«Рыцарь»

можно естественнее. Почему-то казалось мне, что за это убийство меня схватят и посадят в тюрьму.

С другой стороны, я защищался...

Но толстяк смотрел на происходящее под другим углом.

— Тело? А на что оно нам? Эй! — Он повысил голос. — А который тут гийомовский конь?

Когда поджарый, услыхав это заявление, повернулся и вперил в толстяка ненавидящий взгляд,

толстяк все так же буднично добавил:

— И доспехи с него снимайте и тащите сюда.

Я почувствовал, что что-то во мне противится этой идее.

— Не надо, — вмешался я. — Не надо нам его доспехов.

Поджарый мрачно уставился на меня, а толстяк удивился.

Но возражать не стал.

— Так уж и быть, — важно объявил он, обращаясь к поджарому. — Доспехи можете оставить

себе. Но коня мы забираем! Так который конь-то, вороной, что ли?

— Угу.

Толстяк вопросительно поглядел на меня, но поскольку я не сдвинулся с места и ничего не

сказал, сам подошел к вороному, ухватил за узду. Тот злобно фыркнул и попытался укусить.

— Зовут как? — спросил толстяк.

— Зверюга.

Следующие   десять   минут   толстяк   пытался   подружиться   с   этим   злобным   животным.   Я

предположил было, что кончится это тем, что конь лягнет толстяка в брюхо, но ошибся. Через десять

минут толстяк отвязал жеребца и гордо прошествовал с ним на «наш» край поляны.

— Справный конь, — сообщил он мне, привязывая жеребца на некотором удалении от двух

других лошадей, очевидно наших, поскольку когда я подошел к ним поближе, они отнеслись к этому

спокойно, а гнедой жеребец даже дружелюбно фыркнул и ткнулся носом мне в плечо. Я похлопал

его по шее. Кажется, мы были с ним хорошо знакомы.

Между тем проклятая память и не думала возвращаться. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно

случайное слово или какое-нибудь незначительное событие — и воспоминания всплывут наконец на

поверхность сознания, и я вспомню и как зовут толстяка, и какую кличку имеет гнедой, и как, черт

возьми, зовут меня самого! Но ничего не происходило, и уверенность, что пройдет еще немного

времени и все встанет на свои места, таяла, как ледышка на солнцепеке.

Я подошел к толстяку.

— Слушай, — сказал я, решившись наконец на правду, — как тебя зовут?

Сначала он не понял, к кому я обращаюсь. Потом до него дошло, что я обращаюсь к нему,

поскольку больше вроде бы не к кому.