«Без права на жизнь»

Без права на жизнь (fb2) - Без права на жизнь [SelfPub] 830K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Геннадий Евгеньевич Ангелов

Геннадий Ангелов Без права на жизнь

Пролог

Украина. Годы оккупации.

В посёлке Рыбино Верхопрудского района захваченном немцами в сорок втором году лето выдалось жарким и бесконечно долгим. Местные жители, в основном женщины и малые ребятишки, редко ходили на реку и старались не попадаться на глаза фашистам. Сидели по домам и носа не показывали на улицу. Когда-то Рыбино было в числе передовых колхозов района. Туда любили приезжать знаменитости из Киева и Москвы, и устраивать концерты. Деревня росла, процветала, принося не только огромный доход в казну государства, но ещё и строителям светлого будущего — колхозникам. Когда прошла волна мобилизации, бронь от призыва в Красную Армию почти не распространялась на тружеников села, всех забрали на фронт. Все тяготы нелёгкой жизни легли на плечи женщин, стариков и детей. Техника, скотина, были отправлены на передовую, и в первые дни войны Рыбино опустело; уютные дома, с резными заборами и ставнями, превратились в печальные и заброшенные чёрно-белые фрески, как на старинных музейных гравюрах.

Средняя школа стояла в гордом одиночестве, утопая в высокой траве и колючих кустарниках. Дерн и крапива доходили до пояса, и редко кто из людей мог пройти к главному входу, чтобы не обжечься. Школа гордо возвышаясь на высоком холме, среди гуляющих ветров. Казалось, что она смогла бы выдержать не одно попадание снаряда или бомбы. Под прохудившейся крышей свистел ветер, тревожа и пугая до смерти по ночам ледяным воем единственного сторожа, Ивана Пихтова. Тот ночевал в классе, среди уцелевших парт и стульев. Бывший тракторист, до войны по пьянке угробил колхозный трактор, свалившись в канаву за деревенским кладбищем, и потерял правую ногу. Передвигаясь на костылях, любил употребить самогон и играть на гармошке, под пьяную лавочку. Охранять в школе особо было нечего, но Иван уговорил директора, Ольгу Олеговну Разину, оставить его при школе. И та согласилась, в душе понимая, что лучше согласиться, чем ежедневно выслушивать жалобные стоны Ивана о неудавшейся жизни. Жена от него ушла, Иван жил один, бобылём, на другом конце села.

Построенная более ста лет назад, с могучими, метровыми стенами, маленькими окнами, и покатой крышей, школа была гордостью всего села, и когда-то шумные компании весёлых мальчишек, и девчонок, на субботники мастерили из камней и досок цветочные клумбы, сажали деревья и рисовали мелками на задней стене здания настоящие картины. Узкий, длинный забор закрывал отвесный обрыв, но разве это могло остановить мальчишек? Они выламывали доски и прыгали с обрыва вниз, к реке, и купались до поздней ночи. На заднем дворе школы росли кусты сирени и рябина. Голубая краска на стенах здания облупилась, навес покосился, словно после тяжелого ранения солдат на поле боя, и скрип дверей, заунывный и протяжный напоминал вой брошенной на произвол судьбы в лесу собаки.

Ольга Олеговна почти каждый день приходила в школу. Больше по привычке, чем для проведения школьных собраний и уроков. С началом войны школьные классы опустели, из ста пятидесяти учеников, осталось всего десять. И тех не всегда пускали родители на занятия. Боялись. И как все советские люди ждали окончания войны. Учителя покинули деревню в июле сорок первого, и директор приняла решение остановить сам процесс обучения, в связи с отсутствием, как учителей, так и учеников.

В свои тридцать пять лет Ольга Олеговна выглядела более чем привлекательно. Стараясь скрыть огромные до неприличия, выпирающие груди, под пиджаком серого цвета, критично смотрела на себя в зеркало, и краешком тонких губ улыбалась. Темно-синяя юбка стягивала упругие ягодицы, и как не старалась женщина одеваться скромнее, и не вызывать завистливые, полные похоти взгляды немцев, ей это не удавалось. Чувствуя до обжигающей боли в спине, мужское внимание, с быстрого шага переходила на бег, сбивая носки ещё совсем новеньких туфель. Её улыбка напоминала древнюю картину неизвестного художника, потемневшую от времени, с белёсыми пятнами от солнечных лучей, и незаметным для глаз лаком. Крестьянка, на фоне огромного, бескрайнего поля, после сенокоса. Уставшая, средних лет, с карими глазами, длинной косой до поясницы, непомерно гордая, независимая, которая смотрит с грустью в голубую даль, вытирая ладонью со лба капли пота. С крохотными искорками надежды и любви. И не беда, что рано родила, жизнь в селе трудна и однообразна. Нет. Не это главное. В ней скрывалось то, что успел запечатлеть на холсте художник. Поймать момент истины, точку росы. Былинная красота, величие, широта русской души, с лёгким привкусом очарования и безмятежности.

Неожиданная волна ярости накатила на Ольгу Олеговну. Ей стало дурно и она уселась на стул, закрывая глаза. До войны она встречалась с мужчиной, Игорем, из соседнего села, и эта любовь горячая, обжигающая на мгновение вернулась. Вспоминая полные огня ночи с любовником, Ольга заплакала и сжала маленькие кулачки. Она знала с их первой встречи, что он женат и никогда не бросит свою семью. Но то, что промелькнуло между ними с первого взгляда, с первой улыбки, прикосновения рук, было сильнее всего на свете. И окунаясь в ледяной омут, теряя те нравственные ценности, которые ей прививали с детства школа, и институт, Ольга влюбилась как школьница и, теряя голову, мчалась по вечерам на свидание к Игорю. Тогда она была простым школьным учителем, и не задумывалась над тем, куда может привести связь с женатым мужчиной. Когда жена Игоря узнала, что супруг изменяет, прогремел скандал, и два села, Рыбино и Суходольское, разделись на два противоборствующих лагеря. В Суходольском поддерживали обманутую женщину, мать двоих детей Татьяну; в Рыбино Ольгу, как одну из лучших учителей района. С огромным трудом скандал удалось замять, вмешался председатель Суходольского колхоза Иван Кузьмич и, вызывая к себе Ольгу и Игоря, поставил перед ними условие: во-первых, так продолжаться дальше не может, и во-вторых, кто-то должен уехать. Сухощавый председатель курил трубку, словно капитан корабля и, кашляя, не прикрывал рот. Слюни летели в разные стороны, но Иван Кузьмич не замечал этого и искоса поглядывал на портрет Ильича, в дубовой раме. Молодой Ульянов с одобрением глядел на Кузьмича, и молчаливое согласие вождя мирового пролетариата придавало уверенности председателю, окрыляло неведомой силой и властью.

Ольга тогда расплакалась, понимая, что это ей придётся уезжать из Рыбино и смотрела во все глаза на Игоря. Тот молчал, и когда председатель закончил читать лекцию о моральном разложении и нерушимых семейных ценностях, будущих строителей коммунизма, ответил: — Я уеду, Кузьмич, в город. У нас там родня, и мы давно собирались оставить деревню.

В голосе Игоря Ольга услышала такую обиду и боль, что готова была бросить всё и бежать, куда глаза глядят. Тогда она уже понимала, что нельзя было так поступать и встречаться с женатым мужчиной. Приносить страдание его жене и детям. Но разве сердцу прикажешь? Разве можно его обуздать и запретить любить?

Ольга опешила от такого поворота событий и, вытирая скупые слёзы, испытывая некое облегчение, смотрела жалобным взглядом на председателя. Тогда ей хотелось, чтобы Иван Кузьмич защитил её, как женщину, и поставил перед Игорем условие. Выступил неким третейским судьёй, и заставил оставить семью и жениться на Ольге. Понимая абсурдность своих мыслей, она ещё больше разревелась белугой, и хотела сбежать от позора и утопиться в речке.

— Вот и чудненько, — сказал, потирая руки, Иван Кузьмич. Правильно ты решил, я помогу с машиной.

Игорь ушёл первым и оставил Ольгу наедине с председателем. Тот усадил женщину на скамью, налил воды и, гладя по голове, как дочку, приговаривал: прекратить разводить сырость! Забудь о нём, посмотри на себя, какая красавица. Эх, ёшка плёшка, макалёшка, жаль молодость не воротится, я бы…

Она снова зарыдала и, уткнувшись Кузьмичу в плечо, не могла остановиться.

— Вот дурёха! А ну прекратить, я тебе говорю. Смотри мне. Уедет он и всё забудется. Выбрось из головы. Тебе детей учить, своими обзаводится. Вон сколько парней тебе проходу не дают.

В этом он был прав, парни всегда приглашали Ольгу на танцы и в кино. Только она отказывалась и ждала заветного часа встречи с любимым. Напоследок Кузьмич вытер ей слёзы и поцеловал в макушку. Вождь мирового пролетариата, с портрета глядя на Кузьмича и учительницу, умилялся и чуть ли не подмигивал мужчине. У того даже появились мысли, не тряхнуть ли стариной, и по-молодецки приударить за красавицей с соблазнительными формами, при виде которых Кузьмича бросало то в жар, то в холод.

«Седина в бороду — бес в ребро», — Кузьмич скривился и с ненавистью в бесцветных глазах покосился на Ильича. Вождь на портрете по-прежнему смотрел вперёд, в светлое будущее, и угадать, что именно скрывалось в открытом взгляде, какие мысли и желания, Кузьмич не мог. И, провожая к двери учительницу, с тоской косился на упругие формы красотки.

Ольга возвращалась домой сама не своя. Жить не хотелось, и только чудо спасло от необдуманного поступка. До поздней ночи она просидела на берегу реки, всматриваясь в тёмные и холодные воды. Боль не стихала, обжигала грудь, сдавливала до такой степени, что жить не хотелось. Кто-то незримый, чужой и страшный звал к себе, обещая не только облегчение, но и совершенно другую, новую жизнь. Тихий, вкрадчивый голос из мрачных глубин реки совершенно не пугал. Её распирало любопытство, и она, сбросив туфельки, босиком вошла в воду. Луна освещала дорожку, тишина убаюкивала, волны ласкали и мягкими прикосновениями толкали вперёд. Глаза застилал туман, и очнулась она после того, как вода едва не накрыла с головой. Уже захлёбываясь и ощущая, что неведомая сила схватила за руки и ноги, и тянет на глубину, закричала и, вырываясь, побежала не берег. Платье оказалось разорванным в клочья. Схватив туфли, женщина добежала босиком до самого дома и, закрываясь на замок, просидела до утра на полу не шевелясь.

После ей было стыдно за проявленное малодушие, и сейчас вспоминая Игоря, она в который раз не могла ему простить то, что он уехал не простившись. Через год её назначили директором школы, инцидент был забыт. А ещё через год началась война. Знакомые из города ей рассказали, что Игорь всё-таки ушёл от жены и уехал. Тяжело вздыхая, Ольга Олеговна открыла шкаф и вытащила из него стопку книг. Это были любимые томики стихов Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Переворачивая страницу за страницей, она читала и не услышала, как в помещении появился посторонний. Немецкий офицер стоял в дверях и, не скрывая восхищения от увиденной картины, смотрел жадными глазами на Ольгу. Она вздрогнула и прикусила нижнюю губу. Во рту стало кисло от тоненькой струйки крови и, сглатывая слюну, зажмурилась. Боясь повернуть голову, осторожно закрыла книгу и положила на стол. Не поворачиваясь, ощутила всеми фибрами души, кто пришёл и, собирая всю свою волю в кулак, встала. Кровь прильнула к лицу и, сложив руки на груди, она чуть повернула голову назад. В дверях стоял Игорь в форме немецкого офицера и улыбался. Ольга едва не потеряла сознание, но вовремя взяла себя в руки и сделала глубокий вдох.

— Не ждала?

Голос Игоря совсем не изменился. Всё такой же глубокий и бархатистый, пронизывающий каждую клеточку женского тела. Она его узнала бы из миллиона других, даже если бы прошло десять, двадцать лет. Внизу живота стало жарко, и Ольга рухнула на стул. Игорь подбежал к ней, и принялся целовать мокрые глаза и щёки. Встав на колени, он гладил её по голове и приговаривал: голубушка моя, сизокрылая, ласточка, как же я скучал по тебе дни и ночи напролёт. Ольга с неохотой отстранила Игоря от себя и спросила: — Как ты здесь оказался? Эта форма… Я ничего не понимаю.

Игорь увидел, как изменилось лицо женщины, в одночасье стало бледным и до неузнаваемости чужим. Он опустил голову, и поднялся с колен. Сжимая фуражку, сделал шаг назад и, расправляя грудь, чуть приподнялся на носках. Глаза смотрели в потолок, он раздумывал и не спешил отвечать. Не один раз за эти годы он представлял их встречу, искал подходящие слова, оправдывался, но сейчас, в душе образовался холод, ненависть, от которой все чувства исчезли. Вместо них появился трезвый расчёт, и животная ярость. Глаза сузились, губы сжались в тонкую, едва заметную полоску, брови сдвинулись к переносице. Война не щадила никого, каждый мог погибнуть в любую минуту, и от этого люди становились похожими на хищников, кровожадных и не знающих, что такое пощада.

Ольга смотрела на Игоря и не узнавала. Внешне Игорь не изменился. Всё такой же статный, подтянутый, темноволосый, выбрит до синевы на щеках. Даже стал гораздо мужественнее. Военная форма была к лицу мужчине, и придавала некий ореол загадочности, от которого многие женщины восторгались, и по ночам томно вздыхали от объятий таких мужчин. Но он был абсолютно другим человеком. Абсолютно. Не тем весёлым, добрым парнем, которого она полюбила, и за которым могла идти как жёны декабристов на каторгу. Нет. Перед ней стоял враг, готовый на всё, ради достижения своей цели. Ольга не хотела ничего слышать и жалела о том, что когда-то мечтала связать с этим человеком свою судьбу. Она поднялась и направилась к двери. Игорь продолжал молчать и не удивился тому, что Ольга пытается уйти.

— Ты не рада тому, что я вернулся?

Ольга застыла в дверях, понимая, что от разговора с Игорем не уйти. И лучше это сделать сейчас, в сию же минуту. Реальность диктовала свои правила игры и женщина им подчинилась. С тяжёлым сердцем она смотрела на Игоря и кивала головой.

— Не рада. Зачем ты пришёл?

В голосе женщины звучали металлические нотки, и Игорь удивился тем переменам, которые за несколько лет произошли с Ольгой.

— Хотел увидеть тебя, поговорить, — ответил он вежливым, вкрадчивым голосом, слегка улыбаясь. Зная, насколько его улыбка нравится Ольге, и наклонил голову набок. Это не возымело должного действия на женщину, и она ответила раздражённым тоном.

— О чём? Как ты Родину предал! Об этом хотел со мной поговорить?

— Не надо так со мной разговаривать.

Голос мужчины едва не перешёл на крик. Игорь вовремя взял себя в руки, подошёл к Ольге, резко схватил за плечи и усадил на стул.

— Что ты знаешь обо мне, чтобы судить?

— Достаточно, Игорь, я знаю о тебе. Я уже давно не та легкомысленная девчонка, которой ты вскружил голову, обещал ради меня оставить семью и жениться. Дура была, поверила красивым словам и обещаниям.

Она замолчала, в глубине души понимая, что не стоит доводить ситуацию до скандала. В данный момент она была совершенно беззащитна, находясь в полной власти мужчины. И никто не сможет прийти к ней на помощь, даже если она будет кричать. Сторож? Тот наверняка пьяный спит, и ничего услышит. И что сможет сделать инвалид против вооружённого человека? Эти мысли вихрем пронеслись в голове женщины, и она слегка смягчилась. Надо выиграть время, решила она и ответила: — Хорошо, Игорь, я выслушаю тебя. Только потом ты уйдёшь.

Она посмотрела ему в глаза, и Игорь почувствовал, что лучше всего так и сделать — поговорить, и уйти.

— Из-за тебя я уехал с женой. Думаешь, мне было легко? Легко?

В ответ Ольга лишь передёрнула плечами и отвернулась.

— Видишь, сейчас отворачиваешься от меня, как от прокажённого. Хотя может я такой и есть на самом деле.

— А что я должна была сделать, когда ты пришёл? Бросится на шею?

— Не знаю… В городе я ушёл от Татьяны, и устроился на работу. Думал, годик поработаю и вернусь к тебе.

Он замолчал, и тяжело вздохнул.

— Каждую ночь я видел тебя во сне. Любил и продолжаю любить. Хочешь — верь, хочешь — нет.

— За два года ни одного письма от тебя.

Ольга смягчилась, и в глазах сверкнули слёзы.

— Почему не написал? Думаешь, что я не ждала? Каждый день заглядывала в почтовый ящик. Ты уехал и даже не зашёл проститься.

— Не мог, Ольга, не мог. За то, что не писал — виноват, спорить не буду. Я не знал, как ты отнесёшься к моему письму. Думал, порвёшь и не станешь читать. Боялся. Работая в городе водителем, ночью сбил человека.

— Насмерть?

В ответ Игорь слегка кивнул, и положил фуражку на стол. Взял стул и сел напротив Ольги, пытаясь смотреть в ей глаза.

— Он пьяный был, бросился под колёса. Потом был суд, тюрьма. Бывшая жена даже не проведала. И война.

Игорь погладил Ольгу по коленке и взял за руку.

— У тебя тёплые руки, — заметила Ольга.

— Они всегда были тёплыми, разве не помнишь?

— Помню, — шёпотом ответила женщина, и вздохнула.

В этот миг ей показалось, что они только вчера расстались. И не было долгих лет разлуки и одиночества. Игорь молчал, потому что сейчас предстояло самое трудное. Ответить на вопрос, как и почему он в военной, немецкой форме. Промолчать не получится. Ольга не тот человек, с которым можно играть в кошки-мышки. Игорь посмотрел в окно, солнце спряталось за косматыми тучами, и послеобеденный зной обещал превратиться в грозу и ливень.

— Дождь будет, — сказал шёпотом Игорь и хотел поцеловать Ольгу, но женщина закрыла рукой лицо, и отвела голову Игоря в сторону.

— Игорь, я хочу узнать правду. Пускай я для тебя не жена, и ты не обязан передо мной отчитываться, но я хочу знать.

— Я только вернулся из Польши.

— Из Польши?

В глазах Ольги появилось недоумение.

— Всё рассказать тебе я не имею права. Нас обоих расстреляют немцы. Оля, я всегда был противником Советской власти. Дед мой был дворянин. Прадед офицер в Царской армии, служил в Петербурге, был вхож в высший командный состав армии.

— Это ни о чём не говорит.

— Говорит, Оля, ох как говорит. Когда был суд, мне вспомнили моё происхождение, хотя я честно работал в колхозе и в городе. И когда город заняли немцы и освободили тюрьму, я был вызван для разговора в Абвер.

— Что это такое? Я раньше никогда не слышала такого слова.

— Разведка. Мне предложили работу. У немцев хорошая агентурная сеть, которая работает по всей Европе. Я был удивлён тем, что у них имеется моё досье, в котором записана история моей семьи.

— И ты согласился?

— Согласился.

— Значит ты трус и предатель?

— Можешь называть, как вздумается. Предательство, боязнь смерти, расстрела и так далее. Мне всё равно. Мой сознательный выбор сделан. Я понимаю, что ты испытала шок, когда увидела меня, и сейчас узнала маленькую частичку правды. Ты другая. Советская. Я нет. Война скоро закончится. У немцев огромные ресурсы, как в военной силе, так и в технике. Ты видела, какие у них танки, самолёты? Советы проиграют, и тогда придёт моё время.

Голос Игоря, полный тщеславия, был противен женщине. Ольга слушала и понимала, что жизнь развела их по разные стороны баррикад. И перед ней сидел, с хорошо промытыми мозгами, бывший любовник. Напыщенный, самовлюблённый, эгоистичный.

— Я пришёл за тобой.

Ольга не сразу услышала слова Игоря. Она сидела в задумчивости, и только после того, как Игорь повторил второй раз, поняла.

— Тебе не интересно, люблю я тебя или нет?

— Нет, не интересно.

Игорь вытащил пачку сигарет и закурил. Ольга смахнула клубы дыма рукой и закашлялась. Игорь открыл окно и стоял спиной к женщине.

— Я давно не люблю тебя, Игорь. После того как ты уехал, прошло много лет. Всё изменилось, пойми меня правильно. Тогда мы были молоды и в чём-то наивны. Сейчас нет.

— И ты согласна умереть? Молодой, полной сил. За какие идеалы?

— Тебе не понять. Я выросла в детском доме, Советская власть дала мне бесплатное образование, крышу над головой. Своих родителей я никогда не видела. И не знаю, что такое материнская ласка и забота. Поэтому я прошу тебя уйти, и больше не приходить. Прошлое не вернуть, и нам больше незачем встречаться.

Игорь подошёл сзади к Ольге и как бы невзначай положил руку на плечо. Ольгу как будто ударило током. Она вздрогнула и хотела подняться, но Игорь положил вторую руку и придавил. Сжимая пальцами плечи, он сдавливал до тех пор, пока Ольга не вскрикнула.

— Отпусти, мне больно.

Игорь убрал руки, и расстегнул пуговицу на серо-зелёном кителе. Потом подошёл к двери и закрыл её на засов. Ольга вскочила и бросилась к окну. Зацепившись ногой за стол, едва не упала и, ударившись об угол стола, заплакала.

— Не трогай меня, уходи.

— Не уйду. До тех пор, пока не получу то, что хочу.

Игорь уже снял китель и бросил его на стул.

— Раздевайся.

Ольга отвернулась лицом к стене, продолжая рыдать и вздрагивать. Игорь повернул её к себе и принялся снимать пиджак. Тело женщины била мелкая дрожь, она хотела ударить Игоря, но тот перехватил руку и заломил за спину.

— Ты сволочь, сволочь, сволочь, — кричала Ольга, и всячески сопротивлялась. Это ещё больше раззадоривало мужчину и тот, срывая с Ольги юбку, швырнул её в угол. Хватая руками груди, он с жадностью их сжимал, и целовал Ольгу в шею. После положил животом на стол, и расстегнул штаны.

Наши дни. Западная Украина. Исправительная колония.

…Война. Каждую ночь обрывки воспоминаний, словно пелена утреннего тумана обволакивали сознание и не давали отдыхать. Мозг лихорадочно искал ответы на вопросы, пряча их глубоко в подсознании, и не желая впускать в облачное хранилище, без логина и пароля, и открывать истинные причины. Просыпаясь в горячем поту я снова и снова вспоминал ночные кошмары, одного и того же сновидения. Оно повторялось с регулярным постоянством, пугая безнадёжностью и кровавыми подробностями.

Вспышки от взрывов, грохот орудий, лица убитых солдат, умоляющих о помощи, тонули в хаосе мироздания и исчезали, словно кто-то их вырезал острым ножом, кромсая на мелкие кусочки. И после невидимый и жестокий монстр, в ледяном мраке гомерически хохотал, издевался над выбранной, по всей видимости, не случайно жертвой, чем доставлял мучение и горечь. Содрогаясь и ворочаясь с бока на бок, я старался не шуметь, чтобы не разбудить соседей по кроватям и, вытирая подушкой мокрое от горячего пота лицо, тяжело дышал и едва не рыдал от бессилия. Закрывая глаза, я снова видел себя лежащим в окопе с другими солдатами, горы убитых тел, кровавое месиво, и ничем не мог им помочь. Немцы шли в наступление — пехота и танки подкрадывались с левого фланга, прорывая оборону, распарывая гусеницами танков заграждения из песчаных насыпей и нехитрых ловушек.

— Там, там, — кричал я, что было сил, и показывал руками на противника.

Меня никто не замечал, бой продолжался, принося ещё большие потери среди русских солдат. Я устало ходил по грунтовой насыпи и без страха смотрел на грозные дула танков, и орущих немецких офицеров, призывающих солдат к атаке.

— Vorwärts Soldaten! Vorwärts!

Молодой немецкий офицер одним из первых поднялся наверх, и тут же свалился. Осколок от гранаты угодил в живот и он, скрючиваясь и зажимая рану руками, упал без чувств. Я машинально присел на корточки и закрыл голову руками, сдавливая уши. Когда открыл глаза, увидел немца напротив себя с пистолетом в руках. Он целился прямо в лоб и вот-вот мог спустить курок. Выстрел, хлопок и огненная вспышка заставляла меня проснуться. Я понимал, что убит и обещал себе в который раз, что следующей ночью успею ускользнуть от немца. Так продолжалось не всегда. Когда закончились эксперименты с перемещением в прошлое, начались сны. Это была реакция организма на стрессовые ситуации. Я читал об этом у Зигмунда Фрейда, и внутренне готовился к тому, что жизнь полна сюрпризов и ужасающие сновидения в скором времени могут превратиться в жуткую реальность.

Глава 1

Снежные хлопья падали и кружились по безлюдной дороге, которая уходила вверх, и заканчивалась возле запретной зоны. Бесконечно длинная дорога, трудная и опасная. Никому не было дела до человека среднего роста, в тёмной куртке, вязаной шапочке и стареньких, видавших виды, ботинках. Безликая фигура, уязвимая и безнадёжно уставшая от тех неурядиц, которые свалились на плечи и хотели раздавить. Прикрывая лицо от ветра и колючих снежных хлопьев, проваливаясь по колено в снег, я упрямо шагал вперёд, пытаясь прогнать грустные мысли и успокоиться. Шапочка промокла, разболелась голова, и устало рассматривая мрачное и угрюмое небо, я брёл, спотыкаясь, вдоль пустынных локальных секторов. Каждый, кто увидел бы меня и заглянул в глаза, прочитал: холодно, одиноко, тоскливо. Ругая себя, в который раз искал оправданий. Хотя оправдания, впрочем, как и поиск истины, путь достойный, но не всегда оправданный. «Я знаю, что ничего не знаю» — слова Сократа, словно дамоклов меч, уже давно обрушились на мою голову.

Скоро отбой и колония усиленного режима в селе Д. Львовской области погружалась в сон. Людей не наблюдалось и высокие бараки, как голливудские исполины, из фильмов ужасов, пугали обречённым видом, и нагоняли страх на заключённых. Вертухаи прятались в тёплых каптёрках и носа не высовывали на улицу. Мороз крепчал, и если верить прогнозам, зима в этом году будет морозной и снежной. Вздрагивая и натягивая мокрую спортивную шапочку на уши, я смотрел на чужой для меня мир и не мог поверить, что всё это правда. Ужасная картина художника неудачника, стояла перед глазами во всей красе. Не добавить, ни убавить красок на столь бездарное полотно не получалось. Сзади оставался КП, камбуз и здание администрации колонии. Подходя к запретке, я остановился, представляя, что через какие-то двадцать метров — свобода. За забором деревня, мирная жизнь, в которой нет места таким людям, подобным мне — преступившим закон и отбывающим наказание. Горько усмехнувшись — зажмурился. Всего один рывок и запретка будет преодолена. Смелый прыжок через забор, и восвояси на все четыре стороны. От этих мыслей на душе стало легче, и даже снежные хлопья, падающие как из рога изобилия на землю, не казались такими противными и мерзкими. Налетевший порыв ветра принёс запахи деревенской кухни и домашнего уюта. Я как можно глубже вдохнул, стараясь подольше удержать и запомнить давно забытые ощущения. Это правда, то, что говорили старые зэки, что на свободе воздух другой. Сладкий, опьяняющий. Не то, что здесь, с привкусом страха, крови и ненависти. Могучим рёвом взвыла сирена, и луч прожектора бесцеремонно ударил в лицо. Вдалеке послышался лай собак. По мою душу, никак иначе. Пятясь словно рак отшельник, я прикрыл лицо рукавом от яркого света и побежал в сторону барака. «Нас не догонят, нас не догонят…», — напевая, едва слышно, задыхался от непривычно быстрого бега. Силы были уже не те, тело не слушалось, ноги ослабли за время заключения, и едва не падая на оградительную сетку, одним рывком подпрыгнул и полез наверх.

* * *

— Стой, стрелять буду!

За спиной слышался топот сапог, и приближающийся собачий лай. Оставалось совсем чуть-чуть, и я окажусь в локалке. Уже на заборе зацепился курткой за проволоку и порвал карман. Надо прыгать, другого выхода нет. И отталкиваясь ногами, сиганул в небольшой сугроб. Благо «обиженные» убирали снег вовремя, и сейчас я был им обязан за столь мягкое приземление. Спрыгнул удачно, снег смягчил падение и, выкарабкиваясь, словно альпинист в горах из снежного завала, лёг на пузо и пополз, кряхтя, как партизан. Уже маячил свет из двери приоткрытого барака, метров десять и я окажусь внутри. Сердце бешено колотилось в груди, пот градом заливал лицо. Зачем нужно было так рисковать? Идиот, не иначе. Конечно, ради нескольких глотков чистого воздуха стоило пойти даже под пули, без капли сожаления. Вскакивая, рванул на второй этаж, по дороге срывая шапку и телогрейку.

— Шары, мусора! — закричали шныри, и побежали прятать в матрасы и в «кабуры» (тайники в стенах). Весь криминал, в который входили — карты, деньги, телефоны и прочие предметы, не подлежащие для использования в повседневной жизни заключёнными.

— Будет шмон, — кричал шнырь, зацепившись ногой за порог, и падая лицом в жёлтую лужу перед лестницей на второй этаж. Его тут же схватили, и как следует, отходили дубинками вертухаи, безжалостно молотя по спине и почкам. Человек пять ночной смены во весь галоп неслись по ожившему, словно пчелиный улей, бараку, нагоняя ужас на худющих, перепуганных, полусонных людей.

— Всем выйти в коридор, проверка, — кричал усатый сержант, по прозвищу «Муха».

Здоровенный сельский детина, с широкими плечами, и руками ниже колен, как у гориллы, устрашал беззащитных, бесправных зеков наглостью и жестокостью.

— Пять минут, ублюдки, у вас пять минут, если кто-то задержится или не успеет выйти, мы вывернем весь барак наизнанку. Где завхоз? Где этот петух Гамбургский!

Он подошёл к узкой двери в конце коридора и несколько раз ударил ногой. Дверь со скрипом открылась, и из-за неё выглянул сонный и измученный завхоз отряда, Олег Сивый.

— Что за проблема «Муха»? — спросил он, зевая и не понимая, что происходит.

— Проблема? Это сейчас у тебя, козлячья рожа, будет проблема, — рявкнул «Муха», и со всей силы врезал завхоза кулаком в глаз. — Где блатные?

Завхоз с грохотом упал на пятую точку и спиной ударился об угол нар. Потирая ушибленную спину он хотел, нагрубить вертухаю, но тот пригрозил кулаком.

— Попробуй, гнида, пожаловаться замполиту, я тебя сгною в карцере. Понял? Сам лично просуну между булок, по самые помидоры.

Завхоз увидел, что «Муха» не шутит, и виновато кинул головой. Под глазом у него уже красовался синяк. Тем временем шестьдесят человек, весь отряд, стоял в две шеренги в коридоре и ждал.

— Всем закрыть пасти и не чирикать! — заорал «Муха», и со всей дури ударил дубинкой по облезшим перилам.

Он вальяжно прохаживался вдоль неровной шеренги, и злыми, волчьими глазами сверлил ничего не понимающих зэков. Чувствуя себя хозяином положения, мог избить любого, за один только жест или улыбку. Зэки опускали головы и тупо молчали. Ещё двое вертухаев сверяли списки с картотекой, и читали фамилии заключённых. Всех, кого называли, отвечали и выходил из строя.

— Козёл, почему не вижу блатных? Они что не такие, как все? Особенные? Так мы их быстро к «обиженным» устроим, по знакомству, правда? Как в анекдоте про вошь. Значит, приходит вошь к своему начальнику и жалуется, мол, не могу больше сидеть на усах у Пети. Он курит, а у меня астма. Начальник, недолго думая, дал ей новое место работы, в трусах Маши. На следующий день, вошь снова приходит и жалуется. Начальник орёт благим матом, и говорит: чем тебя Машин лобок не устраивает? Место тёплое. Вошь, опечаленным голосом отвечает: место хорошее, не спорю, но вечером я уснула у Маши в трусах, утром проснулась на усах Пети. Он курит, а у меня астма!

«Муха» беглым взглядом посмотрел на своих, и громко заржал. Гы-гы-гы!

Из дальнего конца коридора показались два человека. Первым шёл высокого роста «Михо», грузин по национальности, следом за ним «Жила». Шли спокойно, с неким вызовом в глазах, и не обращали внимания на переполох, царивший в бараке.

— Вот и красавэлы наши, блатные! Лёлик и Болик!

Вертухай замахнулся на того, кто шёл первым и хотел ударить, но встретившись с суровым взглядом, с кислой физиономией опустил дубинку и со злостью прошипел: в общий строй, «Михо», «Жила». За то, что на пять минут опоздали на проверку, напишу раппорт. Карцера вам не миновать.

— Пиши дорогой, пиши, — ответил с усмешкой «Михо», — бумага всё стерпит.

Это был высокий, подтянутый грузин, лет двадцати пяти. Смотрящий за бараком. Независимый, дерзкий, как «настоящий сын гор», он с невозмутимым выражением лица встал в строй, и с издёвкой смотрел на «Муху».

— Кто последний пришёл в отряд, после отбоя? Если этот человек сейчас не выйдет, я обещаю, мы проведём шмон по полной программе. Это значит, что при морозе минус восемнадцать градусов, весь отряд с личными вещами выйдет на улицу на досмотр. И этим дело не закончится. Если мы найдём, хоть один телефон или сим-карту, «Михо» и «Жила» отправятся в «Бур». На раздумья, господа уголовнички, пять минут. Время пошло.

«Муха» засёк время и закурил «Мальборо». Многие зэки с завистью смотрели на дорогие сигареты вертухая и, вдыхая мягкий аромат табака, вспоминали годы беспечной молодости.

Я топтался позади всех и понимал, что сегодняшнюю ночь проведу в карцере. Выхода не оставалось и, не затягивая время, раздвигая локтями плотный строй, вышел и застыл.

— Фамилия? Значит, это ты был возле запретки и хотел уйти в побег?

Голос «Мухи», стальной и злобный, заставил напрячься. Он подошёл ко мне и дубинкой поднял подбородок.

— Дёмин, Михаил, статья 122, часть вторая. Срок четыре года.

Резкий удар в живот сломал меня напополам. Я ойкнул, захрипел и упал на колени. В глазах потемнело, и резкая боль заставила стиснуть зубы и зарычать.

— Берите его, ребятки, и на вахту. Там разберёмся.

Краем уха я услышал за спиной общий вздох облегчения. Теперь никому не придётся тащиться во двор, на мороз и стоять там до утра.

Две пары крепких рук схватили меня за воротник и потянули вниз по лестнице. Я попытался встать, но мне не дали этого сделать. От боли и обиды, что так попался и теперь отвечать, засосало под ложечкой. Менты тащили через сугробы, словно пустую коробку от телевизора, мои ботинки моментально наполнились снегом, штаны промокли, и уже в дежурной части закрыли в «клетку» и принялись искать мою личную карточку.

— Завтра, за попытку к побегу, получишь красную полосу и будешь каждый час ходить на отметку, — сказал высокого роста ДПНК, и наклонился ко мне проверить, живой или умер по пути.

Если бы это случилось — сразу всем стало легче. Как ментам, так и зэкам. Первым меньше работы, бумажной волокиты, вторым — разборок, с таким непонятным «фруктом», как я. Но к счастью для себя и к несчастью для других, я продолжал дышать, от чего ДПНК смачно плюнул на мои брюки, пнул напоследок ногой и, хлопнув стальной калиткой, ушёл. Сидя на бетонном полу, я вспоминал суд и последние дни на свободе.

* * *

Три месяца под следствием в Харьковском СИЗО казались мучительными и бесконечно долгими. Это случилось летом, и переполненные камеры изолятора были набиты людьми, как банки с селёдками. Стояла невыносимая жара, и редкие походы в баню, не более, чем на сорок минут, едва скрашивали скучную и унылую жизнь заключённых. За сорок минут нужно было успеть перестирать вещи и покупаться. В камере нас сидело восемнадцать человек, хотя мест всего десять. Спали по очереди, гоняли «коней» (записки к подельникам и корешам), между этажами через сетки, и ждали долгожданных «кабанчиков» (передач со свободы от близких и родственников).

Раз в неделю проходил плановый шмон, и наша камера, в очередной раз лишалась мобильника и заточек. Кто-то сдавал ментам все тайники, и арестанты никак не могли вычислить крысу. Мария два раза приезжала ко мне из Киева на свидания и привозила передачи. Она была в положении, и я всячески её уговаривал каждый раз не приезжать. Она и слушать меня не хотела и становилась всё более упрямой, и капризной. Ей помогали мои родители, которые вернулись из Америки, когда узнали про мои неприятности. Марию они приняли как родную дочь, и мама опекала её во всех домашних делах, с документами, и адаптацией в нашем времени. Родители не сразу поверили в то, что с Марией я познакомился в сорок втором году, и смог безболезненно переместить в двадцать первый век.

То, что меня подставили, было понятно даже молодому следователю. Мой «ангел-хранитель», в лице Игоря Дмитриевича Ткачёва пропал, рассосался, как швы у больных, после сеансов доктора Кашпировского, и не появлялся. Я надеялся, что учитывая мои прежние заслуги, работники СБУ помогут, однако жизнь оказалась менее прозаичной. Мария звонила ему неоднократно, но телефон не отвечал. В конце концов, я попросил её оставить эту затею и полагаться на свои силы. Михайлов так и не смог простить мне того, что я фактически предал его, и решил доказать своё финансовое могущество. Откупился от тюрьмы, и сбежал заграницу. Кто ему рассказал о том, что его отца Никодима Пятова убил родной брат Марии, Николай, для меня осталось загадкой. Подослав несколько человек, которые пасли меня возле дома, бандиты напали, и завязалась драка, в ходе которой я сломал два ребра одному из парней, а второму — челюсть. Итог: нанесение тяжких телесных повреждений. Меня арестовали и отправили в Харьковскую тюрьму, подальше от Киева. Итак, бывший боец Красной Армии, внук легендарного лётчика Николая Дёмина оказался на нарах.

СИЗО встретило меня с распростёртыми объятьями. Там любят таких как я, неопытных и далёких от тюремной жизни и «воровских понятий». Узнавая совершенно для меня незнакомый мир и порядки, удивлялся тому, что здесь царит полный беспредел, и никаким общественным организациям, и структурам нет до этого дела. За камерой, в которую меня поместили, смотрел Харьковский авторитет «Кроха», он мне сразу не понравился и не внушил доверия. Серые стены камеры были сырыми и грязными. От жары и огромного количества людей, стояла вонь, и мрачная обстановка давила на психику круглые сутки. К этому невозможно привыкнуть и утешить себя мыслями, что рано или поздно всё закончится. В камере курили не только сигареты, но и деревенский самосад. Скручивали табак в газету, коптили как деды на завалинках в совковых колхозах. Как только я переступил порог камеры, «Кроха» полез ко мне с нелепыми вопросами: кем жил на свободе, придерживаюсь ли воровской жизни, как отношусь к «общаку» и прочими. Я отвечал честно, чем вызвал с одной стороны уважение, с другой стороны — презрение и ненависть.

Маленького роста, в наколках, с золотыми коронками на зубах, «Кроха» кичился своим тюремным авторитетом и держал в страхе остальных подследственных. У него было два молотобойца, которые, при первой необходимости, тумаками ставили наглеца на место и загоняли под нары. В камере сидело двое обиженных, петухов, и занимались уборкой. Убирали туалет, мыли полы. Подходить к ним было нельзя, как, впрочем, и брать у них еду или сигареты. Первые дни я присматривался и пытался понять, почему пятнадцать в принципе крепких парней, бояться одного урода и чуть ли не ходят перед ним на носочках? Странная ситуация и непонятная для нормального, здорового мужика. Жили в камере по семьям. Первая семья была «Крохи», самая козырная, за ней вторая семья, третья, и замыкал этот тюремный «семейный» мексиканский сериал двое обиженных. Из вещей при мне были мыльные принадлежности, чистая рубашка и спортивные брюки. Больше ничего. Самое интересное началось через две недели. Я лежал на верхней шконке и смотрел телевизор. Шла старая советская комедия с Савелием Краморовым, когда наглый, хриплый голос одного из бойцов «Крохи» обратился ко мне.

— Дёма, тут мыло твоё в «дючку» (туалет) упало. Прости, я не специально, — сказал он ехидным голоском с наигранным притворством.

Я повернул голову, чувствуя спинным мозгом неприятности, и насупился. В камере возникла тишина, и взгляды остальных сокамерников устремились на меня. Догадываясь, что это так называемая проверка на вшивость, или как говорят в тюрьме «прописка», я спрыгнул босиком на бетонный пол и покачал головой.

— Не хорошо так, «Артист», брать чужие вещи, и ещё ронять их в парашу. Как упустил, так и доставай.

«Артист» потерял дар речи, мышцы на шее у него вздулись, как у «змея Горыныча» с тремя головами. Он готов был смешать меня с грязью. Занятия в спортзале не прошли для него бесследно. Накачивая мышцы, он считал, что «сила есть — ума не надо», и видел во мне всего лишь маленького сморчка, которого он раздавит одним щелчком. В камере народ притих и с подозрением косился на «Артиста». Многие знали силу кулаков этого увальня и понимали, что добром дело не кончится, и готовы были оставаться простыми зрителями, не вмешиваясь.

— Я не понял «Артист», — сказал «Кроха», натягивая спортивные брюки и надевая новые тапочки, которые он утром забрал у «Хромого», под благовидным предлогом, что тому скоро в зону, и там они не нужны. Вальяжной походкой он направился через всю камеру к предполагаемому месту разборок.

— Тебя что, каждый мужик будет на место ставить? И ты промолчишь? Ещё метишь в «воровскую семью…»

«Кроха» насмехался над «Артистом», и щупал пальцами непомерно огромные бицепсы молотобойца.

Тот отодвинул «Кроху» и как бык, с налитыми кровью глазами двинулся на меня.

— Ну, Дёмыч, ты попал, хана тебе, не пожалею.

Я приготовился и встал в оборонительную стойку.

— Ты что, каратист? — усмехнулся «Кроха». — Ну, ну, покажи себя Джет Ли «Киевский». Может и правда из тебя толк будет.

«Артист» замахнулся правой рукой, и я успел пригнуться и уйти влево. Отвечать не хотел, решил держать оборону, хотя уже мог ударить в печень и вывести надолго «Артиста» из игры.

— Так, так, Мишаня, значит знаком с ближним боем? Это уже хорошо, не так скучно будет кулаками махать.

Он провел серию ударов по корпусу, которые я с лёгкостью локтями парировал. Этому я ещё научился в военном училище, когда с инструктором по рукопашному бою до поздней ночи занимался. «Артист» начинал задыхаться и звереть. Наверное, это было впервые в его жизни, когда он реально не может покалечить противника, и тот мастерски обороняется. Очередная порция ударов со свистом рассекла воздух и, закончилась кучей матов и проклятий в мой адрес.

— Может, прекратим? — предложил я своему сопернику и улыбнулся. — Я только обороняюсь «Артист», заметь это, и ни разу тебя не ударил.

Моё хорошее настроение оценил по достоинству «Кроха» и крикнул «Змею», второму молотобойцу, чтобы тот помог «Артисту».

— Двое на одного? Не хорошо так ребятки, разве вас не учили в школе и дома хорошим манерам!

Большой, толстый и неторопливый «Змей» уже раскусил мою технику, и пытался обойти с правого фланга. Он был более опытным бойцом и требовал к себе пристального внимания. Чтобы пресечь его попытки ударить, я развернулся к нему лицом и без промедления открылся. «Змей» не поверил в такую удачу, и как последний лох ударил прямым сэйкеном. Я перехватил его руку и заломил за спину. И тут же ударил по ноге, чем заставил его присесть на одно колено. Встретившись взглядом с «Артистом», толкнул на него «Змея» и, не теряя драгоценных секунд, провёл кин-гэри, удар подъёмом ноги в пах. «Артист» взвыл и, схватившись руками за яйца, запрыгал, как кенгуру на месте.

В камере поднялся ажиотаж. Народ, видя, как я с лёгкостью расправился с самыми отпетыми негодяями, подступал к «Крохе». Ситуация менялась не в лучшую сторону для блатных.

— Ну, что «Крошка», — рычал «Арбуз». Маленький, толстый и неповоротливый парень, с прыщавым лицом семнадцатилетнего подростка. Ему больше остальных доставалось от блатных, и сейчас его «звёздный час» наступал.

— Теперь ты за всё ответишь!

В руках у него заблестела заточка, и он был готов вспороть брюхо «Крохе».

— Братва, вы чего, совсем рамсы попутали? Я же всегда вам помогал, жил по понятиям.

— Колбасу нашу тоже жрал по понятиям? И сало домашнее?

«Арбуз» придавил «Кроху» коленом к нарам, и приставил нож к горлу. Тот заверещал, как резаная свинья, умоляя пощадить.

— Не бери грех на душу, «Арбуз», пускай живёт. Посмотри, у него уже штаны мокрые.

Я показал рукой на мокрые брюки «Крохи» и рассмеялся. Пять человек набросили одеяло на «Змея» и «Артиста», делая тёмную, и уже колотили со всех сил. Те охали, стонали, и просили оставить жить.

— Значит так.

Я поднял правую руку вверх и попросил тишины.

— Будем жить как люди, больше ни каких семей, и прочих привилегий. У меня жена, родители дома, на свободе. Там моя семья. Здесь мы оказались по разным причинам, кто-то воровал, кто-то за более серьёзные преступления. Ответит каждый из нас по закону, но только не перед этими тварями.

— Будешь смотреть за хатой! — предложил довольный «Арбуз». — Человек ты порядочный, это видно сразу. Только тебе сможем доверить общее дело. Я прав, арестанты?

Народ в камере одобрительно загудел.

— Спасибо вам за доверие, но я вынужден отказаться. Здесь я человек случайный, и скоро надеюсь, смогу вернутся домой. Поэтому выберите другого человека, здесь много честных людей.

— С этими, что делать? — спросил «Арбуз», покосившись на «Артиста» и «Змея».

— Пусть живут, как остальные, не стоит им жизнь ломать. «Кроха» — это другое дело. С ним нужно поговорить по-мужски и многое выяснить.

«Кроха» смотрел на меня как бездомная, злая собака, готовая броситься на обидчика, от безысходности, и трусливо втягивал голову в плечи.

— Я замечал, что часто тебя, «Кроха», вызывают к следователю.

— Ты прав, Миша, чуть ли не каждый день он выходит к следаку, — сказал рыжеволосый парень с веснушками на лице.

— Сам расскажешь или как?

Я с ухмылкой посмотрел на «Кроху» и подмигнул.

— Здесь сидят первоходочники, ты «Кроха» какое имеешь к этому отношение? Не по понятиям тебе сидеть в общей камере, как бывшему сидельцу, сам говорил. Скрываешь от народа тёмную историю?

«Кроха» побледнел, заскрипел зубами и отвернулся.

— На малолетке я сидел, оттуда и наколки, — ответил он, не совсем уверенным тоном.

— На малолетке? А разве малолеток не поднимают на взросляк? И не меняют общий режим на строгий?

Меня в этих вопросах просветил старый арестант, «Жигоня», вор-карманник, когда я ждал распределения в камеру. Он всю свою жизнь провёл в тюрьмах, и даже застал «сучью войну», когда сидел на Соловках. Он также сказал, что в камерах полно кумовок (стукачей), которые работают на оперчасть, за чай и сигареты. В основном это «строгачи», те, кто сидел раньше и сейчас за какие-то грехи боятся выходить в зону. Вот менты их и держат в СИЗО, и за это они стучат, пояснял «Жигоня», и убеждал держаться от них подальше и не лезть на рожон. «Кроха» был одним из таких, позже он во всём признался, и отправился в семью к обиженным. Таким там только и место. На следующий день меня перевели в другую камеру, и через много лет я узнал о том, что «Кроха» и «Артист», намеревались ночью меня порезать. И только случайность спасла от роковой гибели.

* * *

Суд, как театральная комедия, имел все шансы занять своё место среди произведений классики. Фарс, не иначе. И счастливый конец обеспечен, и зрители просят актёров на бис. «Ревизор» Н.В. Гоголя, «Мастера и Маргарита» М.Ю. Булгакова, и так далее. Примеров множество. Жаль только, что этот спектакль так и не нашёл своего отражения на театральной сцене. Или хотя бы с броским заголовком на первых полосах газет. Фемида осталась равнодушной к моим доводам и фактам, но обо всё по порядку.

Здесь чувствовалась твёрдая, мозолистая рука, с внушительной пачкой долларов Михайлова. Судья, молодой человек лет тридцати, в очках, напоминавший больше «ботана», чем преданного делу служителя Фемиды, благодушно смотрел на меня сквозь толстые стёкла очков и дружелюбно улыбался. Поначалу он мне даже понравился, и я по наивности своей посчитал, что получу условный срок и из зала суда выйду на свободу. Святая простота. За мальчишеской, почти детской и наивной улыбкой судьи, скрывался крупный взяточник, в судебной, чёрной мантии. За стеклом, куда меня поместили, «аквариум», как окрестили это место подследственные, было тесно и жарко. Хотелось пить, желательно водки. Но кто даст? Спасибо хоть наручники сняли и чуть приоткрыли дверь. Свежий воздух лениво и с неохотой просачивался в «аквариум». За окном стоял жаркий сентябрь, и высокие тополя от порывов ветра раскачивались в разные стороны и приветливо махали могучими ветвями. Я смотрел в окно и с волнением ждал, когда уже этот самый «ботаник» пригласит в зал заседаний свидетелей.

Судья долго листал два тома дела, и кривился, как будто перед этим съел огромный лимон. Когда наконец-то он разрешил открыть двери, и впустил людей, я сразу увидел Марию и маму. Мария была одета в мою джинсовую курточку, и коротенькую юбку. Вытирая слёзы, она с миловидной улыбкой на лице часто моргала. Закашлявшись, махнула руками несколько раз, как будто в помещении было тяжело дышать от табачного дыма, и в голубых глазах засияла маленькая искорка надежды. Мама как никогда была строгой и серьёзной. Один раз глянула на меня, и удручённо покачала головой. Мой адвокат подошёл ко мне, и шёпотом сказал: вопрос решён, четыре года колонии усиленного режима. Соглашайся, иначе хуже будет.

От этого предложения у меня глаза на лоб полезли. Я хотел схватить эту продажную сволочь за накрахмаленную белую рубашку, и вместо себя посадить в «аквариум». Молодой адвокат, завидев мою реакцию, и желание дать ему по зубам, сконфузился и покрутил пальцем у виска.

— Михаил, не валяйте дурака. Год отсидите, и условно-досрочно освободитесь. Только и всего.

— Да пошёл ты на хрен, сволочь, за что только тебе деньги платят.

Я сжал кулаки и задержал дыхание. Адвокат замолчал и с умным видом расстегнул кожаный портфель, с золотой застёжкой и вытащил документы.

В конце зала сидели потерпевшие с родными. Они специально скромно оделись, и выглядели людьми обездоленными и замученными до смерти гражданином Дёминым. Я усмехнулся, и тяжело вздохнул.

— Назовите своё имя и фамилию, подсудимый.

— Дёмин Михаил Николаевич, родом из Киевской области. Село Благодатное, Почаевского района.

— Там прописаны и проживаете?

— Нет, оттуда родом родители. Проживаю в Киеве, Дарницкий район, улица Тампере.

— Женаты? Где работали?

— Женат, детей нет, в настоящее время безработный. Полгода назад работал в строительной фирме.

— Это правда, что вы закончили военное училище?

— Правда, Ваше честь, закончил.

— С места работы вам дали не лестную характеристику. Ваш начальник написал, что Вы халатно относились к работе, прогуливали, пили и из-за этого он вынужден был вас уволить. Это правда?

— Нет, не правда. Конечно, Ваша честь, я не могу доказать обратное, но уверяю Вас, что работу свою я любил и относился к ней с должной ответственностью. Проработал на фирме не один год, и заслужил не только уважение среди коллег, но и поощрения от руководства фирмы. Тем более, вы не поверите, но я не пьющий. И это наглая ложь.

— Об этом в бумаге ничего нет. Тогда как объясните такую характеристику? И кому верить? Вам, либо же Вашему непосредственному начальнику? Пусть даже бывшему руководителю? Здесь есть кто-то из коллег Дёмина?

Судья обратился в полупустой зал, однако никто ему не ответил. Я вспомнил своего близкого друга Валерку и понял, «что друг, оказался вдруг, и не друг, и не враг, а так…», — как в песне Владимира Семёновича Высоцкого. Не пришёл. Побоялся испачкаться и потерять работу.

Поднялась моя мама и сказала:

— Мой сын, Ваша честь, никогда не увлекался алкоголем. И то, что написано в бумаге — неправда.

— Простите, Вы кто? — задал вопрос судья.

— Мать Михаила Дёмина. Это мой сын, которым мы всегда с мужем гордились. Он прекрасный человек и то, что эта драка была нужна кому-то, и подстроена, у нашей семьи не вызывает сомнений.

— Спасибо, я ещё дам Вам слово, — ответил судья нахмурившись.

Мама заплакала, Мария усадила её на место и принялась успокаивать.

— Дёмин, расскажите, как всё произошло. Только давайте спокойно, без эмоций.

Я поднялся и с трудом взял себя в руки. Смотрел на Марию и вспоминал, как мы с ней бежали от немцев в лодке на другой берег реки под пулями и грохотом артиллерии. Ранение, медсанчасть. Как встретил её первый раз в лесу, и она спасла меня от расстрела. Мария как будто прочитала мои мысли и прижала руки к груди, а после к едва выступавшему животику.

— Возвращаясь из магазина, домой, с покупками, в подворотне я встретился с этими двумя.

И я указал пальцем на двоих парней сидевших на скамейке.

— Я редко курю ваша честь, но этим парням страх как хотелось закурить.

Прокашлявшись и волнуясь, я продолжил.

— Один из парней был сильно выпивши, и первым полез в драку. Я защищался Ваша честь, не больше.

— И применяли боевые приёмы рукопашного боя, которым Вас научили в военном училище? — задал вопрос судья.

— Применял. Моей жизни угрожала реальная опасность, потому что у одного из парней был нож. Это была необходимая самооборона.

— Нож не нашли и Вам это известно, Дёмин.

— Если не нашли, Ваша честь, это не означает, что его не было.

Судья показал, чтобы я сел на место, и принялся допрашивать потерпевших. Те, сговорившись, в один голос твердили, что это я на них напал и избил, требовал денег. В один из моментов я не выдержал и крикнул: — Да вы посмотрите на этих амбалов? Я по сравнению с ними карлик из цирка. Клоуны, получили за свою грязную работу деньги, и теперь отрабатывают их сполна.

— Дёмин, если Вы не прекратите, я вынужден буду проводить судебное заседание без Вас. Последнее предупреждение, — сказал судья, и налил из маленькой бутылочки в стакан минеральную воду.

Потерпевшие в один голос требовали для меня сурового наказания и, вдобавок ко всему, компенсировать затраты на лечение. Мой адвокат проводил слабую линию защиты и абсолютно неубедительную. Прокурор запросил шесть лет лишения свободы. В своём последнем слове я повторил, что ни на кого не нападал, не отнимал деньги и только защищался. Когда судья вместе с заседателями удалился на совещание, я вспомнил слова Анатоль Франса: «Человек, ни разу не преследовавшийся законом, приносит немного чести своей Родине…»

Зачитывая приговор, судья ни разу не поднял голову и не посмотрел в мою сторону. Четыре года колонии усиленного режима для меня прозвучало как «гром среди ясного неба». От такой новости я упал на скамью и закрыл уши руками.

В зале поднялся шум, потерпевшие ликовали и открыто насмехались надо мной. Ещё бы, свои деньги они «честно» отработали, и могут спокойно жить дальше, и продолжать заниматься грязными делишками. Мама плакала навзрыд и Мария всячески её утешала. Моим близким разрешили свидание на следующий день в СИЗО.

Конвоир потянул меня за рубашку и заставил встать, когда судья удалился восвояси. Испытывая полное равнодушие я понимал, что потерял всё, что имел, и сейчас надо думать о том, как выжить в зоне следующие четыре года.

— Мы завтра придём к тебе на свидание, — кричала Мария вслед, когда меня заталкивали в воронок, на заднем дворе суда. Я не успел им ответить и, оказавшись в одиночной клетке, прислушивался к звукам снаружи.

Мария просила начальника караула взять небольшую передачу для меня, но тот отказал, сославшись на то, что не положено нарушать инструкции. Через час я уже был в камере для осуждённых и с грустью думал о том, как порой к нам жизнь несправедлива и жестока.

* * *

Под утро я окончательно замёрз, зуб на зуб не попадал. Делая не хитрые упражнения, не обращал внимания на усмешки вертухаев и занимался. Приседал, прыгал, усиленно двигал плечами. Снимая ботинки, растирал пальцы до красноты и хотел одного, стакан горячего чая, сухие носки и тёплую одежду. В шесть часов утра прошла проверка, но обо мне как будто забыли и продолжали держать в «стакане». ДПНК делал вид, что меня не существует и явно игнорировал. Не выдерживав такого произвола, я обратился к нему: «Сколько мне ещё сидеть? По закону, Вы не имеет права больше шести часов держать человека на улице».

— Так ты у нас грамотный? — ответил ДПНК, и подошёл к «стакану». На его откормленной физиономии читалось полное равнодушие и некая брезгливость. — Законы знаешь?

— Послушайте, я сам офицер и Вам не позволительно так себя вести. Имейте элементарное уважение к человеку. Отпустите в отряд, скоро завтрак.

— На одном месте Дёмин, я вертел таких офицеров, как ты. Понимаешь меня?

Сейчас ты заключённый, который отбывает наказание за преступление, и прав у тебя не больше, чем у лагерной собаки. Так что закрой свою пасть и жди. Ты, видать, недавно здесь? В блатные метишь? А сам автомат в руках держал, присягу принимал. Офицер хренов. Через час придёт начальник оперативного отдела и займётся тобой.

Я хотел ему ответить, но он не стал слушать. Презрительно махнул рукой и вышел на сдачу смены караульной службы. Уже начался вывод людей на промзону, и заключённые длинной вереницей потянулись в столовую, а после к КП. Провожая глазами худых, обездоленных людей, я искал знакомых. Мой отряд одним из последних выходил из столовой, и я издалека заметил «Гилку», шныря блатных. Он что-то прятал под телогрейку и, получая наставления от «Михо», смотрел в мою сторону. Невысокого роста, «Гилка» уже отсидел лет шесть и собирался освобождаться, в родной Крым. Обычно он не выходил на промзону, и я продолжал внимательно наблюдать за тем, что же будет дальше. «Михо» подозвал ДПНК, и отвёл в сторону. Ещё двое заключённых закрыли окно в дежурной части, и «Гилка» пулей примчался к «стакану» и протянул мне через толстые металлические прутья небольшой пакет.

— Держи Дёма, согреешься, это блатные передали.

Он подмигнул, и пока никто его не заметил, словно тень выскочил наружу и смешался с толпой. В пакете лежало что-то тёплое и, отвернувшись к стене, я аккуратно открыл его и вытащил маленькую пластиковую бутылку с горячим чаем. Не веря в неожиданно свалившееся с неба счастье, сделал несколько глотков, обжигая горло. Согреваясь и наслаждаясь ароматно пахнущим, крепким чаем, достал из пакета пачку сигарет и спички. Усевшись в угол на корточки, дрожащими руками вытащил сигарету и чиркнул спичкой. От первой затяжки голова закружилась, ноги стали ватными и вставать не хотелось. Выпуская дым вверх, чтобы никто не заметил, допил чай и спрятал бутылку. Согревшись, я уже мог сидеть в «клетке» до вечера.

Толстый и неповоротливый подполковник появился неожиданно. Я, сидя на корточках, задремал и вскочил от того, что кто-то сильно ударил по металлическим прутьям. Протирая глаза, увидел офицера и непроизвольно выпрямил спину. Сказывалась армейская закалка, перед старшим по званию вытягиваться по струнке.

— Так это ты собирался бежать?

Тонкий и противный голос подполковника не предвещал ничего хорошего. Он ковырялся спичкой в зубах и, поправляя под мышкой небольшую папку, слегка раскачивался. Похож он был на Моргунова из «Операции Ы», с таким же большим животом и огромным родимым пятном на щеке.

— Не собирался я бежать, гражданин подполковник. Подошёл к запретке и всё.

— Ночью? После отбоя? Не хорошо, Дёмин, не хорошо. Я изучил твоё дело и боюсь, что пятнадцать суток тебе обеспечено. Это, как ты сам понимаешь, злостное нарушение режима содержания. И досрочное освобождение твоё накрывается «медным тазом».

Тяжело вздыхая, я понимал, что доказывать обратное и стучать себя в грудь кулаком не буду. Опуская буйную головушку, вспомнил Марию. Она надеется, что я смогу вернутся раньше и на тебе, нарвался на неприятности.

— Что призадумался? Сейчас пойдём ко мне в кабинет и оформим бумаги. — ДПНК! — закричал подполковник, — открой «стакан», выпусти бегуна.

Оказавшись в кабинете начальника оперчасти, я уселся на стул и внимательно смотрел на подполковника. Тот не спеша открыл сейф, вытащил бумаги и тщательно их пересмотрел. Сварил кофе и налил в большую, пузатую чашку. В кабинете стояла резная мебель, блестевшая корабельным лаком. Зона производила мебель небольшими партиями, и кабинет оперативника представлял собой краеведческий музей в миниатюре. Иконы, картины в дубовых рамах, подсвечники, шахматы, огромное кожаное кресло ручной работы, шкаф под старину.

— Меня зовут, Дёмин, Стрельцов Олег Витальевич. Как ты уже догадался, я начальник оперативного отдела. От меня многое зависит, ой многое.

Он хитро прищурился, и небрежно бросая пачку «Camel» на стол, предложил и мне закурить. Отказываться я не стал и, разминая пальцами туго набитую сигарету, ждал.

— Будешь помогать бороться с нарушителями?

— Это как?

Я хлопал удивлёнными глазами, не понимая, куда клонит Стрельцов.

— Очень просто, одного твоего желания вернуться раньше домой не достаточно. Свободу нужно заработать. Если ты согласишься сотрудничать — я помогу тебе досрочно освободиться. Понимаешь? Могу устроить на хорошую работу. Например, в столовую или в библиотеку. Хочешь?

— Предложение заманчивое, надо подумать.

— Думать не нужно, Михаил, свято место пусто не бывает. Если ты согласишься помогать, то инцидент с запретной полосой будет исчерпан. Ты вернёшься в свой отряд, и будешь дальше отбывать наказание. Только внимательно слушая, что говорят заключённые, где прячут телефоны, водку, наркотики. Периодически я буду тебя вызывать к себе, и ты будешь обо всём рассказывать. Мне нужен свой человек, которому я смогу доверять. Ну как?

Он мило улыбался, и даже торжественно вручил мне пачку «Camel». Я понимал, что роль стукача для меня неприемлема, но не стал об этом прямо говорить Стрельцову.

— Можно кофе? Давно не пил, Олег Витальевич, замёрз за ночь в «стакане».

— Конечно, Миша, конечно. И запомни, если ты будешь на меня работать — свидание на три дня с женой гарантирую. Плюс, никто из вертухаев тебя не тронет. У тебя будет «зелёный свет» везде, по всей колонии. И даже иногда можно будет побаловаться водочкой.

Он подмигнул, и вытащил из-под стола бутылку водки.

— Ты же бывший офицер, Миша, зачем тебе эта шантрапа? Убийцы, наркоманы, педики, отбросы общества. Человек ты здесь случайный, так же?

Одобрительно кивая, я наслаждался крепким кофе. В дверь постучали, и показался молодой лейтенант.

— Олег Витальевич, к вам человек приехал, из Киева. Ждёт в соседнем кабинете.

— Кто такой?

— Не могу знать, — отчеканил молодецким тоном лейтенант, и мигом ретировался за дверь. Стрельцов с недовольством заёрзал на стуле, и одел фуражку.

— Подожди меня в коридоре. Мы ещё не закончили.

Я вышел за дверь и стал прогуливаться по длинному коридору, читая яркие и многообещающие плакаты: «На свободу с чистой совестью» и прочие пережитки советского режима. Каково же было моё удивление, когда из кабинета вместе со Стрельцовым вышел Игорь Дмитриевич Ткачёв. В длинном, осеннем пальто, с дипломатом в руках, он улыбался и протягивал руку для приветствия.

— Здравствуй, Миша, рад тебя видеть!

Обнимая, Ткачёв похлопал меня по спине как старого, доброго приятеля. Стрельцов ничего не понимал, пребывая в замешательстве.

— По твою душу приехал, заждался, небось?

От неожиданности у меня язык прилип к нёбу. Я пялился на Ткачёва, и кивал головой без остановки как «фарфоровый китайский болванчик» из сувенирного магазина Пекина.

— Подполковник, организуй нам кабинет, чтобы я без лишних свидетелей поговорил с Дёминым. И сам понимаешь, встреча у нас конфиденциальная, поэтому ни одна живая душа в колонии не должна о ней узнать. Понятно?

— Да-да, я всё понимаю, без вопросов. Вы можете зайти в мой кабинет и там поговорить.

Стрельцова била мелкая дрожь, лицо напоминало пунцовую маску. Он распахнул дверь, и едва не отвешивая до самой земли поклоны, как холоп барину, впустил нас в свой кабинет.

— Долго я Вас ждал, долго, Игорь Дмитриевич.

— Прости Миша, время сейчас смутное, работы невпроворот. Садись, разговор у нас с тобой долгий. В ногах правды нет.

Он снял пальто и повесил его на стул. Открыл дипломат, вытащил из него блок сигарет и протянул мне.

— Это тебе небольшой гостинец.

— Спасибо.

Я взял сигареты и повертел в руках. Ткачёв чувствовал себя неловко, когда я смотрел на него испытывающим взглядом.

— Знаю, знаю, Миша, виноват в том, что не помог тебе выбраться из этой передряги. Не знал, был в командировке. Когда вернулся в Украину — хотел связаться с тобой. Телефон твой не отвечал.

— Как же отпустили Михайлова?

— Мы выполнили свою работу и передали Михайлова дальше. У нас весь отдел до сих пор пребывает в недоумении.

Он пожал плечами с озабоченным лицом.

— И Вы не вытащите меня отсюда?

— Увы нет. Решение суда вступило в законную силу, но не всё так плохо как ты думаешь. Ты отсидел в СИЗО, и в соответствии с законом «Савченко», один день твоего заключения, засчитывается за два дня. И подводя итог, на свободу ты выйдешь по УДО, через три месяца. Это я тебе гарантирую.

— Спасибо. Кстати, Вы вовремя. Стрельцов пытался сделать из меня лагерного стукача.

Ткачёв рассмеялся и, вытирая слёзы из глаз, закурил.

— Забудь, больше никаких незапланированных приключений у тебя не будет.

Ткачёв как-то странно произнёс фразу о незапланированных приключениях, и я догадался о том, что он не зря оказался здесь.

— Эксперимент продолжается, Миша. Наши учёные трудятся над усовершенствованием «аппарата Михайлова». Однако, ты пока единственный человек, кто смог побывать в прошлом не один раз, и успешно вернуться обратно.

— Значит, не будь эксперимента, Вы бы и не приехали?

Мне стало обидно и тяжело на душе.

— Перестань, ты во многом нам помог. Кстати, только благодаря твоим бумагам мы смогли разминировать шахту «Юбилейную» и полностью вернуть государству все награбленные нацистами ценности. Это миллионы долларов. Я обратился к руководству, чтобы тебе выплатили премию за оказание посильной помощи.

— Не надо, зачем? Я сделал то, что обязан был сделать каждый нормальный человек.

— Твои слова лишний раз подтверждают, что я в тебе не ошибся. Спасибо. Деньги лишними не будут. У тебя родители, семья. Ты безработный. И не спорь.

Он замахал руками, давая понять, что слышать больше ничего не желает.

— Мне каждый день снится война.

— Даже так?

— Это правда. Один и тот же сон повторяется с завидным постоянством. И я ничего не могу с этим поделать.

После я в подробностях рассказал про свой сон Ткачёву. Тот внимательно слушал, и на лице у него отражалось недоумение.

— Значит местность для тебя незнакомая? И ты там ни разу не был?

— Ни разу. Одно дело снилось бы то, где я успел побывать, так нет.

— Очень странно, Миша, очень. А как у тебя со здоровьем?

— Всё нормально, особо ничего не беспокоит. Если бы не эти сны.

— Вернуться хочешь? — спросил Ткачёв, прищуривая глаза.

— Не думал об этом. Да и как это сделать? Мне ещё срок мотать.

Я устало покачал головой и пригорюнился. Ткачёв встал со стула и подошёл ко мне.

— Я ведь за этим сюда и приехал.

— Это как?

— Эксперимент хотят продолжить, и для тебя есть задание. Можешь отказаться — неволить не стану.

— Какое задание?

— Не торопись, Миша, подумай. За основную цель задания пока рано говорить, как, впрочем, и тебе давать своё согласие.

— Но ведь я здесь, а установка в другом месте.

Ткачёв усмехнулся, и я увидел по его выражению лица, что он что-то не договаривает.

— Установку сделали меньше размером — это первое. Второе — сам процесс перемещения занимает куда меньше времени, чем раньше и проходит менее болезненно для человека.

— Уже отправляли кого-то?

— Было дело. Только, к сожалению, не удачно. Люди не вернулись, и как говорят наши специалисты, потерялись и навсегда остались в прошлом. Печально, не правда ли?

— Ну, может им и не так плохо?

— Сомневаюсь, я более чем уверен, что они погибли. Война. Пока мы приостановили перемещение людей, потому что риск не оправдывает себя. И если честно, люди боятся не вернуться обратно. Нам приходится говорить им правду.

— Какое задание?

— Миша, я не могу ответить на твой вопрос. Иди, отдыхай. Я приду завтра, и мы снова вернёмся к этой теме. С руководством я решу твои вопросы, и никто тебя трогать не будет.

Ткачёв дал понять, что разговор закончен. Я поднялся и направился к двери. Поворачивая голову, увидел, что Ткачёв, задумавшись, стоит возле окна и что-то бормочет. Из обрывков коротких фраз я успел уловить: атака, немцы, танки…

Глава 2

Стрельцов Олег Витальевич.

Родился Олег Витальевич в городе герое Одесса. И не то, чтобы он не гордился своим исконно одесскими корнями. Нет, наоборот, он всегда и всем говорил, что Одесса не только райский уголок для души и сердца, но и ещё прекрасная кузня для молодых кадров, как морского дела, так и военного. Ведь только в Одессе можно научиться не только понимать все языки мира и колоритно разговаривать, но и ещё всяким махинациям. Хотя он, как герой не безызвестного романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», чтил уголовный кодекс, гены Остапа Ибрагимовича Бендера он впитал вместе с молоком матери.

Роза Марковна Кацман взяла фамилию мужа ещё в семнадцать лет. Столь ранний брак был обусловлен тем, что молодой, горячий моряк вскружил девочке голову и она забеременела. Виталик был красавцем, высоким и стройным брюнетом. Морская форма была ему к лицу, и Роза влюбилась без памяти. Они гуляли ночами по городу, слушали песни Утёсова, Эдуарда Хиля. Моряк дарил букеты цветов на берегу и признавался в любви. С разрешения горисполкома их расписали, учитывая интересное положение и юный возраст невесты, и через неделю Виталий отбыл в рейс, из которого не вернулся.

Любовь моряка — как глубокое море, И с этим, увы, даже дети не спорят, Моряк отдыхает, Но часто бывает, что жизни река, Бросает в пучину порока. И в каждом порту ждут уже моряка, Квартиры, любовницы, жёны, И якорь не бросить. И жизнь нелегка, По волчьим, клыкастым законам.

Сбежал, и после шумный город-герой Одесса обходил десятой дорогой. Правда, алименты платил исправно, вплоть до совершеннолетия сына. На улице Красной Армии, Розу знали все, от мала до велика. Ещё бы, она умела при огромном дефиците, как продуктов, так и промышленных товаров достать всё: от чёрной икры и мебели, до японской техники. Горевала она не долго, а после, воспитывая Олега, не один раз меняла любовников.

Мальчик рос прилежным и воспитанным. Хорошо учился и слушался маму, которую беззаветно любил. Мама устраивала застолья, приглашая не только соседей и родственников. Ему не нравились всё новые и новые взрослые дяди, которые часто оставались у них дома ночевать. И Олег, слыша стоны матери и скрипы кровати по ночам из-за двери, не мог уснуть, и укрывая голову подушкой, мечтал вырасти и не пускать в дом незнакомцев. Одесса всегда любила деньги, так сложилось, скорее всего, со времён Дюка Ришелье. Более почитаемой исторической личности в Одессе не существовало, чем всем нам не без известный Дюк. Находясь на государственной службе, его рабочий день составлял семнадцать часов. Все свои деньги, заработанные на службе, Дюк Ришелье отдал на создание в городе лицея, построил городскую больницу и театр. Спасал Одессу и край от свирепой чумы, посещал больницы, и всегда мог поделиться с горожанами последним куском хлеба. При его непосредственном участии возник по-настоящему европейский город.

Олег учил историю родного края, и часто бывал возле памятника Дюка. Первый раз, лет в двенадцать, Олег украл у мамы из кошелька деньги. Это получилось случайно. Он увидел на кушетке в прихожей толстый, вальяжный, словно украшенный изумрудами, старинный сундук, набитый деньгами кошелёк, и не смог устоять от искушения. Вытащив из пачки десять рублей, краснея и понимая, что так делать нельзя, он спрятал деньги за шкафом, и не доставал их несколько дней. Мама не заметила пропажу, и Олег, успокоившись, потратил их на жвачки и мороженое. После ещё несколько раз воровал деньги, но маленькому проходимцу всё сходило с рук.

В один из осенних дней, когда проливные дожди размыли парки и скверы, Олег лежал на диване с книжкой в руках и мечтал о девочке из соседнего класса, с длинными косами и конопатыми веснушками. И тут мама заметила, что из кошелька пропала приличная сумма денег и решила поговорить с сыном. Тот клятвенно божился и, как настоящий пионер, твердил, что не брал деньги и мама просто ошиблась. Олегу было не по себе, потому что он понимал, теперь мама будет более строго относиться к деньгам, считать их и прятать. И его финансовый источник иссякнет. Полгода он ходил сам не свой, и придумывал, как бы обмануть маму и снова украсть деньги. И финансовый гений юного пионера, одержимый новаторством, выдал наконец-то свежую идею. Его школьный друг Фима, очень хорошо рисовал, не только картины и портреты. Как-то Фима попробовал нарисовать три рубля. Две недели он старательно выводил линии, и едва заметные водяные знаки. И когда купюра получилась под стать настоящей, двое друзей её быстро сплавили на Привозе. Продавщица мороженого ничего не заметила и выдала пионерам четыре порции мороженого и два рубля сдачи. И Олег предложил другу нарисовать пятьдесят, и сто рублей.

— Зачем так много? — спросил Фима, кусая вкусное, ароматное «Эскимо». — Нас могут поймать, Олег, я боюсь.

Друзья сидели на Набережной и смотрели на догорающий закат. Волны плескались и бились об камни с удивительной и неповторимой музыкой, понятной только тем, кто с детства влюблён в море.

— Фима, ты ничего не понимаешь. Мы растём и нам нужны деньги. Только где их взять я придумал, и работать не нужно. Не боись, всё будет тип-топ, уверен.

— Не темни друг, рассказывай, иначе я сегодня спать не буду.

— Ты нарисуешь две купюры и я их дам матери.

— Как дашь? Скажешь, что они фальшивые? Не-а, я на такое не согласен.

Олег смотрел на Фиму выпученными глазами.

— Ну не идиот ты, Фима? — и дал ему подзатыльник. — Придумал тоже. У матери пачка денег спрятана в шкафу, среди постельного белья. У меня есть ключ. Как только деньги будут готовы, я открою шкаф и вытащу заначку. Потом возьму настоящие деньги, вместо них положу фальшивки. Теперь понял?

— А если нас поймают?

— Кто?

Олег рассмеялся и бросил камень в воду.

— Никто не узнает. Матери ежедневно приносят деньги, эти фальшивки затеряются среди настоящих купюр и уплывут из моего дома, как бумажный парусник в дальнее плавание. Понял? Купим себе мопед «Верховину», и будет гонять.

— Да уж, я давно хотел себе мопед, да отец никогда в жизни денег не даст.

Через две недели Олег благополучно подменил нарисованные Фимой деньги на настоящие, и друзья купили мопед. Хоть он был не новый, с чуть кривой вилкой, весь в царапинах, и с порванным сиденьем, зато разгонялся до шестидесяти за милую душу. Фима ещё два раза рисовал сторублёвки, после чего в квартиру к Олегу нагрянула милиция, и мать едва не арестовали. Олег тогда заканчивал восьмой класс и, выглядывая из своей комнаты, со страхом в глазах смотрел на лысого следователя, сидевшего за столом, курившего папиросы «Беломор», и составляющего протокол. Но кто мог подумать на школьника? Никто. Олег тогда здорово струхнул, и поклялся больше не ввязываться в подделку денег. Мать откупилась, и через два месяца дело закрыли.

Оканчивая школу, Олег готовился в Суворовское училище по настоянию матери. Она с детства грезила о том, чтобы сын стал военным. Олег отправил документы и ждал вызова. Аттестат позволял смело поступать без всякого блата. У матери в то время закрутился новый роман, и она про Олега на некоторое время забыла. Спохватилась только тогда, когда уже вышли все сроки, а вызова из училища так и не было. Олег ходил сам не свой, угрюмый и молчаливый.

— Почему ты ничего раньше не сказал, — заявила мать с порога, уставившись строгим взглядом.

Олег сидел на кухне и пил чай с гренками. На вопрос матери повернулся, и пожал плечами.

— Что говорить? Документы вовремя отправил, может письмо затерялось?

— Ты в какой стране живёшь? Забыл, наверное, как я тебя учила? Завтра утром в военкомат. И быстро. И так много времени потеряно.

— У тебя там связи?

Олег с надеждой в глазах посмотрел на мать.

— Дядя Валера обещал помочь. Я сейчас ему позвоню. Не бойся. Мама для тебя всё сделает.

Роза подошла к сыну и едва не заплакала.

— Как быстро ты вырос, сынок, время летит и жизнь проходит. Поступишь в училище, уедешь от меня. Как же я тут одна?

Олег знал, что сейчас мать начнёт рыдать и жаловаться на неустроенную жизнь. Поэтому, как мог успокоил и клятвенно обещал звонить и писать письма.

— Может в мореходку, ма?

— Никогда в жизни. Вот тебе крест, не бывать этому. Хватит мне одного морячка, отца твоего, будь он неладен. Всю жизнь переломал, паскуда.

На следующий день ранним утром Олег с матерью отправился в областной военкомат. Роза Марковна чинно и благородно вышагивала по длинным, мрачным коридорам в поисках военкома. Олег терялся, вертел головой, и шёл за матерью, сутулясь и бледнея. Ему не верилось, что какой-то загадочный дядя Валера чем-то поможет. И вот кабинет военкома. Дверь, оббитая чёрным дерматином, с фигурными золотыми гвоздиками. Роза Марковна, не постучавшись налегла на дверь, как борец сумо, и едва не вынесла её вместе с коробкой. Женщиной она была тучной, физически крепкой, с толстыми руками, огромной грудью, хоть и не высокого роста. Олег уже на голову был выше матери, но всё прятался за её широкой спиной. Военком в кабинете сидел один, и от напора Розы Марковны вскочил со своего места, и хотел выгнать прочь не прошеных гостей. Но после того, как Роза Марковна, сказала, кто её прислал, огромного роста полковник выпрямился, покраснел, как мальчишка курсант и рот не открывал.

— Значит так военком, знаешь кто такой Валерий Фёдорович?

В ответ военком побледнел и испуганно несколько раз кивнул головой. Кто такой на самом деле был этот Валерий Фёдорович, Олег никогда не узнал. Однако после произнесённого имени этого загадочного человека, полковник, едва не отдавал матери честь. С широкими от страха глазами, и дрожащими руками, он вызвал своего помощника и приказал срочно найти личное дело призывника, причём немедленно. Роза Марковна уже сидела на стуле с довольным лицом, красила губы помадой морковного цвета и ждала, постукивая длинными ногтями красного цвета по трубке телефона.

— Увы, Роза Марковна, мест нет, — сказал он тихим голосом, и с идиотской улыбкой на лице, листая бумаги.

— Значит, успели продать место моего сына? Ну всё, полковник, считай, что твоё новое место работы будет в казарме, в столовой. Ты меня рассердил, не на шутку.

— Ну, что Вы, что Вы, зачем так? Поступит ваш сын на следующий год, я вам гарантирую.

— Ты подумал «говяжья голова», что мой сын будет целый год делать? Чем заниматься? И почему из-за какого-то «сраного» полковника, я должна с ребёнком терпеть неудобства? Времени у тебя до завтра, полковник. Если завтра не будет документов, ты меня понял?

Она грозно стукнула по столу, от чего одна из ножек сломалась, и стол завалился набок. Не дожидаясь ответа, Роза Марковна взяла сына за руку, и так хлопнула дверью, что отвалился кусок штукатурки с потолка, и с грохотом упал на пол в кабинете военкома. Когда посетительница вместе с сыном ушла, полковник упал в кресло и, вытаскивая смятый носовой платок, вытирал лоб и нервно барабанил пальцами по перекошенному столу. Валерий Фёдорович имел отношение к военному министерству, и если ничего не предпринимать, и правда можно остаться без работы.

На следующий день молоденький лейтенант в девять часов утра стоял возле двери Розы Марковны с огромным конвертом, с сургучовыми печатями и сопроводительным письмом, в котором было написано, чтобы абитуриента приняли в Суворовское училище в виде исключения, учитывая то, что вышла ошибка с документами.

Роза Марковна вырвала пакет у лейтенанта, и пригрозила кулаком. Перепуганный лейтенант сбежал, но успел наслушаться проклятий в адрес не только своего начальника, но и всей Красной Армии.

Провожала Роза Марковна сына на вокзал, не переставая рыдать. Дала двести рублей, и строгим тоном приказала звонить каждый день. У Олега было на душе тяжело, впервые он покидал Одессу и милый сердцу дом. Усадив сына на поезд, Роза Марковна долго бежала за поездом и махала руками. По приезду в Киев, Олег первым делом перезвонил матери и сказал, что добрался благополучно. Потом узнал, где находится училище и направился туда. Роза Марковна купила сыну новый дипломат и чёрный костюм. С длинными волосами Олег был похож на Джона Леннона, из группы «Битлз». Не хватало разве что очков и гитары. Каково было его удивление, когда оказавшись перед воротами училища, он понял, что здесь его никто не ждёт и никому он не нужен. Как объяснил ему дежурный офицер, приём документов закончился, и теперь он сможет поступить ровно через год.

Олег не упал духом, и решил идти до конца. Тут в полной мере проявился закалённый всеми ветрами морской характер отца. Олег снял комнату, не далеко от училища, и каждый день приходил к воротам, и искал способ пробраться к мандатной комиссии. Можно было позвонить в Одессу, и тогда всё решилось бы по «щучьему веленью», как в сказке про Емелю. Однако Олег решил не отступать. Оставалось два дня. Комиссия принимала решение в военном лагере, и Олег перелез ночью через забор, и спрятался в котельной среди гор угля и дров. Утром, не умываясь, он пробрался к зданию, в котором заседала комиссия, и поднялся на второй этаж. На него удивлённо смотрели будущие курсанты, и за спиной хихикали. Олег не понимал в чём дело и, выйдя в центр огромного зала, встал как вкопанный, и прижал пакет с документами к груди.

— Вы откуда сбежали, молодой человек? — задал вопрос Олегу, темноволосый полковник.

— Приехал из Одессы, хочу учиться.

— Это похвально, Ваше желание и тяга к знаниям, — сказал председатель комиссии, полковник. — Если не секрет, расскажите нам всем, где вы ночевали? И почему такой неопрятный вид?

Олег стушевался и едва не сгорел от стыда. Опуская глаза, он увидел, во что превратился новенький костюм, и лаковые туфли.

— Молодой человек, если Вы собираетесь играть в молчанку, тогда в Суворовском училище Вам не место. Уходите.

Грозный тон полковника заставил всех остальных замолчать. Возникла пауза, смертельная пауза для Олега.

— Здесь ночевал, в кочегарке, — едва выдавил он три слова. И опуская голову, направился к двери.

— Я Вам не разрешал уходить.

Всё тот же суровый тон полковника заставил Олега остановиться и повернуться. Он уже думал о том, что скажет матери, и подбирал слова для оправданий.

— Военные подчиняются приказам старших по званию, — продолжил полковник. — Смотрите товарищи офицеры, и будущие курсанты на этого парня. Как Ваша фамилия?

— Стрельцов Олег.

— Смотрите на Стрельцова и берите пример. Кто ещё из вас согласился бы переночевать в котельной? Ради тяги к знаниям и военному делу. Ведь я прав, что Вы по-настоящему хотите поступить в училище? И это не блажь Ваших родителей.

— Очень хочу.

В тишине было слышно, как гудят мухи под потолком. Олег терпеливо ждал продолжения.

— Давайте свои документы, мы их проверим.

Это были самые мучительные десять минут в жизни Олега, пока комиссия изучала бумаги.

— Если члены комиссии возражать не будет тогда…

Он оглядел всех своих коллег, которые утвердительно кивали головами.

— Согласны ли Вы поступить с испытательным сроком, Стрельцов? На месяц?

— Согласен товарищ полковник.

— За время испытательного срока Вы должны сдать все экзамены, с отметкой «хорошо», не ниже. Если не сдадите, вернётесь в Одессу.

По лицу Олега можно было прочитать, что он на всё согласен, лишь бы остаться в училище. И в этот же вечер позвонил с почтового отделения в Одессу, и радостным голосом сообщил матери о своих успехах. Сдав вступительные экзамены, даже лучше, чем он сам предполагал, Олег был зачислен и начались суровые армейские будни. С трудом он привыкал к раннему подъёму, зарядке, учёбе. Первый год в училище Олегу показался бесконечно долгим и трудным. Если отпускали на два, три дня домой — Олег мчался на вокзал за билетами и летел домой, к матери и друзьям. Фима после школы угодил в тюрьму, связался с уличной «шпаной», и оказался на нарах. Мотал срок на «пятьдесят первой», которая находилась на Люстдорфской дороге, 9. Олег ходил к другу на свидания, и носил передачи. Фима жаловался на жизнь, был похож на Привозного дрыща: худой, измученный, с затравленным взглядом, татуировками на пальцах. Он сжимал хлебные чётки в руках и просил Олега не забывать о нём, и по возможности приезжать. Выглядел он совсем плохо, зона была переполнена, и Фиме приходилось туго.

Роза Марковна зачастила в училище к сыну, с подарками руководству, и вскоре почётный курсант Стрельцов стал старшиной, на последнем курсе младшим лейтенантом, и после выпуска лейтенантом. Олег в училище старался отличаться не только в учёбе, но и в других, совсем уж непристойных для будущего офицера делах. Товарищи его не любили, знали, что он докладывает о малейших «шалостях» курсантов дежурному офицеру. Олег зорко следил за наиболее «умными» товарищами, за что был неоднократно битым в туалете. Но он не жаловался, получая поощрения, стучал и знал, что рано или поздно отыграется на обидчиках. Когда из оружейки пропал ПМ, Олег указал пальцем на Вадика Смирнова, хотя тот не имел к краже ни малейшего отношения. В итоге, неугодный Олегу человек угодил в Забайкальский посёлок Каштак, в дисбат и больше его никто не видел.

Когда выезжали на учения и жили в небольшом лесу, для Олега устроили засаду. В лесном домике курсанты выкопали яму и сливали туда помои. Вечером Олег заметил, как курсанты что-то затевают, и решил за ними проследить. Промокший от дождя, он с фонариком в руках сиганул в домик, и не заметил замаскированную яму. Провалившись по шею в помои, он до утра не мог из неё самостоятельно выбраться. И только ранним утром старшина обнаружил пропажу, и под общий хохот курсанты вытащили грязного, вонючего и незадачливого Шерлока Холмса из ямы.

В Одессе лейтенант Стрельцов ударился во все тяжкие. Пил, гулял и не думал идти на службу. Роза Марковна выбила ему место в органах МВД, однако Олег не торопился.

— Когда же ты за ум возьмёшься сынок? — твердила едва ли не каждый вечер Роза Марковна.

Олег улыбался матери, обещая взяться за ум. Приводил домой девочек и обнимая за плечи очередную красотку, уходил утром из дома. Беда подкралась незаметно, когда ничего не предвещало над головой Стрельцова чёрных туч. Розу Марковну в один из жарких, июльских дней прихватило сердце, и увезла неотложка. Олег в это время веселился в Аркадии и не знал, что матери нужна помощь. На следующий день, в городской клинической больнице № 1, на Мясоедовской, Роза Марковна умерла. Инфаркт. Для Олега это был страшный удар. Он растерялся и ходил сам не свой. За пышными похоронами матери, последовало одиночество, апатия и нежелание жить. Он винил себя, что не смог оказаться рядом и помочь матери. Фима к тому времени уже вышел из колонии и старые друзья, едва ли не каждый день, пили горькую. Олег из-за смерти матери, Фима, как порядочный друг, за компанию. Через месяц высокий и красивый парень, превратился в настоящего бомжа, с длинными патлами, мешками под глазами, потухшим взглядом, сивушным перегаром и полным безразличием к жизни. В квартире Олега образовался притон, и вся местная басота ежедневно приходила в гости помянуть Розу Марковну, и на шару выпить и закусить. Деньги матери, которые Олег нашёл в шкафу, быстро закончились, и он стал выносить из квартиры вещи и продавать, чтобы вечером снова выпить и посидеть с дружками.

В очередное хмурое осеннее утро он лежал на диване и смотрел в потолок. Там висела вместо хрустальной люстры лампочка, и тускло мерцала. На душе скребли кошки, хотелось выпить и в очередной раз забыться. Неожиданно прозвенел дверной звонок. Олег босиком, в трусах, направился к двери, проклиная того, кто ни свет, ни заря мешает и не даёт отдыхать. В глазок он увидел милиционера и напрягся. Хмель моментально выветрился из головы, он упрямо вспоминал ничего ли не натворил за последние дни и, прокашливаясь спросил сиплым голосом: — Кто там!

— Мне нужен Стрельцов Олег, это участковый.

Олег щёлкнул замком и открыл дверь. Молодой парень, с презрением в глазах, смотрел на Стрельцова и кривил курносым носом.

— Это я, что Вам нужно?

— Неужели это Вы закончили с отличием Суворовское училище?

— Ну, я. Вам какое дело? У меня не стало матери. Умерла. Сердце.

— Знаю, соболезную. Только на сколько мне не изменяет память, она умерла несколько месяцев назад.

— Два месяца? Может и так, Вам то что?

Олега раздражал назойливый тон и укоризна в глазах лейтенанта.

— Приходите завтра на работу. Вот направление для Вас.

Участковый протянул небольшой листок, похожий на повестку и хотел уйти, но Олег задержал.

— Подождите, какая работа? Ничего не понимаю.

— В органах, там есть адрес. Вчера место освободилось, и Вас хочет увидеть и поговорить начальник отделения, полковник Кузнецов. Только приведите себя в порядок, — сказал с насмешкой лейтенант.

— Выпить не хочешь? — предложил Олег, и проглотил слюну. — Это надо отметить, — продолжил он радостным тоном.

— Отметишь, когда возьмут на работу. Будь здоров.

Участковый ушёл, Олег ещё долго смотрел на бумажку, гипнотизировал глазами, стоя в дверях, с босыми ногами. Когда появился Фима, Олег выпроводил его и в этот день не выпил ни одной рюмки. Ему почему-то становилось плохо от одной мысли о спиртном, выворачивало наизнанку. Он с трудом вспомнил, что это покойная мать договорилась про работу в МВД. И Олег понимал, что не может наплевательски к этому отнестись.

В органы Олега взяли, простым опером. Ему нравилось то, что наконец-то появилась, пусть не совсем до конца ясная и понятная, но всё же цель в жизни. Бегая и ночью, и днём по одесским притонам, вылавливая наркоманов, бандитов, проституток и пьяниц, он год за годом проникся службой. Она стала для него состоянием души, и неплохим источником дополнительных доходов. Пить он бросил, встретил молоденькую и симпатичную Раечку, актрису театра, и женился. Через год после свадьбы у них родилась девочка, которую по настоянию Олега, они с женой назвали — Розой, в память о матери. Дослужившись до начальника отдела, он погорел на крупной взятке. Дело пахло тюрьмой, и Олегу предложили написать заявление по собственному желанию. Им с Раечкой пришлось продать новенькую «Мазду» красного цвета, чтобы дать взятку нужным людям. Раечка рыдала навзрыд, когда Олег заявил, что машину нужно продать. Жена гордилась своим красненьким чудом с большими и яркими фарами. И на тебе, продать. Друзья помогли ему найти место в колонии, начальником оперативного отдела во Львовской области. И Олег с женой, и дочерью, понимая безвыходность ситуации, продав квартиру в Одессе, переехали на Западную Украину. И здесь на новом месте, он по-прежнему брал взятки за УДО, посёлок и прочие привилегии, которые и так по законодательству были положены заключённым.

Ткачёв со своим подопечным Дёминым, Олегу не понравился. Он не любил, когда на его территорию врывается без спроса посторонний, пусть даже из СБУ, и начинает диктовать свои условия. И Стрельцов решил вплотную заняться новеньким, чувствуя, что и здесь можно хорошенько нагреть руки наличными, в европейской валюте. Ткачёв, сидит в Киеве, и до Львова путь не такой и близкий.

* * *

Иракли Минассали. «Михо».

«Что произошло, и почему он здесь очутился? Сон? Почему тогда всё помещение ходит ходуном, и разбитый потолок готов рухнуть на голову в любую минуту».

Михо тщательно вспоминал последние события в зоне, и ловил себя на мысли, что это полный бред. Либо он уже умер, и сейчас находится по дороге в ад, среди гор мусора и грязи. На рай он не рассчитывал, учитывая сколько всего натворил за свою короткую жизнь. Он лежал на полу, среди разбитой мебели, в захламленном помещении. Везде валялась разбитая посуда и прочая домашняя утварь. Вместо окон зияли огромные чёрные дыры, кое-где рамы болтались на петлях, и от грозных порывов ветра уныло скрипели. Закопченные стены, дым и запах гари разъедал глаза. Поднимая голову, он увидел огромный шкаф, который, падая, придавил ему ноги. Невыносимая боль в груди заставляла кое-как поворачиваться, чтобы найти более удобную позу. В голове шумело, как от тяжелого похмелья, и несколько раз встряхнув головой, он попробовал прогнать назойливую боль. Не тут-то было. Голова ещё больше загудела, виски сжались пудовыми тисками, и он непроизвольно замычал.

— Сука мать твою, где же я?

На хриплый голос Михо никто не отозвался. Ему стало страшно, и он попытался вытащить ноги. Не получилось. От резкой боли судорога свела суставы, и он ещё раз громко выругался. Одному не выбраться. Сейчас бы закурить косячок, подумал он, и вспомнил молодость, девяностые годы. Закрывая руками лицо, увидел мать, и слёзы непроизвольно потекли по щекам.

В августе девяносто первого года он приехал с матерью из Тбилиси в Москву. Мама Иракли Нана Владимировна Минассали работала в школе, преподавателем младших классов. Это была первая поездка в столицу, и совсем ещё ребёнок Иракли, смотрел на Москву удивлёнными, широко раскрытыми глазами. Ему нравились широкие проспекты, магазины, метро. Город предстал пред мальчиком во всей красе и величии. Он крепко держал маму за руку и не отпускал. Совсем как маленький мамонтёнок из мультика, ходил следом и хоботком держался за хвостик матери. Тогда он закончил шестой класс, и мама решила сделать сыну подарок, привезти на неделю в Москву. Для Иракли это был настоящий праздник, ещё бы, они купили билеты в цирк на Цветном бульваре, и каждый день кушали настоящее «Эскимо», и пили «Пепси-Колу».

Иракли смотрел на огромные массы людей, и не мог понять, куда они все спешат. Он спрашивал об этом маму, и она, весело смеясь, отшучивалась и придумывала разные истории о загадочных цивилизациях, древних мирах и сказочных эльфах. Иракли удивлялся ещё больше, и как всякий ребёнок, каждый раз просил новую и новую историю. Они поселились в небольшой гостинице «Факел», на втором этаже, возле центрального рынка. По утрам, через открытое окно, Иракли слышал, как торговцы расхваливают свой товар, спорят с покупателями, и лёжа в кровати ждал, когда мама приготовит завтрак.

Мама была энергичной и трудолюбивой. Много мужчин добивалось её руки, однако она оставалась холодной и неприступной, как Дарьяльская крепость, Замок Ананури, которую часто отожествляли с замком царицы Тамары.

Стройная, жизнерадостная, Нана не выглядела на свои сорок три года, а казалась значительно моложе, и отличалась настоящей грузинской красотой. Всегда носила разношерстную одежду, колоритную и яркую. Длинные волосы, прямой нос, огромные карие глаза, осиная талия, бледная кожа, и чуть острый подбородок, делали её похожей на царицу. Иракли всегда восхищался матерью, и хотел когда вырастет встретить девушку в точности похожую на мать.

В школе Иракли хорошо учился, и мечтал поступить в институт. Отца своего он не помнил. Тот ушёл от матери, когда Иракли не исполнилось и двух лет. Мама не любила о нём говорить, и если Иракли спрашивал, отвечала, что не сошлись с отцом характером. Иракли видел, как мрачнело лицо матери, когда он снова пытался узнать правду об отце и, взрослея, понимал, что лучше об этом лишний раз не говорить. На третий день в Москве Иракли услышал рёв машин и сильный гул за окном. Он вскочил с кровати и стремглав помчался к окну. Каково же было его удивление, когда по дороге вместо привычных машин, двигалась вереница новеньких танков. У Иракли перехватило дыхание, такого он ещё никогда не видел.

— Дэда, дэда, — закричал он, и побежал к матери. Она только вышла из ванны и стояла перед зеркалом, в халате, расчёсывая гребешком длинные волосы.

— Что случилось, дорогой, почему так кричишь?

— Мама, там танки на улице.

— Какие танки, что ты придумал?

Мама не поверила и продолжала прихорашиваться. Тогда Иракли схватил её за руку и потянул за собой. У окна мама испуганно закрыла рот рукой, и замотала головой.

— Что это дэда?

— Я не знаю, мальчик мой, наверное, учения.

Мама долго стояла возле окна, пока не сообразила включить телевизор. Диктор вещал о том, что в стране вводится чрезвычайное положение. Горбачёв болен, и временная комиссия ГКЧП, будет контролировать огромную страну. Когда послышались на улице выстрелы, она закрылась с сыном в ванной и долго оттуда не выходила.

— Нам нужно возвращаться домой, — сказала она решительным тоном.

— Но почему, почему? Мы же только приехали и у нас есть ещё три дня.

— Иракли, здесь небезопасно. Идёт смена правительства, на улицах стреляют. Сейчас я позвоню в аэропорт и узнаю, когда ближайший рейс на Тбилиси.

Мама подошла к телефону и сняла трубку. Телефон не отвечал, и мама ещё больше расстроилась. Она уселась на кровать и пребывала в полной нерешительности. Иракли подошёл к ней и погладил по голове.

— Не волнуйся дадэ, я с тобой и в обиду не дам.

Мама схватила сына и прижала к груди.

— Это война? — спросил Иракли, и испуганно уставился на мать.

— Не знаю сынок. Одно скажу тебе, неудачное мы выбрали время для приезда. Посиди в номере, и никуда не выходи. Я спущусь вниз, и всё узнаю.

— Это не опасно?

— Нет, милый мой, жди.

Мама вернулась через полчаса в подавленном настроении.

— Никто ничего не знает, сынок. Люди в панике, боятся выходить на улицы. Аэропорты и вокзалы закрыты. В Москве введут комендантский час. Мне посоветовали ждать в номере и не выходить.

И сколько нам сидеть?

— Пока это не закончится. Включи телевизор, будем следить за новостями.

Поездка была испорчена, и три дня Иракли просидел с матерью в гостинице. ГКЧП быстро разбежалось, и военный конфликт как таковой был исчерпан. Они вернулись домой, без покупок для родственников и друзей, а Иракли, как непосредственный очевидец событий, хвастался перед друзьями, что видел танки, и мог погибнуть.

Жили они в Тбилиси на проспекте Руставели, возле продуктового магазина. Во дворах располагалась средняя школа, чуть дальше ремесленное училище. Школьные друзья вначале с интересом слушали Иракли, но когда эта история обрастала с каждым днём новыми подробностями, махнули на друга рукой и больше не приглашали играть в футбол и на речку. Иракли тогда обиделся и ходил сам не свой.

Арчил, долговязый парень из восьмого класса, имел плохую репутацию как в школе, так и на улице. Воровал на рынке, пропускал уроки, выпивал и часто выполнял поручения взрослых парней, чем гордился и ходил с высоко поднятой головой. Имел деньги и, не прячась, курил в школе на переменах. Независимость Арчила нравилась Иракли, и тот всячески пытался с ним завести дружбу. Арчил не замечал маленького и щуплого Иракли, и обходил стороной. И вот, когда в один из вечеров Иракли болтался на улице без дела, его заметил Арчил и подозвал.

— Малец, беги сюда, есть дело!

Иракли пулей подскочил к стоявшему возле продуктового магазина Арчилу и, заглядывая преданно в глаза, готов был на самый отчаянный шаг. Арчил натянул на глаза белую кепку, и засовывая руки в широкие карманы светлых брюк, пристально смотрел на трясущегося, словно в лихорадке, паренька.

— Ты, что больной? Дрожишь как-то странно. Деньги есть?

— Нет, не больной. Вот.

И Иракли протянул смятый рубль, который ему дала мама на обед в школьной столовой.

— Бери, мне не жалко.

Арчил быстро спрятал деньги и огляделся.

— Я смотрю, ты не по годам понимаешь, кто на улице главный. Молодец. Далеко пойдёшь.

Он несколько раз хлопнул по плечам Иракли.

Иракли не понравился насмешливый тон Арчила, и он хотел уйти. Догадываясь, что Арчил просто решил выманить деньги, и поиздеваться над малолеткой.

— Ну-ну, куда ты. Обиделся, что ли?

— Я? Нет. Есть свои дела, — ответил Иракли, и напустил на себя важный вид.

— Бери, я сегодня добрый.

Арчил протянул Иракли маленький кусочек фольги.

— Что это?

Иракли повертел непонятный маленький свёрток, и уставился на Арчила.

— Эх ты, тю-тя. Спрячь и смотри, чтобы мать не увидела. Это гашиш. Курил или нет?

Иракли захотел показать себя взрослым мужчиной, и с умным видом ответил: — Не один раз.

— Короче, маленький балабол, верить, я тебе не верю, что ты курил. Значит так, смешаешь гашиш с табаком и сам закуришь. Только не делай сильные затяжки. Понял? Трава улёт какая, тебе понравится. Кайфуй по полной, и никому ни слова.

Арчил внезапно исчез, а Иракли спрятал гашиш в носок, как это делали ребята по-старше, и с подозрением оглянулся по сторонам. Вечерний Тбилиси пустовал, народ с увлечением смотрел новый бразильский сериал. Раньше Иракли видел, как курили взрослые ребята, и решил на себе испытать загадочное вещество, над действием которого висел ореол таинственности. Вечером он утянул у выпившего дяди Рустама папиросу из пачки и, спрятавшись на чердаке дома, принялся забивать косяк. Первый раз у него дрожали руки, и он едва не высыпал драгоценный продукт на пыльный пол. Разбивая твёрдый кусочек «плана» и принюхиваясь, он не верил, что от этого люди получают настоящее удовольствие. Запах травы был странным и совсем неприятным. Папироса получилась смятой, и наполовину пустой. Оставшийся табак с «планом» он завернул в фольгу, и спрятал под досками. Когда вспыхнула спичка, Иракли поднёс её к папиросе и сделал затяжку. До этого он не курил и, кашляя, едва не выблевал на старый стол приготовленный мамой ужин. Из глаз потекли слёзы, он швырнул папиросу на пол, и чуть было не затоптал сандалиями. Голова закружилась, ноги подкосились, и он рухнул на доски. Испытывая чувства тревоги и страха, Иракли лежал спиной на досках и смотрел в потолок. Во рту пересохло, и хотелось пить. Через минут пять в теле образовалась лёгкость, настроение поднялось, и Иракли принялся истерически хохотать. Подвал почему-то становился огромным, потолок поднимался как купол цирка, и снова уменьшался. Иракли казалось, что тело его увеличивается в размерах, и он сможет головой пробить крышу, и взглянуть на звёзды. Так продолжалось не долго, после чего на него напал зверский аппетит и, выбираясь из пыльного чердака, он спрыгнул с лестницы и залез домой через окно.

Заглядывая в комнату матери, увидел, что она как обычно сидит над тетрадками и, проскользнув на цыпочках мимо неё на кухню, открыл холодильник. Там стоял кусок огромного торта с вишнями, при виде которого у Иракли потекли слюнки. Он схватил кусок торта и, набивая рот, проглатывал куски, не разжёвывая. Голод не утихал, и когда от торта ничего не осталось, он разрезал арбуз, и с огромной долькой арбуза выглянул в окно. Город утопал в ночных огнях, и Иракли показалось, что раньше он не замечал столь удивительной красоты. Свет струился ото всюду, был нежным и ласковым. Мальчику захотелось соединиться с ним, стать одним целым и он едва не вывалился из окна на цветочную клумбу. Вдалеке играла лёгкая музыка, от которой кружилась голова. Ему захотелось снова сделать затяжку и, бросив на клумбу недоеденный арбуз, полез на чердак.

Мать не замечала, что с сыном творится неладное, она допоздна работала в школе, и приходила домой, когда Иракли спал. Восьмой класс он закончил из рук вон плохо. На все слёзные уговоры матери взяться за учёбу, отвечал пустыми обещаниями. Улавливая запах никотина, Нана Владимировна пыталась запретить сыну выходить на улицу и болтаться с мальчишками. Угрожала перевести в продлённую группу, и даже сообщить в детскую комнату милиции. На что Иракли ей нагрубил, впервые в жизни сбежал через окно, и в эту ночь не появился дома.

Арчил прибрал к рукам маленького и шустрого Иракли и, угощая «планом», учил воровать и чистить карманы зевак на улицах и рынках. Свободная жизнь приносила Иракли не только желанный наркотик, но и выпивку, и уважение среди уличных пацанов. После того как он влез в форточку к известному в Тбилиси предпринимателю Сваридзе, и открыл ночью дверь, шумная компания подростков быстро обчистила дом, вынося не только японскую аппаратуру, но и деньги, и драгоценности. Подростки хотели уехать в Крым, и Иракли вечером решил зайти домой, чтобы простится с матерью. Он не по годам стал взрослым, и решил жить так, как ему хочется. Готовясь к скандалу и выяснениям отношений с матерью, он проскочил на второй этаж и удивился тому, что дверь в его квартиру была открыта. Смутные чувства тревоги и страха овладели подростком. Дрожа, он взялся за ручку и открыл дверь. В квартире горел свет, и вещи в прихожей были разбросаны. Такого раньше никогда не было, и Иракли, предчувствуя не доброе, открыл в зал стеклянную дверь и замер от ужаса. На кровати в луже крови лежала мама, в разорванном платье, стол был перевёрнут, вместе со шкафом. Огромная рукоять ножа торчала у неё в спине. Неизвестные не только ограбили квартиру Иракли, но ещё изнасиловали и убили мать. Мальчик упал на колени перед кроватью и стал рыдать, прося прощения за то, что не смог уберечь и помочь самому дорогому человеку в беде. Набирая номер милиции, и сообщив про убийство, он в последний раз взглянул на квартиру, забрал несколько фотографий из семейного альбома, и был таков. Этой ночью он вместе с друзьями уезжал на электричке из города.

В скором времени компанию в Керчи задержала милиция, на крупной краже, и Иракли оказался в тюрьме. Выживая с подростками на улице, он знал, что уважают только сильных, и кулаками прокладывал себе дорогу на вершину тюремной иерархической лестницы. Прошло десять лет, и как не пытался он найти убийц матери, так и не смог этого сделать.

Вытирая скупые слёзы, Иракли знал, что рано или поздно, но он встретится с тем, кто надругался над его матерью, и в который раз клятвенно обещал себе задушить ублюдка голыми руками. И тут он вспомнил про драку в бараке. Дёмин. Точно, он самый. Значит, это после драки с ним он очутился в полном дерьме, разбитом доме, глухой ночью, под завалами…

— Ну, сука, лично зарежу, когда ещё раз мне попадёшься, — тихим голосом прошептал Иракли, и услышал за стеной знакомый до боли мужской голос.

Глава 3

Вернувшись в барак, я лёг на шконку и закрыл глаза. Надо было всё тщательно обдумать и взвесить. Никто не имел права трогать заключённого, если он отдыхает. Натягивая одеяло на голову, я с облегчением вздохнул. Приезд Ткачёва вселял надежду, что скоро закончится весь этот бардак, и я смогу вернуться к нормальной жизни. Продолжение эксперимента? Тут надо не торопиться, потому что, как известно, «спешка может трахнуть горячку».

Шум от бесконечной игры в карты и нарды, столбы табачного дыма, и работающий телевизор раздражал. Кто-то жарил на спирали лук, и едкое зловоние разъедало глаза. К этому невозможно привыкнуть, и отвернувшись к стене, сильнее натянул одеяло на голову. Постоянный холод в жилом помещении с разбитыми окнами, которые сами зэки затягивали плёнкой, не давал позитивным мыслям идти в ногу со временем. В стране палачей и проституток никогда порядка не будет. За забором двадцать первый век, здесь девятнадцатый. Котельная работающая на угле, жёсткая экономия, как света, так и воды. Левые «фазы», чтобы в мороз минус двадцать градусов нагреть кружку воды для горячего чая. Маразм. «Нас трахнут, но мы станем крепче», любили повторять заключённые, не надеясь на Европейское сообщество. Как люди сидят по десять, пятнадцать лет? Не понимаю, «крыша» у большинства явно не на месте, и гвозди тут не помогут, даже «сотка». Кто-то толкнул меня несколько раз в плечо. Открывая один глаз, и поворачивая голову, увидел Гилку.

— Дёма, с тобой хочет побазарить «Михо». Иди, он не любит ждать.

— Что он хочет? — спросил я недовольным голосом, и отбросил одеяло в сторону.

— Не могу знать. Наверное, из-за твоего несостоявшегося побега. Настроение у него хорошее, так что не бойся.

— Я и не боюсь.

Надевая ботинки, накинул на плечи куртку, и устало поплёлся за Гилкой. Народ не обращал на меня внимания, продолжая стучать шашками по деревянным доскам. В комнате для приёма пищи обитали блатные: смотрящий «Михо» и его правая рука «Жила». Шныри весной сделали капитальный ремонт помещения, и обстановка полностью напоминала домашнюю: стол, стулья, микроволновка, красивые обои, с весенними цветами, занавески. Меня всегда удивляла стойкая позиция заключённых не отрываться от свободы, даже в мелочах. Держать связь не только при помощи писем, свиданий и телефонных звонков, но ещё во всём строить свой быт — уютно и добротно, как дома. Хотя мало кто из них на свободе помогал жёнам и родителям. В комнате стоял запах кофе и я, вдыхая приятный аромат, на мгновенье вернулся домой. «Михо» в гордом одиночестве с огромной чашкой сидел за столом, играясь с телефоном. Краем глаза увидел у него в руках новенький сенсорный телефон, и в который раз удивился сверх возможностям блатных. Достать всё из-под земли, в любое время дня и ночи. «Михо» отложил телефон и тяжело вздохнул. Это был высокого роста грузин, с правильными чертами лица. Одет он был в новенький тёмно-синий спортивный костюм с белыми полосками «Adidas» и модные кроссовки.

— Вечер добрый, — сказал я, внимательно рассматривая обстановку. Я первый раз удостоился чести посетить коптёрку, и с удивлением поедал любопытными глазами уютный, по тюремным меркам, интерьер.

— Добрый, проходи, присаживайся.

«Михо» отлично разговаривал по-русски, хотя небольшой акцент всё равно присутствовал.

— Что у тебя случилось, Дёма? Почему полез на запретку?

— Я должен отвечать на вопросы?

В моём голосе звучали нотки неподдельного изумления. Я никак не ожидал, что блатных интересуют такие мелочи.

— Пока не должен, но это легко исправить.

Он улыбнулся, показывая ровный ряд белых зубов, как будто утром посещал дантиста, и тот избавил угрюмого смотрящего от жёлтого зубного налёта. Продолжая молчать, я смотрел «Михо» прямо в глаза. Грузин допил свой кофе и поставил чашку. Закуривая, он выпустил дым в мою сторону, проявляя неуважение, и усмехнулся.

— Дорогой, я наслышан про тебя. Твои поступки в тюрьме выше всякой похвалы.

— Даже так?

— Таки, так. Ты помогал людям, и избавил воровской люд от горстки негодяев. И сейчас не хочешь говорить. Ты мне не доверяешь?

— Доверие — штука опасная. Можно и на перо угодить, если слишком доверять.

— Понимаешь, Дёма, в чём проблема — не у меня, у тебя. Как ты сам знаешь, люди мне доверили смотреть за бараком. Это большое не только доверие, но и ответственность. И хочется мне этого или нет, но я должен знать, что происходит внутри отряда и за его стенами. Ты был в штабе и несколько часов общался со Стрельцовым. Знаешь кто это?

— «Кум», начальник оперативного отдела.

— Правильно. Так вот, уверен, что он предлагал тебе сотрудничество.

— Я не согласился, слово даю.

— И ты предлагаешь мне верить тебе на слово?

— «Михо», минуту назад ты говорил то же самое про доверие. Если за человеком не тянется тёмная история из его прошлого, тюремного, почему не верить?

— Резонно. Хорошо, допустим, я тебе поверил. Допустим.

При этом «Михо» поднял вверх указательный палец.

— Чем докажешь свою правоту?

— Доказывать, и оправдываться — значит проявлять слабость. Прости, но я по-другому воспитан.

— Может ты проигрался, и хотел сбежать? Хотя я знаю, что ты не играешь в карты.

— Никуда я не собирался бежать. Стоял в метрах пятнадцати от запретки, только и всего.

— Из-за шмона, когда тебя искали, забрали два телефона. Кто в этом виноват, Дёма?

— Тот, кто прятать не умеет.

— Нет, тот человек, из-за которого был шмон и пострадали честные и порядочные арестанты. Как сам понимаешь, это надо компенсировать.

— Я платить не буду. Считаю, что не виноват.

Разговор наш заходил в тупик и «Михо», умеючи, с неким циничным артистизмом, старался нагрузить меня на бабки. У него это хорошо получалось, только он не учёл, что не с тем человеком связался. Я знал, что стоит один раз дать слабину и до конца срока буду должен блатным. От этого «груза» потом не отделаться. Даже на свободе.

— Тебе срок неделя. Сто баксов принесёшь и отдашь. Бабулеты пойдут на общак. Я сделаю перевод, и никто при этом не пострадает. И между нами, Дёма, начнутся доверительные отношения. Докажи, что ты мужик и фуфло гнать не умеешь.

— «Михо», у меня нет таких денег. И платить я отказываюсь.

Я хотел уйти, однако «Михо» задержал меня возле двери и толкнул. Едва не падая на стол, я успел правой рукой схватиться за стул. «Михо» разминал пальцы, и готовился кулаками поставить на место несговорчивого зэка. Он был на голову выше меня, и чувствовал превосходство. И вдобавок ко всему, он мог крикнуть шнырям и позвать на помощь. И тогда моя песенка спета. Встретившись взглядом с тёмно-карими глазами противника, я увидел в них высокомерие и алчность.

— Ах ты, падаль, знаешь с кем собрался тягаться? Да я тебя на одну ладонь положу, второй прихлопну. Мокрого места не останется.

Раскачиваясь, как боксёр на ринге, «Михо» наступал и внимательно следил за мной. Я оставался стоять на месте с напускным равнодушием. Грузина удивляла моя смелость, и ещё больше раззадоривала. Он развёл руки в стороны, пытаясь усыпить мою бдительность, обошёл стол.

— Куда же ты, брат? Дай я тебя обниму, по-братски.

Отходя медленно к окну, я терпеливо ждал. И тут «Михо» резко выбросил правый кулак в мою челюсть. Если бы я малость промедлил, огромный кулак грузина оставил меня без зубов. Уходя вправо, пригибаясь и делая шаг навстречу противнику, я оказался у него за спиной и, хватая за воротник спортивной куртки, потянул на себя. Ткань затрещала, и «Михо» свалился на пол. При этом быстро встал на ноги, и угрожающе передёргивая плечами, готовился второй раз атаковать. Я уже выиграл этот поединок, потому что занял более выгодную позицию. Пространства у меня было больше для манёвра, следовательно, и шансы на успех увеличивались. Оскаливаясь, «Михо» держался и рвался изо всех сил наказать наглеца. Он ударил ногой ниже пояса, и получил в ответ блокировку и захват ноги. Чуть приподнимая ногу, я оттолкнул грузина, и тот снова оказался на полу, ударившись головой о вешалку.

— Ты ещё не понял, «Михо», что платить я не намерен. Или продолжим состязание?

Грузин, не ожидающий такого поворота и наглости, снова вскочил, и прихрамывая, поедал гневным взглядом.

— Значит спортсмен?

— Какой там спортсмен, улица научила постоять за себя.

За спиной скрипнула дверь и я допустил грубейшую ошибку. Поворачиваясь, забыл про «Михо» и за это сильно поплатился. Он швырнул в меня стул и чашку, потом подскочил и ударил ногой в живот. Этого было достаточно, чтобы свалиться от резкой боли. В комнате появился «Жила», и они дружно начали меня мутузить, руками и ногами, не жалея. Кое-как изворачиваясь, я схватил за ногу «Жилу» и укусил. Тот вскрикнул и отскочил. Пришло и моё время показать, на что я способен. «Жилу» я быстро отключил ударом колена в грудь, пока тот топтался на месте. С «Михо» такой номер не прошёл и я, наступая, искал его уязвимые места. Грузин схватил двумя руками стол и швырнул в мою сторону. Отскакивая, я отбил его локтём, и стол опустился на спину «Жилы». Тот рычал и скулил как шавка, и больше в драку не ввязывался. Одним меньше. Как боец, «Михо» был никудышный: сопел, кряхтел, а на лице появилась растерянность. Это мне и было нужно. Опуская руки, я шёл прямо на него, без боязни, пряча руки в карманы. Грузин махал руками как ветряная мельница, пытаясь достать меня. Когда он, задыхаясь, прекратил рассекать воздух и понял бесполезность своих усилий, наступил мой час. Сильным хуком правой, я заставил его согнуться пополам, и тут же ребром ладони ударил по спине. Он вскрикнул и упал на колени. Я схватил его за куртку и снова потянул на себя. И тут резкая боль в сердце заставила меня вздрогнуть. Не веря в то, что сейчас смогу переместиться в прошлое, я напоследок встряхнул «Михо», и реальность потеряла свои очертания. Проваливаясь в пустоту, и ощущая онемевшими губами холодную и мрачную вечность, напрягся и слишком поздно разжал кулаки. Открывая глаза в разрушенном доме и слыша, как тарахтят автоматные очереди на улице, замер. За стеной, совсем рядом, кто-то стонал и ругался матом. Возле дома что-то взорвалось, и булыжники, с комьями земли полетели внутрь. Падая на пол, и разбрасывая поломанную мебель, я полз в соседнюю комнату, уже догадываясь, кто там нуждается в помощи.

* * *

Капитан Песков 1943 г.

На опушке леса было темно, холодно и промозгло. День заканчивался не совсем так, как запланировал Песков, однако война диктовала свои правила и законы. Мелкий июльский дождик, и пасмурное небо не предвещали тёплого и засушливого лета. Поступил приказ форсировать реку, и обсуждать его не приходилось. На другом берегу деревня. Там немцы, не прячась, строят противотанковые заграждения не только днём, но и поздним вечером. Не боятся. Из-за густого леса деревню практически не видно, и только обрывки фраз и громкий смех с другой стороны реки, иногда долетали до ушей капитана. Он ходил по узкой тропинке и пристально всматривался в речную гладь. На другой стороне притаился враг, который превосходит советскую технику не только числом, но и гораздо лучшими техническими характеристиками. Получен приказ идти в наступление, комбат и слышать ничего не хотел, и доводы капитана пропускал мимо ушей. Вторая и третья роты должны поддержать пехоту. Рота капитана Пескова в километре южнее батальона, должна совершить обходной манёвр, и с фланга ворвавшись в посёлок Рыбино, любой ценой помочь пехоте выбить немцев. От тягостных мыслей капитана отвлёк сержант Петренко.

— Товарищ капитан, мы сможем форсировать реку.

Капитан повернул голову, и устало кивнул. Петренко присел на корточки и что-то чертил веткой на земле. Молодой и энергичный сержант всегда мог придумать оригинальный выход из трудного положения, и капитан, проявляя интерес, смотрел на сержанта.

— Значится так, с нашей стороны крутой берег, вот он.

И Петренко нарисовал ровную линию.

— Ширина реки примерно метров двадцать, глубину мы промеряли. Ближе к середине реки чуть более двух метров. Противоположный берег низкий, дальше болотистый луг и деревня. Правильно?

— Допустим. Как мы проскочим? До нас этого никто не делал.

— Значит, будем первыми, — ответил сержант, и вытер рукавом вспотевший лоб.

— Танки не смогут пройти болото, увязнут. Что тогда? Если сядем, сорвём наступление и будем лёгкой мишенью.

— Экипажи выйдут наружу, и сделают настил в болоте.

— Это не положено, по уставу. За такие вещи, сержант, по головке не погладят.

— Кто первым проскочит и выйдет на твёрдую почву, тросами вытянет остальных. Вот здесь самое узкое место на реке, и глубина не большая.

И сержант начертил, где именно пойдут танки.

— Это левее метров на сто.

— Мне бы сержант твой оптимизм. Пошли, Кутузов, поздно уже.

Капитану нравился простой сельский парень, который служил с ним второй год. Вырос Петренко в деревне, работал трактористом, и когда началась война, отправился добровольцем. Освоить Т-26 для него не составляло труда. И сейчас экипаж капитана Пескова, с виртуозным механиком Петренко, был одним из лучших.

— Молодёжь не участвовала в боях, как бы не подвели, — сказал капитан пробираясь сквозь листву по протоптанной дорожке.

— Хлопцам давно не сидится. Рвутся в бой. «Молодо — не всегда зелено», — ответил Петренко и закурил.

Капитан отмахнулся от табачного дыма и, выйдя к расположению части, направился к своему танку. Улёгшись на жалюзи, тяжело вздохнул. Сон не шёл, и капитан в который раз мысленно возвращался к реке. Наступление назначено на шесть часов утра. Они выдвигаются в четыре. За два часа до основных сил. И только начал засыпать, как услышал: Подъём! И яростный гул машин. Вскакивая, побежал к роте и увидел, что два экипажа завели машины, другие сняли смазку с танкового оружия, и подготовили двигатели к запуску.

— Заводи — закричал он, оглядываясь по сторонам и не замечая ни артиллерии, ни пехоты. Никого.

Тишину разрывал неистовый гул моторов, и танки двинулись к исходным позициям. Первая машина старшины роты Соколова Лёшки. Три танка уже на опушке леса, остальные буксуют и садятся в болото. Этого и боялся капитан Песков. Первые танки разворотили гусеницами более толстый слой земли. Авария, вынужденная остановка, и наступление под угрозой. Капитан вызывает по рации Соколова и приказывает всем экипажам покинуть танки, и вытаскивать из болота. Помощи ждать не откуда. Лёшка вытаскивает один за другим тросы, крепит с танкистами к машинам, и с трудом вытягивает застрявшие танки. Гусеницы Т-26 медленно вращаются, и выбрасывают комья грязи, выползая, как жуки-навозники на твёрдую почву. Песков не верит своим глазам. Прав оказался Петренко. Молодец. Больше часа вытаскивали застрявшие Т-26, о «тридцать четвёрке», приходилось пока только мечтать. Хотя «Т-34», уже активно выпускали с 1940 года. Рота собирается в мощный кулак, и готова выполнять боевую задачу.

— Товарищ капитан, немцы могли заминировать дорогу, надо проверить.

Голос в наушниках старшины роты Соколова, возвращает капитана к реальности.

— Здесь слишком высоко, не сможем подняться. Крутой подъём, гусеницы слетят.

— Старшина, давай в обход вдоль берега. В разведку — ты и Белов. Мы останемся здесь, как понял?

— Вас понял, товарищ капитан.

Песков наблюдает, как два танка проходят вдоль оборонительной линии немцев. Враг молчит, и не открывает огонь. Видно, и правда, что основная дорога от берега к деревне заминирована. Остальным танкистам капитан приказывает находиться в полной боевой готовности, и в случае чего, поддержать разведку огнём и не терять бдительность. Капитан явно нервничает, позиция слабая и немцам не составит труда накрыть их колонну артиллерийским огнём. Молодые танкисты переживают, что без них возьмут деревню и они опоздают.

— Товарищ капитан, есть проход.

Довольный Соколов самостоятельно попытался подняться через земляной вал, и мощный взрыв опрокидывает танк набок, к реке.

— Соколов, Белов, что там у вас?

— Мины, мины, товарищ капитан. Немцы их хорошо укрыли. Разрешите помочь Соколову?

— Осторожно.

Наблюдая, как экипаж старшины роты выбирается из дымящего танка, Песков принял единственно верное решение — пройти через минное поле. До наступления пехоты оставался один час. Колона медленно двинулась на помощь, и капитан решает взять помощника и обезвредить мины. Это долго, конечно, но по-другому выбраться и вступить в бой «Т-26» не сможет. Выпрыгивая из танка, капитан вытаскивает нож и ждёт когда подойдут остальные. Лёшка весь чумазый сидит возле подбитого танка и что-то бормочет.

— Старшина! Приходилось участвовать в разминировании?

— Никак нет, товарищ капитан. Есть у нас боец, Щукин, так вот ему приходилось снимать растяжки. Только он малость флегматичный. Пока обдумает, как поступить, час пройдёт.

— Времени на обдумывание нет. Давай сюда Щукина.

Когда появился Щукин, Песков растерялся. Маленького роста, худой парнишка лет девятнадцати стоял перед командиром и хлопал большими, удивлёнными, голубыми глазами.

— Щукин, сможешь помочь снять мины?

— Смогу, товарищ капитан, — ответил Щукин тоненьким, как у девочки голоском.

— Ты что, не ел ничего? Худой, как оглобля. Где снимал мины?

— В деревне, когда немцев прогнали. Приходилось противопехотные снимать, и противотанковые.

— Задача у нас с тобой сложная. Видишь дорогу? Немцы её заминировали, наша задача сделать проход для танков. Как думаешь, справимся?

Капитан снисходительно улыбался и подмигивал Щукину.

— Попробуем. Мне бы штык нож, товарищ капитан.

Старший механик-водитель уже вытащил из танка штык нож, кусачки и протягивал Щукину.

— Держи, сынок, не подведи. На твоих плечах танковая колона и наступление.

— Пошли, Щукин, — приказал Песков.

Они медленно подошли к насыпи и принялись внимательно осматривать землю. Первым мину обнаружил Щукин, корпус противопехотной мины торчал из земли.

— Есть одна, товарищ капитан.

Песков застыл и внимательно наблюдал, как Щукин аккуратно кусачками обрезал проволочку, соединяющую чеку и колышки, и снял боёк. Извлекая мину, отложил её в сторону и поставил палку. Танкисты наблюдали за Щукиным и капитаном, и удивлялись мальчишеской храбрости парня. Осторожно, два человека ползли по насыпи, протыкая землю ножами, через 15–20 сантиметров и поднимались вверх. За полчаса были сняты шесть противопехотных мин. Песков взмок и всё поглядывал на часы. Вот-вот могли загрохотать орудия.

— Хорошо, что травы нет, — сказал Щукин, первым поднявшись на холм.

— Это ещё почему? — спросил капитан.

— В траве труднее всего мины искать. Если долго стоят, обрастают бурьяном, и тогда без миноискателя не обойтись.

— Ложись, — крикнул Песков и толкнул вбок Щукина. — Немцы.

Они залегли в траву и, выглядывая, заметили вражеские укрепления. В лесу расположилась немецкая часть, прикрывавшая этот участок дороги. Песков вытащил бинокль и внимательно смотрел в сторону леса. Туда вела извилистая дорога, и торчащие из земли «подарочки»: «Т-35», словно грибы после дождя, противотанковые, были видны невооружённым взглядом.

— Видишь? Торопились гады, даже не замаскировали. Нам туда, и капитан показал направо, к деревне. Давай проползём вперёд и проверим.

Щукин сразу наткнулся на мину и замер. Капитан в очередной раз перекрестился, когда Щукин снимал засевший намертво в земле вражеский «сюрприз».

— Передавай сюда, назад.

Капитан аккуратно брал мины и откладывал их в сторону. Когда участок более трёх метров был разминирован, Щукин полез дальше.

— Куда, Щукин, куда.

Песков ударил кулаком по земле, и смачно выругался.

— Ну, получишь, когда вернёшься. Хотя за такую помощь надо к награде представлять, а не наказывать.

Щукин исчез в высокой, густой траве. Артиллерийский грохот, со стороны реки дал понять, что началось наступление. Капитан искусал губы в кровь, щурился, и ещё раз внимательно осматривал места, которые были разминированы. Всё чисто. Мин нет. Щукин появился, когда вовсю грохотала артиллерия.

— Щукин, етить колыхать, куда тебя понесло?

— Решил дальше проверить, товарищ капитан.

— Ну и? Проверил?

— Так точно, мин не обнаружил.

— Возвращаемся.

Когда они вернулись к танкам, Песков отдавал чёткие распоряжения.

— Значит так, всем идти след в след, орудия повернуть влево, и как только забираемся на холм — огонь открывать без предупреждения. В лесу немцы, и наше появление для них будет сюрпризом. Наверху резкий поворот вправо, полный газ и вперёд к деревне. Задача ясна? По машинам!

Глава 4

Сторож школы, Иван Пихтов, сидел возле рыдающей навзрыд Ольги и гладил по голове. Пытался, как мог успокоить и найти слова поддержки. Он понял, что случилось, когда Ольгу насиловали, и она кричала и звала на помощь. Сторож успел заметить Игоря, когда тот уходил со школы, с гордо поднятой головой.

— За что мне всё это? В чём я провинилась перед Богом.

Голос Ольги дрожал, она растирала по щекам слёзы, и смотрела большими глазами в окно. Как будто не замечая сторожа, и не реагируя на слова сочувствия и поддержки. Иван принёс старенькое одеяло, и накинул женщине на плечи.

— Война, дочка, война, будь она проклята. Видишь, как немец прёт, тудыть его в качель. Взять бы за горло Гитлера, да башкой об стенку. Чтоб знал, сволочь, как людей беззащитных убивать. Сколько беды принёс, горя, слёз. Эх, да я бы его одной левой пришиб, как муху.

Ольга перестала плакать и затихла. Домой идти не хотелось, и она решила остаться в школе до вечера. Иван обнял Ольгу и прижал к плечу.

— Держись, красавица, держись. Не ровен час, прогонят супостата, и заживём как прежде, даже лучше.

— Уже два года, дядя Ваня, света белого не видно.

С охрипшим голосом Ольга снова хотела заплакать, но сторож крепко сжал её за плечи.

— Слезами горю не помочь. Вот вишь, как я живу. Инвалид, пью горькую от безысходности, но живу и верю, что мы победим. Только злость и помогает выжить. Вот соберёмся в огромный кулак, да так вдарим по немцам, что останется от них мокрое место. И деревню нашу скоро освободят.

— Кто? — шёпотом спросила Ольга и прислушалась к звукам за дверью. Ей казалось, что Игорь не ушёл, стоит в коридоре и слушает.

После её, Ивана и других, расстреляют на заднем дворе школы. Как врагов Германии и пособников партизан.

— Не боись, есть люди. Партизаны. Только молчи.

Иван поднял большой, грязный палец и прищурился. От него воняло сивухой, и Ольга с трудом дышала. Слова сторожа она не воспринимала всерьёз, просто ей сейчас необходим был человек рядом, которому она смогла довериться, да и просто по душам поговорить. Одиночество и полная безнадёжность загоняла в тупик, из которого не было выхода. Она много читала, особенно вечерами, и находила утешение в романах Толстого и Максима Горького. И ещё она любила рисовать. Пряча свои картины, и никому их не показывая, она рисовала то, что скрывалось от посторонних. Белый ватман притягивал как магнит и, делая небольшие наброски карандашом, Ольга уходила в картину с головой, пряча на холсте, под разноцветными красками свои страхи, переживания и маленькие победы. Когда очередная картина была закончена, Ольга долго сидела и всматривалась в запечатлённые образы. Искала, как ей казалось, ошибки и обещала себе, что в следующий раз нарисует значительно лучше. Пейзажи получались яркими и выразительными. Голубые реки уносили в необъятную даль мечты и желания. Деревья на крутых берегах, с широкими ветками клонились к земле, приглашая уставшего путника приютиться от палящего зноя в тени. Облака, больше похожие на загадочных зверей из древних былин и сказок, караванами плыли в холодные просторы к горизонту, и стаи журавлей, курлыча, звали за собой.

В детстве она рисовала совершенно другие картины: серые и угрюмые, с холодными призраками и домовыми. В школе показала несколько своих картин подруге. Катерина долго не могла понять замысловатость сюжетов и странные лица людей, с испуганными глазами. Сейчас Ольга вспомнила тот случай, и с горечью усмехнулась. Катя была первой красавицей в классе, высокая, с длинной косой и носиком картошкой. Всегда весёлая, жизнерадостная девочка считала себя лучше остальных, не видела в Ольге подругу и просто издевалась над незадачливой художницей.

— Это какая-то мазня. И как только тебе в голову приходит такая чушь?

Катерина сидела на маленьком стульчике, с чашкой чай в руках, и блинчиком, и умничала. Оля попыталась ей объяснить, что она, как художник вложила в свою картину, только Катя её не слушала.

— Дурдом, Олька, дурдом. Брось ты это занятие. Рисуй природу, дома, людей.

— Но мне это не интересно, — пыталась оправдываться обиженная Оля.

— Эта мазня интересно? Странная ты, честное слово. Как можно вечерами сидеть, портить бумагу? Вон уже сколько перевела.

И Катя покосилась на стопку картин в углу, возле шкафа.

— Мой тебе совет, Оля, никому не показывай, особенно в школе ребятам. Не поймут, засмеют. Особенно Васька Жуков. Тому только дай повод обидеть человека. Последняя дрянь, двоечник. Оно тебе нужно? Станут обзывать дурочкой, сумасшедшей. Родителям нравится?

— Не очень. Ты не понимаешь Катя, смотри.

И Оля вытащила свою последнюю картину из-под стола и водрузила на треножник. Катя чуть не подавилась блинчиком, и в глазах у неё промелькнул страх.

— Вот это деревня на заднем плане, узнаёшь?

Катя кивала головой, словно находясь под гипнозом, и таращилась на рисунок. Перекошенные дома, кривые деревья, люди треугольные, с квадратными головами.

— Это люди, скотина.

Оля продолжала объяснять дальше, пока Катя не заговорила:

— Это нелюди, призраки. Где ты видела таких людей? Вместо глаз болотная тина, лица мрачные, с перекошенными от злобы глазами. Жуть, Оля, жуть. Бры-ы-ы, я, наверное, пойду домой, прости. От твоих картин мороз бежит по спине. Они могут напугать до смерти. Страх как боюсь кладбища, а у тебя тут на рисунке живые мертвецы.

Оля всячески доказывала подруге обратное, однако та даже слушать не желала. Быстро ретировалась домой, и больше никогда не приходила в гости. Зато на следующий день вся школа знала, что Оля рисует смерть, всадников без головы и мёртвую, обезображенную землю. Досталось тогда Ольге от учителей. Её вызвал к себе директор, и долго отчитывал за недостойное поведение для советской школьницы, пионера.

— Если есть желание рисовать, Оля, бери пример с советских художников, — говорил директор, желая поставить на место незадачливую художницу. — Илья Глазунов, Александр Головин, Дейнека. Кстати, мне очень нравится его картина «Мать». Десятки прекрасных и талантливых художников могут служить примером для творчества. Разве не так?

Директор снял очки и посмотрел на Олю. Девочка переминалась с ноги на ногу, и стыдливо пялилась в пол. Она уже жалела, что пригласила Катю домой, и теперь приходилось испытывать горечь от непонимания окружающих людей. Она знала всех этих художников, видела их картины в книгах, но многие не считала шедеврами. Девочка по-другому видела мир, его отражение и реальность. Сказать об этом директору в глаза побоялась, и просто молчала, внимая наставлениям.

— Скажи Оля, кто тебе по душе из художников?

Оля сжалась и тяжело вздохнула. Если сейчас она скажет правду, у неё могут быть ещё большие неприятности.

— Я вижу, что ты боишься отвечать. Не бойся. Этот разговор останется между нами. Я уважаю любого талантливого человека, будь это художник, музыкант, писатель.

В голосе директора Оля не услышала враждебных нот, и после небольшой паузы ответила: Василий Кандинский. Мне интересна техника рисования этого художника.

— Даже так? — удивился директор. — Открою тебе секрет. Мне тоже по душе его картины, хоть они и запрещены. У него немного странный юмор в картинах, как, впрочем, и лёгкость пера. Такой страстью, вдохновением, не каждый из художников может похвастаться. Сколько эмоций, переживаний. Красота! Чтобы в полной мере оценить такой талант нужно время, не один десяток лет, может даже столетий. Родителей твоих я не буду вызывать в школу. Это похвально, что есть у тебя талант, только его нужно использовать с пользой для общества. Ты в пятом классе, у тебя впереди вся жизнь. И я уверен, что ты сможешь себя проявить как настоящий художник. Сразу никто из великих не рисовал шедевры, правда? И многие начинали как простые подмастерья. Учились, набивали руку. После школы ты сможешь поступить в институт культуры. Не думала об этом? Почему ты не принимаешь участие в стенгазете? Там твой талант может раскрыться в полной мере. И впредь, будем с тобой дружить. Не против?

И директор протянул большую, мозолистую руку.

— Надеюсь, ты покажешь мне свои работы?

Оля с улыбкой кивнула, и на глазах у неё проступили слёзы. Детские, и по-настоящему искрение. Директор увидел на лице ребёнка счастливое выражение, подошёл и обнял Олю.

— Ну-ну, что ты, плакать не нужно.

Это был первый человек в её жизни, который не только разбирался в живописи, но и не запрещал рисовать дальше. И даже просил показать картины. Для ребёнка это дорогого стоило, и она, проникшись доверием к директору, внимательно слушала.

— И помни Оля, молчание золото. Больше не показывай никому свои картины. Договорились?

Счастливая девочка выпорхнула, словно бабочка из кабинета директора и помчалась домой.

Директора, как и многих учителей, расстреляли немцы. Сторож ушёл, и Оля осталась одна. За окном наступил вечер, и похолодало. Она уже всё для себя решила и, закрывая свой кабинет, оставила ключ Ивану.

— Ты домой, дочка? Осторожно, там стреляют. Смотри, под шальную пулю не попади. Лучше бы осталась до утра.

Иван лежал на старом диване и курил. Оля кивнула, положила ключ на табурет, и медленно отправилась восвояси. Боль не прошла, она только усилилась, и женщина продолжала рыдать. В груди пылал пожар, который она знала, как потушить. Только одним способом. Игорь не оставит её в покое, и будет и дальше приходить насиловать. Пожаловаться некому, защитить тоже. Она осталась одна в отвратительном мире, в котором жизнь человека зависела от настроения предателя, немецкого прихвостня. Ольга устала бояться: два года, каждый день, каждая клеточка её тела впитала страх смерти. Внутренний голос подсказывал, что она приняла правильное решение и не стоит с ним тянуть.

Впервые в жизни она не закрывала голову платком и не бежала. Совсем рядом шёл бой, рвались снаряды, и грохот от танков закладывал уши. Женщина шла с высоко поднятой головой, и не обращала внимания на то, как содрогалась земля, и под ноги ей летели комья грязи.

Дома её никто не ждал и, накормив собаку, она вытащила из-под дивана свои картины, и стала медленно бросать их в печь. Только сейчас Ольга поняла, что у неё был настоящий талант, и не просто талант художника, провидца. Как у известных всему миру художников. Выводя детской ручкой перекошенные физиономии, горящие дома, слёзы и кровь, она была той самой рукой, через которую Бог или кто-то другой, пытался показать, что ждёт Россию в будущем. Свои первые работы с непонятными лицами, мифическими существами и прочим, она смогла понять только сейчас. Их истинную сущность. Когда прошло двадцать лет. И перебирая старые, пожелтевшие рисунки, видела первые признаки надвигающейся беды. Коричневые, чёрные краски, преобладавшие в картинах, делали белый ватман мрачным и угрюмым. Как коричневая чума, наводнившая родную землю.

Языки пламени в печи абсолютно не грели. Оля тянула к ним руки, и ещё больше замерзала. Горстка золы, и больше ничего не осталось от картин. Усмехаясь, и испытывая некое облегчение, она пошла в сени и принесла верёвку. Закрывая двери на засов, подошла к старой бабушкиной иконе и перекрестилась.

— Прости меня, Господи, — прошептала она. — Больше не могу. Сил нет.

Образ Спасителя на иконе оставался глух и нем к мольбам и стонам, и как не пыталась Оля услышать совет или какой-то знак свыше, тишина разъедала, словно смола мысли. И от этого в груди ещё сильнее пылал огонь, адский, пожирающий человеческую плоть с костями. Оля поставила стул и поднялась к потолку. Перекидывая верёвку через узкие балки, сделала петлю и накинула на шею. В последние мгновенья ей стало легче, пришло понимание того, что всё позади и больше никто не будет терзать, мучать, рвать грубыми руками тело, издеваться, плевать в душу — и воцарится покой, долгожданный. Закрывая глаза, она вспомнила свою жизнь и, затягивая узел на шее, покачнулась и повисла, словно манекен между небом и землёй. Остатки жизни в сильном теле не угасали, Оля болталась, как рыба на крючке и постепенно задыхалась. Кровь прильнула к голове, язык вывалился наружу, тело пронзила острая боль, перед глазами поплыл туман, и мир потерял знакомые очертания.

Глава 5

— Кто здесь? — хриплый голос Михо, едва доносился из другой комнаты.

Пробираясь через горы мусора, я чуть не подвернул ногу и громко выругался. Михо лежал на полу, и когда увидел меня, открыл от изумления рот, и что-то нечленораздельно промычал.

— Дёмин, это ты? Мать твою, где это мы? Помоги, я застрял, ноги. Что происходит? Почему мы не в зоне?

— Меньше вопросов Михо, сейчас я попробую приподнять шкаф, а ты тем временем вытаскивай ноги. Кости целы?

— Хрен его знает, ощущение такое, будто по ногам проехал «КамАЗ».

Шкаф оказался тяжёлым, и я с трудом его поднял. И он тут же развалился в меня в руках. Михо поджал ноги и тут же перевернулся на живот. Я уселся рядом на разбитый стол, и задумался. Что делать с грузином? Эта мысль сверлила мне мозг как буровая установка для скважин. Промолчать и скрыть, почему мы здесь — не получится. Дилемма.

Михо смотрел на меня и кривил тонкие губы. Он чуть приподнялся и застонал. Растирая ноги, скрипел зубами и ругался как сапожник.

— Дёмин ты в курсе того, где мы? Только не темни, я человек прямой как двери, не люблю ребусы.

— Михо как тебе сказать…

— Дёма, говори, как есть. Как мы здесь очутились? И почему слышны выстрелы и грохот орудий. Война? Но как такое на хрен возможно? Я в сказки не верю, и это похоже на «белочку» у алкашей.

— Бухал, Михо, на свободе?

— Было дело, один раз она самая и приходила.

— Кто приходил?

— Кто, кто, «белка», только без «Стрелки». Пили мы с корешами сильно, бабки текли рекой, и куда девать их не знали, — начал свой рассказ Михо. — Мне это всё надоело и опротивело. И девчонка моя с лучшим другом сбежала. Одним словом — край, пропасть настоящая. После трёх дней пьянки решил я свести счёты с жизнью. И…

Михо покраснел, замолчал и отвернулся.

— Закрылся в ванной и бритвой полоснул по венам. Кровь хлынула как из кабана, сознание затуманилось, и как-то сразу легче стало на душе. До этого не отпускало чувство вины, тяжелое и горькое. В квартире никого не было, и я уселся на пол и сдавил голову руками. Сколько это продолжалось, не могу сказать, только столько крови натекло, что штаны и рубашка стали мокрыми. Запах крови до сих пор не могу забыть. Я уже ничего не соображал и, падая на пол, открыл дверь. Захотелось перед смертью чистого воздуха глотнуть. Выползаю, в голове шум и слабость во всём теле. И тут слышу, как из соседней комнаты доносится голос матери: «Иракли, не делай этого, я тебя очень сильно люблю. Не делай, я же люблю тебя, сынок!» Мне так стало страшно, что на какое-то мгновение сознание вернулось ко мне, и голова стала светлой и ясной. Я понял, какую совершил глупость, но сил не оставалось. В горле пересохло, и слова застряли, как гвоздь в колесе. До входной двери было метра четыре, и я понял, что физически, из-за потери крови настолько ослаб, что не смогу доползти и позвать на помощь. И тут началось самое интересное. Голос матери внезапно исчез, превратился в гудение газового счётчика на кухне, и на стене появились тени, мрачные и зловещие. Сознание покинуло меня и, открывая глаза, я снова увидел страшные картины. Черти надвигались на меня, как снежная лавина и душили. Один чёрт с волосатыми руками особенно рьяно сжимал мне горло и хохотал. Уроды, с маленькими ножками и красными мордами искорёженными гримасами, показывали длинные языки и снимали с себя кожу.

— И ты всё это видел?

— Да, Дёмыч, видел, — и Михо перекрестился.

— Старший чёрт прекратил меня терзать и присел рядышком. Взял за подбородок и приподнял голову.

— Грех страшный ты совершил, — сказало он, и в глазах у него сверкнули языки пламени. Меня бросило в жар, и я попытался отползти, но чёрт крепко держал и не давал сдвинуться с места.

— Сиди, голубок, сиди. Сейчас наше время.

— В комнате загорелся свет, и тени превратились реальных людей, из плоти и крови. Их оказалось так много, что глаза у меня разбегались. «Люди», так называемые, плясали странные танцы, громко орали матом и сильно били друг друга.

— Понимаешь, почему мы пришли? — спросил чёрт. И в комнате воцарилась тишина, мёртвая, от которой страх только усилился и сковал мрачным безмолвием.

— Я слышал редкие удары сердца, и хрупкие остатки жизни покидали меня с каждым мгновением. Не понимаю, — ответил я сиплым голосом, и облизал пересохшие губы. Хотелось одного — пить и спать, в тёплой кровати под одеялом.

— Мы приходим к таким как ты и забираем душу. Продай её мне, и ты снова будешь жить, не так как раньше. У тебя всё наладится, и многое в жизни сможешь сделать. Зачем тебе душа? Этакая безделица. Пустячок, она ведь и гроша медного не стоит.

Чёрт изменился в лице, стал добрым и приветливым. Убеждал поверить и согласиться. Обещал всякие блага, удачу и везение. В груди при этом настолько сильно заболело, что я понял, что он вытягивает из меня душу, своими крепкими лапами, с острыми когтями.

— Не отдам, — закричал я тогда, и вырвал из груди руку чёрта. Что было дальше, не помню. Открыл глаза в больнице. Спасла соседка, старушка с нижнего этажа, которая услышала непонятный шум и поднялась выяснить, что случилось. Такая история, Дёмыч.

— Михо, — я собрался с духом, и рассказал ему всё как на духу. Скрывать положение вещей не имело смысла. Тем более, что мне мог понадобиться помощник. Грузин долго молчал, переваривая услышанное, и тупо смотрел в одну точку на стене.

— Разве такое возможно? — спросил он сиплым голосом, и потёр голову руками.

— Значит «белка» твоя настоящая, это нет?

— То одно, это совсем другое. И что нам здесь делать?

— Я пока сам этого не знаю. Одно могу тебе сказать со всей уверенностью, нужно адаптироваться к местным условиям. И молчать о том, как мы здесь очутились. Усёк?

— Усёк, усёк, только нас запросто вычислят. А если немцы? Попадём в плен. Я не хочу в концлагерь.

Михо замахал руками и наконец-то поднялся. Прихрамывая, он выглянул в окно и присвистнул.

— Да здесь настоящая бойня!

— Ты лучше голову под пули не подставляй. И давай искать форму, чтобы переодеться.

— Зачем?

— Ты, что тугодум, Михо? Собираешься гулять в спортивном костюме и кроссовках?

Тут снаряд угодил в крышу, и мы с Михо, как по команде, прильнули к стенам и замолчали. Где-то рядом слышались короткие обрывки фраз на немецком языке. Враг приближался, и нужна была не только одежда, но и более надёжное укрытие. Переползая к выходу, я увидел фрица. Тот шагал прямо на меня, и отбрасывал ботинками камни. Немец был среднего роста, коренастый. На поясе болтались гранаты, правая рука сжимала «Шмайсер». Хоть бы Михо не выдал себя. Немец вертел головой и, заглядывая в комнаты, медленно переступил порог. Времени на раздумья не оставалось. Я схватил его сзади за ноги и повалил на пол. От неожиданности фриц и ойкнуть не успел. Прыгая на спину к немцу, что есть сил, ударил кулаком в затылок.

— Михо, Михо, давай сюда, поможешь.

Пока Михо соображал и думал, как поступить, я заломил немцу за спину руки, и как победитель с гордым лицом сидел на спине. Немец был в отключке, и не шевелился.

У Михо дрожали руки, как у алкоголика, когда он вытаскивал из кобуры фрица пистолет. Снимая у немца ремень я сделал узел, чтобы немец не смог самостоятельно освободится, и смотрел куда бы его спрятать.

— Вот и трофеи, — показа я Михо «Шмайсер», и несколько запасных обойм.

— Может, шинель снимем? — предложил грузин.

Он с опаской в глазах смотрел на немца, и вертел в руках новенький «парабеллум».

— Не стоит, свои же могут прихлопнуть. Давай этого «горе» вояку спрячем в дальней комнате, а сами будем уходить. Ты хоть стрелять умеешь?

— Дёмыч, не боись, как-нибудь соображу, по ком стрелять и куда. Не маленький.

— Это хорошо. Не обижайся, Михо, я просто так спросил. Бери фрица с левой стороны, а я с правой, и потащили.

Нам повезло, что больше никто из фашистов не полез в дом. Мы с Михо спрятали немца за горой мусора и выбрались через окно в дальней комнате наружу. Я смотрел на грузина в костюме и кроссовках, и едва скрывал улыбку. Это было всё равно, что увидеть средь бела дня, на лицах Киева гей парад. Примерно, то же самое. Да и у меня внешний вид был не лучше.

— Валим, валим отсюда, Дёма. Ты чего лыбу давишь? Клоуна во мне увидел?

Михо изменился в лице, и напрягся. Я сделал умное лицо и вдохнул как можно глубже.

— Воздух какой, воздух! Необыкновенный, правда?

Грузин махнул рукой и побежал по извилистой тропинке подальше от деревни. «Вот и осень, и дождь в окно стучится. Вот и осень, и прилетели птицы…», — пел не громко Михо, и скалился. Я едва за ним успевал. Деревня оказалась позади, и звуки выстрелов растворились в ночной, безветренной прохладе.

— Стой, Михо, больше не могу.

Я завалился на траву и лёг на спину. Автомат лежал рядом, и я смотрел на звёздное небо и вспоминал Марию. Мне казалось, что её глаза спрятались среди звёзд, наблюдают за мной, и не отпускают ни на шаг. Михо сел рядышком и вытер вспотевший лоб.

— Что будем делать? Ты говорил, что можешь вернуться обратно?

— Могу. Что предлагаешь?

— Дёма, я вот, что подумал. Может не случайно я здесь оказался. И есть шанс начать новую жизнь?

— Не понял тебя? К чему ты клонишь?

— Эх ты, что тут понимать? Ты вернёшься обратно, один.

— Михо, прежде чем об этом говорить, подумай.

— Что там думать? Меня ничего не ждёт. Ещё срок мотать. А потом? Ну, выйду я на волю и чем займусь? Работать не пойду, значит, снова придётся воровать. Романтика! Украл, выпил в тюрьму…

— Здесь сядешь в трактор и будешь землю пахать?

— Почему именно пахать? Подамся в город, сделаю документы и всё. Война закончится Дёма. Всё! Чистый лист бумаги!

— Эх ты, чистый лист бумаги…

Я усмехнулся, приподнялся и упёрся на локоть.

— Ты знаешь, какой сейчас год?

— Какая разница?

— Михо, ещё три года войны… Понимаешь? И не факт, что тебе разрешат здесь остаться.

— Так я ни у кого спрашивать не буду.

— Нет уж, дудки, это тебе не колония, где можно крутить понятиями в разные стороны. И отвечаю за тебя я, улавливаешь?

— Слушай, Дёма, на счёт понятий не тебе меня учить. Я живу, как сам считаю нужным. Каким образом ты за меня в ответе? Рассмешил, ей Богу.

Михо набычился и с ненавистью в глазах смотрел на меня.

— Этот эксперимент в стадии разработки. То, что ты здесь оказался — чистая случайность. И если бы не наша драка…

— Если бы, да кабы.

— Так вот, Михо, мы, наверное, сделаем так, я вернусь обратно. И не думай, что сможешь ускользнуть, там тоже не дураки сидят и нас двоих видят.

Я решил малость пофантазировать, и поставить грузина на место.

— Что ты чешешь? Нашёл фраера. Как нас могут видеть?

— Через мониторы. Сидит оператор, который контролирует как процесс перемещения, так и место пребывания в прошлом. И сейчас люди в сильном замешательстве. Вместо одного человека, видят на мониторах двоих. И в зоне уже наверняка поднялся шум и переполох.

Михо хотел было открыть рот и возразить, но осёкся. И я увидел, как у него на широком лбу вздулась вена. Грузин явно переваривал услышанное, и не мог аргументировано парировать.

— Вывод, знаешь какой?

— Какой? — со злостью прошипел Михо.

Его наполеоновский план терпел неудачу, и он полностью зависел от меня.

— Либо мы с тобой работаем вместе, и ты делаешь то, что я тебе говорю. Либо поступай так, как сам считаешь нужным. А именно — уходи на все четыре стороны. Мне здесь не нужен человек, от которого толку «как с козла молока». Ты для меня не нужный балласт, от которого лучше избавиться. Но предупреждаю, если ты уйдёшь и не прислушаешься к моим доводам, не обессудь. Оператор получит приказ — заглушить сигнал. И связь между прошлым и настоящим оборвётся.

— И что тогда?

Михо тяжело дышал, соображая, что против науки не попрёшь, и артачиться, умничать не в его интересах.

— Я умру?

— Видишь, ты сам ответил на свой же вопрос. И как не печально это звучит, так и случится. Причину твою я могу понять.

— Какую причину?

— Причину остаться здесь, и не возвращаться обратно.

— Много ты понимаешь, — огрызнулся Михо, и потёр уставшее лицо. — И что нам здесь делать? В партизан играть?

— Я пока этого не знаю. Всё получилось спонтанно, и как не крути, нужно вернуться.

— И мне тоже?

В глазах Михо появились, словно светлячки в лесу, маленькие огоньки страха. Променять неожиданно свалившуюся на его голову свободу, на грязную и вонючую колонию, не хотелось.

— Ладно, оставайся здесь. Я вернусь один и поговорю за тебя. Только ты должен дать мне слово.

Михо от радости чуть не подпрыгнул, словно мальчишка, выбивший в тире десять из десяти, и уложивший медведя, зайца и лису с одного выстрела.

— Даю слово!

— Не торопись. Я хочу, чтобы ты понимал ответственность и серьёзность своих слов и поступков. Насколько я знаю, воровской люд всегда был противником Советской власти. И считалось западлом держать в руках оружие. Здесь тебе придётся занять другую позицию. И не словом, оружием, защищать столь ненавистную тобой власть. Ты готов к этому?

— Дёма, защищать Родину, землю отцов, предков, никогда не было постыдным занятием. Мужчина не должен стоять в стороне, когда враг топчет родную землю, убивает женщин и детей. Я готов помогать.

И он протянул кряжистую руку. Пожимая руку Михо, я оставил ему оружие и попросил ждать моего возвращения на этом месте. Поднимаясь, осмотрелся по сторонам и, набирая как можно больше воздуха в лёгкие, не торопясь пошёл один по извилистой дорожке. Чувствуя, как глаза грузина сверлят мне спину, я задержал дыхание, и почувствовал лёгкое покалывание в области груди. Не успел я открыть глаза, как почувствовал на куртке чьи-то сильные руки, добрые и заботливые. Как будто они вытащили меня из прошлого и бережно вернули обратно. Однако реальность в лице «Мухи», с перегаром изо рта и наглой усмешкой, оказалась куда менее прозаичной.

— Где Михо?

Голос Мухи был напористым и не желающим слышать ответ типа: я не знаю, и тому подобное. Я лежал на полу в коптёрке блатных, и Муха трусил меня как грушу, освобождая не только от фруктов, но и ломая хрупкие ветки. Пришлось дать отпор наглому сержанту, и вырваться из цепких лап деревенского монстра.

— Да мне насрать на Михо и остальных. Что тебе от меня нужно?

Вскакивая, я готов был защитить себя и не дать избить дубинками. В голове шумело после перехода, и потребовались неимоверные усилия, чтобы собраться. От такой наглости Муха опешил и таращился на меня безумными глазищами. Верхняя губа его поддергивалась, и усы шевелились как у таракана после очередной дозы «дихлофоса». Белки глаз покраснели, кулаки сжались, и жизнь моя висела на волоске. Стрельцов Олег Витальевич возник как иудейский Миссия, и вальяжно держа руки в карманах брюк, подозрительно косился на меня.

— Сержант, что здесь случилось?

— Олег Витальевич, мы с аллеи услышали шум и грохот. Когда прибежали, увидели весь этот бардак.

Муха обвёл руками коптёрку и пожал плечами.

— На полу лежал Дёмин, и больше никого не было. Куда делись блатные, и кто это всё разгромил — ума не приложу.

— Так что же вы, болваны, здесь толпитесь? Живо найдите Михо и Жилу. Оставьте нас с Дёминым вдвоём.

Когда за вертухаями захлопнулась дверь, Стрельцов поднял уцелевший после драки стул и поставил посередине. Усевшись, он опёрся локтями на спинку, и ждал пояснений.

— Кто первым затеял драку?

— Олег Витальевич, я человек мирный, не самоубийца. Зачем мне сориться с блатными? Ещё срок сидеть.

— Так, так, Дёмин, ну и?

— Меня позвал Михо, хотел нагрузить на бабки. Я отпирался, и не уступал. Потом сами видите, что случилось.

— Вижу, Дёмин, вижу. Что Бог послал мне такую проблему в твоём лице, что я даже не знаю как быть.

Он наигранно улыбался, поднимал брови, и показывал своим видом полную растерянность. Игра была неубедительной, как начинающий актёр Стрельцов в театре ни на одну из ролей не смог бы претендовать. Но как старался, как старался. Мне нужно было отдать ему должное. Такое, почти отеческое отношение к заключённым, внимание, забота и прочее, могла быть воспринята только как искреннее желание помочь. И большинство из заключённых это именно так и воспринимало. И попадались на пустой крючок без наживки.

— Не темни, Дёмин, не надо. Какое к тебе имеет отношение Ткачёв?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Я, признаться, замешкался с ответом. Но он как плохой актёр, сам мне помог выйти из затруднительного положения.

— Я сразу тебя раскусил. Никакой ты не зэк. Прислали с проверкой, так же? Киев ведёт зачистку в исправительной системе, и выявляют взяточников. Копают под «хозяина» и хотят везде своих людей поставить.

Опуская глаза, я едва скрывал улыбку. Это же надо, до такого додуматься.

— Вижу, что прав. Мне нужна, Дёмин, положительная оценка моей работы. Может ты и не Дёмин, это не столь важно. Поможешь? У меня были проблемы на прошлом месте работы, в Одессе. И сейчас, мне бы не хотелось остаться за забором и жить на скудное пособие от государства. Давай договоримся по-хорошему. Как и обещал, я не трогаю тебя, ты мне не ставишь палки в колёса по работе. Ты здесь ненадолго, поэтому моё предложение как нельзя для тебя кстати. Но пойми меня правильно, без наказания я не могу тебя оставить. Не поймут. И это сразу бросится в глаза. Ну что, по рукам?

Глава 5

У капитана Пескова голова раскалывалась на две части. Как будто всё вокруг стало безликим и серым, и только клубы дыма и грохот танковых орудий, не давал окончательно сойти с ума. Немецкие танки били с таким напором и жестокостью, что время остановилось, превратилось в воронку, затягивающую всё живое на веки вечные. Без права на новую жизнь. Песков в Бога не верил, и всегда равнодушно смотрел на старенькие, прохудившиеся церквушки с золотыми куполами в деревнях. Никогда не заходил внутрь, и даже боялся об этом подумать. Человеком он был не набожным, и на все доводы бабушки, и советы не гневить Бога, не богохульствовать — махал рукой, и после в комнате, запираясь на ключ, смеялся до коликов в животе. Не понимал, как нарисованный Бог может помочь человеку. Однако сейчас ему почему-то показалось, будто что-то он в жизни упустил, важное. И не смотря на дикую головную боль, понял: его потянуло зайти в Церковь, увидеть старинные фрески, иконы, прикоснуться к ним, поговорить с ненавистным Советской власти попом, по душам. Странно. Это случилось впервые в жизни, почему-то именно сейчас, на пороге смерти, когда в любую минуту вражеский снаряд разнесёт его легковесную коробочку с тринадцатью миллиметрами брони на кусочки, он захотел помолиться. Вспоминая слова, которые часто шептала перед иконами бабушка, Глафира Андреевна Песков, бормотал под нос обрывки фраз: «боже, спаси и сохрани», «помилуй мя грешнаго», и с замиранием сердца ждал чуда. Пот заливал глаза и, вытирая лицо грязной, промасленной тряпкой, Песков молился. Умирать не хотелось, и лежать в луже крови на холодной и сырой земле, брошенным и забытым, тоже. Их колона лихо прорвалась к деревне, оставляя позади оборонительный рубеж немцев возле реки, однако к моменту наступления враг подтянул резервы, и поливал их свинцом как из «рога изобилия».

В голове продолжало шуметь, и отдавая приказы Петренко, Песков уже потерял счёт горевшим танкам. И «тигры», и «тэшки», стояли друг против друга с разбитыми гусеницами, порванными в клочья боками и отбитыми башнями. Кое где бегали немцы и, прячась в воронках, ждали своих и помогали раненным.

«Т-26» против «Тигров», был как «моська и слон». Кусал, огрызался, гавкал — не больше. «Тигр» хоть и боялся прямых попаданий по гусеницам, всё равно имел броню неуязвимее. «Тигр», он же VК4501, «Н1», прошёл первые испытания весной сорок второго года. С массой в 57 тонн, экипажем из пяти человек, танк развивал скорость до 35 км/ч. Башня и вооружение фирмы «Крупп» с зенитной пушкой FluK 36, 88-мм, броня корпуса — 100 мм, борта — 80 мм. Начиная с лета 1942 года по май сорок третьего, с заводского конвейера фирмы «Хеншель и сын АГ» сошли 285 новых танков конструкции Э. Адерса.

«Т-26» превосходил в манёвренности противника. Двигатель четырёхцилиндровый, карбюраторный, с воздушным охлаждением, при своих девяноста лошадок, развивал приличную скорость, до 30 км/час. Пушка 45 миллиметровка, пулемёт ДТ-29, с дисковыми магазинами. Только если противника в два раза больше, никакая манёвренность не поможет.

Утром прошёл сильный дождь. Мощные «Тигры» гусеницами превращали размытые дождём дороги в месиво, с глубокими бороздами. Их наводчики расстреливали «Т-26» в лёгкую, и даже не добивали. Достаточно было одного точного удара и стальные пластины с заклёпками, словно полы длинного плаща, били, хлопали по тонким бортам, как крылья раненой птицы, и волочились по земле, оставляя длинные борозды.

Их рейдовый отряд из десяти танков не выполнил задачу. Песков кричал, ругался матом, искал глазами цели, но всё бесполезно. Танк прыгал по кочкам, в любой момент мог свалиться в канаву и застрять в болотной жиже. Уже пять или шесть машин из его роты застыли в страшных, смертельных позах, с ранениями, несовместимыми с жизнью. Песков, вспоминая фамилии командиров экипажей, с горечью понимал, каких молодцов потеряла Родина. Лучших сынов, смелых и отважных. Избегая лобовых атак, танк Пескова уже уходил с поля боя в сторону. В кромешном аду из дыма и огня, маневрируя, ломая старые сараи и заборы, искал укрытие, чтобы сделать небольшую передышку. И тут он увидел, как горит «Тигр». Кто-то из его роты подбил немецкий танк, и башня опрокинулась набок, открывая чрево лютого зверя, и не давая экипажу выбраться наружу. «Тэшка» Пескова встала за широкой стеной дома и, поворачивая башню на дорогу, прикрывала свой же тыл. В наступившей тишине Песков расстегнул шлем и с ненавистью бросил в сторону. В танке воняло палёной резиной, и ещё чёрт знает чем. Хотелось на воздух, и Песков первым делом открыл люк и выбрался наружу. Справа были кусты и гора дров. Бой затих и Песков раздумывал, что делать дальше. Стрелок не торопясь выполз из танка, тяжело дыша, уселся рядом и молчал.

— Как машина? — спросил Песков механика, когда тот, выбравшись, бегал вокруг, как ошпаренный и глазел во все щели.

— Порядок командир.

На его приветливом, чумазом лице, с мальчишеской улыбкой, отчётливо виднелись слёзы радости.

— Ты куда целился и стрелял, чертяка? Всего два «Тигра». Остальной боекомплект выпустил по воробьям. Одно молоко!

— Не весь, командир. Половина осталась. Трудно попасть, опыта маловато и укачало меня.

Действительно. Песков внимательно посмотрел на парня и увидел, что лицо похоже на восковую маску. Зрачки широкие, тяжело дышит.

Стрелок, уже не молодой мужик, по имени Николай Хромов, родом из Ростова, заменил убитого Игоря Квашина. Парень был как воробей, необстрелянный, и сейчас искал оправданий.

— Молоко? Ты у меня не только молока напьёшься, если ещё один раз промажешь. А ты чего такой довольный? — спросил Песков Петренко. — Война закончилась?

— Так живыми остались, товарищ капитан.

— Ты нормальный, или в конец отупел? Наши разбиты, видел, что от роты немцы оставили? Одни угли да головешки вместо танков. Сколько уцелело?

Петренко напрягся, соображая, и в уме прикидывая, сколько он успел посчитать.

— Машины три, четыре. Плюс наша, целёхенькая.

Рёв мотора заставил экипаж вскочить, и броситься к «тэшке». «Тигр» медленно выползал из-за груды камней, свободно и величаво, и двигался прямо на Пескова.

— Ходу, ходу, — закричал Песков, и рванул к открытому люку.

Механик дал по газам и танк, словно черепаха, попятился назад. Шум от взрыва и разбитая стена, служившая защитой для «Т-26», разлетелась в пыль. Немец промазал, и сейчас вдогонку хотел второй раз ударить. Дуло «Тигра», скрипя смазанными шестерёнками, поворачивалось на советскую «тэшку».

— Готов, готов! — орал Песков на наводчика. — Залп, давай залп!

Танк тряхнуло, и грозное жерло выплюнуло в немца бронебойный снаряд. Пока дым рассеялся, Николай успел перезарядить пушку и держал на прицеле «Тигра».

— Попал, попал, горит сволочь, — закричал Хромов, и потирая руки хотел ещё раз выстрелить. Добить фашиста.

— Не стрелять. Беречь патроны. С него хватит.

Капитан Песков смотрел на «Тигра» и лыбился. Огромная машина горела за милую душу, и если экипаж остался жив, сейчас будет выпрыгивать из горящего, словно факел, танка. И точно, трое солдат в чёрной форме открыли в башне люк, выпрыгивали по одному и спешили укрыться в безопасном месте. Но не тут-то было. Механик, короткими пулемётными очередями заставил фрицев лежать на земле, корчась в предсмертных судорогах.

— Может, проверим, товарищ капитан? — спросил старшина, и поднял голову.

— Что проверим?

— Фрица. Вдруг там секретные документы.

Песков сообразил, что механик прав, и пока не все баки с топливом взорвались, стоит заглянуть внутрь.

— Давай, только живо. Одна нога там — вторая тут. Уяснил?

— Это как? — спросил с удивлёнными глазами механик.

— Дуй, потом объясню.

Петренко выскочил и побежал, петляя как заяц, к горящему «Тигру». Песков занял место стрелка и внимательно смотрел в прицел. Вдруг там остался кто-то живой. Надо прикрыть Петренко и терпеливо ждать. Минуты тянулись медленно.

— Ну, что он там возится…

Минут через пять Песков наконец-то увидел, как из башни «Тигра» показалась чумазая голова. Потом рука с каким-то предметом. Что это? Не иначе планшет. Или портфель? Песков бросил автомат и вытащил из кобуры пистолет. Выбравшись из люка, бросился к Петренко. И как раз вовремя. Недобитый фриц, возле гусеницы «Тигра», поднял голову и тянулся за оружием. Капитан, что есть сил, врезал фрицу ногой в живот и выстрелил в грудь. Немец крикнул и замолк. Петренко уже выбрался и пытался расстегнуть портфель. Замок заело и, ругаясь, мог от злости испортить красивую вещь.

— Отставить старшина, в танке никого?

— Два трупа, товарищ капитан. Одному осколком перерезало глотку, второй был живой, так я его ножом в сердце. Офицер Георг Лившиц. Вся грудь в крестах. Видать важная шишка.

— Ценная вещь. Внутри, небось, секретные бумаги.

Глаза Петренко заблестели, он ждал, когда капитан похвалит его за смекалку и добычу ценного трофея.

— Надо портфель передать в штаб. Есть идеи?

Петренко пожал плечами в недоумении.

— Если своим ходом вернуться, — сказал в задумчивости Петренко, обиженный на то, что капитан не похвалил.

— Каким ходом? — спросил капитан.

— Обычным, товарищ капитан. Пешком к реке, и в штаб.

— Рискованно и как мы без механика, ты подумал? Бой продолжается, и наша задача вклиниться с фланга, обойти немцев и ударить.

— Пропадём, товарищ капитан. Не за грош пропадём. Я насчитал десяток «Тигров», когда мы первыми вышли к селу. И могут быть ещё. То, что успели выскочить и не погибнуть, чистое везение. Война не щадит никого. Вдруг в портфеле бумаги из Берлина? План наступления. «Тигр» наш не простой, командирский. Внутри лежал не иначе штабной офицер. И две антенны на танке, одна на башне, другая на корпусе.

— Вижу, старшина, вижу. Только нам сейчас не до этого. Идёт наступление.

Капитан пощупал портфель, тот был набит под завязку, и блестевшая чёрная кожа предательски поскрипывала.

— Всё может быть. Так ты предлагаешь отсиживаться в кустах? Ждать, пока немцы прямой наводкой не расстреляют? Таков твой план? Герой!

— Мой план доставить документы в штаб.

Петренко замолчал и насупился. Спорить с капитаном не имело смысла. Он знал тяжёлый характер Пескова, поэтому предпочёл вернуться к машине и проверить двигатель. И в этот момент раздался залп. У Пескова и остальных заложило уши, и они успели залечь на землю. Где-то совсем рядом разорвались несколько снарядов, и комья земли засыпали экипаж. Поднимая голову, капитан не поверил своим глазам. Их «тэшка» горела, и рядом на спине лежал Петренко. Капитан вскочил и, не обращая внимания на головную боль, побежал к товарищу на помощь. Тот лежал с открытыми глазами и смотрел в небо. В стеклянных глазах отражались безликие серые тучи, монотонно плывущие по небу. Осколком от снаряда Петренко оторвало ногу, и смерть от болевого шока наступила мгновенно. Земля была в крови и кусках раздробленных костей и мяса. Капитан закрыл правой рукой глаза товарищу и оглянулся.

— Хромов, — крикнул Песков и вытер рукавом гимнастёрки глаза. — Надо похоронить, давай, помоги.

Песков с Николаем взяли убитого товарища и оттянули к немецкому «Тигру». Пока Хромов искал лопаты, капитан краем глаз заметил немецкий портфель. Тот, как ни в чём не бывало, лежал на тот самом месте, где его оставил Петренко. Капитан с трудом встал и поковылял к трофею. Сейчас он уже чётко понимал, что придётся возвращаться в штаб и докладывать о том, как он со своим взводом провалил часть операции по наступлению.

Глава 6

Выспаться мне никто не дал. И какой может быть сон в СИЗО? Куда меня благополучно перевёл начальник оперчасти. Сука! Хотя, что с него взять? Боится за свою жопу и прикрывает, как может, лишь бы не выперли со службы. Удручающий вид камеры навевал тоску и уныние. Едва мерцавшая лампочка, ватт на сорок, над входной дверью, не вселяла в постояльца даже малейшей тени надежды. Полумрак. Стальная дверь, чёрные от копоти стены и потолок. Холод, сырость, клопы. Постоянная вонь с параши едва сдерживала рвотные позывы. Скручиваясь как бублик, я лежал на шконке, пытаясь согреться, и вспоминал свободу. В бетонной шубе иногда осуждённые прятали спички и сигареты. От безделья я принялся ковыряться ногтями в мелких трещинах в стене в поисках курева. Увы, но все мои старания оказались напрасными. Видать был шмон, при котором «петухи» выгребли всё, что было спрятано предприимчивыми сидельцами. Подтягиваясь к маленькому окну, я вдыхал прохладный воздух, и безрадостно смотрел сквозь металлическую сетку на хмурое небо. Как там Михо? Справится один? Чтобы согреться сделал с десяток приседаний и услышал, как в коридоре загремели стальные бочки. Завтрак. Уже лучше. В дверях была небольшая щель, через которую можно было разглядеть, что твориться в коридоре. Запах каши с тухлой рыбой моментально «убил» чувство голода. Когда кормушка открылась, я взял алюминиевую кружку, с едва тёплым чаем, пайку хлеба, от каши отказался. Баландёр, молодой парень, лет двадцати, не удивился моему отказу, от столь «сытного» завтрака и, подмигивая, когда на секунду вертухай отвернулся, вытащил из-за пазухи пакет и бросил на пол. Потом резко захлопнул кормушку, и потащил дальше телегу с баландой.

Поднимая пакет, я увидел, что он плотно запечатан, под плёнкой была бумага и ручкой написан номер пять. Моя камера. Разрывая зубами пакет, я обнаружил внутри с десяток сигарет, спички, ароматно пахнущий индийский чай, и короткую маляву. Пробежавшись глазами по мелким буквам, порвал записку и тут же выбросил. Это был грев с зоны, и закуривая стал искать глазами куда спрятать своё богатство. Идеальным было место над дверью, там, где висела лампочка. Пошарив рукой, с лёгкостью снял металлическую сетку, и в углубление стены бережно сложил сигареты и чай. Если мне не пригодится, то кто-то всё равно сможет найти, и уже не таким будет грустным пребывание в одиночной камере. Потом поставил всё на место, и довольный работой, уселся на нарах. Неожиданный стук застал меня врасплох. Сосед за стенкой барабанил кружкой и вызывал на разговор. Я подошёл к двери и прислушался.

— Пятая хата, опа-ря, грев на базе?

Хриплый, незнакомый голос требовал ответа.

— Да-да, порядок, благодарю!

— Сам откуда, братуха? Я, как слышал, тебя сегодня упаковали. На сколько суток?

Всё тот же голос не унимался, ждал ответ.

— Пока не знаю, жду.

— А шо там за кипишь на восьмом бараке?

— Долго рассказывать.

— Так я никуда и не тороплюсь, братан. Слышали мы здесь, что «Михо» пропал, ты не в курсе?

— Нет, дружище, не в курсе.

Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я крикнул:

— Расход, дружище, потом побазарим.

— Давай, давай, отдыхай, — услышал я в ответ, и наконец смог спокойно утолить голод хлебом с чаем. Держать меня могли здесь сутки, не больше. После чего обязательно должны были поставить в известность постановлением, под личную роспись, о нарушении режима и сроке пребывания в СИЗО. Чуть согревшись, я не заметил, как задремал и проснулся от того, что дверь открылась, и появился ДПНК.

— На выход, Дёмин, не задерживайся.

Меня ответили в штаб, где усадили на стул в кабинете, и сказали ждать. Такое впечатление было, что вот-вот должны вынести смертный приговор и расстрелять без суда и следствия. За дверью послышались голоса на повышенных тонах, и я с радостью узнал голос Ткачёва. Он кого-то матерно ругал и грозился выгнать с работы. Стрельцов показался первым в кабинете, за ним разгневанный Ткачёв. Не обращая на меня внимания, Ткачёв продолжал свою гневную тираду, чем ставил в неловкое положение опера. Тот кривился, отнекивался, и боялся схлопотать кулаком от Ткачёва по физиономии. Меня переполняло чувство неподдельной гордости, и хотелось вскочить ногами на стол, и как горилла забарабанить кулаками в грудь.

— Я последний раз повторяю, Олег Витальевич, этот человек числится за моим ведомством. И я вам запрещаю его трогать, и всячески ставить палки в колёса.

Ткачёв протянул мне руку, и крепко пожал. Моя физиономия сияла, как новогодняя гирлянда, и набрав в лёгкие воздуха, я едва не закричал: «Служу Отечеству», но вовремя сдержался.

— Если он Ваш человек, так и забирайте его, возражать не стану. Только пожалуйста, предоставьте мне необходимые бумаги на заключённого Дёмина Михаила — с Верховного Суда Украины, либо с администрации Президента. Тогда вопросов не будет. И Вы сможете прямо отсюда вывести Дёмина под белые рученьки на свободу. Пока, увы, извините. Он заключённый, который отбывает наказание по решению суда. И никто это наказание не отменял. Из-за Вашего подопечного у меня пропал человек. Комната для принятия пищи разбита в дребезги. Беспредел, не меньше. И это при моём опыте работе с заключёнными, причём положительной работе, прошу заметить. Всё летит к чертям!

— Кто у Вас пропал? Причём здесь Дёмин?

Глаза Ткачёва округлились, он внимательно посмотрел на меня и насупился. Делая вид, что меня это не касается, я отвернул голову и принялся рассматривать унылый пейзаж за окном.

— Смотрящий исчез, «Михо».

— У Вас есть смотрящие? Странное дело, когда в стране идёт борьба с организованной преступностью, в самом сердце нашей многострадальной Родины, находится колония с воровскими понятиями. Это как понимать, господин Стрельцов?

— Как хотите, так и понимайте, это моя работа, за которую я несу ответственность.

Стрельцов передёрнул плечами и покраснел. По его выражению лица было видно, что ему не нравится тон разговора, и то, куда это всё приведёт.

— Мы боремся, как можем, уверяю Вас. Пока, быть может, результаты нашей работы не так видны, но дайте время. Смотрящий — это так, одно название. Когда в отряде двести человек, уж Вы мне поверьте, начальник отряда не может реально контролировать то, что творится внутри отряда. Поэтому такой человек необходим. Название старое, советское, не спорю, но мы меняемся, проводим реформы.

— Давайте так, — прервал его на полуслове Ткачёв. — Я не докладываю наверх о том, что здесь творится, Вы в свою очередь не трогаете Дёмина. Только так, этот разговор, как и моё слово, останется в этих стенах. И никто не узнает.

И в знак своего расположения и открытости, Ткачёв протянул руку Стрельцову.

— Мы уже и так с вашим подопечным договорились, — и Стрельцов, заметно повеселев, подмигнул.

— Вот и чудненько, вот и славненько, — ответил Ткачёв и посмотрел на часы. — Вы меня извините, но у меня не так много времени. Можно мне с глазу на глаз поговорить с Михаилом?

— Конечно, конечно, ухожу.

Когда закрылась дверь за Стрельцовым, Ткачёв покачал головой.

— Как можно было так вляпаться, Миша? Откуда взялся этот грузин?

— Обстоятельства, больше ничего.

— Ты ему рассказал правду?

— А что мне, по-вашему, оставалось делать? Строить из себя дурачка, ваньку валять? Он не сразу поверил, но когда увидел настоящих немцев, своё мнение поменял.

Я усмехнулся и тяжело вздохнул.

— Что дальше делать? И как быть с «Михо»?

— Не знаю, не знаю, мы впервые столкнулись с такой проблемой. И такое решение я не могу принять один. В одном я уверен, и ты согласишься со мной, что о ходе нашей операции не стоит говорить вслух. Может стоять прослушка.

— Мне трудно играть втёмную, и помощник не помешает.

— Миша, «Михо» преступник, за которым ни одно ограбление. Матёрый, своенравный. Я уже успел изучить его личное дело. Не подарок, честно скажу. С малолетки по тюрьмам и лагерям. Биография под стать характеру и волчьей натуре.

Ткачёв задумался и, усевшись прямо на стол, почесал затылок.

— Я не могу дать разрешение на то, чтобы его использовать в деле. И правильно было бы вернуть его обратно. Грузин все карты спутает. Заставить его молчать, мы не сможем. И тогда наш проект окажется под угрозой. Как кстати, и твоя свобода.

— Не понял?

— Что тут понимать, Михаил. В случае, если информация всплывёт на поверхность, моё ведомство займет позицию «моя хата с краю, ничего не знаю». Руководство никогда не признает тот факт, что мы проводили перемещения во времени. Улавливаешь суть?

— Как не уловить.

Мне на какое-то мгновение стало не по себе. И я уже ясно представил, что в случае провала, придётся тянуть срок до конца. И когда я выйду на свободу, мой ребёнок будет ходить в детский садик. Влип, по самое не могу. И из этого дерьма не выбраться.

— И я окажусь в роли ненужного свидетеля?

— Миша, не стоит так драматизировать. Я рассказал про самый неудачный исход операции. Чтобы ты знал реалии, и понимал насколько важно не облажаться.

— Успокоили, не то слово. Какая операция? Знаете, может мне проще отказаться от всей этой затеи! В конце концов, мне что, больше всех нужно? У меня жена в положении, вот-вот должна родить, и я уже не один. Отсижу свой срок, если получится, заработаю условно-досрочное и с чистой совестью на свободу.

— Причина? На всё должна быть своя причина, — ответил Ткачёв.

— Причина? Например, то, что имея все возможности и зная, как я угодил за решётку, Ваше ведомство палец о палец не ударило, чтобы помочь, вытащить из этого болота.

— Мы не администрация Президента, прости.

— Как же, не администрация. Когда вам что-то нужно, вы проворачиваете любые дела. Или Вы думаете, что я не знаю.

— Ты готов отказаться?

Голос Ткачёва слегка дрогнул, он почувствовал, что настроен я решительно и не думаю идти у него на поводу.

— Обещаю, как всё закончится, мы сразу тебя освободим.

— Ваши обещания, по большому счёту, фикция. Если случится провал, вы меня и не подумаете вернуть. Бросите без зазрения совести.

— Михаил, в любом деле есть риск, и ты как солдат должен это понимать.

— Солдаты не бросают своих умирать на поле боя. Но вот ваша контора готова на любую подлость, лишь бы выйти сухой из воды.

— Значит отказываешься? Что ж, тогда будем прощаться. Забудь обо всём, что было и не вспоминай.

И тут я вспомнил про «Михо», и под ложечкой засосало. Он меня ждёт, надеется и верит. Из-за меня он оказался на краю гибели, и бросать человека было не в моих правилах.

— Что будет с грузином? Вы его там оставите? Или вернёте обратно?

Ткачёв поднял указательный палец вверх, и сказал:

— Как решит руководство, так и будет. Но не думаю, что захотят оставить в сорок третьем году.

— Ладно, чёрт с вами, я согласен.

Это решение далось мне с трудом, только бросать человека, неподготовленного, в логово врага, было не по-мужски и не по-человечески.

— Другой разговор!

Ткачёв хлопнул меня по спине и открыл свой портфель. Долго в нём копошился, пока не вытащил несколько листков бумаги.

— Что это?

— Документы о неразглашении, тебе придётся их подписать.

— Не доверяете? Раньше такого не было.

— У нас сменилось руководство. Сам понимаешь, новая метла, метёт по-новому.

Пробежавшись глазами по тексту, я взял ручку и подписал. Довольный Ткачёв спрятал бумаги и, взяв стул, сел напротив меня. При этом смотрел в глаза, внимательно наблюдая за моей реакцией.

— Итак, Миша, расскажи мне про «Михо».

— Так Вы и сами всё про него знаете. У меня было мало времени на задушевные беседы. Обстановка не позволяла. После перемещения его завалило, и пока он хромает.

— Как он себя ведёт?

— Обычно, если можно так выразиться. Как бы Вы себя чувствовали, окажись Вы в прошлом, под пулями, среди вражеских танков?

— Я понимаю…

— Да ни хрена Вы не понимаете. Это сейчас легко об этом говорить, в мирное время.

— Какие у него планы?

— Планы?

Я задумался и вспомнил, что «Михо» говорил о том, чтобы остаться. Ткачёву мой ответ не понравился.

— Он реально сможет тебе помочь или нет? Подумай.

— Больше да, чем нет.

— Сегодня ты вернёшься обратно, и моё мнение — грузина нужно вернуть.

— Это легче сказать, чем сделать.

— Тогда придётся тебе его ликвидировать.

Голос Ткачёва стал твёрдым и решительным.

— Он для нас, как гвоздь в заднице. И я не уверен, что при первой серьёзной стычке с немцами, он не сбежит и не сдастся в плен.

— Понимаю.

— Сделай это тихо, и после уничтожь все доказательства.

Ткачёв увидел на моём лице недовольство и шёпотом сказал:

— Миша, этот грузин подонок и мразь. Оставляя его в живых, ты свою жизнь подвергаешь опасности. Теперь о том, что предстоит сделать тебе, слушай внимательно и запоминай.

Он вытащил из своего портфеля небольшой предмет, чем-то напоминавший старый, советский приёмник и включил. Я догадался, что это портативная глушилка, чтобы наш разговор, никто не смог услышать и записать.

Георг Лифшиц.

Майор Моос[1], руководитель школы Абвера, которая находилась на даче Пилсудского в местечке Сулеювек, близ железнодорожной станции Милосна в Польше, прохаживался вокруг небольшого пруда, в парке, мрачный и угрюмый. Звонок из Берлина застал его врасплох, хотя при его загруженности работой, это скорее было исключение, чем правило. Ему не нравилось, что Рейхсканцелярия проявляла озабоченность текущими делами, и требовала списки агентуры передать в «Верфольф», ставку Фюрера в Стрижевку, в восьми километрах от Винницы. Дела на фронте шли не лучшим образом, но это не давало право никому не доверять одному из лучших разведчиков Германии. Самолёт его доставил на линию фронта и Моос, чувствовал себя после перелёта, будто выжатый лимон. Он не выспался, накануне вечером имел трудный разговор со своим заместителем, который был человеком Гиммлера, и разногласия между ними могли закончиться не в пользу Мооса.

Присаживаясь на скамейку, он смотрел на зеленоватую воду в пруду, и пытался ни о чём не думать. Хотя мысли о доме не давали покоя. Закрывая глаза, вспоминал довоенные годы, родителей и Катрин. Эта девушка буквально свела с ума молодого и полного сил офицера. Их встреча была предначертана судьбой, и Катрин с лёгкостью и детской наивностью, завоевала сердце юноши. Глаза. Майор вспомнил зелёные глаза Катрин, когда она смеялась в кафе, напротив городской ратуши, в Берлине, и сам непроизвольно улыбнулся. Как будто Катрин стояла рядом с ним, в этой заброшенной дворянской усадьбе, на юге Украины, и хотела взять его за руки и потянуть за собой. В то место, где нет войны и течёт, словно быстротечная река, мирная жизнь. Катрин умерла. В возрасте двадцати восьми лет. От рака. С того времени майор Моос никого не любил. Любовь в его сердце к несчастной Катрин превратилась в красивую сказку. Он знал её начало, и придумывал конец, более счастливый, чем в реальной жизни. Заглушая невыносимую боль, он потерял веру в человечество, слепо следовал приказам, и расстреливал в лагерях заключённых. Его боялись не только враги, но и друзья.

Он встал, выпрямил спину и поднял голову вверх. Высокие деревья закрывали от палящего солнца, и воздух наполненный ароматом трав, полей и пеним птиц, убаюкивал. Плодородная земля и варвары русские. Майор крайне негативно относился не только к славянам. Вся его идеологическая закваска, имели стойкие корни Геббельса. Усмехаясь, он вспомнил пламенную речь доктора Геббельса в тридцать третьем году. Когда Геббельс намеренно затянул доклад, чтобы солнце вышло из-за туч, в момент появления на трибуне Адольфа Гитлера. Десятки тысяч на площади орали слова приветствия будущему Рейхсканцлеру Германии.

«Один народ, один рейх, один фюрер», — цитаты Геббельса Моосу нравились, и он тогда сам, опьянённый общей истерикой, готов был уничтожать врагов Германии, безжалостно. С Адольфом Гитлером Моос познакомился в тридцатых годах. Фюрер произвёл на молодого офицера неизгладимое впечатление своим напором, цинизмом и преданностью идеалам партии. И когда встал вопрос о новом начальнике разведшколы, Фюрер отдал предпочтение Моосу, вместо предложенного Гиммлером Ганса Брехта. И не ошибся. Агентурная сеть выявляла не только врагов Германии, но и имела цепочку из мелких филиалов по всей Европе и далеко за её пределами. Своей работой Моос гордился, продолжая верить, в безоговорочную победу Германии.

— Хайль Гитлер!

Резкий, молодой голос за спиной майора, от неожиданности заставил вздрогнуть. Моос побледнел, и с ненавистью в глазах повернулся и посмотрел на подтянутого, высокого танкиста, Георга Лифшица. Тот был на голову выше майора, крепок физически, атлетически сложен. Настоящий ариец, светловолосый, с голубыми глазами. Мечта любой женщины!

— Хайль Гитлер, — ответил Моос, раздражённым тоном, и слегка поднял правую руку, как всегда делал Фюрер. — Где Вас черти носят, Георг? Уже битый час заставляете ждать.

— Прошу прощения, господин, майор, в штабе ждал приезда генерала с планом наступления.

Майору понравился сильный и уверенный в себе молодой офицер. Внушал оптимизм и преданность идеалам нацизма. Безусловно, ему можно доверять и исключить, что документы не попадут по назначению.

— Садитесь, я Вас надолго не стану задерживать.

Моос взял в руки портфель и похлопал по нему.

— Знаете, что в портфеле, Георг?

— Не могу знать, господин майор. Меня предупредили о секретности задания, больше ничего.

— Это хорошо. Здесь особо секретные документы, и Ваша задача — любой ценой доставить их в «Верфольф». В скором времени намечается приезд Фюрера в Стрижевку, поэтому отвечаете жизнью. Вы не имеете права выпускать портфель из рук. Это приказ. Даже если офицер старше Вас по званию захочет заглянуть внутрь портфеля, Вы имеете право расстрелять его на месте, как врага Германии номер один. Вам понятно?

— Так точно!

— Это говорит о том, что я могу быть спокоен?

— Да, господин майор!

— Когда Вы выступаете?

— Завтра утром.

— Да поможет вам Бог, Георг! Прощайте!

Моос встал и медленно направился к своей машине. Если этот сопливый мальчишка потеряет портфель, вся проделанная им работа за два года, ляжет псу под хвост. Сотни людей, проверенных агентов, будут схвачены большевиками и допрошены. От этих мыслей майор сжался и побледнел. По спине пробежал холодок и, оглядываясь, Моос подумал, что это наверняка подстроенная Гиммлером ловушка и Георг Лифшиц обязательно умрёт. И вместе с ним вся агентурная сеть. Изменить ситуацию он не мог и, доверяя своей интуиции, не ошибался.

Люди Гиммлера должны были действительно перехватить портфель, ещё до наступления этой ночью. Только агент, по прозвищу «Испанец», был смертельно ранен на линии фронта. И когда его хотели взять в плен русские, пустил себе пулю в лоб. У Мооса оставался второй экземпляр со списками агентов. Он его хранил не на территории школы. В деревне Сулеювек, у местного поляка. И сейчас, сидя в машине, по дороге на аэродром, понимал, что пришло время навестить поляка и забрать списки. Имея такие документы на руках, можно играть на стороне любой команды. Будь то американцы, англичане, либо русские. И, следовательно, жить дальше и, в конце концов, обеспечить себя не только финансово, но и спокойную старость.

Георг вернулся в расположение своей танковой роты, и пряча портфель в танке, предупредил личный состав, чтобы обязательно один человек находился в машине. Вплоть до часа наступления. Сам вместе с помощником выехал на узловую станцию, куда должны были прибыть новенькие «Тигры».

Дисциплинированный и смелый Лифшиц был «удобным» героем для пропагандисткой машины Германии. Количество подбитых им танков было сильно преувеличено. Однако это имело непоколебимое воздействие на молодых солдат, которые свято верили в газетные подвиги командира. На самом деле, Лифшиц отличился один раз, когда его замаскированная в лесу рота встречала танки противника.

Георг Лифшиц подбил два первых головных танка, затем перенёс огонь на хвост колоны, тем самым лишая её манёвра. В итоге, немцы потеряли в том бою три «Тигра», зато противник был полностью уничтожен. Героя вызвали в Берлин, где лично Адольф Гитлер вручил железный крест и пожал руку. Позже документалисты Германии сняли фильм, про доблесть и героизм немецких танкистов. И главным в этом фильме был — Георг Лифшиц.

Лифшиц два раза был подбит и спасался бегством. Один раз едва не угодил в плен к партизанам. В ходе танковой битвы его танк был трижды в упор расстрелян, горел и, задыхаясь от дыма, Георг успел открыть люк и, используя дым в качестве прикрытия, словно тень ускользнул от русских солдат. Прячась в канаве и прикидываясь мёртвым, он дождался темноты и с раненным солдатом, Гансом Шределем, проходя вдоль устья реки, наткнулся на разведку и завязался бой. Партизаны схватили Шределя, Лифшиц успел уйти вплавь, через реку.

Перед наступлением в Рыбино Георгу не спалось. Он несколько раз выходил из дома на свежий воздух и курил. Ему казалось, что мир изменился до неузнаваемости, и он уже в нём никому не нужный, лишний человек. Смерть? Георг всегда смеялся смерти в лицо и не верил в Бога. Но в эту ночь всё изменилось. Где-то выли бездомные собаки, протяжно и горько. Немец смотрел на мрачное небо и фактически смирился со своей участью. Понимая, что человек всего лишь маленький винтик в большом и сложном механизме. И этот механизм не немецкого производства.

Задремал он под утро, и едва разлепил глаза, быстро умывшись холодной водой, побежал к «Тигру». Новенькая машина сверкала в утренних солнечных лучах. Когда колона двинулась на восток, и прогремели первые залпы, Георг взял в руки портфель и погладил. Не совсем понятная мысль сверлила мозг, не давала покоя. Он пытался её ухватить и выяснить, почему встреча с Моосом и загадочный портфель, внесли в его жизнь столько тревоги и страха. Не получалось. Он отложил портфель, и стал искать глазами противника.

«Тигр» медленно полз по болоту, вдоль разбитых домов поворачивая то в одну, то в другую сторону грозное дуло. Рота Георга шла разными путями к лесу. Задача командования была поставлена — выйти за Рыбино и принять бой. На открытой местности, где огромным «Тиграм» было место для манёвров, не боясь, что противник нападёт сзади и застигнет врасплох. Деревенские дома представляли не совсем надёжное укрытие, и «Тигры» ломали не только хрупкие заборы, но и глиняные дома, как картонные коробки. Не далеко стоял «Тигр» с опрокинутой башней. Георг увидел «Т-26», который одиноко стоял возле дома и представлял лёгкую мишень. Механик повернул грузную машину и прогремел выстрел. Русские, отдыхающие возле колодца, перепугались и бросились к танку, чем вызвали у немцев гомерический смех. Другие экипажи докладывали, что русские несут потери, и фактически рота Георга Лифшица выполнила боевую задачу.

«Т-26» сдавал назад, и пока возился немецкий стрелок, успел выстрелить. «Тигр» хорошенько тряхнуло, и у Георга зазвенело в ушах. Он опустил взгляд и увидел, что механик упал на рычаги и не шевелится. Взорвались и загорелись баки после успешного попадания русских.

— Давай, давай, открывай люк, успеем, пока не задохнулись, — кричал Георг, и просил по рации помощь у других машин. Те ушли далеко вперёд, и успеть вернуться назад, чтобы спасти командира, не смогли бы. В глазах потемнело, и Георг стал задыхаться. Резкая боль в животе заставила опустить глаза. Кусок алюминия из разбитой рации торчал острыми, рваными краями наружу, и брюки успели пропитаться кровью. Несколько человек из его экипажа уже были снаружи, и он чётко слышал звуки автоматных очередей. «Это конец, конец», — подумал он, и, поднимая затуманенные глаза, увидел русского внутри своей машины с длинным ножом в руке.

Глава 7

— Времени, к сожалению, у меня не так много, как хотелось бы. Поэтому начну с главного.

Ткачёв стал задумчив и медлил. Я понимал, что информация, которой он со мной собрался поделиться, крайне важна и не торопил. Игорь Дмитриевич открыл окно и прошёлся по кабинету. Потом снял пальто, и бережно положил на стул.

— Для начала, Миша, немного истории. Отголоски Великой отечественной войны, до сих пор не только видны, но и ощутимы. То, что происходит на Западе, имеет свои корни. Я имею ввиду периодические террористические атаки, и прочие преступные организации, с которыми идёт борьба во всём мире. И наша страна не исключение. Мы принимаем активное участие в борьбе с террором на всех уровнях и во всех эшелонах власти. Увы, пока усилия настолько тщетны, что хвалиться особо не чем. В разных местах, городах, особенно мегаполисах, возможны вспышки этой заразы, и наше ведомство прилагает все усилия по противодействию, чтобы не пострадали невинные люди. И, если получается, стараемся предотвратить очередную волну камикадзе. Только всё это верхушка айсберга.

Честно говоря, я не особо понимал, куда клонит Ткачёв, и внимательно слушал. Какое отношение всё это имеет к эксперименту?

— В сорок первом году в Варшаве была создана разведшкола «Абвера». В ней готовили разведчиков для подрывной деятельности во всех частях Советского Союза и даже Прибалтики. Начальником разведшколы был майор Моос, «Марвиц». Это была показательная школа по подготовке специалистов из числа бывших советских военнопленных. Агентура ездила в пересыльные лагеря для пленных и отбирала людей, готовых сотрудничать с Германией. В основном брали тех, кто давал ценные сведения, был репрессирован во времена Советской власти, и хорошо себя зарекомендовал в работе с немцами. Ценились не только офицеры, но и обычный рядовой состав, ярые противники сталинизма, предатели. С ними проводилась предварительная беседа, проверялись личные данные, связи, учёба, работа и насколько человек имел широкий кругозор и мог проявить себя в новом качестве. Учитывалась и физическая подготовка. Немцы к этому подходили со всем старанием и умением. Знали ещё тогда, что готовят людей не на один год работы. Вначале всех новичков прощупывала немецкая агентура, которую привозили под видом военнопленных в лагеря, и дальше уже всё происходило по написанному сценарию в «Абвере».

Ткачёв замолчал и закурил. Выпуская дым, в задумчивости смотрел в окно.

— Вы хотите меня направить в Варшаву? В разведшколу? Отвечу честно, не готов. Немцы не дураки, и сразу вычислят лазутчика.

— Брось, это ни к чему. Твоя задача будет гораздо проще. Придумал тоже, школа «Абвера». На чём я остановился? Ах да, агентурная сеть. Так вот, на каждого новичка составлялась анкета, подписка о добровольном сотрудничестве, снимали отпечатки пальцев и так далее. Особо ценных сотрудников с новыми псевдонимами, вместо настоящих фамилий, приводили к присяге на верность Третьему Рейху. Не мне тебе рассказывать, как немцы промывали людям мозги. Делать они это умели, и сразу вычисляли слабаков, людей не надёжных и готовых ради спасения своей шкуры вернуться и сдастся в плен уже Советскому командованию. Что было дальше с агентами «Абвера», знаешь?

— Знаю, читал, и не один раз. К стенке, без суда и следствия.

— Ну, это ты зря, следствие всё же проводили. Хотя… Кто проходил предварительную подготовку, имел перспективу в глазах новых хозяев, и направлялся в Варшаву. По нашим сведениям там находилось до трёхсот человек. И заметь, что школа работала на полную мощь, и поставляла агентов для работы регулярно, на протяжении ни одного года. Птенцы «Абвера» вылетали из родительского гнезда, словно танки и самолёты с конвейера. Сроки обучения у всех были разными. Например, диверсанты готовились до двух месяцев, радисты до полгода, для ближнего тыла, так называемый немцами расходный материал, до одного месяца. Приезжали из Берлина сотрудники германской разведки, и лично проверяли и процесс обучения, и уже готовых агентов. Школа размещалась возле железнодорожной станции Милосна, всего двадцать один километр от Варшавы. Имела даже номер своей полевой почты — 57219. Не устал?

— Пока нет, у меня впечатление, что вы недавно окончили курсы, по изучению исторических материалов. Даже запомнили номер полевой почты.

Усмехаясь, я беззаботно глазел на Ткачёва. Тому, безусловно, было приятно слышать мой, пусть и колкий немного, юмор.

— Работа такая, Миша, всё приходится изучать. Врага нужно знать в лицо, как любили повторять мои учителя.

— Экзамены не заставляют сдавать?

— Каждый день, поверь, это не шутка.

— Игорь Дмитриевич, Вы бы мне принесли этот материал на бумаге, и я бы самостоятельно ознакомился.

— На это нет времени. Я хочу, чтобы ты осознал не только ответственность при выполнении задания, но и понимал, насколько это важно сейчас, здесь, в мирное время.

— Пока не могу связать, если честно.

— Слушай дальше, немного осталось. В школе «Абвера» всем ученикам запрещалось выходить за пределы школы, и общаться с местным населением. Территория тщательно охранялась немцами. Методы работы «Абвера», когда один из агентов выступал как настоящий сотрудник советской разведки, второй вражеский агент, применяется и сейчас. Советский офицер, подставной, обязан был разоблачить шпиона, вывести на чистую воду. Шпион всячески, и любыми методами — отвести от себя подозрения и убедить противника, что тот ошибается, и перед ним сидит обычный русский человек. Даже заставляли писать сочинения всех агентов, о том, как они намерены бороться с Советской властью. Причём все разговаривали на русском языке, пели Советские песни, и в обиходе было слово — товарищ.

Немцы хвалили агентов за такое отношению к своей будущей работе и поощряли. После обучения агентуру переводили в специальный лагерь, где они получали документы, экипировку, оружие, шифры для работы радиостанций. Абверкоманды действовали на фронте в прифронтовой территории и добросовестно выполняли свою работу. Проводили конспирацию на месте, и даже по особым распоряжениям меняли имена агентов, от провала в рядах своей же агентуры, и состава школы в Варшаве. Ты понимаешь насколько немцы умело, и грамотно вели работу? Создавалась двойная, даже нет, тройная защита на случай провала агентуры и заброска в глубокий тыл, при непосредственном участии штаба «Валли» шла вплоть до окончания войны.

— Вы хотите сказать, что до сих пор есть люди, так или иначе связанные с «Абвером»? Но прошло столько лет…

Я смотрел на Ткачёва и не верил в то, что он сейчас скажет.

— Есть Михаил, есть. Ты прав. Теперь к основной сути твоего задания. Ты оказался не случайно в посёлке Рыбино. Как раз в тот момент, когда Советские войска перешли в наступление. К сожалению, первая фаза наступательной операции провалилась. Немцы стянули огромное количество танков и пехоты. Танковая рота капитана Пескова не смогла пробить брешь в линии обороны немцев, и была разбита. Тут, друг мой, и начинается самое интересное. По имеющимся сведениям в руки капитана Пескова случайно угодил портфель. Был подбит командный «Тигр», убиты офицеры. Один из них Георг Лифшиц, легендарная личность. Именно он должен был доставить портфель в «Верфольф», в ставку Гитлера близ Винницы. Штабные крысы из «Валли» хотели похвастаться перед Гитлером своей работой, и составили документы. Если помнишь, как раз в этот период войны Гитлер посещал «Вервольф».

— И что в портфеле?

Меня всё больше и больше интриговало задание, с которым явился Ткачёв.

— В портфеле список из двухсот человек. Имена, фамилии, конечные цели заданий на советской территории. Это лучшие агенты «Абвера». Были сведения, что портфель всё-таки оказался у советского командования, но потом исчез. И как не старалось НКВД, напасть на след и распутать клубок, увы, ничего не получилось.

— Если НКВД не смогло найти концы, то, как я сумею это сделать? Задача невыполнимая, уверяю Вас. Вы там не были, и даже понятия не имеете, что там творится. Это всё равно, что найти иголку в стоге сена.

— Не торопись с выводами.

Ткачёв вытащил из портфеля несколько фотографий и протянул мне. С чёрно-белых фото на меня смотрел молодой человек в военной форме. Перевернув фото, я прочитал. Песков. 1940 г.

— Это твоя цель, Миша. Найди его.

— Предположим, только предположим, что я каким-то чудом нашёл Пескова. Что мне ему сказать? Что я пришелец из будущего, и мне нужен портфель, так как им интересуется СБУ? В лучшем случае он меня пристрелит, как врага народа; в худшем — сдаст как шпиона в НКВД. Спасибо, Игорь Дмитриевич, успокоили. Это интересное предложение, попасть в лапы НКВД и закончить жизнь в застенках. Я знаком с методами их работы. Там даже глухонемой давал показания. Когда вырывали ногти и подвешивали на дыбу. Может лучше уже сразу пробраться в «Верфольф» и пристрелить Гитлера? Неплохая идея, как, по-вашему? И тогда все вопросы решим одним махом.

— Миша, ты всегда сможешь вернуться. В любой момент.

— Конечно, могу, если ваш оператор не уснёт за пультом, или не сгорит аппаратура.

— Будем надеяться, что этого не случится.

Последние слова Ткачёв произнёс с иронией в голосе, от которой мне стало не по себе.

Глава 8

Капитан Песков вместе с Хромовым уже вторые сутки сидели в тёмном и мрачном подвале, куда их поместили после того, как они вернулись к своим, и отдали трофейный портфель. Пескову грозили трибуналом, и от этих мыслей капитан был мрачнее тучи, угрюмый и неразговорчивый.

— Они думают, что мы дезертиры? — товарищ капитан. Как же так?

Хромов ходил по узкой камере, и не переставал возмущаться. Капитан лежал на рваном, грязном матрасе и уныло смотрел в окно. Гимнастёрка у него была разорвана на спине, под глазом зиял синяк, фиолетового цвета.

— Коля, хватит зудеть, как вошь в штанах. Мы своё дело сделали. Разберутся. В штабе далеко не дураки. А когда откроют портфель и увидят содержимое, надеюсь, что нас помилуют.

В углу запищала крыса, и Песков снял сапог и, громко ругаясь матом, швырнул в местного обитателя. Крыса ещё больше зашипела, и юркнула в огромную дырку под нарами.

— Сожрут нас крысы, товарищ капитан, ей Богу сожрут. Я жуть как их боюсь.

Николая передёрнуло, и он встал возле окна.

— Боюсь в туалет пойти, вдруг сяду, а эта зараза выпрыгнет и укусит.

— Не бойся, громко разговаривай, и крыса побоится вылезти. Тихо.

Капитан вскочил и подбежал к двери. Присел и стал внимательно слушать, что творится в коридоре. Нечеловеческий крик заставил Пескова побледнеть, и закрыть руками глаза. Когда кричать перестали, раздалось два выстрела и гробовая тишина.

— Это в соседней камере, — сказал он, и сделал несколько приседаний.

— Нас ждёт то же самое. Придут, и прихлопнут.

— Перестань канючить, как баба. Это моя вина, что рота была разбита, и не выполнили приказ. Ты обычный солдат. На худой конец отправят в штрафбат, но жить будешь.

Последние слова капитана прозвучали приглушённым тоном.

— На хрена мне такая жизнь, товарищ капитан? Наслышан про штрафбат, лучше сразу пулю получить, чем от своих же получать по башке каждый день и ждать расстрела. Лучше бы мы погибли на поле боя и остались героями, чем сейчас сидеть в подвале, и нюхать тюремную парашу.

— Да знаю я, знаю, но ничего.

Резкий стук в дверь заставил людей замолчать. Звякнула связка ключей, и со скрипом открылась дверь. Показалось сытое и довольное лицо сержанта, с будёновскими усами.

— Песков, на выход.

— А я как же? Мне что, здесь одному оставаться?

Конвоир пожал плечами и ждал Пескова. Капитан подошёл к Хромову и крепко обнял.

— Может, и не свидимся боле. Не поминай лихом, солдат.

Капитан ушёл, Хромов остался один, и чтобы окончательно не сойти с ума от страха и одиночества, нашёл кусок довоенной газеты, и принялся с жадностью читать.

Пескова ждал пузатый майор, с чашкой чая в руке. Он сидел за большим столом, и перед ним лежала огромная стопка дел. Громко отхлёбывая чай, и размешивая ложечкой сахар, внимательно смотрел на капитана, щурясь, с презрением в маленьких, лисьих глазах. Густые брови майора свисали, и он всячески их приглаживал правой рукой. С обвисшими щеками как у хомяка, щетиной и грязными ногтями.

Песков стоял в дверях и молчал. Сержант закрыл дверь, и Песков остался один на один с майором. В кабинете пахло жареным мясом и луком. Капитан вспомнил, когда в последний раз нормально ел и, втягивая носом ароматный запах, улыбался краешком губ. За спиной майора было окно, которое выходило на огромную стену. Капитан догадался, что это задний двор тюрьмы, где по всей видимости расстреливают людей.

— Что молчишь, капитан? Сказать нечего?

Майор поставил чашку на стол и одел очки. Голос был тоненьким, почти писклявым.

— Товарищ майор, я уже написал обо всём подробно. Не одну бумагу.

— Товарищ?

Майор усмехнулся и вытащил из пачки папиросу.

— Гражданин майор, капитан. Пока — капитан, улавливаешь суть?

Майор вытащил из-под стола знакомый капитану Пескову портфель и бросил на стол.

— Может, ещё раз расскажешь о том, как тебе в руки попал этот портфель?

— Я уже написал.

Песков опустил голову и отвернулся. Злость кипевшая внутри отступила, и он решил не держаться за свою жизнь. Если виноват, значит виноват. Пусть расстреляют и дело сделано. Просить о помиловании не будет. Не тот он человек, чтобы валятся в ногах, и молить о снисхождении. Капитан увидел характерные петлицы майора, и уже догадался, кем на самом деле является майор.

— Моя фамилия Сазонов. НКВД. Хотя для тебя капитан, в этой ситуации, это не имеет значения. Моя бы воля, я бы давно тебя поставил к стенке. Из-за таких как ты, горе-вояк, мы немцев остановить не можем.

Лицо майора стало красным, напряжённым.

— Как ты мог так бездарно угробить роту? Всех положил, сам живой и невредимый. Так уметь нужно. Где научился, капитан? Не у немцев случайно? А может, ты на них работаешь?

— Майор, я с первого дня на фронте: и окопы рыл, и горел в танке не один раз. Ты сам-то порох нюхал? Знаешь, каково это смотреть смерти в глаза и товарищей боевых хоронить?

— Твоего геройского прошлого не хватит капитан, чтобы загладить вину. Я читал твоё личное дело.

— Что Вам нужно?

— Мне нужно? Нет, Песков, это не лично мне нужно. Армии нашей нужно, товарищу Сталину, солдатам которые гниют в окопах, очистить наши ряды от таких негодяев, как ты. Говорить будешь?

— Я всё сказал, майор, добавить мне нечего. Виновен, расстреляйте.

— Это мы всегда успеем, капитан.

— На это вы мастера, знаю, знаю.

Капитан рассмеялся истерическим смехом. Майор вскочил, обошёл стол и ударил Пескова кулаком в живот. Тот закашлялся, и сплюнул сгусток крови на пол. Он хотел встать и дать сдачи, но вовремя остановился и, задерживая дыхание, скрипя зубами, терпел новые удары майора до тех пор, пока не потерял сознание и свалился со стула. Глаза он открыл уже в камере. Рядом сидел Хромов, опустивши голову на колени.

— Воды, дай воды.

— Живой, капитан, родненький, я уже думал, что не проснёшься.

Он взял с пола кружку с водой и напоил Пескова. Лицо капитана было в синяках и ссадинах. Опухшие губы кровоточили, и не хватало передних зубов.

— Умеет бить, майор, сволочь.

У Пескова ныло всё тело, и он попросил товарища усадить его.

— Рёбра сломаны, и нос тоже, — сказал капитан и языком проверил зубы. Трёх зубов как не бывало.

Он полез в рот, и вытащил осколок зуба.

— Что им нужно?

— Сам не понимаю. НКВД. У них свои правила и полномочия. Нас не спасёт даже командир части. И где сейчас часть? Может уже за километров сто отсюда. И забыли про нас.

— Не-а, капитан, не верю, что про нас забыли.

— Война, друг, война. Армия перешла в наступление, а мы здесь.

— Поешь, капитан, тебе нужны силы.

Хромов протянул Пескову кусок чёрствого хлеба и набрал из ведра кружку воды.

— Ещё каша есть, будешь капитан?

Тот отказался и, размачивая хлеб в воде, потому что жевать было не чем, с жадностью глотал куски.

— Что с нами будет, товарищ капитан?

— Не знаю, друг, не знаю. Одно понятно, дела наши с тобой хуже некуда.

— Закурить бы сейчас, махорки едрёной, чтоб аж глаза на лоб полезли, — пробубнил Николай и вздохнул.

— Сколько я был без сознания?

— Часа четыре капитан. Уже смотри, и солнце садится, тебя волоком притащили в обед.

— Тихо сегодня, правда?

— Да уж, товарищ капитан. Тихо. Не стреляют, может патроны закончились? Или бросили нас, а сами ушли воевать? Может, сбежим?

— Куда?

Усмехнувшись, капитан потрогал нос рукой и скривился от боли.

— К нашим, в часть. С охранником я справлюсь, а дальше как повезёт.

— Коля, бежать могут только трусы. Предположим, сбежим. Дальше, что делать? Документов нет, я едва передвигаю ногами.

— Не беда, в этой заварухе найдём документы и вернёмся домой. Так как, командир?

Глаза Хромова блестели, он верил в то, что получится сбежать.

— Не дури, дома тебя схватит это же НКВД. И если сейчас есть хоть маленький шанс на спасение, то потом его не будет. А если стрелять придётся? Убивать своих? Сможешь? И потом тебе и мне придётся до конца жизни скрываться под чужим именем. Война рано или поздно закончится, и тогда спросят со всех и с каждого.

— Не подумал об этом, капитан, честное слово. Не верится мне, что выживем. Дома жена, детишки, как они без меня?

— Наивный ты человек, Хромов. Давай спать. Утро вечера мудренее.

Капитан застонал и, поворачиваясь набок лицом к стене, закрыл глаза. Уже засыпая, он почувствовал, как Николай укрыл его куском старого одеяла. Проваливаясь в глубокий сон, не верил, что следующий день будет лучше, чем прежний.

На следующий день, на допрос вызвали Хромова.

— Значит так танкист, как ты воевал меня не волнует. Жить хочешь?

— Хочу, товарищ майор, ещё как хочу.

— Семья есть?

— Есть, а как же. Жена и две дочки, десяти и пятнадцати лет.

Хромов ждал подвоха от добродушного майора, хотя был согласен на любую подлость, лишь бы выжить. Он давно для себя решил до войны, когда выслуживался перед начальством на заводе. Рвался в бригадиры, в комсомол, и не жалел своих товарищей. Шёл по костям, плевал на мораль, совесть. И если кто-то в цеху опаздывал, либо болтал лишнего, выказывал недовольство Советской властью — через пять минут на болтуна уже была написана анонимка. Начальник цеха знал настоящее имя анонима, и поощрял своего лучшего помощника в борьбе за чистку рабочих рядов, будущих строителей коммунизма от бездельников и тунеядцев. Понимая, что лучше выгнать за аморальное поведение слесаря, чем самому оказаться в районе Воркуты, на шахтах. Время было трудное, НКВД сбивалось с ног в поисках шпионов, врагов Советской власти, и кровавый тридцать седьмой остался огромным, жирным пятном на Красном знамени социализма. Боялись все, и почти в каждой семье стоял чемодан с тёплыми вещами, в прихожей, на всякий пожарный случай.

То, что предлагал майор Николаю, выглядело для военного времени вполне целесообразным решением вопроса. Майору не нужен был дерзкий, и строптивый Песков. Начальство сверху давило, и каждый день в кабинете майора раздавались звонки с угрозами. Предательство близкого товарища по оружию должно выглядеть правдоподобно. Чтобы комар носа не подточил, думал майор. Не ожидая столь быстрого согласия от своего подопечного, майор налил стопку водки, и нарезал деревенского сала с кровяной колбасой.

Хромов выпил, и уплетал сало и колбасу за милую душу, да так, что «за ушами трещало». Улыбался, шутил и уверял майора, что всё сделает, как нужно.

На следующий день, ближе к вечеру, Николай, пока Песков спал, сбивая ногти в кровь, ковырял ложкой стену. Вытащил с пяток кирпичей, окно, и решётку. И убеждал капитана бежать.

— Капитан, завтра нас к стенке поставят, — так сказал майор. — Суда не будет, не надейся. Я жить хочу, уходим, уходим. Война закончится — придём с повинной. Да и что мы такого совершили, чтобы нас убивать?

Хромов уже выглядывал наружу, и щёлкал от удовольствия языком.

— Двор пустой, охраны нет. Через сто метров улица и мы на свободе.

Песков долго не решался, и смотрел на открытое окно глазами полными тоски. Понимая, что поступает неправильно, всё-таки решился бежать. Умирать не хотелось и, пересиливая себя, он встал на стол и выглянул наружу.

— Там даже воздух другой. Сладкий, пьянящий.

Николай уже выталкивал капитана наружу, когда дверь в камеру открылась, и пятеро солдат с автоматами, во главе с майором, глазели шальными глазищами на попытку побега заключёнными.

Хромов бросил Пескова, и прижался спиной к стене. Капитан застрял в проёме. Из-за поломанных рёбер кричал, ругался, болтал ногами и звал на помощь напарника.

— Вытащите его, — приказал солдатам майор.

Когда Песков оказался внутри он понял, что всё это было подстроено, и предал его близкий товарищ. Он хотел было наброситься на Хромова, но тот спрятался за спину майора и не выглядывал.

— Не ожидал, капитан, что бежать надумаешь. Не ожидал. Я хотел тебя отпустить, вернуть в часть, на фронт. Документы оказались весьма ценными, в штабе хотели тебя наградить, отпуск дать на десять дней, и на тебе. Не думал, что ты настолько глупый человек.

— Ах, ты сука, майор, твоих рук дело.

Последнее слово утонуло в грохоте выстрелов. Майор успел нажать на курок, прежде чем Песков дотянулся пальцами к его мясистой шее.

— Убит при попытке к бегству. Нет человека — нет проблемы, как говорит товарищ Сталин.

Майор вытер руки об гимнастёрку Николая, схватил за его воротник и швырнул как котёнка к стене. Тот ехидно улыбался, чтобы доказать свою преданность органам, ударил бездыханное тело капитана ногой и плюнул.

— Не жалко? Вместе немцев били. Из одной тарелки щи хлебали.

— Не жалко. Сволочь он, хотел к немцам уйти, Родину предать. И меня подбивал.

Майор одобрительно закивал, и вытер капли пота со лба.

— Оставьте нас, — приказал он солдатам. — Ты молодец, танкист, всё сделал как нужно. Это правильно.

— Рад стараться, товарищ майор. Теперь отпустите меня?

Майор молчал, и ухмылялся.

— Вы же обещали, товарищ майор. Как же так…

И он покосился на остывающий труп капитана, с трудом переваривая реальность, которая ему уготована. Майор перехитрил танкиста, и упивался устроенным им же самим спектаклем.

— Дурак ты! Думал, оставлю тебя в живых? Твой поступок, следствие неправильного выбора в жизни. Не сейчас, раньше. Как с такими, как ты одержать победу? Предателей никто не любит. Ни я, ни товарищ Сталин. И даже Гитлер презирает моральных уродов. И знаешь, что тебя ждёт?

Майор вытащил пистолет, и направил на Николая.

— Не убивайте, я Вам пригожусь, товарищ майор. Детьми клянусь…

Он упал на колени и бросился целовать сапоги майору. Тот с отвращением оттолкнул танкиста и выстрелил.

— Сдохни, мразь.

На звук в камеру ворвались солдаты, и таращились в начале на майора, после на ещё не остывшие трупы.

— Уберите их. Мерзавцы и один, и второй.

— Что написать в журнале? — товарищ майор, задал вопрос худощавый младший лейтенант.

— Лейтенант, закрой рот, открой глаза. И что ты видишь? Разобрана решётка, капитана Пескова вытащили из оконного проёма. Хромов помогал и участвовал в подготовке к побегу. Война, лейтенант, война третий год. Продолжать? Где вас только берут, бестолковых.

— Попытка к бегству?

— Ну, наконец-то, наконец-то, хоть одно умное слово.

— Устал я, столько работы днём, сил нет. Поеду отдыхать. Машина готова?

— Так точно, товарищ майор, — ответил широкоплечий сержант, личный водитель Сазонова.

— Поехали, дорогой, поехали. Тут и без нас управятся.

Глава 9

— Долго тебя не было, — сказал Михо, с недовольством скривившись.

Он сидел на прежнем месте, там, где я его оставил. Как будто боялся сделать шаг вправо или влево.

— Скажи спасибо, что вернулся, — ответил я, и осмотрелся.

— Пожрать не додумался взять? Уже кишки сводит от голода.

— У меня в бараке нет ничего, кроме хлеба и тот пайковой. Я не блатной, шнырей собственных не имею, общаком не распоряжаюсь. Это ты с «Жилой» на пару живёте, как вареники в сметане. Мужички палец сосут, и с голоду пухнут. Я, кстати, уже и в СИЗО успел побывать. И там хлеба с чаем перехватил. Держи.

И я протянул Михо пачку сигарет, которую мне дал Ткачёв.

— На «яме» был? Когда успел? Сколько суток? С тобой, Дёмыч, не соскучишься, такое выдаёшь, хоть стой, хоть падай.

— Ага, выдаю.

Я не обращал внимание на колкости Михо, и смотрел, как нам выйти к деревне. Время перевалило за полночь и воцарилась тишина.

— Надо идти. Хорош курить. Времени у нас не так много.

— Получил задание от краснопёрых?

— Михо, языком молоть, не мешки ворочать. Понимаешь? Выжить хочешь, или может сразу тебя отправить обратно? Стрельцов уже с ног сбился, ищет тебя. Всю зону на уши поставил. Так как?

— Дёма, не кипишуй, я согласен помогать.

Тон «Михо» смягчился, он поднялся и отряхнулся.

— Что делать нужно?

— Другой разговор. Пока ничего. Идём в деревню, нам нужно где-то пересидеть. Может, приютит кто. Значит легенда у нас с тобой одна. Часть разбили, и мы пробиваемся к своим. Никаких лишних вопросов, уяснил? Смотри, если к своим попадём — могут принять за лазутчиков, шпионов и к стенке.

— Какие мы шпионы? У тебя, Дёмыч, на лбу написано — русский.

— Идём, и смотри под ноги. И наши, и немцы могли растяжки поставить с гранатами. Усёк?

— Тогда, Дёма ты первый, я за тобой. Парень ты смекалистый, не то, что я. Оружие брать будем?

— Знаешь, лучше не надо. Давай оставим здесь, спрячем.

— Значит, будем беззащитными?

— Успокойся, драться умеешь? Значит, не пропадёшь.

Пробираясь сквозь кустарники, и царапая руки и лицо, мы медленно подошли к деревне и залегли в кустах. Несколько домов были разбиты, в одном, самом дальнем, Михо увидел свет в окне и из трубы поднимался лёгкий дымок.

— Вижу, не слепой, давай пробираться.

Только мы перелезли через забор, как на нас набросилась собака, и схватила Михо за ногу. Тот вскрикнул, и несколько раз пнул ногой пса. Взвизгивая и понимая, что не справится с двумя людьми, собака юркнула в будку и больше не высовывалась.

— Так бы сразу, а то набросилась на порядочных людей. Что мы, воры, домушники, чтобы хватать и рвать брюки.

Пёс жалобно скулил, как бы извиняясь, и Михо на всякий случай пригрозил тому кулаком.

Заглядывая в окно, я никого не увидел, и тихонько постучал по стеклу. Прислушиваясь и вздрагивая от лая собак из соседних дворов, постучал сильнее.

— Бесполезно. Стучи, не стучи, «жмурик» внутри. Висит, болтается.

— Какой «жмурик»? Ты можешь по-русски говорить, не по фене.

— Сам глянь, командир. На верёвке девка висит. Одна-одинёшенька.

Я подошёл к углу дома, и заглянул. Михо был прав.

— Давай, не зевай, Михо, надо открыть дверь. Может, успеем спасти. Бедная женщина.

— А оно нам надо? Какая-то дура решила свести счёты с жизнью, а я должен спасать? Не-а, командир, я не из спасателей Малибу. Не наше это дело.

— Ну и сволочь ты, сын гор. Зря беспокоился о тебе. Боялся здесь одного оставить, переживал.

Махнув рукой на грузина, я подскочил к двери и надавил плечом. Доски затрещали, но дверь не поддалась.

— Внутри засов крепкий. Давай через окно.

К Михо вернулось чувство сострадания, и он уже поддевал палкой раму. Хотел сломать и кое-как вытащить.

Я успел в последний момент подхватить раму, когда та падала на землю и, тужась поставить в сторону. Тяжёлая. Умели раньше делать окна, не жалели дерева. Оказавшись внутри, я внимательно посмотрел на труп. Совсем молодая женщина. Что её заставило это сделать? А может не сама? И помог кто-то?

— Живая ещё, командир. Ищи нож, верёвку нужно срезать. Пол мокрый, лужа. Моча.

Михо зажмурился и скривился.

Не помня себя от радости, я рванул в поисках ножа. В сенях нашлась только коса, ножа не видно было. Михо увидел меня, и чуть не упал с табуретки.

— Командир, ты бы ещё грабли принёс. Сама полезла в петлю. Дура.

— Откуда знаешь?

Я поднял косу, и принялся резать верёвку. Михо стоя на табурете и держал женщину, боялся свалиться. Колени у него дрожали.

— Подсоби, Дёма, подсоби, вот-вот упаду.

Бросая на пол косу, я обхватил его за живот, и услышал, как рвётся верёвка. Хорошо подрезал, и она с треском лопнула. Ножки у табуретки подкосились, и если бы не моя поддержка, Михо свалился бы вместе с женщиной. Осторожно опуская на пол, Михо внимательно осматривал лицо и прикладывал ухо к груди.

— Дышит, дышит…

Радостный возглас грузина давал слабую надежду на спасение.

— Тряпку давай, мокрую, надо лицо ей и губы вытереть.

— Зачем?

— Сам глянь, слизь течёт из носа и на губах. Может, сам сделаешь искусственное дыхание?

Схватив ведро и кусок тряпки, я уселся возле грузина и наблюдал. Тот смочил слегка одутловатое лицо, нос, губы, уши. На шее жертвы зияло сине-багровое кольцо.

— Сколько она висит?

— Около часа, я так думаю. Задержись мы на полчаса, не смогли бы помочь. Давай ложку. Надо язык вытащить, успела заглотить.

— Откуда ты всё знаешь, Михо?

— Эх, командир, за годы отсидки и не такому научишься. Бывало всякое. И висельники, и самоубийцы, и огнестрельные раны приходилось зашивать. Не один бунт пришлось пережить. А это похлеще войны. Не нравится мне, что зрачки у неё широкие. Красивая баба, глянь только.

Михо оскалился и принялся делать искусственное дыхание. Женщина не шевелилась.

— Может, на кровать её переложим?

— Не надо, лучше принеси что-то под голову подложить.

Я взял подушку и бросил Михо. Тот продолжал процесс реанимации. В углу висела икона, я посмотрел на образ и взмолился о помощи. Наклоняя голову, прислонился лбом к иконе, и просил Бога вернуть женщину к жизни. Старания Михо были тщетными. Он вытер со лба пот и потёр виски.

— Сейчас, пару минут отдохну, и снова за дело. Жаль, если опоздали.

— Может, помог кто-то?

— Кто, командир? О чём ты.

— Повесить помог, сам ушёл.

— Эх ты, командир. Дверь изнутри закрыта на засов. Раз. Второе, в доме порядок и не видно следов грабежа или насилия. Когда мы влезли в дом, только табуретка валялась. Остальное всё было в целости и сохранности. Это три.

— С чего ты взял, что она недавно повесилась?

— На конечностях нет трупных пятен. И след от верёвки совсем свежий. Узел женский, слабый. Мог развязаться в любой момент. По всему видно, что она сама решила уйти из жизни.

Он тяжело вздохнул и снова принялся за дело.

— Давай, милая, давай. Ты должна жить, детей рожать, а не в земле сырой лежать.

Михо не выдержал и принялся хлестать женщину по щекам.

— Господи, помоги мне, верни к жизни, — причитал он. — Обещаю исправиться, жениться, завести семью. Клянусь.

Я стоял сзади и понимал, что шансов нет, ни одного. На душе было гадко и противно. Не вовремя мы здесь оказались. Это не наша жизнь, чужие люди, события. Какое мы имеем право лезть туда, куда всем смертным закрыта дорога?

— Брось Михо, ты сделал всё, что мог. Она — не жилец. Надо будет похоронить.

Грузин насупился и молчал, в глазах у него блестели слёзы.

— Пошли.

— Куда?

— Искать лопаты, в сарай. И брось называть меня командир. Я такой же, как и ты заключённый.

— Где хоронить будем?

— Подумаем может за деревней есть кладбище. Кто она такая, интересно узнать. Ладно, идём.

Михо вышел первым, я следом. Небо, усыпанное звёздами и тёплый воздух, чуть прояснил голову.

— По-мо-ги-те, — услышал я хриплый голос, доносившийся из дома.

— Не может быть!

— Что там, Дёма? Кричишь, как будто случилось чудо, и ангелы спустились на землю.

Я забежал в дом и увидел, что женщина дышит и шевелится.

— Воды, дайте во-ды, — прошептала она, и закрыла глаза.

Набрав в ковшик воды из ведра, я поднёс к губам женщины и чуть приоткрыл рот. Она стала с жадностью глотать, пока не закашлялась. Убирая ковшик, я вытер губы и шею.

— Это Вы меня спасли? Зачем?

Её вопрос заставил меня вздрогнуть и разозлиться.

— Так это ты сама в петлю полезла? — крикнул я, и хотел ей как следует врезать, но мою руку перехватил грузин.

— Остынь. Это настоящее чудо, что она выжила. И, правда, что ангелы пролетали над домом несчастной и заглянули, как и мы на огонёк. Давай поднимем и положим её на кровать. Терпи, милая, терпи, сейчас поможем.

Женщина сопротивлялась и повторяла без конца: ну зачем, зачем, кто вас просил спасать меня…

— Заткнись, ненормальная, много ты понимаешь. Кто тебя надоумил так поступить?

Глаза женщины были водянистые, она ещё не совсем пришла в себя, часто дышала, держась рукой за грудь.

— Не хочу жить, не хочу…

Тут уже Михо не выдержал, и как следует, выругал несчастную. Мы уложили её на кровать и укрыли цветным одеялом.

— Лежи, тебе покой нужен. Как зовут тебя, красавица.

Михо был сама любезность, и всячески опекал женщину. По всей видимости, она ему понравилась, и поведением своим он показывал, что перед ней настоящий мужчина, пусть незнакомый, но друг.

— Ольга. Меня зовут Ольга. А Вы как здесь оказались?

— Увидели дым из трубы, и решили зайти на огонёк. Познакомиться!

Грузин шутил и делал это от души. Я взял скамью и придвинул к кровати.

— Вы партизаны?

— Не совсем партизаны, — ответил я, и улыбнулся.

— Мы с Михо, Оля, советские люди. Обычные. Простые. Поэтому бояться нас не нужно.

— Он прав, женщина. Не бойся. Что у тебя случилось?

Оля изменилась в лице, и едва снова не зарыдала.

— Брось задавать вопросы, Михо, ей сейчас не до нас. Сходи лучше дверь закрой, не ровен час немцы нагрянут.

Грузин с недовольным лицом отправился к двери.

— Спи, Ольга, мы здесь до утра побудем. Возражать не станешь?

Она несколько раз моргнула и закрыла глаза. Потом тяжело вздохнула и сразу уснула. Пока грузин был в сенях, я нашёл казан с вареной картошкой и вытащил штук пять, перекусить. После улёгся на лавку и уснул. Михо отправился в сарай на огромный стог соломы.

— Ты кто такой?

Проснулся я от того, что кто-то сильно тряс за плечи. И не понимая, что происходит, тупо молчал и таращился на немецкого офицера.

— Сука красная! Зачем пришёл к моей девке? Приглянулась?

Офицер вытащил «Вальтер», и дуло упёрлось мне в лоб. Палец немца лежал на спусковом крючке. Холодный металл готов был выплюнуть порцию свинца и «финит аля комедия».

— Не трогай, не трогай, — заголосила Ольга, и вскочила с кровати и бросилась на немца с кулаками. Тот развернулся и со всей силы ударил женщину рукоятью пистолета по шее. Она и моргнуть не успела, как очутилась на полу. И немец, забывая обо мне, несколько раз ударил её сапогом в живот.

— Гнида продажная! Тварь! Пока я на службе, ты с партизанами хороводишь. Да я тебя.

Не успел он ещё раз Ольгу ударить, как сам получил по затылку ухватом. Постарался доблестный сын гор, подкравшись сзади. Падая, немец успел нажать на курок, и прозвучал выстрел. Михо, с ловкостью обезьяны, запрыгнул к нему на спину, и заломил руку с оружием. Немец глухо стонал и не сопротивлялся. Всё это время я, молча, наблюдал за разыгравшейся трагедией, и вовремя успел остановить грузина. Тот уже приставил пистолет к затылку немца и хотел убить.

— Стой, стой, — закричал я, и замахал руками. — Что ты делаешь?

— Собаке, собачья смерть.

— Погоди, не горячись. Нам нужна информация, и эта сволочь нам всё расскажет.

Михо поднялся, и схватил немца за куртку. Подтащил к печке, усадил, спиной к стене и вылил на голову ведро воды. Я тем временем поднял Ольгу и помог сесть. Она мотала головой и мычала, с трудом соображая.

— Кто это такой, Оля? Твой жених, кто?

— Предатель. Немецкая падаль.

И Оля плюнула в сторону немца.

— Ты с ним знакома?

— Да, до войны встречались. Он родом из соседнего колхоза. Как началась война, перешёл на сторону немцев и вчера заявился ко мне в школу, и…

Горло женщины сдавил спазм, и она, сжимая голову руками, вышла на улицу. Немец бормотал что-то несвязное и хотел встать, но Михо ещё раз врезал ему ногой в грудь. Завалившись набок, немец прошипел:

— Да вы знаете, кто я такой? Вас, суки, расстреляют сегодня же. Я лично буду снимать с живых шкуру мелкими полосками и буду ей кормить.

— Ты смотри, какая смелая, гнида! Эй, ты, мразь, это я сейчас тебя резать буду, как барана на шашлык. Не веришь!?

Михо отдал мне оружие и вышел из дома. Через минуту он заявился с огромным тесаком, на кабана. И со злостью воткнул его в пол.

— Ты зачем девушку обидел? Знаешь, что она из-за тебя повеситься хотела!

Немец скривился и вытер с лица кровь. Я поднял руку с оружием, и присел перед немцем.

— Идёт наступление? Рассказывай, если не будешь врать, может быть, останешься жить. Ты ведь любишь жизнь? Боишься умирать, вижу по бегающим глазкам. Страшно? А ты думал, что новая власть пришла и всё? Пойдёшь к ним в холуи, получишь деньги, дом, землю. Не повезло тебе с твоими немецкими хозяевами. Говори, иначе я за себя не отвечаю.

— Баба моя, что хочу с ней, то и делаю. Она правду сказала, что мы любили друг друга, до войны. Женат был тогда, таскался за Ольгой.

У нашего пленного после удара Михо был разбит лоб, а по лицу бежала кровь. Он глотал её и тут же сплёвывал на пол, усмехаясь. Фуражка его валялась возле кровати, я потянулся за ней и бросил гаду.

— Вытри слюни. За бабу ты будешь с Михо говорить по душам, как мужчина с мужчиной. Хотя какой ты мужик, если невинных стрелял и насиловал? Меня интересует наступление, какие части здесь находятся?

— Откуда мне знать? Я прибыл сюда пару дней назад. Сам напросился бургомистром. Места эти хорошо знаю, с детства. Видел, как на станции разгружали новые танки, «Тигры». Немцы ими очень гордятся и хвастаются, что русским теперь несдобровать.

— Красная Армия наступала?

— Какая там Армия? Сброд. Немцы их отбросили назад. Сам выйди и сходи к началу села. Там свежее кладбище, из разбитой техники. А вообще мне плевать, комиссар, на твоего Сталина, Гитлера. Я сам по себе. Кто платит, тот и заказывает музыку. Слышал, небось, такую поговорку?

— Да как не слыхать. Подонок ты, больше никто. И мать продал свою, и отца.

Я не выдержал и со всей дури влепил гаду кулаком в челюсть. Раздался неприятный хруст костей, и челюсть ушла вправо. Тот сразу обмяк, и голова безжизненно упала на грудь. Я вскрикнул, вскочил, тряся правой рукой. Кости болели, и рука тут же опухла.

— Вот же гад…

Михо появился неожиданно и весь светился, от радости.

— Хорошие новости, командир. Прости, не командир, Дёмыч. Наши начали наступление. Скоро начнётся.

— Откуда знаешь?

— Дед ковылял мимо по дороге, так я его окликну и расспросил.

— Что с этим делать будем?

Я покосился на немца и потёр правую руку.

— В расход, и дело с концом. Слушай, я вот, что хотел тебе сказать. Ты когда вернёшься обратно, оружие прихвати: пару калашей, «РГД-5».

— Михо, я смотрю ты далёкий от жизни человек. Откуда в зоне «РГД-5»? Может сразу пригнать «Т-80» или ракетный крейсер и дело в шляпе?! Тогда мы точно закончим войну в августе сорок третьего.

Немец стал подавать признаки жизни и просить не убивать. И тут появилась Ольга.

— Ты не с нами разговаривай, гнида. Последнее слово за женщиной. Как она решит, так и будет.

Михо явно одобрил мои слова, и с ненавистью в карих глазах сверлил немца.

— Нет тебе прощения, Игорь. Скольких ты предал, расстрелял. Забыл?

Оля отвернулась и ушла. Михо схватил немца за ноги и потащил во двор. Тот хватался руками за стол, порог, двери, до тех пор, пока грузин не утихомирил предателя ударом ноги в живот. За домом бросил его возле сарая и навёл пистолет. Немец чувствуя, что смерть совсем рядом, бросился на Михо с диким рёвом. Не успел. Пуля угодила ему точно в сердце, он свалился к ногам грузина и замолк. Навсегда. Я смотрел на это всё со стороны и не испытывал чувства жалости. Оля была права. Это война, и ни один из предателей не имеет право на жизнь.

— Пять лет за побег, десять за убийство. Сидеть тебе Михо, и сидеть. Зона за тобой, как пашня за колхозом.

— Не умничай, командир, ты рядом был. Значит, по делу пойдёшь, как подельник. Побег мой ты организовал. Убийство немецкого офицера, предателя — дело Святое! Учитывай то, что я тебе жизнь спас, и защищал не только нас, но и женщину. Это смягчающие обстоятельства. Суд будет на моей стороне.

— Тебе адвокатом работать, хорошие деньги заработал бы. Но вот как не крути, а могилу нам рыть всё равно придётся. Помощников здесь нет, поэтому, гордый, независимый сын гор, лопату в зубы и за работу.

Глава 10

Генерал вышел из дома и нахмурился. Накрапывал мелкий дождик, небо было затянуто свинцовыми тучами. Новенькая квартира в Святошенском районе, пятикомнатная, была устроена по последнему слову техники. Чего в ней только не имелось. Технология «умный дом» оправдывала себя на все сто процентов. Он вскинул руку с дорогими швейцарскими часами. Хотел было вытащить телефон, чтобы набрать водителя и отчитать за нерасторопность, как его чёрная «AUDI RS Q3» выскочила из-за поворота и резко затормозила. Водитель, чувствуя вину за опоздание, выскочил как ошпаренный из машины, чтобы открыть шефу дверь.

— Прошу прощения, Иван Андреевич за опоздание, пробки. Центр забит под завязку.

— Раньше выезжай, сколько учить тебя. Номера не помогают?

— Когда как, каждый день ждёшь подвоха, у всех крутые телефоны с камерами, так и норовят записать и скинуть на ЮТУБ. Блатные номера могут сыграть нам не на руку. Журналюги на каждом углу.

— Камеру поставил, как я говорил?

— Всё сделано, Иван Андреевич.

После взрыва машины с журналистом в центре Киева, когда закрепили бомбу на днище машины, генерал решил устранить оплошность производителей, при помощи дополнительной камеры слежения.

— Сам устанавливал, или кто помог?

— В гараже, уже два дня как работает. Вчера сработал датчик, и тут же пришёл сигнал на телефон.

Генерал напрягся и открыл глаза. Неужели кто-то вздумал заминировать машину?

— Кот, негодяй, залез в гараж и грелся под машиной.

— Какой кот? — недоумевая спросил генерал.

— Мой кот, Иван Андреевич, не волнуйтесь.

— Не подведёт?

— Автономное питание. Корейцы поставили батарею с недельным запасом работы. Ноу-хау.

— Дай Бог, дай Бог, — дважды повторил генерал. Смотри, от этого твоя жизнь тоже зависит.

— Я понимаю, и даже установил дополнительный замок в гараже. Тоже электронный «Xiomi».

— Ты когда перестанешь костюм носить? Сколько говорить можно? Не нужен этот маскарад, Игорь. Одевайся просто, менее приметно.

Иван Андреевич снова насупился и, заглядывая в салон машины, ухмыльнулся. Умеют делать немцы, роскошь, комфорт. Как хорошо, что ведомство выделило деньги именно на эту машину, думал он, усаживаясь удобнее на мягкие сиденья. Водитель незаметно кивнул кому-то в доме, и улыбнулся.

— Ваша супруга, Иван Андреевич, стоит в окне.

Генерал нажал на кнопку, и стекло опустилось. Верочка стояла в одном халатике и махала рукой. Иван Андреевич послал ей воздушный поцелуй, и вздохнул. Повезло с женой, пусть судачат, что моложе на двадцать лет, зато детей родила, верная и преданная. Ему было невдомёк, что заботливая и нежная Верочка, которая так беспокоилась о личном здоровье, и посещала фитнес-клубы, на самом деле встречалась с Игорем на съёмной квартире в районе Дарницы. И как следствие, прекрасная фигурка, подтянутый животик, стройные ножки, результат кропотливого труда личного водителя Иван Андреевича, когда тот выкладывался на полную катушку на широкой и просторной кровати.

Роман продолжался больше двух лет, и даже случайная беременность и после аборт, неосторожность при плотских утехах Игоря, но никак не законного супруга. Хотя генерал настаивал, чтобы Вера рожала, и не думала о последствиях. Вера нашла опытного врача гинеколога, заплатила, и тот настоятельно рекомендовал генералу, что крайне необходим аборт, внематочная беременность, и последствия скажутся на здоровье супруги. Иван Андреевич, скрипя сердцем, согласился, и неделю ходил сам не свой. Зато любовники ликовали, и впредь пользовались только контрацептивами.

— На Владимирскую, Иван Андреевич?

— Нет, давай в центр, в ювелирный. Надо Верочке подарок купить, скоро юбилей.

Игорь с пониманием кивнул и дал по газам. Машина выделялась не только своим внешним видом, но и управляемостью. Голосовые команды, всевозможные камеры, как спереди, так и сзади, давали возможность водителю практически отдыхать за рулём. Игорь был опытным водителем, и не надеялся на электронику, хотя за несколько месяцев эксплуатации, машина ни разу не подвела. Иван Андреевич включил в кресле массаж, расправил плечи и закрыл глаза. Эта ночь была просто волшебной. Верочка старалась изо всех сил, чтобы доставить мужу удовольствие. И когда он кончал, едва успела закрыть ладонью рот супругу. Тот в порыве страсти любил орать, и мог разбудить детей. Поэтому он в ювелирном магазине купил одно из самых дорогих колечек, и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Заслужила, — прошептал он, когда расплачивался за покупку. От массажа его отвлёк настойчивый звонок мобильного. Иван Андреевич с недовольным лицом увидел на экране фамилию Ткачёв, и, не здороваясь с подчинённым, спросил: «Чего тебе. Еду уже, еду, жди и никуда не уходи, если всё так срочно». — Эксперимент. Ткачёв просил похлопотать о помиловании парня. Совсем забыл, дурья башка. Сегодня же надо поехать в Администрацию.

— Игорь, напомнишь мне про помилование. Могу забыть.

— Какое помилование.

— Не важно, на дорогу смотри. Скажешь и всё.

В ответ Игорь кивнул и затормозил, пропуская почти такую же машину.

— Ты кого пропускаешь?

— Так это машина Премьер-министра, Иван Андреевич.

— А-а-а, протянул генерал, тогда другое дело. Мы не так спешим на работу, как премьер.

Ткачёв сидел в кожаном кресле, пил кофе и кокетничал с Ирочкой, новой секретаршей начальника. И как не пытался выудить у неё номер телефона, ничего не получалось. Ира крепко держала оборону, и на все сальные шуточки Ткачёва, отвечала не менее сальными шуточками на грани фола. Когда она впускала в приёмную очередного посетителя, Ткачёв не мог отвести глаз от пышного зада Ирочки, обтянутого кожаной юбкой. Везёт же пердуну старому, и секретарша конфетка, и жена Синдия Кроуфорд, думал Ткачёв, вспоминая свою пышнотелую супругу. Иван Андреевич появился неожиданно, и внимательно посмотрел на посетителей.

— Это все ко мне? — удивился он, и взял папку с бумагами у Ирины. — И телевидение? С какой стати?

— Мы хотим сделать прямой репортаж для телезрителей, Иван Андреевич, — сказала девочка лет двадцати, с косичкой, в больших очках. В руках она держала огромный планшет, и думала, что генерал их примет первыми.

— Девушка, в рабочее время, я не намерен давать никаких интервью. Простите, Вы должны понимать. Приходите на выходных, я буду на дежурстве, тогда и сделаете репортаж.

Девочка надула губки и хотела что-то ответить, но оператор потянул её за кофточку к выходу.

— Первым я жду Ткачёва, остальные в порядке очереди.

Ткачёв вздохнул с облегчением, и застёгивая на все пуговицы чёрный пиджак, медленно, с чувством собственного достоинства, вошёл в широкую дверь и закрыл. Перед тем как закрыть двери, успел показать Ирочке длинный язык и улыбнутся. Генерал это заметил и покачал головой.

— Не вздумай трогать Иру. Это дочка моего друга. Уши оторву, и выброшу на помойку.

— Я женат, Иван Андреевич, супругу люблю.

— Ткачёв, это ты жене лапшу на уши вешай, мне не нужно. Ирочка мне уже жаловалась, как ты клеишься к ней. И телефон просишь. Давай по делу, сам видел, сколько ждёт народа в приёмной.

Генерал уселся в кресло и включил кондиционер.

— Я вам рассказывал про грузина, Михо. Настоящая фамилия Иракли Минассали.

— Помню, помню. Вернуть обратно, немедленно. И прекрати давать своему Дёмину карт-бланш. В конце концов, у нас вот-вот получится отправлять новых людей по программе изучения истории, так, что никаких поблажек. То, что случайно он там оказался, этот как его… Михо, я ещё понять могу. Но вот оставлять его там, это всё равно, что отменить Уголовный кодекс.

— Я Вас понял, Иван Андреевич, так и передам Дёмину. Он просил меня про освобождение. Парень заслужил жить на свободе, он нам во многом помог и помогает. Рискует жизнью, здесь у него беременная жена, родные.

— Сделаю, как и обещал. Сегодня поеду в Администрацию Президента и лично поговорю с гарантом.

— Спасибо большое. Ещё вопрос можно задать? Скажите, Иван Андреевич, зачем нам так нужен этот портфель? Сколько лет уже как закончилась война. Не понимаю.

— Ткачёв, тебе и не надо понимать. Это приказ. Как лаборатория? Давно там был? Люди всем довольны?

— Вчера проверял работу. Народ не жалуется. Зарплаты как в министерстве, плюс всякие льготы.

— Усилить охрану, всё на твоих плечах и не дай Бог, хоть вот столечки просочится наружу, — и генерал сжал два пальца, оставляя маленькую щёлочку, — ответишь головой. Дело на контроле Администрации и я запрещаю открывать портфель, когда Дёмин его доставит. Запрещаю.

При этом генерал стукнул кулаком по столу с такой силой, что Ткачёв вздрогнул от неожиданности.

— Сразу ко мне, в любое время дня и ночи. С портфелем. Смотри. Сколько им там ещё находиться?

— Может два, три дня. Иван Андреевич, я не гарантирую, что всё получится. Дело сложное, уверяю вас.

— Если у тебя всё, иди работай.

— Чуть не забыл. В колонии, где сидит Дёмин, чересчур бойкий начальник оперативного отдела. Лезет куда не надо. Вопросы задаёт.

— Чт-о-о…

Лицо генерала стало пунцовым, и Ткачёв понял, что сейчас пепельница, в виде головы тигра, полетит в сторону и нагнулся. Но генерал быстро остыл, и совладал с эмоциями.

— Фамилию оставишь моему заместителю. Он у меня будет не оперативным отделом руководить в зоне, а биотуалетом, в районе Крещатика. Будь здоров.

Иван Андреевич протянул Ткачёвы руку, и взялся за изучение бумаг. Ткачёв быстрее ветра ретировался из кабинета, в дурном расположении духа. Когда выходил, заметил, как Ирочка придвинула к нему небольшой листочек бумаги, чтобы никто не увидел. Ткачёв увидел ряд цифр, номер телефона и, пряча бумажку в карман, повеселел. Ирочка моргнула и, надувая губки, сделала сердечко. Оперативник бежал по лестнице к выходу из здания довольный и счастливый, и решил этим же вечером позвонить Ирочке и встретиться. Запасная квартира у него имелась, впереди выходные, значит очередная «рыбалка» с друзьями обеспечена, как одна из версий для супруги.

Глава 11

Ольга оказалась замечательной хозяйкой, и когда мы с Михо закончили, пригласила за стол. Грузин так и поедал голодными глазами Ольгу, и всячески ей старался помочь. Девушка краснела, однако от помощи не отказывалась. Михо шутил, балагурил, и держался на высоте. Я даже не мог предполагать, насколько он начитан и образован.

— Ты где историю изучал? — спросил я, после того, как с обедом было покончено, и мы вышли во двор.

— В тюрьме, командир. Там, где сидел, была отличная библиотека. Всегда привозили новые книги. Люблю не только историю. Читал Дэна Брауна, Кэрола Джеймса.

— Чего это ты за Ольгой таскаешься?

— Ревнуешь, командир?

— Михо, мы здесь не для того, чтобы с местным населением наводить мосты. И я женат, забыл?

— Не забыл, память у меня командир хорошая, правда, я ей редко пользуюсь. Глаза Ольги как у матери. Вот и зацепила.

— Что с матерью случилось?

— Убили. Я тогда совсем пацаном был. Ограбление, убийство.

— Прости, не знал. Нашли убийцу?

— По сегодняшний день ничего не известно. Дёма, может, я здесь останусь? Вернёшься, скажешь своим, что геройски погиб Иракли Минассали.

В глазах грузина я заметил искорки грусти и даже пожалел, что не могу таким образом помочь человеку. Пусть бы жил себе, семью строил, детишками обзаводился. От грустных мыслей меня отвлекла Ольга. Она вышла покормить собаку и собралась уходить.

— Мне в школу нужно сходить.

— Ты там работаешь?

В ответ Ольга кивнула, и тут же вскочил Михо, нацеливаясь проводить женщину.

— Отставить Иракли. У нас свои дела.

— Вы уходите?

Печальные глаза и голос девушки говорил о том, что ей жаль с нами расставаться.

— Прости нас, война, у нас задание. Ты никому не говори, что у тебя были гости. Пусть это будет нашим секретом. Хорошо?

— Хорошо, спасибо вам огромное. Я только утром поняла, какую хотела сделать глупость, непростительную.

— Всё нормально, Олечка, мы С Ираклием очень рады, что вовремя спасли тебя. Признаюсь, надежда была с маленький ноготочек.

— Миша прав, Оля, мы растерялись когда увидели, как ты… Ну ты поняла. Я поставил на место окно, и забил гвоздями, воры не залезут, я их знаю.

— Дверь закроете, и ключ повесите на гвоздик.

— Вдруг кто-то чужой найдёт ключ? — спросил Михо. Давай в другое место положим.

— Не надо, здесь чужие не ходят. Да и брать у меня нечего.

Она пожала плечами и повернулась к калитке. Иракли догнал её и проводил. Я уже нервничал, когда тот задерживался, и кусая губы выглядывал на дорогу. Пускай, думаю, проводит, какие у него радости в тюрьме? Телевизор и порно журналы. Минут через десять он вернулся, сверкая как медный пятак.

— Поцеловал на прощание. Я ей тоже приглянулся. Командир, ты обратил внимание, что здесь другая земля. Не такая, как в наше время. Мягкая, шелковистая.

Он взял ком земли и понюхал.

— Нам пора. Закрывай калитку и пошли.

— Куда?

— На работу устраиваться, в Красную Армию.

— Шутишь?

— Какие шутки, пошли. По пути я тебе расскажу о нашем задании, и легенду, кто мы и откуда.

Михо презрительно усмехнулся, правда, ничего не ответил. Мы вышли из двора Ольги и медленно пошли по дороге на север, где были слышны выстрелы.

— Придём к части и направимся к командиру. Я расскажу, что попали в окружение несколько дней назад.

— Так просто?

— Не так просто. Чтобы не запутаться, тебе лучше молчать. Будешь изображать контуженного, после ранения.

— Другое дело, — Иракли заметно повеселел.

— Дальше нас должны отправить к командиру части, и там уже как повезёт. Смотри, друг сердечный: будут заставлять рыть окопы — рой, отправлять на пост — иди без пререканий. Ты не разговариваешь. Всё слышишь, но ответить не можешь.

— Хорошая перспектива, окопы рыть. Так мы и до Берлина дойдём. Я тогда вместо Мелитона Кантарии, водружу Знамя Победы над Рейстагом!

— Конечно, как без этого? А я тогда заменю Егорова. И вместе, дружной командой вернёмся домой. В 1945 году, весной. Шутки в сторону, солдат. Забудь, кто мы такие на самом деле.

— Потом что, командир?

— Потом, суп с котом. Как поймаем рыжего кота, так и сварим. Наша задача — найти капитана Пескова, командира танковой роты. Вот его фотография. Запомни, вдруг ненароком встретиться.

Я протянул фото Михо, после ещё раз глянул и порвал в клочья.

— Допустим, нашли мы этого Пескова, о чём с ним разговаривать?

— Нам не нужно с ним много и долго разговаривать. К нему попал немецкий трофей, портфель с документами. Наша первая задача — найти этот портфель и с ним вернуться домой.

— Командир, мы же не в сказке. Здесь война. Капитан Песков. Жив он или нет?

— Не знаю, не знаю. Молчи, впереди патруль.

Прямо на нас шло трое солдат, и когда заметили незнакомцев, окликнули.

— Старший лейтенант Михаил Дёмин.

И я протянул документы, которыми меня снабдил Ткачёв. Младший сержант долго крутил новенькую бумажку, и внимательно смотрел на грузина.

— Цэ хто?

— Напарник мой, нашу танковую роту разбили, мы прятались в лесу. Иракли Минассали контужен, и ничего не говорит. Водитель. Снаряд «Тигра» угодил в гусеницу и «тэшку» пришлось бросить. Двоих потеряли, сами чудом спаслись.

— Гарно розповідаєш, лейтенант. Пошли к командиру, не нравитесь вы мне, подозрительные оба. Обыщи их, Никеев, вдруг шось сховали.

— Я не кисейная барышня сержант, чтобы тебе нравится.

Михо незаметно толкнул меня в бок, чтобы не заводился. Нас обыскали и, толкая автоматами в спину, повели к командиру. Картина утреннего боя выглядела удручающе. Огромное количество техники стояло на поле, дорогах и в канавах. Везде копошились солдаты и собирали всё, что можно было применить для танков. Снимали гусеницы, вытаскивали снаряды, грузили их на подводы и тянули в другую сторону села, ближе к наступательным рубежам. Грузин таращил глаза, всё не мог привыкнуть к тому, что все это реально: и война, и наше здесь пребывание. Таким он мне больше подходил, чем матёрый, бесбашеный уголовный авторитет, которому море по колено, и все как один, должны прислушиваться к его мнению. С девизом по жизни: «раздайся море — говно плывёт».

— Варежку закрой, — шёпотом сказал я Михо, и пальцем показал на челюсть.

Мы подошли к одному из танков. Сержант окрикнул старшего лейтенанта. Из башни высунулся чумазый парень, и с подозрением оглядел нас.

— Вот, товарищ лейтенант, задержали двоих.

— Так, так, кто такие?

Лейтенант по-молодецки спрыгнул на землю, и вытирая тряпкой руки от мазута, приблизился к нам.

— Танкисты, — ответил я, и улыбнулся.

— Пескова, что ли?

— Так точно, рота капитана Пескова.

— Не повезло вам ребятки, не повезло.

— Сержант, документы проверил?

Сержант кивнул мне, и я вытащил свои документы.

— Будете помогать, Дёмин, нам сейчас рабочие руки во как нужны. Напарник твой какой-то странный. Что с ним?

— Контуженный.

— Ясно, моя фамилия Свиридов.

Он протянул руку и крепко пожал.

— Что-то с мотором, товарищ лейтенант. Не заводится, стартер в порядке.

— Топливо есть?

Лейтенант нервничал, ему хотелось, как можно скорее закончить с засевшим в канаве танком и пойти обедать. Лицо у него было бледным, изнеможённым.

— Крути стартер до посинения, пока не заведётся.

Недовольное лицо сержанта исчезло в чреве машины. Шум стартера и рокот двигателя заставил всех оживиться. Даже Иракли повеселел, и закивал головой.

— Давай тянуть лейтенант, — крикнул сержант выглядывая из люка.

— Поможешь, Дёмин? — обратился он ко мне, и показал на тэшку, стоявшую возле полевой кухни.

— Бери машину и сдавай задом. Прицепим трос и вытащим эту заразу. Три часа уже здесь торчим.

Мне ничего не оставалось, как согласиться и с унылым лицом маршировать к машине. Иракли шёл сзади и что-то бубнил.

— Командир, а ты это, как его, водить умеешь?

— Как ты играть на гармошке.

Михо хотел рассмеяться, но я повернул голову и глазами полными ненависти глянул в его сторону. Грузин затих и, обходя тэшку со всех сторон, не знал, с чего начинать.

— Лезь внутрь, балда, — крикнул я, и запрыгнул на броню.

Грузин с трудом поднял люк, и покосился на меня умоляющим взглядом.

— Ай-ай-ай, — кричал Михо, оказавшись внутри.

— Как они здесь сидят? Я уже лоб расшиб, локоть ударил, пока нашёл куда вместиться.

— Заводи, пусть прогреется двигатель и пробуй сдвинуть эту махину. Рыгачи видишь? Ими и работай. Учись студент, в жизни пригодится, когда на тракторе будешь землю пахать. Считай, что я твой инструктор и ты мне сдаёшь первый урок вождения.

Минут пять двигатель работал ровно и спокойно. Мы пока осматривались, изучая, где что находится. У меня были навыки по теории, только без практики. Иракли передвинул рычаг, нажал на педаль, машину тряхнуло, и она сдвинулась с места. От неожиданности, я чуть не ударился затылком о выступ и показал напарнику кулак.

— Не спеши, до уборочной ещё далеко. Накатаешься, чертяка, придёт время.

— Поворачивать как, командир?

— Не гони, притормаживай. Фрикцион, знаешь, что это такое?

Объяснять не имело смысла, и я скомандовал:

— При торможении действуй рычагом. Не перегревая двигатель. Спокойно, словно девушку берёшь под руку и выходишь с ней танцевать танго.

— Ага, понимаю.

Выражение лица Иракли было похожим на актёра Вахтанга Кикабидзе в фильме «Мимино», когда тот с напарником на морозе ждал Елену Ивановну. Кое-как мы добрались до танка, по дороге разгоняя подводы с лошадьми и солдатами. В нашу сторону летели угрозы и проклятия. Солдаты падали в грязь, вытаскивали лошадей, пока Михо учился поворачивать и тормозить. Я скрежетал зубами, орал благим матом на грузина и понимал, что таким образом можно провалить задание. Нам не поверят и тогда либо штрафбат, либо к стенке. Перспектива не особо радовала. Свиридов с бойцами таращились на наши манёвры, и крутили пальцами у виска. Когда закончилась наше учебное вождение, и Михо как настоящий танкист, смог сдать назад, народ с облегчением вздохнул. Я вылез из машины, и смотрел на Свиридова.

— Сильно контузило твоего водителя. Это же надо такие виражи исполнять.

— Голова у него туго кумекает, не серчай лейтенант.

— Да ладно, будем цеплять трос.

— Надо под гусеницы что-то подложить. Он увяз в грязи основательно. Свиридов прикажи солдатам, спилить небольшое дерево, — предложил я, и взялся за лопату.

Свиридов почесал затылок и кивнул. Пока мы возились с лопатами, отбрасывая грязь, солдаты притащили молодое дерево и бросили под гусеницы. Картина уже была совершенно иная, и когда трос был прицеплен, Михо стал тянуть засевший танк. Пятеро солдат толкали сзади, и с горем пополам «тэшка», словно черепаха без панциря, вылезла на грунт под всеобщее ликование.

Свиридов угостил нас сигаретами и, сияя, словно светлячок ночью в лесу, не знал, как отблагодарить за помощь.

— Перекусить бы не помешало, — сказал Михо, лыбясь и кивая в сторону кухни. — После работы, требуется отдых.

— Пошли, — сказал Свиридов, и мы направились на кухню. Получили котелки, ложки и уплетая кашу. Сидя на брёвнах смотрели на передвижение войск.

— Нам бы командира найти, лейтенант, поможешь?

Мой вопрос был встречен с одобрением, и Свиридов отправился в штаб. Вернулся он мрачным, и отвёл меня в сторону.

— Прости Дёмин, принёс плохие новости.

Он замолчал, и потянулся за сигаретами.

— Не томи, что случилось? Убит Песков, где он?

— Его арестовали и держали в первом отделе. Что там случилось я не знаю, но мне сказали, что капитан Песков был убит при попытке к бегству.

У меня сердце остановилось. Сжимая кулаки, смотрел с ненавистью на Свиридова, как будто это он был виноват в том, что Пескова больше нет.

— Вижу по глазам, — сказал Свиридов, — что не веришь. Понимаю, только война и не на такое способна.

— Не мог он бежать. Пойми, здесь, что-то не так. Не клеится.

— Дёмин, можешь не верить, твоё право, но факт есть факт. Прости ещё раз, что сообщил тебе неприятные новости.

Я отвернулся и махнул рукой. Тут же подскочил Михо и видя по моим глазам, что случилось что-то из ряда вон непредвиденное, молча ждал.

— Будем возвращаться обратно, Иракли. Нам здесь больше делать нечего.

— Командир, ты толком объясни, что случилось.

После моего рассказа грузин долго раздумывал, и не хотел соглашаться с моими доводами. Спорил и доказывал, что надо действовать дальше.

— Каким образом? Шансов нет, понимаешь.

— Командир, Песков убит, но портфель на самом деле существует. Так же?

— Ну и?

— Надо искать портфель.

— Где искать? Прийти в первый отдел и попросить, чтобы нам его отдали?

— Зачем так. Я предлагаю идти в город, там осесть и найти то место, где держали Пескова.

— Предположим, Михо, что мы нашли, дальше что? Будем приступом брать тюрьму? Или вызовем вертолёты?

— Проберёмся внутрь ночью и будем искать. Зубами грызть землю.

— Иракли, там охрана — это раз, второе — не факт, что портфель уже не в штабе Армии. И потом, я не собираюсь своих убивать.

— Никого убивать не нужно. Применим другую тактику.

— Да, вижу, что понравилась тебе Ольга, слов нет. Готов идти под пули, лишь бы остаться.

Чуть усмехаясь, я понимал, что определённая логика есть в предложении грузина. Во всяком случае, если не получится, вернуться можно в любой момент. Попытка, не пытка.

— Ладно, уговорил. Только от меня ни на шаг. Помни, что в любой момент, лично я могу вернуться обратно, если только дела наши пойдут из рук вон плохо. Поэтому держись за моей спиной. Ждём вечера и уходим под покровом ночи.

Глава 12

В колонии назревал бунт, поводом для которого послужило исчезновение одного из криминальных авторитетов Иракли Минассали. Заключённые готовились к активным действиям под руководством Жилы, близкого друга и товарища Михо. Стрельцов докладывал в Киев о ситуации и просил помощи.

— Кто виноват? Я вам сейчас расскажу, кто в этом виноват.

Стрельцов разговаривал по телефону и, закипая от злости, готов был на крайние меры.

— Ткачёв виноват. Кто это такой? Работник СБУ, приезжал к нам пару дней назад. Да откуда мне знать по каким делам. Эти ребята имеют особые полномочия и умеют хранить молчание. Не знаю, не знаю, получится или нет удержать ситуацию под контролем. Понял, докладывать каждый час.

Стрельцов бросил трубку и с отвращением посмотрел на телефон.

— Вот суки, жопы свои прикрывают, а мне здесь расхлёбывать.

Неожиданно появился ДПНК, Егорыч, и Стрельцов понял по его выражению лица, что дела совсем плохи.

— Что они хотят? Жратву, свидания, смягчить режим?

— Если бы, Олег Витальевич.

ДПНК нахмурился и замолчал.

— Ну, что ты молчишь, мать твою. Говори, что нужно этим ублюдкам.

Стрельцов ударил по столу, и впился взглядом в Егорыча.

— Требуют вернуть Михо. Думают, что мы его вывезли ночью на «крытую». Лютуют. Ранен в ногу сержант Киреев, заточкой. Сейчас в санчасти.

— Куда делся этот грузин?

— Не могу знать, Олег Витальевич. Мои ребята прочесали всю зону вдоль и поперёк. Как в воду канул. Я уже послал троих на посёлок, хотя шансов, думаю нет.

— Дали ориентировку на розыск?

— Так точно, ещё утром.

— Вот не зря мне сегодня плохой сон приснился. Кровь, нечисть всякая. Как после этого не верить снам? Проснулся сам не свой, и на тебе.

Стрельцов встал из-за стола и подошёл к ДПНК.

— Ты мне скажи, за двадцать лет твоей работы в колонии, были такие случаи?

— Как не бывать, Олег Витальевич. Всякое случалось. Я ещё застал здесь «воров в законе». Бунтовали, но всё в рамках понятий. Беспредела не было. И тут такое.

— Как справлялись?

— Своими силами, без помощи города. Спецназ не вызывали. Больно эти ребята лютуют, когда заходят в зону. Мне приходилось это видеть своими глазами. Кости ломают на раз, два. Шум, пожарные машины, стрельба, гранаты. Это ещё в девяностых практиковалось. Потом запретили.

— Я уже доложил наверх, отсидеться не получится. Всё равно узнают за забором. Кто руководит?

— Жила.

— Остальные блатные поддержали?

— И да, и нет. Многие были протии, до первой крови. Когда ранили сержанта, зэки как с цепи сорвались. И понеслось. Кто-то вынес с промзоны спирт в большом количестве. Больше половины пьяных.

— Как спирт? Откуда он там оказался?

— Вольнаёмные занесли. Мне доложили об этом, но слишком поздно.

— Своими силами справимся? Твоё мнение.

— Трудно сказать, трудно. Людей бы, человек десять.

— Снимай с посёлка, под мою ответственность.

— Как же мы без «хозяина»? Не думает он возвращаться?

— Ты бы с Кипра вернулся? Вот так и он, с семьёй не собирается возвращаться. Все полномочия у меня. Начальник по режиму пока не назначен, а Сергея Павловича я не хочу привлекать. Он на заслуженном отдыхе. Киев дал разрешение. Может мне с Жилой поговорить?

ДПНК отрицательно покачал головой.

— Я его знаю, эта мразь на компромисс не пойдёт. Тянется за ним тёмная история со свободы. Ему терять нечего. Моё мнение — пристрелить его, как бешенную собаку, остальные сами разойдутся. При таком ЧП жертвы неизбежны.

— Хорошо, как расположил людей?

— Выход на промзону перекрыт. Столовая закрыта, как и санчасть. Ребята мои успели натягать мешков с песком, и держат оборону.

— Вышки? Менял людей?

— Нет, нельзя. Согласно инструкции, при бунте караул не меняется. Чтобы не давать повода заключённым для рывка на запретку. Это правильно. Едой их ночью снабдили. Связь есть.

— Как думаешь, полезут они к забору?

— Всё может быть.

— Я остаюсь на сутки в колонии, пока не разрешится ситуация. Докладывай обо всём, сразу.

Жила всю ночь не спал, обдумывая как поступить с пропажей Михо. Это был прекрасный случай для того, чтобы затеять бунт и вырваться к вершине власти. Повод имелся, оставалось только воплотить его в жизнь. Ночью он отправил шнырей за спиртом, который они с Михо купили на праздники. И теперь он устроит ментам самый настоящий фейерверк. Под утро он позвал блатных с других отрядов, и сейчас они обсуждали, что делать. Больше всех возмущался Череп, смотрящий пятого отряда. Этот старый зэк уже двенадцать лет находился за решёткой, и не считаться с его мнением никто не мог. Не имел права. Физически крепкий и дерзкий Череп, знал один закон и всегда его придерживался. Наглость — это второе счастье. И напирая, словно бык на Жилу, не хотел уступать.

— Череп, без кровушки не обойтись, сам понимаешь. Михо тайком свезли на «крытку» и нас это ждёт, если будем молчать.

— Жила, ты ещё пацан, чтобы такое дело затевать. Надо точно всё выяснить и потом уже что-то решать.

— Я не пойму, Череп, ты на чьей стороне? Моего кореша менты подвели под эшафот, и ты о них печёшься?

Жила вскочил и готов был кулаками доказывать свою правоту.

— Ну, давай, давай. Я тебя, как соплю по стенке размажу. Иди сюда.

Череп выскочил из-за стола и занял боевую стойку. Ещё минута и кто-то останется лежать с разбитой головой.

— Хватит, нашли время и место разборки чинить.

В перепалку вмешался «крытник» с седьмого отряда, Лёва Белуха. Он полгода назад пришёл в зону с «крытой», имея ксивы и полномочия от «законников», грозно встал между Черепом и Жилой.

— Значит так, Жила прав, Череп. Допускать ментовского беспредела нельзя. Делаем так, вечером снимем с аллеи пост. Потом на крыше нужно разобрать дымоходы. Там арматура и кирпичи. И перекроем жилую зону. Днём пускай все шныри тянут хмырь с камбуза: картошку, крупы, лук, жиры. Если ночь продержимся, считай, выиграли битву.

— Ты прям Кутузов, — съязвил Череп, чем разрядил обстановку. Братва засмеялась, и одобрительный гул заполнил каптёрку.

— Прибараним вертухая? Чья смена сегодня?

— Трубочиста, на аллее будут пару писюнов молоденьких. Убивать не нужно. Ранить в живот, или руку. Менты всполошатся и снимут пост. Поменять не успеют, зуб даю, — сказал Череп и потёр огромные лапы.

— Фронтовые сто грамм будут? — спросил Белуха и покосился на Жилу.

— Как без этого, братан. Уже всё здесь, на базе.

— Давай по соточке для успешного дела.

Жила позвал шныря, и через пять минут на столе стояла бутылка спирта и нарезанное сало с луком.

— Вот это по-нашему, по братски, — сказал довольный Белуха и разлил спирт. За фарт и масть в нашем святом деле, — сказал он, и не чокаясь опрокинул половину стакана.

— В добрый час, — зашумела братва. И после того, как с выпивкой было покончено, тихо и мирно разбрелась по баракам.

В этот же вечер жилая зона была полностью захвачена заключёнными. Ближе к полуночи весь первый отряд, из козлов и обиженных был перебит, и с переломами рук и ног выведен через дыру в заборе на промзону. Освобождение штрафного изолятора под общий гул пьяных заключённых напоминало ледовое побоище. Вертухаи вышли со щитами и дубинками вперёд, готовясь к отражению атаки, но когда увидели какое количество зэков с палками и прутами рвётся к ним, бросили свою амуницию, и с позором бежали. Толпа ликовала и требовала новой крови и жертв. Жила и Череп сидели на мягких стульях на аллее, и только успевали отдавать распоряжения. Шныри от усталости и беготни падали на землю и не вставали. Череп приказал поджечь полупустой склад с продуктами, и языки пламени гордо реяли над колонией. Толпа уже забыла о своей первостепенной задаче, выяснить то, где находится Михо и просто лютовала. Вертухаи укрылись за мешками с песком, и нет-нет, бросали дымовые шашки в сторону толпы, и периодически стреляли в воздух. По толпе не решались, да и приказа сверху не поступало. Ситуация полностью контролировалась заключёнными, и оставалось совсем чуть-чуть, перед тем, как свалится забор и пьяная, голодная толпа, вырвется на свободу.

Глава 13

После обеда удалось пару часов вздремнуть, помог в этом Свиридов, в знак благодарности за помощь. Хороший оказался парень, добродушный и приветливый. Мне захотелось с ним поговорить, по-приятельски, и я ближе к вечеру вышел с ним во двор на перекур.

— Не скоро война закончится, ещё три года.

— Дёмин, брось, с чего ты взял, что ещё три года?

— Можешь не верить, но это правда.

Свиридов смотрел на меня с подозрением и прищуривал глаза.

— Не бойся, лейтенант, я не шпион.

— Странный ты, Дёмин, выдумываешь всякую ерунду.

— Э-э-э нет, друг, это не ерунда. Война закончится в мае сорок пятого. Если выживешь, сам увидишь. И тогда вспомнишь нашу встречу.

— А Гитлер? Что будет с ним?

В глазах Свиридова появился интерес, и он внимательно смотрел на меня. Мимо нас проходили солдаты, и не обращали особого внимания. Вечер был тёплым и необыкновенно нежным.

— Гитлер?

Я усмехнулся и задумался.

— Дай подумать, Гитлер, Гитлер…. Притворяясь, я глубокомысленно молчал и надувал щёки. — Ах, да — Гитлер отравится.

— Ну да, тоже мне придумал. Ну тебя, Дёмин, врёшь ты мастерски, только мне не заливай за воротник. Я уже два года воюю, и максимум через год мы с победой будем шагать по улицам Берлина. Фильм смотрел, «Волга, Волга»? Ты мне напоминаешь лоцмана с парохода «Севрюга». Тоже мужик такой был, деятельный, на все руки мастер. Так и ты, Дёмин.

— Спрашиваешь, ещё пацаном смотрел. По телевизору.

— По какому телевизору? Фильм сняли четыре года назад, а ты говоришь, пацаном смотрел.

Я понял, что взболтнул лишнее, и хотел выкрутиться из незавидной ситуации, но понял, что поздно. Свиридов потянулся к кобуре, за пистолетом.

— Брось, Свиридов, ты чего, арестовать меня собираешься?

— Дёмин, пойдёшь со мной, там с тобой разберутся. Говорливый ты и шибко умный.

Догадываясь, что Свиридов не шутит, я сделал шаг назад.

— Ох, и влетит тебе от начальства, когда разберутся, Свиридов. Не там копаешь и ищешь.

Мы медленно шли по ветвистой дорожке в сторону штаба. Знакомство с командным составом Красной Армии в мои планы не входило. Я соображал, как поступить. Пригибаясь от ветки, я схватил её обеими руками и чуть натянул. Ветка спружинила и ударила Свиридова по лицу. Тот замешкался и опустил оружие. Я резко повернулся и ударил его в грудь. Свиридов ойкнул и поднял пистолет, чтобы выстрелить, только инициатива была с его стороны упущена. Я ударил ребром ладони по его правой руке, и схватил за гимнастёрку. Пистолет выпал, и я потянул на себя Свиридова. Ткань затрещала, когда я падал на спину и тянул за собой незадачливого лейтенанта. Свалившись на спину, резко повернулся на правый бок, и оказался сверху своего надзирателя. Придавил одной рукой шею, другой рот, и прошептал: «Учись драться, салага. Моли Бога, что я не шпион. Не видать тогда тебе ни друзей, ни близких». Свиридов попытался вывернуться, только я крепко сжал горло, до такой степени, что у лейтенанта глаза на лоб полезли.

— Учись проигрывать. Значит так, я сейчас уйду, и ты меня искать не будешь. Договорились? Иначе, мне придётся тебя убить.

И в доказательство своих слов я вытащил из сапога нож.

— Один удар в сердце, и пикнуть не успеешь. Так как, мы договорились?

Лейтенант закивал головой, и я убрал руку с шеи. Прежде чем уйти, я вытащил из пистолета обойму, и бросил его к ногам Свиридова.

— Прощай лейтенант, и помни не только мою доброту, но и то, что я тебе сказал про сорок пятый.

Бросая незадачливого лейтенанта на земле, шмыгнул в кусты и побежал за Михо. Времени у нас было от силы минут десять, пятнадцать, пока Свиридов очухается и побежит за подмогой. Михо я застал с котелком в руке и ложкой. Он увидел по моему выражению лица, что случилось что-то экстраординарное, и тут же вскочил.

— Уходим, уходим, Иракли, бросай всё и к реке.

Дважды повторять не пришлось. Грузин, расталкивая длинную очередь за кашей, торопился и едва успевал за мной. Когда мы уже вышли к реке и смогли перевести дыхание, он спросил:

— Что случилось, командир? К чему такая спешка? Не дал как следует подкрепиться.

— Дома подкрепишься, плавать умеешь?

— Умею, только зачем? Вон лодка стоит бесхозная, в камышах. Я мигом.

Напирая на весла, я грёб, в двух словах рассказал, что случилось. Грузин не удивился, и мне даже показалось, что он был не против того, если бы меня арестовали. В этом случае, он оставался один и никто не смог бы заставить его вернуться в колонию. Выяснять с ним отношения я не стал. Сгущались сумерки и когда мы выходили на берег, и вытаскивали лодку, я заметил на другом берегу огни, вспышки от выстрелов. Это была погоня за нами. Значит, не сдержал слово Свиридов и решил позвать на помощь. Эх, ну и как после этого верить людям. Чувство досады овладело мной и, поднимаясь вверх по насыпи, я не оглядывался. У нас был запас времени, чтобы найти убежище в городе и там спрятаться. Уже нельзя было показывать свои документы, никому. Потому что наверняка лейтенанта Дёмина будут искать.

Опустевший город встретил недружелюбно. Полная тишина угнетала непостижимым образом. Мы брели вдоль высоких стен, словно голодные волки, и затравленно оглядывались по сторонам. Вокруг всё заброшенное и пустое. Дома похожи на мрачные надгробия, склепы, после атомного взрыва в вечерних сумерках. Улицы безлюдны и пугают своим безмолвием. Людей нет, хотя время совсем не позднее. Интересно, здесь вообще есть кто-то живой, или все на фронте, в окопах. Страшное время, когда человеческая жизнь ценится не больше, чем хлеб по карточкам.

По дороге нам попался небольшой дворик. Возле кирпичной стены, на противоположной стороне, лежало несколько трупов. Иракли хотел пойти глянуть, но я его остановил.

— Помочь мы им не сможем.

Грузин кивнул, и тяжело вздохнул.

— Не думал, командир, что доведётся побывать в сороковых годах. Реальность куда страшнее, чем то, что мы знаем. Мне всегда казалось, что я уже ничему не смогу удивиться в жизни, и никто не сможет заставить колени дрожать. Но здесь, когда враг за каждым углом и смерть дышит ледяным дыханием в спину, реально страшно.

Нигде не горел свет, подъезды домов забиты широкими досками. Люди, когда уходили, хотели таким образом обезопасить свои квартиры. Хотя, снять доски и войти внутрь, не представляло особого труда, как для мужчины, так и для подростка. Я уже присматривал дом, где бы нам на время остановиться. Переждать, пока армия не продвинется вперёд и за Дёмина, Минассали, просто забудут. Иракли молчал, на его суровом лице не дрогнул ни один мускул, при виде последствий войны.

— Уже передумал оставаться?

— Дело не в этом.

— В чём тогда?

— В том, что я понимаю, как много в жизни упустил. И безумно жаль тех лет, которые потратил впустую. А ведь мог по-другому жить. Мог. Но не стал.

— Это в тебе, Иракли, говорит совесть. Она всегда самая первая даёт человеку небольшой импульс, толчок в сердце. И всё меняется на глазах.

Иракли ничего не ответил, лишь с горечью усмехнулся.

— Так может, командир, — после паузы продолжил Михо, — это сама Судьба даёт мне второй шанс — исправить жизнь и начать с чистого листа!

Мы стояли под небольшим навесом, и казалось, что эхо наших голосов летает по всему двору. Я смотрел грузину в глаза и понимал, что он говорит правду. Может быть впервые в жизни.

— Всё возможно, друг. Я рад за тебя, что за какие-то пару дней ты изменился. Про судьбу и твой шанс ничего не могу сказать. Может ты и прав. Спорить не хочу. Я встретил свою судьбу в этом времени. Любимую женщину. И счастлив тем, что так всё сложилось.

— Какая она?

— Кто?

— Женщина твоя, расскажи.

— Э-э-э, друг, в двух словах и не ответишь на твой вопрос. Она самая лучшая, и… Знаешь, настоящая. Надеюсь, понимаешь, о чём я говорю и что конкретно имею в виду. Знаешь, меня воспитывали так, что настоящий мужчина должен всегда знать себе цену. Быть лидером, во всём служить примером для женщины, никогда не оббивать порог её дома, категорически бояться слова подкаблучник, и так далее. И не давать женщине садиться на шею. Ни при каких обстоятельствах. Тогда и знакомые, и друзья, и даже родственники будут тебя уважать, и ставить в пример другим. Так продолжалось в моей жизни длительное время. Я часто менял женщин, бросал, обижал, и даже поступал не совсем по-мужски.

— Об этом подробнее, — сказал Иракли, и по-дружески подмигнул.

— Опустим этот момент. Он не важен, если учесть, что всё изменилось, когда я влюбился.

— Значит, был воин, стал тряпка, о которую женщина вытирает ноги. Так, командир?

— На любимого человека никогда не жаль потратить время, сделать приятный сюрприз, устроить зимой, например, купание в бассейне или отдых на Бали. И при этом совсем не испытывать раздражения. Сдувать пылинки, варить кофе по утрам, выполнять любые прихоти. Сейчас моя жена в положении, и я, как идиот, несусь среди ночи в круглосутку за огурцами и клубникой. И потом вместе с ней ем на кухне, и даже не говорю о том, что это смешивать нельзя или не вкусно. Терплю со стойкостью Геракла все её выходки, капризы, и получаю настоящее удовольствие, когда вижу на её лице счастливую улыбку. Это, Иракли, и есть любовь. Желание не просто быть рядом, вместе, а дышать одним воздухом, пить из одной чашки, и вместе рыдать над очередной дурацкой шуткой Зеленского или братьев Шумахеров.

Когда утром уходишь на работу и видишь, как твоя жена, сонная, стоит в окне и провожает тебя, чувствуешь, что каждый день, прожитый вместе, открывает мир с новой стороны, более прекрасной и удивительной.

— Значит, то чему тебя учили — пшик?

— Нет, не пшик, просто у любви разные оттенки и цвета, как у радуги. И если ты увидишь в глазах любимой женщины один из таких оттенков, как и у тебя в груди, беги за ней на край Света. Потому что этот луч — подарок Свыше, предначертан только тебе одному. Любовь оставляет в сердце душевные раны. Иногда они кровоточат. Но без любви жить нельзя. И если однажды мужчина почувствует силу притяжения любви, жить как прежде, пряча чувства в кулак, скрывая под маской, никогда не сможет.

— Красиво говоришь, Дёма. Книги нужно писать, на худой конец стихи. Зарываешь талант в землю. Не хорошо.

Иракли неодобрительно покачал головой. Издевался, и не скрывал этого.

— Когда полюбишь, поймёшь. И сам будешь стихи писать.

— Никогда. У меня внутри стержень из кремня. И ни одной женщине его не сломать.

— Никогда не говори никогда, Иракли. Жизнь непредсказуема.

— Не дурак, командир. Мне, к сожалению, такая женщина не встретилась.

— Наверное, не в том месте искал?

— Может, хотя я всё думаю про Ольгу. Не выходит она из головы.

— Влюбился?

Усмехаясь, я похлопал Михо по плечу.

— Значит грозный бастион, в лице Иракли Минассали, пал перед прекрасной незнакомкой?

Михо не ответил, но лицо его смягчилось, и он добродушно улыбнулся.

— Ладно, командир, не будем о грустном. Я ведь понимаю, кто я, кто она. И остаться здесь не получиться.

— А если бы меня схватили? Чтобы бы делал?

— Не думал об этом.

— Помог бы совершить побег? Или наоборот, бросил на произвол судьбы?

— Не пытайся, Дёмыч, взять меня на понт. Кто, кто, но я ведь знаю, что ты в любой момент можешь вернуться обратно, без особого риска для жизни. И я не бросаю товарищей в беде. Ты вот, мог давно меня вернуть обратно, так же? Но ведь не сделал этого. Почему?

— Ну-у-у, мне нужен помощник. Одному тяжело решать проблемы планетарного масштаба. Кстати, ты не забыл, что нас ищут. Нужно укрытие, и там уже действовать по обстоятельствам.

— Давай спрячемся и передохнём.

И как только мы вышли из двора и юркнули в магазин, на дороге появился патруль.

— Как думаешь, заметили нас или нет? — спросил я шёпотом у Михо.

— Не думаю, если бы заметили, открыли стрельбу. Пока, командир, удача на нашей стороне.

Он прижался к высокому шкафу, и осторожно выглядывал на улицу. Я тем временем уселся на уцелевший стул и стянул сапоги. Ноги затекли от непривычной обуви и, массируя пальцы ног, думал, что делать дальше. Нас будут искать, это точно. Свиридов наболтает такого, что бросят на поиски не один патруль. Ругая себя за излишнюю болтливость, молчал. Михо только дай повод показать зубы, не отвяжется. Ситуация складывалась не лучшим образом. Где-то совсем рядом раздались выстрелы. Михо вытащил пистолет и выглянул наружу. За углом дома послышались голоса и женский крик. Кто-то кричал и звал на помощь.

— Смотри, командир, там бандиты кого-то грабят.

Он усмехнулся и почесал дулом лоб.

— Не хорошо так себя вести в военное время, мародёрство никогда не приветствовалось ворами.

— Кто бы говорил, — пробурчал я, и увидел, что бандиты вот-вот разденут и поставят к стенке мирных граждан.

— Давай, Иракли, разберись с ними. Покажи, насколько ты крутой парень.

Сам тем временем натягивал сапоги и проверял оружие. Михо не заставил себя долго уговаривать, и вальяжной походкой, направился к месту разборок. Мне оставалось прикрывать спину новоявленному Робин Гуду.

— Эй, мужики, вы чего стариков обижаете?

— Ты кто такой, клоун, чтоб нас учить?

Один из бандитов, в сером пиджаке и кепке натянутой на глаза, повернулся к Михо и направил на того автомат. Дело могло закончиться не лучшим образом. Я тем временем тихонько выполз из магазина, и незаметно пересёк улицу, чтобы обойти бандитов с тыла.

— Опусти волыну, фраер, — сказал Михо, и поднял руки.

Он засунул пистолет за спину, и не подавал вида, что вооружён.

— Поговорим как люди, только и всего.

— Слышь, фраерок, уноси ноги, пока цел. Иначе пару тройку маслин вмиг уложат в деревянный макинтош в землю на два метра. И пикнуть не успеешь.

Пожилая женщина со своим мужем прижимались друг к другу, и дрожали. У мужчины в руках была небольшая авоська с продуктами, которую хотели отобрать бандиты. Михо замер, и сверлил бандитов волчьими глазами. Те скалились, и в темноте сверкали острые заточки. Я понимал, что тянуть не стоит и, прицелившись, выстрелил одному из бандитов в голову. Промазал, и пуля угодила в шею. Он заверещал, и свалился на землю. Второй бандит опешил, но успел нажать на спусковой крючок. Автоматная очередь громким гулом пронзила вечернюю тишину. Мне ничего не оставалось, как продолжать стрелять, хотя до второго бандита было далеко. Старики быстро сообразили, что лучше упасть на землю, чем получить шальную пулю. Михо катался по земле, и громко ругался матом. Видно одна из пуль зацепила гордого сына гор. Выскакивая из своего не хитрого укрытия, и едва не выкрикивая ура, я бросился на бандита. Падая, метрах в пяти от него на живот, успел всадить в негодяя две пули. Тот свалился на спину, но продолжал стрелять. Мог с минуту на минуту появиться военный патруль, и тогда нам с грузином крышка. Перекатившись к краю дороги и прицелившись, выстрелил третий раз в голову бандиту. Попал. Тот замолк и не шевелился. Вскакивая, я побежал к Михо. Тот держался за плечо, и продолжал материться.

— Спасибо вам, молодые люди, за помощь, — сказал старик, напоминавший профессора педагогического института.

— Если бы не вы, нас бы с Машенькой уже не было на этом свете. Чем мы можем вам помочь? Ваш друг ранен, у меня есть знакомый врач. Идёмте к нам, мы живём совсем рядом.

Отказываться я не стал, тем более Михо нуждался в медицинской помощи. Забирая автомат, я что есть сил врезал ногой мародёру. Один был мёртв, и под ним растеклась лужа крови. Второй подавал признаки жизни, стонал и огрызался.

— Живи, гнида, помни мою доброту.

Поддерживая Михо, мы неторопливо отправились за нашими новыми знакомыми.

— Меня зовут Николай Павлович Татаренко. Это моя жена Мария Владимировна.

Невысокого роста старик был сама любезность и учтивость. Интеллигенция никогда не изменяла своим привычкам, всегда поддерживая уровень интеллекта и манерность.

— Что же Вы, Николай Павлович, по ночам ходите. Не знаете, что война идёт?

— Знаю, знаю, виноват. Но нам только сегодня выдали продуктовые карточки, голод, знаете ли, не тётка. Вот мы и решили вдвоём с Машенькой, пойти за продуктами не дожидаясь утра.

Он снял помятую шляпу, обнажая блестевшую в лунном свете голову. Обнимая свою жену, улыбнулся, показывая белый ряд ровных зубов. Блестевшие глаза, густые брови, высокий лоб, ровный, чуть заострённый нос, и небольшая бородка, делала его похожим на таинственного Мефистофеля. Не хватало разве что резной трости, и выглаженного чёрного костюма. Жена была полная противоположность супругу. Она больше напоминала подростка, с большими, удивлёнными глазами, в те моменты жизни, когда удавалось хоть одним глазком заглянуть во взрослую жизнь. Тайком, прячась за комодом или тёмной шторой. Чёрное платье, маленькая женская сумочка в руках, седые волосы затянуты сзади резинкой, и необыкновенно живые и любопытные глаза голубого цвета. Она положила маленькую головку на грудь мужу, и доверительно смотрела на нас.

— Вот и наш дом.

Он показал на не большое двухэтажное здание.

— Идёмте, идёмте, мы вам очень обязаны. Проходите, Маша вам всё покажет, я пока сбегаю за врачом.

— Николай Павлович, на врача можно положиться? Нам бы не хотелось, чтобы вместе с ним пришли посторонние.

— Вам-то чего бояться? — спросил Николай Павлович, разглядывая мою форму. — Вы же не шпионы?

— Бог с Вами, какие шпионы. Русские мы, точнее, один русский, второй грузин. Иракли. Мы бы не хотели, чтобы о нас узнали, только и всего. Я понимаю, что Вам может показаться всё это подозрительным, но на объяснения нет времени. Меня зовут Михаил, фамилия Дёмин. Вот мои документы.

И я хотел протянуть старику книжечку, но тот отказался и замахал руками.

— Что Вы, что Вы, молодой человек, я Вам верю. И обещаю поговорить с Никитой. Это мой бывший ученик. Человек порядочный. Ждите.

— Возьмите пистолет, на всякий случай.

— Моё оружие — слово, но только не это. Я пацифист, категорический противник любого вида оружия и насилия.

— И даже здесь и сейчас?

Меня удивил наш новый знакомый, и от неожиданности я едва не споткнулся о высокий порог и не упал.

— Именно сейчас, Михаил, мы люди, не должны уподобляться животным.

— Но, как же немцы? Вы знаете, как они поступают с евреями? Неужели их тоже будете защищать?

— Германия попала под дурное влияние Гитлера. В нём корень всех бед. Его непомерное эго раздулось до Вселенских масштабов. И только он заслуживает самого сурового наказания. Немецкий народ очень трудолюбивый. Мне доводилось бывать в Германии до войны. Какая там красота, и самое главное порядок.

— Николай Павлович, простите меня конечно, но я что-то не могу понять. Вы симпатизируете немцам?

— Михаил, Германия и нацизм — разные вещи. Их не нужно смешивать в одном флаконе. Это разная консистенция.

— Поясните.

Меня уже начинал немного раздражать слегка поучительный тон Николая Павловича.

— Консистенция — физическое состояние жидких и твердых тел в отношении их мягкости или твердости, и плотности.

— Вы химик?

— Вы удивительно прозорливы, Михаил. Химик, Лауреат не одной Международной премии, в том числе в Берлине, в Германии. Это моя жизнь. Вы думаете, меня не хотели привлечь к работе немцы? Не один раз. Звали на крупные химические заводы в Австрии. Обещали жильё, статус и прочее. Нам с женой приходилось прятаться в лесу, потому что я знал методы работы Гестапо, в случае, если нас схватят. Подонки, которым не место на земле. Грязные и беспринципные. Здоровье у меня далеко уже не то, как в молодости, и я бы не смог выдержать пыток. Мне семьдесят, и хочется хотя бы одним глазком увидеть победу. Дожить до счастливого часа с женой. Мои два сына, Михаил, погибли в сорок первом, в Белоруссии, под Брестом и больше нет никого.

В его глазах мелькнули слёзы, и он отвернул голову. Из соседней комнаты раздался приглушённый стон Иракли.

— Бегу, бегу. Михаил, Ваш товарищ и наш спаситель, нуждается во врачебной помощи.

Глава 14

Стрельцов уже сутки не спал, понимая, что без спецназа не обойтись. Созвонившись с городом, начальником воинской части, и объяснив ситуацию, нервничал. Понимая, что когда всё закончится и, учитывая жертвы и разрушения, плюс скандал в прессе и на ТВ, с работой придётся проститься, подать в отставку. И это хорошо, если получится выйти сухим из воды. Наверняка начнётся расследование, и тогда всплывут случаи взяточничества и незаконного использования бюджетных средств. Нет, надо переходить в наступление. Он вытащил пузатую полупустую бутылку коньяку, и плеснул в бокал. Открывая окно, увидел, как горит склад и усмехнулся. Всё было так замечательно, чудесно и на тебе. Скривившись от выпитого спиртного, закусил колбасой, сыром и взял трубку внутреннего телефона.

— Кто это? — рявкнул он, когда на том конце провода послышалось шипение.

— Давай ко мне Егорыча, сержант. Срочно.

Вот же идиоты, даже связь не могут наладить. С кем приходится работать. Не военные, сборище пьяниц и шалопаев. ДПНК не заставил себя ждать.

— Какие будут распоряжения, Олег Витальевич.

В кабинете Стрельцова запах спиртного едва не вывел из равновесия ДПНК, учитывая ситуацию в колонии. Тот скривился, и едва заметно ухмыльнулся, поглядывая на сытую, пьяную морду Стрельцова.

— Слушай, надо с Жилой поговорить.

— Лучше с Черепом, Олег Витальевич. Жила молод, горяч, с ним трудно найти общий язык. Череп не такой, хотя со своими причудами.

— Это какими ещё причудами?

ДПНК медлил, и не решался сказать, обдумывал.

— Он старый сиделец, и может пойти на компромисс. Только…

— Ну, что только, мать твою. Говори, не тяни кота за яйца.

— Захочет раньше выйти на свободу.

— Сколько ему до звонка?

— Чуть меньше трёх лет.

Стрельцов задумался и откинулся на спинку кресла. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, размышлял.

— Ладно, что-то придумаем. Сможешь его ко мне привести?

— Постараюсь, Олег Витальевич. Только не сильно доверяйте Черепу. Парень скользкий и своего никогда не упустит. Наглая рожа.

— Давай, посмотрим, кто из нас двоих наглее, я или он.

На аллее под палящим солнцем показался молоденький сержант, с белой тряпкой в руках. Он не успевал уклоняться от камней и палок, которые летели в его сторону. Проклиная собачью работу и всё на свете, сержант дрожал, и с пересохшими губами кричал:

— Прекратите, ребята, мне нужен Череп. Люди вы или нет!

Его слабенький голосок тонул в мощном рёве разгулявшихся зэков. Те ликовали и готовы были распять сержанта на Кресте, как Иисуса Христа, и прибить руки гвоздями. Сержант остановился метрах в десяти от разделительной черты, между грудой разбитой мебели и защитным кордоном, и ещё сильнее замахал белым платком, как маленькая девочка матери на детской площадке. Наконец, из-под ограждения показался маленький, щуплый парень, в чёрной робе, и не торопясь направился к сержанту. У того сразу отлегло на душе, камень свалился с плеч, и он даже попытался улыбнуться.

— Чего тебе, краснопёрый? Нам мир не нужен. Хотим водки, девок, наркоты, да побольше. И ещё, вертолёт и десять лимонов баксов.

Пацан чувствовал себя непобедимым горным орлом, за которым стоит грозная стая, готовая в любой момент защитить своего птенца. Он держал руки в карманах, через зубы цвиркая, насмехался над сержантом.

— Не бзди, салага, парламентёра не тронем. Братва при понятиях.

— Мне Череп нужен, — ответил осипшим голосом сержант.

— Кто ты такой, чтобы Череп с тобой разговаривал?

— Его к себе вызывает Стрельцов, хочет поговорить по душам.

— Ну-у-у, если так, по душам, я скажу Черепу. Но ничего не обещаю. Хотя могу тебе несколько дырок прямо сейчас сделать. Проверим, целка ты или нет, если не успеешь убежать.

Он присел на корточки и вытащил из носка длинный нож. И зарычал:

— Пасть порву, моргала выколю…

Сержант бросил платок и давай дёру. Зэки ещё больше загудели, завидя, как драпанул парламентёр.

Череп с большой чашкой кофе в руке стоял возле локалки и ждал Жилу. Когда тот появился, Череп взял его за руку и отвёл в сторону от посторонних глаз и ушей.

— Что скажешь? — прошептал он Жиле, делая большой глоток кофе.

— Ты про кумонька?

— Ага, базар у него есть ко мне. Хотя знаю, куда эта краснопёрая сука будет клонить.

— Я против, Череп, зря базарить не буду. Никогда с ментами дело не имел, и веры им нет никакой. Ещё сутки и свалим. Я брякнул пацанам на воле, они приедут машиной и вывезут нас.

— Сутки — это много, Жила. За это время Стрелец подтянет сюда армию, и всё закончится. Сколько мы ещё сможем удерживать зону?

Жила крикнул шныря, и отправил за водкой.

— Сейчас по сотке накатим, и прикинем, писю к попе.

— Я думаю мне нужно идти.

— Да ты что, Череп… А если тебя закроют? Подумал об этом? И что нам людям сказать? Что Череп пошёл с красными договариваться. Свои же на ножи поставят. Не-а, я против.

— Не тупи, Жила, нам нужно выиграть время. Рано или поздно, но омоновцы начнут военную операцию, нагонят технику, и всё сметут под чистую. За нас никто под пули не полезет. Соображай. И сдадут первыми свои же. Знаешь, что потом будет?

Череп усмехнулся, заметив, как побледнел Жила.

— Давай собирать остальных, и решим, — предложил Череп.

После выпитых ста грамм, Жила начал быстрее соображать, и когда собрались блатные на крыше барака, для решения вопроса по Черепу, громче остальных кричал, что Черепу необходимо выйти к ментам. Мнения разделились, но большинство всё-таки поддержали Жилу. И под всеобщее одобрение, братва отправила Черепа на переговоры.

Возникшая тишина заставила первые ряды вертухаев напрячься. Егорыч взял бинокль, и не мог понять, с чем связано затишье. И когда человек пять зэков разобрали защитный редут, и вышел самодовольный Череп с Ваней Харьковским, понял, что дело сдвинулось с мёртвой точки.

— Не стрелять, — скомандовал он, и отправил сержанта предупредить Стрельцова о визите Черепа. — Вот бараны, думают, что Ваня сможет защитить Черепа. От пули никакой чемпион по боксу не прикроет. Разве что, подставляя свою голову или жопу.

Зэки тем временем под чёткий, барабанный бой, прутами и палками по кастрюлям и пустым бочкам, словно армия Александра Македонского, подпевала и громыхала, устрашая своих заклятых врагов. Череп, поднимая голову вверх, гордо шествовал, и чувствовал себя победителем на олимпийских играх. Ещё бы, им удалось то, что менты сами прислали парламентария, идут на уступки, тем самым показывая слабость, и бессилие.

— Честь отдавать не нужно? — крикнул ДПНК Черепу, когда тот с ними поравнялся.

— Можешь отдать, потому что проигравший всегда в руках более сильного противника. И твоя голова на верёвочке болтается, козлина.

ДПНК прикусил язык и нахмурился. Череп поднялся в кабинет Стрельцова и, не стучась в дверь, ударом правой ноги открыл её. Входя, он с воинственным видом оглядел накрытый Стрельцовым по такому случаю стол с выпивкой и закуской. Оставшись вполне довольным душевным приёмом, оставил Ваню за дверьми охранять и не впускать посторонних. При виде еды у Черепа слюнки потекли. Пузатая бутылка водки, запотевшая, гордо восседала на столе, и вполне миролюбиво подмигивала.

— Видишь, Череп, как встречаю. Как короля Георга! — пробубнил Стрельцов, и жестом пригласил присесть на стул напротив.

— Вижу, начальник, всегда бы так, не только сегодня. За что пить будем? За твоё здоровье не буду. Сам понимаешь.

— Тогда давай, Череп, за твоё здоровье выпьем. Ты, видать, себе лет двести жизни отмерил.

Череп прищурился и взял стакан.

— Наливай, начальник, давно душа хотела праздника. Давно.

Когда первые полстакана водки были выпиты и Череп закусил копчённым салом с солёным огурчиком, Стрельцов сказал:

— Надеюсь, мы найдём с тобой общий язык, и прекратится этот беспредел?

— Как знать, как знать, всё может быть.

— Чего вы хотите? Только давай так, Череп, общие фразы, понятия и прочую лабуду, оставь для малолеток. Лады? Говори, как есть. Тебе в этом какой интерес?

— За общее дело болею, начальник. За общее. Мне, что?

— Значит, Михо вам уже не нужен?

Череп отрицательно покачал головой.

— Всем уже известно, начальник, что свезли его на «крытую», ночью. Или не так?

— Череп, никто не свозил никуда Михо. Какая «крытая»?

— Я не знаю, может в Житомире или ещё где.

— Михо пропал, понимаешь? Растворился в воздухе. И никто его никуда не свозил. Ты пойми одну простую вещь, для того, чтобы свезти человека на другую зону или на ту же «крытую», нужны основания. Эти бумаги подписывает прокурор области. Михо никто не трогал. Невелика шишка, чтобы на него время тратить и бумагу переводить.

Стрельцов хмыкнул и потянулся за бутылкой. Череп ещё не совсем опьянел, и почесал густую щетину. Ему на мгновенье показалось, что опер не врёт, а он привык доверять своей интуиции.

— Вкусное сало у тебя начальник, так и тает во рту. Давай ещё по одной.

— Череп, я могу помочь тебе выйти на волю к осени.

— Это как?

— Сделаю бумаги, и выведу тебя на посёлок. Там полгодика и домой вольным лебедем.

— Не верю я тебе, начальник. Водочке, верю и доверяю. У меня половина срока по изоляторам и Бурам.

Он поднял стакан и поднёс к глазам. Жидкость заблестела, и Череп облизнул сухим языком тонкие губы.

— Что хочешь от меня взамен?

— Условие простое, Череп. Ты способствуешь тому, чтобы все заключённые мирно разошлись по отрядам и дали моим людям пройти свободно в жилзону. Уже и так много ущерба нанесли. Мебель разбита, трубы разобрали, кровати и прочее. Ты же за это платить не будешь? А мне придётся со своего кармана всё это восстанавливать.

— Так у тебя карман, вон какой большой, а у меня маленький и кроме сигарет, там нет ничего. Мне надо подумать, — ответил после паузы Череп.

— Подумай, подумай, я своё слово сдержу, как офицер.

После слова офицер Череп рассмеялся.

— Когда это, начальник, офицеры взятки брали? Или ты думаешь, я не знаю твои тарифы по УДО и посёлку? Не смеши. Вымерли давно офицеры, как мамонты, ещё во времена семнадцатого года.

— Череп, я едва сдерживаю Киев. Ещё вчера хотели ввести войска. Но я взял ситуацию под свою ответственность. Ты понимаешь, что спецназу по барабану в кого стрелять и убивать. Подумай о людях. Если не примешь моё предложение, пеняй на себя. «Крытая» тебе обеспечена до конца срока. Будешь по закону отвечать за бунт, как зачинщик. И надзор, после освобождения. Если доживёшь на «крытой» до этого самого освобождения. Там знаешь сколько «сухарей», и «пришляков»?[2] Вмиг подставят на перо.

— Не пугай меня, пуганный твоими соплеменниками. И не такое видел. Ты дело моё читал? Про «Белый лебедь» знаешь? Я там был в девяностых. Так вот, этот пионерлагерь, с твоим хвалённым спецназом, хрень собачья. До завтра подумаю и приду с ответом. Только начальник, не купил ты меня за свободу. Не-а, мне по одному месту и посёлок твой, и прочая лабудень.

— Так что тогда?

Голос Стрельцова был озабоченным. Он увидел, что Череп не поверил в его обещания, а это грозило полным провалом в переговорах.

— Нельзя, чтобы люди пострадали. Поэтому до завтра будет тишина, и своим прикажи, чтобы не совались понапрасну. Жечь и крушить ничего не будем, гарантия. Всё, я пошёл.

И не дожидаясь ответа Стрельцова, громко хлопнул обшарпанной дверью.

Глава 15

Никита оказался на редкость квалифицированным специалистом. Быстро перевязал Михо, сделал укол и оставил таблетки. Я наблюдал за его работой и благодарил небо, что так всё складывалось. Мне не хотелось с позором возвращаться обратно, и тем более бросать Михо на произвол судьбы. В чём-то он мне был глубоко симпатичен, общее дело, как и беда, крепко сплачивает людей, делает их ближе. А я уже считал Михо своим напарником. Провожая Никиту до дверей, я в двух словах объяснил ему ситуацию. Парню было лет тридцать пять, и он понимающе кивал. Сквозь толстые линзы очков на меня смотрели добрые глаза и, пожимая руку на прощание, он сказал:

— С Вашим другом, Михаил, всё будет в порядке. Сейчас он уснёт, и до утра его лучше не беспокоить. Я оставил лекарство, пускай утром примет две таблетки, и вечером тоже.

— Как Вас отблагодарить?

— Не стоит. Мне достаточно того, что рассказал Николай Павлович. Если снова понадобится помощь, зовите.

Я закрыл дверь за Никитой, предварительно проверяя подъезд. Там никого не было. Создавалось впечатление, что весь дом пустой. Вернувшись, я увидел на столе самовар, печенье и варенье. Жена Николая Павловича продолжала хлопотать, а он сидел за столом и что-то записывал в тетрадь. Заметив моё присутствие, улыбнулся и показал рукой на свободный стул.

— Не стесняйтесь, друг мой, будьте как дома.

— Вы одни живёте? Соседей нет?

— Увы, Михаил, война. Люди прячутся, живут в подвалах и бомбоубежищах. Там гораздо спокойнее, чем в квартирах. В любой момент могут ворваться немцы — ограбить, убить.

— Я понимаю.

Его жена налила мне чай в пузатую чашку, и подвинула блюдечко с вареньем.

— Странный чай, — сказал я, делая глоток.

— Морковный, чёрного чая мы уже давно не пили. Зато полезный. Берите варенье, малиновое. Это Машенька ещё до войны сварила. Мы его держим для особых гостей. Наш НЗ — неприкосновенный запас.

Он улыбнулся и снова углубился в тетрадь.

Варенье было изумительным, сладким и пахнущим лесной ягодой. В жизни ничего не пробовал более вкусного. Жена Николая Павловича это заметила, и на щеке её появился румянец.

— Очень вкусное, объедение. Что Вы пишите, Николай Павлович? Если не секрет.

— Это моя старая привычка, Михаил, ещё со времён преподавательской работы. Кое-какие мысли приходят в голову, и я стараюсь их записать. Надеюсь, что со временем это пригодится. Война закончится, и людям нужно будет строить мирную жизнь, начинать с нуля.

— Вы правы. Верите в победу Советского народа?

Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся.

— Даже не сомневаюсь, друг мой. Сколько ещё ждать, это второй вопрос, и доживём ли мы с женой до окончания войны. Но это случится, обязательно. По-другому просто быть не может. Зло обязательно должно быть наказано самым жестоким образом.

— Скажите, Вы не знаете, где находится в городе тюрьма?

Мой вопрос привёл Николая Павловича в некое замешательство. Он отодвинул стул и поднялся. Потом глянул на жену и, засовывая руки в карманы брюк, повернул голову в мою сторону.

— Странный вопрос, Михаил. Вы меня пугаете.

— Почему странный?

— Ну как… Тюрьма не место для встреч и свиданий. Я, конечно, знаю, где она находится, но не советовал бы вам туда ходить.

— Это почему?

— Место гиблое. Она была построена на месте кладбища.

— Ах, вот Вы о чём.

Рассмеявшись, я допил свой чай и сложил на груди руки.

— Я не суеверный человек.

— Когда были немцы, там располагалось Гестапо. Сейчас вроде как НКВД, но утверждать не буду. Она стоит на пересечении улиц Свиридова и Чкалова. Рядом городской парк и река.

— Так Вы хорошо знаете это место?

— Как не знать? Мой путь на работу, а ходил я всё время пешком, проходил мимо ворот тюрьмы. Потом парк, и уже за парком институт имени Глинки.

— Туда можно проникнуть?

Николай Павлович прокашлялся и повертел головой.

— Первый раз в своей жизни встречаю человека, который по доброй воле хочет проникнуть в тюрьму. Чушь полная, Михаил. Выбросьте эту бредовую идею из головы. Туда невозможно проникнуть. И зачем Вам?

— Нужно. Очень нужно.

— Даже не знаю, что вам ответить.

Он в задумчивости ходил по комнате и размышлял вслух. Делая жесты руками, сам отвечал на свои вопросы и ещё больше недоумевал.

— Нет, ты слышала Маша? Проникнуть в тюрьму. Полный абсурд.

— Коленька, я думаю, что молодым людям нужна помощь.

Слабый голос жены Николая Павловича, полный трепета и надежды, и тёплый взгляд в сторону супруга, давал понять, что профессор сможет помочь. Нужно только не мешать ему размышлять, и искать верный выход.

— Это легче сказать, чем сделать.

Я молчал и, затаив дыхание ждал. Наконец Николай Павлович остановился и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Эврика! Я смогу Вам помочь, Михаил, слушайте. Есть человек, который ежедневно бывает в тюрьме, по работе. Мы с ним знакомы с незапамятных времён.

— Кто это?

— Отец одного из моих учеников. Он возит на подводе в тюрьму продукты. И если согласится, есть шанс.

— Вы давно его видели?

— Сейчас, сейчас, дай Бог памяти. Недели две назад. Правильно. Это случилось на праздник. Я был по делам на работе и, возвращаясь вечером домой, с ним столкнулся. Мы сухо поздоровались, и я ещё помог ему поставить на телегу несколько ящиков.

— Как нам его найти?

— Живёт он на другом конце города. Уже поздно. Завтра. Только Михаил, я Вам ничего не обещаю. Сейчас давайте отдыхать.

Мне постелили возле Иракли, на старом, широком комоде. Укрываясь одеялом, я на всякий случай засунул пистолет под подушку. Грузин спал на спине, тяжело дыша, жена профессора его укрыла, и пожелала мне спокойной ночи. Как только я смог раздеться и юркнуть под одеяло, меня тут же сморил богатырский сон.

Внешний вид сторожа оставлял желать лучшего. Помятое лицо с синяками под глазами, фуражка натянутая с такой силой на лоб, что едва не трещала по швам. Грязная форма, то ли армейская, то ли железнодорожная. Невысокого роста, с руками ниже колен, сторож походил на портового грузчика в Одессе. Колоритный персонаж, со стойким запахом сивухи изо рта. Профессор, чуть смущаясь, познакомил нас и всех пригласил за стол. Нашего гостя звали Кузьмич, и он, снимая фуражку, не переставал вытирать ею вспотевший лоб и жиденькие волосики. Усаживаясь за стол, Кузьмич облизывая тонкие губы, бессовестно пялился на бутылку вина и не слышал, что творится вокруг. Иракли чуть в обморок не упал, когда узнал, что этот человек сможет нам помочь и провести потайным ходом в тюрьму. Прихрамывая на правую ногу, Иракли пожал руку Кузьмича и устроился напротив. Прерывая всеобщее молчание, я на правах хозяина открыл бутылку и разлил вино по стаканам. Кузьмич, меряя опытным взглядом, не обделила ли его рука наливающего, схватил стакан и тут же его выпил. У окружающих перехватило дыхание. Жена профессора, Маша, скривилась и не стала пить. Иракли усмехнулся, и мы с ним, и профессором, чокаясь, выпили за победу.

Кузьмич захмелел и потянулся со станком в руке, за новой порцией. Я перехватил его руку, чем вызвал на его лице удивление, и положил на стол.

— Сперва дело, Кузьмич. Потом остальное. Закусывай.

Профессор одобрил мой жест, и бережно укладывая кусочек деревенского сала на хлеб, зажмуриваясь, отправил в рот.

— Так я, это, после первой не закусываю. Наливай, поговорим.

Голос Кузьмича был хриплым и прокуренным. В глазах гуляли бесовские огоньки, и отказывать второй раз, я уже не имел права. После второго стакана, у Кузьмича бесцветного цвета глаза стали водянистыми. Он полез в карман, вытащил кисет и скрутил козью ножку. Запах самосада моментально заставил закашляться профессора и его жену. В маленькой комнатке стало нечем дышать и Маша открыла форточку.

— Так какое дело ко мне, барин?

Кузьмич обращался ко мне, и после слова барин я невольно вспомнил «Двенадцать стульев», Ильфа и Петрова, и улыбнулся.

— Какой я тебе барин? Я такой же советский человек, как и другие люди в этой комнате.

Кузьмич прищурился, и деловито замахал грязным пальцем.

— Знаю я вас, советских. Насмотрелся, там, за забором.

И он кивнул головой на дверь.

— Говорите, чего надо. Времени в обрез. Мне ещё Нюшку кормить и рано вставать. Дел невпроворот.

— Как нам попасть в тюрьму?

— Экая проблема, — Кузьмич усмехнулся, и подмигнул. — Это я вмиг устрою. И камера будет приличной, с окном.

Тут уже не выдержал Иракли, и стукнул кулаком по столу.

— Ты что это, Ваньку валять вздумал? Или винцом задарма угоститься. С тобой разговаривают серьезные люди, веди себя прилично, иначе худо будет.

Кузьмич покосился на увесистый кулак грузина и поёжился, представляя, что будет с ним дальше.

— А я чего, господа хорошие? Меня пригласили, я пришёл. Вам в тюрьму? Так тудыть её в качель, ворота там широкие. Иди, не хочу.

— Нам нужно незаметно туда пробраться. И так же незаметно уйти. Поможешь?

Мой голос слегка охрип, уже раздражала до коликов в животе ситуация, с пьяным Кузьмичом.

— Ну, если так. Тогда одной бутылки будет мало. Доставай вторую, хозяин. Сердцем чувствую, что разговор наш затянется, за полночь. Как бы за третьей не послать никого. Мало ли… Всякое бывает. Чую, что Нюшка моя опять голодной останется. И утром никуда не пойдёт. Придётся уговаривать, а она дама капризная.

Иракли принёс вторую бутылку и налил Кузьмичу полный стакан. Тот зачем-то перекрестился и выпил.

— Ох, и доброе вино у вас, братцы. Не иначе свячёное. Меня давеча поп угостил наливочкой, так я еле ноги домой принёс. Голова ясная, а ноги идти отказываются.

— Есть способ?

Иракли придвинул к себе бутылку, чтобы Кузьмич к ней не дотянулся, и с вызовом в глазах смотрел на него. Профессор вышел в другую комнату, и мы остались за столом втроём.

Голосом заговорщика, Кузьмич прошептал:

— Есть способ. Я его ещё с гражданской знаю. Только никому ни слова.

Язык нашего новоявленного проводника заплетался и разобрать, что именно он бормочет, было делом нелёгким.

— Возле реки стоит старая церквушка. Там сейчас нет никого. Окна, двери, заколочены. Так вот, есть подземный ход в подвале. Но страшно там, бояре, жуть. Я как-то раз там бывал, волка видел. Глазища горят в темноте, жуть. Зубами лязгает, и так и рвётся на куски разорвать. Не боитесь?

— Ты трезвый там был?

Ираклий с усмешкой смотрел на Кузьмича, и поглядывал на часы.

— Я и сейчас, как стёклышко. Могу встать и пройтись.

Не успел я вскочить, как Кузьмич поднялся и тут же рухнул под стол.

— Пьянь подзаборная. Врёт всё.

Иракли махнул рукой и ушёл. Я остался один, и с ужасом смотрел на храпящего под столом Кузьмича. Вытаскивая его и приподнимая, усадил его на диван и несколько раз ударил по щекам. В ответ Кузьмич пробубнил, что русские не сдаются, с одним открытым глазом, и снова захрапел.

— Пустая затея, — сказал Михо, поправляя бинты.

— Вдруг не пустая и это правда?

— Дёма, ты глянь на этого пропойцу. Он завтра ничего не вспомнит и от слов своих откажется. Видал я таких, не один раз. За бутылку мать родную продаст.

— Надо ждать утра. Ты ложись, утром разбужу.

Я выключил свет и пристроился рядом с Кузьмичом. Сон не шёл, и я думал, что делать дальше, если не получится пробраться в тюрьму. Уже засыпая, увидел Марию. Она почему-то мне грозила кулаком, и показывала на круглый животик. Разбудил меня солнечный свет. Открывая глаза, я увидел Кузьмича, который сидел рядом, и яростно тёр пальцами виски.

— Помнишь меня, Кузьмич?

— Барин? Как не помнить. Выпить есть?

— Вода. Больше ничего. Мы тебя пригласили по делу поговорить, а ты как последняя свинья напился, и храпел под столом.

Мои слова не подействовали на Кузьмича. Ему было плевать, кто я такой, зачем позвал и остальное. Все желания его были написаны на лбу, большими буквами. Мне пришлось налить ему стакан вина, и с грустью покоситься на пустую бутылку. Вино было действительно восхитительным, жаль, что нам мало досталось. Через минуту, Кузьмич был готов плясать барыню, но я его усадил на стул и со злостью сжал руки.

— Барин, есть потайной ход. Он ведёт как раз в то место, куда тебе нужно, под землёй. Доволен? Тогда беги за бутылкой, иначе больше ничего не скажу.

— Будет тебе не одна бутылка, только после того как ты подробно расскажешь, потому что пока я слышу одни слова. Больше ничего.

— Э-э-э, так нельзя, барин. Чёрт с тобой. Расскажу. Церковь строили поляки ещё в семнадцатом веке. Шляхта польская. В нашем городе, куда не кинь, живут те самые потомки поляков. Внешность у церквушки непримечательная. А вот там, — и он показала пальцем на пол, — под землёй, спрятаны несметные богатства.

— Кузьмич, мне сказки не нужны, я в них не верю. Ты сможешь нас проводить по подземным лабиринтам? Куда они ведут, и где заканчиваются?

— Вот это, барин, ты уже переборщил. Столько вопросов, а в горле пересохло.

Он помахал пальцем и щёлкнул языком.

— Неси бутылку! Иначе разговор закончен, точка.

Кузьмич отвернулся и больше не хотел говорить. Иракли вышел из комнаты и прищурился.

— Старая история. Утром — деньги, вечером — стулья. Знаем, проходили. Кузьмич, будет тебе не одна бутылка. Рассказывай.

— Не могу, в горле сухо, как в чреве кашалота.

Мне пришлось уговаривать Машу, сходить и купить вина. Через час, Кузьмич, разговорился так, что правда, если таковая имелась, смешалась с вымыслом и буйной фантазией рассказчика.

— Золото там, в подвалах. Золото!

— Ты сам видел золото?

— Не видел, но брехать не стану.

— И кто спрятал там золото?

Мне уже надоел бред полупьяного Кузьмича, и хотелось одного, дать ему коленом под зад.

— Барин, эта история связана с французами. С семейством Родовичей. Армия Наполеона отступала, и барин спрятал сокровища от всех. Он переметнулся к французам, но потом те его и убили. Документ есть. Но я его не покажу. Дорогая вещица.

Мне приходилось слышать и читать про такие байки, которыми кишил интернет, и доверия к рассказу Кузьмича я не испытывал.

— Никто не искал золото? — спросил Иракли.

— Искали, ещё как. До Советской власти перевернули всё вверх дном. Пару монет и икон всё-таки нашли. Потом революция, про церковь забыли, и только в тридцатых годах приезжали из Москвы учёные. Месяц жили в церкви, всполошили весь город, но так ничего и не нашли.

— Вот видишь, Кузьмич, а ты говоришь, золото, золото…

— Эх, барин, так они ж не там искали. Родович был не дурак. И все свидетели того времени были убиты. Однако остались записи. В костёле был ксёндз, который смог составить подробную карту.

— И ты хочешь сказать, что у тебя есть эта карта?

— Есть! Немцы, когда заняли город, распечатали церковь, видать тоже хотели золотишко найти, и перекопали больше половины. Я вывозил оттуда мусор, и видел всё своими глазами. Карта была в старенькой Библии, под кожаным переплётом.

— Не обращай внимания, Дёма, обычная подделка, не больше, — сказал Иракли.

— Почему сам не вытащил золото?

— Одному не справиться, барин. Инструмент нужен и сильные, крепкие руки.

— Зачем?

— Вот молодой ты, барин, сообразить не можешь. Сокровища замурованы. И нужна не дюжая сила, чтобы камень разбить. Но и это ещё не всё. Волк, огромный, чёрный, стоит на страже всего этого богатства. Много людей погубила эта нечисть.

— Кузьмич, ну про клад я ещё могу поверить, но волк… Врёшь! Быть такого не может.

— Эх ты, молоко ещё на губах не обсохло, но уже умничаешь. Раньше эта нечисть выходила по ночам, и скотину резала. Потом попробовала человека, людской кровушки испила. И стали находить людей с перерезанными глотками. До войны об этом даже в газетах писали.

— Прости, Кузьмич, газеты мы не читали. Давай вернёмся к нашим баранам. Куда выводит подземный ход?

— На старую конюшню. Там раньше держали лошадей. Сейчас всё заброшено. Конину немцы перебили, и когда уходили, хотели спалить. Я помешал! Во как!

— Каким образом?

— Заметил, как они динамит в стены вставляли, и ночью подрезал шнуры. Не хотелось, чтобы эта мерзость коричневая, пакостей натворила. И так столько беды и горя нам принесла. Людей губили больше невинных.

— Ты сможешь нас провести по подземному ходу?

— Ребятки, ребятки… Экие вы шустрые. Сейчас там НКВД. И если вас схватят, то и меня к стенке поставят. Не пойдёт.

— Твои условия?

Кузьмич призадумался и, почесывая затылок, выдал:

— Значит так, я помогаю вам, вы мне. Годится?

— В чём мы должны тебе помочь?

— Золото Родовича найти. Поделим поровну. Согласны?

Николай Павлович с улыбкой на лице выслушал то, что нам рассказал Кузьмич. Мы сидели с ним за столом и пили чай. Кузьмич ушёл, выпивка закончилась, чаи гонять он был не любитель, и мы обо всём с ним договорились.

— Скажите, можно ему верить?

— И да, и нет. Действительно ходила такая легенда, Михаил. И комиссия из Москвы приезжала в поисках клада. Но, увы, ничего не нашли. Моё мнение — это народный фольклор. Эпос. Не больше. В каждом городе, деревне, есть своя история. И наш город не исключение.

— Значит выдумки?

— Уверяю Вас. Выдумки чистой воды. Забудьте и не вспоминайте.

— Скажите, Николай Павлович, Кузьмич говорил, что в вашем городе до войны убивали людей и делал это якобы волк.

— Ещё одна басня. Михаил, волк за редким исключением может напасть на человека. Такие случаи бывали, но, чтобы загрызть человека, это уже слишком. Ещё одна байка. Кто-то придумывал все эти истории, давая волю фантазии. Может журналисты, чтобы поднять тираж газеты.

— Убийцу нашли?

— Увы, не нашли. Схватили какого-то сумасшедшего парня сбежавшего с психушки, и давай на него всё и всех вешать. У милиции всегда был месячный план по закрытию преступлений, если Вы в курсе дела. Парня отправили в дурдом, и дело закрыли.

— Так может это он и был? Убийца?

— Что Вы, что Вы.

Профессор замахал руками.

— Убийца выбирал женщин, крепких и сильных. Парень тот хлюпик, ему и с собакой не справится, не то, что с человеком.

— Откуда Вы всё это знаете?

— Молодой человек, об этом знает каждый житель нашего городка. Самое страшное это то, что убийства не прекратились. Парень сидел под замком, а женщин так и продолжали находить мёртвыми. И кстати, не далеко от церкви. Началась война, и всё. Остальное вам уже известно.

— Странная история, очень странная.

— Не спорю Михаил, в истории много белых пятен.

— Мы вечером уходим.

— Жаль будет с Вами расставаться, честное слово.

— Мне тоже, Николай Павлович. Вы нам сильно с Иракли помогли. Приютили.

— Бросьте, так должен поступать каждый порядочный человек.

— Что ж, Вы правы. Мне бы очень много хотелось Вам рассказать, но не имею на это ни морального, ни этического права. Простите.

— Вам не за что извинятся, Михаил. Идёт война жестокая, кровопролитная.

— Не скоро она закончится. Не скоро.

— Ну, когда-то всё равно наступит мир, так же?

— Наступит, конечно.

Николай Павлович крепко пожал мне руку, и я обнял его. В глазах старика мелькнули слёзы, и я сам едва не прослезился.

Вечером нас ждал Кузьмич, и мы с Иракли, чтобы не опоздать, вышли заранее и отправились искать мостик, условленное место встречи. Я нёс в мешке три бутылки вина для Кузьмича, и с тоской смотрел на то, что сделала война. Кузьмич был на месте, и при виде бутылок заметно оживился. Я торжественно вручил ему мешок, и мы отправились к церкви. Уже темнело, и нам повезло, что никого по дороге не встретили. Хотя с Кузьмичом можно было никого не опасаться. Он знал всё и всех, и молча, шёл впереди, прижимая к груди свой ценный мешок. В церкви было темно и сыро. Запах плесени, разбитая утварь, сломанные кресты, всё это валялось на полу под ногами. Кузьмич вытащил из кармана огромную связку ключей и открыл кованую дверь, под высокими сводами. Петли заскрипели, и потянуло могильным холодом и жутким страхом.

— Ну как, не передумали? Держи карту. Вот она родименькая.

Кузьмич протянул мне карту, которую я сразу спрятал, зажёг факел и осветил узкий проход. Заглядывая внутрь, я увидел, как дорога ведёт вниз и приосанился, не давая самому себе поддаться суевериям и страхам. Иракли выглядывал из-за моего плеча и недовольно кряхтел.

— Командир, вдруг и правда здесь волк живёт?

— Пристрелим и дальше пойдём. Не поверю, что настоящий грузин боится волков.

— М-да, не боится, только я их в зоопарке видел, в клетках. На воле не попадались.

— Ну, надо же когда-то познакомиться с любителем «Красных шапочек». Пошли Михо, не теряем время.

— Я предупредил, барин. Пистолет лучше достань на всякий случай. Хотя это бесполезно, им волка не одолеть.

Вытаскивая оружие и снимая с предохранителя, я всё больше и больше боялся. Словно неведомая сила ложилась на плечи и давила к земле. Ноги непроизвольно подкашивались, и сердце предательски кололо. Дышать становилось трудно, и я задерживал дыхание, и внимательно смотрел в пустоту.

— Долго нам идти?

— Долго, барин, долго. Ты видел, какое расстояние от церкви до тюрьмы? Считай километра два, не меньше.

В гнетущей тишине гулко отдавались наши шаги. Мы шли быстро, не останавливаясь, поворачивая то вправо, то влево. Это было похоже на подземный город с лабиринтами, проулками и тупиками. Меня удивляло то, что Кузьмич прекрасно знает дорогу и ни разу не остановился, и не задумался. Видать старый проходимец не один раз бывал здесь, и досконально изучил местность. Первым устал Иракли, и попросил передохнуть. Кузьмич уселся на выступ в стене и полез за бутылкой, промочить горло. Потом предложил выпить и нам. Отказываться было глупо, и я с удовольствием сделал несколько глотков.

— Сколько ещё?

— Уже считай половину пути прошли.

— И где же твой волк?

— Барин, барин, прошу тебя, молчи и не накликай беду. Если появится эта тварь, здесь можно погибнуть и не найти дорогу обратно. Огня он боится и Креста.

Кузьмич вытащил из-за за пазухи большой серебряный крест и протянул мне.

— Вот наша защита!

Крест действительно был старинным, с цветными камнями и золотыми вставками.

— Откуда красота такая?

— Семейная реликвия. Это ещё мой прадед отливал и святил. Ему почитай лет двести. Жаль передать некому. Семьёй не обзавёлся, как и детишками.

И тут в тишине раздался протяжный вой, от которого тело прошиб озноб. Мы замерли, и боялись пошевелиться.

— Вот и химера бесовская, барин, — прошептал Кузьмич, зажёг второй факел и дал мне.

— Держи, будем идти.

Он выставил перед собой крест, и медленно ступая, пошёл первым. Вой прекратился, и наступила тишина. Удары молота потрясли стены.

— Что это, Кузьмич?

— Это, барин, волк готовится к атаке и идёт нам навстречу.

Я поднял оружие и приготовился. Рука стала мокрой, и крупные капли пота ручьём потекли по лицу. Иракли прикрывал спину, и казалось не дышал.

— Этого просто не может быть, Дёма. Чушь собачья. Волк — убийца.

— Молчи Михо, мне кажется, что сейчас мы увидим то, чего на самом деле не должно существовать.

Кузьмич замер и поднял над головой крест. В свете факела из-за поворота показалась тень и голова хищника. Потом это чудовище показалось полностью. Чёрный, лохматый, с бешенными глазами, блестевшими в огненных бликах.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, уйди с дороги. Сгинь в преисподнюю. Сгинь, нечисть.

Кузьмич упал на колени и продолжал читать молитву. Слова Евангелия не возымели должного действия. Зверь надвигался как чёрная туча, и лязгал зубами. Я уже увидел, как из его пасти стекает слюна, и блестят острые клыки.

— Стреляй Дёма, стреляй, — закричал, что есть мочи Иракли.

Два выстрела слились в один. От грохота на голову посыпались камни. Я целился в голову хищника и глаза. Вой прекратился, и волк застыл.

— Ты что не попал? Живой он, живой, стреляй командир, стреляй!

Последние слова Иракли утонули в адском грохоте. Я стрелял в зверя не жалея патронов. Когда туман развеялся и в ледяной дымке всё так же продолжал стоять на месте хищник, я понял, что дела наши, как, впрочем, и жизнь, закончились в самом рассвете сил и лет.

Глава 16

— Я ничего не понимаю, Миша. Церковь, золото, волк. Ты случайно ничего не употреблял? И что я должен выяснить? Карта интересная, и судя по всему не подделка.

Ткачёв нахмурился, развернул карту, и смотрел на меня с подозрением.

— Давай ты снова обо всём мне расскажешь. Нет, лучше сядь за стол и напиши. Вот бумага и ручка.

Он полез в ящик стола и вытащил несколько листков бумаги.

— Знаешь, чего мне стоило вытащить тебя?

Он покосился в мою сторону и тяжело вздохнул.

— Видел, что в зоне творится? И в этой каше обвиняют меня тоже. Дескать, появился без особого предписания и так далее. Мне до лампочки, дело, прежде всего, но всё равно, друг мой, неприятно.

— Значит, я уже свободен?

— Свободен, как вольный птах. Документы на твоё помилование подписаны Президентом. И догадайся, кто написал это самое помилование, вместо тебя?

— Кто?

— Кто, кто… Я конечно. Впервые в жизни, старательно, на бумаге, выводил каждую букву и слово. Кстати, сверяясь с твоим почерком. Чтобы комар носа не подточил. Ну и мастак ты ставить всякие завитушки в предложениях. Красиво, но не всегда понятно, и какой смысл? Где только этому научился?

— В институте, на парах. Выводил. Старался. Больше для девчонок, на открытки к праздникам.

— Ну-ну, мастер слова. Тарас Григорьевич. Пиши давай, мне надоела твоя самодеятельность, уж прости, что прямо говорю об этом. Хотя понимаю, что обстоятельства не всегда играют на руку. Но зачем тебя понесло в подземелье? Неужели нельзя было придумать более безопасный способ проникнуть в тюрьму?

— Это самый надёжный, Игорь Дмитриевич.

— С пьяным Кузьмичом? Надёжный, ничего не скажешь. И чем всё закончилось?

— Чем? Как сказать… После того, как обойма оказалась пустой, я ощутил уже знакомые ощущения. Или от страха, или от чего-то другого, но в глазах Михо, как впрочем и Кузьмича, я выгляжу трусом, Игорь Дмитриевич.

— Почему?

— Бросил в самый трудный момент. Сбежал.

— Миша, мы не в Чапаева играем. Брось свои сантименты и сопливую мораль.

— Куда бросить? Я так не могу, по-другому воспитан.

— И что ты предлагаешь?

— Как всегда. Вернутся в тоже место, в тот самый час. Такое возможно?

— Миша, не морочь мне голову. Я тебя оставлю, пиши, не отвлекайся. После обсудим. Вот чайник, печенье, сигареты на подоконнике, это я привёз для тебя. Угощайся и работай.

— Как Мария?

— Если управимся вовремя, успеешь принять роды. Как молодой отец!

— Значит всё нормально?

— Не сомневайся, всё под контролем партии и правительства. Вернусь, дам телефон, сам поговоришь.

Больше часа я писал, стараясь не упустить ни одну деталь. Выпил три чашки кофе, съел всё печенье, и не заметил, как появился Ткачёв.

— Давай свои каракули. Значит, про клад знает весь город? И даже комиссия из Москвы приезжала? Сейчас проверим.

Он вытащил телефон и позвонил. Отдавая инструкции подчинённому, сказал, чтобы тот перезвонил.

— Ждём-с. Сейчас проверят в архиве. Если только перенесли данные в электронный реестр.

Звонок из Киева прозвучал через пять минут. Ткачёв включил громкую связь и попросил помощника прочитать, что тот раскопал. Молодой голос волнуясь и путая слова, читал вначале показания свидетелей, а после и сам документ, датированный 1921 годом. Из него следовало, что польские вельможи, семья Родовичей, в восемнадцатом веке привезли свои богатства из Турции в Россию. Во время французской компании 1812 года, чтобы спастись, Милослав Родович переходит на сторону французов в чине капитана, в один из полков прославленного маршала Луи Николя Даву, и победоносно шествует по России. Когда французы драпали, он хотел остаться у себя в имении, но из-за конфликта на почве мародёрства французских солдат и офицеров, Родович был расстрелян.

— Скажите, кем и когда была построена церковь?

— Строили люди Родовича. Это есть в другом документе. Плана строительства, к сожалению, нет. Но, по словам крестьян, Родович действительно, что-то прятал в подвалах. Рабочие трудились по ночам, и часто на подводах привозили кирпич и песок.

— Вот, вот, я же говорил, — крикнул я на всю комнату. Так и есть, Кузьмич не соврал.

— Кузьмич, с первого отдела?

Голос в трубке затих, и Ткачёв взял трубку.

— Не с первого отдела, Кузьмич. Спасибо, Алексей, ты нам очень помог. До встречи на работе. Ты чего шумишь? Я уже и сам догадался обо всём. Но не факт, что сокровища ещё там. Что именно прятал Родович, неизвестно. Может там не золото, а например ткани или другая утварь, которая за двести лет превратилась в труху? Ты лучше скажи, что за зверь диковинный такой? Может это снежный человек? Йети? Или горилла?

— Горилла, на четырёх лапах, с гранатой, вот-вот. Йети больше подходит. Только не какой это не снежный человек, Игорь Дмитриевич.

— Кто тогда?

— Сам не пойму. Волк, не волк? Больше похож на оборотня, из фильма ужасов.

— Дёмин, за серебряными пулями не ко мне. И кол осиновый я не смогу для тебя достать. Извини. Вот две обоймы с патронами. Хватит слона завалить, вместе с крокодилом. Звони Маше, поторопись.

Я выхватил у Ткачёва мобильник и дрожащими руками набрал знакомые цифры. Ткачёв снова вышел, давая возможность поговорить с женой наедине.

— Кто это?

Голос Маши был взволнованным, и слышался уличный шум.

— Здравствуй, моя хорошая, воробышек, любимая девочка!

— Мишенька, это ты родной!

— Конечно это я, ты на улице, можешь разговаривать?

— Конечно, могу, сейчас еду в поликлинику, к доктору. Это правда, что ты скоро будешь дома?

— Правда, правда, соскучилась или не очень?

— Переживаю и волнуюсь. Прошу тебя, это первый и последний раз, что ты меня оставляешь одну. Скучаю, ещё как. Спасибо маме твоей, помогает мне справляться со всеми домашними делами. Не даёт тяжелого ничего поднимать, она у тебя замечательная. Мы подружились, она мне много о тебе рассказывает по вечерам, за чашкой чая на кухне.

— Машенька, надеюсь, что успею вернуться до того, как родится наш малыш.

— Хорошо, любимый, береги себя.

— Нежно целую! Маме большой привет!

На душе стало легче после разговора с Машей. Родной голос любимой женщины совсем не изменился. Разве что стал более женственным и загадочным. Захотелось всё бросить к чертям, и вернутся домой. Почему я должен заставлять свою жену страдать? В самый ответственный момент нашей семейной жизни, мне приходится сидеть в тюрьме, ходить по подземным туннелям, бороться с волком, немцами… Что за жизнь? И где только взялись Ткачёв и Михайлов со своими экспериментами? Тяжело вздыхая и проклиная всё на свете, я устало смотрел в пол и нервно курил. Ещё неизвестно, выберемся мы или нет из подвала? И проникнем ли в тюрьму? А там… Как найти нужный сейф, открыть его? Портфель.

— Есть над чем подумать?

Ткачёв появился неожиданно и выглядел мрачнее тучи.

— Неприятности, Миша.

— Серьезные?

— Серьёзней и быть не может. Сегодня ночью заминировали машину моего шефа, «AUDI RS Q3». Водитель как обычно утром провёл осмотр машины, но видно не заметил или не проверял, не знаю, не могу утверждать. Но возле Киевского академического театра кукол прогремел взрыв. Машину подбросило вверх метров на пять, чудовищной силы оказалась взрывчатка, и Иван Андреевич погиб вместе с водителем. Мне нужно возвращаться в Киев.

— Теракт?

— Сложно сказать. Одного жаль, что хорошие люди уходят, а плохие продолжают жить, мешая другим. Возвращайся.

«Хорошим людям не подкладывают под машину взрывчатку», — подумал я, и посмотрел в глаза Ткачёву. Что-то в них изменилось. И сильно. Буквально на глазах он из молодого, спортивного мужчину, превратился в старика, с морщинами под глазами, бледностью на щеках и стариковской нервозностью.

На прощание он крепко обнял меня и ушёл. Закрывая глаза, я представил подвал, волка, и стало не по себе. Уже знакомые ощущения накатили ледяной волной и, сжимая в кулаке обоймы с патронами, быстро и безболезненно переместился в прошлое.

Кузьмич стоял на коленях продолжая держать над головой крест и читать молитву. Иракли топтался за моей спиной и не шевелился. Они даже не заметили моего исчезновения. Всё прошло в доли секунды, и в подвале всё так же главенствовал голливудский хищник из фильма «Вой». С той лишь разницей, что нигде не стоял режиссёр, оператор с камерой и обслуживающий персонал с массовкой.

Вставляя новую обойму, я снова несколько раз выстрелил. Бесполезно. Огромная туша, сверкая глазищами, надвигалась, словно цунами и первым должен был пасть Кузьмич, так как он стоял ближе всего к зверю.

— Давай назад, Дёма, назад, — закричал Михо и потянул меня за рукав. — Ты же видишь, нам не справиться.

Зверь победоносно зарычал, и со стен посыпались на головы камни. Мы отходили вглубь неторопливо, наблюдая за тем, что будет дальше. Волк, упираясь в невидимую стену, открыл пасть и сделал два шага назад. Потом прыгнул и, ударившись лапами и головой, рухнул и заскулил. После ещё несколько раз он предпринимал безуспешные попытки пробить невидимую преграду, но у него ничего не получалось. Каких-то полметра разделяло его и Кузьмича. Происходило, что-то странное, необъяснимое, потому что никто из нас не видел каких-то препятствий. Мы вздохнули с облегчением, и я хотел подойти к Кузьмичу, однако Иракли не дал.

— Стой, стой, ты куда? Сила молитвы и Креста Православного, ограждает нас от хищника. И если ты сейчас нарушишь этот незримый круг, стена исчезнет, и мы погибнем.

Логика присутствовала в словах моего напарника, и я замер. Волк лежал на животе, и что-то лизал языком. Мы присмотрелись и увидели, что он лижет камень и скулит, как маленькая собачонка.

— И сколько нам ещё здесь торчать?

— Пока он не пропустит нас дальше, я так думаю, — сказал Иракли и подмигнул. — Впервые такое вижу. Чудеса, да и только. «Праведник — верою жив будет», слова Евангелия. И мы живы только благодаря Кузьмичу. Другого логического объяснения я не вижу.

Усевшись на пол, я вытер лоб. Покрутил в руках бесполезный пистолет и засунул в карман. Тут уже точно ни пуля не поможет, ни гранатомёт. От кромешной темноты было зябко и жутко. Что там ещё впереди, никто не знал. Я высказал свои предположения Ираклию. Тот недоумённо пожимал плечами. Зверь в последний раз зарычал в нашу сторону. Что-то в его поведение изменилось. Вместо лютой ненависти и громоподобного рычания, он опустил голову и вилял хвостом, как бы извиняясь за своё поведение. Шерсть на его спине улеглась, и он явно уменьшился в размерах.

— Теперь можно подойти и погладить?

— Я бы не рисковал, Иракли.

Волк скрылся так же внезапно, как и появился. Туманная дымка рассеялась, и стало легче дышать. Мы перевели дух, и помогли встать с колен Кузьмичу. Тот был весь мокрым, и в стеклянных глазах ничего не отражалось.

— Ты как, старик? Живой?

— Вот она, гиена огненная. Я вам, что говорил? Теперь проход свободен. Сколько сейчас времени?

Мои часы показывали полночь.

— В тюрьме сейчас нет никого. Я имею в виду двор. По нему пройти к корпусу труда не составит. Смотрите не напоритесь на собак. Их там великое множество. Гуляют, где хотят, для охраны.

— Большие собаки?

— Всякие, есть и большие. Один по кличке Ганс, немецкая овчарка. Этот опаснее всех остальных. Подойдёт неслышно, уткнётся мордой в ноги, а потом зубами за лодыжку и хрен отпустит. Немцы натаскали Ганса, чтобы тот прокрадывался по лесу и хватал незнакомцев. Умный пёс.

— Пристрелить его?

Я вытащил пистолет и показал Кузьмичу.

— Господь с тобой! Шум поднимется, тогда вам не уйти. Лучше по башке чем-то тяжёлым огреть. Пошли, партизаны, едрить в качель.

— Кузьмич, что это за волк был такой?

— Люди говорят, что это бродит дух покойного барина, поляка Родовича. Охраняет драгоценности. Много людей здесь полегло, вон смотрите сами.

И он посветил факелом в дальний угол. Мы с Ираклием ужаснулись. Там лежали горы костей, тряпок, оружия.

— Видите? Это золотодобытчики. Не смогли успокоить дух Родовича, совладать с ним, он их в клочья и разорвал. Нас уже не тронет, не боись.

Мы поднимались по каменной лестнице вверх, и не оглядывались назад. У меня было странное чувство, что зверь из-за угла наблюдает за нами. От этих мыслей тело покрывалась гусиной кожей. Поглядывая на Ираклия я всё больше удивлялся его хладнокровию, и укорял себя за моменты откровенной слабости и трусости. Кузьмич замер перед дверью и вытащил ключи.

— Значит так, парни, я с вами не пойду. Буду ждать во дворе, возле стены с горой досок, там посижу. Как вернётесь, дайте знать.

Открывая старую, ржавую дверь, Кузьмич выпустил нас наружу. Весь двор был залит ярким лунным светом, и стояла гробовая тишина.

— Вам туда, — сказал он шёпотом, и вытащил бутылку вина.

Напоследок перекрестил, и тут же приложился к горлышку бутылки.

— Если дело ваше благое, то всё сладится.

Я вышел первым и, пригибаясь, побежал через двор. За спиной слышалось тяжелое дыхание раненного напарника. Кузьмич оказался прав, двор не охранялся, и только на вышках, кое-где горели прожектора и в окнах, на первом этаже тюрьмы. Спрятавшись под широкий навес перед входом, перевели дыхание и осмотрелись.

— Ну, что скажешь напарник?

— Скажу то, что приходилось в этой тюряге бывать, раньше. То есть позже. Тьфу ты, сам запутался. Короче командир, транзитом везли меня в больничку через этот изолятор.

— Чего раньше не сказал?

— Не знал, что здесь за полвека ничего не изменилось, поэтому и молчал.

— Дверь откроешь?

— Командир, она не закрыта.

Иракли потянул на себя стальную дверь, и та бесшумно распахнулась.

— В тюрьме не принято закрывать наружные двери. Это тебе на будущее, Дёма. Вдруг пригодится.

— Не пригодится, дорогой, я уверен в этом. И не ёрничай.

— Не страшно?

— Нет, Михо, нет. Это тебе должно быть страшно, потому что если не получится у нас ничего, тебя здесь оставят. И хлебать тебе баланду до пятьдесят третьего года. Это сколько? Одиннадцать лет, дорогой.

Михо не понравилась моя шутка, и он толкнул меня локтём в бок. Я хотел ответить, но он показал вперёд и закрыл пальцем губы.

— Вертухаи. Видишь? Два человека.

Мы спрятались под широкой лестницей, и наблюдали за длинным и мрачным коридором. Запах здесь был такой же, как и в наше время: плесень, гнилая капуста и прочая вонь. Похоже, зэков всегда кормили по одному и тому же рациону. Кислая капуста, тухлая рыба, чёрный хлеб.

— Обход делают. Надо ждать. Видишь, свет горит?

И Михо показал пальцем на длинную стену и поворот.

— Там дежурка. И при мне она тоже там стояла. Куда нам, Дёма?

— Думаю, нам нужен кабинет начальника тюрьмы, либо начальника по режиму. Короче, я толком сам не знаю.

— Молодцы мы, ничего не скажешь. Рискуя жизнью, проникли в тюрьму и на тебе, куда идти — не знаем. И что нам теперь делать? Проверять все кабинеты? Сколько на это времени уйдёт?

— Иракли, сколько надо, столько здесь и пробудем. Дело — прежде всего.

— Ладно, нам на третий этаж. Если я не забыл, там кабинет хозяина. Пошли.

Внезапно я услышал чьи-то шаги, и только хотел повернуть голову, как что-то тяжёлое и бесформенное опустилось мне на голову. Уже теряя сознание, увидел двоих вертухаев с ППШ в руках.

Майор Сазонов дежурил в СИЗО и, чтобы крепче спалось, в гордом одиночестве выпил полбутылки спирта и благополучно спал на грязном, разбитом диване. Стук в дверь заставил его вскочить и ринуться к оружию. С обезумевшими от пьянки глазами, он вертел головой и не мог сообразить, откуда идёт стук. За дверями послышались тревожные голоса: «Товарищ майор, товарищ майор, Вы здесь?»

— Чтоб вас черти забрали и в котле сварили, с потрохами, — выругался Сазонов и, шатаясь, пошёл открывать. Перед ним стоял сержант и двое неизвестных, один из которых в форме лейтенанта Красной Армии, а напарник болтался у того на плече.

— Что происходит? Кто это такие?

— Шпионы, лазутчики, товарищ Сазонов. Я их заприметил ещё во дворе. Проникли к нам через катакомбы и хотели взорвать тюрьму.

— Взорвать? Ты в своём уме? Зачем это им нужно? Обыскали?

— Пистолет нашли у лейтенанта, документы, больше ничего.

— Взрывчатка? Где она? Идиот!

Сазонов понимал, что сержант явно выдумывает всякую чушь, но разобраться с двумя неизвестными требовала ситуация и военное положение.

— Спирт есть?

— Товарищ майор, — виноватым голосом пробубнил сержант. — Вы же весь конфисковали, даже на Пасху не оставили.

— Ах да, совсем забыл. М-да, перестарался.

Голова Сазонова раскалывалась на мелкие кусочки, он с трудом соображал и единственным лекарством был спирт. Во рту кошки нагадили, и майор с жадностью выпил из графина воды. Половина графина вылилась на пол, вторая на помятую, замусоленную форму.

— Давай этих ко мне в кабинет, сам на первый этаж. У ДПНК возьми хотя бы грамм двести спирта. Скажешь, это мне лично. Уяснил?

— Так точно. Может прислать солдат?

— Не надо. Я сам с ними побеседую. Усилить охрану, и всех собак во двор. Пока ДПНК ничего не говори. Быстро давай, не стой и не смотри на меня, как баран на новые ворота. Живо!

Сержант втолкнул пленников в комнату и побежал к лестнице. Майор врезал ногой, лежавшему без чувств на полу лейтенанту, и пригрозил толстым кулачком второму.

— Поговорим по душам, солдатики.

Михо с трудом поднял своего друга и усадил на диван. К тому времени перед Сазоновым на столе уже стоял стакан с разведённым спиртом. Он, морщась и занюхивая куском жёлтого сала, выпил и закусил.

— Кто такие и как пробрались сюда? И самое главное, с какой целью?

— Русские мы, товарищ майор, русские. Солдаты. Это лейтенант Дёмин. Заблудились с вечера в катакомбах, искали выход.

Смех пьяного майора заставил меня открыть глаза. Ужасно болел затылок и почки.

— Значит, заблудились, соколики? Так. Документы!

Я вытащил из кармана удостоверение и протянул майору. Тот долго и внимательно его изучал.

— Хорошо работают немцы. Научились делать, совсем как оригинал.

Он закряхтел и потянулся. Наглая, жирная физиономия не сулила ничего хорошего. Мешал сержант, который стоял возле двери и не уходил. Я постепенно приходил в себя и, обдумывал, как поступить. Наброситься на майора? Нельзя. Сержант успеет раньше разрядить автомат. Что же делать? Михо сидел с абсолютно безразличным видом, и пялился на картину из немецкого журнала с голой девкой.

— Говорить не хотите, Дёмин? Тогда сержант отправит вас в камеру. Утром приедет особый отдел и пускай они вами занимаются. Три часа ночи, на хрен вы мне нужны? Забирай их сержант, и закрой в одиночную камеру.

— Зря, товарищ майор.

— Это ещё почему?

На мясистом лице Сазонова показались признаки заинтересованности, в виде морщинистого лба и хитрых, кабаньих глазок.

— Потому что мы готовы с вами сотрудничать и, следовательно, пойдём на прямой контакт. Тогда все лавры победителя достанутся вам, не кому-то другому.

— Брось, Дёмин, чем ты можешь быть полезен?

— Разве война закончилась?

Михо непонимающе смотрел на меня, и силился понять, что я задумал.

— Тогда я слушаю, Дёмин. И если меня твои сведения заинтересуют, тогда гарантирую не только вкусный ужин, но и выпивку.

Майор наклонился и с неприсущей его грузному телу гибкостью потянулся через стол. Самодовольная физиономия Сазонова требовала одного, хорошего удара по зубам носком сапога. Я специально скривился, и замахал руками, давая понять, что так не пойдёт.

— Майор, информация секретная, здесь лишний человек.

И я показал на стоявшего за спиной сержанта.

— Выйди, — рявкнул майор.

Сержант нехотя закрыл за собой дверь, но сам остался стоять и слушать. В нашем распоряжении было от силы несколько минут. Майор снова потянулся через стол с самодовольной ухмылкой. Я с шумом выдохнул и, вскакивая, выбросил правую ногу вперёд. Тяжёлый сапог влетел в голову майора с лёгкостью футбольного мяча. Тот по-детски ойкнул и свалился на пол вместе с документами и посудой. Из-за грохота ворвался сержант с автоматом наперевес. Михо успел спрятаться за дверью и ждал. Я схватил майора за шею и сдавил. Послышался хруст костей и вялое мычанье Сазонова.

— Стоять! Оружие на пол, быстро! — закричал грузин из-за спины сержанта.

Тот мешкал в нерешительности, и не думал бросать автомат. Михо вышел сзади и приставил к спине сержанта ножку от поломанного стула.

— Ты не понял, сержант? Это приказ, бросить оружие, ну…

— По-ло-жи ав-то-мат, — прошипел Сазонов. — Им всё равно не уйти.

— Это мы ещё посмотрим, — ответил я Сазонову, взял за шкирку и отбросил как мешок с картошкой в сторону. Михо снял ремень с сержанта, связал руки за спиной, бережно положил возле дивана и забрал оружие.

— Что в сейфе, майор?

Огромный сейф, словно исполинский монстр, прятался за ширмой. Я его увидел, когда Сазонов благополучно приземлился, после моего удара ногой.

— Документы, больше ничего.

— Проверь, Михо.

Грузин вытащил у Сазонова из брюк связку ключей, и через минуту сейф стоял открытым нараспашку. Я глазам своим не верил. В сейфе лежал портфель. Вытаскивая его, я внимательно повертел в руках.

— Чей это портфель, майор?

— Да пошли вы, следопыты хреновы, в одно место. Я ничего не скажу, можете убить меня.

— Смотри, какой ты отважный. Сейчас мы проверим, насколько хватит у тебя смелости, прежде чем штаны станут мокрыми.

Открывая стол, увидел новенький ТТ и вогнал патрон в ствол. Подойдя к лежавшему майору, приставил оружие к колену и надавил.

— Когда твоя коленная чашечка разлетится на мелкие части, ходить ты уже не сможешь. Останешься калекой до самой смерти. Если это не вразумит оплывшие жиром мозги, я проделаю тоже самой с другой коленкой, и тогда… Выбирай майор. Минута. Время работает не на тебя.

В коридоре послышался топот и лязганье оружием.

— Михо, держи на прицеле двери, если кто-то сунется, стреляй без предупреждения.

Я ещё сильнее надавил на ногу майора. Тот не выдержал и закричал:

— Немецкий портфель. Принёс танкист, капитан Песков. Больше я ничего не знаю.

— Больше и не нужно.

Я дружески подмигнул Михо, и закричал:

— Встать, гнида, к двери. Сейчас ты для нас живым щитом будешь. Если твои соколики начнут стрелять, первые пули получишь ты, майор. И без глупостей.

Глава 17

Братва сидела на корточках в тесном кругу и гоняла из десятилитрового ведра чай. Аромат индийского напитка сводил многих с ума. И почти каждый, причмокивая, и делая два глотка, хвалил далёкую для Украины промышленость Индии. Шныри не успевали наливать кружки, и хохоча беззубыми ртами, чувствовали воздух вольной жизни сильнее остальных, потому что на их долю выпадали огромные трудности, как, впрочем, и у обиженных. Тем тоже выделили чай и «петушиный король», Веня «Киевский», гордо шествовал возле «курятника», маленькой комнатушки, за общим туалетом. Понимая, что сегодня никто не придёт к ним в гости, чтобы «топтать» новенького петушка. И значит, ночь пройдёт спокойно без криков и стонов.

На стульях лежали пачки сигарет и конфеты. Это Череп выдал с общака, чтобы народ не чувствовал себя одиноко, и тесно сплачивался под «чёрными флагами» авторитетов. Дёмин появился неожиданно и, усаживаясь в тесный круг, взял подоспевшую кружку.

— Ух ты, Дёма! — сказал белобрысый пацан, лет двадцати, с наколками на руках с малолетки. — Ты что с неба свалился?

— С летающей тарелки, вон видишь, за забором висит и ждёт меня обратно. Разве ж я мог пропустить такое мероприятие, как чайная церемония. Не вжисть.

— Братва уже с ног сбилась, тебя и Михо искать. Где ты был? У нас знаешь, что творится? Зона наша, братан, и скоро всех отпустят.

— Ну не идиот ты, Малина? — ответил Дёмин, и взял из пачки сигарету с фильтром. — Кто тебя отпустит? Дед Мороз, синий нос?

— Череп базарил, тот брехать не будет.

— Брешут собаки, слышал такое?

Малина хотел возразить, но Дёмин ретировался из общего круга, и ушёл в неизвестном направлении. Народ погодя всколыхнулся, хотел найти Дёмина по поручению Черепа, но ничего не вышло. Те, кто последним его видел, в один голос твердили, что он проскочил через ограждение, и сейчас в штабе. Череп негодовал и плевался.

— Кумовка он, сто процентов.

— Да с чего ты взял? — пытался возразить Жила. — Нормальный пацан, при понятиях. Да и на хрен он нам нужен, если дел невпроворот. Надо с людьми поговорить. Сейчас хороший повод это сделать. Пока все в локалке, и довольны общим ходом вещей.

Череп скривился и сплюнул на землю. Он не любил выходить на передние позиции, тем более, когда на тебя смотрят несколько сотен любопытных глаз. Терялся, как мальчишка, и мог запросто болтнуть лишнего. Сейчас ситуация была совершенно иная, и отсидеться в кустах за спинами других не получится. Он вышел в центр общего круга и поднял руку. Засовывая, как истинный фраер, правую руку в карман, щурился и не знал с чего начать. Они так и не успели с Жилой обсудить положение вещей, и теперь нужно выкручиваться. Череп ещё раз в глубине души поблагодарил не лучшими словами Жилу и прокашлялся. Стояла гробовая тишина. Люди встали как по команде с корточек, и с надеждой в глазах смотрели на авторитета.

— Братва! С ментами не годится дел иметь, мы все это знаем, не один год. Мне пришлось выйти на базар со Стрельцовым. Много он порядочных людей отправил на «крытку» и сгноил в изоляторах. Мент предложил нам до завтра ничего не ломать, и оставаться на местах.

— Где Михо?

Хриплый голос заставил Черепа повернуть голову назад, и увидеть Седого, крепыша из Харьковской группировки отморозков. Он давно стоял как кость в горле у блатных, но его боялись трогать. По причине того, что не всех менты приняли из его кодлы, и могли быть проблемы не только в зоне, но и на свободе. Ребятки размером со шкаф, часто приезжали к Седому на свиданки и хорошо грели, не забывая отстёгивать в общак, на общее дело. Поэтому Черепу пришлось заскрипеть зубами и отвечать.

— Не знаю, Седой. Есть информация, что его свезли, однако менты молчат и руками машут, отнекиваясь. Кому верить?

Череп пожал плечами и продолжил:

— Нам нужно время, завтра все смогут свалить, кто куда. По дорогам и весям нашей необъятной Родины. Только шуметь не стоит. У ментов везде свои глаза и уши. Они ночью не сунутся, но оборону не снимаем до конца.

Он выдохнул и хотел уйти, но снова в ситуацию вмешался Седой.

— По режиму, что? Послабления будут?

— Седой, меня это не волнует. Я хочу на волю и тюремный режим мне до лампочки. Как, впрочем, и большинству, правильно люди?

Толпа одобрительно загудела, отталкивая Седого как можно дальше, чтобы не лез с вопросами и не мешал. Череп позвал Жилу и, усаживаясь возле дерева на маленький стульчик, злобно глядел в сторону заключённых.

— Ты чего такой хмурый?

Жила вытащил из-за спины поллитровку, и с радостью поставил на землю.

— Казёнка, давай по маленькой.

— Достал уже Седой. Отморозок.

— Так в чём проблема?

Жила усмехнулся и по-деловому открыл бутылку.

— Сегодня последний день, можем и поквитаться. Он мне тоже давно не нравится, боров жирный.

— Кто у нас есть из молотобойцев? Не нам же его дубасить.

— Так у нас не получится, братишка. Ты глянь на себя — кожа, да кости. И я не лучше. Предъяву нужно кинуть, при чём основательную. Давай, за весёлую ночь и бодрое утро.

После выпитой рюмки, Череп осмелел и расхрабрился.

— Да я его сам завалю, как дикого вепря на охоте. Вспорю брюху вот этим самым ножичком.

И длинное лезвие ножа свернуло в наступающих сумерках.

— Не бери грех, — замахал руками Жила. Пацанам скажем, те ему быстро бока намнут. Убивать не стоит. Пусть живёт гнида, и до конца жизни помнит нас. Если выживет, в чём я сомневаюсь. Справедливо?

— Справедливо!

После отбоя, народ разводил костры и готовил ужин. Кто картошку варил, кто кашу. Работа всем находилась, и весёлые компании то и дело обсуждали и горячо спорили о том, кто чем будет заниматься на свободе. Блатные вынесли магнитофон, и под песни Круга «Золотые купола — душу мою радуют», куражились и играли в карты. Череп нет-нет выходил к забору, и пристально смотрел на аллею. На душе у него было неспокойно. Понимал, что менты своего не упустят, и вся их затея фигового листка не стоит. Обнадёживал только Жила, который связался с пацанами, и те пообещали утром приехать и вывезти за пределы области. На баррикадах сидело несколько человек, и играли в нарды.

— Порядок, пацаны?

— Тихо, как в Раю, Череп. Менты не выходят, сидят как мыши, бздят, сам проверь.

— Ладно, Серёга, верю, — пробурчал Череп и вернулся к своим. Вовремя. Там уже шёл тяжёлый разговор с Седым. Грузили его широкие плечи по самые помидоры.

— Ты чего, Седой, базаришь? Что мы с Черепом засунули руки в общак? Баблом распоряжаемся, наркотой? Забыл, что за базар отвечать надо.

За спиной Жилы стоял огромный верзила под два метра ростом, по прозвищу «Маленький». Было слышно, как хрустят у него костяшки пальцев, когда он разминался. Череп в эти минуты не завидовал Седому, зная, какой боец «Маленький» — кровожадный и жестокий.

— Да когда я такое базарил, Жила? Предъяву хочешь дать? Обоснуй. Тем более под пьяную лавочку такие вопросы не решаются. Забыл?

— Это ты мне, паскуда, рожа твоя беспредельная, будешь указания давать, когда, кому и что базарить? Да я тебя сам лично к петухам оформлю.

Жила закипал, и братва затихла, ожидая развязки. Шныри приглушили музыку, чтобы она никому не мешала. Череп ликовал и, закуривая в сторонке, ждал, хитро скалясь и искоса поглядывая на «Маленького».

— Кабздец тебе, Седой. «Маленький», разберись с этой паскудой. Он уже обнаглел и берега не видит.

Тут же образовался небольшой круг, и встретились глазами два давних врага. Седой и «Маленький». Их вражда давно требовала выхода наружу, и момент истины приближался, как паровоз времён революции, пыхтя и выпуская через трубу сизый дым.

— Делайте ставки, братва! — закричал Череп, и первым бросил двадцатку на стол.

— Ставлю на «Маленького».

Братва загудела и подбадривала бойцов. Большая часть была за «Маленького», но и у Седого имелись сторонники. Седой скинул ботинки и приплясывал босиком, словно боксёр на ринге. Ему невдомёк было то, что судьба его давно решена, и сопротивляться бесполезно.

«Маленький» несколько раз дёрнул плечами и покрутил головой. Его могучий торс украшали татуировки в виде пасти разъярённого тигра, и гусарских эполетов. Он ринулся словно гладиатор, рыча и стуча кулаками себя в грудь. Толпа ревела и уже на столике возвышалась немалая сумма денег. Каждый бросал купюры и надеялся на выигрыш своего бойца. Шныри не успевали записывать ставки, и прятали деньги подальше от жадных глаз. Желающих «на шарика» поживится всегда хватало, и стоило держать ухо востро.

Седой с лёгкостью уходил от ударов «Маленького», и не пытался ответить. Было видно, что он более опытный боец, и бережёт свои силы. Пропуская один удар в челюсть, Седой покрутил головой, и не дал свалить себя на землю и втоптать в грязь. Он прогнул спину, и с ловкостью кошки обошёл «Маленького» и ударил по почкам. Тот от неожиданности подпрыгнул, и хватаясь за спину хотел повернуться и ответить, только удар ногой Седого между ног парализовал противника.

— Эй, Седой, куда бьёшь, — кричала большая часть заключённых. — Это не по правилам. Удар ниже пояса запрещён.

Седой остановился и позвал одного из кричавших, пока «Маленький», приходил в себя, и ещё больше зверел.

— Иди сюда, умник, чтобы я посмотрел в твои глаза. И потом ты мне скажешь, какие удары разрешены, какие нет.

Чувствуя себя победителем, Седой терпеливо ждал. Кто-то бросил ему полотенце и бутылку с водой.

— Давай, жирная корова, давай! — кричал Жила, глядя как «Маленький» едва отходит.

— Ну всё, Седой, ты меня достал. За удар по яйцам, ответишь, — заверещал как свинья «Маленький».

И тут же провёл боковой удар ногой и, технично разворачиваясь на месте, сделал подсечку. Седой пошатнулся и упал на спину. Этого и ждал противник. Подпрыгивая над поверженным, с диким рёвом поднял локоть, чтобы ударить в грудь. Седой это поздно заметил и мощный локоть противника едва не проломил ему солнечное сплетение. Крича и отпихивая «Маленького», Седой схватил его зубами за ногу и не отпускал. Серия ударов по спине Седого, с грохотом и воплями, закончилась ничем. От дикой боли, Седой откусил кусок мягкой ткани голени, и с окровавленным ртом, ещё больше зверея, выплюнул на землю человеческую плоть. «Маленький» схватился за ногу и чуть не упал. В его глазах светилась ненависть, перемешанная с адской болью. Седой хотел броситься и добить противника, только Жила его опередил. Он увидел, что Седой вот-вот одержит победу, и не мог этого допустить. Двое пацанов, с металлическими прутами выскочили в центр, и с дикими воплями, как племя краснокожих индейцев, начали наносить удары. Седой закрывался блоками, и кричал, требуя справедливости, только никто его не слушал.

Глухие, меткие удары, сделали из него кровавое месиво и, падая, он был уже без сознания. Захлёбываясь кровью, лежал на спине, в собственной моче и едва дышал. Жизнь медленно уходила из крепкого и сильного тела. Жила, как римский император, опустил большой палец вниз. И один из парней вогнал прут в сердце Седого. Послышался неприятный хруст костей, тело дёрнулось несколько раз и осталось лежать на земле на славу победителю.

Народ негодовал и плевался в сторону Седого. Зрелище понравилось только тем, кто смог на нём заработать. Остальные молча расходились, понимая, что таким образом блатные могут поступить с каждым из них. Потому что за жизнь в стае волков, никто не даст ломаного куска хлеба. Выживет только тот, у кого больше мозгов и острее зубы.

— Олег Витальевич, Олег Витальевич!

ДПНК тряс за плечи пьяного Стрельцова, и с обезумевшими глазами пытался, что-то сказать.

— Там это, там, надо туда. Быстрее. Олег Витальевич.

— Что, что…

Стрельцов ничего не понимал и, качая опухшей головой, не мог открыть глаза. Желудок его протестовал против алкоголя, и он едва не блеванул прямо на ДПНК.

— Там убийство, убийство…

— Чёрт, что такое, какое убийство?

Уже окончательно приходя в себя, он вскочил с дивана, ринулся к вешалке за фуражкой и пиджаком. Отталкивая ДПНК, выхватил табельное оружие, и чуть не начал стрелять прямо в кабинете. Ему почудилось, что это его хотят убить и нужно защищаться.

— Стойте, стойте.

ДПНК наконец-то сообразил, что не стоит орать и перехватил руку Стрельцова с пистолетом. Заламывая за спину, он отобрал пистолет и усадил Стрельцова на диван.

— Седого убили, Олег Витальевич. И неизвестно, чем эта ночь закончится, сколько мы ещё насчитаем трупов.

— Давай по порядку. Не торопись.

Стрельцов тяжело вздохнул и с грустными глазами посмотрел на стол. Там стояла пустая бутылка коньку, и куча грязной посуды.

— Венька «Киевский» прибежал, полчаса назад он видел, как блатные устроил гладиаторские бои.

— М-да, гладиаторов нам только не хватало. Чтоб их уже гром побил. Твари. Вечно не живётся им спокойно. То бунт затеяли, теперь бои какие-то. Ну и? Дальше давай, Егорыч. Не томи душу, и так кабздец, сам видишь.

— Так я и говорю, что Венька видел, как Седого забили, после пригвоздили к земле прутом. И так он и лежит там, до сих пор.

— Блатные где?

— Спят пьяные.

— Так чего мы сидим, Егорыч! Поднимай людей, только тихо, и будем под покровом ночи наводить порядок.

— Это плохая идея, Олег Витальевич.

— Почему?

— Могут и наши пострадать. Жаль ребят, много молодняка. Семьи, дети. Как я апосля их жёнам буду в глаза смотреть. Если не дай Бог с кем-то беда случится.

— Да? Беда говоришь. А ты не подумал, что завтра мы с тобой будем сами без работы и пенсии. Апосля. Я ведь не один отвечаю за бунт. И ты тоже. И тот же молодняк, который ты спасти пытаешься. Пришли работать, зная куда. Это наша всех ошибка. Прошляпили, теперь надо действовать. Понимаешь меня?

— А то, не дурак. И какой план?

Пятеро человек, самых смелых и отчаянных, во главе с Егорычем, пробирались к бунтовщикам. Не все согласились, несмотря на обещанные премии Стрельцовым, по окончанию операции. Никто никого не неволил. Дело сугубо добровольное. Приказ Стрельцова был ясен и понятен как белый день. Не жалеть никого. Особенно блатных. Главное, твердил Стрельцов Егорычу, обезглавить рыбу, которая гниёт, как известно с головы. Остальные сами разойдутся. Группа Егорыча решила зайти с тыла. Они покинули зону через «конверт», и вышли с другой стороны, минуя поле и заброшенный сад. Пройдя посёлок и приблизившись к забору, по команде один из вышкарей потушил прожектор, и восточная часть зоны погрузилась в холодный мрак.

— Мы прямо как командос, — прошептал сержант, с улыбкой глядя на Егорыча.

— Разговорчики, командос. Смотри штаны не намочи, как увидишь голодную, злую кодлу с заточками.

Егорыч ещё раз оглядел пятёрку и, оставшись довольным, показал первому на забор. Через минуту верёвочная лестница уже была закреплена за два металлических стержня. Сержант ножницами перекусил колючку и отбросил в сторону. Всматриваясь в темноту, и вздрагивая от лая поселковых собак за спиной, первым перелез и прыгнул на мягкий песок. Умирать не хотелось. Хотя мысли о смерти уже несколько часов не давали ему покоя. Он вспомнил одинокую мать, и сердце защемило. Отгоняя дурные мысли, вытащил нагрудный крестик, сжал в кулаке и поднёс к губам. Солдаты неторопливо поднимались на забор и ловко приземлялись на песок. Пока всё шло благополучно и противник, спал, не ожидая подвоха. Егорыч замешкался, и чуть не упал на спину. Но вовремя его на руки подхватили два человека и поставили на ноги.

— Тяжёлый ты, Егорыч.

— В моём возрасте не хватало шею свернуть, — пробубнил он, и поднимая голову на высоченный забор, скривился. — Значит так, вначале снимем двоих на аллее. Чтобы не поднялся раньше времени шум. Убивать не стоит. Только в случае опасности для жизни — реальной. Понял сержант? Тогда три человека бегом к бараку, а мы с сержантом разберёмся со сторожами.

Двое пацанов дремали, и нет-нет, открывая глаза, таращились на пустую аллею. Водка закончилась и мучила жажда.

— Серый, может сгоняешь в барак за водичкой?

— Не-а, нашёл малолетку, тебе надо ты и иди.

Серый закутался в телогрейку и натянул кепку на глаза. Весна была холодной, и по ночам стояли заморозки. Его напарник томился, скучал и не знал, чем себя занять. Им ещё больше часа сидеть и ждать, когда Череп пришлёт смену, если пришлёт. Судя по тёмным окнам и тишине, братва давно дрыхнет, и нет никому дела до поста наблюдения. Когда он увидел человека в балаклаве, который вынырнул из-под ящиков с пистолетом в руке, ему почудилось, что это привидение. И он, стряхивая усталость, замотал головой, и только хотел разбудить напарника и забить тревогу, как сильный удар сзади по голове навсегда лишил его такой возможности. Медленно оседая в руки Егорыча, он уже был без сознания. Сержант надавил ботинком на грудь спящего. Тот ойкнул, зашевелился, хотел снять ногу с груди, но как увидел дуло автомата направленное ему в лицо, тут же поник.

— Тс-ы-ы, пацан, иначе первая маслина твоя, — прошептал сержант и обыскал своего пленника. Кроме карт и сигарет, у того в карманах ничего не было. Сержант взял его за широкие лацканы телогрейки и одним рывком поставил на ноги.

— Говорить будешь?

— Угу, буду.

Сержанту не понравилось, что поверженный противник не испытывает страх. Наглая усмешка блуждала на губах Серёги. Егорыч уже надел наручники на первого и уложил вниз головой на землю.

— Этот готов. Дай Бог, чтобы и остальных так же взяли.

Он спрятал пистолет и глянул на сержанта.

— Заканчивай сержант, пошли. Время. Время.

Серёга увидел, что сержант никак не может достать наручники. ДПНК уже сидел возле сетки спиной, метрах в десяти от линии баррикад, и не обращал внимания на сержанта.

— Смотри сержант, подмога к нам идёт, — крикнул Серёга и показал рукой на другую сторону аллеи.

— Где?

В одно мгновение, пока сержант отвлёкся в поисках несуществующего противника, Сёрега вытащил заточку, и мастерски выбрасывая правую руку вперёд, вонзил её прямо в сердце незадачливому сержанту. Тонкое лезвие прошло между пластинами бронежилета. Сержант покачнулся и рухнул прямо на Серёгу. Тот отбросил его в сторону, и что есть мочи заорал:

— Шухер, менты! Братва, менты!

После схватил огромный булыжник и бросил в окно барака. Треск разбитого стекла и крики, всполошили всю зону. Убежать ему не удалось, как только он поднялся с прутом на помост и хотел ринуться на Егорыча, тут же получил две пули: одну в грудь, вторую в шею. Стрелять Егорыч умел и после того, как горе-охранник упал на доски, побежал к закрытым дверям барака. На втором этаже уже были слышны выстрелы и грохот. Один человек выпал из окна и упал прямо на ящик с песком.

Егорыч перекрестился и хотел рвануть на себя тяжелую дверь, как она распахнулась и разъярённая толпа вывалила наружу. ДПНК отбросило назад, и он упал спиной на широкие кусты, царапая руки и лицо. Матерясь, на чём свет стоит, Егорыч два раза выстрелил в воздух. Грохот выстрелов не возымел должного действия, и трое крепких заключённых от души пинали Егорыча ногами. Хрустнули пальцы, и вывалился пистолет, который тут же отбросили в сторону. Автоматные выстрелы спасли жизнь незадачливому ДПНК. Он уже успел потерять пару зубов и кашлял кровью. Стреляли из окон второго этажа, и заключённые, как по команде, бросали на землю палки и железные прутья от кроватей. Наступила всеобщая тишина, нарушаемая стуком железа и нервным шёпотом людей.

— Всем спиной к стене, ноги на ширину плеч! Одно неверное движение и пристрелю, как бешеную собаку.

Это сверху кричал один из солдат, едва не вываливаясь на землю. Они первыми заскочили на второй этаж, и когда услышали звук выстрелов снаружи, поняли, что закончится всё кровавой мясорубкой. Один из шнырей бросил в них нож, но промахнулся. Тогда, не прикрываясь, один за другим, парни принялись расчищать оружием и кулаками дорогу в секцию к блатным, ломая челюсти и рёбра прикладами автоматов и кое-как шагая через тела. Первый солдат тут же прижался спиной к стене, успел увернуться от удара в голову стулом. Жила хотел выпрыгнуть в окно и не успел. Короткая автоматная очередь разворотила ему позвоночник, и он вывалился из окна уже мёртвым вниз.

Черепу прострелили обе ноги, и он стонал под нарами, умоляя не убивать. Группа, человек пятнадцать, засела за кроватями и шкафом, и выбросила белый флаг. Бунт был подавлен, на радость Стрельцову, и к тяжёлым последствиям для зачинщиков. Утром Черепа под усиленной охраной вывезли в больницу, остальных, наиболее активных, закрыли в изолятор. Жилу оттянули к забору и там бросили до тех пор, пока не приехали из города криминалисты и не подтвердили факт смерти. Так его и похоронили в общей могиле, с одной лишь табличкой. Дата рождения и смерти. Сержанта через три дня хоронили всей зоной, и Егорыч не смог сдержать слёз. Много хороших слов говорили о погибшем, только одинокой матери от такой утраты не становилось легче. Женщину прямо с похорон увезли на скорой в больницу. Сердце не выдержало.

Стрельцов был смещён с занимаемой должности, и остался без работы. Вместе с женой, открыл интернет магазин, и торговал всяким китайским барахлом: начиная с поддельных телефонов известных брендов, заканчивая заколками и детскими игрушками.

Глава 18

Майор шёл впереди и держал руки на затылке. Мы медленно спускались по лестнице, держа оружие в руках. Голова раскалывалась, и я, нащупав огромную шишку на затылке после удара вертухая чувствовал, что волосы пропитались кровью.

— Что дальше, Дёма? — спросил Михо, явно нервничая.

— Задача у нас простая, выйти к подземному лабиринту.

— С этим что делать?

— Видно будет, не отвлекайся. И помни, солдаты прошли войну, стрелять хорошо умеют.

Уже на первом этаже выстроилась целая команда в одну шеренгу и не имела ни малейшего желания открывать нам дорогу. Мы остановились, и я повернул майора лицом.

— Слушай, майор, лично мне твоя жизнь безразлична, улавливаешь? Если тебя не услышат солдаты, и не поймут, что лучше всего опустить оружие, я тут же разряжу в тебя всю обойму.

— Да-да, я понимаю.

— Опусти руки и скажи так, чтобы я не нервничал.

Первая шеренга солдат стояла на одном колене, готовыми к стрельбе. Я подтолкнул майора вперёд. Он, озираясь назад, истерически закричал:

— Бросить оружие, это приказ!

Голос у него дрожал, как, впрочем, и он сам. Слова прозвучали неубедительно, и никто и не подумал сложить оружие. Михо поднял автомат, и дал очередь в потолок. Тишину тюремного коридора вдребезги разбил грохот ППШ. Майор присел, и закрыл голову руками.

— Ну, кому не ясно? Все оружие на пол и разойтись, чтобы мы спокойно вышли наружу.

— Вам никуда не уйти, — закричал молодой лейтенант. — Уже прибыло подкрепление. Сдавайтесь!

Михо подмигнул и сделал два шага вперёд.

— Лейтенант, ты не слышал, что приказал майор? Пусть солдаты сложат стволы, иначе…

И он тут же поставил дуло автомата к голове майора.

— Считаю до пяти. Один, два, три, четыре…

После слова четыре лейтенант закричал:

— Отставить, мы вас пропустим!

Он понял, что шутить не стоит и грузин настроен решительно. Михо, сверкая тёмными глазами, поднял обмякшего, словно выжатый лимон, майора и мы осторожно двинули к поредевшему строю. Солдаты нехотя опускали автоматы и отходили в сторону.

— Вот это другое дело, лейтенант. Так и до полковника дослужишься. Выйди на улицу и убери людей.

— Не могу, они мне не подчиняются. Там есть офицеры, которые старше меня по званию.

У меня сложилось впечатление, что он даже улыбается и пытается острить.

— Рожа у тебя, лейтенант, омерзительная, — сказал я, когда проходил мимо. Рано радуешься и надеешься на то, что нам не удастся сбежать.

Михо остановился перед закрытой дверью и посмотрел на меня.

— Наверняка мы все умрём. Чувствую, что за дверями нас ждёт горячий приём.

— Что предлагаешь?

— Сдавайтесь, — прошептал майор, — иного выхода нет.

Я взял его за горло и сдавил так, что у него чуть глаза не вылезли из орбит.

— Не мешай, майор, честное слово.

Ослабив хватку, я толкнул его к двери.

— Ты первым пойдёшь или не хочешь?

Майор смерил меня гневным взглядом и потёр красное от пальцев горло.

— Я тебе Дёмин это и на том свете вспомню. Сволочь.

Приоткрывая дверь, он прищурился. В глаза ударил яркий свет.

— Обложили, Дёма, обложили.

— Нам бы до заветной двери добраться, а там…

— Метров двести под пулями, экая задачка. Легко, командир.

Михо усмехнулся и перекрестился.

— «Двум смертям не бывать, одной не миновать»! Так, командир? Тем более, жизнь после смерти существует. Факт.

— Хватит болтать, спрячься за дверью.

— Не стреляйте, не стреляйте, моя фамилия Сазонов, майор, — кричал наш подопечный, стоя на пороге с высоко поднятыми руками.

Я пригнулся за его спиной, и робко выглядывал наружу. Трудно что-либо увидеть, когда глаза слепят прожектора. Если подстрелят, то не смогу вернуться, и так и не доведётся стать отцом. Нет, так не годится, надо выжить, хотя шансы на спасение таяли, как конфеты во рту с каждой минутой. Наверняка весь двор забит солдатами. Что им этот майор, если наверняка у них информация, что здесь два немецких шпиона.

— Как рана? — спросил я у Михо.

— Болит, ноет, особенно сейчас.

— Держись, друг. Не знаю, чем закончится, но я тебе благодарен за помощь. Если бы не ты, я бы давно всё провалил. А так, есть портфель и почти выполненное задание.

И я похлопал по нашему пузатому трофею.

— Почти не считается. Интересно, что там внутри? Стоит ли он наших жизней?

— Стоит, стоит, уверяю тебя.

— Так можешь ты свалишь, по-тихому? Я здесь сам как-нибудь разберусь?

— Увы, могу, но не хочу. Негоже друга в беде бросать. Умирать не хочется.

— Не спорю, Дёма, не спорю. Может сделать «финт ушами»?

— О чём ты?

— Выйди и поговори.

— Что я скажу? Что прибыл из далёкого будущего, и нужно мне всего ничего — убраться поскорее с трофеем? Выглядит не более чем наивно. Хотя… Есть всё же смысл идти на разговор. Мне не хочется, чтобы всё закончилось стрельбой. Жаль будет ребят. Они советские люди. Держи.

Я протянул Михо портфель и локтём отодвинул майора в сторону. Под ложечкой засосало, и колени от гнетущего напряжения дрожали. Щурясь, я стоял под прицелом сотен стволов, как мальчишка без оружия и конкретного плана действий. Надеясь только на удачу, и ещё Бог знает на что. Кое-какие мыслишки в голове, словно тараканы копошились, в висках била барабанная дробь.

— На колени! Без глупостей!

Услышал я твёрдый, стальной голос, и послушно опустился на колени. Ко мне тут же подбежали двое солдат, подхватили, словно картонную коробку и оттащили в сторону. Кто-то ударил меня ладонью по правой щеке, и схватил за волосы.

— Потише, потише, я сам к вам вышел, поэтому попрошу не портить мне причёску.

— Шутник? Решил, немецкая сволочь, пошутить перед смертью? Ну-ну, валяй ваньку дальше. Только это тебя не спасёт. Что с майором?

На меня пристально смотрели два человека. Один был в форме подполковника, второй майор НКВД. Оба были высокого роста, коренастые и широкоплечие. Меня усадили на кучу тряпок, и по бокам поставили двух автоматчиков, на всякий случай. Предварительно обыскали, и забрали документы.

— Лейтенант Дёмин.

— Так точно, это моя фамилия.

Подполковник присел и заглянул мне в глаза.

— На немца ты не похож, Дёмин. Не вижу страха и ненависти в глазах. Так кто ты такой? Немцы другие, я-то знаю.

Три прямоугольника на погонах подполковника и петлицы, говорили о том, что он танкист.

— Моя фамилия Голубев, Дёмин, если у нас с тобой не получится разговор, я отдам тебя на растерзание НКВД. Видишь майора, он просто жаждет крови за весь переполох, что вы здесь устроили. У тебя пять минут.

Он показал на часы и закурил.

— Мне есть, что сказать, товарищ подполковник. Вы не знали такого капитана Пескова?

— Пескова? Знал, почему нет? Геройский был парень.

— Давайте вдвоём поговорим. Пусть солдаты уйдут. Оружия при мне нет, и боятся Вам нечего.

Подполковник встал и подошёл к майору. С минуту тому что-то говорил, доказывал, после чего мы остались вдвоём.

— Слушаю тебя, Дёмин. И предупреждаю, не вздумай врать.

Он вытащил табельное оружие и прислонился спиной к стене.

— Наш заложник, майор, может Вам гораздо больше рассказать, чем я и мой напарник. Мы советские люди. Не предатели.

— Так, так, интересно, что может мне рассказать майор?

На его лице появилась улыбка, и он потёр рукой худые щёки.

— Например, то, как в этих стенах, — и я показал рукой на тюрьму, — был расстрелян капитан Песков и многие другие люди, причём невинные. Допросите его, и он сам признается в этом. Мы выполняем задание высшего командования, и я с удовольствием сдам вам майора, тёпленького.

Я закончил и пристально глянул подполковнику в глаза. В них что-то изменилось, и мне показалось, что я смог заинтересовать его.

— Зачем Вы здесь? — спросил он, нахмурившись.

— Не могу ответить. Не имею права.

— Что взамен?

— Взамен, вы дадите мне с моим напарником уйти. Тихо и мирно. Больше ничего. И никто при этом не пострадает. Уберите людей и мы продолжим.

— Это слова, Дёмин. Причём не имеющие фактов.

— Факты?

Чуть не рассмеявшись и едва сдерживаясь, ответил:

— Будут Вам факты. Побеседуйте с майором, он давно хочет исповедаться.

— Хорошо, давай Дёмин сюда майора, и я приглашу НКВД. Беседа должна состояться при свидетелях. Иди.

Он отступил на несколько шагов назад, давая мне возможность вернуться к Михо. Майор сидел на земле, упираясь в дверь, и смотрел на меня ненавистным взглядом.

— Вставай, герой, сейчас ты побеседуешь со своими коллегами.

Михо оживился, но не вышел из укрытия. Я подмигнул ему, помогая майору встать, повёл за собой. Три офицера уже ждали нас и о чём-то беседовали. Майор замер и покосился на меня.

— Моя фамилия Голубев, майор. Я отвечаю за операцию и жду от тебя объяснений.

— Товарищ полковник, эти двое проникли на закрытую территорию и мои люди их арестовали. Этот, — он покосился на меня, — с документами, второй, простой солдат. Больше мне ничего не известно.

Он пожал плечами, и чуть усмехнулся.

— Напала на меня, грозились убить.

— Но не убили, правильно майор?

Пока Голубев делал всё правильно, и я не мешал столь доверительной беседе.

— Скажи, Песков, был у тебя? Что с ним случилось?

Майор замялся, и это не ускользнуло от пронзительных глаз полковника.

— Был убит при попытке к бегству.

— Попытка к бегству? Зачем командиру танковой роты бежать? Я знал Пескова и не верю, что он на такое способен. За плечами парня был не один год войны. И смерти он в глаза смотрел, не прячась за спинами товарищей.

Майор молчал, соображая, как выкрутиться из непростой ситуации.

— Я слушаю тебя майор, и если ты не скажешь правду, тебе придётся поменяться местами с Дёминым и занять место в камере. Понимаешь?

Подполковник позвал своего помощника и что-то сказал тому на ухо. Тот быстро ретировался и вернулся в сопровождении двоих солдат. Майор покраснел и насупился. Сказать ему было нечего. Голубев спросил у пришедших:

— Кто из вас был в тот день, когда убили капитана Пескова за попытку к бегству?

Один из солдат, не мешкая, сделал два шага вперёд и представился.

— Рядовой Усов, товарищ подполковник.

— Усов, ты видел, как бежал Песков?

— Так точно, мы прибежали к камере и всё видели. Майор застрелил капитана, а после его напарника Хромого.

— Они, правда, были предателями?

— Да какие там предатели, товарищ подполковник. Этот, — и покосился на майора, — подбил Хромого, чтобы тот уговорил Пескова бежать. Обещал ему жизнь оставить, потом сам застрелил.

— Это правда, майор?

Подполковник поднялся и подошёл к майору.

— В глаза мне смотри. Значит правда. Арестовать его и в город. Немедленно.

Майор стал кричать, бить себя в грудь и доказывать обратное. Только его никто не слушал. Я наблюдал за всем стоя под навесом, в глубине души понимая, что поступил правильно. Уже брезжил рассвет, когда двор тюрьмы опустел, и мы с Михо собрались уходить. Голубев, перед тем как сесть в машину, позвал меня.

— Спасибо Дёмин, помог вернуть человеку честное имя. Майор сказал про портфель. Что вы его забрали из сейфа.

— Это и есть наше задание, товарищ подполковник. Доставить в Центр портфель. Без промедления.

Он громко рассмеялся, открытой и добродушной улыбкой.

— Война скоро закончится? — почему-то спросил он.

— Ещё три года, товарищ подполковник.

— Много, очень много. Бывай, лейтенант, даст Бог, свидимся.

К сожалению, подполковник Голубев был убит под Сталинградом и не дожил до окончания войны. Об этом я узнал значительно позже и, провожая глазами машину, не мог поверить, что у меня получилось, в какой-то степени, восстановить историческую справедливость. И честь офицера Пескова, боевого командира Красной Армии, спасена. Близкие его, родственники, теперь будут знать правду. Героями не рождаются, ими становятся, несмотря ни на какие превратности судьбы.

Николай Павлович и Маша устроили нам пышный приём, который плавно перешёл в проводы. В этот день мы намеревались вернуться в деревню и, сидя за столом, выпивали и шутили. Кузьмич появился неожиданно, и чуть в обморок не упал, когда увидел нас живыми и здоровыми.

— Эх, хлопцы, я ведь вас уже похоронил.

— Значит, долго жить будем, Кузьмич.

— Я когда увидел, что началось и столько прибыло солдат, понял — хана, всем. Но ждал до последнего. Как же вы выбрались?

— Спокойно, через ворота. Пришли из подземелья, ушли с гордо поднятой головой.

— Нашли, что искали?

— Нашли!

Михо взял с подоконника портфель и показал Кузьмичу.

— Да уж, за это нудно выпить, наливай Миша.

В обед пришёл доктор и осмотрел рану Михо. Оставшись довольным, не захотел к нам присоединиться.

— Больные ждут. С удовольствием, но в другой раз.

— Другого раза может не быть, — крикнул Кузьмич, и затянул, — «валенки, валенки, эх, да не подшиты, стареньки… Валенки, валенки»…

— Секретное задание у них. Тс-с-с, никому ни слова.

Кузьмич уже изрядно поднабрался и молол языком всякую чушь, вспоминая волка, подземелье.

Николай Павлович проводил нас к окраине города. Мы шли уже не опасаясь, что нас могут арестовать. Город очистили от фашистов, и постепенно налаживалась мирная жизнь. Люди убирали мусор с улиц, снимали с окон чёрные бумажные полосы и улыбались. Было приятно смотреть и провожать взглядом женщин, стариков, детишек, счастливых и наполненных общей радостью. Немец разбит, и не за горами грянет победа.

— Берегите себя, Николай Павлович, — сказал я, и обнял старика.

— Вы заезжайте к нам с Машенькой, Миша.

В его глазах блестели слёзы, и было жаль расставаться.

— Не могу обещать, есть вещи, которые не от меня зависят. Но если случится так, что буду в ваших краях — обязательно загляну.

К деревне мы с Михо шли молча. Каждый думал о своём, и грузин, по мере приближения к уже знакомым местам, становился мрачнее тучи.

— С чем связана грусть, друг мой?

Мы поднялись на высокий пригорок и увидели первые дома.

— В тюрьму не хочется возвращаться, — ответил Михо, и тяжело вздохнул.

Я видел по его опечаленным глазам, что он говорит правду.

— Не возвращайся, никто не заставляет.

Михо схватил меня за рукав и повернул к себе.

— Это как, командир? Не пойму ничего. Ты же раньше говорил совсем другое.

— Это было раньше, сейчас обстоятельства изменились.

— Каким образом?

Дорогу нам преградило поваленное дерево, и перепрыгивая через него, я уселся на толстую ветку. На небе светило солнышко и не было видно туч. Разговор с Михо назревал давно, и я обязан был его посвятить в некоторые моменты, о которых он не знает и никто ему кроме меня не скажет.

— Садись, Михо. Я уже возвращался обратно.

— Когда? Что-то я не припомню такого.

— Стыдно признаться, но когда мы были в подземелье, я струсил, и случайно переместился в прошлое.

— Врёшь? Я ничего не заметил.

— Как бы ты заметил, если всё случилось в доли секунды? Как переход туда, так и обратно. Техника, это не кусок железяки.

— Ну-ну, хорош, друг. И только сейчас ты об этом говоришь?

— Без обид. Раньше не хотел, да и ситуация была не совсем подходящая. Ты слушать будешь?

Он кивнул в ответ и сломал кусок сухой ветки. Явно нервничал и понимал, что сейчас услышит нечто важное, которое может в корне изменить его жизнь.

— В колонии бунт. И чем он закончился — не знаю. Я переместился обратно, и уже свободный человек.

— В каком смысле свободный?

— Меня помиловали, указ подписал Президент.

— Круто, ничего не скажешь. Значит мы с тобой снова по разные стороны?

— Э-э-э, нет, не по разные стороны.

— Кто затеял бунт? Наверняка Жила и Череп? Только у них были наполеоновские амбиции. Жаль людей, из-за двух дураков пострадают невинные.

— А ты изменился, Михо. Вижу, что я принял правильное решение. Кто затеял бунт, не скажу. Но могу тебе сказать одну неприятную вещь. Ты мне говорил, что мать твою убили.

Михо побледнел и заскрипел зубами.

— Убийца тебе хорошо знаком.

— Имя, Дёма, имя.

— Жила. Это он с группой малолеток тогда промышлял в Грузии, в Тбилиси. И на их совести убийство твоей матери.

— Не может быть!

— Михо, это мне сообщил человек, с которым я работаю. Поверь, этим сведениям можно доверять. Конечно, Жила знал об этом и всегда тебя боялся, потому, что правда могла показаться на поверхности в любой момент.

— Когда в зону? — прошипел как змея Михо. Я эту суку на куски порежу.

— Обратно? Тебе это нужно? Подумай! Убьёшь Жилу, получишь новый срок и так до старости проведёшь свою жизнь в тюрьме. К сожалению, маму твою не вернуть, как и не вернуть то время, когда мы были молодыми и полными сил. Месть сладкое чувство, только после неё остаётся на губах горький вкус полыни.

— У тебя будут проблемы, если я не вернусь? Менты знают, где я, правильно?

— Боюсь, что ментам не до тебя. Официально, ты пропал без вести. Несколько дней тебя, как впрочем и меня, искали и… Не нашли. Потом бунт и про нас забыли. Мой тебе совет, послушай. Начни новую жизнь. У тебя есть шанс всё изменить. Семья, дети, работа. Ну как? Ольга нравится тебе? Сельская учительница.

— Не могу её забыть, Дёма, не могу. Как засыпаю, так она стоит перед глазами. Я хотел с тобой на эту тему поговорить, но боялся, что не поймёшь и не отпустишь.

— Идём, наверняка Ольга заждалась тебя, вон и её дом.

Мы подошли к калитке и тихонько приоткрыли. Собака нас узнала и не стала лаять, жалась к ногам и виляла хвостом. Я толкнул Михо в бок и кивнул на огород. Там Ольга, с сапкой в руках, полола грядки.

— Хозяйка! Гостей не ждёте?

Ольга замерла и, вытирая пот со лба, бросила сапку и помчалась к нам. Михо вышел навстречу и обхватил Ольгу двумя руками. Целуя в глаза, губы, волосы, нежно гладил по спине.

— Ждала тебя, ночами не спала, выглядывала, — шептала Ольга, вытирая слёзы. — Почему так долго? Ты что, ранен?

Она вскрикнула, когда увидела под рубашкой Михо повязку.

— Пустяки, до свадьбы заживёт.

Ольга светилась от счастья, и я тоже улыбался, понимая, что именно такая женщина нужна моему другу. Добрая, нежная и заботливая. Мария… Я совсем забыл о ней и, стараясь не мешать влюблённым голубкам ворковать, пошёл в дом. Хороший будущий отец, ничего не скажешь. Усевшись на стул, в последний раз обводя взглядом простое жилище Ольги, и выглядывая в окно, вернулся обратно, так и не простившись с Михо. Не хотелось видеть их грустные лица при расставании, и навсегда терять дорогих для моего сердца людей.

Эпилог

Вторую неделю я лежал в больнице, со всевозможными переломами. Только чудо спасло мне жизнь, по-другому и сказать нечего. Без ошибок в моменты перемещения не обойтись, и в который раз оператор вернул меня не в исходную точку отправления. С одной стороны это было хорошо, что я снова не оказался в тюрьме, с другой, очутившись на оживлённом перекрёстке в центре города, угодил под колёса огромного внедорожника. Тот даже не успел притормозить. Меня снесло словно пушинку на бордюр, и я ударился в столб. От удара были поломаны рёбра, нога и рассечена голова. Водитель ничего не мог понять, и когда прибыла полиция, таращился, словно идиот на полицейских и чудака в военной форме времён Второй мировой войны.

— С неба он свалился, с неба, — орал он на полицейских и прохожих, которых к тому времени собралась приличная толпа. Потом побежал к машине и вытащил видеорегистратор. Уличные зеваки с полицейскими смотрели бесплатное кино с разинутыми ртами. Приехавшая скорая оказала первую помощь, и я попросил врача набрать номер Ткачёва. Лёжа на носилках, я держал портфель и второй раз объяснял полицейскому, что снимаюсь в военном фильме.

— Актёр я, актёр. Так получилось, что не успел переодеться. Сейчас приедет мой начальник, главный режиссёр, и он вам всё пояснит.

Чёрный мерседес с мигалкой на крыше возник из ниоткуда, словно гордая птица Феникс из небытия. Документы Ткачёва устроили всех, даже водилу джипа. Он тихо заткнулся и, глядя на треснувший бампер, махнул рукой и уехал восвояси. Претензий я не имел, и не собирался писать на него заявление. Мне выделили в больнице отдельную палату, и я после процедур спал сном младенца. Ткачёв портфель забрал, и сообщил радостную новость, что я стал отцом, Мария родила мальчика.

Было грустно, что я не сдержал слово и не присутствовал при родах. Но ещё в больнице я придумал имя для мальчика. Николай. В память об убитом в застенках НКВД, танкисте, капитане Пескове. Надеясь, что Мария возражать не станет. Дни тянулись мучительно долго. Однообразие и скука действовала на нервы. Ткачёв не появлялся, и я уже грешным делом подумал, что он забыл обо мне. И на этом мои приключения закончились. Меня навещала мама, Мария пока ещё лежала в больнице, возникли небольшие осложнения после родов. Мама хвасталась новеньким телефоном, с памятью в тридцать два гигабайта, уже всю память забила фотками внука. Жаловалась, что нужно покупать новую, дополнительную карту памяти. Она снимала роды, и я практически весь процесс имел возможность увидеть. Я смотрел на мальчугана с красным личиком, счастливое лицо жены и понимал, вот оно настоящее счастье. Вечерами Мария выходила в скайпе на связь, и мы болтали до полуночи. Со дня на день её должны были выписать домой, где её ждала счастливая моя мама, уже бабушка, с приготовленными для малыша подарками. Через три дня и меня должны были выписать. Врач почти ежедневно навещал меня, и давал положительные прогнозы. Я медленно передвигался на костылях, по пустым больничным коридорам, и вспоминал Михо с Ольгой. Ткачёв явился с радостными известиями, ранним утром, чем несколько меня озадачил, хотя весьма приятно.

Он сидел на стуле с серьёзным лицом, и видно волновался.

— Ты стал богатым человеком, Михаил.

— С чего бы это вдруг.

— Мы нашли клад в том месте, где тебе пришлось побывать. Карта помогла. А как известно, по гражданскому кодексу, тебе полагается двадцать пять процентов от общей суммы клада.

— Это шутка?

— Такими вещами не шутят. Правда возникли сложности, и не получилось взять для тебя все двадцать пять процентов.

— Так что же там нашли?

— И золото, и украшения, общая сумма не разглашается. Однако она огромна.

— Ну, я вообще-то имею к этому кладу косвенное отношение.

— Почему? Это после твоей информации мы отправили туда группу учёных. Стены были разобраны, и клад увидел свет через двести лет. Вот сам погляди.

Он протянул мне свой телефон. Я листал фото и глазам не мог поверить. Слитки золота лежали на деревянных ящиках и сверкали на солнце. Дух захватывало при виде несметных сокровищ. Ещё больше поражали воображение старинные колье, кольца, серёжки, оружие, доспехи.

— Вывозили не одной машиной. В городе откроют музей, в котором большую часть экспонатов выставят на всеобщее обозрение. На твоём счету больше ста тысяч. Это с вычетом всех необходимых налогов. Вот твоя карточка. В эту сумму входит и золото с шахты «Юбилейная». Не забыл?

Я повертел в руках золотую карту, и аккуратно положил на тумбочку.

— Хорошие деньги, ничего не скажешь. Нам сейчас с Марией они лишними не будут.

— Купите машину, дачу.

— Боюсь, что ста тысяч не хватит на машину и дачу.

— Это почему?

Ткачёв удивился и с хитринкой в глазах улыбнулся. Вся его напыщенность слетела, и передо мной сидел простой парень. Чуть старше меня по возрасту, года на два, три.

— Новая машина стоит триста тысяч и больше.

— Миша, ты наверное меня не понял. У тебя на счету сто тысяч долларов, не гривен.

Я чуть с кровати не свалился от такой приятной новости.

— Ого, спасибо большое, это другое дело. Тогда хватит. Портфель вскрыли?

— За портфель забудь.

— Почему?

— Как только его открыли и посмотрели на документы, то сразу забрали из нашего ведомства.

— Жаль, интересно было узнать. Жаль.

— Не жалей, поверь мне, белые пятна истории не всегда нужно засвечивать. Уж лучше пусть они остаются в тени. И ждут своего часа. Для тебя организовывается новая работёнка. Согласен?

— Игорь Дмитриевич, можно мне с женой неделю дома провести?

— Не вопрос, пока отдыхай и набирайся сил. Работа интересная, тебе понравится. И ещё по поводу портфеля. У тех, кто выжил, спасаясь в Аргентине, Бразилии и других местах, остались дети и внуки, которым очень не хочется, чтобы люди узнали правду, кто и кем был тогда, и насколько испачканы руки в крови. Это влиятельные люди, готовые на любые шаги, чтобы обездвижить исторический маятник. Он раскачивается не в их сторону, и скоро, совсем скоро, ударит по ним.

— Скажите, возможна или нет утечка информации?

— Возможна. Не скрою. Потому что, Миша, ещё не придумали такого сервера, который бы не взломал опытный хакер.

Ткачев говорил мрачным тоном. Видно было по его лицу, что сам разговор ему неприятен.

— И государство не защитит?

— «Вооружённые проповедники побеждают», — слова Никколо Макиавелли. — Если ты на их стороне. Моя контора не всемогущая. И охрана за твоими дверями тому подтверждение. Ещё вопросы имеются?

Озадаченный я уснул, и проснулся только вечером. К своему удивлению обнаружил, что одна рука в наручниках и пристёгнута к кровати. Пропал телефон, спортивный костюм и костыли. Я нажал на кнопку вызова врача и, нервничая, сбросил на пол одеяло. Внутри похолодело от нехорошего предчувствия беды. Минут через пять появился добродушный дядечка в белом халате и, улыбаясь, спросил:

— Как Вы себя чувствуете?

Раньше я его не видел, и на вопрос ответил с такой же иронией:

— Прекрасно, только в следующий раз, доктор, я тебя пристегну наручниками, и подвешу за одно место к потолку. Хочешь?

— Не получится, молодой человек. Не получится. Я сейчас Вам сделаю укольчик, и Вы уснёте. Утром придут очень серьёзные люди, и Вы с ними обо всём побеседуете.

— Ко мне вечером должна мама прийти.

— Увы, её не пустят. Только завтра. Ведите себя прилично, и всё будет хорошо.

— В туалет мне как ходить?

— Утка, я Вам её оставлю. Не волнуйтесь, справитесь.

Он вытащил из кармана шприц, и быстро, профессионально ввёл иглу в вену. После чего веки стали тяжелеть, и привычный мир потерял свои очертания. Проснулся я от того, что кто-то тормошил меня за плечи. Открывая глаза, увидел двоих рослых мужчин, в строгих, деловых костюмах. Они дружелюбно улыбались, хотя их улыбки больше походили на волчьи оскалы. Спина болела, повернуться из-за наручников набок не мог, во рту пересохло, и я потянулся за бутылкой с водой. Гости расположились справа и слева от кровати и пристально на меня смотрели. Доктор что-то шепнул одному на ухо, и быстро удалился.

— Ну, здравствуй, путешественник во времени.

— Кто вы такие, и что вам нужно?

— Не задавай много вопросов. Во-первых, не на все получишь ответы, во-вторых, это мы у тебя будем спрашивать. Уяснил?

Холодный тон собеседника не предвещал ничего хорошего. Я замолчал, понимая, что лучше не спорить и выяснить сложившуюся ситуацию.

— Вот так-то лучше. Вижу, что дошло до тебя.

Один из них благодушно кивнул и продолжил.

— О тебе беспокоится один очень влиятельный человек. Не хорошо ты с ним поступил в своё время. Он для тебя столько сделал, а ты взял и предал его, сдал органам. Понимаешь о ком я?

— Михайлов?

— Видишь, как хорошо, значит, при перемещениях в прошлое не совсем у тебя крышу продуло, и кумекаешь.

— Что вам нужно?

— Нам нужно, чтобы ты в деталях описал свои путешествия, и помнил о том, что у тебя есть жена и сын, если ты вздумаешь что-то выкинуть, например, соврать или недоговорить.

— Ребятки, вы не понимаете, что просите. Этим делом занимается СБУ и Михайлов давно вне игры.

— Это тебе так сказали, мил человек. А ты, лопушок, и поверил? Дурилка картонная. Твой Ткачёв больше не придёт к тебе. И знаешь почему? Потому что он отстранён от занимаемой должности. По причине несоответствия. Сечёшь? И твой портфель, про который тебе уже известно, что он пропал, находиться у нашего начальника.

— Михайлова?

— Умничка!

Здоровяк повеселел, и подмигнул напарнику.

— Вот тебе планшет, и завтра утром мы снова наведаемся. И не валяй дурака. Помни, прав всегда тот, у кого этих самых прав больше. И если ты будешь работать с нами, сотрудничать добровольно, всё будет замечательно. Бывай, Робин Гуд, до завтра.

Они ушли, оставив меня одного с дурными мыслями. Счастье оказалось не долгим, призрачным. Вот и всё. Спокойная жизнь псу под хвост, и работай на дядю. Хорошая перспектива. Появился доктор, и принёс на подносе еду. Поставил на кровать и встал рядом.

— Доктор, может, всё-таки снимете наручники? Неудобно, знаете ли, кушать одной рукой. И писать нужно. Вы же видите планшет. Предупредили?

— Сейчас, Михаил, я посоветуюсь. У вас новый охранник, и если он разрешит — я сниму наручники.

Заглянул охранник, и неторопливым шагом приблизился к кровати. Смотреть на него было страшно. Огромная горилла с ручищами до колен. Мозги видно у него отсутствовали напрочь, потому что никакие эмоции не отражались. Каменное лицо, взгляд в пустоту и ни слова в ответ на мои замечания. Он вытащил ключ и снял наручники. Они в его лапах казались детскими кубиками. Доктор остался ждать, терпеливо поглядывая, как я уплетаю рис с мясом. Баранина была отменной и, запивая всё это яблочным соком, я с благодарным взглядом смотрел на доктора.

— Я думаю, Михаил, вам понравился обед? И вести вы будете себя прилично? Знаете, я против любого вида насилия.

На его холёном лице зияла блаженная улыбка, как у инквизитора, перед проведением смертельного ритуала. Некая жалость и подобострастие перед неизбежностью и силой своей власти.

Планшет включился, и я как бы случайно выпустил его из рук. Он шлёпнулся на пол, и чуть не разбился. Тут же в дверь заглянул охранник, и увидев, что всё в порядке, закрыл дверь.

— Ну, что Вы Михаил, вещь дорогая, будьте осторожны.

— Извините, доктор, руки совсем слабые. Отвык от дорогой техники.

Доктор нагнулся и поднял планшет. Протягивая его мне, он наклонился, и в этот момент я схватил его правой рукой за горло и придавал к ногам. Потом стукнул головой об гипс, и чуть послабил хватку.

— Не шумите, доктор. Лично Вы мне очень симпатичны, но если я продолжу сжимать ваше горло, Вам не поможет реанимация. Вы поняли?

Тот кивнул и с красным от напряжения лицом постучал рукой по моей ноге, чтобы ослабил хватку.

— Кричать не будешь? Молодец. Сейчас, дорогой, сейчас.

Я убрал руки и, пока доктор с жадностью хватал воздух, ударил его кулаком в солнечное сплетение. Резко скинув ноги на пол, подхватил тело и уложил на кровать.

— Отдохни, переработался за сегодня.

В шкафу с вещами я нашёл свои костыли и скальпель. Придерживаясь за стены, и прыгая, как кузнечик на одной ноге, притаился за дверью. Рукоять скальпеля обмотал полотенцем, оставляя небольшой участок открытым. Этого вполне хватит, чтобы нанести удар. Если только охранник за дверью один и не успеет позвать на помощь. Если двое, пиши, пропало. Взяв в руку костыль, я бросил его на пол. Дверь от шума распахнулась, и влетел разъярённый бык, готовый любого порвать на мелкие лоскуты. Эффект неожиданности сработал. Пока этот каменный «Брюс Ли» соображал, я воткнул ему скальпель в правое плечо. От неожиданности он закричал и, разворачиваясь, хотел меня ударить здоровой рукой. В смекалке ему невозможно было отказать. Только и я не лыком шит. Пригнувшись, направил с молниеносной скоростью скальпель в шею и хлёстким ударом перерезая трахею, уже третий раз ударил бедолагу в грудь. Скальпель не смог пробить бронежилет, и это была моя ошибка. Хотя бык зажимал рукой бьющую фонтаном кровь и, падая на спину, потянул за собой капельницу. Поднялся грохот, от которого открыл обезумевшие глаза доктор и хотел закричать. Но как увидел в моих руках окровавленный скальпель и лужу крови под охранником, поник, и на четвереньках, как собака, полез под кровать.

— Не туда доктор, ко мне быстро.

Все мои страхи улетучились, на крики никто не пришёл, и я смог спокойно пристегнуть доктора наручниками к потерявшему сознание быку.

— Он же умрёт, — проблеял доктор, и задрожал.

— Из этой туши ещё два часа будет бежать кровь. Успеешь, спасёшь. Я пришлю помощь, когда буду уходить. Телефон есть? Быстро сюда.

Одевая спортивный костюм, который принесла мама для прогулок в больничном дворике, я взял костыли и пошёл к двери. Оглянувшись, остался вполне доволен картиной. Врач зажимал быку горло, и смотрел на меня со страхом. Лицо его от ужаса было перекошено, и вид смертельной раны мог довести до истерики.

— Не дрефь. Выполняй клятву Гиппократа. Тебе заплатили, значит отрабатывай.

Выйдя в коридор, я ускорил своё бегство насколько можно, задыхаясь от непривычки. Спустившись вниз, увидел такси. Махнув таксисту и крепче сжимая костыли, подошёл к дороге. Навстречу мне шла медсестра с пачкой документов в руках.

— Сестричка, можно тебя на два слова.

Молоденькая девочка мило улыбнулась и подошла. В белом халатике, лет двадцати, она была похожа на русалочку из диснеевского мультика. Огромные глаза, пушистые ресницы и великолепная улыбка.

— На третьем этаже, в десятой палате, у одного из больных открылось сильное кровотечение. Сходи туда, хорошо?

Она кивнула и помогла мне сесть на заднее сиденье машины. Когда мы благополучно выехали за пределы больницы, водитель спросил:

— Вам куда?

— Куда?

Я сам не знал ответ. Домой нельзя, там наверняка будут ждать. К друзьям? Их совсем не осталось и не стоило посторонних вовлекать в столь сомнительное мероприятие. И я вспомнил про дачу за городом, моего старого друга Валерки. Это было единственное место, где меня не станут искать, и можно будет всё обдумать и решить, что делать дальше. Допуская ошибку, я сидел в первой попавшейся машине, совершенно забывая одно из главных правил разведчика — нельзя слепо верить в удачу. Она дама капризная, и не любит самоуверенных мужчин. И если уходить, хвосты за собой нужно подчищать. Таксист мне не понравился. Но это уже совершенно другая история.

Примечания

1

Начальник школы Абвера в Варшаве майор Моос «Марвиц» (1941–1943 г. г)

(обратно)

2

«Сухарь» — заключенный, пользующийся чужим именем и фамилией с целью более раннего освобождения. Человек, который выдаёт себя за блатного или даже «вора в законе», и скрывающий свое прошлое (например, факт пребывания в касте опущенных или козлов).

«Пришляк»— человек навсегда порвавший связи с преступным миром.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg