, немного успокоившись. Разговор – это всё же не четыре часа стояния в углу и не «завтра ты с Робертом и Клариссой убираешься в птичнике». И даже не «в наказание ты с нами на пикник не едешь».

- Хорошо, - продолжил отец. – Вопрос первый: ты думал о том, каково будет мне или Тревору ждать тебя у школы, а потом узнать от учителя, что ты сбежал? Не знать, где тебя искать и что сказать маме.

Питер покраснел до корней волос. Конечно, об этом он не подумал. Сбежал – и всё. Физкультура же – это не серьёзно. Не математика. А тут вон как. «А они могли решить, что меня похитили. Инопланетяне или русские», - вздохнул мальчишка. Ему стало чудовищно стыдно. Надо же: такой глупый, детский поступок!

- Я не подумал, папа, - пробормотал он. – Прости, пожалуйста.

- Перед ужином встанешь из-за стола и извинишься перед всей семьёй за свой поступок, - строго произнёс отец. – А теперь второй вопрос: что ты думаешь о существе в нашем пруду?

Мальчишка окончательно растерялся и застыл, обдумывая вопрос. «Что отец хочет от меня услышать? Здесь какой-то подвох, это точно. Но что я сказать-то должен?» - лихорадочно соображал он.

Леонард Палмер ждал, выбивая на подлокотниках незамысловатый ритм. Взгляд его скользил по корешкам книг в шкафах у стены напротив, по громоздкому ящику телевизора, по комоду у окна, уставленному антикварными статуэтками супруги. В дверь вежливо постучали, заглянула Агата. Отец нахмурил брови, качнул головой: я занят. Агата тут же исчезла.

- Питер? – вежливо обозначил конец ожидания Леонард Палмер.

- Я… Я думаю. Она красивая, пап. И как я. В смысле, она юная. Да? – отец сдержанно кивнул, и Питер продолжил, путаясь и запинаясь: - И мне кажется, ей надо показать, что мы рады, что… что она гость. И надо относиться к ней более… М-м-м… Более добро, что ли. Мне показалось, ей тут страшно. И я купил ей рыбу. Папа, я Кевину должен за автобус, он меня привёз, когда я… я…

- Понятно, - прервал словесные мучения Питера отец. – Ты видишь в ней кого-то, с кем можно подружиться. Так? Значит, я не ошибся. А теперь послушай меня очень внимательно, Питер.

Мистер Палмер подался вперёд, опёрся локтями на колени, склоняясь к сыну ближе.

- Ты ошибаешься. Она – не человек. Совсем. Она просто похожа на нас. Русалки не понимают речи, сынок. Абсолютно. Любой из языков нашего мира для них – тарабарщина. Потому что их мир – совершенно иной. Там нет людей. И там, откуда привезли Офелию, человек для них значит только одно: враг. И если у неё будет возможность напасть, навредить, покалечить или даже убить человека – она этим обязательно воспользуется. В воде она чудовищно сильна. Ей ничего не стоит свалить тебя в пруд и утопить. И никто из нас, взрослых, не успеет ничего сделать. Поверь, она это уже проделывала с другими людьми.

- Офелия убивала?! – глаза Питера стали совсем круглыми от изумления и ужаса. – Она же девчонка совсем…

- С такими «девчонками» мы воюем уже восемнадцать лет. Вдумайся, - отец поднялся из кресла, давая понять, что серьёзный разговор окончен. – Можешь идти. И не забудь извиниться перед семьёй за ужином.

Питер послушно покивал и поплёлся в свою комнату. В коридоре пересёкся с Агатой: та высокомерно вздёрнула подбородок и презрительно фыркнула. «Ну да, ты сегодня вся такая правильная и любимая родителями, - подумал Питер, глядя, как сестра скрывается за углом. – Зато я видел Офелию близко-близко».

До ужина Питер просидел над рисунками. Развевающиеся ленты и рюши ну никак не желали выходить из-под кончика карандаша, цвета все были не те, и мальчишка ужасно злился. Один за другим листы бумаги летели на пол, Питер несколько раз ломал и точил карандаш. Русалка не рисовалась ни в какую. В итоге он плюнул и нарисовал себя, тонущего в пруду вверх ногами.

И в один момент его вдруг до ужаса ясно накрыло осознание того, о чём говорил ему отец. Обычно, когда взрослые читают тебе мораль, в какой бы форме они этого не делали, ты стараешься побыстрее забыть то, что тебе говорили. Просто потому, что в тебе играет обида, и все слова «нравоучителя» хочется зачеркнуть из чистейшего противоречия. Но в этот раз Питер Палмер задумался. И испугался.

«Если мы столько лет воюем с обитателями того мира, что наслоился на наш, насколько же они сильны? – вглядываясь в линии своего рисунка, подумал Питер. – Это же именно настоящая война, где гибнут наши солдаты, защищая нас от вторжения! И договориться они не могут, потому что оттудыши не знают нашего языка, ведь верно же. И папа правильно сказал: они не люди, а люди для них – это боль и смерть, которую несёт оружие. И Офелия тоже видит в нас врагов. Она же военнопленная, получается… А если показать ей, что я – не враг? Если я попробую научиться понимать её, а её саму научу понимать нас? Но как это сделать? Заключить мир с тем, кто пленён, кто напуган и хочет тебя убить… Это вообще возможно? Ведь скорее всего так и случится, как отец сказал: я к ней с добром, а она меня убить захочет. Отомстить и съесть, как рыбу… Это сейчас она боится. А вдруг она пообвыкнет и начнёт всех нас уничтожать, как в комиксах?»

- Да ну, не… Может, папа всё же ошибается? – вслух произнёс Питер и решил: - Поговорю с Йонасом. А ещё найду в библиотеке всё, что писали про русалок. Я обязан знать всё о той, с кем хочу установить мир. Потому что в нашем доме войне не место.

Перед домашними Питер извинился, клятвенно пообещал вести себя осмотрительно и не ставить родных в неудобное положение перед своими друзьями. А на следующий день попросил отца заехать с ним в городскую библиотеку после уроков, где набрал здоровенную подшивку журналов и газет со статьями, посвящёнными изучению оттудышей. Мистер Палмер одобрил внезапный интерес сына и даже сам помог отобрать материал для чтения. Полтора часа Питер вчитывался в статьи, но они все были слишком похожи друг на друга, и не содержали почти ничего, кроме отсылок к фольклору, анатомии оттудышей с фотографиями кусков мёртвых тел, и немного информации о том, где тот или иной вид обитает.

Домой Питер приехал с атласом-определителем оттудышей, выданным библиотекой для чтения дома и в такой задумчивости, что не услышал, как его окликнул подвязывающий пышные кусты пионов Йонас. Пришлось Йону бросить в него камушком для привлечения внимания.

- Эй, Пит-Безмолвный-Монолит, привет! – замахал он неизменной красной бейсболкой. – Ты от зубного, что ли? Молчишь и лицо такое… А?

- Привет, Йон, - Питер остановился и продемонстрировал другу книгу: - Вот, взял почитать. Книжка толстая, видимо, много полезного написано. Ты уже видел нашу русалочку?

Йонас неопределённо повёл плечами и коротко ответил:

- Я работал.

- Эх ты! А она такая классная, хоть и дикая. Отец назвал её Офелией.

- Ах-ха. Офелия, - кивнул Йонас и подбросил в руке секатор. – Ладно, мне ещё опоры под смородиной чинить.

- Не увлекайся, - подмигнул Питер и добавил: - Я переоденусь, поем и выйду.

Уминая сэндвич с тунцом, Питер листал библиотечную книгу. Пока дошёл до главы о русалках, насмотрелся на кентавров, баргестов, пикси, келпи, диких людей и сиринов. Подивился разнообразию видов и непохожести фотографий на то, как видели оттудышей художники. Особенно позабавили картинки из старинных, ещё рукописных книг. На них оттудыши выглядели настоящими исчадьями ада. Все с когтями, выпученными глазами, раззявленными зубастыми пастями. Даже пикси.

Про речных русалок было мало. То, что они красивы и изящны, Питер и без книги знал. Про «быстры, сильны и опасны» наслышан. А вот то, что окраска русалки меняется с возрастом, было для мальчишки в новинку. Оказывается, белыми у речных русалок были только дети. А потом белизну разбавляет слабый розовый, золотистый и голубой, появляющийся в окраске волос, ногтей и ушей. Речная русалка на цветной вклейке напоминала цветок лотоса из маминой оранжереи. Питер долго любовался этой картинкой, гадая, будет ли Офелия такой же.

- Ты прикинь, у неё платье – это она сама! – поделился он с Йонасом, когда тот устроился на скамейке передохнуть. – В смысле, что это не тряпочки, а её тело. Классно, да?

- Ах-ха, - потягивая воду из молочной бутылки, отозвался Йонас. – Я это знаю. И про окраску тоже. Русалки взрослеют быстрее людей, так что сам скоро увидишь, какого цвета ваша.

Питер, прищурившись, поглядел на облака, заволакивающие небо. Эх, сегодня, похоже, на великах им не покататься.

- Йон, я только одно никак не пойму: у них самцы-то есть? Ни на одной картинке нет чего-то, похожего на мужчину. Или они все такие… в платьях?

Йонас задумчиво почесал нос.

- Ну, я про мужиков речных русалок тоже не слышал. Но как-то они размножаться-то должны, верно… Может, к ним морские заплывают время от времени? Знаю, что в крупных реках морские русалки время от времени встречаются.

- Или они как самки лягушек. – Питер напрягся, вспоминая сложное словцо с занятий по биологии. – А! Это, партеногенез, вот! Когда самца нет, самки рожают сами себя, во.

- Как куры, что ли? – хмыкнул Йонас. – Дурацкие птицы.

- Ага. Я и подумал: может, и речные русалки так же?

- Ах-ха. Может, в бадминтон поиграем? Ну их, оттудышей этих. Ты только и говоришь, что о русалке сегодня. Давай лучше разомнёмся. У меня всё затекло от сидения в кустах. Смородина ваша – чистая бука, вот. И пионы безалаберные. Скажи миссис Палмер, чтобы иногда выливала под них то, что от чая остаётся.

- Заварку?

- Ах-ха. От неё стебли крепче будут, и кусты не станут так заваливаться.

- Ты ей сам скажи, вон они с Агатой и бишонами. А я пока за ракетками сбегаю.

Йонас поднял вверх правую руку с пальцами, растопыренными буквой V, положил на скамейку бейсболку, провёл рукой по растрёпанным волосам и пошёл к пруду, где на подстриженной лужайке хозяйка усадьбы вместе с дочерью играли с собаками. Питер подтянул шорты и поспешил в дом. Хотелось до дождя хоть часок пообщаться с другом. А потом опять за уроки.

Офелия (эпизод девятый)

Яркий, полосатый как арбуз мяч звонко бился об ладони, перелетая через натянутую сетку.

- Мама, поднажми! – азартно верещала Агата, бегая туда-сюда и стараясь поймать мячик.

Йонас, Ларри и Питер выигрывали этот тур в волейбол. Точнее, выигрывали Йонас и Ларри, а Питер только пыхтел и старался не путаться под ногами. Он вообще был посредственным игроком в любые активные игры, но всегда с удовольствием участвовал. «Бегать полезно, - думал мальчишка, перебегая вдоль сетки с места на место и пытаясь отбить мяч. – Это весело. Это все вместе. Это не уроки. Никто не засмеёт». Питер и в школе пытался играть в баскетбол, футбол и волейбол, но одноклассники над ним вечно подшучивали, посмеивались и старались в команду не брать. А двигаться хотелось. Питер Палмер, не взирая на лишний вес, обожал движение. То они с Йонасом гоняли на велосипедах, то играли в футбол с деревенскими, то запускали воздушных змеев. По выходным Питер с мамой и Агатой совершали конные прогулки. А пару раз в гостях у Кевина Блюма Питер играл с его собаками: бросать мячик или палку двум бордер-колли можно было часами, и он прекрасно с этим справился.

Но футбол и волейбол он любил больше всего. И велопрогулки – когда не слетала цепь.

- Пит, держи!

Ларри на лету поймал посланный Агатой мяч и бросил его Питеру. И впервые за всю сегодняшнюю игру младший брат его отбил. Носом.

Кровь хлынула мгновенно – жидкая, липкая, отдающая железом и солью. Больно почти не было, но обидно – до жути. Питер стоял, опустив голову, и всё старался зажать нос ладонями, но с пальцев капало на голубую футболку, на траву, ещё не подсохшую после дождя… Мама захлопотала, заахала, вытащила из кармана тряпицу, сунула её Питеру в руку, что-то начала говорить, только он не слушал. Ларри побледнел, принялся извиняться, а младший брат твердил, как заведённый: «Да ничего страшного, мне не больно, правда-правда». Агата стояла посреди лужайки, прижав ладони к щекам, и быстро-быстро моргала. Йонас подбежал, что-то спросил у неё, она не ответила. А дальше Питер зачем-то сел в траву, потом лёг. И всё куда-то отдалилось, померкло…

- Мам, может, к врачу? – донёсся издалека голос Ларри, и Питер открыл глаза.

Над ним склонилась вся семья – даже папа прибежал. Рядом скакали Фроззи, Сноу и Лотта и радовались, что Питер не умер. Мальчишка приподнялся на локтях, брезгливо сбросил мокрую тряпку, лежащую на переносице.

- Не надо врача, я живой, - попытался он сказать бодро, но получилось еле слышно и ужасно гундосо.

- Пирожок, как мы испугались! – плаксиво протянула мама. – Как ты себя чувствуешь?

- Да отвратительно, - мрачно ответил за него Ларри. – Глянь, носа не осталось, губа разбита. Давай вызовем ветеринара, пусть усыпит?

- Лоуренс! – воскликнули Агата и отец.

- Так жалко же, ему с такой рожей всю жизнь жить.

- Лоуренс!!! – к возмущённому хору присоединилась мама.

Брат отошёл, подняв руки. Питер было нахмурился, но тут услышал, как где-то позади него смеётся Йонас. Сперва тихонько, сдержанно, стараясь сохранять достоинство и уважение. Но смех было не унять, и спустя несколько секунд Йонас расхохотался во всё горло – звонко, заразительно и совершенно не обидно. И вот уже рассмеялся отец, прикрыла рот ладонью мама, от хохота согнулся пополам Ларри, и Питер тоже захихикал, представляя себя без носа и с распухшей губой. Одна Агата надулась, покраснела и произнесла:

- Ну, хватит вам! Как дураки, фу.

- Как жить без носа? – простонал Питер, всхлипывая от смеха.

- Во ты красавчик! – ржал поодаль Ларри. – Пит, можешь наложить на меня штраф! Обязуюсь выплатить!

Йонас подошёл, уселся на траву рядом с Питером, хлопнул его по колену:

- Пит-Словил-Метеорит! – провозгласил он весело. – У тебя вид, как будто ты подрался. И вышел победителем, ах-ха! Башка гудит?

- Немного, - прислушавшись к ощущениям, ответил Питер. – Но всё отлично. Думаю, могу продолжать игру.

- Ну уж нет! – строго отрезал отец. – Давайте-ка вы оба пойдёте в дом и поиграете во что-то нетравматичное. Питер, тебе бы умыться и сменить рубашку.

Йонас помог Питеру подняться. В доме затрезвонил телефон, Агата мигом унеслась, и немного погодя прокричала из распахнутого окна:

- Папа, это тебя!

Мистер Палмер вежливо улыбнулся мальчишкам и поспешил в дом. Ларри последовал за ним, бросив по пути:

- С меня поездка в кафетерий в этот выходной! Во искупление грехов.

- Ах-ха! – довольно откликнулись Йонас и Питер.

Где-то у пруда залаяли бишоны. Йонас, который направился было за злополучным мячом, обернулся на лай и вдруг побледнел.

- Миссис Палмер! Не надо!!! – закричал он и бросился через лужайку за кусты рододендронов.

Перепуганный Питер побежал за ним.

Собаки радостно скакали вокруг хозяйки. Оливия Палмер с недоумением смотрела на Йонаса, выжимая носовой платок, которым Питер унимал кровь из носа. Йонас стоял перед ней – бледный, не на шутку испуганный, тяжело дышащий.

- Йон, милый, что с тобой такое? – заволновалась миссис Палмер. – Что случилось?

- Платок, - выдавил мальчишка. – Русалка…

Миссис Палмер обернулась на водоём, пожала плечами.

- Я посмотрела, где она, прежде чем прополоскать. Она и сейчас там, видишь? Вон, около решётки у дальнего края.

Офелия действительно была далеко. Покачивалась вверх-вниз, поглядывая туда, где вольно текла снабжающая пруд водой речушка. Последние несколько дней она проводила там почти всё время, лишь изредка приплывая схватить брошенную ей рыбу и по ночам прячась в гротах. Питер думал, что она тоскует по дому. Пару раз он обходил прудик и из зарослей жасмина рассматривал русалку. Она презабавно расправляла уши-плавнички и распушала платье. Питер весь блокнот изрисовал её портретами.

- Йон, да всё в порядке, - попытался мальчишка успокоить друга. – Сам же видишь. Пошли поглядим комиксы? Папа вчера привёз мне свежие выпуски «Марсианского охотника».

- А я вам какао сварю, - оживилась мама. – Будете?

- Я домой, - бесцветным тоном сказал Йонас. – Совсем забыл, что тётка велела до ужина выбить подушки и матрасы. Извините, миссис Палмер. Я пойду, Пит. Пока.

Он подобрал с земли оброненную бейсболку, привычным жестом отряхнул её, хлопнув об колено, и быстрым шагом удалился в сторону ворот. Питер и мама переглянулись.

- Я тоже не понял, мам, - вздохнул мальчик. – По-моему, он просто за тебя испугался. Мне от папы влетело, когда я чуть руку в пруд не сунул перед Офелией.

Он присел на корточки, погладил подбежавшую собаку и спросил:

- Мам, ты тоже думаешь, что Офелия опасна?

Миссис Палмер подхватила на руки Лотту, поправила на ней бархатный бант.

- Я не знаю, что сказать тебе, милый. – В голосе матери Питер расслышал грусть и растерянность. – Она не производит впечатление агрессивной. Если зубы не видеть. Но я не понимаю, что она такое. Потому опасаюсь. Да, пожалуй, она пугает меня.

- Мам, она просто девочка, которая живёт в воде. Посмотри: ей одиноко. И она нас боится гораздо больше, чем мы её.

Она глубоко вдохнула, чтобы ответить сыну, но передумала, и сказала:

- Идём в дом, Пирожок. Тебе необходимо переодеться. А я так и не узнала у Агаты, скольких она пригласила подружек.

- Подружки Агаты? А какой повод?

- Всем интересно поглазеть на русалку.

Она подозвала собак, обняла сына за плечи, и они пошли по дорожке к дому. На углу Питер обернулся и посмотрел на пруд: Офелия отплыла от решётки и скрылась под водой среди листьев кувшинки. Как будто поняла, что компании ей не будет.

Вечером мистер Палмер нарезал выпотрошенную рыбу на ломтики, сложил её в миску и спустился к пруду. Любопытствующие Агата и Питер увязались за ним. Воздух пах влагой, конюшней, разогретой за день солнцем жестяной крышей сарая, и все эти запахи тонули в тяжёлом, вязком аромате роз и лилий. В кустарнике у забора отрывисто тренькал крапивник. Солнце ещё час назад скрылось в пышных тёмных тучах, предвещая дождливый день. Мама в доме включила подсветку водоёма, и тёмная поверхность воды отразила светлые блики фонарей.

- Пап, а зачем тебе этот прут? – спросила Агата, поигрывая двухметровым гибким прутом с голубым огоньком на конце.

- Эта вещь поможет объяснить Офелии, чего я от неё хочу, - закатывая рукава рубашки, ответил отец. – Пожалуйста, не касайся огонька. Обожжёт.

Питер хотел спросить, чего же именно ждут от Офелии, но не стал. Леонард Палмер не любил дерзких вопросов от младших детей. Из всех троих только Ларри позволялось быть с ним на равных. Нарываться на недовольство отца не хотелось, и Питер просто сел на скамейку у пруда. Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, он сосредоточился на ощущениях в распухшем раненом носу.

Леонард Палмер забрал у дочери прут, поставил миску с рыбой в полуметре от кромки воды, зачем-то разулся на каменных плитах дорожки, окаймляющей пруд, и присел на корточки на самом краю.

- Офелия, - позвал он, постукивая миской об камни. – Иди сюда.

Питер вытянул шею, пытаясь рассмотреть хоть что-то со своего места. Фонари пятнали воду ярким светом, и углядеть среди них белую русалочку было очень тяжело. Прошла минута, но Офелия не появлялась.

- Может, она спит? – предположила Агата. – Они же спят по ночам?

- Может, - согласился отец. – Но эта юная леди не ужинала. И вообще не ела сегодня. Потому ждём.

Он снова постучал миской, бросил в воду кусочек рыбы. Агата потопталась рядом, разочарованно вздохнула и полезла нюхать розы.

Питер представил себе, как в глубине спит девочка-цветок. Уютно, как в колыбели. Медленно колышутся оборки и ленты пышного платья, слабым током воды перебирает пряди белоснежных волос. Руки покоятся на груди, опущены густые ресницы…

«Офелия, проснись, - мысленно обратился к ней Питер. – Тебе папа рыбы принёс. Приходи».

Она появилась внезапно и бесшумно – как всегда. Показалась над водой аккуратная головка со смешными ушами, тут же скрылась – и вот уже русалочка вынырнула в нескольких метрах от мистера Палмера.

- А вот и ты, - дружелюбно произнёс он и показал ей кусочек рыбы: - Хочешь? Иди-ка сюда.

Русалка поглядела на рыбу, потом на Питера.

«Ты чего? – удивился про себя мальчишка. – Просто рыбка. Иди, возьми».

- Офелия, иди сюда, - в отцовском голосе прорезались нетерпеливые нотки. – Давай-давай. Хватит бояться. Кто трус, тот не ест.

«Просто рыба, - мысленно подбадривал её Питер. – Кушать. Не бойся, возьми».

Мистер Палмер перехватил поудобнее прут правой рукой, левой подбросил кусочек на ладони. Офелия снова нырнула, проплыла под поверхностью воды, высунулась у самого края водоёма. Почти под ладонью отца Питера.

- Молодец, - похвалил мистер Палмер. – Держи.

Осторожно держа рыбу двумя пальцами, он протянул её русалке. Офелия дёрнула ушками, опустила их, почти прижав к голове. «Боится, - подумал Питер, привставая с места, чтобы лучше видеть. – Не бойся. Папа принёс еду».

Русалка медленно-медленно протянула руку, взяла кусочек и сунула в рот. Сглотнула и замерла, глядя в сторону Питера.

- Чего я-то? – прошептал он. – У папы еда, не у меня.

- Офелия, - звал отец. – Бери ещё.

Второй кусочек она взяла смелее, за ним третий, четвёртый. Забирая очередной, русалка коснулась руки Леонарда Палмера, испуганно метнулась прочь.

- Всё хорошо, - поспешно сказал он. – Хорошая девочка, смелая. Иди, иди сюда.

Вскоре миска опустела. В ладони мистера Палмера остался один кусок – самый большой. Офелия смотрела то на пищу, то на человека, который предлагал её.

- Иди сюда, - спокойно и твёрдо позвал мистер Палмер. – Ты меня потрогала, теперь это сделаю я. А ты получишь свою рыбу. Пит, ты здесь?

Мальчик подошёл, встал рядом. Офелия приподняла уши, склонила вбок голову и приоткрыла рот. Выглядело это так, словно она радовалась, что Питер близко.

- Возьми прут, - негромко сказал ему отец. – Если она сделает хоть одно резкое движение – просто ткни её огоньком.

Питер поднял странную штуковину с земли, сжал в кулаке и снова мысленно обратился к русалке: «Офелия, эта штука делает больно. Пожалуйста, будь умницей. Или мне придётся тебя обидеть, а я не хочу».

Леонард Палмер показал Офелии раскрытую ладонь. Русалка шарахнулась в сторону, прижав к груди кулачки, но быстро успокоилась, вернулась на прежнее место и уставилась на остатки рыбы. Мистер Палмер положил рыбу на край бортика, медленно занёс ладонь над головой девочки-цветка. Уши Офелии снова задрожали, прижались к мокрым волосам. Она мелко заморгала, губы вытянулись в напряжённую тонкую линию.

- Не бойся, не бойся, - тихо уговаривал её мистер Палмер. – Питер, ты следишь?

- Да, пап.

Большая сильная ладонь коснулась светлых волос. Офелия встрепенулась, зажмурилась – совсем как человек – и резко ушла под воду.

- Ну вот, - удовлетворённо произнёс Леонард Палмер, поднимаясь с колен. – На подзыв она приходит, пищу из рук берёт. К прикосновениям мы её быстро приучим, полагаю. И за месяц подготовим к первой выставке.

- К какой выставке? – упавшим тоном спросил Питер, всё ещё держа в руках прут с голубым огоньком.

- Увидишь, - улыбнулся отец. – Эта русалка принесёт нам много денег. Куда больше, чем я на неё потратил! Сперва эта маленькая красавица покорит Англию, потом Европу. А через годок-другой её можно будет привезти и на всемирную выставку прирученных оттудышей!

Утром Питер увидел, как рыбу, оставленную на краю дорожки у пруда, доедает соседский кот. Как будто он, а не Офелия, её заслужил. Будто это голодный дикий кот позволил себя погладить, а не пленённая девочка-цветок. И было в этом что-то настолько отвратительное, что Питер едва удержался, чтобы не швырнуть в кота комком земли.

Офелия (эпизод десятый)

Неделя выдалась жаркой и скучной. Учебный год подошёл к концу, готовить уроки хотелось всё меньше и меньше, но мистер Палмер поставил младшему сыну условие: если триместровая оценка по математике будет на балл выше, Питер едет на ежегодный автосалон с одним из друзей. Приходилось вечерами прорешивать столбцы ненавистных примеров вместо того, чтобы читать или гонять на велосипеде.

В редкие минуты свободного времени Питер слонялся по саду. Ларри уехал оформлять какие-то документы для корпорации, папа сдавал свой проект, и поговорить Питеру было не с кем. Он всё ждал, что придёт Йонас, но того что-то не было видно. «Наверное, учится, - вздыхал Питер, вяло гоняя по дорожкам сада футбольный мяч. – Тётка у него – чистый изверг, а оценки по большинству предметов так себе». Обычно Питер делал за Йона домашние задания по литературе и английскому, но оценки в классе его друг получал унылые. Он бы и в школе ему подсказывал и помогал, но Йонас учился в школе для мальчиков на другом конце Дувра.

Мяч закатился в дебри живой изгороди, Питер опустился на колени и полез его доставать. И столкнулся с Фроззи, азартно добывающим кого-то из раскопанной норы.

- Иди отсюда, грязное чудовище, - проворчал Питер, одной рукой выталкивая мяч, а другой подпихивая пса под белоснежный зад.

Бишон обиженно тявкнул и попытался вернуться к своему занятию. Питеру пришлось брать его на руки и относить маме.

Миссис Палмер на лужайке накрывала стол для подруг Агаты. Сама Агата торчала у ворот, то и дело поправляя локоны перед карманным зеркальцем.

- Мам, - окликнул Оливию Палмер младший сын. – У нас теперь два бишона и один грязевой монстр. Перед гостями будет неудобно.

- Фроззи! Какой ужас! Давай его сюда, я попрошу Лорну его помыть.

Перепачканную собаку мама понесла в дом, а Питер ухватил со стола горсть клубники и побрёл к пруду. Попадаться на глаза подружкам Агаты ему совсем не хотелось. Они либо смотрели сквозь него, либо в их взглядах скользило лёгкое презрение. И то, и другое Питеру было одинаково противно.

Размышляя над тем, что никто из супергероев не страдал от лишнего веса, Питер уселся на скамейку у пруда и одну за другой съел прихваченные с собой клубничины. Над зеркальной гладью пруда гоняли мелких насекомых стрекозы, ветки ивы у дальнего берега почти касались воды. Офелии не было видно: в жару русалка предпочитала находиться в глубине. Всплывала она вечерами, когда к пруду спускался мистер Палмер с миской порезанной ломтиками рыбы. За неделю Офелия перестала его бояться, смело брала пищу из руки и вот уже два дня как терпела человеческие прикосновения. Прут с голубым огоньком на конце ни разу не понадобился, что очень радовало Питера. Меньше всего он хотел бы, чтобы девочка-цветок испытывала боль.

Он спрашивал отца, какая Офелия на ощупь. Мистер Палмер пожимал плечами, отвечал неопределённо: «Холодная и гладкая. И волосы мокрые». А Питеру так хотелось прикоснуться к ней самому…

Услышав его вздох, из сада прибежали Лотта и Сноу, притащили маленький мячик, звонким лаем принялись требовать внимания.

- Мам, забери их! – взмолился Питер, но ответа не последовало: миссис Палмер находилась где-то в доме.

Мальчишка с десяток раз кинул игрушку в сторону лужайки и ему надоело. Но неугомонные собаки раз за разом требовали продолжать игру.

- Идите донимайте Агату, - упрашивал их Питер, но бишоны неумолимо притаскивали мячик ему.

В очередной раз зашвырнув мяч подальше, Питер обернулся к пруду и заметил знакомые ушки-плавнички в десятке метров от берега. Офелия с интересом наблюдала за тем, как собаки весело носятся по каменной дорожке, отбирая друг у друга игрушку.

- Привет, - дружелюбно окликнул её Питер. – Я рад тебя видеть. Сегодня опять жарко, и я думал, ты будешь отсиживаться в гротах.

Он ждал, что она отпрянет и спрячется, но русалочка подплыла ближе. Лотта отобрала у Сноу мячик и принесла игрушку Питеру. Бросила у ног, требовательно затявкала. Офелия нырнула и тут же снова показалась над водой. Расправила ушки, приоткрыла рот и склонила голову набок. «Похоже, ей интересны собаки, - решил Питер. – А может, она хочет поиграть?»

Мальчишка забрал у Лотты мяч, повертел его в руках.

- Офелия, хочешь мячик? – спросил он, присаживаясь на край дорожки у воды.

Лотта вопила и прыгала, пытаясь достать игрушку. Питеру пришлось поймать собаку и зажать её под мышкой.

- Тихо! Лотта, фу! – скомандовал он и бросил мячик в пруд.

Русалка мгновенно скрылась под водой. Питер решил, что она испугалась, но тут под мячом, покачивающимся на поверхности, появилось светлое пятно. Офелия покружилась под ним, вынырнула рядом и уставилась на игрушку.

- Это мячик, - пояснил Питер, удерживая азартно вырывающуюся собаку. – Мячик. Мяч. Он красный. Красный мяч.

Офелия описала круг, рассматривая игрушку. Подплыла совсем близко, ткнула пальцем, отпрянула боязливо. Питер рассмеялся: знакомство русалочки с мячиком выглядело презабавно. Она отвлеклась, уставилась на мальчишку. Похоже, звук смеха интересовал её не меньше мяча.

Отчаявшись отыскать мячик в кустах вокруг лужайки, к пруду прибежал Сноу. Увидел русалку, заворчал, уселся под скамейкой.

- Хоть ты на неё не вопишь, - усмехнулся Питер и поднял перед собой лающую Лотту. – Видишь, Офелия? Лотта требует свой мячик обратно.

Русалка растянула губы в подобии улыбки, сверкнули острые зубки.

- Здорово! – воскликнул Питер. – Да ты улыбаешься! Офелия, мяч. Мяч. Давай его сюда. Мяч.

Удивительно, но она его поняла. Нырнула, покружилась немного и выплыла, ухватив мячик зубами.

- Не так, - покачал головой Питер. – Надо руками. И бросать. Вот, смотри.

Он опустил Лотту на дорожку и сделал жест, будто что-то берёт в руки и бросает. Офелия отпустила мяч и замерла, не сводя с Питера больших чёрных глаз. Уши-плавнички то приподнимались, расправляясь, то прижимались к мокрым волосам. Мяч покачивался на воде рядом с ней, и Лотта лаяла, не умолкая. Наконец, Офелия совсем по-человечески кивнула, обхватила игрушку тонкими пальчиками и взвилась из воды в окружении сверкающих брызг.

- Ух ты!!! – поражённо выдохнул Питер, наблюдая это восхитительное зрелище.

Красный резиновый мячик стукнулся об край скамейки и покатился в траву. Собаки радостно завопили и бросились его ловить. Офелия вынырнула поодаль, и как показалось Питеру, вся сияла от радости. Мальчишка отобрал у собак игрушку и снова бросил в пруд. Секунды спустя мяч вернулся обратно.

- Молодец, Офелия! – крикнул Питер. – Лови мяч!

Она снова прыгнула, перехватила летящий мячик, утащила его в глубину. Бишоны топтались у самой кромки воды, обиженно скулили. Питер замер, пытаясь угадать, где вынырнет русалка. Или выскочит мячик.

Мяч ударил его по ноге. Питер повернулся вправо и увидел Офелию под мостками – там, откуда отец прикармливал её рыбой. Русалочка выглядывала из-за опоры мостков и выглядела чрезвычайно довольной. Питер подбросил мячик в руке, и игра возобновилась. Мальчишка бросал мяч, Офелия перехватывала его налету, пряталась под водой, выныривала внезапно и кидала игрушку Питеру. Собаки носились по дорожке взад-вперёд и галдели без умолку.

Так их и застали миссис Палмер, Агата и пятеро старшеклассниц, приехавших в гости. Зрелище играющей с мальчиком русалки было настолько неожиданным и красивым, что дамы замерли, не решаясь нарушить идиллию и словом. Офелия была прекрасна в сияющем ореоле брызг под ярким солнцем, в своих развевающихся ленточках, оборках и воланах. Такого волшебного зрелища ни в одном кино не показывали. Питер смеялся, перебегая с места на место, бросая мяч – довольный, растрёпанный, счастливый.

- Лови, Офелия! Умница! Какая ты молодец! – кричал он, хлопал в ладоши. – Бросай мячик!

В разгар игры Лотта не выдержала. Прыгнула в пруд и поплыла к мячу, отчаянно колотя по воде лапами. Офелия тут же нырнула. Заскользила под самой поверхностью лёгкая белая тень.

- Лотта, назад! – закричал перепуганный Питер.

Агата пронзительно завизжала, заметалась. Миссис Палмер и девочки помчались к пруду, все наперебой звали собаку. Та скулила, кружа на месте, как белый комочек ваты.

- Лотта, миленькая, сюда! – Питер встал на колени, протянул руки над самой водой. – Ко мне, Лотта! Плыви сюда!

Офелия вынырнула возле собаки, та перепугалась окончательно, принялась подвывать. Кто-то из девчонок воскликнул:

- Да она её утопит!

Питер заплакал. До Лотты было слишком далеко, русалка кружила рядом, и мальчишка помнил, что точно так же она делала, когда отец бросал ей крупную рыбу. Мальчишку трясло, он звал и звал собаку, беспомощно глядя на то, как она всё больше погружается в воду, намокая.

- Офелия, нельзя! Не трогай! – кричала миссис Палмер.

Русалка нырнула. Питеру показалось, что у него кончился воздух. Или кто-то ударил его в живот, перебив дыхание. Сейчас… вот сейчас вода под Лоттой посветлеет, станет белой, как сама собачка – и всё, Лотта исчезнет. Мальчишка закрыл лицо руками. «НЕТ! Офелия, НЕТ!» - взмолился он молча, не в силах ни вздохнуть, ни вскрикнуть. Подоспевшая мама обхватила его руками, прижала к себе. Питер вжался лицом в её платье, пропахшее ягодным джемом и выпечкой. Больше всего на свете ему сейчас хотелось спрятаться, перестать слышать, оказаться далеко-далеко отсюда.

- Офелия… - обронила миссис Палмер в наступившей тишине. – Господи…

Что-то заставило Питера отрыть глаза и оглянуться.

Офелия двигалась к берегу, словно шла в воде, погружаясь до плеч. В руках у неё была Лотта – живая, очень довольная, занятая важным делом: собака вылизывала русалочке щёку. Офелия с удивлением рассматривала её, бережно поддерживая одной ладонью под живот, а другой касаясь то пушистой макушки, то мокрой шерсти на спине. И улыбалась.

Агата примчалась, когда русалка почти подплыла к берегу. Хлестанула её прутом – тем самым, что отец брал с собой «для безопасности».

- Отпусти её, гадина! – в слезах вопила Агата, лупя прутом, почти не глядя. – Не трогай мою собаку, мерзавка!!!

Питеру показалось, что Офелия вскрикнула. Тонкие руки, держащие Лотту, метнулись, закрывая лицо. Собака глубоко окунулась в воду, взвыла, замолотила лапами – и вот уже миссис Палмер подхватила её, вытащила на берег. И Питер словно очнулся. Налетел на сестру, вцепился в руку, держащую прут.

- Дура! Не смей! Она спасла её! Что ты делаешь? – орал мальчишка, заливаясь слезами. – Это больно! Это очень больно!

Растаскивали их миссис Палмер и гостьи Агаты. Мама увела Питера в дом – за руку, как маленького; умыла, напоила водой, в которую накапала перед этим успокоительного. Агату утешили девчонки, рассказали, как всё случилось на самом деле. И уже через двадцать минут над лужайкой, где мама накрыла стол, зазвучал весёлый девичий смех.

Питер даже к ужину не спустился. Лежал ничком на кровати, уткнувшись лицом в вытянутые руки, и думал об Офелии. В память врезались полные боли и обиды чёрные глаза русалочки. И рассечённая прутом оборка пышного платья, которая – Питер помнил – была частью самой Офелии.

Когда совсем стемнело, в комнату Питера зашёл мистер Палмер. Присел на край кровати, погладил сына по голове.

- Мама мне всё рассказала, Пит, - тихо и медленно, словно тщательно подбирая каждое слово, сказал он. – Пожалуйста, не обижайся на сестру. Она очень испугалась за собаку. И всё не так поняла. Она тоже переживает, сын.

Питер хотел сказать, что никто Офелию не любит, что все воспринимают её как опасное дикое животное, и это глупо, это неправильно, но не смог. Лишь съёжился и глубже уткнулся в подушку. Отец посидел рядом ещё пару минут и ушёл. Окно в комнате Питера было открыто, и мальчик услышал вскоре, как отец на крыльце сказал маме, что русалка не ест и вообще не выныривает, как бы он её не звал. И похоже, что тренировки с ней придётся начинать с самого начала.

Как только в доме всё стихло, Питер спустился в сад. Бездумно подобрал валяющийся на дорожке собачий мячик и пошёл к пруду. Ночь была тёмной, луна пряталась в облаках, и мальчик не сразу разглядел сидящую на мостках над водой фигуру.

- Ты что тут забыла? – сурово спросил он.

Агата вздрогнула и обернулась.

- Заснуть не могу, - призналась она. – Начинаю дремать – и мне кажется, что кто-то плачет.

Питер сел рядом с ней, свесил с краю ноги. Вода под ним отражала тёмное, закутанное в облака небо. Воздух сладко пах розами и жасмином. Где-то вдалеке в деревне лаяли собаки. Питер опёрся ладонями об деревянную поверхность мостков и закрыл глаза. Представил себе глубину пруда: тёмную толщу прогретой за день воды со слабым-слабым течением, стебли кувшинок с широкими тарелками листьев по поверхности – будто раскрытые зонты. И тишину. Гнетущую тишину, не нарушаемую ничем.

«Как же тебе одиноко там, в глубине…»

- Я думала, она выплывет, - вдруг сказала Агата. – Хоть вдалеке, но покажется. И я извинюсь перед ней. Хоть она и рыба.

- Это не она рыба, это ты дура! – взъелся Питер. – Пойди, хлестни себя этим прутом хоть пару раз! На себе испытай, как это больно! Она играла со мной. Она принесла Лотту обратно. Лотта утонула бы, понимаешь? А ты… А ты…

Он зашвырнул мяч далеко в воду и обратил к растерянной Агате искажённое злой гримасой лицо:

- Как же я тебя ненавижу! – выдохнул он. – Ты всегда всё только портишь! Ничего ты не раскаиваешься! Просто папа тебе выговорил, и ты притворяешься, что тебе жаль! Я слышал, как ты со своими дурацкими девками тут смеялась. Понравилось им? Показала пленную зверюшку в клетке и себя в роли смелого укротителя?

- Питер, ты что…

Он неуклюже забрался на мостки, встал.

- Да иди ты в жопу, курица, - по-взрослому грубо бросил он и сделал шаг в направлении дома.

И едва не наступил на лежащий у края деревянного настила маленький мокрый мяч.

Офелия (эпизод одиннадцатый)

Йонас объявился через неделю. Пришёл в небывалую рань, понурый, в надвинутой на глаза бейсболке, извинился перед Палмерами-старшими за отсутствие.

- Простите, пожалуйста, - глядя на сбитые носки своих дешёвых кроссовок, произнёс мальчишка. – Я был не здоров, а тётушка не сочла нужным вам об этом сообщить. Миссис Палмер, я всё отработаю. Я виноват.

Оливия Палмер растрогалась, обняла мальчишку, сунула ему в карман куртки горсть конфет. Мистер Палмер хлопнул сконфуженного Йона по плечу и быстренько наметил план работы:

- Рад, что ты вернулся, парень. Пока нет дождя, опрыскай смородину и молодые яблони, а если останется время, подравняй кусты на въезде в усадьбу. И возьми в сарае лестницу, отпили ветки клёна у гаража: они мешают открывать ворота.

- Ах-ха, - с готовностью кивнул Йонас. – Я могу начать прямо сейчас?

- А как же школа? – насторожилась миссис Палмер, пакуя Питеру и Агате сэндвичи.

В ответ Йонас пробурчал что-то невразумительное и выскользнул во двор. Конечно, Питер подхватил школьную сумку и помчался за ним.

- Машина через пять минут! – крикнул ему вслед отец.

- Милый, не забудь с собой ланч! – добавила мама.

Друга Питер нагнал уже у сарая с инструментами. Йонас насвистывал какой-то мотив, колупая ключом в замке.

- Ну, привет! – дружелюбно окликнул его Питер и протянул руку.

- Привет, Пит-Наглажен-И-Побрит! – усмехнулся Йонас, отвечая на рукопожатие.

-Ну-ка, ну-ка… - Питер настороженно заглянул под козырёк бейсболки. – Охренеть. Йон, это кто сделал? Выглядишь ужасно.

- Не, это уже пустяки, - ухмыльнулся Йонас. – Зубы и кости целы, остальное фигня.

«И я ещё переживал за разбитый нос», - подумал Питер, хмуро разглядывая здоровенный лиловый фингал на левой скуле друга, рассечённый висок с двумя швами и сбитые костяшки пальцев на разукрашенных ссадинами руках. Йонас проследил его взгляд и убрал руки за спину.

- Да всё нормально, заживёт, - успокоил друга он.

- Кто тебя так? Только не говори, что тётка.

- Да местные! Ты не думай, им тоже досталось.

- Опять нацистом дразнили? – со вздохом спросил Питер.

Йонас открыл дверь в сарай, шагнул внутрь и поманил друга за собой.

- Пит, кроме тебя, я никому не могу доверять, - сказал он очень серьёзно. – Ах-ха?

- Сам знаешь, я ничего никому не скажу, - так же серьёзно ответил ему друг. – Быстрее рассказывай, что стряслось.

- Давай всё же после школы?

- Нет уж, говори хоть в двух словах!

Мальчишка помялся, вздохнул и полез за пазуху. Питер ожидал чего угодно: что он вытащит нож, пистолет, толстую пачку денег, секретные чертежи военных разработок… но только не пикси.

Маленькое крылатое существо сидело на ладони Йонаса, обнимая его за большой палец. Разлохмаченные ярко-рыжие волосы, нежно-фиолетовая кожа, крупный растянутый рот, полный махоньких острых зубов. Питер видел пикси прежде, но они были крупнее. Малявка, дрожащая на ладони друга, была ростом не больше пятнадцати сантиметров, с тощими ножками и ручками. И со сломанным прозрачным крылом, заботливо укреплённым спичками, нитками и клейкой лентой.

- Я его отобрал, - поглаживая растрёпанную шевелюру пикси кончиком мизинца, вздохнул Йонас. – Он сбежал у кого-то, а эти придурки поймали. Решили в инквизиторов поиграть. Уроды.

Фиолетовая мелочь тихо пискнула, не открывая зажмуренных глаз. Йонас поднял руку, поднося пикси к лицу Питера, и мальчишка разглядел выбитые на боку малыша цифры и инициалы прежнего владельца.

- Йон, его вернуть надо, - сказал он неуверенно.

- Зачем? – неожиданно жёстко спросил Йонас, прикрывая пикси ладонью.

- Ну… Он же собственность. Как машина. Если ты его вернёшь, тебе заплатят денег. Ну… вознаграждение. А если нет – могут обвинить в воровстве.

Пикси снова то ли чирикнул, то ли что-то пропищал, и Йонас переместил его за пазуху. Посмотрел на Питера так, что тому захотелось шагнуть назад.

- Они не собственность, Пит. Это разумные существа. И то, что люди с ними вытворяют, пользуясь тем, что в нашем мире они беспомощны – это мерзость. Вы уже били свою русалку током? – глухо спросил он.

- Йон, ты что? Мы кто по-твоему? – ошарашенно спросил Питер – и вспомнил про Агату.

Йонас отвёл взгляд. Снял висящий на стене кусторез, сунул в задний карман штанов секатор.

- Ты иди, тебя машина ждёт, - отвернувшись, сказал он.

- Я после школы сразу к тебе. Мир?

- А мы что – ссорились?

- Тогда не веди себя так, будто тебе совсем башку отшибли! – отчеканил Питер и ушёл.

Весь день в школе он думал о том, что сказал Йонас. Сперва гонял в голове их диалог, взращивая в себе обиду. Ещё бы: неделю не виделись, а он так… как с врагом. И было бы с чего! А потом мальчишка вдруг понял, что Йонас очень переживает за Офелию. И за него, Питера, тоже. Потому что оттудыши – не животные. У них есть эмоции, они умные… и возможно, способны на месть. От последней мысли Питер похолодел: Агата ударила русалку, обидела её, причинила боль. А вдруг Офелия озлобилась и теперь ждёт шанса, чтобы сделать что-то злое в ответ?

«Надо поговорить с Агатой, - глядя в окно на лёгкие перья облаков, думал Питер. – Я должен ей объяснить, что оттудышей обижать нельзя. И предупредить, чтобы не подходила к пруду».

- Мистер Палмер, - раздался прямо над головой голос учителя. – Я всё понимаю: лето, три дня до каникул. Но не соблаговолите ли вы из элементарной вежливости поприсутствовать на уроке?

Класс засмеялся, Питер буркнул извинение и попытался сосредоточиться на теме занятия, но через пять минут в голову опять полезли посторонние мысли.

«Пикси… вроде, они тоже оттудыши, подневольные, пленники. Вроде, этот малявка сбежал от владельца. Должен людей бояться и ненавидеть – так пишут про них. А к Йонасу вон как льнёт. Странно… Что, в книгах и журналах врут? Или пикси Йона какой-то особенный? Стоп. Йонас же родом из окрестностей «пятна междумирья». Он без родителей остался, сам говорил, что это из-за войны. Тогда почему он не ненавидит оттудышей?»

С соседнего ряда передали записку. Питер хотел отправить её дальше, но увидел на клочке бумаги своё имя. Причём, аккуратным округлым почерком. Девчонки никогда Питу не писали, сколько он себя помнил. Разве что в порядке розыгрыша. Видимо, решили похихикать над ним перед летними каникулами. Питер вздохнул и развернул записку.

«Привет, Пит! Я слышала, у вас есть русалка. А пригласишь посмотреть? Я за это с тобой в кино схожу. Уилла Джонсон»

Сперва он обрадовался. Ещё бы: одна из трёх самых красивых девчонок в классе написала ему записку! Да ещё и в кино предложила! А потом Питер перечитал ровные строчки ещё раз и ему стало невероятно противно. Он ей русалку, а она с ним в кино. Значит, Уилле не интересно подружиться с ним самим, а просто хочется поглядеть на Офелию. Как подружкам Агаты. И он равнодушно отложил записку в сторону.

На перемене Питер почти бегом бросился в туалет. Открыл там окно и вылез на задний двор, где привычно курили старшеклассники. Спрыгнул в вытоптанную седи некошеной травы площадку, прошёл несколько шагов и сел на корточки под стеной. Старшеклассники проводили его настороженными взглядами и вернулись к обсуждению политики и гоночных автомобилей.

Питер съёжился, обняв колени руками и уткнувшись в них подбородком. Хотелось заорать, чтобы распугать криком все ненужные, сложные и пугающие вопросы, что навалились на его бедную голову. Но он знал: не поможет. Можно начать думать о другом, можно тайком читать под партой книгу или рисовать на промокашках комиксы, но вопросы всё равно останутся. Такие, которыми не поделишься ни с кем. А у самого на них пока нет ответов, да и искать ответы страшно.

По сосновым иголкам в траве сновали муравьи. Питер посмотрел на них и подумал: «Вот тоже не люди, а непонятные нам существа. Почему мы их не боимся, не уничтожаем, не стараемся засунуть в ящик? Они такие же, как наша Офелия. У них своя жизнь, они не говорят и не понимают нас. Почему мы можем с ними не воевать, а с оттудышами – нет? Оттудыши же не виноваты, что наши миры слиплись, как растаявшая конфета и бумажный фантик. Говорят, они хотят нас захватить, уничтожают всё, до чего дотягиваются. Потому наши армии постоянно загоняют их обратно. Восемнадцать лет… А почему за это время не построили стену? Просто высокую стену вокруг «пятна междумирья»? Ну дураку же стало бы ясно: не лезь, сюда нельзя, тут тебе не рады. А мы воюем…»

- Эй, дружок, ты чего?

Над Питером склонился высоченный широкоплечий старшеклассник. Кажется, Пит уже видел его раньше. «Наверняка кто-то из наших спортсменов», - подумал мальчишка.

- Всё в порядке, - поспешно ответил он верзиле.

- Обидел кто? Или оценку не ту схлопотал перед каникулами? – продолжал допытываться парень, дыша на Питера табачной вонью.

- Просто достали все. Честно. Я хотел всего лишь посидеть тут.

Старшеклассник присел с ним рядом, затянулся, хмыкнул.

- Мне подруга сказала, тебя хулиганьё достаёт. Взгреть их разок? Чтобы больше не сунулись.

Питер помедлил с ответом. Подруга? Интересно, это кто же обратил внимание на его проблемы? Идея взгреть Дюка, конечно, была хороша, но… Что-то в ней было не так.

- А кто ваша подруга? – осторожно поинтересовался он.

- Беата Литтл, - широко улыбнулся парень. – Лучшая девушка на свете.

Мальчишка вспомнил светловолосую красавицу в коротком платье. Ну надо же… Видимо, феи среди людей всё же существуют. И эти феи замечают обыкновенных мальчишек. Даже не красавцев с избытком веса.

- Ты же Пит Палмер, верно? – прищурился старшеклассник.

- Угу. А что?

Парень выпустил струйку дыма из угла рта, усмехнулся.

- Ну, типа ваша семья – местная знаменитость. Отец ездит на модной тачке, сестрица набирает популярность среди любителей тощих поп. А про вашу русалку в Дувре не слышал только глухой. А ещё твой брат в старших классах играл за городской футбольный клуб. Чего он бросил, не знаешь?

- Ларри занят. Он учится на адвоката, защищает диплом, - ответил Питер и, неуклюже помогая себе руками, поднялся.

- А я думал, адвокаты защищают людей, а не дипломы, - не выпуская сигарету изо рта, сказал верзила, и парни, курящие чуть в стороне, заржали.

Питер бросил в их сторону сердитый взгляд и поспешил уйти из курилки. Не хотелось, чтобы вонючий дым въелся в одежду и волосы, и мама устроила бы допрос по возвращению домой: «Питер, ты что – куришь?!». Мальчишка ясно представил себе недовольное мамино лицо, нахмуренный лоб, взгляд, подозревающий младшего сына во всех смертных грехах разом, бишонов, обнюхивающих школьные брюки… и неожиданно для себя самого рассмеялся.

Высоко-высоко в небе над школой, над верхушками сосен парка через квартал летел самолёт. Питер помахал ему рукой, и ему показалось на миг, что самолёт ответил ему, качнув крыльями. Вдруг стало легко-легко, все проблемы отдалились, ушли неприятные мысли, и в голове стало так ясно, будто Питер вдохнул частичку солнца и высокого летнего неба.

«Не так уж и важно, что происходит вокруг тебя, - подумал он. – Важнее то, как ты сам к этому относишься и поступаешь. И если не ты решишь, а за тебя кто-то, это будет неправильно. А неправильное потащит за собой другие неверные поступки. И мир просто завалится набок и сломается для тебя навсегда. Значит, каждый из нас должен держать свой мир ровно, поступая правильно. Мир Йонаса не падает, потому что Йон смелый и помогает другим, не боится никакой работы и деревенских мальчишек. И для его мира было правильным не отдать оттудыша владельцам. А что правильно для моего мира? Что я должен делать, чтобы мне было спокойно? Чтобы быть счастливым, как раньше?»

Прозвенел звонок, и Питеру пришлось вернуться в класс. На уроке он был собран, с интересом слушал рассказ учителя о горных системах Европы и проигнорировал две подброшенные записки, адресатом которых он значился красивым округлым почерком. Тревога оставила его, но вопросы никуда не делись. Когда занятие закончилось, и вместе с ним и учебный день, Питер быстро смахнул вещи со стола в сумку и поспешил на перекрёсток коридоров первого этажа: место, где они неизменно встречались с Кевином Блюмом.

Кевин задержался минут на пять. Питер заметил его издалека: пушистая шапка кудрей, виднеющуюся над раскрытой книгой, медленно продвигалась в толпе по школьному коридору. Способность приятеля читать на ходу, не падая и ни в кого не врезаясь, Питера всегда удивляла. «Интересно, на уроках Кев читает под партой?» - с улыбкой подумал Питер.

Видимо, сегодня у Кевина в руках было что-то из ряда вон интересное. За тощим мальцом вился хвост из мальчишек помладше и даже из двух восьмиклассников. Все они старались заглянуть в раскрытую книгу. Когда Кевин приблизился, Питер смог прочесть надпись на обложке: «Эксперимент «Филадельфия»: теории и факты».

- Ого! – удивлённо воскликнул он. – Кев, привет! Это у тебя откуда?

Кевин нехотя закрыл книгу, бережно пристроил её под мышку. «Хвост» разочарованно вздохнул и рассеялся в разные стороны.

- Привет, Пит! Да вот, ездили в выходные с папой в Лондон. Мои оценки по математике были вознаграждены. Как твои дела?

- Всё отлично, спасибо, - кивнул Питер и очень серьёзно сказал: - Кев, у меня есть важный вопрос. Поможешь?

- Валяй, - ответил он и поправил сползающие очки.

- Вот смотри. У тебя бывает такое, чтобы ты чувствовал себя несчастным без причины? Как будто что-то такое происходит, что ты до конца не осознаёшь, но чувствуешь, что это нехорошо?

- Бывает. Это был тот вопрос, да?

- Нет. Вопрос вот: что ты в таких случаях делаешь? Ну, чтобы опять стать счастливым.

Они отошли к стене, чтобы не мешаться на проходе. Кевин помолчал минуту, глядя куда-то вверх, а потом выдал:

- Я обычно представляю себе, что живу последний день. И завтра меня не будет. И думаю, что я должен успеть сделать, чтобы не было стыдно за мой последний день. И как-то всё сразу становится понятным, самое важное остаётся, а всякая шелуха отваливается. И я сосредотачиваюсь на этом важном.

- И всё? – удивился Питер.

- А дальше поступаю по совести, - важно ответил ему приятель.

- Как-то оно звучит… слишком идеально. Ты правда так делаешь или просто умничаешь сейчас?

Кевин покраснел, выдал долгое «Э-э-э…» и уже собрался что-то ответить, как к ним с Питером подошли девчонки. Целой стайкой, человек восемь-десять. Возглавляла процессию Уилла Джонсон. Она остановилась, улыбнулась и поправила волосы – совсем как актриса кино.

- Привет, Палмер, - кокетливо произнесла Уилла. – Ты не ответил на моё предложение, и я решила подойти сама. Покажешь мне вашу русалку?

- Взамен на поход в кино? – уточнил Питер.

- Ага. И взрослый поцелуй, - проворковала Уилла и опустила ресницы.

Девчонки зашептались, кто-то завистливо протянул: «Везё-о-от…» Кевин кашлянул и приподнял брови. Питер вспомнил, что взрослые называют такое выражение лица «ироничным», но никак не мог сообразить, что именно это означало. Видимо, Кев был удивлён и ждал, чем всё закончится.

Питер посмотрел на Уиллу и коротко ответил:

- Нет.

- А если я предложу то же самое? – раздалось за спиной. – Мне ты тоже откажешь?

Мальчишка обернулся, и сердце его радостно встрепенулось: рядом с ним стояла Беата Литтл, божественная белокурая старшеклассница, которую он мечтал отблагодарить конфетами или цветами. Она сама к нему подошла, она с ним заговорила!

И тут он понял, что она сказала. И ему стало ужасно неприятно. Такое же чувство он испытал прошлой весной, когда захотел погладить Сноу и увидел, что у того в зубах дохлая лягушка.

- Зоопарк не работает, - сурово произнёс Питер, толкнул Кевина в бок и добавил: - Идём.

- Простите, леди, у нас с мистером Палмером неотложные корпоративные дела! – Кевин состроил смешную гримасу и помчался догонять уходящего Питера.

Офелия (эпизод двенадцатый)

Мокрая после дождя трава приятно холодила босые ноги. Ручей нёс свои воды, мягко серебрясь в лучах предзакатного солнца. По стеблю одуванчика полз деловитый длинный жук с чёрными надкрыльями. Питеру он напоминал скрипача, опаздывающего на концерт. Жук очень торопился, перебирал длинными нескладными лапками, сердито шевелил усами: «Пропустите! Я первая скрипка! Мне надо срочно занять своё место в оркестре!»

- Пит, залазь сюда, - окликнул Йонас с ветки громадной кряжистой ивы. – Тут классно. И вода вся просматривается до дна.

Питер поглядел вверх, приставив ко лбу ладонь козырьком. Йонас сидел над самой водой, прислонившись спиной к мощному стволу дерева и свесив по обе стороны ветки босые ноги. Красная бейсболка лежала перед ним, и над её краем реял огонёк хохолка любопытного пикси.

- У тебя клюёт! – воскликнул Питер, заметив колебания красного пробкового поплавка.

Йон кивнул, прищурился, глядя на разбегающиеся по воде круги, ловко подсёк – и вот уже пятая пойманная им плотва затрепыхалась в воздухе.

- Сцапаешь? – спросил он Питера.

Мальчишка кивнул, перехватил играющую серебристыми боками рыбу, снял её с крючка. Полюбовался: хороша, больше ладони! Плавники красные, хвост серпом. И червя слопала всего без остатка. Питер отправил плотвицу в ведро с водой, вытащил из жестянки червяка, насадил на крючок.

- Сам плюнешь или мне доверишь? – спросил мальчишка Йонаса.

- Давай разок ты, разок я.

Питер прицелился, ловко плюнул в извивающегося на крючке червяка и отпустил леску. Йонас подтянул снасть к себе, перехватил за поплавок прямо перед носом лязгнувшего зубами пикси. Наградил червя ещё одним плевком и закинул леску в ручей. Питер засмотрелся на легкокрылый вертолётик стрекозы, замерший на кончике его удочки, и пропустил поклёвку.

- Не спать! – скомандовал Йонас с дерева. – Клюёт!

Поплавок скакал по воде в тени кустарника, то полностью погружаясь, то резко выпрыгивая над поверхностью. Питер рванул удочку, спугнув стрекозу, ощутил сопротивление рыбы, что улепётывала, ухватив крючок с приманкой, замахал левой рукой, торопливо перехватывая леску. Тонкая прозрачная нить натянулась, зазвенела под пальцами. Сердце мальчишки гремело, как колёса поезда: не упустить, не упустить, это не плотва, это что-то больше…

- Пит, спокойнее, - напутствовал Йонас, напряжённо следя за тем, как он пляшет на берегу, словно дикарь с бубном. – Не дёргай, веди её бережнее. Сматывай леску, давай-давай…

Руки тряслись, почти роняя удилище. Одновременно следить за поплавком, вращать катушку и мягко подводить пойманную рыбу к мелководью казалось Питеру невероятно сложным. Он очень старался, даже вспотел от напряжения. Больше всего он боялся, что леска не выдержит или рыба соскочит с крючка.

- Пройди чуть правее, - посоветовал Йонас, не сводя глаз с натянутой лески, уводящей в маленький омут у противоположного берега. – Там песчаное дно, веди рыбу туда.

Питер медленно, шажок за шажком, перебрался на указанное место, продолжая забирать леску. Кончик удочки согнулся, словно вопросительный знак: что за рыба? точно вытянешь? Ещё мгновенье – и Питер увидел шипастый спинной плавник над водой. Вот же она: длинная, с широкой спиной, злыми жёлтыми глазами и сильными плавниками. Мальчишка шагнул прямо в холодную воду, вытягивая рыбу на себя правой рукой и перехватывая за хвост левой.

- Дурень! Упустишь!

- Ни в жизни! – пропыхтел Питер, вытаскивая добычу из воды. – Гляди! Окунь! Здоровенный!

Крупный толстоспинный окунь бился в траве, широко разевая хищную пасть и демонстрируя тугие полосатые бока. Пока Питер снимал его с крючка, рассматривал, подняв вверх за хвост, Йонас выдернул из ручья ещё одну пловичку, кинул её на берег.

- Охрененный окунь, Пит-Всю-Рыбу-Победит! – провозгласил он. – Завтра на обед у вас будет уха?

Питер отправил окуня и плотву в ведро с водой, смотал удочку и подошёл к иве. Йонас тут же свесился с сука, подал другу руку, помогая забраться. Они уселись рядом, с минуту молча любовались игрой бликов на мелководье и прислушивались к мычанию коров вдалеке, а потом Йонас усмехнулся и произнёс, смешно растягивая слова:

- Ты боролся с ним, как Сантьяго из «Старик и море». Это было зрелище! Давай подадимся на состязания по рыбной ловле? Мы сорвём куш!

Оба рассмеялись, а потом Питер сказал:

- Я окуня к Офелии выпущу. Мне кажется, ей будет интересно его погонять.

Пикси вылез из бейсболки, бочком, опасливо глядя вниз, перебрался поближе к Йонасу. Мальчишка усмехнулся, подставил ему раскрытую ладонь. Тот тут же забрался, сел, поджав тонкие ножки и замер.

- Пит, ты хоть раз видел, как русалка ест? – спросил Йонас, глядя сквозь переплетение ветвей туда, где клонилось к закату солнце.

- Нет, а что?

- Гадкое зрелище. Лучше не смотри.

- Серьёзно?

- Ах-ха. Они как невоспитанные дети: чавкают, изо рта всё роняют. А ещё башкой мотают, когда едят.

Питер вытаращил глаза, пытаясь сообразить, шутит Йон или говорит серьёзно. Но про себя на всякий случай решил не подглядывать за трапезничающей Офелией.

- Йон, а собаку они съесть могут? – спросил он осторожно.

- Мелкую – запростяк. А что?

- Да у нас две недели назад Лотта сиганула в воду, вот глупая, - со вздохом начал рассказывать Питер. – Как раз когда ты с деревенскими стыкнулся. Мы с Офелией в мячик играли, собака и прыгнула за мячом. Я думал, Офелия её утопит. И все думали. А она её подхватила и к берегу принесла.

Йонас скорчил удивлённую гримасу, поковырял свежее пятно на заношенной футболке с логотипом «Баварии Мюнхен». На другой стороне ручья за деревьями залаяла собака, и тут же умолкла, окликнутая хозяином. Окунь сердито плеснул хвостом в ведре. Любопытный пикси пискнул и свесился с ладони Йонаса, крепко держась за его палец.

- Чебурахнешься, - буркнул Йон и пересадил мелочь на плечо, где синепузый тут же уселся, вцепившись лапкой в воротник.

Питер поколебался, прикидывая, стоит ли рассказывать Йону всё про тот случай до конца. Решил, что у друзей не должно быть секретов. И стыдливо выдавил:

- А потом примчалась Агата и её отхлестала прутом. Думала, что она Лотту убьёт.

Над ручьём повисла гнетущая тишина, нарушаемая только треньканьем крапивника в кустах. Йонас молчал, опустив глаза, лишь ковырял кору рядом с собой. Питер смотрел на друга и всё пытался понять, о чём тот думает.

- Йон?.. – не выдержал он через минуту. – Скажи чего-нибудь.

- А чего сказать-то? – всё так же глядя вниз, отозвался Йонас. – Она запомнит. И если вы это не поймёте – вам крышка.

Он помолчал и спросил:

- Ты там был, когда её били?

- Был, - упавшим голосом ответил Питер.

Йонас скривился, будто у него заболел зуб. Пикси поднялся на лапки, заглянул мальчишке в ухо.

- Лу, отвяжись! – раздражённо прикрикнул Йонас, дёрнув плечом.

- Как ты его назвал? – спросил Питер, желая сменить тему.

- Лу. Я думал сперва, что это девка, звал несколько дней Венди. А это мальчишка.

- Э-э-э… А как ты узнал? Он же это… без отличительных признаков.

- Интуиция.

- Дурацкое имя – Лу. Ему идёт.

- Моего отца Луисом звали, - тихо сказал Йонас и отвернулся.

Питеру стало ужасно неудобно и стыдно. Аж загорелись уши.

- Прости, Йон. Я не хотел, - покаянно произнёс он.

- Ты не знал. А Лу и впрямь дурацкий.

- Тётка к нему как относится?

- Никак. Я его прячу. Она же вой поднимет тут же. И если не пришибёт его насмерть, то точно полиции настучит.

Пикси то ли улыбнулся, то ли оскалился – будто понял, что говорят о нём. Гордо выпятил округлившееся за неделю пузцо и протяжно запищал.

- Как тебе его удалось унести? – спросил Питер, разглядывая оттудыша. – Отлупцевали тебя знатно. Я бы точно после такого не встал.

- Я встал, но когда все уже ушли. – Йонас потрогал свежий шрам на виске. – А этот сам пришёл потом.

- Это как?

- Ну… Я что – не рассказывал?

- Не-а.

- Да ну! Ладно. – Йонас отколупнул кусочек коры, скинул его в ручей. - Короче, я, когда с местными стыкнулся, мелкого отбросил в бурьян. Думал, он там затеряется и всё. А потом приковылял домой, огрёб от тётки за всё и разом, она меня к врачу отволокла, меня немного заштопали и оставили на ночь в клинике. Видимо, ждали, что у меня что-нибудь отвалится. А ночью я проснулся – он сидит на подушке. И как комар пищит. Жалобно. Я его пытаюсь разогнать, а он за меня паукашками своими тощими хватается и скулит. Я его дважды выпроваживал, а на третий раз сдался.

- Расчувствовался? – усмехнулся Питер и подул пикси в макушку; Лу радостно пискнул.

- Типа того. Сперва обрадовался, думал, что этот наконец-то ушёл. Ну, минут десять его нет, за дверью тихо. Хотел в кровать вернуться, а потом решил дверь приоткрыть и глянуть. Так, на всякий случай. А он на крыльце лежит. Как будто умер. Паукашки в стороны, крыло сломанное подвёрнуто. – Йонас помолчал, кончиком пальца пощекотал пикси пузо. – На него бы обязательно наступили. Ну, я и… Ах-ха. Слушай, давай возвращаться? Мне ещё в автомастерскую надо.

Они спустились по кряжистому стволу: один – кряхтя и боязливо нащупывая опору под собой, второй – ловко спрыгивая с одной толстой ветки на другую, и Питер спросил:

- А как Лу тебя нашёл?

Йонас вытащил из кустов велосипед, приладил к нему самодельную удочку, вытряхнул в ручей оставшихся от рыбалки червяков.

- Пит, я тебе сейчас одну вещь скажу. Ты постарайся её осмыслить, ах-ха?

- Слушай, давай без нотаций. Ты всего на год старше, а иногда ведёшь себя как мои родители, - сказал Питер, стряхивая с рубашки и шорт кусочки приставшей коры.

- Ах-ха. Короче. Лу, видимо, нализался моей крови. Её там на траве было предостаточно, нос у меня очень щедрый. Кровь людей для них – как открытая книга, они нас считывают. Знают, где мы. Читают мысли. Мне иногда кажется, что при желании они могут испытывать наши эмоции. Если они очень сильные. Устанавливается такая вот односторонняя связь. Ну, Лу и решил избрать меня в папаши. Тебе помочь с ведром?

Питер кивнул. Йонас вытащил на дорожку его велосипед, подождал, пока друг привяжет к раме удочку и повесит на руль ведро с уловом. И только потом забрал свой велик. Шустрый пикси тут же перебрался на бляшку звонка.

- Выйдем на дорогу – сразу прячься! – сурово напомнил ему Йон.

- Слушай, а если человек попробует крови оттудышей, он начнёт их понимать? – оживился озарённый идеей Питер.

- Ты предлагаешь мне укусить Лу? – расхохотался Йонас.

Пикси испуганно пискнул, обнял звонок всеми четырьмя лапками. Питер поглядел на него, представил себе, как Йон пытается укусить синепузого за «паукашку», и тоже засмеялся.

Дурацкая мысль, да. Но что-то в ней Питеру не давало покоя. Он думал о том, что сказал Йонас, пока мальчишки возвращались домой.

«Мама выполоскала платок, которым мне унимали кровь, в пруду. Выходит, Офелия теперь меня чувствует? Здорово. Если я буду при ней усиленно думать, что я ей не враг, она меня услышит! – размышлял он, толкая велосипед по дороге, ведущей через поле. – Мы с ней сможем подружиться. Интересно, а мысли она читает? Может, её научить как-то общаться? Вряд ли её ума хватит только на игру в мяч. Одно не пойму: чего Йонас так боится? Ведь не договаривает же чего-то…»

Незрелая рожь по обе стороны дороги качала зелёными колосьями. От предзакатного солнца тени мальчишек напоминали комиксных пришельцев: длинноногих, с такими же вытянутыми головами. Ведро с уловом на руле «мэдисона» мягко покачивалось в такт шагам Питера. Йонас насвистывал «Я помню тебя», пикси мирно дремал, обхватив звонок велосипеда.

- Йон, а Йон, - Питер дождался, пока друг поравняется с ним и спросил: - Можно откровенно?

- Ах-ха.

- Откуда ты столько про оттудышей знаешь?

Зелёные глаза насмешливо блеснули, Йонас присвистнул:

- Я же умный. Настолько, что в школу решил больше не ходить.

- Я серьёзно.

Мальчишка состроил рожу, сплюнул в придорожную траву.

- Тогда такая версия: я умею здорово врать!

- Ага, спасибо. То есть, мне выкинуть из головы всю ту хрень, что ты мне рассказал про оттудышей и кровь? – ехидно прищурился Питер.

Йонас мигом посерьёзнел, поправил бейсболку, съехавшую на одно ухо.

- Пит-Дотошный-Аж-Тошнит, - с пафосом произнёс он. – Ладно. Мы жили возле «пятна междумирья». Недалеко от Дрездена. Маленький научный городок, у него даже названия не было. Только номер. И оттудыши у нас появлялись регулярно.

- Ого. Секретные разработки?

Йонас кивнул и продолжил:

- Люди пытались их изучать. Искали способ общения. Всё очень хорошо начиналось, а потом всё это закрыли. Оттудышей объявили поголовно опасными, работу учёных перевели в другое русло.

- Не изучение, а уничтожение?

- Ах-ха. Ну, дальше не интересно.

Питер снова погрузился в раздумья.

«Угу. Значит, скорее всего, родители Йона были учёными. И погибли, когда эксперимент вышел из-под контроля, как в книжках часто пишут. Он как-то упоминал, что он остался сиротой благодаря оттудышам. Но…»

- Йон, а почему ты их не ненавидишь? – спросил он.

- Кого? – отвлечённо отозвался приятель.

- Оттудышей. Я же знаю, что у тебя есть повод, чтобы…

- А у меня не получается, - перебил его Йонас.

Вроде, и сказал он это вполне добродушно, но в его голосе Питер уловил странную нотку. Фальшивую. Нехорошую.

- Да ладно тебе, можешь и не рассказывать, - поспешил он закрыть тему и добавил: - Всё равно это твоё дело.

Йонас пожал острыми плечами, толкнул пальцем язычок велосипедного звонка. Тот тренькнул, разбудив Лу. Пикси зевнул во всю иглозубую пасть и, быстро перебирая тонкими лапками, по руке перебрался к мальчишке за пазуху. Друзья преодолели подъём в горку, вытолкали велосипеды на шоссе и не спеша побрели к деревне.

- Каникулы же, - вспомнил Питер. – Чем займёшься?

- Подзаработаю, - мечтательно произнёс Йонас, глядя на тонкие линии облаков в вышине над головой. – Стив берёт меня в помощники на лето. Обещает научить мелкому авторемонту и всякой другой фигне.

- В карты играть на деньги? – улыбнулся Питер.

- Ах-ха! И курить! – Йонас сделал страшное лицо, рассмеялся и загорланил: - Я помню тебя-а! Ты та, что сделала реальными мечты пару поцелуев наза-ад![1]

- И я помню колокольчик вдали, - пропустив куплет, присоединился к Йонасу Питер. – И как звёзды падали…

- …голубыми дождём, о-оу-у-у! – проорали они хором, вспугнув притаившихся во ржи перепёлок, и дурачась, продолжили: - Когда я помру-у, ангелы спросят, что я помню… Я скажу, что помню лишь тебя-а-а!

Неуклюже ворочался в ведре пойманный окунь и десяток плотвиц, солнце опускалось за далёкий горизонт, разливая золото по зелени лугов и бархату холмов. Пастух гнал в деревню овец, собаки радостным лаем собирали отбившихся от стада. Питер и Йонас горланили песни, весело пыля сандалиями, и наступающий вечер был напоен запахами цветущих трав, нагретого асфальта и потрясающим беззаботным настроением, присущим лишь тёплым летним дням в начале школьных каникул.

[1] Перевод с английского песни “I remember you” Фрэнка Айфилда

Офелия (эпизод тринадцатый)

С утра зарядил дождь. Как будто кто-то в вышине взял и заштриховал все планы Питера на прекрасный летний день простым карандашом. Капли обгоняли друг друга, размывая яркие краски мира за стеклом в скромную тихую акварель, на дорожке в луже сиротливо мок футбольный мяч. Под крышей дома монотонно курлыкали голуби. Бишоны бродили по дому за хозяевами и протяжно зевали от скуки. Агата с самого утра болтала по телефону с подругами и заливисто смеялась. Ларри и папа слушали по радио футбольный матч. Питер обычно присоединялся к ним, азартно болел за своих, но сегодня настроения не было. Он поднялся в оранжерею, посмотрел, как мама пересаживает орхидеи, посидел на подоконнике, наблюдая, как бегут наперегонки капли по стеклу.

- Мам, а почему орхидеи не могут просто расти в земле, как все остальные твои цветы? – спросил он.

- У них воздушные корни, - бережно подкладывая кусочки измельчённой коры в стеклянные сосуды с фаленопсисами, ответила миссис Палмер. – Это значит, что они не приспособлены к микромиру почвы. Воздушные корни впитывают ту влагу, что находится на коре деревьев, и в земле быстро пересыхают или загнивают. Или заболевают от бактерий, которые обитают в почве.

- Но теоретически они могут жить в земле, да?

- Теоретически да. Но им удобнее на стволах.

Питер понимающе кивнул и посмотрел в сторону пруда. Под ударами дождевых струй он больше не казался тёмным зеркалом. Скорее, гладким, монолитно-серым камнем. Мальчишка задумался: «Интересно, каким видит дождь Офелия? Что она считает небом: поверхность пруда или высокий свод над ним? Что она чувствует, когда в воду падают капли? Знает ли она, что такое дождь вообще? А вдруг в её мире всё по-другому?»

- О чём задумался, Пирожок?

- Наверное, об орхидеях, мам.

Оливия Палмер отряхнула руки об фартук, нагнувшись, прошла под широкими листьями высокорослых экзотов и присела рядом с сыном.

- Поделишься со мной? – мягко спросила она.

Питер на миг растерялся. Он не знал, поймёт ли его мама, захочет ли слушать, не скажет ли, что так думать неправильно… но решил рискнуть.

- Ты знаешь, где жила Офелия до того, как попала к нам? – спросил мальчик, заглядывая матери в лицо. – Где её поймали?

Миссис Палмер глубоко вздохнула, на лбу залегли морщины. Питер хорошо знал это выражение лица у мамы: так она делала всегда, когда ей требовалось время на обдумывание ответа. Или когда не хотела говорить то, что детям знать не положено.

- Я не знаю, милый, - развела руками мама. – И никогда не задавалась таким вопросом. Люди в большинстве своём не интересуются, откуда привезли фрукты, которые они едят, или какого цвета корова, молоко от которой мы берём в магазине. И это нормально, не так ли?

- Офелия – не фрукты. И тем более, не молоко, - возразил Питер. – Задумайся, мам. Ты ведь знаешь, что нужно каждому твоему цветку, чтобы они росли и цвели, да? И не сажаешь орхидеи в землю, а лотосы – в кусочки коры. Хоть орхидеи и могут недолго, но прожить в земле. Значит, кто-то знал, что им нужно, и ты спросила. А Офелия? Кто спросил, что ей нужно, что она любит? Йон рассказал, что речные русалки любят текущую воду. А у нас просто пруд… и вода еле движется.

- Питер… - мягко попыталась взять разговор в свои руки миссис Палмер, но мальчишка покачал головой, замахал руками.

- Мам! Ты наблюдаешь за ней? Ты часто приходишь посмотреть, что она делает? – Питер точно знал, что мама вообще старается не подходить к Офелии, и сейчас его голос звенел от обиды. – Папа её только кормит и дрессирует! Агата вспоминает о ней, только когда приезжают её подружки! Ларри иногда приходит покурить около пруда вечерами и молча посидеть на скамейке у воды. Мама! Нельзя так!

Он задышал часто-часто, стараясь не заплакать, сжал кулаки. Мамино лицо погрустнело, морщинки на лбу стали глубже. Она дождалась паузы в потоке слов сына и заговорила медленно и спокойно:

- Пирожок, послушай меня. Да, я не хожу к русалке. Нет, мне не интересны её потребности. Я была против этой покупки, но папа настоял. Я честно считаю, что в доме, где живут мои дети, нет места опасности. Я не желала бы видеть здесь змею, хищную большую кошку, медведя на цепи. И ещё больше меня пугают такие существа, как кентавры, баргесты, горгульи, сирины и русалки, которых люди, имеющие высокий доход, покупают и держат у себя, как экзотических животных. Эти существа условно разумны. Они враги людей. И будь у них шанс сделать человеку плохо – они им воспользуются. Потому раз уж твой отец привёл в наш дом военнопленного, который не хочет мира, я не стану думать о том, чтобы обеспечить этому существу комфорт. И со своей стороны максимально абстрагируюсь от него.

- Мама!..

- Не проси. Всё, Питер. Тема закрыта.

Она резко встала, задев листья пальмы плечом, и пошла к полке, где хранила садовый инструмент.

- Мы с ней играем, мам. Офелия это очень любит. Она радуется и улыбается. И собаки ей интересны вовсе не как еда, - сказал Питер ей вслед. – А папа даже наш мячик использует для дрессировки. И не разговаривает с ней. Только команды, команды, команды…

Дождь припустил сильнее, размыл контуры мира за окном. Питер посидел, немного успокоился и пошёл в гостиную, где папа и Ларри слушали трансляцию футбольного матча.

- Ливерпуль впереди, - напряжённо вслушиваясь в захлёбывающийся азартом голос диктора, сообщил мистер Палмер. – Пит, три -один. Садись.

- Я хотел с тобой поговорить, - начал было Питер, но тут в приёмнике возвопили трибуны, комментатор затараторил про опасный момент у «Ливерпуля» на левом фланге, Ларри привстал с места, дымя сигаретой, а папа коротко сказал:

- После.

Ничего не оставалось, кроме как уйти. Мужчины, следящие за футбольным матчем, не отвлекутся даже на ядерный удар «советов», сказала как-то мама, и Питер это запомнил. Похоже, мама была права.

Он утащил с кухни горсть конфет, сунул их в карман шорт. Поднялся в свою комнату, выложил конфеты на стол и плюхнулся на застеленную клетчатым пледом кровать. С шелестом сползла на пол гора комиксов и несколько библиотечных книг, и Питер с кряхтением принялся их подбирать. Книга про волшебные существа Европы открылась на картинке с келпи, до ужаса напоминающим обычную лошадь зелёного цвета. Питер поморщился, закрыл её и положил на стол, заваленный рисунками.

Внезапно его осенило. Он схватил книгу и помчался вприпрыжку в нижнюю гостиную. Закрыл за собой дверь, включил подсветку вокруг иллюминатора, погасил основной свет и сел на пол у окна ждать Офелию.

Она появилась быстро, двух минут не прошло. Привыкла, что если свет неяркий, позволяющий русалочке рассмотреть тех, кто находится в комнате – это пришёл Питер. С Питером интересно, с ним можно играть, он не обижает.

- Привет, Офелия, - сказал он и помахал рукой.

Девочка-цветок приблизилась к стеклу с то стороны и помахала ему. Питер улыбнулся: приятно, что она его не боится, что всегда приплывает. Мальчишка улыбнулся, надул щёки. Офелия попыталась повторить, но у неё ничего не получилось, и она крутанулась на месте, распушив белые оборки и воланы.

- Я знаю, что отсюда меня не слышно, - сказал Питер. – Но ты невероятно красивая.

Он снова помахал рукой, привлекая её внимание. Русалка заложила вираж, сделала круг и повисла перед окном вниз головой. Белоснежные волосы переплетались с длинными ленточками её «одеяния», окутывая Офелию, словно сияние. Она склонила голову вбок, как будто спрашивала: «Ты так сможешь?». Питер в ответ развёл руками и покачал головой. А потом показал ей книгу. Сперва поднёс ближе к стеклу обложку, потом полистал страницы. Офелия заинтересовалась, перевернулась и подплыла к стеклу почти вплотную.

- Смотри, это книга, - начал объяснять Питер. – Её не едят.

Он сделал вид, будто грызёт уголок, скривился и сплюнул. Русалка открыла рот, показав острые мелкие зубы, ухватила себя за ленточку, выплюнула её и мотнула головой.

- Ага. Правильно. Это, - он постучал по книге кулаком, - не еда. Зато там есть картинки.

Питер нашёл изображение человека, поднёс раскрытую книгу к стеклу.

- Видишь? Это человек. Это я, Питер.

Он указал сперва на картинку, потом на себя. Кивнул, подтверждая: я, Питер, человек. Офелия потрогала стекло, словно пытаясь добраться до картинки. Взгляд её сосредоточился на изображении, потом переместился на Питера.

- Это я, - повторил мальчишка и снова указал сперва на картинку, потом на себя: - Человек. Я.

Он полистал книгу, нашёл картинку с русалкой. У той был хвост, но в целом, дамочка чем-то отдалённо напоминала Офелию.

- Это русалка. Как ты, - прокомментировал Питер, показывая на картинку, потом на Офелию. – Это ты.

Русалка мотнула головой, клацнула зубами, отпрянула. Питер засмеялся.

- Ага, не ты, понимаю. А это?

Он перевернул страницу и показал ей нечто мохнатое с бусинами горящих глаз. Кажется, брауни. Офелия подплыла поближе, замерла, вглядываясь в картинку, и снова резко отпрянула. Питер вернулся к картинке с человеком.

- Человек. Питер. Я.

Тонкие пальчики указали на картинку, затем Офелия коснулась себя. Поглядела на Питера: правильно? Он покачал головой. Снова показал сперва на человека, потом на себя, кивнул. Русалка замерла, будто задумалась.

- Не ты, а я, - сказал Питер. – Смотри дальше.

Он показал на картинку, потом на Офелию, покачал головой и сморщился. Затем пролистал до картинки с русалкой, продемонстрировал её в окно. Офелия опять показала, что ей это не нравится.

- Ты в тысячу тысяч раз красивее, - попытался утешить её Питер. – И хвоста дурацкого нет. Но всё-таки это почти ты. Не я, нет.

Он ткнул пальцем в изображение русалки, потом в себя и скривился. Офелия радостно открыла рот, крутанулась.

- Смешно, да? – заулыбался Питер.

Он показал ей единорога, кентавра, дурацкого зелёного келпи, потом пикси и фею. Офелия внимательно рассматривала каждое изображение, пыталась потрогать его пальцами через стекло. Реагировала по-разному. Пикси узнала, обрадовалась, даже сделала несколько виражей вокруг иллюминатора, открыв рот. От единорога шарахнулась, на картинку с кентавром смотрела очень долго, потом отплыла с недовольным лицом. Фею проигнорировала, а вот увидев келпи, почему-то ткнула пальцем в себя.

- Ого, - удивился Питер. – Но ты же совсем не лошадь! Посмотри ещё раз. Ну, это разве ты?

Офелия с упорством показывала на картинку, потом на себя. Питер на всякий случай тоже ткнул сперва в келпи, потом в себя, склонил голову набок, как бы спрашивая: ну что, это я? Офелия скривилась, качнула головой. Опять указала на себя.

- Почему ты думаешь, что это ты? – спросил мальчишка. – Ты больше на фею похожа, но совсем не на зелёную лошадь. А может, ты говоришь мне, что келпи тоже живёт в воде? Они же водяные лошади! Вот что ты пытается сказать!

Он снова вернул картинку с человеком.

- Это кто?

Русалка радостно толкнула ладонью стекло.

- Правильно! Это я! – обрадовался Питер. – Ты всё понимаешь! И мы с тобой можем общаться!

Офелия кружилась перед ним в толще воды, развевались длинные белесоватые, словно туман в низинах, ленты и пышные оборки платья. Мальчишка улыбался, показывал ей то одну картинку, то другую, наблюдая, как одних изображённых оттудышей она узнаёт, других пугается. А те, что не вызывали у русалочки никакой реакции, Питер решил считать или выдумкой, или плохо нарисованными, или не обитающими там, где жила раньше Офелия.

«Какая она умная! – с восторгом думал Питер. – Она многое понимает, и сама пытается объяснять. Но очень сложно это делать, когда не знаешь речь и сам не можешь говорить. Как же ей помочь? Надо ещё книг с картинками. Или фотографии. Или порисовать для неё».

Дверь в нижнюю гостиную приоткрылась, пропуская Ларри.

- Так и знал, что ты тут, - спускаясь по ступенькам к Питеру, произнёс он. – Чем занят?

Офелия отплыла от стекла, замерла на расстоянии. Питер отложил книгу, повернулся к брату:

- Мы с Офелией общаемся. Она мне рассказывает, кого из оттудышей знает. Кто ей друг, а кого она не любит. Помаши ей, поздоровайся.

- Э-э-э… - протянул Ларри неуверенно, но рукой помахал.

Русалочка махнула ему в ответ, но ближе не подплыла. Ларри присел в кресло, взял в руки книгу, полистал.

- Ого. А хорошее издание. Картинки крупные, красочные. Ты ей показываешь?

- Да. Ей тут тоже скучно, и я стараюсь её развлечь. Хочу научиться общаться с Офелией, - гордо произнёс Питер и добавил: - Не хочу, чтобы она боялась.

Брат кивнул.

- Вы с ней почти друзья, смотрю.

- Не «почти», а друзья, - поправил Питер.

- Именно «почти». Друзья – это гарантированно хорошие отношения. Без затаённого желания навредить. Если бы я был уверен в том, что она на тебя не нападёт, не употребил бы «почти». Понимаешь?

- Вы взрослые. Вы во всём ищете опасность, - вздохнул Питер, глядя на Офелию. – А мы просто дружим. Без гарантий.

Внезапно он вспомнил про Лу. «Ларри же адвокат. Ну, будет им через год. Значит, он обязан знать все законы. А спрошу-ка я…»

- Ларри, а если оттудыш убежит от хозяина, а тот не станет его искать, он может жить свободно? – осторожно задал вопрос Питер.

- У нас тут или вообще?

- У нас, в Великобритании.

- Вряд ли. Дело в том, что права и свободы гарантированы только гражданам. А оттудыши – это либо враги, либо собственность. Если на улицу выставить комод, он не сможет купить себе дом или участок земли. Он вещь. Или его кто-нибудь заберёт, либо отвезут на свалку.

- Оттудыши живые, - возразил Питер. – У нас же полно приблудных собак и кошек.

Ларри потёр чисто выбритый подбородок.

- Слушай, Пирожок, ты вроде и верно сравниваешь, но не учитываешь одного: если бездомная и ничья собака представляет опасность для людей, её уничтожают. Оттудыши поголовно считаются врагами, потому…

- И ты с этим согласен? – возмутился Питер. – Ты тоже считаешь, что любой оттудыш, который сбежал, потому что с ним плохо обращался хозяин, должен быть или возвращён, или убит?

- Пит, оттудыши стоят очень больших денег. Они дороже отцовской машины. Ну, кроме пикси. Потому дорогостоящую собственность надо возвращать. А если собственность откусила голову хозяину и разгуливает на свободе – уничтожать.

Питер вспомнил, каким тощеньким и слабым был пикси Лу, когда Йонас впервые показал его другу, и у него защипало в носу.

- Ларри, послушай. Вот представь себе. Тебя взяли в плен оттудыши и посадили в клетку. Они знают, что тебе надо кушать и в туалет, но не дают тебе ни еды, ни… И ты это, голодный и в мокрых штанах там сидишь. А потом тебя ещё и бить начинают, потому что ты собственность и вещь. Ты бы сбежал?

Брат долго молчал, глядя то под ноги, то в сторону иллюминатора. Куда угодно, только не в глаза Питеру. А потом ответил, тщательно подбирая слова:

- Пит. Я бы сделал всё, чтобы вернуться домой. Но меня бы скорее всего уничтожили. Просто потому, что там я никто. Я не хочу, чтобы ты думал, что я одобряю то, во что люди превращают пойманных оттудышей. Я никогда бы не стал приобретать существо, живущее на воле. Я ни за что бы не дал денег тому, кто ловит их и привозит сюда. Но это лишь моё мнение. Оно ничего не решает против законов нашей страны. Ты меня понимаешь?

Питер кивнул. Ему очень хотелось рассказать брату про Лу, и про то, как Йонас дрался с целой оравой ради того, чтобы спасти существо, которое принято считать врагом. И что это ничего не враг, а привязчивая, как репейник, добрая малявка, которая может лопать конфеты в любых количествах… Но Ларри был взрослым. И Ларри готовился стать адвокатом. А адвокаты – это те, которые защищают интересы людей. Но никак не оттудышей. И Питер промолчал.

- Пойдём наверх? – предложил Ларри. – Там дождь закончился. Прогуляемся в деревню за хлебом к обеду?

- Ага! – обрадованно кивнул Питер. – Чур, я возьму твои гулливерские резиновые сапожищи!

- А я пошлёпаю в калошах, - кивнул брат. – Иди, собирайся.

Питер схватил книгу и умчался, помахав на прощенье Офелии. Ларри достал из кармана портсигар, вытряхнул сигарету, помял её в пальцах. Посмотрел на русалку, белым пятном маячащую в отдалении. Стиснул сигарету в кулаке.

- Если бы все знали, что за отвратительное действие нам преподносят как войну, о чём приказано молчать тем, кто возвращается оттуда… - пробормотал он. – Если бы люди читали предсмертную записку Мёрфи… Мир бы сгорел от стыда. Прости, девчонка. Я подписывал бумаги о том, что ты мне враг – и без вариантов. Я не смогу тебе помочь.

Офелия (эпизод четырнадцатый)

Овцы стояли плотным заслоном, полностью перегораживая узкую улочку. Перед отарой центральным нападающим выступал здоровенный, грязный до неузнаваемого цвета баран. Из-за его спины на Питера недобро косились ещё четыре такие же жутковатые зверюги.

Мальчишка остановился на краю лужи, разливающейся от края до края дороги и опасливо поглядел на овец.

- А ну, кыш! – грозно велел он отаре.

Баран-форвард пошевелил ушами и с места не сдвинулся. Питер огляделся вокруг в поисках какой-нибудь палки или ветки. Ничего. Только трава и грязь. И дома по обе стороны дороги.

- Эй, чья отара? – крикнул Питер, всматриваясь в окна окрестных домов.

Блеянье овец было ему ответом.

Проще всего было плюнуть, вернуться назад и объехать деревню вокруг, и уже с той стороны добираться до дома Йонаса. А можно рискнуть, разогнаться и помчаться на овец, рассчитывая напугать их. Но что-то подсказывало Питеру, что от барана можно и огрести. Лоб у форварда отары был широкий, глаза тупые и недобрые. Пару лет назад Питеру посчастливилось увидеть, как дрались два барана, и с тех пор он старался обходить этих животных стороной. Вот и сейчас он смотрел на перегородившее проезд стадо и вспоминал жутковатый стук, с которым сталкивались бараньи лбы.

Питер напрасно пытался увидеть хоть кого-то из взрослых. Деревенская улица была пуста, разогнать овец было решительно некому.

- И что за дурак вас тут оставил? – с досадой пробормотал мальчишка, запрыгивая на велосипед.

Он развернулся и покатил обратно. В объезд, так в объезд. Ну, будет у них с Йоном на полчаса меньше на общение. Ну, придётся продираться через высокую траву и переходить в двух местах ручей. Зато там не будет зловещего барана-вожака с командой поддержки. Ужасного твердолобого барана, грозного, как Пеле.

Питера никогда не бодали овцы или козы. Но он жутко боялся, что однажды в него с разбегу врежется животное в половину его роста и весящее… Сколько бы оно не весило, Питеру было страшно. Ему казалось, что это будет как попасть под машину. Бдыщ, жуткая боль и смерть. С кровью, переломанными костями и рыдающей на похоронах мамой.

Стоп.

Питер затормозил так резко, что чуть не перелетел через велосипедный руль.

- Я что – должен бояться барана? – спросил он сам себя и тут же ответил: - Вот ещё!

Он уверенно объехал лужу, разворачиваясь в сторону отары, нажимая на педали ногами в резиновых сапогах. Странно: если не думать о том, что ты в неудобной обуви, крутить педали куда проще. Питер решительно встряхнул подстриженными волосами и схватился за руль покрепче, широко расставив локти. Велосипед поскрипывал, слегка подскакивая на неровностях деревенской дороги. Питер нажимал на педали, разгоняясь, представляя себя Дереком Кеваном[1], несущимся на ворота противника.

«Пеле, ты – легенда, - стиснув зубы, думал Питер. – Ты суперигрок, но я тебя сделаю! Англия одолеет Бразилию сегодня – или никогда!»

Баран-форвард не сводил глаз с приближающегося мальчишки. Он низко наклонил голову, пожевал губами, стукнул копытом по краю лужи, словно подтверждал, что принимает брошенный вызов. Отара за его мощной спиной забеспокоилась, овцы принялись озираться по сторонам, потряхивать ушами. «Ищут, куда сбежать», - злорадно подумал Питер, пригибаясь в седле и неистово вращая педали. Жёлтый дождевик с откинутым капюшоном трепетал, надуваемый ветром, и мальчишке казалось, что он вот-вот взлетит. Ощущение близости чуда настолько захватило его, что на секунду он забыл об овцах, раскинул руки в стороны и радостно завопил во всё горло:

- На взлё-о-о-от!!!

Овцы дрогнули. Те, что нервничали за спиной вожака, заблеяли и бросились врассыпную. Питер, обрадованный увиденным, захохотал. Но мощный, как легендарный бразильский футболист, баран не сдвинулся с места. Лишь подался вперёд, качнув рогами. «Сейчас я в него врежусь! – понял Питер, и внезапно ему стало ужасно смешно: - Увидим, чей череп крепче!»

Страха не было. Страх уменьшился, заметался и спрятался в глазах стоящего перед мальчишкой барана-вожака. Питер смотрел только вперёд, стиснув руль велосипеда с такой силой, что побелели пальцы. Летел пущенной стрелой, позабыв о том, что ещё совсем недавно боязливо обходил овец, коров и коз стороной.

- А-а-а-а-а!!! – заорал Питер. – Про-о-о-очь!!!

Баран приближался со страшной скоростью, будто не Питер нёсся на него, а наоборот. Миг – и мальчишка увидел страх, что таился в круглых глазах зверя. Его, Питера, страх, изгнанный безжалостно.

И когда до столкновения оставались считанные метры, баран мотнул башкой и шарахнулся в сторону, а Питер на велосипеде пролетел сквозь отару улепётывающих в разные стороны овец.

Улица за его спиной ожила, наполнилась хлопаньем окон и дверей, испуганным блеяньем овец, гомоном домашней птицы и возмущёнными голосами людей:

- Эй! Овцы чьи? Джон, лови быстрей своих баранов! Мэгги, гуси за воротами! Гони их обратно!

Сердце Питера гремело, как городской оркестр на празднике, восторг переполнял мальчишку, заставляя губы растягиваться в счастливой улыбке. «Победа! Пеле сдрейфил! Я герой! – торжествующе повторял про себя он. – Я победитель! Они сами меня испугались! Да!»

На радостях он пролетел мимо калитки, затерянной в буйно зеленеющей живой изгороди. Пришлось проехать до поворота, вернуться обратно и спешиться у ворот дома тётки Йонаса. Питер спешился, потренькал велосипедным звонком, надеясь, что Йон его услышит и выйдет. Но вышла его тётка.

Конни Беррингтон была грозой всей округи. Невысокая, плотная, коротко, по-мужски, стриженная и невероятно горластая. Йонас как-то рассказывал, что его тётку боятся даже завсегдатаи местного паба в любой степени подпитости. Про Конни ходили слухи, что она может избить кого угодно. Или переорать. По части нецензурной ругани равных ей не было. Говорили, в порту она подрабатывала пароходной сиреной, а в выходные ходила в море за дополнительные деньги глушить голосом рыбу.

- Здравствуйте, миссис Беррингтон, - с максимальным почтением произнёс Питер.

- Мисс, - буркнула тётка, уперев руки в бока. – Что надо?

- Я друг Йонаса, - напомнил он.

- Я помню, - она смерила Питера суровым взглядом, и мальчишка почувствовал себя обвиняемым в суде. – Проходи. Йонас на чердаке. Найдёшь дорогу сам?

- Да, мисс Беррингтон. Спасибо, мисс Беррингтон.

Питер оставил велосипед у ворот и пошёл к дому. Жилище Конни Беррингтон было построено строго по Шекспиру: нестройным собраньем стройных форм. Снаружи маленький двухэтажный дом напоминал свалку: здесь подпорки, тут пристройка, за углом косо прибитая лестница удерживает от обрушения стену. Зато внутри помещения производили впечатление сделанного на века: крепкие лестницы, просторные светлые комнаты, деревянные полы даже не скрипят, вся мебель стоит по стойке «смирно».

Питер разулся на пороге, прошёл коридором, в конце которого стояли старые напольные часы с боем, поднялся по лестнице на второй этаж. Здесь, над кухней, кладовой, ванной и гостиной располагалась спальня Конни и комнатушка Йонаса, переделанная из второй кладовки. Питер на всякий случай деликатно постучал, но Йонаса действительно не было в его комнате. Мальчишка кивнул сам себе и потопал к приставной лестнице, ведущей на чердак.

- Йон? – позвал он, прежде чем лезть наверх. – Это я пришёл. Можно к тебе?

С чердака не донеслось ни звука. Питер постоял немного и всё равно полез.

- Йонас, ты тут? – спросил он, заглядывая через деревянный край.

Друг сидел к нему спиной, повернувшись лицом к маленькому, затянутому паутиной оконцу.

- Заходи, - вздохнул он, не оборачиваясь.

Грохоча пятками по дощатому полу, Питер подбежал к нему, уселся рядом на старый, выцветший половик, протянул руку:

- Хао тебе, о вождь апалачей! – пафосным басом произнёс он.

- Не апалачей, а апачей, - без особого энтузиазма отозвался Йонас, но руку пожал. – И тебе хао, Питер Медвежий Нос!

- Почему нос-то? – удивился гость.

- Потом придумаю, - усмехнулся Йонас.

Он протянул руку и забрал стоящую на низком табурете чёрно-белую фотографию и букетик мелких голубоватых луговых цветов, названия которых Питер не знал. Фото было женское: юная блондинка с распахнутыми глазами и приятной улыбкой в коротком платьице на пляже. Питер хотел поддеть друга, спросить, что за старшеклассница поделилась с Йоном своим портретом, но вовремя вспомнил, что уже видел это фото раньше. И что на фото – мама Йонаса.

- У тебя что-то случилось? – спросил Питер, внимательно глядя на хмурый профиль друга.

- Мелочи, - отмахнулся Йонас и добавил: - Достала.

- Тётка?

- Ах-ха. Сунется сюда – с лестницы спущу, богом клянусь, - мрачно процедил он.

- Чего ей на этот раз?

Мальчишка засопел, дёрнул острым плечом. Бережно убрал фото матери в нагрудный карман нелепой, заштопанной в нескольких местах рубашки-поло. Из-за пазухи выглянул Лу, протянул тоненькую лапку к букету, который держал Йонас, выхватил цветок и сунул в рот.

- На этот раз какая-то презренная сволочь растрепала, что я прогуливал последние три недели занятий в школе, - упавшим голосом произнёс Йон. – Тётка наслушалась, и понеслось. «Катись обратно, вали вон с моей шеи и из моего дома, живи в сраном приюте, фашистский ублюдок»…

- Чёртова ведьма! – прошипел Питер. – Какое право она имеет тебя оскорблять?

- Ну, примерно такое же, как я – прогуливать школу, - горько усмехнулся Йонас. – Пит, я когда-нибудь не выдержу. Уйду. Работать я умею и не боюсь, деревенек в Британии много, мне и надо-то – сухой тёплый угол на ночлег, кусок хлеба и чуть денег на одежду.

Лу, осмелев, потащил к себе цветы двумя руками. Йонас шикнул на него, легонько нажал пальцем на рыжие вихры, стоящие дыбом. Пикси недовольно забурчал, но цветы в покое оставил. Питер подставил ладонь, и Лу перебрался к нему на сгиб локтя.

- Всё бы ничего, Йон, но есть два момента, - по-взрослому начал Питер. – Во-первых, ты несовершеннолетний, а во-вторых, если уйдёшь, то ты меня бросишь.

- А если не уйду, эта жирная свинья продолжит оскорблять меня и память моих родителей, отбирать у меня деньги, которые я сам заработал, и покупать на них выпивку. Или сдаст меня в исправительный приют.

Питер с изумлением вытаращился на него:

- Это какой такой?

Йонас ссутулился, обхватив себя за плечи, и сразу стал похож на печального большого пикси.

- Есть у меня на родине такие. Они как тюрьмы для детей. Надоел ты родителям или таким, как моя тётка, и они тебя туда сдают. Просто так. И ты там живёшь, пока не помрёшь или не вырастешь. И выходят оттуда отъявленными мерзавцами.

- Тьфу на тебя! – испугался Питер. – Нельзя так шутить, Йон! Я ж почти поверил!

Заскрипели доски под осторожными шагами: Йонас подошёл к окошку, выглянул.

- Во, опять ей что-то надо, - вздохнул он. – Ведь знает же, что ты ко мне пришёл, но всё равно орёт. Прям распирает её меня навьючить!

- Йонас! – донеслось со двора басовитое. – Йонас, ублюдок чёртов! Немедленно спускайся! Я знаю, что ты меня слышишь!

Питер погрустнел. Он-то надеялся поболтать с другом, обсудить последнюю игру «Ливерпуля» и «Ювентуса», послушать рассказы Йона про оттудышей, рассказать о том, как Офелия здорово запоминает предметы, изображённые на картинках… Но Конни Беррингтон было, похоже, глубоко наплевать на его планы.

- Йонас! Или ты сейчас же спускаешься, или я тебя оставлю без ужина!

- Напугала, - фыркнул Йон и повернулся к Питеру: - Слушай, мне придётся пойти и узнать, чего она хочет. Скорее всего, это надолго. Давай я к тебе сам приеду? Ну, как разгребусь с делами.

- Конечно, какие вопросы, - развёл руками Питер. – Йон, я хотел тебе предложить в Дувре в кафе сходить. Мороженое, кока-кола…

- Йонас!!! – донеслось со двора снова.

- Ш-ш-шайсе… - процедил мальчишка сквозь зубы. – Пит, а что в Дувре сразу? Может, в нашей лавке купим? Там ещё булочки чертовски вкусные.

Питер пожал плечами.

- Можно и так. Но я хотел тебя познакомить со своим школьным приятелем.

- А, - тряхнул отросшими светлыми вихрами Йон. – Тогда понятно. А давай в Дувр смотаемся! На великах?

- Ага! Как насчёт этого четверга?

- Забились!

Мальчишки ударили по рукам. Йонас приоткрыл стоящий в глубине чердака старый сервант, посадил Лу за стеклянную дверцу. Пикси протестующе запищал, но мальчишка строго показал ему кулак:

- А ну, паукашки по локоть в рот – и цыц! Ты помнишь, что тебя тут нет? – Фиолетовый малыш испуганно покивал, и Йонас миролюбиво закончил: - Я не буду тебя запирать. Вернусь – принесу покушать. Всё, сиди тут. Пошли, Пит. Рассказывай пока, чего у тебя нового.

Они специально спускались, останавливаясь на каждой ступеньке, тянули время. Питер тарахтел, стараясь уложить все новости в максимально короткое время:

- Я к тебе ехал, а там овцы! И баран такой зловещий, просто гора. И я на него на велике ка-а-ак разогнался! А он ка-а-ак драпанул! Йон, я думал, он меня забодает или затопчет, но я его сам перепугал!

- Ты крут, - покачал головой Йонас. – Где ты его встретил?

- В пяти домах от вашего.

- Охтыж! – присвистнул мальчишка и вытаращил глаза. – Это баран Милтона, он оборотень!

- Охренеть! – в тон другу отозвался Питер. – Людей жрёт?

- Целиком! Только ногти и волосы отрыгивает. И подошвы от башмаков!

Ребята задорно, звонко рассмеялись. На первом этаже послышались шаги, и тётка снова заорала:

- Йонас! Сколько можно?

- Орать не надо, - спокойно отозвался он. – Голос посадишь. Иду.

Питер вздохнул.

- Когда я решу убежать, - шёпотом произнёс Йонас, - я сожгу к чёртовой матери и этот склеп, и эту жирную алкоголичку. Если уж мне светит исправительная школа, я постараюсь её заслужить.

- Перестань об этом думать, - Питер ободряюще хлопнул его по плечу. – В четверг мы едем есть мороженое и напузыриваться колой. За мой счёт!

Йонас кивнул, шагнул вперёд. Как бы невзначай коснулся кармана, в котором лежало мамино фото.

- Пойдём, а то тётка в рукопашную перейдёт. А удар у неё слева – как у профессионального боксёра, ах-ха. Кстати. Ты ни словом не обмолвился о русалке. Как она?

- Мы с ней научились играть и смотреть картинки в книгах. Придёшь – покажу. А ещё отец ей тренера выписал зачем-то. Приедет на днях.

- Хоть бы она этого тренера сожрала.

- Почему? – удивился Питер.

- Увидишь.

Тётка Йонаса заскрипела ступеньками лестницы, поднимаясь на второй этаж.

- Чёртов ублюдок, сколько можно испытывать моё терпение?

Йонас загородил Питера плечом, выпрямил худую спину.

- У меня гость, - спокойно сообщил он появившейся в поле зрения тётке. – Это мой друг. И прекрати меня при нём оскорблять.

- Марш в сарай за лопатой, - мрачно громыхнула тётка, игнорируя присутствие Питера. – Чистить стойло, менять воду скоту. Как закончишь – отчитаешься. Пошёл.

Мальчишки спустились во двор под суровым взглядом тётки. Питеру хотелось хоть что-то сказать такое, что подбодрило бы Йонаса, поддержало его сейчас, но слов не находилось. Да и вид у Йона был такой, что, казалось, он мог взорваться от любого лишнего слова. И Питер молчал.

У ворот Йонас пожал Питеру руку, озорно подмигнул. Подхватил пустое ведро, стоящее у бочки с водой, повернулся в сторону дома, в котором скрылась тётка, и заорал:

- Я-то вычищу и стойло, и сарай, и хлев свинячий, и птичник, а ты как была жирной пьянью, так ею и останешься!

Он изо всех сил метнул ведро через ровно подстриженный кустарник. Оно с грохотом ударилось об крыльцо и покатилось по дорожке, пугая кур и уток. Йонас расхохотался, дружески толкнул Питера в плечо, перемахнул через забор, отделяющий сад от заднего двора, и умчался отбывать трудовую повинность.

Питер вздохнул, оседлал велосипед и медленно поехал домой. И ни один баран ему на обратном пути не встретился.

[1] Нападающий в составе сборной Англии по футболу на чемпионате мира 1958 года

Офелия (эпизод пятнадцатый)

В день приезда тренера небо щедро дарило жаркое летнее солнце. По случаю Агата вытащила из сарая шезлонг и улеглась загорать невдалеке от пруда. Мистер Палмер в доме громко разговаривал с кем-то по телефону. Миссис Палмер и Йонас закончили притенять растения в оранжерее, и вместе с Питером в кухне пили холодный лимонад, который сам Питер и приготовил.

- М-м-м! – Йонас зажмурился от удовольствия и погладил живот. – Это круче, чем кока-кола! Классно ты придумал добавить в него базилик!

- Какой базилик? – Питер растеряно достал из стакана листочек. – Я думал, это мята…

- Это действительно базилик! – удивлённо воскликнула миссис Палмер. – Но получилось невероятно вкусно!

Питер сконфуженно допил остатки, дождался Йонаса, и они вдвоём пошли играть в бадминтон возле пруда. Погода была самая подходящая: ни ветерка.

Воланчик гулко стукался об сетку ракеток, порхая между Питером и Йонасом. Мальчишки азартно сопели, перебегая с место на место.

- Кто первый пропустит – с того футбольная карточка! – сказал перед игрой Йон, и теперь оба старались не уронить волан.

С шезлонга за мальчишеской игрой с интересом наблюдала Агата, а из пруда – Офелия. Русалочка выглядывала между цветущих водяных лилий и чуть заметно шевелила ушами. Чёрные, как омута, глаза с красными зрачками внимательно следили за перелетающим туда-сюда воланчиком. Офелия так увлеклась, что осмелела и подплыла совсем близко к ребятам. Вынырнула из воды по плечи, ухватилась тонкими пальцами за бортик у воды. Воланчик летал почти над ней, и русалочка восторженно разевала рот и расправляла плавнички ушей. А потом дунул ветер, и пенопластовый мячик с перьями шлёпнулся в воду. Офелия мгновенно скрылась в глубине и снова появилась рядом с незнакомой для неё вещью. Обнюхала с расстояния, смешно двигая ноздрями, обплыла вокруг и, осмелев, тронула пальцем.

- Офелия, это воланчик, - пояснил с берега Питер. – Бросай его сюда!

Русалочка приняла волан в ладони, окунулась под воду, и взвилась ввысь, в прыжке бросая вещицу Питеру. Но воланчик был легче мяча, потому не долетел и упал в метр от берега. Офелия удивлённо склонила голову вбок, снова ушла под воду. И вынырнула у бортика с воланчиком в пальцах. Она смело передала его стоящему у края мальчишке и изобразила руками птицу – как учил по книжке Питер.

- Нет, это не птица, - услышала она голос, который не принадлежал Питеру.

Офелия испуганно отпрянула, замерла на расстоянии, вгляделась в лицо стоящего в шаге от неё Йонаса.

- Привет, - миролюбиво произнёс он. – Спасибо за воланчик.

Питер подошёл, встал рядом. Ему показалось, что Офелия испугана.

- Это Йонас, - показал на друга он. – Как Питер. Хороший. Не бойся.

Русалочка погрузилась в воду по подбородок. Питер помнил, что так она делает, когда её что-то смущает настолько, что она готова в любой момент удрать в грот. Так она вела себя несколько дней после того, как её ударила Агата.

Йонас присел на корточки. Он молчал, а Офелия всё так же напряжённо разглядывала его со стороны. Когда она прижала уши к затылку, Питер заволновался:

- Эй, ну ты чего? Тревора-то ты так не боишься. И Кевина тоже. Это Йонас, мой друг. Человек.

Офелия оскалила зубы, взвилась в воздух, окатив мальчишек брызгами, с шумом плюхнулась в воду и исчезла.

- Что это с ней? – растеряно спросил Питер.

- Это гнев и бессилие, - раздался позади женский голос.

Питер обернулся. На ступеньках каменной лестницы, ведущей к пруду с лужайки, стояла одетая в тёмно-зелёный брючный костюм стройная невысокая леди лет тридцати пяти. Остриженные до плеч локоны каштановых волос были красиво завиты, большие светло-карие глаза подведены, как у кинозвёзд. Только губы гостьи Питеру не понравились: ярко-алая помада превращала приятную, милую улыбку в хищный оскал.

- Здравствуйте, - вспомнил о приличиях Питер. – Я Питер Палмер, это мой друг Йонас, а вон там загорает моя сестра Агата. А Вы?..

- Миссис Вайнона Донован, - представилась дама. – Буду заниматься выставочной карьерой вашей русалки. Вижу, она у вас не совсем дикая. Но людей уважать не приучена. Мистер Палмер занимался с ней?

Сердце Питера так и упало. «Вот так всё хорошо начиналось, - подумал он. – И вот, пожалуйста…»

- Да, папа играл с Офелией, - ответил он. – Давал ей кусочки рыбы, когда она подплывала на голос. А мы с ней играем в мяч и смотрим картинки в книгах.

- Пит, я пойду? – тихо спросил Йонас.

- Не уходи, - спохватился Питер и добавил: - Пожалуйста.

Он повернулся так, чтобы Йон видел его лицо, а миссис Донован – нет, и прошептал:

- Йон, я не хочу, чтобы эта дама сделала с Офелией что-то плохое. Не оставляй нас с ней одних.

Йонас молча кивнул, отошёл в сторону и сел на скамейку у пруда. Питеру показалось, что он чувствует себя очень неуютно и чем-то расстроен. «Неужели дуется, что Офелия его не признала?» - удивился он про себя.

- Мистер Палмер, - окликнула его Вайнона Донован. – Вы не проводите меня туда, где я могу переодеться?

Питер довёл гостью до дома, где её тут же перехватила мама, принялась щебетать, предложила чаю. Мальчишка покосился на яркие губы дамы и про себя подумал: «Офелия, просто не выходи к ней. Сиди в своём домике-гроте. Пусть она хоть весь чай у нас выпьет – лишь бы уехала».

Он вернулся к Йонасу и встретил у пруда ещё и отца: тот устанавливал на скамье граммофон.

- Пап, это зачем? – удивился Питер.

- Офелию будут учить слушать музыку, - ответил мистер Палмер. – И я прошу вас не мешать ей заниматься. Миссис Донован – одна из лучших тренеров Великобритании, час её времени очень дорого стоит.

Мальчишки уныло угукнули, уселись рядом.

- Я тебе должен сигаретную карточку, - вспомнил Йонас.

- Как-нибудь потом, - вздохнул Питер, не сводя глаз со спокойной глади пруда.

Миссис Донован вернулась в обтягивающем трико, коротком платье и босиком. В руках она несла миску с порезанной рыбой и знакомый Питеру прут, а из кармана платья свисала тонкая серебристая цепочка.

- Мистер Палмер, - обратилась тренерша к отцу Питера. – Как вы обычно подзываете её? Позовите. А я пока поставлю музыку.

Она отдала Леонарду Палмеру миску, вытащила из-под граммофона пластинку, поставила её. Над садом поплыли первые аккорды «Голубого Дуная» Штрауса. Питер толкнул Йонаса в бок локтем и шёпотом спросил:

- Что она собирается делать?

- Дрессировать, - буркнул Йон и ссутулился, обняв себя за плечи.

Питер с тревогой наблюдал, как отец зовёт Офелию, кидая в воду кусочки рыбы. Конечно, русалочка появилась. Подплыла к бортику, послушно замерла, ожидая поощрение или мячик. Потом повернулась и посмотрела в сторону мальчишек. Прижала уши, оскалилась. Питер нахмурился, поглядел на Йонаса. Его друг покачал головой, глядя на Офелию и еле слышно произнёс:

- Да. Это я.

Питер хотел спросить, о чём он, но не успел: миссис Донован набросила на шею русалочки петлю из серебристой цепочки в палец толщиной, закреплённой на конце прута-шокера. Офелия рванулась, попыталась нырнуть, но женщина удержала её над водой.

- Спокойно, дорогуша, спокойно, - певуче произнесла она. – Тебе всего лишь надо научиться оставаться на месте, пока играет музыка. Мистер Палмер, я бы на вашем месте поставила бы вот здесь столб с металлическим кольцом или скобой. Тогда её не придётся удерживать вручную, а это, как вы видите сами, довольно сложно.

- Я понял вас, миссис Донован. К следующему вашему визиту столб с кольцом будет. Позвольте, я подержу её?

Питер сорвался с места, подбежал ко взрослым, толкнул отца под локоть:

- Отпустите её! Ей это не нравится, что вы делаете? Папа!

- В сторону! – рыкнул мистер Палмер. – Не вмешивайся в дела взрослых!

Мальчишка отлетел, получив отцовскую оплеуху, неуклюже плюхнулся на попу. Поднялся, бросился было снова, но его удержал Йонас.

- Пойдём. Пит, тебе нельзя здесь быть, - сухо сказал он.

Офелия яростно билась, удерживаемая петлёй, скалилась, угрожающе щёлкала зубами. Брызги летели во все стороны, вода в пруду словно кипела. Питер смотрел на отцовскую спину, обтянутую клетчатой рубахой, согнутую, напряжённую, и с трудом боролся с порывом броситься на него и толкнуть изо всех сил. Если бы Йонас его не держал…

- Папа, зачем это? Она же никогда-никогда больше не будет тебе верить! – кричал Питер.

- Молодой человек, ну что вы так волнуетесь? – певуче произнесла тренерша. – Неужели ваши бабушка с дедушкой так же себя вели, когда родители учили вас, как себя вести? Русалке не больно. Ей просто непривычно, что кто-то ограничивает её свободу.

- Свободу? Она и так наша пленница! Вы её мучаете! Изверги!

Он заехал Йонасу локтем, попал по рёбрам. Йон вскрикнул и разжал пальцы. Питер чуть не упал вперёд, с трудом удержался на ногах. «Офелия! – позвал он мысленно. – Я здесь, с тобой! Не бойся! Я что-нибудь придумаю!»

Миссис Донован достала из кармана маленький металлический свисток и поднесла его к губам. Питер думал, что она засвистит громко и пронзительно, но не услышал никакого звука. Но Офелия вдруг прекратила биться и замерла. Опустила руки, запрокинула лицо вверх, к небу.

- Вот, всё хорошо, видите? – спросила тренерша. – Мистер Палмер, вы не устали? Давайте я подержу поводок.

Отец передал ей прут с петлёй, сел на скамейку, достал из кармана на груди сигареты, зачиркал зажигалкой. Руки у него тряслись, и Питер всё никак не мог отвести от них взгляд. Дама тем временем ворковала с Офелией:

- Хорошая девочка, умница! Просто будь на месте, пока играет музыка. Слушайся, детка – и никто не будет делать больно. Ты прекрасная ученица, заслужила рыбку. Вот так, молодец. Спокойно, спокойно.

Она обернулась к Палмерам и Йонасу, улыбнулась:

- Очень понятливая особь! Всего раз свистнула – и она угомонилась. С некоторыми бьёшься-бьёшься, их уже корёжить начинает, но всё равно не стоят на месте. Вам повезло, мистер Палмер. Она очень юная и понятливая. И хороша невероятно. Бирмингем будет вашим!

Офелия шевельнулась, попыталась уйти под воду, но рывок цепочки вернул её в прежнее положение.

- Стоим, деточка, стоим, - тоном школьной учительницы заговорила миссис Донован. – Как только музыка смолкнет – ты свободна. Не надо делать такое лицо. Ты не задыхаешься, неправда. Тут все знают, что русалки могут до сорока минут проводить на суше. Я же требую с тебя меньше пяти. Слушай музыку. Привыкай подчиняться.

- Миссис Донован, повороты вправо-влево мы с ней пока не отработали, - произнёс Леонард Палмер. – Только движения в нужную сторону. Я произносил «влево», «вправо», «назад», «вперёд» - и бросал ей рыбу, если она плыла туда, куда я требовал.

- Уже хорошо, - кивнула тренерша. – Остальному я её научу. Увидите: танцевать она у вас будет уже через месяц! А выставлять можно будет недели через две. С юных особей не требуют шоу. Лишь бы позволила на себя посмотреть, оставаясь неподвижной.

Питер слушал всё это, едва не плача. Офелия покачивалась вверх-вниз в воде по плечи, взгляд её был пуст и печален. Уши-плавнички не стояли торчком, а поникли почти параллельно глади воды. «Ей больно? – гадал мальчишка, всматриваясь в прекрасное бледное лицо русалочки. – Или просто плохо от того, что её заставили слушаться? Зачем это? Зачем танцевать? Я же помню русалок на выставке. Они выглядели счастливыми, улыбались. И плавали красиво под музыку безо всяких цепей и шокеров…»

- Отпустите её, - попросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал, как у испуганного малыша. – Пожалуйста, позвольте ей уйти.

Взрослые молчали, игнорируя просьбы мальчишки, отец смотрел словно сквозь сына, и курил, курил. От весёлого, лёгкого вальса Питера мутило: настолько чарующая мелодия шла вразрез с пустотой и покорностью в глазах Офелии. Она даже не пыталась уплыть. Покачивалась равнодушным поплавком на воде, а вместе с ней и Питер словно прирос к месту. Стоял и слушал вальс, который с каждым аккордом становился ему всё ненавистнее.

Когда музыка смолкла, миссис Донован улыбнулась, назвала русалку «милой девочкой» и убрала петлю с её шеи. Мистер Палмер бросил Офелии рыбу и спросил тренершу:

- Может, цепочку лучше выбрать потоньше? Эта смотрится на ней слишком грубо.

- «Потоньше», как вы просите, просто перережет ей горло, если вдруг ваша русалка выйдет из-под контроля и начнёт метаться, как пять минут назад, - пояснила дама. – Когда она начнёт слушаться идеально, мы заменим цепь на бархатную ленту для выставок. Волосы ей уложим, ноготки подкрасим. Будет просто суперзвезда!

Питер смотрел на кусочек рыбы, покачивающийся на воде перед «суперзвездой», и никак не мг понять, почему Офелия не уплывает. Всё закончилось же, она свободна…

- Миссис Донован, с ней всё в порядке? – озвучил мысли мальчишки отец. – Она выглядит какой-то замороженной.

- Это пройдёт. Оставьте её на часок. Как только почувствует переизбыток кислорода, она придёт в себя. На сегодня всё, до встречи через три дня. Не забывайте отрабатывать с ней направление движения.

Тренерша улыбнулась, подошла к краю дорожки у пруда, склонилась над водой и потрепала Офелию по голове.

- Дивная малышка, мистер Палмер! Уже присмотрели ей пару? Детки от неё должны получиться волшебные.

Питер первый раз увидел, чтобы отец так растерялся. Даже уронил недокуренную сигарету.

- Э-э-э… Миссис Донован, она же совсем юная!

- Поверьте: эти особи очень быстро созревают. Видите, ушки розовые? Чем ярче их окраска, тем ближе фертильный период у вашей русалки. Так что ищите жениха. А я пойду собираться. Ваш шофёр отвезёт меня, верно?

Она кокетливо повела плечами и зашагала к дому. Отец бросил на Питера растерянный взгляд и поспешил за ней. И как только шаги взрослых затихли в отдалении, с Питера словно спало оцепенение. Он оглянулся в поисках Йонаса, но друга рядом не было. Мальчишка решил, что обижаться на Йона за то, что он не захотел побыть рядом с ним и поддержать Офелию, глупо.

«Она и так как-то странно на него отреагировала, - подумал Питер, присаживаясь на корточки у ограждения. – Я бы тоже не остался, зная, что кому-то в компании не нравлюсь. И уж тем более ушёл бы, если понял, что намечается гадость».

- Но я остался, - горько сказал он, обращаясь к Офелии. – Прости меня, я ничем тебе не помог. Думал, что с тобой поиграют. Думал, будет просто музыка. А сам даже не смог за тебя заступиться.

Ему показалось, что русалка вздохнула, но он помнил из прочитанной книги, что водяные оттудыши не вздыхают, да и дышат, оказываясь не в воде, редко и поверхностно, почти незаметно для глаз. Питер сел по-турецки, поморщился от боли в отбитом крестце.

- Я посижу с тобой. Хочу увидеть, как ты нырнёшь, превратишься в белый подводный цветок и растворишься в глубине. Это так красиво. – он помолчал, наблюдая за медленным перемещением полупрозрачных белых лент в воде, и признался: - Знаешь, я хотел бы прямо сейчас стать взрослым. И кем-нибудь, чьё слово – закон. Чтобы сказать – и все послушались. Я бы приказал отвезти тебя домой. И поехал бы с тобой сам. Пусть там война. Я не испугался бы. Я нашёл бы твою реку и вернул тебя туда, где пасутся водяные кони.

Офелия закрыла глаза и легла на воду лицом к небу. И медленно-медленно погрузилась под воду. Питер ещё долго сидел у края, вглядываясь туда, где она исчезла. Как будто утонула и унесла с собой что-то очень тонкое и важное, чему нет имени и – самое горькое – возврата.

Офелия (эпизод шестнадцатый)

В четверг Питер едва не забыл про кафе.

После первого занятия Офелии с тренером им овладела непонятная, гнетущая тоска, чувство собственной беспомощности. Он слонялся по дому, бездумно жевал булочки, который таскал из кухни, всякий раз, когда проходил мимо. Не хотелось ни рисовать, ни читать, ни слушать радио. Йонас не приходил уже два дня, и Питеру казалось, что он чем-то очень сильно обидел своего лучшего друга. А сесть на велосипед и съездить в деревню мальчишке было отчего-то страшно. Ему казалось, что если он приедет, его встретит какая-нибудь плохая новость. Ему даже ночью снился дом тётки Йона, весь в колышущихся тенетах плотной серой не то пыли, не то паутины. И в глубине что-то ворочалось, скрипя досками пола. После этого сна Питер панически боялся приехать и понять, что это ему не снилось.

Он залезал на чердак, трогал старые вещи, часами сидел на дощатом полу, рассматривая старые фотографии в толстых альбомах в бархатных переплётах. Замирал, любуясь танцем пылинок в редких солнечных лучах под мерное тиканье часов, доносящееся из отцовского кабинета внизу. И представлял, как земля с её лесами, реками, белыми скалами, городами и людьми отдаляется, из плоской и бескрайней становится махонькой и круглой, как ёлочный шарик, а Питер на чердаке дома летит куда-то в незнакомые миры. Где есть супергерои, где Офелия может говорить и гулять по суше, задевая пышной белой юбкой полевые цветы в мягко траве, а он сам совсем не толстый и абсолютно не неуклюжий, а сильный и решительный. И играет в футбол за сборную Великобритании. А Офелия, Йонас и Кевин сидят на трибуне и за него громко болеют.

Мечты прерывала мама, заглядывающая позвать сына к столу. Питер вздыхал, улыбался фотографиям бабушки, деда и папе в военной форме, бережно убирал альбом в картонную коробку и спускался есть.

Старшие за столом оживлённо беседовали. То мама и Агата обсуждали новый выпуск модного журнала, выбирая, какое платье пошить на выход в свет, то папа и Ларри спорили о футболе, актуальности магнитолы в последней модели семейного авто, которую выпускал «Роллс-Ройс». Когда иссякали чисто-мужские и чисто-женские темы, начиналось обсуждение грядущего папиного отпуска.

- Питер, ты хотел бы пожить в Лондоне недельку? – пытались вовлечь его в разговор родители. – Зоопарк, музеи, кино, рестораны… Съездим на выставку ведущих автопроизводителей.

Он рассеянно кивал, ковыряя вилкой остывшую еду в тарелке. Как-то ему расхотелось куда-либо ехать, но обижать родителей правдой он не решался. А ещё Питер откровенно удивлялся, как можно уехать и оставить Офелию одну. Да, можно попросить горничную или шофёра кормить её. Но… это было бы нечестно.

«Собак можно взять с собой, - размышлял Питер, пережёвывая безвкусный кусок свиной отбивной. – Они тоже будут путешествовать, видеть новое, гулять по большому городу. А Офелия тут как прикованная на цепь. В маленьком пруду. И у неё есть только я и книжки. И мячик».

Вот уже третий день Офелия грустила. Питер несколько раз пытался поиграть с ней, приносил журнал о путешествиях и разных странах, но русалочка или сидела в гроте, или плавала вдалеке, у решётки, отделяющей пруд от речки. Вечером в среду обеспокоенный мальчишка пошёл к отцу:

- Пап, с Офелией что-то не так, - сообщил он. – Она не выходит играть. И всё время торчит у забора.

- Думаешь, она заболела?

Мистер Палмер отложил книгу, встал с мягкого кресла и в шлёпанцах пошёл в кухню. Питер поспешил за ним. Отец вытащил из холодильника рыбу, отложил несколько рыбёшек в миску.

- Как думаешь, она может есть не только это? – спросил мальчишка.

- Я не уверен. Но полагаю, что русалки едят то, что могут найти в воде.

Они спустились по дорожке к пруду. Сиреневые мягкие сумерки придавали воде неповторимый тёмный цвет и какое-то особенное, едва различимое свечение в глубине.

- Я тут подумал… Офелия же речная русалка. А по берегам растут деревья. Может, она ест яблоки, когда те падают в воду?

Отец присел на корточки у ограждения, пожал плечами.

- Я не знаю, растут ли вообще яблони в её мире. Пусть ест рыбу. Это надёжнее.

Офелия приплыла, когда её позвали. Нехотя, медленно, поникнув головой и опустив тряпочками уши.

- Привет, - окликнул её Питер. – Ты чего прячешься? Я волнуюсь. Ты не заболела?

Отец сказал, что русалки не понимают человеческой речи, что Офелия выглядит нормально, что скорее всего, она так протестует против занятий с миссис Донован. Потом кинул ей рыбёшку – Офелия её поймала и съела. Без аппетита, без радости. Мистер Палмер хлопнул сына по плечу, заявил, что раз она ест, значит, здорова, и увёл в дом.

И когда в четверг после завтрака Питер размышлял над тем, может ли кто-то есть, когда у него что-то болит, в его комнату заглянула Агата.

- Пирожок, там тебя Йонас у ворот высвистывает, - сообщила она. - Выйди уже к другу.

Питер охнул, подскочил на месте, бросился к тумбочке у кровати и зашарил там в поисках коробки с карманными деньгами.

- Агата, мы с друзьями в кафе сегодня! – крикнул он сестре, пробегая мимо неё к выходу из дома. – Маме передай, что я к ужину вернусь!

- Только не тресни! – съязвила Агата ему вслед.

Красная бейсболка Йонаса маячила среди кустов жасмина у ворот. Питер так торопился к нему навстречу, что дважды едва не упал, споткнувшись об собственный велосипед. Перед другом он предстал взъерошенным и пыхтящим.

- Привет, Пит-Сегодня-Тормозит, - усмехнулся Йонас. – Всё отменяется?

- Нет, конечно! – поспешно откликнулся Питер. – Привет. Поехали? Если успеем раньше Кевина, нам достанется самое вкусное!

Йонас крутанул бейсболку на пальце, надел её козырьком назад и запрыгнул на велосипед. Питеру что-то в нём показалось странным. Сегодняшний Йонас не был похож на себя прежнего. Вроде, те же шутки и приподнятое настроение, но что-то в нём было не так.

- Пит, ты едешь? – крикнул он, постепенно разгоняясь.

- Подожди! – воскликнул Питер и поднажал на педали, догоняя друга.

Поравняться им удалось только за деревней. Йонас оглянулся, сбросил скорость, и Питер быстро догнал его.

- Ты чего сегодня такой? – пропыхтел Питер, морщась от тяжести в мышцах.

- Какой? – приподнял брови Йон.

- Странный. Умотал вперёд, будто ты не со мной. А перед этим два дня где-то болтался. И ушёл перед этим, ничего не сказав. Йон, что не так?

Йонас опустил голову, покосился куда-то в сторону, где за обочиной колыхалась спеющая пшеница.

- Пит, ты не при чём, - глухо ответил он. – А последние два дня я работал в автомастерской. Мне деньги нужны были. Хотя бы на то, чтобы с тобой в кафе сходить.

И тут Питеру стало чудовищно стыдно. Ему-то родители чуть ли не каждый день дают деньги на карманные расходы, а Йонас на себя зарабатывает сам. Ещё и тётка у него деньги отнимает регулярно. А он, Питер, что за друг, если этого не помнит?

- Прости, Йон, - покаянно произнёс Питер. – Я дурак. Я забыл, что ты сам за себя…

- Ах-ха. Всё нормально. Давай наперегонки до поворота?

И словно исчезло что-то злое и тяжёлое, висящее над макушкой Питера и давящее. Йонас улыбнулся, и сразу всё стало как раньше. И мальчишки понеслись по дороге к Дувру, горланя песни, обгоняя друг друга и балансируя на железных конях, раскинув руки в стороны.

Остались за спиной три мелкие речушки, бархатные зелёные холмы по правую сторону от дороги, развалины заброшенной фермы. Ребята дважды останавливались попить из ручья и один раз – чтобы пропустить переходящее дорогу стадо медлительных чёрно-белых коров. Пастух – мальчишка чуть старше Йонаса – гордо проскакал перед друзьями верхом на пегой лошади, бросил на них высокомерный взгляд.

- Классно он – без седла верхом, - со сдержанным восхищением сказал Питер, глядя пастушку вслед.

- Ничего классного, - фыркнул Йон. – Жопу отобьёт. А будет так нос задирать – ещё и навернётся.

Он проехался по дороге обратно, выписывая «змейку» и рисуя в пыли на обочине зигзаги, повернул назад, разогнался, и в нескольких метрах от Питера поднял велосипед на дыбы.

- Этот конь ничем не хуже! – прокричал Йонас и взмахнул кепкой. – Ах-ха!

Последняя корова пересекла дорогу, косясь на мальчишек тёмным влажным глазом и позвякивая медным колокольцем, и ребята покатили дальше, распевая «Я поднимусь на крышу»:

- Я поднимусь туда, где воздух чист и свеж! Я уйду от бестолковой толпы и уличного шума и буду смотреть всю ночь на звёздное шоу! И ты, милая, можешь разделить это богатство со мной! Можешь со-о мно-ой! На крышу, ввысь! Идём, детка, идём на крышу за мной! Давай, детка, пойдём на крышу со мной!

Дувр встретил их мелким дождём, и в кафе ребята прибыли мокрыми и слегка охрипшими.

- О, а вон Кевин, - Питер углядел у окошка за столиком знакомую шапку буйных кудрей и помахал рукой: - Хэй-хо, Кев!

- Опозданцы, - с укоризной произнёс Кевин и отложил в сторону журнал, когда Йонас и Питер уселись напротив него. – Я думал, усну.

- Что читаешь? – полюбопытствовал Йон, кивнув на яркую обложку.

- «Нью сайенцист».

Кевин хмуро покосился на белобрысого мальчишку и недружелюбно произнёс:

- Это ты, что ли, беглый нацист?

- Это Йонас Гертнер, мой друг, - спохватился Питер. – А это Кевин Блюм, тоже мой друг.

- И еврей, - широко ухмыльнулся Йон, глядя на кудрявого в упор.

- Я сейчас встану и тебе двину, - мрачно пообещал Кевин.

Йонас расслабленно откинулся на спинку стула.

- Если я встану, когда ты соберёшься двинуть, ты не допрыгнешь, - развязно произнёс он.

- Давайте уже поедим, а потом пойдём подерёмся на улице? – с наигранным весельем предложил Питер.

Повисла тишина. Йонас и Кевин буровили друг друга недобрыми взглядами, и Питер ощущал себя меж двух огней. «Познакомил друзей на свою голову, - думал он. – И что теперь делать?»

- Ах-ха, - первым нарушил молчание Йонас. – Чур, стыкаться будем вон на том газоне. Там бархатцы, в них валяться приятнее. И я бью первым – как и положено нацистскому агрессору. Только сразу наповал. Идёт, очкарик?

- Да иди ты, - огрызнулся Кевин и надулся.

- Как дети малые, - с укоризной сказал Питер и пошёл к прилавку выбирать себе напиток и сладкое.

Когда он вернулся, таща поднос с пончиками, любимым мороженым Кева, яблочным штруделем для Йонаса и тремя позвякивающими бутылочками кока-колы, ребята уже передумали драться и перешли на следующий уровень выяснения отношений.

- Да фигня этот твой футбол! – кипятился Кевин, подавшись вперёд через стол. – Много ума надо, чтобы мяч пинать? Что он миру даст, а? Где прогресс?

- Прогресс – это здоровые, сильные люди, - приподняв бровь, монотонно гнул Йонас. – Если все уткнутся в книжки, то человечество скоро зачахнет. Но сперва превратится в общество тощих очкариков.

- Ты мои очки не оскорбляй, - гордо заявил Кевин. – Думаешь, футболисты твои очков не носят?

Йонас тихо затрясся от смеха, закрыв лицо ладонями. Питер поставил поднос на стол и подмигнул Кевину:

- Тесла мог запросто испепелить футбольное поле вместе с игроками. А футболисты влёгкую затоптали бы Теслу. По-моему, они равны по крутости.

- Ты интересуешься Теслой? – спросил удивлённо Йонас, убирая руки от лица.

- Да. Я о нём всё знаю! – гордо объявил Кевин и подозрительно поинтересовался: - А ты что – слышал о нём?

- Да, мне отец про него много рассказывал. Ну и слухи ходили, что Анэнербе пыталась его работы внедрять в практику.

- Фигня твоя Анэнербе, - фыркнул Кевин, но взгляд его смягчился.

- Она не моя, но Тесла крут, - лаконично отозвался Йонас и потянулся к подносу: - Ух ты! Пит, да ты просто щедрющая душища! Мегагалактической доброты малый! Я тебе потом за штрудель отдам.

Рукав рубашки задался, и Питер увидел с тыльной стороны предплечья Йонаса тонкие розовые полосы шрамов, тянущиеся от локтевого сгиба к запястью. Шрамы не выглядели свежими, но Питер был готов поклясться, что три дня назад их не было. Точно: когда они играли в бадминтон у пруда, Йон был в футболке с дурацким Мики-Маусом. Это что – Лу его так поцарапал?

- Йон, - Питер толкнул друга коленом под столом. – Это что у тебя?

Йонас вздрогнул, взгляд его испуганно метнулся. Он поправил рукав и сунул в рот большой кусок штруделя. Принялся жевать, мимикой показывая, как ему фантастически вкусно. Кевин огляделся по сторонам, и пока никто из обслуги кафе не видел, быстро открыл бутылочку с колой об край скамейки. Ловко отхлебнув выступившую пену, он поднял бутылочку вверх:

- За торжество науки! – провозгласил он.

- Угум, - с набитым ртом согласился Йонас.

- Йон, я спросил, - спокойно напомнил о себе Питер и взял пончик.

Сахарная пудра щедро посыпалась на колени и рубашку. Йонас с помощью железной крышечки открыл колу себе и Питеру, запил яблочный десерт и только тогда ответил:

- Это результат тоста. Научный опыт был. Я почесался граблями.

Кевин рассмеялся, Йонас подхватил. Питер тоже усмехнулся, но в грабли не поверил. «Ладно, - решил он. – Я потом из него вытрясу правду. Может, при Кевине он не хочет говорить, но один на один со мной обязан быть честным!»

- Жалко, что про тебя не напишут газеты, - отсмеявшись, сказал Йонасу Кевин. – Я собираю вырезки про неудачные эксперименты. Твои грабли бы украсили мою коллекцию.

- Пит, нарисуй ему статью? С моим портретом, - подмигнул из-под растрёпанной чёлки Йон. – Ты крутой художник. Кев, ты в курсе?

- Само собой! Вся средняя школа за ним ходит и ноет, чтобы тот комикс нарисовал.

- Во-от! Мы сейчас быстренько статейку сочиним, а Палмер оформит. Идёт, мистер Палмер?

- Вам это будет стоить десять фунтов! – взрослым басом ответил Питер, старательно надувая щёки.

- Да вы грабитель, а не журналист! – возмутился Йонас, уплетая штрудель и запивая его кока-колой. – Приличные люди платят за интервью!

- А журналисты не оформляют статьи! Это делают редакторы! – со знанием дела объявил Питер и потянулся за вторым пончиком.

Кевин сунул в рот ложку мороженого и вдруг подскочил на месте:

- Я придумал заголовок! «Грабли мира против нацизма»! – завопил он.

- Не! – замахал руками Йонас. – «Бешеные грабли из секретного отдела Британии нападают на фермеров»!

- Слишком длинно, - возразил Питер. – «Безжалостные грабли» - во!

Творческий процесс закипел. Кевин прикинулся пай-мальчиком и выклянчил у хозяйки кафе лист бумаги и карандаш, а пока та рылась где-то в подсобке, Йонас ловко стянул сигаретную карточку из пачки, лежащей около кассы. Через полчаса лист покрывали каракули, в которых только обладатель недюжинной фантазии признал бы готовый сценарий к гениальному короткометражному фильму ужасов о страшной ночи, в которую ожившие грабли принялись истреблять жителей маленького городка. Йонас с завыванием излагал сюжет, Питер записывал, изнемогая от хохота, Кевин вносил ценнейшие коррективы.

- В следующей сцене грабли объединяются! – провозгласил Йон. – Они строем маршируют к местному пабу и рыхлят алкашей!

- Сперва они рыхлят бутылки с пойлом, - вставил Кевин. – И страшно трещит юбка барменши. Как в «Психо», когда героиню убивают в душе.

- У неё не было юбки, - возразил Йон.

- Но было страшно!

- Давайте трещать юбкой! – одобрил Питер и скомандовал: - Я записал. Дальше!

Кончился первый лист, за ним щедро выданный второй, третий… Мальчишки смеялись, махали руками, шумели, заставляя посетителей оборачиваться. Взрослые кто улыбался, кто хмурился, кто-то попросил хозяйку кафе приструнить пацанов.

- Лето короткое, мистер, - улыбаясь, ответила она. – И детство такое же. Пусть шумят и смеются. Им будет, что вспомнить, когда они вырастут и станут как мы.

За окном шумела улица, солнце играло в прятки среди облаков и ветвей старых дубов, гудели машины, спешили по своим делам серьёзные хмурые взрослые, а трое мальчишек увлечённо писали сценарий самого гениального фильма ужасов за всю историю киноискусства. Йонас и Кевин сидели плечом к плечу, наперебой диктовали Питеру всё новые и новые приключения героев, а Питер, позабыв обо всём, записывал, а в перерывах на горячие споры рисовал на полях комиксы про ожившие грабли. И всем троим было так хорошо, как могло быть только в тёплый июльский день школьных каникул тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

Офелия (эпизод семнадцатый)

В выходные мальчишки собрались у Питера. Сперва погоняли по лужайке мяч, Йонас пытался объяснить Кевину суть футбола.

- Футбол – это не бестолковое бегание туда-сюда, - перебрасывая мяч с колена на колено, рассказывал он. – Это целая стратегия. Мы втроём сейчас не сможем выстроить такую сложную систему, по которой играет команда. А хотя… Пит, побудь пока арбитром.

Йонас отошёл на другой край лужайки, встал с мячом напротив Кевина.

- Вот смотри. Я играю против тебя. Как будто бью пенальти.

- Кого бьёшь? – переспросил Кевин.

- Пенальти. Это когда игрок одной команды и вратарь остаются один на один. И игрок пытается заколотить удар с одиннадцати метров. А задача вратаря – поймать мяч. Казалось бы, всё просто, да? – Йонас крутанул мяч на пальце.

- Ещё бы. Забить, когда тебе никто не мешает – раз плюнуть, - махнул рукой Кевин. – Особенно когда я не умею играть.

- Ага, тогда давай наоборот. Вратарём буду я. Гол засчитывается, если мяч улетит вот сюда.

Йон поправил кепку, бросил мяч Кевину и обозначил руками пространство, где находились бы за его спиной ворота. Питер отмерил одиннадцать шагов, указал Кеву место, с которого он будет бить, и отошёл в сторону.

- Готов? – спросил Йонас, вставая в «воротах».

Кевин посмотрел на него искоса, прикидывая, как бы ударить по мячу, чтобы тот попал в цель, кивнул. Положил мяч у ног и обернулся на Питера:

- Бить можно с разбегу, да?

- Можно, - согласился тот.

Мальчишка снял очки, спрятал их в нагрудный карман, зачем-то взъерошил и без того растрёпанные кудри. Отошёл назад, ещё раз прицелился и с разбегу пнул мяч. Йонас быстро отступил на полшага влево, и мяч оказался у него в руках.

- Не честно! – объявил Кевин. – У тебя руки длинные! И я играть не умею.

- Ну, конечно, ах-ха! – закатил глаза Йон. – Не словил бы – ты бы радостно сказал, что руки у меня из жопы. Суть-то не в том. Ты прицеливался перед тем, как ударить, так?

- Угу.

- А я смотрел туда, куда смотрел ты. И понял, куда полетит мяч, когда ты долбанёшь. Ты анализировал меня, а я – тебя. Понял?

Кевин кивнул, водрузил очки на нос, поморщился.

- Значит, футболисты ещё и сумасшедшие все, - изрёк он.

- Сфига ли? – вскинулся Йонас.

- Сколько игроков в команде? Одиннадцать и вратарь, да? Ну так вот, если всех анализировать – сдуреешь.

- Всех не надо. Надо доверять своим и смотреть, когда тебе кто-то пасует. А потом гнать к чужим воротам и долбать по ним при первом же удобном моменте. Да, это сложно, стратегии команда вырабатывает подолгу.

- В науке тоже всё разрабатывается годами! – упрямо гнул Кев. – И выверяется всё до мелочей. А что не выверяется, то приводит к катастрофе! Потому наука круче спорта.

- Хватит вам, - Питер подошёл, забрал у Йонаса мяч. – Наука и спорт разные, как можно их сравнивать? Это как шницель и яблочный пирог. И то, и другое вкусно, но они вкусные по-разному.

Йонас и Кевин переглянулись, спор прекратили. Горничная заглянула на лужайку, поставила на стол поднос с кувшином лимонада и тремя стаканами. Мальчишки потянулись к источнику освежающего напитка.

- Дождь натягивает, - вздохнул Кевин. – Не погуляешь особо.

- Завтра будет солнечно, - заверил Йонас, шумно отхлёбывая лимонад. – Можно рвануть на рыбалку. Пит, как мысль?

- Я «за». Офелия любит свежую рыбку, - согласился Питер.

Кевин поставил на поднос опустевший стакан и оглянулся в сторону пруда:

- Питер, а можно на неё посмотреть?

- Конечно. Только я не знаю, придёт ли она к нам. Последние дни она как будто плохо себя чувствует.

Йонас поправил сползающую лямку комбинезона, сунул поглубже в карман готовый выпасть секатор.

- Ты свисток видел у этой… Миссис Отвратная Помада?

Питер кивнул.

- А что за свисток? – полюбопытствовал Кевин.

- Ультразвуковой. Ты его не слышишь, но ультразвуком общаются многие живые существа, - пояснил Йонас.

- Я знаю, - отмахнулся Кевин. – Летучие мыши, например.

- И часть оттудышей. Ну так вот, если ты такой умный, то ответь, что делают ультразвуковые волны с башкой русалки?

Йонас сощурился и пытливо уставился на Кевина, склонив голову к плечу. Кевин поскрёб пятернёй в шапке кудрей и предположил:

- Если они восприимчивы к ультразвуку, то в башке должна быть паника.

- Почти угадал. Они восприимчивы. Но нет, не паника будет. Они с ультразвука тупеют. Временно. Становятся очень послушными, почти цепенеют. Им всё равно, что кругом творится.

Йонас поглядел на Питера, стоящего рядом, и добавил:

- Так их и ловят. Загоняют, окружают стальной сетью и глушат ультразвуком.

- Откуда ты всё это знаешь? – подозрительно спросил Кевин.

- Жил там, где до «пятна междумирья» - полчаса ходьбы, - ответил Йонас.

- А где именно?

- Научгородок с номером вместо названия.

Кевин приподнял брови, сложил руки на груди – как профессора в телевизоре.

- Ага. С номером. Как у русских, да? Ну, у них секретные объекты с номерами все, - с нажимом сказал он.

- Да, как у русских.

- Врёшь, - резко сказал Кевин. – В Европе даже секретные объекты имеют названия.

- Кев, перестань, - вмешался Питер. – Йонасу нет смысла врать. Значит, есть секретный городок с цифрами, а не именем.

- Он немец. Они все вруны.

Йонас хмыкнул, покачал головой и пошёл к пруду. Питер окатил Кевина рассерженным взглядом, дёрнул за рукав бледно-голубой рубашки.

- Кев, ну что за дела? – спросил он. – Что ты его цепляешь всё время? Какая разница, откуда он родом? Он мой друг! И как мне казалось, он становится и твоим другом тоже. Так же классно в кафе было…

Кевин кончиком указательного пальца поправил очки.

- Мне не нравится, что он всё время врёт, Питер. И про грабли, и про то, что жил рядом с «пятном». Хочет казаться крутым и таинственным? Фу.

- А с граблями-то что не так? – удивился Питер. – Йон постоянно по хозяйству возится, тётка его заставляет. Мог и правда граблями так…

- Включи башку, друг. – Кевин поглядел в сторону пруда, где Йонас одиноко стоял на мостках. – Ты видел шрамы? У граблей зубцы толстые, подумай, какие следы от них были бы. А это оставлено чем-то тонким. Сечёшь?

И не дожидаясь ответа Питера, мальчишка тихо и ядовито продолжил:

- Так вены режут. Левая рука как раз, от ладони до локтя. Не поперёк, а вдоль. Он псих, похоже.

Питеру захотелось наорать на Кевина, обвинить его в том, что он со своими журналами про секретные эксперименты и научные теории совсем с ума сошёл, что он упёрся в то, что Йонас – немец, и для еврея это повод включить ненависть на полную катушку. Но Питер не был бы собой, если бы сделал так. И он просто сказал:

- Он мой друг. И я ему верю. Перестань, Кев.

Кевин поджал губы, как обиженная девчонка, развёл руками: ладно, мол, попробую по-другому.

- Я тоже твой друг. И я честен. Да, этот малый мне не нравится. Спроси себя: знаешь ли ты, кем он был до того, как стал твоим другом? И зачем он врёт?

Питер глубоко вдохнул, досчитал про себя до десяти. Хлопнул Кевина по плечу и скомандовал:

- Пошли к пруду.

Йонас сидел на мостках с самого краю и смотрел в воду. Футболка над правым плечом хвасталась свежей дыркой по шву, бейсболка валялась на досках рядом с хозяином. В ней лежал завёрнутый в фантик кусок любимого леденца Йонаса – полосатого, красно-белого. Питер залез в карман шорт, выудил пяток карамелек с начинкой и добавил их к леденцу.

- Это для Лу, - сказал он и уселся рядом с Йоном.

- Ах-ха, - задумчиво откликнулся тот.

Кевин помялся и тоже сел на мостки – рядом с Питером.

- А кто это – Лу? – спросил он доброжелательно.

- Собака моя, - равнодушно ответил Йонас.

В руках он держал срезанную веточку, которую тщательно обстругивал лезвием секатора. Тонкие полоски коры ложились на бежевую ткань комбинезона, потёртого на коленях. «Обиделся, - подумал Питер. – Вот как бы их помирить?»

Над прудом чертили воздух стрекозы. Пролетая над мальчишками, они едва слышно трещали прозрачными жёсткими крыльями. «Сейчас Кев скажет, что они – вылитые мессершмитты», - подумал Питер, провожая одну из стрекоз взглядом. Она спикировала на водяную лилию и замерла на нежно-розовых лепестках. Тёмная гладь рядом с ней всколыхнулась, взметнулась тонкая бледная рука, и стрекоза, стиснутая в кулаке, исчезла под водой.

- Видели? – встрепенулся Кевин. – Вон там. Пит, это она? Русалка?

- Она, она.

Питер нахмурился, всматриваясь в глубину. Офелия схватила стрекозу. Дело даже не в том, как молниеносно она это сделала (а стрекозу так просто не поймать!). Дело в том, что она убила её. Делала ли она это раньше? Питер же не всё время видит, чем она занимается. А если это началось после тренировок?

Офелия вынырнула посреди пруда, поглядела в сторону мальчишек, приподняла уши-плавнички. Питер окликнул её, помахал рукой – и она ответила взмахом маленькой ладони с едва видными перепонками между пальцами.

- Я пойду, - вздохнул Йонас.

Он оттолкнулся руками от края мостков, проехался на попе по доскам спиной назад, вскочил. Кевин покосился на него, еле заметно пожал плечами и отвернулся. Сделал вид, что ничего интереснее русалки для него не существует.

- Йон, побудь ещё! – попросил Питер, чувствуя, что не может подобрать правильных слов. – Не уходи. Давай Офелии мячик покидаем? Она это любит.

- Мне надо идти.

- Хватит тебе, - не выдержал Кевин. – Прям обиженный такой. Ты мужик или как?

- Тебе какая разница? – глухо ответил Йонас. – Для таких, как ты, я нацистский выкормыш, ясно?

- Ребята, хватит! – воскликнул Питер. – Никто тут не нацистский выкормыш! И не пархатый жидёнок! Вы – мои друзья, прекращайте! Что вы делите-то? Войну, которая почти двадцать лет как закончилась?

Уши и щёки Кевина заалели, он засопел и опустил голову. Йонас посмотрел на Питера, вздохнул, будто хотел что-то сказать, но передумал, и произнёс совсем другое:

- Дай кепку, пожалуйста. Пойду скормлю Лу твой подарок.

Питеру хотелось не просто плакать, а разреветься и разораться. Он резко повернулся, чтобы схватить красную бейсболку и бросить её Йону, и что-нибудь обидное сказать и ему, и Кевину, но… левое бедро, на которое почти улёгся Питер, вдруг съехало куда-то вниз, мальчишка взмахнул руками и соскользнул в воду.

У мостков было глубоко. Так глубоко, что Питер падал и падал, окружённый мириадами пузырьков, устремляющихся вверх, к стремительно отдаляющемуся свету, что дрожал над головой зыбким блёклым пятном. Мальчишка испуганно забарахтался, забился, отталкивая от себя воду, стараясь скорее всплыть. И прямо перед собой увидел Офелию в белом облаке лент и тонких узорчатых оборок. Впервые он видел её так близко, что мог рассмотреть и её лицо, и рисунок, похожий на упорядоченные дождевые капли на лентах, и тонкие запястья. А потом русалка указала сперва на Питера, потом на себя, и обвила мальчишку руками.

Её прикосновения были почти невесомы. Как будто тело погружалось во что-то нежное и прохладное, и оттого страшное. Словно ленты, оборки платья, руки и почти скрытые под обилием кружев ноги русалки были из ила. Пряди волос Офелии прикоснулись к щеке Питера, и он вспомнил водоросли в реке, на которую отец иногда возил всю семью купаться. Щекотно и хочется скорее отпрянуть.

Офелия прикрыла глаза и потянулась носом к лицу Питера. Он перепугался ещё сильнее, задёргался. Русалка уставилась на него в упор и щёлкнула зубами. Нет, Питер не слышал звука – слишком жутко гремел в висках пульс. Щелчок нарисовало воображение. Щелчок и острые мелкие зубы, впивающиеся в его горло.

«Офелия, нет!!!» – взмолился он про себя, барахтаясь и стараясь вырваться из этих пугающих объятий, обвивающих, как высокая мягкая трава, словно водоросли, оттолкнуть русалку – податливую, прохладную, будто ил.

«Медуза… медуза… - расплывалось в голове. – Красивая, белая, опасная… опасная…»

Внезапно русалка вздрогнула, лицо её исказилось от испуга. Она отпустила Питера, закрутилась на месте, путаясь в своём белоснежном облачении, заметалась, словно её что-то душило, и исчезла в темноте. А Питер изо всех сил поплыл вверх – туда, где громадное небо кажется маленьким мутноватым пятном света.

Мальчишка вынырнул, хрипя и давясь воздухом, ринувшимся в лёгкие, и его тут же подхватили четыре крепкие руки. Вцепились в воротник рубашки, в плечи, потащили, удерживая под мышками… Питер хватался за чьи-то запястья, отталкивался от опор мостков, карабкался – и вот он уже сидит на мостках, мокрый и жалкий, и зубы выбивают дробь – не от холода, а от страха.

- Ты как? – спрашивал Кевин, заглядывая ему в лицо. – Пит, ты дышишь?

Громыхнула жесть, и на голову Питера выплеснулась вода.

- Ты сдурел? – хотел заорать он на Йона, но горло выдало лишь жалобный писк.

- Пацаны, - скороговоркой заговорил Йонас, ставя рядом с собой опустевшее ведро. – Слушай меня. Пит, ты в воду не падал. Мы с Кевом сцепились, ты схватил ведро, я отобрал и окатил тебя. Все услышали?

Кевин угукнул, энергично потряс головой. Питер молчал. Он смотрел на мостки рядом с собой. Доски, тёмные от частых дождей, словно кто-то обрызгал бордовой краской. Питер сглотнул, беспомощно заморгал.

- Пит, - Йонас обеспокоенно потряс его за плечо. – Эй, Палмер! Питер, ты чего?

Осоловевшим взглядом Питер глядел на мостки. Потом протянул руку, указал на валяющийся возле ведра раскрытый секатор. Лезвия по краю тоже были тёмно-красными. Питер захотел вскочить, убежать отсюда в дом, там звать на помощь, подвывая от страха срывающимся голосом.

- Откуда кровь? – еле слышно пролепетал он. – Вы что наделали?!

Чуть в стороне от сидящего Питера расплывалась маленькая кровавая лужа у босых ног Йонаса. Правая штанина комбинезона была высоко подвёрнута, на передней поверхности голени красовалась длинная резаная рана. Кровь стекала по ноге на доски тонкой извилистой змейкой, но мальчишка будто не замечал её. Кевин оттеснил Йонаса в сторону, опустился на колени и зажал рану смоченным в воде носовым платком. Мальчишка зашипел сквозь зубы, когда мокрая ткань коснулась кожи, побледнел, но яркие зелёные глаза остались спокойными.

- Очень больно? – спросил Кевин тихо.

- Ерунда, – отмахнулся Йон, не сводя глаз с Питера. – Пит, ты тут? Ты с нами?

- Это что…

- Ах-ха, с нами. Ты слышал, о чём я просил?

Питер кивнул. В доме хлопнула дверь: видимо, кто-то увидел его мокрым на мостках. Йонас схватил ведро, быстро черпанул ещё воды, вылил на мостки, смывая кровь. Присел на корточки, развернул вниз штанину и умоляюще прошептал:

- Ребята, если Палмер узнает – он её пристрелит. Молчите, я вас прошу. Я вам всё объясню, клянусь. Пит?

- Слышу…

Между кустами замелькало нежно-сиреневое платье миссис Палмер. Питер встрепенулся, встал между друзьями и принялся тараторить, разыгрывая обиженного:

- Вы что – с ума посходили? Дай сюда ведро, дурак несчастный! Кев, уж ты-то… Такой воспитанный, ещё в очках! Вот и разнимай вас после этого! Хотите носы друг другу разбивать – валите к деревенским! Тут приличный дом! Ясно?

Он голосил, обвиняя друзей во всех смертных грехах, а сам косился на неподвижное зеркало пруда. Офелии не было видно. Перед глазами так и стояло её лицо с перепуганными глазами, развевающиеся в толще воды волосы и мелкий узор на ленточках, так похожих на кружево. Ребята толкали друг друга, сдерживая смех, Кевин нет-нет, а пытался пожать руку Йонасу.

- Фашу-уга, - тянул он.

- Евреище, - корчил рожи Йонас. – Так тебя, ах-ха. Пит, прости, я чес-слово не хотел тебя облить!

Мама Питера примчалась с таким лицом, будто бы две минуты назад все трое мальчишек упали в яму с крокодилами и ядовитыми змеями.

- Питер!!! О господи, почему ты мокрый? – запричитала она. – Что случилось?

- Мам-мам-мам! – мальчишка переключился на неё. – Это всё ведро! Мам, эти два дурака сцепились, я водой их хотел, а огрёб сам! Мам, всё хорошо! Я всё равно их помирю!

«Два дурака» дружно закивали, заулыбались. Кевин встал так, чтобы не было видно валяющегося на мостках секатора. Йонас добродушно развёл руками.

- Простите, миссис Палмер, извините, миссис Палмер! У нас был расовый конфликт, и он исчерпан!

- Никаких расовых конфликтов в моём доме! – прикрикнула Оливия Палмер и уже спокойно, со сдержанностью настоящей леди, добавила: - Питер, переоденься и спускайся на кухню. Сделаю вам чаю с бутербродами. Мальчики, прошу за мной.

Ребята и миссис Палмер ушли, а Йонас слегка задержался: сказал, что обуется и отнесёт злополучное ведро в сарай.

Он нагнулся, закатал штанину, посмотрел на рану, которая только что обильно кровоточила, а сейчас смотрелась так, словно он поранился несколько дней назад. Хмуро кивнул, обул потрёпанные кеды, стиснул мокрый окровавленный платок в кулаке. Оглянулся на пруд: светлый силуэт маячил вдалеке, у решётки, частично перегораживающей реку.

- Извини, что пришлось так, Офелия, - сказал Йонас едва слышно. – Я верю, что ты не сделала бы ему ничего плохого. Но тебе сейчас так плохо самой, что я должен был быть уверен, что ты не тронешь Пита. Я тебе клянусь: мы что-нибудь придумаем. Только сперва мне придётся всё рассказать этим двоим. И это будет очень сложно.

Офелия (эпизод восемнадцатый)

Старая ива убаюкивающе шелестела листьями – словно напевала колыбельную. Поплавки покачивались на воде, лениво уплывая по течению в сторону омута у другого берега ручья. Солнце мягко поглаживало загорелые спины троих мальчишек, лежащих с книжкой в траве. Рядом с ними в красной бейсболке высилась горстка карамелек, из которой они тягали по очереди.

- Ну как всегда, на самом интересном месте эта дурацкая надпись! – вздохнул Кевин, переворачивая последнюю страницу комикса. – Кто вообще придумал это «продолжение следует»?

- Ах-ха, - согласился Йонас и перекатился на спину. – Скучная надпись. Нет бы там было что-нибудь этакое. Ну, про героев. Или про мир. Как выдержка из учебника. Или вкладыш типа сигаретной карточки.

- Я могу нарисовать, - предложил Питер. – И будут у вас карточки по комиксам.

- И их можно будет продавать желающим! – оживился Кевин. – Мы заработаем денег, соберём машину для экспериментов…

- Каких экспериментов? – приподнялся на локтях Йонас.

- Со временем. Я сейчас про это читаю, - гордо задрал облупившийся от солнышка нос Кевин.

- А ты уверен, что у тебя не электрический стул получится? – поддел приятеля Йон.

- Вот у тебя точно только он и получится! – вскинулся Кевин. – Потому что ты…

- Немец, немец, - покивал Йонас. – А у тебя клюёт.

Кевин подскочил с места, как ужаленный, запрыгал в траве, схватив удочку. Питер уселся поудобнее, подобрав под себя ноги. Смотреть, как Кевин ловит рыбу, было почти что как ходить в кино. Каждую пойманную плотвичку Кев встречал такими йодлями, которым позавидовали бы даже самые голосистые горцы. Трясущимися руками он снимал рыбёшку с крючка, целовал её и поднимал над собой, как бесценный трофей, добытый в битве. В ведро с водой рыба отправлялась с не меньшими почестями. Кевин бормотал какие-то заклинания, насаживая червяка на крючок, тщательно плевал на него и долго прицеливался, прежде чем закинуть удочку снова. Йонас и Питер обхохатывались, всякий раз наблюдая весь процесс.

- Надо было его какому-нибудь ритуальному танцу научить, - шепнул Йонас, созерцая пассы над пойманной плотвой. – Или переобувать сандалии с ног на руки. Типа чтобы точно клевало.

Кевин оказался невероятно азартным рыбаком и столь же наивным: Йонас наговорил ему на первой рыбалке феерической ерунды из разряда «рыболовной магии и техники», в которую Кев поверил. Питер удивлялся, глядя на то, как его фанатеющий от науки друг внимает белиберде Йонаса, открыв рот. К счастью для всех, белиберда была абсолютно безобидной.

- Громче орать надо, - напутствовал Йонас начинающего рыболова. – Чем громче орёшь, тем больше рыбы знает, что тут классно. Звук под водой разносится плохо, ты это сам знаешь, учёная голова. Так что давай, старайся.

От воплей Кевина с ивы сорвались напуганные птахи. Мальчишка покашлял, набрал полную грудь воздуха и снова издал душераздирающий крик. Питер закрыл лицо ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущийся наружу смех. Йонас подошёл и похлопал Кевина по плечу.

- Отлично. Теперь жди целую акулищу на свой крючок. Ты, когда забрасывал, на одной ноге попрыгал?

- Нет, - растеряно пожал плечами Кевин. – Забыл.

- Ну, тогда всё. После седьмой рыбы надо скакать на одной ноге, когда забрасываешь. Иначе конец рыбалке.

Йонас сделал скорбное лицо и вернулся туда, где Питер меланхолично перелистывал комикс.

- Пит-Опилками-Набит, - окликнул он его. – Кончай киснуть.

- Жарко сегодня, - вздохнул Питер.

- Тебе уже две недели жарко. Особенно по вторникам и субботам.

- Йо-о-он! – завопил Кевин у воды. – У тебя клюё-о-от!

Йонас умчался подсекать и выуживать рыбу. Питер лёг в траву, закинув за голову руки и прикрыл глаза.

Вот уже две недели как он старался поменьше бывать дома по вторникам и субботам. В эти дни приезжала миссис Донован – и всё внутри Питера холодело и переворачивалось. Такое же чувство он испытывал, когда лечил зубы у дантиста: беспомощность, невозможность избежать неприятной процедуры, страх перед болью. Яркая лампа, белоснежные стены и пол, уродливое громоздкое кресло в кабинете добавляли паники. Миссис Донован была страшнее дантиста. Поход к врачу не всегда заканчивался лечением зубов. А визиты тренерши никогда не приносили покоя или удовольствия ни Офелии, ни Питеру. Мальчишка понимал, что ничем не может помочь русалочке, и это заставляло его уходить как можно дальше, когда в саду ставили граммофон и клали рядом пластинку с «Голубым Дунаем».

А ещё он боялся Офелии. Неделю он вообще не подходил к пруду и не спускался в нижнюю гостиную. Лишь изредка смотрел на водоём из окна оранжереи. Русалка или плавала у решётки, или не показывалась совсем. Но однажды Питер пришёл на любимое место среди цветочных кадок и бесчисленных лиан в то время, в которое обычно приходил играть с Офелией, и увидел её у бортика. На дорожке лежал позабытый мячик, и русалка покачивалась в воде вверх-вниз как раз напротив него. Она думала, что Питер придёт играть. Она ждала его. А он не пришёл. Просидел два часа с раскрытой на коленях книгой, но не прочёл ни строчки: смотрел на Офелию. Она то ныряла, то снова появлялась на том же месте. Все два часа. Потом Питер не выдержал и ушёл в свою комнату.

Он ворошил рисунки, изображающие девочку-цветок. Такую красивую, что трудно было вообразить себе что-то более прекрасное. Рассматривал картинки и невольно обращался к памяти ощущений.

Глубина – тёмная, заполняющая всё пространство, стирающая любые понятия о расстоянии. Тишина такая плотная, что кажется, будто Питера завернули в толстый слой ваты. Прикосновение, холодное и мягкое, как ил на дне реки. Волосы, словно развевающиеся на ветру – белые-белые. И запрокинутое вверх лицо с огромными распахнутыми глазами, в которых живёт глубина.

Опасная. Йонас прав, она такая опасная…

«Она убила бы меня, - думал Питер, глядя на проплывающие над старой ивой стада лёгких облаков. – Она обняла меня, чтобы утопить. Она обнюхивала меня, как рыбу, которую собирается съесть. Я хотел ей только добра, я никогда не пугал её, а она убила бы меня. Если бы Йонас не распорол ногу секатором и не отвлёк её на свою кровь, меня бы уже не было»

Вчера ночью Питеру снилось, как маленький Лу присасывается к ране на ноге его лучшего друга и отвратительно чавкает. У пикси надувалось брюшко, становясь всё больше и больше, приобретая багрово-синюшный цвет, а кровь не унималась. И Йонас ничего не делал, просто смотрел, как маленький оттудыш пьёт его жизнь. Питер проснулся мокрым, с колотящимся сердцем, и долго сидел на кровати, глядя в окно на спящий под тихо шепчущим дождём сад.

С Йонасом нужно было поговорить, но Питер всё не решался. Всё же как обычно. Это его друг, с ним всегда интересно, весело, он мастер на всякие выдумки и о футболе может рассказывать бесконечно, и про оттудышей всякие истории… Про оттудышей.

Питер приподнялся на локтях и поглядел в сторону, где Кевин и Йонас распутывали зацепившиеся друг за друга снасти. Мальчишка подумал: «Хорошо, что они всё-таки подружились. Хоть и зовут друг друга немчурой и евреем, но сдружились же. Жаль только, что мне ради этого пришлось тонуть. И что разговор с Кевином был тот. Который никак не забывается».

«Спроси его, зачем он врёт?» - всплыло в памяти.

В то, что Йонас был с ним нечестен, не верилось. Ну не таким человеком был Йонас Гертнер, чтобы врать. Он мог фантазировать, выдумывать истории, подшучивать, но не лгать. Потому Питер верил и в грабли, и в безымянный научный городок возле «пятна междумирья». Он верил, потому что хотел. Потому что так ему было удобно. Но то, что наговорил Кевин, всё портило. Да, у граблей толстые зубцы, Питер специально сходил в сарай и поглядел. Может, Йона поцарапал Лу? Вряд ли бы он при Кевине сказал, что это сделал беглый пикси.

«Вот и вариант, - с облегчением подумал Питер, но тут же снова нахмурился: - Стоп. А нога-то у Йонаса зажила как быстро! Он же не хромал уже на следующий день! Я точно помню, что он лазил на яблоню замазать варом сломанную ветку, спрыгивал оттуда… И ему не было больно. А вот это уже по-настоящему странно».

- Пит, иди к нам! – позвал Йонас. – Если будешь столько валяться под этой ивой – корни пустишь!

Мальчишка встал, отряхнул от соринок и травы шорты и пошёл к друзьям. День хороший, они рыбачат, всё замечательно – так зачем зацикливаться на плохом?

Йон и Кевин сидели на любимой ветке Питера – мощной, перекинутой над водой, словно мостик. Оба в одних трусах, смотанные удочки лежали рядом с одеждой на прибрежных камнях.

- Питер, этот мучитель уговаривает меня спрыгнуть в ручей, - Кевин вроде как жаловался, но лицо у него было очень довольное. – Он хочет, чтобы я утонул!

- Дурак, что ли? – возмутился Йонас. – Да там всего по грудь!

- Так вода ледяная! Меня сведёт и…

- И не разведёт, - усмехнулся Питер. – Я туда уже прыгал, Кев. Всё нормально.

Йонас встал на ветке во весь рост, крикнул: «А лучше вот так!» и сиганул в ручей, в полёте обхватив согнутые в коленях ноги. Бомбануло безупречно, окатило всех, ручей едва не вышел из берегов. Мальчишка вынырнул, поднял ещё тучу сияющих в солнечном свете брызг:

- Подойдите ко мне, бандерлоги! Я выучу вас на морских волков! – прокричал он с завыванием.

Ребята рассмеялись, Кевин снял очки и протянул их Питеру:

- Подержи. Я тоже хочу так! – и с воплем прыгнул с ветки.

Плеск, брызги, хохот. Кудри Кевина намокли, распрямились, делая его похожим на девчонку.

- Кев, шапку смыло, - рассмеялся Питер, глядя на него.

- Иди сюда! – дуэтом завопили «морские волки», молотя по воде руками. – Иди сюда, мы дадим тебе тумаков!

- Нет уж! – возмутился Питер, пятясь. – Я не хочу домой ехать в мокрых трусах! А будете брызгаться – кину в вас вашими же штанами! Блюм, я твои очки утоплю, перестань! Йон, там моя снасть, уйди!

Он боязливо вытащил свою удочку, смотал, положил к двум другим и уселся рядом с ведром, в котором лениво шевелили хвостами шесть плотвиц и пескарь. Подумал было попросить улов для Офелии, но махнул рукой: пусть Кевин домой отвезёт, похвалится. В конце концов, он четыре рыбёшки сам выудил. А русалку папа вечером сам покормит.

- Питер, - окликнул его Кевин, выбираясь на берег. – А когда выставка в Бирмингеме? Ты поедешь туда с Офелией?

И как будто солнце погасло. Питеру показалось, что весь этот прекрасный день с рыбалкой, свежей книжкой комиксов, купленными вскладчину конфетами и колыбельной старой ивы кто-то смял, как рисунок. И бросил на пол, под ноги.

- Через две недели, - ответил он равнодушно. – Офелия поедет с папой и Ларри. И тренером.

Йонас тоже выбрался из воды, подошёл к Питеру. Заглянул ему в лицо и спросил:

- А ты?

- А я не поеду.

Питеру захотелось отвернуться, но цепкий взгляд друга не отпускал его. Йонас смотрел на него с горькой усмешкой. Как будто ответ Питера его настолько разочаровал, что хочется плюнуть.

- - А чего так? – удивился Кевин. – Первая её выставка же! Она выиграет, я уверен! И очень хотел бы поехать сам, но меня отец не отпустит. И денег не даст, как обычно.

- Я не хочу, - сдержанно ответил Питер.

Кевин пожал плечами, поднял свою одежду и отошёл в сторону переодеваться. Йонас всё ещё не сводил с Питера прищуренных глаз.

- Что ж ты так, Пит-Упёр-Бисквит, - с укоризной сказал он. – Ты же её единственный друг.

- Она меня чуть не убила! – выкрикнул Питер. – Забыл? Я что – должен теперь за ней таскаться и ныть про «мирись-мирись, больше не дерись»?

Йонас натянул на мокрое тело линялую футболку так резко, что ткань треснула. Зло блеснул глазами.

- Пит, если бы она хотела тебя убить, я бы не успел вмешаться. Речные русалки знают, где у людей на шее сосуды проходят. А она что сделала?

- Она меня обняла и потащила…

- Она. Тебя. Обняла. – отчеканил Йонас.

Над ручьём повисла тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы и тихим журчанием воды.

- Дурак ты, Палмер, ах-ха. Она тебе доверяет, а ты только хуже делаешь, - после долгой паузы произнёс Йон. – Какой же ты друг, если чуть стало трудно – сразу в кусты? Ты ей нужен. Она тут совсем одна.

Питер разозлился. Стиснул кулаки, выпрямил спину и заорал Йонасу в лицо:

- Сам ты дурак! Чтоб тебе самому испытать, каково это – когда тебя под водой держат, не дают всплыть! Я тебе таких обнимашек желаю, псих! Ты с головой не дружишь, несёшь бред какой-то! То «не подходи к ней», то «ты её лучший друг»! Чего ты хочешь? Чтобы она опять на меня кинулась? Чтобы на выставке я торчал рядом, глядя, как ей паршиво? Ты себя тут великим знатоком оттудышей провозгласил, а одно с другим не сходится! Что тебе надо? Кто ты вообще такой, чтобы меня дрессировать в паре с этой русалкой?

Кевин подбежал, крепко взял его за локоть, потащил в сторону.

- Эй, ну ты чего? Успокойся, хватит, - испуганно тараторил он.

- Лезь сам к ней в пруд! – не унимался Питер, пытаясь высвободиться из рук школьного приятеля. – Давай, раз ты такой знаток и повелитель, что русалки ударяются в панику от одной капли твоей крови – иди к ней сам!

- Палмер, да что ты разорался-то…

- Кев, отпусти! Вы… да вы вообще ничего не понимаете! Когда ты с доверием, а тебя под воду…

Он почти плакал, руки тряслись. Ощущение было отвратительным: будто ему, Питеру, лет пять, и его жестоко обманывают глумливые взрослые.

- Такой день хороший… Вам обязательно всё портить?

- Да чем мы портим-то? – обиженно спросил Кевин, отпуская его.

Питер всхлипнул, бросился в сторону, вытащил из травы свой велосипед и бегом бросился по тропе, ведущей к шоссе. Сейчас он ненавидел всё и сразу: и друзей, которых он перестал понимать, и русалку, которая получалась ни в чём не виноватой, и отца, который её купил, и себя. Себя больше всех: за то, что запутался настолько, что предпочёл сбежать, а не разобраться в ситуации.

Утром Ларри вышел покурить на веранду и нашёл сложенный вчетверо лист бумаги, на котором значилось: «Питеру от Йонаса». Конечно, он разбудил брата и передал ему послание. Когда Ларри вышел из комнаты, сонный Питер разорвал бумагу на мелкие клочки, не читая, и снова улёгся в кровать.

Офелия напрасно ждала его и в этот день.

Офелия (эпизод девятнадцатый)

Кончик карандаша хрупнул, как сухая ветка под ногой, и сломался. Питер зашарил по столу в поисках точилки, задел стопку изрисованных листов и лежащую на них коробку карандашей, всё полетело на пол. Он слез со стула, опустился на колени и пополз, собирая разбежавшиеся вещи. Кряхтя, выловил последний карандаш под кроватью, вернулся на место.

За дверью раздались лёгкие шаги, и в комнату заглянула миссис Палмер – сонная, с растрёпанными светлыми волосами, щурящаяся от света.

- Пирожок, ты почему ещё не в кровати? – нахмурилась она. – Второй час! Питер, быстро спать!

- Я сейчас, мам, - миролюбиво произнёс сын. – Уже ложусь.

Оливия Палмер подошла к письменному столу, заглянула через плечо Питера. На листе бумаги проявлялся целый мир: берег маленькой речки, кряжистые стволы больших деревьев с поникающими над водой ветвями, странные зелёные лошади, пасущиеся среди зарослей лиловых цветов.

- Из тебя вырастет художник, - мягко сказала миссис Палмер и поцеловала сына в темноволосую макушку, на которой вихры образовывали маленький «водоворот». – Но помни, что великие дела требуют хорошего отдыха. Ложись, пожалуйста.

Питер угукнул, повернулся и чмокнул маму в щёку. Улыбнулся:

- Папа не хочет, чтобы я становился художником. Он думает, что лучше быть инженером-конструктором. Сказал, что художники всю жизнь нищие. Вот я и рисую, пока не стал кем-то другим.

Мама покачала головой, глаза её погрустнели.

- Спать, Пирожок. А завтра я жду от тебя новых рисунков, - она погасила настольную лампу и добавила: - Я их очень люблю.

Когда шаги мамы затихли и щёлкнула замком дверь родительской спальни, Питер вздохнул, покинул любимое место за столом и в темноте пошёл к разобранной кровати. Через приоткрытое окно в комнату просачивалась ночная прохлада, пение птиц в саду. Питер завернулся в одеяло, сел в постели, прислонясь спиной к стене.

Спать не хотелось. Вот уже неделю он путал день и ночь, отсыпаясь до обеда и рисуя по ночам. Он чувствовал себя абсолютно здоровым, ел с аппетитом, играл с Агатой и Ларри то в волейбол, то в бадминтон и шахматы, слушал с отцом радио по вечерам, но…Но никак не мог избавиться от чувства, будто от его мира кто-то отхватил огромный кусок. Как бы Питер не старался отвлечься, нехватка части его привычной жизни ощущалась им постоянно. Телефон звонил, но мальчишка не поднимал трубку, точно зная, это звонят не ему. Чаще всего отцу или Агате.

Кевин звонил несколько раз после того самого дня на ручье. Мама звала Питера, он нехотя подходил, говорил: «Алло». Трубка захлёбывалась голосом Кевина Блюма, просила поговорить с ним, рассказать, что всё-таки произошло. Питер ровным безжизненным тоном отвечал, что разговаривать не хочет, что ему надо побыть одному. Кевин предлагал приехать или встретиться где-нибудь в городе, попить кока-колы… Питер отказывался.

- Я ничего не хочу, - произнёс он в трубку, подводя итог под четвёртым звонком школьного приятеля. – Оставьте меня в покое.

И Кевин больше не звонил.

А у Йонаса не было телефона, он и не мог позвонить. Обычно он просто приходил ухаживать за садом, и Питер его ждал. Но он не пришёл ни на следующий день после ссоры, ни через день. Питер слонялся по дому, выглядывая в окна, выходящие на сад или ворота, вздрагивал, когда раздавался собачий лай или голоса на улице. Но Йонас не приходил.

Через три дня отсутствия садовника миссис Палмер забеспокоилась. Спросила у младшего сына, здоров ли Йонас. Питер только руками развёл.

- Может, тебе стоит заглянуть к нему домой? – спросила мама.

- Мы поссорились. Я не поеду, - буркнул Питер.

Очень тяжело было произнести это вслух. Как будто то, что не прозвучало, могло не существовать вообще. Приснилось, придумалось. Озвучить это означало признать, что случилось что-то неправильное, плохое и даже постыдное, если задуматься. А задумываться приходилось постоянно, потому что занять мысли другим не получалось. Без Йонаса и Кевина мир не был прежним, он стал неуютным и вызывал раздражение. Как яблоко, надкусанный бок которого противно видеть, хотя ты помнишь, что это просто яблоко, оно вкусное.

Первые дни Питер активно взращивал в себе обиду. Размышлял о том, что Кевин прав, что Йонас врун, что-то скрывает, хочет подтолкнуть Питера к чему-то плохому непонятно зачем. Чтобы можно было дуться на Кевина, Питер вообразил, что теперь они с Йоном друзья, а Питера решили сделать лишним. Силы богатого воображения и обиды хватило на три дня. Дальше Питер почувствовал виноватым только себя.

«Это не они от меня отвернулись, а я от них ушёл, - думал мальчишка, ворочаясь ночами без сна. – Я сам придумал, что Йонас хочет мне навредить, потому что испугался Офелии. И на Кевина обиделся вообще по-глупому. И остался один»

Офелия. Всё началось с неё.

Питер вздохнул, повозился, плотнее заворачиваясь в одеяло. Посмотрел на занавеску, покачиваемую ветром из приоткрытого окна. Она то вздувалась, как парус, то опадала. Будь Питер помладше, он нафантазировал бы себе привидение, сам себя перепугал и разревелся бы. Но нет, он вырос, он больше не верит в то, что духам из мира мёртвых настолько нечего делать, что от скуки они могут прийти пугать толстого пацана.

«Да кому я вообще нужен?» - с тоской подумал Питер, сталкивая на пол подушку.

Офелия. Он нужен ей.

«Она. Тебя. Обняла», - отчётливо подсказала память голосом Йонаса.

Обняла. Как маленький Питер сам бросался в распахнутые объятья мамы, обхватывал её за талию и замирал так, чувствуя, как отступают все печали, страхи, проблемы. Как он спешил обнять отца, возвращающегося с работы. Они даже бежали с Агатой наперегонки, вопя: «Я быстрее! Мой папа!». Так и Офелия поспешила обнять того единственного, кто был к ней добр и не равнодушен. Йонас это понял, а он, Питер – нет.

Мальчишка решительно выпутался из одеяла, на цыпочках подошёл к окну. Целый мир снаружи спал, укутанный в облака. Ночь даже звёзды и луну потушила, чтобы не светить в окна тех, чей сон тонок и чуток. А может, для того, чтобы Питер смог уснуть. Но ему спать совсем не хотелось. Тоскливое, тягостное чувство своего и чужого одиночества выгнало Питера Палмера из тёплой постели и заставило выйти во двор босиком и в одной пижаме. Он прокрался так тихо и осторожно, что даже бишоны его не услышали.

В саду было темно и страшно. Не горел ни один фонарь, в кустах что-то шуршало, и Питер предпочитал думать, что это кошка. Морщась, он проковылял по дорожке, усыпанной мелким гравием, задел мамину плетистую розу, и та радостно обдала его холодными каплями с листьев. Прямо из-под ног прыгнула то ли лягушка, то ли жаба, заставив Питера отпрянуть и пробормотать:

- Прости. Я тебя едва заметил в темноте…

Он сошёл с дорожки и несколько секунд постоял в мокрой после дождя траве у кустов смородины. Высоко над ним в ветвях старой яблони пела птица. Питер точно знал, что певунья - маленькая и невзрачная, но никак не мог вспомнить её названия. Стоял и слушал, и думал о том, что пение скромной птахи тоже красиво. «Не обязательно понимать, о чём она поёт. Достаточно того, что ты её слышишь и хочешь, чтобы она пела и пела», - подумал мальчишка, стараясь хоть что-то разглядеть среди буйной, полностью скрывающей небо листвы.

Когда птица звонко тренькнула и смолкла, Питер пошёл дальше, осторожно переступая босыми ногами. Ночь пахла дождём, свежеомытой зеленью, сырой землёй. Казалось, темнота наступила для того, чтобы выпустить на волю мириады запахов, на которые не обращаешь внимания при свете дня. В ночном саду пах каждый цветок, в букеты ароматов роз и жасмина тонко вплетались запахи пряных трав и хвои, и казалось, что даже укутанное в облака беззвёздное небо имеет свой запах. «В отсутствии света нет ничего страшного, - думал Питер и медленно кружился на месте, запрокинув голову. – Как же восхитительно пахнет ночь!»

Хотелось рассказать о своём открытии хоть кому-нибудь. Прямо сейчас разбудить маму, папу, Ларри и Агату, позвонить Кевину, а утром, когда приедет Йонас…

Кольнуло остро и сильно: Йонас не приедет. А Кевин – обычно очень терпеливый, но такой обидчивый, когда его обижают несправедливо – просто не станет подходить к телефону. Агата обзовёт идиотом и ещё несколько дней будет припоминать, что только полный придурок станет будить сестру среди ночи просто так. Ларри усмехнётся, но не оценит, а папа с мамой… нет, с ними таким открытием тоже не поделишься. Они слишком взрослые. Они спят по ночам.

Мир вмиг стал огромным и плоским. Питер почувствовал себя беззащитно стоящим посреди огромной тарелки без конца и края. Одним в этой странной, крадущей все краски, но щедро раздающей запахи, ночи. Под внимательным взглядом кого-то огромного, смотрящего молча со стороны. «Ты помнишь, зачем ты сюда пришёл? – шепнула ночь. – Ты знаешь, что лишило тебя сна, выгнало из дома, заставило чувствовать себя таким одиноким? Мы смотрим на тебя. Мы ждём ответа».

- Я помню, - тихо-тихо сказал Питер. – Я иду.

После гравия плиты дорожки вокруг пруда под босыми ступнями ощущались идеально гладкими. Питер прошёл вдоль воды, вглядываясь в неподвижное тёмное зеркало: словно пруд тоже спал по ночам. У того места, откуда отец кормил Офелию, мальчик остановился, закатал повыше пижамные штаны и очень осторожно, держась за тонкие металлические прутья ограждения, сел, опустив ноги в прохладную воду. Конечно, штанины тут же намокли, но для Питера сейчас это было совершенно неважно.

- Офелия, - позвал он едва слышно. И уже увереннее и громче: - Офелия!

Он замер, вслушиваясь в тишину, которая вдруг достигла абсолюта. Смолкла ночная птица, утих ветер, далеко-далеко в деревне перестали лаять собаки. Как будто мир застыл, ожидая ответа Офелии.

Долго-долго не происходило вообще ничего. Питер затаил дыхание и загадал: она появится раньше, чем он сделает вдох. Вот сейчас… сейчас… Он поплескал ногами в воде, вгляделся в тёмную гладь, покой которой он так старательно нарушал. Изо всех сил позвал мысленно: «Офелия! Я пришёл!» Секунды тянулись медленно, как густой мёд. Перед глазами поплыли круги, Питеру пришлось выдохнуть, потом длинно, прерывисто вдохнуть.

- Ну, где же ты?.. – спросил Питер.

Он отодвинулся от края, вытащив из воды озябшие ноги. Подумал – и лёг на живот головой к пруду. Спустил с краю руку, медленно приблизил ладонь с растопыренными пальцами к поверхности. И на мгновенье увидел мелькнувшее в нескольких метрах от берега светлое пятно в глубине. Светлый блик мелькнул, словно луна на миг выглянула из-за туч, и тут же исчез.

- Офелия! – обрадовался Питер. – Пожалуйста, не уходи! Я… Я хочу извиниться.

Вода совсем рядом с ним всколыхнулась, показалась светловолосая голова с прижатыми к затылку ушами. Русалочка высунулась по шею – суровая, тихая. Питер сел, помахал ей рукой, но она не махнула в ответ. Смотрела грустно и напряжённо. Ждала.

- Привет, - заговорил Питер. – Я вот пришёл. Я три недели не приходил, боялся. Прости, пожалуйста. Я не задумывался над тем, что мог неправильно тебя понять тогда. Кажется, ты испугалась даже больше, чем я.

Офелия внимательно слушала, склонив голову набок и пошевеливая ушами. Питер сел по-турецки, взяв себя руками за щиколотки, и продолжил:

- Я знаю, что ты не понимаешь моего языка. Но Йонас говорил, что ты можешь считывать образы, которыми я думаю. Офелия, я постараюсь. Я хочу попросить у тебя прощения. Я тебя обидел. Думал только о собственном страхе, а не о том, что хочу понять тебя. И я забыл, что мы с тобой друзья.

Всколыхнулась вода, разбежались круги по тёмной глади. Русалка вынырнула по плечи, открыла рот, словно хотела что-то сказать.

- Ты улыбаешься? – догадался Питер и беззвучно рассмеялся. – Я так давно не видел, как ты улыбаешься.

Молочно-белая тонкая рука указала сперва на него, а потом Офелия показала на себя.

- Мы друзья? – спросил мальчишка. – Питер и Офелия – друзья?

Она ушла под воду, вынырнула ближе. Сверкнула красными точками зрачков, разинула рот в своеобразной улыбке. Снова указала на Питера, потом на себя, а после положила руку себе на голову.

- Погоди. Ты хочешь, чтобы я тебя погладил? – удивился Питер.

На этот раз Офелия вынырнула у самого бортика. Взялась тонкими пальцами за прутья ограждения и замерла, глядя на мальчишку. Питер встал на колени, перебрался к краю. Занёс раскрытую ладонь над макушкой русалочки и помедлил.

«А если она сдёрнет меня в воду? Рядом-то никого…» - мелькнуло в голове.

Офелия опустила уши, как будто вправду прочитала его мысли и обиделась на недоверие.

- Прости. Я не боюсь, - виновато произнёс Питер. – Или доверие, или так мне и надо.

Он осторожно-осторожно коснулся мокрых белых волос и жёстких плавничков-ушей. Офелия расплылась в улыбке, сама прильнула к ладони. Питер тихонько рассмеялся, погладил русалочку.

- Я дурак, да? А ты такая волшебная… И самая красивая, вот. Лучше всех девчонок в мире.

Холодные пальцы обхватили его запястье. Скользнули по руке, будто Офелия изучала человека наощупь. Питер подумал, что в воде она держала его куда крепче.

- Подожди, - попросил он. – Я опущу руку в воду, чтобы тебе было проще.

Он лёг на живот, погрузил руку в пруд по локоть. Офелия тут же нырнула, и спустя миг Питер ощутил под ладонью сперва её макушку, а потом лоб, нос, губы. Ощущение прикосновения к русалке на этот раз не вызывало отторжения. Ничего похожего на медузу. Под водой плоть девочки-цветка казалась тёплой, упругой – совсем как человеческая. И рука, трогающая его запястье, стала ощутимо сильнее.

- Значит, настоящая ты только под водой, - сказал Питер.

Она отпустила его руку и вынырнула вдруг прямо перед мальчишкиным лицом – настолько близко, будто собиралась поцеловать Питера. Он замер, разглядывая своё отражение в чёрных блестящих глазах. И успокаивающе улыбнулся:

- Да, я такой. Питер. Человек.

Офелия опять открыла рот и, протянув руку, коснулась лица Питера.

- Я, - подтвердил он.

Русалочка взяла его за запястье и положила ладонь себе на макушку.

- Ты, - согласился Питер.

Ладонь человеческого мальчишки и девочки-оттудыша соприкоснулись. Питер осторожно переплёл свои пальцы с тонкими слабыми пальчиками Офелии, ощутив маленькие перепонки между фалангами.

- Друзья, - закончил он с облегчением, глядя на довольную улыбку русалочки. – Мы друзья. Питер и Офелия.

Офелия (эпизод двадцатый)

Утром, пока младшие дети завтракали, миссис Палмер паковала грязное бельё в прачечную. Питер ужасно нервничал, слушая из-за стола, как мама возится в кладовой, куда скидывались вещи для стирки. Он всё ждал, что вот-вот она обнаружит его пижамные штаны – мокрые, перепачканные на коленках землёй, - и разразится скандал.

«Конечно, она спросит, куда я хожу по ночам, - мрачно думал Питер, колупая скорлупу положенного на завтрак яйца. – Агата скажет, что я лазаю к соседям воровать клубнику. Или таскаю у Ларри сигареты, а по ночам курю за дровяным сараем. Может, соврать, что я гоняю ночью на велике по пустой дороге до Дувра и обратно? За это влетит меньше, чем за Офелию. Наверное»

Он зря боялся: всё обошлось, мама не заметила среди белья его грязной пижамы. Приготовленное в стирку упаковали в мешок, и горничная увезла его в прачечную. Питер расслабился и спокойно допил какао с бутербродами.

- Ты чего такой? – спросила Агата, не сводя с него внимательных глаз.

- Какой? – не понял Питер.

Агата откинула за плечо завитые локоны, повела плечами. Ситцевый сарафан в мелкий синий цветочек сидел на ней, как на вешалке. Но сегодня Питеру не хотелось говорить сестре гадости.

- Ну… Ты такой довольный и таинственный, будто проглотил солнце, и оно теперь сияет у тебя внутри, - сказала сестра, хрустя стеблем сельдерея.

- Ешь больше маминых пирожков – и солнце будет внутри тебя, - улыбаясь, ответил Питер.

Агата лишь вздохнула и потянулась за следующим стеблем. Питер никогда не понимал, как можно в таких количествах есть эту гадость. Ладно огурцы и помидоры – свежие они действительно вкусны. Но пакость вроде сельдерея, будь он хоть трижды полезен для здоровья, он ни за что не стал бы есть. «Лучше есть вкусности и быть солидным. Особенно когда вырасту, - поглядев на тощие руки сестры, решил он. – Греметь костями – у, кошмарище!»

Внезапно Питеру в голову пришла прекрасная мысль. Настолько прекрасная, что он одним большим глотком допил всё, что оставалось от какао и выскочил из кухни с воплем, адресованным сестре:

- Кто последний, тот и моет посуду!

Грохоча босыми пятками по полу и ступенькам, раскинув руки и гудя, как заправский бомбардировщик, Питер промчался по дому на чердак. Там он не без труда выволок из угла ящик со старыми игрушками, уселся перед ним и открыл крышку.

Питер очень любил этот ящик. Сюда отправлялись все надоевшие игрушки, которые не были поломаны. Мама тщательно хранила их, а Питер обожал два раза в год устраивать «ревизию»: он доставал по одному всех обитателей ящика, протирал от пыли тряпицей и выстраивал в ряд. Любовался, вспоминая, кто подарил ту или иную машинку, механического барабанщика с облупившимся носом, сколько было изначально солдатиков в наборе и куда подевался прицеп от здоровенного броневика. Броневик принадлежал ещё Ларри. Когда Питер подрос, они с братом даже спорили, бывают ли на самом деле прицепы у броневиков. Питер говорил, что не бывает, а Ларри гнул своё: «Это мой броневик, у него всё возможно, ибо он – секретная разработка!»

На дне ящика жила лошадка. Старая, ещё папина. А может, даже дедушкина. Лошадка была деревянная, размером с кошку. Её можно было возить за собой на верёвке: к копытам скакуна крепились деревянные колёса. Лошадка была вороной: выкрашенная чёрной краской и покрытая лаком. Лак местами облупился, но краска оказалась очень стойкой. Хвост и грива были сделаны из толстых верёвок с распушенными концами. На спине красовалось плоское красное седло, в котором Ларри и Питер катали зверей и солдатиков, а Агата – своих многочисленных кукол. Лошадка за долгие годы успела побыть и просто лошадью, и троянским конём, и пароходом, и летающим конём Пегасом и даже грузовиком. Питер вытащил её из ящика, бережно погладил верёвочную гриву. К игрушкам он всегда относился, как к живым существам. Верил в рассказ бабушки о том, что у любимцев детей появляется душа.

- Здравствуй, - обратился он к игрушке. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Мне кажется, вы друг другу понравитесь.

Он достал из ящика пару пластмассовых пупсов, с которыми раньше играла Агата. Один был голый, на другом были намалёваны трусы и майка. Питер подумал, и голого отправил обратно. Мальчишка закрыл ящик тяжёлой крышкой, задвинул его на место, взял под мышку пупса и лошадку и поспешил в сад.

Агата паслась в кустах смородины и ела красные прозрачные ягоды.

- Они ещё незрелые, - скривился Питер, проходя мимо неё. – Дристать будешь.

- Питер Палмер! – вскинулась сестра. – Что за слова? Вас воспитывали на свалке?

- Где бы меня не воспитывали, дристать предстоит тебе, а не мне, - скорчил рожу мальчишка. – Или ты чувствуешь себя настолько леди, что думаешь, это тебя защитит?

Вместо ответа Агата запустила в него мелким камушком. Потом заметила игрушки у брата в руках и спросила:

- Это ты куда куклу и лошадь потащил? Пит, не смей их жечь!

- Ты меня совсем дураком считаешь? – фыркнул он. – Лошадка – семейная ценность! А в куклу ты всё равно никогда играть не будешь. И она страшная.

- Не вздумай её поджигать!

- Не буду, - отмахнулся Питер и побежал к пруду.

Он присел на корточки у воды, поставил на краю дорожки лошадку, усадил пупса.

- Офелия! – позвал он негромко. – Офелия, смотри, что я принёс!

С противоположной стороны пруда, у ограды, что-то плеснуло. Под самой поверхностью заскользило, направляясь к Питеру, светлое пятно. Он в очередной раз удивился, как быстра Офелия в воде. Пруд она пересекала секунд за пять-семь, когда торопилась. Раз – и русалочка уже вынырнула в паре метров от места, где её ждал Питер. Радостно разинула рот, махнула рукой: «Привет!»

- Привет, Офелия, - Питер присел на корточки, указал на игрушки: - Смотри-ка, что у меня тут.

В чёрных глазах русалки зажёгся интерес. Она приблизилась к ограждению, положила пальцы рук на бетонный край берега. Вопросительно склонила голову набок: «Что там? Что это?» Питер взял в руки пупса, поднёс поближе к Офелии:

- Это игрушка. Как мячик. Только похож на человека.

Офелия отпрянула, на лице отразилось удивление: тонкие брови вверх, рот буквой «О», ушки торчком. Русалка сложила ладони, изображая нечто круглое, потом указала на куклу и оскалилась.

- Ты говоришь, что это не мяч? – улыбнулся Питер. – Ну, как бы да. Только с ним играют, как с мячиком. Можно плавать. Можно просто таскать.

Она внимательно слушала, подёргивая розовыми кончиками ушей. Питер разглядел у неё в волосах тонкую голубоватую прядь, а рядом ещё одну – розовую.

- Ух ты, у тебя цвет в волосах появился! – воскликнул он. – Очень красиво. Ладно. Офелия, это игрушка. Возьми?

Он протянул ей пупса – медленно, чтобы не испугать. Офелия замерла, изучая игрушку красными точками зрачков и принюхиваясь. Взгляд переместился на Питера, и русалочка уверенно указала сперва на мальчишку, потом на куклу.

- Ага, почти человек, - кивнул Питер. – Бери, не бойся. Это тебе.

Офелия неуверенно закрутилась на месте, резко ушла под воду, вынырнула и указала на Питера. Тот нахмурился, не понимая, что она пытается ему сказать. Русалка снова повторила действие, подплыла совсем близко, заглянула мальчишке в лицо.

- Я не понимаю, - растеряно пожал плечами Питер.

Он осторожно положил куклу на воду. Офелия заметалась, тут же подставила под игрушку ладони, подхватила.

- А! Ты думаешь, что это человек, и что он утонет? Нет, не бойся. Отпусти, он будет плавать.

На то, чтобы убедить девочку-цветок в том, что пупса не надо тут же спасать, Питер потратил несколько минут. Он говорил, ложился на спину на дорожку, показывая, что нет, не утонет, но стоило ему бросить игрушку в воду, как Офелия тут же пугалась и несла её обратно. Питер вспотел и сдался.

- Ладно, раз ты так боишься, что этот человек утонет, мы возьмём лошадку.

Он усадил выловленного из воды пупса в стороне, взял деревянного скакуна и поставил его на край перед русалкой, повилял его верёвочным хвостом.

- Это конь. Как келпи. Келпи ты знаешь. А этот келпи скачет по земле.

Питер покатал лошадку туда-сюда, вызвав у Офелии море изумления на лице. Она следила за игрушкой, как кот за мышью – не отводя взгляда ни на миг. Конь проскакал вдоль берега и пошёл на водопой. Офелия бережно потрогала и голову, и хвост, и верёвочную гриву, и красное седло. Потрогав, она обнюхивала свои пальцы, проводила ими по ладони, снова тянулась трогать. Похоже, эта игрушка её очаровала.

- Конь, - повторял Питер. – Лошадка. Смотри, у него колёсики крутятся.

Когда Офелии удалось покрутить колесо, как показывал Питер, явилась Агата.

- Пирожок, ты что творишь? – ахнула она. – Отойди от края немедленно!

- Отстань, отмахнулся брат. – Мы играем. Офелия знакомится с нашей семейной лошадкой.

Агата подошла поближе, и Офелия настороженно прижала уши и отплыла в сторону. Питер недовольно засопел, косясь на сестру: пришла тут, всё испортила.

- Пит, я сейчас маму позову, - угрожающе начала Агата, но он перебил её:

- Не смей. Или я расскажу всем, как ты свои сиськи трогаешь перед зеркалом.

- Ах ты!..

От возмущения лицо Агаты пошло пунцовыми пятнами. Она плюхнулась на скамейку, с ненавистью глядя на младшего брата.

- Я сам не видел, мне рассказали. Если это тебя утешит, - развёл руками Питер и отвернулся к воде: - Офелия, иди сюда! Играть. Смотри, что покажу.

Он усадил пупса верхом на лошадь и продемонстрировал плавающей в стороне русалке.

- Ты ещё и куклу мою ей отдал, - трагически простонала Агата. – Я тебя ненавижу.

- Ненавидь, - спокойно отозвался Питер, не оборачиваясь. – От этого зубы портятся. А кукла твоя ей не понравилась, вот.

Агата фыркнула, сложила руки перед грудью, но никуда не ушла. Затихла и с интересом принялась наблюдать за Офелией. Та снова подплыла к Питеру, высунулась из воды по грудь и крутила колёсики коня.

- Видишь, человек может ездить на лошадке, - объяснял Питер. – Вот такие мы странные существа, да?

Похоже, русалочке больше нравилось изучать игрушки наощупь. Питер подумал, что в воде невозможно найти что-то, похожее на верёвку и повращать колесо – и потому Офелия трогает и трогает гриву коня и вертит то одно колёсико, то другое. И восторженно улыбается, сверкая мелкозубой хищной улыбкой. Когда Офелия осторожно потянула лошадку себе, Питер на мгновенье поколебался: не испортит ли? Не разгрызёт?

- Офелия, - серьёзно обратился он к русалке. – Это не еда, понимаешь? Я дам её тебе, но мне она будет нужна обратно.

Русалка покивала, бережно принимая игрушку, и Питер разжал пальцы. Офелия нырнула, прижав деревянного коня к себе, вынырнула поодаль.

- Пирожок, ты зачем отдал?.. – ахнула Агата, но Питер показал ей кулак, и сестра послушно села обратно на скамью.

Офелия попыталась покатать лошадь по воде, но та заваливалась на бок. Русалочка растерялась, оставила игрушку, сделала несколько кругов около неё. Оглянулась на Питера, словно прося помощи. Тот опустился на колени, положил ладонь на воду, показал, как она погружается, покачал головой и оскалил зубы: «нет». Потом повозил рукой по шероховатым плитам дорожки и покивал: «да!».

- Ты что – её понимаешь? – удивилась Агата, незаметно подошедшая к брату.

- Да, мы разговариваем, - важно ответил Питер. – Её очень легко понять, если хочешь.

Тем временем Офелия с лошадкой в руках доплыла до островка с гротами. Она бережно поставила игрушку на край бетонной площадки, снова обернулась.

- Ага, - кивнул Питер. – Ты всё правильно делаешь. Теперь повози её.

Когда деревянные колёса коня зашуршали по берегу островка, Агата пришла в восторг:

- Ой, да она смышлёная! Смотри – играет!

Она захлопала в ладоши, и этот звук напугал Офелию. Русалка оставила игрушку и с громким всплеском ушла под воду.

- Ну вот, - протянул Питер огорчённо. – Спасибо, Агата.

- Извини. Я настолько удивилась, что не смогла сдержаться. Не думала, что она такая… непримитивная.

- Да она умнее тебя. Просто в её мире нет того, к чему привыкли мы. Вот я и знакомлю её с разными предметами, - гордо заявил Питер. – А папа её всё на подзыв тренирует. Будто она собака. А Офелия умеет играть, удивляться, у неё есть эмоции.

- Она так страшно открывает рот, будто готовится прыгнуть и отхватить тебе руку, - призналась Агата, поглядывая опасливо на водную гладь.

- Она так улыбается, - с укоризной произнёс брат. – Больно нужно ей прыгать и кусать, сама подумай. Кто к ней с добром приходит, того она с добром и принимает.

Питер посадил пупса у ограждения и повернулся к сестре:

- Не говори родителям, что мы играем. Если нам это запретят, Офелия останется совсем одна.

- Пит, я боюсь, что… - начала она тоном мамы.

- Выключи взрослую, - устало попросил мальчишка. – Она просто хочет с кем-нибудь дружить. А ваши идиотские страхи всё портят. Я тоже был дураком и боялся. И никому не было при этом хорошо. Ни мне, ни ей. Страх заставляет людей делать то, о чём они потом будут долго жалеть. Если не станут мерзавцами, поддавшись страху и наплодив монстров внутри своих голов. Офелия такая же, как ты и я. И её не бояться надо, а учиться понимать.

Агата прищурилась, пожала плечами.

- Папа в курсе твоих странных взглядов?

- Нет. Папины монстры старые и сильные, ещё с войны, - вздохнул Питер. – И взрослые никогда не слушают детей. Думают, что мы глупее. А глупый не тот, кто мало знает, а тот, кто слушает монстров в своей башке и всё понимает наоборот.

Агата взъерошила ему волосы, ткнула пальцем в кончик носа. Необидно, просто играючи.

- Вот станешь взрослым – забудешь все свои теории, - проговорила она назидательным тоном. – Будешь думать совсем иначе.

- А я постараюсь не забыть, - сказал Питер и сел на скамейку.

Сестра хотела что-то снова возразить, но тут над садом разнёсся крик миссис Палмер:

- Питер! Питер, срочно сюда! Бегом!

Мальчишка вздрогнул, испуганно моргнул. Щёки вспыхнули ярким румянцем, затем побледнели. Он вскочил со скамейки и неуклюже потрусил туда, откуда слышался мамин голос. Агата пробормотала себе под нос: «Интересно, что он такого натворил?» и пошла следом за братом. У кустов, где ведущая к пруду каменная лестница превращалась в дорожку, девушка оглянулась.

Русалка увлечённо катала по берегу островка деревянную лошадку, усадив на неё пластмассового пупса.

Офелия (эпизод двадцать первый)

Конни Беррингтон заметно нервничала и не выпускала сигарету изо рта, а молодой рыжий полисмен был растерян и, похоже, напуган.

- Миссис Палмер, - неуверенно обратился он к матери Питера. – Понимаете, ситуация очень серьёзная, я прошу вас помочь нам. Вас и вашего сына. Питер, вы же с Йонасом были друзьями?

Слово «были» ударило неожиданно больно. Питеру стало так страшно, что он схватился за мамину руку. «Были». Так говорят, когда человека уже нет. Нет человека – нет и дружбы, потому «вы были друзьями». Питер крепко-крепко зажмурился, стараясь отогнать от себя это страшное слово, не допустить и мысли о том, что с Йонасом что-то могло случиться.

«Йонас в порядке, - твердил он про себя. – Он в порядке, он живой, ему ничего не угрожает. Ничего не могло случиться»

- Почему «были»? – сухо спросила Оливия Палмер. – Что произошло? Кто дал вам право разбрасываться такими словами при ребёнке?

- Он пропал, - произнесла Конни, буровя миссис Палмер тяжёлым взглядом. – Констебль Хоран уже сказал вам.

Хозяйка дома, стоящая у ворот, отступила на шаг назад, сделала приглашающий жест:

- Давайте пройдём в гостиную. Я налью вам чаю.

- Я бы предпочла не тратить время на чай, - ответила тётка Йонаса.

Питер смотрел на неё, и ему хотелось орать: «Это вы во всём виноваты! Вы его ненавидите! Он уже давно хотел уйти!», но страх и разгорающееся чувство собственной вины приказывали мальчишке молчать. Полисмен склонился к лицу Питера и ещё раз спросил:

- Ты же его друг, так?

От него пахло табаком. И нечищеными зубами. В молодом человеке и то, и другое было одинаково противно. Питер сглотнул, отстранился.

- Мы друзья, - ответил он и добавил: - Но я ничего не знаю.

- Йонас подрабатывал у нас садовником, - вмешалась мама. – Последний раз приходил помочь мне больше недели назад. Больше я его не видела.

Питер не знал, что сказать. Ему хотелось только спрашивать, требовать, трясти взрослых за руки, выбивая те ответы, которые успокоят, убедят его в том, что всё хорошо. Что ничего не случилось.

- Питер, пожалуйста, - тётка Йонаса каждое слово произносила настолько чётко и вежливо, будто не двенадцатилетний мальчишка перед ней стоял, а как минимум Его Величество Георг Восьмой. – Скажи, когда ты видел его последний раз?

Отвечать не хотелось. Питер слишком хорошо помнил, как уходил в тот день с ручья. Бежал, стиснув зубы, толкая перед собой тяжёлый велосипед. И ругал последними словами двух дураков, которые не достойны были называться друзьями. И когда обернулся – единственный раз! – увидел, что Йонас стоит на тропинке и смотрит ему вслед.

От стыда горели уши. Как он мог так обойтись с друзьями, как?

- Питер, ты очень нам поможешь, если ответишь на простые вопросы, - снова обратился к нему полицейский.

- В субботу, - еле выдавил мальчишка; язык во рту был как деревянный, слова рождались с трудом. – На ручье.

- На каком ручье? – констебль Хоран достал из кармана блокнот и карандаш. – Расскажи, пожалуйста, во сколько это было?

Питер оглянулся на маму, безмолвно прося защиты, а потом подумал: «А чем она может мне помочь? От чего защитить? Я обидел своих друзей, я сам виноват. И Йонас пропал… Мама не поможет».

- Ручей в полутора милях отсюда. Туда, к востоку, - он махнул рукой, указывая направление. – Мы там рыбачим иногда.

- Во сколько вы были там в субботу?

Кончик карандаша с готовностью застыл над раскрытым блокнотом. Как хищник, который выследил добычу, и готов кинуться.

- После обеда, - ответил Питер. – И часов до шести. Я первый оттуда ушёл.

- Констебль Хоран, - вмешалась тётка, тронув полисмена за рукав. – Он был дома после этого. Пропал утром.

Мама положила ладони Питеру на плечи: я с тобой, не волнуйся, я на твоей стороне. Стало чуть легче. Самую малость. Порывом ветра мальчишке растрепало волосы, холод проник под футболку.

- Опять дождь нагонит, - вздохнул полицейский, поправляя форменный шлем. – Питер, Йонас не говорил тебе, собирается ли он куда-то идти или ехать?

- Нет.

Он хотел сказать, что Йон мечтал удрать от тётки, но не стал. Питер верил в то, что Йонас бы не сбежал, не бросил его одного. Хотя… после того, что Питер ему наговорил, он мог. Наверное, мог.

- Ещё вопрос: Йонаса никто не обижал? У него были враги? Может, что-то случилось, из-за чего…

- Случилось, - сказал кто-то чужой губами Питера. – Я обидел его. Мы поссорились. Это было в субботу, и с тех пор я его не видел.

Констебль кивнул, карандаш зашуршал по бумаге. Звук был противный: будто остро заточенный грифель цеплялся за бумажные волоконца, прорываясь через них. Питер отвёл взгляд в сторону, уставился на начищенные ботинки полисмена.

- Его несколько раз били деревенские ребята, - мрачно произнесла Конни Беррингтон. – Но это были обычные мальчишеские драки. Мой племянник лишь наполовину англичанин, родился в Германии. Это создаёт определённые проблемы в общении.

- Да вы сами его постоянно травите за то, что он немец! – вырвалось у мальчишки. – Вы его отца ненавидели, сестру свою ненавидели, а когда их не стало, вы начали всё выливать на Йона! Он из-за вас ушёл!

Мамины ладони надавили на плечи: тихо, не надо, Питер, не лезь в это. Конни Беррингтон побледнела, поморщилась.

- Это ложь! – заявила она. – Мы с Йонасом отлично ладили. Да, я бывала строга с ним, но того, о чём говорит этот мальчик, не было!

Полисмен помрачнел, кивнул, что-то записал в блокнот и обратился уже к матери Питера:

- Миссис Палмер, Йонас у вас подрабатывал, верно?

- Да, констебль. Он прекрасно ухаживал за нашим садом.

- Хорошо. Он ещё где-нибудь работал?

- Нет. Только у нас.

Питер вспомнил, как Йонас рассказывал ему, что собирается подрабатывать на каникулах в автомастерской у хромого Стива. Сердце замерло, потом помчалось галопом: он может быть там! Надо скорее ехать в Дувр, проверить! Мальчишка с трудом удерживался, чтобы не вывернуться из маминых рук, не домчаться до сарая, где стоит велосипед, и…

- Питер, ты что-то ещё хотел сказать? – окликнул его полицейский.

- Что будет, когда Йонаса найдут?

Констебль Хоран задумчиво поскрёб подбородок. Питер смотрел ему в глаза, требуя честного ответа.

- Ну… Проведём беседу, поставим на особый учёт, если это был побег. И вернём домой к миссис Беррингтон.

- Мисс, - фыркнула Конни и тут же добавила просящим, тоскливым тоном: - Только найдите его живым, пожалуйста…

Питер плохо помнил, чем закончился этот разговор. Как только тётка Йона и полицейский ушли, он помчался к телефону и набрал номер Кевина. Трубку долго никто не брал, и он уже отчаялся, но вот раздался щелчок и где-то далеко старческий надтреснутый голос бабушки Кева откликнулся:

- Да-а?

- Миссис Блюм, здравствуйте, - громко и чётко проговаривая слова, произнёс Питер. – Это звонит Питер Палмер, школьный друг вашего внука. Дома ли Кевин?

Бабушка Кевина была глуховата и медленно соображала, потому Питер терпеливо ждал ответа. Время тянулось, и это ужасно злило мальчишку. Его лучший друг пропал, надо скорее что-то делать, а старая леди всё молчала. Прошла минута, вторая.

- Простите, вы там? – спросил Питер в трубку.

Тишина. Словно бабуля Кева уснула. Питер стиснул трубку изо всех сил, зажмурился. Сердце колотилось так, будто это он бежал к телефону откуда-то издалека. «Кевин, пожалуйста, поскорее. Мне очень-очень надо поговорить с тобой. Кев, что-то страшное случилось… или вот-вот случится», - зажмурившись, думал Питер.

Где-то далеко-далеко в трубке что-то шуршало. Папа утверждал, что это помехи, а Йонас – что гремлины грызут провода. Конечно, Питер верил Йонасу. Всегда-всегда верил, не переставая. Кроме того единственного раза, когда…

Стало страшно настолько, что у мальчишки перехватило дыхание и вспотели ладони. А если Йон не пропал? А если тётка его тайком переправила на материк? В тот ужасный исправительный приют для сирот, про который упоминал Йонас… А сама сказала, что её милый, любимый племянник исчез. Чтобы все её жалели и не подозревали ни в чём.

А если всё ещё хуже? Если Йонаса больше нет? Совсем нет. Нигде.

Сердце глухо ударилось в рёбра и замерло. Как будто оборвалось и полетело в бездонный колодец. Тёмный, холодный. И падает туда бесконечно долго.

- Кевин!!! – заорал Питер в трубку. – Кевин, ответь!!!

Что-то там, в пластмассовой телефонной вселенной, загремело, и Питер услышал взволнованный голос школьного приятеля:

- Питер? Я тут, я слушаю!

Слова стояли комом в горле, и как Питер ни старался, не мог ничего сказать. Только дышал, всхлипывая.

- Палмер, говори! – заволновался Кевин. – Ты так орал, что я тебя услышал из коридора, когда подходил. Эй, Питер. Питер? Случилось что-то?

Записка, вспомнил Питер. Йонас оставил ему записку, которую он разорвал и выкинул в мусорное ведро, не читая. Йон что-то хотел ему сказать. А Питер всё испоганил.

- Кев, - пробилось хриплое, сдавленное. – Йонас пропал.

- Когда? Питер, ты слышишь меня? Когда?!

Голос в трубке звенел, как струна. Кевин очень испугался. Питер как наяву видел перед собой его лицо: бледное, с большими тёмными глазами за стёклами громоздких очков, приоткрытым тонкогубым ртом, носом с лёгкой горбинкой и оттопыренными ушами, нелепо торчащими из-под шапки густых кудрей.

- Питер, ответь, - умолял голос. – Хоть что-то скажи!

- Он исчез в воскресенье. Кевин, он тебе не говорил, куда собирается?

Повисла пауза. Кевин в трубке напряжённо сопел. Видимо, вспоминал, о чём говорил с Йоном в субботу.

- Он ничего не сказал. Или… говорил, да! Что нам надо собраться втроём, и он должен рассказать нам что-то важное. Питер? Эй!

- Я слышу. Кев, спасибо. И прости меня, пожалуйста. Я дурак.

- Престань. Йонас найдётся. Полиция приходила, да?

- Угу. С тёткой его.

- Значит, уже ищут.

Питер промолчал. Кевин что-то говорил, успокаивал его, но мальчишка не слушал. Смотрел в пол перед собой и изредка угукал. Йонас что-то хотел рассказать. Что-то важное. И наверняка писал об этом в той самой записке. Это было очень важно. Важнее всего, что происходило с Питером за всю жизнь. А он…

Трубка запищала короткими гудками. Питер опустил её на рычаги телефона, пошёл быстрым шагом в спальню, где мама и Агата застилали кровати. Выглянул из-за угла, проводил взглядом белоснежное крыло свежевыглаженной простыни, взметнувшееся над постелью. Услышал, как Агата говорит о каком-то рецепте запеканки, подслушанной ею по радио. Глубоко вдохнул и на цыпочках пошёл в свою комнату. Там он выдвинул ящик письменного стола, выхватил лист бумаги. Быстро написал: «Я поехал в Дувр. Без спроса, потому что вы бы меня не отпустили одного. Я должен искать Йонаса. Простите. Я вернусь. Питер» и всё так же, крадучись, пробежал коридорами к выходу из дома. Промчался через сад, задевая шапки белых и розовых гортензий, вывел из сарая велосипед и вышел через маленькую калитку в живой изгороди.

Небо хмурилось, глядя свысока на мальчишку, одетого слишком легко для переменчивой английской погоды. Питер хлюпал носом, налегал на педали своего «железного коня» изо всех сил. Он мчался по шоссе к Дувру так быстро, как никогда. Как будто загадал: выиграю велогонку сам с собой – Йонас тут же найдётся. Из встречных автомобилей на Питера глядели с удивлением, кто-то даже посигналил ему и помахал рукой. Велосипед потряхивало на неровностях дороги, а на резких поворотах Питер дважды с трудом избежал падения. Он обогнал рейсовый автобус – и даже не обрадовался этому. Думалось только о Йонасе.

«Я тебя найду, - упрямо повторял про себя Питер, глядя вперёд, на серое полотно дороги. – Я найду тебя, потому что иначе быть не может. Мир не допустит, чтобы с тобой что-то случилось. Я верю, что с тобой Лу, а он волшебный. Он лучший на свете талисман, он тебя сбережёт. Я найду тебя. Я сразу попрошу прощения, расскажу, сколько ты для меня значишь, мой самый лучший друг. Мне ничего не надо больше, только бы знать, что ты есть. Говорить с тобой. Про футбол, про музыку, про новые модели машин и велосипедов. Ловить рыбу, сидя на ветке ивы и болтая ногами. Есть конфеты, валяясь в траве на лугу. Носиться наперегонки на великах и орать песни во всё горло. Слушать твои истории – такие удивительные, интересные и самые правдивые на свете. Йон. Я еду тебя искать. Пожалуйста, позволь мне найти тебя как можно скорее. Иначе наступит конец света. Для меня одного, но он случится. Йонас. Пожалуйста, найдись».

Город вынырнул из-за лесопосадок внезапно. Шумный, яркий, людный, окликающий Питера клаксонами автомобилей, похожий будничной суетой на карусель странствующего карнавала. Питер знал, что Дувр считается небольшим, но для него, живущего в загородной усадьбе, он представлялся огромным городом. Где-то за домами простучал по рельсам поезд, ветер донёс из порта раскатистый, густой бас парохода. Мимо Питера проехал автобус, в окне мелькнула красная бейсболка. Мальчишка вздрогнул, налёг на педали из последних сил, но автобус ускорился, свернул за угол и вскоре исчез вдали.

На перекрёстке под светофором Питер спешился. Мышцы ныли, спину ломило так, будто он не до Дувра за час с небольшим доехал, а как минимум три дня мчался по дорогам. Тело просилось в кровать: лечь, свернуться, подтянув колени к животу, накрыться одеялом и не двигаться хотя бы пару часов. Но упрямый Питер, пыхтя, шёл вперёд, всматриваясь в лица встречных прохожих, заглядывая в окна открытых кафе и пекарен. Он останавливался лишь у пешеходных переходов и один раз – у столба, обклеенного объявлениями: ему показалось, что с линялой от дождей листовки на него смотрит Йонас. Но нет, паренёк, которого разыскивали, был старше.

«Йон, а у нас с тобой даже фотографий нет, где мы вместе, - с тоской подумал Питер. – И мне кажется, у тебя их вообще тут не было ни одной»

Мимо прогрохотал грузовик, щедро одаривая прохожих брызгами грязи из-под колёс. Питер отпрыгнул в сторону, оступился и едва не упал. Поморщился: свело ногу. Пришлось попрыгать, помять натруженные мышцы. Пока стоял, увидел указатель на школу для мальчиков, в которой учился Йонас. Дёрнулся было туда, но рассудил, что там Йона точно быть не может. Июль же, школа закрыта. Да и вряд ли Йонас пошёл бы туда. Питер помнил, что друг говорил, что ни с одноклассниками, ни с учителями он не ладит.

Над крышами домов, пронзительно крича, пронеслись три чайки. Питер вздрогнул и словно проснулся: «Я теряю время. Ведь я же точно знал, куда ехал! Чего ж я тогда тут стою?»

Крутить педали уже не было сил, и Питер, толкая велосипед в горку, медленно побрёл в сторону восточной окраины Дувра. У магазина к нему подошёл местный попрошайка. Раньше Питер его боялся, но сегодня ему стало как-то всё равно.

- Мальчик, у тебя не найдётся?.. – заискивающе спросил попрошайка и сделал движение пальцами, словно пошуршал невидимой купюрой.

Питер поднял голову, взглянул в лицо, будто сделанное из мятой тёмной бумаги, и твёрдо ответил:

- Да, мистер. Йонас обязательно найдётся.

Офелия (эпизод двадцать второй)

Автомастерская хромого Стива умела прятаться. Её скрывали горы металлического хлама на окраине города, отсутствие указателей и даже сама дорога, ведущая к ней: такое жуткое количество рытвин, ям и непролазных луж не всякому под силу преодолеть. Несмотря на все эти препятствия, мастерскую Стива в Дувре не знал только что ленивый. Ну и женщины, конечно – если они не были заядлыми велосипедистками или автовладелицами.

Угрюмый немногословный Стив, охромевший после ранения в Дюнкерке, был мастером на все руки. У него чинилась вся техника, безнадёжно больные машины выздоравливали и бегали лучше прежнего. У мастерской вечно вились мальчишки, одержимые желанием научиться «магии Стива», но хозяин их гонял, не доверяя своё искусство никому. Со Стивом работали двое парней, но оба годились только на «подай-принеси», и большую часть дня курили в стороне от мастерской среди гор ржавого хлама.

Питер Стива побаивался. Он напоминал мальчишке циркового шимпанзе, вставшего на задние лапы и одетого в грязный до неузнаваемого цвета комбинезон. Заросший тёмным волосом, взъерошенный, пропахший потом и бензином, широкоплечий хозяин мастерской ковылял по своим владениям, постукивая по пустым бочкам и металлохламу разводным ключом. Мальчишки помладше пугали друг друга россказнями о том, что Стив – оборотень, что он забивает ключом своих жертв и жрёт их на автосвалке, а головы держит в подвале. Легенды о подвале, вход в который расположен на дне ремонтной ямы, плодились с каждым годом, и, если их можно было бы записать, материала хватило бы на толстый том. Городская мелкота, к которой Питер и Йонас относились каких-то три года назад, на спор приходила к мастерской вечером подсматривать за хромым Стивом. Ребята постарше, выросшие из дурацких баек, посещали Стива с поломанными велосипедами, реже – мотоциклами.

Йонас принёс Стиву самостоятельно собранный велик позапрошлой весной. Он ходил один, без Питера, потому Питер не знал, как прошла первая встреча хозяина автомастерской с его другом. Йонас об этом не особо распространялся. Сказал только, что Стив на дух не переносит немцев, но Йон особенный, и они поладили. Питер не удивился: ну не могли не поладить два мага: один – повелитель железяк, а другой – владыка маминого сада. Да, двенадцатилетний Питер Палмер всерьёз верил в магию. И в то, что есть люди, которые её умеют.

«Если есть параллельный мир, в котором живут существа из мифов и легенд, то почему бы и магии не быть? – рассуждал про себя Питер, обходя очередную глубокую лужу на дороге к свалке. – Йонас умеет уговаривать цветы и рассаду, чтобы те росли сильными, цвели пышнее, плодоносили больше. Я не знаю, как, но он это делает. Стив без слов чинит всё, что попадает к нему в руки. Если не разгонит, конечно. Ну… и если денег хватит заплатить ему за ремонт. Чем не магия?»

Велосипед громыхнул крылом на очередной яме, Питер чертыхнулся, споткнувшись. Мелкая морось, досаждающая последние полчаса, усилилась, намокшая футболка противно облепила тело. Сандалии облепила грязь, и Питер шёл, не выбирая пути. Лужа так лужа, главное остерегаться самых глубоких, которые уже давно изучены сотнями мальчишек и горе-водителей: многие недооценивали препятствия на дороге к автомастерской, и их машины глохли в середине залитых дождевой водой ям. Автовладельцы требовали у Стива засыпать лужи хотя бы гравием, но тот всякий раз отвечал одно и то же: «Денег на это дадите?»

«Можно посоветовать Стиву запустить вон в ту лужищу пираний», - устало думал Питер, косясь на огромную лужу, которая раскидывала свои объятья от края до края дороги и никогда не высыхала. Мальчишки даже имя ей дали: Королева Лужевета. В её центре вода доходила до середины бедра Питеру, а кто-то говорил, что есть место и поглубже.

Питер обогнул Королеву Лужевету по краю, поскальзываясь на раскисшей глинистой почве и слушая, как влажно чавкают размокшие сандалии. «Вот бы сесть и хотя бы носки выжать», - подумал он с тоской. Поёжился от стекающих вдоль позвоночника капель и решительно зашагал дальше.

Вскоре позади остались горы ржавого хлама, и мальчишка вышел к мастерской – длинной, похожей на ангар для военной техники, постройке, в правой части которой располагались автомойка и сама мастерская, а слева жил сам Стив. Питер пересёк площадку с бензоколонкой, был облаян из будки большой косматой собакой. Она лениво побрехала на незваного гостя, но из убежища под дождь не вылезла. Видимо, решила, что мальчишке и так хватит, а ей самой мокнуть ни к чему.

У ангара стоял крытый брезентом грузовичок, в открытых воротах мастерской виднелся чей-то сияющий хромом седан. Питер деликатно покашлял и окликнул:

- Мистер Стив!

Внутри ангара что-то громыхнуло, покатилось, послышалась возня. Питер прислонил велосипед к стене и заглянул через порог.

- Мистер Стив? – осторожно повторил он.

- Что надо? – отозвался знакомый бас откуда-то из-под земли.

Мальчишка подошёл к седану, присел на корточки и заглянул под него. Хозяин мастерской с фонариком возился под машиной в ремонтной яме.

- Здравствуйте, я… - начал было Питер, но Стив тут же перебил его:

- Вали. Занят.

Питер набрал полную грудь воздуха, как будто перед прыжком в воду, и выдохнул:

- Нет. Я должен с вами поговорить.

- Занят, - раздражённо рыкнул он. – Завтра в три.

- Это срочно.

- Вали!

На языке хромого Стива это значило «Чёртов маленький ублюдок, если ты прямо сейчас не уберёшь отсюда свою задницу, я погоню тебя пинками до самого порта, и ещё добавлю какой-нибудь железкой для скорости». Обычно слово с делом у Стива не расходилось. Питер это прекрасно знал, но отступать не собирался. Он сел прямо на грязный пол рядом с ремонтной ямой, вытянул заляпанные рыжей глиной ноги и упрямо сказал:

- Я подожду тут.

- Ты глухой? – прорычал Стив из-под машины. – Вали вон!

По пояснице мальчишки стукнула гайка. Отлетала и покатилась по полу. Питер проводил её усталым взглядом, вздохнул и подумал, что следующий брошенный в него предмет точно будет покрупнее.

- Мистер Стив, - заговорил Питер спокойным тоном. – Пропал мой друг. Вы можете кидать в меня чем угодно, но выслушайте. Я точно знаю, что вы знаете его. И возможно, поможете мне. Его зовут Йонас. Йонас Гертнер. Никто, кроме меня, не знает, что он работает у вас. И я никому об этом не говорил. Он мой единственный друг, мистер Стив. Я очень беспокоюсь, что с ним что-то произошло. Я ехал сюда полтора часа из деревни, чтобы попросить вашей помощи.

- Вали. Я его не знаю.

Питер закрыл лицо руками. Усталость и изматывающий страх за друга навалились разом. Хотелось лечь на пол и неподвижно лежать так – среди масляных пятен, оброненных гаек, воняющих бензином тряпок и обычного мусора, что вечно тащится на ботинках с улицы.

- Вы его знаете. Он выше меня на голову, худой и светловолосый. Почти рыжий. – монотонно продолжил Питер. - Ему тринадцать, и он немец. Он единственный немец, которого вы не прогнали взашей два года назад. Носит красную бейсболку и любит футболки с логотипами клубов. Они у него всегда ношенные, и Йон говорит, что это его свойство: вещи на нём сразу стареют. Он помогает вам на мойке, а вы учите его водить машину. Вы не можете его не знать. А я не могу уйти, понимая, что не добился вашей помощи.

Из ямы донеслось бормотание, в котором Питер разобрал только «по ушам» и «догоню». Мальчишка вздохнул едва слышно, подтянул к себе ноги и расстегнул сандалии.

- Я действительно не боюсь вас, мистер, - сказал он, стягивая с себя мокрые грязные носки и хмуро разглядывая покрасневшие от холода ступни. – Вы меня можете даже убить и закопать в вашем легендарном подвале. Мне гораздо страшнее от мыслей о том, что я могу больше никогда-никогда не увидеть Йонаса. Если я поверю в то, что вы говорите мне правду, сдамся и уйду. Йону некуда идти. Он дружит только со мной и с вами. И с Кевином, но к нему бы он точно не пошёл. Или он ушёл в никуда. А я не хочу в это верить.

- Нет у меня никакого подвала, - отчётливо проговорил Стив и умолк надолго, гремя чем-то под железным брюхом машины.

Питер сидел, обняв колени руками, рассматривал висящие на стене напротив инструменты, назначения большей части которых он не знал, и думал о Йонасе. О письме, которое не было прочитано. И о том, что Йонас, которого он, Питер, обидел, первым протянул ему руку. Записку он написал в тот же вечер, как они поссорились. А Питер просто свинья после этого.

- Знаете, мистер Стив… У вас же наверняка есть друг. Или был, - голос ломался, в горле стоял ком, который так хотелось выкашлять, да страшно было расплакаться. – Вот представьте себе, как это – потерять того, кого невозможно никем заменить. Кто тебе почти как родители и куда ближе, чем брат с сестрой. С кем можно говорить обо всём, кто любит то же, что и ты, чьи мечты ты знаешь - и мечтаешь почти о том же. Мы поссорились. Я обидел его, и… и прошла неделя. Неделя! А я даже не знаю, жив ли мой единственный друг… которому, может, и я был единственным…

Пока Питер, давясь словами, доверял незримому собеседнику всё, что накопилось на душе, в ремонтной яме стояла тишина. Но как только он смолк, громыхание возобновилось. Мальчишка с тоской подумал, что как только Стив вылезет, надо броситься к нему под ноги и не отпускать, пока тот хоть что-нибудь не скажет. Потянулось время. Тикали часы на запястье мальчишки, ползла улиткой секундная стрелка, а минутная, казалось, приклеилась к своему месту. Питер сидел, слушал, как работает Стив, и ждал, ждал, ждал… Время от времени он проваливался в зыбкую дрёму, вздрагивал от очередного грохота из ремонтной ямы и просыпался. И снова голова становилась тяжёлой, клонилась, клонилась… Окончательно он проснулся, когда Стив встряхнул его за плечо.

- Подъём. Домой марш, - пробурчал он из всклокоченной бороды.

Питер с трудом поднялся, вцепился хромому Стиву в руку и заверещал, как маленький:

- Мистер Стив, пожалуйста! Если вы хоть что-то знаете… Если он приходит к вам… Я не скажу полиции, я не выдам Йонаса, поймите! Я лишь хочу знать, что он живой, что он в порядке!

- Обувайся, - скомандовал хозяин мастерской, кивнув на размокшие сандалии, валяющиеся на полу.

Питер всхлипнул, но послушно обулся. Стив вытер руки ветошью, бросил её на стол, заваленный инструментами вперемешку с хламом и пустыми сигаретными пачками. Толкнул Питера в спину, направляя к выходу:

- Иди.

Мальчишка встал как вкопанный, и заорал:

- Йонас! Это Питер! Пожалуйста, если ты здесь, отзовись!

Крепкий подзатыльник взметнул ему волосы на макушке. Стив схватил Питера за руку и потащил прочь из ангара. Питер упирался, пытаясь высвободить кисть, но хромой Стив неумолимо волок его на улицу. у выхода Питер схватился свободной рукой за свой велосипед, тот завалился в лужу. Мальчишка извернулся и ударил по поросшему тёмным волосом запястью Стива кулаком.

- Придурок! – рявкнул Стив. – Двигай за мной!

Он протащил Питера до двери, вырезанной в стене ангара слева, встряхнул ещё раз, перехватив за плечо и скомандовал:

- Тихо тут!

Стив аккуратно повернул ручку двери, открыл и кивнул Питеру: проходи. Мальчишка с недоумением уставился на него и боязливо переступил порог.

В большой комнате было полутемно из-за задёрнутых неплотно штор на окне. Когда глаза Питера привыкли к полумраку, он разглядел и массивный письменный стол с множеством выдвижных ящиков у стены, и стеллажи вдоль стен, заваленные книгами и журналами, и фото в рамке, на котором красовались статные молодые люди в военной форме. Когда Питер сощурился, чтобы попытаться рассмотреть на фото Стива, с полки, у которой он стоял, сорвалось что-то маленькое и повисло, вереща, у него на рукаве. Питер повернул голову, чтобы разглядеть, что это, и мелкий фиолетовый пикси вскарабкался ему на плечо, не прекращая радостно вопить. Одно крыло малыша беспомощно висело, укреплённое самодельной шиной. Не узнать эту вёрткую жизнерадостную малявку Питер просто не мог.

- Лу! Это же ты? – воскликнул он. – А где же Йонас? Ты же с ним?

В дальнем углу комнаты заскрипел диван, и из-под лоскутного одеяла показалась растрёпанная светловолосая голова с заспанными ярко-зелёными глазами.

- Гитлер капут, - с усмешкой объявил Стив. – К тебе гость. Я не смог выпроводить.

Питер в три прыжка пересёк комнату, свалился на жёсткий неудобный диван, толкнул друга в плечо и стиснул в объятьях так крепко, что Йонас охнул.

- Живой! – выдохнул Питер и торопливо произнёс самое важное: - Прости меня, друг.

Йонас сел, уставился на Питера удивлёнными глазами. Зевнул, почесал укушенную каким-то насекомым коленку. Попытался разгладить на груди мятую футболку с эмблемой «Баварии», покосился на стоящего в дверях Стива и спросил у Питера:

- Ты как здесь оказался?

Мальчишка пожал плечами и ответил:

- Я просто поехал в то единственное место, которое было в секрете от других. Сразу, как узнал. Йон, прости, что не приехал раньше. Я… я порвал твоё письмо, не прочитав, потому даже не сразу понял, что ты ушёл. И куда ушёл, не знал.

- Так я и не писал о том, что ухожу.

Стив прохромал к столу, плеснул в толстостенный прозрачный стакан воды из кувшина.

- Йон, я его не впустил бы. Ты знаешь. - сказал он, не глядя на мальчишек. – Но то, что он сказал – это многого стоит. Поверь. И не бегай хотя бы от него.

- Я знаю, мистер Фрейзер. Спасибо, - глухо отозвался Йонас.

Йон опустил голову, ссутулился. Питер зачем-то посмотрел на его левую руку: от шрамов остались едва заметные тонкие нити. И в том месте на ноге, где Йон поранил себя секатором, чтобы отвлечь Офелию, была ровная гладкая кожа. Питер изумлённо заморгал, встрепенулся, будто Лу цапнул его за палец, и встретился взглядом с Йонасом.

- Да. Нам надо поговорить, - твёрдо сказал Йон, вставая с дивана.

Он натянул мятые шорты, пошарил под столом в поисках кед, обулся и кивнул Питеру на выход. Обернулся на пороге и сказал Стиву:

- Мистер Фрейзер, мы посидим в грузовике.

- Угонишь – найду и пристрелю, - с усмешкой пообещал тот и залпом выпил стакан воды – как пьют очень крепкие напитки, до дна.

Офелия (эпизод двадцать третий)

Дождь барабанил по брезентовому верху грузовика, заливал лобовое стекло. Мальчишки сидели в кузове на перевёрнутых ящиках. Сначала говорил Питер. Долго, сбивчиво, хлюпая носом. Йонас слушал внимательно, молча кивая в знак согласия или хмурясь. И лишь один раз позволил себе перебить Питера:

- Не смей говорить мне, что ты плохой друг. Никогда. Или это значит, что ты совсем себя не уважаешь, или я считаю лучшим другом плохого человека. Ты понимаешь меня?

Когда Питер договорил, воцарилась странная тишина. Не такая, что повисает, когда нечего сказать, а та, что требуется тому, кто готов произнести что-то очень непростое и важное.

Йонас встал, прошёлся взад-вперёд, перешагивая через корзины, ящики и пустые мешки, изобилующие в кузове. Постоял у полога, образованного брезентом, посмотрел на дождь, взъерошил светлые волосы, тяжело вздохнул и вернулся к Питеру. Сел на ящик рядом с другом, достал из кармана шорт спички и мятую пачку сигарет.

- Я закурю. Иначе просто говорить не смогу, - глухо сказал Йонас, не глядя на Питера.

- Ты это давно? – спросил Питер, глядя, как Йон дрожащими пальцами выуживает сигарету.

- Нет. Стив не возражает.

Йонас прикуривал долго, извёл несколько спичек, чертыхаясь и неуклюже затягиваясь. Питер молчал. Когда видишь, что другу плохо, как-то не до морали.

- Слушай, если ты не хочешь – не рассказывай, - предложил он. – Я тебя принимаю таким, какой ты есть. Честное слово.

Лу чихнул, поморщился от сигаретного дыма и заполз в оброненную бейсболку. Угнездился там, посмотрел на мальчишек и заворчал.

- Прости, - обратился к нему Йонас. – Вернёмся в дом – дам тебе что-нибудь пожевать. Он вечно голодный. Представляешь, Пит?

Питер кивнул. Его не оставляло ощущение, что Йонас сейчас готов говорить что угодно. Кроме того, что решался рассказать.

- Ах-ха. Пит-До-Марса-Долетит, только не уговаривай меня вернуться к тётке. Я там задыхаюсь.

- Я и не уговариваю. Я хотел тебя найти, Йон. Тебе решать, что дальше.

«Если ты не вернёшься, мне придётся с этим смириться. И с тем, что мы почти не будем видеться, - подумал Питер тоскливо. – Скорее всего, меня теперь под замок посадят. И велик отберут, и карманные деньги, чтобы я не мог уехать к тебе на автобусе»

- Пит, гляди веселее. Я буду приезжать поздно вечером. Если ты захочешь меня видеть, - подмигнул Йонас, стряхивая пепел с сигареты в мятую жестянку.

- Угу, - выдавил Питер и совсем поник.

Огонёк сигареты тлел в полумраке. Йонас молчал, глядя под ноги. И Питер молчал тоже. Вся радость от встречи с другом отступила куда-то. Вперёд вышла странная гнетущая тоска. Вроде, и сделал всё правильно, но от этого легче не стало. Как будто лекарство не помогло.

- Я с Офелией помирился, - неуверенно начал Питер. – Подумал над тем, что ты мне сказал, и сходил к ней. Ты был прав. Она не желает мне зла. Она была мне рада. Попросила, чтобы я её погладил. Сама.

- Да ну? И как ощущения? – хмыкнул Йонас.

- Странные. Когда она меня под водой обхватила, мне было противно. Она такая мягкая, как медуза. И холодная. А когда я её по голове погладил, мне было приятно. Будто погладили меня. Руки у неё действительно холодные. Но не медузьи. Просто она мягче, чем мы. Йонас, она может передвигаться по суше?

- Не далеко. Речные русалки очень нежные. Веточки, камни её сильно ранят. И вне воды её собственный вес давит, - отвлечённо отозвался он и выкинул окурок под дождь.

- Расскажи мне ещё о них. А я приеду домой и нарисую комикс.

Йонас усмехнулся тепло, но глаза остались грустными.

- Ах-ха, забились. Только лучше нарисуй не то, что я сейчас рассказывать буду. Ладно?

Питер пожал плечами: как хочешь, конечно. Йон подошёл к краю кузова, вытянул руку. Капли разбивались об его узкую ладонь, и казалось, что это маленькие волшебные существа разбегаются от него, стремясь найти укрытие на земле.

- В одном неведомом нам мире жила-была русалка, - начал рассказывать Йонас, глядя на дождь. – Она была совсем юная, беленькая. Даже уши не окрасились ещё. Ах-ха, она была речной. Неизвестно, где были её мама и сёстры, были ли у неё братья. Важно то, что река, которая служила ей домом, протекала по «пятну междумирья». И однажды пришли люди. Сперва одни: они смотрели на русалку издали, делали какие-то пометки в блокнотах. Её не трогали – и она не боялась. Привыкла. Перестала прятаться. Играла с их детьми, которые тайком от взрослых пробирались смотреть на неё.

- Это была наша Офелия? – насторожился Питер.

- Нет. Это была не она. Но очень похожа. – Йонас помолчал немного и продолжил: - Всё было хорошо. Люди приходили разные, их было много, русалка привыкла даже к тому, что её фотографируют. Дети, не боясь, купались в её реке. Приносили ей сладости, летом – яблоки. А потом пришли другие люди. Незнакомые, в одинаковой одежде. Они выловили русалку сетью, бросили в кузов машины и куда-то повезли. Русалка думала, что умрёт. Всё кругом гремело, тело сохло и болело, дышать с каждым вздохом становилось всё тяжелее. Но она выжила. Её привезли туда, где не было деревьев – только камни, свет и вода. Воды было мало, она не текла, а стояла между каменных белых берегов. День и ночь наступали, когда люди щёлкали какой-то штукой. Солнца не было. Луны и звёзд тоже.

Голос Йонаса звучал монотонно и глухо. Будто он зачитывал историю из книги. Питер слушал, не перебивая.

- А потом люди в одинаковой одежде принесли боль. На русалке резали платье, отхватывали целые ленты, оставляли её голодной, вынимали из воды, заставляли трогать лёд и огонь. Русалка перестала верить. Она забивалась на самое дно в углу бассейна, щёлкала зубами, когда к ней приближались люди в одинаковой одежде. И больше не приплывала, когда приходили другие люди. Она болела, и главной её болезнью были страх и постоянное ожидание боли. По ночам она смотрела в маленький прямоугольник в камне, через который было видно небо. Она мечтала о том, что воды станет больше, и получится выбраться. И там, за камнем, среди которого её содержали, будет река. И всё пройдёт. Но боли с каждым днём становилось больше, а надежды – меньше. Место надежды заняло отчаяние. Знаешь, Пит… Они сложнее нас устроены, оттудыши. И очень сложно словами передать, как и сколько они чувствуют.

Йонас повернулся, и Питер увидел, что щёки у него мокрые.

- Тысяча видов дождя, Пит. В нашем мире существует тысяча видов дождя. И здесь, на острове, девяносто пять видов ветра. У каждой реки свой вкус, каждый ручей поёт свою песню. Растения дышат, мыслят, двигаются. А люди думают, что они венцы природы… Они думали, что ленты платья русалки – это просто одежда. И резали на ней платье…

Питер подошёл к нему, желая утешить, но Йонас оттолкнул его назад, вглубь кузова.

- Нет, Пит. Тебе придётся дослушать. После ты вряд ли захочешь ко мне приближаться.

- Не говори ерунды, - отозвался Питер; голос надломлено дрогнул. – Что же стало с русалкой?

- Её убили. Она умерла бы сама, питаясь мороженой рыбой и задыхаясь в бассейне четыре на четыре метра. Она уже почти умерла, когда над водой склонился один из людей. Русалка до него дотянулась. Кровь была везде, даже на светильниках в потолке. Она его разорвала. Маленькая полумёртвая русалка-девочка прокусила ему горло, оторвала руку и вырвала внутренности, выломав рёбра и грудину.

Питера затошнило. «Господи, Йон, откуда ты это всё знаешь?» - хотел спросить он, но не смог. Йонас прислонился спиной к металлическому каркасу, держащему брезент у входа. Дождь мигом промочил правый рукав его футболки, капли обгоняли друг друга, стекая по щеке. Глаза у мальчишки были застывшими и мёртвыми.

- Она прожила ещё несколько минут. Её изрешетили из автомата. Ей почти не было больно. То, что осталось от человека и русалки, выловили из бассейна. Человека с почестями похоронили. Останки русалки сунули в мешок. Хотели сжечь, но среди сотрудников института нашёлся фольклорист, который много знал о русалках по легендам. Одна из них гласила, что съеденная плоть русалки дарит бессмертие. На ужин фольклорист приготовил для своей семьи новое блюдо. Нежнейшее бело-розовое мясо, слегка отдающее рыбой.

Йонас скривился, словно от невыносимой горечи, тряхнул головой. Мокрые пряди волос облепили щёку, дождевая вода смешалась с водой солёной.

- Я не знал, что я ем. Может, поэтому и выжил. За столом обсуждали, но я не понимал. Мне было восемь лет. А потом… Мама, отец, руководитель отдела, в котором папа работал, ещё трое сотрудников… Они орали, Пит. Орали так, будто их что-то жрало изнутри, будто в них полыхал огонь. Взрослые катались по полу и выли, как чудовища. У мамы изо рта текла чёрная жижа с прожилками алого, я вытирал и вытирал её салфетками, звал на помощь. Салфетки кончились, а оно всё вытекало и вытекало. Питер… У меня была невероятно красивая мама… - он всхлипнул, не в силах больше сдерживаться. – Я не знаю, как получилось, что она стала такой чудовищной. Когда она затихла, и только вздрагивала, умирая, у неё глаза были цвета вишен – тёмно-красные. И лицо с синевой, страшно вздутое. Они все там стали такими. Но я запомнил только маму. А потом кто-то во мне ожил. Чужой, непонятный, испуганный. Различающий на вкус тысячу видов дождя. Меня наполнил чужой страх, воспоминания о боли, которую тому, что не я, пришлось терпеть… и я побежал. Питер, я бегу до сих пор. Всё моё тело – это ленты, оборки и кружева, которыми я чувствую. Я мыслю, как человек, но я не являюсь им более. Во мне смерть. Офелия знает, что я сделал, потому боится меня. А я… я её чувствую. Я понимаю всё, что она хотела бы сказать, если бы могла. И её ненависть и страх, обращённые ко мне, будят внутри меня ту маленькую речную русалку, с которой я купался в реке и играл в камушки. И я не нахожу покоя.

Он перевёл взгляд на Питера. Губы кривились, по щекам текли слёзы. Питер впервые в жизни видел, как плачет Йонас. И непонятно, что ужасало его больше: рассказ друга или эти жуткие слёзы, тяжёлыми каплями падающие на доски кузова грузовика.

- Я рыба, которая не умеет плавать, Пит. Вода и воздух не принимают меня. За тот год, что я добирался до Дувра, столько всего случилось… Я панически боялся людей, и лишь недавно понял, что этот страх спас меня от участи оттудышей, попавших в стены института. Военные бы меня… как её. Или как единственного выжившего, кто съел мясо русалки. Я бежал в «пятно междумирья», прятался там, жил под кустами и в мелких пещерах по берегу реки. Оттудыши боялись меня. А те, кто были связаны с водой, ненавидели. Они знали, что я – убийца их соплеменницы.

- Ты её не убивал, - еле слышно выдавил Питер.

- Они так не думают. – Йонас вытер лицо, ладонью, оставив на нём грязные разводы, и снова вытащил из кармана сигареты. – Ты же сам видел, как среагировала Офелия.

Сигарета в его пальцах плясала, как живая, спички ломались. Питер подошёл, забрал у Йонаса упаковку спичек, чиркнул, зажёг одну. Йон посмотрел на него с благодарностью, прикурил. Питер смотрел, как он жадно затягивается, и удивлялся: «Когда ты начал это делать, Йон? От тебя никогда не пахло табаком…»

- Самое поганое я понял, когда попал в табун келпи. Они метелили меня копытами, пока я не потерял сознание. А когда пришёл в себя – просто встал и пошёл. Хотя отчётливо помню, как хрустели, ломаясь, мои кости.

Питер уставился на него, потом перевёл взгляд на левое предплечье. Еле заметные тонкие нити там, где недавно красовались грубые свежие шрамы.

- Ты… бессмертный? Легенда оказалась правдой?! – произнёс он.

Йонас пожал плечами.

- Может, и не совсем правдой. Я не пытался умереть, Пит. Ни разу. Но заживает на мне всё очень быстро. Кев прав: я резал вены. Мне было очень хреново после встречи с Офелией, я и… Сам не помню, как и зачем. Умереть не хотел. Было страшно. Думал: а вдруг встреча с ней снимет это… проклятье, что ли? Вдруг я опять человек? А вдруг помру? – он затянулся, выпустил струйку дыма сквозь зубы. – Решался долго.

Потянулось молчание. Йонас курил, сглатывая слёзы. Лу посапывал в его кепке, положив тонкие лапки-«паукашки» на козырёк. Питер пытался осмыслить всё то, что услышал. В голову, толкаясь, лезли десятки вопросов, задавать которые Питер не решался: не время. Но один всё же задал:

- Йон, я верно понял, что институт, в котором работал твой отец, находился под присмотром военных?

- Ах-ха, - мрачно кивнул он.

- Тогда они наверняка знали, что ты не просто так сбежал. Ты не думал об этом?

- Я просто не хотел тебе об этом говорить. Они меня искали. И я до сих пор свободен только потому, что тётка оформила надо мной опекунство и выхлопотала мне гражданство Объединённого Королевства. Нет, она не знает правды. Я ей сказал, что мама и отец были отравлены. Газеты это именно так подали. Пока я был маленьким и не отвечал на тёткины выпады, она… Она бы меня не выдала. А месяц назад начались нападки и вопли: «Вали в свой сраный гитлерюгенд, ублюдок! Не желаю больше тащить тебя на своей шее!»

Он резко затушил окурок о деревянный борт кузова и вышвырнул его под дождь. Поднял на друга заплаканные глаза и вдруг улыбнулся – как прежде, задорно и легко.

- Вот так, Пит. Зацени, какой я крутой герой комиксов. Типа того мужика с жабрами или Халка. Охренеть какой страшный и опасный. Прям как секретная разработка русских. Меня отловит полиция, вернёт к тётке а она меня это… экст… эстрак… Тьфу! Короче, вернёт на родину, а там…

- Стив знает, что тебе нельзя домой?

- Знает, что если меня выдадут, я не жилец. Я сказал ему, что был свидетелем политического убийства. Он поверил. И он меня не сдаст.

- Зато я прямо сейчас побегу тебя сдавать! – Питер сделал страшное лицо. – В обмен на конфеты. Длинные, полосатые.

Йонас покосился на него и вдруг рассмеялся.

- Я бы тебя понял. Они охренительно вкусны! – выдал он, отсмеявшись, и уже серьёзно добавил: - Пит, спасибо, что выслушал. Жить с этим… очень погано. Спасибо, что ты рядом. И спасибо, что ты добр к Офелии. Это очень важно для меня и куда важнее — для неё.

Питер подтащил к краю кузова два ящика, они с Йонасом уселись плечом к плечу. Молчали, смотрели на дождь. Лу проснулся, выбрался из бейсболки и залез к мальчишкам, пристроившись между ними. Питер думал о тысяче видов дождя и о том, как их различает его друг: на вкус? По запаху? А может, по ощущению, которые вызывают падающие на кожу капли?

Мимо грузовика в мастерскую по лужам прошлёпал Стив. Махнул мальчишкам рукой. Лу встрепенулся, взобрался на коленку Йонаса и показал Стиву вслед средний палец.

- Дурень, - проворчал Йон. – Я замотался ему объяснять, что это не приветствие.

Питер беззвучно рассмеялся, закрыв лицо ладонями.

В мастерской включилось радио. Мальчишки переглянулись, услышав знакомую песню Бена И. Кинга, и негромко запели ему в унисон:

- Если с неба, что над нами, осыпятся звёзды… Если горы обрушатся в моря, я не заплачу, я не испугаюсь, я слезинки не пролью. Пока ты рядом со мной, пока ты рядом… О, друг мой, друг мой! Будь со мной, оставайся со мной. Будь со мной. Какая бы не стряслась беда – будь со мной. Будь со мной всегда[1]…

[1] Перевод с английского песни Бена И. Кинга «Stand by me»

Офелия (эпизод двадцать четвёртый)

- Питер?

- Заходи, мам.

Странно, что она начала стучаться, когда приходила в его комнату. Как будто испытывала чувство вины за наказание, которое последовало за бегство из дома в Дувр. Велосипед был прикован на цепь с замком в сарае, Питеру запретили отлучаться без сопровождения дальше ворот усадьбы. Теперь сын целыми днями сидел за рисунками в своей комнате или торчал у пруда, играя в мяч с русалкой или показывая ей картинки в книгах.

Оливии Палмер казалось, что муж приковал на цепь не велосипед, а собственного младшего сына. Питер за пару дней похудел, осунулся. Агата говорила, что брат по ночам не спит, разговаривает сам с собой. Можно было бы и проверить это, но миссис Палмер не хотелось обижать сына ещё и вторжением в его ночную жизнь. Судя по тому, с какой скоростью Питер читал одолженные в библиотеке книги, ночами его мучила бессонница. Радовало одно: он досыпал днём.

Миссис Палмер вошла в комнату, огляделась по сторонам. Всюду царил идеальный порядок, лишь по письменному столу были разбросаны карандаши, ластики и точилки. Сын с баночкой краски, кистью и моделью яхты в руках сидел на подоконнике, подвернув под себя ногу.

- Привет, милый, - улыбнулась Оливия Палмер. – Я с самого завтрака тебя не вижу, а уже скоро ужин.

- Я спал, мам. И не голоден, - честно ответил Питер.

Она села рядом с ним на стул, поглядела обеспокоенно.

- Сынок, я хотела предложить тебе выбраться в город со мной. Сидишь дома целый день, тихий, как тень. Я понимаю, что тебе грустно. Может, в пекарню съездим? Или в кафе посидим. Ты и я.

Питер пожал плечами, не сводя глаз с модели яхты. Тонкая кисть в его пальцах медленно двигалась, нанося на киль яхты тёмно-синюю краску.

- Не хочется в кафе? Тогда мы можем взять напрокат лошадей и покататься верхом. Как тебе такая идея?

- Спасибо, мам.

- Звучит, как «отстань». Пирожок, я не могу отменить наказание. Йонаса до сих пор не нашли, мы не знаем, что с ним случилось. Всё, что мы с папой предпринимаем, делается ради твоей безопасности.

Мама была искренна. Питер это чувствовал, слышал и видел по её встревоженным глазам. Ему очень хотелось сказать, что Йонас в порядке, он жив и в безопасности, но друга нельзя было выдавать не при каких обстоятельствах. И он молчал. Но с каждым днём молчание давалось всё труднее.

- Мам… Деревенские мальчишки спокойно гуляют. Воруют у нас вишню, гоняют на великах. Чем я от них отличаюсь? – спросил он с тоской.

Оливия Палмер долго молчала. Питер смотрел на морщинки в уголках её рта и вокруг глаз и понимал, чего она боится. «Она думает, что Йонас погиб. Утонул, нарвался на пьяную компанию, уехал к Белым скалам и сорвался, разбившись насмерть», - думал мальчишка.

- Сынок… Деревенские ходят толпой, - осторожно ответила мама. – Они умеют драться, быстро бегают. Я не могу отпускать тебя одного.

- Потому что я толстый увалень, у которого нет здесь больше друзей? – резко спросил Питер и посмотрел маме прямо в лицо. – Так, мам? Если Йонаса не найдут, я буду сидеть взаперти, пока не стану взрослым? Меня будут возить в школу и встречать оттуда и в дальний угол сада отпускать только с кем-то из родных?

Мама не ответила. Было видно, что она услышала не то, чего ожидала. Питер слез с подоконника, бережно поставил яхту в подставку на полке. Поправил покрывало на кровати, завёл наручные часы.

- Я один столько раз ездил в Дувр. На автобусе, на велике. В автобусе толпа людей, там со мной ничего не случится. Почему я не могу съездить к Кевину? – спросил он с напором, видя мамину растерянность.

- Лучше пусть он приедет к нам.

Питер всплеснул руками, нервно хохотнул.

- Отлично! Его мама тоже не отпускает сюда. Думает, у нас в деревне завёлся маньяк. Но она разрешает ему гулять в городе. Хотя у Кева тоже почти нет друзей, потому что он заучка и еврей!

- Питер, так нельзя…

- Мама! – перебил он. – Он ходит в магазин, библиотеку, бегает по утрам вокруг квартала. Он единственный сын, ему тоже двенадцать лет, но никто так за него не боится!

Миссис Палмер поджала тонкие губы, кивнула. Сцепила на коленях пальцы. Питер знал, что когда мама нервничает, она начинает что-нибудь комкать в руках. Сейчас комкать было нечего, но жест был говорящим. Разговор хотелось скорее закончить. Мальчишка прислушался: из сада доносились звуки ненавистного вальса Штрауса.

- Миссис Донован ещё занимается с Офелией? – спросил он.

- Да, она ещё тут, - безжизненным голосом ответила мама.

- Я пойду к ним. Извини, мам.

Он заправил футболку в шорты и выбежал за дверь. На днях у Питера возникла идея, и сейчас он решился попробовать воплотить её в жизнь. «Если получится, Офелии будет не так одиноко на выставке», - думал он, сбегая по ступенькам в сад.

После первой же тренировки он старательно избегал присутствовать при них. Мальчишка был сыт по горло тем, какой после была Офелия в течение нескольких часов. Равнодушная, измотанная, двигающаяся медленно, как будто её носило течение. А уж после рассказа Йонаса о том, что вытворяли с русалкой в некоем кошмарном институте, внутри Питера словно натянулась до предела больная, звенящая струна. И сегодня она готова была лопнуть.

Пока Питер добежал до пруда, вальс доиграл. Отец читал газету, сидя на скамейке у воды. Миссис Донован стояла у края дорожки, склонившись над водой, и ворковала с Офелией. «Так общаются с животными и грудными детьми», - с отвращением подумал Питер.

- Ты моя хорошая девочка, сегодня ты просто молодчина! А кому рыбку? Кушай, малютка, кушай, не надо отворачиваться. Отдохни немного, и повторим заново то, что выучили сегодня. – Услышав шаги, женщина обернулась, улыбнулась, растянув накрашенные ярко-алой помадой губы: - Доброго вечера, Питер! Что-то тебя совсем не видно. Гуляешь?

- Здравствуйте, миссис Донован. Я к вам по делу.

Звякнула о каменный край ограждения металлическая цепочка. Офелия услышала, что пришёл Питер, встрепенулась, вытянула шею в широком толстом ошейнике. Мальчишка помахал ей рукой. Русалочка подвигала ушами и прикрыла глаза. «Устала, - понял Питер и обратился к ней мысленно: - Я пришёл, чтобы ты не была одна. Я буду делать то же, что и ты. Мы будем вместе».

Тренерша прошлась взад-вперёд по окаймляющей пруд дорожке, потирая поясницу. Сделала несколько наклонов и приседаний, разминаясь. И лишь потом ответила Питеру:

- Я вас внимательно слушаю, юноша. Что у тебя за дело?

Питер помялся, подыскивая нужные слова, и выпалил:

- Я хочу разучить тот же танец, что вы тренируете с Офелией. И мы вместе выступим на выставке.

- Что ещё за глупая выдумка? – нахмурился мистер Палмер, с хрустом складывая газету. – Питер, я запрещал тебе подходить к ней?

В другой раз Питер бы струсил. Но в другой раз. Он вытянулся перед отцом в струнку и ответил:

- Я не послушался. И как ты видишь, папа, хуже от этого никому не стало. Здесь Офелия – мой единственный друг. И я могу помочь ей в тренировках, объяснить то, чего от неё требуют. Не нужен будет этот свисток, цепочка, шокер. Пап, послушай меня, пожалуйста. Я знаю, как с ней общаться без… - он запнулся, но всё же продолжил: - Без причинения боли. Позволь попробовать, пап. Здесь, при тебе и миссис Донован.

Леонарду Палмеру эта идея не нравилась. Он открыл рот, собираясь строго отчитать сына и отправить его в свою комнату, но тут Вайнона Донован задумчиво произнесла:

- Мистер Палмер, а ведь это может быть действительно интересным. Правила выставки не запрещают совместных выступлений. И если получится сделать парный танец, мы будем оригинальны – а это очень весомый аргумент для победы!

Отец отшвырнул газету, резко поднялся со скамьи:

- Вы понимаете, о чём просите? Чтобы я позволил собственному сыну лезть в воду к оттудышу…

- Нет! – замахал руками Питер. – Ты всё не так понял! Я буду танцевать перед Офелией. Там, где обычно стоит миссис Донован. Я буду на суше, а она – в воде. Офелия будет повторять за мной. Мы уже так играли много раз.

Мистер Палмер и тренерша переглянулись. Питер стоял между ними, сжав от волнения кулаки. «Если не разрешат… если отец не позволит, я зря живу, - в отчаянии думал он. – Я должен защищать Офелию. У неё нет никого, кроме меня. Я не могу защитить Йонаса, но ей я обязан помочь. Ради него, ради моего лучшего друга». Секунды капали, как вода с волос русалочки. Офелия смотрела на Питера, покачиваясь в воде. Вечернее солнце вспыхивало на серебристой цепочке, что удерживала русалку за шею.

- Пап, я сейчас! – воскликнул мальчишка. – Я покажу!

Он умчался в дом, и через две минуты вернулся с музыкальной шкатулкой миссис Палмер в руках. Завёл её, открыл крышку и поставил на край перед Офелией.

- Смотри, - тяжело дыша, сказал Питер, показывая на игрушечную пару, кружащуюся на пружинке под незатейливый нежный мотив. – Смотри. Это Питер, это Офелия. Как будто. Как кукла и деревянная лошадка, помнишь?

Конечно, Офелия помнила. Лошадку она вернула Питеру, а пупса оставила себе и периодически плавала с ним, ловила для него стрекоз и брала с собой к цветущим кувшинкам. Офелия кивнула и открыла рот.

- Улыбается, - удивилась миссис Донован. – Она улыбается!

Питер присел на корточки, улыбнулся русалочке.

- Офелия, это танец. Так делают люди, да. Я хочу танцевать с тобой. Офелия и Питер, - повторил он ещё раз, указывая на фигурки в музыкальной шкатулке, и попросил: - Покажешь мне, как ты умеешь? Пожалуйста.

Она задумалась. Указала на себя, потом на мальчишку. Медленно повернулась вокруг самой себя – и Питер повторил за ней на берегу. Взрослые молчали. Вайнона Донован поставила пластинку с вальсом с самого начала. Русалочка грустно поникла ушами, но Питер сказал:

- Я с тобой. Питер и Офелия. Друзья. И мы танцуем. Научи меня.

Он склонился над водой, не взирая на грозный окрик отца, потянулся к Офелии. Она подплыла к самому бортику, и Питер снял с неё цепочку.

- Танцуем?

Офелия отдалилась на пару метров, приподнялась над водой, вскинула тоненькие руки и медленно кружась, ушла в глубину. Питер встал на цыпочки, повторил за ней, повернувшись и присев. Русалочка вынырнула, внимательно наблюдая за Питером.

- Офелия, поклон, - напомнила миссис Донован, и русалка изящно поклонилась, сложив руки перед грудью.

Питер старательно повторял то, что делала девочка, похожая на пушистый белый цветок. С непривычки он сопел, пыхтел и потел, спотыкался на ровном месте, но повторял и повторял. Миссис Донован периодически поправляла его, показывала, как надо поставить ноги, как сложить руки. Питер очень старался. Он видел, что на него смотрит Офелия. Ушки-плавники вверх, рот приоткрыт. Русалочке не было больше плохо. Никто не дёргал её за цепь, не бил током, не мучил ультразвуком. Она просто играла со своим странным другом, который почему-то не мог жить в воде.

- Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз… - отсчитывала под «Голубой Дунай» Вайнона Донован, и мистер Палмер молча смотрел, как кружатся, повторяя движения друг друга, молодая русалка и его сын.

Никогда ещё Питер так не уставал и не чувствовал себя таким неуклюжим. Тренировка закончилась, когда стемнело настолько, что пришлось включить фонари в саду. Питер ненавидел Штрауса с его «Голубым Дунаем», все вальсы в мире, свой лишний вес и рубашку, воняющую потом и прилипающую к мокрой спине. Но он смотрел на Офелию – и мужественно улыбался, и позволял миссис Донован поправлять свои руки и в тысячный раз поворачивался, приседал, переступал ногами в такт. В подсвеченной фонарями с берега воде кружилась довольная Офелия – такая лёгкая, такая изящная и счастливая, что ради того, чтобы смотреть на неё, Питер готов был повторять осточертевшие движения до самого утра. К счастью, таких жертв не понадобилось. Когда в очередной раз отзвучал вальс, Вайнона Донован с торжеством объявила мистеру Палмеру:

- Или это будет потрясающий номер, или я ничего не стою, как лучший тренер Британии! Эта пара восхитительна, мистер Палмер. Питер, я очарована. Никогда не видела таких смелых и находчивых мальчишек. Итак, до выставки четыре дня. Если мы будем тренироваться каждый день, я гарантирую отличный результат!

Когда отец согласился, Питер сел на камни дорожки у пруда и ощутил себя одновременно счастливым и опустошённым.

Ночью из Дувра приехал Йонас. Усталый Питер с трудом дождался его, борясь со сном. Услышав за оградой знакомый мелодичный свист, мальчишка быстро спустился на первый этаж и вылез через окно ванной комнаты. Окна спален Агаты, Ларри и родителей выходили на другую сторону дома, потому Питер, не таясь, промчался к маленькой, заросшей диким виноградом калитке в дальнем углу усадьбы, где его ждал Йонас. Йон спрятал велосипед в зарослях, и они с Питером не спеша пошли по безлюдной дороге, болтая вполголоса. На плече Йонаса гордо восседал Лу и с треском точил леденец, который принёс ему Питер. Йонас слушал, как друг рассказывает о том, что они с Офелией будут вместе выступать на выставке, и улыбался, кивая.

Мальчишки дошли до моста через ручей, умылись и попили. Побросали камушки по серебристой лунной дорожке на воде и улеглись в высокую траву. Ночь была светлой и тёплой, а небо таким высоким и чистым, как будто звёзды кто-то начистил щёткой с зубным порошком. И в этой волшебной, доброй ночи не было места страхам, тревоге или опасению, что кто-то увидит двоих мальчишек, наперебой рассказывающих что-то друг другу в поле у ручья под молодой луной. Рядом с Йонасом, который, казалось, не боялся в своей жизни вообще ничего, Питер чувствовал себя взрослым и сильным. И думал о том, что это даже здорово – когда друг приезжает к тебе только по ночам.

- Мир сейчас принадлежит только нам, - задумчиво сказал Питер, рисуя в воздухе пальцем созвездие Скорпиона. – Представляешь? Йон, мы с тобой – короли!

- Ах-ха, - откликнулся он, жуя соломинку. – Пит, спасибо тебе.

- За что? – удивился «король».

- Ты охрененный друг. И для меня, и для Офелии, - он помолчал чуть-чуть и добавил: - И для Лу тоже.

- Невозможно не быть охрененным другом, когда у меня есть такие охрененные вы, - рассмеялся Питер.

Лу вскарабкался по руке ему на живот, встал, гордо распрямив спинку и выпятив пузо. Сломанное крыло, укреплённое умелыми руками Стива с помощью тонкой проволоки, слегка приподнялось.

- Вау, ты погляди! – изумился Питер. – Он крылом шевелит!

- Ах-ха. Второй день уже, - гордо произнёс Йонас. – Скоро снова полетит.

Лу, уловив, что говорят о нём, издал пронзительный радостный писк. И тут Питер вспомнил, о чём хотел спросить:

- Послушай, ты, когда рассказывал свою историю, сказал, что оттудыши тебя боялись и гнали. А почему Лу тебя так любит?

- А, - Йонас повернулся на бок и пощекотал живот пикси травинкой. – Это тоже грустно. Он тут родился. В клетке. Если я правильно понял его сны.

- Это как? – удивился Питер. – Ты видишь то же, что и он?

- Ах-ха. Ему никогда не снится его мир. Только этот. Теснота, толкотня, драки за еду.

- То есть, будь он мммм… диким, он бы тоже тебя не любил?

- Не знаю.

Йонас сел, посмотрел вверх, на россыпь крошечных блёсток, украшающих перевёрнутую чашку неба, достал сигареты и спички, закурил. Питер и Лу занялись перетягиванием плети мышиного горошка. Само собой, выигрывал Лу, который честно тянул стебель из пальцев Питера, упираясь ему в живот крохотными пятками и азартно пища. Йонас косился на них, усмехаясь. Докурил, зарыл окурок в землю и сказал:

- Может, я и ошибаюсь, Пит. Может, дело не в том, что Лу родился здесь. Когда я думаю о том, как они меряют наши поступки, мне всё чаще кажется, что оттудыши умеют не только мстить за своих, но и прощать. Их мир есть и прощение, и кара одновременно. И… он лучше, чем наш.

- Почему? Красивее?

- Нет. Он справедлив.

- Погоди, - Питер отпустил стебель цветка, и Лу кувырнулся в траву, победно пискнув. – Йон, этот мир с его справедливостью оставил тебя сиротой. И ты говоришь, что он лучше?

- Да. За тем столом четыре с лишним года назад я был единственным, кто… Я даже не знаю, как объяснить. Попробую. Взрослые знали, что они сделали. Они могли этого не делать. Среди них не было военного, который изрешетил русалку из автомата. Но были те, кто решил использовать её тело. Кто резал её, мёртвую. Готовил. Рассказывал другим, что за блюдо и зачем. А потом они это ели. Они сделали ещё хуже там, где могли этого не делать. И их поступок был взвешен, оценен и наказан. Так вот ужасно.

- А ты? Ты же тоже ел!

- Да. Но я не знал, что у меня в тарелке. Я не совершал того поступка, хотя тоже причастен. И наказан по-другому.

- И где справедливость-то в отношении к тебе?

Йонас молча показал на Лу. Питер вопросительно приподнял бровь, ожидая объяснения. И оно последовало:

- Лу появился, когда я думал, чем могу помочь Офелии. Когда я прекратил постоянно ощущать себя чужой смертью. Лу меня простил. За всех людей, которые издеваются над оттудышами. За всех, кто ловит их, вторгаясь в другой мир, и тащит сюда ради денег и развлечений.

- Погоди, - перебил его Питер. - Там же война! Люди сдерживают вторжение… нам же говорят… Нет-нет, не говори ничего! Не говори!

Йонас смотрел на него так, что Питеру стало страшно. Мелькнула мысль, которую он тут же принялся гнать от себя, не давая ей оформиться. Потому что мысль эта могла полностью разрушить всё, во что верил двенадцатилетний Питер Палмер. И Йонас это понял. Грустно улыбнулся и улёгся в траву, положив ладони под затылок.

- Небо сегодня охрененное, - сказал он. – Самая правильная ночь для падающих звёзд. Давай насбиваем себе штук десять под самые заветные желания? Ну их к чёрту, эти серьёзные разговоры. Не сегодня.

Офелия (эпизод двадцать пятый)

На выставку выехали рано утром. С первым автобусом, ещё до рассвета, в усадьбу Палмеров прикатил Кевин, которого Питеру разрешили взять с собой, рассудив, что сын скучает и ему необходима компания.

Кевину отец дал с собой фотоаппарат, за который мальчишка держался обеими руками и ужасно волновался. В отглаженных брюках и новом пиджаке, который сидел ужасно нелепо, Блюм-младший походил на фоторепортёра.

- Привет! – крикнул Питер, увидев его у ворот. – Ты чего там стоишь, как луговая собачка? Проходи, сейчас погрузимся и поедем.

Кевин с опаской обошёл огромный грузовик с хромированной цистерной-прицепом, покосился на высокую кабину, широкие мощные шины.

- Это чтобы перевезти Офелию? – спросил он.

- Ага. Крутая штука, правда? Папина разработка. Эта машина создана специально для того, чтобы перевозить тех, кто живёт в воде.

- Только сегодня Офелия поедет не на ней, - раздался с крыльца голос Леонарда Палмера. – Система ещё не до конца прошла испытания, не стоит рисковать поездкой. Если всё пройдёт хорошо, русалку мы покатаем на днях. А пока «Посейдон» постоит тут, его наполнят речной водой.

Мальчишки приуныли. Оба загорелись идеей проехаться на новейшей машине с большой кабиной и встроенными в цистерну окнами.

- Пап, это стекло? – спросил Питер, указывая на прозрачные вставки.

- Да, оно очень прочное. Практически небьющееся. Наша Офелия сможет любоваться видами в дороге. Питер, шёл бы ты переодеваться. Десять минут до общего сбора у ворот!

Мистер Палмер выкинул окурок в урну возле крыльца и быстрым шагом направился к пруду.

- Я уже переоделся, пап, - укоризненно сказал ему вслед Питер.

- Ты так и поедешь? – удивился Кевин, разглядывая замшевую коричневую куртку, старенькую, но чистую рубашку-поло и шорты на нём.

- Красивой должна быть Офелия. А я поеду в том, в чём она привыкла меня видеть, - гордо ответил Питер.

О том, какую битву по поводу одежды ему пришлось выдержать накануне, Питер скромно умолчал. Миссис Донован притащила какой-то жуткий костюм, который уместно смотрелся бы только в цирке. Питер взглянул на обилие блёсток и рюшек, и наотрез отказался это даже мерять.

- Дорогой, это же выступление, там надо быть ярким, чтобы привлекать внимание! – в отчаянии втолковывала ему мама.

- Питер, я буду в таком же костюме, - добавила Вайнона Донован. – Это очень здорово.

- Отлично. Там наверняка будут фотографы. Если кто-то из одноклассников увидит меня на фото в этих клоунских тряпках, надо мной будут смеяться всю жизнь, - пробурчал Питер. – Я поеду в том, в чём мне удобно и не стыдно.

За завтраком Агата заговорчески подмигнула младшему брату и что-то осторожно положила ему на колени под столом. Питер приподнял край скатерти: на тёмной ткани шортов лежала пластмассовая маленькая куколка.

- Это для Офелии, - прошептала сестра и сделала вид, что кроме овсянки с изюмом её больше ничего не интересует.

Теперь куколка лежала у Питера в кармане, ждала, когда её отдадут русалочке. «Это хоть немного развлечёт её в пути», - улыбаясь, думал мальчишка.

- А где Офелия? – спросил Кевин. – Как она поедет, если не в этой цистерне?

- Ох! – спохватился Питер. – Я же должен быть с ней! Она разволнуется, надо её успокоить!

Он со всех ног помчался к пруду, Кевин поспешил за ним.

Питер едва не опоздал. Опутанная сетями, перепуганная Офелия лежала на дорожке у пруда и угрожающе щерилась. Отец и двое помощников вёдрами наполняли водой стоящий рядом бак два на метр. Бак, поставленный на колёса, выглядел как нелепая повозка. К баку была прислонена крышка с прорезанным по центру отверстием около полуметра диаметром. Мальчишки подбежали, Питер опустился на колени напротив лица русалки.

- Не бойся, - заговорил он, стараясь, чтобы голос звучал ободряюще. – Ничего не бойся. Мы просто поедем в другой город. Я буду с тобой.

Офелия, облепленная своими лентами и кружевными оборками, недвижимая от страха и губительного давления воздуха, напомнила Питеру картинку с выброшенным на берег китом. Он осторожно убрал с бледной щеки русалки налипшие листья и сор, положил руку ей на макушку. Уши Офелии, в ужасе прижатые к голове, чуть шевельнулись.

- Мистер Палмер, а как же она без воды? – голос Кевина дрожал, на лице отражалась целая буря эмоций, главной из которых сейчас была жалость.

- Ничего страшного, Кевин, - откликнулся Леонард Палмер, передавая высокому мускулистому парню полное ведро воды. – Она потерпит немного. Сейчас мы наполним бак и переместим её туда.

Офелия глядела на Питера умоляюще, шевелила тонкими пальчиками и всё старалась подтянуть под «платье» ноги с маленькими изящными стопами.

- Какие красивые у неё лапки, - присев на корточки рядом с Питером и русалкой, произнёс Кевин.

- Лапки – это у собак, - напряжённо отозвался Питер. – У неё руки и ноги. И она вся красивая.

Он вытащил из кармана куколку, показал её Офелии и вложил ей в ладонь.

- Это тебе. Видишь, кукла не боится. Она будет с тобой. И я буду, - успокаивающе произнёс он и добавил: - Я никогда тебя не брошу. Питер и Офелия друзья.

- Кевин тоже друг, - обиженно буркнул обладатель завидных тёмных кудрей.

- А как же без тебя, - усмехнулся Питер, не оборачиваясь.

В бак выплеснули по последнему ведру воды. Мистер Палмер с помощниками бережно подняли Офелию с земли. Русалка слабо затрепыхалась, чёрные глаза от страха стали просто огромными. Пока её несли до бака, Питер шёл рядом и всё повторял:

- Я с тобой. Офелия, всё хорошо. Сейчас будет легче, потерпи.

Он понятия не имел, понимает ли она его слова, но точно знал, что интонации различает точно. Йонас советовал Питеру больше говорить с ней. Объяснял, что оттудыши впитывают эмоции – это для них важнее слов. А эмоции люди привычно выражают словами и мимикой. «Болтай с ней о чём, хочешь, Пит, - сказал Йонас в ночь накануне отъезда на выставку. – Спокойный тон и твой голос сам по себе для неё – лучшее лекарство. Уж поверь. Я знаю, как они воспринимают мир».

Вода в баке плеснула через край, принимая русалку. Офелию освободили от сети, и она сразу нырнула на дно.

- Отлично, - произнёс мистер Палмер. – Закрываем крышку, и покатили!

На бак приладили крышку, закрыли её, припечатав хитрыми замками и тщательно заперев последнее крепление ключом. Отец Питера махнул рукой, и пара его крепких помощников-рабочих покатила бак к воротам, где уже сигналил грузовик. Питер и Кевин поспешили на улицу, где их уже ждала тренерша и миссис Палмер – обе в нарядных платьях, с изящными сумочками в руках.

- Мальчики, садитесь в папину машину, - замахала рукой Оливия Палмер. – Питер! Давай скорее. Там на заднем сиденье еда в корзине для пикника.

- Я поеду с Офелией, мам. Я должен быть с ней, - покачал головой её сын.

- Не стоит. Бак надёжно закрепят, не волнуйся. К тому же в кузове сильно трясёт, - отметил подошедший Леонард Палмер.

- Я должен быть с ней, - упрямо повторил Питер. – Ей страшно, она волнуется. Если она не успокоится, мы не сможем хорошо выступить.

Не дожидаясь ответа отца, он развернулся и пошёл к грузовику, где рабочие уже устанавливали в кузове бак в специальные крепления на полу.

- Мистер Палмер, - обратился к хозяину усадьбы Кевин. – А сильно трясёт?

- Порядочно.

Кевин поёжился, будто ему было зябко, переминулся с ноги на ногу, коротко выдохнул и побежал за Питером. Рабочие помогли мальчишкам забраться в кузов, опустили прикреплённую к борту скамейку, и несколько минут спустя грузовик отъехал от усадьбы Палмеров вслед за роскошным «Сильвер Клаудом». Ларри помахал им с балкона и крикнул:

- Счастливого пути!

Сперва мальчишки ехали молча. Привыкали к жёсткой скамейке, к тряске, к тому, что на ямах и кочках их подбрасывало так, что приходилось держаться руками за скамью и бак. Вода плескалась, на особо суровых изъянах дороги выливалась из отверстия в крышке. Кевин сидел, отодвинувшись подальше: боялся намочить пиджак. Питер с трудом дождался, когда грузовик выедет на шоссе с грунтовки, встал, и, балансируя руками, подошёл к баку сбоку – там, где можно было заглянуть в отверстие в крышке.

- Питер, лучше сядь, - посоветовал Кевин. – Приедешь мокрым же.

- Сейчас.

Мальчишка встал на цыпочки, опёрся руками об зазубренный металлический край бака и позвал:

- Офелия, ты в порядке?

Изнутри раздался глухой стук, словно русалочка ударилась об стенку своего временного вместилища, и на поверхность вынырнула пластмассовая куколка. Тут же из воды высунулась белокожая тонкая рука с полупрозрачными полулуниями перепонок между пальчиками и ловко утащила игрушку под воду.

- Похоже, она в порядке, - бодро сказал Питер и вернулся на место.

- Наверное, ей страшно, - предположил Кевин. – И в той большой цистерне было бы куда уютнее. Этот бак похож на гроб, бр-р-р!

- И ей в нём через полстраны ехать, - сказал Питер.

- Это сколько по времени? Часов шесть?

- Если без остановок, то да. Я вчера смотрел по карте. От нас до Бирмингема триста двадцать километров. Ты взял с собой чего-нибудь поесть?

- Да, мама нарубила мне бутербродов. А вот воды не дала.

Питер усмехнулся:

- Воды у Офелии попросим. Кев, я рад, что ты едешь со мной. Честное слово, рад.

Мальчишки ударили по рукам, и Кевин затарахтел:

- А я скучал! Эти летние каникулы такие длинные и дурацкие, когда ты один! У меня были только книжки. Бабушка ещё конструктор подарила. Такой, с радиодеталями. Я так и не смог ей сказать, что играл в него, когда мне было лет семь. Скукота, Палмер! В газетах ничего интересного, кроме рассказов о том, как Его Величество Георг Восьмой с семьёй путешествовал в Европу. Ни одного несчастного случая, ни одного научного открытия…

- Слушай, ты про научные открытия журнал покупал, - вспомнил Питер. – Недели две назад. Может, чуть больше.

Кевин снял очки, подышал на стёкла, протёр их здоровенным клетчатым носовым платком.

- В мире каждый день происходит уйма всего! – изрёк он важно. – А я читаю об этом только в журнале, который выходит раз в месяц! Питер, это не честно! Я юный пытливый ум, мне надо больше информации!

- Зачем? У тебя голова лопнет.

- Ну что ты как Йонас! – фыркнул Кевин. – Я собираюсь стать великим учёным, продолжателем дела Теслы! А вы про «голова лопнет» оба заладили… Ох. Прости, что я так про Йонаса…

Питер с трудом удержался, чтобы не пихнуть приятеля в плечо и сказать: «Кев! Да что ты извиняешься? С Йонасом всё в полном порядке!», но вовремя прикусил язык и отделался кивком.

- Ко мне тоже полиция приходила, - помолчав, проговорил Кевин. – Мама и бабушка перепугались. Отец на работе был, а то потом задал бы мне трёпку.

- За что? – спросил Питер, глядя на проплывающие позади грузовика лесопосадки и крыши сельских домов.

- За то, что я знаюсь с немцем. У него принцип.

- Дурацкий принцип, - поморщился Питер. – Нет плохих наций, есть плохие люди. А Йон вообще по маме англичанин.

- Не знал, - удивился Кевин. – Я думал, он просто немецкий беженец. Он ничего о себе не рассказывал. Кто его родители?

Отвечать на подобные вопросы не хотелось. Как будто Питер был последней защитой тайны своего друга. И каждый честный ответ делал бы Йонаса всё более и более уязвимым.

- Нет у него родителей, - вздохнул он и поплотнее запахнул куртку.

- Хороший он малый, - сказал Кевин траурным голосом; в воздухе повисло непроизнесённое слово «был».

- Кев, я тебя прошу: не надо некрологов, - не выдержал Питер. – Йонас жив. Я в этом уверен.

- И где он тогда?

Кевин смотрел на него так, будто догадывался, что Питер что-то важное от него скрывает. Потому Питер пожал плечами и опять пошёл заглядывать в бак.

- Офелия, ты как там? – позвал он, склонившись над водой.

Мелькнул в тёмном нутре светлый блик, и вот уже над водой показалось лицо русалочки. Выглядела она напуганной, прижимала уши.

- Привет, - помахал рукой Питер. – Видишь, я тут. Как обещал. Я с тобой.

Она вынырнула по плечи, огляделась по сторонам. Увидела мелькающие позади грузовика дома, повела носом – и заметалась, хватаясь за край крышки слабыми пальчиками.

- Эй-эй! – заволновался Кевин. – Ты только не выпрыгни! Питер, она не сиганёт?

- Нет.

Питер обошёл бак, встав между Офелией и пугающей её картиной. Протянул руку, коснулся мокрых белых волос, провёл пальцем по сложенному ушку.

- Не бойся. Ты же наверняка путешествовала по своей реке раньше, да? Это как будто бы мы плывём по реке. Как будто. Как куколка – как будто человек, помнишь?

Русалка приподняла уши, совсем по-человечески кивнула и протянула мальчишке игрушку, подаренную Агатой.

- Вот, точно! – заулыбался Питер. – Ты смотри на меня, я же не боюсь. И тебе не надо.

- Как ты ей всё объясняешь?

Кевин подвинулся поближе, поправил очки, с интересом рассматривая Офелию. Та обернулась на него, склонила голову, любопытствуя.

- Она понимает куда больше, чем кажется, - ответил Питер. – Просто она мир воспринимает через ощущения, вкус, касания. Йонас правду рассказывал. И про кровь тоже. Офелия читает не то, чтобы мысли, но образы.

- Ей для этого кровь нужна? – нахмурился Кевин.

- Не думаю, что это обязательно. Можешь просто позволить себя потрогать.

- Не, Питер, я не думаю, что это хорошая идея, - потряс кудрями Кевин. – Мы тут одни, а вдруг она меня в воду утащит?

- Ты не похож на рыбу – это раз. И она не чувствует от тебя угрозы – это два, - терпеливо пояснил Питер. – Но раз ты дрейфишь, что уж там.

Офелия осторожно взяла мальчишку за руку, словно показывая Кевину: гляди, мы так делаем, это совсем не страшно. Подержалась, повела носом, пробуя на вкус пахнущий пылью и выхлопными газами воздух, оскалилась.

- Гадко пахнет, ага, - подтвердил Питер. – Если тебе неуютно – спрячься. А мы с Кевом тебя поохраняем.

Тихонько плеснула вода, скрывая русалочку. Грузовик тряхнуло, и Питер чуть не кувырнулся. Спасибо Кевину: он вовремя перехватил приятеля за руку. Мальчишки устроились на скамейке, прижавшись друг к другу. Кевин снял очки, пристроил их в сумку через плечо.

- Ты как хочешь, Палмер, а я посплю. Меня эта качка убаюкивает, - зевнув, сообщил он.

Питер угукнул, привалился в угол к пыльному брезенту и доскам, и пять минут спустя мальчишки мерно засопели во сне.

Разматывалась из-под колёс серая лента дороги. Проплывали мимо посёлки, городки, мосты, железнодорожные пути с юркими поездами, указатели, стада овец и коров. Офелия несколько раз выныривала, оглядывалась сперва на спящих ребят, а потом подолгу смотрела за борт грузовика. Она чувствовала близость рек, звала воду, тянулась к ней, но вода этого мира не отвечала ей. Офелия обращалась к келпи, но на её зов никто не откликался. Огромный, чужой, непонятный мир был глух и нем. Живой, яркий, манящий близостью свободы, он пустовал для Офелии. Как будто изображение в книге. Его можно было видеть, но нельзя взять, нельзя попробовать. «Как будто», - вспомнила русалочка объяснялку Питера. Как будто мир. Настоящим в нём были лишь бескрайнее рассветное небо и мальчик, который спал совсем рядом с ней – только протянуть руку. И снились ему изумрудно-зелёные луга по берегам живых, полноводных рек мира, по которому так страшно тосковала Офелия.

Офелия (эпизод двадцать шестой)

В центр Бирмингема обе машины прибыли к половине одиннадцатого. Мальчишки – один усталый и сонный, второй возбуждённый и восторженный – выбрались из кузова грузовика не без помощи мистера Палмера.

- Прибыли, - радостно сообщил он. – Все в порядке, никого не укачало?

- Да, пап. Всё хорошо, мистер Палмер! – дуэтом отозвались друзья.

- Вот и ладно. Идите за миссис Донован в павильон, а мы пока выгрузим нашу чудо-рыбку.

Мальчишки переглянулись и поспешили туда, где ждали их миссис Палмер и тренерша. Кевин метался туда-сюда, восторженно комментируя всё, что привлекало его внимание. Питер вовсю развал рот, рассматривая окрестности. В больших городах он бывал нечасто, в Бирмингеме до этого был всего один раз.

Поражало обилие людей на улице. Так много народу мальчишка не видел даже на праздниках в Дувре. Прохожие – шумные, красиво одетые – текли широкой рекой ко входу на стадион Сент-Эндрюс, где проходила выставка оттудышей. Стадион Питер помнил: огромный, размером почти с деревню, где жил Йонас. Отец рассказывал Питеру, что до войны стадион вмещал семьдесят пять тысяч зрителей – это куда больше, чем два Дувра! А во время войны наци скинули на стадион бомбу, и она разрушила одну из трибун. Питер не видел, как выглядела трибуна после войны: её успешно восстановили. И теперь стадион принимал желающих посмотреть не только спортивные игры, но и крупные выставки.

- Питер, гляди! – восторженно воскликнул Кевин и дёрнул его за рукав: - Нам туда, верно?

Перед входом на стадион висел огромный плакат, изображающий мускулистого кентавра с развевающейся светлой гривой и красиво изогнувшую стройную спину поющую сирену. «Самые опасные! Самые прекрасные! Спешите на встречу с легендой!» - гласила надпись с затейливыми завитушками. Кевин смотрел на плакат, как завороженный. Видно было, что мальчишка совсем растерялся и его удивляет всё, что отличается от привычных картин маленького Дувра.

- Мальчики, - окликнула миссис Палмер. – Скорее за мной.

Они быстро пошли между рядами припаркованных автомобилей, тумб с плакатами, многоярусных цветущих клумб. Питеру пришлось взять Кевина за руку, так как школьный приятель еле шёл, стараясь рассмотреть чуть ли не каждую красивую машину. Питеру больше нравились дома возле стадиона: высокие, старинной архитектуры, с большими сверкающими на солнце витринами магазинов, кафе и ресторанов на первых этажах.

- Ребята, съедите по бутерброду? – спросила миссис Палмер.

- С удовольствием! – с жаром откликнулся проголодавшийся Питер и спросил: - А Офелии рыбу взяли?

- Конечно, милый.

- Её надо покормить, - забеспокоился Питер. – Папа вчера вечером ничего ей не дал. Сказал, что в дороге ей лучше поголодать.

- Офелия поест после выставки, - сказала вышагивающая впереди миссис Донован. – Она лучше выступит, если будет ждать награду в виде пищи.

Питер нахмурился. Да, он помнил, что перед выставкой часто не кормят собак, чтобы те выполняли все команды, предвкушая зажатый в кулаке хозяина кусочек. Но Офелия-то не собака!

- Миссис Донован, зачем… - начал было он, но начало фразы потонуло в ликующем вопле Кевина:

- Смотрите! Это же кентавры, да?

Из грузовика, припарковавшегося в стороне от стадиона, вывели трёх полуконей: темноволосого вороного, русого гнедого и рыжеволосого чалого. Конские крупы лоснились, сияя на солнце, мощные копыта грохотали по деревянным сходням. Мускулистые руки кентавров были скованны наручниками за широкими спинами, на каждом был широкий кожаный ошейник с цепью, за которую тянул человек в униформе с эмблемой выставки на груди.

- Могучие… - заворожено протянул Кевин. – Как Тарзаны, да?

- Нам как раз за ними, - подсказала миссис Донован. – Поспешим. Наше выступление через час, а мне ещё надо переодеться. Питер, не забудь посетить туалет. Умойся, причешись.

Питеру не нравилось, что тренерша командует, но он прекрасно видел, что она волнуется. Ревниво разглядывает кентавров, морщит напудренный нос.

- Эти нам не конкуренты, Оливия, - со смешком сообщила она маме Питера. – Кентавры крайне редко выигрывают выставки. Уж Бирмингем – никогда.

- Как их содержат? – поинтересовалась миссис Палмер. – У них такой ухоженный вид…

- Они живут в больших клетках. Были попытки содержать их в вольерах, но кентавры – твари умные и ловкие. И беглецы по природе своей. – в глазах Вайноны Донован мелькнула искра интереса. - Смотрите, вон тот, гнедой, видите? Как косится, строптивец… Воспитан отвратительно, опасен для людей. Его бы вышколить сперва, а потом уже выставлять. У чалого повреждена спина: видите, задние ноги его плохо слушаются. А вороной хорош. Надо будет полюбопытствовать, чьи они. Но после, всё после. Вот туда, в ту калиточку. И держитесь от кентавров подальше.

Когда полуконей проводили мимо, Питер пересёкся взглядом с чалым. Голубые глаза смотрели затравленно и печально. Рыжая чёлка прикрывала свежий кровоподтёк. Лошадиный круп украшали шрамы. Пахло от него вовсе не лошадью, а обычным потом. Чалый посмотрел на Питера, поник головой и прошёл за рабочим в калитку.

- Его что – били? – шёпотом спросил Кевин.

Питер не нашёл, что ответить. И заволновался: как там Офелия? Где она? Вдруг ей страшно, а его, Питера, нет рядом…

- Добрый день! – приветливо улыбнулась симпатичная девушка в голубом платье со значком-русалкой на белоснежном воротничке. – Это вход для участников. У вас есть виза в зону рингов?

- Да, конечно, - торопливо закивала миссис Донован и протянула девушке перехваченные верёвочкой билеты. – Взрослый и детский в зону рингов, детский и двое взрослых в ложу для владельцев. Мистер Палмер поможет с выгрузкой и подойдёт к вам. Вот его билет.

Девушка ещё раз улыбнулась и протянула миссис Палмер несколько ярких буклетов:

- Там схема выставки, расписание, каталог с разбивкой по видам. Добро пожаловать!

Когда мимо проходил Питер, девушка склонилась к нему и шепнула:

- Откуда вы?

- Из Дувра, - очень серьёзно ответил Питер.

- А с кем приехали?

- Я сопровождаю русалочку.

- О! Удачи вашей хвостатенькой! – умилённо всплеснула руками девушка и приступила к проверке виз у следующих подошедших людей.

Питер, Кевин и дамы прошли узеньким проулком под трибунами и вышли в ярко освещённый широкий коридор. Кругом зеркала, у стен стояли удобные диванчики. Захотелось сесть и вытянуть ноги, но миссис Донован погнала мальчишек в туалет за углом. Кевин вышел оттуда чуть ли не пищащим от восторга: всё сияло хромом и яркой белизной кафеля, мыло пахло мужским парфюмом.

- Я такое попрошу у папы на свой день рождения, - шёпотом сообщил он Питеру, нюхая вымытые руки. – Офигеть же, какое оно здоровское!

- Мальчики, поторопитесь, - помахала им рукой миссис Палмер. – Кевин, нам с тобой вон в тот коридор, Питеру и миссис Донован дальше.

Она присела перед сыном на корточки, взяла за руку, поправила на нём воротник рубашки. Длинные ресницы трепетали как крылья бабочек, улыбка давалась маме с трудом.

- Не волнуйся, - уверенно сказал Питер. – Мы справимся. А у тебя сегодня самое красивое платье.

- Слушай всё, что скажет миссис Донован, - строго велела мама, и они вместе с Кевином поспешили в ложу для владельцев оттудышей.

- Кев, с тебя фотографии! – крикнул Питер им вслед.

Миссис Донован схватила Питера за руку и нырнула в толпу, что шумела и толкалась перед ограждениями рингов. Люди стремились посмотреть на оттудышей, кто-то громко восторгался, кто-то восклицал: «Бог мой, какое уродство!», щёлкали фотокамеры. Пробираясь за тренером, Питер искал взглядом ринг, где располагались русалки. Он успел увидеть на плане выставки в коридоре под трибунами, что это слева от главного входа.

Их пропустили за ограждения, проверив визы, охранники пожелали победы. Питер не хотел победы. Ему важнее было оказаться поскорее рядом с Офелией. «Она же боится людей. А тут столько их, незнакомых, - думал он, с трудом успевая за тренером . – Она голодна, ей не понравилась дорога. Как она всё это перенесёт сегодня?»

Они прошли мимо ринга кентавров. Полуконей было десятка два, все лоснящиеся, с расчёсанными хвостами. Большинство красиво подстрижены, у троих гнедых переходящие в густую гриву вдоль позвоночника волосы собраны в аккуратные косы.

- Миссис Донован, - окликнул Питер. – А почему среди них нет женщин?

- Ты о ком? – спросила она, и после того, как Питер указал на кентавров, ответила: - Их самки не особо красивы. Маленькие, приземистые, с неэстетичной грудью. Да и на бои их не выставишь, агрессии не хватает.

- Какие бои? – напрягся Питер.

- Кто сильнее, - лаконично пояснила Вайнона Донован.

Указатель к нужному Питеру рингу располагался аккурат за площадкой, где демонстрировались пикси. Их было очень, очень много. Одни в клетках, другие сидели на специальных деревцах в локоть высотой, украшенных искусственными листьями и цветами. Одно из деревьев было металлическим, листья и цветы – из драгоценных камней. Судя по тому, сколько рядом стояло охранников, камни были настоящими. Пикси попискивали, трепетали крылышками, пытаясь не то спрятаться, не то улететь, но их лапки надёжно фиксировали тонкие цепочки.

«Какой Лу всё-таки счастливый, - подумал Питер, поглядывая на пленных малышей. – Он свободен. И он друг, а не игрушка»

Справа от разделяющих ринги дорожек бесновались баргесты. У столбов их удерживали толстые ошейники и цепи, но жутковатые псы с человеческими глазами рвались в стороны, роняя клочья пены из клыкастых пастей. Между ними сновал человек в толстых стёганых штанах и защитных кожаных наголенниках и щедро охаживал самых грозных баргестов хлыстом. Публика с безопасного расстояния ахала, охала и поддерживала то хищников, то человека свистом.

Навстречу Питеру и миссис Донован прошла группа дорого одетых людей; звучала иностранная речь. Питер вслушался: женщина в широкополой шляпе и тёмно-бордовом платье с боа говорила со своим спутником по-немецки.

- Это судьи, - пояснила миссис Донован. – Не забудь поклониться им перед выступлением и после.

И тут Питер увидел Офелию.

Она испуганно билась в стекло установленного на постаменте большого аквариума, металась туда-сюда, останавливаясь лишь для того, чтобы вглядеться в лица людей у площадки. Чуть поодаль Питер рассмотрел ещё шесть таких аквариумов: в них плавали хвостатые морские русалки. Около каждого аквариума за ограждением толпился народ. Вайнона Донован потянула Питера за собой, приподняла толстый бордовый шнур, отделяющий ринг от прохода, и пропустила мальчишку вперёд.

- Пообщайся с ней, - распорядилась тренерша. – Мне надо пять минут, чтобы привести себя в порядок. А дальше я занимаюсь её причёской и макияжем, а ты пока сидишь вон там. Как только заиграет наша музыка – начинаем.

Она скрылась в шатре у края ринга, а Питер бросился к Офелии. Край аквариума располагался высоко, мальчишка не мог до него достать, даже встав на цыпочки.

- Офелия, - позвал он, стараясь перекричать шум и гомон стадиона. – Офелия, я здесь!

Она его не слышала. Повернувшись лицом к толпе зрителей, русалочка отчаянно толкала ладонями стекло. Белоснежное платье делали её похожей на помещённый в глицерин срезанный пушистый цветок. Питер рисовал её такой, но он не представлял, насколько прекрасная русалочка в прозрачной воде, подсвеченной солнцем. Края лент и рюши «платья» отливали жемчужным блеском, развевающиеся в воде волосы окутывали Офелию, словно плащ. В волосах Питер разглядел тонкую голубую прядь: она появилась пару дней назад, стала ярче. «В ней становится больше цвета, - отметил он. – К розовым прядям добавилась ещё голубая. Ох, а вот и ещё одна, золотистая. Офелия взрослеет…»

Вайнона Донован вышла из шатра и лёгкой походкой направилась к аквариуму. Она переоделась в короткое синее платье с пайетками, поправила пышную причёску и накрасила губы. У её бока подпрыгивала маленькая пухлая сумочка. Тренер пробежала вдоль трибуны, помахала зрителям и послала им воздушный поцелуй. Толпа оживлённо зашумела. Миссис Донован взобралась по неприметной лестнице на самый верх аквариума, поманила Офелию кусочком рыбы. Голодная русалочка вынырнула из воды. Тренерша тут же перехватила её за цепочку на шее, подвела к краю и погладила Офелию по голове.

- Моя умница, - расслышал Питер. – Работаем. Замри. Питер здесь, постарайся ради него. Не подведи.

Цепочку закрепили за похожую на маленький столик платформу возле лестницы. Офелия, оказавшись на короткой привязи, забилась. Миссис Донован нахмурилась и достала из кармана сумки свисток.

- Или ты подчиняешься, или будет больно, - сказала она строго.

- Я тут! – крикнул Питер и замахал руками. – Офелия, я тут, внизу! Я с тобой!

«Замри, - взмолился он мысленно. – Пожалуйста, замри. Я с тобой, я не позволю сделать больно или плохо. Я стою позади тебя. И буду делать то же, что и ты. Помнишь? Питер и Офелия. Вместе»

Она услышала. Послушно застыла, положив на край аквариума тонкие пальчики левой руки. В правой русалочка сжимала пластмассовую куклу.

- Боже, как она мила! – раздался женский голос из толпы, и люди подхватили: - Чудесное создание! Просто ангел! Какой дивный цветок!

Питер обошёл аквариум так, чтобы видеть лицо Офелии. И тут же получил выговор от тренера:

- Вернись обратно, сядь и жди!

Пришлось повиноваться. Мальчишка уселся на низенькую скамеечку и приготовился долго ждать. Миссис Донован тем временем колдовала с расчёской над волосами Офелии. Заплела ей две тонкие косички от висков, скрепила на затылке заколкой в виде цветка. Русалочка строила жалобные гримасы, показывая, что ей это не нравится, но послушно поворачивала голову в нужную сторону по команде, замирала, склоняла голову набок, когда требовалось. Покончив с причёской, тренерша взялась за макияж: прошлась по лицу Офелии пушистой кистью с пудрой, потом достала из сумочки губную помаду.

- Ну же, звезда моя, замри. Надо хоть немного придать тебе живой вид. Иначе со стороны не видно, какая ты красавица, - сквозь зубы цедила миссис Донован, фиксируя русалку за шею и подбородок.

Покончив с помадой, она подкрасила Офелии ресницы и сунула в рот кусочек рыбы как поощрение.

- Не нырять! – строго велела тренерша, спустилась с лестницы и пошла к Питеру.

Тем временем объявили начало выступлений «водяных». Сперва люди ломанулись смотреть на буро-зелёного келпи, который с трудом разворачивался в своём тесном аквариуме. Питеру со своего места было плохо видно, что происходит у соседей, и он больше догадывался. Испуганный возглас – водный конь встал на дыбы или прыгнул. Восторженное аханье – зверь сделал пируэт или поклонился по команде. «Всё как у учёных лошадей», - грустно думал Питер, глядя на Офелию, которая наблюдала за происходящим с высоты своей стеклянной клетки. Странно: русалочка даже не пыталась обратить на себя внимание кого-то из соседей. Лишь смотрела грустно и, как казалось Питеру, разочарованно. Следующей выступала пара морских русалок. Миссис Донован шепнула Питеру на ухо, что эта пара уже давно колесит по миру, танцуя менуэт.

- Печально, что ничему другому их не учат, - сказала тренерша. – Сперва они брали первые места, но очень быстро судьи поняли, что на большее этот дуэт не способен. И всё, победы закончились.

Судьи внимательно смотрели на оттудышей, переговаривались, что-то записывали, иногда спорили между собой. Дважды молча отошли, не досмотрев выступление до конца. Миссис Донован хмурилась. Питер с тревогой поглядывал на Офелию и уговаривал себя не волноваться. «Нам просто надо выступить. А дальше тебе дадут рыбки, и мы поедем домой. Всё просто. Мы потанцуем – и всё закончится». Мальчишка задумался и не заметил, как судьи подошли к ним. Граммофон заиграл вальс «Голубой Дунай», миссис Донован с лестницы взмахнула шёлковым пёстрым платком. Питер вздрогнул, вскочил, выбежал на середину площадки перед аквариумом… и понял, что всё забыл. Он застыл, опустив руки и тверд про себя: «Я не помню… Офелия, я ничего не могу, прости, я так тебя подвёл!». Глаза застилали слёзы. Вальс вился, играл, парил, невесомый, над замершим стадионом…

- Питер! – прикрикнула на мальчишку тренерша. – Питер, не спи!

- Я не помню… Я ничего не помню, - зашептал он беззвучно.

Он понимал, что чуда не будет. Что сейчас испуганная Офелия поймёт, что осталась без поддержки, что её друг – безмозглый тюфяк, который стоит и глотает слёзы. Вот сейчас…

Словно кто-то погладил Питера по голове. И стало теплее. Он поднял взгляд и увидел, как медленно и плавно распускается в воде белоснежный волшебный цветок. Как искрятся радостью чёрные большие глаза, обрамлённые густыми ресницами. И как Офелия улыбается – во весь рот, полный мелких острых зубов.

И всё вспомнилось сразу – само собой, словно кто-то сдёрнул с глаз плотную повязку. Музыка подхватила Питера и Офелию большой доброй ладонью, подняла над толпой, бережно покачивая, будто в лодке, и согревая, закружила…

Питер не сразу понял, что это им аплодирует весь стадион. Чувство единения с русалочкой настолько поглотило его, что он совсем забыл о том, где они находятся. Очнулся, когда миссис Донован стиснула его в объятьях и осыпала поцелуями. Подошли судьи, седой мужчина с аккуратно подстриженными бакенбардами протянул мальчишке руку, с сильным акцентом сказал:

- Поздравляю, юный друг! Это есть прекрасная пара! Вы – фавориты сегодня Бирмингем-шоу!

Немка в бордовом платье оставила на щеке Питера оттиск помады, о чём-то затараторила на своём языке, обращаясь к Вайноне Донован. Мальчишка разобрал только «бомбенэффект». Йонас таким словом называл нечто потрясающее, сенсационное. Ещё трое судей подошли к аквариуму, из которого выглядывала притихшая, прижавшая уши Офелия, о чём-то горячо заспорили. Фотоаппараты щёлкали, как будто кто-то выбивал дробь. Питер стоял среди этого хаоса, ничего не понимая, и изо всех сил старался сохранить в себе тёплое ощущение прикосновения мыслеобразов девчонки, так похожей на белоснежную розу, раскрывающую свои лепестки.

- Как тебя зовут? – спрашивали у мальчишки со всех сторон. – Как тебе удалось разучить с русалкой такой сложный танец? Откуда ты, малыш?

- Пожалуйста, дайте рыбы Офелии, - устало попросил Питер и повернулся к аквариуму.

Указательным пальцем на себя, затем на неё. Помахать: «Привет!». Сжать в кулак обе руки над головой: «Питер и Офелия – друзья». И улыбнуться, наблюдая, как она повторяет за ним, прижимая к груди зажатую в кулаке куколку.

Офелия (эпизод двадцать седьмой)

- Не хочу тебя огорчать, Пит, но это – начала конца.

Яблочный огрызок плюхнулся в ручей. Йонас обтёр руки о джинсы, сел рядом с Питером. Лу, раздосадованный тем, что ему не дали слопать огрызок, залез Йонасу на плечо и с нудным писком дёрнул за волосы.

- Ай, зараза! – скривился мальчишка. – Я ж тебя за волосы не таскаю! Вредитель!

Пикси надулся, ткнул его кулачком в щёку и уселся, обратив к Питеру грустную курносую мордочку.

- Почему «начало конца»? – тихо спросил Питер.

- Тебе понравилось на выставке?

Питер пожал плечами. С одной стороны, они с Офелией сорвали аплодисменты всего стадиона и произвели неизгладимое впечатление на судий. Офелия получила серебряный приз выставки, уступив только сирину – и то, как сказала миссис Донован, лишь потому, что сирину аккомпанировал целый оркестр. Питеру было наплевать на призы, его потрясло то чувство единения в танце, что он испытал благодаря русалочке. Эйфория владела им до сих пор, и историю поездки в Бирмингем он рассказывал Йонасу, восторженно жестикулируя и перепрыгивая с одного события на другое. Думал, друг разделит с ним радость, а он его огорошил этим самым «началом конца».

А если задуматься, была у триумфа и другая сторона. Офелия невероятно устала, перенервничала. Её пугало обилие незнакомых людей, вспышки фотокамер, распорядители рингов, которые объявляли выступающих в рупор. На церемонии награждения, которая состоялась после заката, запустили фейерверки. От грохота и взмывающих в небо огней Офелия забилась в самый угол аквариума, сжалась, закрыла лицо руками. Питера же затормошили репортёры, и у него до утра болела голова от различных вопросов, на которые он отвечал до хрипоты. Потом фотографы – отдельный кошмар. Всем хотелось запечатлеть простого английского мальчика с русалкой: чтобы обязательно вместе, касаясь друг друга, и со счастливой улыбкой, от которой у Питера болели щёки. Ради этих дурацких фотографий мальчишка раз за разом залезал по лестнице на верх аквариума, миссис Донован за цепь вытаскивала Офелию, подтягивала её к Питеру. «Ближе! Мальчик, возьми её за руку! А можешь обнять? Почему нет? Что значит «она не хочет»? Ты же её друг! Улыбайся! Парень, улыбку!»…

Рыба, которую взяли с собой для Офелии, испортилась. Русалочка голодала до дома. Пока ехали обратно, Кевин тарахтел без умолку, тормошил Питера, требовал, чтобы тот с ним общался. А Питеру хотелось лечь на пол, свернуться, подтянув колени к животу, и забыться сном. Он помнил, как попросил Кева дать ему хотя бы час отдыха, они наскоро договорились, что за три дня отец Кевина напечатает фотографии, и мальчишки встретятся у Питера дома. А дальше был провал, о котором Питер не помнил ничего. Как будто ему стёрли память.

Понравилось ли ему?..

Кентавры в наручниках. Пикси, прикованные на цепочки к искусственным деревьям. Сирены с багровыми шрамами, видными под толстыми ошейниками. Баргесты, которых полосуют хлыстом так, что грозный рык обрывается визгом и разлетаются клочки чёрной и серой шерсти. Келпи в мутноватой воде тесного аквариума. Люди, дерущиеся у ринга за оброненные сирином перья.

- Пит?..

- Нет. Мне не понравилось, - сухо ответил он.

Йонас кивнул. Луна выглянула из подушек облаков, отразилась в его глазах, преобразив мальчишку до неузнаваемости. Питеру на миг показалось, что не его друг сидит рядом, а сереброглазый подменыш с точёными, резкими чертами лица.

- А твоим родителям понравилось?

Мальчишка задумался.

Папа не видел, как они танцевали с Офелией. Папа пришёл позже, когда основная часть выступлений закончилась. Питер думал, что всё это время отец был на трибуне и смотрел, а оказалось, он общался с хозяевами других оттудышей. Мальчишка не хотел спрашивать, но мистер Палмер сам сказал. Извинился перед сыном.

- Я очень нервничал, прости. Не хотел, чтобы ты видел, как я волнуюсь.

- Выходит, ты в нас не верил?

Вопрос вырвался сам, непроизвольно. И Питер впервые увидел, как отец краснеет. Конечно же, он верил. Конечно же, рассчитывал на победу. Конечно, Питер молодец. Просто у папы были дела, извини, сынок. Папа гордится тобой, Питер. Это лучший день из тех, что он помнит.Похоже, отцу выставка пришлась по душе.

Мама была счастлива. Пробилась к Питеру сквозь толпу зрителей и журналистов, даже отодвинула людей с радио и большого темнокожего парня с громоздкой кинокамерой. Мамины щёки были мокры от слёз, и она тискала сына перед толпой незнакомых людей, восторженно щебетала, целовала мальчишку, как маленького. Кевин Блюм стоял поодаль и щёлкал фотокамерой, улыбаясь до ушей. Этим двоим на выставке точно понравилось.

А уж кто был запредельно счастлив, так это миссис Донован. Она порхала от одних журналистов к другим, щебетала с иностранцами, охотно фотографировалась, расписывалась изящными завитушками на входных билетах и сияла, как будто выиграла миллион в лотерею.

- Им понравилось, - уныло ответил Питер на вопрос друга.

Йонас зевнул и поёжился. Ночи, в отличие он жарких дней, стояли прохладные и сырые.

- Вот и смотри, - произнёс он. – Сколько вам Офелия за одну выставку заработала? Ну, помимо бесполезных кубков, которыми разве что орехи колоть.

- Не знаю, Йон. Я не видел, что в чеке написано, - признался Питер. – Но кубков точно три. Всякие медали, ленты с надписями, дипломы с вензелями… Погоди. Ты думаешь, мой отец…

- Ах-ха. Станет на ней зарабатывать, - подытожил Йонас. – О вас во всех газетах пишут. Куда не глянь – всюду твоя довольная рожа. Начнётся учебный год – девки будут вокруг тебя стаями порхать.

- Тьфу на тебя, хрень какая-то! – фыркнул Питер. – Оно мне на фиг не надо!

- Вот увидишь. А родители теперь вас с русалкой по выставкам затаскают. Будете плясать, обеспечивать папе приток денег. Заодно и тебя куда-нибудь это… призвездят.

- Заткнись, а? – жалобно попросил Питер.

Оба надолго замолчали. Ночную тишину нарушало лишь далёкое пение птиц и стрекотание кузнечиков в высокой траве. Лу деловито шарил по карманам куртки Питера, азартно попискивая. Йонас отошёл в сторону и закурил. Миссис Палмер недавно уловила запах сигаретного дыма от пижамы сына, устроила ему допрос. Кажется, в версию, что Ларри курил рядом с выстиранным бельём, она не поверила. Питер рассказал об этом Йону, и тот теперь берёг друга от запаха курева.

Порыв ветра зашумел листвой старой ивы, донёс издали собачий лай. Лу вытащил из бокового кармана куртки кусок шоколадки, зашуршал фольгой.

- Лу, ты как мусорное ведро, - заметил Питер. – Ешь всё, что съедобно или было съедобно, но испортилось.

- Или не было приколочено, - добавил Йонас.

Он прикопал окурок на берегу ручья, вернулся к Питеру.

- Расскажи про Офелию, - попросил Йон. – Как она после поездки?

- Она молодец, очень спокойная. Как вернулись, спряталась сразу, полдня не выходила. Потом приплыла покушать. Представляешь, эта проклятая помада и хрень для глаз до сих пор на ней держатся. Ей это не нравится, она лицо трёт.

- Ещё бы. Для неё это как нам присверлить рог на лоб, - вздохнул Йонас. – Миссис Красная помада не догадалась её отмыть после выступления?

- Да будет тебе, она выше всего этого. Чирик-чирик с судьями, фотографируйте меня, я звезда, бог-мой-мистер-Палмер-какой-успех! – скороговоркой произнёс Питер, подражая интонациям миссис Донован.

- Идиотская затея – портить естественную красоту какой-то краской. Келпи какого цвета был?

- Буро-зелёный, а что?

- Я видел одного крашеного в цвет молодой листвы. Только он уже мёртвый был.

- Тьфу! Вот зачем?

- Для потехи. Как и выставки эти сраные. Всё, чтобы заработать денег. Народ на вас таращился, да?

- Угу. Как в зоопарке.

- «Самый юный дрессировщик нечисти из другого мира!» - нараспев произнёс Йонас, воздев руки к небу.

Питер вырвал пук травы с корнями, метнул в него.

- Ты тоже читал эту уродскую статью?

- Ах-ха. Ну и хрень ты нёс!

- Я и половину не говорил того, что там написано, - сквозь зубы сказал Питер, вытирая грязные руки об пижамные штаны. – Тем более то, что я мечтаю стать дрессировщиком оттудышей для королевской семьи!

Йонас захохотал, хлопая себя ладонями по коленям. Питеру захотелось встать и пойти домой, спать. Когда твой друг с самого начала встречи источает сарказм, удовольствия от такого общения мало. Особенно когда ты стараешься делиться с ним хорошим, а не ныть и жаловаться, как отвратительно ехать в кузове грузовика, торчать целый день под открытым небом, делать счастливое лицо и ни на минуту не забывать, что ты не развлекаться приехал, а поддержать существо, у которого ты – единственный друг.

- Давай, ржи громче! Сейчас вся полиция графства сюда сбежится, - хмуро пробурчал Питер. – Дурак.

Смех оборвался. Йонас застыл, будто его ударили. Питеру стало неловко: безобидная же шутка, и что он так взъелся на Йона… Зашуршала под ногами трава, и фигура Йонаса растворилась в темноте. От ручья послышался тихий плеск, и Питер испугался ни на шутку: «Вот куда его понесло? Что он делает-то?»

- Эй, Йон!

Ни звука в ответ. Мальчишка вскочил, подхватил пикси и фонарик, быстро зашагал к ручью. Тусклый луч света нехотя расталкивал тьму перед Питером, длинные зыбкие тени шарахались в стороны. С Йонасом никакая темнота не была страшна, но стоило ему просто отойти туда, где его не видно, страхи подступали к Питеру со всех сторон. Мальчишка споткнулся об кочку, едва не упал, и, если бы Лу не уцепился за край рукава, Питер бы точно его уронил.

- Йонас! – позвал он снова и замер, прислушиваясь.

Впереди что-то шевельнулось, и Питер посветил туда фонарём. Йон сидел на корточках у самой кромке воды, уткнувшись лицом в ладони. Как малыш, который играет в прятки, закрывая глаза и думая, что становится невидимым.

- Ты чего не отвечаешь? – сердито спросил Питер. – Я зову, зову…

- Да здесь я. Ты же велел заткнуться. И сам теперь орёшь, - глухо прозвучало в ответ.

Питер встал за его плечом, посопел.

- Не будет при дворе Георга оттудышей, - помедлив, сказал он. – Король не станет держать рядом с собой врагов человечества. А принцесса любит собак и вообще выступает против жестокого обращения с животными.

- Ах-ха, с животными, - подчёркнуто произнёс Йонас. – Я тоже животное, видимо.

- Какой-то ты не такой сегодня. Что случилось-то?

- Ничего. На себя смотри! – огрызнулся Йонас и плеснул себе в лицо полные пригоршни воды.

Питер ссадил пикси на землю, слегка толкнул друга в плечо.

- Слушай, я тебя жду каждый вечер, ночами не сплю только затем, чтобы прогуляться с тобой. Мы с Офелией пережили чертовски трудные сутки позавчера, я стараюсь говорить только о хорошей стороне…

Йонас обернулся так резко, что Питер отшатнулся. Таким злым Йон был только после ссор с тёткой.

- Я ещё раз скажу. Если ты опять не услышишь – ты тупой, честное слово! Ты так радостно рассказывал о том, как классно было танцевать с Офелией, какое это волшебное чувство, что забыл об одном: она тебе это волшебство дарит себе в ущерб! Баранья башка, вас затаскают по выступлениям! Не тебе, а ей бултыхаться по дорогам в гробу с водой, придурок! Ты понимаешь? Твой отец на ней хочет заработать, ему пофиг, сколько она при этом проживёт! И ты – ты! – ему в этом поможешь!

И тут Питер не выдержал и заорал так, что где-то рядом захлопали крыльями перепуганные спросонок птицы:

- Сам ты баран! Я ей помочь хочу! Я из себя циркового шута делаю только для того, чтобы она чувствовала поддержку! Я не хочу выступать, я не хочу, чтобы Офелии было плохо, но… Да дебил ты, немец чёртов! Если я её перестану поддерживать, её заставлять будут делать всё то же самое! Но через силу! И таскать в гробу с водой по стране, но уже без меня! Понял? Ты, кретин, понял? И не смей меня винить, не я её поймал и приволок сюда! Я единственный хоть что-то пытаюсь для неё сделать! А ты только со стороны смотришь и ёрничаешь!

Лу, возмущённый тоном, которым Питер разговаривал с его Йонасом, неожиданно подскочил сзади и укусил мальчишку за щиколотку. Питер вскрикнул, швырнул фонарь в траву и побрёл через поле к дороге, утирая рукавом набегающие слёзы. Высокие стебли вились у ног, словно стараясь задержать мальчишку, требуя вернуться обратно. Питер то и дело спотыкался, потому что почти ничего не видел в обступившей его тьме. Хотелось реветь в голос, но Питер Палмер помнил, что он не девчонка и уже не малыш. Сейчас он был маленьким отважным танком, который торил себе дорогу, оставляя за собой руины.

Воздух пах сыростью и растущей по берегу ручья мятой. Ветер сильной прохладной ладонью вытирал мокрые щёки Питера. Скрипели за спиной ветви старых кряжистых ив, изредка протяжно вскрикивала выпь. От её воплей тянуло припустить бегом, но Питер боялся упасть и сломать ногу об одну из кочек или рытвин, потому лишь ускорил шаг. Он ненавидел дурацкую птицу с её мерзким голосом, ненавидел темноту, кочки и бурьян, ненавидел мяту – о, этот гадкий запах зубного порошка! Но больше всех Питер ненавидел безвыходную ситуацию, в которую попал подневольно.

«Разорваться, пытаясь быть одновременно хорошим другом и достойным сыном? – зло думал он. – Да раз плюнуть!»

Йонас догнал его на середине пути к усадьбе. Подбежал, шмыгнул носом, сунул в руку фонарь.

- Пит, погоди.

- Оставь меня в покое! – огрызнулся тот.

Друг с силой дёрнул его за рукав надетой поверх пижамы куртки, заставляя развернуться и посмотреть ему в глаза.

- Выслушай. Обижаться ты мастер, я и так помню. Только это не решит проблему Офелии. Ты хочешь, чтобы ей было хорошо?

- Больше всего на свете, - сквозь слёзы честно признался Питер.

- Вот тогда слушай. – Йонас перешёл на шёпот, словно боялся, что они с Питером не одни гуляют по ночам. – Её надо отпустить.

- Но как?

- Довезти до реки. Большой, полноводной реки, а не нашего жалкого ручья или закатанной в подземные трубы Дуэ. И выпустить там.

Питер всхлипнул, ещё раз прошёлся рукавом по лицу.

- Кто это сделает и как?

Йонас снял с плеча Лу и усадил его во внутренний карман ветровки.

- Я что-нибудь придумаю, Пит. Завтра мы со Стивом уедем на пару дней, и я постараюсь в дороге всё обдумать.

- Ты куда?

Йонас неуверенно помялся, но всё же ответил:

- У Стива на севере есть приятель, который может помочь мне с документами. Чтобы я мог отсюда уйти и жить самостоятельно.

- Тебе тринадцать…

- Через два месяца исполнится четырнадцать. А если получится, то по документам мне будет шестнадцать. Пит, так надо. Или я уйду далеко отсюда, или меня найдут, и всё будет совсем плохо.

«Ты меня бросишь», - хотелось сказать Питеру, но горло сдавило спазмом, и он не мог проронить ни звука.

- Выше нос, - слабо улыбнулся Йонас. – Я же не прямо сейчас исчезну. Послушай ещё… Я был неправ. Ты всё верно делаешь, Пит. Не оставляй Офелию. Я придумаю, как её вытащить. Друзья?

- Друзья, - согласился Питер, и они звонко хлопнули друг другу по ладоням.

Возле усадьбы Палмеров Йон вытащил из кустов спрятанный велосипед, махнул рукой на прощанье и укатил в сторону Дувра. Питер проскользнул через калитку чёрного хода, пошёл по тропинке между кустами жасмина и розами. Розы без Йонаса чахли, их лепестки увядали по краям и быстро осыпались. Вот как им сказать, что Йонас больше не придёт за ними ухаживать?

- Мама вас любит, - в утешение цветам прошептал Питер. – Будьте хоть немного благодарны…

У дома Питера ожидал неприятный сюрприз: на крыльце и в окнах первого этажа горел свет, и миссис Палмер нервно ходила туда-сюда, кутаясь в длинный шёлковый халат. Мальчишка уронил фонарь и замер посреди тропинки, не зная, что делать.

- Господи, Питер! – разнёсся над спящим садом взволнованный мамин голос. – Где ты был? Отец вызвал полицию. Мы так волновались!

Она обняла его, прижала к себе, поцеловала в щёку, в макушку, в нос, расплакалась. Питер молчал. Его всего трясло, но не от холода, а от страха. Мальчишка, как умел, молился про себя об одном: лишь бы Йонас успел уехать, лишь бы полиция его не заметила…

Офелия (эпизод двадцать восьмой)

- Поговори со мной, - в сотый раз попросила миссис Палмер. – Позволь мне тебе помочь.

Питер только вздохнул и вернулся к созерцанию рисунков на обоях в кладовой. Их было много, все сделаны во время отбывания наказания. Вот эти он сам рисовал, этот точно Агаты, а вон те, скорее всего, авторства Ларри. Традиция незаметно брать с собой карандаш, когда звучало грозное родительское: «Марш в кладовку!» прижилась среди детей Палмеров. Не всё же пересчитывать стоящие на полках банки с консервированными фруктами и овощами и дремать, сидя на мешке с картошкой. И не вышло бы у Питера сегодня посидеть: отец за ночную прогулку на совесть всыпал младшему сыну ремня.

«Вот смешно, - подумал Питер. – Вечером гости приедут, а я за столом стоять буду. Сказать им, что ли, что я так горд за Офелию, что стою в честь неё? Не, скажу, что поспорил с Ларри на фунт, что я до ночи не присяду, а он не будет курить, ругаться с Агатой и обсуждать за столом политику»

- Сынок. Посмотри на меня хотя бы.

Он повернулся, несмело поднял на маму глаза. Боялся, что она снова будет плакать. Будто не Питер улизнул на пару часов посреди ночи, а кто-то умер. Она так рыдала ночью, что перепугала собак, и те подняли страшнейший шум. Отец долго извинялся перед полицейскими, благодарил их за бдительность, а потом устроил Питеру «аз воздам».

- Мам, я виноват, - пробубнил Питер, глядя в её разнесчастные глаза. – Я виноват, наказан и больше мне сказать нечего.

Это было чистой правдой: прощение он уже попросил у всей семьи и у полисменов тоже, а рассказывать, где он был ночью, не собирался вообще.

- Расскажи, куда ты ходил, - умоляла мама. – Пожалуйста, доверься мне. Я не буду тебя ругать, родной. Я только хочу помочь.

- Я просто ходил по дороге, - заученно ответил Питер. – Мне приснился дурной сон, я не мог заснуть, ну и решил пройтись.

Миссис Палмер присела перед ним на корточки, и в без того тесной кладовой сразу закончилось место. Нет, мама Питера не была толстушкой, просто домашнее платье носила пышное и умела смотреть так, что, казалось, её взгляд заполняет всё вокруг. И не спрятаться.

- Сынок, - голос мамы был мягок, взгляд полон любви и сочувствия. – Поговори со мной. Иногда нет ничего важнее, чем вовремя рассказать кому-то, что произошло. Питер, ты же не первый раз уходишь ночью. Сперва я думала, что ты по утрам бегаешь играть с Офелией и там пачкаешь пижаму в земле. Но ведь это же не так. Куда ты ходишь по ночам, милый?

- Гуляю, когда мне не спится, - гнул своё Питер.

- Питер, послушай… - мама взяла его за руку, погладили запястье. – Бывает так, что кто-то требует с тебя деньги или дорогие вещи, угрожая избить тебя или покалечить, или рассказать всем что-то, что ты скрываешь. Если с тобой произошло нечто такое, надо рассказать. Иначе дальше будет только хуже.

- Мам. У нас пропадают деньги или вещи?

Она растерялась, моргнула, развела руками.

- Нет, конечно, но…

- Мне никто не угрожает.

- Может, ты влюбился?

Питер возмущённо фыркнул: вот ещё!

Миссис Палмер, похоже, сдалась. Встала, расправила подол платья, разочарованно вздохнула.

- Милый, подумай, пожалуйста, над тем, что я скажу. Пропал твой друг. Никто не знает, что с ним случилось. Если произошло что-то нехорошее по вине людей, другие дети могут быть в опасности. История может повториться. Под покровом темноты кто только не разгуливает по дорогам. Ты повергаешь себя невероятной опасности.

- Я тут как на привязи, - буркнул Питер и отвернулся.

- Я поговорю с папой, чтобы он разрешил тебе гулять и вернул велосипед.

Питер воссиял. Отлично! Днём можно и в Дувр сгонять к Йонасу! И он наконец-то купит для Офелии большой мяч и лошадку взамен семейной реликвии.

- Но это произойдёт лишь в том случае, если ты расскажешь, где пропадаешь по ночам, - закончила миссис Палмер и ушла, оставив сына одного.

Мальчишка крепко зажмурился, застонал и ткнулся лбом в холодную стену.

«Йон, я не предатель, - думал он упрямо. – Я никому не скажу, где ты. Даже если мы больше не увидимся, и ты уедешь далеко-далеко, не попрощавшись. Я буду уверен, что ты мой друг. И что ты свободен. И что никто-никто не сдаст тебя в приют, не отдаст в тот жуткий институт, где издевались над русалочкой. И всё будет, как прежде. Никто не узнает твоей тайны. Ты где-нибудь поселишься, будешь чинить машины ещё лучше, чем Стив. И растить сад. А я буду о тебе всегда помнить и иногда говорить с тобой, будто ты рядом. Будем обсуждать футбол у меня в голове. И на рыбалку ездить вместе. Я тут, а ты – где-то там. Только, пожалуйста, дружище, пусть всё получится…»

Часы на запястье показывали три, когда пришёл мистер Палмер и выпустил Питера из кладовой.

- Марш помогать матери накрывать на стол, - холодно и строго велел он.

- Ты меня выпускаешь, потому что гости, а не потому, что я прощён, да?

Это было больше утверждением, а не вопросом. Естественно, отец ничего не сказал. Питер потопал на кухню, где вкусно пахло жареной курицей, яблочным пирогом с брусникой, копчёностями, что ещё вчера вечером Ларри привёз из Дувра, и специями. По пути попалась Агата со стопкой тарелок.

- О, ты без причёски, - удивился Питер.

Сестра мотнула стянутыми в хвост волосами и прошла в гостиную, глядя мимо брата. Питер даже не удивился: правильно, бойкот должен быть бойкотом. В общем-то, всё заслужено. Если бы он был на месте родителей, он поступил бы с сыном точно так же: наказал за проступок и постарался бы выяснить, где его ребёнок шатался ночью.

Пока Питер раскладывал столовые приборы и салфетки, он слушал, как на крыльце Ларри спорит с папой.

- У мальчишек свои секреты, - доказывал старший брат. – Самый возраст, чтобы наконец-то иметь свои тайны.

- Ты таким не был, - возражал Палмер-старший. – Ты не сбегал по ночам!

- Правильно, потому что меня дед с бабкой воспитывали, как в девятнадцатом веке! – в голос Ларри скользила издевка. – Верховая езда, танцы, три иностранных языка, этикет-этикет-этикет. «У тебя большое будущее, внучек. Золотая голова, идеальные манеры»! Вот потому я и закурил в день своего совершеннолетия. И вежливо, как учили манеры, послал бабку с её танцами. Не давите на Пита, пап. Он вырос, его ваша опека душить начинает, как тесный воротничок. Больше контроля – меньше доверия. Вам сейчас надо с ним дружить, воспитывать уже поздно.

- Давай-ка ты будешь рассказывать мне, как растить детей, когда сам станешь отцом, - сдержанно ответил мистер Палмер.

- О, на это много ума не надо! Мы с Бетти думаем о женитьбе.

- Чёрт тебя дери, Лоуренс! Когда уже ты покажешь нам свою таинственную девушку?

Ларри захохотал так, что бишоны отозвались встревоженным лаем.

- Как только наглухо замурую дверь в кладовую! – отсмеявшись, проговорил он. – Не хочу просидеть там до конца жизни!

Через час начали съезжаться гости. Питер, наряженный в неудобный строгий костюм с пиджаком и длинными брюками, чувствовал себя клоуном. Брюки сползали, так как мальчишка умудрился сбросить за неделю пару килограммов, в пиджаке было невыносимо жарко. Гости, никого из которых Питер не знал, за исключением четы Фергюсонов, улыбались ему, как маленькому, какая-то немолодая дама ущипнула за щёку. Тон, которым заговаривали с Питером, годился только для общения с дошколятами.

- Привет, милый мальчик! Как поживаешь? Как твоя чудесная подружка? Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

На последний вопрос Питер отвечал: «Серийным убийцей, если не возьмут в художники». Гости натянуто смеялись и старались поскорее переключиться на разговор со старшими. Странно, что Агату не заваливали дурацкими вопросами. Ну, разве что пару раз спросили, не хочет ли она выступать с русалкой, как брат.

- Если я захочу сделать карьеру, я сделаю её без помощи дешёвых трюков, мэм, сэр. – сладенько прощебетала сестра в ответ. – Я не желаю привлекать к этому тех, кто ещё в игрушки играет.

- О, вы разделяете точку зрения принцессы Елизаветы? – удивился один из мужчин с жёлтой гвоздикой в петлице фрака.

- Да, разделяю. Мне не нравится идея демонстрировать русалочьего ребёнка в стеклянной банке всем желающим, - гордо объявила Агата, вздёрнув подбородок.

- У вас очень смелая дочь, мистер Палмер, - обратился её собеседник к отцу.

- Обычные свойственные молодости маргинальные суждения, - вежливо улыбнулся Леонард Палмер. – Мистер Честер, заверяю вас, что это пройдёт, когда Агата повзрослеет. Как и Её Высочество.

За столом говорили о внешней политике короля Георга, оттудышах и новой разработке мистера Палмера – цистерне для перевозки «водных». Если про устройство цистерны Питер слушал с интересом, то две другие темы вгоняли его в тоску. По разговорам стало понятно, что все эти незнакомые леди и джентльмены – папины новые знакомые с выставки. Кто-то из Лондона, кто-то из Манчестера, кто-то из Лидса. И у всех были русалки. Но такой, как Офелия, не было ни у кого, потому гости с жадностью расспрашивали о ней. Отец рассказывал о русалке скучно и скупо, и Питер понимал, что он совсем её не знает. Мальчишка мог бы рассказать куда больше и интереснее, но его не спрашивали, и он, как и положено благовоспитанному мальчику, молчал и ел овощное рагу с запечённой в меду и травах курицей.

А потом в гостиную заглянула горничная:

- Питер, к тебе гость.

Когда Питер проходил мимо мамы, она придержала его за рукав, улыбнулась и негромко сказала:

- Зови Кевина за стол.

- Почему ты думаешь, что это он? – спросил Питер, и тут же подумал: а больше-то и некому.

- Он звонил утром, но ты был наказан. Он сказал, что у него есть что-то важное и попросил разрешения приехать, - ответила Оливия Палмер.

Питер бегом домчался до ворот, на ходу снимая осточертевший пиджак. Кевин, с сумкой через плечо, ждал его, приплясывая от нетерпения.

- Палмер! Палмер, ты почему наказан? Ты почему к телефону не подходишь? – размахивая руками, завопил он и едва успел поймать свалившиеся с носа очки.

- Привет, Кев! Заходи, - меньше всего Питеру хотелось сейчас обсуждать тему наказаний. – Пошли к столу, у нас гости, мама с Агатой наготовили всего.

Кевин усмехнулся и в глаза его мелькнул голодный огонёк:

- Без свинины? – осторожно спросил он.

- Курица, - таинственно сказал Питер и погладил живот. – С мёдом. Пища богов!

- А мы с папой фотографии сделали! – непонятно было, чего Кевину сейчас хотелось больше: поесть или показать фотографии с выставки. – И самое главное! Ты радио слушал сегодня?

Питер насторожился. Если Кевин с утра названивал и даже приехал сам, случилось что-то очень важное.

- Тесла жив? – неуверенно спросил он.

- Ты дурак? – рассмеялся Кевин. – Йонаса нашли! В новостях уже раз десять сообщили! Жив-здоров, абсолютно невредим.

Захотелось сесть прямо на дорожку, а ещё лучше – метнуть в стекло здоровую каменюку. Всё равно, кому. Можно даже в своё окно. Кевин перестал радоваться и обеспокоенно заглянул Питеру в лицо:

- Палмер, ты чего это? Ты белый весь стал…

- Душно, - еле выдавил Питер. – И от волнения. Мне надо осмыслить…

Пока Кевин Блюм уплетал порцию рагу с курицей, запивая компотом из любимой кружки миссис Палмер, Питер стоял у окна, выходящего в сад. Вроде как ждал Кевина, а на самом деле пытался осмыслить то, что услышал от него.

Вот и всё. Йонас никуда не уедет. Наверняка его уже вернули к тётке, и Конни орёт дуром от радости на всю деревню. Может, на днях Питеру разрешат к нему съездить. Или сходить, если не отдадут велосипед. И не надо будет прощаться, тосковать, сбегать ночью. Йонаса вернули. Он снова дома.

Питер вспомнил, как блестели глаза его лучшего друга, когда он делился с ним планами на будущее. Рассказывал, что Стив пристроит его на работу подмастерьем у фронтового друга. Что по вечерам Йон будет самостоятельно осваивать школьную программу, а потом поступит в колледж, ведь деньги на учёбу он сам заработает. А что будет после колледжа, Йонас ещё не придумал. Говорил, что мир слишком огромный и дел в нём чересчур много, и трудно определиться, какое из них твоё. «Может, я стану великим футболистом, войду в высшую лигу, - мечтательно говорил он, глядя я отражение луны в ручье. – Я буду знаменит, и ты всегда сможешь узнать, где я, из тех же газет. И имя я себе возьму короткое и крутое, как у Пеле».

«Не будет ни колледжа, ни Пеле, - с горечью понимал Питер. – Только ненавистная школа для мальчиков, тёткин аляповатый дом и бесконечная возня с коровами, овцами, курами и свиньями. И Офелию мы не сможем освободить… Всё. Йонас дома. Я должен чувствовать радость, прыгать и скакать, как шестилетний карапуз»

Из-за стола гости потянулись в сад, смотреть на пруд с русалкой. Мальчишки поднялись в комнату Питера, и Кевин извлёк из сумки толстенную пачку фотоснимков с выставки. Разложил их на столе и даже на полу, про каждый восторженно рассказывал:

- Гляди, это самый крутой кентавр. Тот, чёрный, которого мы с тобой ещё при входе видели. Он выиграл в своём ринге, он самый здоровенный и мощный из всех! И грива завидная, и копыта с тарелку для жаркого! А вот пикси, мне миссис Палмер разрешила пройтись, чтобы снять их. Я еле пробился через толпу. Ты знал, что пикси бывают разного пола? Смотри, вот это взрослые, они на цепочках все. А вот дети их, гляди! Я успел услышать, как про них распорядитель ринга рассказывал. У одной пикси-самки бывает за раз до трёх детей, а рожать они могут каждые четыре месяца. Смотри, тут пятнадцать пикси-деток, все от одной пары. Они с родителями везде, потому их не привязывают, всё равно не убегают. Палмер, оказывается, на выставке можно их купить! Любого пикси-малыша, представляешь? И стоят они не сильно дорого, можно за год накопить. Я у отца буду просить разрешения купить пикси.

- В клетку посадишь? – уныло спросил Питер, разглядывая снимок, где он улыбается репортёрам, а миссис Донован за цепочку тянет из воды Офелию.

- Ну да, я ему большую клетку сооружу, со всякими штуками внутри, - не чуя подвоха, ответил Кевин. – Они таки забавные, чирикают – ну прямо птички! Питер, а вот гляди: твой папа с кубком! Здорово получился, да?

Вспомнился Лу. Пушистый чуб, яркий, как огонёк. Толстое пузико над тонкими «паукашками». Восторг, с которым спасённый Йонасом пикси встречал каждый леденец. Трогательная привязанность к своему человеку. Где ты сейчас, маленький свободный пикси?

- Классные фотки, Кев. Оставишь посмотреть? Я обещаю все вернуть.

- Конечно! Я ж обещал для тебя их наделать.

- Пойдём к Офелии? Ей там одной с толпой незнакомого народа неуютно.

Ребята спустились к пруду. Их любимое место уже было занято мистером Палмером, Ларри и гостями, и мальчишки прошли на мостки. Уселись, свесив ноги. Офелии не было видно. Только пластмассовые куклы – пупс и та маленькая, что Агата подарила русалочке на выставку, сиротливо лежали на островке с гротами.

- Как думаешь, она придёт? – спросил Кевин, вглядываясь в глубину.

- Не знаю. Шумно очень, - пожал плечами Питер.

«Сиди в своём подводном домике сегодня, - думал он с грустью. – Не надо их развлекать. Или приходи вечером, когда все уедут. Мы с Агатой принесём тебе мячик, поиграем с тобой»

Но она всё же приплыла. Вынырнула под мостками, прикоснулась прохладной ладонью к ноге Питера. Он ойкнул, поглядел вниз, помахал: «Привет!»

- Кевин, только тише, - шепнул он. – Офелия тут. Не надо, чтобы толпа сюда прибежала, делай вид, что мы тут вдвоём.

Русалочка беспокоилась. Крутилась на одном месте, высунувшись по шею, разевала рот.

- Улыбается? – неуверенно спросил Кевин.

- Нет, - тихо ответил Питер. – Это что-то другое.

Офелия кивнула, указал тонким пальчиком в сторону зарослей у решётки, отделяющей пруд от реки.

- Просит, чтобы её выпустили? – предположил Кевин.

- Не похоже. Ощущение, что она там что-то нашла. Кев, давай так: отвлеки гостей фотографиями. Я вроде как в туалет пойду, а сам погляжу, что там.

Идти к ограде Питеру пришлось, обойдя весь сад. Он пробрался через заросли жасмина, обогнул мамины цветники и старый заброшенный колодец, вспугнул большую жабу с янтарно-оранжевыми глазами. Втянув руки в рукава рубашки, прошёл через высокую крапиву и бурьян у забора, и вышел как раз там, где спускался к воде пологий берег.

Офелия уже ждала его там, прячась среди водяных лилий. Из воды виднелась только увенчанная ушками макушка, аккуратный нос и внимательные глаза.

- Что ты хотела показать? – прошептал Питер, настороженно поглядывая в сторону взрослых; к счастью, Кевин своё дело знал, и все были увлечены им.

Русалочка вытянула руку и указала на растущие у забора пышные раскидистые лопухи. Питер присел на корточки, осторожно раздвинул листья. Сперва что-то пискнуло, тихонечко зашуршало. А потом из тени под лопухами выглянула заплаканная мордочка фиолетового пикси с огненно-рыжим хохолком.

Офелия (эпизод двадцать девятый)

Приснилось, что Лу вдруг стал здоровенным – с крупную собаку. Фиолетовое тело взбугрилось мощными мышцами, поросло чёрной шерстью. Из растянутой в улыбке пасти торчали клыки с палец величиной. Бывший пикси с грозным рыком трепал какую-то яркую тряпку. Приглядевшись, Питер понял, что это платье с блёстками, которое миссис Донован надевала на выставке.

Питер проснулся, резко сел в постели. За окном шумел утренний сад, ветер гнул ветви деревьев, бился в окно, словно просил впустить его в дом. Мальчишка свесился с кровати, пошарил под ней, вытянул большую картонную коробку с прорезями в крышке, приоткрыл.

- Эй, Лу, - шёпотом позвал он. – Ты спишь?

Маленький фиолетовый пикси свернулся в комочек в гнезде из мятых конфетных фантиков. Пушистый хохолок дрогнул, как огонёк свечи, когда Питер легонько подул на него. Лу пошевелился, поджал тонкие ножки под прозрачное крыло и зевнул.

- Мне снилось, что ты стал баргестом, - тихо произнёс Питер. – И кажется, съел тренершу Офелии. Может, ты как Халк в комиксах, а? Может, ты и вправду её съел?

Пикси переполз в подставленную ладонь. Питер перенёс его в постель, уложил на подушку и сделал сверху «домик» из одеяла. Лу пошевелил крохотным носом, и Питер поспешил сказать, предупреждая голодный вопль:

- Не верещать. Покушать я тебе чуть позже принесу. Давай пока пузо поглажу.

Вчера пришлось всё же показать Лу Кевину. Питер донёс пикси до своей комнаты, спрятав в рукаве пиджака, и пока искал, где бы разместить любопытного оттудыша, пришёл Кевин. Увидел пикси, снял очки, протёр их, снова надел – и так и застыл, открыв рот.

- Это Лу, - представил синепузого Питер. – Он друг Йонаса.

- Ничего себе! Нет-нет, погоди: Лу – это же его собака, он сам говорил! – оторопело пробормотал Кевин.

- Ну… Вот такая собака, - развёл руками Питер и добавил: - Кев, это тайна вообще-то.

Конечно, Кевин обиженно заявил, что он еврей, а не дурак, если Палмер забыл. Конечно, Питер сказал, что всё помнит, но напомнить ещё раз не помешает. Лу всё это время тихонько сидел на краю стула и вслушивался в разговор мальчишек. Питер объяснил, что Лу беглец, Йонас отбил его у деревенских придурков, и что пикси ни в коем случае нельзя возвращать прежним владельцам. Хотя… После того, как мальчишки видели, как много пикси было на выставке от каждого владельца, пропажа Лу могла быть вообще незамеченной.

- Вот бы мне такого найти! – вздохнул Кевин, опасливо протягивая к пикси палец. – Это теперь моя мечта. И я бы тоже его не вернул. Понимаю Йона.

На пару с Питером они соорудили для Лу убежище в обувной картонке. Постелили туда носовых платков, но пикси их с отвращением выкинул. Видимо, не нравился запах: миссис Палмер хранила в комоде с бельём и носовыми платками ароматические саше. А вот носок, валяющийся у кровати, Лу с восторгом постелил в коробку.

Ребята принесли со стола овощей и хлеба, сколько удалось набить в карманы. Питер разорил свою банку с любимыми конфетами. Лу наелся, приободрился, синий, как слива, живот приобрёл привычно-круглую форму. Кевин осмотрел его сломанное крыло, осторожно потрогал пальцем.

- Питер, мне кажется, эти проволочки больше ему мешают. Смотри: он двигает крылом свободно, значит, перелом сросся. Может, поснимать всё с него?

Питер на это ответил, что решать только Йонасу, и Лу оставили спокойно доедать огурец.

Сейчас же синепузый озорник снова был голоден. Питер размышлял, не прокрасться ли на кухню и не стянуть ли ему хотя бы хлебушка. Всегда можно было сказать, что сам проголодался, если вдруг кто-то его поймает за набиванием карманов едой.

- Сиди тут и не шуми, - велел Питер пикси и на цыпочках вышел из комнаты.

В доме было тихо-тихо, лишь едва поскрипывали половицы под ногами и урчал на первом этаже холодильник. Из окна напротив лестницы свет ложился на пол ровными косыми полосами. Питер встал на одну из них босыми ногами, ощутил тепло солнечных лучей и загадал: сегодня будет отличный день.

По пути в кухню он думал, как же получилось так, что Лу оказался в их саду совсем один. Самым разумным объяснением было бы, если Йонас, чувствуя опасность, сам отпустил пикси и велел спрятаться. И тот пришёл туда, где почувствовал… Или знакомый запах, или Офелию. Наверное, он всё же почуял русалку. А она, умничка, не бросила своего в беде.

«Интересно, кто Лу для неё? Одномирянин? Однопланетянин? – размышлял Питер, складывая на тарелку кусок яблочного пирога, куриное крылышко и целую горсть творога. – Сородич – это один вид, кажется. Одноклассник, однополчанин – не то. Интересно, а те, кто живут на одной планете, но в разных мирах, кто друг другу? Как бы соседи, наверное. Соседи по миру, живущие через тонкую стенку. И как так получилось, что в стене образовалась дырка? Кевин что-то такое говорил про оружие, волновые теории, сдвиги материи… Ничего не понятно было. Надо попросить, чтобы объяснил попроще. Вот то ли дело Нарния: вот шкаф, в нём дверь в другой мир, и всё ясно. Но как может выглядеть такая дверь, как «пятно междумирья» - вообще непонятно. Или можно у Йонаса спросить. Он же был там!»

Мальчишка прикрыл дверцу холодильника, постоял, прислушиваясь к звукам утреннего дома. Далеко в деревне голосили петухи, на втором этаже тикали большие часы с боем. Негромко стучали по полу когти собачьих лап: кто-то из бишонов проснулся и то ли попить пошёл, то ли будить хозяев, чтобы те выпустили собак в сад. Питер заторопился обратно, опасаясь, что неугомонная троица бишонов забежит к нему в комнату и нападёт на Лу.

Пикси обнаружился на письменном столе. Он топтался на листе бумаги и увлечённо рассматривал рисунок у себя под ногами. Увидев Питера, малыш возбуждённо защебетал и запрыгал, тонкой рукой-соломинкой указывая на стол.

- Ага, это я рисую, - сказал Питер и поставил с краю тарелку. – Это кентавр. Похож?

Лу коротко чирикнул, перебежал туда, где лежала на столе стопка библиотечных книг, и указал сперва на рисунок Питера, потом на книгу.

- Ты умняха, - кивнул Питер. – Там тоже есть картинки, да. Йонас читал тебе книжки?

Услышав имя Йона, Лу замер, заозирался, нежно посвистывая. Питеру стало ужасно неудобно.

- Извини. Я тебя верну ему, как только увижу. Я знаю, что ты скучаешь, мелкий. Давай покушай и полезай спать в коробку. Придётся тебе прятаться там. Прятаться. Помнишь?

Лу мгновенно присел, подобрав под себя тоненькие лапки, накрылся здоровым крылом, и стал похож на странный фиолетовый камень.

- Не очень у тебя с маскировкой, - покачал головой Питер. – Но сойдёт. Лу, кушай. И доспим хоть часок.

Пикси развернулся, подскакал боком к тарелке и принялся за еду. На то, чтобы расправиться с принесёнными продуктами, у него ушло от силы минуты три. Он с удовольствием чавкал, набивая полны щёки, постанывал, показывая, как ему вкусно, а когда ел пирог. Ещё и глаза закатывал. Питер смотрел на него и чувствовал, что тоже голоден. И на завтрак готов есть даже гадкую овсянку.

Когда Лу доел, Питер отнёс его в картонку под кроватью.

- Прячься. Я скоро уйду. И пока я сам за тобой не вернусь – ни звука, - строго велел он синепузому и улёгся под одеяло досыпать.

Разбудил окончательно его опять же Лу. Малыш пританцовывал на одеяле, хныкал. Питер сперва не понял, сонно уставился на него:

- Лу, я кому велел сидеть тихо! – и внезапно понял: - Ой, тебе же в туалет надо, да?

Он подхватил пикси, сунул его под пижамную куртку и, зевая, вышел из комнаты. Встретил маму.

- Доброе утро, милый. Рано ты сегодня проснулся. Умывайся и спускайся к завтраку.

- Да-да, я как раз иду в умывальню! – поспешно закивал Питер, чувствуя, как любопытный Лу старается вылезти из-за шиворота пижамы.

В уборной мальчишка выпустил пикси в ванну.

- Писай, я отвернусь, - пробормотал он и отошёл почистить зубы.

В ванне Лу не понравилось. Он скромно пожурчал над сливным отверстием и принялся прыгать, стараясь ухватиться лапками за край и выбраться. Укреплённое проволокой крыло трепетало за спиной, Лу гримасничал и видно было, как ему хотелось бы взлететь. Питер брызнул на него водой с зубной щётки и шикнул:

- Ну-ка, потише! Вдруг кто сюда заглянет?

Лу посмотрел на него обиженно и сел на дно ванны, подобрав лапки. Мальчишке даже стало немного неудобно перед ним. Он прополоскал рот, убедился, что дверь в умывальню закрыта на задвижку, присел на корточки и пообещал:

- Я отнесу тебя к Йонасу. Пожалуйста, потерпи. Да, я не лучший друг для тебя, но я стараюсь, чтобы тебе у меня хотя бы было спокойно и сыто. Пожалуйста, не шуми. Тебе же не хочется обратно в клетку, из которой ты сбежал?

В ответ раздалось умильное щебетание, и круглую мордочку пикси озарила широкая острозубая улыбка. А дальше Питер не поверил своим глазам: синепузый малыш сжал лапку в кулак и оттопырил большой палец.

- Ух ты! Это ты у Йонаса подглядел, умняха? – изумился Питер. – И, похоже, ты меня понимаешь куда лучше, чем мне кажется. Хватайся за меня, пора обратно в комнату, прятаться.

Отец и Ларри уехали в Лондон по делам. Пока мама и Агата собирали завтрак, Питер спустился в нижнюю гостиную. Здесь лучше думалось и рядом была Офелия. Сейчас её не было видно - русалочка спала в гротах -, но Питер всё равно ощущал её присутствие. Он присел напротив круглого окна, подложив под себя подушку с дивана, и прошептал, как будто другу на ухо по секрету:

- Привет. Ещё раз спасибо тебе за то, что позвала меня вчера. Лу в порядке. Думаю, как передать его Йонасу. Вот бы мама разрешила прогуляться в деревню… Но велосипеда мне точно не получить до возвращения папы. Вот бы мне снова позволили съездить в Дувр! Там в магазине игрушек есть так много того, что могло бы тебя порадовать. И даже лошадка. Если меня не отпустят одного, попрошу Ларри со мной съездить. – он помолчал, скользя взглядом по ровному ряду корешков книг на полке, и добавил: - Если только он опять не смотается к своей Бетти.

Но никого ни о чём просить не пришлось. К полудню пожаловали неожиданные гости: Йонас, сопровождаемый Конни Беррингтон. Питер, когда услышал голос друга во дворе, подскочил на месте, рассыпал на пол цветные карандаши и рванул из комнаты, топоча, как стадо слонов. В прихожей он едва не сбил с ног торжествующую Агату.

- Йон! – завопил мальчишка, увидев сидящего на скамейке рядом с мамой и тёткой понурого друга. – Да чёрт возьми! Вернулся!

Он кивнул, глядя себе под ноги. Питер поглядел на него, заметил новую чистую рубашку и строгие брюки, так нелепо выглядящие со стоптанными кроссовками, а когда Йонас поднял голову, Питер рассмотрел исцарапанную щёку и разбитую распухшую губу. Кулаки у Йона тоже оказались сбитыми. «Нелегко ему пришлось», - с грустью подумал Питер. И вернулся он совсем другим. Будто что-то в нём надломилось. Ребята обнялись, Йонас хлопнул Питера по спине и процедил сквозь зубы:

- Вернули.

- Ох, - спохватился Питер. – Здравствуйте, мисс Беррингтон.

- Здравствуй, - кивнула Конни и вернулась к разговору с миссис Палмер: - Я понимаю, что теперь мало кто вообще возьмёт его на работу после такого. Но я очень хотела бы попросить вас принять его хотя бы на испытательный срок. Осенью я определю его в интернат в Бристоле.

- Даже не волнуйтесь, - мягко сказала Оливия Палмер. – Йонасу у нас всегда рады. Если он всё ещё хочет помогать мне с садом, я буду только счастлива. Что скажешь, милый?

- Спасибо, миссис Палмер, - сдержанно произнёс мальчишка. – Я вам очень признателен.

- Скотина ты неблагодарная, - прорычала Конни, буровя племянника злым взглядом. – Надо было тебя обратно отправить, в Германию. Причём, сразу же!

У мамы Питера между бровей залегли морщинки. Как будто дунул холодный ветер, вызвав рябь на спокойной воде.

- Миссис Беррингтон…

- Мисс!!!

- Конни, - с нажимом произнесла миссис Палмер. – Йонас нам ничего плохого не сделал. Ничего не испортил, ничего не украл. И я о нём слова дурного не скажу. И вас попрошу воздержаться. Хотя бы на время, пока вы мои гости. Я надеюсь, вы не откажетесь от чаю? Мы с вами побеседуем, да и мальчикам наверняка есть о чём поговорить. Агата, милая, поставь, пожалуйста, чайник.

Питер и Йонас подорвались с места, как по команде.

- Мы будем в оранжерее! – крикнул Питер, уже исчезая в дверях дома.

Пока ребята поднимались по лестнице, Йон молчал. И Питер чувствовал, что это молчание – вовсе не от того, что ему нечего сказать. Так бывает, когда внутри тебя долго болит, потом становится на время легче – и болезнь возвращается. И ты полон не планов на будущее, а пепла от того, что не сбылось, не сложилось, перечёркнуто чьей-то недоброй, жестокой волей. И поезд, который должен был увезти тебя туда, где всё случилось бы иначе, скрывается вдали.

Хотелось помочь. Не словами, а чем-то другим. Чтобы Йонас хоть на минуту перестал быть таким… застёгнутым на все пуговицы до хрустящего накрахмаленного воротника. И Питер остановился у двери своей комнаты и просто улыбнулся:

- Йон, сделай лицо попроще. И заходи первым.

Йонас толкнул дверь и буркнул, переступая порог:

- Ни о чём рассказывать не буду. Не проси.

Заслышав знакомый голос, пикси в коробке под кроватью отозвался пронзительным писком, кубарем вылетел на середину комнаты, рассыпая конфетные фантики, которые он зачем-то тащил с собой. Йонас улыбнулся, присел на корточки, и фиолетовая малявка с рыжим хохолком радостно бросился к нему в ладони.

- Привет, дуралей, - нежно сказал Йонас. – Я тоже скучал.

Лу тыкался макушкой ему в ладонь, ворковал нараспев, потом обхватил лапками запястье и прижался, заставив Йона замереть. Мальчишка расстегнул рубаху и посадил пикси за пазуху.

- Тёплый такой, - смущённо сказал он. – Как камень, нагретый солнцем. Я-то думал, всё, не увижу его больше… Пит, спасибо тебе огромное. Где ты его нашёл?

Питер понял, что смотрит на всё это, растянув рот до ушей. А и пусть! Когда получилось подарить хоть немного счастья, можно позволить себе глупо выглядеть.

- Пойдём в оранжерею, там всё расскажу. И Лу легко спрячется, если взрослые придут.

На широком подоконнике, срытом от посторонних глаз широкими листьями южных растений, было уютно. Мальчишки уселись, Лу свернулся калачиком на коленях Йонаса. И Питер рассказал, как нашёл его в лопухах. Точнее, как Офелия его привела.

- Я и не знал, что они плакать умеют, - завершил свой рассказ он. – И знаешь, Йон… Он плакал, потому что потерял тебя, а я чуть не разревелся, что тебя нашли.

- Хныксы. Пит-Цветочками-Увит и Лу-Жарит-Камбалу, - усмехнулся Йонас, поглаживая рыжий пушистый хохолок пикси. – Мне пришлось его в канаву ссадить, когда понял, что от полицаев не удрать в темноте. Они с собакой были, Пит. Или она нашла бы нас вместе с Лу, или я увёл бы её от него. Я выбрал второе. Чёрт, ребята, то, что вы оба сейчас со мной… Это половина жизни. Когда меня привезли домой, а Лу так и не пришёл, я чуть не рехнулся.

- Он всё это время жрал мои конфеты, - бодро доложил Питер. – И рисунки смотрел. Единственное, ты уж прости, его пришлось Кеву показать. Но он не выдаст.

- Он хороший малый. Хоть и евреистый еврей.

Питер подавил смешок, пощекотал махонькую пятку Лу сорванной травинкой.

- Он про тебя то же самое сказал, забавно.

- Что я еврей? – ухмыльнулся Йонас.

- Не! Что ты хороший, хоть и немец. И я ему ничего о тебе не рассказывал. Я слово держу.

Йон тряхнул светлой чёлкой, поглядел в окно. В стекло билась пчела в ярко-оранжевых чулках из пыльцы. Солнце грело ладонь, птицы выводили в кронах деревьев целые мелодии. Хорошее лето. И грусть таяла под ясным взглядом июля, как мороженое.

- Я всё равно сбегу, - глядя на плывущие над садом облака, произнёс Йонас. – Только продумаю сперва всё. А пока буду с вами. Отрабатывать штраф, который выплатила полиции моя ведьма.

- А как же Офелия? – вырвалось у Питера.

- Я обещаю что-нибудь придумать.

Питер кивнул, не зная, что ответить. Йонас подставил солнцу свежие ссадины на щеке, прикрыл зелёные, как молодая листва, глаза и тихо, твёрдо сказал:

- Какой бы паршивой мне не казалась жизнь, в ней есть ты и Лу. И ближе вас у меня нет больше никого. Ах-ха! - неожиданно весело тряхнул волосами он. - И мы их всех переиграем! Безо всяких пенальти в дополнительное время, Пит! Ты в меня веришь?

- Больше, чем в бога, Йон! – с жаром откликнулся Питер.

Офелия (эпизод тридцатый)

В тот день миссис Донован приехала пораньше. Йонас, Питер и Кевин сидели на мостках у пруда и поедали домашнее мороженое, приготовленное миссис Палмер. Офелия плескалась рядом, играла с пупсом и подаренной ей новой лошадкой – деревянной, с цветастыми боками, покрытой блестящим лаком. Съездить за подарком в Дувр Питеру разрешил отец. Что держать сына взаперти, раз Йонас нашёлся и всё хорошо? Наказание за ночную отлучку Палмер-младший уже получил – и хватит.

- Мороженое – пища богов! – мечтательно сказал Кевин, приканчивая третий шарик с ванилью, посыпанный тёртым шоколадом.

- Ах-ха, - согласился Йонас, щурясь на солнце. – Пит, мама у тебя богическая.

- Не «богическая», неуч, а божественная! – блеснул знаниями Кевин.

- Какая разница, смысл и так ясен, - встрял Питер. – Язык каждый год обогащается новыми словами, а старые забываются. Нам на уроках рассказывали про это.

- Кажется, слово «человечность» тоже скоро исчезнет, - сказал Йонас. – Оно слишком длинное и сложное. Его стараются запинать, куда подальше. Заменить, чем попроще.

- Это чем же? – заинтересовался Кевин, расчёсывая укушенное комаром колено.

Йонас вытянулся во весь рост, лёжа на дощатых мостках, прикрыл глаза.

- Ну, смотри. Слово «выгода» короче и понятнее. Оно проще, чем человечность. Выгода – это когда тебе хорошо. А человечность – это когда ты своё «хорошо» транслируешь другим. Иногда себе в ущерб, но после этого ты чувствуешь облегчение.

- Это щедрость, Йон, - уточнил Питер. – Человечность всё же сложнее.

- Это даже для меня сложно, - задумчиво произнёс Кевин. – Человечность из много чего состоит. Щедрость – да. Ещё туда входит доброта.

- Добры бывают и собаки, - фыркнул Йон.

- Ага. Тогда ещё… - Кевин задумался ещё глубже. – Тогда ещё самопожертвование. Ты о нём говорил, верно? Когда отдаёшь то, что нужно самому, но кому-то нужнее. Ещё это бескорыстность. Когда отдал – и не ждёшь, что оно к тебе вернётся. А ещё…

- Умение понимать, - оживился Питер. – Это когда мама приходит к тебе, не чтобы ввалить за разбитое окно, а чтобы понять, зачем ты кинул кирпич в стекло миссис Броуди.

Кевин аж подскочил на месте, затряс кудрями, соглашаясь:

- Да-да! Ты тоже швырял камень в окно этой склочной ведьме?

- Все швыряли, - успокоил его Питер. – Даже мой папа. Такой старой и злобной учительницы мир ещё не знал.

Офелия шумно плеснула у мостков, обдав мальчишек брызгами, отплыла в сторону и высунулась, довольно шевеля ушками и разевая рот.

- Не шали, - строго велел Йонас. – А то полезу к тебе купаться! И все ленточки твои перепутаю!

- Ты её так до смерти перепугаешь. Или она тебе что-нибудь выдающееся откусит, - покачал головой Питер. – Так что не вздумай.

- Ребят, - отставив подальше пустую креманку из-под мороженого, окликнул друзей Кевин. – Вот смотрите, какая фигня выходит: спросить, почему ты разбил стекло миссис Люцифер – это человечно, а швырнуть в окно камень – это бесчеловечно и варварство. Да?

- Человечным будет, если ваша старая ведьма вас в очередной раз за это простит, - сказал Йонас. – А вот если она возьмёт дробовик и сделает из еврейской жопы решето – это будет бесчеловечно.

Кевин возмущённо зашипел, заслышав про «еврейскую жопу», а Питер сказал:

- Выходит, одно из мерил человечности – способность прощать зло, тебе причинённое? И умение не совершать большего зла, так?

- Ах-ха, как-то так.

- Тогда оттудыши более чем человечны, - подытожил Питер.

Кевин перебрался на край, сел рядом с Питером, свесив вниз босые ноги.

- Почему? Они же это… вторженцы. И разума у них нет, я читал.

Йонас совершенно неприлично фыркнул и захохотал.

- Ты бы ещё рулон туалетной бумаги почитал! Не, я помню, что евреи – венец эволюции человека, почти богический ра…

- Божественный! – рявкнул Кевин, обернувшись.

- Отвали. Бо-ги-чес-кий разум, - отмахнулся Йонас, садясь и надевая любимую бейсболку. – Кев, ты какого хрена вообще решил, что человек – это единственный носитель разума на планете? Ты что, совсем слепой?

- Я близорукий, - оскорблённо заявил Кевин, поправляя очки, в которых отражались солнечные блики, пляшущие по поверхности пруда. – И сбавь-ка обороты, фашист.

- А ты дослушай, - в голосе Йонаса скользнул металл. – Так вот. Возьмём пикси. Ибо их ты точно видел. Это животные? По критериям разумности, само собой.

- Животные, - убеждённо ответил Кевин. – Речи нет, творчества нет, а попугайничать-пародировать и обезьяны умеют.

Йонас подсел к ним, заставив обоих подвинуться. Офелия тут же метнулась куда подальше и с безопасного расстояния показала зубы.

- Что ещё ты знаешь о пикси? – спросил Йонас.

- Ну, то, что у них всех животы синие, то, что кожа у них всех холодных оттенков спектра, и что они всеядны. И как размножаются, я знаю, - гордо отрапортовал Кевин.

- Охренеть, какие глубокие познания! – воздел руки Йонас. – А теперь слушай то, что знаю я. Речь у них есть. Просто мы её не понимаем, как иностранцы. Я вот совершенно чётко знаю звук, которым Лу меня обозначает. И как он называет воду, еду и кровать. Это раз. Говоришь, творчество отсутствует? Пикси строят города. Города, объединяющие в общий массив вековые деревья. Они возводят нереальной красоты ажурные здания на толстых ветках, соединяют их между собой арками, мостками и галереями. Из чего они это делают, я не знаю. Но красоты эти постройки изумительной. А ещё у них есть общество.

- Это и у муравьёв есть. И у пчёл, - гнул своё Кевин. – А строят всякое очень многие животные.

- У животных есть эмоции? – с нажимом спросил Йонас.

- Примитивные – да. Вон, собаки умеют радоваться и грустить, испытывают страх, злобу.

- У пикси есть чувство юмора. И они умеют смеяться.

Питер и Кевин переглянулись. Йонас победно кивнул.

- Вот вам. Ах-ха, ну и под конец, для подведения итога: Кев, русалка Офелия – это животное?

Кевин задумчиво почесал макушку.

- Судя по её нелюбви к немцам, она не животное, - сострил он.

- Это всё? – холодно спросил Йонас.

- Ну… Она пытается общаться, она играет, как человек. Животное вряд ли бы додумалось катать куклу на лошадке. Разве что высшие приматы…

- Хорошо, что поставил её хотя бы близко к высшим приматам, учёная башка. Русалки разумны. Скажи, Пит?

- Они нифига не животные, - подтвердил Питер.

И тут к пруду подошла миссис Донован.

- Питер, привет! – помахала она рукой. – Позанимаешься с нами? Я разработала для вас новый танец.

- Здравствуйте, миссис Донован! – хором прокричали Питер и Кевин.

- Твою мать, - процедил сквозь зубы Йонас и поднялся со своего места. – Всё, перерыв закончен. Я пошёл чистить цветочные горшки. Не хочу видеть этот цирк. Кев, вот тебе вопрос для размышлений: справедливо ли то, что люди в упор не видят разумности оттудышей и используют их как экзотическое зверьё?

Пока Кевин соображал, что ответить, Йонас подхватил старенькие кеды, отсалютовал друзьям и ушёл в оранжерею. Питер с кряхтением влез на мостки, расправил на животе футболку, с грустью обнаружив на ней свежее шоколадное пятно.

- Ну вот, - разочарованно протянул он. – А было так вкусно… Кевин, ты останешься, пока мы позанимаемся, или поедешь домой?

- Если можно, я побуду зрителем. А там может, с немцем вместе пойдём.

- Его теперь тётка забирает от нас, - вздохнул Питер. – У-у-у, крыса! Велосипед ему не даёт.

Мальчишки подошли к скамейке у воды, где тренерша уже устанавливала граммофон. Питер покосился на пластинку: нет, это уже не Штраус. Рахманинов, «Ромео и Джульетта».

- Попробуем разучить кое-что посложнее, - пояснила Вайнона Донован. – Питер, садись на диету. До выступления осталось совсем немного, а ты опять поправился.

Мальчишка вздохнул, неуверенно переступил с ноги на ногу. Когда посторонние взрослые так прямо говорили о его лишнем весе, Питеру становилось тоскливо. Он сразу начинал чувствовать и натяжение майки на животе, и потливость, и движения становились неуклюжими. Кевин покосился на приятеля, ободряюще подмигнул и уселся на скамейку.

- Офелия, иди-ка сюда! – позвала тренерша, постукивая по ограждению прутом-шокером; как Питер ни убеждал её в том, что русалка не агрессивна, женщина продолжала всякий раз брать шокер с собой.

- Миссис Донован, а может, не поедем на выставку? – спросил Питер. – Это так тяжело…

- Ну, милый мой! А ты думал, победы даются просто? Любое достижение требует усилий. Завели русалку – выставляйте, гордитесь, показывайте, какая она у вас красавица.

Офелия подплыла, уныло опустив уши. Остановилась в паре шагов от бортика и оскалила зубы.

- Чего это она? – удивился Кевин.

- Протестует, - пояснила тренерша. – Не хотите сегодня работать, да, Питер?

- А я думал, она любит танцевать, - протянул Кевин. – Я думал, ей нравится. Они так здорово выступали в Бирмингеме…

- А через неделю нас ждёт Лондон, - натянуто улыбнулась миссис Донован. – И давайте уже заниматься, время идёт. Питер, мне от вас ещё ехать осматривать новорожденных пикси.

Питер смотрел на Офелию. «Давай лучше в мяч поиграем, - словно говорило её печальное лицо. – Я не хочу два часа крутиться, погружаться и всплывать по команде ради крошечных кусочков рыбы. И ты не хочешь. Питер, ну скажи ей!»

- Миссис Донован, мы вчера три часа занимались. И позавчера. Офелии это не приносит радости, хоть я и рядом. Она танцует ради меня, вы не видите? И выставки все эти ваши ей не нужны! Это доставляет ей только мучения. Я не хочу, чтобы из моей подруги делали шоу! – решительно заявил Питер.

Тренерша обиделась. Поджала губы, прошлась туда-сюда по дорожке, гордо вскинув голову. Русалочка следила за ней, погрузившись в воду по подбородок. Питер и Кевин ждали.

- Питер, если ты устал и не хочешь помогать своей подруге – можешь быть свободен, - лишённым эмоций голосом отчеканила она и достала из поясной сумки серебристую цепочку. – Офелия, ко мне. Сегодня занимаемся вдвоём. Иди сюда, милочка. Ближе. Ещё ближе. Молодец.

Тихо щёлкнул карабин цепочки, застёгнутой вокруг шеи русалочки. Питеру стало невыносимо горько. Как же так? Просто уйти, как малыш, который раскапризничался, и взрослые просто оставили его в покое? Оставить Офелию заучивать танцевальные па, бросить её? Позволить дёргать за цепь, глушить ультразвуком? Мальчишка сжал кулаки, оглянулся на Кевина. Тот стоял у скамьи с растерянными видом, хмурил тонкие брови. Видимо, понял, что всё происходящее ни Питеру, ни Офелии не по душе.

Присутствие друга внезапно придало Питеру уверенности, и он сказал:

- Миссис Донован, занятия сегодня не будет. Отпустите Офелию. Иначе я скажу маме, что вы её били просто так.

- А я подтвержу, - по-взрослому твёрдо произнёс Кевин. – Думаю, Йонас тоже: окна оранжереи как раз выходят на пруд.

Миссис Донован повернулась к ребятам. Ярко накрашенные губы сложились в прямую линию, в углах рта залегли некрасивые морщины. Тренерша сложила руки на груди и вздохнула.

- Лгать недостойно, ребята. А то, что вы собираетесь сделать, называется «клевета». За это вас родители накажут.

Питер улыбнулся широко и по-доброму, но от этой улыбки болели щёки.

- Это называется «человечность», миссис Донован. Мы с друзьями как раз о ней говорили сегодня. И нас столько раз наказывали, что ещё раз уже не страшно. Расстегните цепочку, освободит Офелию.

- Позови отца, Питер, - прозвучало, как приказ.

Он сунул руки в карманы, выпятил живот и заявил:

- Папа и Ларри уехали по делам до вечера. Потому сейчас я мужчина в этой семье. И я не разрешаю вам принуждать Офелию делать то, что она не должна.

Русалочка рванулась, натянула цепь, попыталась нырнуть. Вайнона Донован побледнела, нервно дёрнула цепочку к себе, заставив Офелию приблизиться. Присела на корточки, расстегнула карабин.

- Я буду говорить с твоим отцом, Питер. И или он ищет своей медузе нового тренера, или воспитывает как следует своего сына! – зло произнесла она.

Зацокали каблуки по мощёной камнем дорожке. Питер и Кевин переглянулись, кивнули друг другу. Питер ощутил себя взрослым и сильным и одновременно выжатым, как лимон в чае. Он посмотрел вслед удаляющейся тренерше и прошептал:

- Кев, мы смогли! Мы отстояли Офелию!

- Ты представляешь, что теперь с тобой отец сделает? – мрачно спросил Кевин.

- Я не трус. Пусть делает, что хочет. Я не дам больше издеваться над русалкой. Она такой же друг мне, как ты и Йонас.

Питер вытащил из конверта оставленную пластинку Рахманинова, повертел её в пальцах и швырнул со всей силы под ноги. Пластинка с печальным звуком разлетелась на куски. Офелия, привлечённая новым звуком, тут же вынырнула у самого бортика.

- Какая жалость! – патетично воскликнул Питер. – Кевин, ну ты гляди, какой я неуклюжий! Уронил и разбил музыку! Я ж нечаянно.

- Граммофон только не роняй, - тихонько рассмеялся Кевин. – Ох, Палмер! Ты ж после общения с отцом неделю сидеть не сможешь!

- Я буду бегать, - весело сказал Питер. – Мне полезно.

Он пошарил в кустах, вытащил большой полосатый мяч, бросил его в пруд. И довольная Офелия в тот же миг взметнулась вверх из воды, окружённая сияющим каскадом брызг.

- Ва-а-у… - восхищённо выдохнул Кевин.

На берег из сада примчались жизнерадостные бишоны, заплясали, завертелись у ног мальчишек требуя ласки и игр. За ними к пруду спустилась Агата, помахала Офелии рукой.

- О, собаки-снеговики! – обрадовался Кевин, присел на корточки и принялся чесать псам пушистые спинки.

- Мальчишки, а что у вас случилось? – поинтересовалась девушка, рассматривая осколки грампластинки на дорожке.

Ребята заговорчески переглянулись, и Питер бодро отчеканил:

- Да ничего примечательного. Миссис Донован расстроилась, что пластинка разбилась, и поехала искать новую. Потому сегодня у нас вместо занятия буйные игры. Ты с нами?

- А вот да!

Питер запрыгал на берегу, размахивая руками и завопил:

- Йонас! Бросай работу! Иди сюда! Будем обыгрывать Офелию в гандбо-ол! Хей-хо-о-о! Сегодня наш день!

Офелия (эпизод тридцать первый)

Увы, эйфория, охватившая Питера, продержалась недолго. К ужину вернулись домой отец и Ларри. И Леонард Палмер устроил сыну серьёзнейшую выволочку.

Миссис Донован позвонила минут через пять после того, как отец Питера вошёл в дом, и он успел только разуться и снять пиджак. После короткого телефонного разговора Леонард Палмер призвал младшего сына в свой кабинет. И тон его не сулил мальчишке приятной лёгкой беседы.

Питер сидел на стуле у отцовского письменного стола и глядел на большой глобус в углу за софой. Глобус был утыкан флажками, сделанными из зубочисток: флажки торчали там, куда компания «Роллс-Ройс» поставляла свои автомобили. Мистер Палмер нервно мерял шагами ковёр на полу, закатав рукава и сунув руки в карманы брюк. Питер старался смотреть только на глобус, но взгляд невольно возвращался к отцу: голубая рубаха на спине взмокла от пота, брови почти сошлись у переносицы, на виске билась тонкая синеватая жилка. Питер нервно сглотнул. Редко, ох, как же редко он видел отца таким!

- Кто дал тебе право вмешиваться в мои дела? – глухо спросил Леонард Палмер, не глядя на сына.

- Я поступил по совести, папа, - дрогнувшим голосом ответил Питер и ссутулился.

Сейчас ему с невероятной силой хотелось, чтобы кто-нибудь невидимый превратил его в мышь. Или в паука. Или всё равно, во что, лишь бы в маленькое и незаметное.

- О какой совести ты говоришь? – громыхнул отец, останавливаясь перед Питером и сверля его яростным взглядом. – Ты, мой сын, который угрожал взрослой леди, своим поступком запятнал мою честь! Ты оскорбил не только миссис Донован, но и меня, и мать! Мы тебя таким не растили, Питер, но это наш позор!

От страха заныло в животе. К горлу подступили слёзы, мысли заметались, спутались, сердце забилось, словно птичка в петле. Питер часто задышал, нижняя губа задрожала. Он был готов уже расплакаться и рассыпаться в беспомощных извинениях, но вдруг вспомнил о Йонасе.

Йон бы не испугался. Он никому не позволял на себя давить. И его даже хромой Стив принял в свой дом. Как равного.

Питер выпрямился. Досчитал про себя до десяти и взглянул отцу в красное от гнева лицо.

- Позор, папа, это не мой поступок, - слова царапали горло, но Питер всё же говорил, разгоняя дурноту собственного страха. – Позор – это принуждать мою подругу через боль и угрозы делать то, что делают цирковые животные. И я поступил именно так, как должен был поступить друг: я заступился за неё. Ты хотел видеть меня воспитанным человеком? Воспитанный человек не позволит другим унижать и запугивать слабых.

- Слабых? – Леонард Палмер прищурился, подался вперёд, навис над младшим сыном. – Ты называешь слабым врага, недооценивая его! Она военнопленная, не человек, она животное, которое надо дрессировать и каждый день показывать его место! Иначе однажды эта тварь перегрызёт тебе глотку! Мало того: она – моя собственность. Я вложил в неё деньги, и теперь окупаю затраты. И если она вопреки моим стараниям останется дикой, агрессивной и не приносящей дохода, то пусть только даст повод – я пристрелю её!

Питера пробил ледяной пот, руки затряслись, когда он услышал такое от отца.

- Папа, открой глаза! – закричал он тонким, срывающимся голосом. - Она не вещь! Она просто девчонка! Она умеет улыбаться, грустить, она играет в наши старые игрушки, ей интересны книжки с картинками. Она любит, когда с ней говорят, сама умеет выражать эмоции и простые желания. Какой из неё враг? Её пленили, увезли из её мира, посадили в яму с водой, кормят мёртвой рыбой, бьют током, таскают за цепь! Папа, ты видел, что с ней делает ультразвуковой свисток? Йонас мне рассказал, что это как крик на самой страшной громкости, от него Офелии больно, она с ума может сойти! Папа, посмотри на неё! Она такая же, как я, как Агата, просто живёт в воде и не говорит! Она тоже ребёнок! Всего лишь ребёнок!

- Глупец! – презрительно кривя губы, бросил отец. – Там, откуда привезли эту твари, идёт война. Там гибнут ребята чуть старше тебя, отстаивая право людей быть хозяевами на их земле. Как я воевал, думая только о том, что чёртовы наци могут прийти в мой дом, убить мою жену и трёхлетнего сына. Точно так же твари, для которых человеческая жизнь – пустышка, могут добраться до каждого из нас. Почему я должен жалеть одного из них? Достаточно того, что я содержу её на своей шее!

- Враги, да? – по щеке Питера съехала крупная холодная капля. – Враги? Тогда чего ж ты Йонаса не убьёшь? Он же немец, один из тех, с которыми ты на фронте дрался!

Леонард Палмер застыл, глядя в перекошенное от ненависти и страха лицо сына. Он просто не знал, что ответить.

- Ты сам учил меня быть достойным человеком, папа. Мама учила, что надо жить в любви и всегда перед сном просить прощения у тех, кого обидел, чтобы сердце не зарастало злом. Почему вы говорите нам словами одно, а поступки у вас, взрослых, совершенно иные? – Питер давился слезами, трясся, сдерживая рыдания, но говорил, говорил. – Дети учатся у вас. И невозможно вырасти другом, когда всё, что тебе демонстрируют – вражда, ложь, боль, ненависть. Вы сами растите себе врагов. Сперва из оттудышей, а потом из нас – своих детей. Мы помним ваши слова о том, что миру не нужна война, что его спасёт красота. Мы дружим, а вы запираете наших друзей в клетки и демонстрируете их за деньги зевакам. Зачем вы это делаете, папа? Ты мучаешь мою Офелию. Тётка Конни изводит Йона, который для неё – тот же враг, нацистский ублюдок, немецкое отродье… В Кевина ребята постарше кидали камнями, потому что он еврей, им родители сказали, что евреи – дрянь… За что вы так с нами? Что вы хотите из нас сделать?

Отец побелел, схватил Питера за руку так, что стало очень больно, и поволок в коридор. Питер рыдал и упирался, отчаяние заполнило его до краёв и теперь текло бессильными слезами. Леонард Палмер втолкнул сына в его комнату и захлопнул дверь. Мальчишка бросился обратно, принялся дёргать ручку, но дверь оказалась запертой снаружи.

- Папа, открой! Выпусти меня! Я тебя не-на-ви-и-ижу!

Питер осел на пол у двери и забился в тихой, безутешной истерике. Вот и всё. Что-то хрупкое, что казалось прежде незыблемым и крепким, сломалось с чудовищной лёгкостью. И там, где Питер привык встречать понимание, разверзлась пропасть, в которую он сорвался и падает, падает…

На первом этаже отец о чём-то громко и резко говорил с мамой. Изредка в беседу вклинивался голос Ларри, лаяли бишоны, привлечённые необычным для вечера шумом. Потом отец куда-то позвонил, несколько минут говорил по телефону. А потом всё постепенно утихло. Когда совсем стемнело, к двери комнаты Питера подошла Агата. Поскреблась тихонько, и когда поняла, что младший брат сидит и слушает по ту сторону замочной скважины, прошептала:

- Пирожок, завтра утром отец отвезёт тебя к тётке в Бристоль. Напиши записку ребятам, я передам Йонасу.

- Выпусти меня, - зашептал Питер умоляюще. – Пожалуйста, открой дверь!

- Ключ у папы, - вздохнула Агата. – А он рвёт и мечет.

- Тогда, пожалуйста, позови маму. Я есть хочу. И в туалет…

Агата ушла. Питер долго вслушивался в её удаляющиеся шаги, и всё думал, что сказать маме, когда она придёт. Но так и не надумал. Все силы ушли на бунт в отцовском кабинете. И слова кончились.

Мама молча сопроводила Питера в туалет, потом на кухню, где поставила перед ним тарелку с чуть тёплым мясным пудингом. Села за стол напротив сына, подперев ладонями щёки. Взгляд у неё был пустой, лишь в самой глубине серых с прозеленью глаз таилась невысказанная грусть. Мальчишка ковырнул еду пару раз, и аппетит пропал совсем. Когда чувствуешь себя чужим в своей же семье, вообще пропадают любые желания. Снова подумалось о Йонасе: каково ему день за днём жить под одной крышей с человеком, который никогда не испытывал к нему ни любви, ни привязанности? Сам Питер нечасто ссорился с родными и чувство отчуждения, возникающее в ссорах, очень пугало его с самого детства. Ему даже снились кошмары, в которых он совершенно один пробирался сквозь толпу людей с нарисованными карандашом одинаковыми лицами: две точки глаз, прямая линия рта.

Глаза мамы были такими точками. А губы кривились, отчаянно сопротивляясь участи застыть равнодушной прямой. Питер подумал: а вдруг они меня разлюбили? Или оно вот-вот случится, прямо сейчас, если ничего не сказать, не вмешаться, не остановить…

- Мама. Я очень тебя люблю.

Он не узнал своего голоса – настолько хрипло и сорванно тот прозвучал. Как будто это не он сказал, а что-то чужое, во что он превратился в глазах родителей. Подменыш, жутких сказок о котором Питер когда-то наслушался от деревенских.

- И я тебя люблю, = таким же чужим голосом ответила мама.

- Пожалуйста, не отправляйте меня в Бристоль! Умоляю, не надо!

Оливия Палмер вздохнула и закрыла глаза. «Она тоже устала, - подумал Питер. – Ей не всё равно, ей тоже плохо, когда мы ссоримся». И он снова попросил:

- Пожалуйста, не прогоняйте меня. И попрошу прощения у папы, я извинюсь перед миссис Донован…

- Никто тебя не прогоняет. Погостишь неделю у тёти Терезы и дяди Фреда. И после выставки папа за тобой приедет.

Питер съёжился над тарелкой, поник головой так, что тёмно-русая чёлка чуть не легла в пудинг.

- Мама, пожалуйста…

- Ты наказан, Питер. Доедай, и я тебя провожу в комнату. Вставать придётся рано, ехать далеко.

Будто кто-то задул свечу. Огонёк надежды, что теплился внутри Питера до последнего, дрогнул и погас.

- Позволь мне попрощаться с Офелией, - едва слышно попросил Питер.

- Давай без траура, хорошо? Вы увидитесь через неделю.

- Мама, это мой друг. А я – её единственный друг. Мне обязательно надо её увидеть.

- Утром. Всё утром.

Когда за мамой закрылась дверь и в замке повернулся ключ, Питер открыл окно и лёг животом на подоконник. Нет, не слезть. Лестница слишком далеко стоит, а прыгать на раскидистые кусты маминой любимой розы слишком опасно. Да и куда идти, если получится выбраться из дома? Тётка Йонаса и родители Кевина приведут Питера обратно, как только он появится у них на пороге. Идти пешком в Дувр и умолять Стива Фрейзера приютить его было уж совсем глупой затеей. А жить на иве у ручья можно только до первого серьёзного дождя. Да и как выжить, когда не умеешь готовить, охотиться и строить хоть что-то, кроме шалаша? Можно утащить у отца плащ-палатку и котелок, и питаться рыбой, но надолго ли хватит терпения? Питер грустно усмехнулся, вспомнив сказку про трёх поросят.

- Не братьями они были, - вздохнул он. – Скорее, отцом и сыновьями. Папа умел строить настоящий дом, а дети – только шалаш из палок.

Нет, конечно, никуда он не сбежит. Это только Йонас смог пройти через две страны и перебраться через пролив. Потому что Йонас – это Йонас. Почти герой комиксов. Или как Джеймс Бонд, только молодой совсем.

Питер включил настольную лампу, вытащил из стопки чистый лист бумаги и принялся выводить подаренной отцом авторучкой: «Йон, здорово! Я здорово разозлил отца, и он отослал меня к тётке в Бристоль. Мама говорит, это на неделю. Пригляди тут за Офелией, пока я буду в ссылке. За меня не волнуйся, я в полном порядке. Кеву привет, я попробую позвонить ему из Бристоля. Пит». Он подумал и приписал: «Йон, ты охрененный друг и мировой парень. С меня значок бристольских «малиновок»[1]. Или вымпел». Питер сложил лист вчетверо, написал на нём имя Йонаса и оставил на столе. Разделся, забрался в кровать и уснул, обернувшись одеялом.

Утром его разбудила мама. Питер схватил адресованную другу записку, по дороге в умывальню подсунул её под дверь комнаты Агаты. Наскоро позавтракал, положил в приготовленную сумку с вещами бумагу и карандаши. Подумал и добавил библиотечную книгу про оттудышей, которая показалась ему самой правдоподобной. Остановился у окна: на улице собирался дождь, у ворот уже урчал мотором отцовский «Силвер Клауд».

- Питер! – услышал мальчишка. – Спускайся быстрее!

Он подхватил свои вещи и со всех ног понёсся в нижнюю гостиную. Распахнул дверь, бросил сумку на лестнице, щёлкнул выключателем подсветки и подбежал к иллюминатору.

- Офелия! – позвал он, ударив ладонью в стекло. – Офелия!

Он не думал, что она услышит: Офелия по утрам любила поспать, появлялась обычно часов в десять до полудня. Но в этот раз она не спала. Мелькнул в мутноватой тьме знакомый белый силуэт, и вот уже русалочка радостно закружилась у окошка, помахала рукой Питеру.

- Я уезжаю, - только и смог сказать он. – Ты береги себя, пожалуйста. К тебе Йонас заглянет. Не надо его бояться, он мой друг.

Офелия склонила голову набок, подплыла к стеклу вплотную. «Она меня не слышит, - подумал Питер грустно. – Может, это и хорошо даже». Русалка попыталась заглянуть ему в лицо, забеспокоилась. Мальчишка бессильно прижал к стеклу ладони, поник головой. Целая неделя… За это время может случиться всё, что угодно.

«Нет. Она не должна видеть меня таким… заплаканным и слабым. Я должен быть сильнее! Я её друг и защитник!»

- Ничего не случится.

Он заставил себя улыбнуться и посмотреть в чёрные глаза девочки-цветка. Офелия по ту сторону окна касалась его ладоней тонкими пальцами. И тоже улыбалась.

- Я с тобой. Питер и Офелия – друзья. Я к тебе вернусь, понимаешь?

Она кивнула, повела ушками. Их ярко-розовые кончики реяли в воде, как знамёна над замком. Питер поднял вверх большой палец, улыбнулся как можно теплее и искреннее:

- Выше флаг, Офелия! Я тебя не брошу! Мы скоро увидимся, друг.

[1] «Малиновками» (robins) называли игроков футбольного клуба «Бристоль Сити»

Офелия (эпизод тридцать второй)

Бристоль встретил их скучным, не по-летнему холодным дождём. «Силвер Клауд» петлял по узким, закованным в каменную броню улицам, изредка выбираясь на побережье реки Эйвон и проезжая мимо маленьких скверов. Питер полулежал на заднем сиденье, прижавшись щекой к скрипучей коже, и тоскливо думал о том, как хорошо было бы, если б прямо сейчас раздался громкий хлопок, и отцовская машина попала бы в какой угодно мир, лишь бы там не было этого города.

«Можно даже к динозаврам, - думал мальчишка, провожая безучастным взглядом очередную улицу с серыми домами и спешащих людей под пёстрыми зонтиками. – Пусть съедят – и всё. А можно и к оттудышам. Чтобы папа увидел, насколько он в них ошибался».

Серая череда домов сменилась зелёным массивом: ехали мимо парка. Питер подумал о том, что Лу понравилось бы, когда вокруг много деревьев. И что вообще было бы здорово, если бы пикси… да и не только пикси жили свободно в мире людей.

«Они никому не мешают. У них свой уклад жизни, им не нужны ни города, ни деньги. Йон говорил, что там, в своём мире, пикси живут на больших деревьях. В реках – русалки, на заливных лугах и в камышах – келпи. Интересно, а кентавры где? В лесах или на равнинах? Что им нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности? Наверное, подобие жилища. Может, пещеры?»

Убаюканный размеренными мыслями, Питер задремал. А когда проснулся, понял, что они приехали. Отец вышел из авто первым, взял сумки Питера из багажника и исчез в подъезде пятиэтажного дома, фасад которого до второго этажа был увит диким виноградом. Питер перегнулся через сиденье и зашептал, обращаясь к водителю:

- Тревор, давайте сбежим? Пожалуйста… Отвезите меня обратно, я вас очень прошу! Я же тут умру от тоски. У меня здесь ни друзей, ни…

- Я бы рад, - развёл руками Тревор. – Но за подобное меня уволят и посадят в тюрьму. Это же будет расцениваться как угон с похищением ребёнка. Прости, парень. Ты не горюй. Может, всё тут вовсе не так и плохо.

- Разве что ещё хуже, - убитым тоном отозвался Питер и вышел из машины на тротуар.

Хотелось пнуть отцовский роскошный автомобиль – от души, изо всех сил, чтобы что-нибудь обязательно грохнуло и отвалилось. Но, во-первых, Леонард Палмер проектировал машины на совесть, а во-вторых, «Силвер Клауд» не был виноват в злоключениях Питера. Мальчишка вздохнул, отошёл на шаг и нахохлился под холодным дождём. Мелькнула мысль прямо сейчас броситься бежать, затеряться на улицах, а потом прийти в полицию и сказать, что потерялся. Назвать адрес, и его отвезут домой. К Офелии, Йонасу, Кевину и семье. И собакам, конечно. И Лу.

«Ага, давай, жиробас, добеги без одышки хотя бы до угла!» - подумал Питер и поплёлся к открытой двери подъезда. Тем более, что на крыльце уже стоял отец и строго поглядывал в сторону сына.

- Побыстрее, - прокомментировал мистер Палмер. – Мне на работу надо. Пошевеливайся.

Подниматься по ступенькам на верхний этаж было непривычно. Когда в твоём родном доме – два этажа и чердак, а в Дувре нет домов выше пяти этажей (и в тех ты даже не был), путешествие на пятый этаж тёткиного дома занимает вечность. А вот и мистер и миссис Литтл – вышли встречать племянника на лестничную площадку. Рыжий, как морковка, неизменно-худой дядя Фред в тёмно-синем деловом костюме, приятно-пухленькая невысокая тётя Тереза – в светлом ситцевом платье, волосы уложены в высокую причёску. «Ну, сейчас начнётся», - обречённо подумал Питер.

- Зайчик, как ты вырос! – всплеснула руками Тереза, и Питер с трудом удержался, чтобы не закатить глаза.

- Привет, племянник, - дядя Фред протянул мальчишке руку, энергично пожал. – Заходи, дорогой гость. Леон, позавтракаешь с нами?

- Спасибо, Фред, но я тороплюсь. Подвезти тебя до работы?

- О, буду очень благодарен! Один миг: я возьму зонт, шляпу и портфель!

Дядя Фред проскочил в коридор, что-то там громыхнуло, и вот он уже выскочил обратно. Поцеловал жену в щёку, подмигнул Питеру:

- До вечера, Пит! Дорогая, не утомляй парня заботой! – и они с Леонардом Палмером поспешили вниз по лестнице.

Вслед за тётушкой Питер прошёл в квартиру, разулся на коврике у двери и огляделся.

К маминой младшей сестре они приезжали редко: два раза в год, на дни рождения, иногда заглядывали на Рождество. Время шло, а в их квартире ничего не менялось. Всегда сладко пахло выпечкой, обои медленно выцветали, но всякий раз неизменно встречали Питера, мебель всегда стояла на привычных местах. Даже кот Пуфф взирал со спинки дивана с одним и тем же ленивым презрением.

- Привет, кот, - поздоровался Питер и почесал чёрно-белому пушистому верзиле подбородок.

- Пирожок, как поживает мама? Как Агата и Ларри? – спросила Тереза из соседней комнаты.

Питер проследовал туда – в маленькую светлую комнатушку, одну из стен которой почти полностью занимало окно с широким подоконником. Краем уха Питер слышал из бесед взрослых, что комната предназначалась под детскую, но у Терезы и Фреда детей так и не получилось. И теперь здесь размещались редкие гости.

- Мама в порядке, спасибо, - вежливо ответил мальчишка, глядя, как округлые руки тётушки ловко взбивают подушки на старомодной высокой кровати. – Агата почти взрослая, вся в прыщах. Ларри завёл девушку и угрожает на ней жениться.

- А собачки? Их по-прежнему трое?

- Да, тётя. И они всё такие же неугомонные.

Вид из окна был скучный, как и весь Рэдклиф. Обычно людям нравится смотреть на оживлённые улицы больших городов, в которые они приезжают, но тихая Преветт-стрит глаз совсем не радовала. Дождь, лужи, невысокие жилые дома из красного и серого кирпича, похожие друг на друга, тротуары, мокрые голуби на ограде у дома напротив. На первых этажах гаражи и редкие магазины. И ни одного дерева под окнами. На редкость тоскливо.

- Скучновато выглядит, да? – Тереза смущённо приподняла плечи. - Это новый район, он отстраивался после войны.

- Да, я помню.

- В центре повеселее. Сходим на днях, покажу тебе много интересного.

Питер сел в жёсткое кресло у окна, принялся распаковывать свои сумки. Выложил на стол книгу, жестяную банку с карандашами и папку с рисунками и чистыми листами. Шорты и две футболки, поколебавшись, положил на подоконник.

- Зайчик, ты можешь занять вот этот шкаф. Он абсолютно пустой.

- Спасибо, тётя Тереза.

Мальчишка снял промокшую под дождём рубаху, повесил её на «плечики», переоделся в сухую футболку с эмблемой «Манчестер Юнайтед». Тереза покосилась на него, улыбнулась.

- Ты всё ещё любишь футбол?

- Да. Мы с Йонасом коллекционируем карточки от сигарет.

- А за кого болеешь?

- За наших.

- А твой друг?

- Йон за Германию и Бразилию.

В комнату вошёл Пуфф. Зевнул, с ленивой грацией запрыгнул на кровать и принялся топтаться, с урчанием обминая подушки.

- Давай позавтракаем? – предложила Тереза. – А ты мне расскажешь про своего друга.

Питер покачал головой. Говорить не хотелось совсем. Как и именоваться Зайчиком, Пирожком и прочими кличками, которые женщины находят умильными. Тереза присела рядом с ним на корточки, прикрыв подолом колени, и тихо спросила:

- Ты хочешь побыть один?

- Я хочу домой, - признался Питер едва слышно. – Но дома меня не хотят.

- Давай тогда ты приляжешь, доспишь то, что не успел, а потом мы поговорим?

- Спасибо, тётя Тереза.

Она вышла, бесшумно прикрыв дверь. Питер бросился ничком на кровать, спугнув кота, стиснул в кулаках уголки подушки… и через пару минут уснул.

Приснился поезд – гремящий железными суставами, быстрый, несущийся сквозь тьму в сияющем ореоле. Мелькали лица, пахло сигаретами и едой, как в кафе. Твердь под ногами гудела и вздрагивала, наполняя сердце зыбким предчувствием тревоги. Питер то прикрывал глаза от ярких, дразнящих огней, то тщетно вглядывался в темноту, пытаясь понять, находится он внутри поезда или смотрит на него со стороны. А потом он вдруг оказался у окна, заглянул в него, увидел по ту сторону неоновое розовое свечение, успел разглядеть силуэт сидящей на софе девушки в белом платье, и вдруг понял, что заглядывает в иллюминатор «нижней гостиной». А сам находится в воде, и вокруг больше ничего, кроме тёмной холодной воды и пульсации в ушах нарастающего гула. И от обступающей тьмы и грохота, так похожего на барабанный, Питер начал метаться, биться в стекло. И перед самым пробуждением увидел по ту сторону окна Йонаса, который что-то кричал, да было ничего не слышно…

Проснулся разбитым, с пересохшим горлом и поплёлся на кухню. Тереза сидела напротив радиоприёмника с напряжённо слушала новости. Питер тоже прислушался: диктор говорил о войне, зачитывал сводки с территории «пятна междумирья». Миссис Литтл хмурилась, комкала в округлых ладонях фартук. На плите в кастрюле что-то булькало, распространяя приятный запах мяса и овощей. «Рагу, - подумал Питер. – Тётя всякий раз готовит рагу. И оно у неё всегда вкусное».

- Проснулся? – улыбнулась Тереза Литтл. – Поешь что-нибудь?

- Нет, спасибо. Я бы попил.

Она налила стакан морса из холодильника, поставила на стол и пригласила Питера сесть.

- Что-то ты совсем не весел, дружок, - вздохнула тётя. – Чем я могу тебе помочь?

Мальчишка пожал плечами и уткнулся в стакан с морсом. И в самом деле – чем? Вряд ли она отвезёт его домой. И вряд ли поймёт. Она же взрослая.

- Давай хотя бы просто поговорим. Я же вижу, что ты не рад, что приехал.

- Я не приехал. Меня отец привёз, чтобы я ему не мешался, - вздохнул Питер и добавил: - Спасибо за морс. Очень вкусно.

Тереза выключила радио, подсела к Питеру за стол. Поводила пальцем по узорчатой скатерти, помолчала.

- Что там про войну рассказывают? – спросил Питер, которого начала тяготить тишина.

- Как обычно, зайчик. То мы наступаем и гоним врага вглубь их мира, то они снова атакуют. Сегодня передали, что за прошедшие трое суток со стороны людей потерь нет.

- А со стороны оттудышей?

- Про них никогда не говорят.

Питер кивнул и осторожно спросил:

- Отец сказал, почему привёз меня к вам?

- Да. Но, если честно, я предпочла бы послушать и тебя.

- Зачем? – буркнул Питер.

- Давай я скажу так: мне не всё было понятно.

Тон тёти Терезы звучал дружелюбно и успокаивающе. И Питер подумал: «А что я потеряю, если всё расскажу ей? Хуже, чем есть, уже не будет». Женщина уловила перемену в лице мальчишки, тепло улыбнулась:

- Мне нужно минут пятнадцать, чтобы доделать рагу. А тебе, как мне кажется, надо подумать над тем, что именно ты мне расскажешь. А дальше мы с тобой прогуляемся по окрестностям. Можно сходит на паромную пристань. Как тебе такая мысль?

Бристоль Питер видел только из окна машины, и он ему не понравился. Но раз предстояло проторчать тут целую неделю, идея исследовать территорию показалась очень неплохой.

На прогулке Питер всё рассказал. Про то, как впервые увидел Офелию, как сперва побаивался её. Про то, какая она любознательная. И конечно же, о том, какая она красивая. А дальше поведал о дрессировке, о том, что папа хочет зарабатывать на денежных призах, которые Офелия будет получать на выставках. Тётя Тереза размеренно шагала рядом с мальчишкой, сунув руки в карманы платья, и внимательно слушала, не перебивая.

- А когда мы с Кевином вступились за неё и заставили тренершу оставить её в покое, отец отослал меня сюда. Чтобы я не видел ни друзей, ни Офелии. И не мешал ему делать с моей подругой то, что ему хочется. А её это мучает, тётя. Я не могу стоять в стороне, когда плохо моим друзьям, - закончил рассказ Питер.

Они дошли до пристани и сели за столик в уличном кафе. Тереза заказала себе кофе, Питеру мороженое и чаю. Пока мальчишка ел, она отпивала из своей чашки маленькими глотками и смотрела в сторону. Питер тоже молчал. Смотрел на подплывающие к пристани лодки, вдыхал запах реки, такой непохожий на запах ручья, где они с ребятами удили рыбу. Эйвон пах не травами и нагретой солнцем корой дерева, а чем-то мёртвым, металлическим. Запах был настолько чётким, что, казалось, пропитал даже мороженое, потому сладость Питер доел с трудом.

- Посмотрим на воду? – предложила ему Тереза.

Официант принёс счёт, Тереза положила на блюдце несколько монет. Питер украдкой следил за выражением её лица, пытался предположить, о чём она думает. Ему показалось, что после его рассказа тётя загрустила.

Вода у причала лениво плескалась, отсвечивая на солнце бензиновыми разводами поверх желтоватой мути. Возле одетых в камень берегов плавал мусор, размокшая бумага, щепки. Питер пригляделся и среди бурых мохнатых водорослей разглядел мёртвую рыбу. «Эйвон и Бристоль – братья. Очень похожи, - подумал он. – Серые, грязные, скучные и замусоренные».

- У нас за деревней протекает большой ручей, - сказал он, повернувшись к тётке, которая смотрела на воду, облокотившись на давно не крашенные деревянные перила. – В нём вода выглядит живой. А тут какая-то мёртвая.

- Удел крупных рек, зайчик, - вздохнула Тереза. – Большие реки в черте города ленивы, медлительны и сонны. То ли дело в ущелье. Хочешь, съездим на днях в Клифтон? Там замечательный старый подвесной мост. Как раз над ущельем, на дне которого бежит Эйвон. На закате там невероятно красиво.

Питер хотел вежливо отказаться, но подумал, что прогулка будет хоть каким-то развлечением здесь, и согласился. Они с Терезой медленно пошли по набережной в сторону дома. Каблучки маминой сестры ровно постукивали по тротуару. Питер обходил лужи и думал о том, что Офелии бы Эйвон тоже не понравился.

- Я всё размышляю о том, что ты рассказал, - задумчиво начала тётя. – И чем больше вдумываюсь, тем меньше понимаю мир, в котором живу. Я не вправе при тебе обсуждать поступки твоих родителей. Но я их не понимаю. Папа знает, что вы с русалочкой друзья, верно? А мама?

- И мама знает. Но им это не нравится. Папа позволяет мне играть с Офелией только ради того, чтобы она лучше слушалась. Мама… Мама считает, что Офелию не следовало покупать. Что она опасна.

- А когда ты заступился за русалочку, что сказала мама?

- Ничего не сказала. Кроме того, что приедет папа и будет очень недоволен.

- А кто кормит Офелию?

- Папа. Иногда я. Агата ей как-то дала кусочек белого хлеба, но Офелия показала, что ей не вкусно.

- Выходит, мама совсем не знает вашу Офелию?

Питер посопел, скользнул взглядом по витрине парикмахерской.

- Её никто так не знает, как я. Для папы она животное. Мама с ней совсем не общается. Ларри неприятно, когда он её видит. Агата раньше тоже её боялась, но сейчас поняла, что Офелия - такая же, как мы.

Тереза поглядела на него так, что Питеру стало странно. Никто из взрослых не сочувствовал Офелии. Никогда. Для всех она была или экзотическим зверьком, или врагом. Были и те, кто оставались к ней равнодушны. Например, Тревор. Но Тереза Литтл, похоже, не относилась ни к одной из этих категорий.

- Печально, зайчик. Вернётся с работы дядя Фред, и мы подумаем, как тебе помочь.

- Тётя Тереза, вы… не ненавидите Офелию?

Она остановилась, взмахнула накрашенными ресницами.

- Нет, конечно. Она же просто ребёнок, который ни в чём не виноват. Я представляю, как ей страшно в чужом мире… Да, так не принято думать, но почему я должна поддакивать тем, кто несёт чушь? – возмущённо произнесла она и тут же осеклась: - Прости. Я не должна так говорить при тебе. Давай сделаем так: мы с Фредом постараемся сделать твоё пребывание у нас приятным, а ты пообещай не грустить.

- Легко пообещать, - хмыкнул Питер.

- А ты попробуй не только пообещать, но и сделать. Как должны поступать взрослые.

- Я тоже не должен так говорить, но взрослые очень редко выполняют обещания, - ядовито сказал он, провожая взглядом рейсовый автобус. – Но ещё чаще взрослые говорят одно, делают другое, а думают при этом вообще третье.

Тереза присела на корточки. Подол позади неё почти коснулся мокрого тротуара.

- Питер, я тоже взрослая. Но это вовсе не значит, что все одинаковые, - сказала она спокойно, глядя на мальчишку снизу вверх. – Ты уже большой парень, умеешь делать выводы. Но я прошу тебя: когда не обобщай, когда речь идёт о людях. И не торопись сделать вывод.

Вечером, уже засыпая под мурлыканье кота в изголовье кровати, Питер прислушивался к разговору дяди и тёти в соседней комнате. Подслушивать было нехорошо, но Литтлы говорили как раз о нём и об Офелии.

- Фред, вдумайся, - торопливо шептала Тереза. – Это как вообще: отсылать сына из дома для того, чтобы тот не мешал причинять боль существу, к которому привязан? Объявлять мальца позором семьи, запирать его… И Оливия молчала! Оливия во всём потакает мужу! Это оттолкнёт Питера от них, нельзя так!

- Прости, дорогая, но сестра твоя – тряпка. А от Леона я такого просто не ожидал. Прибыль прибылью, но так ломать собственного сына… – голос Фреда Литтла звучал задумчиво. – У Пита доброе сердце, сильный парнишка растёт. Я прежде считал его слабохарактерным, но теперь вижу, что ошибся. Встать на защиту русалки – это очень смело. Особенно пойти отцу наперекор.

- Он знал, ради чего это делал, - гордо сказала его жена. – У мальчика очень правильное представление о чести и бесчестии. Он защищал слабое, красивое, хрупкое создание. А Леон старательно рвёт ту волшебную нить, что связывает детей дружбой. Что будет, когда она порвётся?

- Одним порядочным человеком станет меньше. Тереза, я понимаю, что это чужая семья, но я считаю своим долгом вмешаться в ситуацию. Я поговорю с Леоном с глазу на глаз при первом же удобном случае.

«Мрррр», - подтвердил Пуфф, вытянув лапы и поигрывая вихрами на макушке Питера. Мальчишка улыбнулся, погладил кота, завернулся в одеяло и погрузился в сонные мечты. Бристоль уже не казался ему отвратительным местом.

Офелия (эпизод тридцать третий)

Питер честно держался два дня, потом попросил разрешения позвонить друзьям. Конечно, тётя Тереза позволила.

Он сидел на низком стульчике в коридоре, сжимая мокрыми от волнения ладонями телефонную трубку и слушал, как за много километров от него капают длинные гудки. Наконец, трубка защёлкала, и далёкий голос Кевина произнёс, растягивая слово:

- Ал-л-ло?

- Кевин, это я, Питер. Привет!

- Палмер! – восторженно завопил далёкий приятель. – Ух, как же здорово тебя слышать! Я уже начал думать, что тебя посадили в тюрьму. Где ты пропадаешь? Я звонил, но твоя мама сказала, что ты уехал, и разговор оборвался…

Питер рассказал. Поведал всё честно, без драм и придуманных страданий. Рассказал про то, как они с тётей и дядей гуляли по Бристолю, про большую библиотеку, про выставку картин Джона Симмонса, который одним из первых начал иллюстрировать фольклорные и фэнтезийные книги. Долго описывал башню Кабота и башню Уилса, рассказал, как сам по карте добрался до собора святой Марии в Рэдклиффе, и что завтра дядя Фред обещал свозить его посмотреть на корабль-музей эпохи королевы Виктории.

- А ещё мы планируем съездить железнодорожный музей и в Клифтон, поглядеть закат с подвесного моста, - бодро отрапортовал Питер. – Я тут как турист прям! Завидуешь, учёная башка?

- Только этим и занимаюсь! – рассмеялся Кевин. – А я словил фингал под глаз. Абсолютно настоящий!

- Охренеть! – ахнул Питер. – Это кто тебя так угостил?

- Это Йонас учил меня драться! – даже не видя Кевина, можно было догадаться, что того прямо распирает от гордости. – Хорошо, я без очков был! Отец записал меня в спортзал, когда я с синяком домой пришёл. Будем с немцем вместе ходить. Только в разные секции.

- Йона стали отпускать из дома? – не поверил услышанному Питер.

- Ну… - Кевин замялся, трубка выдала короткий смешок. – Кажется, я очаровал воспитанием его тётку. И уговорил её отпускать Йона со мной.

- Что ты ей такого сказал-то?

- Что я щуплый мелкий очкарик-еврей, которому очень хочется научиться постоять за себя. И что я боюсь один ходить в спортзал. И готов платить её племяннику за проезд на автобусе, лишь бы он провожал меня до спортзала и обратно, - оттарабанил Кевин и захихикал.

- Ну вы даёте! – восхищённо выдохнул Питер и добавил: - Чёрт, ребята, я страшно по вам скучаю. Как там Офелия? Йонас не говорил о ней?

- Не, он вообще неразговорчив эти дни. Курит много. Зачем он вообще это начал?

- Это уже его дело. Ты уж спроси у него про Офелию, будь другом.

- Вечером спрошу. Хочешь, мы тебе позвоним? Какой у твоей родни номер?

Питер позвал тётю Терезу, та продиктовала номер телефона, Кевин всё записал, обещал позвонить завтра в шесть вечера, и мальчишки распрощались.

- Скучаешь по своим? – спросила Тереза из кухни, откуда щедро разливался запах запекаемой в духовке курицы.

- Да. Особенно по Йонасу и Офелии. Им не позвонишь же…

- А ты позвони домой, спроси у своих, как там твоя русалочка.

Питер не ответил. Звонить домой ему совсем не хотелось. «Они меня выгнали, - думал он, сжимая кулаки. – И вряд ли я должен по ним скучать. Разве что по Ларри и Агате, но они за меня даже не заступились. Трусы».

Если бы Питера не привезли в Бристоль против его воли, он бы смело сказал, что гостить у Литтлов ему нравится. Тётя невероятно вкусно готовила, с дядей можно было по вечерам играть в шахматы и обсуждать футбол. Телевизора у Литтлов не было, но Питера это не тяготило. Он слушал радио, гулял (особенно приятным было то, что Тереза запросто разрешала ему прогуливаться одному), читал книги про индейцев, поклонником которых неожиданно оказался дядя Фред. А ещё он много рисовал. Изображал девочку, похожую на Офелию. Получалось всё, кроме пышного платья с множеством оборок и лент, потому Питер рисовал её в чём-то более простом. Терезу его рисунки очень заинтересовали. Она подолгу рассматривала их, спрашивала, кто изображён, а однажды за ужином сказала:

- Зайчик, ты очень талантлив. Из тебя вырастет прекрасный художник. Не бросай рисовать, пожалуйста.

Питер так обрадовался, что простил тёте даже ненавистного «зайчика». Сдержанная похвала Терезы была ему невероятно приятна. Дома до его рисунков особо никому не было дела. Разве что Агата иногда просила нарисовать «что-нибудь миленькое», и он рисовал ей картинки с играющими бишонами. Ещё его рисованные истории любили одноклассники, но мнение близких для мальчишки было гораздо важнее. На радостях он нарисовал портрет тётушкиного кота – и вызвал искренний бурный восторг.

С дядей Фредом мальчишка тоже быстро нашёл общий язык. Заметил, что тот с интересом листает книгу про оттудышей, Питер спросил, чтобы завязать разговор:

- Мистер Литтл, а в Бристоле есть те, кто содержит русалок, пикси или кентавров?

- Есть фермы, на которых живут кентавры – они на другом краю города, по соседству с ипподромом. Про русалок не слышал, пикси встречаются, особенно в дорогих магазинах, - он пристально посмотрел на Питера и спросил: - Как ты думаешь, хорошо ли им в неволе?

- Я уже большой, мистер Литтл. А вопрос вы задали, как малышу. Нет, я против оттудышей в неволе. Кроме страданий они ничего не испытывают. Это не их мир, им здесь плохо.

- Здесь они приравнены к военнопленным, Пит. Грустно и смешно. Военнопленные пикси с ладонь ростом.

- Я знаю одного пикси, который живёт не в клетке, - осторожно произнёс Питер. – Он очень привязан к своему человеку, но им приходится скрывать это ото всех.

- Скорее всего, пикси беглый, верно?

- Верно. И обратно не хочет. В клетку.

Фред положил книгу Питера обратно на подоконник, посмотрел на солнце, золотом разливающее закат по крышам домов ниже по улице, и сказал:

- Знаешь, Пит, я вообще не верю в то, что на материке война. Есть такое мнение, которое, возможно, не соответствует действительности, что нет там никакой войны. Те, кто попадает служить в окрестности «пятна междумирья», или пропадают, или возвращаются совсем другими. И хранят всё то, что видели, в тайне.

- Ну, на то она и военная тайна! – развёл руками Питер. – Это даже дети знают.

- Верно. Но я не видел ни одних похорон солдата, погибшего на материке. И, похоже, никто не видел.

Мальчишка нахмурился. А ведь Йонас что-то подобное пытался ему сказать, но очень осторожно… Но друг Ларри же погиб из-за войны! Или ему просто так сказали?

- Мистер Литтл, - задумчиво начал Питер. – Уилл Мёрфи, друг нашего Ларри, повесился, когда вернулся с фронта. Нам сказали, что он сошёл с ума от того, через что ему пришлось пройти. И что те, кто возвращаются, часто становятся сумасшедшими. Что их сводят с ума песни сирен. И вообще магия, которой живёт тот мир.

- И ты в это веришь? – подслеповато глядя поверх очков с толстыми стёклами, поинтересовался Фред Литтл.

- Не знаю, - честно ответил он.

Вопрос дяди Фреда плотно засел у Питера в голове. Не давал покоя, требовал версия, пояснений, доказательств. А у мальчишки были только домыслы. И нежелание верить, что все кругом врут. «Так же не может быть! – в отчаянии думал он. – Раз газеты пишут, радио говорит и по телевизору даже хроники показывают, война есть. Не будет же нам государство врать…»

На следующий день, прямо перед отъездом на Клифтонский мост, позвонили ребята.

- Привет! – хором провопили они, когда Питер взял у тёти трубку. – Мы звоним тебе из телефонной будки на заправке! Как ты там?

- Я в порядке, сейчас поеду мост смотреть. Кев, Йон, какие новости?

- Синяк ещё не прошёл! – радостно крикнул Кевин, потом в трубке зашуршало, и заговорил Йонас: - Здорово, Пит-К-Бристолю-Прибит! Так как тебя нет, мы в спорт решили удариться. Кев колошматит перчатками какую-то подушку, а я плаваю.

- А Офелия? Как она?

Трубка выдала сдержанный вздох.

- Она готовится к выставке, - по тону Йонаса было понятно, что ничего хорошего с Офелией не происходит. – Меня боится, как кипятка, с сестрой твоей иногда играет, но как-то без особого удовольствия. Лошадку катает по островку. У неё ещё кубики пластмассовые плавают с буквами. Хотел научить её составлять какое-нибудь неприличное слово, но она ко мне не подплывает.

- Передай ей, что я скоро вернусь, - попросил Питер и спросил: - Погоди, а зачем тебе бассейн? От нечего делать?

- Ах-ха, я всё делаю именно от безделья и скуки! – усмехнулся Йонас, а Кевин где-то рядом с ним со смехом прокричал: - Палмер, этот придурок сказал, что хочет переплыть Ла-Манш!

- Ч-чего?! – обалдело спросил Питер.

В трубке зашипело, защёлкало, и связь прервалась, оставив Питера наедине с уймой незаданных вопросов.

А после был старый подвесной мост над рекой, бегущей в ущелье далеко внизу, и закат, окрашивающий благородным золотом город в долине, и ветер, холодный и свежий, ерошащий отросшие за месяц волосы. И восторг, который так хотелось разделить с кем-то очень близким, и удивительное чувство, будто ты не стоишь на площадке моста, а поднимаешься ввысь, как герои Жюля Верна на воздушном шаре, и мир под тобой волшебный. Будто не закат его золотит, а он сам переливается миллионами оттенков питающей его магии. А ветер знакомо пах морем и отчего-то свежей сдобой с корицей.

Питер закрыл глаза – и тут же рядом с ним встали Йонас, Кевин и Офелия. И они вместе смотрели на далёкий город, лежащий в ладонях долины, и перегнувшись через перила, махали руками Эйвону, а под мостом звонко пищащей стайкой вились задорные пикси. Йон говорил что-то о рыбе, которая может тут водиться, Кевин – о том, что тут можно возвести плотину и построить электростанцию на энергии воды. А Офелия просто слушала и забавно шевелила ушками…

- Ты просто сияешь, зайчик, - с улыбкой сказала тётя Тереза по дороге обратно. – И мне радостно. Впечатления – это то, что тебе необходимо.

- Как гостю? – отвлечённо спросил Питер, разглядывая лес из окна машины.

- Не только. Как художнику – прежде всего.

Питер поёрзал на скрипучем сиденье и погрузился в размышления о том, видел ли Джон Симмонс тех, кого рисовал. Уж очень реалистичными были некоторые его работы.

«Даже странно. Может, между нашим миром и миром оттудышей уже давно существовали какие-то дыры? Не может же так быть, чтобы много-много людей разных народностей взяли и одновременно выдумали почти одно и то же. И художники, которые иллюстрировали старинные книги… Они тоже рисовали пикси синими, сирен – черноволосыми и со змеиным туловищем, а сиринов – в ярких крупных перьях. Значит, всё же видели люди оттудышей. И жили мы с ними рядом изначально. А потом как будто дырки между мирами затянулись, и у нас исчезло волшебство. А может, в мире Офелии и люди есть, только мало? Спросить бы её, но вот как?»

В субботу утром Питера разбудил бодрый дядя Фред в модном твидовом пиджаке и дурацкой шляпе.

- Подъём, племянник! Собирайся, завтракай – и едем! – пропел он приятным баритоном.

Питер спросонья подскочил в кровати, испугав спящего в ногах старичка Пуффа.

- Куда? – хрипло спросил мальчишка, щурясь от солнца, пробивающегося между штор.

- Как это «куда»? – дядя Фред положил перед Питером шорты и новую футболку с эмблемой «малиновок» - парой единорогов. – Сегодня выходит срок твоего заключения у нас в гостях!

- Я поеду домой?

- Поедешь, поедешь! Иди умывайся и за стол. И пошустрее.

Мальчишка наскоро собрался, уложил свои вещи в сумку, не забыв про футболку для Йона (надо же было с толком потратить свои карманные деньги!), с удовольствием съел омлет с кусочками тунца, выпил чашку чая, и спустя десять минут старенький «Дженсен» Фреда Литтла повёз его прочь от Бристоля. Питер помахал в окошко тёте Терезе, кивнул железнодорожному музею, как старому знакомому и подумал, что, пожалуй, ему будет не хватать дней, проведённых в гостях у четы Литтл.

Всю дорогу он дремал или слушал музыку, журчащую из радиоприёмника сквозь треск помех. И окончательно проснулся только тогда, когда увидел, что машина едет через центр Лондона.

- Мистер Литтл, кажется, мы не туда свернули, - растерянно произнёс Питер. – Нам же надо было в объезд, а не через центр… Или там ремонт дороги где-то?

- Мы верно едем, Пит, - улыбнулся дядя Фред в зеркальце заднего вида. – Просыпайся. Что-то ты сегодня туговато соображаешь.

Питер задумался на секунду… и не поверил своей догадке.

- Мистер Литтл, это мы на выставку, да?

- Ну, наконец-то догадался! Ты думал оставить свою подругу без поддержки? Нет уж, я доставлю тебя прямо к ней!

От радости Питер заорал так, что радио испугалось и перестало шипеть:

- Спасибо, мистер Литтл! Вы настоящий друг! Спасибо!

Фред Литтл рассмеялся и повёл «Дженсен» к повороту на стадион Хайбери. Питер от нетерпения подпрыгивал на месте в такт колотящемуся сердцу. Он увидит Офелию! Он поддержит её! Да, он не смог помешать папиным планам, но его русалочка будет не одна!

Мальчишка с трудом дождался, когда авто мистера Литтла припаркуется на стоянке у стадиона. Питер выскочил, хлопнул дверью, извинился и только что не заплясал на месте, ожидая дядю Фреда. У касс стадиона скопилась огромная очередь, и Питер решительно рванул к входу – прямо к суровому охраннику:

- Мистер, здравствуйте. Я Питер Палмер, моя русалка участвует сегодня в выставке. Я могу пройти к рингу?

- Конечно, дружок. Но только с билетом, - равнодушно откликнулся охранник.

- Но мы же участвуем…

- Малыш, если твоё имя есть в списке, то тебе во-он туда, - охранник указал куда-то в сторону, на стоящие плотным строем припаркованные грузовики.

Питер вздохнул, понурился и пошёл обратно к кассам искать дядю Фреда. «Как же, внесли они меня в список, - горько думал он. – Чёрта с два. Но мы всё равно пройдём!»

Покупка билета заняла сорок минут. Питер переминался с ноги на ногу, стоя рядом с дядей, постоянно оглядывался: не мелькнёт ли где отец или мама? Нет, видимо, они давно уже приехали и уже были в ринге. Питер так волновался, что его аж познабливало. Как только мистер Литтл предъявил билеты на входе, Питер выпалил:

- Дядя Фред, простите, я побегу вперёд. Я должен скорее увидеть Офелию! – и прежде, чем ему ответили, мальчишка рванулся вперёд через толпу.

В зону рингов зрителей не пропускали, а у ограждений народ стоял таким плотным заслоном, что Питер даже не мог рассмотреть, что там происходит. Он метался по стадиону, совался то в один проход, то в другой, протискивался между недовольными людьми, работая локтями и беспрестанно извиняясь. Распорядители рингов что-то объявляли, но шум в зоне для зрителей стоял такой, что ничего было не разобрать. Питер попытался подняться на трибуны, чтобы посмотреть с высоты, где расположен ринг «водных», но его билет остался у дяди, и мальчишку на трибуны не пустили. Питера толкали, огрызаясь, кто-то отвесил ему подзатыльник за попытку протиснуться ближе к ограждениям рингов. Стадион напоминал громадный котёл, в котором кипела толпа. Мальчишка выдохся, растерял всякие ориентиры и совсем уже отчаялся, когда над всем этим хаосом вдруг зазвучал «Голубой Дунай».

- Офелия… - с улыбкой выдохнул Питер и рванул туда, где размеренно лился знакомый старинный вальс.

Из последних сил он проталкивался через толпу, умолял пропустить, толкался, наступал на ноги. Ему казалось, что именно здесь, рядом с Офелией, народу больше всего – и возможно, так оно и было. Питер почти пробился к ограждению, он видел из-за чужих спин и локтей край аквариума, миссис Донован в ярко-красном коротком платье, натянутую цепь, уводящую в глубину – и всё, дальше протиснуться он не мог. Мальчишка остановился, тяжело дыша, и вгляделся в лицо тренерши. Миссис Донован улыбалась, но глаза были тревожные и злые. Питер встал на цыпочки, вытянулся во весь рост, чтобы ещё хоть что-то увидеть, получил тычок локтем, отшатнулся и чуть не расплакался: он успел заметить, как миссис Донован дёргает и дёргает цепь.

Толпа разочарованно вздохнула, кто-то засвистел, в стороне крикнули:

- Да она дохлая у вас!

Питеру стало так страшно, что потемнело в глазах. Он с такой силой рванулся вперёд, что упал прямо под ноги охраны ринга.

- Мальчик, ты куда? Нельзя! – запоздало спохватился парень в униформе с эмблемой стадиона.

Питер на четвереньках проскользнул у него под ногами, обдирая колени, вскочил и бросился к аквариуму, на дне которого неподвижно скорчилась беловолосая девочка в облаке пышного платья. Он замолотил ладонями по стеклу и заорал, срывая голос:

- Офелия!!! Я здесь!!!

И медленно-медленно, словно раскрывающийся цветок, русалка зашевелилась, обернулась и встретилась с Питером глазами. Судьи, что уже уходили с ринга с разочарованными лицами, остановились и обернулись.

Танца речной русалки ждали напрасно. Она словно прилипла к стеклу, за которым толстый некрасивый мальчишка в перепачканной травой и грязью одежде размазывал по лицу слёзы и улыбаясь, что-то говорил, говорил… А белоснежная девочка-русалка сияла от счастья и улыбалась во весь рот, не обращая внимания на цепь, за которую её тянула и дёргала тренер. И когда смолкли звуки вальса, люди услышали слова, которым так радовалась русалка:

- Я здесь. Я с тобой. Мы поедем домой. Я тебя никогда не брошу. Питер и Офелия – друзья. Никто нам не помешает. Никто больше не разлучит.

Офелия (эпизод тридцать четвёртый)

- Леон, одумайся. Остановись, посмотри на ситуацию глазами своего сына.

Леонард Палмер – высокий, плечистый, с военной выправкой – стоял, заложив пальцы рук за брючный ремень, и покачивался с пятки на носок перед Фредом Литтлом. Фред – невысокий, щуплый, с заплатками на локтях когда-то дорогого и модного пиджака – смотрелся полным антиподом отца Питера. Они стояли друг напротив друга, за спиной Палмера Питер тихонько общался сквозь стекло с Офелией, а позади Литтла шумела не желающая расходиться даже по окончанию работы ринга толпа.

- Что ж у вас за поветрие такое? – насмешливо спросил мистер Палмер. – Один за другим начинаете меня убеждать в том, что русалка – тоже человек, а я не прав. Фред, похоже, это заразно.

Он повернулся к курящим поодаль рабочим и зычно крикнул:

- Мы тут до второго пришествия сидеть будем? Вылавливайте русалку, грузите на тележку, и топайте за нашим тренером к машине.

- Леон, послушай меня, - Фред Литтл был настроен решительно, глаза горели, пальцы длинных рук словно что-то постоянно перебирали. – Ты хочешь, чтобы твой сын вырос хорошим человеком? Тогда не путай в его голове понятия добра и зла и не ставь деньги на вершину пирамиды приоритетов.

- Хочешь потакать детским капризам, Фред - заведи своих.

- Хорошо. Я хочу предложить тебе сделку.

- Весь внимание, - подчёркнуто вежливо отозвался мистер Палмер.

Фред Литтл выпрямил спину и отчётливо проговорил:

- Я хочу купить у тебя русалку. Если не сразу, то в рассрочку. Даже с процентами.

Питер, услышав такое, встрепенулся и замер, повернувшись к беседующим мужчинам. И увидел, как отец смеётся.

- Дорогой друг, при всём моём уважении к тебе: русалка стоит целое состояние. Тебе жизни не хватит выплатить за неё такую сумму. Да и что ты с ней делать будешь? Отпустишь в Эйвон? Если я вздумаю её продавать, то точно не тебе.

Питер прижался к аквариуму спиной, словно пытаясь защитить Офелию, спрятать её, никого не подпустить. Продать Офелию?! Нет, только не это!

- А мне продашь?

К мужчинам подошёл богато одетый джентльмен лет шестидесяти с тяжёлой тростью. Эту трость, с набалдашником в виде прогнувшей спину серебряной русалки, Питер хорошо помнил. Её хозяин дважды приезжал в усадьбу Палмеров: первый раз недели за две до выставки в Бирмингеме, второй раз – когда отмечали победу Офелии. Питер даже помнил его имя: мистер Айронс, Бартоломью Айронс. Он был очень богат и имел четырёх морских русалок.

Фред Литтл ответил быстрее мистера Палмера:

- Зачем вам эта девочка, мистер Айронс? Хотите выбить ей зубы, сковать наручниками и запустить обслуживать мужчин в вашем небезызвестном бассейне?

Айронс помрачнел, опёрся на трость.

- Меньше читайте бульварную прессу, мистер Не-знаю-как-вас-там. И не лезьте в чужие разговоры.

- Последнее и вас касается напрямую, - сдержанно и зло отозвался Фред Литтл.

Питер слушал, растерянно открыв рот. Сейчас ему было ужасно обидно за дядю Фреда и очень стыдно за отца. То, как разговаривали между собой взрослые, напоминало безобразную стычку старшеклассников в школьном туалете. Только сейчас вместо кулаков в ход шли слова.

- Да чёрт возьми… Вайнона! Позовите мою жену, прошу! Пусть уведёт Питера! – раздражённо крикнул мистер Палмер и повернулся к Литтлу: - Тебе лучше уйти, Фред. А за мальчишкой я бы заехал сам.

За спиной Питера Офелия глухо ударилась в стекло, и мальчик поспешно обернулся. Двое рабочих, забравшись туда, откуда руководила выступлением Вайнона Донован, подтаскивали русалку за цепь к краю аквариума. У подножья стеклянной клетки ещё четверо держали наготове растянутый брезент.

- Сильна, тварюга, - проворчал один из них, наблюдая за сопротивлением Офелии. – Когда сюда сгружали, никаких проблем не было.

- Может, кто-то в воду чего подсыпал? – предположил его напарник. – Помнишь, два года назад одна дама так конкуренток потравила?

- Да они тут регулярно так развлекаются, - сказал самый пожилой из рабочих. – То пиксям крысиного яду кинут, то кентаврам игл в шею понатыкают, то к баргестам течную суку пронесут. Тут что ни год, то несчастные случаи. Три или четыре года назад один умелец гранату швырнул в загон с полуконями. Шестерых разорвало, с десяток искалечило. Конкуренты…

От услышанного затошнило. Питер поймал мечущийся взгляд чёрных глаз за стеклом, помахал русалочке рукой и постарался выстроить в мыслях образ дома, безопасности.

- Не бойся, Офелия. Сейчас мы поедем домой, - спокойно пояснил он.

Фред Литтл похлопал его по плечу:

- Пойдём, Пит. Отдам тебе вещи, - сказал он.

На стоянке мистер Литтл выгрузил из багажника «Дженсена» чемодан племянника, присел перед мальчишкой на корточки и тихо попросил:

- Пит, запомни, пожалуйста, очень простую вещь, которую почему-то очень сложно соблюдать по жизни. Человек – это не тот, кто способен победить или уничтожить любого зверя. Человек – это тот, кто способен победить зверя в себе.

- Я запомню, мистер Литтл. Спасибо вам.

Мужчина тепло улыбнулся, тая грусть в глазах.

- Она красавица, Питер. Станешь постарше и встретишь такую девчонку среди людей – не упусти, не будь дураком. Смотри, а вон и твоя мама. Всё, Пит, беги. И будь здоров. Захочешь навестить нас с Терезой – мы будем счастливы тебя видеть.

Питер долго стоял, обняв чемодан, и смотрел, как маленький синий «Дженсон» уезжает прочь. Вот он выехал на оживлённую улицу и заскользил в потоке машин, как рыба в стае, вот обогнул одно авто, другое, вот свернул за поворот и исчез. Мальчишка взял чемодан за ручку и медленно побрёл туда, где его ждала мама, возле которой вилась миссис Донован и что-то рассказывала, обильно жестикулируя. Видимо, ябедничала на Питера, потому что лицо мамы было хмурым.

Встреча получилась прохладной.

- Почему ты не дождался нас у Литтлов? – спросила миссис Палмер.

- Дядя Фред сам предложил привезти меня на выставку, - бесхитростно ответил Питер.

- Неужели ты так отвратительно себя вёл, что от тебя захотели скорее избавиться?

Питер промолчал. Вспомнил, что не сказал дяде Фреду «до свидания», и ему стало грустно. И очень неприятно, когда мама потрепала его по волосам. Обычно он воспринимал это как ласку, но не сегодня.

- Я думал, вы будете мне рады, - негромко сказал он в сторону, но его никто не услышал: мама переключилась на разговор с Вайноной Донован.

- Наша звёздочка совсем не произвела впечатления? Хоть что-то хорошее нам сказали?

- Нет, Оливия, судьи остались разочарованы, описание выдали ужасное. Что к выставке не готова, плохо выдрессирована, вероятно, больна. И самое неприятное – «испытывает недостаток в понимании, потому негативно настроена к тренеру». Возмутительно! – громко фыркала миссис Донован, шагая к стоянке для грузовиков. – Будто я с ней по три часа в день не занималась! Будто не я вхожу в тройку лучших тренеров Великобритании и в пятёрку – Европы! Оливия, я думаю, ей что-то в воду подсыпали.

«А я думаю, прав был тот старенький судья, который сказал, что Офелия сильно подавлена из-за недостатка общения», - зло парировал про себя Питер. Ему сейчас хотелось только одного: залезть в кузов тряского пыльного грузовика, сесть возле бака, в котором перевозят Офелию, и опустить руку в воду. Чтобы наощупь найти ладонь русалки, пощекотать дружески и переплести свои пальцы с её.

Каково же было удивление мальчишки, когда вместо грузовика он увидел сверкающий никелем «Посейдон» - отцовскую новую машину для перевозки русалочки. Возле цистерны длиной с большую комнату уже суетились рабочие. Вдвоём они переложили опутанную сетью Офелию с тележки на платформу сбоку машины, отец Питера высунулся из кабины, удовлетворённо кивнул, и платформа пришла в движение, поднимая рабочих и русалку на цистерну. Мужчины несколько минут возились, раскутывая Офелию и напрочь игнорируя предложения Питера помочь. Потом послышался громкий всплеск, и в подсвеченной солнцем сквозь окна воде замелькал знакомый светлый силуэт. Мистер Палмер опустил платформу с рабочими на землю, вышел из кабины, и сдвинув два рычага, отправил платформу под дно «Посейдона».

- Ух ты! – искренне восхитился Питер. – Какая автоматика! Пап, ты просто гениальный конструктор!

Леонард Палмер гордо улыбнулся, и мальчишке стало легче. Очень хотелось поскорее забыть безобразный диалог отца с дядей Фредом и ещё сильнее – вечер перед отъездом Питера к Литтлам. Хотелось, чтобы всё было как прежде. Чтобы мир, футбол по вечерам у приёмника, пикники по выходным, прогулки верхом…

- Полезай в кабину, оттуда русалку отлично видно, - распорядился отец и, подхватив чемодан Питера, пошёл к «Силвер Клауду», возле которого скучно курил Тревор.

Всю обратную дорогу Питер смотрел на Офелию. Окна, опоясывающие цистерну «Посейдона», давали хорошее освещение и позволяли наблюдать за тем, что делает русалочка. Половину дороги она проспала, свернувшись среди белоснежной кипени своих одежд и покачиваясь в толще воды напротив кабины, где ехал Питер с отцом. Потом, когда семья остановилась пообедать в придорожном кафе, Офелия проснулась и с интересом рассматривала мир по ту сторону окон. Питер быстро съел купленный ему бутерброд, запил его чаем и засобирался к цистерне. Слушать бесконечный трёп взрослых о том, какое несправедливое сегодня было судейство, не хотелось ни капли. Родители, миссис Донован и даже Тревор настолько увлеклись этой темой, что никто даже не спросил Питера о том, как тот провёл время у Литтлов. Отец только с нажимом поинтересовался, не хочет ли сын извиниться перед миссис Донован. Тренерша неловко захихикала, жеманно улыбнулась и сказала, что пустяки и всё уже забыто. Потому «нет» Питер произнёс про себя и пошёл прочь от кафе, пиная попадающиеся по дороге камни пыльными носами кед.

Русалка плавала взад-вперёд вдоль окон и что-то с большим интересом рассматривала в стороне от дороги.

- Эй, привет! – помахал ей Питер. – Я пришёл. Что там у тебя интересного, покажешь?

Офелия, довольная его возвращением, закружилась в воде, белые ленты спиралями вились рядом с ней. Питер посмотрел на испачканную травой и землёй новую футболку с единорогами, держащими герб «малиновок», показал на себя:

- Вот, гляди: единороги. Ты говорила, что у вас таких не бывает. А у меня они есть.

Она заинтересованно вгляделась в рисунок, расправила уши и отплыла. Потом вернулась, покружилась и снова уплыла к окнам на противоположную сторону. Питер понял, что она пытается ему что-то показать, и обошёл «Посейдон» вокруг. Офелия уже ожидала его там, где окна выходили на лесополосу за обочиной. Убедившись, что мальчишка смотрит на неё, русалочка указала куда-то ему за спину в сторону зарослей.

Питер долго вглядывался, но ничего не увидел, кроме густого кустарника и шумящих листвой деревьев. Он повернулся к машине, поглядел на Офелию, которая жадно припала к стеклу, развёл руками:

- Тут только кусты. Что ты хотела мне показать?

Она упорно указывала на что-то позади него, волновалась. «Может, там зверь в кусах?» - насторожился было Питер, но тут же отогнал от себя эту мысль. Ну какой зверь рядом с шумным шоссе? Значит, не зверь, а что-то другое привлекло внимание Офелии.

Мальчишка присел на корточки и указал на пыльный кустик блёклых цветов у дороги:

- Ты это показываешь?

«Нет», - качнула головой русалочка и снова протянула руку. Питер задумался. Там, куда она показывала, не было ничего такого, на что можно было бы обратить внимание. Но ведь что-то же Офелия видела.

Мальчишка поднял с обочины камень, показал русалке:

- Это?

Нет, не камень. И не клок бумажного пакета. И уж точно не куриная косточка.

- Ну, я сдаюсь, - развёл руками Питер. – Прости, я не понимаю.

Офелия беспокойно крутанулась, ударила в стекло ладонями, снова указала на заросли кустарника.

- Там, да? – уточнил Питер. – За кустами? Точно там что-то важное?

Он вздохнул для храбрости и полез сквозь кустарник. «Что я делаю? – думал мальчишка. – А вдруг там сбежавший с выставки баргест? Или стадо кентавров на свободном выгуле? Вдруг Офелия чует своих и пытается мне об этом сказать? Может, наоборот, не стоит туда лезть?»

Но вопреки его ожиданиям, за кустами не оказалось ничего опасного. Лишь неглубокий овраг, в котором звонко журчал ручей, полускрытый поникшими ветвями ив. Питер разочарованно пожал плечами и собрался уже уйти, но помедлил. Что-то не так было с этим местом, и он хотел понять, что же. Не зря Офелия показывала на него.

А потом он заметил крошечные искры, пляшущие над водой. Сперва он принял их за брызги, подсвеченные солнечными лучами, что прошивали тонкими иглами полог листвы, но пригляделся и увидел, что искры двигаются. Питер сделал шаг, чтобы лучше рассмотреть, и искры брызнули врассыпную, как будто неуклюжий мальчишка напугал их. Словно кто-то провёл по лицу ласковой прохладной ладонью, взъерошил вихры лёгким ветерком – и всё пропало. Осталась лишь необычная тишина, нарушаемая лишь пением птиц где-то высоко в сплетении ветвей, и чувство необычайно свежего воздуха. Будто не было за спиной пыльной, пропахшей бензином и выхлопными газами автострады.

- Пи-и-ите-е-ер! – донёсся издалека мамин голос, и мальчишка поспешил обратно.

Пока отец и Тревор курили в сторонке, Питер постучал по окну цистерны, подзывая Офелию, и шёпотом спросил, указывая в сторону скрытого от любопытных глаз ручья:

- Что это там? Я видел, да.

Офелия подарила ему долгий, наполненный радостью взгляд, и что-то начертила пальцем по ту сторону стекла.

- Погоди, я не успел увидеть. Нарисуй ещё раз, - попросил мальчишка и медленно провёл пальцем по окну туда-сюда.

Русалочка повторила, но Питер снова не понял, что она изображает. И тут его осенило:

- Погоди! Я принесу бумагу и карандаш!

Он едва успел: взрослые, беседуя, направились к машинам. Питер подбежал к окошку цистерны, постучал и повторил, указывая в сторону кустов:

- Нарисуй, пожалуйста, ещё раз, что там.

Он водил карандашом по белому листу, точно повторяя каждое движение Офелии. Рисунок вышел простой, но очень понятный: квадрат, сверху треугольник. Точь-в-точь как на кубике с буквами, которыми они с Офелией играли. Такой рисунок обозначал дом на кубике с буквой «Д».

Офелия (эпизод тридцать пятый)

Половину ночи Питер провёл без сна. Лежал в кровати, сбросив на пол одеяло и положив ладони под затылок, и думал о том, что же такое «дом».

Дом – это не просто крыша над головой. Русалки живут под открытым небом, но у них тоже есть понятие дома. Что хотела сказать Офелия, показав Питеру тайный ручей у дороги? То место, где просто хорошо? То место, что скрыто от глаз? Место, в котором живёт волшебство? Убежище нетронутой красоты?

«Наверное, там, в зарослях, сохранилась частичка её мира, - размышлял Питер. – Это не было обычным ручьём. Вода там пела, как живая. И даже воздух был вкусным. И эти искорки… Может, они разумны? Может, они пришли из другого мира на помощь попавшим сюда оттудышам? Эти искорки так малы, что вполне могут путешествовать с ветром. А что в них? Может, они заменяют оттудышам письма и несут в себе слова поддержки? А может, это те, кто остался там, далеко-далеко, отдали частичку своей души, чтобы вдохнуть силы в тех, кто томится в плену? Их так много – и искорок, и оттудышей… А может, огоньки обозначали собой вход в другой мир? Как в давние времена, когда люди жили рядом с теми, кого сейчас приравняли к опасным врагам… Вот куда надо отвезти Офелию! Выпустить её там и она сама найдёт путь домой! Дом… Вот что оно значит!»

Своими соображениями он решил поделиться с Йонасом, которого мрачная Конни с утра подвезла на старом, громыхающем, как банка с гвоздями пикапе. Высадила племянника у ворот усадьбы Палмеров и уехала, поднимая облака пыли. Мальчишки откашлялись, обнялись, похлопал друг друга по плечу.

- Здорово, Пит. Ты что-то похудел. Тебя там что – не кормили? – озорно сияя зелёными глазами, спросил Йонас; из-под козырька бейсболки осторожно высунулся Лу и задорно пискнул.

- Кормили и очень вкусно. Просто я много гулял, - улыбаясь, сообщил Питер. – В Бристоле ужас сколько интересностей, хотя сперва город кажется унылым. Я тебе футболку привёз от бристольского клуба. С почти рыцарским гербом!

На подходе к дому миссис Палмер увидела ребят и замахала им из открытого окна кухни:

- Скорее за стол! Рыбный пирог только из духовки, торопитесь!

Йонас сглотнул голодную слюну и на всякий случай вежливо ответил:

- Доброе утро, миссис Палмер. Я всё же сперва поработаю…

- Никакой работы сегодня, вы неделю не виделись. За стол, за стол!

Пирог удался выше всяческих похвал, и Питер тут же простил маме вчерашний прохладный приём. Пока они с Йонасом чаёвничали, оба незаметно завернули по кусочку пирога в салфетки и припрятали в карманы для Лу, который отсиживался под бейсболкой у Йонаса на коленях. Миссис Палмер порхала по дому, сметая пыль щёткой с подоконников и мебели, напевала и время от времени заглядывала к ребятам. С утра у неё было хорошее настроение, потому её интересовало и то, как Питер провёл время в гостях, и здоровье младшей сестры, и дела её супруга. Питеру очень хотелось говорить с Йонасом, потому матери он отвечал сухо и коротко. Наконец, чай в больших фарфоровых чашках иссяк, ребята наелись и ушли в комнату Питера. Мальчишка подумал и на всякий случай запер замок на ключ.

- Теперь можно выпустить и накормить Лу, - сообщил он вполголоса, всё ещё прислушиваясь к маминому пению в недрах дома и болтовне Агаты, которая опять общалась с подругами по телефону.

Еде пикси обрадовался так, словно не видел её минимум неделю. Пока он жадно пихал в рот пирог, отламывая от него маленькие кусочки, Йонас погладил пальцем его рыжий хохолок и проворчал:

- Обжора. Не переедай, а то тебя крылья не поднимут. Пит, он летать начал. Пока понемногу, по чердаку, но с каждым разом всё увереннее. Третий день как я ему с крыла снял эти… подпорки.

- Тётка его не засекла?

- Нет, она думает, что в доме мыши. Кота с улицы припёрла, так Лу его так шуганул, что, мне кажется, он до сих пор драпает.

- У канадской границы? – засмеялся Питер.

- А?

- Это из рассказа одного. Там бандиты, которых похищенный ими мальчишка довёл до помешательства, драпали до канадской границы, - пояснил он другу.

- Ах-ха, точно! Как святой, по воде скачет.

Упоминание воды заставило Питера взять со стола рисунок, сделанный им вчера по дороге из Лондона, и показать его Йонасу.

- Ты чего – в детство впал? – удивился тот.

- Нет. Я перерисовывал то, что Офелия пальцем на стекле вывела, - ответил мальчишка и подробно рассказал Йону всё то, что случилось вчера на стоянке у придорожного кафе.

Йонас слушал внимательно, лишь иногда хмурил светлые, как и выгоревшая на солнце шевелюра, брови. Смотрел на рисунок, лежащий перед ним в полосе солнечного света. А когда Питер договорил, произнёс:

- Ты не совсем прав. Это не вход в другой мир. Это больше похоже на закрытое окно. Искры, которые плясали над водой, действительно указывают на то, что там есть что-то… - Йонас задумался, подыскивая нужное слово. – Наверное, «потустороннее» - это не то. «Волшебное» - тоже. В том мире нет волшебства как такового, просто там другие законы действуют. Там сама ткань мироздания разумна, если я не совсем дурак. Короче, ты нашёл оттудышное место. Искры только над водой вились? Над головой или среди ветвей их не было?

- Нет, только у воды, как комары. На одном месте.

- Жаль. Оконце маленькое, - вздохнул Йонас. – Будь оно хотя бы с дверной проём, можно было бы попробовать протащить туда Офелию.

- Оно чуть меньше моего стола. Офелия влезет, - возразил Питер.

- Никса влезет, они мелкие, а вот русалка – нет. В таких «окнах» пространство – как обратный ток реки. Сперва широко и удобно, а потом суживается. Как будто ты идёшь к истоку. И чем меньше изначальное «окно», тем уже исток. Видимо, это чтобы миры друг в друга не проваливались совсем. Получается, в таких местах можно что-то видеть и слышать, но не получится переместиться. Я коряво объясняю, да?

Вместо ответа Питер пожал плечами.

- Когда жахнуло то секретное оружие, дырина в мироздании образовалась огромная. Потому и пошло через неё взаимопроникновение. Понял?

- Почти. А как это самое «узкое место» в переходе ощущается? – полюбопытствовал Питер.

- В «пятне междумирья» - никак. Там свободно пройдёт целая толпа, и ничего не почувствует. А про небольшие такие ходы я читал, что там очень больно. Оказывается, многие люди совались в такие переходы, но когда их начинало давить и плющить, большинство поворачивало обратно – и переход выплёвывал их в то место, откуда они пытались пролезть в другой мир.

- Странно.

- Ну, законы, по которым работает наш мир, там не действуют. Отец говорил, что оно похожее, но другое.

- И Офелию мы туда не протолкнём, выходит, - вздохнул Питер. – А я-то надеялся…

Мысли о том, что русалку надо отпустить, преследовали его уже несколько дней. А вчерашнее тайное место как ничто другое подходило в его мечтах под спасительное укрытие для Офелии. Он настраивал себя на хорошее: что так будет только лучше для неё, что это дверка в её мир, и что надо обязательно этим воспользоваться. И вот же горечь и досада – вариант не годился.

Йонас хлопнул его по плечу.

- Выше нос, Пит-Немного-С-Толку-Сбит! У меня есть другой план. Правда, я его ещё не продумывал детально, но я не вижу ничего невозможного.

Лицо Йонаса сияло такой уверенностью, что Питер воспрял духом. Уж в кого-кого, а в Йона он верил безоговорочно. Мальчишки устроились на подоконнике, и Питер рассказал о неудаче Офелии на выставке.

- Мне кажется, без меня она ничего не будет делать, - подытожил он.

- Она и с тобой не обязана развлекать всяких придурков. Послушай, а та здоровенная махина на обочине за усадьбой – это для перевозки русалки, да? – выглянув в окно, спросил Питера друг.

- Да, это папина цистерна «Посейдон». Офелия в ней вчера ездила.

- Ах-ха… А поближе взглянуть?

Наказав Лу сидеть тихо-тихо, друзья посадили его в коробку и убрали её на шкаф. Питер сыпанул пикси большую горсть карамелек, и тот тут же подгрёб их к себе тоненькими жадными лапками и счастливо вздохнул.

- Теперь тебе будет, чем заняться, - прокомментировал Йонас. – Отчитаешься за каждый фантик!

Мальчишки заперли дверь и, грохоча босыми пятками по ступенькам, сбежали по лестнице. У входа в кухню Йонас остановился, вежливо покашлял, привлекая внимание мамы Питера.

- Миссис Палмер, я прошу прощения, - произнёс он. – Я вам сегодня точно-точно не нужен как садовник?

Питер с трудом удержался от смеха: уж очень Йон в образе прекрасно воспитанного пай-мальчика не был похож на себя обычного - курящего, не лезущего за словом в карман, горланящего песни во всё горло и способного в околофутбольном споре уесть любого.

- Подли-и-иза, - нарочито гнусаво протянул Питер, спрятавшись за угол.

Конечно, миссис Палмер растаяла и умилилась. Сунула Йону два яблока и несколько шиллингов, заверила, что сегодня у него точно-точно выходной, и да, конечно же, они с Питером могут прогуляться, но к обеду оба должны вернуться, иначе придётся объявить обоих в розыск. Йонас пожонглировал яблоками, сто раз сказал: «Спасибо, миссис Палмер! Вы невероятно добры!», и они с Питером отправились восвояси. Сжевали по яблоку и принялись за детальный осмотр «Посейдона», удобно припаркованного у калитки чёрного хода. Йонас облазил грузовик всюду, куда смог влезть, внимательно изучил платформу-подъёмник, затворы на крышке люка по верху цистерны. Заглянул под капот, вскочил на ступеньку и осмотрел кабину, протянул многозначительное «Ах-ха!», подёргал ручку двери – заперто. Питер стоял рядом и терпеливо ждал, пока друг осмотрит сияющего никелем автомонстра. Йонас насвистывал, что-то изучал под колёсами, трогал шины, зачем-то залез под грузовик. Вылез весь в пыли, но очень довольный.

- Отличная штука, Пит! – сообщил он. – Какую скорость она развивает?

Питер напрягся, вспоминая, что рассказывал о «Посейдоне» отец, и ответил:

- До семидесяти миль в час по хорошей дороге. Там очень мощный двигатель, усовершенствованная система, вот! Кевин слюну пустил до колен, когда увидел эту крошку.

Хитрая улыбка мелькнула на губах Йонаса, зелёные глаза прищурились, сделав мальчишку похожим на лиса.

- Значит, Офелия будет ездить на выставки на собственном авто? – он кивнул сам себе и продолжил: - Пит, а где эта машина будет обычно стоять? Здесь?

- Не думаю. В будни её отгоняют куда-то. Наверное, в Лондон. Это вроде как этот… а, вспомнил: концепт!

- А в серию такие пойдут?

Ребята обошли тягач с прицепом-цистерной вокруг, разглядывая непривычно-плавные линии и пахнущие смазкой детали.

- Если отцовский концепт хорошо себя зарекомендует и на автосалонах обратит на себя внимание, концерн получит заказ на серию, - объяснял попутно Питер. – А пока у нас возле ограды стоит единственный в мире экземпляр. Называется он «Посейдон».

- Морской бог, ах-ха… - задумчиво протянул Йонас. – Как думаешь, я до педалей дотянусь?

- Э-э-э… В смысле?

- В прямом. Роста во мне хватит, чтобы этой штукой управлять?

Питер опешил. Ну да, Йонас выше него почти на голову, но кто его пустит за руль «Посейдона»?

- Ты чего удумал-то? – хмуро спросил он.

Йонас, насвистывая, направился в сторону деревни, и Питер поспешил за ним.

- Йон, у тебя что – тайны от меня появились?

- Не-а. Просто я думаю, как сложить головоломку. У вас в библиотеке атлас мира есть?

- Есть. Тебе зачем?

- Он подробный?

Питер почесал затылок, припоминая.

- Ну… Он довольно толстый.

- Ах-ха…

- Что «ах-ха»? Йон, хватит издеваться! – обиделся Питер. – Выкладывай, о чём ты там думаешь, а то двину!

Йонас обернулся, улыбаясь от уха до уха. Он так сиял, будто «Бавария» стала мультичемпионом Вселенной.

- Сейчас я думаю о том, что мы доберёмся до деревни и попросим у мистера Флаэрти лошадку. За пару шиллингов, - сообщил он тоном заправского заговорщика. Ты же умеешь ездить верхом?

- Само собой!

- А если без седла?

И не дожидаясь ответа, Йонас раскинул руки и побежал по дороге в сторону деревни, гудя, как самолёт. Питер припустил за ним, гадая, что же всё-таки за идея пришла приятелю в светлую нестриженную голову. Так они и домчались до деревни: Йонас – скача, как кузнечик и изображая бомбардировщик, Питер – сопя, пыхтя и потея, но всё же бегом.

У скрипучих некрашеных ворот, обозначенных ленивым хозяином прибитыми к деревянным рамам крест-накрест жердями, Йонас повис на створке и заорал:

- Мистер Флаэрти! Э-эй, мистер Флаэрти!

Сухощавый лысый старик с седыми кустистыми бровями вынырнул из сарая под кудахтанье потревоженных кур и зычно гаркнул:

- Кто орёт? А ну, тихо тут!

- Племянник Брехливой Конни, - отозвался Йонас уже тише. – Мистер Флаэрти, мы к вам по делу.

Старик с грохотом поставил пустое ведро на длинное выдолбленное полено, служащее поилкой домашней птице, и подошёл к воротам.

- Чего хотел? – спросил он, окинув мальчишек суровым взглядом.

- Да горе у меня. Тётка велосипед отняла, а покататься страсть как охота. Мистер Флаэрти, у меня есть два… - мальчишка пошарил в карманах шорт и просиял: - Нет, три шиллинга. Можно попросить у вас на час одну из ваших лошадей покататься? Дальше усадьбы Палмеров мы не поедем, даю слово.

- Делец! – по-доброму усмехнулся старик. – Тебе не жалко три шиллинга на моих кляч?

Йонас поднял на него серьёзные и очень честные глаза.

- Мистер Флаэрти, лошади – это создания, на которые не жалко никаких денег.

- А что Конни свою не заведёт?

- У неё вонючий пикап.

Старик принял в широкую ладонь три монеты, махнул рукой в сторону пастбища, что начиналось за домом:

- Там они. Сам сможешь оседлать?

- Я без седла. Была бы уздечка и поводья. Вы же знаете, я у вас сколько раз брал кататься…

- Жопу не отбей, - проворчал мистер Флаэрти и побрёл в сарай к курам, а мальчишки, довольные, поспешили через двор на пастбище.

Светло-соловая Хлоя обнюхала открытую ладонь Йонаса, потянулась мордой к лицу мальчишки и дыханьем разметала его светлые волосы. Йон тихо рассмеялся и прижался к бархатистому носу лошади щекой.

- Старушка моя любимая, - ласково сказал он и погладил Хлою по шее. – Пойдём в гости? Тут недалеко. Познакомлю тебя кое с кем. Мне кажется, вы друг другу понравитесь.

Лошадь ткнулась ему в плечо, фыркнула, переступила ногами. Йонас отвязал длинный повод, помог Питеру усесться верхом и повёл Хлою с луга. Каурая и гнедая, имён которых Питер не знал, проводили троицу внимательными взглядами. У сарая Йонас сменил поводья на более удобный для верховой прогулки вариант, устроился позади друга и помахал старому Флаэрти:

- Мы скоро вернёмся!

Ездить верхом в седле Питер очень любил. Богатое воображение тут же делало его то великим полководцем древности, то отважным индейским вождём, то великим путешественником. Хорошо, когда сидишь в седле, а ноги опираются на подогнанные под твой рост стремена. И совсем другое, когда всё, что ты делаешь – это пытаешься удержаться на довольно скользкой лошадиной спине, то и дело сползая куда-то на сторону. Ещё и Йонас время от времени щипал друга за бока. А когда по шоссе Хлоя пошла тряской рысью, Питер понял, что синяков на попе ему точно не избежать.

- Йон! Ой! Пусти её потише! Ай!

- Дай старушечке хоть чуть-чуть почувствовать себя молодой и резвой! – возразил Йонас и присвистнул: - Хлоя, вперёд! Ах-ха, молодец!

Миссис Палмер обомлела, когда мальчишки въехали в ворота усадьбы верхом.

- Мам, это Хлоя, - сразу выпалил Питер. – У нас найдётся хлебушек для неё?

- Миссис Палмер, она добрейшая, - заверил Йонас, спешиваясь. – Она старенькая, слегка глуховата, но существа прекраснее я ещё не встречал. Хлою отпустили погостить на часок. Мы пройдём к пруду?

- Да-да, - растеряно покивала Оливия Палмер. – Вы хотите показать Офелии лошадь?

- Именно! – просиял Йонас. – Им обеим понравится, я уверен.

- Тебе помочь спуститься? – обратилась Оливия к сыну.

- Не! Я доеду до пруда, а там скамейка, проще слезать будет.

Офелия подплыла к бортику сразу же, как Питер её позвал: похоже, русалочка уже давно ждала его, коротая время у решётки среди листьев водяных лилий. Увидев друга сидящим на чём-то живом и большом, она удивлённо открыла рот и застыла, рассматривая Хлою. Йонас на всякий случай отошёл в сторону, чтобы не вызывать у Офелии агрессии. Лошадь повела ушами, сделала осторожный шаг к воде и вытянула шею, шумно вдыхая розоватыми ноздрями.

- Это лошадка, ты узнала? – спросил Питер. – У тебя такая же, только игрушечная. А это настоящая.

Он неуклюже слез, в самый последний момент подвернул ногу и плюхнулся на отбитый зад. Замычал, потряс головой, потёр ушибленное место. Йонас за его спиной усмехнулся. Офелия тем временем приблизилась к ограждению вплотную, показавшись из воды по плечи. Несмело протянула руку лошади. Хлоя обнюхала узкую длиннопалую ладошку, склонилась над водой и заинтересованно потянулась к ушкам русалки. Питер смотрел на их знакомство, забыв о своих ушибах и затаив дыхание. Офелия разинула рот, улыбнулась щедро и счастливо, блеснув мелкими зубками.

- Нравится? – спросил Питер. – Лошадь. Хлоя. Как Питер, человек. Можно погладить, смотри.

Он присел на корточки рядом с бортиком, провёл рукой по бархатистой шее животного.

- Морду погладь, - негромко посоветовал Йонас. – Хлое нравится, когда ей нос и щёки трогают.

Русалочка от восторга закрутилась на месте, прижав к груди руки, расправила ушки парусами. Лошадь обнюхала её лицо и спокойно застыла, склонив голову к воде. Офелия осмелела, провела пальцами там, где гладил Питер, потом коснулась носа. Ребята улыбались, глядя на её счастье. Лошадь тихо пофыркивала, лениво взмахивала хвостом, отгоняя мух.

Неожиданно Офелия поднялась из воды по пояс, обняла добрую лошадиную морду ладонями, закрыла глаза и уткнулась в неё лицом. Хлоя попятилась, но почти тут же успокоилась, позволив маленькой водяной деве несколько бесконечных мгновений ощущать своё тепло, делиться чем-то, что невозможно высказать – только почувствовать. Бледные ладони с полупрозрачной тонкой кожей поглаживали кроткую светлую шерсть, трогали соловую гриву. Струились по спине русалки снежно-белые мокрые пряди. Лошадь шевелила бархатными ноздрями, словно гладила своим дыханием прекрасное лицо с опущенными ресницами.

- С ними всё в порядке? – шёпотом спросил Питер, наблюдая эти странные объятья.

- Более чем, - меланхолично отозвался Йонас. – Я для того и привёл Хлою. Оттудыши и лошади очень хорошо друг друга понимают.

- Они… общаются?

- Хлоя её лечит. Она её слышит её сердцем.

- А мы так можем? – с надеждой спросил Питер.

- Мы умели. А потом сами наизобретали слов, а перворечь навсегда забыли, — грустно ответил ему друг.

Офелия (эпизод тридцать шестой)

Шла последняя неделя августа. Дыхание океана, достигающее северных окрестностей Дувра, становилось всё холоднее. Яблоки в садах наливались соками, нежно розовели кожицей. В редкие ясные ночи с неба сыпались звёзды, а млечный путь было видно так хорошо и ярко, словно кто-то только-только пролил космическое молоко. Дожди шли всё чаще, и место кед в прихожей заняли резиновые сапоги. Отец отдал Питеру велосипед, тётка Йонаса смилостивилась над племянником, и друзья вдвоём катались по окрестным дорогам, с удовольствием проезжая по лужам, задрав ноги и вопя. Дважды к ним приезжал Кевин, и ребята выбирались на рыбалку. С ними всюду был Лу, который с каждым днём летал всё более уверенно. В присутствии посторонних смышлёный пикси прятался за пазуху Йонасу или в высокую траву, а когда мальчишки оставались одни, синепузый малыш клянчил у них конфеты, дурачился и требовал бесконечных игр. Иногда он куда-то улетал, но в течение получаса обязательно возвращался обратно.

- Он себе ищет пару, - сказал как-то Кевин. – Его не устраивает чисто мужская дружба.

Йонас на это посуровел и признался:

- Каждый раз, когда он улетает, мне кажется, что это навсегда.

- Да ну тебя с такими мыслями! – махнул рукой Питер. – Он к тебе привязан, как к мамке. Никуда он не улетит. Возвращается же.

На это Йон ничего не ответил. Он вообще с каждым днём становился всё тише, настроение менялось, как погода: вот он несётся на велике и горланит песню – и буквально тут же грустнеет, погружается в свои мысли и не реагирует на оклики, пока над ухом не заорёшь. Питера это беспокоило. Особенно после откровенного разговора, в ходе которого Йонас рассказал, зачем ему атлас мира, тренировки в бассейне и почему он до сих пор тайком ездит в Дувр к хромому Стиву. Тётке он заливал, что в саду много работы и что он помогает родне Палмеров в сборе картошки, а сам до позднего вечера пропадал в автомастерской.

- Пойми, Пит, у нас ничего не выйдет, если я буду плохо водить. Стив разрешает мне брать свой грузовик, учит управлять им. Я его упросил показать, как ездить по бездорожью, - рассказывал Йонас, колупая болячку на разбитом локте. – Иначе нам не вывезти Офелию.

Питеру его идея не нравилась. Он холодным потом обливался, думая о том, насколько это опасно. Сперва Йонас предложил выпустить Офелию в ближайшую крупную реку, но потом посвящённый в план Кевин заявил, что в реке Офелию однозначно поймают, когда хоть кто-то увидит её там.

- Дурни вы оба, - авторитетно заявил Кев, сверкая очками. – Ну, отвезёте вы её до реки, ну, выпустите. А мистер Палмер с утра всю полицию графства оповестит о пропаже. Искать будут прицельно, по воде. И всё начнётся с начала.

Йонас сказал, что Кевин прав, и что надо возвращать русалку в её мир. И без вариантов. Питер вечером взял линейку, атлас, посчитал и обомлел: до Дрездена, в окрестностях которого находилось «пятно междумирья», только по автомагистралям выходило шестьсот пятьдесят миль. Утром, когда пришёл Йонас, Питер объявил с отчаянием в голосе:

- Это невозможно. Йон, посуху только два-три дня на машине!

- А кто сказал, что мы посуху? – загадочно улыбнулся Йонас. – У нас есть Северное море и Кильский канал.

- Ты что, рехнулся? – не выдержал Питер.

- Не-а! Просто других вариантов нет.

- Ты собираешься отпустить Офелию в океан? А дальше она как? Ну, допустим, по наитию она доберётся до Кильского канала. А до «пятна междумирья» как? Пешочком пару сотен миль? Туда, где военные?

Йонас пожал плечами, велел Питеру успокоиться и обещал как следует подумать над проблемой. Он вообще вёл себя так, будто возвращал русалок домой в их мир каждый день. А Питера начинало колотить, когда он задумывался над планом освобождения Офелии.

«Может, и не стоит этого делать?» - думал он с нарастающей день ото дня тревогой.

Неделю назад отец отказался от услуг миссис Донован и с досадой объявил семье за ужином, что на выставочной карьере русалки придётся поставить крест. Он сказал, что Офелия упряма, своенравна, дика и хитра настолько, что ездить всякий раз в такую даль без гарантированного результата невыгодно.

- Я же не могу заставлять собственного сына плясать перед ней всякий раз, когда эта дрянь решит прикинуться мёртвой и заляжет на дно аквариума перед выступлением, - раздражённо произнёс Леонард Палмер, разрезая стейк на тарелке на небольшие кусочки. – Не могу и не стану.

Новости обрадовались все домашние – даже Ларри и Агата, которым, казалось, было всё равно до выставок и призов. Питер возликовал: всё, победа! Никаких больше шокеров и уродских ультразвуковых свистков, никакой надоевшей классической музыки! Офелию никто не станет принуждать выполнять дурацкие команды и вести себя, как собака, выпрашивающая кусок еды. Радость мальчишки длилась ровно до того момента, как отец позвонил мистеру Айронсу и договорился с ним о продаже «Посейдона». Питер услышал часть их разговора:

- Давайте так, - доброжелательно и твёрдо говорил отец. – Вы покупаете или арендуете у меня «Посейдон» на необходимое вам время, а я арендую у вас Тритона. Услуга за услугу или деньги к деньгам – решим. Вы более опытны в таких делах, подскажете, сколько он должен пробыть у нас для э-э-э… гарантии результата? Хорошо, от недели до трёх. Договорились? Я подготовлю бумаги со своей стороны. Бартоломью, за вами остаются бумаги на вашего парня.

Питер мало что понял кроме того, что «Посейдоном» в скором времени нельзя будет воспользоваться. А Йонас как раз планировал вывезти Офелию на нём. Даже упросил мистера Палмера пустить его в кабину посидеть, и пока находился там, быстро зарисовал огрызком карандаша в блокнот все рычаги и приборную панель, чтобы потом показать схему Стиву. А раз не будет машины, может, стоило бы отказаться от замысла?

В пятницу миссис Палмер отпустила Агату в кино с подругами, а для мальчишек устроила вечеринку. Накануне позвонила маме Кевина, договорилась о том, что её сын переночует у них в усадьбе, пообщалась с тёткой Йонаса, чтобы того тоже отпустили на всю ночь. В тот вечер Питер и решил всё рассказать друзьям и убедить их отказаться от рискованного плана.

Вечер выдался удивительно тёплым, над прудом стелилась молочная дымка тумана. Ветерок доносил далёкое звяканье колокольчиков: деревенские коровы возвращались с пастбища по домам. Пахло яблоками, мокрой травой, стейками, что Ларри готовил на мангале, и чем-то неуловимо-осенним, что будило глубоко внутри грусть по уходящему лету.

Мальчишки сидела на мостках в одних плавках и футболках, пили колу из маленьких пузатых бутылок через соломинки и болтали ногами. Йонас всё старался дотянуться до воды, чтобы обрызгать друзей, но его длинные ноги чуть-чуть не доставали до зеркальной глади. Офелия пребывала в хорошем настроении, шумно плескалась поодаль. Она собирала пластмассовые кубики, что плавали по всему водоёму, прижимала их к себе, ныряла и на глубине выпускала. Лёгкие кубики всплывали, подпрыгивая над водой, и это забавляло русалочку. Питер смотрел, как она играет, и любовался ею.

- Какой она стала красивой, - потягивая колу, заметил Кевин. – С этими цветными прядями в волосах, с розовыми кончиками ушей. Чистая эльфа! Или фея, я в них путаюсь.

- Мистер Блюм, феи и эльфы антинаучны, - поддел его Йонас. – А вот девушки на открытках…

- Фу, извращенец! – возмутился Кевин.

Йонас расхохотался:

- А ты откуда знаешь? У самого наверняка есть заветная пачка открыточных кисуль?

- Я такой ерундой не интересуюсь, моя страсть – наука! – вскинув голову, объявил Кевин. – А вот ты – похотливый дикарь, дитя войны…

Светловолосый мальчишка ткнул его локтем в бок, и Кев поперхнулся колой. Откашлявшись, он забрался на мостки и мстительно пнул Йонаса пониже спины. Тот извернулся и ухватил обидчика за лодыжку.

- Еврей, а еврей, - удерживая брыкающегося Кевина, ехидно произнёс Йон. – Ты плавать умеешь? Боксировать – ах-ха, я видел. А плавать?

- Пусти, гад! – рычал Кевин, тряся кудрями. – Я утону вместе с тобой!

- И Офелия обглодает наши кости, - с завыванием закончил Йонас.

- Хватит, - неожиданно подал голос Питер.

Мальчишки скривились, Кевин высвободил ногу из ослабевшего захвата и отошёл в сторону. Йонас нахмурился, глядя на Питера:

- Ты чего такой? Пит-Надут-Как-Сыч-Сидит. Расслабься, сегодня классный вечер, тепло, дуракавалятельно. А послезавтра в сраную школу. Насладись последними деньками свободы, - он хлопнул его по спине и вздохнул: - Курить хочу. Дико. Я отойду куда-нибудь?

- Вдоль забора пройди вон туда, - вяло махнул рукой Питер. – Только маме моей не попадись.

- Она в оранжерее, не увидит, - ответил Йонас, подхватил шорты с заветной пачкой в кармане и быстро скрылся среди кустов.

Питер подтянул колени к груди, прижался к ним щекой. Хотелось пустить время назад, чтобы не было этого лета. И прожить всё заново. Без Офелии. Без всей правды о Йонасе. Без чувства отчуждения к отцу и маме. Просто чтобы всё было, как раньше. И не шло к чему-то неотвратимо-жуткому.

- Палмер, может, я зря спрошу, но не могу молчать. Что случилось? – негромко поинтересовался Кевин у него за спиной.

Питер помялся, думая, что ответить, и неохотно выдал:

- Мне кажется, Офелии лучше оставаться здесь.

Кевин присел на корточки рядом с приятелем, близоруко прищурился, глядя на светлую тень русалки в тёмной воде, и удивлённо спросил:

- А почему? Разве отпустить её на волю не было твоей мечтой? Или… или ты привязался к ней и теперь расставаться не хочешь?

В горле Питера будто встал ком. Ох, как тяжело озвучивать свои страхи и сомнения, когда речь идёт о тех, кто дорог!

- Йонас хочет отпустить её в океан. Чтобы она добралась до Кильского канала, а там как-то в Дрезден, к «пятну междумирья».

- Это он как себе представляет? – воскликнул Кевин.

- Тише. Понятия не имею. Да и не доставим мы её до океана. Отец цистерну отдаёт.

- Ничего не понимаю. А как он русалку на выставки возить будет?

- Никак. Офелия больше не будет выставляться. Вот я и думаю: чем так рисковать и ей, и Йонасу, и нам с тобой, не лучше ли просто позволить ей спокойно жить здесь? Всё безопаснее.

- А немец что на это говорит?

- Он ещё не знает, что мы остаёмся без «Посейдона».

Кевин задумался, постукивая по мосткам большим квадратным конвертом. Питер покосился на него: грампластинка?

- Что это у тебя? – спросил мальчишка.

- Я нашёл у папы кое-что редкое. Принёс для Офелии. Знаешь, я думаю, она могла это когда-то слышать.

- Это что же?

Питер вытянул шею, чтобы получше рассмотреть конверт. Обычная картонка, с угла что-то накарябано неразборчивым почерком. Чего только у меломана Блюма-старшего не было в закромах!

- Это песни на древнефарерском, - со знанием дела пояснил Кевин. - Оказывается, есть фанатики, которые в этом разбираются и даже записываются в студии. Попробуем поставить?

- Ох, я не…

- Тебе надо немного отвлечься. Да и ей, знаешь, тоже.

- Надо с Йонасом переговорить, а уж потом…

- Притащи пока граммофон. А я подумаю.

Питер покряхтел, забираясь на мостки, и потопал к лужайке. Спросил Ларри, когда будет готово мясо, получил ответ: «Сразу, как мама закончит накрывать на стол», и направился к дому.

- Ма-ам, я граммофон вынесу? – на всякий случай спросил он у миссис Палмер, протирающей фарфоровые тарелки в кухне. – Там Кевин пластинку редкую принёс.

- Конечно, милый. Не урони только, - отозвалась мама и добавила: - Минут через десять собирайтесь за стол.

Граммофон приятно оттягивал руки. Питер тащил его, гадая, как Офелия воспримет музыку. Если она не слышала прежде ничего, кроме проклятущего «Голубого Дуная», то ей может и не понравиться. Хотя… Питер при ней пел много раз. И вроде бы, русалочка слушала благосклонно.

- Молодой человек, - окликнул его незнакомый голос от ворот. – Можно вас на пару слов?

Питер подошёл, вгляделся в лицо стоящего у закрытой калитки мужчины. Среднего возраста, негустые светлые волосы зачёсаны набок, подбородок резко очерчен и гладко выбрит. Руки незнакомец держал в карманах лёгкой серой куртки. Питеру показалось странным, что все эмблемы с куртки были аккуратно спороты.

- Добрый вечер. Я ищу Йонаса Гертнера. Миссис Беррингтон сказала, что я смогу найти его здесь.

- Мисс, - буркнул Питер. – Не миссис.

- Пожалуйста, позовите Йонаса сюда, - вежливо, но настойчиво попросил визитёр.

Мальчишка попятился. «Кто это? Что ему надо от Йонаса?» - испугался он.

- Позовите. Это только на пару слов, - и незнакомец улыбнулся приятной, мягкой улыбкой.

Губами, но не глазами. Те оставались равнодушными и холодными, словно осенняя лужа.

На крыльцо вышла миссис Палмер, увидев, что сын с кем-то говорит.

- Добрый вечер, мистер. Чем я могу вам помочь? – спросила она.

- Здравствуйте, леди. Я от мисс Конни Беррингтон. Она сказала, что Йонас здесь. Он нужен мне на пару слов.

- Конечно, одна минута, - качнула головой Оливия Палмер.

«Мама, не надо!» - хотел крикнуть Питер, но она уже позвала:

- Йонас! – и пошла по дорожке в сад.

Питер будто прирос к месту с неудобным тяжёлым проигрывателем в руках. Йонас появился быстро: босой, в одних плавках и футболке с единорогами – подарком Питера из Бристоля. Едва он увидел визитёра, лицо его побледнело так, что это стало видно даже в сгущающихся сумерках.

- Guten Abend, Jonas[1], - подойдя вплотную к воротам, произнёс мужчина в куртке-ноунейм.

Мальчишка подошёл поближе, загородил Питера плечом.

- Woher kennen Sie mich?[2] – севшим голосом спросил он.

Улыбка на лице мужчины погасла, словно кто-то щёлкнул выключателем.

- Solltest du nicht nach Hause gehen, Junge?[3] – произнёс он, чеканя каждое слово.

- Пит, иди, пожалуйста, - тихо попросил Йонас друга, глядя через плечо, потом поглядел на незнакомца и процедил сквозь зубы: - Zum Teufel. Ich bin ein britischer Staatsbürger.[4]

- Йон, пойдём, - окликнул его Питер.

- Иди, я сказал!

Питер отшатнулся – таким резким стал вдруг тон Йонаса. Сердце ухнуло и загремело, как целый оркестр, кожа покрылась мурашками, ноги подкашивались, когда мальчишка шёл от ворот. Граммофон нещадно оттягивал руки, и под его тяжестью пришлось почти бежать до пруда, с трудом входя в повороты. Хорошо, что Кевин помог: перехватил ношу, и мальчишки в четыре руки опустили проигрыватель на скамью у воды.

- Где Йон? – спросил Кевин. – Умчался куда-то только что. Ты его не встретил?

- Ставь пластинку, - сказал Питер, вглядываясь в сторону ворот.

Кевин тряхнул кудрями, аккуратно вынул из конверта чёрный блестящий диск, опустил его на коробку проигрывателя, включил и бережно установил иглу.

Сначала Питер услышал колокольчики. Нежные-нежные, их звук нарастал, приближаясь, вливаясь мелодичным перезвоном в чувство тревоги. Потом сквозь шелест далёких волн донёсся приятный женский голос – негромкий, протяжно напевающий что-то на незнакомом языке. Женщины вторили чайки и что-то, похожее на дудочки. В музыку и голос вплелись звонкие струны, мелодия и песня окрепли, словно огромная птица над садом взмахнула крыльями.

- Смотри! – Кевин дёрнул Питера за футболку и указал на воду.

Офелия слушала. Покачивалась у берега вверх-вниз в тёмной воде, прижав руки к груди и глядя в темнеющее небо. В глазах цвета ночи отражённое небо дрожало и переливалось алыми отблесками. Русалка приоткрыла рот, словно пыталась что-то сказать, да не могла. Питера охватило странное чувство: будто он вот-вот оторвётся от земли и исчезнет, развеется ветром.

- Далеко-далеко, за самый край земли, летели птицы… - услышали мальчишки тихий голос Йонаса. – Летели и несли симфонию жизни. К краю света птицы летели и на краю света они пели симфонию жизни. Одна… и две, и три тысячи. Четыре и семь тысяч… Пели… Я слышу их песнь – торжество жизни…[5]

Улыбаясь, как пьяный, Йонас взошёл на мостки, запрокинул лицо к ночному небу, и Питер увидел тонкую блестящую нить на его побледневшей щеке.

- Э-эй, Йонас… - предостерегающе начал Кевин, но мальчишка только отмахнулся, подошёл к самому краю и качнувшись, упал в воду.

Не задумываясь, Питер прыгнул за ним. Сразу погрузился с головой, открыл глаза, увидел белеющую в сплошной тьме футболку, изо всех сил толкнул друга в грудь руками – наверх, туда, где воздух. Выплыл рядом, фыркая и озираясь. И услышал, как Йонас тихо смеётся:

- Дурной-то… Да всё нормально, ах-ха.

По каменным плитам застучали каблуки маминых туфель, и перепуганная миссис Палмер выбежала к пруду.

- Мальчики! Господи, вы что творите? – севшим от испуга голосом воскликнула она.

- Всё хорошо, миссис Палмер! Мы с Питером поспорили на слабо, и ему оказалось не слабо! – подгребая к мостику, объявил Йонас.

Кевин и миссис Палмер помогли мальчишкам выбраться на сушу, и Питер тут же получил подзатыльник от подоспевшего старшего брата. Йонас улыбался, но губы у него дрожали, зубы выстукивали дробь, а по щекам текла и текла вода.

- Слава богу, среди вас есть хоть один нормальный! – сердилась Оливия Палмер. – Марш в дом переодеваться и ужинать! Питер, о чём ты думал? А если бы русалка…

- Не тронула бы, мам, - твёрдо ответил Питер и обернулся на пруд.

Офелия светлой тенью жалась к прутьям решётки на противоположном краю водоёма.

За столом, пока мама и Ларри несли мясо и гарнир, Кевин и Питер с двух сторон насели на Йонаса.

- Ты что устроил? Что за тип приходил? – шёпотом потребовали ответа друзья.

- Полисмен. Шёл мимо нашего дома, тётка попросила проверить, где я.

- А в пруд зачем сигал? Что это было вообще?

- Песня, - одними губами улыбнулся Йонас. – Это была песня о том, что всё заканчивается на краю света. И время тоже заканчивается. И лето.

Больше им не удалось добиться от него ничего путного.

Ночевали все трое на чердаке, притащив туда матрасы, подушки и одеяла. Лежали, глядя в потолок, по очереди рассказывали друг другу истории. Про футбол, великого Теслу, города пикси, вертлявых глупых никс, совсем не похожих на русалок, про шпионов и их суперавтомобили, которые могут летать и про много что ещё. Питер умолк последним, когда друзья уже уснули. Он рассказывал и рассказывал, по-детски веря в то, что пока звучит его голос, что-то страшное, стоящее у ворот, и лишь отдалённо напоминающее тень незнакомца в куртке, не войдёт в их жизнь. И что не случится ничего плохого, не придётся принимать сложных решений, бояться, бороть желание расплакаться и обо всём рассказать взрослым. Ничего не случится, если голос Питера будет звучать до рассвета.

Питер уснул в два часа ночи, уткнувшись лбом в плечо Йонаса. Над Великобританией разлилась удивительно тихая и невероятно тёмная ночь – словно кто-то опрокинул чернильницу, залив не только краски, но и звуки на острове.

[1] Добрый вечер, Йонас (нем.)

[2] Откуда вы меня знаете? (нем.)

[3] Не пора ли тебе домой, мальчик? (нем.)

[4] Катитесь к чёрту. Я гражданин Великобритании. (нем.)

[5] Перевод с фарерского песни «Fuglar» группы Valravn

Офелия (эпизод тридцать седьмой)

Под утро приснилось что-то стремительное, неприятное, как порыв сырого осеннего ветра. Питер проснулся, сел, слушая колотящееся сердце. Кевин ровно посапывал, из одеяльного кокона торчали лишь его босые пятки. Постель Йонаса была пуста, одеяло бережно свёрнуто, уложено под подушку. Питер огляделся: на чердаке Йона не было. И его разбитых кроссовок тоже.

Из памяти мигом вынырнули все вчерашние страхи: подозрительный полисмен, который ни документов не показал, не представился, бледное лицо Йонаса, его опустевший взгляд, прежде чем он шагнул в воду. Питер на четвереньках выполз из постели, стараясь не нарушить сон Кевина, и на цыпочках спустился с чердака.

Дома было холодно. Настолько, что хотелось зависнуть в воздухе, поджав босые ноги, не касаться ледяного пола. Из окна в конце коридора второго этажа сочился бледный рассвет. Питер зябко поёжился, сунул ладони в подмышки. Прислушался: в ванной комнате этажом ниже шептала вода. Мальчишка потрусил вниз по лестнице и почти столкнулся с Йонасом, выходящим из ванной.

- Ты чего взлетел в такую рань? – настороженно спросил Питер, глядя на аккуратно зашнурованные старые кроссовки друга.

- Проснулся и решил пойти домой. Всё равно больше не усну, а там Лу ждёт. Вот, умыться сходил, - растеряно отозвался Йонас.

Он пригладил пятернёй взъерошенные светлые вихры, зевнул.

- Холодно. Как будто все окна открыты были всю ночь, - вздохнул Йон.

- Поговори со мной, - попросил Питер. – То, что вчера случилось, здорово всех напугало. Я же понимаю, что это не полисмен был. Кто это, Йон? Что он тебе сказал? Что ему нужно от тебя?

Йонас не выглядел испуганным. Скорее, грустным. И глаза прятал, тянул время с ответом.

- Только не ври мне, - предупредил Питер. – Я почувствую.

- Я и правда не знаю, кто это. Но он знает, откуда я. Сказал, что мне пора домой, Пит. И ах-ха, не фига это не полисмен.

- А кто тогда?

Пауза тянулась ещё дольше. Йонас потёр покрасневшие от недосыпа глаза, спрятал зевок в ладонь.

- Может, тётка втихоря оформила меня в приют. Или обтяпала документы, чтобы меня выдворили обратно в Германию, - неуверенно произнёс он. – Но это в лучшем случае.

- А в худшем что?

- В худшем - меня разыскал институт, на который работал отец. И они хотят вернуть меня домой.

- Для опытов? – мрачно спросил Питер.

- Ах-ха. Наверное. Больше-то и незачем. Пит, я должен бежать. Забрать Офелию – и к океану. Чем скорее, тем лучше.

Услышав шёпот мальчишек, за дверью своей комнаты застучали когтями по полу бишоны. Питер дёрнул Йонаса за руку и взглядом указал наверх: пошли на чердак. Йон сморщил веснушчатый нос: не, я домой. Тогда Питер привстал на цыпочки и шепнул ему на ухо:

- Поговорить. Важно. На троих.

Когда они вернулись на чердак, Кевин уже не спал. Сидел в гнезде из одеял и протирал очки краем пододеяльника. Вид у мальчишки был обиженный.

- Значит, вам вдвоём дружить интереснее? – сурово спросил он, как только Питер и Йонас переступили порог.

- Чё? – оторопело спросил Йон. – Ты проснись сперва, что ли.

- Я проснулся! – огрызнулся Кевин. – А вы слиняли! Как девки, в самом деле. Пошептушки за спиной, да? Вроде, мы втроём дружим? Или уже нет?

- Кев, вот ты сейчас точно обижаешься, как девчонка, - с укоризной сказал Питер и присел на матрас рядом. – Мы вернулись. Что ты завёлся спросонок?

- Ага, всё без меня обсудили и вернулись! – Кевин чуть не плакал с досады. – Вчера всё переглядывались за столом, а я сидел рядом с вами, как… как…

- Еврей, ну уймись, а? – зевнул Йонас и уселся в старое поломанное кресло, одну ножку которого заменяла стопка старых книг, обёрнутых наволочкой. – Я слинять хотел пораньше, а Пит меня заловил и обратно привёл.

- Врёте вы всё, - Кевин скривился, нацепил очки и зашарил под подушкой в поисках шорт и рубашки. – Я вам просто не нужен.

- Кев, если у тебя с утра поганое настроение – не порть его всем, - не выдержал Питер. – И ещё: если бы ты не был нам другом, мы рассказали бы тебе про план по освобождению Офелии?

Кевин натянул шорты на тощие ноги, сурово зыркнул в сторону Йонаса и буркнул:

- Знаешь, плохой у вас план.

- Знаешь, мы это уже слышали, - сдержанно отозвался Йон. – Предложи свой.

- А давайте я сперва выскажусь, а вы послушаете? – с нажимом произнёс Питер и, дождавшись одобрительных кивков, заговорил: - Йонас, Кев уже в курсе: у нас не будет «Посейдона». Отец его продаёт в ближайшее время.

- Твою мать… - простонал Йон, откидываясь на спинку кресла. – Это единственная проблема?

- Нет. Кев, скажи про воду.

Тот торопливо покивал, шмыгнул носом и скороговоркой проговорил:

- Офелия пресноводная, океан может ей повредить, подумай об этом.

- Это всё?

Питер и Кевин переглянулись.

- Офелия не доберётся до Дрездена, - вздохнул Питер. – Туда нет пути по воде.

- Я буду с ней, - спокойно сказал Йонас. – Вы что, ещё не поняли?

- Ты спятил? – вскричали ребята хором. – Это самоубийство!!!

- Ла-Манш я точно переплыву. А дальше… и дальше тоже.

- Там война! – заорал Кевин, вскочив с места. – Куда ты её потащишь? В самое пекло? Я не спрашиваю, как, но ты…

- Не ори. Нет никакой войны. Вам врут. Как врут всем, кто находится за пределами «пятна междумирья».

Голос Йонаса звучал спокойно и устало. Питера от его тона знобило. Как будто не Йонас сидел напротив него, а что-то нечеловеческое.

«Тысяча видов дождя… - вспомнил мальчишка. – Йон, что ты теперь такое?»

- Йонас, не лучше ли оставить Офелию здесь? – предложил Питер неуверенно.

Зелёные глаза друга полоснули его презрительным взглядом.

- Это трус в тебе говорит, а, Питер Палмер? Предлагаешь оставить её в яме с водой, кормить дохлой рыбой всю оставшуюся жизнь, да? Как думаешь, сколько она протянет? Переживёт ли хотя бы одну зиму? – в голосе Йонаса плескались горечь и яд. – Что ещё твой папаша придумает для неё? Пит, а ты похоронить её сможешь своими руками, когда она умрёт?

- Прекрати! – голос сорвался в слезливый визг, Питер протяжно всхлипнул. – Вас и есть-то трое в моей жизни: ты, Кев и она! И ты думаешь, мне легко потерять двоих из вас навсегда? Думаешь, я прощу себе, если вы погибнете? А вероятность этого…

- Громадная, - мрачно вставил Кевин. – Нацист ты эгоистичный, вдумайся. Ла-Манш тебе не бассейн. А Офелия…

- Должна быть свободна, - перебил его Йонас.

- Она должна быть жива! И ты тоже! Нет равенства между жизнью и свободой, идиот! – заорал Кевин.

У Питера в голове было пусто, как в спортзале после занятий. Лишь скакал по полу мяч, гулко ударяясь: бум, бум, бум. Шестьсот пятьдесят миль только по суше. Сотни миль Северным морем до Кильского канала.

- Блюм, однажды я совершил поступок, который не могу себе простить, - глядя перед собой, произнёс Йонас. – Без разницы, сколько пройдёт лет, поступок совершён. Единственное, что я могу сделать, это искупить свою вину до того, как со мной самим случится что-то подобное.

- Ты не был виновен в её смерти, - тихо-тихо сказал Питер.

- Я был причастен.

- О чём вы оба говорите-то? – Кевин прошёлся по чердаку, нервно пиная одеяла, валяющиеся на дощатом полу.

Питер молчал. Он смотрел на Йонаса, и взгляд его говорил: я поклялся хранить твою тайну – и я сдержу слово. Йонас взглянул на него и улыбнулся краешками губ: спасибо.

- Кевин, - обратился к приятелю Йон. – Прекрати блажить и послушай внимательно. У меня большие неприятности. И у Офелии тоже. Мне придётся бежать из Англии как можно дальше, чтобы никто не тронул вас. И у меня есть единственный шанс освободить Офелию. Если этого не сделаю я, никто из вас не сможет. Это очень трудно понять. Просто прими. Ты сможешь меня научить, как завести машину без ключа? Там надо какие-то провода в кабине перерезать и соединить, да? Ты у нас гений технической мысли. На тебя вся моя надежда.

- Где ты машину-то возьмёшь… - простонал Кевин, обхватив голову руками. – Уважаемый Б-г, пусть мне просто снится бредовый сон…

На лестнице загрохотали шаги, и на чердаке появился взъерошенный со сна Ларри в клетчатой пижаме и тапках.

- Негодяи, что ж вы орёте так ни свет, ни заря? – набросился он на мальчишек. – Уже и подушку на голову натянул, и одеяло намотал – всё равно слышу ваши вопли! Что у вас тут за войны?

Кевин и Питер опешили, первый принялся складывать одеяла, пылая ушами, второй забормотал извинения. Только Йонас спокойно встал со своего места, обошёл Ларри, прикрыл люк, ведущий на чердак, и неожиданно сказал:

- И о войне, кстати. Мистер Лоуренс, вы же видели предсмертную записку Уилла Мёрфи? Она была адресована вам, и мистер и миссис Мёрфи не могли не исполнить последнюю волю сына.

Ларри резко выпрямился, будто получил удар между лопаток. Нервно сглотнул, беспомощно поглядел на младшего брата. Его испуг передался Питеру, заставив того замереть и нахмуриться. «Ларри видел записку? – с колотящимся сердцем подумал мальчишка. – Но сказали же, что отец Уилла её сжёг! Или Йонас блефует? Но зачем?»

- Йонас, зачем тебе это знать? – не поворачиваясь к стоящему за его плечом Йону, едва слышно спросил Ларри. – Откуда вообще эти слухи?

- Это не слухи, иначе вы не среагировали бы так. Люди говорят. Много говорят, тихо. А мы умеем слушать. Вы всё нас детьми малыми считаете, кормите ложью. Только мы выросли и теперь задаём вопросы. Зачем вы нам лжёте? Правда всё равно всплывёт, мистер Лоуренс. И когда такие, как мы с вашим братом и Кевином, поймут, что их пичкали ложью, прикрывая истинно взрослые поступки, дети возненавидят своих родителей.

Йонас говорил негромко, спокойно и размеренно. Как будто считал или повторял вслух таблицу умножения. Питер слушал и вспоминал, как он сам в порыве бессильного гнева выкрикивал отцу в лицо то же самое. Ларри от слов Йона то бледнел, то краснел. А когда воцарилась тишина, он посмотрел на ждущих ответа мальчишек и произнёс:

- Вы даже не понимаете, насколько опасна правда. Ребята, я тоже был таким, как вы. Хотел рассказать всему миру о том, что написал в записке Уилл. Только меня поставили перед выбором: молчание взамен на безопасность нашей семьи. Понимаете, насколько всё серьёзно?

- Ларри, мы должны знать правду. Это вовсе не говорит о том, что мы тут же побежим трепать о ней на каждом перекрёстке, - очень серьёзно сказал Питер.

Сейчас ему было ужасно жаль брата – такого беспомощного в мятой пижаме и тапках. Но внутри тихого и робкого обычно Питера оживал совсем другой человек – жёсткий, бескомпромиссный, целеустремлённый. Как будто на спине окуклившейся гусеницы трескался кокон, выпуская в мир обновлённое создание.

«Больно ли бабочкам, когда они рождаются? – мелькнуло в голове мальчишки. – Помнят ли они себя прежними, кем ощущают себя в момент рождения – всё ещё гусеницами или уже чем-то новым?»

- Мистер Палмер, - подал голос Кевин. – Если честно, я иногда читаю газету, которую мои родители совсем не одобряют. И там пишут иногда странные вещи. В том числе и о войне в «пятне междумирья». Я много думал об этом последнее время. И понял, что тоже хочу знать правду, какой бы она не была.

- Скажите им, мистер Лоуренс, - остановившись у окна и обирая с него паутину, произнёс Йонас. – Только не врите. Потому что я был там и всё видел своими глазами. Но ребята скорее поверят, если моя правда найдёт подтверждение в ваших словах.

- Я давал слово, - убитым голосом сказал Ларри. – Ребята, не заставляйте меня…

- Ларри, хоть ты будь с нами человеком, а не продажным трусом, - вырвалось вдруг у Питера; он даже сам испугался, что такое сказал.

Стало так тихо, что жужжание мухи, бьющейся в пыльное стекло чердачного оконца, казалось, заполнило собой всё вокруг, заглушив даже биение сердец ждущих ответа мальчишек. Ларри посмотрел на них – до ужаса быстро повзрослевших, ни капли не похожих на себя таких недавних, июньских. Словно маленького неуклюжего Пирожка, его школьного приятеля, слушающего любой бред о Тесле с восторженно открытым ртом, и белобрысого веснушчатого немецкого сироту, что говорил с растениями, как с людьми, кто-то подменил во время школьных каникул. Мальчишек похитили, оставив вместо них похожих внешне вроде бы детей со взрослыми глазами. И никто из взрослых не заметил подмены. Привыкли же: они ещё дети, пусть носятся и играют. Но игры закончились.

Ларри глубоко вздохнул и произнёс:

- Да, я видел это письмо. Его забрали у меня, но я помню всё, о чём писал Уилл. И то, что выдаётся нам за войну, и привело к его смерти.

Воздух на чердаке вдруг показался Питеру пыльным и затхлым, захотелось глубоко вдохнуть утренней прохлады. Щёлкнул шпингалет, заскрипели, открываясь, оконные рамы под руками Палмера-младшего. Свежий воздух ворвался, всколыхнул тряпьё, накрывающее сундуки и коробки, зашуршал страницами раскрытой книги, забытой на полке, заблудился в кудрях Кевина. Ветер покружил клочки пыли в углах и улёгся у ног Лоуренса Палмера. Йонас встал у оконца рядом с Питером, достал сигареты и спички из кармана, закурил. Пальцы у него чуть заметно дрожали. Ларри неодобрительно покосился на него, вздохнул.

- Уилл был похож на тебя, Пит, - слова давались старшему брату нелегко, он говорил, словно шёл против сильного течения. – Открытый, честный, отважный, хотя со стороны казался слишком мягким. За меня всегда заступался. Наши родители вместе воевали, и до смерти Уилла оставались друзьями. Мистер Мёрфи хотел, чтобы Уилл после школы поступил на службу в войска. Считал, что армия – это для настоящих мужчин. Уилл послушался. Его заслали на материк, как раз к «пятну междумирья». Он обещал писать оттуда каждую неделю, но никто из нас – ни семья, ни я – не получили ни одного письма. Он пробыл там восемь месяцев.

Ларри замолчал. Прошёл по чердаку, шаркая тапками, взъерошил волосы на макушке Питера и слегка ткнул кулаком в бок Йонаса:

- Не поделишься?

Йонас молча вложил ему в ладонь полупустую мятую пачку. Ларри долго чиркал спичками, прикурил, затянулся. Долго смотрел в окно, словно ждал какого-то знака. Потом продолжил рассказ:

- Когда он вернулся, нам не удалось толком поговорить. Его родители устроили праздничный ужин, было слишком много народу, все старались хоть словцом перекинуться с Уиллом. Я был на учёбе, вернулся домой поздно, и сразу подъехал к дому Мёрфи. Уилл был страшно пьян, увидел меня, обнял и сказал что-то вроде: «Мы все ответим». Что-то нёс про птиц с женскими лицами и женщин, покрытых перьями, о том, что дети их горят как бумага. Потом вытащил на задний двор мундир, сорвал с него четыре то ли ордена, то ли медали, топтал их ногами. Вымочил в бензине тряпку и поджёг вместе с мундиром. Плакал и кричал, что ненавидит эту страну, что вся Британия рухнет в громадный котёл для лжецов в Аду. Прибежала родня, Уилла уволокли в дом. А утром отец обнаружил его в конюшне мёртвым. Записку мне передала его мать.

- Что же было в записке? – робко спросил Кевин.

- Там была вся правда о войне. Что вся война сводится к добыче оттудышей для продажи людям. О том, как люди звереют лицом к лицу с красотой. О том, как насилуют фей, заживо жгут сиринов, пытают кентавров и давят сапогами пикси. О том, что лишь один оттудыш из ста пойманных остаётся в живых. О том, что Европа награждает своих сыновей орденами за беспредел и зверства, а своим гражданам рассказывает о том, как страшны и свирепы оттудыши. Да, наши военные там тоже гибнут. В основном по пьяни. Человек двадцать за год.

В наступившей гробовой тишине Ларри докурил, выкинул окурок в окно и завершил рассказ:

- Уилл не просил прощения. Написал лишь, что поступит с собой так, как заслужил. Пока продажа оттудышей приносит доход, государство будет делать из преступников героев. И так называемая война будет длиться и длиться. Люди всё глубже вторгаются в другой мир, истребляя всех, кто оказывает сопротивление. Безнаказанность сводит с ума. А тех, кто остаётся человеком, заставляет покончить с собой. Вот такая правда, ребята. А теперь подумайте: что вы будет с ней делать?

Кевин Блюм расплакался. Тонко всхлипывая совсем по-девчоночьи. Его утешили, как могли, Питер сбегал за стаканом воды в кухню. Встревоженной маме сказал, что Кеву приснился кошмар, волноваться не стоит.

Перед тем, как разойтись, мальчишки спустились в сад. Ветер гнал по тёмной глади пруда опавшие листья. Пахло яблоками. В цветниках покачивали яркими тяжёлыми шапками астры и георгины. Вдоль дорожек несли караул алые и сиреневые гладиолусы – словно мечи в богато инкрустированных ножнах. Кевин подошёл к пруду, опустился на колени, положив рядом с собой конверт с пластинкой, и позвал Офелию. Та подплыла, улыбнулась широко, помахала рукой. Кевин ухватился рукой за прутья ограждения, склонился к самой воде и прошептал:

- Прости нас, пожалуйста.

Русалочка пошевелила ушами, скрылась под водой и вынырнула лицом к лицу с застывшим неподвижно мальчишкой. Медленно поднялась из воды и потёрлась носом об его щёку. Питеру вдруг стало ужасно неуютно, и он отвернулся.

- Не ревнуй, - буркнул Йонас. – Тебя она больше любит, я знаю.

- Отвали, - отозвался Питер. – Ревность – для юных дур. Я просто смотрю на… на улицу.

За воротами завёлся двигатель «Посейдона»: мистер Палмер обещал перегнать его в Ливерпуль, а обратно вернуться поездом. Кевин отпрянул от русалки, подхватил пластинку, бросил друзьям:

- Я не подведу! Питер, до встречи в школе! – и помчался к воротам, крича: - Мистер Палмер! Подождите меня! Подвезите меня до автобуса!

Мальчишки переглянулись, обменялись понимающими взглядами.

- Хоть он и истеричка, но башковитый малый, - произнёс Йонас. – Я в нём уверен.

Офелия медленно кружилась в воде, прикрыв глаза. Сплетались, словно живые, длинные светлые волосы и тонкие ленты, как будто пели что-то без слов. Опавшие листья покачивались рядом с ней, как древние маленькие ладьи. Летела по ветру невесомая серебристая паутина. Вдалеке звенело колокольчиками бредущее на выпас стадо медлительных бело-рыжих коров. Последний день августа уверенно вступал в свои права.

Офелия (эпизод тридцать восьмой)

Первую учебную неделю Питер прожил как на вулкане. Он постоянно ждал, что кто-то вызовет его с уроков и скажет, что у них дома случилась беда, и он должен скорее мчаться в усадьбу. С отцом он старался не пересекаться, в школу ездил на велосипеде. По ночам ему снилось, как к воротам усадьбы подъезжает тряский шумный грузовик, из кабины высовывается Йонас и кричит: «Скорее! Мы не успеем!». Мальчишка принимается звать Офелию, а она боится, мечется, не даётся в руки, оставляя в стиснутых кулаках лишь обрывки лент и длинные пряди волос. Питер бежит к воротам, но машины там больше нет, только стоит незнакомый мужчина в куртке со споротыми нашивками.

- Позови, пожалуйста, Йонаса Гертнера, - с вежливой улыбкой просит он, и Питер видит, что в руках у визитёра мёртвый пикси с ярко-рыжим хохолком.

Он просыпался в холодном поту, нёсся к столу и быстро-быстро рисовал Йонаса – живого, здорового, гоняющего футбольный мяч, сидящего на суку старой ивы, удящего рыбу, держащего в руках пакет полосатых леденцов, едущего на велосипеде, раскинув руки… Питер придумал себе ритуал: пока он рисует, что с человеком всё хорошо, беда будет обходить его стороной.

Конечно, они виделись после уроков. Йонас исправно приходил помогать миссис Палмер в саду. Снимал с самых верхних веток тугие красные яблоки, обрезал отцветшие розы, вылавливал сачком опавшие листья из пруда. Офелия всё ещё боялась его, забивалась всякий раз к решётке у ручья позади усадьбы. Мальчишки по-прежнему спорили о футболе, гоняли на великах, пели песни, один раз покатались верхом на лошадях мистера Флаэрти. К теме освобождения русалки они не возвращались. Только Кевин пару раз спрашивал, есть ли какие новости по намеченному плану. Он передал Йонасу через Питера какие-то рисунки, сделанные цветными карандашами: толстые цветные линии, на одни из которых указывала стрелка с подписью «перерезать», а на другие – «соединить». Питер предпочёл не спрашивать, что это значит. Главным для него было то, что он видел Йонаса и Офелию каждый день. Мир продолжал вращаться, к вечеру Питер забывал обо всех своих страхах, но среди ночи его душили кошмары, и утро начиналось с тревожного ожидания: вдруг сегодня?

От волнений мальчишка потерял аппетит, похудел так, что это заметили даже одноклассники. Понеслись шуточки, что у Палмера, наверное, глисты. Питер, рассеянный сильнее обычного, обидных подколок просто не замечал. Зато замечал раздражающее внимание девчонок:

- Питер, видела тебя в журнале. Каково это – танцевать с русалкой? Питер, а кубок чемпиона тяжёлый? А куда вы ещё с ней теперь поедете? Палмер, а у тебя есть подружка? А ты любишь пироги с яблоками и сливой? Питер, у меня тут задачка не получается, ты не поможешь? Ой, Питер, какой у тебя велосипед классный! А прокатишь меня до перекрёстка? Палмер, а расскажи про Бирмингем!

Питер отвечал односложно, злился, когда по десять раз задавались одни и те же вопросы. Девчонки смеялись по-доброму, кокетливо поправляли причёски, то одна, то другая старались чем-нибудь Питера угостить. Мальчишки просили рисовать истории, наперебой сыпали идеями и сюжетами. Питер рисовал только то, что хотел сам. Очень редко теперь он хотел рисовать то, что просили. Он резко охладел к супергероям и сценкам из школьной жизни. Чаще рисовал высокие обрывы над рекой, тёмный сосновый лес и полускрытые деревьями фигуры то животных, то кого-то, отдалённо похожего на человека. Учительница английского увидела один из его рисунков, когда лист бумаги спланировал на пол, и забеспокоилась:

- Питер, что у тебя случилось? Дома все здоровы? Может, тебе захочется поговорить? Ты можешь на меня рассчитывать.

Качал головой. Нет, ничего не случилось. Нет, помощь не нужна. Нет, проблем с уроками тоже никаких. Спасибо, всё хорошо.

«Никаких взрослых» - сказал Йонас, когда они с Питером посвящали Кевина в свои планы. Эта фраза и стала их девизом, их мантрой. Мальчишки искренне считали, что тем, кто считает деньги друзьями, доверять нельзя. Даже когда те говорят, что главное для них – семейное счастье, они лгут. Почему взрослые так много лгут, никто из трёх друзей так и не мог объяснить. Кевин предположил, что с возрастом в мозгу что-то перестраивается, и он начинает неправильно работать.

- Слыхал про тимус? – спросил он Питера как-то на перемене, когда они листали очередной выпуск научного журнала, сидя в школьной библиотеке. – У детей он есть и работает. Вырабатывает этот… чтобы не болеть… А! Иммунитет!

- Нет, не слышал, - разглядывая проект новой солнечной батареи, отозвался Питер. – Но теперь знаю, что эта штука у меня есть.

- Так вот, знаешь, он у взрослых атрофируется. Сам себя переваривает и исчезает. Вообще. Вот я и подумал: если тимус исчезает, может, что-то новое появляется? И это новое не позволяет взрослым правильно оценивать мир, поступки и события. Как будто очки с цветными стёклами. Надел такие – и мир видишь в ином цвете. Как тебе такая версия?

- Похоже на правду. Потому…

- Никаких взрослых! – гордо закончил за него Кевин.

По возвращению домой Питер поделился идеей Кева с Йонасом. Тот внимательно выслушал, вытащил из зарослей розовых и белых гортензий Лу, отобрал у него свой носовой платок и спросил у пикси:

- Ты веришь, что я вырасту и стану тупым, жадным взрослым?

Лу вякнул что-то сердитое, комично развёл лапками в стороны. Йонас отряхнул налипшие на колени комочки земли, вытер предплечьем пот со лба.

- Ах-ха, Пит, Лу со мной согласен. Дело не в каких-то там ваших тимусах или том, что там вместо него отрастает. Дело в памяти и совести. Если у тебя есть и то, и другое – ты не станешь лживой сволочью. А если с чем-то проблемы – всё, ты этот, который без тимуса. Всё предельно просто.

Ветер качал отцветающими головками гортензий, лез под школьную рубаху сентябрьским холодком. Питер слушал Йонаса, но думал о том, что память и совесть – это слишком мало для того, чтобы оставаться честным и порядочным. И что меньше всего на свете он хотел бы, чтобы от Йонаса и Офелии ему осталась память. Сердце эгоистично требовало видеть их каждый день. Иметь возможность поговорить, прикоснуться, ответить на дружеские улыбки.

«Может, ничего не получится? Йон не придумает, где взять машину, и они с Офелией останутся со мной?» - осторожно надеялся Питер, понимая, что так будет лучше только ему.

И словно прочтя его мысли, Йонас внимательно посмотрел на друга и серьёзно произнёс:

- С совестью нельзя договариваться. Когда появляются «если» и «может быть», ты начинаешь терять себя в сомнениях. Если что-то решил – не сомневайся.

- Давай решим пообедать? – предложил Питер. – А то как-то мне грустно. Видимо потому, что я голодный.

Услышав любимые слова «пообедать» и «голодный», Лу оживился, взлетел, сделал в воздухе пируэт, трепеща крыльями, и хищно щёлкнул зубами.

- Ну да, и тебе пожрать добудем, - усмехнулся Йонас. – Забирайся в карман и сиди тихо.

В кухне мама напоила их чаем с бутербродами, поставила перед ними на стол блюдо с крепкими душистыми яблоками и сливами. Мальчишки мигом набили карманы вкусным и разбежались по делам: Питер – переодеваться, Йонас – перекапывать грядку с пожухшими пряными травами. Через два часа договорились встретиться у пруда, а если пойдёт дождь – в нижней гостиной.

Офелия не любила холодные дожди. Старалась спрятаться в гроты, могла не показываться целый день, если небо роняло слёзы и дул холодный ветер. В ясные дни она всплывала к поверхности и грелась, лёжа на воде вверх лицом и раскинув изящные белокожие руки. Питер смотрел на неё, и его мир наполнял покой. А когда русалочки подолгу не было, в душе разрасталась тревога. Питер знал, что волнуется понапрасну, что дождь закончится, и Офелия приплывёт в прогретые солнцем верхний слои воды, но ничего не мог с собой поделать. При встрече они соприкасались ладонями, переплетая пальцы – ещё один ритуал, доказательство самому себе, что русалочка здесь, что всё хорошо.

Миссис Донован больше не появлялась в усадьбе Палмеров, отец забросил занятия с Офелией и приходил лишь покормить её, у Агаты в классе появился симпатичный новенький, и она часами обсуждала его по телефону с подругами. Общаться с Офелией приходил только Питер. Изредка у пруда прогуливалась миссис Палмер с собаками и выходил покурить на скамейке Ларри, но они Офелию вниманием не баловали. От бишонов русалочке и то было больше радости: они обожали притащить мячик, бросить его в воду и лаем требовать кинуть игрушку обратно. Так Офелия и коротала время, пока Питер был в школе: или играла с собаками, или пережидала дождь в гротах, или покачивалась в воде вверх-вниз, глядя вдаль сквозь решётку у ручья. Всё реже русалка расправляла ушки, которые приобрели яркую розовую окантовку, всё грустнее становился её взгляд и спокойнее игры. Иногда, когда Питер приходил к пруду, она просто плавала вблизи мальчишки, не интересуясь ни кубиками с буквами, ни новой книжкой. Лишь по-прежнему с удовольствием возилась с деревянной лошадкой и старенькими куклами Агаты и подставляла ладони и макушку под прикосновения друга. Визиты Йонаса и Лу тоже отвлекали её ненадолго. С пикси они легко находили общий язык, общались о чём-то: пикси – скрытый лопухами у воды, Офелия рядом с ним, в воде.

Питер подолгу смотрел в угольную черноту грустных глаз русалки и спрашивал:

- Ты чувствуешь то же, что и я? Я заставляю тебя грустить и волноваться?

Она прислушивалась к интонациям и знакомым словам, пыталась утешить его, как умела. Но легче Питеру не становилось.

Так прошла первая учебная неделя сентября. А в пятницу Питер впервые подрался в школе. Они с Кевином сидели в столовой, Кев уплетал пончик с какао, Питер спешно доделывал задание по английскому, которое не сделал накануне дома: просто заснул за столом на раскрытой тетради.

- Банда Дюка, - глядя в стол перед собой, прошептал вдруг Кевин. – Сюда идут.

Дюк Уимзи за лето вытянулся, плечи его развернулись, превратив одноклассника Питера в молодого громилу. Девчонки шушукались, что Уимзи тягает штангу и участвует в подростковых подпольных боях, где зарабатывает неплохие деньги. Выдумывали, скорее всего, но выглядел Дюк действительно внушительно. Пересекаться с ним где-то, кроме класса, не хотелось. Но вот пришлось.

- Не, вы поглядите! – Дюк встал напротив Питера с Кевина, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. – Когда ещё так близко увидишь читающую свинью! Ещё и с евреем рядом. Э, Блюм, а оно вообще кошерно? Тебе папа позволяет общаться со свиньями?

Свита Уимзи захихикала. Питер и Кевин молча насупились и продолжали каждый заниматься своим делом.

- Папенькин поросёночек, - засюсюкал Дюк, присаживаясь за стол напротив мальчишек. – Что-то папочка тебя больше на машине не забирает после уроков. Видимо, сильно воняешь.

Питер сосредоточенно писал задание в тетрадке, стиснув ручку так, что побелели пальцы. Кевин жевал пончик с таким видом, словно ел не мягкую выпечку, а грыз кость. Уимзи переключился на него:

- Блюм, а кто у тебя в роду баран? Или овца? Тебя раз в году бреют налысо, да? Или ты как девка – накручиваешься на бигуди? А по дому ходишь в розовых тапках с клоунскими помпонами? За мамой донашиваешь?

Под глумливый гогот Кевин поднял на грозу средней школы равнодушный взгляд. Прожевал кусок пончика, сглотнул. Хотел что-то сказать, но Уимзи перегнулся через стол и заорал ему в лицо:

- Бе-е-е!!! Папенькин свинёнок и маменькин барашек!

Питер даже не успел ничего сделать: кудрявый щуплый Кевин молниеносно выбросил вперёд правый кулак, и Дюк с грохотом опрокинул стул и рухнул на пол.

- А-а-а-а! – басовито взревел Уимзи, размазывая по лицу кровь из свёрнутого на сторону носа.

В столовой поднялся шум, завизжали девчонки. Кто-то из четвёрки Уимзи (кажется, Шон Синглтон) опрокинул стакан с недопитым какао на раскрытый учебник и ухватил Кевина за ворот школьного жилета. Ещё двое повалили на стол Питера. Ему захотелось заорать, позвать на помощь учителей, но в памяти всплыл девиз их маленькой компании.

Никаких взрослых.

Питер извернулся и изо всех сил лягнул Тома Бенсона, заставив того отлететь. Кевин в это время повалил под стол Шона и методично лупил его кулаками. Синглтон визжал, как девчонка, призывая на помощь Уимзи. Дюк поднялся, рыкнул, как разъярённый пёс, и бросился на подмогу приятелям. Питер метнулся наперерез, споткнулся об подставленную кем-то ногу и упал, увлекая Уимзи за собой. Дюк попытался сбросить с себя Питера, но не тут-то было: мальчишка обхватил недруга за пояс и придавил всем своим весом к полу, а когда Дюк принялся отпихивать его руками, изо всех сил впился зубами ему в предплечье. Мальчишки катались по полу, сшибая столы и стулья, сверху на них падали стаканы и остатки школьных обедов. Кевин оставил в покое Шона Синглтона и принялся за Дуэйна Холта, который пытался помочь Уимзи, неловко пиная Питера начищенными ботинками.

А потом в столовую примчались учителя и растащили мальчишек.

Часа через два за Питером приехал Ларри. Кевина к тому моменту уже забрала бабушка, выслушав от директора целую речь о воспитании её внука. Старенькая миссис Блюм гордо вскинула подбородок и заявила во всеуслышание:

- Я горжусь своим внуком. Истинный представитель нашего народа: его не сломить!

Ларри поглядел на младшего брата, сидящего на стуле в рваной, вымазанной в крови и облитой какао рубахе, со ссадиной на лбу, всего в синяках, и неприлично заржал.

- Не вижу ничего смешного, мистер Палмер, - хмуро заметил директор. – Ваш брат и его друг устроили драку. И это воспитанники лучшей школы Дувра!

- Ага, лучшей из трёх, - уточнил Ларри, ехидно ухмыляясь. – Две другие – раздельно обучающие мальчиков и девочек. Я должен поверить, что мой брат и Кевин, который и сорока килограммов не весит, напали на банду местного хулиганья? И это в лучшей школе Дувра! Вам самим-то не смешно, мистер? И почему в вашем кабинете только Пит? Где остальные?

- Троим мальчикам потребовалась медицинская помощь, - сдержанно ответил директор.

- Ага. Кевину, Питеру и кому-то ещё. А оказали её, видимо, только этому неизвестному третьему, да?

- Они просто сбежали, - устало отозвался Питер. – А мы с Кевом остались.

Ларри подошёл к брату, подал ему руку, поднимая со стула.

- Поехали домой. По дороге расскажешь. А я обдумаю ситуацию как юрист. – Он любезно улыбнулся директору и добавил: - Вот и посмотрим, кто виноват на самом деле и с кого надо взыскать стоимость разбитых стаканов и сломанного стула.

В тёмно-синем «Беркли» брата Питер с наслаждением содрал с себя мокрый жилет и рваную рубаху и осторожно спросил:

- Ларри, а почему приехал ты? Отца же вызывали…

- Папа занят, - ответил Ларри, плавно выводя автомобиль с парковки. – Вечером к Офелии приедут особые гости.

- Какие ещё? – заволновался Питер. – Мы же не продаём её, правда?

- Нет, конечно. Но я тебя попрошу не ходить к ней пару дней. Она будет сильно занята.

- Но…

- Пирожок. Так надо. У неё будут свои дела, а мы с тобой съездим в кино. Я познакомлю тебя с Бетти. А потом съездим в боулинг. Идёт?

Питер не ответил. Он смотрел, не отрываясь, на лобовое стекло, на котором беспомощно вздрагивала распятая каплями дождя белая бабочка.

Эпизод тридцать девятый

- Не, меня тоже не ругали. Тут гости понаехали, им не до меня.

Питер стоял в полумраке коридора, прижимая к уху телефонную трубку. В кои-то времена Агата не болтала с подружками, и он позвонил Кевину. Хотелось узнать, всё ли у отважного приятеля в порядке, не отбывает ли он наказание в углу или кладовке. Нет, мама Кева немного попричитала, а отец усмехнулся и пообещал сыну в выходные съездить за настоящими боксёрскими перчатками.

- У тебя супербабуля, знаешь? – усмехнулся Питер и тихонько ойкнул: нижняя губа, разбитая об зубы, распухла и болела. – А меня Ларри забрал. Напугал нашего директора какими-то юридическими заморочками. Сказал, что если надо – разберётся, кто на кого напал и с кого штраф за бедлам в столовой.

- А мне ещё очки разбили в кармане, - вздохнул Кевин. – Синяки заживут, а очки дорогие, мама больше из-за них расстроилась.

Питер угукнул и сказал с затаённым торжеством:

- Но мы их славно уделали! Надеюсь, больше не сунутся.

- Не сомневайся, - заверил его Кевин. – Мы же бешеные! Как, знаешь, эти, древние… берсерки!

Оба тихонько зарычали и засмеялись.

- Йонас узнает, как мы с тобой отличились – обязательно оценит! – сказал Питер.

- Он ещё не видел тебя с фингалом? – удивился Кевин.

- Нет, у него сегодня много уроков, он не придёт. Завтра выходной, наверняка с утра заглянет.

- Палмер, а что за гости у вас такие, что родители даже поорать на тебя не могут? – полюбопытствовал Кевин.

- Это мистер Айронс с супругой и дочкой. Все такие городские, дамочки обе в белом. Привезли Офелии друга на отцовском «Посейдоне».

- Ого. Самец речной русалки?

- Морской. Здоровенный такой, я краем глаза видел, как его выгружали. Она раза в два больше Офелии, там мышцы как у бодибилдера.

- А хвост есть? Морской – это же с хвостом, да?

- Ага. Бронзовый такой, с плавником размером в мой стол. Вообще суровый такой мужик, лицо решительное, на шее ошейник с заклёпками.

- Ошейник? У них же такая нежная плоть…

- Морские не такие. Они почти как люди, кожа погрубее, чем у речных русалок.

- Тоже с длинными волосами?

- Не, кудрявый, как ты! – усмехнулся Питер и тут же честно ответил: - На самом деле да, длинноволосый. Только у Офелии волосы белые, а у Тритона чёрные. Как у индейца.

- Тритон – это имя или вид?

- Вроде, имя. Как думаешь, Офелии с ним будет нормально?

В трубке раздался тяжёлый вздох, означающий не иначе как глубокую задумчивость Кевина Блюма.

- Знаешь, я надеюсь, что ей с ним не будет одиноко, - серьёзно произнёс Кевин. – Вроде как оттудыш оттудышу должен быть другом. Это же не люди. А если он здоровенный и мускулистый – сможет её защитить.

- Да. Она такая маленькая, - согласился Питер. – Надеюсь, меня она не забудет…

- Ты говоришь так, будто её от вас увозят. Вроде, этого парня к вам в гости привезли, или я тупой?

- Нет, всё верно. Просто… - Питер замялся, подбирая слова. – Новый друг – это как-то…

- Как ты, я и Йонас. И иногда кажется, что третий – лишний.

- Вроде того, да. Ты что в выходные делать будешь?

- Синяки сводить! В воскресенье вечером на тренировку пойду. Знаешь, я благодарен Йону за то, что он меня подбил ходить на бокс.

- Я ему передам, - пообещал Питер. – Ладно, я пойду поужинаю, пока гости не всё слопали. Пока.

- До связи! – воскликнул Кевин, и из трубки закапали короткие гудки.

На улице накрапывал дождь. Палмеры и Айронсы сидели за столом под тентом на лужайке, оживлённо беседовали, поднимали тост за тостом бокалы с шампанским. Питер притулился с краешку, никем не замеченный, положил себе в тарелку индюшачьего жаркого и парового омлета с горошком. Покосился на дочь мистера Айронса – девчонку, чуть старше него самого, остроносую, манерную, с живыми цветами в хитросплетении причёски. Она о чём-то болтала с Агатой, улыбалась слишком мало для того, чтобы Питер проникся к ней симпатией. Мальчишка решил, что дочка Айронса – та ещё крыса, и переключил всё своё внимание на еду.

- Мам, мы поели, пойду покажу Изольде дом, - прочирикала Агата, и они вместе с остроносой умчались.

Когда Агата с гостьей рассматривали альбом с отпускными фотографиями Палмеров, зазвонил телефон, и девушка взяла трубку.

- Ал-лэ-э? – протянула она.

- Добрый вечер, это Кевин Блюм звонит, - выпалил скороговоркой незримый собеседник. – Это миссис Палмер?

- Привет, кучерявый, - захихикала Агата. – Не, это мисс Палмер.

- А Питер…

- Питер уплетает ужин. Что-то передать?

- Да, это важно. – Кевин говорил быстро, волнуясь. - Скажи ему, что я вспомнил, где читал про Тритона. Статья была в прошлом году в одной газетке. Она про подпольные бои. Агата, скажи Питеру, что Тритон натаскан на…

- Обязательно скажу! – не дослушав, пропела девушка, опустила трубку на рычажки телефона и вернулась к просмотру фотографий.

Предмет разговора мгновенно улетучился из её памяти. Купальники и виды природы на фото были куда интереснее.

Питера после ужина отправили в его комнату. Мама наскоро обработала ему ссадины шипучей перекисью водорода и ватой, довольно сдержанно высказала по поводу недостойного поведения и ушла к гостям. Питер послонялся по дому, хотел заглянуть к Офелии в нижней гостиной, но двери были заперты на ключ. Мальчишка вздохнул и побрёл на кухню помогать Лорне, нанятой на вечер, перемыть горы грязной посуды. Всё какая-то компания…

Горничная Лорна ловко намыливала грязные тарелки в одной раковине и перекладывала их в другую, напевая. Питер дожидался, когда наберётся солидное количество, и споласкивал посуду чистой водой, а потом складывал на стол, укрытый полотенцем. Он старательно подпевал Лорне, но получалось не так задорно, как если бы они пели с Йонасом. Когда грязная посуда закончилась, а чистую они с Лорной вытерли и убрали в шкаф, Питер почистил зубы, умылся, поднялся в свою комнату и улёгся в кровать с книгой. Книжка называлась «Убить пересмешника», рассказывала про мелкую девчонку, её старшего брата и отца, который работал адвокатом – совсем как Ларри. И хоть Питер и не любил героинь-девочек, книга его всерьёз увлекла. В саду шумели гости, звонко смеялась мама. Питер прислушался: ага, остаются на ночь. А раз веселятся – у Офелии всё хорошо, они с парнем-русалкой подружились. Питер зачитался и даже не заметил, как подкралась полночь. И лишь когда строчки начали плясать и свиваться в узлы перед глазами, он убрал книгу под подушку и выключил свет.

«Завтра утром придёт Йон, а у нас столько новостей, - засыпая под шелест дождя за окном, думал он. – Будет здорово, если он оценит историю про драку. Хочется, чтобы он знал, что мы с Кевом не хлюпики, а тоже можем… можем…»

Разбудил мальчишку стук в стекло. Он приподнял голову с подушки, сонно поморгал. На улице лил дождь, в полутьме было ничего не разобрать толком, и Питер решил, что это капли долбят по жестяному отливу, но стук повторился – отрывистый, глухой. Словно об стекло ударялось что-то мягкое. Питер сел в кровати, потёр кулаками глаза, взглянул в окно ещё раз… и сердце затрепыхалось, как пойманная птаха: в окно бился маленький пикси с ярким оранжевым хохолком.

Питер вскарабкался на подоконник, с шелестом обрушив на пол гору рисунков. Рама от влаги разбухла, шпингалет, на который окно запиралось сверху, поддавался с трудом. Питер дёргал и дёргал раму за толстую медную ручку, похожую на корень волшебного дерева, тянул её на себя, проклиная свою неуклюжесть. Наконец, окно распахнулось, впустив в комнату промозглую сырость и дуновение холода. Пикси ничком свалился на подоконник, и Питер бережно взял его в тёплые ладони.

- Малявка, ты что тут делаешь? – прошептал он испуганно. – Что-то с Йонасом?

Лу собрался в комок, обхватил себя за дрожащие плечи, замер на мгновенье, потом чихнул едва слышно. Питер перенёс его в кровать, свернул одеяло пещеркой, усадил пикси туда и вернулся закрыть окно. А когда обернулся, Лу уже скакал по кровати, размахивая тонкими лапками, и причитал на своём непонятном мальчишке языке.

- Что такое? Где Йонас? Что с ним? – напрасно спрашивал Питер.

Пикси встряхнулся, перелетел на подоконник, толкнулся в стекло, словно показывал: туда, Питер, на улицу! И мальчишка понял его.

- Будь здесь, спрячься, - прошептал он и на цыпочках помчался в коридор.

Из спален взрослых доносился раскатистый храп, свет нигде не горел. Люди спали. Спали и собаки, запертые в своей комнатке на первом этаже. Во время дождя они неохотно гуляли, потому и сейчас предпочли проигнорировать осторожные быстрые шаги Питера.

Дверь на улицу была приоткрыта. Мальчишка быстро сунул ноги в резиновые сапоги, схватил с вешалки жёлтый дождевик и побежал в сад. Между кустов мелькнул берег пруда и силуэт человека, стоящего на коленях. Йонас?.. Дождь заливал лицо, ветер трепал мокрую чёлку, мешая смотреть, и Питер бежал почти вслепую. Хотелось закричать, но страх стиснул горло мальчишки.

Человек на дорожке у пруда поднял голову, и Питер узнал Ларри. Брат был весь мокрый, в пижаме, босой.

- Питер, быстрее! – позвал он тихо. – Только не пугайся и не кричи. Скорее же…

Питер выбежал на берег и не сразу понял, над чем склонился Ларри. Попятился, оглянулся на пруд: в воде плавали длинные полупрозрачные обрывки чего-то, похожего то ли на бумагу, то ли… Питер пригляделся и обмер: обрывки лент, разорванные в клочья кружева, длинная прядь белого с голубым… Из глубины вынырнула морская русалка – здоровенная, широкоплечая – оскалилась, обратив тёмные хищные глаза к Питеру. Мальчишка всхлипнул, рванулся к брату.

- Не кричи! – шептал Ларри. – Бога ради, не ори! Помоги мне, быстрее. Питер. Питер, ты мне нужен. Ты нужен ей!

Офелия лежала лицом вниз в трёх шагах от кромки воды. Волосы спутаны, руки вытянуты вперёд, ноги поджаты под изорванный подол платья. Белоснежная плоть посерела, оплыла, словно медуза, выброшенная на берег. Платье сзади было распорото от шеи до виднеющихся бледных ягодиц, и струи дождя барабанили по узкой спине с выступающими тонкими рёбрами. Ларри пытался приподнять русалку, подсунув под неё руки, но у него ничего не получалась. Офелия вздрагивала всем телом и издавала тихий прерывистый свист, больше похожий на шипение.

- Что это? Почему она так… Почему тут?.. – слова застревали в горле, Питера от страха накрывала тошнота.

- Она так дышит. Питер, я не могу её поднять. Надо обернуть её чем-то и поместить в воду. Будь здесь, я принесу брезент из сарая.

Поскальзываясь на мокрой каменной плитке, Ларри поспешил к сараю за домом. Питер снял плащ, укрыл им русалочку, подоткнул под неё полы и попытался приподнять. Получилось только перевернуть её на спину. Питер с ужасом вглядывался в лицо самого прекрасного существа на свете и не знал, чем можно помочь.

Крови не было, но всё тело под когда-то пышным, а теперь изодранным платьем покрывали глубокие порезы, из которых сочилась влага. Сперва Питер принял её за дождь, а потом увидел, что эта жидкость больше походит на сильно разбавленное молоко: светлая, чуть белесоватая. На полупрозрачной сероватой коже шеи, запястьях, ногах Питер рассмотрел мутные пятна. Глаза русалочки были закрыты, спутанные волосы прикрывали надорванное левое ухо. Дыхание – редкое, шипящее – вырывалось из приоткрытого рта. Под скамейкой лежала деревянная лошадка. Питер посмотрел на неё и заплакал.

- Кто это сделал? – едва слышно всхлипывал он, грязными пальцами стараясь расправить, разгладить спутанные волосы Офелии. – Почему? За что?

Захлюпала под торопливыми шагами вода. Питер обернулся, ожидая увидеть Ларри, но к берегу подбежал запыхавшийся Йонас: жёлтая, как дождевик Питера, куртка нараспашку, промокшие насквозь шорты облепили ноги, в кроссовках хлюпает. Мальчишка остановился, увидев лежащую Офелию, согнулся, упершись ладонями в колени, и выдохнул:

- Господи, нет… Не успел.

Подбежал Ларри с брезентовой подстилкой, развернул её и перетащил туда Офелию. Питер некстати вспомнил, как они всей семьёй сидела на этом брезенте, когда выезжали на пикники. Целую жизнь назад.

- Йон, ты тут откуда? – удивился Ларри.

- Оттуда, - безжизненно отозвался Йонас. – Как это случилось?

- Видимо, они не поладили с этим парнем, - Ларри кивнул в сторону воды, склонился, заворачивая русалочку в брезент, подтыкая края. – Помогайте. Её надо скорее вернуть в воду. Давайте опустим…

- Нет, - отрезал Йонас. – Там самец?

- Угу, - кивнули братья.

- Морской? - с содроганием спросил Йон.

- Морской. Здоровенный.

- Её нельзя туда. Он её разорвёт у нас на глазах. Несите в цистерну. Она наполнена?

- Я погляжу, - сказал Ларри и помчался через чёрный ход к громаде «Посейдона», виднеющейся за изгородью.

Не глядя, Йонас протянул Питеру здоровенный тесак – один из тех, которыми в деревне рубили головы курам:

- Держи.

Он присел на корточки рядом с Офелией, подсунул руки под свёрток и поднял её – легко, словно куклу. И лишь потом повернулся и взглянул на Питера.

- Сейчас, - коротко сказал он.

- Но она же…

- Умирает. Хочешь, чтобы её добили из ружья или топором? Пит, вытирай слёзы. Помогай. Перережь телефонный провод.

Он зашагал через сад к цистерне, прижимая к себе спелёнатую Офелию. Питер помчался следом, держа в руках деревянную лошадку.

- Зачем резать провод? Йон, там Лу в моей комнате, он…

- Привёл меня сюда. А я не успел, - не оборачиваясь, ответил Йонас. – Провод режь, чтобы не вызвали полицию.

Ларри выбежал им навстречу, удивлённо уставился на тесак в руках младшего брата и хмуро спросил:

- Это ещё что?

- Откройте машину, мистер Палмер, - хрипло попросил Йон. – И опустите подъёмник. А это просто нож. На всякий случай.

- Как ты её держишь? Она же тяжеленная…

- Ларри, опусти подъёмник, - умоляюще произнёс Питер. – Скорее.

Молодой человек подёргал ручку двери кабины – заперто. Йонас уложил завёрнутую в брезент Офелию в траву, оттеснил Ларри от цистерны, запрыгнул на подножку грузовика и изо всех сил саданул локтем в боковое стекло. Звон осколков утонул в шуме дождя.

- Пит, дай сюда тесак, - скомандовал мальчишка. – Я попрощаюсь с Лу. Грузите Офелию.

- Что за Лу? – на Ларри было жалко смотреть: мокрый, весь в грязи, растерянный. – Ребята, вы что творите?

Йонас убежал в сторону дома Палмеров, а Питер заступил дорогу старшему брату:

- Ларри, послушай меня, пожалуйста. Хотя бы раз в жизни. Помоги Офелии. Йонас знает, что делает, он никому не навредит. Если мы поторопимся, наша русалочка будет жить.

- Пирожок, что вы задумали?

- Не спрашивай. Помоги.

Вдвоём они занесли Офелию на подъёмник, уложили. Ларри показал брату нужный рычаг, и Питер поднял платформу на самый верх цистерны. Ларри сдвинул крышку, бережно распеленал свёрток с русалкой и столкнул её неподвижное истерзанное тело в воду. Питер за это время очистил водительское сиденье от битого стекла, сел, положил руки на руль и уткнулся в них лбом.

Сердце билось спокойно и ровно. Будто всё, что происходило сейчас, творилось не с ним и его семьёй, а где-то далеко. Даже дальше, чем на киноэкране. Ларри что-то говорил, но Питер не слышал, что. Он думал о Йонасе и Лу. И о жуткой твари, что плавала в пруду. В пруду его Офелии.

«Оттудыши же друг друга должны чувствовать. Должны поддерживать. Почему он сделал такое с Офелией? Почему Лу почуял беду, прилетел сюда сквозь дождь и Йонаса привёл, а этот здоровенный громила так… с ней… она же ребёнок, как я!»

- Пит, вытирай слёзы. Время прощаться.

Йонас с лёгкостью запрыгнул в кабину, хлопнул дверью. Подбежал Ларри:

- Так, всё, пошли домой. Тут её никто не тронет. Питер, Йонас, на выход. И тесак дай сюда.

Мальчишки переглянулись. «Никаких взрослых», - прочёл Питер в глазах друга. Они выбрались из кабины, подошли к Ларри с двух сторон.

- Ларри, - начал брат. – Пожалуйста, уйди.

Молодой человек непонимающе нахмурился. Мокрый, в пижаме, стоящим босиком в луже он выглядел страшно нелепо.

- Не понял. С чего это «уйди»? Всё, Офелию мы обезопасили, пошли будить отца и хозяина этой тварюги. Сейчас я ему всё скажу.

- Дай нам уехать, - твёрдо произнёс Питер, глядя на брата снизу вверх.

- Вы с ума сошли? Куда уехать? Вы куда её… Дуралеи, да её тут же поймают! И как вы…

- Мистер Палмер. Это уже наши проблемы. Или вы уйдёте сами, или мне придётся вас ударить. И сильно, - угрожающе проговорил Йонас.

Капли воды сбегали по его лицу, лились со слипшихся прядями мокрых волос. Из кармана донеслось до боли знакомые трели, высунулся рыжий хохолок.

- Чёрт, Лу, я кому велел оставаться в комнате?

- Господи, ещё и пикси! Чей он? – воскликнул Ларри. – Детки, да у вас гарантированные проблемы с законом! Йонас, убери нож. Отойдите от машины, это чужое имущество, вы ещё и окно расколотили. Марш в дом.

Йонас шагнул к нему, поднёс кончик тесака к лицу Лоуренса Палмера. Зубы мальчишки выбивали дробь – то ли от холода, то ли от волнения.

- Как думаете, что сделал бы Уилл Мёрфи? – спросил он, глядя молодому человеку в глаза.

Ларри помедлил, размышляя. Питер в это время пытался рассмотреть Офелию через оконца цистерны, но было слишком темно.

- Так, ладно. Пит, пошли. Йонас, делай, что считаешь нужным.

Питер понуро кивнул, поплёлся за братом к калитке. Йонас забрался в кабину, вытащил из кармана схему, нарисованную Кевином, пошарил под рулевой колонкой в поисках проводов, потянул.

- Лу, в сторону. Так… ах-ха. Эти режем, потом эти замыкаем. Ну, вперёд, - пробормотал он, обернулся назад, вгляделся в полумрак воды сквозь оконце цистерны: - Офелия, держись. Мы едем домой.

Что-то во внутренностях громадной машины ожило, заворчало. Йонас коротко выдохнул, медленно выжал одну педаль, одновременно отпуская другую, и «Посейдон» тронулся с места. И тут же по левой двери кабины забарабанили кулаки и голос Питера Палмера потребовал:

- Впусти меня! Йонас!

Йон перегнулся через сиденье, рванул ручку двери. Питер вскарабкался в кабину, сел, выбивая дробь зубами. Йонас улыбнулся одними губами, и цистерна покатилась по дороге. Лу забрался на торпедо, уселся, повернувшись к мальчишкам и растянул рот в улыбке.

- Пит, ты ненормальный, - усмехнулся Йонас, не сводя с грунтовки напряжённого взгляда. – Ты хоть понимаешь, что творишь?

- Понимаю, - ответил Питер. – Я вас провожаю. Делаю то, что должен.

- А если начнётся стрельба?

- Следи за дорогой.

Йон аккуратно вырулил на пустое шоссе и прибавил газу, разгоняя «Посейдон» до предела. Цистерна неслась по пустому шоссе в сторону Дувра под проливным дождём, вздрагивая на редких выбоинах. Питер сперва напряжённо вглядывался вперёд, потом развернулся так, чтобы видеть, что происходит внутри прицепа-аквариума. Пред глазами стояла одна и та же картина: худенькая спина Офелии, испещрённая глубокими царапинами.

«Офелия, как ты?» – спрашивал он в пустоту снова и снова – и не чувствовал ничего в ответ. Как будто не было никого в цистерне.

Пролетали мимо опустевшие поля, над которыми кружило мокрое вороньё; знакомые деревни слепо таращились вслед «Посейдону» тёмными окнами. Постепенно Питера охватил страх. Что они натворили? Куда едут? Что им будет за это, когда их поймают?

- Пит? – окликнул Йонас, всё так же глядя вперёд; сжимающие руль пальцы побелели от напряжения, на щеках играл румянец.

- Я с тобой, - отозвался мальчишка.

- Как ты от брата отделался?

- Запер его в сарае. Боднул головой в живот, - ответил Питер и неожиданно для себя усмехнулся: - Ларри такого подвоха не ждал. А ещё я входную дверь подпёр в доме.

- Спасибо, друг. С тобой можно сколотить охрененную банду!

Они помолчали, Питер ещё раз попытался рассмотреть русалочку в цистерне, а потом спросил:

- Куда дальше, Йон?

Мальчишка повернул руль, направляя грузовик в поворот.

- Дальше? Оптимально – в порт Дувра, но кто нас туда пропустит? Я смотрел по картам, нашёл несколько спусков к проливу. Главное будет не пролететь нужный указатель.

- А потом?

Дорогу перед цистерной перебежала коза с длинным куском верёвки на шее.

- О, не одни мы драпаем этим утром! – воскликнул Йонас. – А потом… потом мы с тобой попрощаемся, Пит. Я тебя попрошу только об одном: заботься о Лу. Он смекалистый, понимает кучу слов, пытается речь пародировать. Эй, Лу, как тебя зовут?

Пикси встрепенулся и радостно отозвался:

- У-у!

- А меня?

Улыбка стала ещё шире:

- Йоньс!

- А я кто? – спросил Питер.

- Итэ!

Йонас рассмеялся:

- О, точно! От тебя ничего не скроешь. Пит, Лу тебя определяет, как Едока[1]!

Лу запищал, запрыгал на месте, указывая лапкой на что-то за спинами мальчишек. Питер обернулся и вскрикнул:

- Офелия! Она жива!

- Мёртвую я бы и не повёз, - невозмутимо заметил Йонас и, помолчав, добавил: - Убил б того урода, что к ней бойца запустил.

- Бойца?.. – переспросил Питер, не сводя глаз с покачивающейся в толще воды русалки.

- Ты его не видел, что ли? Ошейник клёпанный, на запястьях браслеты с шипами. Эти твари родились в неволе, их специально натаскивали убивать себе подобных. Скармливали мясо их же сородичей. Тренировали на боях. А потом наловчились запускать к конкурентам по выставкам. А с утра вылавливали жертву бойца по кускам.

- То есть Офелия… она сама из воды выбралась? Чтобы…

- Спастись, - закончил за друга Йонас.

Снова повисла тишина. Йонас хмуро вглядывался в пелену дождя над трассой, Питер смотрел на хрупкую белую руку за толстым стеклом, ловя малейшее её движение.

- Мы же довезём её, Йон?

- Не сомневайся.

Дождь ослабел, небо позади «Посейдона» посветлело, налилось розовым, как спелое яблоко.

- Рассвет, - улыбнулся Йонас, поглядывая в зеркало заднего вида. – Мечты сбываются. Давно хотел встретить рассвет с другом.

Питер посмотрел на него – улыбающегося, ясноглазого, с растрёпанными светлыми волосами и совершенно июльскими веснушками. Страх отступил, остался далеко позади, и ему не по силам было догнать катящийся по шоссе серебристый «Посейдон». Сейчас Питер верил в бога, как никогда раньше, и у этого бога было имя Йонас.

- Знаешь… - начал Питер, и Йон тут же перебил:

- Это словцо Кева, не смей его тырить!

- Неважно. Ты лучший в мире друг. И самый смелый человек из всех, что я знаю. А ещё ты водишь лучше, чем Ларри, - честно признался Питер. – И я уверен: ты точно станешь великим футболистом!

- Круче Пеле? – прищурился Йонас.

- В сто раз!

- И ты обещаешь нарисовать мой портрет?

- Обещаю!

Впереди показался указатель, и Йонас повёл грузовик на развилке влево. Дувр остался правее, а пробивающееся сквозь тучи солнце согревало щёку Питера. «Посейдон» съехал на грунтовку, пошёл тяжелее и медленнее, колыхаясь над глубокими лужами.

- Пит, я тоже скажу, пока настрой нужный, - Йонас облизнул пересохшие губы и взглянул на друга: - Ты – моя семья. Большего и не надо. Ах-ха, и Лу. Мелкий, не дуйся. Я тебя тоже очень люблю. Больше, чем полосатые конфеты! Кстати, кто тебя так расписал? Зубы-то все целы?

Питер смутился, показал поднятый вверх большой палец, и только открыл рот, чтобы рассказать Йону про вчерашнюю драку в школе, как позади цистерны взвыли сирены полицейских машин. Йонас выругался сквозь зубы, прибавил газу.

- Хоть бы миль сорок пять в час, - процедил он сквозь зубы. – Дава-а-ай!

Питер обернулся: со стороны города далеко-далеко виднелось несколько машин с проблесковыми маячками. И они стремительно приближались. Йонас выжимал из грузовика всё, что мог, машину заносило в грязи, двигатели ревели так, что закладывало уши. Лу испугался и переполз с торпедо на колени юному водителю, а оттуда – в нагрудный карман.

- Хорош оглядываться! – крикнул Йонас. – Мы вперёд поедем, а они пусть в грязи завязнут, ах-ха!

Он расхохотался, надавил на клаксон, и «Посейдон» откликнулся басовитым раскатистым рёвом.

- Питер Палмер, выше нос! Споём?

Питер откинулся на спинку кресла, вцепился обеими руками в сиденье и начал голосом, дрожащим от тряски и волнения:

- Когда ночь… придёт… И тьма на мир падёт, лишь луна – она одна – будет светить…[2]

И Йонас уверенно подхватил:

- Не боюсь! Не боюсь! Нет, я не трус! Ты со мной, друг мой, ведь ты со мной!

Восходящее солнце разливало багрянец по бескрайним лугам, серебристым от дождя. Ехал вдоль южного побережья Великобритании массивный «Посейдон», тяжело колыхалась вода в цистерне позади кабины. И всё сильнее сокращалось расстояние между ним и четырьмя полицейскими машинами, несущимися следом, как охотничьи собаки.

- Эй, друг мой, друг ты мой! – пели мальчишки во всё горло. – Просто будь со мной! Будь со мной, будь со мной всегда ты!

Йонас опустил стекло, подставил холодному сырому ветру раскрытую ладонь. Питер вдохнул свежий запах океана и сентябрьского утра с горьковатым привкусом сырой листвы и тут же вспомнил, как плавно опадали, кружась, узкие листья-лодочки со старой ивы. И как они с Йоном и Кевином дружно прыгали с ветки в неглубокую заводь ручья, пугая рыбу воплями и баламутя кристально-чистую прозрачную воду.

- Если звёзды с небес упадут на нас, или горы вдруг рухнут в моря, не всплакну! Клянусь! Слёз не стану лить, пока ты, ты, друг мой, ты со мной…

И сквозь песню прорвался чужой равнодушный голос, усиленный динамиком мегафона:

- Водитель серебристого грузовика, немедленно остановитесь! Остановитесь, или мы будем вынуждены применить оружие!

Одна из полицейских машин почти обошла «Посейдон» справа, заставив Йонаса свернуть влево, чтобы оторваться от преследования.

- Ребята! Пожалуйста, стойте! – донеслось из машины.

Питер и Йонас переглянулись.

- Мы же оторвёмся? – неуверенно спросил Питер.

- Оторвёмся. Если надо – протараним их тачки. Только… Пит, я поворот пропустил. Где спуск вниз, - признался Йонас, выкручивая руль и старательно уходя правее.

Питер улыбнулся:

- Но там же ещё будет, верно?

- Да. Километров через двадцать.

Питер сглотнул, чувствуя, как к горлу подкатывает горечь. Йонас так уверенно гнал вперёд, что мальчишке верилось, будто двадцать километров – это ерунда, они прорвутся, а полицейские заглохнут, увязнут в грязи, у них кончится бензин… да что угодно случится, но их они не догонят. «Посейдон», огромный и тяжёлый, виделся Питеру неприступной крепостью, а они с Йонасом – неуязвимыми. «Боги другого мира хранят нас. Они нам помогут. Офелия, держись!» - думал Питер, гоняя эти мысли по кругу, чтобы не допустить никаких сомнений. Всё будет хорошо, пока он в это верит. Всё будет хорошо.

Погоня настигала. «Посейдон» шёл всё тяжелее: они окончательно сбились с дороги и ехали по лугу, сминая серебристо-багряные от восходящего солнца травы.

- Ребята! Остановитесь! Дальше опасно! – голос полицейского выдавал волнение, срывался. – Остановитесь, давайте поговорим!

- Ну уж нет! – огрызнулся Йонас и утопил педаль газа до упора. – Говорить буду я. Питер, ты меня слушаешь?

- Да, Йон.

- Я сейчас пойду на поворот, сброшу скорость. Ты должен спрыгнуть. Возьми Лу и позаботься о нём.

- Нет-нет… Как же ты?

- Молчи. Дослушай. Я выберусь. Главное, - Йонас говорил короткими фразами, будто его что-то душило. – Родители. Не прекращай любить их. Какими бы они не были. Они даны нам не для того, чтобы ненавидеть. Мы должны учиться у них. Учиться каждый миг. И если понадобиться – исправлять их ошибки. Искупать их вину. Пит, я очень любил маму. И отца. Не убийцу, из-за которого я остался сиротой. Талантливого учёного, каким я его помню. Пит, ты понял? Береги родителей. Люби. Смотри на них и не совершай их ошибок.

Йонас схватил руль одной рукой, нагнулся к Питеру, обнял его.

- Передавай Кеву привет. И помни обо мне, мой единственный друг.

Он выхватил из кармана упирающегося Лу, сунул его Питеру под куртку, крутанул руль, резко уводя грузовик влево, и заорал:

- Сейчас!!!

Питер распахнул дверь, зажмурился от вида проносящейся под ним земли. Положил на сиденье деревянную лошадку.

- Поклянись, что дашь знать о себе! Сбереги Офелию! – и на ходу спрыгнул в колышущееся море жухлой травы.

Он ударился всем телом, рассадил лоб, в левой руке, которой он попытался смягчить падение, хрустнуло. Лу метался, прижатый к груди правой рукой, рвал его пальцы мелкими острыми зубками, плакал, плакал… Питер с трудом поднялся на ноги, отдышался. Голова гудело, от левого плеча по телу разливались волны боли, пульсируя в такт с бешено колотящимся сердцем.

Серебристый грузовик замедлил движение, тяжело развернулся, скрежеща металлическими суставами, и пошёл по прямой в сторону океана. Туда, где белоснежные скалы Дувра обрывались вниз отвесной стеной.

- Йонас! Не смей! – Питер бежал за машиной, путаясь в мокрой жёсткой траве, кричал, срывая горло. – Не на-а-а-адо!!!

Рассветное солнце дотянулось до «Посейдона», серебристое покрытие ярко вспыхнуло, оставив в памяти выжженную картинку: громадная машина, похожая на тигра, зависшего над краем пропасти в прыжке, и две маленькие фигурки на верху цистерны. Питер готов был поклясться, что за миг до падения отчётливо увидел, как Йонас и Офелия оттолкнулись от крыши грузовика, раскинули руки и взлетели.

Далеко-далеко, за самый край земли, летели птицы… Летели и несли симфонию жизни. К краю света птицы летели и на краю света они выводили симфонию жизни. Одна… и две, и три тысячи. Четыре и семь тысяч… Пели… Я слышу их песнь – торжество жизни…

Эпилог

В феврале тысяча девятьсот шестьдесят третьего года тринадцатилетний Питер Палмер получил открытку. С одной стороны помятого картонного прямоугольника красовался вид довоенного Дрездена, а с обратной мелким почерком было написано простым карандашом: «Привет! Это мы! Как обещал, сообщаю: мы добрались. Здесь нет почты, и мне пришлось несколько дней добираться до города, но какая тут красивая осень! Не грусти, Пит-Нами-Не-Забыт. Она сберегла твою лошадку и вот тут (обведено кружком) приложила руку. И ещё: она меня простила. До встречи однажды! Твои друзья навсегда». И Питер улыбнулся – радостно, искренне – впервые за полгода. Пикси по имени Лу, живущего в доме Палмеров, смогли оторвать от открытки только вместе с уголком марки.

В октябре тысяча девятьсот семидесятого года Его Величество Георг Шестой скончался в результате несчастного случая. Причиной его смерти стала шаровая молния – редкий, грозный природный феномен, поразивший монарха Великобритании во время выступления перед лидерами стран «Большой Семёрки». Доказать причастность Кевина Блюма к смерти монарха не удалось, и юный талантливый учёный был освобождён в зале суда под ликующие крики коллег и многочисленных друзей. Маргарет, дочь Георга Шестого, взошедшая на престол, объявила о выводе войск Великобритании из зоны «пятна междумирья» и положила конец бесчеловечному обращению с оттудышами.

В июле тысяча девятьсот семьдесят первого года на концерте «Битлз» молодой художник Питер Палмер встретил её: невысокую, тоненькую, темноглазую, с белыми, как снег волосами, в которых виднелись розовые и голубые пряди. Цветы, что он дарил, не вяли в её доме месяцами. Свадебное платье с пышными оборками и ажурными кружевами окутывало её, словно облако. Они прожили вместе долгую счастливую жизнь. И до конца своих дней Питер про себя звал её Офелией.

[1] «Питер» в английском языке созвучно с “eater” - едок, от “eat” - есть

[2] Здесь и далее – перевод с английского песни “Stand by me” Бена И. Кинга

Оглавление

Офелия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg